АКАДЕМИЯ НАУК СССР


РЕДКОЛЛЕГИЯ СЕРИИ «НАУЧНО-БИОГРАФИЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА» И ИСТОРИКО-МЕТОДОЛОГИЧЕСКАЯ КОМИССИЯ ИНСТИТУТА ИСТОРИИ ЕСТЕСТВОЗНАНИЯ И ТЕХНИКИ АН СССР ПО РАЗРАБОТКЕ НАУЧНЫХ БИОГРАФИЙ ДЕЯТЕЛЕЙ ЕСТЕСТВОЗНАНИЯ И ТЕХНИКИ
доктор биол. наук Л. Я. Бляхер доктор физ -мат. наук А. Т. Григорьян доктор физ-мат. наук Я. Г. Дорфмап, академик Б. М. Кедров доктор экой, наук Б. Г. Кузнецов, доктор биол. наук А. И. Купцов чл.-корр. АН СССР С. Р. Микулинский доктор ист. наук Д. В. Ознобишин доктор физ .-мат. наук И. Б. Погребысский канд. техн. наук 3. К. Соколовская (ученый секретарь) доктор хим. наук Ю. И. Соловьев катщ. техн. наук А. С. Федоров (зам. председателя) канд. техн. наук И. А. Федосеев доктор хим. наук Н. А. Фигуровский (зам. председателя) канд. техн. наук А. А. Чеканов доктор техн. наук С. В. Шухардин доктор физ.-мат. наук А. П. Юшкевич академик А. Л. Яншин (председатель) доктор пед. наук М. Г. Ярошевский


E. M. Кляус, И. Б. Погребысский, У. И. Франкфурт
ПАСКАЛЬ
1623—1662
ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАУКА» Москва 1971


Имя великого французского ученого и мыслителя Блеза Паскаля широко известно.
Паскаль был математиком, физиком, изобретателем, философом, публицистом и блестящим писателем, оставившим глубокий след во французской литературе, автором всемирно известных книг «Письма к провинциалу» и «Мысли». Он — фигура многогранная, сложная, противоречивая. К тому же облик его искажен религиозно-мистическими наслоениями разных эпох. Вокруг имени Паскаля не прекращается длительная борьба, в которой участвуют ученые, философы и теологи различных направлений. В последнее время в паскалеведении наступила новая фаза: стали известны материалы, позволяющие во многом по-новому осветить жизнь и деятельность великого ученого и более тесно установить его связь с наукой нашего времени.
Книга о Паскале написана на основе первоисточников (научные трактаты, переписка, мемуарная литература) и с учетом последних достижений паскале- ведения. Она рассчитана на самый широкий круг читателей.
2-3-1
61-70 НПЛ


Все нате достоинство заключено в мысли.
Не пространство и не время9 которых мы не можем заполнить, возвышают нас, а именно она, наша мысль.
Будем же учиться хорошо мыслить: вот основной принцип морали.
Паскаль


Гравюра Ж. Эделинпа с портрета Ф. Кенел&


I
Детство у Пюи-де-Дом
Людей с детства обременяют заботою об - их счастье, благе, друзьях и, кроме того, о благе и чести их друзей. Их заваливают делами, изучением языков и наук, им внушают, что они не сумеют быть счастливыми, если в дурном положении будет их здоровье, честь и состояние их самих и их друзей, что если не хватит одной из указанных вещей, то они будут несчастными. Таким образом, им дают обязанности и дела, которые мучают их целый день с рассвета!
Паскаль1
1
Овернь — одна из самых гористых провинций Франции. Она лежит значительно южнее Парижа, но климат ее тем не менее весьма суров: зимы здесь с морозами, сильными ветрами и обильным снегом, осенью идут проливные дожди, а лета жаркие, душные, с холодными ночами. Население Оверни, издавна считавшейся провинцией экономически отсталой, занималось земледелием, скотоводством, сыроварением.
Почти в центре Оверни, на взгорьях между двумя речушками, впадающими в Алье, живописно расположен Клермон-Ферран — родной город Паскаля, окруженный несколькими группами давно потухших вулканов. Он был основан римлянами, о чем свидетельствуют многочисленные остатки древнеримской культуры, в частности водопровод. Улицы Клермоиа узки и круты, дома выстроены из темной окаменевшей лавы, что придает городу вид строгий и мрачноватый.
В соседстве с городом, на западе, высится Пюи-де- Дом — мощный отрог Овернских гор. Запомним это на-
? Б. Паскаль. Мысли. СПб., 1888, стр. 68, II. В последующих ссылках — «Мысли», с указанием страницы и номера фрагмента.
7


звание — Пюи-де-Дом: с ним связаны не только важные события жизни Паскаля, но и его посмертная слава. Гора, кроме того, дала название департаменту, а Клермон-Ферран — главный город и департамента, и всей Оверни.
«Клермон нагорный», как величают его поэты, знаменит еще и тем, что здесь в ноябре 1095 г. был созван большой собор, на котором папа Урбан II в своей проповеди обратился к народам Запада с призывом предпринять крестовый поход «для освобождения гроба господня в Иерусалиме из рук неверных».
Франция XVII в. —■ это в основном еще феодальное государство с феодальными производственными отношениями и соответствующими формами хозяйства. Лишь кое-где в городах, словно островки в море, начинали складываться капиталистические отношения. Была еще очень малочисленна и слаба промышленная буржуазия — единственная революционная прослойка буржуазии. В деревнях же, в сельском хозяйстве, царило настоящее феодальное средневековье. Централизацию государства, начатую Генрихом IV, вскоре должен был энергично продолжить Ришелье. А пока что «каждая провинция, каждый город имели свою отдельную жизнь, свою хронику, свои войны, своих великих людей» Г
Паскали — старинный овернский род. Их предок, Этьен Паскаль, был возведен в дворянское звание при Людовике XI, т. е. за полтора столетия до рождения Блеза. И отец, и дед Паскаля, как и многие их родственники, принадлежали к судейскому дворянству, которое чем дальше, тем больше тяготело не к дворянской аристократии, еще могущественной, но уже клонящейся к закату, а к буржуазии — классу восходящему и набирающему силу. Люди честные, справедливые, они пользовались в округе заслуженным уважением.
У Паскалей стало обычаем заключать браки между родственниками — двоюродными и троюродными братьями и сестрами. Отец великого ученого, Этьен, был сыном казначея Мартина Паскаля, женатого на своей кузине Маргарите Паскаль. У Этьена было трое братьев и три сестры.  11 М. М. Стасюлевич. О провинциальном быте Франции в эпоху Людовика XIV. СПб., 1860, стр. 4—5.
8


В конце 1616 г. (или в январе следующего) он женился на Антуанетте Бегон, дочери сенешаля Оверни, и имел от нее четверых детей. Их первая дочь, родившаяся в декабре 1617 г. и названная Антуанеттой, не дожила даже до своего крещения. В январе 1620 г. родилась Жильбер- та, в октябре 1625-го — Жаклина, или Жакетта.
Блез Паскаль родился 19 июня 1623 г.
Только семь лет прошло со дня смерти Шекспира и Сервантеса. Мольеру было полтора года, Декарту — двадцать семь, Галилею — пятьдесят девять. Уже двадцать четвертый год томился в тюрьме философ Томмазо Кампанел- ла. Ришелье только через год сделается кардиналом. До рождения Людовика XIV оставалось пятнадцать лет, а до рождения Ньютона— двадцать...
Франция той поры являла собой безотрадную картину. Запасы, накопленные при Генрихе IV, были пущены на ветер в годы «веселого регентства» Марии Медичи, его вдовы. Помимо того, страна была истерзана религиозными междоусобицами. Хотя со времен Варфоломеевской ночи минуло полстолетия, однако религиозные страсти не улеглись, не потеряли своей остроты.
В 1618 г. началась Тридцатилетняя война, в которую постепенно были втянуты почти все государства Европы. Она продолжала серию религиозных войн, начатых во Франции в 1562 г., конец которым положил Генрих IV в 1594 г. Эти войны, представлявшие собой чрезвычайно сложную борьбу различных социальных сил, вели французские протестанты-кальвинисты, или гугеноты, с официальной католической церковью, поддерживавшей королевский абсолютизм. Принятый в 1598 г. так называемый Нантский эдикт признал католицизм господствующей религией. Вместе с тем он допускал свободу вероисповедания и предоставлял гугенотам ряд политических прав.
Тридцатилетняя война тоже началась как война религиозная: габсбургский блок (Испания и австрийские Габсбурги, германские католические князья, поддерживаемые папством и Польшей) выступил под знаменем католицизма; антигабсбургская коалиция (германские протестантские князья, Дания, Швеция, поддерживаемые Англией, Голландией и Россией) выступила под знаменем протестантизма. Католическая Франция в течение семнадцати лет формально не принимала участия
9


в войне, однако, по иронии судьбы, «скрыто» возглавляла антигабсбургскую коалицию и оказывала ей поддержку войском и деньгами.
Поэт и историк Агриппа д’Обинье, активный участник многих событий того времени, которое он называл «эпохой нашей дикой», писал:
В войну и в мир, всегда готовый стать войною,
Таящий больше гроз, чем туча над страною....
И сотни городов с их лицемерным ликом Распалены резней в неистовстве великом
Абсолютизму приходилось, таким образом, воевдть на двух фронтах — внешнем и внутреннем, причем наиболее тяжелым был фронт внутренний. А вместе они требовали напряжения всех сил страны и народа.
2
Около середины XVI в., при Франциске I, во Франции утвердилась практика продажи должностей. Должности продавались самые разные — от сельских судебных приставов, нотариусов и откупщиков до советников и президентов парламента (за исключением места первого президента). Парламентами тогда назывались окружные судебные учреждения. Чтобы купить место в парламенте, достаточно было, в придачу к деньгам, показать хоть какую-то компетенцию в правовых делах, а также некоторое знание латыни.
Спрос на должности был велик, раскупались они быстро. С 1604 г. должности стали передаваться по наследству, что еще больше взвинтило на них цены. Что же давала покупка должности? Во-первых, освобождение от уплаты части налогов; во-вторых, это был шаг к дворянскому званию и, в-третьих, — к определенным почестям и власти, не говоря уже о доходах. Выкачивая таким образом деньги из буржуазии (а отчасти и из дворянства), монархия неизбежно делила с нею власть. Буржуазия в свою очередь становилась поддержкой монархии, отвлекаясь от революционной борьбы с феодализмом.
1 А. д’Обинье. Трагические поэмы. Мемуары. М., 1949, стр, 28, 39.
10


В эпоху Паскаля должностей год от года учреждалось все больше, причем многие из них являлись просто фикцией. Но казна остро нуждалась в деньгах, поэтому торговля должностями превратилась в настоящее золотое дно и давала государству не менее трети его доходов.
Паскали из поколения в поколение служили в клер- монском парламенте. Парламент состоял из нескольких— до пятнадцати — палат: высшей, следственной, палаты прошений, уголовной, счетной, финансовой и т. д.; в 1548 г. в некоторых парламентах были учреждены специальные палаты для суда над еретиками. А в силу Нантского эдикта была создана палата для разбирательства дел гугенотов. Во главе парламента стоял первый президент. Кроме того, было несколько почетных президентов из числа должностных лиц (губернатор провинции, архиепископ и т. д.). В каждой палате, возглавляемой председателем (вторым президентом), имелось до десяти советников. В торжественных случаях чиновники парламента облачались в мантии красного цвета, надевали золотую цепь и особую шапочку. Это была независимая каста — «дворянство мантии» (noblesse de robe),— растущая в противовес старой дворянской знати — «дворянству шпаги» (noblesse d’épée).
Парламенты пользовались большими политическими правами, а члены парламента — особыми привилегиями: освобождались от военной службы, от военного постоя и многих налогов. Фактически они платили только полет- ту — ежегодную пошлину с должности, названную по имени Poulet’a— финансиста Генриха IV —и равную одной шестидесятой дохода от должности.
Поскольку члены парламента покупали свои места, это обеспечивало им известную самостоятельность: правительство не всегда имело средства, чтобы оставлять места в парламенте за собой, устраняя тем самым неугодных ему лиц, что, конечно, ограничивало абсолютизм. Известен ряд серьезных столкновений парламентов с королевской властью, на чем мы еще остановимся. Ришелье потом запретит парламентам вмешиваться в государственные дела, а при Людовике XIV их роль вообще будет сведена к нулю. Но до этого пока еще далеко.
11


3
Этьен Паскаль был человеком незаурядным. Он хорошо знал языки, историю, литературу, философию, физику, увлекался математикой, особенно вычислением кривых линий, что в то время властно манило многих, хотя никто, конечно, не мог предвидеть, что в итоге всего этого будут созданы грандиозные области новой математики — дифференциальное и интегральное исчисления.
Мать Блеза был моложе своего мужа на восемь лет. Не по возрасту серьезная, набожная, она искренне сострадала обездоленным, не скупилась на милостыню, оказывала регулярную денежную помощь нескольким бедным семьям. Многие черты ее характера, как и склада ума, передались сыну.
О 	детских годах Блеза мы знаем из воспоминаний его сестры Жильберты Перье 1 и ее дочери Маргариты2. Многое в их рассказе слишком тенденциозно, кое-что отмечено печатью наивности, а все в целом — беспредельным преклонением перед памятью своего великого брата и дяди; тем не менее документы эти являются ценнейшими первоисточниками биографических сведений о Паскале.
Маргарита рассказывает, что когда Блезу исполнился год, он стал неистово ревновать мать к отцу. Он очень любил, когда отец играл с ним, хорошо, знал его, но стоило отцу приблизиться к матери, как происходило нечто невообразимое: Блез, сверкая своими черными глазками, начинал кричать, дергаться, впадал в совершенное исступление. Вскоре к этому прибавилось какое-то странное нервное расстройство, напоминающее падучую болезнь. Нервные припадки сопровождались водобоязнью: при виде воды у ребенка начинались конвульсии. (Есть свидетельства, что тогда эта болезнь была распространена среди детей довольно широко.) Так продолжалось более года. По одной версии —1 Блеза укусила собака, по другой — сглазила некая женщина, имевшая репутацию колдуньи, в отместку за то, что Этьен Паскаль не поддержал ее тяжебного дела, как выяснилось — неправого.
1 «La vie de monsinieur Pascal écrite par madame Périer, sa soeur».
B KH.: B. Pascal. Oeuvres complètes. Paris, 1963, p. 18—33.
2 «Mémoire sur la vie de M. Pascal, écrit par Mademoiselle Marguerite Périer, sa nièce». В кн.: B. Pascal. Oeuvres complètes. Paris, 1954, p. 36—39.
12


Европа совсем недавно, словно из топкого болота, выбралась из средневековой темноты и мракобесия. Да и не совсем выбралась. Еще крепка была вера в силу колдовства, в заговоры, еще действовал «Молот ведьм»—страшное «практическое руководство» по ведению инквизиторских процессов против лиц, обвиняемых в колдовстве, изданное монахами-доминиканцами Я. Шнренгером и Г. Кремером в 1489 г. Германия славилась своими «охотами на ведьм» — этих «губителей христианских душ». Достаточно было донести на человека, ославить его колдуном, знахарем, чтобы его предали суду и сожгли. Иоганну Кеплеру, знаменитому астроному и математику, лишь после многолетней борьбы удалось спасти от костра свою мать, которую посчитали колдуньей только за то, что она при разговоре как будто бы смотрела собеседнику не в глаза, а куда-то вбок... Вот какая малость могла привести тогда к гибели!
Родители Блеза, люди просвещенные и правоверные католики, не были ни суеверными, ни легковерными и по началу вышучивали тех, кто утверждал, будто мальчика сглазила колдунья. Антуанетта держалась с этой женщиной по-прежнему приветливо, продолжала ей покровительствовать, пускала в свой дом. Но Этьен Паскаль не до конца выдержал роль, тем более что ребенок был уже совсем плох... «Наконец, мой дед,— рассказывает Маргарита Перье,— которому надоело все то, что говорилось по этому поводу, пригласил однажды эту женщину в свой кабинет, намереваясь поговорить с ней в таком духе, чтобы она потом уже сама способствовала прекращению слухов. Но он был очень удивлен, когда, после первых же его слов, она ответила просто и довольно кротко, что все это не так, что на нее наговорили завистники из-за милостыни, которую она получала. Он захотел ее припугнуть и стал угрожать, что ее повесят, если она не признается и не скажет правду. Тогда она испугалась и, став на колени, во всем повинилась». Этьен Паскаль воскликнул: «Что? значит, мой сын обречен?!» Женщина сказала, что есть только одно средство спасти ребенка: вместо него должен погибнуть кто-то другой. Паскаль отверг это с негодованием: «О, я предпочитаю, чтобы умер мой сын, а не кто-то другой!» Но женщина сказала, что этот «наговор» можно перенести на животное. Паскаль сгоряча предложил лошадь, но колдунья удовлетворилась кошкой. Жерт¬
13


ва была принесена, после чего женщина велела положить ребенку на живот припарку «из девяти листочков трех видов трав». Когда Этьен Паскаль в полдень вернулся из палаты сборов, ребенок лежал пластом без признаков жизни, а весь дом был в слезах. Взбешенный отец закатил колдунье пощечину. Но она кротко заверила его, что все будет хорошо — «к полуночи ребеночек отойдет», пусть только оставят его в покое. И ребеночек действительно «отошел»: прекратились конвульсии и припадки, прошла водобоязнь, а потом — и странная ревность, котирую он испытывал к отцу. Недели через три он был совершенно здоров. Все как будто обошлось благополучно...
В 1626 г. вскоре после рождения Жаклины, Антуанетта Паскаль умерла. У 38-летнего вдовца осталось на руках трое малолетних детей. Осиротев, Блез все же не был лишен благотворного женского влияния: ему оказывали внимание многочисленные родственницы; он был нежно привязан к сестрам, с которыми вместе рос; кроме того, у них в доме жила какая-то женщина, взятая, видимо, на роль экономки, но ставшая другом семьи (Жиль- берта в своих воспоминаниях называет ее ma fidèle — «моя верная»).
Жили они в собственном доме, который возвышался в верхней части улицы Гран-Гра, опираясь на южный угол фасада кафедрального собора.
Этьен Паскаль был человеком состоятельным. Достаточно сказать, что он принадлежал к тем сорока клер- монцам, которые облагались самыми высокими налогами. Будучи выборным королевским советником по Нижней Оверни, он купил еще должность второго президента палаты сборов в соседнем бурге Монферране. Однако главным в его жизни была теперь не служба, а дети. Он не стал жениться вторично, решив посвятить себя их воспитанию.
4
В те годы чешский педагог Ян Амос Коменский — «отец новой педагогики», «Колумб воспитания», как его назовут впоследствии,— которого превратности Тридцатилетней войны вынудили покинуть родину, заканчивал свои трактаты—«Великую дидактику» и «Материнскую
14


школу»; в них он разрабатывал новую педагогическую систему, но с ней тогда еще мало кто был знаком.
Коменский учил, что воспитание начинается в «материнской школе», а завершается специально обученными для этого людьми — учителями. До сих пор, отмечал он, школы были местами мучений, тогда как они должны стать мастерскими гуманизма. Коменский пришел к выводу о необходимости всеобщего образования. Он писал, что «в школы следует отдавать не только детей богатых или знатных, но и всех вообще: знатных и незнатных, богатых и бедных, мальчиков и девочек, во всех городах и местечках, селах и деревнях» 1.
Но Этьен Паскаль разделял мнение древних авторов, что всего предпочтительнее домашнее обучение и на него не надо жалеть средств. Впрочем, о средствах не стоял вопрос, поскольку он, никому не доверяя воспитание детей, учил их сам. При этом он следовал правилу, рекомендованному Монтенем: трудность задаваемой работы не должна превосходить умственные силы ребенка, даже если она ему интересна. Он старался все объяснить так, что бы заинтересовать детей, и не уставал придумывать игры и развлечения, которые помогали заучивать правила. Даже во время трапез велись беседы, из которых дети должны были выносить нечто полезное.
Дочерей Этьен Паскаль учил латыни и начаткам математики, а хрупкого, болезненного, легко возбудимого Блеза пока что не хотел учить ни латыни, ни греческому, ни тем более математике. Испытав на себе, сколь властно может она овладеть умом в ущерб остальному, Паскаль отложил ее на более дальний срок. Он прятал математические книги и избегал беседовать о математике с друзьями при сыне, которого исподволь, и пока что вместе с дочерьми, знакомил с историей, географией и грамматикой. ^ Блез с четырех лет читал и писал, с легкостью производил в уме сложные вычисления. Вообще, его умственное развитие намного опережало физическое, что, конечно, было во вред здоровью...
Жильберта вспоминает: «Брат, как только пришел в возраст, когда начал говорить, обнаружил признаки необыкновенного ума, особенно в своих репликах, которые
1 Я. А. Коменский. Избранные педагогические сочинения, т. 1. М., 1939, стр. 111—112.
15


подавал удивительно кстати, а также в замечаниях о природе вещей, что всех изумляло». Блез, конечно, являлся предметом особых забот отца. Первым заметив исключительную одаренность сына, Этьен Паскаль вскоре составил для его обучения отдельный план.
Так минуло несколько лет. Занятия шли успешно. Дети росли. Однако Этьен Паскаль находил, что Клермон — не самое идеальное место и для воспитания детей, и для его занятий любимой геометрией: служба, светские знакомства и родственные связи без конца отвлекали его, а главное — он был оторван от математической среды, которой ему не хватало все больше. Он решил переехать в Париж.
От Клермон-Феррана до столицы 420 километров. Поезд покрывает их за несколько часов. Но в те времена это было весьма трудное и дорогое путешествие, длившееся иногда неделю и более.
Отъезд состоялся в ноябре 1631 г. Обитые железными шинами колеса кареты загромыхали по каменистой дороге. Вот скрылся из вида Клермон. На осеннем небе мрач- яо синела Пюи-де-Дом, вершины которой были закрыты тучами.


II
Первые научные работы
(Париж — Руан)
Большое преимущество составляет то качество, которое пускает человека в ход с 18 или 20 лет, делая его известным и уважаемым, тогда как другой мог бы заслужить это только в 50 лет: эти тридцать лет выиграны без всякого труда.
Паскаль1
1
Население Парижа в то время составляло около полумиллиона человек. Это был довольно грязный и пыльный город, не освещавшийся по ночам. Когда темнело, состоятельные люди, боясь грабителей, которых действительно было немало, ходили в сопровождении вооруженных слуг, освещавших дорогу фонарями и факелами. Своего дома в столице Этьен Паскаль не имел. Первоначально он с детьми поселился на улице Жюиф, недалеко от центра, а потом, в течение восьми последующих лет, трижды переезжал с места на место. Уже 1 января 1632 г. он переехал на улицу Буше, в апреле 1634 г.— на улицу Нев-Сент-Ламбер, а в июне следующего года снял квартиру в тупике на улице Бриземиш. Самой дорогой была квартира на улице Нев-Сент-Ламбер (600 ливров в год) ; на улице Бриземиш платили 295 ливров.
По приезде в Париж Этьен Паскаль завязал отношения со всеми известными тогда математиками. Он был не просто любителем математики, не дилетантом, а серьезным ученым. После него осталось несколько работ по геометрии; в истории математики его имя связано с открытой им алгебраической кривой четвертого порядка — так называемой улиткой Паскаля. Вообще, вся семья Паскалей отличалась большими талантами. Дочери Этьена были девоч-  11 «Мысли», стр. 79, XV.
17


ками умными и разносторонне одаренными. Старшая, Жильберта, впоследствии напишет биографию брата, обнаружив цри этом незаурядный литературный дар, а поэтический талант Жаклины будет отмечен великим драматургом Пьером Корнелем. Что же касается Блеза, то это был ребенок феноменальных способностей,— возможно, самый яркий случай ранней одаренности в истории человечества.
О 	мальчишке, отлынивающем от учебы, французы говорят: «Il fait l’école buissonière» (он посещает школу в кустах). К Блезу это ни в коей мере не приложимо. Он не интересовался ни обществом сверстников, ни детскими играми. У Паскалей буквально под окнами дефилировали гвардейцы кардинала и королевские мушкетеры, цсе эти неотразимо великолепные д’Артаньяны и Портосы — со шпагами на расшитых перевязях, в ботфортах с серебряными шпорами, о развевающимися плюмажами на шляпах. Но Блеза это не занимало, его манила иная романтика — романтика познания. Обладая ненасытной пытливостью, он в том возрасте, когда дети еще лепечут всякий милый вздор, поражал взрослых своей серьезностью, стремился осмыслить то, что его заинтересовало, слушал жадно, осыпая собеседника вопросами: отчего это, зачем это, почему это так, а не иначе?
Этьен Паскаль оказался недюжинным педагогом. Он старался научить сына думать, а не развить у него воображение, к чему обычно стремятся воспитатели. Когда Блезу исполнилось восемь лет, отец начал давать ему «первые общие понятия о различных языках, объяснив, каким образом они сначала складывались естественным путем, а впоследствии подчинились грамматике посредством анализа и классификации их элементов. Так он познакомил Блеза с происхождением и значением формулированных наукою правил. Под влиянием этого воспитания, а моя^ет быть и самостоятельно, в душе Паскаля рано проснулась жажда знания» 1. Казалось, он был рожден исключительно для того, чтобы познавать. Жильберта потом писала: «Мой брат хотел знать основы всех вещей». В нем рано проявилась умственная самостоятельность, он тонко чувствовал всякую неискренность, фальшь, терпе|ть не мог отговорок и полу- ответов. Поразительно настойчивый, он не успокаивался  11 	Э. Б у т р у. Паскаль. СПб., 1901, стр. 5.
18


Париж XVII в.
Слева — Новый мост через Сену.
Гравюра И. Сильвестра
до тех пор, пока не получал ясного ответа на вопрос или не находил его сам. В нем уже горел тот огонь, который сжег его раньше времени...
Был такой случай. Во время обеда кто-то из гостей ударил ножом по тонкой фаянсовой тарелке. Раздался тонкий протяжный звук, но, как только к тарелке прикоснулись рукой, звук прекратился. И сейчас же последовали вопросы Блеза: почему тарелка зазвенела, почему перестала звенеть, что такое звук, как он доходит до уха?.. Ответы его не удовлетворили; несколько дней он, расхаживая по дому, стучал по различным предметам, прислушивался, что-то сопоставлял и сравнивал. Все это вылилось в маленький «трактат о звуках, который был признан очень искусным и очень солидным». Так было написано в 1665 г. в первом посмертном издании научных работ Паскаля. Оказалось, десятилетний мальчик додумался до того, что причина возникновения звука — сотрясение частиц какого-нибудь ве-
19


гцества и эти сотрясения доходят до нашего уха через воздух: звук получается тем более сильный, чем больше размах этих колебаний, и тем более громкий, чем чаще колеблется звучащее вещество.
В том же первом издании сочинений Паскаля отмечалось, что ему уже с детских лет было свойственно «удивительное умение проникать в самую суть вещей и отделять солидные основания от чисто словесных».
2
Зная, что отец занимается математикой, Блез просил обучить этой науке и его. Отец обещал сделать это в виде награды за успехи в языках, но — в будущем. Тогда мальчик попросил хотя бы рассказать, что I такое геометрия, которой отец так увлечен. Этьен Паскаль объяснил, но в самых общих словах, что это-де наука, устанавливающая, как чертить правильные фигуры и находить соотношения, существующие между отдельными элементами фигуры и самими фигурами.
Этих более чем скромных сведений оказалось достаточно, чтобы воображение юного Блеза заработало. После занятий он уходил в комнату для игр, но играл в геометрию, что было ему фактически запрещено. Он углем чертил на полу, на подоконниках и на стенах геометрические фигуры и рассуждал над их свойствами, составляя, по словам Жильберты, собственные теоремы и аксиомы. Она пишет: «...поскольку в э;тих вопросах переходят от одного к другому, то он столь продвинулся в своих исследованиях, что дошел до 32-го предложения первой книги Евклида» 1 (сумма углов треугольника равна двум прямым).
Известный математик конца XIX в. и историк науки Жозеф Бертран замечает на это, что вовсе нет надобности проходить всего Евклида «от одного к другому», чтобы добраться до 32-го предложения, или теоремы: проницательный взгляд способен усмотреть ее очевидность и без того. Но Жильберта не везде склонна психологически осмысливать, как развивался гений ее брата, зачастую она ограничивается пересказом того, как он проявлялся, т. е. просто семейными преданиями и анекдотами. Однако у нас нет
1 Pascal. Oeuvres complètes, 1963, р. 19.
20


оснований не верить ей, что Блез Паскаль был феноменом и что его математический талант удивительно ярко раскрылся уже в годы отрочества.
Итак, юный Блез добрался до 32-й теоремы Евклида. Тут-то его и застиг отец. Блез быд поглощен теоремой. Этьен Паскаль был ошеломлен увиденным: столь осмысленно правильные геометрические фигуры мог начертить только человек ученый! Немая сцена кончилась тем, что отец попросил объяснений. Сын объяснил, но геометрической терминологии он не знал,— окружность называл «монеткой», а линию «палочкой», открытые им законы звучали примерно так: «Две составленные вместе палочки в фигуре из трех палочек длиннее третьей палочки».
Этьен Паскаль был до того потрясен силой этого совершенно не детского ума, что вышел, не сказав ни слова, и отправился к своему другу математику Ле Пайеру. «Ле Пайер,— пишет Жильберта,— заметив слезы на глазах отца, испугался и просил не скрывать причину его горя. Отец ответил ему: «Я плачу не от горя, а от восхищения!.. Вы ведь знаете, как я прятал от него книги по математике! Идемте, посмотрите, что он сделал!» 1 Ле Пайер был изумлен не менее отца и заявил, что это несправедливо и жестоко — держать взаперти такой интеллект и прятать от него знания. Этьен Паскаль отпер шкафы с книгами'и дал сыну «Начала геометрии» Евклида, разрешив читать их во время отдыха. Восторгу Блеза не было границ. Он прочел книгу, не только ни разу не обратившись к отцу за помощью, но даже дополнял, развивал отдельные положения.
Этьену Паскалю пришлось срочно менять так хорошо и продуманно составленный план обучения сына. Под его руководством Блез приступил к систематическому изучению математики и очень скоро превзошел своего учителя. «Не я его — он меня учит»,— говорил отец. Но главное то, что 13-летний Блез был допущен на заседания математического кружка Мерсенна, который регулярно посещал его отец.
1 Там же.
21


3
Такие вот «дискуссионные кружки» ученых и выраставшие кое-где из них академии были тогда своего рода оппозицией университетам, далеким от жизни и ее запросов, принесшим из темных глубин средневековья балласт схоластики, излагавшим науки в тупых и застывших формах. Деятельность передовых ученых того времени (Кеплера, Галилея, Гоббса, Декарта, Гассенди и др.) была связана не с университетами, а с частными обществами и собраниями ученых, проникнутыми духом исканий и творчества. Именно там складывался новый тип человека — человека мысли.
Возникла настоятельная потребность построить новую научную картину мира. Верховным судьей истины стал почитаться только разум (ratio). От наук требовалось, чтобы они были математическими, подобно механике, которая благодаря союзу с математикой достигла столь высокого совершенства. Философия стала рационалистической, а философы — нередко и великими математиками. Во главе блистательной плеяды математиков тогда стояли философ Рене Декарт и скромный юрист кассационной палаты тулузского парламента Пьер Ферма, с которым Паскаль-отец обменивался в письмах трудными задачами на построение треугольников.
В то время особое предпочтение отдавалось геометрии (геометрия — крылья разума, говорили древние) : дух геометрии пронизал все науки, ибо считалось, что при посредстве геометрии все в мире может быть познано. К геометрии пытались свести не только, например, физику, но даже... медицину. (Критерий: истинно только то, что может быть доказано.) Геометрия диктовала законы даже искусству, особенно архитектуре, где начали властвовать симметрия, строгие и холодные линии. Преклонение перед гео- мет|рией становилось всеобщим. Вот почему Блез Паскаль потом скажет: «Все, что превышает геометрию, превышает нас» I А с другой стороны, все, что не возвысилось до геомерии, недостойно нашего внимания, ниже нас1  2.
Кружок Марена Мерсенна начал функционировать в 1636 г. Занятия происходили еженедельно, по четвергам,
1 Pascal. Oeuvres complètes. 1963, р. 349.
2 Следует помнить, что, говоря о геометрии, тогда имели в виду и математику вообще.
22


Марен Мерсенн
у кого-нибудь из членов кружка, чаще у самого Мерсенна, который был давним другом и ревностным почитателем Декарта (с ним он учился в иезуитском колледже Ла- Флеш) и одним из самых верных последователей Галилея: Мерсенн первым познакомил в 1629 г. французов с его трудами, отважившись издать Галилея на французском языке после осуждения его книг Ватиканом.
Мерсенн был разносторонним ученым, он оставил след в физике и математике. Он разрабатывал теорию музыки, ему принадлежит первое и довольно точное определение скорости звука, он изучал законы колебания маятника и движения жидкостей. Математику он ставил так высоко, что намеревался применить ее даже к вопросам морали. Но не своими научными заслугами памятен нам Мерсенн. В его деятельности важнее другое — обширная переписка с учеными.


В то время кое-где уже выходили газеты, но они печатали по преимуществу объявления. Журналов еще не было. Первый европейский журнал появится во Франции, однако позже — в 1665 г. А потребность в общении, в обмене мыслями и новостями все росла. Вот почему тогда много писали писем, особенно ученые. Джон Бернал отмечает; «Подлинным центром французской науки была, вплоть до его смерти в 1648 г., келья францисканского монаха Мер- сенна, который сам был незаурядным ученым. Он неустанно вел переписку, будучи своего рода главным почтамтом для всех ученых Европы, начиная с Галилея и кончая Гоббсом» 1. Список его корреспондентов охватывает несколько сот имен. К Мерсенну стекались сведения о всем новом, что происходило в науке, и сообщить ему — значило сделать известным это новое всей Европе. Будучи в курсе всех проблем и тонко чувствуя пульс современной ему науки, Мерсенн как бы дирижировал ходом научного процесса: он не только сообщал имевшиеся у него сведения тем ученым, которым они могли быть полезны, но и ставил определенные задачи, нацеливая своих корреспондентов на то, что было тогда самым существенным для общего развития науки. Он даже ввел в практику конкурсы с премиями — это способствовало целенаправленной концентрации сил. Немало он сделал и как популяризатор науки, опубликовав ряд трактатов, рассчитанных на широкую публику. Его деятельность — бескорыстный и самоотверженный подвиг.
Кто же посещал парижский кружок Мерсенна? Назовем имена наиболее известные: Роберваль, Мидорж, Ар- ди, Дезарг, оба Паскаля, Ле Пайер.
Роберваль, настоящее имя которого было Жиль Пер- сонн, увлекался исследованием бесконечно малых. Человек гордый и неуживчивый, отъявленный спорщик, он вместе с тем был редкого дара математиком. Он ничего никогда не мог взять на веру, во все вносил дух сомнения и соперничества.
Клод Арди, адвокат парижского парламента, близкий друг Декарта, был тонким знатоком математики и многих восточных языков. Лейбниц отмечал впоследствии, что Арди— «великий геометр и великий ориенталист». Арди был
1 Д. Бернал. Наука в истории общества. М., 1956, стр. 192.
24


известен и как переводчик Евклида, Эразма и других авторов.
Геометр Клод Мидорж в свое время считался одним из первых математиков. Он, кроме того, увлекался изготовлением линз, зеркал и различных приборов и инструментов, на что, будучи человеком богатым, израсходовал в общей сложности не менее ста тысяч экю — целое состояние!
Жерара Дезарга, архитектора и инженера по образованию, отличало всегдашнее стремление извлечь из задач математики нечто такое, что помогло бы человеку на практике, в труде. В теоретических исследованиях он во многом опирался на свой богатый практический опыт. Этот «практицизм его ума» передался молодому Паскалю. Дезарг был не только искуснейшим геометром, но и эрудитом во многих областях; за это все его ценил сам Декарт.
Своеобразной фигурой был Ле Пайер — прожигатель жизни, весельчак и вольнодумец, любитель музыки, пения и танцев, автор бурлесков и анакреонтических стихов. Видимо, только шутки ради он написал письмо о тщете занятий науками, так как еще в детстве полюбил математику, всю жизнь изучал ее и даже написал небольшое сочинение о кубических уравнениях. Занимался он и другими науками, о чем речь ниже. Ле Пайер, кроме того, был интимным другом Этьена Паскаля.
Атмосфера собраний, или ассамблей, у Мерсенна всегда была высоко научной. Члены кружка занимались опытами и наблюдениями, стремились сделать полезные изобретения. Встречаясь у Мерсенна, >они сообщали о своих новых работах, обсуждали наиболее сложные задачи и теоремы, а также научные новости, поступившие из Германии, Англии, Италии, Голландии. Множество важных проблем было поднято на этих собраниях. Здесь царил дух разума и философии, поэтому высоко ставился и первый философ того' времени Декарт. Впрочем, так было до поры, до времени...
У Декарта был девиз: «Vixit bene gui bene latuit^ (хорошо прожил тот, кто хорошо укрылся). Стремясь найти благоприятную обстановку для научных занятий, а также освободиться от тисков духовной и светской цензуры, все туже сжимавших новую науку и философию, Декарт в 1628 г. переехал в богатую и свободную Голландию, самую передовую тогда капиталистическую страну, и почти безвыездно прожил там двадцать лет. В 1637 г. он издал
25


свои «Опыты», состоящие из четырех трактатов—«Рассуждение о методе», «Геометрия», «Диоптрика» и «Метеоры». Эту книгу ученый мир ждал с нетерпением. Члены кружка Мерсенна, кажется, почти не обратили внимания на первый трактат — центральное произведение Декарта, как бы конспективно излагающее его философскую систему. «Диоптрика», где доказывались законы преломления и отражения света, вызвала возражение Ферма. Отчасти Ферма был прав, но кое-что в его замечаниях вызвано простым недоразумением: изложение Декарта было слишком сжатым, а оттого трудным и даже неясным. Корректные замечания Ферма никак не могли бы разгневать Декарта, однако Мерсенн, игравший в переписке обычную роль посредника, перестарался, послав Декарту сочинение Ферма «О наибольших и наименьших величинах», где тулузский математик приближался к тем действиям, которые теперь называются дифференцированием. Свой метод Ферма излагал так, словно Декарт ничего в этом направлении не сделал. Философ был оскорблен и ответил ему в резком тоне. Ферма указал на ряд ошибочных положений и в «Геометрии» Декарта. В (завязавшемся споре Роберваль и Этьен Паскаль решительно приняли сторону Ферма, тогда как Арди и Мидорж поддерживали Декарта, и очень скоро необузданный и болезненно самолюбивый Роберваль довел дело почти до открытой ссоры. Надо сказать, что и Декарт вел себя странно: он отвечал то излишне шутливо, то до смешного высокомерно. Члены кружка Мерсенна стали относиться к нему если не враждебно, то во всяком случае скептически, и этот скепсис не мог преодолеть даже добрейший и миролюбивый Мерсенн, благоговевший перед своим гениальным другом. Но в целом спор был полезен для науки, так как во многом прояснил достоинства и недостатки новых методов.
Итак, среда, в которой оказался Блез, была исключительно благоприятной, и его способности развивались бы стро и в единственно верном направлении. Он уяснил, что такое точное математическое доказательство, как оно строится и какая взаимосвязь между предметом доказательства и применяемым методом. Он понял, кроме того, что истина далеко не всегда совпадает с результатами нашей мысли...
Сначала Блез больше прислушивался к разговору взрослых и, как скоро выяснилось, не без пользы: он становил¬
26


ся исключительно сильным математиком, овладел почти всеми известными тогда методами. С пятнадцати лет он уже как равный принимал участие в беседах высокоученых членов кружка и, отличаясь большой активностью, кажется, чаще других предлагал для обсуждения задачи и делал разного рода сообщения. А еще он имел особую хватку но части критики чужих идей и работ; одаренный какой-то необыкновенной принципиальностью, он подмечал даже самые незначительные ошибки и просчеты.
4
Блезу было шестнадцать лет, когда он написал свое замечательное исследование «Опыт о конических сечениях» («Essay pour les coniques. Par. B. P.») K
Конические сечения — это так называемые высшие кривые, получающиеся при пересечении конуса плоскостью: эллипс, парабола, гипербола.
Сочинение Паскаля было отпечатано в количестве пятидесяти экземпляров на одной стороне листа, так что его можно было не только раздавать и рассылать, но и на манер афиши расклеивать прямо на улицах, что в то время практиковалось довольно широко, в частности Дезаргом. Фамилия автора на афише не значилась, были только инициалы. Текст, занимавший 53 строки, содержал три теоремы (без доказательств) и ряд следствий из них.
Целью этого маленького печатного труда Паскаля (сегодня его назвали бы авторефератом) было привлечь внимание ученого мира к большому сочинению о конических сечениях, над которым юный автор тогда работал. И это удалось, поскольку он с редкой математической прозорливостью решил в своем миниатюрном трактате ряд серьезных проблем.
Ничему никогда не удивлявшийся Декарт был, однако, заинтересован и написал Мерсенну, что хотел бы ознакомиться с наделавшим шуму опусом, и Мерсенн тотчас же послал ему отрывок из сочинения Паскаля.
Но в памяти Декарта еще свежа была научная ссора между ним и Робервалем, которого поддерживал Этьен Паскаль. Этим, надо полагать, и объясняется суровость
1 	Pascal. Oeuvres complètes, 1963, р. 35—37.
27


его отзыва. Лишь заглянув в рукопись, Декарт воскликнул: «Я так и думал: этот юноша — выученик Дезарга! У него есть способности, но отсюда еще далеко до чудес, которые о нем рассказывают!» Могло, конечно, у Декарта зародиться и подозрение, что истинным автором был Паскаль-отец...
В одном Декарт был несомненно прав: к коническим сечениям Блез Паскаль обратился под влиянием недавне написанного Дезаргом сочинения, где теория конических сечений впервые была дана в плане проективной геометрии. Дезарг опирался на геометрические построения и виртуозно владел проективными преобразованиями; у него была необыкновенно острая пространственная интуиция. Декарт хоть и не отрицал достоинств за некоторыми ив методов Дезарга, все же был непоколебимо убежден в абсолютном преимуществе своего метода — алгебраического, основанного на вычислениях и формулах. Дезарг писал сжато, трудно, его работы понимали тогда немногие. Тем больше славы Паскалю, который воспринял их не как робкий ученик, а как ученый и творчески обогатил. Данная им теорема «о мистическом (т. е. чудесном, говоря его словами) шестивершиннике» привели в восхищение Дезарга, и он назвал ее «великой Паскалевой» («cette grand proposition la Pascal»). Под именем теоремы Паскаля она вошла в золотой фонд математики и до сих пор остается одной из основных теорем проективной геометрии. Суть ее в том, что если шесть произвольных точек конического сечения принять за вершины шестиугольника, то три точки пересечения противоположных сторон лежат на одной прямой, которую теперь называют прямой Паскаля.
В своем сочинении Паскаль сам отметил, что оно возникло под влиянием работ Дезарга, так что в этом смысле Декарт ничего нового не сказал. Но Паскаля глубоко задел пренебрежительный отзыв Декарта. Он это старался скрыть, а члены кружка — не скрывали. Особенно негодовал Роберваль, который так никогда и не простил обиды, нанесенной его юному другу и всему их сообществу. Через несколько лет Блез Паскаль вобьет еще более острый клин в нелады между кружком Мерсенна и Декартом, но уже на почве физики...
«Опыта о конических сечениях» Паскаль до конца не довел. Всегда относясь к себе очень строго и понимая
28


важность и ответственность предмета, он много и упорно работал над своим сочинением, но отзыв великого философа его охладил. Его уговаривали кончать и печатать, он продолжил свои изыскания, потом вернулся к ним еще раз, в 1654 г., но опять не кончил и публиковать не стал. Небольшой отрывок из этого сочинения дошел до нас только потому, что копию с него впоследствии снял Лейбниц.
Цезарг и Паскаль проложили в геометрии новые пути, однако их работы не были широко известны современникам; но и те, кто о них знал, не сумели оценить их по достоинству. Это оттянуло развитие проективной геометрии на полтора столетия.
5
Между тем домашняя учеба Блеза шла своим чередом. Особенно глубоко он разбирался в том, что относилось к математике, логике и натуральной философии, как тогда называли физику. Юный Паскаль был счастлив, что мог безраздельно углубиться в науки, отмеченные, по его словам, «печатью истины».
Влечение к естественным наукам было таким сильном, что отцу приходилось его сдерживать. Нетерпеливый, импульсивный, порывистый, Блез вместе с тем был очень усидчив. У него рано появршась привычка подолгу размышлять над прочитанным; он никогда не стремился знать как можно больше. Поэтому если говорить о широте кругозора и глубине познания, то последнее у Паскаля всегда преобладало над первым. Он хорошо усвоил латынь (свободно говорил, читал и писал), знал греческий, читал по-итальянски, но тратить время и силы на более доскональное изучение языков, которые вряд ли ему пригодятся для дела, он считал нецелесообразным. Не занимались они с отцом и литературой — ни древней, ни новой. Этот пробел Блез восполнил позднее, уже самостоятельно и по собственному побуждению.
В то время, когда Блез занимался коническими сечениями, он едва не лишился отца.
В 1633 г. Этьен Паскаль, продав дом в Клермон-Ферране, а через год — и должность своему брату Блезу и сделав два займа общей суммой в три с половиной тысячи
29


ливров, занялся финансовыми операциями. Мы не знаем точно, что это были за операции, но их общий благоприятный ход неоспоримо свидетельствует, что Этьен Паскаль обладал и талантами дельца, причем был он дельцом крупного масштаба, ибо его операции, как мы увидим, нередко касались самых высоких сфер.
Ничтожный Людовик XIII, хилый духом и телом сын Генриха IV, ни в чем никакой роли не играл. Фактическим правителем королевства был кардинал Ришелье, всесильный премьер-министр. Он все делал для монарха, для укрепления абсолютизма. Стремясь «всех смешать в общем рабстве перед королевскою властью» \ он был врагом и дворянства, и буржуазии, и народа, этого, но его определению, бесконечно выносливого «мула». Стендаль писал: «Подавить гражданское мужество было главной задачей Ришелье...»1  2. Кардинал — фигура сложная, к тому же его рисовали обычно в неверном свете. Преувеличивая его роль и значение, буржуазные историки искажали действительное положение вещей, представляли дело так, что «титаническая фигура» кардинала закрывала собой и французский народ, и важнейшие события эпохи.
Третьим лицом в государстве был канцлер, он же и хранитель печати. Канцлер имел влияние на внешнюю политику государства, занимался отчасти и военными делами, однако главное в его деятельности составляли дела внутренние. Это был, так сказать, «верховный глава правосудия», непосредственно ему подчинялись все муниципальные и судебные органы, а также полиция. Во времена Паскаля этот пост бессменно в течение почти сорока лет занимал Пьер Сегье — один из крупнейших государственных деятелей XVII столетия, пользовавшийся неизменным доверием короля и Ришелье, а затем и Мазарини.
Ришелье считал, что ненавистное ему дворянство может приносить пользу только на полях сражений. Он писал: «Надобно охранять имения дворянства и облегчить приобретение новых, чтобы оно могло служить государству на войне: это его главная обязанность, ибо дворянство,
1 Н. К а р e е в. История Западной Европы в новое время, т. II. СПб., 1904, стр. 403.
2 Стендаль. Собрание сочинений в 15 томах, т. 7. М., 1959, стр. 138.
30


которое не готово идти на войну по первому призыву государства, есть роскошь и бремя для государства...» 1.
В 1635 г. Франция открыто вступила в необычайно тяжелую войну с Габсбургами. Военные действия начались до всем сухопутным границам страны — в Нидерландах, северной Италии, на Рейне. Внутренне Франция не была готова к столь серьезному испытанию, не располагала она и материальными ресурсами. Первые годы войны были для Франции неудачными: в 1636 г. немцы вторглись в Бургундию, испанцы — в Гиень и Пикардию и почти додошли к Парижу. Затем наступил перелом в пользу Франции, однако страна, разоренная и обескровленная, находилась на грани катастрофы. Немецкая армия принесла с собой чуму, эпидемия которой докатилась до отдаленных провинций. Солдаты, получая жалованье с большими перебоями, жили в деревнях «на подножном корму», грабя и притесняя крестьян. Доведенные до последней крайности, крестьяне зачастую убегали в леса, бросая все, что имели.
Росли налоги. Рассматривая эту проблему, Ришелье в «Политическом завещании» писал: «Народ, будучи освобожден от податей, вообразил бы, что он свободен и от повиновения» 1 2. И в другом месте: «Народ должен быть содержим в покорности; подати служат к тому, чтобы ему не было слишком хорошо, дабы он не перешел границы своих обязанностей. Но подати не должны быть слишком тяжелы; государи обязаны пе брать у своих подданных более нужного, а в случае нужды прежде обращаться к излишку богатых» 3. Ибо рост налогов, говорит Ришелье, погашает «любовь и верность» к особе короля, ожесточает народ, что весьма опасно «для существования государства и для сохранения персоны короля». Но это были рассуждения чисто теоретические. На деле же все складывалось по-иному: налоги год от года росли.
В том же «Политическом завещании» Ришелье сообщает, что к 1639 г. государство собирало в год около 80 млн.
1 Цит. по кн.: Н. К аре ев. История Западной Европы в новое время, т. II, стр. 402.
2 Цит. по кн.: Б. Ф. Поршне в. Народные восстания во Франции перед Фрондой (1623—1648). М —JL, 1948, стр. 625.
3 Цит по кн.: Н. Каре ев. История Западной Европы в новое время, т. II, стр. 402.
31


ливров, причем основной налог, талья, давал 44 млн. ливров, а остальные, так называемые косвенные налоги (эд — налог на вино и напитки, габель — налог на соль и т. д,),— 36 млн. ливров. Интересно, что со времени смерти Генриха IV (1610) талья увеличилась более чем в два с половиной раза, ,а общая сумма налогов с 1639 по 1641 г. возросла до 118 млн. ливров. Эти цифры нуждаются, конечно, в поправочном коэффициенте — ведь не случайно родилась тогда поговорка: ливр, который доходит до короля, стоит народу десять ливров!
Бремя налогов целиком ложилось на плечи народа, преимущественно крестьянства, которое несло тройной гнет: платежи в пользу церкви, повинности, взимаемые земельным сеньором, государственные налоги и военные тяготы (постои, фуражировка, рекрутчина). Сбор тальи в податном округе возглавлял элю, косвенные налоги сдавались на откуп откупщикам. Элю и откупщики — наиболее ненавидимые народом в ту пору фигуры. А их было множество: страна просто кишела откупщиками и агентами фиска. Арестованные за недоимки переполняли тюрьмы, тысячи воров, грабителей и убийц охотились за чужим добром; тысячи нищих бродили по дорогам. Французский историк Пажес писал: «Народ был несчастен и раздражен...»
В 1633 г. герцог д’Эпернон, губернатор дровинции Гиень-и-Гасконь, уведомлял канцлера Сегье: «Следует
опасаться, как бы чрезвычайная нужда народных масс не внушила им кое-каких дурных советов. Я отлично знаю, что важные и великие дела его величества принуждают его, вопреки его желанию, взимать со своих подданных больше, чем он хотел бы, но могу вас заверить, что нищета столь велика со всех сторон и среди всех состояний, что если не будет в дальнейшем передышки, неминуемо бессилие подтолкнет народ к кое-каким опасным решениям» *. А несколько позднее Нормандские провинциальные штаты жаловались королю: «Сир, мы трепещем от ужаса по поводу нищеты бедного крестьянина... талья не уменьшилась, но возросла до того, что отнимает рубашку, которая оставалась для прикрытия наготы тела, и это во многих местах мешает женщинам, стыдящимся своего  11 Цит. по кн.: Б. Ф. Поршне в. Народные восстания во Франции перед Фрондой, стр. 41—42.
32


срама, находиться в церквах и среди христиан. Так что это бедное тело, лишившееся всего своего вещества, с кожей, прикрепленной поверх костей, и прикрытое одним лишь своим стыдом, ожидает только милосердия вашего величества» 1.
Беспросветно бедственная жизнь народа запечатлена в офортах великого гравера и рисовальщика XVII в. Жака Калло, полных живых наблюдений и острого гротеска (серии «Нищие», «Бедствия войны»), и в картинах братьев Ленэн.
А чем в это время занималась знать и вообще весь «цвет» государства? «Знать с принцами крови во главе, importans, как их называли за их заносчивость (Конде, Конти, Бофор, герцог Бульонский), требовала, чтобы им передали управление государством, стремились к получению губернаторств, вымогали у правительства деньги в виде пенсий, ссорились между собою, то переходили на сторону двора, то опять против него восставали, интриговали при дворе с помощью дам, соединялись и разъединялись с другими силами, участвовавшими в движении, вступали в заговоры с Испанией и переходили к ней на службу, так что путаница была страшная, но толку никакого в ней не было» 2.
А как реагировал королевский двор на все эти прискорбные события? Двор безудержно роскошествовал: «Один праздник сменял другой,—писал Гюго.— Версаль сиял, Париж тонул в невежестве» 3. Правда, Гюго говорит
0 дворе Людовика XVI, однако эти слова могут быть отнесены и ко времени Людовика XIII, хотя Версаль в то время не стал еще королевской резиденцией.
Тогда говорили: «Духовенство служит королю молитвами, дворянство — шпагой, третье сословие — своим имуществом». Дворяне и духовенство, а также владевшие должностями буржуа от налогов освобождались. Более того, 10—12 млн. ливров годового дохода государства шло на дворянские пенсии — с этим Ришелье ничего не мог поделать. Не осмеливался он трогать и крупных капита- ловладельцев. Зато отыгрывался на мелких — на держателях муниципальных, т. е. государственных, рент — ран-
1 Там же, стр. 465.
2 Н. К ар ее в. История Западной Европы в новое время, т. II,
стр. 404.
3 В. Гюго. Собрание сочинений в 15 томах, т. 15. М., 1956, стр. 658,
3 Пдюкаль 33


тьерах. Чем дальше, тем с ними церемонились меньше: все чаще практиковались неуплаты, отсрочки и сокращения размеров гарантированных платежей, особенно после 1635 г. В 1638 и 1639 гг. выплата рент была вовсе отменена, отчего многих рантьеров ждало неминуемое разорение. В Париже, Руане и других городах рантьеры отвечали на это беспорядками, поносили правительство. 26 марта 1638 г. в парижской магистратуре (Hôtel de ville) рантьеры устроили собрание протеста. Одним из главных подстрекателей недовольства оказался Этьен Паскаль.
«Правление государством,— учил Ришелье,— требует мужской силы и непоколебимой твердости. Необходимо, чтобы государственная цель всегда... стояла впереди всех других соображений. Относительно государственных преступлений надобно отложить всякое сострадание, пренебречь жалобами участников и ропотом невежественной толпы, которая не знает, что ей полезно и необходимо. Обязанность христианина забывать личные оскорбления, обязанность правительства никогда не забывать оскорблений, наносимых госуда|рству» 1. Ришелье не прощал даже самомалейшего неповиновения своей воле; карая, не делал различия между знатными и незнатными. Он приказал упрятать строптивого математика в Бастилию — королевскую тюрьму, куда уже были заключены три других рантьера — Бурж, Шеню и Селерон. Этьен Паскаль, предупрежденный другом, некоторое время скрывался в Париже. В сентябре тяжело заболела оспой Жаклина. Забыв об угрозе ареста, опальный отец ухаживает за дочерью. Жаклина поправилась, но прелестное лицо ее было обезображено. После выздоровления дочери Этьен Паскаль бежгал в родную Овернь. В этой гористой провинции, менее других доступной даже для центральной власти, можно было надежно скрыться.
6
Дети остались одни. После переезда в столицу они не имели за собой надлежащего ухода, что особенно сказалось на здоровье хрупкого от природы Блеза, зато рано привыкли к самостоятельности. За хозяйку в доме была
1 ТДит. по кн.: Н. К ар ее в. История Западной Европы в новое время, т. II, стр. 402.
34


Жильберта, девушка деловитая и волевая. Тревога за отца повергла детей в отчаяние. Впрочем, все обошлось благополучно. У Ришелье была слабость — театр. Он творил трагедии наяву, однако этого ему было мало: он еще зачем-то хотел писать трагедии. А так как он был человек занятой, то подбирал себе «соавторов». (Корналь, которого он неистово ревновал к славе драматурга, еле уклонился от этой чести!) Несколько трагедий Ришелье все-таки потомству оставил и даже истратил на их постановку около ста тысяч экю, наивно полагая, что его бессмертие — именно в этих творениях, написанных неуклюжими и напыщенными стихами.
В тот раз ему пришла фантазия, чтобы молоденькие девушки разыграли для него «Переодетого принца»—комедию-травести входившей тогда в славу мадемуазель де Скюдери. Готовила представление племянница кардинала, герцогиня д’Эгийон. Она была расположена к семейству Паскалей и захотела дать роль Жаклине, но та с негодованием отвергла предложение, заявив, что его высокопреосвященство доставил им не такую уж большую радость, чтобы они стали печься о его развлечениях. Однако герцогиня намекнула, что ежели кардинал останется доволен, на этом можно будет сыграть... Так и случилось. Причем успех Жаклины превзошел ожидания: кардинал и все зрители были ею очарованы.
Среди разряженной знати Ришелье в своей пурпурной сутане и скуфейке рдел, как яркий стручок перца. Тринадцатилетняя актриса не растерялась: выбрав момент, она обратилась к кардиналу с просьбой простить отца. Просьба была изложена в ею же сочиненных стихах, где кардинал запросто назывался по имени — «несравненный наш Арман». Как всякий сентиментальный деспот, Ришелье обожал детей. Он был растроган и в ответ, правда прозой, назвал Жаклину «дитя мое» и уверил, что сделает все, о чем она просила, пусть напишет отцу, чтобы тот спокойно возвращался домой.
Блез тоже присутствовал на спектакле, и герцогиня д’Эгийон представила его кардиналу, лестно назвав «великим математиком».
У Ришелье был свой взгляд на роль и значение науки. Он выстроил для Парижского университета (Сорбонны) большое здание и основал в 1634 г. Французскую академию. Вместе с тем он писал; «Науки служат одним из ве¬
35
2*


личайших украшений государства и обойтись без них нельзя; но понятно, что их не должно и преподавать всем без различия, иначе государство будет похоже на безобразное тело, которое во всех частях своих будет иметь глаза. Усиленное занятие повредит торговле, обогащающей государства, и земледелию, питающему народы, произведет опустошение в рядах солдат, которым приличнее грубое невежество, чем тонкость знания» !.
Ловкая герцогиня успела шепнуть кардиналу и о том, что это-де большая оплошность со стороны правительства оставлять таких ученых и честных людей, как Этьен Паскаль, не у дел. Ришелье согласился и сказал, чтобы Паскаль по возвращении явился к нему «вместе со своими прелестными детьми». И Этьен Паскаль ходил к кардиналу. Итогом всей этой истории было то, что ему предложили пост интенданта Руанского генеральства (провинция Верхняя Нормандия).
Губернаторами провинций назначались особы знатные (например, герцоги). В их обязанность входило представлять королевскую власть на местах; оставили за ними и командование военными силами. Но в общем то была синекура. Фактическая власть в провинциях находилась в руках «интендантов полиции, юстиции и финансов». Должность интенданта была учреждена после разгрома в 1632 г. мятежа феодальной аристократии. Интенданты назначались правительством из мелкого дворянства и буржуазии и в любое время могли быть смещены.
Укрепляя институт государственных чиновников, прежде всего интендантов, Ришелье пытался оттеснить и ограничить собственников должностей. То был важный шаг в деле централизации страны и укрепления абсолютизма. Что же касается назначения Этьена Паскаля, оно, кроме всего прочего, было еще и коварным маневром Ришелье, чем кардинал славился: заставить провинившегося рантьера служить тому, против чего он пытался восстать. Паскаль, конечно, все понимал, однако пилюлю проглотил — только так и можно было сохранить с кардиналом мир. Дети уже выросли, курс наук был закончен, Этьен Паскаль не прочь был снова служить. Вскоре вся семья переехала в Руан.  11 Цит. по кн.: Н. К а р e е в. История Западной Европы в новое время, т. II, стр. 402.
36


7
Руан — главный город и порт Нормандии — расположен на Сене, примерно на полпути от Парижа к морю.
Облик города создает готика — от нормандской до поздней. В Руане обилие соборов и колоколен, он буквально щетинится шпилями. В 1431 г. здесь сожгли Жанну д’Арк, а в 1589 г.—Жана Коттена, ученого-протестанта, учителя Агриппы д’Обинье. В Руане родился и провел большую часть жизни подходивший тогда к зениту славы Пьер Корнель.
Нормандия — край исключительного плодородия, с замечательными лугами и выпасами, с множеством виноградников и фруктовых садов. Однако, как отмечал Грам- мон, автор экономического сочинения начала XVII в., богатая Нормандия — «самая обремененная налогами провинция королевства». И действительно, составляя «по пространству и богатству» одну двенадцатую часть страны, Нормандия платила в казну около четверти всех государственных налогов.
Французский историк начала XX в. Шарль Норман писал: «Пусть кто хочет восхищается политикой кардинала; я близок к тому, чтобы проклясть ее, когда вижу то шествие ужаса и отчаяния, которые она влекла за собой. Ежеминутные жакерии вспыхивали на пути Ришелье. С ними приходилось считаться, несмотря на холодное бесчувствие, с которым он их подавлял, — они свидетельствовали о ненависти к нему и представляемому им режиму» 1.
Время правления Ришелье ознаменовалось почти непрерывными народными восстаниями, которые иногда охватывали целые провинции. Особенно часто они вспыхивали в 30-е годы. Восстания носили ярко выраженный антина- логовый характер, их целью было отменить налоги, введенные после смерти Генриха IV. Буржуазные историки старательно замалчивали эти восстания, а если и упоминали иногда об отдельных из них, то лишь как о помехах, стоявших на пути «великих дел» кардинала.
Рассматривая интересный вопрос «о связи... восстаний с гугенотством», В. Ф. Поршнев пишет, что «прямых данных... крайне мало. Мы не обнаруживаем почти никаких  11 Цит. по кн.: Б. Ф. Поршнев. Народные восстания во Франции перед Фрондой, стр. 37.
37


следов гугенотской идеологии в крестьянских и плебей-* ских движениях, но, взглянув на карту, нельзя не заметить, что они разыгрывались по преимуществу в тех самых провинциях Франции, которые были прежде ареной гугенотского движения: на юге Франции, юго-западе, отчасти на западе и в Нормандии на севере. Случайное ли это совпадение? Разумеется, нет» *.
Интенданты подчинялись непосредственно канцлеру Сегье и обязаны были посылать ему регулярные донесения. В архиве Сегье, сохранившемся до наших дней, их несколько тысяч. Они ярко рисуют и бедствия народа, и его гнев, выливавшийся в восстания.
В числе провинций, где почти непрерывно наблюдались волнения, значится и Овернь. Так, в 1635 г. жители соседнего с Клермоном Монферрана набросились на своего кюре, призывавшего их платить налоги, и «оставили его замертво». В 1637 г. интендант Мегриньи доносил Сегье: «Я обязан сказать вам, монсеньер, что эта провинция весьма несостоятельна, но еще более злонамерена, и боюсь, что без применения силы я не смогу заставить слушаться короля, особенно в больших городах, как Клермон и Риом, откуда что ни день я получаю известия о мятежах» 1 2.
Часто вспыхивали восстания и в переобремененной налогами Нормандии. В августе — октябре 1639 г. в Нижней Нормандии разыгралось самое крупное из них — восстание «босоногих». Поводом к нему послужило то, что в ряде районов, которые до того имели право свободно добывать и продавать соль, не платя налога, ввели табель. Восстание началось в Авранше. Войско «босоногих» —так называемая «армия страдания — насчитывало более двадцати тысяч человек; им командовал «генерал» Жан Босоногий (вероятно, кличка, «дабы показать своим именем свою нищету», как отмечал придворный историк ЛюдовикаXIII Бернар).
До Верхней Нормандии восстание «босоногих» не докатилось, но, как отголосок его, вспыхнуло восстание в самом Руане. Восставших плебеев возглавил часовщик Горен, выступавший от имени Жана Босоногого. Начали восстание суконщики, которых поддержали штукатуры,
1 Б. Ф. Поршне в. Народные восстания во Франции перед Фрондой, стр. 298—299.
2 Там же, стр. 230,
38


пивовары, бондари, шорнййй, Сапожники, грузчики, môô- стилыцики, угольщики, чесальщики, старьевщики — все те, кого в Руане презрительно именовали purins — «навозная жижа». Они учинили погром на улице Виконте, на площади Сент-Уан, разгромили склад селитры на улице Сен-Клер, осадили и разгромили дом Ле Теллье де Турне- вилля — одного из богатейших откупщиков королевства (откупщик спасся каким-то чудом). Генеральный прокурор Руана Салле скончался «от страха». Руан и почти всю Нормандию лихорадило до зимы.
Для подавления восстания были брошены лучшие полки пикардийской армии. Карательную зкспедицию возглавил, по высочайшему повелению короля, канцлер Сегье облеченный чрезвычайными полномочиями. Ему было предписано провести дело «образцово» — на страх и в назидание всем остальным провинциям. Понимая важность задачи, Сегье самолично выехал в Нормандию. За ним следовало судно, груженое цепями и наручниками.
2 	января 1640 г. в свите канцлера прибыл в Руан и новый интендант Руанского генеральства Этьен Паскаль,
8
Восстание «босоногих» было подавлено с беспощадной жестокостью. Сегье славился мастерством удушать тех, кто покушался на существующий порядок вещей. Народ ненавидел канцлера и прежде, а после расправы над «босоногими» его имя стало синонимом кровавого палача.
В Руанском генеральстве и в самом Руане аналогичную роль сыграл генерал Гассьон, будущий маршал Франции, «действовавший так же круто и безжалостно». 38 человек было приговорено к смертной казни. Все должностные лица руанского парламента и муниципалитета были смещены, городское имущество и доходы конфискованы в пользу казны, все привилегии аннулированы. Даже были сняты пушки, символизирующие городскую независимость! Руач и Нормандия, всю осень не платившие налогов, были обложены множеством новых. Наступило, как говорилось в одном официальном документе того времени, «какое-то всеобщее изнеможение», изредка прерываемое несильными взрывами возмущения. Историк Авенель говорит, что Нормандия являла собой печальнейшую карти¬


ну и была «еще более недовольна и еще более несчастна, чем прежде».
В таких условиях служба интенданта была сопряжена не только с особыми сложностями, но и с немалым риском. Этьен Паскаль управлял вверенным ему генеральством почти восемь лет. Видимо, в Париже им были довольны. И в Руанском генеральстве, возможно, тоже.
В 1640 г. Людовик XIII писал губернатору Арраса: «Живите изворотливостью, грабьте, умея хоронить концы: поступайте так же, как и другие в своих губернаторствах, вы можбте все в нашей империи, вам все позволено» 1.
У Паскаля были возможности нажиться, но он их сознательно не использовал. О свеем благосостоянии он, разумеется, никогда не переставал заботиться, стремясь обеспечить будущее детей, но делал это честным путем. Таково неписанное правило всех Паскалей, не придавая особого значения отношению к себе со стороны общества, они бесконечно дорожили чистотой своей совести.
Этьен Паскаль занимал особняк на улице Мюрсунтуа. Блезу шел семнадцатый год, Жильберте минуло двадцать. У нее не было недостатка в 1поклонниках, но отец выдал ее за Флорена Перье, сына своей кузины, бывшего старше Жильберты на пятнадцать лет. Перье шел по семейным стопам: имел должность советника в клермонской податной палате, любил науки и посвящал им досуг. Свадьба состоялась в июне 1641 г., а весной следующего года, в Руане же, Жильберта родила своего первенца — Этьена.
Дел у нового интенданта хватало. В приписке к одному из писем Блеза, объясняя старшей дочери свое долгое молчание, он жалуется, что никогда еще, «даже на десятую часть» , ему не было так трудно, как теперь. «Последние четыре месяца я не более шести раз ложился спать ранее двух часов ночи».
Паскалю, относившемуся к службе с большим усердием, приходилось выполнять много счетной работы. Помогавший ему Блез попутно углубился в вопросы теории чисел. Кроме того, помня уроки Дезарга, он, чтобы облегчить труд вычислителя, в конце 1640 г. задумал построить счетную, или арифметическую, машину. Это была смелая и даже небезопасная по тому времени затея: создать такую маши-  11 Цит. по предисловию к кн.: Сирано де Бержерак. Иной
свет, или Государства и империи Луны. М.— Л., 1931, стр. 37.
40


ну — -значило доказать, что сложнейший умственный акт, «вложенный в человека всевышним», можно заменить чисто механическим приспособлением. Тут недолго было попасть и в «еретики», с которыми тогда обращались круто.
На идею счетной машины Блеза Паскаля натолкнуло, по всей вероятности, учение Декарта, который утверждал, что мозгу животных, в том числе и человека, присущ автоматизм, поэтому ряд умственных процессов ничем по существу своему не отличается от механических. (В «Мыслях» Паскаль потом отметит: «...мы представляем собою настолько же автомат, насколько ум» *). Это были как бы зачатки рефлекторной теории; к этой мысли Паскаль возвращался еще не раз.
Сама по себе идея счетной машины была довольно проста, но если бы Паскаль предвидел, сколько времени, средств и сил ему для этого потребуется, он бы, наверное, никогда за это дело не взялся.
Паскаль задался целью, чтобы всякий, кто даже вовсе не знаком с правилами арифметики, мог бы на его машине производить все четыре действия с любыми числами, до пятизначных включительно, чисто автоматически, «без пера и жетонов».
Жильберта сообщает, что ее брат, любя хорошую работу, нанимал самых лучших мастеров. А Паскаль жаловался, что нельзя положиться даже на этих «лучших»: по чертежам работать они не умели, точность, которой он добивался, превышала их возможности, так что ему, владевшему только циркулем и пером, приходилось доучивать их пользоваться молотком, напильником, токарным станком. Напомним, что науки, именуемые точной механикой и кинематикой механизмов, тогда еще только зарождались. И хотя Паскаль проявил высокий талант изобретателя и неистощимую находчивость, его преследовала серия неудач.
Первая модель была готова через несколько месяцев. Но Паскаля она не удовлетворила, как и работа в целом, принеся «лишь большое утомление без всякого успеха». Он уже начал было конструировать новую модель, когда узнал, что один руанский часовщик, прослышавший от кого-то про его изобретение, попытался изготовить нечто подобное же. Внешне модель часовщика выглядела прекрасно, но, буду-  11 «Мысли», стр. 122, IV.
41


Блез Паскаль в юности Рисунок Жана Дома, сангина
чи выполнена на глазок, без всяких расчетов и теоретических предпосылок, чему Паскаль уделял главное внимание, она не работала. Тем не менее эта модель кое-кого заинтересовала и вызвала о себе толки. В «Предуведомлении» 1 к своей арифметической машине Паскаль потом напишет, что, увидя «этого маленького уродца... в кабинете одного любознательного руанца», он сразу понял, чем это грозит:
1 «Avis nécessaire a ceux qui auront curiosité de voir la machine d’arthmètique, et de s’en servir». B kh.: Pascal. Oeuvres complètes, 1963, p. 188—191.
42


подобные попытки, а от них он ничем не защищен, способны совершенно опорочить его замысел. Это на Паскаля подействовало столь угнетающе, что он немедленно прекратил работу и рассчитал мастеров.
На том бы, наверное, все и кончилось, но друзьям Паскаля представился случай рассказать о машине канцлеру Сегье. Канцлера это заинтересовало, он имел с Паскалем несколько встреч, смотрел чертежи и модель и, обласкав молодого изобретателя, призвал его продолжать начатое. Паскаль дал себя уговорить (ведь канцлер был начальником его отца) и принялся за дело с еще большим пылом.
По иронии судьбы, глава суда и полиции Сегье «был страстным ревнителем наук». Вместе с Ришелье он принимал участие в создании Французской академии, был членом ее первого состава, а затем официальным ее покровителем. Канцлер, кроме того, всю жизнь собирал старинные книги и рукописи. Даже во время подавления восстания «босоногих», разъезжая по Нормандии, он посещал букинистов, искал редкие рукописи и книги. Все книги его богатейшей библиотеки были роскошно переплетены и хранились в специально для этой цели построенном помещении. После смерти Сегье Людовик XIV хотел купить его библиотеку; она была оценена в 40 тыс. ливров, а таких денег у «короля-солнца» в ту пору не нашлось...
26 февраля 1644 г. аббат Бурдело, врач Генриха II Бур- бонекого, отца принца Конде, известил Паскаля, что его высокородный господин изъявляет желание посмотреть «паокалево колесо», как уже стали называть счетную машину. И хотя машина не была окончена, Паскаль охотно ее продемонстрировал старому вельможе, как демонстрировал и некоторым другим лицам.
Это был латунный ящичек, длиной 36 сантиметров. Считала машина медленно, однако вполне надежно.
В 1645 г. арифметическая машина была, наконец, готова. Одну из первых готовых моделей Паскаль преподнес канцлеру Сегье с пространным посвящением, где излагал историю создания машины и с какой целью он ее построил, благодарил канцлера за поддержку в трудную минуту, просил не оставлять его . своим покровительством и впредь. И канцлер действительно его не оставил. Можно считать, что именно из его рук 22 мая 1649 г. Паскаль получил на свое изобретение королевскую привилегию, где в самых лестных выражениях отмечались заслуги изобретателя и неоспо¬
43


римо устанавливался его приоритет. «Он изготовил,— говорилось в этом документе,— более пятидесяти различных моделей, сделанных — одни из прямых стержней или пластинок, другие из кривых, иные с помощью цепей; одни с концентрическими зубчатыми колесами, другие с эксцентриками; одни движущиеся по прямой линии, другие — круговым образом; одни в форме конусов, другие в форме цилиндров, а иные — совсем отличные от этих либо по материалу, либо по фигуре, либо по движению». И далее: «Но во всех различных случаях главное изобретение и существенное движение состоит в том, что каждое колесо или стержень некоторого разряда, совершая движение на десять арифметических цифр, заставляет двигаться следующее только на одну цифру» 1.
Королевской привилегией изобретатель ограждался от всяческих подделок; за ним де-факто закреплялось право производить и продавать свою счетную машину в любом месте королевства. Перед Паскалем открывались широкие возможности, и он пытался этим воспользоваться. С 1646 по 1653 г. он изготовил какое-то количество машин и часть их продал. В Париже, до возвращения туда Паскаля, роль маклера выполнял Роберваль; его полное профессорское звание, адрес и часы приема сообщались в печатном «Предуведомлении», составленном изобретателем.
Это «Предуведомление» — обращение к «другу-читате- лю», ко всем тем, «кто будет иметь любознательность видеть арифметическую машину и пользоваться ею» и кому она облегчит работу, «часто утомлявшую ум при расчетах с помощью пера и жетона».
«Я не экономил,— говорит далее Паскаль,— ни время, ни труд, ни средства, чтобы довести ее до состояния быть тебе полезной». Вместе с тем Паскаль знал, что найдется немало лиц, «которые скажут тебе, что эта машина могла бы быть менее сложной». Для таких людей у него имелись и менее сложные модели, он был готов предъявить их в любое время — пусть убедятся собственными глазами, что простота в данном случае себя не оправдывает. Не сразу, говорит он, была найдена и форма машины, и материал, из которого она сделана. «Я имел терпение сделать до пятидесяти различных моделей: одни деревянные, другие из
1 	«Privilège pour la machine d’arithmétique de M. Pascal». B kh.: Pascal. Oeuvres complètes, 1963, p. 191.
44


Работа на арифметической машине Паскаля
слоновой кости, из эбенового дерева, из меди, пока не создал машину, которую предъявляю тебе теперь и которая, хоть и состоит из большого количества мелких деталей, все же настолько прочна, что все нагрузки, которые ей предстоит выдержать при перевозке на любые расстояния, не могут ни испортить ее, ни причинить ей даже малейшего повреждения».
Паскаль действительно подверг машину тщательной и всесторонней проверке, в том числе и на способность переносить тряску, «перевезя ее на расстояние в 250 лье» (должно быть, по маршруту Руан — Париж — Клермон и обратно).
Не обходит Паскаль и такой больной для него вопрос, как возможные подделки его машины, о чем он уже сталкивался. Он просит передать тем, кто вздумает этим заняться, что все их попытки обречены на неудачу, ибо они «работают на ощупь», без проверенных расчетом размеров и
45


даже не зная, что существуют такие науки, как геометрия и механика, и что весь их талант — только в искусном обращении со своим инструментом, а этого в столь тонком и точном деле недостаточно. О своей работе Паскаль говорит не как ремесленник, а как философ, что впоследствии ему будет свойственно в еще большей степени. Математика, отмечает он, никогда не учит тому, чего она не в состоянии доказать. Геометрия и механика — науки математические, они вооружают нас достоверными принципами, что в итоге дает общую теорию. Чтобы построить механизм, подобный этому, необходимо суметь приложить к отвлеченным математическим рассуждениям физику и практический опыт. Практика должна опираться на теорию, на строгий расчет — только тогда приходит успех.
В заключение Паскаль выражает надежду, что «теперь (дорогой читатель), когда я полагаю, что довел свою машину до состояния, когда ее можно показывать... ты будешь мне благодарен за мои заботы о том, чтобы все счетные операции, такие трудные, сложные, длинные и ненадежные прежде, стали бы легкими, быстрыми и надежными».
В 70-е годы XVII в. над усовершенствованием арифметической машины начнет работать Лейбниц. Он построит машину более совершенную, однако ни Лейбниц, ни другие тогдашние изобретатели не сумели получить патента и наладить производство и распродажу своих машин. Все это говорит о безусловно высоких деловых качествах молодого Паскаля, о его практической сметке. Однако машина Паскаля была очень сложна для техники того времени и стоила дорого — 100 ливров, что и предрешило ее судьбу...
Трудно сказать, сколько машин было Паскалем произведено, но сохранилось восемь штук, причем однотипных. Одна из них, вместе с патентом, находится в Парижском музее искусств и ремесел (Conservatoire des Arts et Mét- riers). К внутренней стороне крышки прикреплен сертификат, на котором Паскаль собственноручно удостоверяет, что машина проверена: «esto probati instrumenti hoc, Blasius Pascal, Overnus, 1652». Известный математик XIX в. Вине, досконально изучивший ее, в качестве главного ее недостатка отметил «медленность хода механизма, придуманного Паскалем». Но труд Паскаля не пропал: принципы, на которых построена его машина, используются и в современных счетных машинах, хотя последние, конечно, гораздо более совершенны.
46


В своей книге «Кибернетика и общество» Норберт Винер говорит о Паскале как об изобретателе, внесшем «действительный вклад в создание современного настольного арифмометра». Винер так поясняет свою мысль: «... Ибо техника, воплощенная в автоматах его времени, была техникой часовых механизмов» 1. Однако в «Мыслях» Паскаля мы находим такую запись: «Арифметическая машина производит действия, которые ближе к действиям мысли, чем все то, что могут произвести животные...» 2 Разве это не явно кибернетическая, с точки зрения современных норм, предпосылка?! Так что не будет ли справедливее рассматривать Паскаля как одного из отдаленных предшественников кибернетики?
Счетная машина широко прославила молодого ученого. О нем пошла молва даже за пределами Франции. Машина была выставлена для обозрения в Люксембургском дворце, многие устремлялись туда, чтобы взглянуть на это «новое чудо света», как говорилось в стихах неизвестного автора; асам изобретатель назывался там «французским Архимедом». Авторитет Архимеда был тогда необыкновенно высок, поэтому и комплимент был наивысшим.
Однако во всем этом имелась и оборотная сторона: напряженная работа подорвала силы Паскаля. Он уже давно жаловался на головные боли. Сначала на это не обращали внимания. Но боли усиливались. В конце жизни Паскаль скажет Жильберте, что с восемнадцати лет он не помнит ни одного дня, когда был бы совершенно здоров. Так что за счетную машину он заплатил дорогой ценой.
1 Н. В и и е р. Кибернетика и общество. М., 1958, стр. 34—35,
2 «Мысли», стр. 239, XCIV.


Ill
Увлечение физикой
(Руан — Париж)
Наша познавательная способность занимает такое же место в ряду вещей, доступных познанию, как наше тело — во всем пространстве природы.
Паскаль1
1
На рубеже XVI и XVII столетий схоластическое естествознание Аристотеля, которым дотоле в основном довольствовалась Европа, было заменено новым естествознанием, где главенствовали идеи Коперника, Кеплера, Галилея. Главным орудием исследования природы становился опыт — дитя нового времени. Научный опыт не был чужд и древним ученым, однако не имел для них решающею значения. «Низменную», т.е. физическую, работу выполняли тогда рабы, поэтому на все практическое в области науки смотрели тоже как на нечто низменное. Производились опыты, конечно, и в средние века, однако тогда они нередко ассоциировались с чем-то мистическим: поставить опыт — значило либо вызвать духов, либо заниматься алхимией. Не встречало сочувствия и анатомирование трупов животных, не говоря уже о трупах людей, что церковью прямо объявлялось богопротивным делом. В силу такого отношения опыты не играли и не могли играть решающего значения ни в развитии науки, ни в деятельности ученых.
Во времена Паскаля опытные науки стали приобретать все более важное значение, усиливалась тяга к практической стороне знаний. Есть свидетельства, что даже легкомысленный герцог Букингем интересовался химией. Если в средние века говорили: «Бери и читай», то теперь стало  11 «Мысли», стр. 40.
48


девизом «Бери и смотри». Истина существует и человеческий разум может ее познать — вот лейтмотив теории познания того времени. «Знание — сила»,— учил Френсис Бэкон. А Декарт осуждал философов, «которые, пренебрегая опытом, думают, что истина выйдет из их головы, как Минерва из головы Юпитера»1. Придет время, и Паскаль добавит: «Эксперименты — это тот учитель, за которым надо следовать в физике»2.
И отнюдь не случайно, что все выдающиеся ученые того и последующего времени прославились не только в сфере «чистой» науки, но и в сфере эксперимента и техники. К древним авторам эти ученые относились без вражды, но видели в них не учителей, не непререкаемые авторитеты, а лишь предвестников истинной науки. Уже при Людовике XIII парижский парламент запретил, под страхом каторги, выступать против учения Аристотеля, но это не могло помешать естественному ходу событий. Стало ясно, что новые ученые превосходили древних хотя бы уже тем, что были богаче опытом, и это к ним неотразимо влекло. Галилей, Кеплер, Декарт становятся властителями умов. Учение Кеплера быстро распространялось тогда в Европе. О Кеплере в 1626 г. заговорил Мерсенн. А через десять лет Этьен Паскаль и Роберваль отправили Пьеру Ферма в Тулузу письмо, в котором с позиций учения Кеплера и предвосхищая закон всемирного тяготения Ньютона высказывали предположение, что «сила тяжести есть взаимное притяжение тел, действующее таким образом, что при движении двух тел друг к другу более сильно действующее тело проходит меньший путь»3.
Складывался тип ученого нового времени. Крепла уверенность, что в природе царит естественная закономерность, все большее внимание привлекала к себе проблема причинности. Эта важнейшая философская категория сделалась одним из самых ходовых понятий рационалистов. Причинность познания, по Декарту, есть основа всякого познания объективной действительности, тогда как в процессе познания решающая роль принадлежит разуму. Декарт писал: «...не нужно полагать человеческому уму ка-
1 Р. Декарт. Избранные произведения. М., 1950, стр. 95.
2 Pascal. Oeuvres complètes, 1963, р. 259.
3 «Журнал Русского физико-химического общества» (физический отдел), т. XLII. СПб., 1910, стр. 198.
49


Пьер Гассенди
кие бы то ни было границы» 1. В объяснении явлений природы он не принимал ничего «сверхъестественного», никаких «темных сил»: «... материя неба не разнится от материи Земли... во всем мире существует только одна материя: мы познаем ее единственно лишь в силу ее протяженности» 2. Для Декарта мир был просто системой движущихся друг относительно друга тел.
Другой замечательный философ того времени, Пьер Гассенди, воскресил и обновил трезвый атомизм Демокрита и Эпикура. Атомы неуничтожаемы и вечны, утверждал Гассенди, однако не вечны тела, состоящие из этих атомов. Человеческая душа — тоже тело, т. е. состоит из особого рода атомов, иначе она была бы подобием пустоты. Душа рождается вместе с телом и вместе с ним умирает. Смерть
1 Р. Декарт. Избранные произведения, стр. 80.
2 Там же, стр. 476.
50


— это удаление из тела атомов души. Но последние, однако, не обращаются при этом в ничто, ибо атомы и материя неуничтожаемы 1.
Конечно, философия развивалась не только по пути, проложенному Декартом и Гассенди. Такой, например, своеобразный «последователь» Декарта, как идеалист Никола Мальбранш, даже в конце века утверждал, «что могут быть и волшебники, и волшебства, и чары и что дьявол может иногда творить козни людям по наущению высшей силы», однако уже в эпоху Паскаля ученые старались в истолковании явлений избегать сверхъестественного.
Немалый вред развитию науки причиняли непрерывные войны, но даже и в столь неблагоприятных условиях наука, в частности физика, развивалась безостановочно. «Именно в XVII веке,— говорит Луи де Бройль,— после начавшегося с конца средних веков периода медленного развития, продолжавшегося в течение двух веков эпохи Возрождения, физика встала на путь, который должен был привести к поразительным завоеваниям, в осуществлении которых участвуют с воодушевлением, а подчас с беспокойством люди нашего времени» 2.
Франция становилась наставницей Европы. И уже вот- вот должен был взять в руки перо выдающийся популяризатор новой философии и науки — Савиньен де Сирано, принявший псевдоним Бержерака.
2
Паскалю было двадцать три года, когда он обратился к физическим исследованиям. Если учесть, что до этого он был поглощен математикой, поворот к физике может показаться неожиданным. Но Паскаль чутко реагировал почти на каждую научную весть, тем более ежели она расходилась с установившимся мнением.
В октябре 1646 г. в Руан пришло от Мерсенна сообщение об опытах, произведенных в Италии и имевших прямое отношене к horror vacui — пресловутой «боязни пустоты». Мерсенн попытался воспроизвести эти опыты, однако
1 См.: П. Гассенди. Сочинения в двух томах, т. 1. М., 1966, стр. 264—268.
2 Л. де Бройль. По тропам науки. М., 1962, стр. 165.
51


в этом не преуспел. Потом ему довелось побывать в Риме, и он уже на месте досконально ознакомился с заинтересовавшими его опытами.
...Это началось еще при жизни Галилео Галилея. Устраивая в саду великого флорентийского герцога Козимо II Медичи фонтаны, инженеры столкнулись с непонятным явлением: вода за поршнем поднималась по трубе только на 34 фута (10,3 метра). Со времен Аристотеля считалось, что «природа боится пустоты». Изрекший это философ имел в виду, что в природе не существует пустого пространства. (До него еще Эмпедокл утверждал: «Нет во Вселенной нигде пустоты, и откуда ей взяться?» 1)
Последователи и комментаторы истолковали Аристотеля на свой лад: природа-де обладает стремлением заполнять любую пустоту, т. е. приписали ей свойство «испытывать стремление» —явный антропоморфизм!—из чего следовало, что вода за поршнем должна подниматься на сколь угодно большую высоту—«хоть до облаков».
Твердо знавшие это инженеры были обескуражены; решили, что неисправна их машина, но все старания устранить неполадки ни к чему не привели. Тогда обратились к Галилею. Слепой и престарелый ученый, который доживал свои последние дни в местечке Арчетри под надзором инквизиции, на серьезный вопрос строителей ответил шуткой: да, природа безусловно боится пустоты, но, видимо, эта боязнь не простирается выше 34 футов. Такой ответ никого удовлетворить не мог, а тем более самого Галилея. Он посоветовал Торричелли и Вивиаии, своим ученикам, исследовать это явление.
Торричелли пришла мысль заменить для удобства водяной столб ртутным. Ртуть, будучи тяжелее воды в 13,6 раза, должна была, по его мнению, подняться на высоту, во столько же раз меньшую. Это предположение подтвердилось. Опыт провел Вивиани в 1643 г., но в историю он вошел под именем опыта Торричелли.
Метровая стеклянная трубка, запаянная с одного конца, наполнялась ртутью. Зажав открытый конец пальцем, трубку опрокидывали в сосуд со ртутью. Когда палец убирали, ртуть в трубке устанавливалась на высоте 76 сантиметров. Торричелли пришел к выводу, что над жидкостью в трубке — пустое пространство (его потом назовут Тор-
1 Лукреций. О природе вещей, т. II. М., 1947, стр. 665.
52


Эванджелиста Торричелли
ричеллиевой пустотой). Он правильно объяснил, что причиной подъема воды за поршнем насоса и ртути в трубке является не «боязнь пустоты», а вес столба воздуха, который давит на открытую поверхность жидкости.
О том, что воздух имеет вес, что он не «пустое место», а вещь, говорил Галилей еще в книге «Беседы и математические доказательства», но Галилей не связывал «боязнь пустоты» с воздушным давлением1.
Декарт отвергал самое наличие пустоты, а следовательно, по его мнению, не могло быть и боязни ее. В 1631 г. Декарт в одном из писем обронил замечание, что «столбик ртути может быть удержан как раз такою силою, какая необходима для того, чтобы поднять столб воздуха, прости-
1 См.: Г. Галилей. Избранные труды в двух томах, т. 2. М., 1964, стр. 177—180.
53


рающийся от этого столба ртути до пределов атмосферы». Так близко подойдя к истине, Декарт, однако, увлекся разработкой своей гипотезы о «тончайшей материи» (matière subtile) — предшественнице мирового эфира. Он был больше озабочен тем, как бы убедительнее противопоставить «пустоте» «полноту», т. е. свою «тончайшую материю» К Вес и давление воздуха перестали занимать его мысли. К тому же он не любил ни Галилея, ни его учеников.
А между тем Эванджелиста Торричелли не только подтвердил предположение своего учителя о весомости воздуха, но и изобрел прибор, несколько позже названный Робертом Бойлем барометром. Торричелли правильно объяснил, почему столбик ртути удерживается в трубке, но однозначно не доказал наличия атмосферного давления. Вот почему его опыт вызвал интерес прежде всего как доказательство возможности пустоты в природе. Кроме того, в связи с опытом Торричелли возникал ряд вопросов: почему не вся ртуть выливается из трубки в сосуд? что держит ее на более высоком уровне, нежели уровень ртути в сосуде? чем наполнено пространство, образующееся над ртутью в трубке? как передается давление воздуха и чем, собственно, отличается оно от давления жидких и твердых тел?..
Дать ответ на эти вопросы суждено было Блезу Паскалю.
3
В октябре 1646 г. Этьена Паскаля навестил, проездом в Дьепп, один из его друзей, Пьер Пети, интендант фортификаций, человек весьма ученый, начитанный и большой любитель физических опытов. Он-то и привез в Руан полученные от Мерсенна сведения «об одном знаменитом итальянском эксперименте». Авторство Торричелли тогда еще не было известно, так как итальянские академики издавали свои труды анонимно. На длинном пути из Италии до Руана и в процессе копирований писем было упрощено описание прибора. Паскаль и Пети повторили итальянский опыт. Паскаль позже отметил, что они «нашли как раз то самое, что было найдено в Италии, не
1 R. Descartes. Oeuvres, t. У, р. 100—106.
54


заметив ничего нового. С тех пор, размышляя по этому поводу, я утвердился в мнении, которое всегда разделял, а именно, что пустота не есть что-либо невозможное и что природа вовсе не избегает пустоты с такою боязнью, как это многим кажется» 1.
Простое повторение опытов не удовлетворило пытливого Паскаля. Чтобы найти ответ на возникавшие у него вопросы, он придумывал все новые, уже собственные опыты и с разными жидкостями — водой, маслом, красным вином. (Многие, наверное, помнят рисунок «винного барометра», иногда воспроизводимый в учебниках физики со старинной гравюры: 14-метровая стеклянная трубка, установлена в бадье с вином прямо на улице, уровень жидкости — почти у крыши трехэтажного дома!)
Свои опыты Паскаль охотно показывал жителям Руана. Так, в письме к де Рибейру он сообщает, что однажды на такой демонстрации «присутствовало пятьсот человек разного звания, между которыми было пять или шесть отцов иезуитов из руанского коллежа» 2. Руанские опыты Паскаля вызвали живой интерес и в ученых кругах столицы.
Летом 1647 г. больной Паскаль в сопровождении Жаклины переезжает в Париж. 23 сентября он демонстрирует свои опыты перед группой ученых и любителей наук, среди которых были Мерсенн, Роберваль, Арди, д’Эстре, аббат де Лонуа и приехавший по делам из Голландии Декарт.
О 	том, чтобы Декарт встретился с Паскалем, позаботился Клод Арди. Вечером 22 сентября он специально зашел к Паскалю на улицу Бризелиш и, не застав его, договорился обо всем с Жаклиной. 24 сентября Декарт навестил Паскаля вторично. Что происходило на этих встречах, мы узнаём из письма Жаклины к Жильберте в Клермон.
Паскаль был болен и с трудом поддерживал разговор. Великий философ проявил заботу о здоровье молодого собрата, советовал ему не покидать постель по утрам до тех пор, пока он не почувствует усталость от лежания (что было в привычке самого Декарта), и возможно чаще питаться бульоном.
1 Pascal. Oeuvres complètes, 1963, р. 235.
2 Там же, стр. 227.
55


После демонстрации опытов речь, естественно, зашла о пустоте. Когда у Декарта спросили, что, по его мнению, находится над ртутью в трубке, он с полной убежденностью ответил, что там находится его «тончайшая материя». К этой гипотезе, не подтвержденной никакими опытами, Паскаль относился скептически и в расчет ее никогда не принимал. Говорить ему было трудно, он возражать Декарту не стал. Зато необузданный Роберваль, защищая своего любимца, с горячностью напал на философа. Они уехали в одной карете и дорогой совсем рассорились.
Несколько позже Паскаль писал о своих опытах: «Их стали смешивать с итальянскими опытами, и в смешении этом одни, делая мне более чести, чем я заслужил, приписывали мне и итальянский опыт; другие же, с противоположной несправедливостью, отнимали у меня и те опыты, которые я сделал. Чтобы воздать должное и другим и себе, я в 1647 г. напечатал о моих опытах»1. Это был маленький трактат под названием «Новые опыты, касающиеся пустоты», отпечатанные в начале октября в типографии Пьера Марга. В обращении к читателю Паскаль описывает опыт Торричелли, а затем излагает восемь собственных опытов. Два главных опыта были произведены с 46-футовой стеклянной трубкой, представляющей собой водяной барометр, и с огромным сифоном, длинное колено которого имело 50 фунтов, а короткое 45. Такой сифон, отмечает Паскаль, «вопреки в течение стольких веков всеми принятому мнению», не переливал воды...
К каким же выводам пришел Паскаль? В то время он еще разделял общераспространенную точку зрения, что природа боится пустоты. С той только разницей, что при его строго математическом уме эта «боязнь пустоты» представлялась ему силой, которую можно измерить, т. е. имевшей вполне определенную величину, а не каким-то отвлеченно-бесконечным «стремлением заполнять пустое пространство». Чему же она равна? Паскаль отвечает: она «равна той силе, с которой вода, поднятая на 34 фута, стремится течь вниз». Что же касается «боязни пустоты», то она безусловно есть, хотя ложно мнение, будто природа ее совершенно не выносит. Еще Герои утверждал, что абсолютная замкнутая пустота может быть получе- па, но только — искусственно.
1 Pascal. Oeuvres complètes, 1963, р. 227.
56


Рене Декарт
Опыт Торричелли и собственные опыты убедили Паскаля в том, что пустоту получить возможно — пусть не абсолютную, но во всяком случае такую, в которой нет ни воздуха, ни паров воды. Пример тому— пространство в запаянной стеклянной трубке над ртутью.
Это были выводы, так сказать, пробные, предварительные, но даже они нашли себе врагов. В роли таковых выступили иезуиты. «Иезуиты внимательно следили за ходом развития науки и стремились оказать на него посильное влияние в интересах панства и католицизма,— отмечает В. Ф. Асмус.— Автор любого научного произведения должен был знать, что судьба его произведения, сле-
57


довательно й его собственная судьба, в значительной мере зависели от того, какой прием будет оказан этому произведению руководителями ордена. Таким образом, наука и философия находились во Франции, как и в других католических странах, под двойным контролем и давлением: богословских факультетов (таким во Франции была Сорбонна) и ученых-иезуитов»1.
С чего бы, казалось, могла волновать иезуитов проблема пустоты? На то имелась немаловажная причина. В «Мыслях» Паскаля есть такая запись: «Удивительно, что ни один автор канонических книг не воспользовался природой для доказательства существования бога. Все они Г Давид, Соломон и др., стремятся заставить верить в него, но нй разу не выражаются, например, так: в природе нет пустоты — значит, есть бог. Они должны были бы быть умнее самых умных в этом отношении людей, явившихся после них и пользовавшихся подобными доказательствами. Очень важный факт!»2. Ведь бог — это некая всена- полняющая сущность. Допустить наличие пустоты, в которой нет решительно ничего, значит признать отсутствие там бога. Чисто иезуитская дилемма! Что же касается Торричеллиевой пустоты — факта доказанного, то иезуиты-перипатетики объявили ее «не настоящей пустотой», а пространством с сильно разреженным воздухом.
Наибольшую активность выказал ученый иезуит Ноэль, считавшийся философом и даже в какой-то мере физиком. В молодости Эстьен Ноэль преподавал философию в коллегии Ла-Флеш (о его лекциях Декарт, надример, сохранил хорошие воспоминания), а в то время, о котором речь, был ректором иезуитского Коллеж-де-Клермон в Париже ( нынешний лицей Людовика Великого). Отец Ноэль был последователем перипатетиков, но это не мешало ему тайком черпать нужные аргументы даже у картезианцев. Впрочем, моральным кодексом иезуитов, как мы увидим ниже, подобные грешки легко прощались.
Едва появился трактат Паскаля, как Ноэль прислал ему большое письмо 3. «Месье, я прочел ваши «Опыты, касающиеся пустоты» и считаю их добротными и искусными, — писал ученый и.езуит, — однако я не понимаю эту
1 В. Ф. Асмус. Декарт. М., 1956, стр. 13.
2 «Мысли», стр. 122, III.
3 Pascal. Oeuvres complètes, 1963, р. 199—200.
58


кажущуюся пустоту, которая появляется в трубке после опускания воды или ртути». Впрочем, отец Ноэль не только не понимает, что такое пустота, он просто не допускает мысли, что где-то может быть пустое пространство! О пустоте он высказывается так: «Я говорю, что это тело, ибо оно действует как тело, передает свет с преломлением и отражением, привносит запаздывание в движение другого тела, как можно заметить по опусканиям ртути, когда трубка, полная этой пустоты наверху, опрокидывается. Следовательно, это тело занимает место ртути. Необходимо теперь посмотреть что это за тело».
Отец Ноэдь, этот осколок старой науки, уже почти отошедшей в область предания, велеречиво, пространно, подчас даже не без снисходительной иронии поучает Паскаля: «Действительно» это предположение, что какое-то пространство пусто, считая пустотой отсутствие всякого тела, не только противно здравому смыслу, но, кроме того, явно противоречиво. Оно говорит, что эта пустота является пространством и не является им, предполагает, что оно пространство, но если оно пространство, оно не является пустотой, которая есть отсутствие всякого тела, ибо всякое пространство неизбежно является телом... Но поскольку оно является пространством, мы заключаем, что оно является телом — большим, малым, круглым, квадратным, и эти различия, которые не относятся к пустоте, выдают за отсутствие всякого тела и, следовательно, принимают за ничто, о котором Аристотель говорил: «То, что не существует, не имеет различия».
Ответ Паскаля датирован 29 октября 1647 г.1 По его задорно-почтительному тону и той горячности, с какой он нападает и защищается, никак не скажешь, что это письмо больного человека. А между тем Паскаль настолько скверно себя чувствовал, что вынужден был диктовать.
«Во всем, что касается науки, — говорит он, — мы доверяем только разуму и ощущениям». Переходя к вопросу о материи, якобы заполняющей все пустое пространство и посредством которой многие ученые легко выходят из самых затруднительных положений, Паскаль саркастически замечает: «Если будет принят такой способ доказательств, то просто будет устранять самые большие затруднения. И прилив моря, и магнитное притяжение станут
1 Там же, стр. 200—204,
59


легкими для понимания, если будет разрешено создать материалы и качества специально для этого». И далее: «Если их попросить, как и вас, чтоб они показали нам эту материю, они отвечают, что она невидима. Если их просят, чтоб она издавала какой-нибудь звук, они говорят, что ее нельзя услышать. И так со всеми остальными чувствами. И они думают, что они много сделали, когда уличили остальных в невозможности показать, что она не существует, отняв у самих себя всякую возможность показать, что она существует.
Но у нас больше оснований отрицать ее существование, потому что нельзя ее доказать, чем верить в нее по той единственной причине, что нельзя доказать, что ее нет.
...Я знаю, вы можете сказать, что вы не сами сделали эту материю и что много физиков уже работали над этим, но в таких вопросах мы не основываемся на авторитетах; когда мы цитируем авторов, мы цитируем их доказательства, а не их имена...»
Паскаль смел, прям, полон непримиримости. Его выпады метки и неотразимы. Он по порядку разбивает все обвинения, выдвигаемые иезуитом, всю его схоластическую путаницу. Заканчивая письмо, Паскаль с издевательской любезностью уверяет противника: «Таковы, отец мой, мои чувства, всегда покорные вашим». И тут же следует убийственный выпад: «Впрочем, нельзя вам отказать в славе, что вы поддержали физику перипатетиков так хорошо, как это только возможно, и я нахожу, что ваше письмо в такой яге мере признак слабости защищаемого вами предмета, как и силы вашего ума. А та ловкость, с какой вы доказывали невозможность пустоты, легко заставляет пред- полоясить, что с еще большим успехом вы отстаивали бы и противоположное мнение».
Через несколько дней некий отец Талон вручил Паскалю ответное письмо Ноэля, куда более пространное, нежели первое. «Я чувствую себя обязанным сказать вам, — писал ученый иезуит,— что мне пришло на ум, озаренный светом вашего поистине ученого, ясного и куртуазного письма». А кончалось это послание словами: «Я не упрямец ...я ищу лишь истину. Ваше возражение заставило меня отказаться от моих первоначальных идей. Готов отказаться и от того, что есть в настоящем письме и что противоречат дашему мнению, если вы укажете мне на
60


недостатки». Возможно, Паскаль и указал бы на недостатки, если бы Талон, вручая письмо Ноэля, не дал понять, что последний, поскольку Паскаль болен, не будет в обиде, если он ему не ответит. Кроме того, Талон передал, что письмо просят никому не показывать, поскольку оно-де писано исключительно для одного Паскаля...
И Паскаль не стал отвечать. Ведь такого рода споры могут тянуться бесконечно, если их не прервет одна из сторон. Уважая преклонный возраст своего оппонента, Паскаль готов был оставить последнее слово за ним. Но вскоре после возвращения в Руан он получил сообщение (возможно, от Ле Пайера), что из иезуитских кругов распространяется слух, будто Паскаль молчит потому, что признал свое поражение. Тогда в деликатности отца Ноэля, освободившего его от ответа, он увидел коварную уловку. И Паскаль в феврале 1648 г. разражается письмом к Ле Пайеру, который, не перестав быть другом его отца, сделался к этому времени и его старшим другом. Он подробно рассказывает, что произошло между ним и Ноэлем и что содержалось в их письмах.
Письмо к Ле Пайеру еще не было дописано, когда Паскаль получил от Ноэля только что вышедшую его книгу «Полнота пустоты». Труд ученого иезуита был посвящен принцу Конти. Вот большая часть этого кур- тизанского документа, характерного, впрочем, и для стиля эпохи в целом. «Природа нынче обвиняется в пустоте, — писал Ноэль, — и я предпринимаю попытку защитить ее от этого обвинения в присутствии вашего высочества... Если б она всем была известна, как известна вашему высочеству, которому она открыла все свои секреты, ее никто не решился бы обвинять и поостереглись бы начинать против нее процесс на основании ложных показаний и плохих опытов. Смею надеяться, вы, ваше высочество, не оставите без наказания эти клеветы. И если для полнейшего оправдания природы необходимо, чтобы она доставила опыт и выставила свидетеля против свидетеля, то, вспомнив, что ум вашего высочества наполняет все ее части и проникает предметы мира, наиболее скрытые и темные, никто, принц, не осмелится утверждать, по отношению по крайней мере к вашему высочеству, чтобы была пустота в природе» 1.
1 Pascal. Oeuvres complètes, 1963, р. 217.
61


Итак, отец Ноэль грозился «выставить свидетеля против свидетеля», т. е. опыт против опыта, но то были пустые слова: никаких опытов он отродясь не производил, поскольку был представителем знания, чуждающегося опыта. Он не (стремился к тому, чтобы постигать истинную суть явлений, он имел цель показать, что для него нет ничего необъяснимого во всем том, над чем ломали голову Торричелли, Паскаль и другие. Все у него, как и в письмах, сводилось к довольно остроумному жонглированию разнообразными соображениями, домыслами и терминами.
И снова не успел Паскаль завершить письмо к Ле Пайеру, как от оборотистого иезуита пришла очередная его брошюра: «которая опровергает,—о чем тут же сообщил Паскаль Ла Пайеру,— большую часть собственной его книги». Далее Паскаль язвительно замечает: «Я хотел бы знать, откуда у отца Ноэля такая власть над природой, благодаря которой стихии меняют свойства по мере того, как он меняет свои мнения, так что мир приспособляется к непостоянству его намерений. Я нахожу, что довольно трудно опровергать идеи этого отца, поскольку он меняет их быстрее, чем успеваешь ему ответить...»
Интересно, что в этом письме Паскаль открыто нападает на картезианцев и, в частности, на «тончайшую материю» Декарта, тогда как в письме к Ноэлю делал это иносказательно. Паскаль больше не стал писать Ноэлю, за него это сделал отец, использовав его письмо к Ле Пайеру. И тон этого письма Этьена Паскаля местами был резок: «Мало вам обольщать нас неизвестными вещами: огненной сферой Аристотеля, тончайшей материей Декарта, воодушевленными и солнечными лучами и движущей легкости. Когда у вас не хватает рассуждений, вы принимаетесь за оскорбления. Знайте же: основное правило гражданского общества заключается в том, что никакой авторитет, годы, положение, духовный сан или судейское звание не могут дать право поносить другого человека, кто бы он ни был» !.
Так кончилось первое столкновение Паскаля с иезуитами, в котором он еще только еле-еле показал свои коготки...
1 Pascal. Oeuvres complètes, 1963, стр. 220.


5
В ноябре 1647 г. Паскаль стал думать над опытом Торричелли в новом плане: его теперь занимало не то, пустое или не пустое пространство над ртутью, а что' удерживает ртуть в трубке на определенной высоте.
Затри года до этого Торричелли писал Риччи—одному из своих друзей: «До сих пор принимали, что сила, удерживающая ртуть от естественного стремления опускаться, находится внутри верхней части трубки — в виде пустоты или весьма разреженной материи. Я же утверждаю, что причина лежит,вне сосуда: на поверхность жидкости в чашке давит воздушный столб... не удивительно, что жидкость входит внутрь стеклянной трубки (к которой она не имеет ни влечения, ни отталкивания) и поднимается до тех пор, пока не уравновесится внешним воздухом» 1.
Рассуждение, безусловно, и тонкое, и убедительное. Но все-таки это было не доказательство, а гипотеза, к которым тогда относились с предубеждением. Паскаль верил Торричелли. А можно было и не верить: одно дело факт, а другое — его истолкование. Могла быть и иная причина подъема ртути, кроме давления воздуха, тем паче, что тогда бытовала версия, будто менее тяжелое тело, каков воздух, не может давить на тела более тяжелые. Истолковывая закон Архимеда приблизительно, утверждали: как вода в воде, так воздух в воздухе «теряет свой вес» и не должен оказывать давления.
Паскаль рассуждал так: ведь если действительной причиной поднятия столбика ртути в стеклянной трубке служит давление воздушного столба, а не «боязнь пустоты» и не какая-то другая причина, то при прочих равных условиях уменьшение высоты этого столба приведет к тому, что ртуть в трубке опустится. Чтобы это осущест-' вить, надо подняться с прибором на высокую гору. Такой горы возле Руана не было. Тогда Паскаль вспомнил гору своего детства Пюи-де-Дом.
И еще одна счастливая мысль его осенила: доверить опыты своему зятю Флорену Перье, человеку обязательному, аккуратному, находившему в занятиях науками
1 Цит. по кн.: Я. И. Перельман. Физическая хрестоматия, вып. 1. Л., 1924, стр. 135.
63


отдых от службы в податной палате. 15 ноября 1647 г. Паскаль отправил Перье письмо, где объяснил суть дела и дал подробные указания, как проводить опыт. Он писал: «Вы понимаете, если бы высота ртути на вершине горы оказалась меньшей, чем у подошвы (я так думаю по многим основаниям, хотя все, писавшие об этом предмете, придерживаются другого мнения), то из этого мояшо было бы заключить, что единственная причина явления — тяжесть воздуха, а не пресловутый horror vacui. Ясно, в самом деле, что внизу горы воздух должен быть сгущеннее, чем наверху, между тем как нелепо предполагать в нем больший страх пустоты у подножия, нежели на вершине»1.
Перье охотно согласился провести опыт, однако сделал это лишь через десять месяцев. Паскаль, снедаемый нетерпением, жаловался Ле Пайеру:«На письмо, которое я послал более полугода тому назад, мне всё отвечали, что снег делает вершины гор недоступными».
6
19 сентября 1648 г. Флорену Перье удалось провести, опыт, уже столько раз им откладываемый, а через три дня он отправил письмо-отчет «господину Паскалю-млад- шему» 2.
«Месье, наконец я сделал эксперимент, который вы так долго ждали,— писал Перье.— Я бы выполнил вашу просьбу раньше, но мешали дела, державшие меня в Бур- бонэ; когда же я вернулся, снег и туман так закрывали юру Пюи-де-Дом, где я должен был проводить эксперимент, что даже в это самое лучшее время года не было дня, когда была бы видна вершина горы, которая обычно находится в облаках, а иногда выше их, хотя в долине в это время хорошая погода; так что я не смог соединить мои возможности с возможностями погоды до 19 числа сего месяца. Но успех, с каким я провел эксперимент, утешил меня вполне».
В субботу 19 сентября, в пять, часов утра, Перье увидел, что вершина Пюи-де-Дом чиста; правда, погода казалась неустойчивой, но он все же решился. Его должны
1 Pascal. Oeuvres complètes, 1963, р. 222.
2 Там же, стр. 223—224.


были сопровождать несколько человек — «уважаемых жителей Клермона»: аббат Бонье и каноник кафедрального собора Монье, советники палаты сборов Лавилль и Бегон, врач Лапорт.
Около восьми часов утра они собрались в монастырском саду — самом низком месте города. Перье рассказывает: «Я налил в сосуд 16 фунтов ртути, в предыдущие три дня мной очищенной, и, взяв две стеклянных трубки равного диаметра, 4 футов длины, с одного конца запаянных, с другого открытых, я выполнил обычный «эксперимент пустоты»... Оказалось, что ртуть, оставшаяся в каждой из трубок, была на одинаковом уровне, а именно на высоте 26 дюймов 372 линии» 7
Опыт был повторен еще дважды все с тем же результатом. Один из барометров (уровень ртути в нем отметили на стекле) был оставлен в саду под присмотром некоего отца Шастена, вызвавшегося наблюдать за изменением уровня ртути в трубке. Со вторым барометром Перье и сопровождавшие его лица поднялись на вершину Пюи-де- Дом, т. е. почти на полтора километра. Высота ртути здесь была 23 дюйма 2 линии. Таким образом, разница уровней ртути на вершине горы и у ее подножия составила 3 дюйма 17г линии, или 84,4 миллиметра, «что повергло нас,— писал Перье,— в восхищение и удивление. Я повторил опыт с возможной точностью еще пять раз в различных местах вершины — то в маленькой капелле, которая там находится, то под открытым небом, то в защищенном месте, то на ветру, то при хорошей погоде, то под дождем и в тумане». При ©том воздух из трубки он вся-! кий раз тщательно удалял. Высота ртути во всех случаях оказывалась неизменной — 23 дюйма 2 линии. «Это,— замечает Перье,— нас полностью удовлетворило».
Спускаясь вниз, Перье повторял измерения. «В месте, называемом Ла-Фон-де-Ларб, которое намного выше монастырского сада, но намного ниже вершины горы, я нашел, что высота ртути в трубке 25 дюймов. Здесь отец Монье полюбопытствовал провести опыт самолично». Результат был тот же. По мере того, как они спускались, понижался и уровень ртути.
Вернувшись в монастырский сад, Перье нашел там все в прежнем виде. Присматривавший за прибором отец Ша-  * 31 Старинный французский дюйм равен 27 мм, а линия — 2,25 мм.
3 Паскаль 65


стен сообщил, что никакого изменения в уровне ртути он не заметил, «хотя погода была весьма неустойчивая — то ясная, то дождливая и туманная, то ветреная».
Проделав несколько измерений барометром, который они носили с собой, Перье получил все те же 26 дюймов 372 линии, «что закрепило нашу уверенность в достоверности эксперимента».
На следующий день аббат де ла Мар, один из тех, кто наблюдал за происходящим накануне, посоветовал Перье провести измерения у подножия и наверху самой высокой в городе башни собора Нотр-Дам-де-Клермон. Перье выполнил это и нашел, что при высоте башни 20 туазов 1 разница составила примерно 2 линии.
«Кроме того, я должен вам сказать,— писал обстоятельный Перье,— что высоты ртути измерялись очень точно, тогда как высоты мест, где проводились опыты, измерены были намного менее точно. Если бы мне позволили время и обстоятельства, я бы измерил их с большей точностью, даже сделал бы это через каждые сто туазов высоты горы, и в каждом месте провел бы опыт и отметил разницы уровня ртути... Это помогло бы составить таблицу, продолжив которую те, кто дал себе труд это сделать, смогли бы, возможно, получить точное значение диаметра всей воздушной сферы».
Перье понимал важность доверенного ему эксперимента и провел его безукоризненно, проявив живой творческий подход и необыкновенную предусмотрительность. И даже некоторый его педантизм сыграл несомненно положительную роль. Так что Паскаль в своем зяте не обманулся!
Письмо кончалось словами: «Если вы найдете какие- нибудь неясные места в этом отчете, я смогу их объяснить устно через несколько дней, поскольку я намерен совершить непродолжительное путешествие в Париж, где смогу вас уверить, месье, что я ваш нижайший и любящий слуга Перье».
7
2 	линии на 20 туазов высоты! Паскаль, как и Перье, не ожидал столь значительной цифры. Он повторил опыты на некоторых наиболее высоких зданиях Парижа: внизу
1 Ту аз, или старинная французская сажень, равен 1,95 метра.
66


и наверху собора Нотр-Дам, на башне Сен-Жак и в частном доме — на высокой лестнице, имевшей девяносто ступеней. Барометрическая разница составляла две линии. Таким образом, данные Перье в точности подтвердились. Этот опыт Паскаль назвал «великим экспериментом равновесия жидкостей». «Он показывает,— писал Паскаль,— равновесие воздуха со ртутью, первый из которых—самый легкий, а вторая — самая тяжелая из всех жидкостей, известных в природе».
Теперь уже можно было заявить во всеуслышание, что «боязнь пустоты» здесь никакой роли не играла, «что природа не имеет никакой боязни пустоты, что она не совершает никакого усилия, чтобы избежать ее, что она допускает ее без труда и сопротивления». Паскаль признается: «Все же не без сожаления я отказываюсь от этих взглядов, столь широко распространенных. Я это делаю, лишь уступая силе истины, которая меня к этому принуждает. Я сопротивлялся этим новым взглядам до тех пор, пока имел хоть какой-нибудь предлог, чтобы следовать за древними» 1.
Так писал Паскаль в брошюре, которую он выпустил у Шарля Савро в конце того же года. Вот ее полное название: «Рассказ о великом эксперименте равновесия жидкостей, предпринятом г. Б. П., для создания трактата, который он обещал в своем резюме касательно пустоты, и проведенном г. Ф. П. на одной из самых высоких гор Оверни». В этой брошюре Паскаль рассказал о своем открытии и приложил оба письма: свое к Перье и ответ Перье. «Так окончил свое земное поприще престарелый horror vacui» 2. В физике начиналась новая эра. Луи де Бройль в статье «Блез Паскаль и заря новой науки», подчеркивая значение опытов на Пюи-де-Дом, говорит, что таким образом «впервые экспериментально было подтверждено важное физическое явление, предсказанное теоретическими соображениями» 3.
Существует версия, что идея «опыта на горе» принадлежала Декарту: он вроде бы высказал ее во время последнего свидания с Паскалем и тот поставил опыт «по схеме Декарта».
1 Pascal. Oeuvres complètes, 1963, р. 225.
2 Ф. Розенбергер. История физики, ч. 2. М.~Л., 1937,стр. 113. 8 Л. де Бройль, Избранные статьи и речи (на франц. яз.). М.,
4967, стр. 15.
67
3*


Поскольку Мерсенн вскоре после этого свидания умер, слух об опыте Паскаля дошел до Декарта в Голландию с запозданием. 17 августа 1649 г. Декарт, в письме к Кар- кави, просил сообщить ему об опыте Паскаля во всех подробностях и не скрыл своего удивления тем, что Паскаль не написал об этом ему сам, «ибо это я два года тому назад надоумил его провести этот опыт, в успехе которого я был уверен» 1. Причину столь для него непонятного поведения Паскаля Декарт усматривает в дружбе последнего с Робервалем, «который плохо относится ко мне и который всегда стремился критиковать мою «тончайшую материю»».
Притязания Декарта стали известны Паскалю, и это огорчало его значительно больше, чем происки иезуитов. И все-таки он, видимо, не написал Декарту, предчувствуя, что это поведет к изнурительной и по существу никому не нужной полемике2.
В течение двух следующих лет Паскаль продолжает барометрические наблюдения. Вел наблюдения и любознательный Перье. В одном из выводов своего «Рассказа о великом эксперименте» Паскаль высказал мысль, что при помощи барометра можно определить высоту местности. «Из этого эксперимента,— писал Паскаль,— вытекают многие следствия, как-то: способ узнать, являются ли два места одинаково высокими, т.е. на одинаковом ли они расстоянии от центра Земли, или которое из них выше, как бы ни были далеки они одно от другого, даже в антиподах, что было бы невозможно всяким другим способом»3.
Так родилась идея высотомера, или, по-современному, альтиметра.
Но как связать высоту подъема с показанием барометра? Воздух считался одинаково плотным на любой высоте, из чего следовало, что высота, на которой находится
1 R. Descartes. Oeuvres, t. V, р. 391.
2 Известный немецкий историк физики Ферд. Розенбергер замечает по этому поводу: «Декарт приписывает себе часть славы, выпавшей на долю Паскаля... Признавая вполне, что система Декарта несовместима с horror vacui, и допуская, что она первая поколебала веру Паскаля в это таинственное свойство природы, мы, как и большинство других, не склонны придавать значение притязанию Декарта, тем более что его письма написаны на целый год позже работ Паскаля» (Ф. Розенбергер. История физики, ч. 2, стр. 113).
3 Pascal. Oeuvres complètes, 1963, р. 225.
08


наблюдатель с прибором, обратно пропорциональна барометрической высоте ртути. Паскаль пришел к заключению, что плотность воздуха при изменении высоты не остается постоянной, а уменьшается от нижних слоев к верхним, поэтому пропорциональной зависимости здесь существовать не может. Однако закон изменения плотности воздуха был открыт не Паскалем, а позже. В частности, одну из первых пригодных для практики «барометрических формул» дал через сорок лет Эдмунд Галлей.
Паскаль, кроме того, вычислил общий вес атмосферного воздуха. «Мне захотелось доставить себе это удовольствие,— писал он в «Трактате о тяжести массы воздуха», — ия провел расчет» *. Полученная им цифра — 8V2 триллионов французских фунтов — не намного отличается от современных результатов измерений.
На серии простых и очень убедительных примеров Паскаль объясняет давлением воздушного столба многие хорошо всем знакомые явления, которые прежде приписывались «боязни пустоты». Вот один из таких примеров: «Когда ребенок охватывает ртом сосок груди своей кормилицы, он притягивает молоко, потому что грудь сдавлена со всех сторон весом окружающего воздуха, за исключением той части, которая находится во рту ребенка; и как только мускулы дыхания образуют больший объем в теле ребенка... и ничто не трогает сосок, внешний воздух, имеющий большую силу и сжимающий грудь, гонит молоко через это отверстие, где сопротивление меньше: это так же неизбежно и естественно, как то, что молоко вытекает, если сдавливать грудь руками» 1 2.
Как до него Торричелли, Паскаль не мог не обратить внимания на то обстоятельство, что уровень ртути в трубке не остается строго постоянным даже тогда, когда прибор стоит на месте. (Словно бы horror vacui имела различную силу!) Между прочим, Торричелли это «самопроизвольное» колебание уровня ртути в трубке выдвигал в качестве одного из доказательств существования атмосферного давления, но Паскаль и его не принял. Он в этом продвинулся дальше Торричелли, связав колебания уровня с изменением погоды. Он установил, что уровень ртути в трубке меняется потому, что меняется воздушное давле¬
1 Там же, стр. 256.
2 Pascal, Oeuvres complètes, 1963, р. 255.
69


ние, направленно ветров и температура воздуха. Паскаль чувствовал истину более тонко, чем даже многие из позднейших исследователей. И только в одном он почему-то ошибся: он считал, что барометр в хорошую погоду падает, а в плохую поднимается.
8
Итак, Паскалем было неопровержимо доказано, что воздух может давить на тяжелые тела. Оставалось установить, каким образом передается это давление.
Паскалю пришла на ум гениально простая мысль: сравнить давление воздуха с давлением, существующим внутри жидкостей. Он знал об опытах Архимеда и Галилея над жидкостями и с плавающими телами. Архимед открыл, что погруженное в жидкость тело испытывает выталкивающую силу. Рассматривая условия равновесия жидкостей, Галилей исходил из закона так называемых виртуальных скоростей.
Следуя Архимеду и Галилею, Паскаль, сам о том не подозревая, повторил выводы нидерландца Симона Стеви- на, сделанные восемью — десятью годами ранее и — статическим путем. Стевин доказал, что давление жидкости на дно сосуда зависит лишь от высоты столба этой жидкости и не зависит от формы сосуда. У Паскаля об этой стороне вопроса сказано так: «Отсюда видно, что сила, нужная для того, чтобы воспрепятствовать воде вытекать из отверстия, пропорциональна высоте стояния воды, а не ширине сосуда, и что мерой этой силы всегда является вес воды, заключающийся в колонне ее, с высотой, равной высоте стояния воды, и основанием, равным величине отверстия. То, что я сказал о воде, относится и ко всем другим видам жидкостей» 1.
Паскаль не только подтвердил выводы Стевина, но и разгадал самую суть явления. Рядом убедительных примеров он показал, что давление, производимое на поверхность жидкости внешними силами, передается жидкостью во все стороны без изменения. Это то, что вот уже два столетия многие поколения людей знают с детских лет под названием закона Паскаля.
1 Б. Паскаль. Трактат о равновесии жидкостей, В сб.: «Начала Гидростатики», М,— Л,, 1933, стр. 368,
70


Лагранж в «Аналитической механике» (1778) отмечает: «Декарт и Паскаль тоже применили (после Галилея) в гидростатике принцип виртуальных скоростей; последний особенно широко использовал этот принцип в своем трактате «О равновесии жидкостей», где он применил его для доказательства основного свойства жидкостей, заключающегося в том, что любое давление, приложенное к какой-либо точке их поверхности, передается равномерно всем другим точкам» \
Ставя опыты, Паскаль был бесконечно изобретателен и неутомим в поисках, очень требователен к себе и щепетилен. Один из современных исследователей, Жак Шевалье, характеризуя стиль его научного творчества, писал: «Эта чрезвычайная осторожность в установке фактов и эта колоссальная смелость в заключениях, которые он выводит, являются характерными признаками гения Паскаля и отличают его творчество от всех других» 1 2.
В те годы одна серия опытов сменяла другую. Паскаль изучает свойства сообщающихся сосудов, находит объяснение множеству гидростатических парадоксов, а затем ставит свой классический опыт, легший в основу гидростатики. Вот как он сам его излагает: «Если сосуд, наполненный водою и закрытый со всех сторон, имеет два отверстия, одно во сто раз больше другого, которые прикрыты точно пригнанными к ним поршнями, то один человек, надавливающий на малый поршень, уравновесит силу ста человек, надавливающих на поршень в сто раз больший, и преодолеет силу девяносто девяти. И каково бы ни было отношение этих отверстий, всегда, когда силы, приложенные к поршням, относятся друг к другу, как отверстия, то силы эти будут в равновесии». Удивительно здесь и сочетание отвлеченного рассуждения с конкретным опытом — этим Паскаль владел в совершенстве. Он заключает: «Отсюда следует, что сосуд, наполненный водою, является новым принципом механики и новой машиной для увеличения сил в желаемой степени, потому что при помощи этого средства человек может поднять любую предложенную ему тяжесть» 3.
1 Ж.-Л. Лагранж. Аналитическая механика, т. 1. М., 1950,
стр. 239.
2 Pascal. Oeuvres complètes, 1954, р. 361.
3 «Начала гидростатики», стр. 368—369.
71


Однако было бы ошибочным мнение, что здесь создается сила из ничего. Паскаль поясняет: «Надо признать, что в этой машине проявляется тот же постоянный закон, который наблюдается и во всех прежних, как-то: рычаге, блоке, бесконечном винте и т. д., и который заключается в том, что путь увеличивается в той же пропорции, как и сила. Ибо очевидно, что если одно из этих отверстий во сто раз больше другого, то человек, который давит на малый поршень и опускает его на дюйм, вытолкнет другой поршень лишь на одну сотую часть дюйма... Это можно даже принять за истинную причину указанного явления, так как ясно, что совершенно безразлично, заставить ли сто фунтов воды пройти путь в один дюйм или один фунт воды — путь в сто дюймов» 1. Так необыкновенно просто Паскаль пришел к идее того, что теперь называется гидравлическим прессом.
Это был важный этап в истории гидромеханики. В последующих опытах Паскаль доказал, что в воздухе давление передается по тому же закону, что и в жидкостях, и привел многие убедительные параллели. Почему, например, так трудно разделить две сложенные вместе полированные пластинки? Это объясняется давлением воздуха на внешнюю поверхность пластинок. «Совершенно подобное же явление,— замечает Паскаль,— можно воспроизвести при погружении двух сложенных вместе стеклянных пластинок в воду».
Все это мы находим в «Трактате о тяжести массы воз духа» — небольшом, но необыкновенно емком по содержанию сочинении, над которым Паскаль работал в 1651 — 1653 гг. (напечатано в 1663 г. посмертно). Он предполагал написать обширный трактат о равновесии жидкостей, однако не сделал этого. Полное название написанного им сочинения такое: «Трактаты о равновесии жидкостей и весе массы воздуха, содержащие объяснение причин различных явлений природы, которые до сих пор не были достаточно известны и, в частности, тех, которые приписывались боязни пустоты» 2.
Паскаль говорит, «что природа не боится пустоты; это выражение неточное, ибо созданная природа, о которой идет речь, не будучи одушевленной, неспособна на
1 «Начала гидростатики», стр. 369.
2 Pascal. Oeuvres complètes, 1963, р. 233—263.
72


страсти; так что это выражение метафорическое и означает лишь то, что природа действует так, чтобы избежать пустоты, как если бы она ее боялась...»
Здесь Паскаль уже прямо и решительно заявляет, что не мифической «боязнью пустоты» объясняются многочисленные явления природы, а тем, что воздух имеет вес и обладает способностью передавать давление. Давление воздушного столба — вот единственная и истинная причина поднятия жидкостей в трубках. Эксперимент на Пюи-де-Дом, говорит Паскаль, «показал, что вода в насосах поднимается на разные высоты в зависимости от местности и от погоды, что она всегда пропорциональна тяжести воздуха, и тем самым завершил познание этих явлений; он показал их настоящую причину и устранил все сомнения; он показал, что не существует боязни пустоты, и пролил полный свет, какого только можно желать, на этот вопрос. Пусть объяснят теперь, если смогут, иначе чем тяжестью воздуха, почему всасывающие насосы поднимают воду на четверть ниже на Пюи-де-Дом чем в Дьеппе. Почему один и тот же сифон поднимает и тянет воду в Дьеппе и не делает этого в Париже?.. Разве природа больше боится пустоты на горах, чем в долинах, или когда сыро, чем при ясной погоде? Или боится она ее неодинаково на колокольне, на чердаке и на дворе?»
Этот подытоживающий трактат Паскаля кончается словами: «Пусть все последователи Аристотеля соберут все, что написано их учителем и его комментаторами и объяснят эти вещи боязнью пустоты, если могут; в противном случае пусть признают, что эксперименты — это тот учитель, за которым надо следовать в физике; что эксперимент на горе опрокинул всеобщую веру в боязнь пустоты и установил ту истину, не могущую больше исчезнуть, что природа никакой боязни пустоты не имеет, что она ничего не делает, чтобы избежать пустоты, и что тяжесть массы воздуха — истинная причина всех этих явлений, которые до сих пор приписывали этой мнимой причине» !.
После этих работ Паскаля нелепо было бы выступать в защиту «боязни пустоты», как некогда отец Ноэль. И перипатетики-иезуиты — на сей раз овернские — избрали другую тактику. Из иезуитской коллегии соседнего  11 Pascal. Oeuvres complètes, 1963, р. 258—259.
73


с Клермоном бурга Монферрана стали распространяться «тезисы», составленные одним (и тоже ученым) отцом иезуитом, в которых Паскаль хотя и не названный по имени, однако совершенно определенно и прямо обвинялся в попытке «представить себя изобретателем некоего эксперимента, автором которого является Торричелли и который, кроме того, был сделан в Польше». «Тезисы» были посвящены де Рибейру — первому председателю клермон- ской палаты сборов. Как только это стало известно Паскалю, он тотчас направил де Рибейру большое письмо \ датированное 16 июля 1651 г., где подробно изложил историю вопроса и опроверг возводимую на него клевету.
«Если бы этот добрый отец из Монферрана, — писал Паскаль, — немножко больше общался с Парижем, он знал бы, что там все это настолько известно, что так же невозможно приписать себе опыт Торричелли, как изобретение подзорной трубы, так что трудно опасаться, чтобы кто- либо захотел это сделать, и даже смешно подозревать в этом кого бы то ни было». Что касается польского эксперимента, то он, отмечает Паскаль, действительно был сделан отцом капуцином Валерьеном Магни, но лишь через год после выхода в свет брошюры Паскаля «Новые опыты относительно пустоты», разосланной самим автором во многие места, в том числе и в Польшу.
В конце письма Паскаль говорит: «И так как я уверен, что Галилей и Торричелли были бы рады услышать, что превзойдены те знания, которыми обладали они, так и я, уверяю вас, месье, никогда не имел бы большей радости, чем видеть, что кто-то пошел дальше меня».
Чтобы обезвредить и пресечь слухи, Паскаль срочно напечатал свое письмо типографским способом и распространил в Париже, Клермоне и некоторых других местах.
В ответном письме де Рибейр просил Паскаля не придавать серьезного значения тому, что произошло в иезуитской коллегии Монферрана, и не волноваться. Вероятно, замечает он, отец иезуит, автор злополучных «тезисов», сам пытался провести какие-то опыты, дабы опровергнуть опыты Паскаля, и, не преуспев в этом, озлобился. Но все то, что прямо или косвенно сказано о Паскале его недоброжелателями, заслуживает скорее презрения, чем внимания.  11 Pascal. Oeuvres complètes, 1963, р. 226—229,
74


«Мне слишком хорошо известны ваши йистота и искренность,— писал де Рибейр,— чтобы я поверил, будто вы можете решиться сделать что-либо противное добродетели, которой вы себя посвятили и которая видна во всех ваших действиях, привычках и помыслах».
Так закончилась вторая стычка Паскаля с представителями ордена иезуитов.
9
Так был блистательно завершен цикл работ по исследованию атмосферного давления. Этими работами Паскаля заканчивается и начальный («младенческий») период гидростатики, когда основные ее начала устанавливались путем элементарных геометрических и механических рассуждений. Дальнейшее развитие этой науки будет тесно связано уже с развитием математического анализа и общей механики. Физические работы Паскаля — это основополагающие работы, и в этом их главное значение. Да- ламбер писал, что труды Паскаля о равновесии жидкостей и атмосферном давлении «открыли нам новую науку» 1.
Как один из основателей гидростатики, Паскаль занимает место рядом с Архимедом, Стевином и Галилеем. На его труды опирался, создавац свою замечательную «Гидродинамику» (1738), Даниил Бернулли, причислявший Паскаля к «знаменитым авторам по вопросам жидкостей со времен Галилея»1  2. Трудам Паскаля присуща и еще одна редкая особенность: они отличаются необыкновенной ясностью, доступностью и лаконичностью; чтобы усвоить их, достаточно знать только четыре правила арифметики.
Между прочим, отдельные историки науки пытаются доказать, что часть описываемых Паскалем опытов не могла им быть произведена, поскольку в то время технически невозможно было изготовить некоторые приборы. Однако это обстоятельство мало меняет суть дела, подчеркивая вместе с тем силу ума Паокаля-теоретика.
1 	Ж. Л. Д а л а м б е р. Очерк происхождения и развития науки.— В сб.: «Родоначальники позитивизма», вып. 1. СПб., 1910, стр. 145.
2Д. Бернулли. Гидродинамика, или Записки о силах и движениях жидкостей. М., 1959, стр. 18.
75


В науке ничто благое не бывает потеряно, одни исследователи продолжают начатое другими, и общие их усилия движут познание вперед по некоей равнодействующей.
Рассматривая историю исследования атмосферного давления, Джон Бернал пишет: «Дальнейший шаг вперед в этой области сделан замечательной личностью, предшественником высокоодаренных ученых наших дней Отто фон Герике, мэром Магдебурга и экс-квартирмейстером Густава Адольфа, человеком со значительными средствами и большой предприимчивостью. Фон Герике ставил все на широкую ногу; он израсходовал на свои опыты 4000 фунтов стерлингов — сумму по тому времени астрономическую. Он первым попытался получить пустоту прямым способом — выкачивая воду из закупоренной бочки. Бочка была раздавлена, поэтому он сделал более прочный сосуд из латуни. Позднее он изобрел воздушный насос, с помощью которого ему удалось получить пустоту в больших сосудах. Один из них он использовал для знаменитого опыта, проведенного им в присутствии императора и его двора, когда для того, чтобы оторвать друг от друга два полусферических сосуда, потребовалась упряжка в шестнадцать лошадей с каждой стороны. Магдебургские полушария явились нагляднейшим доказательством материальной истинности новой науки. Однако значение этого опыта было еще более далеко идущим: он показал людям, что пустота под давлением воздуха имела огромную силу и что нужна была только творческая мысль, чтобы заставить ее служить на благо человека» 1.
Вскоре безвоздушное пространство и его свойства, равно как и свойства газов, сделались предметом специальных исследований многих ученых. В 1662 г. Роберт Бойль сформулировал закон об обратной пропорциональности объема газа и давления, который через пятнадцать лет, в работах Эдма Мариотта, получил полное и убедительное доказательство. Это был «первый научный закон, выходивший за пределы законов элементарной механики» 2.
И Дени Пагхен, и Роберт Гук, и Христиан Гюйгенс, и многие-многие другие тоже внесли свою лепту в изучение газов. «Мы поймем вдохновенное описание опыта Бойля с воздушным насосом,— писал Эрнст Мах,— если
1 Д. Бернал. Наука в истории общества, стр. 259.
2 Там же.
76


мы живо представим себе ту эпоху. Что может быть чудеснее, чем это внезапное открытие, что вещь, которой мы не видим, которую мы едва чувствуем и на которую мы никакого внимания почти не обращаем, окружает нас везде и всегда, все и вся проникает и является важнейшим условием жизни, горения и мощных механических процессов. В первый раз, пожалуй, великий шаг вперед в науке ясно показал здесь, что естествознание не ограничивается исследованием того, что осязательно, грубо дано нашим чувствам» 1.
10
Ученые с давних пор постоянно стремились претворять свои идеи в жизнь и таким образом помогать людям. В Паскале, как отмечалось, такую направленность пробудил Дезарг. Первым шагом на этом пути явилась счетная машина, а стремление делать что-то ощутимо нужное и полезное не покидало Паскаля потом уже никогда.
В конце 40-х годов, занимаясь механикой, он сделал два очень полезных изобретения — тачку и роспуски. В словаре можно прочесть, что тачка — это тележка с удлиненными ручками и на одном колесе, которую возят, толкая впереди себя; в ней удачно соединены наклонная плоскость и рычаг. А роспуски — могущие удлиняться дроги или сани без кузова, приспособленные для перевоза бревен, досок и других длинных предметов. Оба эти изобретения, в особенности тачка, получили, что называется, международное распространение. Нам трудно теперь поверить, что когда-то их не было и что нужна была чья-то гениальная смекалка, чтобы они появились. Ведь и колесо — а что в нем особенного! кажется иным,— изобрел несомненно великий гений.
В «Мыслях» есть запись: «Когда нам говорят, что тепло — это не что иное, как движение каких-то шариков, а свет — их «стремление удалиться», которое мы чувствуем, то это нас удивляет... Ощущение огня, жар, причиняемый нам не прикосновением, а иначе, ощущение звука и света — все это кажется нам таинственным; а между тем оказывается, что это такое же грубое  11 Э. Мах. Механика. СПб., 1909, стр. 91.
77


явление, как удар камня» \ Читая эти строки, написанные, быть может, и несколько позже, мы невольно обращаемся к тем годам, которые Паскаль посвятил физике.
Могучий аналитический ум его стремился охватить и познать природу с разных сторон.
В работах по физике ярко проявилась одаренность Паскаля-экспериментатора и необыкновенная проницательность Паскаля-теоретика. Он утверждал, что в явлениях природы надо искать не таинственное и чудесное, а простые и понятные разуму законы, ибо в природе царят именно простые законы.
Паскаль был одержим страстным влечением к науке. Ставя эксперименты, размышляя о них, он забывал обо всем на свете. И такая страстность в соединении с силой ума не могла не дать результатов. Природа ревностно хранит свои тайны, но в подобных случаях отступает.
К славе Паскаля математика и изобретателя прибавилась слава физика. Ему еще не было даже тридцати лет, гений его достиг расцвета. Казалось, что молодой ученый, так блистательно падавший, сделает в физике еще много — больше, чем сделал. Однако сложилось иначе: Паскаль вскоре оставил физику и к ней уже не вернулся.  11 «Мысли», стр. 242—243, XI.


IV
«Светская жизнь» Паскаля
(Руан — Париж)
Единственная вещь, утешающая нас в несчастьях,— это развлечение, а между тем оно служит самым большим из наших несчастий. Ибо оно главным образом мешает нам помышлять о себе и незаметно нас губит. Без него мы очутились бы в скуке, а эта скука принуждала бы нас искать более действительного средства выйти из нее. Но развлечение забавляет нас и, вследствие его, мы нечувствительно подходим к смерти. Если бы человек был подлинно счастлив, то это счастье было бы тем больше, чем меньше он предавался бы развлечениям.
Паскаль1
1
В Руане Паскаль увлеченно и много трудился, проявляя при обычной своей подвижности необыкновенную работоспособность. Поглощенный научными занятиями и постоянно прихварывая, он мало где бывал, довольствуясь обществом отца и сестры, которых нежно любил и с которыми был очень дружен. «Не нужно отвращать ум от работы с другою целью, если не с целью отдыха,—запишет он потом;—но и это нужно делать вовремя — давать отдых, когда нужно, а не иначе, ибо кто отдыхает но вовремя, тот устает, а кто устает, тот поневоле отдыхает» 2.
В январе 1646 г. в Руане был гололед. Этьен Паскаль упал и вывихнул бедро. Вывих был очень тяжелый, жизнь больного оказалась под угрозой. Лечили его братья Ла Бутельер и Деланд, известные в тех местах хирурги и костоправы. Жили они не в Руане, поэтому их пригласили поселиться в доме больного. Лечение растянулось на
1 «Мысли», стр. 73, 74.
2 Там же, стр. 106, XXXI.
79


трр1 месяца. Одна беда ведет за собой другую: в лицо вра- чей-костоправов в дом руанского интенданта вошли тогда янсенисты. Видя свой долг в том, чтобы врачевать не только тело, но и души, они вели назидательные беседы о смысле жизни, о вере и об учении своего духовного вождя— голландского теолога Корнелия Янсения, епископа Ипрского. Это учение, янсенизм, сформировалось в 30-е годы XVII в. как противоборствующее иезуитизму течение внутри католической церкви. Выступая против церковной иерархии, папства и клерикализма, янсенисты резко осуждали распущенность духовенства и принципы иезуитской морали; они проповедовали скромность в быту, суровость нравов и необходимость морального усовершенствования без участия церкви.
В 1640 г., когда, уже после смерти Янсения, вышел его обширный теологический трактат «Августин» («Augustinus»), янсенизм получил сильное теоретическое подкрепление. Предусмотрительно опираясь на могучий для того времени авторитет Августина Блаженного, одного из древнейших «отцов церкви», Янсений развил заимствованное у кальвинистов учение о свободе воли и божественном предопределении. В чем смысл деятельности церкви?— спрашивал Янсений. В том, чтобы подготовить верующего к вечному блаженству. Но ведь судьба человека до мелочей предначертана всевышним и не зависит от воли ее носителя, все человеческие поступки предопределены извечно, а посему невозможно ни искупить свои грехи, ни обрести вечное блаженство, ежели оно не предписано свыше; поэтому все попытки что-либо изменить в этом направлении не только лишены смысла, но и вредны. Стало быть, вредна и деятельность католической церкви.
Таким образом, старый богословский спор о роли предопределения в судьбе человека получил в эпоху Паскаля совершенно новое политическое наполнение.
Янсенизм явился одной из форм буржуазной оппозиции феодально-абсолютистскому порядку и папству.
Центром янсенизма стал парижский монастырь Пор- Рояль.
В 40-е годы янсенизм делался все более популярным, приобретал все большую актуальность. Правительство и двор относились к нему отрицательно. Это повелось еще от Ришелье. В свое время Янсений опубликовал памфлет
80


«Галльский Марс», где клеймил Ришелье за союз с протестантскими государствами, него мстительный кардинал ему не простил.
Расставаясь с семьей Паскалей, врачи-костоправы оставили им в подарок несколько книг духовного содержания, в том числе «Новое сердце» и «Духовные письма» Сен-Сирана, «О частном причащении» Арно и «О преобразовании внутреннего человека» Янсения.
Последняя книга особенно поразила Блеза. В человеке, по утверждению Янсения, живут две «похоти»: «похоть тела» и «похоть ума». Первая проявляется в сладострастии, в любви к благам и радостям жизни, вторая — в чрезмерном любопытстве и любознательности. Есть сластолюбцы, а есть люди с пытливым, ненасытным умом. Им мало незыблемых, «вечных» истин, преподносимых религией, они стремятся все разгадать и все узнать, даже не отдавая себе отчета, зачем это нужно, а просто для удовольствия, для развлечения. Обе эти «похоти», проповедовал Янсений, толкают человека на служение мамоне, а не богу, делают его рабом своего я, своего эгоизма. Любовь к наукам, таким образом, почиталась одной из греховных земных страстей.
Талантливо написанная книга Янсения была оттого вредна втройне. На впечатлительного Паскаля, подавленного болезнью отца, она произвела огромное впечатление; ядовитый туман янсенизма впервые тогда помрачил его ясный ум.
Этьен Паскаль поправился, а Блез, совершенно деморализованный болезнью отца и державшийся исключительно на нервах, опасно заболел. Маргарита Перье, дочь Жильберты, в своих воспоминаниях сообщает: «Мозг его был так утомлен, что с моим дядей приключился род паралича. Паралич этот распространился от пояса вниз, так что одно время дядя мог ходить только на костылях. Его руки и ноги стали холодны, как мрамор; приходилось надевать ему носки, смоченные водкой, чтобы хоть немного согреть ноги».
Усилились головные боли, болели зубы; он с трудом мог глотать, потому что горло сводили судороги. Страдания Паскаль переносил стоически, не жалуясь и стараясь не беспокоить окружающих.
Жильберта рассказывает: «В числе прочих его болезненных припадков был и такой, что он не мог проглотить
81


никакой жидкости, пока она не была достаточно нагрета, и глотать он мог не иначе, как по каплям, но так как при этом он страдал невыносимой головной болью, чрезмерным жаром во внутренностях и многими другими болезнями, то врачи приказали ему принимать через день в течение трех месяцев слабительное. В итоге ему приходилось принимать все эти микстуры, для чего их надо было нагревать и глотать капля по капле. Это было сущее мученье, и всем его близким становилось тошно, но от него никто никогда не слышал ни малейшей жалобы».
В «Мыслях» есть много рассуждений о здоровье и болезнях. Паскаль, например, отмечает: «Мы так мало знаем себя, что иной раз думаем, что готовы умереть, между тем как мы вполне здоровы, а иной раз уверены в своем здоровье, между тем как мы близки к смерти» 1.
Все считали эту болезнь каким-то злым наваждением, но никому не пришло на ум связать ее с той странной хворью, которую он перенес в раннем детстве, хотя напрашивается именно такое предположение.
2
В это же время Паскаль впервые пережил безудержный и даже какой-то патологический приступ религиозности. Это нашло отражение в написанном им тогда уничижительно-покаянном «Молитвенном размышлении об обращении во благо болезней». Адресуясь к богу, он говорит: «Ты даровал мне здоровье на служение тебе, а я истратил его для суетных целей. Теперь ты посылаешь болезнь, чтобы исправить меня... Я злоупотребил своим здоровьем, и ты справедливо покарал меня. Помоги мне извлечь должную пользу из твоего наказания» 2. И несколько ниже: «Да, господи, каюсь, что считал здоровье благом» 3.
Паскаль усердно читает Библию и янсенистские книги, намеревается посвятить себя «благочестивой жизни» и стремится только к нравственному совершенству, стал
1 «Мысли», стр. 242, IX.
2 Б. Паскаль. Мысли о религии. Перев. С. Долгова. СПб., 1892, стр. 197, II.
3 Там же, стр. 202—203, IX.
82


говорить о своей любви к бедным... Он называл эт?о «первым своим обращением» (conversion). «Обращение — это есть соединение с богом внутри души». Гольбах, со своей стороны, утверждает: «Обращения, или перемены вс взглядах людей, всегда зависят от какого-нибудь физического расстройства их организма, вызванного горем или какой-нибудь иной естественной причиной» 1.
И возможно, что именно в это время у Паскаля вырвалось: «Истинная и единственная добродетель состоит в том, чтобы ненавидеть себя, ибо человек достоин ненависти за его похоть» 2. Сластолюбцем он никогда не был, но им владела страсть к науке. Он бы мог возразить, что «похоть его ума» служит великому делу познания, что он трудится для блага людей. Но в те времена считалось, что истинный христианин не должен любить ни себя, ни других людей, а только бога.
И Паскаль принимает решение «исправить ошибку»: думать не о научных предметах, а о своей жизни — о том, какая она есть и какой должна быть, о служении богу. Он начинает говорить о «бессмысленности человеческого существования», о «бессилии и ничтожности разума»; о своих научных работах он отзывается как о «греховных и противных богу». И тут же, противореча самому себе, не может устоять против соблазна проверить опыты Торричелли!
Семья Паскалей никогда не была особо религиозна, тем более не знали там религиозного фанатизма. Этьен Паскаль действовал на сына отрезвляюще, умеряя этот его, неведомо с чего возгоревшийся религиозный пыл и снижая «дух чрезмерной святости», который, как сообщает Жильберта, «распространился на весь дом». Это же подчеркивает и ее дочь Маргарита: «Мой дядя жил в великом благочестии, которое сообщил всему семейству».
Любя отца и сестер, а также будучи по природе доброжелательным и дружественным человеком, Паскаль ни за что не хотел «спасаться» один: он стремился увлечь за собой не только родных, но и друзей, и знакомых, превратившись, таким образом, в «начинающего апостола». Под влиянием сына Этьен Паскаль стал чаще посещать
1 П. А. Гольбах. Избранные произведения в двух томах, т. 1. М., 1963, стр. 600.
2 «Мысли», стр. 221, XXXV.
83


церковь, строже соблюдать обряды и праздники. В конце того же 1646 г. в Руан приехали Перье; Блезу удалось «обратить» в какой-то мере и их.
В своем религиозном рвении Паскаль однажды зашел весьма далеко.
В Руане тогда появился Жак Фортон, или де Сент- Аиж,— старый аббат из соседнего Кровиля, автор нескольких богословских сочинений, человек неспокойный и неуживчивый. По слухам, он проповедовал «новую философию», что привлекало многих любопытных. Фор- тои, например, утверждал, что сильный ум способен да- же без посредства веры, а путем рассуждения познать все тайны религии, что назначение веры в том, чтобы у людей, слабых разумом, восполнить сей недостаток... Друзья Паскаля — будущий известный математик Адриен Озу и Алле де Монфлен, уже побывавшие на проповеди, уговорили сходить с ними и Паскаля. Это произошло 29 января 1647 г. Жильберта рассказывает: «Но они были очень удивлены, увидя, что этот человек выводил из своей философии следствия, противоречащие учению церкви. Так, он посредством умозаключений доказывал, что плоть Иисуса будто бы образовалась не из крови святой девы, а из некоторого .иного вещества, нарочно для этой цели созданного, и другие тому подобные вещи. Ему возражали, но он упорствовал в своем мнении. Обсудив между собою опасность позволять человеку с такими ошибочными взглядами и впредь наставлять юношество, мой брат и его друзья сначала решили предостеречь его, а в случае, если он останется при своем мнении, сделать па него донос. Так и случилось: Фортон пренебрег их предупреждением и они сочли своим долгом донести на это- 10 человека викарному руанскому епископу де Белле, который вызвал и допросил Фортона, но был обманут двусмысленным исповеданием веры, им изложенным и подписанным. Кроме того, де Белле не придал особого значения в столь важном деле показаниям трех молодых людей. Тогда друзья отправились к руанскому архиепископу, который, разобрав дело, нашел его таким серьезным, что предписал де Белле принудить Фортона отречься от всех положений, по которым он был обвинен.
Виновный был призван в архиепископский совет и действительно отрекся от всех своих утверждений. Можно сказать,— наивно заключает Жильберта,— что он сде¬
84


лал это вполне искренне, потому что у него потом не осталось ни капли желчи против донесших на него, и дело, таким образом, окончилось полюбовно» 1.
Жильберта тщательно просеивала факты биографии брата. Уж коль она так подробно остановилась на «деле Сент-Анжа», значит усматривала в поступке Паскаля особенный смысл. Для нее это не «низкий донос» (пусть даже на «еретика»!), а выполнение своего прямого долга в полном соответствии со священным писанием: «Если брат твой согрешит, обличи его при двух или трех свидетелях; если еже не послушает, поверждь церкви». А как отнеслись к этому позднейшие исследователи? «Некоторые биографы Паскаля пытались обелить его посту пок,—писал М. М. Филиппов.—Но даже академик Нур- рисон, весьма снисходительный к Паскалю в подобных случаях, вамечает, что «низкий поступок остается низким, хотя бы его совершил даже святой» 2. Паскаля оправдывают тем, что он искренне верил в гибельность нового учения, но в таком случае он мог публично опровергать его, вместо того чтобы бегать с доносами. Единственным смягчающим обстоятельством является то болезненно-восторженное настроение, в котором находился Паскаль после своего первого «обращения» 1.
Когда Паскаль стал поправляться, врачи категорически запретили ему всякую умственную работу, предписав отдых, покой и развлечения. На отдыхе настаивал и отец. Паскаль подчинился его воле и вскоре возобновил прерванные знакомства, завел новые, стал бывать в обществе, в театрах и даже в светских салонах. А так как он никогда ничего не делал наполовину, то, войдя во вкус удовольствий, уделял им все больше и больше времени, особенно после переезда в Париж, а затем и в Клермоне.
И все же светская жизнь, с ее праздностью и пустотой, при ее внешней заманчивости, тяготила Паскаля, он жалел о даром теряемом времени. Наука влекла его, он постоянно углублялся в размышления, наблюдал и анализировал даже во время игры в карты. Вскоре он стал совмещать «приятное с полезным»: втайне от врачей и преодолевая сопротивление домашних, он вернулся к на-
1 Pascal. Oeuvres complètes, 1963, р. 20—21.
2 М. М. Филиппов. Паскаль. Его жизнь и научно-философская деятельность. СПб., 1891, стр. 29—30.
85


улнъш зДнятйя^, предаваясь йМ, йогда чувствовал себя более или менее сносно. Отец разрешил, но поставил условие: заниматься не более двух часов в день. Однако об этих годах жизни Паскаля известно сравнительно мало, поскольку Жильберта и ее дочь многое в своих воспоминаниях преднамеренно замалчивали, а других свидетельств не сохранилось.
Летом 1647 г. Паскаль в сопровождении Жаклины отправился в Париж, чтобы показаться врачам и всерьез заняться лечением непонятной своей болезни. В сентябре его навестил Декарт; в октябре Паскаль издал свой трактат «Новые эксперименты относительно пустоты» и ответил на письмо отца Ноэля; в ноябре он отправил письмо Перье, прося его сделать опыт на Пюи-де-Дом,— обо всем этом уже рассказано. На упреки Жильберты, что он стал ленив писать письма, Паскаль отвечал: «У меня мало таких часов, когда здоровье и досуг приходят одновременно».
Увлечение физикой, работа над серией физических и математических трактатов, светские знакомства, затем переезд в Париж и опять новые знакомства — все это отвлекало мысли Паскаля от янсенизма, хотя втайне он и считал, что грешит, предаваясь наукам и общаясь с вольнодумной молодежью. Однако у него это вскоре прошло, зато случилась другая неожиданность: религиозный пыл передался Жаклине. Конечно, виноват в этом был Блез. По духу Жаклина была очень близка ему, походила на него и складом ума, и горячим воображением, и наружностью. В ее впечатлительную душу запали янсенист- ские речи брата, который показал себя одаренным агитатором. Жаклина признала его своим «духовным отцом». Жаклина любила свет и пользовалась успехом. Оспины на ее лице, которые она в шутку называла «надежными стражами невинности», не отпугивали, однако, поклонников, и уже всерьез обсуждался вопрос о ее замужестве.
Б Париже Жаклина услышала про Сенглена — главного духовника янсенистского монастыря Пор-Рояль, проповеди которого имели огромный успех и собирали самую изысканную публику. Жаклина повела в Пор-Рояль брата. Сенглен говорил просто, даже суховато, но умел задеть своих слушателей за живое. Он понравился Паскалям, которые с того дня старались не пропускать его проповедей. Вскоре Жаклина объявила, что хочет уйти в мона¬
86


стырь, и Блез вначале одобрил это намерение. Она познакомилась с настоятельницей Пор-Рояля Анжеликой Арно и ее сестрой монахиней Агнессой и даже обратилась с просьбой к Сенглену стать ее духовником. Осторожный Сенглен, прежде чем согласиться, захотел переговорить с родными девушки. Переговоры начал было Блез, однако Сенглена это, по-видимому, не устроило.; решили подождать, когда приедет отец.
3
За истекшие шесть лет, прожитых Паскалями в Руане, во Франции многое изменилось. 2 декабря 1642 г. 5тмер Ришелье, а через полгода — и Людовик XIII. Ришелье сам выбрал себе преемника — Мазарини. Это был сицилийский дворянин, выученик римских иезуитов, затем — папский нунций во Франции. В 1639 г. Джулио Мазарини, по совету Ришелье, принял французское подданство, а через два года всесильный министр доОыл ему кардинальскую шапку.
Людовику XIV было пять лет. Едва провозгласили традиционное: «Король умер —да здравствует король!», как бразды правления уже оказались в руках... Мазарини, состоящего в тайном браке с королевой-регентшей Анной Австрийской. Мазарини хотя и дурно говорил по- французски, однако изворотливостью и умением лавировать превосходил даже самого Ришелье. Безгранично эгоистичный, он жаждал только богатства и власти. Выполняя заветы Ришелье, Мазарини проводил ту же политику усиления абсолютизма. Лри нем еще больше укрепился центральный государственный аппарат и возросла роль так называемых финансистов — откупщиков и денежных воротил. Знать негодовала, что страной правят иностранцы — королева-испанка, министр-итальянец и итальянец же суперинтендант финансов Эмери. Мазарини пытался задобрить недовольных щедрыми подачками. Вместе с тем он все увеличивал налоговый гнет, а для улучшения экономики страны, по-прежнему находившейся в тяжелейшем состоянии, не предпринимал ровно ничего. И был ненавидим и народом, и дворянством, держась по временам буквально на волоске. Правда, военные победы при Брейтенфельде, Рокруа и
87


Янкове несколько упрочили положение первого министра, но ненадолго.
Рискованная налоговая политика Мазарини подогревала оппозицию буржуазии. А когда правительство потребовало, чтобы парижский парламент взыскал с должностных лиц полетту за четыре года вперед, «люди мантии» всколыхнулись, ибо это таило угрозу посягнуть на право наследования должностей. В пику правительству парижский парламент издал указ, запрещавший взимать незарегистрированные им налоги, и объявил о предстоящем снижении некоторых налогов. В ожидании этого народ стал отказываться платить налоги вообще.
16 августа 1648 г. началось движение против абсолютизме и правительства Мазарини — Фронда, а точнее, первый ее период, так называемая парламентская Фронда, когда политическая инициатива принадлежала парижскому парламенту. 26 августа восстала парижская беднота, поддерживаемая поначалу буржуазией, стремящейся расширить свои политические права. Восставшие требовали сокращения доходов откупщиков и финансистов, упразднения интендантов, олицетворявших в провинциях дух насилия, удаления Мазарини.
Когда срочно отозванный из Руана Этьен Паскаль в конце августа прибыл в Париж, там было ни проехать, ни пройти: восставшие построили 1200 баррикад и перегородили почти все улицы. Двор и Мазарини тайком бежали в Сен-Жермен. Почувствовав себя хозяином положения, народ пытался расправиться с ненавистными ему лицами. Едва ли не первым в этом списке значился канцлер Сегье. Чистая случайность спасла его от разъяренной толпы.
Интендант Парижа Никола Фуке — ловкий политик и делец, помогавший правительству в борьбе с парламентом, сумел не только предотвратить конфискацию имущества Мазарини, но и содействовал возвращению премьер-министра в столицу. Не забывавший такого рода услуг, Мазарини помог Фуке купить должность главного прокурора при парижском парламенте, а в 1653 г. сделал его суперинтендантом финансов.
К началу Фронды лагерь военных противников Франции находился на грани полного поражения. Несмотря на это, правительство Мазарини, напуганное успехами английской революции и Фрондой, поспешило закончить войну. 24 октября 1648 г. был подписан Вестфальский мир,
88


по которому Франция получила часть Эльзаса и подтверждение своих прав на епископства Мец, Туль и Верден.
В эти месяцы резко возрос поток «Мазаринад» — анонимных сатирических листков в прозе и стихах, направленных против Мазарини и его правительства. Изданные в середине XIX в., они занимают пять томов, а общее число их превышает шесть тысяч. Самые злые и остроумные из «Мазаринад» приписывались Скаррону, сочинял их и Сирано де Бержерак.
Сатирики оставались сатириками даже в век галантной литературы. Вот, например, как честил Мазарини Поль Скаррон за то, что тот «нас обкрадывал, пока не обобрал страну до нитки, себе скопив каменья, слитки... что наши армии расстроил, провинций нищету удвоил»; «Ты насаждал содомский грех, французов развращая всех. Ты негодяем небывалым как в крупном был, так в самом малом...»
Далее Скаррон говорит:
О, если б оплеуху мог Я поместить меж этих строк,
Иль по твоей башке плешивой Ударить, негодяй паршивый!
Но час придет, когда с тобой Покончит Фронда, милый мой!
Впрочем, памфлеты времен Фронды метили подчас даже выше Мазарини — в короля и монархию. «Что такое государь? — спрашивалось в одном из них. — Преступник, которого не осмеливаются покарать». В других утверждалось, что король — «это мастер, который не знает своего ремесла», что пора «переделать французскую монархию», что «монархия слишком стара и пришло время с ней покончить» 1. В революционном Париже расклеивались плакаты, призывавшие учредить республику.
В первых числах января 1649 г. королевские войска, возглавляемые принцем Конде, начали трехмесячную осаду Парижа. Голодный народ стал громить хлебных спекулянтов, откупщиков и «габелеров». Волнениями была охвачена почти вся страна.
1 Цит. по кн.: Б. Ф. Поршне в. Народные восстания во Франции перед Фрондой, стр. 568.
89


30 января в Англии казнили короля Карла I, после него французская буржуазия быстро поддалась страху и раскаянию. Памфлетисты стали издеваться и над «добрыми буржуа», сравнивая их с каминными щипцами, «у которых только конец горячий, а все остальное — холодное». Парламент, начавший страшиться революции почти так же, как двор, занялся преследованием памфлетистов и печатавших их типографов.
Первый период Фронды кончился, приближался второй период — «Фронда принцев»... Атмосфера начавшегося распада все усиливалась. В лагере фрондеров стали появляться представители высшего дворянства. Их охотно приняли, поставили во главе парижской армии.
Особую активность во все это время развивал коадъютор парижского архиепископа Гонди (будущий кардинал Рец) — автор многочисленных политических памфлетов, человек маленького роста и непомерно большого честолюбия, метивший на пост первого министра. Широко и умело используя духовенство, не брезгуя подкупом, не скупясь на обещания, то заигрывая с буржуазией, то поддерживая в своих проповедях самые радикальные требования народа, вплоть до учреждения республики, Гонди завоевал огромную популярность и на некоторое время сделался чем-то вроде «народного трибуна».
4
Этьен Паскаль, которому исполнилось шестьдесят лет, не намеревался больше служить. Его, как в былые дни, потянуло к математике, к ученым дискуссиям в кругу друзей. Но душа этих собраний Марен Мерсенн умер через несколько дней после возвращения Паскаля-отца в Париж. Ле Пайер пытался заменить незаменимого в этом плане Мерсенна, однако события не располагали к ученым занятиям и беседам. Да и вообще бурливый революционный Париж не пришелся отставному интенданту по вкусу.
Тревожила его и Жаклина, которая не только рвалась в монастырь сама, но старалась увлечь за собой и брата. Конечно, Этьен Паскаль мог круто обойтись с дочерью: в то время имелись тюрьмы, куда сажали детей, если на то была воля родителей, но он не принадлежал к таким роди¬
90


телям. Он пытался образумить дочь, но безуспешно. Поладили на том, что Жаклина остается дома и прекращает сношения с Пор-Роялем; зато ей предоставлялась свобода жить так, как она хотела. Жаклина превратила свою комнату в настоящую келью и совсем перестала бывать в обществе. Это облегчалось тем, что они поменяли квартиру, переехав на улицу Турен.
Вот почему, как только осада Парижа была снята, Этьен Паскаль поспешил увезти детей в Клермон, где все они и пробыли до ноября 1650 г., пока «смута» не поутихла, т. е. без малого полтора года. Отец надеялся, что под влиянием Жильберты и насмотревшись на счастливую семейную жизнь Перье Жаклина изменит свое решение. Но она и в Клермоне жила затворницей, поддерживая запрещенную ей переписку с монахиней Агнессой.
У Перье к этому времени было уже четверо детей: сын Этьен и три дочери: Жаклина, Маргарита и Мари. Последняя, впрочем, прожила только два года.
А 24 сентября 1651 г. умер Этьен Паскаль. Блез сочинил большую латинскую эпитафию, которую выбили на могильной плите.
Всю свою сознательную жизнь Блез был болен и довольно одинок. Отец для него стал единственным близким другом. Пять лет назад болезнь отца едва не стоила сыну жизни, но за эти годы Блез морально окреп и перенес потерю с философической стойкостью. 17 октября он писал 1 сестре и зятю в Клермон: «Потеряй я его пять лет назад, я бы погиб; и хотя теперь его присутствие я считаю не столь абсолютно необходимым, как в то время, но знаю, что нуждался бы в нем еще десять лет; полезно же оно было бы для меня всю жизнь».
В этом письме Паскаль искал слова, которые помогли бы ему и его близким перенести тяжесть утраты, избавиться от страха смерти, испытываемого в такие минуты каждым. Страх этот, замечает он, чисто инстинктивный, и мы освободимся от него, как только поймем его сущность. Далее Паскаль писал, что «одно из самых убедительных и полезных выражений любви к умершим заключается в том, чтобы делать то, что они приказали бы нам делать, если бы еще были на этом свете, и исполнять в жизни  ** Pascal, Oeuvres complètes, 1963, р. 275—279.
81


те святые наставления, которые они, нам дали, и довести себя, ради них, до такого состояния, какого они теперь желают для нас. Таким поведением мы как бы заставляем их снова жить в нас, потому что им принадлежат те наставления, которые еще, живут и действуют в нас». Будем же оплакивать, говорит Паскаль, незабвенного нашего родителя, ибо это естественно. Но будем и стараться утешиться — это тоже естественно. Доктрина, рассудок должны управлять сердцем, а не наоборот. «Предоставим богу направлять нашу жизнь и не дадим скорби овладевать нами».
Письмо кончалось словами: «Блаженный Августин
учит нас, что в каждом человеке есть змий, Ева и Адам. Змий — чувства и наша природа, Ева — чувственные вожделения наши, а Адам — разум. Природа искушает нас постоянно, чувственность часто пробуждается в нас, но грех еще не совершен, если на него не согласен разум. Пусть действует в нас этот змий и эта Ева, если мы не можем избежать их; но будем молить бога, чтобы благодать его помогла нашему Адаму оставаться победителем. Да воссияет над врагом нашим победа Христа, и да царствует он в нас навеки. Аминь» 1.
Письмо брата показалось Жильберте холодным и фальшиво-рассудочным, в чем она и упрекала его неоднократно. Она не поняла, что Паскаль старался обрести душевную твердость, ее, видимо, ужаснуло, что он стал в позу утешителя над свежей могилой!..
Впрочем, утешение Паскаль искал не только в благочестивых размышлениях, но и в ученых занятиях, в расширении круга знакомств. Он сближается с вольнодумной молодежью, посещает великосветские салоны, в том числе салон маркизы де Сабле и герцогини д’Эгийон, племянницы Ришелье, в доме которой когда-то разыгрывали комедию с участием юной Жаклины.
Таким образом, горе не пошатнуло Паскаля. Что касается Жаклины, она вновь заявила о своем желании «отречься от мира». Брат возражал, она настаивала; четыре года ей противодействовали, больше она не станет откладывать. Блез просил не оставлять его одного еще хотя бы год. Она молчала, чтоб его не расстраивать, но
1 Б. Паскаль. Мысли о религии. СПб., 1892, стр. 196,
92


сестре писала со всей определенностью, что осуществит свое намерение, как только будет покончено с разделом наследства. Паскаль, на правах главы семьи, не хотел выдать ее долю, опасаясь, как бы отчаянная сестра не отказала всего монастырю. Ему на помощь пришла родня. Жаклину стали обвинять и устно, и в письмах, что она хочет их ограбить, отдать богатство в чужие руки.
25 декабря 1651 г. Блез и Жаклина переехали в более скромную квартиру на улице Бобур — «с конюшней и двором» за 275 ливров. 31 декабря были подписаны документы о разделе имущества, причем часть Жаклины Паскалю не без труда удалось обратить в пожизненную ренту, которой, однако, она, по договору, лишалась в случае ухода в монастырь.
3 	января вечером Жаклина прозрачно намекнула брату, что принятые меры ее не остановят, и он ушел спать расстроенным. Рано утром, ни с кем не простясь, Жаклина уехала. По ее словам, «она боялась, что вид брата подействует ей на сердце». Паскаль же считал, что она его просто бросила, и был горько обижен.
Два месяца они находились в ссоре. 7 марта Жаклина прислала ему письмо, в котором красноречиво умоляла не мешать ей следовать своему призванию. «Обращаюсь к вам, как к человеку, от которого до известной степени зависит моя судьба, чтобы сказать вам: не отнимайте у меня того, чего не можете вознаградить. Господь воспользовался вами для того, чтобы внушить мне первые впечатления своей благодати... не мешайте же тем, кто делает доброе, и если вы не имеете силы последовать за мною, то по крайней мере не удерживайте меня, прошу вас, не разрушайте того, что вы построили». Выдержать взятый тон до конца ей, видимо, было не под силу. Она продолжала далее: «Я ожидаю от тебя этого доказательства твоей дружбы ко мне и прошу посетить меня в день моего обручения, которое состоится на троицу». Он явился к ней на следующий же день со страшной головной болью, раздраженный и подавленный. Снова просил и умолял ее повременить хотя бы года два, год, даже полгода... И наконец сдался, отступив перед ее непреклонностью.
Дидро потом упрекал его: «Паскаль, отравленный религиозными убеждениями, измучил свое сердце и ожесточился. Он довел до отчаяния сестру, которую любил и


которая нежно любила его, и все из опасения, что чувство, столь естественное и столь сладостное, отнимет у них обоих частицу той любви, которую они обязаны были отдавать богу. Ах, Паскаль, Паскаль!» 1
5
В апреле 1652 г. в Малом Люксембурге, где находился загородный особняк герцогини д’ Эгийон, состоялось нечто вроде салонной научной конференции: Паскаль демонстрировал арифметическую машину и давал объяснения, после чего обсуждали ее достоинства и недостатки.
Не прошло и месяца, как Паскаль получил письмо из Стокгольма от аббата Бурдало, бывшего врача Генриха II Бурбонского, а теперь лечившего королеву Христину — «эксцентричную дочь Густава Адольфа». Христине было 26 лет, она славилась тем, что покровительствовала наукам, а также умом и ученостью. Три года назад она пригласила в Стокгольм Декарта читать ей философию. Декарт там простудился и 11 февраля 1650 г. умер на руках своего друга посла Шаню. Бурдало просил Паскаля прислать королеве арифметическую машину. «Вы являетесь,— писал он,— одним из тех гениев, которых ищет королева. Она любит ясность в суждениях и точные доказательства».
Паскаль понимал, что сделать такой подарок — самая лучшая реклама для его изобретения, и был благодарен аббату. В июне он отправляет Христине машину и свое знаменитое письмо2, составленное им на второй день после посвящения Жаклины.
«Я знаю, мадам,— писал Паскаль,— что меня могут заподозрить в искании славы». Но не это явилось побудительной причиной его поступка, а то, что в лице молодой королевы он видел необычайно счастливое сочетание «верховного авторитета и обширных знаний». А у него, признается Паскаль, «совершенно особое преклонение перед теми, кто находится на высшей ступени либо могущества, либо знаний». Он развивает эту мысль. Могущество ума над умами, говорит он, выражается в праве убеждать, что в
1 Д. Дидро. Собрание сочинений, т. X. М., 1947, стр. 142, 9 Pascal. Oeuvres complètes, 1963, р. 279—28Д,


политическом отношении равносильно нраву повелевать» Эта «империя власти» безусловно ниже «империи разума», так как интеллект — категория более высокого порядка, нежели тело, и зиждется только на личных качествах, тогда как «вторая империя» может достаться либо по рождению, либо по счастливой случайности. «Каждая из этих империй сама по себе огромна».
Затем Паскаль набрасывает портрет «идеального монарха». «Как бы ни был могуч монарх, чего-то не хватает его славе, если он не обладает превосходством ума; и как бы ни был просвещен подданный, он всегда унижен зависимостью». Но люди, которым свойственно желать самого совершенного, во все времена мечтали иметь монарха и могучего и широко просвещенного, т. е., сочетающего в себе «империю власти» с «империей разума». Все монархи, однако, и все ученые лишь наполовину оправдывали эти ожидания, так как власть и разум ни разу еще не соединялись в одном лице. «И вряд ли наши предки,— пишет Паскаль,— за все существование мира видели короля хотя бы в какой-то мере ученого». Этот шедевр, говорит он, был уготован нашему веку. Чудо сие тем более чудо, что явилось оно не в образе мужчины, а в образе юной женщины. «Царствуйте же, несравненная принцесса, совершенно новым способом: пусть Ваша гениальность подчинит Вам все то, что не подчинено Вашему оружию...».
В эту идеальную панораму естественным образом вписывается и сам Паскаль: «...что меня касается,— заключает он,— поскольку я не родился в Вашей второй империи, я хочу, чтобы Вы знали, что я считаю честью жить в первой; и только для того, чтобы поставить об этом в известность, я и осмеливаюсь поднять глаза на мою королеву, принося ей это первое доказательство своего подчинения».
События между тем развивались своим чередом. Шла к завершению «Фронда принцев». Сосредоточенная в городах, она стремилась разжечь восстания городского плебса и беспощадно подавляла восстания крестьян. В 1650 — 1652 гг. на деревню обрушился кровавый террор, который фрондеры презрительно именовали «войнишкой». «Однако в истории французского крестьянства не было страницы более страшной, более леденящей кровь, чем эта разъяренная карательная экспедиция, облекшаяся в форму феодальной междоусобицы... Королевские войска вели себя
95


точно так же, как и войска фрондеров» 1. Аббатиса Анжелика Арно свидетельствовала: «...варварство солдат ...таково, что и турки не могли бы поступать хуже... Вся Франция опустошена, нет ни одной провинции, которая предельно не страдала бы. Все деревни совершенно пусты, остатки жителей убежали в леса, прочие же или умерли с голода, или перебиты солдатами... Все солдаты словно одержимы дьяволом.. Они портят больше имущества, чем грабят. Все армии распущены в равной мере, и дело идет о том, кто причинит больше зла...» 2
Воспользовавшись случаем, Флорен Перье в сентябре 1652 г. купил за 32 тысячи ливров замок Бьен-Асси близ Клермона, ранее принадлежавший герцогу де Верри. Построенный в XIII в., замок был расположен в живописном месте, о чем свидетельствовало даже его название (Bienas- sis — хорошо сидящий). Постепенно Перье его перепланировал и надстроил.
В ноябре Паскаль едет в Клермон, чтобы привести в окончательный порядок денежные дела отца — взыскать с должников, уплатить долги и тем завершить все хлопоты по наследству. Большую часть времени он проводит в Бьен-Асси, где ему очень нравится, и остается здесь до мая следующего года.
Паскаль первым обратил внимание на начало болезни своей шестилетней племянницы Маргариты: у нее в углу левого глаза, возле носа, появилась небольшая слезоточивая фистула. Эта болезнь имела потом серьезные и самые непредвиденные последствия...
6
И в Париже, и в Клермоне Паскаль работал над большими трактатами по гидростатике и о конических сечениях, которые, однако, не завершил. Во многом отойдя к этому времени от геометрического метода, он рассматривает математические величины уже с алгебраической точки зрения. Им был написан ряд небольших работ по арифметике, алгебре, теории чисел.
1 Б. Ф. П о р ш н е в. Народные восстания во Франции перед Фрондой, стр. 586.
2 Там же, стр. 587.
96


В теоретико-числовом трактате «Признаки делимости чисел» он обосновал признак делимости любого числа на любое другое целое число, основанный на знании суммы цифр; в «Трактате о числовых порядках» доказаны некоторые теоремы теории чисел. Затем, что было самым существенным, Паскаль создал «Трактат об арифметическом треугольнике» (1654) 1.
Арифметический треугольник — это треугольная таб“ лица чисел, часто называемая теперь треугольником Паскаля 2. Пользуясь им, Паскаль во многих случаях мог обходиться без сложных алгебраических формул, которых избегал. Это было замечательное математическое открытие. Существует версия, будто арифметический треугольник Паскаль открыл, анализируя карточную игру. Не так давно выяснилось, что этот треугольник был известен еще древним индусам и китайцам и, кажется, Омару Хайяму — великому философу, математику и поэту. Но это нисколько не умаляет заслуги Паскаля.
Примерно в это же время Паскаль подружился с герцогом Артюсом Гуфье де Роанне, его соседом. Титул герцога Артюс получил после смерти деда в 1642 г., пятнадцати лет от роду, а в 1651 г. был назначен губернатором провинции; Пуату. У него была младшая сестра и мать — женщина удивительно беззаботная, всецело занятая только светскими удовольствиями и не обращавшая на детей никакого внимания. Поэтому Артюс очень нуждался в старшем товарище, подобном Паскалю. Их сближала общность взглядов и вкусов, а также любовь к наукам, особенно к математике. Молодой вельможа привязался к Паскалю, они были неразлучны: Паскаль то жил у него по временам, то герцог брал его с собой в деловые поездки, одна из которых, в Пуату, была весьма дальней и продолжительной. Паскаль имел на него большое влияние, поэтому появились завистники и недоброжелатели, хотя Паскаль никогда не плел интриг и не извлекал из этой дружбы никаких выгод. И тем не менее он нажил немало врагов, которые за его скромностью видели только раболепие. Именно эти люди распускали потом слухи, будто Паскаль сделался игроком и мотом, что он вел беспутную жизнь, разъезжал в карете шестерней и вообще любил пускать пыль в глаза.
1 Pascal. Oeuvres complètes, 1963, р. 50—54.
2 Об этом см. в главе XIII.
4 Паскаль
97


Ничего подобного не было. Относительно скромные средства не позволяли Паскалю жить так же широко, как жили аристократы, окружавшие герцога. Да он к такой жизни и не стремился. Что же касается «кареты шестерней», то она, если Паскаль и пользовался ею иногда, несомненно принадлежали герцогу де Роанне.
Друзья герцога щеголяли в пышных плюмажах и кружевах, носили парики и расшитые парчой пестрые одеяния, воротники их были наплоены, они душились мускусом и приклеивали мушки. Паскаль в своем темном, несколько чопорном костюме буржуа с маленьким белым воротничком, не (искушенный поначалу в светских тонкостях, лишенный лоска, выглядел среди них инородным телом. Простодушный, застенчивый, он вместе с тем не привык сдерживать искренних порывов души, отчего казался светским львам невоспитанным и смешным.
7
У герцога Паскаль познакомился с группой так называемых либертинов — представителей французского свободомыслия, или либертинажа. Последний в XVII в. имел две разновидности. Одна из них — это подлинно философское свободомыслие вплоть до атеизма, оппозиционное к существующему порядку и подвергавшееся гонениям со стороны властей. Свою родословную эта ветвь вела от’ Монтеня, Джордано Бруно и Ваншш, имела в своих рядах таких представителей, как поэт Теофиль де Вио, Шарль Сорель, Поль Скаррон и последователи философа Гассенди — Сирано де Бержерак, Лафонтен и Мольер. В конце века это течение замыкается Сент-Эвремоном, Пьером Бейлем и Фонтенелем, отозвавшись потом в творчестве либертинов XVIII столетия, прежде всего Вольтера. Вторая же разновидность течения — так называемый либертинаж нравов, широко распространенный в аристократической среде и сводившийся к показному безбожию и цинизму в вопросах морали. С представителями этого последнего и сошелся Паскаль, разделявший в то время их эпикуреизм, а к их атеизму относившийся с нейтральным любопытством.
В 20-е годы против либертинов начали кампанию иезуиты, объявив их слугами сатаны и врагами короля.


4 	«ученый монах» Мерсенн написал против них целый трактат «Важнейшие вопросы в книге Бытия» (1623), где утверждал, что либертинаж принял характер эпидемии и что только в Париже насчитывается 50 тысяч безбожников.
Знакомство с либертинами принесло Паскалю пользу уже хотя бы тем, что пошли на убыль его религиозно-мистические настроения, пробудился интерес к жизни, к научным занятиям.
Из новых знакомых Паскаля отметим троих — де Барро, Миттона и кавалера де Мере.
Де Барро был известным столичным бонвиваном. Он любил рассуждать о тщете человеческих деяний, дабы подвести теоретическую основу под собственную праздность, и бесконечно кичился своим атеизмом, однако стоило ему занемочь, как он превращался в раба врачей и святошу.
Дамье Миттон не был ни знатным человеком, ни образованным. Он вовремя изловчился купить выгодную должность и разбогател. Его дом посещали многие знаменитые парижане и иностранцы. Миттон славился резкостью своих вольнодумных речей и остроумием. Именно этим он привлекал Паскаля, еще не встречавшего подобного человека. Некоторое время Паскаль был с ним дружен; он трижды упомянет потом его в «Мыслях». Миттон был большой руки игроком, что сближало его с Мере.
Антуан Гомбо кавалер, или шевалье, де Мере был фигурой типичной и яркой. С одной стороны, это светский фат и любезник, с другой — изрядно образованный и даже мыслящий человек, знавший древние языки, философию и кое-что из наук математических. Свою речь он обильно уснащал афоризмами и цитатами из древних авторов — от Гомера и Платона до Сенеки и Тацита — разумеется, на языке оригинала. Вращаясь в придворных* сферах, блистая умом и познаниями, он строил из себя не то римского патриция, не то офранцуженного классика.
В молодости он был близок с писателем Гез де Бальзаком, который, ценя его легкое перо и тонкий ум, поддерживал кавалера в литературных начинаниях. Лет до шестидесяти тот сочинял по преимуществу письма, оттачивая в ких каждую деталь и; каждую сентенцию. Вот некоторые из них: «Брак — это сад, где столько же терниев, сколько цветов».— «Если любовь рисуют совсем нагою, то,
99
4*


конечно, с целью показать, что она доводит до рубашки тех, кто за нею следует». Все это — на грани банальности. Но у кавалера немало и таких афоризмов, от которых не отказались бы и прославленные мастера этого жанра; «Человека, который начинает узнавать свет, уже нельзя назвать человеком светским...» — «Чтобы удовлетворительно что-нибудь сделать, недостаточно знать, что и как,— надо любить то, что делаешь, и не скучать этим делом».— «Как голос усиливается от пения, как искусство владеть им приобретается под надзором хорошего учителя, так и ум нечувствительно внедряется и сообщается между людьми, которые старались образовать его. Нет сомнения, что ум можно усвоить, если за это возьмется человек искусный».
К Паскалю кавалер относился свысока. И это было, конечно, не столько высокомерие аристократа по отношению к «втируше-буржуа», сколько замаскированная неприязнь уязвленного самолюбия: ведь кавалер, в соответствии со своей ролью, не мог не пытаться показать герцогу, что этот хваленый математик Паскаль не может тягаться с ним, де Мере, даже в математике. И он пользовался всяким удобным поводом, чтобы это подчеркнуть. «Вы, помнится, сказали мне,— писал он Паскалю,— что теперь уже не так уверены в превосходстве математики. Теперь вы мне пишете, что я открыл вам вещи, которых вы никогда не видели, не знали без меня. Не знаю, сударь, так ли вы мне обязаны, как говорите. У вас еще осталась привычка, приобретенная вами вследствие занятий этой наукой: вы обо всем судите только с вашими доказательствами, которые большею частью ложны. Эти длинные рассуждения мешают вам прежде всего приобрести знания более высокого сорта и притом такие, которые никогда не обманывают».
Анализируя это письмо де Мере, Сент-Бев замечает: «Такого письма вполне достаточно, чтобы погубить человека, его писавшего, во мнении потомства. Кавалер сильно компрометирует себя, ставя Паскаля на место ученика, а себя на место учителя, удостоившего его своим милостивым разговором» 1.
Впрочем, у Паскаля тоже сложилось вполне определенное о нем мнение. Он писал Ферма: «Кавалер де Мере че-
1 Ш. Сент-Бев. Кавалер де Мере, или о порядочном человеке в XVII столетии; «Современник», т, X. СШ<, 1848, Смесь, стр, 22j
т


Пьер Ферма
ловек очень остроумный, но он вовсе не математик, а это, как вам известно, огромный недостаток; он даже никак не мог понять, что математическая линия делима до бесконечности и воображает, что она состоит из бесконечного числа одна подле другой расположенных точек; никак я не мог разубедить.его в этом». И заключает насмешливо: «Коль это вам удастся, он станет совершенством!»— «Если кто блещет остроумными словами, это дурная черта»,— отметит потом Паскаль в «Мыслях» 1. Этим он осудил и де Мере, и вообще все салонное остроумие.
Уже после смерти Паскаля де Мере выпустил несколько книг, в том числе роман и два тома писем. Член французской академии Луи Данжо сказал о кавалере: «Это был человек большого ума, который написал книги* не д@~
х «Мысли»* стр. 86* VII.
Ш


лающие ему большой чести» И тем не менее по сочинет ииям де Мере «мы можем судить о вкусе и направлении светских людей, считавшихся людьми остроумными во дни молодости г-жи Ментенон или Паскаля» 1 2. Вот почему за кавалером де Мере по справедливости оставлено хотя и скромное, однако вполне определенное место в литературе XVII столетия. При жизни же кавалер пользовался славой едва ли не гения и мудреца — конечно у себя в высшем обществе и особенно среди молодых аристократов типа де Барро и герцога де Роанне, к которым он льнул, играя роль видавшего виды и все познавшего ментора.
В XVII столетии бытовало позитивно-нарицательное понятие «порядочный человек» (honnêt homme). Всегда и при всех обстоятельствах оставаться порядочным человеком было девизом и кавалера де Мере. Это не исключало интереса к играм, в том числе и к азартным, каковой являлся распространенный тогда триктрак. Кавалер дожил до глубокой старости и умер, как жил: во время игры в пикет со своей племянницей.
Де Мере — характерная фигура для своей среды и для своего времени, но о нем, возможно, и не следовало столько говорить, не подтолкни он Паскаля, а с ним и Пьера Ферма к работам по теории вероятностей — науке, изучающей закономерности случайных явлений (об этом рассказано в главе XIII).
8
Мы помним, что, щадя слабое здоровье сына, Этьен Паскаль не смог завершить его гуманитарного образования. Блез восполнил этот пробел уже самостоятельно.
Культурный уровень тогдашнего общества, резко снизившийся в итоге длительных и непрерывных войн, снова стал подниматься. О том времени, когда последний французский коннетабль Монморанси был неграмотен, говорили как об анекдотическом. Общество училось, впитывало культуру и в гуманитарном отношении было весьма образованным; все больше появлялось умных и просвещенных людей.
1 Pascal. Oeuvres complètes, 1963, р. 658.
2 Ш. Сент-Бев. Кавалер де Мере, или о порядочном человеке в XVII столетии, «Современник», т. X. СПб., 1848. Смесь, стр. 22,
102


Некоторые биографы Паскаля, явно преувеличивая роль кавалера де Мере, утверждают, что он «перевоспитал Паскаля», т. е., умерив его математический пыл, обратил его мысли к философии. Концепция эта не оригинальна, ибо подсказана... самим кавалером.
Считавший себя большим философом, де Мере вообразил, что своими насмешками над Паскалем и математикой он перевернул вверх дном все его миропонимание. Когда в своем письме к Паскалю он советовал ему «приобрести знания более высокого сорта и притом такие, которые никогда не обманывают», то имел в виду как раз философию. И ему казалось, что именно по его указке Паскаль к философии и обратился.
То, что де Мере оказал на Паскаля определенное влияние, не подлежит сомнению. Вопрос в другом — какова степень влияния? Они познакомились, видимо, в 1653 г. Паскалем уже были написаны «Предуведомление» к арифметической машине, письма к канцлеру Сегье, Ноэлю, Ле Пайеру, де Рибейру, к королеве Христине. Эти сочинения полны общих философических размышлений. А в известном «Предисловии к трактату о пустоте» (1647) Паскаль излагает свой взгляд на историю прогресса и делает смелую попытку коснуться философии физики. Таким образом, можно без натяжки считать, что философия и наука идут у Паскаля рука об руку уже с середины 40-х годов. Кавалер же и прочие либертины, с которыми Паскаль общался позднее, просто сыграли роль некоего катализатора, сделавшего процесс более активным.
В Паскале всегда жил философ. Понимающий это биограф писал: «Занятия физикой и математикой, однако, только на время отвлекли Паскаля от философии». «Отвлекли» — это тоже неверное слово, правильнее сказать — приблизили. Физика и математика, будучи сами науками философскими, не только вели Паскаля к философии, но и помогли ему глубже войти в нее. Он привык руководствоваться собственным умом и обычно доверял ему, даже когда и отрицал это.
Философией Паскаль стал заниматься еще в Руане. Он читал Эпиктета, Марка Аврелия, Монтеня, Шаррона, Декарта. К ним он обращался чаще, чем к другим. За количеством он никогда и ни в чем не гнался, поэтому список прочитанных им книг невелик. Но они вызвали у него большую и напряженную работу мысли. Замечательны
103


выводы, к которым пришел Паскаль; на них мы остановимся в своем месте, здесь же отметим только, что философская система Декарта никогда не доставляла Паскалю полного удовлетворения: Декарт апеллировал исключительно к разуму, этого было мало. Не привлекал Паскаля и холодный скептицизм Монтеня, презиравшего разум. Эпикет призывал жить в себе самом, отрешившись от дел мира, что у Паскаля вызывало чувство протеста. Чем больше он читал этих авторов, тем сильнее зрело желание как-то на это все откликнуться...
Между тем Паскаль становился все более светским человеком, постиг тонкости салонной беседы, перестал чуждаться женского общества. Сохранились сведения, что & Бьен-Асси Паскаль настойчиво, имея двух конкурентов,, ухаживал за одной светской дамой, имени которой история не знает; известно только ее прозвание — «местнан Сафо» — и то, что она была женщиной остроумной, тонкой, не выносившей лести и банальностей.
Во второй половине XVIII в. в замке Фонтене-ле-Конту близ Пуатье, на оборотной стороне двух картин обнаружили галантные стихи. По традиции утверждают, что это стихи Паскаля и начертаны его же рукой. Там, в частности, есть такие строки. Обращаясь к «молодой и прелестной» хозяйке дома, автор восклицает:
Но почему же, изображая богов на небе И желая придать более блеска прелестной богине,
Не мог я сообщить ей ваши черты и ваш образ? 1
У Паскаля начинался роман и с сестрой герцога де Роанне — Шарлоттой. Мы не знаем, отвечала ли знатная и богатая красавица Паскалю взаимностью,— возможно, что и отвечала. Но робость Паскаля увеличивалась от сознания разницы в их общественном положении.
В 1843 г. Виктор Кузен нашел в фондах библиотеки монастыря Сен-Жермен-де-Пре копию рукописи, озаглавленной «Рассуждение о любовной страсти» 2. Вторую копию обнаружил в Национальной библиотеке в 1907 г. Огюстен Разве. На экземпляре Кузена была пометка: «Ее
1 Pascal. Oeuvres complètes, 1954, р. 1453.
2 «Discours sur les passions de l’amour». B kh.: Pascal. Oeuvres • complètes, 1963, p. 285—289.


приписывают г. Паскалю». Небольшой трактат, оказавшийся настоящим шедевром, более столетия служил предметом большого спора. Взвешивая буквально каждое слово «Рассуждения», анализируя сочинения Паскаля и многих писателей той эпохи, паскалеведы тщетно пытались разгадать загадку — кто же действительный автор. Рассмотрев и опровергнув множество «за» и «против», авторство оставили за Паскалем, так как в противном случае кришлось бы допустить, что во Франции жил тогда еще один великий писатель.
Трактат Паскаля, написанный, видимо, между январем 1650 и концом 1654 г., удивителен во многих отношениях. Юдин из критиков назвал «Рассуждение» «поэтической рапсодией, навеянной Петраркой и Рафаэлем». Философская глубина этого наброска, блеск ума и стиля, поэтическая взволнованность — это как бы предвосхищает лучшие страницы будущих произведений Паскаля.
Жизнь человека, так начинает свое рассуждение Паскаль, наполнена мыслью, «думаньем». Вместе с тем человек, конечно, не может только думать. «Ему необходимо движение и действие, т. е. необходимо, чтобы иногда он был волнуем страстями, столь живые и глубокие источники которых он чувствует в своем сердце».
Страсти, наиболее созвучные человеческой сущности,— это любовь и честолюбие. Хотя они между собой мало связаны, однако их чДсто соединяют, не понимая, насколько это плохо. «Как бы ни был широк наш ум,— говорит Паскаль,— мы способны лишь на одну большую страсть». Поэтому если любви сопутствует честолюбие, тр одна приглушает другое. «Насколько же счастлива жизнь,— восклицает Паскаль,— когда она начинается любовью и кончается честолюбием! Если бы я волен был выбирать, я выбрал бы именно такую жизнь».
Мы приходим в этот мир уже с готовым образом любви в своем сердце, и, по мере того как развивается наш ум, он побуждает нас любить то, что уже запечатлено в сердце, хотя никто никогда нам не говорил, что это такое. Каждый имеет «свой идеал красоты», «копию которо'- го он ищет в великом мире».
Выводы Паскаля смелы: «Можно сколько угодно
скрывать: всякий человек любит», ибо «это самая естественная страсть человека». Разве после этого, вопрошает Паскаль, «следует сомневаться, что мы живем для чего-то
105


иного, а не для любви?» Слово «любовь» он понимает обобщенно, и это дает ему право утверждать, что любовь есть величайшее из доступных человеку благ. Это отразится потом и в «Мыслях»: «...все тела в совокупности, все умы вместе и все их произведения не стоят малейшего проявления любви: любовь — это свойство бесконечно высшего ряда» 1. Поэтому она должна покоиться на высоких нравственных началах и быть источником всего бла- городнрго и возвышенного. А предмет любви должен быть достоин души человека, чтобы не унизить ее, а, наоборот, возвысить. «Когда любишь, кажется, что имеешь совершенно другую душу, чем когда не любил. Этой страстью возвышаешься и становишься велик».— «В большой душе — все велико... Ясность ума вызывает ясность страсти...»
Здесь — явная полемика с Декартом: непризнание того, что в мире везде и безраздельно царит только разум. Нет, утверждает Паскаль, есть еще особая область — чувства, их нельзя сбрасывать со счета. Но, как математик и дитя своего рассудочного времени, Паскаль не мог не под" чинить чувства разуму. Он говорит: «...не надо исключать разум из любви, ибо они неразделимы»; «любовь возбуждает ум и поддерживается умом»; «чем больше имеешь ума, тем больше находишь оригинальных красот». Любовь в его представлении — это как бы особый вид мышления. Поэтому, чем совершеннее ум, тем выше сила страсти: «...великий и ясный ум любит с жаром и отчетливо различает, что он любит».
В «Рассуждении» Паскаль впервые обратил свой взор философа на человека. И с такой же силой, с какой он проникал прежде в явления природы и теоремы геометрии, он проникает теперь в тончайшие изгибы человеческой души. До Паскаля никто этого не делал, и он это понимал: «Авторы не умеют описывать движение чувства своих героев; надо, чтобы они сами стали героями». Заметим кстати, что проза мадам де Лафайет, автора «Принцессы Киевской», где впервые с таким высоким мастерством анализировались душевные движения человека, появилась уже после Паскаля. Паскаль, таким образом, первым — как философ и психолог — заглянул в душу человека и показал, насколько там все зыбко ц трепетно,  ** «Мысли», стр. 176, I.
100


Страсть, как и мысль, находится в вечном Движений й изменении. Паскаль наблюдает не только за другими, но и за собой: «...нам нравится быть любимыми, так как этого очень хочешь, быстро это замечаешь и узнаешь это в глазах особы, которую любишь. Ибо глаза — переводчики сердца. Но их язык понимает только тот, кто в этом заинтересован». Паскаль удивительно откровенен. Вот почему его «Рассуждение» является, по сути, и первой в мировой литературе исповедью. «Прелесть любви, которую не смеешь высказать, имеет свою горечь, равно как и свою сладость. С каким восторгом направляешь все поступки к одной цели — понравиться человеку, которого уважаешь безгранично. Изучаешь себя каждодневно, чтобы найти способ раскрыться, и употребляешь на это столько же времени, как если бы должен был занимать ту, которую любишь».
Свой идеал, говорит Паскаль, чаще всего ищешь в человеке равного положения. «Иногда же подымаются выше и, чувствуя, как разгорается огонь, не смеют высказать этого той, которая его зажгла». В такой ситуации заключена опасность: «Зарождение любви может сопровождаться честолюбием... А это — тиран... Он желает быть один. Все страсти должны уступить и подчиниться ему».
С какой целью написано это сочинение, что послужило толчком? Об этом можно лишь гадать. Исследователи убеждены в одном: оно писалось не для Шарлотты де Ро- анне и она его не прочла. Они с Паскалем остались только друзьями, однако эта дружба впоследствии все же исковеркала ей жизнь...
В конце «Рассуждения» Паскаль говорит, что человек не выносит одиночества, ибо это противно его натуре: не можем же мы любить одних себя и — только себя! «Одинокий человек — нечто несовершенное,— замечает Паскаль.— Нужно, чтобы он нашел второго, чтоб стать счастливым».
Сам Паскаль в эти годы жил наиболее полной и содержательной жизнью. Известно, что он даже намеревался купить должность и жениться. И как-то внутренне готовился к этому событию, что и нашло отражение в «Рассуждении о любовной страсти». Непредвиденные обстоятельства повернули его жизнь в иное русло.
107


§
Одиночество заставляло Паскаля то бросаться в «вихрь светских удовольствий», то, спасаясь от мертвящей пустоты светской жизни, с чрезмерным усердием предаваться научным занятиям. Это подтачивало его слабые силы; все чаще напоминали о себе прежние хвори.
После возвращения в мае 1653 г. из Бьен-Асси Паскаль стал регулярно посещать ассамблеи Парижской академии, как неофициально именовался бывший кружок Мерсенна, пополнившийся к этому времени новыми членами. Один из них — Пьер де Каркави, земляк и доверенное лицо Ферма, в прошлом советник тулузского парламента, страстный библиофил и незаурядный математик. Впоследствии он . станет хранителем королевской библиотеки и будет активно помогать министру Кольберу преобразовывать частный кружок Мерсенна в Парижскую академию наук. Почти сразу же после смерти Мерсенна Каркави принял на себя его научную переписку, однако он не имел ни такого обширного круга корреспондентов, как Мерсенн, ни тем паче его авторитета. Во главе же дискуссионного кружка стал Ле Пайер. Собрания происходили в его небольшой квартире (кабинет и спальня), которую он снимал в доме одного из заместителей генерального прокурора парижского парламента.
Ле Пайер имел средства, чтобы жить, не думая о деньгах, но жил очень скромно. Единственная роскошь, какую он себе позволял, отвечала главному, что у него осталось на склоне лет — влечению к наукам. Его кабинет украшали главным образом приборы — глобусы (географический и звездный), астролябия, а также различные измерительные и чертежные инструменты. На стенах висели три карты —Парижа, Рима и Греции, несомненно дорогих его сердцу мест. Главное богатство составляла библиотека, насчитывавшая около тысячи томов и бывшая одной из самых замечательных научных библиотек той поры. Интересно, что в ней совершенно отсутствовали книги религиозные (за исключением Библии карманного формата), зато имелись книги Коперника, Галилея, Монтеня, Гассенди.
Хозяин этого дома был не только приятным и обходительным человеком, но и широким эрудитом, что позволяло ему, не будучи, строго говоря, математиком, успешно
108


председательствовать на ассамблеях, куда сходились самые знаменитые математики Парижа.
Паскаль был привязан к Ле Пайеру как человеку, высоко ценил его знания и беспристрастность. Не случайно он выбрал его арбитром в споре с отцом Ноэлем. Возможно, что именно с Ле Пайера он потом писал своего либер- тина в «Мыслях»— образ безусловно положительный.
Весной 1653 г. Жаклина, у которой кончался срок послушничества, готовилась к обряду пострижения. Паскаль часто навещал сестру, не теряя надежды переубедить ее. Он пускал в ход все виды уловок — от чистосердечного раскрытия собственных планов до подтрунивания над ее пиетизмом, причем с позиций своих друзей-либертинов, чего ранее он никогда себе не позволял. Жаклину оскорблял его скепсис; она упрекала брата, что он задумал «пре- лепиться к земным благам» вместо того, чтобы встать «на путь истинный». Увлеченная в свое время Блезом в лоно янсенизма, она теперь платила ему той же монетой,— конечно, не из чувства мести, а из любви к нему. Паскаль в те месяцы был захвачен большими математическими проблемами, переписывался с Ферма, работал над новыми трактатами. Все это давало ему надежную устойчивость, и он убедительно доказывал экзальтированной сестре, что во имя своей великой цели (а также по состоянию здоровья) он должен оставаться «в миру». Из их горячих бесед и споров можно было, по словам Жаклины, составить огромный том. Их встречи более походили на поединки, чем на родственные свидания. Но, видимо, силы покамест были равны. Однако Жаклину не покидал оптимизм: летом 1653 г. она писала в Клермон о своей надежде, что ее «молитвы о бедном брате будут услышаны...»
Обряд пострижения состоялся 5 июня 1653 г. Жаклина получила имя Сент-Евфимии. Паскаль, таким образом, проиграл эту игру, что имело печальные последствия и для него самого. На следующий день он в корртеньком письме сообщал Жильберте и зятю, что не мог дальше тянуть с пострижением, «поскольку господа из Пор-Рояля опасались, как бы маленькая задержка не вызвала большую...»
В начале 1654 г. Паскаль составил «Послание к Парижской академии» \ где набросал обширную программу
1 «Adresse à l’Académie parisienne». В кн.: Pascal. Oeuvres complètes, 1963, р. 101—103.
109


своих геометрических йсследовании и дал краткую Характеристику основных работ, как опубликованных, так и готовящихся к печати. Документ производит сильное впечатление. Паскаль, недавно переступивший порог 30-летия, подводит итог своим математическим изысканиям за пятнадцать лет. Вместе с тем он отдает дань уважения и признательности «ученой ассамблее»: «Этиработы,весьма знаменитые ученые, я преподношу вам или вам их возвращаю: в самом деле, я считаю как бы вашими те из них, которые не были бы моими, если 5 я не сформировался среди вас». Он многого достиг и имел основания надеяться на еще большие успехи в будущем. Если что и могло его тревожить, так только здоровье.
Чувствовал он себя неважно: терял аппетит, худел, его почти не покидало ощущение какой-то общей угнетенности; в душе стали пробуждаться, казалось, навсегда заглохшие, ростки янсенизма, чего так ждала Жаклина и чем она не преминула воспользоваться.
Жаклина старалась, чтобы Блез не пропускал проповедей ее кумира Сенглена. И, конечно, Сенглен, как и другие тогдашние вдохновители янсенизма, был хорошо информирован о том, что происходит между братом и сестрой. Понимая, что такое Паскаль, они старались привлечь его на свою сторону, действуя как через Жаклину, так и помимо нее.
1 	октября 1654 г. Паскаль переехал с улицы Бобур, где прожил более трех лет, на улицу Франс-Буржуа-Сен-Ми- шель — свою последнюю квартиру.
Ноябрь для его судьбы оказался поистине роковым. 4-го скончался Ле Пайер. Мы не знаем, как Паскаль переживал эту потерю, однако можно не сомневаться, что тяжело.
А дней через десять (по-видимому, 15 ноября, в воскресенье) он отправился с друзьями в коляске на прогулку. У деревни Нейи, неподалеку от Парижа, переезжали мост через Сену. Он ремонтировался и в средней части не имел перил. Лошади, вдруг испугавшись, бросились в пролом. Гибель, казалось, была неминуема, но случилось невероятное: свалилась только передняя пара лошадей; ременные постромки натянулись и оборвались, коляска остановилась на самом краю моста. Паскаль, сидевший как раз с этой стороны, видел, как с гулом взметнулся глубоко внизу столб воды, и потерял сознание. Потрясение было таким сильным, что он заболел. Началась бессонница,
110


непроходящая головная боль. К прежним недугам добавился еще один — боязнь пространства. Дело дошло даже до галлюцинаций.
21 ноября Сенглен произнес проповедь, которая особенно сильно подействовала на Паскаля. Касаясь «основ христианской жизни», Сенглен говорил о том, как важно не отягощать свою душу грузом светских обязанностей, не гнаться за выгодными должностями, не стремиться вступить в брак, т. е. не жить так, «как стремятся жить все». Пусть каждый, говорил Сенглен, прежде чем начать жить по этим всеобщим канонам, подумает, посоветуется с богом, не помешает ли это делу спасения души.
Паскаль был задет проповедью за живое, увидел в этом указание свыше. Встретившись после проповеди с сестрой, он признался ей, что поражен, так как ему все время казалось, что проповедь предназначена специально для него, хотя проповедник не мог знать о его присутствии: когда Паскаль расстался с сестрой, Сенглен уже был на кафедре. Маргарита Перье, поведавшая об этом эпизоде, говорит далее: «Тетка моя поспешила раздуть, сколько могла, этот новый пламень, и через несколько дней дядя решил совершенно порвать со светом».
Однако между этими двумя важными событиями (случаем на мосту Нейи и проповедью Сенглена) лежит еще одно, не менее важное —«второе обращение» Паскаля.
В понедельник 23 ноября поздно вечером с Паскалем случилось нечто вроде предэпилептического припадка. На целых два часа он внал в экстаз; находясь в повышенно восторженном состоянии «боговдохновленности», то задыхаясь от охватившей его радости и упоения, то холодея от ужаса и страшных предчувствий, он дрожащей рукой набрасывал на лист бумаги мысли, которые проносились в его разгоряченном мозгу. Потом переписал все это на особый пергамент каллиграфическим почерком; черновик и пергамент зашил в подкладку камзола, который был на нем
1 	Pascal. Oeuvres complètes, 1954, р. 553—554.
В огромной литературе о Паскале этому документу, именуемому «Мемориалом», уделено большое внимание. Впервые его опубликовал в 1778 г. Кондорсе под названием «Амулет Паскаля». Кондорсе, пораженный необычностью «Мемориала», считал его чем-то вроде заклинания против дьявольского наваждения. Другие исследователи видят в нем «программу пяти-шести по-
111


В своем спасении на мосту Нейи Паскаль видел «чудо», «перст божий», указующий ему дальнейший «путь жизни». И Паскаль пришел к мысли, что в ответ он должен всеми своими помыслами и делами обратиться к богу.
Он начал с того, что решительно оборвал все свои светские знакомства. Сенглен посоветовал ему на время покинуть Париж. 7 января 1655 г. Паскаль уехал с герцогом де Люинем, янсенистом, и поселился в его замке Вомюрье. Однако там он, как ему казалось, не нашел достаточного уединения. Тогда он попросил, чтобы ему предоставили келью в загородном Пор-Рояле и, получив согласие, переехал туда.
следних лет жизни Паскаля». Приводим этот документ, не соблюдая расположения текста в оригинале, где почти все фразы даны с абзаца. Курсивом отмечены строки, добавленные Паска- лехМ при переписывании на пергамент. В кавычки заключены цитаты из Библии.
<<Год милости божией 1654. Понедельник 23 ноября, в день св. Климента и папы и других мучеников. Приблизительно часов с десяти с половиною вечера до половины первого ночи.
ОГОНЬ
Бог Авраама, бог Исаака, бог Иакова, но не бог философов и ученых. Уверенность. Чувство. Радость. Мир. Бог Иисуса Христа. Богу моему и богу вашему. «Твой бог будет моим богом». Забвение мира и всего, кроме бога. Его можно обрести только путями, указанными в Евангелии. Величие души человеческой. Праведный отец, мир не познал тебя, но я познал тебя. Радость, радость, радость, слезы радости. Я отдалился от него... «Мене оставиша, источника воды жива». Боже мой, оставишь ли меня?.. Да не буду разлучен с ним вовеки. «Сия же есть жизнь вечная, да знают тебя, единого истинного бога, и посланного тобою Иисуса Христа». Иисус Христос... Иисус Христос... Я не разлучен с ним. Я бежал от него, отрекся, распинал его. Да не разлучусь с ним вовеки... Хранить его можно только путями, указанными в Евангелии. Отречение от мира полное и сладостное. Полная покорность Иисусу Христу и моему духовнику. Вечная радость за один день подвига па земле. Да не забуду словес твоих. Аминь».
«Мемориал» по своему началу — традиционное заклинание. Однако Паскаль сразу же отступает от традиционной формы, наполняя ее содержанием «личным и острым». Резкий, истерический тон этого документа, непризнание бога богом «философов и ученых», высокомерное утверждение, что только он, Паскаль, «познал» бога,— все это дало основания для различных обвинений Паскаля, вплоть до обвинения в атеизме, признания его сумасшедшим ; об этом речь будет нище.


V
В стане янсенистов
(Пор-Рояль)
Истина так нежна, что, чуть только отступил от нее, впадаешь в заблуждение;, но и заблуждение это так тонко, что стоит только немного отклониться от него, и оказываешься в истине.
Паскаль1
1
Монастырь Пор-Рояль был основан в 1204 г. в необжитой долине Шеврез, по-соседству с Версалем и в нескольких лье от столицы. Пор-Рояль — значит «пристанище короля». Хроника сообщает, что во время оно заблудившийся на охоте Филипп-Август был найден здесь его свитою. Долгое время Пор-Рояль был женским монастырем ордена бенедиктинцев. К началу XVII в. монастырь совсем захирел, в нем обитало только двенадцать монахинь; устав соблюдался плохо.
История Пор-Рояля тесно связана с семейством парижского адвоката и публициста Антуана Арно — представителя древней овернской фамилии, которого в молодости хорошо знал Этьен Паскаль. Горячий приверженец Генриха IV, Арно получил известность своими острыми политическими брошюрами, направленными против иезуитов и Сорбонны — их идеологического гнезда, чем навлек на себя ненависть ордена и подвергался преследованиям до самой смерти (1619). Ненависть к иезуитам, к иезуитизму была у всего семейства Арно, что называется, в крови и более столетия направляла их действия. Семейство было огромное: у адвоката было 22 ребенка и, кроме того,  11 Б. Паскаль. Письма к провинциалу. СПб., 1898, стр. 31. В последующих ссылках — «Письма к провинциалу», с указанном страниц.
ИЗ


множество сестер, братьев, кузенов и кузпн, племянников, а потом и внуков. «Эта семья,— читаем мы у Сен-Симона,— благодаря стольким прекрасным трудам приобрела высокую известность в науке, в религии и во многих других областях» 1. Иную характеристику дает Бальзак, называя семейство Арно то «упрямым, тщеславным, надменным, скучным, одураченным и продувным», то «великой и славной фамилией смутьянов»1  2. Надо полагать, каждое из этих определений отражает какую-то реальную грань.
В 1608 г. аббатисой Пор-Рояля стала 16-летняя Мария- Жаклина Арно (в монашестве — Анжелика), девушка энергичная и решительная. Она сразу же взялась наводить порядок, требовала строгого выполнения устава. А по уставу монахиням не разрешалось снимать покрывала и перчатки; они должны были хранить молчание, умерщвлять плоть посредством постов и ночных бдений. Обитель была обнесена стенами. Таким мы и видим Пор-Рояль на гравюре того времени — напоминающим укрепленный замок, среди пологих холмов, покрытых виноградниками, с традиционным петухом на шпиле. Даже близкие родственники монахинь не могли с тех пор беспрепятственно переступать порог монастыря.
Число монахинь увеличивалось, в Пор-Рояле стало тесно. Кроме того, долина Шеврез была нездоровая, сырая, «полная стоячих вод и изобиловавшая змеями»; монахини страдали от малярии. В 1625 г. мать настоятельницы, Екатерина Марион, купила в Париже громадное здание и принесла его в дар обители. Так образовался в предместье Сен-Жак, возле Латинского квартала, Пор-Рояль парижский. Монастырю покровительствовали такие высокопоставленные лица, как герцоги Люинь и Лианкур, семейство герцога Лонгвиля, маркиза де Сабле и маркиза д’Омон, мадам де Севинье и др. В 1627 г. монастырь перешел в ведение парижского архиепископа.
К 1623 г. относится начало знакомства Анжелики Арно с богословом Жаном Дювержье де Горанном, вошедшим в историю под именем Сен-Сирана (так называлось аббатство, которое он получил за три года до этого). Сен-Си-
1 Л. С е л - С и м о и. Мемуары, т. 1. М.— Л., 1935, стр. 168.
2 О. Бальзак. Собрание сочинений в 15 томах, т. 15. М., 1955, стр. 318, 330.
114


Загородное аббатство Пор-Рояль
ран — друг и последователь Янсения — вскоре сделался главой янсенизма во Франции и полным хозяином пор-ро- яльской общины. Близ загородного Пор-Рояля он построил дом, где жили его ученики, и руководил их воспитанием.
При Сен-Сиране был введен еще более суровый редшм; в загородном Пор-Рояле обосновались янсенисты, или, как их называли, «отшельники» (solitaire). Образовался как бы мужской филиал монастыря — своего рода метрополия янсенизма, прибежище, где одни находили уединение для работы, а другие пережидали события. К середине 30-х годов здесь сложился прочный кружок, возглавляемый братьями Арно и братьями де Саси, их племянниками.
В 1643 г. Сен-Сиран умер, еще ранее доверив общину своему ученику аббату Антуану Сенглену. В 1648 г., когда часть монахинь вынуждена была вернуться в загородный Пор-Рояль, «отшельники» обосновались поблизости; сложился новый филиал монастыря — Пор-Рояль-де- Шамп. А в 1653 г. маркиза де Сабле, духовником которой был Сенглен, построила для Пор-Рояля здание в Париже, напротив особняка государственного секретаря Ге- мене, и вскоре сама поселилась там, заняв первый этаж. Здесь продолжал собираться ее известный всей столице


литературный салон. Паскаль был дружен с маркизой; он посещал и ее салон.
В своей деятельности Сен-Сиран, как и Янсений, исходил из того, что католическая церковь опасно больна, а причина болезни — в иезуитах, в их морали и в их образе действий. Пор-Рояль, по его замыслу, должен был сделаться оплотом против иезуитизма, активной реакцией на него и как бы центром новой церкви.
Пор-Рояль стал очагом, откуда янсенизм распространялся ца общество, но силы были неравными: янсенистов была горсточке, иезуиты же заполонили и королевский двор, и всю страну.
"Монашеские ордена Энгельс назвал «жандармерией из монахов». Иезуитам среди них по праву принадлежит первое место. Любившие велеречие и высокопарность, иезуиты именовали себя «воинами Иисуса» («иезуит» — от латинской формы имени Иисус — Jesus). Их орден был создан Лойолой в 1534 г. со специальной целью — вести борьбу со всеми «врагами церкви», особенно с протестантами, а также «для распространения католицизма среди еретиков и язычников». Орден быстро укрепился, превратившись в основное орудие так называемой католической реакции, которая к XVII в. охватила большинство европейских стран. В Италии, Испании и Франции протестантизм был почти уничтожен.
«Иезуиты во Франции, как и повсюду, вели фанатичную, реакционнейшую политику. Ненависть к протестантизму в любой его форме, алчность и честолюбие, сумасбродные мечты о всемирном католическом государстве под властью папы и иезуитского генерала — вот что ими руководило. Они были совершенно равнодушны к национальным интересам Франции, подрывали хозяйственное благосостояние страны, разжигали истребительные религиозные войны, сплачивали и ожесточали силы католической реакции, доходили и до прямой государственной измены, когда стремились подчинить Францию испанским и австрийским Габсбургам» 1.
Иезуиты распустили свои щупальца по всему миру, им только никак не удавалось зацепиться в России. Одна из таких попыток имела место в 1629 г., когда Людовик XIII
1 Д, Е. Михневич. Очерки из истории католической реакции (Иезуиты). М., 1953, стр. 120.
116


Просил разрешить его поддаййым* купцам иметь на Руси свое духовенство, на что было отвечено: «Ксен* жанам, иезувитам и службе римской не быть, о том отказать накрепко»,
И лишь в 1690 г. специальным царским указом разрешено было жить в Москве двум ксендзам. Однако в указе имелась существенная оговорка, чтобы «под именем тех ксендзов в их ксендзовском платьи не жили б на Мо~ скве Иезуиты» 1.
Зато во Франции иезуиты чувствовали себя хозяевами настолько, что даже не обращали внимания на папские буллы. Все их боялись, боялись и ненавидели. Эта ненависть родилась вместе с орденом иезуитов и прошла через века. Казалось бы, за что их ненавидеть — ласковых, вкрадчиво обволакивающих, велеречивых? Что касается людей типа Арно, то у них чувство ненависти безусловно являлось прежде всего классовым: ненависть буржуазии, еще не взявшей силу, к своему всесильному сопернику.
«Орден иезуитов будет всегда загадкою для Запада»,— писал Ф. И. Тютчев в статье «Папство и римский вопрос с русской точки зрения» (1849). Не только враги христианской веры питают к ордену иезуитов «ожесточенную и непреодолимую ненависть,— говорит Тютчев.— Нельзя также скрыть от себя, что многие католики — и притом наиболее искренние, наиболее преданные своей церкви, от Паскаля и до наших дней,— не переставали, из поколения в поколение, чувствовать открытое, непреодолимое отвращение к этому учреждению». Далее Тютчев касается вопроса глубокого и тонкого: «Такое расположение духа значительной части католического мира создает, быть может, одно из самых потрясающих и трагических положений, в какие только может быть поставлена человеческая душа. В самом деле, невозможно вообразить себе более глубокой трагедии, чем та борьба, которая должна происходить в сердце человека, когда, поставленный между чувством религиозного благоговения... с одной стороны, и отвратительной очевидностью, с другой, он усиливается замять, заглушить свидетельство собственной совести, лишь бы не признаться самому се¬
1 Там нее, стр. 208.
117


бе, что между предметом его поклонения и предметом отвращения существует тесная и бесспорная связь» \
Излюбленным способом воздействия иезуитов на общество было воспитание. Н. Г. Чернышевский писал: «К числу их обязанностей принадлежит быть преподавателями, иметь школы, писать книги. И вот приходится им излагать свои правила изустно и печатно. Это их невыгода сравнительно с другими лакеями, которым нет необходимости раскрывать тайны своих сердец перед аудиториями и читающею публикою. Оттого и лежит на иезуитах явное для всех пятно гадости» 1 2.
Опытные «ловцы душ», иезуиты вились вокруг королей, престолонаследников, членов королевских фамилий, пробирались в исповедальни знати. «Дети принадлежали им через воспитание,— отмечал Луи Блан,— путем исповеди... они очаровывали беспокойные и нежные сердца женщин. Власть их почти незаметно проникала в семьи и вскоре становилась там верховною. Они совершали браки, руководили составлением завещаний, подготовляли тяжбы и даже достигали руководительства домашними развлечениями» 3. В свои приходы они старались переманить как можно больше верующих и отняли многих последователей у Кальвина, у Лютера. Каким образом — на это несколько ниже ответит сам Паскаль.
Орден располагал громадными средствами; в разных странах была создана сеть иезуитских школ, или коллегий, которая все росла. Во времена Паскаля только во Франции иезуитских коллегий было около восьмидесяти, а к концу века число их перевалило за сотню. Школы эти существуют и по сей день. В 1936 г. И. Бабель, касаясь школьного обучения во Франции, писал: «Лучше поставлено обучение в школах, принадлежащих ордену иезуитов... Яд религиозного воспитания вводится в сознание ребенка так тонко и незаметно, методами столь гибкими и совершенными, что опасность эту нельзя недооценить. У иезуитов — лучшие преподаватели, богатое оборудова¬
1 Ф. И. Т ю т ч е в. Полное собрание сочинений. СПб., 1913, стр. 316, 317.
2 Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений в 16 томах, т. XIV. М., 1949, стр. 683.
3 Л. Блан. История Французской революции, т. I. СПб., 1907, стр. 158—159.
118


ние, горячие завтраки, умелое внешкольное воспитание, внешнее благообразие и мягкость. Многие трудовые люди попадаются на эту удочку и обрабатываются в духе, выгодном иезуитам» 1.
Через четверть века после Бабеля примерно то же самое отметил и Виктор Некрасов: «Сотни учебных коллегий во всех странах развращали молодые головы и сердца юношей, развивая в них честолюбие и тщеславие, убивая товарищескую солидарность взаимными доносами и слежкой, превращая их в жестокое, немое орудие. И все это сохранилось до сих пор. Около двадцати восьми тысяч иезуитов рассеяно сейчас по всем концам света» 2.
«lB тишине убежищ никакие заботы не отвлекали иезуитов от их занятий,— писал Гельвеций.— Их образ жизни особенно благоприятствовал приобретению талантов. Почему же они дали так мало знаменитых людей Европы? Потому что иезуиты, окруженные фанатиками и суеверными людьми, не осмеливаются думать иначе, чем думают их старшие; далее, потому что они вынуждены тратить несколько лет на изучение казуистов и теологии, а такие занятия отталкивают здоровый ум и должны искалечить его. Как сохранить здравый смысл, сидя на их школьной скамье? Привычка к схоластике дает ему ложное направление» 3.
В XVII в. начали открывать свои школы и янсенисты. Их называли «маленькими школами» (petites écoles), так как детей в них обучалось немного. Но там велась боль- шДя воспитательная работа и все окровенно противопоставлялось иезуитским коллегиям. Янсенисты считали, что дети «поражены первородным грехом» уже самим фактором своего рождения. Поэтому насаждалась строгая нравственность, залог которой видели в развитии разума. Порицая любовь к науке, янсенисты тем не менее давали детям основательное образование. Их учили рассуждать, развивали мышление, приучали к самостоятельности.
В янсенистских школах претворялись в жизнь педагогические принципы Яна Амоса Коменского. Программа
1 И. Бабель. Избранное. М., 1966, стр. 419.
2 В. Некрасов. Первое знакомство (Из зарубежных впечатлений). М., 1960, стр. 121.
3 К. А. Гельвеций. О человеке, его умственных способностях н его воспитании. М., 1938, стр. 40.


обучения была очень широкой, преподавание строилось на принципах наглядности. На одного учителя приходилось 5—6 детей, это облегчало обучение и воспитание. Монастырь имел книжные магазины и типографию, где, помимо разного рода книг, печатались лучшие по тому времени учебники, написанные в Пор-Рояле же. Все это делало «маленькие школы» очень популярными. Даже высшая аристократия нередко отдавала в них детей. С января 1654 г. там воспитывались племянницы Паскаля, Жаклина и Маргарита Перье, под непосредственным наблюдением Жаклины-тетки. Ректором янсенистских школ был Валлон де Бопюи, вскоре сблизившийся с Паскалем и Перье.
Первая янсенистская школа была открыта в 1643 г. Только что ушли со сцены Ришелье и Людовик XIII, и янсенисты сразу воспользовались благоприятной ситуацией. Тем же годом датируется и начало открытой борьбы между иезуитами и янсенистами. Иезуиты с проповеднических кафедр заявляли, что «Янсений — это переваренный Кальвин». В свое время центром кальвинизма была Женева, поэтому иезуиты называли янсенистов «лягушками, родившимися в тине женевского болота». Официальная церковь объявила янсенистов еретиками и жестоко их преследовала. В этой борьбе играли роль не одни «теоретические» разногласия; иезуиты боялись и чисто материальной конкуренции: ведь из их рук уплывали школы и исповедальни.
Двор находился в некоторой растерянности. Совсем недавно была подавлена Фронда. Распря иезуитов с янсенистами заставляла вспоминать о движении гугенотов, которое после Варфоломеевской ночи ввергло страну в кровавые религиозные войны, а Франция была ими сыта по горло. Мазарини к теологическим вопросам относился безучастно, юный Людовик XIV еще никакой роли в государственных делах не играл. Все это мешало иезуитам добиться победы над янсенистами.
Вражда с иезуитами всегда была сопряжена с риском: мстительные «воины Иисуса» охотно прибегали к услугам инквизиции. Сен-Сиран, например, возглавлял Пор- Рояль в течение семи лет, из которых четыре провел в заточении — в Венсенской крепости. Впрочем, заточение было не самым страшным из того, что могли среддтц иезуиты...
120


2
Йор-Рояль ймел своих писателей и теоретиков, создавших большую литературу. После королевского двора Пор-Рояль был самым крупным литературным центром Франции. Один из историков монастыря, Газье, писал потом, что «тот, кто не знает литературы Пор-Рояля, не знает литературы XVII века». Но и о самом Пор-Рояле создана огромная литература. Первым его историографом был драматург Жан Расин — воспитанник монастыря во времена Паскаля. О Пор-Рояле писали Вольтер, Дидро, Бальзак. Известный критик, поэт и эссеист XIX в. Сент- Бев выпустил его шеститомную историю. Всего о Пор- Рояле написано около десяти тысяч книг — целая библиотека!
Главой Пор-Рояля при Паскале был Исаак Леметр де Саси — богослов и переводчик Ветхого завета, человек осторожный и замкнутый, державшийся ото всех несколько в стороне. Поэтому фактическим вождем янсенистов был младший брат Анжелики — Антуан Арно, или «великий Арно», как именуют его историки,— настоящий трибун и полемист, умный, необыкновенно смелый, непримиримый. Увлекшись борьбой с иезуитами, он отказался от карьеры адвоката, сулившей большие выгоды. С 1643 г. Арно — доктор Сорбонны, признанный теолог и философ, поклонник и последователь Декарта. Молодой Лейбниц впоследствии искал его одобрения, а Буало считал его «наиболее ученым из всех смертных, которые когда-либо писали».
Ближайшим помощником Арно, его другом, его тенью был Пьер Николь — «самый мягкий человек на свете», по определению Анатоля Франса. Врожденная «мягкость» и деликатность не помешали ему, однако, почти два десятилетия быть в самой гуще борьбы, бок о бок с Арно. Они то атаковали, то защищались; часто вынуждены были скрываться от полиции, писать под псевдонимами. Однажды, когда Николь выказал слабость — заговорил о передышке, Арно ответил негодующим восклицанием: «Нам — отдыхать?! Для этого у нас будет вечность!» И Николь покорился. И так же покорно последовал за своим главенствующим другом в 1679 г. в изгнание. Однако на чужбине затосковал и через год вернулся во Францию. Арно же был непреклонен до конца. Он умер в изгнании; сердце его похоронили в Пор-Рояль-де-Шамп.
121


Это были люди сильные и суровые. К литературной деятельности они тоже подходили с особой меркой. Николь писал: «Сочинитель романов и театральный поэт — это публичный отравитель, отравитель не тела, а верующих душ, и должно смотреть на него как на лицо виновное в бесчисленных духовных убийствах, кои он уже совершил или может совершить своими вредоносными писаниями» Г Янсенисты не потерпели бы у себя драматургов и романистов! Все они высоко ценили Декарта, рационализм был им близок своей внутренней сущностью, и они во многом следовали ему сами. Арно написал двести томов полемических и религиозных сочинений. Он не отделывал их, не заботился ни о форме, ни о литературной стороне, слог его был сухой и небрежный. От Николя остались многотомные «Опыты о морали» — своеобразный памятник полемического стиля эпохи. У Арно не было дара художника, а Николь не был глубоким моралистом, хотя о нем и говорили, что это «Паскаль без стиля».
Необходимо упомянуть и старшего брата «великого Арно» — Роберта Арно д’Аядильи. Писатель-моралист, переводчик Иосифа Флавия, он долго считался выдающимся французским стилистом.
Такими были люди, к которым примкнул Паскаль. Мятежный либертин Сент-Эвремон одинаково сильно ненавидел как иезуитов, так и янсенистов. Его чувства разделяли многие — и тогда, и позже. Вольтер, например, спустя сто лет писал Гельвецию: «Нельзя ли примирить все противоречия, внеся скромное и благоразумное предложение — удавить последнего иезуита кишкой последнего янсениста?» 1 2. Осуждая Паскаля-ученого, удалившегося в монастырь, мы вместе с тем испытываем удовлетворение, что этим монастырем был Пор-Рояль — стан борцов с иезуитизмом, папством и феодальным абсолютизмом.
«Доктрины Пор-Рояля, под маской преувеличенного благочестия,— подчеркивал Бальзак,— под покровом аскетизма и набожности, упорно противодействовали принципам церкви и монархии. Господа из Пор-Рояля, несмот¬
1 Цит. по ки.: А. Франс. Собрание сочинений в 8 томах, т. 8. М., 1960, стр. 418.
2 Вольтер. Боги и люди (Статьи, памфлеты, письма), т. II. М., 1961, стр. 261.
122


ря на свое религиозное облачение, были предшественниками экономистов, энциклопедистов времен Людовика XV... всёх, кто... скрывал дух революции под словами терпимость и непротивление... Пор-Рояль — это был бунт, начатый в сфере религиозных идей... все епископы, все духовные лица, все священники, отрицавшие католическую церковь, нарушавшие присягу, осквернявшие епископский престол,— все они были янсенистами»
3
В Паскале янсенисты видели выдающегося человека; не удивительно, что они стремились привлечь его на свою сторону. И то, что это им удалось, расценивалось как огромная победа, вызвало прилив воодушевления.
Вступая в монастырь, Паскаль не связал себя никакими узами, никакими обетами. Он никогда не считал себя членом янсенистской общины и не стал «отшельником» в полном смысле слова, ибо слишком дорожил своей свободой и самостоятельностью. Когда ему требовалось, он уезжал из Пор-Рояля, когда хотел — возвращался.
Духовником Паскаля Сенглен назначил де Саси, поставив перед ним совершенно конкретную цель: внушить Паскалю отвращение к наукам. Забегая вперед, скажем, что де Саси в этом не преуспел, ибо духовную свободу Паскаль ставил превыше свободы физической.
Пор-Рояль был расположен в тихом и живописном месте. Эта красота не всем была одинакова по сердцу. Так, мадам де Севинье, прославленный автор «Писем», утверждала, что нет ничего отвратительнее долины Шеврез, что пребывание там способно превратить человека в мистика. Но это сказано уже после того, как разыгралась драма Паскаля и под ее непосредственным впечатлением. К тому же в «век разума» ученые и философы не были большими поклонниками красот природы. Природа тогда еще не говорила интеллекту того что потом, что теперь. Только двести лет спустя Амиель произнес свою знаменитую формулу: «Пейзаж — это состояние души». Мадам де Севинье была, пожалуй, первым автором, обратившим на природу серьез-
1 О. Бальзак. Собрание сочинений в 15 томах, т. 15, стр. 317.
123


ное внимание, сделавшим ее элементом художественного воздействия. До нее считалось, что мысли приходят из глубин души, независимо от внешних раздражителей. От природы требовали одного — чтобы она не мешала думать, «покоила мысли».
Впрочем, поначалу Паскаль старался заглушать в себе мысли. Ревностно выполняя строгие монастырские правила, он постился, ограничивал себя в сне, вставал в пять часов, чтобы присутствовать на раннем богослужении. Глиняная чашка и деревянная ложка были его столовой утварью. Дома он велел вынести из комнаты почти всю мебель и ковры, снять со стен обои, «как предметы роскоши, предназначенные единственно для того, чтобы доставлять удовольствие зрению». «Вы даже щетки причисляете к ненужным вещам?» —недоумевала в письме Жаклина. Паскаль, по ее словам, чувствовал в ту пору «огромное презрение к свету и почти непреодолимое отвращение ко всем принадлежащим ему вещам». Он пришел к мысли, что счастье человека — в самоотречении. И чем больше последнее, тем полнее счастье.
Помимо научных занятий и преподавания, «отшельники» занимались физическим трудом, возделывали землю, ухаживали за виноградниками и фруктовыми деревьями. Паскаль, будучи больным, в такого рода делах участия не принимал, однако монастырский режим, вопреки предсказаниям врачей, оказал на него благотворное действие: здоровье Паскаля улучшилось, у него вновь пробуждался интерес к жизни, он стал чаще покидать свою келью.
Арно, Николь и писатель Клод Лансело много внимания уделяли преподаванию, составили и издали ряд учебников. Лансело написал серию книг по методике преподавания языков. Паскаль тоже заинтересовался преподаванием в «маленьких школах» и даже предложил свой метод обучения чтению, который был потом изложен в «Общей систематической грамматике» Пор-Рояля *.
Главная трудность при обучении чтению состоит в том, говорит Паскаль, что сначала заучивают алфавит. Но буквы не так уж тяжело запомнить, гораздо сложнее научиться связывать их в слова, потому что отдельно они произ^
1 «D’une nouvelle manière pour apprendre a lire facilement en toutes sortes de langues». В kh.: Pascal. Oeuvres complètes* 1954* p, 1454—1455.
m


носятся иначе, нежели в соединении с другими буквами. Начав не с запоминания букв, а с правил их связывания в слова, можно обучение существенно облегчить. Практика янсенистских школ доказала правоту Паскаля. Его метод, примененный в наши дни, тоже дал хорошие результаты.
Несколько позже Паскаль написал два фрагмента — «О геометрическом уме» и «Искусство убеждать». Второй, являющийся, по-видимому, переработкой первого, должен был служить предисловием к «Элементарной геометрии» для «маленьких школ». Отредактированные Арно, эти наброски были опубликованы в 1667 г.
Вместе с новыми своими друзьями Паскаль изучает Библию и писания «отцов церкви», присутствует на собраниях в замке Вомюрье у герцога де Люиня, где обсуждался перевод Нового завета, возможно сделанный де Саси. В это же время он работает над небольшим теологическим сочинением «Краткое описание жизни Иисуса Христа», навеянным чтением «Христианских и духовных писем» Сен-Си- рана.
Не оставляет Паскаль и попыток склонить к янсенизму некоторых из своих друзей — клермонца Жана Дома и герцога де Роанне. Янсенистом Дома не стал, однако ни один из его тринадцати детей не обучался у иезуитов. Иное дело де Роанне. Влияние на него Паскаля было так велико, что он вошел в Пор-Рояль почти вслед за своим другом.
Герцог де Роанне был одним из самых видных вельмож того времени. Его придворная карьера складывалась легко и благополучно. 7 июля 1654 г., в день коронации Людовика XIV, молодому герцогу была оказана высокая честь — нести шпагу короля. Несколько лет он лелеял мечту получить руку некоей мадемуазель де Мем — знатной и богатой красавицы, считавшейся лучшей партией в королевстве. Однако, когда граф д’Аркур, двоюродный дед герцога, принес известие о согласии родителей девицы, герцог отказался просить ее руки. Произошло бурное объяснение, дед и внук рассорились. Вскоре де Роанне объявил, что намерен сложить с себя полномочия губернатора Пуату и звание герцога, чтобы, освободившись от служебных и светских уз, уйти в монастырь. Это повергло в ужас не только родных, но и челядь герцога. Консьержка почувствовала такой острый прилив ненависти к Паскалю, что отправилась к нему, вооружившись кинжалом, но, к счастью, на застала его до*
т


ма. Де Роанне держался твердо; его не удалось ни уговорить, ни запугать. Решительно порвав со своим прошлым и дав обет безбрачия, он удалился в Пор-Рояль.
Любопытно, однако, что, занимаясь спасением души, ни Паскаль, ни де Роанне не отрекались от «мирских дел». Так, в конце весны 1654 г. Паскаль принимал участие в операциях на хлебной бирже; в апреле 1655 г. де Роанне предложил ему вступить акционером в общество по осушению болот в Пуату, и Паскаль как будто не отказался.
4
К этому времени болезнь Маргариты Перье, племянницы Паскаля, существенно осложнилась: фистула слезной железы левого глаза, все увеличиваясь, превратилась в гнойную.
Самые искусные врачи и хирурги Клермона, а затем Парижа, оказавшись бессильными чем-либо помочь, пришли к заключению, что болезнь можно излечить «только огнем», т. е. прижиганием. На вопрос Паскаля, какова вероятность излечения, они отвечали, что никакой гарантии дать не могут, надо просто рискнуть испробовать это сильное средство.
В это время объявился какой-то лекарь, бравшийся излечить девочку в течение полугода посредством «некоторых вод» и совершенно безболезненно.
Так как «огневую операцию», по словам врачей, можно было делать только весной, поэтому решили пока что испробовать водолечение.
Паскаль, внимательно следивший за лечением племянницы, находил, что воды не дают улучшения, о чем сообщил зятю. Перье отвечал, что лечение огнем — операция болезненная и варварская, да и ничего хорошего не сулит, поэтому он никак не может на нее решиться — пусть продолжают водолечение.
За шесть месяцев, оговоренных лекарем, состояние больной только ухудшилось. Опухоль росла и гноилась все больше. От несчастной девочки исходил такой тяжелый запах, что ее пришлось отделить от других воспитанниц Пор-Рояля.
В августе лекарь с его водами получил отставку. К этому времени у Маргариты в углу глаза образовалась oiîy-
126


холь величиной с орешек, с твердым ядром и большим гнойным мешком вокруг. Один из обследовавших ее врачей обнаружил, что гной попадает не только в нос, но и в полость рта; больная глотает его и постепенно отравляет себя.
Врачи утверждали теперь, что эта фистула — злокачественная, что у больной может провалиться нос, она может лишиться глаза, а то и умереть. Под напором таких аргументов Перье наконец согласился на операцию. Он писал, что весной приедет в Париж, чтобы присутствовать при операции, а до этого просил ничего не предпринимать.
Зимой Маргарите стало еще хуже: ее непрерывно лихорадило, она почти не спала, сделалась апатичной, вялой и так ослабела, что ей разрешили не соблюдать постов. Бедный ребенок погибал...
Так прошел первый пор-рояльский год Паскаля.
В январе 1656 г. Паскаль неожиданно для себя был втянут в борьбу с иезуитами.


VI
Бунт Паскаля
Я один против тридцати тысяч? — Нет. Пусть на вашей стороне будет двор, обман, на моей стороне истина: она — вся моя сила; если я ее потеряю, я погиб. Не будет недостатка ни в обвинениях, ни в преследованиях. Но истина у меня, и посмотрим, кто победит.
Паскаль1
1
Борьба янсенистов с иезуитами приближалась к своем кульминации.
За несколько лет до этого, когда началась атака иезуитов на Янсения, Никола Корне, синдик Сорбонны, формулировал его учение в пяти положениях, извлеченных из книги Янсения «Августин». «Эти положения касались отношения человека к божественной благодати и учения о предопределении. Взятые сами по себе, отдельно от целого сочинения и притом понятые в буквальном смысле, они заключали в себе утверждение, что Иисус Христос умер не за всех людей, и являлись полным отрицанием свободы воли. Впрочем... положения были выбраны из сочинения очень удачно: Боссюэ впоследствии заявлял, что в них душа всей книги» 1 2.
Собрание французских епископов, обсудив эти положения, отправило в Ватикан делегацию, которая должна была добиваться, чтобы папа их осудил. В 1653 г., после долгих колебаний и дебатов, Иннокентий X подписал буллу, осуждающую пять основных положений учения Янсения как еретические. Интригами иезуиты добились того, что
1 «Письма к провинциалу», стр. 31.
2 Э. Бутру. Паскаль, стр. ИЗ.
128


это осуждение поддержали французские епископы. В выпущенном иезуитами в честь папской буллы календаре- альманахе Янсений, изображенный с крыльями дьявола, улетал от папских громов в объятия Кальвина. А в Кол- леж-де-Клермон поставили комедию, в которой Янсения уносили черти.
В 1655 г. иезуиты сочинили специальный формуляр осуждения, под которым должны были подписаться все духовные лица.
Мазарини ненавидел Пор-Рояль, так как с ним был связан его злейший враг кардинал Рец, но пока что он остерегался вмешиваться. Парламент же противодействовал тому, чтобы формуляру был дан ход,
В булле Иннокентия X было сказано, что пять положений извлечены из книги Янсения. Но оказалось, что Корне изложил их «своими словами», чем и воспользовались янсенисты для самозащиты. Они выступили с заявлением, что, поскольку у Янсения нет таких положений и в том смысле, в каком осудил их папа, следовательно, учение Янсения не осуждено. В ответ на это папа в своем бреве 1654 г. осудил все сочинения в защиту Янсения. Янсенисты не сдавались и требовали пересмотра дела. Их упорство раздражало иезуитов, двор и папу (уже нового — Александра VII). Началось преследование лиц, подозреваемых в янсенизме.
Вскоре произошло событие, взволновавшее весь Париж.
В Пор-Рояле воспитывалась внучка герцога де Лиан- кура, пэра Франции, с чем иезуиты никак не могли примириться. А тут еще стало известно, что герцог укрыл у себя в доме преследуемого янсениста — аббата де Бурзеи- са, друга Пор-Рояля и члена Французской академии. Исповедующий герцога иезуит Пикоте потребовал, чтобы тог забрал внучку из монастыря, выдал еретика и публично покаялся,—в прбтдвном случае он не получит причастия. Возмущенный герцог покинул храм и больше никогда туда не вернулся.
На это событие Арно откликнулся памфлетом (правда, это слово появится пббже) — «Письмо к знатной особе», где порицал иезуита, посмевшего отказать в отпущении грехов почтенному вельможе. Иезуиты, которые не простили Арно его давнего памфлета «Моральная теология- иезуитов», дружно на него ополчились, особенно отец
5 Паскаль
129


Анна — духовник королевы-регентши и Людовика XIV. Появились многочисленные ответные памфлеты иезуитов. Арно опубликовал новый памфлет — «Письмо к пэру Франции». Тогда спор был перенесен в вотчину иезуитов — на богословский факультет Сорбонны. С 1 декабря 1655 г. по 31 января следующего года прошло несколько бурных диспутов. На всех заседаниях присутствовал канцлер Сегье, имевший высочайшее предписание обставить дело так, «чтобы все происходило без шума и с полным порядком». Иезуиты придумали поставить песочные часы и ограничили время выступления тридцатью минутами. Ораторы не стеснялись в выражениях, поэтому председательствующий синдик то и дело вынужден был произносить традиционную формулу: «Domine mi, impono tibi silentium!» (Сударь, повелеваю тебе молчать!)
Враги Арно полны были решимости расправиться с непокорным коллегой. Арно даже не позволили выступить, чтобы изложить свои доводы. Получив соответствующие указания из Рима и заручившись поддержкой двора, иезуиты действовали нагло и круто. В нарушение устава, они прибавили к составу факультета сорок доминиканцев, являвшихся молинистами*, обеспечив таким образом себе численный перевес. 14 января Арно был осужден 124 голосами против 71 при 15 воздержавшихся.
Диспуты велись в узком кругу теологов, на латыни и строились не на существе вопроса, а на пустых уловках и словопрении. «Отшельники» Пор-Рояля посоветовали Арно вынести дело на суд общественного мнения. Арно согласился и написал нечто вроде защитительной речи, которая, однако, никем не была одобрена. Арно и сам понимал, что писать надо не так. Тогда, «обратившись к одному из «отшельников» — человеку с обширным лбом и глубокомысленным взором», Арно сказал: «Вы — молоды и должны попытаться сделать что-нибудь...» Этим человеком был Паскаль; он не отказался, но заметил, что считает себя способным только набросать проект ответа, и через три дня прочел то, что у него получилось.
А получилась эпистола — произведение в форме письма — прием, широко тогда распространенный. Паскаль не дочитал до конца, как Арно воскликнул, что это как раз  11 От имени испанского иезуита Луиса Молины — одного из столпов иезуитизма.
130


Сорбонна С гравюры XVII в.
то, что нужно, что это превосходно и надо письмо немедленно печатать.
Отпечатанное в строжайшей тайне, оно вышло в свет 23 января 1656 г. без имени автора. При наборе ему дали заглавие, не принадлежащее Паскалю,— «Письмо к провинциалу одного из его друзей по поводу прений, происходящих теперь в Сорбонне».
«Отшельник» Антуан де Сен-Жиль Бодри д’Ассон, дворянин из Пуату, оставил «Дневник де Сен-Жиля», охватывающий события с апреля 1655 г. по апрель 1656 г. 21 января 1656 г. он записал: «Сегодня начало печататься письмо на восьми страницах ин-кварто, адресованное провинциалу. Некоторые приписывают эту вещь, которой очень интересуются, г-ну Арно, однако большинство считает, что наиболее вероятно, автором г-на Паскаля, который является его другом и находится при нем все последние дни» 1.  11 Pascal. Oeuvres complètes, 1963, р. 651.


«Письмо» было как гром с ясного неба. Париж, а затем и провинция были от него в восторге, зато иезуиты и их покровители, а также двор негодовали. Доктора богословия, упомянутые в письме, исходили злобой. Впрочем, даже Сенглен был смущен письмом, находя, что оно не вполне соответствует направлению Сен-Сирана.
На следующий день после выхода письма шестьдесят докторов в знак протеста против того, что единомышленникам Арно не дали слова, торжественно покинули Сорбонну. 26 января Арно нотариальным актом протестовал против приемов факультета и заявил, что не признает заседаний законными, потому что его лишили возможности защищаться.
Иезуиты перешли к еще более активным действиям. Были закрыты мужская и женская школы янсенистов, начались преследования «отшельников». Еще шаг — и мог быть закрыт сам Пор-Рояль.
29 января, когда Паскаль кончал 2-е письмо, стало известно, что Арно исключен из состава факультета Сорбонны. Это было равносильно отлучению от церкви, лишало всех прав и привилегий, т. е. ставило по существу вне закона. Свое осуждение Арно встретил мужественно, однако, чтоб не попасть в тюрьму, должен был скрываться.
Паскаль тотчас же отозвался и на это событие. Он писал: Арно подвергнут позору и отлучен. А доводы? Их нет. Впрочем, ядовито замечает Паскаль, о доводах иезуиты не очень пекутся, им «гораздо легче найти монахов, чем доводы».
В ту пору, как, впрочем, и всегда, во Франции не было недостатка в сатириках, острословах и всякого рода яз- вителях. Даже философ Гассенди обличал лицемерную религиозную мораль. Но иезуиты — эти враги народа — еще не были по-настоящему выведены на чистую воду. Поднять руку на них, значило замахнуться на могущественный порядок, которому покровительствовала сама королевская власть. Первым на это отважился Пор-Рояль. Берясь за перо, на этот путь теперь вступал и Паскаль.
2 	февраля в «Дневнике де Сен-Жиля» записано: «...указанные документы сильно травмируют противников, особенно г-на канцлера, о котором мне говорили, что за последние пять-шесть дней ему семь раз отворяли кровь».
Что же это были за письма — радовавшие одних, а дру¬
132


гих повергавшие в бешенство? Суть их такова: светский человек Луи де Монтальт в письмах к своему другу-про- винциалу рассказывает о диспутах в Сорбонне. Монтальт плохо ориентируется в том, что происходит, поскольку не очень сведущ в религиозных вопросах. Он не скрывает, что познания его скудды, однако он не прочь их пополнить. Он обращается со своими вопросами то к фомисту (католику), то к янсенисту, то к молинисту (иезуиту), то к новому фомисту (доминиканцу). «У меня ведь друзья из всех партий»,— не без гордости сообщает он и всех их с интересом выслушивает.
Паскаль использует комедийный прием поучения про- стака-героя, заставляет самих «преподобных отцов» излагать свою программу и свой взгляд на происходящее. По характеру вопросов Монтальта, по тому, как он их задает и как себя держит при этом, видно, что простак Монтальт не такой уж простак. «Чтоб он меня лучше принял,— говорит он про янсениста,— я притворился, что склоняюсь на их сторону...» Монтальт быстро начинает соображать, что к чему, и наивно при этом бахвалится: «Я в малое время стал великим теологом».
1-е письмо начиналось словами: «Милостивый госу¬
дарь! Нас ввели в заблуждение. Я только вчера убедился в своей ошибке, а до тех пор я думал, что предмет прений в Сорбонне очень важен и может иметь многозначительные последствия для религии». Таким образом, Паскаль сразу берет, что называется, быка за рога. Нет, предупреждает он, то, что творится в Сорбонне,— не есть серьезное дело, а специально разыгрываемый спектакль. Епископы когда-то объявили, что пять пресловутых предложений принаддежат Янсению, а дерзкий Арно сомневается. Его единомышленники просят: покажите нам эти положения в книге Янсения, «но в этом им всегда отказывали». Монтальт вполне резонно замечает: «А если бы меня разобрало любопытство узнать, находятся ли у Янсения эти положения, то книга его не так редка и не так объемиста, чтобы я не мог прочесть ее всю целиком и выяснить себе это, и не спрашивая об этом совета Сорбонны» 1.
О том, как был обставлен процесс Арно, Монтальт рассказывает: «Выбрали второе письмо г-на Арно, которое, как
1 «Письма к провинциалу», стр. 3.
133


говорили, было наполнено величайшими заблуждениями. В члены следственной комиссии выбирают самых отъявленных врагов его. Они прилагают все свои старания, чтобы найти у него что-нибудь, достойное порицания...» Далее: «И это все, что могли поделать в продолжение столь долгого времени столько ученых, столь ожесточенных против одного, что во всех его произведениях нашли всего три строчки, достойные порицания, да и те взяты слово в слово из величайших учителей церкви греческой и римской. Найдется ли писатель, сочинения которого не дали бы более благовидцого предлога, если захотят погубить его? Какого же еще более громкого свидетельства надо искать в пользу веры этого знаменитого осужденного?» 1
Паскаль-Монтальт не упустил из вида и аферу с песочными часами: «Этим они избавились от назойливости тех ученых, которые принимались опровергать все их доводы, приводили книги, чтобы уличить их во лжи, принуждали отвечать их и приводили их к тому, что они не могли ничего возразить» 2.
Защиту Арно Паскаль строит на том, что заставляет «преподобных отцов» истолковывать такие теологические понятия, как «ближайшая способность», «довлеющая благодать» и «благодать действующая». Этими терминами иезуиты жонглировали на диспутах в Сорбонне, и Арно был обвинен в ереси. В живой и занимательной форме Паскаль обнажает вздорность схоластики Сорбонны, лживость внешней благочестивости иезуитов. Даже в сугубо теологических терминах, скрупулезно им анализируемых, он сумел усмотреть убийственный комизм, низводящий положения иезуитизма до абсурда.
Так в чем ясе вина Арно, спрашивает Паскаль. О, вовсе не в том, что его теологические принципы расходятся с принципами иезуитов — у них как раз нет существенного расхождения. («Благодать в толковании Молины была только поводом для распри, так же как и книга Янсе- ния,— отмечает Бальзак,— ни та, ни другая сторона никогда не сражались на действительной почве» 3.) Паскаль сразу это уловил и мастерски обыграл. В 1-м письме Мон- тальт только фиксирует слова янсениста, что монахи объ¬
1 «Письма к провинциалу», стр. 28, 30.
2 Там же, стр. 34.
- О, Бальзак, Собрание сочинений в 15 томах, т, 15, стр. 313,


единились «в намерении погубить Арно», а в 3-м дает уже свое заключение: «Я понял... что здесь ересь нового рода. Ересь не в мнениях г-на Арно, а в самой его личности. Это личная ересь. Еретик он не за то, что он говорил или писал, а только за то, что он г-н Арно. Вот все, что достойно порицания в нем» 1. Вывод, к которому приходит Мон- тальт в конце 3-го письма, прост и логичен: «Итак, оставим их разногласия. Это препирательства теологов, а не теологические прения. Так как мы не доктора богословия, нам нечего делать в их распрях».
После двух первых писем появился «Ответ провинциала». «Два письма ваши,— говорилось там,— были не для меня одного. Все их читают, все их понимают, все им верят. Их ценят не одни только теологи; они доставляют удовольствие и людям светским и понятны даже женщинам» 2. Ответ написал тоже Паскаль, но в нем все было правдой. Он кончался так: «Продолжайте писать ваши письма, и пусть цензура является, когда ей угодно: мы очень хорошо подготовлены встретить ее. Эти слова «ближайшая способность» и «довлеющая благодать», которыми угрожали нам, не испугают уж нас. Мы слишком хорошо узнали, на сколько ладов можно перевертывать их и как мало основательности в этих новых словах, чтобы волноваться из-за них».
2
Паскаль увлекся работой над «Письмами», но ему приходилось нелегко: ведь он никогда не изучал теологию, а она славится обилием трудных и запутанных вопросов, схоластическими хитросплетениями; зная философию, он никогда не изучал ни творений «отцов церкви», ни тем паче книг казуистов. Известно, что он дважды прочел «Краткую моральную теологию» Эскобара, одного из «китов» казуистики,— труд сам по себе немалый! (Между прочим, Эскобар является автором изречения «цель оправдывает средства», ставшего девизом иезуитского ордена.)
Французские, испанские и немецкие иезуиты всегда отличались плодовитостью. В 1940 г., к четырехсотлетию ордена, было подсчитано, что иезуиты сочинили 115 тысяч
1 «Письма к провинциалу», стр. 36.
2 Там же, стр. 26.
135


книг. Ко времени Паскаля их, надо полагать, набралось уже тысяч: 25—30. Творения иезуитов были пухлыми и темными. Окажись Паскаль один, он бы ни за что не справился с задачей, особенно если учесть, что его противники как никто были искушены в казуистике.
Но Паскалю помогали пор-рояльские друзья. Они растолковывали ему темные места и суть хитроумных доказательств премудрых докторов богословия. Иногда по его заданию и в соответствии с общим замыслом они писали отдельные фрагменты. Николь набросал план нескольких писем. Паскаль обрабатывал все это в своей манере, заставляя читателя силой своего ума и таланта новыми глазами смотреть на, казалось бы, хорошо знакомые фигуры иезуитов, на их поучения и дела.
Паскаль по своему обыкновению работал напряженно, до изнурения, отдавая новому делу всего себя. Успех писем подбадривал его, вливал в него новые силы. Впрочем, здесь требовались не только силы, но и большая отвага. В Паскале вдруг раскрылся темперамент борца, прорвалась ненависть к иезуитизму, к его духовному засилью и тлетворности самой его сути. В эти месяцы Паскаля было не узнать: он казался помолодевшим и был очень деятелен.
Переполох и раздражение иезуитов и двора от письма к письму росли. К моменту выхода 6-го письма на ноги была поставлена вся полиция. Начались обыски, аресты, усилилась слежка, множились доносы. Искали не только автора, которого называли «секретарем Пор-Роя- ля», «адской головней», но и тех, кто письма печатал. 18-летний король, которого с колыбели опекали иезуиты, приказал арестовать пор-рояльского книгопродавца и типографа Шарля Савро. Уголовный следователь Тардиф допрашивал не только арестованного и его жену, но и приказчиков и наборщиков. Из-за отсутствия улик дело было прекращено, но рвение полиции не ослабело.
В Германии «еретиков» в то время сжигали запросто, целыми партиями. Во Франции в 1634 г. в Лудене был сожжен неугодный иезуитам молодой кюре Урбен Грандье. (Этой трагедии уделил несколько глав Альфред де Виньи в романе «Сен-Мар».) И хотя с тех пор французские иезуиты к услугам костра не прибегали, однако некто все же шутил с огнем: попадись он, уж Бастилии бы ему не миновать!
136


Этим некто был Пьер Лепети — королевский книгопродавец и типограф. Он сочувственно относился к янсенистам и согласился взяться за столь опасное дело. Типографию оборудовали на водяной мельнице, каких тогда было множество на берегу Сены, соединенном с городом Новым мостом. На мосту находились торговые ряды и конторы менял, Шум воды, падающей с мельничного колеса, исключал возможность подслушивания. Лепети употреблял им самим изобретенную быстро высыхавшую краску, что позволяло отправлять напечатанное сразу на почту. «Никогда еще,— писал историк иезуит Даниель,— почта не зарабатывала столько денег. Оттиски посылались во все города королевства, и хотя меня очень мало знали в Пор-Рояле, я получил в одном бретонском городе, где тогда находился, большой пакет на свое имя, причем доставка была оплачена».
Одним из тех, кто ведал распространением «Писем к провинциалу», был «отшельник» Бодри, автор «Дневника де Сен-Жиля».
В свое время Ришелье, правление которого явилось воплощением иезуитизма и жестокости в политике, учредил специальный кабинет, где перлюстрировалась вся почта, в том числе и корреспонденция короля. К кардиналу и от него непрерывно сновали гонцы и доносчики. Этим и объяснялась его необыкновенная осведомленность, которой он напоминал не человека уже, а дьявола и посредством которой держал всех в страхе. При Мазарини цензура ослабла. И все же Паскаль с сомнением замечает: «Я опасаюсь... как бы эта цензура не наделала больше зла, чем добра» !. И в другом месте: «Какое нам дело во Франции до цензуры в Риме, у нас есть своя» 1 2.
«Письма» печатали отдельными выпусками по 8—12 страниц, за что они получили название «маленьких писем» (petites lettres), и продавали по су за выпуск. 1-е письмо отпечатали в количестве полутора тысяч экземпляров. Спрос увеличивался, тиражи росли, так что Лепети не остался в накладе. Кроме того, ходили рукописные копии.
Но уголовный следователь Тардиф едва не накрыл издателя. Просчет был в том, что к нему явились с обыском на дом, где, естественно, ничего не нашли. Мужественная
1 «Письма к провинциалу», стр. 3.
2 Там же, стр. 74.
137


мадам Ленети бросилась на мельницу и, спрятав под фартуком уже готовые формы очередного письма, перенесла их в безопасное место. В ту же ночь письмо отпечатали.
«Кто может описать произведенное этими письмами действие? — говорит Луи Блан. — Когда они под прикрытием псевдонима стали появляться одно за другим, в Париже все вскрикнули от неожиданности и почтительного удивления. Кто же этот могущественный неизвестный, по-видимому, изобревший истинно иронический и гневный стиль? Кто этот Луи Монтальт, который с такой страшною веселостью обличал перед людьми расставленные казуистами ловушки?» 1
Подозревали, естественно, тех, кто был связан с Пор-Ро- ялем: сначала члена Французской академии писателя Гом- бервиля, потом — аббата Леруа. Паскаль соблюдал большие предосторожности. По настоянию друзей он сменил несколько квартир, пока не обосновался в небольшой гостинице «Царь Давид» на улице Пуаре, позади Сорбонны и насупротив иезуитского Коллеж-де-Клермон. Друзья порицали его за безрассудство, Паскаль, однако, не соглашался переезжать. «Подобно искусному генералу,— замечает Сент-Бев,— он занял позицию у вражеской цитадели». Кроме того, ему, видимо, доставляло удовольствие наблюдать, как кипит растревоженный им иезуитский муравейник.
Но Паскаля все же подозревали. Приехавший в это время в Париж Флорен Перье тоже остановился в «Царе Давиде». Однажды к Перье зашел его родственник, иезуит Фрета, и шепнул, что Паскаль взят на подозрение. Перье решительно возразил, что Паскаль не имеет к письмам ровно никакого отношения. Будь Фрета наблюдателен, он бы учуял запах типографской краски: на постели Перье, за пологом, были разложены для просушки экземпляры только что отпечатанного 8-го письма. Выпроводив иезуита, Перье пошел к Паскалю, и они от души посмеялись над этим происшествием. Уезжая, Перье все же просил Паскаля удвоить осторожность...
3-е письмо кончалось словами: «Ваш нижайший и покорнейший слуга», затем следовала аббревиатура, чем тогда по разным причинам широко пользовались,—
1 	Л. Блан. История Французской революции, т. I, стр. 172—173»
138


E.A.A.B.P.A.F.D.E.P. (et ancien ami Blaice Pascal, Auvergnat, fils cTEtienne Pascal, т. e. «и давнишний друг Блез Паскаль, овернец, сын Этьена Паскаля»)
Фамилия Монтальт выбрана Паскалем тоже со значением: в ней прозрачный намек на «высокую гору» — Пюи- де-Дом, где восемь лет назад Перье провел опыт Паскаля. Имя Луи наводит на мысль о короле — юном Людовике XIV, но что этим хотел сказать Паскаль, не ясно. Вместе с тем вряд ли это простое совпадение. Возможно, суть параллели в том, что король — такой же простак в вопросах религии, как и Монтальт, однако участвует в травле янсенистов...
Интересна и такая подробность: в гостинице «Царь Давид» Паскаль проживал под именем де Мона — это первая часть от Монтальт. У математика Паскаля литературножитейские детали сцеплены, как в теореме. Случись тогда в Париже комиссар Мегрэ, он безусловно докопался бы до сути дела, уголовному же следователю Тардифу этот орешек оказался не по зубам. Тардиф лез из кожи, которую канцлер Сегье грозился содрать живьем, если злокозненный Монтальт не будет найден, однако найти его не мог.
3
В Амстердаме в эти самые дни был проклят как еретик и изгнан из еврейской общины молодой Бенедикт Спиноза.
А в России была в разгаре борьба с расколом. Один из его вождей, мятежный протопоп Аввакум, ровесник Паскаля и будущий автор гениального «Жития», уже третий год находился в Сибири, куда его загнал «тишайший» Алексей Михайлович. Далекие и глухие времена! Еще только через шестнадцать лет у Алексея Михайловича родится престолонаследник Петр...
В стенах Пор-Рояля между тем одно важное событие сменяло другое. 20 марта 1656 г. появилось 5-е письмо Монтальта. «Отшельникам» было приказано покинуть пределы Пор-Рояля. Ходили слухи, что вскоре будут изгнаны духовники, а монахинь расселят по другим монастырям. Янсенисты приуныли вновь, а с ними — и Паскаль, тем более, что с наступлением весны его племяннице день ото  ** «Письма к провинциалу», стр. 36.
139


дня становилось хуже. Девочка таяла, как свеча. Паскаль вызвал зятя в Париж, на операцию,— ничего другого теперь не оставалось. Однако до операции все же не дошли.
В Пор-Рояле хранилась драгоценная реликвия: металлическая колючка, снятая, как считалось, с тернового венца Иисуса Христа и именуемая «святым тернием». Кому-iu пришла мысль приложить эту колючку к гноящейся опухоли. И вот 24 марта произошло то, на что, надо полагать, никто и не надеялся: больная исцелилась!
Известие о чудесном событии в Пор-Рояле распространилось по всему Парижу. Янсенисты видели в нем благоприятное для себя предзнаменование. Двор и иезуиты, хоть и встревожились, однако не сомневались, что это шарлатанство, которое следовало раскрыть как можно быстрее. Было дано высочайшее распоряжение провести расследование.
8 июня Паскаль давал показания перед специальной следственной комиссией. Этот документ, озаглавленный «Свидетельство о чуде святого терния», найден Жаном Менаром в библиотеке Мазарини совсем недавно — в 1952 г. «Свидетельство» является протокольной записью показаний Паскаля и им же подписано 1. В нем подробно рассказывается о ходе болезни Маргариты и о всех попытках ее вылечить. 24 марта в три часа после обеда, говорится там, «указанная больная была мгновенно излечена прикосновением реликвии, в которой находилась колючка из тернового венца нашего господа...» Присутствовавшая при этом Жильберта тоже говорит об излечении «прикосновением святого терния» и добавляет, что это «чудо» было настолько подлинное, что все его признали и оно «было засвидетельствовано знаменитыми врачами и искуснейшими хирургами и легализировано торжественным постановлением церкви» 2.
До «Свидетельства», найденного Менаром, был известен другой документ, таковым, собственно, не считавшийся,— стихотворение Жаклины «О чуде святого терния». Должно быть, только потому, что Жаклина изложила свои показания в стихах, историки не обратили на них должного внимания, отнеся все на счет «поэтического вымысла».
1 «Déposition sur le miracle de la Saint-Épine». B kh.: Pascal. Oeuvres complètes, 1963, p. 672, 673.
2 Там же, стр. 24.
140


Однако здесь та же хронологическая точность, те же факты, а кроме того, и некоторые дополнительные подробности. В частности, говорится, что «исцеление» произошло вовсе не сразу: колючку, оказывается, прикладывали шесть дней подряд, так что это уже больше похоже не на «чудо», а на некий курс лечения. Спрашивается: почему же Паскаль и Жильберта говорят о «мгновенном исцелении»? Воспоминания писались Жильбертой пятнадцать лет спустя, болезнь Маргариты длилась три с половиной года; в памяти матери этот случай мог запечатлеться именно как какое-то счастливое мгновение. Паскаль же, с головой ушедший в полемику с иезуитами, видимо, не знал, что происходило перед 24 марта, когда самочувствие больной вдруг резко улучшилось.
Но как бы там ни было, а факт остается фактом: больная поправилась, застарелую хворь как рукой сняло. В понедельник, 3 апреля 1656 г., в «Дневнике де Сент-Жиля» Бодри отмечено: «Но она так излечилась, что г-н де Ребур (руководитель и исповедник монахинь) говорит, что он принял один глаз за другой. Ее дядя, г-н Паскаль, которого вижу каждый день, говорит мне то же самое» 1. Приехавший в Париж 4 апреля Перье нашел, что дочь совершенно здорова — «более здорова, чем когда-либо в жизни», как выразился Паскаль. Не было ни опухоли, ни нагноений, восстановилось обоняние, прошли бессонница, апатия, слабость.
Кто объяснит теперь — что же произошло? Нам кажется, что все-таки было, только иного рода — чудо совпадения: есть версия, что в глаз девочки попал кончик иглы, а колючка могла оказаться магнитной... Прочие объяснения не кажутся убедительными.
Отношение к янсенистам сразу изменилось: «отшельники» получили разрешение вернуться в загородный Пор- Рояль, прекратились толки о закрытии монастыря.
Случившееся произвело на Паскаля неизгладимое впечатление. Это было «позитивное нервное потрясение», равное, быть может, «негативному потрясению» на мосту Нейи; оно подогрело религиозность Паскаля, его мистицизм, бросило свою тень на многие его поступки и на его психику; об этом мы еще будем говорить особо.
1 Pascal. Oeuvres complètes, 1963, р. 651.
141


Паскаль был крестным отцом Маргариты и в качестве такового перенес «излившуюся благодать» в значительной мере на собственную персону. Ничего не поделаешь: гениальная пытливость интеллекта уживалась в нем с великим легковерием. Жильберта рассказывает: «Радость его была столь огромна, что ум его отдался этому чувству всецело, и у него явилось много удивительных мыслей о чудесах, которые, представив для него религию в новом освещении, удвоили в нем любовь и уважение, которое он всегда питал к предметам веры» \
Рассуждению о чудесах посвящено известное число страниц и в «Мыслях». Читаем: «Как я ненавижу тех, которые выдают себя сомневающимися в чудесах!»1  2— «Невозможно разумно рассуждать против чудес» 3.— «Чудеса — новое доказательство в пользу Иисуса Христа» 4.— «Чудо — эго действие, которое превышает естественную силу способов, при нем употребляющихся... Чудеса тем, что бог совершает над телами, доказывают ту власть, которую он имеет над сердцами» 5. И так далее в том же роде.
Паскаль изменил свою печать, изобразив на ней глаз, окруженный терновым венцом.
4 	августа в Пор-Рояль приезжала Шарлотта де Роанне в сопровождении матери, мадам де Буасси, и брата, чтобы поцеловать «святой терний». Она так была тронута всем происшедшим, что вскоре сама вознамерилась стать монахиней. Герцог де Роанне поспешил увезти ее в Пуату, «чтобы подвергнуть испытанию». Всю осень 1656 г. Паскаль поддерживал с ней оживленную переписку.
Случай с чудесным излечением племянницы Паскаля вызывал интерес и много лет спустя. Так, Давид Юм в середине 40-х годов XVIII в. в трактате «Исследование о человеческом познании» писал: «Ученость, ум и честность монахов Пор-Рояля и строгость нравов тамошних монахинь пользуются большой известностью во всей Европе. Однако все они свидетельствуют о чуде, происшедшем с племянницей знаменитого Паскаля, необыкновенный ум и свя¬
1 Pascal. Oeuvres complètes, 1963, стр. 24.
2 «Мысли», стр. 252, IX—X.
3 Там же, стр. 257, XG.
4 Там же, стр. 178.
5 Там же, стр. 196.
142


тость жизни которого хорошо известны. Знаменитый Расин рассказывает об этом чуде в своей известной истории Пор- Рояля и подкрепляет свой рассказ всеми доказательствами, которые могли представить множество монахинь, священников, врачей и светских людей, достойных несомненного доверия. Многие ученые, между прочим епископ города Турнэ, были так уверены в этом чуде, что пользовались им для опровержения атеистов и свободомыслящих. Французская королева-регентша, сильно предубежденная против Пор-Рояля, послала своего врача, чтобы исследовать чудо, а он вернулся, вполне уверовав в последнее. Словом, сверхъестественное исцеление было так несомненно, что оно на время спасло этот знаменитый монастырь от погибели, которой грозили ему иезуиты. Если бы в основании указанного чуда лежал обман, последний, несомненно, был бы открыт такими умными и сильными противниками и ускорил бы гибель его изобретателей» *.
«Чудо святого терния», конечно, сыграло роль в борьбе янсенистов с иезуитами. Но Юм не отметил куда более важный фактор — «Письма к провинциалу».
Между 24 марта и 8 июня, когда Паскаль давал показания на следствии, вышло еще четыре письма: с 6-го по 9-е включительно.
4
После 4-го письма Паскаль резко переменил тактику. Существует версия, что он поступил так по совету кавалера де Мере. Но это маловероятно: даже если Паскаль и мог с ним тогда встретиться, то вряд ли доверил бы такую большую тайну и в столь острый момент, когда многое висело на волоске.
По первоначальному плану он должен был составить всего несколько писем — три или четыре — й только в защиту Арно. Но вышло иначе: замысел усложнился, пришлось расширить предмет полемики. Арно поступил мудро, когда решился предать широкой гласности дебаты в Сорбонне. Паскаль же в процессе работы над первыми письмами понял, что широкой гласности надо предать и всю за-
1 	Д. Ю м. Сочинения, т. 2. М., 1966, стр. 128—129.
143


кулисную сущность, иезуитизма. Довольно копанья в мало понятных обществу теологических терминах и тонкостях, надо обратиться к живой жизни, к вопросам общечеловеческого значения, широким и принципиальным: к разговору о нравственных принципах иезуитов, о их целях и средствах для достижения этих целей, об их маккиавелизме. У Паскаля имелся и более дальний прицел: показать, какое развращающее действие оказывает иезуитизм на общество. Что говорить, Паскаль взваливал на свои плечи тяжелую ношу! Но, не сделай он этого, его книга не сыграла бы той исторической роли, какую она сыграла.
К столетию своего ордена иезуиты выпустили в Антверпене «Imago primi saeculi»—так называемый панегирик: роскошно изданный том, в котором не поскупились на комплименты самим себе. «Отцы иезуиты», цитирует Паскаль, выступают там в качестве «людей, выдающихся своей ученостью и мудростью, руководимых божественною мудростью, которая надежнее всякой философии». И еще: «Это — общество людей или, вернее, ангелов, которое было предсказано пророком Исаией в следующих словах: «Грядите, ангелы, быстрые и легкие». Разве пророчество не достаточно ясно?»—иронизирует Паскаль. «Это орлиные \тмы; это толпа фениксов... Они изменили лицо христианства» Г Паскаль замечает по этому поводу: «У них настолько хорошее о себе мнение, что они считают полезным и как бы необходимым для блага религии, чтобы их влияние распространилось повсюду и они могли бы управлять всякою совестью» 1 2. И далее: «По этой-то причине, что им приходится иметь дело с людьми всех положений и столь различных народностей, им и необходимо иметь казуистов, которые приспособлялись бы ко всему этому разнообразию» 3.
Казуистика тогда была почетным занятием; считалось, что она требует тонкости и эрудиции. Почетной была и фигура казуиста. В старом словаре сказано: «Казуистика — наука религиозной нравственности; подведение совести под силу обстоятельств». А казуист — это тот, кто занимается казуистикой, «кто разбирает все тонкости случаев решения по совести». В этих формулировках есть не-
1 «Письма к провинциалу», стр. 53.
2 Там же, стр. 54.
8 Там же, стр. 55.
144


Портрет Паскаля работы Ф. Кенеля (на втором плане — вид Пор-Рояля)
которая неувязка, однако ничего явно предосудительного. А вот современное толкование: казуистика — это «изворотливость (большей частью недобросовестная) в доказательствах ложных или сомнительных положений». Разница — огромная, и в том, что она записана теперь черным по белому, большая заслуга принадлежит Паскалю.
Иезуиты ставили Паскалю в вину то, что он «смешивает их с казуистами». На это один из историков отвечает: «У всех были свои казуисты». Это дает полное право не разделять иезуитов и казуистов, а просто говорить о казуистике иезуитов, что Паскаль и делал.
145


5
Великолепно очерченный «добрый отец казуист» (le bon père casuiste), простоватый и хитрый герой следующих шести писем, говорит Монталъту: «В морали должно следовать не древним отцам, а новым казуистам» *, ибо они «соединили правила Евангелия с законами света...» 1 2, «чтобы всех привлечь и никого не отталкивать» 3. Монтальт просит: «Умоляю вас, отец мой, наставьте меня хорошенько... я не оставлю вас, пока вы мне не сообщите главных правил, установленных вашими казуистами» 4. И патер, смакуя любимую казуистику, с превеликим удовольствием посвящает Монтальта в ее хитросплетения.
Оказывается, «система морали» иезуитов разработана р подробностях, мельчайшие прогрешения разложены, что называется, по полочкам и скрупулезно прокомментированы. И все это расписано в книгах; поскольку исповедующие приходы кюре, как правило, невежественны, им надо помочь.
Иезуиты советуют: чтобы разобраться, что грех, а что не грех, надо знать, что о нем сказано у блаженного Августина, у Фомы Кемпийского, у Фомы Аквинского, что думали об этом римские папы, а также все старые и новые церковные авторитеты.
Но тут возникает новая трудность. «Авторитеты» на каждом шагу противоречат друг другу: Фома — Августину, Августин — Молине, старые моралисты — новым, новые — старым. Однако высокий церковный авторитет, как утверждают иезуиты, «не может ошибаться». Но как же разобраться «бедняге-шоре» в этих противоречиях? Надо иметь в виду, говорят ему, что каждое из этих мнений может быть справедливо в какой-то мере. А в какой именно — это должны решить другие авторитеты. Чтоб как-то выпутаться, эти «другие авторитеты» разработали теорию пробабилизма, или правдоподобия.
Человек не может достичь абсолютного знания, утвер-
1 «Письма к провинциалу», стр. 80.
2 Там же, стр. 90.
3 Там же, стр. 142.
4 Там же, стр. 76.
146


ждали иезуиты, поэтому следует довольствоваться вероятностью. При разногласии авторитетов надо руководствоваться тем мнением, которое в данной ситуации наиболее правдоподобно.
Более того, в зависимости от разного рода обстоятельств сегодня можно простить Жану такой грех, за который завтра будет сурово наказан Жак. Или еще лучше: «Когда обе стороны приводят в свою пользу основания, одинаково правдоподобные, судья может взять деньги от одного из тяжущихся, чтобы произнести приговор в его пользу». Важно уметь приспосабливаться к обстоятельствам! И сами же иезуиты называют свою мораль «приспособительной». «По правде сказать, отец мой, — наивно восторгается Монтальт,— у ваших отцов есть чем попользоваться!» 1.
По стране в то время бродили толпы нищих — целое сословие; правительство не знало, как от него избавиться. Янсенисты, основываясь на Евангелии («от избытка вашего давайте милостыню»), призывали помогать нищим в меру своих возможностей. Это не был выход из положения, но это было человечно. Иезуиты же решали проблему по-другому. Монтальт пишет: «Многие казуисты нашли средство разрешить от обязанности давать милостыню самых богатых людей ...объясняя слово избыток таким образом, что его почти ни у кого не оказывалось. Это и сделал ученый < Васкез [в «Трактате о милостыне»]: «То, что светские люди откладывают для того, чтобы возвысить свое положение и положение своих родственников, не называется избытком. Поэтому едва ли когда-нибудь окажется избыток у людей светских и даже королей» 2.
Иезуит Бузенбаум, говоря об обязанностях богатого по отношению к бедным, приходит к выводу, что заниматься благотворительностью необязательно «во-первых, потому, что они часто преувеличивают свою крайность для возбуждения к себе сострадания, а во-вторых, потому, что можно предполагать, что им помогут другие». Казуист Эскобар, отвечая на прямой вопрос, обязан ли богатый помогать бедному, пишет: «Правдоподобно, что обязан, а еще правдоподобнее, что не обязан: иначе
1 Там же, стр. 76.
2 Там же, стр. 71.
147


весьма немногие из богатых достигли бы спасения». Почему? Да потому, что раздавая свое добро, можно впасть в бедность, т. е. «выйти из твоего звания», а это «большее зло, чем смерть бедняка».
Что это — цинизм, бесчеловечность, наглость? Нет, это одна из самых «невинных» граней иезуитской морали.
А что же делать бедняку? Может быть, красть? Но ведь одна из церковных заповедей гласит: «Не укради». Иезуиты находят способ обойти эту заповедь. «Наши отцы,— объясняет Монтальту «патер-гид»,—... дают разрешение красть не только по крайней необходимости, но также и при настоятельной нужде хотя бы и не в крайности» 1.
Или вот — «практическое руководство» для слуг: «Могут ли слуги, которые недовольны своим жалованием, увеличить его, присваивая себе столько из хозяйского добра, сколько они считают необходимым для того, чтобы их вознаграждение соответствовало их труду? В некоторых случаях они могут это делать, например если они были в такой бедности, когда, искали себе места, что вынуждены были согласиться на предложенные им условия, и если другие слуги того же разряда получают больше в другом месте» 2.
А «добряк» Эскобар, который был одержим идеей дать своей пастве отпущение грехов в этой жизни и обеспечить спасение души в жизни будущей, с легкостью оправдывает ростовщичество: «Было бы лихоимством получать выгоду с тех, кого одолжаешь, если требовать ее во имя справедливости; но если ее требовать в виде благодарности, то это уже не лихоимство» 3. Монтальт простодушно комментирует: «Из ваших слов я понимаю, что один казуист может по произволу создавать новые правила нравственности и располагать, как ему вздумается, всем, что касается руководства нравами» 4. Патер не отрицает этого.
Тех монахов, которые снимали монашеское одеяние, папы отлучали от церкви. Иезуиты же полагают, что возможны случаи, когда монах может снимать свое одеяние,
1 «Письма к провинциалу», стр. 114.
2 Там же, стр. 83.
3 Там же, стр. 110.
4 Там же, стр. 75.
148


не подвергаясь наказанию: «Если он снимает его для того, чтобы совершить позорное дело, например отправляясь воровать или инкогнито в места разврата, с тем чтобы тотчас же снова облачиться в него» 1. Вообще, на разврат иезуиты смотрят просто: «Каждому разрешается ходить в публичные дома, чтобы обращать падших женщин, хотя и вероятно, что там согрешишь, как уж не раз испытано, что ласки этих женщин обыкновенно вовлекают во грех» 2. Иезуиты охотно оправдывают соблазнителей: «Мужчина, хоть он и клялся, еще и потому ничем не связан, что клятва обязывает лишь тогда9 когда дающий ее имеет намерение сдержать слово».
В «логике» иезуитов многое строится на двусмысленности. Буало потом констатировал:
У слова был всегда двойной коварный лик. Двусмысленности яд и в прозу к нам проник:
Оружьем грозным став судьи и богослова,
Разило вкривь и вкось двусмысленное слово 3.
Во времена Людовика XIII на дуэлях погибло не менее четырех тысяч дворян — спесивых драчунов и брет- теров. Дуэли буквально опустошали их ряды. Церковь считала дуэли большим грехом, по королевскому указу дуэлянты карались смертью. «Не убий», — предостерегает Евангелие. Ибо нет большего греха, чем убийство человека. Иезуиты же, чтоб угодить дворянству, оправдывали дуэли, «...мы, — говорит иезуит Монтальту, — под словом убийца разумеем тех, которые получают деньги за то, чтобы убить кого-нибудь изменнически. Отсюда следует, что те, которые убивают, не получая за это платы, а только в виде услуги своим друзьям, не называются убийцами» 4.
Свое учение о пробабилизме иезуиты дополняют серией «очистительных оговорок», «двусмысленностей» и разного рода уловками. Грешно сказать: «Я хочу убить этого человека». Но стоит мысленно добавить: «если богу это угодно», как греха уже нет. Таким образом, даже
1 Там же, стр. 72.
2 Там же, стр. 247.
3 Н. Буало. Поэтическое искусство. М., 1957, стр. 71.
4 «Письма к провинциалу», стр. 71.
149


смертный грех иезуиты легко превращают в грех простительный, умеют не только обелить убийцу, но и с легкостью дают разрешение на убийство (у них есть даже термин «благочестивое убийство»!). Правда, в отношении ядов иезуит Мариана приводит одно ограничение: ядом следует отравлять, вводя его в одежду, а не в пищу, поскольку в этом случае отравляемый, хотя и не ведая того, все же, принимая отравленную пищу, совершает грех самоубийства.
При желании убийство нетрудно исчислить и в дукатах: «...наш великий и несравненный Молина, слава нашего общества по своей бесподобной мудрости, оценивает ее в шесть или семь дукатов...» 1 А компилятор Эскобар, добросовестно проанализировав писания Молины, дает цифру еще более точную: «Можно справедливо убить человека за вещь стоимостью в один дукат, по Молине» 2.
Велеречивый «патер-гид» увлекся, потерял самоконтроль, он в восторге, что заимел такого покладистого слушателя, как Монтальт. Факты, сообщаемые им, один чудовищнее другого. Впечатление такое, словно в руках у читателя лупа, которая не только увеличивает, но со все большей силой раскрывает и самую суть явлений.
Монтальт уже изрядно смущен. Он говорит: «Книги монахов полны наставлений столь ужасных, столь несправедливых и столь странных вместе с тем»3. «Вы, стало быть, почитываете наших авторов? — радостно восклицает казуист. — Вы хорошо делаете; но вы сделали бы еще лучше, если бы читали их только с кем-нибудь из нас. А то вот, видите ли, вследствие того, что вы читали их один, вы сделали вывод, что эти выдержки наносят ущерб...» 4
Однако то, что Монтальт услышал, — не предел. Оказывается, не грех поднять руку даже на родного отца. Казуист Диана, один из светочей иезуистской морали, пишет: «Сын может желать смерти отца и радоваться ей, когда она приключится, если только делается это ради того имущества, которое ему достается, а не из личной не¬
1 «Письма к провинциалу», стр. 101.
2 Там же.
3 Там же, стр. 118.
4 Там же, стр. 155.
150


нависти» 1. Короче: все средства хороши. Возлюби бога — и тебе все позволено, как проповедовал Августин.
Все это делало иезуитов покладистыми и очень удобными духовниками. Они придумали, говорит Паскаль, «разные облегчения... чтоб спасаться без труда и среди сладостей и удобств жизни» 2. Это была весьма и весьма послабленная религия. За те прогрешения, за которые монах- доминиканец наложил бы тяжелую эпитимию и стал бы грозить геенной огненной, иезуиты обычно только журили. В своем панегирике они цинично похвалялись: «Ныне нечестивые дела гораздо скорее очищаются и искупаются, чем творятся; едва успеет человек запятнать себя грехом, как уж мы его омоем и очистим». И к ним охотно шли. Их казуистика освобождала людей от долга, любви и внутренней порядочности. Они сеяли лицемерие, приохочивали к обману, подлогу, интригам, двурушничеству. «Ох! отец мой! — восклицает Монтальт, — нет такого терпения, которого бы вы не истощили, и нельзя слушать без ужаса вещи, которые я только что выслушал» 3.
После 10-го письма Монтальт, а вместе с ним и «добрый отец казуист» удаляются со сцены. Их место занимает автор. Комедия кончилась. «Письма, которые я написал до сих пор,— говорит Паскаль,— только игра перед настоящею битвой» 4.
6
Шесть следующих писем обращены к отцам иезуитам, ко всему их вредоносному ордену.
«Я не только покажу, что писания ваши полны клевет, я пойду дальше, — говорит Паскаль. — Можно, конечно, сказать ложь, приняв ее за истину, но с понятием лжеца связана мысль о намеренной лжи. Вот я и докажу, отцы мои, что вы с намерением лжете и клевещете и что вы сознательно и с умыслом приписываете врагам вашим преступления, в которых, вы знаете это, они неповинны...»5
1 Там же, стр. 91.
2 Там же, стр. 118.
3 Там же, стр. 160.
4 Там же, стр. 168.
5 Там же, стр. 239.
151


И в другом месте: «Оскорбления, которыми вы меня осыпаете, не выяснят наших разногласий, а запугивания, которые вы на столько ладов пускаете в ход против меня, не помешают мне защищаться. Вы считаете, что на вашей стороне сила и безнаказанность, а я полагаюсь на истину и невинность. Странная это и продолжительная война, когда насилие пытается подавить истину. Все старания насилия не могут ослабить истины, а только служат к ее возвышению» 1.
Это уже прямой разговор с врагом, который прижат к стене. «Не беритесь же больше изображать наставников; у вас нет для этого ни нравственных, ни умственных способностей» 2; «...вы ненавидите людей больше, чем заблуждения... вам кажется недостаточным осудить заблуждения, если люди, на которых вы напрасно возвели обвинение в этих заблуждениях, не будут осуждены. Как жесток ваш образ действия, отец мой, но в то же время как мало вероятия, что он вам удался!» 3.
Паскаль преследует врага по пятам, не давая ему ни отдыха, ни времени занять оборону. Он смел, мысль его широка и мятежна. Он пишет свободно, хлестко. Кажется, в руках у него не перо, а шпага, и фехтует он один против целого ордена, нанося смертельный удар за ударом. «Так как истина противоположна вашим целям,— заявляет он,— вам пришлось возложить свою надежду на ложь» 4.
Паскаль бьет спокойно, не теряя ни самообладания, ни чувства собственного достоинства. Тон его ядовитопочтителен, каждый удар точно рассчитан. Он не скупится на примеры: «У меня всегда не хватает бумаги, а не цитат» 5.
Два последних письма (17-е и 18-е) адресованы непосредственно отцу Анна — королевскому духовнику и одному из воротил иезуитского «братства». После выхода 15-го письма — самого, пожалуй, грозного — отец Анна писал, что «вместо всякого возражения» на пятнадцать писем Монтальта достаточно пятнадцать раз сказать, что он еретик и в качестве такового не заслуживает никакого дове¬
1 «Письма к провинциалу», стр. 199—200.
2 Там же, стр. 276.
3 Там же, стр. 325—326.
4 Там же, стр. 283.
5 Там же, стр. 104.
152


рия» Что же в их бессилии оставалось иезуитам! Паскаля обвиняли еще в том, что он причинил вред церкви вообще, предав гласности закулисные дела духовенства.
Паскаль даже в частной переписке избегал распространяться о себе. Но в 17-м письме мы находим настоящее автобиографическое эссе. Вчитаемся в него, оно интересно во многих отношениях.
Обращаясь к отцу Анна, Паскаль говорит: «Напрасно вы стараетесь задеть меня в лице тех, с кем, по вашему предположению, я нахожусь в тесном союзе. Я вас не боюсь ни -за себя, ни за кого другого, ибо я не принадлежу ни к одной общине и не привязан ни к одному отдельному лицу, кто бы это ни был. Все влияние, которым вы пользуетесь, бесполезно по отношению ко мне. От мира я ничего не ожидаю, ничего не опасаюсь, ничего не желаю; по милости божией я не нуждаюсь ни в чьем богатстве, ни в чьей власти. Таким образом, отец мой, я неуловим для всех ваших происков. Как ни пытайтесь, вам не удастся подступиться ко мне ни с какой стороны. Вы, конечно, можете затронуть Пор-Рояль, но не меня. Можно было выжить людей из Сорбонны, но меня из моего дома не выживете. Вы можете употребить насилие против священников и докторов богословия, но не против меня, так как я не имею этих званий. И так как вам никогда, быть может, не приходилось иметь дело с человеком, который был настолько огражден от всех ваших покушений и настолько способен бороться против ваших заблуждений, потому что я человек свободный, без обязательств, без привязанностей, без связей, без отношений, без занятий; человек, достаточно знакомый с вашими правилами и твердо решившийся основательно расследовать их, насколько я буду считать себя призванным на это господом, и никакие человеческие соображения не могут ни осткновить, ни приостановить моих исследований» 1 2.
В ходе борьбы с иезуитами Паскаль превратился по существу в апологета янсенизма, но он никогда не был, да и не мог стать его ортодоксом. В ряде мест «Писем к провинциалу», а затем и в «Мыслях» он критикует отдельные положения янсенизма и некоторые стороны деятельности «отшельников». «Если они говорят,— замечает Паскаль,—
1 «Письма к провинциалу», стр. 287.
2 Там же, стр. 289—290.
153


что наше спасение зависит от бога, то это ересь, Ёсли они говорят, что они подчинены папе, то это лицемерие» 1. «Янсенисты преобразованием нравов походят на еретиков, а вы походите на них злом» — обращается он к иезуитам 2. «Я ничего не боюсь, ни на что не надеюсь... Пор-Рояль боится, а это плохая политика». Паскаль усматривает недостатки и в системе школьного обучения янсенистов: «Удивление портит все с детства. «Ах, как хорошо это сказано! как он хорошо поступил! как он умен!» и г. д. Чада Пор-Рояля, которым не представляется подобных побуждений к зависти и славе впадают в нерадение» 3. Монтальт, характеризуя одного из своих собеседников, замечает: «Это — янсенист, каких поискать, и, несмотря на это, очень хороший человек» 4.
«Ваше преподобие,— обращается Паскаль к отцу Анна в конце 17-го письма,— если вам трудно читать это письмо, потому что оно напечатано недостаточно изящным шрифтом, вините в этом только самого себя. Я не пользуюсь такими привилегиями, как вы. Вы имеете привилегию опровергать даже чудеса, а я не имею права даже защищаться. Беспрестанно рыскают по всем типографиям. Вы и сами не посоветовали бы мне продолжать писать при таких препятствиях, ведь очень затруднительно, когда приходится печатать в Оснабрюке» 5. (В то время издатели «для отвода глаз», чтоб оградить себя от преследований со стороны правительства и церкви, ставили на выпускаемых ими книгах другие города. Оснабрюк, называемый Паскалем, находится на северо-западе Германии.) «Мотивы» и «резоны» этих строк несомненно иронические, но вместе с тем здесь явно проскальзывает намерение поставить вскоре точку.
18-е письмо, увидевшее свет 23 марта 1657 г., было последним, хотя Паскаль, вероятно, предполагал написать еще несколько. По сохранившемуся наброску 19-го письма6, тоже адресованного отцу Анна (содержания его мы коснемся позже), видно, что оно должно было начать собой
1 «Мысли», стр. 205.
2 Там же, стр. 208.
3 Там же, стр. 253, LXV.
4 Там же, стр. 5.
5 «Письма к провинциалу», стр. 312.
6 Pascal. Oeuvres complètes, 1963, р. 468—469.
154


новую тактику, т. е. являлось переломным. Почему Паскаль отказался от своего замысла, этого мы не знаем. Вне сомнения только одно: им руководил не страх. Вероятно, так было решено в Пор-Рояле.
7
Объемистый том писем был создан за четырнадцать месяцев — труд огромный!
Паскаль любил во всем совершенство. Над каждым письмом он работал от двух до трех недель, некоторые из писем переделывались им по шесть-семь раз, а последнее — тринадцать раз.
Оттачивая стиль писем, Паскаль стремился говорить просто, ясно и кратко. В 16-м письме он извинительно замечает: «Письмо это вышло более длинным потому, что мне некогда было написать его покороче» \ «Краткость — сестра таланта»,— скажут впоследствии. И это сделается одной из заповедей творчества.
Маргарита Перье оставила интересную запись — ответы Паскаля на некоторые из задававшихся ему вопросов по поводу «Писем к провинциалу».
«Меня спрашивают,— говорил Паскаль,— почему я назвал авторов, у которых я взял те отвратительные предложения, что я цитировал. — Я отвечаю, что если бы я находился в городе, где имеется двенадцать фонтанов, и я бы знал наверняка, что один из них отравлен, я был бы обязан предупредить всех не брать воду из этого фонтана. А так как можно было подумать, что это мой чистый вымысел, я был бы обязан как можно скорее назвать того, кто его отравил, чем подвергать отравлению целый город.
Меня спрашивают,— говорил Паскаль — почему я воспользовался стилем приятным, ироническим и развлекательным. — Я отвечаю, что если бы я написал стилем догматическим, книгу читали бы только ученые, а они в этом не нуждаются, ибо знают об этом столько же, сколько я. Поэтому я думал, что надо написать так, чтобы мои письма читали женщины и светские люди и уяснили себе опасность всех максим и предложений, которые распространя-  ** «Письма к провинциалу», стр. 285.
155


лись тогда повсюду и воздействию которых легко поддавались.
Меня спрашивают,— говорил Паскаль,— читал ли я сам все те книги, которые цитирую.— Я отвечаю, что нет: потребовалось бы провести всю мою жизнь за чтением очень плохих книг, но я дважды прочел старика Эскобара. Что касается остальных, их читали мои друзья; но я не привел ни одного отрывка, не прочитав его сам в той книге, из которой цитировал, и не вникнув в вопрос, которого он касался, а также не прочитав того, что отрывку предшествовало, и того, что за ним следовало, дабы не ошибиться и не процитировать вместо возражения ответ, что было бы несправедливым и достойным упреков» !.
В 1657 г. разрозненные подпольные- выпуски «Писем» были сброшюрованы и снабжены предисловием Николя — близкого Паскалю по духу человека, с которым он за это время подружился. В том же году книга вышла еще двумя изданиями у Пьера де ла Валле в Колонье под полным своим заглавие(м2. Вслед за тем ее издали в Англии. В 1658 г. Николь, выступая под псевдонимом Гийома Вендрока, перевел книгу Паскаля на латинский язык, снабдив обстоятельными комментариями, а каждое письмо — развернутым заголовком; заголовки потом перешли во все последующие издания. В 1659 г. появилось третье французское издание «Писем к провинциалу» в трех томах ин-октаво. На титульном листе, как и в предыдущем издании, значилось, что она напечатана в Колонье у Никола Шонте, оддако, вероятнее всего, это сделано в Амстердаме у Эльзевира.
В латинском переводе, а также в изданиях 1657 и 1659 гг. Паскалем был сделан ряд исправлений и дополнений. Последнее прижизненное издание 1659 г. считается окончательным авторским текстом.
Успех книги Паскаля все возрастал, ее уже читала и знала вся грамотная Европа, а ее автор по сути дела пре-
1 Pascal. Oeuvres complètes, 1954, р. 1457—1458.
2 «Lettres écrites par Louis de Montalte à un provincial de ses amis et anx RR. PP. jésuites su le sujet de la morale et de la politique de ces pères». B kh.: Pascal. Oeuvres complètes, 1963, p. 371— 469. Русский перевод: Б. Паскаль. Письма к провинциалу, или Письма Людовика Монтальта к другу в провинцию и к отцам иезуитам о морали и политике иезуитов. (Под ред. А. И, Попова). СПб., 1898.
т


вратился в духовного вождя «янсенистской ереси», хотя немало находилось янсениотов, считавших эту книгу чересчур издевательской, а оттого недостаточно христианской.
Иезуиты были морально разгромлены, пригвождены к позорному столбу. Вскоре после появления первых писем среди духовенства началось движение против циничной этики иезуитского ордена. Оно возникло в Руане, где один из проповедников провозгласил с кафедры, что Мон- тальт — злостный клеветник на всеми уважаемых отцов иезуитов и опасный еретик. Руанское духовенство проявило хорошую инициативу: была образована комиссия, которой поручили проверить цитаты, приведенные в «Письмах к провинциалу». Ошибок в цитатах обнаружить не удалось. (Правда, было несколько мелких неточностей и недосмотров в авторском тексте, на чем изворотливые противники Паскаля пытались, безуспешно однако, построить свою защиту. В этих недосмотрах был повинен не Паскаль, а консультировавшие его пор^рояльские друзья).
Осенью 1656 г. по настоянию руанского духовенства в Париже состоялся специальный съезд, на котором было заявлено, что «чтение иезуитских книг привело слушателей в ужас». «Мы были вынуждены,— говорилось далее,— заткнуть уши, как некоцда поступили отцы никейского собора, не желавшие слушать богохульство Ария. Каждый из нас ревностно желал покарать этих жалких писак, извращающих евангельские истины и вводящих мораль, которой постыдились бы честные язычники и добрые турки» 1. Однако высшая церковная иерархия, послушная воле папы и короля, пресекла э:то движение. Общественное мнение склонялось на сторону Пор-Рояля, но сила была у иезуитов.
8
В сентябре 1657 г. «Письма к провинциалу» как произведение еретическое были осуждены Римом и внесены в Индекс запрещенных книг. «Если мои «Письма» осуждены в Риме,— отмечал потом Паскаль,— то ведь то, что я осуждаю в них, то осуждено и на небе» 2. Но тем не
1 Цит. по кп.: М. М. Филиппов. Паскаль, стр. 57.
2 «Мысли», стр. 233.
157


менее голос Паскаля дошел до римского трибунала, так как папа Александр VII в 1665 г. осудил 45 «предложений ослабленной иезуитской морали», а четырнадцать лет спустя Иннокентий XI осудил еще 65. Большая часть этих «предложений» была отмечена Паскалем.
В 1660 г. книга «мнимого Монтальта» рассматривалась по указу короля комиссией из четырех епископов и девяти докторов Сорбонны. Комиссия признала, что книга вобрала в себя лжеучение Янсения, что в ней есть высказывания, оскорбительные для папы, епископов, короля, Сорбонны и ряда монашеских орденов. Государственный совет постановил предать книгу сожжению, «следуя обычаю,— как замечает Кондорсе,— когда-то введенному Тиберием и сделавшемуся смешным после изобретения книгопечатания» *. Акт сожжения книги происходил таким образом. Роль палача обычно исполнял чиновник судебной палаты. Получив в свои руки книгу, он проделывал традиционную пантомиму: поднимал книгу высоко над головой, обращал к четырем странам света, снимал с нее символические тюремные цепи, рвал книгу на отдельные листы, бросал в кипящую смолу, переворачивал котел и вываливал его содержимое в огонь. В некоторых случаях (по особому постановлению) книгу перед сожжением подвергали еще позорному бичеванию. Нелепый этот обычай продержался во Франции вплоть до революции 1789 г.
Соответствующие распоряжения относительно книги Паскаля были разосланы также по провинциям. В департаменте Э (Aix) произошел комический инцидент. Члены парламента, осудившего книгу по указанию из столицы, с удовольствием сами ее прочли, и никто не хотел пожертвовать для экзекуции личным экземпляром. Тогда один из судей придумал чисто Иезуитский вольт: он велел написать название осужденной книги на случайно подвернувшемся под руку альманахе, который и был публично сожжен.
Иезуиты неоднократно пытались «ответить» на нападки «секретаря Пор-Рояля», как они называли неизвестного им автора «Писем». Выпущенная ими «Апология казуиста» обернулась против них же. Даже духовенство было возмущено этой книгой и требовало ее запрещения,  11 ?К. А. Кондорсе. Сочинения. СПб., 1882, стр. 34,
158


У иезуитов не оказалось автора, которого хоть в чем-то можно» было бы противопоставить Паскалю. Неумные и наглые их «ответы» еще больше вредили им в общественном мнении. Только в 1694 г. появилось наконец первое серьезное и основательное опровержение «Писем», принадлежащее ученому иезуиту Даниелю, будущему коро- левско»му историографу. Но было поздно, да и отец Да- ниель тоже не мог тягаться с Паскалем.
Иезуиты и их сторонники пытались принизить книгу Паскаля, выдать ее за «свод морали янсенизма»,— это не получилось. «Письма к провинциалу» остались в одном ряду с такими шедеврами мировой литературы, как «Похвала глупости» Эразма Роттердамского, «Письма темных людей», «Опыты» Монтеня.
В конце 2-го письма Паскаль говорит: «Оставляю вас в этом затруднении, отцы мои...» 1. И вот уже не год, не десять лет, а столетия — по сей день!—остаются иезуиты «в этом затруднении» !..
Книга Паскаля — не только великий литературный памятник, но и действенное оруяше. Она переиздавалась более шестидесяти роз. Поскольку жив иезуитизм и во многом сохранны его приемы, не утратили своего значения и «Письма к провинциалу».
Но значение книги Паскаля не только в том, что она бичует иезуитов и иезуитизм, что это великое сатирическое произведение. Паскаль боролся за идеалы общечеловеческие, его книга соткана из элементов гуманистической морали. Борьба янсенистов с последователями Лойолы и Молины выступает в ней как борьба истины с ложью, свободы с насилием и деспотизмом, добра со злом, прогресса с обскурантизмом и мракобесием.
Жан Расин утверждал, что «Письма к провинциалу» — «клад для комедиографа, что это настоящая сатирическая комедия. Он прав в том смысле, что гротескные фигуры ханжей-иезуитов очерчены Паскалем в явно комедийном плане. Особенно удались две из них: первая метко и ярко обрисована в 4-м письме, а тучная фигура второго не сходит со сцены в шести следующих письмах.
О «страшных и пугающих образах» Паскаля упоминает и Кант2.
1 «Письма к провинциалу», стр. 199.
2 И. Кант. Сочинения, т. 6. М., 1966, стр. 364.
159


Паскаль владеет умением воплощать отвлеченные идеи в драматическом действии, он великолепно строит диалог, за которым так и стоят живые жесты. Даже у Вольтера не было столько яда против иезуитов, сколько есть его у Паскаля. Вольтер писал: «Делались попытки самыми различными способами показать иезуитов отвратительными; Паскаль сделал больше: он показал их смешными» 1.
Вольтер говорил, что он меньше бы преклонялся перед «Письмами к провинциалу», если бы они были написаны после комедий Мольера. (Кстати, с легкой руки Вольтера их стали называть просто «Les provinciales».)
Мольер, конечно, читал книгу Паскаля. Образами ханжей из нее несомненно навеяны некоторые его персонажи, прежде всего Тартюф. Не мог не повлиять на великого комедиографа и живой, искусный диалог Паскаля.
«Письма к провинциалу», таким образом, навсегда вплелись в историю театра.
С другой стороны, Бодлер, например, считал, что «Тартюф» — не комедия, а памфлет. Интересен и такой курьез: иезуит Богур со всей серьезностью доказывал, что Тартюф — янсенист. К такой же мысли склонялся и Генрих Гейне: «Янсенизм имел гораздо больше оснований чувствовать себя оскорбленным постановкой «Тартюфа», чем иезуитство» 2. Анатоль Франс, словно в пояснение этого, замечает, что янсенисты, так сказать, «щеголяли своей суровостью, а непомерная суровость способствует лицемерию» 3. Сложные перипетии!
Даже враги признавали силу книги Паскаля. Так, придворный проповедник епископ Боссюэ считал «Письма» образцом ораторского искусства. А его последователь Бурдалу в нескольких проповедях выступил против книги Паскаля, и, надо сказать, эти проповеди производят сильное впечатление. Но это потому, что Бурдалу хорошо учился — не столько у Боссюэ, сколько у Паскаля!
Казуист Эскобар, этот тупо-усердный компилятор, был очень доволен, что его имя так часто встречается в «Письмах» Монтальта. В этом он как бы усматривал публичное признание своих заслуг. По свидетельствам современников,
1 «История французской литературы», т. 1. М.— Л., 1946, стр. 445.
2 Г. Гейне. Собрание сочинений в 10 томах, т. 6. М., 1958, стр. 39.
3 А. Франс. Собрание сочинений в 8 томах, т. 8, стр. 455.
160


Эскобар сильно походил на простоватого казуиста, собеседника Монтальта, и благодаря Паскалю его имя со временем стало у французов символом двуличного человека, а глагол eskobarder теперь означает «лицемерить». Так расценил все это народ, создатель языка.
Середину XVII в. Ромен Роллан назвал «эпохой «Провинциальных писем»» к
Младший современник Паскаля Шарль Перро, член Французской академии, теоретик литературы и поэт, а для нас — только автор всемирно известных волшебных сказок, утверждал: «У нас никогда не было написано ничего выше в этом жанре».
««Письма к провинциалу»,— отмечает Бальзак,— бессмертный образец для памфлетистов, шедевр шутливой логики, жестокий спор под раблезианскими знаменами» 1 2.
Молодой Флобер в 1854 г. писал: «Вот уже Двести лет, как французскую литературу не проветривали». Флобер, конечно, ошибался: за эти двести лет французскую литературу «проветривали» (и не раз!), но примечательно другое: счет времени он вел от «Писем» Паскаля, это несомненно.
На русский язык «Письма к провинциалу» впервые были переведены лишь в конце прошлого века; их знали у нас и высоко ценили все прогрессивные умы — от Феофана Прокоповича до Горького. Белинский писал: «Паскаль знаменит еще и как мыслитель, действовавший полемически. Он три года сражался с иезуитами и нанес им страшный вред своими «Провинциальными письмами». Это была злая сатира, вроде Эразмовой...» 3
В одном из писем к Полине Виардо молодой Тургенев замечает: ««Провинциальные письма» Паскаля. Это вещь прекрасная во всех отношениях. Здравый смысл, красноречие, комическая жилка — все здесь есть». Отдавая должное Паскалю-публицисту, Тургенев, однако, не закрывает глаза на то, что «это произведение раба, раба католицизма...» 4
1 P. Р о л л а и. Собрание сочинений в 14 томах, т. 14. М., 1958, стр. 176.
2 О. Бальзак. Собрание сочинений в 15 томах, т. 15, стр. 312.
3 В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, т. VII. М., 1955, стр. 595.
4 И. С. Тургенев. Полное собрание сочинений и писем в 28 томах. Письма, т. I. М.—Л., 1961, стр. 458.
б Паскаль
161


Высоко оценивая философско-теологичёские статьи Лессинга, Чернышевский считал, что с ними «по силе мысли и изложения могут быть сравнены разве «Провинциальные письма» Паскаля...» \
Замечательные слова о книге Паскаля принадлежат Луначарскому: «Блез Паскаль был также сильным публицистом. Его письма против иезуитов, так называемые «Lettres Provinciales», — дивное сооружение логики. Это был до такой степени разрушительный поход на иезуитов, что, в смысле логичности обвинительного акта, это сочинение считается одной из самых блестящих книг в (мировой литературе, хотя это и не беллетристическая книга. Паскаль, замечательный научный ум и блестящий стилист, был подлинным пером Пор-Рояля. Это был могучий выразитель янсенизма. Если бы это было движение пустячное, как бы оно могло выдвигать и захватывать таких людей? Оно могло выдвигать и захватывать таких людей потому, что здесь, при ковании буржуазного духа, проявлялось стремление отделиться от внешней церкви, от папизма и найти какое-то христианство углубленное, основанное на стремлениях человеческого сердца, примиренное совершенно своеобразно с разумом» 1 2.
1 Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений в 16 томах, т. IV. М., 1948, стр. 199.
2 А. В. Луначарский. Собрание сочинений в 8 томах, т. 4. М., 1964, стр. 182.


VII
Философ-моралист
Я провел много времени в изучении отвлеченных наук; недостаток сообщаемых ими сведений отбил у меня охоту к ним. Когда я начал изучение человека, я увидал, что эти отвлечения науки ему несвойственны и что я еще больше запутался, углубляясь в них, чем другие, не зная их; я извинил другим, если они мало знают эти науки. Но я думал, что по крайней мере найду много товарищей по изучению человека и что это настоящее свойственное ему изучение. Я обманулся. Людей, изучающих человека, еще меньше, чем изучающих геометрию.
Паскаль1
1
В «Письмах к провинциалу» Паскаль развенчал мораль иезуитов, однако никакой иной морали взамен не дал. А между тем этого требовала не только логика, но и жизнь: аморальности и маккиавелизму иезуитской морали следовало противопоставить нечто такое, на что читатель мог бы надежно опереться.
Паскаль был человеком долга, видел цель своей жизни в исполнении долга. И чем долг был суровее, тем, казалось, он больше привлекал Паскаля. «Я одобряю только тех,— писал он,— которые ищут с болью в сердце» 1 2.
Как человек искренний и тонко чувствующий запросы времени, Паскаль не мог на,них не откликнуться. Он задумал большую книгу и говорил, что на нее ему необходимо десять лет. Но столько у него уже не было — книга осталась незавершенной. В записях не было ни порядка, ни системы; многие отрывки (своего рода эссе) были обработаны до удивительного блеска, но много было беглого, сырого, противоречивого, неясного, спорного...
1 «Мысли», стр. 88, XI.
2 Там же, стр. 48, XIII.
163
6*


Паскаль предполагал назвать свое сочинение «Апологией христианства», но пор-рояльские друзья, издавшие книгу, назвали ее иначе: «Мысли г-на Паскаля о религии и о некоторых других вопросах, найденные после его смерти; в его бумагах». Потом ее стали называть «Мысли о религии» («Pensées la religion») 1 или просто «Мысли», что наиболее правильно, поскольку в книге много говорится о человеке, разуме, науке, о философских школах, цели жизни, морали, политике, государстве, законах...
Паскаль выступает как представитель антропологического принципа, ставшего составной частью материализма того времени. Человек здесь рассматривается преимущественно как биологическое существо, вне связи с конкретно-историческими общественными отношениями.
Паскалю стало тесно в геометрии и физике. Он писал: «Знание физики не утешает меня в незнании начал нравственности в момент страданий» 2.
И он ушел в «человековедение», в этику.
Человек для Паскаля — это самый важный объект познания. Более того, познавая человека, говорит Паскаль, мы получаем средство для П01знания вообще того, что доступно нашему разуму.
Но человек/не живет, да и не может жить во имя одного только познания. Это самоочевидно, поскольку жизнь многогранней и шире этого. И, однако же, спрашивает Паскаль, что важнее всего для человека в жизни? И отвечает: познание собственной природы и смысла своего существования.
Эти вопросы занимали философов во все времена. По тому, как они их решали, Паскаль делит философов на две группы — на стоиков и скептиков. Свое отношение к тем ц другим он изложил в беседе с настоятелем Пор- Рояля де Саси, которая продолжалась свыше двух часов 3. Секретарь последнего, Фонтен, застенографировал беседу, а брат де Саси, Антуан Леметр, присутствовавший при этом, помогал потом Фонтену писать отчет и обрабатывать записи, но опубликовано все это было лишь в 1728 г. Можно считать, что в беседе с де Саси выражено философское кредо Паскаля.
1 Pascal. Oeuvres complètes, 1963, р. 371—469.
2 «Мысли», стр. 92, XXVII.
3 «Entretien avec М. de Sasi». В кн.: Pascal. Oeuvres complètes, 1963, p. 291—297.
164


Паскаль подробно охарактеризовал учение стоика Эпиктета и скептика Монтеня. Стоики возвеличивают человека, говорил Паскаль далее, наделяют его безгранично всемогущим разумом, они ставят человека превыше всего сущего. Скептики же, впадая в другую крайность, видят в человеке только приниженное, беспомощное и жалкое создание, которое мало чем отличается от животных и не в состоянии поэтому ни познавать тайны мироздания, ни властвовать над миром, используя добытые знания.
Читая Монтеня и сравнивая его с Эпиктетом, говорил Паскаль, «я нашел, что это были два несомненно самых крупных представителя двух самых знаменитых философских систем». Однако стоики, понимая, в чем могущество человека и в чем его долг, не знали его слабостей и оттого погрязли в самонадеянности. Скептики же, зная слабости человека, но не понимая его могущества и долга, потеряли в него и веру. Может показаться, говорил Паскаль, что соединение этих двух систем способно образовать совершенную мораль. Но это не так: «Они взаимно исключают и уничтожают друг друга, чтобы уступить место истине Евангелия».
Беседа с Паскалем доставила де Саси, питавшвхму слабость к философским рассуждениям, большое удовольствие. Г-н де Саси, говорится в отчете Фонтена, не мог удержаться и не высказать Паскалю, ,что он удивлен тем, как глубоко и просто тот умеет излагать самые сложные вопросы; но одновременно заметил, что «не все владеют секретом, как он, извлекать из чтения мысли столь мудрые |И возвышенные. Он сказал ему, что он походит на тех искусных врачей, которые, владея искусством приготовления самых сильных ядов, умеют извлекать из них самые сильные лекарства». Затем де Саси добавил, что хотя Паскаль убедил его, что чтение этих философов принесло ему пользу, однако он сомневается, чтобы другие люди, имеющие ум, не столь возвышенный и быстрый, могли бы читать Эпиктета и Монтеня не во вред себе и при этом не «погубить себя вместе с этими философами».
Надо сказать, что с Монтенем у Паскаля очень сложные отношения: тут и открытые нападки, и замаскированные заимствования, и сведение отдельных положений до абсурда... Словно предвидя будущие упреки в подражании
165


Монтеню, Паскаль решительно отмежевывается от него: «Не в Монтене, а в себе самом я нахожу все то, что вижу здесь» 1. Он отдает должное уму Монтеня, он читает его и перечитывает. А отложив книгу, раздраженно записывает: «Что есть у Монтеня хорошего, то можно извлечь лишь с трудом... он слишком много рассказывает разных историй и слишком много говорит о себе» 2.
А что думает о человеке сам Паскаль — ничтожен человек, как таковой, или велик?
Отвечая на вопрос «что есть человек», даже стоики, случалось, впадали в скептицизм. Так, раб-мудрец Эпиктет утверждал, что человек есть «душонка о телом — ходячим трупом» 3; император-философ Марк Аврелий словно бы добавлял к этому: «...а сама наша душонка — испарина крови» 4.
Паскаль—выше такого заземленного и однобокого отношения к человеческой сущности. Его мысль ищет решения вопроса в иной плоскости. Ответ Паскаля диалектичен: человек одновременно и велик и ничтожен; он слаб, но в нем есть и несокрушимая сила. До того, как совершился «первородный грех», человек был воплощением совершенства. «Первородный грех» повел к перерождению и измельчанию человеческой натуры; ум утратил ясность, воля ослабела. Паскаль дает подробное описание этого «изменившегося», «нового» человека.
«Человек, — говорит он, — не что иное, как слабейший в природе тростник... Чтобы его раздавить, вовсе незачем ополчаться всей вселенной. Порыва ветра, капли воды достаточно для того, чтобы причинить ему смерть» 5. И в другом месте: «Между нами и адом или небом перегородкой служит только жизнь, а это самая ломкая в мире вещь» 6.
А каково место человека в природе, в общем масштабе мироздания? Человек, говорит Паскаль, «ничто в сравнении с бесконечным, все в сравнении с ничтожеством, сере¬
1 «Мысли», стр. 245, XXIV.
2 Там же, стр. 100, VII.
3 Эпиктет. Афоризмы с прибавлением глав из «Размышлений». СПб., 1891, стр. 37.
4 Марк Аврелий. Наедине с собой (Размышления). М., 1914, стр. 69, (33).
5 «Мысли», стр. 47, X.
6 Там же, стр. 36,
166


дина между всем й ничем» К И на всем, что нас окружает, лежит печать этой двойной бесконечности.
Кстати, обратим внимание: у Паскаля какое-то особое пристрастие к слову бесконечность. Бесконечность словно бы приворожила его, растревожила, до болезненности разожгла его любопытство, он постоянно к ней возвращается — то с одной стороны рассматривает ее, то с другой, точно бы проверяет на ней многие свои умозаключения — и математические, и философские. Она у него принимает форму то математической бесконечности, то философской «бездны»...
В «Прибавлении к философским мыслям» Дидро читаем: «Сказать, что человек состоит из силы и слабости, из понимания и ослепления, из ничтожества и величия, — это значит не осудить его, а определить его сущность»1  2. Паскаль здесь не назван, но это, конечно же, с ним солидаризируется великий энциклопедист и берет его под свою защиту.
Мысль о непрочности человеческого существа, о неизбежности смерти — этого главного зла мира — и о какой- то космической тоске одиночества и заброшенности («Сколько миров не знают нас!»3) сменяется у Паскаля чувством глубокой подавленности от сонмища тех загадок, которыми человек окружен.
Ш не знаю, кто меня послал в мир, я не знаю, что такое мир, что такое я. Я в ужасном и полнейшем неведении. Я не знаю, что такое мое тело, что такое мои чувства, что такое моя душа, что такое та часть моего я, которая думает то, что я говорю, которая размышляет обо всем и о самой себе и все-таки знает себя не больше, чем все остальное. Я вижу эти ужасающие пространства вселенной, которые заключают меня в себе, я чувствую себя привязанным к одному уголку этого обширного мира, не зная, почему я помещен именно в этом, а не в другом месте, почему то короткое время, которое дано мне жить, назначено мне именно в этом, а не в другом пункте целой вечности, которая мне предшествовала и которая за мной следует. Я вижу со всех сторон только бесконечности, которые
1 Там же, стр. 38.
2 Д. Дидро. Собрание сочинений, т. I. М.— Л., 1935, стр. 129, LXI.
3 «Мысли», стр. 244, XVIII.
167


Страница рукописи Паскаля


ваключают меня в себе, как атом; я как тень, которая продолжается только момент и никогда не возвращается. Все, что я сознаю, это только то, что я должен скоро умереть; но чего я больше всего не знаю, это смерть, которой я не умею избежать. Как я не знаю, откуда я пришел, так же точно не знаю, куда уйду... Вот мое положение: оно полно ничтожности, слабости, мрака» 1.
Это — пронзительной силы строки, от которых веет космическим холодом вечности. Здесь Паскаль не только философ, но и поэт. Он с большой силой изобразил то чувство страха, которое якобы охватывает человека, когда он осознает свое положение во вселенной — между двумя бесконечностями.
Человек, развивает свою мысль Паскаль,— это величайшая загадка мироздания. Каким образом совмещает он в себе слабость и могущество, величие и ничтожество? Зачем он рождается? И почему, за какие прегрешения неумолимо обречен на смерть?
Ни стоики, ни скептики, говорит Паскаль, не сумели на это ответить. У Паскаля ответ есть, но мысль его в этом месте двоится. Это как бы развилка на дороге мысли: налево свернешь — погубишь коня, направо свернешь — долю найдешь... Пойдемте сперва налево!
2
Человек одарен разумом, отмечает Паскаль, однако разум не в силах привести человека к истине, хотя тот и стремится к ней. Поэтому-то человек и слаб, и несчастен, и жалок.
Отшатнувшись от разума, к чему приходит Паскаль? Естественно — к религии, к мистике. Он пишет: «...нет ничего несообразнее, чем сказать, чтобы материя знала самое себя». И в подтверждение своих слов цитирует Августина: «Люди не могут постичь способа, которым дух соединен с телами; а между тем в этом соединении и состоит человек» 2.
Философ Платон сомневался: «Неужели когда-нибудь перестанут говорить о боге?» Эрнест Ренан в середине
1 «Мысли», стр. 32.
2 Там же, стр. 43.
169


XIX в. утверждал, что Иисус был только человеком, а Жюль Ренар в начале нынешнего столетия отметил: «Христос теперь уже только модный литературный сюжет...» 1
В XVII в. даже скептицизм имел религиозный оттенок. Богом было пронизано все и вся, хотя обращались с ним несколько более свободно, чем прежде. Было даже дозволено в какой-то степени использовать его имя в философских манипуляциях, что прежде безжалостно пресекалось. Гоббс слил бога с государством — этим, по его определению, «смертным богом». Признавал существование бога наряду с вечностью материи и Френсис Бэкон. Атеист Спиноза, употребляя слово «бог», разумел под этим природу; «а бедному Гассенди пришлось нацепить на Эпикура маску христианства, дабы избегнуть венца мученика» 2. Только таким способом можно было оградить себя от опасного обвинения в атеизме.
У дуалиста Декарта, стремившегося примирить науку и религию, существование «субстанции тела» и «субстанции души» определяется третьей субстанцией — богом. В 1633 г. Декарт закончил «Мир, или Трактат о свете», но, услышав об осуждении Галилея инквизицией, решил книгу не публиковать, хотя у него вся антитеологическая суть картезианства была тщательно и искусно зашифрована под видом условного «романа природы»— рассказа о некоем воображаемом мире, происхождение и строение которого всецело объясняется законами механики. По натуре Декарт не был борцом. Ему вовсе не улыбалась перспектива вступить в конфликт с церковью, как это случилось с Галилеем. Декарт мыслил обрести свободу внутри католицизма, тогда как многие другие искали ее вне его.
Во многом примыкая к Декарту, Паскаль, однако, порицал то, что бог у него выступает преимущественно как творец геометрических истин, т. е. как чисто внешняя сила.
Паскаля это коробило. «Я не могу,— писал он,— простить Декарту следующего: во всей философии он охотно бы обошелся без бога, но не мог удержаться, чтобы не дать ему щелчка по носу, заставив его привести мир в движение. После этого он более уже никаких дел с богом
1 Ж. Ренар. Дневник. М., 1965, стр. 124.
2 Д. Дидро. Собрание сочинений, т. X, стр. 130.
170


не имел» 1. Естественно и то, что в «Мыслях» Паскаля преобладает религиозный крен: это соответствовало духу времени. Тем более что Паскаль задумал их как «сочинение против атеистов», которое должно было разъяснить последним — конечно, с янсенистских позиций — их заблуждения.
Век начался костром Джордано Бруно. В 1619 г. в Тулузе был сожжен философ Лючилио Ванини. Но кары и преследования не могли остановить естественного хода истории. Религиозному мировоззрению атеисты противопоставляли научное, и наука вступила с ним в борьбу, которая разгоралась все больше. Вместе с тем атеизм сделался своего рода «модой». Светским фатам, вроде кавалера де Мере и Миттона, нравилось фрондировать против бога, устраивать шумные «протесты» напоказ.
Паскаль атеизму не сочувствовал. «Атеизм — признак силы ума, но только до известной степени» 2,— отмечает он. Был здесь толчок и со стороны Монтеня. Главу из его «Опытов» — «Апология Раймонда Сабундского» — Паскаль неоднократно перечитывал. Испанский богослов Раймонд Сабундский пытался обосновать положения религии с помощью разума. Монтень доказал, что это безнадежная затея, что сделать это принципиально невозможно. «Ведь если бы это было возможно,— говорит Монтень,— то неужели столько необыкновенно одаренных и выдающихся мужей древности не смогли бы силами своего ума достигнуть этого познания?»3 Монтень хоть и не порывал с религией открыто, однако «Опыты» его стали могучим рассадником атеизма. Вот почему, решает Паскаль, по Монтеню должен быть нанесен главный удар.
Сент-Бев утверждал: «Всю свою жизнь, во всех своих произведениях Паскаль делал и хотел делать только две вещи: поразить насмерть иезуитов в своих «Provinciales», разбить и уничтожить Монтеня в своих «Pensées» 4.
Паскаль поставил себе цель: доказать, что «христианская религия в той же степени достоверна и очевидна, как и все то, что считается в мире самым несомненным».
1 Pascal. Oeuvres complètes, 1963, р. 640, (1001).
2 «Мысли», стр. 238, XGII.
3 М. Монтень. Опыты, т. II. М.—Л., 1958, стр. 130.
4 Ch. Sainte-Beuve. Port-Royal, t. II, 1842, p. 388.
171


Общий план его книги, набросанный, по-видимому, в 1657 г., — весьма прост.
«Первая часть: Ничтожество человека без бога.
Вторая часть: Счастье человека с богом.
Другими словами — первая часть: Природа испорчена (основываться на самой природе).
Вторая часть: есть Восстановитель (основываться на Св. писании) »*.
Таким образом, вначале Паскаль ставил перед собой чисто апологетическую задачу. Окончательный план книги, видимо, так и не сложился, но то, что Паскаль успел сделать, значительно шире и богаче первоначального замысла, который по мере работы развивался и совершенствовался. Задача апологетическая постепенно слилась с этико-философской.
3
В этике Паскаля религии и богу отводится роль самая первостепенная. Паскаль заявляет об этом прямо: «Всякое устройство дел должно иметь своим предметом упрочение и величие религии» «...какое несчастье быть человеком без бога...» 3.
Однако Паскалю тут же приходится признать, что постичь бога не так-то просто. «Если есть бог, то он бесконечно непостижим,,— замечает Паскаль,— потому что, не имея ни частей, ни границ, не имеет никакого соотношения с нами. Мы не способны постичь умом ни того, что такое он, ни того, есть ли он» 4.
Но Паскаль тем не менее призывает: «Познайте истину религии даже в самой неясности религии...» 5. И в другом месте: «Когда слово божье, которое всегда истинно, оказывается ложным в буквальном смысле, то это значит, что оно истинно в духовном смысле» 6. (Да простит нам великая тень Паскаля, но гут отдает духом казуистики!)  1 2 3 4 5 61 «Мысли», стр. 188.
2 Там же, стр. 128.
3 Там же, стр. 35.
4 Там же, стр. 116.
5 Там же, стр. 187, X.
6 Там же, стр. 165, XII.
172


Только религия, говорит Паскаль, только христианство (преломленное, надо полагать, в доктринах янсенизма) способны объяснить и примирйть все эти неразрешимые противоречия, дать ключ к разгадке смысла человеческого существования. Религия, говорит Паскаль, обладает силой поистине универсальной. Только посредством веры, только в боге может обрести человек счастье. И даже самую истину человек может получить только из его рук, а воспринять ее возможно не разумом, а сердцем — чистым и смиренным сердцем, как, впрочем, и самого бога.
Мы читаем: «...сердце чувствует бога, а не разум. Вера заключается вот в чем: бог постигается сердцем, а не разумом» 1.
С другой же стороны: «Если все подчинять разуму, наша религия не будет иметь ничего таинственного и сверхъестественного. Если пренебрегать принципами разума, наша религия будет абсурдной насмешкой» 2.
Так шарахается Паскаль от одной крайности к другой. Так вместо ученого и мыслителя появляется проповедник, который то и дело впадает в экзальтацию, тон его подчас становится раздражающе заносчивым и высокомерным, он готов унизить человеческий разум, так прямо об этом и заявляя: «Мне очень приятно видеть, как унижают гордый разум» 3. Паскаль теряет чувство меры и перехлестывает в доказательствах, алогичность которых подчас курьезна.
«Никакая религия, кроме нашей,— читаем мы,— не учит, что человек рождается в грехе... значит, ни одна не говорит правды»4. Одна только христианская религия, утверждает Паскаль, понимает человека.
Паскаль пространно анализирует значение «чуда — знамения божия» и пророчеств для доказательства истинности религии. Слабость и неубедительность такого рода глав отмечали уже современники Паскаля. Он не справился здесь с теми задачами, которые сам себе наметил: Мон- тень не был развенчан, Паскаль так ни к чему и не пришел. По образному выражению даже такого реакционного литератора, как академик Прево-Парадоль, творение Паскаля походило «на изящные портики, но без выхода, на
1 Там же, стр. 103, XIX.
2 Там же, стр. 139, II.
3 Там же, стр. 247, XXXV.
4 Там же, стр. 125, IV.
173


гордо поднимающиеся ступени, которые никуда, однако, не ведут...» 1
Да и сам Паскаль понимал все это. Он признается: «...я смотрю на все стороны и всюду вижу только темноту» 2. Он теряет хладнокровие, и в высокой искренности его все отчетливей проступает трагическая нота: «Видя слишком много предметов для отрицания и слишком (мало для веры, я нахожусь в столь жалком положении, что сто раз желал бы, чтобы, если бог поддерживает природу, она указала на него без всякого двусмыслия, а если признаки, которые она дает для познания его, обманчивы, чтобы она уничтожила их совершенно, чтобы она творила или все, или ничего, так чтобы я видел, какой сторовы я должен держаться» 3.
Но какой же выход из этих затруднений, как согласовать все противоречия или избавиться от них? На какую сторону склониться, т. е. верить или не верить? К решению этого вопроса Паскаль подошел как математик — применил теорию вероятностей, которой он в это время, видимо, и занимался. Представьте, говорит он, что вам предложено пари: есть бог или нет бога, «орел» или «решетка»,— за что бы вы стали держать пари? «Основываясь на разуме, вы не можете держать ни за, ни против,— пишет Паскаль,— основываясь на разуме, вы не можете защищать ни одного из двух положений» 4, потому что голос разума убедительно вам докажет (и разум абсолютно прав), что шансы выигрыша и проигрыша равны, результат предвидеть невозможно. Но Паскаль советует не доверяться голосу рассудка, а задуматься сначала над тем, что рискуем мы проиграть и что можем выиграть, т. е. какова ставка этого пари. Он отвечает так: «Потерять вы можете две вещи — истину и благо; поставить в заклад можете тоже две вещи — свой разум и свою волю, свое сознание и свое блаженство» 5. И далее: «Взвесим выигрыш и проигрыш, принимая положительное пари, что бог есть. У вас два исхода: если вы выиграете, вы выигрываете все; если вы проиграете, то не теряете ничего.
1 Л. А. Прево-Парадоль. Паскаль как моралист. В кп.: П а- скаль. Мысли, стр. И.
2 «Мысли», стр. 142.
3 Там же, стр. 143.
4 Там же. стр. 117.
5 Там же.
174


Поэтому без всяких колебаний держите пари, что бог есть». В случае выигрыша мы избавляемся не только от загробного наказания, но и получаем «бесконечность бесконечно счастливой жизни» 1.
Растолковав все это, Паскаль советует развивать и всячески укреплять в себе веру: «Старайтесь же убедить себя не большим числом доказательств в пользу бога, а с помощью уменьшения ваших страстей»; и даже если у вас нет веры, «поступайте совершенно так, как если бы вы верили: берите святую воду, заказывайте службу и т. д. Это вас даже само собою заставит верить и поглупеть» 2.
Итак, панацея эта совсем проста: надо заключить положительное пари, т. е. что бог есть, а затем «поглупеть» — подавить в себе пытливость мысли, меньше постигать, а больше брать на веру. Вера должна быть слепой, без всяких мудрствований, тогда исчезнут сомнения и неясности, не станет противоречий, тогда все будет легко и просто.
«Аргумент пари», как назвали впоследствии это эссе- 11 аскаля, явился своеобразным «узлом» его философского творчества; он породил большую литературу и всегда вызывал горячие споры. «Верить потому, что ничем не рискуешь веруя, значит поступать как ребенок», — неодобрительно отмечал Ламетри3. Дидро же отозвался со всей непримиримостью атеиста: «Так Паскаль и рассуждает: истинна или ложна наша святая религия... вы ничем не рискуете, признавая ее истинной, но вы рискуете всем, считая ее ложной. Но ведь то же самое могут сказать и иудей, и мусульманин, и гугенот. Это — седло, которое подходит всем лошадям, это — кресло цирюльника, пригодное для всех задов»4. А вот, к примеру, что сказал по этому поводу уже наш современник, Тейяр де Шарден, известный антрополог и религиозный философ: «Паскаль в своем знаменитом пари подделывал игральные кости, чтобы предопределить выбор человека приманкой полного выигрыша» 5. Поскольку к этому вопросу нам еще предстоит вернуться, ограничимся пока приведенными замечаниями.
1 Там же, стр. 118.
2 Там же, стр. 119.
3 Ж. О. Ламетри. Избранные сочинения. М.— Л., 1925, стр. 161.
4 Д. Дидро. Избранные атеистические произведения. М., 1956, стр. 232.
5 П. Тейяр де Шарден. Феномен человека. М., 1965, стр. 229.
175


4
А теперь проследуем по другой дороге «Мыслей» Паскаля — дороге, где он во всех случаях остается самим собой, где ученый борется с богословом.
Мы помним, почему он называл человека жалким, ничтожным и слабым.
А в чем же, по Паскалю, величие человека? Он отвечает на это так: «Главное величие человека заключается в том, что он сознает себя ничтожным. Дерево не сознает себя ничтожным. Сознавать себя ничтожным, значит быть ничтожным; но, с другой стороны, сознавать, что я ничтожен, значит быть великим. Сознание этого самого ничтожества и доказывает величие» 1.
Сознание, мысль — вот в чем заключается сила человека! Да, человек — это слабый тростник, «но этот тростник мыслит». В этом — и сила его, и величие. И «если бы вся вселенная ополчилась, чтобы погубить его, он был бы все таки могущественнее всего, что его убивает, ибо он знал бы и о том, что он умирает, и о том, какими преимуществами перед ним обладает вселенная. Вселенная же этого не знает» 2.
О 	разуме Паскаль говорит словами высокими и вдохновенными: «Все наше достоинство заключено в мысли. Не пространство и не время, которых мы не можем заполнить, возвышают нас, а именно она, наша мысль. Будем же учиться хорошо мыслить: вот основной принцип морали» 3.
И еще: «Я могу представить себе человека без рук, без ног, без головы, ибо только опыт учит нас, что голова полезнее ног. Но я не могу представить себе человека без мысли: это был бы камень или животное» 4.
Паскаль любит жизнь, он соболезнует небу и земле, «которые не чувствуют своего существования» 5. И только человеку, с его разумом, дано это великое счастье — чувствовать радость бытия.
Однако возможности разума, говорит Паскаль, не беспредельны. Наш разум, как и тело,— и силен и слаб, и
1 «Мысли», стр. 45, VII.
2 Там же, стр. 47, X.
3 Там же.
4 Там же, стр. 44, II.
5 Там же, стр. 227, LV.
176


велик и ничтожен. Мы не обречены на полное незнание, однако мы не можем знать всего с бесконечной достоверностью, ибо объем знания бесконечен. Скорее мы устанем постигать, чем природа доставлять нам материал для постижения. А возможности наши ограниченны. «Всеведение принадлежит одному богу, — говорит Паскаль. — Совершенное неведение свойственно одним животным». Это — две крайности, между которыми есть середина. Наше положение в природе между двумя бесконечностями дает нам возможность «замечать кое-какие внешние признаки середины вещей...»1. Одно знать, другое не знать— таков удел человека.
А то, чего не в силах охватить и постигнуть наш разум, — есть ли оно? Паскаль отвечает: «Все, что непостижимо, не перестает существовать. Бесконечное число, бесконечное пространство существует одинаково с конечным» 2. И, опираясь на свою любимую бесконечность, Паскаль дает определение, что такое великий человек: «Величие души обнаруживается не в том, что человек достигает какой-нибудь крайности, а в том, что он умеет сразу коснуться обеих крайностей и наполнить весь промежуток между ними» 3.
Паскаль — враг узости, ползучести мысли, он высмеивает тех, кто уверяет, буддо бы в деле познания есть предел: «Есть травы на земле, мы их видим, с луны их было бы не видно. На травах этих есть нити, в этих нидях — маленькие животные, а дальше этого ничего уже нет». Какая самонадеянность! «Сложные тела состоят из элементов,, а элементы неразложимы». Какая самонадеянность!»4 Сколько уже раз такого рода «пророки» оказы¬
1 «Мысли», стр. 39.
2 Там же, стр. 138, IX.
3 Гам же, стр. 87, IX. Выше мы отмечали пристрастие Паскаля к слову бесконечность. Здесь уместно подчеркнуть еще один аспект этого вопроса. «Я не стыжусь признаться,— говорит Давид Юм,— что частое повторение слова бесконечный, с которым мы постоянно встречаемся у всех писателей-богословов, порой внушало мне подозрение: нет ли в нем привкуса скорее панегирика, нежели философии, и не лучше ли служили бы мы целям разума и даже религии, если бы довольствовались более точными и умеренными выражениями» (Д. Юм. Сочинения, т. 2, стр. 533).
* «Мысли», стр. 241, III.
177


вались в смешном положении! «Природа уличает скептиков, рассудок уличает догматиков» 1.
Процесс познания не знает ни остановок, ни роздыха, он непрерывен. «Наша природа — движение, — говорит Паскаль,— полный покой — это смерть»2. А еще: «Нет
несчастия хуже того, когда человек начинает бояться истины...» 3.
В деле познания разум — не одинок. У него есть надежный помощник — наши чувства, интуиция, сердце. «Сердце,— замечает Паскаль,— держится своего порядка, а разум своего...»4. Именно с помощью чувства осознали мы уже самые первые принципы, как-то: пространство, время, движение, числа. И эти знания входят в нас даже более прочно, чем те, которые добыты путем рассуждений. И на них, уже в процессе рассуждений, опирается потом разум. Паскаль пишет: «Сердце чувствует, что есть три измерения пространства и что числа бесконечны, а потом уже разум показывает, что, кроме двух, нет числа, которого квадрат равнялся бы удвоенному числу. Принципы чувствуются, теоремы выводятся...» 5
И у разума, и у сердца своя, так сказать, суверенная область: «Смешно, что разум требует у сердца доказа¬
тельств его первых начал для того, чтобы с ними согласиться, точно так же как было бы смешно, если бы сердце требовало от разума чувствования всех теорем, которые он доказывает, а иначе не принимало бы их» 6. Но вместе с тем здесь таится и немалая опасность: «Всякое наше рассуждение готово поддаться чувству...» 7
«Истина — одна и прочна» 8,— говорит Паскаль, а все науки взаимосвязаны: «...кто не видит, что принципы, предлагаемые науками, не сами в себе имеют опору, а опираются на другие, которые в свою очередь опираются на третьи и т. д.?»9
1 «Мысли», стр. 110.
2 Там же, стр. 242, VIII.
3 Там же.
4 Там же, стр. 103, XX.
5 Там же, стр. ИЗ.
6 Там же.
7 Там же, стр. 100, IV.
8 Там же, стр. 206, VIII.
9 Там же, стр. 39.
178


Интересно, что Паскаль решительно разграничивает область науки и веры. Процесс познания, говорит он, должен идти независимо от всякого авторитета — человеческого или божеского. Не чей-то авторитет, а только факты, опыты — вот основа физических наук. Ни Аристотель, ни папская булла не в силах опровергнуть факты. «Только разум имеет право судить факты»,— писал Паскаль в «Письмах к провинциалу». Напрасен поэтому был «Декрет» святой конгрегации, осудившей учение Коперника, так как декретом нельзя доказать, что Земля покоится, если наблюдения утверждают обратное. «О природе нужно судить не по нам, а по ней самой» К
Френсис Бэкон, разработавший индуктивный метод познания, считал, что главным источником наших знаний являются чувства. И только чувства.
Родоначальник рационалистической дедукции Декарт утверждал, что чувства способны дать лишь самое смутное представление о вещах, что они только вводят нас в заблуждение. Истина постигается разумом и свойственной ему интуицией.
Паскаль был первым,, кто совершенно по-новому — в критическом плане — поставил вопрос о границах познания, о возможностях разума и о значении чувства в этом процессе. Паскаль здесь пошел значительно дальше и Бэкона, и Декарта и предвосхитил некоторые мысли Юма и Канта.
Наука в XVII в. делала свои первые шаги, разрабатывались методы ведения исследований, появлялось все больше приборов и инструментов. Все это вселяло веру в беспредельное могущество науки, возбуждало гордость.
Паскаль как нельзя более вовремя определил границы познания. Выдвинутый им метод познания получил название дедуктивного. Дедуктивные рассуждения и доказательства включают в себя индуктивные, которые не столько доказывают, сколько убеждают.
Паскаль писал: «Чтобы доказать известную вещь, берут примеры, а чтобы доказать эти примеры, берут в виде примера эту вещь: так как всегда полагают, что трудность заключается в том, что хотят доказать, то примеры находят более ясными и помогающими доказательству.  11 	«Мысли», стр. 244, XX.
179


И вот когда хотят показать нечто общее, то в пример бе- рут частное правило, применимое к одному случаю, а если хотят показать частный случай, то придется начинать с общего правила. Всегда находят неясною ту вещь, которую хотят доказать, а ясною ту, которую употребляют для доказательства...» 1.
При дедуктивном методе рассуждения, или доказательстве, отправляются от общего положения к частному. Например, теорему, доказанную для любой фигуры, скажем для любого параллелограмма, применяют для какой- то данной, частной фигуры.
Паскаль не разработал дедуктивный метод обстоятельно, в подробностях, он у него не более чем эскиз, но эскиз гениальный. И Паскаль не раз демонстрировал его мощь на практике — при доказательстве геометрических теорем. Он утверждал: по точности и доказательности нет знания выше математического. Методы математических наук должны стать образцом для всех других наук. И хотя математические науки убеждают нас в том, что природа бесконечна в пространстве, числе, времени и движении и что ее нельзя познать до конца, однако знания наши растут; пусть общий объем познанного пока еще бесконечно мал, но он все увеличивается. Поскольку объем знания безграничен, бесконечен и процесс познания.
Итак, с одной стороны, как утверждал Паскаль, нас удручает необъятность вселенной, с другой же стороны, необъятность вселенной заключена в необъятности нашей мысли. Паскаль не сделал этого вывода, но при чтении «Мыслей» он сам собою напрашивается.
Слабый «мыслящий тростник» оказывается титаном мысли.
Так размыкается этот круг, так приходит к человеку вера в свои силы и в могущество разума. «Уверенности ничто не дает, кроме истины, — говорит Паскаль. — Но зато ничто, кроме искреннего искания истины, не дает успокоения нашему сознанию»2.
1 «Мысли», стр. 99, III.
2 Там же, стр. 216, XIX.


5
В разработку этических проблем Франция XVII в. внесла сравнительно немного. Декарт касался их вскользь и случайно. В трудах пор-рояльских моралистов нет ни большой глубины, ни таких проблем, которые потом стали называться «общечеловеческими» и «вечными». Первым и в то же время единственным, кто соединил глубину со злободневностью и выразил это в блестящей форме, был Паскаль. Он не создал законченной философской или этической системы. У него множество пробелов, философия его эклектична, однако он поставил ряд важных этических проблем и в какой-то мере их решил.
Не каждому дано быть философом (Паскаль, правда, иронически замечает: «Пренебрегать философией, значит истинно философствовать» ^ но к жизни надо относиться философски. Жизнь коротка, быстротечна, стыдно предаваться лени, ничегонеделанию, «стыдно изнемогать от удовольствия» 1 2. Каждый должен стремиться наилучшим образом выполнить свою миссию человека. Эта мисосия чрезвычайно ответственна. Вот почему, говорит Паскаль, «в жизни нет ничего важнее выбора рода деятельности» 3.
Паскаля огорчает, что люди, как правило, думают о средствах, а не о цели жизни, поэтому род деятельности чаще всего определяет простая случайность, а не разум. Например, слышат с детских лет, как взрослые превозносят одни ремесла или занятия, а другие хулят, — и уже сообразно с этим выбирают сами, вместо того чтобы следовать зову призвания.
Другой враг человека — суетность, разменивание на повседневные мелочи. «Всякая тварь подвержена суете» 4, — констатирует Паскаль. «Кто не замечает суеты мира — суетен сам» 5. Суетность мешает человеку сосредоточиться, найти себя. Паскаль сокрушенно замечает: «Человек, по-видимому, создан, чтобы мыслить; в этом все его достоинство, вся его заслуга; вся его обязанность в том, чтобы мыслить, как должно... А о чем думают люди? ...о том, как бы потанцевать, поиграть на лютне,
1 Там же, стр. 107, XXXV.
2 Там же, стр. 241, VI.
3 Там же, стр. 58, II.
4 Там же, стр. 257, XGII.
5 Там же, стр. 96, XLIV.
181


попеть, написать стихи, покататься на карусели и т. д., как бы построиться, сделаться королем... Все достоинство человека в его мысли. НЬо что такое эта мысль? Как она глупа!» 1
Над человеком, кроме того, велика власть малых дел: «Воображение преувеличивает малые предметы, вследствие фантастической их оценки, до такой степени, что наполняет ими нашу душу» 2; «незначительная вещь нас утешает, потому что незначительная огорчает» 3.
Представитель средневекового свободомыслия — философ, богослов и поэт Пьер Абеляр бросил клич: «Познай самого себя!»4 Эту мысль высказывали еще древние, а Паскаль углубляет Абеляра: «Нужно познать самого себя: если это не поможет найти истину, это поможет, по крайней мере, хорошо направить жизнь, в этом заключается вся справедливость» 5.
Ему претит пустое тщеславие: «Мы столь тщеславны, что нам хотелось бы быть известными по всей земле и даже между людьми, которые появятся тогда, когда нас уже не будет; мы столь тщеславны, что уважение пяти, шести лиц, нас окружающих, нас забавляет и доставляет удовлетворение» 6. И тут же: «Любопытство — это тоже тщеславие. Люди очень часто хотят знать для того только, чтобы говорить об этом. Из-за одного удовольствия видеть не путешествовали бы по морю; путешествуют в надежде рассказать об этом»7.
Славолюбие для Паскаля — своего рода недуг. Но он не только его клеймит, он истолковывает его как диалектик. Погоня человека за славой, говорит Паскаль, есть величайшее унижение человека, «но оно же служит и самым великим признаком его превосходства; какими бы благами ни обладал человек на земле, он не удовлетворен, если не пользуется уважением людей» 8. Отчего же так? А вот: «Мы имеем столь высокое понятие о душе человека, что не можем терпеть, чтобы нас презирали и не ува-
1 «Мысли», стр. 225, XLIX.
2 Там же, стр. 63, VIII.
3 Там же, стр. 88, X.
4 П. Абеляр. История моих бедствий. М., 1959, стр. 129.
5 «Мысли», стр. 252, LVIII.
6 Там же, стр. 50, У.
7 Там же, VI.
8 Там же, стр. 46, IX.
182


жали в нас душу; все счастье людей состоит в этом уважении» 1.
Он требует трезвости в самооценке, трезвости без скидок и без лукавства: «Несомненно, что худо быть полным недостатков; но еще хуже быть полным их и не желать сознавать их в себе, потому что это значит прибавлять к ним еще недостаток самообмана» 2.
И — человек должен действовать: «Нет ничего столь
невыносимого для человека, как быть в полном покое, без страсти, без дела, без развлечения, без употребления своих сил. Он чувствует тогда свое ничтожество...» 3
Томас Гоббс основным двигателем человеческих поступков считал эгоизм. Паскалю чужда такая концепция. Человек, конечно, не лишен эгоизма. Паскаль укорял тех, «кто не питает отвращения к своему самолюбию» 4, однако по природе человек добродетелен. «Пусть человек дает себе настоящую цену. Пусть он любит себя, потому что он имеет в себе природу, способную к добру...» 5 Паскаль призывает всячески развивать в себе эту способность. Он высказывает глубокую мысль: «Насколько сильна добродетель человека, это должно измеряться не его усилиями, а обычным течением жизни» 6. То есть наша добродетель должна стать чем-то само собой разумеющимся, обыденным. Ею не следует ни бравировать, ни гордиться. Вот почему «тайные добрые дела ценнее всего» 7  8.
Но, безусловно, Паскаль не прав, когда утверждает: «В добродетели мы поддерживаемся не своею собственною силою, но противовесом двух противоположных пороков: мы как будто стоим на ногах под напором двух противоположных ветров; отнимите один из этих пороков, и мы впадем в другой» s.
1 Там же.
2 Там же, стр. 51.
3 Там же, стр. 245, ХХУ.
4 Там же, стр. 226, LII.
5 Там же, стр. 47, XII.
6 Там же, стр. 89, XV.
7 Там же, стр. 86, VI.
8 Там же, стр. 243, XIII


б
Паскаль не был мизантропом, однако у него проскальзывают иногда не слишком лестные для человечества заключения: «Люди только и делают, что обманывают друг друга и льстят друг другу... Человек не что иное, как притворство, ложь и лицемерие в отношении к самому себе и в отношении к другим» 1 — «все люди ненавидят от природы один другого» 2 — «никогда люди не делают зла так много и так радостно, как тогда, когда делают это сознательно» 3. Впрочем, это лишь случайно брошенные упреки: Паскаль ничего на них не строит.
Тем более примечательна его мысль о роли воспитания: «Человек сам с собою ведет внутреннюю беседу; важно хорошо направить ее» 4. Зачем? А затем, что «разум можно клонить ко всему» 5. С другой стороны: «Качества ума не приобретаются упражнениями, их только совершенствуют» 6.
Паскаль был суровым моралистом — в этом сказалось влияние Пор-Рояля. Ставя бога превыше всякой справедливости, он — приверженец и выученик рационализма — готов был подчинить морали даже теологию... опять- таки во имя «высшей справедливости». Он говорит: «Есть вещи обязательные [даже] для бога».— «Бог обязан,— утверждает Паскаль,— исполнять только свои обещания. Он обещал за молитвы даровать справедливость, но он обещал исполнение молитв только сынам Завета»7. Это удивительно: бог Паскаля имеет обязанности! Некоторые исследователи подтрунивали: откуда-де Паскаль «узнал про обязанности верховного существа»?..
Вместе с тем он знает цену и так называемым мелочам. Подчас ничтожная причина ведет к большим последствиям: «Если бы нос Клеопатры был короче, вся поверхность земли приняла бы другой вид» 8.
1 «Мысли», стр. 53.
2 Там же, стр. 235, LXXIII.
3 Там же, стр. 223, XXXIX.
4 Гам же, стр. 220—221, XXXIII.
5 Там же, стр. 140, IV.
6 Pascal. Oeuvres complètes, 1963, р. 287.
7 «Мысли», стр. 251, LIV.
8 Там же, стр. 92, XXIX.
184


И — как много он видел! Что бы такое, казалось, щеголь? Паскаль только на миг задержал на нем свой взор, и вот уже из-под его пера вышла настоящая социальная миниатюра: «Быть щеголем не слишком пустое дело, ибо это значит показать, что очень много людей работают на тебя, это значит показать на своих волосах, что у тебя есть слуга, парфюмер и т. д., на своих брыжах, нитях, позументах, что ты пользуешься услугами многих. А это не простая уж внешность, это не просто необходимые принадлежности одежды: это значит, что ты имеешь в своем распоряжении много рук. Чем больше рук в твоем распоряжении, тем ты сильнее. Быть щеголем, значит показывать свою силу» 1.
Его угнетает неустроенность человека в обществе, неопределенность и шаткость его судьбы. Он то и дело отмечает: «Человек полон нужд...» 2; «ибо желать, но не мочь — это и значит быть несчастным» 3. «Вот описание человека: зависимость, желание независимости, нужда» 4. — «Человек — не ангел, не зверь, а несчастие так устраивает, что кто хочет сделать из него ангела, делает зверя» 5.
Отсюда — только шаг до того, чтобы обратить свой взор аналитика на правосудие, на правовые и нравственные законы, на институт собственности... Паскаль торопливо, словно для памяти, набрасывает: «Двойной закон, двойные скрижали закона, двойной храм, двойное рабство»6.— «Поднятие к полюсу на три градуса широты ставит вверх дном всю юриспруденцию! Пройдешь один меридиан, и встретишь новое решение истины; в несколько лет изменяются основные законы; право имеет свои эпохи» 7; «Ut olim viliis, sic nunc legibus laboramus (Как некогда мы страдали пороками, так теперь страдаем законами) »8.
Что придает судье вес и авторитет? Не дела, увы! Не дела, а сутана, красные одеяния, соболя. И Паскаль взывает: «О несправедливые судьи, не составляйте законов на един час! Судите по тем законам, которые уже составлены,
1 Там же, стр. 78—79, XII.
2 Там же, стр. 85, III.
3 Там же, стр. 247, XXXVI.
4 Там же, стр. 255, LXXVIII.
5 Там же, стр. 101, XIII.
6 Там же, стр. 163, VIII.
7 Там же, стр. 59, IV.
8 Там же, стр. 60.
185


и притом вами же самими. Горе вам, если вы создаете несправедливые законы!»1
Осенью 1660 г. Паскаль имел три нравоучительные беседы с юным сыном герцога де Люина, в которых высказал ряд примечательных мыслей2. Николь, записавший эти беседы по памяти, опубликовал их потом в своем трактате «О воспитании принца» (1670).
Естественное состояние человека, говорил Паскаль,— это полное равенство со всеми другими людьми. «Помните об этом и не впадайте в надменность». А что такое богатство? — спрашивает Паскаль.— Насильственный захват, воспоминание о котором успело изгладиться из людской памяти. А знатность? — «порядок вещей, установленный людьми». Однако, замечает Паскаль, все это условно: в одной стране уважают дворян, в другой — плебеев. В противоположность величию установленному, более значительно величие естественное, которое определяется качествами ума, знаниями, физической силой, добродетелями. «Я не обязан уважать вас потому, что вы герцог, но я должен снять перед вами шляпу. Напротив того, я, не кланяясь, пройду мимо ученого геометра, хотя я его, быть может, уважаю больше, чем самого себя».
«Для управления кораблем,— иронически отмечает Паскаль,— не выбирают же того из путешественников, который происходит из наиболее знатного рода» 3.
Есть только одно бесспорное преимущество человека — хорошо и честно мыслить. Это же — и важнейший принцип морали. К сожалению, говорит Паскаль, наша мораль под стать нашему праву. Что мы считаем хорошим? Все. Все: от неба до прелюбодеяния, включая самоубийство. И все оправдываем. «Ибо бывают времена, когда сознание истины особенно помрачается и господствует ложь, когда не только не любят истину, но и не умеют познать ее»4, когда истину презирают, отвергают, а вместо нее царит эгоистический произвол, несправедливость и тирания.
В те годы нападки на «Письма к провинциалу» продолжались, продолжалось ущемление Пор-Рояля. И Паскаль взрывается, в нем так и клокочет темперамент борца: «А
1 «Мысли», стр. 208.
2 «Trois discours sur la condition des Grands». B kh.: Pascal.
Oeuvres complètes, 1963, p. 366—368.
3 «Мысли», стр. 77, IX.
4 Pascal. Oeuvres complètes, 1963, p. 596.
186


после того, как Рим высказался и многие думают, что инквизиция осудила истину, после того, как книги, высказавшиеся в противоположном смысле, запрещены, нужно тем громче кричать, чем несправедливее это запрещение и чем насильственнее хотят заглушить слово». И тут же рядом: «Инквизиция и общество иезуитов — два бича истины» 1. В этих фразах звенит металл. Разве похоже, что это писалось в тихой монастырской келье рукой «отшельника»?!
7
Живший в бурное и шаткое время, когда страну терзали беспрестанные войны, Паскаль ненавидел кровопролитие. «Величайшее из зол — гражданские войны» 2,— отмечает он, имея в виду прежде всего Фронду. А мир — это «самое большее из благ» 3.
Он обращается к предполагаемому врагу: «За что ты меня убиваешь?»4 И это не потому, что он трус. Он призывает высоко держать достоинство человека: «Нужно бояться смерти вне опасности и не бояться ее в опасности, ибо нужно быть человеком» 5. Причина его ненависти к войне в другом: в бессмысленности вражды и кровопролития. «Может ли быть что-нибудь нелепее факта, что такой-то человек имеет право убить меня, потому что он живет по ту сторону реки или моря и потому что его правительство в ссоре с моим, хотя я никакой не имею с ним ссоры?» 6
Так, от человека, от заботы о его судьбе, от раздумий о цели и смысле жизни Паскаль подходит к вопросу о государстве, о месте личности в нем — важнейшей этической проблеме того времени.
В годы Фронды решалось, жить или не жить абсолютизму. Абсолютистская система одержала победу, что исторически было вполне закономерно. После ликвидации Фронды остро встал вопрос о подчинении личности государству. Все это не могло не найти отражения в литературе, да и вообще в искусстве, где господствующим на¬
1 Там же, стр. 232, LXII.
2 Там же, стр. 75, III.
3 Там же, стр. 82, VII.
4 Там же, стр. 81, IV.
5 Там же, стр. 252, LVII
6 Там же, стр. 59, IV.
187


правлением был классицизм. Более того, искусство взяло на себя миссию воспитания гражданского, «государственною» сознания. И это стало его основным делом на многие годы. Вот почему искусство той эпохи столь остро тенденциозно, откровенно дидактично. Ему предстояло найти принципы новой этики, которая бы отвечала новому порядку вещей.
Паскаль никогда не был «философом у себя в углу». Натура деятельная, он не способен был удовольствоваться ни философствованием лично для себя, ни келейным благочестием. Он стремился к тому, чтобы слово его и мысль служили людям. Он всегда интересовался политикой и был решительным противником Фронды, следуя в этом по стопам отца — видного государственного чиновника, представителя нового класса — буржуазии. Паскаль с явным неодобрением думает, например, о том, откуда «происходит несправедливость Фронды, которая выставляет свою мнимую справедливость против силы» Ч
Сила — это абсолютизм. Уже Монтень стоял за добродетельный и разумный абсолютизм, за необходимость подчиг пяться силе, сосредоточенной в одних руках. Здесь Паскаль солидарен с Монтенем.
Паскаль откровенен: государство — зло, но в конкретных данных условиях абсолютизм — зло наименьшее. Основной его принцип Паскаль доказывает так, словно это математическая теорема: «Справедливо, чтобы то, что справедливо, прочно держалось. Необходимо, чтобы то, что очень сильно, прочно держалось. Справедливость без силы немощна; сила без справедливости тиранична. Справедливость без силы постоянно оспаривается, потому что всегда есть злодеи; сила без справедливости постоянно подвергается обвинению. Итак, справедливость и сила должны быть вместе, а для этого нужно, чтобы то, что справедливо, было сильно, а то, что сильно, было справедливо. Справедливость оспаривается, сила вполне убедительна и не допускает спора. Таким образом, нельзя было дать силу справедливости, потому что сила противоречит справедливости и утверждает, что она сама была справедлива, а справедливость была несправедлива; итак, не будучи в состоянии сделать так, чтобы то, что справедли-  11 «Мысли», стр. 82, УШ,
188


во, было сильно, люди сделали так, что справедливым стало то, что сильно» 1.
В другом месте он говорит: «...нужно стремиться к общей цели, а склонность к самому себе есть начало всякого беспорядка, будь то на войне, в хозяйстве, в отдельном теле человека» 2.
Этой общей цели и призвано служить государство.
Основу власти Паскаль усматривает в богатстве. Но богатство ведет к неравенству. Скрепя сердце он принимает и это. Он надееется что государство как-то переработает в себе это противоречие. Но он предвидит опасность, что «откроется полный простор не только высшему государству, но и величайшей тирании» 3.
В этой проблеме для Паскаля, как и во всем, — свои бездны и свои крайности! Хотя это и пугает наш светлый и чистый разум, но никуда от этих дилемм не денешься. Однако долг в моральных заповедях Паскаля — превыше всего. Долг, как и вера, зиждется тоже на силе воли. Пусть даже разум протестует, но законам страны надо повиноваться беспрекословно. Только так и можно «устранить» здесь все противоречия и неувязки. Во имя высокой цели не грех даже и покривить душой: «Опасно говорить народу, что законы несправедливы, ибо он повинуется им только в силу того, что считает их справедливыми» 4.— «Он свергает иго, лишь тольдо сознает его...» 5.
Государство нужно обществу, а нужно ли оно отдельному человеку? Паскаль говорит: «Нехорошо быть слишком свободным» 6. Это ведет к разболтанности, к эгоизму, что не сулит ничего хорошего — ни себе самому, ни обществу. Государство, стало быть, на пользу и всем вообще, и каждому в отдельности.
Человек дисциплины и долга, Паскаль вместе с тем не может не подчеркнуть и некоторых таящихся тут опасностей: «Нередко приходится упрекать людей в излишней послушности; это такой же естественный порок, как и недоверчивость» 7. Человек только тогда человек, когда он сох¬
1 Там же, стр. 83, X.
2 Там же, стр. 226, LII.
3 Там же, стр. 81, II.
4 Там же, стр. 62, VI.
5 Там же, стр. 60.
6 Там же, стр. 254, LXX.
7 Там же, стр. 140, IV.
189


ранил в себе человеческое достоинство. Паскаль — за институт силы, оддако он счел нужным предупредить сына герцога де Люина: «Не пытайтесь властвовать над людьми силою, а удовлетворяйте их желания, облегчайте их нужды, ищите удовольствие в , том, что, по мнению света, считается благодетельными поступками».
У Паскаля, несомненно, был государственный ум. Паскаль это понимал и говорил, что он охотно занял бы ка- кой-нибудд пост, а еще лучше стал бы воспитателем будущего государственного деятеля. Наполеон, тонко почувствовавший эту сторону дарования великого ученого, обронил как-то, уже на острове св. Елены, что «сделал бы Паскаля сенатором» 4.
8
Вопросы морали привели Паскаля к проблеме государства, которая к морали же и свелась. Только так, видимо. Паскаль и мыслил устранить все могущие возникнуть противоречия. «Нужно уметь сомневаться, когда это нужно, подчиняться, когда это нужно, и верить, когда это нужно. Кто поступает не так, тот не слушается силы разума» 1 2. Это очень гибкая «формула», хотя и звучит как оправдание!
В своих философских поисках Паскаль путано и мучительно прошел через все крайности веры и безверия, борьбы с атеизмом и разумом, потерпел трагическую неудачу в попытке примирить науку с религией, но так и не нашел «спокойную гавань» ддя мятущейся и несчастной своей души. Ирония судьбы была в том, что, даже не победив Монтеня, Паскаль — этот последний великий отпрыск эпохи Возрождения — тем не менее сделался чем-то вроде и последнего ее могильщика.
На нем — также и печать кризиса современного ему европейского гуманизма. Паскаль противоречив, многопланов. Мы не имеем оснований утверждать, что он окончательно и бесповоротно взял сторону разума, однако, осваивая наследие Паскаля, мы имеем полное право следовать по той дороге — из числа им намеченных,— которая ведет к прославлению и торжеству разума.
1 В. Гюго. Собрание сочинений в 15 томах, т. 15, стр. 13.
2 «Мысли», стр. 139, I.


VIII
К вершинам математики
Природа подражает себе. Зерно, брошенное в хорошую землю, производит плод. Мысль, брошенная в здравый ум, тоже дает плод. Числа подражают пространству, хотя они столь непохожи на него по природе.
П а сп а ль1
1
«Мыслители, подобные Паскалю, — писал Морис Метерлинк, — не кажутся счастливыми» 2. Справедливость этих слов не вызывает сомнения: в судьбе Паскаля много трагического. И тем не менее даже Паскалю счастье улыбалось неоднократно.
Паскаль, например, был счастлив в годы своих юношеских открытий и когда переживал успех физических экспериментов,— это было счастье научного подвига.
Паскаль был счастлив во время работы над «Письмами к провинциалу» — это было счастье борьбы.
Последнее счастье его жизни связано с математикой, с работами о циклоиде, или рулетте.
Свой трактат «История рулетты» Паскаль начинает словами: «Рулетта является линией столь обычной, что после прямой и окружности нет более часто встречающейся линии; она так часто вычерчивается перед глазами каждого, что надо удивляться тому, как не рассмотрели ее древние... ибо это не что иное, как путь, описываемый в воздухе гвоздем колеса, когда оно катится своим движением с того момента, как гвоздь начал подниматься от земли, до того,
1 «Мысли», стр. 253, LXIV.
2 М. Метерлинк. Полное собрание сочинений, т. 2. Пг., 1915, стр. 184.
191


когда непрерывное качение колеса не приводит его опять к земле после окончания целого оборота, считая, что колесо — идеальный круг, гвоздь — точка его окружности, а земля — идеально плоская» г.
Открыл циклоиду и дал ей название Галилей, хотя Паскаль приписывал это открытие Мерсенну, относя его к 1615 г.
Циклоида — значит «происходящая от круга». Французы называли ее «рулеттой» (от глагола rouler — катать) и «трохоидой» (перевод того же термина на греческий).
Галилей пытался вычислить площадь циклоиды посредством взвешивания, но впервые ее плошадь вычислил Ро- берваль по способу неделимых. Он же перешел к рассмотрению «укороченных» и «удлиненных» циклоид (иначе: гипо- и эпициклоиды) — кривых, представляющих собой траектории точек, находящихся не на самой катящейся окружности, а внутри и соответственно вне ее. Через несколько лет после Роберваля площадь циклоиды вычислили Декарт и Ферма. Ученик Галилея Вивиани первым построил к циклоиде касательную. Торричелли, как и Роберваль, занимался исследованием «удлиненных» и «укороченных» циклоид. Интересно, что задачам, связанным с циклоидой, Декарт не придавал серьезного значения. В 1638 г. в письме к Мерсенну он недоумевает: «Как можно поднимать такой шум по поводу открытия вещи настолько простой?..»
Однако эта ничем не примечательная кривая словно магнитом притягивала к себе умы лучших геометров. И неспроста: в истории математики ей суждено было сыграть роль исключительную, поскольку на ней, как на наждачном камне, оттачивалось острие метода анализа бесконечно малых, т. е. основы дифференциального и интегрального исчисления.
Луи де Бройль отмечает: «...но мере того, как ученые XVII века, непрерывно и сознательно применяя наблюдение и экспериментальный метод, начали постигать основные законы механики, астрономии и некоторых частей физики, они почти неизбежно были вынуждены развивать методы рассуждения и расчета, которые постепенно подводили их к анализу бесконечно малых» 1 2. Тот же Луи де
1 «Histoire de la Roulette». В ки.: Pascal. Oeuvres complètes, 1963, p. 117.
2 Л. де Бройль. По тропам науки. М., 1962, стр. 167.
192


Бройль в статье «Влез Паскаль и заря новой науки» писал, что после смерти Декарта «на небосклоне столь блестящей тогда французской мысли взошла новая звезда несравненной яркости — Блез Паскаль» 1.
2
К математике Паскаль вернулся неожиданно и для себя, и для окружающих. Прошло уже несколько лет, как он ее совершенно забросил. Он прекратил — такую для него плодотворную — переписку с Ферма. Предлогом послужило то, что он якобы разочаровался в математике. 8 августа 1660 г. в письме к Ферма, называя его «самым великим геометром» Европы, он о геометрии тут же говорит такими словами: «...я нахожу, что это наиболее возвышенное занятие для ума, но в то же время я знаю, что она столь бесполезна, что я делаю малое различие между человеком, который только геометр, и искусным ремесленником. Поэтому я называю ее самым красивым ремеслом на свете, но в конце концов это лишь ремесло. И я часто говорил, что она хороша, чтобы испытать свою силу, но не для приложения этой силы....» 2
Гюйгенс потом писал: «Я всегда надеялся, что он оправится от этой слабости и возьмется вновь за эту науку, в которой он так преуспевал» 3.
Сестра Паскаля, Жильберта, наоборот, усматривает слабость брата в том, что он вновь занялся математикой, и, чтобы оправдать его, старается вое свалить на жестокую зубную боль, от которой Паскаль однажды ночью будто бы не находил места в своей пор-рояльокой келье. Невзначай он вспомнил задачу о циклоиде; ее когда-то предложил Мерсенн, но она так никем и не была решена.
Чтобы как-то отвлечься от мучительной боли, Паскаль стал размышлять над задачей о циклоиде. В ту весеннюю ночь 1658 г. он сделал несколько замечательных и важных открытий. Казалось, в нем расступилась некая искусственная плотина, и поток мыслей устремился к означенной цели. До этого Паскаль даже не знал, что вдохновение мо¬
1 Л. де Бройль. Избранные статьи и речи, стр. 13.
2 Pascal. Oeuvres complètes, 1963, р. 282.
3 Цит. по кн.: У. И. Франкфурт, А. М. Френк. Христиан Гюйгенс. М., 1962, стр. 89.
7 Паскаль
193


жет быть столь могучим, его пугала сила собственной мысли. Он вычислял и находил доказательства с поразительной легкостью; едва возникал вопрос, как тут же следовало решение. Были забыты и зубная боль, и время суток. Паскаль переходил от теоремы к теореме; вскоре их образовалась целая цепь.
Он настолько был потрясен, рассказывает Маргарита Перье, что не мог уснуть. Когда «знатный и благочестивый» герцог де Роанне, оставивший Паскаля накануне вечером изнемогающим от боли, явился утром проведать больного, то нашел его не только совершенно здоровым, но и решившим задачу, трудность которой хорошо себе представлял. Паскаль не записал того, что пришло ему на ум ночью, и не собирался этого делать, считая, что не должен прерывать работу над «Апологией христианства», что циклоида послужила ему лекарством, а большего он от нее не требует. Однако герцог усмотрел в случившемся «внушение свыше» и принялся уговаривать друга «записать все то, что ему открылось ночью», дабы сделать из этого «гораздо лучшее употребление», а именно использовать этот несомненно чудесный случай в своей борьбе против атеистов. Он посоветовал Паскалю вызвать на математический поединок самых искусных геометров, а в качестве приза ассигновать 60 пистолей. Арно и другие «отшельники» поддержали герцога.
Чтобы записать все то, что родилось в его мозгу этой ночью, Паскалю потребовалось восемь дней напряженной работы. Жильберта сообщает: «Он только и делал, что писал, пока его рука могла писать».
В июне 1658 г. Паскаль, скрывшийся под псевдонимом Амоса Деттонвилля, отправил всем известным геометрам циркулярное письмо, где приглашал их принять участие в конкурсе на решение шести задач по циклоиде. Предлагалось найти площадь и центр тяжести сегмента циклоиды, объем и центр тяжести тела вращения сегмента, а также центр тяжести половины этих объемов, предполагая их разрезанными плоскостью, проходящей через их ось.
Премия вместе с решением Паскаля была передана Пьеру Каркави и Робервалю, которые должны были возглавить жюри.
В том, что Паскаль бросил вызов геометрам Европы, отразилось не столько влияние лично герцога, сколько стратегия Пор-Рояля, который в ту пору осаждался вра-
194


Титульный лист письма Амоса Деттонвилли к Каркави
г с) ми с небывалым ожесточением; как никогда еще реальной стала угроза, что янсенистов объявят вне закона, а монастырь будет закрыт.
И Пор-Рояль вновь выставил свой главный козырь — Паскаля. Пусть все видят, что в их общине — не только искуснейшие богословы-полемисты и философы, но и выдающиеся математики.
Победить должен был Паскаль, и только Паскаль. Именно поэтому срок конкурса был установлен очень же-


сткий — 1 октября. На все просьбы продлить конкурс следовали отказы.
Паскаль тоже торопился подготовить к опубликованию материалы конкурса и, как сообщает Маргарита Перье, работал над двумя трактатами одновременно, отдавая исписанные за день листы сразу в типографию.
А времени действительно не хватило. Джон Валлис, правда, решил все шесть задач, но допустил неточности. Кдноник де Слюз, талантливый математик из Льежа, справился лишь с одной из них, Гюйгенс — с четырьмя. О закрытии конкурса было сообщено письмами Деттонвилля от 7 и 9 октября, а 24 октября жюри вынесло решение.
Знаменательно, что, решая задачи конкурса, некоторые из ученых сделали, так сказать, попутно, другие важные открытия: английский астроном и архитектор Рен, например, произвел спрямление циклоиды, т. е. вычислил ее длину, а Гюйгенс изобрел циклоидальный маятник, примененный им затем в часах, над конструированием которых он уже в то время работал. (Его земляк физик сТравезанд потом скажет, что Гюйгенс был первым из смертных, кому удалось точно измерить время.) Циклоидальные кривые нашли применение и в астрономии при вычислении планетных орбит, и в теории механизмов: по ним очерчены профили зубьев в зубчатых сцеплениях.
Паскалю был известен трактат Гюйгенса «О расчетах в азартных играх». Гюйгенс, со своей стороны, хорошо знал не только математические и физические работы Паскаля, но и его счетную машину. В одном из писем в Париж, называя Паскаля «замечательным человеком», он признавался: «Уважаю Паскаля безгранично».
Оказалось, что и Паскаль был к нему расположен. Получив от Паскаля экземпляр «Писем к провинциалу», Гюйгенс ответил присылкой своей работы «Часы» («Horologium»). 9 января 1659 г., дав работе самую высокую оценку, Паскаль писал: «Надеюсь, что вы удостоите меня своей дружбы, потому что безусловно, если ее можно заслужить почтением и уважением, питаемым к вам, я ее заслужу. Я полон этих чувств к вам и вашему последнему творению...» 1
1 	Pascal. Oeuvres complètes, 1963, р. 281.
196


Вскоре Гюйгенсу стало известно, что Паскаль «решил все задачи анонима», т. е. одержал победу на конкурсе. Так оно и было на самом деле, поскольку Па- скалевы решения оказались наилучшими и вызвали восхищение не только участников конкурса, но и всех сведущих в математике. 5 февраля 1659 г. Гюйгенс писал Паскалю, что ему хотелось бы называться его учеником в науке, где Паскаль решительно превосходит всех. «Работа выполнена столь тонко, что к ней нельзя ничего добавить», — писал Гюйгенс Слюзу в июне того же года.
Премиальные пистоли пошли на печатание серии мемуаров Амоса Деттонвилля. Поскольку последний — «родственник» Монтальта (эти псевдонимы Паскаля составлены из одних и тех же букв: Amos Dettonville — Louis de Montalte), то не удивительно, что Деттонвилль- Монтальт воспользовался случаем и зло выстегал тулузского иезуита Лалуэра, приславшего незначительное решение, но тем не менее пытавшегося опротестовать решение жюри.
Но трудно понять другое: чем вызваны несправедливые нападки правдолюба Паскаля на Торричелли в пользу Роберваля и его стремление закрепить — при из- ложении истории ранних работ по циклоиде — пальму первенства за своим старшим другом в ущерб памяти великого итальянца?.. Об этом можно только гадать. Но лучше не гадать: припишем это странностям характера нашего героя, количество которых с годами, увы, не уменьшилось, а увеличилось.
3
Математические исследования, связанные с циклоидой, затянулись до середины 1659 г., заняв у Паскаля в общей сложности около полутора лет.
В опубликованных мемуарах Паскаль поместил не только свои теоремы и задачи о циклоиде, но и набросал «Историю рулетты», а кроме того, проанализировал наиболее значительные работы по спрямлениям и квадратурам кривых линий вообще и предложил общие методы определения квадратур и центров тяжести различны^ кривых.
197


По отношению ко всем этим вопросам исследования циклоиды являются всего лишь как бы частным случаем. Паскаль рассматривает проблему в гораздо более общем виде, чем до него. И что самое главное — он открыл и применил такие методы, которые позволяют считать его одним из непосредственных предшественников исчисления бесконечно малых, т. е. дифференциального и интегрального исчислений.
Еще лет за двадцать до Паскаля блестящий итальянский математик Бонавентура Кавальери, которого Галилей величал «новым Архимедом», а за ним Торричелли и Роберваль успешно применяли так называемый метод неделимых, дающий способы определения отношений площадей или объемов фигуры. Сущность его состоит в том, что те фигуры, отношение площадей или объемов которых надо найти, рассматриваются состоящими из элементов измерения на порядок выше: линии — как состоящие из точек, поверхности — из линий, тела — из поверхностей. Метод неделимых стал как бы ступенькой на пути к интегральному исчислению.
Паскаль в своих интеграционных приемах пошел значительно дальше. В книге известного немецкого исследователя Генриха Вилейтнера читаем: «Паскаль...
существенно более общим образом толковал понятие равенства фигур, чем это позволяло употребительное до того определение Евклида. Именно, он считал равными две фигуры, если различие между ними меньше любой данной величины. Паскаль с полной ясностью проник в существо интеграционного процесса, заметив, что всякое интегрирование сводится к определению некоторых арифметических сумм. Уже в работе 1654 г. «Сумма сте ¬ пеней чисел» (опубликована в Париже в 1665 г.) он заявил, что для всех, кто сколько-нибудь разобрался в учении о неделимых, должна быть ясна зависимость между суммами степеней и измерением криволинейных площадей... Паскаль подошел к определению интеграла ближе всех своих современников» 1. Характерно также, что он не принял методов своих предшественников, в частности метода Кавальери, правильно оценив неудобства, с ним связанные.
1 Г. В и л е й т h е р. История математики от Декарта до середины XIX столетия. М., 1960, стр. 106.
198


В докладе о Паскале Александр Койре несколько лет назад отметил, что Паскаль-де «не понял глубокого смысла воззрений Кавальери». Возражая Койре, А. П. Юшкевич пишет: «Паскаль действительно не углубился в изучение проблемы связи непрерывного и дискретного, представляющей большие трудности и в наше время. Однако следует сказать, что трактовка проблемы интегрирования у Паскаля имела принципиальное значение для дальнейшего развития самого интегрального исчисления и теории пределов. По существу у Паскаля содержались в неразвитом виде и использовались идеи о равносильности дифференциала, как главной линейной части приращения, самому приращению и, шире, о свойствах равносильных бесконечно малых величин. Именно эти идеи сообщают исчислению бесконечно малых его широкую применимость, эффективность и доказательность» 1.
4
Примыкающий к исследованиям циклоиды «Трактат о синусах четверти круга» 2 Паскаля сыграл в истории математики и другую важную роль: Лейбниц разглядел в нем один из основных элементов дифференциального исчисления — элемент, названный им «характеристическим треугольником». Это бесконечно малый и безгранично уменьшающийся треугольник, образованный дугой кривой и приращением ординаты и абсциссы; стороны треугольника стремятся к нулю, тогда как их отношения имеют определенные предельные значения (см. фиг. 11 на стр. 372).
Г. Вилейтнер пишет: «...характеристический треугольник многократно применялся... Паскалем, допускавшим, что элемент дуги, который он рассматривал как отрезок прямой, совпадает с касательной... Паскаль, основываясь на характеристическом треугольнике, вывел равенство DI EE' — RB! 'AB, которое определяет отношение двух . RR
бесконечно малых элементов через отношение конеч¬
1 А. П. Юшкевич. Блез Паскаль как ученый. В сб.: «Вопросы истории естествознания и техники», вып. 7. М., 1959, стр. 84.
2 «Traité des sinus du quart de cercle». B kh.: Pascal. Oeuvres
complètes, 1963, p. 155—-158.
199


ных величин . Именно этот чертеж Паскаля привел
Лейбница к изобретению дифференциального исчисления» К
Впрочем, характеристический треугольник придумал не Паскаль. Им в так называемых полярных координатах пользовался еще Архимед, его употребляли и Ферма, и некоторые другие его современники. Но у Паскаля он выступал столь отчетливо, что, лишь бросив взгляд на него, прозорливый Лейбниц был, как он сам признается, «озарен новым светом».
«Трактат о рулетте» Паскаля Даламбер называл «чудом проницательности и проникновения» 1 2. Это сочинение, говорил он, никогда не утратит своей ценности как удивительный памятник силы человеческого разума, как связующее звено между Архимедом и Ньютоном.
Напрашивается вопрос: что же помешало Паскалю «переступить порог» — открыть дифференциальное и интегральное исчисление?
Одна из причин — антиалгебраическая его настроенность. Он почему-то отрицательно относился к буквенным обозначениям, уже входившим тогда в обиход. Вилейтнер пишет: «Паскаль не научился производить алгебраических выкладок. Подобно Архимеду, он все выражает словами. В этом отношении современнее его даже Ферма, который, как известно, еще в значительной степени придерживался метода древних» 3.
Буквенные обозначения начал вводить Франсуа Виет, математик конца XVI в., но его система не привилась. Изобретателем современной символики, без которой математика теперь совершенно немыслима, стал Декарт. Он предложил обозначать известные величины первыми буквами алфавита (а, Ь, с...), неизвестные — последними (х, у, z). Цифры он употреблял для обозначения коэффициентов и показателей степени.
1 Г. Вилейтнер. История математики от Декарта до середины XIX столетия, стр. ИЗ.
2 Ж. Л. Даламбер. Очерк происхождения и развития пауки.
В сб.: «Родоначальники позитивизма», вып. 1. СПб., 1910,
стр. 145.
8 Г. Вилейтне р. Хрестоматия по истории математики. М.— Л., 1935, стр. 262.
20Û


Паскаль не пошел по этому пути. В «Мыслях» есть такая запись: «Языки суть шифры, в которых не буквы заменены буквами, а слова словами, так что неизвестный язык есть легко разбираемый шифр» 1. Странно, что человек, написавший это, враждебно относился к буквенным обозначениям в математике! Поэтому уже довольно скоро пришлось «перелагать Паскаля на язык математики», не говоря о том, что «словесный метод», несомненно, ограничивал и свободу его мысли.
Были помехи и другого рода. К концу работы над циклоидой у Паскаля вместе с силами иссяк и запал. Погрузившись в безысходную мрачность, Паскаль снова вернулся к мысли, что философия людям неизмеримо нужнее геометрии, что понять бесконечность философски — куда важнее, нежели копаться в исчислении бесконечно малых...
И Паскаль вновь отошел от математики — на этот раз уже окончательно.
1 «Мысли», стр. 104, XXIV.


IX
Последние годы жизни
Отрицать, верить и сомневаться так ше свойственно человеку, как бегать — лошади.
Паскаль1
1
Тем временем духовенство Парижа, Руана и Амьена продолжало кампанию «против распущенной морали иезуитов», начатую после выхода первых «Писем к провинциалу». Пытаясь защищаться, иезуиты в декабре 1657 г. опубликовали «Апологию для казуистов против клеветы янсенистов». В январе 1658 г. Паскаль по наметкам, подготовленным парижскими кюре, а фактически самостоятельно и заново написал «Фактум для парижских кюре» 1 2, где решительно осуждалась «Апология для казуистов» и разоблачались новые происки иезуитов. «Фактум», по свидетельству современников, был принят «всеобщими рукоплесканиями». В ответ иезуиты напечатали «Опровержение недавно опубликованной клеветы против иезуитов». Паскаль в один день написал «Второе сочинение парижских кюре», а в июле того же года — «Пятое сочинение парижских кюре» 3, которое, по его мнению (это сообщает Маргарита Перье), является «самым совершенным его произведением». Писалось оно почти одновременно с циркулярным письмом Амоса Дет- тонвилля о циклоиде. Это заставляет вспомнить слова видного итальянского исследователя Леонардо Олыпки, который, анализируя творчество Галилея, пришел к выво¬
1 «Мысли», стр. 250, XLVIII.
2 «Factum pour les curés de Paris». B kh.: Pascal. Oeuvres complètes, 1963, p. 471—476.
3 «Cinquième écrit des curés de Paris». Там же, стр. 480—484.
202


ду, что «естествознание и теология не сталкивались между собой в сознании Галилея, точно так же как это наблюдается у Паскаля или Ньютона, у Герике или Лейбница» 4.
Итак, Паскаль снова оказался вовлеченным в полемику с иезуитами, но на этот раз ненадолго. Постепенно он стал удаляться от этих страстей и споров.
Пор-рояльский период жизни Паскаля был полон героического напряжения: тут работа и над «Письмами к провинциалу» (январь 1656 — апрель 1657 г.), и над трактатами о циклоиде (весна 1658 — середина 1659 г.), и над серией богословских сочинений. 1657 годом датируется начало работы Паскаля над книгой «Мысли». Так что никакой передышки у него не было.
В феврале 1659 г. Паскаль стал жаловаться на упадок сил, потерю аппетита и вялость. Чувствуя себя все хуже, он торопился завершить работы по циклоиде и переписку с математиками. Только от Слюза он за эти полтора года получил 19 писем и написал ему, как считают, приблизительно 12. Он не оставлял у себя копий, поэтому письма его потеряны.
К осени он, по-видимому, совершенно выдохся. 22 сентября «отшельник» Шарль Велер сообщал Гюйгенсу в Гаагу, что Паскаль «не может заниматься всем тем, что требует напряжения ума». Заключение это, хотя и не голословное, однако не вполне точное, особенно если учесть, что Паскаль продолжал работу над «Мыслями».
Со смертью Ле Пайера «академия Мерсенна» не прекратила своего существования, но перешла под эгиду герцога де Монмора. Математики собирались у герцога по вторникам, а в 1657 г. «академия Монмора», как сообщается в одном документе, «получила регулярную структуру». Неизвестно, однако, посещал ли ее Паскаль.
В конце мая 1660 г. Паскаль уехал в Клермон. Это было его последнее путешествие на родину. Из Бьен-Асси он написал Ферма. Ферма пригласил его к себе в Тулузу, до которой от Клермона немногим более двухсот километров. 10 августа Паскаль направил Ферма обстоятельный ответ. Часть этого письма мы уже цитировали (Паскаль называет там геометрию «ремеслом»). Далее  11 Л. О л ь ш к и. История научной литературы на новых языках, т. III. М.-Л., 1933, стр. 196.
203


он благодарит великого геометра за любезное приглашение, которым, увы, воспользоваться не в состоянии ввиду нездоровья. «Я так слаб, что не могу ни ходить без палки, ни ездить верхом. Я не могу даже ехать в экипаже более двух или трех лье, так что из Парижа я приехал сюда за 22 дня. Врачи предписывают мне воды Бурбона на сентябрь месяц...» 1 Затем Паскаль сообщает, что после лечения он собирается «ехать в Пуату водой до Сомю- ра» (по Алье и Луаре), чтобы до рождества погостить у де Роанне, «имеющего ко мне чувства, которых я не стою». Если же, продолжает Паскаль, здоровье не позволит ему доплыть до Сомюра, то в Орлеане он повернет на Париж. Так, видимо, и случилось, потому что в октябре мы находим его в столице. С Ферма они никогда так и не встретились.
Вряд ли Паскаля тронуло то, что Париж в эти дни был опечален смертью Поля Скаррона. Прославленный сатирик, драматург и романист умер в нищете, и не было такого провидца, который мог бы предсказать, что его молодая вдова Франсуаза, внучка Агриппы д’Обинье, со временем превратится во всемогущую мадам Менте- нон — морганатическую супругу Людовика XIV, и в качестве таковой войдет в историю, предпринимая отчаянные попытки скрыть «грех» своей молодости — брак с писателем-вольнодумцем, которого ненавидел двор.
За эти полгода здоровье Паскаля, должно быть, заметно не улучшилось, потому что маркиза де Сабле, боявшаяся разных воображаемых болезней и инфекций и оттого всегда имевшая личного лейб-медика, предложила Паскалю воспользоваться услугами тогдашнего ее врача Менжо. Сохранилось небольшое письмо Паскаля, в котором он благодарит маркизу за то, что она познакомила его с этим человеком, оказавшимся вдобавок еще и автором книги (видимо, и медицинской, и метафизической), чрезвычайно Паскаля заинтересовавшей1  2.
В декабре 1660 г. его дважды (5 и 13 числа) навестил Христиан Гюйгенс. Слава молодого ученого в ту пору уже стала всеевропейской. Свидания с Паскалем Гюйгенс добился не без труда, и то лишь при содействии де Роанне, с которым встречался на ассамблеях у Монмора.
1 Pascal. Oeuvres complètes, 1963, р. 282.
2 Ibid., р. 283.
204


Блез Паскаль
С гравюры Ж. Эделинка по портрету Месмеля, исполненному с посмертной маски Паскаля
Паскаль в свои 37 лет казался стариком, тенью человека; на исхудалом и изможденном лице выдавался горбатый нос. Болезненному и хлипкому от природы Гюйгенсу было его искренне жаль. В дневнике он скупо упоминает, что беседовали они о силе «разреженной воды», т. е. пара, и о привезенных им, Гюйгенсом, телескопах. Но Паскаля быстро утомила даже такая обычная беседа, и он поддерживал разговор через силу. К тому же его интересы были тогда далеки от науки: примерно в это самое время он в переписке с одним теологом всерьез обсуждал вопрос, может ли черт творить чудеса. Не знал Гюйгенс и некоторых других подробностей... Одним словом, настоя¬
205


щей ученой беседы, на которую Гюйгенс рассчитывал, не получилось, и молодой голландец ушел от Паскаля в подавленном настроении.
2
Полтора последних года жизни Паскаля были особенно тяжелыми: к болезни прибавились нравственные страдания.
9 марта 1661 г. умер Мазарини, 23-летний Людовик XIV стал, наконец, самостоятельным правителем. Начиналась более чем полувековая эпоха «короля-солн- ца», который вскоре произнесет свою историческую формулу: «L’état c’est moi» («Государство — это я»). Герцог Сен-Симон потом писал о Людовике: «Ум у него от природы был ниже среднего, но обладал способностью развиваться, шлифоваться, утончаться, заимствовать у других без подражания и без стеснения. Он извлек величайшую пользу из того, что всю жизнь общался с светскими людьми, обладавшими очень большим умом...» 1
Не подававший смолоду никаких особых надежд, Людовик, однако, сразу повел себя твердо и самостоятельно. Рядом была Англия, где недавно Кромвель казнил Карла I. Людовик решил покончить с партией кардинала Реца — одного из главных вдохновителей Фронды, так фрондером и оставшегося. В Пор-Рояле, на который кардинал опирался, король видел опасный очаг смуты.
Выпестованный иезуитами, Людовик XIV всегда и во всем держал их сторону. По их наущению король тайно побудил духовенство привести в исполнение буллу 1656 г. На свет снова выплыл папский формуляр, осуждавший учение Янсения; все духовные лица и монахи должны были подписаться под формуляром. При новом короле конфликт этот мог тихо сойти на нет, однако Людовик сделал так, что снова разгорелись страсти, и кипели они потом более ста лет. Кондорсе впоследствии констатировал: «Лицемерие и нетерпимость царствовали при дворе Людовика XIV; там гораздо более занимались уничтожением янсенизма, чем облегчением страданий народа» 2.
1 Л. Сен-Симон. Мемуары, т. II. М.—Л., 1936, стр. 59—60.
2 Ж. А. Кондорсе. Жизнь Вольтера. СПб., 1882, стр. 14.
206


Христиан Гюйгенс
Мы уже видели, что Пор-Рояль сражался с иезуитами хотя и «во славу божью», однако вполне по-мирски. И только однажды, кажется, в апреле 1657 г., янсенисты пережили нечто вроде приступа малодушия, что нашло отражение в наброске 19-го «Письма к провинциалу», тоже адресованного отцу Анна 1. В нем нет и следа боевого и задиристого духа предыдущих писем. Тон наброска миролюбивый, даже местами заискивающий. Утешьтесь, преподобный отец, «те, которых вы ненавидите», сами удручены и скорбят, «видя церковь в таком состоянии». Но если бы вы, говорит Паскаль, могли взглянуть на них собственными глазами, то «убедились бы, что в их действиях нет ничего такого, что не было бы бесконечно далеко от духа восстаний и ереси». «Мир и истина» — вот их единственная забота. Паскаль даже пробует воззвать к иезуитской совести: с вашей стороны, говорит он, это жестоко настаивать на том, чтобы они подписывали фор-
1 Pascal. Oeuvres complètes, 1963, р. 469.
207


муляр, не смягченный никакими оговорками... «Но, может быть, вы ошиблись?» — спрашивает Паскаль. Со своей стороны он осторожно допускает возможность того же самого: «Я клянусь, что верю, что мог ошибиться. Но я не клянусь, что верю, что я ошибся».
Этот набросок заставляет предположить, что у янсе- нистов обсуждался вопрос о перемирии. Но с коварным и вероломным врагом нельзя было вести такую игру, и от этой тактики сразу же отказались — Паскаль даже не успел дописать чернового письма. У него приведено там латинское изречение: «То, что подтвердила война, да не отнимет фальшивый мир». Поборов мимолетную слабость, янсенисты навсегда отбросили мысль о «фальшивом мире» с иезуитами.
Но, как и ранее, многие монахини и «отшельники» отказались подписывать формуляр. Над Пор-Роялем опять сгустились тучи. В апреле 1661 г. были закрыты «маленькие школы», просуществовавшие четверть века; из монастыря были удалены все воспитанницы и послушницы; судьба Пор-Рояля зависела теперь от того, будет или не будет подписан формуляр. Активней других противились Анжелика Арно и Жаклина Паскаль. «Я знаю, что не дело монахинь выступать на защиту истины,— заявила гордая и мятежная сестра Паскаля.— Но коль скоро епископы оказались робкими, словно женщины, то женщины должны обрести в себе смелость епископов!»
Немало сил и красноречия потратил Арно на увещевания. Его авторитет и логика все же стали брать верх: Жаклина вместе с другими монахинями поставила свою подпись, Анжелика же, так и не подписав формуляра, в августе 1661 г. скончалась. Через два месяща «душевное изнурение», как тогда определили, свело в могилу и Жаклину.
Вся непреклонность этих женщин теперь, казалось, сосредоточилась в Паскале. Он боялся, что во имя спасения Пор-Рояля Арно, Николь и де Саси пойдут на уступки. И Паскаль призывал не сдаваться. Однажды, собравшись вместе, «отшельники» долго и горячо спорили. Постепенно многие стали склоняться к мнению Арно: формуляр надо подписать, но только с определенными оговорками. Паскаль так расстроился, что ему сделалось дурно, и он без чувств свалился на пол.
Как же оценивали эту сторону деятельности Паскаля
208


и его пор-рояльских сподвижников более поздние их соотечественники. Шамфор: «Янсенизм христиан — это тот же стоицизм язычников, только измельчавший и опустившийся до уровня понятий христианской черни. И подумать только, что защитниками этой секты были такие люди, как Паскаль и Арно!» 1 Гольбах: «Какую пользу могла бы получить Франция и вся Европа от гения Арно, Николя, Паскаля и ученых из Пор-Рояля, если бы вместо того, чтобы заниматься непостижимыми спорами о благодати, они занялись просвещением человеческого рода насчет предметов, действительно важных для него!» 2 Отзыв Дидро еще более категоричен и резок: «В чем же состоит великое зло, причиненное нации янсенизмом и молинизмом? В том, что жизнь таких людей, как Арно, Николь, Паскаль, Мальбранш, Лансело, и множества других прошла бесследно для развития наук и искусств моей родины. На что были употреблены все их таланты и вся их жизнь? На создание сотен томов полемических произведений, из которых при всей их талантливости нельзя почерпнуть ни одной строчки. Из двухсот больших томов Арно сохранилась лишь его «Общая рациональная грамматика» — произведение, состоящее из нескольких листков, но глубокое, подлинно львиная хватка. Что создал непостижимый гений Паскаля? Небольшой трактат о ру- летте и «Письма к провинциалу» — плод негодования, вызванного глупцами, которые отнимали у него время, уродовали дух и открывали его взорам бездну, заглянув в которую он умер. Что мы унаследовали от Саси? Ничего. От Мальбранша? Призрачные видения. От Николя? Два труда по схоластическому богословию. Читая их, жалеешь о силе логики, затраченной ими впустую» 3.
Как развивались события дальше? «Церковь и монархия не пренебрегли своим долгом,— писал Бальзак,— они задушили Пор-Рояль» 4. Но случилось это позже — уже в начале XVIII в., когда учение янсенистов было осуждено папскими буллами 1705 и 1713 гг. Пор-Рояль был, наконец, закрыт, монахи разогнаны, учителя и проповедники
1 G. Ш а м ф о р. Максимы и мысли. Характеры и анекдоты. М.— Л., 1966, стр. 63.
2 П. Гольбах. Галерея святых. М., 1962, стр. 269.
3 Д. Дидро. Собрание сочинений, т. X. М., 1947, стр. 129—130.
4 О. Бальзак. Собрание сочинений в 15 томах, т. 15, стр. 317.
209


подверглись преследованиям. Ненависть иезуитов к Пор- Роялю была так велика, что в 1709 г. он был разрушен, а могилы Сен-Сирана, Сенглена, де Саси, Арно и других янсенистов подверглись поруганию и были буквально стерты с лица земли. К середине века янсенистское движение заглохло.
Однако удар, нанесенный «Письмами» Паскаля, оказался роковым и для иезуитов: в XVIII в. иезуиты под давлением прогрессивных сил были изгнаны из многих стран. В 1773 г. иезуитский орден папой Климентом XIV формально был упразднен.
«Насмешка и тонкая ирония Паскаля совершили то, чего не могли сделать ни приговоры, ни указы: иезуиты были изгнаны отовсюду,— писал прославленный памфлетист начала прошлого века Поль Луи Курье.— Легонькие листовки одолели могучее сообщество. Памфлетист играючи опрокидывает колосса, пугающего королей и народы. Поверженный орден уже не поднимется, какую бы помощь ему ни оказывали; а Паскаль пребывает великим в памяти людей» 1.
Однако кое в чем Курье ошибся: в 1814 г. после разгрома наполеоновской империи, когда в Европе начался разгул злейшей реакции, орден иезуитов папой Пием VII был снова легализован.
3
В июле 1661 г. здоровье Паскаля резко ухудшилось. По временам он не мог ни читать, ни писать, но все-таки продолжал работать над книгой — диктовал. Его секретарем тогда был старший сын Жильберты, Этьен Перье. С левой стороны Паскалю нередко мерещилась бездна (последствие случая на мосту Нейи), и он ставил стул, чюбы от нее отгородиться. Он говорил: «Земля зияет пропастью». Злые языки утверждали, что так мстила за себя развенчанная им «боязнь пустоты»! Был даже пушен слух, что он не в своем рассудке... В «Мыслях» Паскаль как будто отвечает на это: «Крайнюю степень ума обвиняют в безумии точно так же, как полное отсутствие ума. Хороша только посредственность»2; «Люди столь
1 ГГ. Л. Курье. Памфлеты. М., 1957, стр. 290—291.
2 «Мысли», стр. 84, I.
210


необходимо страдают безумием, что не быть безумным значит страдать другого рода безумием» 1.
Некогда великолепная память Паскаля ослабела, на нее теперь нельзя было положиться; являлись минуты странного забвения. Все надо было записывать, но не всегда удавалось даже продиктовать. «Мысль ускользнула от меня,— жалуется Паскаль.— Я хотел ее записать а вместо того пишу, что она от меня ускользнула» 2.
Однако к себе он относился еще строже, чем прежде: «Я вижу в себе пропасть гордости, суемудрия, похоти» 3.
И он подавляет всякую замеченную свою слабость. Сила воли его поразительна. Аскетизм, которому он предается, настолько суров, что вызывает осуждение других аскетов Пор-Рояля.
Стол и кровать — вот обстановка его комнаты. «Не украшай своего жилища картинами или живописью,— учил Эпиктет,— пусть украшением ему служит царящая в нем умеренность...» Паскаль идет дальше этого. Он строит жизнь по рецепту средневекового мистика Фомы Кемпийского: не ест, не пьет, не позволяет себе никаких удовольствий, избегает людей, стремится «отрешиться от мира» полностью. «Истинное счастье нашей жизни — в самоотречении»,— любил повторять он.
Рано утром он начинал обход церквей и часами молился. На свои физические страдания смотрел как на ниспосланное ему свыше спасительное наказание. «Да, господи,— воздыхал он,— каюсь, что считал здоровье благом»4. Он начинает утверждать, что болезнь является естественным состоянием христианина, а посему человечество для своего нравственного совершенствования вообще нуждается в болезнях... «Умерщвляя плоть», он уже давно носил на теле пояс, утыканный гвоздями. Когда ему казалось, что он забывался и позволял себе то, что запретил, он ударял локтем по поясу, и это его «отрезвляло». Так подавлял он свой гордый гениальный разум, так принуждал себя к вере «без оглядок и оговорок». Это уже была не жизнь, а житие.
1 Там же, стр. 233, LXIV.
2 Там же, стр. 93, XXXIV.
3 Там же, стр. 194, III.
4 «Молитвенное размышление об обращении во благо болезней». В кн.: Б. Паскаль. Мысли о религии. СПб., 1892, стр. 202—203.
211


Окна последней квартиры Паскаля на улице Франс-Буржуа-Сен-Мишель, где он жил с 1654 по 1662 г.
Декарт писал: «Недостаточно только иметь хороший разум, но главное — это хорошо применять его» 1. О последних годах жизни Паскаля не скажешь, что он во всех случаях одинаково хорошо применял свой разум. Болезнь все глубже загоняла его в тупик, в мистику. Всю свою предшествующую жизнь он считал греховной. Он осудил свои занятия наукой и отрекся от собственных научных трудов. Еще ранее, в письме к Ферма, он намекал: «...в настоящее время я занимаюсь вещами, такими далекими от геометрии, что с трудом вспоминаю о таких вещах, как геометрия...» 2 Теперь же математика
1 Р. Декарт. Рассуждение о методе. М., 1953, стр. 10.
2 Pascal. Oeuvres complètes, 1963, р. 282.
212


ii вовсе казалась ему занятием ничтожным, отнимающим время от более важных дел. Характерна, однако, такая запись: «Нужно высказаться и против тех, которые слишком углубляются в науки (Декарт) » 1. Сделать это предполагалось в книге, направленной против атеистов, на примере Декарта. Паскаль готов был взыскивать даже с мертвых!
«Религия — болезнь души»,— скажет потом Свифт. Паскаль был очень болен. К нему не только вернулись прежние хвори, но и добавились новые. Это был какой-то сложный комплекс непрерывных и мучительных головных и зубных болей, бессонницы, обмороков, колик. Он страдал мужественно, не жалуясь, стараясь не досаждать другим. Доверчивый по природе, он, как ни странно, особенно доверял врачам и все их предписания выполнял неукоснительно и пунктуально. Безропотно глотал все назначаемые микстуры, на которые тогда была большая мода, и даже если микстуры были отвратительны на вкус, он не выказывал ни тени отвращения. «Не понимаю,— говорил он,— как можно испытывать отвращение, если принимаешь лекарство добровольно и если предупрежден о его дурном вкусе? Отвращение является лишь в случае насилия или неожиданности».
В воспоминаниях Жильберты сказано, что ее брату были совершенно чужды такие чувства, как гордость, славолюбие, жажда успеха и т. д. Применительно к последним годам его жизни это справедливо, но в молодости Паскаль искал и успеха, и слаЕЫ. Убедительные тому свидетельства — история с патентом на счетную машину, письмо к королеве Христине, борьба за приоритет в физических открытиях.
По натуре Паскаль был человеком гордым и самолюбивым, увлекающимся, нетерпеливым и вспыльчивым. Вспышки гнева и язвительности доводили его иногда до крайностей, так что переламывать себя ему было совсем не просто. Впрочем, идеального, «розового» христианина из него так и не вышло, несмотря на смирение и кротость, которые он в себе развивал. Горячий темперамент нередко прорывался сквозь аскетическую личину. Его воображение было воспалено: он причислял себя к «избранным христианам» и во время своих религиозных эк-
1 «Мысли», стр. 238, XGI.
213


стазов «требовал от Иисуса Христа, чтобы тот на кресте посвятил одну мысль, одну каплю крови лично ему, Паскалю, для его личного спасения» 1.
И все больше страдали окружающие от его морального гнета. Он стремился пресечь самые естественные человеческие чувства и желания, усматривал нечто недопустимое в обычных поступках. Так, он порицал Жиль- борту за то, что она была ласкова с детьми (материнская ласка, утверждал Паскаль, развивает в детях слабодушие). Самый простой стол казался ему роскошным. Он выговаривал сестре даже за то, что она вкусно готовила. «Есть, чтобы потакать своему вкусу, дурно,— говорил он.— Надо удовлетворять потребности желудка, а не прихоти языка». Прежде он любил сладости, соусы, кофе и чай; теперь же все это отвергал. Невозможно было уговорить его съесть даже апельсин, хотя это было полезнее микстур. Но врачи тогда не имели обыкновения прописывать фрукты и воздух, а родных Паскаль слушаться не хотел. Приходится с сожалением констатировать, что ханжество нашего героя подчас становилось невыносимым. Щадя его нервы, ему не перечили, а он этим пользовался, превратившись по существу в семейного тирана.
«Совершенно невероятно, до чего он был щепетилен,— жалуется Жильберта.— Я просто боялась сказать что-нибудь лишнее: он умел находить предосудительное даже в таких разговорах, которые я считала совсем невинными. Если мне, например, случалось сказать, что я встретила красивую женщину, он сердился, говоря, что никогда не надо вести подобных разговоров в присутствии прислуги и молодых людей, потому что нельзя знать, какие у них могут при этом возникнуть мысли».
Список аскетических принципов, проповедуемых Паскалем, будет неполон, если не сказать о его отношении к театру. В то время с успехом шли трагедии Корнеля и Кино, комедии Ротру и Скаррона, а в октябре 1658 г. впервые выступила перед двором труппа Мольера. Наблюдая эти успехи, Паскаль укрепился в мысли, что театр особенно опасен для христианского благочестия, по¬
1 Г. Лансон. История французской литературы, т. I. СПб., 1899, стр. 100. Ср. также: «Я думал о тебе во время своей предсмертной борьбы; я пролил капли крови за тебя» («Мысли», стр. 193, II).
214


скольку там с большой силой и привлекательностью
представляют разные стороны светской жизни. И совсем в духе янсенизма он сформулировал свое резко отрицательное отношение к театру. Это уже была борьба не с собственными слабостями, а с принципами гуманизма!
Друзья из ГТор-Рояля — Николь, Арно и герцог де Ро- анне — навещали больного Паскаля довольно часто. Когда у него были силы, он любил с ними беседовать.
Смерть Жаклины, безусловно, приблизила его кончину, хотя никаких внешних признаков горя он не выказывал. Услышав о смерти сестры, он произнес: «Дай бог и нам умереть так же хорошо». И даже порицал Жильберту за то, что она слишком предается горю. Таким он стал после смерти отца. Случалось, его упрекали в черствости и даже в бессердечии, но Паскаль считал необходимым скрывать свои чувства, поэтому даже близкие люди нередко в нем ошибались. Жильберта признается: «Я иногда изумлялась и говорила сестре, что брат меня не любит и что, по-видимому, я причиняю ему неудовольствие, даже когда самым ласковым образом ухаживаю за ним во время его болезней. Сестра утверждала, что я ошибаюсь ...что брат любит меня так сильно, как я могу только этого желать. Потом я и сама убеждалась в этом, ибо едва только представлялся малейший случай, когда я нуждалась хоть в какой-либо его помощи, как он тотчас же спешил оказать ее с такой заботливостью и любовью, что не могло быть никаких сомнений на счет его действительных чувств ко мне».
Сухость, холодность, которыми Паскаль прикрывался, многих сбивали с толку. Вспомним его признание из 17- го письма: «...я человек свободный, без обязательств, без привязанностей ...без отношений...» Можно подумать, что это параграф из его морального кодекса!
После смерти брата Жильберте попалась бумажка, на которой его рукой было набросано несколько фраз, многое объяснявших в нем,— словно то был фрагмент из исповеди. Жильберта комментирует: «Он не только не хотел привязываться к другим, но не допускал, чтобы и другие к нему привязывались».
215


На бумажке было написано: «Не следует позволять, чтобы кто-либо меня полюбил, даже если это будет влечение вполне добровольное и приятное. Я обману ожидания тех, в ком явится подобное чувство, ибо я — конец личности и я не могу никого удовлетворить. Разве я не на грани смерти? Итак, предмет их привязанности умрет. Было бы нечестно с моей стороны заставить поверить в некую ложь, пусть бы я убеждал других в этой лжи самым нежным образом и мне бы верили с удовольствием и даже если бы я сам при этом испытал чувство удовольствия. Было бы нечестно поэтому, если бы я побудил кого-либо любить меня. Если я содействую тому, что люди ко мне привязываются, я должен предупредить тех, кто готов поверить этой лжи, чтобы они не верили мне. Вместо того, чтобы привязываться ко мне, пускай стараются угодить богу» 1.
И все же к нему привязывались. Да и не только привязывались, но на многие годы подпадали под его влияние. О герцоге де Роанне мы говорили. Его сестра Шарлотта боготворила Паскаля, слепо подчинялась его руководству. А Паскаль вел себя с ней как опытный духовник, следил за каждым ее душевным движением. Осенью 1656 г. между 12-м и 17-м «Письмами к провинциалу» он написал Шарлотте, увезенной до весны в Пуату, более девяти писем. Его письма к ней полны жестокого красноречия. «Я очень доволен вами. Я удивляюсь тому, что ваше рвение не ослабевает, так как гораздо труднее продолжать идти по пути благочестия, чем вступить на него». И в другом месте: «Я не удивлен видеть, что г-н Н... интересуется этим, я привык к его усердию, но ваше — для меня новость. Обычно таким новым языком разговаривает новое сердце...» — «Страдание не может служить препятствием. Разумеется, если добровольно следуешь за тем, кто ведет, то не чувствуешь своей цепи. Но когда начинаешь бороться со своими наклонностями и начинаешь двигаться вперед, то очень страдаешь. Страдание — это ощущение от происходящей внутри нас борьбы между сластолюбием и благодатью».
Дальнейшая судьба Шарлотты поистине трагична. Паскаль постепенно парализовал волю девушки; в июне 1657 г. она тайком убежала в Пор-Рояль и дала монашеский обет. Однако родным удалось получить так назы¬
1 «Мысли», стр. 221—222, XXXV.
216


ваемый кабинетный указ короля, повелевавший препроводить девицу обратно в семью. Дома она, как некогда Жаклина, жила уединенно, сторонясь света и ведя переписку с Сенгеном, Паскалем и его сестрами. Пока был жив Паскаль, Шарлотта отбивала все попытки родных образумить ее, дважды отказывала маркизу д’Аллюе, просившему ее руки. И только уже в 1667 г. она, от одиночества и тоски, взбунтовалась против «сурового и ворчливого Арно», своего духовника. Папа освободил ее от обета, и 34 лет она вышла замуж за де Лафейада, которому ее брат, с согласия короля, передал уже давно тяготившее его звание герцога (это повышение в дворянстве оценивалось в 100 тысяч ливров). Брак Шарлотты янсенисты называли «падением» и предали ее анафеме. Но, конечно, не от этого ее первый ребенок прожил лишь несколько дней, а второй был уродом. Умерла она в 1683 г. в страшных мучениях, по-видимому, от рака легких. Письма Паскаля были для нее драгоценны, она перечитывала их до последних дней и просила передать их некоему лицу, «чтобы его утешить». Муж воспротивился этому и потребовал, чтобы они были сожжены. Шарлотта с этим смирилась. Благодаря заботам ее брата сохранились отрывки из первых девяти писем 1.
5
Паскаль был человеком щедрым и сострадательным; он готов был все раздать нуждающимся, не препятствуй родные этому, заботился о прислуге. Не будучи человеком богатым, он подчас делал долги, чтобы кому-то помочь. «Удивляюсь,— говорил он старшей сестре,— что, так сострадая бедным, я так мало для них сделал!» Он упрекал Жильберту, что и она мало уделяет этому внимания и не приучает к благотворительности своих детей. «Ты могла бы сделать так, чтобы помогать людям, не нанося ущерба своему семейству».
В то время в городах и деревнях было множество нищих, сирот, калек. Паскаль, которого это всегда угнетало, призывал оказывать беднякам помощь. Случалось, ему возражали, что ншцета-де — национальное бедствие и част¬
1 	Pascal. Oeuvres complètes, 1963, р. 265—270.
217


ная благотворительность тут ничего изменить не может, ибо будет лишь каплей в море, что нужны решительные действия государства и всего общества. На это Паскаль возражал, что, конечно, государство должно вершить дела государственные, «делом же и призванием всех и каждого» должна стать забота о больных и бедных. «Самое лучшее средство облегчить нищету — это помогать бедным бедно, т. е. каждый должен делать это по своим силам, вместо того чтобы задаваться широкими планами». Забота о неимущих в эпоху нищенства — это, конечно, акт более гуманный, нежели простое выполнение христианской заповеди: «просящему у тебя давай».
Придет время, и Людовик XIV запретит под угрозой наказания частную благотворительность. Запретит не потому, что возьмет заботу о нищих и обездоленных на себя, отнюдь нет! Просто он будет считать, что никто, кроме него, не имеет права на высокое звание благотворителя. Но до этого еще далеко. И еще никто не мешает Паскалю проповедовать нечто совершенно противоположное.
Занимаясь благотворительностью и размышляя о том, как бы облегчить долю бедняков, Паскаль предложил устроить дешевый способ передвижения — многоместные кареты «по пять су», названные впоследствии омнибусами (от латинского omnibus — для всех). Вот как это произошло.
Зимой 1662 г. в Блуа, на Луаре, был страшный голод. В расклеенных по Парижу листовках говорилось о страданиях голодающих; состоятельных людей призывали делать пожертвования. Паскаль в эти дни был сам не свой. Ему хотелось помочь людям, но он не знал, как и чем. Тогда он воспользовался мыслью, уже им вынашиваемой. В конце января по его инициативе в Париже возникло общество подрядчиков, имевшее целью открыть омнибусное сообщение по главным парижским улицам. Общество возглавляли герцог де Роанне, маркизы Кренан и Сурш, а также Паскаль. По тем временам это было предприятие неожиданное и рискованное. Паскаль, правда, уверял, что риска нет никакого, но ему верили не вполне. Поэтому, когда он попросил у компаньонов часть своей прибыли вперед, чтобы отправить деньги голодающим, «ибо нужда не ждет», ему все-таки отказали. Тогда он послал все, что нашел у себя.
Расчет Паскаля, как выяснилось, был безошибочен: дело с каретами «по пять су» оказалось выгодным для обеих
218


сторон и получило широкое распространение. Этим Паскаль лишний раз доказал, что ум у него был действительно государственный.
В аскетической душе Паскаля таилась большая человечность. У него есть такая запись: «Тайные добрые дела ценнее всего. Когда я вижу такие дела в истории, они мне очень нравятся. Но они все же не были совершенно тайными, потому что о них узнали, хотя все, что можно, было сделано, чтобы скрыть их, но тот ничтожный случай, который их обнаружил, испортил все дело. Лучше всего здесь то, что их хотели скрыть» 1.
За три месяца до смерти, когда Паскаль возвращался от обедни домой, к нему подошла девушка лет пятнадцати и попросила денег. Пораженный ее молодостью и красотой, он спросил, кто она такая и что заставляет ее просить милостыню. Оказалось, что она деревенская, недавно потеряла отца, а мать, как только они пришли в Париж, тяжело заболела. Поняв, какая это критическая ситуация в жизни девушки, Паскаль дал ей денег, чтоб она приоделась, а потом через подставных лиц устроил ее служанкбй в хорошую семью. Местный кюре пытался узнать имя того, кто помог девушке, но ему сказали, что это должно остаться в тайне. И уже только похоронив брата, Жильберта эту тайну раскрыла.
Несколько позже Паскаль приютил у себя каких-то бедняков. Жильберта упрекала его за то, что он, больной человек, посадил себе на шею целую семью и не желает пользоваться никакими их услугами. «Как же ты говоришь, что я не пользуюсь их услугами,— возражал Паскаль.— Мне неприятно быть совсем одному, а теперь я не один». Вскоре в этой семье заболел оспой мальчик. Паскаль, чтоб не подвергать опасности детей сестры, которая ежедневно его навещала, решил перебраться к ней в пригород Сен- Марсель.
19 июня он покинул свою квартиру, где прожил без малого восемь лет, и уже больше туда не вернулся.
1 «Мысли», стр. 86, VI.


6
Через несколько дней ему стало совсем плохо, он слег и почти не вставал. По его просьбе к нему пригласили тамошнего кюре — Поля Берье, написавшего потом воспоминания о беседах с Паскалем и о его последних днях 1. «Я восхищался,— говорит Берье,— терпением, скромностью, милосердием и великим самоотречением, которые я замечал у г-на Паскаля каждый раз, когда я его посещал в последние шесть недель его болезни и жизни. Я несколько раз его исповедовал... Это — ребенок, и был он покорен, как дитя...»
Узнав, что Паскаль — автор «Писем к провинциалу», Берье спросил, не раскаивается ли он в том, что написал эту книгу. Паскаль ответил: «Не только не раскаиваюсь, но, если бы мне пришлось это сделать теперь, я придал бы ей еще большую силу». Потом, говорит Берье, Паскаль признался, что вообще-то он сожалеет, что дал вовлечь себя в споры весьма прискорбные, в которых всегда рискуешь впасть в заблуждение, когда говоришь или слишком много, или слишком мало.
Берье сообщает и о характере недуга Паскаля: это были «желчные колики на почве нервов — очень болезненные, с приступами лихорадки». Но врачи уверяли, что пульс у больного хороший и нет оснований тревожиться. Вскоре колики усилились до такой степени, что Паскаль попросил вызвать кюре. Друзья и знакомые стали приезжать прощаться с умирающим, а кюре и родственники все оттягивали церемонию приобщения и соборования. Врачи же упорно твердили, что опасности нет, что все от мнительности больного, и велели больше пить минеральных вод. Потом наступило некоторое улучшение. Паскаль стал даже ходить, но был очень слаб.
3 	августа он вызвал нотариусов, чтобы написать завещание 2. Оно начиналось словами:
«Составлено в лице Блеза Паскаля, стремянного (écuyer) 3, обычно живущего в Париже близ ворот Сен- Мишель, приход Сен-Козм, в настоящее время лежащего в постели, больного телом, в комнате на втором этаже
1 Pascal. Oeuvres complètes, 1954, р. 42—49.
2 «Testement». В кн.: Pascal. Oeuvres complètes, 1963, p. 671—672.
3 Таков был скромный дворянский титул Паскаля.
т


дома, находящегося в Париже на рвах между воротами Сен-Мишель и Сен-Виктор, приход Сент-Этьен-дю-Мон, где проживает г-н Флорен Перье, королевский советник в клермон-ферранской палате сборов, в Оверни; однако в здравом уме, твердой памяти и разуме, как показалось подписавшим нотариусам по его словам, жестам и поведению, и считая, что нет ничего более верного, чем смерть, и более неверного, чем день и час ее, и не желая быть застигнутым ею без завещания, по этим и другим причинам умирающий сделал, продиктовал и назвал подписавшим нотариусам свое завещание и изъявление последней воли в форме и манере следующей».
Прежде всего, «как хороший христианин и католик», Паскаль вручает свою душу богу, моля его проявить милость — «простить ему его грехи и приобщить его душу, когда она уйдет из этого мира, к числу благословенных...»
Далее завещатель «хочет и приказывает (Item vent et ordonne) чтобы его долги были бы уплачены, а ущербы, им нанесенные, если таковые имеются, возмещены и исправлены его душеприказчиком, ниже названным».
Затем Паскалем выражено желание, «чтобы его мертвое тело было погребено в церкви Сент-Этьен-дю-Мон этого города Парижа». Что касается церемонии погребения, траурной церемонии, служб, месс, молитв и милостыни, «которые необходимо совершить для покоя души названного завещателя», то это он предоставлял на усмотрение своего душеприказчика и его жены, «сестры указанного завещателя».
В следующих пяти пунктах, начинающихся словами: «Далее дарит и завещает» (Item donne et lègue), Паскаль вознаграждал людей, служивших ему и его семейству. Первыми названы Франсуаза Дельфо, видимо, экономка, и Анна Поликарп, горничная Жильберты; им оставлялось по тысяче ливров единовременно. Своей кухарке, «именуемой Эдме», Паскаль назначал пожизненную пенсию в сто ливров ежегодно. Кормилице, вскормившей грудью Этьена Перье и жившей в то время в Нормандии, назначалась пожизненная пенсия в тридцать ливров ежегодно.
Своему крестнику Блезу Барду Паскаль завещал триста ливров, предназначавшихся на то, «чтобы он изучил ремесло»; по молодости лет Блеза Барду эта сумма оставлялась в руках душеприказчика, которому предписывалось начислять на нее проценты. Своему племяннику
221


Этьену Перье, старшему сыну Жильберты, Паскаль завещал две тысячи ливров единовременно.
Главным больницам Парижа и Клермона Паскаль завещал четвертую часть своих доходов «от недавно налаженного в Париже омнибусного движения».
Завещание кончалось словами:
«И чтобы выполнить и осуществить настоящее завещание, указанный завещатель назначил и выбрал Флорена Перье, своего зятя, которого он просит взять на себя этот труд, отменяя все остальные завещания и распоряжения, которые он мог сделать ранее настоящего, на котором он останавливается, и это его намерение и последняя воля. Сие сделано, диктоваио и назначено указанным завещателем указанным нотариусам, затем одним из них в присутствии другого ему прочитано и опять прочитано, на что он сказал, что все хорошо расслышал, в указанной комнате третьего дня августа 1662 г. и подписано
Паскаль, Куаре, Гино».
7
Последние дни жизни Паскаля напоминали все усиливающуюся агонию. Головная боль стала непереносимой, все учащались обмороки. Спать он совсем не мог. Появилось непреодолимое отвращение к пище, а внутренности разрывали колики. Однажды он попросил, чтобы его поместили в больницу: «Я хочу умереть среди бедных». Когда Жильберта осторожно заметила, что врачи этому воспротивятся, Паскаль рассердился. Его успокоили обещанием отправить в больницу, как только он немного поправится.
17 августа случился такой глубокий обморок, что Паскаля сочли умершим. Но он все же опамятовался и попросил созвать консилиум. «Боюсь, что я слишком затрудняю вас этой просьбой»,— добавил он, как бы в извинение. Врачи пришли к заключению, что его болезнь — «мигрень, соединенная с сильными парами воды», и велели пить сыворотку. Паскаль возразил им, что они заблуждаются.
Так оно и было: вечером, после консилиума, больной потерял сознание — «впал в летаргию», как определяет Валлон де Бопюи, бывший ректор янсенистских «маленьких шкод», в письме, написанном через несколько часов
222


Посмертная маска Паскаля
после смерти Паскаля *. «Летаргия» длилась более суток, затем у больного начались такие сильные конвульсии, что «два лица, которые за ним присматривали», перепугавшись, подняли тревогу. Разбуженный шумом, Валлон де Бопюи спустился вниз и «увидел всех в самом сильном отчаянии». Слышались вопли и стенания. По стенам метались тощие изломанные тени. Чтоб привести больного в чувство, его тормошили. В конце концов он пришел в себя; тут подоспел кюре, за которым послал Валлон де Бопюи. Через несколько минут после причащения Паскаль потерял речь, а потом и сознание. Скончался он около часа пополуночи на сороковом году жизни 19 августа 1662 г.
«При вскрытии,— рассказывает Маргарита Перье,— нашли желудок и печень увядшими, а кишки в гангрене, хо'ш не могли точно решить, в этом ли была причина болей и колик или это было их следствием». Череп Паскаля совсем не имел швов, кроме «стрелочного». На темени об-
1 Pascal. Oeuvres complètes, 1954, р. 49—50.
223


разевался костяной нарост, мозг был необыкновенно большой и очень плотный. «Но что отметили как самое удивительное и чему, собственно, приписали смерть и предшествовавшее ей ухудшение здоровья,— это то, что на внутренней стороне черепа, против мозговых желудочков, было два углубления, как отпечатки пальцев в сургуче, наполненные свернувшейся кровью и гнойной материей, от которой началось гангренозное воспаление мозговой оболочки».
Усопшего, сообщает Берне, оплакивали родственники и многочисленные друзья. «Он просил, чтобы его похоронили скромно и тихо, но это не помешало его зятю Перье устроить похороны пышные и с большими почестями».
Разосланное «Приглашение на похороны» гласило:
«Вы приглашены присутствовать на траурной церемонии отпевания и похорон покойного Блеза Паскаля, при жизни стремянного, сына покойного Этьена Паскаля, государственного советника и президента палаты сборов в Клер^ мон-Ферране, умершего в доме г-на Перье, своего зятя и королевского советника указанной палаты сборов, на рвах возле ворот Сен-Мишель близ Отцов христианской доктрины, которые состоятся в понедельник 21 дня августа 1662 года в 10 часов утра в церкви Сент-Этьен-дю-Мон, его приход и место погребения, куда дамы тоже могут пожаловать».
В «Похоронном акте» записано:
«В понедельник 21 августа 1662 года был похоронен в церкви покойный Блез Паскаль, при жизни стремянный, сын покойного Этьена Паскаля, государственного советника и президента палаты сборов в Клермон-Ферране. 50 священников, получено 20 франков».
На могилу Паскаля, которая находилась за приходской церковью у часовни, положили черную мраморную плиту с выгравированной на ней пространной латинской эпитафией; в ней говорилось: «Здесь покоится Блез Паскаль, клермонец, счастливо закончивший жизнь после нескольких лет сурового уединения, в размышлении о божественной благодати... Он пожелал, из рвения к бедности и смирению, чтобы могила его не была особо почтена и чтобы даже мертвым был он оставлен в неизвестности, как стремился оставаться в неизвестности при жизни. Но в этой части его завещания не мог ему уступить Флорен Перье, советник [клермонского] парламента, брачными узами связанный с
224


его сестрою Жильбертою Паскаль, который сам возложил эту плиту, дабы обозначить могилу и в знак своего благоговения...» 1
«Эта эпитафия,— говорит Берье,— вызвала зависть недругов Паскаля, которые ходили к г-ну архиепископу, дабы убедить его снять плиту или стереть эпитафию. Это было причиной того, что г-н архиепископ вызвал меня, чтобы узнать, что произошло во время болезни г-на Паскаля и при его кончине, получил ли он святые дары и причастие и умер ли он добрым католиком... так как до него дошло, что он умер... мало христианским образом. Я его разубедил, сказав, что он умер, как настоящий христианин...»
Другой вариант эпитафии, приписываемый канонику д’Аймону Прусту де Шамбургу, связанному с ПорчРоялем. приводит в своих мемуарах Берье. Там, в частности, говорится:
Муж, не знавший супруги,
В религии святой, добродетелью славный,
Ученостью знаменитый,
Умом острый...
И далее :
Возлюбивший справедливость Правды защитник...
Портящих христианство мораль жесточайший враг,
В ком реторы любят красноречие,
В ком писатели признают изящество,
В ком математики восхищаются глубиной,
В ком философы ищут мудрость,
В ком доктора восхваляют богослова,
В ком благочестивые почитают аскета,
Кем все восхищаются, неизвестным всем,
Кого всем надлежит знать.
Сколь многое, прохожий, мы потеряли в Паскале,
Он был Людовиком Монтальтом.
Сказано достаточно, увы, подступают слезы Умолкаю...2
«Через несколько дней после смерти г-на Паскаля,— сообщает аббат Герье, его двоюродный племянник,— один
1 Цит. по кн.: Pascal. Oeuvres complètes, 1963, р. 672.
2 «Épitaphe de Pascal». В кн.: Pascal. Oeuvres complètes, 1954, p. 54.
8 Паскаль
225


из слуг случайно обнаружил, что в подкладке камзола этого знаменитого покойника имелось что-то, что казалось более толстым, чем остальное. Распоров это место, он нашел там небольшой сложенный пергамент, исписанный рукой г-на Паскаля, а в этом пергаменте — листок бумаги, исписанный той же рукой. Одно было точной копией другого. Обе эти вещи были немедленно переданы в руки мадам Перье» *.
Так был найден «Мемориал» (или «Амулет») Паскаля, который он восемь лет носил при себе, выпарывая его и вновь зашивая, когда менял одежду. Впоследствии пергамент был потерян, но сохранилась копия, сделанная Луи Перье, и оригинал Паскаля, исписанный его нервным, строгим и легким почерком.
3 сентября Николь писал Сен-Кале: «Мы потеряли, быть может, один из самых больших умов, которые когда- либо существовали. Я не вижу никого, с кем можно было бы его сравнить... он был королем в королевстве умов... и это главенство в сфере разума более достойно уважения, чем слава королей...» 1 2 «Я глубоко опечален смертью несравненного Паскаля»,— писал из Гааги Гюйгенс. Но из современников, как уж водится, мало кто понимал, что унесла с собой эта преждевременная кончина...
Сохранились посмертная маска Паскаля и несколько его портретов. Лучшие из них — это небольшой рисунок Жана Дома и гравюра Жерара Эделинка, но портрету Месмеля, исполненному с посмертной маски: во взгляде Паскаля, обращенном на зрителя как бы со стороны,— сложное соединение грусти, спокойной властности и еле уловимой иронии.
1 Цит. по кн.: Pascal. Oeuvres complètes, 1954, р. 553.
2 Ibid., р. 50.


X
Семейство Перье
Есть три сорта людей: одни служат богу, наше дши его; другие старательно ищут его, но не нашли еще; третьи живут, не ища его и не нашедши. Первые разумны и счастливы, последние безумны и несчастны, а второго сорта люди — разумны и несчастны.
Паскаль1
1
Своего шурина Флорен Перье пережил почти на десять лет.
К шестидесяти годам здоровье его стало сдавать и он все больше удалялся от дел.
Когда велась подготовка к первому изданию «Мыслей» Паскаля, Перье, будучи уже тяжело больным, непосредственно в этой работе не участвовал, препоручив ее жене и старшему сыну Этьену. Однако Перье не остался и в стороне: по важным вопросам с ним непременно советовались. Известно, в частности, чю он не дал согласия на то, чтобы в качестве предисловия в книгу было включено «Слово о мыслях г-на Паскаля» Филье де Лашеза — дворянина из Пуату, секретаря герцога де Роанне 2. Герцог возглавил комитет по изданию некоторых сочинений Паскаля; членами комитета были также Арно и Николь. Перье считал, что в книге Паскаля не должно быть ничего такого, что не исходило бы из их семьи, а Жильберта добавляет, по сообщению Этьена Перье, что предисловие Филье «не содержало ничего из того, о чем бы хотели сказать мы, и содержало кое- что такое, о чем мы говорить не хотели». Поэтому Флорен Перье поручил написать предисловие Этьену, предвари¬
1 «Мысли», стр, 224, XLVI.
2 «Discours sur les Pensées de Pascal de Filleau de la Chaise». B kh.: Pascal. Oeuvres complètes, 1954, p. 1474—1501.
227
8*


тельно обсудив с ним и женой его содержание, а в апреле 1669 г., уже прикованный к постели, отредактировал его 1.
17 августа того же года, собрав у своего смертного одра близких и опросив их, Перье составил завещание. Одну часть наследства «от доли детей» он отказал беднякам Клермон-Феррана.
Свои дела Перье всегда вел успешно и значительно увеличил состояние семьи. При этом он был на редкость щедрым, отзывчивым и незлопамятным человеком. Так, за два дня до смерти он одолжил десять тысяч ливров знакомому казначею — своему старому должнику, кляузной душонке, который не только не спешил возвращать долги, но еще распространял о заимодавце всякие оскорбительные слухи. Не одолжи Перье ему этой суммы, казначей неминуемо разорился бы, поскольку был обложен именно на десять тысяч ливров.
Умер Перье 23 февраля 1672 г., 67 лет.
Родные с удивлением обнаружили, что спал он на специально подкладываемых в постель досках и, подобно Паскалю, носил на теле пояс с шипами.
2
Вскоре после смерти брата Жильберта оставила квартиру на улице Сент-Этьен, с которой были связаны тяжелые воспоминания, и переехала на улицу Нев в том же пригороде Сен-Марсо.
Незадолго до смерти Паскаль сказал ей: «Я заметил, что как бы человек ни был беден, но после него всегда что-то остается».
После Паскаля у Перье и у пор-рояльских его друзей осталось более трех десятков связок рукописей. Первой заботой Жильберты было собрать все бумаги брата и «поручить скопировать их в том виде, в каком они были, и в том беспорядке, в котором их нашли», как писал в предисловии к «Мыслям» Этьен Перье.
В декабре 1664 г. Жильберта со своими младшими сыновьями Луи и Блезом и их новым учителем уезжает из Парижа в Клермон. Она увозит с собой рукопись «Мыслей».
1 «Préfage de Fédition de Port-Royal, 1670». B kh.: Pascal. Oeuvres complètes, 1963, p. 494—501.
228


Уже было решено, что Пор-Рояль издаст эту книгу. Жиль- берта должна была, насколько могла, подготовить рукопись и написать биографию брата, что она и сделала.
Небольшая книга ее «Жизнь Паскаля» написана умно и талантливо, но с явной тенденцией идеализировать образ Паскаля в духе янсенистских идей. Именно поэтому в Пор- Рояле решили не включать ее в «Мысли», дабы не выпячивать фигуру Паскаля и зря не дразнить иезуитов, которые могли помешать выходу книги.
Овдовев, Жильберта вынуждена была заняться делами мужа. Надо сказать, что при всей своей высокой деловитости Перье был человеком весьма беспечным. Жильберте было необычайно много хлопот с его должниками. Минет восемь лет, а она в письме к доктору Валлану будет жаловаться, что сумма, которую им должны, еще превышает пятьдесят тысяч ливров и ей без конца приходится разбирать всяческие дрязги, судиться, спорить...
Она родила шестерых детей — троих сыновей (Этьен, Луи, Блез) и трех дочерей (Мария, Жаклина,. Маргарита) . Трое ее детей умерли раньше ее.
В 1686 г., сопровождаемая Луи и Маргаритой, она в последний раз приезжает из Бьен-Асси в Париж по случаю готовящегося второго издания «Мыслей», где теперь должна была быть напечатана и ее «Жизнь Паскаля». 25 апреля 1687 г., вскоре после выхода книги, Жильберта скончалась на руках Маргариты и Луи, прожив, как и Флорен Перье, 67 лет, Она похоронена рядом с отцом, братом и своим сыном Блезом, умершим тремя годами ранее.
Флешье в книге «Великие дни Оверни» писал, что она была образованна, знала несколько языков, занималась философией, теологией, моралью и прослыла одной из умнейших женщин своего времени.
У них в семье был настоящий культ Блеза, что легко объяснимо; это наложило печать и на ее воспоминания.
Умеренная янсенистка, находившаяся под несомненным влиянием брата, Жильберта была человеком строгих правил и в таком духе воспитала своих детей. Как свидетельствует ее дочь Маргарита, у них в качестве украшений не было «ни золота, ни серебра, ни цветных лент, ни завивки, ни кружев».


3
Старший сын Жильберты, Этьен, был любимым племянником Паскаля.
После окончания Коллеж д’Аркур в 1666 г. он изучал право в Орлеане. В 1669 г. он становится королевским советником в клермонской палате сборов, заменив тяжело больного отца.
Он активно участвует в подготовке первого издания «Мыслей». Постепенно в его руках сосредоточились все рукописи и книги его великого дядд. В 1673 г. он дает на прочтение Лейбницу шесть математических трактатов Паска-, ля. Лейбниц потом писал ему: «Вы доставили мне возможность с пользой прочитать размышления одного из лучших умов нашего века ...я нахожу их достаточно цельными и законченными для того, чтобы они были опубликованы». И Лейбниц набрасывает, в каком, по его мнению, порядде следовало бы расположить прочитанные им трактаты в будущей книге. Этьен Перье не довел дело до конца, книга издана не была, и часть трактатов бесследно исчезла.
Этьен стремился восстановить правду о Паскале, опровергнуть ложные слухи, каких тогда ходило немало. В этом отношении интересно его письмо к теологу Полю Берье — кюре церкви Сент-Этьен-дю-Мон, уже нам знакомого. В январе 1665 г. парижский архиепископ де Пере- фикс обязал Берье письменно изложить обстоятельства, сопутствовавшие болезни и смерти Паскаля. Архиепископ заверил Берье, что «покажет его докладную лишь монахиням Пор-Рояля, которые очень чтят г-на Паскаля, чтобы они следовали его примеру и его повиновению». Месяц спустя Перефикс попросил разрешения опубликовать этот документ. Берье на это не согласился, поскольку в своей записке он довольно подробно изложил некоторые взгляды своего прихожанина на вопросы религии и морали и предвидел, что это может привести к спорам и кривотолкам, что действительно и случилось. От архиепископа докладная Берье попала к иезуитам, и в 1666 г. отец Анна поместил отрывок из нее в своем сочинении «Письмо Янсения, епископа Ипрского, к папе Урбану VIII», на которое сейчас же появилось опровержение, принадлежащее Николю или Лалану. Вокруг имени Паскаля завязалась полемика...
230


Флорен Перье написал Берье, что его жена огорчена тем злоупотреблением, которое архиепископ Перефикс допустил по отношению к докладной Берье. В своем ответе от 12 июня 1671 г. Берье признает, что он плохо интерпретировал предмет спора Паскаля с господами из Пор-Рояля. 27 ноября 1673 г., отвечая на письмо Этьена Перье, просившего подтвердить неточность некоторых слухов о его дяде (в том числе, видимо, насчет его предсмертного якобы отречения от янсенизма), Берье свидетельствовал, что слухи, о которых тот ему сообщил, «противоречат истине». Эти письма были опубликованы только в 1740 г.
Предполагалось, что Этьен женится на девице, за которой давали пятьдесят тысяч экю. Однако дело расстроилось, кажется, по причине близкого родства помолвленных. В начале 1678 г. Этьен женился на некоей мадемуазель Лекур, приданое которой было в три раза меньше. И мая 1680 г. Этьен Перье — в возрасте 38 лет — неожиданно умер. В уже упомянутом письме к Валлану Жиль- берта сетовала: «Мы продали должность [Этьена] ни за что...»
Но было огорчение и еще большее: с его смертью исчезла надежда на продолжение рода Перье, так как Луи и Блез стали священнослужителями, а Жаклина и Маргарита замуж не выходили.
Вдова Этьена получала от семейства Перье по тысяче ливров в год (как бы «семейная пенсия» с процентами на приданое). А когда через одиннадцать лет она вышла замуж снова, приданое было ей возвращено.
4
Средний сын Жильберты, Луи, в детстве разительно отличался от своих братьев и сестер: насмешливый и дурашливый, он норовил всякое серьезное дело превратить в фарс, нарушая этим общую, несколько суровую гармонию духа семьи Перье.
Луи рос и воспитывался вместе с братом своим Блезом, бывшим моложе его двумя годами.
В 1658 г., когда Луи исполнилось семь лет, братьев поместили в янсенистскую школу Пор-Рояля, поручив их Паскалю, который, по словам Маргариты, «довольно быст¬
231


ро превратил юного ветреника Луи в очень серьезного и усердного отрока».
После закрытия янсенистских школ братья в течение тринадцати лет продолжали обучаться дома. Первым их наставником был Валлон де Бопюи, после которого они на целое десятилетие (1664—1674) поступили в распоряжение де Реберга. Это были хорошие учителя, особенно Ре- берг, который по заслугам получал свои четыреста ливров годовых: он воспитал из братьев Перье образованных и во всех отношениях примерных молодых людей. Затем, решив стать священниками, они три года изучали теологию в Париже. Здесь же они получили и низший священнический сан диакона. И это именно они в 1677 г. сообщили матери в Клермон, что «господа из Пор-Рояля», Арно и Николь, полагают, что еще не время публиковать ее «Жизнь Паскаля».
Окончив учение, Луи возвратился в Клермон, а Блез, оставшийся в Париже, через шесть лет умер.
После смерти Жильберты весь архив Паскаля перешел в руки Луи Перье. В 1701 г., уже по достижении пятидесятилетнего возраста, Луи был назначен каноником клер- монского кафедрального собора. В 1702 г. они с Маргаритой продают Бьен-Асси, сохранив, правда, за собой несколько комнат и библиотеку («кабинет книг»). За имение они выручили 36 тысяч ливров, из коих 7 тысяч сразу же ушли на пожертвования. Вскоре ими был куплен дам в Клермоне возле собора и по соседству с бывшим домом Паскаля \
Почувствовав, в сане каноника, более твердую почву под ногами, Луи Перье пытался поднять вопрос о пересмотре осужденных Римом пресловутых «пяти предложений Янсения». Его поддержали сорок докторов богословия Сорбонны. Однако папа Климент XI в своих «кратких посланиях»— к христианству (от 12 февраля 1701 г.) и к королю Франции (от 13 февраля того же года) — неумолимо и безоговорочно, как и его предшественники, осудил решение докторов Сорбонны.
1 Этот дом и замок Бьен-Асси, сохранившись до наших дней, были разрушены совсем недавно: Бьен-Асси — при расширении
предприятий Мшнелена (французского «короля автомобильных тпин и дорог»), а дом Паскаля — при расширении рынка и спрямлении дороги к магазину мод. На мемориальной плите начертаны слова: «Здесь был дом Блеза Паскаля».
232


Немало времени и сил Луи Перье отдал изучению и сохранению рукописей Паскаля. Он, в частности, переписал «для собственного употребления» тексты «Мыслей», не вошедшие в издания Пор-Рояля. Оригинал этой рукописи в середине XVIII в. был потерян, но уцелела одна из копий.
Зимой 1711 г. Луи составил «оригинальный манускрипт» «Мыслей»: он поручил обрезать и наклеить разрозненные листки Паскаля на большие белые листы плотной бумаги, которые переплел.
В сентябре того же года он отправляется в Париж, чтобы передать манускрипт «Мыслей» с двумя другими томами завершенных и незавершенных сочинений Паскаля в аббатство Сен-Жермен-де-Пре — бенедиктинский монастырь, где хранилась большая часть редких рукописей, кропотливо собиравшихся монахами-мауристами, как называли бенедиктинцев, посвятивших себя собиранию и изучению разного рода исторических памятников. В конце XVIII в. библиотека аббатства Сен-Жермен-де-Пре была передана в Национальную библиотеку, куда попал и огромный архив канцлера Сегье.
В тот же свой приезд Луи Перье преподнес Парижской академии наук арифметическую машину Паскаля, дав письменное подтверждение, что она была последним самолично проверена.
Умер Луи Перье 13 октября 1713 г. в Клермоне.
5
Маргарита Перье с юных лет привыкла жить вдали от света, тихо и скромно, «без истории» (говоря ее словами), посвящая себя заботам о близких и делам милосердия.
С 1687 г. (дата смерти ее матери) по 1695 г. (дата смерти ее сестры Жаклины) Маргарита жила по преимуществу в Париже, лишь иногда наезжая в Бьен-Асси к Луи. В 1695 г. она переехала к брату и больше не расставалась с ним. Главное, что наполняло их жизнь, была благотворительность. Луи состоял одним из управителей клермонского дома призрения (Отель-Дье). Стремясь облегчить и хоть чем-то скрасить горькую долю его обитателей, он не жалел ни своего времени, ни кошелька. Сестра ему во всем помогала.
233


Когда умер Луи, ей было 67 лет. Она прожила еще двадцать лет — очень богатая одинокая старуха, не имевшая ни семьи, ни близких родственников. Болезнь, перенесенная ею в детстве, не отразилась на ее здоровье: оно было всегда хорошим.
Вскоре Маргарита начала понемногу раздавать библиотеку, пристраивать рукописи и документы. Делала она это с умом, выбирая надежные места и надежных, честных людей, понимавших, как и она, великую ценность наследия Паскаля и прозорливо предвидевших, что со временем всем этим должны заинтересоваться.
В Национальной библиотеке сохранился экземпляр трактатов и писем Амоса Деттонвилля, на котором рукой Маргариты начертано: «Дарю эту книгу преподобным от- цам-ораторианцам Клермона для вечного хранения в их библиотеке — как книги важной и редкой. Она написана г-ном Паскалем, моим дядей, под именем Амоса Деттонвилля, что является анаграммой имени Луи де Монтальт. Это книга, которую теперь нельзя найти нигде, и, может быть, во всем Париже нет тридцати таких же полных, как эта. 15 марта 1723 г. М. Перье».
Кузен Маргариты, Жан Герье, приор аббатства Сен- Жан-Данжели, получил от нее полную копию «Мыслей» и многие книги, частично перешедшие из библиотеки Паскаля. Кроме того, ему было разрешено снять копии со всех бумаг, хранившихся у нее.
Кюре Пьер Герье, племянник Жана Герье, получил вторую копию «Мыслей» и часть подлинных рукописей и документов. С некоторых он снял по три копии, которые в свою очередь были переданы другим надежным лицам. Благодаря принятым мерам все скопированное сохранилось, тогда как большая часть оригиналов погибла в годы Французской революции при пожарах и разграблениях монастырей и замков. В частности, сохранился замечательный отрывок из «Предисловия к трактату о пустоте». Герье сообщает, что он переписал его с копии, весьма несовершенной и полной пропусков. Остается пожалеть, что Герье не снял копий с математических сочинений Паскаля, читанных в свое время Лейбницем.
В 1714 г. Маргарита продала поместья Герза и Кур- нон. После этого ее годовой доход составлял 4754 ливра. Через семь лет он снизился до 1770 ливров.
Луи, Жаклина и Маргарита после смерти матери рас¬
234


полагали — как в поместьях, так и наличными — суммой в 300 тысяч ливров (3 миллиона франков по курсу 1963 г.). В 1721 г. у Маргариты насчитывалось уже не более 37 тысяч ливров. 4 декабря 1720 г. она составила завещание, а перед этим — широко и щедро — раздала около 150 тысяч ливров различным больницам и домам призрения. Кроме того, 48 тысяч ливров унесло банкротство одного из должников.
Ко времени смерти, последовавшей в 1733* г., у престарелой Маргариты Перье осталось лишь несколько арпа- пов виноградников в Курноне да клермонский дом.
И хотя ее завещание дало наследникам повод к судебному процессу, однако судиться, по существу, уже было не за что: богатство семьи Перье растаяло...


XI
Великое наследие
Пусть каждый разберет свои мысли, и окажется, что они всегда заняты прошлым и будущим. Мы почти никогда не думаем о настоящем; а если мы о нем и думаем, то только для того, чтобы осветить им наше будущее.
Паскаль1
1
Со смертью Декарта, Дезарга, Ласкали и Ферма блестящий период французской математики XVII в. кончился.
В 1666 г. частный кружок Мерсенна—Паскаля, продолженный Ле Пайером, а затем Монмор и снискавший в научном мире широкую и прочную репутацию, был преобразован «во славу короля» министром Людовика XIV Кольбером в Парижскую академию наук. Активное участие в этом деле принял знакомый нам Пьер Каркави. В заслугу Кольберу следует поставить и то, что он пригласил Гюйгенса занять неофициальную должность президента: во Франции тогда подходящей кандидатуры не было.
Цель Академии была определена в одном из проектов ее устава: «...усовершенствование наук и искусств и изучение всего, что может принести пользу или удобство человечеству и в особенности Франции». С этой задачей Академия справлялась весьма успешно. Но был в ее деятельности, всецело устремленной в будущее, один несомненный минус: она не занималась прошлым французской науки, не издавала трудов своих предшественников, поэтому многое было безвозвратно утрачено. Прежде всего это касается сочинений Блеза Паскаля.
1 «Мысли», стр. 68, I.
236


Остановимся вкратце на истории этого вопроса. В 1663 г. в Париже, у Гийома Деспре, были напечатаны трактаты Паскаля о равновесии жидкостей и тяжести массы воздуха, а через два года — некоторые его математические работы: «Трактат об арифметическом треугольнике» и несколько маленьких трактатов. В 1679 г. в Тулузе вышли «Различные математические труды» Ферма, где была помещена переписка Паскаля и Ферма о вычислении вероятностных событий. Вот, собственно, и все. Наиболее глубокие геометрические исследования Паскаля целое столетие оставались совершенно забытыми.
Только в 1779 г. аббат Шарль Боссю выпустил в Гааге первое собрание трудов Паскаля. В тома IV — V вошли сочинения по математике и физике. Впервые увидели свет такие фундаментальные научные трактаты Паскаля, как «Опыты о конических сечениях», «Новые эксперименты относительно пустоты», различные сочинения о циклоиде. Боссю, кроме того, опубликовал «Послание к Парижской академии», письмо Лейбница к Этьену Перье и серию других забытых фрагментов и писем.
Это издание, осуществленное с похвальной заботой и открывавшееся статьей о жизни и трудах Паскаля, в течение десятилетий служило опорой при исследовании творчества Паскаля. Однако Боссю в ряде случаев обращался с текстами Паскаля более чем свободно: сокращал, дописывал, перекраивал, менял заглавия, соединял отрывки, создавая таким образом «новые» и «законченные» трактаты. Это внесло путаницу, в которой последующим издателям и исследователям пришлось потом разбираться.
2
Но самые большие мытарства выпали на долю «Мыслей».
Первое издание этой книги, являющей собой удивительный сплав ума и поэзии, было осуществлено Пор- Роялем. Душой этого дела стал де Роанне, которому помогало семейство Перье и «господа из Пор-Рояля», прежде всего Арно. Пьер Николь, вынужденный тогда скрываться, в этом предприятии не участвовал.
237


Замысел издать книгу Паскаля возник почти сразу после его смерти; тогда же началась и подготовка к изданию. Однако вплотную взялись за дело только в августе 1668 г. Папа Климент IX, как думали, «покончил с янсенизмом и водворил в церкви мир». Этой «благоприятной ситуацией» янсенисты и воспользовались, заручившись поддержкой многих епископов и докторов богословия.
Было хорошо известно, что в последние годы жизни Паскаль работал над книгой «Апология христианства». Издатели постарались припомнить все то, что сами слышали от Паскаля — о его замысле, о построении книги. Но замысел ,в процессе работы, видимо, изменился (ведь есть же у Паскаля такая запись: «Я сделал бы слишком много чести своему предмету изложения, если бы трактовал о нем в порядке, потому что я именно и хочу показать, что он не поддается порядку» *).
В руках у издателей вместо чего-то цельного и хоть в какой-то мере законченного была груда фрагментов — 27 связок разновременных, в разной степени обработанных и даже разными почерками исписанных листков. «Апологии», как таковой, не было, и воссоздавать ее было не из чего. Решили сделать другую книгу — книгу эссе и максим, этот жанр становился тогда распространенным. Груду листков рассортировали, разложили по сюжетам и темам — получилось 24 главы, каждой из них дали заглавие. Кстати, эту работу начал уже сам Пас-^ каль — отсюда и число связок в его архиве.
В своем предисловии к книге Этьен Перье рассказывает: «Из этого большого числа записей выбрали те, которые показались наиболее ясными и наиболее законченными, и дают их такими, какими их нашли, ничего не добавляя и не изменяя...» Последнее утверждение — далеко от истины: как ни противились Перье, однако «господа из Пор-Рояля» редактировали Паскаля весьма основательно — усекали, чистили, приглаживали, «расшифровывали темные места», выбрасывали все «неблагочестивое» и те фрагменты, где встречались нападки на иезуитов. Пор-Рояль опасался иезуитской цензуры; кроме того, у янсенистов была тайная мечта сделать из Паскаля нового своего святого.
1 	«Мысли», стр. 74, I.
238


Титульный лист первого издания «Мыслей» Паскаля
Книге было дано такое название: «Мысли г-на Паскаля о религии и о некоторых других вопросах, найденные после его смерти в его бумагах». Потом ее стали называть «Мысли о религии» («Pensées la religitn»), а с легкой руки Вольтера — и просто «Pensées».
Это издание «Мыслей», как установил современный паскалевед Луи Лафума, имело пять тиражей с различным числом страниц (от 365 до 334). Первый тираж был отпечатан в 1669 г. у Деспре, последующие — в 1670 г. Через восемь лет вышло второе издание, которое было
239


«увеличено несколькими мыслями того же автора»; в подготовке его принимал участие уже и Николь.
В 1686 г. «Мысли» издали на голландском языке, в 1688 г.—на английском, в 1701 г.—на немецком, в 1741 г.— на латинском, в 1767 г.— на итальянском, в 1805 г. — на испанском.
В 1776 г. «Мысли» переиздал Кондорсе. В противовес янсенистам, Кондорсе выбросил из книги Паскаля все то, что казалось ему слишком благочестивым. Это издание получилось более полным, но тоже изобиловало неточностями и искажениями. Какими мотивами руководствовался Кондорсе, об этом разговор будет особо.
Первой попыткой сделать текст «Мыслей» наиболее аутентичным было издание Франтена (1835).
В 1841 г. философ и литературный критик Виктор Кузен сличил печатные издания «Мыслей» (в том числе считавшееся канонизированным издание 1669 г.) с манускриптом Луи Перье. Расхождения оказались неожиданно большими, о чем Кузен представил Французской академии обстоятельно мотивированный доклад—«О необходимости нового издания «Мыслей» Паскаля» (1842). Академику Эрнесту Авэ было поручено подготовить так называемое критическое издание; оно вышло в 1852 г. и долгое время считалось классическим. В нем, не говоря о множестве исправлений, была добавлена новая, 25-я глава, содержавшая более сотни дотоле неизвестных фрагментов. Общее число их стало 972, а с добавлением отрывков из ряда мемуарных источников — 1010. Читатели впервые получили подлинный текст «Мыслей».
Но еще до Авэ «Мысли» Паскаля выпустил сам Кузен. В 1844 г. появилось двухтомное издание Фожера — в некотором роде прототип современных изданий.
Известный русский публицист и дипломат А. И. Тургенев писал в декабре 1844 г. из Парижа, где он тогда находился: «Сожалею, что не имею случая доставлять вам некоторые из новейших явлений в словесности: например, издание в новом виде и с большими пополнениями мыслей Паскаля. По сию пору мы знали их только в искаженных изданиях Port-Royal, Bossuet, Condorcet и проч... И прежде Кузеня знали, что оригинал Паскале- вых мыслей хранится в библиотеке, но он первый занялся сравнением изданий, доселе всеми принятых и сличением оных с оригинальными мыслями Паскаля. Дру¬
240


гой издатель, Faugère, принялся за то же дело; но Кузень представил академии варианты и издал их в одром томе, показав, кто, когда сделал перемены в Паскале, и присовокупил целиком лучшие рассуждения Паскаля с выкинутыми прежними издателями местами. Недавно сия книга вышла, и вчера объявляет Кузень уже о новом из1 дании оной, с новыми пополнениями из оригинала; вместе с ним другой издатель, Faugère, напечатал полное издание мыслей Паскаля в двух частях, также по тексту оригинала. Кузень, сверх того, напечатал, а соперник его уже также печатает письма сестры Паскаля... превосходные по чувству и по сильному ее характеру, коего она была жертвою, и вместе с тем жертвою и своего жансе- иистского энтузиаста» 1.
В одном из следующих писем, продолжая рассказ о текущих событиях, Тургенев сообщал далее: «...посылаю в двух номерах лекции его [Винэ], в Лозанне, sur les provinciales de Pascal: превосходно характеризует талант и заслуги Паскаля как писателя и богослова-философа. В комическом элементе он ставит его выше Мольера! — Благодаря иезуитам слава Паскаля снова ожила, и все заговорили о нем, но не все поют на один лад: Cousin, Faugère, Vinet,— академия и журналисты. Ультрамон- таны пышут злобою» 2.
А в февраля 1845 г. Тургенев с глубоким удовлетворением констатировал: «Статьи о «Паскале» Кузеня и Фоже- ра, par Mr. Foisset в «Корреспонденте», более за Фожера, нежели в пользу Кузеня. Паскаль воскрес и с новою жиз- нию» 3.
С этого началось научное издание и других произведений Паскаля. Вскоре было предпринято еще несколько изданий «Мыслей». (Молинье 1877 — 1879; Бруншвиг, 1896). Самыми совершенными и интересными следует считать два издания Мишо (1896 и 1899).
Мишо возвращает нас к манускрипту Паскаля, т. е. к первозданному хаосу его заметок: здесь и завершенное, и
1 А. И. Тургенев. Хроника русского. Дневники. М.— Л., 1964, стр. 234—235. Впоследствии Кузен посвятил Жаклине Паскаль специальный том своего исследования и привел там отрывки из ее прозаических произведений и некоторые ее стихи.
2 Там же, стр. 243.
3 Там же, стр. 246.
241


незавершенное — все эти разрозненные листки с отдельными словами и полуфразами, записанными для памяти, и варианты, и восстановление зачеркнутого и вымаранного.
Перед нами — как бы творческая лаборатория Паскаля. Мы можем проследить, как ищет и пульсирует его всегда живая и страстная мысль. Обнажена его кропотливая работа над формой и словом. Этому помогает серия особых шрифтов и знаков, система сносок и примечаний. Так, самым крупным шрифтом набрано то, что написано рукой Паскаля и не зачеркнуто, а курсивом того же кегля — то, что зачеркнуто. Затем, более мелко и с разрядкой — то, что написано не рукой Паскаля, но с его поправками; тем же кеглем, но уже без разрядки — то, что написано не рукой Паскаля и без его поправок, а курсивом того же шрифта — то же, но зачеркнутое. Наконец, самым мелким шрифтом набрано то, что есть в первых изданиях, но чего нет в самом манускрипте. В сносках даны ссылки на источники, разночтения, показана связь одних фрагментов с другими. Здесь не хозяйничала редакторская рука. Чужое здесь не приписывается Паскалю, и нет здесь чужой и тенденциозной композиции, довлеющей над мыслью, а стало быт(ь, нет и чужих ошибок, за которые — по сей день еще! — взыскивают с одного только Паскаля.
В издании Мишо между нами и Паскалем нет никакого посредника. Мы остаемся с ним, что называется, с глазу на глаз и должны пройти через этот лабиринт — его Мысли — не по чьим-то дорожным знакам, а опираясь^ на собственный здравый смысл.
Книга Паскаля неоднократно издавалась и в новейшее время. Наибольший интерес представляют издания В. Жиро (1928), Ф. Стровского (в III томе Полного собрания сочинений Паскаля, 1930), Дедье (1937), Турнера (1942) и Ж. Шевалье (1949). Лучшим современным изданием признано трехтомное издание Л. Лафума (1951), в основу которого положена первая опись бумаг Паскаля, найденных после его смерти.
3
Считается, что «Мысли» создавались Паскалем в последние годы жизни. Однако из этого не следует, что в книге отразилось лишь то, над чем Паскаль размышлял б течение этих пяти или шести лет. Вне сомнения одно: на
242


эти годы приходится большая часть религиозных рассуждений. И тем не менее та, якобы абсолютная, связь «Мыслей» с Пор-Роялем, на которой подчас настаивают исследователи, условна...
Паскаль отличался феноменальной памятью; годам к тридцати у него появилась привычка наиболее интересное записывать. (Это подтверждает, например, де Мере: «он... имел при себе записную книжку, куда вносил разные замечания»1.)
Задумав «Апологию», Паскаль не только писал новое, но и собрал все прежние записи, а также многое восстановил по памяти, чтобы потом разобраться и обработать.
В «Мыслях», таким образом, несомненно нашло отражение все самое существенное из того, над чем Паскаль размышлял в течение всей своей сознательной жизни. Эти записи можно рассматривать и как своеобразный дневник — к сожалению, не датированный, хотя во многих случаях эти даты легко угадываются.
Возникает вопрос: а не искусственно ли навязана Паскалю форма разрозненных и отрывочных фрагментов — «изречений и максим», в своей ли он здесь стихии? Вот высказывания некоторых исследователей. У Л. Олынки читаем, что Леонардо да Винчи «принадлежит, подобно Блезу Паскалю, к наивным, а не сознательным авторам афоризмов. Их заметки представляют результат наблюдений и чтения и должны были послужить материалом для цельного труда» 2. Эту же точку зрения разделяет и Андре Моруа, недавно сказавший: «Мысли» Паскаля лишены той фрагментарности и разрозненности, которую мы в них видим, они представляют собою отрывки из неоконченного произведения» 3.
Вместе с тем, несколько противореча самому себе, Олынки дал емкое доказательство жизнеспособности и самостоятельности жанра афоризма и максимы. «Ведь афоризм,— говорит он,— представляет в науке то, чем в поэзии является эпиграмма. И подобно тому как в поэзии эни- граммическая форма не всегда ограничивается краткой и остро отточенной мыслью, но способна к некоторому,
1 Pascal. Oeuvres complètes, 1954, р. 1452.
2 Л. О л ь ш к и. История научной литературы на новых языках, т. I. М.— Л., 1922, стр. 215.
3 А. Моруа. Литературные портреты. М., 1970, стр. 34.
243


заключенному в определенные границы развитию — как, например, в форме сонета и стансов,— так и афоризм может быть не только кратким остроумным изречением, но содержать — так же как у Монтеня, Паскаля, Шамфо- ра. и других мастеров этого вида литературы — заключенные в строгих рамках размышления, доказательства и примеры и становиться благодаря этому «опытом» (essai). Но афоризм в науке есть лирика, подобно тому как эпиграмма может быть в поэзии моралью. Поэтому собрание афоризмов мы так же мало причислим к научным трудам, как собрание эпиграмм — к философским трудам. Но во всяком случае и то, и другое может обладать соответственно научным или философским значением и содержанием» lß
Безусловно, соглашаясь с такого рода посылками, другая «ветвь» исследователей построила качественно отличную концепцию. Ее, например, хорошо выразил и убедительно обосновал С. Д. Коцюбинский. Он пишет: «Жанровую зависимость своих «Мыслей» от «Опытов» Монтеня Паскаль сознает вполне ясно: «Манера писать, усвоенная Эпиктетом, Монтенем и Саломоном де Тюльти, очень годна для употребления; она лучше всего проникает в душу, дольше остается в памяти и легче всего может быть цитируема, потому что она состоит из мыслей, зародившихся в обыкновенных житейских разговорах»...2 Признание это весьма знаменательно. Имя третьего из упомянутых здесь авторов до самого последнего времени оставалось загадкой. В старых изданиях «Мыслей» мы постоянно наталкиваемся на недоуменный комментарий — издатели с огорчением констатируют, что ни в словарях, ни в литературе они не нашли никаких упоминаний об этом авторе, что от него не осталось. никаких воспоминаний, сочинений или других каких-нибудь следов.
Розыски никогда и не увенчаются успехом. Саломона де Тюльти, которому наряду с Монтенем призывает следовать Паскаль, никогда не существовало. Саломон де Тюльти — это зашифрованный псевдоним самого Паскаля. Salomon de Tuiti — анаграмма имени Louis de Montalte... Фортунат Стровский в своем капитальном исследовании о
1 Л. О л ь ш к и. История научной литературы на новых языках т. I, стр. 214.
2 «Мысли», стр. 102, XVII.
244


Паскале1 достаточно убедительно аргументирует эту догадку. Мы, однако, настаиваем на том, что под именем Саломона де Тюльти Паскаль говорит о себе не как об авторе «Писем», а уже как об авторе «Мыслей».
В таком случае формула Паскаля проясняется еще больше. «Манера писать, усвоенная Эпиктетом, Монтенем и Саломоном до Тюльти [т. е. автором «Мыслей»], очень годна для употребления». Формула эта, как нам кажется, позволяет теперь судить о том, что первоначальный замысел «Апологии христианства» претерпел с течением времени изменения и уступил место замыслу именно фрагментарной эссеистской книги, именно книги типа «Pensées».
Нет особых препятствий к тому, чтобы полагать, что, если бы Паскаль успел издать свой труд сам, он придал бы ему не форму монолитного связного изложения, а приблизительно ту форму, которую нашли для него его издатели.
Таким образом, мы считаем, что к эссеистскому жанру «Мыслей» Паскаль шел сознательно.
Подтвердить это можно и другим путем: жанр «Мыслей» вполне отвечает стилю этого произведения» 2.
На таком выводе и остановилось современное даскале- ведение.
И он безусловно правилен.
4
Монтень, вспрминая, как он в молодости переводил сочинение испанского богослова Раймонда Сабундского, сетовал, что ему пришлось переводить «на менее разработанный язык» 3, т. е. на французский.
Французская словесность обязана Монтеню очень многим, однако ко времени Паскаля язык Монтеня основательно устарел.
Явились и прошли, оставив глубокий след, такие писатели, как Малерб и Гез де Бальзак. Зачинатель классицизма Малерб, по определению Буало, «первый во Фрая-
1 F. Strowski. Les Pensées de Pascal. Paris [1931].
2 С. Д. Коцюбинский. Литературное наследие Паскаля. В сб.: «Ученые записки ЛГУ (серия филологических наук)», вып. 8. Л., 1941, стр. 68—69.
3 М. Монтенъ. Опыты, т. II. М.— Л., 1958, стр. 128.
245


ции дал почувствовать в стихах гармонию, показал силу слова, помещенного на должном месте, и подчинил музу правилам долга» Пушкин как бы добавляет к этому, что Малерб истощил «силы свои в усовершенствовании стиха...» 1 2
Гез де Бальзак не был писателем глубоким, но для прозы он сделал примерно то же, что Малерб для поэзии; Буало почтил его такими словами: «...никто не превзошел его в знании родного языка и лучше его не понимал значения слов и надлежащей меры периодов» 3. К нему с большим почтением относились и Декарт, и Корнель, и Паскаль.
Литература того времени по преимуществу была пре- циозной, или жеманной. Вышла она из аристократических салонов, прежде всего из «голубого» салона герцогини Рамбулье, который около полувека выступал законодателем не только светских нравов, но и литературных вкусов, включая язык и стиль. Пользовались популярностью и влиянием салоны и гостиные Мадлен де Скюдери, де Лонгвиль, де Сабле...
В салонной литературе господствовало подражание древним, поэтические образы были чисто условными.
Вождем армии салонных поэтов долгое время был остроумец Вуатюр, который, как говорили, на безделушки истратил больше ума, чем иные писатели на самые серьезные вещи.
Широко разрослась и салонная проза, давшая несколько типов так называемого барочного романа: пасторальный роман д’Юрфе «Астрея», галантно-героический роман Гомбервиля «Полександр», псевдоисторические (и тоже галантные!) романы мадам де Скюдери... Все это было многотомно, многословно, пышно орнаментировано. Фабула была отягощена массой вставных и побочных эпизодов, а язык — бесчисленными остротами и каламбурами, метафорами и сравнениями. Как изъяснялись в салонах, так и писали. В романе д’Юрфе Астрея, например, отчитывает Селадона в таких выражениях: «Разве не довольно с вас, о коварный и бесчестный пастух, того, что
1 «История французской литературы», т. I, стр. 353.
2 А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений в 10 томах, т. VII. М.— Л., 1949, стр. 310.
3 «История французской литературы», т. I, стр. 379.
246


вы поступили, как обманщик и злодей, по отношению к особе, меньше всего это заслужившей, и, упорствуя в своей измене, старались обмануть ту, с коей надлежало вам быть вполне откровенным?.. И вы дерзаете явить мне лицемерный лик, прикрывающий душу столь двойственную, столь клятвопреступную? О ступай, ступай обольщать других, ступай, коварный, обратись к тем, кому неизвестны еще твои ковы...»
Ненавидя аристократию, Ришелье, чтобы ограничить влияние салона Рамбулье, чтобы отнять у «жеманного света» право «развивать» язык и литературу, в 1634 г., на основе литературного кружка буржуа Конрара, создал Французскую академию.
По тонкому замечанию Пушкина, «Ришелье чувствовал важность литературы. Великий человек, унизивший во Франции феодализм, захотел также связать и литературу. Писатели (во Франции класс бедный и насмешливый-, дерзкий) были призваны .ко двору и задарены пенсиями, как и дворяне. Людовик XIV следовал системе кардинала» 1.
Французская академия должна была продолжать линию Малерба — содействовать формированию классицизма, установить точные правила не только языка и стиля, но и обычного правописания, потому что сплошь да рядом не только разные лица писали по-разному одни и те же слова, но одним и тем же лицом, на одной и той же странице одинаковые слова писались по-разному. И не было возможности понять, где орфографический произвол, а где недостаток грамотности. Основным делом Французской академии стало составление словаря французского языка, его грамматики, риторики и поэтики. Правда, словарь этот мог потом удовлетворить, например, Расина, а для Мольера и Лафонтена был и беден, и тесен, как тесны были для них языковые нормы академика Вожла, не раз осмеянного Мольером за его грамматическое крохоборство.
В ту пору очень много писали. Наступило время мемуаров, максим, афоризмов, литературных портретов, проповедей и особенно писем. Ришелье, Конде, Бальзак, мадам Севинье, Ларошфуко и многие-многие другие написали
1 	А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений в 10 томах, т. VII, стр. 311.
247


их десятки томов. Ни до этого, ни потом не писали так много писем, в том числе и ученые, поскольку письма заменяли тогда научные журналы и реферативные бюллетени.
Писали не только много, писали хорошо. Ипполит Тэн утверждает: «...никогда ни во Франции, ни в остальной Европе не достигали такого мастерства в искусстве писать... Не только великие люди, но все поголовно отлично писали... изящный стиль носился тогда в воздухе» 1.
Народный язык XVI в.— богатый и яркий, грубый и сочный — из литературы исчез. Что же ему пришло на смену? Луи де Бройль в статье «Французский язык как средство выражения научной мысли» отмечает: «В XVII веке, в эпоху первого великого взлета современной науки, все великие мастера классической французской литературы были «людьми разума». Они всегда стремились сделать выводы, доказать и убедить, и вместе с тем они стремились создать из языка, употребляемого ими, инструмент, вполне приспособленный для выражения ясных и четких представлений. И французский язык складывается в это время, обретая свою рациональную форму», которая «почти не изменилась с того времени» 2.
Кто же стал первым прозаиком века? Двух мнений не существует: Паскаль. Жозеф Бертран писал: «Тонкие
умы удивляются Паскалю как писателю самому совершенному в величайший век французского языка... Каждая строка, вышедшая из-под его пера, почитается как драгоценный камень» 3.
Нельзя не задуматься над вопросом: как он достиг этого, где и чем отточил он свое волшебное перо?
Мы помним: литературное обучение его было непродолжительным и в общем-то небольшим, бессистемным.
Знаменитый химик Вант-Гофф, изучивший около двухсот биографий ученых, убедительно показал, что многим из них было присуще тонкое чувство художественности, являвшееся «здоровым выражением фантазии». Паскаль в этом списке Вант-Гоффа — едва ли не самая яркая и характерная фигура.
1 И. Т э н. Философия. Искусство. М., 1933, стр. 49.
2 Л. де Бройль. По тропам науки, стр. 329.
3 Цит. по кн.: Н. А. Любимов. История физики, ч. III. СПб., 1896, стр. 566.
248


Основа его стиля — в его философских принципах. Он писал: «Все, что служит для автора, ничего не стоит» 1. Главным для Паскаля всегда оставался человек, главное для человека — истина. Свое призвание Паскаль видит в том, чтобы помочь ее найти. Как физик и геометр, он знает: истина всегда проста. Прост поэтому и Паскаль. (Ана- толь Франс не раз отмечал «элегантную простоту Паскаля» 2.)
Паскаль ненавидел витиеватость, вычурность, педаЕ1- тизм, риторику. Он говорит: «Видя естественный стиль, мы приходим в удивление и восхищение: ожидая видеть в слоге только автора, мы находим в нем человека»3. И словно из этого родилось столетием позже изречение Бюффона: «Стиль — это сам человек». Лучший тому пример — Паскаль. Он говорит: «Кто, насилуя слова, употребляет антитезы, тот подобен делающему фальшивые окна для симметрии» 4. И еще: «... излишняя длиннота или краткость речи затемняют ее...»5 Стилистическое кредо Паскаля — простота: «Нужно преследовать, сколь можно больше, естественную простоту и не делать малого великим и великого малым. Недостаточно, чтобы речь была прекрасна, она должна быть свойственна предмету; иначе: не должно быть ни излишнего, ни недостаточного» 6.
Но в простоте Паскаля — огромная эмоциональная сила. Он столь виртуозно владеет словом, что даже вскользь брошенным замечанием способен пронзить читателя до глубины души. Даже Ларошфуко, даже Боссюэ уступали ему в силе воздействия. Язык его образен, как образно и его мышление. Он любит гиперболу, но не ради того, чтобы поразить читателя, а чтобы выпуклее подать мысль. Он охотно пользуется сравнениями, не избегает риторических обращений.
Язык Паскаля напоминает сочный язык XVI столетия, его проза отличается высокими художественными качествами, хотя исследователи это нередко игнорировали, забывая, что из опыта Паскаля многое затем перешло в
1 «Мысли», стр. 95, XXXVIIi.
2 .«История французской литературы», т. II. М., 1956, стр. 133.
3 «Мысли», стр. 1Ô6, XXIX.
4 Там же, стр. 104, XXIII.
5 Там же, стр. 40.
6 Там же, стр. 240, XGVI.
249


эстетические нормы классицизма: прозрачность мысли, простота изложения, лаконичность, хотя по общему духу принципы классицизма, основанного на культе героического в противовес культу человека и человеческого разума, чужды Паскалю. Фразу он строит как математическую формулу: минимум слов — максимум идей, мыслей. Он умеет выразить мысль в двух-трех словах. Его язык — это язык ученого и поэта. Он ведет рассуждение, следуя своему гениальному дедуктивному методу: принципы подтверждает фактами, а не из фактов выводит принципы. Это своего рода геометрический метод, введенный в этику. Паскаль не сам изобрел его, а, переняв у Декарта, довел до высокой степени совершенства.
Декарт в то время ставился как писатель чрезвычайно высоко. Однако фраза Декарта нередко бывает длинна, загромождена вводными и придаточными предложениями, напоминая латынь и старых авторов. У Паскаля даже научные трактаты написаны очень просто и с таким же высоким мастерством, как и другие его произведения. Они прозрачны по мысли и ажурны по форме. Э. Бутру говорит: «Среди самых разнообразных форм, какие представлял в своем развитии французский язык после XVII века — от Вольтера и Руссо до Шатобриана и Гюго, нет ни одного приема, зародыша которого мы бы не нашли в стиле Паскаля» 1.
Совсем недавно Юрий Олеша занес в свою записную книжку любопытные строки: «Я знаю два определения неизмеримости Вселенной — художественных, доступных любому воображению: одно принадлежит Паскалю, другое — Эдгару По.
Паскаль сказал, что Вселенная — это такой круг, центр которого везде, а окружность нигде. Как это гениально! Стало быть, все вместе — Земля, Солнце, Сириус и те планеты, которых мы не видим, и все гигантское пространство между телами — сливается в одну точку, в которую нужно вонзить ножку циркуля, чтобы описать этот круг. ...И все он не приходит в действие, этот циркуль, потому что точка все растет и сам он растет — и окружность таким образом не описывается! Ее нет!
Эдгар По предлагает для представления о беспредельности Вселенной вообразить себе молнию... Эта молния,
1 Э. Бутру. Паскаль, стр. 201.
250


летящая со скоростью молнии по отрезку прямой, будет лететь... по прямой веяно!
Великий математик, видим мы, был поэтом; великий поэт — математиком!» 1
Юрий Олеша глубоко прав: Паскаль — незаурядного дара поэт. И в этом — одна из загадок неотразимой силы его воздействия.
И что еще поражает нас не меньше, чем глубина и простота Паскаля,— это его искренность и доверчивость. Он может быть неправ, он способен заблуждаться, но ему всегда чуждо какое бы то ни было притворство, бравада, поза. Трудно понять, как могла в те жестокие, насквозь фальшивые и вероломные времена выкристаллизоваться такой неистовой чистоты душа! И в этой искренности, бесхитростности — тоже одна из загадок силы воздействия Паскаля-писателя.
Нередко Паскалю ставили в упрек, что он много заимствовал. Более того, тщились доказать, что Паскаль легко поддавался влиянию и что на пего влияли буквально все — от Платона до кавалера де Мере. Чернышевский в одной из статей 1854 г. едко заметил: «Кузен серьезно рассуждает о влиянии философии м-м Сабле на Паскаля! Когда мы избавимся от поучений Кузена и от остроумия французских фельетонистов?» 2
Однако у Паскаля действительно немало заимствованного — из Эпиктета, Марка Аврелия, Августина, из Библии, из Монтеня, Декарта и многих других старых и новых авторов. Но он не просто берет, а развивает и расширяет мысль, трансформирует ее, выделяя новые аспекты и как бы подымая до себя. Так что «взятое» им трудно узнать.
«Он... удивительно своеобразен, воспроизводя идеи, высказанные уже до него,— писал Лансон.— Сила анализа и ума так велика в нем, что он находит в уже сказанном такие сочетания и отношения, которых до него никто не видел. Более того, он обладает искусством глубоко схватывать вещи. Ничто не остается у него обыденным и поверхностным. То, что у других, даже у Монтеня, не вызывает
1 Ю. Олеша. Ни дня без строчки (Из записных книжек). М., 1965, стр. 289-290.
2 Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений, т. XVI, стр. 46.
251


глубоких мыслей и не кажется поводом к значительным выводам, принимает в изложении Паскаля, сохраняющем иногда те же выражения, важность и значительность, поражающие ум. Одним словом или даже неуловимым оттенком тона он показывает постигнутую им глубину и привлекает других к этой глубине... этот дар глубины, составляющий истинную оригинальность его ума, Паскаль проявляет на каждой странице «Мыслей»...» 1
Поэтому правильнее будет говорить не о «заимствовании» Паскалем, а об отталкивании, о творческом развитии им как отдельных мыслей, так и научных методов, о прогрессе в деле познания истины.
Огромно, благотворно влияние и самого Паскаля; Под этим влиянием во французской литературе сложилась целая школа. Его «Мысли» и «Письма к провинциалу» сделались эталонами стиля и наложили свой отпечаток на развитие прозы почти на столетие вперед.
Французский критик середины прошлого века Низар писал: «Я мог бы указать пальцем на те места в «Письмах к провинциалу» и в «Мыслях», которые мощным великолепием и всегда прочувствованной дерзостью предвещают Боссюэ, или потоком сурового и страстного красноречия подготовляют Бурдалу, или блеском красок и живописью контрастов приближаются к Лабрюйеру, или легкостью и живостью прокладывают путь Вольтеру. Все манеры письма получили свой образец в творчестве этого человека, который никогда не добивался литературной славы» 2.
Список Низара можно продолжить: Мольер, Сент-Эвре- мон, мадам де Севинье и де Ментенон, кардинал Рец и Пьер Бейль — все они прошли школу Паскаля.
Влияние Паска ля-стилиста отзовется и много позже: Вовенарг, Лихтенберг, Шамфор, Курье, Стендаль, Ницше, Франсуа Мориак, Сент-Экзюпери... В своем дневнике 1894 г. Жюль Ренар, сам блестящий стилист, оставил такую запись: «К описанию деревни применить стиль Паскаля...» 3
Велико влияние Паскаля и на стиль научной работы, научного мышления.
Стиль научного мышления самого Паскаля с наиболь¬
1 Г. Лан с он. История французской литературы, т. I, стр. 111.
2 «История французской литературы», т. I, стр. 449.
3 Ж. Ренар. Дневник, стр. 141.
252


шей силой проявился в созданном им методе полной дедукции, который поначалу прошел незамеченным. Но в XIX в. математика сделала его одним из основных орудий познания, распространив затем на многие области, вплоть до таких, казалось бы, далеких от математики, как биология.
Известный швейцарский психолог Жан Пиаже уверенно констатирует, что «математика в своем развитии достигла чисто дедуктивного уровня, на котором опытная проверка бесполезна, поскольку достаточно дедуктивной демонстрации» К
«Какой бы пример вы ни взяли,— говорил Эйнштейн,— вы скоро убедитесь в превосходстве дедукции» 1 2.
С дедуктивным методом связаны логические воззрения Паскаля, к которым он пришел, развивая учение Декарта о методе... Они повлияли на так называемую логику Пор- Рояля, разработанную Арно и Николем. Эти писатели придерживались основных принципов логики Аристотеля, но им удалось, используя методологические достижения Декарта и Паскаля, очистить эту науку от средневековой схоластики, обобщить и упростить содержание логических правил. Их книга «Логика, или Искусство мыслить» вышла в 1662 г. Она получилась удачной и, многократно переиздаваемая, долго потом служила учебным пособием.
Вопросы, связанные с особенностями научного мышления Паскаля и методом математической дедукции, нами уже рассматривались; ниже нам предстоит коснуться их снова.
1 Ж. Пиаже. Роль действия в формировании мышления. «Вопросы психологии», 1965, № 6, стр. 48.
2 А. Мошковский. Альберт Эйнштейн (Беседы с Эйнштейном о теории относительности и общей системе мира). М., 1922, стр. 158.


XII
От Паскаля до нас
...весь ряд людей, в течение всех веков, должен рассматриваться как один человек, который существует все время и поучается беспрерывно.
П а сп а ль1
1
Посмертная слава Паскаля долгое время была одиозна. Только смелые люди продолжали говорить о нем,— такие, например, как Буало и Бейль.
«Законодатель тогдашнего Парнаса», прямой, резкий и независимый Буало, в те годы сам склонявшийся к янсенизму, даже королю говоривший в глаза то, что думал, он открыто утверждал, что считает Паскаля единственным французским писателем, решительно превосходящим всех других авторов.
Неоднократно писал о Паскале и младший его современник — вольнодумец и атеист Пьер Бейль, чей разъедающий скептицизм, по определению Маркса, «разрушил метафизику» 2. Правда, ему во многом развязывало руки то, что он почти половину жизни прожил вне Франции. Главное его творение, 16-томный «Исторический и критический словарь», содержащий 2044 статьи,— как бы прообраз будущей «Энциклопедии» Дидро. Паскаль упоминается там много раз, ему посвящена специальная статья. Бейль называет его «одним из высочайших умов на свете».
В 1701 г. престарелый Шарль Перро выпустил йнигу «Знаменитые люди Франции нашего века», г -, в числе двухсот биографий должна была быть и биография Паскаля. Перро ее написал, но иезуиты добились того, что ее
1 «Введение к трактату о пустоте». В кн.: Pascal. Oeuvres complètes, 1963, р. 232.
2 К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 2, стр. 141.
254


изъяли. Современники избегали писать и публично высказываться о Паскале, что стало неким негласным правилом, однако случай с книгой Перро обратил на себя общее внимание...
Особенно сложным было отношение к Паскалю в XVIII в. Почти все выдающиеся люди столетия — от Ме- лье до Кондорсе — либо испытали на себе его влияние, либо приняли участие в той борьбе, что велась вокруг его имени.
Так, Ламетри преклонялся перед «великим гением — Паскалем» *. Жан Мелье — простой деревенский кюре, полный коммунистических устремлений,— в «Завещании» останавливается только на одной мысли Паскаля, однако эта мысль — совершенно необыкновенна по своему «по- литэкономическому» подтексту. «Паскаль в своих «Мыслях»,— говорит Мелье,— отмечает, что захват всей земли и все бедствия, которые от этого последовали, произошли исключительно от того, что каждое частное лицо присваивало себе то, что ему надлежало оставить в общем пользовании. Эта собака — моя, говорили эти бедные дети земли; это — мое место под солнцем. Вот,— говорит этот автор,— как начался захват всей земли» 1 2. (У Паскаля — 1-й отрывок седьмой главы.) Таково, по мнению Мелье, отношение Паскаля к первоначальной общности имущества.
В трактате Руссо «Рассуждение о происхождении и основаниях неравенства между людьми» есть фраза, тоже ставшая широко известной: «Первый, кто, огородив участок земли, придумал заявить: «Это мое!» — и нашел людей достаточно простодушных, чтобы этому поверить, был подлинным основателем гражданского общества» 3. Прообраз этой фразы Шатобриан усматривал все в той же мысли Паскаля. Перекликается с Паскалем и знаменитый афоризм Руссо — «Человек велик только своим чувством». А призыв Руссо к возврату на позиции старины и слиянию с природой — чем это не Паокалева рекомендация «поглупеть», но только трансформированная, как и толстовский призыв к «опрощению»? У «великого человеко- веда» Руссо можно найти и другие следы влияния Паскаля. Читая в 1762 г. только что вышедшего «Эмиля»,
1 Ж. О. Ламетри. Избранные сочинения. М.— Л., 1925, стр. 160.
2 Ж. Мелье. Завещание, т. II. М., 1954, стр. 220.
3 Ж. Ж. Руссо. Трактаты. М., 1969, стр. 72.
255


Вольтер оставил на полях многочисленные, большей частью саркастические замечания. Среди них есть и такое: «Подражание «Мыслям» Паскаля».
Именно «Мысли» и явились, так сказать, главным камнем преткновения между Паскалем и XVIII столетием.
2
Некоторые исследователи считают, что до Вольтера «Мысли» Паскаля, завоевывая все большее признание, «оставались неатакованными». Но это не так. Уже в первой трети века имело хождение несколько анонимных атеистических сочинений, где были нападки на отдельные места «Мыслей». Так, в одном из них— «Блаженство христиан, или Бич веры» — неизвестный автор, называя Паскаля, полемизирует с ним. Он пишет: «Каким большим счастьем и важным достижением было бы, если бы религия не обходилась без разума и могла с ним согласоваться! Не только католическая, но и чуть не каждая религия доказывает мне... что все другие религии неразумны, а разумна лишь она одна... И тогда я отхожу в сторону... и становлюсь судьей всех религий» 1. В обошедшей всю Европу «Военной философии» анонимный автор писал: «Уподобить человеческий разум разуму зверя,
оглупить его, изобразить его слепым, неспособным отличить истину от иллюзий,— это значит допустить две грубые несуразности: воспользоваться разумом, чтоб доказать, что разума нет... и представить бога немощным и злонамеренным» 2.
Однако первым, кто выступил против Паскаля широко и открыто, был именно Вольтер, осмелившийся, по выражению Лансона, «сказать громогласно то, что другие шептали на ухо».
В библиотеке Вольтера сохранились три издания «Мыслей». Он читал эту книгу еще до 1726 г. А через три года, по возвращении из Англии, работая над «Английскими письмами», он сообщает друзьям о своем решении «написать замечания на мысли Паскаля». Летом 1733 г.
1 «Анонимные атеистические трактаты». М., 1969, стр. 30.
2 Цит. по кн.: D. Finch. La critique philosophique de Pascal au XYIII-e siècle. Philadelphia, 1940, p. 11.
256


Вольтер писал Формону: «Я уже давно хочу сразиться с этим великаном...» 1 Друзья пытались его отговорить, но Вольтер не внял их советам. В апреле 1734 г. «Английские письма», или, как их стали называть потом, «Философские письма», вышли в свет. «Замечания о мыслях Паскаля» составили 25-е, заключительное, письмо. «Замечаниям», коих было 57, предшествовало краткое предисловие. Впоследствии их стали печатать отдельно2. По приговору парижского парламента книга Вольтера была сожжена, как «скандальное произведение, противное религии и добрым нравам и подрывающее уважение к властям» 3. Вольтер избежал тюрьмы только потому, что скрылся. Он понимал, что его книга вызовет бурю и без 25-го письма.
В июле 1733 г. он писал своему другу Тирио: «Я не могу отложить публикование моего маленького «Анти-Паскаля» до второго издания; уж если должны вопить, я предпочитаю, чтоб вопили один раз, ибо после того, что я так смело высказал в моих «Английских письмах», напасть на защитника религии снова, значило бы подвергать себя двойному преследованию» 4.
Однако в своих нападках на Паскаля Вольтер этим не ограничился. В 1742 г. в издании его избранных сочинений появилось 16 новых замечаний, а в издании «Мыслей», осуществленном в 1776 г. Кондорсе, он добавил еще 94, что в общем, по замыслу издателей, должно было сыграть роль «противоядия» 5. Сущность замечаний Вольтера в основе оставалась неизменной. Уже в 1734 г. он точно и определенно сформулировал главные возражения и впоследствии их или развивал, или несколько видоизменял.
Таким образом, философская деятельность Вольтера началась и завершилась попыткой развенчать апологетику Паскаля. А если учесть, что этим Вольтер отчасти занимался и в других своих сочинениях, особенно в письмах, то видно, что борьба с Паскалем-философом стала
1 Voltaire. Oeuvres complètes, v. 33. Paris, 1880, p. 348.
2 «Remarques sur les pensées de Pascal». B kh.: Voltaire. Oeuv- r®s complètes, v. 22, Paris, 1879, p. 28—58.
Вольтер. Избранные произведения. M., 1938, стр. 617.
Voltaire. Oeuvres complètes, v. 33, p. 361.
5 Cm.: Ibid., v. 31, p. 3-40.
9 Паскаль
257


одной из главных задач всей его деятельности. В чем при*» чина такой враждебности? Вольтер ведь не был атеистом. Отрицая католицизм, он, однако, ограничивался деизмом. Он писал Фридриху II, что если бы бога не было, его надо было бы выдумать... Но Паскаль, но мысли Вольтера, «мешал философии», его религиозным идеям не было места в том будущем, ради которого Вольтер трудился. Против чего же — конкретно — восставал Вольтер? Он говорит: «Мой большой спор с Паскалем касается самой основы его книги...» 1
Мы помним, Паскаль говорил о двойственности человеческой природы и на этом основывал один из главных аргументов своей апологетики: только христианская религия якобы в состоянии объяснить эту двойственность. Вольтер не принимает такого вывода. То, в чем Паскаль усматривает двойственность, для Вольтера есть состояние абсолютно естественное и закономерное. «Человек,— возражает он Паскалю,— это не загадка природы, как вы себе воображаете, чтобы иметь удовольствие ее разгадать,— человек в природе на своем месте... Он обладает страстями, чтобы действовать, и разумом, чтобы управлять своими действиями. Если б человек был совершенством, он был бы богом... Эта так называемая двойственность человека — идея столь же абсурдная, сколь и метафизическая...» (Замеч. 1734 г., III).— «Человек — не бог, но он на своем месте, как и все остальное в природе; человек не совершенен, ибо лишь бог может быть совершенен, или лучше сказать, что человек ограничен, а бог нет» (Замеч. 1778 г., XXXV).
Вольтер не принимает ни пессимизма Паскаля, ни его мизантропических афоризмов: Паскаль-де сильно преувеличивает беды человека и его несчастное жалкое положение. Люди не столь несчастны и не столь злы, как утверждает он. «Нужно признать,— говорит Вольтер,— что из всех живущих человек наиболее совершенен, наиболее счастлив и дольше всех живет. ...Вместо того чтобы... жаловаться на несчастья и краткость жизни мы должны удивляться нашему счастью и его продолжительности» (Замеч. 1734 г., XXVIII).
Десятилетием позже, словно вторя Вольтеру, молодой
1 	Ibid., у. 33, р. 519.
258


писатель-моралист Вовенарг в «Размышлениях и максимах» писал, что в природе человека вовсе нет тех противоречий, которые некоторые философы в ней усматривают, а то и просто выдумывают. «Кто запутывает таким образом понятия, чтобы потом приписать себе заслугу распутывания, тот шарлатан в морали» 1. Горячий и непримиримый Вовенарг, любя Паскаля — гениального человека и ученого, подражая ему как стилисту, ненавидел его за то, что он толкает к христианству, протестовал против портрета человека, им нарисованного. Работая — вместе с веком — над «реабилитацией человека», Вовенарг в знаменитом изречении Паскаля (человек одновременно велик и ничтожен) признавал лишь величие человека. «Рабство принижает до любви к нему»,— писал Вовенарг 2. Он утверждал, что в основе человеческой природы лежит доброе начало, поэтому настаивал на свободном развитии наших душевных сил, а исходя из примата чувства над разумом, оправдывал человеческие страсти в противовес религиозному учению о необходимости их подавления. «Ум — око, а не сила души. Сила ее в сердце, то есть в страстях. Разум — самый просвещенный — не дает силы действовать и хотеть. Достаточно ли иметь хорошее зрение, чтобы ходить, не необходимо ли, кроме того, иметь еще и ноги, а также желание и силу двигать ими» 3. Дидро вскоре добавит к этому новому — материалистическому — учению о страстях: «Умеренные страсти — удел заурядных людей... только великие страсти могут поднять душу до великих дел» 4.
Что же касается назначения человека, то он, по Вольтеру, рожден для действия. «Что представлял бы собой человек,— спрашивает он,— который бы не действовал, а, предположим, только бы созерцал себя?., это был бы идиот, бесполезный обществу; более того, такой человек просто не мог бы существовать... Ничем не заниматься и не существовать — для человека одно и то же» (Замеч. 1734 г., XXIII). Эту «формулу Вольтера» («цель человека— действие») историк Мишле назовет потом «великим
1 Цит. по кн. : Паскаль. Мысли, стр. 14.
2 Цит. по кн.: Л. Н. Толстой. Полное собрание сочинений в 90 томах (Юбилейное издание), т. 40. М., 1956, стр. 313.
3 Там же, стр. 315.
1 Д. Дидро. Собрание сочинений, т. I, стр. 91—92.
259
9*


словом», «символом современности». «На горькие иеремиады Паскаля о несчастиях человека,— писал Мишле,— Вольтер достойно ответил: «Человек счастлив... я счастлив. Чем счастлив? Действием» *. Финч подытоживает: «Вольтер сверху донизу перевернул Паскалеву концепцию человека... Во всем плохом, что Паскаль приводит как доказательство вмешательства и, следовательно, существования бога христиан, Вольтер хочет видеть только природу — умную, счастливую, предусмотрительную» 1 2.
На слова Паскаля, что «если есть бог, нужно любить только его», Вольтер отвечает запальчиво: «Нужно любить — и очень нежно — все твари живые, нужно любить свою родину, свою жену, отца, своих детей... Принципы, противные этому, способны создавать лишь бесчеловечных резонеров» (Замеч. 1734 г., X).
Критику теологических позиций Паскаля Вольтер начинает с исторических предпосылок. Свои догмы и принципы, замечает он, христианство заимствовало у древних религий; это еще брахманы «изобрели теологический роман падения человека...» О «Священном писании» он говорит: «Двадцать народов Востока копировали древних
брахманов, прежде чем одна из плохих копий — осмелюсь сказать: самая плохая — дошла до нас» (Замеч. 1778 г., СХИ).
Если экскурсы Паскаля в историю Вольтер принимает сдержанно, то к его апологетике в целом относится отрицательно. Так, утверждение Паскаля о невозможности доказать существование бога одним только разумом заставляет его воскликнуть: «Странно, Паскаль думал, что разумом можно познать первородный грех, но почему-то нельзя познать, есть ли бог!» (Замеч. 1742 г., IV) ; «...возможно, Паскаль чувствовал себя недостаточно сильным, чтобы доказать существование бога» (Замеч. 1742 г., VII). Совет Паскаля: «...познайте истину религии даже из самой неясности религии» — Вольтер комментирует серией своих ремарок: «Вот странные признаки истины, которые приводит Паскаль. Какие же тогда признаки имеет ложь? Выходит, чтобы вам поверили, достаточно сказать: «Я темен, я непонятен». Было бы более осмысленно предъявить взо¬
1 J. Michelet. Histoire de France, v. XVIII, 1885, p. 360.
2 D. Finch. La critique philosophique de Pascal,.., p. 22.
260


ру только светлые стороны веры вместо этих потемков эрудиции» (Замен. 1734 г., XVIII). «Вот забавный способ учить! Направляйте меня, ибо я хожу в потемках» (Замен. 1778 г., XXVII).
Несколько раз Вольтер возвращается и к пресловутому «аргументу пари», испытывая к этим страницам Паскаля особую враждебность. «Очевидно,— говорит он,— не заключать пари, что бог есть,— это значит заключить пари, что его нет, так как тот, кто сомневается и просит, чтобы ему разъяснили, безусловно не станет заключать пари ни за, ни против. Впрочем, этот параграф кажется несколько неприличным и детским. Идея пари, потери и выигрыша не подходит к серьезности предмета...» (Замен. 1734 г., V)
Вывод Вольтера суров: книга Паскаля—«это мысли энтузиаста, а не философа» 1. И еще: «Если бы книга, задуманная Паскалем, была построена из таких материалов, это было бы чудовищное здание, сооруженное на песке» 2.
И все же Вольтеру, по вполне понятной причине, приходилось сдерживаться. В апреле 1734 г. он писал Мопер- тюи: «...знаете ли вы, что этому Паскалю я простил очень многое? Из всех пророчеств, что он приводит, нет ни одного, которое можно честно объяснить Иисусом Христом. Его глава о чудесах — насмешка. Тем не менее я о ней ничего не сказал, и об этом кричат. Но дайте мне волю, когда я окажусь в Базеле, я не буду столь осмотрителен» 3.
Выпады против Паскаля рассыпаны по многим писы мам и сочинениям Вольтера. «Мне известно,— писал Вольтер,— что скончавшийся недавно французский священник Жан Мелье, умирая, просил у бога прощения за то, что проповедовал христианство. Этот поступок умирающего священника производит на меня большее впечатление, чем энтузиазм Паскаля»4. В философской повести «Микромегас» (1752) читаем: «...Блез Паскаль...
сделался впоследствии довольно посредственным геомет¬
1 Voltaire. Oeuvres complètes, v. 36, p. 302.
2 Цит. по кн.: M. M. Филиппов. Паскаль, стр. 7.
3 Voltaire. Oeuvres complètes, v. 33, p. 417.
4 Цит. по кн.: Г. G. Кучеренко. Судьба «Завещания» Жара Мелье в XVIIÎ веке. М., 1968, стр, 52.
261


ром и очень плохим метафизиком» 1. Кстати, эту повесть Вольтер строит на контрасте по «схеме Паскаля»: ничтожество человека — крохотного атома в мировом пространстве — и его величие, которое заключено в могуществе его интеллекта. В диалоге «Обед у графа де Буленвилье» (1767) историк и писатель Фрерэ в пылу полемики с аббатом восклицает: «Ах, сударь, как много неверного и невежественного у Паскаля! Читая его, можно подумать, будто он видел, как допрашивали апостолов, и присутствовал при расправе над ними. Но где он вычитал, что их вообще подвергали мучениям? Кто ему сказал, что Симон Бар-Иона, прозванный Петром, был распят в Риме вниз головой?» 2
Но, как мы видели, особенно откровенно и свободно Вольтер выражал свои взгляды в письмах. В одном из экземпляров «Мыслей», принадлежавшем Вольтеру, обнаружены его заметки на полях— «маргиналии». «Не надо начинать таким категорическим тоном»,— отмечает Вольтер. «Зачем нам сообщать, что вы уже не раз об этом говорили? — «Плохо изложено». (Эти маргиналии критики потом назвали «придирками дурного тона»).
И в то же время отношение Вольтера к Паскалю никогда не было, да и не могло быть, всецело негативным. Он отдавал должное Паскалю-ученому, любил его «Провинциальные письма» и даже испытал на себе его влияние, усвоив и переработав многие его мысли. Бальзак потом скажет: «Вольтер продолжил дело Паскаля»3. Призывая Дидро, Даламбера, Дамилавиля и других энциклопедистов «раздавить гадину», т. е. религию, католицизм, Вольтер писал: «...вперед на фанатиков и плутов, — жалейте Блеза Паскаля, а Уттвиля и Аббади презирайте так, как если бы они были отцами церкви... грядущее поколение будет вам обязано разумом и свободой»4. Готовясь к наступлению на Паскаля, Вольтер в июле 1733 г. писал Формону: «Какой это восхитительный свет — Паскаль, затемненный, однако, темнотой предмета, которым
1 Вольтер. Избранные произведения, стр. 77.
2 Вольтер. Бог и люди (Статьи, памфлеты, письма), т. I. М., 1961, стр. 326.
3 О. Бальзак. Собрание сочинений в 15 томах, т. 15, стр. 318.
4 Вольтер. Бог и люди, т. II, стр. 311. (Уттвиль и Аббади — французские богословы, враги Вольтера.)
262


он занялся» К Наконец, в предисловии к изданию «Мыслей» 1778 г. он отмечает: «Из всех великих полемистов остается один Паскаль, потому что он один был гениальным человеком. Он один стоит на развалинах своего века» 1 2. И это как бы подводит итог всему, что сказано Вольтером о Паскале.
Писарев говорит: «Вольтер был гибок и эластичен,
как хорошо закаленная стальная пружина»3. Готовясь выступить против Паскаля, Вольтер, по-видимому, рассчитывал на одобрение иезуитов. Однако в Вольтере иезуиты учуяли врага куда более опасного, нежели Паскаль. После выхода «Философских писем» сразу же стали появляться «опровержения». Первым, кто ополчился на Вольтера, был историк и юрист Пьер Лекок, «возмущенный наглостью театрального поэта», т. е. Вольтера, который «через шестьдесят лет дерзнул стать антагонистом и цензором г. Паскаля!» Другой «опровергатель», пастор Булье, писал: «Достаточно произнести имена критика и критикуемого: дистанция между ними столь огромна, что эта дерзость вызывает только смех...» При жизни Вольтера таких «опровержений» вышло около десяти, причем некоторые из них — это солидного объема книги. Однако ни один из этих авторов не сумел ни опровергнуть Вольтера, ни по-настоящему защитить Паскаля, что дало Сент-Беву повод заметить: «Религиозная дискуссия находилась тогда во Франции в упадке; никто из сонма священнослужителей не встал, чтобы поднять перчатку, да и, быть может, никто тогда на это не был способен...» 4
3
Вольтер касался главным образом Паскалевой концепции человека и даже религиозные вопросы рассматривал в этом плане. Основное в его замечаниях — это защита природы и, в частности, человеческой натуры. Оставаясь на позициях деизма, Вольтер, естественно, не
1 Voltaire Oeuvres complètes, v. 33, p. 367.
2 Ibid., v. 31, p. 4.
Д- И. Писарев. Сочинения в 4 томах, т. 4. М., 1956, стр. 155,
Ch. Sainte-Beuve. Port-Royal, v. Ill, p. 403.
£63


мог разгромйть апологетику Паскаля. Дальше è этом продвинулся Дидро, опубликовавший в начале 1746 г. небольшое анонимное сочинение — «Философские мысли» 1. Вслед за тем Дидро написал «Прибавление к философским мыслям» 2, представляющее собой развитие предыдущей книги и ответ на критику. Дидро, примыкавший к школе Вольтера, в этих сочинениях еще деист. А «деизм — по крайней мере для материалиста — есть не более как удобный и легкий способ отделаться от религии» 3. Однако Дидро был деистом не застоялым, а круто идущим к атеизму, к Ламетри — главному в ту пору представителю атеизма в Европе. Будущему вдохновителю и издателю «Энциклопедии» потребовалось каких- нибудь два-три года, чтобы одолеть этот подъем. Через три года после «Философских мыслей» Дидро публикует «Письма о слепых в назидание зрячим», где он уже сложившийся мыслитель — материалист и атеист. «Неверие — первый шаг в философии», — скажет Дидро на смертном одре. В «Философских мыслях» он писал: «То, что никогда не подвергалось сомнению, не может считаться доказанным. То, что не было исследовано беспристрастно, никогда не подвергалось исследованию. Стало быть, скептицизм есть первый шаг к истине. Он должен распространяться на все, потому что он — пробный камень истины» (XXXI). Однако, замечает Дидро: «Скептицизм не всякому по плечу. Он предполагает глубокое и бескорыстное исследование; кто сомневается потому лишь, что не знает оснований утверждаемого, тот простой невежда» («Филос. мысли», XXIV). И под острым взглядом скептика Дидро даже самые старые и, казалось бы, «вечные» истины поворачивались к читателю новыми гранями.
По силе стиля, по красноречию и ясности «Философские мысли» — произведение, достойное пера Паскаля. Хотя имя Паскаля здесь названо только дважды (XIII и XIV) и дважды говорится о нем в «Прибавлении» (VII и L1X), мысли Дидро — это острейшая полемика с Паскалем. Причем отношение к Паскалю, к его теологическим идеалам, к его единомышленникам и последователям выра¬
1 Д. Дидро. Собрание сочинений, т. I, стр. 91—122.
2 Там же, стр. 123—135.
3 К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 2, стр. 144,
264


жено с большой искренностью и силой. Изречения Дидро полны стрел, направленных — прямо и косвенно — как в Паскаля, так и в основные догмы, им проповедуемые и защищаемые. И эта связь настолько прозрачна, прицел столь определенен, что не требует специальных комментариев. Достаточно знать «Мысли» Паскаля, чтобы понять Дидро, на что последний определенно и рассчитывал, поскольку книга Паскаля была тогда уже достаточно широко известна. А назван Паскаль несколько раз, видимо, только для того, чтобы указать читателю мишень.
Дидро не скрывает своей неприязни к тем, кто «из религиозной ревности вытравляет в себе все естественные чувства», и к тем, которые «перестают быть людьми и превращаются в истуканов, желая стать истинными христианами!» («Филос. мысли», VI). Ибо в этом состоянии они «утверждают всё, не подвергнув ничего тщательному исследованию; они не сомневаются ни в чем, потому что у них не хватает на это ни терпения, ни смелости. Вс* вопросы они решают по наитию...» (там же, XXVIII). А вот параграф, который словно бы взят из «Провинциальных писем»: «Я знаю этих святош: им не много нужно, чтобы забить тревогу. Если они решат, что в настоящем сочинении содержится нечто противное их идеям, они не остановятся ни перед какими клеветами, как они уже оклеветали тысячи людей, более достойных, чем я» (там же, LVIII).
Вера, по Паскалю, — источник истин, недостижимых для разума; и разум, и вера дополняют друг друга. На эти высказывания Вольтер почти не откликнулся. Дидро же решительно их опровергает серией неотразимо метких ударов. Для него вера — источник ошибок и заблуждений, это категории друг друга взаимоисключающие, несовместимые. Вера не только не выше разума, но разум — единственный наш руководитель в деле познания мира; только он может просветить человека о его состоянии и судьбе. «Отрекшись от своего разума, я останусь без путеводителя...» («Прибавл.», IV). «Если мой разум дан мне свыше, значит, через него со мною говорит небо; я должен внимать ему» (там же, IX). «Если разум — дар неба и если то же самое можно сказать о вере, значит, небо ниспослало нам два дара, которые несовместимы и противоречат друг другу» (там же, V). «Если бог, от которого мы получили разум, требует отказа от него, значит, ов
265


фокусник, который тут же отнимает то, что дал» (там же, III).
Защищая разум, Дидро, естественно, становится и на защиту человека. «Человек таков, каким его создали бог или природа, а бог или природа не создают ничего дурного» (там же, XLII)). Дидро спрашивает: «Можно ли быть счастливым, не зная, кто ты, откуда пришел, куда идешь, для чего существуешь?» Безусловно можно. «Стоит ли скорбеть от отсутствия знаний;, которых не мог приобресть и которые, наверное, уже не так необходимы мню, раз я лишен их? С таким же основанием, сказал один из гениальнейших умов нашего века [Вольтер], я мог бы огорчиться, что у меня нет четырех глаз, четырех ног и двух крыльев» («Филос. мысли», XXVIII).
«У Паскаля была честность, — отмечает Дидро, — но он был боязлив и легковерен. Изящный писатель и глубокий ум, он, наверное, пролил бы свет на тайны мироздания, если бы провидение не отдало его в руки людей, которые принесли его талант в жертву своей злобе. Как было бы хорошо, если бы он предоставил богословам своего времени вцепляться друг другу в волосы, а сам занялся бы разысканием истины без оглядки и без страха оскорбить бога, используя все силы ума, который он получил от него...» (там же, XIV)
Иногда Дидро явным образом перекликается с Вольтером: «В первые века христианской эры существовало шестьдесят евангелий, которые пользовались почти одинаковым авторитетом. Пятьдесят шесть из них были отброшены, как ребяческие и вздорные. Не осталось ли кое-что из этого и в тех, которые были сохранены?» («Прибавл.», LXIV). Или о Библии: «Как жалок ее латинский перевод! Но и самые подлинники не являются литературными шедеврами. Пророки, апостолы и евангелисты писали, как умели» («Филос. мысли», XLV). А что же по существу представляют собой эти книги? «В книгах, содержащих фундамент моей веры, я нахожу вместе с тем и основания для неверия. Эти книги — арсенал для всех. На моих глазах деист брал оттуда оружие против атеиста; деист и атеист сражались с евреем; атеист, деист и еврей объединялись против христианина...» (там же, LXI). С полной определенностью Дидро констатирует: «Время откровений, чудес и исключительных призваний миновало. Христианство не нуждается более в этих подпор¬
266


ках» (там же, XLI). Тем не менее все это «нельзя отрицать, не впавши в нечестие», как в это «нельзя поверить, не впавши в слабоумие» (там же, XLVIII). «Доказывать Евангелие с помощью чуда — значит доказывать нелепость с помощью противоестественного явления» («При- бавл.», XXI). «Я недурно знаю доказательства в пользу моей религии, и я не отрицаю их силы; но, будь они еще во сто раз сильнее, я все-таки не считал бы христианство доказанным. К чему же требовать от меня, чтобы я верил в триединство бога так же твердо, как я верю в то, что сумма углов треугольника равна двум прямым?» («Филос. мысли», XLVIII).
Острие многих изречений Дидро направлено против всех и всяких религий. «Истинная религия, важная для всех людей всегда и повсюду, должна была бы быть вечной, всеобщей и очевидной, но нет ни одной религии с тремя этими признаками. Тем самым трижды доказана ложность всех» («Прибавл.», XVIII). Он хотел бы, «чтобы по лицу земли распространилось всеобщее сомнение и чтобы все народы решили поставить под вопрос истинность всех религий...» («Филос. мысли», XXXVI), ибо «вера есть химерический принцип, не существующий в природе» («Прибавл.», VI).
Дидро бросает камень и в «аргумент пари»: «Паскаль сказал: «Если ваша религия есть ложь, вы ничем не рискуете, считая ее истинной»; если она истинна, вы рискуете всем, считая ее ложной». Какой-нибудь имам мог бы сказать то же самое, что Паскаль» («Прибавл.», LIX).
Математик и логик Паскаль в своих теологических рассуждениях часто пристрастен и нелогичен. Дидро не может пройти мимо этого. «Паскаль, Николь и другие утверждают: «Положение, что бог за грех одного виновного отца наказывает всех его невинных детей вечными муками, превышает разум, а не противно разуму». Но найдется ли положение, противное разуму, если ему не противно то, в котором содержится явное кощунство?» (там же, VII).
И — как общий вывод: «Какое нагромождение глупостей и жестокостей!» (там же, LII).
Все эти примеры, которые можно умножить, позволяют считать, что «Философские мысли» и «Прибавление к философским мыслям» метят в самое сердце апо-
267


логетйки Паскаля. Правда, «Прибавление» имеет еще подзаголовок — «Различные возражения против сочинений различных богословов». Однако этот «адрес» — «различные богословы» — не должен сбивать нас с толку: надо помнить, что в эпоху Дидро в Паскале, как в фокусе, были собраны все лучи богословия.
«Философские мысли» появились в такое время, когда во Франции начал нарастать поток литературы, направленной против фанатизма церковников и лицемерия духовенства. Дидро выступил также и против иезуитов, отметая их притязания на истинность католической церкви. Он устанавливает, что такие же права имеют и все другие религии и вместе с тем у всех у них, включая религию католическую, притязания эти неосновательны. Маленькая книга Дидро стала для иезуитов большой помехой на пути реализации их авантюрных замыслов.
На фронтисписе «Философских мыслей» была изображена Истина, срывающая маску с Суеверия. И не случайно книга Дидро разделила судьбу «Философских писем» Вольтера: 7 июля 1746 г. парижский парламент осудил ее на сожжение за то, что в ней «с напускным притворством ставились все религии на один уровень, чтобы не признать в конце концов ни одной из них» К Примечательно и то, что книга Дидро была осуждена вместе с «Естественной историей души» Ламетри, подрывавшей, как гласило то же постановление, «основы всякой религии, всякой добродетели».
4
Имя Паскаля встречается и у Даламбера, хотя о Паскале он специально не писал. Даламбер воспитывался в янсенистском коллеже Мазарини, поэтому с сочинениями Паскаля, надо полагать, познакомился довольно рано. Даламбер с детских лет поражал своими успехами в математике, а после того как он написал глубокомысленные комментарии к «Посланию апостола Павла к римлянам», юный Даламбер возбудил у своих наставни-  11 	Д. Дидро. Собрание сочинений, т. I, стр. 447.
268


Ков Надежду, что-де явился второй Паскаль, который — пусть хотя бы частично — возродит былую славу янсенизма. Этого, однако же, не произошло. Даламбер был человеком великого и блестящего, но совершенно трезвого ума. Вольтера радовало, что надежды янсенис- тов не сбылись; он как-то заметил: «Даламбер — это
Паскаль без суеверий» 1. Примерно то же самое писал в 1777 г. Даламберу Александр Делейр, один из энциклопедистов: «Он [Паскаль] вам завещал все, кроме своего янсенизма» 1 2.
Даламбер строго разграничивал религию и науку. В своем сочинении «Элементы философии» (1759) он останавливается на мысли Паскаля о том, что религиозные знания — так называемые откровения — созданы более сердцем, нежели разумом. Вот почему, говорит Даламбер, эти знания должны быть исключены из сферы разума как совершенно ей чуждые, как построенные на иных принципах и преследующие совершенно иные цели. Весь человеческий опыт, утверждает Даламбер, относится к сфере разума, и только разум может его судить. А коль скоро вера не обращается к разуму, она не может быть верой истинной и в силу того не имеет права быть людям навязанной.
Знаменательно, что в эту эпоху только один из известных философов был большим поклонником Паскаля — немец Ф. Г. Якоби, представитель так называемой философии чувства и веры. Рассудочное знание, по Якоби, всегда относительно; никакие доказательства не в силах удостоверить нас в том, что реальный мир существует. Только вера и чувство дают непосредственное знание. Не случайно на своем знамени Якоби начертал слова Паскаля: «У сердца свои доводы, которых разум не знает».
По Даламберу, Паскаль — «универсальный и возвышенный гений», из плеяды тех «знаменитых философов, которые... сильно способствовали своими трудами прогрессу науки и, так сказать, приподняли угол завесы, скрывающей от нас истину» 3.
1 Цит. по кн.: D. Finch. La critique philosophique de Pascal..., p. 48.
2 Там же, стр. 67.
3 Ж. Л. Даламбер. Очерк происхождения и развития науки. В сб.: «Родоначальники позитивизма», вып. 1. СПб., 1910, стр. 145,
269


Высоко ценя вклад Паскаля в науку, Даламбер сокрушался, что под конец жизни Паскаль поддался мистицизму. Известны стихи, которые Даламбер написал на портрете Паскаля. Паскаль, говорится там, «соединивший красноречие с талантами Урании, принес свой гений в жертву богу». Обращаясь к религии, Даламбер восклицает: «Ты отняла этого великого человека у философии, позволь, по крайней мере, об этом хотя бы пожалеть»!
Самым развернутым из критических высказываний Да- ламбера о Паскале явилось «Похвальное слово аббату Уттвилю» (1772), произнесенное Даламбером в качестве непременного секретаря Французской академии. Паскалю здесь уделено несколько страниц и более десяти раз цитируются его «Мысли». Паскаль, отмечает Даламбер, «думал, что необходимо быть христианином, дабы не стать атеистом», и что он, «быть может, довел бы М1е>тафизиче- ский скептицизм до сомнений о существовании бога...» 1 Даламбер особенно подчеркивает мысль, что разумом невозможно доказать существование бога, что надо обратиться к религиозным «откровениям», к чудесам и пророчествам. Это утверждал Паскаль. И Даламбер повторяет слова Паскаля как бы в положительном смысле. Однако в его устах они приобретают смысл противоположный: ведь для Даламбера рецепт Паскаля равносилен тому, чтобы признать себя фатально неспособным доказать существование бога. Этим тонким приемом великий энциклопедист давал понять, что Паскаль где-то в тайниках души должен был непременно склоняться к неверию, что наивно было бы полагать, будто математик Паскаль — поборник «вечных принципов вечного разума», «верит верой». Таким образом, Даламбер как бы уличал Паскаля в неверии, в скрытом атеизме. Эти слова в чопорном академическом собрании, видимо, прозвучали чересчур резко и могли привести к нежелательным последствиям. Вот почему Даламбер поспешил заметить, что «всякий, кто обвинил бы Паскаля в этом [в атеизме] на основании таких доказательств, был бы отвратительным шарлатаном». Прием Даламбера — прозрачная маскировка, однако слово было сказано и, кем надо, услышано, понято...
1 D’ Alembert. Oeuvres philosophiques, historiques et littéraires, у. X. Paris, 1805, p. 199.
270


В другом месте своей речи Даламбер заметил, что аббат Уттвиль в качестве одного из аргументов, на которых построены его рассуждения, берет высказывание Паскаля о чудесах. И Даламбер сокрушенно заключает: «К этому софизму такого гения, как Паскаль, прибавим комментарий Ньютона к апокалипсису и пожалеем человеческую природу» 1. Огорчение Даламбера, видимо, было столь велико, что он забыл и об осторожности, и о маскировке.
Об атеизме Паскаля начал разговор не Даламбер, но именно его слова получили наибольший резонанс: их вскоре подхватит Кондорсе, чтобы обосновать и усилить.
5
Отношение к Паскалю XVIII в. — «века разума и просвещения» — своей вершинной точки достигло в деятельности Кондорсе — математика и астронома, социолога и просветителя, «последнего из энциклопедистов», друга Вольтера. Кондорсе не только синтезировал все то, что высказали о Паскале выдающиеся умы столетия, но и дал этой теме особое толкование. О самом Кондорсе уместно вспомнить слова Ламартина: «Наука была его добродетелью,
человеческий разум — его божеством... Ученик Вольтера, Даламбера, Гельвеция, он... принадлежал к тому переходному поколению, через которое философия входила в революцию» 2. «Это — вулкан, покрытый снегом»,— говорил о нем Даламбер.
В 1774 г., вскоре после того, как Кондорсе приступил к исполнению обязанностей непременного секретаря Французской академии наук, им было составлено «Похвальное слово Паскалю». Это была первая биография Паскаля со времен книги Жильберты Перье. К воспоминаниям сестры Паскаля Кондорсе относился неодобрительно. «Тщетно было бы искать у мадам Перье,— отмечает он,— глубокие и остроумные слова, которые несомненно должен был произносить автор «Провинциальных писем» и «Мыслей». Ее «Жизнь Паскаля» — это сочинение набожной янсенистки, озабоченной не столько тем, чтобы нарисовать портрет великого человека, сколько
1 Там же, стр. 191.
2 Ж. А. Кондорсе. Сочинения. СПб., 1882, стр. 8—9.
271


стремлением доказать, что ее брат — святой» Одну из своих задач Кондорсе видел в том, чтобы опровергнуть эту нелепую версию. Со страниц его «Слова» встает почти совершенно неизвестный до той поры Паскаль: это прежде всего — ученый, а не философ и апологист. Кондорсе мастерски набросал его портрет, подробно рассказал о его математических открытиях и работах по физике. Паскаль, говорил он, внес огромный вклад в науку и сделал бы еще больше, не обратись он к таким предметам, которые были недостойны его гения. Кондорсе считает, что, щедро одарив Паскаля талантами, природа только в одном ему отказала — «в здоровье, пропорциональном силе его ума». Постоянные недуги истощили его научный гений, заставили углубиться в теологию. Особенно роковую роль в этом повороте сыграл случай на мосту Нейи.
Что касается апологических сочинений Паскаля, то для Кондорсе это не более как «красноречие на службе суеверия». Повторив версию о ненормальности Паскаля в последние годы жизни, Кондорсе указал на опасность, которая якобы таится в этих его сочинениях: Паскаль не только ненормален сам, он стремится вызвать состояние ума, близкое к помешательству, и у своих читателей...
Только двумя годами отделено «Похвальное слово Паскалю» Кондорсе от академической речи Даламбера. Не многое изменилось за это время во Франции. Но то, о чем стареющий Даламбер говорил намеками, молодой Кондорсе выражает открыто и мужественно.
Свое «Похвальное слово» Кондорсе заканчивает большим упреком Паскалю. Покинув науку ради религии, говорит он, Паскаль сошел с того единственного пути, который ведет к счастью и прогрессу человечества. «Современник Декарта, Паскаль... не принял участия в той великой революции, что произвел Декарт в умах,— революции, которой род человеческий будет обязан своим счастьем, если только счастье возможно» 1 2.
Рассматривая «Мысли» Паскаля, Кондорсе напомнил и о критике Вольтера, причем открыто принял его сторону. Он заявляет, что Вольтер — «достойный соперник Паскаля и как философ и как писатель» и что Вольтер «почти всегда был прав, хотя на его критику смотрели
1 J. A. Condorcet. Oeuvres, v. III. Ëd. O’Connor — Arago, p. 625.
2 Там же, стр. 633.
272


как на святотатство»1. Вслед за тем — в чем был дальний его прицел — Кондорсе заявил о необходимости переиздать «Мысли». И более того: не откладывая дела в долгий ящик, он берется за это сам. Книга вышла весной 1776 г. Одной из задач, которые Кондорсе выполнял, было утвердить добрую славу Паскаля-ученого. Вот почему он включил в текст «Мыслей» два не относящиеся сюда сочинения Паскаля — «О геометрическом уме» и «Об искусстве убеждать», которыми и открывалась книга. Но не только этим издание Кондорсе отличалось от издания Пор-Рояля. В анонимном предисловии Кондорсе объясняет, чем руководствовался издатель и что собой представляет это новое издание.
Паскаль, сообщает Кондорсе, беспорядочно набрасывал мысли, приходившие ему на ум; многие из этих мыслей заставляют усомниться, что они вышли из той же самой головы, которая придумала опыты по измерению давления воздуха и нашла способ вычислять вероятностные события. Но именно эти беспорядочные и случайные мысли Паскаля были собраны первыми издателями с наибольшим усердием. При этом они отсеяли немало такого, что никак нельзя было отсеивать, не исказив облик Паскаля. Вот почему, говорит Кондорсе, необходимо было новое издание книги Паскаля, из которого следовало бы изъять то, что прежде выпячивалось, и, наоборот, добавить то, что было изъято. Всю работу по составлению книги проделал сам Кондорсе по манускрипту аббата Луи Перье, племянника Паскаля.
Около половины книги занимало ранее не публиковавшееся. Кондорсе намеревался упразднить все то, на чем остались следы вмешательства издателей Пор- Рояля, но почему-то намерения своего не выполнил. Зато им сильно изменена самая сердцевина апологетики Паскаля. Мысли, касающиеся непосредственно христианской религии, Кондорсе свел к очной главе. Почти совершенно устранены ссылки на Иисуса Христа и принципы христианской религии, главы о чудесах и пророчествах, а также все доказательства в пользу христианской религии.
Вольтер, напоминал Кондорсе в предисловии, некогда выполнил смелое и полезное дело, показав нам, что
1 Там же, стр. 623—624.
273


не все вышедшее из-под пера Паскаля является одинаково великим. Вольтера обвинили в злопыхательстве и зависти, но кончили тем, что признали его правоту. Не лишне вспомнить об этом снова. Вот почему, писал Кондорсе, он счастлив возможностью поместить большую часть его «Замечаний 1734 г.» в качестве приложения.
Комментарии написал тоже Кондорсе, причем некоторые из них чрезвычайно характерны. Так, после пятой главы, где Паскаль говорит о невозможности доказать существование бога разумом, Кондорсе замечает: «Издателя, который собрал эти разрозненные мысли, обвинят, конечно, в том, что он атеист... Однако я прошу автора подобного обвинения иметь в виду, что это мысли Паскаля, а не мои, что это он написал их черным по белому и что ежели это мысли атеиста, то атеист Паскаль, а не я» 1. После предисловия Кондорсе напечатал (анонимно) свое «Похвальное слово Паскалю» где тоже отмечалось, что «этот набожный философ не верил, что при помощи разума можно найти доказательства существования бога...»
Книга, изданная Кондорсе, должна была убедить читателя в следующем: Паскаль — выдающийся ученый, однако этот ученый полон отчаяния и пессимизма; кроме того, он атеист, хотя и уверяет в обратном, а «Мысли» его, хорошо и правильно понятые, благоприятствуют неверию. Предисловие и комментарии били в одну точку — в этом и заключалась тайная цель издателя: опираясь на Вольтера, реализуя «программу Даламбера», разоблачить в Паскале искусно замаскированного атеиста!
Неудивительно поэтому, что издание Кондорсе Вольтер, как некогда и свои «Замечания», назвал «Анти- Паскалем». И встретил он его с большим удовлетворением. 22 октября 1776 г. он писал Даламберу, что эта книга «заменяет целую библиотеку», что она «просвещает тех, которые хотят думать, умудряет тех, которые думают, и укрепляет тех, которые колеблются» 2. Тираж книги был невелик — она, собственно, предназначалась не для продажи, а «для близких друзей издателя». Воль¬
1 Цгат. по кн.: D. Finch. La critique philosophique de Pascal..., p. 63.
2 Voltaire. Oeuvres complètes, v. 50, p. 110.
274


тер сразу же заговорил о необходимости распространить «Паскаля Кондорсе» среди широкой публики я сам этом> содействовал: написал предисловие к прежним своим «Замечаниям» и значительно увеличил их число.
Новое издание увидело свет весной 1778 г. — за несколько недель до смерти Вольтера. Сразу же появились резко враждебные отзывы. «Цель этого издания, — писалось в одном, — превратить «Мысли» Паскаля в сочинение, потворствующее безбожию. Искажать так книгу, читаемую и почитаемую уже более ста лет, — разве это не безумие, достойное сумасшедшего дома?» «Кондорсе дошел до того, что включил в «Мысли» Паскаля критические замечания патриарха неверующих [Вольтера]»,— заявлял другой рецензент. А третий утверждал, что ««Мысли» Паскаля благодаря заботам комментатора стали самой дьявольской книгой против христианства — книгой, способной порождать материалистов, деистов, атеистов, что, вероятно, и составляло цель издателей, которой они превосходно достигли». Отзываясь на избрание Кондорсе во Французскую академию, известный критик и просветитель Фридрих Гримм писал, что комментарии Кондорсе о Паскале «содержат самые решительные принципы самого решительного атеизма» 1.
Однако враждебных выпадов против Кондорсе было значительно меньше, чем когда-то против Вольтера и Дидро. Оно и понятно: наступили другие времена, утверждалось иное миропонимание; все явственнее складывалась предреволюционная ситуация — было не до защиты Паскаля и его религиозных концепций. Г. В. Плеханов отмечает: «Если материализму XVIII в. удалось победить метафизику XVII в., то этим мы обязаны прежде всего практическим требованиям французской жизни. Внимание общества было поглощено реальными интересами» 2.
Свое сочинение о Паскале Кондорсе намеревался переделать, причем так, чтобы Паскаля-апологиста подвергнуть еще более суровой критике. Но этого намерения он не осуществил, хотя к критике Паскаля обращался еще неоднократно, в частности как биограф, издатель и комментатор 92-томного собрания сочинений Вольтера. Так, в
1 Цит. по кн.: D. Finch. La critique philosophique de Pascal...,
p. 68.
2 Г. В. Плеханов. Сочинения, т. XVIII. M.— Л., 1925, стр. 333.
275


«Жизни Вольтера» Клйдорсе о «Философских письмах» последнего писал: «Это — точно логика и шутка «Провинциальных писем» Паскаля, но применяемая к более высоким предметам и без монастырской набожности... он разбирал там некоторые места из «Мыслей» Паскаля — сочинения, которое даже сами иезуиты принуждены были уважать, как и сочинения блаженного Августина; показалось оскорбительным, что поэт, мирянин осмелился рассуждать о Паскале. Казалось, что, нападая на единственного защитника христианской религии, пользовавшегося у людей светских репутацией великого человека, значило нападать на самую религию и что его доказательства потеряют свою силу, если будет доказано, что геометр, посвятивший себя на ее защиту, не всегда правильно рассуждал» 1.
6
Мы вправе спросить: а во имя чего философам и писателям XVIII в. понадобилось сражаться с «тенью Паскаля»?
Правильно оценивая величие Паскаля-ученого, философы и писатели XVIII в. видели в лице Паскаля-философа своего идейного врага,причем врага сильного и действенного. Его необходимо было сокрушить, дабы он не мешал философии. Чем достигалось это? С одной стороны, критикой основных положений, им выдвинутых, а с другой — тем, что Паскаль — проповедник христианской морали — объявлялся замаскированным атеистом, да к тому же еще помешанным. Причем делалось это не злокозненно, не путем передергиваний и подтасовок, а с глубоким убеждением, что так оно и есть. «В мыслях, в чувствах, в желаниях Вольтера, Дидро, Гольбаха не было ничего похожего на раздвоенность или нерешительность,— говорит Писарев.— Эти люди не знали никаких колебаний и не чувствовали никогда ни малейшей жалости или нежности к тому, что они отрицали и разрушали»2. Кондорсе писал: «Во
Франции Бейль, Фонтенель, Вольтер, Монтескье и школы, образованные этими знаменитыми людьми, сражались за истину, пользуясь попеременно всеми средствами, которые
1 Ж. А. Кондорсе. Сочинения, стр. 32—33.
2 Д. И. Писарев. Сочинения в 4 томах, т. 4, стр. 222—223.
276


9рудйцйя, философйя, ук, литературное Дарованиё Môfÿî доставить разуму...» 1
В свое время иезуиты предали Паскаля анафеме. Первым об его атеизме заговорил некто аббат Гардуэн, опять- таки иезуит. В 1671 г. — сразу после появления «Мыслей» — этот аббат выступил с антиянсенистским сочинением; критикуя «аргумент пари» и «опираясь» на другие сочинения Паскаля, он обвинил его в том, что он-де имел намерение насаждать атеистов под предлогом борьбы с ними, «хотел вооружить безбожников» и что он сам был атеистом. Понимая иезуитов, мы вправе заключить, что это делалось во имя того, чтобы подвести мину под ненавистные всему их ордену «Письма к провинциалу». Гольбах в «Системе природы» писал: «Декарт, Паскаль и даже доктор Кларк были обвинены современными им теологами в атеизме, что нисколько не помешало позднейшим теологам воспользоваться их аргументами как очень убедительными...» 2 Прием этот не был нов и тогда, не отказались от него и в последующее время. Например, уже в XX в, некоторые исследователи Монтеня, Паскаля, Бейля (Ф. Стровский, А. Бюссон, О. Газье) утверждали обратное, а именно, что «скептицизм — это форма, которую принимает у Монтеня религиозное чувство», что «скептицизм Монтеня... является превосходной подготовкой к религии», что этот скептик ставит веру выше разума и приписывает церкви монополию на истину. Одним словом, Монтень «был тем, кого называют фидеистом» 3. Не менее парадоксально интерпретировали и Бейля. «Еще в XIX в. Сент-Бев «обнаружил» у Бейля «истинный дух христианства». Защитником христианства, глубоко верующим кальвинистом изображают его Серюрье (1912) и Барбер (1952). Сборник, посвященный Бейлю и приуроченный к 250-летию со дня его смерти (вышел в 1959 г.), открывается статьей П. Дюбона «Второе открытие Бейля», где опровергается «миф о Бейле» — антирелигиозном философе и доказывается, что это фидеист, сторонник протестантизма. В обширных трудах Элизабет Лябрусс, внесшей выдающийся вклад в ис¬
1 Ж. А. Кондорсе. Эскиз исторической картины прогресса человеческого разума. М., 1936, стр. 175.
2 П. Гольбах. Избранные сочинения, т. 1. М., 1963, стр. 434.
3 В. М. Богуславский. У истоков французского атеизма и материализма. М., 1964, стр. 16—17.
277


следование жизни Вейля и его литературного наследства, тоже доказывается, что Бейль — «провозвестник религиозной истины», особенно пригодной для XX в., что он «воздвиг в скрытой глубине своей души алтарь невидимому богу» и т. д. Лябрусс настаивает на том, что перед нами христианин и кальвинист. Не между Монтенем и Вольтером его надо поместить, а между Кальвином и Руссо» К
Если же постараться взглянуть на вопрос объективно,— что же можно сказать об атеизме Паскаля? Выдерживает ли эта концепция критику? Нет, не выдерживает, ибо не соответствует действительным фактам. Паскаль — это не воль- нодумец-деист XVIII в., но он никогда не был и законченным фидеистом. Свои «Мысли» он создавал не накануне Великой французской революции, а во времена Кромвеля и буржуазной английской революции, которая совершалась под знаменами религии — пусть даже религии рационалистической. Воспитание Паскаля, его среда, его нравственные принципы и, наконец, его всегдашняя искренность — все это убеждает в обратном: Паскаль не был атеистом, поэтому не следует поднимать вопрос и об его пиетизме. Мы помним, что одно время Паскаль был близок с салонными вольнодумцамц, щеголявшими своим атеизмом примерно так же, как золотым шитьем на камзолах. Быть может, это пустое фанфаронство стало одной из причин того, что болезненно восприимчивый Паскаль отшатнулся в противоположную сторону... Впрочем, об этом можно только гадать. Но как бы там ни было, а Паскаль безусловно верил. Конечно, никто не мешает нам поставить вопрос иначе: насколько органичной была его вера? Не была ли это вера, в значительной степени зиждившаяся на силе воли? Возможно, Паскаль просто принуждал себя верить, принуждал вопреки рассудку и его доводам. А так как он был человеком исключительной силы воли, это у него получалось убедительно. Однако не все, как выяснилось, верили в его веру. Да и многим из тех, что как будто верили, она казалась «верой с некоторого рода отчаянием».
Скептик Пьер Бейль подрывал религиозный дух общества тем, что вскрывал несогласованность религиозных догматов с требованиями разума. Однако Бейль, оговариваясь, усматривал заслугу в том, чтобы верить вопреки  11 	См.: П. Бейль. Исторический и критический словарь, т. 1, стр. 45—46.
278


разуму. Так что такого рода вера была в обиходе того времени. И в самих «Мыслях» мы встречаем замечания о том, что «воля есть один из главных органов веры...» (стр. 62, VII). И в другом месте, где Паскаль утверждает, что «мы представляем собою настолько же автомат, насколько ум», читаем: «...мы должны заставить верить свои обе составные части: ум — доводами разума, в которые достаточно вникнуть раз в жизни, автомат — привычкой, которая не позволяла бы нам уклоняться в противоположную сторону» (стр. 123, IV). Это, несомненно, одно из завуалированных признаний Паскаля.
В «Рассуждении о счастье» Ламетри отмечает: «Сенека пытался быть добродетельным, как Паскаль пытался верить» 1.
Версия о ненормальности Паскаля получила хождение сразу после его смерти. О расстроенном рассудке Паскаля писал еще молодой Лейбниц (конечно, без всякой задней мысли, а лишь с глубоким состраданием). Впоследствии эта версия обросла «подробностями», сделалась еще более «убедительной»: да, утверждала молва, Паскаль был помешан и подвергался галлюцинациям... но крайней мере время от времени.
В сочинении «Человек-машина» Ламетри сообщает: «В обществе или за столом Паскалю всегда была необходима загородка из стульев или сосед слева, чтобы не видеть страшной пропасти, в которую он боялся упасть, хотя знал цену подобным иллюзиям» 2. Тут же Ламетри старается найти этому объяснение: «Паскаль может
служить поразительным примером действия воображения или усиленного кровообращения в одном только мозговом полушарии. В его лице мы видим, с одной стороны, гениального человека, с другой — полусумасшедшего. Безумие и мудрость обе имели в его мозгу свои отделения или свои лопасти, отделенные друг от друга так называемой «косой». В скобках Ламетри добавляет: «Интересно бы знать, которым из этих отделений тянулся он к господам из Пор-Рояля?»
А в «Трактате о душе» Ламетри есть высказывание еще более категорическое: «...это принимает характер помешательства, как было с Паскалем, который настолько исто¬
1 Ж. О. Л а м е т р и. Избранные сочинения, стр. 340.
2 Там же, стр. 206—207.
279


щил умственной работой духов своего мозга, что воображал, будто видит с левой стороны огненную пропасть...» 1
Немалую лепту внес в эту версию и Вольтер. В 1741 г. он писал Гравизанду: «...в последние годы жизни меланхолия расстроила рассудок Паскаля... Паскаль достиг того, что расстроил органы своего мозга» 2.— «Гениальный безумец, родившийся веком ранее, чем следовало». А вот некоторые из «Замечаний 1778 г.»: «Настоящий разговор больного».— «Галлюцинации больного мозга».— «Я говорю Паскалю: великий человек, вы сошли с ума?»
Не обошел молчанием этот вопрос и Гольбах, славившийся своей деликатностью. Он замечает (правда, с искренним сожалением): «Пример Паскаля доказывает только, что и гений может иметь в сердце уголок, где гнездится безумие, и становится ребенком, как только им овладевает суеверие» 3.
Кажется, лишь Гельвеций не разделял этого взгляда на ущербность интеллекта Паскаля. Он писал: «Некоторые врачи... утверждали, что люди, наиболее сильного и мужественного темперамента — самые умные люди, однако никогда еще не указывали на Расина, Буало, Паскаля, Гоббса, Толанда, Фонтенеля и т. д. как на сильных и мужественных людей4. И в другом месте (полемизируя с Руссо, который в «Эмиле» утверждает: «Для того чтобы можно было извлечь выгоду из орудия нашего разума, тело должно быть здоровым и крепким») Гельвеций пишет: «Но пусть только Руссо обратится к опыту, и он убедится, что болезненные, хрупкие и горбатые люди имеют столько же ума, сколько стройные и здоровые люди. Примерами этого служат Паскаль, Поп, Буало, Скаррон»5.
Издание «Мыслей», предпринятое Кондорсе, изменило отношение к Паскалю, причем — на некоторое время — в сторону явно отрицательную. Мнение Вольтера и Кондорсе разделял, например, молодой поэт и публицист Андре Шенье, писавший: «Паскаль... потратил много таланта и гениальности, чтобы проклясть здравый смысл...
1 Ж. О. Л а м е т р и. Избранные сочинения, стр. 80.
2 Voltaire. Oeuvres complètes, v. 36, p. 63.
3П. Гольбах. Письма к Евгении. Здравый смысл. М., 1956, стр. 391.
4 К. А. Гельвеций. О человеке, его умственных способностях и его воспитании, стр. 50.
5 Там же, стр. 82.
280


Человек неуживчивый и спесивый под личиной смирения, он возмущался от одной только мысли, что какой-нибудь смертный посмеет подумать о том, чтобы сбросить иго, которое он [Паскаль] сам стремился нести; этот человек был рожден для славы и пользы своего века, если б только не стал растрачивать свою жизнь в занятиях скучных и диких и если б предпочел им мудрую славу усовершенствования наук... Горькое удовольствие — унижать род человеческий перед химерами, которые он сам придумал в своем безумии, и оскорблять... всякого, кто осмелился бы больше любить аргументы, чем софизмы, и доказательства — больше, чем догмы» 1.
Идеи великих просветителей повлияли даже на такого писателя, как Шатобриан. Паскаль для него — великий мыслитель и великий христианин, гений которого зиждется на его вере. В своей книге «Гений христианства» (1802), направленной против атеизма и материализма XVIII в., Шатобриан, касаясь внутреннего разлада Паскаля и трагической борьбы в нем разума с чувством, говорит: «Я люблю его таким, когда он падает на колени, закрывая себе глаза обеими руками, и восклицает: «Я верую» — почти в ту же самую минуту, когда у него вырываются слова, заставляющие подозревать как раз противоположное» 2.
Итак, одни тщетно пытались превратить Паскаля в новоявленного святого, другие же не без успеха доказывали, что он полубезумец и атеист. Диапазон куда как широк! Простим и тем и другим, поскольку ими двигали страсти и стратегия непримиримой борьбы.
7
В 1805 г. молодой Стендаль писал: «Когда я читаю Паскаля, мне кажется, что я вновь читаю себя. Я думаю, что это тот из писателей, на кого я наиболее похож душой» 3.
В XIX в. отношение к Паскалю как бы исподволь меняется; причем преобладает благожелательный интерес. Паскаль приковывает к себе все большее внимание, вол-
1 Цит. по кн.: F. Finch. La critique philosophique de Pascal..., p. 70.
2 Цит. по кн.: Э. Бутру. Паскаль, стр. 205—206.
3 Цит. по кн.: Pascal. Oeuvres complètes, 1954, p. 1363,
281


новавпше его мысли отзываются то у одного, то у другого автора — и прямо, и косвенно. Так, у Людвига Берне читаем: «Подчинение государству — печальная необходи¬
мость; но не следует подчиняться больше, чем нужно» 1. Это почти что цитата из Паскаля (см. стр. 189).
Стойкий интерес к Паскалю возникает в начале 20-х годов. Молодой критик и историк литературы Франсуа Вильмен выступил с утверждением, что только надежда избавиться от ужасающего сомнения заставила могучий ум Паскаля поддаться предрассудкам. Много лет Паскалем занимался Виктор Кузен в качестве философа, о чем речь пойдет ниже. Швейцарский историк литературы Винэ написал известный «Этюд о Паскале». Фожер и Авэ снабдили изданные ими «Мысли» Паскаля своими комментариями и статьями.
Сравнивая Паскаля с Пьером Бейлем, Людвиг Фейербах в 1838 г. писал: «...чего хотел достичь своим благочестивым усердием Паскаль, но не достиг и не мог достичь именно потому, что он хотел этого достичь, того достиг Бейль в свободной стихии науки, которая была основной деятельностью его жизни, именно потому, что он не помышлял о том, чтобы достичь этого. Бейль — свободный от самого себя человек». И далее: «Религия призывает на помощь все искусства, чтобы расположить человека в свою пользу. Сила науки — ее собственная сила; она ничего не берет взаймы... Добродетели Паскаля прославляются, его смирение завоевывает расположение уже своей внешней привлекательностью, его бледное лицо сразу склоняет к себе участливое сердце; добродетели Бейля неизвестны или даже непризнаны» 2.
Сент-Бев, начавший, по совету публициста и философа Ламенне, изучать историю Пор-Рояля и литературную деятельность «отшельников», в 1840 г. выпустил первый том своего шеститомного «Пор-Рояля» (последний том вышел в 1859 г.). В этом фундаментальном исследовании о писателях крамольного монастыря Паскалю, в общей сложности, посвящен почти целый том. Сент-Бев показал, как упорно и мучительно искали эти писатели нравственную
1 Л. Берне. Парижские письма. Менцель-французоед. М., 1938, стр. XI—XII.
2 Л. Фейербах. История философии (Собрание произведений в трех томах), т. 3. М., 1967, стр. 232—233.
282


истину, не устрашившись даже конфликта с папой. Откликаясь на новое издание «Мыслей», осуществленное Авэ, Сент-Бев утверждал: «Паскаль не только беспощадный диалектик, теснящий со всех сторон своего противника, бросающий ему тысячи вызовов во всех тех областях, которые обычно считаются самыми’ гордыми достижениями человеческой мысли, он вместе с тем и страждущая душа, испытавшая на себе все тягости борьбы и все страдания и выразившая их в слове» г. Предвидя, что многие «серьезные умы» и «прямодушные сердца» всерьез займутся изучением Паскаля, Сент-Бев дает им совет «не слишком углубляться в частные, чисто янсенистские воззрения Паскаля, удовольствовавшись угадыванием этой его стороны... а главное внимание обратить на драму нравственной борьбы, на бурную страсть, которую он питает к добру, и на его жажду возвышенного счастья» 1 2. Свою статью Сент-Бев кончает цитатой из послесловия Авэ: «...мы, люди сегодняшнего дня, более трезвы в своем миропонимании, чем Паскаль, но для того, чтобы гордиться этим, нам бы следовало в то же время быть такими же чистыми, бескорыстными и милосердными, как он» 3.
Взгляды Сент-Бева на Паскаля разделял Гюго. Более того, на писателей Пор-Рояля он смотрел как на предтечей великих французских посветителей. Переосмысливая старую янсенистскую мораль, Гюго, работавший тогда над «Отверженными», создает образ епископа Бьенвеню.
А Луи Блан в своей 12-томной «Истории Французской революции» приписывал янсенизму еще большее значение: «...янсенизм,— говорит он,— дав религиозную окраску политическим страстям магистратуры, способствовал поступательному движению буржуазии. Он усилил биение пульса общественного мнения, этой мало известной до сих пор силы. Через него парламенты и королевская власть были брошены в схватку и рухнули в дикой, смертоносной свалке. В XVIII в. сорок лет кровопролитных безумств и боев достаточно свидетельствуют, каково было значение янсенизма» 4.
1 Ш. С е h т - Б е в. Литературные портреты. Критические очерки. М., 1970, стр. 365.
2 Там же, стр. 374—375.
3 Там же, стр. 377.
4 Л. Блан. История Французской революции, т. I, стр. 159.
283


Знаменитый художник Делакруа оставляет в своем дневнике (январь 1857 г.) интересную запись. Размышляя о том, что такое прекрасное, он считает важным оспорить точку зрения Паскаля и опирается при этом на Вольтера. «Пуссен определяет прекрасное как наслаждение,— пишет Делакруа.— Рассмотрев все современные педантические определения, как, например, что прекрасное есть слияние добра, или что прекрасное есть соразмерность, или что, наконец, оно есть то, что ближе всего напоминает Рафаэля или античность, я сам без особого труда нашел его определение у Вольтера, в его статьях «Аристотель», «Поэтика», в «Философском словаре», где он приводит глупое рассуждение Паскаля, заявляющего, что не принято говорить красота геометрическая или красота медицинская и потому столь же ошибочно употреблять выражение красота поэтическая, потому что в двух первых случаях нам известен по крайней мере предмет геометрии и медицины, в то время как совершенно неизвестно, какому образцу природы мы должны подражать, чтобы получить прекрасное, составляющее сущность поэзии. Вольтер отвечает на это: «Совершенно очевидно, насколько жалок этот отрывок Паскаля. Всем превосходно известно, что ни в медицине, ни в свойствах треугольника нет ничего прекрасного и что мы называем прекрасным лишь то, что наполняет наши чувства и нашу душу наслаждением и восторгом» 1.
В том же 1857 г. выходят «Цветы зла» Бодлера. Поэт, сам живший в страхе перед ущельями и пропастями, посвящает Паскалю сонет «Пропасть».
Паскаль носил в душе водоворот без дна.
— Все пропасть алчная: слова, мечты, желанья.
Мне тайну ужаса открыла тишина,
И холодею я от черного сознанья.
Вверху, внизу, везде бездонность, глубина,
Пространство страшное с отравою молчанья.
Во тьме моих ночей встает уродство сна Многообразного,— кошмар без окончанья,
1 Э. Делакруа. Дневник, т. 2. М., 1961, стр. 217,


Мне чудится, что ночь—зияющий провал И кто в нее вступил,— тот схвачен темнотою. Сквозь каждое окно — бездонность предо мною.
Мой дух с восторгом бы в ничтожестве пропал, Чтоб тьмой бесчувствия закрыть свои терзанья. — А! Никогда не быть вне Чисел, вне Созданья!
(Перевод Н. Бальмонта)
В 1863 г. ученый, философ и драматург, «мастер исторической живописи» Эрнест Ренан выпустил книгу «Жизнь Иисуса». Его Иисус — это образ не бога, а человека, причем нарисованный с большим психологизмом. Книга имела огромный успех, но автор возбудил против себя ненависть клерикалов. Если вникнуть, то Иисус Ренана очень близок к Иисусу Паскаля...
А вот что писал в те же годы молодой Эмиль Золя о впечатлении, которое производил на него Паскаль: «Обычно я пугался своего неверия, а еще больше — его веры; меня прошибал холодный пот, когда он показывал всю мерзость моего скепсиса, и тем не менее я не променял бы своих страхов на страхи, обступавшие его, который верил». И далее: «Паскаль-моралист выступает в той высокой роли... в роли человека, отважившегося на борьбу с самим богом; он явил миру пример великого ума, ибо сквозь толщу своих заблуждений сумел все же расслышать чистый голос истины» 1.
Однако как проповедник религиозных идей Паскаль нередко вызывает и осуждение. Так, поэт Сюлли-Прюдом утверждал: «Вера у Паскаля — это сплошная агония»2. Еще более резок отзыв критика Жюля Леметра. Имея в виду Паскаля — автора «Мыслей о религии», он писал: «Ты водрузил крест на могиле, в которой похоронил свой разум, свою славу, свой гений. И над холмом живых останков снова разверзлась бездна...» 3
Бальзак был одним из тех, кто в Паскале подчеркивал главное: «Паскаль — великий геометр и одновременно ве-
1 Э. Золя. Собрание сочинений в 26 томах, т. 24. М., 1966, стр. 81.
2 Цит. по кн.: «Ученые записки ЛГУ (серия филологических наук)». вып. 8. Л., 1941, стр. 53.
3 Цит. по кн.: Э. Б у т р у. Паскаль, стр. 206,
285


дикий писатель» 1. А известный английский астроном Джон Гершель отмечал еще одно важное обстоятельство: Паскаль, писал ГершелЬ, более чем кто-либо другой способствовал упрочению в умах людей расположения к опытному познанию.
Знаменитый французский зоолог, один из предшественников Чарльза Дарвина, Этьен Жоффруа Сент-Илер в 1829 г. отметил: «Паскаль, выдающийся философ, глубокий геометр, обогатил несколькими открытиями физику, но никогда не занимался ни естественной историей, ни медициной» 2. Однако же к голосу Паскаля начали прислушиваться даже естествоиспытатели. Тот же Жоффруа Сент-Илер в книге «Прогрессивные этюды натуралиста» (1835) писал: «Бэкон в своей «Nova Atlantis» говорит об экспериментальном метаморфозе органов и о выяснении с помощью этих опытов, каким образом виды умножались и стали многообразными. Так же и Паскаль пришел к выводу и не побоялся написать в момент, когда религиозная одержимость не мешала ему проникновенно мыслить как физику, что живые существа в своей основе предста- ляют собой бесформенные индивидуумы, строение которых первоначально было определено постоянными условиями среды, в которой они жили». И несколькими строчками ниже Жоффруа Сент-Илер подчеркивает: «Я рассуждаю здесь в духе высказываний Паскаля, а именно: «Живые существа в своей основе представляют собой бесформенные индивидуумы, способные заключать в себе различные возможности». Отсюда, переходя к следствиям этой великой истины, мы можем осветить и объяснить весь ряд взаимообусловленных явлений, о которых говорилось выше» 3.
Паскаля начинают издавать и переиздавать, снабжают обширными комментариями. Он еще не понят в должной степени и не раскрыт, в нем еще полно неясностей и загадок, но его глубина властно притягивает взоры и ученых, и философов, и поэтов. Одна за другой выходят книги
0 нем. Авторы их — Дроз, Равессон, Сюлли-Прюдом, Ро, Жозеф Бертран, Леон Бруншвиг, Виктор Жиро, Эмиль Бутру...
1 «Бальзак об искусстве». М.— Л., 1941, стр. 182.
2 Э. Жоффруа Сент-Илер. Избранные сочинения. М., 1970, стр. 413.
3 Там же, стр. 508, 509.
286


«В наше время господствует дух анализа, — писал Бутру, — люди меньше расположены искать в Паскале аргументы для той или иной доктрины; они стремятся изучать его без всякой предвзятой мысли, желая составить себе правильное понятие о том, чем в сущности он был» 1. Никак нельзя сказать, что сам Бутру (да и другие исследователи) изучал Паскаля «без всякой предвзятой мысли», однако Бутру верно почувствовал, что в паскале- ведении началась новая фаза, равно как и в той борьбе, что велась вокруг имени Паскаля... «До сих пор еще трудно указать хотя бы одно исследование о Паскале, не имеющее характера либо защитительной речи, либо обвинительного акта» 2,— отмечал М. М. Филиппов.
Против посягательств на Паскаля боролась — в течение почти тридцати лет, т.е. вплоть до 70-х годов, — группа Сент-Бева и академика Нуррисона. Последний издал объемистую «Защиту Паскаля», в которой полемизировал даже с писателями XVIII в. А посягательств на Паскаля было немало. Так, около середины века вновь выплыла на свет легенда о его сумасшествии, в чем был повинен известный психиатр Лелю, один из первых психофизиологов, изучавший особенности отношения веса мозга к умственной деятельности. Кондорсе в свое время упомянул об амулете, который носил на себе Паскаль, а Лелю написал об этом целую книгу — «Амулет Паскаля как пособие при изучении галлюцинаций» (1846), где очень тонко обыграл все известные и малоизвестные факты, доказывая, что Паскаль был ненормален. Книга произвела сенсацию. Кажется странным, однако Лелю находил поддержку даже у таких людей, как Кузен. Братья Гонкуры, говоря в своем дневнике о «великой глубине Паскаля», тут же сакраментально цитируют психиатра Моро де Тура: «Гениальность — это нервная болезнь»3. А Гюго потом в «Отверженных» напишет: «Монсеньер Бьенвеню не был гением. Его устрашили бы эти вершины духа, откуда даже столь великие умы, как Сведенборг и Паскаль, соскользнули в безумие» 4.
1 Э. Бутру. Паскаль, стр. 208.
2 М. М. Филиппов. Паскаль, стр. 5.
3 Эдмон и Жюль де Гонкур. Дневник (Избранные страницы в двух томах), т. 1. М., 1964, стр. 540.
4 В. Гюго. Собрание сочинений в 15 томах, т. 6, стр. 73,
287


ВезусЛовйо, в Последние годы жизни Паскаль был пси» хически надломленным человеком. Причем недуг его был запущен и прогрессировал; возможно, Паскаль был даже подвержен галлюцинациям (вспомним «бездну», которая мерещилась ему с левой стороны). Однако говорить о его сумасшествии — значит перегибать палку. Характер его недуга современные психиатры определяют термином «депрессивный бред». Во время депрессии человека может чрезвычайно волновать бренность мира, своя и чужая греховность, он стремится к искуплению. В такие минуты больной способен совершать так называемые альтруистические убийства: убить близких и дорогих ему людей, дабы избавить их от мнимых страданий и бед. И Паскаль, увы, совершал такого рода убийства — разумеется, не в прямом, а в переносном смысле. Его первой жертвой была Жаклина. Мы помним, что это благодаря его стараниям заточила она себя в монастырь. Вел он наступление и на Жильберту. И тоже не без успеха, хотя тут дело осложнялось тем, что Жильберта была матерью семейства и могла уважить брата только в одном — преломив янсенистские строгости преимущественно в бытовом плане (пища, одежда, светские удовольствия). Были и еще жертвы: герцог де Роанне и его сестра Шарлотта; тут Паскаль-проповедник, как мы помним, одержал полную победу...
Не обошли Паскаля вниманием и литературные мистификаторы. В 1867 г. была опубликована якобы его переписка, касавшаяся вопросов приоритета по ряду научных открытий. Как выяснилось, эти письма сфабриковал некто Врен-Люка, ловкий и плодовитый мистификатор, подделывавший писания не только реально существовавших лиц, но и лиц мифических, как то: царя Ирода, Иуды Искариота, апостолов и т. д.
Знаменитый математик Жозеф Бертран, высоко чтивший научный гений Паскаля, не принимал, видимо, Пас- каля-человека и нарисовал такой его портрет: «Блез Паскаль был старик: еще свежий в детстве, хорошо сохранившийся в юности, почтенный с колыбели. Всякая усталость его истощала, всякий цветок завядал в его руке, всякое развлечение тревожило его совесть. Все для него обращалось в грусть... Тридцати девяти лет от рождения Паскаль умер от старости» *.  11 	Цит. по кн.: Н. А. Любимов. История физики, ч. III. СПб., 1896, стр. 566,
288


Однако все это — не более чем досадные или просто анекдотические частности. В целом же XIX век был для Паскаля благоприятен, ибо явился не столько его судьей, сколько «утвердителем» его славы и величия. Каверзные проблемы — атеист Паскаль или не атеист, сумасшедший он или нет? — перестали довлеть над исследователями, которые теперь больше заботились о том, чтобы правильнее и глубже понять и Паскаля, и его духовную драму, полнее изучить и раскрыть его творчество, в том числе и научное. Итогом их деятельности было то, что Франция наконец-то обрела Паскаля и — как великую свою национальную гордость — поставила на пьедестал, дабы никогда уже больше ни снизить его, ни потерять. В этом плане Паскаль несомненно «классически академичен».
Вместе с тем открылся и другой план, связанный с бунтарским духом Паскаля, ярко проявившимся в его борьбе с иезуитами.
В своем последнем произведении «Новое христианство» (1825) Анри Сен-Симон писал: «Что же касается общества Иисуса, то знаменитый Паскаль так хорошо анализировал его дух, его образ действий и его цели, что я должен ограничиться отсылкой правоверных к чтению его «Lettres provinciales». Прибавлю только, что новое общество Иисуса заслуживает бесконечно большего презрения, чем старое, потому что оно стремится восстановить перевес культа и догмы над моралью, перевес, уничтоженный революцией, в то время как первые иезуиты напрягали свои усилия лишь к тому, чтобы продлить существование тех злоупотреблений в этой области, которые были раньше введены в церковь.
Старые иезуиты отстаивали порядок вещей, который уже существовал, новые же подымают восстание против утверждающегося нового порядка вещей, более нравственного, чем старый» 1.
В одном из сочинений, датированном 1827 г., был помещен такой эпиграф: «Возьмите 30 крупинок наглости, 4 фунта честолюбия, 40 унций нетерпимости, 6 кило развращенности, низость предателя, лукавство молодого красавца, исключите добродетель — и вы получите иезуита».
1 	A. Ce h-Сим о ii. Избранные сочинения, т. II. М.— Л., 1948, стр. 384—385.
10 Паскаль
289


Ученики и последователи Сент-Симона (Базар и др.) констатировали: «Общество нападает на иезуитов — это превосходно: значит, слова Паскаля и Вольтера не пропали даром» ^ В то же примерно время, тревожась, престарелый Гете говорил о мракобесии, «которое угрожает вернуться вместе с иезуитами» 1 2. Враждебность к иезуитам все росла, пока в 40-е годы не развернулась широкая против них кампания. Историками Мишле и Кине был опубликован острый памфлет «Иезуиты». Мишле и Кине читали публичные лекции, разоблачающие иезуитов. Страшные их преступления изобразил в романе «Вечный жид» Эжен Сю. Добролюбов писал: «Париж сбегался на лекции Мишле и Кине, газеты проповедовали крестовый поход против иезуитов...» 3 И в другом месте: «Мишле и Кине в своих бранных лекциях 1843 г. прямо говорят: «Кто такие иезуиты? Это — контрреволюция, это смерть свободы» 4.
А поэт Ф. И. Тютчев в статье «Папство и римский вопрос» (1849) писал: «Орден иезуитов будет всегда загадкою для Запада: это одна из тех загадок, ключ к которым находится за его пределами. Можно не без основания сказать, что иезуитский вопрос слишком близко затрагивает религиозную совесть Запада, чтобы Запад мог когда- нибудь разрешить его вполне удовлетворительным образом». И далее: «Конечно, самое красноречивое, самое убедительное из всех оправданий, какие выставлялись в пользу этого знаменитого ордена, заключается в той ожесточенной и непримиримой ненависти, которую питают к нему все враги христианской веры; но, признавая это, нельзя также скрыть от себя, что многие католики — и притом наиболее искренние, наиболее преданные своей церкви, от Паскаля и до наших дней,— не переставали, из поколения в поколение, чувствовать открытое, непреодолимое отвращение к этому учреждению. Такое расположение духа значительной части католического мира создает, быть может, одно из самых потрясающих и трагических положений, в какие только может быть поставлена человеческая душа.
1 «Изложение учения Сен-Симона». М., 1961, стр. 115.
2 И. П. Эккерман. Разговоры с Гете. М.— Л., 1934, стр. 812.
3 Н. А. Добролюбов. Собрание сочинений в 9 томах, т. 1. М.—Л., 1961, стр. 462.
4 Там же, стр. 486.
290


В самом деле, невозможно вообразить себе более глубокой трагедии, чем та борьба, которая должна происходить в сердце человека, когда поставленный между чувством религиозного благоговения... с одной стороны, и отвратительной очевидностью, с другой, он усиливается замять, заглушить свидетельство собственной совести, лишь бы не признаться самому себе, что между предметом его поклонения и предметом отвращения существует тесная и бесспорная связь» *.
В ходе этой борьбы опять было поднято имя Паскаля, а его «Письма к провинциалу», несколько раз переизданные, вновь стали читаемой и злободневной книгой. Вот что говорит анонимный автор в предисловии к «Письмам»: «Среди громких и звонких, трескучих и певучих похвал Паскалю геометру, физику и художнику слова все еще слышится затаенная злоба против Паскаля моралиста и янсениста. Паскаль все еще остается опасным противником, против которого употребляются те же недостойные средства, что и двести сорок лет тому назад» 1 2. Эти слова — убедительное подтверждение, что Паскаль не перестал быть действенным оружием.
В этой связи интересно отметить, что под именем Паскаля скрывался 1876 г. в Лондоне писатель-коммунар Жюль Валлес. Активно переписывавшийся с ним Эмиль Золя романом «Доктор Паскаль» — через шестнадцать лет — завершил серию «Ругон-Маккары». Золя, надо полагать, отнюдь не случайно нарек своего героя — борца за науку и разум против мистики и мракобесия — этим славным, «живучим» именем. А когда в 1898 г., во время процесса Дрейфуса, самому Золя пришлось бежать в Англию, он тоже скрывался там под именем Паскаля.
В статье ««Деньги» Золя» (1891) Поль Лафарг писал об «экономическом чудовище» капитализма, «которое, как бог Паскаля, существует везде и нигде, доводит их [людей] до стачки, кровавых битв и преступлений» 3.
А что принесло XX столетие? Изучение творчества Паскаля и поиски новых документов продолжались все так же интенсивно. Было издано несколько его собраний
1 Ф. И. Т io т ч е в. Полное собрание сочинений. СПб., 1913, стр. 316— 317.
2 «Письма к провинциалу», стр. IX.
3 П. Лафарг. Литературно-критические статьи. Мм 1936, стр. 213.
291 10*


сочинений, неоднократно выходили отдельно научные трактаты, «Мысли», «Провинциальные письма». Особый интерес представляет 14-томное собрание сочинений Паскаля, подготовленное Леоном Бруншвигом, Пьером Бутру я Феликсом Газье в 1904—1914 гг. (серия «Великие писатели Франции»). В него вошло не только то, что принадлежало Паскалю, но и то, что имело отношение к его творчеству или к истории вопроса. Не надо, однако, думать, что после этого все проблемы издания произведений Паскаля были разрешены и паскалеведение в целом вышло на гладкую дорогу. Жак Шевалье, выпустивший очередные издания сочинений Паскаля в 1925 г.г а затем в 1954-м, в предисловии к последнему, на основании собственного нелегкого опыта, заявляет: «Издание сочинений Паскаля представляет трудности почти непреодолимые, которых не могут даже вообразить те, кто не пытался этого делать» 1.
Не изжиты сложности и другого порядка. В начале нашего века остро дискутировался вопрос — был ли Паскаль «плагиатором» или «талантливым фальшивомонетчиком»? Ф. Матье в серии статей, помещенных в «Revue de Paris», пытался создать в этом плане новую легенду о Паскале. Однако подобные попытки выглядели в общем-то несерьезно, свидетельствуя о поверхностном знании фактов, а также их научного и исторического контекста. Но оставались трудности и куда более сложные. Известный современный историк науки Рене Татон говорит, что «трудности, вызванные толкованием некоторых документов или критикой различных свидетельств и лаконическим характером информации, относящейся к хронологии научных работ Паскаля, вдохнули вместе с тем новую жизнь в старые полемики об авторстве некоторых открытий, приписываемых ему. Дискуссии, которые тогда столкнули многих историков науки, философии и литературы, часто утрачивали хладнокровие, необходимое при подобных спорах. Зато они содействовали освещению некоторых вопросов и привлечению внимания к документальным источникам, недостаточно до тех пор исследованным. Первая мировая война практически оборвала этот слишком страстный обмен взглядов» 2.
1 Цит. по ки.: Pascal. Oeuvres complètes, 1954, р. XVI.
2 R. T aton. Préfage. В сб.: «L’oeuvre scientifique de Pascal». Paris, 1964, p. VI-VII,
292


Позднейшие исследования творчества Паскаля, несколько сократившись в числе, приняли, однако, более спокойный характер. Вновь возобновился непосредственный анализ оригинальных документов и попытки критически осмыслить добытые свидетельства, увязать каждый документ с конкретными историческими фактами. Все сильнее проявляется тенденция исследователей сохранять беспристрастность...
Таково, так сказать, «общекультурное влияние» Паскаля, таковы главные проблемы и достижения паскалеве- дения. Особый вопрос — влияние Паскаля на развитие философии нового времени.
8
Первым из философов XIX в. всерьез занялся Паскалем Виктор Кузен. О его вкладе в паскалеведеиие, в связи с изданием «Мыслей», говорилось выше. Интересно, что к Паскалю Кузен обратился отнюдь не бескорыстно...
Мэн де Биран, Ройе-Коллар, а за ними и Кузен — родоначальники так называемого университетского, или официального, спиритуализма, в основе доктрины которого «лежала вера в существование бога, в нематериальность и бессмертие души, в освободу внутреннего Я» 1. Возникший еще при Наполеоне I, спиритуализм сделался «государственной философией» и почти за полтора века своего господства причинил французской мысли невообразимо огромный вред.
Сравнивая тактику буржуазии XVII и XIX вв., современный французский философ-марксист Люсьен Сэв говорит: «Разве ее смелость не носила тогда достаточно умеренного характера? Разве не процветало тогда, во всяком случае среди ее умеренной части, желание компромисса с реакционной идеологией? Конечно, речь шла о компромиссе восходящем, т. е. о таком, при котором материализм развивался по мере ослабления идеализма. В XIX же веке буржуазия, напротив, нуждалась в нисходящем компромиссе, в какой-то мере симметричном предыдущему. Поэтому мыслителей XVII в., подобных Декарту, можно было
1 	Л. Сэв. Современная французская философия (Исторический очерк: от 1789 г. до наших дней). М., 1968, стр. 57.
т


использовать без риска лишь после предварительной переработки их философии в духе компромисса, после ее «реставрации»... призванной устранить из нее все, что логически вело бы к материализму Дидро и демократизму Руссо. Была проделана огромная работа для установления и подтасовки прошлого французской философии; инициатором и первым организатором ее был Виктор Кузен» 1.
Паскаль для Кузена был фигурой чрезвычайно удобной. Уже в 1830 г. Кузен открывает в нем скептика, что справедливо только отчасти, ибо до полного скептицизма Паскаль никогда не доходил. Вслед за этим Александр Винэ «провозгласил принципом доктрины Паскаля пессимизм». («Таким образом,— с полным основанием констатирует Бутру,— почти все исследователи искали у Паскаля то, что подходило к их собственным идеям») 2. Несколько лет Кузен изучает рукописи Паскаля, стремясь подтвердить свою точку зрения. Поскольку Паскаль ставил религиозное чувство выше интеллекта, которому свойственно в ходе познания поддаваться колебаниям, это позволяло из его скептицизма делать прямые выводы в пользу мистики, что и составляло цель Кузена. После июльских событий 1848 г. Кузен опубликовал позорно знаменитое сочинение «Справедливость и милосердие». Свои рассуждения он строил на основе регрессивной дедукции применительно к той политической задаче, которую он тогда выполнял, а именно: убедить читателя, что «рабочий имеет на работу не больше прав, чем бедняк — на вспомоществование». «Этот тезис,— замечает Л. Сэв,— в котором цинизм имущей буржуазии даже не завуалирован учеными словами, явился последовательным итогом спекулятивных рассуждений о «человеке, мыслящем тростнике», о метафизической свободе и т. д.» 3
Кузен был важной персоной: пэр Франции, государственный советник и министр просвещения правительства Луи-Филиппа. Выступая перед палатой пэров, он заявил: «В настящее время ни в одном философском классе ни одного коллежа королевства не преподают такого учения, которое прямо или косвенно могло бы нанести ущерб като¬
1 Л. Сэв. Современная французская философия, стр. 157.
2 Э. Бутру. Паскаль, стр. 207.
3 Л, Сэв, Современная французская философия, стр. 161,


лической религии» 1. А своим профессорам он прямо вменял в обязанность: «Главное — никаких историй с епископами NN и SS».
«Вы не философы,— писал Сент-Бев о спиритуалистах.— И ваша философия не является более подлинной философией, ибо она заказана, ибо... она приводит к заранее установленным пунктам. А разве может быть подлинной та философия, которая не вольна... прийти к любым выводам, если ее приводит к ним ее собственное исследование?» 2 Еще более резко выразился Эдгар Кине: «Уже давно их философские формулы, как они их называют на своем, жаргоне, золотят гнусности» 3.
Спиритуализм был философией не более чем посредственной и не одарил мир глубокими истинами, однако, поддерживаемый правительством, рос и ширился. Своего апогея он достиг на грани XIX—XX вв. в творчестве «четырех больших Б» — Бутру, Бергсона, Блонде ля и Брюнсви- ка. Представитель спиритуалистического позитивизма Эмиль Бутру утверждал, что сущность бытия постигается благодаря «внутреннему озарению». Основываясь «на примере Паскаля», он тщился доказать, что вера главенствует над знанием, повторяя этим, по сути, концепцию Шато- бриана и Жозефа де Местра — одного из столпов католической реакции начала XIX в. Бутру писал: «От разума в узком смысле слова Паскаль отличает сердце — еще разум, т. е. порядок и связь, но разум бесконечно болбе тонкий; принципы его, с трудом распознаваемые, превышают значение геометрического ума... Сердце необходимо разуму для того, чтобы создать опору его рассуждениям. И как он чувствует, что пространство имеет три измерения, так неизвращенное сердце чувствует, что есть бог» 4.
Портрет Паскаля, нарисованный Бутру в его книге, выдержан в духе христианской апологетики. Она открывается словами: «Паскаль, приступая к работе, имел обыкновение преклонять с молитвою колена: он просил Вечное Существо покорить всю его душу, чтобы глубина его духовного примирения равнялась той силе, которую он в себе
1 Там же, стр. 180.
2 Там же, стр. 127.
3 Там же.
4 Э. Бутру. Наука и религия в современной философии. М., 1910, стр. 15.
295


ощущал. Смирив себя, он отдавался вдохновению» Бут- ру с несомненным удовольствием констатирует: «Паскаль для нас богатый гений... который отдал все свои силы вере и любви к богу, причем они от этого нисколько не ослабели» 1 2. И еще: «Паскаль... великий мыслитель и вместе с тем великий христианин; он... обязан своим литературным гением своей вере» 3: — «Все, кто знал его при жизни близко, почитали его память, как память праведника и святого» 4. А глаза Паскаля «смущают своим неземным выражением» 5. Такими фразами пересыпана вся книга.
Что касается Анри Бергсона, то существенные элементы его «интуитивизма», хоть он об этом и умалчивает, заимствованы у Шопенгауэра, Бугру и даже у Кузена. Тянется также нить и к Паскалю...
С другой стороны, «линию, идущую от посланий апостола Павла через философию Тертуллиана, Августина, средневековой мистики к пессимизму Паскаля» 6, продолжил датский теолог и философ Серен Кьеркегор в своей интерпретации христианства. Кьеркегор был виртуозом и но части рефлексии, т. е. самонаблюдения, анализа собственных мыслей и переживаний, напоминая этим, как и многими элементами своей философии, Паскаля.
Мы уже неоднократно называли писателей и философов, которые относились критически к идеям и мыслям Паскаля. Приведем теперь высказывание видного представителя заокеанской философской мысли — перуанца Мануэля Гонсалеса Прада, который в статье «Смерть и жизнь» (1890) писал: «Должны ли мы... надеяться на что-либо, опускаясь в ту пропасть, которая приводила в трепет Тю~ ренна и ужасала Паскаля? Нет, не должны, чтобы не быть обманутыми или приятно удивленными, если там что-нибудь есть. Природа, которая создает цветы для того, чтобы их пожирали черви, и планеты для того, чтобы они были уничтожены взрывами, может также создать и человеческие общества, чтобы они были истреблены смертью. Кого же слушать? Никого» 7.
1 Э. Бутру. Паскаль, стр. 1.
2 Там же, стр. 209.
3 Там же, стр. 205.
4 Там же, стр. 159.
5 Там же, стр. 197.
6 «Философская энциклопедия», т. 3. М., 1964, стр. 130.
7 «Мыслители Латинской Америки». М., 1965, стр. 264. Тюренн — французский полководец, известный своим бесстрашием.
296


Конец XIX в. ознаменовался невиданным дотоле научным и социальным прогрессом. Успехи науки, особенно естествознания, окончательно разрушили библейскую картину мироздания, стало невозможно пробавляться ею дальше. Отчетливое понимание этого мы находим даже у такого автора, как Ренан: «Великая ошибка со стороны католицизма думать, будто можно бороться с успехами материализма сложной догматикой, ежедневно обременяя себя новым грузом чудесного» 1.
Роковым просчетом спиритуализма был разрыв с наукой. Хотя спиритуализм и переживал подъем, однако дни его были сочтены. Идеалистическая философия начала лихорадочно перестраиваться. Появились и быстро усилились два новых течения — неотомизм и модернизм.
И неотомизм, и модернизм тесно смыкаются с современным мистицизмом. Не случайно, что из модернизма вышло самое мистическое из современных философских течений — экзистенциализм, который, вместе с феноменологией Гуссерля, заменил вконец одряхлевший спиритуализм.
Представители неотомизма и модернизма нередко обращались к Паскалю, чтобы опереться на него. И это им удавалось — настолько Паскаль богат, многопланов и... противоречив!
Опираются на Паскаля и представители экзистенциализма, возникшего в )20-е годы нашего века. Пришло время — и «экзистенциальная философия занялась установлением своей родословной, ведя ее через Кьеркегора в прошлое — к Шеллингу, Паскалю, Августину2. Протестантский теолог Тиллих отмечает, что экзистенциализм возник «в интеллектуальной жизни Запада в XVII в. с Паскаля». Комментируя эту мысль, американский критик-марксист Финкелстайн отмечает, что ряд основных положений этого течения выступает у Паскаля весьма отчетливо: человеческое существование как отправная точка философствования, отчаяние и страх человека перед лицом действительности, острое чувство одиночества, неустроенность, боязнь смерти, иррационализм... Понимая, однако, что полное отождествление взглядов Паскаля с экзистенциалистской философией было бы неправомерно, Финкел-
1 Э. Ренан. Антихрист. СПб., стр. 29.
2 А. X ю б ш е р. Мыслители нашего времени. М., 1962, стр. 42.
297


стайн заключает: «Вопрос о том, можно ли Паскаля считать экзистенциалистом, остается открытым. Однако уже по одному тому, что он сомневается в прогрессивности прогресса, не пытается разрешить его противоречий, видит лишь «суетность» его устремлений и противопоставляет этому призрак смерти, его можно отнести к экзистенциалистской традиции» 1.
9
В России отношение к Паскалю всегда было более ровное и более благожелательное, нежели на Западе, нежели у него на родине.
Первый раз в русской книге имя Паскаля встречается в «Комментариях» Академии наук 1728 г. На странице 110-й в статье «О исправлении барометров» рассказано об опыте Торричелли; этот опыт здесь назван «искус пустоты» («искус» — в значении эксперимент, опыт). Далее читаем: «Разошлася слава сего искуса по Италии, Франции, способствующим Торицеллию, Марцению, когда же тойж- де искус повторен и описан особливою книгою от Паска- лия, тогда на всю Эвропу сея вещи промчеея ведение»2.
Руанскими опытами «славного автора Пасхалия» интересовался М. В. Ломоносов. В переведенной им в 1745 г. с латинского языка «Волфианской експериментальной физике» говорится: «А ежели кто, равно как Пасхалий... возьмет трубку очень долгую в 33 фута и вместо ртути нальет воды, тогда она, на 31 фут поднявшись, с воздухом в равновесии стоять будет. Итак, ясно есть, что воздух своею тягостью столько же давит, сколько вода вышиною на 31 фут ренский» 3.
С 1777 по 1780 г. великий русский просветитель Н. И. Новиков издавал журнал «Утренний свет» — первый в России философский журнал; он имел нравственно-религиозный уклон, в нескольких его номерах печатались «Мнения Паскаля».
1 С. Финкелстайн. Экзистенциализм в американской литературе. М., 1967, стр. 23—24.
2 Цит. по кн.: Л. Л. Кутина. Формирование терминологии физики в России. М.— Л., 1966, стр. 53.
3 М. В. Ломоносов. Полное собрание сочинений, т. î. М.— Л., 1950, стр. 441. (31 ренский фут равен 9,728 метра).
298


В статье «Нравоучение как практическое наставление^ Новиков подчеркивал значение Паскаля-моралиста: «Наконец, Бакон и Гроций возобновили путь, по которому следовали Волфий, Николе, Паскаль, из которых последнего особенно мы благодарить обязаны» 1. Отчасти этические воззрения самого Новикова, как-то его мысли о «величии человека» и человеческой природы, о науке «познания самого себя», несомненно, навеяны Паскалем. Человек, говорит Новиков, есть «истинное средоточие сей сотворенной земли и всех вещей»2, «нечто возвышенное и достойное» 3, «в природе человеческой находится много такого, что внушает в нас истинное к нему почитание и искреннюю любовь. Бессмертный дух, дарованный человеку, его разумная душа, его тело, с несравненнейшим искусством сооруженное к царственному зданию, и его различные силы суть такие вещи, которые безмерно важны...» 4. Чтобы понять величие человека, необходимо знать его место в природе и обществе; вот почему Новиков призывает изучать «наших единоземцев»: «...души и дух их да будут единственным предметом нашим» 5. И тут же с огорчением отмечает: «Многие науку познания самих себя не почитают за нужную и требующую великого прилежания: но яко не приносящую довольной пользы, считают за домашнее ремесло и легчайшее ко изучению» 6. Поэтому удивительно ли, что «познание самого себя есть наука, между людьми мало еще известная?» 7.
Как и Паскаль, Новиков считает, что «Богатство и знатность рода не точно проистекают из человочския природы; следовательно, высокомерие богача или дворянина есть смешная гордость. Но кто хочет мыслить о себе возвышенно и гордиться человеческим достоинством, тот должен рассматривать себя совсем в других видах» 8. Так подводит Новиков читателя к мысли о том, что каждый человек «долженствует своему отечеству и каждому своему со¬
1 Н. И. Новиков. Избранные сочинения. М.— Л., 1951, стр. 403.
2 Там же, стр. 383.
3 Там же, стр. 385.
4 Там же, стр. 387.
5 Там же, стр. 383.
6 Там же, стр. 384.
7 Там же.
8 Там же, стр. 388.
299


человеку служить и быть полезен» 1. Только в общественной деятельности может человек проявить и утвердить данное ему при рождении «величие» и «достоинство».
Подобно Паскалю, Новиков питал неприязнь к иезуитам. В издававшемся им «Прибавлении к Московским ведомостям» (№ 69—71 за 1784 г.) была помещена статья «История ордена иезуитов», изобиловавшая фактами, весьма неблагоприятными для ордена. Екатерина II приказала арестовать тираж «Прибавления», объяснив это так: «...дав покровительство наше сему ордену, не можем дозволить, чтобы от кого-либо малейшее предосуждение оному учинено было». Это событие послужило формальным основанием для начала преследования Новикова, ограничения его писательской и издательской деятельности и закончилось через восемь лет заточением его в Шлиссель- бургскую крепость...
Как и некоторые другие писатели той поры (Херасков, Василий Майков, Муравьев, Карамзин), Новиков был членом масонской ложи. Должно быть, именно в этом смысле Плеханов отмечал, что «Паскаль проповедовал сомнение, а его любили масоны» 2. Новикова в масонстве привлекали не мистические «искания» братьевх а нравственная философия и, в частности, тезис «познай самого себя», характерный для их учения. Этот тезис, пришедший от древних через Абеляра и Паскаля, стал программой новиковского журнала «Утренний свет» и «сыграл важную роль в развитии русской литературы. Именно отсюда ведет свое начало сентиментализм в дворянском своем варианте, достигший наибольшего расцвета в творчестве Карамзина. Ученик московских масонов, Карамзин воспринял их систему работы над собой, стал необычайно внимательно относиться к своим наблюденям, переживаниям, чувствам и, воспроизводя их на бумаге, получил необычайный эффект. То, что еще только намечалось у Хераскова... что начинало складываться у М. Н. Муравьева, отчетливо прозвучало в «Утреннем свете» Новикова и превратилось в творческий метод у Карамзина» 3.
1 Н. И. Новиков. Избранные сочинения, стр. 392.
2 «Литературное наследие Г. В. Плеханова», сб. VI. М., 1939,
стр. 292.
3 А. В. Западов. Русская журналистика XVIII века. М., 1964, стр. 157—158.
300


В 1790 г. молодой Карамзин побывал в Париже. В
«Письмах русского путешественника» им отмечено: «В церкви св. Стефана, которой странная архитектура представляет вам соединение греческого вкуса с готическим, найдете вы гроб нежного Расина без всякой эпитафии, но его имя напоминает лучшие произведения французской Мельпомены — и довольно. Тут же погребен Паскаль (философ, теолог, остроумный автор, которого «Провинциальные письма» доныне ставятся в пример хорошего французского слога)...» 1 А 5 декабря 1818 г. H. М. Карамзин, уже автор восьми томов «Истории государства Российского», в своей речи на торжественном собрании императорской Академии, по случаю принятия его в члены последней, отозвался о Паскале в еще более превосходной степени: «Великие тени Паскалей, Боссюэтов, Фенелонов, Расинов спасали знаменитость их отечества и в самые ужасные времена...» 2
В «Почте духов» И. А. Крылова о Паскале говорится, что это «самый высочайший разум последних веков». Обыкновенные люди «что могли бы сделать со всеми своими посредственными дарованиями, которые ничего не значат в сравнении с Паскалем, когда и ему те высочайшие дары, коими он щедро был награжден от природы, казалися достойными презрения?» 3
Касаясь глубины Паскаля, его способности обобщать, В, А. Жуковский замечает: «Слово Паскаля имеет необъятное значение...» 4
В конце XVII в. на русском языке выходят первые учебники физики: переводы с французского — «Физика Поллета» (1779 — 1781), «Физика Крафта» (1787), «Физика Мушенбрека» (1791), а также ряд учебников русских авторов: «Краткое начертание физики» Головина, племянника Ломоносова, «Руководство по физике» Гиляровского, учебник Сперанского. В книге Нолле, переведенной Ив. Вельяшевым-Волынцовым, читаем: «Но никто
1 H. М. Карамзин. Избранные сочинения в 2 томах, т. 1. М.— Л., 1964, стр. 456—457.
2 Там же, т. 2, стр. 241.
3 И. А. Крыло в. Полное собрание сочинений, т. I. М., 1945, стр. 225.
4 В. А. Жуковский. Полное собрание сочинений, т. X. СПб., 1902, стр. 125.
301


больше не способствовал к открытию познания тягости в воздухе, как г. Пасхаль. Сей философ... вошел с великою ревностию и способностию в мысли Торрицеллиевы; и как сам собою, так и помощню свойственника своего г. Перри- ера получил в том великие успехи...» 1. А будущий известный политический деятель, «составитель «Свода законов» Российской империи», Сперанский в своем весьма своеобразном учебнике, касаясь атмосферного давления и поставив вопрос: «какая должна быть сия причина?» — отвечает на него так: «На сем Торричелли остановился. Паскаль принял во Франции от отца Мерсеня сей опыт Торричелли; к умствованиям его присовокупил свои и окончил сию связь опытов, утверждающих давление воздуха» 2.
Что просвещает ум? питает душу? — чтенье.
В чем уверяют нас Паскаль и Боссюэт,*—
писал в 1810 г. в послании «К В. А. Жуковскому» В. Л. Пушкин, дядя великого поэта. С большой теплотой относился к Паскалю и сам Александр Сергеевич. Так, он иронически-доброжелательно записывает: ««Все, что превышает геометрию, превышает нас», сказал Паскаль. И вследствие того написал свои философские мысли!»3.
Посылая в 1835 г. Пушкину свою басню «Топор», поэт П. А. Катенин писал: «...прошу без промедления издать и прилагаемую при сем басню, в которой не вижу зацеп для г-жи Ценсуры, разве что в иных случаях правда борется со властью; но это старая аксиома, всего сильнее выраженная у набожного Паскаля в его Lettres provinciales, и, кажется, сказанное им не ставится в грех никому» 4.
«Мысли» Паскаля начал переводить поэт-декабрист П. С. Бобрищев-Пушкин еще до восстания; «...позже, уже на поселении, он вновь вернулся к этому труду, надеясь найти в его опубликовании источник существования, но в это время книга Паскаля вышла уже в свет в переводе Бу¬
1 [Нолле]. Уроки експериментальнои физики, сочиненные чрез г. Аббе Ноллета, т. II. СПб., 1779, стр. 297—298.
2 [М. М. Сперанский]. Физика, выбранная из лучших авторов, расположенная и дополненная Невской семинарии философии и физики учителем Михаилом Сперанским. СПб., 1797, стр. 141.
3 А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений в 10 томах, т. VII, стр. 56.
4 «Декабристы-литераторы». «Литературное наследство», т. 60, кн. 2. М., 1956, стр. 583.
302


товского (1843), и, несмотря на очень дружные и энергичные усилия декабристов, многолетний труд Бобрищева-Пу- шкина так и не увидел света; рукопись его не сохранилась» 1. Декабристы,— отмечает далее М. К. Азадов- ский,— высоко ценили труд Бобрищева-Пушкина, придавали ему большое значение; упоминание о нем встречается в их переписке» (например, у Пушкина и Якушкина) 1.
Только что названный И. Г. Бутовский — сотрудник газеты «Русский инвалид», двоюродный брат Надежды Дуровой, знаменитой «кавалерист-девицы», принимавший участие в издании ее «Записок» (1836), переводчик «Истории крестовых походов» Ж. Ф. Мишо. Надо сказать, что книга Паскаля Бутовским составлена весьма своеобразно: это не «Мысли» как таковые, а избранные философские сочинения Паскаля с извлечениями из «Мыслей». Книга, разделенная на двенадцать «статей», открывается большим очерком Бутовского «О жизни Паскаля и его сочинениях». Статьи IV — X—это собственно «Мысли», статьи I—III и XI — XII — философские трактаты Паскаля: «Об авторитете в предметах философских», «Размышление о геометрии вообще», «Об искусстве убеждения», «Нечто об Эпиктете и Монтене» и «О мирской знатности». Книга, в общем, дает довольно полное представление о Паскале-философе. Любопытно, что Бутовский почти целиком исключил из из «Мыслей» религиозный элемент, хотя в предисловии он и превозносит добродетели Паскаля-христианина.
Подводя итог деятельности Паскаля, Бутовский говорит: «Сколько надежд унесла в могилу эта рановременная кончина! Сколько благодеяний мог бы еще оказать свету деятельный и многосторонний гений Паскаля! Оплакивая неумолимую жестокость рока, мы должны, однако, утешиться мыслию, что эта краткая, но полная жизнь оставила след самый светлый»...»2. Очерк 'заканчивается «отповедью» «скептикам и вольнодумцам» XVIII столетия: «...перед ними часто являлась грозная тень Паскаля. Тщетно силились они ослабить его изобличительное слово, беспокоившее их из-за пределов жизни. Нередко, в бессильной досаде, они прибегали к жалкому орудию клеветы.
1 Там же, т. 59, стр. 775.
2 И. Г. Бутовский. О жизни Паскаля и его сочинениях. В кн.: «Мысли Паскаля». СПб., 1843, стр. XLVI.
303


Так, старались они распространить мнение, что в последние годы, в которые Паскаль преимущественно открывал свету свои религиозные правила, голова его была расстроена... Одно только небольшое затруднение представляется в этой лжи: этот рассудок, повредившийся в 1654 г., произвел в 1656-м «Провинциальные письма», а в 1658-м решение проблем, относящихся к циклоиде, и, наконец, можем повторить, и эти самые «Мысли», которые предлагает в переводе нашим читателям Иван Бутовский» 1.
В рецензии, посвященной выходу «Мыслей Паскаля», В. Г. Белинский писал: «Переводчик заслуживает полную благодарность за перевод дельной книги» 2. Вообще, все высказывания великого критика о Паскале отмечены большой к нему симпатией. В той же рецензии он утверждает: «Паскаль занимает важное место в летописях наук и литературы Европы. Это один из замечательнейших людей XVII века. Заслуги его в области математики чрезвычайно велики. Но Паскаль знаменит еще и как мыслитель...» 3  4. Рассуждая в одной из статей о Рабле и Паскале, Белинский заключает: «...содержание их сочинений всегда будет иметь свой живой интерес, потому что оно тесно связано с смыслом и значением целой исторической эпохи» \
Вспоминая свои первые шаги в изучении математики и помощь профессора H. Н. Тырлова, соседа по имению, Софья Ковалевская писала: «Но когда я рассказала ему, каким путем я дошла до объяснения тригонометрических формул, то он совсем переменил тон. Он сейчас же отправился к моему отцу и горячо стал убеждать его в необходимости учить меня самым серьезным образом. При этом он сравнил меня с Паскалем»5.
В одной из ранних статей «Очерк направления иезуитского ордена особенно в приложении к воспитанию и обучению юношества» Н. А. Добролюбов замечает, что Паскаль «сильно нападал» на иезуитскую мораль и «провозгласил по всей Европе, что иезуитская мораль основана на обмане» 6. Можно подумать, что Добролюбов вроде бы не
1 Там же, стр. XLVIII—XLIX.
2 В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, т. VII, стр. 597.
3 Там же, стр. 595.
4 Там же, т. IX, стр. 444.
5 С. В. Ковалевская. Воспоминания и письма. М., 1961, стр. 140.
6Н. А. ДобролгаЬов. Собрание сочинений в 9 томах, т. 1,
стр. 481.
304


одобряет Паскаля, когда далее предупреждает читателя, что из этого «нельзя... делать такого преступления, какое вывел Паскаль» 1. Однако здесь употреблен характерный для критика маскировочный прием иронии, «опрокидывание» прямого смысла, что ясно подчеркивается последующим текстом. «Пусть говорят рационалисты против иезуитских принципов и их деятельности,— пишет Добролюбов,— им это простительно потому, что они ничего не видят за пределами земной жизни. Но мы смотрим на дело иначе. Правда, заключаем мы, мысль имеет мало простора в иезуитском воспитании, ум развивается односторонне, но нам и не нужно особенного разгула мыслей и особенно премудрого ума: мы ум Христов имамы. Правда, иезуитизм подавляет личность, стесняет, умерщвляет; учение иезуитов останавливает свободное развитие, это есть смерть человечества. Но — не оживет, аще не умрет, скажем мы словами апостола и охотно подвергнемся этой смерти душевной, которая должна послужить для нас залогом духовной, небесной, вечной жизни» 2.
Высмеивая умственно ленивых и умственно несостоятельных «баранов», представителей «убогого большинства», Писарев язвительно вопрошал якобы от имени одного из этих «баранов»: «Не помогут ли мне в моем затруднительном положении «Опыты» Монтеня, «Размышления» Паскаля, «Максимы» Ларошфуко, басни Лафонтена или «Характеры» Лабрюйера?» 3
В 1836 г. из Вятки молодой Герцен сетовал: «Да, все теории о человечестве — вздор. Человечество есть падший ангел; откровение нам высказало это, а мы хотели сами собою дойти до формулы бытия его и дошли до нелепости (эклектизм). Все понимавшие верили в потерянный рай — Вико, Пасхаль...» 4 В рассказе «Первая встреча», написанном в это же время, образ Паскаля использует один из героев, чтобы охарактеризовать «наше время, когда все дышит посредственностью, все идет к ней, в наш век, который похож на Пасхаля, не на Пасхаля всегда (слишком
1 Там же, стр. 482.
2 Там же, стр. 487.
3 Д. И. П и с а р е в. Сочинения в 4 томах, т. 4, М., 1956, стр. 289.
4 А. И. Герцен. Собрание сочинений в 30 томах, т. XXI. М,, 1961, стр. 101.
305


много чести), а на Пасхаля в те минуты, когда он принимал Христову веру потому, что не отвергал ее» 1.
Ненависть к самодержавию и крепостничеству, мысли о незрелости русского общества, о «пороках времени» — все это не давало Герцену покоя, горьким гнетом лежало на его душе. В книге «С того берега», написанной после поражения революции 1848 г. и отражающей пережитую Герценом драму, есть такие строки: «Паскаль говорил, что люди играют в карты для того, чтоб не оставаться с собой наедине. Мы постоянно ищем таких или других карт,, соглашаемся даже проигрывать, лишь бы забыть дело. Наша жизнь — постоянное бегство от себя, точно угрызения совести преследуют, пугают нас»2. Эту мысль Паскаля Герцен вспоминал и цитировал неоднократно. Интересно, что и Александр Блок, касаясь в своей речи «Крушение гуманизма» истории культуры XIX в., цитирует известного щвейцарского историка культуры Гонеггера: «Мы имеем право сказать о себе словами Паскаля, что человек бежит от самого себя. Таков недуг нашей эпохи, и симптомы его так же очевидны для человека мыслящего, как физическое ощущение приближения грозы» 3.
В статье «Прививка конституционной оспы», напечатанной 1 марта 1865 г. в «Колоколе», Герцен с сарказмом писал: «Мы пережили в темную, глухую ночь, рядом сновидений, всю западную эпопею. Пасхаль говорит, что царь, спящий полсуток и видящий во сне, что он пастух, и такой же сонливый пастух, также видящий во сне, что он царь, — равны. К нашему меньшинству это совершенно идет, тем больше, что сны наши не были простые. Мы дремали — слыша сквозь сон какой-то стон,, разлитой в воздухе, дремали — придавленные свинцовой гирей, и притом сны были так ярки, так ясны, что их можно назвать временным переселением душ» 4.
А полутора годами ранее, и тоже в «Колоколе», Герцен воспользовался ссылкой на Паскаля, чтобы заклеймить духовное убожество неаполитанской жизни той поры. «Паскаль говорит, что если б у Клеопатры линия но¬
1 А. И. Герцен. Собрание сочинений в 30 томах, т. I, стр. 120.
2 Там же, т. VI, стр. 20.
3 А. Блок. Собрание сочинений в 8 томах, т. 6. М.— Л., 1962, стр. 107.
4 А. И. Герцен. Собрание сочинений в 30 томах, т. XVIII стр. 321—322.
306


са была другая, то судьбы древнего Рима были бы иные. Тут нет ничего удивительного. Шутка — линия носа! Линия вообще! Отнимите у Неаполя линию моря* линию гор, полукруг его залива, что же останется? Кишащее гнездо нравственной ничтожности и добродушного шутовства, грязь, вонь, нестройные звуки, ослиный крик возчиков и самих ослов, крик и брань торговок, дребезжанье скверных экипажей и хлопанье бичей — рядом с совершенным умственным затишьем и с отсутствием всякого стремления выйти из него» 1.
Имя Паскаля мы встречаем и в эпопее «Былое и думы». Характеризуя Прудона, Герцен писал: «Говорят, что у Прудона германский ум. Это неправда, напротив, его ум совершенно французский; в нем тот родоначальный галло-франкский гений, который является в Рабле, в Монтене, в Вольтере и Дидро... даже в Паскале» 2.
«Разделяю твое восхищение математическим гением Паскаля» 3,— писал из Вилюйска ссыльный Чернышевский сыну своему Александру, изучавшему математику.
С необыкновенной теплотой относился Чернышевский к Паскалю и как к человеку. Он совершенно правильно, например, оценивал здоровье и умственные силы Паскаля. Он писал сыновьям из Сибири: «Это было у него, бедняжки больного и к тому же запуганного и одураченного его родными и друзьями — янсенистами, патологическое состояние души. Янсенисты были, конечно, менее шарлатаны, чем иезуиты, но и они были хороши» 4. А в одной из последних своих статей Чернышевский говорит: «...погибать от избытка умственных сил — какая славная погибель. Это судьба Пико-де-Мирандолы и Паскаля» 5.
В 1888 г. вышло первое на русском языке полное издание «Мыслей» в переводе П. Д. Первова. Его перевод очень точен, отлично передает мысль Паскаля, лапидарность его слога, его глубокую поэтичность. Первов, продолжая совершенствовать перевод, выпустил еще два издания — в 1899 и 1905 гг. Профессор западной литерату¬
1 Там же, т. XVII, стр. 280.
2 Там же, т. X, стр. 185.
3 Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений в 16 томах, т. XV, стр. 317.
4 Там же, т. XIV, стр. 668.
5 Там же, т. X, стр. 860.
307


ры Н. И. Стороженко в своих лекциях говорил тогда: «Мысли» Паскаля заключают в себе массу глубочайших наблюдений над жизнью и людьми, и притом выраженных таким слогом, что легко удерживаются в памяти. Стараясь определить сущность человеческой природы, Паскаль должен был невольно сделаться моралистом, и высказанные им мысли о человеке составляют едва ли не половину всех его «Pensées». Подобно тому как в древней трагедии один говорит за весь хор, выражая общие всем хоревтам чувства, так и в истории изредка появляются люди, носящие на себе бремя общей скорби и в силу этого получающие право говорить за все человечество. К числу таких избранников нужно отнести и Паскаля. Его «Мысли» будут бессмертны, пока загадка человеческого существования не будет разрешена, пока каждый из нас не перестанет видеть в его словах более сильное выражение того, что смутно бродит в нашей собственной душе» К
В 1891 г. в серии «Жизнь замечательных людей», издававшейся Ф. Павленковым, вышел биографический очерк «Паскаль, его жизнь и научно-философская деятельность», написанный известным тогда публицистом и ученым М. М. Филипповым. Это была первая книга о Паскале на русском языке. «За Паскалем история философии должна... признать ту заслугу,— отмечал Филиппов,— что он поставил вопросы прямее, искреннее и талантливее, чем большинство писавших в том же духе; что у него слово не расходилось с делом, и вся его жизнь была точным воплощением его идей. Если у него были слабости и заблуждения, то он искупил их годами тяжелых нравственных и физических страданий. Беспощадный обличитель иезуитского лицемерия и фарисейства, он одним этим заслужил место в истории человеческого развития, не говоря уже о его гениальных научных трудах» 2.  * *1 	Н. И. Стороженко. Очерк истории западно-европейской литературы (Лекции, читанные в Московском университете). М., 1908, стр. 233—234.
* М. М. Филиппов. Паскаль, стр. 78.
308


10
Отчетливо выступает «паскалевская струя» в философской лирике Тютчева. Зная Паскаля, перелистайте Тютчева,— и у вас непременно возникнет ощущение, что стихи замечательного русского поэта, полные напряженной мысли, с их какой-то щемящей вселенской тоской, со стремлением «постичь загадку бытия» и «глубину души людской», с их религиозной образностью и элементами мистицизма,— стихи эти определенно сродни, по самой сути своей, «Мыслям» Паскаля. Назовем некоторые из них: «Ночные голоса», «Смотри, как на речном просторе», «Дума за думой, волна за волной», «Как дымный столб светлеет в вышине», «Певучесть есть в морских волнах», «Фонтан», «Как океан объемлет шар земной», «День и ночь», «Наш век», «О, вещая душа моя», «Природа — сфинкс», «На смерть брата», «Сегодня, друг, пятнадцать лет минуло», «Последний катаклизм»...
Поэт спрашивает:
Скажите мне, что значит человек?
Откуда он, куда идет,—
И кто живет под звездным сводом?
( «Вопросы» )
Его, как и Паскаля, угнетают бездны мироздания и бытия:
Кто смеет молвить: до свиданья!
Чрез бездну двух или трех дней?
( «Увы, что нашего не знанья... » )
Небесный свод, горящий славой звездной,
Таинственно глядит из глубины,
И мы плывем, пылающею бездной
Со всех сторон окружены.
(«Как океан объемлет шар земной»)
В природе — «созвучье полное», «невозмутимый строй» и гармония. И только между человеком и природой — вековечный разлад.
Откуда, как разлад возник?
И отчего же в общем хоре
309


Душа не то поет, что Môpè,
И ропщет мыслящий тростникР1
( «Певучесть есть в морских волнах» )
В другом месте, варьируя эту же мысль, вглядываясь в новые оттенки ее и грани, поэт вопрошает:
Что ж негодует человек,
Сей злак земной?..
(«Сижу задумчив и один»)
А что же отвечает природа на этот его «души отчаянный протест»? Ответ у нее — неизменный, неумолимый, для всех и на все времена единственный:
Поочередно всех своих детей,
Свершающих свой подвиг бесполезный,
Она равно приветствует своей Всепоглощающей и миротворной бездной.
(«От жизни той, что бушевала здесь»)
Валерий Брюсов писал: «В этом постоянном влечении к хаосу, к роковому для человека, Тютчев чувствовал свою душу «жилицею двух миров». Она всегда стремилась переступить порог «второго» бытия. И Тютчев не мог не задавать себе вопроса, возможно ли переступить этот порог, доступно ли человеку «слиться с беспредельным».
Уже в одном юношеском стихотворении («Проблеск») Тютчев дал отрицательный ответ на этот вопрос. Заглянуть в хаос можно лишь на краткое мгновение:
Мы в небе скоро устаем,
И не дано ничтожной пыли Дышать божественным огнем.
Развивая эту мысль, Тютчев приходит к выводу, что всякое человеческое знание обречено на недостоверность. Сущность бытия — хаос, тайна; человеку хаос недоступен; следовательно, мир для человека непостижим. Поэтическое выражение этой мысли Тютчев нашел в сравне¬
1 	Здесь и ниже курсив в стихах Тютчева наш.— Ред.
310


нии «смертной мысли» с фонтаном. Струя водомета может достигнуть лишь определенной, «заветной» высоты, после чего осуждена «пылью огнецветной ниспасть на землю». То же и человеческая мысль:
Как жадно к небу рвешься ты!
Но длань незримо-роковая,
Твой луч упорный преломляЯ|
Свергает в брызгах с высоты.
Отсюда был уже один шаг до последнего вывода: «Мысль изреченная есть ложь». И Тютчев этот вывод сделал...
Но если «мысль», т. е. всякое рассудочное познание, есть ложь, то приходится ценить и лелеять все нерассудочные формы постижения мира. И действительно, Тютчев с исключительным пристрастием относился к мечте, к фантазии, ко сну» 1. Здесь же у поэта и соприкосновение с роковым, тайным, мистическим и та своеобразная религиозная «подцветка», которая придает тютчевским стихам совершенно особый колорит — от полнозвучной патетики до самоуничтожаюгцей иронии. «Наличие религиозных мотивов и образов в лирике Тютчева,— отмечает К. В. Пигарев,— лишь свидетельствует, с одной стороны, о силе традиций, с другой — о настойчивом, хотя и тщетном, желании поэта «верить в то, во что верил апостол Павел, а после него Паскаль» 2.
И
Определенную роль сыграла философия Паскаля и в формировании мировоззрения Достоевского, преломилась в его творчестве. У Достоевского с Паскалем, что называется, «общая идеологическая платформа»: защита и оправдание христианства, стремление найти в христианском вероучении ответы на загадки бытия, борьба с атеизмом и собственным неверием, мучительные поиски
1 В. Я. Брюсов. Ф. И. Тютчев (Критико-биографический очерк), В кн.: «Полное собрание сочинений Ф. И. Тютчева». СПб., 1913, стр. 32.
2 К. В. Пигарев. Жизнь и творчество Тютчева. М., 1962, стр. 196. (Курсив наш; это — подлинные слова Тютчева.— Ред.)
311


нравственной чистоты, недоверие к разуму и преувеличение роли сердца, ненависть к иезуитизму...
Узнав Паскаля еще в отрочестве, Достоевский потом не выпускал его из поля зрения уже всю жизнь. Особенно сильно его влияние проявилось в последнем романе писателя — его философском кредо — в «Братьях Карамазовых».
Юноша Достоевский писал брату: «Раз Паскаль сказал фразу: кто протестует против философии, тот сам философ. Жалкая философия!»1. Так началась его полемика с Паскалем, его постижение Паскаля. Совсем по-паска- левски мучаясь между «безднами» неверия своего и жаждой веры, Достоевский писал из Сибири, из ссылки: «...я — дитя века, дитя неверия и сомнения до сих пор и даже (я знаю это) до гробовой крышки. Каких страшных мучений стоило и стоит мне теперь эта жажда верить, которая тем сильнее в душе моей, чем более во мне доводов противных» 2. «Но колебания, но беспокойство, но борьба веры и неверия — это ведь такая иногда мука для совестливого человека, вот как ты, что лучше повеситься,— скажет потом черт Ивану Карамазову: —А ведь иные... такие бездны веры и неверия могут созерцать в один и тот же момент, что, право, иной раз кажется, только бы еще один волосок — и полетит человек «вверх тормашки...» 3
Макар Иванович Долгорукий, один из центральных героев романа «Подросток», постигает мир не «глупым умом», а «умным сердцем». Только таким путем, по мысли Достоевского, и может быть познана правда на земле.
А вот какими словами старец Зосима в «Братьях Рщрамазовых» порицает «мирских»: «Живут лишь для зависти друг к другу, для плотоугодия и чванства. Иметь обеды, выезды, экипажи, чины и рабов-прислужников считается уже такою необходимостью, для которой жертвуют даже жизнью, честью и человеколюбием... И достигли того, что вещей накопили больше, а радости стало меньше. Другое дело путь иноческий. Над послушанием,
1 Ф. М. Достоевский. Письма в 4 томах, т. I. М.—JL, 1928, стр. 46.
2 Там же, стр. 142.
3 Ф. М. Достоевский. Собрание сочинений в 10 томах, т. 9. М., 1958, стр. 174.
312


постом и молитвой даже смеются, а между тем лишь в них заключается путь к настоящей, истинной уже свободе: отсекаю от себя потребности лишние и ненужные, самолюбивую и гордую волю мою смиряю и бичую послушанием, и достигаю тем, с помощью божьей, свободы духа, а с нею и веселья духовного!» 1 Паскаль-проповедник здесь стоит, можно сказать, за каждым словом.
Рассматривая влияние Бальзака на творчество Достоевского, Леонид Гроссман говорит: «Но к этому времени т писателей XVII столетия свою власть над ним сохранил другой величайший и, может быть, единственный трагик французской литературы — Паскаль.
Имя автора «Мыслей» мелькает уже в школьных письмах Достоевского, повторяется в его позднейших романах .(«Бесы»), а невидимое присутствие его чувствуется и в «Дневнике писателя» и в поучениях Зосимы.
В этом трагическом мыслителе Достоевский почувствовал необыкновенно родственную душу. «Сияющая личность Христа», к которой сводится все учение Паскаля, его суровый, негодующий, подчас даже нетерпимый тон в обращениях к атеистам, его принижение разума во имя полного расцвета непосредственной жизни сердца, наконец, его нескрываемая неприязнь к людям и какой- то раздраженный, больной, истерический тон его воззваний — все это определенно чувствуется и в Достоевском. Кажется, иногда он непосредственно вдохновлялся в «Дневнике писателя» «бессмертными черновиками» Паскаля.— «Humiliez vous, raison impuissante! Taisez vous, nature imbecile!»2 Разве не отголосок этого восклицания слышится в знаменитом воззвании пушкинской речи: «Смирись, гордый человек, потрудись, праздный человек!» 3
Следует помнить, что Достоевский — мастер пародийных «опрокидываний», любитель всякого рода маскировок, надевания личин, засекречиваний. Полемизирует он обычно, не называя объекта, скрыто, а то, от чего отталкивается, у него глубоко упрятано. Первым это, ка¬
1 Там же, т. 10, стр. 393.
2 «Смирись, бессильный разум! Умолкни, глупая природа!» («Мысли», стр. 110).
3 Л. П. Гроссман. Библиотека Достоевского. Одесса, 1919, стр. 97—98.
313


жется, разгадал Салтыков-Щедрин еще в 1864 г. Имея в виду героя «Записок из подполья», он писал: «Свои доказательства он почерпает преимущественно из Фомы Аквинского, но так как он об этом умалчивает, то читателю кажется, что эти мысли принадлежат собственно рассказчику» 1.
Разговоры Ивана Карамазова с чертом — самая настоящая пародия на философию от Декарта и Паскаля до Канта и Гегеля, острый спор с различными философскими системами. Однако, поскольку Достоевский — «коварный» автор, все это у него не на поверхности. Вспомним, сколь глубоко была запрятана в «Братьях Карамазовых» полемика с Кантом и какой блестящий образец раскрытия «секрета автора» дал нам Я. Э. Голосовкер в своей книге «Достоевский и Кант», совершенно как бы по-новому прочитавший роман Достоевского. В редакционном предисловии к этому своеобразному исследованию говорится: «Показывая, как «расшифровал» Достоевский Канта и как должен быть «расшифрован» роман Достоевского, автор вместе с тем дает нам образец искусства чтения, пристального вглядывания в текст исследуемого произведения»2. Подобного же анализа требует и тема «Достоевский — Паскаль».
12
Не мог пройти мимо Паскаля и такой огромной культуры человек, как И. С. Тургенев, хорошо знавший и современную ему философию, и историю философии вообще. Более того, есть основания говорить «о преимущественном воздействии» философии Паскаля на Тургенева. «...На протяжении целых десятилетий мировоззрение писателя ощутимо соприкасается с философией Паскалщ то усваивая из нее очень близкие для себя черты, получающие затем развитие и отражение в творчестве, то активно отвергая несродное и чуждое,— пишет А. Батю-
1 М. Е. Салтыков-Щедрин. Собрание сочинений в 20 томах, т. 6. М., 1968, стр. 493.
2 Я. Э. Г олосовкер. Достоевский и Кант (Размышление читателя над романом «Братья Карамазовы» и трактатом Канта «Критика чистого разума»). М., 1963, стр. 3.
314


то.— Философия Паскаля несомненно способствовала кристаллизации и отшлифовке убеждений Тургенева, связанных с его подходом к проблеме «человек и природа» 1.
В апреле 1848 г. Тургенев писал Полине (Виардо: «Жизнь — эта красноватая искорка в мрачном и немом океане Вечности — это единственное мгновение, которое вам принадлежит и т. д., и т. д., и т. д., это все избито, а между тем это верно... Что я делал вчера, в субботу? Я читал книгу, о которой часто отзывался с большой похвалой, каюсь, не читая ее, «Провинциальные письма» Паскаля» 2.
Рассказ Тургенева «Поездка в Полесье» (1857) открывается почти что прямым пересказом не названного здесь Паскаля — вариация на тему «природа и ничтожество человека». «Мне нет до тебя дела,— говорит природа человеку,— я царствую, а ты хлопочи о том, как бы не умереть». ...Неизменный, мрачный бор угрюмо молчит или воет глухо — и при виде его еще глубже и неотразимее проникает в сердце людское сознание нашей ничтожности. Трудно человеку, существу единого дня, вчера рожденному и уже сегодня обреченному смерти, трудно ему выносить холодный, безучастно устремленный на него взгляд вечной Изиды...»3  4.
Не назван Паскаль и в романе «Отцы и дети», однако следы его влияния «на строй базаровской мысли» выступают — с разной степенью четкости — во многих местах романа. Можно бы даже сказать: подчас в самых неожиданных местах,— если, конечно, не учитывать парадоксальности мышления героя.
После разговора с Базаровым Одинцова «увидала... даже не бездну, а пустоту». Базаров же, уезжая от нее, говорит Аркадию Кирсанову: «Каждый человек на ниточке висит, бездна ежеминутно под ним разверзнуться может, а он еще сам придумывает себе всякие неприятности, портит свою жизнь» \ И несколько далее: «...я вот
1 А. Батюто. Тургенев и Паскаль. «Русская литература», 1964, № 1, стр. 161.
2 И. С. Тургенев. Полное собрание сочинений и писем в 28 томах. Письма, т. I, М — Л., 1961, стр. 458.
3 И. С. Тургенев. Полное собрание сочинений и писем в 28 томах, Сочинения, т. VII, стр. 51.
4 Там же, стр. 323.
315


лежу здесь, под стогом... Узенькое местечко, которое я занимаю, до того крохотно в сравнении с остальным пространством, где меня нет и где дела до меня нет; и часть времени, которую мне удастся прожить, так ничтожна перед вечностию, где меня не было и не будет... А в этом атоме, в этой математической точке кровь обращается, мозг работает, чего-то хочет тоже... Что за безобразие! Что за пустяки!» 1
«Этим размышлениям Базарова придается трагиче- ски-бунтарская тональность, усиливающаяся по мере приближения романа к концу. Ими усугубляется скепсис Базарова, граничащий с отказом от активной общественно-политической деятельности. Ими в какой-то степени предопределены также и его безотрадные раздумья о своей ненужности для России...» 2
Атеист Базаров, будучи позитивистом в философии, отнюдь не случайно при всем том светит иногда Паскале- вым светом. Он — медик, т. е., как и Паскаль, представитель точной науки — «натуральной философии». Это не могло не сблизить их образ мыслей, чем Тургенев и пользуется в обрисовке своего героя. Как и Паскаль, Базаров скептически относится к возможностям разума. Подчеркивая собственное ничтожество перед лицом «вечности» и Вселенной, он тем самым — «по формуле Паскаля» — проявляет несомненное величие, в чем один из главных ключей к пониманию его образа. Так миросозерцание Базарова — русского человека 50-х годов XIX столетия — через философию Паскаля переплетается с миросозерцанием общечеловеческим. И даже самая смерть Базарова как бы иллюстрирует одну из главных философских идей Паскаля: чтобы умертвить человека, незачем ополчаться всей Вселенной,— достаточно порыва ветра или нескольких капель воды, достаточно порезать палец, что и случилось с Базаровым. Базаров умирает не как герой: не на баррикаде (подобно Рудину) и не в преддверии подвига (подобно Инсарову). Его смерть нелепа, случайна. Этим Тургенев показал свое неверие в успех дела, которому посвятили себя Базаровы. Вместе с тем смерть Базарова направлена и против религиозного
1 И. С. Тургенев. Полное собрание сочинений и писем в 28 то¬
мах. Сочинения, т. VIII, стр. 306.
2 А. Б а т ю т о. Тургенев и Паскаль, стр. 157.
316


смирения Паскаля, который, например, риторически-осуждающе вопрошал: «Неужели это мужество, если умирающий человек станет, среди слабости и агонии, вооружаться против бога, всемогущего и вечного?»1. Но именно так Базаров и встретил свой смертный час. Поэтому у читателя на вопрос Паскаля может явиться только один ответ: Базаров умер как мужественный человек, не дрогнув пред «бездной вечности».
«Объективно полемичен по отношению к философии Паскаля и эпилог «Отцов и детей»,— пишет А. Батю- то.— Паскаль призывал атеистов к примирению с богом. И на могиле, в которой скрылось «страстное, грешное, бунтующее сердце» атеиста Базарова, цветы говорят о «вечном примирении», но это примирение не с богом, а с «равнодушной» природой...» 2
В марте 1864 г. Тургенев писал Фету: «Любезнейший Афанасий Афанасьевич, надобно непременно нам возобновить нашу переписку; и не потому, что мы имеем пропасть вещей сообщить друг другу — а просто потому, что не следует двум приятелям жить в одно и то же время на земном шаре и не подавать друг другу хоть изредка руку. Вы только обратите внимание на следующий рисунок:
вечность а вечность...
Точка а представляет то кратчайшее мгновенье — се raccourci d’atome, как говорит Паскаль,— в теченье которого мы живем,— еще мгновенье — и поглотит нас навсегда немая глубина нихтзейн’а... 3 Как же не воспользоваться этой точкой?» 4
Эта милая философическая шутка заставляет вспомнить «красноватую искорку» из письма к Полине Виар- до. А вот герой рассказа «Призраки» уже с надрывом спрашивает: «И зачем я так мучительно содрогаюсь при одной мысли о ничтожестве?»5  6. На трагической этой ноте,
1 «Мысли», стр. 223, XLL
2 А. Б а т ю т о. Тургенев и Паскаль, стр. 160.
3 От немецкого Nichtsein — небытие.— Ред.
4 И. С. Тургенев. Полное собрание сочинений и писем в 28 то¬
мах. Письма, т. У, стр. 245—246.
6 	И. С. Тургенев. Полное собрание сочинений и писем в 28 томах. Сочинения, т. IX, стр. 109.
317


словно бы из арсенала героев Достоевского, рассказ и кончается.
Мистическая сторона философии Паскаля Тургеневу всегда оставалась чуждой. Об этом красноречиво свидетельствует письмо Тургенева к Полине Виардо (июнь 1859 г.) : «...чтобы развлечься в пути, я выбрал «Мысли» Паскаля, самую ужасную, самую несносную книгу из всех когда-либо напечатанных. Он растаптывает все, что есть дорогого у человека, и бросает вас на землю, в грязь, а затем, чтобы вас утешить, предлагает вам религию, которую разум (разум самого П[аскаля]) не может не отвергнуть, но которую сердце должно смиренно принять». И далее: «...никогда еще никто не подчеркивал того, что подчеркивает Паскаль: его тоска, его проклятия — ужасны. В сравнении с ним Байрон — розовая водица. Но какая глубина, какая ясность — какое величие!... Какой свободный, сильный, дерзкий и могучий язык!.. У меня свело оскоминой рот от этого чтения...» 1 По рассказу же «Довольно» можно заключить, что в середине 60-х годов Тургенев как будто вообще отдаляется от Паскаля. Так, мы читаем: «...одно остается человеку, чтобы устоять на ногах и не разрушиться в прах: ...спокойно отвернуться ото всего, сказать: доволь¬
но! — и, скрестив на пустой груди ненужные руки, сохранить последнее, единственно доступное ему достоинство, достоинство сознания собственного ничтожества; то достоинство, на которое намекает Паскаль, когда он, называя человека мыслящим тростником, говорит, что если бы целая Вселенная его раздавила — он, этот тростник, был бы все-таки выше Вселенной, потому что он бы знал, что она его давит,— а она бы этого не знала. Слабое достоинство! Печальное утешение!» 2 А что лучше? Автор как будто находит опору в Шекспире, цитируя «Макбета», но тут же снова возвращается к мысли о непрочности бытия: «Ну да: человек полюбил, загорелся, залепетал о вечном блаженстве, о бессмертных наслаждениях, смотришь: давным-давно уже нет следа самого того червя, который выел последний остаток его иссохшего
1 «Неизвестные письма И. С. Тургенева (Из архива семьи Виардо)». «Иностранная литература», № 1, 1971, стр. 184.
2 И. С. Тургенев. Полное собрание сочинений и писем в 28 томах. Сочинения, т. IX, стр. 117.
318


языка» т. А через две страницы, заглушая и эту мысль, словно некий трагический лейтмотив, следует рассуждение на тему «человек и природа», «человек и вечность», «неизбежность смерти»...
Эти струны Паскалевых «Мыслей» были созвучны душе Тургенева до последних дней его жизни, что, например, явствует из воспоминаний поэта Я. П. Полонского, относящихся к лету 1881 г. В тот день у них с Тургеневым был разговор и о Паскале. (Тургеневу, говорит Полонский, «очень нравилось выражение... Паскаля: люди не могли дать силы праву и дали силе право».) Тут же сказано, что Иван Сергеевич «никак не мог помириться с тем равнодушием, какое оказывает природа — им так горячо любимая природа — к человеческому горю или к счастию, иначе сказать, ни в чем человеческом не принимает участия. Человек выше природы, потому что создал веру, искусство, науку, но из природы выйти не может — он ее продукт, ее окончательный вывод. Он хватается за все, чтоб только спастись от этого безучастного холода, от этого равнодушия природы и от сознания своего ничтожества перед ее всесозидающим и всепожирающим могуществом. Что бы мы ни делали, Bçe наши мысли, чувства, дела, даже подвиги будут забыты. Какая же цель этой человеческой жизни?»*  2
Такие же щемяще-печальные нотки мы встречаем и во многих «Стихотворениях в прозе» Тургенева (особенно в 1-й части, имеющей подзаголовок «Senilia» — старческое) .
В самое разное время своей деятельности и по самым разным поводам вспоминал Тургенев о Паскале. В рецензии на книгу Аксакова «Записки ружейного охотника», описывая устройство «пистонницы», Тургенев замечает: «Это чрезвычайно удобно и очень просто, как яйцо Колумба, как Паскалева тачка»3. Посылая эту рецензию Некрасову (декабрь 1852 г.), Тургенев в постскриптуме своего письма пояснял: «Кстати, я в одном месте говорю
г Там же, стр. 118.
2 Я. П. Полонский. И. С. Тургенев у себя в его последний приезд на родину. В кн.: «И. С. Тургенев в воспоминаниях современников», т. 2. М., 1969, стр. 423.
3 И. С. Тургенев. Полное собрание сочинений и писем в 28 томах. Сочинения, т. V, стр. 410.
319


о Паскалевой тачке — ты знаешь, что Паскаль изобрел
эту, по-видимому, столь простую машину» 1.
А вот декабрь 1877 г. Тургенев возмущен интригами клерикалов и бонапартистов против республиканского большинства в Национальном собрании; в руке у него перо публициста, он пишет из Парижа критику П. В. Анненкову: «Но до какой наглости лжи доходит партия, орудующая в Элизе?!! Традиции иезуитов и традиции империи слились в одно прекрасное целое. Можно им сказать, как некогда Pascal: «Mentiris impudentissime!»2 Но тот же Pascal потом целовал у иезуитов ручку» 3. Оставим это утверждение на совести Ивана Сергеевича, поскольку, как отмечает комментатор, «сведений о позднейшем изменении взглядов Паскаля на иезуитов не сохранилось» 4.
13
У Л. Н. Толстого имя Паскаля впервые названо в варианте второй редакции «Отрочества» (1853), не вошедшем в окончательный текст. Герой повести, имея в виду «аргумент пари», записывает: «Эта мысль ...уступила место другой, именно мысли Паскаля о том, что ежели бы даже все то, чему нас учит религия, было неправда, мы ничего не теряем, следуя ей, а не следуя, рискуем, вместо вечного блаженства, получить вечные муки. Под влиянием этой идеи я впал в противоположную крайность — стал набожен...» 5
Всерьез же Толстой заинтересовался Паскалем значительно позже — весной 1876 г., когда он прочел «Мысли». «Какая чудесная книга и его жизнь,— писал Лев Николаевич А. А. Толстой.— Я не знаю лучше жития» 6. Толстой в это время работал над «Анной Карениной». «...Не хвалите мой роман,— писал он Н. Н. Страхову.— Паскаль завел себе пояс с гвоздями, который он пожи-
1 И. С. Тургенев. Полное собрание сочинений и писем в 28 томах. Письма, т. II, стр. 93.
2 «Бесстыднейшая ложь!» (лат.).
3 И. С. Тургенев. Полное собрание сочинений и писем в 28 томах. Письма, т. XII, кн. 1, стр. 235.
4 Там же, стр. 617.
5 Л. Н. Толстой. Полное собрание сочинений в 90 томах (Юбилейное издание). М., 1928—1958. Т. 2, стр. 287—288.
6 Там же, т. 62, стр. 262.
320


мал локтями всякий раз, как чувствовал, что похвала его радует. Мне надо завести такой пояс» 1.
Еще через год Толстой писал Фету: «Читали ли вы: Pensées de Pascal? т. е. недавно, на большую голову. Когда, бог даст, вы приедете ко мне, мы поговорим о многом, и я вам дам эту книгу»2. В яснополянской библиотеке было два издания «Мыслей»: на французском языке и перевод Бутовского. «...Мысли Паскаля, Эпиктета, Лаотцы сильнее на меня действуют и больше мне дали, чем книги систематизирующих философов» 3,— признавался Толстой потом в письме к Г. А. Русанову. Он даже сам хотел — в подражание Паскалю, Эпиктету и др.— написать «бессвязные, бессистемные мысли». Так зрело в нем то, что впоследствии воплотилось в сборники «Круг чтения» к «Путь жизни».
В 1889 г. в издательстве «Посредник» вышла книга «Французский мудрец Влас Паскаль. Его жизнь и труды (Составлено А. И. Орловым)». Книга разделялась на две части: «Жизнь Паскаля» и «Мысли Паскаля». Словно в противовес Бутовскому, Орлов (литератор и поэт-пере- ьодчик) выбрал преимущественно мысли религиозные. Толстой, одобривший это начинание и способствовавший изданию книги, 12 мая 1888 г. писал В. Г. Черткову: «Ваши поправки перевода мыслей — очень хороши. Держитесь только близко подлинника. Вообще весь ваш план издания Паскаля вполне одобряю» 4. Вскоре Орлов затеял новое издание. В марте 1891 г. Толстой писал редактору «Русской мысли» В. А. Гольцеву: «Мой знакомый, А. И. Орлов, сделал прекрасный перевод мыслей Паскаля, особенным, выгодным для оценки их способом расположив их. Не могу хвалить этого расположения, потому что оно принадлежит мне, но все-таки [думаю], что оно будет содействовать успеху книги.— Не издадите ли вы ее?» 5 Книга называлась так: «Мысли Паскаля, расположенные по указанию графа Л. Н. Толстого». По каким-то причинам она издана не была...6
1 Там же, т. 20, стр. 619.
2 Там же, т. 62, стр. 320.
3 Там же, т. 69, стр. 25.
4 Там же, т. 86, стр. 157.
5 Там же, т. 65, стр. 275.
6 В 1892 г. вышел перевод С. Долгова. Книга была выдержана в духе сборника Орлова, т. е. имела крен в сторону вопросов рели-
11 Паскаль
321


Характерно, что с годами (и особенно в последнее десятилетие жизни писателя) имя Паскаля и цитаты из «Мыслей» все чаще встречаются и в письмах Толстого, и в дневниках, и в сочинениях. Цитирует он его то дословно, со ссылками как на русском, так и на французском языках, то прикровенно, то просто пересказывает. «Паскаль прав, когда...»; «как прав Паскаль, говоря, что...»; «удивительное место у Паскаля, где он говорит...»; «кажется, так говорит Паскаль...»; «как это же говорит Паскаль» и т. д. Кроме того, Толстым взято несколько эпиграфов из Паскаля: к философскому трактату «О жизни» (1886—1887), к отдельным главам в статьях «Одумайтесь!» (1904) и «Неизбежный переворот» (1909). Всего же в 90-томном издании сочинений Толстого Паскаль упомянут и цитирован более четырехсот раз.
«Bossuet слишком теолог, слишком устарел. Montesquieu, Pascal... превосходный, чудный язык»,— сказал Толстой в июле 1886 г. французскому политическому деятелю П. Дерул еду * 1.
11 октября 1889 г. Толстой делает пространную запись «в защиту» своих любимых философов, в том числе и Паскаля. Вот ее начало: «Прочел нынче статью в Воспитании] и Обуч[ении] о книжках Посреди [ика]. Осуждаются и Эпикт[ет], и Паск[аль], и Гог[оль], и Марк Авр[елий] за то, что они не предлагают средств внешних улучшить положение людей. Но ведь они утверждают с первых слов — Эпиктет — что внешние вещи не в нашей власти. Стало быть, надо не сердиться на Эпиктета], М[арка] А[врелия], П[аскаля] и Гог[оля], а доказать, что они не правы. Но противники не доказывают этого, п[отому] ч[то] это им кажется слишком явным» 2.
гиозных (что подчеркивалось и названием — «Мысли о религии»), а построена была по принципу сборника Бутовского. В «Приложении» помещены статьи Паскаля: «Размышление о смерти», «Молитвенное размышление об обращении во благо болезней», «Сравнение древних христиан с нынешними» и «Об обращении грешника».
1 «Толстой и зарубежный мир». «Литературное наследство», т. 75 кн. 1. М., 1965, стр. 539.
2 Л. Н. Толстой. Полное собрание сочинений в 90 томах, т. 50, стр. 156.
322


Вечером 26 декабря 1890 г. Толстой помечает в дневнике: «Читал о пари Паскаля S. Prudhomme» *. Речь идет о статье Сюлли-Прюдома «Смысл и значение пари Паскаля», опубликованной в ноябрьском номере журнала «Revue des deux mondes».
16 февраля 1891 г. Толстой отмечает: «... «Provinciales» Паскаля, писанные с такой любовью, не нужны, а Pensées — дело божье» 1 2. Если разобраться, то в «Критике догматического богословия», в «Четырех евангелиях», да и в других своих религиозных трактатах, где он выступал как антагонист и ниспровергатель признанного богословского вероучения, Толстой сам, по сути дела, работал в традициях «Провинциальных писем»! Однако, что в высшей степени любопытно, Лев Николаевич даже мысли такой никогда, видимо, не допускал...
В статье «Одумайтесь!», направленной против начавшейся русско-японской войны и против войн вообще, Толстой писал: «Точно как будто не было ни Вольтера, ни Монтеня, ни Паскаля, ни Свифта, ни Канта, ни Спинозы, ни сотен других писателей, с большой силой обличавших бессмысленность, ненужность войны и изображавших ее жестокость, безнравственность, дикость...»3
1 декабря 1904 г. Толстой записывает: «...два дня переводил Паскаля. Очень хорош» 4.
В феврале 1905 г. Толстой написал о Паскале небольшую статью для «Круга чтения»5, которую, по своей обычной манере, переделывал семь раз.
Что же влекло Толстого к Паскалю? Разумеется, совсем не то, что «Паскаль открыл закон, по которому делают насосы»6. «Великий богоискатель» Толстой оценивает Паскаля по-своему: «...сознание необходимости веры и невозможность жить без нее... в этом его великая, неоценимая и далеко не оцененная заслуга» 7. Паскаль, по Толстому,— учитель жизни, «человек великого ума и великого сердца, один из тех людей, который способен видеть
1 Там же, т. 51, стр. 115.
2 Там же, т. 52, стр. И—12.
3 Там же, т. 36, стр. 108.
4 Там же, т. 55, стр. 104.
5 См. там же, т. 41, стр. 477—484.
6 Там же, т. 41, стр. 483.
7 Там же, стр. 478.
323
11


через головы других людей и веков то, что должно открыться людям и составить содержание их жизни, один из тех, которых называют пророками...» 1 То, что это сказано в наброске, не вошедшем в окончательный текст, не меняет дела: Толстой думал именно так. Еще ранее в статье «Христианское учение» (1894—1896) он писал: «...ответ на вопрос жизни более или менее ясно высказывали все лучшие люди человечества и до и после Евангелия, начиная с Моисея, Исаии, Конфуция, древних греков, Будды, Сократа и до Паскаля, Спинозы, Фихте, Фейербаха и всех тех, часто незаметных и непрославленных людей, которые искренно, без взятых на веру учений, думали и говорили о смысле жизни» 2.
«Главные интересы» и цель жизни самого Паскаля, пишет Толстой, «заключались в борьбе между его стремлениями к занятиям наукой и к славе, которую они давали ему, и сознанием пустоты, ничтожества этих занятий и зловредности соблазна славолюбия и желанием все свои силы посвятить только служению богу» 3.
Оценивая деятельность Паскаля, Толстой говорит: «Человеку для его блага нужны две веры: одно — верить, что есть объяснение смысла жизни, и другое — найти это наилучшее объяснение жизни.— Паскаль сделал, как никто, первое дело»4. И далее: «Он умер, сделав только одну часть работы,— не доделав, даже не начав делать другую. Но от того, что не сделана эта вторая часть работы, не менее драгоценна первая: удивительная книга «Мыслей», собранная из разрозненных клочков бумаги, на которых больной, умирающий Паскаль записывал свои мысли»5. Эта книга для Толстого не только «удивительная», но и «пророческая». «Паскаль весь в своих Pensées. Видна вся напряженная работа его мысли...» 6 Паскаль — писатель, «пишущий кровью сердца» 7,— самая высокая похвала в устах Толстого. Говоря о тех, кто сомневается в сохранности Паскалева рассудка, Толстой замечает с сарказмом:
1 Л. Н. Толстой. Полное собрание сочинений в 90 томах, т. 42, стр. 488—489.
2 Там же, т. 39, стр. 119.
3 Там же, т. 41, стр. 479.
4 Там же, стр. 481—482.
5 Там же, стр. 482.
6 Там же, т. 42, стр. 488.
7 Там же, т. 55, стр. 104.
324


«Нам не нужно усилия, чтобы подниматься до него: напротив, мы с высоты своей нормальности можем покровительственно и снисходительно признавать его заслуги, несмотря на его ненормальность» 1.
Интересна параллель, проводимая Толстым между Паскалем и Гоголем. Сравнение Гоголя с Паскалем было им впервые дано еще в 1887 г. в письмах к П. И. Бирюкову (см. т. 64, стр. 98—99) и В. Г. Черткову, где Толстой вскользь обронил: «...Гоголь, наш Паскаль...» 2 Теперь же, в статье о Паскале, Толстой дает более развернутое сопоставление. Говоря о людях «с большими душевными силами», он продолжает: «Большие душевые силы дают этим людям возможность быстро достигнуть большой славы, и эти же душевые силы дают им возможность увидеть ничтожество ее. Таким человеком был Паскаль. Таким же был близкий нам русский человек Гоголь (я по Гоголю, думаю, понял Паскаля). И тот и другой, хотя с совсем различными свойствами и совершенно различным складом и размером ума, пережили одно и то же. Оба очень скоро достигли той славы, которой страстно желали; и оба, достигнув ее, тотчас же поняли всю тщету того, что казалось им самым высоким, самым драгоценным в мире благом, и оба ужаснулись тому соблазну, во власти которого находились»3. Поскольку эта параллель построена на использовании религиозно-мистических «завихрений» Паскаля и Гоголя, постольку и вывод Толстого стопроцентно реакционен: «Ведь все это делалось для славы. А слава прошла, и в ней ничего не было, кроме обмана. Стало быть, не нужно и ничтожно было все то, что делалось для ее приобретения» 4. Так, одним росчерком пера зачеркивались Паскаль-ученый и Гоголь — величайший художник слова.
В марте 1904 г. Толстой в беседе с французским журналистом Бурдоном говорил: «Ах, Паскаль, вот писатель, что за ум, что за человек! Какое несчастье, что он сбился с пути во второй части своих «Мыслей» и что у него не хватило силы идти до конца!.. Да, это так, он испугался, он сам нагнал на себя ужас, церковное учение вновь овладело им, и он умер, не освободившись. Да, это была ог¬
1 Там же, т. 41, стр, 483.
2 Там же, т. 86, стр. 90.
3 Там же, т. 41, стр. 477.
4 Там же, стр. 478.
325


ромная потеря для человеческого разума...» 1 Под словами «церковное учение» Толстой понимал католицизм (или, как он называл, «догматический католицизм»). Будучи врагом «догматического богословия» всех видов, Толстой не мог примириться с тем, что его любимец был католиком и защищал католицизм. (Здесь Толстой солидарен с Тургеневым, назвавшим Паскаля «рабом католицизма».) Толстой пишет, что Паскаль-де «по-детски верил... католическому учению» 2, «не разбирая качества того католицизма, в котором он был воспитан» 3. А в черновых вариантах он говорит еще более резко: «в том уродливом католичестве» 4 и что там, «где он... ищет доказательств, подтверждения истин католичества, он поражает (зачеркнуто: «ребяческой») слабостью довода и даже приемов»5. Впрочем, Лев Николаевич сразу находит и объяснение такого «странного» положения вещей: «нельзя себе представить гениального, правдивого перед самим собой Паскаля, верующего в католичество. Он не успел подвергнуть его той силе мысли, которую он направил на доказательство необходимости веры, и потому в душе его догматический католицизм остался целым» 6.
22 мая 1907 г. Толстой поставил перед собой в дневнике такую задачу: «Еще дело: составить жизнеописание Эпиктета, Сократа, Паскаля, Руссо...»7 Однако ничего этого он уже не осуществил. Толстой был занят составлением сборников «избранного чтения на все дни года» и «для всех». Этому труду он придавал большое значение, поскольку в нем он пытался систематически изложить собственное мировоззрение. Первым вышел сборник «Мысли мудрых людей на каждый день» (1903); из него вырос «Круг чтения» (1904—1908) — «мысли многих писателей, в том числе и самого Толстого,— об истине, жизни и поведении». Переработав «Круг чтения», т. е. упростив текст применительно к самым широким слоям читателей, Толстой в 1909 г. выпустил сборник «Па каждый
1 «Толстой и зарубежный мир». «Литературное наследство», т. 75, кн. 2, стр, 50—51.
2 Л. Н. Толстой. Полное собрание сочинений в 90 томах, т. 41, стр. 479.
3 Там же, стр. 482.
4 Там же, т. 42, стр. 489.
5 Там же, стр. 488.
6 Там же, т. 41, стр. 482.
7 Там же, т. 56, стр. 31.
326


День (учение о Жйзнй, Изложенное в изречениях)». Й, наконец, в 1910 г. вышел «Путь жизни», или, как его иногда называют, «Народный круг чтения»,— сборник мыслей по важнейшим, по мнению Толстого, вопросам жизни. Эти своеобразные «компиляции» Толстого в его Полном собрании сочинений занимают шесть томов; Паскаль, в общей сложности, цитируется здесь (с повторениями) почти двести раз. Характерен такой эпизод. В феврале 1905 г. литератор-толстовец Ф. А. Страхов помогал Льву Николаевичу читать корректуры «Круга чтения». Секретарь Толстого H. Н. Гусев рассказывает: «Страхов указывал, что после евангельского текста: «люби ближнего, как самого себя» в «Круге чтения» следует мысль Паскаля: «Нужно любить только бога и ненавидеть только себя»,— которая, по его мнению, не вполне соответствует мысли евангельского текста. Толстой на это сказал: «Лучше выпустить первое, чем то, что надо ненавидеть себя»» 1.
В последний год жизни Толстого Паскаль стал ему еще ближе, чем прежде. Толстой был поглощен работой над сборником «Путь жизни». Хотя в этой книге, по сравнению с предыдущими сборниками, мыслей самого Толстого значительно больше, нежели мыслей других авторов, однако Паскалю отдано явное предпочтение: он цитируется тридцать раз (больше него упоминается только Иисус Христос).
В одной из своих последних статей, «О безумии» (1910), Толстой писал: «Как несправедлива мысль, высказанная Паскалем, о том, что если бы наши сновидения были бы так же последовательны, как и события действительности, жизни, мы бы не могли бы отличить сновидения от действительности, так же несправедлива была бы и мысль
0 том, что если бы неразумная деятельность признавалась всеми разумной, то мы не могли бы различить неразумную деятельность от разумной» 2. Говоря далее о «состоянии разделяемого всеми безумия», Толстой заключает: «...то, что предполагается Паскалем — именно та последовательность в сновидениях, это самое вполне случилось теперь, когда безумие охватило всех или огромное большинство людей нашего мира. Мы живем безумной, против¬
1 H. Н. Гусев. «Круг чтения». История писания и печатания. В кн.: Л. Н. Толсто й. Полное собрание сочинений в 90 томах, т. 42, стр. 570.
2 Там же, т. 38, стр. 409.
327


ной самым простым и первым требованиям здравого смысла, жизнью, но так как этой жизнью живут все или огромное большинство, мы не видим уже различия между безумной и разумной жизнью и свою безумную жизнь признаем разумной» 1.
Секретарь Толстого В. Ф. Булгаков рассказывает, что 23 июня 1910 г. Лев Николаевич читал эту главу своей статьи гостям. «Если бы безумие было общее,— говорил Лев Николаевич но прочтении статьи,— то тогда мы не знали бы, что безумно и что разумно. У Паскаля — во времени, а у меня — в пространстве...» 2
17 июля Толстой отмечает в дневнике: «Читал чудного Паскаля» 3. И 3 августа — снова: «Чудное место Паскаля. Не мог не умилиться до слез, читая его и сознавая свое полное единение с этим, умершим сотни лет тому назад, человеком. Каких еще чудес, когда живешь этим чудом?!» 4 В этот же день в дневнике Булгакова записано: «Читал по-французски Паскаля и продиктовал мне перевод еще одной мысли из него, которую просил включить в книжку «Самоотречение»5. «Какой молодец! — сказал он о Паскале.— ...Вот Паскаль умер двести лет тому назад, а я живу с ним одной душой,— что может быть таинственнее этого? Вот эта мысль (которую Лев Николаевич мне продиктовал.— В. £>.), которая меня переворачивает сегодня, мне так близка, точно моя!.. Я чувствую, как я в ней сливаюсь душой с Паскалем. Чувствую, что Паскаль жив, не умер, вот он! ...И так через эту мысль он соединяется не только со мной, но с тысячами людей, которые ее прочтут». ...Вот мысль французского философа, в переводе Льва Николаевича, которая так тронула его: «Своя воля никогда не удовлетворяет, хотя бы и исполнились все ее требования. Но стоит только отказаться от нее — от своей воли, и тотчас же испытываешь полное удовлетворение. Живя для своей воли, всегда недоволен; отрекшись от нее, нельзя не быть вполне довольным. Единственная истинная добродетель — это не¬
1 H. Н. Гусев. «Круг чтения», стр. 410.
2 В. Булгаков. Л. Н. Толстой в последний год его жизни. М., 1957, стр. 295.
3 Л. Н. Толстой. Полное собрание сочинений в 90 томах, т. 58, стр. 80.
4 Там же, стр. 86.
5 ХХУ глава книги «Путь жизни».
328


нависть к себе, потому что всякий человек достоин ненависти своей похотливостью. Ненавидя же себя, человек ищет существо, достойное любви... и таким существом может быть только одно — всемирное существо»1. В этом переводе интересно еще и то, что Паскаль говорит языком Толстого.
Л. Н. Толстого в это время в печати нередко называли «библейской фигурой», «вторым Фаустом», уподобляли Сократу, Паскалю, Будде, Христу и даже самому «господу богу» 2. А газета «Самоуправа» — орган сербской партии радикалов — на смерть Толстого отозвалась в передовой статье такими словами: «К высочайшей семье ушедших из жизни гигантов человечества: Зороастра, Сократа, Декарта, Паскаля и других — присоединился 7 ноября один из самых великих людей современности...»3
14
Теперь нам должно быть ясно, что Золя был неправ, когда писал: «Тысячи людей восхищаются им, но я не могу поверить, что у него есть ученики» 4. С этими словами как бы перекликаются другие: «...мы восхищаемся Паскалем, но не любим его» 5. Это признание холодного и скептического Анатоля Франса не удивляет. А вот другой крупнейший представитель французской литературы. Франсуа Мориак, через всю свою долгую жизнь пронес к Паскалю нежную любовь. Паскаль всегда был для него «предметом поклонения». В старости Мориак написал книгу «Блез Паскаль и его сестра Жаклина» (1956). Главное, что Мориак подчеркивает в образе Паскаля,— это та изнурительная борьба с самим собой, которую Паскалю пришлось вести почти всю жизнь, борьба, полная противоречий и тяжелых внутренних кризисов. Андре Мо- руа пишет6, что «...Мориак после второй мировой войны стал выдающимся журналистом — лучшим журналистом своего времени — и грозным полемистом. Публицистика
1 Там же, стр. 336—337.
2 «Толстой и зарубежный мир». «Литературное наследство», т. 75, кн. 2, стр. 371.
3 Там же, стр. 438.
4 Э. Золя. Собрание сочинений в 26 томах, т. 24, стр. 81.
5 А. Франс. Собрание сочинений в 8 томах, т. 8, стр. 458.
ç А. Мору а. Литературные портреты. М., 1970, стр. 332—333,


Мориака — публицистика высокого класса, она сродни публицистике Паскаля в его «Письмах к провинциалу».
Любил Паскаля и Сент-Экзюпери. Он говорил: «Я неотделим от Франции. Франция воспитала Ренуаров, Паскалей, Пастеров» 1. Многие страницы книг Экзюпери, в частности его «Цитадель», кажутся как бы продолжением «Мыслей» Паскаля. Экзюпери — почти что наш современник. Немецкий писатель-антифашист Иоганнес Бехер вспоминает: «Я не подозревал, что ему суждено стать Икаром нашего века... Всю ночь напролет мы рассуждали с ним о «полете и поэзии», о связи между физическим полетом и взлетом душевным. Много говорилось и о иаска- левском «l’homme dépasse infinement l’homme»2 («человек бесконечно превосходит человека»). В другом месте Бехер говорит: ««Величие человека составляет мысль» — эти слова Паскаля надо нести как знамя в борьбе против всех, кто пытается заглушить в человеке разум и челове колюбие, обесчеловечить его и превратить в варвара» 3.
Нелюбовь к Паскалю Анатоля Франса и любовь к нему Антуана де Сент-Экзюпери разделены дистанцией почти в двадцать лет.
Нередко Паскаль как бы олицетворяет совесть нации, является своего рода пробным камнем высоких гражданских чувств. Так, в 1925 г. Ромен Роллан писал Горькому: «Вы так говорите о пессимизме, словно мы во Франции этого чувства не знавали! А Оливье скажет Вам то, что он сказал Кристофу: «Склонялся ли ты над бездной нашего Паскаля?»». Развивая эту мысль «буквально по Паскалю», Роллан продолжает: «Каждый великий народ соприкасался с двумя полюсами души: Оптимизм и Пессимизм, Небо и Ад — две бездны, а он заполняет пространство между ними» 4.
Флобер, как сообщает Мопассан, утверждал, что, по преданию, его дом в Круассе, под Руаном, некогда посетил Паскаль и что «он тоже гулял, грезил и беседовал под сенью этих деревьев». В одном из писем Флобер сетует: «На родине Рабле, Монтеня, Ронсара, Паскаля, Лабрюйе-
1 А. де Сент-Экзюпери. Сочинения. М., 1964, стр. 400.
2 И, Бехер. Любовь моя, поэзия (О литературе и искусстве). М., 1965, стр. 261.
3 Там же, стр. 244.
4 «Переписка А. М. Горького с зарубежными литераторами». М., 1960, стр. 345.
330


ра... нет ничего напоминающего о них...» 1 С той поры, по крайней мере в отношении Паскаля, кое-что изменилось. На всю Францию славится Клермонферранский лицеи имени Блеза Паскаля. А на вершине Пюи-де-Дом, в память об историческом опыте Паскаля — Перье, построена метеорологическая обсерватория, действующая и поныне. Метеорологическая станция расположилась и в парижской башне Сен-Жак, где Паскаль проводил опыты; здесь же, кроме того, установлена его статуя.
Характеризуя эпоху Паскаля, Писарев говорит: «После колоссального толчка, данного человеческой мысли мировыми гениями XVII в., умственное движение не прерывалось ни на минуту и продолжается до нашего времени с постоянно возрастающей быстротой,— с такой быстротой, которая не имеет себе ничего подобного в летописях человеческого развития. Открытия следуют за открытиями; наблюдения и исследования перекрещиваются и сталкиваются между собою, проверяя и подтверждая друг друга; целые огромные науки выходят одна за другой» 2.
Как всякий великий ум, Паскаль предвидел контуры будущего, не мог не пытаться заглянуть в него. Читая вскользь брошенное им замечание про «ощущение звука и света» 3, как не вспомнить о работах Максвелла и Лебедева о световом давлении! Или вот такая запись: «...я хочу показать вам бесконечную и неделимую вещь — это точка, движущаяся повсюду с бесконечною скоростью: она — во всех местах и в то же время вся целиком в каждом месте» 4. Это сказано как будто об электроне!
Паскаль писал: «...работая для завтрашнего дня... мы поступаем разумно»5. Прошло три столетия, но не оборвалась связь великого ученого с живой жизнью, с океаном человеческой мысли.
Известный венгерский математик Альфред Реньи недавно писал: «Творчество Паскаля, несмотря на его незавершенность и противоречивость, и теперь, спустя три столетия, можно уподобить ярко горящему факелу» 6.
1 Г. Флобер. Собрание сочинений, т. VIII, стр. 348.
2 Д. И. Писарев. Полное собрание сочинений, т. V. СПб., 1904, стр. 568,
3 «Мысли», стр. 243, XI.
4 Там же, стр. 209, И.
5 Там же, стр. 236, LXXX.
6 А. Р е н ь и. Письма о вероятности. М., 1970, стр. 76.
331


Развивается и совершенствуется счетная машина, вступившая ныне в грандиозную область кибернетики. В ней многое изменилось, кроме принципа, разработанного юным Паскалем.
Полюбившийся нам еще со школьных лет закон Паскаля — все также остается основным законом гидростатики и широко используется на практике.
Остаются в арсенале математики теоремы Паскаля, а его дедуктивный метод взят на вооружение не только математикой, но и многими другимй науками.
Огромна литература о Паскале, и она все растет. Паскаля продолжают изучать, открывая в нем новое и по- новому во многом его воспринимая. Продолжается поэтому и борьба за Паскаля...
Далеко не все в Паскале равноценно и одинаково сохранно, но мы сметаем с него мистические наслоения, этот прах далекой от нас эпохи, и вносим поправки — на прогресс науки, на уровень наших знаний, на время.
Поль Ланжевен сказал: «...перед нами открывается мир гораздо богаче того, который представлял себе Паскаль, предполагавший одинаковое строение бесконечно малого и бесконечно большого, различающихся между собой только в масштабе. С этой точки зрения мы на всех ступенях должны были бы встречать одинаковые аспекты действительности, к которым приложимы одни и те же представления. К счастью, действительность... гораздо богаче и несравненно интереснее» 1.
Да, наш кругозор шире, знания о природе богаче и глубже. Но в этом не лично наша доблесть, а наше счастье. Паскаль был оддим из тех, кому мы этим обязаны.
Его деятельность оставила глубокий след в духовном развитии человечества.
Но история Паскаля — это не только история вдохновенных взлетов мысли, страстных поисков истины и великих находок. Это также история и больших заблуждений. Гениальный образ Паскаля соткан из мысли и света, но есть в нем и тени. В его необыкновенной судьбе много горького и нелепого — в том не вина, а беда Паскаля. Не осуждать его, а постараться понять — вот наша задача. А поняв, его нельзя не полюбить.
1 П. Ланжевен. Избранные труды. М., 1960, стр. 627.
332


Удивительное дитя своего трудного, Жестокого и путаного времени, человек тончайшего строя интеллекта и души, он не только несет на себе клеймо эпохи, но и отражает ее в себе, как зеркало.
Паскаль — одна из центральных фигур века, поэтому понять его — значит понять и самое, быть может, основное в его эпохе.
Паскаль — одно из самых светлых имен в истории Франции.
Гениальный физик и математик, глубокий мыслитель и гуманист, грозный обличитель иезуитского лицемерия и ханжества католического духовенства, блестящий стилист и реформатор языка — таким предстает Паскаль перед нами.
Пусть многое в нем принадлежит прошлому, но в нем много и такого, чем он накрепко связан с нашим временем и что безоговорочно берем себе мы сегодня и что — как великую драгоценность — передаем будущему.
И вот этим всем он нам непреходяще дорог.


XIII
Паскаль-математик
Нет нигде настоящих доказательств, кроме как в науке геометров и там, где ей подражают.
Паскаль1
1
Ранняя слава пришла к Паскалю в награду за его юношеские открытия в математике. И математика осталась спутницей его жизни, хотя временами он отворачивался от нее и осуждал себя за служение ей. Всегда, со времени своего детского увлечения ею, Паскаль был математиком, считал себя математиком и был очень чувствителен к оценке своих математических изысканий. Всегда ли? В этом может усомниться читатель, уже знающий изломы жизненного пути Паскаля. Но отдельные замечания в письмах и записях тех лет, когда Паскаль, казалось бы, совсем отходил от науки, убедительно свидетельствуют о том, что полностью от математики он никогда не мог отречься.
Если так, то отдельный рассказ о Паскале-математике не может не быть в известной мере каким-то вычленением математического из живой ткани его биографии, и читателю надо, конечно, помнить то, что рассказано о Паскале в первых главах.
В математике Паскаль тоже был человеком страсти и пристрастий. Уже с самого начала своей научной карьеры он стал в оппозицию к Декарту. Бесспорно, на него повлияли симпатии и антипатии круга ученых, которых он видел и слышал в доме отца и у друзей отца в первый парижский период. Самыми крупными фигурами там были Де- зарг и Роберваль — оппоненты Декарта в науке. Дезарг  11 Паскаль. Размышления о математике. В кн.: Pascal. Oeuvres complètes, 1963, р. 358.
334


представлял собой в геометрии проективное направление, а Декарт — аналитическое. Роберваль, человек неуживчивый, был критиком в не меньшей мере, чем творцом: самоуверенность Декарта-систематика всегда побуждала Ро- берваля выступать против него, а повышенное самолюбие обоих привело к тому, что они едва-едва терпели друг друга. Паскаль-старший знал и Ферма, с которым был на дружеской ноге, а Ферма, как известно, тоже не мог похвалиться хорошими отношениями с Декартом. Конечно, Ферма и другие ученые из круга Этьена Паскаля поддерживали отношения с Декартом, но главным образом письменно, через Мерсенна.
Естественно, что Паскаль должен был воспринять ан- тикартезианский дух. Молодой Блез не только невзлюбил Декарта, хотя тот проявлял интерес к новому таланту, но распространил свою антипатию с личности творца аналитической геометрии на его методы: в геометрии Паскаль отверг алгебраические методы Декарта, хотя к таким же методам пришел и Ферма, и, что совсем удивительно, для него вообще не существовало всего того, что Декарт сделал в алгебре и для алгебры 1. Отвергнув алгебраический язык Декарта, Паскаль в немалой мере ограничил свое творчество.
Оппозиция Декарту проявилась у Паскаля и в другом. Располагая, как он считал, правильным методом познания истины, Декарт строил универсальную, всеобщую математику, для которой он указал и границы. Что подлежало и что не подлежало рассмотрению этой науки — все было определено Декартом. Паскаль не признавал этих очерченных Декартом границ и не стремился унифицировать свои методы. В геометрии он геометричен, в арифметике — арифметичен; он обособленно трактует те вопросы, которые мы сейчас относим к дифференциальному и интегральному исчислениям. Благодаря этому Паскаль иной раз выигрывает в глубине, но проигрывает в общности. Как отмечалось в литературе о Паскале-математике, вероятно поэтому он прошел мимо открытия алгоритма дифференциального исчисления.
Говоря о математическом творчестве Паскаля вообще, надо указать еще на то влияние, которое оказал на него
1 В «Размышлениях о духе геометрии» Паскаль не упоминает алгебру среди дисциплин, составляющих математическую науку.
дт


Роберваль. В жизни Паскаля-математика Роберваль пришел на смену Дезаргу, усилил нелюбовь Паскаля к Декарту и добавил к этому недоброе отношение к Торричелли.
Но каковы бы ни были испытанные Паскалем влияния, он, естественно, воспринимал и делал то, что больше всего соответствовало его природным способностям. А преобладающим в его математическом даровании было геометрическое начало.
Тому доказательство — все, что мы знаем о первых математических успехах Паскаля. Есть много оснований для того, чтобы критически относиться к рассказам о чудо-ребенке, которые дошли до нас в изложении его сестры. Но и при максимальной дозе скептицизма, в чем нельзя отказать Александру Койре *, последний признает, что в двенадцать лет Паскаль был в состоянии для собственного удовольствия читать первые шесть книг Евклида. И на этом его геометрическое образование не остановилось: юный Блез пошел дальше в изучении греческой геометрии и овладел методами и результатами Архимеда и Аполлония — так сказать, высшей геометрией античного мира. Как и молодой Ньютон, Паскаль был, вернее мог быть, геометром в древнегреческом стиле, владея той техникой геометрических построений и геометрического анализа, которая сейчас в сущности забыта. От нее стали отходить в XVII в., а в XVIII в. она окончательно выходит из употребления. Если понадобилось бы — вернемся к эпохе Паскаля — назвать самых изобретательных и искусных в этом деле математиков, то это будут, конечно,, Паскаль, Гюйгенс, Ньютон. Разумеется, все они сочетают с мастерством, достойным величайших древних геометров, нечто новое. У Паскаля этого нового было меньше, чем у других, и если вернуться к противопоставлению Декарт — Паскаль, то в геометрии старший из «дуэлянтов» был за новое, прогрессивное, младший — за старое, отходящее.
Однако в геометрии Паскаль был учеником Дезарга, т. е. представлял возникающую в его время школу проективной геометрии. Паскаль с мастерством использовал и метод неделимых, изобретенный итальянцем Кавальери. Исходя из этого, можно наметить два геометрических пе-  11 А. Ко у ré. Pascal savant in Blaise Pascal, Thomme et l’oeuvre (Cahiers de Royaumont, Philosophie, N 1). Paris, 195G, p. 259—285; çm. также: «Discussion», p. 286—295.
336


риода в жизни Паскаля: юношеские годы, когда он идет за Дезаргом, и последний всплеск его математической активности (около 1658 г.) — работы о циклоиде (рулетте). Эти работы о рулетте и связанные с ними результаты — важнейшее, что дал Паскаль для формировавшегося тогда анализа бесконечно малых.
Между этими двумя фазами математического творчества есть два других промежутка: годы, когда Паскаль работал над своей арифметической машиной, и годы, когда он занимался вперемежку и вперемешку арифметическими вопросами и вероятностными задачами,, одновременно совершенствуя и развивая методы и результаты первого геометрического периода. Дальнейшее наше изложение будет достаточно строго следовать хронологическому порядку работ.
2
Все, что до нас дошло из геометрических работ Паскаля, умещается на нескольких страницах, но эти страницы содержат многое. Самая ранняя (и единственная известная нам полностью) работа— это листовка «Опыт о конических сечениях», помеченная 1640 г. В ней даны три определения, три леммы, три чертежа, несколько теорем (все без доказательств) и следующее программное заявление, помещенное сразу же после формулировки лемм: «На основании этих трех лемм и некоторых их следствий мы дадим полностью Начала конических сечений...»
В конце листовки, занимающей в современных изданиях две-три страницы, читаем: «Мы имеем несколько других задач и теорем и ряд следствий из предыдущих. Но я не доверяю моему малому опыту и способностям, что не позволяет мне идти дальше в своем изложении, прежде чем сведущие люди ознакомятся с этим и побудят меня затратить на это силы. А тогда, если будет сочтено, что дело заслуживает продолжения, мы попытаемся продвинуть его настолько, насколько бог даст нам для этого силы».
Чтобы ответить на вопрос, чем замечательна листовка, подготовленная шестнадцатилетним Паскалем, приходится начать издалека. Конические сечения, которым она посвящена,— это хорошо известные с древности эллипс, гиперсола, парабола. Древнегреческие математики открыли, что
337


эти кривые получаются при сечении двуполого конуса (кругового) плоскостью: если секущая плоскость, не проходя через вершину, пересекает одну из «половинок» конуса (т. е. обычный конус), не будучи параллельна ни одной из образующих, имеем эллипс или, в частном случае, окружность; если эта плоскость параллельна одной и только одной из образующих, сечение — парабола,, если секущая плоскость параллельна двум образующим — гипербола. Изучение конических сечений составляло предмет высшей геометрии в античной математике. Она дошла до нас в сочинении Аполлония «Конические сечения» дополнительные, хотя и отрывочные, сведения содержало «Математическое собрание» Паппа, изданное в латинском переводе в 1588 г. Аполлоний, доказывая различные свойства этих кривых, исследовал каждую в отдельности. Результаты были во многих случаях аналогичны, что с несомненностью указывало на внутреннее родство всех конических сечений, но не избавляло от кропотливого анализа различных частных случаев. Так дело обстояло и в начале XVII в. Например, Клод Мидорж, математик того же круга, что и Паскали, отец и сын, в своем трактате о конических сечениях, изданном полностью в 1639 г., следовал методике Аполлония, правда упрощая его доказательства и стремясь сделать их однотипными для всех трех видов конических сечений.
Принципиально новый подход к теории конических сечений давала аналитическая геометрия Декарта и Ферма.
После опубликования в 1637 г. «Геометрии» Декарта теория конических сечений стала теорией кривых второго порядка, той главой алгебраической геометрии, которая и поныне входит в программы по математике наших вузов. Но почти одновременно с «Геометрией» Декарта, в 1639 г., появилось небольшое сочинение Дезарга под весьма замысловатым названием — знаменитый теперь «Черновой проект подхода к тому, что происходит при встрече конуса с плоскостью». В нем содержится другой, чисто геометрический подход к теории конических сечений, основанный на использовании перспективы. Так, например, если глаз  11 Первые четыре части («книги») этого сочинения были известны в латинском переводе ученым XVII в. (изданы в 1566 г.) ; располагали некоторыми сведениями и о содержании следующих трех книг, последнюю же, восьмую, книгу следовало считать полностью утраченной.


наблюдателя находится в вершине кругового конуса, то круговое сечение на плоскости, наклонной к образующим (лучам зрения), отобразится в виде эллипса. Отсюда видно, что эллипс переходит в крут и круг в эллипс (в зависимости от того, какую плоскость мы считаем предметной и какую — картинной) при центральной перспективе, т. е. проектировании из точки — центра. При этом проектировании, очевидно, могут изменяться длины и вообще, как говорят, могут нарушаться метрические соотношения. Но есть свойства сохраняющиеся: например, пересекающиеся линии остаются пересекающимися; такие свойства называются проективными. Если их подметить у одной фигуры, они сразу переносятся и на все другие фигуры, получающиеся из первой проектированием. А так как различные конические сечения получаются при различных наклонах секущей плоскости, а одну плоскость мы, очевидно, можем спроектировать на другую, то проективные свойства, общие всем коническим сечениям, можно устанавливать, исследуя одно из них, например наиболее простое — окружность. Ясно, что на этом пути можно ожидать большого упрощения общей теории конических сечений.
Но сказанное — только идея, только набросок плана. Заслугой Дезарга было то, что он далеко продвинулся в подготовке осуществления этого плана, обнаружив такие проективные свойства,, которые отнюдь не бросаются в глаза и которые, в частности, дают возможность делать определенные заключения и о метрических свойствах исследуемых фигур. В творчестве Дезарга скрестились два направления, две традиции: теоретико-геометрическая, восходящая к античной математике, и практическая, традиция техников и живописцев, устанавливавших, иной раз на ощупь, правила перспективы (Л. Альберти, 1435 г.; Пьеро да-Франческа, 1480 г.; Леонардо да Винчи, А. Дюрер и др.). Но Дезарг сразу шагнул настолько далеко, излагал свои результаты настолько сжато и с таким количеством новых терминов, что успеха не имел. Его высоко ценил Декарт, о нем с уважением отзывались в математических кругах того времени, но «полностью идеи и понятия Дезарга были усвоены и развиты лишь одним математиком — Блезом Паскалем» 1.  11 Г. Вилейтнер. История математики от Декарта до середины XIX столетия, стр. 316.
339


Замечательным достижением Паскаля было открытие теоремы,, приведенной в его листовке в такой формулировке, которая ясно показывает, что она — результат проективного, а не аналитического подхода. А именно: в первой лемме Паскаль утверждает следующее. Пусть две пары прямых, выходящих из точек М ж S, пересекаются соответственно в точках A, jLx и точках К, V и пусть через К ж V проведена окружность, которая пересекает эти пары прямых еще в точках Р, О ж N, Q. Тогда три прямые MS, NO и PQ проходят через одну и ту же точку. В третьей же лемме формулируется точно такое же утверждение, но вместо окружности берется произвольное коническое сечение (фиг.1) 1. Такой переход был естествен в то время только для того, кто, овладев методом Дезарга, рассматривал конические сечения как проекции окружности. Но Паскаль и явно признает, чем он обязан Дезаргу. Он называет дальше Дезарга одним из великих умов своего времени, одним из наибольших знатоков математики, особенно теории конических сечений. «И я хочу заявить,— продолжает Паскаль,—что немногим мной найденным в этих вопросах я обязан его сочинениям и что я старался, в меру моих возможностей, подражать его методу...» 2
Третья лемма, включающая в себя первую лемму как частный случай, составляет знаменитую теорему Паскаля. Она вызвала восхищение Дезарга, который называл ее «большой паскалевой теоремой». Дело в том,, что ее можно положить в основу всей теории конических сечений и с ее помощью удобно решаются многие трудные задачи этой теории, характера задач на построение (например построение конического сечения по пяти заданным точкам). При этом решения носят чисто геометрический характер, т. е. нет нужды в обращении к алгебраическим методам аналитической геометрии. Эти решения применимы к коническому сечению любого вида. Сам Паскаль вывел из своей теоремы, как сообщается в одном из писем Мерсенна,, около 400 различных теорем и следствий.
Много позже, в 1654 г., в послании «Знаменитейшей
1 На нашем чертеже прямые MS, NO и PQ не проведены. Теперь теорема Паскаля обычно формулируется иначе, но и эта измененная формулировка была дана Паскалем, как видно из заметок, сделанных Лейбницем (стр. 341).
2 Pascal. Oeuvres complètes, 1963, р. 36.
340


Фиг. 1
Теорема Паскаля
Парижской математической академии» 1 Паскаль сообщил о подготовленном им «Полном труде о конических сечениях». Этот труд, по его словам:, охватывал «Конические сечения» Аполлония и содержал многочисленные другие результаты, выведенные почти что из одного предложения. Это открытие, напоминал Паскаль, было сделано им,, когда ему было неполных 16 лет, и позже им же приведено в порядок. Последнее заявление могло означать только то, что «большая теорема» занимала здесь центральное место.
Этот труд существовал в рукописи еще в 1675—1676 гг. Лейбниц, находясь тогда в Париже, смог получить его для просмотра у родственников Паскаля и вернул с письмом, в котором охарактеризовал содержание труда и настойчиво рекомендовал поскорее его опубликовать. Благодаря сохранившемуся черновику письма Лейбница мы знаем содержание труда Паскаля, не вполне законченного, но в общем вполне оправдывавшего то, что сказано о нем в послании 1654 г. Лейбниц переписал вступительную часть, примерно две страницы латинского текста, под названием «Образование конических сечений». Но родственники Паскаля не вняли советам Лейбница, и сейчас эту рукопись надо считать безвозвратно утерянной. Почему она не была опубликована наследниками Паскаля, сказать трудно.
Однако следует отметить, что даже если бы публикация состоялась, то это, возможно, не изменило бы историю геометрии. Ведь еще во время пребывания Лейбница в Париже
1 Впервые опубликовано в 1779 г. См.: Pascal. Oeuvres complètes, 1963, р. 101—103.
341


появился трактат Лагира («Новый геометрический метод...», 1673 г.), который отчасти развивал, отчасти популяризовал методы Дезарга. Но трактат не имел успеха, как и другой трактат Лагира на ту же тему («Учение о конических сечениях», 1685 г.). Некоторые работы английских и французских математиков первой половины XVIII в. в известной мере используют проективные методы, но затем на десятилетия они исчезают из научной и учебной литературы К Стоит напомнить, что ведь и Ньютон (надо думать, независимо от Дезарга) применял проективный подход в своей теории кривых третьего порядка, но и это осталось без влияния, несмотря на колоссальный авторитет ученого.
Не случайно, видимо, возрождение проективных методов произошло только в начале XIX в. (Карно, Понселе). Аналитические методы должны были возобладать в геометрии после Декарта и Ферма — это связано с успехами алгебры и анализа бесконечно малых. А среди техников новые, трудно воспринимаемые методы Дезарга в условиях цеховой организации ремесла (и обучения ему) встретили непреодолимое сопротивление тех, кто видел в Дезарге и его учениках прежде всего конкурентов. Поэтому импульсов со стороны практики, которые способствовали бы развитию проективной геометрии, не поступало. Положение изменилось после Французской революции 1789 г., когда произошла реорганизация системы технического обучения. Проективная геометрия возродилась в школе Монжа, среди воспитанников Политехнической школы.
3
Изобретение Паскалем счетной машины было для того времени сенсацией. Он занялся этим делом в восемнадцатилетнем возрасте. Впервые, после блестящих успехов юношеских лет, Паскаль встречается с проблемой, которая далеко не сразу поддалась его усилиям: упорные размышле-  11 Перечислив несколько фактов такого рода, Вилейтнер констатирует: «Но этим и ограничились непосредственные влияния столь великолепно начатого Дезаргом движения за обновление античной геометрии, от которого в некоторых пунктах не был далек и Ферма». (Г. Вилейтнер. История математики от Декарта до середины XIX столетия, стр. 318).
342


ния над тем, как механизировать выполнение арифметических действий, доводили его до болезненного состояния. Сейчас это достижение Паскаля, его счетная машина, не кажется столь потрясающим: дотошные историки науки вольно или невольно лишили его значительной доли прежнего ореола. Прежде всего — нашли предшественника в том же столетии. В 1957 г. в библиотеке Штуттгарта (ФРГ), в которой хранятся документы, относящиеся к Кеплеру, среди записей знаменитого астронома заметили чертеж, заведомо изображавший счетную машину (фиг. 2). Удалось выяснить, что этот чертеж — из письма к Кеплеру его друга, профессора университета в Тюбингене, Вильгельма Шик- карда. Письмо датировано 1624 г. Начали пересматривать все, что уцелело до наших дней от архива Шиккарда, и обнаружили другие данные о его счетной машине, построенной в 1623 г., в том числе чертежи. Используя чертежи и описание, построили модель машины Шиккарда; она оказалась в достаточной мере работоспособной. Так Шиккард отнял изрядную долю приоритета у Паскаля и Лейбница.
И Шиккард, и Паскаль, и Лейбниц не случайно и не по собственной прихоти занимались механизацией счета — она стала одной из проблем века. В течение XVII столетия, с самого его начала, в европейских странах все большее число людей и во все большем объеме занимались подсчетами — это была одна из сторон общественной эволюции,
343


отражение изменений в экономической, научной, административной сфере. Развивались промышленность, торговля, банковое дело; центральная администрация, например во Франции, стремилась взять в свои руки все виды налогового обложения и наладить возможно более точный учет доходов и расходов; успехи астрономии и математики сделали целесообразными и в принципе выполнимыми вычисления такого объема, что о них ранее нельзя было помышлять. Одна из составных частей научной революции XVII в.— то, что стали гораздо больше читать, и то, что стали гораздо больше считать. Если первое можно подтвердить непосредственно данными о числе новых книг, то второе вполне убедительно подтверждается косвенными данными о росте числа людей, занятых в банковском деле, в органах фиска, сбора податей и т. п. Ряд изобретений, целью которых было облегчение счета, тоже является доказательством.
Действительно, к началу XVII в. (1614) относится изобретение логарифмов Непером. Тот же Непер предложил известные под его именем счетные палочки: эти палочки сразу указывают вычислителю те частичные произведения, из которых складывается окончательный результат при обычном («школьном») способе перемножения двух чисел. Счетные палочки Непера дают небольшой выигрыш во времени и облегчают только умножение, в обиход вычислителей они не вошли. Но быстрота распространения логарифмических таблиц свидетельствует о том, насколько насущной была потребность облегчить счет. А то, что уже в 20-е годы XVI [ в. изобретается логарифмическая линейка, показывает, насколько ощущалась необходимость именно в механизации и упрощении счета,— логарифмические таблицы использовались преимущественно в научных вычислениях. Изобретение Шиккарда относится к тому же десятилетию и не является, как видим, чем-то изолированным. Но это было первым серьезным достижением в собственно механизации счета — выполнении арифметических действий с помощью механизма.
О Шиккарде мы знаем, что в 1619 г. он появился в Тюбингене — как профессор ориенталистики — на кафедре восточных языков. Но очевидно, что вскоре его интересы сместились в сторону астрономии: еще в 1617 г. он вступил в переписку с Кеплером, а в тюбингенские годы — с рядом немецких, французских, итальянских и голландских уче-
344


яых, занимавшихся астрономией; наконец, в 1631 г., когД& в университете освободилась кафедра математики и астрономии, Шиккард переходит на нее, окончательно оставив восточную филологию и лингвистику. Репутация у него среди астрономов была хорошая.
И вот 20 сентября 1623 г. Шиккард сообщал Кеплеру, что он осуществил механически то, что Кеплер осуществил алгебраически: его счетная машина сразу и автоматически проделывает сложение и вычитание, умножение и деление. Кеплеру доставило бы удовольствие, пишет Шиккард, зрелище того, как машина сама накапливает и переносит влево десяток или сотню и как она отнимает то, что держит в уме, при вычитании...
Нет сомнения, что машина Шиккарда могла работать, но столь же несомненно, что не так легко и безотказно, как хотелось ее изобретателю. Она состояла из сумматора, работавшего на зубчатках, и набора механически реализованных счетных палочек Непера для умножения, деления, извлечения квадратных корней. Сложение и вычитание выполнялись с помощью вращательных движений, их можно считать вполне механизированными, остальные же действия были механизированы только частично. Изготовление и эксплуатация машины по условиям того времени были делом дорогим и ненадежным. Послш того как единственный опытный экземпляр машины в 1624 г. сгорел, ни Шиккард, ни его корреспондент Кеплер о ней больше не упоминают. Возможно, что они оба еще не в полной мере представляли себе значение замысла механизировать счет; возможно, что Шиккард после такой неудачи потерял охоту заниматься дорогостоящей и не очень перспективной машиной; возможно, его отвлекли другие дела. То, что мы знаем о тернистом пути следующего изобретателя — Паскаля, делает вполне понятным отказ Шиккарда от продолжения работы и заставляет еще выше оценить изобретательность и настойчивость Паскаля. Правда, здесь есть одно немаловажное обстоятельство: материальные возможности Паскаля, вероятно, значительно превышали средства, которыми располагал тюбингенский профессор в смутные времена Тридцатилетней войны.
Была ли непосредственная филиация идей — от Шиккарда к Паскалю? Нет никаких данных в пользу такого предположения. Как пишет известный историк науки Татой, документы, которыми мы располагаем, говорят о том,
345


йто никакие сведения о машине 1623 г. не дошли До научных кругов Парижа *. Отказ Шиккарда от продолжения работы над своим изобретением обусловлен, по-видимому, и тем, что он не смог преодолеть некоторые технические трудности, из-за которых пришлось немало натерпеться впоследствии и Паскалю. «Тот факт, что, следуя указаниям Шиккарда, в наши годы смогли сконструировать правильно работающую счетную машину, не может это опровергнуть, так как самая скромная современная техника ремесленников позволяет достичь большей точности, чем та, на которую могли рассчитывать наилучшие конструкторы в начале XVII в.» 1 2
По мнению Татона, Шиккарда следует считать главным предшественником в деле механизации счета, но не изобретателем счетной машины, так как его машину никто из ученых не видел, никакого распространения она не получила, использована она не была и, следовательно, влияния на последующее развитие механизации счета не оказала.
Иначе обстоит дело с машиной Паскаля.
Работа над арифметической машиной была не только вполне в духе века, но и в духе среды, в которой вырос и сложился Паскаль. В 1645 г., посылая свою машину канцлеру Сегье, Паскаль писал, что начал эту работу с целью облегчить себе большие вычисления, которые он выполнял, помогая отцу, занимавшему высокий пост интенданта. Но кроме этого прямого стимула имело значение и то,, человеком какого склада был глава семьи и воспитатель Блеза Этьен Паскаль, и то, с какими людьми общалась семья Паскалей. Исходя из общей характеристики общественной прослойки, к которой принадлежал Паскаль-старший, современный французский историк Лефебр пишет о нем: «Он, надо думать, был одним из этих чиновников высокого ранга, надменных и несколько сухих, которых обязанности их ремесла делают в достаточной мере равнодушными к живым человеческим существам. И разве в его обязанности не входило давить на них немилосердно и непрестанно? Такие люди имеют дело только с цифрами, это — арифметические машины... Это не значит, что они вовсе не занимаются «жизненными условиями» вообще,
1 R. T a t о п. Sur l’invention de la machine arithmétique in L’Oeuvre Scientifique de Pascal. Paris, 1964, p. 212.
2 Там же.
346


Фиг. 3
Лицевая доска арифметической машины Паскаля
напротив, ведь они традиционно культурны, охотники философствовать, чуть-чуть рационалисты, но почитают принятую религию» 1.
Удивительно ли, что сын такого отца, щедро одаренный и математическими и техническими способностями, пришел к мысли изобрести арифметическую машину?
По рассказу самого Паскаля, он занялся решением проблемы механизации счета в конце 1640 г., в Руане, где он жил тогда с отцом. Как писал в 1645 г. Паскаль, в дело пошли все приобретенные им знания в области геометрии, физики и механики. Когда он пришел к убеждению, что решение найдено, он понял, что счетная машина будет
Фиг. 4
Вид арифметической машины Паскаля со снятой лицевой доской
1 H. Lefebvre. Pascal, t. I. Paris, 1949, p. 28.
347


Фиг. 5
Рабочий узел арифметической машины Паскаля: два соседних разрядных колеса и передача десятков
действовать оезупречно, если только найдется мастер, который сумеет изготовить придуманную модель.
В этом «если только» звучит горький опыт пяти лет (1640—1645). Ибо Паскалю, как указывается в выданной в 1649 г. королевской привилегии на счетную машину, пришлось сконструировать свыше пятидесяти моделей, прежде чем он добился удовлетворительного результата. В одних моделях были прямолинейные стержни и плоские пластинки, в других — искривленные, в третьих — передаточные цепи; применялись и прямолинейное и круговое движение, конические и цилиндрические зацепления ит. д.; все это в разных моделях изготовлялось из разных материалов и отличалось как по форме, так и по сообщаемому движению.
Трудясь над счетной машиной, Паскаль прошел через все испытания, отделяющие замысел изобретателя от его разумного технического воплощения. Без такого опыта он не мог бы написать предупреждение' тем, кто пытался вос¬
348


произвести его изобретение, и тем, кто мог бы польститься на машины-подделки. «Точно так же, как с применением любой вообразимой теории я был бы не в силах сам осуществить мой собственный замысел без помощи работника, который в совершенстве владел бы токарным станком, напильником и молотком, чтобы отделать детали машины в соответствии с теми размерами и пропорциями, которые я назначил для mix согласно теоретическим правилам, точно так же абсолютно невозможно, чтобы простой ремесленник, сколь бы искусен он ни был в своем деле, мог бы сделать как следует новую вещь, что сводится, как в нашей машине, к выполнению сложных движений, не прибегая к помощи человека, который, исходя из теоретических правил, укажет ему размеры и пропорции всех деталей, составляющих эту вещь...» 1
Машина Паскаля сумматорная, т. е. осуществляет сложение (и вычитание). Существенно то, что основной конструктивный элемент в машине — зубчатые колеса. Поступательное движение, которым пользовались, выполняя арифметические действия с помощью древнего абака (русских счетов или китайского шу-пана), заменено более удобным вращательным. Едва ли не основное достижение изобретателя — автоматизация «переноса десятков»: когда в предыдущем разряде накапливается десять единиц, они заменяются нулем, а к цифре следующего разряда автоматически добавляется единица. Это осуществляется своеобразным рычажным устройством (sautoir).
Слабое место машины — все та же передача десятков. Техника XVII в. не очень-то легко управлялась с трением, а зацеплений в машине много, и в ней часто должно было происходить то, что называют «заеданием», особенно при передаче десятков в двух парах соседних разрядов.
Машина Паскаля — родоначальник сумматоров. Уже в XVII в. он имел преемников: С. Морланда (1662), К. Перро (1675), Р. Грийе (1678). Лейбниц в 70-е годы XVII в. положил начало другому направлению в механизации счета, предложив конструкцию сумматорно-множительной машины. Но сама идея механизации счета, если она не возникла у Лейбница самостоятельно, дошла до него, безусловно, не от Шиккарда, а от Паскаля.
1 См.: Pascal. Oeuvres complètes, 1963, р. 216.
349


4
Имя Паскаля прочно вписано в историю теории вероят- ностей, притом в сообществе своеобразном — первоклассные ученые, как Ферма и Гюйгенс, ученые более скромного ранга (Роберваль и др.) и даже светские люди (кавалер де Мере, Миттон). Само зарождение теории вероятностей с легкой руки Пуассона историки науки не раз объявляли состоявшимся тогда, когда «суровый янсенист», т. е. Паскаль, и заодно с ним Ферма, решали задачи, поставленные перед Паскалем заядлым игроком и бонвиваном де Мере. Такой упрощенный подход к истории науки можно считать опровергнутым *, но все же иногда к нему возвращаются. В связи с этим здесь не будут излишни некоторые подробности. Начнем с кавалера де Мере и попросим читателя вспомнить сказанное о нем в главе VIII.
Перед нами некий Петроний во Франции XVII в., но Петроний — не желчный, не сатиричный, а умудренно успокоенный. Кавалер де Мере не жаловал азартных игроков, как не жаловал чрезмерного риска вообще; он и в армии послужил, как полагалось дворянину, но совсем недолго. Будучи светским человеком, Мере ценил не только светские удовольствия — после двух месяцев в Париже он начинал тосковать по усладам деревенской жизни, примерно так, как Горациев откупщик (тот рвался в деревню, но жить не мог вне Рима). Среди приятных ему занятий он числил и математику — ту математику, которая была ему доступна.
Что же общего могло быть у Паскаля с этим кавалером? Но мы говорим о «светском периоде» жизни Паскаля. И этот период неслучаен — ни в чисто биографическом, ни в общественном плане. Роль де Мере в жизни Паскаля сама по себе невелика, но знаменательна. В связанных с ним эпизодах не надо отделять Паскаля — математика, ученого, от Паскаля — человека своего времени, человека исканий и страстей. Кавалер де Мере тут в роли тех изогнутых зеркал, которые ставят на крутых поворотах автомобильных дорог,— они видны, пока на них падает сноп лучей из фар машины. Де Мере возникает эпизодически в жизни Пас-  11 См.: Л. Е. Майстров. Теория вероятностей (Исторический очерк). М., 1967; см. также: О. О г е. Pascal and the Invention of Probability Theory. «The Colorado College Studies», Spring 1959, N 3, p. 11-24.
350


каля, Но в нем отразилось гораздо больше из этой жизнй, чем можно прочитать в курсах истории математики.
В послании к одному из знакомых, когда уже прошло немало лет после описываемого им эпизода, де Мере рассказывает, что в 1652 или 1653 г. он путешествовал из Парижа в Пуату в обществе герцога де Роанне, которого де Мере характеризует как разумного и приятного собеседника и попутчика. Был с ним и Миттои, «которого при дворе все любят». Знатные путешественники толковали в пути о чем угодно. Герцог интересовался математикой, и, чтобы избежать дорожной скуки, он захватил с собой в качестве попутчика человека средних лет, тогда мало известного, но о котором позже говорили много. Это был великий математик, и знал он только математику — науку, не очень способствующую тому, чтобы сделать человека приятным в обществе. Попутчик герцога оказался, по мнению де Мере, лишенным светского такта и тонкости чувств: он вмешивался по всякому поводу в разговор своих спутников, иной раз удивляя их и не раз вызывая смех. К тому же у него была скверная манера вытаскивать время от времени бумажную полоску — таких полосок он имел при себе достаточно — и записывать на ней что-то. Впрочем, когда прошло несколько дней, он перестал разговаривать о математике и стал занятным собеседником.
Эти два десятка строк из письма де Мере и по содержанию и по тону заслуживают подробного комментария. Мы слышим голос современника, помогающий нам представить себе многое, из чего складывалась и чем определялась судьба Паскаля. Кавалер описывал поездку в Пуату после смерти Паскаля. Он знал, конечно, как человек, желавший быть в просвещении с веком наравне, об имевших большой отголосок физических опытах Паскаля, знал, что Паскаль — автор нашумевших, страстно обсуждавшихся «Писем к провинциалу». Что Паскаль — великий математик, безоговорочно, тут спорить не о чем. Но все-таки кавалер не может не говорить в пренебрежительном тоне ob этом нетитулованном дворянине из буржуа с манерами не первого сорта, который, правда, быстро «обтесался» и, видно, нашел верный тон для бесед со своими спутниками — достаточно занятный и не слишком серьезный.
Не будем удивляться ограниченности маленького парижского Петрония XVII в.— законодателя вкусов своего мирка. И через сто (примерно) лет иные французские ари-
351


ô^oftpâîki ЁозмуЩались тем, что только й толйоё ё обществе, что о ссоре Дидро и Руссо — этих двух простолюдинов! Будем благодарны кавалеру за то, что в его описании из- под всех слоев красок, им использованных, можно различить подлинник. Паскаль, по описанию де Мере, средних лет, а ему было только что под тридцать. И во Франции того времени, как и сейчас, неженатый человек этого возраста — «молодой человек». Стало быть, выглядел Паскаль старше своих лет, что не удивительно: болел он много и часто. Попасть в тон со своими попутчиками сразу он не мог. Угловатость гения? Не только. Юношей в доме отца он уже вошел в круг ученых и людей, получивших, как правило, воспитание в духе того времени. Но там интересы к науке были не развлекательного происхождения, там могли разговаривать о математике с увлечением, с неподдельным вниманием, до головной боли. Там это было и увлечение, и дело.
Паскаль был умнее своих попутчиков, он понял их и, захотев приспособиться к ним, легко это сделал. Но можно ли допустить, что он забыл о их подсмеивании, конечно, добродушном, чтобы не слишком задеть его, когда он говорил о математике, как человек, умеющий творить в ней и готовый открыться этой стороной своего существа собеседнику? Быть может, это не оставило у Блеза Паскаля чувства неизгладимой обиды — он знал цену своим знакомым из «высшего круга», они же ему цену знать не могли и это он, конечно, понимал. Но представление о том, что его от них отделяет, и какой-то протест против этого в нем должны были остаться.
Удовлетворить это чувство протеста только своим превосходством в математике над шевалье де Мере и герцогом де Роанне Паскаль вряд ли мог. И не мог он, человек не только могучего ума, но и могучих страстей, непрерывно служить математике и в этом обрести покой и удовлетворение. Думается, де Мере своим рассказом о поездке в Пуату помогает нам понять измены Паскаля математике.
Но да воздастся кавалеру де Мере сьеру де Боссэ все ему должное! Паскаль встретил его в начале своего светского периода и был ему обязан не только первыми уроками поведения в новом для него обществе. Высказывалось мнение, что де Мере повлиял на стиль произведений Паскаля. Так ли это, мы не знаем, но бесспорно то, что они часто встречались, что знакомство их стало, с должными
352


оговорками, довольно близким, что они вместе принимали участие в светских развлечениях и, весьма вероятно, иной раз вместе или раздельно играли в азартные игры. Бесспорно и то, что де Мере познакомил Паскаля с двумя задачами из теории азартных игр и Паскаля они заинтересовали.
Первая задача такова: сколько раз надо выбрасывать по две игральные кости, чтобы шансы выбросить хоть один раз две шестерки превысили шансы не выбросить две шестерки ни разу? Математический расчет показал, что тому, кто выигрывает, если хоть раз выпадут две шестерки, надо иметь право на 25 бросков, чтобы его шансы на выигрыш были больше, чем шансы противника. Этот результат поверг де Мере в смущение. Паскаль сохранил для нас соображения де Мере, приведя их в одном из писем к Ферма. Они сводятся к следующему. Рассмотрим броски только одной костью. При этом, очевидно, становится выгодным держать пари за то, что хотя бы раз выпадет шестерка, если имеешь право на четыре броска. Перейдем к броскам двумя костями. Теперь при каждом броске есть не 6, а 36 различных возможностей: любая из шести граней одной кости может открыться в сочетании с любой из шести граней другой кости. И как 36 к 6, т. е. как общее число возможных результатов во втором и первом случаях, так должны относиться благоприятные числа бросков. Следовательно, если в первом случае оно заведомо равно четырем, во втором оно должно быть в шесть раз больше, т. е. равно 24, а не 25. Расхождение этих двух выводов привело де Мере в смятение, и, как пишет Паскаль, он во всеуслышание заявил, что теоремы непостоянны, что арифметика себя опровергает. В заключение Паскаль отмечает, что Ферма нетрудно усмотреть, какой результат верен, с помощью принципов, которыми он располагает.
Все это небезынтересно не из-за переживаний кавалера и не из-за того, что поколебалась в нем вера в арифметику. Ойстин Оре обратил внимание на то, что Паскаль не указал своего решения задачи (приводящего к выводу, что в случае двух костей благоприятное число бросков равно 25) и сообщил Ферма, что это решение найдено еще несколькими лицами, в том числе Робервалем и самим де Мере; последний же обратился к Паскалю за разъяснениями из- за того, что получил двумя способами, для него в равной мере оправданными, два разных результата. Это говорит
Т2 Паскаль
353


за то, заключает Оре, что Паскаль не придавал особого значения своему решению и что использованные при этом соображения не были новинкой.
Действительно, подобные задачи уже тогда имели немалую давность. Без высоконаучного оформления понятия о так называемых равновозможных событиях и о подсчете шансов соответственно числу благоприятных и неблагоприятных событий применялись и раньше. В данном случае все выглядит следующим образом.
Так как, повторяем, при бросании двух костей сразу есть 36 различных и равновозможных (если кости без изъяна и если бросающий не плутует) исходов, то на один из них (в данном случае на две шестерки) приходится один шанс из 36. Поэтому мы говорим, что вероятность равна 1/36; вероятность противоположного события (две шестерки не выпадут) равна 35/36, а сумма этих вероятностей, как всегда в таких случаях, равна единице. Единица как значение вероятности представляет достоверность и соответствует тому очевидному обстоятельству, что при бросании какой-то из 36 возможных результатов обязан осуществиться 1. На этом основании мы можем вычислить вместо вероятности (р) какого-то события вероятность (q) противоположного события и потом найти р по правилу р = 1 — g. Нам удобнее пойти дальше именно по этому пути.
Итак, вероятность невыпадения двух шестерок равна 35/36 — это при одном бросании. При дзух бросаниях — за невыпадение 35X35 сочетаний, тогда как общее число возможных (притом равновозможных) результатов равно 36X36. Итак, вероятность невыпадения равна
35 X 35 _ 35 35 __ /35 \*
36 X 36 — 36 Х 36 “ (36 ) .
Мы встречаемся здесь с частным случаем теоремы умножения вероятностей: если два события независимы (на результате следующего броска ведь не отражаются результаты предыдущих), то вероятность так называемого сложного события — того, что произойдет и одно и другое,— равна произведению вероятностей отдельных событий.
1 Конечно, при этом исключаем из физических соображений тот случай, когда хотя бы одна кость ложится на ребро, так как мы не знали бы, какую грань считать выпавшей; однако можно такой исход учесть с помощью дополнительных соглашений.
354


Эта теорема, очевидно, верна для любого числа событий. Она позволяет утверждать, что вероятность невыпадь- ния двух шестерок ни при одном из п бросков равна
Интересующая же нас вероятность противоположного события (при п бросках хоть раз выпадут две шестер-
35
ки) оказывается, таким образом, равной рп = 1—)п.
Чтобы шансы ставящего на это событие игрока превысили шансы его противника, нужно, чтобы рп было больше 0,5. Подсчет с точностью до 0,0001 показывает, что Р24=0,4914, р25~0,5055.
Одна из легенд, которыми обросла история теории вероятностей, гласит, что де Мере заметил вопреки распространенному тогда мнению, что благоприятным числом бросков является не 24, а 25. Однако справедливо указывалось, что это весьма неправдоподобно. Ибо по прочно установленным в математической статистике положениям нужно свыше 100 серий бросков по 24 й по 25 бросков в серии, чтобы с идеально правильными костями заметить небольшие отклонения р24 и р25 от половины. Надо слишком много приписывать де Мере — наблюдательность, терпение, искреннюю заинтересованность в установлении истины, чтобы поверить в то, что он эмпирически установил справедливость неравенств р24<0,5 и р25>0,5.
Смущало де Мере другое. Он, как видно из его рассуждений, знал (а Паскаль, возможно, не знал) исстари известное и, конечно, эмпирически установленное игроками правило: если есть один благоприятный случай из Ni равновозможных при одном испытании (например, при одном броске) и если при другом виде испытаний есть один благоприятный случай из N2 равновозможных, то благоприятные числа повторений отдельного испытания в этих двух ситуациях (обозначим их через п\ и n2) относятся как N\ к N2, или, в другой записи, щ :N\=n2: N2.
Вот это правило де Мере и применил к задаче, рассматривая в качестве первой ситуации броски одной костью и в качестве второй — броски двумя костями. Из четырех чисел три ему были известны, и он получил, в противоречии с предыдущим, что 4: б = п2: 36, откуда 722=24, а не 25. Противоречие снимается тем, что правило 721 : N\=722 : N2 есть правило приближенное, которое дает хорошие результаты при достаточно больших значениях
Т2*
355


N\ и N2. В основе его лежит приближенное опять-таки со* отношение: п (In 2) -V^0,69iV (значок при п и N опущен). Для А=36 это правило гораздо точнее, чем для А=6, когда оно дает грубое приближение.
Все это вряд ли мог вывести Паскаль. Впервые эти соотношения математически обосновал в 1716 г. переселившийся в Англию французский протестант де Моавр, который мог опираться на результаты Якоба Бернулли, изложенные в его знаменитом, посмертно изданном труде «Искусство предположения» ( 1713).
Возвращаясь к эпохе Паскаля, следует сказать, что те простейшие операции с вероятностями (сложение и умножение вероятностей), которые описаны выше, для математиков того времени были несложны и в какой-то мере известны. Например, Галилей в начале XVII в. свел в таблицу вероятности всевозможных результатов при одновременном выбрасывании трех костей.
Другая задача, поставленная де Мере Паскалю, тоже не была измышлением кавалера. Она имела за собою долгую историю, и де Мере здесь — передаточная инстанция. Это задача о разделении ставки. В общей постановке она такова: участники игры внесли свои паи, составившие сумму, которая достанется победителю. Игру не удалось закончить, как разделить ставку в соответствии с положением игроков в момент прекращения игры? Оре сообщает *, что пример такой задачи он нашел в одной итальянской математической рукописи примерно 1380 г. В печати такие задачи впервые приводит Лука Пачоли (1494). Из последующих авторов, предшественников Паскаля и Ферма, заслуживают упоминания Кардано и Тарталья (XVI в.). Решения были разными, недостаточно обоснованными, иной раз несообразными. Тарталья считал задачи такого рода весьма неопределенными, да и носящими скорее юридический, чем математический, характер. Действительно, сходство их с задачами на раздел имущества, систематически встречающимися у авторов арабоязычного Востока, несомненно.
Оре нашел такие задачи во французских и итальянских арифметиках первой половины XVII в. и приводит пример из книги по арифметике Форестани, изданной в Венеции в 1603 г.: «Пожилой дворянин, живя в своем поместье, лю-
1 О. Ore. Pascal and the Invention of Probability Theory, p. 17,
356


бил наблюдать за игрой в мяч, и он позвал двух молодых батраков. «Вот вам четыре дуката,— сказал он,— вы можете играть на них; получит их тот, кто первый выиграет 8 партий». Те начали играть, но тогда, когда один выиграл 5 партий, а другой 3, они потеряли мяч и не могли закончить игру. Спрашивается, как разделить между ними ставку».
В отличие от первой задачи решение второй имело, видимо, для Паскаля немалое значение. Прием, им использованный, кажется несколько искусственным; он вызвал возражения Роберваля, который имел репутацию очень хорошего математика. Тогда Паскаль поставил тот же вопрос о разделе ставки перед Ферма, через своего парижского знакомого Каркави, который в то время был королевским библиотекарем. Ферма пришел к тем же результатам, что и Паскаль. Тот был рад, что «истина одна и та же и в Париже, и вТулузе», хотя, похоже, несколько разочарован тем, что Ферма так быстро решил задачу. А стареющий Ферма писал Каркави, что беспредельно восхищен дарованием молодого Паскаля и считает его способным достичь всего, что тот пожелает.
Так, за лето и осень 4654 г. составилась еще одна занятная глава эпистолярной части истории математики.
Напомним, какое положение занимал тогда Ферма в мире науки. Его замечательные результаты в теории чисел, открытие — независимо от Декарта — метода аналитической геометрии, его приемы для определения максимумов и минимумов и касательных к кривым, ряд впервые им выполненных квадратур, достижения в механике и оптике известны преимущественно из переписки. Эту переписку Ферма вел с учеными Франции, Англии, Италии, Голландии; в 30-е годы он был в переписке с Этьеном Паскалем. После смерти Декарта Ферма бесспорно был крупнейшим представителем физико-математических наук в Европе.
Блез Паскаль написал Ферма о своих результатах, по- видимому, весьма кратко (письмо не сохранилось), так как, отвечая, Ферма попросил сообщить, исходят ли они оба из одинаковых принципов. Это дало повод к продолжению переписки. При этом сначала выявились некоторые расхождения, кроме того, Ферма довелось исправить допущенную Паскалем в одном пункте ошибку. Но в конце концов все стало на свое место, и в заключительном
357


письме из этой серии от 27 октября 1654 г. (обмен письмами начался, вероятно, в июле) Паскаль отвечал своему корреспонденту: «Ваше последнее письмо меня полностью удовлетворило. Я восхищен вашим методом раздела ставки тем более, что я его вполне понимаю; он целиком ваш, не имеет ничего общего с моим и легко приводит к той же цели. Итак, наше взаимопонимание восстановлено» 1.
Но пора сказать о методах, примененных двумя замечательными математиками. Сначала о методе Ферма, известном нам только из переписки автора с Паскалем. Применим его к тому случаю, в котором Паскаль ошибся. Предполагается, что в игре участвуют трое: например, бросают идеально сделанную трехгранную кость, и все игроки ставят на разные грани. В каждой отдельной партии с равными шансами может выиграть только один из игроков. Пусть игра прервана в тот момент, когда первому игроку (а) осталось для получения ставки выиграть одну партию, остальным двум (Ь и с) —по две партии. Отсюда следует, что игра закончится не позже чем через три партии. Ферма рассматривает все возможные комбинации исходов в сериях по три партии. Их будет в данном случае З3—27, и их можно записать следующим образом:
aaaaaaaaa аааЪЪЪссс аЪсаЪсаЪс
ъъьъъъъъъ
аааЪЪЪссс
аЪсаЪсаЪс
с с а а а Ъ
с с с с с с с а Ъ Ъ Ъ с с с с а Ъ с а Ъ с
111111111
1111 1
1 1
111
a
2 2 2 2 2
2
3
3
Я 3 3 3 3
.
а
Здесь колонка а означает, что при всех трех бросаниях а
выигрывал первый из игроков, и, следовательно, ставка досталась бы в этом случае ему, что указано цифрой 1
а
внизу. Возьмем пятую колонку ъ . В этом случае ставку
ъ
тоже забрал бы первый игрок, так как после его выигрыша
P. Fermat. Oeuvres, t. II (Correspondance). Paris, 1894, p. 314; C4r также: Pascal, Oeuvres complètes, 1963, p. 49.


игра заканчивается. Паскаль ошибочно заключил, что й второго игрока, который выиграл бы следующие две партии, тоже надо считать победителем. Он поставил поэтому ниже две цифры: 1 и 2,— вторая из которых нами подчеркнута. Таков же смысл последующих обозначений. Таким образом, из 27 разновозможных серий имеем 17, в которых выигрыш достается игроку а, и по 5, в которых выигрыш достается игрокам b и с. Следовательно, ставку справедливо разделить между ними так: а получает 17/27, Ъ и с по 5/27. Паскаль усмотрел ошибочность метода Ферма в том, что шансы игроков при таком подсчете относятся не как 17:5:5, а как 19 : 7 :7, считая, что некоторые серии дают двух победителей, но это, конечно, неверно.
Метод Паскаля выглядит совершенно иным, чем метод Ферма.
В рассмотренном случае он применяется следующим образом. Продолжим прерванную игру на один бросок костей. Так как равновозможен один из трех исходов, то а может заведомо претендовать на 1/3 ставки и, кроме того, у него есть права на некоторую долю от остальных 2/3. Какие? Допустим, что при этом дополнительном броске выиграл Ь. Тогда а и b будут иметь равные шансы (им обоим осталось выиграть по одному броску), а с по-прежнему нужно выиграть при двух бросках. Поэтому если игра будет продлена еще на один бросок, то у а есть права на 1/3 от оставшихся 2/3, т. е. на 2/9; такие же права у &, и, кроме того, игра может продолжаться, если выиграет при третьем броске с. Но в последнем случае все трое в равных шансах, и остаток от разности (2/3—2/9—2/9), если игра будет прервана в этот момент, надо разделить на три равные доли, т. е. а в том случае имеет право на 2/27. Итого при исходном положении а имеет право на 1/3+2/9 + 2/27 = 17/27, остальные же 10/27 должны быть поделены поровну между & и с, и мы получаем уже знакомый результат.
Для полноты изложения надо сделать несколько дополнительных замечаний.
Во-первых, Паскаль первоначально тоже применял метод, аналогичный мвтоду Ферма, т. е. подсчет всех возможных (и равновероятных) комбинаций различных исходов. К своему небольшому «Трактату об арифметическом треугольнике» Паскаль приложил несколько дополнений. В одном из них мы находим общее решение задачи о раз¬


деле ставки между двумя игроками, если одному из них (а) до выигрыша на хватает т партий, а другому (Ъ) — п партий: отношение доли а к доле Ъ дается, в современных обозначениях, формулой
1 + ('И + ? + 1) + (”г+2_1) + --- + ("г^-Г1)
l + (m + ni-i) + (m + n2~i)+--- + (m+lT1)
Символ вида означает, как обычно, число сочетаний из р предметов по g.
Во-вторых, во всех рассуждениях Ферма и Паскаля мы видим, что они вполне определенно пользовались понятием вероятности некоторого события (не давая его явного определения!), выражали это понятие отношением числа (равновозможных) случаев осуществления данного события к общему числу таких случаев (испытаний) и применяли в сущности теоремы сложения и умножения вероятностей.
В-третьих, Паскаль и Ферма, несомненно, решили еще ряд других задач на вычисление вероятностей. Доказательства тому дает переписка Гюйгенса. Гениальный голландец, узнав о результатах Паскаля и Ферма, но не будучи знаком с тем, как они решали задачи, самостоятельно разработал свою методику решения. Он исходил при этом из принципа: если из p + q равновозможных случаев р дают выигрыш a, g — выигрыш ß (числа а и ß могут быть и отрицательными), то ожидаемый выигрыш оценивается числом
ра + gß
Р+ я
Тем самым Гюйгенс вводит то, что мы теперь называем математическим ожиданием. Он систематически пользуется этим понятием в своем труде «О расчетах в азартных играх» (закончен в 1656 г., издан в 1657 г.). Но еще до опубликования этого труда Гюйгенс по обычаям того времени предложил некоторые из решенных им задач французским математикам. В его письме от 6 июля 1656 г. Кар- кави, который играл роль посредника, читаем: «Я вижу по тому, как г-н Ферма решил мою задачу, что у него есть общий метод, чтобы определить все, что относится к этому предмету, а я только это и хотел узнать, предлагая свою
360


задачу» 1. После этого Гюйгенс разъясняет использованную им методику. В письме же Каркави к Гюйгенсу от 28 сентября 1656 г. сказано: «Г-н Паскаль пользуется тем же принципом, что и вы, и вот как он его формулирует. Если есть любое число случаев, например пусть есть 10, дающих каждый 3 пистоля, и пусть есть 2, дающих каждый 4 пистоля, и пусть 3, из которых каждый лишает 3 пистолей, нужно сложить все суммы вместе и все случаи вместе и разделить первое на второе. Частное и составляет искомое, что сводится к такой же формулировке, как и ваша» 2.
И еще одно замечание. В том же 1654 г., вслед за обменом письмами с Ферма о задачах теории вероятностей, Паскаль адресовал «Знаменитейшей Парижской математической академии» послание с перечислением работ, которые он предлагает благосклонному вниманию прославленных членов этого сообщества. Среди этих работ указан «совершенно новый трактат о предмете, до сих пор абсолютно неисследованном, а именно: о распределении шансов в играх, исход которых случаен» 3. Дальше мы читаем, что этот вопрос оставался до последнего времени неясным, но теперь, не подчинившись опыту, он не мог не стать подвластным рассудку. «И так как строгость научных доказательств сочетается здесь с неопределенностью случайности, то трактат, где эти два предмета, с виду противоположные, как бы примирились друг с другом, может по праву претендовать на ошеломляющее название «Математика случая» 4.
Был ли в действительности написан Паскалем такой трактат/ или же Паскаль только продумал его план и сделал черновые наброски, мы не знаем. Во всяком случае, ясно, что те методы и результаты, которые до нас дошли благодаря сохранившимся письмам, для Паскаля (и для Ферма, разумеется) были фрагментами новой математической диспицлины, общие основы которой Паскаль в том или ином виде мог изложить. Но так называемое второе «обращение» Паскаля, в ночь 23 ноября 1654 г., прервало его математические исследования.
1 Р. Fermat. Oeuvres, t. II, р. 322.
? Там же, стр. 328—329.
8 	Pascal. Oeuvres complètes, 1963, р. 102.
4 Там же, стр. 102—103.
361


И тут, под конец темы «Паскаль и теория вероятностей», нам снова встретится де Мере. Даже не в одном, а в двух эпизодах. В первом из них мы видим кавалера уже в обществе Гюйгенса. Последний познакомился с герцогом де Роанне и как-то на обеде у герцога встретился с де Мере, который, как пишет в дневнике Гюйгенс, придумал, как делить ставки. Можно было бы кончить на этом лестном для нашего побочного героя, но, правда, не точном замечании, однако он сам подготовил для нас другую, курьезную концовку. Как выразился Паскаль в одном из писем к Ферма, де Мере был человеком остроумным и смышленным, но не математиком. И, видимо, соблазн славы в сочетании с непониманием того, что же такое настоящая математика, да и вообще настоящая наука, побудили его написать Паскалю послание, которое мы приведем почти полностью.
«Помните ли вы о том, как однажды сказали мне, что у вас уже нет уверенности в превосходстве математики? Вы писали мне тогда, что я вас полностью избавил от иллюзий и, заодно, что я открыл такое, чего вы никогда не обнаружили бы, если бы не познакомились со мною. Однако, сударь, не знаю, чувствуете ли вы себя настолько обязанным мне, как могли бы. Вы все еще сохранили привычку, усвоенную вами при занятиях этой наукой, давать оценку всему, исходя из ваших доказательств, часто ложных. И эти ложные рассуждения, от строки к строке, мешают вам стать на более высокую точку зрения, которая не обманет.
Вы знаете, что я открыл в математике предметы столь редкие, что наиболее ученые из древних авторов никогда их не рассматривали, а лучшие математики Европы были изумлены. Вы писали о моих открытиях, равно как господин Гюйгенс, господин де Ферма и многие другие, восхищавшиеся ими. Можете сделать отсюда вывод, что я никому не предлагаю пренебрегать этой наукой, и, действительно, она может принести пользу, надо только не слишком увлекаться ею, ибо обычно то, что кто-то ищет с таким любопытством, представляется мне бесполезным, и затраченное на это время можно было бы использовать лучше» Г
Де Мере поставил себя в смешное положение этим  11 См.: О. Ore. Pascal and the Invention of Probability Theory, p. 22, 23.
362


ПйсьМоМ: он отчйЪывает свысока Паскаля, разъясняя тому, что такое математика! Не обошлось без эпиграмм на де Мере. Письмо ходило по рукам, и позже, когда его напечатал Бейль в своем известном «Историческом и критическом словаре», письмо прочел Лейбниц.
Замечания Лейбница по этому поводу поучительны: тут и оценка Паскаля одним из крупнейших мыслителей следующего поколения, и характерные штрихи социального положения науки того времени, и любопытные высказывания о сути работ по теории игр. Лейбниц начинает с того, что он чуть не расхохотался, читая письмо де Мере,— в этакую позу стал кавалер! Но, видно, де Мере знал, что гениальный Паскаль не лишен слабостей: он мог, например, поддаваться влиянию неумеренных спиритуалистов и порою терять вкус к основательным наукам. И вообще де Мере несколько свысока смотрел на Паскаля; подобное часто бывает со светскими людьми, которым хватает ума, но не хватает знаний. Им нужно убедить нас в том, продолжает Лейбниц, что вещи, которые им не совсем понятны, малозначущи. Послать бы их в школу к Робервалю! Все-таки, оговаривается Лейбниц, кавалер, должно быть, имел незаурядные дарования даже в математике. А игры сами по себе заслуживают изучения, и если проницательный математик поразмыслит над этим предметом, он, наверное, получит важные результаты, ибо «человек ни в чем не показал большей изобретательности, чем в играх».
И еще одно замечание, уже биографического характера, прежде чем окончательно распрощаться с кавалером, который действительно сыграл немалую роль в жизни Паскаля и занимал немалое место в его размышлениях.
Паскаль имеет его в виду, когда пишет, что порядочный человек должен быть человеком разносторонним, что самые прекрасные души — те, которые обладают наибольшей гибкостью и многогранностью. Роберваль — это только математик, а кавалер — воплощение того тонкого ума, который Паскаль противопоставляет уму математическому (геометрическому — на языке того времени). В вопросах и морали, и эстетики кавалер — оракул того хорошего вкуса, который, по словам Паскаля, «всегда исходит из рас- суждений вполне солидных, но, чаще всего, не рассуждает». Паскаль весь в этой чуть иронической концовке!
Общение с де Мере, его взгляды, его образ — все это наложило отпечаток на Паскаля, который можно назвать,
363


пожалуй, неизгладимым. Ведь спустя почти шесть лет после своего «окончательного» обращения к вере в письме к Ферма (от 10 августа 1660 г.) Паскаль пишет о математике так, как будто воспроизводит декларацию Мере: «Вы самый галантный человек в мире, и я заведомо из числа тех, кто такие качества отлично может и распознать и восхищаться ими безгранично... Но скажу вам также, что хотя вы тот человек, кого во всей Европе я считаю самым крупным математиком, не это качество привлекает меня; но я нахожу столько ума и прямоты в вашей беседе, и поэтому ищу общения с вами. Ибо, сказать вам правду, я считаю математику высшим упражнением для ума. Но вместе с тем я признаю ее настолько бесполезной, что не вижу большой разницы между человеком, который только математик, и ремесленником. Таким образом, я называю ее самым прекрасным ремеслом в этом мире, но в итоге это только ремесло» [.
Так, до конца своих дней Паскаль колебался в отношении к математике. От полного отрицания науки он переходил к снисходительному суждению о ней в духе его светских друзей, затем возвращался к своей прежней страсти, чтобы потом каяться в этом. Ему никогда не удавалось осуществить то идеальное сочетание трех качеств, о котором он писал в одной из рукописей: быть пирронистом
(т. е. скептиком), геометром и покорным христианином так, чтобы все это согласовывалось и взаимно умерялось. Паскаль затем перечеркнул написанное и то же самое выразил иначе: «Нужно уметь сомневаться там, где нужно, подчиняясь там, где нужно»1  2. А он или сомневался во всем, или утверждал примат математической мысли (за что выслушивал упреки де Мере), или пытался смириться беспредельно в религиозном самоуничижении.
5
Паскаль, решая задачи вероятностного характера, использовал свой «арифметический треугольник» (фиг. 6). Различные связи между образующими этот треугольник числами Паскаль исследовал в ряде небольших трактатов,
1 Pascal. Oeuvres complètes, 1963, р. 282.
2 См.: L. Braunschweig. Descartes et Pascal lecteurs de Montaigne. Neuchâtel, 1945, p. 170.
364


Фиг. 6
Арифметический треугольник Паскаля
опубликованных посмертно (1665), но несомненно написанных незадолго до 1654 г., так как почти все они упоминаются в послании Паскаля «Знаменитейшей Парижской математической академии».
Верхняя строка треугольника (его можно, соблюдая подобие, неограниченно увеличивать) образована единицами, следующая — числами натурального ряда, которые получаются суммированием чисел верхней строки от первого до (включительно) стоящего непосредственно над образуемым числом. По этому же правилу образованы из чисел второй строки сверху числа третьей строки сверху и т. д. Таким образом, арифметический треугольник у Паскаля строится по аддитивному закону. Числа п-й строки Паскаль называл числами ?г-го порядка. Числа 3-го порядка именовались также треугольными, четвертого порядка — пирамидальными. Числа пятого порядка Паскаль предло¬
365


жил называть треугольно-треугольными, но это название не привилось. Мы узнаем в r-м числе п-то порядка число
сочетании из п элементов по г ( -j ), что мы и находим у
Паскаля как одно из применений арифметического треугольника. Другое применение состоит в том, что эти числа оказываются биноминальными коэффициентами. Тем самым Паскаль дает и мультипликативный закон построения арифметического треугольника.
Паскаль выводит и различные другие свойства чисел, образующих арифметический треугольник. Он выводит их в общем виде, хотя у него нет алгебраической записи результатов, и доказательства проводит на примерах.
Историками математики теперь установлено, что треугольник Паскаля и аддитивный закон образования его членов были известны в Индии чуть ли не до нашей эры; таблицы биноминальных коэффициентов до восьмой степени встречаются у китайских математиков XII—XIV вв.; разложение бинома в случае натурального показателя было известно среднеазиатскому математику XV в. ал-Ка- ши. В Европе в XVI в. арифметический треугольник (иначе расположенный, чем у Паскаля) был построен немецким метематиком Штифелем; продолжал его дело Фаульгабер (в начале XVII в.). Многое из того, что нашел Паскаль, в связи с фигурными числами нашел Ферма. Но все это никак не ставит под сомнение самостоятельность Паскаля.
G арифметическими и теоретико-вероятностными изысканиями Паскаля непосредственно связаны некоторые принципиально важные его открытия. Одно из них — метод полной математической индукции; по-видимому, до Паскаля он не имел безупречно правильного применения. Остальные относятся к анализу бесконечно малых, и тут мы подходим к главной теме настоящего раздела.
В последнем из трактатов, образующих изданный в 1665 г. сборник, Паскаль рассматривает суммирование г-х степеней чисел натурального ряда, от единицы до любого данного числа. Он указывает только метод подсчета, а затем следует «Заключение», которое мы приведем полностью, как одну из замечательных страниц математической литературы XVII в.
«Те, кто хотя бы в малой мере разбирается в учении о неделимых, не преминут усмотреть, что можно извлечь из
366


предыдущих результатов для определения криволинейных площадей. Эти результаты позволяют немедленно квадрировать параболы всех видов и бесконечно много других кривых.
Если мы распространим на непрерывные величины те результаты, которые найдены для чисел по методу, изложенному выше, мы сможем Еысказать следующие правила.
Правила, относящиеся к прогрессии натуральных чисел, начинающейся с единицы.
Сумма некоторого числа линий относится к квадрату наибольшей линии как 1 к 2.
Сумма квадратов тех же линий относится к кубу наибольшей как 1 к 3.
Сумма их кубов относится к четвертой степени наибольшей как 1 к 4.
Общее правило, относящееся к прогрессии натуральных чисел, начинающейся с единицы.
Сумма одинаковых степеней некоторого числа линий относится к непосредственно следующей степени наибольшей из них как единица к показателю этой степени.
Я не буду останавливаться на других случаях, так как здесь не место их изучать. Достаточно того, что мною попутно сформулированы указанные выше правила. Нетрудно найти и другие, опираясь на тот принцип, что непрерывная величина не увеличивается от прибавления к ней любого числа величин низшего порядка.
Так, точки ничего не добавляют линиям, линии — поверхностям, поверхности — телам. Или (чтобы перейти к числам, как и надлежит в арифметическом трактате) первые степени ничего не дают по сравнению с квадратами, квадраты — по сравнению с кубами и кубы — по сравнению с квадратами квадратов. Так что должно пренебрегать, как нулями, количествами низшего порядка.
Я хотел прибавить эти несколько замечаний, знакомых тем, кто пользуется неделимыми, чтобы выявить всегда вызывающую восхищение связь, которую проникнутая единством природа устанавливает между предметами, по внешности весьма далекими друг от друга. Такая связь явна в этом примере, в котором мы видим, что вычисление размеров непрерывных величин связано с суммированием степеней чисел» 1.
1 Pascal. Oeuvres complètes, 1963, р. 94.
367


Приведенные в этом заключении правила соответствуют формуле интегрирования степенной функции
xndx —
an+1 п + 1
для натуральных п. Они действительно не были новым открытием: до Паскаля знал этот результат Кавальери, а Ферма вывел и более общий — для случая дробных п. Но мы видим, что Паскаль владеет понятием интегральной суммы и четко формулирует правило, необходимое для перехода от сумм с конечным к суммам с бесконечно возрастающим числом слагаемых,— правило об отбрасывании величин высшего порядка малости по сравнению с основной величиной. Это позволяет утверждать, что Паскаль действительно был на подступах к интегральному исчислению.
Еще ближе к этому исчислению он подошел в знаменитом цикле работ, связанных с организованным им конкурсом 1658 г. Каково место этих событий в биографии Паскаля, читатель уже знает из главы VIII. Здесь же мы должны ответить на вопрос, какова роль работ Паскаля 1658— 1659 гг. в истории математики.
Мы уже сказали, что Паскаль находился на подступах к интегральному исчислению. На основании серии работ о рулетте некоторые математики и историки математики делали выводы, идущие столь далеко, что Паскаля объявляли первооткрывателем анализа бесконечно малых. Для опровержения таких оценок достаточно сослаться на то, что Паскаль избегает пользоваться (после Декарта!) алгебраической символикой. А ведь новое исчисление могло появиться только одновременно с новой символикой.
Но пренебрежение Паскаля удобным и компактным языком алгебраических обозначений только усиливает, пожалуй, впечатление от его геометрической изобретательности, от присущей ему остроты зрения геометра. Эти качества сочетались в работах рассматриваемого цикла с широтой подхода, с умением выделять общие понятия, с отчетливостью методики и мастерством изложения.
Задачи, которые решал Паскаль в связи с циклоидой,— это задачи на определение центра тяжести площадей и объемов, и на вычисление некоторых площадей, объемов, длин дуг. Решение их равносильно вычислению определенных интегралов того или иного типа. Подобными
368


задачами усиленно занимались в течение ряда десятилетий до Паскаля. Что же отличает Паскаля от его предшественников, среди которых Галилей, Валерио, Кеплер, Кавалье- ри, Ферма, Торричелли, Роберваль?
Паскаль систематически использует так называемый прямоугольный трилинейник (triligne rectangle). Это фигура (фиг. 7), образованная дугой монотонной кривой (BDC), отнесенной к основанию (AB) и к оси (АС), и этими двумя отрезками. Расстояния от точек кривой до указанных отрезков называются у Паскаля ординатами оснований и оси соответственно. Само по себе это может показаться только несущественной вариацией координатного метода Декарта и Ферма, но существенно то, что Паскаль в отличие от Декарта не накладывает на кривую BDC никаких ограничений, тогда как Декарт требовал, чтобы уравнение кривой (в Декартовых координатах) было алгебраическим. Таким образом, понятие кривой (функции) у Паскаля достаточно общо.
При подсчете, например, йлощади, ограниченной кривой BDC и отрезками А В и АС, Паскаль, как это делали до него, разбивает ее на узкие полоски, составляя то, что теперь называют интегральной суммой. Для этого разбиения требуется вспомогательное разбиение: либо отрезок AB, либо отрезок АС разбивается на малые отрезки во все возрастающем числе. Паскаль всегда придерживается при этом разбиения основания и оси на равные отрезки (интервалы) и широко использует переход от разбиения оси к разбиению основания, и наоборот. Иными словами, у него площадь ABDC выражается как интегралом lydx, так и интегралом /xdy, разумеется, в соответствующих пределах. Такие преобразования одного суммирования (интегрирования) в другое Паскаль применял столь систематически, что это вплотную подводило к общей формулировке приема, к его записи в виде формулы. А это должно было повлечь выделение соответствующей операции как самостоятельного объекта. Но этих двух этапов у Паскаля нет, он остается предтечей, а не открывателем анализа бесконечно малых. И переход от fydx к /xdy у Паскаля — не замена переменной интегрирования, а прием для выполнения квадратуры.
Аналогичные приемы до Паскаля мы находим у Григория из Сен-Винцента, пользовался ими и Ферма. Паскаля отличает, повторим, систематичность в использовании пре¬
369


образований одних интегралов в другие и их отчетливое выделение. Его отличает также систематическое подчеркивание того, что сама операция разбиения на малые части («неделимые») с последующим суммированием сколь угодно большого их числа применима к любой величине. И его «неделимые» в отличие от первоначальной трактовки Ка- вальери однородны с величиной, частями которой они являются, например для площади — это бесконечно узкие, но все же двумерные полоски (уdx\), а не линии, из полного набора которых составляется площадь. (У Кавальери площадь — это «все у», без каких бы то ни было dx.)
Наконец, у Паскаля стандартизована методика определения величин: 1) определяемая величина всегда имеет геометрический смысл (например, площадь фигуры) или геометрическую интерпретацию (например, центр тяжести) ; 2) с целью ее измерения соответствующая задача решается для некоторой стандартной фигуры (такую роль играет прямоугольный трилинейник), к этому случаю сводятся и более общие и более частные; 3) для стандартной фигуры обосновываются различные вспомогательные приемы— полезные преобразования и т. п.; 4) для стандартной фигуры дается вычислительная схема, тем самым и последняя стандартизована. Мы не останавливаемся здесь на вычислительной схеме, так как приведенная на стр. 367 цитата из Паскаля достаточно полно ее характеризует.
Рассмотрим еще один пример описанной методики Паскаля. В связи с вычислением центров тяжести и объемов он вводит фигуру, для пояснения которой вернемся к прямоугольному трилинейнику ABCD (см. фиг. 7) и представим себе, что на нем, как на основании, построен прямой цилиндр. Пересечем этот цилиндр плоскостью, проходящей через основание AB под углом 45° к плоскости основания АВС. Получаем тело, которое Паскаль называет «onglet» 1
1 От французского слова ongle — ноготь. На русский язык его переводят по-разному: вырезок, цилиндрическое копыто... Вероятно, более подходило бы «коготок», по мы оставим этот термин без перевода и будем писать «онгле».
370


относительно основания. На фиг. 8, взятой у Паскаля, мы видим как бы внутренность этого тела. Если секущая плоскость под тем же углом 45° проведена через ось, то между нею, боковой поверхностью цилиндра и основанием цилиндра АВС получится «онгле относительно оси». Паскаль применяет и более общий прием: дополняет первоначальный прямолинейный трилинейник вторым, с той же осью, как показано на фиг. 9.
Пусть на трилинейнике ABDC построен прямой цилиндр (см. фиг. 1, стр. 372). Вращаем трилинейник АВЕ вокруг ocii AB так, чтобы его плоскость образовала прямой угол с прежним своим положением, и строим в этом новом положении прямой цилиндр с основанием А\ВЕ. Тело, ограниченное:
а) боковыми поверхностями двух построенных нами (и пересекающихся) цилиндров и
б) их основаниями,— Паскаль называет (следуя и в этой терминологии Григорию из Сен- Винцента) трилинейником, умноженным на сопряженную фигуру (т. е. на АВЕ) 1.
Рассматривая объемы этих фигур, Паскаль, как и при вычислении площадей, применяет метод двоякого подсчета одной и той же величины. Так, например, мы можем вычислить объем «онгле относительно основания» как сумму объемов, заключенных между соседними секущими плоскостями, которые мы проводим на равных расстояниях друг от друга параллельно вертикальной плоскости (т. е. плоскости сопряженной фигуры). На горизонтальной плоскости мы получаем при этом полоски площадью ydx, а элементарный объем, т. е. объем тела, для которого полоска служит основанием, получится умножением этой площадки на у!2 (конечно, пренебрегая величинами высшего порядка
малости). Итак, искомый объем равен^\у2йх. Тот же объ¬
1 Если взять в качестве сопряженной фигуры равнобедренный
прямоугольный треугольник ABE (BE равно и перпендикулярно AB, АЕ — прямая линия), то получим «онгле относительно основания».
371


ем вычисляется разбиением на элементарные объемы системой плоскостей, перпендикулярных плоскости сопряженной фигуры. Тут мы имеем дело с плоскими полосками площадью xdy; элементарный объем получается умножением этой площади на у, и, следовательно, искомый объ- Сс
ем равен \ хуау. Сравнение
еО
этих двух результатов дает нам тождество
с
^уЧх = 2 [Cxydy, с о tO
которое мы находим у Паскаля, конечно, в словесной формулировке: сумма квадратов ординат относительно основания вдвое больше суммы прямоугольников, образованных каждой ординатой относительно оси и расстоянием ординаты от основания. Паскаль с удивительной изобретательностью получает и использует ряд подобных результатов. Среди них есть существенно более сложные, и их словесная формулировка становится все более громоздкой.
Немалое значение имело и то обстоятельство, что Паскаль использовал по сути интегрирование не только по одной из декартовых координат, но и по дуге кривой. С этой целью прямоугольный трилинейник AB CD (фиг. 10) дополняется следующим образом. Допустим, что мы можем промерить длину дуги кривой ВС, начиная от точки С
372


до любой точки на кривой. Будем откладывать длины дуг от точки А вдоль основания, а перпендикулярно основанию — соответствующие концам дуг ординаты. Мы получим фигуру, изображенную на фиг. 10, где АЕ равно длине дуги BCD. Рассматривая площадь нового («производного») трилинеиника AEFC, мы сразу можем получить, в соответствии с указанными выше соотношениями, новый результат, который в современных обозначениях запишется в виде
Kldy = [\cll-, \Ь1Чу = 2 {Llydl,
где dl обозначает дифференциал дуги, a L — длину дуги BDC. Паскалю принадлежат и более сложные соотношения такою типа. При этом, вычисляя «квадратуры по кривой», он опять-таки разбивает кривую на равные дуги.
Именно в связи с разбиением четверти окружности (одного квадрата) на равные дуги Паскаль ввел свой характеристический треугольник (фиг. 11). Перед нами частный случай стандартной фигуры — прямоугольного трили- нейника. Пусть F ж F' — две последовательные точки разбиения четвертой части окружности на равные части. Паскаль проводит в средней точке D малой дуги FF' касательную к окружности, которая пересекается с ординатами F и F' в точках Е и Е'. Отрезок EDE/ — одна из сторон той правильной ломаной, которая с возрастанием числа точек разбиения (стало быть, и числа ее сторон) становится все лучшим приближением к дуге окружности. Паскаль строит треугольник ЕКЕ'. Это построение он выполняет, решая задачу об определения величины поверхности, получаемой при вращении дуги окружности вокруг вертикали AB. В связи с этим он обращает внимание на то, что треугольник EKE' подобен треугольнику ADB. Это дает ему пропорцию, следствием которой является равенство ЕЕ' X XAJ = RR'-AD.
С помощью этого соотношения отрезки ЕЕ', эквивалентные при переходе к пределу малым дугам FF', можно заменить отрезками RR' на оси, умноженными на отношение AD/AF, т. е. на величины, обратные синусам. Это позволяет Паскалю выполнить нужное ему интегрирование путем сведения к уже известному интегралу. Все это по-
373


строейие равносильно йспользовДнию соотнотейия Между дифференциалами
где г — радиус окружности, I = щ.
Лейбниц, рассматривая характеристический треугольник Паскаля, сразу заметил, что это построение и связанный с ним переход от отношения бесконечно малых величин к отношению величин конечных справедливы для любой кривой. Надо только рассматривать DA не как радиус, а как отрезок нормали к кривой, проведенный до пересечения с основанием (осью абсцисс) 1. Это было важным шагом на пути к созданию дифференциального исчисления: характеристический треугольник при переходе к пределу, когда его катеты ( Ах и А у) становятся бесконечно малыми (dx и dy), остается все время подобным конечному треугольнику, что позволяет уверенно действовать с отношением dyjdx. И Лейбница удивляло, как это Паскаль не заметил общности своего построения,— «словно у него на глазах была повязка». Эта повязка была, можно сказать, в два слоя: один из них — отказ от алгебраической символики, а другой — необходимость для Паскаля, в силу его вычислительных средств, применять разбиение на равные участки. При разбиении таким способом дуги кривой он ограничился окружностью, ибо для другой кривой это было бы несравненно сложнее и он не располагал никаким регулярным методом для достижения такой цели.
Теперь надо подвести итоги, и мы присоединимся к мнению, высказанному современным историком науки Ф. Рюс- со: «Творчество Паскаля в области анализа бесконечно малых... оставляет в нас впечатление, в котором смешиваются восхищение и сдержанность оценки. Нас восхищают ясность, уверенность, острота взгляда, которые позволяют Паскалю сразу проникнуть в сущность многих проблем, восхищает любознательность, заставившая его поставить столько интересных и плодотворных вопросов, восхищает способность уловить существенное в работах других. Но нас разочаровывает то, что Паскаль, вопреки стольким достоинствам, не может избавиться от устарелых воззрений... что он слишком мало внимания уделяет тому, чтобы при¬
1 Отрезок AI — поднормаль.
374


дать своим, впрочем, замечательным результатам всю общность, какая им присуща» *.
Приведенная характеристика во многом справедлива и для всего математического творчества Паскаля. Дополнительно же надо сказать, что Паскаль, пойдя вслед за Де- заргом по пути создания проективной геометрии, намного опередил свою эпоху, что он остается одним из «отцов» теории вероятностей, что он равноправно, и по дарованиям и по результатам, входит в ту группу ученых XVII в., которые навсегда останутся в памяти человечества как создатели новой математики.  11 	F. Russo. Pascal et l’analyse infinitésimale. В сб.: scientifique de Pascal». Paris, 1964, p. 153,
«L’oeuvre


XIV
Физика Паскаля
Не извлекайте из этого первого вашего опыта того заключения, что вам ничего не остается знать: вам нужно еще бесконечно много знать.
Паскаль1
Работы Паскаля по механике и физике, обессмертившие его имя, были проведены им в 1644—1653 гг.
В 1644 г. Паскаль, когда до него дошли сведения о барометрических опытах Торричелли, приступил к серии опытов по изучению атмосферного давления. Три года спустя он публикует результаты своих исследований1  2. В сентябре 1648 г. Ф. Перье по просьбе Паскаля провел наблюдения над изменением высоты ртути при подъеме на гору Пюи-де-Дом3. Трактаты о равновесии жидкостей и весе массы воздуха были написаны Паскалем в 1651—1653 гг., но вышли только в 1663 г. 4 Паскаль имел предшественников в лице Стевина, Мерсенна, Галилея, Торричелли, Декарта и многих других в той же мере, в какой и они имели своих предшественников. Анализируя работу Стевина «Начала гидростатики», А. Н. Долгов писал: «Мы видим, что ему удалось в весьма ясной и доказательной форме установить законы давления жидкости на дно и боковые стенки сосуда и дать обоснование закону равновесия жидкостей в
1 «Мысли», стр. 209, II.
2 В. Pascal. Expériences nouvelles touchant le vuide. Paris, 1647.
3 B. Pascal. Récit de la grande expérience de l’équilibre des liqueurs, projetée par le Sieur B. Pascal, pour l’accomplissement du Traité qu’il a promis dans son abbregé touchant le vuide, et faite par le Sieur F. P. en une des plus hautes Montagnes d’Auvergne, appelée vulgairement le Puy-de-Dômme, 1648.
4 B. Pascal. Traités de l’équilibre des liqueurs et de la pésanteur de la masse de l’air, 1663.
376


сообщающихся сосудах...» 1 Однако «Стевин, несмотря на строгость и логику, которых он придерживается в своих сочинениях, не усмотрел, что закон давления жидкости на стенки включает свойства плавающих или погруженных тел; он сначала установил эти свойства прямым путем, не связывая их с фундаментальным законом гидростатики и не связывая последний с принципами статики».
То, что не было сделано Стевином, дополнил Галилей. Он стремился свести свойства плавающих или. погруженных тел к общим законам равновесия. Однако «он не извлек из этих законов величину давления, оказываемого жидкостью на стенки содержащего ее сосуда» 2. Мерсенн ознакомился почти со всем тем, что было написано к тому времени по гидростатике, знал об опытах Торричелли, но не внес принципиально нового в учение о жидкостях и газах. Декарт и Торричелли сформулировали общие принципы, но не применили их к гидростатике. Более детальное знакомство со всем тем, что было сделано этими учеными, позволяет точнее оценить вклад Паскаля в гидростатику.
2
Эванджелиста Торричелли родился в 1608 г. в Фаэнце3. Выдающиеся успехи в иезуитской школе побудили его дядю, настоятеля монастыря, отправить в 1626 г. племянника в Рим, в университет. Его первым учителем математики стал Бенедитто Кастелли — ученик Галилея. Кастелли был известен как специалист по вопросам гидравлики и как автор книги «О мере текущей воды» 4. В 1632 г. Кастелли писал Галилею: «Часто наслаждаюсь беседой с синьором Рафаэлем Маджиотти из Ментеварки и синьором Эванджелиста Торричелли. Оба мужи ученнейшие в геометрии и астрономии, поставленные уже мною на хорошую дорогу» 5. Торричелли ревностно изучал древних (Аполлония, Архимеда и др.), но больше всего его привлекала к себе книга
1 А. Н. Долгов. Краткий очерк истории гидростатики. В кн.: «Начала гидростатики», стр. 49.
2 Р. Duhem. Principe du Pascal. «Revue générale des Sciences», 1906, p. 599.
3 E. Torricelli. Opere, v. 1—4. Faenza, 1919—1944.
4 B. Castelli. Della misura dell’acque correnti. Roma, 1628.
5 Цит. по кн.: «У истоков классической науки». M., 1968, стр. 196.
377


Галилея «Диалог о двух системах мира». В 1641 г. Кастел- ли привез в Арчетри, где тогда жил Галилей, труд Торричелли «О движении тел, опускающихся естественным образом...», а в октябре того же года Торричелли посетил Арчетри. Изучение «Бесед» Галилея привлекло внимание Торричелли к аэростатике и к вопросу о «боязни пустоты» 1.
Знаменитые барометрические опыты, произведенные во Флоренции в 1644 г. Винченцо Вивиани по указанию Торричелли, сыграли первенствующую роль в дальнейшем развитии учения о газах в целом. Предшественниками Торричелли в понимании того, что давление воздуха действует во всех направлениях, были Беекман и Бальяни. Исаак Беекман рано пришел к убеждению, что воздух оказывает давление во все стороны, и допускал существование пустоты. Он писал: «Теперь — в чем причина, что тела движутся в одном направлении так, что пустота может не существовать в природе? Я отвечаю: это происходит потому, что воздух, подобно воде, давит на тела и сжимает их соответственно глубине находящегося сверху воздуха. Но некоторые предметы остаются неподвижными и не сдвигаются потому, что они одинаково сжимаются со всех сторон, точно как в воде. Но предмёты толкаются в пустое пространство с большой силой из-за огромной глубины лежащего сверху воздуха... Но не должно говорить, что воздух тяжел, так как мы ходим в нем без труда, как рыба в воде, не страдая от сжатия» 2. Беекман сравнивает воздух с губкой, которая может сжиматься, но в силу упругости стремится вернуться к первоначальному положению3. Ему также известно было, что воздух гораздо больше поддается сжатию, чем вода4. Действие всасывающего насоса Беекман объяснял давлением воздуха. Свою точку зрения он защищал в 1618 г. в диссертации в университете Каска. В 1629 г. Беекман писал Мерсенну: «Далее Вы приводите хорошие аргументы по вопросу о пустоте. Действительно, если говорят, что вакуум существует в порах воздуха, воды, свинца и т. д., или говорят, что все пространство между край¬
1 В. П. Зубов. Флорентийские опыты Торричелли — Вивиани. «Вестник истории мировой культуры», 1958, № 5, стр. 54—62.
2 I. Beekman. Journal tenu par lui de 1604 à 1634, publié avec une introduction et des notes par Cornelis de Waard. 1939—1953, y. 1, p. 36.
3 Там же, стр. 46.
4 Там же, стр. 42, 47, 175.
378


ней границей нашей атмосферы в звездах — пусто, то никак не следует, что это абсурдно. В самом деле, хотя философы болтают о необходимости единства всех вещей, о распространении явлений и видимых феноменов в воздухе, о невозможности движения в пустоте и т. д., для меня это бабьи сказки; чего ради я в философии буду принимать нечто такое, что не олицетворяет ничего материального в воображении?» 1
Торричелли никогда и не претендовал на приоритет гипотезы, что давление воздуха действует во всех направлениях.
Между 1648 и 1652 гг. Берти произвел эксперимент, о котором Торричелли упоминает в письме к Риччи. Имеется четыре отчета об этом эксперименте — Маджиотти, Маг- нануса, Зуччи и Кирхера 2.
Эммануил Магнанус, или Магнан, родился в Тулузе; преподавал в Риме. Около 1650 г. он возвратился в Тулузу, где написал четырехтомный труд по натурфилософии. В этом труде Магнанус пишет о важном эксперименте, «осуществленном в Риме несколько лет тому назад умным и ученым человеком Гаспаром Берти». Берти смастерил длинную свинцовую трубку AB (фиг. 12) у стены башни своего дома. Трубка была укреплена веревками, привязанными к стальным скобам. Длина трубки была несколько более сорока ладоней. Верхний конец А трубки приходился против окна башни, а нижний конец А — недалеко от ее основания. Конец 5, снабженный краном R, помещался внутри бочки EF, заполненной водой. К концу А был пригнан стеклянный сосуд в форме баллона — довольно большой и очень крепкий. Баллон имел две горловины с отверстиями, нижнее — более широкое, в него входил конец трубки А. Верхняя горловина закрылась латунной нарезанной заглушкой С. Когда кран R был закрыт и бочка EF наполовину заполнена, через отверстие С заполняли водой всю трубку и баллон. Отверстие С затем закрывали заглушкой D, и все сооружение оказывалось закупоренным. «Когда открыли кран R, вода потекла (вопреки ожиданию некоторых) из трубки в бочку, до легко наблюдае¬
1 «Correspondance de P. Marin Mersenn religieux minime. Commencée par Mme Paul Tannery, publiée et annotée par Cornelis de Waard», v. IL Paris, 1936, p. 282, 283.
2 W. E. K. Middleton. The Place of Torricelli in the History of the Barometer. «Isis», 1963, 54, N 175, p. 14.
379


мой высоты, но вытекла не вся и скоро остановилась. Это стало ясным из того, что в бочке сделали отметку на уровне поверхности воды, и на следующий день вода оказалась точно на том уровне, хотя кран оставался все время открытым» 1. Кран был снова закрыт, и, когда открыли верхнюю заглушку D, воздух ворвался в трубку. «Спустив измерительную нитку, определили высоту воды внутри трубки и нашли ее равной примерно 18 локтям выше уровня воды в бочке, на отметке» 2. Таков эксперимент, произведенный до Торричелли. Эксперимент был важным, но не решающим. Точная дата эксперимента Берти неизвестна. Мид- длетон полагает, что этот эксперимент был осуществлен до смерти Галилея; все остальные исследователи согласны с тем, что он намного предшествовал знаменитому эксперименту Вивиани, произведенному по просьбе Торричелли.
В оценке роли Торричелли в учении о вакууме и в истории барометра существуют противоречивые точки зрения. Стремясь их анализировать, Миддлетон пишет: «Какова же фактически роль Торричелли в истории барометра? Бе- екман и Бальяни предшествовали ему в понимании того, что давление воздуха действует во всех направлениях, и Торричелли нигде не претендовал на приоритет в этой гипотезе. В своем письме к Риччи он ее подтверждает и объясняет. Берти осуществил подобный эксперимент, хотя немного менее удобный, для усовершенствования которого Маджиотти подал ценную идею. Галилей намекнул, вероятно, на использование ртути, а Вивиани осуществил эксперимент. Вклад Торричелли заключается в придумывании инструмента, который может показать изменения воздуха. Этот инструмент стал барометром» 3.
Роль Торричелли становится для нас более ясной при ознакомлении с перепиской Торричелли и Риччи. В письме от 11 июня 1644 г. Торричелли ссылается на свое, не дошедшее до нас пцсьмо к Риччи, в котором он упоминал, что занимается неким философским экспериментом, касающимся пустоты. Его интересует не просто получение пустоты: он хочет изготовить прибор, воспринимающий «перемены воздуха». При этом Торричелли, полагал, что если
1 W. Е. К. Middleton. The Place of Torricelli in the History of the Barometer. «Isis», 1963, 54, № 175, p. 15—16.
2 Там же, стр. 17.
3 Там же, стр. 28,
380


Фиг. 12 Прибор Берти
Фиг. 13
Трубка Торричелли
бы ему удалось найти причину возникновения сопротивления, которое ощущается, когда хотят получить пустоту, то отпал бы вопрос о действии, производимом пустотой. Но простые расчеты убедили его в том, что единственной искомой причиной является вес воздуха. В этом же письме Торричелли рассказывает, что они изготовили много широких стеклянных сосудов (фиг. 13) с трубкой длиной два локтя (1,1 м). Когда их заполняли ртутью и, закрыв пальцем отверстие, опрокидывали в сосуд С, то трубки опорожнялись и ничто не занимало места образовавшейся пустоты. Трубка ED всегда оставалась заполненной до высоты ilU локтя и еще одного пальца.
Опыт на этом не заканчивался. к<Дабы показать, что трубка была совершенно пустой, нижняя чашка наполнялась водой до Z), и если трубку постепенно поднимали, можно было видеть, что, когда отверстие трубки достигало
381


воды, ртуть опускалась из трубки, а вода целиком наполняла сосуд со страшным напором вплоть до знака Е» *. Торричелли вновь подчеркивает, что существовало мнение, что сила, не позволяющая ртути падать вниз, находится внутри трубки и заключается либо в «боязни пустоты», либо в боязни предельного разреженного вещества; он же утверждает, что эта сила внешняя. Ртуть не имеет ни стремления, ни отвращения находиться в трубке АЕ, но проникает туда и поднимается, насколько это необходимо для уравновешивания тяжелого воздуха. Вода в гораздо более длинной трубке будет подниматься почти до 18 локтей. В этом же письме Торричелли отмечает, что его главное намерение — определить при помощи описанного прибора, «когда воздух бывает более тяжелым или менее тяжелым»,— не осуществилось, ибо уровень жидкости в сосудах ощутимо меняется еще от теплоты и холода.
В ответном письме 18 июня 1644 г. Риччи напоминает Торричелли о мнении эпикурейцев, полагавших, что пустота не только может существовать, но и в действительности в мире существуют пустые места, и мнении теологов, отрицавших пустоту. Он соглашается с опытом Торричелли, но ставит перед ним три вопроса. Первый вопрос. Если наружную поверхность ртути, находящейся в сосуде, прикрыть крышкой с одним лишь отверстием, через которое проходит стеклянная трубка, и заделать щели, чтобы не было сообщения с наружным воздухом, то воздух давил бы на'крышку, а не на поверхность ртути. В том случае, если бы ртуть все же держалась наверху, это действие нельзя было бы приписывать действию тяжести воздуха. Второй вопрос. Если взять насос, у которого поршень сдвинут внутрь, а затем, заткнув отверстие на конце, тащить поршень обратно, мы ощутим большое сопротивление при любом положении поршня. Риччи недоумевает, какова же при этом роль тяжести воздуха. Третий вопрос. Тело, погруженное в воду, противостоит не всей воде, расположенной сверху, а лишь той, которая вытеснена погруженной частью. Он полагает, что ртуть должна противодействовать количеству воздуха, равного ее «массе». Торричелли в письме от 28 июня 1644 г. в ответ на первый вопрос Риччи  11 	«Из переписки между Эванджелиста Торричелли и Микельанджело Риччи» (перевод В. П. Зубова).— В сб.: «Вопросы истории естестве знания и техники», 1959, вып. 8, стр. 97.


отмечает, что если пластинка только прикасается к поверхности ртути в чашке, то ртуть в сосуде будет держаться, так р;ак ртуть в чашке не уступит ей места. «Если, далее, Ваша милость вставит эту пластинку так, чтобы внутри сохранилось некоторое количество воздуха, я спрашиваю, думает ли Ваша милость, что этот заключенный внутри воздух имеет ту же самую степень густоты, что и наружный? Если так, ртуть будет держаться на том же уровню (я покажу это дальше на примере с шерстью). В случае же, если воздух, который Ваша милость замыкает внутри, будет более разреженным, чем наружный, тогда металл, поднявшийся в трубке, несколько опустится. Если, наконец, воздух оказался бы бесконечно разреженным, т. е. превратился в пустоту, тогда металл опустился бы весь в ту меру, в какой его могло бы вместить это замкнутое пространство» 1.
Торричелли, как многими указывалось, лишь наметил программу опытов, получивших название «пустоты в пустоте». Эти опыты были произведены в 1647—1648 гг.
А. 	Озу, Паскалем и Робервалем.
3
Идеи, развитые Паскалем в трактате «О равновесии жидкостей», генетически тесно связаны с научным творчеством Галилея. Весной 1612 г. Галилей напечатал книгу по гидростатике «Рассуждение о телах, пребывающих в воде, и о тех, которые в ней движутся». Книга Галилея, в отличие от позднее опубликованного трактата Паскаля, относится к периоду ожесточенной борьбы между схоластами и учеными, стремившимися к опытному знанию. Схоласты упорно защищали взгляды Аристотеля, что погружение и плавание тел зависит от их формы; Галилей же опытами и рассуждениями доказывал справедливость принципов Архимеда. «В этом трактате,— пишет он,— будет воспроизведено все, что было выдвинуто против моих заключений, а также все, что мне пришло на мысль в защиту и подтверждение их... Чтобы выполнить это с большей убедительностью и ясностью, мне кажется необходимым прежде всего установить истинную, вну¬
1 Там же, стр. 99.
383


треннюю и общую причину всплывания некоторых тел ив воды и нахождения их на поверхности ее, а также погружения других тел на дно, тем более что меня совсем не удовлетворяет написанное по этому поводу Аристотелем» 1%
Галилей стремился подтвердить мнение Архимеда иным методом и иными средствами, чем те, которыми пользовался сам Архимед. До Галилея теории равновесия и давления жидкостей не были связаны с общими принципами статики. Они были основаны лишь на опытных положениях, выведенных из наблюдения над свойствами жидкостей. Галилей первый применил принцип возможных перемещений (виртуальных скоростей, по Лагранжу), использованный им раньше для теории простых машин, к учению о равновесии жидкостей. Лагранж высоко оценил метод Галилея. Он писал, что среди различных принципов, которые могут служить основанием статики, имеется лишь один принцип виртуальных скоростей, который, естественно, можно применить к равновесию жидкостей. «Следует, конечно, признать,— пишет Лагранж,— что его доказательства недостаточно строги, п, хотя их пытались дополнить в примечаниях, приложенных к флорентийскому изданию 1728 г., можно сказать, что они оставляют желать еще много. Декарт и Паскаль тоже применили к гидростатике принцип виртуальных скоростей; последний особенно широко использовал этот принцип в своем «Traité de l’équilibre des liqu- erus» («О равновесии жидкостей»), где он применил его для доказательства основного свойства жидкостей, заключающегося в том, что любое давление, приложенное к какой-либо точке их поверхности, передается равномерно всем другим точкам» 2.
Э. Мах относился к работе Галилея по гидростатике более критически, чем Лагранж. Он полагал, что условия равновесия жидкостей в сообщающихся сосудах не соответствуют вполне точно исследуемым Галилеем случаям равновесия в машинах, где имеет место «безразличное равновесие».
В отношении Паскаля Мах занимал менее крити-
1 Г. Галилей. Избранные труды в 2 томах, т. 2. М., 1964, стр. 44.
Ж. Лагранж. Аналитическая механика, т. 1. М.— Л., 1950 стр. 239.
384


ческую позицию. Он отмечает, что Паскаль тоже пользовался принципом возможных перемещений, но применял его более правильно, поскольку он не принимал но внимание веса жидкости, рассматривая только поверхностное давление. «Представим себе, — пишет Мах, — два сообщающихся сосуда, в которых двигаются поршни; пусть на этих поршнях лежат грузы, пропорциональные их площадям. Здесь будет существовать равновесие потому, что, вследствие неизменяемости объема жидкости при каждом нарушении, перемещения будут обратно пропорциональны весам. Паскаль, следовательно, выводит из принципа возможных перемещений, что в случае равновесия каждое давление на какую-нибудь часть по- поверхности передается на другую часть, равную, но произвольно ориентированную, с равной величиной» 1. Мах считает, что этим путем закон давления выведен, но полагает, что более естественным было бы рассматривать его, как данный, непосредственно опытным путем.
Галилей многократно обращался также к вопросу о пустоте и к вопросу о давлении воды и воздуха, тесно связанным между собой.
Имеется интересное высказывание Галилея, относящееся к 1612 г. В его экземпляре книги «De phaenomenis in orbe lunae», изданной Юлиусом Цезарем де Галла, Галилей пишет: «Если нельзя обнаружить пустоту ни чувствами, ни интеллектом, то как вы умудрились узнать, что ее нет?» 2
Дальнейший шаг к признанию давления воздуха как причины, поддерживающей столбик ртути до определенной высоты, выше которой имеется пустота, Галилей не сделал. В том же году он отрицал то, что вода и воздух оказывают давление на окружающие тела: «если мы добавим очень много воды выше верхней точки твердого тела, мы не видим, чтобы это увеличивало давление или вес частей, окружающих данное тело»3. В 1615 г. Галилей отмечает, что «весь воздух в самом себе и над водой ничего не весит... Пусть никто не удивляется, что весь воздух ничего не весит, ибо он подобен воде...»4
1 Э. Мах, Механика. М., 1909, стр. 76.
2 G. Galilei. Le Opere. Ed. naz., t. Ill A. 1892, p. 350.
3 G. Galilei. Le Opere, t. IV, 1894, p. 79.
4 Там же, стр. 167.
13 Паскаль
385


Вопрос о пустоте затронут Галилеем и в более позднем произведении «Беседы и математические доказательства, касающиеся двух новых наук» г. В первом дне «Бесед» участвуют трое: Сальвиати, Сагредо, Симпличио; первый излагает мысли Галилея, второй критическими замечаниями уточняет беседу, третий — последователь Аристотеля. Анализируя причины связности тел, Сальвиати указывает, что связность может быть обусловлена двумя причинами, или основаниями. Первое основание — «это пресловутая боязнь пустоты у природы; в качестве другого (не считая достаточной боязнь пустоты) приходится допустить что-либо связующее, вроде клея, что плотно соединяет частицы, из которых составлено тело». Далее Сальвиати продолжает: «Поговорим сперва о пустоте и покажем на опыте природу и величину ее мощи». Он рассматривает две тщательно отполированные пластинки из мрамора, металла или стекла. Накладывая пластинки одна на другую, замечают, что для их разделения необходимо приложить силу. «Этот опыт ясно доказывает нежелание природы допустить хотя бы на крайний промежуток времени то пустое пространство, которое образовалось бы между пластинками до того момента, когда окружающий воздух заполнил бы его... Сопротивление образованию пустоты* подобное тому, которое обнаруживается на примере двух прилегающих друг к другу пластинок, несомненно существует между частями твердого тела и является по крайней мере одной из причин их сцепления» 1 2.
Но, возражает Сагредо, вы нарушаете принцип причинности. Я согласен, что указанный опыт подтверждает «боязнь пустоты», но мой ум не в состоянии мириться с тем, что причина (боязнь пустоты) не предшествует действию. «Так как явление разделения обеих пластинок предшествует образованию пустоты, которое следует во времени за разделением, а причина, как мне кажется, если не по времени, то по существу должна предшествовать действию, всякому же положительному действию должна соответствовать и положительная причина, то я не могу уяснить себе, каким образом причиною прилипания друг к другу двух пластинок и их сопротивления разделению — явлений уже существующих — может быть пустота, ко¬
1 Г. Галилей. Избранные труды, т. 2, стр. 108—410.
2 Там же, стр. 124.
386


торой еще нет и которая еще должна образоваться. А вещи, которых еще нет, не могут проявляться в действии, согласно общепризнанному утверждению философа» (Аристотеля). Симпличио, ссылаясь на последнее утверждение Аристотеля, напоминает о другом его положении: природа не стремится творить ничего такого, что сопротивлялось бы творению ее, а поскольку «пустое пространство противится само своему образованию, почему природа и препятствует сделать то, что необходимо влечет за собою образование пустоты и чем в данном случае является разделение двух пластинок» г. Галилей, вкладывая в уста Сагредо и Симпличио разъяснение возникших парадоксов, несомненно хотел показать свое несогласие с их мнением.
Круг поднятых вопросов характерен для всей первой половины XVII в. В дальнейшем Сагредо рассказывает, что видел однажды колодец, в который был помещен насос для накачивания воды. Насос имел поршень с верхним клапаном. Вода поднималась всасыванием. Пока колодец был наполнен водой до определенной высоты, насос действовал, но, как только вода опускалась ниже этого уровня, насос прекращал свою работу. Мастера объяснили ему, что ни насосами, ни другими машинами, поднимающими воду всасыванием, нельзя поднять воду выше 18 локтей. Затем, как бы подводя итог, Сальвиати говорит: «А так как каждое действие должно иметь одну истинную и ясную причину, я же не нахожу другого связующего средства, то не удовлетвориться ли нам одной найденной причиной — пустотою, признав ее достаточность?» 1 2
В своем издании трудов Галилея Е. Албери отмечает, что во Флоренции имеется копия оригинального лейденского издания «Бесед» с рукописными исправлениями и дополнениями рукой Вивиани, одобренными Галилеем. Добавление следует и за тем местом в «Беседах», где утверждается, что высота, на которую может быть поднята вода в насосе, ограничена: «Я верю, что тот же результат получится при других жидкостях, таких, как ртуть, вино, масло и т. д., в которых разрыв будет иметь место при меньшей или большей высоте, чем 18 локтей, в завися-
тз*
1 Там же, стр, 125.
2 Там же, стр. 130.
387


мости от большего или меньшего удельного веса жидкостей относительно воды, и будет обратно ему пропорционален, однако высота должна всегда измеряться вертикально» Г
27 июля 1630 г. Джиованни Батиста писал Галилею относительно эксперимента, произведенного им с сифоном, переброшенным через холм высотой 21 метр1  2. Из ответного письма Галилея от 6 августа 1630 г. видно, что он далек от объяснения причин ограниченности высоты, на которую может подниматься вода в сифоне или всасывающем насосе. Он полагал, что, достигнув высоты около 9,72 метра, столб воды обрывается, как и веревка, к которой привязан слишком большой груз. Немного позже Бальяни писал Галилею, что он поверил в возможность существования вакуума с того момента, когда узнал о весе воздуха 3. В Риме точку зрения Бальяни зна- дщ по-видимому, Маджиотти, Торричелли, Берти.
.. Таким образом, Паскаль, как мы видим, имел предшественником в гидростатике Галилея, а в учении о пустоте — Торричелли. Помимо них, на него безусловно оказали влияние Стевин, Мерсенн, Бенедетти и Декарт. Какова же роль самого Паскаля в развитии учения о гидростатике и вакууме? Паскаль писал: «Пусть не говорят, что я ничего не сделал нового; расположение материала новое. Когда играют в мяч, то оба игрока пользуются одним и тем же мячом, но один играет им лучше. Я предпочел, чтобы сказали, что я пользуюсь старыми словами. Как те же мысли другим расположением образуют другое выступление, так и те же слова при другом расположении формируют другие мысли» 4.
4
Выше мы рассмотрели, каков был вклад итальянской науки в гидростатику и в учение о вакууме и каково было ее влияние на физические исследования Паскаля.
Переходя к влиянию французской науки на Паскаля, мы должны прежде всего отметить Мерсенна, Декарта и Гассенди. Исследуя, какими были взгляды Мерсенна
1 G. Galilei. Le Opere, t. 13, 1842—1856, p. XII.
2 G. Galilei. Le Opere. Ed. naz., t. XIV. 1804, p. 124—125.
8 Ibid., p. 127-130.
4 «Мысли», стр. 101, IX.


по вопросу о вакууме и в чем выразились его попытки определить удельный вес воздуха, мы должны прежде всего обратиться к переписке Мерсенна с Жаном Реем.
Рей — французский врач и химик; он опубликовал в
1630 г. работу, носящую простое по тому времени название «Опыты для отыскания причины, почему олово и свинец увеличиваются при прокаливании» *, где высказал предположение, что увеличением веса металлы обязаны воздуху 1 2. Мерсенн ознакомился с книгой Рея и сообщил автору мысли, возникшие у него при чтении этой необычной книги. Возникла переписка. В письме 1 сентября
1631 г.3, в котором наряду с другими вопросами впервые затрагивается вопрос о весе воздуха, Мерсенн развивает концепцию, весьма близкую к Декартовой: все движения, происходящие в мире, некоторым образом круговые; когда тело покидает свое место, оно занимает место другого, а то в свою очередь — место третьего. «Что касается, — пишет Мерсенн,— вашего утверждения, что воздух опускается в колодец или пещеры только из-за своей тяжести, то это не истинная причина, ибо он выходит и заполняет также дырки, сделанные сверху, например в балках й стропилах полов». Мерсенн считает истинной причиной заполнения воздухом «дырок» не то, что природа боится пустоты, а ее стремление к равновесию. «Земля, вынутая из пещер, занимает место в воздухе, она его выталкивает и заставляет опускаться в то место, откуда она взята; иначе пришлось бы воздуху, бывшему в этом месте, которое теперь занимает земля, уничтожиться, или занять проникновением место другого воздуха, или выталкивать одинаковое количество воздуха в мнимое пространство, или постоянно сгущаться, что в действительности не наблюдается, что не замечается в природе; последняя компенсирует всегда свои недостатки самым коротким и удобным путем» 4.
1 «Essais de Jean Rey, docteur en médecine. Sur la recherche de la cause pour laquelle Testain et le plomb augmenten de poids quand on les calcine, A Bazas, 1630».
2 Лемэ. Жан Рей — предшественник Паскаля, Торричелли и Лавуазье. «Успехи химии», 1939, 8, вып. 4, стр. 616—618.
3М. Mersenne. Correspondance. Publiée par M. Paul Tannery. Editée et annotée par Cornelis de Waard, t. III, 1631—1633. 1946, p. 187.
4 Там же.
389


Мерсенн убежден, что все, о чем он говорит, можно доказать.
Рей возражает Мерсенну, полагая, что нет никаких оснований не считать тяжесть основной причиной, в силу которой воздух заполняет дырки и щели. «Когда Вы говорите, что мне скажут, что воздух, заполняющий дырки вверху, должен считаться легким, поскольку он поднимается, я отвечу, что по той же причине надо им говорить, что вода легкая, ибо она поднимается в лодку через дырки в ее дне или (для более наглядного сравнения) она поднимается в дырки в сводах пещер под водой. И они не согласятся с этим, а я с ними — в остальном. Конечно, и то и другое заполнение происходит из-за тяжести более высоких частей, как воды, так и воздуха, опускающихся на более низкие части, заставляя их толкать те, которые ближе к заполняемым дыркам. Вы сами, не замечая, подтверждаете это, говоря, что это происходит из-за восстановления природой равновесия» 1-
Напомним, что под термином «легкое» тогда понимали тело, не обладающее весом. Рей, так же как и Мерсенн, полагал, что если не принять за исходный пункт существование «равновесия», то останется незащищенным положение об отсутствии в природе тел, не обладающих весом. Согласившись с Мерсенном, что все происходит от восстановления с природой равновесия, Рей пишет: «Это очень верно, и в этом я согласен с вами. Но надо идти дальше и спросить, откуда это равновесие, на что я отвечаю, что из- за тяжести, ибо всякое равновесие это подразумевает. Кто говорит: равновесие, ничего кроме равенства весов». Рей обращался и к мысленным экспериментам — это «эксперименты» в своеобразном их понимании учеными XVII в. Они не альтернативны.
В своей книге «Универсальная гармония» (1637) Мерсенн сформулировал предложение, гласящее: «определить, почему слышно ночью лучше, чем днем, и можно ли знать, насколько теплый воздух разрежен и более легок, чем холодный, и насколько он легче воды». Он предлагает сравнить пробы воздуха горячего и холодного. Для опыта нужно изготовить две большие коробки одинакового веса из очень легкого дерева. Одна коробка должна быть закрыта герметически, вторая — все
1 	Там же.


время открыта. Коробки взвешивают в холодном сгущенном воздухе, затем одну из них закрывают и переносят обе коробки в место, где воздух более разрежен. При помощи взвешивания находят, что воздух в закрытой коробке весит больше, чем в открытой. По-видимому, Мер- сенн неясно представлял себе, осуществим ли такой опыт, и поэтому предложил другой. Большой кусок дерева уравновешивают куском свинца в теплом помещении. Затем эти куски выносят на холодный воздух и убеждаются, что они не уравновешивают друг друга.
Переписка Мерсенна с Реем во многом дополняет то, что известно из мемуара Рея.
В одной из заметок, опубликованных посмертно, Лавуазье ярко обрисовывает роль Рея в учении о весе воздуха: «Ни Декарта, ни Паскаля еще не было, мы еще не знали ни о пустоте Бойля и Торричелли, мы еще не понимали причины поднятия жидкостей в трубках, лишенных воздуха; еще не существовала экспериментальная физика и глубочайшая тьма царила в химии. Между тем Жан Рей в своей работе, опубликованной в 1630 г., посвященной исследованию причин, вследствие которых свинец и олово увеличиваются в весе при их окислении, развил взгляды, столь глубокие и столь аналогичные всему лому, что было впоследствии подтверждено экспериментальными исследованиями, столь сходные с учением о насыщенности и сродстве, что я долгое время не мог освободиться от подозрения, что труды Жана Рея относятся к более позднему времени, чем это значится на заглавном листе работы» 1.
Лавуазье выражает удивление, как мог человек, лишенный громадного количества необходимых предварительных данных, силой своего разума дойти до этих результатов. Переписка Рея с Мерсенном наглядно доказывает, что в 1631 г. взгляды Рея были известны Мерсенну, а через него могли стать известными и другим ученым, в том числе и Паскалю.
В письме к Рибейру, первому председателю налоговой палаты Клермон-Феррана, Паскаль отмечает: «В 1644 г. из Италии написали отцу Мерсенну в Париж, что эксперимент, о котором мы разговаривали, осуществлен, не упо¬
1 «Mémoires de Chimie», t. II, 1806, p. 78. «Успехи химии», 1939, 8, вып. 4, стр. 618.
391


миная, кто его автор, так что это осталось нам неизвестным. Отец Мерсенн попытался повторить эксперимент в Париже; не достигнув полного успеха, он бросил его и больше о нем не думал/)*. Далее Паскаль пишет, что, побывав позже в Риме, уже по другим делам, Мерсенн узнал там о точном способе осуществления эксперимента, и в 1646 г. Паскаль проделал итальянский эксперимент по мемуарам Мерсенна. В свою очередь Мерсенн сообщил, что он повторил некоторые опыты со ртутью перед несколькими иезуитами и обоими Паскалями.
В J644 г. Мерсенн опубликовал труд, в котором наряду с многими вопросами механики уделил внимание гидростатике. Он пишет о том, что на плоской горизонтальной поверхности вес воды равен весу столба воды, имеющего эту поверхность своим основанием и высоту, равную вертикальному расстоянию от этой поверхности до свободной поверхности воды. Мерсенн подчеркивает, что это предложение кажется крайне удивительным в силу тех следствий, которые из него вытекают.
Мерсенн обращался и к другим вопросам гидростатики и гидродинамики. О его гидродинамических работах Ро- зенбергер писал: «Изучая движение жидкостей, Мерсенн пришел к одинаковым выводам с Торричелли (работы которого уже были опубликованы в это время). Он заметил* что водяная струя, вытекающая из сосуда, не может вследствие сопротивления воздуха описывать идеальные параболы. Сопротивлением воздуха он объясняет далее раздробление водяных частиц в водяную пыль» 1 2. Наряду с этим Мерсенн утверждал, будто капли дождя падают медленнее одинаковых с ними по весу твердых тел из-за того, что воздух проникает в жидкие тела, частицы которых не имеют тесного сцепления.
5
Проблема вакуума занимала и Декарта. Этот интерес великого ученого вытекает и из его философии, и непосредственно из его физики.
1 «Lettre de Pascal а М. Ribeyre». В кн.: Pascal. Oeuvres complètes, 1963, р. 226.
2 Ф. Розенбергер. История физики, ч. 2. М.— Л., 1937, стр. Ий.
392


Декарт во многих своих произведениях ставил знак равенства между протяженностью и материальностью. Если бы чудесным образом было устранено из какого-либо сосуда всякое тело, то, рассуждает Декарт, тем самым было бы устранено и пространство. Стенки сосуда сомкнулись бы. Протяжение не может существовать без протяженной субстанции. Пустоты не существует.
Как и многие его современники, Декарт ставил перед собой и вопрос о пустоте, и вопрос о природе твердых и жидких тел. Во второй части «Начала философии» он утверждает, что противоположные состояния сцепления твердых и жидких тел возможно выводить лишь из противоположностей покоя и движения. Посредством чувств можно познать только то, что частицы жидкостей легка уступают занимаемые ими места, а частицы твердых тел могут быть разъединены лишь с применением силы, достаточной для преодоления сил сцепления. Декарт полагает, что ничто не способно сцеплять частицы твердых тел одна с другой, кроме состояния покоя по отношению друг к другу: «... ибо раз все эти мельчайшие частицы — субстанции, то нет им основания сцепляться посредством иной субстанции лучше, чем сами собой; равно и не модусом,, отличным от покоя: нет модуса противоположного движению, могущему разделить эти частицы, чем присущий им покой. А помимо субстанций и их модусов нам неизвестен никакой иной род вещей». Жидкое тело, согласно Декарту, состоит из мельчайших движущихся частиц, а твердое — из частиц, покоящихся по отношению друг к другу.
В 1637 г. Декарт различал лишь два элемента, а два года спустя в письме к Мерсенну от 9 января Декарт вводит понятие «тонкая материя», которая необходима была ему для объяснения отсутствия пустот.
Споры о пустоте приобрели особую актуальность лишь после 1644 г., когда Вивиани, по инициативе Торричелли, поставил барометрические опыты. Однако еще в январе 1642 г. Декарт сообщал Мерсенну о придуманном им способе взвешивания воздуха, который, по словам Декарта, оказался вполне удачным. Он использовал маленькую склянку с отростком, на конце которого имелось капиллярное отверстие. В холодном состоянии склянка весила 78,5- грана. Вторичное взвешивание после нагрева склянки на углях показало, что ее вес уменьшился до 78 гран. Затем Декарт погружал склянку с отростком в воду, где она
393


охлаждалась, и по мере ее охлаждения вода входила в склянку. Вновь, в третий раз, взвесив склянку с водой, Декарт нашел, что она тяжелее прежнего на 72,5 грана. Отсюда он заключил, что воздух, вытесненный при нагревании, относится к воде, заменившей его, как V2 :72,5, или как 1 : 145. «Но, — пишет Декарт, — я мог ошибиться, так как трудно быть точным; однако я уверен, что этим способом вес воздуха заметен, и я описал здесь мой способ подробно, дабы вы могли, если полюбопытствуете, повторить опыт в тех же условиях» *.
Мерсенн повторил этот опыт 14 января 1643 г., и Декарт пишет Мерсенну, что он благодарен ему за описание эксперимента. Он хочет верить, что Мерсенн сделал его очень точно, но полагает, что некоторые обстоятельства им не учтены.
Наряду с определением веса воздуха Декарт интересовался и барометрическими опытами. Он претендовал на то, что им впервые указан опыт, который в дальнейшем стал известен как опыт Паскаля, или опыт Пюи-де-Дом. В 1691 г. иезуит Даниель в книге «Voyage du Monde» напомнил о притязаниях Декарта. Байе в своей биографии Декарта в несколько менее утвердительной форме писал о том же, признавая, однако, заслуги и Декарта, и Паскаля. Кондильяк и Монтюкла полагали, что именно Декарту принадлежит заслуга первооткрывателя.
В действительности же заслуга Декарта состояла в том, что он вопреки многим признавал тяжесть воздуха. Именно тяжестью воздуха объяснял он «подвешивание» воды в насосах или ртути в трубках. В сентябре 1647 г. Паскаль еще не знал мнения Декарта по этому вопросу. Он полагал, что Декарт — противник мнения о наличии тяжести давления воздуха. По предложению Озу, он написал Мерсенну, прося его выяснить мнение Декарта о пустоте, спор о которой приобрел к тому времени острый характер. «Спор этот,— пишет В. П. Зубов, — носил принципиальный характер и, разумеется, не мог быть решен экспериментально. Однако по столь же понятным причинам и та и другая сторона не могла не считаться и с новыми опытами, давая им различное истолкование» 1 2.
1 R. Descartes. Oeuvres publiées par Ch. Adam et P. Tannery, t. III, p. 483.
2 В. П. Зубов. Развитие атомистических представлений до XIX в. М., 1965, стр. 197.
394


Паскаль полагал, что в безвоздушном пространстве нет материи, вопринимаемой чувствами, а посему нет и нужды предполагать, что какое-либо тело занимает это пространство. «Предоставляю Вам, милостивый государь, — пишет он Ле Пайеру, — судить самому: когда не видят и не воспринимают ничего в данном пространстве, кто говорит более обоснованно — тот ли, кто утверждает, что что-то есть, хотя бы он там ничего не замечал, или же тот, кто думает, что там ничего нет, потому что он там ничего не видит». Люди, отрицавшие пустоту, полагали, что поскольку через сосуд, из которого выкачан воздух, проходят свет и теплота, то в нем не абсолютная пустота, а материальная среда.
Паскаля живо интересовало мнение Декарта. В июне 1647 i. Декарт, совершавший свое второе путешествие по Франции, ненадолго посетил Париж. Адриен Озу (сын) в письме из Руана посоветовал Паскалю спросить у Декарта, в чем он усматривает причину, в силу которой ртуть в трубке остается «подвешенной». Ведь Декарт якобы не признает «столба воздуха», иначе говоря, тяжести и движения воздуха. 23 и 24 сентября Мерсенн устроил встречу Декарта с больным тогда Паскалем. Сначала беседовали об арифметической машине, которую демонстрировал Роберваль, присутствовавший при беседе. На вопрос о том, что входит в шприц, когда тянут его поршень при закрытом другом конце, Декарт, как можно было ожидать, ответил, что туда входит «тонкая материя». Об этой беседе известно лишь то, что сообщила о ней сестра Паскаля.
Многими исследователями отмечено, что в то время дебатировались два вопроса. Один интересовал преимущественно философов: был ли верх трубки в самом деле пустой или это лишь кажущаяся пустота? Вторым вопросом занимались экспериментаторы, выяснявшие причины, удерживающие столбик ртути в подвешенном состоянии. Декарта в большей мере интересовал первый вопрос, Паскаля — второй. Те исследователи, которые считают, что если Декарт и не осуществил эксперимент типа опыта Пюи-де-Дом, то все же он был им задуман, опираются на письмо Декарта к Мерсенну от 13 декабря 1647 г. Декарт пишет, что предлагал Паскалю проверить опытным путем, поднимается ли ртуть на вершине горы так же высоко, как и у подножия. В известном письме сестры Паскаля о
395


встрече Декарта, ее брата и Роберваля никаких упоминаний о якобы предложенном Декартом эксперименте не имеется.
И июня 1649 г. Декарт писал Каркави: «Я надеюсь, что вам не будет неприятно, если я попрошу вас сообщить мне об удаче экспериментов, которые, как мне говорили, Паскаль осуществил или поручил осуществить в горах Оверни, чтобы узнать, поднимается ли ртуть в трубке выше у подножия горы и насколько выше по сравнению с вершиной. Я имел бы право ожидать этого от него скорее, чем от вас, ибо это я надоумил его два года тому назад осуществить этот эксперимент и уверял его, что хотя сам и не экспериментировал, но не сомневаюсь в успехе» К 17 августа Декарт вновь пишет Каркави: «Я вам очень обязан за ваше сообщение об успехе эксперимента Паскаля относительно ртути, поднимающейся менее высоко в трубке на горе, чем в более низкой местности. Я питал некоторый интерес к этому и хотел об этом узнать, потому что я два года тому назад просил проверить этот эксперимент и уверял в успехе, без чего он не подумал бы о нем, ибо держался противоположного мнения» 1 2.
Отношение Паскаля к учению Декарта о вакууме можно определить и по некоторым косвенным материалам. С появлением в октябре 1647 г. «Краткого изложения» иезуит Ноэль послал свои замечания Паскалю. 29 декабря Паскаль ответил Ноэлю. В дальнейшем Ноэль опубликовал небольшое сочинение «Полнота пустоты» («Le plain du vide»), где, критикуя якобы Магни, в действительности критиковал Паскаля; в этой дискуссии несколько раз упоминается имя Декарта. В письме к Паскалю Ноэль утверждал, что кажущаяся пустота в трубке заполнена материей разреженной, примешанной ко всем элементам и распространенной во всей Вселенной, и что весом внешнего воздуха определяется подвешивание ртути. Паскаль отметил, что по указанным двум вопросам мнение Ноэля не отличается от мнения Декарта. Отвечая Ноэлю, а по существу Декарту, Паскаль писал, что если хотят называть телом очевидную пустоту вверху трубки, то в этом всякий волен, но от этого пустое пространство не стано¬
1 R. Des с artes. Correspondance, 1936—1956.
2 R. Descartes. Oeuvres, t. Y, p. 391.
396


вится телом, так же как если бы назвали его духом. Сходство наименований не создает сходства вещей.
Паскаль, полемист и ученый, подверг неопровержимой критике концепцию Декарта с позиций новой науки, одним из творцов которой был сам Декарт.
6
Открытия Паскаля по физике обратили на себя также внимание Пьера Гассенди, уделившего им значительное место в своем творчестве.
Пьер Гассенди — французский философ-материалист, астроном и историк науки \ Окончив в 1612 г. Эксекий университет, Гассенди сперва становится руководителем духовной семинарии в Дине, а в дальнейшем занимает кафедру философии в Эксском университете (1617). К этому времени в его лекциях намечаются серьезные отклонения от принятых в преподавании канонов схоластического аристотелизма. Открытия Коперника, Кеплера, Галилея начинают оказывать все большее влияние на направление научного творчества Гассенди1  2, а работы Джордано Бруно — итальянского философа и борца против схоластической философии, Хуана Луиса Вивеса — испанского философа, просветителя и гуманиста, Мишеля Мон- теня — французского просветителя, способствуют завершению намечавшегося ранее отхода Гассенди от господствующей в то время философии аристотелизма.
В 1624 г. Гассенди анонимно опубликовал первую часть задуманной им большой полемической работы «Парадоксальные упражнения против аристотеликов, в которых потрясаются главные основы перипатетического учения и диалектики и утверждаются либо новые взгляды, либо, казалось бы, устаревшие взгляды более древних мыслителей». В том же году произошло знакомство Гассенди с Декартом, Мерсенном и другими учеными, все в большей мере его внимание начинают привлекать астрономия, физика и математика. Физике Аристотеля он противопоставляет физику Эпикура3, возрождает и пропа¬
1 Р. Gassendi. Opera omnia, v. 1—6. Lyon, 1658; Florentia, 1727.
2 P. Humbert. L’oeuvre astronomique de Gassendi, 1936.
3 G. Marwan. Die Wiederaufnahme der griechischen Atomistik durch P. Gassendi, 1935.
397


гандирует не только атомистические воззрения Эпикура* но и его этику.
Физика Гассенди, как и физика Декарта, была материалистической, но резко отличалась от Декартовой в объяснении и трактовке механических особенностей материального мира. Согласно Декарту, сущность материи — ее протяженность. Протяженностью обусловлены геометрические и механические свойства материи. Одним из выводов, вытекающих из отождествления материи и пространства, было отрицание пустоты. В отличие от Декарта Гассенди отделял материю от пространства. Он признавал; атомы и пустоту. Материя есть совокупность частиц, обладающих массой и тяжестью. Частицы неделимы. Взаимодействие между частицами осуществляется столкновениями и сцеплениями в пустоте. В результате столкновений и ударов возникает внешнее движение. Наряду с внешним движением существует внутреннее движение* обусловленное наличием тяжести. Признавая существование пустоты, Гассенди должен был быть близок в своей практической физике к физике Паскаля. Доказательство существования пустоты может в какой-то мере служить обоснованием концепции, в основе которой лежит существование атома и вакуума.
Восстанавливая эпикурейский материализм, Гассенди помогал восприятию идей о существовании вакуума и одновременно ослаблял позиции картезианства в этом вопросе.
«Материализм выступил против Декарта в лице Гассенди, восстановившего эпикурейский материализм,— писал Маркс.— Французский и английский материализм всегда сохранял тесную связь с Демокритом и Эпикуром. Другого противника картезианская метафизика встретила в лице английского материалиста Гоббса. Гассенди и Гоббс победили свою противницу спустя долгое время после своей смерти, в то самое время, когда она официально господствовала уже во всех французских школах» 1.
В примечаниях к изданной Гассенди книге «Жизнеописание» Диогена Лаэртского, посвященной Эпикуру, Гассенди выразил свое позитивное отношение к опытам Паскаля. Из научного наследия Гассенди мы узнаем, что он цитировал Пьера Пети, участвовавшего в опытах в Руане. Но са¬
1 	К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 2, стр. 140.
398


мое существенное об опытах Паскаля он узнал от Адриана Озу, астронома. Из письма Жаклины Паскаль от 16 сентября 1647 г. к Жильберте Перье, где описана ветрена Паскаля с Декартом, видно, что она поручает своей сестре сообщить Озу о некоторых подробностях этой встречщ об их взглядах, а также о взглядах Роберваля.
Неизвестным остается, читал ли Гассенди мемуары Паскаля «Отчет о великом эксперименте» («Récit de la grande experience»). Исследователь творчества Гассенди Рошо отмечает, что Гассенди не знал этого мемуара Паскаля, поскольку к этому времени Мерсенна уже не было в живых. Однако с неменьшим основанием можно полагать, что смерть Мерсенна не могла повлиять на дальнейшее ознакомление Гассенди с ходом опытов, о которых он многое уже знал. Рошо в своих исследованиях также сообщает,, что Баронси доставил Гассенди сообщение участника эксперимента каноника Монье из Клермон-Феррана. Он добавляет, что 5 февраля 1650 г. Гассенди воспроизвел тот же эксперимент, сначала на уровне моря, а затем на вершинах некоторых возвышенностей. В августе 1652 г. Гассенди напоминает об этом в письме к Бернье, а позднее описывает эксперимент в дополнениях к трактатам 1647—1648 гг.
Гассенди различал два вида пустоты. Пустота одного вида имеется в порах различных веществ, между мельчайшими частицами, составляющими воздух, воду и им подобные тела. Другой вид пустоты — пустота над ртутью в барометрической трубке. Гассенди считает неправильной мысль о том, что природа боится этой пустоты. Текучесть тел способствует заполнению тех мест, которые освободились по каким-либо причинам, не позволяя этим местам оставаться пустыми. Причина текучести — тяжесть. Она присуща всем телам и, в частности, воздуху.
Рассматривая условие равновесия масс воздуха, воды, ртути, Гассенди не дает их качественной оценки.
7
В 1647 г. в возрасте 24 лет Паскаль публикует небольшое извлечение из подготовляемого им трактата о природе пустоты, носящее название «Новые эксперименты относительно пустоты». В нем поставлена и по-новому решена одна из важных и спорных проблем XVII в. В обращении к
399


читателю Паскаль говорит о том, что некоторые соображения мешают ему опубликовать полный трактат, в котором хгриведены новые эксперименты и, следствия, которые он из них извлек. Он рассказывает об опытах, проведенных примерно четыре года назад Торричелли, и объясняет причины, побудившие его размышлять над новыми опытами, которые смогли бы более отчетливо доказать существование вакуума.
В своих опытах Паскаль использовал стеклянную трубку длиной 4 фута, наполненную ртутью. Один конец трубки был закрыт герметически, а другой закрывали пальцем и погружали в сосуд, заполненный наполовину водой. Когда отверстие открывали, ртуть частично опускалась, и наверху трубки оставалось, по-видимому, пустое пространство. Данные экспериментов и выводы, к которым он пришел на основе экспериментов и размышлений о природе пустоты, Паскаль излагает в отдельных кратких сводках, где утверждалось, что пространство над ртутью, кажущееся нам пустым, действительно не заполнено воздухом или какой-либо материей. Воздух не входит в это пространство через поры стекла, и оно не заполняется воздухом, заключенным в порах ртути. Рассмотрев те случаи, когда воздух мог проникнуть в пространство над ртутью, Паскаль пишет: «После того как я доказал, что ни одна из материй, которые доступны нашим чувствам и которые нам известны, не заполняет это пространство, кажущееся пустым, мое мнение, пока мне не докажут существование какой-то материи, заполняющей его, что это пространство в самом деле пусто и лишено всякой материи. Поэтому я буду говорить о действительной пустоте то, что я показал в отношении кажущейся пустоты, и буду считать верными правила, изложенные выше и относящиеся к абсолютной пустоте, как они были верными для пустоты кажущейся» 1.
Из переписки Паскаля и Перье мы узнаем, каким образом была определена в 1648 г. зависимость между высотой места и показаниями барометрического столба.
15 ноября 1647 г. Паскаль в письме к Перье писал: «Я не стал бы отвлекать вас от ваших занятий беседами о физических вопросах, если бы не знал, что в них вы находите отдых от своих трудов. Теперь я хочу продолжить бывший у нас разговор относительно пустоты. Как вам
1 	Pascal. Oeuvres complètes, 1963, р. 198.
400


Фиг. 14
Рисунки Паскаля к «Трактату о равновесии жидкостей»
известно, все философы признавали несомненным, что природа боится пустого пространства. В статье о пустоте [«Abrégé du traité du vide»] я старался опровергнуть это мнение и надеюсь, что те данные опыта, которые я приводил для этого, достаточно ясно показывают, что природа
14 Паскаль
401


аопускает сколь угодно большие пустые пространства, что и наблюдается в действительности» г. Далее Паскаль пишет, что он занят изысканием фактов, доказывающих, что те явления, которые теперь объясняют «боязнью пустоты», обусловлены тяжестью и давлением воздуха. Опыт, который он придумал, должен состоять в том, чтобы получить пустое пространство и затем исследовать, изменится ли оно по величине, «если несколько раз в сутки в одной и той же трубке и с тою же ртутью производить наблюдения на вершине горы, высота которой не меньше 500—600 туазов, и у ее подножия» 1 2. Если у подножия горы ртуть в трубке будет стоять выше, чем на вершине, то неизбежен вывод, что на высоту ртутного столба влияет только давление воздуха, но не боязнь пустоты. В этом же письме Паскаль пишет о затруднениях, с которыми связаны подобные опыты: надо выбрать достаточно высокую гору недалеко от какого-либо города и подыскать там лицо, могущее произвести точные наблюдения. Паскаль полагает, что опыты было бы желательно провести на отроге Пюи-де-Дом, и просит Перье лично провести эти опыты.
22 сентября 1648 г. Перье сообщил Паскалю, что он, наконец, произвел опыт, которым тот интересовался.
В 1663 г., через год после смерти Паскаля, вышли в свет два его мемуара под общим названием «Трактаты о равновесии жидкостей и весе массы воздуха, содержащие объяснение причин различных явлений природы, которые до сих пор не были достаточно известны, и, в частности, тех, которые приписывались боязни пустоты».
Паскаль начинает с описания, по-видимому, проделанного им опыта. К стене (фиг. 14) прикрепляется несколько сосудов разной формы, имеющих одинаковые отверстия, закрытые пробками. Сосуды наполняют водой до одинакового уровня. Опыт показывает, что для удержания пробок требуется одинаковая сила, хотя в сосудах имеется разное количество воды. Паскаль поясняет это следующим образом: «Вода имеет одинаковую высоту во всех сосудах, и мерой указанной силы является вес воды, содержащейся в первом сосуде, однородном по своей форме. И если это количество воды весит сто фунтов, то нужна сила в сто фун¬
1 Цит. по кн.: Ф. Даннеман. Очерки истории естествознания. СПб., 1897, стр. 62.
2 Там же.
402


тов, чтобы удержать каждую из пробок, даже и у пятого сосуда, хотя вода, заключенная в нем, не весит и одной унции» 1. Паскаль предлагает точный метод проверки, его наблюдений: «Надо закрыть отверстие пятого сосуда круглым куском дерева, обернутым прядью, как поршень насоса, каковой кусок должен входить в отверстие и проходить через него с такой точностью, чтобы не застревать и в то же время препятствовать выходу воды, затем прикрепить к середине этого поршня нитку, которая проходила бы через эту тонкую трубку, привязать eie к одному плечу коромысла весов, а на другое плечо повесить груз в сто фунтов» 2. Последний будет находиться в полном равновесии с водой в трубке, весящей унцию. При небольшом уменьшении груза вес воды опустит поршень и то плечо коромысла, к которому он прикреплен. «Если эта вода замерзнет, и лед, как то в действительности обычно бывает, не пристанет к сосуду, то, чтобы удержать груз в равновесии, достаточно будет иметь на другом плече коромысла всего лишь одну унцию; если же приблизить к сосуду огонь, от которого лед растает, то понадобятся уже сто фунтов, чтобы удержать в равновесии тяжесть этого льда, расплавленного в воду, хотя мы располагаем всего только одной унцией ее» 3.
То же самое будет иметь место, если отверстия в сосудах будут расположены сбоку или же в верхней части сосудов. При повышении уровня воды в трубке вдвое сила, действующая на поршень, тоже должна быть удвоена. Паскаль заканчивает эту главу словами: «Отсюда видно, что сила, нужная для того, чтобы воспрепятствовать воде вытекать из отверстия, пропорциональна высоте стояния воды, а не ширине сосуда, и что мерой этой силы всегда является вес воды, заключающейся в колонне ее, с высотой, равной высоте стояния воды, и основанием, равным величине отверстия. То, что я сказал о воде, относится и ко всем другим видам жидкостей» 4.
Вторая глава озаглавлена «Почему жидкости имеют ьес, соответствующий высоте их стояния». Здесь Паскаль
1 Паскаль. Трактат о равновесии жидкостей. В сб.: «Начала гидростатики». М.— Л., 1933, стр. 235.
2 Там же.
3 Там же, стр. 236.
4 Там же.
403
14*


пользуется принципом возможных перемещений, причем, как отметил Мах, более правильно, чем его предшественники.
Паскаль принимает во внимание не вес жидкости, а лишь поверхностное давление. Он рассматривает сосуд с двумя отверстиями, наполненный водой и закрытый со всех сторон. Одно отверстие в сто раз больше другого; оба они закрыты точно пригнанными поршнями. Человек, надавливающий на малый поршень, уравновесит силу ста человек, надавливающих на большой поршень. «Отсюда следует, что сосуд, наполненный водой, является новым принципом механики и новой машиной для увеличения сил в желаемой степени, потому что при помощи этого средства человек может поднять любую предложенную ему тяжесть» Ч
В новой машине, согласно Паскалю, проявляется закон, имеющий место в рычаге, блоке, бесконечном винте ит. д.
Паскаль останавливается и на другом принципе, который считает понятным только геометрам. Он пользуется следующим принципом: тело никогда не движется под действием своего веса без того, чтобы не понижался центр его тяжести. Сообщающиеся сосуды, которые Паскаль называет механическим прибором для увеличения сил, позволяют понять, почему давление зависит от высоты уровня жидкости, а не от ширины сосудов.
Таким образом, из принципа возможных перемещений Паскаль стремится вывести то, что, судя по первой главе, казалось, принималось им как опытный результат.
Третья глава называется «Пример и причины равновесия жидкостей». В начале ее Паскаль пишет: «Пусть сосуд, наполненный водой, имеет два отверстия, к каждому из которых приделана трубка; если в последние налить воды до одинаковой высоты, то оба столба жидкости будут в равновесии» 1 2 (см. фиг. 14). Поскольку высоты столбов жидкости одинаковы, веса их будут относиться между собой, как площади отверстий.
Анализируя «Трактат о равновесии жидкостей» Паскаля, А. Н. Долгов писал: «Изложенные оригинальные положения и доказательства Паскаля занимают две первых
1 Паскаль. Трактат о равновесии жидкостей, стр. 237,
2 Там же, стр. 241.
404


Фиг. 15
Рисунки Паскаля к «Трактату о тяжести массы воздуха»
маленьких главы рассматриваемого трактата. Остальные пять глав Паскаль посвящает объяснению, исходя из установленного им нового принципа, многих из известных уже гидростатических явлений, которые занимали и Стевина в его «Началах практических применений гидростатики».
405


В частности, две последние главы — о сжимаемых телах и животных, находящихся в воде,— мало что прибавляют к соображениям фламандского математика» 1.
В трактате «О весе массы воздуха» приведены опытные доказательства веса воздуха и произведен расчет давления, испытываемого телами, находящимися в воздухе. В первой главе описаны опыты, произведенные в двух местах, расположенных одно выше другого на 500 туаз. Эксперимент — качественный; трудно сказать, как он осуществлялся* Паскаль говорит о том, что если взять пузырь, наполовину наполненный воздухом, и поднимать его вверх, то по мере подъема он сам собой надувается; при спуске с горы пузырь сплющивается. «Итак,— пишет Паскаль,— заметим, что масса воздуха имеет вес, что этот вес ограничен... что весом своим он сжимает все тела, находящиеся в нем, и сжатие тем сильнее, чем более он весит» 2.
Во второй главе рассказывается об эффектах, приписываемых боязни] пустоты, и доказывается, что эти эффекты обусловлены тяжестью воздуха.
Паскаль остроумным образом изменил опыт Торричелли (фиг. 16). Трубка ABMN, имеющая почти вдвое большую длину, чем обыкновенная барометрическая трубка, наполняется ртутью. Отверстия М ж N закрываются пальцами. Концом N трубка погружается в ртуть. Если затем отнять палец от N, то ртуть в А падает в расширение у В, а ртуть в М падает до высоты обыкновенной барометрической трубки. А у ВМ образуется пустота, и палец всасывается. Если отнять палец у М, ртуть MN падает в чашку, а ртуть в изогнутой части поднимается вверх до высоты барометрического столба. Оценивая этот опыт, Мах писал, что «вряд ли возможно скомбинировать опыт и проверку его без воздушного насоса, более простым и более остроумным образом, чем это сделал Паскаль» 3.
«Следствия», в которых Паскаль суммирует содержание второй главы, выражены в девяти пунктах4.
1) В Париже насос никогда не поднимает воду на 32 фута и никогда менее чем на 2972- 2) Сифон, короткая
1 «Начала гидростатики», стр. 53.
2 Pascal. Oeuvres complètes, 1963, р. 245.
3 Э. Мах. Механика, стр. 96—97.
4 «Traité de la pesanteur de la masse de l’air. Conséquences». B kh.: Pascal. Oeuvres complètes, 1963, p. 254—255.
406


Фиг. 16
Опыт Паскаля с изогнутой барометрической трубкой
трубка которого имеет 32 фута, в Париже не действует. 3) Сифон, короткая трубка которого имеет 29 футов и менее, всегда в Париже работает. 4) Сифон, короткая трубка которого имеет почти 31 фут, в Париже иногда работает, а иногда нет. Работа сифона в этом случае зависит от плотности воздуха. 5) Сифон, короткая трубка которого имеет 29 футов, всегда работает в Париже и никогда в более высоком месте, например Оверни. 6) Сифон высотой в 10 футов работает везде; не существует горы, чтобы помешать этому. Сифон высотой в 50 футов нигде не работает; не существует такой глубокой ямы, чтобы воздух весил бы достаточно для подъема воды на такую высоту. 7) В Дьеппе, когда воздух имеет среднюю плотность, вода поднимается на высоту 31 фут и 2 дюйма. Когда воздух плотен,— на 32 фута. На высоте 500 туаз над уровнем моря вода поднимается на 26 футов 11 дюймов, когда воздух имеет среднюю плотность, и на 20 футов 1 дюйм при наименьшей плотности. 8) Здесь Паскаль пишет о том, что во всех местах, имеющих одинаковую высоту над морем, вода поднимается на одинаковую высоту и поднимается на меньшую высоту в местах более возвышенных. Если видим, что вода поднимается на высоту, одинаковую в двух разных местах, мы можем заключить, что эти места одинаково возвышены. Это способ нивелировки мест независимо от их расстояний. 9) Паскаль отмечает, что градусы теплоты в лучших термометрах нанесены неточно.
«Работами Паскаля,— пишет А. Н. Долгов,— заканчивается первый период установления основных начал гидростатики путем элементарных геометрических и механических рассуждений, которому и посвящена наша работа. Мы видим, что к середине XVII в. они уже были сформулированы совершенно точно и доказаны с возможной для
407


того времени строгостью; вместе с тем была установлена и общность основных принципов гидростатики с некоторыми принципами статики. Дальнейшее развитие гидростатики было уже органически связано с успехами в области математического анализа и общей механики, особенно динамики, которые со временем и позволили включить гидростатику в состав механики капельных и газообразных жидкостей как особый отдел, рассматривающий случаи их равновесия» 1.
1 «Начала гидростатики», стр. 54.


Литература1
Жизнь Паскаля
Clémencet dom. Histoire générale de Port-Royal, depuis la réforme de l’abbaie jusqu’à son entière destruction. Amsterdam, 1755— 1758. 10 vols. Pascal. T. Ill, IV.
Ch, Bossut. Mémoires de mathématiques, concernant la navigation, l’astronomie physique, l’histoire... Paris, 1812, p. 305—317.
H, Reuchlin. Pascal’s Leben und der Geist seiner Schriften zum Teil nach neu aufgefundenen Handschriften mit Untersuchungen über die Moral der Jesuiten. Erstes Buch. Pascal’s Leben bis zum Jahre 1656. Stuttgart, 1840.
Lettres, Opuscules et Mémoires de Madame Périer et de Marguerite soeurs de Pascal, et de Marguerite Périer, sa nièce, publiés sur les manuscrits originaux par M. P. Faugère. Paris, 1845, XXIV + + 490 p.
V. Cousin, Oeuvres. 4 série. Littérature. T. I. Biaise Pascal. Nouvelle édition revue et corrigée. Paris, 1849, 536 p.
J, G, Dreydorff, Pascal. Sein Leben und seine Kämpfe. Leipzig. 1870, X + 462 p.
A. Gazier, Le roman de Pascal.— Pascal et Mademoiselle de Roannez, d’après des documents nouveaux et des lettres inédites. «Revue politique et littéraire», 2 serie, 1877, t. XIII, p. 481—491.
T, G. Masaryk. Biaise Pascal, jeho zivot a filosofie. Prague, 1883, 40 str.
M, Barroux. Actes notariés relatifs à Pascal. «Bulletin historique et philologique du Comité des travaux historiques». Paris, 1888, p. 148—174.
Ch, Beaurepaire. L’affaire Saint-Ange. «Revue analytique des travaux de l’Académie de Rouen», 1899—1900; Idem. Biaise Pascal et sa famille a Rouen de 1640 à 1647. Précis analytique des travaux de l’Académie des sciences, belles-lettres et arts de Rouen pendant l’année 1900—1901.
S. J. Baumgartner. Geschichte der Weltliteratur. Freiburg, 1901— 1911, Pascal, Bd. V, 1905, p. 321—360.
G. Michaut. Les époques de la pensée de Pascal. 2 éd. Paris, 1902. ^
Cabanes. Les névrosés littéraires: Biaise Pascal. «Revue des Alcaloi- des», juillet et août 1911.
1 При составлении списка литературы использованы фонды Государственной библиотеки им. В. И. Ленина, в частности A. M a i- r е. Bibliographie Générale des oeuvres de B. Pascal, t. 1 — 5. Paris, 1925-1927
409


C. 	A. Sainte-Beuve. Port-Royal. 8 éd. Paris, 1912—1913, 7 vol.
Ch. H. Boudhors. Pascal et Méré, à propos d’un manuscrit inédit. «Revue d’histoire littéraire de la France», janvier — mars, avril — juin 1913.
A. Gazier. Jeanne de Chantal et Angélique Arnauld d’après leur correspondance (1620—1641). Paris, 1915.
E. 	Chamaillard. Pascal mondain et amoureux. Paris, 1923, 473 p.
C. Du B os. Le langage de Pascal. «Revue hebdomadaire», 14 juillet 1923, p. 253—266.
L. Fabre. Pascal et les sciences. «Revue hebdomadaire», 14 juillet 1923, p. 241—252.
V. Giraud. Biaise Pascal à l’ocassion de son troisième centenaire. «Revue des Deux Mondes» I. L’enfance et la jeunesse. 1er juin 1923, p. 510—544; II. L’appel à Dieu. 15 juin 1923, p. 819—855; Dans la mêlée. 15 juillet 1923. p. 401—405; IV. Vers la sainteté. 15 août 1923, p. 876—904; V. L’Apologie. 15 octobre 1923, p. 830—836.
L. Brunsehvicg. Le Génie de Pascal, 2 ed. Paris, 1925, XIII + 200 p. Vie mondaine de Pascal. Pascal et la poésie. Molière et Pascal. Corneille et Pascal. Situation personelle et sociale de Pascal, sa fortune. Les amis mondains de Pascal. Le duc de Roannez. Le Chevalier de Méré. Mitton. Des Barreaux. Thévenot. Saint Pavin. Particularités de la vie mondaine de Pascal. Pascal amoureux [s. a.].
Vie de Bl. Pascal. Madame Périer. Extrait de la vie de M. Pascal. Mémoire sur la vie de M. Pascal écrit par Mademoiselle Marguerit Périer, sa nièce [s. a.].
E. Fgauet. Amours d’hommes de lettres. Pascal. Corneille. Voltaire. Mirabeau. Chateaubriand. Lamartine. Guizot. Mérimée. Sainte- Beuve. George Sand et Musset. Paris, 501 p. [s. a.].
Математика Паскаля
Oeuvres complètes de Christian Huygens. Lettres. Ch. Bellair à Christiaan Huygens, T. II. N 632, 4 juillet 1659, p. 427—429; N 639, Ch. Bellair a Chris. Huygens (16 juillet 1659), p. 439; N. 655. J. Chapelain à Ch. Huygens (20 avril 1659), p. 469; N 665. Christ. Huyg. à J. Chapelain (11 septembre 1659), p. 481; N 675. J. Chapelain à Ch. Huygens (15 octobre 1659), p. 496—497. T. III. Du Gast à Ch. Huygens (6 février 1660), p. 20. T. IV, N 1054. Christ. Huygens à Lodewijk Huygens (31 août 1662), p. 213. T. X. Christ. Huygens à G. W. Leibnitz (27 décembre 1694), p. 698.
G. Leibnitz. Gesammelte Werke. T. II.—LX. Huygens à Leibnitz (1694), p. 204; XLV. De l’Hospital a Leibnitz (1701), p. 341. XLVI. Leibnitz à de l’Hospital (1694), p. 343; ТЛИ, 1.— XX. Leibnitz à Jacq. Bernoulli (15 mars 1697), p. 57—58; X. Jacques Bernoulli à Leibnitz (15 novembre 1702), p. 65; XI. Leibnitz à Jacques Bernoulli (avril 1703), p. 68, 71—73. T. III. 2.— LVII. Leibnitz à Jean Bernoulli (15 juin 1697), p. 421. T. IV. 1.— XLI. Leibnitz à Hermann (6 sept. 1708), p. 335.
D. 	Diderot. Machine aritmétigue de Pascal (Description). Encyclopédie ou dictionnaire raisonné de sciences, des arts et des métiers, etc. Paris, MDCCLI, t. I, p. 680, 681 — 684.
410


P. Fermat. Varia opera mathematica D. Petri de Fermat. Tolosoe. MDCLXXIX. 1 vol.
Ch. Huygens. Oeuvres complètes, t. I. Correspondance. 1638—1656, N 46, 50, 212, 282, 288, 291, 297, 300, 306, 308, 336, 342, 357; t. II. Correspondance. 1657—1659, N 366, 370, 371, 409, 410, 417, 424, 493, 494, 499, 501, 503, 511, 512, 514, 516, 548, 551,
553, 554, 560, 561, 562, 563, 566, 567, 568, 572, 574, 576, 581,
583, 587, 589, 592, 593, 594, 595, 599, 600, 601, 603, 604, 605,
608, 615, 618, 621, 623, 624, 626, 628, 631, 632, 633, 637, 638,
639, 648, 650, 651, 655, 659, 660, 665, 670, 675, 690, 691, 698, 699, 700, 47a, 49a, 628a; t. III. Correspondance. 1660—1661. N 709, 717, 722,723, 724, 726, 727, 735, 753, 754, 757, 758, 761, 762, 766, 768, 775, 779, 786, 855, 637a, 655a; t. IV. Correspondance. 1662—1663, N 1054, 1091, 1137, 1146.
G. Leibniz. Leibnitzens gesammelte Werke aus den Handschriften der königlichen Bibliotek zu Hannover. Dritte Folge: Leibnitzens mathematische Schriften, herausgegeben von С. I. Gerhardt. О Паскале. Erste Abt., Bd. I—XIII, XXV, XXVI, XXVIII, XXIX
Erste Âbt., Bd. II — XXXV, IX, XI, XXXIII, XLV, XLVI. Erste Abt., Bd.III — IX, X, XI, XIX, XL, XLI.
Erste Abt., Bd. IIP — LVII, LXXI, LXXVIII, XCIV, CXXXIX CLXII.
Erste Abt. Bd. IV — I, VI, XLI, V, VI, VII.
Mere Chevalier de. Les Oeuvres. T. II. Lettre XIX, à M. Pascal.
Amsterdam, MDCXCII, p. 60—69.
VHospital (Marquis de). Analyse des infiniments petits pour l’intelligence des lignes courbes. 2 éd. Paris, MDCCXLI, p. VIII. J oh. Bernoulli. Lettre de M. Jean Bernoulli à M. de Montmort sur les jeux de hasards. Opera omnia, 1742, t. I, N LXXXIV, p. 453, Pascal, p. 460.
J. 	D.’Alembert. Triangle arithmétique. Encyclopédie ou dictionnaire raisonné des sciences, des arts et des métiers. T. VIII. Pascal. Paris, MDCCLI, p. 384.
M. Montucla. Histoire des mathématiques. Paris, MDCCLVÏII.
W. Whewell. History of the inductive sciences, from the earliest to the present times. London, 1837.
G. Libri. Histoire des sciences mathématiques en Italie, depuis le Renaissance des lettres jusqu’à la fin du dixseptième siècle. T. IV. Pascal. Paris, 1838—1841, livre 3, p. 269—270.
Ch. Gouraud. Histoire du calcul des probabilités depuis ses origines jusqu’à nos jours. Paris, 1848.
/. Todhunter. A history of the mathematical theory of probability, from the time of Pascal to that of La Place. Cambridge and London, 1865.
F. 	Hoefer. Histoire des mathématiques depuis leurs origines jusqu’au commencement du dix-neuvième siècle. Paris, 1874.
E. 	Lucas. Note sur le triangle arithmétique de Pascal et sur la série de Lamé. T. II. Nouvelle correspondance mathématique. Bruxelles, 1876, p. 70—75.
P. Laplace. Oeuvres complètes, t. VII. Théorie analytique des probabilités. Paris, MDCCCLXXVII — MCMIV.
411


Ch. Henry. Addition à un mémoire intitulé: Pierre de Carcavy, intermédiaire de Fermat, de Pascal et de Huygens. «Bollettino di Bibliografia e di Storia delle Scienze matematiche e fisiche». 1884, t. XVII, p. 879.
J. Bertrand. Les lois du hasard. «Revue des Deux Mondes», 1884, t. II, p. 758—759.
Monchamp (L’abbé Georges).— Histoire du cartésianisme en Belgique. Bruxelles, 1886. Extrait des Mémoires Acad. Royale sciences, des lettres et des beaux-arts Belgique, t. XXXIX.
P. Fermat. Oeuvres de Fermat, publiées par les soins de MM. Paul Tannery et Charles Henry. Paris; MDCCCXCI, t. II. Correspondance de Fermat. VIII. 16 août 1636. Etienne Pascal et Roberval à Fermat, p. 35; IX, 23 août 1636. Fermat à Etienne Pascal et Roberval, p. 50; LXIX, 23 août 1654. Fermat à Pascal, p. 288; LXX, 29 juillet 1654. Pascal à Fermat, p. 289; LXXII, 24 août 1654. Pascal à Fermat, p. 300; LXXIII. 29 août 1654. Fermat à Pascal, p. 307; LXXIV. 25 septembre 1654. Fermat à Pascal, p. 310; LXXY. 27 octobre 1654. Pascal à Fermat, p. 314; CVII. 25 juillet 1660. Fermat à Pascal, p. 450; CVIII. 10 août 1660. Fermat à Pascal, p. 450. t. II, III, IY, V (Suppl, du tome IV).
R. Descartes. Oeuvres. Publiées par Charles Adam et Paul Tannery.
Paris, 1897—1910, t. I, II, III, IV, V, X, XII (Pascal).
T. J. Cormack. The scientific achievements of Blaise Pascal. Pascal’s arithmetical machine, p. 597, 599; The mystic hexagram, p. 599, 600; The arithmetical triangle, p. 600, 602; The phenomena of liquid pressure, 603—606; The Open Court, t. XII, 1898, 595— 606,
H. В err. Pascal et sa place dans l’histoire des idées. «Revue de synthèse historique», octobre 1900.
L. Perrier. Pascal créateur du calcul des probabilités et précurseur su calcul intégral. «Revue générale des sciences pures et appliquées», 1901, t. XII, p. 482—490.
H. S. J. Bosmans. Note historique sur le triangle arithmétique dit de Pascal. «Annales de la Société Scientifique de Bruxelles» 1906, t. 31, pt. 1, p. 65—72.
C. L. Peslouan. Les systèmes logiques et la logistique. Etude... Paris, 1909, chap. I, Pascal et des systèmes logiques, p. 401—416.
E. 	Romieux. Etude sur Pascal mathématicien. «Revue scientifique du Bourbonnais et du Centre», 1911; 1. Machine arithmétique.
2. Pascal et Fermat. 3. Triangle arithmétique. 4. Questions diverses. 5. La roulette ou cycloide,
H. Wieîeitner. Ueber die ursprüngliche Form des Pascalschen Lehrsatzes. «Mitteilungen zur Geschichte der Medizin und der Naturwissenschaften», 1915, t. XIV, p. 157—162.
G. Milhaud. Descartes savant. Paris, 1921, p. 134, 155, 159, 204—212.
B. Lefebvre. Le calcul des probabilités. Étude historique sur les origines du calcul des probabilités. «Revue des questions scientifiques», 1923, t. LXXXIII, 352—356.
S. 	-J. Bosmans. Sur l’interprétation géométrique donnée par Pascal
à l’éspace à quatre dimensions. «Annales de la Société scientifique de Bruxelles», 1923, t. XLII, pt. 1, p. 337—345.
H. S. J. Bosmans. Sur l’oeuvre mathématique de Biaise Pascal. «Re¬
vue des questions scientifiques», 1924, t. LXXXV, p. 130—161,
412


424—451. I. Introduction. IL Travaux sur les coniques. III. Le triangle arithmétique et les écrits qui y sont annexés. IV. Les traités publiés après le concours de la roulette. V. Conclusion.
H. S. J, Bosmans. Sur un point de l’histoire du calcul des probabilités (Pascal et Huygens). «Annales de la Société scientifique de Bruxelles», 1924, t. XLIII, pt. 1, p. 318—326.
H. Suter. Geschichte der mathematischen Wissenschaften, t. II. Pascal, S. 10-13.
Из истории циклоиды
E. 	Torricelli. Opera geometrica Evangelistae Toricelli. De solidis sphaeralibus. De motu. De dimensione parabolae. De solido hy- perbolico. Cum Appendicibus de Cycloide et Cochlea.
J. Wallis. Opera mathematica. Pascal. T. I, p. 492—495; T. II, p. 634;
T. 	III, p. 620, 654, 655, 675. Oxoniae, 1693—1699.
Ch. Huygens. Oeuvres complètes. T. XIV. Travaux mathématiques divers de 1655 à 1659. Piece N XI. Recherches sur le propriétés géométriques de la cycloide, p. 347—378. Avertissement des éditeurs, p. 200—205.
J. Bernoulli. Cycloidis primariae segmenta innumera quadraturam recipientia; aliorumque ejusdem... «Acta eruditorum», MDCIC, Lipsiae, p. 317. Opera omnia. Lausannae et Genevoe... MDCGXLI, t. I. LVIII, p. 323; LXXXIV, p. 460, t. IV, XLXX, p. 173.
J. D1 Alembert. La Cycloide. Encyclopédie ou dictionnaire raisonné des sciences, des arts et des métiers. T. IV. Pascal, Paris, MDCCLI, p. 540, 591.
P. Jacoli. Evangelista Torricelli ed il metodo delle tangenti dello metodo dei Roberval. «Bolletino di Bibliografia e di Storia delle Scienze matematiche e fisiche». 1875, t. VIII, p. 276—278, 281, 285, 293.
S. Guenther. War die Zykloide bereits im XVI Jahrhundert bekannt? «Bibliotheca mathematica», sér. 2. 1887, p. 8.
J. Bertrand. Sur deux lettres peu connues de Pascail à Lalouère, qui n’ont été reproduites dens aucune édition des oeuvres. «Journal des Savants», 1890, p. 320—329.
P. Tannery. Pascal et Lalouère. «Mémoires de la Société des Sciences physiques et naturelles de Bordeaux», ser. 4. 1894, t. IV, p. 251— 259.
S. J. Bosmans. Pascal et les premières pages de l’«Histoire de la Roulette». «Archives de Philosophie», 1923, v. I, Cahier III, p. 92— 112.
Физика Паскаля
[Dominicy]. Observations touchant le vide, faite pour la première fois en France contenue en vue lettre écrite à Monsieur Chanut, resident pour Sa Majesté en Suède. Par Monsieur Petit Intendant des fortifications, le 10 (pour 19) novembre 1646. Avec le discours qui a été imprimé au Pologne sur le même sujet en juillet 1647 par Dominicy. Paris, MDCXLVII.
413


P. Guiffart. Discours du vide sur les expériences de Monsieur Pascal et le traité de M. Pierius auquel sont rendues des raisons des mouvements des eaux, de la génération du feu. Rouen, MDCXLVII.
Pierius (Jacobus) — Jacobi Pieri, ad experiementiam circa Vacuum. Parisiis, MDCXLVIII, 24 p.
P. Casatsi. Vacuum proscriptum disputatio physica. Genuae, MDGXLIX.
P. Gassendi. Animadversiones in decium librum Diogenis Laertii, Lugdvini, 1649.
Gasparis Schotti. Hidraulico-pneumatica, MDCLVIII.
P. Gassendi. Opera omnia in sex tomos divisa. Lugduni, 1858, 6 vol.
P. Petit. Dissertations académiques sur la nature du froid et du chaud. Paris, MDCLXXI.
Grillet. Description et usage d’un nouveau baromètre de l’invention du sieur Grillet horlogeur à Paris. Paris, MDCLXXII.
0. Guericke. Experimenta nova. Amstelodami, 1672, 244 p. Pascal.
Chérubin. (le P. d’Orléans). Les effets de la force de la contiguité des corps. Où il est traité de diverses nouvelles expériences touchant la nature du vide, la pesanteur de l’air. 1 éd. 1679, 2 éd. 1689.
R. 	Boyle. Opera varia, t. I. Genevae, 1680.
J. 	Hermannus. Phoronomia, sive de viribus et motibus corporum solidorum et fluidorum libri duo. Amstelaedami, MDGCXVÏ.
Mariotte. Oeuvres, t. IL MDCCXVII.
M. M air an. Traité physique et historique de l’Aurore boréale. Suite des «Mémoires de l’Académie des Sciences». MDGGXXXI.
R. 	P. Nicer on. Mémoires pour servir à l’histoire des hommes illustres dans la République des Lettres. Avec un catalogue raisonné de leurs ouvrages. T. XLII Pierre Petit. Paris, MDCCXL, 183— 195.
J. Desaguliers. Cours de physique expérimentale. Traduit de l’ang- lois. IL Hydrostatique. Paris, 1751, p. 276—396.
Luc Jean-André. Recherches sur les modifications de l’atmosphère, contenant l’histoire critique du baromètre et du thermomètre. Paris, MDCGLXXXIV.
Nollet (abbé). L’art des expériences, ou avis aux amateurs de physique, sur le choix, la construction et l’usage des instruments; sur la préparation et l’emploi des drogues qui servent aux expériences. T. IL Quatrième et cinquième expériences. Paris, MDGGLXXX, 3 vol.
Brisson. Traité élémentaire ou principes de physique, fondés sur les connaissances les plus certaines, tant anciennes que modernes et confirmés par l’expérience. Paris, 1789.
A. Libes. Histoire philosophique des progrès de la physique. Paris, T. II, 75, 76, 80, 81, 183. Paris, 1810—1813.
L. Figuier. Exposition et histoire des principales découvertes scientifiques modernes. T. 1, Chap. IV. Naissance de la physique moderne. Découvertes de Torricelli et de Pascal. Expérience de Périer sur le Puy-de-Dome. Invention de la machine pneumatique. Application de ces découvertes à la création d’un moteur universel, 5 ed. Paris, MDCCCLVIII.
J. Millet. Descartes. Paris, 1870, 372 p.
414


Ch. Thurot. Les expériences de Pascal sur le vide et la pesanteur de l’air. «Journal de physique théorique et appliquée», ser. 1. 1872, t. I, p. 267—271.
Boncompagni. Intorno ad alcune lettere di Evangelista Torricelli, del P. Marion Mersenne e di Francisco du Verdus. «Bolletino di Bib- liografia e di Storia delle Scienze matematiche», 1875, t. VIII, 359. 379.
P. Jacoli. Evangelista Toricelli ed il methodo delle tangenti dello me- todo del Roberval. «Bolletino di Bibliograf ia e scienze matematiche», t. VIII, 1875, 75. Pascal, p. 276, 278, 281, 292 359, 379, 572, 585.
Nourrisson. De L’idée du plein et de l’idée du vide chez Descartes et chez Pascal. «Comptes rendus. Séances et travaux de l’Académie des Sciences morales et politiques». 1881, t. 116, p. 59—87.
J, 	-C. Poggendorff. Histoire de la physique. 1883.
A. Heller. Geschichte der Physik von Aristoteles bis auf die neueste Zeit. Bd. II. Von Descartes bis Robert Mayer, Stuttgart, 1884,
S. 149—161.
H. V. Poscal physicien et philosophe, 2 ed. Paris, 1888, CXXVII + -f- 288 p.
P. Tannery. Descartes physicien. «Revue de métaphysique et de morale», 1890, p. 485, 486, 487.
K. Lasswitz. Geschichte der Atomistik vom Mittelalter bis Newton.
T. II. Pascal. Hamburg, 1890, S. 94, 135, 136, 138, 548.
A. Fouillée. Les grands écrivains de la France. Descartes. Chap. III. La physique de Descartes, p. 60—64. Pascal, p. 62—63. Paris, 1893.
S. 	Gunther. Histoire des origines de la loi newtonienne de la gravitation. Bibliothèque du Congrès international de philosophie, t. III. Logique et Histoire des Sciences. Paris, 1900—1902, p. 62, 63.
E. Boutroux. Les grands écrivains français. Pascal. Expérience du
vide et du baromètre. 1919, 7 éd., p. 32—47.
P. Duhem. Le Principe de Pascal. Essai historique. Divisions de l’article. I. Quelques extraits du «Traité de l’équilibre des Liqueurs». II. L’influence du P. Marin. Mersenne. III. L’influence de Simon Stevin. IV. L’influence de Galilee. VI. L’influence de Descartes. VII. L’influence de Torricelli. VII1. Quel fut l’objet de Pascal en composant le «Traité de l’equilibre des liqueurs». «Revue générale des sciences». 1905, t. II, p. 599—610.
Anonyme-Duhem. Le principe de Pascal sur l’equilibre des liqueurs.
«Revue des questions scientifiques». 1906, p. 342.
A. Lefance. Défence de Pascal.— Pascal est-il un faussaire? et Post- scriptum à la défence de Pascal. «Revue politique et littéraire», 1906, p. 161-165; 196—203; 299-336; 304-305.
G. Bakker. Die Kontinuität des gasförmigen und flüssigen Zustandes und die Abweichung von Pascal’schen Gesetz in der Kapillari- schicht. «Annalen der Physik», 1906, S. 981—994.
A. Rey, Pascal et l’expérience du Puy-de-Dôme. «Revue de synthèse historique», 1906, v. 13, p. 143—160.
F. Mathieu, Pascal et l’expérience du Puy-de-Dome. «Revue de Paris»,
Nouvelle serie, 1906, t. II, p. 565—589, 772—794; t. Ill, p. 179. 206; t. II, p. 176—224, 347—387, 835—876.
415


L, 	Brunsehvicg. A propos de «Pascal et l’expérience du Puy-de-Dôme». Correspondance. «Union pour la vérité», 1906, № 2, p. 141—161. Ответ на статью F. Mathieu, опубликованную в «Revue de Paris», 1906.
L. Brunsehvicg. Pascal. Finesse et géométrie. «Revue de Paris», 15 juin 1923, № 12, p. 754—768.
L. Brunsehvicg. Pascal a-t-il volé Aouzout? «Journal des Débats», 1 mai 1907.
P, Duhem. Le P. Marin Mersenne et la pesanteur de l’air. Première Partie: Le P. Mersenne et le poids spécifique de l’air, p. 769— 789.— De P. Mersenne et l’expérience du Puy-de-Dôme, p. 809— 817. «Revue Générale des Sciences», 1907, II, p. 810.
P. Duhem. Les sources des theories physiques. Les origines de la statique. Biaise Pascal: t. I, II. Paris, 1905—1906.
P. Duhem. Etudes sur Léonard de Vinci. Paris, 1906. Pascal, t. I, p. 201, 205, 207, 210-214, 219, 220, 245; t. II, p. 455; t. III, p. 181— 487.
G. Milhaud. Pascal et les expériences du vide. «Revue scientifique»,
1907, t. I, 769-777.
/. Rey. Decouverte et preuve de la pesanteur de l’air. Paris, 1907.
F. 	Strowski. La lettre de Biaise Pascal à Florin Perier à propos du récit de l’expérience du vide rapportée par le P. Noel dans: Gravitas comparata». «Revue politique et littéraire», 1907, II, p. 429— 430.
S. /. Thirion. Les «Essays» de Jean Rey et la pesanteur de l’air. «Revue des qeustions scientifiques», ser. 3, 1907, t. 12, p. 254.
A. 	Favaro. Galileo Galilei e la determinazione del peso dell’aria. Pavia, 1908, 16 p.
O. Hamelon. La système de Descartes. Paris, 1911.
P. Noel. Premiere lettre du P. Noel à Pascal, octobre 1647. Publiée
pour le premiere fois par Bossut, dans les Oeuvres de Pascal t. IV. 1914, p. 69—75.
P. Noel. Seconde lettre de P. Noel a Pascal, novembre 1647. Publiée pour le premiere fois par Bossut dans les Oeuvres de Pascal, t. IV, 1914, p. 91—108.
#. F. Stewart. La sainteté de Pascal. Ouvrage traduit de l’anglais par Georges Roth. Avant-propos par Emile Boutroux. Paris, 1919, XX + 213 p.
/. Chavaller. Descartes, Paris, 1921.
/. Chevalier. Les maîtres de la Pensée française. Paris, 1922.
Les lettres de Biaise Pascal accompagnées de lettres de ses correspondants. Paris, 1922, 348 p.
S. J. Malvy. Pascal et le problème de la croyance. Paris, MCMXXII, 114 p.
E. 	Chamaillard. Pascal mondain et amoureux. Chap. II. Descartes et Pascal, p. 36—49. Paris, 1923.
H. Bosmans. Pascal, par Jacques Chevalier. «Revue des questions sci¬
entifiques», 1924, t. LXXXVI, p. 194—197.
416


«Мысли» Паскаля
Ch. Bossut. Discours sur la vie et les ouvrages de Pascal. Paris, 1812, p. 305—397.
J. 	H. Monier. Essai sur Biaise Pascal. 1822, p. 26—33.
/. A. Condorcet. Oeuvres, 12 vol., T. III. Remarques sur les Pensées de Pascal, p. 635-662. Paris, 1847—1849.
F. 	Baader. Sämmtliche Werke. T. I. S. 30, 77—100. Leipzig' 1850— 1860.
V. Cousin. Oeuvres. 4 ser., T. I, p. 103—116.
V. Cousin. Etude sur Pascal. 5 éd. Paris, 1857, XIII + 567 p.
Ancelot. Étude comparative sur Pascal et Leibniz. «Annales scientifiques, littéraires et industrielles de l’Auvergne». Clermont-Ferrand, 1858, t. XXXI, p. 263—269.
Oeuvres de Jean Racine. Paris, 1865—1873. 8 vol. «Pascal. Les Pensées», t. IV, p. 532; t. VII, p. 359.
L. Ackermann. Poésies. Premières poésies.— Poésies philosophiques.
4 éd. Paris, 1868. Pascal, p. 129—147.
F. Bouillier. Histoire de la philosophie cartésienne. Pascal — son
éducation philosophique. Ses rapports avec Descartes... Vue sur la nature et sur l’homme analogue à celle de Descartes. Paris, 1868.
J. G. Dreydorff. Pascal, sein Leben und seine Kämpfe — Leipzig, 1870, X + 462 S.
G. Berkeley. The worke including many of his writing hitherto unpub¬
lished with'preface. Oxford, 1871. T. 1, p. 75,120, T. IV, p. 199, 416.
D. 	Diderot. Oeuvres complètes de Diderot. T. I, p. 131, 167; t. Ill, p. 454. Paris, 1875—1877.
D. Humme. Essay moral, political and literary, t. II. London, 1875,
p. 304.
A. Espinas. La théorie litéraire de Pascal. «Annales de la Faculté des lettres de Bordeaux», 1881, t. III, p. 105—127.
A. Haas. Bemerkungen über die Syntax Pascals. «Zeitschrift für neufranzösische Sprache und Literatur», 1882.
F. Ravaisson. La philosophie de Pascal. «Revue dès Deux-Mondes»
15 mars 1887.
E. Deschanel. Le romantisme des classiques, sér. 3. Pascal, La Roche
foucauld, Bossuet. Paris, 1885,
A. G. Monchamp. Histoire du Cartésianisme en Belgique. Bruxelles, 1886.
G. Bornhack. Geschichte der französischen Literatur von den ältesten
Zeiten zum bis Ende des zwieten Kaiserreichs. Berlin, 1886.
M. Bertrand. Les principes de l’esthétique de Pascal. «Critique philosophique», 1887, t. I.
F. Brünettere. Études critiques sur l’histoire de la littérature française
sér. 3. Descartes. Pascal. Le Sage, Marivaux. Prévost. Voltaire et Rousseau. Paris, 1887.
Natorp. Etwas über Pascal’s Pensées. Forschungen zur Geschichte des Erkenntnisproblems im Alterthum. Berlin, 1888.
J. Bertrand. Blaise Pascal. Le livre des Pensées. Paris, 1891, p. 339— 399.
L. Mabilleau. Histoire de la philosophie atomistique. Livre IV. L’atomisme dans la philosophie moderne. Chap. 1. L’atomisme théologique au XVII siècle en France. Paris, 1895, p. 396—427.
417


/. Denis. Pascal. L’homme — Extrait de: «Mémoires de l’Académie nationale des Sciences, arts et belles-lettres de Caen». 1899, p. 69—112.
C. 	Montesquieu. Pensées et fragments inédits de Montesquieu. Bordeaux, 1899.
H. 	Berr. Pascal, sa place dans l’histoire des idées. «Revue synthétique», 1900.
V. Giraud. Pascal. L’homme, l’oeuvre, l’influence. Paris, 1900, 252 p. A. Hatzfeld. Les grands philosophes. Pascal. Paris, 1901, XII + 291 p. A. Albalat. Les corrections manuscrites de Pascal. «La Quinzaine», 1903, t. 50, p. 178-190.
L. Feuvbah. Ludwig Feuerbachs Sämmtliche Werke. Stuttgart, 1903—
1911, Bd. II, S. 195; Bd. IV, S. 174; Bd. Y, S. 41, 94, 116, 119, 127, 159, 271, 354, 357, 369, 379.
E. Chamaillard. La poésie et les poètes devant Pascal. Paris, 1904.
F. Giraud. Pascal et les Pères. «Revue des Deux-Mondes». 1905 avril. E. Cassirer. Das Erkenntnisproblem in der Philosophie und Wissenschaft der neueren Zeit. Berlin, 1906, S. 438—456.
K. Bornhausen. Die Ethik Pascals. Giessen, 1907.
A. Baker. Prose et pensées. Montréal, 1911.
L. Brunschvicg. Les Etapes de la philosophie mathématique. Paris,
1912.
G. L. Le Gros. Pascal et M. Anatole France. Paris, 1913.
S. M. Child. Leibnitz and Pascal. «The Monist», 1918, p. 530—568. E. Boutroux. Pascal. 7 éd. Paris, 1919, 207 p.
G. 	Brunet. Pascal poète. «Le Mercure de France», 1923, p. 577—609. Ch. Hermann. Biaise Pascal, zur 300 Wiederkehr seines Geburtstages. «Kantstudien, 1923, Bd. 28, S. 482—484.
E. Picard. Pascal mathématicien et physicien. «Revue de France»,
1923, p. 252—283.
F. Rauh. La philosophie de Pascal. «Revue de métaphysique et de mo¬
rale», 1923, avril — juin, p. 247—306.
A. Maire. Essai bibliographique des «Pensées» de Pascal. Paris, 1924 211 p. Extrait de: «Archives de philosophie», v. I, 1923, cahier IV.
Основные издания «Мыслей» 1
Pensées de Pascal sur la religion et sur quelques autres sujets. Paris, 1670, 348 p.
Pensées de Pascal sur le religion et sur quelques autres sujets. Paris, 1672, 365 p.
PûTlCPOG PoriQ \9Klx.ix.
Pensées de Pascal. Tours. 1873, LXXIII + 540 p.
Pensées. Paris, 1894, 692 p.
Pensées et opuscules. Paris, 1912.
Les Pensées de Biaise Pascal, v. 1—2. Paris, 1948.
Pensées. Paris, 1965, 445 p.
Pensées. Paris, 1966, 445 p.
1 Приведены только издания, имеющиеся в фондах Государственной библиотеки им. В. И. Ленина.
418


«Письма к провинциалу»
F. Brünettere. Histoire de la Literature française classique. Paris.
T. 	Ecklin. Biaise Pascal. Ein Zeuge der Wahrheit. Кар. II. Die Provinzialbriefe. Basel, 1870, S. 41—87.
S. /. Longhaye. Histoire de littérature française au dix-septième siècle. Paris, 1895—1896.
Petit de Tulleville. Histoire de la langue et de literature française des origines à 1900. Paris, 1896—1899.
P. Boyle. Dictionnaire historique et critique. 3 éd., MDGGXX.
A. Aimé. Essai sur les Provinciales et sur le style de Pascal. Paris, 1839.
Oeuvres de J. Racine. Paris, 1865—1873, t. IV, Y, VI.
E. Havet. Des Provinciales de Pascal. «Revue des Deux Mondes», 1880, t. Y, p. 516—553.
J. Bertrand. Biaise Pascal. Les Provinciales. «Revue des Deux Mondes»^ 1890, t. V, p. 5—56.
V. Giraud. Pascal, l’homme, l’oeuvre, l’influence. Paris, 1900.
G. Lanson. Après les Provinciales. «Revue d’histoire littéraire de la
France», 1901, v. VIII, p. 1—34.
L. Weber. Les Provinciales en Allemagne. Clermont-Ferrand, 1912.
Основные издания «Писем к провинциалу»
Les Provinciales ou les lettres écrites par Louis de Montalte à un Provincial de ses Amis. MDCLVII.
Les Provinciales ou les lettres écrites par Louis de Montalte (pseud.) à un provincial de ses amis. 1669, 1679. 1716. 1735, 1739, 1761, 1803.
Lettres écrites à un Provincial par Biaise Pascal, précédées d'un Eloge de Pascal parM. Bordas-Demoulin. Paris, 1842, LXIV+ + 395 p.
Les Provinciales. Nouvelle édition, avec une introduction et des remarques, par E. Havet, 1885, 2v.
Книги о Паскале, вышедшие после 1932 г.
L. Brunschvicg. Pascal. Paris, 1932,
D. M. Eastwood. The revival of Pascal. 1936.
К. 	Wilhelm. Chevalier de Méré und sein Verhältnis zu Blaise Pascal. Berlin, 1936.
E. Jovy. Etudes pascaliennes, t. 1—9. Paris, 1927—1936.
E. Rideau. Descartes. Pascal. Bergson. Paris, 1937.
Ed. Benzecri. L’esprit humain selon Pascal. Paris, 1939.
D. 	Finch. La critique philosophique de Pascal au XVIII siècle. Philadelphia, 1940.
M. Waterman. Voltaire, Pascal and human destiny. New York, 1942. M. Woodgate. Jacqueline Pascal and her brother. Dublin, 1944, XI +
+ 185 p.
419


L. 	Brunshvicg. Descartes et Pascal lecteurs de Montaigne. Neuchâtel, 1945.
E. 	Cailliei. Pascal. Genius in the light of scripture. Philadelphia. 1945.
E. Baudin. Études historiques et critiques sur la philosophie de Pascal. Neuchâtel, 1946.
Em. Boulan. De Pascal à Victor Hugo. 1946.
P. Humbert. Cet effrayant génie. Paris, 1947.
J. E. B'Ahgers. L’apologétique en France de 1580 à 1670. Pascelet ses précurseurs. Paris, 1954.
L. Lafuma. Histoire des pensées de Pascal (1656—1952). Paris, 1954* L. Goldmann. Le dieu caché. Etude sur la vision tragique dans les pensées de Pascal et dans le theatre de Racine. Paris, 1955.
L. Jerphagnon. Pascal et la souffrance. Paris, 1956.
J. J. JDemorest. Étude sur les variantes de ses écrits. Paris. 1957.
G. Le Boy. Pascal, savant et croyant. Paris, 1957.
A. Béguin. Pascal par lui-même. Paris, 1958.
B. Lacombe. L’appologétique de Pascal. Etude critique. Paris, 1958. E. Mortimer. Biaise Pascal. The life and work of a realist. London,
1959.
P. Courcelle. L’entretien de Pascal et Sacy, ses sources et ses énigmes. Paris, 1960.
B. Alix. Pascal vivant. Clermont-Ferrand, 1962.
Ch. Baudouin. Biaise Pascal ou l’ordre du coeur. Paris. 1962.
«Biaise Pascal (1623—1662). Exposition». Paris, 1962.
«Colloque de mathématiques à Росса sion du tricentenaire de la moit de Biaise Pascal», t. 2. Clermont-Ferrand, 1962.
A, Cresson. Pascal. Sa vie, son oeuvre avec un exposé de sa philosophie. Paris, 1962.
A. Denjoy. Troisième centenaire de la mort de Pascal célébré à CJer- mont-Ferrand, le 4 juin 1962. Paris, 1962.
L. Jerphagnon. Le caractère de Pascal. Essai de charactérologie littéraire. Paris, 1962.
«Pascal présent» — Clermont-Ferrand, 1962.
E. Wasmuth. Der unbekannte Pascal, Versuch einer Deutung seines Lebens und seiner Lehre. Regensburg, 1962.
J. Mesnard. Pascal. Nouv. éd. Paris, 1964.
H. Gouhier. Biaise Pascal' Commentaires. Paris, 1966.
Журнальные статьи о Паскале, опубликованные после 1932 г.
Р. Brunner. Pascals Anschaunung von Menschen. Festschrift f. G. Krüger, 1932.
3. Dedieu. Note sur Pascal traducteur de la Bible. «Revue d’hist. litt.», 1933.
Ch. Droulers. Pascal et Goethe. «Rev. de litt, comparée», 1935, N i.
H. 	Friedrich. Pascals Paradox. Das Sprachbild einer Denkform. «Zs. f. romanische Philologie», 56, 1936.
E. Lerch. Pascals Gedanken über Recht und Gerechtigkeit. «Zs. f. Schweiz Rech.», 61, 1942, S. 339—364.
420


М. В eus e. Pascal et Kierkegaard. «Nederlands Tijdschrift voor Psy- chologie». Amsterdam, 11, 1943—1944, p. 58—66.
F. R. Martin. Pascal and M. de Unamuno. «The Modem Language
Review», 39, 1944, p. 138—145.
G. E. Mueller. Pascal’s Dialectical Ethics and his Discovery of Libé¬
ralisme. «Journal of Hist, of Idea», 6, 1945, N 1.
M. 	F. Sciacca. Introduction al estudio de Pascal. «Revue de Filosofia», 1947, N 20, p. 211-213.
Brunold. Le tricentenaire de la grande expérience de l’équilibre des liqueurs. «Revue d’Histoire des Sciences», 2, 1949, p. 225—240.
/. Lecomte. Discours prononcé devant l’académie des sciences, belles-lettres et arts de Rouen. Troisième centenaire de la mort de Pascal... Paris, 1962.
R. Taton. L’oeuvre de Pascal en géométrie projective. «Revue d’Histoire des Sciences», 15, 1962, p. 197—252.
/. Rose. Biaise Pascal {1623—1662). «Nature», 195, 1962, p. 847—851. P. Costabel. Notes relatives à l’influence de Pascal sur Leibniz. «Revue d’Histoire des Sciences» 15, 1962, p. 369—374.
P. Costabel. Résumé de la lettre adressée par Pascal a Lalouere le 4 septembre 1658. «Revue d’Histoire des Sciences», 15, 1962, p. 367—369.
P. Costabel. Traduction française de notes de Leibniz sur les «Coniques» de Pascal. «Revue d’Histoire des Sciences», 15, 1962, p. 253— 268.
К. Нага. Pascal et l’induction mathématique. «Rev. d’Histoire des Sciences», 15, 1962, p. 287—302.
F. Russo. Pascal et l’analyse infitésimale. «Revue d’Histoire des Sciences», 15, 1962, p. 303—320.
M. J. Guitton. Hommage a Bl. Pascal. «Discours prononcés devant l’académie des sciens, belles-lettres et arts de Clermont-Ferrand», Paris, 1962.
J. Mesnard. Pascal a l’Académie Le Pailleur. «Revue d’Histoire des Sciences», 16, 1963, N 1, p. 1—10.
J. Mesnard, R. Taton. Édition critique de la lettre de Leibniz à Pé- rier du 30 août 1676. «Revue d’Histuare des Scieces», 16, 1963, N 1, p. 11—22.
M. Sadoun-Goupil. L’Oeuvre de Pascal et la physique moderne. «Revue d’Histoire des Sciences», 16, 1962, p. 25—52.
B. 	Rochot. Comment Gassendi interprétait l’expérience Puy de Dôme.
«Revue d’Histoire des Sciences», 16, 1963, p. 53—76.
R. Taton. L’annonce de l’expérience barométrique en France. «Revue d’Histoire des Sciences», 16. 1963, p. 77—83.
/. Payen. Les exemplaires conservés de la machine Pascal. «Revue d’Histoire des Sciences», 16, 1963, p. 161—178.
A. Teske. Pascal on the history of science. «Actes Xle Gong. Int. Hist.
Sci.», 2, 1965 (pub. 1968), p. 149—151.
I. 	Dambska. Pascal et le concert du temps. «Actes Xle Cong. Int. Hist. Sci.», 2, 1965 (pub. 1968), p. 144—148.
A. Teske. Pascal on the history of science. «Actes Xle Cong. Int. Hist.
Sci.», 2, 1965 (pub. 1968), p. 149—151.
B. A. Brooks. Condorcet and Pascal. «Stud. Voltaire 18 th. Cent.», 55,
1967, p. 297—307.
Anzieu, Didier. Pascal mystifié. «Anals. Univ.», Paris, 37, 1967, p. 177—- 197.
421


P. Gauja. Les origines de l’académie des sciences de Paris. В сб. «Troisième centenaire de l’académie des sciences», Paris, 1967.
K. A. Ott. Pascals Begriff der Naturwissenschaft. «Sudhoffs Archiv», 57, 1967, N 2, p. 97-129.
Собрания сочинений Паскаля 1
Oeuvres de Blaise Pascal. La Haye, 1779.
Oeuvres de Blaise Pascal, t. 2—5 Nouv. éd., Paris, 1819.
Oeuvres complètes de Blaise Pascal, t. 1—3. Paris, 1864—1866.
T. 1. Avertissement. Vie de Blaise Pascal par m—me Périer.
Lettres à un provincial. Pensées. 1866.
T. 2. Opuscules. Lettres. Ouvrages attribués à Pascal. 1864.
T. 3. Physique. Mathématiques. 1866.
Oeuvres complètes de Biaise Pascal, t. 1—3. Paris, 1906—1909. Oeuvres complètes. Paris, 1963.
Книги и статьи Паскаля на русском языке
«Мысли Паскаля». Перевел с французского Иван Бутовский. СПб., 1843. XLIX + 299 стр.
Б. Паскаль. Мысли. Перевод с французского П. Д. Первова. М., 1888, 260 стр.; 2-е изд. 1899; 3-е изд. 1905.
«Французский ученый Влас Паскаль. Его жизнь и труды». В двух частях. Составлено А. И. Орловым. М., 1889, 43 + 105 стр.
Б. Паскаль. Мысли о религии. Перевод С. Долгова. М., 1892, 216 стр. 2-е изд. 1902.
Б о Паскаль. Письма к провинциалу. СПб., 1898. XVI+352 стр.
Б. Паскаль. Трактат о равновесии жидкостей. В сб.: «Начала гидростатики (Архимед, Стевин, Галилей, Паскаль)». Перевод и примечания А. Н. Долгова. М.—Л., 1932. 2-е изд. 1933, стр. 363— 398.
Б. Паскаль. Опыт о конических сечениях. Приложение: «Письмо Лейбница к Перье... племяннику г. Паскаля». Перевод и комментарии Г. И. Игнациуса. В сб.: «Историко-математические исследования». 1961, вып. XIV, стр. 603—622.
Книги о Паскале на русском языке
М. М. Филиппов. Паскаль. Его жизнь, научная и философская деятельность. СПб., 1891, 78 стр.
Э. Бутру. Паскаль. Перевод с французского. СПб., 1901.
А. Д. Гуляев. Этическое учение в «Мыслях» Паскаля. Казань, 1906. 275 + VI стр.
1 Приведены только издания, имеющиеся в фондах Государственной библиотеки им. В. И. Ленина
422


Брошюры и статьи о Паскале на русском языке
И. Г. Бутовский. О жизни Паскаля и его сочинениях. XLIX стр. В кн.: «Мысли Паскаля». СПб., 1843.
A. И. Орлов. Жизнь Паскаля. 43 стр. В кн.: «Французский ученый
Влас Паскаль. Его жизнь и труды». М., 1889.
Н. 	И. Стороженко. Паскаль. В кн.: «Энциклопедический словарь» изд. Брокгауза — Ефрона. СПб., 1897, т. 44, стр. 915—917.
B. В. Бобынин. Паскаль как математик. Там же, стр. 917—919.
Л. Н. Толстой. Паскаль. В кн.: Л. Н. Толстой. Полное собрание сочинений (Юбилейное издание). М., 1957, т. 41, стр. 477—484.
B. Кокосов. Паскаль. Горький, 1935, 4 стр.
C. Д Коцюбинский. Литературное наследие Паскаля. В сб.: «Уче¬
ные записки Ленинградского государственного университета. Серия филологическая», вып. 8. Л., 1941, стр. 30—70.
С. 	И. Еремеева. Блез Паскаль (1623—1662). В кн.: «Выдающиеся физики мира (Рекомендательный указатель)». Имеется краткая библиография. М., 1958, стр. 54—58.
A. П. Юшкевич. Блез Паскаль как ученый. «Вопросы истории есте¬
ствознания и техники», 1959, № 7, стр. 75--85.
У. И. Франкфурт. Блез Паскаль. «Вопросы истории естествознания и техники», 1963, № 15, стр. 137—141.
B. А. Успенский. Треугольник Паскаля. М., изд-во «Наука», 1966,
36 стр.
Е. М. Кляус. Блез Паскаль. В сб.: «У истоков классической науки», М., изд-во «Наука», 1968, стр. 255—325.
Ш. Сент-Бев. «Мысли» Паскаля. В кн.: Ш. С е н т-Б е в. Литературные портреты. Критические очерки. М., 1970, стр. 362—377. Я. Голованов. Этюды об ученых. М., 1970 («Блез Паскаль» — стр. 169—174).


Указатель имен
Абеляр Пьер (1079—1142) 182, 300
Аввакум, протопоп (1621—1682) 139
Августин Аврелий «Блаженный» (354-430)80,92, 128, 146, 151, 251, 276, 296, 297 Авенель 39
Авэ Эрнест 240, 282, 283 Адам (Adam) 394 Аймон Пруст де Шамбург д’ 225
Албери Е. 387
Александр VII (1655—1667) 129, 158
Ал-Канги 366
Альберти Леон Баттиста (1404— 1472) 339 Амиель А. 123
Анна (Annat) 130, 152—154,
207, 230
Анна Австрийская (1601—1666) 87
Аполлоний 336, 338, 341, 377 Арди Клод (Hardy) 24, 55 Аристотель 48, 49, 52, 59, 62, 73, 179, 253, 284, 383, 384, 386, 387, 397 Аркур д’ 125 Арно Агнесса 87, 91 Арно Анжелика 87, 96, 114, 121, 208
Арно Антуан (1560—1619) ИЗ Арно Антуан (1612—1694) 81, 121, 122, 124, 125, 129—135, 143, 194, 208-210, 215, 217, 227, 232, 237, 253 Арно, братья 115 Арно д'Андильи Роберт (1588 — 1674) 122
Арно, семейство 114
Архимед 47, 63, 70, 75, 198, 200, 336, 377, 383, 384
Бабель И. Э. 118, 119 Базар С. А. 290 Байрон 318
Бальзак Жан Луи Гёз де (1597—
1654) 	99, 245—247 Бальзак Оноре де (1799—1850) 114, 121—123, 134, 161, 209, 262, 285, 286, 312 Бальмонт К. 285 Б альяни Д жован Б аттиста(1582 1666) 378, 380, 388 Баронси 399 Барро де 99, 102 Батиста Джиованни 388 Батюто А. 315—317 Беекман Исаак (Beekman, 1588-1637) 378, 380 Бейль Пьер (1647—1706) 98, 252, 254, 276—278, 282, 363 Белер Шарль 203 Белинский В. Г. 161, 304 Бенедетти Б. (1530—1590) 388 Бергсон А. 295, 296 Бернал Джон 24, 76 Бернар 38 Берне Людвиг 282 Бернулли Даниил 75 Бернулли Якоб 356 Бернье 399
Берти Гаспар 379—381, 388 Бертран Жозеф (1822—1900) 20, 248, 286, 288
Берье Поль (1608—1696) 220, 224, 225, 230, 231 Бехер Иоганнес 330 Вине Жак Филипп (1786—1856) 46
Блан Луи 118, 138, 283
424


Блок А. А. 306 Блондель М. 295 Бобрищев-Пушкин П. С. 302, 303
Богуславский В. М. 277 Бодлер Шарль 160, 284 Бодри д’Ассон, Антуан де Сен- Жиль (? — 1668) 131, 132, 137, 141
Бойль Роберт (1627—1691) 54, 76, 391
Бопюи Валлон де (1621—1709) 120, 222, 223, 232 Боссю Шарль (Bossut, 1730— 1814) 237, 240
Боссюэ Жак Бенинь (Bossuet, 1627—1704) 160, 249, 252, 301, 302, 322
Бофор, герцог 33 Брауншвейг Л. (Braunschweig) 364
Бройль Луи де 51, 67, 192, 193, 248
Бруно Джордано (1548—1600) 98 171, 397
Бруншвиг Леон 241, 286, 292 Брюнсвик Л. 295 Брюсов В. Я. 310, 311 Буало-Депрео Никола (1636— 1711) 121, 149, 245, 246, 254, 280
Бузенбаум Герман 147 Букингем, герцог 48 Бульонский, герцог 33 Бурдалу Луи (1632—1704) 160, 252
Бурдело (Пьер Мишон, 1610— 1685) 43, 94 Бурзеис 129
Бутовский И. Г. 303, 304, 321,322 Бутру Пьер 292 Бутру Эмиль (1845—1921) 18, 128, 250, 281, 285—287, 294— 296
Бэкон Фрэнсис (1561 — 1626) 49, 170, 179, 286 Бюссон А. 277 Бюффон 249
Валерио 369
Валлан 229, 231
Валле Пьер де ла 156
Валлес Жюль 291
Валлис Джон (1616—1693) 196
Ванини Лючилио (1585—1619) 98, 171
Вант-Гофф Я. 248 Васкез 147
Вельяшев-Волынцов И. 301 Вивес Хуан Луис 397 Вивиани Винченцо (1622—1703) 52, 192, 378, 380, 393 Виет Франсуа (1540—1603) 200 Вико Джамбаттиста (1668—
1744) 305
Вилейтнер Г. 198—200, 339, 342 Вильмен Ф. 282 Винер Норберт 46 Винэ Александр (Vinet, 1797— 1847) 241, 282, 294 Вио Теофиль де (1590—1626) 98 Вовенарг Люк де Клапье (1715— 1747) 252, 259
Вожла Клод Фавр де Перож (1585—1650) 247 Вольтер (Франсуа Мари Аруэ, Voltaire, 1694—1778), 121,122, 160, 206, 239, 250, 252, 256— 263, 265, 268, 269, 271—276, 278, 280, 284, 290, 307, 323 Вольф (Волфий) Христиан 299
Врен-Люка 288
Вуатюр Венсан (1598—1648) 246
Габсбурги 9, 31, 116 Газье (Gasier С.) 121 Газье Огюстен 104, 277 Газье Феликс 292 Галилей Галилео (Galilei, 1564— 1642) 9, 22—24, 48, 49, 52— 54, 70, 71, 74, 75, 108, 192, 198, 202, 293, 356, 369, 376— 378, 380, 383—388, 397 Галла Юлиус Цезарь де 385 Галлей Эдмунд (1656—1742) 69 Гассенди Пьер (Gassendi, 1592—
1655) 	22, 50, 51, 98, 108, 132, 170, 389, 397—399 Гегель 314 Гейне Генрих 160 Гельвеций Клод Адриан (1715— 1771) 119, 122, 271, 280
Гемене 115
Генрих И Бурбонский 43, 94 Генрих IV (1553—1610) 8, 9, 11, 30, 32, 37
425


Герике Отто фон (1602—1686) 76, 203
Герои Александрийский 56 Герцен А. И. (1812—1870) 305-307 Гершель Д. 286 Герье Жан 225, 234 Герье Пьер 234 Гете И. В. 290
Гоббс Томас (1588—1679) 22, 24, 170, 183, 280, 398 Гоголь Н. В. 322, 325 Голосовкер Я. Э. 314 Гольбах Поль Анри (1723— 1789) 83, 209, 276, 277, 280 Гомбервиль Марен Леруа де (1600—1674) 138, 246 Гомер 99 Гонди см. Рец
Гонкуры Эдмон и Жюль 287 Гонсалес Прада М. 296 Гораций 350 Граммон 37
Григорий из Сен-Винцента 369, 371
Грийе Р. 349 Гримм Ф. 275 Гроссман Л. П. 313 Гроций Гуго (1583—1645) 299 Гук Роберт (1635—1703) 76 Гуссерль Э. 297 Густав II Адольф (1594—1632) 76, 94 .
Гюго Виктор (1802—1885) 33, 190, 283, 287
Гюйгенс Христиан (1629—1695) 76, 193, 196, 197, 203—205, 207, 226, 236, 336, 350,
360-362
Даламбер Жан Лерон (D’Alembert, 1717—1783) 75, 200, 262, 268-272, 274 Данжо Луи 102 Даниель 137, 159, 394 Дедье 242
Дезарг Жерар (1593—1662) 24, 25, 27—29, 40, 77, 236, 334, 336—340, 342, 374
Декарт Рене (Descartes, 1596— 1650), 9, 22, 23, 25-28, 41, 49—51, 53—58, 62, 67, 68, 71, 86, 94, 103, 104, 106, 121, 122, 170, 179, 181, 192, 193,
198, 200, 212, 213, 236, 246,
250, 253, 272, 277, 293, 314,
329, 334—336, 338, 339, 342,
357, 368, 369, 376, 377, 384,
388, 389, 391—399 Делакруа Эжен 284 Демокрит 50, 398 Деспре Гийом 237, 238 Диана Антоний (1586—1663) 150
Дидро Дени (1713—1784) 93, 94, 121, 167, 170, 175, 209,
254, 259, 262, 264—268, 276,
294, 307, 352
Добролюбов Н. А. 290, 304, 305 Долгов А. Н. 376, 377, 404, 407 Долгов С. 82, 321 Дома Жан (1625—1696) 42, 125, 226
Достоевский Ф. М. (1821—< 1881) 311—314, 317 Дроз 286
Дювержье де Горанн см. Сен- Сир ан
Дюгем П. (Duhem) 377 Дюрер Альбрехт 399
Евклид 20, 21, 25, 198, 336
Жан Босоногий 38 Жанна д'Арк 37 Жиро Виктор 242, 286 Жоффруа Сент-Илер Э. 286 Жуковский В. А. 301, 302
Золя Эмиль 285, 291, 329
Зубов В. П. 378, 382, 394
Зуччи 379
Иннокентий X (1644—1655) 128, 129
Иннокентий XI (1676—1689) 158
Кавальери Банавентура (1598— 1647) 198, 336, 368—370 Калло Жак (ок. 1592—1635) 33 Кальвин Жан (1509—1564)
118, 120, 129, 278 Кампанелла Томмазо (1568—* 1639) 9
Кант И. 159, 179, 323 Карамзин H. М. 300, 301 Кардано Д. (1501—1576) 356
Кареев Н. И. 30, 31, 33, 34, 36
426


Каркави Пьер де (1603—1684) 68, 194, 195, 236, 357, 360, 396
Карл I (1600-1649) 90, 206 Кастелли Б. (Castelli) 377, 378 Катенин П. А. 302 Кеплер Иоганн (Kepler, 1571— 1630) 13, 48, 49, 343-345, 369, 397
Кине Э. 290, 295
Кино Филипп (1635—1688) 214
Кирхер 379
Климент IX (1667—1669) 238 Климент XI (1700-1721) 232 Климент XIV 210 Ковалевская С. В. 304 Койре А. (Коуге) 199, 336 Колумб Христофор (1451— 1506) 15
Кольбер Жан Батист (1619— 1683) 236
Коменский Ян Амос (1592—1670) 14, 15, 119
Конде, принц (Луи де Бурбон, 1621—1686) 33, 89, 247 Кондорсе Жан Антуан де (Condorcet, 1743—1794) 111, 158, 206, 240, 255, 257, 271 — 277, 280, 287
. Конрар Валентэн (1603—1675) 247
Конти, принц (Арман де Бурбон, 1629—1666) 33, 61 Коперник Николай (1473—1543) 48, 108, 397
Корнель Пьер (1606—1684) 18, 35, 37, 214, 246
Коцюбинский С. Д. 244, 245 Кремер Г. 13
Кромвель Оливер (1599—1658) 206, 278
Крылов И. А. 301 Кузен Виктор (Cousin, 1792— 1867) 104, 240, 241, 251, 282, 287, 293, 294, 296 Курье П. Л. 210, 252 Кутина Л. Л. 298 Кьеркегор С. 296, 297
Лабрюйер Жан де (1645—1696) 252, 305, 330 Лавуазье А. Л. 389, 391 Лагир 342
Лагранж Ж. Л. 71, 384
Ламетри Жюльен Офре де (1709 —1751) 175, 255, 264, 268, 279
Ланжевен П. 332 Лансело Клод (1615—1695) 124, 209
Лансон Г. 214, 251, 252, 256 Ларошфуко Франсуа де (1613— 1680) 247, 249, 305 Лафайет Мари Мадлен (1634— 1693) 106 Лафарг П. 291
Лафонтен Жан де (1621—1695) 98, 247, 305 Лафума Луи 239, 242 Лебедев П. Н. 331 Лейбниц Готфрид Вильгельм (Leibniz, 1646-1716), 24, 29, 46, 121, 200, 203, 230, 234, 237, 279, 340, 341, 343, 349, 363, 374
Лелю Л. Ф. 287 Леметр Ж. 285 Лемэ 389 Ленэн, братья 33 Леонардо да Винчи (1452— 1519) 243, 339
Ле Пайер (? — 1654) 21, 24, 25, 61, 62, 64, 90, 103, 108-110, 203, 236, 395 Лепети Пьер 137, 138 Лессинг 162
Лефебр (Lefebvre) 346, 347 Лианкур, герцог 114, 129 Лихтенберг Г. К. 252 Лойола Игнатий (1491—1556) 116 159
Ломоносов М. В. (1711—1765) 298, 301
Лонгвилль, герцог 114, 246 Луи-Филипп (1773—1850) 294
Лукреций 52 Луначарский А. В. 162 Люинь, герцог 112, 114, 125, 186, 190
Людовик XI (1423—1483) 8 Людовик XIII (1601—1643) 30, 33, 38, 40, 49, 87, 116, 120, 149
Людовик XIV (1638-1715) 8, 9, И, 43, 58, 87, 120, 125, 130, 139, 204, 206, 218, 236, 247 Людовик XV 123 Людовик XVI 33


Лютер Мартин (1483—1546) 118
Магнанус (Магнан) Эм* 379 Магни Валерьен 74, 396 Маджиотти Раффаэле (1597—
1656) 	377, 379, 380, 388 Мазарини Джулио (1602—1661) 30, 87—89, 120, 129, 137, 140, 206, 268
Майстров Л. Е. 351 Максвелл Д. К. 331 Малерб Франсуа (ок. 1555— 1628) 245-247
Мальбранш Никола (1638—1715) 51, 209
Мар ван (Маг wan) 397 Марг Пьер 56
Мариана Иоанн де (1537-^ 1624) 150
Мариотт Эдм (1620—1684) 76 Марк Аврелий 103, 166, 215, 322
Маркс К. 254, 264, 398 Марцений см. Мерсенн Матье Ф. 292
Мах Э. 76, 77, 384, 385, 404, 406 Медичи Мария 9 Мелье Жан (1664—1729) 255, 261
Менар Жан 140 Ментенон Франсуаза д’Обинье, маркиза де (1635—1719) 102, 204, 252
Мере Антуан Гомбо, кавалер де (1607—1684) 99—103, 143,
171, 243, 251, 350-353, 355, 356, 362—364
Мерсенн Марен (Mersenne, 1588—1648) 21—28, 49, 51, 54, 55, 68, 90, 108, 192, 193, 203, 236, 302, 335, 340, 376-379, 388—395, 397, 399 Метерлинк Морис 191 Миддлетон (Middleton) 379, 380 Мидорж Клод (1585—1647) 24, 25, 338
Миттон Дамье (ок. 1618—1690) 99, 171, 350, 351 Мишле Ж. (Michelet) 259, 260, 290
Мишо 241, 242 Моавр 356
Молина Луис (1535—1600) 130, 134, 146, 150, 159
Молинье 241
Мольер (Жан Батист Поклен 1622—1673) 9, 98, 160, 214 241, 247, 252 Монж Г. 342
Монмор Анри де (1600—1679) 203, 204, 236
Монтень Мишель (1533—1592) 15, 98, 103, 104, 108, 159, 165, 166, 171, 188, 190, 244, 245, 251, 277, 278, 303, 305, 307, 323, 330, 397
Монтескье Ш. (Montesquieu) 276, 322
Монтюкла Ж. Э. 394 Мопассан Ги де 330 Мопертюи П. 261 Мориак Франсуа 252, 329 Морланд С. 349 Моруа Андре 243, 329 Мушенбрек П. ван 301 Мэн де Биран 293
Наполеон I 190, 293 Некрасов В. П. 119 Непер Джон (1550—1617) 344, 345
Низар Д. 252
Николь Пьер (1625—1695) 121, 122, 124, 136, 156, 208, 209, 215, 226, 227, 230, 232, 237, 240, 253, 267, 299 Ницше Ф. 252
Новиков Н. И. (1744—1818) 298-300
Нолле (Ноллет) 301, 302 Норман Шарль 37 Ноэль Эстьен (1581—1660) 58— 62, 73, 86, 103, 109, 396 Нуррисон Жан Феликс 85, 287 Ньютон Исаак (1643—1727) 9, 49, 200, 203, 271, 336, 342
Обинье Агриппа д* (1552—1630) 10, 37, 204
Озу Адрини (1622—1691) 84, 383, 394, 395, 300 Олеша Ю. К. 250, 251 Олыпки Леонардо 202, 203, 243, 244
Оре О. (Ore) 350, 353, 354, 356, '362
Орлов А. И. 321
428


Пажес Ж. 31
Папен Дени (1647—1714) 76 Папп 338
Паскаль (Бегон) Антуанетта (1596—1626), мать Паскаля 9, 13, 14
Паскаль Жаклина4 (1625—1661), сестра Паскаля 9, 14, 18, 34, 35, 55, 86, 90—94, 109, НО, 120, 124, 140, 208, 215, 217, 241, 288, 329, 399 Паскаль Маргарита, бабушка Паскаля 8
Паскаль Мартин, дед Паскаля 8 Паскаль Этьен, предок Паскалей 8
Паскаль Этьен (1588—1651), отец Паскаля 8, 12—17, 20— 22, 24-30, 34, 36, 39, 40, 49, 54, 62, 79, 81, 83, 88, 90, 91, 102, ИЗ, 139, 224, 335, 346, 357
Пачоли Лука 356 Первов П. Д. 307 Перельман Я. И. 63 Перро Клод (1613—1688) 349 Перро Шарль (1628—1703) 161, 254, 255
Перье (Périer), семейство 91, 227, 228, 235
Перье Блез (1653—1684) 228,
OOQ OCM 9Q9
Перье’ Жаклина (1644-1695) 91, 120, 231, 233, 234 Перье (Паскаль) Жильберта (1620—1687), сестра Паскаля, 9, 12, 14, 15, 18, 20, 35, 40, 41, 47, 55, 81, 83—86, 91, 92, 109, 140—142, 193, 194, 210,
213—215, 217, 219, 221, 222,
225—232, 271, 288, 399
Перье Луи (1651—1713) 226, 228, 229, 231-234, 240, 273 Перье Маргарита (1646—1733) 12, 13, 81, 83, 91, 96, 111 120, 126, 127, 140-142, 155,
194, 196, 202, 223, 229, 231,
232, 233—235
Перье Мари (1647—1649) 91, 229
Перье Флорен (1605—1672) 40, 63-68, 86, 96, 120, 127, 138, 139, 221, 222, 224, 227—229, 231, 302, 331, 376, 400. 401
Перье Этьен (1642—1680) 40, 210, 211, 222, 227, 229—231, 237, 238
Пети Пьер (1598—1677) 54, 339 Петрарка 105 Петроний 350, 351 Пиаже Ж. 253 Пий VII 210
Пико-де-Мир андо л а Д. 307 Писарев Д. И. 263, 276, 305, 331
Платон 99, 169, 251 Плеханов Г. В. 275, 300 По Э. 250 Полет (Poulet) И Поликарп Анна 221 Полонский Я. П. 319 Понселе В. 342 Попов А. И. 156 Поршнев Б. Ф. 31, 32, 37, 38, 89, 96
Прево-Парадоль Л. А. 173, 174 Прудон П. Ж. 307 Пуассон С. 350
Пуссен Никола (1594—1665) 284 Пушкин А. С. 246, 247, 302, 303
Пушкин В. Л. 302 Пьеро да-Франческа 339
Рабле Франсуа 304, 330 Равессон 286
Раймонд Сабундский 171, 245 Рамбулье, Катрин де Вивонн, маркиза (1588—1665) 246, 247
Расин Жан (1639—1699) 121, 143, 159, 247, 280, 301 Рафаэль 105, 284 Рей Жан (Rey, 1583 — после 1645) 389-391 Ренан Э. 169, 285, 297 Ренар Жюль 170, 252 Реньи А. 331
Рец, Жан Франсуа де Гонди (1613-1679) 90, 129, 206,
252
Рибейр де (Ribeyre) 55, 74,
75, 103, 391
Ришелье, Арман Жан дю Плес- си де (1585-1642) 8, 9, И, 30, 31, 33—37, 43, 80, 81, 87, 92, 120. 137, 247
429


Риччи Микельанджело (1619— 1692) 63, 379, 380, 382 Po 286
Роанне, Артюс Гуфьеде (1627— 1696) 97, 98, 102, 125, 126, 142, 194, 204, 215, 218, 227, 237, 288, 351, 352, 362 Роанне Шарлотта де (1633— 1683) 104, 107, 142, 215, 217, 237, 288
Роберваль (Жиль Персонн, 1602 —1675) 24, 26—28, 44, 49, 55, 56, 68, 192, 194, 197, 334— 336, 350, 353, 357, 363, 369, 383, 395, 396, 399 Розенбергер Ф. 67, 68, 392 Роллан Ромен 161, 330 Ронсар Пьер 330 Ротру Жан де (1609—1650) 214 Рошо 399
Руссо Жан Жак (1712—1778) 250, 255, 278, 280, 294, 326, 352 Руссо Ф. (Russo) 375
Сабле, Мадлен де Сувре, маркиза (1599—1678) 92, 114,
115, 204, 246, 251 Савро Шарль 67, 136 Сагредо Джован Франческо (1571—1620) 386, 387 Салтыков-Щедрин М. Е. 314 Сальвиати Филиппо (1582— 1614) 386, 387 Саси де, братья 115, 209 Саси Антуан Леметр де 164 Саси Исаак Леметр де (Sasi, 1613-1684) 121, 123, 125,
164, 165, 208, 210 Сведенборг Э. 287 Свифт Джонатан (1667—1745) 213, 323
Севинье, Шанталь Мари де Ра- бютен (1626—1696) 114, 123, 247, 252
Сегье Пьер (1588—1672) 30, 38, 39, 43, 88, 103, 130, 139, 233, 346
Сенглен Антуан (1607—1664) 86, 87, НО, 111, 115, 123, 132, 210, 217
Г.рттрид QQ 070
Сен-Симон Анри Клод 289, 290 Сен-Симон, Луи де Ревруа, герцог (1675—1755) 114, 206
Сен-Сиран (Жан Дювержье де Горанн, 1581—1643) 81, 114— 116, 120, 125, 132, 210 Сент-Бёв Шарль Огюстен (Sainte-Beuve, 1804—1869) 100, 101, 121, 171, 263, 277, 282, 283, 287, 295
Сент-Эвремон Шарль (1613 — 1703) 98, 122, 252 Сент-Экзюпери Антуан де 252, 330
Сервантес (1547—1616) 9 Сирано де Бержерак (1619— 1655) 40, 51, 89, 98 Скаррон Поль (1610—1660) 89, 98, 204, 214, 280 Скюдери Мадлен де (1607—1701) 35, 246
Слюз Рене де (1622—1685) 197, 203
Сократ 324, 326, 329 Сорель Шарль (ок. 1597—1674) 98
Сперанский М. М. 301, 302 Спиноза Бенедикт (1632—1677) 139 323
Стевин Симон (1548—1620) 70, 75, 376, 377, 388 Стендаль 30, 252, 281 Стороженко Н. И. 307, 308 Стровский Ф. (Strowski) 242, 277 Сэв Л. 293, 294 Сюлли-Прюдом (Sully Prud- homme) 285, 286, 323
Таннери П. (Tannery) 379, 389, 394
Тарталья Николо (1499—1557) 356
Татон P. (Taton) 292, 345, 346 Тейяр де Шарден П. 175 Тертуллиан 296
Толстой Л. Н. (1828—1910) 259, 320-329
Торричелли Эванджелиста (Torricelli, 1608—1647) 52—54,
56—58, 62, 63, 69, 74, 83, 192, 197, 198, 298, 302, 336, 369, 376—383, 388, 389, 391— 393, 400, 406 Тургенев А. И. 240, 241 Тургенев И. С. (1818-1883) 161, 314—320, 326 Турнер 242
430


Тэн Ипполит 248 Тюренн, Анри дела Тур д’Овернь (1611—1675) 296 Тютчев Ф. И. (1803—1873) 117, 118, 290, 291, 309—311
Урбан II 8 Урбан VII 230
ФаульгаберХЗбб Фейербах Л. 282, 324 Фенелон Ф. (1651—1715) 301 Ферма Пьер (Fermat, 1601— 1665) 22, 26, 49, 100—102, 109, 192, 193, 200, 203, 212, 236, 237, 335, 338, 342, 350, 353, 356—362, 364, 366, 368, 369 Филиппов М. М. 85, 157, 261, 287, 308
Филье де Лашез (Filleau de la Chaise) 227
Финкелстайн С. 297, 298 Финч Д. (Finch) 256, 260, 269, 274, 275, 281
Флешье Эспри (1632—1710) 229 Флобер Гюстав 161, 330, 331 Фожер А. П. (Faugère) 240, 241, 282
Фома Аквинский 146, 314 Фома Кемпийский 146, 211 Фонтенель, Бернар ле Бувье (1657—1757) 98, 276, 280 Форестани 356 Формой Ж. Б. 257, 262 Фортон, Жак де Сент-Анж 84, 85
Франкфурт У. И. 193 Франс Анатоль 121, 122, 160, 249, 329, 330 Франтен 240
Франциск I (1494—1547) 10
Френк А. М. 193
Фуке Никола (1615—1680) 88
Христина, шведская королева (1626—1689) 94, 103
Хюбшер А. 297
Чернышевский Н. Г. 118, 162, 251, 307
Шамфор С. 209, 244, 252 Шаню Пьер (1600—1677) 94
Шаррон Пьер (1541—1603)
103
Шатобриан Рене 250, 255, 281, 295
Шевалье Жак 71, 242, 292 Шекспир (1564—1616) 9, 318 Шеллинг Ф. В. 297 Шенье Андре 280 Шиккард Вильгельм (1592— 1635) 343-346, 349 Шонте Никола 156 Шопенгауэр А. 296 Штифель 366
Эгийон, герцогиня 35, 92, 94
Эйнштейн А. 253
Эльзевир 156
Эмери 87
Эмпедокл 52
Энгельс Ф. 116, 254, 264, 398 Эпиктет 103, 165, 166,211, 244, 245, 251, 303, 321, 322, 326 Эпикур 50, 170, 397, 398 Эразм Роттердамский (1466— 1536) 25, 159, 161 Эскобар-и-Мендоза Антонио (1589-1669) 135, 147, 148, 150, 156, 160, 161
Юм Д. 142, 143, 177, 179 Юрфе Оноре д’ (1567—1626) 246
Юшкевич А. П. 199
Якоби Ф. Г. 269 Янсений Корнелий (1585—. 1638) 80, 81, 115, 116, 120, 128, 129, 133, 134, 158, 206, 230, 232
Главы I—XII написал Е. М. Кляус, главу XIII — И. Б. Погребысский, главу XIV — У. И. Франкфурт; он же составил библиографию.


Оглавление
I. 	Детство у Пюи-де-Дом 7
II. 	Первые научные работы (Париж — Руан) И
III. Увлечение физикой (Руан — Париж) 48
IV. «Светская жизнь» Паскаля (Руан — Париж) 79
V. В стане янсенистов (Пор-Рояль) ИЗ
VI. 	Бунт Паскаля I28
VII. 	Философ-моралист 163
VIII. 	К вершинам математики 191
IX. 	Последние годы жизни 202
X. Семейство Перье 227
XI. Великое наследие 236
XII. 	От Паскаля до нас 254
XIII. Паскаль-математик 334
XIV. Физика Паскаля 376
Литература 409
Указатель имен 424
Евгений Михайлович Клаус, Иосиф Бенедиктович Погребысский, Ушер Ионович Франкфурт
ПАСКАЛЬ
Утверждено к печати
редколлегией серии пауто-биографической литературы Академии наук СССР
Редактор В. М. Тарасенко. Художник С. А. Данилов Художественный редактор В. И. Тикунов Технический редактор Н. Я. Кузг1вцова
Сдано в набор 28/XII 1970 г. Подписано к печати 20/IY 1971 г. Формат 84ХЮ8у32. Бумага № 1. Уел. печ. л. 22,7. Уч.-изд. л. 21,7 Тираж 10 000. Тип. зак. 1643. Т-07228. Цена 1 р. 37 к.
Издательство «Наука». Москва К-62, Подсосенский пер., 21 2-я типография издательства «Наука». Москва Г-99, Шубинский пер., 10