Я. C. Драбкнн

Я.С. Драбкин
ЧЕТВЕРО СТОЙКИХ

От автора
2 Я. С. Драбкин

Моей жене
Ирине Рахмановой
посвящается
Немецкое выражение «Das Fähnlein der vier Aufrechten»
трудно переводится на русский язык. Оно значит: «Отря¬
дик (или небольшая боевая группа) четырех стойких».
Так назвала себя и своих друзей Клара Цеткин в
1919 году, когда Карла Либкнехта, Розы Люксембург, Фран¬
ца Меринга уже не было в живых, когда из «четверки стой¬
ких» она осталась одна.
Что же объединило этих людей, выделяя их в рядах гер¬
манских социал-демократов, в партии, в которой они дей¬
ствовали на протяжении многих лет?
Ответить можно одно: они были революционеры. Когда
на рубеже столетий возникла опасность, что германская
социал-демократия, у колыбели которой стояли Маркс и Эн¬
гельс, превратится в партию социальных реформ, они твердо
заняли позицию на левом фланге.
Политическая борьба за интересы пролетариата, за со¬
циализм — главное дело жизни этих людей, глубоко убеж¬
денных, что идти к этой цели и достигнуть ее можно только
под флагом Интернационала.
Когда международная солидарность рабочих была ра¬
зорвана фронтами империалистической войны, а вожди
германской социал-демократии предали дело социализма,
«четверка» во главе небольшой группы стойких и верных
революционеров героически продолжала борьбу за великие
идеалы.
Группа назвала себя «Интернационал», вошла в историю
с именем Спартака на знамени, стала ядром Коммуни¬
стической партии Германии.
У каждого из четырех революционеров сложилось свое,
особенное — общественное и личное — отношение к ре¬
волюционной России. Их сближало то, что они были ее
искренними и честными друзьями.
В предлагаемой читателю документальной повести «чет¬
верка» показана в гуще жизни, споров, борьбы, раздумий.
И не только по вопросам политики, а и истории, лите¬
ратуры, искусства, человеческих отношений.
Повесть документальна, поскольку все события, обстоя¬
тельства и даже мысли героев реконструируются на основе
широкого круга документов: книг, статей и речей, писем и
воспоминаний.
Но это документальная повесть, и поэтому повест¬
3

вование содержит «домысливание» того, что не смогли
сохранить исторические документы. Разумеется, это «до¬
мысливание» никоим образом не противоречит ни имею¬
щимся документам, ни историческим фактам.
От тех двух первых десятилетий XX века, о которых
идет рассказ, нас отделяют шесть последующих. Не по¬
тому ли, что помыслы и действия «четверки стойких»
были обращены в будущее, их волнения и чаяния не остав¬
ляют нас равнодушными?
Однако молодое поколение последних десятилетий XX
века застало мир иным, преобразованным действиями
дедов и отцов, живет в изменившихся условиях, думает по-
своему. Естественно, что некоторые события, поступки, мо¬
тивы действий героев повести требуют дополнительных
пояснений.
Поэтому автор счел целесообразным в нескольких слу¬
чаях прервать повествование «включениями», в которых
историк дает прямые ответы на вопросы современного
читателя.
Автор выражает свою искреннюю признательность за
помощь и советы Аннелиз Лашице (ГДР), Л. И. Гинцбергу,
Ф. И. Фирсову, Н. В. Сударкиной, работникам архивов,
а также Институтов марксизма-ленинизма в Москве и Бер¬
лине за документальные фотографии.

Штутгарт,
Экспресс Цюрих — Берлин, давно миновав ущелья и тун¬
нели швейцарских Альп, простучал по мосту через Дунай,
а теперь продирался через невысокий Швабский Альб.
Перестук колес на спуске на миг вызвал в памяти за¬
дремавшего пассажира шум морского прибоя у остав¬
ленного позавчера острова Капри. Но, открыв глаза, он уви¬
дел за окном здания больших заводов. Впрочем, их очерта¬
ния были тотчас стерты темно-зелеными рощами. Времена¬
ми за ними просматривалась долина живописной реки,
склоны которой, обращенные к утреннему солнцу, были
покрыты виноградниками.
— Нек-кар, Нек-кар,— как бы выстукивали колеса ее
название.
Ворвавшийся в приоткрытое окно едкий паровозный
дым, от которого запершило в горле, окончательно про¬
будил пассажира. Вскоре замелькали дома, крытые рыже¬
красной черепицей, станционные строения.
Сойдя на перрон шумного вокзала в Штутгарте, строй¬
ный блондин с острой бородкой, в пенсне на черном шнур¬
ке быстро отыскал представителей, встречавших делегатов
конгресса Социалистического Интернационала. Но немцы
не знали ни его партийно-литературного имени — Воинов,
ни фамилии, которую он повторил по слогам,— Лy-на-
чар-ский. Мандата у него не было, и его направили в «Лидер-
халле» искать кого-нибудь из русских.
На заседание социал-демократов, предшествовавшее
«русскому собранию», Воинов едва не опоздал. Владимир
Ильич, которого он не видел более года, встретил его
доброй улыбкой:
— А что, Горький не приедет? Я, едучи сюда, написал
ему из Берлина на Капри. Приглашал приехать на конгресс
с совещательным голосом. Ведь посмотреть, как работают
международные социалисты, это совсем не то, что
общее знакомство и каляканье...
— Горький здоров,— ответил Воинов.— Но разговора о
поездке не было. Видимо, письмо не поспело.
Хотя российская социал-демократия недавно вновь
объединилась, следы раскола сохранялись. В группе боль¬
шевиков Воинов увидел своего друга Базарова, нового члена
ЦК Гольденберга с окладистой бородой и удивленно при¬
поднятыми бровями, Кнунянца с вьющимся чубом, только
7

что бежавшего из сибирской ссылки, врача Семашко, при¬
ехавшего из Женевы, Литвинова в украинской сорочке, ко¬
торого, хотя ему не было и тридцати, все величали «папа¬
шей», гостью конгресса Александру Коллонтай. Меньшеви¬
ки группировались вокруг Плеханова. Представительный,
начавший седеть, в строгом сюртуке, застегнутом на все
пуговицы, он немного смахивал на пастора. Ему что-то
оживленно говорил нервно-подвижный Мартов, рядом стоял
флегматичный Мартынов, чуть подальше — бывший земле-
волец Лев Дейч.
На «русском собрании» было шумно. Социал-демокра¬
там, которых прибыло 39, договориться с 24 эсерами о раз¬
делении мест в русской делегации не удалось. Россия,
благодаря революционному героизму своих рабочих выдви¬
нувшаяся в авангард международного пролетариата, впер¬
вые заняла место в пятерке ведущих партий Социалистиче¬
ского Интернационала, каждой из которых на конгрессе
было предоставлено по 20 решающих голосов. Решать
пришлось Международному социалистическому бюро, в
котором РСДРП представлял теперь не Плеханов, а Ленин.
Социал-демократы получили 10 решающих голосов, эсе¬
ры — 7, профсоюзы — 3. При распределении мест среди
социал-демократов меньшевики закатили истерику, что их
«зажимают», Плеханов злился. В конце концов сошлись на
комичной дроби:	большевики	— 41 / 2, меньшевики —
21/2j Бунд, латыши и армяне — по одному голосу.
Международный конгресс торжественно открылся в 11
часов утра 18 августа 1907 года. Было воскресенье, и у входа
в красивое, недавно перестроенное здание певческого сою¬
за «Лидерхалле», в которое вела широкая лестница, деле¬
гатов приветствовали толпы штутгартцев. В огромном зале,
вмещавшем до четырех тысяч человек, в глубине боль¬
шой эстрады торжественно поблескивал многотрубный
орган. На задрапированном красной тканью возвышении по
бокам стола президиума на красных постаментах высились
бюсты Маркса и Лассаля.
Делегаты размещались за длинными столами, постав¬
ленными в шесть рядов боком к президиуму, причем ино¬
странные делегации оказались в центре, а немецкая окру¬
жала их с трех сторон. Места по периметру зала под
колоннами и на хорах заполняли гости. Воинов увидел пря¬
мо напротив себя Плеханова, справа — Ленина, занимавше¬
го с другими членами МСБ свое место в президиуме. Пока¬
залось ли ему, что Ленин, отыскав его глазами, улыб¬
нулся?
8

Нет, Ленин сидел спокойно. И, вглядываясь в его лицо,
Воинов вспомнил, как года два назад в Париже впервые
услышал Ленина как оратора, трибуна и понял: кроме силь¬
ного ума доминирующей чертой его характера является
напряженная воля, ставящая всякую частную задачу в зве¬
но единой огромной цепи. Когда они случайно попали вместе
к знакомому Воинову скульптору Аронсону, тот, увидев Ле¬
нина, пришел в восхищение, сразу указав на его замеча¬
тельное сходство с Сократом. Да, форма головы действи¬
тельно восхитительна: в ней физическая мощь, замеча¬
телен контур колоссального купола лба...
Большой смешанный хор в сопровождении органа запел
проникновенно-возвышенную кантату на мелодию старин¬
ной песни о Лютере. Акустика была великолепной,
хор — слаженным, но Воинову пение показалось печаль¬
ным.
Приветственную речь произнес Август Бебель. Он был
трогателен в своей благородной старческой красоте. Слу¬
шая его и одновременно рассматривая немецких делегатов
и гостей, Воинов подумал, что германская партия задает
тон не только потому, что выступает в роли хозяев. Она —
традиционно сильнейшая организация Интернационала,
особенно в плане идейном. Многие считают ее действия
образцом политики и тактики пролетариата. Есть, однако,
и тревожные симптомы: болото реформизма все более
засасывает партию, особенно же профсоюзы.
— Что-то уж очень парламентарна речь Бебеля,—
успел сказать про себя Воинов, как Плеханов, перегнувшись
через стол, зашептал язвительно:
— Видите, о России ничего! Это потому, что Бебель
нас теперь за анархистов считает! Тут вы, большевики,
постарались...
— А правда,— задумался Воинов,— случайно ли Бе¬
бель «забыл» о России? Интересно, что считает Ильич?
Но он слушает спокойно...
После запоздавшего против немецких обычаев обеда
делегаты и гости группами двинулись в Каннштат —
рабочий пригород за Неккаром. Крупные машиностроитель¬
ные заводы стояли поодаль, а по берегу раскинулся боль¬
шой парк с широким лугом, купальнями и аттракционами.
На грандиозную пролетарскую демонстрацию пришли не
только рабочие Штутгарта с женами и детьми, прибыло мно¬
го депутаций других городов Вюртемберга, нередко со зна¬
менами и оркестрами. Вокруг шести трибун собралось до
60 тысяч человек.
9

В половине пятого трубачи возвестили о начале митин¬
га. С одной из трибун выступали темпераментный Жорес,
которого переводил Каутский, швед Брантинг, англичанин
Макдональд. На другой председательствовала Клара Цет¬
кин. На площади, где обычно буржуазия муштрует своих
солдат, сказала она, ныне учится красный Интернационал,
который будет сражаться, когда придет его час. Речь
Вандервельде переводила Роза Люксембург. Клара Цеткин
напомнила затем о величайшем событии — русской револю¬
ции, прелюдии целого ряда революций, в которых пролета¬
риат всех стран разорвет свои цепи и завоюет мир. Соб¬
равшиеся поддержали ее криками «Хох, хох, хох!».
Воинов заверил, что царский двуглавый орел не вечно
будет терзать сердце русского . народа. Плеханов сказал,
что победа российской революции будет победой междуна¬
родного пролетариата, а Марсель Кашен призвал к про¬
летарской солидарности против опасности войны.
Вечером, когда Воинов с Лениным пешком отправились
на концерт, устроенный в честь делегатов конгресса, раз¬
говор сразу зашел о германской социал-демократии и зна¬
чении немецкого опыта для российской партии.
— Да, вы правы, когда говорите,— сказал Ленин,—
что нам надо критиковать ошибки немецких вожаков без¬
боязненно и открыто, в том числе, конечно, и Августа
Бебеля. А тем, кто будет злорадствовать по этому поводу,
напомним старую басню: орлам случается и ниже кур
спускаться, но курам никогда, как орлы, не подняться!
Однако вы, батенька, все-таки напрасно Плеханову пове¬
рили, будто Бебель нарочно умолчал о России, не хочет о ней
говорить. Брать слова Плеханова всерьез не следовало.
Это ведь просто шутовство глубоко уважаемого либералами
социалиста.
Воинов промолчал, а Ленин продолжал:
— Я солидарен с вами во всем характере вашей револю¬
ционной критики, не одобряю Троцкого, который славосло¬
вит немецкую социал-демократию. Но не давайте себя ув¬
лечь до того, чтобы нас можно было противопоставить
немцам.
— Да нет же,— поспешил возразить Воинов.— Я ведь
нападаю на ортодоксию в кавычках, на лжеортодоксию,
на вульгаризаторов, которые не хотят принять во внимание
новые запросы рабочего движения, взглянуть на вопросы
шире и глубже...
Почувствовав, что увлекается и вряд ли нужно все это
разжевывать собеседнику, Воинов умолк.
10

— Так-то так,— подхватил Ленин,— но не забывайте
и про наших российских путаников — синдикалистов,
меньшевиков, социалистов-революционеров. Конечно, всем
недобросовестным критикам не угодить, но излишних кри¬
вотолков избежать не худо бы... Не забудьте, что нам, рус¬
ским, хотя за нами опыт несравненной революции, не сле¬
дует тыкать этим в глаза европейцам. Полная соли¬
дарность международной революционной социал-демокра¬
тии в крупных вопросах программы и тактики очень важна.
— Конечно,— согласился Воинов, нисколько не помыш¬
ляя об отступлении.— Но, согласитесь, тактика ведь
меняется. Не говоря уже о профсоюзах, что меня вол¬
нует больше всего, ведь позиция Каутского на съезде в Ман¬
гейме не была безупречной. Мы еще увидим, как он будет
всех «мирить» здесь на конгрессе. Ну а Носке? Разве не
скандальна его шовинистическая речь в рейхстаге? А он
ходит среди делегатов. И никто ему отповеди не дал.
— Да, это печально,— с чувством сказал Ленин
после паузы,— что ныне германская социал-демократия,
до сих пор всегда отстаивавшая революционную точку зре¬
ния, оказывается неустойчивой, даже занимает оппорту¬
нистическую позицию. Но ведь есть в этой партии вдум¬
чивые и выдающиеся вожаки мысли: среди старших —
Меринг, Клара Цеткин, из нашего поколения — Роза
Люксембург, Карл Либкнехт. Вот с кем надо пренепремен-
но связаться потеснее.
Ильич заметно оживился.
— А вы все же,— тут он взял Воинова под руку,—
не горячитесь. Попробуйте ваши мысли излагать так, чтобы
не радовались те, кто злобно хихикает над Бебелем ради
прославления эсерства, синдикализма, анархизма. Направ¬
ляйте критику не на немцев вообще, а на оппортунизм.
И тогда большевизм, учась не только у немцев, но и на
немцах — это вы тысячу раз верно сказали,— сумеет взять
все живое, чье бы оно ни было. Именно все живое...
Увлекшись разговором, собеседники не заметили, как,
прошагав по городу и перейдя мост, подошли к летнему
театру. Стрелка часов приближалась к восьми, когда они
вошли в зал, который был уже почти полон.
В дальнем углу Воинов увидел женщину, которую впер¬
вые узнал в Цюрихе лет 12 назад. Он крепко запомнил эту
маленькую ростом студентку университета, девушку с боль¬
шой головой, резко очерченным профилем и глубокими
бархатно-черными глазами, ее речь, острую как бритва и
блестящую как серебро. С тех пор он ни разу не встречал
II

ее, хотя немало слышал о ней, с интересом читал ее статьи.
Сейчас Роза Люксембург стояла, опершись о спинку стула,
на котором сидела ее старшая подруга Клара Цеткин. Роза
что-то говорила, слегка наклонившись. Такая поза ей нрави¬
лась больше, ибо, когда обе стояли или сидели рядом, Ро¬
зе приходилось смотреть на Клару снизу вверх. Дружески
протянув Воинову руку в длинной перчатке и ответив на
пожатие, Роза представила его Кларе, которая успела ог¬
лядеть его с ног до головы добрыми усталыми глазами. Ро¬
за сразу заговорила о делах.
— Не согласитесь ли сотрудничать в «Нойе цайт», по¬
мещая время от времени статьи по философии? Но должна
вас сразу предупредить, на этом вы не разбогатеете. Го¬
норар в журнале небольшой и целиком уходит на плату
очень дорогому, зато хорошему переводчику.
Воинов обещал подумать и написать что-нибудь о рус¬
ском эмпириокритицизме. Он не был уверен, что она рас¬
слышала последние слова, ибо что-то отвлекло ее внима¬
ние.
Откланявшись, Воинов отошел. Но если бы он задержал¬
ся еще на минуту и услышал, что сказала Роза, положив
руку на плечо Юшры, то поразился бы, сколь созвучны
были ее слова тому, что он вспомнил утром, во время от¬
крытия конгресса.
Вглядываясь метким глазом художника, фиксировав¬
шим все характерное, в медленно приближавшегося к ним
мужчину, Роза шептала Кларе, сжимая ее плечо:
— Взгляни хорошенько на этого человека. Это — Ле¬
нин. Обрати внимание на его упрямый своевольный череп.
Истинно русский тип с некоторыми слегка азиатскими чер¬
тами. Он намерен сокрушить стены...
Клара посмотрела внимательно и как всегда с мате¬
ринским доброжелательством. Месяц назад ей «стукнуло»
пятьдесят. Она много слышала об этом новом вожде
тех русских революционеров, которых с юных лет глубоко
чтила. Внешне он ничем не был похож на ее Осипа Цет¬
кина. Тот был высок, худ, длинноволос и ясноглаз. Этот —
совсем другой тип, да и поколение другое. И все-таки...
Вся ее душа всколыхнулась, а тело легко приподнялось
навстречу. Протянув подошедшему обе руки, она в ответ
на тихое «Владимир Ульянов» произнесла в раздумье:
— Да я же вас видела, как и вы меня, наверно. А уж
наслышана — очень много.
И тут же быстро заговорила:
— Вы обязательно к нам домой приходите. Он в при¬
12

городе, на холме, оттуда и долина Неккара, и горы видны.
Мы всегда рады гостям. Жан Жорес был у нас, Геор¬
гий Плеханов...— Ощутив краем глаза лукавый взгляд своей
подруги, Клара поспешила добавить:— А вот Роза живет
у нас в мансарде. Да вы запишите сразу адрес. Я вам все
расскажу, и вы легко найдете. Дорога идет лесом. Итак,
Зилленбух у Вильгельмсхёэ. Дача Цундель.
Увидев, что правая бровь Ленина вопросительно при¬
поднялась, Клара тотчас пояснила:
— Фридрих Цундель, художник, это мой второй муж.
Дом у нас с большой террасой и садом, стоит уединен¬
но. И собака есть, большая овчарка. Но не бойтесь, она
привязана...
Работа конгресса шла напряженно, причем наиболее ост¬
рые споры велись не на пленуме, а в комиссиях. От Кол¬
лонтай Ленин знал, что накануне конгресса Клара Цеткин
успешно провела первую международную конференцию
женщин-социалисток и, продолжая редактировать женский
журнал «Гляйххайт» («Равенство»), согласилась возглавить
международный женский секретариат. Удивление ее энер¬
гией сменилось восхищением, когда он услышал с трибуны
конгресса страстную, но строго логичную речь ее в под¬
держку избирательного права женщин. Ему показалось, что
она посмотрела в его сторону, когда, говоря о пробуждении
классового сознания женщин и их участии в пролетарском
освободительном движении, поставила в пример Рос¬
сию.
Воинов оказался прав, предполагая, что острая борьба
развернется по вопросу о взаимоотношениях партий и проф¬
союзов.
«Дела мои пока идут как по маслу,— написал он же¬
не.— С Лениным вчера установились великолепные от¬
ношения. Он ужасно мною доволен... Я буду представителем
РСДРП по вопросу о синдикализме в международной ко¬
миссии... Ленин согласен... что борьба синдикатов не сводит¬
ся к борьбе за улучшение быта в пределах капиталистиче¬
ского общества, но что они сыграют решающую роль под
утлом зрения самой социальной революции. Сегодня пред¬
стоят большущие перепалки с эсерами, а потом с меньшеви¬
ками».
Этот вечер выдался особенно душным. Ленин встал из-за
стола и пошире растворил маленькое окно, выходившее в
сад. То ли надвигалась гроза, то ли сказывалась усталость
от длительного заседания комиссии о милитаризме и меж¬
дународных конфликтах, где собралось множество наро¬
13

да. Интерес к этим вопросам, конечно, неудивителен: в мире
явно пахнет порохом.
Ленин привычно зашагал по диагонали комнатки.
Мировые державы, размышлял он, усиливают сорев¬
нование в вооружениях, ни одна не намерена уступать. Осо¬
бенно Германия ратует за «место под солнцем», не согла¬
шается на арбитраж о Марокко. Все упорнее слухи, что Анг¬
лия вот-вот сговорится с Россией. Тогда замкнется треу¬
гольник Англия — Франция — Россия, как противовес
Тройственному союзу центральных держав. Французские
социалисты не зря разволновались, сразу три проекта ре¬
золюций внесли. Жорес с Вайяном ратуют за согласован¬
ные международные антимилитаристские действия. Это
хорошо, но слишком уж общо. Досадно, что Гед ограни¬
чился догматическим изложением общих истин социализ¬
ма. Но вот язвительный Эрве...
Подойдя к столу, Ленин разыскал среди бумаг проект
Эрве, но отложил, не став перечитывать.
Вздорная постановка вопроса, теоретическая неле¬
пость. Разве могут революционеры наперед решить, как
рабочим «ответить» на начавшуюся войну — стачкой или
восстанием? Эрве просто погнался за эффектной фразой,
не более того. Роза Люксембург, переводившая в комиссии
его речь, специально отмежевалась, сказав, что она лишь
переводчик. Но есть ведь практическое зерно в том, что
одних парламентских методов недостаточно, что нужны
революционные приемы, должны действовать массы, иначе
вся борьба останется иллюзией.
А Бебель оказался не лучше Геда. Обрушившись на Эр¬
ве, он отверг и активное начало, заложенное в проекте
Вайяна — Жореса, смазал вопрос о задачах пролетарского
действия, даже не упомянул о книге Карла Либкнехта
«Милитаризм и антимилитаризм», которая уже полгода
как вышла и наделала много шума. А вот Жорес Либкнехта
похвалил. Проект Бебеля сух и слаб. И этим сразу вос¬
пользовался Фольмар. Воитель похлеще Носке. По вып¬
равке видно — бывший офицер. Он показал, как можно
Бебеля читать через ревизионистские очки: подпустил о
любви к человечеству, о «хорошем немце», обругал «анар¬
хистами» всех, кто против милитаризма что-то конкретное
предлагал, и Либкнехта ехидно поддел, хотя знает, что тому
за книгу грозит судебный процесс...
Но что же делать? Ясно, что проект Бебеля в основу ля¬
жет, к тому идет. Придется поправки вносить, нет другого
пути. Сочинить-то их нетрудно, а как провести? Инициа¬
14

тиву должна взять на себя российская делегация, пора
ей самостоятельность проявить. Но все ли согласятся?
Плеханов как себя поведет, озлоблен он очень. А как эсе¬
ры? Поляки поддержат: с Розой мы близки, как никогда,
революция нас спаяла. С ней ее гвардия — Тышка, Марх¬
левский, а из левых пепеэсовцев * Феликс Кон, которого
я еще в ссылке встречал. Но самое главное — немцы...
Правда, Роза пользуется а германской партии большим
авторитетом, на всех партийных съездах выступает, а на
собраниях — любимый оратор. Всегда остра, находчива,
теоретически на высоте. И ревизионисты ненавидят ее лю¬
то. За речь в поддержку массовой стачки на партсъезде
в Йене ее только что два месяца в берлинской тюрьме про¬
держали. Спасибо, не три, а то она и на конгресс бы не по¬
пала. Да и так бонзы нашли формальную зацепку, аннули¬
ровав ее мандат от лейп щгской женской организации.
Так что она здесь не от немцев, а как делегат Польши
и член Международного социалистического бюро. Либкнехт
мелькнул на конгрессе, однако немцы его даже в комис¬
сию о милитаризме не включили. И Меринга не видно,
хотя ему надо бы здесь быть. Знаток марксизма, истории
социал-демократии, настоящий революционер.
Ведь как интересно с ним получилось! Едва Каутский
и Роза пригласили меня сотрудничать в «Нойе цайт» и
только я послал свою статью о выборах во вторую Думу
и нашей тактике, как получил журнал, а в нем передовица
Меринга... о той же второй Думе. И лозунги русского
либерализма разобрал он в ней так метко, так ярко, что
я перевел ее дословно и тотчас в сборнике нашем тиснул.
А тем временем моя статья в «Нойе цайт» вышла. Специаль¬
ный псевдоним взял — A. Linitsch. Интересно, догада¬
лись ли читатели? Примечательная перекличка с Мерингом
вышла. Да все заочно, а вот встреча не получается...
Ленин вспомнил о приглашении Цеткин и невольно
поискал глазами на столе портфельчик, где лежала за¬
писка с адресом.
А что, если на даче встретиться: наших несколько, да по¬
ляки, да немцы левые, да может еще кой-кто — и все
хорошенько обмозговать. Ведь правые не только по углам
шушукаются, в пивных и кафе собираются, по всему вид¬
но, сговариваются, не простаки съехались. Совершенно
частным порядком и нам бы собраться, без формаль¬
ностей, просто потолковать по душам...
* Члены Польской социалистической партии, занимавшей оппортуни¬
стические и националистические позиции.
15

Ленина увлекла эта мысль. Достав листок бумаги и
присев на угол стула, он изготовился на свободном от
книг и бумаг краю стола набросать, по обыкновению, план¬
чик или даже чернячок совместных поправок к резолюции
Бебеля. Но тут он заметил, что уже светает...
Общее собрание русской фракции оказалось даже более
бурным, чем Ленин ожидал. Плеханов, едва услышав о по¬
правках к резолюции Бебеля, да еще серьезных, зама¬
хал руками и стал внушительно растолковывать, что Бебеля
не следует огорчать, а тем более дразнить, что немцы уж
конечно аккуратно все возможности взвесили и учли, не нам
их учить. Троцкий, вмешавшись, заявил, что свои резолю¬
ции мы могли бы выносить, только если были бы победите¬
лями. Горячий Кнунянц возражал быстро-быстро. Воинов
развел руками, как бы приглашая товарищей успокоиться,
что-то забасил Литвинов. Когда все поостыли, было решено
внести поправки к резолюции Бебеля, поручив их подго¬
товку и защиту Ленину.
— И Мартову,— добавил Плеханов.
Но после этой стычки встреча всей российской делега¬
ции даже с поляками, не говоря уже о немцах, поте¬
ряла смысл: зачем зря время тратить на словесные пере¬
палки. Несовместимость Розы с Плехановым и Троцким
была известна. Потому Ленин, Литвинов и другие больше¬
вики не раз совещались с Розой Люксембург, Тышкой,
Мархлевским, немцем Ледебуром по конкретным вопросам
и без огласки. Либкнехт более на конгрессе не появлял¬
ся. На выпад Фольмара он ответил письмом, в котором выла¬
зил надежду, что готовящийся над ним суд будет содей¬
ствовать «заострению и усилению антиимпериалистской по¬
зиции конгресса».
Ленин поначалу собирался сам выступить в комиссии
о милитаризме, но накануне заседания передумал и пере¬
дал все материалы Розе Люксембург. После того как Ван-
дервельде высказался за резолюцию Вайяна — Жореса, а
Виктор Адлер поддержал проект Бебеля, она подня¬
лась на трибуну. Зал примолк.
— Я попросила слова,— тихо начала Роза Люксем¬
бург,— чтобы от имени российской и польской социал-де¬
мократических делегаций напомнить о том, что мы особен¬
но в этом пункте повестки дня должны почтить вели-
кую русскую революцию. Когда при открытии конгресса
Вандервельде со свойственным ему красноречием выразил
признательность мученикам, мы все воздали должное жерт¬
вам и борцам. Но я должна сказать откровенно,— тут голос
16

ее стал звонким,— что, когда я слушала потом многие ре¬
чи, особенно же речь Фольмара, мне пришла в голову мысль:
если бы кровавые тени революционеров появились здесь,
они сказали бы: «Мы дарим вам вашу признательность,
но учитесь у нас!» И было бы изменой революции, если бы
вы этого не сделали...
Словно шелест прокатился по залу, стало еще тише. А
Роза, напомнив решение Амстердамского конгресса о мас¬
совой стачке, продолжала, как бы доверительно беседуя
со слушателями:
— Я должна обратиться против Фольмара и, к сожа¬
лению, также против Бебеля, которые сказали, что мы
не могли сделать больше, чем сделали до сих пор. Но
русская революция не только выросла из войны, она
послужила также ее прекращению... Историческую диалек¬
тику мы понимаем не в том смысле, что должны скрестив
руки ждать, пока она принесет зрелые плоды. Я убеж¬
денная сторонница марксизма и именно потому вижу
большую опасность в придании марксистской точке зре¬
ния застывшей, фаталистической формы, ибо это спо¬
собно лишь вызвать реакцию в виде, например, эрвеизма.
Эрве — дитя,— раздумчиво сказала она, употребив не
немецкое, а французское слово enfant. И добавила: — Впро¬
чем, enfant terrible *.
В зале засмеялись, но Роза оставалась серьезной. Она
заговорила о массовой стачке как возможном средстве
борьбы против войны.
— После речи Фольмара, а отчасти и Бебеля мы,— она
взглянула в сторону, где сидели российские и польские
делегаты,— считаем необходимым заострить резолюцию
Бебеля и разработали к ней необходимые дополнения. Мы
частично идем в них дальше, чем Жорес и Вайян, ибо счи¬
таем, что в случае войны агитация должна быть направлена
не только на ее окончание, но и на ускорение вообще свер¬
жения классового господства.
В последние слова Роза вложила всю силу своего убеж¬
дения. Зал почувствовал это. Раздались аплодисменты
и одобрительные возгласы, нечастые на этом собрании. По¬
правки поддержали голландка Генриетта Роланд-Гольст и
другие. Во время перерыва многие друзья подходили по¬
здравить Розу за мужественную и умную речь. Ленин молча
крепко пожал ей руку. А Александра Коллонтай обняла
ее, расцеловала.
* сорванец, ужасный ребенок (франц.).
17

— Ах, какая вы молодчина,— сказала она.— Не побоя¬
лись задеть «самого» Бебеля, хотя и тонко отделили его от
Фольмара. А за русских революционеров особенное спасибо!
Тронул Розу и старик Эдуард Вайян. Хотя он и оказы¬
вался часто среди оппортунистов, над ним как бы витал не¬
истребимый дух героических коммунаров. Когда для выра¬
ботки текста резолюции было решено создать подкомиссию,
в которую германская социал-демократия направила Бебе¬
ля, Фольмара и Гаазе, Вайян предложил включить в нее
и представителя Польши Розу Люксембург.
— Ее мужественное участие в революционных боях в
Варшаве,— сказал он в обоснование,— позволило ей нако¬
пить личный опыт применения новых форм борьбы.
Однако «немецкие друзья» Розы в президиуме конгрес¬
са сумели отклонить предложение Вайяна. К их досаде,
выход нашел Ленин. Он спокойно сказал, что российская
делегация предоставляет товарищу Люксембург одно из
своих мест в подкомиссии. Возражать было невозможно.
Ленин и Роза тщательно обсудили все поправки. Они
предложили начать резолюцию словами, что конгресс снова
подтверждает прежние решения Интернационала, направ¬
ленные против милитаризма и империализма. Мысль о при¬
чинах войн предлагалось усилить пояснением, что они с
естественной необходимостью возникают из непрерывной
гонки вооружений, из милитаризма как главного орудия
буржуазного классового господства, из экономического и
политического порабощения рабочего класса. Роза посове¬
товала включить мысль Либкнехта о задаче воспитания ра¬
бочей молодежи в духе братства народов, классового созна¬
ния, социализма, чтобы помешать господствующим классам
использовать ее против борющегося пролетариата.
Жорес нашел способ, как рекомендовать в борьбе против
войны не только парламентские средства и вместе с тем из¬
бежать прямых указаний на стачку или восстание: в проекте
назывались конкретные исторические примеры антивоенной
борьбы пролетариата — соглашения между английскими и
французскими профсоюзами, совместные протесты немец¬
ких и французских социалистов во время марокканского
кризиса, акции социалистов Австрии и Италии в Триесте,
а также «героическая, самоотверженная борьба социалисти¬
ческих рабочих и крестьян России и Польши для противо¬
действия развязанной царизмом войне, окончания ее и ис¬
пользования кризиса для освобождения трудящихся».
Но оставалось еще самое главное: Ленин считал необ¬
ходимым в последнем абзаце непременно подчеркнуть, что
18

социал-демократия борется не только против возникновения
войн и за скорейшее прекращение уже начавшихся, но и за
то, чтобы (опираясь на опыт России) использовать созда¬
ваемый войной кризис для свержения буржуазии. Об этой
поправке Ленину и Розе пришлось вести переговоры непо¬
средственно с Бебелем. Тот буквально по каждому слову
консультировался с юристами, обсуждая, как можно выра¬
зить мысль о революционной агитации и революционных
действиях, не выходя за рамки легальности. Приемлемая
формула была найдена лишь после многих переделок.
В общем, Ленин был доволен. Переработанная резолю¬
ция отличалась от прежних проектов, как день от ночи. От¬
пали догматизм и мертвечина, теоретические истины не про¬
сто провозглашались, а были развернуты и против эрвеистов
и против реформистов. Были признаны все средства борьбы,
в том числе испытанные в российской революции. Такую
резолюцию по-фольмаровски не прочтешь...
— Ну как, господин Плеханов, хорошо, что вас не послу¬
шались. И здесь «стоило браться за оружие»! Что ни говори,
а солидарность революционного крыла — большое дело,
даже когда революционных бойцов — наперечет, даже когда
они как бы стыдятся открыто объединиться и выступать сов¬
местно. А почему, собственно? Из опасения прослыть «рас¬
кольниками»? Правые-то сговариваются, а левых пугают.
Нет, ложный этот страх, и стыд ложный! А дорого он об¬
ходится...
Эти мысли не оставляли Ленина и в последний день
конгресса. После бурных баталий в комиссиях и за кулисами
голосование резолюций на пленарном заседании прошло
как-то уж очень гладко. Искусный адвокат Вандервельде,
ловкий Адлер так старательно стушевали все острые углы,
что делегаты с видимым облегчением дружно одобрили
предложенный комиссией текст. Зато приятно было, когда
конгресс еще раз выразил свое восхищение героическим
борцам русской революции, заявив, что она уже стала могу¬
чим фактором в борьбе между капиталом и трудом. Русские
сражаются, добавил Пауль Зингер, не только за свою сво¬
боду, но и за освобождение всего пролетариата. Делегации
всех стран окружили столы российской делегации, приветст¬
вуя ее бурными аплодисментами. Все поднялись со своих
мест. А как интересно закончился конгресс: немцы спели
«Марш социалистов», французы — «Интернационал», а анг¬
личане и славяне — «Красное знамя».
Чтобы совсем загладить шероховатости и неловкости,
лидеры Второго Интернационала давно практиковали испы-
19

тайное средство — дружеские вечеринки. Собрались все в
Карлсфорштадте, в получасе езды на трамвае от центра, в
саду просторного охотничьего клуба «Шютценхауз». Пиво,
вино, закуски располагали к сближению.
В центре внимания находился Август Бебель. Под руку с
женой Юлией Бебель в сопровождении свиты поклонников
и поклонниц совершал торжественный обход делегаций.
Называя всех «мои дети», он заводил полушутливые, полу¬
серьезные разговоры о том, о сем. Едва он приближался,
как разговоры стихали и все с уважением смотрели на него.
Подошла процессия и к столикам, где группами распо¬
ложились русские делегаты, несколько поляков. Увидев Бе¬
беля, Максим Литвинов поднялся со скамейки. Его круглое
лицо расплылось в улыбке, порозовели обычно бледные
щеки. Широко расставив руки, он то ли преградил путь Бе¬
белю, то ли собрался заключить его в свои объятия. Глаза
его задорно сверкали, усы топорщились. Доверительно на¬
клонившись к Бебелю и широким жестом показав на сидев¬
ших большевиков, он неожиданно пробасил:
— Warum lieben Sie uns nicht? *
Бебель опешил, явно шокированный, а все присутство¬
вавшие замерли, переводя глаза с Бебеля на Литвинова,
застывших, как в немой сцене... Встрепенувшись, припод¬
нявшись на цыпочки и как бы вскинув седой хохолок, Бе¬
бель сделал маленький шажок назад и укоризненно пока¬
чал головой:
— Нет-нет, что вы, это неверно, не так. Я всех люблю,
ко всем отношусь одинаково.— И, снисходительно улыбнув¬
шись самой доброй из своих улыбок, прибавил: — Bolsche¬
wismus... das ist ja eine Kinderkrankheit... **
С интересом наблюдавший эту сцену Феликс Кон спря¬
тал усмешку в большую, уже седеющую бороду. Оглянув¬
шись, он увидел, что у скамейки, вонзив глаза в Бебеля, сто¬
ит Ленин и улыбается лукавой, но вместе с тем иронической
улыбкой. В глазах его горели знакомые искорки, которые
загорались в них, когда он видел человека насквозь, обнару¬
живая в нем то, что тот тщательно скрывал...
Нет, Бебель не испытывал к большевикам неприязни.
Но он инстинктивно опасался, как бы они, да еще стакнув¬
шись с язвительной Розой и необузданным сыном его ста¬
рого друга Либкнехта Карлом, не натворили бы глупостей.
Правда, Ленин держался на конгрессе очень скромно: не
* Почему вы нас не любите? (нем.).
*+ Большевизм... это ведь детская болезнь... (нем.).
20

рвался выступить ни на пленарном заседании, ни в комис¬
сии. Уж очень они непримиримы и не хотят понять, что
легальность партии «стоит мессы», как говорят французы.
Бебель и его друзья всегда пуще огня боялись раскола, отку¬
да бы он ни грозил — справа или слева: Роза ли требовала
изгнать Бернштейна из партии, Носке ли призывал выдво¬
рить «чужеродную» Розу. Единодушие, единство — разве
они не важнее всего, не в них ли «вершина мудрости зем¬
ной»?..
На следующий вечер Ленин и Воинов отправились бро¬
дить по сумеречным улицам Штутгарта. Неторопливый по¬
началу разговор коснулся затем перспектив революции.
— Хотя многие и слышать не хотят,— сказал Ленин,—
когда я говорю, что мы вышли на три-четыре года в затишье
и реакцию, я в этом убежден.
— У капитализма,— подхватил Воинов,— есть еще по¬
рядочные ресурсы. Так что придется, по-видимому, ждать,
пока капитализируются и страны Азии.
Увлекшись соображениями о замедленном ходе собы¬
тий, он не сразу обнаружил, что Ленин перестал ему отве¬
чать. Лишь объявив бодрым голосом, что «мы разве в ста¬
рости увидим настоящую революцию», Воинов, придержав
Ленина за руку, заметил на его сильном, умном лице настоя¬
щую тень грусти. Воинов вдруг ясно понял, как страшно хо¬
телось Ленину еще при своей жизни не только увидеть эту
«настоящую революцию», но и делать ее.
Оглянувшись вокруг, собеседники обнаружили, что рас¬
суждают о революции, стоя на площади перед дворцом коро¬
лей Вюртембергских. В неверном свете луны слева от них на
высоком постаменте огромный лев держал в передних ла¬
пах геральдический щит, справа такой же щит держал боль¬
шой олень с ветвистыми рогами. И оба зверя, задрав головы,
смотрели на венчавшую дворец золоченую корону.
— Фу ты, опять это ложное барокко,— пробормотал
несколько озадаченный Воинов.— Дворец этот, рассказы¬
вают, строился чуть ли не шесть десятилетий и был готов
лет сто назад. Революция дело нешуточное, а тут мистика
какая-то. А ведь стекла повылетят во многих дворцах. Нам
ли их жалеть?..
На следующий вечер они прощались на главном вокзале.
Ленин, стоя рядом с Феликсом Коном у подножки вагона,
наклонился к Воинову:
— Я не строю иллюзий насчет того, что нынешний Ин¬
тернационал сможет и захочет вполне осуществить с трудом
проведенные здесь революционные резолюции. Ржавчины
21

много накопилось. И все-таки мы не зря время теряли.
Думаю, и европейским левым показали, что надо действо¬
вать решительно и дружно. Жаль вот с Мерингом не удалось
повстречаться. Да и с Либкнехтом побеседовать. Говорят,
он завтра выступит на международном конгрессе социали¬
стической молодежи. А Роза какова? Чем не герой?
И, крепко пожимая Воинову руку, сказал, прищурив¬
шись:
— А ведь доживем мы с вами до «нашей» революции,
до настоящей, ей-ей доживем... И без боженьки, и без ми¬
стики...
В эти же часы в Зилленбухе на нижнем этаже дачи Цун¬
дель зажгли свет. Но большая часть просторной комнаты
оставалась в полумраке. Роза забралась, как любила, в даль¬
ний угол дивана, поджав под себя ноги, и время от времени
гладила устроившуюся рядом большую пушистую кошку.
Клара, сидя за небольшим столиком, читала ей свою пере¬
довицу для женского журнала о конгрессе.
— Знаешь,— Клара прервала чтение,— ведь это твой
Ленин преподал нам, немцам, урок мужества и националь¬
ной самокритики. Горький урок, но полезный. И я решила
прямо написать, что конгресс показал: партия лишь по¬
стольку и до той поры может претендовать на роль авангар¬
да мирового пролетариата, пока сама действует решительно,
принципиально, по-боевому. Важны, конечно, и богатые кас¬
сы (наше Правление, кстати, вручило Ленину пять тысяч
марок на избирательную кампанию в третью Думу; по столь¬
ко же дали меньшевикам и социалистам-революционерам).
Важны и массы избирателей, и сильные организации. Но,
чтобы быть передовым отрядом мирового социализма, необ¬
ходима прежде всего самая ясная, самая революционная
позиция в великой битве идей современности.
— Замечательно,— откликнулась Роза.— И как это ты
сразу оценила Ленина? Впрочем, ты всегда великолепно раз¬
биралась в людях. Теперь-το я знаю силу его ума и воли, ви¬
дела его в революционном деле. Но спорить с ним я начала
еще раньше, чем узнала как следует. С детства я спорщица
и неисправимая задира... Но, раз уж мы с тобой прошлое
стали вспоминать, скажи: мы познакомились в Штутгарте на
партайтаге? Тогда не было еще ни Зилленбуха, ни Цунделя с
его картинами на этих стенах? И жила ты с мальчиками
на краю города в небогатой мансарде, не так ли?
— Да,— сказала Клара,— то было девять лет назад...

Глава первая
УрубеДаспммший

Знакомство
В начале октября 1898 года Штутгарт встречал делегатов
очередного социал-демократического съезда неласковой по¬
годой. Временами выглядывало яркое солнце, и тогда чисто
вымытые стекла окон переливались разноцветными блика¬
ми. Но вдруг начинал хлестать дождь, а ветер выворачивал
наизнанку зонты и пытался унести шляпы. Особенно дам¬
ские, если они не были пришпилены к прическам или при¬
вязаны лентами. Впрочем, среди двух с половиной сотен
делегатов и гостей съезда было всего несколько женщин.
Клара Цеткин, чувствовавшая себ'я хозяйкой, ибо она уже
семь лет жила в этом городе и издавала здесь журнал
«Гляйххайт», дружески приветствовала всех знакомых. Осо¬
бенно же радостно она встретила «новенькую», о которой
много слышала,— Розу Люксембург.
Вечером Клара повела Розу к себе. Большой серый дом
на Блюменштрассе, 34 стоял почти на краю города, у пусты¬
ря с заброшенными строениями старого стрельбища. Едва
они подошли к подъезду, как перед ними, точно из-под зем¬
ли, появились два подростка, разгоряченных явно «разбой¬
ной» игрой.
— Это мои,— сказала Клара, хотя и так было видно, что
она их мать.
— Максим,— представился старший, которому было лет
пятнадцать, исподлобья взглянув на молодую незнакомку.
Его брат, года на два моложе и посветлее, с большим ин¬
тересом разглядывал Розу ясными, с затаенной хитрецой
глазами.
— Константин, Костья,— старательно выговорил он
свое имя. В то время как мальчики, перепрыгивая ступеньки,
стремительно поскакали вверх, женщинам пришлось не¬
сколько раз перевести дыхание, пока они забрались на пя¬
тый этаж, «на чердак», как назвала Клара свою небольшую
квартирку.
После скромного ужина в кухне, во время которого
братья то и дело таинственно перемигивались и вели какую-
то сложную игру ногами под столом, они ушли к себе. Жен¬
щины перешли в комнату Клары. Усадив гостью в кресло,
немного отодвинутое от рабочего стола, на котором тесни¬
лись книги, журналы, рукописи, Клара присела рядом на
25

пуфик. Поддерживая живой разговор, она то и дело легко
вставала, быстро передвигалась, что-то поправляя или пере¬
ставляя.
— Когда же мы встретились впервые? Не могла ли я вас
видеть в Цюрихе, на конгрессе Интернационала, в девяно¬
сто третьем? Для меня это было очень памятное время.
Подойдя к столу, Клара с некоторым благоговением
взяла стоявшую там фотографию и протянула Розе. Сидев¬
шие в саду за длинным столом люди пили пиво или воду из
сифонов. В центре — внушительная дама в большой белой
шляпе — Клара. А рядом с ней весело улыбающийся Фрид¬
рих Энгельс. Подальше Август Бебель с женой и еще нес¬
колько человек, которых Роза сразу не узнала.
— Да ведь это Эдуард Бернштейн, с которым вы ныне
так успешно воюете,— улыбнулась Клара, показывая на
профиль сидящего справа.— Я вот умом понимаю, а сердцем
до сих пор никак не могу принять, что этот «честный Эде»,
которому мы все доверяли, через три года, едва Энгельса не
станет, начнет поливать грязью своих учителей и соратни¬
ков. А «генерал», как называли Энгельса друзья, был тогда
совсем еще молодцом для своих семидесяти трех: ухаживал
за женщинами — австрийками, русскими, немками, да еще
подзуживал Бебеля, который-де, как автор книги «Женщина
и социализм», рассчитывал один получать все поцелуи. Под¬
нимались мы на Глерниш, гору с множеством ледников.
Для женщины моей комплекции это требовало немало на¬
пряжения и выдержки, а Энгельс только посмеивался.
Возвращая фотографию на место, Клара сказала, вздох¬
нув:
— Как-то Виктор Адлер поведал мне, что Энгельс неза¬
долго до кончины прислал ему в Вену письмо, в котором
высоко оценил мою работоспособность, энергию, особенно
же умение постоять за свои убеждения. «Браво, Клара!» —
написал он, рассказав, как я добилась опубликования в
«Форвертс» моей статьи по женскому вопросу. Это действи¬
тельно было трудно. Да потом еще пришлось требовать,
чтобы напечатали мой ответ на дурацкие примечания редак¬
ции. Зато после этого я перестала бояться. И на съезде в
Бреслау *, уже после смерти Энгельса, я прямо напомнила
моим старшим друзьям Бебелю и Либкнехту, когда те под¬
держали оппортуниста Фольмара, слова Гёте: «Я ужас ощу¬
щаю, когда тебя в такой компании встречаю...»
Клара хитровато улыбалась, вся во власти воспоми¬
наний:
* Названия городов здесь и далее'ДЗны так, как они звучали в то время.
26

— Но, знаете, наши вожди не мелочны. Меня на этом же
съезде впервые избрали в Контрольную комиссию Правле¬
ния партии. Да я вас совсем заговорила. Так вы были в
Цюрихе?
В памяти Розы тот конгресс Интернационала был свя¬
зан с горечью неудачи:
— Студентка цюрихского университета, я имела за пле¬
чами уже немалый революционный стаж. Еще в варшавской
гимназии нашла путь к организации «Второй Пролетариат»,
и Марцин Каспшак...
— Не он ли теперь в Познани? Так и я его знаю,—
вставила Клара.
— Да, он самый. Мы с ним виделись недавно и вспом¬
нили, как он меня через пограничную реку переправлял;
сколько воды с тех пор утекло... Так вот, в девяносто
третьем мы с Юлеком Мархлевским — его здесь знают
как Карского (Клара радостно замахала обеими руками:
конечно, он ей знаком) — и с Лео Иогихесом как раз соз¬
дали польскую газету «Справа роботнича». Но пепеэсовцы
оспорили мой мандат от нее на конгресс Интернационала.
Пришлось мне наблюдать его только со стороны. Речь Эн¬
гельса на трех языках слышала, а Виктора Адлера и Бебеля
видела только издали.
Теперь я с Бебелем еще не встречалась,— продолжала
Роза,— а \»от с Игнацем Ауэром познакомилась, когда прие¬
хала в мае в Берлин с намерением жить здесь и работать.
Подумав, он согласился направить меня к «моим полякам»
в Верхнюю Силезию. Я выступала там как разъездной ора¬
тор во время избирательной кампании в рейхстаг. Не про¬
шло и пяти месяцев пребывания в Германии, а товарищи из
Бойтена уже делегировали меня на партийный съезд. Впро¬
чем, мой главный мандат — статьи против Бернштейна.
А вернулась я из поездки в Силезию,— вдруг звонко
рассмеялась Роза,— страшной как смерть и буквально еле
ползала. Впечатлений много, но самые сильные — колос¬
сальные ржаные поля, где колосья выше меня ростом, луга
с коровами, которых пас пятилетний босоногий мальчонка,
и сосновые леса. Да и крестьяне польские, обнищавшие,
грязные, но дивной стати. А еще польской речи я вволю на¬
слушалась, воздухом родным надышалась! Статьи мои о
польских делах, а потом и о немецких, как-то легко пошли.
Кажется, я поняла, что нельзя писать бесцветно, монотонно,
шаблонно, что каждый раз, всякий день, в любой статье
надо снова прожить, прочувствовать то дело, о котором
пишешь. Тогда даже для старых, обычных, будничных дел
27

сами находятся свежие слова, идущие от сердца к сердцу.
Я всегда стараюсь вдохновиться тем, о чем пишу, а во время
писания погрузиться в себя. И, знаете, я охотно перечиты¬
ваю время от времени старого Людвига Бёрне *, это мне
помогает...
Слушая Розу, Клара впитывала в себя музыкальные
интонации ее голоса. Нет, дело было не только в голосе.
Музыкален сам строй ее рассказа. В статьях Розы, которые
Клара успела прочесть, проявлялись не только широта зна¬
ний, но и острый ум. В них ощущалось также то, что встре¬
чается еще гораздо реже,— Клара узнала это за годы своей
журналистской работы,— богатство внутренней жизни ав¬
тора. Молча раскрыв лежавший на столе последний номер
журнала «Гляйххайт», Клара, как бы выражая признатель¬
ность за услышанное, показала Розе заметку. В ней говори¬
лось, что доктор Роза Люксембург опубликовала в Германии
свою диссертацию о промышленном развитии Польши.
Едва Клара стала рассказывать о своей юности, как Роза
с удивлением обнаружила, что не только в жизни ее самой
и польских друзей, но и в жизни дочери сельского учителя из
Саксонии Готфрида Эйснера важное место занимали связи с
русскими революционерами. У Клары еще в учительской
семинарии в Лейпциге была приятельница — русская, Бар¬
бара...
— Варвара,— поправила Роза, улыбнувшись.
Это Варвара ввела Клару в круг русских студентов, среди
которых был и Осип Цеткин. Но все оказалось совсем не
просто в жизни Клары.
— Осип был лет на десять меня старше. Вот, взгляните
на его фотографию, но она снята позже, тогда же он был
еще более худ и глаза его горели ярче. Выходец из интел¬
лигентной семьи откуда-то с севера Украины, он, как и мно¬
гие его друзья, пренебрег карьерой, пошел «в народ». Вы¬
нужденный вскоре эмигрировать, осел в Лейпциге, слушал
лекции в университете, а вечерами работал в столярной
мастерской. Он был начитанным марксистом и старался вне¬
сти ясность также в мою голову, набитую какой-то смесью
анархизма и революционаризма. На собраниях студенче¬
ских кружков немцы, русские ночами пили чай и до хрипо¬
ты спорили о том, как добиться свободы и счастья для
обездоленных. Помню, вместе с Осипом нелегально пере¬
правлял литературу на родину также один поляк, кажется,
Варыньски...
* Бёрне, Людвиг (1786—1837) — немецкий публицист и критик.
28

— Что, Людвик? — чуть не вскочила Роза.— Он и в
Лейпциге был? — Увидев вопросительный взгляд Клары,
она, спеша и жалея, что прервала ее рассказ, поведала, что
то был замечательный революционер и социалист, созда¬
тель первой польской партии «Пролетариат», настоящий ге¬
рой. Арестованный в Варшаве, он умер в Шлиссельбурге кой
крепости в восемьдесят девятом...
— В восемьдесят девятом,— почти беззвучно повторила
за ней Клара, и глаза ее затуманились.
Да, Осип был настоящий революционер,— продолжала
она, как бы вглядываясь куда-то в даль.— Он считал себя
обязанным всем пожертвовать ради революции в России.
Любовь, семья, дети — это все не для него. Вот он подучится
здесь, проштудирует Маркса основательно и вернется на ро¬
дину... Когда Бисмарк обрушил на социал-демократов
исключительный закон *, Осип вместе с немецкими рабочи¬
ми с азартом окунулся в организацию нелегальной работы.
Но недолго это продолжалось. Полиция выследила «вече¬
ринку», на которой выступал Бебель, приехавший из Швей¬
царии. Немцев отпустили, а неугодного русского эмигранта
под угрозой выдачи его царской охранке выдворили из Гер¬
мании.
Но я уже решилась,— энергично сказала Клара.— Оста¬
вить постылую работу гувернантки не составляло труда.
А вот порвать с семьей, особенно с матерью, было тяжко,
да и впереди что? Несколько месяцев в Швейцарии помога¬
ла «красному почтарю» Моттелеру в опасном деле: контра¬
бандной доставке в Германию газеты «Социал-демократ»,
а потом отправилась в Париж. Радость встречи с Осипом,
счастье любви, горячий интерес к этому бессмертному горо¬
ду, где на каждом шагу оживали видения Великой револю¬
ции и Коммуны, бурные демонстрации, одна из которых
едва не стоила мне жизни, ночные споры русских эмигран¬
тов, дискуссии французских марксистов, самоотвержен¬
ность пролетариев... Это все яркие краски. А были и изматы¬
вающая беготня по урокам, корпение над переводами или
стирка за гроши, без которых не прожить. Великое счастье
материнства, радость познания законов жизни общества,
литературной работы вдвоем, встреч с Лафаргами, с Луи¬
зой Мишель и неимоверная тяжесть быта, выселение из
квартиры за неуплату, просто голод... И спасение благодаря
солидарности таких же бедняков, французов и русских.
* Закон, принятый германским рейхстагом и направленный на подав¬
ление революционной социал-демократии. Действовал в 1878—1890 годах.
29

Моральный облик русских революционеров врезался с тех
пор в мою душу. А потом самое страшное...
Заглянув в глубокие глаза притихшей Розы, Клара про¬
читала в них такое понимание, такую скорбь и такое участие,
что нашла в себе силы продолжать.
— Коварная болезнь свалила Осипа. Что-то вроде того,
что обрушилось когда-то на моего любимого поэта Генриха
Гейне. Тот назвал «матрацной могилой» эту болезнь спин¬
ного мозга, потом паралич ног. Пришлось работать за двоих,
ухаживать и за мужем, и за детьми. Сначала мы переводили
и писали вместе, но он слабел все больше, и так два года...
Тот роковой день в январе восемьдесят девятого я помню
так, как будто он был вчера. А ведь скоро десять лет. Мне
и сейчас кажется, что тот день не имел ни начала, ни конца.
Я была одна с умирающим и мальчиками. Разбудила соседку
по коридору, попросила позвать врача и русских друзей.
Врач сказал, что сознание Осипа уходит...
Голос Клары прервался. Ее силы иссякли от неожидан¬
ной исповеди. Роза мягко взяла ее руку в свои и прижала к
сердцу. В ее голове резко зазвучал чей-то голос: «А имеет ли
истинный революционер право на личное счастье, на любовь,
семью, детей, когда отчизна страдает и ждет от него подвига
во спасение?» Потом раздался другой голос, более глухой и
мягкий, казалось, давно знакомый: «Знаешь ли ты, желаю¬
щая переступить этот порог, что тебя за ним ожидает?.. Не
боишься ли разувериться и даром загубить молодость? Что
тебе крикнут вслед: дура или святая?..»
— Друзья приходили и уходили,— услыхала Роза,
очнувшись, голос Клары. И эти обыденные слова погасили
внутренние голоса в ее голове. Осталась там только какая-то
колючка.— Мне казалось, что все это сон. Ясно было лишь
одно, страшное, неохватное. Вечером, около восьми часов,
его сердце остановилось. Мне почудилось, что и мое тоже...
Но дети, борьба, революция... Проснулась я, пожалуй, лишь
несколько месяцев спустя, когда, спускаясь в траурном пла¬
тье с трибуны учредительного конгресса Второго Интерна¬
ционала в Париже после речи «За освобождение женщины!»,
услышала горячие аплодисменты. Мой путь в жизни был
определен. После отмены исключительного закона я верну¬
лась на родину, осела здесь, в Штутгарте...
Роза вернулась к себе на квартиру поздно, крайне уста¬
лая. Но уснуть не смогла. Чистенькая, аккуратная комнатка
показалась ей неуютной и чужой. Она вновь переживала
услышанное. В Кларе ей открылась душа близкая, она потя¬
нулась к ней. Как вдруг ее охватил страх.
30

Она поняла, что боится завтрашнего съезда «чужой» пар¬
тии. Ведь рядом с ней не будет ни одного из тех верных,
надежных друзей, с которыми она вместе строила партию
польских социал-демократов. Раньше ее поселившиеся в
Германии Юлек Мархлевский, Адольф Варский, русский
эмигрант Парвус не имели возможности легально жить и ра¬
ботать в немецкой партии. Они рисковали: их в любую
минуту могут выдворить из Германии, как этого чудесного
Осипа Цеткина, о котором она только что услышала. Сама
она добыла прусское гражданство, вступив в фиктивный
брак с сыном цюрихских друзей Густавом Любеком. Но не
слишком ли большую цену она заплатила? Дело не в этой
пустяковой формальности. Тяжело другое — разлука с Лео¬
ном, верным другом, ее «dziodzio», супругом. Клара и поду¬
мать не могла, что своим рассказом разбередила у Розы
скрытую от всех рану...
Но ведь все обсуждено, взвешено, решено. Не сейчас,
не вдруг в отношениях с Леоном возникла досадная, обид¬
ная трещина. А какая мягкая, доверительная атмосфера
царила прежде, когда они вместе работали или, оторвав¬
шись от дел, бродили по горам под Цюрихом. Как чудесны
были дни, проведенные пять лет назад в маленьком пан¬
сионе у Кларанса, повыше Монтрё, близ Женевского озера.
Там все овеяно поэзией, там некогда Жан Жак Руссо сочи¬
нял свою «Новую Элоизу». Какие там зори, утренние и ве¬
черние, в горах и на озере. А на каменной ограде — гроздья
спелого винограда...
Почему же у Леона, привыкшего обдумывать и решать
за них обоих, постепенно усилились сухость, отчужденность,
замкнутость? Она не сразу поняла невысказанную причину:
нет-нет да и ранили его мужское достоинство ее диссерта¬
ция, ее политические и журналистские успехи. Ясно, что
Казимеж Грозовски — Розе нравился этот звучный псевдо¬
ним Лео Иогихеса — не должен был мчаться за ней в Гер¬
манию. Ему следовало остаться в Швейцарии, ладить нелег¬
кие издательские дела, добиться получения гражданства.
Разлука их не будет долгой. Между Цюрихом и Берлином
ежедневно ходит экспресс, кстати, через Штутгарт. Частые
письма их снова сблизили: он неизменно внимателен ко всем
ее заботам, спешит ответить на вопросы, шлет книги, а читая
ее статьи, дотошно и педантично подчеркивает все ошибки...
Однако рядом его нет, и на душе синяки, Роза физически
ощущала это, когда была в Силезии. А сейчас, в бессонную
ночь, почувствовала особенно остро. И завтра на съезде
придется все решать самой. Ну, впрочем, это она умеет.
31

Она попыталась представить себе завтрашний партайтаг.
Спорят у них остро, но парламентарно, вспомнились ей
чьи-то слова. Она увидит Бебеля, с ним должно быть прият¬
но познакомиться, а слышал ли он о ней? О втором председа¬
теле партии, Пауле Зингере, ей говорили, что этот грузный
мужчина — спокойный, твердый, надежный партийный
вождь. Его травили антисемиты, но берлинские рабочие
неизменно избирали в городское собрание и в рейхстаг. Ин¬
тересно, а почему не входит в Правление партии Вильгельм
Либкнехт? Он ведь один из ее создателей, был докладчиком
о партийной программе на Эрфуртском съезде, редактор
центрального органа — газеты «Форвертс». И Каутского,
главного теоретика, тоже не выбирают в Правление. Стран¬
ная система...
Воспоминание о Бернштейне окончательно разогнало
сон. Освободившись от перины, Роза зажгла лампу. Собрав
свои бумаги, она снова забралась в постель. Раз уж не спит¬
ся, так стоит еще раз, не откладывая, все продумать, коль
скоро она собирается выступить на съезде. Дискуссия в
прессе всегда выражает лишь мнения пишущих, а вот пар¬
тайтаг предоставляет возможность сразу выявить мнение
партии в целом.
Итак, с чего же начался великий спор? Бернштейн, как
бывший редактор нелегального «Социал-демократа», не смог
вернуться в Германию и после отмены закона против социа¬
листов. Он осел в Лондоне, был близок к Энгельсу и как
соредактор Каутского часто писал в журнале «Нойе цайт».
Поэтому, когда год спустя после смерти Энгельса Бернш¬
тейн стал публиковать очередную серию статей под заголов¬
ком «Проблемы социализма. Собственное и переведенное»,
они поначалу не привлекли особенного внимания, тем более
что были основаны на английском материале. Заметил не¬
ладное и написал об этом английский социалист Белфорт
Бакс, сам изрядный путаник. Тогда-то Бернштейн решил
раскрыть карты. Критикуя не столько Бакса, сколько руко¬
водителей германской и международной социал-демокра¬
тии, он обрушился на коренной тезис марксизма о неизбеж¬
ном крушении капитализма, стал проповедовать постепен¬
ное врастание в социализм и написал те слова, которые
Роза запомнила надолго: «Я вижу мало смысла и интереса
в том, что обычно разумеют под «конечной целью социализ¬
ма». Эта цель, какова бы она ни была, для меня ничто, а дви¬
жение — все...»
Теперь о статьях заговорили. Первым печатным откли¬
ком стала серия хлестких статей Парвуса в саксонской
32

«Арбайтер-цайтунг». В подражание «Анти-Дюрингу» Эн¬
гельса он озаглавил их «Переворот в социализме, произве¬
денный Эдуардом Бернштейном». Роза с интересом прочла
их еще в Цюрихе. А Парвус вскоре опубликовал и открытое
письмо в редакцию «Нойецайт», требуя от Каутского, чтобы
тот выразил свою позицию. Однако Бернштейн продолжал
печатать все новые статьи. Мимоходом отвергнув обвинение
Парвуса в «уничтожении социализма», он еще более заост¬
рил нападки на марксизм и революцию: «Коммунистический
манифест», дескать, безнадежно устарел, прогнозы его не
оправдались. Вскоре Бернштейн стакнулся с философом
Конрадом Шмидтом, призвавшим от диалектического мате¬
риализма идти «назад к Канту!», с буржуазными писателя¬
ми, завопившими о «кризисе марксизма», посягнул и на
Марксову теорию стоимости.
Роза все сильнее ощущала себя затронутой, даже лично
оскорбленной этими «ревизионистами». Ведь марксизм —
не абстрактное учение, а сгусток опыта, идейное оружие,
самое грандиозное творение человеческого духа в XIX веке.
Она его глубоко продумала и прочувствовала, когда спорила
о путях развития капитализма в России и Польше, когда
составляла программу польской социал-демократии. А те¬
перь учение гиганта хотят «низвергнуть» жалкие пигмеи в
самой крупной, германской партии. Нет, она никак не могла
молчать. Уже в июле, едва вернувшись в Берлин из Силезии,
она написала Леону: «Сижу по уши в бернштейновском
тумане». У нее быстро сложился грандиозный план статьи,
но, перенеся его на бумагу, она увидела, сколь трудны для
нее вопросы о кризисах и о позитивном доказательстве того,
что «капитализм должен размозжить себе голову».
— Помоги, ради бога,— просила она тогда Леона.—
Я так страстно хочу, чтобы статья получилась, что готова
отдать за это полжизни...
Чтобы осуществить свое намерение и избавиться от му¬
чившей ее мигрени, Роза подчинила себя строжайшей дис¬
циплине: вставала около восьми утра, обтиралась холодной
водой, каждый день, при любой погоде, гуляла час в Тир-
гартене, близ которого снимала комнату, много читала, в том
числе «Капитал», Канта. Особенно охотно работала она ве¬
черами, обычно до полуночи. Роза живо представила свой
письменный стол у открытого балкона в сад, откуда веяло
свежим воздухом. От лампы, к которой она сама сделала
большой красный абажур, комната была в багровом полу¬
мраке. А статьи Бёрне ей нравилось читать, сидя в кресле-
качалке...
3 Я. С. Драбкин
33

Но все же осуществить свой замысел Роза смогла лишь
осенью. Когда Парвус был выслан из Саксонии, ее попроси¬
ли редактировать саксонскую «Арбайтер-цайтунг», и ей при¬
шлось переехать в Дрезден. Тем временем в «Нойе цайт»
появилась критическая статья Плеханова «Бернштейн и ма¬
териализм» (оказывается, это Клара перевела ее с француз¬
ского!). Только недавно, уже получив мандат на съезд, Роза
сделала решающее усилие: за два дня и две ночи написала
107 страниц! И сейчас у нее загорелись щеки, когда она
вспомнила, как редактор газеты «Лейпцигер фольксцайтунг»
Бруно Шёнланк, читая рукопись, восклицал: «Мастерский
удар!», «Образец диалектики!»...
Серия из семи статей под заголовком «Социальная ре¬
форма или революция?» была напечатана в последнюю не¬
делю сентября. Стопка газет лежала перед ней на постели.
Да, Шёнланк еще сказал, оживленно жестикулируя, что
хочет издать статьи брошюрой. Уже после первой статьи
Парвус поздравил ее телеграммой, а Клара Цеткин прислала
в редакцию настоящий панегирик «храброй Розе», которая
так выколачивает мучной мешок — Бернштейна, что повсю¬
ду носится густое облако пыли, а с голов учеников бернштей-
новской школы слетают парики, ибо их нечем больше пуд¬
рить... Ах, совсем забыла вчера, с досадой подумала Роза,
поблагодарить Клару за этот по:немецки тяжеловатый, но
образный комплимент.
Что же из написанного можно будет использовать на
съезде? — думала Роза, перебирая газетные листы. Анализ
ревизионизма получился систематичным: метод, тезис о
приспособлении капитализма, рассуждения о социализме в
результате социальных реформ, практические следствия из
мнимо новой «теории». Подчеркнуто, что Бернштейн отвер¬
гает в марксизме главное — «удар молотом революции»,
завоевание пролетариатом политической власти. Сомнений
нет, его взгляды реакционны и утопичны. Это какая-то тео¬
рия «социалистической косности», обосновываемая вульгар¬
но-экономическими методами. Но Бернштейн не одинок.
И Конрад Шмидт и Вильгельм Гейне с его пошлыми рас¬
суждениями о «политике возможного» — все они проповед¬
ники поссибилизма *, оппортунизма. Да, в речи надо будет
заострить удар против направления, против тенденции сов¬
лечь партию с пути революции и социализма.
Взгляд Розы упал на последний номер журнала «Гляйх-
хайт», который ей сунула в сумку Клара. Отыскав ее статью
* Поссибилизм — реформистское течение во французском рабочем
движении конца XIX — начала XX века.
34

о предстоящем съезде, Роза нашла именно то, что ей было
нужно: Клара прямо писала, что развернувшийся спор ка¬
сается и тактики и принципов. Бернштейн принижает конеч¬
ную цель движения, а Гейне выдвигает «политику компен¬
саций», предлагая пойти на сделку с правительством и под¬
держать милитаризм по формуле «пушки за народные пра¬
ва». Такие «линялые взгляды» способны породить в партии
пессимизм и скептицизм, склонность продать фунт прин¬
ципиальных требований за щепотку «позитивных достиже¬
ний». Съезд обязан дать на спорные вопросы недвусмыслен¬
ные ответы. Единая позиция партии не означает унылого
конформизма, напротив, она непременное условие успеха в
борьбе.
«Зря противники надеются,— читала Роза,— что клас¬
сово сознательный пролетариат позволит перевоспитать
огненного революционного рысака, который мчится к дале¬
кой, но ясно различимой цели, в покорного капиталу рефор¬
мистского мерина, который терпеливо позволит впрячь себя
в дребезжащую телегу буржуазных демократов и мнимых
друзей народа».
Да, «браво Клара!» — вспомнила Роза слова Энгельса
и всем существом ощутила, что для Клары, как и для нее,
борьба с отступниками от марксизма и революции — вопрос
не только ума, но и совести. И на съезде она не будет одино¬
кой, раз рядом с ней встанет такая отважная и опытная под¬
руга. Клара уже показала пример всем мужчинам: хотя ей
вовсе не легко было «бить по своим», она сделала свой выбор
искренне и бесповоротно. А может быть, Бебель, Либкнехт,
Каутский потому молчали, что хотят нанести удар на самом
съезде? И завтра грянет бой?..
Ревизионизму — бой!
Несмотря на почти бессонную ночь, Роза встала бодрой.
Она чувствовала себя молодой (двадцать семь — еще не так
много!), полной энергии и задора. В общем-то Роза быстро
освоилась в среде германской социал-демократии, нашла
в ней свое место, особенно когда ввязалась в полемику с
Бернштейном.
В зал Динкельаккера, где собирались делегаты съезда,
Роза вошла спокойно. Она ловила на себе заинтересован¬
ные взгляды. Первым, кто подошел к ней, был Игнац Ауэр,
бессменный организационный секретарь Правления партии,
могучий баварец, блондин с грубоватым лицом рабочего,
с живыми и острыми глазами. Они оценивали собеседника,
35

но вместе с тем прятали от него эту оценку. Ауэр осторожно
пожал ее руку своей ручищей и, наклонившись, доверитель¬
но пробасил:
— Видите, как хорошо, что я не побоялся вас, совсем
для нас новенькую, направить в Силезию. Вот вы и победи¬
тельница и делегат... Да еще и беспощадный сокрушитель
крамолы,— добавил он после небольшой паузы. Похвала это
или порицание, Роза разобрать не успела. Подошедшая сза¬
ди Клара заключила ее в свои объятия, а затем стреми¬
тельно увлекла за собой. Она отрекомендовала Розу прежде
всего седовласому Вильгельму Либкнехту. Август Бебель
был оживленным, каким-то даже ласковым.
— Знаю, знаю, очень рад, читал с интересом,— сказал
он, легко беря ее за руку. Карл Каутский поздоровался
церемонно, хотя они уже не раз встречались. Еще два года
назад он поместил в «Нойе цайт» ее статьи о Польше
и публично полемизировал с ней по вопросу о независимости
ее родины.
Пока делегаты рассаживались в зале, Роза с большим
интересом рассматривала представителей партии, которая
собрала на недавних выборах в рейхстаг более двух милли¬
онов голосов. Она подумала, что и сама тому немного со¬
действовала. Это укрепило ее в сознании, что она здесь
не гостья, а полноправный представитель тех, кто с заго¬
ревшимися глазами слушал ее речи, тех, для кого писала
свои статьи. Во многих фигурах она узнавала рабочих,
мастеров, деятелей профсоюзов, число членов которых
приближалось к полумиллиону.
А где же проходит тот водораздел, она оглянулась,
пытаясь как бы охватить всех собравшихся, который раз¬
делил ныне эту огромную партию? Много ли окажется
у Бернштейна сторонников и адвокатов? Развернутся ли
действительно открытые и серьезные дебаты о принципах
партийной политики?
Тон дискуссии задал адвокат Вольфганг Гейне, только
что впервые избранный депутатом рейхстага. Говорить
ли о конечной цели пролетариата или нет, утверждал он,
дело темперамента агитатора, а вот вопрос о милитаризме
и новых пушках вполне может стать предметом деловых
соглашений с властями... Клара Цеткин тотчас дала отпор
такому деляческому подходу: съезд обязан решительно
подтвердить верность партии ее программному требованию
о необходимости завоевания рабочим классом политической
власти. Роза Люксембург, получив слово, коротко и четко
охарактеризовала опасность ревизионистских взглядов
36

Гейне, Шмидта, Бернштейна: если бы по их рецептам взду¬
мали действовать коммунары Парижа, они были бы не ге¬
роями, а просто старыми бабами.
На следующий день страсти накалились еще более. От¬
вечая редактору «Форвертс» Граднауэру, который пытался
оправдать уклонение газеты от принципиальных дискуссий,
Клара предъявила обвинение и редакции «Нойе цайт»,
которая без всяких оговорок печатала статьи Бернштейна,
создавая впечатление, будто он выражает мнение редакции
и даже всей партии.
Роза решила не отставать и энергично парировала пря¬
мой выпад Фольмара, заявившего в ответ на ее критику,
что-де не пристало молодому рекруту движения поучать
ветеранов.
— Я знаю,— сказала она,— что мне еще предстоит
завоевать свои эполеты в германском рабочем движении.
Но я хочу сделать это на левом крыле, где сражаются
с врагом, а не на правом, где ищут с врагом компромисса...
Перейдя в наступление, Роза заявила, что это Гейне
вступил в резкое противоречие с совестью партии, что это
Шмидт пытается внушить, будто капиталистическую
анархию можно преодолеть профсоюзной борьбой. Рабо¬
чий класс не должен встать и на позицию декадентского
философа, утверждающего, будто «конечная цель — ничто».
Нет, как старый римлянин Катон, мы должны все снова
повторять: «Я считаю, что это государство должно быть
разрушено». Завоевание политической власти остается
конечной целью, а конечная цель остается душой борьбы...
Не обошлось без резкостей. Фроме обрушился на Пар-
вуса (который был на съезде гостем), поставив под сомне¬
ние «благородство мотивов» его критики Бернштейна, а
Розе Люксембург приписал желание «устроить маленький
блестящий фейерверк» и вещать «как богиня из облаков».
Председательствующий Зингер призвал Фроме к порядку,
а Клара Цеткин разъяснила:
— Мы пришли сюда не для того, чтобы учить ветеранов,
а для того, чтобы, как говорят, «повесить кошке на шею
колокольчик», то есть назвать вещи своими именами.
Большинство делегатов, масса членов партии не желает
и слышать о тактике реформ, добываемых методом «ты
мне — я тебе», вместо того чтобы вести революционную
классовую борьбу против правительства, которое никогда
не протягивало пролетариату открытую руку, а всегда
лишь бронированный кулак...
Наконец на трибуну поднялся Август Бебель. Но лишь
37

для того, чтобы прочесть длинное письмо. Его прислал
съезду из Лондона Бернштейн, утверждая, что его непра¬
вильно поняли, ибо выступает-де он не против завоевания
пролетариатом политической власти, а лишь против
распространенной в партии «теории катастрофы». Смягчив
свои слова о неверности прогнозов «Коммунистического
манифеста», Бернштейн вместе с тем стал в позу обижен¬
ного и писал, что никакой вотум самого высокого собрания
не сможет поколебать его взгляды, вытекающие из анализа
социальных явлений: революцию делают ненужной ослаб¬
ление противоречий капитализма, рост числа имущих, за¬
медление концентрации производства, прогресс демо¬
кратии и т. п...
Прочитав это письмо, Бебель заявил, что по многим
важным пунктам не разделяет взглядов автора. Однако
тут же добавил, что вопросы о теоретических воззрениях
нельзя решить на съезде: все за и против следует прежде
всего основательно обсудить в партийной печати...
Следом выступил главный теоретик Карл Каутский. Он
говорил гладко и вроде бы убедительно. Признал своей
ошибкой, что печатал в журнале статьи Бернштейна без
комментариев и возражений. Конечно, сказал он, и во¬
семнадцатилетняя дружба не должна мешать устранению
двусмысленностей. В письме Бернштейна перепутаны вещи
бесспорные и спорные; теоретические и тактические раз¬
ногласия должны быть выяснены; экономические аргу¬
менты его сомнительны. Пролетариату предстоят тяжелые
бои, но конечная его победа неизбежна. Закончил Каутский
словами:
— Нет, Бернштейн нас не обескуражил, он лишь побу¬
дил нас к размышлениям, и за это мы должны быть ему
благодарны...
Вильгельм Либкнехт, заключая прения, отверг «движе¬
ние без плана»:
— Будь рассуждения Бернштейна верны, мы могли бы
похоронить нашу программу и все прошлое, должны были
бы перестать быть социал-демократией, то есть пролетар¬
ской партией, партией пролетарской классовой борьбы...
Однако и Либкнехт постарался сгладить разногласия.
Съезд осудил взгляды, потворствовавшие милитаризму,
но Бернштейну и другим ревизионистам была оставлена
свобода действий.
Клара и Роза были разочарованы. Почему же лишь нем¬
ногие выступили против Бернштейна? Неужели Бебель,
Либкнехт, Каутский сами не видят, что атаки нацелены
38

в самое сердце партии, грозят взорвать ее программу и
принципы? Лео Иогихес, который в трудную для Розы
минуту, бросив свои дела, приехал в Штутгарт из Цюриха,
постарался успокоить женщин: ведь партия предупреждена
о грозящей ей опасности.
Лео проводил Розу в Дрезден. В редакции саксонской
«Арбайтер-цайтунг» ее ждало письмо из Женевы. Это Пле¬
ханов, прочитавший речь Каутского на съезде, прислал
гневную отповедь: «За что нам его благодарить? Открытое
письмо Карлу Каутскому».
«Разве мог Бернштейн,— говорилось в нем,— побудить
кого-нибудь к серьезному размышлению? Ведь он не привел
новых фактов, не дал новых объяснений. А что может
выиграть марксизм от эклектической амальгамации с уче¬
ниями буржуазных экономистов? Неужели трудно понять,
что речь теперь идет о том, кому кем быть похороненным:
социал-демократии Бернштейном или Бернштейну социал-
демократией?»
Роза Люксембург с удовольствием поместила в газете
эту острую критику. Ее тотчас перепечатала и «Лейпцигер
фольксцайтунг». Стремясь еще больше привлечь внимание
руководства партии к проблеме ревизионизма, Роза реши¬
лась высказать свое мнение в личном письме Бебелю:
«Думаю, что, публикуя статью Плеханова, я поступила
в духе Вашего выступления... Мне, конечно, давно уже ясно,
что Бернштейн не стоит более на почве нашей программы.
Поскольку он потерян, партия должна — как бы это ни
было болезненно — к этому привыкнуть и рассматривать
его как обычного буржуазного реформатора... Но меня все
же удивляет, что Вы и товарищ Каутский не захотели
воспользоваться благоприятным настроением на съезде
для немедленных энергичных дебатов. А предложение
Бернштейну сначала опубликовать брошюру лишь затянет
дискуссию...»
В письме Леону в Цюрих Роза еще более определенно
сформулировала вывод, к которому пришла после долгих
раздумий:
«Каутскому своим предложением фактически удалось
усыпить общую заинтересованность и отсрочить опровер¬
жение ревизионистских взглядов. В партии воцарилась
атмосфера вялости и выжидания... Но как только книжка
Бернштейна выйдет, ему нужно будет всыпать возможно
основательнее...»
39

Включение первое
Читатель. Простите, но я не возьму в толк. Неужели требо¬
валась особая проницательность, чтобы разглядеть опас¬
ность ревизионизма? Ведь мы знаем из последующего...
Историк. Не будем забегать вперед. Мы ныне знаем
несравненно больше — как из общего хода исторических
событий, так и из конкретных документов, преданных
гласности десятилетия спустя,— чем участники событий.
Они могли о многом лишь догадываться. Да и позиции
главных действующих лиц не были так уж просты и одно¬
значны. Вот, к примеру, как они выражались в их частных
письмах, Розе Люксембург и Кларе Цеткин, конечно,
не известных.
Бебель — Бернштейну, 16 октября 1898 года
...Ты снова охвачен линянием, которое я считаю самым
опасным из всех, что были до сих пор... Как старый друг
и товарищ по борьбе, я хочу быть вполне откровенным. Я
изучил причины, которые привели тебя к твоим нынешним
взглядам, и прежде всего установил, что ты всякий раз
основательно пересматривал свои взгляды, когда на тебя
оказывали длительное воздействие новые впечатления
и влияния... Тактика должна строиться на основе принци¬
пов и цели партии, и в этом 99% партии не разделяет твоих
взглядов... Между нами разверзлась пропасть, и я считаю
очень важным установить это со всей остротой...
Бебель — Бернштейну, 22 октября 1898 года
...Да, я убежден, что ты вообще не стоишь больше на
социал-демократической почве...
Каутский — Бернштейну, 23 октября 1898 года
...Я взял на съезде слово, дабы спасти тебя. Если бы
Бебелю самому пришлось отвечать, можешь себе предста¬
вить, каков был бы этот ответ при его темпераменте
и безоглядности... А так, хотя большинство с тобой и не
согласно, удалось использовать раздражение делегатов
непривычной резкостью Парвуса, Розы и Клары... Я и
статью в «Форвертс» написал, чтобы снова не выступили
Люксембург и другие...
Бебель — Плеханову, 30 октября 1898 года
...Прежде всего хотел бы горячо пожать Вам руку за
«расправу», учиненную над Бернштейном и Шмидтом,
а теперь также и над Гейне... Это очень похвально, ибо
ясность — самое главное. Если только неясность, расплыв¬
чатость и даже прямое отрицание принципов вторгнутся
в Германию, это может стать губительным и для междуна¬
40

родного движения. Мы с Каутским не оставили Бернштейна
в неведении насчет того, что мы о нем думаем, как и насчет
того, что мы больше не считаем его товарищем по партии...
Либкнехт — Плеханову, 31 октября 1898 года
Я вижу, что Вы интересуетесь нашей внутренней борь¬
бой, которая, впрочем, не столь серьезна, как это можно
предположить со стороны... Но продолжайте, бейте сильно,
бейте крепко...
Плеханов — Аксельроду, начало ноября 1898 года
...Я получил письма от Бебеля и Либкнехта... Ты зна¬
ешь мои отношения к Парвусу. Друзьями мы никогда не
были. Но когда я прочитал те упреки, которые ему делали
по поводу его тона, позабыв о содержании его статей, мне
захотелось сказать обвинителям, что они благодарить его
обязаны. Люксембург тоже в числе своих поклонников
меня не видала, но когда я прочитал грубую выходку против
нее Фроме, то мне захотелось наговорить ему колкостей...
Ну, как бы там ни было, а война теперь пойдет смертная,
надо вооружаться...
Адлер — Бебелю у конец октября 1898 гбда
...Теория не самое главное, важнее — практика. Дис¬
куссия о том, нужно ли ревизовать теорию, может продол¬
жаться, но мы не обязаны выставлять за дверь лучших!..
Даже если Бернштейн ошибается, он делает это по зову
совести. Со своими ошибками внутри партии он может быть
ей полезен, поставленный вне ее, будет вреден и даже
очень... Исключение усилит влияние холодных демагогов,
вроде Ледебура, Меринга. Удивительно, что вас восхищает
Плеханов...
Бебель — Адлеру, 4 ноября 1898 года
...Нет, я не догматик. Конечно, мы должны пересматри¬
вать понятия, но когда ревизия идет так далеко, что все, до¬
селе считавшееся правильным, объявляется ложным или
только условно правильным, если эта критика ведет к тому,
что мы должны перестать называться социал-демократами
потому, что должны теперь называться социал-либгралалш,
то я в этом не участвую, ибо это противоречит всем моим
убеждениям. Но тогда необходимо, чтобы те отделились
от партии, кто внутренне к ней больше не принадлежит.
Как видите, читатель, вожди социал-демократии созна¬
вали опасность ревизионизма, но оценивали ее по-разному.
Каутский юлил, а левое крыло состояло всего из нескольких
теоретиков и ярких публицистов, друг с другом почти не
связанных. Их выступления находили живой отклик, но в
толщу партийной организации они едва ли проникали.
41

В конце 1898 года Роза Люксембург снова вернулась
в Берлин. Пост редактора дрезденской газеты был ей не
по нраву. Но зарабатывать на жизнь она умела лишь жур¬
налистским трудом. Поэтому она подрядилась писать для
дрезденской и лейпцигской газет социально-экономические
и политические обзоры о Германии и России, особенно же
о Польше. Столетие со дня рождения корифея польской
литературы Адама Мицкевича вдохновило ее сочинить за
день оригинальную статью.
Новые статьи Розы, разоблачавшие германских оппор¬
тунистов, имели особенно большой успех. Шёнланк передал
ей комплименты Зингера и Либкнехта. А Бебель по поводу
ее критики милитаристской позиции Шиппеля сказал:
— Статьи блестящи, я подписался бы под каждым
словом. Тон их благороден и безукоризнен... Вопрос должен
быть внесен на очередной съезд партии.
Провинциальные социал-демократические газеты стали
перепечатывать выступления Розы. Заметила их и буржуаз¬
ная пресса, тотчас назвавшая автора «известной партийной
скандалисткой». Наконец, и Каутский предложил ей вы¬
ступить на страницах журнала «Нойе цайт». Это было
признание.
Но тем временем Бернштейн, использовав «перемирие»,
выпустил в феврале 1899 года в партийном издательстве
Дитца объемистую книгу «Предпосылки социализма и за¬
дачи социал-демократии». Пролистав ее, Роза убедилась, что
к своей прежней «критике» марксизма Бернштейн добавил
прямые нападки на социал-демократическую программу
и тактику. Она решила ответить на книгу возможно скорее
и поделилась мыслями с Леоном:
«Ты поймешь, что в этот момент мне нужно быть здесь,
на «самом поле боя». Следует воспользоваться протянутой
рукой Карла Каутского, за которым наверняка стоит Бебель,
встречаться почаще, пока железо горячо... Хорошо бы
устроить у Каутского дома или у меня примирение Меринга
с Шёнланком... Эта оказия даст повод всей «левой» сойтись
вместе и столковаться. Потом, во время полемики с Бернш¬
тейном, надо будет сговориться с Κ. К., может быть, поде¬
лить работу и т. д. Ты, наверно, сочтешь все это правильным.
Но не смеешься ли ты в душе? — Я мирю Меринга с Шён¬
ланком по просьбе Κ. К.! Чудные времена. И все это —
результат нескольких статей»...
Франца Меринга Роза впервые посетила в декабре
минувшего года. Попав в его дом, она, страстная любитель¬
42

ница книг, была потрясена: ее окружали не сотни, а тысячи
знакомых и незнакомых. Тома дорогих изданий по литера¬
туре, искусству, философии, истории аккуратно размеща¬
лись в больших шкафах. Познакомившись с красивой и
приветливой хозяйкой Евой, Роза поняла, что весь этот
заботливый порядок — дело ее рук, как и живые цветы
в горшках, занимавшие целый угол. Зато на письменном
столе и возле него было царство ученого: как бы невидимый
меловой круг отделял порядок, господствовавший здесь,
от остального домашнего благоустройства.
Взглянув с высоты своего роста на маленькую гостью,
которая почувствовала себя необычно скованной, Меринг
задал вопрос, который она уже слышала от Каутского:
«Вы пишете какую-нибудь большую книгу?» Он спросил
это не просто из вежливости, а так серьезно, что Роза не
смогла отшутиться и с грустью отрицательно покачала
головой. Меринг поспешил объяснить, что высоко ценит
ее статьи, что дрезденскую газету она редактировала очень
умело, лучше, чем Парвус.
— Я об этом и Каутскому говорил,— добавил он.
Роза постаралась повернуть разговор на занятия и пла¬
ны хозяина. Два больших тома его последнего труда
«История германской социал-демократии», сказала она,
ей преподнес в подарок польский друг Адольф Варский,
едва только она приехала из Швейцарии в Германию. О луч¬
шем путеводителе по здешней жизни она не могла и меч¬
тать. Ее захватили вдохновенные страницы о деятельности
Маркса, Энгельса и Лассаля, а для понимания того, чем
живет и дышит сейчас германский пролетарий, так важен
живой рассказ Меринга о героическом периоде жизни
партии под бременем исключительного закона.
— А ведь мы с вами в «Лейпцигер фольксцайтунг»
вместе против Бернштейна воюем,— сказал Меринг.— Вы
великолепно его отхлестали, это доставило мне истинное
удовольствие.— И, наклонившись к гостье, понизил го¬
лос: — Признайтесь, вы и не догадались, что статьи, поме¬
ченные астрономическим знаком Стрельца, принадлежат
мне? Но сейчас у меня другой, новый план, или, вернее, сов¬
сем старый: смерть помешала Энгельсу осуществить замы¬
сел — переиздать статьи Маркса из «Рейнской газеты». Те¬
перь, когда становится дурной модой «ниспровергать» марк¬
сизм, который в партии знают лишь немногие, особенно
важно собрать и издать забытое или вовсе неизвестное лите¬
ратурное наследие наших учителей. Что вы об этом думаете?
Розе эта идея, которую Меринг просил хранить в секре¬
43

те, пока Дитц не даст согласия на издание, показалась
чудесной, и она горячо ее поддержала.
В свой день рождения, 5 марта, Роза получила много
подарков: Шёнланки преподнесли ей четырнадцать томов
Гёте в роскошных переплетах, а Леон прислал из Цюриха
сочинения Родбертуса. Особенно обрадовали Розу его
слова, что они оба еще молоды и смогут наладить свою
личную жизнь.
«О дорогой,— отвечала она,— если бы ты исполнил это
обещание!.. Собственная маленькая квартирка, кое-какая
своя мебель, своя библиотека, спокойная регулярная
работа, совместные прогулки, иногда опера, маленький,
очень маленький круг знакомых, которых иногда при¬
глашают на ужин, ежегодно поездка на месяц в деревню,
но совсем без работы!.. (И, может быть, еще такой малень¬
кий, совсем маленький ребеночек? Неужели нам это никогда
не будет дозволено? Никогда?..)»
То были тайные мечты. А добровольно избранной
реальностью были напряженная работа и изматывающая
борьба. В том же письме Роза сообщала, что Бебель с ней
очень любезен и мил, обещает выступить на очередном
съезде партии против Шиппеля, а ее просит писать против
Бернштейна возможно острее: «Скажите ему, что он не
принадлежит больше к партии, этого ему еще никто не го¬
ворил».
В пасхальные дни, которые Роза особенно любила про¬
водить где-нибудь на природе, приглядываясь к ее весенне¬
му пробуждению, она на этот раз не выходила из дома.
Несколько дней она проболела, но главное было в другом.
«Нет, сейчас с горлом у меня почти совсем в порядке,—
отвечала она обеспокоенному Леону.— Я прилежно сижу
над Бернштейном. Обдумываю план — это самое трудное!
Мне кажется, что напишу что-то очень хорошее, во всяком
случае получше, чем эта обезьяна К. К... Очень хочется
походя дать и ему, как ты выражаешься, небольшого
«деликатного пинка», да ты, верно, будешь против».
«Я так погружена в работу,— писала она неделю
спустя,— что не могу написать тебе больше нескольких
слов. Работа идет хорошо, но стоит мне огромных умствен¬
ных и физических усилий. За эти дни я исхудала, как палка.
Меня это, впрочем, заботит меньше всего, лишь бы доплыть
до берега, только бы с честью выйти из битвы. Твои письма
для меня большая поддержка... Шёнланк ввалился с криком
(вчера его атаковал Зингер, а сегодня Бебель): «Ну, где же
статьи Розы?» И даже Ауэр спрашивает, будут ли они
длинными?..»

Вторая серия статей Розы Люксембург против Берн¬
штейна, напечатанная в «Лейпцигер фольксцайтунг»
4—8 апреля 1899 года, имела еще больший успех, чем пер¬
вая; несколько провинциальных газет перепечатали ее
целиком. Поступило много заказов и на брошюру, которая
вышла две недели спустя под заглавием «Социальная рефор¬
ма или революция?». В ней были объединены обе серии с
приложением статей против Шиппеля. Бебель сказал Шён-
ланку, что перечитал статьи Розы несколько раз. Меринг
прислал благодарность за присланную брошюру. «В отпоре
Бернштейну,— писал он,— вы стоите в первом ряду».
В предисловии Роза объяснила, почему она ставит
вопрос «социальная реформа или революция?». На первый
взгляд это может показаться странным. Ибо может ли
социал-демократия быть против такой реформы и можно
ли противопоставить ей социальную революцию, которая
является конечной целью? Разумеется, нет. Повседневная
практическая классовая борьба пролетариата — это един¬
ственный путь, подводящий к конечной цели. Они связаны
неразрывно. Однако Бернштейн их противопоставляет,
и именно для того, чтобы отбросить революцию. Спор идет
поэтому не о тактике, а о самом существовании социал-де¬
мократии, о мелкобуржуазном или пролетарском характере
рабочего движения.
В Берлин на несколько дней приехала Клара Цеткин.
После Штутгартского партайтага они с Розой виделись
лишь мельком. Клара рассказала, что недавно она вместе
с друзьями основательно разделала Бернштейна на большом
партийном собрании, ссылаясь и на статьи Розы. А в
«Гляйххайт» Клара прямо написала; что Бернштейн хочет
собственное «линяние» приписать социал-демократии, но
для политической партии революционного пролетариата
это было бы самоубийством.
Клара поселилась у Розы. Они встречались с Каутским,
его женой Луизой, другими партийными деятелями. Клара
поведала Розе, что Бебель просил ей передать под большим
секретом: на предстоящем съезде в Ганновере он сам
выступит с докладом о Бернштейне, все должны туда
приехать, предварительно договорившись о плане кампании,
ïôiapa добавила, что хочет предложить Розу докладчиком
о милитаризме, хотя бы для того, «чтобы позлить Ауэра».
Каутский устроил у себя свидание Розы с Мерингом, но у
нее возникло подозрение, а не продиктованы ли хлопоты
Каутского лишь желанием столкнуть Меринга с ней и даже
вытеснить его из «Нойе цайт»?
45

«Вчера уехала Клара,— написала Роза Леону в Цю¬
рих.— Я была измучена и даже немного разнервничалась,
ибо все мои сближения с партийными верхами оставляют
такой дурной привкус, что после каждого раза решаю дер¬
жаться не ближе трех морских миль от береговой отмели...
При всякой встрече с ними приходится вдыхать столько
мерзости, видеть столько слабохарактерности, ничтожности
и т. п., что я спешу назад в свою мышиную нору... Едва
только в Ганновере дело пойдет на лад, как Бебель и К. К.
постараются меня оттеснить от стола. Поэтому я не переоце¬
ниваю все их восторги и приглашения, а предоставляю
трижды просить себя, прежде чем пойду с ними на сближе¬
ние. Клара единственная откровенная и честная женщина,
но она поддаётся влияниям».
И тем не менее Роза продолжала искать контакты. Как
ни любила она сидеть над книгами, наступали моменты,
когда жизнь становилась тягостной и пустой без общения
с людьми. Она приобрела уже репутацию острого критика.
Но ее тревожило, что в германской партии, такой большой
и сильной, многое делалось не так. Не все недостатки
сводились к бернштейниаде, давила также рутина: пар¬
тийная агитация окаменела в привычных формах и влияние
ее слабело. Розе хотелось стать постоянным возбудителем
действия, вносить свежую струю в прессу, на собрания.
Новые подходы нужны и к вопросам внешней политики,
и к деятельности профсоюзов. Хорошо бы найти такие
формы изложения, которые разбили бы привычные форму¬
лы и шаблоны. Ей многого хотелось, « она чувствовала
прилив энергии. Но не хватает ли она через край?
«Нет, нет,— возражала она невидимому оппоненту.—
Нельзя сказать, что в немецком движении есть одни только
трезвенные политики, которые все делают по расчету, что
здесь быть «идеалистом» — смешно. Сердца и души огром¬
ного числа простых рабочих и рядовых агитаторов партии
широко открыты идеям добра и социализма. Есть, есть
убежденные, искренние борцы за идеалы и в среде руково¬
дителей — Вильгельм Либкнехт и Бебель, например. И я,
разумеется, тоже такая «идеалистка» и не помышляю стать
иной».
В разгар лета Роза вырвалась из душного Берлина в Цю¬
рих. Здесь, в Шлёссли на Цюрихберге, она встретилась
наконец с любимым другом. Ее ждали ежедневные прогулки
в горах, словом, настоящий отдых после страшного
напряжения.
«Самое лучшее во время каникул,— признавалась она
46

в письме оттуда,— это абсолютное ничегонеделание. Только
у меня никогда не хватало силы воли приказать себе посту¬
пать так».
И действительно, она прихватила с собой из Лейпцига,
куда заехала по пути, большую пачку новых книг и журна¬
лов.
— Зря Бернштейн жаловался на «русских»,— ирони¬
чески заметила она.— Среди них есть не только его крити¬
ки, но и поклонники. Один такой — толстый Слонимский
давно уже кормится «противоречиями» между третьим и
первым томами «Капитала», другой — ужасно ученый
Симкович только что «уничтожил» Маркса, похоронил,
произнес надгробное слово, оплакал и пошел дальше его...
В статье «Пустые орехи» она рассчиталась с теми, кто
стал вопить о «кризисе марксизма», когда огромный рост
германской социал-демократии вширь привел к росту оп¬
портунистического течения. Однако все «искоренители
марксизма», считала Роза, радуются зря: социал-демокра¬
тия даст им основательный отпор.
Осенью Роза сменила квартиру. Она переехала в Фри-
денау, зеленый пригород на юге Берлина. Он привлек ее
не только потому, что, как пелось в уличной песенке, «in
Friedenau, da ist der Himmel blau» *. В этом районе находил¬
ся как бы «социал-демократический центр». Не на Линден-
штрассе, где Правление СДПГ размещалось в одной комна¬
те на пятом этаже дома, в котором внизу видный деятель
партии и депутат рейхстага Фриц Цубайль держал пивной
зал, а в Шёнеберге, где жил Август Бебель, всегда толпи¬
лись люди и обсуждались политические вопросы. Большое
семейство Либкнехтов снимало дом неподалеку, у Груне-
вальда. В самом Фриденау жил Карл Каутский с женой
и тремя сыновьями. Здесь он редактировал издававшийся
в Штутгарте журнал «Нойе цайт». В Штеглице в небольшом
домике находился «мир Мерингов», которым мягко правила
красавица Ева.
Роза нашла квартиру на той же улице, что и Каутские.
Сначала она заходила только к главе семьи — партийному
теоретику и редактору, спорить с которым никогда не уста¬
вала. Затем она близко сошлась с Луизой Каутской. При¬
выкшая в свое время к быту русских студенток, Роза
посмеивалась над тем, что эта «глупая индюшка» носит
передник. Вскоре это перестало ее смущать, и она часами
разговаривала с Луизой обо всем на свете. Привязавшись
* «В Фриденау небо голубое» (нем.).
47

к трем мальчуганам, она затевала с ними шумные игры или
рисовала наперегонки с Карлом-младшим. А с кухаркой
Цензи Роза упражнялась в кулинарном искусстве.
Отношения с Карлом Каутским не были простыми. Ему
пришлось к этому времени признать, что дружбе с Берн¬
штейном пришел конец. Прочитав его книгу, Каутский убе¬
дился, что в ней вызов брошен и ему, что ревизионизм па¬
губно влияет на следующее поколение: ведь молодые люди
не читали Маркса, а им дают совет его «преодолеть».
Первые критические статьи Каутского в газете «Форвертс»
Бебель нашел слабыми и советовал атаковать острее. Этот
ли совет, углубление ли разногласий, или дерзкий ответ
Бернштейна, объявившего Каутского «великим инквизи¬
тором», а его тактику «фаталистическим движением в ту¬
пик», вероятно, все это, вместе взятое, заставило Каутского
действовать решительнее. В личном письме Бернштейну
он признался, что Роза и Парвус были правы, первыми
поняв программный характер расхождений и то, что Берн¬
штейн перестал быть марксистом... Заканчивая, наконец,
в августе свою книгу «Бернштейн и социал-демократи¬
ческая программа. Антикритика», Каутский послал Бебелю
гранки. Начав читать, тот поздравил автора: книга «пре¬
восходна и сурово судит Эде». Дойдя же до последнего
раздела, поразился: «Что за сатана на тебе ездит верхом,
почему ты сделал Эде столько уступок? Впечатление от
книги будет этим страшно ослаблено, да и мне ты изрядно
наплюешь в суп, ибо опрокидываешь мою резолюцию,
тобой одобренную. Нет никаких оснований пересматри¬
вать программу партии. Это невозможно; то было бы побе¬
дой Бернштейна и твоим поражением...»
Каутский переписал главу. Роза, прочитав объемистую
книгу, тотчас подаренную ей автором, была раздосадована:
ее критику Каутский полностью игнорировал. Таков уж
он: в частных письмах призывает к сотрудничеству, а пуб¬
лично — «О, не позорь меня, любимое дитя!». Она решила
не встречаться с Каутским три месяца. Но не выдержала
и недели. Когда он, проходя со всем семейством мимо
ее окон, заговорил с ней прямо с улицы, пришлось сменить
гнев на милость и отправиться на двухчасовую прогулку.
— В ваших статьях к предстоящему съезду,— заметил
Каутский,— вы подталкиваете Бебеля вперед, притом
делаете это очень ловко...
Роза действительно предлагала сделать на съезде
центральным в докладе отражение атак на принципы и так¬
тику партии. При этом она привела яркие характеристики
48

оппортунизма из боевой речи Бебеля (а также из выступ¬
лений Ауэра) против Фольмара на съезде партии в Эрфурте
восемь лет назад. Нынешнюю опасность для партии Роза
видела в том, что Бернштейн, увы, не одиночка. Он — «те¬
оретический толмач» целого оппортунистического направ¬
ления, которое хочет — это были слова Бебеля — сломать
партии хребет. Поэтому съезд, считала Роза, должен
не только словесно осудить всякий оппортунизм, но и под¬
черкнуть это поименным голосованием, обязав партийную
прессу и фракцию рейхстага занимать в принципиальных
вопросах четкую позицию.
Еще раньше, когда баварская организация партии зак¬
лючила на выборах в ландтаг соглашение с католической
партией Центра, Роза вступила в. острый спор не только
с Фольмаром, но и с Парвусом, который, одобрив этот союз,
сам «свернул себе шею». Она прежде и яснее других увидела
пагубность «казуса Мильерана», когда французский
социалист впервые вступил в реакционное буржуазное
правительство, раскрыла внутреннюю связь такого шага
с теориями Бернштейна и с действиями немецких «практи¬
ческих политиков». Да, она сумела стать действительным
вдохновителем борьбы против ревизионизма, выдвинулась
на «передовой форпост». Не зря Каутский говорил ей, что
в партии многие стали бояться ее острого языка. Можно
себе представить, с каким волнением искал он шпильки
в большой рецензии на его «Анти-Бернштейна», которую
Роза напечатала в «Лейпцигер фольксцайтунг». Но их не
было: Роза подчеркивала то, что было у них общим.
Вот с Кларой не нужно было и сговариваться, она била
в ту же точку. В своем журнале она писала, что небольшая,
но влиятельная оппортунистическая группа, занявшая
позиции редакторов и депутатов, опасна, ибо имеет воз¬
можность воздействовать в реформистском духе на массы
пролетариев. С завидной прямотой она высказала самое
главное: оппортунисты, и особенно Ауэр, хотят замазать,
скрыть реальные противоречия между правыми и левыми,
так как им легче ловить рыбку в мутной воде. Необходимо
поэтому «очистительное размежевание». Яснее не скажешь!
В Ганновер, где в октябре 1899 года собрался очередной
съезд германской социал-демократии, Роза попала впервые.
То был город средней руки, основанный в XII веке и при¬
вольно раскинувшийся на берегу Лайне. В конце XVII века
он стал столицей курфюршества, которое осчастливило
Англию Ганноверской династией, а мир — знаменитой
породой лошадей. Превратившийся 33 года назад в центр
49

прусской провинции, город ничем больше не прославился.
Приехав почти одновременно с Кларой и поселившись
вместе с ней, Роза про себя отметила, что не испытывает
такого страха, как год назад.
«Я готова к тому,— написала она Леону,— что все удары
в Ганновере еще сильнее, чем в Штутгарте, обрушатся на
мою спину... Но чувствую я себя совершенно спокойно
и вполне уверена в себе: знаю, что буду делать, и предвижу
успех... Если тобой движет только страх за меня, то не
приезжай в Ганновер. Не имея возможности действовать,
ты только расстроишь свои нервы».
Включив в свое польское письмо русские слова, она
добавила: «Я уже не новичок и лицом в грязь не ударю».
Бебель сдержал свое обещание. Его доклад о нападках
ревизионистов на принципы и тактические позиции партии
продолжался шесть часов. Бебель не внял совету Ауэра
воздержаться от личных обвинений.
— Я не делаю секрета,— сказал Бебель,— из того,
что в тот день, когда принципы, которые проповедует
Бернштейн, стали бы в партии господствующими, я сказал
бы себе: ты 36 лет работал напрасно, тебе надо уйти на
покой... Я решительно осуждаю то, что Бернштейн старает¬
ся буквально внушить нам страх перед победой, вызвать к
ней почти что отвращение. Но партию нельзя лишать
вдохновения и готовности принести жертвы... У нас нет
никаких оснований менять наши воззрения, нашу тактику,
наше название. Я суммирую мою речь в фразе: «Мы оста¬
емся теми же, какими были до сих пор».
Эта мысль была выражена и во внесенной Бебелем
резолюции. В ней подчеркивалось, что партия не намерена
менять свои принципы, программные требования и тактику,
превращаться в демократически-социалистическую партию
реформ. Однако в проекте не говорилось о теоретических
разногласиях, не предлагалось никаких организационных
мер. Оппортунистам, ожидавшим худшего, это позволило
поднять голову.
— Никто не разделяет,— заявил Давид,— всех сооб¬
ражений, высказанных Бернштейном, но он прав в основ¬
ном. Мы не против положения программы о торжестве
социализма, но там ничего не сказано о сроках. Поэтому
члены партии могут быть разного мнения, пройдет ли до
этого 20, 50, 150 или 500 лет... Бернштейн дает нам больше,
чем берет. Нужно бороться не только за лучшее будущее,
но прежде всего за лучшее настоящее.
Ауэр, еще перед съездом, получив проект резолюции
50

Бебеля, поспешил «секретно» послать копию Бернштейну
в Лондон. Одобряя то, что спорные теоретические вопросы
оставлены открытыми, он написал: «Не вижу, почему мы
все — включая тебя — не могли бы ее подписать?»
Бернштейн, однако, не согласился с этим и даже приехал
к началу съезда в голландский городок Ольденцааль близ
германской границы. Друзьям он сообщил, что готов сам
защищаться на съезде, передал свои тезисы. Но Ауэр решил
на сей раз действовать сам.
— Кто вам сказал, что я бернштейнианец? — заявил
он.— Я так же мало бернштейнианец, как и марксист...
У меня нет философской жилки, у меня не хватает нужного
образования, и я не могу поэтому сказать про себя, что я
сознательный марксист... Я не разделяю практических
предложений Бернштейна, но и не отвергаю всего, что тот
сказал. Знаете ли вы, что я написал моему другу, когда
он вылез с этими своими предложениями? Я тогда написал
ему: «Дорогой Эде, ты большой осел, ибо такое не говорят,
такое делают!»... Имеются сторонники раскола, которые
хотели соорудить в Ганновере костер и сварить или зажа¬
рить одного за другим всех бернштейнианцев... Я буду голо¬
совать за резолюцию Бебеля не потому, что она направлена
против Бернштейна, а потому, что ее вполне может одоб¬
рить и сам Бернштейн... Я не буду читать его заявление,
но он поручил мне это сказать...
Циничную выходку Ауэра поддержали его единомыш¬
ленники. Фольмар, имея в виду прежде всего Розу Люксем¬
бург и Клару Цеткин, заявил, что пора раз и навсегда
отразить атаки «чистильщиков партии», покончить с бол¬
товней о «заболачивании», с разделением партии на оп¬
портунистов и пролетарских революционеров. Нужно
единство...
Роза Люксембург поднималась на трибуну шесть раз;
Клара Цеткин тоже была активна. Была принята внесенная
ими вместе с Гофманом и Ледебуром резолюция, объявляв¬
шая промилитаристские взгляды Шиппеля противореча¬
щими принципам партии. Но делегаты не были готовы
поддержать мысль, что ревизионистам, подрывающим
боеготовность партии, следует оставить лишь свободу
выбора: признать ее принципы или покинуть ее. За резолю¬
цию Бебеля проголосовало 216 делегатов, против — 21,
один воздержался. Ауэру его выступление стоило на выбо¬
рах в Правление около трети голосов. Хотя итоги съезда
предвещали усиление ревизионистских атак, руководителям
партии казалось, что победа осталась за ними.
51

«Был у меня вчера Κ. К.,— писала Роза Леону, вернув¬
шись в Берлин.— Сидел долго и наговорил много всякой
всячины о разных вещах. Первое его слово было: «Пишете
ли что-нибудь для «Нойе цайт»?» Потом он предложил мне
вместо Бернштейна взять рецензирование книг по экономи¬
ке... Август, судя по всему (также по роскошной улыбке,
которой он одарил меня с улицы, когда я его на днях увиде¬
ла из окна), чувствует себя после Ганновера на коне. К. К.
утверждает, что Бебель опять завоевал влияние. Вследствие
этого пан Август, видимо, хочет командовать как полно¬
властный хозяин: он приказал Каутскому привлечь меня в
«Нойе цайт», подталкивает на собрания и вообще требует,
чтобы со мной тепло обращались. Все это меня забавляет,
хотя хочется снова удрать от всех них к черту на кулички...
Буду с Каутским по возможности сдержанной, хотя совер¬
шенно изолироваться нельзя, потому что через него узнаю,
что и как делается за кулисами, а это очень много значит...
К тому же новость: Клара выходит замуж!»
Действительно, в жизни Клары Цеткин произошло важ¬
ное событие. Ее мужем стал молодой художник Фридрих
Цундель, которого ее сыновья, подружившиеся с ним, назы¬
вали «мастер» или «писатель». Вскоре они построили в при¬
городе Штутгарта, в Зилленбухе, собственный дом, который
стал центром притяжения для молодежи.
«Психологическая загадка»?
Внутренняя борьба в германской социал-демократии между
марксистами и ревизионистами то затихала, то обострялась
вновь. На съезде в Майнце в сентябре 1900 года Роза Люк¬
сембург имела успех, когда выступила за усиление антиим¬
периалистической борьбы в связи с попытками великих дер¬
жав задушить народное движение в Китае *. Бебель поздра¬
вил ее, как «победительницу», и даже Ауэр пытался с ней
заигрывать, называя по-польски «Ружа».
Но были и горькие разочарования. На следующем съез¬
де в Любеке, куда ее настойчиво позвал Бебель, он предпо¬
чел ее резолюции такую, которая устраивала и правых.
Позиции ревизионизма защищал здесь сам Бернштейн, ко¬
торый, вернувшись в Германию, успел уже выступить перед
студентами Берлинского университета с докладом, где на¬
* Антиимпериалистическое восстание народных масс в Китае в 1899—
1901 годах, жестоко подавленное иностранными интервентами.
52

чисто отрицал научность марксистской теории. А резолюция
о дискуссии в партии, принятая съездом, отметила лишь
«односторонность» Бернштейна и, по его собственному мне¬
нию, не означала вотума недоверия.
Зато Роза Люксембург и Парвус подверглись нападкам,
неслыханным на социал-демократическом съезде. Их не
только обозвали «литературными буянами», Вольфганг
Гейне презрительно говорил о «людях с Востока», которые-
де «затрудняют борьбу с антисемитизмом» и не должны
вмешиваться в «наши» немецкие дела. Съезд, к чести своей,
бурно одобрил отповедь Клары Цеткин:
— Мы не должны забывать того, что Парвус и Люксем¬
бург уже сделали для нашего дела. Кроме того, я считаю,
что они для нас не русские и евреи, а товарищи по партии.
Ледебур осудил выходку Гейне как доносительство по¬
лиции. Меринг в печати напомнил, что в свое время буржуа
и мародеры выдвигали подобные обвинения против Маркса,
Энгельса, Лассаля. Каутский отказался, однако, опублико¬
вать в журнале ответ Розы Люксембург на клеветнические
выпады, и она откровенно высказала ему, что о нем думает:
— Увы, друг полностью покорился в вас редактору, ко¬
торый со времени партийного съезда вообще хочет лишь
одного: сохранить свой покой и показать, что журнал «Нойе
цайт» после полученных колотушек стал добронравным и
держит язык за зубами. И вы приносите в жертву этому
доброе право сотрудника защищаться против публичной
клеветы...
С большим интересом прочитала Роза отчет об этом
партайтаге, напечатанный в девятом номере русской
«Искры»:
«Все эти печальные явления, говорящие о том, что в пар¬
тии растет направление, противное революционным прин¬
ципам социал-демократии... вызвали в партии сильное разд¬
ражение... Рано или поздно перед революционно-пролетар¬
скими элементами партии станет задача — разорвать с оп¬
портунизмом. Только такой открытый разрыв радикально
излечит великую германскую социал-демократию от зара¬
зившей ее болезни... Мы, русские, у которых боевая рабочая
партия только складывается, должны с самого начала не
дать привить эту болезнь молодому организму... Мы сдела¬
ли бы непростительную ошибку, если бы, рабски подражая
немцам, вздумали, во имя только необходимости «объеди¬
нения»... допустить в организацию такие элементы...»
Роза тотчас отправила газету Лео Иогихесу, который
уже год как постоянно жил с ней в Берлине, но в это время
53

повез в Алжир заболевшего чахоткой брата. Читая «Искру»,
Роза живо припомнила, как впервые встретилась с Владими¬
ром Ульяновым. В мае она ездила в Мюнхен, и старый зна¬
комец Парвус пригласил ее на воскресный обед. Были Юлек
и Бронислава Мархлевские с дочерью Зосей, а жена хозяи¬
на Татьяна показала ей своего карапуза Женю. Вскоре
появились новые гости: Владимир Ульянов с только что при¬
ехавшей к нему Надеждой Крупской.
Парвус представил их в тот момент, когда Роза вела с
Мархлевским нескончаемый спор о возможности или невоз¬
можности возрождения самостоятельной Польши. Юлек с
листа перевел написанное ею и только что изданное в виде
листовки обращение к рабочим Королевства Польского и
Литвы. Русский рабочий, говорилось в нем, наш брат, наш
товарищ в недоле, товарищ в борьбе против общих врагов,
и лишь вместе мы сможем свалить колосс самодержавия...
Исподволь разглядывая Ульянова, она удовлетворенно
отметила, как заинтересованно он вслушивался в их продол¬
жавшуюся полемику. В пояснение своей горячности она
сказала, что, по мнению Каутского, немцы уже стали
побаиваться ее, как заядлой спорщицы, а вот Юлек не
боится... Ульянов, улыбаясь, заверил, что и он не будет
бояться, напомнив, что они ведь коллеги: почти одновре¬
менно разрабатывали вопросы о развитии капитализма в
России. Ее изданную в Питере диссертацию о промыш¬
ленном развитии Польши он, однако, увидел лишь по воз¬
вращении из сибирской ссылки. Думал рецензию напи¬
сать, да не собрался...
Говорил Ульянов немного, с приятной картавостью.
Сдержанно рассказал о трудностях издания «Искры» и
«Зари», их нелегальной доставке в Россию, о желании при¬
влечь в качестве авторов Каутского, Парвуса. Розе он пред¬
ложил писать о французских делах, о Мильеране и,
разумеется, о Польше. Он произвел на нее впечатление не
только умом, а и внутренней собранностью, скрытой энер¬
гией, заметной в рассказах, репликах и особенно в манере
слушать других. Она потом сразу узнала его руку в «Слу¬
чайных заметках» в номере первом «Зари» и легко расшиф¬
ровала его новый псевдоним «Н. Ленин» под статьями
по аграрному вопросу в следующих номерах журнала. Вооб¬
ще, «Заря» так ей понравилась, что она «позавидовала
русским».
В Берлин приезжала Клара Цеткин-Цундель, и подруги
провели вместе много времени, с радостью убеждаясь в сов¬
падении их взглядов. Роза сблизилась с Мерингом. В начале
54

января 1902 года они вместе отправились на выставку
смотреть две картины Цунделя, которые нашли талантливы¬
ми. Потом они долго беседовали у Розы дома, и Франциск,
как называли Франца друзья, то и дело поглядывал на порт¬
рет своей жены, висевший в красивой рамке над письмен¬
ным столом.
— Мои друзья, — улыбнулась Роза, поймав его
взгляд,— отметили мягкий характер вашей Евы, особую
прелесть «наивного» изгиба ее бровей. Одним словом, она
Офелия, а не Шарлотта Корде.
Меринг предложил Розе написать биографию Маркса
для французского издания его трудов. Когда она ответила,
что не хочет заниматься компиляцией, Меринг неожиданно
расхохотался: он совсем недавно, буквально теми же сло¬
вами отклонил просьбу Лафарга; очень уж ему не хотелось,
чтобы о жизни и деятельности Маркса написал скучнейший
Каутский.
Роза с Евой были на концерте молодого, но уже извест¬
ного польского скрипача Бронислава Губермана, который,
как и Роза, родился в Замостье. Обе решили, что он даже
лучше испанца Сарасате. В дни рождений произошел обмен
горшками цветов: Франциск получил 27 февраля большую
азалию, Роза 5 марта получила розы, Ева 13 марта — гиа¬
цинты. Розе, кроме того, был подарен том «Легенды о Лес¬
синге» с надписью: «Автор — своему верному и храброму
товарищу». Незадолго до этого они разработали план осно¬
вания еженедельника берлинских левых, который, по мне¬
нию Розы, должен был быть живым, красочным, политиче¬
ским и полемическим.
Однако вскоре открылась другая сфера деятельности.
После внезапной смерти Шёнланка лейпцигская комиссия
по печати предложила руководство газетой «Лейпцигер
фольксцайтунг» Мерингу и Люксембург. Для нее это означа¬
ло не только получение официального поста в германской
партии, но и — впервые — устойчивое материальное поло¬
жение. Рисовалась возможность обрести оседлость в Лейп¬
циге, и Роза написала Леону: «Мы могли бы жить «припе¬
ваючи». Покой с постоянной и регулярной работой...»
Оставались, однако, сомнения, которыми Роза делилась
с Кларой, не вынудит ли повседневная редакторская работа
распроститься с теорией и книгами. Меринг, душой и телом
преданный лейпцигской газете, разуверил ее, обещая всяче¬
скую помощь: «Дело сделаем — ура!» Но все оказалось не
так просто.
Известие о новых редакторах взбудоражило всю бур¬
55

жуазную прессу. Она даже призывала полицию выдворить
Розу Люксембург из Германии, а Правление социал-демо¬
кратии — исключить ее из партии. Меринг со страниц
газеты поздравил молодого друга с той яростью, какую
вызвало у всех этих «патриотов» одно лишь ее имя.
Роза с энтузиазмом взялась за дело и напечатала за три
месяца более двух десятков статей, главным образом о так¬
тике, политических событиях в Германии и за рубежом.
Много писал и Меринг, так что молодой сотрудник редакции
Герман Дункер был поражен, как это они прямо-таки сып¬
лют статьями. А бреславльская социал-демократическая
«Фольксвахт», включившись в хор ненавистников, негодова¬
ла, что «Лейпцигер фольксцайтунг» ежедневно «пожирает
полдюжины немецких и международных ревизионистов».
Сотрудничество продолжалось, однако, недолго. При
всей общности принципиального подхода очень уж яркой
была индивидуальность каждого. Возникли разногласия,
затем и споры. Мерингу казалось, что Роза стремится дик¬
товать, проявляет даже «жажду власти», ей — что ее ущем¬
ляют.
Клара Цеткин, узнав о разногласиях, написала Мерингу
несколько длинных писем, в которых не поскупилась на
комплименты. Называя Меринга умным, дальновидным по¬
литическим бойцом, внимательным, чутким и глубоко доб¬
рожелательным человеком, она отмела утверждения, будто
он «труднопереносим и желчен». Соглашаясь, что Розе не
следует настаивать на своих формальных правах, Клара
просила учесть, что у Розы нет «школы работы в политиче¬
ских организациях» и нужно дать ей время для «процесса
развития терпимости».
«Роза ведь много сделала, чтобы создать в партии пере¬
лом, привести в движение мысль... Газета всякий раз быстро
делала принципиальные выводы, на конкретных фактах изо¬
бличала ревизионизм... Она как бы с трубным кличем вторг¬
лась в мелкобуржуазную идиллию нашей партийной жизни,
зараженной парламентским кретинизмом и салонно-бур¬
жуазным журнализмом... Это содействовало тому, что часть
партийной прессы снова вспомнила о том, что мы в конце
концов прежде всего социал-демократы, хотя это иногда
чертовски трудно и неудобно... Короче, поведение «Лейпци¬
гер фольксцайтунг» пробудило, зажгло, подтолкнуло и про¬
двинуло вперед все, что в нашей партийной печати не утрати¬
ло ось социалистической кристаллизации... И Бебель решил¬
ся ныне действовать в наступательном духе, развернув
такую внепарламентскую активность, какой давно не было...
56

Именно поэтому так важно сохранить политическое руко¬
водство газетой в руках Ваших и Розы. В этом гарантия
того, что на почве марксизма будут собраны все, кого можно
собрать, что массы членов партии будут пробуждены и
ориентированы... В каких формах Вы и Роза сохраните это
руководство — дело второстепенное... Учтите, что нынеш¬
ней ситуацией беззастенчиво и гнусно пользуются те, кому
«Лейпцигер фольксцайтунг» наступила на оппортунистиче¬
ские мозоли... Попробуйте добиться взаимопонимания.
Несомненно, Роза далека от мысли играть по отношению
к Вам роль «главного редактора». Она в свое время заверила
меня, что предпосылкой работы в газете считает сотрудни¬
чество с Вами».
Роза сама тоже пыталась предотвратить конфликт.
25 июня 1902 года она написала «дорогому другу» Мерингу,
что, принимая его предложение, слагает с себя политическое
руководство, оставаясь рядовым сотрудником редакции. Так
продолжалось еще три месяца, но последней каплей, пере¬
полнившей чашу, стало то, что Меринг внес исправления в
ее польскую статью, даже не поставив Розу в известность.
27 сентября 1902 года она отправила Мерингу холодное
письмо:
«Глубокоуважаемый господин доктор!.. Правка моей
польской статьи лишь звено в целой цепи оскорблений...
Я делаю выводы и отказываюсь от сотрудничества... Я отка¬
зываю Вам в дружбе, поддержание которой с некоторых пор
требовало от меня большого самопреодоления, поскольку
я видела, что она давно уже стала пустой оболочкой без со¬
держания... Вашей чудесной жене прошу передать мой поч¬
тительный прощальный привет и сожаление, что я лишена
возможности и дальше пользоваться ее дружбой...»
Роза испытывала острое чувство обиды и горечь одино¬
чества. Лет 15 спустя ее рассказ об этой поре будет окрашен
юмором:
— Было время, когда наша дружба с Мерингом была
очень горячей, и местность между Штеглицем и Фриденау
представляла собой тропический ландшафт, на котором
мирно пасся elephas primigenias *... Потом тропический
климат внезапно отступил перед первым великим леднико¬
вым периодом, и моя толстая Гертруда должна была отпра¬
виться в Штеглиц с бельевой корзиной, полной полученных
прежде подарков и одолженных книг, в ответ на такой же
* древний слон (лат.).
57

груз, ранее прибывший в Фриденау: такой обмен стал прак¬
тиковаться при каждой нашей размолвке...
Но тогда ей было не до шуток, тем более что разрыв с
Мерингом пришелся на трудное для нее время. Еще за две
недели до него она отправилась на партайтаг в Мюнхен
с намерением продолжать борьбу против оппортунистов, но
почувствовала, что ее под разными предлогами оттирают.
Каутский и Зингер просили ее не затрагивать вопроса о ре¬
форме избирательного права в Баварии, ей не дали слова в
дискуссии и вынудили ограничиться внесением резолюции,
сурово осуждавшей помощь германских властей царизму
в преследовании русских революционеров и выражавшей
русским товарищам горячие симпатии, а также выступле¬
нием по польскому вопросу. Она была этим очень угнетена.
Бебель, узнав, что Роза решила покинуть «Лейпцигер
фольксцайтунг», выразил опасение, что она изолирует себя
от партии. В ответ она высказала со всей откровенностью
то, что накопилось в ее душе за четыре с лишним года рабо¬
ты в рядах германской социал-демократии: «Если бы я име¬
ла склонность обижаться, то, право же, для этого поводов
было предостаточно, начиная с момента моего первого вы¬
ступления в германском рабочем движении, с партайтага в
Штутгарте. Но, несмотря на странный прием, оказанный
мне, как и другим ненемцам, «несвоим» товарищам, притом
не только со стороны оппортунистов, я до сих пор никогда
не уклонялась от ударов и не помышляла затаить обиду или
удалиться в действительно милый мне угол спокойной науч¬
ной работы! Да, в Лейпциг я послала просьбу об отставке...
Меня уже с июня вытесняли шаг за шагом, и если я в чем и
согрешила, то, пожалуй, только в том, что проявила во имя
дружбы овечье терпение...»
Роза все же не поддалась горькому чувству, а поза
«оскорбленной», как и всякая поза, была ей чужда. Как ни
парадоксально, но ей помогли справиться с личными неуда¬
чами два последних тома «Литературного наследства Марк¬
са, Энгельса и Лассаля», которые только что издал Меринг.
Как и первый том, это были не просто сборники работ. Они
создавали цельную картину первой половины идейной и по¬
литической жизни Карла Маркса и Фридриха Энгельса.
В своих комментариях Меринг не только нарисовал яркие
образы великих мыслителей и борцов, но дал серьезный,
критический анализ их деятельности. В своей рецензии для
газеты «Форвертс» Роза отметила, что Меринг своим изоб¬
ражением героических революционных лет и гигантских
фигур пролетарских вождей осветил на миг все убожество
58

повседневности и влил в души читателей надежду на высо¬
кое будущее. В этом непреходящая заслуга Меринга перед
германским рабочим классом.
Высокая оценка деятельности Меринга оказалась не¬
лишней, ибо некоторое время спустя именно он оказался
главной мишенью для злобных нападок поднявших голову
ревизионистов. В начале 1903 года в партии развернулась
дискуссия об отношении к буржуазным либералам и в связи
с этим также об участии социал-демократов в буржуазной
печати.
Когда социал-демократический журналист Георг Берн¬
гард опубликовал в мнимо «надпартийном» журнале «Цу-
кунфт» статейку о «партийной морали», в которой провоз¬
глашал право вождей на ложь во спасение вверенного им
«партийного стада», Меринг ответил одной из своих самых
гневных и саркастических статей — «Наставники соглаша¬
тельства». Пригвоздив к позорному столбу журналиста, Ме¬
ринг показал, что его наставник — издатель еженедельни¬
ка, продажный «либерал» Максимилиан Гарден. Он без
труда перешел от лизания грязных сапог Бисмарка к вос¬
хвалению трона и алтаря, пытаясь в то же время играть роль
героя борьбы за свободомыслие. Подобные беспартийные
издания гораздо опаснее откровенных органов буржуазных
и юнкерских партий, ибо являются «очагами политической
беспринципности», «ядовитыми соцветиями», служащими
для одурманивания масс.
Правление СДПГ приняло вскоре решение, что с интере¬
сами партии несовместимо участие ее членов в качестве
редакторов и сотрудников в тех буржуазных органах печа¬
ти, которые ведут враждебную или коварную критику со¬
циал-демократии. Меринг назвал это решение «свежим
сквозняком», который разгонит туман. Но Клара Цеткин
предупредила его, что он может подвергнуться нападению
на предстоящем съезде партии.
Когда это стало ясно и Бебелю, он пригласил Меринга
приехать на партайтаг, заверив, что главных противников
«берет на себя»: «Я думаю, Вы тоже приедете в Дрезден.
Я считаю это нужным хотя бы для того, чтобы Вы могли
сразу сделать необходимые опровержения и избежать даже
видимости уклонения от ответа. Кроме того, удовольствие
наблюдать спор с ревизионистами лишь издали остается
неполным...»
Меринг принял предложение. Мысль о возможности
уклониться от боя даже не пришла ему в голову. За двенад¬
цать лет пребывания в партии ему много раз доводилось
59

писать о съездах, но сам он не был их делегатом. Кроме
того, привлекала возможность вновь увидеть чудесные двор¬
цы Дрездена, повстречаться в галерее со «старыми мастера¬
ми», которыми его столь чуткая к искусству душа всегда
жаждала насладиться. Жаль только, что Ева из-за нездо¬
ровья не могла поехать с ним.
Обширный зал для концертов и балов на Шютценплац —
«Трианон» был празднично украшен: на сцену водрузили
статую Свободы, знамена и эмблемы организаций, еловые
гирлянды придавали обстановке торжественность. Делега¬
тов было больше, чем на предыдущих съездах, и шести
длинных столов не хватило, так что пришлось приставить
еще несколько. Прибыли десятки представителей прессы,
в том числе из-за рубежа.
Съезд собрался в год, который был для партии успеш¬
ным. В июне она одержала внушительную победу на выборах
в рейхстаг, собрав почти треть голосов избирателей — более
трех миллионов. Ее фракция — 81 депутат — стала второй
по силе. Но этот успех ревизионисты пытались использовать
в своих интересах. Еще в начале 1903 года, когда канцлер
фон Бюлов пожелал социал-демократам выдвинуть «своего
Мильерана», поспешил откликнуться Фольмар. А после
выборов Бернштейн предложил, чтобы партия заняла пост
вице-президента рейхстага, хотя это было связано с выра¬
жением церемониальных почестей кайзеру. Однако боль¬
шинство партии вовсе не было намерено в момент успеха
покинуть позиции классовой борьбы; к проискам ревизио¬
нистов оно отнеслось враждебно. Предстояли острые
столкновения.
Открылся съезд вечером в воскресенье 13 сентября
1903 года. Еще до обсуждения главного доклада о тактике
партии было решено в связи с отчетом Правления рассмот¬
реть спорный вопрос о сотрудничестве социал-демократов в
буржуазной прессе.
Меринг приехал днем 14 сентября. И уже на послеобе¬
денном заседании он не только услышал с трибуны развяз¬
ную речь журналиста Генриха Брауна, но и получил в руки,
как и делегаты съезда, специально выпущенную Брауном
брошюру. После нескольких фраз в защиту сотрудничества
оратор назвал Меринга не товарищем, а «господином», что
вызвало протесты Бебеля и Зингера. То была прелюдия к
атаке. Суть же ее состояла в том, что Браун, а затем Эдмунд
Фишер и Георг Бернгард, ссылаясь на высказывания Мерин¬
га двадцатилетней давности, направленные против социал-
демократии, хотели представить его врагом партии и злоб¬
60

ным хамелеоном. Они наперебой читали выдержки из работ
Меринга, написанных в пору, когда он был еще буржуазным
журналистом, полностью игнорируя то, что он сделал для
партии, став ее историографом и публицистом. Все было
густо сдобрено грубыми домыслами. Сочинители «дела Ме¬
ринга» не только хотели отвлечь внимание съезда от сути
поставленного на обсуждение вопроса, но и пытались дис¬
кредитировать одного из главных борцов против ревизио¬
низма, приписав ему намерение не только расколоть партию
изнутри, но даже поссорить ее с партиями других стран.
Разумеется, Меринг не ждал пощады от своих противни¬
ков, как и сам в борьбе не давал спуска. Но этот мутный
поток, низвергавшийся с трибуны, подавил и его. Он усом¬
нился: смогут ли сотни делегатов и гостей разобраться в
этом хитросплетении, созданном людьми изощренными и
ловкими? Правда, Бебель бросал язвительные реплики, но
в некоторых случаях раздавались и возгласы «слушайте!
слушайте!». Закончил Браун вызывающим заявлением, что
радоваться подрывной деятельности Меринга против партии
может разве только прусский министр внутренних дел. Ап¬
лодировали немногие, большинство неодобрительно заши¬
кало.
Обрадовали Меринга выступления рабочих. Пауль Гоф¬
ман из Гамбурга выразил самую суть, сказав, что Браун
ловко вывернул весь вопрос наизнанку, присвоив себе роль
обвинителя. Но куда мы придем, если, станем раскапывать
жизнь каждого за четверть века? Байер сказал, что лейпциг¬
ским рабочим прошлое Меринга известно, но им больше
нравятся те, кто идет в своем развитии справа налево, чем
те, кто движется в обратном направлении. Зеегер назвал
Брауна лицемером.
Вслушиваясь в речь Каутского, Меринг отметил, что зал
одобрительно откликнулся, когда оратор сказал, что было
бы вероломством по отношению к боевому другу, с которым
десять лет сражались плечом к плечу, ставить ему в вину то,
что он говорил или писал когда-то прежде. Да, Меринг не
без труда пробился к пониманию социализма и одобрению
партийной программы. Но он воспринял их не формально,
и с тех пор сражается за них. У него много заслуг перед
партией: он ее непревзойденный историк, выдающийся пред¬
ставитель научного социализма. Особенно горячо были
встречены слова, что ошибки молодого Меринга именно
потому подверглись здесь нападкам, что ныне он защищает
программу партии против ревизионистов; но те же люди,
будь он в их рядах, превозносили бы его как гения и героя.
61

Меринга тронула та подкупающая искренность, с какой
встала на его защиту Клара Цеткин. Он впервые слушал ее
речь с трибуны. Она заявила, что Меринг принадлежит к
когорте самых опытных и убежденных бойцов, заклеймила
его критиков. Эти люди не брезгуют выступать на страницах
буржуазных органов, издевательски третирующих русских
революционеров и революционерок, в которых слились вели¬
чие античных героев и самоотверженность христианских
мучеников.
А вот в большой речи Бебеля Меринга кое-что удивило.
Бебель выполнил свое обещание и яростно атаковал как
Брауна и К0, так и писания Гардена. Он высоко оценил
способности Меринга, которого знал еще с конца 60-х годов.
Но он сказал и несколько раз повторил, что обнаружил у
Меринга некую «психологическую загадку», которую не
может разгадать до сей поры. Бебель связал ее не только с
переломом в политической позиции Меринга, а и с чертами
его характера: с темпераментом, отношением к людям,
притом не только к врагам, но и к друзьям, не только в прош¬
лом, но и в последнее время. Что имеет он в виду? Тут надо
разобраться. Тем более что, конечно, за эту «психологиче¬
скую загадку» немедленно ухватятся противники...
Меринг постарался выйти из зала до окончания заседа¬
ния. Ему было тягостно ощущать на себе пристальное вни¬
мание знакомых и незнакомых. В обычное время он не был
ни «затворником», ни «сухарем». Что бы он ни писал —
большую книгу или короткую газетную статью,— он живо
видел перед глазами своего читателя, вел с ним мысленный
разговор «на равных», иногда спорил с ним, выслушивал
возражения, убеждал. Именно потому его так глубоко задел
цинизм высказываний этого субъекта Бернгарда о «партий¬
ном стаде», да еще в статье о «партийной морали»... Но сей¬
час Мерингу необходимо было побыть наедине с самим со¬
бой, все снова обдумать. Ведь завтра ему придется взойти на
трибуну. А с чем?
Меринг двинулся в сторону оперы, как вдруг, заметив на
себе изумленный взгляд встречного, остановился. Шел он
широким шагом в распахнутом пальто, шляпу держал в руке
вместе с палкой, его седые волосы растрепались на ветру.
Возможно, он и рассуждал вслух. Нет, так нельзя. Он при¬
вел себя в порядок и размеренно зашагал, похожий на чин¬
ного профессора, вышедшего на вечернюю прогулку, мимо
Цвингера к Эльбе.
В эти сентябрьские дни Дрезден, залитый осенним солн¬
цем, показался Мерингу увеличенной игрушкой из богатого
62

собрания драгоценностей, собранных саксонскими короля¬
ми. Нет, город был много лучше любого из произведений
майсенских мастеров, сотворявших фарфоровые чудеса. Од¬
ного взгляда на божественный Цвингер, одного перезвона
фарфоровых колоколов на сказочном павильоне, одного
глотка свежего воздуха, донесшего из-за Эльбы дыхание
вершин Саксонской Швейцарии, было достаточно, чтобы
отступили на задний план мелочные заботы и обиды, а все
злопыхатели показались ничтожными, злобными карлика¬
ми, которые бесследно исчезнут после утреннего крика
петуха. Так всегда бывает в сказке. Но наяву такого не
случится.
Нелегко невозмутимо выдержать этот поток злобы и
низости. Но все же организаторы травли, как кажется, не
добились успеха у делегатов, если не считать их сообщников
и вдохновителей — ревизионистов. Надо, конечно, дать ис¬
черпывающий ответ на все обвинения, сколь бы ни были они
нелепы. Но сделать это на самом съезде невозможно: для
этого нужны документы, да и нельзя же заставить делега¬
тов слушать часами. Значит, сделать это нужно письменно,
лучше всего в виде брошюры. А в короткой речи сказать
главное. И прежде всего то, что Меринг никогда и ни от кого
не скрывал: более чем 25 лет назад он бросил партии тяже¬
лые, чрезмерные, несправедливые упреки.
Да, в семьдесят седьмом ему было немного за тридцать.
Он помнил тогдашнее чувство: молодость проходит, а еще не
сделано ничего значительного, весомого. Памфлет против
Трейчке, подло бичевавшего социалистов (Бебель назвал
памфлет сегодня «блестящим»), в счет не шел. Социал-демо¬
кратию он знал тогда со стороны, но ему казалось, что он
лучше других разгадал скрытые пружины ее деятельности.
И написал очерк, а затем книгу о ее истории и учении. Ему
было лестно, что книжка произвела «в обществе» эффект,
а Лейпцигский университет присвоил за нее звание доктора
философии. Боже, чего он там только не нагородил! А мо¬
мент был для партии самый трудный: Бисмарк готовился
обрушить на нее исключительный закон. Так Меринг ока¬
зался в компании тех, кого сам презирал, нападал на людей,
которых не понимал, но которые ему импонировали. Ждать,
что все это простят, наивно. Но здесь нет «психологической
загадки»: этот ложный шаг, которого он стыдился, был для
него шагом на пути прозрения.
Надо ведь знать, подумал Меринг, с чего я начал. Детст¬
во, проведенное в Померании, было окрашено преклонением
перед прусской традицией, влечением к теологии. В универ¬
63

ситетах Лейпцига и Берлина, когда я штудировал класси¬
ческую филологию, пруссаческий ура-патриотизм стал мне
казаться если не ненавистным, то смешным. Следом за Гви¬
до Вайсом и Иоганном Якоби, этими могиканами буржуаз¬
ной демократии 1848 года, я шаг за шагом продвигался к де¬
мократии и социализму. И — сорвался... Выбраться из ямы,
которую сам вырыл, было непросто. Но я смог увидеть и
оценить героизм немецких рабочих, стойко и достойно отве¬
чавших на гнусные преследования. До моего сознания стало
доходить, что гуманистические идеалы демократии и обще¬
ственного прогресса не способны осуществить ни жалкие
политиканы, ни ницшеанские «одинокие орлы». Их может
осуществить лишь рабочий класс. Я слишком поздно узнал
Карла Маркса и Фридриха Энгельса, чтобы их лично уви¬
деть. Но именно благодаря им стал человеком...
Меринг остановился. Видимо, нахлынувшие воспомина¬
ния так его возбудили, что он снова шел слишком быстро.
А сердце, когда тебе 57, уже не юношеское. Оглядевшись,
он увидел, что стоит на верхней площадке широкой лестни¬
цы, приведшей его на Брюльше-терассе. Пройдя по парку
мимо здания Академии искусств к Альбертинум, Меринг
нашел над Эльбой, вблизи старых сфинксов, тихую скамей¬
ку. Опустившись на нее, он оперся обеими руками на трость
и положил на них разгоряченный лоб. Сквозь деревья
виднелась Эльба. Хотя до воды было далеко, он почувство¬
вал, что она холодна и неприветлива. Его охватил легкий
озноб, и, запахнув пальто, он медленно двинулся в обратный
путь.
Мысли Меринга снова обратились к Марксу.
Нет, Маркс не был для него ни богом, ни пророком, из¬
рекающим вечные истины. То был Человек. Но человек
титанической силы, и как борец, и как мыслитель. Подлин¬
ный Прометей науки. Печальна судьба той школы, которая
знает окончательную истину в последней инстанции. Ей
остается только клясться словами учителя. Марксизм не
знает такой истины. Он не догма, а научный метод. Он вооб¬
ще не теория одного индивида, которой другой индивид мог
бы противопоставить иную теорию, более высокую. Марк¬
сизм — это сама классовая борьба, схваченная мыслью.
Он вырос из хода вещей, из движения истории и меняется
вместе с ним. Именно поэтому он не вечная истина, но и не
иллюзия. Нет сомнения, что, пока пролетариат будет вести
свою освободительную борьбу против буржуазного строя,
марксизм останется последним словом всей общественной
науки.
64

Нелегко было дойти до этого понимания, но, раз поняв,
Меринг уже не мог писать и действовать иначе. И он окон¬
чательно порвал с буржуазным миром, шагнул по велению
совести к рабочему движению. И в этом не было никакой
«психологической загадки». Только тот путь, который сам
Маркс, Энгельс и другие выходцы из буржуазии в разных
странах и в разное время проделали более легко, для Мерин¬
га оказался особенно трудным. Не только потому, что этот
перелом произошел, когда ему было уже почти 45 лет, а и по¬
тому, что нужно было перешагнуть через самого себя. И он
не мог выпрашивать доверие у той партии, которую сам
оскорбил. Весной 1891 года представился выбор: почти одно¬
временно крупнейшие буржуазные профессора Брентано и
Шмоллер предложили ему научную работу в области поли¬
тической экономии, а социал-демократы Дитц и Каутский
от имени Либкнехта — сотрудничество в журнале «Нойе
цайт», где он мог — для начала анонимно — раз в неделю
публиковать передовую «Берлинское письмо». Меринг при¬
нял решение, раз и навсегда.
С этого времени все, подумал он, что я писал, служит
только рабочему классу. В «Легенде о Лессинге» я реши¬
тельно рассчитался с идеализацией Пруссии и «старого
Фрица». И Энгельс написал мне, что я расчистил дорогу в
навозной куче прусской истории и показал истинную связь
вещей. Он советовал мне продолжить исследование.
В «Истории социал-демократии», которую я написал с согла¬
сия Бебеля и руководства партии, а также в четырех томах
«Литературного наследства Маркса, Энгельса и Лассаля» я
постарался показать, что такое настоящий марксизм. В но¬
вое издание «Истории» я решил включить и прямую отпо¬
ведь ревизионистам. Не сказать ли об этом на съезде? Да
нет, тотчас завопят: «К делу не относится». Да и Бебелю не
понравится, что я опять кого-то задираю. Найдет еще одну
«психологическую загадку». Он и так уже намекал, что я-де
«слишком личен» и с друзьями ссорюсь. Впрочем, Бебелю и
Либкнехту самим не раз крепко доставалось от Маркса и
Энгельса. Когда речь шла о принципах, классики ни друзей,
ни самолюбий не щадили. Да, о принципах...
Меринг вдруг запнулся, не дойдя десятка шагов до своей
квартиры. Вспомнились длинные письма Клары, которая
сегодня бросилась за него в бой. Она просила его вникнуть
в трудности, которые переживает Роза Люксембург. Был ли
их спор действительно принципиален? Все ли он сделал, что¬
бы сохранить дружбу, столь нужную и делу, и им обоим?
Войдя в дом, Меринг, сбросив пальто, стал листать свои
4 Я. С. Драбкин

записи. А что, если все же прочесть на съезде вот такую
характеристику бернштейниады:
«Тот, кто хочет выйти за рамки марксизма как научного
метода, но не просто вернуться назад в буржуазный мир, тот
неизбежно впадает либо в эклектизм, либо в скептицизм.
В эклектизм, когда из натасканного отовсюду материала
строит новую теорию, которая может поспорить в прочности
с любым карточным домиком. В скептицизм, когда рисует
вопросительный знак за каждой фразой Маркса, обходя все
остальное с пренебрежением триумфатора.
Ревизионизм и мечется между Сциллой эклектизма и
Харибдой скептицизма без руля и ветрил. Собственное его
содержание — бессодержательность. Поскольку он не спо¬
собен понять самого себя, он не без основания чувствует,
что весь мир его понимает неправильно; поскольку он со¬
стоит из тумана, он с некоторым правом утверждает, что
бестелесен. Он ревизует социалистическую теорию не с по¬
зиций социалистической теории, а исходя из буржуазных
представлений, которых затем сам пугается и в которых не
признается. То, что для марксизма является средством, ве¬
дущим к цели,— неустанная критика, с помощью которой
он исследует всякую действительность,— для ревизиониз¬
ма становится самоцелью. Он ревизует ради того, чтобы
ревизовать, и из великого страха перед абсолютной догмой
пренебрежительно отвергает всякую относительную истину.
Он не додумывает до конца ни одной идеи, а когда логика
вещей зарезает его живьем, жалуется на недостаток'хоро¬
шего тона. Перефразируя Гегеля, можно характеризовать
путь ревизионизма как ведущий «от ничего через ничто к
ничему...».
Нет, сказал себе Меринг, этого слушать не станут. За¬
шумят и скажут, как сам Бебель заявил в Ганновере, что
научные споры, теория — дело ученых, а дело партийного
съезда — тактика, политика. Или же прикинутся, как Ауэр,
простачками: мы-де люди простые, в теории не смыслим...
Этими представлениями Бернштейн и иже с ним в полную
меру пользуются. После грозной речи Бебеля они снова от¬
ряхнутся и даже за резолюцию проголосуют, поскольку лич¬
но в ней не поименованы...
Когда около полудня в среду 16 сентября слово было
предоставлено Мерингу, зал затих. Высокий старик вышел
на трибуну, держась прямо, и казался спокойным. Но уже
первые его слова выразили внутреннее напряжение:
— В прошлую субботу я получил от ряда товарищей
сообщение: «Приезжайте в Дрезден; против Вас запланиро¬
66

ван тяжелый удар!» Этот удар оказался одним из таких на¬
падений, которые до сих пор считались незавидной приви¬
легией буржуазных литераторов... В обвинениях нет ничего
нового, и я на всю клевету дам ответ сполна. Однако, если бы
я надумал отвечать сейчас, пришлось бы злоупотребить
вниманием съезда в течение двух-трех дней...
Сказав, что 20 лет назад поступил по отношению к со¬
циал-демократии неверно, Меринг энергичным жестом под¬
черкнул, что, придя 12 лет назад в партию, он с тех пор не
написал ни единой строчки, которая шла бы вразрез с ли¬
нией руководства. Зал охватило волнение, когда в заключе¬
ние короткой речи Меринг возвысил голос:
— Уже три дня здесь на съезде бушует набег, равного
которому по трусливой, грязной подлости не знала история
загнивающего класса и который после успеха на выборах
16 июня дискредитирует, я бы сказал даже, проституирует
этот партийный съезд. Я поэтому заявляю, что прекращаю
мою деятельность в «Нойе цайт» и «Лейпцигер фольксцай¬
тунг», пока признанные партийные инстанции, которые
слышали обвинения и могут их проверить, не призовут меня
вновь.
Раздались возгласы одобрения. Подавляющее большин¬
ство съезда поименным голосованием одобрило предложе¬
ние Правления, направленное против сотрудничества членов
партии в буржуазной печати. Против голосовали лишь
24 наиболее откровенных ревизиониста; Ауэр и Бернштейн
были, в числе воздержавшихся.
Меринг оказался прав и относительно исхода обсужде¬
ния главного вопроса о партийной тактике. Бебель в ярком
докладе призвал не затушевывать разногласий, полемизиро¬
вал не только с Фольмаром и Бернштейном, но и с Ауэром,
заявил об опасности роста ревизионизма во фракции рейх¬
стага и необходимости контроля над ней. Затем Фольмар
произнес еще более длинный содоклад, в котором обвинил
Бебеля и Каутского в попытках разрушить единство пар¬
тии. Каутский и Бернштейн тоже достаточно долго выясня¬
ли с трибуны свои отношения. В результате в прениях из
55 записавшихся смогло выступить (кроме названных)
только семь ораторов. Резолюция, решительно осуждавшая
ревизионистские устремления, была принята подавляющим
большинством голосов. Среди голосовавших «против» был
Бернштейн; когда же объявили, что «за» голосовали Ауэр,
Гейне, Фольмар и другие, раздался громкий смех.
Розе Люксембург по главному вопросу выступить не уда¬
лось и пришлось удовольствоваться тем, что Бебель подарил
67

ей журнал «Югенд» с забавной пародией на съезд в стихах
и карикатурах. В ней Бебель был изображен «красным
львом», сражающимся с бравым Фольмаром, а Роза —
«красной музой»...
Меринг вернулся в Берлин физически разбитым. Впер¬
вые за свои посещения Дрездена он не побывал в Земпер-
галери у «старых мастеров»... Преодолевая недомогание,
он спешил выполнить данное обещание — ответить на все
обвинения. Для этого пришлось ворошить архивы, снова
пройти через прожитое и пережитое. Через месяц объеми¬
стая брошюра «Мое оправдание» была готова. Он смог ее
написать благодаря поддержке многих друзей.
Бебель заверил Меринга, что стрелы, обращенные в него,
поразят его противников, он же не должен помышлять об
отступлении и доставлять радость врагам. Лаура Лафарг
высказала уверенность, что Меринг скоро вернется на свой
пост, который занимал с честью. Поль Лафарг прибавил, что
Меринг символизирует революционный социализм, а гряз¬
ные нападки ревизионистов лишь создают ему пьедестал.
Из Италии прислал приветствие видный социалист Антонио
Лабриола. Каутский написал в «Нойе цайт», что Меринг
стоит в Германии в первом ряду тех, кто соединяет теорети¬
ческую ясность и знание партийной литературы с журна¬
листским мастерством. Отсюда лютая ненависть ревизио¬
низма, который может иметь успех лишь там, где забывают
о теории.
Тронуло Меринга письмо Клары Цеткин. Она гостила в
Берлине у Розы Люксембург. Узнав о его желании вообще
оставить журналистику и целиком уйти в научную работу,
заняться историей литературы (он написал об этом и в своей
брошюре), Клара горячо возражала. «Молю Вас: Вы не
должны осуществить это намерение. Ради партии, которая
в условиях нынешних и грядущих внешних и внутренних
конфликтов менее всего может обойтись без Вашего талан¬
та, Ваших знаний, всей силы Вашей личности... Ваш боевой
пост столь же важен, как и Ваша честь... Не стоит ждать
справедливости, которая, как известно, расцветает на моги¬
лах... Ваш лозунг должен быть: «Я есмь, я буду!» Такого же
мнения мой муж, мои сыновья и Роза... О Розе Люксембург
мне хотелось бы написать Вам столько доброго и хорошего,
что получилась бы целая книга. Будьте уверены, что Вы и
Ева имеете в ее лице верного, честного друга. Ваши письма
и посещение Вашей любимой жены ее взволновали; такой
взволнованной я ее никогда не видела. Она даже хотела
пойти со мной вместе к Вам, но все же не смогла решиться
68

на такой шаг и страдает от этого. Я выдаю этот секрет
только Вам и Вашей милой жене. По отношению к кому-
либо другому это могло бы показаться грубой профанацией
личного чувства...»
В брошюре Меринг напомнил, что на службе партии тру¬
дился так, как трудится пролетарий. Злопыхателям он яз¬
вительно ответил: «Да, разумеется, филистеры никогда не
смогут понять того, что как раз натуры, которым все чело¬
веческое доставляет неистощимую радость, именно потому
с самой резкой беспощадностью сражаются за освобожде¬
ние всего человеческого от пут рабства и сетей филистерст¬
ва... Мою личность волчата могут сожрать, но на моих рабо¬
тах они сломают себе зубы. Работы эти останутся в истории
германского рабочего движения. До них не дотянутся нена¬
висть, зависть, клевета».
В ноябре 1903 года Правление СДПГ и лейпцигская ко¬
миссия по печати призвали Меринга возобновить работу
в газете и журнале. Но руководство партии, не осуществив
решительного разрыва с ревизионизмом, не довело до конца
и реабилитацию Меринга. В партийном суде разбирательст¬
во «дела Брауна и др.» тянулось более полугода и закончи¬
лось решением не привлекать их к ответственности.
«Политическая и моральная коррупция остается безна¬
казанной,— с горечью признала Клара Цеткин в письме
Мерингу.— Я похоронила много дорогих иллюзий по отно¬
шению к руководящим лицам, в том числе и к Бебелю. Мое
старое сердце все еще Чгак по-детски глупо и так принадле¬
жит делу пролетариата, что я — это звучит преувеличением,
и все же это так — всего этого не вынесла бы, если бы мои
личные отношения не были бы счастливым противовесом
для всех превратностей партийной борьбы... По отношению
к половинчатым придется хранить «приличную дистанцию»,
и, чем уже становится круг тех, с кем я останусь внутренне
прочно связанной, тем больше я ценю Вас... Перечитав «На¬
следие» и «Историю», я еще лучше осознала, кто Вы и что
дали партии: кровь Вашего сердца значит еще больше, чем
Ваши редкие знания и способности. Мы у Вас в долгу...
Я все больше убеждаюсь, что Вы относитесь к числу тех
немногих личностей в нашей партии, к которым мои уваже¬
ние и симпатия с течением времени и по мере усложнения
ситуации действительно возросли, к числу совсем немногих
личностей, с которыми я и впредь почту за счастье общаться
откровенно, без скованности, страха и недоверия...»
Меринг остался на посту, и руководимая им «Лейпцигер
фольксцайтунг» была единственной в Германии социал-
69

демократической газетой, которая без устали громила реак¬
цию, разоблачала милитаризм, клеймила ревизионистов.
Когда осенью 1904 года снова пронесся слух, что Меринг
уходит в отставку, Роза (она находилась в тюрьме Цвиккау,
куда ее бросили «за оскорбление величества» в одной из ре¬
чей) расстроилась: «Но ведь это был бы настоящий погром,
триумф всего «пятого сословия»... Известие это меня по¬
трясло и подавило».
Слух оказался ложным. Меринг проявил твердость, при¬
сущую тому, кто заслужил характеристику — стойкий, пря¬
мой, честный.
Наследник отца
Вильгельм Либкнехт умер 7 августа 1900 года. Как и Эн¬
гельс, он не дожил нескольких месяцев до своего семидеся¬
типятилетия. Пролетарский Берлин устроил Либкнехту та¬
кие похороны, каких не удостаивался ни один кайзер. Пять
с половиной часов продолжалось траурное шествие через
весь город на кладбище в Фридрихсхайне, в котором участ¬
вовали сотни тысяч берлинцев, делегации из разных городов
и стран. В первом номере ленинской «Искры» замечатель¬
ному, неутомимому борцу и руководителю революционного
пролетариата была посвящена большая статья.
Второму из пяти сыновей Вильгельма Либкнехта на
следующий день после похорон исполнилось 29 лет. Ему
было как бы с колыбели предначертано стать революционе¬
ром и интернационалистом. Его нарекли Карлом Паулем
Августом Фридрихом в честь «крестных» — Маркса и Эн¬
гельса, боевых соратников отца — Бебеля и Зингера. Карлу
не исполнилось и года, когда его отец, по праву называвший
себя «солдатом революции», был вместе с Бебелем заклю¬
чен на два года в крепость за то, что во время франко-прус¬
ской войны они открыто отстаивали пролетарскую интер¬
националистскую позицию. Карлу было с кого брать пример.
Остались позади годы учебы в университетах Лейпцига
и Берлина, военная служба в гвардейских саперах, судебная
практика в Вестфалии, ораторская школа у Ледебура, док¬
торская диссертация, защищенная в Вюрцбурге. В 1898 году
Карл вместе со старшим братом Теодором открыл адвокат¬
скую контору в Берлине. Весной 1900 года произошло
счастливое событие: красавица Юлия Парадиз, в которую
влюбились все пять братьев Либкнехтов, выбрала Карла.
Через год после свадьбы у них родился сын, названный в
70

честь деда Вильгельмом (звали его обычно Гельми), два года
спустя — сын Роберт (Боб), а в 1906 году — дочь Вера,
которую называли «Маузи» («Мышка»). Семья была
дружной.
Стремительный и энергичный, Карл работал везде:
дома и в пути, в библиотеке и конторе, так что оставалось
неясным, была ли контора филиалом квартиры, или наобо¬
рот. Он активно включился в деятельность социал-демок¬
ратии, стал выступать на собраниях, в печати. И уже
вскоре кое-кто из членов Правления партии просил Бебеля,
как друга семьи, успокоить «горячую голову» Карла. Дело
было, однако, не столько в его пылком темпераменте, сколь¬
ко в том, что он с самого начала занял позицию на левом,
революционном крыле и не щадил ревизионистов.
В одной из первых своих публичных речей Карл Либк¬
нехт заклеймил политику экспансии и захватов, которую
развертывал кайзер Вильгельм II:
— Социал-демократия против монархии, за республи¬
ку... Мы называем себя также интернационалистами. Нас
за это прозвали врагами отечества. Да, мы враги отечества
юнкеров и попов, отечества капиталистической эксплуата¬
ции... Мы вовсе не против того, чтобы купец отправился
в Китай продавать там свои товары... Но наши люди не
должны направляться в Китай как орда гуннов...
В журнале «Нойе цайт» Карл Либкнехт протестовал
против искажения Марксовой теории революции, защищал
революционную программу, идею диктатуры пролетариата
против «нового метода» немецких ревизионистов, поддер¬
жанных французом Жоресом. Разоблачая сальто-мортале
оппортунистов, он призывал партию быть начеку:
«Недоверие справедливо считается демократической
добродетелью. Пусть противники придут к нам, пусть
делают уступки — мы не отклоним их предложений с поро¬
га, но мы не дадим убаюкать себя мирными звуками свире¬
ли, усыпить колыбельными песнями о доброй всесильной
богине демократии, нет, мы не разоружимся. Только наша
боеготовность... может открыть нам мешок Деда Мороза,
в котором находятся политические, социальные, эконо¬
мические реформы...»
Поскольку Жорес сослался на авторитет Вильгельма
Либкнехта для оправдания мильеранизма и реформизма,
Карл резко возразил: во всей жизни его отца нельзя обна¬
ружить ни одной черты такого рода политики. Настала
пора, считал он, решительно ответить ревизионистам: «Руки
прочь! Он принадлежит не вам!»
71

Карл Либкнехт выступил в качестве адвоката в ряде
судебных процессов по обвинению в «оскорблении величест¬
ва», приобрел популярность как защитник бедняков. Вскоре
он стал защищать также тех русских социал-демократов,
которые, находясь в Германии, вместе со своими немец¬
кими товарищами вели самоотверженную борьбу против
царского самодержавия.
Редакция ленинской «Искры» вынуждена была еще ле¬
том 1902 года покинуть Мюнхен, переселившись в Лондон,
а затем в Женеву, но Германия оставалась важным центром
связи революционных эмигрантов с Россией, транспортной
артерией, по которой туда направлялась литература. Глав¬
ная группа «Искры» находилась в Берлине, а организато¬
ром конспиративных связей был живой и энергичный
Осип Пятницкий — «Фрейтаг». Ему удалось создать склад
нелегальной литературы, прибывавшей из Женевы, в подва¬
лах издательства «Форвертс». Основной путь вел через
Кёнигсберг и Тильзит, где транспорту помогал местный
социал-демократ Фердинанд Мертинс. Для переброски че¬
рез границу использовался опыт организации, контрабанд-
но переправлявшей в Литву религиозные книги. Газету
перевозили в чемоданах с двойным дном, в специально
сшитых «панцирях» в виде жилета или корсажа, зашитой
в широкие юбки.
Осенью 1903 года прусской полиции удалось раскрыть
некоторые связи. В октябре полиция ворвалась в Берлине
в квартиру, где жил большевик Федор Щеколдин. Ей повез¬
ло. Она застала там также остановившегося проездом из
Женевы в Россию Петра Красикова. Он предъявил, правда,
паспорт на имя болгарина Петрова, но при обыске были
обнаружены русские документы и литература. Дело грозило
принять серьезный оборот. Берлинский полицей-президент
сообщил об аресте в Петербург директору департамента
полиции. Арестованные обратились в «Форвертс» с прось¬
бой прислать адвоката.
Им оказался Карл Либкнехт. Он произвел на русских
чарующее впечатление своим сердечным, товарищеским
отношением и готовностью помочь попавшим в беду. Карл
несколько раз посещал их в тюрьме. В суде присяжных он
обвинил полицейского комиссара в незаконных действиях,
доказывал, что нельзя судить людей за их политические
убеждения, ибо они такие же социал-демократы, как гер¬
манские, за которых на выборах только что проголосовало
три миллиона немцев. Суд приговорил обвиняемых всего к
трехнедельному аресту. Но Либкнехт знал практику прус¬
72

ской полиции: сразу снова задерживать отбывших срок, от¬
правлять их на русскую границу, а то и прямо выдавать жан¬
дармам. Поэтому он подал апелляцию, добился досрочного
освобождения Красикова и Щеколдина под залог в 1000 ма¬
рок, внесенных редакцией «Форвертс», а субботним вечером
сам приехал за ними в тюрьму. Три участника событий так
рассказывали о последующем.
Либкнехт
Мы с братом ждали с экипажем у тюрьмы... Когда
Красиков садился в экипаж, появились два сомнительных
субъекта; один из них положил мне руку на плечо и сказал:
«Ему нельзя ехать!» Мой брат оттолкнул чиновника, вскочил
на козлы, и нам удалось увезти обоих.
Красиков
Либкнехт, выручивший нас из беды, радовался как юно¬
ша, потирал руки, хохотал своим прекрасным смехом и
живо изображал физиономию президента полиции при
завтрашнем докладе об освобождении русского полити¬
ческого преступника.
Берлинский полицей-президент
Русский Красиков, освобожденный 21 ноября в 5 */4 ве¬
чера из тюрьмы Штадтфогтай, был увезен на дрожках
адвокатами Либкнехтами. Из-за снега и дождя, темноты
и интенсивного уличного движения быстро ехавшие дрожки
вблизи моста Вайзенбрюкке исчезли из поля зрения чи¬
новника, имевшего наблюдение с дрожек 1-го класса. Все
попытки разыскать Красикова до сих пор не имели успеха,
и следует поэтому считать, что поименованный, поддержан¬
ный партийными средствами, тем временем бежал за гра¬
ницу.
Последнее было верно. Красиков с письмом Либкнехта
немедленно отправился в Штутгарт к Кларе Цеткин и вско¬
ре выехал в Женеву. Щеколдин тоже оказался за гра¬
ницей.
Еще раньше в Берлин приехал разъездной агент
ЦК РСДРП Мартын Лядов. Он имел поручение Ленина
разъяснить немецким социал-демократам суть раскола,
который произошел на II съезде партии между большеви¬
ками и меньшевиками. Это оказалось трудным делом. Руко¬
водители германской партии, в том числе Бебель, Зингер,
Ауэр, не принимали всерьез русскую партию, делавшую
лишь первые шаги, и не выразили желания разобраться
в разногласиях. Товарищеский прием нашел Лядов у Каут¬
ского на его квартире в Фриденау. Каутский пригласил
на встречу также Розу Люксембург и Лео Иогихеса. Все
73

трое расспрашивали о подробностях, о Ленине. У Лядова
осталось впечатление, что Каутский, хорошо знавший Пле¬
ханова и Аксельрода, не поверил тому, что они «вдруг
стали оппортунистами», считал неправым Ленина. Роза
Люксембург не усмотрела принципиальной подоплеки
расхождений.
Даже Карл Либкнехт, не раз оказывавший услуги боль¬
шевикам, не очень отличал их от меньшевиков. Когда Ля¬
дов с ним встретился, он был озабочен разоблачением
связей прусской полиции с царскими шпионами-провокато-
рами, которые стали проявлять повышенную активность.
Не без их помощи полиция нащупала некоторые склады
русской революционной литературы, конфисковала ее запа¬
сы и произвела аресты немецких рабочих в Берлине, Кёнигс¬
берге, Тильзите, Мемеле. К раскрытию деятельности сек¬
ретных служб Либкнехт решил привлечь русских эмигран¬
тов, прежде всего студентов. Он составил и распространил
среди них специальный вопросник, просил сообщать ему
все, что известно о действиях прусских и русских шпионов.
Лядов и его друзья охотно включились в эту работу.
«...На некоторое время мы под руководством Карла
Либкнехта превратились в настоящих Шерлок Холмсов...
Мы наконец разыскали тот трактир, где происходили регу¬
лярные сборища русских сыщиков... получили возможность
незаметно присутствовать на одном из совещаний сыщиков
с их начальниками. Далее уже было нетрудно установить
квартиры и имена всех сыщиков, установить и тех немецких
полицейских и почтовых чиновников, которые система¬
тически подкупались русскими сыщиками. Самое главное,
нам удалось установить личность начальника сыщиков. Жил
он в богатой вилле за городом под именем генерала-инже-
нера Гартинга. На деле он оказался старым провокатором
Ландэзеном, который в 1889 г. провалил в Париже наро¬
довольческую террористическую организацию...
Во всем этом деле Либкнехт проявил колоссальную
энергию и поразительную находчивость. Было очень весело
с ним работать. Мы за это время с ним очень близко сош¬
лись. Его, видно, не удовлетворяла спокойная работа гер¬
манской социал-демократии. Он с жадностью расспрашивал
про нашу нелегальную российскую работу.
— Вот это было бы по мне,— говорил он,— это не то
что наша будничная парламентская работа...
Я предложил Либкнехту организовать кампанию среди
широких немецких масс, чтобы шире ознакомить их с на¬
шим русским рабочим движением. И за эту идею Либкнехт
74

живо ухватился... Я рассказывал ему, он писал на обще¬
доступном немецком языке. Помню, он требовал, чтобы я
подробно останавливался на деталях нашей конспиратив¬
ной работы, по его словам, совершенно неизвестной немцам,
на наших нелегальных типографиях, подпольных кружках...
Такие беседы в разных предместьях Берлина и Лейпцига...
всегда... проходили очень удачно».
Собранные Либкнехтом и его добровольными помощни¬
ками материалы были использованы Бебелем и Гаазе в ян¬
варе 1904 года для того, чтобы выразить в рейхстаге воз¬
мущение деятельностью в Германии царских полицейских
агентов. Социал-демократические газеты выступили с ра¬
зоблачениями, подхваченными европейской прессой. Отве¬
чая на запрос, статс-секретарь юстиции фон Рихтгофен
обрушился на «русских анархистов», оскорбительно отоз¬
вался о студентах. Либкнехт активно участвовал в митинге
протеста русских эмигрантов. Когда в кампанию включился
сам канцлер фон Бюлов, назвавший в рейхстаге студентов
из России «попрошайками и заговорщиками», Либкнехт
помог им написать и распространить заявление, под кото¬
рым быстро собрали 428 подписей. Когда 14 инициаторов
были высланы из Германии, Либкнехт пришел на их тор¬
жественные проводы. Едва поезд тронулся, как раздалось
громкое «До свиданья!». Собравшиеся пели «Марсельезу».
Вершиной раболепия прусских властей перед русским
царизмом назвал Бебель судебный процесс в Кёнигсберге
в июле 1904 года. Группе немецких социал-демократов прус¬
ская юстиция, действуя в согласии с царским прави¬
тельством, предъявила обвинение в «организации тайного
сообщества, государственной измене против России и оскор¬
блении русского царя». В качестве вещественных доказа¬
тельств фигурировала конфискованная на границе русская
революционная литература. СДПГ выделила подсудимым
четырех адвокатов, в том числе Карла Либкнехта. Он проя¬
вил большую активность, настоял на вызове многих сви¬
детелей и экспертов.
Одним из экспертов был живший тогда в Берлине быв¬
ший профессор Томского университета М. А. Рейснер.
«Воистину незабвенные минуты,— рассказывал он,—
представлял собой этот процесс, когда Либкнехт, блещущий
тогда всей энергией своего огненного темперамента, с не¬
обычным остроумием и тонкостью играл на судейской пси¬
хике, как добрый пианист на своей клавиатуре. Его вопро¬
сы были так поставлены и связаны между собой, что бук¬
вально все стороны русского режима стали предметом
75

экспертизы и дали в результате почти ученую диссертацию
по всем наиболее мрачным сторонам быта. И можно без
преувеличения сказать, что именно Либкнехту во время
допроса экспертов удалось каким-то непостижимым вол¬
шебством бросить русский царизм на скамью подсудимых,
приковать его к позорному столбу на эшафоте перед всем
миром».
На суде по требованию защиты в течение семи дней
читались пространные выдержки из русской революцион¬
ной литературы, в том числе из ленинской «Искры» и «Зари»,
назывались работы Маркса, Энгельса, Ленина, Лассаля,
Плеханова, Льва Толстого. Всю защиту подсудимых Либ¬
кнехт вел как политическое обвинение царизма и прусской
реакции. Кульминацией была защитительная речь, в кото¬
рой Либкнехт продемонстрировал глубокое знание русской
истории и литературы.
— Весь мир,— сказал он,— смотрит на Кёнигсберг,
ибо здесь делают попытку наказать германскую социал-
демократию за то, что она с участием относится к стра¬
даниям и борьбе русского народа... История России, как ни
одной другой страны, написана кровью крестьян, рабочих,
кровью солдат и офицеров! Ибо не с петербургских сту¬
денческих волнений 1899 года, не с «Народной воли» нача¬
лось, как мы слышали, русское освободительное движение,
а с военного заговора декабристов, с петрашевцев; и вот
уже более трех поколений удобряют почву Сибири благо¬
роднейшей русской кровью.
Господин прокурор спрашивает: что может быть более
позорным, чем лежащие перед нами издания? Я знаю нечто
более позорное: это царящие в России условия, о которых
рассказывают эти издания.
Либкнехт напомнил о волнующих картинах, нарисован¬
ных Достоевским в «Записках из Мертвого дома», пере¬
сказал тургеневское стихотворение в прозе «Порог», привел
слова Толстого, что страшнее русско-японской войны ужас
всех ужасов — сознание бессилия человеческого разума.
Он отметил, что отказ русских революционеров от тактики
индивидуального террора совпал с ростом рабочего дви¬
жения.
— Социал-демократия вполне логично является самой
решительной противницей террористической тактики отчая¬
ния, ибо она — единственное движение, которое достигнет
своей цели и без террора; она единственная из русских
партий, способная завоевать массы...
Обращаясь к судьям, Либкнехт выразил надежду, что
76

они, вместо того чтобы благословлять царизм, предадут
теперь проклятью его варварский режим.
— Даже если бы подсудимые сделали все то, в чем
их здесь обвиняют, это были бы действия на благо культуры,
действия, которые через пару десятилетий, когда в России
произойдут перемены, составят почетную страницу, вписан¬
ную Германией в мировую историю... Если происшедшее
в этом зале разоблачение условий, царящих в России, смо¬
жет дать толчок для их улучшения, Германию будут восхва¬
лять как повивальную бабку русской свободы. Оправдание
обвиняемых принесет Германии славу... Приговор же в духе
обвинения означал бы окружение бастилии царизма новым
кольцом непреодолимых укреплений, ухудшение всех пред¬
посылок мирного прогрессивного развития России, означал
бы одобрение русских порядков, которые гонят надежду
России — молодежь в ледяные гГоля Сибири, заставляют
лучших людей томиться в Шлиссельбурге и пропитывать
своей кровью Петропавловскую крепость, изгоняют за пре¬
делы родины всех, кто любит свое отечество...
Суд не мог не считаться с фактами, ставшими достояни¬
ем общественности, получившими широкий резонанс. Обви¬
нение в «государственной измене против России и оскор¬
блении царя» было снято. Трое обвиняемых были оправда¬
ны, шесть приговорены к тюремному заключению на два-
три месяца.
Бебель считал процесс «неслыханным моральным и юри¬
дическим провалом прусской реакции». Роза Люксембург
оценила его с другой стороны. «Прежде всего поздравим
себя с Кёнигсбергом. Это по-настоящему праздник и побе¬
да,— написала она Каутским.— Надеюсь, что так же
воспринимаете это и вы... Черт побери, такой жестокий
суд над Россией и Пруссией ведь еще лучше всех зубчатых
гор и смеющихся долин!»
Меринг отметил, что в Кёнигсберге разбиты наголову
не только русский деспотизм и его немецкие вассалы, не
только немецкая юстиция и правосудие, а и все, «кто пытает¬
ся грубыми и насильственными или трусливыми и подлыми
методами помешать освободительной борьбе современного
пролетариата... Кёнигсберг вскрыл отвратительное болото,
в котором оказалась официальная Германия из-за своего
яростного буйства против великого культурного движения
нашего времени».
Выступая через несколько дней после процесса на много¬
людном рабочем собрании в Берлине, Либкнехт подчеркнул
его большое практическое значение:
77

— Теперь каждый свободомыслящий немец должен
заявить: я считаю своим долгом помогать русским борцам
за свободу, а каждый член партии должен считать себя
обязанным содействовать русским товарищам по партии,
которые стараются переправлять через границу социал-
демократические издания.
И действительно, транспорт большевистской литературы
через Германию удалось быстро восстановить, в нем снова
участвовал отбывший наказание Мертинс. Правда, склад
литературы в здании «Форвертс» пришлось ликвидировать.
Но с помощью Либкнехта нашли новое помещение на
Панкштрассе в Берлине.
Чтобы укрепить интернациональную солидарность не¬
мецких и российских рабочих, Либкнехт на съезде социал-
демократов в Бремене в сентябре 1904 года энергично
поддержал резолюцию, обещавшую русским товарищам,
ведущим самоотверженную борьбу против режима царского
произвола, поддержку немецких социал-демократов, в том
числе и в распространении агитационной литературы. Он
протестовал против дискриминации немецкими властями
русских эмигрантов и беженцев, клеймил угодничество
правящих кругов перед царизмом. Единогласное принятие
резолюции подчеркнуло единодушие германской социал-
демократии в этом вопросе.

Глава вторая
Водны русской революции

«Говорить по-русски!»
Расстрел 9 января 1905 года безоружных рабочих у царско¬
го дворца в Петербурге — «Кровавое воскресенье» — выз¬
вал гневное возмущение во всем мире. Но лишь немногие
поняли тогда, что этот день станет началом народной рево¬
люции, отблеск которой ляжет на Европу и Азию.
Франц Меринг уже на следующий день после получения
сообщений о событиях в Питере опубликовал в «Лейпцигер
фольксцайтунг» статью «Первые выстрелы».
«Мы надеемся,— писал он,— и всякий порядочный
человек должен надеяться с радостью в душе, что за чудо¬
вищной кровавой баней скоро последует революционное
восстание русского народа... Следует искренне пожелать,
чтобы революционное пламя возможно скорее сожрало
прогнивший трон «царя-батюшки». Русская революция
началась, и, чем быстрее она продвинется вперед, тем лучше
для русского народа. Она еще ярче, чем некогда Француз¬
ская революция, зажжет для угнетенных народов зарю
нового дня всемирной истории...»
Напомнив мысль Маркса, что революции за считанные
дни и недели совершают то, на что в обычных условиях
уходят годы и десятилетия, Меринг указал на отличие си¬
туации от середины XIX века: «Тогда революционная
волна в Европе разбилась о гранитную скалу царского
деспотизма. Теперь сама эта скала рушится под напором
революционного потока, который с Востока прокатится
по Европе».
Роза Люксембург, горячо приветствуя российскую рево¬
люцию, старалась прежде всего объяснить немецким со¬
циал-демократам, что представляет из себя Россия, которая
внезапно оказалась в центре всеобщего интереса. Многие
на Западе, заметила она в журнале «Нойе цайт», все еще
видят в русском рабочем мужика с льняными волосами,
в лаптях, тупо взирающего на городскую культуру. Между
тем, благодаря социал-демократическому просвещению,
он уже превратился в жаждущего знаний, идейного, гото¬
вого к борьбе современного промышленного пролетария.
«Поэтому руководство массами не останется ни в руках
Гапонов, ненадолго вспыхивающих, как метеоры, на не¬
босклоне революции, ни у либералов, которые всегда после
81

разбега складываются, как перочинный нож, ни у разных
революционных авантюристов, готовых стрелять куда попа¬
ло. Оно перейдет к социал-демократии, для которой не рабо¬
чий класс является средством достижения политической
свободы, а, напротив, политическая свобода — средством
освобождения рабочего класса».
От русской революции, считала Роза Люксембург, не
отговориться ни звонкими фразами о «рушащейся льдине»
и «бескрайних степях» России, ни скептическими замеча¬
ниями в духе Бен Акибы (из пьесы Гуцкова «Уриель Ако¬
ста»), который при всяком случае повторял: «И это уже
было...» Для международной социал-демократии восстание
российского пролетариата это прежде всего новый фено¬
мен, который нужно идейно осмыслить. «Великие револю¬
ционные события отличаются тем, что, хотя в общем и целом
их можно предвидеть, они вместе с тем в своей сложности
и конкретном образе возникают как некий сфинкс, как
проблема, каждая клеточка которой требует понимания,
изучения, объяснения».
По мере развития революции Роза Люксембург все более
углубляла ее теоретический анализ, вникала в конкретный
ход, изучала опыт, чтобы сделать обоснованные выводы
о ее значимости как для российского, так и для междуна¬
родного рабочего движения. Многие органы партийной
печати, признав Розу самым компетентным знатоком, охот¬
но предоставляли ей свои страницы.
«Ничто,— писала она в «Нойе цайт»,— так, как револю¬
ционный период, не способствует тому, чтобы одним ударом
освободить наше мышление от сковывающих пут шаблона,
дать простор его развитию во всех направлениях. Подлин¬
ная история, как и созидающая природа, гораздо причуд¬
ливее и богаче в своих находках, чем любой классифи¬
цирующий и систематизирующий педант».
На страницах «Форвертс» Роза Люксембург развивала
прежде всего мысль, что революция в России, хотя и была
стихийным взрывом народного негодования, не случайность,
а закономерный плод многолетнего развития революцион¬
ного освободительного движения. «Достаточно хоть немного
знать историю социал-демократического рабочего движе¬
ния в Российской империи, чтобы стало наперед ясно, что
нынешняя революция, каков бы ни был ее внешний повод,
исторически выросла как естественный результат социал-
демократической агитации, как узловой пункт превраще¬
ния количества в качество, в новую форму борьбы...»
Выступая после длительного перерыва в саксонской
82

«Арбайтер-цайтунг», Роза отметила, что эпохальные собы¬
тия в России "вызвали в просвещенных кругах германских
рабочих не только глубокое волнение, гневное возмущение
против режима нагайки, горячие симпатии к геройской
борьбе российских пролетариев, но также и ряд обоснован¬
ных вопросов: о причинах, характере, значении, перспекти¬
вах русского революционного движения.
Когда Клара Цеткин попросила Розу написать передо¬
вицу для журнала «Гляйххайт», она прежде всего разъясни¬
ла работницам, что было бы наивностью ожидать победы
революции от первого удара: потребуется немало жертв,
пока кровожадное чудовище самодержавия не будет окон¬
чательно уничтожено. Но самый главный успех уже достиг¬
нут тем, что российский пролетариат впервые выступил
на политической арене как передовой класс, став знаме¬
носцем освободительного революционного движения.
Клара Цеткин была серьезно обеспокоена тем, что руко¬
водители германской социал-демократии не спешили приз¬
вать рабочий класс к массовым демонстрациям солидар¬
ности с революцией на родине ее Осипа, которую самозаб¬
венно готовили поколения героических революционеров.
В феврале она отправилась в Берлин и здесь добилась того,
что не только сама, а также Бебель, Зингер, Либкнехт, Ле-
дебур и другие видные деятели партии выступили на мас¬
совых рабочих собраниях в столице с рассказом о рево¬
люции в России. Ораторы призывали немецких трудящихся
к поддержке революционных борцов, к усилению собствен¬
ной борьбы.
Но Клара считала, что все же делается слишком мало.
Она предлагала Мерингу усилить призывы к сбору пожерт¬
вований: «Против недооценки русской революции я в
«Гляйххайт» бью в ваш барабан... По-моему, задача «миро¬
вой политики», стоящая перед нами,— всеми силами под¬
держать русскую революцию».
Карл Либкнехт включился в кампанию солидарности
с революционной Россией со всей страстью и энергией.
На собрании женщин-работниц в Шпандау он провозгласил:
— Солнце всходит на Востоке, и с Востока придет осво¬
бождение немецких рабочих.
При всей важности небывало массовой забастовки гор¬
няков Рура в январе 1905 года, говорил он на митинге перед
двумя с половиной тысячами рабочих Лейпцига, события
в России значат несравненно больше, знаменуют поворот
в судьбах народов Европы:
— Русская революция не кратковременная вспышка,
83

которую можно задушить несколькими актами насилия.
Она распространяется по всей империи, и скоро всеобщий
пожар охватит всю страну... Теперь движение не остановить
картечью. Пусть канцлер Бюлов и его приспешники изо
всех сил собирают кирпичи, чтобы снова укрепить пошат¬
нувшееся здание царизма, им ничто не поможет... Теперь
весь русский народ поднялся, чтобы требовать для себя
человеческих прав.
Либкнехт ясно видел неразрывную связь этой битвы
с борьбой пролетариев Европы за их жизненные интересы:
— Свобода, которая рождается в России, является так¬
же свободой для Пруссии, Саксонии, всей Германии. Сво¬
бода на Западе никогда не сможет развернуться, пока на
Востоке господствует варварство. Поэтому германское пра¬
вительство так лакействует перед царизмом... Мы должны
со своей стороны встать под знамя русской революции.
Русская революция — это наше дело... Германская социал-
демократия едина с русским пролетариатом. Его свобода —
это и наша свобода. Долой царизм, обагренный кровью!
У Карла Либкнехта слово не расходилось с делом. Долго
не раздумывая, он взял из кассы своей с братом адво¬
катской конторы всю наличность — 6 тысяч марок и отпра¬
вил их в Россию для оказания юридической помощи поли¬
тическим заключенным. Потом в течение многих лет ему
пришлось погашать образовавшиеся долги.
Под влиянием левых и Правление СДПГ предоставило
русским революционерам несколько тысяч марок. Испол¬
нительный комитет Международного социалистического
бюро выпустил воззвание о поддержке революции в России.
Август Бебель в открытом письме к немецким рабочим
и работницам в Королевстве Польском и Литве призвал их
при среди ни ться к польским и русским братьям по классу,
вместе с ними бороться за осуществление требований
трудящихся: «Сомкните ряды! Соединяйтесь под знаменем
интернациональной социал-демократии и шагайте вперед!»
Роза Люксембург, активно работая в рядах германской
социал-демократии, с началом революции, охватившей
Польшу, все больше втягивалась в «польскую работу», в
деятельность Социал-демократии Королевства Польского
и Литвы (СДКПиЛ), одним из руководителей которой
была с ее основания.
— Мой покой утерян, мое сердце там...— признавалась
она немецким друзьям.
Восхищаясь героизмом рабочих Лодзи, которые летом
1905 года сражались на баррикадах против царских войск,
84

Роза надумала провести историческую параллель с события¬
ми полувековой давности. Под ее пером родилась актуально
звучавшая брошюра об Июньских днях 1848 года в Пари¬
же. На одном дыхании она написала популярную брошюру
«Церковь и социализм» для тех низов трудового народа
города и деревни, которые впервые вовлекались в полити¬
ческую борьбу. Друзья опубликовали ее в Кракове под
псевдонимом «Юзеф Хмура». В то же время для журнала
«Червоный штандар», который Иогихес перенес из Цюриха
сначала в Краков, а затем в Варшаву, Роза написала три
большие серии теоретико-политических статей, озаглавлен¬
ных «В революционный час: что дальше?». Они содержали
глубокий анализ менявшегося положения в Польше, опре¬
деляли программные и тактические задачи СДКПиЛ в усло¬
виях развивавшейся революции.
Феликс Дзержинский, которого давно уже поражала
творческая энергия Розы Люксембург, писал в это время
из революционной Варшавы Главному правлению социал-
демократии, что талантом писать прокламации обладают
только Роза и до известной степени Адольф Варский. И она
день за днем посылала в Краков статьи не только для
«Червоного штандара», но также для нового журнала «3 по¬
ля вальки» и других изданий, получала и возвращала кор¬
ректуру. Леону она призналась, что разрывается:
— Ужасно, едва я беру сейчас что-либо в руки, как тема
вызывает у меня богатые мысли и сразу возникает желание
сделать из этого обширную вещь вроде «Что дальше?»...
А вообще-то я в заколдованном кругу. Эти постоянные
текущие работы не дают мне взяться за более серьезную...
Несмотря на кипучую журналистскую деятельность
для немцев и поляков, требовавшую огромного напряже¬
ния, Роза чувствовала себя хорошо. Если не считать, впро¬
чем, того, что в майские дни острый плеврит уложил ее на
две недели в постель. В летние дни она почти не покидала
своей квартиры, разрешая себе лишь короткие прогулки, да
еще заботы о собаке друзей, которая «проводила у нее кани¬
кулы» и как-то, упав с лестницы, сломала себе лапку. «По¬
сему,— сообщила она приятелям,— испуг, врач, компрессы,
бессонные ночи и т. д. Теперь уже лучше, но стерва еже¬
минутно прокусывает перевязку, и даже трепка не помо¬
гает...»
В августе ее пригласила к себе в галицийскую деревню
старая подруга Ядзя, жена Варского. Однако оказалась
Роза в Кракове, где пришлось напряженно работать, вести
длительные беседы с польскими товарищами. Но над лю¬
85

бой усталостью брали верх радость личного участия в исто¬
рических событиях, понимание их важности и значимости.
«Революция развивается по всем правилам, и очень
радует то, что это можно видеть, ощущать, этому содейство¬
вать,—писала она своей голландской приятельнице Ген¬
риетте Роланд-Гольст.— В массах появилось поистине
громадное стремление к свету, к классовому сознанию, и я
счастлива, что могу внести хоть какую-то крупицу своего
труда в утоление этой жажды культуры. Жаль, что все вы
не можете непосредственно содействовать этому, писать
для пролетариев России и Польши. Язык остается прокля¬
тым барьером для Интернационала. Я думаю, что, если бы
энергичные силы всех стран могли, объединившись, рабо¬
тать сейчас для русской революции, послать туда кучу
хороших брошюр, события назревали бы быстрее! А вы
вынуждены расточать драгоценные силы на идиотские
парламентские выборы. Как жаль!..»
Одним из серьезных вопросов, к которому Роза Люк¬
сембург и ее польские друзья все время возвращались, были
взаимоотношения СДКПиЛ и РСДРП. Хотя их идейно¬
политические позиции были с самого начала близкими,
в нескольких пунктах имелись разногласия. При образова¬
нии РСДРП в 1903 году польская социал-демократия не
вошла в ее состав, отказавшись принять программное тре¬
бование о праве наций на самоопределение. Яростно сра¬
жаясь с польскими националистами из ППС, она правиль¬
но выдвигала на первый план совместную революционную
борьбу польских и русских пролетариев. Но, перегибая
палку, СДКПиЛ недооценивала национальные чувства
рабочего класса, отвергала вообще лозунг независимости
Польши, не видела, что российская партия не может не
признать право на самоопределение нерусских народов
империи. После раскола внутри РСДРП к этим разногла¬
сиям прибавилось непонимание Розой Люксембург (как,
впрочем, и всей международной социал-демократией) его
принципиальной сущности, в частности ленинских идей
о партийной организации нового типа.
Включение второе
Читатель. Я снова перебью вас. Мы часто читаем, что
люди, притом не рядовые, а выдающиеся, талантливые,
«не понимают» чего-то самоочевидного и потому «оши¬
баются». Не слишком ли упрощает дело такое объяснение?
Вы ведь сами говорите о сложности людей, позиций...
86

Историк. Да, конечно, это упрощение. Но как кратко
объяснить сложное? Как обойтись без таких оценочных
суждений, когда речь идет о столкновении принципов и ха¬
рактеров?
Вот, к примеру, некоторые факты, оценка которых зало¬
жена в самом изложении:
Бебель делал попытки «примирить» большевиков и
меньшевиков, не вникая в принципиальную сущность уг¬
лубившихся в ходе революции политических расхожде¬
ний.
Когда Плеханов и меньшевики отказались участвовать
в работе III съезда РСДРП, определившего революционную
программу действий, и приняли на своей конференции поло¬
винчатые решения, даже Виктор Адлер написал Каутско¬
му: «Плеханов — трагическое явление. Он много грешил, но
не заслужил такой судьбы. Я бы на его месте отправился
в Россию и дал себя сослать или расстрелять...»
Каутский отвечал, что считает раскол в российской
партии великим несчастьем, с Плехановым не очень близок,
но охотно вытеснил бы из партийного руководства также
и Ленина...
Роза Люксембург несравненно лучше всех других дея¬
телей Запада разбиралась в русских делах. Но и у нее
бывали срывы, об одном из которых тем более следует
сказать, что это один из главных «козырей» тех современ¬
ных антикоммунистов, которые пытаются противопоста¬
вить «люксембургианство» ленинизму.
Когда Ленин в 1904 году в книге «Шаг вперед, два шага
назад» изложил организационные принципы партии нового
типа — организованность, централизм, дисциплина,— мень¬
шевики постарались мобилизовать против Ленина и боль¬
шевиков международных деятелей. Потресов цинично
писал Аксельроду: «Я придал бы очень большое значение
тому, чтобы был выработан общий план кампании против
Ленина — взрывать его, так взрывать до конца, методи¬
чески и планомерно... Прежде всего, мне думается, следует
на него выпустить авторитетов — Каутского (уже имеется),
Розу Люксембург и Парвуса».
Вскоре Потресов обратился к Розе Люксембург, угова¬
ривая ее ответить в меньшевистской «Искре» на работу
Ленина. Он не скрыл, что хочет получить критику заговор¬
щической, бланкистской организации, которую якобы хотел
создать Ленин. Потресов ловко рассчитывал на то, что,
поскольку Роза сама была «ославлена западноевропейскими
ревизионистами как бланкистка», она захочет оправдаться.
87

Он попал в точку. В статье «Организационные вопросы
русской социал-демократии», опубликованной в «Нойе
цайт» (а затем и в «Искре»), Роза Люксембург столь же
резко, сколь необоснованно, обвинила Ленина в «ультра¬
централизме», «бланкизме», «якобинизме». Ответ Ленина
Каутский напечатать отказался, и он увидел свет лишь
четверть века спустя.
Можно найти объяснения ложному шагу Розы Люксем¬
бург, но он остается ее ошибкой,— из песни слова не выки¬
нешь. Конечно, это бросило тень на отношения между дву¬
мя замечательными революционерами. Но поскольку они
были единомышленниками в основном и главном, их даль¬
нейшее сближение, как мы увидим, не заставило себя долго
ждать.
» » «
Роза Люксембург не только призывала других учиться
у революции, она сама быстро извлекала из нее уроки. Уви¬
дев, что ей не по пути с меньшевиками, политика которых
«шатание во все стороны», она приняла сторону больше¬
виков, выступив за бойкот булыгинской Думы. Предста¬
вители СДКПиЛ Иогихес и Варский поставили свои подпи¬
си под решением социал-демократических организаций Рос¬
сии об активном ее бойкоте и подготовке вооруженного
восстания. Меньшевик Мартов был возмущен:
— Роза рвет и мечет за бойкот... Она стоит на той же
ленинской точке зрения, что если «не сорвать» Думу, то
революция пойдет назад...
Мартов и Дан попытались уговорить Розу отозвать
подписи и осудить «российско-азиатскую дикость», якобы
заложенную в лозунге бойкота, но она высмеяла «само¬
довольство этих кретинов» и опубликовала в «Червоном
штандаре» статью «Конституция кнута», которую вскоре
частично перепечатал ленинский «Пролетарий».
Как раз в те дни Розу Люксембург посетил в Берлине
представитель этой газеты Вацлав Воровский. Они понра¬
вились друг другу, и Воровский сообщил Ленину:
— Розочка, как Вы, вероятно, знаете из позиции социал-
демократии Польши и Литвы, разошлась по вопросу о Думе
с меньшевиками. Она ругает их «планы» — и парвусизм,
и особенно «революционное самоуправление», о котором
слышать не хочет, считая это величайшим вздором.
Парвус попытался увлечь Розу тем, что он с левых пози¬
ций поднял «бунт» против меньшевиков и большевиков, вы¬
двинул лозунг «Без царя, а правительство — рабочее». Но
88

ее эти «ультрареволюционные» фразы, способные, как она
понимала, действовать лишь дезорганизующе, возмутили не
меньше, чем прожекты меньшевиков. «Меня эта идиотская
тактика в отношении Думы вывела из терпения,— написала
Роза Леону.— Хватит с меня этих «радикальных» штучек.
Выдала я ему жуткую порцию, предупредив, что он и себе
свернет шею и скомпрометирует идею социализма в России.
Он страшно обиделся, но это ничего, это полезно».
Общую с большевиками тактику бойкота Думы Роза
подробно обосновала в статье «На борьбу против «консти¬
туции» кнута», осудив в ней как меньшевиков, так и Троцко¬
го с Парвусом. «Ты удивишься,— объясняла она Леону,—
что я столько насочиняла, но ошибаешься, полагая, что об
этом довольно три слова написать. И так мы проявили себя
не лучшим образом в отношении этой Думы, и нужно хотя
бы теперь дать более порядочную статью».
Это не означало, что польская социал-демократия цели¬
ком встала на позиции большевиков. Оставались разногла¬
сия по ряду вопросов, в том числе национальному и кресть¬
янскому. Но необходимость совместной, самой энергичной
борьбы против царского самодержавия стала основой
углубления их взаимопонимания.
Революция в России заставила Розу Люксембург и дру¬
гих немецких левых по-новому оценить также деятельность
европейской социал-демократии. Еще раньше бельгийская
стачка 1903 года побудила ее осудить оппортунистов,
усматривавших в массовых выступлениях рабочих только
«анархизм». Теперь она увидела и в России и в Германии
такие действия больших масс, которые открывали новые
возможности, делали необходимым применение новой так¬
тики. Роза Люксембург и Карл Либкнехт почувствовали это
особенно ясно, выступая перед рабочими разных городов
Германии. Тем сильнее возмущала их узколобая позиция
лидеров реформистских профсоюзов, которые на съезде
в Кёльне, на котором было представлено почти 2 миллиона
организованных рабочих, сумели провести решение, осуж¬
давшее политическую стачку.
Очередной съезд германской социал-демократии собрал¬
ся в сентябре 1905 года в уютном тюрингском городке Йене,
живописно вписавшемся в гористый берег реки Зале. Роза
жила с Кларой в отеле «Кайзерхоф». Как и следовало ожи¬
дать, столкновения революционеров и реформистов были
здесь не менее острыми, чем в Штутгарте, Ганновере,
Дрездене. Имелось, однако, и существенное различие. Если
прежде «ортодоксы» отстаивали старую тактику против
89

стремлений ее ревизовать и похоронить, то теперь маркси¬
сты, опираясь на германский и российский опыт, доказы¬
вали необходимость новой революционной тактики, которая
соответствовала бы изменившимся историческим условиям.
Доклад Бебеля был боевым и наступательным. Отвергнув
жалобы профсоюзных лидеров и других оппортунистов о
рискованности больших забастовок, он заявил, что полити¬
ческая стачка не предмет теоретического спора, а практиче¬
ское средство борьбы, которое необходимо применять в
нужных условиях.
Оппортунистам, которые продолжали уныло твердить,
что генеральная забастовка — это «генеральная бессмысли¬
ца» иди даже «политическое самоубийство», Роза Люксем¬
бург отвечала указанием на новизну исторической ситуации:
— Разве вы не заметили, что настало то время, которое
предвидели наши великие учители Маркс и Энгельс, когда
эволюция переходит в революцию? Перед нашими глазами
русская революция, и мы были бы ослами, если бы из этого
ничему не научились. А тут встает Гейне и спрашивает Бе¬
беля: «А подумали ли вы о том, что в случае генеральной
забастовки на сцене появятся не только наши хорошо орга¬
низованные силы, но и неорганизованные массы, а удержите
ли вы эти массы в узде?» В одном этом слове видна вся бур¬
жуазность взглядов Гейне, и это позор для социал-де¬
мократа... Речь идет сейчас не о том, чтобы провозгласить
революцию, дело даже не в том, чтобы объявить массовую
забастовку... Но давайте поучимся у русской революции!..
Клара Цеткин предупреждала, что буржуазные классы
в любой момент могут сбросить маску легальности и приме¬
нить против социал-демократии и рабочего класса средства
грубого насилия:
— Если реакция захочет говорить с нами по-русски,
тогда и пролетариат сможет ответить по-русски!
Карл Либкнехт тоже энергично ратовал за массовую
стачку как специфически пролетарское средство борьбы,
требовал, чтобы партия развернула конкретную борьбу про¬
тив растущей силы милитаризма:
— Конечно — отвечал он оппортунистам,— милита¬
ризм неотделим от капитализма. Но так же как власть госу¬
дарства в известном смысле самостоятельна по отношению
к экономическим силам, так и милитаризм становится са¬
мостоятельным и превращается в особую опору капитализ¬
ма. Милитаризм действует и как международная сила, угро¬
жающая миру, и в национальных рамках как бастион и
штурмовой отряд против «внутреннего врага» — борющего¬
90

ся пролетариата... Я считаю долгом по отношению к нашим
друзьям в России, Франции и Англии, отбросив все оппор¬
тунистические соображения, энергично вести антимилита¬
ристскую пропаганду.
Хотя предложение Либкнехта об антивоенной агитации
было по настоянию Бебеля, опасавшегося репрессий,
отклонено, решение о разъяснительной работе среди моло¬
дежи съезд принял.
Роза была в общем довольна съездом, который одобрил
резолюцию, признававшую массовую стачку важным непар¬
ламентским средством борьбы, хотя главным образом в
оборонительных целях.
«Я снова была застрельщиком нашего направления,—
сообщала она Леону, используя русские выражения,— на¬
ходилась в центре свалки. Фактически почти весь съезд был
на моей стороне, Бебель первым громко выражал согласие,
а Фольмара, который сидел вблизи его, едва не хватил
удар...»
Однако чуть позднее она рисовала события несколько
более умеренными красками:
— Как уже не раз прежде, мы, «крайняя левая», были
вынуждены, несмотря на серьезные расхождения с Бебелем,
бороться не против него, а вместе с ним против оппорту¬
нистов. Прямо выступить в ходе дискуссии в Йене против
резолюции Бебеля было бы с нашей стороны тактической
ошибкой. Следовало, солидаризируясь с Бебелем, придать
резолюции в ходе обсуждения революционную окраску, и
это безусловно удалось... Призрак революции явственно
господствовал над всеми дебатами и самим съездом.
Позиции Розы Люксембург в партии заметно укрепи¬
лись. По предложению Бебеля ее ввели в редколлегию
центрального органа — газеты «Форвертс», а реформистов
изгнали. Теперь Роза руководила «русской частью» и еже¬
недельно давала две передовицы, причем отклонение ее
статей допускалось лишь с согласия Правления партии.
Однако не все шло гладко.
«Положение мое «хуже губернаторского»,— заметила
Роза, рассказывая Леону о таком разговоре с Бебелем:
«Август обвинил меня (впрочем, в очень дружественном
тоне) в ультрарадикализме и воскликнул: «Погодите, когда
придет в Германии революция, Роза будет стоять на левом
фланге, а я на правом». А потом шутя прибавил: «Но мы ее
повесим, мы не позволим ей пересолить суп». На что я спо¬
койно ответила: «Вы ведь еще не знаете, кто кого повесит».
Примечательно!»
91

Франц Меринг, который поддерживал выступления
своих друзей со страниц «Лейпцигер фольксцайтунг» и
«Нойе цайт», откликнулся на царский «Манифест 17 октяб¬
ря» статьей, в которой дал глубокий анализ событий:
«Великую русскую революцию отличает от Великой
французской революции то, что руководит ею классово соз¬
нательный пролетариат... Ее носитель понял, что такое
«непрерывная революция», которую некогда проповедовал
Маркс в «Новой рейнской газете». Рабочие России блестяще
выдержали испытание... Конечно, не в их власти перепрыг¬
нуть через исторические ступени развития и мановением
руки превратить царское государство насилия в социали¬
стическое общество. Но они могут сократить и выровнять
путь своей освободительной борьбы, если, завоевав власть,
не принесут ее в жертву буржуазным иллюзиям, а будут
неустанно использовать для ускорения исторического, то
есть революционного, развития...
Так российские рабочие стали передовыми бойцами
европейского пролетариата. Им выпало счастье, какого не
имел пролетариат ни одной западноевропейской страны,—
они вступили в революцию с накопленным опытом, с ясной,
глубокой и широкой теорией и сумели это успешно исполь¬
зовать...»
Подводя итог 1905 года, Меринг указал, что российский
пролетариат вовлечет в борьбу и пролетариев других стран.
Их час пробьет неодновременно, но их важнейшая задача —
быть к нему готовым. «Мы надеемся, что грядущее револю¬
ционное десятилетие даст возможность и германскому ра¬
бочему классу с честью участвовать во всемирно-истори¬
ческой борьбе».
В Варшаве и Куоккале
Когда в ноябре 1905 года в Россию и Польшу стали возвра¬
щаться многие революционные эмигранты, Розу Люксем¬
бург охватила тоска. Ей мучительно захотелось в Варшаву,
туда, где развернулась трудная, но захватывающая дух борь¬
ба. Ей стала казаться мелочной и малозначащей «дребе¬
денью» даже ее работа в центральном органе германской
партии. Царапали ее душу и провокационные выпады гер¬
манских оппортунистов, подхваченные буржуазной прессой:
почему теоретики классовой борьбы и политической за¬
бастовки не отправляются сами в Россию, где льется рабо¬
чая кровь, коль скоро они интернационалисты?
92

Роза еще на съезде в Йене ответила, что ее старый друг
Марцин Каспшак (немецкие социал-демократы хорошо
знали его, ибо он много лет работал в Познани), аресто¬
ванный в Варшаве за вооруженное сопротивление жандар¬
мам, напавшим на нелегальную типографию, недавно
удостоился «высшей чести, которая может быть оказана
социал-демократу»: приговорен к смерти и казнен. Однако
заноза засела глубоко и не давала покоя.
Еще больше угнетало Розу то, что она и в своей литера¬
турной работе для Польши не поспевала за событиями,
не могла систематически следить за польской прессой. Она
стала настаивать на издании в Варшаве легальной социал-
демократической газеты или журнала и на своем переезде
туда. И польские и немецкие друзья пытались ее отговорить,
понимая, что ей будет угрожать серьезная опасность, если
царской охранке удастся ее выследить и арестовать. Она
отвергла все доводы, а разговоров об усталости и слабом
здоровье вообще не хотела слушать. В конце концов реши¬
ли, что она поедет в Польшу «на короткий срок» в качестве
немецкой корреспондентки газеты «Форвертс». Последнее
условие было вполне серьезным, ибо Бебель, Каутский
и другие действительно рассчитывали на ее сотрудничество,
хотя бы заочное. 8 декабря в берлинском полицей-прези-
диуме был выписан заграничный паспорт германской со-
циал-демократке Анне Матшке. В тот же день на нем была
поставлена въездная виза российского генконсульства
в Берлине.
Подготовка к отъезду заняла еще почти три недели. Розе
очень хотелось повидаться с Кларой и все с ней обсудить.
Но это оказалось невозможным: зрение Клары, которая
пять лет назад перенесла операцию по случаю катаракты,
резко ухудшилось. Она не могла больше работать без посто¬
ронней помощи и в середине ноября была вынуждена лечь
в клинику. Ввиду предстоявшей операции ей даже не реши¬
лись рассказать об отъезде подруги.
В четверг 28 декабря 1905 года Роза Люксембург отпра¬
вилась, как она выражалась, «на работу». Она уезжала ве¬
село, точно на праздник. На вокзале Фридрихштрассе ее
провожало семейство Каутских. Мать Каутского принесла
Розе свою синюю накидку, которая ей всегда очень нрави¬
лась, Карл — теплый плед, Луиза надела ей на шею свои
часы на цепочке, поскольку старые часики Розы ходили
плохо и она шутливо жаловалась, что вынуждена идти на
революцию, не зная точно, «который час пробил».
Добираться до Варшавы Розе пришлось кружным путем,
93

с пересадками. На последнем перегоне она была единствен¬
ной пассажиркой в неосвещенном и нетопленом воинском
поезде, который шел очень медленно. Ее устроили в пансио¬
не графини Валевской, куда следом приехал и Иогихес, ко¬
торый не раз уже бывал в революционной Варшаве.
Польские друзья приняли самые строгие меры предо¬
сторожности, установив над Розой собственный «негласный
надзор». Ей запретили без острой необходимости покидать
квартиру, выступать публично, посещать театры и концерты.
Она могла присутствовать только на заседаниях Главного
правления партии и редакции центрального органа —
«Червоный штандар», превращенного и ее усилиями в ежед¬
невную газету, которую печатали в разных буржуазных
типографиях, захватывая их для этого силой оружия. Она
редактировала материалы, писала статьи, листовки, воззва¬
ния.
По ее просьбе ей присылали немецкие газеты и журна¬
лы, а Меринг и Каутский также статьи. Луиза Каутская
переправила Розе «длинноватый конверт с русской руко¬
писью, приблизительно 116 пронумерованных исписанных
страничек». То была брошюра «Польский и русский социа¬
лизм в их взаимном отношении», над которой Роза про¬
должала работать в Варшаве, но смогла довести рассказ,
проникнутый идеей интернационализма, только до
1902 года.
В начале января 1906 года Роза рассказывала, что живет
«среди бурь и волнений» и впечатлений множество:
— Настроение везде колеблющееся и выжидательное.
Одна только всеобщая стачка свою роль уже сыграла.
Теперь решение способна принести лишь непосредствен¬
ная всеобщая уличная борьба, но подходящий для нее мо¬
мент еще не созрел... В общем работа и настроение хороши,
но ежедневно в городе солдаты закалывают двух или трех
человек, аресты следуют один за другим. Организация быст¬
ро растет повсюду, однако страдает от общей неопределен¬
ности положения. Больше всего хаоса в Петербурге.
В Москве положение значительно лучше, московская воору¬
женная борьба подняла общероссийскую тактику на новую
ступень, там одержана скорее победа, чем понесено пора¬
жение... Через несколько недель поеду в Петербург. В начале
февраля обе фракции созывают объединительный съезд —
«семейный праздник». Естественно, хочу быть на нем. Быть
может, Правление поручит мне представлять и Германию...
Товарищи в Варшаве время от времени устраивали в
особо надежных квартирах небольшие чаепития, на которые
94

собирались 10—12 человек. На таких собраниях Роза осо¬
бенно оживлялась, много говорила и расспрашивала. Те, кто
впервые встречался с ней «вне официальной обстановки»,
восхищались ее редким остроумием и глубокими позна¬
ниями в разных областях. С особенными предосторожно¬
стями готовилась партийная конференция с участием Розы.
Были тщательно обследованы различные квартиры и нако¬
нец выбрана та, которая находилась всего в нескольких
сотнях шагов от охранки. Зато она принадлежала вполне
«благонадежным» людям, не возбуждавшим никаких по¬
дозрений. Предусмотрели даже, что на случай провала Роза
перейдет в другую квартиру в том же доме. Конференция
прошла благополучно.
Физически Роза чувствовала себя не всегда хорошо. Она
страдала от постоянной сутолоки, непрекращавшихся
трудностей с типографиями, от «неуверенности в завтраш¬
нем дне». Ежедневно арестовывали товарищей, нередко им
угрожал расстрел. Но она не падала духом, жадно впитывала
в себя все новое.
«Работа развивается бодро,— писала она своим друзьям
в Германию в начале февраля,— на фабриках проводим
большие собрания, почти ежедневно пишем и печатаем воз¬
звания; также газета, несмотря на все препятствия, все-таки
выходит... Массы проявляют тихий героизм и классовое
чувство, которое мне хотелось бы показать милым немцам.
Рабочие повсеместно по собственному почину ежемесячно
отчисляют, например, однодневный заработок в пользу
безработных. Там же, где работа сокращена до четырех дней
в неделю, устраивают так, чтобы никто не был уволен, а все
работали на пару часов в день меньше. Все это делается
столь просто и гладко, как нечто само собою разумеющееся,
что даже партии об этом сообщают мимоходом. Притом
чувство солидарности и братства с русскими рабочими раз¬
вито так сильно, что это невольно вызывает удивление, хотя
именно мы основательно поработали для развития этого
чувства.
Интересное завоевание революции: на всех фабриках
возникли «самочинные», избранные рабочими комитеты, ко¬
торые решают все вопросы об условиях труда, приеме,
увольнении и прочем. Предприниматель фактически пере¬
стал быть «хозяином в собственном доме»... Всего этого за
границей не знают! Там полагают, что борьба прекратилась,
тогда как она ушла вглубь.
Неудержимо развивается также организация. Несмотря
на военное положение, социал-демократия упорно строит
95

профессиональные союзы, притом по всей форме: с печатны¬
ми членскими книжками, марками, уставами, регулярными
собраниями и т. п. Ведут работу так, как будто политическая
свобода уже имеется. И полиция оказывается беспомощной
против такого массового движения...»
Немецкие друзья тоже писали Розе в Варшаву, расска¬
зывали о своих делах. Франц Меринг, не склонный к изли¬
яниям, прислал трогательное письмо, которое Роза перечи¬
тывала с волнением:
«Скажу Вам откровенно, что расставание с Вами было
для меня очень тяжелым. Хотя мы виделись не часто, я
всякий раз, когда мы бывали вместе, возрождался духовно,
а мысль, что нахожусь вблизи от Вас, придавала мне уверен¬
ности, которой у меня теперь больше нет. Это ужасно, как
бедна наша партия авторскими силами и как много она по¬
теряла с Вашим отъездом...»
Карл Каутский старался в меру сил вникнуть в события,
захватившие Розу. «В отношении России я целиком придер¬
живаюсь мнения Розы,— написал он Кларе Цеткин.— Дело
великолепно продвигается вперед, и я чувствую себя этим
освеженным. Бернштейнианство раньше времени состарило
и утомило меня. А русская революция делает меня на десять
лет моложе. Я никогда не работал так ясно, как сейчас.
Vive la révolution! *»
К одному из писем Луизы Каутской сделал приписку
голландец Герман Гортер: «Жаль, что я не застал Вас здесь,
в Берлине, но как чудесно для Вас, что Вы можете быть там.
Ваш город, наверно, показался Вам теперь совсем иным!
Когда Россия и Польша станут свободными, мы приедем
к Вам...»
Однако над головой Розы Люксембург собирались тучи.
Царская охранка что-то приметила в пансионе Валевской,
и околоточный надзиратель получил наряд на обыск и арест
«Матшке», а также «неизвестного мужчины, который ее
часто посещал». Это произошло в воскресенье 4 марта ве¬
чером, когда паспорт Розы был уже визирован для возвра¬
щения в Германию и она готовилась к отъезду. Во время
обыска был арестован также пришедший к Розе Иогихес,
предъявивший документы на имя Отто Энгельмана. Он по¬
пытался уничтожить некоторые материалы и откупиться от
городовых, но это не удалось.
Доставленная в тюрьму при следственной части, Роза
не утратила чувства юмора и два дня спустя сделала яркую
зарисовку ситуации:
* Да здравствует революция! {франц.).
96

«Судьба настигла меня: я арестована. Но ничего не поде¬
лаешь. Я сижу здесь, в ратуше, где стиснуты в одну кучу
политические, уголовные и душевнобольные. Моя камера-
оазис (обычная одиночка, рассчитанная в нормальное вре¬
мя на одного человека) вмещает 14 гостей, к счастью, почти
только политических. Рядом с нашей камерой две двойных,
в которых сидят по 30 человек, все вперемежку. Но это, как
мне здесь рассказали, уже райские условия: ранее такие
камеры вмещали 60 человек, и спали они посменно, по паре
часов за ночь, в то время как остальные «гуляли». Теперь мы
спим все по-королевски: на дощатых нарах поперек, зажа¬
тые, как сельди. И все это еще хорошо, если не присоеди¬
няется какая-нибудь экстренная музыка, как, например,
вчера, когда мы получили новую сожительницу — буйно
помешанную еврейку, которая 24 часа своим криком и бега¬
нием по всем камерам держала нас в напряжении, так что
некоторых политических довела до истерики...
Прогулок во дворе здесь вообще не знают, но зато ка¬
меры открыты целый день, так что можно гулять по коридо¬
ру, толкаться среди проституток, слушать их милые песенки
и разговорчики, вдыхать ароматы также широко открытых
00... Но все это лишь для характеристики условий, а не
моего настроения, которое по обыкновению превосходно.
Пока я не раскрыта, но это вряд ли продлится долго, так
как мне не верят. В общем дело серьезно, но ведь мы живем
в неустойчивые времена, когда «все, что существует, гибели
достойно». Я вообще не верю в долгосрочные векселя
и обязательства... Во время моей работы дела у нас шли
прекрасно. Я горда этим... Да здравствует ре... [волюция],
со всем, что она несет!»
Через несколько дней Розу перевели в следственную
тюрьму «Павиак», а затем в пресловутый X павильон Вар¬
шавской цитадели. Роза знала о его дурной славе. Здесь
двадцать лет назад были повешены четыре руководителя
первой польской рабочей партии «Пролетариат». Наверное,
подумала она, именно здесь же недавно был казнен Марцин
Каспшак.
Следствие установило личность Розы Люксембург, и ей
вменили в вину, что она прибыла из Берлина, является дея¬
тельницей польской социал-демократической партии, «тер¬
рористкой» и «бунтовщицей». Усугубила ситуацию берлин¬
ская газета «Ди пост», опубликовавшая злобный пасквиль.
«Кровавая Розалия», говорилось в нем, отправилась в Рос¬
сию, а в Германии рады, что отделались от нее столь удач¬
но, и не намерены пускать ее назад, ибо она стала герман-
5 Я. С. Драбкин
97

ской подданной при помощи фиктивного брака. Эта публи¬
кация сорвала планы польских и немецких друзей Розы
добиться ее освобождения путем официального протеста.
Да и Роза на него не соглашалась, хотя прошел слух, что
ей грозит военно-полевой суд. В письме Каутскому она
прежде всего просила подтвердить, что Отто Энгельман
(личность Иогихеса была раскрыта лишь позднее) явля¬
ется корреспондентом «Лейпцигер фольксцайтунг». О себе
она написала: «Я вполне спокойна. Мои друзья настоятель¬
но требуют, чтобы я телеграфировала Витте и написала
здесь германскому консулу. И не подумаю об этом! Этим
господам придется долго ждать, пока социал-демократка
попросит у них правозащиты. Да здравствует революция!
Будьте бодры и веселы, иначе я серьезно рассержусь на вас.
На воле работа идет хорошо, я уже читала новые номера
газет. Ура!»
В апреле Роза рассказывала, что прилежно взялась за
работу и уже закончила третью брошюру, стараясь на¬
верстать упущенное в то время, когда она сидела в общей
камере. Да и теперь она могла собраться с мыслями только
по вечерам, с девяти до двух ночи, ибо с четырех утра до
вечера во всем здании и на дворе был «ад кромешный»: бра¬
нились и кричали уголовники, у душевнобольных случались
припадки бешенства. У Розы обнаружился талант «укро¬
щать неистовых». Она объясняла его hommage involontaire *
перед еще более совершенной «говорильной машиной».
Друзья не забывали Розу, ей почти ежедневно прино¬
сили свежие цветы, стараясь скрасить одиночество. Якуб
Ганецкий, посетивший ее в следственной тюрьме, посвятил
ее в план побега, но реализовать его не удалось из-за перево¬
да Розы в X павильон. Он доставлял ей необходимые для
работы книги, газеты, называл очередные темы, которые
нужно было немедленно осветить в партийной печати. То¬
варищи восхищались ее статьями и пользовались ее совета¬
ми. Роза участвовала в спорах при выработке декларации
и условий объединения СДКПиЛ с РСДРП, считала вноси¬
мые меньшевиками путаницу и колебания ужасающими.
Она получила полномочия представлять на съезде герман¬
скую партию — передать при случае «поклоны от стариков»,
собиралась «о многом там поругаться». Прибегая к иноска¬
заниям, она писала Каутским:
«Рыцарь печального образа «Георгий» [Плеханов] со
своей стороны достаточно храбро поработал над тем, чтобы
* невольным почтением (франц.).
98

опозорить партию. Я непременно хочу присутствовать на
их семейном торжестве [IV съезде РСДРП] и обрушить на
них огненные громы и молнии. Надеюсь, что к тому времени
я уже оперюсь. Тысячу раз благодарю вас за всю доброту
и любовь, какую вы мне оказываете. Сердечные приветы
всем, прежде всего другу Франциску* с женой, Кларе (здо¬
рова ли она?)...»
Однако Роза Люксембург не смогла попасть на Объеди¬
нительный съезд РСДРП, который состоялся в Стокгольме
в апреле — мае 1906 года и осуществил лишь формальное
объединение партии. В ЦК вошли семь меньшевиков и три
большевика, а от СДКПиЛ Адольф Барский и Феликс
Дзержинский. Розе же пришлось продолжать размышления
о революционном процессе и партийной тактике по-прежне¬
му в тюремной камере. Ее беспокоило теперь, сможет ли
она, после освобождения из тюрьмы, вернуться в Германию,
где, как узнала, ей грозил судебный процесс за «призыв к на¬
силию» в речи на партайтаге в Йене.
Каутским она написала: «Я, конечно, не думаю избегать
встречи с «веймарским дядюшкой», чем бы он мне ни угро¬
жал, если только он, как это обычно бывает, оставит меня
на некоторое время в покое и, как говорят, отложит дело
в долгий ящик. Но так просто пасть в его гостеприимные
объятия,— для этого у меня теперь действительно нет вре¬
мени, есть дела и поважнее. Поэтому, друзья мои, попы¬
тайтесь через мудрых фиванцев разузнать не то, что мне
в конечном счете угрожает, ибо это мне в высшей степени
безразлично, а то, не буду ли я, едва только кончик моего
носа вдохнет королевско-прусской свободы (ибо нос мой
проникает повсюду прежде всего), схвачена за этот самый
нос и посажена в мешок... Во всяком случае, настоятельно
прошу тебя, милый Карл, не допускать обращения к Бю-
лову; я ни в коем случае не хотела бы быть ему чем-либо
обязанной, так как это связало бы мою свободу агитации
и я не смогла бы говорить о нем и о правительстве так, как
это нужно».
Польские и немецкие товарищи, а также родные Розы
Люксембург, прилагали большие усилия, чтобы добиться ее
освобождения. Особенное беспокойство проявлял Бебель.
Он все снова просил не щадить сил, использовать все сред¬
ства. «Мы не можем,— писал он,— спокойно ждать, пока
ее сошлют на каторгу. Наша партия не боится затрат. Дейст¬
вуйте быстро и энергично».
В мае Барский сообщил Каутскому для передачи руко¬
водству партии, что найден путь форсировать дело при помо¬
99

щи денег. Следователь ротмистр Сушков получил крупную
взятку — две тысячи рублей. Но Роза решила сама доби¬
ваться ускорения решения, избрав орудием борьбы голо¬
довку. Впоследствии она вспоминала о своем свидании
с братьями и сестрами:
— Меня вывели в настоящую двойную клетку, спле¬
тенную из проволоки, причем меньшая клетка свободно
стояла в большей и разговаривать приходилось через двой¬
ное металлическое сплетение, от которого рябило в глазах.
Так как дело было сразу после шестидневной голодовки, я
была так слаба, что ротмистр (наш крепостной комендант)
должен был почти внести меня в комнату свиданий, и в
клетке я обеими руками держалась за проволоку, что, ве¬
роятно, еще больше усиливало впечатление, что я дикий
зверь в зоологическом саду. Клетка стояла в довольно тем¬
ном углу комнаты, и мой брат тесно прижался лицом к про¬
волоке. Он все время спрашивал: «Где ты?» — и вытирал
с пенсне слезы, которые мешали ему видеть...
В июне удалось организовать медицинское освидетельст¬
вование. У Розы нашли острое малокровие, расстройство
зрения, повышенную реактивность правой части головы,
лица и груди, боли в области сердца, сердцебиение, бессон¬
ницу, катар желудочно-кишечного тракта и увеличение пе¬
чени. 28 июня по прошению брата Юзефа Люксембурга Роза
была освобождена под залог в три тысячи рублей, внесенный
братом Максимилианом. С нее взяли подписку о невыезде
из Варшавы. Физически она была чрезвычайно слаба и
могла выполнять только самые необходимые дела. Следст¬
вие и допросы продолжались, охранка добывала все новые
материалы. Но Роза мечтала о революционной работе.
«Я получила письмо от Августа с указанием посетить
вас,— писала она в Германию.— Сейчас я пишу ему, что
выполнение этого совета встречает некоторые препятствия...
Общее положение великолепно; единственные путаники —
наши друзья Георгий [Плеханов] и К0, и у меня чешутся
руки от желания хорошенько с ними посчитаться. Как
только я раздобуду более прочный, чем сейчас, кров над
моей (теперь сильно поседевшей) головой, я немедленно
же начну неистово работать и, прежде всего, наводню
статьями «Нойе цайт»...»
Потребовались новые усилия, пока Роза Люксембург
получила разрешение на выезд для лечения за границу. Но
она отправилась не на Карлсбадские воды, а в противопо¬
ложном направлении. 1 августа она выехала в Петербург,
имея на руках фальшивый паспорт на имя Фелиции Будзи-
100

лович. Здесь ее ждали друзья, среди них Юзеф — Феликс
Дзержинский, который ввел ее в курс партийных дел. Она
участвовала в совещаниях, была на собрании руководящих
партийных работников-болыневиков на Крестовском остро¬
ве, где встретилась с Лениным. Но пребывание в Петербурге
было небезопасно, и ее вскоре отправили в Финляндию, в
Куоккалу, на дачу Черниго, которую снимала художница
Екатерина Зарудная-Кавос.
Среди высоких стройных сосен не чувствовалась августов¬
ская жара, а воздух был напоен смолистым ароматом.
После духоты каземата, а затем мучительной беготни по
Варшаве здесь дышалось привольно. Да и полиция не реша¬
лась соваться в Финляндию, так что революционеры из Пе¬
тербурга собирались здесь для обсуждения своих дел. Нервы
Розы были так истрепаны предыдущими переживаниями
и трудностями, что она старалась избегать общества, да
и испытывала «настоящий голод по работе».
Используя то, что она написала еще в тюрьме, получив от
Каутского статьи его и Генриетты Роланд-Гольст в «Нойе
цайт», а от Эммануэля Вурма — материалы о дискуссии
в немецких профсоюзах, Роза засела за брошюру «Массо¬
вая стачка, партия и профсоюзы». Она была ей заказана
гамбургской организацией СДПГ еще до отъезда ее в Вар¬
шаву, когда она выступала там на большом собрании.
«Боже, как это было давно, сколько с того времени пере¬
жито! И не только в плане личном,— писала Роза Вурму
и его жене Матильде из Варшавы.— Здесь время, в которое
мы живем, великолепно. То есть я называю великолепным
такое время, которое ставит массу проблем, притом огром¬
ных проблем, которое пришпоривает мысль, возбуждает
«критику, иронию и чувства глубину», подстегивает страсти
и прежде всего является плодотворным, чреватым временем,
которое ежечасно что-то рождает и из каждого рождения
выходит еще более плодоносным. Притом на свет появляют¬
ся не, как в Берлине, мертвые мыши или даже дохлые мош¬
ки, а все одни только великаны: великие преступления
(смотри на правительство), великие позорища (смотри на
Думу), великие глупости (смотри на Плеханова и К0)...»
Под этим углом зрения спор между руководством
СДПГ и лидерами профсоюзов в Германии казался Розе
«бурей в стакане воды». Зато грандиозный опыт России
вырисовывался с гораздо большей ясностью, чем прежде,
несмотря на то что революция терпела поражения. И именно
этот опыт должен был, по мнению Розы, быть теперь поло¬
жен в основу всех рассуждений и заключений о роли и зада¬
101

чах массовой политической стачки. Прежде всего в связи с
этой новой революционной формой борьбы она считала
нужным рассматривать взаимоотношения партии и проф¬
союзов не только в России, но также в Германии и вообще
в Европе.
Роза писала легко и быстро. Спешить ее побуждало
также желание, чтобы брошюра вышла до Мангеймского
партайтага в сентябре, на котором предстояло столкновение
с оппортунистическими лидерами профсоюзов. Она надея¬
лась обязательно там быть, хотя и продолжала опасаться,
не засадят ли ее в тюрьму сразу после пересечения гра¬
ницы.
Русская революция, писала Роза, впервые в истории
показала грандиозную практику массовой забастовки и тем
открыла новую эпоху в развитии рабочего движения. Мас¬
совая стачка — не ловко придуманное средство, а способ
движения пролетарской массы, форма проявления проле¬
тарской борьбы в революции. В ней соединяются эконо¬
мические и политические факторы, стихийность и созна¬
тельность. Она является первой естественной, импульсивной
формой всякого большого революционного действия проле¬
тариата.
«Разумеется, массовая политическая стачка не самодов¬
леющее средство борьбы. Есть логическая внутренняя связь
ее перехода в открытое восстание»,— написала Роза и заду¬
малась. Здесь бы рассчитаться с меньшевиками, их расте¬
рянностью, когда восстание назрело. Плеханов так и не
приехал в Россию, говорят расхворался. А жаль, ибо на ре¬
волюцию нельзя смотреть только издали, надо вдохнуть ее
атмосферу... Ленин и большевики это хорошо понимают. Но
нет, в этой брошюре не место для разбора внутрипартийных
споров. Здесь важнее подчеркнуть, что бои в Москве были
вершиной восходящей линии политического действия и
стачечного движения в первый год революции. Да, надо
ясно сказать:
«Московские события дают одновременно в малом проб¬
ную картинку логического развития и будущности револю¬
ционного движения в целом: его неизбежного завершения
всеобщим открытым восстанием, которое, однако, в свою
очередь, не может произойти иначе, чем пройдя школу
подготовительных частных восстаний, которые именно
поэтому могут временно закончиться частными внешними
«неудачами» и, рассмотренные по отдельности, показаться
«преждевременными»...»
Она снова задумалась, перебирая в памяти собственные
102

наблюдения последних недель, разговоры в Петербурге
с большевиками, беседы с Юзефом. Очевидно, роль поли¬
тической стачки самой по себе теперь в России исчерпана,
ее переход во всеобщее народное восстание и уличные бои,
однако, еще не назрел. Либеральный период первой Думы
позади, а пролетарский еще не начался. Сцена временно
пуста...
В этот момент в дверь постучали. Роза с досадой оторва¬
лась от размышлений. Но когда дверь открыл чуть смущен¬
но улыбавшийся Юзеф, Роза приветствовала его радостно
и поднялась навстречу.
— А вы легки на помине,— сказала она.— Только что
о вас думала, когда размышляла о перспективах револю¬
ции. Ну, вы, я знаю, всегда оптимист. Ждете не дождетесь,
когда начнется «настоящая» стрельба? В Варшаву не соби¬
раетесь? Да, простите, я вас сразу заговорила, а вы, ведь,
наверно, пришли не просто меня навестить. Дело какое-
нибудь?
Дзержинский широко улыбался. Высокий светлый шатен
с коротко остриженными волосами, с бледным лйцом,
удлиненным небольшой, видимо, недавно отпущенной бо¬
родкой, смотрел на Розу серо-зелеными глазами, которые
тоже весело смеялись. Ему не было еще тридцати, а за пле¬
чами были уже годы борьбы: аресты, ссылки, побеги, в том
числе из Сибири, снова арест. А в промежутках кипучая
организаторская деятельность, пламенные выступления, в
которых проявлялось прекрасное знание им психологии
рабочих масс.
— А знаете, я действительно по делу, но необычному.
Вас хочет видеть Владимир Ильич. Он ведь тоже здесь,
в Куоккале, живет на даче Гавриила Лейтейзена. Тоже все
сидит и пишет. Но к нему нити повседневной борьбы схо¬
дятся, так что он в курсе всех дел, больших и малых. Узнал,
что вы здесь, и сказал, что рад будет обменяться мыслями.
А вы можете оторваться от работы и сразу, без подготовки
пойти «в гости», как говорят русские?
Роза поглядела на свои бумаги, подровняла стопочку
исписанных листов и молча кивнула головой в знак согла¬
сия.
— Здесь совсем недалеко идти,— сказал Юзеф.— Я вас
подожду у калитки, покурю, пока вы соберетесь.
Когда Роза вышла, накинув на голову и плечи белую
кружевную шаль, видимо, принадлежавшую хозяйке, она
показалась Юзефу в розовых лучах заходящего солнца,
пробивавшегося сквозь янтарно-золотые стволы высоких
103

и стройных сосен, совсем молоденькой. Ее темные глаза
мягко светились. И только когда она подошла совсем
близко, Юзеф заметил вокруг глаз тени усталости, а в ее
черных волосах белую прядку.
Поймав его взгляд, Роза грустно усмехнулась:
— Что, печать X павильона видна? Да ведь он и вам
знаком не только снаружи!
— Да, впервые в январе девятисотого, а потом Седлец-
кая тюрьма. Вторично я попал туда летом прошлого года,
прожил там около четырех месяцев, по октябрьской амни¬
стии вышел. Одиночество не так страшно, если дают книги,
да еще чернила удается раздобыть. Технику общения с со¬
седями я хорошо освоил. Знаете, даже в тюрьме, строя
жизнь из мыслей и мечтаний, из своих идей — а в них нет
места для ненависти к людям, я испытываю к ним любовь
и жалость, особенно к детям,— даже в тюрьме я научился
чувствовать себя счастливым. Мне там только остро недо¬
стает красоты природы...
Он развел руки, как бы стараясь охватить все вокруг, и
глубоко втянул в себя воздух. И вдруг закашлялся. Роза
посмотрела на его внезапно побледневшее лицо и мягко взя¬
ла его за руку. Но он уже оправился и продолжал:
— Здесь эти сосны, как в родном Дзержинове. Да,
природу я всегда любил. Но в тюрьме ее особенно не хва¬
тает. И так хочется познать красоту в природе, людях, в
их творениях, восхищаться ими... Аскетизм, который
выпал на мою долю, мне чужд. Но кто сильно любит жизнь,
должен уметь и отдавать ее. Да вам ли мне это рассказы¬
вать? А знаете, что в цитадели мне показалось самым
тягостным? Это свидания в клетке, через двойную решетку,
при свидетелях, следящих за движением каждого мускула
на лице. Вот где мука и издевательство над человеческими
чувствами...
Розу поразило, что этот сильный, энергичный мужчина,
обладавший железной волей и огромной выдержкой, испы¬
тывал те же ощущения, что и она с ее тонкой нервной
организацией. Но он уже замедлил шаг и рукой показывал
ей на довольно странное строение за оградой, походившее
на какой-то узкий и длинный чердак:
— А вот это и есть знаменитая «Ваза». Кстати, давнее
пристанище революционеров, благо, вокзал отсюда неда¬
леко. Раньше здесь жили эсеры, изготовлявшие бомбы,
а потом поселились большевики. Что, не похоже на воен¬
ный штаб? Ну и тем лучше. Внизу живет семья Лейтейзенов,
а Владимир Ильич наверху, в сторонке.
104

Вышедший навстречу хозяин, плотный круглолицый
мужчина, похожий на врача, показался Розе знакомым.
— Линдов,— представился он.— Мы встречались
как-то в Париже.
А по скрипучей лестнице к ним уже спускался Владимир
Ильич. Внимательно оглядев пришедших, он крепко пожал
им руки:
— Милости прошу. Нади еще нет. Она все дни в Питере,
приезжает только к вечеру. А я тут вроде как под домашним
арестом живу. Впрочем, грех жаловаться, место здесь
райское, белки носятся, птички поют. Да и друзья не забы¬
вают. Здесь такой порядок заведен: дверь и на ночь не за¬
пирается, в столовой стелится постель, на столе кринка
молока и хлеб. Если кто ночным поездом приедет, уже
знает, как себя вести. Утром мы здесь гостей встречаем.
А вы не голодны ли? Тогда давайте присядем, поговорим
здесь или наверху, потом уж будем чай пить.
Лейтейзен предложил, чтоб никто не мешал, пройти
лучше наверх. Окинув взглядом небольшую комнату, Роза
подумала, что она похожа на ее нынешнее жилье, только
обставлена более скудно. На столе стопки книг, исписанные
и чистые листы бумаги... Ее усадили в удобное плетеное
кресло. Дзержинскому Ленин уступил свой стул, а сам
сел на краешек постели, но тотчас встал и привычно стал
ходить по комнате взад и вперед, внимательно слушая со¬
беседников и останавливаясь, когда говорил сам. Он пока¬
зался Розе усталым и озабоченным. Со времени их встречи
в Мюнхене прошло более пяти лет. Он не носил теперь
бороды, и стал яснее виден энергичный подбородок. Слегка
опущенные концы рыжеватых усов подчеркивали краси¬
вую форму рта.
— Скажите, Владимир, можно мне вас так называть,
я не привыкла к отчеству в Польше, а уж в Германии тем
более, скажите, как вы смотрите на дальнейшее развитие
революции? Я как раз об этом задумалась, когда за мной
пришел наш Юзеф. Я сейчас усиленно строчу для немцев
брошюру о массовой стачке, надо же им популярно объяс¬
нить, что это такое. Поэтому мой вопрос не праздный;
я в общем в курсе ваших споров на съезде в Стокгольме,
сама хотела туда попасть, да Варшава не отпустила... Мне
говорили, что вы предполагали этой осенью новый подъем
борьбы, вот и Юзефу не терпится снрва броситься в бой.
Да и я, откровенно говоря, тоже среди жаждущих.
— Всем нам так хочется заглянуть в завтра. Но это
весьма рискованно, весьма. Вот и я попробовал. Месяца пол¬
105

тора назад написал я брошюру о роспуске Думы и наших
задачах. Пока ее в Москве печатали, она уже кое в чем
устарела, правда, не в главном. То, что вопрос о власти,
о реальной власти, стоит на повестке дня, этому даже
кадетская Дума народ научила. В сознание самого темного
мужика стучится теперь обухом вбитая мысль: ни к чему
никакая Дума, если нет власти у народа. А добыть ее можно,
только свергнув старую власть и учредив новую, народную,
выборную. Поэтому соединение массовой политической
стачки, о которой вы пишете, с вооруженным восстанием
диктуется всем положением вещей. А вы как считаете,
согласны с этим?
— Да, конечно,— ответила Роза.— Опыт Советов
очень важен. Я вот полчаса назад расхвалила на бумаге
Московское восстание. Но ведь это прошлое, а будущее
каково? Ведь стачку, а тем более восстание вообще нельзя
вызвать ни «постановлением», ни «пропагандой».
— Так и не так,— быстро взглянул на нее Ленин.—
«Постановить», конечно, недостаточно, но если партия
призывает лишь «вообще», а не конкретно, не держит руку
на пульсе массовой борьбы, не выступает ее организатором,
ей грош цена в условиях революции. Пока революция идет,
мы по-прежнему за восстание. И считаем, что звать к все¬
российской забастовке, не призывая к восстанию, не
разъяснять их неразрывной связи, было бы легкомыслием,
граничащим с преступлением.
Взяв со стола брошюру и сразу открыв ее в нужном
месте, он прочитал:
— «Поэтому надо все силы направить на разъяснение
в агитации связи между той и другой формой борьбы,
на подготовку условий, которые помогли бы слиться в один
поток трем ручьям борьбы: рабочему взрыву, крестьян¬
скому восстанию и военному «бунту».
— Заметьте, это до восстаний в Свеаборге и Кронштад¬
те писано. После них забастовки вспыхнули, но слиться
воедино не смогли. И наша организация за событиями
не поспела. Но эти три формы действительно народного,
то есть массового, движения, восстания, бесконечно далеки
от какого-нибудь заговора. И организации для этой борьбы
не выдуманы кем-то. Они рождены самими массами
в октябре — декабре. Это Советы рабочих депутатов как
органы перехода от стачки к восстанию, как исторически
данные зародышевые органы новой власти. Их сила и зна¬
чение целиком зависят от успеха восстания, а для его под¬
готовки нужны другие организации: вооруженные боевые
106

дружины, союзы дружинников. Это тоже опыт подсказал.
Вы задали вопрос о времени нового выступления. Я тоже его
поставил. И вот что написал:
«Возможно, и пожалуй всего более вероятно, что
новая борьба разгорится так же стихийно и неожиданно,
как предыдущие, в результате нарастания настроения
и одного из неизбежных взрывов... Может быть, однако,
что события потребуют от нас руководителей и назначения
времени выступления. Если бы это оказалось так, то мы
советовали бы назначить всероссийское выступление,
забастовку и восстание к концу лета или к началу осени,
к середине или концу августа. Важно бы было использовать
период строительных работ в городах и окончания летних
полевых работ...
Отдельные и совершенно бесполезные взрывы, вроде
«бунтов» солдат и безнадежных восстаний крестьян, уда¬
лось бы, может быть, удержать тогда, если бы вся револю¬
ционная Россия поверила в неизбежность этого великого
общего боя.
Повторяем, однако, что это возможно лишь в случае
полного соглашения всех влиятельных организаций. Ина¬
че останется старый путь стихийного нарастания на¬
строения».
Владимир Ильич кончил читать и, немного помолчав,
сказал:
— Вот видите, август на исходе, а восстания нет. Прог¬
ноз, увы, не подтвердился. Мы только что наладили в Выбор¬
ге выход нашего «Пролетария». Снова нелегально, надо
готовиться к худшему.— Он протянул Розе и Феликсу
по экземпляру газеты: — Посмотрите, передовая конча¬
ется оптимистическим призывом нашего «Буревестника» —
Горького: «Пусть сильнее грянет буря!» Мы не теряем на¬
дежды, настроение по всем признакам нарастает, мы зовем
к смелости и к партизанским действиям. А теперь взгля¬
ните на новые раздумья относительно бойкота: мы выдви¬
гаем на обсуждение вопрос, не пора ли революционным
социал-демократам перестать быть бойкотистами? Мы про¬
должаем и критику оппортунистической тактики мень¬
шевиков, констатируем ее провал. А уж, конечно, Плеханов
в свою очередь не пропустит возможности высмеять Ленина
за «ошибку в прогнозе». Вот так мы и живем.
— Я уже,— вступил Дзержинский,— недавно отпра¬
вил в Польшу триста экземпляров этой вашей брошюры,
хотя власти наложили арест на ее распространение. Но зна¬
ете, Владимир Ильич, то, как вы сейчас изложили ее идеи,
107

показалось мне чем-то новым, еще более убедительным.
Я понял, что должен сделать в Варшаве. Простите, сейчас
вы о чем пишете?
— Об уроках Московского восстания. Ценный опыт
не должен пропасть, он пригодится.
Роза глубоко задумалась, но, когда собеседники за¬
молчали, встрепенулась:
— Сложные это вопросы: стихийность и организован¬
ность. Опасно преувеличение и того и другого. Не пришлось
ли вам случайно видеть занятную карикатуру, год назад
напечатанную в немецком юмористическом журнале «Дер
варе Якоб»? Это относится к прогнозам. Там на рисун¬
ке самодовольный русский царь в военной форме дразнит
лохматого мужика: то сует ему чуть не в рот, то отнимает
ломоть хлеба с надписью «конституция». Лицо мужи¬
ка меняется, а под конец, напрягши все силы, он потя¬
нулся, чтобы откусить кусок хлеба,— и откусил голову
Николая. Как у вас говорят: «Быстро сказка сказывается».
Не так ли?
— Да-да,— откликнулся Ленин. Но в этот момент
в комнату вошла Надежда Константиновна. Она радостно
приветствовала Розу, стала расспрашивать ее о самочув¬
ствии, занятиях и планах. Все двинулись вниз.
За чаем разговоров о политике не вели. Когда Юзеф уже
в темноте провожал Розу домой, они тоже почти молчали.
Только остановившись у своей калитки, Роза сказала:
— Какой сильный ум. И поразительная целеустрем¬
ленность. Но только где тот «военный штаб» — вы са¬
ми сегодня употребили это понятие,— который руко¬
водил бы передвижениями войск? Революция посложнее
шахмат...
— Так ведь как раз поэтому нужны и вожди, и штабы, и
организованные армии,— возразил Феликс.— Все это
будет, но не явится само собой. Все это надо создавать,
готовить.
— Ну, знаете, если об этом толковать немецким рабо¬
чим,— ответила Роза,— то результат будет обратный. Им
вожди внушили такую суеверную веру в магическую силу
организации, что сами массы и не помышляют о собствен¬
ной инициативе. А вождям скажи подобное, они завопят
о бланкизме. Бернштейн в этом обвинял и Маркса с Эн¬
гельсом. И еще сложность: отсталая Россия показывает пе¬
редовой Германии пути и средства дальнейшей классовой
борьбы. Это факт, но как его донести без потерь? Все пони¬
мают, что в Европе на очереди не буржуазная революция,
108

как в России, а диктатура пролетариата. Но ведь дистанция
до нее от нынешнего состояния огромна. Я обязательно
напишу в моей брошюре, что эту задачу никак не удастся
решить одним ударом, а потребуется длительный период
гигантских социальных битв. Россия его открыла. И нем¬
цам, да и другим цивилизованным нациям volens-nolens *
придется учиться у русских, поляков и других «отсталых»,
учиться упорству, ясности, жертвенности и героизму. Нам
бы в Европе стихию разбудить, а уж организация из нее
вырастет...
Роза крепко пожала руку Дзержинскому:
— А в Варшаве мы цитадель с ее X павильоном возьмем
штурмом, как Бастилию! И взорвем! Что скажете?
— Разумеется,— подхватил собеседник.— И по празд¬
никам будем танцевать на пепелище. А пока do widzenia **!
На следующее утро Роза писала в Германию:
«Я решила через три недели просто сложить свои
чемоданы и пуститься в путь, будь что будет. Мое пребы¬
вание здесь для меня очень полезно: в общении с людьми я
так знакомлюсь с движением, как никогда нельзя сделать,
читая одну только литературу. В таком общении можно
также многого достигнуть...»
Рассказав в письме Мерингу, что в Варшаве она целый
месяц после освобождения «висела на волоске», что в Пе¬
тербурге едва не оказалась в руках полиции, а ныне,
находясь на финской земле в так называемом «конституци¬
онном государстве», сидит по уши в работе, Роза прибавила:
«Я теперь так привыкла к революционной среде, что меня
охватывает тоска, когда вспоминаю о спокойной немецкой
будничной суете. Боюсь, что я там долго не выдержу...
Может быть, отправимся тогда вместе на экскурсию в Вар¬
шаву? Но прежде надеюсь встретиться в Мангейме».
Мангейм
Во время бурных событий в России Клара Цеткин, беспо¬
мощная и слабая, проводила томительные дни и ночи
в затемненной комнате клиники в Штутгарте. Ей вторично
оперировади катаракту. В конце 1905 года все еще не было
ясно, удастся ли восстановить зрение. Но едва она стала
поправляться, как ей прочли письмо Франца Меринга.
* вольно или невольно (лат.).
••до свидания (польск.).
109

Кроме пожеланий скорейшего выздоровления и возвра¬
щения в строй борцов в нем было также краткое сообщение
о том, что Роза Люксембург отправилась в Варшаву, чтобы
принять непосредственное участие в революции. Это
известие не удивило, но взволновало Клару. Собравшись
с силами, она продиктовала ответное письмо:
«От вас первого я узнала, что Роза уехала. Не могу и
сказать, как потрясла меня эта весть. Мне больно не только
потому, что мы сейчас лишились участника нашей борьбы.
Я глубоко страдаю лично. Я, вероятно, лучше, чем все
другие друзья, знала и понимала ее как человека. Она стала
для меня бесконечно дорогой, не только как выдающийся
боевой товарищ, но и как друг. Очень понятно, что она
уехала, в сложившейся обстановке это должно было
произойти раньше или позже...
В то время как российский пролетариат выступил с та¬
кой несравненной революционностью, мне стало казаться,
что немецкий сможет освободиться от проклятого наследия
мещанства лишь в ходе социальной революции. Време¬
на гнилого мира — худшее зло для боевой партии. Если
бы я могла следовать своим чувствам, я бы сейчас со¬
рвалась с места и бежала бы в Россию, невзирая на
огромные трудности, которые создал бы для меня языко¬
вый барьер.
Но я утешаю себя прежде всего тем, что у русских ныне
так много вдохновленных революцией, теоретически обра¬
зованных людей, что мне полезнее работать в Германии,
особенно в момент, когда русская революция оказывает
такое воздействие на европейский пролетариат. Она
освежает, пробуждает революционное сознание масс,
укрепляет их волю. Вождям придется привыкнуть к более
острому тону полемики, к более быстрому продвижению
вперед. Особенно тем вождям, которые хотели бы превра¬
тить социал-демократию в уютно живущего, сугубо ком¬
натного национал-социального или социал-либерального
пуделя, который чинно подает лапу всякому буржуазному
сброду...»
Нет, тяжелая болезнь, грань черной слепоты, не сломила
духа физически ослабевшей женщины. К сожалению, ее
испытания не кончились. Глазная операция оказалась
безуспешной, ее пришлось повторить. Еще недели и месяцы
в клинике с повязкой на глазах. Но Клара не забыла поздра¬
вить Меринга с его 60-летием.
«Для нас,— продиктовала она 1 марта 1906 года,— вы
принадлежите к числу вечно юных, вечно сильных. Партия
110

еще долго будет нуждаться в гениальном рыцаре духа»,
Подчеркните эти последние слова, попросила она.
Вернувшись из больницы домой, Клара Цеткин была
столь истощена, что на протяжении всего лета не могла и
думать ни о поездках, ни о выступлениях на собраниях.
Даже журнал делали фактически прежде всего муж и сы¬
новья, особенно Костя. Клара диктовала лишь передовицы,
но жадно следила за событиями. Ее серьезно взволновали
известия об аресте Розы, и она с облегчением вздохнула,
лишь когда узнала о ее освобождении. С тревогой чита¬
ла Клара в газетах об угрозах западных держав военной
интервенцией в случае успеха русской революции. Все
снова обдумывала она вопрос о массовой политической
стачке как новой форме пролетарской борьбы. Ее не удов¬
летворила брошюра Генриетты Роланд-Гольст, в которой,
как показалось Кларе, преобладала классификация стачек,
тогда как главное — раскрытие их революционной сущно¬
сти. Она обсуждала с Мерингом вопрос о том, что массовая
политическая стачка может не только применяться в ре¬
волюционных ситуациях, но и сама способна при опреде¬
ленных условиях перерасти в революцию. А не может ли она
в Германии стать «введением к революции»?
Меринг в своих статьях высмеивал «революционных
филистеров», которые с важным видом вещали, что герман¬
ские условия — не русские, что не следует пытаться «про¬
бить головой стену» и не нужно без нужды проливать кровь
граждан. Известно, писал Меринг, что собаки, которые
лают громче всех, кусают плохо. Но в чем же проявилась
в Германии, спрашивал Меринг, та «революционная роман¬
тика», которая так перепугала филистеров, что они
изливаются пошлостями?
«Дело в том, что германские рабочие выразили симпатию
своим русским братьям; они подвергли рассмотрению, увы,
только чисто теоретическому, мощное оружие русской
революции — политическую массовую забастовку; они
в нескольких городах Саксонии провели мирные уличные
демонстрации против ущемления избирательных прав.
Всего этого очень мало... Как объяснял еще Перикл афиня¬
нам, во время войны благоприятных возможностей не ждут,
их нужно хватать за волосы. Поэт сказал об этом: «Что
упущено в минуту, вечность не вернет»... Для германского
рабочего класса нет сейчас иной и более важной политики,
чем вооружаться, чтобы быть готовым к любой возможнос¬
ти, какую способен создать революционный ход событий».
Растущим страхом правящих кругов Германии перед
111

рабочим классом и социал-демократией Меринг объяснил
и грубые нападки буржуазной прессы на революционных
руководителей. Он пригвоздил к позорному столбу газет¬
чиков, которые издевались даже над слепотой, грозившей
Кларе Цеткин, писали о мнимой трусости Розы Люксем¬
бург, когда та уже находилась в революционной Варшаве,
которые подняли злорадный вой, узнав, что она попала
в руки царских палачей. Меринга и самого обвиняли в
«яростных поджигательских выступлениях». Но он про¬
должал выражать восхищение тем, что зарево русской
революции освещает всю Европу.
В ноябре 1905 года в Германию снова приехал Мартын
Лядов. Вернувшийся в Петербург Ленин, налаживавший
легальную большевистскую газету «Новая жизнь», поручил
ему привлечь к сотрудничеству видных лидеров европейской
социал-демократии, разъяснить им положение в России.
С Мерингом Лядов встретился в Лейпциге. Высокий,
седой старик с профессорской осанкой устроил ему строгий
экзамен. Он расспрашивал о подробностях партийной
работы, об отношениях между партией и рабочими мас¬
сами, о настроениях остальных классов общества, бур¬
жуазных партий.
Каутский принял Лядова радушно и за чаем особенно
старался выяснить характер выступлений крестьян, орга¬
низацию всеобщей забастовки, интересовался деятельно¬
стью кадетов. Хотя он следил за всеми известиями из Рос¬
сии, было видно, что они доходили до него в извращенном,
нередко фантастическом виде.
— Да,— говорил Каутский,— ваша революция совер¬
шенно не похожа на наш 1848 год, у вас крестьянство будет
играть большую революционную роль. Неправы Плеханов
и Аксельрод в нападках на Ленина. Вот только боюсь, что
вы очень увлекаетесь техникой вооруженного восстания,
ведь это не может стать задачей партии, тут, кажется,
правы меньшевики... Я жалею, что не умею читать по-рус¬
ски, теперь это так необходимо, недаром Маркс уже ста¬
риком взялся за русский язык...
Встреча Лядова с Карлом Либкнехтом была радостной
и дружеской. Лядов ощутил, что деятельная натура Либ¬
кнехта не находила удовлетворения в адвокатской и пар¬
ламентской работе. Либкнехт позвал Лядова домой, позна¬
комил с матерью, братьями, друзьями. В оживленном
разговоре он проявил большой интерес к боевой деятель¬
ности и агитации среди войск, сетуя, что германская
социал-демократия не решается развернуть работу
112

в казармах. В вопросе о всеобщей стачке многие участники
разговора соглашались с Либкнехтом, что необходимо
использовать опыт русских. Но переход к нелегальным
методам работы большинство находило ненужным, ибо
Германии, как они считали, не предстояло переживать
такую революцию, какую проделывают русские, потому
что у нас ведь есть парламент — рейхстаг.
«...У меня,— резюмировал Лядов,— еще более укоре¬
нилось впечатление, что Либкнехт в достаточной степени
одинок среди своих товарищей по партии. Обидно, что он
не русский, что нельзя захватить его с собой в Россию!
В наших условиях из него выработался бы настоящий,
твердокаменный большевик».
Карл Либкнехт в это время разъезжал по разным горо¬
дам, куда его приглашали рабочие, неутомимо выступал
на больших собраниях. Так, он разъяснял трудящимся
Лейпцига, что политическая ситуация никогда не была
еще столь благоприятной для пробуждения немецкого
пролетариата.
— Весь международный пролетариат мобилизуется;
волны русской революции, движение за всеобщее избира¬
тельное право захлестывают и Германию. Особенно обо¬
стрят в Германии классовую борьбу новые, неслыханно
высокие налоги, вызванные гонкой морских и иных
вооружений, а также судебные репрессии против стачеч¬
ников... Проявившиеся в профсоюзах бездушие, бюрокра¬
тизм, близорукость и политическая узость опасны для них
самих... Общая задача профсоюзов и партии воспитывать
из рабочих сознательных классовых бойцов и совместно
вести борьбу. В политической массовой стачке пролета¬
риат нашел и включил в свой арсенал то новое оружие, ко¬
торое он применит в подходящее время...
Настойчиво и упорно разоблачал Либкнехт германский
милитаризм, протестовал против злоупотребления поня¬
тием «защита родины», которое использовалось для
оправдания колониальных захватов, подготовки новой
войны в Европе. Самую лютую ненависть прусской воен¬
щины и властей навлекла на Либкнехта его статья «Про¬
щание с рекрутами» в молодежном журнале «Юнге гарде».
Он рассказал в ней, что ожидает молодых рабочих в прус¬
ской казарме.
«Там вы вскоре услышите: Вы должны служить не
только борьбе против внешнего врага, нет, и борьбе против
внутреннего врага!
Кто этот внутренний враг?
113

Вы должны будете стрелять по команде в отца и мать,
в брата и сестру.
Ради Отечества?..»
Однако полного понимания Карл не находил даже у
близких ему деятелей партии. С ним соглашались, но не
разделяли его страстной нетерпимости, немного свысока
относились к его «горячности». Зато в среде молодежи он
находил живой отклик и потому особенно охотно выступал
перед ней. Он и себя в свои 35 лет чувствовал юным. Осо¬
бенно после одной встречи в Берлине, когда его на русской
елке под Новый, 1906 год представили стройной русской
девушке — Соне Рысс. Эта девушка «с романтической
головкой и страстной душой» родилась на Дону. Гимназию
она окончила в Лозанне, а теперь изучала историю и теорию
искусств в университете Гейдельберга...
— Да ведь это совсем близко от Мангейма! — осенило
Карла.
В сентябре 1906 года в Мангейм съехались не поклон¬
ники Национального театра, осуществившего более 120 лет
назад первые постановки драм молодого Шиллера, не
завсегдатаи «рейнских музыкальных торжеств», а делегаты
очередного съезда германской социал-демократии.
Центральным оставался вопрос о массовой политической
стачке.
Карл Либкнехт, приехавший накануне и сразу погру¬
зившийся в атмосферу предсъездовской сутолоки и споров,
лишь поздно вечером смог уединиться. А ему необходимо
было разобраться в нахлынувших чувствах. Стремительно
меряя шагами комнату, он сочинял письмо, которое утром
хотел отправить в Гейдельберг:
«Дорогая фройляйн Соня!.. Для меня не существует
большей загадки, чем я сам, и как раз я меньше чем кто-либо
способен разгадать эту загадку. Но я точно знаю, как
разгадали бы ее другие и как расценили бы это решение,
если бы им его представили... Нет, мне не в чем каяться,
не за что выпрашивать прощения... Ад кромешный! Глаза
смыкаются. Состояние такое, будто у меня перестает бить¬
ся сердце. Но я уже знаю, что мне приснится...»
Через день он бежал со съезда, да, тайно бежал в близле¬
жащий Гейдельберг. А вернувшись в Мангейм и вслуши¬
ваясь в доклады и речи, временами снова переносился
туда. Вечером он писал:
«Вчерашнее бегство в гейдельбергский рай освежило
меня, как прохлада воды... Я терплю поистине танталовы
муки, и я устал от жизни. Не потому, что мне не хватает
114

жизнерадостности и жажды наслаждения миром. Нет, от
безграничного избытка этой потребности наслаждаться,
восхищаться миром, который я не могу ни назвать своим,
ни сделать своим...
Неккар струится, а на том берегу этажи домов, украшен¬
ных гирляндами огней, расплываясь и сливаясь, трепеща
и колыхаясь, отражаются в водах реки... А надо всем этим
тихая, кроткая луна и полусонный звездный час. И чудес¬
ный пряный воздух. Передо мной оттененные луной очер¬
тания гор, и столько воспоминаний — о многом, многом,
многом и о Вас...»
Роза Люксембург попала на партайтаг в Мангейм бук¬
вально как с корабля на бал. Еще 15 сентября 1906 года
она подписала в Петербурге предисловие к своей брошюре
«Массовая стачка, партия и профсоюзы», которая вскоре
была издана в Гамбурге. А уже неделю спустя она горячо
обнимала в Мангейме Клару, с которой не виделась целую
вечность.
Клара Цеткин выглядела осунувшейся и усталой. Она
приехала, несмотря на запрещение врачей, накануне откры¬
ла женскую социал-демократическую конференцию и вы¬
ступила с докладом, в котором требовала развернуть
борьбу за избирательное право для женщин. Она призвала
делегатов поддерживать беспримерную, всемирно-исто¬
рическую борьбу братской партии в России морально и,
насколько возможно, также материально.
Встретила Роза и Александру Коллонтай, с которой
познакомилась в Куоккале, и посоветовала ей приехать
в Мангейм на конференцию женщин, чтобы укрепить связи.
Сама Роза еще находилась под впечатлением виденного,
пережитого и передуманного. В сравнении с ним споры
о массовой стачке между германской партией и профсою¬
зами не казались ей столь важными, но она все же не теряла
надежды, что их удастся использовать «для основательного
освежения атмосферы».
Доклад Бебеля Розу разочаровал, а содоклад лидера
профсоюзов Легина раздосадовал. Вместо ясного размеже¬
вания между революционерами и реформистами оба
оратора были озабочены лишь тем, чтобы сохранить «мир
и единство». Получив слово, Роза под смех всего зала
саркастически заметила:
— Я хотела высказать пару замечаний о речи Бебеля,
но не уверена, что правильно поняла ее, ибо я сидела на
левой стороне, а он сегодня все время говорил для правых...
Легин целый час доказывал невозможность и гибельность
115

идеи массовой стачки, предостерегал нас против нее,
а в заключение сделал бодрящее душу и успокоительное
заверение: все мы едины душой и телом! И вовсе нам не
нужно вести споров, все мы можем объединиться на единой
резолюции... Нет, вы не способны ничему научиться из опы¬
та русской революции!
Карл Либкнехт тоже полемизировал с Легином и под¬
держал мнение, что речь Бебеля звучала, по сравнению
с йенской, произнесенной год назад, почти стыдливо. Но
в ней была и мысль, что в жизни партий и народов бывают
ситуации, когда приходится вступать в решительный бой,
даже рискуя потерпеть поражение.
— Как же мы относимся сейчас к русской революции?
В ходе ее контрреволюция снова творит сейчас такие оргии
жестокости и подлости, каких не знала мировая история.
Кровь, которую там проливают наши братья, они проливают
и за нас, за пролетариат всего мира. А то, что мы сделали
здесь для наших сражающихся русских братьев, это ведь
не более чем скромная лепта... Мы в чрезвычайно большом
долгу перед нашими русскими братьями и сестрами.
Вчерашние слова Бебеля были продиктованы скорее его
сединой, чем вечно юным сердцем... Мы должны единодушно
заявить, что для нас не будет слишком велика никакая
жертва ради наших русских друзей... Пусть в мировой
истории никогда не будет записано, что русское освободи¬
тельное движение подавлено немецким народом, распола¬
гавшим притом самой большой и сильной из организаций
международного пролетариата. Такой смертный грех мы
допустить не можем...
Правда, Бебель в заключительном слове, признав право¬
ту левых, подтвердил решимость партии противодейство¬
вать интервенции против революционной России. Однако
в вопросе о массовой стачке была принята компромиссная
резолюция. Люксембург в числе 62 делегатов голосовала
против формулы Бебеля — Легина, Либкнехт — за нее.
Каутский и еще 32 делегата (среди них Роза Люксембург,
Ледебур) внесли дополнение, в котором подчеркивалась
руководящая роль партии по отношению к профсоюзам.
Но когда оппортунисты стали возражать, Каутский «во имя
мира» снял эту формулировку. Это, как с иронией сказала
Роза, представило отношение профсоюзов к партии в духе
известного крестьянского брачного договора, когда жена
говорит мужу: «Если мы в каком-то вопросе согласны,
то пусть решает твоя воля; если же мы расходимся, то будем
действовать в моем духе»...
116

Кларе Цеткин стало дурно во время ее доклада о народ¬
ном образовании, и она не смогла его закончить. Длитель¬
ное переутомление и истощение организма опять на не¬
сколько месяцев приковали ее к постели. Оценивая
Мангейм, она писала Мерингу: «Снова проявился болез¬
ненный страх «отцов партии» перед мифом, будто они
склоняются влево, страх, который с силой естественного
закона всегда заставляет их делать уступки правым».
Роза Люксембург, хотя чувствовала себя не вполне
здоровой, не смогла устоять, когда ее попросили выступить
в Мангейме на большом рабочем собрании с рассказом
о русской революции, который Меринг опубликовал затем
в «Лейпцигер фольксцайтунг». Она обычно избегала в своих
речах говорить о себе, но здесь сказала:
— Я могу заверить вас без всякого преувеличения,
честно и откровенно, что те месяцы, которые я провела
в России, относятся к самым счастливым в моей жизни. Я
очень огорчена, что вынуждена была уехать из России и
вернуться в Германию. Картина революции, предстающая
перед вами на основе сенсационных телеграмм буржуаз¬
ных агентств, совершенно ложная. Заграничному читателю
рисуют безбрежное море крови, неслыханные страдания
народа без единого луча надежды. Это точка зрения
декадентствующей буржуазии, а не пролетарского класса...
Задача пролетариата России нелегка: идет борьба не
на жизнь, а на смерть между поднимающимся российским
народом и русским абсолютизмом... В отличие от прежних
революций эта — длинный, тяжелый процесс... Русские
события показывают, что и мы в Германии должны гото¬
виться к таким боям, в которых главную роль будут играть
массы... Русский пролетариат будет для нас образцом
прежде всего благодаря той решительности и смелости,
с какой он поставил перед собой самые высокие полити¬
ческие задачи, решения которых требует историческая
ситуация. Если мы хотим извлечь полезный урок из рос¬
сийской революции, то мы должны смело смотреть в буду¬
щее, не с пессимизмом, а с величайшим оптимизмом, чтобы
воскликнуть с удесятеренной силой: несмотря ни на что, ни
на что, победа будет за нами!
Карлу Либкнехту не удалось добиться на съезде созда¬
ния комиссии по антимилитаристской пропаганде, и он
решил действовать на собственный страх и риск. На первом
съезде Союза молодых рабочих Германии в Мангейме он
сделал доклад «Молодежь и милитаризм». Сознавая
трудность и опасность борьбы против милитаризма в Гер-
117

мании, Либкнехт считал такую борьбу тем более необхо¬
димой и стал собирать материал для документальной книги
«Милитаризм и антимилитаризм». Это потребовало много
усилий и времени, но не вытеснило из головы и сердца
воспоминаний о встрече в Гейдельберге.
«О чем я грежу? — писал он.— Не Соне бы это спра¬
шивать. Слишком хорошо она это знает. Знает она и то, что
я не должен писать об этом, если она не позволит. Я грежу
о чем-то, что жарче раскаленного железа, о чем-то, что
темнее полуночного леса у Шляхтензее, и чудится мне
ад с тысячами алчущих дьяволов и злосчастный Тантал...
Но я много работаю и много разъезжаю. В пятницу —
в Гамбург, в понедельник и вторник — опять в Лейпциг.
А вскоре буду также в Гейдельберге. Для меня эти 40 часов
пути ничего не значат. И Вы тоже трудитесь. Вы обретете
успокоение и мир в труде, который и есть единственный
спаситель, по крайней мере может им быть. Труд — это
действительно та мюнхгаузенская коса, уцепившись за
которую потерявший себя может сам выбраться из тря¬
сины. Умей только уцепиться и с упорством тянуть...»
Однако дела, от которых Либкнехт не умел отказывать¬
ся, которые как бы сами собой наваливались на него, не
позволили ему скоро попасть в Гейдельберг. Поездки, учас¬
тие в избирательнойчсампании в рейхстаг и книга, которую
он писал, крепко держали его.
«А меня тем временем терзает 1001 дело... Для искус¬
ства и науки остается слишком мало. От театра я опять
отдалился... Вот уже два месяца, как мы не виделись. Боль¬
ше уже не могу выдержать, особенно с тех пор, как снята
привязь, удерживающая меня здесь,— с тех пор как работа
сдана. Остается, конечно, корректура. Своей продукцией
я очень недоволен. Но пусть выходит. Раз выстрел сделан,
не люблю следить за полетом пули, даже бросить взгляд
вослед не хочу, что бы ни произошло,— у меня уже другой
замысел».
Едва закончив судебный процесс, в котором он блестяще
вел защиту газеты «Лейпцигер фольксцайтунг» от нападок
прокурора, Либкнехт обратился с письмом в секретариат
Международного социалистического бюро в Брюсселе. Он
призывал организовать международный сбор средств
для помощи русским революционерам:
«В России предстоят выборы во вторую Государственную
думу. Несмотря на жалкое избирательное право, их следует
использовать для мощной демонстрации решимости про¬
летариата продолжать борьбу, которая вместе с натиском
118

крестьянства поможет разоблачить лицемерный и крово¬
жадный режим Столыпина... Вот уже много лет русские
революционеры ценой неслыханных жертв несут на своих
плечах главное бремя борьбы за судьбы международного
пролетариата. В настоящий момент они особенно нуждают¬
ся в быстрой и действенной поддержке со стороны более
счастливых братских партий».
Карл ездил в Гейдельберг, их дружба с Соней укрепи¬
лась. Вскоре они перешли на «ты», чуть ли не ежедневно
обменивались письмами. Он старался помочь ей ориенти¬
роваться в окружающем мире, просил откровенно поверять
сомнения, сам охотно делился мыслями об искусстве,
на общение с которым выкраивал каждый свободный час.
«А вчера,— писал он,— «Мефистофель» Бойто с Ша¬
ляпиным, Собиновым и другими жемчужинами... Хотя у
меня было отвратительное место и мне в течение четырех
часов пришлось вертеться на большом пальце левой ноги
и вытягивать шею вверх, примерно так, как у повешенного
она вытягивается вниз, одним словом, выкидывать подлин¬
но акробатические номера, да еще к тому же вести четырех¬
часовую борьбу с двумя унылыми мисс, я был и остаюсь
в восторге прежде всего от обоих твоих земляков. Таким
совершенством и в пении, и в игре, как у Шаляпина, и таким
приятным голосом, как у Собинова, я еще никогда не на¬
слаждался.
Твой брат, как ни странно, не был в таком восторге...
Быть может, я завтра еще послушаю «Дон Карлоса» Верди.
Не пугайся: стоячее место в четвертом ярусе! Но и это чер¬
товски дорого. Там на верхотуре находишься, правда,
в хорошем, почти чисто русском обществе...»
Большая книга Либкнехта «Милитаризм и антимили¬
таризм с учетом международного молодежного движения»
вышла из печати весной 1907 года. Она наделала много
шума, принесла ему новые заботы, которые его, однако,
не смутили. Прусский военный министр потребовал наказа¬
ния автора, прокурор Лейпцига приказал конфисковать
и книгу и набор. Но при обысках полиция смогла захва¬
тить лишь 68 экземпляров. Началась подготовка судебного
процесса.
«Я приеду, обязательно приеду,— писал Карл Соне
в мае.— Вот уж несколько недель я веду настоящую дипло¬
матическую работу, чтобы побыстрее подготовить предсто¬
ящую поездку в долину Неккара... Ты, моя умная малень¬
кая Порция, будешь беседовать со мной и научишь меня
понимать Рафаэля и Микеланджело. А я расскажу тебе
119

об ужасной политике. Мы будем чувствовать биение сердец,
и нам будет казаться, что кровь наша переливается от одно¬
го к другому. Так фантазия моя рисует будущее...»
Спустя неделю ему пришлось в спешке писать об ином:
«Послезавтра меня будет допрашивать судья по обвине¬
нию в «государственной измене». Возможно, меня сразу
заключат в тюрьму. Приятным это для меня не будет —
из-за тебя. Но подождем. Во всяком случае, не тревожься...»
Прошло еще два месяца, и в июле он вынужден был
объяснять своей подруге: «Ты не представляешь, какое
у меня сейчас горячее время. Я кажусь себе бедным Фаль¬
стафом на маскараде в летнем саду. В данный момент меня
интересует процесс об одном убийстве... И еще многое дру¬
гое! Одна конференция за другой! Поездка за поездкой!
В самом ближайшем будущем я должен промчаться через
Мангейм и Штутгарт в Вену и Цюрих. И все очень быстро!
Затем на очереди Клеве и т. д. и Бонн. Потом международ¬
ный конгресс в Штутгарте, затем партийный съезд в Эссе¬
не... И еще разного рода работа для печати. Каждый день я
мог бы заполнить этими делами трижды. Не остается ни
одной свободной минуты для размышлений, для наслажде¬
ния искусством, для более глубокого занятия наукой. Все
поверхностно, поверхностно! Приходится только действо¬
вать — не думать!.. Что поделаешь! Деятельность захваты¬
вает целиком. Но в сердце моем живет маленькое очарова¬
тельное создание; оно само искусство и стремление к красо¬
те, и это приводит меня в равновесие...»
Несколько месяцев спустя этот стремительный бег был
принудительно остановлен: Либкнехта объявили «государст¬
венным преступником» и осудили на полтора года заключе¬
ния в крепости.
Лондонский съезд РСДРП
В начале 1907 года из России поступали сообщения о на¬
ступлении контрреволюции. В Германии выборы в рейхстаг
назвали «готтентотскими» — реакция сумела разжечь шови¬
низм в связи с колониальной войной в Африке. Хотя социал-
демократия собрала несколько больше голосов, чем на пре¬
дыдущих выборах, она потеряла почти половину депутат¬
ских мандатов.
Немецкие левые пытались извлечь уроки из развития
событий. Роза Люксембург писала Кларе Цеткин, что пози¬
ция Бебеля — позорный и трусливый отказ от массовой
120

стачки. Каутский становится все более неприятным из-за
своей жалкой неустойчивости. Клара делилась с Мерингом
мыслями о том, что вопли о проигранном партией бое лишь
показывают глубину парламентского кретинизма вождей.
Окостенели не только ревизионисты, но и все старые вожди;
с парламентаризмом надо рассчитаться исторически и тео¬
ретически.
С наибольшей глубиной ситуацию в германской партии,
положение и задачи революционного крыла выразила Роза
Люксембург в одном из писем, отправленных Кларе в Штут¬
гарт:
«Со времени моего возвращения из России я чувствую
себя довольно одинокой... Робость и мелочность всей нашей
партийной жизни так резко и болезненно дошли до моего
сознания, как никогда прежде... Но все же я не возмущаюсь
всем этим так, как ты, ибо с пугающей ясностью уже поняла,
что эти дела и этих людей не изменить, пока ситуация не
станет совсем иной. Но и тогда — я сказала это себе по трез¬
вом размышлении и у меня нет сомнений, что это именно
так,— если мы хотим вести массы вперед, то должны будем
принять в расчет неизбежное сопротивление этих людей.
Ситуация просто такова: Август, а тем более все прочие
целиком выложились за парламентаризм и в парламентариз¬
ме. При любом повороте, который выходит за рамки парла¬
ментаризма, они оказываются полностью несостоятельными
и даже более того — пытаются снова втиснуть события в
парламентские рамки. Они будут, следовательно, с яростью
бороться против всех и каждого как «врага народа», кто за¬
хочет пойти дальше этого».
Роза явно преувеличивала, полагая, что массы немецких
рабочих, а особенно членов партии, внутренне уже «преодо¬
лели парламентаризм» и только ждут, чтобы «свежий ветер»
развеял авторитеты оппортунистических редакторов, депу¬
татов и профсоюзных вождей. Но она понимала, что попыт¬
ки содействовать «коррозии этих авторитетов» посредством
резкой критики неминуемо вызовут противодействие со сто¬
роны всего партийного руководства.
«Пока речь шла об обороне против Бернштейна и К°, Ав¬
густу и К 0 вполне нравились наше общество и наша по¬
мощь, тем более что они сами прежде всего напустили в
штаны. Когда же дело доходит до наступления на оппорту¬
низм, тогда старики вместе с Эде, Фольмаром и Давидом —
против нас. Таково, по моему мнению, положение. А теперь
главное: выздоравливай и не волнуйся! Вот задачи, рассчи¬
танные на многие годы!»
121

Не в характере Розы было унывать и опускать руки.
Вернувшись в свою квартиру на Кранахштрассе, 58, в Фри-
денау, она возобновила дружеские контакты с соседями.
Пасхальные каникулы она провела вместе с Карлом Каут¬
ским на Женевском озере. Ей пришлось приложить немалые
старания, чтобы заставить его, несмотря на дурную погоду,
совершать длительные утренние прогулки. Откровенные
беседы несколько смягчили раздражение Розы, во всяком
случае на время. Ей казалось, что Каутского, который в
оценках русской революции следовал за ней, еще можно
удержать.
В личной жизни Розы происходили перемены. Многолет¬
ние близкие отношения с Лео Иогихесом были прерваны.
Она считала, что он изменился. В течение многих лет, не¬
смотря на острый ум и способности, он никак не мог напи¬
сать что-либо самостоятельно, чувствовал себя все более
раздраженным и обиженным, заключил даже в один момент,
что жизнь не сложилась. Но во время революции он неожи¬
данно выдвинулся в ряды руководителей польской партии,
стал душой партийной организации, отличным редактором.
А у нее появилось представление, что Яну Тышке — как его
стали называть поляки и русские — она более не нужна.
Вскоре он поселился в Штеглице в бывшем генеральском
дворце, превращенном в гостиницу, под видом преуспеваю¬
щего швейцарского коммерсанта Казимежа Кшисталовича.
Их встречи и переписка продолжались, но стали сугубо
официальными, сухими, касались только дел польской со¬
циал-демократии.
К Розе переехал жить младший сын Клары Цеткин
Костя, с которым она давно дружила. В свои 22 года он все
еще колебался в выборе профессии между медициной и об¬
щественными науками. Заметив, что в душе его «все еще
бродят утренние туманы», Роза взялась руководить чтением
этого большеголового юноши со спокойным лицом и немно¬
го прищуренными глазами. Они вместе читали, обменива¬
лись мнениями. Он серьезно занялся политической эконо¬
мией, историей, философией, начал изучать русский язык,
писать рецензии, еще активнее участвовать в редактирова¬
нии журнала «Гляйххайт».
В апреле 1907 года Роза, рассказав Кларе Цеткин о
приезде Кости, написала, что собирается ехать на съезд
РСДРП. «Не знаю только,— шутливо добавила она,— вер¬
нусь ли живой. Ты ведь знаешь, что такое русские парт-
съезды!»
Однако начало съезда откладывалось. Не было даже точ¬
122

но известно о месте, где он соберется. Так минула первая
неделя мая. Время близилось к вечеру, когда Роза вышла
из дому, направляясь к Каутским. У их калитки она увидела
двух мужчин и даму, остановившихся как бы в нерешитель¬
ности. Приблизившись, Роза узнала их: впереди стоял Ле¬
нин, чуть поодаль — улыбавшийся ей Горький. Приподняв
широкополую шляпу, он другой рукой как бы продвигал впе¬
ред красавицу актрису Андрееву.
— Вот не ожидала вас всех здесь встретить! — восклик¬
нула Роза.— Какими судьбами? Вас, Владимир, я надеялась
увидеть на днях в Копенгагене. Что-нибудь изменилось? —
быстро спросила она, пожимая руку Владимира Ильича.
И, обратясь к Горькому и Андреевой: — А вы сюда из Ита¬
лии? Да, простите, вы все — к Каутскому?
Владимир Ильич хмыкнул, показывая глазами на Горь¬
кого:
— Это Алексей Максимович нас привел. Он здесь бывал,
а повидаться с Каутским было бы интересно. Но вы застали
нас в момент колебаний: а удобно ли по вашим немецким
правилам вот так, гурьбой вваливаться в дом без предуве¬
домления? Вы уж нам откровенно скажите.
— В данном случае вполне, вполне. Каутские привыкли
к постоянным посещениям. Сейчас они дома, никого из по¬
сторонних быть не должно. Мы сговорились вместе провести
вечер. А в такой интересной компании и совсем чудесно
будет. Я пройду вперед и сдержу пока мое любопытство.
Но ненадолго.
Гостей встретили радушно, познакомили с сыновьями.
Через гостиную все двинулись в кабинет. Луиза извинилась,
что отлучится по хозяйству.
— Ты знаешь,— напутствовал ее Каутский,— приго¬
товь прежде всего чай, русские ведь без чаю не могут обой¬
тись.
Когда все расселись в кабинете, Роза обратилась к
Ленину:
— Так, значит, съезд откладывается, раз вы здесь, это
ясно. Что-нибудь неприятное случилось?
— Да, пожалуй. Организация оказалась неважнецкой,
меньшевистский ЦК отвратительно повел дело, даже съезд
не сумел сорганизовать. Не потрудились, видите ли, предва¬
рительно через датских эсдеков получить гарантию, что вла¬
сти нас не тронут. Мы все и нагрянули в Копенгаген, а раз¬
местили всех, где попало. Многих не предупредили, что в
гостиницах самим расплачиваться придется. Едва собрали
мы фракционное заседание, как нас уведомили, что нам над¬
123

лежит покинуть пределы Дании в течение 12 часов, а до того
никаких заседаний не проводить под угрозой ареста и вы¬
сылки в Россию. Вот так. Цекисты связались с эсдеками,
и выяснилось, что русский посол вмешался: видите ли, соб¬
рание нашего съезда в Копенгагене будет рассматриваться
как личное оскорбление императрицы Марии Федоровны...
Ленин сделал паузу, пока Роза переводила его рассказ
Каутскому, и, повернувшись к Андреевой, сказал ей:
— Ваша тезка, как известно, еще и сестра датского
короля, так это ей в угоду правительство решило нас выдво¬
рить. Мартов и Дан захотели воспользоваться случившимся
и предложили просто-напросто разъехаться по домам. Но
тут восстали все, даже часть меньшевиков была несогласна.
— И поляки тоже? — спросила Роза.
— Разумеется. Снеслись мы с шведскими эсдеками и
почти перед самым концом срока получили разрешение на
ночь перебраться через пролив в Мальмё. Кое-как собрались
и переправились, но обещанный ночлег в Народном доме
был запрещен полицией, пришлось размещаться по мелким
гостиницам. Наутро стали выяснять возможности провести
съезд в Швеции. Приехал Брантинг и заявил нам категори¬
чески, что правительство не разрешает. Такой же ответ при¬
шел и из Христиании от норвежского правительства. Вот-те
и демократия! Из Англии лейборист Бёрнс дипломатически
ответил, что английское правительство дает приют всем
политэмигрантам и не интересуется тем, чем они заняты,
если они не совершают ничего незаконного... Мы решили
рискнуть. Но потеряны время и деньги. ЦК послал делега¬
цию в Берлин просить денег у Бебеля. А я решил тем време¬
нем немного посмотреть ваш город, был я здесь лет двенад¬
цать тому, повидаться с товарищами. Очень повезло мне,
что мы с Алексеем Максимовичем и Марией Федоровной
встретились, вместе и в Лондон отправимся. Мы Горькому
совещательный голос обеспечим. А вы с нами поедете или
чуть попозже?
— В зависимости от того,— отвечала Роза,— когда нач¬
нется съезд. Тышка меня должен известить. Но о том, что
произошло, слышу от вас первого. Впрочем, у вас уже был
однажды «кочевой» съезд, не правда ли?
— Да, второй, в девятьсот третьем. Мы тогда из Брюссе¬
ля тоже в Лондон подались, да и там по залам блуждали.
Надеюсь, что теперь хоть этого избежим. Но все это лишь
прелюдия. Съезд, полагаю, будет бурным, партия практиче¬
ски расколота. Очевидно, с нами пойдут поляки и большая
часть латышей, это даст нам большинство.
124

Внимательно прислушивавшийся к переводу Розы, Каут¬
ский оживился:
— Знаете, Бебель как-то заметил, что на ваших съездах
очень уж много разговоров и споров; у нас, немцев, большая
массовая партия, а мы свои съезды за пять дней проводим,
русские же целый месяц дебатируют. Я лично всегда за
обсуждение спорных вопросов, но ведь надо при этом искать
согласия, единство партии должно стоять превыше всего.
Я сначала вообще не мог понять, из-за чего вы ссоритесь,
потом во многом разобрался. И хотя мой старый друг Пле¬
ханов втянул меня в ваши разногласия, мне пришлось выска¬
заться против него. Впрочем, я не хотел навязывать своего
мнения, да и вообще, когда речь идет о русских делах, чувст¬
вую себя в положении не учителя, а учащегося. Но у вас все
споры приобретают характер личный, вы полемизируете
как политические противники, а не члены единой пролетар¬
ской партци. Мне кажется, вы и не ищете согласованных
решений, не признаете компромиссов. Хорошо ли это?
— Видите ли,— возразил Ленин,— спор спору рознь.
Компромиссы в частностях политики, конечно, неизбежны.
Но в вопросах принципиальных они пагубны. Мы уже много¬
кратно в этом убеждались на опыте своей партии, да и вашей
тоже. Иной раз добрая ссора лучше худого мира, она спо¬
собствует ясности, притом не только у вождей, а и у партий¬
ных масс. Это очень важно. Но сейчас я хотел о другом ска¬
зать. Вы, наверное, даже не знаете, как высоко мы ценим
вашу и Розы Люксембург поддержку в самых главных воп¬
росах нашей революции. Вот, к примеру, что нам удалось
опубликовать в условиях относительной свободы в прош¬
лом году.
Ленин вынул из портфеля три брошюры. Он протянул
одну Розе. То была ее «Массовая стачка», изданная в Киеве
под названием «Всеобщая забастовка и немецкая социал-
демократия». Роза слышала, что она переведена на русский,
но увидела впервые. Глаза ее радостно засветились. Вторая
брошюра «Движущие силы и перспективы русской револю¬
ции» К. Каутского. Увидев, как недоуменно поднялись
брови у автора, Ленин пояснил:
— Это перевод двух ваших статей из «Нойе цайт».
Я позволил себе в предисловии заметить, что русские рабо¬
чие давно знают Карла Каутского как своего писателя, кото¬
рый умеет не только обосновать и разъяснить теоретическое
учение революционного марксизма, но также применять его
со знанием дела, с серьезным разбором фактов к сложным
и запутанным вопросам русской революции. Не скрою, спе¬
125

циально подчеркнул: коренное положение большевистской
тактики, что буржуазная революция совершается пролета¬
риатом и крестьянством вопреки неустойчивости буржуазии,
всецело подтверждено Каутским. Ведь для нас позиция
ваша и Розы Люксембург — немалое идейное завоевание
на арене международной социал-демократии.
Каутский несколько церемонно закивал головой.
— А третья брошюра,— Ленин тоже протянул ее Каут¬
скому,— перевод брошюры Вильгельма Либкнехта «Ника¬
ких компромиссов, никаких избирательных соглашений».
Мысль Либкнехта, высказанная в конце прошлого века,
что соглашения с лжедрузьями рабочих, с либеральными
буржуа опасны, оказалась поразительно созвучной нынеш¬
ней российской ситуации. Старый ветеран революции умел
применяться к тяжелым переходам от непосредственной
революционной борьбы к убогой действительности. Он, в от¬
личие, скажем, от Плеханова, не спешил лягнуть ногой вре¬
менно падающую революцию. «Осторожность» пролетар¬
ского вождя он видел в том, чтобы переходить на почву «при¬
способления» позже малодушных и трусливых буржуа.
Бедный Плеханов, как жестоко бьют по нему прямые и яс¬
ные, гордые и резкие слова Либкнехта о принципиальном
вреде соглашений!
Поблагодарив Ленина за брошюры, Каутский заметил:
— Это Роза мне очень помогла разобраться в событиях
русской революции. В новое издание моей «Социальной
революции» я тоже включил кое-что из русского опыта.
Во-первых, то, что в отличие от Западной Европы, где побе¬
да демократии означает политическое господство пролета¬
риата, в России победа социал-демократии может быть лишь
делом союза, коалиции пролетариата и крестьянства. Во-
вторых, я заметил, что не могу теперь с такой определен¬
ностью, как прежде, утверждать, что вооруженные восста¬
ния и баррикадные битвы не будут играть в грядущих рево¬
люциях решающей роли. Опыт московской уличной борьбы
должен быть учтен и на Западе...
От внимательного взгляда Розы не укрылось, сколь раз¬
личны эти сидевшие рядом люди. В то время как Ленин весь
горел, радостно потирал руки, как бы готовясь ринуться в
бой, Каутский даже о революции говорил теоретически-
отстраненно. Ей показалось, что Карлу не вполне по душе
откровенная прямота и энергичная напористость собесед¬
ника, что он даже вздохнул с облегчением, когда вошедшая
Луиза пригласила всех оставить «скучные дела» и перейти
к чаепитию.
126

За столом в центре внимания оказались Горький и Анд¬
реева. Их стали расспрашивать об Америке, где они недав¬
но были.
— Знаете,— забасил Горький,— что оказалось труднее
всего? Укрыться от назойливого внимания и любопытства.
И когда нам удалось найти приют у четы Мартин на вилле,
расположенной на острове близ Нью-Йорка, мы почувство¬
вали себя как у Христа за пазухой. Я тут же засел за повесть
о старухе, которая становится революционеркой. Увы, мате¬
риалы, которые я давно собрал в Сормове и Нижнем, пропа¬
ли,— видно, жандармы после 9 января не возвратили,— так
что по памяти пришлось писать. «Мать» вышла недавно в
Штатах...
— Она и по-немецки печаталась в «Форвертс». Я все
собрала и читала с волнением,— сказала Луиза.
— А я вот этой ночью «Мать» прочитал,— заметил
Ленин.
Все повернулись к нему, а Горький, синие глаза которого
вспыхнули, даже как-то крякнул.
— Мне Ладыжников дал рукопись. Очень своевремен¬
ная книга.
Горький стал объяснять, что торопился написать ее.
А Андреева вспомнила, что Алексей Максимович так много
раз переделывал рукопись, что ей пришлось первую часть
пять раз самой перепечатывать на машинке.
— Это очень хорошо, что поспешили,— заметил Ле¬
нин.— Книга нужная, много рабочих участвовало в рево¬
люционном движении несознательно, стихийно. Они прочи¬
тают «Мать» с большой пользой для себя. А вот революцио-
неров-интеллигентов вы, Алексей Максимович, немножко
приукрасили, позвольте вам откровенно сказать. Что, цензу¬
ра американская не портила текст? Есть критические откли¬
ки? По-русски она только в Берлине выйдет или есть надеж¬
да ее в Россию продвинуть?
— В Америке «Мать» приняли с интересом, даже неким
удивлением,— ответила Мария Федоровна.— Одна из ре¬
цензенток так и написала: в какой странный, новый мир мы
вступаем, открывая книгу Максима Горького. Новая плане¬
та или неведомый язык произвели бы меньшее впечатление,
чем этот поворот от привычного романа к суровым, груст¬
ным, отрывочным картинам жизни народных масс. Радости-
де книга не дает. А из официальной России первый отклик
гласит, что автора надо под суд отдать...
Когда попрощались на улице, пожелав друг другу скорой
встречи в Лондоне, Роза с каким-то чуть грустным интере¬
127

сом посмотрела вслед удалявшимся фигурам: долговязого
писателя, размахивавшего длинными руками, элегантной
женщины в большой шляпе и крепкого, коренастого, невы¬
сокого человека, в походке которого даже со спины угадыва¬
лись несокрушимая воля и могучая энергия...
К открытию съезда РСДРП Роза Люксембург все же
опоздала и появилась в довольно скромной церкви Братства
на окраине Лондона лишь на седьмом его заседании. Пред¬
седательствовавший в этот день Ленин предоставил ей
слово для приветствия от имени германской социал-демо¬
кратии. Роза уже слыхала, что съезд открыл Плеханов,
что он призывал к единству и утверждал, будто «в нашей
партии почти совсем нет ревизионистов», что затем развер¬
нулись, по выражению Горького, «свирепые споры» о повест¬
ке дня, проявилась лютая враждебность всех реформистов
к Ленину. Лядов рассказал ей и о забавном эпизоде, когда
меньшевистские руководители «для дешевизны» разместили
делегатов-большевиков в ночлежном доме, чрезвычайно
похожем на тюрьму, так что те, переночевав там и обнару¬
жив, что входные двери заперты, выломали их... Что и гово¬
рить, все это было многообещающим началом «объедине¬
ния». Притом меньшевики, придя раньше, заняли в церкви
левые скамьи, большевики же разместились на правых,
а между ними оказались поляки, латыши и бундовцы...
Роза Люксембург не была бы сама собой, если бы огра¬
ничилась передачей приветствия Правления германской
партии, в котором было выражено восхищение борьбой рос¬
сийских братьев против абсолютизма, плутократии, под¬
черкнута роль социал-демократии — вождя освободитель¬
ного движения российского народа. Главной мыслью при¬
ветствия был призыв к единству и сплочению партии. Роза,
для которой не было вполне ясно, возможно ли оно и полез¬
но ли, начала издалека:
— Многомиллионный сознательный германский проле¬
тариат следит с живейшим сочувствием и величайшим вни¬
манием за революционной борьбой своих русских братьев,
и германская социал-демократия доказала уже на деле, что
она готова черпать для себя плодотворные уроки из богатой
сокровищницы опыта русской социал-демократии...
Среди этих уроков Роза назвала прежде всего всеобщую
стачку как непарламентское действие, непосредственное
выступление самых широких рабочих масс. Из поражений
российской революции и неудачи германской социал-демо¬
кратии на выборах в рейхстаг, считала она, вытекает, не¬
смотря на всю разницу условий, общий вывод: пролета¬
128

риат — вот единственный прочный оплот демократического
развития в обеих странах. Буржуазный либерализм вовсе
не союзник, а противник. Да, Маркс в 1848 году поддержи¬
вал буржуазию против абсолютизма, но лишь хлыстом и
пинками; он требовал осуществления революционной дикта¬
туры. С тех пор прошло более полувека, и русский пролета¬
риат ныне не изолирован, он часть всемирной международ¬
ной армии. Роза смотрела вперед:
— Своими действиями он должен показать, что русская
революция является не столько последним актом в серии
буржуазных революций XIX века, сколько предтечей новой
серии будущих пролетарских революций, в которых созна¬
тельный пролетариат и его авангард — социал-демократия
предназначены исторически к роли вождя. Германский
пролетариат ждет от вас не только победы над абсолютиз¬
мом, не только новой опоры для освободительного движе¬
ния в Европе, но также расширения и углубления перспек¬
тив пролетарской тактики: он желает учиться у вас, как вы¬
ступать в периоды открытой революционной борьбы.
Неудивительно, что речь Розы была воспринята по-раз¬
ному. Горький назвал ее красивой, страстной и резкой, от¬
метил, что оратор отлично владеет оружием иронии. А мень¬
шевики попытались оспорить аналогию между немецким
и русским либерализмом, смешно обиделись за то, что мо¬
лодая марксистка учит их марксизму творческому.
Еще яснее свою позицию Роза изложила при обсужде¬
нии съездом вопроса об отношении к буржуазным партиям.
Она была докладчиком от польской партии и выступала
третьей, после Ленина и Мартынова. Она без прикрас пока¬
зала метафизичность взглядов Плеханова и других меньше¬
виков, превративших живой, исторический взгляд творцов
«Манифеста» в окаменевшую догму. «Отвердевшая схема»
меньшевиков, говорящая о некоем «революционном либера¬
лизме», безжизненна, надуманна, противоречит опыту гер¬
манской социал-демократии, Парижской коммуны, непри¬
менима к нынешней России.
— Пролетариату, руководясь боязнью, как бы не изо¬
лировать себя от либерализма и не подкопать почвы у этого
последнего, пришлось бы отказаться последовательно от
всей своей борьбы, от всей пролетарской политики, от всей
своей истории на Западе и, между прочим, от всей настоя¬
щей революции в России... Невольно хочется воскликнуть:
в какую же беспомощную кашу превратили вы, товарищи,
Марксово учение, отличающееся, правда, гибкостью, но и
остротой, но и смертоносностью сверкающего клинка да-
6 Я. С. Драбкин
129

масской стали! В какое хлопотливое кудахтанье курицы,
отыскивающей жемчужные зерна на мусорной куче бур¬
жуазного парламентаризма, превратили вы это учение, пред¬
ставляющее могучий взмах орлиных крыльев пролетариата!
Ведь марксизм содержит в себе два существенных элемента:
элемент анализа-критики и элемент деятельной воли рабоче¬
го класса как революционного фактора. И тот, кто вопло¬
щает только анализ, только критику, представляет не марк¬
сизм, а жалкую пародию этого учения...
Правда, Роза Люксембург критиковала и большевиков,
переоценивавших, по ее мнению, возможность организации
вооруженного восстания. Но она прямо заявила, что всеоб¬
щее народное восстание есть единственный исход револю¬
ционной борьбы, могущий гарантировать ее победу, обеспе¬
чить завоевание политической власти.
Как она и ожидала, меньшевики и бундовцы не простили
ей критики в их адрес. Одни приписали ей проповедь (вместе
с Парвусом и Троцким) «перманентной революции», будто
бы совершаемой одним пролетариатом, так что Троцкий
поспешил даже выразить ей «солидарность». Другие стара¬
лись противопоставить взгляды Ленина и Розы, чтобы не
допустить их сближения. Но на большевистской фракции
Ленин, радостно потирая руки, поздравил всех с речью Розы
Люксембург, которую оценил как особо ценное событие в
жизни партии.
Выступивший на съезде от имени польской делегации
Тышка отверг вздорные обвинения, будто Роза или кто-
нибудь другой из поляков утверждают, что русский проле¬
тариат может в нынешней революции «завоевать социали¬
стическую диктатуру». Суть спора в ином: будет ли социал-
демократия прихвостнем либералов, или она будет опирать¬
ся на революционные слои крестьянства в борьбе против
абсолютизма и контрреволюционного буржуазного либе¬
рализма, добиваясь гегемонии пролетариата. Роза подтвер¬
дила эту мысль. Отвечая критикам, она сказала, что кресть¬
янство в настоящей революции — объективно-революцион¬
ный фактор, а политическое руководство им — естественная
историческая задача сознательного пролетариата.
Плеханов с обидой в голосе утверждал, что он и меньше¬
вики защищают вовсе не схему Маркса, а его метод, которо-
му-де изменяет Роза Люксембург. Он тоже попытался
оторвать ее от большевиков, сделав вид, что защищает от
обвинения бундовца, назвавшего ее «бланкисткой»:
— Это неточно. Ее взгляды — это все-таки марксизм,
бланкизм надо целиком оставить товарищам большевикам.
130

И это не «окаменелый» марксизм. Это марксизм испарив¬
шийсяу улетучившийся в жару революционной фразеоло¬
гии... Товарищ Роза Люксембург не сидит ни на каком стуле.
Она, подобно рафаэлевской Мадонне, носится на облаках...
отрадных мечтаний.
— Товарищ Плеханов,— отвечала Роза,— сделал мне
упрек, что я представляю в некотором роде улетучившийся
марксизм, парящий над облаками. Товарищ Плеханов, лю¬
безный даже тогда, когда это не входит в его намерения,
сделал мне в данном случае действительно комплимент.
Марксисту, для того чтобы ориентироваться в ходе событий,
необходимо обозревать отношения, не ползая по низам
ежедневной и ежечасной конъюнктуры, а с известной теоре¬
тической высоты, и та вышка, с которой следует обозревать
ход российской революции, есть интернациональное разви¬
тие классового буржуазного общества и достигнутая им
степень зрелости...
Роза блестяще парировала обвинение, будто она сулит
российскому пролетариату лишь одни победы:
— Я нахожу, напротив, что плох тот вождь и жалка та
армия, которые принимают сражение только тогда, когда
победа заранее в кармане... Но я думаю, что российский про¬
летариат должен... в случае необходимости, хотя бы ценою
жертв, сыграть в этой революции по отношению к мировой
армии пролетариата ту роль авангарда, раскрывающего но¬
вые противоречия, новые задачи и новые пути классовой
борьбы, какую сыграл французский пролетариат в XIX веке.
Поражения пролетариата, вытекающие из революционного
размаха его классовой борьбы, есть только местные и вре¬
менные формы проявления его мирового движения вперед,
взятого в целом, эти поражения есть неизбежные историче¬
ские ступени, ведущие к окончательной победе социализма.
Ленин решительно отклонил неуклюжие попытки поссо¬
рить поляков с большевиками. Они всегда сходились в самых
коренных вопросах: о необходимости классовой самостоя¬
тельности пролетариата, об обязанности рабочей пар¬
тии вести за собой мелкобуржуазную демократию, в том
числе крестьянство, на борьбу не только против само¬
державия, но и против предательской либеральной бур¬
жуазии.
— Плеханов,— напомнил Ленин,— говорил о Розе
Люксембург, изображая ее в виде Мадонны, сидящей на
облаках. Что и говорить! Полемика изящная, галантная,
эффектная... Но я бы все же спросил Плеханова: Мадонна
Мадонной, а вот как же вы думаете по существу вопроса?
131

Плохо ведь это, если Мадонна понадобилась для уклонения
от разбора вопроса по существу...
В комиссии съезда поначалу был принят за основу
проект польской фракции. Но он был так испорчен поправ¬
ками меньшевиков и бундовцев, что сами поляки его сняли,
согласившись положить в основу проект большевиков. Про¬
тивники предложили внести в него более 70 поправок, и для
принятия резолюции об отношении к непролетарским пар¬
тиям понадобились четыре пленарных заседания, три
поименных голосования.
В последних Роза Люксембург не участвовала. Передав
свои полномочия Тышке и Мархлевскому, она, совершенно
разбитая и вдобавок жестоко простуженная, вернулась в
Берлин. Шутка, вернется ли она живой, оказалась с немалой
долей правды. Она рассказывала Кларе Цеткин:
— Съезд произвел на меня очень угнетающее впечат¬
ление. Плеханов — конченый человек и горько разочаровал
даже своих вернейших последователей. Он в состоянии
лишь рассказывать анекдотики, притом старые, известные
всем уже лет двадцать. Бернштейн и Жорес искренне обра¬
довались бы ему, если были бы в состоянии понять его рус¬
скую политику. Я храбро дралась и нажила себе массу новых
врагов. Плеханов и Аксельрод (с ними Дан, Мартов и дру¬
гие) — самое жалкое, что дает ныне русская революция...
В духе принципиальной политики большинство составили
половина русских (так называемые большевики), поляки
и латыши.
Впрочем, долго предаваться мрачным мыслям Розе не
пришлось. Ее ожидал отдых... в берлинской женской тюрьме
на Барнимштрассе, куда ее отправили во исполнение приго¬
вора суда за речь на Йенском съезде партии полтора года
назад, в которой она будто бы «призывала к насилиям». Она
вновь обрела чувство юмора, написав из заключения, что
обречена два месяца жить в сортире... А почти прямо оттуда
она отправилась в Штутгарт на конгресс Социалистического
Интернационала.

Глава третья
Предгрозовые годы

Узник крепости Глац
Вечером 24 октября 1907 года в комендатуру крепости, рас-
положенной на вершине скалы, возвышавшейся над рекой
Нейсе, вошел человек в дорожном плаще. Он прибыл берлин¬
ским поездом, а по его утомленному виду и учащенному
дыханию нетрудно было понять, что он стремительно шел
в гору, да и саквояж был, видимо, тяжелым. В предписании
обер-прокурора, которое он вручил коменданту, говорилось:
Карл Либкнехт, приговоренный имперским судом в Лейпци¬
ге к полутора годам заключения, направляется для отбытия
наказания в крепость Глац.
— Мы вас ждали,— сухо сказал комендант, пробежав
глазами бумагу.— Фельдфебель вас проводит.
В просторной камере в главной башне крепости Карл
увидел прежде всего стоявшую почти посредине большую
кафельную печь. Так как он изрядно продрог, его обрадова¬
ло, что она хорошо протоплена.
«Славная, уютная печка,— подумал он или даже сказал
вслух.— Она напоминает мне благодушных фельдфебелей.
К тому же она распевает целые рапсодии, поэтична и в доб¬
ром настроении. Это тем более кстати, что снаружи бешено
завывает ветер...»
Несмотря на смертельную усталость, Карлу на новом
месте не сразу удалось уснуть. Переживания последних дней
роились в сознании.
Вот берлинский вокзал Ам Цоо. Несмотря на просьбу
избежать демонстраций, которых после суда было немало,
проводить его пришли многочисленные соратники, в том
числе люди, лично Карлу незнакомые. Он пожимал всем
руки, что-то отвечал, потом махал шляпой из окна тронув¬
шегося поезда. И по пути, в Бреслау, его на перроне привет¬
ствовало множество народа. Затем на небольшой станции
в вагон подсел старый товарищ, который с трогательной
заботливостью проводил Карла до самой крепости.
А накануне отъезда в большом доме Либкнехтов собра¬
лись старые и молодые друзья. Пришли Бебель и Каутский,
Меринг и Ледебур. Собственно, это не были проводы, никто
не говорил Карлу напутственных слов, просто продолжался
деловой разговор. Все сочли общественный резонанс на
трехдневный судебный процесс в Лейпциге вполне положи¬
135

тельным с точки зрения партийной агитации, особенно сре¬
ди молодежи. Бебель, выступавший на суде свидетелем за¬
щиты, сказал, что на собраниях, где он говорил о мужест¬
венном поведении Карла на процессе, молодых лиц он видел
больше, чем обычно на собраниях во время избирательных
кампаний. Правление партии решило, сообщил он, выпу¬
стить в издательстве Дитца полный отчет о заседаниях суда.
Карлу уже принесли корректуру, и он в пути лихорадочно
работал над ней.
Франц Меринг поддержал мысль Карла, что не может
считаться «государственной изменой» теоретическое опро¬
вержение претензии кайзера на безусловное послушание
армии. Меринг вспомнил, что даже идеолог пруссачества
Трейчке писал: не может быть абсолютной преданности
смертному человеку. В очередной статье Меринг собирался
показать, что симпатии, которые завоевал Либкнехт бес¬
страшием и искренностью, должны помочь разоблачению
милитаризма.
Утром Карл осмотрелся и выяснил, что его камера —
сводчатое помещение длиной в 23 шага, но менее 7 шагов в
ширину. Зимой в этих стенах будет, вероятно, довольно-
таки прохладно, пока же вполне удобно. Конечно, не так
все благоустроено, как в «Астории» или в «Гранд-отеле»
в Гейдельберге. Но он ведь не избалован.
Карл заметил, что сравнивает с Гейдельбергом. Как
будто продолжает разговор с той, что живет там, словом,
с Соней. И он стал оглядывать все как бы ее глазами,
стараясь не упустить ничего, что могло быть ей интересно.
Когда ему разрешили покинуть камеру, он отправился об¬
следовать крепость.
«Расположена она,— написал он Соне в тот же вечер,—
на высоте примерно 150 метров над Нейсе. По ширине эта
река лишь треть Неккара, с водой прозрачной и бурлящей.
Вокруг раскинулись долины, за ними видны низкие холмы,
поросшие густым лесом. Дальше — крутизна за крутиз¬
ной... Город Глац приветливо раскинулся на берегу реки;
его архитектурный центр — старинная церковь с двумя
башнями, строение мощное, тяжеловесное по формам. Од¬
нако у города нет такого исторического лица, какое при¬
суще Гейдельбергу...
Я здесь совсем один. Лишь изредка мое уединение
прерывает солдат — польский гренадер; иногда появляется
вестовой, который мне кое-что покупает. Сегодня меня
навестил семилетний мальчуган с белыми как лен волосами,
сынишка фельдфебеля — моего надзирателя. Между про¬
136

чим, неплохой человек. Да и все остальные относятся ко мне
недурно... Перед окнами, сменяя караул, кудахчут куры.
Внизу подо мной, грохоча и лязгая, проносятся со свистом
поезда, скрежещут вагоны, слышна учебная стрельба,
бьют колокола. Все время до меня доносятся барабанный
бой и звуки труб — репетируют военные оркестры и гор¬
нисты. Вижу и как люди ходят — крохотные фигурки —
далеко внизу и по ту сторону Нейсе. Иногда кажется, что
слышишь звук их шагов, а порою в самом деле улавливаешь
совсем отдаленную смутную перекличку голосов. И еже¬
дневно внизу на плацу играет военный оркестр, часто
безбожно фальшивя. А в силу неумолимых законов природы
фальшивые ноты врезаются в слух громче и упорнее, нежели
верные. Часто музыка невыносимо тягуче-сентиментальна,
сплошной сироп! Но все-таки музыка. Иной раз вспорхнут
два-три затерявшихся мотылька, гонимые сильным порывом
ветра и беззащитные от него; он носит их из стороны в сто¬
рону, но не приносит им былой радости свободного полета...»
Не все описания крепости были так элегичны. Другу он
написал: «Стены здесь так основательно толсты, что даже я
не смогу пробить их головой...»
По вечерам, которые становились все длиннее, Карл
снова переживал события последних месяцев, которые
были особенно напряженными. Нет, он не жалел, что «Ан¬
тимилитаризм» доставил ему столько забот и привел его
в крепость. В числе предъявленных ему судом обвинений
было и то место книги, где говорилось, что возможная
интервенция против революционной России явилась бы для
западноевропейских народов сигналом к взрыву беспощад¬
ной классовой борьбы, побуждением подняться как против
внутренней реакции, так и против поклонников кнута,
гнусных палачей несчастного русского народа, жаждущего
свободы. Карл и на суде подтвердил эту мысль, сказав, что
дело чести немецкого народа действовать именно так.
Приятно было получить теплое приветствие от газеты рус¬
ских социал-демократов «Вперед».
Необходимость активной антимилитаристской работы
стала еще очевиднее после позорных «ура-патриотиче¬
ских» речей Носке в рейхстаге, а затем на партийном
съезде в Эссене. Либкнехт там же дал ему отповедь, а Ме¬
ринг — в печати. О пролетарском патриотизме, который
включает в себя и классовую борьбу, и интернациональную
солидарность всех угнетенных, прекрасно написала в
«Гляйххайт» Клара Цеткин. Карл вспомнил, что на митин¬
ге в Берлине он несколько дней назад тоже нашел подхо¬
дящие слова:

— Пролетариат знает, что милитаризм душит нас как
кошмар и мешает мирному развитию нашего движения...
Пролетариат дружен с миром, ибо знает, что причины,
рождающие войны, не имеют ничего общего с его инте¬
ресами.
Карл вдруг громко расхохотался. Он вспомнил, что
именно в этой речи упомянул об авантюре проходимца
Фойгта — «капитана из Кёпеника». Ничего не скажешь,
этот тип великолепно использовал раболепное преклонение
прусских чиновников перед офицерским мундиром, чтобы
арестовать в этом городке бургомистра и очистить город¬
скую кассу. Подробности этой «кёпеникиады» вызвали год
назад раскаты веселого смеха не только в Германии, но и
во всем мире. Два сатирических рисунка остались прочно
в памяти Карла. Социал-демократический журнал «Дер
варе Якоб» изобразил Бебеля верхом на боевом коне. Перед
ним склоняются генералы, ему салютуют войска. Наконец-
то провидение показало в Кёпенике, гласила подпись, как
можно быстрее всего достичь «общества будущего»: стоит
Августу Бебелю раздобыть мундир фельдмаршала, как все
войско немедленно вытянется перед ним по стойке «смир¬
но» и будет внимать его приказам. Карикатура из «Сим-
плициссимуса» была поострее: король Норвегии с супругой
вручал «капитану из Кёпеника» Нобелевскую премию
мира за то, что тому удалось непревзойденным образом
выставить милитаризм на всеобщее осмеяние...
А потом мелькнула грустная мысль. И заурядный гра¬
битель сапожник Фойгт, и он — борец за мир и справедли¬
вость, оба сейчас в заключении. Весьма притом вероятно,
что мнимый капитан раньше выйдет на свободу. Впрочем,
жаловаться на судьбу смешно. Знал ведь, чего хотел, на что
шел. И так в крепости оказалось лучше, чем думал. Ежеднев¬
но пять часов свободного времени — два утром, три после
обеда. В общем, пора серьезно сесть за работу. Пользуясь
тишиной и покоем, каких не было давным-давно, надо
читать, читать...
Прежде всего Карлу хотелось разобраться в философии.
После университета так и не было досуга прочесть серьез¬
ную книгу. Теперь он с жадностью набросился на то, что
удалось привезти с собой, и уже через неделю написал
Соне в Гейдельберг:
«Подумай только: я стал настоящим философом. День
и ночь бьюсь над разными «системами», всему радуюсь и
огорчаюсь. Большею частью это лишь великолепная фантас¬
тика, скорее художественная, но наделенная также мощной
138

научной интуицией. Надо только научиться понимать систе¬
мы символически. И требуется весьма и весьма серьезное,
углубленное напряжение мысли, чтобы понять каждого их
творца с его собственной платформой, с его способами
изображения и отображения... Я торчу в самой гуще гегелев¬
ской «Феноменологии». Рад, что наконец-то составил себе
о ней более ясное впечатление. Моя собственная «система»
тоже скоро будет готова...»
Последнее было радужной иллюзией. Но Карл всегда
увлекался, а тогда препятствия были ему нипочем. Он про¬
сил брата Сони прислать ему новинки философской и исто¬
рико-философской литературы, а также книги по истории,
политике, эстетике, в том числе на французском и англий¬
ском. Одновременно он принялся за изучение русского язы¬
ка, грамматику которого захватил с собой. Вскоре Карл
вывел первые слова: «Моя дорогая предобръяя Сонничка!»
И тотчас стал забрасывать ее вопросами, просил писать
всякий раз часть письма (самую приятную) по-русски:
«Буду распаковывать ее, как хорошо завернутый подарок».
Когда прошли три месяца, Карл заметил, что время идет
быстро. Определилась общая цель его занятий: философ¬
ская работа о движущих силах общественного развития.
«Полной ясности в данный момент у меня еще нет,—
писал он Соне,— я отыскал путеводную нить лишь в некото¬
рых общих концепциях и «предчувствиях». Я в философии
профан, вернее, дилетант, но надеюсь, что добьюсь цели.
В конце концов, только такая работа даст возможность
абстрагироваться от самого себя и пробиваться к достижи¬
мой, хотя бы относительной, ясности. Сейчас меня очень за¬
нимает английский прагматизм...
Почему ты о русском языке ничего больше не пишешь?
Я прочел одно трогательное стихотворение Некрасова —
«Забытая деревня». Знаешь ли ты его? Весь аграрный вопрос
в поэтической форме. Или по-русски оно так не звучит?
О языке, конечно, я не могу судить. Два вопроса. Постоян¬
ны ли у вас ударения? И связана ли ваша поэзия с ударе¬
ниями? Чтение вслух дается мне с ещё большим трудом.
Затем. Я уже однажды спрашивал о прошедшем времени:
например: «ich habe geküsst» (не «ich küsste») *. Как это
будет по-русски?
Любимая моя! Ты так тревожишься обо мне. Не бойся,
я на коне. Тебя беспокоит моя разбросанность. В этом,
правда, всегда крылась большая опасность для меня. Очень
«я целовал» (нем.).
139

благодарен тебе за то, что ты напоминаешь мне об этом...
А почему ты никогда ни словом не обмолвишься о своей
работе? Разве я не должен принимать в ней участие? Часто
ли бываешь в театре в Мангейме? А на концертах? Так рас¬
скажи об этом, чтобы я мог представить себе, будто и я там
побывал. Стала ли и ты немного смелее в жизни? Как я
теперь?»
Приходили и раздумья иного рода. Особенно весной.
«У меня за плечами уже 36 лет, и на висках у меня уже
седина. Кто знает, хватит ли еще времени и сил сделать
что-либо действительно стоящее. Столько драгоценных лет
ушло. Конечно, у меня есть кое-какие способности. Но я не
пользовался ими, не направлял их, как следует, ничему не
научился — строитель без кирпичей. Теперь я охвачен по¬
истине бешеной жаждой: учиться, учиться, учиться. Но ведь
целый океан знаний. Я бросился в него, чтобы исчерпать
его,— либо утону, либо выплыву...»
Философия лишь отчасти потеснила политику. Получив
судебный приговор по своему делу, Либкнехт самым под¬
робным образом его прокомментировал. Он выявил все
ошибки судопроизводства, сопроводил текст критическим
разбором тенденциозности политической юстиции. Такое же
обвинение в «государственной измене», заключил он, может
быть предъявлено и четырем миллионам, голосовавшим за
социал-демократию. Суд, осуждая не действия, а мысли,
руководствовался извращенной моралью иезуитов. Утвер¬
ждения суда о «бесчестности» подсудимого вовсе не обосно¬
ванны.
Брошюра Либкнехта о процессе «Антимилитаризм и го¬
сударственная измена» вышла из печати к его годовщине.
Власти дважды пытались лишить Либкнехта права зани¬
маться адвокатурой, но «суд чести» адвокатов на это не
пошел. Получив разрешение участвовать в нем, Либкнехт
смело заявил:
— Государственные преступники сидят на тронах и в
министерских креслах. Государственные преступники носят
судейские мантии. Почему же государственный преступник
не может быть адвокатом?
Этот «отпуск» Либкнехт использовал также для того,
чтобы провести в Берлине нелегальную конференцию моло¬
дежи, с организаторами которой вел переписку из крепости.
Вслед за философией Карла увлекла политическая эко¬
номия. «Сейчас,— писал он Соне,— я обратился к эконо¬
мическим источникам, чтобы выяснить некоторые принци¬
пиальные вопросы, которые мучают меня с 18 лет. Поэтому
140

я сейчас изучаю три тома теории прибавочной стоимости
(это большая посмертно изданная работа Маркса, по кото¬
рой можно проследить, как он одолевал проблемы, сам
познавал их)... Я опять с головой ушел в Маркса. Посмот¬
рела бы ты, сколько здесь набралось книг! И все прибавля¬
ются новые и новые».
Другу он рассказывал более самокритично: «Я наметил
на полтора года план, который требует двух с половиной или
более лет, и в конце концов в руках обломки и еще неясные
наброски. Это отвратительно. А когда я выйду отсюда, меня
снова захватит водоворот...»
И действительно, еще в ноябре 1907 года «государствен¬
ный преступник» был снова избран депутатом Берлинского
городского собрания, а в июне 1908 года стал одним из
первых семи депутатов социал-демократии в прусском ланд¬
таге. Узнав об этом, он высказал серьезные сомнения: вый¬
дет ли из него пролетарский парламентарий, не увязнет ли
он по уши в парламентаризме? Он даже драматизировал си¬
туацию: «Беда нагрянула: я прикован к галере, выбит из ко¬
леи, идя по которой рассчитывал достичь цели. При том глу¬
бочайшем отвращении к парламентской деятельности, кото¬
рое я как раз теперь испытываю, что путного может полу¬
читься, если сам же буду ею заниматься?.. Отказаться от
научных занятий! И все-таки я не могу уклониться, потому
что это важно, а положение бедственно: Бебель болен, Зин¬
гер болен, слишком мало у нас сил. В такой момент укло¬
ниться значило бы дезертировать и струсить перед врагом!
Поверь, для меня это весьма решающий поворот во всей
моей деятельности.
Если бы у меня было больше веры в себя! Но я думаю,
все это кончится для меня жалким парламентским прова¬
лом».
Сомнения разрешило полученное в ноябре 1908 года
письмо от Августа Бебеля. Карл несколько раз перечитывал
советы своего старого друга. Особенно врезались в память
слова: «Ты должен иметь позицию, которая позволила бы
тебе работать для партии наиболее свободно и независимо.
Нам нужна способная смена. К сожалению, она — большая
редкость; ты единственный, на кого я возлагаю все надежды.
Так вот, если ты однажды займешь руководящее положение
в партии, ты должен быть прежде всего материально неза¬
висим от нее».
Бебель имел в виду, что Карлу не следует оставлять адво¬
катской практики, надо противодействовать всем попыткам
властей пресечь ее. Тем более что, как считал Бебель, Карл
141

может сослужить партии большую службу, выступая защит¬
ником на политических процессах, ибо людей, умеющих их
вести, очень мало.
Да, конечно, Бебель не раз упрекал Карла и других левых
в «политической неосторожности», но все же старик особен¬
но не любил правых. Он и тут иронически написал: «Твой
друг Гейне снова устраивает пивные вечеринки, на которые
собирается вся ревизионистская клика». Теплом повеяло на
Карла от совета Бебеля использовать оставшиеся полгода
заключения наилучшим образом: «Единственное преиму¬
щество, которое дает нам отсидка, это возможность учить¬
ся». Вспомнив о времени, когда сам сидел в замке Губертус-
бург и крепости Кёнигштайн, Бебель призывал Карла беречь
здоровье. И этот совет не был лишним: в начале сентября
злая простуда заставила Карла долго валяться на койке,
через месяц болезнь повторилась.
Круг чтения Либкнехта в крепости был широк и разно¬
образен. Увлечение дарвинизмом и Платоном сменилось
интересом к Крестьянской войне в Германии, к литератур¬
ным работам Меринга. Его привлекала русская литература.
Велика была его радость, когда Максим Горький прислал
ему немецкий перевод повести «Мать» с надписью: «Карлу
Либкнехту с любовью и горячим уважением». Карлу вспом¬
нились теплые встречи с Горьким в Берлине в начале 1906
года, большое впечатление от пьесы «Дети солнца», напи¬
санной Горьким тоже в крепости...
Карл горячо благодарил Соню, приславшую ему книги
Горького и Чехова. В чествовании Льва Толстого по случаю
его 80-летия Либкнехт увидел «холодный душ для торжест¬
вующих контрреволюционеров». Он с интересом обсуждал
модные в то время в России «судебные разбирательства»
над литературными героями — Раскольниковым, Анной Ка¬
рениной. С сожалением отмечая измену многих представи¬
телей русской интеллигенции революционным идеалам, он
назвал бесталанной халтурой роман Арцыбашева «Санин».
Зато его привел в восхищение полученный от Сони портрет
Федора Достоевского. «Так, вероятно, и выглядел этот
самобичеватель. Портрет доставил мне очень большую ра¬
дость!.. Он цдя меня всегда будет источником наслаждения.
Еще раз большое, большое спасибо, моя милая девочка...»
Крепость Глац Карл Либкнехт покинул 1 июня 1909 го¬
да. К сроку заключения были скрупулезно присчитаны и
две недели «отпуска» на похороны матери, Натальи Либк¬
нехт, которая скончалась 1 февраля 1909 года, как раз в тот
день, когда он обратился с просьбой разрешить ему навес¬
тить тяжелобольную.
142

Вернувшись в Берлин и выступая на массовом митинге,
устроенном в честь его освобождения, Карл Либкнехт, сму¬
щенный торжественностью встречи, заметил:
— Я утверждаю, товарищи, что, если бы подобное тому,
что произошло со мной, случилось в России или в Германии
во время закона против социалистов, не было бы такой шу¬
михи... Конечно, я сделаю для партии все, что в состоянии
сделать, но только плут делает больше, чем может... Наси¬
лием, тюрьмами у нас не вырвать ни пяди наших завоеваний.
Я убежден, что в социал-демократии ныне и всегда будет
господствовать дух, который можно кратко выразить так:
за одного битого двух небитых дают!
Менее чем через неделю Либкнехт выступил в Дрездене
в качестве адвоката русских социал-демократов, обвинен¬
ных в «заговорщической деятельности».
— Они такие же революционеры, как я,— сказал Либк¬
нехт.— Был бы я русским, я тоже старался бы обмануть
полицию, ибо русские эмигранты в Германии находятся в
положении затравленных зверей, должны опасаться русских
шпиков. Ситуация в России в последние годы не улучшилась,
в Германии же стала жалкой и невыносимой.
Либкнехт документально доказал, что, как и на Кёнигс¬
бергском процессе пять лет назад, обвинение сфабриковано
прусской полицией в тесном сотрудничестве с царской ох¬
ранкой. Суд вынужден был оправдать одних обвиняемых,
вынести мягкие приговоры другим.
Согласие и разногласия
Осенью 1907 года Правление германской социал-демокра¬
тии впервые предоставило Розе Люксембург постоянную ра¬
боту: она стала преподавателем партийной школы, создан¬
ной в Берлине год назад. Работа, которой Роза поначалу
боялась, пошла очень хорошо, и она вскоре стала любимым
лектором. Наконец-то она обрела надежный источник
средств существования. В течение полугода Роза читала
курс политической экономии, а потом и экономической
истории. Франц Меринг читал здесь лекции по германской
истории, Герман Дункер — историю социализма. Школа,
которую прошли Вильгельм Пик, Якоб Вальхер, Вильгельм
Кёнен и многие другие, способствовала воспитанию моло¬
дежи в духе творческого марксизма, верность которому в
германской социал-демократии хранили только левые. Не
случайно школу в полицейских донесениях именовали «ака¬
143

демией агитаторов, вдохновленных духом самого твердоло¬
бого марксизма».
Оппортунисты, в том числе Курт Эйснер, прикрываясь
соображениями «надклассового гуманизма», утверждали на
партийном съезде в Нюрнберге в 1908 году, что в школе-де
слишком много занимаются теорией:
— Зачем, к примеру, массам теория стоимости или ма¬
териалистическое понимание истории? От них лишь вред,
ибо они способны ослабить или даже убить решимость к
действию...
Роза Люксембург, поддержанная Кларой Цеткин, чле¬
ном комиссии по просвещению, энергично возражала:
— Это материалистическое понимание истории содейст¬
вовало в последние 40 лет блестящему развитию классовой
борьбы в Германии и мире. Это теория Маркса и Энгельса
осветила путь российскому пролетариату в величайшем
деянии начала века — русской революции. Так это они
могут убить решимость к действию?.. Нет, массам нужны и
общее просвещение, и теория, которая позволяет осмыслить
опыт классовой борьбы и выковать смертоносное оружие,
разящее врагов!
О впечатлении, которое производили на слушателей тео¬
ретические лекции Розы Люксембург, рассказала Ирена
Изольская (Наталья Шер), которая слышала ее выступле¬
ние перед тысячной рабочей аудиторией в Берлине еще
накануне прихода в партийную школу:
— Ясно, четко, понятно излагала она рабочим Марксову
теорию стоимости. В зале стояла напряженная тишина, все
взоры были устремлены на эту маленькую, так выраставшую
на трибуне женскую фигуру... Глаза Розы были спокойны,
в них отражалась уверенность в научной незыблемости
того, что она излагала. Слова ее были словно резцы, глубоко
врезавшие в сознание слушателей представление о сущности
политической экономии.
В один из первых дней 1908 года Роза Люксембург при¬
нимала у себя дома неожиданных гостей: Ленин и Крупская
оказались в Берлине проездом из Финляндии в Швейцарию.
В памяти Владимира Ильича и Розы еще свежи были воспо¬
минания о дружных действиях на конгрессе Интернациона¬
ла в Штутгарте. Роза охотно показала свое уютное рабочее
место. Кроме литературы научной и политической она с
гордостью демонстрировала приобретенные или полученные
в дар книги по искусству, богатое четырехтомное издание
любимого «Дон Кихота». Она представила друзьям и «члена
семьи» — кошку Мими, показала недавно нарисованные ею
144

портреты Кости Цеткина и Карла Каутского-младшего.
— Знаете, о чем я мечтаю,— доверительно сказала она,
обращаясь больше к Надежде Константиновне,— отпра¬
виться, как говорят художники, «на натуру» и рисовать,
писать маслом. Мне кажется, я могла бы с головой уйти в это
года на два. Я не пошла бы в учебу к какому-нибудь худож¬
нику, училась бы сама... Да нет, все это безумные мечтания,
сделать этого нельзя, моя жалкая пачкотня никому не по¬
требна, а вот статьи, думается, нужны людям.
Внимательно посмотрев в глаза Крупской, Роза вдруг
всплеснула руками:
— Да вам, милая, что-то не можется? Что с вами? А я
тут вас заговорила всякой чепухой, расхвасталась.
Надежда Константиновна призналась, что почувствовала
себя неважно, видно переутомилась перед отъездом, да и в
дороге тоже. Она вот посидит тихонько в кресле, все и прой¬
дет. Но когда Ленин углубился в чтение какой-то книги,
взятой им с письменного стола Розы, Крупская тихонько
встала и пришла в кухню, где Роза собирала чай.
— Вы нам только ничего не готовьте есть,— попросила
она.— Нас в Берлине утром встретил наш товарищ болгарин
Аврамов и предупредил, что здесь на днях были у русских
обыски и аресты. Он посоветовал нам не идти к кому-нибудь
на квартиру, а водил нас целый день из кафе в кафе, так что
мы сыты по горло. А вот чаю выпьем с удовольствием.
— Что же заставило вас покинуть чудесную «Квакалу»?
Так, кажется, Владимир ее называл? И туда жандармы до¬
тянулись?
— Да, обыски, аресты. Ильича, когда полиция стала его
по всей Финляндии искать, товарищи отправили на тихую
станцию, в Огльбю. Он там упорно писал свою аграрную
книгу, но маялся в отрыве от друзей и дел. Хотя неохота
нам снова ехать в сонную Швейцарию, да нет иного выхода,
газету надо издавать. Мы и договорились, что он первым
отправится в Стокгольм и там меня дождется. А мне надо
было устроить в Питере больную старушку мать, связи нала¬
дить. Тут, знаете, Ильич чуть не погиб...
Крупская понизила голос и тихонько прикрыла дверь
в комнату:
— Он не любит, когда о нем рассказывают. Но вам-то
можно. Выследили его так основательно, что ехать из Або
на пароходе стало опасно. Кто-то из финских товарищей по¬
советовал сесть на пароход на ближайшем маленьком ост¬
рове. Но до него надо было идти версты три по льду, а лед,
хотя декабрь был, оказался не везде надежен. Проводников,
145

охотников жизнью рисковать, не находилось. Наконец со¬
гласились два подвыпивших финских крестьянина, которым
море было по колено. И вот ночью они все чуть не погибли —
лед стал в одном месте уходить у них из-под ног. Еле выбра¬
лись. Мне один финский товарищ об этом рассказал. Ильич
скрыл бы, чтобы меня не волновать, а тут признался, что
подумалось: «Эх, как глупо приходится погибать»...
Когда Роза принесла чай, Ленин оторвался от книги:
— Извините, зачитался. Тут у вас книжку Эрнста Маха
обнаружил. Второе издание «Познания и заблуждения».
Что же, и вас нынешняя мода на Маха и Авенариуса захва¬
тила? Правда, что в немецкой партии много «махистов»
появилось?
— Книгу эту мне Каутский дал, рекомендовал прочесть.
Я просмотрела ее только, но мы с Карлом уже горячо поспо¬
рили. Не то чтобы он хотел в теории познания заменить
Маркса Махом, но, по-моему, он очень боится прослыть
старомодным и потому благодушествует в отношении новых
философских «искателей». Он им и страницы «Нойе цайт»
готов открыть, только бы они прямо на марксизм не напа¬
дали. Я же со времени бернштейниады весьма скептически
отношусь к любой «ревизии», в том числе и философской.
А кстати, как Плеханов к Маху относится? В те времена он
Бернштейна и Шмидта за неокантианство великолепно
отделал. А тут ведь тоже нечто похожее, не правда ли?
Я, впрочем, в философии профан...
— Нынешний Плеханов, как знаете, не тот, что прежде.
Но, думаю, и в нем может взыграть ретивое, если раздраз¬
нят. Может, помните, в Лондоне он меня обвинил в «безза¬
ботности насчет философии». Он уже не впервой нас, боль¬
шевиков, за «Эмпириомонизм» Богданова корит. Зря, конеч¬
но, Плеханов связывает философские споры с фракционной
борьбой, но вот в защите марксизма, философского мате¬
риализма против всех и всяких «эмпирио» да богоискателей
мы с ним, быть может, еще и сойдемся. А ваш журнал «Нойе
цайт», боюсь, от равнодушия к философии ползет в сторону
этого самого «критицизма».
— Ну, если вы «Нойе цайт» называете «моим», я вам
тем же отвечу: ведь это «ваш» Воинов мне в Штутгарте о
русском эмпириокритицизме изъяснял. Так что мы квиты,—
засмеялась Роза.
— Да, у нас в партии назревают новые разногласия.
Видимо, мне придется, как в Женеве обустроимся,— ох
грустно же, честно говоря, снова возвращаться туда,—
придется мне всерьез за философию засесть. А вас не при¬
влекает?
146

— Нет-нет, такое увлечение было бы для меня гибелью.
Как, увы, и занятия искусством. По крайней мере теперь.
Я ведь ныне политэконом, преподаю ее в партийной школе.
Чуть копнула — уймища нерешенных вопросов, в которых
хочу сама поглубже разобраться. Да и мои поляки требуют
неотступного внимания. Я и так все время раздваиваюсь
между ними и немцами.
Дружеская беседа затянулась до глубокого вечера. Не
были забыты и некоторые разногласия по внутрипартийным
вопросам. Но собеседники были единодушны в том, что рас¬
кол между большевиками и поляками вверг бы партию в
хаос, был бы выгоден только меньшевикам. Роза обещала
писать для «Пролетария», Ленин — для «Пшеглёнда со-
циальдемократычного».
Хотя каждый из них был вскоре вовлечен в свой поток
забот и дел, их усилия нередко совпадали. Так, в апреле
1908 года Ленин опубликовал в «Пшеглёнде» большую
статью «К оценке русской революции», в которой привел
слова рабочих — «погодите, придет опять 1905 год». Газета
«Пролетарий» поместила сокращенный перевод статьи Розы
Люксембург «Ликвидация», заостренной против польского
национализма. В августе Ленин написал большую статью о
воинствующем милитаризме и антимилитаристской тактике
социал-демократии. Он целиком поддержал в ней взгляды
Карла Либкнехта о двух сторонах милитаризма — «внеш¬
ней» и «внутренней», заклеймил шовинистические высказы¬
вания Фольмара и Носке. Как и Клара Цеткин, Ленин про¬
вел резкую грань между патриотизмом пролетариев и бур¬
жуа, подчеркнув, что в классовой борьбе пролетариата оте¬
чество — то есть данная политическая, культурная и со¬
циальная среда — это весьма могущественный фактор.
Ленину особенно понравилось «Открытое письмо» Розы
Люксембург в журнал «Нойе цайт». В нем была дана отпо¬
ведь Жоресу, который приветствовал создание Антанты —
военного союза Франции, России и Англии. Ленин вполне
разделял мысль Розы, что социалисты и пролетарии всех
стран обязаны препятствовать «священному союзу» буржуа¬
зии Западной Европы с душителями и палачами русских и
польских борцов за свободу. Русские социал-демократы,
заключил Ленин, могут только приветствовать товарища
Розу Люксембург «за этот ее протест и за защиту русской
революции перед лицом интернационального пролетариата».
В апреле 1909 года «Пролетарий» опубликовал статью
Розы Люксембург «Революционное похмелье», перевод ко¬
торой Ленин отредактировал. Статья вскоре была перепеча¬
147

тана в теоретических органах польской («Пшеглёнд») и не¬
мецкой («Нойе цайт») социал-демократии. А 18 мая Ленин
написал Розе из Парижа:
«Werte Genossin! *. Послал Вам вчера заказной банде¬
ролью экземпляр своей книги по философии ** — на
память о нашей беседе по поводу Маха при последнем на¬
шем свидании... Ваша статья против отзовистов и ультима¬
тистов всем очень нравится: жаль только, что Вы так редко
выступаете по-русски, предпочитаете богатую социал-демо¬
кратическую партию немцев бедной социал-демократиче¬
ской партии россиян.
Всего лучшего! Привет Тышке. Жму руку.
Я. Ленин».
Роза попыталась организовать рецензию на «Материа¬
лизм и эмпириокритицизм» в журнале «Нойе цайт». Однако
Каутский не захотел ее поместить. Хотя он сам признавался
Мерингу, что знает Маха плохо, читал одну лишь его книгу,
он тем не менее считал себя вправе поучать русских, что
Мах-де не объект, из-за которого может расколоться пар¬
тия...
В апреле — мае 1909 года Роза провела две недели в
уютном доме Цунделей в Зилленбухе, где не была с прошло¬
го рождества, проведенного там вместе с Костей. Она сидела
теперь как затворница, решив не покидать письменный стол,
пока не завершит рукопись большой статьи для «Пшеглён-
да». Речь шла о вопросе спорном, в котором ее взгляды раз¬
деляли не все товарищи. «Национальный вопрос и автоно¬
мия» — так называлась серия статей, которую она публико¬
вала, начиная с августа прошлого года. Теперь надо было
поставить точку. Боясь отвлечься, она даже не занималась
садом, где как раз цвели вишни, сливы, миндаль. Вставала
в половине седьмого утра и кончала работу только к ужину.
Ей не мешала и говорливая Клара, которая уехала сначала
в Берлин по делам партийным, а затем в Лондон для подго¬
товки международной женской конференции. Единствен¬
ным развлечением, которого Роза не могла себя лишить,
была забота о кошачьем семействе — «здешней Мими» с
двумя очаровательными котятами. Роза с величайшей пун¬
ктуальностью кормила их, укладывала спать. И притом за¬
ранее огорчалась, раздумывая, что станет с этим «прекрасно
начатым воспитанием», когда она уедет.
* Уважаемый товарищ! (нем.).
** «Материализм и эмпириокритицизм».
148

Отправив рукопись в Краков Мархлевскому, Роза почув¬
ствовала себя наконец свободной. Она села писать письма
друзьям, размышляла, куда бы ей отправиться, чтобы прий¬
ти в себя.
«Сначала в Цюрих,— сообщила она Луизе Каутской.—
У меня такая тоска по солнцу и теплу! Здесь все время
холодно и дождливо. Сегодня даже идет снег. Но, несмотря
на все это, сад и лес прекрасны, все в цвету, а воздух и покой
хорошо на меня повлияли. Несмотря на суровый образ
жизни, я неплохо отдохнула... Этим летом я твердо решила
закончить наконец и подготовить к печати мою работу по
истории Польши. А для этой цели мне нужно много мате¬
риала, который я смогу найти только в польской библиотеке
в Рапперсвиле, близ Цюриха. Возникает вопрос, а не разре¬
шат ли мне взять нужные книги куда-нибудь в Италию?..»
На следующий день вернулась Клара. Хотя и усталая,
она пришла в приподнятое настроение, встретившись с до¬
машними и со своей верной подругой, на этот раз готовой
слушать и рассказывать. Перескакивая с одной темы на дру¬
гую, они ходили из комнаты в комнату, пока Клара наво¬
дила всюду порядок, нарушенный в ее отсутствие. Когда
она призналась, что не писала Розе о многих своих заботах,
не желая доставлять ей лишних беспокойств, та возразила:
— Разве ты не понимаешь, что когда до меня доходят
слухи о твоих переживаниях, которые я с тобой не делю, о
которых ты умалчиваешь, это только увеличивает мое бес¬
покойство? Я сознаю, что мало могу тебе помочь, но ведь все
твои дела не только личные, а наши общие.
Клара рассказала, что все острее чувствует, как «отцы
партии» постепенно, но методично оттесняют ее от руко¬
водства женским движением, в которое она вложила столько
сил и души. Ей виделись за этим происки и интриги реви¬
зионистов. Роза поняла Клару с полуслова.
— Меня сейчас раздирают внутренние сомнения,—
призналась она.— С одной стороны,,я просто не могу боль¬
ше видеть, как ты изматываешься, и хотела бы отомстить
этим людишкам. Потому была бы рада, если бы ты все это
отбросила прочь и начала жить не как раба, а как свободный
человек. Но, с другой стороны, я говорю себе, что скоро
могут настать времена, когда партия будет охвачена боль¬
шим подъемом. А тогда вся эта грязь будет просто смыта
и будут крайне нужны люди, способные внушить массам
мужество, вопреки их трусливым вождям. И в такой момент
тебя не будет на посту? Этого я даже не могу себе пред¬
ставить!
149

— Да-да,— отвечала Клара, глядя на подругу повлаж¬
невшими глазами.— Конечно, нельзя сдавать позиций
оппортунистам. Но как обидно, как больно, что приходится
бороться не за великие принципы, а вроде бы за свое поло¬
жение, ловчить и приспосабливаться к этим подонкам, кото¬
рые марают всех, кто с ними имеет дело...
Стараясь отвлечь Клару от мрачных мыслей, Роза рас¬
спрашивала, кого та видела в Берлине, как поживают Каут¬
ские, что говорит Франц Меринг. Клара снова пришла в воз¬
буждение.
— Наш общий друг Каутский, видимо, лучше всего себя
чувствует в болоте. Знаешь ли ты историю с его последней
брошюрой «Путь к власти»? Когда взглянешь на дело из¬
нутри, оно выглядит отвратительно. Я не раз вспоминала
твои слова после вашего совместного отдыха в Швейцарии
два года назад о его педантизме и доктринерстве, о его
стремлении к покою...
— Нет, в этой брошюре,— возразила Роза,— есть ост¬
рота, полемический задор. Мне даже временами казалось,
когда я читала, что он чуть помолодел. Ведь он изрядно на¬
солил Бернштейну и Фольмару, выступив против «мирного
врастания в социальную революцию». Он доказывает, что
происходит не смягчение, а обострение классовых противо¬
речий, предвидит «новую эпоху революций». Я с удовольст¬
вием прочитала рассуждения, что грозящая всемирная вой¬
на означает революцию, что теперь нельзя больше говорить
о преждевременной революции, что Маркс и Энгельс видели
полем ее битвы только Западную Европу, тогда как ныне оно
охватывает весь мир!
— Это интересно: Роза защищает Карла от Клары!..
Обычно все бывало наоборот. Ты права, конечно, все эти
слова о революции имеются в брошюре. Надеюсь, они дой¬
дут и до читателя. Но у меня укрепилось впечатление: сам
автор уже не верит в то, что пишет, это лишь громогласное
прикрытие его внутренней пустоты, утраты веры... Дай бог,
чтобы я оказалась плохим пророком. Ты помнишь, что в ян¬
варе, когда брошюра вышла, Правление партии приостано¬
вило ее распространение? Знаешь и итог: в апреле Дитц вы¬
пустил издание, но урезанное. Я же теперь из бесед в Прав¬
лении, а особенно из рассказа Франца узнала подоплеку
капитуляции Карла. Поначалу его возмутил страх Правле¬
ния, что некоторые фразы о приближении революции могут
стать поводом для правительственных репрессий, и он жало¬
вался: у самой крупной в мире социал-демократической
партии такое трусливое и жалкое руководство...
150

— Я это от него тоже слыхала,— вставила Роза.— Он и
об Августе выразился, что тот смертельно устал и «перестал
зажигать».
— Францу Карл сам поведал, что придумал «компро¬
мисс»: он опубликует свою брошюру не в Германии, а в
Австрии. Но поездка в Вену и сочувствие Адлера дело
не продвинули. И тогда Карл, вместо того чтобы дать откры¬
тый бой, пошел на уступки. Я так глубоко возмутилась, что
не только откровенно сказала, а и написала ему. Всего по
памяти не перескажу, но главное помню: это полная капи¬
туляция. Теперь центральная мысль всей брошюры, что
социал-демократия не может «врасти» в государство бу¬
дущего, а должна завоевать власть в революционных боях,
признается «частным мнением» одного лица, партия же от
него отрекается. Я и Луизе старалась разъяснить, что надо
своевременно воздействовать на Карла, пока его политиче¬
ская близорукость и ограниченность не превратились в тру¬
сость и подлость...
— Ты, как всегда, молодец,— радостно воскликнула
Роза.— Ну а как реагировал Карл? Возмутился хотя бы?
Стал отрицать?
— В том-то и дело, что проглотил. Сделал хорошую ми¬
ну при плохой игре, как будто ничего и не произошло. Это
хуже всего. Боюсь, что мы скоро окажемся в разных лаге¬
рях. Он, разумеется, будет величать себя «марксистским
центром» или чем-то подобным, а нас станет третировать,
как смутьянов.
— Да, это вполне возможно,— задумалась Роза.— Что
ж, дадим бой и «центру», если он отречется от главного,
от революции.
«Изнурение или борьба?»
Карл Либкнехт зря опасался, что может «погрязнуть в
парламентаризме». Его бунтарский дух и неиссякаемая
жажда действия были надежной гарантией от самоуспо¬
коенности и благодушия. В его ушах всегда звучали рево¬
люционные речи отца и Бебеля. Умение анализировать
конкретную ситуацию, великолепное знание государствен¬
ного и гражданского права, широкий кругозор в вопросах
науки, литературы и искусства позволили Карлу стать ре¬
волюционным оратором высокого класса. В городском
собрании Берлина и в прусском ландтаге, в суде и на массо¬
вых собраниях рабочих Карл Либкнехт разрушал доверие
151

народа к прусско-юнкерскому государству, в котором видел
оплот жестокого угнетения внутри страны и воинствующего
милитаризма вовне. Он по-прежнему считал важным
разоблачение международной реакции, в частности связей
прусских властей с российским царизмом.
— Пруссия и Берлин,— сказал он в одной из парламент¬
ских речей,— стали своего рода эльдорадо российского
шпионажа. В слежке за русскими иммигрантами берлинская
полиция работает в компании с самыми презренными шпи¬
ками царской охранки.
На основе документальных материалов Либкнехт нари¬
совал картину «работы» в Пруссии русских агентов-провока-
торов, в том числе Азефа и одного из инспираторов Кёнигс¬
бергского процесса Ландэзена-Гаккельмана-Гартинга, став¬
шего руководителем агентуры в Берлине. Хотя президент
ландтага не раз прерывал оратора за оскорбление «государя
дружественной страны», Либкнехт призвал немедленно ра¬
зорвать сотрудничество с «Россией тюрем, военных судов,
виселиц и погромов», с Россией черносотенцев и палачей.
— Мы не только выражаем нашу благодарность, наше
сочувствие, наше соболезнование русским братьям,— го¬
ворил он,— не только клеймим позором средневековую же¬
стокость и кровожадность режима, но и протестуем против
позорной политики германского правительства.
Либкнехт гневно осудил в ландтаге выдачу полицией
русским жандармам известного революционера Камо (Тер-
Петросяна) и тем способствовал его спасению от казни.
Он деятельно помогал Александре Коллонтай вести в
Германии кампанию протеста против ареста и преследова¬
ний в России депутатов второй Государственной думы.
«Либкнехта,— вспоминала позднее Коллонтай,— эмиг¬
рация считала «своим» по духу, почти что «русским». Из
всех вождей немецкой партии он один умел войти во все
детали русских вопросов и всегда был в курсе наших дел.
Мало того, Либкнехт олицетворял собой тот истинный дух
товарищества в международном масштабе, которого не
хватало многим вождям II Интернационала. Даже у Авгу¬
ста Бебеля, этой поистине львиной фигуры... полной ума
и мощи... и у него проскальзывала [нотка] своего рода
национальной исключительности и [даже] легкий отпечаток
превосходства... В Либкнехте каждый чувствовал прежде
всего товарища, потом уже вождя. И русские нередко
злоупотребляли этим качеством «Карла», как звали его в
эмиграции, или «нашего Карла», как величали его немецкие
рабочие».
152

Германские власти не прощали Либкнехту его разящих
выступлений, находивших живой отклик в народе. Против
него было возбуждено новое дело в «суде чести» адвокатуры,
на этот раз за «оскорбление русского царя». Но Либкнехт
перешел в контрнаступление. Он привел на суде обширные
данные о жертвах царского террора, об убийствах и висели¬
цах, погромах и самоубийствах.
— Я считаю,— заявил он,— естественным долгом каж¬
дого культурного человека отдать свои силы делу освобож¬
дения русского народа от этого ада, за который царь несет
личную ответственность... Мои обвинения в адрес прави¬
тельства Пруссии вызваны его сотрудничеством с самыми
мрачными силами международной реакции.
Когда в Пруссии поднялась небывало мощная волна
народных протестов против «трехклассной» избирательной
системы, закреплявшей бесправие народа и господство
юнкерства, Либкнехт не только выступал на множестве
собраний. Бессонными ночами он разработал обширный
план радикального демократического преобразования всей
прусской государственной системы.
— В Пруссии законность,— говорил он на съезде прус¬
ской социал-демократии в январе 1910 года,— лишь тонкий
слой мха, покрывающий глубокое полицейское болото.
Классово сознательный пролетариат далек от того, чтобы
питать хоть малейшее доверие к прусской системе. В этом
государстве и этой администрации он видит своего закоре¬
нелого врага, против которого надо бороться всеми средст¬
вами, без страха и пощады. Противная сторона действует
отнюдь не в лайковых перчатках. И лобедить такое обще¬
ство не удастся розовой водицей и кроткими просьбами...
Я призываю вас развернуть смелое и отважное выступле¬
ние против отродья палачей и тиранов, против юнкерской
реакции в Пруссии.
Хотя съезд одобрил тезисы Либкнехта, передав их для
руководства своей фракции в прусском ландтаге, лидеры
социал-демократии, а особенно профсоюзов, всемерно про¬
тиводействовали активизации масс. Бурное народное движе¬
ние, лишенное руководства, не добилось реформы прусского
избирательного права.
Роза Люксембург понимала, что, если партия не сумеет
или не решится встать во главе движения, вовремя выдви¬
нуть боевые лозунги и указать пути борьбы, массы будут
разочарованы и подъем иссякнет. Она была глубоко убеж¬
дена, что первым словом должна стать массовая полити¬
ческая стачка, уже испытанная в ряде стран, прежде всего
153

в России. Особенно в германской партии, где организация
и дисциплина почти задушили инициативу рядовых со¬
циал-демократов, важно шире применять непарламентские
формы борьбы. Поэтому такая стачка подняла бы муже¬
ство пролетариев, их социалистическую убежденность, уве¬
ренность и готовность идти на жертвы.
Но каков же тот лозунг, размышляла Роза, который
придаст назревшей в Германии борьбе действительно бое¬
вой характер? Может ли увлечь массы одно лишь требование
реформы прусской избирательной системы? Оно возбудило
народ, но годится ли оно для того, чтобы наращивать борь¬
бу? И Роза Люксембург пришла к смелому выводу, что
единственным лозунгом, способным усилить антиимпериа¬
листические, демократические действия, стать боевым кли¬
чем против милитаризма, политики внешних захватов,
опруссачения Германии и других проявлений реакции, мо¬
жет быть только лозунг демократической республики.
Роза Люксембург, конечно, знала, что этот лозунг
чуть ли не с основания социал-демократии считался в партии
«табу». Его не было в программных документах, и руково¬
дители не решались его выговорить вслух, утверждая, что
это вызовет такие репрессии, которые погубят партию.
Но ведь кто-то же должен рискнуть, проявить смелость?
И Роза решилась выступить первой, принять удар на себя,
сознавая, что даже не все друзья готовы оказать ей откры¬
тую поддержку. Она написала статью «Что же дальше?»
и отнесла ее в «Форвертс».
«Там ее отклонили,— сообщила Роза Кларе,— с мотиви¬
ровкой, что руководство партии обязало редакцию ничего
не писать о массовой забастовке. По секрету мне рассказали,
что как раз сейчас Правление обсуждает этот вопрос с
Генеральной комиссией профсоюзов. Я отдала тогда статью
в «Нойе цайт». Теперь страшно перепугался мой Каутский.
Статья хороша и очень важна, заверил он. Правда, кое
с чем он не согласен и оставляет за собой право потом отве¬
тить. Но возьмет он статью лишь при условии, если я согла¬
шусь зачеркнуть ту часть, где говорится о республике...
А вчера утром Карлхен мне сообщил, что бегал к Авгу¬
сту узнать его мнение и тот сказал ему, что недавно состояв¬
шаяся конференция Правления с руководителями округов
высказала пожелание: тему массовой стачки в прессе вообще
не обсуждать! Карлхен, конечно, с этим согласен, ибо-де...
нынешняя ситуация для массовой забастовки не созрела.
Если же мы в будущем году одержим великолепную изби¬
рательную победу, вот тогда ситуация станет иной и т. п...»
154

Однако Роза не дала себя сбить и запугать. Она опубли¬
ковала свою статью в десятке провинциальных социал-
демократических газет, а затем отправилась в поездку по
Пруссии и защищала свою точку зрения на публичных пар¬
тийных собраниях.
Каутский выступил в «Нойе цайт» со статьей против
Розы Люксембург, а публикацию ее ответа задерживал.
«Милая Лулу! — написала Роза его жене из Дортмунда.—
Все идет хорошо, восемь собраний уже прошли, предстоят
еще шесть. Везде я встречаю безусловное и восторженное
одобрение товарищей, статья же Карла вызывает недоуме¬
ние, в особенности я видела это в Киле, Бремене, Дортмунде,
Золингене... Передай Карлу, что он, нанеся мне смелый
удар в спину, сам сел в лужу».
Но и Франц Меринг, который клеймил трусливую импо-
тентность либеральной буржуазии и прекрасно понимал,
что, кроме пролетарской партии, нет в Германии силы,
способной потребовать республики, не поддержал Розу
Люксембург. Более того, он по просьбе Каутского в пере¬
довице «Нойе цайт» представил борьбу против монархии
в ироническом свете: «Тот, кто разрушает ветхое строение,
делает достаточно для того, чтобы гнездящийся на коньке
крыши орел был принужден искать где-нибудь другое при¬
станище. Но направить все орудия на гнездо орла значило
бы стрелять из пушек... по орлу».
Разногласие с Франциском настолько огорчило Розу,
что она спросила у Клары совета, должна ли отвечать. Хотя
сама прекрасно понимала, что, начав кампанию, обязана
«выманить стариков из их убежищ и приковать всеобщее
внимание к вопросу о республике». В другом письме Кларе
Роза отметила, что статья Меринга «с удручающей ясно¬
стью показывает, сколь велики господствующие в партии
замешательство и разброд по отношению к лозунгу респуб¬
лики, как запущена эта сторона агитации, как настоятельно
необходима четкая позиция в этом вопросе».
Ответить Мерингу в «Нойе цайт» Каутский помешал, но
«Лейпцигер фольксцайтунг» напечатала статью Розы,
названную «Против реликвий». Полемику она вела в задан¬
ном стиле: «Орел гнездится, увы, не на заоблачной вершине,
он «гнездится» на теле пролетариата и долбит его грудь
своим кривым клювом. Поэтому тот, кто, разрушая ветхое
строение, то и дело подвергается нападениям кривого клю¬
ва, поступит правильно, если — не забывая о главном — так
поддаст «уродливой птице» по голове и по крыльям, чтобы
полетели перья...»
155

Каутский предпринял вскоре прямую атаку против Ро¬
зы Люксембург. Назвав ее предложения «стратегией низвер¬
жения», он противопоставил ей свою «стратегию измора»,
рассчитанную на постепенное истощение сил противника,
притом главным образом парламентскими методами. Роза
не осталась в долгу. Она разъяснила, что за тезисом Каут¬
ского стоит желание подменить таким «измором» вообще
всякую борьбу рабочего класса. Каутский в новой статье,
стараясь изолировать Розу от других левых, приписал ей
нескромную претензию на изобретение «новой стратегии».
Выставляя себя не противником революции, как таковой,
а даже защитником революционной линии от уклонов от нее
вправо и влево, он проявил немало ловкости. В очередной
статье «Между Баденом и Люксембургом» он использовал
даже географию: «Если мы на карте взглянем на великие
герцогства Баден и Люксембург, то обнаружим, что между
ними находится Трир — город, из которого вышел Карл
Маркс. Идя оттуда налево через границу, попадают в Люк¬
сембург. Идя круто направо, достигают Бадена. Положение
на географической карте является ныне символом положе¬
ния в германской социал-демократии...» Читатель журнала
знал, конечно, что баденские социал-демократы выдвинули
откровенно ревизионистскую платформу и только что скан¬
дально проголосовали в ландтаге за бюджет. Теперь Каут¬
ский внушал ему, что Роза Люксембург уклоняется влево,
тогда как он — Каутский, пребывающий «в центре»,—
единственный истинный последователь Маркса. Роза пари¬
ровала эти хитрые выпады деловыми аргументами:
«Прежде товарищ Каутский разъяснял в своих брошю¬
рах «Социальная революция» и «Путь к власти», на страни¬
цах «Нойе цайт», что политическая стачка и есть та «новая
тактика», которую во все большей степени следует рекомен¬
довать партии и профсоюзам... Теперь же он хочет отделить
экономические стачки от политических акций... Однако
абстрактно-теоретическим описанием революционных боев,
общей схемой нельзя ограничиться. Необходимо и на прак¬
тике выдвигать лозунги, способные вызвать у пролетариата
максимум революционной энергии. Иначе получится вопию¬
щий разрыв между теорией, штурмующей небо, и практикой
«измора», между самой революционной перспективой в
облаках и мандатами в рейхстаг, как единственной перспек¬
тивой на деле...
Действительный эффект выступлений товарища Каут¬
ского лишь в том, что он соорудил теоретическую ширму
для тех деятелей партии и профсоюзов, которые чувствуют
156

себя неуютно в условиях широкого развертывания массо¬
вого движения, хотели бы удержать его в узде, а еще лучше,
вернуть возможно скорее на старые удобные рельсы пар¬
ламентской и профсоюзной повседневности...»
Роза Люксембург спорила не только с Каутским и не
только по вопросам внутренней политики. Она вообще
осуждала политику «ожидания» и «приглушения», прово¬
дившуюся руководством партии в преддверии парламент¬
ских выборов. Однако открытый конфликт между двумя
руководителями «яркореволюционного крыла» доставил
немало радости прежде всего... ревизионистам.
Включение третье
Читатель. А ведь у вас не сведены концы с концами. Вы
явно сочувствуете смелости Розы Люксембург, но разве
случайно то, что она осталась одна (или вдвоем с Кларой
Цеткин)? Не забежала ли она слишком вперед? Каутский
конечно же оппортунист. Но, может быть, они оба неправы?
Историк. Вопрос и вправду непрост. Попробуем при¬
смотреться к фактам, вспомнив известные строки Некра¬
сова о смелом обличителе:
Он ловит звуки одобренья
Не в сладком ропоте хвалы,
А в диких криках озлобленья.
Вот как реагировали на спор известные современники
и участники событий:
Виктор Адлер — Бебелю
Посмотри на милую Розу. Я достаточно вульгарен, чтобы
испытывать некое злорадство по поводу того, что пережива¬
ет сейчас Карл из-за своей подруги. Но это уж действитель¬
но слишком: ядовитая змея принесет еще много вреда, тем
более что она дьявольски умна... Представь себе только
картину: Клара получила мандат и сидит вместе с Розой
в рейхстаге! Вот тогда вы испытаете нечто, по сравнению
с чем баденские дела покажутся вам сущим удовольствием...
Бебель — Адлеру
...Нет, «Rosarei» * — это совсем не так плохо, как тебе
кажется. Я не хотел бы лишиться этой женщины в партии...
Конечно, весь мир потешается ныне над конфликтом между
Розой и Карлом, которых считали своего рода сиамскими
* «действия Розы» (нем.).
157

близнецами. Но Карл написал мне, что рад разрушению
такого представления; он давно уже страдал от того, что его
взгляды смешивали с импоссибилизмом * Розы...
Адлер — Бебелю
Я испугался, что эти две истерические женщины, Роза
и Клара, постараются вовлечь вас в «республиканские»
демонстрации... Больше всего я надеюсь на то, что твоя
мудрость тебя не оставит.
Плеханов — Каутскому
...В вашей полемике с Розой Люксембург я вполне на
вашей стороне и согласен с Вами до мельчайших подроб¬
ностей.
Каутский — Мартову
Многое из того, что до сих пор казалось мне лишь чрез¬
мерным заострением Розой Люксембург очень правильных
воззрений, обусловленным ее темпераментом, я вижу теперь
в ином свете, как глубокое различие не только темперамен¬
тов, но и наших взглядов. Ваша статья будет чрезвычайно
полезна...
Иначе отнесся к дискуссии Ленин. Он внимательно сле¬
дил за ее ходом, запрашивал материалы у Тышки, собирался
ответить на писания Мартова, считал, что на «стратегии
измора» (или «утомления») как политическом принципе
погрели бы руки только ревизионисты. Но Ленин проявил
сдержанность, поскольку ему не было ясно, наступил ли
уже в Германии момент для перехода к наступательной
тактике.
В то время и Ленин, и Роза Люксембург еще питали
надежду, что Каутский не окончательно покинул револю¬
ционные позиции. Роза делилась мыслями об этом с Иоги-
хесом:
«Бить его сейчас дубиной было бы в высшей степени
непрактично. В нашей партии не принято слишком побеж¬
дать, этого никому не прощают... Тем более что сокрушение
Карла Каутского не доставило бы радости ни партии в
целом, ни радикализму».
Несколько лет спустя Ленин, оглядываясь назад, от¬
метил:
«Права была Р. Люксембург, давно писавшая, что у
Каутского «прислужничество теоретика» — лакейство, го¬
воря проще, лакейство перед большинством партии, перед
оппортунизмом».
* требованием невозможного.
158

* * *
Призывы левых к активизации действий широких масс
вовсе не означали пренебрежения к избирательной кампа¬
нии в германский рейхстаг. Карл Либкнехт дал согласие
на выдвижение и его кандидатуры, хотя ему был выделен
самый трудный избирательный округ, который был искони
твердыней консерваторов. Центром его был Потсдам —
резиденция кайзера, конкурентом — обер-бургомистр Фос-
берг. Против Либкнехта были пущены в ход самые дикие
слухи: он-де болен туберкулезом и скоро умрет; если его
выберут, кайзер и гвардейский гарнизон покинут город.
Однако Либкнехт нашел путь к сердцам трудового народа
и во втором туре одержал победу.
В избирательной кампании активно участвовала и Роза
Люксембург. Выступая перед рабочими Саксонии и Тюрин¬
гии, призывая их голосовать за социал-демократию, она
не скрывала вместе с тем своего критического отношения
к тем или иным действиям руководителей партии и фракции.
Выборы в рейхстаг 12 января 1912 года принесли социал-
демократии крупную победу, самую значительную в ее исто¬
рии. Число поданных голосов возросло на миллион, достиг¬
нув 4,25 миллиона. Это значило, что за партию проголосовал
каждый третий избиратель. Фракция насчитывала теперь
110 депутатов, став сильнейшей в рейхстаге. Однако в ее
составе преобладали оппортунисты. Кроме того, в погоне за
мандатами Правление СДПГ пошло на тайное соглашение
с буржуазными прогрессистами, обязавшись в 16 округах
не вести против них избирательной агитации.
Левые имели все основания опасаться, что избиратель¬
ный успех усилит «парламентский кретинизм» и влияние в
партии ревизионистов. «Избирательная победа социал-
демократии,— предостерегал Франц Меринг в передовице
«Нойе цайт»,— исчерпала возможности успеха на почве
парламентаризма, ибо окончательное решение может быть
достигнуто не здесь... Мобилизация масс — вот единствен¬
ное оружие, которому не способна длительно противостоять
никакая сила на земле. Эта революционная тактика не
допускает никакой передышки, и, если не хотят, чтобы
противник обрел новые силы сопротивления, нельзя маски¬
ровать истинное положение вещей иллюзиями буржуазного
парламентаризма».
«Что же теперь?» — назвала Роза Люксембург свою
статью в журнале «Гляйххайт». Хотя «черно-синий» блок
консервативных партий потерпел поражение, он продолжает
159

господствовать; на либералов рассчитывать нечего. Усиле¬
ние позиций социал-демократии обязывает ее вести про¬
летариат к новым завоеваниям. Главная ее задача — борьба
за жизненные требования миллионов: нужно наступать
по всей линии, борясь за демократическое избирательное
право в Пруссии, против империализма, за дешевый хлеб
и позитивную социальную политику! Решительность и
острота парламентских и внепарламентских акций должна
быть не меньшей, чем в избирательной кампании.
Однако возможности революционеров разъяснять
свои взгляды партии, а тем более массам рабочего класса
были крайне скудны. Буржуазная идеология беспрепятст¬
венно внедрялась в массовое сознание школой, церковью,
прессой. Ограниченные социал-демократические средства
воздействия были для левых лишь чуть-чуть приоткрыты.
С тем большим рвением старались они использовать все
возможности, чтобы повысить активность народных масс,
в том числе приобщить их к достижениям культуры и искус¬
ства, особенно же воспитывать в боевом духе рабочую
молодежь.
— Пролетариат рожден для борьбы, и его надо к ней
готовить,— говорил Либкнехт.— Несомненно, револю¬
ции — самые интересные эпохи, в которые сущность че¬
ловеческого общества и его структуры обнажается до са¬
мого мозга костей, а потому яснее всего могут быть познаны
движущие силы всего человеческого развития. Героическое
начало, которое проявляется в революциях, и само по себе
вызывает интерес у пролетарской молодежи. Это не героика
бойни народов, а героизм самопожертвования ради вели¬
чайших идеалов человечества, ради его прогресса. И в этом
смысле именно история революций содержит в себе нечто
в высшей степени величественное.
Либкнехт в ландтаге показал, что силы реакции старают¬
ся подчинить всю молодежь духовной тирании, но по-раз¬
ному относятся к буржуазной и к рабочей молодежи:
— Пылкий призыв «На тиранов!», предпосланный
Шиллером своему великому юношескому произведению,
все еще заставляет сильнее биться сердца и вашей собствен¬
ной молодежи. Ведь молодежи по самой сути ее свойственно
воодушевляться революционным жаром, и вы сами подсо¬
вываете вашей молодежи Шиллера, рассчитывая, что она
перебесится, переболеет «детскими болезнями», а затем
вернется к своей кормушке. Когда же пролетарская моло¬
дежь пытается хоть в отдаленной степени получить то
политическое образование, ту свободу действий, какой
160

пользуется ваша молодежь, появляются полиция, затем
министерство культов и ей отравляют жизнь...
Обращение немецких левых к Шиллеру далеко выходило
за рамки иллюстраций в речах и статьях мыслей о рево¬
люционном духе. Проблемы «Шиллер и революция», «Шил¬
лер и пролетариат» были непреходящими темами раздумий
и даже специальных работ.
Еще в 1905 году к столетию со дня смерти Шиллера
Франц Меринг написал брошюру «Шиллер. Картина его
жизни для немецких рабочих». В буржуазной и социал-
реформистской юбилейной литературе молодой Шиллер
представлялся обычно «бунтарем вообще», а зрелый —
преодолевшим «революционный идеализм» и преклонив¬
шим колено при дворах Вюртемберга и Веймара. В противо¬
вес этому стереотипу Меринг нарисовал живую фигуру
поэта, мировоззрению которого было присуще глубокое
внутреннее противоречие, приведшее его от идеального мира
разбойников к идеализации «эстетического государства».
Шиллер потому принадлежит прежде всего пролетариату,
что пронизывающий все его творчество великий пафос
свободы действительно адекватен лишь героической борьбе
рабочего класса.
Эта мысль была развита и в рецензии Розы Люксембург
на книгу Меринга. Сама Роза в юности относилась к Шилле¬
ру отрицательно (возможно, потому, что ее мать восторга¬
лась им наряду с Библией), но затем обнаружила, что он
близок ее духу. Для революционного пролетариата, считала
Роза, Шиллер ценен не столько тем, что поэт внес в его
самосознание, сколько тем, что находит в его творчестве
сам пролетариат, исходя из собственного мировоззрения,
своих стремлений и чувств.
Клара Цеткин тоже ценила у Шиллера его темперамент
бунтовщика, идейность страстного борца за свободу, мысли¬
теля и человека дела. Напомнив, что Шиллер — очевидец
и современник Великой революции во Франции — не сумел
ее понять, Клара Цеткин считала, что это отсталость Гер¬
мании помешала поэту оценить роль классовых битв в исто¬
рии, разглядеть за кровью и дымом очистительное пламя
революционного пожара.
«А сейчас,— писала Клара Цеткин,— снова молнии над¬
вигающейся бури освещают нас своими огненными сполоха¬
ми. Тогда очагом пожара была Франция, ныне — Россия,
тогда борцом и знаменосцем революции была буржуазия,
ныне — рабочий класс... Шиллер не может указать проле¬
тариату путь и направление борьбы, но остается для него
7 Я. С. Драбкин
161

могучим провозвестником и воспитателем тех высших граж¬
данских доблестей и благороднейших человеческих идеа¬
лов, которые в наше время вырастают на почве социалисти¬
ческого мировоззрения среди гроз и пламени освободитель¬
ной битвы пролетариата...
Будем поэтому сильными в борьбе с самими собой
против «вечного вчера»; будем сильными в борьбе против
тяжелых условий жизни; будем сильными в натиске на
врагов — защитников капиталистического строя, ибо
Там, где слабый в ужасе сдается,
Сильный победит судьбу
На Линденштрассе в Зюдэнде
Роза Люксембург давно решила сменить квартиру, но пере¬
езд из Фриденау оттягивали всевозможные дела: статьи,
споры, поток приглашений на собрания в связи с мароккан¬
ским кризисом. Она даже забыла поздравить Луизу Каут¬
скую с днем рождения, так что пришлось отшучиваться:
«Поболтаем немного о жаре? Ты думаешь, конечно,
найти здесь на Кранахштрассе обугленный труп, тощий
скелет, который живо напомнил бы тебе дорогие черты твоей
поблекшей подруги... Но я, хотя и не католичка, пребываю
в превосходном настроении и добром здравии. Встаю в
шесть, принимаю ежедневно две холодные ванны, осве¬
жаюсь чудесно и работаю так, что только щепки летят. Я во¬
обще нахожу, что Берлин даже в самую большую жару очень
приятный город, если совсем не видишь его, как я. Про¬
мелькнула здесь Клара, снова как в кинематографе, так
что я ее едва видела. Она бодра и хорошо настроена, хотя
физически несколько раз чувствовала себя плохо...»
Осенью 1911 года переезд Розы состоялся. Новая квар¬
тира находилась в Зюдэнде, возле вокзала Мариендорф,
на Линденштрассе, 2. Квартира была больше прежней, тише
и расположена на третьем этаже, в мансарде, что особенно
привлекло Розу.
В один из первых дней февраля 1912 года утром у двери
раздался звонок. Открыв, она увидела перед собой неждан¬
ного гостя: перед ней стоял, улыбаясь, Ленин.
— С некоторым трудом нашел ваше новое жилище,—
сказал он, раздеваясь в прихожей. А заглянув в комнату,
одобрительно добавил: — Я был у вас в прошлом году на
* Из стихотворения Ф. Шиллера «Идеал и жизнь». Перевод В. Левика.
162

старой квартире. Но тут лучше, просторнее, больше света...
Ах, вот и она, старая знакомая, по-моему, Мими, не так ли?
Но как расцвела, живет, видно, в довольстве. Таких внуши¬
тельных зверей я видел только в Сибири, это настоящая
барская кошка...
Роза была польщена вниманием, но возразила:
— О нет, она вполне пролетарского происхождения.
Я подобрала ее в партийной школе, где ее пришибли метлой,
вылечила с трудом; она нежна, как мимоза. Будем чай пить?
Гость, однако, отказался. Он зашел лишь на минутку,
а чаевничать с удовольствием придет в другой раз, если
можно, даже сегодня вечером. Сейчас же он хотел только
спросить совета, как лучше повидаться с Каутским и Бе¬
белем.
— Вы, правда, переехав сюда, перестали быть их близ¬
кой соседкой, но связи, надеюсь, поддерживаете? Партий¬
ная полемика, наверно, не очень испортила ваши личные
отношения?
— Нет-нет, хотя, конечно, и не улучшила,— ответила
Роза.— Зато до Меринга, Мархлевского и некоторых других
теперь поближе стало. Те, кто вас интересуют, должны быть,
по-моему, в городе. Сейчас у всех вроде бы некоторая
передышка после бурной избирательной кампании...
— Да, извините, что сразу не сказал: горячо вас позд¬
равляю, такая внушительная победа. Голова не закру¬
жилась?
— Как у кого. У меня так головные боли начались:
что же делать дальше? Я за активность, конечно. Но боюсь,
не задушил бы фимиам... Вы-το, простите, зачем в наши
края пожаловали? На вас совсем не похоже, чтобы вы при¬
ехали поздравлять наших партийных отцов. Что же заста¬
вило вас покинуть Париж, или, как немцы говорят, где
жмет сапог?
— Дела вам известные.— Ильич быстро взглянул Розе
в глаза и успел поймать мелькнувшую нотку отчужден¬
ности.— Наша Пражская конференция поручила мне полу¬
чить у «держателей», впрочем, точнее, у бывших «держа¬
телей», принадлежащие нашей партии деньги. Мне и с ва¬
шими близкими друзьями хорошо бы встретиться — с Ме-
рингом и Кларой Цеткин. Не посодействуете ли?
— Почему же нет? Меринг, правда, очень серьезно
болел в прошлом году, в августе даже находился на краю
могилы, перенес две операции на ноге. Сейчас работает,
хотя и не совсем поправился. Постараюсь узнать, сможет ли
он вас принять, но, боюсь, его жена Ева будет против
163

связанных с этим волнений. А Клара в Штутгарте, мы с ней
на рождество виделись, тоже прихварывает. Да вы ведь
у нее были. Надо сказать, что и у Каутского печень поба¬
ливает. То ли это из-за ваших «держательских» дел, то ли
из-за моих с ним споров, кто знает? — Роза улыбнулась
несколько натянуто.
Когда Ленин откланялся, Роза задумалась. После того
как польские социал-демократы отказались участвовать в
Пражской конференции РСДРП, отношения с ленинцами
заметно ухудшились. Она была, конечно, в курсе тех финан¬
совых дел, о которых шла речь. Быть может, даже больше,
чем думал Ленин. Она хорошо помнила историю с москов¬
ским мебельным фабрикантом Николаем Шмитом, кото¬
рого в 1907 году замучили и убили охранники. А он заве¬
щал сестрам отдать почти все состояние большевикам.
Дело вышло непростое: суд, фиктивный брак, но в конце
концов деньги получили большевики. Когда же большевики
с меньшевиками объединились и все имущество должно
было стать общепартийным, кто-то придумал передать эти
деньги на сохранение трем «держателям»: Мерингу, Каут¬
скому и Цеткин.
Тут и завертелось. «Держатели» только потом обнару¬
жили, что получили нечто вроде «сокровища Нибелунгов»,
которое несет муки тем, кто им владеет... Все фракции и
группы в партии требовали выдачи им денег на расходы,
а примирить их не удавалось. Прошлым летом «хранители»
приняли, как выразилась Клара, «Соломоново решение»: они
попросили Ленина прислать все ценные бумаги на ее счет
в банке. Большевики перевели что-то около 25 тысяч марок,
но ажиотаж лишь усилился. Меньшевики форменным обра¬
зом впали в исступление, обрушившись на большевиков,
поляков, объединительную комиссию. Троцкий буйствовал;
Мартов, с явной целью довести до конца партийный раскол,
опубликовал архиподлый памфлет, который Каутский на¬
звал «отвратительным», а Клара — «грязным и поганым»...
Когда Ленин съездил к Кларе в Зилленбух (Роза при¬
помнила, как она их в Штутгарте познакомила), та напи¬
сала Каутскому, что «товарищ Ленин весьма и весьма до¬
стойный человек», а поскольку все деньги перевели ей
большевики, то формальное и действительное право на их
стороне; надо просто вернуть их им в Парижский банк...
Прочитав это, Роза ужаснулась: упустить такой шанс воз¬
действовать на все фракции в пользу объединения! Впрочем,
«держатели» так и не смогли договориться друг с другом.
Сначала по болезни сложил свои обязанности Меринг,
164

затем Каутский, а потом и Клара. Но главный вопрос —
кому должны достаться деньги? — так и остался спорным,
и их оставили в Штутгартском банке, пока стороны не
сговорятся. А теперь какие уж могут быть переговоры после
Пражской конференции...
Ленин снова пришел вечером. Угощая его чаем, Роза
поинтересовалась, как поживает Надежда, где он остано¬
вился, какие у него планы? Владимир Ильич посетовал,
что у Нади временами обостряется базедова болезнь, а врачи
не знают, как ее лечить.
— Остановился я у старого приятеля, Владимира Адо¬
ратского, не встречались? Он и жена уговорили меня у них
ночевать, не ходить в гостиницу. Я вчера в театре Рейнгард-
та был, а когда вернулся, мне на диване было постелено.
Но главное — рядом стоял игрушечный деревянный щел¬
кунчик с саблей наголо. Это дочка хозяев поставила, чтобы
мне «не было скучно». Так я и спал «под вооруженной
охраной».— Он добродушно рассмеялся. А Роза, в тон со¬
беседнику, поделилась театральными впечатлениями. Ей
понравился «Дон Жуан», хотя вначале постановка пока¬
залась неудачной.
— Я вообще поклонница Моцарта. Недавно читала и
перечитывала его биографию, написанную Нолем. Вся семья
Моцарта стала мне близкой, включая собаку Бимберль,
которой Вольфганг, еще мальчик, после колоссального успе¬
ха своего концерта в Мюнхене просил передать «тысячу
поцелуйчиков». Книга полна солнца и веселья, смешанных
с грустью, как и сама музыка Моцарта. На днях я слушала
«Волшебную флейту», хотя была безумно усталой...
Это прозвучало как намек, и Ленин стал прощаться,
пообещав обязательно зайти еще раз. Он действительно
пришел, рассказывал, что в последнее время много поездил
по разным городам. После Цюриха, где они встречались
на заседании Международного социалистического бюро,
выступал с рефератом «Столыпин и революция» в Берне,
Женеве. А на пути в Берн поднялся в Люцерне на гору Пи¬
лат — погода была чудесная, и прогулка удалась на славу.
Потом из Парижа ездил в Брюссель, Антверпен, Лондон,
Льеж. А затем была Злата Прага...
Уводя разговор в сторону от то и дело появлявшихся
«подводных камней», Роза спросила:
— Вы, я читала, говорили на похоронах Лафаргов. Вы
их лично знали? Здесь ходит слух — кажется, Каутский
писал об этом Франциску,— что Лафарги ушли из жизни
не столько из принципа, сколько из материальной нужды,
165

которую тщательно скрывали. Правда ли это? Это было бы
совсем ужасно!
— Нет, не думаю. Летом девятого года мы с Надеждой
по совету Шарля Раппопорта поехали к Лафаргам в Дра-
вейль на велосипедах — это километров 20—25 от Парижа.
Жили они небогато, не так, скажем, как Каутские, но острой
нужды мы не заметили. Дом, говорят, был оплачен по заве¬
щанию Энгельса. Мы с Лафаргом увлеклись разговором
о философии, а вот Наде Лаура сказала, посмотрев на Поля:
«Скоро он докажет, насколько искренни его философские
убеждения». Они как-то странно при этом переглянулись,
но для нас смысл этих слов стал ясен только потом. Смерть
их меня глубоко потрясла. Не вижу ровно никаких осно¬
ваний ставить под сомнение искренность предсмертного
письма Лафарга. Мы его перепечатали в декабрьском номе¬
ре нашей «Звезды». Я считал и считаю, что, если не можешь
больше для партии работать, надо уметь посмотреть правде
в глаза и умереть так, как Лафарги...
Ленин задумался. Молчала и Роза.
— Но знаете,— продолжал Ленин,— «право на само¬
убийство» — вещь серьезная. А для молодежи этот вопрос
может быть и опасным. Меня вскоре «прижали» несколько
молодых товарищей. Я прямо сказал им, что, по моему глу¬
бокому убеждению, социалист принадлежит не себе, а пар¬
тии. Если он может хотя бы чем-нибудь быть еще полезен
рабочему классу, скажем, статью написать или воззвание,
он не имеет права на самоубийство... Не знаю только, убе¬
дил ли.
Роза стала рассказывать, что с увлечением занимается
сейчас вопросами политической экономии.
— Знаю, знаю,— подхватил Ленин.— Мы давно ждем
обещанного вами «Введения в политэкономию». Я уже дал
согласие редактировать русский перевод. Слыхал, что с
издательством у вас трудности были. Так что же, теперь
готово? Книга или серия брошюр?
— Нет, я не о том. Когда взялась перерабатывать свои
лекции, то увлеклась и написала так много, что решила все
это отложить до лучших времен, а пока написать книгу об
одном только вопросе — о накоплении капитала. Мне ка¬
жется, именно с этой стороны можно подойти к действи¬
тельно научному объяснению империализма, его противоре¬
чий. Я пока еще в начале работы, с увлечением читаю
книги. И, знаете, я, во-первых, у Маркса любопытную
загадку или ошибку обнаружила, а во-вторых, наткнулась
на интересные споры 90-х годов, еще поры нашей юности,
166

между народниками и марксистами. Раздобыла книгу Ни¬
колая — она и «Экономические этюды» некоего Владимира
Ильина *. Хотите покажу?
Она со смехом посмотрела на Ленина, так что и он рас¬
смеялся.
— Берегитесь, спуску и вам не будет,— сказала она.—
Не страшно? А у нас с вами накапливаются теоретические
расхождения.
Подняв руку, Роза стала загибать пальцы:
— О национальном вопросе вообще, о самоопределении
и автономии в особенности; кое-что относительно крестьян¬
ства; видимо, и по политэкономии прибавится. Я уже молчу
о давних и нынешних разногласиях по вопросам партийно¬
организационным. Вы ведь знаете, я без споров смысла
в жизни и работе не вижу... Да, кстати, ваш нынешний
приезд в Берлин успешен?
Так как Ленин лишь отрицательно покачал головой, Роза
поспешила перевести разговор в менее опасное русло и ми¬
ролюбиво сказала:
— Мы теперь с вами как будто еще в одном смысле
коллегами стали. Я слыхала, у вас под Парижем тоже пар¬
тийная школа. Вы сами там что же читаете?
— Это, конечно, совсем не то, что у вас. Поначалу нам
пришлось переучивать учеников Каприйской школы, кото¬
рые к нам приезжали. Их там «накачали» в отзовистском
духе, в богостроительстве и прочей махистской философии.
Еле «откачали». А прошлым летом мы сами поставили не¬
большую школу в Лонжюмо. Мне досталось читать лекции
по политэкономии, аграрному вопросу, теории и практике
социализма. Когда же выяснилось, что Плеханов не приедет,
то и по философии. Мы, однако, досрочно отпустили уче¬
ников, которым не терпелось вернуться в Россию для ра¬
боты. Ну а что касается споров, то я готов, за мной дело
не станет.
Прощаясь и крепко пожимая Розе руку, Ленин накло¬
нился и, глядя ей прямо в глаза, сказал с улыбкой:
— Давайте уговор: будем спорить и, конечно, остро;
иначе ни вы не умеете, ни я. Не нам бояться критики. Но
не будем забывать, что делаем мы общее дело.
— И пароль наш общий — «революция»,— радостно
подхватила Роза.— На том стоим... А с Бернштейнами,
Каутскими и иже с ними нам обоим не по пути.
— Да,— подтвердил Ленин.— У меня на сей раз ни
* Вл. Ильин — ранний псевдоним В. И. Ленина.
167

с Бебелем, ни с Каутским разговор не получился. С вами
совсем другое дело...
Над «Накоплением капитала» Роза работала с огромным
увлечением, как в свое время над статьями против Берн¬
штейна. Да и, по сути дела, между работами было много
общего: крайне важно было теоретически осмыслить проб¬
лемы империализма, который толкал человечество к миро¬
вой войне. Роза была верна завету создателей марксизма,
что теория призвана служить прежде всего формированию
революционной стратегии и боевой тактики пролетарского
движения. При этом именно верность духу учения побужда¬
ла ее острокритически оценивать fpyÄU предшественников,
в том числе и самого Маркса, в таблицах которого, как ей
показалось, она обнаружила ошибку. Она смело бросилась
в волны дотоле чуждой ей стихии математических формул
и таблиц и, как ей подумалось, нашла решение нерешенной
проблемы.
Она писала с напряжением всех духовных и физических
сил, стараясь не отвлекаться, и даже оставила без внимания
работы других марксистов, тоже пытавшихся постичь при¬
роду империализма, не только Рудольфа Гильфердинга, вы¬
пустившего в 1910 году объемистый том «Финансового ка¬
питала», но и близкого друга Юлиана Мархлевского, ано¬
нимно опубликовавшего в 1912 году к Хемницкому съезду
СДПГ работу «Империализм или социализм?». Она прошла
и мимо дискуссий на этом съезде, которые могли дать ей
хотя бы негативный материал. Розе казалось, что именно
«чистая» теория позволит найти неопровержимое обосно¬
вание революционной практики. Эта ошибка породила
другие.
Роза много размышляла, но писала быстро: по 10 —
12 страниц в день. В мае 1912 года она сообщила Косте
Цеткину, помогавшему в тот момент матери редактировать
журнал «Гляйххайт»:
«Позавчера я справилась со второй частью моей рабо¬
ты: 550 страниц рукописи. Осталась последняя часть, в ко¬
торой должно быть еще около 250 страниц, для чего мне
нужны четыре недели... Я с большой охотой прочитала бы
тебе отрывки, чтобы услышать твое суждение. Я чувствую
себя сейчас так, как будто рисую картину: иногда мне ка¬
жется, что получилось великолепно, другой раз, что это
полнейшая дрянь. И все же я надеюсь, что она хороша.
Итак, со всей энергией дальше... Я еще никогда не работала
столь систематически и выдержанно. Но теперь я не ослаб¬
лю напряжения, пока не будет дописана последняя строка».
168

Понадобились, правда, не четыре недели, а в три раза
больше, но 30 июля, в час ночи, Роза поставила наконец
точку. Рукопись приняло партийное издательство «Фор¬
вертс», осенью прошла корректура, которую Роза, просила
прочитать и Леона, зная его аккуратность и придирчивость.
В январе 1913 года две тысячи экземпляров были отпечата¬
ны. Роза всегда вспоминала об этом времени как самом
счастливом в ее жизни.
— Я жила действительно как в опьянении, днем и ночью
ничего не слышала и не видела, кроме этой проблемы, ко¬
торая так великолепно раскрывалась передо мной. И я не
могу сказать, что доставляло мне большую радость: процесс
мышления, когда я распутывала сложный вопрос, медленно
ходя взад и вперед по комнате, а Мими, лежавшая на
красном плюшевом одеяле на столе с поджатыми лапками,
вертела умной головкой туда и сюда, следя за моим движе¬
нием, или когда я с пером в руке придавала образам лите¬
ратурную форму. Знаете ли вы, что я тогда все 30 листов
написала — неслыханное дело! — одним махом за четыре
месяца и, не прочитав ни разу черновик, отправила его
прямо в печать?
Такой метод работы (хотя она его чуть приукрасила)
соответствовал характеру Розы. Столь же увлеченно и отре¬
шенно отдавалась она года два назад рисованию, которым
занималась подчас с утра до вечера. Однако, несмотря на
весь ее талант, политическая экономия вряд ли была тем
предметом, который можно было взять таким «штурмом».
Когда она писала, ее временами тревожила мысль: а
вдруг теоретически образованные марксисты просто заявят,
что то, над чем она билась,— самоочевидно, никто и не ду¬
мал иначе. Получилось, однако, обратное. Уже в первые два
месяца после выхода книги на автора обрушился град кри¬
тики, в том числе в «Форвертс», прямо разгромной. Правда,
Меринг дал отпор нападкам Экштейна: в серии из трех ста¬
тей он убедительно показал, что книга Розы Люксембург —
дальнейшее развитие экономической теории Маркса и Эн¬
гельса. Его рецензии перепечатали многие провинциальные
газеты, что вызвало даже недовольство Правления партии»
Положительно оценил книгу Мархлевский. Зато с позиций
центризма подверг ее критике Отто Бауэр, упреки «слева»
обрушил Антон Паннекук. Роза была права, когда, побла¬
годарив Меринга «за прикрытие флангов», заметила, что
господствующий в партии «так называемый марксизм»
проявил, как старый подагрик, страх перед любым ветерком
свежей мысли. Несомненным было то, что споры об импе¬
169

риализме «притушить» невозможно: проблема требовала
решения.
«Я отдыхаю сейчас после моей книги,— написала Роза
Луизе Каутской в начале 1913 года.—...Я действительно
измоталась, так как многочисленные корректуры и, сверх
того, занятия в партийной школе очень подорвали мои
силы. Но мои поляки не дают пощады, и я должна теперь
ринуться в отечественные дела. В духовном отношении с
книгой для меня покончено. Точно такое же состояние, как
после написанной картины: несколько дней радости, а там
конец, больше уже не думаю об этом... У меня подлинная
жажда классической литературы. Очевидно, это реакция на
огромное количество литературы по политической эконо¬
мии, которую мне пришлось проглотить...»
Однажды вечером, когда сгустились сумерки, Роза при¬
двинула к себе три тома литературного наследства Льва
Толстого, недавно изданные в Берлине на немецком языке
П. Ладыжниковым. Меринг уговорил ее написать рецензию
для «Нойе цайт». Ей тем более хотелось это сделать, что, как
она знала, Каутский был заранее против: конфликт его с Ме-
рингом разрастался. Но лучше думать о Толстом. Он был с
юношеских лет ее любимым писателем, хотя такое призна¬
ние вовсе не оригинально. Споры о нем не кончились с его
смертью, да и можно ли их вообще «закончить», когда че¬
реда читателей не иссякает и жизнь подсказывает все новые
ответы на старые вопросы.
Роза вспомнила, как писала свою первую статью о Тол¬
стом для «Лейпцигер фольксцайтунг». Тогда, в канун 80-ле¬
тия-писателя, ей хотелось сказать и свое слово. Она знала
позицию марксистской ортодоксии, выраженную Каутским,
Плехановым: с глубоким почтением указывая на великий
талант художника, читаемого во всем мире, они переходили
затем к Толстому-моралисту, Толстому-политику и убеди¬
тельно доказывали, что его учение и идеал, обращенный
в патриархальное прошлое, враждебны социалистическому
идеалу устремленного в будущее пролетариата. Меринг тоже
противопоставлял огромному писателю религиозного чуда¬
ка. Все это так, но ей хотелось подчеркнуть другое.
И в первой же фразе той давней статьи, названной
«Толстой как социальный мыслитель», она написала, что
в гениальнейшем романисте современности жил с самого
начала рядом с неутомимым художником неутомимый
социальный мыслитель. «Коренной вопрос человеческой
жизни, отношений людей друг к другу, общественных от¬
ношений искони глубоко занимал Толстого, был его внут¬
170

ренней сущностью. И вся его длинная жизнь, все творчест¬
во были одновременно неустанным раздумьем о «правде»
в человеческой жизни».
Да, конечно, Толстой противник революции и марксизма,
народ для него представляет не пролетариат, а крестьянин.
И сила Толстого не в программе, а в критике сущего. По
отношению к церкви и государству, войне и милитаризму,
буржуазному браку и воспитанию, богатству и тунеядству,
физической и духовной деградации трудящихся, состоянию
искусства и науки он не знает ни жалости, ни пощады.
Пролистав свои прежние статьи, Роза нашла, что мало
говорила о Толстом-художнике, о его отношении к искус¬
ству. А вот Клара писала, что отрицание им в последние
годы жизни роли искусства было не просто отголоском
взглядов Жан Жака Руссо о возврате к естественному со¬
стоянию, не нигилизмом русских разночинцев, считавших,
что сапожник делает общественно необходимое дело, а без
Мадонны Рафаэля можно и обойтись. Критика искусства
Толстым была социально более глубокой, но все же нельзя
отрицание буржуазного искусства, чуждого народу, дово¬
дить до отвержения искусства вообще.
Ведь немыслимо, подумала Роза, зачеркнуть искусство
самого Толстого. Перед ней встала сцена берлинского Ма¬
лого театра. Г од назад она чуть не силком затащила Клару,
вечно занятую партийными делами, на «И свет во тьме све¬
тит». Обе почувствовали дыхание подлинного искусства в
пьесе, в которой было много из собственной жизненной дра¬
мы Толстого: мучительная борьба одинокого титана против
повседневного обволакивающего компромисса, трагические
споры с женой, предчувствие необходимости ухода... Й это
бегство 80-летнего старика из семьи было показано потря¬
сающе правдиво.
А тогда в театре было мучительно стыдно, что старик
с миром своих идей и со своей болью раскрывается перед
пошлыми немецкими буржуазными филистерами. Нарядная
публика, коррумпированная лживостью театра, увидела
лишь чувствительную «семейную драму» с плоским кон¬
фликтом между «долгом матери» и «обязанностями супру¬
га». Только несколько юношей фанатически аплодировали
потрясающей сцене в армии, когда молоденький рекрут
выражает свое отвращение к милитаризму и решительно
отказывается принять присягу, за что его подвергают беско¬
нечным нравственным истязаниям...
Розе вспомнилась и другая ее горькая обида. Еще
в конце десятого года ее попросили устроить в партийной
171

школе вечер памяти Толстого. Она долго и тщательно гото¬
вилась, сделала большой доклад, который вызвал столь жи¬
вое обсуждение, что разговор затянулся и она лишь к часу
ночи вернулась домой. А на следующий день Роза, столкнув¬
шись с редактором молодежного социал-демократического
журнала Корном, спросила, не поместит ли он что-нибудь
о Толстом? Нет, ответил он, я не люблю статей «юбилей¬
ных» или «случайных». Да и нельзя рекомендовать молодым
людям «Анну Каренину», ибо там «слишком много о люб¬
ви». Когда же Роза в гневе стукнула кулаком по столу, вос¬
кликнув, что такие взгляды поразительны у «специалистов
культуры и искусства», тот не моргнув глазом возразил: так
ведь Толстой не имеет ничего общего с культурой и искус¬
ством... Вот каковы эти «наследники классической фило¬
софии», как назвал их Энгельс.
Пьесу «Живой труп» Роза тоже помнила в берлинской
постановке. И на этот спектакль буржуазная публика ходи¬
ла, чтобы «развлечься», прежде всего из-за цыганского хора
да пикантностей «двоеженства». Эта публика даже не по¬
дозревала, что именно на их благопристойное, приличное
общество сыплется со сцены град пощечин, что Толстой
раскрывает и их внутреннее убожество, ограниченность, хо¬
лодное себялюбие.
Год назад в этой комнате Владимир Ильич, увидев на
столе книги Толстого, назвал его «зеркалом» русской рево¬
люции, художником, великолепно отразившим противоре¬
чие революционного и патриархального, могучего и бессиль¬
ного крестьянства. Она тогда не все восприняла. А может
быть, именно здесь ключ к пониманию? Но это не ее сфера.
Да и немецкие читатели не примут такого объяснения, для
них оно слишком парадоксально. Впрочем, разве обязатель¬
но ей оценивать мировоззрение Толстого? Достаточно, по¬
жалуй, сказать, что его правдоискательство не внешнее и
показное, а внутреннее, наполнявшее до краев всю его
жизнь. Она снова взялась за перо:
«Конечно, гений Толстого подобен первозданной, естест¬
венной, неиссякаемой золотой жиле. Однако даже самое
сильное дарование художника мало способно действовать
творчески без верного компаса большого серьезного миро¬
воззрения...»
Как в заколдованном круге, подумала Роза, опять вопрос
о мировоззрении. Каково же оно? Неужели это «толстовст¬
во», «непротивление злу насилием», взгляды кучки его
последователей из интеллигентов-разночинцев или секты
духоборцев? Нет, совсем не то.
172

«Распространенная буржуазная точка зрения,— Роза
вернулась к своей исходной мысли о цельности Толстого,—
старается провести резкое различие между художником и
моралистом; первому теперь бесспорно отводят первое место
среди величайших творцов мировой литературы, второго же,
как жуткого и неприятного мужика, спроваживают в дебри
России, обвиняют в «славянском» пристрастии к глубоко¬
мыслию, изображают полумечтателем, полуанархистом...
Но его поиск истины не выражается в карликовой мировой
скорби «индивида»... Он нацелен на такие формы жизни и
существования, которые находились бы в соответствии с
идеалом нравственности, а он имеет чисто социальную при¬
роду: равенство и солидарность всех членов рода челове¬
ческого, основанные на всеобщей обязанности трудиться,—
вот что неутомимо ищут и хотят осуществить герои его
произведений — Пьер Безухов в «Войне и мире», Левин в
«Анне Карениной», князь Нехлюдов в «Воскресении». Исто¬
рия искусства Толстого — это поиск решения противоречия
между таким идеалом и существующими общественными
отношениями...»
Да, категории «честность и правдивость» явно недоста¬
точны, чтобы объяснить силу воздействия Толстого. Он
не просто моралист, а и неутомимый борец за свои идеи.
А его идеал — пусть утопический — разве не социализм?..
Роза принялась быстро писать:
«Толстой, правда, не понимал современного рабочего
движения, но было бы дурным показателем идейной зре¬
лости просвещенных пролетариев, если бы они, со своей сто¬
роны, не могли понять, что гениальное искусство Толстого
дышит тем не менее духом чистейшего и самого подлинного
социализма. Как смертельный враг существующего общест¬
ва, как бесстрашный борец за равенство, солидарность и за
права неимущих, как неподкупный разоблачитель всего ли¬
цемерия и лжи в современном обществе, государстве,
церкви, браке, Толстой, несмотря на всю утопически-мо-
рализирующую форму, по своей сущности глубочайшим
образом связан духовно с революционным пролетариатом.
Его искусство принадлежит рабочим, притом рабочим, ре¬
волюционно просвещенным, очищенным от шлаков немец¬
кого филистерства, рабочим, способным подняться над
всеми предрассудками и всяким преклонением перед авто¬
ритетами, имеющим мужество внутренне отбросить все
трусливые компромиссы».
Перед глазами Розы вдруг снова появился толстый,
неуклюжий Корн с красным, ничего не выражающим ли¬
173

цом и тупым убеждением, что Толстой вреден молодым
людям. И она энергично дописала:
«Особенно для рабочей молодежи не может быть луч¬
шего воспитывающего чтения, чем произведения Толстого».
Когда она закончила рецензию, за окном уже всходило
солнце. Да, подумалось ей, и тогда, когда тебе уже за сорок,
а позади бессонная трудовая ночь, после которой ломит все
тело и трещат суставы, вовсе не поздно еще радоваться ду¬
ховному общению с великим художником и человеком.
Она радовалась и жизни. Ей нравилось чуть теплым ве¬
сенним днем бродить без дела по улицам «своего» Зюдэн-
де — ей казалось даже, что уже все здесь заметили ее
задумчивое праздношатание,— засунув руки в карманы жа¬
кета, без всякой цели, только чтобы поглазеть по сторонам
да вдохнуть жизнь: предпасхальное выколачивание матра¬
цев, квохтанье наседки, пронзительный крик и смех школь¬
ников, шагающих домой по середке мостовой, короткий
свисток городской электрички, тяжелый цокот копыт лоша¬
дей, везущих тяжеленную бочку с пивом, а в промежут¬
ках — звонкое чириканье воробьев...
— Все это, вместе взятое,— рассказывала Роза однаж¬
ды своему другу,— создает при ясном свете солнца такую
симфонию, такую оду «К радости», какую не в состоянии
воспроизвести никакой Бах и никакой Бетховен, и мое серд¬
це ликует всему, любой самой прозаической мелочи... Ве¬
роятно, я с моим лицом, сияющим от счастья, и с руками
в карманах выгляжу немного странно. Но мне-το какое дело!
Летом у Розы появилась еще одна причуда, как она ее
называла: страсть собирать растения, сушить их, распо¬
знавать, описывать. В продолжение четырех месяцев она,
как ей показалось, только тем и занималась, что шаталась
по окрестным лугам, а дома систематизировала находки.
В действительности в мае — августе 1913 года она, кроме
того, написала не менее двух десятков немецких и польских
статей, выступала с докладами. Но у нее и вправду нако¬
пилось 12 переполненных папок с засушенными растениями,
и она научилась неплохо ориентироваться в «отечествен¬
ной флоре».
Несомненно, такая разрядка была Розе Люксембург
необходима, ибо жизнь требовала от нее огромного напря¬
жения. Клара Цеткин ценила в своей подруге не только
яркость и глубину ее ума, но и поразительную жизненную
стойкость.
«Она каждую минуту требовала от себя максимума. Ког¬
да казалось, что она вот-вот свалится от переутомления,
174

она «для отдыха» бралась за что-нибудь еще более трудное.
Работа и борьба окрыляли ее. От нее редко приходилось
слышать «я не могу», но тем чаще она говорила: «я должна».
Болезненность и неблагоприятные внешние обстоятельства
не имели над ней никакой власти. Страдая от физических
недугов, окруженная трудностями и опасностями, она всег¬
да оставалась сама собой. Внутренняя свобода поднимала
ее над всеми преградами».
Сама Роза признавалась подруге, по обыкновению иро¬
низируя над собой:
— Мне всегда нужно что-нибудь такое, что захватило бы
меня с головой, как бы мало это ни подобало такой солид¬
ной особе, от которой — на ее беду — всегда ожидают чего-
то умного...
Бойцы против империализма
Барометр международных отношений все чаще предвещал
грозу. В конце 1912 года чрезвычайный конгресс Социали¬
стического Интернационала в Базеле подтвердил штутгарт¬
ские решения и призвал рабочий класс энергично противо¬
действовать войне, а в случае ее возникновения закончить
ее свержением капитализма.
Однако в германской социал-демократии, главной пар¬
тии Интернационала, после парламентского успеха все
сильнее проявлялись оппортунистические и националисти¬
ческие тенденции. Рейхстаг и ландтаги реформисты превра¬
щали в торжища, где заключали с буржуазными партиями
закулисные сделки, шаг за шагом сдавая позиции в вопросах
финансирования гонки вооружений. В конце 1912 года
Эдуард Давид от имени социал-демократической фракции
заявил в рейхстаге об «условной поддержке» Тройственного
союза центральных держав как якобы оборонительного.
Это не только подрывало борьбу за мир, но и было шагом
к расколу Интернационала.
С трибуны рейхстага только Карл Либкнехт энергично
вел борьбу против империализма. Особенно сильное впе¬
чатление на общественность произвели его выступления
весной 1913 года, в которых он с документами в руках ра¬
зоблачил аферы и коррупцию, насаждавшиеся военным
концерном Круппа и другими германскими и международ¬
ными фабрикантами оружия. Тут нужно было мужество,
ибо противник был не только силен экономически, но и
окружен ореолом «национального героя». Совсем недавно
175

фирма Круппа праздновала свое столетие, и все газеты
обошла фотография, на которой удостоенный дворянского
титула Густав Крупп фон Болен унд Гладбах восседал
в автомобиле рядом с самим кайзером в военном мундире
и островерхой каске.
Либкнехт врагов не боялся, их и так было у него среди
юнкеров, милитаристов и прочих реакционеров великое мно¬
жество. Правительству пришлось провести судебное след¬
ствие, и кое-кто из третьестепенных чиновников был нака¬
зан за взятки. Чтобы отвлечь внимание мировой общест¬
венности от главных виновников, генеральный директор
концерна Альфред Гугенберг развернул против Либкнехта
дикую клеветническую кампанию, а один из высших чи¬
новников Круппа даже вызвал его на дуэль.
Но и Либкнехт не молчал. В статье «Что есть? Что бу¬
дет?» в газете «Форвертс» он объяснял, что скандалы в
военных фирмах лишь внешний симптом той раковой бо¬
лезни, которая разъедает капиталистический строй по обе
стороны государственных границ. Осветить лучом света
удалось лишь некоторые из тайников капитализма.
«Клан враждебных отечеству «патриотов» яростно сжи¬
мает кулаки по поводу обнаружения крупповских рептиль¬
ных фондов. Честь Круппа — честь Германии! Позор Круп¬
па — позор Германии! Но народы не могут и не хотят идти
дальше по пути, который кончается в пропасти, должен там
кончиться. Тем более не хотят, когда сорвана маска с ре¬
гентов патриотического хора... Уступят ли правительства,
германское правительство энергичному нажиму народных
масс? Удастся ли сохранить мир между Францией и Гер¬
манией, соглашение между которыми явилось бы более
прочной гарантией мира во всем мире и сохранения куль¬
туры обеих стран, чем все пушки Шнейдера-Крезо или
Круппа?»
Иными средствами, но против того же врага вела борьбу
Клара Цеткин. С трибуны конгресса Интернационала в
Базеле, со страниц своего журнала она старалась внушить
всем женщинам, что они обязаны включиться в священный
поход против войны.
— Когда мы, женщины и матери,— говорила она, и
слушательницы отвечали ей бурным одобрением,— подни¬
маемся против массовой бойни, то не потому, что мы из се¬
бялюбия или малодушия неспособны принести жертвы за
высокие цели и идеалы. Мы прошли суровую школу жизни
при капиталистическом строе и стали борцами. Мы готовы
к жертвам более тяжелым, чем отдать собственную кровь.
176

Поэтому мы способны видеть, как сражаются и гибнут наши
мужчины. Но только когда речь пойдет о борьбе за свободу,
масса женщин преисполнится духом тех матерей древности,
которые вручали своим сыновьям щит со словами: «С ним
или на нем!»...
Капиталистический строй раздает подачки и пряники
попрошайкам и беспомощным, которые ему не опасны.
Честь стать жертвами принуждения и беззакония он остав¬
ляет сильным, которых боится. Когда подневольные подни¬
мутся, разогнут спины, то увидят, что они вовсе не так малы,
а их господа не так велики, как казалось людям, которым
тысячелетиями внушали смирение. Правильно оценив свое
число и значение для общества, они повсюду, где проле¬
тарские массы придут в движение, услышат слова: «Мы —
сила!»
Роза Люксембург действовала на арене практической
политики с такой же страстью и самоотдачей, с какой
вела теоретическую полемику. Она выступала в защиту
женского избирательного права и с разоблачениями внешне¬
политических ухищрений дипломатов, обосновывала рево¬
люционную тактику германского пролетариата, в том числе
возможность применения в различных условиях и с разны¬
ми задачами массовой политической стачки. Роза безжа¬
лостно клеймила позором отход социал-демократической
партии от традиционного принципа «Этой системе ни чело¬
века, ни гроша», старалась мобилизовать партийные массы
на активные антивоенные действия. Когда оппортунисты
одобрили в рейхстаге налоговую политику буржуазии, Роза
Люксембург, перефразировав известные слова Гёте, назвала
их людьми, «что ищут клад, но рады, когда находят дожде¬
вых червей». Разъяренные ревизионисты обвинили ее в «по¬
литической извращенности» и утверждали даже, будто она
дала французским шовинистам доказательство, что не¬
мецкие социал-демократы — «империалисты».
Франц Меринг сражался острым пером историка и
публициста. Не только в статьях на актуальные полити¬
ческие темы, но и в работах по прусской военной истории
XIX века он разоблачал монархию Гогенцоллернов. Шови¬
нистической свистопляске, поднятой в связи со столетием
«битвы народов» под Лейпцигом, он противопоставил науч¬
ное объяснение исторических событий. А в серии газетных
фельетонов, озаглавленных «День теней», «День сытых»,
«День крыс» *, он осудил не только шовинизм, а и нацио¬
* По-немецки здесь еще игра слов: Schatten — Satten — Ratten.
177

нальный нигилизм, призвал рабочий класс чтить память тех,
кто в прежние времена героически сражался против безжа¬
лостного угнетения и эксплуатации.
Оппортунисты в руководстве партии, стремясь изолиро¬
вать и ослабить революционное крыло, все чаще и охотнее
прибегали к помощи центристов. Карл Каутский еще
летом 1912 года начал новые подкопы под своих бывших
друзей. После полемики с Розой Люксембург, в которой
добился сомнительного успеха, он решил избавиться от
Меринга как соредактора «Нойе цайт». Воспользовавшись
тем, что Бебель был недоволен некоторыми выражениями
в статье Меринга «Кое-что о Марксе и Либкнехте», Каут¬
ский лишил его традиционного права посылать передовицы
прямо в типографию. Взбешенный Меринг не только отка¬
зался впредь писать передовицы, но и решил вообще оста¬
вить журнал. «Я глубоко сожалею,— написал он Каутско¬
му,— о таком исходе нашей двадцатилетней дружбы, но то,
что произошло, изменить невозможно: разрушенное дове¬
рие так же нельзя восстановить, как склеить разбитый
стакан...»
Друзья Меринга пытались его успокоить. От Розы он
получил большое письмо:
«Я нахожу поведение Каутского по отношению к соре¬
дактору постыдным, а заявление Бебеля — старческой бол¬
товней. Всякий приличный человек в партии, если он не
духовный раб Правления партии, будет на Вашей стороне.
Но как все это могло привести к тому, что Вы намерены
просто бросить такой чрезвычайно важный пост?!
Взгляните, пожалуйста, на наше общее положение в
партии. Вы, конечно, тоже понимаете, что мы идем навстре¬
чу временам, когда масса членов партии будет особенно
нуждаться в руководстве энергичном, решительном и спо¬
собном мыслить масштабно. А ведь наши руководящие
инстанции — Правление, центральный орган, фракция
(а также «научный орган» без Вас) — становятся, напро¬
тив, все более мелочными, трусливыми, все более поддаю¬
щимися парламентскому кретинизму. Нам следует открыто
смотреть в глаза столь прекрасному будущему, а потому
занять и удерживать все те посты, которые позволяют,
вопреки официальным «вождям», осуществлять право кри¬
тики. Как мало, увы, таких постов, Вы знаете лучше, чем я...
То, что массы идут все же за нами и хотят иметь другое
руководство, это показало последнее генеральное собрание
берлинцев, да и поведение всех организаций в стране. Но
отсюда вырастает для нас именно обязанность проявлять
178

выдержку, не доставлять удовольствия официальным пар¬
тийным бонзам, не втыкать штык в землю. Мы должны быть
готовы к постоянным боям и спорам, особенно тогда, когда
Вы сами так основательно поколебали святая святых пар¬
ламентского кретинизма. Лучший лозунг для нас: несмотря
ни на что, не уступать ни пяди. «Нойе цайт» нельзя пол¬
ностью отдать в руки дряхлости и официозности. Посмей¬
тесь над жалким убожеством и продолжайте писать в жур¬
нале так, чтобы радовались наши сердца!»
Клара Цеткин в свою очередь объясняла Мерингу, что
Правление партии превратилось в самое чудовищное учреж¬
дение в мире — «пассивное, напыщенное, смешное и —
непогрешимое». В том отчасти виноват и Каутский, сде¬
лавший журнал официально-партийным органом. Он окру¬
жил себя блюдолизами, бесталанными всезнайками и
тоскливыми тупицами, вроде Вурма и Экштейна, с помощью
которых прикрывает глупости Правления.
«Когда я все это разглядела, моя дружба с Карлом Каут¬
ским была поколеблена. Разумеется, Вы не должны доста¬
вить удовольствие этой клике и просто швырнуть свой пост.
«Нойе цайт» без Вас немыслим. Каутский хочет, конечно,
чтобы Вы разделяли его собственную трусость перед Прав¬
лением партии и общественностью и по его подобию полза¬
ли на коленях... Протестуйте, жалуйтесь! «Ä la guerre
comme â la guerre» *. Мне все больше претит «понтификат
Бебеля», который всюду сует свое большое «Я» и ставит
субъективные желания выше реальных фактов... С Карлом
Каутским как с человеком и другом для меня все кончено.
Еще прошлым летом я отказала ему в дружбе. Потом ре¬
шила поддерживать отношения на основе modus vivendi **
из-за его жены и по уговору Розы, которая об этом просила.
Но его нынешнее отношение к Вам, человеку, который был
на протяжении многих лет его верным соратником, это
вершина. Я слишком упряма, чтобы с этим смириться...
«Нойе цайт» нуждается в Вас больше, чем Вы в нем.
Поэтому, чем решительнее Вы будете действовать, тем
лучше. Ведь не стоило бы затраченных трудов, если бы мы,
освободившись от догматов буржуазной науки, стали прек¬
лоняться перед Экштейнами, Гильфердингами, Мюллера¬
ми, Эбертами, Каутскими... Читая Ваше письмо, я плакала.
Нет, не Вы стары, а Каутский, Гильфердинг, Экштейн,
* На войне, так по-военному» (франц.),
** Здесь: условия жизни (лат.).
179

Вурм и tutti quanti *. Вы из породы Гуттенов — борцов и уче¬
ных в одном лице, для которых ученость — клинок, а кли¬
нок — наука. Люди такой породы остаются в бою молоды¬
ми. Не помышляйте поэтому, чтобы оставить поле битвы
старикам...»
Поддержанный друзьями, Меринг смирил свой гнев и
решил не сдаваться. Он опубликовал в «Нойе цайт» и в
«Лейпцигер фольксцайтунг» ядовитые ответы Каутскому,
которые понравились Розе и Кларе. Он остался в журнале,
продолжая на его страницах бескомпромиссную борьбу
с узколобым партийным бюрократизмом и оппортунизмом.
Клара Цеткин, перенеся еще две тяжелых глазных опе¬
рации и лежа в мюнхенской клинике на спине с забинто¬
ванной правой рукой, продиктовала Мерингу письмо, в ко¬
тором объясняла, что ученость Каутского преувеличена,
вовсе не универсальна и не глубока, а его популярность
объясняется усвоенной им метафизической манерой «до¬
ступного изложения». «Я надеюсь, мы еще доживем до та¬
кого времени, когда о Каутском как о теоретике будут гово¬
рить, столь же холодно пожимая плечами, как и о политике
Правления партии. Пребывая в такой уверенности, мы могли
бы смотреть на события с философским равнодушием, если
бы не видели, что такая засиженная мухами политика и ее
«научное оправдание» крадут у пролетариата годы жизни».
13 августа 1913 года в Швейцарии скончался Август Бе¬
бель. Хотя в последние годы у него складывались подчас
напряженные отношения с левыми, они вместе с партией
и массами рабочего класса Германии и всего мира искренне
горевали об уходе из жизни выдающегося вождя револю¬
ционной социал-демократии. Нетрудно было предвидеть, что
смерть Бебеля приведет к дальнейшему сдвигу вправо в пар¬
тийном руководстве. Под этим мрачным знаком германская
социал-демократия собиралась на свой очередной съезд,
местом которого уже в третий раз стала Йена.
В городе, смотревшем на реку Зале сверху вниз, Розе
Люксембург снова достался удобный номер в гостинице
«Кайзерхоф», в которой она жила с Кларой в 1905 году. Но
настроение было совсем иным, и волнение не позволяло ей
уснуть. Она старалась внушить себе, что «вопрос о лично¬
сти» — так говорили о будущем преемнике Бебеля на посту
председателя партии — беспокоит ее «как дыра в небе».
Все же это было не так. Мысли ее возвращались к Бебелю,
с которым было связано так много хороших, веселых часов,
* им подобные (итал.).
180

хотя и немало огорчений. Она видела себя стоящей рядом
с Кларой у его открытого гроба в Цюрихе. Мертвый, он
выглядел еще красивее, чем в жизни... Но кто же будет?
Неужели место изящного, обаятельного, умнейшего Августа
займет этот грузный и грубый мужлан Фриц Эберт, типич¬
ный профсоюзный, а затем и партийный босс? В Правле¬
нии он сидит уже 8 лет...
Какое же это падение для партии! Обстоятельного и на¬
дежного Зингера сменил Гаазе, «ловкий зайчик», как назва¬
ла его Клара. Он неплохой человек и искусный адвокат, но
никакой не руководитель, а беспринципный болтун «марк¬
систского центра», которого вечно мучает вопрос, как по¬
женить lapin et carpe *. А ведь Бебель говорил... нет, не о
карпах, о карасях: чтобы они не жирели в партийном пруду,
необходима зубастая щука, вроде меня... Эберт по энергии
не чета Гаазе, подомнет его. Он властолюбив, более деспо¬
тичен, чем умен. В общем — находка для ревизионистов,
они, разумеется, его выдвинут и проведут...
На съезде развернулась острая борьба по двум вопросам:
о применении массовой политической стачки и о вотирова¬
нии налогов. В противовес выраженному Шейдеманом,
Бернштейном, Носке, Давидом стремлению заглушить мас¬
совую борьбу, Карл Либкнехт, Роза Люксембург, Клара
Цеткин и другие левые требовали «наступательной, реши¬
тельной и последовательной тактики партии во всех обла¬
стях». Выступая против резолюции Вурма и Зюдекума, кото¬
рая оправдывала поддержку фракцией налоговой политики
буржуазии, Роза Люксембург предостерегала партию, что
это та наклонная плоскость, по которой можно с началом
войны докатиться до одобрения военных расходов. Но про¬
тив левых на съезде сложился единый фронт правых и
центристов. При голосовании резолюций это проявилось
в соотношении голосов 142:333 и 140:336. Председателем
партии был избран Фридрих Эберт.
«Так или иначе,— написала Мерингу Клара Цеткин,
огорченная исходом,— этот съезд принес нам четкое раз¬
межевание умов, подсчет сил и консолидацию левого крыла.
И что примечательно: без Каутского и против Каутского,
которого сейчас называют официозным».
«Официозность теории» — так озаглавила Роза статью
против Каутского, которую начала писать задолго до съезда.
Она считала необходимым дать развернутый, аргументиро¬
ванный ответ как на политику «приглушения активности»
* кролика с карпом (франц.).
181

партии, так и на те обвинения против левых, которые выдви¬
гал Каутский. Он не стеснялся теперь именовать левых
«наши русские», объявить их враждебными всякой органи¬
зации и борьбе за парламентские права. Он приписывал
им «авантюры» и «интриги», синдикализм, путчизм и блан¬
кизм, а призывы к активным действиям пытался дискреди¬
тировать как «революционную гимнастику». Об этом плоде
буйной фантазии Каутского, заметила Роза, можно сказать
лишь то же, что и о лошади легендарного Роланда: «Очень
красива была та кобыла, да жаль, что издохла она». Если для
того, чтобы заслужить такие прозвища, достаточно требо¬
вать решительной наступательной политики и тактической
инициативы масс, тогда окажется, что партийные органи¬
зации Штутгарта, Эссена, Золингена, Берлина и других го¬
родов, редакции многих газет состоят сплошь из «авантю¬
ристов» и «синдикалистов», тогда действительно германская
социал-демократия кишмя кишит «русскими».
«Я должна снова, как и в наших спорах 1910 года, возра¬
зить Каутскому, что его изображение российского рабочего
класса и русской революции является пасквилем на тамош¬
ний пролетариат. Доселе только анархисты утверждали, что
высший революционный идеализм расцветает на почве глу¬
бокой материальной деградации, вытекает из отчаяния и
чувства, что «нечего больше терять». А ныне Каутский пы¬
тается представить революционные действия российского
пролетариата, как некий «акт отчаяния»...
Написав это, Роза задумалась. Она чувствовала себя
лично задетой. Ведь еще в 1907 году, во втором издании
своей «Социальной революции», Каутский сам признал:
«товарищ Люксембург» ясно доказала, что российский ра¬
бочий класс вовсе не стоит так низко, не так уж малого
достиг, как принято считать в Германии. Ведь это сам Каут¬
ский дважды подчеркнул, что как английским рабочим пора
отвыкнуть смотреть сверху вниз на немецких, так и немец¬
ким — на русских. Более того, он объяснял тогда, что
английские рабочие как политическая сила далеко отстали
от русских и стали нулем именно потому, что отказались от
революции, ограничились интересами момента, так называе¬
мой «реальной политикой». А теперь?
Русских рабочих поражения и тяжелые репрессии не
сломили. Из России снова идут радостные вести: перво¬
майские демонстрации были просто великолепными. Во
многих местах они проходили впервые, а в Петербурге —
100 тысяч участников! Растут экономические стачки, кото¬
рые всякий раз переходят в политические, в демонстрации...
182

Сгущаются облака также в Лондоне, в Венгрии. В Герма¬
нии пока тихо, но и наше время придет... Вот о чем надо
писать.
«Мы видим новый подъем революционной активности
масс России после Ленского расстрела... Несмотря на
контрреволюционный террор, революционные действия рос¬
сийского пролетариата вовсе не акт отчаяния, а выражение
революционного классового сознания и упорной боевой
энергии. Но что же хочет Каутский противопоставить
«русскому методу», о котором он благожелательно писал
еще в 1907 году? Что говорит он о «немецком методе»?
И тут выясняется, что он хотел бы вообще избежать массо¬
вой стачки... Вопреки всему, что говорил, например, Бебель,
Каутский слышит музыку будущего, видит панацею от всех
бед в выборах в рейхстаг, в завоевании мандатов. «Ничего,
кроме парламентаризма» — вот альфа и омега, вот все, что
ныне рекомендует партии Каутский... Но мы не теряем на¬
дежды, что вожди, тормозящие движение, будут в конце
концов отодвинуты в сторону, оттеснены с дороги штурмую¬
щими массами!»
Розе Люксембург удалось напечатать эту статью в жур¬
нале «Нойе цайт». Но это было последнее ее выступление
на его страницах. Пресса все более уходила из рук левых.
Даже «Лейпцигер фольксцайтунг» отказалась поместить
статью Розы об итогах Йенского съезда, заостренную про¬
тив центристского «болота». Обращение в «инстанции» делу
не помогло. Роза Люксембург, Франц Меринг и Юлиан Мар¬
хлевский откровенно объяснили новому редактору газеты:
«Мы трое считаем, что партия переживает внутренний
кризис, гораздо более тяжелый, чем разразившийся тогда,
когда появился ревизионизм. Быть может, это грубо, но
мы убеждены, что если дело пойдет так дальше, то партии
грозит опасность впасть в маразм. В такое время для рево¬
люционной партии единственное спасение — самая острая,
самая беспощадная самокритика».
Снова обострился конфликт Каутского с Мерингом, на
сей раз из-за фельетонов в «Нойе цайт», задевавших авто¬
ритеты. Роза и Клара опять советовали Мерингу не достав¬
лять радости врагам. Но на этот раз дело было безнадежно.
Каутский окончательно вытеснил Меринга из журнала и не
поленился сочинить против него целый памфлет, напеча¬
тать его частным образом и передать в Контрольную комис¬
сию. Он возродил в нем старые сплетни о «дурном характе¬
ре» и «психологической загадке», которые сам опровергал
десять лет назад. «Каутский как личность,— утешала Ме¬
183

ринга Клара Цеткин,— убогий простофиля и образованный
невежда. Вы, наверно, уже говорили с Розой. Я очень ценю
ее мнение в подобных сложных вопросах и доверяю ему
больше, чем своему собственному... У нее не только острый
взгляд стратега, но и великолепный инстинкт...»
В начале 1914 года «трио» — Роза Люксембург, Юлиан
Мархлевский и Франц Меринг — нашло выход, наладив
выпуск «Социал-демократической корреспонденции». Это
был первый самостоятельный орган немецких революционе¬
ров, неподвластный Правлению, независимый от оппорту¬
нистов и центристов. Он был призван, как говорилось в анон¬
се, служить партийной прессе, содействуя углублению про¬
летарского движения. Пресс-бюллетень печатался на стек¬
лографе три раза в неделю и рассылался редакциям. Прав¬
да, лишь немногие социал-демократические газеты исполь¬
зовали мастерски написанные Мерингом или Люксембург
передовицы, небольшие политические фельетоны и эконо¬
мическое обозрение, которое вел Мархлевский.
В руках левых кроме «Корреспонденции» и журнала
«Гляйххайт» оставались еще трибуны партийных и рабочих
собраний. У Карла Либкнехта также трибуны рейхстага
и прусского ландтага. Смысл деятельности революционных
парламентариев он видел в разъясняющем, возбуждающем,
будоражащем воздействии на народ, обращался при этом
и к русскому опыту:
— Наши друзья в третьей Думе часто доказывали,
что и им представляются подобные шансы и что они умеют
великолепно их использовать. Наша тактика в германском,
прежде всего прусском, «мнимом парламентаризме» может
быть вполне поставлена в параллель рекомендуемой для
Думы... Разумеется, не следует возбуждать иллюзий о ре¬
форматорской способности русского правительства или
Думы. Но требовать реформ и стараться их вынудить —
значит вести классовую борьбу. Если сил пока не хватает,
чтобы вырвать требуемое у подлой реакции, то их все же
достаточно, чтобы перед всем народом пригвоздить эту под¬
лость к позорному столбу и тем продвинуть вперед массовое
движение.
Как и выступления Либкнехта, публичные речи и докла¬
ды Розы Люксембург неизменно пользовались огромным
успехом. У этой маленькой женщины, которой, для того
чтобы ее лучше было видно, часто ставили под ноги скамей¬
ку, был звучный голос, проникавший в отдаленные углы
больших залов. Но она обладала и более выдающимся
даром — талантом проникновения в умы и души простых
184

рабочих и работниц. Самые сложные теоретические и поли¬
тические вопросы она излагала с подкупающей ясностью,
врагов разила с гневом и сарказмом, лозунги формулиро¬
вала с кристальной твердостью.
Правящие круги давно видели в Розе опасного врага
и уже дважды бросали ее за решетку. Теперь крамольным
был объявлен ее антивоенный призыв на двух собраниях
во Франкфурте-на-Майне в сентябре 1913 года. По словам
доносчика, она прямо поставила вопрос: «Позволим ли мы
навязать нам войну?» А когда собрание восторженно отоз¬
валось: «Никогда! Никогда!»,— она заявила:
— Если нас считают способными поднять орудия
убийства против наших французских или иных братьев, то
мы отвечаем: этого мы не сделаем!
Волны шовинизма и военного психоза вздымались в это
время уже высоко. Мелкий эпизод в эльзасском городке
Цаберне, где прусский офицер приказал силой оружия ра¬
зогнать мирную демонстрацию граждан, вызвал такое воз¬
мущение народа военной камарильей, что даже рейхстаг
выразил недовольство. Но суд оправдал офицера, а кайзер
демонстративно наградил его орденом. Зато Юлиан Марх¬
левский был заключен в Моабитскую тюрьму за «оскорбле¬
ние немецкой армии» в статье, перепечатанной рядом про¬
винциальных газет, которая называлась «Словно казаки
на улицах Петербурга. Урок Цаберна». Только крупный
залог, внесенный немецкими товарищами, на время вернул
Мархлевскому свободу.
Судебный процесс над Розой Люксембург начался во
Франкфурте-на-Майне 20 февраля 1914 года. Прокурор
в обвинительной речи признал, что на скамье подсудимых
высокоинтеллигентный и выдержанный противник.
— Обвиняемая точно отдает себе отчет в том, что гово¬
рит. Вся ее личность не создает впечатления мягкости.
Она принадлежит к самой крайней группе самого радикаль¬
ного крыла социал-демократии. Она известна своими чрез¬
вычайно острыми речами. Ее не случайно прозвали «красной
Розой»... Она играет массовой стачкой, она побуждает
к убийству, она призывает к мятежу. Это позволяет понять,
какой смертельной ненавистью против существующего госу¬
дарственного строя исполнена обвиняемая...
Поскольку Роза Люксембург выступала после своих
адвокатов и друзей Пауля Леви и Курта Розенфельда,
вскрывших юридическую несостоятельность обвинения, она
сосредоточила внимание на политическом смысле процес¬
са: социал-демократию, которая открыто враждебна капи¬
185

талистическому строю, хотят судить за ее антивоенные
взгляды, открыто выраженные во многих речах и в реше¬
ниях Социалистического Интернационала. Критика милита¬
ризма рассматривается как покушение на «жизненный
нерв» государства. Но социал-демократия хочет лишь про¬
будить в народе сознание того, что он способен предотвра¬
тить варварские, глубоко безнравственные, реакционные,
захватнические войны.
— По мнению прокурора, войну ведет армия, по нашему
мнению,— весь народ. Он и должен решать, состоится война
или нет, в руках массы трудящихся мужчин и женщин, ста¬
рых и молодых, находится решение — быть или не быть
современному милитаризму,— а не у малой частицы этого
народа, одетой в так называемое «платье короля»...
Речь Розы на суде, перепечатанная газетой «Форвертс»
и другими, произвела большое впечатление. «Она подняла
процесс,— писала Клара Цеткин,— над повседневностью
юридических словопрений и споров из-за сухих пергамент¬
ных параграфов. Она поставила его как тенденциозный
политический процесс прямо в центр полнокровной дейст¬
вительности классовой борьбы, на ту высоту, где идет
битва за великие человеческие ценности. Господин проку¬
рор оказался при этом идейно неравноценным противни¬
ком... Но она и не стремилась его обучить или переубедить.
Прокурор со своим обвинением и его обоснованием сыграл
лишь роль деревянного шеста, установленного на возвы¬
шенности, чтобы на нем можно было развесить богатую
ткань социалистических идей, дабы их могли рассмотреть
широкие массы...»
Едва стало известно, что суд приговорил Розу Люксем¬
бург к году тюрьмы, как по стране прокатилась волна про¬
теста. Сама Роза Люксембург на собрании во Франкфур-
те-на-Майне (на двух параллельных выступали ее адво¬
каты) заявила, что искренне рада всеобщему воодушевле¬
нию:
— Чем больше жертв, тем больше людей сплотится
вокруг нас. Со времени известного процесса Либкнехта
о государственной измене таких приговоров больше не было.
Но за последний год классовая юстиция, преследуя за речи
и выступления в печати, приговорила наших товарищей не
менее чем к 60 месяцам тюрьмы... Это государство, жиз¬
ненным нервом которого является милитаризм, заслужило
того, чтобы погибнуть...
Под бурные овации всего зала Роза призвала рабочих:
— Будем же всегда помнить слова нашего покойного
186

вождя Августа Бебеля: «Я остаюсь до последнего дыхания
смертельным врагом существующего государства».
Еще на суде Роза Люксембург с презрением отвергла
домысел прокурора, что она способна, дабы уклониться
от тюрьмы, бежать из Германии. Когда же она узнала,
что и некоторые товарищи в партии допускают возмож¬
ность ее отъезда, она была огорчена.
«Дорогой молодой друг,— написала она Вальтеру
Штёккеру, который рассказал ей об этом мнении,— я заве¬
ряю Вас в том, что я и тогда не сбегу, когда мне будет гро¬
зить виселица, а именно по той простой причине, что я счи¬
таю чрезвычайно необходимым приучить нашу партию к
тому, что жертвы входят в ремесло социалистов и являются
само собою разумеющимися. Вы правы: «Да здравствует
борьба!»
Для революционеров не могло быть и речи о том,
чтобы перед лицом преследований ослабить разоблачение
милитаристов и поджигателей войны. Напротив, наступле¬
ние следовало развивать всеми доступными средствами.
Меринг в статье «Перепуганные» оценил приговор Розе
Люксембург как показатель испуга правящих классов. Иоги-
хес отметил, что взбешенная буржуазная пресса зря име¬
нует «психозом» то невероятное воодушевление, которое
вызвали в массах процесс и речи Розы Люксембург. А она
продолжала выступать в разных городах.
— Перед вами стоит,— говорила она на собрании во
Фрайбурге,— страшная преступница, которую государство
объявило вне закона, женщина, названная франкфуртским
прокурором безродной... Неудивительно, что при нынешнем
общественном строе клеймят как преступников тех, кто
выступает против убийства людей, против бойни народов,
ибо сам этот строй основан на организованном убийстве...
Но что такое год тюрьмы! Нас такими пустяками не запу¬
гать, ибо этот процесс дал нам бесценный материал для
разъяснительной работы. Я скажу вам по секрету,— закон¬
чила она под смех и одобрение всего зала,— даже два
года за урок не было бы для меня слишком много!
11 мая 1914 года Карл Либкнехт при обсуждении в рейх¬
стаге военного бюджета произнес одну из наиболее значи¬
тельных своих речей против военных приготовлений и анти¬
национальной роли крупнейших германских военно-про¬
мышленных монополий. Он не только клеймил немецких
фабрикантов оружия, а вскрывал также международные
связи и переплетения промышленного и банковского капи¬
тала. Либкнехт в это время готовил вместе с французским
187

социалистом Андре Моризе, выступавшим на страницах
«Юманите», и англичанином Уолтоном Ньюболдом из
Независимой рабочей партии боевой памфлет против зачин¬
щиков мировой войны, собираясь разоблачить тайну ее под¬
готовки.
— Известно,— говорил Либкнехт в рейхстаге,— что
внешняя политика в нынешнюю эпоху давно уже делается
не в ведомствах иностранных дел, а в конторах фабрик
и банков и что средствами ее служат не столько дипломати¬
ческие ноты, сколько банкноты...
Спустя неделю Либкнехт на заседании прусского ландта¬
га поддержал антивоенную агитацию Розы Люксембург,
осудил направленные против нее и других левых репрес¬
сии: в апреле был снова арестован Мархлевский, а вскоре
против Розы было возбуждено новое дело. Ее обеспокоило,
что Мархлевского, как русского подданного, могут выдво¬
рить из Германии. Это угрожало и Иогихесу. О себе же Роза
написала Кларе: «Они хотят затравить меня с помощью су¬
дебных процессов, но я не позволю испортить мне хорошее
настроение. Правление партии и фракция обращаются со
мной, как с преступницей... Поскольку адвокат Розенфельд
ожидает теперь с часу на час моего ареста, мне пришлось,
к великому сожалению, отменить собрания в Эльзасе».
Новое «дело» обещало быть интересным. Самые высокие
«верхи» Германии почувствовали себя задетыми тем, что
Роза Люксембург в своей речи во Фрайбурге рассказала
об издевательствах, чинимых офицерами над солдатами
в казармах. Материалы такого рода и прежде просачивались
в печать. Официальная статистика фиксировала, что с 1870
по 1911 год в армии произошло 10 439 самоубийств, 2353 по¬
пытки самоубийств, 6667 несчастных случаев со смертель¬
ным исходом. В среднем ежегодно 2855 солдат наказы¬
вались за дезертирство, 2984 отдавались под суд за «воен¬
ное непослушание». Однако в преддверии войны прусский
военный министр фон Фалькенгайн («прекрасный усач»,
как называла его «Форвертс») не захотел терпеть «презри¬
тельного отношения к офицерам и унтер-офицерам гер¬
манской армии». Канцлер Бетман-Гольвег поддержал ми¬
нистра, и делу был дан ход.
«Сегодня пришло мне обвинение № 2,— писала Роза
Мерингу 22 мая.— Не могу даже сказать Вам, какую ра¬
дость доставляет мне это дело. Итак, снова процесс, в кото¬
ром суду подлежат не какой-нибудь lapsus linguae *, а основ¬
* неудачный оборот речи (лат.).
188

ные истины, необходимые компоненты нашей полити¬
ческой пропаганды».
Клара Цеткин тоже рассказывала Мерингу, что Роза
приветствует новый процесс, а от себя прибавила: «Эти
люди наказаны слепотой, если решили передать в суд как
раз дело о плохом обращении с солдатами. Роза блестяще
проведет процесс. Партия, собственно, не заслужила чести
иметь такую Розу Люксембург, пока позволяет теорети¬
чески и практически командовать собой таким баранам,
как клика нынешних вожаков...»
А тем временем Роза Люксембург со своими друзьями
стала собирать свидетелей, готовых на суде рассказать
о фактах произвола и издевательства в прусских казармах.
Даже Правление СДПГ, вначале пытавшееся противо¬
действовать этому, под влиянием большого резонанса,
который получила кампания, включилось в нее. К середине
июня число добровольных свидетелей достигло 145, и Роза
надеялась, что их наберется 200.
Правящим кругам не терпелось поскорее наказать всех
«возмутителей спокойствия». 16 июня прусский ландтаг
дал санкцию на привлечение к судебной ответственности
депутата Карла Либкнехта за «оскорбление русского царя»
на партийном съезде около трех лет назад. В тот же день
Розе Люксембург была вручена повестка, обязывавшая ее
22 июня явиться в суд для дачи показаний по целому списку
обвинений.
Когда 29 июня 1914 года в Берлине началось слушание
дела Розы Люксембург, адвокаты сообщили на суде, что
желание дать показания изъявили 922 свидетеля. Прокурор
и суд в растерянности прервали заседание, чтобы решить,
как им поступить.
«Итак, впервые в истории этой славной армии,— писала
газета «Форвертс»,— появилась возможность сдернуть
позорное покрывало с той системы, существование которой
военный министр однажды признал в рейхстаге... И эти дела
будут рассматриваться не в военном суде, где публики боят¬
ся как чумы, а в гражданском уголовном суде, откуда публи¬
ку нельзя по прихоти прогнать ко всем чертям. Сотни и сот¬
ни свидетелей стоят перед дверью, готовые под присягой по¬
мочь выяснить истину, которую не выскажешь в казарме...
Для рабочей прессы этот судебный процесс должен стать ис¬
ходной точкой еще более интенсивного похода против мили¬
таризма, который так же трудно мыслим без издева¬
тельств над солдатами, как буржуазное общество без про¬
ституции».
189

Несмотря на протесты Розы Люксембург, процесс, так
и не начавшись, 3 июля был отложен на неопределенный
срок. Накануне Меринг в статье «Проигранное сражение»
написал: «Собственно, этот поход военного министра против
товарища Люксембург является оскорблением кайзера,
который недавно в улучшенной форме повторил слова
Бисмарка, сказав: «Мы, немцы, боимся бога, а кроме него,
ничего и никого в мире»... Но столь же несомненно как
то, что господин фон Фалькенгайн боится бога, так и то,
что он боится также товарища Люксембург... Когда она
весной была осуждена на год тюрьмы, она продолжала свою
агитацию против системы милитаризма с удвоенной силой.
Это соответствовало старой традиции, в которой выросла
и окрепла германская социал-демократия. Еще решитель¬
нее противодействовать нападающему, давать за одного
битого двух небитых — вот единственная тактика, которая
соответствует достоинству и чести революционной рабочей
партии, единственная тактика, которая может обеспечить
ей победу».
Июльский военный кризис 1914 года немецкие левые
социал-демократы встретили в боевом настроении, готовые
продолжать и усиливать борьбу против империализма. Так,
съезд социал-демократов Вюртемберга принял внесенную
Кларой Цеткин резолюцию: военную опасность, которая
ежечасно может превратиться в чудовищную бойню наро¬
дов, способны предотвратить только мощные, самоотвер¬
женные действия рабочего класса.
В грозный для страны и партии час они были на посту.
«Я вынуждена оставаться прикованной к жаркому и душ¬
ному Берлину,— сообщала Роза подруге,— как Прометей
к скале...»

Глава четвертая
Испытание войной

Как действовать революционерам?
В августе 1914 года солнце палило немилосердно, но еще
горячей становилась с каждым днем земля, начиненная
порохом. По ней быстро расползалась война. Втягивая в
свою орбиту страны и континенты, она грозила сжечь весь
мир.
Берлин был одним из главных центров, где развязывал¬
ся империалистический конфликт. Германская социал-
демократия, самая многочисленная и влиятельная из
партий Социалистического Интернационала, принявшего
столько энергичных воззваний против войны, должна была
сказать свое слово. Наступал решающий час.
В то время как тысячи немецких социал-демократов
на собраниях в разных городах страны продолжали прини¬
мать антивоенные резолюции, за их спиной было принято
иное решение. 29 июля Альберт Зюдекум в секретном пись¬
ме рейхсканцлеру заверил его от имени членов Правления
СДПГ Эберта, Брауна, Мюллера и других, что партия —
разумеется, «из желания служить миру» — в случае объяв¬
ления войны «не планирует никаких акций (всеобщая или
частичная забастовка, саботаж и т. п.) и их не следует опа¬
саться». Более того, социал-демократической прессе будет
дано указание избегать высказываний «двусмысленных или
способных вызвать недоразумения». У правительства были
развязаны руки.
Когда начали стрелять пушки, настало время сделать
тайное явным. На 3 августа было назначено заседание со¬
циал-демократической фракции рейхстага вместе с Правле¬
нием СДПГ.
Встав в этот понедельник раньше обычного, Карл Либк¬
нехт заглянул в детскую. Все трое его детей еще спали.
Старшему, Гельми, было уже 13, его лицо во сне было стро¬
гим. Круглолицему Бобу, наверно, снилось что-то прият¬
ное — он улыбался. А младшая — Вера свернулась кала¬
чиком, и обычно веселой ее мордашки не было видно.
Вот уже скоро три года, как на операционном столе
неожиданно умерла их мать. Какое же счастье, что в Соне
они обрели чуткого и заботливого старшего друга! Сам Карл
давно понял, что эта русская девушка с романтической
головкой и страстной душой способна быть верным товари-
8 Я. С. Драбкин
193

щем, что доктор искусствоведения может стать его надеж¬
ным соратником. Кровь залила его бледные щеки, когда
он вдруг вспомнил, какое письмо прислал ему накануне
их свадьбы, почти два года назад, Август Бебель: «Положе¬
ние твоей будущей жены будет нелегким. Во-первых, ей
придется держать тебя в узде, что тебе не повредит, а к тому
же с твоим старшим сыном, говорят, трудно совладать.
Но, быть может, твоя будущая сумеет это? Я во всяком
случае желаю ей всяческих успехов в таком смелом деле...»
Карл не услышал, а ощутил всем своим существом, что
Соня здесь, рядом. Она действительно тихонько вошла
в комнату, обеспокоенная, что он так долго задержался в
детской. Обернувшись, Карл крепко ее обнял и приподнял
за локти. Потом, глубоко вздохнув, стремительно, как делал
все, вышел из комнаты и, подхватив портфель с бумагами,
сбежал с лестницы. Дойдя до калитки, обернулся и привет¬
ливо помахал жене, стоявшей у открытого окна.
Либкнехт пошел, как обычно, к станции электрички
Ботанишер гартен. На Потсдамской площади он вышел и,
скупив в киоске все имевшиеся газеты, двинулся в сторону
Тиргартена. Идти пешком было довольно далеко, но он
хотел перед решающим заседанием привести в порядок
свои мысли.
Итак, война стала фактом. Конечно, русский царизм
несет за нее свою долю ответственности. Но стремление
правителей Германии представить ее поэтому оборонитель¬
ной — вредная чушь. Они сами ее хотели и готовили, они
вызвали пожар, зная, что вспыхнет «большая война». Они
объявят войну Франции, а надежды, что Англия останется
в стороне,— блеф. Значит, мировая война. А как же рабо¬
чий класс? Он видел тысячи лиц на собраниях и митингах,
не только в Германии, но и в Англии, Бельгии, а только что
и во Франции. Глаза всех, таких разных по облику и харак¬
теру, горели одинаковым желанием: помешать войне раз¬
разиться. Теперь уже факт, что это не удалось. Повсюду
поднимается волна дикого, звериного шовинизма.
Карл остановился и стал просматривать заголовки га¬
зет. Он тотчас нашел подтверждение своим мыслям. Хотя
он знал о гибели Жана Жореса, но вздрогнул, увидев такое
знакомое лицо в траурной рамке. Пламенный глашатай
мира стал первой крупной жертвой войны. Национализм
разливается и в Германии. Вчера утром к ним на Гортен-
зиенштрассе пришла взбудораженная Александра Кол¬
лонтай. Она остро почувствовала, как косо стали смотреть
ранее приветливые соседи на всех русских. Чуть ли не в
194

каждом из них подозревают шпиона, хотя большинство
их живет в Германии именно потому, что ненавидит ца¬
ризм. А Соня испугана. Не только за него и детей, но и за
мать, братьев, родственников, друзей в России. Держится
она молодцом. Как ненавистно это подлое безумие шови¬
низма!
Самое же главное — как поведет себя партия? В руко¬
водстве, конечно, немало воинственных шовинистов, гото¬
вых сорваться с цепи: Носке, Давид, Зюдекум, Шейдеман...
Всех не перечесть. И конечно, Эберт... Правые, несомненно,
потребуют голосования в рейхстаге за военные кредиты.
Вернулись ли Мюллер из Парижа, Гаазе из Брюсселя?
Вопрос весь в том, как поведет себя «болото». Нет, сом¬
нений быть не может, большинство отвергнет военные
кредиты! Хотя раздавались уже голоса: «Социал-демократия
протестует против войны, но если она все же начнется, она
не откажет отечеству в помощи». Теперь война началась.
Неужели пойдет все прахом? Все решения, собрания, резо¬
люции? Быть того не может!
Ясно, что шовинисты выдвинут лозунг: «Против царя!»
Карл тоже часто его выдвигал. Пожалуй, энергичнее всех.
Конечно, поражение России избавит мир от царизма. Но
разве можно из-за этого ввергнуть весь мир в хаос войны?
Да разве кайзер, Крупп и военная камарилья — враги
русского царя? У них, как и у империалистов других стран,
другое на уме: захваты! Сумеют ли в этом разобраться
массы?
Карлу вдруг стало нестерпимо жарко, он остановился,
снял шляпу, вытер платком обильный пот со лба. А ведь
найдутся «друзья», что скажут: ты ведь сам нас убеждал,
что царизм — кровавое зло, так иди теперь добровольцем
на русский фронт! Фу, какая чепуха. Но надо быть готовым
к худшему...
Пересекая Шарлоттенбургер шоссе, Карл увидел прямо
перед собой, на Кёнигсплац, ярко сверкавшую в лучах ут¬
реннего солнца на высоченной колонне золотую крылатую
фигуру с венком в руке. Этот наглый памятник военного
триумфа над французами всегда заставлял его сжимать
кулаки. Теперь он показался ему зловещим. Социал-де¬
мократии, увы, не многого удалось достичь в попытках
одолеть национализм и милитаризм. И они живут не только
в бездарных памятниках прусским королям, князьям и ге¬
нералам, мимо которых он только что прошел, айв душах
очень многих немцев, в том числе многих товарищей по
партии... В тяжелом настроении Карл миновал аллею Ми-
195

pa — само ее название показалось ему в это утро вызы¬
вающим — и вошел в мрачно-величественное здание рейх¬
стага.
Его худшие предчувствия сбылись. Жирный Давид
призвал социал-демократию «переучиться» и не только
вотировать кредиты, но в заявлении фракции избежать
всякой полемики с правительством. Большинство тем не
менее склонялось к поддержке Давида. Каутский, пригла¬
шенный в качестве эксперта, что-то лепетал об «оговорках»
против аннексий. А Либкнехт с ужасом обнаружил, что
у левых нет своего мотивированного контрпроекта. Вместе
с Ледебуром и Леншем он наспех — в их распоряже¬
нии оставались считанные минуты — набросал проект за¬
явления фракции, кончавшийся отклонением кредитов.
Однако большинство выслушало его с нетерпением и
шумом.
Бурные дебаты закончились голосованием. Итог его
был потрясающим: из 110 депутатов лишь 14 высказались
против кредитов. Подавляющее большинство одобрило
войну и «гражданский мир». Это означало крушение всех
надежд и иллюзий. В довершение позора председатель
партии и фракции Гуго Гаазе, который голосовал против,
согласился под общим нажимом огласить принятое «Заяв¬
ление» на заседании рейхстага. Взволнованный Либкнехт
предложил сказать хоть слово симпатии и братства «нашим
французским друзьям». Но и это не прошло.
4 августа 1914 года германский рейхстаг собрался на
первое заседание в условиях войны. В этот день встрево¬
женная Александра Коллонтай вошла через депутатский
подъезд в здание с его темными, теперь пустыми коридора¬
ми. Ей встретился растерянный Каутский. Двух его сыновей
призвали в австрийскую армию, жена застряла в Италии.
На вопрос, что же будет, он дал до жути неожиданный
ответ:
— В такое страшное время каждый должен уметь
нести свой крест.
«Свой крест? — подумала Коллонтай.— Или старик
не в своем уме?»
Речь канцлера она слушала с хоров для публики. А спус¬
тившись в кулуары, разыскала Либкнехта.
— Что же будет? Что решила фракция?
— Они,— ответил Карл, кивнув в сторону своих кол¬
лег,— безнадежны. Угар любви к отечеству затуманил им
головы. Ничего не поделаешь... Да у вас-το что случилось?
На вас лица нет.
196

Коллонтай, торопясь, рассказала, что накануне ее, как
и других русских, вызвали в полицию. Всю ночь допраши¬
вали, писали протоколы. Утром женщин выпустили, но
мужчин, в том числе и сына Мишу, приехавшего на кани¬
кулы студента, возраст которого приближался к призывно¬
му, отправили в лагерь. Можно ли им помочь?
Лицо Карла стало мрачно-сосредоточенным.
— Значит, уже и это началось. Но куда же их отправи¬
ли, в какой лагерь, не знаете? Давайте используем перерыв,
съездим в Верховное командование, попробуем узнать.
Они отправились вместе в переполненном автобусе.
Депутатский мандат Либкнехта и здесь, и в военной ко¬
мендатуре не произвел впечатления на преисполненных
чувства своей значимости молодых офицеров. С трудом
сдерживая накипавшее в нем нервное напряжение, Либк¬
нехт все же выяснил, что русских намерены интернировать
в лагерь Дёбериц. Он заверил Коллонтай, что при первой
возможности сам съездит туда.
«Вот таким,— подумала она,— именно таким должен
быть настоящий социалист. Сколько в нем светлого! В такой
день нашел время и силы помочь нам, русским товарищам,
отозваться на мою личную беду. А между тем сейчас это
его заступничество будет отмечено как минус неугомонно¬
му Карлу».
Вернувшись в рейхстаг, Коллонтай, запыхавшись, вбе¬
жала на хоры. Ей все еще казалось, что фракция в послед¬
нюю минуту перерешит. Но на трибуну уже поднимался
Гаазе. Ее потрясло, что чтение «Заявления» прерывалось
аплодисментами даже крайне правых, а бурный восторг
вызвали слова, что социал-демократия не оставляет свое
отечество в беде. И наконец, «фракция высказывается за
кредит...».
«Мне кажется,— вспоминала она позднее,— что я лечу
в пропасть... Что тут творится! Ничего подобного не видали
стены рейхстага! Публика вскакивает на стулья, кричит,
машет руками. Акта голосования не происходит. Вице-
президент Пааше отмечает, что кредит «вотирован едино¬
душно». И снова крики. И снова буря патриотического кли¬
кушества. Замечаю, что в порыве патриотизма беснуются
и на левых скамьях... Свершилось. А я все еще не верю...»
Из здания рейхстага Коллонтай вышла вместе с Либ¬
кнехтом. Они долго шли по Тиргартену молча.
— Что будет с Интернационалом?..— как-то хрипло
выдавил из себя Карл.— Сегодняшний день его уничтожил.
Должно будет вырасти новое, другое поколение, чтобы его
197

воссоздать... Нам, немецким социал-демократам, рабочий
класс мира никогда не простит сегодняшнего акта...
— А у меня,— ответила Коллонтай,— чувство безна¬
дежности. Будто я присутствовала при казни...
— Нет, нет,— встрепенулся Карл,— мы этого так не
оставим!.. Надо начать действовать теперь же. Надо бороть¬
ся за немедленный мир, надо разоблачить лицемерие пра¬
вительства! Надо сорвать с них маску!..
В тот же вечер 4 августа на квартире у Розы Люксембург
собрались самые близкие друзья. Телефон не работал. Ме¬
ринг сначала молча ходил по комнате, а потом принялся
так шуметь и браниться, как умел он один. Мархлевский
попытался утихомирить его шутками, но это удалось не
сразу. Герман Дункер что-то объяснял Гуго Эберлейну.
Эрнст Майер, держа Вильгельма Пика за пуговицу, рас¬
спрашивал его, как ведут себя, что говорят рядовые социал-
демократы Штеглица. Роза не без труда взяла себя в руки,
заставила трезво взглянуть на вещи. Ее тоже обескуражило
голосование фракции в рейхстаге.
Прошло лишь немногим более недели с тех июльских
дней, когда в Брюсселе на заседание МСБ собрались видные
деятели Интернационала. На Розу тогда неприятно подейст¬
вовали растерянность Виктора Адлера, неустойчивость
Гаазе. Но Жорес считал предотвращение войны возможным,
да и остальные думали, или, во всяком случае, говорили,
так же. Очередной конгресс Интернационала было решено
открыть 9 августа, только перенести его из Вены в Париж.
И вот все рухнуло.
Нет, Роза не предполагала, что в критический момент
германская партия окажется неспособной к антивоенному
действию. Конечно, ревизионисты могли нарушить дисцип¬
лину (как делали не раз) и проголосовать в рейхстаге
против фракции. Накануне она с тревогой подумала, что
большинство воздержится. Но мысль, что фракция может
единогласно — значит, не только Гаазе, а и Ледебур и Либ¬
кнехт! — подать голос за войну, такая мысль даже в голову
не приходила. Что произошло на заседании фракции, никто
толком не знал. Итог был, однако, очевиден.
Собравшись с духом, Роза сформулировала главное:
факт предательства германской социал-демократией прин¬
ципов социализма, как и крах Социалистического Интер¬
национала, несомненен. Замазывать это — преступление.
Но что делать? Предложение о демонстративном выходе
из партии она отклонила. Несколько дней спустя она
объясняла Косте Цеткину, который тоже подумал об этом:
198

«Над твоим «выходом из партии» я посмеялась. Ты большой
ребенок, не хочешь ли ты, быть может, «выйти» и из челове¬
чества? На исторические события такого масштаба смешно
гневаться, тут уместны лишь холодное рассуждение и упор¬
ное действие. Через несколько месяцев, когда начнется го¬
лод, положение станет постепенно меняться».
А в этот вечер единственное, что было решено,— немед¬
ленно созвать на совещание всех левых, о которых было
известно, что они не станут участвовать в измене проле¬
тариату. На почту отнесли более 300 телеграмм. Результат
был катастрофическим: Клара Цеткин — единственная! —
выразила согласие немедленно и безоговорочно. Те, кто
вообще ответил, выдвинули пустые или глупые отговорки.
Впоследствии Роза призналась Мерингу, как чертовски
трудно было ей в те дни, когда начались «великие смещения
гор», найти верную стратегию и определить собственное
место «на почве зыбкой и колеблющейся».
— В первый момент, тогда, 4 августа, я была возмущена
и почти сломлена. Лишь постепенно я вновь обрела спо¬
койствие. Катастрофа приняла такие размеры, что обычные
мерки человеческой вины и человеческой боли оказались
непригодными. Стихийные разрушения именно из-за своих
масштабов и из-за своей слепоты несут в себе что-то успо¬
каивающее... А уж если вся прелесть мирного бытия была
только блуждающим огоньком на болоте, то разве не лучше,
что однажды все рухнуло?..
На сетования старшего друга, что так много бывших
товарищей оказались на поверку жалкими, колеблющимися
трусами, Роза пыталась сослаться на всеобщую коррупцию
и на то, что людей потрясло крушение здания партии, кото¬
рое в дни мира блистало гордым величием, а теперь разва¬
ливалось.
— Куда ни ткнешь — одна труха. Все будет распадать¬
ся дальше, пока не обнажится, наконец, здоровая древе¬
сина...
Образ разваливающейся социал-демократической
партии был, увы, сильным преувеличением. А вот револю-
ционерам-интернационалистам приходилось собирать свои
силы почти с нуля. Когда Роза и Меринг вместе составили
заявление, осуждавшее поведение фракции, его не согла¬
сились подписать ни Ленш, с которым они сотрудничали
в «Лейпцигер фольксцайтунг», ни Ледебур, считавшийся
энергичным борцом против оппортунизма. Не сразу удалось
согласовать действия даже с Либкнехтом.
«Я хотела бы начать острейшую акцию, чтобы воздей¬
199

ствовать на фракцию,— написала Роза Косте,— но, к сожа¬
лению, это трудно... Карла едва удается поймать, ибо он
носится, как облако в небе, Франц слабо представля¬
ет себе действие, которое не было бы только литератур¬
ным, мать твоя реагирует на все с бешенством и чер¬
ным пессимизмом. Я все же попробую сделать, что
удастся...»
Из берлинского дневника Александры Коллонтай
5 августа. Ночь
...В адвокатской конторе Либкнехтов только брат Теодор.
Извиняется, что Карла нет еще. Неприятный инцидент:
не успел он прийти в контору, как по телефону ему сообщи¬
ли, что в его квартире обыск.
Как? Обыск? У члена рейхстага?
И еще нуднее на душе. Душно и мерзко.
...Входит Либкнехт. По лицу вижу — озабочен. Еще
бы! В его отсутствие в квартиру явились с обыском. Рылись
два часа. А Софью Борисовну держали все это время под
дулом револьвера. Почему? Где логика? Разум?..
Хочу узнать о Софье Борисовне, но Либкнехт обры¬
вает. Все это мелочи. Надо к делу... О сыне и арестованных
товарищах Либкнехт обещает сегодня же навести справки
и похлопотать об их освобождении...
6 августа
...Еще раз к Либкнехту.
Встречаемся на лестнице. Он спешит. Провожаю его до
трамвая.
Шовинизм, как зараза, косит самых стойких... В рядах
партии сплошное помешательство. Все стали патриотами.
Готовы кричать кайзеру «vivat!» (да здравствует!). А массы?
Что пролетариат думает? Массы... все эти дни выжидали
пароля партии... Настроение было настороженное, но ре¬
шительное. После голосования кредитов настроение резко
изменилось. Прорвало напряжение, но энергия вылилась
в дикий шовинизм... У самого Карла много неприятностей
с партийными центрами. И все-таки он не забыл своих
обещаний. Просит передать русским товарищам, что завтра
будет передача вещей арестованным... По мнению Либкнех¬
та, русских эмигрантов долго пленниками держать не
будут...
7 августа
В шесть часов утра — стук в дверь. Полиция?
Нет, сын... Пришел пешком из Дёберица. Выпустили
первым...
200

13 августа. Ночью
Были у Либкнехтов; сыну хотелось «пожать» руку «ге¬
рою». Да, Либкнехт — исключение. Его травят, называют
«предателем». Считают «помешанным». Но он продолжает
вести свою линию.
Либкнехт собрал тех социалистов, которые войны «не
приемлют» и хотят поддержать в рабочем классе угасающий
дух солидарности... В чем именно и как выразится протест
товарищей против войны, еще не совсем ясно, но Либкнехт
считает, что прежде всего надо собрать «единомышлен¬
ников», а затем начать разоблачать истинную политику Гер¬
мании, вскрывать пружины, которые заставляют Германию
воевать, срывать маску с правительства...
Странный был вечер сегодня у Либкнехтов. Такой непо¬
хожий на те, что переживали эти недели... Свои люди,
но все же гости. Светло. Ужин. Дети. И нет этого ощу¬
щения, что кругом считают тебя врагом. И нет ожидания
«погрома»...
Интересный, своеобразный человек — автор многотом¬
ного художественного издания «Женщина в карикатуре
всех времен» Эдуард Фукс. Я представляла себе его «суха¬
рем», так толсты и основательны все его работы по исто¬
рии живописи, культуры и т. д. Оказалось, что это скорее
тип богемы. Весь полон впечатлений [от] своей недав¬
ней поездки в Египет. Говорил о красках, о воздухе...
Об особых тонах египетского солнца... Софья Борисовна
и Фукс горячо спорили о школах живописи, и казалось,
что война — сон...
Но когда мы дошли до вокзада городской [желез¬
ной] дороги, снова пахнуло на нас ледяным дыханием
жестокой действительности.
Уходил поезд за поездом, увозя в товарных вагонах све¬
жее «пушечное мясо». Все молодежь... Прибыли поезда с
ранеными...
...Роза Люксембург голосования не одобряет. Но на
собрании, созванном Либкнехтом, не была.
17 августа
...Софья Борисовна Либкнехт страшно расстроена:
в газете появилась фотография Карла, но к его действи¬
тельной карточке приделали военную форму. И в заметке
говорится, что Либкнехт записался добровольцем на
фронт. Гнусность! Главное — нельзя опровергнуть.
Либкнехт ждет, что его мобилизуют...
С ним одним чувствую себя легко. Ведь и у наших (в
[русской] колонии) «патриотизм», что ни день,— четче и

24 августа
...Поехала к тов. Б. Пролетарка чистокровная. Всегда
отличалась здравым смыслом... У Б. несколько других то¬
варищей. Спешат все на «призыв» по организации помощи
пострадавшему от войны населению.
Заговариваю о необходимости демонстрации женщин-
работниц. Пусть голосовали мужчины, матери должны ска¬
зать свое слово!
— Демонстрация? Теперь?.. Против войны?
На меня глядят с изумлением, с недоверием.
— Невозможно... Военное положение... Массы не пой¬
мут...
— Можно выпустить хотя бы манифест... Вспомнить со¬
лидарность... Бросить клич — «мира».
— Неосуществимо. «Равенство» конфисковано. У Цет¬
кин был обыск. Война — факт. Никакими манифестами или
призывами дела не изменишь...
Недавняя радикалка Матильда В[урм] доказывает мне
всю «пользу» работы в дамских комитетах со всякого рода
«принцессами» и «графинями»...
Так и расстались — холодро, не поняв друг друга...
Либкнехт надо мной пошутил:
— Если вы желаете поражения России — вы плохая
интернационалистка! Не меньше желательно поражение
Германии.
Так надо желать поражения обеих?.. Но как это сде¬
лать?..
3 сентября
...Ни единого протеста. Тишь да гладь!.. Нет ни стихий¬
ных вспышек при мобилизации, ни отказа от призыва...
На эту тему мы вчера долго говорили с Либкнехтом.
Он также страдает от этой притупленной способности
мыслить, от этого преступного избытка дисциплины...
Тяжкий грех немецкой партии, что она допустила вой¬
ну стать популярной... Если бы она не покинула своей
интернациональной линии, этого никогда бы не случилось...
Хоть бы кому-нибудь пришло в голову издать неле¬
гальную газету, хоть бы листовку!.. Либкнехт говорит, что
это «не пойдет», что для Германии важнее открытое вы¬
ступление...
5 сентября
...Виделась с Розой Люксембург. Свидание было крат¬
ким, но оно меня освежило. Голова у Розы — ясная.
Беспощадный сарказм ее многое ставит на свое место.
Нелегальную работу она пока считает преждевремен¬
202

ной. Частные совещания уже сейчас происходят. Связи с
массами она не теряет. Взятые в отдельности рабочие и
сейчас вовсе не воодушевлены войной.
6 сентября. Утро
...Только что бросила по телефону свое спешное «прости»
милым Либкнехтам. Увидимся ли? Когда? При каких ус¬
ловиях?..
Прощай, Берлин! Прощай, когда-то так горячо любимая
партия, ставшая чужой. Глаза мои отрываются от прош¬
лого без слез. Гляжу вперед. В будущее...
♦ « «
В конце августа Роза Люксембург и Карл Либкнехт
встречались дважды: сначала у нее дома, потом у него. Они
согласовали планы выступлений на социал-демократиче¬
ских собраниях в разных городах, наметили общую пози¬
цию в борьбе против войны.
В сентябре Роза отправилась в Зилленбух. Но в чудесном
доме Цунделей, где она так часто отдыхала душой и телом,
она застала на сей раз тяжелый разлад и самое мрачное
настроение. Клара рассказала подруге, что уже 2 августа
в 5 утра ее разбудил звонок. Был произведен обыск,
все поставлено вверх дном. Как она смогла установить, ее
подозревали... в шпионаже в пользу России и сокрытии
«русских эмиссаров». Чуть успокоившись, Клара поняла,
что такие дикие доносы, небывалая истерия порождены
военным психозом. От этого не стало легче. Горькое разоча¬
рование поведением лидеров партии и многих вчерашних
друзей дополнилось тревогой за сыновей. Старший —
Максим уже был мобилизован как военный врач и нахо¬
дился где-то в Бельгии. Костя тоже ждал повестки. А в
довершение бед как раз в это время возник острый кри¬
зис в отношениях Клары с художником Цунделем, у кото¬
рого появилось новое увлечение...
Клара чувствовала себя настолько раздавленной и боль¬
ной, что думала даже покончить с собой. Удержала ее
только мысль, что не на кого оставить журнал «Гляйх-
хайт», который был поставлен под цензуру. А кто же спа¬
сет разбитую войной и оппортунистами международную
солидарность женщин-социалисток? Роза сумела успокоить
подругу, вдохнуть в нее мужество. Они вместе сочинили
письмо в редакции шведских, итальянских, швейцарских
газет. Пора было показать миру, что есть в Германии социа¬
листы, не разделяющие взглядов социал-империалистов
Зюдекума, Фишера и иже с ними на войну, ее причины,
203

характер, роль социал-демократии. Договорились поставить
под письмом четыре подписи: Меринг прислал согласие
письменно, Либкнехт сам заехал в Штутгарт.
Для Розы ее поездка в Зилленбух была в личном плане
прощанием с прошлым. Костя Цеткин внутренне готовился
к превратностям военной жизни. Он возмужал, в опеке
более не нуждался, быть может, даже тяготился ею. Им
не понадобилось никаких объяснений: все ясно без слов
и без слез. Они расставались друзьями и ни в чем не могли
упрекнуть друг друга. Их многолетняя близость была добро¬
вольным союзом свободных людей. Преходящим, как все в
этой жизни.
Роза увезла с собой глубокую грусть, ночами просы¬
палась от сердечных спазмов. Но она не впервые растворя¬
ла личное в общественном. А горя вокруг обнаружилось так
невообразимо много. Каждый день войны уносил множество
жертв. Мархлевский насчитал, пользуясь только официаль¬
ными сводками, к середине сентября 31 531 убитого,
159 165 раненых, 55 522 пропавших без вести. Горе входи¬
ло в каждый дом. Надо действовать. Но как?
Карл Либкнехт ездил по стране, встречался с рабо¬
чими. Под вымышленным предлогом он съездил даже в ок¬
купированную Бельгию, чтобы своими глазами увидеть, как
хозяйничает германский империализм, вероломно вторг¬
шийся в нейтральную страну. Он беседовал с бельгийскими,
а затем и с голландскими социалистами. От немецких
рабочих, старых социал-демократов Карлу пришлось вы¬
слушать немало горьких упреков за то, что и он оказался
среди голосовавших за войну. Ссылки на партийную
дисциплину, которой он подчинился, не встречали пони¬
мания.
Либкнехта тревожило и то, что шовинисты пытались
использовать в антирусской кампании его давнюю анти-
царистскую позицию. Поэтому он настоял на продолже¬
нии своего процесса в «суде чести» адвокатуры «об оскорбле¬
нии русского царя». С этой трибуны он заявил в ноябре,
что ему не по пути с теми, кто вдруг стал врагом царя-ду-
шителя и «освободителем» русского народа.
— Право же, Пруссия в военном мундире в качестве бо¬
гини свободы с факелом осчастливления народов в руке
выглядит малоубедительно!..
У него окончательно созрело твердое решение: при оче¬
редном вотировании военных кредитов в рейхстаге голо¬
совать «против». Даже если останется совсем один. Хотя в
августе их было во фракции четырнадцать. Ясно, что боль¬
204

шинство из них не отважится на открытую конфрон¬
тацию с фракцией и руководством партии. Но следова¬
ло все же попытаться, считали левые, увлечь колеблю¬
щихся.
«2 декабря,— писала Роза Косте,— конечно же повто¬
рится история 4 августа. Ледебур, уже ясно, на сепарат¬
ное голосование не пойдет, а из прочих каждый най¬
дет собственную отговорку. Мать должна тотчас написать
Гейеру, Генке и Боку, что им сейчас представляется послед¬
няя возможность публичным заявлением спасти честь мень¬
шинства... Карл и я делаем здесь, разумеется, все воз¬
можное».
Хотя друзья отговаривали Карла Либкнехта действо¬
вать в одиночку, его уже нельзя было остановить. Он
решился. И на заседании рейхстага 2 декабря 1914 года
он единственный заявил «нет!» войне. В нарушение пар¬
ламентских правил ему не дали слова для объяснения
мотивов голосования, а письменное объяснение не включили
в протокол. Но оно разошлось по рукам в виде листовки.
В ней немцы впервые смогли прочесть об империа¬
листическом характере войны, о ее враждебности интересам
народа, о стремлении правящих кругов разгромить расту¬
щее рабочее движение.
«Немецкий лозунг «Против царизма» служит,— заявил
Либкнехт,— подобно нынешним английским и фран¬
цузским лозунгам «Против милитаризма» — мобилизации
самых благородных чувств, революционных традиций
и надежд народа для разжигания ненависти между народа¬
ми. Германия, соучастник преступлений царизма, и ныне
образец политической отсталости, не способна быть освобо¬
дителем народов. Освобождение как русского, так и немец¬
кого народов должно быть делом их самих».
Социал-демократическая фракция рейхстага на бур¬
ном заседании осудила Либкнехта за сепаратное голосова¬
ние и встречи с иностранными социалистами. Его обвиня¬
ли в «нарушении дисциплины», в «интриганстве», в «фана¬
тической ненависти к Германии» и даже в стремлении стя¬
жать лавры Герострата. Но предложение исключить его из
фракции не прошло.
— Я голосовал против военных кредитов,— отвечал
Либкнехт,— ибо одобрение их, по моему убеждению, резко
противоречит не только интересам пролетариата, но также
программе партии и постановлениям конгрессов Интер¬
национала, а фракция не в праве предписывать нару¬
шение программы и партийных решений.
205

Мужественный поступок Либкнехта нашел широкий от¬
клик в Германии и за ее пределами. Он стал боевым сиг¬
налом к подъему антивоенного движения, шагом на пути
разрыва революционеров с оппортунистами. Роза Люк¬
сембург в «Социал-демократической корреспонденции»
разъясняла, что никакая фракция или иная группа не
имеет права вынуждать члена партии изменить ее основ¬
ным принципам и целям. Именно такие действия кучки
литераторов, партийных чиновников и парламентариев, а не
поступок Либкнехта — действительно тяжелое нарушение
партийной дисциплины. Франц Меринг напомнил, что и тог¬
да, когда Бисмарк ввел свой «исключительный закон про¬
тив социалистов», тех, кто призывал партию вести неле¬
гальную борьбу, называли «нарушителями дисциплины». Ис¬
тория их оправдала.
Клара Цеткин хотела высказать восхищение акцией
Либкнехта в журнале «Гляйххайт», но цензура выре¬
зала весь политический обзор. Ей пришлось ограничиться
личным письмом: «Как часто я мысленно с благодар¬
ностью пожимала Вашу руку за Ваш смелый поступок. Я
хотела выразить мою большую радость, вызванную тем,
что Вы действовали как достойный сын своего отца, незаб¬
венного «солдата революции». Примите сердечные приветы
Вам и Вашей милой жене от всех нас».
В конце декабря Меринг, Люксембург и Либкнехт на¬
правили письма в английскую газету «Лейбор лидер». Каж¬
дый по-своему, но по сути единодушно, они осудили
измену вождей, загубивших Интернационал. Под прошлым
подведена черта. Пролетарскую солидарность надо воз¬
рождать заново и обязательно на революционной основе!
Левые доказали этим шагом свою верность принципам,
свою честность и стойкость.
Группа «Интернационал»
Германские власти были не на шутку встревожены актив¬
ностью левых. В феврале 1915 года они приняли меры,
которые Либкнехт назвал интермеццо. Оно отделило под¬
готовительный этап борьбы революционеров от боевого.
7 февраля Карл Либкнехт получил повестку о при¬
зыве на военную службу. Правда, ему дали отсрочку на
время сессий рейхстага и прусской палаты, однако со
строгим запретом участвовать в собраниях, вести пропаган¬
ду и покидать Берлин. 18 февраля на своей квартире была
206

арестована Роза Люксембург. В зеленом арестантском фур¬
гоне уголовной полиции ее доставили в женскую тюрьму
на Барнимштрассе. Ей предстояло отсидеть год по довоен¬
ному приговору Франкфуртского суда, хотя данная ей
отсрочка по болезни еще не истекла (в январе она лежала
в больнице).
Либкнехт решил действовать за двоих. В рейхстаге он в
марте снова голосовал против кредитов, с презрением иг¬
норируя коварное обвинение, будто придает этим мужество
зарубежным поджигателям войны и способствует ее
затяжке. Теперь с ним вместе проголосовал Отто Рюле, а
30 центристских депутатов воздержались, покинув зал.
Большинство же фракции не только одобрило военные
кредиты, но и, впервые в практике социал-демократов, так¬
же правительственный бюджет.
В речах в прусском ландтаге Либкнехт призвал про¬
должать борьбу за демократию, указав, что полуабсолюти-
стский строй, тайная дипломатия, режим личной власти
входят в число причин, породивших эту войну междуна¬
родного капитала. Арест Розы Люксембург он сравнил с не¬
давним осуждением большевистских депутатов IV Думы
на пожизненную ссылку в Сибирь за их участие в об¬
щей борьбе за мир и свободу народов.
— И как арест депутатов Думы привел к тому, что в Рос¬
сии открылись глаза у сотен тысяч ослепленных, так, по
нашему убеждению, и преследования товарища Люксембург
пробудят у нас многих спящих, поднимут их на борьбу.
Свою речь он закончил призывом, прозвучавшим на всю
страну:
— Долой лицемерие «гражданского мира». Подни¬
майтесь на международную классовую борьбу за освобож¬
дение рабочего класса, против войны!
С большой энергией Либкнехт готовил нелегальный
сборник, которому дал название «Классовая борьба против
войны! Материалы к «делу Карла Либкнехта». Он старался
скрупулезно воспроизвести ход событий, чуть ли не день
за днем, начиная с июля 1914 года. Он включил свои
протокольные записи заседаний фракции, переписку с ру¬
ководителями партии, речи, заметки и оценки. Сборник,
вышедший в марте, стал единственным в своем роде доку¬
ментальным разоблачением предательства шовинистиче¬
ских лидеров социал-демократии.
Роза Люксембург вместе с Мерингом еще ранее пришли
к выводу, что долг революционеров — теоретически рас¬
считаться с социал-империалистами и их подпевалами,
207

идейно сплотить своих сторонников. Они вместе готовили
выпуск бесцензурного ежемесячного журнала, посвящен¬
ного «практике и теории марксизма», которому дали имя
«Интернационал». Было, конечно, случайным совпадением,
что Либкнехт и Меринг провели нелегальную конферен¬
цию левых, съехавшихся из многих городов Германии,
как раз в день рождения находившейся в тюрьме Розы,
5 марта 1915 года. Эта конференция на квартире Виль¬
гельма Пика в Штеглице положила начало созданию груп¬
пы «Интернационал».
Первый номер журнала, вышедший тиражом в 5 тысяч
экземпляров, в середине апреля продавался в Берлине.
Франц Меринг блестяще защищал на его страницах насле¬
дие великих мастеров марксизма против «политики ин¬
станций». Старые учители пролетариата никогда не рас¬
суждали по шаблону, всегда оценивали каждую войну,
исходя из интересов революции. Социал-империалисты, от¬
равившие рабочих ядом национализма, не вправе ссылаться
на духовное наследие классиков. Если Энгельс в конце XIX
века видел в русском царизме душителя Европы, то это
никак не может оправдать «защиты отечества» в ны¬
нешней захватнической войне.
Роза Люксембург в статье «Восстановление Интер¬
национала» осудила псевдомарксизм Каутского и «австро-
марксистов». Оправдание ими войны, отказ от классовой
борьбы и международной солидарности она заклеймила
как попытку проституировать марксизм, превратить его
в продажную апологетику социал-империализма. «Все¬
мирно-исторический призыв «Коммунистического мани¬
феста»,— с сарказмом писала она,— теперь существенно
дополнен и звучит после исправления его Каутским так:
«Пролетарии всех стран, соединяйтесь во время мира и пе¬
ререзайте друг другу глотки во время войны!» Итак, сей¬
час «Убей русского, бей француза» *, а завтра, после за¬
ключения мира, «Обнимитесь, миллионы! Слейтесь в радости
одной!» **. Ибо-де Интернационал есть «инструмент мира»,
но не «действенное орудие в войне».
Клара Цеткин взяла эпиграфом к своей статье о борь¬
бе за мир строки любимого ею и Розой поэта Мёрике ***,
выразившие ее настроение:
* Слова шовинистической песенки.
** Из оды Шиллера «К радости», звучащей в финале Девятой симфо¬
нии Бетховена. Перевод И. Миримского.
*** Мёрике, Эдуард (1804—1875) — немецкий поэт, драматург, про¬
заик.
208

Душа, возрадуйся, оставь
Ночные страхи, стоны.
Внемли: уж пробудились вновь
Предутренние звоны *.
«В то время,— писала она,— как гром пушек воз¬
вещает о том, что империализм поставил себе на службу
пролетариев воюющих государств и празднует победу над
интернациональным социализмом, а эхо войны отдается в
путаных и запутывающих речах и статьях социалистических
вождей; в то время как разум рабочих масс, сбитый с тол¬
ку шовинистическим угаром, начинает терзаться сомнения¬
ми,— для тех, кто сквозь мрак пронес, не сбиваясь с пути,
знамя социалистических принципов, начинается новый день,
с его надеждами и задачами...»
Нет, она не переоценивала значения первых успехов
антивоенных выступлений во Франции, Англии, России
и других странах, но считала достижениями принятый
на конференции социалисток в Берне (где она снова встре¬
тилась с Надеждой Крупской) манифест, разоблачавший
характер войны, а также резолюции протеста против ареста
большевистской фракции Думы и Розы Люксембург. Долг
германской социал-демократии, немецких рабочих — энер¬
гично бороться против войны. Как и Меринг, Клара напом¬
нила лозунг, родившийся еще в пору «исключительного за¬
кона против социалистов»: «Вместе с вождями, если они
наконец решатся, без них, если они будут продолжать
медлить в нерешительности, против них, если они станут
тормозить... На зов утренних колоколов германский про¬
летариат должен ответить: «Готов!»
Первый номер журнала «Интернационал» оказался и
последним. Через неделю власти его конфисковали, пред¬
ложив представлять на предварительную цензуру. Из¬
датели отказались, но это не значило, что группа «Ин¬
тернационал» намеревалась сложить оружие. По ее пору¬
чению Карл Либкнехт написал вскоре одну из самых ярких
листовок: «Главный враг — в собственной стране!» В конце
мая она распространялась в Берлине, провинции и на фрон¬
те. В ней нашел выражение полный разрыв революцио¬
неров с политикой «классового мира».
Либкнехт продолжал упорно подталкивать оппозицию
во фракции к активным действиям, но центристы неиз¬
менно уклонялись. Летом 1915 года, когда всеобщее воз¬
* Здесь и далее, где переводчик не указан, перевод стихотворений
сделан автором.
209

мущение вызвало торпедирование германской подводной
лодкой английского пассажирского парохода «Лузитания»
и в войну вступила Италия, Либкнехт вместе с Мерин-
гом, Мархлевским, Дункером сочинили письмо-протест,
в котором требовали от Правления СДПГ и фракции покон¬
чить с «политикой 4 августа». Под ним было быстро собрано
около тысячи подписей. Но эффект акции оказался неве¬
лик: Гаазе, Каутский и Бернштейн опубликовали отдельное,
«примирительное» заявление, а Эберт от имени Правления
ответил декларацией, оправдывавшей шовинистический
курс...
Включение четвертое
Читатель. Простите, я не все понимаю. У меня сразу не¬
сколько вопросов. С начала войны прошел уже почти год.
А революционеры все оставались в партии, которой коман¬
довали социал-предатели? И все разоблачения, разрыв с по¬
литикой социал-империалистов оставались словами? И ни¬
чего другого нельзя было сделать?
Историк. Положение действительно сложилось не¬
простое. Вы видели, как лучшие умы искали выход, об¬
думывали, что делать. Готового решения не было ни у них,
ни у революционеров других стран. Первым нашел глубокий
ответ В. И. Ленин: в ноябре 1914 года стал распростра¬
няться написанный им в Швейцарии манифест ЦК РСДРП
«Война и российская социал-демократия». Вот как позд¬
нее вспоминала о поисках пути Александра Коллонтай:
«...Мне удалось с помощью Либкнехта пробраться из
Германии в Стокгольм. Я все еще верила, что можно акти¬
визировать II Интернационал против мировой бойни, но
какова должна быть наша политика и на чем построена,
этого ни я, ни другие не знали. Мы блуждали, как в лесу...
В Стокгольм пришел из Швейцарии номер централь¬
ного органа — «Социал-демократ» с установкой Ленина в
отношении войны и наших задач. Это был один из самых
значительных моментов моей жизни. Статья Ленина раз¬
била вдребезги стену, о которую я билась головой... Он
своим беспощадным анализом вскрыл как на ладони сущ¬
ность империалистической войны и, что еще важнее, ясно
начертал пути и методы превращения этой войны в войну
гражданскую и в [социалистическую] революцию. Кто
хочет мира, тот должен объявить войну оппортунизму
и порвать с соглашательством, со своей собственной бур¬
жуазией»...
210

«Сегодня годовщина голосования в рейхстаге. Жуткий
был день. Шли с Карлом Либкнехтом по Тиргартену и не
верили случившемуся... День сдачи интернациональных по¬
зиций. В тот день впереди разверзлась бездна. Не было
пути.
Сейчас легче. Я вижу, чувствую рост оппозиции ле¬
вых сил и знаю, что этот год, точнее Ленин, нас многому
научил. Вокруг Ленина идет собирание сил «молодых».
Рухнули стены начинавшей коснеть «немецкой школы»,
оппортунизм привел в болото. Но уже пульсирует, вы¬
бирается наружу живой революционный дух искания. Ле¬
вые всех стран группируются, организуются в духе Ле¬
нина. Нас мало, но мы есть...»
«...Поражение правительств и буржуазии в каждой стра¬
не должно стать лозунгом. Это то же, что говорит и Карл
Либкнехт. Но Ленин идет дальше — не просто поражение,
а «превращение войны империалистической в войну гра¬
жданскую». Это революционнейшая мысль. И это открывает
путь к действию».
Что касается организационного отмежевания немецких
левых от правых и центристов, то ему, естественно, должно
было предшествовать размежевание идейное. Мы видели,
как постепенно, поодиночке и малыми группами собира¬
лись единомышленники. В условиях войны и разгула шо¬
винизма процесс этот не мог идти быстро. Тем более
что революционеры непрерывно находились под огнем
не только властей, но также правых и центристов, в руках
которых была почти вся партийная пресса. Из частных
писем Адлера и Каутского можно увидеть, как бешено они
ненавидели левых.
Едва в швейцарской печати появилось письмо «чет¬
верки», как Адлер написал Каутскому из Вены: «Этот Либ¬
кнехт с тремя старыми бабами создает квартет, который
прямо осуществляет измену родине. Если это не измена
рейху, то уж, конечно, измена немецкой партии. Они
хотят создать себе рекламу за границей, предстать един¬
ственными справедливыми в шовинистическом содоме...»
Каутский ответил не менее злобно и цинично: «Наме¬
рения Либкнехта еще не раскол, хотя могут стать его исход¬
ным пунктом. Роза же лихорадочно работает, чтобы рас¬
колоть партию. Она хочет быть лучше первой на деревне,
чем второй в Риме; если ей не удается дирижировать боль¬
шой партией, то ей нужна маленькая, ей верная. Она
спешит успеть до того, как отправится в тюрьму... «Марк¬
систский центр» не может поддержать правых, ибо это
211

погонит рабочих к группе Люксембург. Если же мы высту¬
пим против правых, то в нас увидят «розариев», которые
отличаются от Розы лишь недостатком мужества. Будем
пока ждать...»
В таких условиях создание группы «Интернационал»
было небольшим, но важным шагом к формированию в Г ер-
мании революционной организации. Однако на пути громоз¬
дились огромные трудности, о которых речь пойдет даль¬
ше. Дорога, выбранная стойкими, отнюдь не была усыпана
розами. Но, как сказал поэт, «где, когда, какой великий
выбирал путь, чтобы протоптанней и легше?»
* * *
За тем, что происходило в Германии и мире весной —
летом 1915 года, Роза Люксембург могла наблюдать лишь
из камеры № 219 прусско-королевской женской тюрьмы
на Барнимштрассе, памятной ей еще с 1907 года. Правда,
Либкнехт, воспользовавшись правом адвоката, не только
снабдил ее бельем, мылом и расческами, но и договорился
06 обмене информацией и материалами. Этим занимался
также Иогихес. Клара Цеткин примчалась из Штутгарта
и, сказавшись невесткой, проникла в тюрьму. Посетили
Розу и Меринг с женой. А регулярная связь была налажена
через Матильду Якоб, которая еще накануне войны стала
секретарем и надежным другом Розы.
Уже в первом письме к Матильде Роза сообщила, что ее
жизнь входит в определенное русло: встает она до восхода
солнца, весь день, когда не ест, гуляет или убирает свою ка¬
меру, читает. «Лучше всего вершина дня: два тихих часа с
7 до 9 вечера, когда я при свете могу думать о своих делах и
работать».
Роза Люксембург получила книги и работала с напря¬
жением и увлечением. Ей так хотелось до конца осмыс¬
лить происшедшее, чтобы наметить пути в будущее. Уже в
конце апреля Роза закончила большую брошюру «Кризис
социал-демократии». Матильда Якоб сумела переправить
рукопись на волю. Однако из-за многочисленных трудно¬
стей опубликовать ее удалось лишь почти год спустя.
Среди присланных друзьями летом 1915 года материа¬
лов Розе бросились в глаза три номера нового журнала
«Ди глокке». Куда же зовет этот колокол? Она улыбну¬
лась, увидев, что издатель его — Парвус. Да, конечно, ста¬
рый знакомый, с которым она когда-то вместе начинала
борьбу против ревизионизма. Но нет! Теперь это был уже
совсем другой Парвус, очень богатый и очень самоуве¬
212

ренный. Презрев скромность, он хвастливо рассказал в
«своем» журнале, что стал турецким подданным, был совет¬
ником у младотурок, нажил на Востоке, особенно во время
войны, состояние. Ныне же он намерен выполнить важ¬
ную миссию: «установить идейную связь между воору¬
женным германским и революционным русским проле¬
тариатом»...
Роза громко рассмеялась — экий фанфарон! Но по¬
том задумалась. Даже на фоне многих измен и разочаро¬
ваний она, пожалуй, не встречала другого столь яркого ха¬
мелеонства, такого разительного превращения «революцио¬
нера» в темного дельца и явного социал-империалиста. Нет,
мимо этого пройти нельзя!
И она тотчас сочинила сатирическую «парвусиаду». «Мы
знали доброго Парвуса как многостороннего человека,—
писала она,— а теперь видим «революционного сокруши¬
теля миров» в роли самого тупого филистера из пивной. Он
рассказывает сказки о том, как добрая, простодушная, ми¬
ролюбивая Германия, не замутившая и лужицы, подверг¬
лась коварному нападению России. Он повторяет ложь об
«освободительной войне» Германии с целью «разгромить
царизм», чуть прикрыв ее рассуждениями о том, что, де¬
скать, после победы германские «вооруженные пролета¬
рии» помогут революционной России...
Парвусу вовсе не стоит беспокоиться об идейной связи
революционных германских и русских пролетариев. Они
сознают свое единство в борьбе против капитализма
и бойни народов, несмотря на Плехановых и Алексинских,
на одной стороне, на Парвусов, Генишей и Шейдеманов —
на другой».
Позднее Роза узнала, что Парвус получил германское
гражданство, намерен поселиться в Берлине. «Подумай
только,— написала она Кларе,— дважды высланный из
Пруссии, потом из Саксонии и Гамбурга русский полу¬
чает во время войны блестящую аттестацию полиции. По¬
разительно. Вдобавок этот подлец объявил себя «хо¬
лостым и бездетным»!»
Для отдыха и успокоения Роза стала читать книги по...
геологии. Нет, увлечение ботаникой не прошло. Она при¬
везла с собой в тюрьму ботанические атласы, тетради и аль¬
бомы с засушенными растениями. В жалком тюремном са¬
дике она вела наблюдения, радовалась присланным цветам
и листикам, заботливо все сортировала, засушивала, вспо¬
минала, где и когда что цветет и увядает.
Но геология захватила воображение Розы. «Не могу
213

передать, как магически действует на меня далекий привет
из первобытных времен. Ничего я не читаю так затаив ды¬
хание, как геологию...»
Конечно же, больше всего Розу Люксембург волновали
ужасы войны, судьбы близких ей людей. Ее тревожило, чем
была озабочена Соня Либкнехт, которую она видела на¬
кануне своего ареста, почему так плохо выглядел Карл,
чем он был подавлен и расстроен? В конце июля ей стало
известно, что арестована Клара. «Прочла в газете о твоем
аресте,— сразу написала ей Роза.— Это для меня тяжелый
удар, тем более что я здесь совершенно бессильна. На¬
пиши мне хоть строчку для успокоения. Как ты себя
чувствуешь, выносимы ли условия, имеешь ли адвоката?
Я сегодня впервые проявляю нетерпение... Тысяча приве¬
тов из камеры в камеру».
Клару Цеткин, которой только что исполнилось 58 лет,
арестовали после нового обыска в ее доме, хотя полицей¬
ские и на этот раз ничего не нашли. Ее увезли в Карлсруэ
и поместили в камеру следственной тюрьмы. Вскоре ей
предъявили обвинение в «попытке государственной из¬
мены» за участие в конференции женщин-социалисток
в Берне и за распространение в Германии ее манифеста.
— Я,— отвечала Клара на допросе,— провела все под¬
готовительные работы для конференции в Берне. Я была
председателем конференции, участвовала в принятии всех
ее решений и беру на себя ответственность за них... Как
интернациональный секретарь я обязана выполнять берн¬
ские решения, к ним относится и распространение мани¬
феста... Об организации распространения я не буду давать
показаний.
Однако тюремное заключение Клары Цеткин оказалось
для властей и социал-демократических лидеров не менее
опасным, чем ее деятельность на свободе. Посыпались
протесты из-за границы, в том числе из нейтральных
стран. Друзья выпустили листовку «Картины без слов» с
изображением двух тюремных камер, в которых заточены
Роза Люксембург и Клара Цеткин. Берлинские социал-де-
мократки устроили бурную демонстрацию на городской
конференции, отстранив председателя Молькенбура и по¬
требовав освобождения Клары Цеткин.
Когда до Клары дошли сведения о развернувшемся
движении солидарности, она была тем более тронута и об¬
радована, что одновременно узнала о роли в ее аресте ли¬
деров партии. Ее тревожило лишь то, что на первый план
чаще выдвигают не принципиально-политические вопросы,
214

а состояние ее здоровья. Она написала в Голландию Элеен
Анкерсмит:
«Нужно ли мне заверять, что, несмотря ни на что, я
прежняя и такой останусь. Я думаю, что сдержала данное
вам слово. Последствия я несу со спокойной невозмути¬
мостью, даже с внутренним благодушием. Из-за случив¬
шегося я не стала ни несчастной, ни мученицей, а при¬
нимаю все как само собою разумеющееся, ибо действовала
по велению «внутреннего голоса». Если я о чем-либо со¬
жалею, то лишь подобно Гуттену в драме Конрада
Майера *:
Мне часа жаль, что латы не носил,
Мне жалко дня, что ран не наносил,
Мне жаль, с раскаяньем признаюсь в том,
Что не был трижды смел в сраженье роковом...
Я много читаю и изучаю главным образом лите¬
ратуру и философию. От мелких превратностей положе¬
ния меня спасает мой юмор, от серьезных страданий —
мое мировоззрение. Оно было бы лишь звонким бубенцом,
если бы не обладало такой силой».
Через два с половиной месяца власти решили освободить
Клару, правда, лишь по причине болезни и под залог, вне¬
сенный издательством Дитца. Вернувшись в Зилленбух, она
получила письмо от Розы: «Твое освобождение теперь глав¬
ная радость и утешение в моем здешнем существовании. Ты
сможешь еще вкусить в саду хотя бы остаток осенней кра¬
соты...»
Сама Роза тем временем нашла себе новое занятие. Сно¬
ва обдумывая вопрос о «Накоплении капитала» и критику в
ее адрес, она решила написать «Антикритику», чтобы без
прикрас показать, во что превратили эпигоны Марксо¬
ву теорию. Работа ее захватила. Но писать ей на этот
раз было труднее, чем прежде. Заметно ухудшилось здо¬
ровье, боли в желудке доставляли большие муки. Обследо¬
вавший ее врач объяснил, что тюремная пища для нее гу¬
бительна, что ей нужны движение и отдых... Но об этом
она могла только мечтать...
Друзья, узнав о ее состоянии, постарались наладить пи¬
тание, выхлопотали в Правлении партии некоторую сумму
денег, которой заведовал Иогихес, именовавшийся в пере¬
писке для конспирации «опекуном Мими». Осенью уда¬
лось добиться разрешения раз в неделю доставлять Розе
* Майер, Конрад (1825—1898) —швейцарский писатель и поэт.
215

дополнительную пищу, которую Матильда Якоб приносила
в черной сумке. В ней нередко лежали также хитроумно за¬
прятанные политические сообщения, рукописи, листовки.
Роза искренне радовалась дарам сказочного «столика на¬
кройся», но просила проявлять поменьше забот. Ее больше
всего интересовали нелегальная информация, сведения о
товарищах, цветы.
«Большой радостью этой недели,— сообщала она
Матильде Якоб в октябре,— было освобождение Клары.
Ну теперь я сравнительно спокойна за всех — за исключе¬
нием Вас, ибо Ваше настроение, право же, не такое, как мне
бы хотелось. Да, впрочем, и Старик [Меринг] был до¬
вольно' угнетен и все жаловался на слабость. Я так охотно
дала бы ему именно сейчас побольше солнечного света,
но где же взять, если не красть... Он принадлежит к породе
таких больших деревьев, которые, как маленькие дети, сразу
склоняются от малейшей болезни, но быстро снова выпрям¬
ляются...»
Стремясь поддержать бодрость Меринга, Роза послала
ему длинное письмо, в котором высказала то, что не уда¬
валось выразить при встречах. Отклоняя его попытку объяс¬
нить свое плохое настроение старостью (а он приближался
к семидесяти), она писала: «Если бы это было верно, то я
должна была бы быть Вашей бабушкой, ибо завишу от
погоды, как лягушка, и в осенний дождь мне подчас кажет¬
ся, что все мое существование лишь пресный и безвкусный
фарс.
А что же такое юность, как не эта неистощимая радость
трудиться, драться и смеяться, в чем Вы ежедневно даете
всем нам фору? Вы даже не можете себе представить,
как сильно меня стыдит и подстегивает именно пример
Вашей чудесной работоспособности, мысль о Вашей духов¬
ной гибкости, а также легкая надежда заслужить Ваше
одобрение, когда мне удается собраться с силами. Вы
слишком мало знаете о моих постыдных слабостях: пре¬
даваться мечтаниям или нетерпеливо уклоняться от гнета
долга».
Роза явно преувеличивала свои слабости, но в то время
ей действительно было нелегко себя превозмочь. Она и
сама понимала причины этого. «Вероятно, однообразие
и узость жизни, недостаток впечатлений постепенно, как
клейстер, обволакивают мою душу. Я ведь вообще умею ра¬
ботать только с вдохновением, когда я в свежем, радост¬
ном настроении, сейчас же и немногое приходится от¬
воевывать с трудом. Это не жалоба, а лишь «смягчающее
216

обстоятельство» для моего оправдания, если я обману Ваши
ожидания.
Ваши работы остаются для меня истинным утеше¬
нием. Но, знаете, фрау Ева была права, когда сказала, что
мы были слишком мягкими. Я клянусь, что исправлюсь.
Я уже чувствую себя как дикобраз и горю желанием бро¬
ситься на филистеров... Я заранее радуюсь тому, что буду
снова сидеть за маленьким столиком в Вашем уютном ка¬
бинете и мы будем болтать, смеяться!»
Глубоко огорчило Розу, что Клара снова тяжело забо¬
лела и близкие попросили даже всех друзей не писать ей ни
о чем волнующем или утомительном. Роза, скрепя сердце,
решила на время прервать переписку. Но еще перед этим она
написала подруге: «Впервые я чувствую сейчас, что не сво¬
бодна, ибо не могу сделать то, что мне так хочется: сесть в
поезд и поехать к тебе. Я не помню, чтобы мы так долго
друг с другом не виделись... У меня все хорошо, если не
считать той «мелочи», что моя работа движется вперед, как
старый мерин в глубоком снегу. Но я сохраняю спокойствие
и веселость, живу за счет внутреннего эпикуреизма, который
ничего не стоит...»
Когда боли донимали ее сильнее всего, Роза работала
с особенным ожесточением, и таким напряжением сил
ей иногда удавалось их превозмочь. Но потом наступала
расплата. И тогда она лежала ничком, вытянувшись на
койке и кусая руки, чтобы не кричать...
«Антикритику» Роза задумала иначе, чем «Накопле¬
ние капитала»: популярнее, без математических схем
и алгебраических формул, но еще острее в политическом
смысле. Ибо война показала, чем является империализм
на деле и куда ведут оппортунистические извращения марк¬
сизма Бауэром, Экштейном и иже с ними. Роза даже рискну¬
ла послать запрос Каутскому: не напечатает ли «Нойе цайт»
ее «Антикритику» в приложении, тем более что рецензия
Отто Бауэра была в свое время помещена в этом жур¬
нале.
Ответ Эммануэля Вурма был изысканно вежлив: увы, это
невозможно, ибо издательство из соображений экономии не
разрешает печатать приложения. К этому было прибав¬
лено: «Само собой разумеется, что сейчас невозможно пред¬
видеть, каковы будут размеры нашего журнала после
войны»...
Но война пока только еще разгоралась. Карл Либкнехт
почувствовал это особенно остро, когда в начале июля 1915
года, по истечении всех отсрочек, стал солдатом 102-го
217

строительного батальона на Восточном фронте и прибыл
в район Либавы, незадолго до того занятый немецкими вой¬
сками. «Ну вот я теперь в России, но без тебя! — сразу
сообщил он Соне.— И при каких ужасных обстоятель¬
ствах. Мое моральное состояние я не в силах описать.
Безвольное орудие глубоко ненавидимой мною власти! В
чьих интересах!.. Я с нетерпением хотел бы узнать новости...
Здесь, разумеется, всегда шпионят. Habeat sibi *. Много
работы. Я изрядно измучен... Твой Карлуша».
Вскоре он рассказал, что с ним обращаются осторож¬
но. «С товарищами у меня, естественно, установились ве¬
ликолепные отношения... Чудовищное бедствие — пара¬
зиты. Мухи, вши, блохи, крысы мучат больше всего... При¬
рода величественна в своей безграничности, силе и нетро¬
нутости... Любая каторга была бы спасением. Если бы хоть
можно было пожертвовать собой! То, что даже это закрыто,
усиливает муку...»
Карл Либкнехт послал с фронта в «Югенд-Интерна-
ционале» в Цюрих статью, которую назвал «Антимили¬
таризм!». Он подписал ее «Implacabilis» (Непримиримый)
и подвел в ней кровавый баланс года убийств и разрушений,
голода и горя. Триумфатор-милитаризм вместе со своим
спутником — внутренней реакцией — правит бал. Апофеоз
милитаризма сопровождается крушением Интернационала,
смятением умов и народов. Антимилитаристские действия
не должны прекращаться, но нужны новые методы, в том
числе диверсии, саботаж и дезертирство, пассивное сопро¬
тивление и массовые стачки. Борьба должна стать интер¬
национальной, охватить и нейтральные страны. Ведь Интер¬
национал молодежи принял на себя обязательство хранить
и в годы мировой войны святыню пролетарской солидарно¬
сти, спасти честь социализма международной классовой
борьбой за мир. Статью венчал призыв: «Пролетарии всех
стран, становитесь горячими, становитесь твердыми!»
В августе, приехав в Берлин на сессию рейхстага, Либ¬
кнехт снова подал голос против военных кредитов. Циммер¬
вальдской конференции революционных социалистов он
адресовал яркое письмо: «Я в плену у милитаризма, я в око¬
вах. Поэтому я не могу явиться к вам. Но мое сердце,
мои мысли, все мое существо вместе с вами».
Выдвинув лозунг «Гражданская война, а не граждан¬
ский мир», Либкнехт звал к международной солидарности
пролетариата в борьбе за мир, за социалистическую револю¬
* Ну и пусть (лат.).
218

цию. Лжесоциалистов, считал он, нужно предать беспощад¬
ному суду, колеблющихся и сомневающихся подгонять впе¬
ред. «Пролетарии всех стран, соединяйтесь вновь!» В. И. Ле¬
нин высоко оценил это письмо и несколько раз повторял:
«Гражданская война — это великолепно!» ЦК РСДРП ре¬
комендовал организациям в России принимать резолюции,
приветствующие Либкнехта и других интернационалистов.
В сентябре Либкнехт снова на Восточном фронте. Его
строительный батальон на передовых позициях, под огнем
русской артиллерии, вот-вот окажется в бою. Жене Либ¬
кнехт послал завещание — «на всякий случай», а детям
написал:
«Снова здесь дикий день и очень злой вечер. Русское
наступление из Риги застало нас врасплох. У нас сейчас
новые позиции на передней линии.
Холодно. Рядом со мной страшный грохот, вокруг нас
разверзается ад! Я не буду стрелять!
Будьте здоровы, любимые. Будьте послушны, стара¬
тельны, храбры, мужественны, любите друг друга и Соню.
Относитесь хорошо к Соне, вашей второй матери, которая
к вам добросердечна».
Карл жестоко страдал от усталости, холода, отсутствия
табака и особенно — света, что лишало его возможности ра¬
ботать вечерами и ночами. Но он просил товарищей присы¬
лать газеты и обдумать вопрос, не пора ли развернуть
агитацию за забастовку рабочих военной промышлен¬
ности «по англо-американскому, русскому образцу» и, более
того, за «антивоенную массовую стачку». Он с фронта бом¬
бардировал рейхсканцлера «короткими запросами» депу¬
тата, разоблачавшими аннексионистов и противников мир¬
ных переговоров. Просьбы Гаазе прекратить эти акции он
отверг.
Вскоре из-за острого переутомления Либкнехт попал в
лазарет. Когда в ноябре его перевели с ишиасом и плеври¬
том в госпиталь в Берлине, он написал письмо Кларе Цет¬
кин. Уговаривая ее подумать об отдыхе где-нибудь в Швей¬
царии, он просил о его здоровье не тревожиться. «Старик
[Меринг] был вчера с супругой у меня. Они держатся на сла¬
ву во всех отношениях. Трогательна его забота о ней, хотя
и вполне естественна... Моя жена шлет Вам сердечные при¬
веты и пожелания. Вы одержали над этой женщиной,
которую нелегко завоевать, безусловную, полную и длитель¬
ную победу. Для Вас это, конечно, одна из бесчисленных
Ваших побед. Ибо Ваша суть — соединение высокого
интеллекта и энергичной активности с трогательной добро¬
219

той и свежим молодым энтузиазмом. Это редкая сила, про¬
тив которой не может устоять ни друг, ни даже враг. Вы —
в центре острейшей партийной борьбы и одновременно
высоко над ней, трансцендентально. Синтез научно образо¬
ванного ума и благороднейших гуманных чувств: социалист¬
ка. Вы нам нужны, мир в Вас будет нуждаться еще долго¬
долго».
Получив от Розы Люксембург написанный ею в тюрьме
проект тезисов группы «Интернационал», Карл Либкнехт
безусловно одобрил главные мысли, высказав в то же время
ряд замечаний и предложив исправления. Роза отвечала:
«Что мы будем во всем согласны, я считаю само собою разу¬
меющимся и непременно необходимым. Если иногда и
возникают мелкие разногласия, то лишь в том смысле, что
каждый политик в сложной ситуации может вступить в
спор с самим собой. Я с самого начала настоятельно хо¬
тела, чтобы тезисы были нашей общей платформой. Из¬
вестите меня только поскорее, все ли теперь согласова¬
но».
Карлу удалось посетить Розу в тюрьме. Она нашла, что
Карл выглядит лучше, чем при прошлом свидании. Тезисы
были поставлены на обсуждение и в основном одобрены
на первой нелегальной всегерманской конференции левых
1 января 1916 года в адвокатском бюро Либкнехтов на
Шоссештрассе. В ней участвовали Меринг, Майер, Эбер-
лейн, Пик, Кетэ Дункер, бременцы Книф и Линдау, пред¬
ставители других городов. В зашифрованном письме Кетэ
Дункер рассказала своему мужу, находившемуся на фронте:
«Вчера было большое семейное собрание с дядей Фран¬
цем и Карлом... Мы согласились с завещанием тети Розы и
тем самым провели разграничительную черту между нами
и семьей дяди Георга [Ледебура], который, разумеется,
будет оспаривать это завещание».
Сомнительно, чтобы Розе понравилось сравнение тези¬
сов с «завещанием», ведь ей так хотелось самой участ¬
вовать в их реализации. Зато ее обрадовало решение кон¬
ференции регулярно издавать «Политические письма» за
подписью «Спартак». Ей давно импонировал этот смелый и
бесстрашный гладиатор, бросивший дерзкий вызов гордому
Риму рабовладельцев и разбивший его лучших военачаль¬
ников в честном бою. Еще в 1908 году Роза подписала его
именем несколько своих польских статей. А из опублико¬
ванной Мерингом переписки Маркса с Энгельсом сама
впервые узнала, что и Маркс (вслед за Аппианом) назвал
Спартака «самым великолепным парнем во всей античной
220

истории», великим полководцем, благородным характером,
истинным представителем античного пролетариата. Чем не
образец для немецкой молодежи?
Весна и Первомай
С приближением годовщины пребывания Розы Люксем¬
бург в тюрьме дни для нее текли все мучительнее. Ее долж¬
ны были выпустить 18 февраля 1916 года в половине четвер¬
того дня. Педантичные прусские власти точно исчислили
день и час.
Друзья во главе с Либкнехтом, который по случаю сес¬
сии прусского ландтага находился в Берлине, собирались
встретить ее. Берлинские женщины по собственной ини¬
циативе тоже решили ее дружно приветствовать. Нетрудно
было предвидеть, что полиция заранее оцепит улицы, и мно¬
гие женщины еще с раннего утра спрятались в домах,
находившихся вблизи тюрьмы. Они горячо приветствова¬
ли Либкнехта, когда тот с Матильдой Якоб приехал на
такси.
По указанию надзирательницы, возмущенной, что у во¬
рот тюрьмы собралась большая шумная толпа, Розу нап¬
равили к выходу через задний двор. Вся тюрьма была воз¬
буждена, изо всех зарешеченных окон ей махали платками
заключенные. А демонстрантки, перейдя за машиной к зад¬
ним воротам, забросали ее цветами, вскакивая на поднож¬
ку. Карл хотел ехать через Фридрихсхайн, где полиция
задержала многолюдное шествие. Но женщины отговорили
его, опасаясь, как бы Розу снова не арестовали.
На квартиру в Зюдэнде пришли не только близкие
друзья, но и большие депутации берлинских организаций
партии. «Как меня встретили здешние товарки,— написа¬
ла Роза Кларе в Штутгарт,— ты уже, наверно, слышала...
Моя квартира еще до сих пор переполнена их подарками,
ящиками цветов, пирогами, коврижками, консервами... и
все это испечено, законсервировано, принесено самими
этими бедными и сердечными женщинами. Ты поймешь,
что я чувствую, когда все это вижу. Мне хочется выть
от стыда, и я утешаюсь только мыслью, что я ведь всего
лишь древко, на которое они повесили флаг своего бое¬
вого воодушевления...» Продовольствие Роза тотчас пору¬
чила Матильде раздать нуждающимся.
Большой радостью для всех левых был выход в Цю¬
рихе книги Розы Люксембург «Кризис социал-демократии»,
221

которую она, по совету друзей, подписала псевдонимом
«Юниус». В «брошюре Юниуса» они нашли последователь¬
ное, безжалостное, уничтожающее разоблачение банкрот¬
ства германской социал-демократии. В ней были вскрыты
движущие пружины и корни империалистической войны,
сорваны все покровы, сплетенные из лицемерных фраз
об «оборонительной войне», о «борьбе против царизма»
и «битве за культуру». Начатая острыми суждениями о со¬
циалистической самокритике, брошюра завершалась пер¬
спективой вырастающей из войны мировой революции. Име¬
лись в брошюре и слабости, недомолвки, ошибки. Отчасти
обусловленные тем, что брошюра писалась в одиночной
камере, при отсутствии достаточных контактов с едино¬
мышленниками, отчасти вызванные недоработанностью не¬
которых принципиальных положений, в частности о связи
оппортунизма с империализмом. Как заметила Клара Цет¬
кин, брошюра была не просто написана, а буквально «про¬
жита Розой в глубине ее души», в ней нашла выражение
не только глубокая и самостоятельная мысль исследова¬
теля и теоретика, но и пламенная страсть убежденного,
смелого революционного борца.
27 февраля 1916 года Францу Мерингу исполнилось
70 лет. «Что может человек пожелать себе лучшего в жиз¬
ни,— написал Мерингу Лео Иогихес, крайне скупой на
похвалы,— чем узнать того, о котором и друг и недруг
говорит: «Се человек!»
löiapa Цеткин взяла эпиграфом к юбилейной статье
в «Гляйххайт» гордые слова Ульриха фон Гуттена:
От истины, которой верю,
Никто меня не отвратит.
Ничто меня не обратит:
Изгнанье, пытки нипочем,
Не запугать меня ничем.
Клара назвала Меринга смелым и верным штурманом,
который в бурное время мировой империалистической вой¬
ны твердо стоит на посту, ясно видит цель и крепко сжима¬
ет штурвал. Обрисовав непростой и непрямой путь Мерин-
га-демократа к социализму, к которому он пробился силой
своих убеждений, глубоких познаний и стремления к ис¬
тине, она указала, что его труды внесли весомый вклад
не только в историю Германии и германской социал-демок¬
ратии, но также в теорию и практику международного
социализма. Клара особенно выделила при этом заботу
Меринга об ознакомлении широких масс с великим насле¬
дием Маркса и Энгельса, у которых он сам многому на¬
учился.

«Этот провозвестник социалистической теории не толь¬
ко мастер немецкого языка и искусства повествования.
Он также боевой рыцарь, который с равным мастерством
владеет и тяжелым мечом, и элегантной рапирой... Это
умение пользоваться оружием, как и многие душевные
черты, роднит Франца Меринга с Гуттеном, первым вели¬
ким политическим публицистом Германии. Им обоим при¬
суща сила любви и ненависти, рука у них всегда на рукоя¬
ти меча, готовая вырвать его из ножен для радостной бит¬
вы за истину, без мыслей о личной жертве».
Клара не забыла добавить, что из лаврового венка,
которым венчают Меринга интернациональные социали¬
сты всего мира, надо по справедливости отделить веточку,
принадлежащую Еве Меринг. Она со страстной предан¬
ностью живет жизнью своего супруга, она умный спутник
его жизни, готовый на любую жертву, знающий невзго¬
ды и нужду, бури и натиск волн.
Нездоровье не позволило Кларе приехать на скромное
чествование юбиляра в небольшом кругу товарищей из
группы «Интернационал». Роза рассказала ей, что празд¬
ник был не таким, как в свое время юбилей Бебеля. Серьез¬
ные и достойные речи. Сам Меринг говорил не о себе,
а о Кларе, и его все от души поддержали.
Роза давно хотела напечатать юбилейную статью о Ме-
ринге в «Нойе цайт» и даже решилась послать из тюрьмы
запрос Каутскому. Тот предпочел, однако, поместить статью
Бернштейна, зная, что нанесет этим Мерингу чувствитель¬
ный укол. В своем слове на вечере Роза обрисовала поло¬
жение, которое занял Меринг в германском рабочем дви¬
жении:
— Вы учите наших рабочих каждой строкой, выходя¬
щей из-под вашего чудесного пера, что социализм не воп¬
рос ножа и вилки, а культурное движение, великое и гор¬
дое мировоззрение. И защищать его, стоять на его стра¬
же — ваше дело... Сейчас, когда интеллигенты буржуаз¬
ного происхождения стадами предают и покидают нас,
чтобы вернуться к горшкам правящих, мы можем с през¬
рительным смехом бросить им вслед: ступайте! Мы все же
отобрали у германской буржуазии последний и лучший ум,
талант и характер, который она имела,— Франца Меринга.
Розе Люксембург через несколько дней самой испол¬
нилось 45. От Клары и ее мужа она получила две чудес¬
ных корзины цветов, книги. Весну Роза всегда встречала
с восторгом. Но эту,— вероятно, потому, что позади был
год, проведенный в тесной тюремной камере,— она воспри¬
223

нимала с особой, безграничной радостью. Она несколько
раз отправлялась с Матильдой Якоб ранним утром пеш¬
ком в Лихтенраде, чтобы наедине с природой полюбовать¬
ся найденным в укромном месте цветком вероники. Эти
короткие часы давали ей новый запас сил для напряжен¬
ной деятельности.
Она сблизилась с Карлом Либкнехтом и Соней. Он один
или с женой часто бывал у Розы в Зюдэнде. Они вместе
обсуждали новости и намечали пути действия. За полтора
с лишним года войны многое изменилось. Либкнехт был
теперь не единственным, кто голосовал в рейхстаге про¬
тив военных кредитов. В конце 1915 года на это решились
уже 18 деятелей оппозиции. Но Либкнехт критически оце¬
нивал этих «декабристов 1915 года», ибо они оставались
половинчатыми и беспринципными центристами. Он опа¬
сался, что новая «оппозиция», выдвинув лозунг «единст¬
ва», и его потянет в старое болото, тогда как он был полон
решимости активизировать борьбу.
Выступая в марте 1916 года в прусском ландтаге, Либк¬
нехт разоблачал классовую юстицию и милитаризм. А в ре¬
чи о бюджете министерства культов он, неоднократно пре¬
рываемый председателем, снова говорил о причинах войны,
об интересах господствующих классов и империализме.
Перед тем как его лишили слова, он бросил в зал:
— Это наша задача, задача рабочего класса всех стран,
в нынешних условиях призвать: за дело! Те, кто находит¬
ся в траншеях и в тылу, все должны повернуть оружие
против общего врага, который лишает их света и воздуха.
Этот боевой клич был услышан не только в Германии,
но и за ее пределами, подхвачен революционной печатью
многих стран. В. И. Ленин назвал эти слова Либкнехта
историческими, привел их в русской газете «Социал-демок¬
рат», писал о них в предложении ЦК РСДРП к второй
Циммервальдской (Кинтальской) конференции, отметил,
что они являются подтверждением последовательных ло¬
зунгов большевиков о превращении империалистической
войны в гражданскую, к пониманию которых ход вещей
подводит интернационалистов во всех странах. «Haiiia по¬
зиция,— написал Ленин,— в общем, = К. Либкнехт».
Вместе с Розой Люксембург Карл Либкнехт руководил
собравшейся 19 марта в здании прусской палаты неле¬
гальной конференцией группы «Интернационал». В ней
участвовали Франц Меринг и более 30 представителей
Берлина, Саксонии, Тюрингии, Брауншвейга, Рейнской об¬
ласти, Франкфурта-на-Майне, Вюртемберга. Собравшиеся
224

единодушно одобрили принятые в январе «Тезисы о зада¬
чах международной социал-демократии». Роза Люксембург
внесла резолюцию о задачах социал-демократических де¬
путатов. Либкнехт обосновал необходимость перейти в нас¬
тупление, разрушать «гражданский мир», легенду о наци¬
ональной классовой гармонии, ложь о долге «защиты оте¬
чества». Целью политической пропаганды должно стать
создание предпосылок для «массовых революционных дей¬
ствий большого масштаба». Роза была в общем довольна
процессом прояснения сознания левых и отмежевания их
от болота. Понимая, что массы должны пройти основа¬
тельное политическое обучение, она успокаивала нетерпе¬
ливых, объясняя, что генеральное сражение с правыми
и болотом еще не назрело. Вот тогда, быть может через
год, понадобится напряжение всех сил, надо будет «свис¬
тать всех наверх».
Пять дней спустя, когда Либкнехт и «декабристы» снова
проголосовали в рейхстаге против военных кредитов,
последние, во главе с Гаазе, были исключены из социал-
демократической фракции (Либкнехта исключили еще в
январе). Правые лидеры СДПГ изгнали также центристов
из редакции газеты «Форвертс», выставили Клару Цеткин
из Контрольной комиссии, взяли курс на раскол партии.
В один из пасхальных вечеров Роза, Карл и Соня отпра¬
вились в гарнизонную церковь слушать «Страсти по
Матфею» Баха. В памяти Розы сохранилось то огромное
впечатление, которое на нее произвела эта оратория, слы¬
шанная в той же церкви четыре года назад. Она поразила
тогда красотой, драматизмом и суровостью.
Карл хорошо знал ораторию, считал ее одним из прек¬
раснейших в мире произведений и специально готовился
к новой встрече с Бахом. Он просмотрел не только текст,
но и ноты, проиграл Соне некоторые пассажи на фортепиа¬
но. Он объяснял ей сложность контрапункта и фуги, обратил
внимание на первый восьмиголосый хор с cantus firmus *.
— Музыка не знает ничего более тонкого, нежного
и трогательного, а в народных сценах — ничего более вели¬
чественного... Хотя ты и считаешь себя,— говорил он
Соне,— немузыкальной, я всегда чувствовал, что «демони¬
ческая», глубоко мистическая сторона музыки проникает в
самую глубину твоей души. Пусть это инстинктивное
восприятие. Но и в музыкальном впечатлении в общем виде
заключен могучий, можно сказать, почти физиологический
элемент...
* нерушимым напевом (лат.).
9 Я. С. Драбкин	225

Когда друзья вышли из церкви, Карл долго протирал
свое пенсне, и Роза поймала его взгляд, замутненный пере¬
живаниями. Это помогло ей узнать Карла с другой стороны.
Он всегда представлялся ей занятым только парламентом,
заседаниями, комиссиями, совещаниями, вечно куда-то бе¬
гущим. Со свойственной ей живостью она нарисовала его
динамичный портрет:
— Он живет, мчась во весь опор, галопом, в вечной гон¬
ке, спеша на свидание со всем светом, прыгая из автомобиля
в трамвай и с трамвая в электричку, все карманы полны за¬
писными книжками и бумажками, в руках пачки свежекуп-
ленных газет, которые он, конечно, не имеет времени все
прочитать, с душой и телом, покрытыми уличной пылью,
и все же со всегда дружелюбной юной усмешкой на лице.
Таков его жанр...
Но теперь, во время совместных прогулок по полям и лу¬
гам, Роза неожиданно обнаружила, что Карл — натура глу¬
боко поэтичная. Он мог, как ребенок, радоваться каждой
березке с молодыми листочками, каждому цветку! Однажды
она принесла ему колосья и ветку березы с сережками. Как-
то в Мариенфельде они втроем прошли апрельским утром
напрямик через поля. Все было покрыто свежей зеленью
озими. Вдруг Карл остановился и стал делать странные
прыжки, притом с серьезным лицом. Женщины удивленно
посмотрели на него, а Роза даже немного испугалась.
— Что с вами?
— Я так счастлив,— сказал он. И все громко расхохота¬
лись.
Однажды Роза по телефону позвала Либкнехтов прийти
в 10 утра в Ботанический сад, чтобы вместе послушать
соловья. Они сидели, спрятавшись в густых зарослях, на
камнях у маленького ручейка. Соловей дал целый концерт,
это было великолепно. Но потом Роза подумала, хотя и не
сказала, что он чем-то похож на примадонну: старается для
публики, привык к шумным триумфам, к восхищенным сла¬
вословиям. Право же, более симпатичен слабый нежный го¬
лосок малиновки, исполняющей своеобразную интимную
мелодию, чем-то похожую на отдаленное тихое звучание
трубы в «Фиделио», рассеивающее ночную тьму и возвещаю¬
щее освобождение...
А вечером Карл с Соней пришли к Розе домой. Они
вспомнили, что не смогли утром определить, что за дерево
они видели: еще почти без листьев, но покрытое массой
светящихся белых цветочков. Ясно, что дерево не фрукто¬
вое, да и цветочки какие-то странные. Теперь же Роза дога¬
226

далась: то был серебристый тополь, покрытый вовсе не цве¬
тами, а маленькими листиками. «Открытие» доставило всем
радость. Они читали друг другу стихи, а около полуночи,
когда прощались, стоя у раскрытой двери на балкон, и вле¬
тавший ветерок был напоен запахом жасмина, Роза прочи¬
тала еще свою любимую испанскую песню, в которой
возносилась хвала создателю чудесного мира. Ее завершали
строчки:
Он создал рай — свет бесконечный,
Он создал землю — и твой образ вечный!
Роза пожалела, что Соня не знает прекрасной музыки
Гуго Вольфа * к этой песне. В последнюю фразу он вложил
так много пламенной страсти...
Столь радостные часы полного отдохновения выпадали,
однако, крайне редко. Продолжалась жестокая война, и
расслабляться было неуместно, да и невозможно. Либкнехт
считал, что он делает мало, и искал более действенных
путей, чтобы пробудить пассивных и растерянных, увлечь
колеблющихся, вызвать в стране действительно массовое
антивоенное движение. В нем все более крепло убеждение,
что помочь делу может только личный пример. Он созрел
для самопожертвования. Когда друзья пытались его удер¬
жать, говорили об осторожности, Карл отстранял все уве¬
щевания нетерпеливым движением руки. За него беспо¬
коиться не надо, отвечал он, ибо иммунитет депутата пока
защищает его от ареста. Хотя сам понимал, что дразнит
зверей и терпение власть имущих когда-нибудь лопнет.
Матильда Якоб даже приревновала Розу к Карлу. Ей не
нравилось, что их имена стали называть вместе, а дерзкие
действия Карла казались ей иногда безрассудно смелыми
и несвободными от тщеславия. Но когда разговор об этом
зашел с Розой, та ответила:
— Не сравнивайте его с Лео Иогихесом, как вы любите
это делать, сравнивайте его с немецкими товарищами и вы
увидите, как высоко он стоит над ними.
Карл Либкнехт решил, невзирая на осадное положение,
организовать 1 мая 1916 года демонстрацию в центре Бер¬
лина, на Потсдамской площади. Он сам написал листовку,
в которой впервые содержался открытый призыв к сверже¬
нию правительства и «ответственных дельцов, подстрекате¬
лей и извлекающих выгоды» из империалистической войны.
Он сочинил и летучку, размноженную в тысячах экземпля¬
* Вольф, Гуго (1860—1903) — австрийский композитор.
227

ров: «Кто против войны, тот явится 1 мая в восемь часов
вечера на Потсдамскую площадь (Берлин). Хлеб! Свобода!
Мир!»
Либкнехт сам отправился на площадь, чтобы возглавить
демонстрацию. Роза пошла за ним следом. На площади
собралось, несмотря на оцепление отрядами пешей и конной
полиции, до 10 тысяч человек, в том числе много женщин
и молодежи. Вскоре после восьми часов в центре площади
раздался хорошо слышный, громкий, высокий голос Карла
Либкнехта: «Долой войну! Долой правительство!» Призыв
был подхвачен, но на Карла тотчас набросились полицей¬
ские, которые, оттеснив демонстрантов, повели его в кара¬
ульное помещение на Потсдамском вокзале. Либкнехт еще
несколько раз повторил призывы, демонстранты подхваты¬
вали их и кричали: «Хох, Либкнехт!» «Я пыталась,— написа¬
ла Роза Кларе,— «освободить» его всей силой моих кулаков,
цеплялась за него и за полицейских до самой караулки,
откуда меня грубо вытолкнули...»
Демонстранты не расходились почти до полуночи,
несмотря на то что полиция теснила собравшихся лошадьми,
избивала их, пели «Рабочую марсельезу» и «Марш социали¬
стов». Роза с Соней до часу ночи искали, куда отправили
Карла, й только на следующий вечер нашли его в военной
тюрьме в Моабите. «Бедняга спит, ест и читает впервые за
долгое время,— сообщала Роза Кларе,— и вообще пребыва¬
ет в своем обычном прекрасном настроении. У нас сложи¬
лось впечатление, что охранники относятся к нему с симпа¬
тией и уважением, так как они все простые военные, а не
«товарищи по партии»...»
При обыске на квартире Либкнехта, куда пришла в это
время и Роза, полиция обнаружила 120 летучек и 1340 эк¬
земпляров написанной им листовки. На допросе он признал,
что распространял их, а на площади несколько раз бросил
в толпу лозунги: «Долой войну! Долой правительство!»
— Я хотел этим публично выразить мое убеждение, что
долг правительства — закончить войну, а задача народа —
оказать в таком направлении давление на правительство.
Личное мужество и самоотверженность руководителей
«Спартака» не могли, однако, возместить организационно¬
политической слабости немецких левых, не создавших
более действенных средств борьбы. Но впечатление, произ¬
веденное демонстрацией в Берлине, после ареста Либкнехта
не слабело, а усиливалось.
Роза написала страстную листовку, назвав ее «Собачья
политика». Она заклеймила позорное поведение рейхстага,
228

большинство которого лишило Либкнехта его депутатской
неприкосновенности, и правых социал-демократов, которые
отмежевались от его выступления. «Только самодеятель¬
ность масс, только их смелая инициатива, только энергич¬
ная классовая борьба по всей линии смогут положить конец
медленному умиранию народа от голода, бойне народов,
военной диктатуре. Массы должны научиться у Либкнехта
смело ставить на карту свою жизнь ради идеалов интерна¬
ционального социализма».
В другой листовке, выпущенной, когда стало ясно, что
Либкнехта хотят отправить на каторгу по обвинению
в «измене родине», Роза призвала предотвратить полити¬
ческое убийство самого верного вождя, который доброволь¬
но принес себя в жертву, а теперь находится в руках мсти¬
тельных капиталистов, юнкеров, клики Круппа и военной
камарильи: «Рабочие! Дело Либкнехта — это ваше дело. Це¬
лясь в Либкнехта, хотят поразить вас, предательски уду¬
шить, заставить молчать, чтобы беспрепятственно продол¬
жать бойню народов... Пусть из миллионов глоток в их уши
ворвется призыв Либкнехта: «Долой войну! Долой пра¬
вительство!»
Франц Меринг в статьях и листовке тоже призывал
рабочих подняться на защиту Либкнехта, разоблачал со¬
циал-демократических «псевдоинтеллигентов», которые
продолжали клясться именем Маркса. Был бы он жив,
заверил Меринг, он обрушил бы страшнейшие громы и
молнии на головы Давида, Ленша, Гейне, Зюдекума и по¬
добных. Клара Цеткин в журнале «Гляйххайт» рассказы¬
вала подцензурным языком о «деле Либкнехта», об анти¬
военных демонстрациях в Петербурге, о росте забастовок
в Германии.
Роза Люксембург почти ежедневно встречалась с Софьей
Либкнехт, которой разрешили доставлять Карлу в Моабит-
скую тюрьму газеты и еду. Она часто возила их приторо¬
ченными к велосипеду. При малом уличном движении это
было удобно. Когда же она шла пешком, Роза провожала
ее часть пути, а иногда старалась посадить в попутный авто¬
мобиль. Хотя на свиданиях всегда присутствовал офицер,
Карлу обычно удавалось сунуть в руку Соне маленькие
листочки — «кассиберы», сплошь исписанные мелким по¬
черком.
Потом Роза с Соней снова сходились на Потсдамской
площади в кафе «Фюрстенгоф». Здесь «кассиберы»^ содер¬
жавшие советы и указания товарищам, перекочевывали в су¬
мочку Розы. Если Соне не надо было спешить к детям, они
229

заезжали к Розе в Зюдэнде, где та охотно демонстрировала
свое поварское искусство, что доставляло обоим истинное
удовольствие. А вечером Роза провожала Соню домой и
обычно заходила к ней. Розе нравилось наблюдать Соню
в роли домохозяйки. Бывало, что чаепитие затягивалось
до полуночи, а за ним следовало взаимное провожание по
темным улицам, пахнущим зеленью.
Карл Либкнехт и в тюрьме собирал документы о своем
процессе, делал выписки из газет, каждые несколько дней
направлял следственным органам письменные заявления,
уточнял протоколы. Комментируя полученное обвинитель¬
ное заключение, он написал суду, что это — лишь собрание
исторических легенд и избитых формул, которыми поль¬
зуется казенный патриотизм в «то великое время, когда
германская техника массового убийства празднует триумф».
Подробнейшим образом разобрав все аргументы, он заклю¬
чил, что подлинные изменники родины те, кто заинтересо¬
ван в войне, извлекает выгоду из горя и смерти людей.
Военный суд берлинской комендатуры заседал 28 июня
1916 года. Хотя здание было оцеплено, а в зал впускали
только по пропускам, обвинение потребовало полного уда¬
ления публики. Либкнехт заявил протест:
— Это трусость германского милитаризма, германской
военной юстиции!.. Я требую гласности! Имейте мужество!..
На этом политическом процессе, на котором я должен
защищать самые острые политические обвинения против
правительства и государственных органов, мне нужно иметь
возможность говорить без прикрас.
Но судьи боялись именно этого. Просьбу Теодора
Либкнехта разрешить присутствие хотя бы троим — жене,
брату обвиняемого, его ближайшему личному и полити¬
ческому другу доктору Розе Люксембург — суд отклонил.
Когда они покидали зал, Либкнехт крикнул вслед:
— Уходите отсюда и поиздевайтесь над комедией!
Обращаясь к судьям, он бросил им:
— Не думайте, что вы действительно исключили глас¬
ность. Ясно, как солнце, которое освещает этот зал, что миру
станет известно то, что вы хотели бы скрыть во мраке!..
Вершите же славное деяние германского милитаризма. Он
хочет завоевать мир, но нечистая совесть в отношении соб¬
ственного народа ввергает его в панический страх! Это
вполне в духе правительства, которое, бахвалясь своей по¬
пулярностью, бросает свободу в тюрьму, обращается с прав¬
дой, как с контрабандой, расчищает все дорожки для лжи.
Отвечая на обвинительную речь, в которой Либкнехту
230

вменялась в вину «подготовка государственной измены»,
он заявил:
— Я остаюсь при моих политических, интернациональ¬
ных, социалистических убеждениях, независимо от того, что
решит суд. Я буду продолжать без колебаний, в меру моих
сил политическую, интернациональную, социалистическую
борьбу, независимо от того, каков будет приговор.
Суд приговорил солдата строительного батальона Карла
Либкнехта «за попытку военной измены» к двум годам
шести месяцам и трем дням каторжных работ. «Карл дер¬
жался блестяще.— сообщала Роза Кларе.— Приговор точ¬
но соответствует моим ожиданиям».
Действия Либкнехта нашли широкий отклик во всей
Германии. В ряде городов еще накануне процесса прошли
собрания и демонстрации протеста, а в день его в Берлине
55 тысяч рабочих предприятий военной промышленности,
бросив работу, двинулись к зданию суда на Лертерштрассе.
Натолкнувшись на оцепление, демонстранты прошли по ули¬
цам города. На следующий день бастовали и демонстриро¬
вали рабочие северных предместий. Двухдневную стачку
провели 8 тысяч рабочих крупных предприятий Брауншвей¬
га. Протестовали также рабочие Бремена, Лейпцига, Штут¬
гарта и других городов. Цель, которую поставил перед собой
Либкнехт, была достигнута: по стране впервые с начала
войны прокатилась волна политических стачек.
«Письма Спартака», отвергая болтовню центристов о
«легкомыслии» Либкнехта и «бессмысленности» жертв, на¬
поминали о жертвенном пути русских социалистов, которые
десятилетиями перед революцией 1905—1907 годов и после
нее не страшились риска, каторги и ссылки для пробужде¬
ния революционных масс.
«Ныне и у нас в Германии — в Германии диктатуры
сабли и осадного положения,— писали спартаковцы,—
сложились русские условия, и без русского героизма, без
русских жертв нельзя пробить даже пути к свободе и со¬
циализму. Пока масса германских рабочих не отбросила
прочь коррумпирующую «науку» официальных социал-де¬
мократических вождей, пока она не поняла, что можно
смело рисковать головой и жизнью не только по приказу
фельдфебеля и в интересах капиталистической прибыли,
а по собственному свободному решению и за собственное
классовое освобождение,— до тех пор все заклинания Со¬
циалистического Интернационала, все его призывы останут¬
ся лишь пустым звуком»...
Между тем правители Германии, напуганные резонансом
231

процесса Либкнехта, усиливали репрессии. Участников де¬
монстраций, распространителей листовок арестовывали де¬
сятками, бросали в тюрьмы или прямиком отправляли
в окопы. Правые социал-демократические лидеры помогали
властям нападками на революционеров в органах печати
и прямыми доносами.
10 июля 1916 года неожиданно арестовали Розу Люк¬
сембург. Перед этим она с успехом выступала на районных
партийных конференциях Берлина, и ее избрали в руково¬
дящий комитет. Берлинский полицей-президент считал Розу
Люксембург «одним из самых опасных и энергичных аги¬
таторов крайне радикального крыла социал-демократии».
Желая пресечь ее деятельность и вместе с тем избежать
огласки, власти запретили газетам писать об аресте. Карл
Либкнехт, узнав о нем, направил из своего заключения гнев¬
ный протест в королевский окружной суд:
«Сыщики Верховного командования вероломно заключи¬
ли Розу Люксембург в тюрьму Штадтфогтай, где она безза¬
щитна в руках своих врагов и где ее нежное здоровье будет
разрушено пребыванием в душном зловонии, без движения
на воздухе. В феврале 1915 года ее затолкали вместе с
проститутками и воровками в зеленый фургон, а затем год
держали в тюрьме. Теперь хотят совсем уничтожить эту
женщину, чье слабое тело хранит в себе такую пылающую,
великую душу, такой смелый, блестящий дух, что слава ее
сохранится в истории человеческой культуры и тогда, когда
«герои» 42-сантиметровой гаубицы [так называемой «тол¬
стой Берты»] и милитаристского варварства давно исчезнут
в забытьи или презрении.
Власти препятствуют всякому публичному сообщению
об этой проделке. Скрывают позор. Боятся народной массы.
Постыдное дело пытаются утаить постыдными средства¬
ми... Но сила, которую хотят задушить в Розе Люксембург,
эта сила больше, чем кулачное право осадного положения.
Она взорвет стены тюрьмы и восторжествует...»
Розу вскоре перевели в знакомую ей женскую тюрьму на
Барнимштрассе. Матильда Якоб получила разрешение при¬
носить приготовленную ее матерью еду, камера стала на¬
полняться привычными книгами, папками с репродукциями,
цветами. Но продолжалось это недолго. Присутствовавший
во время свидания с Матильдой чиновник уголовной поли¬
ции стал мешать разговору, делать наглые замечания. Нервы
Розы не выдержали. Она швырнула в него плитку принесен¬
ного ей шоколада и возмущенно воскликнула, что от грязно¬
го шпика не приходится ждать лучшего обращения.
232

Инцидент имел тяжелые последствия. В тот же вечер
Розу перевели в полицейскую тюрьму на Александерплац.
Здесь ее держали почти полтора месяца в крохотной гряз¬
ной камере, кишевшей клопами, без прогулок и передач.
Роза потом не раз с ужасом вспоминала об этой трущобе,
где она, утром и вечером без света, была буквально зажата
между парашей и железной койкой. Вблизи день и ночь
грохотала электричка, сотрясая стены и порождая красные
отблески огней на дребезжащих оконных стеклах. А по
ночам в коридоре гулко отдавался топот шагов и лязганье
железных дверей. Пребывание здесь принесло ей седину,
подорвало нервную систему. Самое поразительное, что она
умудрялась работать и в этих условиях. Встав у двери, она
в скудном рассеянном свете, проникавшем через мутное
стекло оконца вверху, не только читала, но даже писала
статьи и листовки. Когда Матильда рассказала об этом
Иогихесу, тот только заметил:
— Вот видите, такова Роза. Для нее нет препятствий.
24 августа, на следующий день после того как «дело
Либкнехта» рассматривалось в суде второй инстанции, Роза
написала: «Дорогая Сонечка! Я, увы, не могу быть сейчас
с Вами! Это мне очень тяжело. Но, пожалуйста, сохраняйте
самообладание, многое будет не так страшно, как сейчас
кажется. Но сейчас Вам надо уехать — куда-нибудь в де¬
ревню, на свежий воздух, где красиво и Вам будет обеспе¬
чен уход... Для Карла тоже будет, конечно, облегчением
знать, что Вы отдыхаете... Несмотря ни на что, оставайтесь
спокойной и веселой! Я Вас обнимаю... Карлу тысячу сер¬
дечных приветов. Обе открытки от Гельми и Бобби я полу¬
чила и была им очень рада».
Суд увеличил срок каторги Карлу Либкнехту до четырех
лет и одного месяца, а поражение в правах на 6 лет лишало
его депутатских мандатов. В статье «Либкнехт», написанной
Розой в тюрьме на Александерплац и вскоре напечатанной
в «Письмах Спартака», говорилось:
«Невероятное стало фактом... Месть сладка, особенно
когда ее так удобно осуществить: противник скован по рукам
и ногам, а дуэль подменена комедией «судебного процесса»
с исключением публики... Каторжный приговор Либкнех¬
ту — это каиново клеймо на лбу официальной германской
социал-демократии, печать ее измены долгу интернацио¬
нального социализма и историческим задачам пролетариата.
Когда английский народ в XVII веке поднялся на борьбу
за политическую свободу, его первым шагом было осво¬
бождение мучеников свободы. Открылись мрачные двери
233

лондонского Тауэра... В Париже, когда прогремел набат
Великой революции, покончившей с феодальным средневе¬
ковьем в Европе, первым делом народных масс был штурм
Бастилии... И в России, когда народные массы в 1905 году
праздновали свою первую победу над царским абсолютиз¬
мом и над войной с Японией, они сразу поспешили к воро¬
там тюрем, и под их властным напором темницы выпустили
свои многолетние жертвы. Либкнехт тоже может быть
освобожден из каторжной тюрьмы только массой герман¬
ского пролетариата, когда тот снова осознает свой долг,
вернет свою честь и тем самым свою истинную силу».
А власти, продолжая репрессии, арестовали Эрнста
Майера, а затем 15 августа и Франца Меринга. На основе
перехваченного личного письма его обвинили в подготовке
новой антивоенной демонстрации на Потсдамской площади.
Когда Соня вместе с младшим братом Карла адвокатом
Вильгельмом Либкнехтом пришла на свидание к мужу,
обычно вежливый военный чиновник встретил ее взволно¬
ванный и гневный: Меринг арестован, и у него нашли «кас-
сибер» от Либкнехта, который могла вынести только она; ей
следует понять, где она находится и какие последствия та¬
кие действия могут иметь для ее мужа. Вильгельм сначала
не мог от изумления рта открыть, потом стал ее защищать.
В это время ввели Карла. Он уже все знал. Им не разрешили,
как обычно, сесть за стол, они должны были разговаривать
стоя и коротко. Жену строго предупредили, что, если слу¬
чится еще раз что-нибудь подобное, ей запретят свидания.
Когда Соня с Вильгельмом вышли, тот сказал ей на
улице:
— Зачем только Карл делает такие вещи? Но ведь с него
станется, он может в следующий раз снова попытаться
передать записочку!
Соня открыла руку: в ней лежала пара новых «касси-
беров», которые Карл вручил ей при прощании.
Несмотря на аресты, изоляцию руководителей, отправки
членов «Спартака» на фронт — эта участь постигла и Виль¬
гельма Пика,— работа должна была продолжаться. Соня
исправно передавала теперь записочки и материалы от мужа
Лео Иогихесу, лично или через Матильду Якоб. С Лео Соня
познакомилась в первые дни войны на квартире у Розы, куда
пришла с Карлом. На балконе сидел погруженный в раз¬
думья незнакомый ей, неприветливый мужчина с рыжева¬
той шевелюрой и мефистофельской бородкой. Соня и позд¬
нее не раз встречала его у Розы, но держался он замкнуто,
ни разу не сказал ей ни слова.
234

Теперь Лео взял на себя все руководство делами «Спар¬
така», поддерживал связи, издание «Писем» и листовок. Он
нередко появлялся на квартире Матильды Якоб или Сони
Либкнехт, озабоченных судьбами арестованных. Лео, не¬
узнаваемый без бороды, был хорошо одет, часто менял клич¬
ку. Вскоре он стал большим другом Сони и детей, от преж¬
ней отчужденности не осталось и следа.
Трудно себе представить двух мужчин, раздумывала
Соня, которые, служа одному делу, были бы по своей манере
работать столь непохожи друг на друга, как Карл и Лео...
Почти все «кассиберы» Карла предназначаются для Лео.
Эти маленькие, исписанные карандашом бумажки состоят
из нетерпеливых строк, просящих и требующих опублико¬
вать часть тайно вынесенных заявлений, протестов в суд,
которые Карл направляет почти ежедневно, переговорить
с надежными людьми, распространить листовки, установить
связи с зарубежными друзьями и т. п.
В каждом слове, в каждой букве говорят вместе и воля
и бессилие заключенного, в них видна лихорадочная боязнь,
что останется неиспользованной возможность пробудить
массы и покончить с чудовищной бойней. В записках,
адресованных ей, Карл молит ее побудить Лео, чтобы он
не раздумывал обо всем слишком долго, не обсуждал все со
многими советчиками, а действовал, действовал, действовал.
Лео эти записки приводят в ярость: как может давать сове¬
ты человек, сидящий за решеткой? Как он не может понять,
что делается все, что только возможно? А на следующий
день Карл в «кассиберах» упрекает уже ее за то, что она
будто бы задерживает их передачу Лео, не понимает того,
как важно именно сейчас, как раз сейчас, не упустить мо¬
мент, будоражить, заставить массы действовать. А Лео вся¬
кий вечер снова упрекает Карла за торопливость и безрас¬
судство...
Кто же из них прав?
Франц Меринг был заключен в тюрьму Хаусфогтай.
Больному старику пришлось бы совсем худо, если бы в той
же тюрьме еще с мая не находился старый соратник Юлиан
Мархлевский. После двух месяцев полной изоляции Мар¬
хлевский добился для себя известной свободы: свиданий
с женой, прогулок в тюремном дворе, получения книг,
разрешения писать. Он перевел на немецкий «Дневники»
польского писателя XVIII века Яна Пасека, начал перевод
на польский статей Меринга о Марксе. Он писал также
листовки и статьи для «Писем Спартака». Мархлевский ока¬
зывал в тюрьме большую помощь польским рабочим, на¬
235

сильственно вывезенным в Германию и арестованным за
попытку нелегально вернуться на родину.
Меринга Мархлевский окружил заботой и таким вни¬
манием, что тот потом вспоминал: «В русских тюрьмах
Мархлевский выработал в себе необычайный талант к отсид¬
кам, невероятную мягкость души и ума, которая не покида¬
ла его в заключении в Хаусфогтай. Его знают и любят все:
одни как хорошего товарища и образованного собеседника,
другие — ив первую очередь его польские соотечественни¬
ки — как неутомимого опекуна и утешителя».
Карл Либкнехт, узнав об аресте Меринга, с гневом и ед¬
кой иронией написал: «Германский милитаризм выигрывает
свои самые достославные сражения в тылу; это сражения,
о которых не пишет ни одна газета... Смелым штурмом ему
удалось одолеть 70-летнего Франца Меринга, захватить в
плен того, перед кем дрожал еще Бисмарк... Наконец-то,
ибо Франц Меринг давно уже это заслужил. Поделом ему!
Почему он не курил фимиам божку империализма? Почему
остался верен старым алтарям социализма? Почему, несмот¬
ря на свой преклонный возраст, он бросился в бой за свя¬
тыни Интернационала?.. Он, конечно, светоч немецкой
науки, мастер немецкой публицистики, хранитель и творец
немецкой культуры,— но он не из лейб-гвардии Гогенцол¬
лернов. Ибо он разрушитель прусских легенд, а не придвор¬
ный фальсификатор истории. Ибо он борец за угнетенных,
а не наемник властей, человек, а не лакей... В тюрьму его,
в единственное место, где ныне в Германии свободны при¬
личные люди; в тюрьму — в самое почетное место и для се¬
мидесятилетнего Франца Меринга!»
Лишь в сентябре Еве разрешили посетить мужа, у него
начались обмороки. В октябре Меринга, которому, как и его
друзьям, за издание журнала «Интернационал» предъявили
обвинение в «государственной измене», перевезли в лазарет
Моабитской следственной тюрьмы. Здесь находился и ле¬
гочный больной Майер. Хотя им запретили встречаться, они
тайком сочинили два шутливых послания в стихах Марте
Розенбаум, которая прислала им «вишни в коньяке». Стихи
были отправлены и Розе, а та, переправляя их Кларе, тоже
в стихах призывала Меринга и Майера к «воздержанности».
В конце она шутя заметила, что такие конфеты издавна
назывались иначе: «пьяная вишня»...
Поскольку здоровье Меринга ухудшалось, его накануне
рождества отпустили домой, что товарищи сочли большим
счастьем. Карл Либкнехт рекомендовал партийной органи¬
зации своего избирательного округа вместо него выдвинуть
236

на дополнительных выборах кандидатуру Франца Меринга.
«Было бы бестактно тратить слова на перечисление поли¬
тических достоинств этого блестящего писателя и ученого.
Меринг на всем протяжении войны не выпустил знамени
из рук... Его выдвижение будет важной демонстрацией,
публичным выражением симпатии храброму старому борцу
и одновременно протестом против позора военной дикта¬
туры».
Меринг, правда, не прошел в рейхстаг, ибо ему был
противопоставлен единый фронт — от социал-демократов
до самых крайних реакционеров. Но в прусском ландтаге он
занял место своего друга.
Вронке — Люккау
На рассвете одного из октябрьских дней 1916 года Розу
Люксембург из тюрьмы полицей-президиума неожиданно
отправили в крепость Вронке в отдаленной части провинции
Познань. Переезд по железной дороге, притом не только
свой, но и двух сопровождающих, Розе пришлось оплатить
из своего кармана.
Но жалеть не приходилось. По сравнению с тем, что ей
пришлось пережить на Александерплац, обстановка во
Вронке показалась ей очень благоприятной. Этот маленький
городок с польским названием был примечателен разве что
массивной крепостью, сложенной из красного кирпича. В ее
стенах разместилась и небольшая женская тюрьма. Пре¬
доставленные Розе две маленькие смежные комнатки с ре¬
шетками на окнах, которые выходили в сад, стали запол¬
няться пересланными Матильдой Якоб с Барнимштрассе
книгами Розы, в том числе сочинениями Маркса, Энгельса,
Меринга, Маколея, Киплинга, папками репродукций Ми¬
келанджело, Тёрнера, Фейербаха, словарями, цветами.
Вскоре был отгорожен небольшой кусочек двора, и Роза
смогла вступить в дружбу с птицами. Она кормила воробьев,
зябликов, синиц, подбирая каждой породе подходящую
пищу, а для скворцов Клара по ее просьбе прислала скво-
решни. Надзирательница и даже прокурор прониклись
к заключенной уважением и в меру возможности облегчали
ее существование. Несколько раз Розу навещала Матильда
Якоб, была у нее Марта Розенбаум, а перед рождеством
приезжала Соня Либкнехт и даже привезла елку. Когда
Роза повесила на нее присланные подарки, камера осве¬
тилась и приобрела праздничный вид. Заключенная, кото¬
237

рую надзирательница прислала для уборки, умилилась:
— Когда видишь такое, душа ликует в груди...
Однако здоровье Розы в начале 1917 года ухудшилось,
весила она менее 46 килограммов. Не в ее манере было сето¬
вать на невзгоды. Но нервное состояние настолько обост¬
рилось, что стало сказываться при свиданиях с близкими
друзьями, в письмах. «Мою повышенную чувствитель¬
ность,— написала она Луизе Каутской,— ты уловила чутко
и верно, благодарю тебя за это. Я действительно стала вроде
как бы человеком без кожи: меня приводит в содрогание
каждая падающая на меня тень. Видимо, год на Барним-
штрассе, потом четыре месяца бешеной работы, а теперь
снова семь месяцев одиночества в разных тюрьмах не про¬
шли бесследно. Знаешь, какая мысль преследует и пугает
меня? Я вижу себя снова в огромном переполненном зале,
в ярком свете огней, слышу многоголосый шум толпы, когда
я поднимаюсь на трибуну, меня встречает и провожает
обычный гром аплодисментов,— а у меня появляется вдруг
чувство: нужно бежать! Это — horror pleni *».
Розе показалось, что она не была достаточно приветли¬
вой с посетившей ее Мартой Розенбаум, и свою нелюди¬
мость она попыталась объяснить нервным состоянием, бо¬
лями в животе. Выразив надежду, что весна принесет ей
облегчение, Роза уверяла Марту, что надо не о ней беспо¬
коиться. «Сравните мою судьбу с судьбой Карла, и Вы при¬
знаете, что не я, а он заслуживает всякого сочувствия и
симпатии. Мартхен, я уже однажды просила Вас позабо¬
титься о бедной Соне JI. и делаю это еще раз. Вы должны
чаще бывать подле нее, ибо Вы своей улыбкой и всем видом
распространяете вокруг себя такую теплоту и уют, что это
должно благотворно повлиять на больную душу молодой
женщины. Вообще никогда не надо забывать быть добрым,
ибо доброта в сношениях с людьми гораздо важнее, чем
строгость. Почаще напоминайте мне об этом, ибо я — к со¬
жалению — склонна к строгости, впрочем, только в полити¬
ке. В личных отношениях жесткость мне чужда, я более
склонна любить и стараться все понять».
С просьбой проявлять внимание к Соне Либкнехт, кото¬
рая страдала от одиночества, а недавно узнала, что на фрон¬
те погиб ее брат, Роза обращалась также к Луизе Каутской
и к Мерингам. Когда в январе 1917 года пришло письмо от
Сони, Роза почувствовала, что оно звучит как треснувшее
стекло. Причину она узнала, лишь когда Марта Розенбаум
♦ страх рампы (лат.).
238

поведала ей, что на Соню произвело тяжелое впечатление,
когда она, впервые навестив Карла в каторжной тюрьме,
увидела его за решеткой.
«Меня давно ничто так не потрясало,— написала Роза
Соне,— как короткий рассказ Марты... Почему Вы об этом
умолчали? Я имею право участвовать во всем, что причи¬
няет вам боль, и не позволю урезать мое право собствен¬
ности!» Рассказав затем о своих переживаниях в Варшав¬
ской цитадели, когда ее брат был тоже удручен, увидев ее
на свидании за двойной решеткой, она добавила: «С какой
радостью и охотой я сидела бы теперь там в клетке, чтобы
избавить от этого Карла!»...
А в другом письме, стараясь отвлечь Соню от мрачных
мыслей, Роза нарисовала ей картинку, как после войны
они вместе отправятся путешествовать:
«Я знаю, Вы мечтаете поехать со мной в Италию, которая
для Вас вершина всего. Но я, напротив, хочу потащить Вас
на Корсику. Это еще больше Италии. Там забываешь о Евро¬
пе, во всяком случае о современной Европе. Представьте
себе широкий героический ландшафт со строгими контура¬
ми гор и долин, вверху одни только голые глыбы гор, благо¬
родно серые, внизу — буйные оливы, лавровишни и древние
каштаны. И надо всем первозданная тишина — ни челове¬
ческого голоса, ни крика птицы, только речка журчит где-
то среди камней или в высоте свистит между скалисты¬
ми утесами ветер — еще тот же, который надувал паруса
Одиссея.
И люди, которых Вы встречаете, вполне соответствуют
ландшафту. Вдруг, например, за поворотом горной тропы
появляется караван — корсиканцы всегда ходят друг за дру¬
гом растянутым караваном, а не толпой, как наши крестьяне.
Впереди бежит обычно собака, за ней медленно шагает коза
или ослик, нагруженный мешками полными каштанов, по¬
том следует большой мул, на котором сидит боком к живот¬
ному женщина с прямо свисающими ногами, с ребенком на
руках. Она сидит выпрямившись, стройная как кипарис,
неподвижная, рядом шагает бородатый мужчина, который
держится спокойно и твердо, оба молчат. Вы поклянетесь:
это святое семейство. И такие сцены Вы встретите там на
каждом шагу. Я всякий раз бывала так потрясена, что не¬
вольно хотела опуститься на колени, как мне всегда хочется
сделать перед совершенной красотой. Там живы Библия и
древность. Мы должны туда отправиться, и так, как это сде¬
лала я: пешком пересечь весь остров, ночевать всякий раз в
другом месте, приветствовать каждый рассвет уже в пути.
239

Привлекает это Вас? Я была бы счастлива показать Вам этот
мир, та petite reine *».
На этом письме стоит дата: 15 января 1917 года. Никто
не мог предположить, что ровно два года спустя, когда миро¬
вая война будет уже позади, наступят совсем не мирные дни,
пригодные для отдыха и путешествий по свету. В этот день
Карла и Розы уже не будет среди живых...
* * ♦
Карла Либкнех^та в пятницу 8 декабря 1916 года втихо¬
молку отправили из военно-следственной тюрьмы на Лер-
терштрассе в Берлине, где он провел более семи месяцев,
в каторжную тюрьму. В восемь утра его сопроводили на
Ангальтский вокзал, скорый поезд двинулся на юг и уже че¬
рез час прибыл на станцию Укро. Еще через 15 минут ма¬
шина доставила арестанта в Люккау. Он едва успел заме¬
тить, что городок с большой церковью выглядит довольно
приветливо. Этого нельзя было сказать об унылом здании
исправительной тюрьмы.
Камера оказалась довольно просторной, с изразцовой пе¬
чью и большим зарешеченным окном, которое он сам мог
открывать. Имелись стол, умывальник, даже тарелка и нож,
но ни ложки, ни вилки. Узника коротко остригли, ему выда¬
ли полосатую тюремную одежду. Он числился «учеником
сапожника» и должен был тачать сапоги. Хотя его приписа¬
ли к мастерской, работать ему предстояло в своей камере.
В первые две недели ему не надо было сдавать продукцию,
в последующие две — изготовить треть нормы, затем — две
трети, а после шести недель — выполнять полную норму.
В свободное время (по воскресеньям, а в будни во время
перерывов) он мог читать и писать. Через некоторое время
ему разрешили получать собственные книги, бумагу. Газету
«Дойче тагесцайтунг» и еженедельник «Берлинер таге-
блатт» посылала ему жена. Он возвращал его после прочте¬
ния с пунктированной информацией. В расшифровке охотно
участвовали дети — Роберт и особенно Вера.
Писать и получать письма дозволялось только один раз в
три месяца. Столь же редко разрешались посещения,
притом лишь близких родственников. Впрочем, эти суровые
правила, как выяснилось, можно было и обойти.
Соня получила первое свидание 8 января 1917 года. Она
приехала с детьми. Карл заметил, как все испугались, осо¬
бенно Соня, увидев его за решеткой. В письме, которое ему
удалось послать им вдогонку, он старался их успокоить:
* моя маленькая королева (франц.).
240

«Все вы и ты, моя милая, не должны больше волноваться
из-за таких пустяков. Что в этой решетке? Чем может она
повредить нам — мне, тебе, детям?.. Несмотря ни на что, мы
остаемся и останемся верны себе. «Aequam memento rebus
in arduis servare mentem» *. В этих словах Горация, как ты
знаешь,— житейская мудрость не только стоиков, но и эпи¬
курейцев!.. Я прошу всех вас, прошу тебя, моя бедная поки¬
нутая птичка, изгоните эти впечатления из вашей памяти,
думайте только о хорошем, что вы видели и слышали. Разве
я плохо выгляжу? Разве я не весел и бодр, разве не интере¬
суюсь самыми разнообразными вещами? Разве вас не успо¬
каивает то, что мне разрешили написать это внеочередное
письмо? И то, что я получил две тетради, карандаш и резин¬
ку?.. Итак, выше голову! Вы все держались до сих пор муже¬
ственно, и я этим гордился. А если станет как-нибудь тяже¬
ло, стисните зубы,— и все, все будет хорошо, все пойдет
скорее и лучше, чем кажется. С 4 ноября сегодня «кануло»
уже 68 дней, то есть прошла 1 /2ι часть четырех лет, в общем
же я в заключении уже почти восемь с половиной месяцев.
Как поразительно быстро пролетело это время!»
Либкнехт продолжал напряженно думать о делах. Его
прежде всего беспокоила задержка издания составленной
им документации о судебном процессе. Он просил Соню
понять его огорчение и простить несдержанность, прорвав¬
шуюся, когда он узнал об оттяжке: «Подумай, сколько энер¬
гии было потрачено, скольких лишений это стоило. Неужели
все это пропадет зря? Ведь это большой труд, и, как ты
знаешь, я особенно дорожу пояснениями и примечаниями.
Право же, я не хочу тебя мучить, но завершение дела долж¬
но успокоить и тебя...»
В феврале ухудшилось питание, стали донимать сильные
морозы, но Либкнехт противопоставил этим невзгодам уси¬
ленные физические упражнения. Получив книги, он возоб¬
новил работу над теоретическим исследованием о законах
общественного развития, которое начал в крепости Глац.
Поскольку обширные записи того времени были утрачены,
ему пришлось заново делать выписки, перечитывать книги.
Для напряженной умственной работы он использовал каж¬
дую минуту свободного светлого времени. «Меня особенно
интересуют,— писал он Соне,— условия развития так назы¬
ваемых идеологий, например искусства, в том числе, конеч¬
но, и живописи. От того времени, когда ты сдавала свой
* «Также запомни: в положении трудном присутствие духа надо
хранить» (лат.).
241

докторский экзамен, у меня осталось дилетантское воспоми¬
нание о развитии перспективы трехмерного пространства из
двухмерной перспективы плоскости в византийском искус¬
стве...»
Карл просил помочь ему в разработке некоторых тем
Соню и своих братьев Отто и Курта, мечтая таким образом
наладить систематическое научное сотрудничество. Слож¬
ная структура задуманного труда, который виделся автору
конкретным и вместе с тем всеобъемлющим, требовала
условий работы иных, чем были возможны в каторжной
тюрьме, когда «сапожник предлагал работать быстрее, угро¬
жая, в противном случае, отнять закройку, которая во
многих отношениях все-таки удобна и приятна». Но Либк¬
нехт не думал сдаваться. Он старался приободрить жену
и детей: «Я вижу тяжелые заботы, которые тебя гнетут:
денежные трудности, мучения с добыванием продуктов,
волнения с детьми и душевное потрясение, вызванное общим
положением. Все это наслаивается на твои особые личные
огорчения, которых одних хватило бы, чтобы пригнуть чело¬
века к земле. А я оторван от тебя — ты одна с больными
нервами, физически ослабевшая...»
Когда Соня посетила его на пасху, 13 марта, им удалось
побыть наедине. Это напомнило ему их встречи в Гейдель¬
берге. «Те же чудесные, полные счастья и муки часы, и все-
таки теперь все иначе: сильнее, мощнее... Я высчитал, сколь¬
ко времени ты должна была еще пробыть в Люккау, и мне
казалось, что я чувствую и вижу, как ты идешь на вокзал.
О как бы мне хотелось идти рядом с тобой, хотя бы какие-
нибудь четверть часа! Но не грусти, дитя мое, дорогая моя,
а подумай: сегодня уже минули четыре с половиной месяца.
Сто тридцать пять дней! из 1460! Это все же кое-что! Чем
дальше, тем время будет идти все быстрее...»
Вырванный из гущи революционной борьбы, отрезанный
от друзей и соратников стенами каторжной тюрьмы, Либк¬
нехт продолжал мучительно раздумывать о войне, выходе из
нее, революции. Он был убежден, что войну может окончить
только массовое выступление международного пролетари¬
ата. Долг германского, считал он, идти впереди, играть
решающую роль.
Между тем весна 1917 года показала, что снова, как две¬
надцать лет назад, в памятном 1905 году, на первый план в
мировом освободительном движении выдвигается Россия.
Даже для немецких друзей революционной России это
оказалось не вполне ожиданным.

Глава пятая
Российский пример

Весенняя буря
Достигшие Германии через линии фронтов и рогатки воен¬
ной цензуры известия о начале революции в России, о кру¬
шении монархии Романовых были неясными, противоречи¬
выми, искаженными. Но немецкие революционеры почув¬
ствовали, поняли главное: началось!
Как и в 1905 году, первым публично откликнулся на
февральские события в России Франц Меринг. Хотя четы¬
рехмесячное пребывание в тюрьме серьезно подорвало его
здоровье, старый боец воспрянул духом. Он сразу понял, что
революция в России, по своей исторической сути буржуаз¬
ная, направлена прежде всего против неспособности цариз¬
ма добиться успеха в мировой войне, и потому не является
прямым предвестником мира. Опытный историк хорошо
знал, что в подобных революциях прошлого буржуазия на
следующий день после победы платила черной неблагодар¬
ностью тем, кто кровью и мускулами ее завоевал. Конечно,
и русская буржуазия постарается это сделать.
«Но позволят ли русские рабочие снова себя одура¬
чить? — спрашивал он.— В этом для немецких рабочих со¬
стоит главный, все решающий вопрос русской революции.
Мы верим и надеемся, что российские пролетарии, научен¬
ные тяжелым опытом своего класса, не отдадут буржуазии
плодов завоеванной ими победы. Они сумеют закрепить ее за
собой, сколь бы упорной и длительной борьбы это ни потре¬
бовало».
В «медовый месяц» русской революции Меринг считал
уместным напомнить немецким читателям, как еще в
1848 году поэт-революционер Фердинанд Фрейлиграт пре¬
дупреждал Запад, что именно на отсталом Востоке (тогда
им была Германия, ныне — Россия) может разгореться тот
жаркий бой, когда народ,
...поднявшись сам,
В огне расплавив все оковы,
Свободу принесет и вам.
Клара Цеткин писала в журнале «Гляйххайт», что рус¬
ский народ заставил весь мир затаить дыхание, отодвинув на
второй план заботы, связанные с обострением мировой вой¬
ны, вступлением в нее Америки.
Здоровье Розы Люксембург весной 1917 года ухудши¬
245

лось настолько, что ей разрешили съездить к врачу в Поз¬
нань. Но его советы она с грустной иронией сравнила с теми,
какие добрый старый пастор (в драме К. Майера, которую
она, как и Клара, знала наизусть) дал смертельно больному
Г уттену:
...найдите здесь покой,
Не слушайте вы и того, что говорит прибой.
Тут — в тихой гавани — житейских бурь уж нет,
Забудьте, Гуттен, что горит ваш свет!
На что Гуттен отвечал:
Прекрасен ваш совет, но как осуществить:
Не жить я должен,— чтобы жить?
Тем не менее Роза заверяла Клару Цеткин, что чувству¬
ет себя лучше и теперь надеется прилежно поработать.
«Известия из России и весна вполне способствуют тому,
чтобы создать свежее и бодрое настроение. Русские события
обладают огромной широтой воздействия, которую невоз¬
можно исчислить, и я рассматриваю то, что там до сих пор
произошло, лишь как маленькую увертюру. Дела там долж¬
ны стать грандиозными, это в самой природе вещей. А эхо
во всем мире не заставит себя ждать...»
«Все влечет меня в Россию,— тотчас ответила Клара
Цеткин через Матильду.— Среди русских я в молодости
нашла свою родину — политическую, человеческую,— сре¬
ди них мне хотелось бы до конца работать, бороться».
Не все реагировали так однозначно, и Роза написала
Марте Розенбаум: «Великолепные дела в России действуют
на меня как жизненный эликсир. Так должно быть для нас
всех. Но, боюсь, вы недостаточно высоко оцениваете, недо¬
статочно ощущаете, что там побеждает наше собственное
дело. Революция должна, она будет воздействовать спаси¬
тельно на весь мир, оказывать влияние на всю Европу. Я не¬
поколебимо убеждена, что теперь начинается новая эпоха
и что война не сможет длиться долго».
Это же Роза старалась внушить и Луизе Каутской: «Раз¬
ве ты не понимаешь, что в России торжествует наше соб¬
ственное дело, что это персонифицированная мировая исто¬
рия ведет там бой и радостно пляшет карманьолу?.. История
сама находит самое лучшее решение, когда кажется, что
она совсем безнадежно забрела в тупик... Но не пойми меня
ложно: я не впадаю в какой-нибудь удобный, призванный
прикрыть собственное бессилие, фаталистический опти¬
мизм, который я особенно ненавижу у твоего уважаемого
супруга. Нет, нет, я всегда на посту и при первой возможно¬
246

сти снова так ударю всеми десятью пальцами по клавишам
мирового рояля, что он загудит...»
То, как она понимает «быть на посту», Роза вскоре объ¬
яснила Соне Либкнехт. Рассказав о своей глубокой,
внутренней связи с природой — птицами, животными, рас¬
тениями,— она подчеркнула, что тем не менее даже и в
тюрьме вся ее жизнь отдана политике. «Я надеюсь умереть
на посту: в уличном бою или на каторге».
Прозвучавшие в письме Сони растерянность и тяжелое
настроение Роза старалась рассеять напоминанием о весе¬
лых встречах и прогулках, а на вопрос «Почему все так?»
отвечала серьезно: «Вы — дитя, именно «такова» издревле
вся жизнь, в которую входит все: страдание, разлука, тоска.
Нужно всегда принимать ее целиком и все находить очень
хорошим. Я, по крайней мере, так поступаю. Не из надуман¬
ной мудрости, а просто такова моя натура. Я чувствую ин¬
стинктивно, что это единственный правильный способ вос¬
принимать жизнь, и потому действительно чувствую себя
счастливой в любом положении. Я не хотела бы также
ничего вычеркнуть из моей жизни, ничего другого иметь, чем
то, что было и есть. Если бы мне только удалось внушить
Вам такое восприятие жизни!..»
Получив от Сони ко дню своего рождения фотографию
Карла, Роза тотчас написала: «Портретом Карла Вы меня
так обрадовали! Он стоит в хорошей рамке на столе передо
мной и всюду сопровождает меня своим взглядом. (Вы зна¬
ете, есть такие портреты, которые смотрят на вас, как бы их
ни поставили.) Портрет очень похож. Как же должен сей¬
час Карл радоваться известиям из России! Но и у Вас есть
личное основание для радости: ведь теперь ничто не поме¬
шает Вашей матери приехать к вам! * Думали Вы уже об
этом? Вам я настойчиво желаю солнца и тепла. Здесь
еще только набухли почки, а вчера шла снежная крупа...
Будьте спокойны и веселы, дорогая, все будет хорошо!
Увидите!»
Карл Либкнехт был почти лишен информации. Но сов¬
сем не случайно через все его раздумья проходит тема бури.
Свое письмо старшему сыну Гельми от 18 марта он начал
словами:
«За моим окном бушует и ревет весенняя буря, она рвет¬
ся в узкий проход между стенами. Еще, конечно, нет теп¬
ла, хотя снег и лед стремительно отступают под этим бурным
натиском. Пахнет мартом. Пусть так будет в твоей головке,
* Мать Сони жила в Ростове-на-Дону.
247

в твоем сердечке. А это значит: легкие широко раздуты,
в мускулах, в членах движение и решимость. Выходи на бой.
На бой вовне и на бой внутренний, в себе самом. Только
не сонливость, не закоснелость, не затворничество в четы¬
рех стенах, не малодушие:
Ты должен понять, что люди не что иное, как высшие жи¬
вотные. Каждый полон и слабостей и сил, полон и «добра» и
«зла», всех следует рассматривать как явление истории при-
роды. Для человека, который сознательно ставит себе более
высокую цель и испытывает внутреннюю потребность содей¬
ствовать добру, для него задача в том, чтобы все свои способ¬
ности, всю свою жизнь бросить в великое сражение за про¬
гресс человечества, за освобождение масс, за благо для всех.
Тебя мучают и огорчают война и множество недостатков
в мире. Конечно, они должны омрачать каждого. От этого
мрака есть спасение, но, правда, только одно: решимость
сделать целью своей жизни устранение этих зол. Нельзя
жить, пустившись на волю волн. Но можно жить, будучи го¬
товым пожертвовать собой, пожертвовать ради общего
блага.
В конце письма Карл Либкнехт пояснил: «Моя жизнь до
сих пор была, несмотря ни на что, счастливой, и особенно
тогда, когда мне приходилось быть в огне борьбы и «стра¬
дать». Так будет и с тобой. Такова наша война! Ты понял?
Ты не должен, однако, перепрыгивать через свои сомнения.
Ты не должен слепо следовать моим словам. Ты должен
все проработать с самого основания, сам все себе уяснить.
Я мог бы тебе во многом помочь, если был бы всегда с тобой.
А так придется тебе писать мне,— ты можешь писать всегда,
* Из пьесы Гёте «Лила».
** Из стихотворения Гёте «Блаженное томление».
Пустые мечтанья,
Страх, колебанья,
Женские вздохи,
Ахи и охи —
Кто не склонится,
И не смутится,
Злу наперекор
Ему даст отпор,—
Тому боги помогут
В беде устоять... *
Не могут свободы
И радости дать.
Только мудрому открою,
Ибо станет чернь глумиться:
Я прославлю то живое,
К смерти что в огне стремится.
А пока ты не усвоил,
Что в «умри и стань!» вся суть,
На земле ты гость, не воин
С темнотой ничуть» **.
248

когда я тебе всерьез нужен! Я никогда не буду для тебя
отсутствовать...»
Приветствуя бурю, способную разрушить стены тюрьмы,
Карл с нетерпением прислушивался, не раздастся ли в Гер¬
мании зов «могучей силы народа», поднявшегося наконец
на бой за мир и свободу. Соне он написал, не скрывая горечи:
«Увы, я ничего не могу ответить на то, что ты сообщаешь о
России (как ты в этом права!), но ведь ты знаешь, что я хо¬
тел бы сказать...»
В апреле 1917 года удалось, главным образом усилиями
Лео Иогихеса, выпустить после трехмесячного перерыва
очередной номер «Писем Спартака». Роза Люксембург при¬
слала для него статью «Русская революция» и еще три за¬
метки. О «русских проблемах» она писала и в дуйсбургской
газете «Кампф».
Столь быстрая победа революции в России, объясняла
Роза, обусловлена тем, что она — продолжение революции
1905—1907 годов. Торжество реакции и мировая война за¬
тормозили развитие, но все же дело первой революции не
пропало, ее жертвы не были напрасны. Свержение царизма,
однако, вовсе не конец нынешней революции, а лишь ее
начало. Борьба за мир в России, как и везде, приведет к уси¬
лению революционной классовой борьбы пролетариата про¬
тив собственной буржуазии, к борьбе его за власть.
Трудность для русского рабочего класса состоит в том,
что у него нет профсоюзов, прессы. Но этот недостаток
преодолим, когда в наличии боевой дух, решимость, воля и
безграничная готовность идти на жертвы ради идеалов соци¬
ализма. Зато организация, рожденная в бою и закаленная
в его огне,— Советы рабочих и солдат — станет, конечно,
настоящим панцирем власти, а не будет той смирительной
рубахой, которую вожди германской социал-демократии на¬
дели на ее организационный аппарат.
На первый план в России все более выдвигается лозунг:
«Конец войне!» С этим связан главный вопрос: будет ли рос¬
сийский пролетариат один истекать кровью в борьбе за мир
или получит поддержку других отрядов международного
социализма. В Германии теперь неохотно вспоминают о
комедии первых месяцев войны, когда для ее оправдания
разыгрывалась «антицаристская» карта.
«Как подмоченные пудели,— писала Роза,— смотрят
ныне немецкие «освободители» на дело русской революции.
Они не могут даже сделать приличную гримасу, «хорошую
мину» при плохой игре... Отовсюду, как ослиные уши, выгля¬
дывает бледный страх перед усилением России в результате
249

ее внутреннего обновления, страх прежде всего перед дур¬
ным русским примером, который может испортить добрые
нравы немецкого пролетариата. Но и он поставлен события¬
ми в России перед вопросом о своей чести и судьбе: продол¬
жая военные действия, он наносит революции удар в спину,
совершает по отношению к русским братьям прямую изме¬
ну... Да, «в России раздался первый выстрел». Россия сама
освобождает себя. Но кто же освободит Германию от дикта¬
туры сабли, остэльбской реакции и империалистической
бойни народов?»
Майский номер «Писем Спартака» вышел под аншлагом
«Великая русская революция». В подборке документов был
напечатан манифест Петроградского Совета рабочих и сол¬
датских депутатов «К народам всего мира!». Призывая их
взять в свои руки борьбу за мир, воззвание обращалось осо¬
бенно к немецкому пролетариату: «Сбросьте ярмо вашего
абсолютистского строя, так же как русский народ стряхнул
с себя самодержавие царя!»
Роза Люксембург теперь еще определеннее указывала,
что, чем больше русская революция вырастает в междуна¬
родную, тем энергичнее обязаны германские рабочие и сол¬
даты со своей стороны развернуть революционную борьбу за
мир. «Старый крот, история, ты славно потрудился! В этот
момент над международным, над германским пролетариа¬
том снова взмывает лозунг, призыв, который может родить¬
ся только в великий час всемирного поворота: Империализм
или социализм! Война или революция! Третьего не дано!»
Однако германский рабочий класс, отмечала Роза, в мас¬
се своей все еще пребывает в растерянности, думает, что ре¬
волюция, происходящая в России,— лишь отрадный и нази¬
дательный спектакль, исполняемый соседями. Он не пони¬
мает, что там начинается его собственное дело, дело единого
и неделимого международного пролетариата.
Франц Меринг от имени группы «Интернационал» еще
в конце апреля направил Исполкому Петроградского Совета
письмо, которое просил огласить на заседании и опублико¬
вать в печати. Сожалея, что группа запоздала со своим
приветствием, он от своего имени, а также от находящихся
на каторге и в тюрьме товарищей Либкнехта и Люксембург
заверял: «Ваша победа — это и наша победа, победа той
части пролетариата всех стран, которая и во время военного
кризиса сохранила верность социализму. Революция в Рос¬
сии не только принадлежит к величайшим событиям миро¬
вой истории. Гораздо важнее то, что она спасла честь меж¬
дународного социализма, показала, на что способен проле¬
250

тариат и в воюющей стране, когда он уверенно ведет реши¬
тельную классовую борьбу против империализма».
Меринг, разумеется, не смог вникнуть в ту сложную
борьбу, которая шла в России между ленинцами и соглаша¬
телями по вопросам дальнейшего развития революции, ее
перерастания, роли Советов. Но он понял, что российскому
пролетариату предстоят еще новые тяжелые бои, и все его
симпатии были на стороне тех, кто хотел продвинуть рево¬
люцию вперед. Он горячо желал успеха товарищам, которые
боролись за превращение российской революции в путево¬
дителя международного пролетариата.
Раскол социал-демократии
В Германии растущее возмущение войной то и дело проры¬
валось в стихийных стачках и протестах. Революционерам,
не хотевшим плестись в хвосте масс, приходилось всерьез
думать об организационном сплочении своих сторонников.
Во многих городах страны сложились ячейки группы «Ин¬
тернационал» — «Спартак», которая в легальных и неле¬
гальных изданиях все энергичнее разоблачала как «кайзе¬
ровских социалистов», так и центристов-каутскианцев.
Тем временем продолжал углубляться тот кризис соци¬
ал-демократии, который Роза Люксембург проанализирова¬
ла еще в 1915 году. Партийные «инстанции», усиливая гоне¬
ния недовольных их политикой, исключив центристскую оп¬
позицию из фракции рейхстага, сами способствовали про¬
цессу внутреннего размежевания. У руководителей «Спарта¬
ка» не было, однако, сомнений, что им не по пути с теми
колеблющимися и беспринципными центристами-каутски-
анцами, которые шли к отделению от правых социал-демо¬
кратов нехотя, лишь из страха утратить влияние в массах.
В конце 1916 года Карл Либкнехт в письме к одному из
таких деятелей, Йозефу Герцфельду, дал волю гневу и пре¬
зрению: «Хотел бы я сейчас взглянуть на ваше политическое
лицо, когда вы сами, без помех и «происков спартаковцев»,
провели свои бои. А результат? Стачку — жизненный воп¬
рос — вы предали и проиграли, газету «Форвертс» — поте¬
ряли, в рейхстаге — потерпели жалкий провал... Не собира¬
етесь ли зарываться в землю?! Я поздравляю вас. Но если
было бы по-моему, надо бы вас тысячу раз выпороть. Я вне
себя от ярости, что лишен свободы действовать кулаками.
Неужели вы не видите, что все до макушки торчите в от¬
вратительном болоте? И с каждым часом погружаетесь все
251

глубже? И что ваша чудовищная вина еще больше,
чем вина большинства *, которое есть то, что оно есть? И что,
черт возьми, нельзя действовать без призыва к массам, без
массовых действий, без риска?.. И что вы все бессильные
политические буридановы ослы, которые ни за что не решат¬
ся сожрать ни охапки сена? Но какой смысл в моих угово¬
рах? Вы все равно останетесь теми, чем были до сих пор,
пока вас не отлупят до полусмерти и вам не придется ковы¬
лять в хвосте масс...»
Перечитывая Геббеля **, Либкнехт нашел у любимого
им драматурга такую «житейскую» эпиграмму: «Легко поме¬
шать образованию болота, но раз оно образовалось, то ни¬
какой бог не может воспрепятствовать появлению в нем
змей и гадов». Он просил Соню обязательно напомнить это
глубокое двустишие Францу Мерингу и «Лене» — Лео
Иогихесу.
Роза Люксембург в это же время в поразительно созвуч¬
ных выражениях охарактеризовала деятелей центристского
толка в большом письме к Матильде Вурм:
«Я хочу тебе сразу ответить на твое рождественское
письмо, пока во мне не остыл еще вызванный им гнев... Да,
оно меня чертовски разъярило, потому что каждой своей
строкой показывает, в какой степени ты снова оказалась в
плену своей среды. Этот плаксивый тон, эти ахи и охи по
поводу того, как вас «разочаровали» другие, вместо того что¬
бы просто взглянуть в зеркало и увидеть точнейшее отобра¬
жение всего самого жалкого в человечестве! И «мы» озна¬
чает теперь в твоих устах твое болотное, лягушачье обще¬
ство...
Ты меланхолически заметила, что для меня вы «недоста¬
точно стремительно идете вперед». «Недостаточно» — это
великолепно! Да вы вообще не «ходячие», а «ползающие».
Разница не в степени, а в существе. «Вы» совсем другой
зоологической породы, чем я, и вся ваша брюзгливая, угрю¬
мая, трусливая, половинчатая сущность никогда не была
мне так чужда, так ненавистна, как теперь. Ты полагаешь,
что «отчаянная смелость» вам бы подошла, но так как за нее
упрятывают в кутузку, то от нее «мало пользы». Эх вы, убо¬
гие мелкоторгашеские души, вы были бы не прочь предло¬
жить даже немножко «героизма», но только «за наличные»,
пусть хоть за три позеленевших медных гроша, но на при¬
лавке должна сразу лежать «польза». Нет, не про вас сказа¬
* Правых социал-демократов.
** Геббель, Фридрих (1813—1863) — немецкий писатель-драматург.
252

но простое слово честного и прямого человека: «На том
стою, я не могу иначе, господи, помоги мне» *. Счастье, что
до сих пор мировую историю делали не вам подобные, а то
у нас не было бы Реформации и мы торчали бы еще в ancien
régime **.
Что до меня, то, хотя я и прежде никогда не была мягкой,
я в последнее время обрела твердость закаленной стали.
И теперь ни в политической, ни в личной жизни не буду
делать ни малейших уступок. У меня начинает трещать го¬
лова, едва только я вспоминаю галерею твоих героев: слад¬
кий Гаазе, Дитман с красивой бородой и красивыми речами
в рейхстаге, шаткий пастырь Каутский, за которым верно
шагает по горам и долам твой Эммо... *** — ах, всех не пе¬
речесть... Заверяю тебя, что едва я смогу снова высунуть нос,
как стану гнать и травить вашу лягушачью компанию под
клич труб, свист бичей и лай собак — как Пентесилея, хоте¬
ла я сказать, но вы, ей-богу, не Ахиллы... ***♦.
Довольно с тебя такого новогоднего привета? Тогда
смотри, чтобы ты осталась человеком. Быть человеком —
самое главное. А это значит: быть твердым, ясным и весе¬
лым, да, веселым, несмотря ни на что, вопреки всему, ибо
выть — удел слабых. Быть человеком, значит радостно бро¬
сить, если нужно, всю свою жизнь «на великие весы судьбы»,
значит в то же время и радоваться каждому светлому дню,
каждому красивому облаку. Увы, я не умею сочинять ре¬
цепты, как стать человеком, я знаю только, как им быть,
и ты тоже знала это, когда мы часами бродили вместе в
Зюдэнде по полям, а хлеб был озарен красными луча¬
ми вечерней зари. Мир так красив, несмотря на все
ужасы, и был бы еще прекраснее, если бы не было в
нем трусов и малодушных. Приезжай, ты получишь
еще поцелуй — ведь ты все же честная малышка. С Новым
годом!..»
Эта ненависть Розы к колеблющимся и слабым полити¬
кам, к трусам и малодушным не была лишь взрывом эмоций.
Такое понимание людей и жизни — выражение ее глубокой
сущности. Полтора месяца спустя она снова призыва¬
ла Матильду Вурм избавиться от робости, рутины, парла¬
ментского кретинизма, приспособления к людским сла¬
бостям.
* Слова Мартина Лютера.
** старом режиме (франц.).
*** Эммануэль Вурм.
**** Амазонка Пентесилея и грек Ахилл — герои трагедии Г. фон
Клейста «Пентесилея».
253

«Chi va piano, va sano *. Какая узость исторического
взгляда, мой ягненочек! Ведь нет ничего более изменчивого,
чем человеческая психология. Тем более психология масс
всегда таит в себе, как вечное море, все скрытые возможно¬
сти: мертвенный штиль и бушующий шторм, низменную
трусость и дикий героизм. Масса всегда то, чем она должна
быть в силу меняющихся обстоятельств, она всегда соби¬
рается стать чем-то совсем иным, чем кажется. Хорош капи¬
тан, если он держит курс, основываясь только на том, как
сиюминутно выглядит водная гладь, и не умеет по признакам
на небе и в глубине моря распознавать надвигающийся
шторм!
Маленькая девочка, «разочарование в массах» — всегда
свидетельство банкротства политического руководителя.
Вождь большого масштаба строит свою тактику не на основе
временного настроения масс, а сообразуясь с железными
законами развития, он твердо придерживается избранной
тактики, несмотря на все разочарования... То, что ты сейчас
ничего не видишь и не слышишь, кроме «одного пункта»,
а именно убожества партии, досадно, ибо такая односторон¬
ность затемняет и политическое суждение, а прежде всего
нужно всегда жить полнокровной человеческой жизнью».
Суровый счет предательским действиям социал-демокра¬
тических лидеров Роза Люксембург вела не только в личных
письмах, но и публично. Поддержку ими беспощадной под¬
водной войны, объявленной весной 1917 года, она назвала
«новым Ватерлоо социал-демократии». Лишь тот, писала
она, способен участвовать в коренном преобразовании пар¬
тии и Интернационала, кто найдет в себе мужество честно
признать всю глубину падения этих «социалистов». «Пас¬
хальное послание» центристских лидеров показывает, что
и они противопоставляют революционным действиям проле¬
тариев России список требований, обращенных к монархи¬
ческому, реакционному германскому парламенту. «Итак,
недвусмысленное исповедание мудрости гласит: в России
делают революции, в Германии, напротив, «борются» в рейх¬
стаге... Массы должны здесь в лучшем случае образовать
хор, сопровождающий «сопутствующим» пением великие
дела депутатов рейхстага, который призван стать местом
рождения немецкой свободы!.. Какая это жалкая пародия
на всемирный поворот, вызванный русской революцией!»
Вопросы о единстве, расколе и выходе из партии Роза
Люксембург вынесла на всеобщее обсуждение в «Открытых
* Тише едешь, дальше будешь (итал.).
254

письмах к единомышленникам», которые опубликовала в
газете «Кампф» за подписью «Гракх». В обстановке разло¬
жения и развала социал-демократии перебранка между
«правительственными социалистами» (Шейдеман и К0)
и «болотом» (Гаазе — Каутский — Ледебур) о том, кто из
них «раскалывает» партию,— лишь бесстыдная потеха. В то
время как партийные «инстанции» давно уже превратили
социал-демократию в орудие буржуазной политики, цент¬
ристская «оппозиция» мечтает только о возрождении «до¬
военной партии». Но ведь именно в ней взрасли семена
оппортунизма, приведшие к гибели. И тем не менее, считала
Роза Люксембург, простой выход из партии — не решение
вопроса.
«Бегство остается бегством, и для нас оно означало бы
измену массам, которые отданы на суд и расправу буржуа¬
зии, бьются и задыхаются в смертельной петле Шейдемана
и Легина. Из маленьких кружков и сект можно «выйти»...
Но распад германской социал-демократии — это истори¬
ческий процесс огромного масштаба, это генеральное сраже¬
ние между рабочим классом и буржуазией, а с такого поля
битвы нельзя сбежать в сторонку, чтобы под кустом дышать
свежим воздухом. Гигантскую борьбу нужно довести до кон¬
ца. Петлю, наброшенную господствующими классами с по¬
мощью официальной социал-демократии и официальных
профсоюзов на шею обманутых и преданных масс, нужно
разорвать соединенными силами. В этой труднейшей борьбе
надо быть вместе с одураченными массами, защищать их
своей грудью...»
Отсюда следовало, что спартаковцы должны в этот мо¬
мент не создавать самостоятельную партию, а продолжать
борьбу против социал-предателей и «болота» в имеющихся
организациях. Эту мысль выразил и Франц Меринг, который
столь же остро клеймил половинчатость и колебания цент¬
ристской оппозиции, беспринципность ее лидеров. Когда те
приступили к созданию «Независимой социал-демократи¬
ческой партии», он высказался за участие в ней группы
«Интернационал» при условии сохранения группой полной
идейно-политической самостоятельности.
Клара Цеткин тоже видела неоднородность новой пар¬
тии, в которую, наряду с революционными рабочими, наме¬
рены были войти пацифисты типа Бернштейна и разного
рода «колеблющиеся личности». Но оппозиция, считала она,
все же движется в том направлении, которое давно уже
предуказывали левые, и все более резкая конфронтация ее
с социал-империалистами неизбежна. Высказываясь за
255

вступление «Спартака» в «независимую» партию, Клара
Цеткин требовала предоставления всем членам этой партии
максимальной возможности активно участвовать в опреде¬
лении и осуществлении ее политики, четкого выражения в ее
документах идей пролетарского интернационализма.
Лео Иогихес в циркулярных письмах группы «Спартак»
особенно подчеркивал, что ее задача состоит в том, чтобы
вырвать лучшие пролетарские элементы из-под влияния
центристских лидеров. Новая партия могла, по его мнению,
стать ареной вербовки сторонников революционных взгля¬
дов, если левое крыло внутри ее будет иметь возможность
разоблачать оппортунистических вождей, беспощадно кри¬
тиковать их нерешительность, а также толкать партию впе¬
ред своей активностью и самодеятельными выступлениями.
Создание же группой собственных организаций привело бы
в условиях осадного положения к выдаче в руки полиции
самых лучших и активных товарищей, которых тотчас от¬
правят в окопы, мобилизуют в «гражданскую оборону» или
бросят в тюрьмы. Даже самые сильные организации «Спар¬
така» — в Берлине, Лейпциге, Магдебурге,— не говоря уже
о других, еще слишком малочисленны для немедленного
обособления.
Вопрос о позиции, которую должен занять «Спартак»,
обсуждался на общем совещании группы в Готе в начале
апреля 1917 года. Лишь некоторые представители с мест,
среди них Фриц Геккерт из Хемница, высказались против
вступления в новую партию, большинство сочло такой шаг
правильным.
Открывшемуся в Готе 6 апреля 1917 года Учредительно¬
му съезду Независимой социал-демократической партии
Клара Цеткин прислала приветственное письмо: «Ваша кон¬
ференция проходит под огненным знаком огромного народ¬
ного свершения в России, свершения, движущей, пылающей
душой которого является молодой пролетариат под руко¬
водством социал-демократии, несущей и в дни войны впе¬
реди масс незапятнанное знамя интернационального социа¬
лизма. Я надеюсь, что ваши обсуждения и решения будут
достойны этих великих событий! Будем учиться у рево¬
люции — величайшего исторического учителя всех времен
и народов... Позаботьтесь о том, чтобы грядущие решающие
часы нашли сильное поколение: массы, смело идущие на
штурм, и вождей, которые с ними заодно».
Роза Люксембург внимательно следила за ходом съезда
из тюремной камеры. Она отметила, что Гаазе, Ледебур,
Дитман уклонились от самокритического анализа прежних
256

ошибок, не проявили желания преодолеть парламентский
кретинизм, что только представители «Спартака» (Гек-
керт и Рюкк) выступили с подлинно революционной прог¬
раммой. «Направление «Интернационал»,— писала Роза,—
оставаясь тем, чем оно было, вступило в новую партию не
из каких-либо соображений выгоды или удобств, не ради
трогательного братского примирения в кашеобразной раз¬
мазне беспозвоночной «оппозиции». Оно вступило в партию
в надежде на растущее обострение общего социального
кризиса и с тем, чтобы ему содействовать. Вступило, чтобы
толкать новую партию вперед, стать ее предостерегающей
совестью, выразителем самых коренных потребностей всего
рабочего движения. Вступило с тем, чтобы при обострении
и взрыве социальных противоречий взять на себя действи¬
тельное руководство ею».
Включение пятое
Читатель. Но разве могли спартаковцы действовать в од¬
ной партии с Каутским и К0? Не грозила ли им опас¬
ность оказаться в решающий момент со связанными ру¬
ками?
Историк. Ваши опасения справедливы. Даже самые
дальновидные руководители «Спартака», во-первых, не
сумели до конца распознать скрытого коварства центрист¬
ских лидеров, во-вторых, недооценивали роли партийной
организации.
В личных письмах Виктору Адлеру идейный вдохно¬
витель создания «независимой» партии Карл Каутский
цинично делился своими тайными планами. Презрительно
рассуждая о «темных массах», он еще в августе 1916 года
усмотрел опасность для своих сторонников в революцион¬
ной активности «группы Спартак». «Ее радикализм,— писал
он,— соответствует нынешним потребностям широких,
политически необразованных (!) масс. Либкнехт ныне
самый популярный человек в окопах, об этом говорят все,
кто оттуда приезжает. Недовольные массы ничего не смыс¬
лят (!) в его особой политике, но они видят в нем человека,
который действует во имя окончания войны, а это для
них сейчас главное... Если бы не была создана органи¬
зация [центристской] оппозиции, Берлин был бы захвачен
спартаковцами и оказался бы вне партии».
А накануне образования НСДПГ тот же Каутский пох¬
валялся: «Если бы мы не выступили и не показали, что
10 Я. С. Драбкин
257

мы тоже существуем, то неудержимо растущая оппози¬
ция просто-напросто полностью перешла бы к спартаков¬
цам, и раскол произошел бы уже год назад. То, что его
удалось оттянуть, а спартаковцев оттеснить от руковод¬
ства,— это наша заслуга...»
Но и не зная этих откровений, В. И. Ленин, сплачивая
левых на международных конференциях в Циммервальде
и Кинтале в 1915—1916 годах, настойчиво подчеркивал
необходимость не только идейного разоблачения центриз¬
ма, но и организационного размежевания с ним. Еще нака¬
нуне Кинтальской конференции он прочел брошюру Юниуса
«Кризис социал-демократии». Раскрыть псевдоним было
тем легче, что в это же время Ленин перечитывал давние
работы Розы Люксембург по национальному вопросу, гото¬
вя статью «Итоги дискуссии о самоопределении».
Закончив и отправив в издательство свою книгу «Импе¬
риализм, как высшая стадия капитализма», Ленин в октябре
1916 года напечатал в «Сборнике «Социал-демократа»
подробный разбор брошюры Юниуса. «Наконец-то,— писал
Ленин,— в Германии вышла нелегально* без приспособле¬
ния к подлой юнкерской цензуре, социал-демократическая
брошюра, посвященная вопросам войны!.. Написанная
чрезвычайно живо брошюра Юниуса, несомненно, сыграла
и сыграет крупную роль в борьбе против перешедшей на
сторону буржуазии и юнкеров бывшей социал-демократи¬
ческой партии Германии, и мы от всей души приветствуем
автора... Посвящая дальнейшее критике недостатков и оши¬
бок Юниуса, мы должны усиленно подчеркнуть, что делаем
это ради необходимой для марксистов самокритики и все¬
сторонней проверки взглядов, которые должны послужить
идейной базой III Интернационала. Брошюра Юниуса в об¬
щем и целом — прекрасная марксистская работа, и вполне
возможно, что ее недостатки носят до известной степени
случайный характер».
Ленин не согласился с положением Розы Люксембург
о невозможности национальных войн в эпоху империализма,
с некоторыми формулировками. Но величайшими, по его
мнению, недостатками всего революционного марксизма
в Германии были отсутствие сплоченной нелегальной орга¬
низации, привыкшей додумывать до конца, договаривать
революционные лозунги и систематически воспитывать мас¬
сы в их духе, а также неизжи?ая боязнь раскола с оппорту¬
нистами. То, что в брошюре чувствуется одиночка, разуме¬
ется, не личный недостаток Юниуса, а «результат слабости
всех немецких левых... Сторонники Юниуса сумели, несмот¬
258

ря на свое одиночество, приступить к изданию нелегальных
листков и к войне с каутскианством. Они сумеют пойти
и дальше вперед по верному пути».
Прошло более года, пока Меринг, первый среди спарта¬
ковцев, откровенно признал, что организационное присоеди¬
нение к НСДПГ было ошибкой. Но потребовалось еще
более полугода, чтобы отделение стало фактом.
Трудное лето
К исходу третьего года мировой бойни конца ее все еще
не было видно. Свержение самодержавия в России, вступ¬
ление в войну США, отчаянные усилия германских генера¬
лов мобилизовать все ресурсы не принесли решающей
перемены. В ответ на стачку германских рабочих в апреле
1917 года правительство усилило репрессии, в августе жесто¬
ко подавило выступления на флоте. Рост антивоенных
настроений обострил противоречия в правящей верхушке.
Однако ни отставка кабинета Бетман-Гольвега, ни так на¬
зываемая «мирная резолюция» рейхстага не ослабили на¬
пряжения.
Карл Либкнехт назвал эту резолюцию попыткой трой¬
ного обмана, которым правители Германии хотят прикрыть
свое нежелание умерить агрессивные аппетиты. Все надеж¬
ды на окончание войны он связывал только с тем, насколько
мощной будет русская революция и как откликнется на
нее германский пролетариат. Лишенный возможности непо¬
средственно участвовать в политической борьбе, он про¬
должал в «кассиберах», которые при всяком посещении
жены вручал ей, призывать товарищей к активности. Однаж¬
ды он выразил даже сомнение, доходят ли его просьбы по
назначению. Соня полушутя попросила Лео Иогихеса под¬
твердить, что всегда старалась побудить его выполнять
пожелания Карла. Лео рассмеялся, но тотчас вручил ей
такую письменную «справку».
Чтобы выкроить время для занятий, Карл вставал еже¬
дневно раньше пяти часов утра. Восторженно слушая «ли¬
кующий хор певцов», которых ему в зарешеченное окно
не было видно, он решил, когда придет час свободы, научить¬
ся распознавать их голоса, для чего обратиться за консуль¬
тацией к специалисту по части птичьего пения. Среди книг,
которые он читал и перечитывал, были Лессинг, Клейст,
Тик, Гёте, Шиллер, Шекспир, работы по истории и искус¬
ству. Но не все ладилось.
259

«В моей главной работе («Законы развития»),— писал
он,— я запнулся. Основы ее, в первоначальном наброске,
давно готовы, но все пока хаотично. Теперь надо приводить
ее в порядок... Такое занятие меня всегда привлекает го¬
раздо меньше, чем первый период производства, когда
мысль бьет ключом, происходит рождение и первый рост —
в отличие от того процесса упорядочения, который я назвал
бы воспитанием... О, если бы я мог оказаться на воле и ра¬
ботать. Но таков крест мой. Да успокойся же, неугомон¬
ное сердце!..»
Чтобы поддержать свою работоспособность, Карл остав¬
лял день и ночь настежь раскрытым окно. Ежедневно он
обтирался холодной водой, два-три раза проделывал ин¬
тенсивные физические упражнения, отсчитывая не менее
четырех тысяч шагов по камере. Узнав, что одна из газет
сообщила о его болезни, он ответил жене:
«Я похож, пожалуй, на чижа в клетке, на рыбку в аква¬
риуме, на прикованного цепью охотничьего сокола, на су¬
щество, которому, как хорошо ни живется, все-таки хочется
на волю, на охоту, на борьбу. Но со «смертью» можно повре¬
менить... Я начинаю, впрочем, понемногу привыкать к мыс¬
ли о том, что меня объявляют покойником. А «когда шипы
меня язвят и неуютно здесь становится», я не могу, правда,
поскакать в долину Неккара, но обращаюсь к божествен¬
ному Вильяму, к тому единственному человеку, который
один в состоянии облагородить всех людей, все человечест¬
во, со всей его, грязью и тупоумием. Подумай только:
после перерыва в двадцать пять лет я снова прочитал «Ромео
и Джульетту»...
О том, что происходит во внешнем мире, а также о дру¬
гих более важных вещах я вынужден молчать. Но тебе
хорошо известны мои мысли. Назад к идиллии: к птицам!..
Розу навещай возможно чаще, пиши ей и заботься о ее
здоровье. Она ведь уже более двух лет в тюрьме во время
войны!! Скажи ей, как много и с какой сердечностью я о ней
думаю, что я часто напеваю увертюру к «Фигаро»; и ее образ
так живо встает тогда передо мной, словно «Фигаро» —
часть ее самой...»
А Розе Люксембург действительно бывало худо. Она
вела переписку с друзьями, изредка они ее посещали. Но
иногда нервы сдавали, она становилась беспокойной, раз¬
дражительной. Привыкшая не считаться с физической
болью, она как-то призналась Матильде Якоб, что ее пугают
приступы душевной депрессии. Роза все труднее переноси¬
ла одиночество, неприязненное отношение новой надзи¬
260

рательницы. Однако в письмах продолжала заботиться
о других, особенно старалась подбодрить Соню.
«Сонюша, Вы огорчены длительностью моего заклю¬
чения и спрашиваете: «Как же это так получается, что
люди могут распоряжаться судьбой других людей. К чему
это все?» Простите меня, но, читая это, я громко расхохо¬
талась. У Достоевского в «Братьях Карамазовых» есть
такая госпожа Хохлакова, которая любила задавать точно
такие вопросы и притом беспомощно переводила взгляд
с одного члена общества на другого; но прежде чем кто-
либо собирался ответить, она перескакивала на что-нибудь
другое. Птичка моя, вся история человеческой культуры,
которая, по скромным подсчетам, длится более двадцати
тысячелетий, основана на «распоряжении одних людей
другими», что имеет глубокие корни в материальных усло¬
виях жизни. Лишь дальнейшее мучительное развитие смо¬
жет это изменить, и мы сейчас как раз свидетели одной
из таких мучительных глав. А Вы спрашиваете, для чего
это все? Вопрос «для чего?» вообще не годится для понима¬
ния цельности жизни и ее форм. Для чего существуют в мире
птички-лазоревки? Я действительно этого не знаю, но ра¬
дуюсь, что они есть, и воспринимаю как сладкое утешение,
когда вдруг издалека через стену доносится поспешное «ци-
ци-бэ»...
Поверьте мне, Сонюша, что вот такой маленький зов
птички, в котором так много сказано, может меня глубоко
тронуть. Моя мать... твердо верила, что царь Соломон пони¬
мал язык птиц. Я посмеивалась тогда со всем превосход¬
ством моих четырнадцати лет и современного естественно¬
научного образования над такой наивностью матери. Но
теперь я сама, как царь Соломон: я понимаю голоса птиц
и зверей. Конечно, не в том смысле, что они говорят чело¬
веческим языком, но я понимаю разные нюансы и чувства,
которые они вкладывают в свои звуки. Только для грубого
уха равнодушного человека пение птиц всегда одно и то же.
Если любишь животных и понимаешь их, находишь большое
многообразие выражений, настоящий язык...
Вы, впрочем, переоцениваете мою «спокойную серьез¬
ность». Мое внутреннее равновесие и состояние счастья
может быть, к сожалению, нарушено уже малейшей тенью,
и тогда я страдаю невыразимо. Но моя особенность в том,
что я в этом случае умолкаю. Я тогда буквально, Сонечка,
не могу выдавить из себя ни слова...»
Роза Люксембург завершила работу над «Антикрити¬
кой», в которой хотела рассчитаться с оппортунистически¬
261

ми рассуждениями об империализме. Меринг при первом
прочтении назвал рукопись «просто гениальной», сказав,
что это «действительно великолепная, увлекательная рабо¬
та», какой не появлялось после Маркса. Но потом, когда
они с Розой, временно, как выражался Меринг, «разворча¬
лись», говорил о ней более сдержанно. Сама Роза была
«Антикритикой» довольна. «Работа с солью и перцем,—
рассказывала она Кларе,— и основательно разделывается
со всей кликой Каутского. Но, увы, кто прочтет это, кроме
Франца, тебя и Цунделя? И все же у меня снят камень
с души». Она считала эту книгу более зрелой, чем «Накоп¬
ление капитала». «Форма доведена до высшей простоты,
без всяких привесков, без кокетства и внешних эффектов,
просто, сосредоточенно на главных линиях, я бы сказала,
«обнаженно», как глыба мрамора. Таков вообще теперь
мой вкус, который ценит в научной работе, как и в искусстве,
только простое, спокойное и величественное... Меринг как
раз похвалил «кристальную ясность и прозрачность изло¬
жения».
Все решительнее Роза осуждала Каутского. «Одним
смеющимся, другим плачущим глазом,— написала она
Мерингу,— слежу я за неиссякающим ключом, питающим
перо Каутского, которое никогда не устает спокойно разра¬
батывать одну «тему» за другой с терпением паука; все
у него аккуратнейшим образом разбито на главки с подза¬
головками и все рассмотрено «исторически», то есть начиная
с первобытной туманности до наших дней. Но только в глав¬
ном он все еще не знает того, что же он собственно знает.
Я всегда вспоминаю Фрица Адлера, который, посетив меня
в последний раз в Берлине, сказал мне, что полностью согла¬
сен с Юниусом. На мою реплику: «А я думала, что вы
стоите на точке зрения Каутского», он ответил: «Как это
возможно? Каутский ведь не стоит на точке зрения Каут¬
ского». Но шейдемановцы скоро и его превратят в мучени¬
ка, заставив снова засиять его облысевшую славу...»
Пока же «кайзеровские социалисты» решили заглу¬
шить голос Клары Цеткин. В мае 1917 года, как раз накануне
ее шестидесятилетия, они отстранили ее от руководства
женским журналом «Гляйххайт», который та издавала
в течение 27 лет. Это был тяжелый удар. Пришлось изыски¬
вать другие возможности, и вскоре она стала издателем
женского приложения к газете «Лейпцигер фольксцайтунг»,
хотя редакция вынудила ее подчиниться контролю. Свое
обращение к читателям Клара заключила словами: «Впе¬
ред, только вперед!»
262

Когда друзья обсуждали вопрос, что подарить Кларе
по случаю ее юбилея, Роза сочла лучшим знаком уважения
хорошие книги: что-нибудь фундаментальное о греческой
литературе или философии, а может быть, научное издание
«Общей биологии». Однако женщины предпочли препод¬
нести ей художественно оформленный адрес.
Франц Меринг в юбилейной статье на страницах «Лейп-
цигер фольксцайтунг» особенно выделил то, что Клара Цет¬
кин, будучи натурой боевой, обладает в то же время неис¬
черпаемым человеколюбием. «Это неразделимое слияние
человеческой доброты и человеческой страсти составляет
истинную сущность нашего друга: ее ненависть к угнетате¬
лям совпадает с ее любовью к угнетенным».
На долю Клары Цеткин, продолжал он, выпали как
горести матери, которой пришлось ради детей вести чрез¬
вычайно трудную борьбу за существование, так и материн¬
ские радости, ибо ей удалось воспитать из двоих сыновей
дельных мужчин, которыми она может гордиться. Журнал
«Гляйххайт» много лет высоко держал знамя социалисти¬
ческого учения, ибо не многие могут сравниться с Кларой
в знании марксистской теории. Но она при этом никогда не
терялась в бесплодном мудрствовании, которое, прикры¬
ваясь личиной учености, лишь ослабляет понимание и волю
рабочего класса. А шейдемановцы уволили ее «за непослу¬
шание и труднодоступность». Никогда еще тупая ограни¬
ченность не сливалась так со злонамеренностью. «Все,
для кого социализм значит больше, чем пустой звук или
средство сделать карьеру, должны в меру сил постараться
выковать новый меч, которым Клара Цеткин сможет дейст¬
вовать ради чести и славы нашего великого дела. Мы увере¬
ны, что прежде всего за это возьмутся женщины. Пусть
шестидесятилетие станет для Клары Цеткин началом ее
второй молодости».
Когда Клара пожаловалась Розе Люксембург, что обре¬
чена теперь не жить, а просто «существовать», та не приняла
жалобы. «Это как раз то, в чем ты нуждаешься. Ведь своей
непрерывной бешеной работой днями и ночами напролет
в течение всех лет, что я тебя знаю, ты накопила такой
дефицит покоя и разрядки, который вряд ли сможешь воз¬
местить целыми годами «существования». Очень жаль, что
я, увы, лишена возможности как раз в это, прежде небыва¬
лое, время твоего «существования» быть с тобой вместе,
чтобы хоть пару дней спокойно посидеть в саду, погулять
по лесу и обо всем поболтать. Ведь мне никогда не удава¬
лось ни в Берлине, ни в Штутгарте оторвать тебя от твоих
263

вечных заседаний, рукописей и корректур, чтобы немножко
пожить с тобой по-«человечески»...
Я видела в большинстве случаев, как ты спешишь на
вечные «заседания», уже с утра нервная и раздраженная
теми удовольствиями, которые тебя там ожидают, а потом,
как ты поздно вечером возвращаешься с тяжелой головой,
душевно и физически «разбитая».
Но знаешь ли, что я решила? После войны я просто
не разрешу тебе больше участвовать ни в каких заседаниях.
Со своей стороны я раз навсегда покончила со всякими
кружками. Когда речь пойдет о больших делах, где ветер
гудит в ушах, там я, конечно, буду в самой середке, но
повседневной будничной суетой я сыта по горло, да и ты,
наверно, тоже...»
Это были лишь мечтания, да и время — после войны —
казалось недосягаемо далеким. Для того чтобы его прибли¬
зить, надо было бороться не покладая рук и не щадя сил.
Осмысливая вопросы войны и мира, Роза написала для
«Писем Спартака» большую статью «Жгучие вопросы
современности». В чем великая заслуга революционной
России? В том, что она первой сделала важные шаги к всеоб¬
щему миру. Но мир не может быть достигнут усилиями
одной страны. Трудность ситуации, которая может стать
трагической для Российской республики, вызвана тем, что
великолепная революционная активность русского проле¬
тариата наталкивается на пассивность европейского проле¬
тариата, рабочих Германии, Англии, Франции.
В отличие от реформистов и соглашателей Роза, как и
Ленин, понимала, что развитие русской революции
неизбежно ведет к диктатуре пролетариата. Она приветство¬
вала это, но ее серьезно беспокоило, сможет ли удержаться
пролетарская власть в России, если ее своевременно не
поддержит международная пролетарская революция. Ведь
на победоносную социалистическую революцию в России
немедленно обрушатся не только все силы российской
контрреволюции, но и империалисты Антанты, уже гото¬
вящие «крестовый поход», а также, конечно, непосредствен¬
ные соседи революционного очага — империалисты Г ер-
мании. Опасность еще более возрастет, предвидела Роза,
когда закончится мировая война и у воюющих держав
освободятся руки.
Глубоко возмутила Розу попытка социал-империа-
листов и социал-пацифистов разных стран созвать в Сток¬
гольме международную конференцию и на основе взаимной
амнистии восстановить Интернационал как «дом терпи¬
264

мости социалистической измены». Она четко сформулиро¬
вала революционную альтернативу: мир должен быть делом
не капиталистических правительств, а международного
пролетариата, результатом его революционной акции. Ко¬
нечно, революции не делаются по команде, но долг истин¬
ных социалистов, как это великолепно показали русские
социал-демократы,— бесстрашно говорить «то, что есть»,
указывать массам их исторические задачи, не страшась
поначалу и роли проповедников в пустыне. «Война или
революция! Империализм или социализм!» — вот что надо
провозгласить открыто и ясно, притом каждый должен
в своей стране сделать из этого лозунга революционные
выводы.
Едва успела Роза переправить из Вронке эти пылающие
строки Лео Иогихесу, как получила известие, что ее перево¬
дят в женскую тюрьму в Бреслау. С грустью расставалась
она со «своим» садом. Хотя шла вторая половина июля,
погода была серой и дождливой. Но она, гуляя, вспоминала
стихи Гёте и песни Вольфа. «Я прощалась с замощенной
узкой дорожкой вдоль стены,— написала она Соне Либк¬
нехт,— по которой почти девять месяцев бегала взад-впе¬
ред, на которой точно знаю каждый камешек и каждый
сорняк, прорастающий между камнями...»
Переезд состоялся 22 июля 1917 года. К счастью, Ма¬
тильда Якоб проводила свой отпуск вблизи Вронке. Она
собрала и отправила все вещи и книги, смогла даже увидеть
Розу в 5 часов утра на вокзале. Приехав днем позже в Брес¬
лау, она застала ее в отчаянии. Смертельно утомили Розу
не только поездка, но и встречи с людьми, от которых она
отвыкла. Разница с Вронке была^' разительна: большая
тюрьма, голая, всегда запертая камера, отсутствие сада
для прогулок — лишь замощенный хозяйственный двор.
Тюремная пища немедленно вызвала сильнейшие боли
в желудке, и Роза более недели без сил провалялась на
койке.
Друзья приложили максимум усилий, чтобы помочь
Розе. Матильде Якоб удалось уговорить жену рабочего-реч-
ника социал-демократа Шлиха готовить Розе пищу и достав¬
лять в тюрьму; необходимые продукты добывали через
товарищей. Две смежные камеры соединили, что позволило
разместить вещи и книги, так что Роза снова смогла рабо¬
тать.
Вскоре комендатура потребовала резко сократить пере¬
писку. Д затем пришло известие, что на фронте погиб моло¬
дой друг Розы Ганс Дифенбах. Ровесник Кости Цеткина,
265

он учился с ним вместе в штутгартской гимназии, стал
медиком, тонким знатоком литературы и искусства, автором
критических заметок и фельетонов для социал-демокра¬
тической прессы. Обмен мнениями и впечатлениями с Ган-
несом стал в годы войны для Розы насущной внутренней
потребностью. В письмах к нему она обсуждала книги Гёте
и Шекспира, Геббеля и Грильпарцера, Гауптмана и Кел¬
лермана, Шоу и Киплинга, стихи Сафо и Анакреона, оперу
Чимарозы и песни Гуго Вольфа, вспоминала о пребывании
на Женевском озере, размышляла о птицах и цветах. Сло¬
жилось редкое взаимопонимание с человеком, который
живо откликался на любое ее настроение, понимал каждое
движение мысли. Музыка, искусство и литература были для
него таким же живительным воздухом, как и для нее.
И вдруг такой удар: письмо Розы, в котором она предла¬
гала после войны посетить Ромена Роллана — Ганнес был
в восторге особенно от «Жана Кристофа»,— вернулось
в траурном конверте. «Я все еще не могу прийти в себя
от глубокого изумления,— рассказывала она Луизе Каут¬
ской,— неужели это возможно? Точно слово, замолкшее
посреди фразы, или внезапно оборванный аккорд, который
все еще звучит в моих ушах. Мы строили тысячу планов
на время после войны, мы хотели «наслаждаться жизнью»,
путешествовать, читать хорошие книги, восхищаться весной,
как еще никогда... Я не могу понять, неужели же это
возможно? Как сорванный и растоптанный цветок...»
Соню Либкнехт Роза постаралась отвлечь от мрачных
раздумий. «Не будем больше говорить об этом, я такие
дела лучше всего переживаю в себе, и меня несказанно
раздражает, когда меня пытаются, «щадя», подготовить
к дурной вести... Удивительно, что близкие друзья знают
меня все еще так мало и так недооценивают, что не пони¬
мают: лучшее и самое чуткое в таких случаях сказать мне
быстро, но коротко и просто два слова: он умер...
Как жаль те месяцы и годы, которые теперь проходят
без того, чтобы, несмотря на все ужасное в мире, мы могли
вместе прожить хоть несколько чудесных часов. Знаете,
Сонечка, чем дольше это длится, чем больше низкое и чу¬
довищное ежедневно превышает все меры и границы, тем
спокойнее и тверже я становлюсь. Ибо к стихии, бурану,
потопу, солнечному затмению нельзя прилагать масштабы
морали, их надо рассматривать как нечто данное, как объект
изучения и познания. Таковы объективно единственно воз¬
можные пути истории. Мы должны пройти их, не позволяя,
однако, сбить себя с главного пути».
266

Роза успокаивала и себя, представляя будущее в герои¬
ческом свете: «Мне иногда кажется, что вся эта моральная
тина, через которую мы шлепаем, весь этот огромный су¬
масшедший дом, в котором мы живем, превратится однаж¬
ды, вдруг, внезапно, как бы по взмаху волшебной палочки,
в свою противоположность, в небывало великое и героичес¬
кое, а если война продлится еще года два, должно будет
превратиться...
Прочитайте как-нибудь «Боги жаждут» Анатоля Франса.
Я считаю это произведение великим прежде всего потому,
что оно, гениально воспринимая общечеловеческое, пока¬
зывает: смотрите, из каких жалких персонажей и какой
будничной мелочности в соответствующие моменты истории
вырастают самые огромные события и монументальные
фигуры. В общественной жизни нужно все воспринимать,
как и в частной: спокойно, великодушно, с мягкой усмеш¬
кой. Я твердо верю, что в конечном счете после войны или
к концу ее все повернется к лучшему, но нам, очевидно,
придется пройти еще через период самых тяжелых чело¬
веческих страданий...»
А тем временем поворотные события уже назревали. Бег
истории действительно ускорялся.
Октябрь и мир
11 ноября 1917 года Карл Либкнехт получил разрешение
написать жене внеочередное письмо. То был 373-й день
его пребывания в Люккау. Недавно его перевели, экономя
топливо и свет, из «монастыря» в каменное строение, что
стояло напротив. Теперь камера его была меньше, вместо
окна на юг форточка на север, в которую зато вечером
и ночью можно было видеть Большую Медведицу, Поляр¬
ную звезду, мерцающую Кассиопею. Радость же состояла
в том, что освещение камеры должно было увеличиться
на 3,5—4 часа в вечер или, как он точно подсчитал, на 26 ча¬
сов в неделю. (Правда, он уже научился писать письма
в полной темноте.) Кроме того, ему разрешили иметь
еще и собственное освещение. Извиняясь, что доставляет
новые заботы близким, Карл просил прислать ему хорошую
лампу с необходимым горючим.
«Да будет свет,— мечтал он.— Как я смогу теперь по¬
работать! Едва могу дождаться».
Наспех просмотрев полученные от родных газеты, он
поспешил поделиться первыми впечатлениями об Октябрь¬
ской революции в России:
267

«Величайший процесс социальной и экономической
революционизации России снизу доверху (политическая,
то есть конституционная и административная, револю-
ционизация — это лишь ее выражение) заключает в себе,
не в конце, а уже в начале, безграничные возможности —
гораздо большие, чем имела Великая французская рево¬
люция: больше разрыв между прошлым и будущим, к кото¬
рому ныне стремятся, между уровнем, потребностями и воз¬
можностями разных областей и народов, а прежде всего
между положением, желаниями и целями различных слоев
и классов. Социальная революция представляется, по
меньшей мере в центре России, уже более сильной, чем
буржуазная революция. Впрочем, русский капитализм
не одинок, его поддерживает англо-франко-американский.
Это огромная проблема, даже для частичного решения
которой,— например, вопроса о войне и мире,— потребуют¬
ся поистине титанические усилия...»
Такое глубокое проникновение в события, которые он
горячо приветствовал, давалось Либкнехту нелегко. Он
умел читать между строк, анализировать, сопоставлять
скудные, извращенные сообщения. Еще до Октября он смог
разглядеть ограниченность первого этапа русской рево¬
люции, «проклятье половинчатости» политики меньшевиков
и эсеров, вставших во главе Советов.
«Только цельность,— писал он в сентябре,— не половин¬
чатость, не украшенный аксельбантами Керенский, а только
диктатура рабочего и солдатского Совета, диктатура про¬
летариата может спасти русскую революцию для масс,
спасти от затаившегося царизма, от Гогенцоллернов и Габ¬
сбургов, от русского империализма и империализма Антан¬
ты... Еще в июле Чхеидзе отверг переход всей прави¬
тельственной власти к рабочему и солдатскому Совету. Сей¬
час крайне необходимо, чтобы российский пролетариат
принял иное решение и со смелой уверенностью в собствен¬
ных силах взял руль в свои руки».
Этот точный анализ сложной ситуации и верный вывод
свидетельствовали о редкой интуиции Либкнехта. Он пони¬
мал также и то, что влияние русской революции на Гер¬
манию будет тем более действенным, чем большее участие
в управлении Россией примут сами массы, чем дальше
она продвинется по пути свободы и социализма. К своей
оценке первых известий об Октябре он с сожалением доба¬
вил: «То, что я узнаю о событиях, столь спорадично, столь
случайно, столь поверхностно, что я вынужден ограни¬
чиваться догадками. Ни в чем не ощущаю я так остро мою
268

нынешнюю духовную оторванность, как в русском воп¬
росе...»
Прошло немного времени, и в размышления Либкнехта
о войне, ситуации в Германии, перспективах послевоенной
экономики врывается навеянная событиями в России проб¬
лема пролетарской, социалистической демократии. В замет¬
ке «Диктатура пролетариата и демократия» он выделил два
главных аспекта, связанных с вопросом об отношении
к Учредительному собранию: как обеспечить, с одной сторо¬
ны, действительное, нефальсифицированное выражение
воли масс, их активную самодеятельность, а с другой — осу¬
ществление пролетарской власти. Несмотря на скудость
информации, он стремился понять, «почему русские больше¬
вики ведут такую отчаянную борьбу против опасностей пар¬
ламентарной системы (парламентские представители вместо
самих масс)? — Потому, что хотят сохранить и реали¬
зовать неискаженную волю масс. Квадратура круга? Гото¬
вой формулы решения нет. Помочь здесь нечем...»
Как революционер, Либкнехт отверг путь Каутского,
рекомендовавшего подмену диктатуры пролетариата «чи¬
стой демократией». Нет, проблему пролетарской власти
нельзя решить в рамках традиционной избирательной и пар¬
ламентской системы. Необходим период диктатуры проле¬
тариата, а не мирной демократии. Как последовательный
интернационалист, Либкнехт был убежден, что революция
в России должна стать «непрерывной» — ив смысле все
более полного осуществления политического, социального,
экономического освобождения трудящихся масс, и в смыс¬
ле вовлечения в нее все более широкого круга стран и наро¬
дов. На маленьком листочке, сплошь покрытом карандаш¬
ной скорописью, можно прочесть:
«Вопрос. Дает ли такая непрерывная революция доста¬
точные перспективы, чтобы оправдать жертвы?? — Ко¬
нечно! Все еще! Поэтому она должна быть продолжена.—
Но как!?.»
Ответы на возникавшие вопросы находились не сразу.
Отрывочные заметки, сделанные для памяти, отражали
трудные моменты поиска. В них видна также и недоста¬
точная теоретическая разработанность проблем империа¬
лизма. Ведь, кроме Ленина, никто тогда не сделал из нерав¬
номерности его экономического и политического развития
вывод о возможности, и даже вероятности, первоначальной
победы социализма в одной, отдельно взятой капиталисти¬
ческой стране. Либкнехт, как и другие левые социал-демок¬
раты, продолжал делать ставку на почти одновременное
269

вовлечение главных стран в мировую революцию. Но опа¬
сения, что русская революция одна не устоит, были связаны
у него с тем более энергичным призывом приложить мак¬
симум усилий, чтобы поддержать, спасти революционную
Россию германской революцией. И он звал к ней со всей
страстью.
Роза Люксембург узнавала о событиях быстрее и боль¬
ше, чем Карл Либкнехт, но тоже главным образом из
буржуазных газет. Ее волновали сходные проблемы. Она
писала Марте Розенбаум, что все ее мысли в Петербурге.
«Я каждое утро и каждый вечер хватаю нетерпеливой
рукой свежие газеты, но известия, к сожалению, кратки
и сбивчивы... Уже самое начало борьбы там за власть —
пощечина здешней социал-демократии и всему спящему
Интернационалу. Каутский, разумеется, не нашел ничего
лучшего, чем доказывать статистически, что общественные
отношения в России еще не созрели для диктатуры проле¬
тариата! Достойный «теоретик»!.. Он позабыл, что «ста¬
тистически» Франция в 1789-м, а также в 1793 году была
еще гораздо менее зрелой для господства буржуазии...
К счастью, история не движется по теоретическим рецеп¬
там Каутского, так что будем надеяться на лучшее».
Об этом же Роза написала и Луизе. «Радуют ли тебя
русские? Конечно, в этом шабаше ведьм они не смогут
удержаться у власти. Но не потому, что статистика дока¬
зывает слишком большую отсталость экономического разви¬
тия России, как высчитал твой умный супруг, а потому,
что социал-демократия высокоразвитого Запада состоит
из самых подлых трусов и будет спокойно смотреть, как
русские истекают кровью. Но такая гибель лучше, чем
«остаться жить для отечества», ибо она — акт всемирно-
исторического значения, который оставит неизгладимый
след в веках. В ближайшие годы я ожидаю многих великих
событий, только мне хотелось бы восхищаться мировой
историей не из-за тюремной решетки...»
Мерингу и Кларе Цеткин Роза высказала убеждение,
что во всей Европе уже назрел великий переворот. «Дела
в России,— писала она Кларе,— полны чудесного величия
и трагизма... Это событие всемирно-историческое и дейст¬
вительный исторический рубеж...» Полемику «независи¬
мых» с шейдемановцами Роза презрительно сравнила с «вой¬
ной мышей и лягушек», от которой ей вчуже становится
дурно, пусть их всех черт поберет. Серьезно возмущало ее,
однако, то, что не только немецкие, но также французские
и английские лидеры социалистов, видимо, намерены спо¬
270

койно оставить русских истекать кровью. Должно же это
когда-нибудь перевернуться, наперекор всей трусости и сла¬
бости. «Да, возмущаться всем человечеством смешно.
Надо наблюдать и изучать явления со спокойствием уче¬
ного и натуралиста. Я чувствую точно, что развитие идет
теперь к решающему повороту».
Клару Цеткин убеждать в этом не было нужды. Она
еще 16 ноября рассказала в «Лейпцигер фольксцайтунг»
о победе Октября и обращении Второго съезда Советов:
Россия выступила в роли знаменосца мира, и теперь борьба
за него станет для всех народов испытанием их зрелости
и силы. В женском приложении к газете Клара призвала
пересмотреть то, «чему мы учились и чему учили». Она
отвергла мертвую схему Каутского о «незрелости» России
для социалистической революции. Россию нельзя мерить
мерками стран старой европейской культуры, в ней соеди¬
нились многие особенности Европы, Азии и Америки. Но
главное в ином. «Обстоятельства и люди тогда созрели
для революции, когда широкие слои народа считают сложив¬
шиеся условия невыносимыми, когда они более не верят
в добрую волю и способность господствующих обществен¬
ных сил снять с них невыносимое бремя, когда они уповают
лишь на свою собственную силу... Русские пролетарии и
крестьяне созрели для революции, для борьбы за власть, ибо
хотят революции и государственной власти, не боятся
борьбы».
Надежду Клары Цеткин на успешное развитие русской
революции вскоре подкрепило полученное ею письмо из
Петрограда, которое она читала и перечитывала. Писала
не просто старая добрая знакомая, а член первого Совет¬
ского правительства, народный комиссар Александра Кол¬
лонтай:
«Сердечно любимая товарищ и друг Клара Цеткин!
Я пишу эти несколько строк в чаду великой пролетар¬
ской революции и использую редкую до сей поры воз¬
можность, чтобы передать наш социалистический привет
немецким товарищам, особенно же Вам самой и тем храб¬
рым друзьям, которые мужественно боролись против импе¬
риалистической войны и готовы всеми средствами спо¬
собствовать ускорению мира, немедленному заключению
перемирия.
Свершилось великое, желаемое: власть в России при¬
надлежит рабочим и крестьянам; рабочий, солдатский
и крестьянский Совет стал руководящим правительствен¬
ным органом, все народные комиссары (министры) —
271

известные руководители партии большевиков. Буржуазные
партии бессильны перед новым пролетарским правительст¬
вом, популярность, авторитет и прочность которого растут
с каждым днем.
Первым актом Советского правительства было опубли¬
кование Декрета о мире, обращенного ко всем народам
и правительствам. Этот шаг был обусловлен требова¬
нием измученного, смертельно утомленного кровавой миро¬
вой войной народа... Началась тяжелая борьба между сила¬
ми старого, буржуазного общества и нового, прогрессив¬
ного рабочего класса, который добился победы, только
проявив лучезарный энтузиазм. Теперь победа рабочих и
беднейших крестьян — факт. К старым условиям нет воз¬
врата... Вопрос о мире, передача земли крестьянам, контроль
рабочих организаций над производством в промышлен¬
ности, всеобщее вооружение рабочих, Красная гвардия,
в которой участвуют пролетарии, мужчины и женщины,
закон о 8-часовом рабочем дне, социальное обеспечение
и ряд других мер, служащих интересам рабочих и крестьян¬
ской бедноты,— вот результаты двух первых недель социа¬
листического правления.
Мы смотрим в будущее с надеждой и радостью. Но все
же мы окружены врагами, и лучшее будущее, существо¬
вание победоносного демократического правительства цели¬
ком зависят сейчас от того отклика, какой найдет револю¬
ция в России в революционном движении других евро¬
пейских стран... Товарищи! Мы протягиваем вам руку в твер¬
дой уверенности и надежде, что и германские пролетарии
приложат все силы и энергию, чтобы подготовить смер¬
тельный удар империализму...»
За этими быстрыми, стремительно летящими строками
Клара ясно видела решительную, порывистую, красивую
женщину с голубыми глазами, с которой не раз встречалась
на международных женских конференциях. Теперь она —
народный комиссар государственного призрения. Честь ей
и слава! А в Германии до такого еще бесконечно далеко.
Тем более необходимо звать пролетариев к действиям.
В нелегальной листовке, распространявшейся в тылу и на
фронте, спартаковцы писали: «Наши героические братья в
России уничтожили проклятый оплот негодяев-палачей в
своей стране... Ваше счастье, ваше избавление будут зави¬
сеть от того, хватит ли у вас решимости и силы последовать
примеру русских братьев... Победоносная революция не по¬
требует столько жертв, сколько их требует один-единствен¬
ный день боя на поле сражения, где царит безумие войны».
272

Советская Россия поощряла братание, «солдатский мир»
на фронте, объявила перемирие. Но немецкая военщина
затягивала начавшиеся в Бресте мирные переговоры, уве¬
личивая захватнические требования. Когда это поставило
заключение мира под угрозу, поднялся рабочий класс в
Австро-Венгрии, а затем и в Германии. В январе 1918 года
в этих странах начались небывалые в годы войны стачки,
охватившие и предприятия военной промышленности. В од¬
ном только Берлине бастовало более полумиллиона рабочих.
Они создавали рабочие Советы, требовали немедленного
мира без аннексий и контрибуций, отмены военной дикта¬
туры и осадного положения.
Роза Люксембург в «Письмах Спартака» объясняла, что
надо наращивать усилия. «Всеобщий мир не может быть
достигнут без свержения господствующей в Германии влас¬
ти. Только с факелом революции, только в открытой массо¬
вой борьбе за политическую власть, за господство народа
и за республику в Германии можно сейчас воспрепятство¬
вать новой вспышке бойни народов и триумфу германских
аннексионистов на Востоке и Западе. Германские рабочие
призваны теперь понести знамя революции и мира с Востока
на Запад!»
Спартаковцы убеждали рабочих привлечь на свою сторо¬
ну «братьев в солдатских шинелях», с реакцией «говорить
по-русски», создавать повсюду «по русскому образцу» ра¬
бочие Советы, не допустить к руководству стачкой «кайзе¬
ровских социалистов», ибо со стороны этих волков в овечьей
шкуре движению угрожает большая опасность. Однако
влияния спартаковцев в массах не хватило, чтобы оказать
решающее воздействие на ход событий. Стачка была подав¬
лена, тысячи рабочих отправлены в окопы.
Советская Россия вынуждена была принять навязанные
ей тяжелейшие условия Брестского мира, которые постави¬
ли Советскую власть в чрезвычайно трудное положение.
В одной из листовок спартаковцы разъясняли это немецким
рабочим: «Как разбойник на большой дороге, схватила Гер¬
мания за горло безоружную республику рабочих и кре¬
стьян... Область, вдвое большая, чем Германия, грубой си¬
лой отнята у русской революции... Германия стала ныне
жандармом капиталистической реакции во всей Европе,
а германский пролетарий в солдатской шинели сделался
палачом свободы и социализма!.. Вставай, германский рабо¬
чий! Надо стряхнуть с себя этот страшный позор! Надо
в последний час спасти честь германского пролетариата!»
Для Карла Либкнехта самыми мучительными были раз¬
273

думья о том, правильно ли поступила Советская Россия,
пойдя на мир с воплощением «германской хищности, лжи¬
вости, коварства и лицемерия». Его крайне тревожило, не
попались ли советские руководители в ловушку, не окажутся
ли они, против их воли, «пленниками германского империа¬
лизма», который, укрепив свои позиции, затормозит разви¬
тие европейской революции. Но на полях своих заметок об
этом, которые он через Соню переслал друзьям, Либкнехт
приписал: «Не для печати! Со всеми оговорками — из-за не¬
достаточной информированности. Предназначается только
для дискуссии. Принципиального антиленинизма мы долж¬
ны избежать! В немецкой критике русского пролетариата
необходимы величайшая осторожность и большой такт!»
И в тех случаях, когда Либкнехту казалось, что русские
большевики совершают тактические ошибки, он, как под¬
линный интернационалист, делал упор прежде всего на рево¬
люционную самокритику. «Земное притяжение,— писал он
о Брестском мире,— сорвало высокий полет. Конечная при¬
чина причин русской катастрофы — несостоятельность про¬
летариата, не русского, который стократно выполнил свой
долг, а немецкого! Как мученик за грехи немецкого пролета¬
риата, русский пролетариат может с гордостью высоко дер¬
жать голову даже в момент глубочайшего унижения. Немец¬
кий же пролетариат поставил на карту свою честь: он дол¬
жен сделать все, чтобы спасти ее, и тем самым свою судьбу,
а также судьбу пролетариата России и всего мира».
Эта мысль об ответственности германского пролетариа¬
та, о долге германских революционеров красной нитью про¬
ходила через все размышления Либкнехта, выражалась во
всех его страстных призывах, вырывавшихся за стены тюрь¬
мы: «Никакое усилие не будет слишком большим, достаточ¬
но большим. Пусть брызжет кровь из-под ногтей, пусть
падают жертвы. Дело идет о самом великом, самом свя¬
том...»
Однако деятельности группы «Спартак» был нанесен
вскоре тяжелый удар. 28 марта 1918 года власти арестовали
и заключили в тюрьму Моабит главного организационного
руководителя группы Лео Иогихеса, державшего в руках все
связи. Только искусство этого великолепного конспиратора
спасло от разгрома всю организацию. Карл Либкнехт в «кас-
сибере», переданном жене, выразил самую серьезную оза¬
боченность.
«Известие о Лео тяжелое, самое тяжелое с 1916 года.
И никакой возможности помочь, хотя бы советом! И нечего
думать вырваться, чтобы помочь делу и не быть снова схва¬
274

ченным! Позаботились ли о квартире? В 1916 году был зало¬
жен архив. Кто-нибудь знает об этом? Где что? Он не дол¬
жен быть утрачен! Кто его адвокат? — Лео надо и в тюрьме
снабжать продовольствием и прочим. Я приветствую его...
Действие, действие! Неужели ничего нельзя сделать?
Однако нужнр\ И нельзя ослаблять, а только обострять!
Именно сейчас. Как раз сейчас. И «Спартак» должен жить
дальше: особенно теперь!.. Я прошу Франца Меринга и всех
других: особенно теперь! Главное: действие, действие,
действие!»
Карл Маркс и большевики
Франц Меринг ходил из угла в угол по протоптанной в каби¬
нете за много лет дорожке. Он не признавал ни черновиков,
ни планов и проспектов. Все, что сочинял, он тщательно про¬
думывал и удерживал в голове. Когда же садился за стол,
то писал почти без помарок, нужные слова сами ложились на
бумагу. Цитаты обычно без большого труда находились в
многочисленных книгах с закладками, которые громозди¬
лись на письменном столе или возле него.
Сейчас книги были возвращены на полки, а на краю стола
одиноко лежала толстая рукопись — наконец-то закончен
главный труд его жизни, на титульном листе которого было
рукой Евы крупно написано: «Карл Маркс». А ниже помель¬
че: «История его жизни и его сочинений». Меринг сам впи¬
сал еще слова: «Посвящается Кларе Цеткин, наследнице
марксистского духа».
Теперь оставалось продумать предисловие. Пройдясь по
комнате, Меринг решительно зачеркнул в подзаголовке «и
его сочинений». Все время, пока он писал, ему приходилось
считаться с неумолимой необходимостью не слишком пере¬
гружать книгу: нужно было сделать ее доступной и понятной
хотя бы для развитых рабочих, а она и без того в полтора
раза превзошла первоначально предполагавшийся объем.
Как часто приходилось поэтому довольствоваться одним
словом вместо целой строки, строкой — вместо страницы и
страницей — вместо листа! Особенно пострадал от этого
разбор научных произведений Маркса. И надо заранее
устранить всякие недоразумения.
Меринг стал прикидывать, как покороче изложить исто¬
рию возникновения книги, но вдруг остановился. Сильная
боль в затылке заставила его сначала сесть, а затем и лечь.
Около месяца назад он вдруг на улице потерял сознание,
упал и сильно ушиб голову. Очнулся в своей постели, пахло
275

лекарствами, рядом сидела заплаканная Ева, а в кресле кто-
то знакомый, кажется Эдуард Фукс... Врач сказал, что это
последствия тюремного заключения. Да что вспоминать!
Мысли потекли по другому руслу.
Прикрыв глаза, Меринг увидел себя на трибуне прусской
палаты. Когда это было? Да, первое его выступление состоя¬
лось 19 января, незадолго до великой забастовки. Он гово¬
рил о наглой политике германской делегации в Бресте, про¬
тестовал против военной цензуры. В тех войнах, цели кото¬
рых совпадают с интересами масс, вполне обходятся без
нее. Зато в нынешней, которая ведется исключительно в
интересах господствующих классов за счет масс, этим мас¬
сам затыкают рот и уши, попирают все гражданские права.
Буржуазная пресса, разумеется, замолчала его речь, огра¬
ничившись злобными выпадами. Зато друзьям она понрави¬
лась, особенно Розе. Протянув руку, Меринг взял со столика
два письма. Открыв одно из них, он стал перечитывать:
«Я как раз хотела поблагодарить Вас за Вашу велико¬
лепную речь в трехклассной палате, которую прочла в
«Лейпцигер фольксцайтунг», когда мне принесли любезно
присланную Вами стенограмму. Конечно, она производит
еще гораздо более сильное впечатление, чем сокращенный
газетный отчет. Речь эта столь же тонка и благородна по
форме, как и остра по содержанию. Она явилась порази¬
тельным исключением в этой говорильне, которая привыкла
к совсем иному жаргону. Как жаль, что я не могла быть
при этом на Альбрехтштрассе! Тем временем наступили бур¬
ные времена, и я сегодня осталась без газет из Берлина...»
Второе письмо от Розы, вероятно, ответ на его рассказ
о том, что с ним случилось. Он только взглянул на него ут¬
ром, отложив чтение до вечера. Но надо позвать Еву, она и
прочтет. Полузакрыв глаза, Меринг слушал:
«Я просто не могу сказать Вам, как меня потрясло Ваше
последнее письмо и особенно сообщение о роковом несчаст¬
ном случае. Вообще я переношу мое рабское положение,
продолжающееся уже четвертый год, с истинно овечьим тер¬
пением, но сейчас под тяжелейшим впечатлением такого
известия мною овладело лихорадочное нетерпение и жгучее
желание тотчас вырваться отсюда, поспешить в Берлин и са¬
мой посмотреть, что с Вами происходит, пожать Вам руку
и поболтать часок. Невозможность все это сделать, необхо¬
димость валяться, как собака на цепи, здесь, в этой постылой
камере, с видом только на мужскую тюрьму с одной стороны
и на сумасшедший дом — с другой, привела меня после Ва¬
шего письма буквально в бешенство...
276

И все же, несмотря ни на что, я глубоко убеждена, что
мы уже в будущем году сможем наконец собраться вокруг
Вас. Война не может продолжаться дольше чем до следую¬
щего года, а тогда — я уповаю на диалектику истории, кото¬
рая должна же в конечном счете вывести из всей этой нераз¬
берихи на открытую большую дорогу,— не может быть ни¬
каких сомнений, что и Вы вместе со всеми нами сможете
вдохнуть чуть более чистый воздух, чем тот, которым нам
приходится дышать сейчас...»
Закончив чтение, Ева сказала, что Софи Либкнехт проси¬
ла ему передать: Карл похвалил его речь в ландтаге, но,
узнав о происшествии, напоминал старому другу, что тому
все же не 17 лет, а уже 72 года... Карл по-прежнему полон
кипучей энергии и бомбардирует друзей призывами к самым
энергичным, самым решительным действиям. Кстати, ему
предстоит в его каторжной тюрьме сменить «профессию»:
вместо того чтобы тачать сапоги, что он уже наловчился де¬
лать, он должен освоить клейку бумажных пакетов...
Нет, в такое время никак нельзя разлеживаться. Едва
Ева вышла готовить ужин, как Меринг снова стал энергично
мерить шагами комнату. Боль в голове ушла куда-то вглубь
и не беспокоила. Какая же чудовищная дикость так обра¬
щаться с лучшими умами Германии, годами держать их в
заточении, когда они нужны людям! Значит, ему надо рабо¬
тать за двоих, за троих, не жалея сил. Тем более что Каут¬
ский и целая свора людишек помельче усиливают свои атаки
против революции и русских большевиков, прикрываясь
лживыми ссылками на Маркса.
К счастью, «Лейпцигер фольксцайтунг», хотя и печатает
гнусные домыслы меньшевика А. Штейна и других, еще
позволяет отвечать им на своих страницах. Мерингу уже не
раз приходилось разъяснять немецким товарищам тактику
русских друзей, противопоставлять ламентациям о «демо¬
кратии» суровые суждения Маркса и Энгельса о необходи¬
мости революционного террора для сокращения мук рожде¬
ния нового общественного строя. Надо было поставить на
научно-историческую почву и само понятие революции.
«У революций долгое дыхание,— вспомнил Меринг на¬
писанное ранее,— когда это настоящие революции. Англий¬
ской XVII, французской XVIII века потребовалось около
сорока лет каждой, чтобы проявить свое значение. Но сколь
скромны были задачи, которые решали английская и даже
французская революции, по сравнению с теми гигантскими
проблемами, за которые бьется русская революция. Для нее
нет пути назад, путь только вперед, и, если через год или
277

несколько лет, даже через несколько десятилетий массы
огромной империи достигнут накала, их жаркое дыхание
расплавит не одну гранитную скалу, которая ныне кажется
неколебимой... То, что русской {революции придется поте¬
рять от сепаратного мира с центральными державами, ляжет
на нее бременем, но она от этого не погибнет. Она дала
сигнал наступления лучшего будущего, и, чем больше пре¬
пятствий громоздится на нашем пути к нему, тем важнее
не праздновать труса, а напрячь все силы для их преодо¬
ления...»
Пора, однако, взяться за предисловие. Когда же созрела
у него мысль написать биографию великого ученого и борца?
Первые попытки проникнуть взглядом в жизнь Маркса были
сделаны лет двадцать назад и даже раньше, когда по просьбе
Энгельса он стал собирать материалы из «Рейнской газеты».
В «Истории германской социал-демократии», в коммента¬
риях к наследству Маркса и Энгельса кое-что было уже
сказано. Но по-настоящему выпуклым образ Маркса стал во
время долгой работы над его перепиской. Спасибо Лауре
Лафарг! Она в 1910 году доверила ему ее редактирование,
комментирование и сокращение. Вот тогда у него невольно
возникло желание запечатлеть образ ее отца в биографии.
Сев за стол, Меринг стал писать быстро и без помарок:
«Я приобрел ее доверие и дружбу совсем не потому,
что она считала меня самым ученым или самым умным среди
учеников ее отца, но потому, что я, по ее мнению, глубже
всех понял его как человека и вернее всех сумел бы изобра¬
зить его с этой стороны. Не раз письменно и устно она
уверяла меня, что многие полузабытые воспоминания о ро¬
дительском доме ожили в ней благодаря описаниям, которые
содержит моя история партии и особенно издание литера¬
турного наследия Маркса, и что многие имена, часто слы¬
шанные ею от родителей, лишь благодаря мне облеклись
плотью и кровью... За несколько часов до того как покончить
с собой, она еще послала мне дружеский привет.
Она унаследовала великий дух своего отца, и я до конца
своей жизни буду ей благодарен за то, что она доверила мне
для издания многие сокровища из оставленного им литера¬
турного наследия, не сделав при этом ни малейшей попытки
повлиять на свободу моих суждений».
Отложив перо, Меринг подумал, что следует упомянуть о
Лассале и Бакунине. История рассудит, прав ли в оценке их
он, Меринг, или «сионский страж марксизма» Каутский. Во
всяком случае, он написал все так, как подсказывала ему
его научная совесть.
278

«Мое восхищение, как и моя критика,— продолжал
писать Меринг,— а для хорошей биографии необходимо в
равной мере и то и другое — относятся к великому человеку,
который о себе всего чаще и охотнее говорил, что ничто че¬
ловеческое ему не чуждо. Воссоздать образ Маркса во всей
его мощи, во всем его суровом величии — вот задача, кото¬
рую я ставил себе... В нем неразрывно связаны человек
мысли и человек дела... Но столь же несомненно и то, что
борец всегда имел в нем перевес над мыслителем».
В задумчивости Меринг открыл свою рукопись примерно
на середине. Ему захотелось перечесть давно написанное.
В начале главы «Энгельс — Маркс» в разделе «Гений и об¬
щество» он нашел то, что искал:
«Без косички за плечами Гёте и Гегель никогда не стали
бы гениями, признанными буржуазным обществом... Иногда
же гений наряжался в парадный сюртук мещанина, и тогда
ему удавалось дойти до поста государственного министра
великого герцогства Саксонского в Веймаре или прусского
королевского профессора в Берлине. Но горе гению, если он
в гордой независимости и недоступности противопоставляет
себя буржуазному обществу, если он предсказывает и под¬
готовляет его близкую гибель, раскрывая тайну этой гибели
в самых глубоких истоках его бытия; горе ему, если он кует
оружие, которое нанесет смертельный удар этому обществу.
Для такого гения у буржуазного общества нет ничего, кроме
мучений и пыток; они с виду, может быть, и не кажутся столь
грубыми, но внутренне они еще более жестоки, чем мучени¬
ческий крест древности и костры средневековья. Ни один из
гениальных людей XIX века не испытал в большей степени
такого удела, чем гениальнейший из всех — Карл Маркс...»
И еще вот это:
«Маркс добровольно брал на себя свой мученический
подвиг, длившийся целыми десятилетиями. Он отклонял
всякий соблазн компромиссов, хотя имел полную возмож¬
ность без какого бы то ни было урона для чести укрыться
в гавани буржуазной профессии... Этого Прометея прикова¬
ли к скале не цепи Гефеста, а его собственная железная
воля, которая с непогрешимостью магнитной стрелки ука¬
зывала на высшие цели человечества. Все его существо было
гибкой сталью...»
Как непохож этот гигант на тех жалких пигмеев, поду¬
мал Меринг, которые ныне всуе клянутся его именем. Нет,
нельзя обойтись без того, чтобы не заклеймить в предисло¬
вии этих «попов марксистского прихода» во главе с Каут¬
ским, не показать разрыв, зияющий у них между словом и
279

делом: эти людишки, которые три или даже четыре десятка
лет высиживали каждую запятую в сочинениях Маркса,
теперь, когда настала пора исторического действия, лишь
вертятся вокруг своей оси подобно скрипучим флюгерам.
Заключить предисловие, подумал Меринг, надо указани¬
ем на помощь друзей. Роза Люксембург написала парагра¬
фы о II и III томах «Капитала». Но это не все.
«Я не менее счастлив, что наш общий друг Клара Цет-
кин-Цундель разрешила мне выпустить мой кораблик в от¬
крытое море под ее флагом. Дружба этих двух женщин была
для меня неоценимым утешением в годину, когда стольких
«мужественных и стойких передовых борцов» социализма
умчало бурей, как сухие листья осенним ветром».
Вот и поставлена точка. Меринг устало поднялся на¬
встречу вошедшей Еве, которая не раз тихонько заглядывала
в кабинет, но не хотела мешать, видя, что Франциск вдохно¬
венно работает.
— Итак, в плавание,— задумчиво сказал он, опершись
левой рукой на большую стопу исписанных страниц, а
правой обняв жену.— Хорошо, что смог дописать. Правда,
еще с цензурой придется повоевать, но это уж дело при¬
вычное.
И действительно, не рискнув запретить издание книги,
цензура добилась от высших инстанций запрещения... ее
вывоза за границу. Предлог был найден в том, что многие
места, в том числе цитаты из работ Маркса, преднамеренно
вызывают параллели между тогдашним временем и ны¬
нешним, должны побудить «к применению высказанных
Марксом взглядов в современных условиях». С такой ат¬
тестацией Меринг, хотя он и послал жалобу рейхсканцлеру,
вполне мог внутренне согласиться.
Враждебные отклики на книгу он не читал, а мнением
друзей очень интересовался. Клара Цеткин реагировала вос¬
торженно, считая биографию Маркса по научности, содер¬
жанию и художественности формы самым зрелым из произ¬
ведений Меринга:
— Это не добросовестное сочинение ученика, который
угодливо и некритично склоняется перед великим умом,
это — в широком смысле слова — творение мастера. Этой
книгой ум, родственный Марксу по духу, создал вечный
памятник Мастеру и себе самому...
Роза Люксембург написала 28 июня: «Глубокоуважа¬
емый друг, тысячекратная благодарность за Ваш труд и за
Ваше письмо, которое я ожидала уже с большим беспокой¬
ством. Я, естественно, сразу же бросилась читать и не могу
280

даже выразить, как освежающе и увлекающе подействовало
на меня это чтение. Весь труд подтвердил то впечатление,
которое уже раньше произвели на меня первые главы:
это безусловно Ваше лучшее произведение в том, что каса¬
ется соразмерности композиции, спокойной красоты языка,
а прежде всего высокой идейности и свежести, которой веет
от работы. Я ожидаю от книги глубокого, будоражащего
воздействия. Массам, чтобы напомнить им в этот момент о
добрых традициях, нельзя было бы подарить ничего луч¬
шего».
До Карла Либкнехта «Маркс» шел гораздо дольше.
Почти месяц книгу задерживало тюремное начальство. По¬
лучив ее 3 сентября, Карл через пять дней написал Соне с
просьбой рассказать Мерингу: «В течение нескольких дней
я был как во хмелю и глубоко возбужден. Вторую часть,
которую я еще не знал, прочитал уже дважды. Изложение
снова демонстрирует блеск непревзойденного мастерства.
К сожалению, я не могу написать прямо другу Мерингу ни
об этом, ни о том, сколь огромной была моя радость.
Но скажи ему это, вырази еще раз мою сердечную благодар¬
ность, а также мою давнюю мечту и надежду, что о том не¬
многом, где мое мнение несколько отлично от его, мы смо¬
жем еще поговорить — в лучшие времена! Так, мне хотелось
бы спасти старого Бланки, который заслужил это не меньше,
чем Бакунин, хотя лично он так не пострадал и не был так
осрамлен, как последний. И передай обоим Мерингам мои
самые лучшие приветы!»
Не в характере Меринга было почивать на лаврах. Хотя
самочувствие было неважным (в письме к Розе он признал¬
ся, что надеялся на лучшую старость), он использовал все
легальные возможности, чтобы в те летние месяцы 1918 го¬
да, когда в Германии уже повеяло духом надвигающейся
революции, способствовать ее вызреванию, мобилизуя преж¬
де всего опыт революций прошлого, мастерски обобщенный
Марксом и Энгельсом. Блестяще владея Марксовым мето¬
дом, Меринг анализировал теперь развитие российской
революции, отражая атаки клеветников и страстно за¬
щищая политику большевистской партии.
В мае в штутгартском «Социал-демократе» Меринг през¬
рительно назвал Каутского «тореадором независимых
антибольшевистов», выразив глубокое убеждение, что Карл
Маркс, будь он жив, действовал бы совсем иначе. Его рево¬
люционная натура и вулканический темперамент, несомнен¬
но, заставили бы его с огромным воодушевлением приветст¬
вовать борьбу большевиков.
281

Снова выступив с речью в прусском ландтаге, Меринг дал
отповедь «перебежчику» Генишу, который стал ярым шо¬
винистом и редактором парвусовского ренегатского журнала
«Ди глокке». Социал-демократы не были прежде «государст¬
венниками», напомнил Меринг, а Маркс и Энгельс всегда
считали государство машиной угнетения масс кучкой бога¬
чей и власть имущих. Прусское же государство — злейший
враг рабочего класса, который не может удовлетвориться
половинчатым успехом, достигнутым его предками в рево¬
люции 1848 года. Со времени ареста Карла Либкнехта в гер¬
манском парламенте никто так не говорил.
В мае — июне Меринг опубликовал в «Лейпцигер
фольксцайтунг» серию из четырех статей под общим загла¬
вием «Большевики и мы». В первой он отверг обвинения про¬
тив большевиков, в том числе жалкую попытку Парвуса воз¬
ложить на них вину за Брестский мир, чтобы обелить гер¬
манских империалистов. Во второй статье Меринг, как и Ле¬
нин, сравнил Брест с Тильзитом, о котором прежде написал
историческое исследование. В обоих случаях продолжение
войны означало бы самоубийство, а теперь русская револю¬
ция истекла бы кровью — в интересах империалистов Ан¬
танты, которых большевики с полным основанием ненавидят
не меньше, чем империалистов центральных держав. Боль¬
шевики тем более правы, отвоевав передышку, что прусские
реформаторы помышляли после Тильзита о мелких рефор¬
мах, тогда как большевики хотят спасти русскую револю¬
цию, чтобы осуществить первую в истории великую попытку
социального возрождения.
Третью статью Меринг назвал «Маркс и Парижская
коммуна». В ней он сделал серьезный шаг вперед в собствен¬
ном понимании Марксова анализа Коммуны как первого
опыта замены буржуазной государственной машины, кото¬
рую надлежит сломать, принципиально новой демокра¬
тической организацией. В живой практике Советской власти
в России Меринг сумел увидеть дальнейшее развитие дела
Коммуны.
«Коль скоро Маркс,— писал он,— с пламенным вооду¬
шевлением приветствовал первые шаги Коммуны, нетрудно
себе представить, как бы он отнесся к Советскому прави¬
тельству, которое уже разрешило для бесчисленных масс
великого народа проблему, как одновременно управлять и
быть управляемыми, притом способом, небывалым в миро¬
вой истории... Советы, развиваясь соответственно настоя¬
тельным требованиям момента, не подражали Коммуне, но
в основном их идеи совпадают. Советы — это диктатура
282

пролетариата, достаточно эластичная, чтобы обеспечить
всем слоям трудящихся свободу действий. Однако это не
мешает ей во всех своих революционных мероприятиях про¬
являть такую разумную решительность, которая превосхо¬
дит все, что делали существовавшие до нее революционные
правительства».
Столь глубокого теоретического осмысления деятель¬
ности Советской власти в России в зарубежной литературе
того времени не дал никто. Меринг, как и его друзья, сожа¬
лел о недостатке информации. Но в заключительной статье
он отметил интересную особенность России: поразительно
умеренный и деловой тон докладов Ленина и вообще совет¬
ских газет, которые откровенно говорят об огромной труд¬
ности задач, не пугаясь их и не обволакивая их хвастливой
фразой.
«Эта спокойная уверенность,— считал Меринг,— про¬
истекает от того, что русские революционеры чувствуют под
своими ногами твердую почву, что они черпают из глубоких
источников научного социализма. И это придает правитель¬
ству Советской республики характерный для него облик. Та¬
кое новое явление в истории революций может не особенно
увлечь революционных романтиков из-за иной раз «сухого
тона», но исторически оно знаменует огромный прогресс...
Полвека, отделяющие Парижскую коммуну от Советской
республики, не пронеслись без следа и пользы над головами
международного рабочего движения...»
Из своих тонких наблюдений пытливый историк сделал
важные выводы также о насущных задачах германских по¬
литиков: «Даже те, кто не мечтает о социализме, но желает
демократического мира по соглашению не только на словах,
должны настойчиво стремиться содействовать укреплению и
сохранению большевистской власти в России... Ведь боль¬
шевики — единственная русская партия, которая дает пол¬
ную гарантию такого мира, абсолютно твердо выступает
против любого империализма, английского так же, как
и германского.
Для германской социал-демократии, говорящей о со¬
циализме, важны еще и другие соображения: удержатся
большевики в России, то, несмотря ни на что, будет достиг¬
нут успех, который поможет преодолеть все разочарования
последних лет, поражение их будет означать наступление
времени, когда мертвым самим придется хоронить своих
мертвецов, когда одно или несколько поколений смогут
говорить о международном социализме, лишь пожимая пле¬
чами».
283

Меринг своими статьями оказал неоценимую поддержку
молодой Советской России, которую в то время не только
душили империалисты, но и пытались оклеветать и унизить
в глазах европейских рабочих многочисленные подпевалы,
именовавшие себя «социалистами». Меринг сделал и еще
один важный шаг. 3 июня он направил большевикам «От¬
крытое письмо», которое десять дней спустя было опублико¬
вано в «Правде».
«Дорогие товарищи! — писал он.— Может показаться
слишком самонадеянным с моей стороны, что я, один из
ваших немецких единомышленников, беру на себя смелость
посылать вам, русским товарищам, братский привет и сер¬
дечные пожелания. Но на деле я пишу вам не как отдельное
частное лицо, а в качестве старейшего члена группы «Интер¬
национал», группы «Спартак»... Многие из нас — и, воисти¬
ну, не худшие — томятся за стенами тюрьмы, как, например,
товарищ Роза Люксембург, или за стенами исправительного
дома, как товарищ Карл Либкнехт».
Меринг не скрывал от советских друзей тех трудностей, с
которыми сталкиваются германские революционеры. Влия¬
ние «правительственных социалистов», хотя они дискреди¬
тированы морально и политически, все еще расползается по
рабочим массам, как масляное пятно, а партия независимцев
терпит неудачи. Этой партии, которая чтит Каутского как
святого пророка, хотя этот ученый педант не обладает ни
каплей Марксова революционного духа, недостает ни энер¬
гии, ни способности увлечь массы рабочих. В противовес
этой партии группа «Интернационал» с самого начала войны
отвергла самообман и считала необходимым и возможным
создание совсем нового Интернационала. В связи с этим
Меринг сделал и тот вывод, которого избегали другие
спартаковцы:
«Лишь одну ошибку сделали мы, а именно ту, что после
основания организации независимой социал-демократии мы
соединились с ней, само собою разумеется, с сохранением
нашей самостоятельной точки зрения, в надежде, что нам
удастся двинуть ее вперед. От этой надежды давно уже
пришлось нам отказаться; все попытки в этом роде разби¬
вались о то, что наши лучшие и испытаннейшие люди за¬
подозривались со стороны вождей независимой социал-
демократии в провокаторстве...
Но в конце концов, есть вещи, которые заставляют лоп¬
нуть последнее терпение. К их числу относится бессмыс¬
ленная война, которую ведут против большевиков Каутский
и К0... И я пишу это послание, уступая желанию, неодно¬
284

кратно исходившему из кругов группы «Интернационал»,
чтобы сказать нашим русским друзьям и единомышленни¬
кам, что мы связаны с ними всеми узами страстной и глубо¬
кой симпатии и что мы видим в них, а не в призраках «ста¬
рой, испытанной тактики» сильнейших передовых борцов
нового Интернационала...»
Когда это письмо перепечатала «Лейпцигер фольксцай¬
тунг», она снабдила его таким комментарием, что Меринг,
послав опровержение, навсегда порвал с ней. То было его
последнее слово в социал-демократической печати.
Летом здоровье Меринга заметно ухудшилось, и друзья
настояли, чтобы он отправился в санаторий в Гарце. Он
написал еще одну статью — «Маркс и большевики», но она
была запрещена цензурой. В другой, тоже попавшей в архив,
он снова подчеркнул, что дух Маркса «от макушки до по¬
дошвы, в теории и на практике живее чем когда-либо про¬
является в русской революции».
Со срезами на глазах Меринг читал и перечитывал
устав Социалистической академии общественных наук,
присланный ему из Москвы вместе с сообщением, что
ВЦИК РСФСР 25 июня 1918 года избрал его действитель¬
ным членом Академии.
Советская Россия в опасности
Как и Меринг, Клара Цеткин использовала все возможнос¬
ти, чтобы выразить свою солидарность с Лениным и больше¬
виками. Как-то в июне она узнала, что молодая спартаковка
Герта Гордон, привлеченная к суду по делу Иогихеса и ин¬
тернированная в лагере, будет отправлена в Советскую Рос¬
сию с одним из первых эшелонов репатриантов. Клара пору¬
чила ей, если та попадет в Москву, передать письмо Ленину.
Ленин принял Герту в своем рабочем кабинете 26 июля
1918 года, дружески беседовал с ней, помог устроиться на
работу. В тот же день он ответил Кларе Цеткин по-немецки
на бланке Председателя Совета Народных Комиссаров:
«Нас всех чрезвычайно радует, что Вы, товарищ Меринг и
другие «товарищи спартаковцы» в Германии «головой и
сердцем с нами». Это дает нам уверенность, что лучшие эле¬
менты западноевропейского рабочего класса — несмотря
на все трудности — все же придут нам на помощь».
Перед глазами Ленина прошли чередой события послед¬
него времени: мятеж чехословацкого корпуса, захватившего
железнодорожную магистраль от Волги до Сибири; восста¬
285

ние левых эсеров в Москве и убийство германского посла
Мирбаха, грозившее возобновлением войны с Германией;
военные мятежи в Ярославле, Симбирске, Муроме; сомкнув¬
шееся кольцо фронтов; почти полное отсутствие хлеба и дру¬
гого продовольствия в Питере и Москве... Вздохнув, Ленин
написал:
«Мы теперь переживаем здесь, может быть, самые труд¬
ные недели за всю революцию. Классовая борьба и граждан¬
ская война проникли в глубь населения: всюду в деревнях
раскол — беднота за нас, кулаки яростно против нас. Антан¬
та купила чехословаков, бушует контрреволюционное вос¬
стание, вся буржуазия прилагает все усилия, чтобы нас
свергнуть. Тем не менее, мы твердо верим, что избегнем
этого «обычного» (как в 1794 и 1849 гг.) хода революции
и победим буржуазию.
С большой благодарностью, наилучшими приветами
и искренним уважением
Ваш Ленин
P. S. Моя жена просит передать Вам особый привет».
Взглянув на свой письменный стол, Ленин улыбнулся и
дописал еще один постскриптум: «Мне только что принесли
новую государственную печать. Вот отпечаток. Надпись
гласит: «Российская Социалистическая Федеративная Со¬
ветская Республика. Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
29 августа, как раз накануне злодейских выстрелов в Ле¬
нина, Клара Цеткин послала ему с другим репатриантом еще
одну весточку.
«Податель письма,— писала она,— имеет счастье быть
русским и потому бороться за социализм в России, в стране,
которая, благодаря отважному восстанию большевиков,
идет впереди, указывая путь международному пролетариа¬
ту. Если бы я могла быть сейчас на месте этого товарища!
Со страстным интересом, затаив дыхание, слежу я за извес¬
тиями из России. Там решаются важные для всего чело¬
вечества вопросы, там жизнь стоит того, чтобы жить.
Будьте же вы, коммунисты, столь же победоносны, сколь
велики ваши отвага и самоотверженность. Пусть пролетарии
всех стран станут, наконец, достойны вас, российских про¬
летариев и масс!
Приветствую Вас и всех наших друзей самым сердечным
образом. С искренним уважением и симпатией
Ваша Клара Цеткин»
Когда до Германии дошли известия о покушении на
Ленина, Эрнст Майер от имени спартаковцев выразил ему
глубокое сочувствие и пожелание скорейшего выздоровле¬
286

ния. Он объяснил, что подписывается под этим письмом
один, поскольку большинство друзей сидят в тюрьмах
или находятся вне Берлина. «Постепенно немецкие рабочие
массы тоже начинают понимать и правильно оценивать
русскую Октябрьскую революцию. Это находит выражение
в многочисленных доказательствах сочувствия Вам,
ставшему также й в Германии символом социалистиче¬
ской рабочей революции».
Вернувшийся летом 1918 года в Россию Юлиан Мар¬
хлевский тотчас включился в экономическую работу. В
штутгартскую газету «Социал-демократ» он послал искрен¬
ний рассказ об успехах и трудностях Советской власти.
Хотя он не был подписан, Клара тотчас узнала автора.
«Дорогой товарищ и друг! — написала она ему.— Птицу
узнают не только по оперению, но еще лучше по ее пе¬
нию. Я буквально проглотила письмо, такое же впечат¬
ление у моего мужа... Я уверена, что вы в России укре¬
питесь и не напрасно ждете. Переворот придет, медлен¬
но, но верно, неудержимо...
Совершенно неисправимая старая интернационалистка
К.
Вслед за Мерингом Клара выразила убеждение, что
Каутский и меньшевик Мартов, выхватывая цитаты Маркса,
чтобы посрамить большевиков, извращают его взгляды.
«Нет, острый как меч революционный ум Маркса, его
пылающее революционное сердце, его твердая как сталь
революционная воля, нет, Маркс, который всю свою жизнь
был революционным бойцом, человеком действия, был бы
сейчас не среди этих критиков. Диктатуру пролетариата и
идеал полной демократии нельзя в действительности свя¬
зать союзом «и», как это делают на бумаге. Историческая
сущность диктатуры есть власть, сильная, действенная
власть, которая без нарушения заповедей идеальной де¬
мократии, прав и интересов меньшинства так же не¬
возможна, как квадратура круга.
В России бушует гражданская война, эсеры посягнули
на жизнь Ленина, а теперь революционные трибуналы вы¬
носят смертные приговоры врагам. Ни в одной революции не
было недостатка в суровости и жестокости. Могут ли дей¬
ствовать иначе большевики, когда они окружены тысяча¬
ми, сотнями тысяч врагов?»
Клара Цеткин поняла, что критическими нападками на
большевиков «независимые» вожди хотят не только дискре¬
дитировать их, но и прикрыть собственную цель: сохра¬
нив революционный словарь марксизма, помешать в Гер¬
287

мании поиску новых методов освободительной борьбы.
Пролетарские массы не пойдут за такими вождями.
Карл Либкнехт в каторжной тюрьме вырывал каж¬
дую свободную минуту для чтения и упорных занятий.
Сетуя, что медленно привыкает к высокой норме клей¬
ки пакетов, он писал жене: «Правда, вечера становятся
длиннее, и я постараюсь по мере сил это использовать.—
У меня такая жажда, что хочу выпить море...»
Речь шла о неутолимом желании разобраться как в
сложных переплетениях международной и внутренней
политики, так и в общих законах общественного раз¬
вития, над исследованием которых он не переставал упор¬
но работать.
Свои выписки из книг, многочисленные заметки, пла¬
ны, наброски, написанные фрагменты и целые главы Либк¬
нехт, начиная с 1917 года, через Соню отправлял из тюрьмы,
придавая этим материалам большое значение для буду¬
щего. Их судьба его беспокоила. «Хорошо ли они упако¬
ваны, проверены и сохранены? Это гораздо важнее, чем
мое физическое здоровье. Если и эти труды, строительные
материалы, полуфабрикаты для большого дела будут поте¬
ряны, как многое до сих пор, это окажет на меня гораздо
большее воздействие, чем физическое ослабление. Я не
могу существовать, не двигаясь вперед, не осуществляя
чего-то порядочного. Это — предпосылка необходимого
для существования минимума чувства собственного
достоинства. Итак, пожалуйста, позаботьтесь об «Очер¬
ках»!»
Но больше всего усилий Либкнехт вкладывал в ежеднев¬
ное изучение всей доходившей до него политической ин¬
формации, анализируя события в Германии и мире, уста¬
навливая связи прошлого с настоящим, определяя ак¬
туальные задачи борьбы рабочего класса.
Летом Либкнехт осознал, насколько необходима была
руководителям Советской России передышка, хотя бы
купленная тяжелой ценой Брестского мира. «Русские Сове¬
ты испытывают нужду,— записал он для памяти,— прежде
всего-всего другого не в демонстрациях и декорациях, а в
суровой жесткой власти. Для этого кроме энергии нужны
также ум и время — ум также, чтобы выиграть время, не¬
обходимое для успешного проявления даже самой высокой
и разумной энергии...»
Однако его продолжала серьезно тревожить судьба
Советской России, отражавшей атаки бесчисленных врагов.
Он настойчиво и упорно призывал своих друзей мобилизо¬
288

вать все силы, проявлять смелость и настойчивость, чтобы
не упустить подходящий момент для выступления трудя¬
щихся Германии. «Ходят слухи о пробуждении на фронтах.
Если звезды благоприятны, надо все поставить на карту...
Надо помочь и русской революции, которая может погиб¬
нуть от руки своего кровавого врага и ненавистника...
Допустивший это будет пригвожден до скончания мира к
позорному столбу. Каин и Иуда плевали бы ему в лицо...
Преступление и роковая ошибка не использовать ситуацию.
Действие, действие, действие во вне и внутри — идти
на все. Сейчас, сейчас, сейчас. За дело!»
А в письме Соне от 9 сентября 1918 года прозвучал бук¬
вально крик его души: «Я хотел бы помочь, тысячекратно
жертвуя своей жизнью, помочь русской революции и всему
миру. Проклятое бессилие. Я натыкаюсь на стены!..»
Даже в это трудное время Либкнехт не утратил интереса
к литературе и искусству, в том числе к русским. Он с
восторгом читал «Войну и мир» и «Анну Каренину», пе¬
речитывал «Евгения Онегина», отметив достоинства немец¬
кого перевода. А переводы Гоголя нашел ужасными, жесто¬
ким надругательством, хотя тем не менее наслаждался им,
как когда-то Моцартом. «Идиот» Достоевского произвел на
Карла подавляющее впечатление. Всеобъемлющая обрисов¬
ка самых запутанных и сложных положений, характеров
и социальных отношений, сплетенных в одно ужасное це¬
лое, показалась ему еще более сильной, чем в «Расколь¬
никове» и «Братьях Карамазовых».
Мерингу и другим соратникам Либкнехт просил пере¬
дать: «Никто более меня не ценит всемирно-историческое
величие и не восхищается так работой, начатой русскими
товарищами, пока еще в самых общих чертах, по расчистке
старой культуры и творческому созиданию новой. Я душой
и телом с ними заодно. Как я хотел бы побольше узнать
и рассказать об этом. Но именно эта работа не может быть
осуществлена рядом с победоносным германским империа¬
лизмом... Тем более необходимо делать все, все возможное
и со всей силой — против главного врага».
Советское посольство, разместившееся после Брестского
мира в здании русского посольства в центре Берлина на
Унтер-ден-Линден, вблизи Вильгельмштрассе, установило
контакты с левыми социал-демократами, в том числе со
спартаковцами. Когда Либкнехту стало известно, что обсуж¬
дается план предложить германскому правительству обме¬
нять его на немецких военнопленных или даже на членов
царской семьи, он был крайне взволнован. Соню он попросил
11 Я. С. Драбкин
289

передать полпреду А. Иоффе и остальным друзьям самый
сердечный привет и благодарность за заботу, но одновремен¬
но внушал ей: «Ни за что на свете не допускай с ними
и с кем-нибудь другим ради меня никаких заигрываний, жа¬
лостливости, любого вида шумихи. Мое нынешнее положе¬
ние является само собою разумеющимся, в нем нет ничего
серьезного. Таково мое мнение, твое мнение, мнение моих
детей. И на том баста».
А в другом письме Карл настаивал: «Заботьтесь о Лео
и Розе. Больше, чем обо мне! Прошу настоятельноh
Роза Люксембург тоже неизменно требовала, чтобы
друзья заботились больше о других товарищах, чем о ней.
Так, она просила Матильду Якоб, которая стала регу¬
лярно посещать Иогихеса в тюрьме, прекратить посылать
продовольствие ей, а все передавать Лео. Она сама всег¬
да отправляла ему с ней что-нибудь выкроенное из того, что
получала или могла купить, в том числе сигареты.
Марту Розенбаум Роза уговаривала перенести часть
своей любви к ней на Соню Либкнехт, которая особенно
нуждается в теплоте и доброте. Соне она поручила пере¬
дать Карлу тысячу приветов и слова «са ira * — несмотря
ни на что!», а ей написала: «Вы тоже принадлежите к тем
птицам и живым существам, за которых я издали внутрен¬
не дрожу. Я чувствую, как Вы страдаете от того, что без¬
возвратно уходят годы, а Вы не «живете». Но терпение и
мужество! Мы еще поживем и доживем до великого.
Сейчас мы прежде всего видим, как разваливается старый
мир, что ни день, то кусок, новый оползень, новое гигант¬
ское крушение... А большинство людей этого даже не заме¬
чает и верит, что ходит по твердой почве...»
Огромную радость доставило Розе посещение ее Соней
в Бреслау в феврале 1918 года. Хотя свидание происходи¬
ло в присутствии офицера, который ни на минуту не остав¬
лял их одних и участвовал в разговоре, они не только мно¬
гое рассказали друг другу, но и сумели, как было предусмот¬
рено, обменяться, здороваясь, одинаковыми черными сумка¬
ми. Но, к их ужасу, когда истек положенный час, офицер
встал и сказал:
— Мои дамы, вы обменяли сумки. Не возражайте,
я видел это. Но я хочу на сей раз закрыть на это глаза,
ибо очень уважаю Розу Люксембург.
Провожая Соню, офицер в коридоре остановил ее и за¬
верил, что ей не следует беспокоиться, ибо он не доложит
* «дело пойдет» — из песни времен Французской революции.
290

по начальству. Хотя обе женщины очень переволновались,
Роза получила нужную ей информацию, а ее рукописи были
доставлены в Берлин.
Однако нервы у Розы все более сдавали, нарушился сон.
Прогулки в тюремном дворе и редкие выходы за его пре¬
делы не помогали. Ее тревожило, что молчит Клара и даже
не поблагодарила за письмо ко дню рождения — дело не¬
слыханное.
«Я не могу подавить в себе растущий страх,— призна¬
лась Роза Луизе Каутской.— Можешь себе представить, что
было бы, если что-нибудь случилось бы с одним из ее сы¬
новей или даже с обоими? Оба сейчас на фронте, а там те¬
перь тяжелые дни. У меня хватает мужества на все, что
касается меня лично. Но вынести горе других, особен¬
но Клары, если, «не дай бог», что-нибудь случилось бы, на
это у меня не достанет ни мужества, ни силы. Но все это
лишь мои думы, призраки...
Когда долго сидишь в тюрьме, непроизвольно развивает¬
ся такая психология: время от времени страдаешь от на¬
вязчивых представлений, вдруг просыпаешься в гробовой
тишине тюремного здания с непоколебимой уверенностью
в том, что с тем или иным из самых любимых людей слу¬
чилось несчастье. В большинстве случаев скоро выясняется,
что это больное воображение, причуда,— но иногда нет...
Вообще мне сегодня пришло в голову, когда я сорти¬
ровала цветы, что я сама сознательно обманываю, баю¬
каю себя мыслью, будто я все еще живу нормальной чело¬
веческой жизнью, тогда как вокруг меня царит собствен¬
но атмосфера конца света...»
В июне Эрнсту Майеру удалось снова наладить выход
«Писем Спартака», и Роза Люксембург поместила в де¬
вятом номере статью «Навстречу катастрофе». Военные по¬
беды на Западе, мировое господство «толстой Берты», Ев¬
ропа под игом Пруссо-Германии — все это, считала она,
лишь далекие от жизни фантазии, либо продиктован¬
ные наивным каннибализмом, либо возникшие в лакейских
душах «правительственных социалистов». Не только в слу¬
чае поражения, но и «немецкой победы» пролетарию при¬
дется для собственного спасения прибегнуть к революции.
«А когда пробьет ее час, те, кто сейчас отвернулся от Рос¬
сии, чтобы ползать на брюхе перед Гинденбургом, снова
повернутся на Восток, чтобы одолжить хоть немного свя¬
щенного огня от того пожара, который они сегодня пытают¬
ся затоптать по приказу империализма окровавленными
солдатскими сапогами».
291

Роза Люксембург решительно отвергла все доводы Ка¬
утского, который своей брошюрой «Диктатура пролетариа¬
та» окончательно поставил себя в ряды злейших противни¬
ков не только русского большевизма, но и германской
революции. Она считала «бессмертной исторической заслу¬
гой» Ленина и большевиков то, что они пошли впереди
международного пролетариата, смело взяли в свои руки
политическую власть, продвинув этим вперед всемирную
битву труда и капитала, впервые в мире «практически
поставив проблему осуществления социализма».
Вместе с тем Роза Люксембург пыталась осмыслить опыт
большевиков, полагая, что критика отдельных их шагов
не причинит им ущерба, а явится лучшей школой для
германского и международного пролетариата. В статье
«Русская трагедия» она высказала теоретически устарев¬
шее после работ Ленина об империализме положение, что
осуществление социалистической революции в одной стране
равнозначно попытке «решить квадратуру круга». Впрочем,
из этой неверной посылки она сделала практически вер¬
ный вывод о необходимости для помощи русской революции
самой энергичной революционной мобилизации междуна¬
родного пролетариата. «Есть лишь одно решение тра¬
гедии, в которую впутана Россия,— писала она,— восста¬
ние в тылу германского империализма, подъем германских
масс как сигнал к международному революционному окон¬
чанию бойни народов».
Именно этот итоговый вывод сочли особенно ценным
редакторы «Писем Спартака», которые не согласились
с критическими замечаниями Розы. В примечании они ого¬
ворили, что трудности в России вытекают из объектив¬
ного положения большевиков, а не из их субъективных
действий. Один из редакторов, Пауль Леви, был специаль¬
но послан к Розе в тюрьму, чтобы убедить ее воздер¬
жаться от дальнейшей публичной критики. Роза согласи¬
лась, но вскоре изложила свои раздумья в неоконченной
рукописи, известной под названием «О русской революции».
Она не настаивала на ее опубликовании, а вскоре жизнь
заставила Розу Люксембург саму пересмотреть некоторые
соображения, оказавшиеся ошибочными.
Включение шестое
Читатель. А все-таки, что же в этой рукописи позволило,
как известно из литературы, использовать ее в идейной
борьбе против коммунизма?
292

Историк. Рукопись была опубликована Паулем Леви
в 1922 году, после исключения его из Компартии Гер¬
мании, с пространным антикоммунистическим коммента¬
рием. В. И. Ленин тогда же указал, что Леви желал особо вы¬
служиться перед буржуазией, переиздавая как раз те сочи¬
нения Розы Люксембург, в которых она была неправа.
Но, несмотря на эти и другие свои ошибки, подчеркнул
Ленин, «она была и остается орлом»; он считал нужным
издать биографию и полное собрание сочинений великой
коммунистки.
В защиту чести Розы Люксембург тотчас выступили ее
соратники Клара Цеткин и Адольф Варский. Они убеди¬
тельно доказали, что тюремная рукопись вовсе не явля¬
лась, как утверждал Леви, «политическим завещанием»
Розы, тем более что она вскоре практически исправила
многое из того, что написала в тюрьме, будучи недостаточно
информированной или не освободившись от неверных пред¬
ставлений.
Опубликованный ныне текст рукописи неопровержимо
свидетельствует, что все попытки современных антиком¬
мунистов сконструировать из взглядов Розы Люксембург
некий «демократический коммунизм» и противопоставить
его ленинизму основаны на передержках или цитатах, выр¬
ванных из контекста.
В рукописи (как и в статьях и письмах) давалась вы¬
сокая оценка исторических заслуг Ленина и большевиков
в основном и главном. Вот что можно в ней прочесть:
«Русская революция является величайшим событием
мировой войны. Ее взрыв, ее беспримерный радикализм, ее
длительное воздействие лучше всего опровергают лживые
фразы официальной германской социал-демократии, пы¬
тавшейся идейно оправдать завоевательный поход гер¬
манского империализма...
Партия Ленина была единственной, которая поняла
задачу и долг действительно революционной партии, обеспе¬
чила развитие революции выдвижением лозунга «Вся власть
в руки пролетариата и крестьянства!». Этим большевики
разрешили пресловутый вопрос о «большинстве народа»,
с давних пор казавшийся германской социал-демократии
каким-то кошмаром... Истинная диалектика революций ста¬
вит на голову парламентскую мудрость кротов — путь идет
не через большинство к революционной тактике, а через
революционную тактику к большинству...
В качестве цели взятия власти большевики немедленно
выдвинули последовательную революционную программу:
293

не защита буржуазной демократии, а диктатура пролетариа¬
та для осуществления социализма... Октябрьское вос¬
стание было не только фактическим спасением русской
революции, но и спасением чести международного социа¬
лизма».
Роза Люксембург отвергла не только доктринерские
доводы Каутского о «незрелости» России для социалисти¬
ческой революции, но и его апологетику буржуазной де¬
мократии, подчеркнув, что будущее принадлежит демокра¬
тии пролетарской, революционной, социалистической, кото¬
рая и есть «не что иное, как диктатура пролетариата».
Вместе с тем она выразила сомнение в целесообразности
ограничения в Советской России избирательных прав и де¬
мократических свобод, не зная, что Ленин считал эти меры
временными, вызванными чрезвычайными условиями граж¬
данской войны, не общезначимыми.
Признавая правомерность роспуска контрреволюцион¬
ного Учредительного собрания, Роза Люксембург пола¬
гала, однако, что нужно было сразу назначить новые все¬
общие выборы, размышляла о возможности соединения
Советов с Учредительным собранием. Она была серьезно
озабочена тем, как бы революционное насилие, неизбеж¬
ность которого понимала, не задушило живую полити¬
ческую активность масс, как бы широкое применение тер¬
рора против врагов революции не привело к падению мо¬
рали самих революционеров, как бы диктатура класса не
превратилась в диктатуру вождей. Ей не было известно,
сколько внимания уделял этим сложным проблемам Ленин,
и она опасалась, как бы вынужденные чрезвычайными
обстоятельствами особенности русской революции не были
объявлены образцом для международного подражания.
Считая Декрет о земле превосходным с точки зрения
политической тактики, Роза Люксембург недооценивала
значения классового союза пролетариата с трудящимся
крестьянством, преувеличивала создаваемые разделом зем¬
ли трудности для социалистического преобразования де¬
ревни. Как и прежде, она ошибочно отвергала право наций
на самоопределение, полагая, что оно способствует бур¬
жуазному национализму. Эти неверные положения в зна¬
чительной мере проистекали из недостатка практического
опыта, отчасти были связаны с традиционными представ¬
лениями европейской социал-демократии, в том числе и о
невозможности победы социалистической революции в од¬
ной стране.
Высказав эти критические соображения и опасения, Роза
294

Люксембург снова подчеркнула: «Безошибочная и образцо¬
вая пролетарская революция в стране изолированной, ис¬
тощенной мировой войной, удушаемой империализмом,
преданной вождями международного пролетариата, была
бы чудом. Необходимо отличать в политике большевиков
существенное от несущественного, коренное от случайного...
В главном — способности пролетариата к действию, ре¬
волюционной решимости масс, воле к установлению власти
социализма Ленин и большевики были первыми, подавшими
пример мировому пролетариату. И они до сих пор оста¬
ются единственными, кто может воскликнуть вместе с Гут-
теном: «Я отважился!»
Нужны ли еще доказательства верности Розы Люксем¬
бург принципам революционного марксизма, пролетарской
солидарности со страной и партией Ленина?
* * *
Летом Роза Люксембург завершила многолетнюю ра¬
боту над переводом на немецкий язык повести Влади¬
мира Короленко «История моего современника». Она на¬
чала ее еще на свободе, продолжала во всех тюрьмах. Кни¬
га привлекла и увлекла Розу не только своим глубоким
содержанием, но и яркой, самобытной формой.
«В действительности,— писала Роза Луизе Каутской,
которую просила помочь ей найти издателя, когда Дитц
отказался,— это автобиография Королей со, великолепное
художественное произведение и одновременно культурно¬
исторический документ первостепенного значения. Книга
охватывает эпоху либеральных реформ Александра II, поль¬
ское восстание, первые оппозиционные и революционные
движения в России и отражает, таким образом, переход
от старой крепостной России к нынешней капиталистиче¬
ской. К тому же дело происходит на Волыни, то есть как
раз в тех пограничных западных землях, где своеобразно
перемешаны русский, польский и украинский элементы».
Введение к книге вылилось под пером Розы в критиче¬
ский очерк о русской литературе XIX—XX веков, в кото¬
ром преклонение перед созвездием ярких талантов сли¬
валось с острыми суждениями аналитика, а в мир искусства
то и дело вторгался политический полемист.
«Русская литература,— писала Роза,— соединяет с вы¬
соким моральным пафосом художественное восприятие всей
гаммы человеческих чувств. Она создала посреди огромной
тюрьмы, среди материальной нищеты царской империи соб¬
ственное царство духовной свободы и богатой культуры,
295

в котором можно было дышать, участвуя в жизни духов¬
ных течений, действуя в интересах культурного мира. Поэто¬
му она стала в России общественной силой, могла воспи¬
тывать поколение за поколением, а для лучших, как Коро¬
ленко, была истинной родиной».
Вначале социальная нота в творчестве Короленко не име¬
ла ничего поучающего, воинствующего, апостолического,
как у Толстого. Она была просто частью любви автора к
жизни, его доброй натуры, его солнечного темперамента,
чуждого шовинизму, но влюбленного в свою родину, в ее
природу, ее народ. Но жизнь определила его место в поко¬
лении, охваченном разъедающим, тяжелым, но творческим
сознанием общей ответственности, которому свойственно
едкое чувство вины за общественную неправду.
Мужественный борец против насилия и произвола, Ко¬
роленко смело открывал путь в России той новой истори¬
ческой «силе», которая скоро уже должна была поднять
свою благотворную руку, руку труда и освободительной
борьбы.
Сравнение Короленко также с Горьким позволило Розе
раскрыть, что эти два больших художника не просто разные
индивидуальности, а представители двух поколений и в рус¬
ской литературе, и в идеологии освободительного движе¬
ния. «России, которую описывает Короленко, больше нет,
это вчерашняя Россия. Нежное, поэтически мечтательное
настроение, витавшее над его страной и людьми, прошло.
Оно уже десятилетие или полтора десятилетия назад усту¬
пило место трагическому настроению предчувствия бури
у Горького и товарищей, звонкоголосых буревестников ре¬
волюции. Оно и у самого Короленко уступило место бое¬
вому настроению. В нем, как и в Толстом, взял в конеч¬
ном счете верх общественный борец, великий гражданин
победил поэта и мечтателя...»
На Розу Люксембург, которая не мыслила жизни без
поэзии, искусства, общения с живой природой, эта кон¬
статация невольно навевала грусть. Хотя политическая
борьба и ее вершина — революция — были для нее той ве¬
ликой правдой, ради которой только и стоило жить на зем¬
ле. Введение она закончила словами об авторе: «История
моего современника» — последнее произведение его музы,
еще наполовину поэзия, но целиком правда, как все в этой
жизни».
Минуту подумав, она добавила: «Написано в исправи¬
тельной тюрьме Бреслау в июле 1918 года».
Роза прочитала в тюрьме и корректуру книги, прислан¬
296

ную ей издательством Кассирера. Но чем дольше шло время
и чем очевиднее становилось назревание в Германии ре¬
волюционных событий, тем мучительнее тяготила Розу ее
оторванность от живой борьбы. Правда, товарищи ста¬
рались держать ее в курсе всего происходившего, заказы¬
вали ей статьи, просили совета. Однако всего этого было так
мало. «Напряжение, которое теперь ощущается в воздухе,—
написала она Матильде Якоб 10 октября,— ожидание того,
что мне удастся скоро выйти отсюда, почти лишает меня
терпения писать письма...»
А неделю спустя Роза сообщила Соне Либкнехт, которая
собиралась к ней приехать: «Мое настроение сейчас таково,
что для меня стало невозможным посещение друзей под
надзором. Я в течение многих лет терпеливо сносила все,
и при других обстоятельствах осталась бы столь же терпели¬
вой еще и в последующие годы. Но когда произошел об¬
щий перелом в обстановке, что-то надломилось и в моей
психологии. Беседа под надзором, невозможность говорить
о том, что меня действительно интересует, мне так тягостны,
что я лучше откажусь от всякого посещения, пока мы не
увидимся как свободные люди... Долго ведь не может так
продолжаться, и Карла тоже скоро освободят. Подождем
же до встречи в Берлине...»
Накануне
Тем временем в Германии множились признаки всеобщей
усталости, недовольства и возмущения нескончаемой вой¬
ной. Когда же неотвратимость военного поражения стала
ясной, генералитет неожиданно потребовал немедленного
предложения мира. Этим коварным шагом военщина хоте¬
ла снять с себя ответственность за проигранную войну,
обвинив прежде всего революционеров, а заодно и всю
социал-демократию в нанесении фронту «удара кинжалом
в спину».
В начале октября 1918 года разразился политический
кризис. Новое правительство возглавил принц Макс Ба¬
денский, слывший «либералом». Он включил в его состав
Ф. Шейдемана и профсоюзного деятеля Г. Бауэра. Пра¬
вые социал-демократы реально подтвердили свою кличку
«правительственных» социалистов. Президенту Вильсону
была направлена просьба о перемирии и мире, рейхстаг по¬
спешно проголосовал за парламентскую реформу, а Фрид¬
рих Эберт и буржуазные либералы провозгласили, что в Гер¬
297

мании произошла «бескровная, истинно немецкая револю¬
ция сверху».
Глубокую оценку этим маневрам дала в «Письмах
Спартака» Роза Люксембург. В истории и прежде бывало,
что «в двенадцатый час», когда под ногами правящих клас¬
сов начинала колебаться почва, на арене появлялось «мини¬
стерство реформ». Его задача — осуществить перемены в
мелочах ради спасения основ старого общества, ради пре¬
дупреждения действительно радикального обновления по¬
средством массового восстания. Но если в прежние вре¬
мена роль громоотвода играли затасканные, разбитые
параличом либералы, теперь роль «маленьких Лафайетов»
намерена сыграть партия, именующая себя социал-демокра¬
тической. «Правительственный социализм,— говорилось в
заключение,— своим вступлением в правительство в ка¬
честве спасителя капитализма становится поперек дороги
грядущей пролетарской революции. Она перешагнет через
его труп. Ее первым лозунгом, первым этапом должно
быть: Германия — республика».
Карл Либкнехт прислал друзьям из Люккау полдюжины
проектов листовок, обращенных к рабочим и солдатам. Он
призывал их не поддаться обману, не допустить, чтобы
кто-нибудь поверил жалкой комедии с переодеванием Шей-
демана в министерский фрак. «Русские рабочие поступили
правильно, прогнав ко всем чертям псевдосоциалиста Ке¬
ренского, хотя он намного превосходил шайку Шейдемана.
Пора, последуйте их примеру, осуществите свой вердикт
в отношении тех, кто раньше был неверным вождем, а
теперь стал предательским наемником империализма, осу¬
ществите свой вердикт беспощадно... Ваша цель: респуб¬
лика и социализм — социалистическая народная респуб¬
лика!.. Время действия пришло, германский пролетарий,
исполни свой долг!»
Пять других вариантов листовок заканчивались слова¬
ми: «Фронт ваших врагов широк — от Вильгельма Го-
генцоллерна до Шейдемана в министерском фраке!»
7 октября в Берлине нелегально собралась общегерман¬
ская конференция группы «Спартак». На нее съехались
представители из крупнейших центров страны. Однако среди
них не было ее главных руководителей: Либкнехт, Роза
Люксембург, Иогихес томились в тюрьмах, Мерингу здо¬
ровье не позволило покинуть санаторий, Клара Цеткин
была больна.
Конференция призвала усилить революционную агита¬
цию на предприятиях и в армии, создавать рабочие и сол¬
298

датские Советы, выдвинула на первый план борьбу за корен¬
ные демократические требования и республику, ориенти¬
ровала народ на вооруженное восстание. Высоко оценив
моральную поддержку русских революционеров, она выра¬
зила им чувство благодарности, солидарности и братской
симпатии с обещанием проявить их «не только на словах,
но и действиями по русскому образцу».
Правильно определив задачи и тактику, конференция,
однако, не поставила вопрос об организационном разрыве
с оппортунистами и центристами, образовании револю¬
ционерами самостоятельной политической партии. Сказа¬
лись также недооценка кропотливой организационной рабо¬
ты в низах, неясность вопроса о союзниках пролетари¬
ата.
В. И. Ленин горячо приветствовал решения конферен¬
ции, прежде всего о создании Советов, пожелал немецким
революционерам-интернационалистам успеха в наступаю¬
щий решительный час. Немного раньше Ленин напи¬
сал:
«...Немецким рабочим массам, немецким трудящимся
миллионам, когда они начали своим духом возмущения (по¬
ка еще только духом), мы братский союз, хлеб, помощь
военную
начинаем готовить.
Все умрем за то, чтобы помочь немецким рабочим в
деле движения вперед начавшейся в Германии рево¬
люции».
Вместе с тем Ленин не скрывал и серьезной тревоги.
Разоблачая ренегатство Каутского, он указывал на сла¬
бость организации революционеров:
«Величайшая беда и опасность Европы в том, что в ней
нет революционной партии. Есть партии предателей, вроде
Шейдеманов... или лакейских душ вроде Каутского. Нет
партии революционной.
Конечно, могучее революционное движение масс может
выправить этот недостаток, но он остается великой бедой
и великой опасностью».
Между тем правящие круги Германии, изыскивая сред¬
ства предотвратить назревавший в стране революционный
взрыв, решили после долгих обсуждений освободить из
тюрьмы Либкнехта.
— Мученичество Либкнехта — ошибка,— говорил на
заседании кабинета Шейдеман.— Будет он на свободе,
против него можно выступать. Нарушит он законы снова,
его опять арестуют. Либкнехт — типичный большевик.
299

23 октября днем Карл Либкнехт, измученный, но ра¬
достный, прибыл вместе с Соней, Майером и сыном (прим¬
чавшимися за ним в Люккау) на Ангальтский вокзал в Бер¬
лине. Он не ожидал, что на площади соберутся его встре¬
чать более 20 тысяч человек, и был очень тронут. Цепи
конной и пешей полиции были прорваны, Либкнехта из
здания вокзала вынесли на руках не только рабочие, но и
служилые солдаты с «железными крестами» на мундирах.
Народ запел «Марсельезу». Демонстранты на улицах го¬
рода многократно оттесняли полицейский конвой, сопро¬
вождавший переполненный грузовой автомобиль, на боль¬
шой платформе которого в окружении товарищей стояли
Карл с Соней. На Потсдамской площади, где два с поло¬
виной года назад, 1 мая 1916 года, Либкнехт был арестован,
он произнес краткую речь, в заключение воскликнув:
— Долой правительство! Да здравствует революция!
Ура России!
Кортеж проследовал к зданию советского посольства, у
которого Либкнехт выступил снова. На следующий день в
посольстве в его честь был устроен торжественный прием.
Его приветствовали старые и новые советские друзья, в том
числе члены находившейся в Берлине делегации Московско¬
го Совета. Среди немецких товарищей Карл с большой теп¬
лотой обнял белого как лунь Франца Меринга, который, с
трудом встав с инвалидного кресла во весь свой рост, дви¬
нулся к нему навстречу. Были здесь и вожди независимцев
Гуго Гаазе, Эмиль Барт, писатели, молодые спартаковцы.
Полпред РСФСР А. Иоффе открыл торжественный ужин
в парадном зале, огласив телеграмму, в которой В. И. Ле¬
нин и другие советские руководители просили немедлен¬
но передать Карлу Либкнехту горячий привет. «Освобожде¬
ние из тюрьмы представителя революционных рабочих Гер¬
мании есть знамение новой эпохи, эпохи победоносного со¬
циализма...»
— В Москве,— добавил полпред,— сейчас сотни тысяч
рабочих проходят по улицам с факелами в честь Либкнех¬
та — героя революционного пролетариата Германии и мира.
Когда после многих приветствий выступил Эмиль Барт,
он между прочим заметил, что в предстоящей в Герма¬
нии революции будет участвовать не, как в России, «мень¬
шинство», а большинство пролетариата. Франц Меринг, вы¬
прямившись, несколькими словами поставил на место вы¬
скочку, который решил поучать русских друзей, ежеднев¬
ная деятельность которых есть подвиг, являющий пример
всему миру.
300

Карл Либкнехт с печатью каторжанина на бледном лице,
с коротко остриженными седеющими волосами и впалыми
щеками поднялся с места. Благодаря всех друзей, он ска¬
зал, что для него чудо — перенестись из темной камеры в
светлый зал, где вокруг товарищи, цветы, музыка. Но еще
большее чудо произошло в России. За короткое время сво¬
боды он просмотрел собрание декретов и решений и изум¬
лен величиём свершенного. Сделан гигантский шаг к идеа¬
лам человечества. Но надо помнить, что революция в
опасности. Германский пролетариат должен подняться и
добиться победы. Ударив кулаком по столу, он закончил:
— Надо приняться за дело, не теряя времени. За дело!
На приглашение приехать в Советскую Россию Либк¬
нехт, бросив взгляд на Соню, взволнованно ответил:
— Я знаю, товарищи, что это были бы самые чудесные
минуты в моей жизни. Но я нужнее здесь.
Не дав себе ни дня передышки, в которой очень нуж¬
дался, Либкнехт с головой окунулся в революционную
работу. Он совещался со спартаковцами, советовался с
русскими товарищами, встречался с руководителями
НСДПГ. Расширенное Правление партии решило ввести его
в свой состав^ но Либкнехт поставил условием немедлен¬
ный созыв съезда, пересмотр программы и тактики в духе
требований «Спартака». Он присутствовал на заседании Ко¬
митета революционных старост Берлина, назвавшего себя
«рабочим Советом». В нем были представлены главным об¬
разом рабочие-металлисты, а руководство находилось в ру¬
ках хвастливо-самолюбивого Барта и нерешительного Ри¬
харда Мюллера. Карл Либкнехт, Эрнст Майер и Вильгельм
Пик вошли в Исполком рабочего Совета, с которым необ¬
ходимо было сотрудничать.
В одно только воскресенье 27 октября Либкнехт побы¬
вал на пяти рабочих собраниях, на которых выступал
с призывами к революционным действиям. Когда сообще¬
ния об этом попали в печать, сам кайзер Вильгельм на¬
правил рейхсканцлеру запрос, не возбуждено ли против
Либкнехта новое дело об измене родине? За призыв «Да
здравствует социалистическая республика Германия, долой
Гогенцоллернов!» такое дело было заведено.
Карл Либкнехт и его друзья изо всех сил старались
вдохнуть в Исполком революционный дух. Они неоднократ¬
но предлагали проводить собрания, демонстрации, но Барт
и другие отклоняли какие-либо действия, иронически на¬
зывая их «революционной гимнастикой», откладывали со
дня на день выступление берлинских рабочих» ссылаясь
301

на его «техническую неподготовленность». Либкнехт, обо¬
стренным чутьем подлинного революционера ощущая бли¬
зость революционной бури, настойчиво призывал к уси¬
лению активности. Чтобы не наводить полицию на след, он
часто не ночевал дома.
В те дни, когда в Германии усиливалось революцион¬
ное брожение, Страна Советов праздновала свою первую
годовщину. На собравшемся в Москве VI Всероссийском
Чрезвычайном съезде Советов его почетными председа¬
телями были избраны Ленин, Маклин, Дебс и Либкнехт.
В докладе В. И. Ленин сказал, что германское прави¬
тельство, разорвав дипломатические сношения с РСФСР
и выслав 6 ноября дипломатическое представительство из
Берлина, потеряло голову. Когда горит вся Германия, оно
думает погасить пожар, направляя свои полицейские киш¬
ки на один дом... Я. М. Свердлов огласил приветствие,
полученное от Карла Либкнехта.
«Мы находимся у поворота истории,— говорилось в
нем,— революция стала для трудящихся и угнетенных всех
народов призывным и боевым кличем. Российская Совет¬
ская республика стала знаменем борющегося Интернацио¬
нала, возбуждая отсталых, наполняя смелостью колеблю¬
щихся, удесятеряя силу и решимость всех. Клевета и нена¬
висть окружают ее, но высоко над всем потоком грязи
возносится она — великое творение гигантской энергии
и благороднейших идеалов... В Германии языки священно¬
го пожара показываются в сотне мест одновременно...
Приветствуя Советскую Россию в день ее торжества, мы
клянемся напрячь все силы на разрешение исторической
задачи германского пролетариата».
Франц Меринг тоже прислал слова привета, в которых
выразил восхищение верностью российских пролетариев
принципам социализма, назвал их · самыми достойными
преемниками идей Карла Маркса. «Ваша борьба — это
наша борьба, ваша победа — наша победа. Пусть счастье
сопутствует вам во всех бурях настоящего и будущего!»
Во многих приветствиях, поступивших в адрес съезда
из разных уголков Советской страны, высказывались самые
горячие пожелания Ленину и Либкнехту. Так, красноармей¬
цы самарского гарнизона, собравшись на открытие клуба
имени Либкнехта, сообщали, что выбрали его почетным
председателем. Из зарубежных деятелей Карл Либкнехт
был в Советской России самым известным и чтимым.

Глава шестая
Огоньи Нрооь решнюшш

Начало
Германская революция началась не в столице. Революцион¬
ный взрыв, которого одни ждали с надеждой, другие со
страхом, произошел 3 ноября 1918 года в портовом городе
Киле, на северо-западе страны. Матросы, которых командо¬
вание хотело бросить на верную гибель, захватили воен¬
ные корабли и подняли красные флаги. Их поддержали
рабочие, на следующий день в городе уже действовали
рабочий и солдатский Советы. «Товарищи! — говорилось
в воззвании.— Наш решающий час настал. Власть в наших
руках. Слушайте нас!.. Никаких необдуманных действий!
Момент требует спокойствия и железных нервов...»
Правящие круги еще надеялись, что им удастся пода¬
вить «локальную вспышку». Но это была революция. Массы
вырвались из повиновения. Вслед за Килем поднялись
Любек, Гамбург, Вильгельмсхафен, Бремен и другие города
Побережья. Повсюду возникли рабочие и солдатские Сове¬
ты, развевались красные флаги.
Насколько Германия созрела для революции, показало
то, что почти одновременно революционный очаг возник
и на юге страны. 8 ноября в Баварии был создан Соэет
рабочих, солдат и крестьян, провозглашена республика.
В Ганновере и Брауншвейге, Кёльне и Эссене, Лейпциге,
Хемнице и Дрездене, в Дармштадте и Штутгарте рабочие
и солдаты создавали Советы.
В Берлине власти все еще надеялись сдержать шествие
революции. Командующий военным округом запретил соз¬
давать «рабочие и солдатские Советы по русскому образцу»,
ибо это «угрожает общественному порядку». Столицу отго¬
родили от страны военным кордоном. Кайзер уехал в став¬
ку, надеясь опереться на войска. Однако и генералитет
и рейхсканцлер принц Макс Баденский поняли необхо¬
димость его отречения.
Утром 9 ноября поднялся пролетарский Берлин. По
призыву «Спартака» и революционных старост из ворот фаб¬
рик и заводов мощные колонны двинулись к центру города.
Рабочие несли плакаты «Братья, не стреляйте!». Вместе
с демонстрантами Либкнехт и другие спартаковцы шли
по улицам Берлина среди радостно возбужденных людей.
Полицейские исчезли с улиц. Пулеметы, заранее установ-
12 Я. С. Драбкин
305

ленные на крышах многих зданий, не стреляли. Лишь
у казармы гвардейцев короткая стычка стоила жизни руко¬
водителю революционной молодежи Эриху Габерзату и двум
рабочим.
Восставшие захватили здание полицей-президиума. По¬
лиция сложила оружие и разошлась. Арестованных вы¬
пустили на свободу. Без сопротивления были заняты здания
комендатуры и почтамта. По улицам разъезжали автомоби¬
ли с вооруженными рабочими и солдатами под красными
флагами, с офицеров срывали погоны. Вскоре большие
красные флаги взвились над рейхстагом, Бранденбургски¬
ми воротами и дворцом.
Старый режим очистил поле боя, не дав сражения, ибо
революция лишила его солдат, готовых стрелять в народ.
Кайзер ночью бежал в Голландию, Макс Баденский передал
пост рейхсканцлера правому социал-демократу Фридриху
Эберту. Уходя, старые власти оставили в теле народа ядо¬
витое жало. Сумеет ли народ вовремя принять меры против
коварного яда, который угрожал парализовать его волю
к борьбе за подлинную свободу?
Трудящиеся Германии в едином порыве смели троны
Гогенцоллернов и еще двух десятков королей, герцогов
и князей. Сбылось предсказание Энгельса: короны дюжина¬
ми валялись на мостовых, и никто не хотел нагнуться,
чтобы их подобрать. Германия стала республикой. Но
какой?
Народная революция сорвала замыслы милитаристов
затянуть проигранную войну. Германские представители
подписали тяжелое перемирие. Но каким будет мир?
* * *
В эт0 утро Роза Люксембург проснулась, когда за окном
было еще темно. Ей приснился сон, который она, казалось,
уже видела раньше: в гробовой тишине тюремного склепа
послышался чей-то плач, и она поняла, что случилось нечто
тяжелое, страшное, непоправимое... Очнувшись, Роза
некоторое время не могла сообразить, где же она нахо¬
дится, комната казалась ей незнакомой. Ах да, она в Бер¬
лине, в старой гостинице Мольтке у Ангальтского вокзала.
А сегодня воскресенье, 17 ноября, и надо поскорее садиться
за работу.
Роза вспоминала события последней недели. Прошлое
воскресенье она провела в поезде, мучительно медленно
шедшем из Бреслау в Берлин. Нет, уж лучше восстановить
в памяти все, как было, начиная с субботы или даже с пятни¬
306

цы. Да, в пятницу, 8 ноября, вечером директор тюрьмы
объявил ей, что она свободна. Объяснений не потребова¬
лось, она поняла — это революция!
Роза готова была уйти прямо в ночь, но пришлось до¬
жидаться утра. Едва ее выпустили в пять часов, как она
поспешила на квартиру фрау Шлих. Розе не терпелось
попасть в Берлин. Однако выяснилось, что поезда не ходят,
и лишь по телефону удалось известить Матильду Якоб,
которая радостно обещала что-нибудь придумать. Весь
день и вечер 9 ноября до глубокой ночи Роза провела с си¬
лезскими товарищами, участвовала в демонстрации на
улицах Бреслау, произнесла речь на соборной площади.
Вечером ее огорошило известие, что социал-демократ
Пауль Лёбе решил вместо рабочих и солдатских Советов
образовать для Силезии некий «народный совет» из социал-
демократов и представителей буржуазных партий. «Вот
так революция! — только и подумала Роза.— Прочь ил¬
люзии!»
В воскресенье, 10 ноября, Розе удалось с трудом втис¬
нуться в поезд, до отказа переполненный солдатами, возвра¬
щавшимися с фронта. Весь путь она просидела на своем
чемодане. Сначала сказали, что поезд пойдет только до
Франкфурта-на-Одере, но потом он потихоньку дополз до
Берлина. На Силезском вокзале ее никто не встретил, и она
немного растерялась. Позвонив Матильде домой, Роза пое¬
хала к ее матери, а вскоре примчалась и сама Матильда.
Она рассказала, что Лео Иогихес, только накануне днем
освобожденный из Моабита, дал указание привезти Розу
из Франкфурта-на-Одере на автомобиле. Однако машина
оказалась неисправной, как и две другие, которые рекви¬
зировал у военных «дядя» — Эдуард Фукс. Пришлось вер¬
нуться с пути...
Главное было в том, что поздно вечером Роза наконец
встретилась с друзьями. Произошло это на Циммерштрассе
в редакции буржуазной газеты «Локаль-анцайгер», заняв
которую 9 ноября с группой вооруженных матросов и рабо¬
чих, Герман Дункер и Эрнст Майер выпустили первый
номер «Роте фане» и пару листовок. Как изменился Карл!
Глаза провалились, скулы обострились. Лео нездоров. Кетэ
шепнула Розе, что, когда его везли на извозчике из тюрьмы
Моабит, он с горечью сказал: «Нужно же такое счастье:
пришла революция, а у меня насморк». Пик держится бод¬
ро, да и все озарены свиданием с друзьями.
Впрочем, для разговоров времени не было. Господа
из издательства «Шерль» и редакции «Анцайгер» уже не
307

были так испуганы, как в первый день революции в сто¬
лице. Ободренные заверением правительства Эберта, что их
собственность священна, они подпоили солдат охраны, под¬
купили или запугали рабочих типографии. Сверстанный
второй номер «Роте фане» не шел в печать. Нужно что-
то делать, но все говорили разом, и никто не хотел слу¬
шать. Эрнст Майер помог Розе встать на стол. Она не
помнила, что сказала, но ей удалось унять страсти. Га¬
зета вышла.
Роза только потом прочитала, что в рекомендованной
для принятия на массовых собраниях резолюции говори¬
лось и о ней лично. Ее предлагалось делегировать в Цент¬
ральный рабочий и солдатский Совет. «Мы приветствуем
в ней женщину, которая еще задолго до войны помогала
ковать идейное оружие освободительной борьбы против
империализма для сотен тысяч мужчин и женщин в Запад¬
ной и Восточной Европе, а за это господствующие классы
до последнего момента держали ее в тюрьме, как своего
смертельного врага...»
Революционная боевая газета — теперь самое главное,
самое необходимое оружие агитации, пропаганды, органи¬
зации. Но как дьявольски трудно наладить ее выход. Вся
неделя прошла под знаком изматывающих переговоров и
упорных поисков. Деятелей издательства «Шерль» так и не
удалось уговорить, даже на коммерческой основе. Не помог¬
ло и решение Исполкома Берлинского Совета. Уходило
драгоценное время. Наконец-то сумели заключить согла¬
шение с буржуазной типографией Лемана. Завтра «Роте
фане» должна снова выйти, должна. Вот и хватит воспоми¬
наний, пора за работу.
«Начало». Так будет озаглавлена передовица. Ее первые
фразы легко легли на бумагу:
«Революция началась. Но ликование по поводу свершен¬
ного, триумф над низвергнутым врагом неуместны. Чтобы
продолжить начатое дело, необходимы суровая самокритика
и стальная концентрация энергии. Ибо свершенное невелико
и враг не низвергнут. Что же достигнуто? Монархия смете¬
на, верховная правительственная власть перешла в руки
представителей рабочих и солдат...
Из цели революции ясно следует ее путь, из задачи
вытекает метод. Вся власть в руки трудящихся масс, в руки
рабочих и солдатских Советовг защита дела революции
от затаившихся врагов — вот главное направление всех
действий...
Но что же делает революционное правительство?»
308

Перед глазами Розы прошла шестерка «народных упол¬
номоченных», изображавших из себя «чисто социалисти¬
ческое» правительство. Эберта и Шейдемана она знала дав¬
но и понимала, что, дорвавшись до власти, они ее добро¬
вольно из рук не выпустят, пойдут против революции на
соглашение с военщиной и капиталистами, с чиновниками
и кем угодно, хоть с самим дьяволом. Они не остановятся
и перед расстрелом рабочих, им все нипочем. Гаазе, конеч¬
но, не таков. Но бесхребетность сделает его жалким орудием
в руках более сильных «партнеров». «Зависимый» Ланд-
сберг и «независимый» Дитман под стать своим коллегам.
От Барта можно ждать всякого, но вряд ли больше звонких
фраз. Итак, что же оно делает, это правительство? Об этом
надо сказать рабочим и солдатам предельно ясно:
«Оно спокойно оставляет все государство сверху донизу,
как управляющий организм, в руках вчерашних опор гоген-
цоллерновского абсолютизма и завтрашних орудий контр¬
революции;
оно созывает Учредительное национальное собрание,
создавая в нем буржуазный противовес представительст¬
ву рабочих и солдат, сдвигая этим революцию на рель¬
сы буржуазной революции, отсекая социалистические цели;
оно не делает ничего, чтобы разбить сохраняющееся
классовое господство капиталистов;
оно делает все, чтобы успокоить буржуазию, провозгла¬
сить священность частной собственности, обеспечить непри¬
косновенность капиталистических отношений;
оно спокойно позволяет контрреволюции собирать силы,
не апеллируя к массам, не предостерегая народ от опас¬
ности».
Роза вспомнила рассказ товарищей о том, что было
в прошлое воскресенье на большом собрании берлинских
рабочих и солдатских Советов в цирке Буша. Социал-демок¬
раты сумели предварительно отобрать и обработать пред¬
ставителей солдат, да и многих рабочих. И когда Карл
Либкнехт, выступая, заявил, что контрреволюция уже
находится на марше, что она «уже здесь, среди нас», а Эберт
и Гаазе — лишь мнимые друзья революции, несколько сол¬
дат буквально бросились на него. «Я знаю, как неприятны
вам мои слова,— отвечал Карл,— но даже если вы захотите
меня расстрелять, я выскажу то, что считаю необходимым».
Да, подумала Роза, наш долг — разрушать иллюзии, разоб¬
лачать призывы к спокойствию и «порядку», пробуждать
массы. Она снова взялась за перо:
«Итог первой недели гласит: в государстве Гогенцоллер¬
309

нов ничего существенно не изменилось; рабоче-солдат¬
ское правительство действует как преемник обанкротивше¬
гося империалистического правительства. Все действия но¬
вого правительства продиктованы страхом перед рабочими
массами. Прежде чем революция приобрела силу, размах,
разбег, выхолащивается ее единственная жизненная сила,
ее социалистический и пролетарский характер».
В чем же выход? Как объяснить это рабочим и сол¬
датам?
«Но революции не стоят на месте. Их жизненный закон
в быстром продвижении вперед, в перерастании самих себя.
Первая стадия толкает вперед уже своей внутренней проти¬
воречивостью. Чтобы контрреволюция не взяла верх по всей
линии, массы должны быть начеку. Начало положено. Даль¬
нейшее находится не в руках карликов, которые хотят за¬
держать ход революции и суют палки в колеса мировой
истории. Германская революция будет двигаться к цели
шаг за шагом, штурмом и натиском, борьбой и муками,
от трудностей к победе. Она должна!»
Роза облегченно вздохнула, встала из-за стола, подош¬
ла к окну. Так ли она в мыслях и мечтах представляла
себе революцию? О, нет! Любая книжка о Великой фран¬
цузской революции — Гизо, Кунов, даже сухой рассказ
Минье — заставляла горячо пульсировать ее кровь, пылать
щеки. С какого места ни начнешь чтение, книгу не вы¬
пустишь из рук, пока, затаив дыхание, не дойдешь до тра¬
гического апофеоза. Великое событие подобно симфонии
Бетховена, оно достигает гигантских высот, ревущий шторм
звучит на органе времен, велик и мощен в заблуждениях,
как и в успехах, в победе и в поражении, в первом наивном
восторге и в последнем тающем вздохе. Английская револю¬
ция была еще фантастичнее в своих мрачных красках
пуританизма...
А теперь в Германии? Увы, здесь на каждом шагу,
в большом и малом чувствуешь, что действуют старые
добрые товарищи из скончавшейся германской социал-
демократии. Как разбудить их? Как объяснить, втолковать
им, что мировую историю нельзя творить без духовного
величия, без нравственного пафоса, без благородного
жеста?
Нет, никак нельзя допустить, чтобы эта германская
революция оставалась такой немецкой! Такой трезвой, пе¬
дантичной, без взлета, без блеска, без величия... Надо,
надо пробуждать страсти в большом и малом. Политическое
сознание многих отравлено шовинизмом, одурманено ре¬
310

формизмом, засорено беспочвенными иллюзиями и наивной
верой, что все решит «начальство». Но ведь человека спо¬
собно поднять на действие не только политическое убежде¬
ние, а и сострадание к униженным и оскорбленным. Да,
нужна статья в защиту жертв жестокости капитализма
и классовой юстиции, людей, брошенных «на дно» общества.
И назвать ее следует «Долг чести».
«Либкнехт и я,— написала Роза, напоминая о гума¬
нистическом долге революции,— когда покидали гостепри¬
имные заведения, в которых недавно пребывали, дали
священное обещание — он — своим остриженным братьям-
каторжанам, я — моим дорогим бедным проституткам и во¬
ровкам, с которыми прожила три с половиной года под
одной крышей. Мы обещали им, когда они провожали нас
печальными взглядами: мы вас не забудем!
Мы требуем от Исполкома рабочих и солдатских Сове¬
тов немедленного смягчения условий содержания всех
арестантов во всех тюрьмах Германии! Мы требуем искоре¬
нения смертной казни в немецком уголовном кодексе!..
За четыре года империалистической бойни кровь лилась
ручьями, реками. Теперь нужно с благоговением хранить
в хрустальных чашах каждую каплю этого драгоценного
сока. Беспощадная революционная решительность и вели¬
кодушная человечность — в этом истинное дыхание социа¬
лизма. Мир нужно перевернуть, но каждая пролитая слеза,
которую можно осушить,— это обвинение, а человек, кото¬
рый, спеша по важному делу, просто по грубой невнима¬
тельности давит бедного червя, совершает преступление...»
Дописав эти строки, Роза почувствовала, что иссякли ее
последние силы. Она замертво повалилась на постель и впа¬
ла в тяжелое забытье. Она не знала, сколько времени про¬
лежала. Но, очнувшись, снова была готова к действию.
Ей захотелось написать еще одну статью. Да, это нужно
сделать. Необходимо дать отпор тем слухам и клевете,
которые как липкая паутина опутывали сознание обыва¬
телей. То была старая игра правящих кругов, но действо¬
вала она безотказно. Даже бескорыстный героизм такого
великого мученика, как Либкнехт, не останавливал борзо¬
писцев, готовых за чечевичную похлебку распять и родного
отца.
Роза вспомнила, каким внутренним огнем загорелись
глаза Карла, когда он рассказывал ей о том энтузиазме,
с которым встретили 9 ноября массы рабочих и солдат
его выступление с балкона кайзеровского дворца. Он про¬
возгласил тогда Германию «свободной социалистической
311

республикой», и в ответ тысячи людей подняли руку для
клятвы... Я, впрочем, предупредил, что наши задачи далеко
не решены, добавил Карл, но это нам придется повторять
не раз.
Разговор этот произошел 11 ноября, когда спартаковцы
после бурной ночи в редакции «Анцайгера» собрались в го¬
стинице «Эксцельсиор» на первое официальное заседание.
Решения о преобразовании группы в «Союз Спартака»,
о создании Центрального Комитета и распределении обя¬
занностей были приняты гладко: Розе и Карлу поручили
редактирование «Роте фане», Лео — общегерманскую, Пи¬
ку — берлинскую агитацию... Взглянув на часы, Роза поня¬
ла, что надо спешить: скоро придут за материалом для
газеты, а она еще не написала «о старой игре».
«Либкнехт убил в Шпандау 200 офицеров. Либкнехт убит
в Шпандау... Либкнехт грабит лавки. Либкнехт раздает
деньги солдатам, подкупая их служить контрреволюции...
Различные люди обращаются к Либкнехту с трогательной
личной просьбой спасти их мужей, племянников или тету¬
шек во время планируемого спартакистами вифлеемского
детоубийства...
За всеми этими ползучими слухами, смешными фанта¬
зиями, дикими небылицами и бесстыдной ложью скрывается
очень серьезное явление: в них видна система. Травля
ведется планомерно. Слухи фабрикуются целенаправленно...
Это старые песни. Мы знаем мелодию, тексты и авторов.
Это круги «зависимых» социал-демократов: Шейдеман,
Эберт, Браун, Бауэр, Легин, Баумайстер, которые сознатель¬
но отравляют общественное мнение бесстыдной ложью
и натравливают против нас народ... Они хотят остановить
дальнейшее развитие революции, спасти буржуазный
строй...
Быть может, сейчас еще можно натравить на нас незре¬
лые слои рабочих или солдат. Быть может, возвратная
волна контрреволюции даже снова бросит нас в казематы,
которые мы только что покинули. Однако железную поступь
революции не остановить. Наш голос будет звучать громко,
и массы нас поймут...»
В дверь постучали. Матильда Якоб пришла как раз во¬
время. Быстро расставляя на столике, с которого Роза
убрала свои бумаги, принесенную из дома снедь, она рас¬
сказала, нто сейчас в гостинице Роза осталась, пожалуй,
одна. Карл вчера отправился по каким-то делам. Им же
надо, перекусив, тотчас двинуться на Вильгельмштрассе
в редакцию, где уже ждут наборщики. Квартира Розы
312

в Зюдэнде прибрана, но вряд ли хозяйке удастся попасть
туда сегодня, когда должна наконец «пойти» газета...
Роза рассказала, что вчера ей удалось наконец связаться
по телефону с Штутгартом, дозвониться до Зилленбуха.
Но слышимость была очень плохой. Она повторила Кларе
то, о чем уже телеграфировала несколько дней назад:
«Поездка для меня начисто невозможна. Не могу взять
на свою совесть и твой приезд. Я абсолютно против твоей
поездки...»
Матильда вставила, что она еще раньше написала Кларе
Цеткин: Роза очень нуждается в отдыхе, но и слышать
не хочет о том, чтобы передохнуть, а работает день и ночь,
живет в гостинице...
Из слов Клары Роза поняла только, что у той много
вопросов, но больше всего ее волнует, не решили ли ее
друзья тотчас отделиться от НСДПГ?.. Роза успокоила
ее, но все же боялась, что она примчится сюда, а ведь она
нездорова, поезда не ходят, и здесь такая кутерьма...
* * *
В это же воскресенье, 17 ноября, Клара Цеткин, отло¬
жив все прочие дела, села за письмо к Розе Люксембург.
Она писала на больших старых бланках журнала «Гляйх-
хайт», перечеркнув название:
«Самая дорогая моя Роза, можешь ли ты себе предста¬
вить, как я была вчера счастлива, что наконец-то снова
услышала твой голос? Лишь в этом случае ты получишь
представление и о том, как я была несчастна, как негодо¬
вала, что не могла лучше тебя понять, не могла лучше с то¬
бой договориться.
Ах, Роза, мир полон вопросов, о которых мне нужно
было бы с тобой посоветоваться. Ты ведь знаешь, насколь¬
ко недоверчиво я отношусь к собственным суждениям. А
здесь меня окружают милые люди, мнения которых я с инте¬
ресом выслушиваю, но нет никого, чье суждение было бы
для меня авторитетным, помогло бы самоориентации
и моему собственному пониманию ситуации. Я совершенно
предоставлена самой себе, а мои прежние силы и бодрость
еще не восстановились. Оттого потребность встретиться
с тобой, даже если отвлечься от всех чисто личных чувств,
сейчас сильнее, чем когда-либо. Я понимаю, что ты сейчас
не можешь отлучиться. Поэтому я, как и прежде, намерена,
едва лишь это станет возможно, приехать к тебе. Так что не
удивляйся, если в один прекрасный день я просто появлюсь.
При этом важно и^еще одно соображение. Не смогу ли
313

я в Берлине быть полезнее, сделать больше, чем здесь?»
Клара оглянулась вокруг. С этим домом в Зилленбухе,
обустроенном ее руками, связаны 15 лучших лет ее жизни.
И все это оставить? Здесь стали взрослыми ее сыновья.
Максим сейчас со своим госпиталем, видимо, движется
к дому с запада, он все время болеет. Костя выздоравлива¬
ет в лазарете недалеко отсюда, но нервы его расстроены.
Он хочет закончить учебу и стать на ноги. Хуже всего об¬
стоит дело с художником. Три недели он проболел дома,
а уже две недели как в больнице, днем и ночью случаются
нервные припадки, когда ему кажется, что он умирает или
уже умер. Все это ужасно. Но главное в другом.
«Я смотрю на положение так: исходным пунктом гер¬
манской революции было солдатское движение. Но в сло¬
жившихся условиях оно неизбежно должно было превра¬
титься в революционную политическую борьбу против
милитаризма, против единоличной власти, за политическую
демократию. С естественной необходимостью эту борьбу
должны были вести пролетарские массы...
Когда, однако, пролетарские массы стали главной дейст¬
вующей силой, их борьба перехлестнула границы полити¬
ческой демократии, буржуазной революции. Она должна
была перешагнуть эти границы из-за тех вопросов, которые
были поставлены мировой войной...
А теперь буржуазия повсюду вылезает из своих нор,
чтобы подготовиться к низвержению революции. Она снова
начинает сотрудничать с силами прошлого, чтобы сломать
будущую власть пролетариата. Требование республики исче¬
зает, традиционная аллилуйя «демократии» почти уже не
заглушает вопля тоски по монархии... Учредительное
национальное собрание — лишь щит прикрытия для бур¬
жуазной контрреволюции...»
Клара задумалась над перспективами. Конечно, прекра¬
щение войны обострит классовую борьбу. Пролетариат
начнет понимать, что несут ему «зависимые», готовые удо¬
вольствоваться крохами власти, начнет склоняться в сторо¬
ну тех, кто возглавит борьбу «за всю власть с социалисти¬
ческим содержанием». Но как поведет себя Независимая
социал-демократическая партия? Вот один из тех сложных
вопросов, которыми, как она написала, «полон мир». Ведь
в груди этой партии по-прежнему «борются две души»:
одна склонна отказаться от принципиальной ясности и ре¬
волюционного действия, другая ей противодействует. Что
делать спартаковцам? В общем это ясно: «толкать массы
вперед к пониманию сущности событий и к революцион¬
314

ной смелости. Вместе с НСДПГ, поскольку она выступает
революционно, без нее и против нее, если она от этого
отказывается».
Но трудность проблемы, требовавшей решения, здесь,
по мнению Клары, только начиналась. Она как бы беседо¬
вала с Розой вслух. Вопрос в том, как нам с наибольшим
эффектом выполнить эту задачу — входя в состав НСДПГ
или как самостоятельная партия?
Ответ, к которому пришла Клара, не был однозначным:
«Моему чувству соответствовало бы очистительное раз¬
межевание, но мое представление о ситуации отвергает
его в данный момент. Возможно, даже вероятно, что раз¬
деление станет неизбежным. Но тогда мы должны осущест¬
вить его в условиях, которые будут наиболее благоприятны¬
ми для нашего влияния на массы, в условиях, которые
превратят разделение из вопроса, который касается более
или менее крупных организаций, в дело широких проле¬
тарских масс. Такие условия сейчас отсутствуют. Разде¬
ление будет едва замеченным событием, не найдя понима¬
ния и отклика в массах. И мы при нашей заведомой слабости
по части руководящих кадров и средств существенно зат¬
рудним себе подход к массам. Поэтому я пришла к выводу,
что мы должны пока остаться в НСДПГ, ведя неприми¬
римую принципиальную критику».
Вопрос был для Клары не абстрактно-теоретическим,
а вполне практическим. В штутгартской группе спартаков¬
цев имелись сторонники немедленного создания самостоя¬
тельной партии — Тальгеймер, Рюкк. Но К- ара вступила
с ними в долгий и страстный спор. Когда же те сказали, что
Роза Люксембург разделяет их мнение, Клара была удруче¬
на. Она искренне преклонялась перед авторитетом своей
подруги. Но здесь вопрос касался убеждения. И Клара
вздохнула с облегчением, только когда услышала по теле¬
фону, что Роза и Лео согласны с ней, что так решили все
руководители, преобразуя группу в «Союз Спартака». Те¬
перь она могла признаться Розе: «Было бы самым мучи¬
тельным в моей многострадальной жизни, если бы я в столь
важном деле и в такой решающий час должна была бы
с тобой разойтись...»
Откровенно написав эти трудные слова, Клара почувст¬
вовала некоторое облегчение. Конечно, она не могла иначе.
Что стоила бы их многолетняя дружба, если бы она вынуди¬
ла ее покривить душой, поступить против убеждения и со¬
вести. Она продолжала: «Теперь, когда я прояснила для
себя вопрос и укрепилась в своем мнении, я буду пытаться
315

действовать здесь в этом духе. Пока мое физическое состоя¬
ние позволяет, я буду участвовать в политической жизни
штутгартской группы «Спартак» и, в соответствии с нашими
принципиальными воззрениями, выступать публично. Осо¬
бенно же перед женщинами. Наша борьба нуждается теперь
в женщинах больше, чем когда-либо...»
Клара предложила писать листовки, если берлинские
друзья дадут материал и указания. А в заключение письма
решила рассказать, что в ноябрьские дни действовала
не только пером, написав статью о годовщине пролетар¬
ской революции в России. Превозмогая физическую сла¬
бость, она в дни «шторма и пламени» не усидела дома.
«В революции я участвовала в субботу, 9 ноября, в Штут¬
гарте среди солдат, потом в воскресенье принимала участие
в бесконечных переговорах и заседаниях без толку и резуль¬
тата. В понедельник в лагере военнопленных в Ульме
разъясняла беднягам положение, старалась успокоить их.
Опасались, что они разбегутся, а военные власти готовы
расстрелять из пулеметов любое «восстание». Я держала
пять речей на открытом воздухе перед французами, итальян¬
цами, румынами и сербами, русскими, немецкой охраной.
Иностранцы были очень счастливы и благодарны. Русские
просили меня передать сердечный привет и благодарность
революционному немецкому народу. В этот же день еще
две коротких речи: в Ульме на Мюнстерской площади
и в Гёппингене на улице, среди ярмарочных балаганов.
Я вернулась домой смертельно усталой и охрипшей».
В заключительных строках письма снова звучала тоска,
вызванная отрывом от самых близких друзей: «Дорогая
Роза, я с нетерпением жду твоего ответа. О бесконечно мно¬
гом, о чем я еще хотела бы тебе сказать, я молчу. Я крепко,
крепко прижимаю тебя к моему сердцу.
Твоя Клара.
Привет всем, особенно Карлу и Лео».
«Красное знамя»
18 ноября вышел третий номер «Роте фане». В подзаго¬
ловке газеты значилось: «Центральный орган Союза Спарта¬
ка. Редакция: Карл Либкнехт и Роза Люксембург». Вечером
Роза в гостинице Мольтке села писать своим друзьям
первые за дни революции письма. Одно было адресовано
Кларе Цеткин:
316

«Дорогая, в большой спешке лишь две строчки. Я, с тех
пор как сошла с поезда, еще не ступила ногой в свою
квартиру. Все время до вчерашнего дня шла охота за «Роте
фане»: выйдет она — не выйдет? Из-за этого мы вели борьбу
с утра до вечера. Наконец она есть. Ты должна проявить
к ней терпение, она технически еще не на высоте, это все
придет лишь постепенно. Но прежде всего я хочу знать
твое суждение относительно содержания. Я чувствую, что
мы пойдем в полном согласии, и это делает меня счастливой.
Всеми моими мыслями и сердцем я с тобой. Если бы только
я могла вырваться к тебе хоть на один день! Но это станет
возможно лишь тогда, когда снова пойдут поезда. Пока
напиши мне срочное письмо.
Я страстно жду твоей статьи, совсем короткой! Не до¬
ставляй себе много труда. Твое имя мы хотим иметь сейчас
же. Может быть, напишешь что-нибудь о женщинах, это
так важно сейчас, а никто из нас здесь ничего в этом не
смыслит.
Дорогая, наспех тысяча приветов и объятий.
Твоя Р. Л.»
Вдогонку письму была послана телеграмма:
«Немедленно пришли мне для «Роте фане» маленькую
статейку с подписью. Тема любая. Желательно о женщи¬
нах. Тысяча сердечных приветов. Роза, гостиница Мольтке».
Второе письмо было к Мерингам. Старый революционер
тяжело переживал, что в те дни, когда германские проле¬
тарии впервые поднялись на борьбу, здоровье не позволяет
ему быть вместе с друзьями, которые включили его в цент¬
ральное руководство «Союза Спартака». Он с трудом пере¬
двигался, но голова оставалась ясной. Роза десятки раз
порывалась навестить Мерингов, но неотложные дела вы¬
нуждали ее откладывать визит. Теперь, считаясь с тем,
что письмо могут прочитать не только те, кому оно было
адресовано, она писала:
«Глубокоуважаемые друзья, я не могу даже выразить,
как терзает меня то, что я все еще не смогла поспешить
к вам и пожать ваши руки. Однако с того момента, когда
я сошла с поезда в Берлине, я не смогла еще ступить ногой
в мою квартиру в Зюдэнде и живу в гостинице. Из этого
вы можете заключить, как поглотил меня здешний водо¬
ворот.
Первейшим делом быо наладить, наконец, выход газеты.
А теперь я горю нетерпением услышать Ваше мнение, полу¬
чить Ваш совет. Мы все были очень обрадованы, когда друг
317

«X» сообщил нам, что мы сможем скоро украсить «Фане»
Вашей статьей и Вашим именем. Я жду этого с великим
нетерпением. В ближайшие дни я надеюсь, наконец, по¬
пасть к вам. Я была счастлива услышать, что Ваше здо¬
ровье налаживается и Вы бодры и трудоспособны... В огром¬
ной спешке пока только этот короткий сердечный привет,
до скорого свидания!
Ваша Роза Люксембург».
Третье письмо было отправлено в этот день старому
баденскому приятелю Адольфу Гекку и его жене. Выражая
глубокое соболезнование по поводу смерти сына, погибшего
в последние дни войны, Роза дала в нем выход и своему
настроению: «Меня утешает лишь мрачная мысль, что и я
ведь тоже, может быть, скоро буду отправлена на тот
свет — возможно, пулей контрреволюции, которая подсте¬
регает со всех сторон...» Под этим письмом поставил свою
подпись и Карл Либкнехт.
Для таких предчувствий имелись, увы, вполне реальные
основания. Даже на общем собрании рабочих и солдатских
Советов Берлина, состоявшемся 19 ноября, один из орато¬
ров посмел обвинить Либкнехта в... выплате 2 тысяч марок
за каждого убитого матроса. Это вызвало негодующие
возгласы, и, когда Либкнехт поднялся на трибуну, его встре¬
тили горячими аплодисментами. Он не стал опровергать
смехотворную ложь, но указал, что определенные круги
действуют таким подлым образом вполне систематично.
— Нас хотят затравить буквально до смерти потому,
что мы выступаем против нынешнего головокружения от
успехов, крайне опасного для революции. Товарищи! Гово¬
рят, что Либкнехта надо обезвредить, ибо он против един¬
ства. Однако в мире нет никого, кто хотел и жаждал бы
единства больше, чем я, готовый отдать за это все. Но
лишь за единство, которое помогает народу, может его
спасти, за единство во имя цели, к которой стремится весь
народ.
На страницах «Роте фане» Либкнехт внушал рабочим:
«Единство! Кто мечтает о нем больше, кто стремится
к нему сильнее, чем мы. Единство, которое делает проле¬
тариат сильным, способным выполнить свою историческую
миссию.
Но не всякое «единство» усиливает. Единство между
огнем и водой тушит огонь и испаряет воду, единство между
волком и ягненком отдает ягненка на съедение волку, един¬
ство между пролетариатом и господствующими классами
318

приносит пролетариат в жертву, единство с изменниками
приводит к поражению;..
Наше стремление — объединить силы, действующие
в одном направлении. Стремление апостолов единства —
связать силы, действующие в разных направлениях, чтобы
ослабить и отвлечь радикальные ударные силы революции...
Можем ли мы быть едиными с теми, кто, называя себя
социалистами, спасает капиталистическую эксплуатацию?
Единство с ними было бы гибелью для пролетариата, изме¬
ной социализму, Интернационалу. Они не заслужили брат¬
ского рукопожатия, им должен быть объявлен бой».
Вожди «Спартака» были убеждены, что совершить
революцию, двигать ее вперед могут только сами проле¬
тарские массы. Но это не значило идти на поводу их отста¬
лых настроений. Требовалось немало мужества, даже ге¬
роизма и готовности к самопожертвованию, чтобы пойти
против течения, когда взяли верх настроения бессозна¬
тельной доверчивости к предателям и соглашателям. Спар¬
таковцы видели долг революционеров прежде всего в разру¬
шении иллюзий, в возрождении у пролетариата классового
самосознания, размягченного реформизмом, заглушенного
шовинизмом. Они честно и прямо говорили народу «то, что
есть».
В статье под таким заглавием Карл Либкнехт вскрыл
истинный характер и положение революции, которую мно¬
гие наивно считали уже социалистической:
«До сих пор между политической формой и социальным
содержанием германской революции зияет противоречие,
которое требует разрешения и в решении которого будет
заключаться дальнейшее развитие революции. Ее полити¬
ческая форма — пролетарское действие, ее социальное
содержание — буржуазная реформа...
Нынешнее «социалистическое» правительство хотело
бы разрешить это противоречие подчинением пролетарской
формы буржуазному содержанию, задача социалистическо¬
го пролетариата — поднять отсталое содержание на более
высокую ступень прогрессивной формы, сделать революцию
социальной».
Либкнехт разъяснял ошибочность представления, будто
пролетариат уже овладел в Германии политической властью.
Власть рабочих и солдатских Советов пока лишь фасад.
Ведь политическая власть заключается не в формальных
полномочиях, а в удержании реальных средств власти.
Параллельно с ослаблением позиций пролетариата идет
интенсивный процесс собирания сил контрреволюции. «Мед¬
319

лить — значит потерять то, что надо завоевать, вместе с тем,
что уже завоевано. Промедление приближает смерть —
смерть революции. Опасность огромна и близка».
Становилось все яснее, что центральным для дальнейше¬
го развития революции становится вопрос: власть Советов
или Национальное собрание? Лозунг «Вся власть Советам!»,
выдвинутый революционерами, означал продвижение рево¬
люции вперед, ее углубление. Созыв же Национального
собрания использовался всеми враждебными революции
силами как прикрытие их желания затормозить, остано¬
вить нарастание событий. Не только генералитет и бур¬
жуазные деятели, не только шейдемановцы, но и многие
лидеры независимых во главе с Каутским и Гильфердингом
все громче ратовали за проведение всеобщих выборов в
Национальное собрание. Тут надо было бить тревогу.
Со стражами капиталистических сейфов, писала Роза
Люксембург в «Роте фане», мы не собираемся вести споры
ни внутри Национального собрания, ни о нем. Но «глубоко¬
мысленным марксистам» придется напомнить, что они забы¬
ли азбуку социализма.
«Они забыли, что буржуазия не парламентская партия,
а господствующий класс, который владеет всеми эконо¬
мическими и социальными средствами власти... Нынешняя
идиллия, когда волки и овцы, тигры и ягнята пасутся рядом,
как в Ноевом ковчеге, не продлится ни на минуту дольше
того момента, когда всерьез станет вопрос о социализме...
Созыв Национального собрания лишь усилит позиции
буржуазии, ослабит и запутает пролетариат пустыми ил¬
люзиями, поведет к растрате времени и сил на «дискуссии»
между волком и ягненком, одним словом, поможет тем эле¬
ментам, желание и намерения которых — лишить проле¬
тарскую революцию ее социалистических целей, выхоло¬
стить ее, превратить в буржуазную демократическую ре¬
волюцию».
Такая постановка вопроса свидетельствовала о том, как
быстро реальный опыт германской революции помог Розе
Люксембург преодолеть ее собственные заблуждения, когда
она в тюрьме рассуждала об Учредительном собрании в
России. Теперь Роза более не сомневалась. «Тот, кто ныне
хватается за Национальное собрание, сознательно или бес¬
сознательно возвращает революцию на пройденную исто¬
рическую стадию буржуазных революций, он скрытый агент
буржуазии или несознательный идеолог мещанства... Не
о том идет сейчас речь — демократия или диктатура. По¬
ставленный историей в порядок дня вопрос гласит: буржу¬
320

азная демократия или социалистическая демократия. Ибо
диктатура пролетариата — это демократия в социалистиче¬
ском смысле. Диктатура пролетариата — это не бомбы, пут¬
чи, беспорядки, «анархия», как сознательно фальсифициру¬
ют дело агенты капиталистической прибыли, это использо¬
вание всех политических средств власти для осуществления
социализма, для экспроприации капиталистов — в соот¬
ветствии с желанием и волей революционного большинства
пролетариата...»
Свою статью Роза закончила афористически точным
суждением: «Не помогут никакие уловки, никакие двусмыс¬
ленности — жребий должен быть брошен. Парламентский
кретинизм был вчера слабостью, сегодня он двусмыслен¬
ность, завтра он станет изменой социализму».
Через несколько дней «Роте фане» в передовой статье
сформулировала суть кардинального вопроса германской
революции в лаконичной формуле: «За или против социализ¬
ма, против или за Национальное собрание, третьего нет!»
Роза Люксембург была очень рада, что наладился кон¬
такт с Кларой Цеткин, и 21 ноября телеграфировала:
«Тысяча благодарностей за письмо и статью. С твоими
взглядами полностью согласна. Вскоре письмо от всех.
Сердечные приветы».
Матильда Якоб в тот же день описала Кларе жизнь
в Берлине: «Роза загружена чудовищно. То, что она делает,
далеко превышает ее силы. Мое единственное желание,
чтобы она все это вынесла. Ведь кроме бремени работы над
«Роте фане» на ней лежит еще обязанность непрерывно
проводить совещания, принимать посетителей... Я теперь ре¬
шила целиком посвятить себя тому делу, которому Роза
отдает все свои силы: возможность помогать ей стала для
меня потребностью и внутренней необходимостью...»
Не только Матильда, а все, кто видел, как работали
и жили революционные вожди, приходили в изумление.
Молодой рабочий паренек Альфред Мергес, помогавший
в редакции, поражался:
— Совершенно сверхчеловеческой казалась мне сила
физически слабой и маленькой Розы. С виду очень хрупкая,
она усилием воли заставляла себя работать целыми днями.
Когда появлялся Карл, они вместе обсуждали положение...
Присланная Кларой Цеткин статья «Революции — бла¬
годарность женщин» была тотчас напечатана в газете
в качестве передовой. В ней требование созыва Националь¬
ного собрания характеризовалось как «фиговый листок»,
прикрывающий намерение отдать политическую власть в
321

руки имущих классов. Женщинам надо знать, что полная
демократия должна быть укоренена в почве социалисти¬
ческого строя, который на деле освобождает граждан раз¬
рушением экономического угнетения. Статья призывала
пролетарок: «Никаких соглашений с ложными друзьями!
Соберемся с силами, чтобы разгромить врага на любой
почве, любым оружием!»
Два дня спустя Роза написала в Штутгарт: «Мой адрес
пока — Матильда. (Я все еще не была дома!!!) Любимей-
шая, в безумной спешке вместо аршинного письма, которое
готово в моем сердце, лишь несколько жалких строк. Глав¬
ное в том, что я, конечно, хочу с тобой увидеться и погово¬
рить. Но уехать отсюда дня на два я смогу не ранее чем
через две недели».
Соглашаясь с предложением Клары относительно листо¬
вок, Роза спрашивала, не практичнее ли все же подумать
о женском приложении к «Роте фане». Это потребовало
бы, однако, приезда Клары в Берлин.
«Ты хочешь приехать сюда? Можешь ли ты действи¬
тельно рискнуть? Можем ли мы взять на свою совесть
связанные с этим твои мучения?! Ибо сейчас поездка из
Штутгарта в Берлин почти опасна для жизни. Ответь откро¬
венно!.. Мы все в суете и трудах сверх головы. В тактике
между тобой и нами нет ни малейшего различия. Это боль¬
шое утешение и радость! Но все же так много надо обгово¬
рить и обсудить! Итак, пока тысяча объятий тебе и приветы
твоим мужчинам.
Твоя Роза».
Франц Меринг прислал Розе для «Роте фане» свои
воспоминания о пребывании в тюрьме, и они печатались
с 21 ноября до конца декабря. Но еще важнее было то, что
вся «четверка» опубликовала 25 ноября в газете и отдельной
листовкой за своими подписями воззвание «Союза Спарта¬
ка» к пролетариям всех стран.
«У нас,— писали авторы,— началась революция. Мы,
правда, не говорим, что в Германии вся власть действитель¬
но попала в руки трудового народа, что уже завоевана пол¬
ная победа пролетарской революции. В правительстве все
еще сидят те социалисты, которые с августа 1914 года в тече¬
ние четырех лет предавали как германский рабочий класс,
так и Интернационал...
Если вашим господствующим классам удастся заду¬
шить пролетарскую революцию в России и Германии, они
с удвоенной яростью обратятся против вас и попытаются
322

соорудить на могиле международного социализма тыся¬
челетнюю империю эксплуатации... Пролетарии всех стран!
Мы зовем вас осуществить дело социалистического осво¬
бождения, вернуть оскверненному миру человеческий
облик!»
В конце ноября Роза в новом письме сообщала Кларе,
что в рядах НСДПГ усиливается разочарование политикой
партии и происходит размежевание, причем некоторые ле¬
вые лидеры (Деймиг, Эйхгорн, Ледебур) «и — массы!»
переходят «на нашу почву». «Они не только одобряют
нашу критику, но утверждают, что хотят возможно скорее
освободиться от фатального сцепления с шейдемановцами
и идти вместе с нами. Мы требуем поэтому созыва партий¬
ного съезда.
Если бы ты только знала,— вырвалось у Розы,— как
много мне надо тебе рассказать и как я здесь живу —
как в адском котле! Вчера в 12 часов ночи я впервые
пришла в свою квартиру в Зюдэнде, да и то лишь потому,
что нас обоих — Карла и меня — выставили из всех оте¬
лей этого района (вокруг Потсдамского и Ангальтского
вокзалов) !..»
Вслед за письмом в Штутгарт полетела телеграмма:
«Пришли тотчас общую листовку для женщин. Краткую,
популярную, агитационную о задачах женщин в революции.
Тысяча приветов».
В начале декабря обстановка в столице накалилась еще
больше. Из Западной Германии поступали тревожные из¬
вестия, что возвращающиеся с фронта на родину войска,
оставаясь под влиянием монархических офицеров, срывают
красные флаги, разгоняют Советы. В Прибалтике прави¬
тельственный комиссар социал-демократ Винниг начал
вербовку добровольцев в «Железную бригаду», объявив ее
задачей борьбу против «русского и германского больше¬
визма». Просочились сведения, что правительство вместе
с генералитетом готовит торжественное вступление в Берлин
гвардейских дивизий.
Карл Либкнехт в «Роте фане» указал на серьезную
опасность, нависшую над революцией, требовал немедленно¬
го удаления офицеров из солдатских Советов, смещения
генералов, разоружения буржуазии, вооружения револю¬
ционных рабочих и пролетарских солдат, создания рабочей
милиции и ее боевого ядра — Красной гвардии. 3 декабря
«Роте фане» вышла под шапкой «Военный путч в Берлине?».
6 декабря путч действительно вспыхнул. Группа матро¬
сов и солдат у здания имперской канцелярии провозгласила
323

Эберта «президентом республики», а потом разгромила
редакцию «Роте фане», пытаясь арестовать Либкнехта. Дру¬
гая группа солдат и унтер-офицеров ворвалась в помещение
Исполкома, и только прибытие рабочих и матросов осво¬
бодило его членов. Несколькими часами позднее мирно
возвращавшиеся после спартаковских собраний рабочие и
солдаты были неожиданно обстреляны отрядом гвардейских
стрелков: 14 человек было убито, более 30 ранено. Эта
«проба сил» получила название «кровавой пятницы».
Матильда Якоб писала в эти дни Кларе Цеткин, что
дела в общем идут неплохо, хотя обстановка тревожная.
«Роза в страшном напряжении, вечерами очень поздно
задерживается в редакции. Здесь почти ежедневно разыгры¬
ваются интермедии: занятие «Роте фане», слухи об аресте
Розы и Карла, которые потом оказываются ложными. Но
все эти низости бьют по нервам и расхищают время. Люди
снова живут в состоянии психоза, а травля спартаковцев
ведется систематически, с изощренной подлостью. Я каж¬
дый вечер встречаю Розу и провожаю ее от станции элек¬
трички. Но мне всегда бывает жутко, когда она поздно
сообщает, что выезжает...
В то же время в редакцию ежедневно приходит мно¬
жество людей, желающих стать членами «Союза Спарта¬
ка», мы получаем очень много выражений симпатии».
Матильда сожалела, что Розу никак не удается склонить
отдохнуть где-нибудь вне Берлина. Озабоченная состоянием
ее здоровья, она интересовалась, нельзя ли прислать из
Вюртемберга немного продовольствия, как это делала Клара
во время пребывания Розы в тюрьме. Однако выполнить
эту просьбу Кларе не удалось. Состояние ее здоровья резко
ухудшилось, сердце стало давать перебои и даже высказы¬
вались опасения, выживет ли она.
Когда опасность миновала, Роза написала в Штутгарт:
«Дорогая Клара! Я была так счастлива получить известие,
что тебе стало лучше. Тяжелый камень свалился с моего
сердца, и я смогла снова со свежими силами приняться за
работу. Теперь я снова жадно жду известий, как дальше
пойдут твои дела... О событиях в столице, о моих и наших
взглядах по важнейшим вопросам тебе расскажет наш
общий друг Вилли Мюнценберг. Я же сама нахожусь в таком
водовороте, что не имею времени подумать о том, каково
мне. «C’est la révolution!» *.
«Такова революция!» (франц.).
324

Революционный трибун
Карл Либкнехт много работал в «Роте фане», немало писал,
но его стихией были общение с людьми и речи с любой
трибуны: от рейхстага и скамьи подсудимых до балкона
императорского дворца, крыши автомобиля, дощатого по¬
моста. Он обладал редким умением чувствовать аудиторию,
доходчиво разъяснять сложные проблемы, способностью
к импровизации, образностью речи. Он не терял самообла¬
дания и тогда, когда видел враждебные лица и даже — как
в цирке Буша 10 ноября — когда на него смотрели дула
винтовок в руках одураченных солдат.
В дни революции главным рефреном его выступлений
был призыв к ясности социалистической цели, которую
можно достигнуть только мобилизацией всех сил рабочего
класса. Он любил ставить вопросы и тут же давать на них
ответы. Так он «разговаривал», например, в конце ноября
с членами матросского «Совета 53-х»:
— Какой характер носит нынешняя революция?..
Прежде всего, какая революция? Ибо нынешняя революция
имеет несколько различных содержаний и возможностей.
Она может остаться тем, чем была до сих пор: движением
за мир и буржуазные реформы. Или она может стать тем,
чем она до сих пор не была: пролетарско-социалистической
революцией. И в первом случае пролетариат должен быть ее
важной опорой, чтобы она не превратилась в фарс. Но про¬
летариат не может удовлетвориться этим буржуазно-ре¬
формистским содержанием. Он должен, если не хочет снова
потерять даже завоеванное до сих пор, идти вперед к со¬
циальной революции: всемирно-историческая схватка меж¬
ду капиталом и трудом началась.
Держит ли сегодня пролетариат власть в своих руках?
Созданы рабочие и солдатские Советы, но они ни в коей
мере не являются выражением совершенно ясного проле¬
тарского классового сознания. Офицеры, нередко из высше¬
го дворянства, избраны в них. Среди членов рабочих Сове¬
тов находятся представители господствующих классов. Это
позор!.. Нынешний состав Советов показывает корень зла:
массы рабочих и солдат еще недостаточно просвещены по¬
литически и социально...
Меня спрашивали: почему я не вступил в правительство?
Ответ прост. Я поставил — среди прочего — условием, что
законодательная, исполнительная, судебная власть должна
быть и оставаться исключительно в руках рабочих и солдат¬
ских Советов. Это условие было отклонено социал-де¬
мократами...

Обладают ли рабочие и солдатские Советы теперь дей¬
ствительно всей политической властью? С самого начала
не только экономические и социальные, но и многие поли¬
тические позиции власти остались в руках господствующих
классов. А то, что они потеряли, они с помощью нынешнего
правительства в большой степени смогли снова вернуть:
офицеры опять получили командную власть, старая бюро¬
кратия опять функционирует...
Выражают сомнение, произойдут ли революции в стра¬
нах Антанты. Но как может нынешняя германская рево¬
люция, нынешнее германское правительство, соответствую¬
щее русскому правительству князя Львова или в лучшем
случае Керенского, вызвать социальную революцию во
Франции, Англии и т. д.?.. Сначала германский пролетариат
должен осуществить свою социальную революцию или хотя
бы энергично ее начать, а потом уже народы стран Антанты
ответят социальной революцией...
Что же делать дальше?.. Только воодушевление спо¬
собно творить великие дела. Нужны убеждение и доверие,
ясность пути и цели. Должны ли мы испугаться нашей за¬
дачи потому, что она трудна? Мы видим светящуюся звезду,
указывающую нам направление. Море темно, бурно, пол¬
но подводных скал. Должны мы поэтому отказаться от на¬
шей цели? Мы будем смотреть в оба, обойдем рифы,
проведем наш корабль и достигнем цели. Несмотря ни
на что!
Речь Либкнехта не осталась без воздействия. Централь¬
ный Совет флота принял составленную при участии Либк¬
нехта революционную программу. Однако добиться ее осу¬
ществления он в дальнейшем не сумел.
Трагический процесс размывания власти рабочих и сол¬
датских Советов нигде не протекал столь явно, как в Бер¬
линском Совете и его Исполкоме. С людьми, вставшими во
главе его, Либкнехт столкнулся еще накануне революции.
Это они вместе с лидерами независимых в начале ноября
откладывали выступление берлинских рабочих, ссылаясь на
его «техническую неподготовленность». Все протесты
Либкнехта отскакивали от них до тех пор, пока объективные
условия не обогнали этих «сверхумных фабрикантов рево¬
люции». С горечью и досадой Карл записал тогда в своем
дневнике: «Правительственные социалисты еще, конечно,
опередят нас и опозорят как перед историей, так и перед
нами самими».
Справедливость этих слов подтверждалась все снова
и снова. От его предостережений деятели Исполко¬
326

ма отмахивались. А ведь он не раз говорил, в том числе
на общем собрании рабочих и солдатских Советов Бер¬
лина:
— Контрреволюция ведет наступление. Она достаточно
сильна, чтобы быстро одолеть вас, если вы не будете спло¬
ченными... Я могу поэтому только советовать вам: держитесь
за свою власть, не упускайте ее, помните о том, что измен¬
ники уже за работой, будьте бдительны...
Председатель Исполкома Рихард Мюллер не жалел,
правда, громких слов. Он заявил даже, что путь к Нацио¬
нальному собранию «ведет через его труп». Однако вместо
решительного противодействия правительству Эберта
Исполком сдавал одну позицию за другой. Объявив о созда¬
нии Красной гвардии, он отказался от своих слов, в вопросе
о Национальном собрании сел между двумя стульями,
устранился от действенного контроля над деятельностью
чиновников, не имел собственного печатного органа. Он
не сумел использовать данные ему революцией возможно¬
сти, стать реальной властью. Более того, он глушил ини¬
циативу местных Советов, противодействовал стихийно
начавшимся забастовкам. Исполком вполне заслужил
ту убийственную характеристику, которую дала ему га¬
зета «Роте фане», сравнив его с Всероссийским ЦИК Со¬
ветов:
«Исполком Советов России, что бы о нем ни кричали,
разумеется, совсем не то, что Берлинский Исполком. Тот —
голова и мозг могущественной революционной пролетар¬
ской организации, этот — пятое колесо в телеге прикрыто-
капиталистической правящей клики, тот — неисчерпаемый
источник пролетарского всевластия, этот подобен опусто¬
шенной походной фляге, тот — живая плоть революции,
этот — ее гробница...»
Роковое значение для судьбы Советов имело то, что,
созвав Всегерманский съезд Советов, Исполком принял та¬
кую систему выборов делегатов, которая обеспечила боль¬
шинство на съезде противникам Советов. Солдаты получи¬
ли преимущество перед рабочими. Среди делегатов преобла¬
дали социал-демократические партийные и профсоюзные
чиновники, кадровые офицеры, деятели буржуазных партий.
Но не нашлось места для вождей революции Карла Либк¬
нехта и Розы Люксембург...
Накануне открытия съезда Карл Либкнехт и его сорат¬
ники проявили максимум энергии, чтобы предотвратить при¬
нятие съездом пагубных для революции решений. На соб¬
рании берлинской организации НСДПГ Либкнехт опроверг
327

речи Барта, который снова хвастал, что был в числе тех,
кто «сделал» революцию.
— Нет,— ответил Либкнехт,— не от распределения
браунингов зависела судьба революции, а от движения
и воли масс... Кто создал в народе иллюзию, будто все
в порядке? Кто науськивает войска против большевизма?
Виновники — Эберт и Шейдеман, а Гаазе и Барт их со¬
умышленники... Мы требуем выхода независимых из каби¬
нета. Мы призываем пролетариат к новой революции, к
настоящей революции.
В тот же день Либкнехт провел в помещении «Союза
Спартака» на Фридрихштрассе совещание группы делега¬
тов от НСДПГ на съезд Советов. Присутствовало около
40 человек из 90. Либкнехт предлагал рекомендовать
съезду провозгласить себя высшей властью, а первым
пунктом повестки дня поставить: «Контрреволюция и меры
съезда Советов для защиты революции». Предлагалось
также объявить Германию единой социалистической рес¬
публикой, призвать рабочих всех стран к созданию Сове¬
тов. Однако объединить вокруг этих требований левых неза-
висимцев и создать из них фракцию не удалось. Спарта¬
ковцам, которых было не более десятка — среди них Фриц
Геккерт и Евгений Левине,— пришлось действовать на
свой страх и риск.
Вечером Карл Либкнехт отправился на встречу с деле¬
гатами съезда. Когда ему удалось получить слово, он опро¬
верг утверждения, будто спартаковцы намерены лишь разру¬
шить все существующее.
— Есть вопрос,— сказал он,— который гигантски воз¬
вышается над всеми другими: хотите ли вы, чтобы начав¬
шаяся в Германии в ноябре революция превратилась в со¬
циалистическую революцию германского пролетариата, или
вы хотите отбросить ее назад, показав, что все усилия были
напрасными?
Однако собравшиеся в этом зале были глухи к голосу
революционера. Освященное традицией Национальное соб¬
рание представлялось им более солидным учреждением,
чем революционный парламент Советов.
Иначе были настроены массы берлинских рабочих. Они
дружно откликнулись на призыв спартаковцев собраться
у здания прусской палаты и во всеуслышание заявить о
своих требованиях. 16 декабря прекратилась работа круп¬
нейших заводов столицы, и грандиозная 250-тысячная де¬
монстрация прошла под боевым лозунгом «За рабочие и
солдатские Советы! Против Национального собрания!».
328

— Первая задача съезда,— провозгласил Либкнехт,
выступая с балкона перед демонстрантами,— защитить
революцию, разбить контрреволюцию: разоружить всех
генералов и офицеров, уничтожить их командную власть,
создать Красную гвардию. Надо ликвидировать гнездо
контрреволюционеров, а к ним относится также — я гово¬
рю это, хотя обманутые пролетарии возмущаются этим,—
и правительство Эберта — Шейдемана...
Когда стихли шумные возгласы «Долой шейдеманов-
цев!», Либкнехт разъяснил, что в Германии существует пока
капиталистическая республика, а социалистическую рабо¬
чие смогут завоевать лишь в борьбе против нынешнего пра¬
вительства. Собравшиеся с воодушевлением поддержали
требование к съезду взять всю политическую власть в свои
руки, не передавать ее Национальному собранию. Делегации
рабочих и солдат, пробившись в зал, с трибуны предъяви¬
ли свои требования. Однако съезд их отклонил.
Съезд не случайно получил прозвище «клуб политиче¬
ских самоубийц». Он не только принял решение назначить
выборы в Национальное собрание на 19 января 1919 года,
на месяц раньше намеченного срока. Еще до избрания
Центрального Совета он вручил правительству всю законо¬
дательную и исполнительную власть. Центральному Совету,
в который независимцы отказались войти, отводилась роль
еще более мизерная, чем та, которую играл бессильный
Берлинский Исполком. Так «административно вышколен¬
ное» (по выражению Геккерта) большинство съезда взяло
сторону буржуазии в кардинальном вопросе — власть Со¬
ветов или Национальное собрание?
Роза Люксембург назвала итог работы съезда «Пирро¬
вой победой». «Избранный самими рабочими и солдатскими
Советами орган, вместо того чтобы использовать политиче¬
скую власть для дела революции, что было его задачей, сам
себя лишил жизни и отдал доверенную ему власть врагу...
Но с того часа, когда выговорились делегаты Советов, возь¬
мут слово сами рабочие и солдатские Советы по всей
Германии, рабочие массы. Они будут не только говорить,
они будут действовать».
Обострение ситуации было неизбежно. Получив от съез¬
да неограниченные полномочия, Эберт намерен был дока¬
зать буржуазии, что он готов всеми средствами подавить
«анархию» и обеспечить «свободные» выборы в Националь¬
ное собрание.
«Буржуазия готовится к гражданской войне,— пре¬
дупреждала рабочих «Роте фане»,— она хочет ее».
329

Карл Либкнехт не давал себе ни передышки, ни отдыха.
Он бывал на предприятиях, выступал на митингах, собра¬
ниях, совещаниях. Сопровождавший его молодой товарищ
не переставал удивляться:
— Где бы Карл ни выступал, ни один рабочий или сол¬
дат не мог не поддаться волшебству его голоса. Сила и убе¬
дительность его слов зажигала сердца масс... У него совсем
не оставалось времени, чтобы следить за своей внешностью
и одеждой, было тягостно видеть его в разорванных башма¬
ках... Из соображений безопасности он не мог попасть до¬
мой, к семье. Он то и дело посылал меня с приветом к жене
и детям в Штеглиц... Софья Либкнехт обычно давала мне
письмо для Карла и белье, а дети — скопленные маленькие
сладости, которые, как они знали, доставят отцу радость.
В субботу, 21 декабря, пролетарский Берлин хоронил
жертвы «кровавой пятницы». Карл Либкнехт, идя во главе
многолюдной траурной процессии, трижды выступал на
митингах. Перед дворцом рейхсканцлера он напомнил, что
в тот день, когда были расстреляны невинные, группа обма¬
нутых солдат провозгласила здесь Эберта президентом.
— Если правда, что раны жертв при приближении
убийцы снова открываются, то они должны открыться здесь,
где сходились все нити преступных махинаций, жертвами
которых они пали. Это шествие — предостережение Эбер¬
ту и Шейдеману...
Перед зданием военной комендатуры Либкнехт добавил,
что следы крови, пролитой на Шоссештрассе, ведут через
Вильгельмштрассе сюда. Это не первые жертвы коменданта
социал-демократа Вельса, но он все еще сидит здесь. И в
этом сказывается слабость революции.
Над открытой могилой в Фридрихсхайне Карл Либкнехт
сказал, что 14 убитых — это обвинители против контррево¬
люционеров, это свидетели темноты части рабочих и сол¬
датских масс, это глашатаи необходимой интернациональ¬
ной солидарности.
— Русские товарищи были среди тех, кто бросйлся
навстречу солдатам Вельса и помешал дальнейшему кро¬
вопролитию. Молодой датский рабочий, незадолго до рево¬
люции приехавший в Германию, лежит здесь в могиле.
Итальянский товарищ передал приветы итальянского про¬
летариата; русские, польские, английские товарищи участ¬
вуют в похоронной церемонии. Так это погребение стано¬
вится призывом к исполнению интернационального долга,
который теперь должен стать не только теоретической
идеей, а и живым действием.
330

Между тем Эберт и Вельс уже занялись подготовкой
новой, еще более кровопролитной провокации, которая
должна была дать им повод для разоружения революцион¬
ных матросов и рабочих. Матросов обвинили в хищении цен¬
ностей из дворца, который они охраняли, им задерживали
выплату жалованья. Арест возмущенными матросами Вель¬
са стал предлогом для вызова верных правительству войск
с пулеметами и артиллерией. На рассвете 24 декабря они
начали обстрел из пушек зданий манежа и дворца.
Однако случилось непредвиденное. Матросы оказали
упорное сопротивление, а по зову фабричных гудков к месту
боя стали стекаться большие массы рабочих, главным обра¬
зом с северных окраин, среди них были женщины и дети.
Смешавшись с солдатами правительственных войск, они
вынудили их отступить.
«Кровавый сочельник» вызвал всеобщее негодование
берлинских рабочих: погибло 11 матросов и много солдат.
Вечером по призыву спартаковцев и «Союза красных
солдат» состоялась большая демонстрация на Зигесаллее.
Карл Либкнехт, верный принципу «говорить то, что есть»,
сказал: одержана победа, но плоды ее не закреплены. Контр¬
революция продолжает вооружаться, а ее главный оплот —
правительство Эберта — Шейдемана — не устранен. По¬
мочь делу может только вооружение пролетариата.
Когда демонстранты подошли к дворцу, Либкнехт высту¬
пил снова с крыши автомобиля.
— Надо быть начеку. Враги революции, без сомнения,
готовят новый удар. Они не только не разоружаются, а со¬
бирают новые войска. Да здравствует Народная морская
дивизия, Интернационал и мировая революция!
Рождение партии коммунистов
Развитие революционных событий все острее ставило перед
руководителями «Союза Спартака» вопрос о необходимости
полного и окончательного размежевания с лидерами неза-
висимцев, создания самостоятельной политической партии.
14 декабря газета «Роте фане» опубликовала програм¬
мный манифест «Чего хочет «Союз Спартака»?». Написан¬
ный Розой Люксембург, он формулировал задачи револю¬
ционной партии, намеренной двигать революцию вперед
к социалистической цели. А в тот же день газета НСДПГ
в редакционной статье «Немецкая тактика для немецкой
революции» предлагала сделать ставку на Национальное
331

собрание. Стало очевидно, что обе стороны созрели для
разделения. Роза Люксембург на собрании берлинской орга¬
низации НСДПГ заклеймила жалкую роль Гаазе в контрре¬
волюционном правительстве Эберта. Когда Гаазе попытался
обвинить спартаковцев в «рабском копировании» тактики
русских, Роза ответила:
— Но мы должны у них учиться. Большевикам приш¬
лось первыми собирать опыт. Мы можем усвоить его зрелый
плод... Революция доведена почти до края пропасти, проле¬
тариат должен железной рукой удержать ее... Вам предстоит
решить, каким путем вы пойдете — с нами или с Шейде-
маном. Уклониться невозможно, есть только или — или.
Резолюция Розы Люксембург, требовавшая выхода не-
зависимцев из правительства, собрала менее трети голосов.
Однако решения съезда Советов и события «кровавого со¬
чельника» подтвердили правоту спартаковцев. Не прошло
и двух недель, как правительственный кризис вынудил неза-
висимцев покинуть правительство.
Но еще до этого, в рождественский вечер, Роза Люк¬
сембург рассказывала своей подруге о событиях в столице:
«Дорогая Клара, сегодня я в первый раз со времени
Бреслау за своим письменным столом и хочу послать тебе
рождественский привет. Насколько охотнее я поехала бы
к тебе! Но об этом не может быть речи, так как я прикована
к редакции и ежедневно остаюсь до полуночи в типографии,
чтобы проследить также и за версткой. Кроме того, в эти
беспокойные времена самые важные известия и указания,
на которые надо реагировать немедленно, поступают лишь
между 10 и 11 часами вечера. К тому же почти ежедневно
с раннего утра совещания и обсуждения, в промежутках
собрания, а для разнообразия что ни день предостереже¬
ния «официальных органов», что за Карлом и мной следят
убийцы, так что нам не следует спать дома, а надо каждую
ночь искать крышу в другом месте. Наконец мне все это дело
показалось слишком глупым, и я просто возвратилась снова
в Зюдэнде. Так я с первого момента живу в сутолоке и гонке
и не могу прийти в себя...»
Высказав надежду, что ей, быть может, все же удастся
на короткое время вырваться к Кларе, когда приедет Юлиан
Мархлевский, которого ожидали из Советской России, Роза
спешила разъяснить своей подруге политическую обстанов¬
ку. Не описывая событий 24 декабря, она заметила, что
естественным ответом на них было новое «революционное
нарушение». «Произошла грандиозная демонстрация у двор¬
ца, потом стихийно часть демонстрантов двинулась к редак¬
332

ции «Форвертс» и заняла ее! Там нашли спрятанными
18 пулеметов и броневик! Меня тогда срочно вызвали на за¬
седание, и я вернулась домой лишь в половине двенадца¬
того...»
Роза рассказала, что обостряются не только отношения
с шейдемановцами, но и внутри НСДПГ. «Вчера пришел
формальный отказ созвать партийный съезд. Партия на¬
ходится в состоянии полного распада. Штрёбель, Гаазе,
газета «Фрайхайт» открыто требуют «отмежевания слева»,
то есть от нас. С другой стороны, слияние между НСДПГ
и шейдемановцами в провинции идет полным ходом...»
Днем позже, отвечая на полученное от Клары письмо,
Роза повторила, что ее приезд в Штутгарт немыслим. Но
она приветствовала теперь перспективу переезда Клары в
Берлин. «Здесь тебя очень ждут друзья, огромное поле дея¬
тельности и я с распростертыми объятиями. Мой домик,
конечно, в твоем распоряжении и ожидает тебя... Напиши
поскорее, приедешь ли и когда. Я счастлива при мысли об
этом...»
Однако новое ухудшение состояния здоровья помешало
Кларе Цеткин приехать в Берлин и принять непосредствен¬
ное участие в общегерманской конференции «Союза
Спартака», накануне которой Роза Люксембург подчеркну¬
ла, что спартаковцев отделяет пропасть не только от
Эберта — Шейдемана, проливших кровь рабочих, не только
от тех независимцев, которые сидели с ними в правитель¬
стве, а теперь — слишком поздно! — рвут позорную связь,
но и от колеблющихся и нерешительных, каких немало
в рядах НСДПГ.
«Революции не терпят половинчатости, компромиссов,
нерешительности, трусости. Революциям нужны открытые
забрала, ясные принципы, решительные сердца, цельные
люди...
История — единственный настоящий учитель, револю¬
ция — лучшая школа пролетариата. Они позаботятся о том,
чтобы «маленькая горстка» людей, подвергающаяся непре¬
рывным нападкам и клевете, становилась шаг за шагом тем,
чем она должна стать в силу своего мировоззрения: борю¬
щейся и побеждающей массой социалистического пролета¬
риата».
В воскресенье, 29 декабря, в праздничном зале прусской
палаты собрались съехавшиеся со всей страны делегаты
конференции «Союза Спартака», представители «Союза
красных солдат», леворадикальных групп, молодежи, гости.
Впервые около сотни смелых бойцов сидели вместе. На
333

неофициальном заседании они единодушно решили отде¬
литься от НСДПГ и создать самостоятельную партию. Толь¬
ко Лео Иогихес, проделавший огромную организационную
работу, считал еще возможным повременить.
Днем делегаты приняли участие в похоронах жертв рож¬
дественской провокации. Участники огромного шествия,
двигавшегося от Зигесаллее к дворцу, несли плакат: «Убий¬
цы матросов, проклятие вам, Эберт, Ландсберг и Шейде-
ман». Состоялись и контрдемонстрации, организованные
социал-демократами и поддержанные буржуазией. Разме¬
жевание классовых сил проявилось со всей определен¬
ностью: революционным пролетариям противостоял фронт
буржуазии, правой социал-демократии и правительства,
пополненного накануне социал-демократами Густавом Нос¬
ке и Рихардом Висселем.
30 декабря 1918 года конференция спартаковцев стала
Учредительным съездом Коммунистической партии Герма¬
нии. Его открыл Эрнст Майер, председателями были избра¬
ны Вильгельм Пик и Якоб Вальхер. Основателям, верным
советчикам и стойким бойцам «Спартака» Францу Мерингу
и Кларе Цеткин, отсутствовавшим по болезни, съезд напра¬
вил приветственные телеграммы.
С докладом о кризисе в НСДПГ выступил Карл Либк¬
нехт. В свое время, сказал он, спартаковцы вошли в эту пар¬
тию на основе полной самостоятельности, чтобы толкать ее
вперед и извлечь из нее лучшие элементы. Это был сизифов
труд. В ходе революции беспринципность лидеров НСДПГ
превратилась в измену.
— Дальнейшее пребывание в НСДПГ,— заключил
докладчик,— явилось бы солидаризацией с контрреволю¬
цией. Отделение от нее диктуется верностью революции.
Внесенная Фрицем Геккертом резолюция была принята
без прений. «Союз Спартака»,— говорилось в ней,— разры¬
вает всякие организационные связи с НСДПГ и консти¬
туируется как самостоятельная политическая партия под
названием: Коммунистическая партия Германии (Союз
Спартака)».
Кульминацией съезда стал доклад Розы Люксембург
о политической ситуации и программе партии. Обосновывая
главные положения программы, изложенные в воззвании
«Чего хочет «Союз Спартака»?», докладчица подчеркнула
необходимость окончательного разрыва с оппортунизмом,
восстановления прямой связи с революционным учением
Маркса и Энгельса.
— Мы сегодня, товарищи, переживаем момент, когда
334

можем сказать: мы снова с Марксом, под его знаменем.
Заявляя сейчас в нашей программе, что непосредственной
задачей пролетариата является претворение социализма
в жизнь, сокрушение капитализма, мы становимся на почву,
на которой стояли в 1848 году Маркс и Энгельс и которую
они принципиально никогда не покидали. Теперь ясно, что
такое марксизм подлинный и чем был тот эрзац-марксизм,
который так долго распространялся в германской социал-
демократии... Сегодня лучшая часть германского пролета¬
риата собирается под нашим знаменем, под боевым знаме¬
нем революции...
Роза Люксембург дала глубокий анализ развития гер¬
манской революции. Она не смягчала ее недостатков и сла¬
бостей, показала пагубную роль Эберта — Шейдемана и
Гаазе, которые под“ширмой «социалистического правитель¬
ства» вели контрреволюционную политику. Теперь многие
иллюзии рассеяны, и это хорошо для пролетариата.
— Нет ничего более вредного для революции, чем
иллюзии, нет ничего более полезного для нее, чем ясная,
откровенная правда... Вторая фаза революции принесет еще
более острую борьбу, более жестокие классовые бои, чем
первая... Предстоит без иллюзий, грудь к груди, глаз к глазу
вести битву революции против контрреволюции.
Принятая съездом программа партии показала, что
вожди «Спартака» глубоко поняли как необходимость ре¬
шительных действий, так и сложность перехода к социа¬
лизму. Эта задача — самая огромная из тех, которую
когда-либо приходилось решать в мировой истории,— труд¬
на еще и потому, что «грубая, циничная и подлая» герман¬
ская буржуазия, несомненно, пустит в ход зубы и когти,
обрушит на пролетариат все силы неба и ада. «Было бы
безумием верить, что капиталисты благодушно подчинятся
социалистическому вердикту парламента, Национального
собрания, спокойно откажутся от собственности, прибыли,
привилегии эксплуатации... Их сопротивление должно быть
сломлено шаг за шагом железным кулаком и беспощадной
энергией. Силе буржуазной контрреволюции должна быть
противопоставлена революционная сила пролетариата,
заговорам, козням и провокациям буржуазии — несгиба¬
емая ясность цели, бдительность и готовность масс к актив¬
ным действиям».
Германским рабочим, которых реформисты и соглаша¬
тели пытались убаюкать иллюзиями о «мирном» и посте¬
пенном «врастании» в социализм с помощью избиратель¬
ного бюллетеня и парламентских выборов, программа
335

объясняла: «Борьба за социализм — это самая острая
гражданская война, какую видела мировая история, и про¬
летарская революция обязана создать себе для этой войны
необходимое оружие, должна научиться им пользоваться —
бороться и побеждать. Наделение сплоченной массы тру¬
дового народа всей политической властью для решения
задач революции — это и есть диктатура пролетариата и
потому истинная демократия».
Программа призывала массы к творческой активности,
сплочению всех сил, развитию и укреплению рабочих и
солдатских Советов, которые необходимо превратить в кон¬
центрированную, собранную в кулак, максимально усилен¬
ную власть рабочего класса. В программном документе не
было даже намека на какой-либо авантюризм. Главный упор
делался на мобилизацию широких масс пролетариата для
суровой и неизбежно длительной борьбы.
— Я полагаю,— говорила Роза Люксембург в заключе¬
ние своего доклада,— что для нас полезно с полной яс¬
ностью смотреть на трудности и сложности этой революции.
Ибо как меня, так и каждого из вас, конечно, не испугают
огромные трудности и громоздящиеся друг на друга задачи.
Они не ослабят наше рвение и нашу энергию. Наоборот,
чем величественнее задача, тем сильнее напряжем мы все
силы. Мы знаем, что революция умеет делать свои дела
с огромной быстротой. Я не могу предсказать, сколько
времени займет этот процесс. Но кто из нас ведет такой счет,
кого это беспокоит? Лишь бы жизни хватило, чтобы довести
дело до победы!..
В то время как программа была принята единогласно,
бурное обсуждение вызвал на съезде вопрос об отношении
партии к выборам в Национальное собрание. Руководители
«Спартака» убедительно показали, что его созыв служит
интересам контрреволюции. Но когда выборы были назна¬
чены, встал вопрос: участвовать ли в избирательной кампа¬
нии? Еще за неделю до съезда Роза Люксембург высказа¬
лась в «Роте фане» за участие.
«Национальное собрание,— писала она,— есть контрре¬
волюционная крепость, воздвигнутая против революцион¬
ного пролетариата. Эту крепость, следовательно, надо взять
штурмом и срыть. Но для того чтобы мобилизовать массы
против Национального собрания и призвать их к ожесто¬
ченнейшей борьбе, должны быть использованы выборы и
трибуна Национального собрания... Они могут стать сред¬
ством обучения, собирания, мобилизации революционной
массы, этапом в борьбе за установление пролетарской
диктатуры».

Однако на съезде многие делегаты во главе с дрезден¬
цем Отто Рюле настаивали на бойкоте Национального
собрания, не согласившись даже с предложением демонст¬
ративно выдвинуть только двух кандидатов — Карла Либк¬
нехта и Розу Люксембург. Руководителям партии не удалось
переубедить противников участия в выборах, которые с мо¬
лодым задором подменяли деловую аргументацию револю¬
ционными лозунгами. Они собрали почти три четверти го¬
лосов.
Когда до Клары Цеткин, горячо одобрившей решения
съезда, дошло известие об этом голосовании, она послала
Розе взволнованную телеграмму. «Ты чрезмерно преувели¬
чиваешь значимость этого решения,— отвечала ей Роза,—
нет никаких «рюлианцев». Рюле не был «вождем» на съезде.
Наше «поражение» было лишь триумфом несколько детско¬
го, неперебродившего, прямолинейного радикализма... Не
забывай, что «спартаковцы» в большинстве своем — мо¬
лодое поколение, свободное от оглупляющих традиций
«старой» партии,— и это надо принимать как факт, с его
светлыми и теневыми сторонами. Мы все единодушно ре¬
шили не превращать казус в вопрос о доверии и не воспри¬
нимать его трагически...»
В решениях Учредительного съезда КПГ проявились
и другие слабости: недооценка роли демократических тре¬
бований в революции, работы в Советах и профсоюзах,
союза рабочих с трудовым крестьянством. Но не эти просче¬
ты и «детские болезни» определяли лицо новой партии.
Германские коммунисты твердо стояли на позициях
пролетарского интернационализма. Уже в первый день ра¬
боты съезда его приветствовал представитель РКП (б), неле¬
гально пробравшийся в Германию. Слушая его речь, Роза
Люксембург сказала Гуго Эберлейну, что намерена высту¬
пить и рассказать о своей старой дружбе с Лениным. Пере¬
становка в повестке дня помешала ей это сделать. Но в своем
докладе Роза подчеркнула:
— Мы не должны упускать случая, когда слышим кле¬
вету шейдемановцев и каутскианцев на русских большеви¬
ков, отвечать: а где возникла азбука нынешней революции?
Вы взяли ее у русских рабочих — рабочие и солдатские
Советы!.. Это русская революция дала первые лозунги для
революции мировой...
Роза Люксембург разоблачила также подлый сговор
представителя правительства Эберта — Шейдемана Винни-
га с английскими империалистами и балтийскими баро¬
нами о совместных действиях против Страны Советов в
13 Я. С. Драбкин
337

Прибалтике. По ее предложению съезд принял резолюцию
протеста против низкого предательства русского пролета¬
риата, российской революции.
Карл Либкнехт, отвечая на приветствие, вспомнил о
том, что, когда он в каторжной тюрьме с опозданием узнал
о революции в России, как будто море света залило его ка¬
меру. С радостью отметив, что Советская республика, хотя
ей не раз грозила гибель, «стоит ныне крепче, чем когда-
либо», он, как истинный интернационалист, признал, что
германский пролетариат в огромном долгу перед ней, ибо
«зверствовал в России в качестве подручного германского
империализма», терпел изгнание из Германии советского
посольства, терпит и ныне правительство Эберта — Шейде¬
мана.
— На германский рабочий класс ложится обязанность
искупить вину перед Российской Советской республикой,
перед русским пролетариатом. Это можно сделать только
энергичным революционным действием. Он должен также
с особенной сердечностью думать о России, ибо там нахо¬
дится место рождения и германской революции, ибо оттуда
идет непрерывный поток воодушевления, который движет
вперед социальную революцию в Германии, который воз¬
действует на всех немецких пролетариев как пламя, зажи¬
гая умы, заставляя сердца биться сильнее... Долг при¬
знательности трудящимся России, Ленину может быть опла¬
чен только действием самого германского пролетариата...
Мы всегда будем черпать вдохновение у наших русских
братьев, всегда будем помнить о тех огромных исторических
задачах, которые решены на Востоке.
Съезд с подъемом принял предложенную Либкнехтом
приветственную телеграмму Советской России: «Сознание,
что у вас все сердца бьются в унисон с нашими, придает нам
силу и йужество в нашей борьбе. Да здравствует социализм!
Да здравствует мировая революция!»
* * *
Как раз в один из тех дней, когда в Берлине создава¬
лась Коммунистическая партия Германии, в кабинет
В. И. Ленина в Кремле вошел посланец «Союза Спартака»
Эдуард Фукс. С большим трудом и немалым риском он до¬
бирался до Москвы через линии фронта, ехал в санях и
теплушках. Ему было поручено доставить Ленину програм¬
мный манифест «Спартака» и другие документы, ознако¬
мить его с положением в Германии. Снаряжая гонца, Роза
Люксембург 20 декабря написала на небольшом листке бу¬
338

маги письмо по-русски. Теперь Фукс вручил его Ленину.
«Дорогой Владимир! — говорилось в нем.— Пользуюсь
поездкой дяди, чтобы передать всем вам сердечный привет
от нашей семьи, Карла, Франца и других. Дай бог, чтобы
грядущий год все наши желания исполнил. Всего хорошего!
О нашем житье-бытье расскажет дядя. Пока вам рукопо¬
жатия и приветы.
Роза».
Владимир Ильич взволнованно поднялся с кресла и еще
раз крепко пожал руку «дяде».
— За письмо особенное спасибо. Ну а как же обстоят
сейчас «семейные» дела? Решились, наконец-то, отделиться
от каутскианцев?
Рассказывая о сложном развитии германской револю¬
ции, Фукс вынужден был то и дело отвечать на быстрые
вопросы Ильича, который великолепно разбирался и в глав¬
ном и в деталях. Объем задач, сказал Фукс, превышает
наличие руководящих умов, которых очень недостает. К
тому же многие руководители еще только формируются...
— Но что же вы хотите, дорогой товарищ? — энергич¬
но прервал его Ленин.— У вас имеются три головы, каких
не найти в одном месте больше нигде во всем Интернациона¬
ле: Роза, Карл и старик Меринг. С этими тремя головами
ваша революция должна обязательно достигнуть истори¬
чески возможной цели.
Мы в России были бы счастливы,— продолжал Ленин,—
если бы в наших трудных условиях имели такую ясную и
дальновидную голову, как у Старика. Иоффе рассказы¬
вал мне, как был вам благодарен за то, что вы ему быстро
устроили встречу со Стариком, с которым достаточно пого¬
ворить десять минут, чтобы точно знать, как поступать
в трудном случае...
Ознакомившись накануне Нового года с документом
«Чего хочет «Союз Спартака»?», Ленин остался доволен.
Он содержал как раз то, что было теперь так необхо¬
димо. Ленин стремительно взялся за перо:
«т. Чичерин! Нам надо спешно (до отъезда «спар¬
таковца» утвердить в ЦК) подготовить международ¬
ную социалистическую конференцию для основания
III Интернационала.
(в Берлине (открыто) или в Голландии (тайно), ска¬
жем, на 1. II. 1919)...
Для сего надо
...формулировать основы платформы (по-моему, можно
339

(а) взять теорию и практику большевизма...
(β) затем взять «W as will der Spartacus-
Ъ и n d?»)
α+β достаточно ясно дает основы платфор¬
мы,..»
А две недели спустя Ленин в «Письме к рабочим Ев¬
ропы и Америки» с удовлетворением написал:
«Когда германский «Союз Спартака» с такими всемирно
известными и всемирно знаменитыми вождями, с такими
верными сторонниками рабочего класса, как Либкнехт, Роза
Люксембург, Клара Цеткина, Франц Меринг, порвал оконча¬
тельно свою связь с социалистами вроде Шейдемана и
Зюдекума... назвал себя «коммунистической партией Гер¬
мании»,— тогда основание действительно пролетарского,
действительно интернационалистского, действительно рево¬
люционного III Интернационала, Коммунистического Ин¬
тернационала, стало фактом. Формально это основание еще
не закреплено, но фактически III Интернационал теперь уже
существует».
Январские бои
Коммунистическая партия Германии едва образовалась,
как на нее обрушились страшнейшие испытания. Контрре¬
волюция очень спешила сорвать начавшуюся консолида¬
цию революционных сил и еще до выборов в Националь¬
ное собрание разгромить пролетарский авангард.
Правительство провело реорганизацию войск, сконцен¬
трировав под Берлином самые надежные добровольческие
формирования. Эберт и Носке, лично проведя им смотр,
остались довольны. В самом Берлине был создан «доб¬
ровольческий полк Рейнгарда». Еще более усилилась травля
революционных вождей. Распускала свои щупальца
«Антибольшевистская лига», созданная неким Штадтлером,
бывшим журналистом, прошедшим русский плен и считав¬
шим себя поэтому «знатоком России». Щедро финан¬
сируемая банкирами и монополистами, она не только
развернула пропагандистскую деятельность, но и создала
с помощью военных антикоммунистическую шпионскую
службу, установила связи с эмиссарами английской и амери¬
канской разведок.
Сочтя момент благоприятным, социал-демократические
правители избрали объектом нападок берлинского полицей-
президента левого независимца Эмиля Эйхгорна. Зная, что
это вызовет возмущение пролетариата, они 4 января 1919 го¬
да сместили его с поста. И действительно, революцион¬
340

ные старосты берлинских предприятий призвали рабочих
выйти на следующий день на демонстрацию протеста. «Эйх-
горн не принадлежит к нашей партии,— отметила «Роте
фане»,— он член НСДП. Но, целясь в Эйхгорна,— это
видит каждый,— метят в массу пролетариата! Отстране¬
ние Эйхгорна — это провокация, направленная против ре¬
волюционных рабочих... Рабочий класс должен ответить на
нападение энергичными революционными мерами».
Внушительная демонстрация, охраняемая вооруженны¬
ми группами рабочих, прошла в воскресенье днем по центру
города, требуя оставления Эйхгорна на посту и разоруже¬
ния буржуазии. Но к вечеру несколько небольших групп
демонстрантов (подстрекаемых к тому же, как выясни¬
лось позднее, агентами военной комендатуры) захватили
помещение газеты «Форвертс» и нескольких буржуазных
газет. В типографии «Форвертс» была напечатана красная
листовка, призывавшая довести революцию до победного
конца, предотвратить кровавую баню, которую готовят пала¬
чи революции Эберт — Шейдеман.
Вечером революционные старосты образовали Револю¬
ционный комитет, в котором преобладали независимцы, а
КПГ представляли Либкнехт и Пик. Было решено объявить
в понедельник всеобщую забастовку и провести новую
демонстрацию.
Призыв был услышан, и массы рабочих 6 января выш¬
ли на улицы. Карл Либкнехт, выступая на Зигесаллее,
призывал не возвращаться на работу, пока требования не
будут выполнены. Однако он не мог указать конкретных
действий, ибо руководители комитета никак не могли сго¬
вориться, что же надо делать.
«Произошло неслыханное,— писала «Роте фане» год
спустя.— Массы стояли с 9 часов утра на холоде, в ту¬
мане. А где-то сидели вожди и совещались. Туман под¬
нялся, массы продолжали стоять. А вожди совещались.
Наступил полдень, к холоду прибавился голод. А вожди со¬
вещались. Массы лихорадило от возбуждения: они хотели
действия, хотя бы слова, которое утолило бы их возбуж¬
дение. Но никто не знал его. Потому что вожди сове¬
щались. Туман спустился снова, наступили сумерки. Пе¬
чальные, разошлись массы по домам. Они хотели большого,
но не сделали ничего. Так как вожди совещались... Они
совещались, совещались, совещались...»
Между тем правительство быстро оправилось от рас¬
терянности, вызванной столь массовым протестом. Когда
на заседании правительства и Центрального Совета Эберт и
341

Носке потребовали применения войск против рабочих, воз¬
ражений не последовало. Руководство ими было возложено
на Носке.
— Пусть так,— сразу согласился тот.— Кто-то ведь
должен стать кровавой собакой, я не боюсь ответствен¬
ности.
Пока концентрация войск не была закончена, прави¬
тельство согласилось вести переговоры с независимцами из
комитета, который продолжал бездействовать. На засе¬
дании ЦК КПГ 8 января Роза Люксембург и Лео Иогихес,
осудив капитулянтское поведение центристов, потребовали,
чтобы Либкнехт и Пик вышли из комитета. «Роте фане»
настойчиво указывала, что нарушаются самые элементар¬
ные правила революционной тактики: «Хватит говорить,
надо действовать!» Наконец, в ночь на 9 января комитет
призвал рабочих: «К генеральной забастовке! К оружию!»
Казалось, наступил перелом. Рабочие собрались в указан¬
ных местах, однако, как действовать, им снова никто не
сказал. 10 января коммунисты покинули бессильный коми¬
тет, не отказываясь от сотрудничества в действии. А Носке
уже перешел в наступление, и его каратели не жалели
патронов.
Днем 10 января правительственные войска окружили
занятое революционными рабочими здание «Форвертс».
Здесь находились в это время несколько сот рабочих круп¬
нейших предприятий Берлина. Вместе с подкреплениями,
которые привел Евгений Левине, прибыла небольшая груп¬
па итальянцев во главе с видным социалистом Франческо
Мизиано, два швейцарца, венгерка, русский. Был здесь
и старший сын Карла Либкнехта Гельми, которому почти
исполнилось 18. Позиция была, однако, невыгодной, а ра¬
бочие имели лишь пулемет, винтовки да разнокалибер¬
ные ружья.
Рано утром 11 января полк «Потсдам» начал штурм
здания. Полевые гаубицы выпустили не менее 70 снарядов.
Они разрушили фасад, в бумажном складе вспыхнул пожар.
Семь безоружных парламентеров во главе с поэтом Вер¬
нером Мёллером и редактором Вольфгангом Фернбахом
были зверски убиты. Захваченные пленные подверглись
жестоким истязаниям.
Вскоре войска овладели и другими зданиями газет¬
ного квартала, а днем в город вступила трехтысячная колон¬
на, во главе которой рядом с полковником шагал Носке.
С балкона имперской канцелярии он поблагодарил войска.
Здание полицей-президиума каратели взяли штурмом, соп¬
342

ротивление отдельных групп подавили. Начались облавы,
аресты, расстрелы.
В этот день глава вюртембергского правительства со¬
циал-демократ Вильгельм Блос, поздравляя Эберта с «ус¬
пехом» в столице, рапортовал и о своей «победе» над ра¬
бочими Штутгарта. А из Берлина в Штутгарт отправи¬
лось письмо Розы Люксембург Кларе Цеткин: «Вообще
невозможно рассказать, какую жизнь веду я — мы все —
в течение недель: суета, постоянная смена квартир, не¬
прерывные тревожные новости, а между ними напряжен¬
ная работа, конференции и т. д. и т. д. У меня буквально
не доходили руки тебе написать...»
Роза сообщала, что считает своим долгом отказаться от
столь желательного переезда в Берлин Клары Цеткин.
«Жить в этом водовороте, в этой ежечасной опас¬
ности, смене квартир, травле и гонениях, а особенно без
возможности по-настоящему работать и даже обсуждать
вопросы — это не для тебя. Я надеюсь, через неделю ситуа¬
ция так или иначе прояснится и регулярная работа ста¬
нет снова возможной. Тогда твое переселение сюда будет
началом постоянного сотрудничества, при котором взаимо¬
понимание и согласие явятся сами собой... В настоящий
момент в Берлине продолжаются бои, многие из наших
храбрых парней погибли, Майер, Ледебур и — как мы боим¬
ся — Лео арестованы...»
И все же, несмотря на нечеловеческие трудности, выпав¬
шие на ее долю, Роза сохранила спокойное мужество и
стойкую уверенность. «Острые политические кризисы, кото¬
рые мы здесь, в Берлине, переживаем каждые две неде¬
ли или даже чаще, серьезно тормозят ход систематиче¬
ской воспитательной и организационной работы. Но в то
же время они сами по себе — великолепная школа для
масс. И наконец, историю надо принимать так, как она хо¬
чет идти...»
В эти дни погромная травля революционных вождей до¬
стигла чудовищных масштабов. Расклеенные на афиш¬
ных столбах плакаты прямо призывали к их убийству.
За их головы было объявлено вознаграждение — по 100 ты¬
сяч марок. Буржуазные газеты неистовствовали. Одна из
них писала: «Слух, что Либкнехт и Роза пойманы, повсюду
встречен пожеланием: «Надеемся, что кровавые подстрека¬
тели уже висят на фонарных столбах». Но потом стало
известно, что все вожди «спартаковцев» своевременно скры¬
лись, а схвачены лишь их попутчики. Это известие заметно
снизило настроение...»
343

Не отставал и социал-демократический «Форвертс». Он
напечатал 13 января подлейшее стихотворение «В морге»,
в котором были строки:
Сотни убитых в одном ряду — пролетарии!
Но нет среди них Карла, Розы и компании...
Еще накануне Штадтлер встретился с капитаном
Вальдемаром Пабстом, начальником штаба гвардейской
кавалерийской (стрелковой) дивизии — главной силы
карателей.
— Я сказал ему,— хвастал позднее Штадтлер,— что
военное вступление в Берлин — лишь полдела... Если на на¬
шей стороне нет пока вождей, то и другая сторона не
должна их иметь... Роза Люксембург в высшей степени опас¬
на... и с каждым днем растет ее популярность среди про¬
летарских масс. Глаза Пабста блестели... Он встал, по-
солдатски пожал мне руку и сказал только: «Я вам очень
благодарен, на меня вы можете положиться»...
Клара Цеткин была охвачена тревогой за свою под¬
ругу. 13 января она отправила Розе взволнованное письмо
сразу по двум адресам — Матильды Якоб и Марты Розен¬
баум:
«Моя любимейшая, моя единственная Роза! Застанет ли
тебя еще это письмо, достигнет ли тебя моя любовь?.. Я все
же пишу в отчаянии... Ах, Роза, какие дни! Перед моим взо¬
ром стоит историческое величие и значение твоих действий.
Но это знание не может заглушить голос моего сердца.
Не заглушить мучительной заботы и страха за тебя... Чув¬
ство боли, стыда, что я не с тобой, не делю твоей борьбы,
твоей участи, возможно, твоей смерти... Почему я не после¬
довала своему чувству и уже в начале декабря не поспе¬
шила к тебе, вместо того чтобы слушать все доводы разума
и оставаться здесь?..
Но ты, что с тобой? Что будет с тобой? К моим мукам
присоединяются мучения Кости. Он близок к безумию,
но мужественно старается держаться стойко и гордо. Един¬
ственный луч света, что мы понимаем друг друга в нашей
боли. Костя хотел сразу ехать к тебе, но из заботы и любви
ко мне остался, когда я пребывала между жизнью и
смертью. Теперь его терзает совесть.
Вчера газеты принесли известия, что правительственные
бандиты арестовали тебя. Тогда я свалилась без сил. Ве¬
чером пришло опровержение известия. Я очнулась и схва¬
тилась за соломинку надежды.
Моя дорогая, единственная Роза! Я знаю, ты умрешь
344

гордой и счастливой. Я знаю, ты не желала себе лучшей
смерти, чем погибнуть, сражаясь за революцию. Но можем
ли мы жить без тебя? Я не могу думать, я только чув¬
ствую.
Я прижимаю тебя крепко-крепко к моему сердцу.
Всегда твоя Клара».
Клара Цеткин пыталась и действовать. Она послала
телеграмму лидерам НСДПГ Гуго Гаазе и Луизе Циц, тре¬
буя, чтобы те приняли все меры для спасения Карла и Розы.
Она написала срочное письмо Курту Эйснеру, моля исполь¬
зовать свое влияние как премьер-министра Баварии. Она
решила сама ехать в Берлин, невзирая на болезнь, чтобы
«привести в движение для защиты обоих дорогих, неза¬
менимых все силы неба и ада». Но было уже поздно.
В эти дни были арестованы Лео Иогихес, Кетэ Дункер,
Пауль Леви, жена и сестра Карла Либкнехта, Отто Франке,
часто его сопровождавший, Матильда Якоб. Круг сжимал¬
ся... Однако оставшимся на свободе руководителям пар¬
тии не удалось уговорить Карла и Розу покинуть Бер¬
лин. Они согласились лишь переменить квартиру, считая
необходимым до последней возможности продолжать изда¬
ние «Роте фане», боевого органа пролетарских революци¬
онеров.
14 января в Берлин с разных сторон вступили глав¬
ные силы карателей, солдаты и офицеры которых носили
на рукаве белые повязки. Штаб гвардейской кавалерийской
(стрелковой) дивизии разместился в отеле «Эден» на
Курфюрстендам. Был издан приказ о сдаче населением ору¬
жия. Передовую статью в «Роте фане» Роза Люксембург
озаглавила: «Порядок царит в Берлине».
«Порядок царит в Берлине!» — с триумфом сообщает
буржуазная пресса, провозглашают Эберт и Носке, заявля¬
ют офицеры «победоносных войск», которым мещанская
толпа Берлина машет на улицах платочками и кричит
«ура!». Слава и честь германского оружия спасены перед
мировой историей. Разбитые во Фландрии и в Арденнах
восстановили свою славу блестящей победой — над тремя¬
стами «спартаковцев» в «Форвертс»... «Спартак» — вот враг,
Берлин — место, где наши офицеры умеют побеждать,
Носке-«рабочий» — вот генерал, который умеет одерживать
победы, тогда как Людендорф с этим не справился...»
Но не только едкая ирония пропитывала статью. В ней
дан мастерский анализ слабостей германской революции,
проявившихся во время «недели Спартака», или «спарта¬
ковского путча» в Берлине, как ложно называли январские
345

бои враги рабочих. «Еще посреди боя, посреди победного
воя контрреволюции революционные пролетарии должны
отдать себе отчет в происшедшем, измерить события и их
результаты большим историческим масштабом. Революция
не должна терять времени, она продолжает свой штурм —
через еще открытые могилы, через «победы» и «пораже¬
ния» — навстречу великой цели...»
Да, конечно, действительная победа — установление
социалистической диктатуры — в эти дни еще невозмож¬
на из-за незрелости солдат, еще послушных своим офи¬
церам, пассивности деревни, отставания от Берлина револю¬
ционных центров в провинции, несогласованности действий,
капитуляции «вождей». Но не были ли поэтому вообще
«ошибкой» бои последней недели? Конечно нет. «Перед
лицом наглой провокации Эберта — Шейдемана револю¬
ционные рабочие были вынуждены взяться за оружие.
Да, это было делом чести революции немедленно со всей
энергией отразить атаку, чтобы не придать бодрости контр¬
революции, не подорвать моральный дух революционных
пролетариев, не разрушить авторитет германской револю¬
ции в глазах Интернационала... Ибо революция — един¬
ственная форма «войны» (ив этом ее особый жизненный
закон), в которой окончательная победа может быть под¬
готовлена только цепью «поражений»!..»
Для номера «Роте фане» за 15 января передовую статью
написал Карл Либкнехт. Он тоже разъяснял, что не при¬
нять бой было нельзя. Восполнить недостаток революцион¬
ной традиции и опыта германский пролетариат может толь¬
ко на пути действия, юношеских ошибок, болезненных не¬
удач. Заключительные строки статьи «Несмотря ни на что!»
звучали как величественный реквием павшим героям и как
наказ грядущим поколениям борцов:
«Спартак разгромлен!» О, спокойно! Мы не бежали, мы
не разбиты. И если вы бросите нас в оковы — мы здесь, и
здесь останемся! И победа будет за нами. Ибо Спартак —
это огонь и дух, это душа и сердце, это воля и действие
революции пролетариата. И Спартак — это вся нужда и все
стремление к счастью, вся боевая решимость классово
сознательного пролетариата. Ибо Спартак — это социализм
и мировая революция.
Путь германского рабочего класса на Голгофу еще не
окончен, но день освобождения близится... До неба взды¬
маются волны событий — мы привыкли, что нас бросает
с вершины в пучину. Но наш корабль идет своим прямым
курсом твердо и гордо к цели.
346

И будем ли мы тогда еще живы, когда она будет достиг¬
нута,— жить будет наша программа, она будет господство¬
вать в мире освобожденного человечества. Несмотря ни на
что!»
Трагедия в ночи
Утро 15 января Карл и Роза встретили в квартире ком¬
мерсанта Маркуссона в буржуазном районе Вильмерсдорф.
Накануне поздно вечером товарищи с трудом проводили
их сюда из рабочего Нейкёльна, считая, что здесь меньше
опасности попасть под облаву. Вильгельм Пик должен был
прийти в конце дня с материалами для «Роте фане» и под¬
ложными удостоверениями на случай обыска.
— Знаете, какое совпадение,— улыбаясь сказал Карл,
выглянувший в окно.— Мы сейчас находимся на Ман-
геймерштрассе. И мне вдруг ясно вспомнился Мангейм на
Неккаре, где в девятьсот шестом был партийный съезд.
А я, знаете, был тогда влюблен, влюблен, как мальчик, и
сбежал со съезда в соседний Гейдельберг на свидание с
Соней. Какое было время! А еще я познакомился в Мангей¬
ме с красивой русской — Александрой Коллонтай, мы с
ней долго гуляли по городу. Правда, что она сейчас в Москве
министр?
— Что-то слышала,— задумчиво ответила Роза.—
А в Мангейм поехать я ей посоветовала, когда познако¬
милась с ней в Финляндии. Жаль, Фукс еще из Москвы не
вернулся. Его бы расспросить подробно, что там делается.
Ясно, что Ленину и друзьям трудно приходится. Но власть
они держат крепко, из рук не выпустят. Меня, помню, в
тюрьме потрясли сообщения, что в Ленина стреляли, о
массовых расстрелах. Теперь понимаю: у гражданской вой¬
ны свои суровые законы. Перестало меня удивлять, что чут¬
кий и благородный Юзеф Дзержинский стоит там во главе
Чека, стал грозой для контрреволюционеров, «железным
Феликсом».
— Знаете, сколько раз,— сказал Карл,— я в мечтах
бывал с Соней на ее родине? Русские товарищи меня еще в
октябре приглашали. Да ведь это было бы бегством от
ответственности, от судьбы. Соня на днях мне прислала
маленькую подушечку, чтобы в скитаньях моих спалось
удобнее. А сейчас сама где-то в тюрьме...
Карл вдруг с силой стукнул себя кулаком по лбу, а по¬
том прижал обе руки к вискам:
347

— Как же я мог? Впервые за много лет чуть не за¬
был: ведь завтра, завтра день ее рождения. Ей тридцать
пять! И одна, без меня, без детей... И Гельми неизвестно
где, ведь он был в «Форвертс». Неужели же и мальчишку
в тюрьму бросили?
— За Соню не бойтесь,— тихо сказала Роза.— Она, ко¬
нечно, очень нежная, ранимая. Но она и мужественная,
стойкая. Мне всегда так хотелось видеть ее счастливой
и радостной. Я из тюрьмы просила послать ей на прош¬
лый день рождения зеленые орхидеи... А как-то писала
ей, что не хочу внушать ни аскетизм, ни наигранную ве¬
селость, а хотела бы подарить все реальные чувственные
радости, которые она может себе пожелать. Но в придачу
и мою неиссякаемую внутреннюю веселость, чтобы видеть ее
шагающей по жизни в плаще, расшитом звездами, который
защитит ее от всего мелкого, тривиального, пугающего...
Чтобы отвлечь Карла от мрачных мыслей, Роза решила
рассказать смешную историю. Несколько дней назад, когда
они еще жили на Блюхерплац, пришла испуганная Кетэ
Дункер и посоветовала сменить квартиру. Вместе с тем она
предупредила, что, выходя на улицу, им надо обязательно
переодеться, иначе живыми не пройти.
— Да, конечно,— ответила я.— Я надену костюм Карла,
а он мое платье. Вы как раз вошли в комнату в тот момент,
когда Кетэ, давясь от смеха, развернула принесенные бу¬
терброды. А мы были страшно голодны.
Теперь смеяться не хотелось. Роза вспомнила, что давно
собиралась поделиться с Карлом одной мыслью, которая все
не выходит из головы.
— Вы недавно удачно высекли в «Роте фане» тех
лицемерных «апостолов единства», которые, обеляя
контрреволюционеров, губят революцию. Помните, там были
у вас слова об огне и воде?
— Разумеется,— встрепенулся Карл.— Не всякое един¬
ство усиливает. Единство между огнем и водой гасит огонь
и испаряет воду...
— Так вот, когда я это прочла, мне захотелось спро¬
сить, а не слышали ли вы о давнем публичном споре между
Короленко и Толстым, где речь тоже шла об огне и воде?
У меня возникла живая ассоциация.
Карл отрицательно покачал головой.
— Толстой, оправдывая «непротивление злу насили¬
ем», в одной из своих притч в евангельском духе привел
довод: как огонь не тушат огнем, так и злом нельзя поту¬
шить зло. Короленко ответил ему «Сказанием о Флоре».
348

Его герой — борец за правду, воин и мудрец древней Иудеи,
отверг суждение секты ессеев, что сила — всегда зло. Нет!
Сила руки не зло и не добро, а сила, зло же или добро в ее
применении. Она — зло, когда подымается для грабежа и
обиды слабейших, она — добро, когда поднята для труда
и защиты ближнего. Огонь не тушат огнем, а воду не зали¬
вают водой. Это правда. Но камень дробят камнем, сталь
отражают сталью, а силу силой... И еще, насилие питается
покорностью жертв, как огонь соломой. Это дерзостное
исповедание веры Короленко ворвалось, как свежий
бриз, в душный туман инертности и мистики, в котором
жила тогда Россия. И было это почти 33 года назад. Итак,
мы за огонь, не правда ли? Пусть разгорается и не гаснет!
Карл благодарно улыбнулся. Быстро встав и потирая ру¬
ки, он отправился в кабинет, готовый сесть за новую статью.
А Роза задумалась.
Как поднять массы на продолжение застопоренной ре¬
волюции? — вот вопрос вопросов, беззвучно сказала она.
Их пичкают иллюзиями Национального собрания, глу¬
шат призывами к «единству». Как же внушить им, что из¬
бавление может принести борьба, и только борьба? Да,
революция — труднейшее испытание и для масс, и для
вождей. Ибо даже самая великая способна осуществить
лишь то, что созрело в ходе исторического развития... Как
нужны тут твердость и сила, уверенность и выдержка.
Надо говорить, писать, повторять о соединении цели и дей¬
ствия, теории и практики. Ничего нет лучше и выше, чем
энтузиазм, соединенный с критическим духом...
Мысль Розы прервалась. Начинался приступ мигрени.
Она прилегла на постель, и мысли потекли по другому
руслу. Неделю назад пришло письмо издательства Касси¬
рера, что «История моего современника» Короленко выхо¬
дит из печати в двух томах и ей начислено за перевод
две тысячи марок гонорара. О, это куча денег! Можно
будет погасить долги квартирохозяйке в Зюдэнде, даже за¬
платить вперед, избавившись от бремени забот. Можно кое-
что купить... Впрочем, все это годится для «нормаль¬
ного» времени, теперь же идет революция. А может быть,
это уже контрреволюция? Да-да. За наши головы обещают
не две, а двести тысяч марок! И Зюдэнде где-то так
бесконечно далеко... Ныне совсем другие заботы: что бу¬
дет завтра? Нет, что будет сегодня?..
Карл тихо ходил по кабинету. И на него нахлынули
мысли. Он как бы вновь листал в памяти страницы той
книги о законах общественного движения, которую с таким
349

напряжением всех сил создавал в Люккау и которую так
страстно хотел бы видеть изданной, читаемой...
Он не любил, не хотел никому навязывать готовых
решений, застывших формул. Больше всего ценил он не
продукт, а процесс становления. Разве самоуяснение
не важнее, чем итог мышления? Задача автора, считал он,
вовсе не в том, чтобы полностью насытить читателя своей
премудростью. Важнее внушить ему потребность и страсть
к самостоятельному поиску, к собственной деятельности.
И хотя в книге он хотел изложить конструктивно слож¬
ную систему понятий и законов, призванных охватить все
стороны и связи общественного развития — не только по¬
литику и экономику, а и культуру, мораль, психологию,—
все это лишь как ориентир, как нить и стимул для раз¬
мышлений и действий...
Да, действий! Его всегда потому так манила и влекла
революция, что в ней он видел концентрированную, ин¬
тенсивную форму действия, притом действия в таких
критических обстоятельствах, когда бездействие — вели¬
чайшее, тягчайшее преступление.
В общем-то, как известно, общественное развитие проис¬
ходит по линии компромисса, по диагонали в парал¬
лелограмме различных сил. Часто из этого делают «муд¬
рый» вывод: радикализм не имеет смысла, он неэффек¬
тивен, ведет к бесцельной растрате сил. Однако это гру¬
бейшая ошибка. Все обстоит как раз наоборот! Если бы
не действовали радикальные силы, то факторы компромис¬
са получили бы иное направление, ибо у них ведь нет
собственной линии. Сторонники компромисса влачатся
вдоль диагонали сил, хотя и называют это «руководить»
или «править». Они не более чем этикетка «усреднен¬
ной» общественной силы, лишь мнимые вожди, а в дей¬
ствительности — ведомые, поддерживаемые, толкаемые...
Это пузыри на поверхности, шапки пены в бурном потоке
развития. Развертыванию всех общественных сил спо¬
собствует именно и только радикализм.
Важна, размышлял Карл, и другая сторона. Тянущие
диагональ, пляшущие вокруг нее, позволяющие тащить
себя вдоль нее охотно называют свою политику «искус¬
ством возможного». Однако тот, кто стремится продвинуть
развитие в каждый данный момент возможно дальше впе¬
ред,— а таков настоящий революционер — обязан вести се¬
бя иначе. Он должен видеть цель, которая лежит вне, впе¬
реди того, что практически достижимо сегодня. Ибо мак¬
симально возможное достигается только посредством
350

стремления к ныне невозможному, а реализованная воз¬
можность — это результирующая такого стремления.
Чем выше поставлена цель, чем более энергичные силы
приведены в действие ради нее, ради недостижимо высо¬
кого, тем более высоким будет и тот уровень, которого удаст¬
ся достигнуть. Поэтому желать объективно еще невозмож¬
ного вовсе не глупость или фанатизм, не фантастика или
увлечение, а практическая деятельность в самом глубо¬
ком смысле этого слова.
Те, кто ныне болтают, к примеру, о том, что нельзя
осуществить в Германии социализм из-за проигранной
войны, послевоенной экономической разрухи и т. п.—
а таких легион не только среди правых, но и среди не-
зависимцев,— доказывают вовсе не бессмысленность этой
высокой цели. В лучшем случае, они демонстрируют
неспособность понять законы общественного развития.
Нас, революционеров, всеми силами стремящихся увлечь
массы к высокой цели, конечно, мало. Но это не случайно,
и так будет всегда. Дело в том, что, как только мы завоюем
большинство для наших идей и требований, мы на этом
не остановимся. Мы пойдем дальше, выдвинем еще более
высокие цели.
Ведь по самой сути той функции, которую мы на себя
добровольно возложили,— идти в авангарде истории — на¬
ши идеи и требования всегда должны опережать время,
выходить за рамки того, что признает, что сознает боль¬
шинство. В неустанной борьбе за подъем человечества к
высотам бытия всегда верить в успех и всегда быть готовым
к неудаче — вот волшебная формула, которая обеспечивает
победу...
Карл внезапно остановился и энергично потряс головой.
Ему представилось не тупое непонимание скептиков и
невежд, он почувствовал за спиной горячее дыха¬
ние целой своры разъяренных гончих псов, травящих
его, «еретика», по указке егеря Каутского.
Да, доктринеры, конечно, всласть поиздеваются над
мыслью, что «самая истинная и сильная политика —
это искусство невозможного»... Где уж им понять суть
революционной политики! Интересно, в каких грехах они
его изобличат: в идеализме, волюнтаризме, бланкизме?
Впрочем, пусть себе тешатся. Политик не должен отвле¬
каться на вопли глупцов. У него есть более важные задачи:
он должен действовать сам, воздействовать на других лю¬
дей, на массы, чтобы они двигались, действовали, боролись,
шли вперед к великой цели...
351

Карл потихоньку заглянул в комнату Розы и, убедив¬
шись, что она не спит, сел в кресло. Помолчав немно¬
го, он заговорил:
— Знаете, я подумал о том, что нам обязательно нуж¬
но сделать. Через несколько дней, чуть только утихнет
эта стрельба, надо будет развеять всю эту погромную трав¬
лю. Вместо того чтобы прятаться, как мыши, по норам, да¬
вайте созовем публичные собрания рабочих. Я уже при¬
думал, что скажу...
Он снял пенсне, чтобы протереть стекла, и Роза увиде¬
ла его большие, темные, усталые глаза, глубоко впавшие,
но сиявшие каким-то дивным блеском. Так как Роза не отве¬
тила на его слова, Карл, подумав, что она считает его легко¬
мысленным, стал рассказывать:
— Однажды во время войны я получил на фронте пись¬
мо от товарищей из Швейцарии. Они советовали мне не
очень «подставляться». Нет, не на фронте, речь шла о моей
политической активности, о «маленьких запросах» прави¬
тельству и т. п. Я ответил тогда друзьям двумя строками
великого Еврипида:
И не люби ты слишком солнце,
И не люби ты слишком звезды!
Впрочем, я умолчал, что за этим у поэта следуют сло¬
ва: «За мной последуй в темную могилу». Не будем, однако,
смотреть на вещи слишком мрачно. А что, если нас арестуют
и устроят нам судебный процесс? Вот бы мы славно ответили
им! Не правда ли?..
Карл достал из кармана маленький кусочек карандаша
и крохотный листочек бумаги, как бы собираясь изобразить
на «кассибере» план речи...
— Да нет, эти кроты побоятся гласности...
Когда огорченный Карл вышел, Роза стала разбирать
свои бумаги. В сумочке лежало большое письмо Клары,
написанное почти два месяца назад. Роза снова пробежала
взглядом по строкам, задержавшись на том месте, где гово¬
рилось, что для «очистительного размежевания» с незави¬
симыми надо дождаться подходящего момента и что Клара
боялась, как бы им в этом вопросе не разойтись...
Конфликт между убеждением и дружбой? Да, это
серьезно. Быть может, даже самое серьезное в жизни. К
счастью, в этом случае спора не возникло, а причина теперь
устранена: коммунистическая партия есть! И как ни трудно
сейчас коммунистам, как ни мало их, они — нет, мы! — на
верном пути.
352

Взглянув на свои часики, Роза вспомнила Луизу Каут¬
скую, которая повесила их ей на шею, еще когда Роза
в пятом году уезжала в Россию. Дружба с ней длилась
долго. Вначале Луиза была самодовольной, почти толсто¬
кожей, но страдания и общение сделали ее чувствительной
и мягкой, она научилась любить. Только ей Роза могла
признаться, что для нее значит любовь, и однажды написа¬
ла: «...A если мне вдруг захочется снять с неба пару звезд,
чтобы подарить их любимому, как запонки, то пусть сухой
педант не толкует мне, грозя пальцем, что я вношу путаницу
во все школьные атласы астрономии...»
Эта дружба выдержала испытание разрыва Розы с Каут¬
ским. Но революция окончательно развела их пути. Если
бы они сейчас вдруг встретились, что могли бы сказать
друг другу? А прежде им обеим нравились стихи Симона
Даха *:
Ведь красит человека
Уменье верным быть
И, подружив, до века
Ту дружбу сохранить.
Дружба — это много, очень много. Но «вечной» или хотя
бы прочной, надежной она бывает лишь тогда, когда в ее
основе лежит убеждение, общее дело. Как это у Некрасова?
За убежденье, за любовь
Иди и гибни безупречно.
Умрешь не даром: дело прочно,
Когда под ним струится кровь...
Да, это несравненно глубже, чем у Даха.
Когда сгустились сумерки, Карл и Роза сидели в разных
углах кабинета, не зажигая огня.
Карл тихо рассказывал, что запомнил в детстве большой
родительский дом, в который вечерами тихонько приходили
незнакомые люди. Их обогревали и кормили, отец с ними
долго разговаривал. А потом они так же тихо исчезали. Ви¬
димо, тогда уже, во время «исключительного закона против
социалистов», у него, Карла, родилось желание идти по
пути отца, человека веселого и общительного...
Роза вспомнила, что ее отец был очень добрым. Однажды
вечером вся семья сидела у горящего очага. Ей это наску¬
чило, и она решила почитать книгу. Чтобы зажечь свечу,
она взяла с буфета небольшую бумажку, свернула ее тру¬
бочкой и сунула в печь. Лишь когда свеча загорелась, отец
* Дах, Симон (1605—1659) — немецкий народный поэт.
353

тихо привлек ее к себе и сказал, без укора, что бумажка —
последние деньги, оставшиеся в доме и отложенные на
хлеб...
— А когда я смотрю на горящую свечу, мне всегда
вспоминаются не знаю уж чьи слова: «Надо жить, как
свеча, которая горит с обоих концов»...
В этот момент у входной двери послышался звонок,
потом еще. Не похоже, что это пришел Пик. Значит?..
В коридоре раздался шум, топот сапог, и дверь резко
отворилась. В освещенном проеме показались вооруженные
солдаты. Войдя в комнату, они направили фонари на Карла
и Розу. Когда зажгли свет, Розу оттеснили в спальню и плот¬
но прикрыли дверь.
Нет, они не имели ордера на арест и обыск. Сейчас не
время для пустых формальностей. Из полка «Рейхстаг» им
сообщили, что здесь скрываются опасные преступники, ко¬
торых надлежит арестовать. Обнаружив у Либкнехта адре¬
сованные ему письма, а на белье метку К. Л., они заявили,
что Карл Либкнехт им как раз и нужен. Усадив его в авто¬
мобиль, солдаты увезли его, оставив в квартире засаду.
Когда около 9 вечера пришел Вильгельм Пик, его схва¬
тили и обыскали. Солдаты и появившиеся штатские из
вильмерсдорфского «отряда самообороны» заставили под¬
няться и Розу Люксембург, которая лежала в постели
с острым приступом головной боли. Их посадили в машину,
и Пик заметил, что везут их не в полицию, а в отель «Эден»,
где, как он знал, разместился штаб гвардейской кавалерий¬
ской (стрелковой) дивизии. Уже при входе в гостиницу
толпившиеся здесь офицеры и солдаты встретили Розу Люк¬
сембург улюлюканьем и грубыми насмешками.
Поздним вечером здесь над беззащитными пленниками
учинили жесточайший самосуд. Главным действующим ли¬
цом был начальник штаба дивизии капитан Пабст. Первым
к нему привели Карла Либкнехта. Допрос имел лишь види¬
мость установления личности «задержанного». Пабст прика¬
зал адъютанту отправить Либкнехта в тюрьму Моабит.
Но подчиненные хорошо знали, что от них требовалось.
Было почти 11 часов вечера, когда Карла Либкнехта
вывели из здания отеля через боковой вход. У дверей к
нему подскочил гусар Рунге и нанес страшный удар прикла¬
дом по голове. Обливавшегося кровью Либкнехта затолка¬
ли в автомобиль, где находилось пять офицеров, одетых в
солдатские шинели. Машина двинулась не в Моабит, а в
Тиргартен. В слабо освещенном месте она остановилась
якобы из-за неисправности мотора. Либкнехта вывели и
354

предложили ему продолжать путь пешком. Через несколько
минут он был убит тремя выстрелами сзади из пистолетов.
Труп его полчаса спустя убийцы сдали в полицейский
участок на Курфюрстендам как тело «неизвестного».
Около полуночи после «допроса» у Пабста из отеля
вывели Розу Люксембург. У главного входа тот же Рунге
нанес ей несколько страшных ударов прикладом. Полужи¬
вую, ее волоком втащили в автомобиль. Туфлю, упавшую
с ноги, подобрал солдат. Розу бросили на сиденье. Едва
машина, в которой сидели солдаты и офицеры, тронулась,
как раздался выстрел. И эта машина двинулась в Тиргар-
тен. Когда она подъехала к Ландверканалу, труп убитой,
прикрытый одеялом и опутанный проволокой, был сброшен
в воду вблизи Лихтенштейн-брюкке.
Вильгельму Пику грозила та же участь: Рунге поручили
застрелить его в коридоре отеля. Но в критический момент
Пик проявил самообладание, потребовав, чтобы его отвели
к офицеру. Поскольку Пика лично не знали, его продер¬
жали несколько времени в подвале, а потом отправили
в полицей-президиум, откуда ему удалось бежать.
В сообщении для печати, переданном утром 16 января
штабом гвардейской дивизии, говорилось, что Либкнехт
застрелен «при попытке к бегству», а Роза Люксембург
«линчевана» собравшимся перед отелем возмущенным наро¬
дом, похитившим и ее труп. Лживость этой версии была
очевидна. Она вызвала смущение даже в имперской канце¬
лярии, но разговоры о возможной отставке правительства
Эберт и Носке тотчас пресекли. В официальном заявлении
наряду с лицемерным «сожалением» говорилось, что «оба
убитых, несомненно, тяжело провинились перед немецким
народом». А Шейдеман цинично заявил, что они «стали
жертвами собственных кровавых террористических планов».
Друзей и соратников известие о гибели Карла и Розы
потрясло до глубины души.
«Ах, дорогая моя Матильда,— писала Клара Цеткин из
Штутгарта 18 января.— Вы должны понять, что происходит
во мне с той минуты, когда я узнала. Хотя Вы и не участво¬
вали в политической борьбе, Вы знали и понимали лично,
по-человечески обоих лучше, чем очень многие полити¬
ческие бойцы. Что с ними сделали, Вы знаете. И я обра¬
щаюсь к Вам с моим отчаянием. Не знаю, живу ли я еще
и смогу ли жить после этого, самого страшного?..
Попытка жить будет иметь для меня смысл, лишь если
я дам жизни единственное содержание: в их духе работать
и бороться в массах и с массами, заботиться о том, чтобы
355

остались жить идеи убитых. Это завещание Розы мне. Сюда
входит и то, чтобы собрать и издать ее работы. Это ценное
для нас живое наследие принадлежит массам, и вместе
с будущим развитием революционного движения оно станет
памятником, достойным Розы, более прочным, чем бронза...»
Не зная, что Матильда сама находилась в это время
в тюрьме, Клара просила ее:
«Дорогой друг, это Ваша задача быть на страже, чтобы
ни одна записка, ни одна строка рукописей Розы не были
утеряны, чтобы не пропало ничего из ее старых, уже напе¬
чатанных работ, статей, брошюр и т. д. Вы должны беречь
все, как Аргус... Идейное наследие Розы должно быть
сохранено. Оно принадлежит революционному пролета¬
риату. Не должны наложить на него руку также и недостой¬
ные, вроде Каутского и К0. Это было бы осквернением
трупа. Как жаль, что Лео не на свободе! Надо собрать и все
ранние работы Розы...
Как только будет возможно, я приеду в Берлин, чтобы
лично обсудить все, что невозможно выразить в письме.
Скажите друзьям, что я больше чем когда-либо с ними,
что мы должны стиснуть зубы и «выстоять». Таков завет
мертвых живым...»
В этот день друзья решились наконец сообщить о тра¬
гедии Францу Мерингу. Он лежал в санатории в Груневаль-
де, был очень слаб, жена болела гриппом, и ему не давали
даже газет. Марте Розенбаум пришлось сказать ему:
— Нет больше Карла. Нет и той, что так мужественно
и гордо шагала по земле и верила в прекрасное будущее
людей...
Весть произвела ужасное впечатление. Меринг не хотел
верить, что такое возможно. Он с трудом бродил по комнате
взад и вперед, пока его старое тело не опускалось без сил
в кресло. Но, едва отдышавшись, он снова вскакивал и про¬
должал свои беспокойные блуждания.
— Я не видел в его глазах слез,— рассказал потом Эду¬
ард Фукс.— Только все новые вспышки сарказма и ярости.
«Ниже не падало ни одно правительство»,— бормотал он.
«Если прусская генеральская клика снова придет к власти,
она сохранит Носке, ибо такие методы даже прусские
юнкеры неохотно берут на свою ответственность». Потряса¬
ло, какую высокую силу любви и ненависти хранил в себе
этот большой человек, уходивший из жизни. Ибо в этот
час смерть была уже в его груди.
Ему и ночью не давала покоя мысль о насильственной
смерти друзей. Неодетый, он вскакивал с постели и выша¬
356

гивал по комнате. В эти страшные дни обычно столь забот¬
ливая подруга жизни, сама тяжело больная, не смогла
охранить его от беды. Следствием ночных хождений стала
сильная простуда, из которой развилось тяжелое воспале¬
ние легких. Этого старый организм не смог выдержать.
Франц Меринг, став косвенной жертвой контрреволю¬
ционного террора, пережил своих младших соратников
лишь на две недели. 29 января 1919 года он скончался.
— Меринг умер смертью своих друзей,— сказал
Фукс.— Все они умерли до восхода солнца...
Когда страшное известие о гибели Карла Либкнехта
и Розы Люксембург дошло до Москвы, ВЦИК, Моссовет
и Всероссийский съезд профсоюзов в обращении ко всем
Советам Германии, ко всему рабочему классу писали: «Под¬
лое убийство Карла Либкнехта и Розы Люксембург, орга¬
низованное шайкой негодяев, переполнило сердца русских
рабочих невыразимым гневом возмущения и скорбью. Эти
люди не только отрывают немецкое движение от братского
движения других стран, они несут гибель самому проле¬
тариату Германии».
С балкона здания Моссовета перед собравшимися с тра¬
урными знаменами на Советской площади рабочими и
красноармейцами выступали В. И. Ленин, Я. М. Свердлов,
А. В. Луначарский.
— Сегодня в Берлине буржуазия и социал-предатели
ликуют,— сказал Ленин,— им удалось убить Карла Либк¬
нехта и Розу Люксембург... На примере германской револю¬
ции мы убеждаемся, что «демократия» есть только прикры¬
тие буржуазного грабежа и самого дикого насилия.
С опозданием достигла Москвы коротенькая записка
от Лео Иогихеса: «За два дня до возвращения Эдуарда Фук¬
са Карл и Роза исполнили свой последний долг на службе
общему делу...»
Александра Коллонтай вспоминала в эти дни своих
дорогих друзей:
«Либкнехт — это был не просто великий, сильный
вождь, неустрашимый борец. Нет. Это было прежде всего
громадное, пылающее сердце. Это сердце пылало нена¬
вистью ко всему, что дышало несправедливостью, капита¬
листическим насилием; оно пылало неиссякаемым богатст¬
вом теплого участия к горю и страданиям каждого, кого
угнетал капитализм...
Разбрызгать драгоценный мозг Розы Люксембург на
мостовой! Оборвать нить созидательного творчества на
полуслове, остановить работу остроаналитического ума...
357

Какой кошмар! Какое преступление! Преступление не толь¬
ко перед пролетариатом — с ним не считаются вдохнови¬
тели этого злодеяния,— но и перед рычагом истории — пе¬
ред наукой».
Карл Маркс любил повторять слова Эпикура: «Смерть —
горе не для умершего, а для тех, кто его пережил». Клара
Цеткин в полной мере смогла оценить их справедливость,
когда на ее долю выпала печальная обязанность хоронить
ближайших друзей. И она сказала о каждом из них самые
лучшие, самые добрые слова, какие знала.
Год спустя после трагических дней, подводя истори¬
ческий итог революционным боям, она снова почтила
память революционных бойцов, сложивших свои головы.
К именам трех своих друзей она присоединила еще два:
Лео Иогихеса, убитого в тюрьме 10 марта, и Евгения Леви¬
не, казненного 5 июня 1919 года после разгрома Баварской
Советской республики. Примечательно, что и эти двое были
связаны тесными узами с революционной Россией.
«Разумеется,— написала Клара Цеткин,— это не слепая
игра случая, что Карл Либкнехт, Роза Люксембург, Франц
Меринг, Лео Иогихес и Евгений Левине умерли на вершине
революционной волны. При жизни они были бурей, которая
вздымала волны и гнала их вперед. Их смерть означала
исполнение их жизни, которая целиком была проникнута
внутренним единством убеждения и действия, была револю¬
ционной битвой против всех сил, которые подавляют людей,
заковывают их в цепи, прогоняют, как бедняков и рабов,
с пиршества культурной жизни».
Клара Цеткин вспомнила также давнюю легенду о «бит¬
ве народов» против гуннов на Каталаунских полях, где сра¬
жение было столь ожесточенным, что души убитых долго
еще продолжали драться друг с другом в воздухе.
«Не в воздухе, а среди нас, вместе с нами борются наши
дорогие убитые. То, чем они были, то, что они дали своей
жизнью и действием, бессмертно. Оно вошло в бесчислен¬
ных пролетариев и становится их сознанием, волей, делом.
Германскому, мировому пролетариату нужны тысячи Либк-
нехтов, Люксембург, Иогихесов, Мерингов и Левине, рав¬
ных убитым вождям по величию и чистоте помыслов, по
силе характера и верности убеждениям, по смелости и само¬
пожертвованию. Поэтому мы не жалуемся, мы боремся.
«Снова звучат трубы, снова зовут на бой».
В когорте героев есть место и для Клары Цеткин.

Эпилог

Поезд шел из Берлина в Москву. Была ранняя осень
1920 года. В купе сидела седая женщина. Не только прожи¬
тое, но и пережитое наложило печать на ее лицо. Однако
глаза, хотя их не раз касался скальпель хирурга, сохранили
молодую живость, интерес ко всему окружающему. С глу¬
боким волнением она пересекла границу страны, с юности
овеянной для нее революционной романтикой. Она ждала
встречи с человеком, с которым познакомилась в Штутгарте
13 лет назад.
В Свердловском зале Кремля на конференции россий¬
ских коммунистов, как отразила стенограмма, присутствую¬
щие встретили ее восторженно:
«Раздаются возгласы:	Да	здравствует	Гер-
манская коммунистическая партия! (Аплодисмент ы.)
Да здравствует вождь Германской коммунистической
партии т. Цеткин! (Аплодисмент ы.)
Пр едседатель. Товарищи, т. Цеткин устала, и с
ней заключен прямой договор, что она сегодня не будет
говорить... Предлагается избрать т. Клару Цеткин в прези¬
диум. (Гром аплодисментов.)»
Встречи и беседы Клары Цеткин с русскими друзьями
были не только радостными, но и глубоко содержательны¬
ми. Воспоминания переплетались с размышлениями о насто¬
ящем и будущем. Клара старалась все записать и запомнить:
«Ленин показался мне не изменившимся, почти не поста¬
ревшим. Я могла бы поклясться, что на нем был тот же
скромный, тщательно вычищенный пиджак, который я виде¬
ла на нем при первой нашей встрече в 1907 году... Ленин
проявлял чрезвычайное внимание к ходу дебатов, большое
самообладание и спокойствие, в котором чувствовалась
внутренняя сосредоточенность, энергия и эластичность. Мне
бросилась в глаза... самая характерная черта Ленина —
простота и сердечность, естественность во всех его отно¬
шениях ко всем товарищам... Ленин вел себя, как ведет
себя равный в среде равных, с которыми он связан всеми
фибрами своей души. В нем не было и следа «человека
власти», его авторитет в партии был авторитетом идеаль¬
нейшего вождя и товарища, перед превосходством которого
склоняешься в силу сознания, что он всегда поймет и в свою
очередь хочет быть понятым. Не без горечи сравнивала
я атмосферу, окружавшую Ленина, с напыщенной чопорно-
361

стью «партийных отцов» немецкой социал-демократии».
Посещение семьи Ленина еще более углубило у Клары
эти впечатления. Она с радостью встретилась вновь с На¬
деждой Крупской, с которой не виделась с 1915 года, позна¬
комилась с Марией Ильиничной. Женщины охотно бесе¬
довали об искусстве, просвещении и воспитании.
«Когда пришел Ленин и когда несколько позже появи¬
лась большая кошка, весело приветствуемая всей семьей,—
она прыгнула на плечи к «страшному вождю террористов»
и потом свернулась в удобной позе на коленях у него,—
то мне казалось, что я у себя дома или у Розы Люксембург
с ее ставшей памятной для друзей кошкой Мими...»
Клара Цеткин потом не раз приезжала в Москву. Во
время III конгресса Коминтерна она много раз встречалась
с Лениным. Бывали и споры; Ленин задал ей «хорошую
трепку» за выход из ЦК. Пожимая ему руку после особенно
убедительной его речи против «левых», Клара сказала:
— Послушайте, товарищ Ленин, у нас председатель
какого-нибудь собрания в каком-нибудь уездном городишке
боялся бы говорить так просто, так непритязательно, как
вы. Он боялся бы казаться «недостаточно образованным».
Я могу сравнить ваше искусство говорить только с одним:
с великим искусством Толстого. У вас та же крупная,
цельная, законченная линия, то же непреклонное чувство
правды. В этом — красота. Может быть, это специфическая
отличительная черта славянской ндтуры?
— Этого я не знаю,— ответил Ленин.— Я знаю только,
что, когда я выступал «в качестве оратора», я все время
думал о рабочих и крестьянах как о своих слушателях.
Я хотел, чтобы они меня поняли. Где бы ни говорил ком¬
мунист, он должен думать о массах, он должен говорить
для них. Впрочем, хорошо, что никто не слыхал о вашей
гипотезе по части национальной психологии. Могли бы
сказать: вот-вот, старик дает себя опутать комплиментами...
Клара запомнила, что, прощаясь, Ленин напутствовал
ее советом сохранить партию от раскола, а в конце добавил:
— Нужно, Клара, всегда думать о массах, и тогда вы
совершите революцию, как мы ее совершили: с массами
и через массы.
Клара Цеткин прожила долгую и славную жизнь стойко¬
го, благородного, самоотверженного бойца за великие
идеалы коммунизма. До последнего дыхания она прини¬
мала руководящее участие в деятельности Коммунисти¬
ческой партии Германии, Коммунистического Интернацио¬
нала, международного женского движения.
362

В августе 1932 года больная, почти ослепшая 75-летняя
женщина отправилась в сопровождении сына — врача
Константина Цеткина в трудное путешествие из Москвы
в Берлин. Хотя здесь ее свалил приступ малярии, она выпол¬
нила свой долг: как старейший депутат, она открыла сессию
рейхстага.
— Веление времени,— говорила старая коммунистка,
собрав все силы,— это единый фронт всех трудящихся,
чтобы отбросить фашизм. Перед этой исторической необхо¬
димостью должны отступить на второй план все полити¬
ческие, профсоюзные, религиозные и мировоззренческие
разногласия. Все в борющийся единый фронт!
В свой предсмертный час в Архангельском под Москвой
в ночь на 20 июня 1933 года Клара слабеющим голосом
говорила о своем лучшем друге — Розе Люксембург.
Прах Клары Цеткин покоится в Кремлевской стене. А в
Берлине, столице Германской Демократической Республи¬
ки, на кладбище социалистов у камня с надписью «Мертвые
призывают нас» похоронены в окружении соратников и
последователей Карл Либкнехт и Роза Люксембург. Их
светлые образы запечатлены в делах строителей первого
на немецкой земле социалистического государства.
На кладбище социалистов лежит и плита с именем
Франца Меринга, но могила его на кладбище в Штеглице.
Это Западный Берлин. Здесь, как и в ФРГ, сохраняется тот
общественный строй, против которого Меринг и его друзья
вели борьбу не на жизнь, а на смерть. Власть имущие хоте¬
ли бы вытравить память о славных революционерах из
сознания новых поколений. Однако молодые коммунисты
и социал-демократы, студенты и рабочие ежегодно в сере¬
дине января собираются в Тиргартене.
«Передовым борцам за мир, демократию и социализм —
Карлу Либкнехту и Розе Люксембург, которые были убиты
здесь»,— гласит скупая надпись на мемориальной доске.
Людям конца XX века, в какой бы точке планеты Земля
они ни жили, когда они смотрят на звезды и задумываются
о будущем, стоит вслушаться в тишину. Не донесется ли
до них вопрос, обращенный турецким поэтом Назымом
Хикметом к каждому из живых:
Ведь если я гореть не буду,
И если ты гореть не будешь,
И если мы гореть не будем,
Так кто ж тогда рассеет мрак?
Не в этом ли вопросе своеобразно выражен главный
завет стойких?
363

Послесловие
При работе над документальной повестью автор использовал
неопубликованные документы Карла Либкнехта, Розы Люк¬
сембург, Франца Меринга, Клары Цеткин, Лео Иогихеса,
хранящиеся в партийных архивах ИМЛ при ЦК КПСС в
Москве и ИМЛ при ЦК СЕПГ в Берлине.
Широко привлечены сочинения и письма В. И. Ленина,
а также воспоминания Н. К. Крупской, К. Цеткин, М. Н. Ля¬
дова, Ф. Кона, статьи и письма А. В. Луначарского, воспо¬
минания и дневники А. М. Коллонтай и других.
Автор опирался на вышедшие в ГДР многотомные
издания трудов К. Либкнехта, Р. Люксембург, Ф. Меринга,
К. Цеткин, пять томов писем Р. Люксембург и том докумен¬
тов К. Либкнехта, биографии и научные исследования о ре¬
волюционных вождях и их соратниках — В. Пике, Ф. Гек-
керте, Г. и К. Дункер и других. Использованы также биогра¬
фические материалы, содержащиеся в книгах: Nettl P. Rosa
Luxemburg. Köln — (W) Berlin, 1967; BadiaG. Rosa Luxem¬
burg. Journaliste, polémiste, révolutionnaire. Paris, 1975;
Basso L. Rosa Luxemburg e lo sviluppo del pensiero marxista.
Roma, 1973; Trotnow H. Karl Liebknecht. Eine politische
Biographie. Köln, 1980; Laschitza A., Radczun G. Rosa
Luxemburg. Ihr Wirken in der deutschen Arbeiterbewegung.
Berlin, 1980.
В СССР изданы отдельные работы К. Либкнехта, Р. Люк¬
сембург, Ф. Меринга, К. Цеткин; в журналах публиковались
некоторые письма; о немецких левых имеется значительная
литература. Читатель может прочесть на русском языке
брошюру Л. И. Гинцберга о ^рле Либкнехте (1959),
биографический очерк Р. Я. Евзерова и И. С. Яжборовской
о Розе Люксембург (1974), изданные М. М. Коралловым
сборники: «Клара Цеткин о литературе и искусстве» (1958),
«Роза Люксембург о литературе» (;1961), «Карл Либкнехт.
Мысли об искусстве» (1971); сборник «Клара Цеткин. Ис¬
кусство— идеология — эстетика» (1982). О Меринге есть
книга С. В. Оболенской (1966), брошюра А. Г. Слуцкого
(1979). В переводе с немецкого вышли биографии К. Либ¬
кнехта (Г. Вольгемут, 1980), К. Цеткин (Л. Дорнеман,
1980), очерк о Ю. Мархлевском (Ф. Тых, X. Шумахер,
1969). В исследовательском плане о немецких левых пи¬
сали также Б. А. Айзин, И. М. Кривогуз, А. Я. Манусевич,
H. Е. Овчаренко, М. Ю. Чернецовский, В. В. Чистяков
и другие.
364

ОГЛАВЛЕНИЕ
От автора
1
ШТУТГАРТ, 1907
5
Глава первая.
У РУБЕЖА СТОЛЕТИЙ
Знакомство
25
Ревизионизму — бой!
35
Включение первое
40
«Психологическая загадка»?
52
Наследник отца
70
Глава вторая.
ВОЛНЫ РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
«Говорить по-русски!»
81
Включение второе
86
В Варшаве и Куоккале
92
Мангейм
109
Лондонский съезд РСДРП
120
Глава третья.
ПРЕДГРОЗОВЫЕ ГОДЫ
Узник крепости Глац
135

Согласие и разногласия
143
«Изнурение или борьба?»
151
Включение третье
157
На Линденштрассе в Зюдэнде
162
Бойцы против империализма
175
Глава четвертая.
ИСПЫТАНИЕ ВОЙНОЙ
Как действовать революционерам?
193
Группа «Интернационал»
206
Включение четвертое
210
Весна и Первомай
221
Вронке — Люккау
237
Глава пятая.
РОССИЙСКИЙ ПРИМЕР
Весенняя буря
245
Раскол социал-демократии
251
Включение пятое
257
Трудное лето
259
Октябрь и мир
267

Карл Маркс и большевики
275
Советская Россия в опасности
285
Включение шестое
292
Накануне
297
Глава шестая.
ОГОНЬ И КРОВЬ РЕВОЛЮЦИИ
Начало
305
«Красное знамя»
316
Революционный трибун
325
Рождение партии коммунистов
331
Январские бои
340
Трагедия в ночи
347
Эпилог
359
Послесловие
364

Яков Самойловым Драбкин
ЧЕТВЕРО СТОЙКИХ
Карл Либкнехт, Роза Люксембург,
Франц Меринг, Клара Цеткин
Документальная повесть
Заведующий редакцией А. В. Никольский
Редактор Н. В. Попов
Младший редактор В. А. Зотова
Художник А. И. Сперанский
Художественный редактор Е. А. Андрусенко
Технический редактор О. В. Лукоянова
ИБ № 2851
Сдано в набор 24.01.85. Подписано в печать 10.07.85. А 00139. Формат 84 X
Х108'/ч2· Бумага книжно-журнальная импортная. Гарнитура «Таймс». Печать
офсетная. Уел. печ. л. 20,16. Уел. кр.-отт. 21,42. Уч.-изд. л. 22,45. Тираж 200 тыс.
экз. Заказ 377. Цена 1 р. 80 к.
Политиздат, 12581 1, ГСП, Москва, А-47, Миусская пл., 7.
Ордена Ленина типография «Красный пролетарий».
103473, Москва, И-473, Краснопролетарская, 16.

to.n.if ^
iButJkt xiiô'b !
OôUi 4&€t U^&W
Ç}&L·· ,'tjoJb
iefiM] (hcuu^	-
кл,^ ufu-frifï
' t ί.ι-f	&€лм&Лy
basutOL·jlL bjUjsuL*}·
иУ1 <»еЛ#· k*ju*u $P-
JUüaÙA иЛМ)·*·****^
d*4U> *+γο***»&
Ο клииЛллЛ
h^ecßО АЛЛ.
iUiPt,
*
гТ~э
er
Письмо Розы Люксембург
В. И. Ленину
от 20 декабря 1918 года
Клара Цеткин.
1923 год

Карл Либкнехт
Франц Меринг
Роза Люксембург
Клара Цеткин

Ф. Энгельс, К. Цеткин, семьи Бебелей и Бернштейнов.
Цюрих, /595 год

Клара Цеткин с сыновьями
Константином и Максимом
Роза Люксембург.
1907 год

Штутгарт. Перед зданием «Лидерхалле».
1907 год
Роза Люксембург
на митинге в Штутгарте

ter
Роза Люксембург	Роза Люксембург
и Костя Цеткин на балконе	и Клара Цеткин,
квартиры в Зюдэнде	1910 год

Франц Меринг (на кафедре)
и Роза Люксембург
среди преподавателей
партийной школы
Карл Либкнехт
на митинге в защиту мира.
1911 год
Карл Либкнехт выходит
из здания прусского ландтага.
1912 год

Карл и Софья Либкнехт.
1913 год
Карл Либкнехт с женой и детьми на прогулке.
1913 год

Франц и Ева Меринг
Клара Цеткин.
1915 год

Карл Либкнехт
выступает в Берлине
в дни революции.
1918 год
Клара Цеткин.
1919 год
Вильгельм Пик выступает
на демонстрации
5 января 1919 года