МОЛОДЕЖИ
О ПОЛИТИЧЕСКОЙ экономии
Под редакцией
В. В. КУЛИКОВА
МОСКВА ЭКОНОМИКА 1987
3


ББК 65.011 М75
Рецензент:
докт. экон, наук В. И. Данилов-Данильян
Авторы книги:
А. А. Аузан, А. В. Бузгалин,
А. И. Колганов, Б. А. Мясоедов
М
0603010000—085 011(01)—87
КБ—3—60—87
© Издательство «Экономика», 1987


ПРЕДИСЛОВИЕ
Свежий ветер обновления все сильнее чувствуется во всех сферах нашей жизни. Перемены затрагивают все более широкий круг общественных отношений, и естественно, что в центре изменений оказалась экономика. Сегодня все сложнее оставаться в стороне от ее проблем. Из академических аудиторий они выплеснулись на страницы популярных журналов и газет, об экономике стали спорить журналисты, писатели, кинематографисты.
Но ни решить, ни даже правильно понять существующие проблемы нельзя, не обращаясь к строгой науке — политической экономии.
Именно стратегия обновления экономической жизни, сопровождаемая все нарастающей волной споров о том как конкретно мы сможем решить те грандиозные задачи, которые поставил перед социализмом конец XX века, обусловила характер этой небольшой книги. Она меньше всего похожа на учебник, в ней нет готовых истин. Авторы сумели найти верный тон, они приглашают читателя отправиться вместе искать истину, творить политическую экономию. Многие проблемы в книге лишь ставятся, а предлагаемые решения скорее приглашают к дискуссии, чем «закрывают проблему».
Но из этого отнюдь не следует вывод о том, что в этой популярной работе нет науки. Наука в ней есть, и внимательный читатель сможет найти в книге содержание ряда ключевых понятий политической экономии капитализма и социализма. Однако для авторов раскрытие этого содержания — не самоцель, а средство показать живую, творческую роль науки политической экономии в решении сложнейших проблем сегодняшней экономической жизни.
В обществоведении сложилась дурная традиция, когда живой материал о человеке и обществе при изложении превращается в нечто скучное, формальное. Авторы стремятся (и не без успеха) отойти от надоевшей всем традиции. Вместе с тем нельзя обойтись без «предостережения» читателю: при всем стремлении авторов к популярности работа является сложной. Но не по стилю (Вы I*
з


встретите в этой книжке шутку, иронию и даже «полит- экономические» высказывания поэтов и писателей всех времен и народов — от Софокла до современных писателей-фантастов А. и Б. Стругацких), а по содержанию рассматриваемых проблем. Поэтому, берясь за книгу, приготовьтесь к определенной работе.
На Всесоюзном совещании заведующих кафедрами общественных наук М. С. Горбачев говорил: «... еще до того, как мы достигнем качественно нового состояния нашего общества, мы должны добиться крупных интеллектуальных побед, существенно продвинуться вперед в сфере теории, в творческом осмыслении новых явлений и процессов жизни». Решение этой задачи во многом будет зависеть от интенсивности притока способной молодежи в экономическую науку, от скорости их научного роста. Хочется надеяться, что данная книга будет хотя бы в какой-то степени способствовать этому важному делу.
Доктор экономических наук, профессор В. В. Куликов


НАУКА СВЕТОНОСНАЯ
Не слишком ли будет так сказать о довольно сухой и скучной на первый взгляд науке — политической экономии? Наше мнение однозначно: нет, не слишком.
И не потому, что нам так дорога «честь мундира». Мы — политэкономы и гордимся этим. Гордимся, ибо наша наука объясняет, ни много ни мало, материальные основы жизни общества. И не просто жизни, где однообразный труд сменяется на однообразное потребление и обратно, а пбъркхл1пж.ии_т1гмпн революционного преобразования общества. Не объяснять общество? а практически изменять его на основе добытых знаний — таково кредо марксизма, такова задача политической экономии как его составной части. Именно такой была, есть и будет марксистская политическая экономия, фундамент которой — «Капитал» Карла Маркса — стал теоретической основой пролетарской революции.
ТАЙНА ЖИЗНИ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ОБЩЕСТВА
Именно так стоит вопрос, когда речь заходит о предмете политической экономии. Что есть жизнь человеческого общества? В чем объективные основы, закономерный фундамент развития государств и народов?
Александр Македонский карликовое полисное государство (в десятки раз меньше Московской области по территории, а население уместится в микрорайоне из тысячи панельных многоэтажек) превратил в империю, обнимавшую половину «ойкумены» — известной земли человечества. Наполеон Бонапарт был кумиром эпохи. Человек, перевернувший судьбы Европы. Мысли десятков выдающихся людей Франции, Германии, Италии, России бцли обращены к этой личности, одновременно зловещей и сильной.
Так что же, личность правит миром? Ее гений, сила человека, его воля?
А может быть, в истории есть объективные законы? Что диктует человеку его поведение? Мораль, Идеология, 5


Вера? Христианство, ислам, буддизм и язычество — трудно поверить, что люди, сформировавшиеся под их влиянием, живут на одной земле. Даже в конце XX в. всплески мусульманского фанатизма охватывают целые страны, десятки миллионов человек.
Может быть, Дух движет человеческой историей?
Чрезвычайно сложен ответ на этот вопрос. Тем парадоксальнее выглядит простота тех рассуждений, которые приводят К. Маркс и Ф. Энгельс, обосновывая роль материального производства как основы жизни человеческого общества: «Людей можно отличать от животных по сознанию, по религии — воЪбиГе^йЪчему угодно. Сами они ^ачинают^бТтшчатъ' ;сё^12от\^.едртных, как только начинают производить необходимые им средства к жиз- ни... П рои з вод я_ необходимые мм -средства к жизни, лЮДи косвенным^образом производят и самое свою
материальную жизнь» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 3 С 1J).
Итак, материальное производство как основа жизни общества — вот первый шаг к выделению предмета политической экономии. Но производство чего? Как «чего»? Машин, станков... продуктов. А если кто-то вспомнит такие «красивые» и научные понятия, как средства производства, предметы потребления или, скажем, конечный общественный продукт, — тут уж и наука налицо.
И все же этот ответ будет верен лишь отчасти. Самый главный «продукт», который мы производим, самый главный результат нашего трьуда-—это сами люди в их общественных отношениях друг зсдругу. «Плевать хотел я на режим, важно знать, какой тип человека создается этим строем», — сказал как-то Экзюпери и был прав. Так перед нами встает любопытнейшая проблема.


ния не зависит. Все вроде бы логично, за исключением одной мелочи: первая часть предыдущей фразы напрочь отрицает последнюю. Налицо антиномия (так ученые называют высказывания, в которых об одном и том же предмете в одно и то же время содержатся два взаимопротивоположных, исключающих друг друга суждения).
Как разрешить эту антиномию, как разобраться в этом парадоксе человеческой деятельности? Тут есть над чем подумать. Поэтому запаситесь терпением, читатель. Первое, что здесь придется сделать, это разграничить производительные силы и производственные отношения. И вот почему: оказывается, деяхельнодоь—.человека как одаренного волей и сознанием субъекта существует только в сфере производительных сил, впттроизводственные отношения индивид включен независимо от его воли и сознания. Деятельность отдельного работника является субъективной, отношения же социальных групп, классов складываются объективно.
Понятно, о чем шла речь выше? Чтобы толком объяснить, что все это означает, а заодно окончательно разделаться с проблемой соотношения сознательности человеческой деятельности и ее зависимости от объективных законов, давайте немного отвлечемся.
Отступление 1: Лабиринт Минотавра, или Человек в социально-экономической системе
Для начала представьте себя заплутавшим в лабиринте, где, помимо всего прочего, еше есть масса препятствий на Вашем пути. У Вас есть кирка и лопата, некоторые навыки в преодолении рвов и разборе «баррикад», но нет плана лабиринта.
Представили себе эту не слишком радужную ситуацию? Ну так вот, именно в такой ситуации находится каждый человек, когда он выбирает сферу приложения своей деятельности, свой жизненный путь. Лабиринт, в который он попадает, — это жизнь, ее законы, ее отношения. Их много, они сложны. И им приходится приносить жертвы не меньше тех, что требовал Минотавр — мифический хозяин лабиринта. От них зависят жизнь и смерть человека: то, как он будет жить, каким будет его доход, какое удовлетворение он получит от своего труда и получит ли он его вообще, добьется ли он успеха и т. д. и т. п.
Эти отношения объективны, как «объективен» лабиринт: его создала история, а не лично Вы, и не от Вас зависит то, каков он. Но искать «выход» из тупиков этого лабиринта жизни и ее экономических законов — Вам. Вы наделены «волей и сознанием» — имеете определенные знания и профессию (в нашем примере Вы знаете, как разобрать определенный «завал»). У Вас есть «цель» — некоторые потребности, которые хотите реализовать (в примере такая цель одна — выйти из лабиринта) Вы способны на целесообразную деятельность: идти вперед, преодолевать препятствия. Или не способны — тогда полная пассивность и медленное угасание. Но оставим этот грустный вариант...
7


Так вот. Ваша деятельность по разбору «завалов» в лабиринте. Ваш каждодневный труд (все равно какой — стоите ли Вы у станка или подметаете около него стружку) будут всего лишь деятельностью определенной производительной силы, а именно — рабочсм^илы (напомним, что пронзвб/ПТТилЬНЫУ“силы состб%Т'ент*Тфудкн труда — станков н машин, предметов труда — сырья н материалов и. наконец, самого труженика — человека). В этом своем качестве Вы будете действовать сознательно и целенаправленно. Но путь по лабиринту (Ваш жизненный путь), совокупность Ваших отношений с другими людьми, с обществом будут складываться объективно, независимо от Вас. Вы можете лишь выбирать (с большим или меньшим знанием дела) гот или иной «маршрут». Но сами производственные отношения (лабиринт) от Вашей воли и сознания не зависят.
Есть здесь, правда, один очень любопытный нюанс. По лабиринту то можно ходить и не вслепую. Можно иметь план этого лабиринта или хотя бы некоторый навык блуждания по нему. Так же могут быть «навык» н «план» для «блуждания» по лабиринту экономических отношений. Навык — это то самое «обыденное соз1£анно»1_«опыт предков», который почТП" беабПГЯПбч'нсГ'гпЗДгкэжетг"4Y6,"занявшись выращиванием цветочков для рынка, Вы в ближайшем будущем н с минимальной затратой сил получите достаточно большой доход, а отправившись в политехнический институт, будете трудиться в поте лица 5—6 лет. а потом получите зарплату, которой не хватит даже на фирменный «player».
Но предсказание «здравого смысла» — не всегда истина в последней инстанции. Когда-то В. И. Ленину советовали стать коммерческим директором крупной фирмы на Волге — придумать более «уважаемое» место для начинающего юриста обыденное сознание начала века просто не могло. Жизнь же рассудила иначе...
К сожалению (или к счастью?), полагаться на «здравый смысл» можно далеко не всегда. И здесь приходит на помощь наука. В частности — экономическая наука, политическая экономия, создающая «план» «лабиринта» — производственных отношений. Она уже за семьдесят лет до победы социалистической революции предсказала неизбежность победы социализма. Она многое сделала, поверьте нам пока что на слово. Далее мы подробно расскажем о социальной (общественной) роли экономической науки. Сейчас же настало время рассказать подробнее о том, что же представляет собой экономика не как наука, а как объективная реальность. Вернее, не представляет, а представляла, поскольку экономика развивается н изменяется постоянно: сегодня она нс та, что сто лет назад, а сто лет назад — не та, что тысячу... Рассказать об экономике — это значит рассказать об ее истории.


венного материального производства. «Днсгаяцмя^огром- ного размера». И здесь есть о чем поспорить. Но есть и объяснения, «снимающие» всякие споры: человек и его общественная трудовая деятельность возникали постепенно, скажут Вам умудренные опытом ученые мужи и будут в чем-то правы. Но только в чем-то.
«Объяснение скачка постепенностью содержит в себе скуку,свойственную тавтологии», — отметил сто пятьдесят лет назад Георг Вильгельм Фридрих Гегель, великий немецкий философ-диалектик. Скачок был. Не потому, безусловно, что мы слепо доверяем авторитету Гегеля или безрассудно следуем постулатам диалектики, гласящей, что развитие совершается лишь в смене революций (скачков) и эволюции (постепенности). О том, что скачок был, говорит прежде всего практика — высший критерий истины. Этот скачок был долог, длился не дни, не годы и даже не столетия. И все же это был скачок из царства животных в царство человеческих общественных отношений, и прежде всего отношений экономических. Он начался не там, где наш звероподобный предок впервые взял палку, чтобы сорвать плод или камень, отогнать хищника (это может и обезьяна), а там, где первобытные люди соединились для совместного производства, обмена и распределения его продуктов и их потребления. Иными словами, этот скачок произошел, когда возникдв-дргшз- водство средств Производства и отношения между людьми впроцессе создания, распределения и потребления пр&йзведенных при помощи этих средств ^'рЪизводства продуктов.
Какими они были, эти отношения?.. Трудно сказать достоверно. Если спросить об этом Вас, читатель, то Вам на ум придет скорее всего сцена охоты на мамонта или образ честного и благородного индейца. Может быть, сюжет из фильма про аборигенов Австралии или жителей Центральной Африки. Впрочем, дело не в ассоциациях, а в проблеме, которую можно сформулировать примерно так: чем общественные отношения человека отличаются от стадного поведения животных? Или еще точнее: что представляют собой -общественные трудовые отношения людей в отличие от «отношений» в'стаде?
Наиболее очевидные, хотя и поверхностные, отличия лежат, как это ни странно, не непосредственно в труде (отличить деятельность животного от труда человека на ранних ступенях эволюции homo sapiens очень сложно), а в иных сферах: человека отличает членораздельная 9


речь как абсолютно необходимое условие человеческой деятельности и то, что, воздействуя на природу, преобразуя и используя ее, человек делает это не только утилитарно.
— О_н формирует свой мир также по законам красоты и целесообразности. Творчество — вот формула истинно человеческой деятельности. Ни первого, ни второго не зИаёт ни одно животное. Речь и искусство — феномены^ принадлежащие только ч е/ювеч Оск ом у обществуГ
РТ~вее же ^то лишь признак!?. Существенные черты специфики человеческой деятельности лежат глубже.
Сознание, познание, общение и предметность (опер и - рованТнГ^Т предметами), назовет психолог. Создание орудий труда и наличие общественных отношений^ска- жет полйтэкиним. Общественный и материальный характер деятельности, подытожит философ. Эти три основных направления и дадут характеристику труда человека в отличие от деятельности животного. Останется только добавить членораздельную речь и формирование мира по законам красоты и гармонии (творчество) — и простейшее определение налицо.
Не правда ли, странно: для того чтобы подойти к выяснению отношений между членами первобытной общины, пришлось разбираться с возникновением (по-науч- ному — генезисом) материального производства, а чтобы разобраться с этим вопросом, — обратиться к характеристике специфики человеческой деятельности, которую может дать только совокупность общественных наук — психологии, политэкономии, философии и даже искусствоведения.
Это действительно немного странно, но тем не менее факт, за которым скрывается закономерность: невозможно познать экономические явления «самостоятельно», в отрыве от всех других проявлений человеческой жизни, ибо сами экономические отношения складываются всегда посредством всего комплекса человеческих отношений и вне их не существуют.
Закономерность эта тривиальна. И мы бы не стали «огород городить», рассуждая о проблемах возникновения человеческой деятельности, общественного труда, чтобы ее вывести. Нам необходимо было показать основные черты генезиса общественного производства, чтобы раскрыть для Вас далеко не столь очевидную закономерность: общественные (и прежде всего экономические) отношения человека возникают и существуют как сред- 10


^ство сделать человека творцоаи-свободным. В этом.величайшая миссия общественной истории человечества.
первый взгляд это всего лишь лозунг, который плохо согласуется с фактами.
Первобытный человек был полон страха, голода и унизительной зависимости от сил природы. В определенном смысле он был даже забит: существует гипотеза, что основной сферой деятельности людей первоначально была некрофагия — «разделка» и поедание трупов животных. (Поршнев Б. Ф7 ОПначале человеческой жизни. М.: Мысль, 1974. С. 100—112). Дико звучит? Обидно за род человеческий? Мы привыкли гордиться своим прошлым, а тут... Но не спешите отворачиваться от прошлого, в нем есть чем гордиться.
Общества эпохи племенных союзов были на первый взгляд гораздо ближе к идеалу свободы. Добрые и смелые герои — Рама, Гайавата, Калев или более близкие современному человеку (ставшему не столько читателем, сколько кинозрителем) Виннету и Чингачгук уже похожи на свободных людей. Но им недолго было суждено курить трубку мира, сражаться с демонами, колдунами или бледнолицыми бандитами. Пришедшее на смену племенной демократии классовое общество, неся с собой прогресс производительных сил, одновременно рождало все более изощренное угнетение. _В^древнем Китае за не- сданные вовремя подати закапывали живьем в землю всех родственников провинившегося вплоть до четвертого колена. Короткий всплеск красоты и свободы рода человеческого — Древняя Греция, но и он был полон крови и насилия. А на смену идет мракобесие христианства и ислама. Большая часть человечества трудится, не видя жизни, низводя себя до состояния скота, а меньшая деградирует в бессмысленном потреблении растущих материальных благ. Кровь, пот, бессмысленная роскошь.
И все же это был хоть и не прямой, но рост свободы человечества. Человек, начав свою трудовую деятельность, стал освобождаться от власти законов природы. На смену законам борьбы за существование пришли новые, более «могучие» экономические законы, и мир подчинился им. Люди, освобождаясь от естественной необходимости, зависимости от природы, становились объектом необходимости экономической. Их поведение, жизнь, весь способ существования стали определяться экономическими законами, экономической необходимостью.
11


Но и здесь люди не были лишь ее рабами. Всемирная История полна не только муки, принуждения и крови. Она знает величайшие достижения человеческого творчества, его гения, красоты и добра. И знаменитое гамлетовское «быть или не быть» не столько звучит для нас муками сомнений в целесообразности существования, сколько живет болью творца, оценивающего свои силы: «Быть иль не быть, вот в чем вопрос. Достойно ль Смиряться под ударами судьбы Иль надо оказать сопротивленье
И в смертной схватке с целым морем бед Покончить с ними?»
Сквозь боль и утраты, вопреки обстоятельствам и господствующим общественным законам люди хотели странного! Странного — это счастья каждому человеку. И рабу доставало мужества, чтобы сражаться, как Спартак, и умереть, как Спартак. Сражаться за свободу, счастье, которые станут законом жизни каждого. А ведь силу можно использовать и для наживы.
Странного — это борьбы за истину в жестоком и равнодушном обществе, которое в благодарность предложит Сократу—чашу с ядом, а Бруно — костер. А ведь на знании и таланте можно ттегглохо заработать.
Странного — это полета творческой мысли и деяний, рождающих храм Артемиды Эфесской и вычисляющих окружность Земли за два тысячелетия до первого кругосветного путешествия, открывающих новые континенты и дарящих человечеству женскую улыбку, которой можно восхищаться бесконечно. А ведь красоту можно и выгодно продать.
Это было странно, по-настоящему странно в эпоху жесточайших войн, религиозного фанатизма, изнурительно-тупого труда... Но все это было! И люди, творившие в сии времена, восстававшие против несправедливости, создававшие величайшие произведения искусства, открывавшие вечные научные истины, — эти люди были свободны. По-настоящему свободны, даже если они были рабами или гнили в тюрьме. Они стремились к невозможному, они не подчинялись тому, чему невозможно не подчиниться, — законам материального существования.
Да, большая часть человеческого общества — трудящиеся — была обречена на рабское существование. Но и будучи рабом, можно стать Человеком. Послушайте В. И. Ленина: «Раб, сознающий свое рабское положение и борющийся против него, есть революционер. Раб, не 12


сознающий своего рабства и прозябающий в молчаливой, бессознательной и бессловесной рабской жизни, есть просто раб. Раб, у которого слюнки текут, когда он самодовольно описывает прелести рабской жизни и восторгается добрым и хорошим господином, есть холоп, хам» (Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 16. С. 40).
Как удавалось людям быть свободными в обществе эксплуатации? Может быть, на них не распространялись законы общественного развития? Безусловно, дело здесь не в особенностях личности. И не в том, что из любого правила бывает исключение. Из законов исторического развития исключений не бывает. Дело в другом. Историю творят люди. И люди, обычные смертные, такие, как мы с Вами, могут действовать не в соответствии с господствующим старым, а в соответствии с нарождающимся новым законом. Именно законом, ибо революционные порывы угнетенных, их классовая борьба, поиск Истины учеными, творение Добра и Красоты художниками вопреки эксплуатации, насилию, отчуждению столь же закономерны в человеческой истории, как и ее жестокость. Борцы, творящие историю, — ее живой пульс, жизненная сила прогресса общества.
Поначалу их бывает мало. Но затем, когда час старого общества пробьет, массы встают на путь, указанный единицами, на путь тех, кто предвосхитил логику исторического процесса. И падет Древний Рим. Через тысячу лет восставший народ разрушит Бастилию. А еще через сто с небольшим лет человечество станет свидетелем штурма Зимнего, а потом и казарм Монкада. Люди будут идти к своему освобождению. Бороться. И побеждать. Не сразу. Через боль, кровь и утраты шло, идет и будет идти человечество к освобождению. И придет к нему. Ибо это не мечты, а закономерность общественного развития, экономический закон. Познать его помогла экономическая наука, марксизм. Претворять его в жизнь в будущем — Ваша задача. Задача, решить которую со знанием дела поможет политическая экономия — наука о материальных основах борьбы за освобождение человечества. Борьбы не только с правительствами и тиранами, но и с объективными основами и насилия власть предержащих, и тирании «сверхчеловеков», и главное — тупого равнодушия мещанского болота.
Вот почему политэкономия — наука революционная. Но поскольку она наука, постольку нам придется на 13


время оставить в стороне ее высокий пафос и зафиксировать некоторые названные ранее научные представления о политической экономии.
Ее предмет — производственные отношения. Политическая экономия исследует прежде всего не то, что люди производят, а то, как люди производят, при каких общественных отношениях. Для нее главный результат производства — не станки и машины, не зерно и хлопок, т.е. не продукты труда, а человек в его экономических отношениях. При этом политэкономия обязательно различает, какое именно общество имеется в виду: рабовладельческое или феодальное, социалистическое или капиталистическое. Ведь политическую экономию интересует не существование общества вообще, а сохранение и развитие тех особых экономических основ, которые делают общество при одних условиях феодальным, а при других — социалистическим. Эти основы — производственные отношения.
Что же конкретно интересует политэкономов? Главное, что их интересует, — это характер соединенна—непосредственных производителей соТ]1Е21Ствами производства, отношение собственников~земли, фабрик, корпораций и работников. Это основное производственное отношение всякого общества.
Что оно собой представляет? Чтобы проще было разобраться, попробуем пояснить на примерах. Ни в одну историческую эпоху трудящийся не мог просто взять и пойти работать — в поле, к станку, на шахту и т.п. Для этого он должен был вступить в определенные отношения с собственником этих средств производства — поля, станка, шахты. В разные эпохи эти отношения были различны, что и определяло различия в экономическом, а в конечном счете и во всем общественном строе в эти эпохи.
При первобытно-общинном строе человек мог трудиться лишь в том случае, если он принадлежал к какой-либо общине. Только тогда он мог охотиться на землях общины, пасти скот на общинных пастбищах и т.д. Поэтому одним из самых страшных наказаний в ту эпоху было изгнание из общины. В этом случае изгой был практически обречен на гибель, если, конечно, какая- либо другая община не принимала его к себе. С одной стороны — равенство всех перед общиной (во всяком случае на ранних этапах развития), с другой стороны — поголовное рабство всех перед традицией рода. Инди14


видуальность человека просто не существовала для первобытного производства — отдельный человек был всего лишь одним из членов единого организма общины и потому был порабощен ею.
В этом смысле переход к рабовладельческому обществу был прогрессивен: меньшинство все же обретало возможность самостоятельно вступать в экономические отношения. Рабство — прогресс? Это выглядит не просто парадоксом — нонсенсом, чепухой. И тем не менее это факт, причем факт экономический. Типичный для рабовладения способ соединения производителей со средствами производства давал больший простор для развития производительных сил по сравнению с первобытной общиной.
Монополия крупных собственников — рабовладельцев (если оставить в стороне еще сохранившихся свободных общинников) на землю и другие средства производства служила экономической основой превращения тех, кто средств производства не имел, в рабов собственника средств производства. Характер соединения производителей со средствами производства здесь таков, что производитель превращается в раба. а собственник средства производства — в рабовладельца. Но именно этот характер позволял концентрировать (пока что, правда, только в руках немногих эксплуататоров) прибавочный продукт, а это важнейшая предпосылка прогресса производительных сил. Без этого мы не стали бы наследниками всей материальной и духовной культуры Древнего Египта, Индии, Вавилона, Греции...
Впрочем, в истории человеческого общества не все так просто. В Египте. Вавилоне, Индии и Китае на протяжении нескольких тысячелетий предшествовавшего феодализму классового общества рабы составляли весьма незначительную часть эксплуатируемого населения. Большинство общинников-крестьян коллективно обрабатывали землю, номинально находящуюся в собственности единого монарха-деспота, реально же столетиями закрепленную за одним и тем же родом. Между почти полностью бесправным крестьянином и царем стояла пирамида государственного аппарата, присваивавшего большую часть того, что производили общины. Способ соединения работника со средствами производства столь же похож на рабовладельческий (практически полное бесправие работника), сколь и на феодальный (земля и орудия труда закреплены за производителем). Что это — переходная эпоха? Но почему тогда она длилась тысячелетиями? Или это особый способ производства? Но почему столько схожих черт с рабовладением и феодализмом? Спор этот (так называемая дискуссия об азиатском способе производства) до сих пор не окончен. Как это ни странно, политэкономы (а с ними и философы, и историки, и 15


востоковеды) до сих пор спорят о том, сколько было в истории человечества способов производства; пять традиционных (первобытно-общинный. рабовладельческий, феодальный, капиталистический и коммунистический), шесть (с добавлением азиатского) или всего четыре (первобытно-общинный, докапиталистический, капиталистический и коммунистический)?
При феодализме главное средство производства — земля — является собственностью феодалов. Собственник средств производства закрепощает крестьянина, ведущего мелкое индивидуальное хозяйство. Почему? Да потому, что, не вступая с феодалом в отношения крепостной зависимости, крестьянин не получит (или не сохранит) земельный надел, а значит, и не будет иметь средства к существованию. Но здесь он не превращается в раба, а обладает определенной хозяйственной самостоятельностью на своем наделе.
Капитализм характеризуется тем, что лишенный средств производства пролетарий продает собственнику средств производства свою рабочую силу, чтобы получить возможность трудиться и заработать на жизнь.
Во всех этих обществах, за исключением первобытнообщинного, способ соединения производителя со средствами производства оказывается таким, который приводит к эксплуатации производителя собственником средств производства, т.е. к тому, что собственник средств производства присваивает результаты труда, сам ничего не производя.
При социализме производитель и собственник средств производства соединены в одном лице. Каждый трудящийся — не только производитель материальных благ, но и совладелец средств производства, сохозяин, участник совместного управления этими средствами производства. Поэтому эксплуатация трудящихся отсутствует.
Другой аспект понятия «производственные отноше- ния> — способ формирования общественного ряллеления тРУДа и °^МРЦД п^ятельмостью. Когда каждая семья или община сама производила для себя все необходимое, господствовало натуральное производство (оно было характерно для всех докапиталистических обществ). Ему на смену пришло производство, в котором каждый производил особый вид продукции, но производил обособленно, независимо от других. В результате производители вступали во взаимоотношения друг с другом лишь на рынке, и эти отношения с необходимостью становии


лись отношениями конкуренции, в общественном производстве господствовала анархия. Таково товарное производство, достигающее своего наивысшего расцвета при капитализме. При социализме и разделение труда, и отношения между производителями складываются и развиваются по плану, выполнение которого обязательно для всех. Это является отличительной чертой планомерного производства.
Однако производственные отношения — это лишь одна «половина» материального производства, вторая его составляющая — это производительные силы. Проще всего смысл этого понятия может быть раскрыт перечислением его компонентов: средства труда (здания, сооружения, станки, оборудование и т. д.), предметы труда (сырье, материалы, полуфабрикаты) и труд человека. Научное определение этого понятия намного сложнее, ибо производительные силы конкретного, исторически сложившегося экономического организма той или иной страны — это не просто набор зданий, станков, сырья и работников.
Производители и средства производства в нашем обществе соединены (посредством производственных отношений) в рамках определенных первичных хозяйственных единиц — фабрик или научно-производственных объединений, колхозов или совхозов. Эти единицы связаны между собой сложными отношениями обмена деятельностью: взаимными поставками сырья, запасных частей и оборудования, комплектующих изделий и т. п. Как внутри хозяйственных единиц (предприятий, объединений), так и между ними существует определенное разделение труда, складывающееся на основе специализации подразделений на производстве конкретного вида продукции, осуществления определенных операций (скажем, первый цех предприятия занят отливкой деталей, второй — обработкой, третий — сборкой). Чем глубже существующее в общественном производстве разделение труда, тем жестче стоит необходимость обеспечить постоянную пропорциональность в народном хозяйстве, т. е. такое соотношение различных видов труда и продукции, при котором каждый из них будет необходим обществу.
Таковы некоторые самые элементарные представления о производительных силах и производственных отношениях. Их мало для того, чтобы проникнуть в тонкости науки политэкономии, но достаточно, чтобы понять 2—1670
17


все то, что мы дальше о ней будем рассказывать. Нужно только желание, немного внимания и...
Есть еще одно, пожалуй, главное условие. Заинтересовавшийся политической экономией должен помнить: наша наука — политическая, затрагивает коренные материальные интересы людей, она имеет дело с такой материей, которая небезразлична каждому: с тем, как и для чего человек работает, сколько и почему он зарабатывает (если вообще что-нибудь зарабатывает, а если нет, — за чей счет обеспечивает свое существование). А при решении этих проблем фурии частных интересов приобретают поистине демоническую силу. Вот почему, вступая в храм марксистской экономической науки, Вы выходите на баррикады. Это не просто высокие и красивые слова, это суть нашей науки, ее бескомпромиссной партийности.
ПОЧЕМУ ОСПАРИВАЮТСЯ ТЕОРЕМЫ
Вам когда-нибудь хотелось оспорить, скажем, теорему Пифагора? Не потому, что Вы усомнились в аргументах древнегреческого философа и математика, и не потому, что аксиомы Эвклида для Вас утратили свой смысл, а просто потому, что это выгодно Вам лично? Или не Вам, а вашим близким? А если бы за опровержение (пусть самое вздорное) этого великого достижения человеческого разума заплатили бы миллион, как Вы думаете, нашелся бы кто-то, способный за деньги (миллион — это же богатство!) публично выступить с таким опровержением? Засмеют? Ну, а если бы власть предержащие поддержали его своим авторитетом, если бы они на всех углах твердили, что Пифагор — догматик и схоласт, что его ошибки и заблуждения очевидны (доказательство при этом может быть только одно: власть, ее сила и деньги), как в этом случае?
Вы не подумали, читатель, что у авторов больная фантазия и страсть городить химерические конструкции? Нет? Спасибо. К сожалению, история человечества знает немало подобных химер. Что может быть сегодня проще и достовернее факта: Земля — шар, вращающийся вокруг Солнца? Но за утверждение этой элементарной истины величайшие умы человечества сложили свои головы. Вы думаете, инквизиция старалась доказать с теоретическими аргументами и фактами в руках, что Джордано Бруно не прав? Как бы не так. Он был не 18


прав уже потому, что его мысли не соответствовали писанию — неким канонам, освященным символам истины в последней инстанции. Святое заблуждение верующих людей? По форме — да. Но по существу — классовая позиция правящего сословия, для которого невежество масс было условием безудержного обогащения и сохранения власти. И е^дк-Дьи-к--Велик<>му инквизитору пришел сам Христос ~с Абсолютной Истиной в руках (вспомните Достоевского), то л.его уничтожила бы власть, для которой классовый интерес превыше всего.
Вс'якая" о'бТцёственная наука, так или иначе призванная объяснить жизнь и взаимоотношения людей, оказывается в классовом обществе вплетенной в ткань его социально-экономических и политических отношений, пронизана его противоречиями. Истина и научная честь в условиях этих антагонизмов, как правило, не слишком близки интересам правящего класса, того или иного политического объединения эксплуататоров.
Вдумайтесь: если политическая экономия — это наука о производственных отношениях, а основное из них в классово антагонистических обществах — эксплуатация человека человеком, то что же может сказать политическая экономия об этом обществе, кроме того, что в нем один класс присваивает безвозмездно труд другого и должен быть потому уничтожен? А теперь конкретизируем ситуацию: на одной стороне — официальная политэкономия буржуазии и построенная на ее основе буржуазная пропаганда. На другой — факт эксплуатации пролетариата капиталом. Что остается буржуазной науке?
Если она хочет быть истинной, т. е. быть наукой, она должна была бы объяснить необходимость социалистической революции и нацелить всю пропагандистскую машину капитала на проповедь классовой борьбы за свержение буржуазии. Но станет ли здравомыслящий профессор Кембриджа или Гарварда читать с кафедры лекции об объективной необходимости экспроприации экспроприаторов? Ну, а если остаться в стороне от политики, если остаться с Истиной? Она же одна, значит, и истинное представление о производственных отношениях одно и не зависит от политической принадлежности его творцов?
Нет, не совсем так. То есть истина в политэкономии, как и в физике, одна. Но природа нашей науки такова, что увидеть эту единственную истину можно, только встав на позиции революционного класса. С другой 2
19


«колокольни* (или университетской кафедры, если угодно) ее не видно: слишком много помех. Мешают моральные ценности (буржуазные), мешают стереотипы обыденного мышления (они есть у каждого ученого, а обыденное мышление в буржуазном обществе — это сознание мещанина), мешает вся практика жизни и деятельности (деятельность буржуазного ученого, хочет он того или нет, — это создание научных основ буржуазной идеологии). В этих условиях увидеть необходимость пролетарской революции очень сложно. Это под силу лишь тем, кто «изменил» своему классу (буржуазии), кто в своей практической деятельности перешел на позицию революционного пролетариата. Только практика борьбы на стороне передового класса позволяет ученому избавиться от мифов буржуазного сознания, интересов и целей буржуазии, из рядов которой он когда-то вышел. Именно так логика революционной борьбы привела к истинной науке великих основоположников пролетарской политической экономии — Карла Маркса и Фридриха Энгельса.
И снова вопросы... Если буржуазия заинтересована в искажении истины в свою пользу, то, может быть, пролетариат ее будет приспосабливать для^своих нужд, а бесстрастной науке следует остаться по середине? Что же, марксизм дал ответ и на этот вопрос. Кедщщй истины — это практика. Но практика. — это не на£рр..фактов. Марксизм отличается 'Ьт^созерцательного’ материализма тем, что понимает практику как активное преобразование общества, революционно. В обществе революцию совершает передовой класс, и точное, истинное отражение объективных основ, движущих сил и целей этого перево- рота составляет его непосредственный интерес. Поэтому истинное отражение логики развития и гибели производственных отношений капитализма совпадает с классовым интересом пролетариата как единственной до конца последовательной революционной силы буржуазного общества. единственной силы, заинтересованной в его гибели.
Однако и здесь все не так просто. Наемный рабочий — не только объект эксплуатации, прямо заинтересованный в ее уничтожении. Он еще и продавец единственного товара, которым владеет, — своей способности к труду. Как всякий продавец, рабочий стремится получить за свой товар максимальную цену. Так в рабочем движении рождаются «экономизм», мещанские ил20


люзии «народного капитализма». Как всякий товаровладелец, рабочий, обладающий единственным товаром — своей способностью к труду, нанимаясь на работу, вступает в конкуренцию с другими владельцами такого же товара, с другими рабочими. Так рождается одна из предпосылок для мелкобуржуазных тенденций в рабочем классе с самым широким веером проявлений: от рвачества и мещанского мировоззрения до разнузданного «левачества».
Однако главный, коренной интерес пролетариата как класса связан не с этими тенденциями, а с объединением его для борьбы за присвоение всех тех богатств, единственным создателем которых является он и никто другой. Два сильнейших материальных фактора противостоят мелкобуржуазному обособлению рабочих. Первый — коллективный характ£д_^-труда, объединяющий пролетариат в ^ЮШГональном, а затем и интернациональном масштабе. Отдельный пролетарий не создает никакой полезной вещи. Ее производит только крупный коллектив рабочих — фабрика, комбинат, а в современных условиях — крупнейшие объединения национального и интернационального масштаба. Второй фактор порожден первым: общественный лаяактер коллективного труда приводит пролетариев к объединению в организации и союзы. Конечной целью наиболее зрелых из них становится практическое осуществление лозунга, подытоживающего I том «Капитала»: «Бьет час капиталистической частной собственности. Экспроприаторов экспроприируют» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 23. С. 773). Так соединяются воедино пролетарская наука и покоящаяся на ее фундаменте практическая революционная борьба.
А теперь сделаем некоторые выводы. В мире, построенном на классовом антагонизме (внутри страны или между двумя мировыми системами), истинное отражение природы и направлений развития общественных экономических отношений (а развивается всякая сущая система к гибели, к рождению нового целого) объективно совпадает только с интересом революционного класса. Господствующая сила данной социальной системы заинтересована в сохранении существующего порядка, своего господства. Истина всегда революционна, и класс, борящийся с революцией, будет бороться с истиной. Перед ученым стоит выбор: либо сохранить верность истине и встать на позиции революционного клас21


са, либо служить интересам власть предержащих, расставшись с верностью науке. Именно этот смысл вкладывается марксизмом в понятие классовости, партийности науки.
Отступление 2: Два небольших комментария
Революционный класс является носителем передовых интересов, заинтересован в точном и истинном научном отражении логики событий до тех пор, пока он остается таковым, г. е. пока он борется со старой системой. Здесь ему наука важна и нужна, без нее ему нс создать идеальных предпосылок революционного переворота, не найти новых идеологических норм, не обеспечить их усвоения массами. В этот период мечтающий о победе, но еще не победивший или уже победивший, но еще не окрепший класс чрезвычайно критичен, склонен к строгому анализу и невзирающему на лица и авторитеты поиску нового Ем\ по пути с истинной наукой.
Вспомним период ренессанса и реформации: как рвалась к истине нарождающаяся буржуазия! Ен были нужны и телескоп, и паровой двигатель, и даже iiayinoc продетанленне о том. «как государство богатеет*. Молодой буржуазии была необходима научная теория, дающая твердую экономическую основу лозунгам буржуазной революции. Свобода здесь это свобода частного предпринимательства, обособленность, независимость каждого хозяйчика. Равенство — эго равенство всех и каждого перед его величеством Рынком, это эквивалентный обмен, «честная торговля». Парод, завоевавший своей кровью господство буржуазии, вкладывал в эти великие слова другой смысл, для него Свобода была свободой от эксплуатации, а Равенство — возможностью равно трудиться и равно потреблять. По эти стремления были жестоко попраны капиталом, пришедшим к власти. И все же весь период своего генезиса буржуазии н>ждалась в подлинно научной политической экономии: без нее она не могла до компа победить феодализм, уйти от норм и идеалов крепостничества, сословной иерархии, абсолютизма, церковного мракобесия.
И эта наука возникла. Величайшие ее представители (о жизни и деятельности которых мы Вам позднее расскажем) заложили основу трудовой теории стоимости, показав, что все социально-экономическое богатство буржуазного общества создано трудом рабочего, вплотную подошли к научному объяснению противоположности экономических интересов пролетариата и капитала.
Однако дальше — стоп. Любой самый маленький шаг научной политической экономии вперед был бы шагом к теоретическому обоснованию неизбежности пролетарской революции и гибели капитализма Этого шага буржуазная наука ни объективно, ни субъективно сделать не могла. Для такого теоретического решения мало было научной смелости н прозорливости, нужно было сознательно встать на позиции рабочего класса, практически включиться в его борьбу. Здесь лежит граница между классической буржуазной и пролетарской политэкономией. Перейдя ее, ученый должен был сделать выбор, решить, с кем ему по пути: с наукой или с буржуазией.
Буржуазия, став господствующим классом, утратила свой критический пафос. Социально-экономическое развитие достигшего апогея капитализма предвещало его гибель, и потому потребность буржуазии в самосохранении создала необходимость в апологетической «науке* (кавычки в последнем слове не случайны: капиталу, чтобы выжить, надо было лгать, а ложь во имя сохранения господствующей элиты и 22


есть апологетика). Так буржуазная политэкономия стала вульгарной. Так может стать вульгарной любая наука, утратившая свою критичность. свое революционное, обновляющее мир практическое отношение к действительности, поставившая служение власти и оправдание се господства выше интересов передового класса.
Второй из обещанных нами комментариев к тезису о классовом характере политической экономии относится к более близким и во времени. и в пространстве событиям. 1920 год. В нашей стране голод, холод, разруха, а в партии — дискуссия. И о чем? О том, где найти хлеб, откуда взять дрова, как пустить поезда? Нет, о профсоюзах. О месте и роли этих объединений трудящихся в управлении обществом. В. И. Ленин. указав на несвоевременность этой дискуссии, все же отмечал всю важность этого вопроса. Не решив, как привлечь массу трудящихся (а это значит и профессиональные союзы — наиболее широкую организацию рабочего класса) к сознательному творчеству новой жизни, к управлению страной, иными словами, не решив проблемы, как сделать каждого рабочего хозяином экономической жизни, избавиться от холода, голода и разрухи в пролетарской республике было невозможно. И это был не только политический, но и полптэцо- номнчегкм" -д/лдму о реальном наполнении отношений общественной Собственности экономическим содержанием, о превращении всех рабо чих в реальных^гМгтпГтпн7йи|гибП11ч i НГИного производства.
И в этих условиях решающим оказался классовый подход Казалось бы, в чем ином может состоять интерес пролетариата.'как не в том. чтобы каждому профессиональному комитету дать управлять делами своего завода н получать прибыль от продажи произведенной коллективом продукции? Но В. И. Ленин резко выступает против. Как всегда не боясь называть вещи своими именами, квалифицирует: анархо-синдикализм. Почему? Да потому, что коренной экономический интерес пролетариата как класса связан с его объединением в одно целое, в единую ассоциацию трудящихся. Раздробленное* же функционирование отдельных профессиональных групп рабочих как товаровладельцев есть прямое следование интересу работника не как рево люционного пролетария, а как обособленного собственника рабочей силы, следование мелкобуржуазной тенденции в рабочем движении
И здесь речь шла не о наклеивании обидных ярлыков, а о судьбах пролетарской революции, о реализации интереса тех, кто шел на баррикады в 1905. гнил на каторге в 1907. штурмовал Зимний и Кремль в 1917, тонул в Сиваше в 1920. кто. покинув трибуну дискуссий о профсоюзах, пошел на кронштадтский лед. Их интересом было равенство всех трудящихся в целях свободного, гармоничного развитии каждого человека, а не рыночная конкуренция предприятий и профессиональных объедннений рабочих
Но если передача управления экономикой обособленным профессиональным союзам -- отголосок проповеди мелкобуржуазной обособ ленности, то где же выход? Формальное следование букве марксизма подтолкнуло кое-кого к идее абсолютно жесткой централизации, огосударствления массовых организаций трудящихся. Внешне все вро де бы верно: крупное производство требует централизации управления. Но эта полуправда, частичная истина оказалась не меньшей угрозой пролетариату, чем анархистские лозунги. Перед революционным объединением пролетариев стал маячить призрак тоталитарной диктатуры оторванного от масс государства. И здесь четкость классовой политической и экономической позиции вновь совпала с конкретной истиной полнтэкономической науки: только объединение самого широкого демократизма при выработке социальных и экономических решений с дис-
23


нм пл мной централи планового управления, только соелннсннг
инициативы масс и их обьедннений профсоюзов (школы управления обществом и экономикой) с централизованным управлением со стороны государства рабочих есть реализация классовою интереса про тотариата, точное огра/кгнис обьекгнвной необходим сил и общественного планомерною управления социалистическим производством.
Заканчивая этот раздел, хотелось бы подчеркнуть еще одну важную черту партийности в науке: ее ни в коем случае нельзя понимать вульгарно, как догматическое следование букве марксизма:
«Коммунизм
по книге сдав, перевызубрившн «нзмы», он
покончил навсегда
с мыслями
о коммунизме. Что заглядывать далече?! Циркуляр
сиди
и жди.
— Нам. мол,
с вами
думать неча, если
думают вожди...»
и как принад- или тем более : Об ИСТИННОМ И ППГЛРЛДИЯ-
бще-
Д^льзя понимать партийность науки лежность ученого к определенной партии к классу. Речь идет цельном выражение-оегьективных з ДггвёНнбГб "развития, в чемзйожст быть заинтересован толЬки ревил юциинный'классТСоциальное происхождение ученого не имеет значения: буржуа Фридрих Энгельс оказался последовательным выразителем интересов, мировоззрения пролетариев в споре с рабочим Евгением Дюрингом, стоявшим по всем вопросам философии, политэкономии и теории социализма практически на мелкобуржуазных позициях. Блестящее доказательство тому — «Анти-Дюринг> Ф. Энгельса — книга, написанная полемически остро, легко и вместе с тем глубоко и точно раскрывающая для заинтересованного читателя сложнейшие проблемы марксизма.
Кстати, эта работа великого ученого указывает и на то, что одной из предпосылок постепенного <дрейфа> 24


многих обществоведов от истины к апологетике status quo или проповеди мелкобуржуазных иллюзий были... методологические ошибки, блуждания вокруг и около материалистической диалектики и боязнь применить ее на деле, иными словами, боязнь революционного осмысления действительности, четкого и последовательного отражения противоречий и направлений общественного развития. Поэтому Ф. Энгельс начинает свою критику Дюринга с разбора его философских иллюзий. Вот почему и перед нами лежит проблема метода нашей науки, метода политэкономии.
< ЗОЛ ОТОЙ КЛЮЧИК» ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИИ
У каждой двери, ведущей в волшебный мир, должен быть свой «золотой ключик». Или «пароль», несколько тайных слов (например, «Сезам, откройся!»), позволяющих войти в заколдованную пещеру Али-бабы. У тайн политической экономии тоже есть свой «волшебный ключик», помогающий его обладателю не только проникнуть в тонкости уже созданных политэкономических произведений, но и стать настоящим ученым, творцом новых знаний.
Что это за ключ? Ответ известен: это метод науки политической экономии. Но трудность здесь состоит в том, что сам этот метод — не свод правил, доступных каждому (наподобие инструкции к детскому конструктору), а особый раздел науки — методология политэкономии. Так что перед нами сложная проблема: пообещав читателю «волшебный ключик» к тайнам нашей науки, мы предлагаем ему включиться в анализ, может быть, самого сложного ее направления. Как же выйти авторам из этого затруднения?
Начнем, пожалуй, с вопросов, далеких от методологии и более близких к реалиям социалистического общества. логике его строительства и совершенствования. Именно здесь нас подстерегает некоторый парадокс. С одной стороны, социализм — это общество, которое может быть построено только при опоре на научный фундамент. Надо сначала иметь представление о том, что такое социализм, а потом уж его создавать. «Само по себе» социалистическое общество и его экономическая система не возникают (такова уж его природа), в этом его отличие от всех остальных формаций. С другой стороны, ни одна наука не может возникнуть раньше, 25


чем появился ее предмет: попросту нечего будет изучать. Поэтому никакой науки о построении социализма и его развитии в коммунизм до того, как возникнет этот способ производства, быть не может.
Следовательно, науки о построении социализма не будет, пока не построят социализм, а его не построят до тех пор, пока не будет науки. Круг замкнулся. Змея вцепилась в свой собственный хвост и начала потихоньку заглатывать самое себя...
Если сформулированный нами выше парадокс верен, то социализм как экономическая система невозможен. Но ведь он есть! Следовательно... наш парадокс неверен? Нет, сформулированная нами антиномия отнюдь не является результатом фантазии авторов. Значит, надо со всем этим разобраться...
Ключом для «объяснения» этой антиномии является понимание того, что экономика социализма (как и политическая экономия, ее изучающая) является системой диалектической, т. е. возникающей, становящейся и развивающейся на основе и из недр предыдущей общественно-экономической формации. Отсюда следует, что подлинная наука «осваивает» (изучает) свой предмет как становящийся в развитии и по мере его возникновения и продвижения к целостности тоже развивается и обогащается. Что это означает конкретно? Сразу не объяснишь. Поэтому отвлечемся на некоторое время...
Отступление 3: О выращивании орхидей
Вам никогда не приходилось сталкиваться с орхидеями? Возможно, и нет. Говорят, чго это самое красивое, самое благородное и самое капризное растение на земле. Царица земной флоры. Или даже принцесса (быть может, на горошине...). Но шутки в сторону. Выращивание орхидеи, особенно нового, неизвестного вида, в искусственных условиях - занятие удивительно сложное. Оно требует опыта, чутья, внимания и главное огромных научных знании: во-первых, об условиях, в которых она обычно развивается, и. во-вторых, о том, как жили ее предшественники те растения, из которых выращивается новая разновидность. Этого в принципе достаточно. Исли есть 6.iaiоприятные материальные условия, можно выращивать новый цветок.
Первый mai воссоздание условий для развития старого вида с некоторыми коррекциями известно, что новый цветок потребует и некоторых новых условий. И если проклюнулись первые ростки, можно быть уверенным условия соблюдены верно. Эта первая информация создает основу науки о выращивании нового сорта. Увидев росток, опытный садовод сможет сделай, и первые поправки к первоначальному плану, а первые дни жизни нового растения внесут уже серьезные изменения в наши представления о том. как надо выхаживать этот сорт орхидей. Наука будет «создавать» свой предмет (помогать вы- 24


р;нщ|в;п!■ цветок) и изменяться, совершенствоваться вместе с ним IlvpinJt изменения в жизни растения вызовут совершенствование, раз ши не науки и его pocie, которые помогут улучшить уход. Цветок вы растет и снова потребуется его вновь изучить, а наука опять поможет емч набрать силу и т. л., пока он нс отцветет. Но малейшая ошибка, неточность садовника или его ученого собрата — и цветок погибнет, гаи и не успев расцвести.
Мы увлеклись? Нет, не очень. Ведь мы сейчас говорили не о цветоводстве, а об общих принципах познания и научного построения диалектических систем, в частности политической экономии социализма. Они формируются именно так, как было показано выше: создаются объективные материальные условия для возникновения экономики социализма (обобществление производства капиталом, сплочение пролетариата как класса) и возникают основы науки о ее построении. Основы эти складываются на базе изучения закономерностей развития предшествующей формации (К. Маркс, изучая капитализм, научно доказал, что социализм должен быть обществом с планомерно организованным производством, нацеленным на свободное всестороннее развитие личности каждого) и общих законов развития общества.
Этого достаточно для начала науки о строительстве социализма, а эта наука — достаточная предпосылка для сознательного строительства нового общества после победы социалистической революции. Первый росток социализма дает новый толчок развитию науки о его построении. Как грамотный биолог по генному коду, заложенному в хромосомах клетки, увидит будущий организм, так настоящий ученый-политэконом и в первых чертах экономики рождающегося социалистического общества увидит существенные свойства его грядущего состояния. Каждый новый шаг в строительстве социализма будет обогащать науку об экономике нового общества. Каждый новый шаг социалистической системы будет служить важнейшим стимулом ее дальнейшего прогресса. И ошибки, отклонения от подлинно научного пути здесь могут иметь последствия куда более гибельные, чем при выращивании орхидей.
Для того чтобы решать эту задачу, экономическая наука должна обладать полным и точным знанием об экономической системе социализма. Но эта система столь велика, что познать все ее элементы и все связи между ними не под силу ни одному, даже самому гениальному ученому. Даже крупному НИИ не под силу. Следовательно... экономическая наука невозможна?
27


И все же экономическая наука существует. И она может отразить все многообразие экономических явлений. Почему? Потому что познает не сумму составляющих экономическую систему элементов и их связей, а экономику как целое, законы функционирования и развития этого целого. Познает не путем перебора и описания, а на основе диалектического метода восхождения от абстрактного к конкретному, от простого к сложному, который охватывает сначала простейшее отношение системы, ее простейшее противоречие. Тем самым дается предельно абстрактная, предельно общая характеристика экономической системы. Затем из этого отношения, противоречия выводится другое, более конкретное, менее общее, лежащее ближе к поверхности экономических явлений. Ученый как бы следит за тем, как сам предмет, сама экономика развивается, изменяется, обогащается... Результат — научно достоверное знание. И не только о каком-то современном состоянии народного хозяйства, но и о законах его развития, о логике становления и функционирования экономической системы.
Объяснить точно и в то же время просто этот процесс невозможно. Здесь начинается наука, а любая наука — это terra incognita (неизвестная земля. — Лат.). У нее свой язык, свой аппарат, свой метод. Не зная всего этого, ее не поймешь. Поэтому ограничимся лишь некоторыми иллюстрациями к проблемам методологии.
Начнем, пожалуй, с... начала. Звучит двусмысленно. но первый вопрос методологии науки — это проблема начала. «Трудно найти начало в философии, и причина этой трудности, равно как и возможности устранить ее были предметом многократного обсуждения», — сказал почти два века назад Гегель (Гегель Г. В. Ф. Наука логики. В 3-х томах. Т. I. М.: Мысль, 1970. С. 123). К. Маркс по этому вопросу писал: «Всякое начало трудно, — эта истина справедлива для каждой науки» (Предисловие к первому изданию «Капитала». — Маркс К.. Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 23. С. 5). «Да, это поистине трудно», — подтвердит любой современный ученый, столкнувшись с наличием по меньшей мере двух десятков различных достаточно обоснованных гипотез начала политической экономии социализма.
Трудно, но не невозможно. Марксистская диалектическая логика и методология политической экономии могут дать достаточно точный ответ на вопрос о том, каким должно быть начало науки. В самом деле, с чего 28


началась научная политэкономия капитализма? С того же, что и всякая наука: с анализа фактов, их первичной систематизации и обобщения. Здесь ученым пригодились и анализ (расчленение некоторого представления на отдельные его компоненты, выделение его составных частей), и синтез (обобщение фактического материала, выделение общих черт в разрозненных фактах), а из разрозненных, хаотических представлений о целом сформировались первые научные абстракции: труд, товар, деньги. Однако до подлинной науки было еще далеко, анализ и синтез, статистические обобщения и системы, построенные на аналогиях и первичной систематизации, лишь приготавливают полуфабрикаты для науки, которой из них еще предстоит создать диалектическую систему категорий. Именно в этот момент проблема начала обнажает свою глубину, встает вопрос об исходной категории политической экономии.
Чтобы показать ее некоторые черты, воспользуемся образом некоего дерева, скажем, дуба (политэкономам почему-то очень нравятся дубы). Первичное обобщение данных опыта позволяет установить путем анализа наличие ствола, ветвей, листьев, синтетически (т. е. через поиск единства, общих черт) свести ветви и ствол к некоторому единству и вывести категорию «древесины дуба». Но до научного представления об этом дереве как живом, развивающемся организме еще далеко. Нужно найти источник его развития, показать его самое простое состояние и из него, как из клеточки, вывести все богатство его определений.
Поэтому начало может быть определено как самое простое и неразвитое состояние объекта и самое простое понятие, отражающее этот первоначальный облик объекта. Что есть простой, неразвитый дуб? Да очень просто, это желудь. Желудь — это весь дуб, только очень молодой, сведенный к своему самому элементарному состоянию. Так и в системе категорий политической экономии первой становится та, что отражает самое «молодое», предельно простое, неразвитое состояние данного объекта — системы производственных отношений определенного способа производства (скажем, буржуазного, для которого роль такого «желудя» играет товар, — но об этом в следующей главе). Так выявляется предельная абстракция (исходная категория) политической экономии.
Самое простое и неразвитое — вот и вся тайна нача29


ла? Нет, не вся. Самое первое понятие науки будет жизненно лишь тогда, когда будет отражать противоречие исходного производственного отношения, ибо единственный источник жизни предмета — это его противоречия. «Не верь учению, которое все противоречия сводит к единству», — сказал Платон. Эти слова его в полной степени относятся к исследованию проблемы начала: не верьте авторам, которые не нашли в исходном пункте действительного, отражающего жизнь противоречия.
Еще одна тайна начала: оно должно быть первым, позади него ничто не должно лежать; начало потому и начало, что оно ничем не опосредовано. Что порождает желудь? Откуда он взялся? Как откуда, возразите Вы, — с дуба упал, конечно. А самый первый желудь откуда упал? Видимо, с некоторого «прадуба». Следовательно, начало производственных отношений является непосредственным только в рамках данного способа производства, а вообще-то оно, конечно, не с неба падает; его предпосылки создаются предшествующей экономической системой.
Дело за малым: ученому надо суметь отличить начало от этих предпосылок. Как? И здесь методология может дать достаточно определенный ответ: если некоторое простейшее производственное отношение воспроизводится развитым способом производства — значит, начало выбрано правильно. Если на дубе выросли желуди, значит, желудь — зародыш дуба. Но если из того, что мы назвали желудем, выросло дерево, с которого мы собираем яблоки, значит мы что-то напутали с началом.
И последняя черта начала: оно должно совместить в себе два противоположных качества, быть одновременно и некоторым особым экономическим феноменом, отдельным производственным отношением, и всеобщей формой для всех других отношений. И особенное, и всеобщее — такова природа начала. Еще точнее: начало — это такое всеобщее отношение, которое обладает отдельным, особенным существованием наряду с другими отношениями. Но не нонсенс ли это, не теоретически ли выраженная несообразность? Разве можно себе представить некую «лошадь вообще», пасущуюся в стаде буденновских, арабских и т. п. скакунов? Нет! Тогда давайте возьмем другой пример, использованный Э. В. Ильенковым — одним из крупнейших специалистов в логике «Капитала»: перед нами несколько потомков одного 30


человека. Если это не дети, а, скажем, внуки или правнуки, то обнаружить в них общие черты будет очень сложно. У них могут быть разной формы рты. носы, разный цвет глаз и даже разные черты характера.
Так что же, между этими родственниками нет никакого материального единства? «Нет, есть», — скажет любой человек и тут же укажет в это единство пальцем: «Они же родственники!» Их единство — общий предок: прадед, дед или отец. И этот их генетический исток есть то реальное конкретное общее, которое связывает конкретным единством всех непохожих потомков. Этот отец их всех — живое (живое в истории, т. е. когда- то жившее), обладающее особенным наличным бытием всеобщее, которое существует наряду со своими особенными проявлениями: сыновьями, внуками, а может быть, и правнуками. Аналогично можно использовать пример с лошадьми: наряду с современными породами лошадей когда-то существовала и существует поныне та первая «порода» лошади, от которой они все произошли (по- видимому, эту роль играет лошадь Пржевальского). Точно так же и в экономической жизни всякого способа производства существовало то первое и простейшее производственное отношение, из которого выросла вся система и которое сохраняется там наряду со своими «потомками». Буржуазная система производственных отношений началась, например, с товара, из противоречий которого выросли деньги, а затем и капитал.
Итак, методология политической экономии может дать довольно четкую «подсказку» о том, каким должно быть начало системы производственных отношений любого способа производства. Найдите отношение, которое будет самым простым и неразвитым в системе, удовлетворит требованию непосредственности начала, явится одновременно и особенным отношением, и всеобщей чертой, генетическим единством всех других отношений, их общим «предком». Найдите отношение, удовлетворяющее этим требованиям, и Вы с достаточно большой степенью уверенности сможете предположить, что начало выбрано правильно. Однако доказательством Вашей правоты будет лишь вся система категорий политической экономии, выведенная из этого начала, и то лишь при условии, что вся эта система будет истинной.
В чем критерий истинности? В практике. А что такое практика для политэкономии? Это действительное развитие производственных отношений, их история. Однако
31


конкретная история производственных отношений, например капитализма, — это достаточно запутанный процесс, в котором немало зигзагов, повторов и случайностей. Неужели все их надо воспроизводить в строгой логике науки? Тогда вместо системы категорий мы получим исторический трактат, лишь один из частных образов и вариантов общих закономерностей развития капитализма. Может быть, тогда вообще оставить в стороне историю и заняться чистой наукой? Но марксизм тем и отличается от схоластических и идеалистических теорий, что он на каждом шагу свои теоретические тезисы проверяет практикой, а это и есть исторически развивающаяся деятельность людей, их общественные, производственные отношения. Так что, уйдя от истории, мы уйдем от жизни, от истины. Где же выход?
По-видимому, там, где теория отражает не случайные, а закономерные, существенные черты в историческом процессе развития производственных отношений. Если это так (а это действительно так), то остается решить только одну проблему: как разобраться, что существенно в истории, а что случайно? Методология подсказывает два основных критерия. Если данный феномен истории (производственное отношение) воспроизводится в развитой системе, значит, он существен для нее, если нет — значит, случаен (у человеческого зародыша есть хвост и жабры, но взрослой особи они не нужны, следовательно, это «зигзаг*, атавизм истории онтогенеза — развития человеческого организма). Второй критерий — выделение в историческом процессе действительных и внутренних для данной системы производственных отношений диалектических противоречий. Противоречия — источник развития, и потому они неслучайны, закономерны, без них предмет умрет.
Для того чтобы подытожить сказанное выше, трудно найти что-либо лучше слов Ф. Энгельса из его рецензии на одну из первых фундаментальных политико-экономических работ К. Маркса «К критике политической экономии*: «С чего начинает история, с того же должен начинаться и ход мыслей, и его дальнейшее движение будет представлять собой не что иное, как отражение исторического процесса в абстрактной и теоретически последовательной форме; отражение исправленное, но исправленное соответственно законам, которые дает сам действительный исторический процесс, причем каждый момент может рассматриваться в той точке его развития, п


где процесс достигает полной зрелости, своей классической формы.
При этом методе мы исходим из первого и наиболее простого отношения, которое исторически, фактически находится перед нами, следовательно, в данном случае из первого экономического отношения, которое мы находим. Это отношение мы анализируем. Уже самый факт, что это есть отношение, означает, что в нем есть две стороны, которые относятся друг к другу. Каждую из этих сторон мы рассматриваем отдельно; из этого вытекает характер их отношения друг к другу, их взаимодействие. При этом обнаруживаются противоречия, которые требуют разрешения. Но так как мы здесь рассматриваем не абстрактный процесс мышления, который происходит только в наших головах, а действительный процесс, некогда совершавшийся или все еще совершающийся, то и противоречия эти развиваются на практике и, вероятно, нашли свое разрешение. Мы проследим, каким образом они разрешались, и найдем, что это было достигнуто установлением нового отношения, две противоположные стороны которого нам надо будет развить и т. д.» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 13. С. 497-498).
А теперь мы хотим предложить Вам маленькое эссе об истории жизни и творчества крупнейших политико- экономов. История науки — это еще один «ключик» к ее логике, к тайнам ее развития. Быть может, самый драгоценный и дорогой для всех нас «ключ».
«И БЫЛ ГЛУБОКИЙ ЭКОНОМ»
«...То есть умел судить о том. Как государство богатеет, И чем живет, и почему Не нужно золота ему, Когда простой продукт имеет».
А Вы, читатель, знаете, почему не нужно золота государству, если оно имеет «простой продукт», что такое этот самый простой продукт и в связи с полемикой между какими двумя экономическими школами все это сказано? Нет? А вот Евгений Онегин знал. Почему? Да потому, что он «читал Адама Смита». И было это сто шестьдесят лет назад, и был Онегин отнюдь не профессионал-экономист, а «повеса», которому едва исполнилось «осьмнадцать лет». Почти что Ваш ровесник, читатель. Нет-нет, мы не корим Вас. Просто в те времена 3-1670
33


«Богатство народов» Адама Смита читали не меньше, чем романы Ричардсона.
Однако у Вас все еще впереди... У Вас впереди и «роман» под названием «Юность науки» А. В. Аникина — книга, посвященная истории экономической науки, написанная живо, точно и с блестящим юмором. Мы воспользуемся ею для нашего совсем коротенького эссе о наиболее замечательных представителях экономической науки прошлого.
Кем они только ни были, экономисты ушедших веков! Пожалуй, ни одна наука не может похвастаться столь богатым разнообразием характеров, судеб и идеалов ее служителей. Великие, величайшие в истории авантюристы и досточтимые отцы семейств, не покидавшие своих очагов на протяжении всей жизни, министры, фавориты, государственные деятели и государственные преступники, миллионеры и нищие, великие физики и туповатые полковники, врачи (их было не менее шести), священники, спекулянты, лорды, шпионы, наставники величайших полководцев и даже один «Аноним 1738 г.»...
И все же главной отличительной чертой большинства этих людей было честное служение науке, благородство научных убеждений и стремление к общественному прогрессу. Они не только кошельком, но часто и жизнью расплачивались за свои научные убеждения, и в особенности за стремление претворить их в дело. Экономическая наука никогда не стояла в стороне от жизни, от ее борьбы, от ее противоречий, от ее прогресса, и «экономам» приходилось дорого за это платить.
Но все по порядку. Рождение экономической науки покрыто тенью веков, как и рождение самой экономики, которое произошло многими тысячелетиями раньше. Примитивное хозяйство не требовало особых научных экономических знаний. Наука же появляется тогда, когда в ней возникает необходимость. Необходимость в экономической науке появилась только с развитием буржуазного производства. Но зачатки этой науки возникли гораздо раньше. Законы Ману, Кодекс Хаммурапи, деятельность и сочинения Гесиода, Солона, Катона, Баррона и других мужей древности содержат немало экономических аспектов. Впрочем, эти имена Вам, мало что говорят. А вот имя Александра Македонского всем известно. Величайший полководец древности. Человек, слава которого смущала не одно молодое поколение, рождая в неок-
34


репших душах стремление к величию. А между тем рядом с великим полководцем жил не менее великий муж древности — Аристотель Стагирит. Философ, учение которого господствовало в течение полутора тысячелетий, сыграло роль научной революции, а затем превратилось в ненавистную догму, сомневавшихся в которой посылали на костер. За время, пока создавалось его учение, возникла одна из величайших в древней истории империя, а за время, в течение которого эта научная система разошлась по свету, эта империя успела рухнуть...
Мудрый человек, родившийся в небольшом македонском городе Стагнре и проживший в Афинах значительную часть своей творческой жизни с женой, дочерью и приемным сыном, окруженный учениками и помощниками, он создал фундаментальные труды по всем основным областям человеческого знания, возможного в ту далекую эпоху. Философ и величайший логик, этот человек стал одним из основоположников науки об общественных отношениях. В рамках этой науки лежат и основные его экономические воззрения. Важнейшее из них — догадка (поистине гениальная для своего времени!) о том, что стоимость товаров предполагает нечто общее, присущее всем им, то, что и делает их соизмеримыми. Тем самым он поставил одну из ключевых проблем экономической науки. Проблема же эта такова: в условиях общественного разделения труда каждый человек специализируется на производстве какого-либо одного из видов продукции, которые, если они производятся в частном хозяйстве, обмениваются на рынке. «Мы меняемся потому, что мне нужен твой товар, а тебе — мой», — очень точно заметил Аристотель и спросил себя: «А что определяет пропорцию, в которой будет совершен обмен? Почему за простой глиняный горшок дадут одну меру зерна, а за краснофигурную амфору — десять? Что делает эти продукты соизмеримыми, что определяет величину их стоимости?» И здесь Аристотель остановился. Решение так и не было найдено, но проблема уже поставлена. Началась история науки политической экономии...
Отступление I: О дуэлях
«Дуэль это единственное достойное средство защитить свою честь, если она у Вас сстт». — так мог бы сказан Антуан Монкретьен, сьер де Ваттевиль — дворянин, дуэлянт, поэт, изгнанник, приближенный короля, мятежник и государственный преступник, начавший и кончивший свою жизнь под ударами шпаг и в дыму пистолетных выстрепов Его труп был сожжен, а пепел развеян по ветру. Он писал трагедии на античные сюжеты н торговал скобяным товаром.
3е 35


был экономическим советником при Людовике XIII и политическим эмигрантом, его называли разбойником и фальшивомонетчиком...
Монкретьен был странным человеком, и все же о его имени можно с полным правом сказать: «good name» (доброе имя). Оно вошло в историю по весьма и весьма странной для этого человека причине это он первым ввел в литературу термин «политическая экономия» Наука, которую затем прославят многие имена, получила свое имя в 1615 г. благодаря Монкретьену и еше благодаря... одной из его дуэлей.
Дуэль не была чем-то исключительным в начале XVII в. Она была скорее правилом. Но иногда она вела к трагическим последствиям
Так случилось и с Монкретьсном. Неудачная (т е. в строгом смысле удачная — соперник был убит) дуэль — н он вынужден бежать в Англию. Но на экономическую науку эта дуэль оказала весьма благотворное влияние, ведь именно в этой «самой буржуазной» стране Монкретьен начинает интересоваться экономическими проблемами, именно там у него рождается долго не оставлявшая его мысль: усовершенствовать порядки в его родной Франции на английский манер И вот. вернувшись домой, он издает в Руане свой «Трактат политической экономии». Наука обретает имя, но пока только имя: научное значение «Трактата» было невелико.
Начало экономической науки было столь же трудно, как и начало любой науки вообще. Новые экономические воззрения рождала буржуазия — класс активный, предприимчивый, деловой. И были они поначалу во всем сродни этим пионерам современного молоха наживы: не столько истины науки, сколько советы по накоплению денег, не столько проблемы, сколько нравоучения...
Серьезная наука возрождается в середине XVII в., когда в нее приходит Уильям Петти. «Петти чувствует себя основателем новой науки...», «Его гениальная смелость...», «Оригинальным юмором проникнуты все сочинения Петти...», «Само заблуждение Петти гениально», «Настоящий шедевр по содержанию и по форме», — так написал о нем К- Маркс. А начинал Петти как юнга на торговом корабле: 14-летний сын суконщика из маленького города Рамси, что расположен в Южной Англии, не пожелал заниматься наследственным ремеслом и бежал. Бежал за приключениями, но не в меньшей мере и за богатством, бежал, чтобы найти свое место в мире и утвердить свое «Я». Это было типично для XVII в.
В детстве Петти был вундеркиндом. Кроме родного английского, он изучил латынь, французский и греческий. Он знал математику, геометрию, астрономию и медицину. Он побывал в иезуитском колледже, служил на военном флоте, чертил карты и занимался перепродажей имущества. Прежде чем вернуться в Англию, где в Оксфорде 36


он стал доктором физики, профессором анатомии и вице-принципалом (нечто вроде проректора) одного из колледжей, ему пришлось побывать в Амстердаме и Париже, поработать в лавке ювелира и оптика... Одно время Петти даже служил секретарем весьма известного английского философа Гоббса. В жизни и науке Петти всего добивался сам и добился многого: в 40 лет был возведен в рыцарское звание и стал именоваться сэр Уильям Петти. Начав без гроша в кармане, на склоне лет он жил роскошно. Однако относился к этому весьма безразлично и по-философски. И главное: в 14 лет Петти был безграмотен, а в 50 стал великим ученым, главным богатством которого были не титул, не огромные земельные владения, а 53 ящика бумаг, в которых хранились записи его основных мыслей.
В биографии Петти есть немало темных мест. Его состояние нажито во время спекуляций земельными участками в Ирландии, где он был землемером, он служил Кромвелю и Якову II, он даже сидел в тюрьме «за неуважение к суду». В глазах современников он имел троякую репутацию: ученого, прожектера и махинатора. Сложным человеком был сэр Уильям Петти...
Но науке этот человек дал многое. Он провозгласил идею определения стоимости товаров трудом (напомним, читатель, что без этой теории были бы невозможны научное исследование эксплуатации рабочего класса капиталистами, вывод о революционной миссии пролетариата, научный социализм). Он показал, что деньги — это товар особого рода, играющий роль всеобщего эквивалента, он писал о ренте, заработной плате, разделении труда. Он заложил основу для новой науки — статистики, которую он сам называл «политической арифметикой».
На смену Петти идет целая плеяда ученых-экономистов. Люди разных судеб и разного таланта, они оказали различное влияние на развитие науки, которой посвящали свое время и свой труд.
Пьер Буагильбер — неистовый, честный и бескорыстный прожектер, всю свою жизнь боровшийся с интересами сильных мира сего, консерватизмом и обыкновенной человеческой тупостью. О его характере и о характере его деятельности красноречиво говорит уже название его первой книги: «Подробное описание положения Франции, причины падения ее благосостояния и простые способы восстановления, или как за один месяц доставить королю все деньги, в которых он нуждается, и обо-
37


гатить все население». Здесь и непередаваемый колорит эпохи, и смешная сейчас наивность утопии... А между тем этот человек описал экономические кризисы более чем за сто лет до того, как разразился первый из них.
Джон Ло, который в двадцать лет, по словам своих друзей, был уже «весьма хорошо знаком со всеми видами распутства». Его звали Beau Law (красавчик Ло, франт Ло), но он был романтиком. Только особого рода— Ло был романтиком банковского дела. Он писал о банках, как страстный любовник пишет о предмете своего обожания, он добивался осуществления своих проектов с упорством фанатика, он не отказался от своих идей и «проектов» даже на старости лет, после страшного краха своей идеи... Начав, как и Монкретьен, с убийства своего соперника на дуэли, он бежал во Францию и добился поста министра финансов. Он нажил колоссальное состояние, которое лопнуло, как мыльный пузырь. Вновь был выслан — на сей раз из Франции — с чужбины, которая была ему милее Родины. Этот человек начинал свою жизнь как карточный игрок и бретер и кончил ее так же. А между тем с его именем связаны деяния, вновь «открытые» через 200 лет. Ло впервые в широких масштабах ввел бумажноденежное обращение, породившее невиданную инфляцию (обесценение денег и соответствующий рост цен на товары), создал одну из первых акционерных монополий, чей капитал был сращен с банковским. Он предложил то, что сейчас экономисты называют государственным регулированием кредитно-финансовых отношений и антиинфляционной политикой, и впервые показал, какие губительные последствия для народа вызывает эта самая инфляция. Он был талантливым авантюристом и дельцом, этот шотландец Джон Ло...
Даниэль Дефо. Один из самых талантливых журналистов и шпионов своей эпохи. Он написал целую серию солидных трактатов по географии, экономике, политике и даже демонологии и магии. Он написал несколько толстых романов, но в историю вошел как автор «безделицы», которой сам не придавал никакого значения,— «Робинзона Крузо».
Доктор Бернард Мандевиль. Говорили, что он живет подачками винокуров и пивоваров, которые платят ему за выступления в печати в защиту спиртных напитков. А К. Маркс о нем сказал: «Честный человек и ясная голова» (Маркс К.. Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т.23. С.629). 38


Почему? Наверное потому, что этот человек безжалостно вскрыл один из основных пороков буржуазного общества, где «роскошь давала занятие миллиону бедняков, а мерзкая гордыня — еще миллиону. Сама зависть и тщеславие служили трудолюбию, а их порождение — непостоянство в пище, убранстве и одежде, этот странный и смешной порок, — стал самым главным двигателем торговли» (Цит. по: Аникин А. В. Указ. соч. С.119).
Многие приложили свою руку к экономической науке. Крупнейшие философы: Томас Гоббс, Джон Локк, Давид Юм, Гельвеций, Кондильяк... Дельцы всех мастей: Томас Мен, Дадли Норс, уже упоминавшиеся Ло и Буагильбер. Представители тогдашней интеллигенции: врачи (Петти, Барбон, Мандевиль, Кенэ), аббаты (Галиани — один из первых оригинальных итальянских экономистов, Такер, Мальтус). Политические деятели, из которых прежде всего следует отметить Бенджамина Франклина — одного из наиболее значительных людей Америки XVIII в. Активный участник борьбы за независимость, физик (один из создателей современной науки об электричестве), философ, политик, он находил время и для занятий экономикой. Говорят, он начал интересоваться ею после того, как в захудалой таверне «Рога», что в Гипсайде, был представлен Мандевилю. Франклину тогда было 19 лет...
И все же подлинное рождение экономической науки связано с такими учеными, как Франсуа Кенэ, Адам Смит и Давид Рикардо.
Кенэ, один из крупнейших политэкономов всех времен и народов, основоположник теории общественного воспроизводства (т. е. производства как процесса, в котором все составные элементы находятся в состоянии пропорциональности, соответствуют друг другу), был человеком спокойным. Во всяком случае по сравнению с Монкретье- ном или Ло. И жизнь его была спокойной.
Он родился в крестьянской семье. Был восьмым из 13 детей. Жил и работал, как все они. Единственное, что его отличало, — способность пройти десятки лье, отделявшие его деревушку Мерэ (расположенную близ Версаля) от Парижа, только затем, чтобы купить там нужную книгу. В остальном он был таким, как все. В 17 лет поступил подручным к местному эскулапу и скоро стал признанным хирургом, т. е. умел вырывать зубы, вправлять суставы и главное—пускать кровь (кровопускание было тогда универсальным методом лечения). Далее все идет как по писаному: женитьба на дочери па39


рижского бакалейщика, солидное приданое, истраченное с умом, семнадцатилетняя практика в Манте, недалеко от Парижа, слава искусного врача. Затем взлет — личный врач герцога Виллеруа, а через 16 лет и маркизы Помпадур, фаворитки Людовика XV.
Но за этими внешними событиями скрывалось нечто гораздо более существенное — становление и развитие ученого. Современники его сравнивали с Сократом: мудрый, слегка лукавый человек. Он не любил выставлять напоказ свою ученость и на первый взгляд был простоват, но любил озадачить собеседника притчей с глубоким и не сразу понятным смыслом. «Умен, как дьявол». «Хитер, как обезьяна». Таковы мнения современников. Какое из них более справедливо? Быть может, оба сразу?
Кенэ был медиком, и только медиком, большую часть своей жизни. Политэкономия его заинтересовала, увлекла (а может быть, и поглотила? Впрочем, нет, он никогда не переставал быть разносторонним человеком) лишь в 60 лет... Кто-то из его знакомых сказал: у него 30-летняя голова на 80-летнем туловище. И это было справедливо: этот человек был молодым ученым, под его пером рождалась новая наука — наука, которой не нашлось места среди блестящего двора Людовика XV. Но ученого это не останавливало, скорее всего, даже не очень сильно задевало. Во всяком случае внешне это мало проявлялось.
Что он создал, доктор Кенэ? Многое... Очень многое. В частности, вроде бы совсем простую вещь — экономическую таблицу, в которой «обрисовал» движение общественного продукта и денег между тремя классами: производительным (крестьяне), собственников (дворянство) и бесплодным (все остальные: ремесленники, рабочие и буржуа).
Членение на классы, безусловно, странное. С научной точки зрения абсолютно неточное. Но у доктора Кенэ для этого были свои резоны. Полуфеодальное общество Франции времен Людовика XV вряд ли могло подсказать что-либо иное. Главное было в другом: в науку фактически было введено понятие пропорций и воспроизводства — заслуга колоссальная. Заслуга, позволяющая поставить Кенэ в один ряд с величайшими людьми его времени — Руссо, Дидро, Мирабо, д’Аламбером, многие из которых собирались у него дома, на антресолях Версаля, куда к ним заглядывала «послушать умных речей» даже всесильная фаворитка короля...
40


Но оставим пышный французский двор. Впереди нас ждет Смит, жизнь и деятельность которого мало соприкасались с царствующими особами. Но это не помешало (а скорее всего, помогло) ему стать поэтом экономической науки. Он «удивительно чувствовал романтику обыденных хозяйственных явлений. Под его пером все эти акты купли и продажи, аренды земли и найма рабочих, уплаты налогов и учета векселей приобретали совсем особый смысл и интерес. Оказывалось, что без них не поймешь и того, что происходит в „благородной” высшей сфере политики, управления государством. Тем, что политическая экономия казалась во времена Байрона и Пушкина такой интересной, она обязана Смиту», — так написал о великом политэкономе А. В. Аникин (Указ. соч. С. 184), и нам нечего прибавить к этим словам. Разве что немного рассказать о жизни этого человека.
Шотландец по происхождению, он в полной мере обладал всеми свойствами шотландского характера: трудолюбием, деловитостью, бережливостью, склонностью «помудрствовать». И все же это далеко не все объясняет в его характере... У Смита было хорошее образование (он окончил сначала Глазговский, а затем Оксфордский университет). Он рано стал «либералом». И если сейчас мы это слово берем в кавычки, то в середине XVIII в. этого делать не следовало бы. Некоторые мысли Смита в то время классифицировались почти как вольнодумство. «Для того, чтобы поднять государство с самой низкой ступени варварства до высшей ступени благосостояния, — писал он в 1755 г., — нужны лишь миру легкие налоги и терпимость в управлении; все остальное сделает естественный ход вещей...» (Цит. по: Аникин А. В. Указ. соч. С. 189). Под «естественным ходом вещей», правда, разумелось свободное развитие капиталистического предпринимательства.
В 28 лет Смит уже профессор, и дальнейший размеренный ход его жизни нарушила разве что поездка во Францию, где он познакомился с Кенэ и его коллегами, но светским человеком так и не стал... Зато по возвращении домой он написал «Исследование о природе и причинах богатства народов» и тем обессмертил свое имя.
Смит многое дал политической экономии. Новые шаги в развитии метода науки, прогресс в трудовой теории стоимости, определении цены, капитала, классов, ренты, разделения труда — всего не перечислишь. Он был во 41


многом непоследователен, великий экономист XVIII в. Но другим он и не мог быть...
За то, что не успел сделать Смит, взялся Рикардо. Именно с этим именем в политической экономии прочно связана «классическая» трактовка товара, денег, капитала, прибыли, процента и ренты — основных экономических категорий и отношений капитализма. А познакомился с политической экономией этот преуспевающий делец из Сити случайно — скучая на курорте, где лечилась его жена, он зашел в публичную библиотеку, полистал «Богатство народов» и попросил занести книгу ему домой...
«Гений из Сити», Рикардо был дилетантом в политической экономии. Но этот «дилетант» наиболее точно в домарксистской политической экономии сформулировал основы трудовой теории стоимости как самого общего регулирующего принципа буржуазного хозяйства, развил определения капитала, вплотную подошел к пониманию противоположности в движении прибыли и зарплаты. Рикардо пришел к выводу, что прибыль капиталиста есть неоплаченный труд рабочего, хотя и не смог объяснить возникновение этой прибыли на основе закона стоимости.
Свою самостоятельную жизнь Рикардо начал в 21 год, когда он против воли отца женился на дочери врача-квакера, был вынужден уйти из иудейской общины и... остался «на бобах». Однако «рай в шалаше» со своей милой женой молодому и активному Давиду не улыбался, и он активно взялся за дело. Начав почти с нуля, он менее чем за десять лет становится миллионером. Как? Сегодня мы это расценим как спекуляцию с облигациями государственных займов, курс которых в конце XVIII — начале XIX в. колебался с удивительной быстротой. Был ли этот метод честным? Если судить с точки зрения «приличного» английского общества того времени — был. Хотя некоторый «душок» все же присутствовал в отношении тамошнего «света» к молодому дельцу. Если судить с точки зрения нашей морали — не был. Но не потому, что он спекулировал на бирже, а потому, что он был капиталистом, а это значит — присваивал чужой труд. Кстати, к тайне этого присвоения Рикардо-ученый подошел вплотную. Но не раскрыл ее. Это могла сделать только пролетарская политэкономия.
Однако мы уважаем Рикардо не за «деловые» качества (говорят, он обладал феноменальным «чутьем» и 42


никогда не терял хладнокровия — качества, поистине неоценимые для биржевого игрока), а за его научную увлеченность, честность и несомненный талант...
Но вот в экономическую науку пришел К. Маркс. С этого момента начинается новая эра в ее истории. И не потому, что мы превозносим своего учителя. Мы «превозносим» своего учителя потому, что с ним связано рождение принципиально нового миропонимания, мировоззрения и главное — новое, деятельное, революционное отношение к миру. Не объяснить мир, а познать его законы, чтобы на базе этого научного знания перевернуть весь существующий порядок вещей, поставив его на службу человечеству, — таково кредо марксизма. Не мечта, не утопия, а наука о материальных силах, движущих человеческой историей и способных изменить ее привычный ход. Не филантропическое утешение обездоленных, а учение об исторической миссии рабочего класса и формах его организации для революционной деятельности. Не чистая теория, а практически действенная деятельность, революционная борьба, вооруженная передовой наукой. Таким пришел марксизм на арену мировой истории. Такой была и одна из его важнейших составных частей — политическая экономия...
<И ВДРУГ — ПОНЯТЕН „КАПИТАЛ”»
Это строчки Сергея Есенина. Мы, правда, больше привыкли к другим:
«И самого себя По шее гладя. Я говорю: „Настал наш срок. Давай, Сергей, За Маркса тихо сядем. Чтоб разгадать Премудрость скучных-строк”».
Скучных? Нет! «Капитал* — это поэма. И написана она не только ученым, энциклопедические знания которого потрясали всех с ним встречавшихся; не только человеком, именем которого названо учение, изменившее судьбы человечества, перевернувшее (без всяких преувеличений!) весь мир, учение, созданное им и его ближайшим другом... Она написана поэтом. Только понять красоту этого удивительно простого и вместе с тем необычайно сложного произведения трудно. Вы почувствуете красоту и горение сухих строк этой огромной книги, если 43


чувствуете в себе главное — стремление бороться за освобождение человечества.
Вероятно, эти слова звучат немного наивно и излишне возвышенно. Но иначе писать об этом, самом дорогом для нас предмете мы не можем. Вам придется извинить нас, читатель. И еще: если они раздражают Вас, эти слова, — это значит, что Вы зря взялись за эту книгу. Если же нет...
Настоящий человек не должен уставать удивляться тому, что дорого для него. Даже если слова, это обозначающие, истерты до дыр. Задумайтесь, читатель. Стать марксистом — это значит посвятить свою жизнь борьбе (именно борьбе! С косностью, консерватизмом и фуриями частного интереса — они часто вытесняют в экономической науке строгие доказательства...) за коммунистическое будущее человечества. И если это для Вас лишь слова, наша книга написана не для Вас. Закройте ее. Марксизм не терпит равнодушных...
Как-то К. Маркс в беседе с Лафаргом заметил: «Наука вовсе не эгоистическое удовольствие, и те счастливцы, которые могут посвятить себя ей, первыми обязаны отдавать свои знания на службу человечеству... Я работаю для людей». И потом добавил: нельзя быть только ученым, сидеть взаперти в своем кабинете. «Вроде крысы, забравшейся в сыр. Нельзя не вмешиваться активно в самое жизнь и в общественную и политическую борьбу своих современников. Это ведь тоже значит работать для человечества» (Цит. по: Серебрякова Г. Прометей. Вершина жизни. М., 1963. С. 23).
В следующей главе мы попытаемся объяснить Вам некоторые идеи «Капитала», но если для Вас важна и интересна эта наука, читайте. Читайте Маркса, Энгельса, Ленина. Не бойтесь сложности Науки. Наука есть ложь, если она понятна целиком и полностью для первого встречного. Читайте. Не бойтесь. Авторы этой книги засели за «Капитал» в 15 лет и кое-что поняли, ведь Маркс писал эту книгу для простых рабочих. Читайте! «И вдруг — понятен „Капитал”!»Вы поймете его. Если только не поленитесь шевелить своими молодыми мозгами. Читайте! И Вы узнаете об окружающем Вас мире гораздо больше, чем ожидаете...


на двух или десяти страничках. Читайте! Письма Маркса и его родных, книги его сподвижников. О нем многие писали с восхищением: Энгельс, Ленин, Меринг... О нем написано много художественных книг. Читайте!
Мы задержим Ваше внимание еще на несколько минут лишь для того, чтобы сказать еще раз: Маркс был не только ученым. Он был человеком с горячим сердцем и возвышенной душой. Человеком, умеющим любить. Отступление 5: О чувствах человеческих
Это отступление б>удет состоять из одного письма. Оно было написано сто лет назад.
«Моя любимая! Моя любовь к тебе, стоит тебе оказаться вдали, предстает мне такой, какова она на самом деле — в виде вели кана; в ней сосредоточиваются вся моя духовная энергия и вся сила моих чувств Я вновь ощущаю себя человеком в полном смысле слова, ибо испытываю огромную страсть».
Это письмо написал пожилой и больной человек своей жене после долгих десятилетий супружества, незадолго до ее смерти. Карл Маркс — Женни Маркс, урожденной баронессе фон Вестфалей.


«...ВПЕРВЫЕ КРИТИЧЕСКИ ДОКАЗАНА /ИНОЮ» (О ВАЖНЕЙШИХ ОТКРЫТИЯХ
«КАПИТАЛА» КАРЛА МАРКСА)
Среди многих умных и глубоких книг в мировой науке есть одна, которой вряд ли найдется равная, — книга под коротким и емким названием «Капитал». Первые несколько лет «Капитал» был окружен недоброжелательным молчанием. Но затем в течение ста с лишним лет эту книгу сопровождал громкий хор рецензентов, комментаторов, популяризаторов, опровергателей, толкователей... Об этой великой книге мы и хотим кое-что рассказать Вам, и если не раскрыть, то хотя бы чуть-чуть приоткрыть ее для Вас. «Как, — воскликните Вы, — опять нам в качестве самой актуальной научной истины предлагают знания столетней давности?» Вы вправе задать такой вопрос. Однако «время — честный человек», и прошедшее столетие показало, что «Капитал» является до сих пор стержнем развития экономической теории, камнем преткновения, яблоком раздора, точкой отсчета.
В этом верчении вокруг «Капитала» нет никакой мистики — многие раскрытые в книге процессы остаются реальностью современного мира. Но даже если капитализм окончательно отойдет в область истории, то все равно останется Логика книги (именно так, с большой буквы, писал о логике «Капитала» В. И. Ленин (Поли, собр. соч. Т. 29. С. 301)) —образец научного метода политической экономии, «ключа» к пониманию любой экономической, да и не только экономической реальности. Современных политэкономов учат мыслить на примере «Капитала», этот специальный предмет преподается в университетах СССР и других социалистических стран и факультативно читается в некоторых университетах Запада и Японии.
Книга К. Маркса трудна для понимания. Говорят, что русский цензор, разрешивший в 1872 г. издание «Капитала» на русском языке, в ответ на обвинение в издании «подрывной» литературы сказал: «Я пролистал
46


несколько глав книги и убедился, что в этой книге никто ничего не поймет». Царский цензор совершил роковую ошибку, но читать «Капитал» действительно нелегко, несмотря на яркую литературную форму и остроумие гениального автора. В этой книге множество новых и трудных научных истин, в ней не одно и не два, а десятки крупнейших научных открытий. Но лишь в очень редких случаях автор «Капитала» сопровождал новую истину замечанием: «...впервые критически доказана мною».
Эти слова сказаны об открытии двойственной природы содержащегося в товаре труда. К открытиям такого же гигантского масштаба можно отнести открытие прибавочной стоимости и всеобщего закона капиталистического накопления. Об этих крупнейших открытиях как раз и пойдет речь.
МИКРОАНАТОМИЯ БУРЖУАЗНОГО ОБЩЕСТВА. ИЛИ ОТКРЫТИЕ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ КЛЕТОЧКИ
К. Маркс рекомендовал начинающим изучать политическую экономию читать «Капитал» не с начала (которое, по словам автора, «всегда трудно»), а с восьмой главы, где излагается большой исторический материал о борьбе за нормальный рабочий день. Тем не менее мы отважимся начать рассказ об открытиях «Капитала» с самой первой фразы книги: «Богатство обществ, в которых господствует капиталистический способ производства, является ,,огромным скоплением товаров”, а отдельный товар — его элементарной формой. Наше исследование начинается поэтому анализом товара». Уже в этой первой фразе «Капитала» таится важная научная находка.
Представьте себе: перед нами буржуазные экономические отношения, подлежащие научному исследованию. В хитросплетениях капитала основного и оборотного, авансированного и примененного, потребленного и возмещенного, в разнообразии видов прибыли, предпринимательского дохода, процента, дивиденда, ренты разобраться не проще, чем в современной электронной схеме. Как же быть? На помощь приходит диалектика. Если все явления мира, в том числе и общество, и капиталистическая экономика, есть результат постоянного развития и усложнения, то можно найти такую простую «клетку», из которой развился сложный «организм» капиталистического общества (подобно тому, как в животном мире простейшая клетка эволюционирует в много клеточные организмы).
47


Но как найти такую экономическую клетку? Дети похожи на своих родителей, сложный организм целиком состоит из клеток, намекая тем самым на свое происхождение... Капиталистическое богатство состоит из товаров. При капитализме все продается и все покупается: земля, средства производства, рабочие руки, вещи, знания, депутатские голоса. «Огромное скопление товаров» — и ничего более.
Но отдельный товар может сильно интересовать потребителя, а политэконома интересует связь между товарами, так как он ищет закономерности отношений между их владельцами. Итак, перед нами первая из формул научной политической экономии: X товара А = У товара В.
Казалось бы, нет ничего проще, и не о чем здесь говорить. Однако... На уроках математики в школе нас учили, что ни в коем случае нельзя складывать или приравнивать разнородные и разноименные величины. А вот в товарном хозяйстве это, оказывается, делается непрерывно и повсеместно: в обмене металл приравнивается к маслу, а в товарообороте суммируются авторучки и тетради, носки и автомобили, книги и молоко. Более того, никто и никогда не приравнивает в обмене вещи одинаковые, это всегда различные полезные вещи, или, как говорят политэкономы, разные потребительные стоимости, иначе обмен не имел бы никакого смысла. Что же делает столь разные вещи соизмеримыми? Очевидно, что, кроме потребительной стоимости, у товаров есть еще одно свойство, общее им всем и делающее их соизмеримыми, равноценными, «стоящими» друг друга.
Сейчас любой школьник знает, что в основе стоимости товара лежит труд. Однако этот простой ответ совсем не просто дался науке, которая добиралась до него долгие десятилетия через колдобины столь же «простых», но отнюдь не правильных ответов. Раз обмениваются полезные вещи, то не логично ли предположить, что их стоимость определяется мерой полезности? Кондильяк и Галиани, французские экономисты XVIII в., сделали такое предположение, построили шкалу полезностей, и получилось, что, несомненно, более полезный человеку хлеб стоит все же дешевле алмаза. Тогда, может быть, дело в редкости? Ведь алмаз встречается гораздо реже хлеба...


возгласом конкистадоры выбрасывали драгоценную платину в море с борта своих «золотых галионов». Не было потребности в платине» не было на нее спроса, хотя редкость была. Так, значит, дело не в самой редкости, а в соотношении спроса (потребности) и предложения? Но чем определяется стоимость, если спрос и предложение уравниваются, взаимно уничтожаются?
Таким тернистым путем шла политическая экономия к простым постулатам трудовой теории стоимости. Однако даже признание труда источником стоимости, зафиксированное великими английскими учеными XVII—XIX вв. Петти, Смитом, Рикардо, еще не означало окончательного решения проблемы. Оставим в стороне вопрос о ленивых и неискусных работниках: понятно, что стоимость определяется средними и наиболее массовыми условиями труд^, общественно необходимым рабочим временем. Но вот как быть с различием видов труда, ведь разные потребительные стоимости создаются разными видами труда? Тогда где же единый признак, делающий товары соизмеримыми?
Именно эта проблема была решена марксовым открытием двойственной природы содержащегося в товарах труда, выделением абстрактного труда как источника стоимости. Как раз об этом открытии мы и начали Вам рассказывать, хотя сознаемся, что в этом месте авторов одолевает неуверенность в собственных силах: как рассказать в нескольких абзацах о сложнейшем, без всяких преувеличений, положении политической экономии, которое вызывало и вызывает немало дискуссий о том, как его правильнее понимать, которое и самими авторами было понято далеко не с первого раза и почти наверняка не до конца верно, которое, которое, которое... Но все- таки мы попробуем.
Продукты различных видов труда ежедневно приравниваются друг к другу на рынке, совершая реальную «абстракцию», отвлечение от различия средств, способов, материалов и целей труда, их создавшего. Такое же «приравнивание» совершается и в самих процессах труда: в развитом капиталистическом обществе сотни тысяч рабочих ежегодно переходят из одной отрасли в другую. Таким путем каждый работник на собственном опыте сопоставляет разные виды труда, условия труда, сложность работы.
Значит, труд вообще и конкретные оболочки труда — не одно и то же, труд вообще есть лишь безликая час-
4-1670
49


тица человеческого труда, затрата человеческой энергии — это одна сторона дела. Но с другой стороны, полезные продукты, потребительные стоимости не создаются простой затратой человеческой энергии. Еще никогда бесцельное размахивание руками, бессмысленное нервничанье и беспредметное умничанье не приводили к созданию какой-то полезной вещи. Оговоримся: «абстрактный труд» есть вполне реальное явление, мало похожее на названные нами бессмысленные операции, но реальным он является лишь в связи с другой стороной — трудом конкретным. Следовательно, имеются две стороны труда и две стороны результата труда: «Всякий труд есть, с одной стороны, расходование рабочей силы в физиологическом смысле слова, — ив этом своем качестве одинакового, или абстрактно человеческого, труд образует стоимость товаров, — писал К. Маркс. — Всякий труд есть, с другой стороны, расходование человеческой рабочей силы в особой целесообразной форме, и в этом качестве конкретного полезного труда он создает потребительные стоимости». Однако выделение двух сторон всякого труда еще не решает проблемы. Две стороны труда могут быть выделены умозрительно не только в труде по производству товаров, который создает стоимость, но и в труде, который не создает и по историческим условиям не может создавать стоимости. Используя аналогию из школьной математики, можно сказать, что мало найти решение задачи — нужно найти «область допустимых значений», иначе найденное решение может оказаться бессмысленным. Это столь же важно для исторической науки политической экономии, где попытка выделить «общие истины» без учета смены исторических условий ведет к абсурду или пустой тавтологии.
Сами свойства товара указывают на исторические условия его существования. Раз в обмен вступают разные потребительные стоимости, созданные различными видами труда, значит, в обществе существует система разделения труда, где каждый сосредоточивается, специализируется на каком-то одном виде труда. При такой хозяйственной основе становятся истиной слова великого баснописца И. А. Крылова: «Беда, коль пироги начнет печи сапожник, а сапоги тачать пирожник». «Пирожник» и «сапожник» нуждаются в продуктах друг друга и имеют излишек собственных продуктов. Сапожник — не сороконожка, и не в состоянии на-


деть на себя всю свою продукцию; в этом смысле его труд есть ТРУД Для других, общественный труд, и производимые им вещи есть продукты для других, а не для собственного потребления. Этот факт точно схвачен поговоркой: сапожник всегда без сапог.
Однако если обмен предполагает разделение труда, то неверно было бы утверждать обратное, что разделение труда всегда предполагает обмен товарами. Например, в обшине труд разделен, но обмена нет: ремесленники содержатся общиной, производя плугов или горшков ровно столько, сколько нужно общинникам; получаемое ими содержание не зависит от количества созданных ими продуктов. Следовательно, кроме общественного разделения труда, которое делает труд связным, общественным, для существования товара необходимы и другие предпосылки. Когда всякая общинная связь разрушается, когда каждый начинает хозяйничать самостоятельно и независимо от других, тогда товарный обмен изделий на средства потребления становится для каждого жизненной необходимостью. «Только продукты самостоятельных, друг от друга не зависимых, частных работ противостоят один другому как товары*, — писал К. Маркс.
Слова «независимый», «обособленный» связываются с образом гордого отшельника, порвавшего всякие связи с презренным миром. Однако товаропроизводитель не таков: он связан множеством нитей — поставками, продажами и т. д. — с другими товаропроизводителями, очень даже зависим от них через систему вещественных пропорций общественного труда, оставаясь независимым от других в своем отдельном «звене» хозяйства. Независимость — хорошая штука, но она может быть бедствием, если фактически люди зависимы друг от друга, но ведут себя независимо, поскольку не в состоянии согласовать свои действия в масштабах всей системы общественного разделения труда. Левая рука не ведает, что творит правая, — вот в чем смысл обособления внутренне связанных «органов», «членов» товарного хо зяйства.
Как же так, значит, труд товаропроизводителя одновременно является и общественным, и частным трудом? Именно так, в этом и состоит противоречие, вызывающее к жизни товар и стоимость. Поскольку каждый производит для других, то его труд должен соответствовать общественной потребности; но поскольку каждый произ-
51 4*


водит независимо от других, то он не знает заранее общественной потребности, ее размеров, условий производства у других товаропроизводителей. Только задним числом, при обмене товаров на рынке выяснится, что каких-то товаров слишком мало, каких-то слишком много, а какие-то вовсе не нужны. В таких условиях раздвоение труда на конкретный и абстрактный приобретает вполне осязаемый смысл. Раз товаровладелец вынес свой продукт на рынок, значит, он сделал определенную вещь и затратил на нее конкретный труд. Но вот является ли физиологическая затрата его труда частицей общего человеческого труда, абстрактным трудом, и если является, то в какой мере, — это определится только на рынке... Некупленный продукт, неоплаченный конкретный труд — вот живое и яркое воплощение раздвоения труда на конкретный и абстрактный, создающий потребительную стоимость и создающий стоимость.
«Некупленный», «неоплаченный», т. е., иными словами, не обмененный на дёньги. Так что же такое деньги и зачем они нужны?
Отступление I: Неудачный эксперимент Роберта Оуэна, или Зачем нужны деньги?
Зачем нужны деньги? Обычно отвечают, что деньги нужны для измерения стоимости товаров. Но ведь стоимость товаров измеряется затратами труда, так зачем же измерять их еще и деньгами, если можно измерить просто в часах труда? Так или примерно так рассуждали многие последователи трудовой теории стоимости Д. Рикардо.
Обычно правильность тех или иных экономических положений невозможно проверить экспериментом, но в данном случае установить истину помог один из величайших социальных экспериментаторов XIX в., замечательный мыслитель-социалист Роберт Оуэн. Ему принадлежит честь практического опровержения предрассудка буржуазной политической экономии о частной собственности как обязательном условии производительного труда: на кооперативной рабочей фабрике, организованной Оуэном в Нью-Ленарке, производительность была выше, а условия труда лучше, чем на частных фабриках Оуэн впервые организовал детский сад. впервые ввел элементы социального страхования, руководил попыткой создания первого национального профсоюза. Короче, экспериментально открыл целый ряд форм, за которыми было великое будущее.
Пытаясь устранить то зло. которое связано с господством денег (спекуляцию, финансовые аферы, жажду безграничного обогащения). Оуэн в 1832 г. организовал Биржу справедливого обмена труда, которая принимала и выдавала товары на основе оценки трудовых затрат, за трудовые квитанции. Биржа потерпела банкротство, унеся с собой и немалую часть личных денежных средств убежденного противника денег.
Дело в том, что на Бирже принимались любые продукты труда, поскольку считалось, что все они заключают в себе затраты труда 52


н потому обладают стоимостью. равной затратам. Между тем люди приносили на Биржу «неходовые» товары и соответственно не испытывали желания поменять их на другую, столь же малонужную вещь. Оуэн сберег бы от растраты свои деньги и деньги увлекшихся его идеями людей, если бы учел такую малость, как двойственность труда, создающего товары.
Стоимость действительно измеряется трудом, но трудом абстракт ным. Между тем в трудовых квитанциях Оуэна фиксировались за траты не абстрактного, а конкретного труда. Затраты абстрактного труда вообще невозможно вычислить непосредственно в часах работы обособленного товаропроизводителя, так как это затраты, составляющие заранее не известную часть общественного труда. Поэтому в товарном хозяйстве остается один-единственный путь определения стоимости — через отношение товаров друг к другу» нх массовое сопоставление на рынке, которое в развитом товарном хозяйстве идет через соотнесение всех товаров с всеобщим представителем товарного мира, всеобщим эквивалентом — деньгами.
Деньги — не излишество и не удобство; деньги — это необходимый продукт противоречия частного и общественного, конкретного и абстрактного труда, единственно возможный способ измерения стоимости различных товаров.
Отступление 2: Золото на троне: вещи управляют людьми?
Когда первые испанские конкистадоры высаживались на островах Карнбского моря, их отношения с индейцами начинались весьма мирно... Но все менялось в один миг. как только в какой-нибудь индейской хижине кто-нибудь из заморских гостей находил маленький кусочек желтого металла. Пожар, стрельбу, пытки, кровь, внезапно сменившие мирные разговоры и церемонные приветствия, индейцы объясняли, наверное, тем священным преклонением, которое чужестранцы испытывали перед маленькими желтыми камушками. Золото для пришельцев — «фетиш», т. е. вещь-божество, идол, которому заморские люди поклонялись так же. как некоторые индейские племена своим каменным или деревянным идолам.
Так могли рассуждать индейцы, но мы-то с вами знаем, что испанцы не исповедовали фетишизм, а были «добрыми католиками», которыми управляли «христианнейшие» короли. Откуда же взялся у них этот странный «золотой фетишизм», аналогию которому можно найти лишь в туманных областях религиозного мира?
Раскрывая тайну того, что он назвал товарным, или денежным, фетишизмом, автор «Капитала» высказал мысль, которая звучит парадоксом. К. Маркс писал, что людям, живущим в условиях товарного производства, кажется то. что есть на самом деле: нм кажется, что вещи управляют людьми, но в товарном хозяйстве вещи действительно управляют людьми. Вам непонятно, почему «кажется», если «есть»? Тогда возьмем другой знаменитый парадокс Маркса: «Золото и серебро по своей природе не деньги, но деньги по своей природе — золото и серебро».
Золото по своей природе не деньги. Было бы неверно сказать, что золото обладает свойством быть деньгами Последнего свойства нет в природе драгоценного металла, это легко увидеть, обратившись к человеческой истории. У индейцев-карибов золото было, но (как и во всяком первобытном обществе, где нет товарного производства) денег не было. В социалистическом обществе роль золота резко падает (по мере вытеснения товарного хозяйства плановым), а в $3


будущем исчезнет совсем. Когда социализм победит в мировом масштабе, писал В. И. Ленин, люди сделают из золота отхожие места на площадях крупнейших городов мира, чтобы все воочию убедились. на что может пригодиться металл, которому веками поклоня лись (Ленин В. И. Поли. собр. соч Т. 44. С. 225—226)
Но деньги по своей природе золото. Когда возникает необходимость в деньгах, то лучше всего для исполнения этой роли подходят природные свойства золота: портативность, делимость, сохраняемость и т д. Поэтому у разных народов, развивающихся независимо и параллельно, в роли денег начинает выступать один и тот же материал — золото.
Конкистадорам кажется, что золото есть деньги, поэтому они алчно хватают кусочки желтого металла; индейцы взирают на них с изумлением, потому что они не знают, что такое деньги, не знают, что «деньги по своей природе золотоэ, и могут объяснить это только сверхъестественными, религиозными, а не общественно-экономическими причинами.
Мотивы отношения людей к вещам следует искать не в самих этих вещах или их сверхъестественных свойствах, а в тех общественных отношениях, которые определяют общественную роль вещей. Корень товарного фетишизма — В двойственности трупа^ товары, в противоречии частного и обпшгТвбнно^г-груля. рить^свои потребности--и поддержать св^е_сущесгэова- н ие^лхшарепреизвод ител ь м ожет, только уловлетвор и в общественную потребность,-Поскольку труд обособлен в а стныЗГЗхозямствах, только обмен товара-" на цень г и Подтвердит его необходимость, его общественную значи- м ocfb- BemjuiQ условиям-общеетвеппого хозяйства" Ста - новяТся мерилом человеческой значимости и общест¬
венного -успеха.
Владимир Маяковский в своей автобиографии писал, что при первом чтении марксистских книг на него наибольшее впечатление произвела теория товарного фетишизма. Тонкое чутье не обмануло поэта: сухая экономическая теория раскрыла корни уродства человеческого духа — того, что мы называем «вещизмом». Противоречия товарного производства рождают своеобразную противоположность «персонификации вещей> и «овеществления лиц»: вещи становятся могущественными личностями, управляющими людьми, а люди низводятся до положения безликих вещей, меряя друг друга и себя богатством, стоимостью, деньгами.
Американец с гордостью говорит о себе: я стою 300 000 долларов, имея в виду свои накопления или, скажем, годовой доход. У человека из иного общества, 54


которому непривычна психология капиталистического общества, такие слова вызовут скорее ассоциацию с малопочтенным занятием проститутки, чем со знаками человеческого достоинства.
Мы с Вами уже довольно далеко ушли от эпохи безраздельного господства товарного хозяйства и товарно-денежного фетишизма. Однако не стоит думать, что все сказанное о товарном фетишизме не имеет к нам совсем уж никакого отношения: пока живы товарные отношения, жив и товарный фетишизм. В том числе и в нас с Вами. Не верите? Тогда ответьте на простой вопрос: какая вещь лучше, полезнее для покупателя — дорогая или дешевая? Полагаем, что многие из Вас скажут: безусловно, дорогой костюм лучше дешевого. Да, высокая цена отражает большую стоимость, а последняя в свою очередь — большую затрату труда, более тщательную отделку, более высокое качество, т. е. потребительские свойства костюма. В соответствии цены и качества — объективный момент смешения, перепутывания свойств товара, когда одно свойство (стоимость) становится синонимом другого (потребительной стоимости). Но это все же разные свойства: вспомните о «престижных» товарах, покупаемых не за то, что они полезнее, а за то, что дороже. «Лейбл» модной торговой фирмы — вот он, фетишизм, он еще в нас живет...
Мы привели только некоторые примеры того, какие важные для науки следствия вытекают из открытия двойственного характера заключенного в товарах труда. Понимание природы товара и денег ведет прямым путем к раскрытию тайн капитала, движение которого складывается из движения товаров и денег; поэтому К. Маркс имел все основания сказать, что от этого исходного положения зависит все дальнейшее понимание политической экономии.
ЗАКОН ПРИБАВОЧНОЙ СТОИМОСТИ.
ИЛИ ОТКРЫТИЕ КАПИТАЛИЗМА
Общественный строй, пришедший на смену феодализму, первоначально называли расплывчато и малопонятно — «гражданское общество». Французские историки, исследовавшие скрытые пружины побед и поражений Великой французской революции, открыли классы, и тогда новый общественный строй стали называть «буржуазным» по имени господствующего при этом строе класса. S5


И только после работ К. Маркса, в которых были открыты тайны капитала как главного экономического отношения буржуазного общества, это общество получило название, бытующее и поныне, — оно стало называться «капитализм».
На первый взгляд кажется, что формула капитала проста и незамысловата: Д—Т—Д (деньги — товар — деньги). Если убрать символические буквенные обозначения, то получится весьма примитивное выражение — «купить, чтобы продать». Однако никто не станет покупать и продавать просто для развлечения. Товаровладелец продает свой товар и покупает чужой потому, что таким путем он приобретает нужные ему средства потребления. Но продажа ради купли не приносит какой-то новой потребительной стоимости: деньги затрачены здесь для того, чтобы снова принести деньги. Продажа ради купли имеет смысл только тогда, когда она приносит денежный доход: Д—Т—Д', где Д' = Д + д.
Вам кажется, что здесь все «ясно-понятно»? У миллионов людей в течение нескольких веков вся эта механика обогащения тоже не вызывала никаких сложностей в понимании, не казалась странной. Но тут появились великие английские ученые-«классики» (действительно великие) — и вся ясность пошла прахом... Потому что стоит вспомнить о некоторых научных истинах, а точнее, об открытых наукой законах самой практики — и все невероятно запутывается.
В товарном производстве действует закон стоимости, который предполагает, что в обмене (в среднем и за известный промежуток времени) соблюдается равенство стоимостей различных товаров, т. е. равенство затрат абстрактного труда. Откуда же в эквивалентных обменах стоимостями Д—Т и Т—Д может получиться возросшая стоимость Д' = Д + д, прибавочная стоимость д? Казалось бы, сам факт существования капитализма опровергает закон стоимости... Научная добросовестность требует проверки этого весьма неприятного для теории предположения.
Предположим, что закон стоимости при капитализме не действует. Например, капиталисту всегда удается покупать товары дешевле их стоимости. Но тогда, превратившись из покупателя в продавца, он вынужден будет расстаться со своим доходом — ведь в этом случае уже кто-то другой будет наживаться как покупатель; а значит, таким путем объяснить прибавочную стоимость 56


не удается. Но, может быть, капиталист наживается как продавец, реализуя свои товары выше стоимости? Тогда он будет проигрывать как покупатель товаров. Опять не получилось!
Приходится признать, что отказ от закона стоимости ничего не дает для понимания прибавочной стоимости. На отклонениях от закона стоимости могут изредка обогащаться только отдельные ловкачи, умудряющиеся дешевле купить, дороже продать, но целый класс, целый общественный строй не может быть объяснен «надувательствами» и «отклонениями».
Выше мы говорили, что капитализм научился превращать в товары даже то, что по самой своей природе не может быть предметом купли-продажи. Теперь обнаруживается, что класс капиталистов превзошел мечты средневековых алхимиков, искавших способы превращения металлов в золото, и научился создавать золото из ничего. В этой затруднительной ситуации нам остается только предположить существование некоего чудесного элемента, способного приносить своему владельцу безвозмездный доход.
Предположим, что в обильном и разнообразном товарном мире существует такой исключительный товар, который, продаваясь по стоимости, обладал бы особой потребительной стоимостью, специфической полезностью для покупателя — способностью приносить ему прибавочную стоимость. Такого рода гипотезу выдвигал еще Смит. Известно, что стоимость (а следовательно, и прибавочная стоимость) создается трудом, поэтому Смит связывал появление дополнительного дохода (который он называл прибылью) с куплей-продажей живого труда. На этом пути, однако, политическую экономию подстерегали новые коварные вопросы. Во-первых, живой труд есть не предмет, а процесс; легко представить себе продажу результата этого процесса, в котором овеществляется труд, но возможно ли продать сам процесс? Помните у Пушкина: «не продается вдохновенье, но можно рукопись продать». Если же продается результат труда, тогда по закону стоимости он полностью оплачивается капиталистом и никакой прибавочной стоимости принести не может.
Рассуждения о стоимости труда заводят исследователей в порочный круг. Если труд определяет стоимость, то чем же может тогда определяться стоимость самого труда?
57


К. Маркс уточнил гипотезу своих предшественников и превратил ее в научно доказанную истину. Продается не труд, продается способность к труду, рабочая сила. Вроде бы какая разница — «труд», «способность к труду»? Призовем на помощь аналогию, понятную каждому человеку, хоть однажды испытавшему чувство голода: способность желудка переваривать пищу и сам процесс переваривания, увы, не одно и то же. Таким же образом различие способности к труду и самого труда понятно каждому безработному: чтобы трудиться, надо предварительно продать свою способность к труду, свои «рабочие руки» тем, у кого есть условия для труда, средства производства, — капиталистам.
Среди многообразных обитателей капиталистического рынка появляется новый, не совсем обычный товар — рабочая сила, обладающая определенной стоимостью, так как само существование человека, поддержание его жизни требуют затрат труда на производство необходимых жизненных средств. Бездомный, истощенный и больной человек утрачивает способность трудиться. Человек, не получивший образования и лишенный культурных благ, обладает весьма незначительными и неразвитыми способностями к труду. Стоимость рабочей силы — это стоимость необходимых жизненных средств. Она бывает разной для каждого периода развития общества, но всегда меньше той стоимости, которую человек может создать своим трудом.
С давних времен производительность труда позволяет человеку создавать больше продуктов, чем нужно для обеспечения его существования. В этом простом факте заключена возможность эксплуатации человека человеком: работник может своим трудом содержать не только себя, но и другого. Не К. Маркс открыл явление эксплуатации, не ему принадлежит и открытие классов капиталистического общества (гениальный ученый не нуждается в том, чтобы ему приписывали чужие открытия), но он открыл нечто не менее важное — капитал, эксплуататорское отношение, основанное на купле-продаже рабочей силы.
Если рабочая сила становится товаром, то она приобретает способность приносить безвозмездный доход — прибавочную стоимость — в полном соответствии с законами товарного производства. Капиталист покупает товар «рабочая сила» и оплачивает полную стоимость этого товара — стоимость жизненных средств, необхо-
SS


димых для воспроизведения способности к труду. Однако никто не покупает бесполезные товары, а полезность (потребительная стоимость) товара «рабочая сила* состоит в создании стоимости большей, чем стоимость самой рабочей силы, т. е. в самом факте производительного труда, продолженного за пределы необходимого для воспроизведения стоимости жизненных средств рабочего времени. (Что, читатель, трудновато читается? Но именно на таком языке говорит политическая экономия).
Животворный источник прибавочной стоимости — эксплуатация наемного труда — вскормил целый класс буржуазного общества, для которого выжимание прибавочной стоимости из товара «рабочая сила» стало основным делом жизни. Капиталисты добиваются этой цели с гораздо большей энергией и достигают большего результата, чем эксплуататоры прошлого. И суть здесь не в каких-то особых моральных качествах капиталиста — капиталист не более прожорлив и не более трудолюбив, чем феодал или рабовладелец; сами экономические отношения капитализма понуждают его к постоянному и деятельному наращиванию эксплуатации. Проявляется это вот в чем.
Во-первых, результат эксплуатации выступает при капитализме не в форме натурального прибавочного продукта, а в форме денег. Предположим, что какой- либо предприниматель является страстным любителем сгущенного молока и делает все для того, чтобы присвоить как можно больше желанного продукта. Однако это стремление неизбежно натолкнется на физический предел, ограниченные возможности человеческого желудка. Другое дело — деньги...
И. А. Бунин любил повторять: «Я не червонец, чтобы всем нравиться». В чем же заключается неуловимое обаяние «червонца», собирающее вокруг него больше почитателей, чем это могут сделать какие-либо произведения выдающегося писателя? (Хотя, как сказал Овидий, «золото подобает приукрашивать словами».) Деньги как всеобщий эквивалент олицетворяют в капиталистическом обществе любую мыслимую или немыслимую потребность, так как заключают в себе все многообразие товарного мира, могут превратиться в какой угодно товарный продукт. Следовательно, сама общественная форма прибавочной стоимости может рождать безразмерную и безграничную жажду прибавочного труда.
59


Во-вторых, капиталист живет не в обособленном мирке рабовладельческой латифундии или феодального домена: нитями товарных связей он соединен со всеми другими капиталистическими хозяйствами, сталкивается с ними на рынке и не может уклониться от этого столкновения. Конкуренция товаропроизводителей ставит перед капиталистом жесткую дилемму: либо ты оттолкнешь конкурента, либо тебя оттолкнет конкурент. Конкуренция заставляет каждого капиталиста с удвоенной энергией добиваться увеличения прибавочной стоимости (успешного самовозрастания капитала). Отношения между феодалами не заставляли каждого отдельного феодала наращивать эксплуатацию, отношения между капиталистами вынуждают к этому каждого независимо от его личных убеждений.
Русский миллионер Савва Морозов сочувствовал рабочим, оказывал помощь революционерам, прятал у себя в доме руководителя боевой организации большевиков Л. Б. Красина; но его благородные убеждения не устраняли капиталистического характера морозовских предприятий, сами законы капитала вынуждали к продолжению и развитию эксплуатации наемного труда во имя возрастания прибавочной стоимости.
Производство прибавочной стоимости есть абсолютный закон капиталистического производства, — утверждал К. Маркс (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 23. С. 632). Этот закон господствует над рабочими, но он диктует и действия капиталистов, превращая их в олицетворение собственного капитала, выразителей тенденций бездушного производственного отношения. Вот портрет, написанный Эмилем Золя. «...Это не было лицо классического скупца, занятого одним только накоплением, но лицо безупречного работника, не имеющего физических потребностей, ставшего в своей болезненной старости как бы абстрактным существом и упорно строящего башню из миллионов с единственной мечтой завещать ее своим, чтобы они подняли ее еще выше, пока она не возвысится надо всем миром».
Пока существуют капиталистические отношения, закон прибавочной стоимости остается основой деятельности и развития буржуазного общества, основным законом производственных отношений капитализма, раскалывающим общество на противоположные и враждебные друг другу классы наемных рабочих и капиталистов.
60


Отступление 3: Трагедия якобинской революции: с гильотиной против экономических законов
Великая французская революция, открывшая новую эпоху со11Иально полигического развития, дала миру благороднейший девиз: «Свобода. Равенство. Братство» Революционная партия якобинцев, опираясь на силу государственной власти и революционного террора, искренне боролась за его осуществление, против всех паразитов и эксплуататоров И чем же закончился мощный революционный порыв якобинпев? Взанмоистреблением якобинских вождей и контрреволюционным термидорианским переворотом... Приговоренный к гильотнрова- нню якобинский журналист Демулен бросил в лицо своим бывшим товарищам горькую фразу: «Берегитесь: революция, как Сатурн,— она пожирает своих детей».
Почем) же решительные действия, направленные к светлым целям, обратились против самих революционеров? Почему Великая французская революция нс только пожрала своих детей-якобннцев. но н закусила их идеалами, направив развитие общества в русло новой, буржуазной эксплуатации? Ответ будет такой, гильотина бессильна против экономических законов развития, против товарного производства, рождающего капитал, и капитала, убивающего свободу и равенство в экономических отношениях Это кратко. А теперь попробуем объяснить.
Какую свободу утвердила французская революция? Свободу работ ников от личной зависимости, от бесплатных повинностей в пользу феодалов; свободу частного, обособленного хозяйства от регламентаций. от цеховых или государственных ограничений хозяйственной деятельност Казалось бы. тем самым достигнута полная личная н экономическая свобода трудовых хозяйств.
Однако свободных граждан новой республики подстерегал «главный враг всех революций» (так называл его В И. Ленин) — анархический товарообмен, вся система товарного производства, основанная на обособленности частных хозяйств. Реальную власть в экономике захватила спекулятивная стихия рынка, представляющая собой закономерный и неизбежный элемент товарного производства.
Разрушительные последствия рыночного регулирования не только урезали формальную свободу товаропроизводителей, подчиняя их колебаниям рынка, но и дополняли свободы, провозглашенные революцией, еще одной, весьма своеобразной свободой — «свободой» от средств производства, исключительным достоянием обнищавших членов общества. Обнищание сохраняло за работниками лишь одну собственность — полноправное владение своими рабочими руками, своей рабочей силой, продажа которой становилась единственным источником средств существования.
Две свободы — свобода от личной зависимости и «свобода» от средств производства — вот необходимые и достаточные условия превращения рабочей силы в товар со всеми вытекающими из этого факта последствиями
Системе товарного производства свойственна своя интерпретация идеи равенства: равенство есть стоимостная эквивалентность. Продажа товара «рабочая сила» не противоречит этому закону равенства, но выворачивает его наизнанку: безвозмездное присвоение прибавочной стоимости (при полной оплате стоимости рабочей силы) вновь н вновь становится условием присвоения чужого труда.
В обществе, в котором господствуют погоня за прибавочной стоимостью. конкуренция и эксплуатация, «братство» быстро обращается в политическую фикцию. Экономика диктует свои законы политике. Ничто не могло остановить мутной волны продажных политиканов
<1


н циничных дельцов — волны, поднимавшейся из глубин экономики к вершинам государственной власти. Победа товарного производства, превращение его во всеобщую форму общественных отношений, охватывающую и рабочую силу, и все жизненные средства человека, означают утверждение нового принципа — «все продается и все покупается».
На смену неподкупным идеалистам — Робеспьеру, Марату. Дан тону — шли циники и взяточники типа Барраса. Талейрана, Фуше Смысл наступавшей эпохи замечательный советский историк Е. В. Тарле выразил едким анекдотом: крупному чиновнику предлагают взятку в три тысячи н полную секретность, а он отвечает: дайте пять тысяч и рассказывайте кому хотите А чего стыдиться, если само общество основано на купле-продаже чего угодно?
Попытка якобинцев победить эксплуатацию с помощью благородных лозунгов и гильотины должна была закончиться трагедией. Законы свободы, равенства и братства в их рыночной интерпретации неизбежно превращались в свою противоположность, а вместе с тем политическая революция превращалась в реакцию, революционный террор — в контрреволюционный террор, пожирающий детей революции.
Открытие действительных путей к освобождению требовало детального исследования экономической эволюции, анализа направлений развития капиталистической эксплуатации.
Отступление 4 Странная история с «последним часом труда», или Могут ли рабочие при капитализме улучшить свое положение?
«В одно прекрасное утро 1836 г. Нассау В. Сениор. известный своими экономическими познаниями и своим прекрасным стилем... был призван из Оксфорда в Манчестер, чтобы поучиться здесь политической экономии, вместо того чтобы поучать ей в Оксфорде. Фабриканты избрали его борцом... против агитации за десятичасовой рабочий день». — так К.Маркс начинал рассказ о странной истории одного головоломного теоретического заблуждения
Казалось бы. величина рабочего дня — вопрос юридический, ну в крайнем случае политический и наверняка далекий от теоретических тонкостей политической экономии. И тем не менее именно политическая экономия должна была дать ответ на сугубо практический вопрос о возможности снижения рабочего дня.
Чем длиннее рабочий день, чем дальше выходит он за пределы необходимого рабочего времени, тем больше прибавочный продукт. Прибавочную стоимость, получаемую в результате абсолютного увеличения прибавочного рабочего времени. Маркс назвал «абсолютной» прибавочной стоимостью. Борьба по вопросу о продолжительности рабочего дня касается непосредственно этого животрепещущего вопроса вопроса о величине абсолютной прибавочной стоимости.
С XIV по XIX столетие рабочий день законодательно увеличивался. достигая 12—15 часов и даже более. В итоге восстановление способности к труду подрывалось, рабочий класс оказался на грани вырождения. В такой трагической обстановке н под давлением рабочего движения буржуазное государство вынуждено было вступить на путь законодательного сокращения рабочего дня. Рабочий день был сокращен до 12. а затем до 11.5 часа, тут-то на арене и появился оксфордский профессор политической экономии, который доказал, что дальнейшее сокращение рабочего дня невозможно...
62


Вы не верите? Ну что же. тогда проверим правильность расчетов профессора Сеииора. Предположим, что фабрикант затрачивает 100 000 ф.ст. на средства производства: машины, здания, сырье и заработную плату (последняя составляет 15 000 ф. ст ), а в целом фабрика создает за год стоимость 115 000 ф.ст.. доставляя капиталисту доход в 15 000 ф.ст Стоимость, как известно, создается трудом рабочих, мерой которого является рабочее время. При продолжительности рабочего дня в 11,5 часа получается, что в течение первых 10 часов труда рабочие только воссоздают стоимость затраченного фабрикантом капитала, т. е. 100 000 ф. ст., и лишь в течение последних 1.5 часа создают прибавочную стоимость в 15 000 ф.ст. Следовательно, если рабочий день сократить на 1.5 часа, то всякий доход капиталиста исчезнет н капиталистическое производство станет невозможным. Вот такой расчет предложил вниманию современников видный представитель буржуазной политической экономии. Однако вскоре рабочий день был сокращен до 10 часов, но капиталистическое производство не развалилось.
Расчет Сеннора неверен уже потому, что при сокращении рабочего дня соответственно уменьшатся н некоторые затраты капиталиста, например на сырье. Главное, однако, в другом. По расчету Сеннора получается, что рабочие подавляющую часть рабочего дня тратят на воспроизведение стоимости средств производства, которые они используют в работе. Однако это принципиально неверно. Например, когда рабочий делает из хлопка пряжу, ему нет нужды еще раз воспроизводить своим трудом однажды уже произведенный хлопок. Стоимость хлопка «вплетается» в стоимость пряжи одновременно с производством пряжи из хлопка, а рабочий в это же время создает новую стоимость, добавляющуюся к стоимости хлопка.
Открытый Марксом двойственный характер труда, создающего товары, позволяет понять, как могут одновременно идти процессы возмещения стоимости и создания новой стоимости. Возмещается стоимость средств производства конкретным трудом, в то время как тот же рабочий в том же процессе и в то же время абстрактным трудом создает новую стоимость. Следовательно, из 100 000 ф.ст., затраченных капиталистом, 85 000 ф. ст., затраченные на машины, здания, сырье, возмещаются параллельно с созданием новой стоимости н только 15 000 ф.ст. заработной платы действительно должны быть воссозданы абстрактным трудом, так как денежные единицы, затраченные капиталистом на оплату труда, в процессе производства не участвуют и автоматически возместиться не могут.
Получается, что за весь рабочий день в 11.5 часа рабочие создают только 30 000 ф.ст. новой стоимости (15 000 на воспроизведение стоимости заработной платы и 15 000 прибавочной стоимости) и. следовательно. тратят на создание прибавочной стоимости половину рабочего дня. При таких условиях, даже если бы рабочий день был сокращен до 8 или 6 часов, все равно прибавочная стоимость сохранялась бы.
Правота Маркса подтверждается дальнейшим развитием капитализма: рабочий день (а в наше время — рабочая неделя) продолжает сокращаться; но это, разумеется, возможно лишь в результате борьбы.
Сложнее обстоит дело с определением уровня заработной платы: на первый взгляд кажется, что этот уровень твердо определен стоимостью рабочей силы. На самом деле никакой фатальности здесь нет, способность к труду исторически меняется, изменчива и величина стоимости рабочей силы. И не в последнюю очередь уровень этой величины будет зависеть от борьбы классов, фактора, который очень не хочется признавать буржуазной политической экономии. Обычный аргумент буржуазных экономистов. обращенный к профессиональным союзам: повышение зара-
<3


ботной платы повысит стоимость готовых товаров; то. что вы выиграете как продавцы своих рабочих рук, вы проиграете как покупатели потребительских товаров. Следовательно, бороться за повышение заработной платы бесполезно.
Странное дело! Политическая экономия капитала вроде бы легко забывает тот факт, что хлопок входит в пряжу, внося туда и свою стоимость. и требует, чтобы рабочие еще раз произвели стоимость уже произведенного хлопка. И наоборот, предполагается, что денежные знаки, затраченные на заработную плату, сами собой создадут увеличенную стоимость готовых товаров... Но стоимость создается не заработной платой. а трудом, она зависит только от продолжительности труда, а нс от его оплаты. Повышение заработной платы не изменяет стоимости, созданной трудом, но изменяет разделение созданной стоимости на заработную плату и прибавочную стоимость, увеличивая заработную плату и уменьшая прибавочную стоимость. Естественно, капиталисты хотели бы компенсировать свои потери путем повышения цен. но стоимость они «повысить» не в силах.
Отступление 5: Парадокс доктора Франсуа Кенэ
Парадоксы, пугающие ограниченный ум. путающие плоские представления «здравого смысла», очень часто* скрывают за собой глубокие и серьезные научные проблемы. Чтобы высказать парадокс, необходимы как минимум нестандартное мышление и остроумие; чтобы разрешить парадокс, нужно еще и глубокое понимание действительности.
Блестящий французский экономист XVIII в. Кенэ донимал своих коллег едким парадоксом: капиталист, заботящийся только о производстве меновой стоимости, все время старается понизить меновую стоимость своих товаров. Что же получается: капиталисты последовательно стремятся к собственному разорению?
Ответ на эту загадку был найден лишь через много десятилетий, когда К- Маркс открыл относительную прибавочную стоимость. Капиталисту важна не сама по себе меновая стоимость и даже не абсолютный размер стоимости товаров, а доля прибавочной стоимости как часть стоимости произведенных товаров Технические усовершенствования. направленные на сокращение цены и стоимости товаров, могут одновременно увеличивать долю прибавочной стоимости и ее величину — в этом секрет относительной прибавочной стоимости.
Между двумя противоречивыми, но верными утверждениями, подмеченными остроумным доктором, лежит длинная цепочка причинно-следственных связей, открытая гением Маркса. При повышении производительности труда общая стоимость остается неизменной, а стоимость единицы товара понижается — масса жизненных средств, необходимых рабочему, остается неизменной, а стоимость ее понижается — стоимость рабочей силы понижается, заработная плата может быть снижена — прибавочная стоимость возрастает.


ную прибавочную стоимость, скорее всего не догадывается, откуда и как она появляется, но тем не менее всеми силами стремится к снижению стоимости своей продукции. Он одержим не столько заботой об увеличении общего фонда прибавочной стоимости всего класса капиталистов, сколько стремлением увеличить свою непосредственно присваиваемую часть, особенно по сравнению с другими капиталистами, которые для него — конкуренты. Он не думает денно и нощно о каком-то там чужом производстве в отраслях, создающих средства потребления рабочих, — и тем не менее он сработает» именно на такой результат.
Стремление капиталистов к получению «добавочной прибыли» по сравнению с другими (в теории она называется добавочной, или избыточной, прибавочной стоимостью) заставляет каждого капиталиста снижать затраты на производство: снизил раньше других, раньше снижения средних цен — схватил куш «избыточной прибавочной стоимости», снизили остальные — понизилась стоимость единицы товара; понизилась стоимость единицы... и так далее, и так далее, и так далее по пути к относительной прибавочной стоимости.
Вот так работает механизм научно-технического прогресса в капиталистическом обществе. Не так уж он и прост... К этому, пожалуй, следует добавить, что при современном капитализме — капитализме монополистическом — дело еще более осложняется постоянным повышением (а не понижением) цен, когда возросшая номинальная (т. е. взятая в денежном выражении) заработная плата может скрывать за собой понижение стоимости рабочей силы...
Развитие производства относительной прибавочной стоимости объясняет тот бурный технический прогресс, которым капитализм выделяется по сравнению со всеми предшествующими эпохами. Развитие производительных сил, как известно, движет общество вперед. Но куда «вперед», к каким историческим берегам движется корабль капиталистической экономики?
«ВСЕОБЩИЙ И АБСОЛЮТНЫЙ ЗАКОН», ИЛИ ПРЕДСКАЗАНИЕ ВЗРЫВА
Провидеть будущее всегда трудно. Заманчиво простой способ прорицаний — экстраполяции существующих тенденций, разнообразные расчеты по поводу того, что и во 5-1670
«5


сколько раз вырастет, — не раз ставил наивных прорицателей в неловкое положение. Развитие идет отнюдь не только через простое накопление количеств, но и через крушение старого, скачки, перевороты, взрывы.
Можно ли предвидеть, научно предсказать взрыв и крушение целого общественного строя со всеми его многочисленными институтами, органами, порядками и отношениями? Конечно, во все времена появлялись разного рода пророки, которые сулили скорый конец, крушение царств, восстание угнетенных и т. д. Однако эти пророчества редко сбывались, а когда такое стучалось, то сами пророки бывали немало удивлены тому, как это происходит и к чему ведет. Для того чтобы не гадать, а предсказывать, нужна наука.
Способ исследования будущего капиталистической системы, примененный К. Марксом, достаточно прост: Маркс рассматривает открытое им отношение труда и капитала как многократно повторяющееся и расширяющееся, охватывающее все более широкий круг людей, развивающееся...
Казалось бы, что может дать простое повторение, воспроизводство уже изученных отношений? А между тем учет многократного повторения капиталистических отношений переворачивает некоторые научные представления, заменяя их прямо противоположными выводами и заключениями.
Когда капиталистическое отношение рассматривается как однократный акт, то создается впечатление равенства и справедливости отношений между капиталистом и рабочим, во всяком случае с точки зрения представлений о равенстве, основанных на законе стоимости, римском праве и христианской религии: «ты — мне, я — тебе*, «толцытеся и воздастся*. Действительно, и рабочий, и капиталист выступают как равные товаровладельцы, один из которых владеет особым товаром — рабочей силой, а другой — всеобщим товаром — деньгами. Между ними происходит эквивалентный обмен по закону собственности, действующему в товарном производстве: отчуждение своего продукта есть условие присвоения продукта чужого труда. Обмен по стоимости, основанный на затратах труда, создает впечатление справедливого, трудового характера собственности. Кто сколько накопил стоимости, затрачивая свой труд, тот столько и имеет по праву — отношения между рабочим и капиталистом следуют вроде бы этому справедливому порядку.


Теперь посмотрим на дело с другой стороны, с учетом многократного повторения отношения труда и капитала. Начнем с того момента, когда капиталист стал капиталистом. Вполне возможно, что в первый раз он приобрел чужую рабочую силу в обмен на стоимость, созданную собственным трудом. Однако став капиталистом, он перестал быть трудящимся, создающим стоимость своим трудом; у него теперь другая роль, его предназначение — быть представителем собственного капитала. Если кто-то, накопив определенную сумму, перестал работать, но не перестал потреблять, то первоначальные накопления должны постепенно истратиться, сойти на нет. Многократное повторение потребления уничтожает сумму стоимости, созданную некогда трудом будущего капиталиста.
Между тем капиталист отнюдь не разоряется, его капитал не исчезает (и даже приумножается), он снова и снова покупает чужую рабочую силу. Откуда же берутся необходимые для этого средства? Ясно, откуда — из прибавочной стоимости, которую снова и снова приносят повторяющиеся отношения эксплуатации наемного труда. Значит, в процессе повторения капиталистических отношений первоначальная капитальная стоимость, созданная, как мы предположили, собственным трудом капиталиста, неизбежно превратится в результат чужого труда, накопленный неоплаченный труд рабочих. Присвоение чужого неоплаченного труда—есть услпнир н^рягтаюшего-^яр^ - тлков закон капиталистаческого4 присвоениям С/^РрмулирпАлпный К Млркгпя^ТГ отличный от первоначальных законов собственности товарного производства, как небо от земли.
Прочитав вышеприведенное рассуждение, вы можете возразить: неверно было предполагать, что капиталист не трудится, не работает,— он, может быть, ночей не спит, думая о наилучшем применении своего капитала, планируя внедрение новой техники или изменение организации труда. Да, действительно, капиталист может работать в качестве управляющего собственным предприятием. Но он может и не работать вообще, наняв для управления специалистов и оплачивая их труд. В совре менных условиях такое положение является даже общим правилом: капитал ныне сосредоточен главным образом в акционерных обществах, где различие между собственником-акционером и наемным управляющим вполне очевидно. Вместе с тем становится очевидным и тот факт, что доходы капиталистов отнюдь не тождественны плате 5*
67


за управление — акционеры получают дивиденды, даже если щедро оплачивают управленческий труд менеджеров.
Превращение капитала в паразитическую собственность в процессе повторения капиталистических отношений является неизбежным следствием капиталистического развития, даже если в начале капитала лежал собственный труд его владельца. Это верно для всех капиталов вместе и каждого в отдельности. Основатель знаменитой автомобильной империи Генри Форд 1 своими руками собирал первые автомобили в небольшой мастерской. Растущий и крепнущий капитал потребовал от Фордов переменить профессию, переложить заботы механиков на других и стать управляющими фирмы «Форд ^\отор». Нынешние Форды больше напоминают средневековых «принцев крови», чем рациональных управляющих, занимаясь сооружением карнавальных дворцов на одну ночь по случаю очередного династического брака. В такой эволюции жизненных установок есть своя историческая логика: вначале капитал требовал от своих владельцев воздержаний потом роскошь паразитического существования стала рекламной вывеской капитала, показателем его моши, надежности, кредитоспособности, привлекательности для новых акционеров.
Паразитизм буржуазии рождается не из дурного вкуса или воспитания, не из тяги нуворишей к быту старой родовой аристократии — он рождается самой логикой движения капитала и потому не может быть устранен без устранения капиталистических отношений. К такому выводу приводит научный анализ.
Но, может быть, «взрывать» капитализм не обязательно? Может быть, от несправедливостей капиталистическую систему возможно лечить постоянным «переливанием крови»— динамичной заменой арнстократизирую- щейся буржуазии новым пополнением из среды рабочего класса? Итак: может ли рабочий стать капиталистом не в виде исключения, а в соответствии с законами капиталистического развития? Попробуем рассмотреть такую перспективу.
Если смотреть на капиталистические отношения как на однократный акт, то создается впечатление, что капиталист кредитует рабочего, давая ему возможность заработать и таким путем вырваться из нищеты. Капиталист предоставляет ему для труда свои средства производства, выплачивает аванс и т. д. Казалось бы, рабочему любезно предоставлена «стартовая площадка» для возвыше68


ния. которое далее всецело зависит от труда и бережливости самого рабочего.
Совершенно по-иному выглядит ситуация, если учесть повторение капиталистических отношений. Во-первых, как выяснилось выше, капитал с течением времени обязательно становится накопленным прошлым неоплаченным трудом рабочего и именно из этого чужого фонда капиталист «кредитует» рабочего. Получается парадоксальный результат: не богатый кредитует бедного, а наоборот; битый небитого везет, неимущий рабочий постоянно «кредитует» имущего, капиталиста, причем не требуя за это никакого процента и даже возврата самого долга.
С другой стороны, рабочий не только возмещает своим трудом стоимость выплаченной ему заработной платы и создает прибавочную стоимость, но и переносит на продукт стоимость постоянного капитала, воссоздавая тем самым ранее накопленный капитал из года в год, причем за эту весьма важную для капиталиста функцию он не получает вообще никакого вознаграждения, совершая ее попутно за ту же заработную плату. Рабочий, который задумал бы стать на место капиталиста, первыми же трудовыми усилиями достигает обратного результата: он воспроизводит капиталиста как капиталиста, возобновляя его капитал и закрепляя господство капиталиста над неоплаченным трудом рабочего.
Но вот, наконец, наступает вожделенный миг — в руки рабочего попадает конверт с его недельным заработком (а может быть, и с ежегодной премией — бонусом), который должен положить начало новому капиталу- Теперь и рабочий обладает тем всеобщим товаром, на который можно было бы приобретать чужую рабочую силу. Однако эта возможность немедленно исчезает, достаток испаряется, утекает сквозь пальцы... И если посмотреть на дело с точки зрения повторения отношений, то становится ясно, почему стоимость в руках рабочего не складывается во внушительную величину, а непрерывно тает, как весенний снег.
Для того чтобы успешно работать в следующем акте производства, рабочий должен воспроизвести свою рабочую силу, способность к труду, удовлетворить как ежедневные потребности (например, в пище), так и ежегодные (например, в одежде и мебели). С другой стороны, все эти необходимые средства существования уже созданы рабочими в предыдущих актах производства. Заработанные деньги обмениваются на средства существования, кои


торые рабочий создал как собственность капиталиста. В итоге деньги вернутся к капиталистам, а рабочие вместо накопления стоимости приступят к ее уничтожению в процессе потребления жизненных средств.
Подобная «аннигиляция» стоимости, получаемой рабочим, при обмене заработной платы на рабочий фонд (т. е. фонд жизненных средств рабочего) вполне закономерна и вытекает из самого факта постоянной, возобновляющейся продажи рабочей силы; продав свою рабочую силу, рабочий автоматически отдает в собственность капиталиста продукты труда как результаты использования купленной рабочей силы, в том числе и жизненные средства, которые рабочий вынужден потом выкупать у капиталистов. Роль капиталиста при этом сводится к простой задаче: обеспечивать такую' меру труда, которая целиком потребляла бы рабочую силу, и такой уровень заработной платы, который был бы ни в коем случае не выше стоимости рабочей силы, т. е. стоимости необходимых жизненных средств.
Реализуя эту задачу, капиталист постоянно воспроизводит рабочего как наемного рабочего (т. е. как неимущего, вынужденного продавать свою рабочую силу). Значит, и потребление рабочего «работает» на капиталиста, производя новую рабочую силу и уничтожая стоимость заработной платы.
Итак, вот общий итог анализа: рабочий постоянно воспроизводит капитал и капиталиста, капиталист воспроизводит рабочего как наемного рабочего, как пролетария.
При феодализме, например, противоположность феодалов и «черни» поддерживалась правовыми и сословными ограничениями. Буржуазные революции устранили сословное неравенство и очень хорошо сделали... Однако при полном правовом равенстве экономические отношения рабочего и капиталиста таковы, что рабочий остается рабочим, а капиталист — капиталистом. Противоположность их устойчива, она воспроизводится и повторяется, внутренние законы капитала препятствуют «самоустранению» капиталистических неисправностей. Куда же ведет развитие этой противоположности?
Для того чтобы ответить на этйт вопрос, уже недостаточно рассмотреть простое повторение, воспроизведение капиталистических отношений: их нужно увидеть как отношения растущие, исторически развивающиеся. Тайны развития капиталистического общества, его прошлого и 70


будущего скрыты в процессах накопления капитала — именно оттуда их извлекает теоретический и исторический анализ К. Маркса.
Отступление 6: С чего начинались капиталы?
Ранее можно было предполагать, что накопление крупных величин стоимости в руках отдельных товаропроизводителей начинается с их самоотверженного труда. Однако история отметает подобную теоретическую идиллию и заменяет ее кровавой прозой: первые капиталы возникали главным образом из войн, пиратства, колониальной торговли. торговли рабами и других столь же малопочтенных занятий. Истинная история капиталов написана, по словам К. Маркса, «пламенеющим языком меча и огня».
Реальный ход истории отличается от теоретических предположений, но в конечном счете становится понятным именно благодаря теории Что толкает почтенных бюргеров на колониальные или военные авантюры? Жажда «всеобщего товара», денег, которые развитием товарных отношений возведены в достоинство монарха товарного мира. Чем отличается с точки зрения законов товарного обращения работорговля от рыботорговли? Ничем, ибо и в том. и в другом случае будущий товар сначала надо поймать, потом понести известные издержки н потери при транспортировке (рабы умирают, рыба тухнет), а затем превратить на рынке в вожделенную сумму стоимости.
«Деньги не пахнут» — старая истина, провозглашенная еще древнеримским императором Веспасианом по поводу императорского налога на отхожие места. Кстати, она вполне соответствует положениям научной политической экономии: в деньгах стирается различие потребительных стоимостей, т. е. путей приобретения стоимости. — без этого деньги не могли бы играть роль всеобщего эквивалента. Получены ли деньги путем продажи продовольствия, оружия, людей или награбленного добра — по ним не видно.
Пиратство долгое время было нормальным и прибыльным коммерческим предприятием. Когда говорят о временах расцвета пиратства, то воображение немедленно рисует образ романтического изгоя в брабантских кружевах, острым клинком мстящего миру за его несправедливости. К исторической реальности ближе образ жадного и беспринципного бандита, созданный в жутковатых рассказах А. Конан-Дойля о капитане Шарки. Однако мало кто знает о таком рапространенном виде пиратства, каким было каперство. Во время войн воюющие государства выдавали (не бесплатно, конечно) частным лицам каперские свидетельства, удостоверяющие их право захватывать торговые корабли противника. Торговый разбой, подтвержденный законом, близок сердцу буржуа любой национальности и по сути не очень отличается от обычной торговой конкуренции.
Разбой, пиратство и прочие «прелести» Нового времени — не более чем бурная юность капиталов, которые еще не вполне стали капиталами и накапливались как деньги, а не как капиталы. Межд> накоплением денег и накоплением капиталов пролегает весьма важная граница, которая иногда становится ощутимой причиной исторических сдвигов.
Возьмем более близкий к нам по времени пример. В 50—60-е годы XX в. обильные доходы от нефти потекли в руки властителей пустынных и отсталых монархий Аравийского полуострова. Одной из таких внезапно разбогатевших феодальных монархий был султанат Оман и Маскат, где власть султана была абсолютной (и использовалась, в частности. 71


для запретов носить очки и слушать радио), а различие между государственным бюджетом и личной султанской казной властителями страны еще не было осознано. Поэтому долларовые поступления оседали в подвалах султанской сокровищницы, а патриархальный монарх привычно превращал деньги в сокровище, прерывая их движение как капитала.
Такое использование денег приводило в ужас образованное младшее поколение царствующей фамилии, и дело кончилось дворцовым переворотом, после чего деньги пошли на развертывание строительства новых предприятий, вложения в крупные иностранные банки, приобретение пакетов акций зарубежных фирм. Древний султанат вступил на ту же дорогу, по которой уже шагали другие венценосные обладатели нефтяных запасов. В 70-е годы восточные нефтяные владыки проявили такую бешеную энергию на новом поприще, что жертвами их притязании чуть было не стали крупнейшие фирмы и отрасли западноевропейской и американской индустрии.
В чем же дело? Дело в различии накопления денег и накопления капитала. Накопление капитала предполагает расширение эксплуатации наемного труда (через акционерную систему, кредиты или строительство собственных предприятий); капитал есть общественное отношение, и его накопление есть не что иное, как расширенное воспроизводство капиталистических отношений эксплуатации.
С того момента, когда накопление капитала отделяется от накопления сокровищ, юность капитала можно считать законченной; на место экзотических методов обогащения приходит будничная деятельность по извлечению прибавочной стоимости из приобретаемых капиталистами масс рабочей силы. Дальнейший путь накопления капитала точно описан экономической теорией, разложен в цепочку причинно-следственных связей и выражен в виде абсолютного и всеобщего закона.
«Чем больше общественное богатство, функционирующий капитал, размеры и энергия его возрастания, а следовательно, чем больше абсолютная величина пролетариата и производительная сила его труда, тем больше промышленная резервная армия... Но чем больше эта резервная армия по сравнению с активной рабочей армией, тем обширнее постоянное перенаселение, нищета которого обратно пропорциональна мукам труда активной рабочей армии. Наконец, чем больше нищенские слои рабочего класса и промышленная резервная армия, тем больше официальный пауперизм. Это — абсолютный, всеобщий закон капиталистического накопления» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 23. С. 659). Таков закон накопления; это не простой закон, а целое созвездие законов, каждая «звезда» которого заслуживает пристального и внимательного рассмотрения, поскольку она высвечивает важную сторону капиталистической действительности.
72


Итак, общественное богатство выступает как функционирующий капитал, рост которого означает абсолютное увеличение пролетариата... Но ведь из этого, по-видимому, следует, что накопленная часть прибавочной стоимости обращается в жизненные средства рабочих, расширение благосостояния пролетариата? Так рассуждали представители классической школы английской буржуазной политической экономии. Однако в таком рассуждении есть изъян: почтенные экономисты забыли о затратах на средства производства, размер которых ограничивает спрос на рабочую силу...
Отступление 7: Откуда берутся «лишние люди»?
Откуда же берутся в капиталистическом обществе лишние рабочие руки, само существование которых постоянно давит на уровень благосостояния всего рабочего класса, сбивает величину заработной платы? Может быть, дело в чересчур высокой рождаемости в рабочих семьях?
Казалось бы. такое предположение вполне соответствует здравому смыслу: накопление капитала определяет спрос на рабочую силу, рождаемость рабочего населения — предложение ее; предложение превы шает спрос, отсюда и безработица. Однако здравый смысл (вспомните, читатель) имеет дело с поверхностными явлениями, обыденными представлениями о реальности; наука же должна добираться до сущности, которая не похожа, может быть, на привычные обыденные представления (если бы сущность и явления совпадали, наука была бы не нужна, нбо каждому непосредственно была бы видна скрытая суть вещей).
Поэтому научный ответ на поставленный нами вопрос об основах безработицы выглядит на первый взгляд странно: капитал есть не только источник спроса, но и источник предложения рабочей силы Странность состоит в том, что на капитал вроде бы взваливается ответственность за рождаемость рабочего населения. На самом деле рождаемость здесь не причем.
Последствия высокой рождаемости капитал в принципе в состоянии переварить — снижение заработной платы вследствие увеличения предложения труда и возрастание прибавочной стоимости вызовут ускорение накопления капитала и увеличат соответственно поглощение рабочих сил капиталом, спрос на них.
Капитал рождает излишек рабочей силы иным путем: он не только притягивает, но и выталкивает рабочую силу нз производства, увеличивая тем самым предложение на рынке рабочей силы по сравнению со спросом на нее. Повышение производительности труда означает, что на прежнее количество рабочих приходится больше сырья, более сложные и дорогие машины. Следовательно, чем выше производительность труда, тем относительно большая часть капитала тратится на машины и сырье, относительно меньшая — на рабочую силу. Для капитала прежней величины это означает, что с каждым шагом в росте производительности ему требуется меньше рабочей силы; излишек он будет выталкивать на рынок труда, увеличивая предложение рабочих сил. Именно сам капитал создает превышение предложения рабочей силы над спросом: изменение строения самого капитала будет «рожатьэ лишние рабочие руки, и любое капиталистическое предприятие может в этом составить успешную конкуренцию родильным домам.
Вы можете возразить: причина безработицы не в капиталисти- 73


чсском отношении, а в повышении производительности труда Нет. не в производительности причина, в условиях социализма ее повышение, наоборот, позволяет создавать больше средств производства и новых рабочих мест, или больше жизненных средств рабочих. Капитал же по самой своей природе стремится к совершенно другому использованию производительности и тем постоянно производит безработицу.
Капитал стремится к увеличению прибавочной стоимости за счет сокращения заработной платы до \ровня стоимости рабочей силы или еще ниже, поэтому он не пойдет на увеличение потребления жизненных средств рабочими, на увеличение доли капитала, расходуемой на заработную плату Что же касается создания новых рабочих мест путем увеличения выпуска средств производства, то капитал идет на это далеко не всегда и не во всем. Почему?
Рост производительности труда, выталкивая рабочую силу на рынок труда, усиливает конкуренцию рабочих, позволяет заставить сохранивших работу под угрозой увольнения работать за двоих и за троих и обойтись без создания новых рабочих мест...
Итак, чем больше величина пролетариата и производительная сила его труда, тем больше безработица. Чем больше «лишних» рабочих, тем интенсивнее и производительнее трудятся занятые на производстве. Чем интенсивнее они трудятся, тем меньше рабочих нужно капиталу. Эта цепочка функциональных экономических зависимостей движения труда от движения капитала охватывает рабочий класс мертвой петлей, сковывая притязания эксплуатируемых на более высокую заработную плату, более приличный уровень жизни, становится более надежным средством выжимания дарового труда и увеличения богатства, чем кандалы и ошейники рабовладельческого общества.
Безработица не только давит на общие условия жизни рабочего класса и увеличивает разрыв между рабочим классом и буржуазией. Она дает «побочный результат», который на самом деле вполне закономерен: даже в самых богатых капиталистических обществах с развитой системой социального обеспечения обязательно образуется слой официальных нищих, пауперов.
Более точное название безработицы — относительное перенаселение. Излишек рабочей силы существует лишь относительно — относительно потребностей капитала, а они даже при самом благоприятном для рабочих стечении обстоятельств не совпадают с тем, что может дать производству естественный прирост населения. Например, требования, предъявляемые капиталом к рабочим (в смысле интенсивности физического и интеллектуального труда, быстроты нервных реакций, выносливости и наличия трудового опыта), наиболее соответствуют воз74


растной группе 25—45 лет, которую капитал использует наиболее полно. Понятно, что все трудовое население страны не может состоять из одной возрастной группы.
Если вы читали роман А. Хейли «Аэропорт», то, наверное, помните авиадиспетчера (брата начальника аэропорта), который по возрасту уже не в состоянии работать в той же должности и с прежней оперативностью. Он пытается скрыть это от администрации аэропорта, тайно принимает стимулирующие таблетки. Откуда такой страх перед неизбежными для каждого возрастными изменениями? Дело в том, что потерять работу в зрелом возрасте очень опасно: спрос на эту возрастную категорию фактически отсутствует, есть угроза угодить в полосу «полного штиля», в так называемое «застойное перенаселение». И если созданные за время активной трудовой деятельности накопления недостаточны, то перед человеком появляется перспектива нищеты.
С другой стороны, само стремление заработать денег «про черный день» становится источником застойного перенаселения: физический и нервный износ, профессиональные заболевания, производственный травматизм выбрасывают людей в сферу безнадежности. Конечно, не каждый современный рабочий в капиталистическом мире становится паупером, но пауперизм — заметное явление, особенно на фоне грандиозного богатства высокоразвитых капиталистических стран. Пауперизм кажется исключением, о котором неловко говорить, именно потому, что современное капиталистическое общество необычайно богато и технически развито (об этом, конечно, тоже не следует забывать). Политическая экономия установила соответствие двух названных фактов друг другу: «Накопление богатства... есть в то же время накопление нищеты...» — писал К. Маркс (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 23 С. 660).
Для работающей и зарабатывающей (иногда неплохо зарабатывающей) части рабочего класса последствия закона накопления проявляются в ином виде — в увеличении доли прибавочной стоимости, создаваемой каждым работником, по сравнению с его заработной платой. «Из этого следует, — писал К. Маркс, — что по мере накопления капитала положение рабочего должно ухудшаться, какова бы ни была, высока или низка, его оплата» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 23. С. 660).
Пришла пора подвести окончательные итоги. Накопление есть, с одной стороны, рост численности пролетариа75


та, его концентрация и сплочение, растущая производительная сила совокупного, комбинированного рабочего. Накопление есть, с другой стороны, неизбежное ухудшение положения этого усиливающегося класса (для одних — абсолютное, для других — относительное). Противоречие этих двух раскрытых анализом тенденций должно найти разрешение в рабочей, пролетарской революции против капитала.
Способ преобразований в экономических отношениях подсказан эволюцией капитала. Капитал начал свой путь с экспроприации мелкой собственности. Капитал занимается непрерывной экспроприацией, ограблением рабочего класса. Капитал уже приступил к экспроприации самой буржуазии (посредством конкуренции, банкротств, поглощений). Революция доводит эту работу до конца — экспроприирует экспроприаторов.
Цель рабочей революции — уничтожение частной собственности и замена ее общественной. Почему? Потому что, во-первых, этот процесс уже начался: капиталы соединяются друг с другом в акционерные общества, ибо индивидуальный капитал уже не в состоянии вместить в себя современные производительные силы. Потому что, во-вторых, частная собственность все равно остается оковами развития: капитализм очевидно не справляется с теми производительными силами, которые он создал; верный симптом этого — периодические кризисы перепроизводства, когда капитализм не в состоянии соединить безработных с простаивающими средствами производства, соединить созданные средства потребления с миллионами нуждающихся в них. Вывод: нужна хирургическая операция, ампутация отживающей капиталистической оболочки производительных сил.
Так предсказываются великие революции. Не вдохновенными речами пророков, а строгим экономическим анализом. К. Маркс мечтал о том, что когда-нибудь сама История скажет о нем и его работах: «Ты хорошо копаешь, старый крот>. На самом деле у Истории есть основания сказать гораздо более громкие слова о гениальном ученом, «раскопавшем» скрытые от глаз туннели и лабиринты капиталистической экономики, нашедшем выход из них в мир иных экономических отношений.


КАПИТАЛИЗМ ПЕРЕЗРЕЛОГО ВОЗРАСТА (ПОЧЕМУ ЕЩЕ НЕ УМЕР «УМИРАЮЩИЙ КАПИТАЛИЗМ»?)
Общество — своеобразный живой организм, который рождается, взрослеет, старится и умирает, как это попо- жено живым существам. Политическая экономия — «анатомия и физиология» общества, и потому она облагает н аучн ым и'в о з м о ж н ост я м и определения «возраста» того или иного способа производства, его перспектив и пределов.
Рядом с такими долгожителями, как первобытное общество, рабовладение и феодализм, капитализм смотрится безусым юнцом — со времени образования первых его зародышей прошло не более пятисот лет и около трехсот лет с тех пор, как капитализм заявил о своем возмужании буржуазными революциями. Тем не менее политическая экономия еще в прошлом веке установила, что капитализм уже состарился, что он неизлечимо болен и обречен.
О том, как К. Марксу удалось поставить такой диагноз и предсказать конец капитализма, мы рассказывали в предыдущей главе. Однако ни для кого не секрет, что капитализм существует и поныне.
Ошибся ли К. Маркс, предсказав крушение капитализма и переход к социализму еще до наступления нынешней стадии капиталистического развития? Нет, не ошибся.
«Зрелость» капитализма. перерастание производительных сил за рамки капиталистической оболочки находят подтверждение в каждом десятилетии: в кризисах перепроизводства стучит метроном истории, начавший еще в 1825 г. ^в том году произошел первый в истории циклический кризис перепроизводства) отсчет времени, приближающего капитализм к роковому часу. В 1871 г. во время Парижской Коммуны капитализм испытал страх «клинической смерти», и лишь совместными стараниями версальской контрреволюции и прусских ок77


купантов была спасена на время социально-экономическая система капитализма: правящие классы Европы отлично знали, что речь идет отнюдь не только о судьбе Франции, что все революции конца XVIII и первой половины XIX в. обязательно охватывали целый ряд стран, докатывались даже до старых империй — Российской и Австрийской, вспыхивая отдельными очагами в Венгрии и в Польше.
Законы истории не действуют автоматически; вмешательство людей с их взглядами, возможностями, опытом борьбы и управления может тормозить действие законов истории или ускорять его. Врачи вмешиваются в течение биологических процессов, и человек, обреченный на смерть, продолжает жить с искусственным сердцем. Буржуазные государства и политические партии потратили немало ума, воли и опыта на то, чтобы спасти социальную несправедливость, систему эксплуатации, обреченные историей.
Старый капитализм понемногу стал втягиваться в новую стадию своего существования, и с начала XX в. уже вполне определились возрастные изменения в капиталистической системе — признаки перезревания капиталистического общества.
Эти новые явления поставили в тупик многих известных теоретиков рабочего, социалистического движения. Чтобы объяснить их, нужно было развить и достроить теорию капитализма, оставленную К. Марксом, что по плечу далеко не каждому.
Эту задачу блестяще выполнил В. И. Ленин, написав знаменитую книгу с подзаголовком «Популярный очерк> и под заглавием «Империализм, как высшая стадия капитализма» и небольшую статью «Империализм и раскол социализма». Терзавшемуся дискуссиями и расколотому политическими разногласиями социалистическому движению В. И. Ленин сообщил положение, которое звучит очень просто: «Смена свободной конкуренции монополией есть коренная экономическая черта, суть империализма» (Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 30 С. 163). Империализм есть монополистический капитализм, а все остальные черты — лишь различные проявления этого основного факта, «виды монополизма». Породив монополии, капитализм приспособился к новому уровню развития производительных сил, удержался на гребне технического прогресса.
Гак что же такое капиталистическая монополия?
78


УНИВЕРСАЛЬНЫЙ -СЕКРЕТ ФИРМЫ».
ИЛИ ЧТО ЗНАЧИТ БЫТЬ КАПИТАЛИСТИЧЕСКОЙ МОНОПОЛИЕЙ?
Всем известно выражение «секрет фирмы». Этими словами обозначают некую коммерческую или техническую тайну, тщательно охраняемую от конкурентов: монопольное обладание новым технологическим приемом или способом изготовления нового продукта позволяет присваивать добавочную прибыль — сверхприбыль. Однако, к глубокому сожалению предпринимателей, такая монополия никогда не бывает долговечной. Проходит время — тайное становится явным, новшество внедряют конкуренты, и снова фирма вынуждена искать какое-нибудь новое изобретение, выгодный патент или что-нибудь в этом роде. Искать, не ведая: найдет ли или конкуренты окажутся проворнее...
Так обстояло дело ранее — при капитализме свободной конкуренции. Однако на монополистической стадии развития капитализма картина разительно меняется. Появляется целый ряд фирм, которые постоянно удерживают монопольные цены_ва свою продукцию^получают сверхприбыли, ивритом ич гола в год, непрерывно! Соз- дается^-впечатлеГГиеТчто они стали обладателями универсального «секрета фирмы». И дело не в технических новинках; бывает, что монополии скупают патенты для того, чтобы предотвратить их использование своими конкурентами, а не для того, чтобы внедрять эти новшества в производство.
Может быть, секрет не в производственной, а в коммерческой сфере? В прошлые времена бывало так, что государство предоставляло крупным национальным компаниям «хартию» на право монопольной торговли какими-либо товарами или в какой-либо сфере. Это, естественно, позволяло держать монопольные цены и получать сверхприбыли. Именно так «работали» Ост-Индские компании, созданные в Англии, Франции, Голландии. Однако в современном капиталистическом мире такие привилегии никому не даются. Более того: в ряде стран (скажем, в США, ФРГ) действуют так называемые «антитрестовские законы», .запррщйющмр мпнТппТтааапию производствами сбыта в целях давления на покупателя. И эти законы даже иногда применяютсят^на основании антитрестовского закона была разукрупнена и поделена на ряд фирм гигантская нефтяная монополия «Стандарт
79


Ойл», а ныне этот же закон дамокловым мечом висит
‘ГГЯдмонополией в области производства ЭВМ «Интер: нецшд_ Бизнес Машинз». ' ’ ~
**ИтякГ^рТ{дическим путем монополию не выявить: бессрочных патентов или монопольных «хартий» они не имеют, на вывесках о своем монопольном положении не сообщают и даже тщательно скрывают факт монополии от закона.
Так что же такое капиталистическая монополия? Вы скажете кррпорания. Это верно, но лишь отчасти. Справедливо, что подавляющее большинство монополий являются акционерными обществами, т. е. корпорациями (в наше время даже последние из могикан вынуждены расставаться с частной, фамильной вывеской: широкую продажу акций осуществил Крупп, теперь за ним последовал Тиссен). Но знаете ли Вы, сколько всего корпораций в одних только Соединенных Штатах? Их миллионы! Какие же из них считать монополиями? Первые сто тысяч? Десять тысяч? Тысячу? Где кончаются «обычные» капиталистические фирмы и начинаются монополии?
Кстати, и крупный размер фирмы (величина ее активов, годовые обороты и т. д.) не всегда является точным показателем прочности монопольного положения. Например, в 60-е годы возникли сворх-к-руггные-фнрмы — конг- ломератьц^которые действовали одновременно во множестве отраслей. Однако прибыльность этих гигантов была нередко ниже, чем у сравнительно меньших фирм, и первый же крупный кризис перепроизводства сокрушил большинство этих исполинов, показав непрочность их господства. Но к истории с конгломератами мы еще вернемся ниже.
Действительный секрет монополий следует искать в глубинных процессах перезрелого капитализма. Капитализм, переживший сам себя, естественно, не мог остановить главный процесс, ведущий в направлении к социализму, — обобществления ^производства, кон-
центрации_его-ч+-фазвихия межотраслевых^связей. Капитализм может теперь существовать, только применяясь и приспосабливаясь к расширяющемуся и углубляющемуся обобществлению производства, невольно подталкивая его развитие.
Прогресс производительных сил в условиях, когда капитализм уже перезревает, делает некоторые основные свойства капитализма просто-напросто невозможными на новой ступени производительных сил.
ео


Прежде всего кризис поражает знаменитую свобод- pvioj<oHKvpeiLLuu**T-^TOT «вечный двигатель» капиталистического производства. Бурное образование новых отраслей и деление старых, значительное укрупнение предприятий делают отрасль слишком узким помещением для непрерывной борьбы разросшихся капиталистических фирм. Теперь появлениёнового крупного конкурента в 15трасли уже мало—напоминает бодрящий ветерок свободной конкуренции — оно больше похоже на войну, гмерч, пожар, катастрофу. Предложение товаров, созданное новым крупным предприятием, плюс неизбежное увеличение производства для того, чтобы «выдавить» новоявленного конкурента и при этом не отстать от других в борьбе за рынок, приведут к гигантскому перепроизводству товаров и лавинному падению цен. Конкурентная война становится слишком дорогостоящим и опасным занятием. Где же выход? Выход в том, чтобы крупным производителям в отрасли договориться-между собой, совместными усилиями «закрыть» отрасль для чужаков и долел2гп^траслев()й рь1нок сбыта заранее, избегая непрерывной конкуоентнен~~вбйнът.
'В промышленности распространяются картельные соглашения, определяющие низший уровень цен и квоты (макси м а л тм^рьт)-ебыта. Затем приходят синдика¬
ты, где сбыт осуществляется совместно через общую сбытовую ко11ТорУ7Т{аконец7тресть1, где управление производством также централизовано. Свободная конкуренция превращается^ Д' монополию, вместо борьбы равных — господство над рынком, диктат в отношении потребителя или продав"ца7 Но ведь именно против такого положения государства и принимают антитрестовские законы, аннулирующие как противозаконные соглашения о совместных действиях в отрасли...
На самом деле обойти антитрестовский закон не так тру^цси-Капиталистическая монополия есть факт экономический, а не юридический, у нее прочная и глубокая экономическая основа — концентрация производства в руках немногих фирм и кризис свободной конкуренции, толкающий их на совместные действия по захвату и эксплуатации рынка. При таких обстоятельствах нет необходимости в юридически оформленных соглашениях. Скажем, «Семь нефтяных сестер», господствующих в мировой торговле энергоносителями, это семь компаний, а не одна. То же можно сказать и об американской «Большой автомобильной тройке». С точки зрения закона здесь
6—1670
81


все чисто: «абсолютной» монополии нет, а есть то, что западные экономисты называют «олигополией», т. е. господством нескольких. По сути же это монополии, которые поделили между собой рынок, не прибегая к юридически оформленным соглашениям.
Например, нефтяной рынок надежно разграничен уровнем цен, за основу которого принята цена нефти при погрузке на борт в Мексиканском заливе («фоб мехика- н'аГГП^татиноа мер и канскую нефть оказывается невыгодным ^езтив~~Европ^американский7и_екргяТе~исюий; рынки таким ^разом~поделены, так же как и источники нефти. «ФордГ^^Дженерал моторз» поделили рынок сбыта автомобилей иным путем — через специализацию на определенных моделях. Специализация на крупногабаритных автомобилях обеспечивает одной компании господство на американском рынке и закрывает для нее европейский (в условиях Европы предпочтительней малолитражные автомобили).
Раздел рынков, господство над производством и сбытом определенного вида продуктов в определенном районе или слое потребителей дают чудесный результат: денв (а значит, и величина прибылей) становится управляе- мой>_регулируемой. Давно известно, что цена зависит от соотношения спроса и предложения и в свою очередь влияет на них. Однако от кого зависит предложение? Ранее оно зависело от массы конкурирующих между собой производителей и потому было недоступно их регулированию. Цена управляла ими: высокая цена требовала расширения производства, низкая — его свертывания. При монополиях все наоборот: контроль над производ- -ством и сбытом позволяет управлять ценой. Ограниче- ниеи^ыто удерлснвагШену на вТ1с7ЛТО1я^уроаде^отс1^^ и стремлеш^е^м-онодолий к тпрможеникцюста и развития производства, «^^оражнвашткт^^техшшдхж hj^jiob шест в.
Итак, «секрет» монополистической фирмы действительно универсален: он не зависит ни от новизны продукта, ни от особых технологических приемов труда, неизвестных конкурентам. «Секрет» монополии можно сравнить со знаменитым «атомным секретом» XX в.: физики всех стран знают, как можно сделать атомную бомбу, однако, к счастью, для этого мало одного только знания — нужны еще сырье и соответствующий технологический уровень производства. Все предприниматели знают, откуда берутся монопольные сверхприбыли: для этого нужно всего-навсего контролировать весомую долю


отраслевого производства, господствовать над источниками сырья и над рынками сбыта. При таких условиях некоторые общественные хозяйственные процессы превращаются из стихийных в управляемые, что и используется монополиями в своих корыстных интересах. Отступление 1: Монополии и... мода
Кто из жителей XX в. не знаком с властью моды? Кто не испытывал на себе ее переменчивости, не удивлялся внезапным «крикам моды»} И на первый взгляд кажется, что капризная властительница эстетики современного быта самодержавна и самовластна, что она прислушивается лишь к советам знаменитых художников и модельеров «законодателей моды», таких, как Диор или Карден. На самом деле мода — явление отнюдь не только художественное, в ее внезапных скачках обнаруживаются иногда экономические пружины.
Безусловно, здесь, как и во всяком другом деле, бывают действительные открытия и находки. Глупо было бы отрицать высокую практичность и неброскую красоту «джинсов», изящество и функциональность женских сапог, удобство простоватых кожаных курток и т. д. Но вы, видимо, согласитесь, что есть в моде движения, которые трудно объяснимы с художественной точки зрения. Юбки «мини», «макси», «миди», затем снова «мини»; галстуки узкие, широкие и снова узкие. Может быть, здесь и меняются какие-то художественные детали, нет утомляющего долгого однообразия моделей, но еще весомее экономическая сторона: раз в два-три года весь цивилизованный мир вдруг, как по команде, начинает менять свой гардероб, создавая огромный спрос на определенные виды продукции, т. е. создавая выгодный рынок.
Вы можете возразить: люди стремятся покупать не любые, а только модные вещи, и прибыли получает тот предприниматель, который оперативно подчиняет свое производство моде и в состоянии угнаться за ней... Это не совсем так. Монополиям нет нужды гнаться за модой, ибо именно они делают моду. Художники-модельеры, оплачиваемые крупными фирмами, разрабатывают возможные модели. Технологи, экономисты, психологи и специалисты по рекламе и сбыту выбирают модель, наиболее перспективную с точки зрения массового производства н сбыта. Производятся опытные партии продукции, заключаются контракты о поставках и сбыте. Но это пока «инкубационный» период, подготовка нового «крика моды». И лишь когда производство уже готово насытить массовый спрос, тогда в действие вступает реклама, весь механизм обработки общественного мнения и навязывания потребителю нового продукта. Мода следует за монополизированным производством, а не наоборот.
На рекламу тратятся огромные средства (иногда до трети всех издержек на производство продукта!), но сила рекламы состоит не в том. что потребитель «информируется» о наличии той или иной компании, производящей те или иные продукты. Как остроумно заметил выдающийся американский экономист Дж. Гэлбрейт, только умственно отсталый человек нуждается в постоянном напоминании о том, что «Америкен Тоббако Компани» производит сигареты. Сила рекламы — в ее массовости, широте, в способности монополин с разных сторон охватить потребителя своей «заботой». Иными словами, корень успеха в формировании моды — в самом факте концентрации и монополии, которая в современных формах организации («концерн») реализует свое господство даже не в одной, а в ряде отраслей.
S3
6*


Вот характерный пример управления потребительским спросом. Монополистическая корпорация, производящая, в частности, сигареты, столкнулась с удручающим фактом: одна из марок сигарет, рассчитанных как на мужчин, так и па женщин, приобретается почему-то только мужчинами. Эксперты объяснили это зеленым цветом пачки: зеленый цвет плохо компонуется с другими цветами, и поэтому женщины, особенно чуткие к цветовой гамме, интуитивно избегают покупать сигареты в зеленой пачке. Что же делать? Изменить цвет пачки? Но монополия никогда не отказывается от уже завоеванного рынка «традиционных» потребителей; компания принимает решение заставить женщин покупать сигареты в зеленой упаковке. Как? Отнюдь не рекламой сигарет... Начинается реклама зеленого цвета: «Зеленое — это цвет молодости’» Пользуясь межотраслевыми связями, монополия расширяет продажи зеленых перчаток, зеленых сумок, зеленых платьев и т. д. В итоге сами собой пошли и сигареты в зеленой упаковке. Монополия создала моду на зеленый цвет н потому оказалась в выигрыше!
Монополия господствует потому, что она опирается на широкое обобществление производства (т. е. процесс, прямо ведущий в социализм), использует созданные обобществлением возможности управления хозяйственными процессами в своих узкокорыстных целях. «Понятно, — пишет В. И. Ленин, — почему империализм есть умирающий капитализм, переходный к социализму: монополия, вырастающая из капитализма, есть уже умирание капитализма, начало перехода его в социализм. Гигантское обобществление труда империализмом (то, что апологеты — буржуазные экономисты зовут „переплетением”) означает то же самое» (Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 30. С. 165).
Умирание капитализма уже началось, в живом еще теле капиталистического общества, и началось оно с корней капитализма — с товарного производства. Планоме^- ное регулирование общественных хозяйственных процесс совтПрактикуемое mohoTkXWimh !ТТГГнср^ахспекУляйии, В. И. Ленин образно назвал подрывом товарного производства (Ленин ВТИ. Поли. собр. соч. Т.27.Т. 322). ГКГТЩгё из крупных диспропорций в экономике XX в. не была устранена «автоматически», самодействием «свободного рынка», этого законного властелина в мире товаропроизводителей. Рынок вроде бы по-прежнему царит над капиталистическим миром, но сам рынок уже далеко не свободен: он поделен, захвачен и подчинен планомерному воздействию монополий (политэкономы называют это явление «неполной планомерностью»).


новые черты империализма, но самого социализма здесь еще нет, а есть «отношения господства и связанного с ним насилия» — господства немногих крупнейших объединений обобществленного производства над огромной массой людей. Это напоминает изображение социалистического общества, перевернутое с ног на голову в причудливом зеркале истории- доциаличм представляв* собой господство всего народа («ассоциа ци и труд я ши хся ») н а д объединениями обобществ,чён~ного п^оизнод ст в а.
Империализм — еще~ не социализм. Но может быть, это уже не капитализм? Ведь когда говорят о безраздельном господстве монополий, это можно понять и как уничтожение законов капитализма, ставивших ранее границы деятельности капиталов? Чтобы ответить на этот вопрос, давайте выясним, чего не могут монополии, на какие границы наталкиваются, какие уроки преподносит нм хозяйственная история прошедшего столетия.
Урок первый. Когда в 80-е годы прошлого века образовались первые мощные картели, то оказалось, что цены подчиняются их управлению. Раньше цены были барометром, показывавшим хозяйственную погоду; теперь обнаружилось. что, изменяя показания барометра, можно менять погоду! И первые монополии с увлечением взялись за новое дело, которое, как показалось, могло принести им какие угодно прибыли. Картели взвинтили цены и... погибли под обломками вызванного ими кризиса.
Конечно, рынок подчинен монополиям, захвачен и поделен ими, но рынок не уничтожен, сохраняются и определенные ограничения хозяйственной деятельности, связанные с рынком. Например, обилие размеры 1ътате>К£сшм;обного спроса населения,—вы*одЗа__предел ьГкоторого остановит сбыт. ^Сохраняются и структурные различия в 7*просе: ч]5езмерные цены на продукты могут вызвать переворот в потреблении, исключить из потребления слишком дорогой продукт, уничтожить спрос на него или перевести спрос на товар-заменитель (маргарин вместо масла, синтетика вместо натуральных материалов и т. д.).


пания «Алкоа»). Однако периодические кризисы перепроизводства монополии устранить не смогли, и в случае стопроцентной монополизации удары кризисов монополии приходится принимать на себя, так как она лишается «буфера» в виде чужих неконкурентоспособных предприятий. А рискованные технические эксперименты? Мелкое производство давало для этого прекрасный подопытный материал, которым не жалко пожертвовать в случае неудачи, или возможность перекупить проверенное и прибыльное новшество. Кроме того, «мелкий бизнес» является весьма удобным объектом для постоянного грабежа мелких капиталистов крупными через искусственное завышение или занижение цен.
Вследствие ряда причин (не все из которых, скажем откровенно, ясны) оказалось, что «мелкий бизнес» не может быть уничтожен монополиями (хотя может прибыльно ими использоваться) и граница распространения монополий поставлена объективным фактом монопольного ценообразования и сверхвысокой нормы прибыли. Систематически «высасывая» отрасли, где распространено мелкое производство (например, сельское хозяйство в ряде развитых стран), монополии доводят их до состояния дистрофии и не испытывают никакого желания вкладывать свои капиталы в такие хиреюшие по их вине отрасли. Сохранение «подпочвы» немонополистического производства теперь уже смело можно назвать одним из законов монополистического капитализма.
Урок третий. Казалось, что производительные силы, контролируемые монополиями, надежно защищают их от появления новых монополистических гигантов, от конкуренции, позволяют почить на лаврах достигнутого и притормаживать ненужный монополиям технический прогресс. Однако вот характерный пример: когда возникли первые ЭВМ, производить их было предложено двум крупнейшим радиотехническим монополиям. Они отказались, считая, что «думающие машины» — не более чем игрушка для ученых, не имеющая серьезных коммерческих перспектив. За производство ЭВМ взялась средняя по размерам фирма «Интернешнл Бизнес Машинз», которая вскоре превратилась в мощнейшую компанию, использовавшую быстро растущий рынок электронно- вычислительной техники. «Старые» монополии спохватились слишком поздно...
Итак, монополии не в состояние остяцгшить техни- ческий прогресс-бурное и т'руднопредсказуемое движение 86


которого постоянно дает импульсы конкуренции, создавая новые товары, новые рынки и соответственно новые сферы борьбы за монопольное господство.
Урок четвертый, но не последний. В 60-е годы возникла новая модная стратегия фирмы, на устах у всех был красивый термин — «диверсификация производит - ва». В чем его смысл? В развитии многоотраслевого х а р а кте ра^ фирменного производства, j) a студиям—много - образгги' ТГроизводимых^продуктов. Курс на "диверсификацию расширял сферу господства монополий, умножал источники ее прибыли. Однако впереди маячил еще более соблазнительный идеал: «конгломерат» — фирма, действующая сразу в очень многих и притом не взаимосвязанных отраслях. Отсутствие прямой взаимосвязи между сферами деятельности столь же привлекательно, как и их многочисленность, в этом случае частные конъюнктурные колебания рынка уже не страшны, ибо они задевают только взаимосвязанные отрасли.
Конгломераты росли, как грибы, и превращались в опасных хищников. Их поведение было невозможно предвидеть и принять оборонительные меры, поскольку они могли вторгнуться абсолютно в любую отрасль, не взирая на свой прежний профиль деятельности (например, телефонная монополия «ИТТ» стала вдруг «глотать» отели и автопрокатные станции).
Финалом «эры конгломератов» стал особенно сильный и глубокий циклический кризис середины 70-х годов, погубивший большинство «сверхустойчивых» '^керхги- гантов. Успешно пережили кризисные потрясения лишь те компании, которые диверсифицировали производство в направлении расширения своего сектора господства — скажем, нефтяные монополии захватили другие источники энергоносителей и превратились в компании энергетические. Конгломераты, распыляя свой капитал по многочисленным отраслям, владели «всем понешщгу» и утрачивали монопольное господство нтгд каюТм^либо сектором рынка. Ограниченность частной собственности" ста- вит’неизбежные границы межотраслевой экспансии монополий, делает несбыточным идеал «абсолютной устойчивости».
Итак, чего же не могут монополии? Они не могут устранить рынок; они не могут устранить немонополистическое производство; они не могут остановить технический прогресс и исключить конкуренцию; они не могут преодолеть ограниченность частной формы присвоения. Говоря 57


проще, они не могут устранить капитализм и его законы. В основе общественных отношений по-прежнему лежит капитал, хотя и изменивший свою форму.
КТО ВЛАДЕЕТ МОНОПОЛИЕЙ?
(НЕМНОГО О ФИНАНСОВОМ КАПИТАЛЕ)
В разные времена азартные игры сбивали с пути истинного немало людей. Однако ни рулетка, ни лотерея не могут сравниться по широте, драматизму, масштабу мистификаций с великой игрой капитализма — биржевой игрой. Даже наша обиходная речь сохранила в поговорках память об этой игре («я слышал, акции такого-то растут* — синоним успеха, карьерного восхождения и т. д.). Для миллионов людей, играющих на бирже, причудливые зигзаги курсов акций связываются с мечтой о быстром обогащении. Для миллионов других обладание надежным пакетом акций — символ обеспеченной жизни без труда и без забот, своеобразной пожизненной «пенсии». Рвущая нервы игра как путь к благосостоянию и мечта о пенсии со школьной скамьи — таковы суррогаты труда и отдыха, созданные капиталистической акционерной системой.
Тайны биржи завораживали подчас даже обличителя капиталистических «игр» Теодора Драйзера. «Любая причина может вызвать на бирже и „бум44 и панику, — говорил один из героев „Финансиста44, — будь то крах банка или только слух, что бабушка вашего двоюродного брата схватила насморк. Биржа совсем особый мир... Никто на свете не сумеет вам его объяснить. Я видел, как вылетали в трубу акционерные общества, хотя даже самый опытный биржевик не смог бы сказать, по какой причине. Я видел также, как акции необъяснимо взлетали до небес».
Но акционерная система отнюдь не только азартная игра или скучное существование рантье; вкупе с кр$дит- Н Ы ММ^СВЯЗЯМИ она обрадует Сйлалбрариуюмрр в н у ю и кровеносную сеть наиболее глубокого и таиТтственного явления современного капитализ\^^_финансового-капи- Taja^ упрладяюШггд22ЖИ5йедеятелъне€Фыо^_монополий. Властители обычно стремились к славе, популярности, саморекламе; финансовый капитал предпочитает властвовать анонимно. Поэтому разглядеть властителя мира монополий непросто, но без этого рассказ о монополии был бы явно неполным.


Гак кто же владеет монополиями? Юридически владельцами любой корпорации являются акционеры — лица, обладающие ее акциями. Акция есть «титул собственности» — ценная бумага, свидетельствующая о внесении денежной суммы в капитал фирмы и дающая известные права на управление ею и получение доходов — дивидендов. Заметьте: равные права независимо от того, кто владеет акцией — крупный капиталист, представитель «среднего класса» или рабочий. И действительно, акциями монополий владеют не единицы — десятки миллионов людей разных классов. При равенстве прав акционеров вроде бы все они должны присваивать монопольную сверхприбыль в качестве дивиденда на акции.
Однако первая узкая лазейка на пути к истинным хозяевам монополий обнаруживается в системе выборов руководства корпораций: одна акция — один голос, следовательно, один акционер, обладая большим количеством акций, имеет и много голосов, может быть, даже относительное большинство голосов («контрольный пакет» акций). При большом рассеянии владения акциями по мелким акционерам величина «контрольного пакета» может составлять 20 или даже 10% общего числа акций. Сосредоточение «контрольного пакета» акций в руках крупных акционеров дает возможность формировать и контролировать руководство корпорации.
На большую массу акций приходится соответственно и большая масса дивидендов; однако равенство дивидендов на каждую акцию создает впечатление раздела монопольной сверхприбыли между всеми акционерами. На самом деле крупные акционеры могут перераспределять доходы по акциям в свою пользу и jiejajoT это вполне _законным_путем — через бир^рдую jrrpvT Цена акции на бирже (ее «курс») зависит отобъявленного уровня дивидендов по акции, который в свою очередь зависит от политики руководства корпорации (подчиненного владельцам «контрольного пакета»). Отсюда возможность управляемой игры «на повышение» или «на понижение» курса акций, своего рода беспроигрышной лотереи крупных акционеров.
Прибыль корпорации идет не только на дивиденды, но и на образование фонда накопления и разного рода резервных фондов. Контроль над управлением корпорацией позволяет в случае необходимости спрятать часть прибылей в различных фондах и искусственно понизить курс акций. Понижение курса создает обманчивое впе-
•9


чатление ненадежности, невыгодности акций данной корпорации и вызывает волну продаж акций по низким ценам. Скупив дешевые акции, владельцы «контрольного пакета» раскрывают карты ~ объявляют скрытые прибыли корпорации и повышают уровень дивиденда на акции. Этим они сразу убивают двух зайцев: присваивают высокие дивиденды на скупленные по дешевке чужие акции и получают возможность продать эти акции по завышенной цене. Способы биржевого обогащения весьма разнообразны. Можно назвать еще «разводнение» капитала, «грюндерскую» (учредительскую) прибыль и прочее. Однако не будем увлекаться, мы ведь пишем не пособие по финансовым махинациям. Для нас важнее сделать еще хоть один шаг в поисках действительных хозяев монополий.
Тайна беспроигрышной биржевой игры — в обладании контрольным пакетом, дающим власть над монополией и ее сверхприбылями. Однако обнаружить конечных адресатов сверхприбыли весьма непросто: владельцем контрольного пакета может оказаться не лицо, а фирма (банк, страховая компания, наконец, другая промышленная корпорация). Истинный владелец надежно замаскирован «системой участия» компаний в акционерном капитале друг друга: под одной маской обнаруживается другая, третья... За «внучатой» компанией стоит «дочерняя», ту в свою очередь контролирует «материнская» фирма.
Смысл «системы участия» отнюдь не только в обеспечении тайны акционерных связей (что само по себе весьма важно). «Система участия» скрывает от любопытных глаз широкую тоб»ннпет1гтпгтерёсов»^ различных корпорации, на основекоторой можно проводить широкомасштабные спекулятивные операции. Например, цены на строительные участки и будущие прибыли домовладельцев в немалой степени зависят от планов транспортного развития города. Поэтому тесное и тайное сотрудничество строительной и транспортной корпораций может принести дополнительные прибыли обеим. Другой случай — обогащение «материнской» компании за счет «дочерней» на основе заведомо невыгодных контрактов между ними, а потом образование дополнительных прибылей в ходе проведения «оздоровительных» мероприятий по спасению «дочерней» компании от искусственно имитированного банкротства.
Связи «системы участия» создают прочную и тонкую 90


паутину, улавливающую сверхприбыли из разных источников. Попытка добраться до «паука», соткавшего связи между разнообразными корпорациями, приведет скорее всего к дверям «трастового» отдела банка-монополиста (отдела, управляющего по доверенности капиталами «анонимных вкладчиков»). Имена действительных владельцев не известны подчас даже президентам промышленных корпораций. Так, президенты двух крупнейших американских электротехнических корпораций, готовившиеся к конкурентной схватке друг с другом на рынке холодильников, были немало удивлены, когда пригласивший их для беседы глава банка сообщил им, что в результате перемен в мире ценных бумаг обе корпорации работают на одного хозяина...
Монополистический банк — это не сердце финансового капитала, а егсГТсгттгетЪ его моэ^-ИментГо здесь просчитываются варианты стратегий, принимаются важнейшие решения, которые по каналам акционерных и кредитных связей передаются промышленным монополиям, реализуя волю не самого банка, а собственников финансового капитала, т. е. объединенного, «сращенного» капитала банковских и промышленных монополий. Банк — не главнокомандующий, а скорее генеральный штаб, разрабатывающий планы действий и управляющий их осуществлением.
В 1985 г. капиталистическая Европа была взбудоражена необычайной новостью — известием о крупнейшем за всю историю ФРГ слиянии — поглощении гигантской АЭГ не менее крупной «Даймлер-Бенц». В этой «свадьбе слонов» (как назвали ее западно-германские газеты) роль свахи взял на себя «Дойче Банк». Этот же банк в критические моменты передачи власти вмешался в судьбу крупнейших состояний промышленного магната Тиссена и газетного короля Шпрингера. Ныне этот крупнейший банк стал признанным штабом западно-германской индустрии.
Сила банка не только в его роли по отношению к промышленным корпорациям, но и в тех нитях_зависи- МОСТИ, китирим-н. nnvThIR3PT труд^ТГТПЕсЯ КЛАССЫ СОВре- менная фннансовая система. Банк стоит в центре этой финансовой системы. В сверхсовременном небоскребе с броской рекламой разместится скорее всего страховая компания — банк-монополист не нуждается в излишней рекламе, он предпочитает существовать в солидном и неброском старом кирпичном доме где-нибудь в центре 91


«сити». Однако капиталы страхового гиганта (так же как и холдинг-компании, пенсионного фонда, сберегательной кассы) хранятся, учитываются и используются именно банком.
Чековая книжка, кредитная карточка, страховой полис являются документами, удостоверяющими зависимость человека от Финансового капитала. Заработная плата нередко выплачивается через банк, и банк имеет полную информацию о доходах и расходах человека (при необходимости можно установить совершенно точно, где и в каком «супермаркете» тратится заработная плата, ибо при чековом обращении покупка означает перевод денег с одного счета в банке на другой). Еще один канал зависимости от финансового капитала — страховые операции, охватывающие жизнь, имущество и многое другое. (В Англии, например, страхуются даже отпуска — ОТ ПЛОХОЙ ПОГОДЫ, НО В зависимости ПТ прпгидчя ) Без потребительского кредита фактически невозможно построить собственный дом. Как американец строит дом? Купив земельный участок, он закладывает его в банке, на эхи_деньги строит фундамент, вновь закладывает его в бНнке и т. д. В итоге построенный дом принадлежит банку^ а человек надолго опутывается нитями кредитной зависимости, которые заставляют его зубами держаться за рабочее место — в случае прекрашешпг^ыядат банку за дом, автомобиль и многое другое они могут исчезнуть, как мираж...
Что же дает финансовый капитал своим обладателям? Не только гигантские доходы, но и еще более полное устранение капиталистов от управления делами производства, окончательное превращение в излишний класс. Теперь даже размещение капитала становится функцией специальных организаций. Переход всякой «экономической умственной работы» от капиталистов к специальным организациям, занятым сознательным регулированием хозяйства в огромных масштабах (регулированием, направленным, конечно, на обирание масс в пользу финансовых олигархов), «еще и еще раз упирается в вопрос о том, переходом к чему является новейший капитализм, капитализм в его империалистической стадии. » (Ле¬
нин В. И. Поли. собр. соч. Т. 27. С. 336).
В конце приведенной фразы стоит прочерк, ибо в дореволюционном подцензурном издании невозможно было прямо сказать о неизбежной перспективе развития. Однако в написанном позднее предисловии к немецкому 92


и французскому изданиям В. И Ленин открыто высказывает важнейший вывод своей гениальной книги: «Империализм есть канун социальной революции пролетариата. Это подтвердилось с 1917 года в всемирном масштабе* (Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 27. С 308).
ГМК, ИЛИ ГОЛОВОКРУЖИТЕЛЬНАЯ КАРЬЕРА И НЕРАВНЫЙ БРАК «НОЧНОГО СТОРОЖА» КАПИТАЛА
Стремительное накопление научной информации в нашем веке отразилось на самом языке науки — потребность «уплотнить» полученные знания породила сокращения, аббревиатуры. Политическая экономия не злоупотребляет сокращениями. Пожалуй, первым общепринятым сокращением в политико-экономической теории является обозначение современной формы капиталистического общества — ГМК (государственно-монополистический капитализм). За тремя согласными буквами скрывается немало несогласованности, противоречий, проблем, огромное богатство новых явлений особой ступеньки в развитии монополистического капитализма, существенный исторический сдвиг.
В XIX в. буржуазное государство называли «ночным сторожем» капитала, полагая, что чем меньше государство вмешивается в экономику (ограничиваясь охранительными, полицейскими функциями), тем более оно соответствует самому характеру системы капитализма, духу свободного предпринимательства. В XX в. произошла разительная перемена: «ночной сторож» совершил стремительное восхождение по служебной лестнице и «сочетался законным браком» с новой хозяйкой буржуазной экономики — капиталистической монополией.
Прогрессирующее обобществление производства в период империализма отразилось в целом ряде своеобразных «сращиваний»: сращивание частных капиталов в синдикаты и тресты привело к образованию монополий; сращивание банковских монополий с промышленными означало образование финансового капитала. Наконец, сращивание силы монополий и мощи государства ознаменовало возникновение ГМК. Чтобы уяснить себе таинственное превращение государства из простого слуги монополий в организатора их хозяйственной жизни, давайте взглянем на то, с чего все это началось.
ГМК зародился во время первой мировой войны и впервые появился на свет под длинной, специфически 93


немецкой вывеской «Ваффен унд Муниционбешаффунг- самт» («Ведомство снабжения оружием и боевыми припасами»), или сокращенно «ВУМБА». Именно по поводу этого ведомства В. И. Ленин писал, что «в интересах напряжения сил народа для грабительской войны пришлось, напр., Германии направлять всю хозяйственную жизнь 66-миллионного народа из одного центрального учреждения в интересах сотни-другой финансовых магнатов», и назвал это шагом «к переходу от монополий вообще к государственному капитализму» (Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 30. С. 279, 281).
Почему же унылое бюрократическое учреждение приобрело столь крупное хозяйственное и историческое значение?
Вывески меняются, но тесные отношения государства и монополий по поводу военного производства (а именно под сенью высоких военных бюджетов состоялась «помолвка» монополий и государства) остаются закономерным явлением современного капитализма, они даже получили особое наименование «военно-промышленный комплекс» (ВПК). Кстати, этот термин придумал американский президент Д. Эйзенхауэр. Суть изменения в производственных отношениях, существующих в ВПК. В. И. Ленин еще на заре военно-промышленного сотрудничества государства с монополиями характеризовал как возникновение особого вида народного хозяйства: «Когда капиталисты работают на оборону, т. е. на казну, это уже — ясное дело — не ,,чистый” капитализм, а особый вид народного хозяйства. Чистый капитализм есть товарное производство. Товарное производство есть работа на неизвестный и свободный рынок. А „работающий" на оборону капиталист „работает* вовсе не на рынок, а по заказу казны, сплошь и рядом даже на деньги, полученные им в ссуду от казны». (Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 32. С. 318—319). По существу в рамках ВПК частные монополии превращаются в государственно-капиталистические монополии.
Современные так называемые «аэрокосмические» концерны в США формально являются частными акционерными обществами, однако на 80 % их оборот обслуживает государственные военные и космические заказы. Отсюда видно, в какой степени эти концерны зависят от государства. Реализацией этой зависимости является постоянное и детальное вмешательство Пентагона в хозяйственную деятельность крупнейших монополий. Высочайший техни94


ческий уровень американского аэрокосмического производства было бы опрометчиво объяснять регулирующей силой рынка и отсутствием «оков» плановой системы. Как вам понравится, например, перечень мероприятий Пентагона в отношении частных военных концернов, который приводит один американский экономист: Пентагон дает спецификации, диктует технологию, определяет взаимоотношения с субпоставщиками, утверждает подробный поэтапный план, систему отчетности и методы исчисления издержек, контролирует работы, устанавливает критерии подбора и программы переподготовки кадров... И это все делается для частных компаний!
Конечно, «семейный союз» монополий и государства не следует представлять как эдакую деспотию вооруженного до зубов государства — монополин имеют весьма действенные средства давления на грозного партнера. Например, конкурс проектов по военным заказам закрытый и ограниченный, поэтому монополиям нетрудно договориться между собой и взвинтить цены. Однако даже принятая государством монопольно высокая цена исполнения заказа еще не предел: начав исполнение многолетней и дорогостоящей программы, корпорация-исполнитель имеет возможность выкачивать из государства дополнительные средства под предлогом непредвиденных издержек. Впрочем, было бы неверно полагать, что отношения монополий и государства основаны на обмане наивного, хотя и могучего «супруга». Государство в этом союзе представляет общий интерес всей монополистической буржуазии, и потому вполне сознательно идет на обеспечение стабильных сверхприбылей монополиям. Другое дело, что такой общий интерес монополистической буржуазии может не совпадать с алчными устремлениями отдельных монополий и монополистических групп: в этом случае возникают веские поводы для «семейных» ссор и скандалов.
Тесное переплетение деятельности монополий и государства, крупных денежных интересов и организующей работы аппарата государственной власти имеет еще одно немаловажное последствие; оно накладывает печать бюрократизма и коррупции на важнейшие дела и начинания современных капиталистических обществ.
Ныне капитал ищет не только прибылей — он ищет «связей», которые обеспечили бы ему гарантии выгодных государственных заказов и многое другое. Во времена расцвета товарного производства над сознанием товаро-
95


производителей всецело господствовал товарный фетишизм (о котором мы рассказывали в предыдущей главе). Во времена подрыва товарного производства новым «фетишем» стали «связи», которые иногда стоят дороже денег...
Крупные чиновники государственного аппарата могут быть спокойны за свое будущее, после отставки с государственной службы их охотно принимают на работу корпорации, предоставляя хорошо оплачиваемые и необременительные должности знатокам и умельцам бюрократических связей. После второй мировой войны в США на видные места в крупных частных корпорациях выдвинулась группа молодых чиновников (их называли «уиз кидз» — ловкие ребята), которые начинали свою деятельность в годы войны в министерстве авиации. Наибольшую известность из этой группы специалистов по государственному военному снабжению приобрел Роберт Макнамара, вернувшийся в государственный аппарат на пост руководителя военного министерства США.
Стремление мощных монополистических капиталов к государственному военному рынку рождает коррупцию (даже на самых высоких уровнях государственной иерархии), которая периодически прорывается скандальными разоблачениями. Так, в 70-е годы политическая жизнь ряда развитых капиталистических стран была поколеблена драматическим открытием: члены правительства и даже премьер-министры некоторых крупных государств (Италии, ФРГ, Японии) принимали взятки от американских авиастроительных концернов «Локхид» и «Боинг», приобретая для своих стран далеко не безупречные военные машины.
Оказывается, «ночной сторож» национальных интересов капитала не всегда честно исполняет свои служебные обязанности по поддержанию конкуренто- и обороноспособности своей страны. Однако даже искренние усилия государства, направленные на повышение технического уровня национальной промышленности (и соответственно военных возможностей), наталкиваются иногда на серьезные экономические препятствия...
Отступление 2: ГМК и НТП, или Как делаются «экономические чудеса»?
Когда на американском рынке появились станки с программным управлением, обнаружилось, что крупные корпорации отнюдь не спешат внедрить у себя техническую новинку, благодушно уступая друг другу
М


псрвенсню в этом начинании. Pi дело не в том. что им были неизвестны или сомншельны технические качества новых станков. — государство позаботилось о рекламе, пойдя даже на предоставление во временное бесплатное пользование образцов новой техники. Однако даже «поигравшись» за государственный счет с новыми станками, монополистические исполины не проявили желания немедленно внедрить прогрессивную технику.
В XIX в. такое равнодушие в отношении к новой технике было бы невозможно В XX веке — веке бурного технического прогресса и научно-технической революции! — такое отношение скрывает за собой определенную закономерность. Монополия, устраняя свободную конкуренцию, достигает в определенной степени гарантированного положения, обеспеченною сбыта на «закрытом» от других фирм секторе рынка; естественно, она предпочитает эксплуатировать захваченные преимущества без излишних затрат на техническое обновление производства. Монопольные цены и искусственно раздутые издержки не создают стимулов к постоянному повышению производительности и снижению издержек
Пет. конечно, монополии могут обеспечивать научно-технический прогресс, и притом много более быстрый, чем во времена свободной конкуренции (именно крупная организация производства, концентрация финансовых ресурсов, наличие собственных научных подразделений, планирование производства, сбыта и спроса дают возможности ускорения НТП). Такая способность монополий подтверждена самим фактом высокого научно-технического уровня современных развитых капиталистических стран. Но монополин не всегда хотят использовать свои гигантские возможности в области НТП, и за этим стоит не каприз, а объективные противоречия отношения монополин.
В случае со станками с программным управлением Пентагону (!) удалось сломить консерватизм военно-промышленных концернов, только поставив условием предоставления выгодных военных заказов технологическое* обновление производства всех фирм (в том числе и субподрядчиков). участвующих в исполнении заказа. Но в целом государство не в силах устранить противоречивое отношение монополий к НТП, периодически возникающее стремление наиболее благополучных монополий заморозить свою техническую базу.
Противоречие тенденции ускоренного развития и тенденции торможения находит выражение в неравномерном, скачкообразном графике движения отдельных империалистических стран, напоминающем походку хромого человека. Страны, захватившие наиболее выгодные позиции на мировом рынке, начинают терять стимулы к ускоренному техническом) развитию, и наоборот, империалистические страны, проигравшие в разделе мирового рынка, демонстрируют высокие темпы развития, ибо вне ускоренного технического прогресса монополии этих стран лишены возможности пробиться на чужие рынки или создать новые собственные.
В. И. Ленин еще 70 лет назад писал о «тенденции к загниванию, отличающей всякую монополию при частной собственности на средства производства», чем. однако, «нисколько не устраняется поразительно быстрое развитие капитализма в отдельных отраслях промышленности, в отдельных странах, в отдельные периоды» (Ленин В. И. Поли, собр соч. Т. 30. С. 164). В наше время такие «прорывы» ускоренного развития окрестили «экономическим чудом» — японским, западно-германским, южно-корейским и т. д.
Так как же делаются «экономические чудеса»? Несомненно, в каждом из них есть некие особые стороны, «секреты», над которыми десятиГ7
7—1670


летиями бьются исследователи «чудес». В конце концов, развеиваются легенды (например, легенда о решающей роли «японского национального трудолюбия» в грандиозном экономическом возвышении послевоенной Японии), л проступают особые социально-экономические черты, лежащие в основе того или иного скачка (блестящий социально-экономический анализ «японского секрета» дал журналист В. Цветов в своей книге «Пятнадцатый камень сада Реандзё»). Есть, однако, и общие черты в любом «экономическом чуде»: проявления закона неравномерности экономического и политического развития стран в эпоху империализма.
Возьмем наиболее знаменитое «чудо» — японское. С чего оно началось? С поощряемой и субсидируемой государством скупки разнообразных патентов н лицензий во многих странах мира, которые внедрялись японскими корпорациями. Так, значит, дело не в каком-то грандиозном открытии, сделанном в Японии и неизвестном другим странам; наоборот, японские монополии, лишенные рынков после разгрома во второй мировой войне, внедряли то, что открыто в других странах, но не внедрялось господствовавшими в мировом хозяйстве монополиями стран-победительниц — США. Англии, Франции.
Итак, экономические чудеса есть лицевая, парадная сторона меда ли (точнее было бы сказать — монеты), обратной стороной которой является тенденция к торможению НТП монополиями, находящимися в благоприятном положении.
Сращивание силы государства и мощи монополий началось в военно-промышленной сфере, ибо здесь наиболее близко сходились традиционные функции «ночного сторожа» с экономическими интересами монополий. Однако с окончанием первой мировой войны казалось, что монополии отреклись от государственного капитализма, предпочли забыть о чересчур близких отношениях с «собственным» ночным сторожем.
Но оживление частномонополистического предпринимательства в 20-е годы, получившее хвастливое название «просперити» (процветание), оказалось недолгим. В конце 20-х годов мировое капиталистическое хозяйство испытало апоплексический удар, сильнейший кризисный спазм и последующий паралич хозяйственной активности. Катастрофа была столь сильной, что в сознании людей на многие десятилетия впечаталась память о драматических событиях «Великой Депрессии». В один роковой день внезапный биржевый крах сотряс все главные финансовые центры Запада, после чего наступил долгий четырехлетний спад мирового капиталистического производства и торговли, отбросивший развитые страны на десятки лет назад (по производству чугуна, например, США были отброшены к уровню 1890 г., Германия — к уровню 1887 г., Англия — к 1856 г.!). Десятки миллионов безработных в странах Европы и Америки, страшная обстановка безысходности в капиталистическом мире (может быть, Вы видели знаменитый американский фильм
м


«Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?» - он точно воссоздает моральную атмосферу «Великой Депрессии»).
Монополии не только не смогли устранить кризисы. Своим корыстным регулированием хозяйственных процес* сов, нагнетанием роста цен, хищническим выкачиванием целых отраслей они привели общество к катастрофе, превосходящей по своим экономическим последствиям первую мировую войну. Такие результаты монополистического хозяйствования сделали ясным для многих необходимость постоянного государственного участия в экономической жизни, «антициклического регулирования» капиталистической экономики с целью сглаживания циклических колебаний и предотвращения спадов.
Образно говоря, необходимость заставила монополии повысить в звании своего «ночного сторожа» и назначить его «механиком-наладчиком» капиталистического воспроизводства.
Возложить на государство новые обязанности впервые решился президент США Франклин Делано Рузвельт, провозгласивший в 1933 г. «Новый курс» и добившийся принятия закона о «национальном восстановлении», который предоставил президенту чрезвычайные экономические полномочия. В эти же годы по другому пути двинулся государственный капитализм в Германии, пытавшийся полицейскими методами решить все и всяческие проблемы.
Отступление 3: О разных путях истории, или Что же такое фашизм?
Иногда можно услышать, что нам все равно, какая из буржуазных партии приходит к власти. какой буржуазный президент правит той или иной страной (что чума, что холера, все едино). Так ли? Все равно — Рузвельт или Гитлер? Все равно—демократическая партия (которая, конечно, партия буржуазии) или нацистская? Нет уж. извините, совсем не все равно.
Недаром многие с пристальным вниманием вглядываются в два противоположных лика буржуазной политики, жадно изучают политические биографии Рузвельта и Гитлера. За личностями здесь скрываются не просто разные идеи, но разные тенденции исторического общественно-экономического развития.
Рузвельт вовсе не был «красным», в чем его обвиняли политические противники «справа». Он ярче, чем кто-либо, выразил в своей деятельности понимание противоречивого характера функций буржуазного государства в условиях перезрелого капитализма: чтобы спасать капи талистическую общественную систему в обстановке, когда объективные тенденции работают против нее, нужно уметь в чем-то идти навстречу этим тенденциям, жертвовать сиюминутными прибылями капиталистов ради общих принципов и поступаться «ценностями свободного предпринимательства» ради прибылей.
99
7*


В этом н состоит «Новый курс». Чтобы вытащить американский капитализм из пропасти «Великой Депрессии». Рузвельт прибегает к контролю над ценами и мораторию на банковские вклады; чтобы обеспечить прибыли капиталистам, «Новый курс» ищет компромисса с рабочими союзами (допускает свободное объединение в профсоюзы, признает их юридическим лицом, разрешает забастовки и вводит государственный арбитраж трудовых конфликтов, санкционирует создание страховых фондов для рабочих, облагая налогом и рабочих, и капиталистов). Что это — шаги навстречу социализму? Но результат «Нового курса» — заметное усиление и укрепление американского капитализма, последствия его ощущаются и теперь. Этот путь в конечном счете бесперспективен, ибо нельзя бесконечно играть на диалектике развития, как на клавишах рояля, и все же «линия Рузвельта» в движении ГМК прогрессивна в рамках буржуазного строя...
А в чем же состоит «линия Гитлера»? За ничтожностью «магнетической» личности скрывается нечто действительно страшное — фашизм, объяснить который с экономической точки зрения совсем не просто Считается, что историю нельзя повернуть вспять — объективные эконо мнческие законы не позволяют. В принципе это так. Однако иногда, в исключительной ситуации, страх перед будущим и мощь промышленного развития, накопленная в руках отжившего класса, позволяют совершать «чудеса», которых лучше бы не было. К. Маркс сказал как-то, что человечество может прийти однажды к такому пункту, от которого можно идти либо вперед к социализму, либо назад к варварству. «Новый курс» — попытка компромисса с будущим для сохранения прошлого. «Новый порядок» — попытка уйти от будущего во тьму прошлых веков.
Что же делал фашизм в экономике? Установил «корпоративный строй», закрепивший различие классов в специально организованных сословиях-корпорациях; запретил забастовки, закрепил рабочих за отраслями и территориями; «рассосал» безработицу по военным предприятиям, стратегическим стройкам и... концлагерям; практиковал «обмен» рабочих на военнопленных, людей на продовольствие, «аренду» рабочих вместе с оборудованием или сырьем, наконец, просто угон рабочего населения, приравненного к рабочему скоту; превратил даже «фабрики смерти» в коммерческие предприятия по производству мыла из человеческого жира, подушек и туфель из человеческих волос, обложек из человеческой кожи...
Шаг — и возрожден средневековый цеховой строй. Другой — и восстановлено крепостное право. Третий — и процветает работорговля. Четвертый — и каннибализм. Откровенное людоедство стало служить крупной промышленности, связав в тугой узел противоположные концы человеческой истории. И все это — тоже на базе ГМК. который пытается «уйти» от перспективы социализма в рабовладение и варварство. но приходит к взрыву, к могиле, в которую увлекает вместе с собой десятки миллионов замученных и убитых людей, бесценные сокровища человеческой культуры.
«Жизнь создает порядок, но сам по себе порядок не создает жизни... — писал в своих письмах Экзюпери — Порядок ради порядка оскопляет человека, лишает его основной силы, заключающейся в том. чтобы преображать мир и самого себя... В нацизме я ненавижу тоталитаризм, который является самой его сущностью. Рабочих Рура застав ляют маршировать перед картинами Ван-Гога, Сезанна и хромолитографией. Естественно, они высказываются за хроматитографню. Тогда накрепко запирают в концлагерях кандидатов в Сезанны и Ван-Гоги, всех великих антиконформнетов...».
1М


Сложная штука — диалектика общественного развития И не все равно, как ГМК пытается приспособиться к истории, через какие станнин пройдет, в копне концов, путь к социализму - через учреждения «линии Рузвельта» или концлагеря «липин Гитлера» Не все равно*
Однако для отладки воспроизводственного процесса одних только полномочий мало — в отличие от традиционной полицейской деятельности «ночного сторожа» обязанности «механика-наладчика» требуют особых знаний.
«Антициклическому регулированию» нужно было учиться, и научить государство регулировать воспроизводство могли только ученые. Пока Ф. Рузвельт делал первые шаги в своем «Новом курсе», по другую сторону океана появилась книга, заложившая основы механики регулирования капиталистического воспроизводства. Эту книгу написал известный английский экономист Джон Мейнард Кейнс, и называлась она «Общая теория занятости, процента и денег». Дж. М. Кейнс и его последователи (Э. Хансен, Р. Харрод и др.) разработали тонкую и сложную систему «встроенных стабилизаторов», «мультипликаторов- акселераторов» и пр., которой пользовались правительства, хотя в недавнее время от нее пришлось отказаться.
В основе кейнсианского регулирования лежит откровенное признание действительного факта: саморегуляция капиталистической системы на базе свободного рынка не работает так, как в XIX в., и без участия государства равновесие капиталистической экономики резко нарушается и восстанавливается на крайне низком уровне. Основная задача государственного регулирования — обеспечить «эффективный спрос», стимулирующий рост производства, и стремиться к «полной занятости» населения (последнее, впрочем, означает не ликвидацию безработицы, а лишь ее ограничение «разумным» уровнем в несколько процентов). Средства — кредитное регулирование, «дефицитное» финансирование при небольшой инфляции. До 70-х годов эти и подобные им рецепты не только применялись, но и давали определенный результат: циклические колебания были отчасти сглажены (во всяком случае не было ничего похожего на катастрофу «Великой Депрессии»), произошли заметные сдвиги в социальном положении населения.
Отступление 4: «Социальная политика» I МК. или На чем стоит высокий жизненный уровень Запада?
Есть в жизни капиталистических стран Запада такие явления, о которых как-то не принято писать в нашей литературе, но о которых 101


идет немало разговоров, толков н пересудов за семейным столом или в дружеском общении. Давайте же вместе обсудим эти проблемы, поговорим спокойно и откровенно.
Правда ли, что многие безработные на Западе получают немалые пособия по безработице? Да. правда. Эти пособия выплачиваются профсоюзами, корпорациями и государством и в сумме достигают значительной части заработной платы, обеспечивая существование выше прожиточного минимума. Но правда и то, что такие пособия получают далеко нс все безработные, их получение обставлено рядом условий.
Правда ли. что заработная плата квалифицированных рабочих на Западе высока, что она позволяет им приобретать автомобили, строить коттеджи, что по жизненному уровню населения Запад обгоняет социалистические страны? И это правда. Хотя зарплата в капиталистических странах нестабильна, может заметно понижаться под влиянием неблагоприятной конъюнктуры, а в соотношении жизненных уровней социализм постоянно сокращает свой отрыв от передовых капиталистических стран.
Итак, нужно уметь взглянуть фактам в лицо: да, современный капитализм во многом отличается от «классической» модели английского капитализма середины XIX в., и в частности в социальных достижениях, в жизненном уровне населения. Партийность марксистской политической экономии состоит не в отрицании этих действительных фактов, а в объяснении фактов и их реального исторического значения.
Возьмем такое несомненное достижение, как развитие системы социального страхования (особенным ее распространением отличаются страны Северной Европы, например Швеция). Что это — закономерное следствие роста капиталистических отношении или результат, достигнутый вопреки капитализму? В противоречиях капитализма заложено существование противодействующей ему тенденции, а именно — тенденции усиления борьбы пролетариата с капиталистическими порядками. У истоков системы социального страхования стоят экономические институты пролетариата — страховые кассы взаимопомощи, профсоюзные пособия по безработице и в связи с забастовкой, коллективные договоры, гарантирующие рост зарплаты.
Экономические и политические победы организованного пролетариата. одержанные в XX в., например приход к власти в ряде стран социал-демократических, социалистических и лейбористских партий, не могли не сказаться на государственной политике: они возвели в ранг государственной «социальной политики» рабочую систему социального страхования. В этом одно из своеобразных проявлений «перезревания» капитализма: если капитализм сумел пока удержаться за пределами своего исторически необходимого существования, то и рабочее движение смогло выйти за рамки обычной для капитализма зрелости, пойти дальше, чем во времена «классического» капитализма, в деле подготовки социальных предпосылок социалистического общества.
Укрепляются предпосылки социализма, но самого социализма в этом все-таки нет, ибо капитализм способен принять только такие завоевания рабочего класса, которые можно капиталистически приспособить н капиталистически использовать. Об этом капиталистическом приспособлении завоеваний профсоюзов остроумно сказал выдающийся американский буржуазный экономист Гэлбрейт: «После второй мировой войны позицию терпимости, занятую промышленными фирмами по отношению к профсоюзам, и последующее наступление эры сравнительно мирных отношений в промышленности стали превозносить как


решающую победу тред-юнионизма. При более тшательном рассмотрении в этой победе обнаруживается большое сходство с победой пророка Ионы над китом* (Гэлбрейт Дж. К. Новое индустриальное общество М.: Прогресс. 1969. С. 334). Как известно, кит проглотил несчастного пророка...
Таким же образом современный ГМК глотает и переваривает социальные победы рабочего класса. Скажем, пособия по безработице становятся важным средством не только поддержания готовой для эксплуатации резервной рабочей силы, но н закрепления, монополизации рабочей силы (что не менее важно для монополии, чем монополизация сырья): американский безработный автомобилестроитель, получающий крупное пособие, не станет менять профессию н тем более эмигрировать за границу. «Большая автомобильная тройка* может быть спокойна насчет обеспеченности нужной рабочей силой достаточного опыта и квалификации. То же можно сказать и о высоких заработках и стандартах потребления. «И если подумать, — пишет Гэлбрейт о предпринимателях. — то они не очень-то были бы уверены в надежности своих рабочих, не будь давления таких обстоятельств, как желание купить новую автомашину или необходимость внесения очередного взноса за автомашину, ранее приобретенную в кредит» (Гэлбрейт Дж К. Указ. соч. С. 326).
Монополизация рабочей силы — не только расход, но и условие доходов за счет монопольных цен.
Важным источником высокого жизненного уровня является также рост производительности труда. Еще К. Маркс считал возможным одновременное повышение заработной платы н прибавочной стоимости при условии опережающего роста производительности труда. До тех пор. пока в первые послевоенные десятилетия наблюдался быстрый рост производительности, сохранялись и «компромиссные» отношения государства и профсоюзов. Обнаружившиеся в 70-е годы неполадки с повышением производительности привели к обострению отношений и нарастанию социальных конфликтов.
Не секрет, что производительность труда в развитых странах Запада и в Японии пока еще заметно выше, чем в социалистических странах. Поэтому вряд ли стоит удивляться тому. чт,о и жизненный уровень при социализме не достигает наиболее высоких мировых стандартов. Как работаем — так и живем.
Конечно, жизненный уровень зависит не только от производительности труда, важное влияние на него оказывают преимущества социально-экономического строя, отсутствие эксплуатации, паразитизма «высших» классов и т. д. Однако в мировом соревновании жизненных уровней у системы империализма есть и такие своеобразные «преимущества», которые не хочет и не может использовать социализм. Когда говорят, например, о благосостоянии населения Швеции, то вспоминают и длительное накопление национального богатства вследствие отсутствия военных разрушений, и низкие военные расходы... Это, конечно же, хорошо, но есть и еще один, хотя и не столь почтенный, источник шведского благосостояния. Швеция является крупнейшим экспортером ССуд-
IM


ного капитала и получает немалые суммы от международного ростовщичества.
Это относится ко всем капиталистическим странам. Жизненный уровень в них «подкачивается» за счет других стран, имеет и паразитические источники. Например, многомиллиардные долги развивающихся стран — это не просто долги банкам, получателями доходов с них являются десятки миллионов вкладчиков на Западе...
В мире широко известно высокое качество автодорог в США и ФРГ — «федеральных шоссе» и «автобанов». Эти замечательные сооружения иногда ошибочно считают показателем эффективности строительства в системе частного предпринимательства. Однако эти дороги отнюдь не являются плодами частного предпринимательства — они строились в 30-е годы безработными на организованных и финансируемых государством общественных работах. Таков один из первых следов государственного предпринимательства.
Да-да, государство в условиях ГМК стало не только «механиком-наладчиком» капиталистического воспроизводства, но и поднялось на высшую ступень буржуазной служебной иерархии — оно стало предпринимателем, капиталистом. Государственное предпринимательство получило особенное распространение после второй мировой войны, когда взяло на себя в ряде развитых стран транспорт, энергетику, банки, металлургию; с началом научно-технической революции хлопот у государства резко прибавилось: именно на его средства создавались космическое производство, атомная энергетика и т. д.
Нельзя сказать, что буржуазное государство очень уж стремилось стать капиталистом, предпринимателем. Иногда это происходило вопреки его воле и в противоречии с идеологией правящих буржуазных партий. Весьма показательна в этом смысле история превращения корпорации «Ролле Ройс» в государственную компанию «Бритиш Лейланд». Когда компания, производящая всемирно известные «автомобили миллионеров» (а заодно и авиадвигатели в немалых количествах), оказалась на грани банкротства, то обнаружилось, что английское правительство просто-напросто не может допустить такой роскоши, как банкротство огромной монополии. Десятки тысяч рабочих заняты на предприятиях компании, тысячи других предприятий связаны с компанией как поставщики или потребители. Банкротство гиганта в таких условиях означало бы цепную реакцию сокращений заня104


тости и спроса, создавало угрозу кризиса общенационального масштаба.
Обобществление производства дошло до того, что все общество находится в зависимости от каждого крупного предприятия, производственного комплекса — «выпадение» какого-либо звена из общей связи грозит остановкой дел повсюду. В таких условиях общественное вмешательство в дело становится неизбежным. Именно такую ситуацию В. И. Ленин описал еще 90 лет назад в работе «Что такое ,,друзья народа" и как они воюют против социал- демократов?», предвидя достижение «кульминационной точки» обобществления, когда частная собственность становится невозможной. Капитализм уже «доработался» до такиго развития обобществления и потому вынужден подпирать частную собственность государственной в решающих пунктах народного хозяйства, где частный капитал не справляется с задачами функционирования и развития.
При этом государственная собственность используется не против частной, а для поддержки последней. Государство-предприниматель идет ради этого на нарушение всех и всяческих правил любого предпринимательства: оно не стремится к прибыли, продает товары по заведомо заниженным ценам и притом тщательно уклоняется от конкуренции с частными компаниями. Ведь конкуренция есть сравнение эффективности частного и государственного хозяйствования, и никак нельзя допустить, чтобы государственное предпринимательство компрометировало систему частной собственности...
Дойдя до открытого создания государственно-капиталистических монополий, капитализм обнажил сущность ГМК. а вместе с тем и неразрешимое, трагическое противоречие этого явления. Без государственного хозяйствования «не идет» воспроизводственный процесс, заваливаются важнейшие звенья народного хозяйства, неподъемными оказываются современные направления НТР. Однако государственное вмешательство все более и более ясно показывает кризис самих основ капиталистического хозяйства, ибо обеспечивает выживание его методами и средствами, несвойственными капитализму, компрометирующими систему «свободного предпринимательства».
Отсюда вытекают странная раздерганность, зигзаги и шараханья в развитии ГМК. Как только государство отлаживает ту или иную отрасль — тут же частный ка105


питал без особых слов благодарности требует: «теперь подвинься, дальше я буду действовать сам», — и через некоторое время снова доводит отрасль до тяжелого состояния... Сколько раз за послевоенное время национализировалась и реприватизировалась сталелитейная промышленность Англии?
Противоречивые движения в развитии ГМК можно заметить на всех стадиях его существования, начиная с первой мировой войны. Однако в 70-е годы обнаружилась еще одна болезнь: ранее действовавшие рецепты кейнсианского регулирования воспроизводства стали давать неожиданные сбои. Сначала возник странный СИМПТОМ, который ЭКОНОМИСТЫ окрестили г/гтя гф/1 я I шеи «стагнация» (застой) 4- «инфляция». С точки зрения кейнсианцев, такое невозможно: инфляция, при которой цены растут быстрее зарплаты, стимулирует прибылями рост производства, сокращение безработицы. А здесь и безработица, и инфляция растут одновременно и бешеными темпами! Потом обнаружилось, что государство стоит на грани банкротства: дефициты бюджетов растут, накапливается государственный долг, доходя уже до астрономических сумм в триллионы долларов, выплаты процентов по долгу становятся невыносимым бременем. Наконец, ударил особо тяжелый кризис перепроизводства середины 70-х годов, сравнимый по силе только с «Великой Депрессией», система антициклического регулирования отказала...
Следствием этих провалов государственного регулирования стала мощная волна неоконсерватизма — противников государственного предпринимательства, «дефицитного» финансирования, социальной политики прежних правительств. Критику в адрес государственного регули-
частного предпринимательства, социального эгоизма, конкуренции.
Следует признать, что на данном этапе неоконсерватизм одержал политическую победу. Правые партии пришли к власти в ведущих промышленно развитых капиталистических странах. «Рейганомика» не только стала фактом американской экономической жизни, но и пошла вширь, ее методы (сокращение налогов, ликвидация или свертывание социальных программ, отказ от национализаций, антипрофсоюзная политика) вошли в моду и 106


кое в чем дали положительные результаты (снижение инфляции, некоторое увеличение занятости). Впрочем, пока еще трудно отделить действительные результаты «рейганомики» от кривой капиталистического цикла — она ведь дает не только спады, но и подъемы, может быть, пока «кривая вывозит»...
Так что же это такое? Очередной, особенно глубокий «отлив» государственной активности? Или формирование некоей новой системы государственного регулирования? Будущее покажет. Но вот на вопрос об общих перспективах ГМК политическая экономия должна дать ответ.
«ПОСЛЕДНЯЯ СТАДИЯ»—«ПОСЛЕДНЯЯ СТУПЕНЬ» - ЧТО ЖЕ ДАЛЬШЕ?
(ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ К ГЛАВЕ)
В. И. Ленин назвал монополистический капитализм «последней стадией» капитализма. Но вскоре после этого появился государственно-монополистический капитализм, который В. Й. Ленин охарактеризовал как «последнюю ступень» капитализма, между которой «и ступенькой, называемой социализмом, никаких промежуточных ступеней нет» (Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 34. С. 193). Как же это понять? Может быть, мы чересчур торопим историю, предрекая скорую гибель капитализма, а он все живет и живет, заставляя все дальше отодвигать «последнюю стадию» его?
Однако в новой редакции Программы КПСС монополистический капитализм вновь назван «последней стадией» капитализма, и это, несомненно, правильно. Дело в том, что ленинское понимание империализма как последней стадии капитализма представляет собой не догадку и даже не гипотезу, а всесторонне обоснованное научным анализом положение. В основе такого вывода лежит раскрытая В. И. Лениным «троякая особенность» империализма: он есть капитализм монополистический, или умирающий; он есть капитализм загнивающий и паразитический; он есть канун социалистической революции.
Литературная яркость, живость ленинского языка вызывают у невнимательного читателя ощущение, что этими словами В. И. Ленин хотел «обругать» монополистический Сарой, сказать, что этот строй «плох», дела его идут «все хуже» и потому скоро «все развалится». Однако раскрытая «троякая особенность» империализма — это вовсе 107


не ругательства в его адрес, а своеобразные научные термины, обозначающие особые объективные процессы этой стадии.
Что значит «умирающий» капитализм? Ленинский ответ ясен: монополия есть уже умирание капитализма. Некоторые характерные черты капитализма (например, свободная конкуренция) отрицаются историческим развитием, уступают место явлениям, нехарактерным для капитализма, противоречащим его основам (например, планомерное хозяйствование монополий). Следовательно, умирание капитализма уже началось, уже поразило некоторые жизненно важные центры капиталистического организма. Ленинские слова об «умирающем капитализме* — это не пожелание ему скорой гибели, не проклятия на его голову, а констатация действительно существующего процесса.
Означает ли начавшееся умирание капитализма его постепенное превращение в социализм? Нет, не означает. Это «загнивание» самого капитализма. И смысл этого термина, конечно, не в том, что капитализм «плохо пахнет», а в том, что монополия создает противоречивые тенденции технического прогресса — тенденции к застою и к ускоренному развитию, что капитализм, развиваясь скачкообразно, не реализует значительную часть возможностей развития. Паразитизм финансовой олигархии, бюрократии и безработных означает то же самое: несоответствие производственных отношений уровню и характеру производительных сил (и технических, и человеческих ресурсов).
Диагноз, поставленный еще К. Марксом, остается верным: конфликт производительных сил и производственных отношений должен повести к революционной ликвидации способа производства. Монополистический капитализм является кануном социалистической революции, он подготовил для социализма не только производительные силы, но и определенные формы общественного хозяйствования, «механизм общественного хозяйничанья», как это назвал Ленин.
Но, может быть, прежде, чем грянет гром, капитализм успеет перейти в какую-нибудь другую стадию развития? Скажем, «ультраимпериализм», единый всемирный трест, возможность которого предсказывал Каутский. В. И. Ленин возражал Каутскому весьма просто: да, развитие идет в этом направлении, но оно вызывает периодически такое обострение противоречий, которое «взрывает» 106


капитализм. Опыт нашего века подтверждает, что каждый шаг в развитии империализма вызывает землетрясение в какой-либо части мировой капиталистической системы, разрушает капитализм в той или иной стране. И не надо думать, что великие империалистические державы ограждены от этого разрушительного процесса: не далее как в 1968 г. Франция пережила революционную ситуацию...
И все же монополистический капитализм развивается. Он перерос в государственно-монополистический капитализм. Это так. Но, во-первых. ГМК есть тоже монополистический капитализм, в его основе по-прежнему лежит монополия, но монополия частная дополнена монополией государственно-капиталистической. А во-вторых, ГМК есть последняя ступень последней стадии. Это положение доказывается В. И. Лениным как теорема.
Монополия означает, что известное крупное предприятие работает на весь народ. Поэтому оно ставится под контроль государства, становится государственнокапиталистической монополией. А что такое социализм? Это, по словам Ленина, государственно-капиталистическая монополия, обращенная на пользу всему народу. Остается только «перевернуть» монополию, совершив революционный переворот в государстве.
Конечно, сам этот революционный переворот отнюдь не в одну ночь преобразует ГМК в социализм (поэту простительно сказать, что «гонку свою продолжали трамы — уже при социализме», но с научной точки зрения путь к социализму с захвата власти рабочими только начинается). История не исчерпала еще своих сюрпризов, в определенных случаях могут возникать такие «промежуточные стадии», о которых мы еще мало что знаем. Например, опыт Чили времен президента С. Альенде показывает возможность особого этапа — этапа революционно-демократического (а не государственно-монополистического!) регулирования- капиталистической экономики.
И тем не менее революция в высокоразвитых государственно-монополистических странах еще не произошла. Почему?
В одной из своих работ В. И. Ленин высмеивал представления о революции, которые сравнивают ход истории с движением (строго по расписанию!) курьерского поезда, где вежливый немецкий проводник объявляет: «Станция „социальная революция”. Всем выходить...» Ре109


волюции не происходят по расписанию. Объективные экономические законы, открытые наукой, определяют только необходимость того или иного преобразования, но сроки его зависят от самих людей.
Капитализм не исчерпал резервов развития. Выполнив свою историческую задачу материальной подготовки социализма, он все же находит все новые и новые способы приспособления к высокому уровню развития производительных сил. Монополия, а затем различные формы ГМК — факты такого приспособления. Автоматического краха капитализма не будет, ибо революцию делают не производительные силы (как бы высоки они ни были) и не производственные отношения (какими бы противоречиями они не отличались). Революцию делают люди, объединенные в классы и партии.
Было бы неверно переложить всю историческую ответственность за всемирный переход от капитализма к социализму только на трудящихся капиталистических стран. От нас с вами тоже зависят сроки этого гигантского переворота. Конечно, не в том смысле, что нужно немедленно браться за оружие во имя совершения мировой революции, — попытка экспорта революции ведет к трагическим последствиям, вспомните гибель Че Гевары, — но в смысле той силы примера, которой обладает реальный социализм и которую он пока реализовал далеко не полностью.
Решение задачи достижения наивысшей в мире производительности труда, совершенствование социалистических отношений и ускорение развития социализма — все это, безусловно, может повлиять на сроки исторических преобразований во всемирном масштабе. К. Маркс как-то сказал, что уеловек есть и авторши актер разы/^ рываемой в истории драмы. МыТаелаемисТОрию. И тем^ пы ее движения зависят от нас.


НАУЧНО ПРЕДСКАЗАННОЕ ОБЩЕСТВО
Предсказание считалось почетным ремеслом в древности. А сегодня, если кто и уважает гадалок, то уж никак не политэкономы. Так почему же нас потянуло на почву предсказаний? Наверное, потому, что речь пойдет не о ворожбе и чернокнижии, не о мечтах и утопиях, а о научно предсказанных, т. е. теоретически обоснованных марксизмом и практически реализованных, принципах строительства социалистической экономики, о науке, их отражающей.
Вот почему политическая экономия социализма (точнее, первые ее элементы) возникла, как ни странно, еще до того, как непосредственно сформировался ее предмет — социалистические производственные отношения. Возникла на основе теоретического обобщения закономерностей развития базиса предшествующего общества — капитализма. Кажется невероятным, но это так: прошлое властно диктует будущее, в развитии экономики есть своя закономерность. Задача науки состоит «лишь» в том, чтобы познать ее.
Но до чего же сложно решение этой задачи, сколько ложных путей пришлось отмести, пока не были открыты марксизмом объективные основы этой логики, пока не были показаны, обобщены, выведены те черты будущего общества, которые обусловлены закономерностью гибели капиталистического способа производства. И как неумолимо строго и вместе с тем уверенно, оптимистично звучит этот вывод марксизма!
Вдумайтесь, вчитайтесь в каждую фразу и не бойтесь высоких слов — они выстраданы мучениями человеческого гения, они политы кровью лионских ткачей, венгерских батраков, парижских коммунаров: «Политическое и интеллектуальное банкротство буржуазии едва ли составляет тайну даже для нее самой, а ее экономическое банкротство повторяется регулярно каждые десять лет. При каждом кризисе общество задыхается под тяжестью своих собственных производительных сил и продуктов, которые оно не может использовать, и остается
111


беспомощным перед абсурдным противоречием, когда производители не могут потреблять потому, что недостает потребителей. Свойственная современным средствам производства сила расширения разрывает оковы, наложенные капиталистическим способом производства...
Обращение средств производства в общественную собственность устраняет ... существующее теперь искусственное торможение производства... Анархия внутри общественного производства заменяется планомерной, сознательной организацией.
...Условия жизни, окружающие людей и до сих пор над ними господствовавшие, теперь подпадают под власть и контроль людей, которые впервые становятся действительными и сознательными повелителями природы, потому что они становятся господами своего собственного объединения в общество... То объединение людей в общество, которое противостояло им до сих пор как навязанное свыше природой и историей, становится теперь их собственным свободным делом. Объективные, чуждые силы, господствовавшие до сих пор над историей, поступают под контроль самих людей. И только с этого момента люди начнут вполне сознательно сами творить свою историю, только тогда приводимые ими в движение общественные причины будут иметь в преобладающей и все возрастающей мере и те следствия, которых они желают. Это есть скачок человечества из царства необходимости в царство свободы» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 20. С. 293—295).
Великие слова Великой книги «Анти-Дюринг», написанной Ф. Энгельсом на основе работ К. Маркса и при его самом деятельном участии. В этих нескольких фразах самые первые, объективно необходимые и закономерные черты социалистического общества — общественная собственность на средства производства; сознательная, плановая организация общества людьми, господствующими над своей экономической жизнью.
СУБЪЕКТИВИЗМ? НЕТ. ПЛАНОМЕРНОСТЬ
Вопрос не случаен. Господство людей над силами истории, сознательная организация хозяйства —все это создает иллюзию полного субъективизма социалистической экономики.
Прямая зависимость хода производства от решений, принимаемых различными органами управления, возмож- 112


ность появления волюнтаристских решений, наконец, страшные катастрофы «больших скачков» и «культурных революций» — не свидетельства ли это господства субъективизма в экономической жизни социалистических стран? Вопросы такого рода многим не дают покоя. Одни из них строят спекуляции и фальсификации, другие искренне озабочены судьбами мирового социализма, необходимостью не допустить подобных катастроф.
Как ни странно, но истоки ответа на поставленные вопросы лежат за пределами собственно социализма — в тех материальных основах, на которых выросло наше общество, в логике его революционного рождения.
Сне циализаци я, кои цс н т р а ц ия и централизация прр^ изводства, его
капиталом— так вы
ражает марксистская политическая экономия формулу одной из важнейших материальных предпосылок социализма. Обобществление производства — не просто красивый научный термин. За ним стоят реалии хозяйственной жизни, глубоко прочувствованные каждым из нас. И Вами, уважаемый читатель, в том числе. Не верите? Но Вы наверняка сталкивались, скажем, с тем, что «достать» приличные кроссовки — это проблема (во всяком случае в 1986 г.; когда-то такой же проблемой были туфли на «платформе»). Казалось бы, чего проще — перейти от выпуска жесткой кожаной обуви к мягким спортивным туфлям, но не тут-то было. Современная фабрика — не кустарная мастерская, вручную миллионы пар обуви не сошьешь. Но и гибкость производства не та. Для того чтобы начать выпуск кроссовок, нужно сменить сырье (следовательно, нужно перестроить производство у химиков— поставщиков сырья для новых подметок, а то и у поставщиков этих поставщиков и т. д.), нужно получить новое оборудование (а для этого у предприятий-смежников требуется наладить его выпуск, что в свою очередь потребует дополнительных поставок проката, энергии, а возможно, и металлорежущего оборудования, а также многого другого), а еще нужно переучивать рабочих. В конечном счете изменение только одного типа обуви вызывает сложную цепочку перестроек и в химической промышленности, и в сырьевых отраслях, и в машиностроении, и на транспорте и т. д. Сложность этих связей, огромную степень взаимной зависимости многих отраслей ощущает на себе каждый потребитель, сталкиваясь с трудностями перестройки громадного числа экономических связей.
8-1670
113


Такая система уже не может оперативно реагировать на конъюнктуру скачущего, как в лихорадке, рынка, послушно колебаться вслед за капризами платежеспособного спроса. Абсолютной необходимостью становится планомерная организация производства. Если ее нет, то диспропорции неизбежны.
Итак, обобществление производства настоятельно требует его планомерной организации. Но, возразит нам вдумчивый читатель, у нас-то кроссовки выпускать только начинают, а вот «Adidas» их штампует уже который год. Нет ли в теории какого-то расхождения с практикой?
Для того чтобы ответить на этот вопрос, придется сделать маленькое отступление.
Отступление 1: Вновь о моде
Вы. читатель, видимо, еще не забыли наших рассуждений о капризах моды, о том. почему сегодня женщинам нужен башмачок «Ромео», вчера был моден высокий каблук, а позавчера — «платформа». почему длина юбок столь регулярно колеблется от «мини» к «макси» и обратно.
Мы не станем их повторять еще раз. Но один экономический феномен выделим. В ряде социалистических стран многие стандарты потребления (формы обуви, фасон платья, облик мебели, тип автомобиля и т. п ) приходят (с некоторым, правда, запозданием) нс столько из собственных НИИ и Домов моделей, сколько с Запада. А там почему-то ситуация складывается так. что к моменту появления моды на тот или иной товар он, как по мановению волшебной палочки, тут же (а то и загодя) оказывается на прилавке.
Этот феномен можно было бы считать не менее загадочным, чем летающие тарелки, если бы не давно найденный наукой ответ: стихийная ориентация на капризы спроса с развитием монополий постепенно капитулирует перед планомерным (хотя и в узких рамках, в ожесточенной конкурентной борьбе) учетом, а затем н формированием рынка со стороны крупнейших корпораций. Суверенитет потребителя все больше уходит в прошлое. И вот на прилавке оказывается не тот товар, который пожелал покупатель, а покупателю навязали (через рекламу, маркетинг и т. д. и т.п.) спрос на тот товар, который был заблаговременно запланирован к производству. Французские писатели Веркор и Корнель в повести-памфлете с экзотическим названием «Квота или “сторонники изобилия"» создали очень живую и образную модель абсолютного порабощения потребителя монополистическим капиталом.
Послушаем одного из возможных теоретиков этого механизма (авторы назвали его со значением — Квота). Масса покупателей «сидит у себя дома. Она независима, непокорна и гордится своим правом свободного выбора. Она, как вы правильно отметили, глядит на ваши витрины и рекламы скорее критическим оком, чем любопытным».
«Как вы ею управляете, сеньор директор?» — задает приверженцу старых добрых правил свободной конкуренции свой вопрос Квота и. заметив замешательство старомодного директора, предлагает свой рецепт: «Самый тупой из ваших продавцов сумеет под моим руководством привести в действие этот механизм, нажимая на клавиши моей клавиатуры психологических рефлексов, как ребенок нажимает на клавиши рояля, разучивая гаммы. И впредь каждый прохожий. 114


убежденный в своем праве свободного выбора, остановившись у вашей витрины, будет немедленно и автоматически, сам того не заметив, с помощью рефлексов, постепенно приводимых в действие, вовлечен в замкну inh круг, откуда ему не вырваться. Клавиша за клавишей, нота ш юной... такт ш тактом... Продавец будет следовать партитуре просто и точно, как хорошо затверженному уроку И вы увидите, как желание этого случайного прохожего, вначале неясное, расплывчатое... при помощи клавишей, нажимать на которые дело немудреное н чисто механическое, будет постепенно доведено до такой степени кон центрапии... до такой температуры... до такого необузданного неистовства. что он скорее убьет отца и мать, чем откажется от предмета своих вожделений*
Социализму этот механизм «диктатуры продавцов» принципиально не подходит. Нашему обществу нужен иной механизм планомерного формирования потребностей, такой, в котором потребители сами бы планомерно формировали свои потребности и столь же планомерно подчиняли им производство. Пока такой механизм лишь рождается, но возможности его очень широки.
Для того чтобы понять содержание этого сложного экономического механизма, ядро которого составляет объективное производственное отношение — планомерность, Вам, уважаемый читатель, придется запастись терпением и приготовиться к некоторой работе: как бы мы ни стремились к популярности, наука остается наукой, и чтобы в ней разобраться, нужно хоть немножко потрудиться.
Начнем с аналогий. Социализм возникает как плановое хозяйство, его исходный пункт — планомерность как исходное отношение, а вместе с тем и всеобщая форма прбйзводечвенных-итнопгений Социализма. Буржуа^> ное общество выросло из товарного хозяйства, товара как исходного производственного отношения капитализма. На этом (хотя и не только на этом) основании ряд советских политэкономов сделали вывод: роли товарного и планового хозяйства, товара и планомерности однотипны. Эти экономические образования выполняют схожие функции.
Какие? На этот вопрос ответить уже легче. Начнем с того, что в любой хозяйственной системе, в которой есть разделение труда, объективно встает задача распределения этого труда (и для живого труда — работники, и для овеществленного — станки, полуфабрикаты) по различным сферам деятельности, т. е. по отраслям, районам, предприятиям. Как она решается в простом товарном производстве? А так, что обособленные произво-
8*
115


дятел и. сталкиваясь на рынке н ориентируясь на соотношение спроса-предложения и уровень цены (в конечном счете — анархично), выбирают для себя определенное поле деятельности и покупают для этой деятельности средства производства. Один решает заняться огородничеством и обзаводится земельным участком и парником, второй выбирает себе роль портного и покупает швейную машинку. В развитом товарном хозяйстве дело обстоит, конечно, сложнее, но стихийный характер распределения труда по сферам деятельности остается.
Социалистическое общество использует товарные отношения, но на социалистической основе, на основе преимуществ социализма как планового хозяйства. Не обособленность производителсйт-а-Д1хдэбъединс41ие__в_цднн\ 49 кооперацию труда, единую ассоциацию — таков исхо.К ный пункт планомерного распределения труда. И само распределение осуществляется планово. Как? А так, что на одной ча1нр_вес(>£с-л4-м<пт -ябп|ргтвенные_(1отребности (их 0<ШЫГ^7руктура и т. п.), а на д ругои^^есу^ь! которыми мы располагаем на данный моментГ— рабочая сила, ее квалификация, средства производства, сырье и т. д.
Таким образом, „взвешивая" ресурсы, оптимизируя соотношение конкретных потребностей и ресурсов, максимально экономно распределяя их по различным отраслям, определяя пути создания новых предприятий, изменяя профиль и специализацию старых, социалистическое общество (а кто конкретно, мы еще скажем ниже) сознательно определяет структуру общественного разделения труда, ее динамику на перспективу. И эта закономерность социалистического планового хозяйства, ныне подтвержденная опытом одиннадцати пятилеток, была научно предсказана К.Марксом, писавшим что «экономия времени, равно как и планомерное распределение рабочего времени по различным отраслям производства, остается первым экономическим законом на основе коллективного производства. Это становится законом даже в гораздо более высокой степени» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 46. Ч. I. С. 117).
Итак, планомерное распределение труда и его экономия — первые важнейшие черты планового хозяйства, научно предсказанные и обоснованные в работах К. Маркса, Ф. Энгельса, В. И. Ленина. Это и важнейший практический вопрос современной экономики, решением которого заняты и Госплан, и министерства, и трудовые
1Н


коллективы, в конечном счете все мы. И перед всеми нами встает в том или ином обличье кардинальная в данном случае проблема: как разработать такой план, в котором каждое предприятие, каждый колхоз, каждая стройка производили бы нужную обществу, людям, нам с вами продукцию, как добиться того, чтобы не лежали на прилавках устаревшие изделия, чтобы не приходилось потребителям гоняться за дефицитом и часами мучаться в очередях? Как при этом добиться того, чтобы этот план обеспечивал максимально бережливое расходование всех ресурсов и главное —нашего с вами труда. Как?
Вопрос чрезвычайно непростой. Практический опыт планового развития социалистического хозяйства, конечно же. помогает на него ответить, но здесь велика опасность скатиться к чрезвычайно расточительному и мучительному методу поиска решений путем проб и ошибок. Для социалистического общества он мало пригоден. Но политэкономической наукой найден принципиальный теоретический ответ на поставленный выше вопрос: постоянная пропорциональность обеспечивает и точное удовлетворение потребностей, и экоцомяю-тр\да в уело^и^высоkom-уроаня рая&ития^обобпгествлец^щт. Еели учесть, что под пропорциональностью в нашей науке принято понимать такое соотношение различных частей совокупного продукта и труда отдельных предприятий, отраслей и т. п., когда каждая из этих частей не пропадает даром, является общественно необходимой, если принять во внимание это определение, то несложно понять, почему мы столь категорично заявили выше: для высокообобществленного производства постоянная пропорциональность — закон жизни.
Итак, постоянная пропорциональность — вот ключ к сбалансированной, экономной экономике, верно? Верно- то верно, но как бы нам не оступиться на этом пути. Жесткие долговременные связи между предприятиями, с раз и навсегда закрепленными поставщиками и потребителями, стабильная структура производства и потребления... Пропорциональность налицо, но ведь отсюда недалеко и до консервировации status quo в качестве идеала и самоцели. А на земле кипит научно-техническая революция. А в мире постоянно рождаются не только новые технологии, но и целые отрасли. А потребности людей обновляются на наших с вами глазах: еще вчера обычный телевизор был мечтой, сегодня в каждую семью нужен цветной, а завтра станет привычным видео или 117


что-нибудь в этом роде. Нет, в этих условиях консервация производства не годится для социалистической экономики.
Где же выход? Отказаться от постоянной пропорциональности и сбалансированности, стихийно выбирая, что и для кого производить, гоняясь «на авось» за покупательским спросом и выкидывая на воздух тьму ресурсов и массу труда, воплощенного в продуктах, не находящих потребителя? Но этакий «динамизм» товарно-рыночно^ экономики сегодйя больше похож на 6ei J. MHirnqnc, котором побеждает не тот, кто лучше бегает, а тот, кто лушпе бРгарт-^R-wpinRp И ргпи к этому старому рецёпту инерциТЛКОНОмичёской мысли все еще тянет некоторых представителей экономической науки, то мы на него не соблазнимся. (В нашей науке, что греха таить, все еще бывает, когда старые догмы и мифы экономического сознания вдруг выдаются за последнее слово науки и здесь уже трудно судить, что послужило толчком к их появлению: то ли историческая слепота, то ли подсознательная тяга к идеалам рыночной «простоты» и «экономическому» человеку, у которого одна серьезная цель в жизни — деньги и вещи, вещи и деньги...)
Но довольно отступлений, пора дать решение. Звучит оно просто: плановое хозяйство предполагает постоянство пропорциональности^ при гибкости и динамизм^ самих пропорций. Это вторая важнейППВГЦертз'Птланомерной организации экономики. Решение похоже на словесный фокус? Только на первый взгляд. На самом деле речь идет о том, что все пропорции, связи между хозяйственными звеньями подлежат не консервации, а поен^ян- <йой перестройке в соответствни_с __п оявле н и с м птбвых потребностей, новых технических решений. Но перестройка эта должна осуществляться так, чтобы ^система ппгтп- ^щго^находилась в равновесии. Экономическая структура должна напоминать не абсолютно жесткую металлическую конструкцию, сваренную из некоторого наборд болванок, а скорее что-то вроде кубика Рубика, котор^ можно вертеть как угодно, но пргГ^том он вссчдз осТает- ся правильным («пропорциональным») кубом.
Общественное производство, конечно, не кубик, в нем и связей, и «степеней свободы» гораздо больше, так что здесь добиться постоянной согласованности куда сложнее, да и конечная цель не так проста. В экономике мало вернуться к абсолютному началу ( = концу), когда у каждой грани свой цвет, когда каждый потребитель
118


получил желаемое и потребности удовлетворены. Проблема (а вместе с тем и огромное завоевание) социалистической экономики в том, что мы стремимся не просто удовлетворять потребности, превращая граждан нашей страны в сытых и довольных обывателей, а развивать богатство человеческой личности, следовательно, все время будоражить человеческие потребности, заставлять их двигаться, жить, расти, но не так, чтобы толстел потребитель-хапуга, а так. чтобы человек постоянно испытывал голод в общении, добре, красоте, знании. Создать условия для удовлетворения этих потребностей — вытеснить ручной труд, превратить работу каждого в творчество, обеспечить всем возможность использовать все блага культуры, высвободить свободное время от домашнего хозяйства и т. д. и т. п. — эту задачу решить, пожалуй, сложнее, а сейчас и намного важнее, чем просто накормить и одеть человека.
Перед нами сформировалась достаточно ясная картина планового хозяйства. На одной стороне — система постоянно обновляющихся, подвижных потребностей, на другой — также динамичная структура производства (предприятия, стройки, колхозы, между которыми распределены люди, станки, сырье). Задача в том, чтобы их связать между собой. Как? Очевидно, через систему планового руководства. Сбалансировать сложнейшую структуру потребностей и производства (одних промышленных предприятий и объединений в СССР около 40 тыс.) — такова задача. Сложно? Да, очень. Но возможно. Возможно, если эту проблему возьмет на себя общество, организованное для сознательной, непосредственно общественной связи производства и потребления (это третья важнейшая черта планового хозяйства), или, как это предельно четко сформулировал Ф. Энгельс, «организованное для совместной планомерной работы общество...* (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 20. С. 154).
Для того чтобы понять, что представляет собой эта организация, представим себе на минуту огромное дерево. Попробуйте от каждой из, скажем, тысячи точек на земле протянуть ниточки до каждого листа, да еще так, чтобы они не мешали друг другу, чтобы каждая ниточка была точным каналом связи. Немыслимо трудно, тут же запутаешься. А между тем решение этой проблемы перед вашими глазами — это само дерево. Оно обеспечивает надежную связь между тысячами точек на почве (до
Ilf


которых дотягивается корневая система) и огромным многообразием листьев, концентрируя при этом все многообразие этих связей в одном центре — стволе.
Похожий принцип заложен и в систему управления народным хозяйством. По сотням тысяч каналов отчетная информация и проекты планов на будущее снизу (от каждой бригады, каждого предприятия) стекаются вверх, группируясь, обрабатываясь, обобщаясь от уровня к уровню, так что в результате Госплан получает сведения не от миллионов рабочих непосредственно, а от нескольких десятков министерств и госкомитетов. -Значит, и план должен составляться наверху, в Совете Министров и Госплане, только для важнейших крупных комплексов экономики по нескольким тысячам позиций (ствол распределяет жизненные соки только по нескольким наиболее крупным ветвям). Звенья, руководящие этими комплексами (ветвями), получив задания от Госплана, должны распределять их между своими подопечными: так сформируется связь «министерство — объединение — предприятие». На фабрике, в колхозе, на стройке эти задания должны детализироваться и доводиться до каждого цеха, бригады, рабочего. Так будут протягиваться ниточки управления от единого экономического центра (Совмина, Госплана) к каждому работнику.
Но это только прямая связь: от центра к коллективу, от народнохозяйственного плана — к плану предприятия. Не менее важно для планомерности и обратное воздействие, снизу вверх, от трудового коллектива к центру, от листьев к стволу и корню, их питающему.
В плановом хозяйстве есть специфические формы и этой обратной связи. Это плановая инициатива трудовых коллективов. Трудовой коллектив предприятия, стройки— не пассивный объект централизованных указаний, как это иной раз представляют себе критики планомерной организации экономики. Он может и должен проявлять свою инициативу, творческую энергию, знания и поиск при выработке проекта плана, при его обсуждении. Именно коллективу (подчеркнем: всему коллективу, всем рабочим, а не только директору и администрации) лучше видны и резервы роста производства, и узкие места, которые тормозят рост качества и количества выпускаемой продукции, научно-технический прогресс. Своевременная и массовая инициатива снизу, доведение ее до плановоуправленческих органов отрасли, народного хозяйства — неотъемлемая функция трудового коллектива.
120


Eme одна форма плановой инициативы снизу — обеспечение максимально экономного выполнения плана. В сам.ом деле, если план утвержден, то его перевыполнение — далеко не всегда благо. Можно перевыполнить план по производству покрышек, но если автомобилей будет произведено плановое количество, то сверхплановая «обувь» для машин пропадет впустую. То же касается большинства видов продукции, производство которых должно быть точно согласовано с объемом тары, возможностями транспорта и т. д. и т.п. Так что же, не перевыполнять план, превратить его в фетиш и на него молиться? Нет, конечно. Ведь план можно перевыполнять и по-другому — сократив затраты сырья, материалов, рабочего времени на производство плановой продукции, повысив ее качество.
В результате осуществления плановой инициативы трудовой коллектив получает определенную самостоятельность. Так в плановом хозяйстве появляется проблема диалектического сочетания централизма и самостоятельности. К возможным путям ее решения мы еще специально вернемся, а здесь лишь подчеркнем, что самостоятельность трудового коллектива в планомерно организованной экономике принципиально отлична от обособленности производителя в рыночном хозяйстве. В первом случае коллектив проявляет инициативу в деле составления и выполнения плана, а во втором — хозяйствует независимо от других лиц, на свой страх и риск, определяя программу производства на первый взгляд совершенно самостоятельно, а на самом деле под диктатом стихийных колебаний рыночной конъюнктуры.
Итак, для функционирования планового хозяйства необходимы: централизованное планирование и управление, осуществляемые системой органов планомерного руководства экономикой, на одной стороне, и плановая инициатива трудовых коллективов, обладающих определенной самостоятельностью. — на другой.
Достаточно? Нет, и еще раз нет. Нет, ибо в этой двусторонней схеме нет главного элемента, без которого невозможна планомерно организованная экономика, нет той связи, тех отношений, которые бы обеспечили решение ключевой в данном случ.а.е проблемы: выяви^
реальные потребности, как учесть ресурсы,—кант
наконец, обеспечить главное — заинтересованность всех трудящихся в реализации общенародных интересов, в выработке напряженного плана и его инициативном вы- 121


полпенни, как, иными словами, превратить каждого труженика, каждого члена общества в подлинного хозяина своей страны, ее экономики.
КАЖДЫЙ - ХОЗЯИН
Когда же возникает это чувство, и, что важнее, отношение реального хозяина экономического богатства? Частник готов вкалывать до седьмого пота, но при случае может из ружья убить ребенка, оберегая свои фрукты, овощи или цветы, которые он понесет на рынок, чтобы потом купить «Жигули», поставить их в гараж и, заперев одно в другом, ходить с ружьем, охраняя возросшую собственность. Что делает его хозяином? Видимо, реальное распоряжение самим процессом производства («Я — хозяин, я решаю, что и как делать!») и возможность присвоить результаты производства.
Теперь оставим в стороне стихию частной собственности и посмотрим на общественное присвоение при социализме. Одна сторона общественной собственности налицо: все, что произведено в обществе, присваивается самими трудящимися и никем иным. Причем мера этого присвоения определяется как равная для всего общества: на каком бы предприятии ты ни работал, за равный труд ты должен получить равное вознаграждение. Но здесь есть одна «закавыка»: связь между трупом и по-/ требленнем в условиях аысокого-уровня^обббТТгестОени оче^Ь опосредована. Что это значит? А то, что, работая на металлургическом комбинате, ты практически не видишь связи между качеством стали и качеством хлеба, который ты ешь, или костюма, который ты носишь. Можно выплавить отличную сталь, но в комбайне, который из нее сделают, будут щели, и зерно вместо того, чтобы попасть на стол к сталевару, сгниет под дождем. Можно спрясть прекрасную нить, но ткань покрасят в скучный цвет, сошьют немодное платье, и потребитель пройдет мимо него, труд, в том числе его собственный, пропадет даром.
Значит, в условиях многоступенчатой связи производства и присвоения (в конечном счете — потребления), характерной для общенародной собственности, объективно необходимо еще одно звено, позволяющее каждому почувствовать себя хозяином, стать им на деле. Это условие — реальное распоряжение тем, что является объектом твоей собственности. Хозяин тот, с кем считаются, кто участвует в управлении делом. Не только в исполне122


нии какой-то работы собственными руками, а еще и в управлении. Там, где это есть, есть и чувство хозяина.
Каждый хозяин, если каждый не только присваивает блага, но и управляет, распоряжается ими. Именно в этом простейшая определенность общественной собственности на средства производства: собственником всех экономических благ в стране является «организованное для совместной планомерной работы общество» — общенародная ассоциация трудящихся. Именно она (и никто другой) присваивает блага. Именно она распоряжается, управляет экономическим богатством в масштабе всего народного хозяйства. Каждый — труженик, и каждый — субъект руководства народным хозяйством. Общественное планомерное производство будет социалистическим только в том случае, если им управляет все общество (или, на первых этапах, — большинство членов общества) трудящихся, а не замкнутый круг чиновников-профессионалов. Это не мы придумали. Это закономерность, выявленная К. Марксом и Ф. Энгельсом более ста лет назад и в дальнейшем научно ими доказанная. Это закономерность, подтвержденная более чем шестидесятилетней практикой социалистического строительства в СССР и других странах мировой социалистической системы.
Проблема встает, однако, тогда, когда мы от провозглашения этого принципа переходим к его практическому воплощению. При внимательном чтении в Вашем сознании уже давно могло зародиться сомнение: как могут все (т. е. по крайней мере 150 миллионов взрослого населения страны) вместе управлять экономикой? И что получится из этого, даже если это технически как-нибудь и можно будет организовать (скажем, при помощи суперЭВМ для голосования)? Скорее всего вариант, задолго до нас обрисованный мудрым баснописцем: «Лебедь рвется в облака, рак пятится назад, а щука тянет в воду». «Воз» же народного хозяйства будет стоять на одном месте.
И все же выход есть, и выход этот — последовательное осуществление в реальной действительности давно известного принципа демократического централизма. А чтобы этот принцип не выглядел в Ваших глазах чем- то сухим и академичным, мы сделаем маленькое отступление о том, что может означать и чем может грозить его отсутствие и, следовательно, наличие централизма бюрократического.
123


Отступление 2: О бюрократизме
Трудно найти такого человека в нашем обществе, который бы стал открыто защищать бюрократизм. Тем более это трудно сегодня, когда с высокой партийной трибуны он вновь был подвергнут резкой критике. Но. пожалуй, еще труднее найти человека, который хотя бы раз в жизни не сталкивался с проявлениями бюрократизма С первых лет Советской власти мы неустанно боремся с ним, но окончательной победы пока что нет. Мы не хотим отрицать успехи социализма в борьбе с этим феноменом, доставшимся нам в наследство со времен бных. Мы хотим сделать другой акцент: политическая экономия еще далеко не все знает об экономических корнях бюрократизма при социализме, а бороться с проявлениями этого зла — волокитой, бумаготворчеством. заседательской суетой и т. п.. не вырывая корней бюрократизма, — задача, обреченная на провал.
Между тем многое об этих корнях можно узнать из работ В. И. Ле ннна — человека, жгуче ненавидевшего бюрократизм и всей своей дея тельностыо (а не только научными разработками) показавшего, как могут быть вырваны корни этой сорной травы. Вырастает же она прежде всего там. где у представителей государственного аппарата и хозяйственных руководителей возникает тенденция к превращению «в, оторванных., гтряшцу над массами ПРНИМпАгцрованных лиц»
^УГенин В И. Поли собр. соч Т. 33. С. 11Ъ). Эти три черты н есть простейшие определения бюрократизма. Следовательно, экономические корни бюрократизма надо искать там, где возникают элементы обособления и привилегированного наложения тех. кто фактически занят плано мерной организацией экономики (членов профессионального управленческого и государственного аппарата), от тех. чьи интересы они должны выражать, совместно с кем они должны делать это дело. — самых широких масс трудящихся, реальных хозяев социалистического производства.
Причины этого обособления лежат в уровне развития материальных и духовных предпосылок социализма — обобществления производства и управления, культуры широких масс трудящихся. Там. где эти предпосылки развиты слабо, где не налажено реальное практическое участие трудящихся в управлении, широкий и действенный контроль снизу за тем. чтобы профессиональный управленческий аппарат выражал и постоянно, практически проводил в жизнь общенародные, а не свои узкогрупповые интересы, — там могут возникнуть и элементы монополизации планомерного руководства экономической жизнью страны со стороны бюрократии. Тогда «махровым цветом» расцветают и бумаготворчество, и волокита, и казенно-равнодушное отношение к людям — иными методами обособленный от масс и нх интересов, отгородившийся от пульса реальной экономической жизни слой управлять не может.
Превращение государственной и экономической власти в бюрократическую машину, оторванную от общества, в стоящий над ним орган, а его работников — в бюрократов таит огромную опасность. Именно превратившихся в бюрократов представителей государственной власти В. И. Ленин считал самой главной внутренней опасностью. В. И. Ленин не уставал многократно указывать, что «на одно из первых мест ставится при этом борьба с злоупотреблениями тех представителей Советской власти, которые, обманно пользуясь званием коммунистов, проводят на деле не коммунистическую, а бюрократическую, начальническую политику, и беспощадное изгнание таких, при установлении более строгого контроля как при помощи профессиональных союзов, так и другими путями» (Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 54. С. 500).
124


Бюрократизм — это враг поистине страшный, ибо он способен отор- вать созданное трудящимися государство от самих трудящихся; оторвать экономические органы, призванные представлять волю всех тружеников как организаторов общественного производства от самих утих тружеников, превратить «центр» (орган руководства экономикой) из органа аппарата управления всех трудящихся в «проклятую бюро кратнческую машину». Эта бюрократизация государства способна нанести непоправимый ущерб социализму.
Господство бюрократической центральной власти может быть при крыто разного рода социалистическими атрибутами, но независимо от этого внешнего сходства оно приводит к полной безынициативности и апатии граждан, вынужденных трудиться не свободно, а под давлением вне их стоящей экономической, политической, военной, идеологиче ской и т. п. необходимости, в конечном счете из-под палки. В пол потов ской Кампучии эта химера казарменного коммунизма была осуществлена с предельной циничностью. Там был всемогущий «центр» (пресловутая «ангка»). были директивы всем хозяйственным звеньям, более того, каждому человеку; были планы, но не было не только социалистической планомерности, но ничего хотя бы отдаленно напоминающего научный социализм.
«Тот. кто не будет выполнять безошибочные советы ангки. будет наказан. Ни ваши действия, ни ваши намерения не ускользнут от ангки, которая все видит н все знает. Не думайте ни о чем другом, кроме как о том. чтобы производить. В остальном же за вас думает ангка». «Думает и решает ангка. Она — мозг, мы — руки и тело» (Кампучия: от трагедии к возрождению. М.. Политиздат. 1979. С. 73, 75).
Было бы непростительной ошибкой видеть единственный источник кампучийской трагедии только в господстве изолировавшей себя от народа бюрократической машины. Но не следует упускать нз виду, что именно система полного политического бесправия масс н полного самоуправства «ангки» была той политической формой, без которой эта трагедия была бы невозможна.
Оставляя внешнюю видимость социалистической организации экономики, такие социально-экономические системы фактически не имеют ничего общего с социализмом Гранина между ними и подлинным социализмом проходит по маленькой и вроде бы второстепенной линии — линии, отделяющей подлинный демократический централизм от бесконтрольного хозяйничания бюрократической верхушки, хотя бы и прикрытого организованным сверху «волеизъявлением народа».
Реальность этой ультралевой опасности породила и порождает крен вправо, лозунг безбрежной абсолютной свободы мелкого буржуа, испугавшегося централизации и дисциплины диктатуры пролетариата.
Свобода, свобода инициативы, никакого давления сверху — так кричат анархисты всех мастей, всех времен и народов — от Прудона до Маркузе. Куда как красиво: полная свобода личной инициативы. А на деле? На деле этот «рай» встречается лишь в писаниях анархистов, а мелкий буржуа, требующий свободы и равенства, оказывается вольным или невольным пособником фашиствующих сторонников «твердой власти». Почему? Да потому что в условиях господства крупного промышленного производства атомизированное рыночное равенство становится утопией. Мелкого частника подчиняют гиганты индустрии, и взбесившийся от этих ужасов мелкий буржуа ищет, прибежища у «коричневых>'Т1икь!lujkm
Итак, мы вернулись к"тому, с чего начали, — к принципу демократического централизма, важнейшему прин125


ципу организации социалистической экономики. А попутно (если Вы заметили, уважаемый читатель) мы подошли к очень важной закономерности: экономические процессы самым непосредственным образом взаимосвязаны с политикой. Конечно, верно, что базисом политики является экономика, что «политика есть концентрированное выражение экономики» (В. И. Ленин), но столь же верно, что конкретный экономический механизм данной конкретной страны в определенный короткий исторический период прямо зависит от политических форм, более того, многие его отдельные черты определяются политикой, деятельностью государства. Так что занятия экономикой, ее изучение или тем паче преобразование всегда были связаны с изменениями политическими, с острейшими вопросами классовой борьбы, а сама экономическая наука часто заставляла ее поборников вступать в конфликты с господствующими государственными режимами. Борьба за прогресс экономики так или иначе, но всегда была связана с борьбой за развитие демократии, в конечном счете — за торжество ее высшей формы - демократии социалистической.
На стыке экономики и политики лежит и принцип демократического централизма. Именно он раскрывает и снимает противоречие между объективной необходимостью, с одной стороны, всеобщего участия трудящихся в управлении, а с другой - полной централизации в руководстве экономикой. Как? А так, что на стадии обсуждения и принятия решений допускается и, более того, требуется участие всех и каждого, участие заинтересованное и деловое. На стадии же выполнения — строжайшее подчинение всех и каждого совместно выработанным централизованным решениям.
Это решение выглядит простым. Но оно порождает сложнейшую проблему: как обеспечить подчинение воли этого «центра» воле общества, как гарантировать, что он будет проводить линию, точно соответствующую воле всех (или большинства) трудящихся? Вот здесь уже не обойтись без политики, ибо проблема эта стоит так: какой политический механизм может обеспечить и обеспечивает подчинение воли и интересов социалистического государства воле и интересам общества.
Решение этой проблемы найдено и обосновано классиками марксизма-ленинизма. Такой политический механизм —^социалистическая демократкТ^ Конкретно этот механизм включает ряд пунктов.
126


Первое - всеабщее_участие трудящихся в управле- цщ, но не как простое суммирование мнений вега и каждою, людей компетентных и просто безграмотных. Подобное представление — ходячая насмешка мешанина над лозунгом и практикой участия трудящихся в управлении. Речь идет о другом: научить управлять каждого, научить не только и не столько по книжке, сколько на деле. Ни один занятый своим делом человек не станет корпеть над премудростями экономической науки просто так, «от делать нечего». Но если он будет знать, что от его практического участия в управлении зависит решение действительно важных вопросов, будьте уверены, человек будет учиться, чтобы не лились в канавы реки молока...
Как участвовать? Собрать сто пятьдесят миллионов человек в одном органе и пусть заседают? Нет. Здесь «обнаруживается» второй ключевой пункт механизма социалистической демократии — выборности и все^_снизущ)оверху. Не все вместе, а «по очереди»: какое-то время «поуправлял» — иди назад работать на свое прежнее место. Звучит смешно и наивно? Да. Но только потому, что мы до предела упростили сложную теорию механизма социальной организации нашего общества. На самом же деле это совершенно «серьезный», более того, практически осуществляемый в нашем обществе механизм. Именно так, на определенный срок, выбираются у нас депутаты Советов. Всех: от местных до Верховного Совета СССР. «Поработал — поуправлял — снова поработал» — таков в самом примитивном изложении один из фундаментальных принципов механизма социалистической демократии.
Третий ключевой пункт этого механизма, который особенно упорно подчеркивал В. И. Ленин, — аро равно? экономическое положение^ членов еосудпрственного-ххнт(а- рата остал^ьнъ^ трудящихся. А это значит —
зарплата по трудовому вкладу, никаких льгот, никаких привилегий, никакого использования своего служебного положения для обогащения себя лично или своих близких.
Наконец, пункт четвертыи^щосхоянный-контролъ трудящихся за своим государственным аппаратом и его функционирование^: ~~
Эти принципы социалистической демократии были сформулированы и обоснованы Марксом, Энгельсом, Лениным. И они неоднократно подчеркивали: только то
ш


государство можно назвать социалистическим, в котором все эти принципы реализованы последовательно.
Зачем мы так долго рассказывали Вам все эти вещи, не имеющие прямого отношения к экономике и экономической науке?
Затем, чтобы Вы могли себе четко представить: без социалистической политической системы не может быть социалистической экономики, и наоборот, без социалистической организации общественного производства не может быть социалистической демократии. Тот же, кто не может отличить социалистической экономики и социалистического государства от псевдосоциалистических тоталитарных формирований, не может считаться в современном обществе грамотным человеком и уж тем паче ему нечего делать в экономической науке. Может быть, можно быть хорошим астрономом, почтальоном, ботаником и не вникать в политические проблемы, но быть ученым-политэкономом и стоять в стороне от политической борьбы невозможно. Это аксиома.
Таковы политические аспекты экономических отношений, содержания собственности, статуса общенародной ассоциации трудящихся как действительного организатора социалистического планового хозяйства.
Объединение трудящихся в ассоциацию — это та экономическая связь, которая приходит в нашем обществе на смену обособленности частных собственников, это тот политэкономический смысл, который может быть выражен лаконичной формулой: и мое, и наше.
С политической и юридической точек зрения эта формула может быть выражена фактом общественной собственности на средства производства. Не случайно поэтому и то, что революционный переворот во всей общественной жизни, происшедший в октябре 1917 г., начал с национализации решающих средств производства, волевого закрепления общественной собственности. Но для того чтобы экономически закрепить эту победу, чтобы экономически реализовать общественную собственность, требовалось нечто большее, чем декрет Советского государства о национализации и вооруженные красногвардейцы, готовые штыками подтвердить его нерушимость. Требовалось на деле превратить всех трудящихся в хозяев сво^иэконом ичеекоц_ж изн и, объ/ един ит ьхи х^л^пПгого^ чтобьГбн И см О1'ЛИ~ TUB МЕТт но. кол^ лективноТГроизводить и присваивать произведенное богатство, требовалось, выражаясь ленинскими словами,
128


^)обществить_гц20изводст^о на—-деле. А это оказалось ох как^Яепросто. Первым и простейшим шагом на этом пути стал всенародный и всеобщий учет и контроль.
Почему именно учет и контроль? Да потому что если в плановом хозяйстве допустить небольшую неточность в оценке ресурсов или потребностей на уровне предприятия, то затем, обобщаясь, накладываясь на другие неточности, она может вырасти в лавину ложной информации, сводящей на нет пользу от самых точных плановых расчетов. Джанни Родари как-то обронил очень мудрую фразу: «Две полуправды- берешь и получаешь в, итоге одну полновесную ложь». Опасность такой «полуправды» (приписки, утайки ресурсов, которые иной «хозяин» припрятывает на черный день) особенно велика в плановом хозяйстве, где «полновесная ложь» оборачивается растратой человеческого труда, недопоставкой нужной продукции, дефицитом, с одной стороны, и штурмовщиной, сверхурочными работами, сокращением свободного времени — с другой.
Для того чтобы предотвратить это, и существует в социалистической экономике всенародный, всеобщий учет и контроль — исходная и простейшая форма планомерной организации производства. Почему всеобщий? Да потому что он должен охватывать все звенья экономики. Учет и контроль, в которых есть «дыры» и «щели», — это сито, которым никогда не вычерпаешь моря реальных экономических проблем.
Ну а почему всенародный? Да потому что только сами трудящиеся, народ непосредственно заинтересованы в точнейшем и доскональном выявлении всех и всяческих возможностей улучшить производство, сэкономить ресурсы, ибо все эти не растраченные впустую блага в социалистическом обществе пойдут на пользу самим трудящимся. Однако на практике эта общая закономерность реализуется там, где последовательно соблюдаются ленинские принципы организации учета и контроля. Они просты и понятны каждому, ибо родила их сама жизнь — исторический опыт деятельности российского пролетариата по организации разрушенного сначала первой мировой, а затем гражданской войной народного хозяйства страны.
Кто должен осуществлять контроль? Тот, кто в этом кровно заинтересован. Ну, а кто больше всех, например, нуждается в том, чтобы продукция была высококачественной, поставлялась в срок, нужного сортамента.
9—1670
129


комплектно? Конечно же, потребитель. Почему же он не всегда осуществляет этот контроль? Потому что свои права он не всегда может реализовать, потому что контролера иной раз не жалуют, гонят... А если наоборот, если контроль осуществляется некомпетентно, если в работе контролеров немало бюрократической заорганизованное™ и формализма? Тогда хорошо бы наладить обучение контролеров, а состав контрольных органов сделать подвижным, сменяемым, таким, чтобы каждый рабочий мог включиться в это дело.
Не правда ли, просто? А между тем мы с Вами вывели основные принципы организации всенародного учета и контроля как простейшей и первой формы участия трудящихся в управлении на всех уровнях вплоть до народнохозяйственного. Массовость и разнообразие организаций, занятых учетом и контролем, обеспечивающих участие трудящихся в управлении, — раз; сменяемость состава этих органов, позволяющая привлечь самый широкий круг рабочих к этому делу, — два; бесплатное выполнение функций по участию в управлении — три; широкие полномочия контрольных органов, независимость тех, кто контролирует, от тех, кого контролируют, — четыре; наличие прямой заинтересованности тех, кто занят учетом и контролем, в его результативности (очередь готова и бесплатно проверить, нет ли под прилавком припрятанного дефицита, — вот самый элементарный пример заинтересованности без оплаты) — пять. Перечень этих простейших «правил» можно продолжить, но главное видно сразу: хозяином всей экономической жизни может быть только организованное для совместной планомерной работы общество — общенародная ассоциация, простейшую форму которой мы обрисовали, рассуждая о практически очевидных и проверенных историей принципах организации учета и контроля.
Из всенародного учета и контроля как первой формы участия трудящихся в руководстве экономической жизнью вырастает епциа^игтии^гкпр—самоуправлений народа в экономике — то отношение, которое позволяет реально включиться каждому члену общества в управление всем народным хозяйством. Формы самоуправления наследуют все основные принципы всенародного учета и контроля. Наследуется и система принципов представительной демократии: выборность, сменяемость, контроль снизу, равное социальное положение руководителей и рядовых рабочих. На этих принципах рабо130


тают основные органы руководства общественной жизнью — Советы народных депутатов и их актив (а это миллионы человек), соединяющие в себе начала государственности с началами самоуправления. Повышение роли местных Советов в комплексном решении социальных и экологических проблем региона, возрастание активности Верховного Совета СССР в решении экономических проблем — это практические шаги самоуправления.
Но эти шаги — далеко не вся «тайна» самоуправления. Прямая, непосредственная демократия, в том числе на народнохозяйственном уровне, — не менее важное слагаемое этого отношения, включающее широкие обсуждения ключевых социально-экономических проблем, вынесение нескольких альтернативных проектов на общенародное обсуждение. Мы не всегда в полной мере оцениваем возможности прямой демократии, но представим себе, что в каждом учреждении на видном месте висит стенд с четырьмя графами: недостатки и узкие места в работе, предложения по их устранению, ответственный и сроки реализации. Каждый член общества видит всю систему проблем в жизнедеятельности данного организма (от предприятия до города, области), каждый может подать предложение с указанием новой проблемы, предложением по устранению недостатков, а выборный и обновляемый орган, состоящий из самих трудящихся, будет при помощи научных консультантов отбирать ценные предложения. Такие системы налажены пока что лишь на некоторых предприятиях, но будущее у системы типа «если бы директором был я» большое.
Одно из важнейших направлений развития самоуправления — активизация социально-экономических функций всей совокупности общественных организаций: от комсомола до различных творческих объединений и добровольных обществ. Особенно много здесь могут сделать профессиональные союзы — наиболее массовые организации рабочих и объединения потребителей, контролирующие и организующие работу торговли и производство (опыт деятельности таких организаций имелся в нашей стране в 20-е годы, ниже мы о нем еще расскажем).
Народнохозяйственное самоуправление, самоуправление трудовых коллективов и их самостоятельность, плановая инициатива, связанные в единую систему, обеспечивают соединение членов социалистического общества в общенародную ассоциацию — собственника 131
91


средств производства, организатора всей экономической жизни социалистического общества.
Итак, ассоциация — вот хозяин. А человек? Что может он — конкретный, отдельный человек? Что могу Я?
СВОБОДНАЯ ИНДИВИДУАЛЬНОСТЬ В СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЙ АССОЦИАЦИИ
Не расстворится ли, не утонет ли индивидуальность в общем океане народнохозяйственного коллективизма? Именно этот вопрос до удивления часто задают нам все более или менее искренние сторонники абстрактного гуманизма. Задают из разных побуждений. Одним не дают покоя противоположность общенародной ассоциации, общенародной собственности и частного хозяйчика, вытеснение социализмом анархической свободы хозяйствования мелкого буржуа. Другие искренне обеспокоены утрозой попрания свободы личности диктатурами типа полпотовской или маоистской...
Вопрос серьезен, сложен и принципиален. Однако ответ на него уже найден марксизмом. В одной из своих первых работ — «Немецкой идеологии» — К. Маркс и Ф. Энгельс высказали его отнюдь не двусмысленно: только в коммунистической ассоциации и через нее пролетарии обретут свободу. Ассоциация — это не корпорация, подавляющая индивида, а особая социальная связь, делающая человека свободным — господином своего объединения в общество, хозяином экономической жизни.
Только включаясь в ассоциацию, человек входит в экономическую жизнь, только войдя в нее этим (и никаким иным!) образом, он становится реальным хозяином экономического богатства, только став ассоциированным хозяином, реальным организатором экономики (через учет, контроль, самоуправление, встречное планирование), каждый из нас получает экономическую свободу.
Поразмыслим над этой проблемой. Кое-что о социалистических производственных отношениях мы уже знаем. Социализм — это плановое хозяйство; отношение планомерности является первой формой реализации общенародной собственности, в результате чего организаторами производства, его «направителями» хозяевами и «господами» становятся все трудящиеся, объединенные в общенародную ассоциацию. Это первые шаги движения от подчинения стихийному действию экономических законов движения к экономической свободе ассоциирован132


ного индивида, Человека. Но производственные отношения всякого общества — это еще и определенный способ соединения непосредственных производителей со средствами производства. Как оно происходит при социализме, рождается ли здесь свобода индивида? Плановый характер экономики обусловливает необходимость адресного и директивного (осуществляемого через обязательные для исполнителя плановые задания) распределения средств производства по сферам деятельности. В результате в плановом (в основе своей) порядке осуществляется формирование системы общественного разделения труда и структуры совокупного работника в масштабах всего народного хозяйства.
Вас еще не одолела скука, читатель? Ничего, придется немного потерпеть: науки без изрядной доли сухости и строгости не бывает, другое дело, что у посвященных изящная (т. е. как раз предельно строгая и лаконичная) научная формулировка так же вызывает ощущение прекрасного, как и художественный образ. Впрочем, мы отвлеклись.
Средства производства распределены, их структура сформирована, и все это сделано через адресный директивный план. Ну, а люди? Может быть, их тоже «планомерно распределить?» Иванова в приказном порядке в токари, Петрова в пекари, а Сидорова в университет? Не правда ли, жуткая картина? Эдакая казарма размером в целую страну и фельдфебель в роли Вольтера. Чушь? Нет, не чушь, а страшная опасность, которую уже пытался реализовать фашизм. Социализм вырос в самой решительной борьбе с такого рода экономическими системами, его экономика построена на прямо противоположной основе. Ее «три кита» — это планомерное формирование структуры производства, свободный выбор каждым человеком места для работы, всеобщность труда («кто не работает — тот не ест», но рабочее место есть для каждого).
Итак, соединение работников со средствами производства при социализме осуществляется планомерно и свободно. Планомерно для всех и для каждого обеспечиваются рабочие места (а вместе с этим и возможность учиться, повышать квалификацию и т. д.), свободно выбирает каждый член нашего общества место для приложения своего труда, место работы (профессию, коллектив и т. д.). И это не просто социально-экономическая черта социализма, это одно из его коренных про133


изводственных отношений, научно предсказанных марксизмом и подтвержденных десятилетиями практического строительства нашего общества.
Однако не показалось ли Вам, читатель, что-либо странным, парадоксальным в приведенной выше формулировке этого производственного отношения социализма? Если да, то это замечательно, ибо выше, давая его определение. мы, хотя и неявно, выделили и его противоречие. В самом деле, если рабочие места (и на заводах, и на стройках, и даже в институтах) твердо запланированы на пять лет, а каждый человек свободно выбирает себе место работы, не получится ли так, что где-то будет «густо», а где-то «пусто»? В принципе да, так могло бы получиться, если бы мы пустили этот процесс на самотек, но специфика социализма в том и состоит, что это научно управляемое общество и его противоречия (о которых мы расскажем подробнее в специальной главе) сознательно и научно разрешаются. Подчеркнем: не раз и навсегда разрешаются, не уничтожаются, ибо, «разделавшись» с противоречиями, мы лишили бы нашу экономику источника развития, задача в другом — найти формы взаимодействия полюсов противоречия, чтобы оно не приводило к антагонизмам, а вызывало планомерное движение.
Задача сформулирована: найти формы снятия (т. е. разрешения, но без уничтожения и без антагонизмов) противоречия между жестким плановым формированием структуры рабочих мест и свободным (а с точки зрения общества в целом — стихийным) выбором места работы со стороны каждого человека.
Сразу признаемся: окончательного решения этой задачи в нашей науке еще нет; здесь есть над чем поразмыслить всем нам. Это тем более не лишнее, что сформулированный вопрос — это не академическая задачка для кабинетных ученых, а жгучая проблема практики социалистического хозяйствования. У нас не хватает рабочих многих специальностей, на тысячах предприятий висят объявления «требуется...», а вместе с этим есть специалисты, которых общество с большим трудом устраивает на работу; в одних вузах у нас огромный конкурс и слезы «срезавшихся» медалистов, а в других — недобор и троечники, гордо получающие студенческий билет. А региональные проблемы? В одном месте двойная зарплата и страшная нехватка людей, в другом закрытая прописка, трудности с жильем и нет отбоя от желающих пробраться туда любыми правдами и неправдами...
134


Сложные вопросы. Острая необходимость в качественном решении...
Кое-что нам уже удалось. Широко используется простейший метод — регулируя зарплату, мы можем в определенных пределах влиять на выбор места работы. Но, как показывают обследования социологов, денежный доход сегодня — не главный ориентир при выборе места работы. Необходимо создать то, что экономисты называют социальной инфраструктурой, — место работы для жены (мужа), жилье, ясли, сады, школы, вузы, магазины, прачечные, химчистки, транспорт, чистый воздух и пр. Все это часто оказывается гораздо более сильным стимулом для выбора места жительства и работы, чем повышение зарплаты. Отсюда и ряд экономических парадоксов: хочешь построить новый завод — строй дома и школы, хочешь освоить Сибирь — начинай с благоустроенных городов. Человек — не машина и его при помощи плановой директивы не переместишь, да и рублем не всегда прельстишь...
Но этого мало: «Не хлебом единым жив человек». Чем выше квалификация работника, тем важнее для него хлеб духовный — культура. И если сегодня не только в деревнях Нечерноземья, но и во многих мелких городах Сибири. Средней Азии, Центральной России ощущается культурный голод, то завтра мы не сможем решать ни проблем научно-технического прогресса, ни вопросов роста культуры производства ни на селе, ни в городах, не избавившись от этих недостатков. Как? Давайте думать вместе и думать безотлагательно, ведь рост культуры для самых широких масс в условиях НТР становится важнейшей экономической проблемой.
И все же самое главное мы «забыли». Человек в социалистическом обществе — это не только работник, которого надо накормить, напоить и развлечь. Он хозяин своей экономической жизни. Слова? Нет, факты. Судя по массовым обследованиям рабочих Москвы, Ленинграда, Свердловска и многих других городов нашей страны, на одном из первых мест при смене или выборе места работы стоят отношения и климат в коллективе, возможность самореализации. Рабочий хочет на деле проявлять себя как хозяин и организатор, он имеет на это полное право и он идет работать туда, где он может реализовать это право в полной мере.
Значит? Значит, одной из важнейших форм разрешения ключевого для социалистической экономики противо135


речия процесса соединения работников со средствами производства (Вы его еще не забыли: на одной стороне — жесткое планирование рабочих мест, на другой — свободный, не поддающийся приказам выбор места работы) является социальная активность членов нашего общества. Вот лишь несколько возможных направлений.
Первое — участие в формировании будущей структуры рабочих мест. Никто не урезает твоей свободы, напротив, тебе предлагают реализовать ее в действии: подумай заранее и вместе со всеми, где и как ты будешь работать в будущем...
Второе — активное участие в делах коллектива. Никто не покушается на твое право уйти на другую работу, однако если ты включен в общественную жизнь коллектива, участвуешь в управлении его делами, то на тебе лежит и ответственность за его судьбу. Уйдя с работы, ты предашь товарищей, не оправдаешь того доверия, которое тебе оказали. К заводу (колхозу, стройке) тебя привязывает уже не столько премия, ведомственное жилье или лимитная прописка, сколько общее дело управления коллективом, в которое ты включен. Так наряду со свободой рождается ее родная сестра — ответственность.
Третье — .... А вот здесь уже поле для Ваших мыслей и дел, читатель. Политическая экономия, несмотря на ее солидный возраст, — наука молодая, и без энергии молодежи здесь не обойтись.
Однако обеспечение работников трудом по способности, а предприятий — рабочей силой, закрепление рабочей силы и борьба с «летунами> — это еще половина проблемы. Социалистическая экономика динамична и подвижна: одни заводы (и рабочие места) уходят в прошлое и закрываются, другие только возникают, третьи меняют профиль, и соответственно изменяется структура рабочих мест... Так возникает еще одна проблема социалистической экономики: проблема планомерного и свободного перелива рабочей силы, создания условий, в которых люди будут заинтересованы перейти от одного дела к другому, переехать из одного города в другой и т. п. В решении этого вопроса также немало трудностей, но какие бы конкретные практические формы ни использовались, в любом случае необходимо должны соблюдаться два принципа: плановость перелива рабочей силы и свобода для индивида выбора места приложения своих способностей, реализации трудовой инициативы.
136


Как конкретно? В разных случаях по-разному. Вот хотя бы один пример. Известно, какие трудности вызывает применение текинского метода, в соответствии с которым при сокращении числа рабочих за счет увеличения выработки оставшимися членами коллектива часть зарплаты высвобожденных работников выплачивается тем, кто стал работать энергичнее.
Экономический эффект налицо, но острых вопросов немало: кого именно из членов трудового коллектива увольнять? Куда и как их трудоустраивать? Если сокращать тех, кто работает плохо, то кто их потом возьмет на работу?
Остроумное решение этой сложной проблемы нашли рабочие комбината в г. Шведт (ГДР). Во-первых, уменьшение числа работников там производится в плановом порядке, коллектив на несколько лет вперед определяет желательное сокращение своего состава. Во-вторых, коллектив занят не простым увольнением рабочих (пусть плановым), а их переводом на другую работу. Ни один работник не увольняется, если ему не найдено новое место работы. В-третьих, немецкие рабочие отвергли традиционную логику: увольнять тех, кто работает хуже, и пошли по пути, который покажется абсурдным с точки зрения здравого смысла: сокращение наиболее передовых рабочих. Почему? Да потому что их не просто увольняют, а переводят в плановом порядке на другую работу, как правило, в цехи научно-экспериментальных производств. А там работа во всех отношениях лучше прежней: больше удельный вес творческих функций в труде (значит, интереснее работать), сложнее операции (значит, легче повысить квалификацию), как следствие всего этого — более высокий оклад, социальный престиж. Так складывается парадоксальная ситуация: рабочий добивается того, чтобы его уволили, не жалеет ради этого сил, повышает квалификацию, обеспечивает дисциплинированную, бездефектную работу и все ради того, чтобы его сократили. Оставшиеся тоже не в накладе: если они сумеют производить в меньшем составе столько же, сколько и раньше, значительная часть зарплаты ушедших высококвалифицированных рабочих станет весомой добавкой к их доходу. Но для этого бывшим «середнячкам* и «отстающим* придется и подучиться, и поднапрячься, трудиться более дисциплинированно, качественно, эффективно.
Не правда ли, остроумное решение?
1J7


Все вышеназванные формы, позволяющие не доводить до резкого конфликта противоречие между планомерным распределением средств производства и свободным выбором индивидами места работы, безусловно, ограничены и относительно недостаточны. Но это не случайно: пока живо некоторое производственное отношение, будет живо его противоречие, его не удается разрешить «до конца», оно будет служить источником развития данного отношения.
Мы повторяемся, рассуждая о противоречиях? Что же, извините нас, читатель. У авторов есть только одно оправдание: та дорогая цена, которую заплатила экономическая наука за безразличие к диалектическим противоречиям, за их игнорирование.
Так о чем мы? О том, в каком направлении происходит развитие, диктуемое данным противоречием. При этом строгость научной дедукции оставим в стороне и ограничимся лишь некоторыми рассуждениями. Начнем, пожалуй, с фантазии: представим себе такую ситуацию, когда любой человек может работать в любом месте и по любой специальности. Утопия? Сейчас да. Ну, а если попроще: когда любой человек может после небольшой переквалификации освоить широкий спектр смежных профессий? Это уже реалистичнее, не правда ли? Добавим к этому равные условия жизни и работы в любом городе, в городе и деревне, что тоже возможно, ведь уже сегодня в ряде регионов это равенство достигнуто. Такова одна сторона медали. С другой стороны, широкое распространение гибких автоматизированных систем — сегодня поставленная партией первоочередная задача. Результат — создание компонентов всестороннего и гармоничного развития личности каждого члена общества и универсальные производительные силы, позволяющие индивиду вырваться из подчинения разделению труда. (Цитируемый в «Капитале» английский дипломат Д. Ур- карт образно выразил суть разделения труда: «Рассечение человека называется казнью, если он заслужи^:
смертный приговор, убийством — если он его не зас.
жил. Рассечение труда есть убийство народа»).
Именно Т^гОМ нат1равжч1нн^ создания м атер и ал ь- ных основ и компонентов свободного, гармоничного и всестороннего развития личности каждого члена общества — обусловливает развитие противоречия отношения планомерного и свободного соединения производителей со средствами производства. Именно эта цель сформу- 138


тирована в основном экономическом законе социализма (коммунизма), который провозглашает планомерное подчинение производства задаче достижения полного благосостояния и свободного всестороннего развития всех членов общества.
ЭКОНОМИЧЕСКИЙ РОСТ. А РАДИ ЧЕГО?
Все наши рассуждения о развитии богатства личности всех членов общества можно было бы принять за набор абстрактных слов, не имеющих прямого отношения к экономической «злобе дня» конца 80-х годов, к хозяйственным проблемам, требующим все более и более настоятельно: стали еще больше, одежды еще лучше... А ради чего?
Казалось бы, ответ прост: ради человека, ради удовлетворения его потребностей, роста потребления. И все действительно было бы просто, если бы не ряд существенных нюансов. Можно выплавлять много стали, но конечный эффект от ее использования оставит желать лучшего. Нет ли подобного рода связей и в производстве товаров народного потребления? Всегда ли производить больше — это лучше? Более того, осмелимся задать и другой, весьма коварный вопрос: всегда ли потреблять больше — это лучше? И для кого (или для чего) лучше?
Начнем с фактов. Сегодня потребности человека имеют весьма сложную структуру и весьма сильно разнятся в зависимости от того, кто он, этот человек, — подсобный рабочий или ученый, уборщица или знаменитый артист. Различны и объемы этих потребностей: кто-то мечтает о квартире и мебели, другому этого мало, он хочет получить собственный домик и машину, третий добивается виллы, «мерседеса» и собственной яхты. Что ж. каждому свое? Однако потребности того, кто уже получил свою яхту и виллу, тоже не стоят на месте, его желания устремляются к спортивному автомобилю для сына, а в туманных мечтах брезжит хорошенький личный самолетик (если наш «богач» — простак) или подлинный Ван Гог (если он интеллектуал). Если эту вполне реальную динамику потребностей экстраполировать немножко дальше, то целью станет общество, в котором у каждого будет по личному дому с гаражом, где стоят два-три автомобиля, на газоне аэродрома — спортивный самолет, а в мечтах... Неплохо, правда?
Однако, как известно, у медали есть другая сторона. Представим себе нашу страну, уставленную сотнями 139


миллионов частных домиков и с небом, в котором витает не меньше самолетиков, чем мух; добавим к этому двести миллионов автомобилей и все это не венец, а не более чем промежуточная станция в бесконечном процессе роста индивидуальных потребностей. Следующий этап — каждому в домик по картине Рембрандта, а если не хватит, разрезать полотно на части... Впрочем, ужасы культурного вандализма можно оставить в стороне. Для нас важнее другой тезис: безграничный рост утилитарных потребностей при условии их полного удовлетворения может столкнуться с абсолютными ограничениями экологического и технологического порядка. И не столько потому, что производство истощит и загрязнит природу (здесь можно и должно уповать на научно-технический прогресс), сколько потому, что разросшиеся предметы потребления начнут вытеснять с нашей планеты сначала природу, а затем и самих людей.
Таков парадокс: рост потребления — это постоянная цель, но рост потребления не безграничен. Где выход?
Пока оставим в стороне различные варианты решения этой проблемы (нулевые темпы роста, рационализация потребления, с одной стороны, упование на научно-технический прогресс или факторы сознания — мораль, воспитание — с другой) и зафиксируем гораздо более сложную проблему социально-экономического плана: рост потребления основных продуктов и услуг, рассматриваемый как самоцель, при прочих равных условиях не может не инициировать потребительских стандартов, запросов, стереотипов и мотивов хозяйственного поведения. В то же время научный социализм, его теория и практика росли и формировались в постоянной борьбе с мещанским, потребительски-утилитарным идеалом сытого и трудолюбивого мелкого буржуа, социализм всегда строился и строится как прямая альтернатива «обществу потребления». Перед нами новый парадокс: рост потребления — цель, «общество потребления» — антицель, цель со знаком «минус» (т. е. то, с чем мы должны бороться).
Конечно обе антиномии (парадоксы) роста потребления нами сформулированы в очень грубой и нарочито заостренной форме, отметающей все паллиативные решения. Но даже если снять все острые углы и порассуждать в стиле «с одной стороны, так, а с другой — эдак», то проблему устранить все равно не удастся, ибо за ней скрыта объективная и принципиально важная 140


для социалистической экономики связь: безграничный рост утилитарных потребностей и средств их удовлетворения, рассматриваемый как самоцель, ведет к негативным экономико-экологическим (перепотребление) и социально-экономическим (потребительство) последствиям.
Для того чтобы найти решение этих проблем, необходимо переосмыслить стратегию поиска социально- экономических форм связи производства и потребления. Мы накануне XXI в. Старая связь — приспособление производства к стихийно складывающимся потребностям — должна уйти в прошлое. Будущее за принципиально новым решением проблемы — планомерным, сознательным формированием структуры и формы потребностей, стиля потребления. Важно понять логику стратегического изменения направлений совершенствования механизма связи производства и потребностей, отказаться от привычного стереотипа и перейти к параллельному целенаправленному подчинению и производства, и потребления одной задаче — развитию богатства человеческой природы как самоцели.
Такое изменение не может произойти быстро и гладко, оно потребует серьезной перестройки не только логики хозяйственного мышления и систем управления, но и многих социальных связей, а также серьезных материальных затрат. И все же наибольшая трудность в другом: потребности — не цвет волос, их в парикмахерской не изменишь. Перед каждым, кто замахивается на их формирование, встает во весь рост вопрос: как? Прежде всего как формировать потребности, не прибегая к администрированию, духовному прессингу, в конечном счете к насилию над личностью, как подчинять потребности высоким целям социально-экономического прогресса, не применяя низких средств, не ограничивая свободы человека? Эта проблема встает и перед теоретиком, и перед практиком, грозя «проглотить» обоих, завести экономику в тупик «казарменного коммунизма» или в болото потребительства, если своевременно не будет найдено ее решение.
Это самая трудная проблема из всех тех, которые мы подняли в данном разделе. Говоря высоким стилем политико-экономической теории, ответ на него звучит примерно следующим образом: свободное объединение в общенародную ассоциацию потребителей, ее деятельность по планомерной организации потребления (и его связи с производством) способствуют выявлению у каж141


дого из ее субъектов качественно нового круга потребностей, формирующихся в процессе творческой деятельности, н выявляющихся во взаимодействии, сотворчестве членов ассоциации потребителей.
Эта длинная «умная» (а может быть, и заумная) фраза не избавляет от необходимости анализа того действительного экономического содержания, которое за ней скрыто, причем анализа серьезного и кропотливого. Мы, однако, воспользуемся лишь некоторыми примерами. Отступление 3: От давки к очереди, от очереди к ...
Первый и самый простой пример — очередь в магазине Не зна* ем, приходилось ли Вам, уважаемый читатель, стоять в длинной очереди за чем-либо Нам приходилось. Так вот. эта очередь (особен* но если стоят за дефицитом) обладает довольно высокой способностью к самоорганизации. Во-первых, происходит сознательное регулирование порядка доступа к товарам (каждый стоит на своем месте, возникает запись, рвущихся без очереди выкидывают, но если очень попросить и просьба объективная, то очередь разрешит и могут пустить без очереди и т. д.). во-вторых, возникают элементы нормирования распределения (больше двух штук в руки не давать!); в-третьих, появляются первые шаги к контролю за распределением, торговлей (выборные представители от очереди пытаются заглянуть за прилавок: не придерживают ли дефицит) Такова самая примитивная, зародышевая форма самоорганизации потребителей Конечно, очередь похожа на ассоциацию потребителей не больше, чем амеба на человека, ни простейшие формы деятельности объединенных потребителей там уже прослеживаются.
Более развитая форма — потребительские общества. осуществляющие контроль за производством, защиту потребителя от монополизма и произвола производителей и т. п. Здесь создаются элементы нерыночной планомерной обратной связи потребления с производством. Такне общества существовали, скажем, в Советском Союзе в период новой экономической политики, существуют они и в других странах. Здесь хже потреби тели не только объединяются в союзы, но к включаются в достаточно сложную организаторскую деятельность, которая не может не сказать ся определенным образом и на их потребностях. Так закладываются первые шаги к сознательном^ формированию своего собственного потребления, элементам его планирования (когда Вы сами, из своего опыта по контролю за производством и торговлей знаете, что в ближайшее время наладить выпуск нового товара в достаточном количестве не удастся, но через пол года его хватит всем, то Вы можете спокойно «отложить» удовлетворение своем потребности).
Следующим шагом может стать (и это было в СССР во второй половине 20-х годов) создание сети свободно формирующихся, открытых и добровольных объединений потребителей (в нашей стране — по территориальному принципу) с весьма широкими полномочиями. Они не только осуществляли контроль за торговлей и прошводством. но и формировали портфель заказов для снабженческо-сбытовых синдикатов, в их полномочия входили учет и контроль за соответствием меры труда и потребления, были сделаны первые попытки перспективного определения потребностей и целенаправленного их формирования Такого рода объединениями было охвачено в конце 20-х голов 142


большинство городских рабочих. Характерно, что они создавались на основе объединения деятельности, п не только денежных средств. Вступить в общество мог каждый, вносить средства для этого не было необходимости. нужно было только практически участвовать в деятельности такого рода объединений Большую рать в их функционировании первоначально играли государственные средства, направлена их деятельность была на развитие планомерной связи производства н потребления н преодоление анархичности последнего. Поэтому формирование этих объединений было не столько развитием кооперативов (типа сегодняшней потребкооперации), сколько формой деятельности общенародной ассоциации трудящихся.
Гак возникали в истории нашей страны первые формы ассоциации потребителей. В дальнейшем их судьба сложилась неблагоприятно в силу ряда субъективных и объективных (товарный голод и другие) обстоятельств. Но сегодня они вновь напоминают о себе.
Однако довольно примеров. Сделаем маленький вы* вод: исторический опыт знает простейшие формы планомерной и вместе с тем свободной организации потребления, непринудительного, сознательного перспективного учета потребностей. Предпосылки для подчинения процессов удовлетворения и формирования потребностей задаче гармоничного и всестороннего развития личности налицо. Задача переводится в другую плоскость: как от предпосылок этого процесса перейти к нему самому.
Мы можем предложить достаточно простой путь решения этой задачи. Давайте поишем людей, у которых круг нх потребностей уже сегодня в значительной степени подчинен задаче создания предпосылок для развития богатства личности, для которых утилитарное потребление и его рост уже сегодня не самоцель. Иммануил Кант образно передал это следующими словами: <-~~-зотатый, обладающий опытом разумг'ставший мудростью, устами Сократа среди ярмарка дсрятмпжных товаров радостна восклицает?~.Хколько [здесь! ненужнбх- мне вещей!”» Конечно, это дело неприсюе, и абсолютного носителя новых ценностей мы, пожалуй, не найдем; на каждом из нас в большей или меньшей степени сказываются и мещанские стереотипы мелкотоварного производства, и воздействие «общества потребления», и негативное влияние разделения труда, сохранения тяжелых, неквалифицированных, рутинных операций. И все же...
Первый, кто может обратить на себя внимание, — человек творческой профессии, тот, в ком уже сегодня налицо элементы того развития богатства человеческой личности, о котором мы говорим как о самоцели. Однако мы не будем здесь говорить о художниках, писателях, актерах. Хотелось бы прёдложить другой пример: че143


ловек, занятый 8 часов в сутки обычной работой и отдающий свое свободное время общественной или какой- либо другой творческой деятельности, поле для которой огромно: от технического творчества и участия в управлении до создания дворовых клубов для подростков и общественного цветоводства.
Таких людей часто зовут «странными». Им не всегда помогают, иногда мешают. Но они есть, их число растет, и именно им, этим «странным людям», во многом обязано общество своей жизненностью, своеобразностью, своим поиском нестандартных путей прогресса. Специфика нашего социалистического общества в том, что оно призвано дать каждому из своих членов возможность включения в такую деятельность, в творчество, объединить их, связать в общенародную ассоциацию. И вот у этих-то людей происходит «странная» трансформация потребностей: у них почему-то превалирует интерес к духовным ценностям, они почему-то не чураются коллективных форм потребления, а еда, одежда, обстановка превращаются для них в простое средство быть здоровым и приятным для окружающих. Вы видели таких людей? Мы — да. И немало.
И это не какие-то сладенькие образцы-манекены, эдакие эталоны добропорядочности. Напротив. Такие люди все время чем-то недовольны, им до всего есть дело, им все интересно. Окружающие могут обнаружить у них массу недостатков. Может быть, даже намного больше, чем у иного конформиста, принимающего облик любой среды, в какую ни помести. Но и дела, и потребности у этих людей иные, новые, а если говорить точно — адекватные объективным задачам социально-экономического прогресса социалистического общества.
Какое же чудодейственное средство рождает эти новые потребности? Особое воспитание? Усиленная пропаганда? Может быть. Но главное все же не в этом. Потребности, их облик формирует прежде всего общественная деятельность. И если человек свои положенные 8 часов не просто стоит за станком (или сидит за столом), а ищет резервы, включен в организацию труда, участвует в управлении заводом, городом, страной, если его время (и рабочее, и свободное) отдано тому, что мы выше назвали ассоциированным творчеством, — тогда и именно в этой деятельности формируются и новое отношение к труду, и новые потребности.
Итак, развитие творческого отношения к труду, по144


требность в труде — вот ключ к целенаправленному формированию потребностей, адекватных задаче гармоничного и всестороннего развития личности. Если для человека главным интересом стало дело, если он в этом деле развивает себя как Человека (в данном случае мы намеренно пишем это слово с большой буквы), тогда утилитарные потребности автоматически отходят на второй план, ограничиваются, изменяют свою структуру, приспосабливаясь к решению главной задачи — создания адекватных условий для свободной деятельности.
Последние фразы могут создать ощущение, что авторы, во-первых, начисто забыли об экономике, а во-вторых. либо являются изрядными фантазерами, либо смотрят на мир сквозь розовые очки, которые жизнь еще не успела им разбить. Что ж, у нас есть кое-какие возражения.
По-поводу «во-первых». Сформулированный выше подход к статусу, задачам и формам потребления обусловливает ряд конкретных требований к организации всей экономической жизни и механизма управления ею. Сюда относятся практически все упоминавшиеся выше предложения. в частности качественное и количественное развитие такой ныне относительно слаборазвитой сферы управления, как планомерное формирование потребностей и управление процессом их удовлетворения. Задачей здесь является обеспечение подчинения этих процессов цели не только роста благосостояния, но и гармоничного. всестороннего развития личности каждого члена общества. Одно из конкретных направлений этого процесса — выделение в качестве целеориентирующих нормативов для всех звеньев производства и распределения таких рациональных норм потребления, качественный и количественный уровень которых создает необходимые предпосылки для превращения труда в сферу гармоничного развития личности. Соответственно платежеспособный спрос как превращенная форма потребностей может выступать лишь как косвенный и вторичный ориентир для практики. Рациональны также развитие объединений потребителей, их самоорганизация для разрешения противоречия между планомерностью производства и анархичностью конечного потребления.
Теперь несколько слов в связи со вторым возражением и проблемой своевременности переориентации производства и распределения на непосредственное решение проблем создания предпосылок для гармоничного и все10-1670
145


стороннего развития личности. Мы склонны сказать однозначно: да, наше общество «дозрело» до этой цели; да, социализм не может не ставить перед собой таких задач.
Основание? Его дали теоретические разработки К. Маркса, Ф. Энгельса и В. И. Ленина, в которых научно обоснован тезис — высшей целью социально-экономического развития будущего общества является не только полное благосостояние (оно, кстати, тоже нетождественно удовлетворению платежеспособного спроса), но и гармоничное, всестороннее развитие личности, превращение каждого в практического творца своей общественной жизни (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 3. С. 282, 440—441; Т. 4. С. 447; Т. 20. С. 305; Т. 25. Ч. II. С. 386— 387; Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 6. С. 232; Т. 41. С. 33 и др.).
Разве все это уже устарело? Конечно, нет. Обратимся к работам современных политэкономов, философов, социологов, развивающих эти тезисы, доказывающих, что цель — это не столько утилитарное потребление, сколько развитие личности в труде, превращение его в потребность на основе практического включения масс в управление обществом на всех уровнях — от коллектива до народного хозяйства, т. е. гармоничное и всестороннее развитие личности.
Кому-то это кажется догматизмом, схоластическим теоретизированием, «романтизмом». Но не для вас ли. уважаемые сторонники «реалистического мышления», написали А. и Б. Стругацкие свою притчу-памфлет «Хищные вещи века»? Послушайте:
«Он проглотил несколько ложек салата и проворчал:
— Мы знаем, что все великие революционеры дрались за изобилие. У нас нет времени самим теоретезировать, но в этом и нет необходимости. Теорий достаточно и без нас. И потом изобилие нам никак не грозит. Оно нам еще долго не будет грозить. Есть задачи гораздо более насущные... Догматики болтают: изобилие, мол, не цель, а средство. Мы отвечаем на это так: всякое средство было когда-то целью. Сегодня изобилие — цель. И только завтра оно, может быть, станет средством».
Авторы очень мудро отвечают этому любителю диалектики: «Завтра может оказаться поздно...»
И все же реалии социализма конца 80-х годов показывают, что типичными являются не только и, может быть, даже не столько массовое социально-экономиче146


ское творчество, сколько объективное противоречие, на одном полюсе которого здоровое желание заработать и потратить свой заработанный рубль, отношение к труду как к средству для потребления или накопительства, а на другом — постепенное укрепление потребности в труде, отношение к окружающим, к коллективу не как к эталону сравнения доходов (у кого больше ковров, хрусталя или пусть даже книг), а как к людям, личностям, среди которых и при помощи которых я могу реализовать свои творческие способности, доказать, что я не раб обстоятельств, а нужный для окружающих Человек.
Один из наших коллег, выслушав впервые от авторов подобного рода сентенцию, сказал: это страна Utopia. Это мнение появилось не беспричинно. Отношение, о котором идет речь, развито еще не в полной мере. Но было бы совершенно неправомерно закрывать глаза на существование его реальных ростков в современной социалистической экономике. Вот только один пример.
Отступление 4: Знакомьтесь: система ПМП
Фрунзенский приборостроительный завод им. 50-летня Киргизской ССР, его директор — Угаров Виктор Иванович, система управления. внедренная по его инициативе, названная «Прогрессивная мысль — производству* (ПМП).
Вот что пишет об этой системе ее автор: «Советы ПМП рассматривают предложения, определяют исполнителей, контролируют ход реализации. Это действенные рабочие органы по осуществлению творческих идей трудящихся, гарантирующие доброжелательное отношение к любому пожеланию Бригадир токарей В. Скороходов так оценил их значение:
— Раньше мелкие предложения мы вообще стеснялись подавать, на них обычно не обращали внимания Да и с другими — покрупнее — не все шло гладко. А теперь не надо хлопотать, звонить. В течение нескольких дней - полная ясность...*
И вот солидные успехи: за пять лет в 1.8 раза выросла производительность труда, в 1,5 раза — фондоотдача (маленькая информация к размышлению: в среднем по промышленности она более или менее медленно падает на протяжении последних 20 лет), в 3.5 раза — экономическая эффективность внедрения различных предложений, в 4.5 раза — объем продукции, отмеченной Знаком качества. Впечатляет?
А если учесть, что «стартовые условия» были довольно высоки, предприятие считалось одним из передовых, что никаких льгот и дополнительных капвложении, кредитов и т. п. не было, то впечатление станет еще более ярким.
В чем же секрет? На первый взгляд в мелочах. В целом ряде «мелочей», из которых сложилась система, где каждый рабочий может практически включиться в социально-экономическое творчес.во.
Шаг первый: у каждого руководителя заведена лицевая карточка, в которой отмечаются любые недостатки и узкие места в работе возглавляемого нм подразделения и которая висит на видном месте. Не10*
147


достатки — на обозрение всем! — таков принцип. Старое правило «иг выносить сор из избы» более недействительно, гласность процесса управления максимальна
Шаг второй: вносить предложения, выделять недостатки может и должен каждый работник завода. Где бы ты ни работал, ты имеешь полное право <лезть не в свое дело» — искать узкие места, проблемы в работе любого подразделения, имеешь право искать пути «расшивки» этих узких мест, даже если это не связано с твоей непосредственной работой. И очень существенная деталь: за выявление недостатков, их публичное обнародование — хвалят. Даже если ты. будучи начальником. скажем, сборочного цеха, выявляешь недочеты, узкие места в работе своего собственного подразделения (не снижая при этом искусственно качества работы), то тебя хвалят и поощряют за инициативное. неравнодушное отношение к делу. И если ты не знаешь, как сразу исправить неполадки, — не беда. Главное об этом заявить всем, пусть весь завод ищет, думает, пробует. Здесь всем есть до впего дело.
Шаг третий: решения о целесообразности конкретных предложений принимают сами рабочие, объединенные для этого специальными органами: советами ПМП. Не каждый сам по себе вмешивается в любое дело — так можно издергать людей бесконечными, чисто случайными идеями, а коллективный разум, компетентное обсуждение в кругу товарищей по работе, научных консультантов — таков путь внесения н критических, и позитивных предложений. И что еще важно: обсуждают сами рабочие при помощи администрации — в этом ключ против бюрократического окостенения этих органов.
Казалось бы, ряд совершенно элементарных форм, а эффект огромный: растут выпуск продукции, эффективность, качество. Где источник? В воспитании, морали, пропаганде? Но рабочие фрунзенского завода учились в обычной школе, читают те же газеты, смотрят те же телепередачи, что и все мы. В чем же .дело? По-видимо- му, в том социально-экономическом отношении, которое превратило этих людей в действительных хозяев — творцов своей экономической жизни.
Это, конечно же, опыт только одного предприятия, но природа системы ПМП такова, что позволяет использовать ее практически на любом уровне хозяйствования, в любом коллективе. Так обеспечивается на деле гласность: недостатки, узкие места, проблемы в работе любого звена и его руководителя видны всем. Так обеспечивается реальный контроль снизу и серьезный барьер на пути ведомственности и бюрократизма. И главное: такого рода примеры показывают, как можно уже сегодня практически обеспечить включение каждого работника в реальное, не на словах, а на деле творчество социально-экономической жизни коллектива в любой сфере. «Странный» принцип, по которому всем до всего есть дело, получает конкретное воплощение: каждый может подать предложение (т. е. включиться в деятельность). 148


касающееся любой стороны дел и отношений в коллективе. Абстрактный лозунг о диалоге с экономикой и сотворчестве, что называется, можно «пощупать» руками: один смотрит на экономическую жизнь коллектива не как посторонний наблюдатель, а открытыми глазами, заинтересованно, отыскивая узкие места и в производстве, и в трудовых отношениях, и в социальной сфере; другой смотрит на стенд, где зафиксированы недостатки, выявленные первым, и ищет пути их устранения, направления «расшивки» узких мест, а это и есть диалог членов трудового коллектива и с экономикой, и друг с другом. Так живое творчество народа становится реальной основой ускорения социально-экономического развития.
Мы не утомили Вас высоким гуманистическим пафосом нашей науки, читатель? Отчасти... Что же. Вы правы. Реалии современного этапа социализма не позволяют надеяться только на те стимулы к рационализации экономики, которые связаны с развитием творческих способностей человека и прогрессом потребности в труде. Когдг более 40 миллионов человек заняты тяжелым ручным трудом, когда миллионы промышленных рабочих подчинены ритму конвейера, когда 2/з свободного времени уходит на стояние в очередях, готовку, стирку, уборку и т. п. — во всех этих условиях нужны жесткие материальные стимулы, которые подтолкнут к труду даже того, кто более склонен «валять дурака», чем совершенствовать свои способности в труде на благо общества.
<КТО НЕ РАБОТАЕТ, ТОТ НЕ ДОЛЖЕН ЕСТЬ»
Научный социализм любили (да и до сих пор любят) упрекать в забвении некоторых «азбучных истин», например того, что человек никогда не будет работать просто так, «задаром», что расчет на это — утопия в современном обществе.
Оставим в стороне то, что эти сентенции адресованы не к человеку вообще, а к его определенному социальному типу — а именно тому, кто привык жить по принципу: сколько ты мне, столько же я тебе. Обратимся к тому, как решает научный социализм проблему стимулов к труду для общества, которое исторически недавно (семьдесят лет — мгновение в сравнении с тысячелетиями истории эксплуататорских обществ) вырвалось из-под господства экономической системы, где человек человеку — волк, и к тому же вынуждено сосуществовать с ней. 149


«Мы имеем здесь дело, — писал К. Маркс, — не с таким коммунистическим обществом, которое развилось на своей собственной основе, а, напротив, с таким, которое только что выходит как раз из капиталистического общества и которое поэтому во всех отношениях, в экономическом, нравственном и умственном, сохраняет еще родимые пятна старого общества, из недр которого оно вышло. Соответственно этому каждый отдельный производитель получает обратно от общества за всеми вычетами ровно столько, сколько сам дает ему» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 19. С. 18).
На первый взгляд достигнуто полное равенство. Но Маркс задолго до практического воплощения в жизнь принципа распределения по труду предостерег: не спешите делать выводы о всеобщей справедливости. Равенство здесь есть, и оно состоит в том, что измерение происходит на основе равной меры — труда. Но трудятся-то разные, «неравные» люди. Один умственно и физически может превосходить другого, у одного семья, дети, родители на иждивении, у другого — нет. В результате «при равном труде и, следовательно, при равном участии в общественном потребительном фонде один получит на самом деле больше, чем другой, окажется богаче другого и тому подобное» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 19. С. 19). Самая суть распределения по труду в объективном и неизбежном на первой фазе коммунистического общества противоречии, где на одной стороне — равенство всех по отношению к средствам производства, где каждый труженик — сохозяин средств производства, где каждый не может отдать другому ничего, кроме своего труда. На другой стороне — элементы неравенства, «буржуазного права», когда к разным людям применяется единая мера, сохраняется принцип эквивалентности. Задача экономической теории и практики социализма — не закрывать глаза на это противоречие, а найти адекватные формы для его движения. Это значит, допуская неравенство только в зависимости от различий в реальном трудовом вкладе, использовать его исключительно для стимулирования более высокой производительности и качества труда. Важнейшее условие этого — строжайший контроль за соответствием меры труда и потребления.
Здесь принципиально важны оба составляющих момента этого соответствия: труда — доходу и дохода — потреблению. В первом случае речь идет о борьбе с не150


трудовыми доходами — задаче, выдвигаемой нД современном этапе на первый план социалистическим государством и коммунистической партией.
Нетрудовой доход, что это? Спекуляция, воровство, казнокрадство, взяточничество и т. п. нарушения уголовного кодекса? Да, конечно. Но не только. Наследство и помощь родителей — это тоже нетрудовой доход, а для некоторой части молодежи это едва ли не основной источник благосостояния. В результате работающий на конвейере 8 часов имеет комнату в общежитии и 300 руб. в месяц на семью из трех человек, а беззаботное чадо богатых родителей мотается на собственной машине между собственным кооперативом, дачей и магазинами в поисках «бананов» вместо джинсов, «Sharp» вместо «Hitachi» (или «Hitachi» вместо «Sharp» — авторы не имеют ни того, ни другого, поэтому не знают, что лучше). Вряд ли эту ситуацию можно расценить как проявление социальной справедливости, даже если родители заработали деньги на машину и кооператив для своих деток честным путем.
Кстати, еще один, на первый взгляд странный вопрос: всякий ли доход, полученный в обмен за труд, можно считать трудовым? Скажем, доход от реализации продукции на рынке зависит не только и не столько от затрат труда товаропроизводителя, сколько от соотношения спроса и предложения, колебаний конъюнктуры, а доход, вызванный удачным стечением обстоятельств или монопольно высокими ценами (что отнюдь не является исключением для товарного хозяйства в конце XX в.), вряд ли можно безоговорочно причислить к трудовому. Мелкий производитель — и труженик, и товаровладелец, и доход его складывается из реально заработанных средств и того плюса (а может быть, и минуса), который зависит от конъюнктуры. Так что и при социализме есть труд и труд, доход и доход. Есть труд и доход в условиях единых общенародных (отраслевых, региональных — там, где велика специфика) норм. А есть труд, когда основной доход получается от сбыта продукции на рынке. Наука и практика не должны их смешивать. Именно поэтому необходимо регулирование доходов, получаемых от индивидуальной трудовой деятельности, развитие форм работы на заказ государственных предприятий, кооперирование индивидуальных производителей и другие меры, апробированные в социалистических странах. При этом важно не допустить, чтобы на почве инди151


видуальной трудовой деятельности возникала эксплуатация наемного труда.
Избавиться от нелегальных нетрудовых доходов, ограничить легальные (наследство и т. п.) — это хорошо, но этого мало. Необходимо соблюдение жесткого контроля за соответствием не только меры труда и дохода, но и меры труда и потребления. Как? Знает ли экономическая жизнь социалистического общества здесь какие-либо практически действенные меры такого контроля? Сначала обратимся к свидетелям, на первый взгляд далеким от экономической науки: писателям-сатирикам И. Ильфу и Е. Петрову.
Они списали с натуры очень интересный образ подпольного миллионера Корейко. В чемодане у него лежали миллионы рублей, а он, живя на зарплату мелкого служащего, не мог пригласить девушку в кино — не то что в ресторан. Парадокс, достойный удивления? Нет, закономерность социалистического общества, в котором все живут на трудовые доходы, а те, кто получают сверх того, не могут реализовать ни гроша, не рискуя навлечь на себя подозрение не только фининспектора, но и других более грозных представителей государства. Достойным удивления парадоксом следует признать нечто противоположное: наличие при социализме лиц, свободно тратящих средства, величина которых очень далека от того, что можно заработать честным трудом.
Образ подпольного миллионера показывает, что поставить лиц с нетрудовым доходом вне общества, превратить их в персону non grata можно. Нужен только массовый, всеобщий учет и контроль за соответствием меры труда и потребления.
А теперь отнюдь не литературная проблема механизма такого контроля. То, что осуществлять его должны не только (и, может быть, даже не столько) государственные службы, но и массовые организации самих трудящихся, прямо вытекает из сути социалистического самоуправления как отношений, органически единых с социалистической государственностью (именно так, кстати, был построен этот контроль во времена И. Ильфа и Е. Петрова, описавших подпольного миллионера с натуры).
«Техническая» сторона дела («технология») учета и контроля тоже имеет свои примеры. Например, постепенный переход к аккумуляции всех поступающих гражданину или семье средств на именной сберкнижке при расчете за наиболее ценные покупки и услуги именными чеками. 152


Органы контроля, наделенные для этого соответствующими полномочиями, смогут без труда проверить, сколько, когда и от кого данное лицо получило средств, сколько, когда и на что оно их потратило. Есть и еще более развитый механизм — так называемые «электронные деньги», автоматизирующие всю вышеназванную систему.
Однако меры по налаживанию технических условий действенного контроля за соответствием меры труда и потребления не имеют до настоящего момента широкого распространения, ибо есть вполне определенный круг лиц. который не заинтересован в их повсеместном внедрении.
Кто именно? Безусловно, прежде всего те, чьи денежки дурно пахнут. Во вторую очередь те, для кого смысл и тайны личной жизни сконцентрированы в шкатулке с получкой, а основная сфера самореализации — ничем не ограниченная возможность свободно (если не считать содержимого той же шкатулки и дефицита) выбирать, где и каким способом истратить эти деньги на приобретение стандартных «шедевров» массового потребления. И первым, и вторым возможность контроля и учета движения их личных средств не по нутру. К. Маркс как-то сказал, что «высокая англиканская церковь скорее простит нападки на 38 из 39 статей ее символа веры, чем на 1 /зэ ее денежного дохода» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 23. С. 10). Есть и у нас лица, которые скорее согласятся на контроль за их совестью, чем за источниками и слагаемыми их бюджета. Эти лица — отнюдь не воры. Даже наоборот. Это простые обыкновенные мещане, личность, лицо, личина (Владимир Маяковский определил точнее: «мурло») которых настолько срослась с клише денежного знака, что отодрать эту маску от такого человека — значит обречь его на «безличье», на пустоту... И эти люди, защищая свое право иметь лицо (или «мурло»), будут самыми отчаянными противниками общественного контроля за уровнем и распределением доходов, считая его покушением на святая святых своей личности.
Нас могут принять за максималистов, предлагающих дать право любому общественнику лезть в квартиру к любому жильцу и контролировать, на что — картошку или кино — он тратит свой рубль. Такая картинка если и рисуется, то только для запугивания обывателей; предлагается же довольно простая и ни для кого не обременительная вещь: право наиболее компетентных и открытых для каждого человека общественных организаций проверить доходы и расходы на именном счете в сбер153


кассе у тех лиц» которые вызывают подозрение в использовании нетрудовых доходов. Можно и еще проще: высокий прогрессивный налог на объявленные законные нетрудовые доходы, уклонение же от налогообложения (которое в этих условиях легко проверить) считать нарушением юридических норм со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Впрочем, дело не в механике, не в способе контроля и учета, а в том, чтобы сделать их делом всех и каждого, простейшей, связанной с жизненным интересом человека формой социально-экономического творчества масс, построить первый, понятный и доступный для каждого мост от мещанина, прячущего тайны своей души в кошелек, к социалистическому труженику, проверяющему, чтобы каждый клал в кошелек только то, что заработал честным трудом, и дальше — к ассоциированному творцу своей экономической и социальной жизни, для которого и кошелек, и возможность потратить его содержимое не более чем предпосылка для творческой, коллективной работы, в которой он — хозяин всего того, что делает и будет делать.
* *
*
Ну вот, казалось бы, все основное о производственных отношениях социализма сказано: мы знаем, что распределение ресурсов, поддержание пропорциональности, вообще весь ход производства при социализме осуществляются планомерно, что собственниками средств производства, хозяевами экономической жизни являются сами трудящиеся, объединенное для совместной работы общество, а производители свободно и непосредственно общественно соединяются со средствами производства. Мы выяснили, что целью этого производства является не только достижение полного благосостояния, но и свободное всестороннее развитие всех членов общества, что стимулы к этому создают и участие масс в социальном творчестве и, пока что как главный стимул — распределение по труду. Что же еще?
А вот что еще подсказывает К. Маркс методологией своего основного труда — «Капитала», в котором анализ сущности капиталистических производственных отношений заканчивается исследованием воспроизводства, того, как их движение превращается в процесс, еще точнее — прогресс, развитие. Именно эта проблема должна венчать 154


анализ коренных производственных отношений и при социализме.
Это бесконечное движение воспроизводства обнажает и одно из ключевых противоречий социалистической экономики — противоречие между потреблением и накогь лением. Представим себе;—что—из—произведенного шественного продукта мы уже отложили в фонд возмещения все то, что необходимо для замены изношенного и использованного в предыдущий период оборудования, сырья и т. п., что мы создали и определенный резервный фонд, выделили необходимые ресурсы для содержания государственного аппарата и поддержания обороноспособности страны. Оставшиеся ресурсы нужно поделить между двумя сферами — потреблением (зарплата, общественные фонды потребления — образование, здравоохранение, содержание нетрудоспособных) и накоплением, т. е. тем, что идет на расширение производства. Чем больше одна часть, тем меньше другая. Чем больше средств мы сегодня пустим на рост благосостояния и развитие личности всех членов общества, тем меньше останется для накопления, если же мы решим побольше потратить на расширение производства, строительство новых заводов и т. п., то нам придется «подтянуть пояса», затормозив рост зарплаты, производство потребительских товаров и т. п. Эта дилемма хорошо знакома каждому экономисту и решать ее приходится постоянно, а не только раз в пять лет при разработке нового плана.
Принципиальная основа ее решения — внутреннее единство, а не только противоположность сторон. В самом деле, для чего осуществляется расширение социалистического производства, как не для того, чтобы создать прочный фундамент для развития личности всех членов общества? Ну, а что такое рост благосостояния и всестороннее развитие способностей трудящихся, как не прогресс главной производительной силы общества — человека?
Последний тезис хотелось бы подчеркнуть особо: создавая материальные предпосылки для воспроизводства человека, мы должны создавать не только условия для сытого и удобного существования работника, мы должны создавать (и по мере возможности создаем) условия для его творческого развития — и в труде, и в общественной жизни, для массового социального и экономического творчества.
Так незаметно мы подошли к формулировке закона 155


социалистического накопления, венчающего систему коренных производственных отношений социализма подобно всеобщему закону капиталистического накопления, завершающему исследование сущности буржуазных производственных отношений в «Капитале» К. Маркса. Схожесть ролей этих законов в экономических системах капитализма и социализма лишь оттеняет абсолютную противоположность их содержания. Чем больше накопление богатства на одном полюсе, тем выше деградация и угнетение трудящихся — таков закон воспроизводства капитализма. Чем больше экономический потенциал общества, тем быстрее рост благосостояния и свободное всестороннее развитие всех членов общества, а чем выше уровень развития человека социализма, тем больше экономические и социальные возможности роста производственного потенциала — таков закон воспроизводства социализма.


РОЖДЕННАЯ В ДИСКУССИЯХ
Политическая экономия социализма немного стоила, если бы ограничивалась одним лишь повторением раз и навсегда заученных положений из хрестоматийных работ классиков марксизма-ленинизма. За 70 лет Советской власти немало было сделано для того, чтобы развить их учение об экономическом строе социализма, дать теоретическое объяснение непростым проблемам становления и развития социалистического строя. Правда, не всегда политической экономии социализма удавалось не чураться сложных проблем экономической жизни, в бурных водоворотах самых масштабных, самых животрепещущих событий своего времени искать решения теоретических задач. Острые вопросы порождали и бурные споры. Политическая экономия социализма никогда не была безмятежной и сухой прописью, повторяемой из десятилетия в десятилетие, хотя такое впечатление подчас и складывается у студентов не без помощи не слишком-то любящих свою науку преподавателей.
ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИИ СОЦИАЛИЗМА НЕТ?
Всерьез утверждать подобное не возьмется сейчас ни один грамотный марксист. В противном случае он рискует вызвать у своих коллег по меньшей мере недоумение: зачем выражать свои претензии на оригинальность столь нелепым способом? Однако шестьдесят лет назад с подобным недоумением сталкивались те, кто осмеливался провозглашать необходимость политической экономии социализма. Можно, конечно, свысока поглядев на ученых той эпохи, произнести несколько совершенно правильных фраз о том, что все это заслуживает упоминания лишь в специальных трудах об истории науки, что это, мол, была болезнь роста, давно преодоленные политической экономией социализма ошибочные взгляды. Однако благополучно перелистнуть этот «прискорбный» эпизод в жизни политической экономии социализма и пойти дальше значило бы лишить себя ответа на очень важный вопрос: 157


почему люди, принимавшие затем активное участие в развитии основ политической экономии социализма, начинали с отрицания самого права на ее существование?
Ошибка? Недомыслие? Но эту ошибочную позицию разделяла целая плеяда талантливых ученых, давших, например, интереснейшие исследования монополистического капитализма. Да и не в личной способности или неспособности, грамотности или безграмотности отдельных представителей науки следует искать основные причины таких довольно распространенных заблуждений (особенно когда дело касается общественных наук). Уровень развития политической экономии и содержание учений виднейших ее представителей всегда определялись как состоянием экономической действительности, так и классовой позицией ученого по отношению к этой действительности.
Неужели пролетарская классовая позиция вела к ошибочным трактовкам? Неужели производственные отношения той эпохи были настолько глубоко спрятаны под поверхностью экономических явлений, что их не могли вскрыть даже самые способные теоретики? На оба эти вопроса надо дать отрицательный ответ. «Но где же тогда, в конце концов, причины отрицания политической экономии социализма?!» — вправе воскликнуть читатель, которому уже надоело чередование вопросов и ответов, порождающих лишь новые вопросы.
Ответ же заключается в том, что столь прямолинейно поставленные вопросы и не могут иметь однозначного ответа. И классовая позиция была верной, и производственные отношения вовсе не стали более туманными. С исторической арены устранялись эксплуататорские классы, заинтересованные в искажении истины в угоду своим корыстным интересам. Открывалось поле для действительно свободного научного исследования — а политическая экономия объявляется ненужной. Опять противоречие?
Вывод совершенно верный. Но наука, предмет которой — производственные отношения — внутренне противоречив, сама может развиваться только через противоречия. Тем более^-это-дм4*оетггСя~’ТГ^революционной эпохе, когда происходит нарастание противоречий в производственных отношениях и они подвергаются самой крутой ломке и коренному переустройству. Старая политическая экономия действительно уже не годится для объяснения этих процессов. А новая?
158


Отступление I: О революционном энтузиазме и объективных законах
Отношения товарного и капиталистического хозяйства требуют для их понимания специальной науки, потому что скрыты от участников производства, функционируют за их спиной, как слепые и нсподвласт- ные им стихийные силы. Производственные отношения социализма, напротив, ясны, потому что устанавливаются в результате сознательных действий революционных пролетарских масс. Следовательно, никакой науки для их изучения не требуется. Необходимо лишь onpe-l делить наибол^^рацмоналшпяе способы-хоаяйсгв^нных дбнстЕЗкпроле- IU"VUI4II4 I* корен -
ного реЯолюционного переустройства общества.
Вихрь революции вдребезги разбил экономический строй капиталистического общества. Капиталисты выгнаны с предприятий, средства производства находятся в руках самих рабочих. Система капиталистической эксплуатации рухнула. Теперь судьбы экономики вершатся не финансовыми воротилами, засевшими в правлениях российских и иностранных монополистических объединений. Их место заняли рабочие и специалисты, заседающие в Высшем Совете Народного. Хпчя^гтиа Это не прежние наемные у п р а вл ТПо щ ие. ТЗбот Я^котор ы х — туже набить карман хозяина, а заодно и свой собственный. Теперь в стране новый хозяин. Работа социалистического сектора не подчиняется больше барометру рыночных колебаний. Его место занял всенародный учет и контроль за производством и распределением продукции. Контроль стихийного рынка заменен контролем самих рабочих.
И кто же создал это новое общество? Слепые, стихийные силы, действующие за спиной трудящихся и толкающие общественное развитие по предначертанному пути независимо от волн и желания масс?
Как раз наоборот, все это сделано руками самих масс, рабочих и крестьян, сознательно объединившихся под руководством Коммунистической партии, чтобы проложить себе дорогу в лучшее будущее. В их руках — революционная власть, которая как могучий рычаг исторического творчества перевернула здание "старого мица^а на его-разва- лннах строит нодпо псу.ип^алп Он теперь
сознательный творец новых отношений, его воля — закон общественного развития!..
Дискуссия, организованная Коммунистической академией в еере- дине 20-х годов, показала, что подобной позиции придерживалось подавляющее большинство экономистов. Ее поддерживал Н. И. Бухарин. Одним из немногих, кто в то время отстаивал необходимость политической экономии социализма, был И. И. Скворцов-Степанов — переводчик «Капитала». Но его выступление не смогло поколебать остальных, уверенных в том, что в сознательно организуемом социалистическом хозяйстве нет места политической экономии.
Действительно, создание новых, социалистических производственных отношений не могло произойти без сознательных действий полетариата, руководимого коммунистической партией, и пролетарского государства. Налаживание этих новых отношений В. И. Ленин называл главной задачей диктатуры пролетариата. Но в процессе формирования производственных отношений социализма
159


противоречиво взаимодействовали необходимость вполне определенных, зависящих от уровня производительных сил, объективных (т. е. не зависящих от воли людей) производственных отношений и сознательная деятельность людей, участвующих в налаживании этих отношений. Отношения создаются людьми — но то, какими будут эти новые производственные отношения, зависит не от желания людей, а от объективных экономических законов. Ни одна революция не может отменить объективного закона зависимости производственных отношений от характера и уровня развития производительных сил. Напротив, как раз в ходе революций реализуется вызванная ростом производительных сил общества необходимость ломки старой системы производственных отношений и создания на ее месте новой, дающей простор развитию производительных сил.
Революционный вихрь, образно говоря, вскружил голову участникам этих бурных событий, и многие из них поддались искушению переключить_вн_иманм^-е-реалисти- ческого учета объективных обстоятельств на революционный порыв масс как- главный фактор создания нового экономического строя. Впрочем, такому искушению тогда поддавались многие.
Для теоретиков можно найти некоторое извинение в том, что пролетарское государство сосредоточило в своих руках на самом деле невиданную ранее экономическую силу, взяв на себя функции планомерного руководства всем общественным производством. Но ведь осуществлять это планомерное руководство, не зная объективных экономических законов, нельзя! И добиться успеха в налаживании социалистических производственных отношений, действуя вслепую, вопреки объективным экономическим законам, тоже нельзя! Значит, обойтись без науки о социалистических производственных отношениях, без политической экономии социализма было никак невозможно. Как же тогда все-таки удалось решить грандиозные задачи по социалистическому преобразованию всей экономической структуры общества, отрицая необходимость политической экономии социализма?
Дело в том, что, хотя этой науке многие и отказывали в праве на существование, ее основы уже были к тому времени заложены К. Марксом, Ф. Энгельсом и В. И. Лениным. И от этих теоретических завоеваний никто из марксистов не отрекался, не желая лишь называть их именем политической экономии. Более того, от научного 160


исследования теоретических основ хозяйственной деятельности пролетарского государства ученые-экономисты вовсе не открещивались. Но ошибочные мнения в науке, раз получив распространение, не исчезают моментально даже тогда, когда начинает ощущаться их сомнительность. И политическая экономия социализма начала свое дальнейшее развитие под псевдонимом «теория советского хозяйства». Итак, при формальном отрицании политической экономии социализма по существу она уже во второй половине 20-х годов оформилась в самостоятельную научную дисциплину.
Не следует, конечно, сбрасывать со счетов и недостаточную теоретическую подготовку многих специалистов в области политической экономии. Откуда, действительно, было взяться большому числу специалистов в марксистской политической экономии в условиях царской России? После революции в экономической науке работали сравнительно небольшое число марксистски образованных ученых, гораздо больше буржуазных экономистов, согласившихся сотрудничать с Советской властью, и массы молодежи, охваченной революционным энтузиазмом и жадно рвущейся к знаниям. Эта молодежь, разумеется, далеко не сразу смогла получить необходимую марксистскую закалку, прочный фундамент знаний в области политической экономии, не сразу прошла сложный путь овладения диалектическим методом познания. И скорее полуэмоциональное, чем логически обоснованное, быстро преходящее по своей природе стремление поставить революционный энтузиазм выше объективных экономических законов нашло для себя благодатную почву именно среди этой молодежи. Впрочем, и многие из буржуазных экономистов тоже отрицали возможность существования научной политической экономии социализма, но по другим причинам — они отказывали социализму в праве считаться рациональным хозяйственным строем. Такое «единство мнений», конечно, было чревато серьезными разногласиями.
ПЛАН ИЛИ РЫНОК?
Одно из первых серьезных столкновений между представителями марксистской и буржуазной политической экономии произошло в дискуссии о регуляторе советского хозяйства. Именно в то время четко обрисовывалась альтернатива, которую потом многие называли ложной, 11—1670
161


но которая сделалась стержневым вопросом политэконо- мических споров на долгое время вперед: план или рынок?
Сама постановка такой альтернативы была бы, наверное, немыслимой совсем незадолго до этого: ведь в годы гражданской войны всерьез обсуждались и даже вносились в Совнарком проекты отмены денег как первого шага к ликвидации всех атрибутов товарного хозяйства. Мало кто сомневался, что дни рыночных отношений сочтены и рынку более уже не суждено играть важной роли, которая принадлежала ему столетиями.
И вдруг — а для многих это был действительно неожиданный поворот — новая экономическая политика (нэп). Свобода торговли. Спекулянт, мешочник, которого ловили, преследовали и собирались вырвать с корнем, превратился в добропорядочного (и даже уважаемого) торговца. Буржуй, которого было уже совсем прогнали, занялся своим прежним ремеслом — эксплуатацией трудящихся и сорит деньгами во вновь открывшихся ресторанах. Кулаки зарыли (до поры) свои обрезы в землю и принялись ждать, какую цену с рабочего можно будет заломить за свой хлеб? А красный боец, проливавший кровь в борьбе с защитниками этих кровососов — Колчаком, Деникиным, Врангелем и прочими, нередко был вынужден из-за разрухи в промышленности становиться в очередь безработных на бирже труда либо идти наниматься к буржую. «За что боролись?> — именно в те тяжелые годы родилась эта фраза.
Но сколь бы тяжелой ни была обстановка, рождавшая массу личных трагедий, марксисты трезво ставили вопрос: готового социализма у нас нет, его только предстоит построить. Значит, там, где мы еще не можем варье. Частник, конечно, сдерет семь шкур, но как-то наладит хозяйство. Это стало ясным. Менее ясно было другое — а что такое свобода торговли в социалистическом секторе? Пришлось признать, что и здесь не все провозглашенное — уже завоеванное. Рабочий класс, вставший у руля промышленности и транспорта, еще должен был пройти долгую школу хозяйствования. А вопрос стоял предельно остро: кто — кого? Положение усугублялось тем, что этот вопрос не сводился только к противоборству между пролетариатом и буржуазией. Интересы многомиллионного крестьянства, составлявшего большинство населения Советской России, были серьез162


нейшим политическим фактором. Или ты, рабочий, докажешь, что хозяйствовать по-социалистически ты сможешь лучше, чем буржуй хозяйствует по-старому, или крестьянину такой социализм ни к чему, и он заодно с капиталистами скинет рабочую власть!
В. И. Лениным была поставлена задача — «учиться у организаторов трестов», «учиться торговать». Освойте то, что создано капиталистической системой хозяйства, соедините это с преимуществами социалистических отношений — и тогда вы победите частника. Умейте соединить государственный план пролетарской диктатуры с гибким использованием стихии частного рынка. И государственные предприятия переводятся на коммерческий расчет. А это означало: пока мы еще не можем охватить все хозяйство плановым руководством, большую часть продукции государственные предприятия и тресты должны производить по своей инициативе — искать то, что нужно потребителю, самим реализовать эту продукцию на рынке и притом безубыточно, более того, дешевле и выше качеством, чем частник.
Многие буржуазные экономисты восприняли нэп с удовлетворением, а то и со злорадством: «Наконец-то эти фанатики-коммунисты убедились, что все их эксперименты до добра не доведут, и начали возвращаться к давно проверенному практикой механизму товарного хозяйства». Собственно говоря, кроме „естественных” законов товарного хозяйства, эти люди не представляли себе ничего иного и требовали от Советской власти проявить «последовательность» — отказаться от всякого «административного ковыряния гвоздем» (как называли они плановые директивы пролетарского государства), и пусть экономикой управляет «естественный» регулятор — конъюнктура рынка.
Вопрос о регуляторе советского хозяйства сразу разделил экономистов на два основных лагеря: на тех, кто считал таким регулятором закон стоимости, и тех, кто выдвигал на роль регулятора план.
Казалось бы, новая экономическая политика, связанная с широким использованием товарных отношений, в том числе и в социалистическом секторе, давала основания признать основной закон товарного производства — закон стоимости регулятором советского хозяйства. Но представители марксистско ленинской экономической науки не могли согласиться с наделением стихийных колебаний рыночной конъюнктуры правами определяп*
163


ющего фактора экономического развития. Они стояли на ленинской позиции: «...из России нэповской будет Россия социалистическая». — и потому именно в плане, вырабатываемом и проводимом под руководством коммунистической партии и пролетарского государства, видели важнейший рычаг дальнейшего продвижения экономики СССР по пути социалистического строительства. Именно план, выработанный на научных основаниях и объединяющий волю многомиллионного рабочего класса, позволял концентрировать его усилия на задачах создания социалистической системы хозяйства.
Сохранение в переходный период от капитализма к социализму в экономике СССР наряду с социалистическими капиталистических и мелких частных предприятий (иными словами, многоукладный характер экономики) дало повод выдвинуть и концепцию «двух регуляторов»: в социалистическом секторе — план, а в тех секторах, где господствуют товарно-капиталистические отношения, — рынок. Если социалистический сектор хозяйства растет и расширяется, вытесняя и преобразуя несоциалистические секторы, значит, и экономический регулятор социалистического сектора выступает ведущим для всего хозяйства СССР, а закон стоимости играет роль подчиненного регулятора в мелкотоварном и капиталистическом секторах — так был решен этот вопрос. Тогда, когда решался вопрос «кто — кого?», попытка сидеть между двух стульев, конечно, не могла встретить поддержки со стороны пролетарской политической экономии.
Спор этот, надо сказать, решался не только в кабинетах ученых и на страницах экономических журналов. Прежде всего его решала сама жизнь, борьба хозяйственников, ученых-экономистов, «красных директоров» и главное — рядовых рабочих за проведение в жизнь планового хозяйства. Стихия рынка, поначалу, казалось, грозившая захлестнуть социалистический сектор, постепенно подчинялась воле пролетарского государства, выраженной в плане. Первоначально план в народнохозяйственном масштабе складывался как сводка тех планов, которые составляли гостресты и предприятия. Но не случайно почти совпали два события: введение новой экоьки мической ПОЛИТИКИ И пбпязонянмр Еогппямя Обп?ГТгт*т/цр. Росударс1венний ибЩеплановой комиссии свидетельствовало об осознанной цели подчинить развитие экономики страны единому хозяйственному плану. Постепенно Госплан и другие центральные экономические органы стали
164


плановой
оказывать определяющее влияние на составление государственного плана. Выражением этого влияния стали контрольные цифры, которые клались в основу работы на всех нижестоящих уровнях.
Государственные предприятия и тресты отказались от слепого следования за конъюнктурой рынка. Для изучения объема и структуры потребностей, организации снабжения и сбыта они объединялись в отраслевые синдикаты, учитывающие, собирающие и распределяющие заказы между входящими в них производственными единицами. Тем самым преодолевалось обособленное, анархичное хозяйствование отдельных предприятий, плохо представлявших реальный объем и структуру спроса и предложения данного вида продукции и вынужденных ориентироваться на стихийно колеблющийся уровень цен, С 1926 г. составление планов на основе контрольных цифр стало правилом, а с 1927 г. по инициативе В. В. Куйбышева в «Положение о трестах» вошел пункт, гласивший, что государственный трест руководствуется в своей деятельности утвержденным вышестоящим органом планом.
Успехи социалистического планового хозяйства, на деле продемонстрировавшие подчиненный характер то- варных отношений, рынка и закона стоимости, заставили стеринНПкОв сти'хийноНГфьгпочного хозяйства перенести спор в другую область. Социалистическое производство было признано плановым хозяйством. Теперь развернулась дискуссия о методологии планирования, необходимость и ведущая роль которого уже никем открыто не оспаривались. Спор между сторонниками «генетического» и «телеологического» подходов тем не менее затрагивал все ту же альтернативу: план или рынок?
Первый подход предполагал, что в процессе составления плана надо исходить из стихийно сложившейся хозяйственной конъюнктуры, следовать фактически существующим тенденциям. Второй, напротив, требовал предполагать в плане решительную перестройку всего хозяйства в соответствии с целями социалистического строительства. Представителей второго подхода обвиняли в отрыве от реальности, в отсутствии рациональных критериев экономических решений. Однако «реалистическая» позиция сторонников генетического подхода, их нежелание поступиться привычными критериями выгодности и невыгодности не давали перспективы преодоления технической отсталости, не позволяли ставить задачу индуст145


риализации Советской России. Либо оставаться на почве «реальности* и снова стать аграрным придатком капиталистического Запада, потихонечку осваивая «ситцевую» индустриализацию, либо сосредоточить все хозяйственные ресурсы и энтузиазм строителей нового общества на решении коренных задач создания материально-технической базы социализма, вывода страны на самые передовые технические рубежи.
Теоретический спор «генетического» и «телеологического» подходов оказался в итоге спором о путях экономического развития СССР, о том, станет ли социализм в СССР на свою индустриальную основу. И планирование народного хозяйства должно было послужить тем еще невиданным в истории средством мобилизации экономики на решение коренных задач социалистического строительства, которое позволило бы сделать рывок от России серпа и сохи к России электрической. Именно эта линия проложила себе дорогу в ходе составления первого пятилетнего плана. И досрочное выполнение пятилетки было блестящим практическим подтверждением этой теоретической концепции.
В дискуссиях было положено начало научному исследованию практики социалистического планового хозяйства. Фактически это были первые шаги в проникновение существа закона планомерного развития социалистического производства. Понимание того, что в социалистическом хозяйстве действуют свои объективные экономические законы, которые необходимо изучать, постепенно прокладывало себе дорогу. Важную роль в этом процессе сыграла публикация замечаний В. И. Ленина на книгу Бухарина «Экономика переходного периода», где совершенно недвусмысленно указывалось на необходимость политической экономии и при полном коммунизме.
Конечно же, не только ясно высказанное мнение В. И. Ленина, но и сама экономическая действительность социализма заставили представителей экономической науки довольно быстро признать необходимость изучения объективных производственных отношений и экономических законов социализма. Одним из первых ввел в научный оборот термин «политическая экономия социализма» Н. А. Вознесенский в своей статье «К вопросу об экономике социализма». Правда, эти слова он еще ставил в кавычки, как своего рода дань прошлым заблуждениям. Вскоре существование политической экономии социализма стало общепризнанным безо всяких кавычек. Вопрос 166


о ее существовании был решен, но продолжали обсуждаться другие вопросы, связанные с определением предмета политической экономии: включать ли в предмет политической экономии производительные силы? 1^ак правильно определить предмет политической экономии в широком смысле слова?
Выход политической экономии социализма из периода «скрытого* развития сразу поставил в повестку дня множество теоретических проблем. Одним из наиболее активно обсуждаемых был вопрос о законе движения советского хозяйства. Он, разумеется, не случайно попал в центр внимания политической экономии. Действительно, какой объективный экономический закон лежит в основе развития социалистической системы хозяйства? В зависимости от решения этого вопроса находилось и решение других экономических проблем.
Сразу же было высказано несколько точек зрения. Одними в качестве такого закона движения рассматривался план, другими — закон расширенного воспроизводства социалистических производственных отношений, третьими — закон социалистического обобществления производства.
Эти первые попытки выяснения объективных экономических законов социализма имели, однако, существенный недостаток. Хотя и удалось «нащупать* действительно присущие социализму объективные процессы, однако признание объективных экономических законов сочеталось по существу с их субъективистской трактовкой: эти законы объявлялись сознательно устанавливаемыми социалистическим государством. Широкое распространение приобрела точка зрения, согласно которой законом движения советского хозяйства является диктатура пролетариата. Ее сторонников, по-видимому, вовсе не смущал тот факт, что диктатура пролетариата — явление, относящееся к политической надстройке, а не к экономическому базису общества. Были даже попытки доказать объективность диктатуры пролетариата как экономического закона.
Сложившиеся к середине 30-х годов неблагоприятные условия для творческого развития марксистско-ленинского теоретического наследия способствовали закреплению этих субъективистских трактовок. В экономической науке начали проповедоваться взгляды, надолго осложнившие правильное понимание сложившихся при социализме производственных отношений. Поиски источников разви-
167


тия социалистической экономики в объективных экономических противоречиях были забыты, на их место пришло огульное отрицание всяких противоречий, а субъективистское понимание экономических законов получило свое законченное выражение в формулах, подобных этой: «Закономерности развития социалистической экономики создаются самим социалистическим государством рабочих и крестьян».
Однако, несмотря на серьезные трудности, политическая экономия социализма все же продолжала свои первые шаги вперед. Дискуссии, которые практически непрерывно велись в то время на страницах экономической прессы, постепенно делали свое дело. В числе других здесь можно назвать дискуссии по проблемам земельной ренты, об эффективности капитальных вложений, о докапиталистических способах производства.
К концу 30-х годов советская экономическая теория накопила значительный багаж теоретических представлений, прочно вошедших в политическую экономию социализма. Это было понимание объективяой-обуелев^н- ности планирования народного хозяйства, поцытк^уви^ деть стоящий за щщ-Д>4ъективный экономический закон, позднее получивший наименование закона планомерного^ развития социалистического производства. Социализм' чггатг-раеематриватъся' как плановое хозяйство, в основе которого лежит не только акт^обращения^средств произвол ства в достояние социалистического государства, но и оООбиГествление производства на деле, начиня^-с простейших форм—- всёнар6дного~учета и контроля. Сюда же *Можно отнести анализ взаимодействия различных социально-экономических укладов и рассмотрение товарных отношений как формы связи между укладами, а также понимание подчиненной роли товарно-денежных отношений в системе социалистического хозяйства. Значительный вклад был сделан в изучение закономерностей социалистического воспроизводства в связи с проблемами, вставшими в ходе проведения индустриализации. К этому далеко не полному перечню можно добавить и то, что в 20—30-е годы экономическая теория открыла для себя ряд проблем, разрешить которые удовлетворительно она еще не была в состоянии: о причинах сохранения товарных отношений при социализме, о сознательном использовании объективных экономических законов, об экономических противоречиях социализма и т. д.
Уже этот беглый обзор показывает, что было сделано


немало шагов вперед. И уже к концу 30-х годов могла быть поставлена задача систематического изложения политической экономии социализма.
ПУТЬ К СИСТЕМЕ
Создать систему? Но как это сделать, если даже основные элементы такой системы представлялись если и не весьма туманно, то уж во всяком случае весьма различно многими политэкономами. Да и что вообще означает задача: дать систематическое изложение курса политической экономии социализма?
Ответы на эти вопросы, как и выработка единства мнений по поводу содержания фундаментальных производственных отношений социализма, существа его экономических законов, достигались долгими и трудными путями. Отечественная война и восстановление экономики хотя и не остановили этой сложной теоретической работы, но заставили отодвинуть ее на второй план. Лишь в 1951 г. состоялась дискуссия экономистов, которая подвела итоги работы над составлением первого учебника политической экономии, содержащего раздел, посвященный политической экономии социализма. Дискуссия закрепила значительный прогресс в понимании экономических законов социализма, в первую очередь преодоление субъективистской трактовки последних, и ее результаты позволили учебнику политической экономии в 1954 г. увидеть свет.
Первая система политической экономии социализма не могла быть, разумеется, совершенной. Она была построена наиболее простым путем: содержание экономических законов социализма излагалось последовательно, так сказать, по степени «важности» этих законов. Между ними прослеживались некоторые связи, но сказать, что эти связи образуют целостную систему, было бы большим преувеличением. Однако и такая система была уже большим шагом вперед, давая представление о составе системы экономических законов социализма и выделяя среди них основной экономический закон.
Казалось, бурная эпоха дискуссий миновала и теперь остается только постепенно, шаг за шагом, совершенствовать эту систему, полнее отражая в ней практику развития экономического строя социалистического общества. Но не прошло и нескольких лет со дня выхода учебника, как дискуссии разгорелись с силой, напомнившей баталии 20-х годов.
1И


И если поначалу спор велся действительно об улучшении изложения курса политической экономии социализма, то затем оказалось, что спорить на эту тему бесполезно. Спорщики не понимали друг друга. Внезапно выяснилось, что царит полный разнобой в понимании того, что такое система производственных отношений, из каких элементов она состоит, как эти элементы связаны в систему, с чего начинать исследование этой системы... Споры о том, с чего начинать систему, привели к дискуссиям вокруг понятий «экономическая клеточка* и «исход ное производственное отношение». Обнаружилось, что по-разному решается и вопрос о том, что такое вообще «производственное отношение»...
Дискуссия о методе исследования системы производственных отношений показала, что политическая экономия социализма недостаточно еще овладела марксистским диалектическим методом. Именно поэтому методологические проблемы на долгое время оказались в центре внимания политической экономии социализма. Даже в 60-е годы, когда в связи с хозяйственной реформой 1965 г. вновь разгорелась дискуссия о месте и роли товарно- денежных отношений при социализме, в ходе самой этой дискуссии спорящие стороны постоянно обращались к методологическим проблемам.
Слова «система категорий и законов политической экономии социализма» упоминались все чаще. Многие стремились найти верный ключ к этой системе. С чего начать? Каково исходное производственное отношение в системе производственных отношений социализма, какова исходная категория в системе категорий политической экономии социализма, призванной научно отобразить систему социалистических производственных отношений, — эти вопросы не давали покоя многим политэкономам. Исходные категории вначале посыпались, как из рога изобилия: планомерность, общественная собственность на средства производства, обобществление, непосредственно общественный труд, социалистический продукт, социалистический товарный продукт, непосредственно общественный продукт и т. д. и т. п.
Да-а-а, может протянуть читатель, хороша наука, которая так и не разобралась, с чего же она, собственно, должна начинать. Плохи ее дела!
В самом деле, ну какая уж тут наука, если по одному из важнейших вопросов — сколько умов, столько и мнений? Незавидная ситуация.
170


Незавидная? Да. конечно, с этаким разнобоем во взглядах далеко не уйдешь. Но таков неизбежный ход развития науки, решившей пойти тернистым путем диалектического метода. Мы не можем ждать, что этот год принесет нам очередные открытия, а познание мира бесконечно и не следует даже хвататься за систематическое изображение изучаемой наукой частички мироздания. И это не от гордыни, не от нетерпеливого желания непременно сконструировать систему и тем самым навечно вписать свое имя в историю науки. Реальный социализм требует и реальной политической экономии социализма.
Если же отложить ее создание до полной победы полного коммунизма, то «пока солнце взойдет, роса очи выест». Без выверенной теоретической концепции нельзя обеспечить надежное движение вперед во всех областях экономической жизни. Поэтому так спешат, так яростно спорят, так на многое замахиваются ученые-политэконо^ мы. Недостатки же — а они у нас есть, как и у всякой науки, — связаны как раз с тем, что кто-то отстает от этого, задаваемого самой жизнью темпа развития политической экономии социализма, а кто-то спешит, не учитывая необходимости создания научной основы.
И поэтому надо спорить, надо выдвигать и опровергать гипотезы, строить и перестраивать на ходу здание науки. Жизнь торопит.
Споры не проходят бесследно, не сводятся к пустым словопрениям. Уже отброшены многие несостоятельные гипотезы, уже рассеяны многие заблуждения, уже достигнута общность взглядов на многие важные проблемы. И что не менее важно, резко возросла степень овладения марксистским диалектическим методом, методологическая грамотность науки. А владея совершенными инструментами познания, можно получить и более серьезные научные результаты.
У политической экономии нет в научном арсенале сложных приборов и экспериментальных установок, даже математические модели для нее — одно из подсобных средств. Научный потенциал исследователя зависит здесь не от находящегося в его распоряжении уникального оборудования, а от того, насколько хорошо он владеет диалектикой. И вот, чтобы овладеть марксистским диалектическим методом, политическая экономия социализма обратилась к «Капиталу» К. Маркса. Казалось, что давным-давно уже известно все, что было сказано классиками марксизма о социализме. Зачем же для изучения 171


социалистических производственных отношений снова перечитывать «Капитал», листать страницы, где пишется об эксплуатации наемного труда, о всеобщем законе капиталистического накопления, о законах обращения золотых денег?
Трудно представить, что образованный политэконом не знает, каковы законы обращения золотых денег. Тогда почему же «Капитал» снова оказался у всех в руках, как в студенческие годы?
«Капитал» давал возможность проникнуть в творческую лабораторию К. Маркса. Поэтому ученые не удовлетворились и «Капиталом». Они буквально «набросились» на подготовительные экономические рукописи К. Маркса, стремясь получить представление о том, как шел процесс создания «Капитала». Логика создания этого великого труда должна была стать путеводной нитью для создания системы политической экономии социализма. Речь шла вовсе не о копировании «Капитала», не о его переписывании с заменой категорий капиталистической экономики подобными же категориями, но выражающими социалистические производственные отношения, как это пытались изобразить некоторые ученые, не давшие себе труда разобраться в необходимости изучения метода «Капитала». Нет, политэкономы хорошо усвоили ленинские слова о том, что если К. Маркс не оставил нам логики с_ большой буквы, то он оставил л огй ку'« К эттита.та »ГД и ал екти Ka_Bjj< а пита л е ir-КтМ а р кса есть^Таиный случай всякой диале кт и к и.
Характерно, что интерес к «Капиталу» проявили не одни только политэкономы. Философы тоже обратились к нему — и именно за диалектикой. Совпадение взаимных интересов философов и политэкономов вызвало беспрецедентную тягу политэкономов к изучению философских проблем. Термины «абстрактное» и «конкретное», «всеобщее» и «единичное», «опосредованное» и «непосредственное», «историческое» и «логическое» были буквально у всех на устах. Началась, образно выражаясь, «методологическая революция» в политической экономии. И она стала приносить заметные плоды.


взять)...» — предостерегал В. И. Ленин (Поли. собр. соч. Т. 29. С. 86). Вывести? А что это значит? Это значит выразить в научных категориях действительное раз- euy^Jipo изводст венных отношений социализма; их возникновение, становление н. наконец, формирование ратви- той системы производственных отношений. Это даст возможность установить взаимную связь, взаимную зависимость между ними, определить роль и место каждой в системе. А как изучать развитие? Как раз при помощи диалектики, которая и представляет собой науку о развитии. И политэкономы принимаются усердно читать «Логику» Гегеля. Правда, некоторые морщили нос и, вполне справедливо упрекая великого немецкого философа в мистике и идеализме, принялись бранить его читателей словом «гегельянцы». Однако «гегельянцы» также вполне справедливо указывали на то, что К. Маркс и Ф. Энгельс тоже были в некотором смысле гегельянцами, что, несмотря на идеалистическую оболочку и мистическую шелуху, именно у Гегеля диалектический метод получил самое систематическое и полное изображение. Ведь В. И. Ленин прямо заявил, что нельзя понять «Капитала», и в особенности его I главы, не проштудировав и не поняв всей «Логики» Гегеля.
Ядро диалектики — исследование противоречий. Они составляют источник развития, и нельзя понять развития производственных отношений, не изучив их противоречия. И политическая экономия социализма берется за исследование противоречий. Пока еще рано говорить об успехах на этом пути. Однако можно с уверенностью сказать, что вслед за методологической революцией в политической экономии социализма приближается революция теоретическая.
Эта уверенность проистекает не из нетерпеливого ожидания, что вот, наконец, политическая экономия социализма осчастливит нас какими-то сногсшибательными открытиями. Она проистекает и не из тщательного анализа внутреннего состояния самой науки, во всяком случае не только из него. Главное заключается в том, что наше общество вступило в такой этап своего развития, когда «начинает все более полно проявляться действие всех социалистических производственных отношений и стройная» целостная система социалистических производственных отношений становится фактом практики. Именно это вселяет уверенность, что недалеко то время, когда этот факт практики станет и фактом теории, 173


т. е. действительная система производственных отношений получит свое теоретическое выражение в системе категорий политической экономии социализма. Как оказаться науке на высоте решения этой задачи?
Дело в том, что это не просто научная задача. Наше общество ждет, а точнее, уже настоятельно требует от политической экономии выработки прочного теоретического фундамента для решения насущных экономических проблем. Именно колоссальный размах задач по скорейшему совершенствованию материальных условий общественного производства, перевод экономики на путь интенсивного развития заставляют искать эффективные и научно выверенные теоретические решения, надежно гарантирующие успех тех поистине революционных преобразований, которые намечены коммунистической партией. Эти преобразования в производительных силах непременно должны обеспечиваться и прогрессивным развитием производственных отношений.
Революционные задачи требуют и революционных методов. Недаром В. И. Ленин засел за тщательное изучение диалектики Гегеля в разгар империалистической войны, накануне революционного взрыва в России. Не случайно нынешние политэкономы столь же жадно учатся диалектике и у К. Маркса, и у В. И. Ленина, и у Гегеля. Диалектический метод по существу своему революционен. Но диалектика останется мертвой буквой или пустой фразой, если она не послужит инструментом исследования живой практики. Именно в ней, экономической жизни социалистического общества, только и может черпать материал политическая экономия социализма. Поиск системы категорий и законов политической экономии социализма должен быть одновременно и поиском решения актуальнейших практических проблем.
поиск
План и рынок — эти слова зазвучали в ходе разгоревшейся в середине 60-х годов дискуссии. Опять план, опять рынок? И не надоело им с 20-х годов? — задает читатель законный вопрос. Но что поделать, если вопрос оказался сложен, как, пожалуй, никакой другой в политической экономии социализма. И если споры об исходном производственном отношении или о том, каково экономическое содержание собственности, тоже ведутся долгие годы, благополучно переходя из одного десяти- 174


детин в другое как наследство новому поколению политэкономов, то они никогда не перерастают в яростную полемику, подобную той, что охватила в 60-с годы буквально всех политэкономов, да и, пожалуй, всех поголовно экономистов, хозяйственников. Эта полемика всколыхнула многих неспециалистов и вызвала настоящий экономический бум в периодической печати, пробудивший интерес к экономическим проблемам в широчайших кругах населения, резко поднявший конкурс при поступлении в экономические вузы и на экономические факультеты.
Почему же так самозабвенно схлестнулись мнения по поводу этой, казалось бы, уже решенной проблемы?
Именно потому, что она казалась уже решенной. Однако на деле это решение не удовлетворяет ни практику, ни теорию. Признание существования и использования при социализме товарно-денежных отношений оказалось недостаточным ни для практики, ни для теории. Практика вопрошала: а каковы пределы допущения товарно- денежных отношений, каков круг их действия, каковы способы использования? Теория недоумевала: почему же все-таки товарно-денежные отношения сохранились при социализме? Какое место им отведено в общей системе отношений?
И прежде чем что-либо решать на практике, свое слово должна была сказать теория. Но получилось едва ли не наоборот. Насущные потребности практики заставили, не ожидая завершения теоретических баталий, новый этап которых начался еще в 1957 г., приступить к поиску шагов по совершенствованию хозяйственного механизма ощупью, во многом следуя методу проб и ошибок. И результаты этих опытов оказали существенное влияние на ход теоретической дискуссии.
Дискуссия быстро опрокинула построения тех, кто не хотел утруждать себя теоретическими изысканиями и ссылался на классиков марксизма-ленинизма: «И Маркс, и Энгельс, и Ленин говорили, что социализм предполагает уничтожение товарного производства. Значит, никаких товарных отношений у нас нет. А деньги, торговля — пустые, иррациональные формы». Практический же вывод из такой позиции — закрыть глаза на товарные отношения. Естественно, что подобный подход был подвергнут почти единодушной критике, и вскоре уже никто не отваживался выступать с такого рода утверждениями.
175


Часть экономистов бросилась в другую крайность, провозгласив: «И Маркс, и Энгельс, и Ленин предполагали, что производство при социализме будет иметь товарный характер. Все производственные отношения осуществляются у нас в товарно-денежной форме. Значит, социализм — разновидность товарного производства, высшая ступень его исторического развития». И вот для доказательства этого более чем сомнительного тезиса они принялись «с кровью» вырывать цитаты из классиков, толкуя их вкривь и вкось. Их практической программой был лозунг: полную свободу товарному производству. Свободный рынок — наилучший, естественный, автоматический регулятор экономики. А прямое государственное вмешательство в эти процессы, в особенности директивное планирование, — это чисто административные методы, чреватые бюрократическим окостенением экономики.
Надо сказать, что поначалу эта точка зрения получила довольно широкое распространение. Сказалось здесь и то, что в дискуссию были вовлечены очень широкие круги экономистов, многие из которых, прямо скажем, не обладали достаточной теоретической и методологической подготовкой для решения сложных проблем политической экономии. Многие экономисты-практики оказались увлеченными мнимой новизной, смелостью суждений, радикальностью практических предложений. В таких условиях проявилось и определенное влияние активной пропаганды идей «рыночного социализма», проникших в 60-е годы в ряд социалистических стран.
Однако практика проведения хозяйственной реформы, и в особенности драматический опыт других социалистических стран, показал беспочвенность надежд на то, что свободный рынок несет с собой сплошные благодеяния для социалистической экономики.
Независимо от решения вопроса о природе и месте товарно-денежных отношений сторонники безбрежной свободы товарного производства (так называемые «товарники») допускали серьезнейшую ошибку в исходном пункте своих рассуждений. Дело в том, что того товарного производства и того свободного рынка, о которых они мечтали, давно уже не существовало и не могло существовать. Достаточно было вспомнить, что писал В. И. Ленин десятки лет назад о концентрации производства, породившей монополии и приведшей к подрыву товарного производства. Крупнейшие производители спо 176


собны учитывать спрос и контролировать предложение. Свободная конкуренция капитулирует перед монополией.
И действительно, попытки использовать свободный рынок продемонстрировали не регулирующую роль рыночной конъюнктуры (растет спрос — растут цены р^?Гет производство; падает спрос — падают цены — падает производство), а безудержное взвинчивание цен-Лфухщей- шими дрнизводственными звеньями, стремительно раскручивающуюся спираль инфляции. Это подрывало всякие попытки государственного контроля над ценами и опрокидывало плановую сбалансированность производства.
Хозяйственная реформа 1965 г. в СССР отнюдь не вводила свободный рынок. Но и наш опыт показал, что в тех случаях, когда предприятие производит часть продукции без планового контроля общества, ориентируясь только на прибыль, в погоне за прибылью оно подчас начинает покушаться и на утвержденную в плане продукцию, заменяя ее более прибыльной, но не обязательно более нужной обществу, а также пытается всякими правдами, а чаще неправдами добиться увеличения цен на свою продукцию.
Поэтому развитие хозяйственной реформы пошло не по пути предоставления предприятиям максимально широких прав, а по пути поиска таких рычагов контроля и стимулирования предприятий, которые побуждали бы его использовать свою самостоятельность не вразрез с интересами общества, выраженными в плане.
Многие сторонники «товарников» затрубили отбой, правда, поначалу лишь в части практических предложений. «Ага, убедились?» — не без справедливого злорадства задавали им риторический вопрос «антитоварники». Но «товарники» не капитулировали. Сдав одну позицию, они не собирались сдавать остальные. «Конечно, план должен иметь первенство перед рынком. Но все равно товарно-денежные отношения надо использовать — и чем шире, тем лучше», — заявляли они и переходили в контратаку, обращаясь к «антитоварникам»: «Ну, хорошо, социализм — не разновидность товарного производства. Но товарно-денежные отношения вы признаете? А раз признаете, скажите, как их, по-вашему, использовать надо? Легко вам говорить, что товарное производство, мол, отомрет. Это когда еще будет! А сейчас, в настоящий момент, что делать с товарными от12—1670
177


ношениями?» На этот вполне резонный вопрос «антитоварники» мало что могли сказать, помимо того, что товарно-денежным отношениям должен быть придан характер подчиненный по сравнению с общегосударственным планированием, что на практике использовалось как предлог для игнорирования закона стоимости и других законов товарного производства.
Однако у «товарников» по-прежнему сохранялись преимущества в детальной практической проработке своих предложений. «Товарники» удовлетворенно упрекали своих противников в схоластике и оторванности от практики и обращались к модернизации своей, изрядно потрепанной их оппонентами теоретической концепции.
От приписывания К. Марксу, Ф. Энгельсу и В. И. Ленину теории «социалистического товарного производства» пришлось отказаться ввиду явной нелепости этой затеи. Пришлось отказаться и от провозглашения социализма «высшей ступенью товарного производства». Однако в оборот был пущен новый тезис — наши товарные отношения совсем не те, что были раньше. Это социалистические товарные отношения. Чем шире их развивать, тем полезнее для социализма. Конечно, когда-нибудь, где-то после полной победы коммунизма, они, может быть, и начнут потихоньку отмирать, но что сейчас заниматься таким отдаленным будущим? Сейчас надо внедрять полный хозрасчет. Кто возражает против хозрасчета? Никто, и «антитоварники» в том числе. Однако под маркой «полного хозрасчета» пытались защищать те же лозунги: предприятию ничего не планировать, пусть само решает, что производить, кому и по какой цене продавать (и соответственно что, у кого и по какой цене покупать); хозяйствовать целиком за счет собственных доходов, высший критерий эффективности — прибыль, а из нее — кой-какие отчисления в государственную казну.
Такая «идиллия» не существует даже при капитализме. Там предприятие вовсе не предоставлено самому себе, на него возде^ствую^-и^бдш^и, и регулирующие мероприятия государства, и господство монОПожж^Н« редкдсТь-it перераспределение доходов между предп р и я - тиями, входящими в монополистические объединения, и директивное определение производственной программы таких предприятий. Это тггекает^э-чхщременного уровня обобществления производства^ А^в^социалистичсской
178


плановой системе хозяйства тем более было бы нелепо ориентироваться на некие нереальные образы совершенно обособленно хозяйствующих предприятий.
Но между двумя группами, сторонники которых затевали самые шумные баталии, лежала гораздо более многочисленная середина, которая решила, что лучше всего просто осудить обе крайности: социализм не товарное производство, свободный товарный рынок нам не подходит (что было совершенно справедливо), но товарно-денежные отношения надо использовать, поскольку они присущи социализму, конечно, при определяющей роли государственного планирования (что тоже было совершенно верно). Середина решила на этом успокоиться, но оказалась втянутой в дискуссию по меньшей мере по двум вопросам. Первый: а что значит, что товарно- денежные отношения присущи социализму? Либо просто то, что они есть при социализме, либо то, что они вырастают из самого экономического строя социализма? И второй: все согласны, что нынешние товарные отношения уже не те, что были когда-то, что при социализме им свойственно новое содержание. Но какое? То ли это те же самые по существу товарные отношения, только «хорошие», «социалистические», то ли это подорванные товарные отношения, собственное содержание которых вытесняется социалистическими производственными отношениями? И к великому неудовольствию «товарников» их оппоненты тут же принялись выяснять, как именно товарные отношения у нам подорваны и как вытесняется их собственное содержание.
Авторы этих строк, как и любые другие ученые, не могут не иметь собственной позиции в этом вопросе. Но не будем предрешать результатов этой дискуссии, поскольку она не окончена и то или иное мнение не может претендовать на право вынесения окончательного приговора. Тем более что любое готовое решение этого спора будет для читателя не его собственным, а чужим мнением. А чтобы иметь свое мнение в этой или подобной дискуссии, надо овладеть хотя бы основами науки — политической экономии социализма.
Сама дискуссия стихла. Однако огонь ее подспудно тлеет, нет-нет да и прорываясь на поверхность. И причина неугасимости ее огня — поиск, продолжающийся поиск... Нет, не решения вопроса о товарно-денежных отношениях при социализме, а поиск пути наиболее эффективного развития экономики социализма. И пред12*
179


лагаемые решения этой проблемы неизбежно вновь и вновь воскрешают разногласия «товарников» и «антитоварников».
Некоторое распространение получили сейчас концепции. отвергающие идею свободного рынка как главного регулятора экономики и предусматривающие сочетание широкой самостоятельности предприятий с централизованным регулПрованйёмГнб основанным на использовании так назрваемых-косвенных методов. тГе. ^з71ичцогорода финансрвых ограничений, стимулов и санкций. (Эояза - телБИьгх. директивных плановых заданий такая система
не предусматривает, но оставляет возможность государственных заказов, которые предприятие может ггрги^ и обеспечивают ему достаточную выгоду? Подобного рода концепции совершенствования хозяйственного механизма уже значительно отошли от проповеди «свободного рынка», которая любое государственное управление объясняла бюрократическим администрированием. Государственное централизованное регулирование экономики предполагается теперь в качестве необходимого элемента хозяйственного механизма.
Два основных достоинства этих предложении подчеркивают их многочисленные сторонники. Первое — это возможность гибкого и оперативного приспособления к покупательскому спросу. Второе — эффективное материальное поощрение хорошо работающих и наказание нерадивых. Но действительно ли предполагаемая система может обеспечить эти достоинства?
Вспомним, что говорилось выше о росте обобществления производства, когда выпуск очень многих видов продукции полностью концентрируется на весьма небольшом числе предприятий или даже на одном. В этих условиях удовлетворение покупательского спроса легче всего достигается це^блр^блй за качество, а увеличений цен: поднял цену, и прилавки ломятс^ГаГНекогДЯ^дефи- цитных» товаров. Конкурентов-то, которые могут в погоне за увеличением объемов сбыта понизить цену, фактически нет, а если и есть, они предпочитают острой борьбе гласный или негласный сговор. Именно поэтому конкурентный механизм удовлетворения спроса срабатывает плохо.
Что же касается стимулирования прррдрВнкпр. то она в предлагаемой системе ^тапится в д^
ходов предприятияГСГГ^его^ке^зависят доходы, показано в предыдущем абзаце.
180


Неужели же здравомыслящие экономисты всерьез предлагают систему, начисто лишенную достоинств и обремененную одними недостатками?
Конечно, нет. Такая система действительно обеспечивает большую гибкость в удовлетворении спроса, но лишь для тех групп населения, которые готовы *Т?ыло- житьГ'за модный, престижный? высококачеетвенный то-< вар гораздо больше, чём рядовой Покупатель. Обеспечивается и эффективное материальное поощрение (или санкции). Однако распределение этого поощрения зависит от умения «выкачать деньги* из покупателя, что стимулирует отказ предприятий от производства товаров так называемого дешевого ассортимента. Да и лучше всего себя будут чувствовать не те, кто дал самую необходимую продукцию, а те, кто поставлен в своего рода монопольное положение, позволяющее без напряжения «стричь купоны».
Популярность же такого рода предложений основана главным образ окг н>-неу до вл етворенности существуют и м ^зяйственним~-Ж^анизмом, все никак не успевающим за мадонн техническим прогрессом^
Прит этом, однако, не все задумываются над тем, что экономическая эффективность измеряется не блеском магазинных витрин. Вы гонитесь за модой и за техническим прогрессом, видя, что сейчас планирование недостаточно гибко, чтобы их обеспечить. Следовательно, предприятиям надо создать условия, чтобы это планирование им не мешало, и ко!?Тродировать их рублем_ за производство нужной_ пррдукцци-Логично?
Не совсемГВы хотите модных товаров? Крупнейшие предприятия могут дать их быстро, закупив лицензии на их производство за рубежом, — только, конечно, придется заплатить подороже. Вам нужны технические новинки? Крупнейшие предприятия закупят за рубежом самую передовую технологию — для тех, кто способен переплатить. Но ведь за это надо будет^расплачиваться, увеличив долю товаров, вывозимыхза^рубежгТг^Иачит, сократить внутреннее потребление. Рост цен ускоряется, а рост реальных ДОХОДОВ 3<ГМедляе1УН. ЗзТи~~ВамГ Готовы предложить почти любые товарыТГ услуги почти на любой вкус...
Так (или примерно так) будет выглядеть практическая реализация рассматриваемых предложений. Как же быть? Оставаться с негибким планированием, кое-как тянущимся за развитием потребностей, или пожертво181


вать кое-чем, но получить модные товары? Какой выбор окажется в конечном счете эффективнее?
Этот выбор тоже стал предметом дискуссий. Что такое эффективность экономики при социализме? Как к ней подойти, какие цели необходимо поставить во главу угла и какой ценой их добиваться?
ВЫБОР ЦЕЛЕЙ
«Какие могут быть вопросы о целях? Курс — на интенсификацию!»— скажет нетерпеливый читатель и будет неправ. Как неправ? Разве интенсификация, выход на передовые рубежи научно-технической революции для нас сейчас не самое главное? Гдавное,—но_лесамое.< Главное с точки зрения развития материальнои^базьь производства, но не глаиное с экономической точки зре^ нин^С экономической точки зрения интенсификация — не цель, а средство. Главное средство, но не цель. Не спешите понимать эти слова так, что интенсификация — дело второстепенное, преходящая мода и т. д. Наоборот! Просто речь сейчас пойдет о другом.
К сожалению, далеко не все из тех, кто искренне увлечен решением -важнейших и сложнейших проблем технического прогресса, часто задумываются над тем, а зачем, собственно, предпринимаются такие усилия для экономии всех видов ресурсов, для технического обновления действующих предприятий, для скорейшего внедрения в производство достижений научно-технической революции. Производство ради производства? Конечно, если так поставить вопрос, каждый ответит: нет, не ради производства. А ради чего? Для удовлетворения потребностей людей — такой ответ будет самым распространен^, ным. Ответ совершенно правильный и совершенно неС довлетворительный. Производство всегда велось ради удовлетворения человеческих потребностей. Но при этом всегда преследовались и особые социально-экономи^ ческие цели, определяемые экономическим строем того общества, в исторических рамках котсурого ведется производство. Именно с этими особыми социально-экономическими целями и имеет дело политическая экономия.
Как же решался этот вопрос для социализма? Пока социализм строился, вопроса как бы и не существовало: цель — построить социализм. Но вот социализм построен. Какова же теперь цель производства? Сначала напрашивался простейший ответ: потребление. Но сразу стало 1S2


ясно, что потребление при капитализме и при социализме имеет разную социальную окраску. Поэтому учебник политической экономии 1954 г. давал такую формулировку: «Обеспечение максимального удовлетворения постоянно растущих материальных и культурных потребностей всего общества» (Политическая экономия. Учебник. М.: Господитиздат, 1954. С. 405).
Здесь уже видна попытка выяснить специфику социализма: не просто удовлетворение, а максимальное, не просто потребностей, а постоянно растущих и к тому же «всего общества». Положительным моментом являлось и то, что эта цель не только провозглашалась, но и рассматривалась как элемент основного экономического закона социализма. Именно такой методологический подход к определению цели создал предпосылки для дальнейшего уточнения ее содержания вместе с уточнением понимания основного экономического закона социализма.
Интерес к экономическому наследию классиков марксизма-ленинизма, получивший возможность вновь широко развернуться со второй половины 50-х годов, привел к выработке нового, исходящего из марксистско-ленинского вклада в политическую экономию подхода к содержанию основного экономического закона социализма. Постепенно этот подход завоевал широкое признание. За основу формулировки цели производства при социализме была взята мысль В. И. Ленина о том, что производство при социализме ведется «для обеспечения пoju}&2&—бла1 исиСтояния" й свПбидни!Ъ—всестороннего развития- все ^членов общества» (Ленин В. И. Поли, собр. соч. Т. 6/С. 232Л
Однако дистанция от признания такого подхода специалистами в области политической экономии социализма до превращения его в атрибут мышления каждого экономиста еще не пройдена. Еще не все особенно утруждают себя поиском правильного социально-экономического подхода к решению назревших проблем социалистического хозяйства. В результате подчас получают широкое хождение непродуманные концепции, предлагающие, например, ориентацию нашей экономики едва ли не исключительно на удовлетворение платежеспособного спроса. Конечно, их авторы слышали об основном экономическом законе социализма и о всестороннем развитии личности. Но такого рода цели они привыкли воспринимать как нечто туманное и удаленное
183


от нас в неопределенную историческую перспективу. Сейчас же, по их мнению, цель должна быть ясной и осязаемой: дайте мне на мой честно заработанный рубль купить то, что мне хочется. Словом, как сказано у Владимира Маяковского в стихотворении «Не все то золото, что хозрасчет»:
«Люди заработали —
дайте, чтоб потратили».
Спору нет, спрос населения подлежит удовлетворению. Но если из этого тезиса делать принципиальную позицию, определяющую цель социалистического производства, то давайте возьмем на себя труд подумать: какие выводы отсюда вытекают?
Отступление 2: О спросе
Удовлетворить спрос. Рубль покупателя без всякой неповоротливой механики поставленных над предприятием административных органов непосредственно диктует, что производить. Неплохо? Вроде бы неплохо. Но пойдем дальше. Итак, диктует рубль. А что он диктует? А диктует он вот что: все равно, что производить, лишь бы выгодно продать. И не самое неприятное проявление этого принципа — производство дорогих предметов роскоши и так называемого «престижного, потребления» при нехватке нрп9р°гн.у пр^лмотоп повседневного спроса* Принцип рабо!л’1 И дальше, начиная недовбЛЬИб KGl'Hl ылг Н7Г рамки закона. Все должно идти в ход. если находится покупатель!
Другой вопрос: если рубль, пускай и с оговорками, диктует программу производства, то чей это рубль? Любой, предъявленный в магазине к оплате? Полное равенство покупателей перед прилавком? Но тогда этот принцип верховенства рубля потребителя оборачивается другой своей стороной: деньги не пахнут. Конечно, можно вспомнить об ограничениях, накладываемых уголовным кодексом. Но если наша экономика будет видеть в человеке только покупателя, а значит, его социальный статус определять размером дохода, т. е. количеством рублей в кармане, то едва ли не самой почтенной фигурой становится жулик. Ведь у него число этих самых рублей бывает куда выше, нежели у большинства честных тружеников.
Следует, конечно, оговориться, что те, кто хочет поставить покупательский спрос во главу угла, вовсе не горят желанием создать для жулика наиболее комфортабельные условия существования. Их желание как раз обратное: чтобы честный труженик на свой честно заработанный рубль мог купить в магазине что его душе угодно. Но даже без своих неизбежных других отрицательных сторон такой подход плох уже тем, что видит в человеке только два экономических свойства — рабочую силу и покупательную способность, сводя всю его жизнь к «качелям»: заработал — купил... Конечно, никто


не возражает против моральных стимулов, воспитательных мер, науки, искусства и т. д. и т. п. Но все это выносится за скобки экономики. А вместе с этим и еще кое-что, о чем поборники покупательского спроса предпочитают забывать.
Забывают же они о том, что всестороннее развитие человека входит в основной экономический закон социализма и что оно является целью развития именно и прежде всего общественного производства, а не только воспитания или художественного творчества, хотя мы меньше всего склонны умалять их значение.
За скобками «экономического» взгляда на человека, как это ни странно, оказываются условия и содержание его труда, т. е. как раз экономические условия его существования, условия, в которых он проводит самую значительную часть своей активной жизни. Это как раз те самые условия, которые прежде всего определяют реализацию основного экономического закона социализма. Если всестороннее развитие личности не будет обеспечено экономически, оно останется пустым звуком. А экономически оно обеспечивается таким преобразованием труда, KOTQ^og^nостепенно превращает труд в^вор^- ческий процесс. Что это"значит? ~
Это значит, что в качестве первого шага должны быть устранены тяжелые и вредные условия труда, ликвидирован неквалифицированный физический труд, такие виды умственного труда, которые требуют однообразного нервного напряжения (конторский труд, наблюдение за показаниями приборов и т.п.), вообще монотонный труд (например, на конвейере). Затем все большее и большее распространение должен получить труд, наполненный творческими функциями, независимо от того, в какой отрасли производства он осуществляется. Это грандиозная по своему значению, масштабам и длительности экономическая задача. Предстоит не только преобразовать технические условия производства, что само по себе чрезвычайно непросто, но и обеспечить творческий характер тех отношений, которые связывают людей в процессе производства.
Не только непосредственный процесс труда должен содержать в себе элементы творчества (что характерно для некоторых видов труда независимо от социального строя, в условиях которого они осуществляются), но и люди должны относиться друг к другу^кдк-^тверпвГГТХ^ совместно подчинить себе весь процесс общественного
18S


производства как свой собственный, коллективный творческий процесс.
То чувство хозяина, которое развивается в рабочем классе с первых шагов социалистической революции, есть первая ступенька к осуществлению указанной цели. Все более широкое развитие участия рабочих в управлении общественным производством дает возможность каждому труженику независимо от материальной оснащенности, условий и содержания его труда принять активное участие хотя бы в одном творческом процессе — в процессе управления народным хозяйством. И когда управление всем общественным производством будет целиком сосредоточено непосредственно в руках самих трудящихся, оно послужит в их руках мощнейшим рычагом коренного преобразования материально-технических условий труда. Однако и сама по себе такая реализация хозяйского отношения к производству превращает рабочего с социально-экономической точки зрения в иного субъекта^—ие проето^рабшшпиглти
овдя лрйшргп
нбй жизни МТсГэто значит? Это значит, что трудящиеся не просто трудятся, но и поставили под свой совместный, кол- лективный^крнтроль как свои 'собственные^ экономические !отн()111ения7^ак и процесс производ^ства—материйьных Т^довнй- своего су ществова н и я.
В таких общественных условиях преобразование материальной стороны производства и превращение его в творческий процесс, а вместе с этим и превращение труда в первую жизненную потребность человека станут лишь вопросом времени. Одновременно творческий потенциал человека, обеспеченный с экономической точки зрения, будет находить себе все более широкое поприще и во всех остальных областях общественной жизни — науке, искусстве, воспитании и т. п.
Все это очень красиво, но если взглянуть на дело практически, с позиций сегодняшних нужд, то, может быть, как временный тактический шаг лозунг ориентации на платежеспособный спрос не так уж и плох? Ведь для того чтобы в перспективе позаботиться о всестороннем развитии способностей человека, надо его сначала накормить, по возможности модно одеть, дать жилье, по возможности отдельную квартиру и т. д. и т. п. Так зачем же противопоставлять одно другому? Сначала насытить спрос, а потом взяться за всестороннее развитие личности. Не очень-то привлечешь лозунгом превращения труда в 186


творческий процесс человека, который безуспешно мотается по магазинам в поисках не то что модной одежды, а даже просто крайне необходимых вещей.
Такой подход можно было бы признать справедливым и умерить пыл своего критического выступления, если бы не одна деталь. Нельзя сначала насытить спрос, а потом заниматься развитием личности человека. Спрос можно и нужно насыщать, если помнить, во-первых, о том, что это хотя и важная, но не единственная для социализма цель, и, во-вторых, о том, что, удовлетворяя спрос, мы не можем следовать его стихийным колебаниям и прихотям, а обязаны активно воздействовать на формирование потребностей людей в тех направлениях, которые определены экономическим строем социализма. Иначе образцы, некритически перенимаемые с Запада, навечно останутся недостижимым идеалом для нашего производства. Иначе мы навечно законсервируем экономические условия, не перевоспитывающие обывателя, а постояннодр^Шгятпи& его миражом «Общества потребления^ Если спрос главное, то неустраним парадокс постоянного роста потребностей. Покупатель никогда не будет удовлетворен: насыщение данных потребностей автоматически вызывает рост новых. Поэтому подчинение экономики бесконечному наращиванию объема потребительских благ заставляет ее крутиться в замкнутом кругу, ведет к осязаемо реальным угрозам экологического кризиса, истощению ресурсов и т. д. «Общество потребления» оказывается не только недостижимым миражом, но и опасностью лишения социалистической экономики ее собственных источников прогресса.
Ориентация на накопление жизненных благ грозит подорвать даже распределение по труду, ^которое ставит, на пути «ня!<опителя» рямин ппрнбгггтгТУи 1.пяты| npeptfjg ствуя тем самым реяличяпии гямых страстных ел
ний.
«Общество потребления» — бессмысленная для социализма цель. Только превращение труда в первую жизненную потребность и рост потребления как средства для самореализации потенциала личности в совместном творчестве способны избавить человека от бесконечной погони за все возрастающим «жизненным стандартом», оборачивающимся не чем иным, как пирамидой вещей, погребающей человека. И если оставаться в пределах круга «заработал — купил», то не окажется ли прав древнегреческий поэт Феогнид, писавший в свое время:
187


«Нет в богатстве предела, который бы видели люди. Тот, кто имеет уже множество всяческих благ.
Столько же хочет еще...»
Именно поэтому мы должны не плестись в хвосте
сейаяия^условий для всестороннего развития личности каждого члена общества. Только так наше общество сможет продвинуться вперед, а отнюдь не на пути фетишизации платежеспособного спроса. Не будем путать мещанский идеал с коммунистическим.
Нп иигаиим поле горячих теоретических баталий и обратимся к практике. Однако практика — вовсе не убежище от теоретических словопрений. Практика на каждом шагу являет нам свои противоречия, которые настоятельно требуют теоретического объяснения.


ОТ ТЕОРИИ К ПРАКТИКЕ (ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ СОЦИАЛИЗМА И ХОЗЯЙСТВЕННЫЙ МЕХАНИЗМ)
ПРОТИВОРЕЧИЯ ОБНОВЛЕНИЯ
Меньше всего нам хотелось бы создавать впечатление, будто бы политическая экономия обеспокоена прежде всего созданием красивой картины идеального социалистического общества. Хороша была бы наука, которая занималась рисованием таких картин, в то время как замедлялись темпы экономического развития, в то время как нарастали явления бюрократизма и ведомственности, консерватизм, инертность и самоуспокоенность.
Нельзя сказать, что экономическая теория совсем не замечала этих явлений и не реагировала на них. Но далеко не сразу экономисты подошли к мысли о коренной перестройке хозяйственного механизма. Силы инерции были велики и в экономической науке. Хотя политическая экономия фиксировала различного рода трудности, конфликты, тупики, застарелые экономические болезни, все это выглядело как досадные огрехи на сверкающем фасаде стройного здания хозяйственного механизма. Многие боялись взглянуть правде в глаза, «копнуть> поглубже и выяснить, что неблагополучие связано с недоработками в самой конструкции этого здания. Урок правды, о котором говорилось на XXVII съезде КПСС, открытая постановка вопроса о преодолении сложившихся негативных тенденций дали импульс работе по перестройке хозяйственного механизма, помогли экономической теории повернуться лицом к реальным противоречиям хозяйственной практики.
И тут перед политической экономией возник вопрос, который она уже давно поставила, но пока так еще и не разрешила до конца.
Отступление 1: Противоречия: зло или благо
Как легко было бы заниматься наукой, если бы на каждый пря мо и недвусмысленно поставленный вопрос можно было бы с ходу дать столь же прямой и недвусмысленный ответ. Увы. никто не предоставит науке таких льготных \ мовий существования. Ей сплошь и рядом при
18»


ходится иметь дело с путаными н туманными вопросами и с еще более путаными и туманными ответами. Бывает и так. что. с радостью встретив наконец-то ясную н смелую постановку вопроса, экономическая теория долго бьется над поисками столь же ясного ответа, но посте пенно, боясь сразу сознаться себе в этом, приходит к выводу, что вопрос - то, увы. сам ненаучен.
Путь всякой науки труден, но в конце этого трудного пути добываются стать желанные ясные и недвусмысленные истины, не правда ли? Однако недвусмысленность — хорошее качество в обыденной жизни, но не всегда в науке. Тем более в такой, которая имеет дело с весьма двусмысленной, а точнее, противоречивой действительностью. Что ж, остается лишь повздыхать о неудобствах, создаваемых противоречиями, а при случае и отделаться от них? Действительно, что может быть лучше непротиворечивой картины избавленного от тягот противоречий мира?
В истории всякой науки можно, пожалуй, найти яркие примеры долгих и безуспешных попыток избавиться от бьющих в глаза противоречий, приводивших, в конечном счете, к тому, что теория признавала эти противоречия как свою неотъемлемую составную часть. Иначе и быть не может, поскольку мир соткан из противоречий, составляющих источник его развития, его жизни. Только для обыденного сознания противоречия ассоциируются с чем-то мешающим и доставляющим неприятности. Научный диалектический метод познания — это искусство мыслить противоречиями, улавливать их в действительности и выражать в теоретических категориях.
Среди других наук, пожалуй, менее всего марксистской политической экономии свойственно пассивно-созерцательное отношение к противоречиям. Для нее задача не сводится только к тому, чтобы объяснить мир. Ее задача - помочь преобразовать его. Поэтому политическая экономия в ответ на вопрос: зло или благо противоречия? — не может ограничиться констатацией факта, что они существуют независимо от нашего к ним отношения и поэтому их волей-неволей приходится изучать.
Политическая экономия социализма с самого своего зарождения ориентирована на активную роль в экономической жизни нашего общества. И если противоречия есть, то долг политэконома не только зафиксировать их, но и ответить на вопрос: а что с ними делать?
Как это — что делать? Раз противоречия есть источник всякого развития, значит... А что значит? Чем больше противоречий — тем лучше для развития экономики?
Давайте разберемся. Противоречия потому являются источником развития, что они одновременно и осуществляются, и разрешаются. Стороны противоречия не уничтожают друг друга в непримиримой борьбе тогда, когда создается форма движения этого противоречия, позволяющая ему разрешаться, но в то же время н воспроизводиться вновь. Если в процессе этого непрерывного движения его форма уже перестает решать свою задачу, образуется новая форма — и так до тех пор. пока обострение противоречия не приведет к его окончательному разрешению, т. е. к уничтожению данного противоречия и замене его другим.
Собственно говоря, метод политической экономии как раз и основан на изучении противоречий, свойственных производственным отношениям, на познании этих отношений вместе с заключенными в них противоречиями в их развитии и взаимной связи.
А задача политической экономии социализма — найти такие пути перестройки хозяйственного механизма, всей системы управления общественным производством, которые бы позволили наилучшим образом
1М


разрешать присущие социализму объективные экономические противоречия с учетом их особенностей на современном этапе развития. И от того, насколько решение этой практической задачи политэкономии будет научно обосновано, во многом зависит успех курса партии на ускорение социально-экономического развития страны.
Глубокое теоретическое обоснование путей и методов ускорения требует по меньшей мере понимания того, каковы те объективные экономические противоречия, формы движения которых должны быть выработаны наукой и практикой. К сожалению, последствия длительного периода отказа от изучения противоречий в политической экономии социализма преодолеваются до сих пор. И если уже с конца 50-х годов о противоречиях в экономике социализма после двух десятилетии перерыва заговорили вновь, то шаг от словесного признания противоречий к желанию (и способности) их выявить и проанализировать оказался очень длинным
Пока, конечно, еще очень рано говорить об окончательных успехах в исследовании внутренних противоречий производственных отношений социализма. Ведь серьезные исследования в этой области нача лнсь лишь с конца 70-х годов и лишь сейчас разворачиваются широким фронтом. Однако именно за этим направлением политической экономии социализма будущее. Пока политическая экономия не освоит диалектику, не будет и качественных сдвигов, которые уже назрели и которых так настоятельно требует практика.
Разговор о противоречиях не случайно предваряет раздел о коренном обновлении хозяйственного механизма социалистического общества. Без этого было бы трудно объяснить свое отношение ко многим сложным вопросам совершенствования социалистических производственных отношений.
Совершенствование социалистических производственных отношений — задача, которая решается далеко не просто. Коренные производственные отношения при социализме нельзя изменять одним декретом. Но общество может изменять те элементы хозяйственного механизма, благодаря которым оно сознательно использует объективные производственные отношения и экономические законы социализма. Общество может вырабатывать новый хозяйственный механизм, реконструировать всю систему управления общественным производством.
Конечно, при выборе путей совершенствования системы хозяйственного управления возникает много проблем — нам надо двигаться вперед, не имея возможности опереться на опыт предшественников. Вопросы возникают и при выборе принципиальных направлений совершенствования хозяйственного механизма, и при решении задач конкретного воплощения уже выработанных принципов.
191


СТАРАЯ ДИЛЕММА
Совершенствование хозяйственного механизма вызывает вокруг себя широкие дискуссии не только из-за того, что сама эта проблема весьма сложна и что идти приходится непроторенным путем. Те объективные противоречия, которые заключены в производственных отношениях социализма, не могут не вызывать различного рода противоречивых тенденций на поверхности хозяйственной жизни, а вместе с этим и борьбу мнений в науке.
Отступление 2: Административные или экономические?
Вот уже два десятилетня со страниц научной литературы, да и публицистики не сходит обсуждение проблемы экономических и административных методов управления. Первоначальная постановка этой проблемы была прямолинейной и острой: надо отказаться от администрирования в управлении общественным производством и опираться на такие методы управления, которые основаны на использовании объективных экономических законов. И действительно, разве не следует поставить преграду волюнтаризму и субъективизму, разве не должна экономическая политика ориентироваться на объективные законы? Не удивительно, что этот призыв завоевал едва ли не единодушную поддержку. Кто же захочет добровольно встать в ряды защитников администрирования?
Однако возникшее было единодушие все же распалось. Нашлись скептики, которые начали с недоумением вопрошать: а почему же это среди объективных экономических законов, требования которых необходимо учитывать, фигурирует порой почти исключительно один закон стоимости? Что, разве нет при социализме других экономических законов? Упрек был справедлив, и постепенно в науке отождествление экономических методов только с действием закона стоимости преодолевалось. Но в обыденном сознании долгая пропаганда такого отож дествления оставила глубокий след. Дело здесь, конечно, не только в сознании, но и в действительных экономических отношениях.
Если признавать статус «экономических» только за теми методами управления производством, которые опираются на товарные отношения и закон стоимости, то тем самым закон планомерного развития экономики и плановые методы управления открыто или завуалированно оттесняются в сферу, где царит чистое администрирование. Но предъявление этой, вполне справедливой в своей теоретической основе претензии, не слишком-то ослабило позиции сторонников «товарной» трактовки экономических методов управления. Почему? Да потому что если теория оказывалась против них, практика зачастую давала аргументы в их пользу.


можно было разворачивать громкую рекламу: «Спешите видеть! Только у нас! Подлинные экономические методы управления!..»
И действительно, в иные годы плановое управление могло показаться чуть ли не царством администрирования. Суждения некоторых хозяйственников о роли централизованного планирования можно представить в форме следующего диалога. Профессиональный ходатай по хозяйственным вопросам так поясняет другому суть своего занятия: «Я пилигрим. Раньше, говорят, пилигримы ходили поклоняться святым местам, благодать искали». — «Ну. а теперь?» — перебивает его собеседник. — «А теперь — Госплану. От него ныне вся благодать исходит».
Конечно, если предположить, что центральные хозяйственные органы превратились лишь в раздатчиков «экономической благодати» вымаливающим ее «пилигримам», то обвинения плановой системы в администрировании и субъективизме обретают реальную основу.
Ах, как заманчиво одним ударом выбросить за борт ведомственность и бюрократизм, волюнтаризм н субъективизм, администрирование и консерватизм... Но скептики покачивают головами: вы что же. вовсе без централизованного руководства хотите обойтись? Нет. отве чают нм, мы за централизм, но пусть он тоже будет «экономический». За этими словами скрывается, однако, не совсем то. что они значат на первый взгляд: не замена административных методов экономическими, а переход от методов, основанных на экономических законах планового хозяйства, к методам, основанным на законах товарного хозяйства. Замена предлагается, но не полная (ибо полная нереальна) и вовсе не затрагивающая самого факта существования административного управления — ведь такие экономические методы столь же неизбежно должны будут опираться на административный авторитет.
Итак, для некоторых экономистов противопоставление экономических и административных методов оказалось лишь одной из удобных масок спора о месте и роли товарно-денежных отношений при социализме. А как притягательна была перспектива расстаться с администрированием!
Парадокс заключается в том, что, как мы заметили с самого начала, в самом по себе лозунге замены управления, опирающегося на один лишь административный авторитет, управлением, основанным на требованиях экономических законов, нет ничего плохого. Плохи оказались рецепты, которые подчас пытаются навязать для реализации этого лозунга. При ближайшем рассмотрении оказалось, что предлагаемый путь не ведет ни к полному устранению администрирования, ни к обеспечению полного учета требований важнейших экономических законов социализма.
Существуют, однако, реальные пути осуществления этого лозунга, которых как раз и не разглядели многие из тех, кто за него ухватился. Пути эти идут не через ошибочное отождествление плановой системы хозяйства
13—1«70
1И


с административным управлением, а через анализ действительных источников прогресса, преимуществ и противоречий самого планового хозяйства и поиск таких форм разрешения последних, которые позволили бы освободиться от обременяющих его до последнего времени недостатков.
Отступление 3: Вал
Одним из наиболее часто осуждаемых недостатков нынешней системы планирования является так называемый валовой подход. Получил он свое название от показателя «объем валовой продукции», от того самого вала, который сейчас уже редко вспоминают иначе, нежели с присовокуплением эпитета «пресловутый». Чем же плох этот «пресловутый вал»?
Дело тут не в валовой продукции как таковой. Она вызвала на себя огонь критики потому, что оказалась наиболее известным и долгоживущим представителем в ряду многих объемных стоимостных показателей, занимая при этом фактически первое место средн плановооценочных показателей работы предприятий. И поначалу экономисты стремились найти какой-нибудь другой показатель, свободный от недостатков вала, главный из которых — оценка объема производства не по его результатам, а по затратам.
Это порождало тенденцию к искусственному раздуванию затрат, к погоне за выгодным ассортиментом, к росту материалоемкости продукции и т. д. — лишь бы увеличить стоимостный объем производства, выполнить и перевыполнить план «в рублях». Журнал «ЭКО» в гротескной форме изобразил логически завершенную картину ориентации на стоимостный объем.
«В кабинет директора завода входит человек с большим баулом, открывает его и молча выкладывает на стол толстые пачки денег...
— Что это? — директор ошалело отрывается от бумаг.
(...)
— Ну. план-то у нас в рублях? В рублях! С энергией вечно перебои. медь в страшном дефиците, а с деньгами перебоев не бывает. Так почему.бы нам не рассчитываться друг с другом не продукцией, а рублями?..
— А-а! — развел руками директор. — А что мы с ними делать будем?
— Сдадите вашим потребителям. Вам что, не надо план выполнять?
Директор поднялся и стал молча укладывать деньги обратно в баул посетителя.
— У вас ведь план тоже в рублях! — не сдавался гость. — Ну. если вас живые деньги шокируют, можем рассчитаться по перечислению.
— По перечислению тем более не пойдет, — резко бросил директор.
— Почему?
— А потому, дорогой, что у нас план не только в рублях, но н в тоннах!
Человек с баулом вышел из кабинета, почесал в затылке. И вдруг его словно бы осенило. Он достал из кармана горсть медяков и взвесил не ладони.
— Эх, в тоннах... Надо было мелочью!»
Однако показатели сменялись показателями, валовую продукцию


сменила реализованная, ее в свою очередь нормативно-чистая, а дело принципиально нс менялось. И экономисты, горячо ратовавшие за каждый новый, «хороший» показатель, призадумались Оказалось, что. освобождаясь от одних недостатков, новые показатели несли с собой другие Главное же — сохранялся обезличенный, затратный подход к определению результатов производства. Этот подход характерен не только для стоимостного, но и для натурального вала — показателей объема производства в тоннах, штуках, метрах, безразличных к реальным свойствам реальной продукции. Стало ясно, что дело не в неком еше не найденном идеальном показателе, а в самом подходе к оценке результатов производства. Нужен плановый контроль за выпуском конкретных потребительных стоимостей и снижением затрат на их производство. Этою не добьешься каким-то одним, «идеальным» показателем. тем более сконструированным по валовому принципу. Нужна не только продуманная система показателей, но и отказ от валового подхода, т. е. в конечном счете изменение отношений между предприятиями и плановыми органами.
Задача перехода к экономическим методам управления на всех уровнях, поставленная XXVII съездом КПСС, требует прежде всего понимания реальных причин бюрократизма и администрирования в экономике и реального набора экономических методов, которыми располагает экономическая система социализма. И прямое директивное планирование, широко использующее нормативные методы, и плановое ценообразование, и кредитно-финансовые рычаги — все это относится к экономическим методам управления, но при одном условии. Любой из этих методов может открыть путь к субъективному и к административному произволу, если сфера его применения не будет соответствовать его объективной экономической природе. Как раз стремление решать при помощи директивного планирования чересчур широкий круг вопросов превратило его в значительной мере в администрирование, способствовало росту элементов бюрократизма. Однако и противоположная крайность — преувеличение роли ценовых и кредитно-финансовых рычагов — может превратить их в поле для различного рода произвольных решений, на этот раз не только со стороны центральных экономических органов, но и со стороны предприятий и объединений.
Между тем экономика социализма уже многие десятки лет обладает формой, позволяющей органично соединить централизованное планирование и присущие социализму товарно-денежные отношения. Это вовсе не нахождение компромисса между административными и экономическими методами управления, а поиск такой экономической формы, благодаря которой все методы управ-
13*
195


ления работали бы как экономически обоснованные. Что же это за форма?
В ней нет ничего загадочного. Это хозяйственный расчет.
Хозрасчет вовсе не универсальный ключ ко всем экономическим проблемам. Эффективность самого хозрасчета зависит от многих обстоятельств. Хозрасчет призван сделать выполнение плановых заданий экономически выгодным для предприятия. Значит, плановые задания и плановые нормативы должны давать возможность предприятию, выполняющему план, образно говоря, «зараба- тывать> и необходимый фонд заработной платы, и соответствующие отчисления в фонды экономического стимулирования. Но хозрасчет призван также контролировать выполнение плана не любой ценой, а при условии эффективного использования всех имеющихся в распоряжении предприятия ресурсов. Поэтому хозрасчет обусловливает создание фондов экономического стимулирования — фонда материального поощрения, фонда социально-культурных мероприятий и жилищного строительства и фонда развития производства — получением достаточной прибыли, из которой и образуются все эти фонды. А чтобы получить прибыль, предприятие должно стремиться к снижению себестоимости производимой продукции (разница между ценой продукции и ее себестоимостью как раз и образует прибыль). Чем ниже будет себестоимость, складывающаяся из всех видов затрат ресурсов, тем соответственно будет выше прибыль. Если предприятие из цены, уплачиваемой за его продукцию, возмещает все затраты и получает прибыль, достаточную для того, чтобы сделать отчисления в государственный бюджет и образовать хозрасчетные фонды, значит, оно добилось самоокупаемости. Если размер прибыли достаточно высок, то становится возможным и самофинансирование, т. е. оплата из прибыли расходов на техническое перевооружение, реконструкцию и расширение производства.
Многие десятилетия функционирования хозрасчетных предприятий в СССР показали, однако, что обрисованная идеальная картина во многом так и осталась недостигнутым идеалом. И это не загадочно, если принять во внимание, что хозрасчет призван согласовать противоречивые экономические рычаги: с одной стороны, централизованные плановые задания, с другой — товарно-денежные ориентиры хозяйствования (прибыль, цены, платежи в бюджет и т.д.). Объективно существующие 196


между ними противоречия хозрасчет не может ликвидировать совсем, и поэтому зачастую интересы увеличения прибыли могут толкать предприятия на нарушение плановых заданий или на завышение цен на свою продукцию и, наоборот, плановые задания могут устанавливаться, несмотря на заведомые убытки, которые понесет предприятие при их выполнении.
Хозрасчетная система все же в состоянии не доводить дело до таких конфликтов, при условии что на эту цель будут ориентированы все экономические слагаемые хозрасчета — нормативы отчислений от прибыли в государственный бюджет, нормативы образования хозрасчетных фондов, цены на продукцию, система учета затрат производственных ресурсов, государственные плановые задания и т. д. И лишь когда все эти элементы согласованы между собой надлежащим образом, обеспечивается соответствие общенародных интересов, выраженных в плане, и собственных интересов коллективов предприятий. Удовлетворение интересов коллектива становится тогда прямым следствием удовлетворения им общенародных интересов.
Задачи совершенствования хозяйственного расчета, намеченные XXVII съездом КПСС, предполагают, в частности, проведение в жизнь принципов самоокупаемости и самофинансирования и направлены на расширение самостоятельности предприятий. Но развитие самостоятельности не сводится к развитию хозрасчета. Самостоятельность предприятия — гораздо более сложное явление.
ОТВЕТСТВЕННОСТЬ И ИНИЦИАТИВА


нерадивым — полегче, чтобы в итоге все планы выполнялись), то давайте вообще откажемся от всяких указаний «сверху».
Этой логике противостоит другая, столь же понятная: план выражает общегосударственные интересы, а потому предприятиям можно предоставить полную самостоятельность, но только в рамках этого плана.
Кто же прав? Или же каждая сторона права по-своему, а истина лежит где-то посередине? Да, каждая сторона права по-своему, но истина оказывается не посередине, а совсем в другом месте. Соотношение между централизованным плановым руководством и самостоятельностью предприятия вообще нельзя рассматривать как неизменную сумму двух слагаемых: если увеличим одно из них, то настолько же уменьшится другое, и наоборот.
Дело в том, что оба эти взгляда содержат весьма серьезные ошибки. Главный недостаток первого состоит в утопическом намерении обойтись без централизованного планирования, а самостоятельность представить как свободу от плана. Коренной порок второго заключается в том, что вся самостоятельность сводится только к свободе исполнять то, что предписано. И ни один из этих недостатков не устраняется переходом на «среднюю» точку зрения — в результате получится смесь, соединяющая понимание централизованного планирования только как обязательных предписаний «сверху» и самостоятельности как свободы от этих предписаний. Согласно этой «средней» точке зрения работа предприятия делится на две части — ту, которую затрагивают эти предписания, и ту, которая от них освобождена. В результате в первой части сохраняются все недостатки администрирования, а во второй — все недостатки беспланового ведения хозяйства.
Где же тогда выход? Выход в обеспечении самостоятельности трудовых коллективов как собстденнегевнуту' реннего момента централизованного плановогсГруко^одЧ ствагСОзать так, конечтто, легчетЯем добиться этого на практике. Для этого нужно пересматривать сложившиеся в плановом управлении традиции, в частности подход к составлению планов как к прерогативе лишь вышестоящих хозяйственных органов. Ведь в этих условиях для предприятия план действительно выглядит как административное распоряжение — и только, особенно в том случае, если действует бюрократический автоматизм планирования «от достигнутого», основанный на механическом 198


добавлении нескольких процентов к плану предыдущего периода.
Совсем иначе обстоит дело тогда, когда предприятию дают возможность на деле проявить свою самостоятельность — не от плана и не в рамках плана, а такую, которая выступает как плановая инициатива, т. е. инициатива в процессе разработки, принятия и выполнения пла^а. «Предприятие само лучше всех знает, что и как надо делать», — говорили критики централизованного планирования. И в этом рассуждении есть зерно истины — действительно, никому лучше работников предприятия не известны все детали производственного процесса, все проблемы, все трудности, все скрытые резервы. Поэтому участие трудового коллектива в планировании производства — непременное условие его обоснованности, действенности, реальности. И именно в плановой работе трудовой коллектив находит возможность проявить свою самостоятельность, а отнюдь не в освобождении от плана.
Через план реализуются общие интересы всех членов социалистического общества, объективная необходимость пропорционального развития общественного производства. И поэтому нужен не отказ от «вмешательства» экономического центра общества в народное хозяйство, а укрепление его позиций как выразителя общенародных интересов, следовательно, расширение участия трудящихся в выработке экономическим центром плановых заданий. Именно в этом главный смысл развития социалистического хозяйственного самоуправления.
А в развитии социалистического хозяйственного самоуправления очень многое еще предстоит сделать. Новые практически проверенные формы такого самоуправления сложились на уровне первичных трудовых коллективов — бригад. Бригадная организация труда предполагает соединение коллективного самоуправления в бригаде с коллективной материальной ответственностью. Но не только это. Бригадная организация труда предъявляет и новые требования к планированию работы бригады.
Рабочие в такой бригаде совместно решают вопросы распределения труда, и от того, как они их решают, зависят конечные результаты их труда и его оплата. Поэтому в бригаде укрепляются дисциплина труда, взаимопомощь и взаимный контроль, совмещение различных профессий. Однако эти коллективные усилия рабочих дадут ощутимый эффект только в том случае, если они располагают детально разработанным, продуманным и реальным пла199


ном своей работы на перспективу. В самом деле, сложно рассчитывать на серьезный успех, если не представлять себе, ради достижения каких конкретных целей надо вести постоянную, напряженную и сложную работу. И там, где бригады лихорадят неопределенность, непредсказуемость и постоянные изменения выдвигаемых задач, там никакая настойчивость не дает результатов в распространении бригадной организации труда, остающейся в лучшем случае на бумаге.
Итак, оказывается, что надежный и стабильный план выступает необходимым условием самоуправления в бригаде, т. е. самостоятельного решения рабочими вопросов внутрибригадной организации труда. А ведь от этого в условиях бригадного хозрасчета непосредственно зависит заработок рабочих. Не удивительно, что переход к бригадной организации труда начинает пробуждать в рабочих интерес к участию в решении проблем планирования производства. Появились уже и такие формы организации и планирования производства, которые учитывают этот интерес не только на уровне бригады, но и на уровне предприятия в целом.
Впервые детально разработанная система участия органов рабочего управления — советов бригад и советов бригадиров — в решении проблем планирования и организации труда на предприятии появилась более десяти лет назад на Калужском турбинном заводе. Здесь план работы предприятия конкретизируется и доводится в виде детальных показателей до каждого цеха, участка, бригады. Причем разработка этих заданий проводится при активном участии представителей трудового коллектива, массы рядовых рабочих. На Калужском турбинном заводе налажено деловое взаимодействие администрации и органов рабочего самоуправления — сотрудничество, без которого не может быть успеха в таком детальном планировании, по необходимости требующем соединения профессиональных знаний инженерно-технических работников и специалистов-управленцев с непосредственным производственным опытом рабочих.
Те же условия необходимы для выхода хозяйственного самоуправления трудящихся за рамки отдельного предприятия или объединения. Возможности для этого создаются такой формой, как встречное планирование. Встречное планирование основывается на поиске резервов, которые не могут быть изучены и найдены вышестоящими хозяйственными органами, и на выдвижении учи- 200


тываюших эти резервы дополнительных предложений к первоначальным наметкам государственного плана.
Большую роль в пробуждении инициативы трудящихся в таком деле может сыграть социалистическое соревнование. Развитие трудового соперничества оказывается эффективным в том случае, если оно нацелено на выявление и поддержку всякого самостоятельного почина, всякой инициативы рабочих в деле совершенствования организации производства и увеличения его эффективности. Спускаемые же сверху администрацией дополнительно к плану проценты социалистических обязательств, не являющиеся результатом экономического расчета и инициативы трудового коллектива, выступают по существу копированием худших черт практики планирования «от достигнутого» и только дискредитируют идею социалистического соревнования.
Встречный план, основанный на самостоятельном участии в плановой работе самих трудящихся, если он становится массовым- явлением, означает шаг к превращению всего механизма государственного планирования в поле взаимодействия инициативы трудовых коллективов с экономической работой государственных плановых и хозяйственных органов. В налаживании такого взаимодействия и видится нам перспектива развития самостоятельности трудовых коллективов, развития хозяйственного самоуправления трудящихся.
Иная самостоятельность формируется в том случае, если делать ставку на независимое хозяйствование предприятий, на их свободу от государственного плана. План создает единство всего народного хозяйства, объединяет трудовые коллективы совместной работой для достижения общенародных целей. Самостоятельность «без плана» есть курс на обособленное хозяйствование предприятий, на их изоляцию друг от друга. И кому дается в руки эта самостоятельность? Фактически в руки администрации предприятия. Для проявления инициативы трудовых коллективов не создается необходимых условий, ибо отпадает совместная работа трудящихся и плановых органов по выработке напряженных и обоснованных планов, которая заменяется необходимостью оперативного реагирования на конъюнктуру рынка, неподвластную трудовому коллективу. Приспособление работы предприятия к требованиям покупательского спроса объективно оказывается в руках администрации. И даже такие радикальные предложения, как введение выборности администрации, сами 201


по себе не смогут здесь ничего изменить по существу. Голосование имеет какое-либо значение только тогда, когда с его помощью можно действенно влиять на положение дел. Только тогда, когда рабочие действительно освоили реальные функции управления и организации производства, становится обоснованным и введение выборности некоторых представителей администрации предприятия, начиная с уровня бригад и участков. Тогда это будет не формальный акт, а практический шаг в развитии самостоятельности трудового коллектива.
Однако развитие самоуправления на уровне трудового коллектива требует не только инициативы со стороны рабочих и администрации, не только их совместного заинтересованного участия в решении производственных проблем. Инициатива трудового коллектива в составлении плана представляет собой только одну сторону самостоятельности. Другая сторона — возможность самостоятельно решать целый ряд проблем, находящихся в собственной компетенции трудового коллектив, тех проблем, где участие вышестоящих органов нецелесообразно и неэффективно. А для решения таких задач недостаточно (хотя и необходимо) одного лишь наличия сколь угодно совершенной системы самоуправления. Последняя будет эффективно функционировать, если ее дополнить выделением предприятию материальных ресурсов, которыми коллектив сможет самостоятельно распоряжаться. Но на какой основе должны выделяться эти средства?
Выше уже говорилось о хозрасчетных фондах предприятия, образуемых из получаемой им прибыли. Эти фонды и составляют основу собственных средств предприятия. В наличии у предприятия собственных средств проявляется сочетание централизованного планового управления производством и использования товарно-денежных отношений. Формирование хозрасчетных фондов определяется стоимостными итогами работы предприятия, а их использование в определяющей мере зависит от плановых ориентиров — плановых нормативов и заданий по производству конкретных видов продукции, а также связанных с ними проблем социального развития трудового коллектива. Тем самым система хозяйственного расчета дает коллективу предприятия возможность, — при условии, что его работа соответствует требованиям, предъявляемым обществом, — реализовать свои собственные интересы. За счет собственных средств предприятие может улучшить обеспеченность работников своего 202


коллектива жильем, организовать материальное поощрение лучших работников, провести значительные технические усовершенствования в производстве, позволяющие не только более полно удовлетворять потребности общества, но и соответственно увеличить прибыль предприятия.
Не следует, однако, полагать, что между интересами коллектива предприятия и общенародными интересами автоматически достигается полная гармония. Между ними существуют объективные противоречия, которые, однако, не являются непреодолимой преградой для их согласования. Главное здесь заключается в том, чтобы реализация общенародных интересов приводила к соответствующему улучшению экономических и социальных условий жизни коллектива, а использование предприятием предоставленных ему возможностей для самостоятельного хозяйствования не могло бы дать коллективу никаких выгод при действии вразрез с интересами общества.
Заинтересовать коллективы предприятий, различные их ячейки и каждого работника возможностью удовлетворения своих собственных интересов через реализацию интересов общенародных призвана система стимулирования.
ИНТЕРЕСЫ И СТИМУЛЫ
Самостоятельность, инициатива, социалистическое соревнование... Не слишком ли много мы возлагаем на них надежд? Ведь если как следует заинтересовать каждого работника, то и работа закипит как надо. Такие рассуждения не лишены оснований. Действительно, не забываем ли мы о могучей силе материальных стимулов? Не в их ли развитии лежит ответ на многие злободневные вопросы хозяйственного развития?
Ответ этот, однако, порождает новые вопросы. Первый вопрос — чем заинтересовать? Второй вопрос — в чем заинтересовать?
Как это — в чем? Рублем! Этот ответ столь же очевиден, сколь и неточен. В обыденном сознании давно уже сложился стереотип, согласно которому материальное стимулирование — это стимулирование деньгами или ценными подарками, вообще чем-то вещественным — ну, например, квартирой вне очереди. И нет ничего странного, что такой стереотип сложился в обыденном сознании, которому редко, особенно в прошлом, приходилось сталкиваться со стимулами, выходящими за рамки перечислен203


ных. Странно другое: многие экономисты не дают себе труда подойти к этому стереотипу с мерками своей науки и принимают его таким, каков он есть. Еще более странно встречаться с таким взглядом в политической экономии. Уж кто-кто, а политэконом должен помнить, что материальны не только вещи и деньги, но и вообще все производственные отношения. А это значит, что круг материальных стимулов оказывается гораздо шире, чем это кажется на первый взгляд.
Но даже и на уровне обыденного сознания можно понять, сколь узким является мнение, относящее все стимулы, кроме денежных, к моральным. На какие интересы воздействует материальное стимулирование? Тоже на материальные. А что, заинтересованность в высоком заработке — это единственный материальный интерес? Неужели заинтересованность в лучших условиях труда — это моральный интерес? Вот вам, пожалуйста, и еще один материальный стимул — улучшение условий труд^
Однако наиболее сильные материальные стимулы связаны с действием коренных производственных отношений социализма. Само по себе участие трудящихся в планомерной организации производства, их привлечение к решению хозяйственных вопросов уже создают иное отношение к труду. Чувство хозяина, хозяйское отношение к общественному производству — дело не только индивидуального умонастроения, сознания отдельного работника.
Это чувство создается не одним лишь воспитанием, а прежде всего социалистическими производственными отношениями — такими отношениями людей друг к другу, в которых они на деле выступают как коллективные хозяева своего общего достояния. А в результате труженики и к работе своей относятся как к своему общему делу, ощущают высокую ответственность за результаты своего труда перед своими же товарищами. Такие коллективистские отношения, создаваемые совместным участием в управлении производством, дают мощный импульс для высокопроизводительного труда. Человек, подключившись к общим заботам о наилучшей организации труда, уже не может относиться к этому труду спустя рукава, причем не только к своему собственному труду. Такому работнику до всего есть дело.
Еще одна группа материальных стимулов связана с действием основного экономического закона социализма, который нацеливает общественное производство на дос204


тижение свободного всестороннего развития личности каждого члена общества.
Поскольку развитие способностей человека происходит прежде всего в труде, то развитие творческого содержания процесса труда выступает важнейшим условием развития личности человека, а вместе с тем и одним из стимулов, привлекающих человека к труду. В самом деле, труд интересный, содержательный, дающий возможности проявить свои творческие способности, привлекает и захватывает человека неизмеримо сильнее, чем труд тяжелый, монотонный, однообразный. И осязаемая перспектива перехода к труду, более богатому творческими функциями, дающему возможность самостоятельного применения своих способностей, вполне может быть использована как сильный материальный стимул, побуждающий к добросовестному выполнению своих трудовых обязанностей.
Зададим себе вопрос: что подчас делают на службе женщины? Ну, разумеется, работают. Но не только. Проводя на службе положенные 8 часов, они за это время успевают поболтать, сбегать в магазин или парикмахерскую, поработать спицами или вязальным крючком... Примерно так протекала жизнь в одном чертежном бюро. Женщины-чертежницы часто не выполняли нормы, их то и дело «склоняли» на собраниях по поводу хронических нарушений трудовой дисциплины.
И вдруг все разом переменилось. Дисциплина стала образцовой, нормы, несмотря на существенное их повышение, регулярно выполнялись. А секрет этих перемен заключался в простом решении: выполнена норма — можешь уходить с работы. И оказалось, что отпустить чертежниц пораньше гораздо эффективнее, чем заставлять их отсиживать на месте положенные 8 часов. Этот путь повышения результативности труда путем введения гибкого графика рабочего времени с теми или иными вариациями пригоден практически для любого учреждения. Экономические расчеты показывают эффективность этого метода и на промышленных предприятиях. Возможность сократить рабочий день на один час стимулирует повышение выработки одним рабочим за смену на 6,25%. Чем же объясняется такая высокая ценность свободного времени, превращающая возможность его увеличения в мощный стимул трудовой активности?
В экономической системе социализма немалую роль играет не только то, чем наполнено рабочее время чело205


века, y<Hjro, чем наполнено его свободнпр дррмя Объек- т и вн оетр^бивитгИе' основного экономического за кон а социализма — всестороннее развитие личности человека — осуществляется в немалой степени и в свободное время, которое предоставляет широкие возможности для совершенствования разнообразных способностей человека, не ограничивая его только кругом профессиональной деятельности.
Предоставление возможностей для всестороннего развития личности в рамках свободного времени — не только следствие гуманистической природы нашего строя, но и экономическая закономерность. Социалистическая экономика требует всесторонне развитых людей, способных к овладению сменяющими друг друга, как в калейдоскопе, все новыми достижениями научно-технической революции, способных самостоятельно генерировать эти достижения, способных к совместным действиям по планомерной организации сложного организма народного хозяйства. И всесторонне развитый человек становится таким двигателем поступательного развития экономики, без которого — чем дальше, тем больше — нет надежды на быстрое и прочное продвижение вперед.
Как сфера всестороннего развития человека, свободное время приобретает все большую привлекательность, превращается в ценность, имеющую экономическое значение, в том числе и для каждого отдельного человека. Вот почему оно становится серьезным экономическим стимулом. И опыт использования этого стимула на практике уже имеется. Здесь можно сослаться не только на гибкий график рабочего времени, дающий возможность работнику самому распределять, уплотнять и т. п. время своей работы, но и на такие формы, как увеличение продолжительности оплачиваемого отпуска, использование неполного рабочего дня или рабочей недели и т. д.
Социализм на деле порывает с узколобой концепцией «экономического человека», видящей только один «человеческий» интерес — побольше заработать. Но разрыв этот — дело длительного исторического периода. А пока труд еще не стал первой жизненной потребностью человека и остается в значительной мере лишь средством для жизни, необходимой социальной обязанностью, важнейшие материальные стимулы при социализме связаны прежде всего с законом распределения по труду.
Закон распределения по труду — не закон погони за наживой, и действовать эффективно он может только в 206


сочетании со стимулами, создаваемыми другими экономическими законами социализма. Наилучший пример здесь — коллективные формы организации и оплаты труда, из которых наиболее известна бригадная форма. В бри гаде, которая соединяет самоуправление, хозрасчет и коллективную материальную ответственность, оплата труда ставится в зависимость от самостоятельных коллективных усилий членов бригады по наилучшей организации своего труда. Механизм оплаты труда построен таким образом, что приводит к поощрению активности, инициативы, дисциплины, взаимопомощи — всего того, что обеспечивает рост конечных результатов совместных усилий всех членов бригады. Тем самым через эту форму оплаты труда стимулируется не просто интенсивный труд, она не сводится к простой связи: больше работаешь — больше получаешь. Не просто «больше работать», а лучше организовывать свой труд, проявить активность, настойчивость в совместном решении тех вопросов, от которых зависит работа бригады, т. е. вопросов планирования, снабжения, распределения труда и т. д., — вот на что нацеливает бригадная форма организации и оплаты труда.
Известный бригадир строителей В. П. Сериков не случайно акцентировал внимание на том, что бригада — это прежде всего коллектив, это люди, которые «соединены душевными, товарищескими отношениями. Пожалуй, только в такой атмосфере может возникнуть потребность в больших, общественно значимых делах» ( ЭКО. 1985. № 12. С. 104—105). Именно атмосфера коллективизма, возникающая в бригадах, сплачивает их не только работой на единый наряд, но и совместным участием в решении производственных, да и не только производственных, вопросов.
Она воспитывает также коллективную ответственность, взаимный контроль и взаимопомощь Членов бригады, поскольку они работают на единый наряд, на единый конечный результат. И распределение заработка учитывает не просто труд, но и вклад в совместные трудовые усилия бригады. Кому как не самим рабочим нагляднее всего видна подлинная цена работы каждого? Поэтому члены бригады участвуют в распределении общего заработка между отдельными членами бригады, определяя каждому коэффициент трудового участия — КТУ.
С другой стороны, коллективная форма оплаты труда не может эффективно функционировать, приносить ре207


зультаты, на которые она нацелена, без существенного улучшения планирования труда бригады, совершенствования системы плановых норм и нормативов, упорядочения учета и отчетности — словом, без качественных сдвигов во всех компонентах системы управления и организации производства. И именно в том, что бригадная форма создает связь распределения по труду с другими экономическими законами социализма, заложено одно из основных преимуществ этой формы.
Переход к бригадной форме оплаты труда — шаг вперед по сравнению с индивидуальной сдельщиной, которая была целиком ориентирована на поощрение трудовых усилий отдельного работника и тем самым не учитывала как взаимной зависимости различных трудовых процессов, так и коллективистского характера производственных отношений социализма.
Следующий шаг — распространение условий, аналогичных бригадному подряду, на коллектив предприятия в целом, конечно, с учетом особенностей хозрасчета на предприятии. Это означает, что хозрасчетные стимулы коллектива предприятия — величина фонда заработной платы, фондов материального поощрения — будут нацеливать на высокие конечные результаты его работы. В этих условиях и заработки, и обеспечение жильем, и технический прогресс будут прямо зависеть от работы предприятия, от ее реальных результатов, а не от пронырливости администрации, выбивающей фонды «сверху*.
Но получив в собственные руки достаточно большие материальные средства, не окажется ли коллектив предприятия способен начать действовать вразрез с общенародными интересами, преследуя свою собственную выгоду?
Такое опасение не лишено оснований, но в самом хозрасчете есть определенные средства предотвратить подобное развитие событий.
Прежде всего выясним, так ли уж фатально хозрасчетные интересы предприятия должны идти вразрез с общенародными? Коллектив может добиться высоких хозрасчетных итогов своей деятельности в том случае, если он произвел необходимую обществу продукцию в достаточном количестве (что определяется государственным планом). Коллектив заинтересован в полной реализации произведенной продукции (что осуществляется при помощи государственных органов материально-технического снабжения). Наконец, коллектив заинтересован в 208


получении новой, современной техники (что решается при участии центральных плановых органов).
Таким образом, оказывается, что интересы коллектива в социалистической системе хозяйства неразрывно связаны с обеспечением четкой, эффективной работы вышестоящих хозяйственных органов. Конечно, это не означает, что при определении конкретных плановых заданий, экономических нормативов и выделении фондов на технику, сырье и материалы между предприятиями и вышестоящими хозяйственными органами вовсе не может возникать разногласий. Главное, что хозрасчет создает условия для предотвращения такой ситуации, когда интересы коллектива и общества получают разнонаправленное движение, привязывая экономические нормативы, на основе которых формируются доходы коллектива, к реализации общенародных интересов, выраженных в плане.
Совершенствование отношений распределения по труду идет не только в области поиска новых, прогрессивных форм организации заработной платы и материального стимулирования. Большое значение имеет и совершенствование условий реализации трудящимися своего заработка. Важно не только заплатить «по справедливости», т. е. по труду, но и дать возможность получить на эту зарплату необходимые предметы потребления.
Пока еще существует значительная пестрота в уровне обеспеченности различных районов страны как продовольственными, так и промышленными потребительскими товарами. В силу этого рубль, заработанный за равный труд, может не обеспечивать равного потребления. Негативную роль здесь играет недостаточная сбалансированность денежной массы, получаемой населением в виде заработной платы, и массы товаров и услуг. Уровень потребления оказывается зависимым не только от того, сколько трудящийся заработал, но и от того, сумел ли «достать» то, что необходимо. Явления дефицита и неизбежно связанная с ними спекуляция вносят свою лепту в нарушение эффективности стимулирующего действия распределения по труду. Но особенно серьезно подрывают его разного рода незаконные, нетрудовые доходы. Сама возможность существования этих доходов наряду с доходами, добытыми честным трудом, роняет престиж заработной платы. В результате зарплата низводится в глазах многих людей до уровня какого-то
14—1670
209


побочного дохода, а в качестве основного источника своих доходов они начинают рассматривать погоню за всякого рода «левыми» деньгами сомнительного происхождения. Поэтому искоренение спекуляции, взяточничества, различных полузаконных махинаций и т. д. — одно из важнейших условий укрепления стимулирующей роли распределения по труду.
СТАРОЕ В НОВОМ
До сих пор мы, говоря о социализме, стремились подчеркнуть присущие его производственным отношениям общекоммунистические начала, указать на то, что их развитие определяет коммунистическую перспективу социализма. В то же время нельзя не обратить внимания и на то, что, хотя социализм и представляет собой фазу коммунистического способа производства, социализм — это не полный коммунизм, это такое общество, которое «во всех отношениях, в экономическом, нравственном и умственном, сохраняет еще родимые пятна старого общества, из недр которого оно вышло» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 19. С. 18).
А ведь слова о «родимых пятнах» капитализма и о «буржуазном праве» сказаны К. Марксом об одном из важнейших экономических законов социализма — законе распределения по труду. Этот закон выражает то общее для обеих фаз коммунизма положение, когда существует всеобщность труда и общее владение средствами производства, что предполагает равное право трудящихся на получение предметов потребления. При чем же здесь «буржуазное право»? Обратимся к К. Марксу: «...Здесь господствует тот же принцип, что и при обмене товарными эквивалентами: известное количество труда в одной форме обменивается на равное количество труда в другой.
Поэтому равное право здесь по принципу все еще является правом буржуазным...* (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 19. С. 18—19).
Идеал коммунистического общества отнюдь не таков. Ведь уже сейчас распределение осуществляется не только по труду. Распределение может осуществляться и уравнительное, например расходы государства на школьное образование приходятся примерно поровну на всех учащихся. Распределение может идти и по нуждаемости, например распределение жилья, льготы малообеспечен¬
но


ным семьям, пособия на детей и т. и. Бесплатное пользование библиотеками приближается по форме к распределению по потребностям. Это еще не вполне коммунистическое распределение, но и не распределение по труду.
В чем же распределение по труду противоположно коммунистическим отношениям? В том, что оно противо- п ост а в л яет__отдрпьного—мр.лларкя. обществу, разобщаё^ людей? чястаклдя «высчитывать, с черствостью Шейлока, не переработать бы лишних получай Против другого, не получить бы меньше платы, чем другой» (Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 33. С. 96). Такие отношения между людьми не вполне способствуют подчинению общественного производства совместному контролю людей, объединенных в свободную и равную ассоциацию тружеников.
Почему же такой «некоммунистический» закон остается при социализме главным законом распределения? Потому что перепрыгнуть через объективные ступени экономического развития невозможно. Разве перевелись у нас охотники избавиться от своей доли общественного труда, перекинув ее на других? Разве вошел уже в привычку труд на общую пользу? Разве не расчет на хорошее вознаграждение заставляет трудиться многих и очень многих?.. Этот перечень вопросов можно было бы продолжить. Ответ на них, однако, достаточно ясен. Поскольку труд не стал еще первой жизненной потребностью, закон распределения по труду выполняет функцию экономического принуждения к труду: коль не работает, так не получит и есть. В этих условиях невозможно отказаться от привлечения людей к увеличению своего трудового вклада в общественное производство путем более высокого вознаграждения более добросовестного, более тяжелого, более сложного труда.
Далеко не все то, что не отвечает нашему коммунистическому идеалу и не вписывается в коммунистическую перспективу, может быть просто отброшено по одному нашему желанию. Объективные законы социально-экономического развития потому и объективны, что опираются на соответствующие материальные предпосылки, в конечном счете на уровень развития производительных сил общества, и без изменения этих материальных предпосылок было бы утопическим мечтанием пытаться изменить экономические законы.
Достаточно заметно эта закономерность может быть прослежена на примере истории не такого уж, казалось 14*
211


бы, значительного экономического явления, как личное подсобное хозяйство. Личное подсобное хозяйство никак не хочет исчезнуть вовсе, и все попытки волевым путем прекратить существование этой формы мелкого производства в сельском хозяйстве к ожидаемым результатам не привели.
Почему подсобное хозяйство оказалось таким прочным экономическим явлением? Может быть, дело в устойчивости и эффективности мелкого производства в сельском хозяйстве? Нет, главное не в том. Причины длительного сохранения личного подсобного хозяйства лежат не столько в нем самом, сколько в общих экономических условиях развития сельскохозяйственного производства, и прежде всего его общественного сектора.
Пока общественный сектор сельского хозяйства не удовлетворяет полностью потребности населения своей продукцией, личное подсобное хозяйство, поскольку оно обеспечивает производство дополнительной продукции, хотя бы частично покрывая неудовлетворенный спрос, имеет прочную экономическую основу для своего существования. Лишь тогда, когда общественный сектор будет в состоянии снабжать все население страны в соответствии с его самыми разнообразными потребностями, личное подсобное хозяйство перестанет быть необходимым элементом экономики и сохранится, может быть, лишь как одна из форм активного отдыха.
Чтобы лучше понять экономическую природу личного подсобного хозяйства, надо уяснить себе, что с экономической точки зрения оно очень неоднородно. Значительная часть личных подсобных хозяйств производит продукцию лишь для удовлетворения личных потребностей занятых в нем людей, создавая для них дополнительный источник снабжения сельскохозяйственными продуктами, в основном картофелем, овощами и фруктами, в меньшей степени — мясом и молоком. Другая часть подсобных хозяйств, кроме продукции для личного потребления, производит еще и излишки, реализуемые на рынке, в основном в городах, восполняя в какой-то мере дефицит в государственной и кооперативной розничной торговле. Наконец, некоторая небольшая часть личных подсобных хозяйств производит продукцию исключительно на рынок. Наиболее показательный пример — хозяйства, специализированные на выращивании цветов.
Пока поставки личным подсобным хозяйством своей продукции на рынок занимают довольно заметное место. 212


В 1985 г. от личных подсобных хозяйств было получено 10% товарной продукции сельского хозяйства, причем по картофелю — 41, шерсти — 23, овощам — 14, мясу — 13%. Ясно, что отказаться от такого источника сельскохозяйственной продукции сразу невозможно. Поэтому-то и оказалась несостоятельной политика искусственных ограничений личного подсобного хозяйства. Более того, необходимо обеспечивать нормальные условия для его функционирования, для использования тех резервов, которые в нем еще имеются.
Означает ли это, что личному подсобному хозяйству следует предоставить какие-то особые льготы? Не следует забывать о том, что в личном подсобном хозяйстве заключены противоречия, которые могут иметь весьма негативные последствия. Поскольку в государственной торговле проводится политика стабильных цен на основные продукты питания даже при неудовлетворенном спросе на них, а на мясомолочную продукцию сохраняются заниженные цены, то в такой ситуации рыночные цены удерживаются на уровне, примерно в 2,5 раза превышающем уровень государственных цен на аналогичные товары. Высокие доходы, получаемые благодаря таким ценам, ставят вопрос об их природе и характере. Эти доходы нельзя без оговорок назвать нетрудовыми — личное подсобное хозяйство требует немалого труда, но в то же время такие доходы значительно перекрывают доходы, соответствующие реальному трудовому вкладу. Именно в этом и состоит притягательная сила личного подсобного хозяйства для тех, кто производит исключительно на рынок. Немаловажным является и такой фактор, как практически полное присвоение производителем дохода от своего личного хозяйства без каких бы то ни было отчислений на общественные нужды, в то время как работники общественного производства отдают часть своего труда в общественные фонды.
Известно, что подчас личное хозяйство из подсобного превращается в основное, в главный источник доходов, причем повышенных. Люди, работающие в общественном производстве, начинают всеми правдами и неправдами уклоняться от выполнения своих обязанностей, пытаются свести их к пустой формальности, основные силы и время уделяя своему личному хозяйству. Большинством из них движет такое чувство, как жажда наживы, за которым стоят объективные законы товарного производства. 213


Именно это чувство приводит к появлению таких социальных фигур, как перекупщики продукции личных подсобных хозяйств, т. е., говоря строгим экономическим языком, торговые посредники. В небольшом числе подсобных хозяйств, особенно находящихся в благоприятных климатических условиях и специализирующихся, например, на выращивании субтропических культур, начинают появляться сезонные наемные рабочие. Конечно, в нашей стране нет условий для беспрепятственного развития капиталистических тенденций, и они в основном пытаются пробить себе дорогу в обход установленных юридических норм. Не следует преувеличивать возможные масштабы этого явления, но и не считаться с ним вовсе тоже нельзя.
Не противопоставляя обобществленное и личное подсобное хозяйство, в то же время следует различать, какое из них является главным, а какое дополняющим. Особенности развития личного подсобного хозяйства в нашей стране показывают, сколь наивным является высказываемое иногда мнение, что создание условий для беспрепятственного роста личного подсобного хозяйства даст возможность избавиться от дефицита сельскохозяйственной продукции. Производство продукции на рынок стимулируется доходами, весьма значительно превышающими реальные трудозатраты. И когда рост производства приводит к насыщению рынка и снижению цен, личное подсобное хозяйство тут же реагирует на это свертыванием производства. При равенстве же цен в госторговле и на рынке привлекательность личного подсобного хозяйства, ориентированного на производство товарной продукции, сохраняется лишь для тех, кто согласен расходовать свое свободное время для дополнительного заработка обычного уровня, либо для тех, кто полностью занят в личном хозяйстве и просто не имеет иных источников дохода. Вряд ли можно рассчитывать, что эти две категории людей «завалят» рынок продуктами.
Поэтому использование резервов личного подсобного хозяйства должно опираться це на его стихий ный~ииф а на поиск эффективных форм сочетания его с общественным хозяйством. Богатый опыт использования таких разнообразных и гибких форм накоплен в ВНР. Начинают они опробоваться и у нас. Здесь можно в качестве примера указать на передачу из общественного хозяйства молодняка крупного рогатого скота (или сви214


ней) на откорм в личные хозяйства на договорной основе, с установлением цен и взаимных обязательств (масса сдаваемого скота, снабжение кормами, ветеринарное обслуживание и т. д.). Значительные возможности заключены также в использовании сбытовой кооперации, способной при хорошей организации дела вытеснить, кстати говоря, фигуру перекупщика. Именно развитие в этом направлении создает благоприятные возможности для того, чтобы полностью использовать потенциал личного подсобного хозяйства и в то же время неуклонно вести дело к постепенному подключению его к общественному хозяйству.
Как видно, рассмотренные явления не только имеют объективные экономические корни — на определенной ступени развития коммунистического способа производства их существование просто необходимо, более того — полезно для социалистической экономики. Конечно, с их существованием связаны определенные негативные тенденции, ограничение которых требует специальных мер, но сейчас эти явления — необходимый элемент экономики социализма. Без распределения же по труду социализм и вовсе немыслим.
Но есть и «родимые пятна> совсем другого рода.
Отступление 4: О спекуляции
Спекуляция — это не просто уголовно наказуемое деяние. Дело обстоит куда сложнее. С политико-экономической точки зрения спекуляция. казалось бы. неотличима от обычной торговли. В самом деле, приобретаются товары по одной цене, продаются по другой, более высокой. Разница покрывает издержки ня ведение торговых операций. а оставшаяся ее часть образует торговую прибыль Как будто бы по такому принципу функционирует вся торговля. Почему же тогда спекуляция уюловно наказуема?
Потому что спекулянт — не просто торговец Он вклинивается между государственной розничной торговлей и покупателем Спекулянт подрывает roi j)тип i UlJiiTTCIU IIU.iihtim иотппчин t Спекуля¬
тивная надбавка к цене — это не покрытие торговых издержек спекулянта. потому что торговые издержки уже понесены госторговлей и оплачены через розничную цену. Спекулянт же отнюдь не благодетель покупателя, доставляющий ему недостающий товар. Наоборот, он нс допускает покупателя к этом\ товару, заставляя его предварительно заплатить ему. спекулянту, порядочную сумму, которая является нетрудовым доходом, основанным на безвозмездном присвоении чужого труда. Но почему спекулянту удается это фокус? Почему мы соглашаемся свои заработанные рубли положить ему в карман?
Потому что спекулянту помогает неудовлетворенный спрос. Если государственная торговля не в состоянии полностью удовлетворить спрос на какие-либо товары, го у нее есть два выхода. Либо оставить цену на эти товары неизменной, — но тогда тут же появится спекулянт. покупающий товары по этой неизменной цене и продающий их 215


втридорога, пользуясь нашим желанием приобрести дефицитный товар и получая как раз те деньги, которые выражают собой неудовлетворенный спрос. Либо государственная розничная цена будет поднята. — но тогда это будет означать снижение уровня реальных доходов населения. Часто высказывают мнение: лучше переплачивать государству, чем спекулянту. Отчасти это верно, но лишь отчасти, поскольку устранение спекулянта достигается дорогой ценой (пусть и уплачиваемой государству) — ценой нарушения политики доходов. Ведь если встать на такой путь как на основной в преодолении несбалансированности спроса и предложения, то это приведет к постоянному росту цен, понижению покупательной способности рубля и т. д.
Другой путь — цены оставить неизменными и ждать, пока рост производства не позволит полностью насытить спрос. А до тех пор всячески преследовать спекуляцию правовыми мерами. Однако пока существует разница между государственной розничной ценой и ценой, стихийно складывающейся под влиянием соотношения спроса и предложения. спекулянт будет стремиться положить эту разницу себе в карман. И этот экономический факт не устранить самым активным преследованием спекулянтов, самыми суровыми наказаниями. вообще не под силу отмен ить-дейс Гвн'е эпонимических законов.- и ведь именнТ^тлпг -определяют ч:у1дествоваш1£_£11екуляции
Так что же, выходит, не надо бороться со спекуляцией, раз дело это все равно безнадежное? Нет. надо. И дело это отнюдь не безнадежное. Если бы право не имело никакого влияния на экономику, то какой вообще был бы смысл любого законодательства в экономической сфере? Предоставить спекулянтам полную свободу действий — значит отдать в их руки все дефицитные товары и позволить нм заполучить колоссальные нетрудовые доходы, полностью лишив трудящихся возможности приобретать любую дефицитную продукцию по государственным розничным ценам. Если же вести со спекуляцией постоянную бескомпромиссную борьбу, то это, хотя и не уничтожит ее полностью, помешает спекулянту вырасти до значения неустранимого посредника между торговлей и покупателем, резко сократив массу товаров, проходящих через руки спекулянтов.
Бороться же со спекуляцией до конца, до полной победы, можно лишь при полном устранении экономических причин, ее порождающих. Конечно, при полном изобилии предметов потребления для спекуляции не остается места. Но и до достижения такого изобилия можно добиться ликвидации спекуляции. Для этого необходимо изменить ряд экономических отношений, действующих в сфере распределения. Следует. например, отказаться от фактически осуществляемого принципа «деньги не пахнут» и ликвидировать анонимность доходов, введя контроль над ними. Меры такого контроля известны и осуществимы, спор может идти лишь о выборе технически наиболее целесообразных приемов контроля — расчетов только через сберкассы, именных чеков, автоматических электронных регистраторов расчетов и т. п. Следует установить действенный массовый контрить за порядком распределения дефицитной продукции, с тем чтобы исключить ее попадание к оптовым скупщикам — спекулянтам.
Наиболее радикальным шагом в этом отношении было бы посте пенное превращение торговли как формы распределения потреби тульских благ в распределение на нных-оенивая.1 НапрИМСр* как этсГ"1 быЛи^в (jCCI 111 Дб гс0редиПСР~~ЗО~>Г голов. че_Рез потреб и тел ьски общества, которые снабжали своих—членив По их предварительном! зака"3ач кутеж-iwMMuiiins прямые—договоров е ■нромышленностшо? Какая бы. впрочем, ни была избрана форма распределения, главное. 214


что способно поставить прочный заслон на пути спекуляции, — организация массового контроля потребителей за всем ходом движения товаров от предприятия до прилавка и от прилавка к покупатедк^
«НЕ ЛОДЫРНИЧАЙ, НЕ ВОРУЙ...»
«Веди аккуратно и добросовестно счет денег, хозяйничай экономно, не лодырничай, не воруй, соблюдай строжайшую дисциплину в труде» (Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 36. С. 174). Стоит ли напоминать эти прописи, когда позади уже семь десятилетий Советской власти? То, что было необходимым условием возрождения экономики страны в 1918 г., на чем настаивал В. И. Ленин как на одном из важнейших лозунгов момента, — не покажется ли это анахронизмом сейчас, когда наше народное хозяйство прошло огромный путь вперед н стало несравнимо мощнее, нежели тогда?
Да ведь н сами мы потратили здесь немало слов, чтобы убедить читателя, что социализм — это не только добросовестный труд, но н нечто гораздо большее. И после всего этого потока красноречия — «не лодырничай, не воруй...». Все же напомнить об этом необходимо как раз потому, что социализм — это не только добросовестный труд. Но и без него грош цена такому социализму. Не обеспечив строжайшей дисциплины в труде, социализм не сможет решать и других своих задач. При этом, конечно, нельзя забывать о тоХ какими методами социализм обеспечивает порядок, организованность, дисциплину. Социалистическая дисциплина труда сможет стать действительно товарищеской, действительно сознательной дисциплиной лишь тогда, когда и методы убеждения, и методы принуждения осуществляет не какая-то чуждая трудящимся сила. Власть, которая их осуществляет, — это их власть, власть, действующая по полномочию и при непосредственном участии самих рабочих. И чем шире и полнее проводится такое непосредственное участие, тем эффективнее борьба за социалистическую дисциплину труда.
Если рабочие налаживают дисциплину своими руками, если они наладили всесторонний и вездесущий контроль за каждым, кто норовит отлынивать от своих трудовых обязанностей, — значит, рабочий коллектив осознал себя подлинным хозяином производства, ответственным за состояние дел на предприятии. Можно сказать даже, что дисциплина труда выступает одной из мерок, по которым оценивается самостоятельность трудо217


вого коллектива. В самом деле, только самостоятельный хозяин не может не требовать от самого себя добросовестного труда.
А первый шаг к тому, чтобы на деле почувствовать себя действительным хозяином, — учет и контроль. Именно эти функции В. И. Ленин выдвинул на первый план в 1918 г. как главную экономическую задачу. Учет и контроль, проводимые объединенными трудящимися, позволяют им вникнуть в существо реальных экономических проблем и принять участие в выработке мер по их разрешению. И не просто принять участие, а контролировать соответствие намечаемых мер интересам трудящихся. С развитием социализма этот рабочий контроль становится всенародным учетом и контролем за производством и распределением.
Уже на примере всенародного учета и контроля можно понять, как далеко должна уйти социалистическая система управления производством от бюрократического централизма, с одной стороны, и от анархо-синдикализма — с другой. Преодоление бюрократического централизма и создание подлинного социалистического централизма возможны лишь на пути последовательной демократизации управления. Строгую централизацию, неуклонное проведение исполнительской дисциплины социализм основывает на глубоком демократизме в выработке управленческих решений. Одним’ из основополагающих звеньев такого демократизма как раз являются учет и контроль, проводимые самими трудящимися. В широкой инициативе рабочих, в самостоятельном проведении ими контроля за бесперебойным ходом производства, за экономным расходованием материальных ресурсов, за дисциплиной труда — главная гарантия против бюрократических, чисто администраторских методов централизованного руководства. Учет и контроль делают такое администрирование попросту излишним.
В то же самое время всенародный учет и контроль вовсе не означают отказ от всякого централизованного руководства, не создают никакой альтернативы профессиональному управленческому аппарату — от центральных хозяйственных органов до администрации предприятий. Было бы чрезвычайной наивностью думать, что масса трудящихся может, что называется, в одночасье полностью заменить всякую администрацию или хотя бы целиком подчинить ее своему контролю. Даже провозглашение выборности администрации рабочими, если оно не 218


основано на реальном самоуправлении (которое не может не опираться на централизованное плановое управление), в лучшем случае останется простой формальностью, а в худшем — приведет к раздроблению народного хозяйства на отдельные ячейки, озабоченные лишь своими групповыми интересами. При этом будет нарушена система централизованного руководства, построенная на административной подчиненности, но восторжествует отнюдь не демократический централизм. По существу окажется, что не выборная администрация находится в зависимости от воли трудящихся, а, наоборот, всевластие администрации станет тем крепче, чем незаметнее она будет держать в своих руках все ключевые функции управления. Но при этом администрация будет представлять уже не общенародные интересы, выраженные в воле центральных экономических органов, которым она подчинена. Раз отпадает это подчинение, администрация становится выразительницей своих собственных узкогрупповых интересов — даже не интересов коллектива предприятия. Ведь рабочие, если даже они активно, заинтересованно относятся к решению хозяйственных проблем, не могут в рамках предприятия, которое превращено в изолированный островок, реально контролировать работу администрации. Такое предприятие ори ентируется уже не на общенародные интересы, выраженные в государственном плане, а на непредсказуемую в точности конъюнктуру спроса на его продуцию. В этих условиях особое искусство принятия решений при ограниченной информации, даваемое лишь длительным опытом, фактически ставит администрацию в исключительное положение, избавляющее от реального контроля. А ведь рабочие не состоят сейчас поголовно из одних активистов, способных самостоятельно взять на себя дело управления предприятием.
Ликвидация централизованного руководства со стороны хозяйственных органов государства лишает трудящихся реальной перспективы постепенного сосредоточения в их руках управления всем народным хозяйством. И реальная самостоятельность трудового коллектива, выражающаяся в участии в выработке плана работы, в таком случае теряет всякую основу. Ведь самоуправление трудового коллектива внутри предприятия _г£Меет смысл лишь ' участиек£дРп
ления. И ориентация на конъюнктуру рынка, и бюрокра219


тически указуемый сверху «план» камня на камне не оставят от самых благих пожеланий рабочего самоуправления, превращая его в лучшем случае в красивую ширму, а в худшем случае вообще лишая его всякой возможности существования. Чего стоят в таких условиях упования на сознательную дисциплину труда?
Лишь соединяя самоуправление трудящихся с государственным плановым управлением производством, заинтересовывая, привлекая рабочих к самостоятельному решению задач управления на каждом уровне руководства народным хозяйством, можно добиться действительного управления всем общественным производством не только в интересах, но и силами самих трудящихся.
И тогда, когда все труженики на деле возьмутся за организацию производства своими общими усилиями, только тогда можно будет сдать в архив лозунг «не лодырничай, не воруй...». А до тех пор отказываться от него рановато. Если человек не считает общественное производство своим делом, если смотрит на него только как на условие получения средств для жизни, то одни призывы не сделают из него добросовестного работника. И лозунги эти. чтобы сыграть свою воспитательную роль, должны при необходимости дополняться и мерами принуждения со стороны социалистического государства. А когда развитие экономики становится общим делом всех трудящихся, тогда и сознательная дисциплина труда перестает быть чем-то навязываемым извне и превращается в неизбежное следствие хозяйского отношения к общественному производству.


НЕСКОЛЬКО СЛОВ В ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Заканчивать книгу всегда грустно. Вдвойне грустно это делать, когда необходимость поставить точку застает тебя на самом интересном месте...
Эту книгу вместе с авторами писала и дописывала сама экономическая жизнь, противоречия ее обновления. Эти противоречия затрагивают не только объективные отношения, они проходят через умы и сердца всех нас, заставляя выбирать, как и для чего жить. Причем попытка «переждать» эти сложные процессы означает не что иное, как невольное следование тенденции к потребительскому конформизму человека, экономическая жизнь которого заключена между двумя точками: работой, где он прилагает все свои усилия для того, чтобы побольше заработать, и домом, где он готов приложить не меньше усилий, чтобы «со смаком» потребить все то, что он сумел приобрести на полученный им рубль. Перспективы жизни заключены в том. чтобы путь между этими двумя точками проделывать на автомобиле. Эта жизненная позиция оказывается весьма близкой и тому экономисту, который строит на ее основе такое здание хозяйственного механизма и всей системы экономических отношений, в котором важнейший критерий всей хозяйственной деятельности — прибыль, а предприимчивый директор дает возможность заработать трудолюбивым рабочим (и себя, конечно, не забудет), а оперативный частник обеспечит потребителя любым дефицитом, только «деньги — вперед».
В этой тенденции есть, конечно, свое рациональное зерно: социализм — не полный коммунизм, и возможность побольше заработать — мощный стимул к труду. Забегать вперед — штука опасная. И прелести нэпа не дают сегодня покоя многим из тех, кто любит порассуждать об экономике, не утруждая себя серьезным научным исследованием. Но эти люди часто забывают о том, что нэп для В. И. Ленина и партии был не целью социализма, а средством движения к социализму, что задача состояла в том, чтобы сделать из России нэпов221


ской Россию социалистическую. Стоит ли после 70 лет социалистического строительства превращать этот лозунг в прямо противоположный?
Этот вопрос тем более кажется уместным, что экономике социализма присуща и иная тенденция: опираясь на распределение по труду, дать простор новым материальным интересам каждого человека — стать реальным хозяином своей экономической жизни, включившись в самоуправление, и не только на заводе, но и в обществе; найти труд по способности и проявить свои трудовые и организаторские таланты в коллективном труде, взаимопомощи и соревновании (а не конкуренции) с другими рабочими; объединиться с другими потребителями для контроля за торговлей и производством, подчинения последних удовлетворению потребностей; превратить свободное время в поле для совместного творчества, самосовершенствования (в клубе по интересам, на стадионе)...
В сегодняшней экономике социализма живут и борются обе тенденции. Выбрать свое место в этом жизненном поиске и поможет Вам политэкономия. Не наша маленькая книжка, а наука политическая экономия, привлечь внимание к которой и было нашей основной задачей.


ОГЛАВЛЕНИЕ
Предисловие 3
НАУКА СВЕТОНОСНАЯ 5
Тайна жизни человеческого общества 5
Почему оспариваются теоремы 18
«Золотой ключик» политической экономии 25
«И был глубокий эконом...» 33
«И вдруг — понятен ..Капитал**» 43
«...ВПЕРВЫЕ КРИТИЧЕСКИ ДОКАЗАНА МНОЮ» (О ВАЖ¬
НЕЙШИХ ОТКРЫТИЯХ «КАПИТАЛА» КАРЛА МАРКСА) . . 46
Микроанатомия буржуазного общества, или Открытие экономической клеточки 47
Закон прибавочной стоимости, или Открытие капитализма 55
«Всеобщий и абсолютный закон», или Предсказание взрыва... 65
КАПИТАЛИЗМ ПЕРЕЗРЕЛОГО ВОЗРАСТА (ПОЧЕМУ ЕЩЕ
НЕ УМЕР «УМИРАЮЩИЙ КАПИТАЛИЗМ»?) 77
Универсальный «секрет фирмы», или Что значит быть капиталистической монополией? 79
Кто владеет монополией? (Немного о финансовом капитале) . . 88
ГМК, или Головокружительная карьера и неравный брак
«ночного сторожа» капитала 93
«Последняя стадия» — «последняя ступень» — что же дальше?
(вместо заключения к главе) 107
НАУЧНО ПРЕДСКАЗАННОЕ ОБЩЕСТВО Ill
Субъективизм? Нет. планомерность 112
Каждый — хозяин 122
Свободная индивидуальность в социалистической ассоциации 132 Экономический рост. А ради чего? 139
«Кто не работает, тот не должен есть» 149
РОЖДЕННАЯ В ДИСКУССИЯХ 157
Политической экономии социализма нет? . . ’ 157
План или рынок? 161
Путь к системе 169
Поиск 174
Выбор целей 182
ОТ ТЕОРИИ К ПРАКТИКЕ (ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ
СОЦИАЛИЗМА И ХОЗЯЙСТВЕННЫЙ МЕХАНИЗМ) ...... 189
Противоречия обновления 189
Старая дилемма 192
Ответственность и инициатива 197
Интересы и стимулы 203
Старое в новом 210
«Не лодырничай, не воруй...» 217
НЕСКОЛЬКО СЛОВ В ЗАКЛЮЧЕНИЕ 221


Молодежи о политической экономии М75 А. А. Аузан. А. В. Бузгалин. А. И. Колганов, Б. А. Мясоедов; Под ред. В. В. Куликова. — М.: Экономика. 1987. —223с.
В книге в научно-популярной форме излагаются ключевые вопросы марксистско-ленинской политической экономии для формирования современного экономического мышления, политэконом и ческого видения явлений и процессов у рабочей и учащейся молодежи. Раскрытие предмета и метода науки, категорий и экономических законов, противоречий экономического развития и практической функции политической экономии органически увязано с критикой буржуазным воззрений.
Для молодого читателя.
0603010000—085
М КБ—3-60—87 ББК 65.011
011(01)—87
Научно-популярная
Александр Александрович Аузан, Александр Владимирович Бузгалин, Андрей Иванович Колганов, Борис Алексеевич Мясоедов
МОЛОДЕЖИ О ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИИ
Зав. редакцией Б. А. Мясоедов
Редактор Г. Л. Гуртова
Мл. редактор В. Ю. Григорьева
Техн, редактор О. К. Ли
Корректор А. С. Рогозина
Худож. редактор Е. А. Ильии
Оформление художника В. А. Галкина
ИБ М 2764
Сдано в набор 21.11.86. Подписано в печать 15.04.87. А 06202. Формат 84 X Ю8'/з2 Бумага офсетная № I. Гарнитура латинская. Офсетная печать. Усл. печ. л. 11,76/23,94 усл. кр.-отт. Уч.-изд. л. 13,32. Тираж 50 000 экз. Заказ 1670. Цена 50 коп. Изд. № 6003.
Издательство «Экономика», 121864, Москва, Г-59, Бережковская наб., 6.
Ярославский полиграфкомбннат Союзполиграфпрома при Государственном комитете СССР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. I5OOI4, Ярославль, ул. Свободы, 97.


J
50 кои
, А\ ’< ^5 V»A%\
ШН' “Л ♦чччлл
А «Л *♦* * W
L ^>4. V % < 'i.'^ ♦Л Vo *о Ъ ‘ V>>.'°' % п