В. Р. Ваврикі,
Калининъ срубъ.
Послѣ войны на Галицкой Руси возникло много
новыхъ названій, связанныхъ съ различными случаями
военныхъ событій; нѣкоторыя изъ нихъ сохранились
въ памяти народа лишь непродолжительное время,
нѣкоторыя сбереглись лишь тутъ н тамъ, а нѣкото-
рыя, важется, сростутся съ мѣстностью разъ навсегда.
По крайней мѣрѣ полагаю, что поляна на сѣверной
сторонѣ нашей деревушки по всѣ времена будетъ на-
зываться Калининымъ срубомъ. А почему — узнаете,
мои дорогіе, вогда прочтете нижеслѣдующій разсказъ.
I.
Она свѣжа, какъ вешній цвѣтъ,
Взлелѣянный въ тѣни дубравной.
А. С. Пушкинъ.
Маруся.
Большое, красное солнце клонилось къ своему закату,
и лѣтнюю, душную жару смѣнялъ пріятный холодокъ. Мало-
помалу падала въ воздухѣ носящаяся пыль, и надъ бѣлыми
нивами становилось какъ будто свѣтлѣе. Съ приближеніемъ
вечера оживала природа; не прекращалась трудная работа. Въ
покосахъ звенѣли острыя косы, жнецы и жницы сносили
снопы. Кругомъ лились пѣсни, жатвенныя и пастушьи, и'сте-
лились по холмамъ многозвучными перезвонами.
— Отдохни, Маруся, ты устала, мое сѳрденько. Такъ и вижу,
что устала — молвилъ Миронъ, красивый, стройный и умный
парень, сынъ Никиты Калины, порядочнаго и зажиточного хо-
зяина. у котораго сызмала жила Маруся. У него она выросла
и воспиталась, какъ водная лилія разцвѣда, и Никиту отцомъ,
его жену Варвару матерью почитала, а Мирона своимъ роднымъ
братомъ называла. О томъ, что была въ домѣ чужою, узнала
только случайно, когда записалась въ школу.
времени нѣтъ, Мирончикъ, вотъ-вотъ зайдетъ сол-
нышко, а у меня дома столько еще работы! — отвѣтила смуг-
лая и загорѣвшая отъ солнца дѣвчина и бросала, не смотря
жа парня, на‘широкую, телѣгу снопъ за снопомъ такъ быстро,
2
что Миронъ едва успѣвалъ, постоянно вытирая рукавомъ гу-
стой, катившійся по лицу соленый потъ, положить ихъ, куда
слѣдовало.
— Жарко?
— Ай, какъ жарко, Маруся! Жалко, что нѣтъ уже больше
холодной воды.
— Дома напьешься, Мирончикъ.
— Да, только дома!
Бросивъ послѣдній снопъ, Маруся подала Мирону вилы
й грабли, выскочила на развору и тамъ на снопы, усѣвшись
рядомъ съ парнемъ. Тяжело вздыхая, тронули кони скрипящій
и тихо колеблющійся возъ и пошли шагъ за шагомъ по нивѣ.
На битой и пыльной дорогѣ они пошли быстрѣе, такъ какъ
она подавалась медленнымъ спускомъ къ Стыру, на правомъ,
берегу котораго лежала деревушка. Глухимъ отзвукомъ отби-
вался лошадинный топотъ въ недалекой рощѣ.
— Глянь, Маруся, сколько дикихъ утокъ — шепнулъ хитрый
парень, желая обнять и поцѣловать ее. Однако дѣвчина,, какъ
будто угадывая его замыселъ, уклонилась на снопы. А Миронъ,
обидѣлся.
— Другого любишь?
— Всѣхъ люблю, Мирончикъ, и тебя люблю.
— Знаю, но Юрка больше и крѣпче всѣхъ. Чтонѳ правда?'
— И Юрка люблю, онъ хорошій и умный хлопецъ. Да,
Мирончикъ, я всѣхъ люблю, но меня никто не любитъ. Я бѣд-
ная сирота, безъ кусочка земли, и голую и нищую можетъ ли кто
полюбить ? Родила меня мать горемыкой, и такою останусь на
всю жизнь.
— Маруся, оставь пустыя рѣчи! Я тебѣ уже сказалъ, что-
не за чѣмъ тебѣ журиться. Я тебя люблю и хочу, чтобы ты была
моею; тогда и бѣды не будетъ никакой, будешь первой хозяй-
кой въ селѣ. Боюсь одного только: можетъ быть, ты не долюб-
ливаешь моихъ родителей?
~ Нѣтъ, нѣтъ, Мирончикъ ! Ты меня не понялъ. Твой
отецъ также мой отецъ, я его уважаю и почитаю всею душою,
а твою мать люблю, .какъ родную. Какъ не любить мнѣ ихъ ?
Господь наказалъ бы меня, если бы я ее не любила. Она меня
жить научила, вскормила, въ дѣвки вывела: я могу теперь
и умѣю стирать и ткать, шить и хлѣбъ печь, и все ѳто доста-
лось мнѣ отъ твоей доброй матери... Но вотъ и ставокъ, пріоста-
нови лошадей, я побѣгу на берегъ и соберу полотно.
Телѣга остановилась. Дѣвчина прыгнула на землю и15ѣ-
гомъ побѣжала къ водѣ, разлившейся чернымъ пятномъ среди
зеленаго луга. Она быстро стянула той полосы бѣлаго полотна,
сложила его въ складки, закинула на плечо и по узецькой тро-
пинкѣ пошла домой. Не заходя въ хату, она развѣсила всѣ.
три полосы по плоту и затѣмъ принялась помогать Мирону
складывать въ стогъ привезенные имъ снопы. Оба работали.
3
молча и когда кончили, то уже безконечное число звѣздочекъ
покрыло небо.
Вечеря была въ хатѣ, а не на дворѣ. Ужинали по старому
обычаю всѣ вмѣстѣ изъ одной большой миски. Никита, какъ
глава семейства и хозяинъ дома, сидѣлъ въ углу подъ иконой
святителя Николая, возлѣ него по правой рукѣ занялъ мѣсто
Миронъ, а по лѣвой рукѣ помѣстилась дочурка Катя, двѣнад-
цатилѣтняя дѣвочка. Варвара и Маруся’сидѣли на широкомъ
дубовомъ ослонѣ.
При вечерѣ бцло весело. Никита любилъ веселье послѣ
тяжелаго труда, онъ громко смѣялся, отпуская шутки, и лю-
билъ, чтобы всѣ смѣялись, когда онъ что-либо разсказывалъ.
Не дай Господь, чтобы кто-нибудь, кромѣ матери, раньше него
ушелъ отъ стола. Всѣ должны были оставаться при столѣ до
самой молитвы, которую вслухъ говорилъ Никита, и потомъ
только могъ уходить каждый, куда желалъ.
Поужинавъ, Маруся помыла миски и горшки, сама умылась
и вышла на подворье. Бѣлый, полный мѣсяцъ выглянулъ изъ-за
таинственной черешни, раскинувшей свои вѣтви по коморѣ. Хо-
лодомъ пахнуло на ея румянное лицо; открывъ калитку и пройдя
малый садокъ, она вышла на тропинку въ огородъ. Кусокъ
рѣчки засверкалъ передъ нею. На потокахъ и колесахъ мель-
ницы шумѣла вода, и однообразный шумъ убаюкивалъ на сонъ
всю деревушку. Маруся остановилась и, сама не зная почему,
затянула тихимъ, но звонкимъ голосомъ пѣсенку:
Кажутъ люди, що ми гараздъ,
Що ж ои спѣваю, —
Маю тугу ва сердень'ку,
Тай си розбиваж?.
А якъ бы я не спѣвала,
Та все сумовапа,
Давно бы ми иазуленька
На гробѣ кувжла.
Внезапно она умолкла, замѣтивъ на тропинкѣ по изгибу рѣки
Стыра мелькающую тѣнь. 9то шелъ Юрко, сынъ Ивана Выця,
парень, какъ свѣча, съ чубомъ на чело и синими, какъ васильки,
очами, шелъ гордой и ровной походкой прямо къ цодворью'
Калины. Три года онъ выслужилъ въ солдатахъ и уже почти
цѣлый годъ паробковалъ въ селѣ, гуляя по вечерницамъ, безо-
бразничая по свадьбамъ и въ корчмѣ и обманывая безсовѣстно
дѣвушекъ. Жениться ему, однако, не хотѣлось, а причиною
этого дурного поступка была именно Маруся. Онъ любилъ ее
сердечно и крѣпко, но старые Быци даже къ слову не допустили
его, когда заговаривалъ о ней, такъ какъ по богатству не была
ему паро$. Юрко разсердился и пустился въ неестественный
вихрь жизни, причиняя много горя себѣ и родителямъ.
— Нѣтъ, не убѣжишь, Маруся, какъ ни стараешься—ска-
залъ Юрко, догнавшій ее въ садочкѣ и сдавившій крѣпко ея руку.'
4
— Ой, больно, ЮркО!
— Ничего Маруся, ничего зоренька моя!
— Не твоя, не твоя! — крикнулъ выскочившій изъ-за
черешни Миронъ-
— Ого! А ты, молокососъ, уходи, если хочешь быть жи-
вымъ и цѣлымъ I — отвѣтилъ, подымая свой тяжелый кулакъ,
Юрко.
— Ты думаешь, что я тебя боюсь, что ?
Они сцѣдились, какъ лютыя собаки, дергая одинъ другого,
куда попало, и навѣрно драка кончилась бы печально, если бы
не Маруся. Когда Юрко ударилъ Мирона и толкнулъ отъ себя
и тотъ, падая, отлетѣлъ на нѣсколько шаговъ, она стала передъ
Юркомъ, схвативъ его за руки:
— Довольно, довольно 1 Цока я здѣсь, не посмѣйте ни одинъ
ни другой промолвить противное слово. Молчите и стойте мирно,
если не хотите, чтобы я ушла.
— Я ему покажу, дурню такому! — не выдержалъ Юрко.
— Юрко, это слишкомъ! — крикнула Маруся.
— Видишь, Маруся, онъ всегда таковъ, и’ думаетъ, что
я ему уступлю. Нѣтъ, нѣтъ братецъ, не уступлю, несмотря на
то, что ты въ войскахъ выслужился.
— Молчи, Мирончикъ, молчи,, прошу тебя — стала просить
Маруся.
Паробки замолчали, смотря исподлобья другъ на друга.
Черная злоба кипѣла въ ихъ сердцахъ, и они оба были похожи
на быковъ, намѣревающихся начать страшный бой, чтобы на-
нести себѣ сокрушительнымъ ударомъ неминуемую гибель.
Юрко, съ которымъ ни одинъ изъ парней не осмѣливался вхо-
дить въ столкновенія, считалъ Мирона мальчишкой и не любилъ
его всѣмъ своимъ существомъ, Миронъ же до тѣхъ поръ, пока
Юрко не обращалъ вниманія на Марусю, уважалъ его и боялся;
когда же онъ убѣдился въ томъ, что Миронъ настойчиво уха-
живаетъ за Марусей, возненавидѣлъ его всею душою. Нашла
коса на камень; одинъ другому ни за что не хотѣлъ уступить,
й у каждаго изъ нихъ злоба росла все больше и все быстрѣй.
— Мнѣ пора идти спать — сказала Маруся — ты, Юрко,
иди себѣ съ Богомъ домой и впредь не смѣй обижать Мирона;
онъ мнѣ братъ, нѣтъ больше брата, и я нй разрѣшу обижать
его, ибо, когда ты его обижаешь, то вмѣстѣ съ тѣмъ обижаешь
и меня. Дальше, узнай еще одно: со злымъ человѣкомъ мнѣ
не по пути; я его боюсь и боюсь съ нимъ говорить.
— Маруся, ей-Богу, я не виноватъ! — взмолился Юрко.
— А кто? — крикнулъ Миронъ.
— Боже мой, что съ вами паробки? Въ вашихъ душахъ
сидитъ бѣсъ, и мнѣ страшно съ вами. Ой, не къ добру, дове-
детъ васъ эта злоба; чувствуетъ мое серденько, что быть боль-
шой бѣдѣ. Пресвятая Матинка, Пречистая Богородица; не при-
5
веди видѣть мнѣ горе. Ибо въ чемъ я виновата? — сквозь
плачъ говорила Маруся.	гг.
— Тише, Маруся, я больше не буду — прошепталъ Юрко,
и, не простившись, быстрыми шагами пошелъ внизъ по тро-
пинкѣ.	.	.
И Мирону сдѣлалось чего-то стыдно; онъ не зналъ, съ
чего начать разговоръ и, холодно простясь съ Марусей, взо-
брался на стогъ сѣна. А дѣвчина тихонькими шагами вошла
въ комнату и легла на скамьѣ возлѣ окна. Но уснуть она не
могла: думки шевелились въ ея головѣ густымъ роемъ. Блѣд-
ный мѣсяцъ глядѣлъ въ окно, но и онъ вскорѣ скрылся, когда
запѣли пѣтухи, и разсвѣтъ распростерся надъ землею.
II.
Горѣпва — сказалъ ясядъ я схва-
тилъ себя обѣими руками за. пейсики.
— Ну, что же мя такъ оторопѣлъ?
— А папъ развѣ не знаетъ, что
Вотъ на то создалъ горѣлку, чтобы
ее всякій пробовалъ !
Н. В. Гоеолъ.
Корчма.
На ровныхъ нивахъ по той и другой сторонѣ Отыра изъ посѣ-
вовъ не осталось уже ничего; кругомъ было пусто. Пожелтѣвшія
листья, падая и уносясь съ холоднымъ вѣтромъ, шуршали жа-
лобнымъ шумомъ; и око радовала лишь тамъ и сямъ раски-
нутая полоска жита, недавно засѣяннаго и только-что выбив-
шагося изъ земли на Божій свѣтъ. П<э утрамъ уже серебрили
приморозки соломенныя крыши крестьянскихъ хатъ, но дождя,
слава Господу Богу, не было. И хорошо, что не было, а то ібѣда,
когда размокнутъ дороги.	;	,
Въ этомъ году сухо; много гостей придетъ въ  село на
праздникъ, пріуроченный къ евангелисту Лукѣ. Еще больше
народа поѣдетъ въ Броды, чтобы накупить себѣ тамъ шапокъ,
кожуховъ, ремней, кожи, хустинъ и прочихъ теплыхъ вещей на
зиму. По той самой причинѣ, что Бродская ярмарка припадала
какъ разъ на день вышеназваннаго святителя, праздникъ былъ
перенесенъ на воскресенье.
Пришла суббота. Янкель, когда ваптло солнце, поблагода-
рилъ своего всемогущаго Бога и вышелъ изъ комнатки, не сбро-
сивъ ярмолки, въ бблыпую широкую кппчмѵ. гдѣ сидѣло уже 
нѣсколько мужиковъ. Это былъ
пейсами^- нечистоплотный еврей
на большую верхнюю губу с"
 торчала у него вѣникомъ,
— 6
Махнувъ этой безобразной бородой, Янкель вошелъ въ приборъ,
называемый поселянами шинквасомъ, который былъ сбитый отъ
земли къ потолку изъ узенькихъ досокъ. Сдѣлано это было
такъ потому, чтобы пьяные мужики не разбивали стакановъ,
стеколъ, бутылокъ и, сохрани Богъ, не рвали евреямъ пейсовъ.
Такимъ образомъ, Янкель, а въ субботу—шабасъ Кузьма Товсто-
пузъ, сидѣли себѣ въ приборѣ, словно въ клѣточкѣ, и въ
прорубь подавали чарки съ горѣлкой.
Уже было около 7-ми часовъ вечера, когда въ корчму во-
шелъ Никита Калина. Говоря о немъ раньше, нельзя было на-
?исовать его во весь ростъ, такъ какъ сидѣлъ за столомъ,
'оперъ вполнѣ подходящее время, и благо — двѣ лампы горѣло
въ корчмѣ. 9го былъ средняго роста мужикъ съ русыми усами,
по козацки спущенными внизъ, съ повисшими на сѣдыя очи
густыми бровями, съ открытымъ широкимъ лицомъ. Изъ-подъ
высокой бараньей шапки на плечи падали русыя кудри.
Темный сѣракъ вокругъ стройнаго стана былъ упоясанъ крас-
нымъ шерстянымъ поясомъ; сапоги, большіе съ высокими
голенищами, онъ носилъ изъ настоящей юхты. Ему пошелъ
46-ой годъ. Въ правой рукѣ онъ держалъ огромную палку,
а въ лѣвой подъ мышкой 12-тилитровый боченокъ. Ввиду того,
что въ корчмѣ не полагалось произносить имя Христа, то Ни,
кита, перешагнувъ высокій порогъ и легко наклонившись впе-
редъ, загудѣлъ своимъ густымъ голосомъ:
— Дай Боже!
— Гости, гости, Никита — отвѣтилъ, выглянувши въ
окошко, Янкель-
— Дай Боже! — пробормотало одновременно нѣсколько
крестьянскихъ голосовъ.
— Сядьте себѣ, Никита, возлѣ стола — попросилъ услуж-
ливый Янкель. .
— Пока нальешь, присяду, а то времени нѣтъ.
— Ну, ну, отдохните немножко. Какъ ваше здоровье, Ни-
кита, и щго у васъ новаго ?
— А что у насъ новаго ? Ничего нѣтъ новаго 1 У васъ
думаю, новостей больше.
— Ай, ай, Какія у насъ новости I Бѣда у насъ, Никита,
чтобы я такъ здоровъ, что бѣда — сказалъ Янкель, покручивая
свой лѣвый пейсъ.
— Не гнѣви Бога, Янкель! Живется всѣмъ вамъ, какъ въ
раѣ, въ нашемъ селѣ. Помню, когда я былъ хлопцемъ, то еще
ни одного еврея не было у насъ. А теперь ? Большихъ 8 дво-
ровъ на самомъ видномъ мѣстѣ при улицѣ! Самъ ты, Янкель,
какимъ нищимъ пришелъ сюда? Въ одномъ вонючемъ халатѣ
волочился ты отъ хаты въ хату, покупая всякую дрянь. Нынѣ же,
смотрите на него: едва двигается I Корчма на самой серединѣ
•села, и 20 загоновъ наилучшей земли, а Сура, какъ графиня,
и ему окаянному бѣда I
7
— Богъ-мѳ, святую правду говоритъ Никита. Не даете вы
жить крестьянину: Абрамко вывозитъ зерно, Сруль — скотъ,
:Ицко — лѣсъ, Оура — гуси, цыплята, яичка, масло. Каждый
изъ нихъ самъ въ хату влѣзетъ, и кричи, и гони — ничего не
поможетъ. Вы хотите вымотать изъ крестьянства всю душу, и до
чего дошло? Корнило Степанишинъ валяется подъ плотомъ,
Петро Гной разбойничаетъ, Тарасъ Надутый вскорѣ пойдетъ по
міру (нищимъ), а все, говорю, изъ-за этой паршивой сивухи! —
весьма отчетливо пояснилъ Кондратъ Макогонъ, считающій себя
первымъ, самымъ образованнымъ человѣкомъ въ селѣ потому,
что читалъ еженедѣльную газету, получаемую имъ совершенно
даромъ изъ Львова.
— Никита, берите себѣ горѣлку — скороговоркой залепеталъ
Янкель, желающій прервать непріятный для себя разговоръ,
Никита поднялся, уплатилъ и вышелъ, стуча палкой по
сухой землѣ.
— Ну, ну, говори себѣ; извѣстно, что бѣднаго еврея никто
не любитъ, и все село его обижаетъ. Ой, слишкомъ умными
стали теперь наши мужики — скрывшись за шинквасъ, толко-
валъ Янкель.
— 9гѳ, не журись, Янкель — замѣтилъ въ углу сидѣвшій
мужикъ, большой поклонникъ корчмы и горѣлки.
Разговоръ объ евреяхъ уже больше не повторился. Въ
корчму приходило все больше и больше крестьянъ съ бутыл-
ьками и боченками. Янкель и Кузьма наполняли ихъ и выдавали,
получая въ оконце деньги, по очереди. И поздно въ ночь не за-
крывалась дверь гостепріимной корчмы.
Пришло воскресеніе, пришелъ всѣми долгожданный день
храма. Солнце, пока освѣтило міръ, долго боролось съ сѣрымъ
и густымъ туманомъ, подымающимся отъ Отыра и наконецъ,
когда разсѣялся туманъ, осеннее послѣднее веселье залило рав-
нину. По деревнѣ разнеслись запахи разныхъ кушаній, приго-
товляемыхъ къ празднику хозяйками. Возлѣ церкви, напротивъ
которой стояла корчма, толпились кучи крестьянъ и крестьянокъ.
У воротъ церковной ограды разбили крамари свои шатра со
всякой всячиной: иконами, колбасами, медовниками, свистунами,
лентами, пѣтушками и мѣдными кольцами. Рядомъ стоялъ вы-
сокій, сухой, въ черномъ халатѣ и съ красной повязкой на шеѣ,
цыганъ съ шарманкой и попугаемъ. Кругомъ него собрались
парни и дѣвки, желающія поговорить съ умнымъ попугаемъ
на счетъ своей судьбы, въ особенности замужества. Тѣ и другія
моргали другъ на друга, нѣкоторые изъ нихъ, выбирая изъ
мѣшковъ торговцевъ красныя яблоки, желтыя груши и черныя
сливы, смѣялись звонкимъ голосомъ. У порога и крутомъ цер-
кви сидѣли нищія, слюнявыя бабы и слѣпые, безногіе и криво-
вязыѳ дѣды-калѣки, которые • вмѣстѣ и отдѣльно страшно кри-
чали и плакали. Народъ валилъ, -какъ волна за волною, то въ
•одну, то въ другую стцрону. <Съ рудомъ пробивались разнаго
6
Махнувъ этой безобразной бородой, Янкель вошелъ въ приборъ,
называемый поселянами шинквасомъ, который былъ сбитый отъ
земли къ потолку изъ узенькихъ досокъ. Сдѣлано это было
такъ потому, чтобы пьяные мужики не разбивали стакановъ,
стеколъ, бутылокъ и, сохрани Богъ, не рвали евреямъ пейсовъ.
Такимъ образомъ, Янкель, а въ субботу—шабасъ Кузьма Товсто-
пузъ, сидѣли себѣ въ приборѣ, словно въ клѣточкѣ, и въ
прорубь подавали чарки съ горѣлкой.
Уже было около 7-ми часовъ вечера, когда въ корчму во-
шелъ Никита Калина. Говоря о немъ раньше, нельзя было на-
рисовать его во весь ростъ, такъ какъ сидѣлъ за столомъ.
Теперь вполнѣ подходящее время, и благо — двѣ лампы горѣло
въ корчмѣ. Сто былъ средняго роста мужикъ съ русыми усами,
по козацки спущенными внизъ, съ повисшими на сѣдыя очи
густыми бровями, съ открытымъ широкимъ лицомъ. Изъ-подъ
высокой бараньей шапки на плечи падали русыя кудри.
Темный сѣракъ вокругъ стройнаго стана былъ упоясанъ крас-
нымъ шерстянымъ поясомъ; сапоги, большіе съ высокими
голенищами, онъ носилъ изъ настоящей юхты. Ему пошелъ
46-ой годъ. Въ правой рукѣ онъ держалъ огромную палку,
а въ лѣвой подъ мышкой 12-тилитровый боченокъ. Ввиду того,
что въ корчмѣ не полагалось произносить имя Христа, то Ни,
кита, перешагнувъ высокій порогъ и легко наклонившись впе-
редъ, загудѣлъ своимъ густымъ голосомъ :
— Дай Боже!
— Гости, гости, Никита — отвѣтилъ, выглянувши въ
окошко, Янкель1
— Дай Боже! — пробормотало одновременно нѣсколько
крестьянскихъ голосовъ.
— Сядьте себѣ, Никита, возлѣ стола — попросилъ услуж-
ливый Янкель. .
— Пока нальешь, присяду, а то времени нѣтъ.
— Ну, ну, отдохните немножко. Какъ, ваше здоровье, Ни-
кита, и ,щго у васъ новаго ?
— А что у насъ новаго ? Ничего нѣтъ новаго! У васъ
думаю, новостей больше.
— Ай, ай, Какія у насъ новости! Бѣда у насъ, Никита,
чтобід я такъ здоровъ, что бѣда — сказалъ Янкель, покручивая
свой лѣвый пейсъ.
— Не гнѣви Бога, Янкель! Живется всѣмъ вамъ, какъ въ
раѣ, въ нашемъ селѣ. Помню, когда я былъ хлопцемъ, то еще
ни одного еврея не было у насъ. А теперь ? Болыпихъ_8 дво-
ровъ на самомъ видномъ мѣстѣ при улицѣ! Самъ ты, Янкель,
какимъ нищимъ пришелъ сюда? Въ одномъ вонючемъ халатъ
волочился ты отъ хаты въ хату, покупая всякую дрянь. Нынѣ же,
смотрите на него : едва двигается! Корчма на самой серединъ
села, и 20 загоновъ наилучшѳй земли, а Сура, какъ графиня,
и ему окаянному бѣда!
1
— Богъ-ме, святую правду говоритъ Никита. Не даетевы
жить крестьянину: Абрамко вывозитъ зерно, Сруль ~ окотъ,
Ипко — лѣсъ, Оура — гуси, цыплята, яичка, масло. Каждый
изъ нихъ самъ въ хату влѣзетъ, и кричи, и гони — И*™ГО не
поможетъ. Вы хотите вымотать изъ крестьянства всю душу, и до
чего дошло? Корнило Степанишинъ валяется подъ плотомъ,
Петро Гной разбойничаетъ, Тарасъ Надутый вскорѣ пойдетъ по
міру (нищимъ), а все, говорю, изъ-за этой паршивой сивухи I
весьма отчетливо пояснилъ Кондратъ Макогонъ, считающій себя
первымъ, самымъ образованнымъ .человѣкомъ въ селѣ потому,
что читалъ еженедѣльную газету, получаемую имъ совершенно
даромъ изъ Львова.
— Никита, берите себѣ горѣлку — скороговоркой залепеталъ
Янкель, желающій прервать непріятный для себя разговоръ.
Никита поднялся, уплатилъ и вышелъ, стуча палкой по
сухой землѣ.
— Ну, ну, говори себѣ; извѣстно, что бѣднаго еврея никто
не любитъ, и все село его обижаетъ. Ой, слишкомъ умными
стали теперь наши мужики — скрывшись за шинквасъ, толко-
валъ Янкель.
— 9ге, не журись, Янкель — замѣтилъ въ углу сидѣвшій
мужикъ, большой поклонникъ корчмы и горѣлки.
Разговоръ объ евреяхъ уже больше не повторился. Въ
корчму приходило все больше и больше крестьянъ съ бутыл-
ками и боченками. Янкель и Кузьма наполняли ихъ и выдавали,
получая въ оконце деньги, по очереди. И поздно въ ночь не за-
крывалась дверь гостепріимной корчмы.
Пришло воскресеніе, пришелъ всѣми долгожданный день
храма. Солнце, пока освѣтило міръ, долго боролось съ сѣрымъ
и густымъ туманомъ, подымающимся отъ Отыра и наконецъ,
когда разсѣялся туманъ, осеннее послѣднее веселье залило рав-
нину. По деревнѣ разнеслись запахи разныхъ кушаній, приго-
товляемыхъ къ празднику хозяйками. Возлѣ церкви, напротивъ
которой стояла корчма, толпились кучи крестьянъ и крестьянокъ.
У воротъ церковной ограды разбили крамари свои шатра со
всякой всячиной: иконами, колбасами, медовниками, свистунами,
лентами, пѣтушками и мѣдными кольцами. Рядомъ стоялъ вы-
сокій, сухой, въ черномъ халатѣ и съ красной повязкой на шеѣ,
цыганъ съ шарманкой и попугаемъ. Кругомъ него собрались
парни и дѣвки, желающія поговорить съ умнымъ попугаемъ
на счетъ своей судьбы, въ особенности замужества. Тѣ и другія
моргали другъ на друга, нѣкоторые изъ нихъ, выбирая изъ
мѣшковъ торговцевъ красныя яблоки, желтыя груши и черныя
сливы, смѣялись звонкимъ голосомъ. У порога и кругомъ цер-
кви сидѣли нищія, слюнявыя бабы и слѣпые, безногіе и криво-
вязые дѣды-калѣки, которые вмѣстѣ и отдѣльно страшно кри-
чали и плакали. Народъ валилъ, какъ волна за волною, то въ
одну, то въ другую стрроду. Юъ прудомъ пробивались раздало
- 10 -
рялѵЯ спрятаться въ толпѣ и быстро убѣжать на свою квар-
тиру, гдѣ и поговорилъ потомъ съ нею.
Пріѣхавъ на похороны брата, увидѣвъ безпримѣрное горе
родного отца, услышавъ отчаянные вопли своей матери и се-
стры и понявъ ужасныя муки Маруси, Антонъ, тронутый до
глубины сердца, сталъ вдумываться въ страшное происшествіе
и его причину и, наконецъ, пришелъ къ убѣжденію, что убій-
ства не было бы, если бы не корчма и не горѣлка. Онъ возне-
навидѣлъ корчму и тутъ же рѣшилъ посвятить всѣ свои сипы
безпощадной борьбѣ съ нею, иопользывающѳй невѣжество и тем-
ноту русскаго народа. Вернувшись въ городъ, онъ пересталъ
увлекаться танцами и принялся за изученіе исторіи родной
земли и родного народа. Кончивъ въ началѣ лѣта гимназію,
онъ предпринялъ путешествіе по галицкимъ селамъ и въ
родную деревню вернулся лишь осенью.
На своемъ пути Антонъ видѣлъ всюду воюющую кривду-
несправедливость, гнетущую крестьянство, видѣлъ его нищету
и иногда даже безвыходное положеніе. Почти въ каждомъ селѣ
было лишь нѣсколько хатъ, имѣвшихъ видъ благоустройства, про-
чія же постройки отражали глухую черную недолю. Зк то большія
корчмы и огромныя палаты пановъ, въ особенности послѣднія,
сіяли богатствомъ и роскошью. И загорѣлось сердце его силь-
ной, неудержимой водей помочь родному народу.
Народную работу началъ Антонъ въ своей деревнѣ, въ
которой послѣ записи на юридическій факультетъ пребывалъ
постоянно. Вдумчивый студентъ сразу созналъ, что ему нужна
помощь. Прежде всего онъ зашелъ къ старому священнику, из-
ложилъ ему всѣ свои мысли, начерталъ картину и планъ своей
дѣятельности и попросилъ оказать ему содѣйствіе. Старикъ чуть
ли не заплакалъ, поблагословилъ его, наговорилъ тьму тьмѳнную
лестныхъ похвалъ, но отказался помочь ему чѣмъ-либо, со-
знавшись въ томъ, что связанъ семьей и больше всего сыномъ,
который принесъ изъ Львова какія-то новыя идеи.
Антонъ пошелъ затѣмъ къ учителю, и тотъ ему наотрѣзъ
отвѣтилъ, что ничего общаго не хочетъ имѣть съ мужиками.
Самое упорное столкновеніе ожидало его со стороны много-
численныхъ и преданныхъ корчмѣ поклонниковъ. Онъ началъ
съ молодежи, призвавъ ее въ свою хоту. Въ первый разъ при-
шлось очень тяжело; онъ говорилъ, пояснялъ и научалъ, но
сторонниковъ не находилъ, отъ чего въ его сердце закралось
разочарованіе. Однако въ скорѣ его мысль стала воплощаться
въ дѣло. Кругъ его посѣтителей возрасталъ съ каждымъ вече-
ромъ, и въ половинѣ зимы, при помощи МарусИрВЩфугъ него
объединилась вся молодежь. Пришли и взрослые господари,
а онъ все читалъ и все толковалъ съ ними,
Имѣя достаточное число людей на своей сторонѣ для того,
чтобы основать читальню, Антонъ собралъ подписи и статутъ
отослалъ въ староство. Въ селѣ пошли толки и разговоры
- 11 -
мало-помалу жизнь изъ корчмы перекочевала въ’сйѣТлицу
’ійлины. Читальня была открыта съ большимъ торжествомъ,
н не прошло года, какъ на пайки членовъ была выстроена
"•злѣ читальни .сельская лавка.
Еврейство зашевелилось. Ехидный Сруль, жившій на за-
ч.-дной окраинѣ села, поджёгъ свою хату и, получивъ возна-
•нждепі&>иръ страхового общества, ушелъ въ сосѣднее село;
нимъ уі/Длъ на жительство въ Броды Абрамко. Янкель,
мж»-?о поля и корчму. при главной дорогѣ, остался
селѣ съ . зоей бездонной злобой къ Антону. Думая и раа-
м. ъ не спалъ по ночамъ и сжималъ въ темнотѣ подъ
а' грязный кулакъ. Даже въ субботу, когда онъ
те. .	‘ лясь, таинственную, божественную книгу, не могъ
[Ѣ'хьп .е.ч ?ъ злыхъ намѣреній, не могъ отогнать отъ себя
;• ме а и ни съ того ни съ сего ударялъ рукою по
ъхъ. ‘ зъ свой ротъ.
ту ѣмъ Антонъ все ближе и крѣпче сживался съ
: і. ѴЛ-. Онъ основалъ хоръ и вмѣстѣ съ парнями и дѣ-
Лі :і ч ь церковныя и народныя пѣсни, Его стали при-
зллліъ ’ г : эамовыѳ праздники и на другія торжества въ со-
; слава о хорѣ пошла по всей окрестности.
Нъ ? терѣ Антона была весьма привлекательная черта
общественнаго сожительства. Молодежь его по-
•іби.к душою за ласковое, веселое и умное слово, • за
’р.у  , ікѣ, за пѣсни по вечерамъ, за книжки съ див-
. ами. И старые его уважали, больше, чѣмъ свя-
епни . учителя, ибо убѣдились въ томъ, что онъ лю-
ъъ ?-.(, и его обычаи и его родную рѣчь и вѣру, его
ГПчДу ;
! > » -ъ Антона на крестины, онъ никогда никому не
кажетъ; самъ безъ приглашенія зайдетъ на поминки, гдѣ
.ведетъ рѣчь съ господарями и господинями, о старинѣ, вы-
іушаетъ разсказъ одного и другого и самъ разскажетъ что-
ібудь изъ исторіи русскаго народа. Не было въ селѣ свадьбы,
никоторой онъ не былъ бы гостемъ. Свадебная дружина встрѣ-
..яла его въ воротахъ съ музыкой, молодой съ молодою кланя-
. ісь ему въ ноги, а дружки дарили букетами; его садили за
эстной столъ ца.і первое мѣсто. И здѣсь онъ велъ себя очень
-ізумно. Когда молодая попросила его въ танецъ, то онъ ни-
когда не отказывалъ; танцевалъ съ дружками и съ прочими
дѣвушками. Съ стариками, любящими потолковать съ „ученымъ"
< еловѣкомъ, онъ обсуждалъ дѣла деревни, и не разъ пришлось
ну удивиться, слыша отъ того или другого крестьянина, нѳ-
эамотнаго и казалось бы малодумающаго, здоровыя, новыя, по-
ложительныя мысли. Удивлялся онъ. и молодицамъ, умѣвшимъ
. ь каждую пѣсню вставить соотвѣтствующее моменту под-
одящѳѳ слово, которое вызывало; слезы или звонкій весе-
лый хохотъ. Удивлялся онъ и дѣв} шкамъ, сливавшимся въ
- 12 -
одну семью вокругъ своей вѣнками и лентами пріукрашен-
ной подруги.
Эта хорошая черта любви народа, когда дѣвушки, какъ
сестры, обнимали и цѣловали, прижимая къ груди, свою по-
дружку, производила на него трогательное впечатлѣніе. Окры-
ленный мыслями о великомъ будущемъ родной земли, онъ воз-
вращался домой съ еще большей волей служить и помогать
народу, вести его на путь свѣта и правды изъ глухой темноты
къ свѣтлой свободѣ.
IV.
Были у насъ высоко ^чистые серд-
цемъ, которымъ удалось высказать го-
рячее убѣжденное слово. Миръ праху
ихъ! Были у насъ и демоны, настоящіе-
демоны...
Ѳ. М. Достоевскій.
Страшное злодѣяніе.
До событія въ Сараевѣ Антонъ Калина провёлъ нѣсколько-
мѣсяцевъ въ столицѣ Галицкой Руси, во Львовѣ, гдѣ гото-
вился къ экзамену. Вѣсть о войнѣ образовала его такъ сильно*
что онъ, не надумываясь долго, уѣхалъ домой. Когда онъ во-
шелъ въ лѣсъ, примыкающій къ полямъ, то на встрѣчу ему
прогремѣла, звуча ровнымъ и громкимъ голосомъ, пѣсня руба-
чей. Хитрый Янкель, чувствуя, что вскорѣ ему придется оста*
вить село и бѣжать, думалъ собрать еще нѣсколько сотенъ ко-
ронъ. Было, однако, поздно. Люди рубили и знали, что рубятъ
для себя.
Ой, шуми — гуди, дѣвочку,
Гуди, братѳ, съ нами,
Наша воля, наша слава
Еже не ва горами.
Гей, гей! Наша воля, наша слава
Вжѳ не за горами...
Антонъ остановился, разбирая слово за словомъ. И бодрый
духъ наполнилъ его сердце. Онъ подошелъ къ рубачамъ. и ве*
село поздоровался.
— Непонятно для меня, какъ вы можете пѣть, когда война,,
въ деревнѣ?
— Какая война? Откуда? — спрашивали крестьяне.
— Съ Сербіей и, понятно, съ москалемъ.
—• Не можетъ быть!
— А что, не говорилъ ли тебѣ?
— У, не добре!
— Нашъ побьетъ, присягаю Богу, побьетъ!'
— До чиста!
13
— Ге, ге, ге, трудно сказать!
Такъ толковали крестьяне между собою. Антонъ подошелъ
къ послѣднему, ударилъ его по плечу и, опять весело улыбнув-
шись, пошелъ дальше. Думки закружились въ его головѣ.
— Да, сирота народѣ; охъ, какъ бѣденъ онъ! Однако все
таки лучше и сердечнѣе его не найдешь въ мірѣ. Какъ это
мило и звучно сказано: наша воля, наша слава не за горами.
И съ такими думками студентъ вошелъ въ село. Старуха
мать й не знала, какъ встрѣтить родного сына. Она распро-
стерла свои руки, чтобы обнять и приласкать его къ своей
старческой груди, но онъ остановилъ ее рѣшительно:
— Оставьте, мама, я уже не дитя и, слава Богу, выросъ
изъ ласкъ и нѣжностей.
— Д такъ только, Антося, а ты гнѣваешься. Долго не ви-
дѣла тебя, мой свѣтъ, и заскучала — словно пристыженная
отвѣтила старуха.
Бѣдная мать осмотрѣла его еще разъ внимательнымъ взгля-
домъ и, кивая головой, пошла къ печкѣ приготовить угощеніе.
Вернулись съ поля отецъ и Маруся. Пошёлъ оживленный раз-
говоръ. Маруся ни съ того ни съ сего закрыла лицо передни-
комъ и тихо зарщідала.
Чего же она плакала, глядя на Антона? Серденько ея
чуяло точь въ точь также, какъ передъ убійствомъ Мирона,
страшное горе. Антонъ хотѣлъ ее утѣшить, но не находилъ
подходящихъ словъ. . .
— А что тамъ новаго? — спросилъ старый Калина.
— Вѣдь вамъ уже извѣстно, война I
— Чаденько мое, Антося, война — воскликнула старая мать.
— Не безпокойтесь только, все будетъ хорошо — отвѣтилъ
Антонъ.
— Какъ хорошо, когда идутъ со всѣхъ сторонъ такіе
страшные слухи? — перебилъ его отецъ.
— Но всякомъ случаѣ намъ нечего бояться. Русскія вой-
ска не тронутъ нашихъ людей, но вотъ съ нѣмцами, /мадья-
рами, поляками надо быть осторожнымъ.
. — Антося, голубчикъ, молчи; ничего не говори, мое зо-
лото — стала просить его Маруся.
Антонъ замолчалъ. Перекусивъ на скоро, онъ вышелъ на
дворъ. Уже смеркалось. Къ большому своему удивленію онъ
увидѣлъ за лѣсомъ зарево пожара. 9то былъ первый‘предвѣст-
никъ надвигающейся войны. На улицѣ собралась толпа народа.
Пошли толки, догадки, и страхъ вселился въ сердца поселянъ.
Въ одной только душѣ Антона бушевала затаенная радость, но
не желая себя выдать, онъ взобрался на стогъ сѣна, чтобы
отдохнуть послѣ дороги. .	.
Въ селѣ всю ночь не спали, и сторожевые ходили по ули-
цамъ, Съ разсвѣтомъ, примчался отрядъ, мадьярскихъ гусаръ,
нѣсколько спустя явились жандармы. А за чѣмъ ?
- 14 ~
Ой, не добро на Галицкой Руси. Пришли жандармы, пріѣхали
мадьяры вязать и бить несчастныхъ русскихъ людей за то, что лю-
били свою землю и вѣру. Какъ нѣтъ семьи безъ урода,, такъ не
было въ 1914 году села безъ изверга. Вспомнишь этотъ злопамят-
ный годъ, и отъ стыда, гнѣва и боли закроешь лицо руками. За что
выдавали свои своихъ? Почему священники и учителя были до-
носчиками, зачѣмъ прикладывали свою руку къ мукамъ своихъ ,
братьевъ и сестеръ?
Ой, не добро на Галицкой Руси. На разсвѣтѣ впервые
загудѣлъ гдѣ-то далеко пушечный выстрѣлъ. Всѣмъ стало ясно,
что приближается роковое событіе. Въ селѣ заклокотало. Опять
промчались гусары; пришелъ ландштурмъ, наѣхало полно под-
водъ изъ сосѣднихъ деревень. Поднялась суматоха.
Въ хату Калины вошли непрошенные гости. А кто? Дна
жандарма, учитель, поповичъ съ новыми идеями, оынъ настоя-
теля прихода, староста Семенъ Гуля и Янкель.
— Вы оба въ имени цесарскаго права арестованы! — крик-
нулъ вахмистръ.
— Арестованы ? Что ? За что ? — спросилъ Антонъ.
— Это наше дѣло и тебѣ не за чѣмъ спрашивать! — опять
крикнулъ жандармъ.
— Предъявите письменное доказательство, что можете меня
арестовать — затребовалъ Антонъ.
— Вотъ- тебѣ доказательство! — еще громче закричалъ
вахмистръ и ударилъ Антона въ лицо. Тотъ покраснѣлъ и под-
несъ руку, чтобы не остаться въ долгу, но повалился на землю..
Второй жандармъ ударилъ его прикладомъ въ животъ.
- Шпіонъ I
— Предатель!
— Царскіе рубли получалъ !
— Повѣсить собаку!
— Разстрѣлять!
Кричали насильники. Въ хатѣ стало страшно., Начали
обыскъ. Мать припала къ сыну, который, очнувшись отъ удара,
присѣлъ на скамьѣ.
— Не дождался своихъ, ге? — замѣтилъ поповичъ съ
новыми идеями.
— Мы васъ, проклятыхъ москвофиловъ, знаемъ хорошо —
добавилъ учитель.
— Обращаю ваше вниманіе на то, что въ хатѣ кричать не
полагается — тихо сказалъ Антонъ.
— Ха, ха, ха! — засмѣялись они.
Старая мать, рыдая и ломая руки, стала просить жандар-
мовъ, чтобы оставили ей сына. Она увѣряла ихъ въ томъ, что
онъ никому не сдѣлалъ никакого зла.
— Онъ и муху, и ту жалѣетъ — добавила она.
— Я старъ уже, не боюсь смерти, берите меня, а его
оставьте умолялъ старый Калина.
- 15 -
Маруся повалилась вахмистру въ ноги, но онъ ее отбро-
силъ ногою. Все было напрасно, и просьбы, и слезы. Обыскъ
рѣшилъ участь стараго и молодого Калины.
— Больше не надо! Достаточно и этого, руки сюда! — за-
кричалъ вахмистръ, взявшій изъ рукъ поповича съ новыми
идеями разсказъ Толстого; „Казаки".
— Казаки, казаки, казаки!
— Видишь его!
— Такой ты, сукинъ сынъ, шпіонъ! — взбѣсился второй
жандармъ, ударивъ его въ лицо.
— Разбой, это же разбой! Такъ не должна поступать
власть! Вы думаете, что этимъ побѣдите ? Ошибаетесь I И оши-
баетесь, когда думаете, что своимъ хулиганствомъ заставите
меня отказаться отъ русскаго имени. Никогда! Скорѣе смерть
на мѣстѣ, чѣмъ низкое паденіе I — сказалъ повышеннымъ го-
лосомъ Антонъ.
Янкель плюнулъ ему въ лицо; учитель постучалъ кулакомъ
въ чело, а поповичъ съ ноѢыми идеями показалъ ему языкъ.
На дворѣ собралось много народу. Отца съ сыномъ вывели на
улицу. Старуха, какъ голубка, вилась и билась вокругъ жандар-
мовъ, все было ни по чемъ. Избитыхъ и повязанныхъ цѣпями
повели по улицѣ, повели на страшныя мученія. Ландштурмисты
нападали на нихъ и избивали до крови.
Еще больше народу собралось передъ домомъ прихода
и корчмы. Выбѣжали еврейки, выбѣжали панны, дочери свя-
щенника, и всѣ слуги. Одна изъ дочерей священника прибѣ-
жала къ Антону.
— Ой, пане Калино, цене гарно! — смѣясь, сказала она.
Почему не спасаютъ тебя ваши? — спросила Сура.
— Ого, уже це спасутъ I — величественно заявилъ попо
вичъ съ новыми идеями.
•— И васъ не спасутъ ваши — отвѣтилъ Антонъ и, обра
цаясь къ народу, сказалъ:
— Думаютъ, что убьютъ русскій духъ. Погодите! Думаютъ,
что теперь покончатъ съ русскимъ народомъ. Нѣтъ, не покон-
чатъ! Вся русская земля видитъ, слышитъ, знаетъ и чув-
ствуетъ наши страданія и идетъ спасать насъ. Не мнѣ, а вамъ,,
черные вороны, конецъ и погибель! Да зравствуетъ русскій
народъ! — закончилъ онъ съ пафосомъ.
На. него набросилась куча ландштурмистовъ, и, навѣрно,
убила, бы его на мѣстѣ, если бы не тронулась подвода съ
арестантами.
Поднялась пыль, и подвода исчезла. Не такъ жалко уве-
зенныхъ, какъ жалко смотрѣть на трехъ женщинъ, у которыхъ
отняли наибольшее сокровище ' въ жизни.' Мать - старуха уда-
рилась трижды 6 стѣну, своей сѣдой головой, Маруся закрыла
лицо передникомъ, а младшая сестра Антона, потерявъ созна-
ніе, упала на землю.
16 -
Въ лѣсу, какъ разъ, гдѣ Антонъ разговаривалъ съ руба-
ками, остановили мадьяры подводу, выбѣжавъ толпой изъ
шатра, построеннаго ими изъ вѣтвей нарубленныхъ деревьевъ.
— Шпіоны ?— спрашивали они, сверкая своими страшными
И злобными глазами.
— Натурально — отвѣчали жандармы.
— Если такъ, то зачѣмъ везти дальше и церемониться?
Давай ихъ сюда, повѣсимъ, и капутъ! — галдѣли они.
Жандармамъ было это не на руку, у нихъ былъ другой
разсчетъ. Они хотѣли уѣхать по-дальше отъ границы, для чего
арестъ Калины былъ удобнымъ случаемъ. Мадьяры, однако,
не слушали дальнѣйшихъ объясненій, стянули арестантовъ изъ
воза и, шумя и крича, повели ихъ къ одинокому, оставшемуся
,на срубѣ, дубку.
Трудно передать словами всѣ чувства и мысли несчаст-
ныхъ жертвъ; для этого нужно 'быть великимъ психологомъ.
Окажемъ лишь вкратцѣ, что оба страдальца помирились съ
своей судьбой. Старый Калина Усмотрѣлъ торжественнымъ
взглядомъ въ сторону родного села и, повиснувъ на верёвкѣ,
не выронилъ ни одного стона, словно на его костяхъ не было
плоти. Молодой Калина полюбилъ всѣмъ своимъ существомъ,
превращающимся въ духъ, еще крѣпче, чѣмъ при жизни, род-
ную землю; и онъ не всплакнулъ и не взмолился. 9то бываетъ
у людей съ твердымъ характеромъ, вѣрующихъ непоколебимо
въ побѣду правды.
— Палачи! — крикнулъ онъ въ послѣдній разъ и закрылъ
.очи. Дальше онъ це могъ говорить, хотя хотѣлъ еще сказать
что-то своему отцу.
А мадьяры, совершивъ свой подвигъ, заливались громо-
вымъ хохотомъ, который такимъ же эхомъ катился цо лѣсу.
*
* *
На третій день похоронила старая мать мужа и родного
сына по русскому обычаю. На похороны явилось много народа
изъ нѣсколькихъ деревень. На срубѣ былъ воздвигнутъ высокій
дубовый крестъ съ именами одного и другого Калины. И съ
тѣхъ поръ срубъ былъ названъ „Калининымъ срубомъ". Теперь
онъ заросъ уже свѣжими кустами.	,	<
Калиниха умерла. Все хозяйство перешло въ руки дочки
и Маруси. Въ селѣ теперь уже читальни нѣтъ; учитель при-
нялъ католичество, священникъ умеръ, и его,семья разсѣялась
по бѣлу свѣту. Крестьянскія хаты совершенно обнищали; Ян-
кель вернулся изъ бѣженства и выстроилъ новую огромную
корчму. Не измѣнился одинъ только Стырь, который словно бо-
гатырь, несетъ на себѣ валъ за валомъ, волну за волною и раз-
метаетъ желтые пески.