Личностно-ориентированная социология - Коллинз Р., Бергер Л.

Author: Коллинз Р. Бергер Л.
Tags: социология
ISBN: 5-8291-0403-2
Year: 2004
Similar
Макро-история. Очерки социологии большой длительности
Социология философий. Глобальная теория интеллектуального изменения
Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания
Священная завеса. Элементы социологической теории религии
Text
                    Личностно-ориеншрованная
социология
Академический Проект
Москва
2004

УДК316
ББК 60.5
Л 66
ФЕДЕРАЛЬНАЯ ПРОГРАММА «КУЛЬТУРА РОССИИ»
(ПОДПРОГРАММА «ПОДДЕРЖКА ПОЛИГРАФИИ
И КНИГОИЗДАНИЯ РОССИИ»)
Серия «Динамическая социология»
Петер А, Бергер и Бриджит Бергер
Социология: Биографический подход
Рэндалл Коллинз
Социологическая интуиция:
Введение в неочевидную социологию
Перевод с английского В.Ф. Анурина
В оформлении обложки использована работа
О.С.Прокофьева «Пленныецепи», 1989г.
Л 66 Личностно-ориентированная социология. — М.:
Академический Проект, 2004. — 608 с.
ISBN 5-8291-0403-2
Проблемы личности, ее формирования и развития зани-
мают далеко не последнее место в социологической науке.
Данное издание предоставляет читателю возможность по-
знакомиться с двумя работами на эту тему крупнейших со-
временных американских социологов. Первая из них —
книга П. и Б. Бергеров «Социология: Биографический под-
ход», вторая — «Социологическая интуиция» Р. Коллинза.
Разные по жанру и стилю изложения эти работы преследуют
одну цель — познакомить читателя с проблемами и местом
личности в современном мире. Книга представляет интерес
не только для студентов и преподавателей, но также для
всех, кто интересуется проблемами социологии и хочет луч-
ше ориентироваться в непростой современной жизни.
УДК 316
ББК 60.5
ISBN 5-8291-0403-2 © В.Ф. Анурин,перевод,2004
© Академический Проект, оригинал-
ма кет, оформление, 2004

Личность в обществе и
общество в личности
(предисловие переводчика)
Социология — пожалуй, одна из самых молодых науч-
ных дисциплин (моложе ее, вероятно, лишь генетика и ки-
бернетика). Время ее возникновения и становления в каче-
стве самостоятельной сферы научных изысканий — сере-
дина XIX века — совпадает с периодом наиболее бурного
развития индустриальной революции. Это весьма симпто-
матично: раньше она и не могла появиться на свет, посколь-
ку в ней просто не было нужды. С другой стороны, эта на-
ука просто не могла бы явиться миру, если бы этому не пред-
шествовал длительный этап накопления фактов, дискуссий,
размышлений, обобщений со стороны большого числа мыс-
лителей, начиная с античных времен. Однако, однажды воз-
никнув, она стала развиваться стремительными темпами —
вначале в виде национальных социологических школ, а за-
тем все более интегрируясь в единый, общепризнанный ком-
плекс знаний о социальных процессах и формировавшихся
на этой основе парадигм и идейных течений. Этот информа-
ционный комплекс вырабатывался в ходе многочисленных
дискуссий, споров, иногда довольно непримиримых. Что-
то из выдвигаемых гипотез и мыслительных конструкций
принималось сразу, что-то отвергалось навсегда, а что-то,
будучи решительно раскритикованным и, казалось бы, на-
всегда безжалостно отброшенным, спустя какое-то время
пересматривалось заново и признавалось соответствующим
истине — но уже на новом витке приращения общенаучного
знания.
В очень недавние по историческим меркам времена со-
циология в отечественном обществоведении разделяла участь

целого ряда других «буржуазных лженаук», таких, напри-
мер, как те же генетика и кибернетика. Тем не менее, по-
требность в научной дисциплине, занятой изучением наибо-
лее общих законов, по которым развивается человеческое
общество, ощущалась и в советскую эпоху. В тот период эту
функцию фактически выполняла другая научная дисцип-
лина с претенциозным названием «научный коммунизм».
Социология же проникала в советскую науку «через фор-
точку». С начала 60-х годов партийные власти начинают
проявлять интерес к эмпирическим социологическим иссле-
дованиям, данные которых активно использовались в идео-
логических, а затем и в управленческих целях. Что касается
теоретической объяснительной базы для получаемых дан-
ных полевых исследований, то ею оставался все тот же на-
учный коммунизм.
Тем не менее, через образовавшуюся «щель » постепен-
но просачивался и ручеек теоретико-социологических зна-
ний, которые на Западе к этому времени уже сформирова-
лись в довольно мощную и влиятельную научную дисцип-
лину. С конца 50-х — начала 60-х годов, когда были
опубликованы первые русскоязычные переводы социоло-
гических изданий, достаточно регулярно начинают издавать-
ся на русском языке работы всемирно известных социоло-
гов1. Появляются и труды отечественных теоретиков социо-
логии — вначале под лозунгами критики «буржуазной»,
«идеологически враждебной» теории, а затем и самостоя-
тельные исследования. Российская наука и российский чи-
татель постепенно входят в общее русло мировой социоло-
гической мысли. Наконец, с конца 80-х — начала 90-х го-
дов теоретическая социология получает полные права
гражданства в России. Она вводится в качестве обязатель-
ной дисциплины (федеральный компонент) в государ-
ственные стандарты высшего образования всех специаль-
ностей, открывая для всех желающих доступ к общеми-
1 См. напр. Беккер Г., Босков А. Современная социологическая
теория. М., 1961. Миллс Ч. Р. Властвующая элита. М., 1959;
Гэлбрейт Дж. Новое индустриальное общество. М., 1969; Он же.
Экономические теории и цели общества. М., 1979; Социология
сегодня: проблемы и перспективы / Мертон Р.К. и др. М., 1965;
Американская социология. М., 1972; и др.

ровым научным достижениям и в сфере изучения соци-
альных законов.
Пожалуй, с этого времени и берет свое начало быст-
рое нарастание потока переводной литературы по клас-
сической и современной социологической теории. По иро-
нии судьбы, в начале 90-х одними из первых увидели свет
работы русского социолога П.А. Сорокина, переведен-
ные с английского языка2. В последние же годы русско-
язычный читатель получил возможность ознакомиться с
фундаментальными трудами Д. Белла, Э. Гидденса, Т. Пар-
сонса. Русские исследователи, преподаватели и студенты
все интенсивнее стали входить в мировое социологичес-
кое пространство. Вероятно, нельзя не согласиться с вор-
чливым замечанием Л.Г. Ионина относительно того, что
российские социологи во многом перепевают сегодня те
мысли зарубежных теоретиков, которые были в действи-
тельности современны два-три десятилетия назад, а се-
годня составляют задворки социологической мысли3. Но
нельзя не видеть и того, что любая серьезная наука начи-
нается с ученичества — необходимо ведь освоить форси-
рованным порядком то, от чего мы прежде были во мно-
гом отлучены.
Мне представляется, что любому русскому исследова-
телю, специализирующемуся в социологии, было бы не то
что необходимо, но, скажем так, весьма полезно ознако-
миться с основными идеями своих зарубежных собратьев —
причем, на языке оригинала. А если учесть, что, по выраже-
нию авторов одной из книг, вошедших в настоящий сбор-
ник, «американская социология продолжает удерживать
преобладающие позиции в этой дисциплине »4, этим языком
будет, прежде всего, английский. Здесь мне бы хотелось
поделиться кое-каким собственным опытом на этот счет —
2 См. Сорокин П.А. Человек. Цивилизация. Общество. М., 1992.
Вслед за этим увидели свет в России ряд других работ первого пре-
зидента Американской Социологической Ассоциации, в том числе
написанная еще на русском языке и изданная впервые в 1920 г. двух-
томная Система социологии.
' См. Ионин А.Г. Культура и социальная структура // Социоло
гические исследования. 1996, №2.
4 Хотя нельзя не учитывать, что это было сказано более 30 лет
назад.

я имею в виду переводы англоязычных социологических
текстов на русский язык.
Первую социологическую работу с английского языка
на русский я перевел где-то в конце 80-х, еще в советские
времена. Мой коллега Е. Волков предложил мне несколь-
ко рулонов фотопленки, на которые он переснял книгу
американцев Дженнет Джонсон и Ричарда Джослина «Ис-
следовательские методы политической науки»5. Это был
вузовский учебник, содержащий систематическое изложе-
ние методик, процедур и технических приемов проведения
социологического исследования — того, что сегодня по-
лучило общепринятое название эмпирической социологии.
Правда, необходимо отметить, что в качестве многочис-
ленных примеров здесь фигурировали исключительно ис-
следования политической сферы. И хотя к этому времени
у меня за плечами был уже пятнадцатилетний практичес-
кий опыт проведения прикладных исследований и препо-
давания прикладной социологии, в этой книге я нашел массу
новых и полезных для сеЗя вещей. Не буду останавливать-
ся на организационных и технических перипетиях, связан-
ных с тем, чтобы не только перевести эту работу на рус-
ский язык, но вначале перевести сами фотопленки в удо-
бочитаемый вид. Отмечу лишь, что после перебора
разнообразных вариантов подготовки Текста пришлось
остановиться на самом простом: сделать с негативов от-
печатки достаточно большого размера, чтобы не портить
глаза. На перевод ушел почти год. Кстати, в ходе этой ра-
боты я обнаружил, что одной из основных проблем начи-
нающего переводчика является не столько слабое знание
языка, с которого переводишь, сколько недостаточно хо-
рошее владение родным языком.
Спустя год один из сотрудников кафедры, на которой я
работал, предложил мне ксерокопию Пингвиновского сло-
варя по социологии6, которую он привез с факультета по-
вышения квалификации Высшей комсомольской школы. Сам
он не знал английского языка (в школе и институте изучал
немецкий), а содержание представляло интерес для нас обо-
5 Johnson J., Joslyn R. Political Science Research Methods.
Washington: Congressional Quarterly Inc., 1986.
' Abercrombie N., Hill S., Turner B. The Penguin Dictionary of
Sociology. London: Penguin Books, 1988.

их. Перевод этой работы продвигался быстрее и успеш-
нее — сказывался приобретенный опыт, да и специальный
словарный запас основательно расширился. К тому же это
была практически первая прпавшая мне в руки книга по об-
щей (теоретической) социологии, что, конечно же, подо-
гревало интерес. На дворе было уже начало 90-х годов, и
теоретическая социология постепенно утверждалась как
полноправная вузовская дисциплина. К тому же как раз тог-
да я был назначен заведующим вновь образованной кафед-
рой социологии и социальной психологии в Волго-Вятском
кадровом центре (ныне — Волго-Вятская академия государ-
ственной службы). Так что вновь приобретенные знания
оказались как нельзя кстати.
Работу Петера и Бриджит Бергеров «Социология: ав-
тобиографический подход», с которой читатель может
ознакомиться в этой книге, я получил благодаря друго-
му сотруднику нашей кафедры. Ему она досталась от
знакомой, работавшей в отделе иностранной литерату-
ры областной библиотеки. В один прекрасный день там
было принято решение списать и уничтожить те книги,
которые не пользуются спросом у читателей (теснота в
фондах, хранить негде). В числе таких потенциальных
жертв оказалась и замечательная, на мой взгляд, книга,
которую, судя по библиотечной карточке, действитель-
но никто ни разу не востребовал, хотя в городе располо-
жен весьма солидный институт иностранных языков7.
Это, кстати, лишний раз говорит о том месте, которое
занимала в то время социология в системе нашего вузов-
ского преподавания.
Понятно, что эта деятельность весьма основательно
пополнила мой научный багаж и расширила общий социо-
логический кругозор. Дополнительная польза, которую я
извлек, работая с этими книгами (а переводил я их, понят-
но, как лицо, заинтересованное в значительно большей сте-
пени, нежели просто переводчик), — составление доволь-
но обширного списка американских и английских работ по
социологии, которые, как я считал, мне необходимо про-
штудировать, чтобы стать более или менее квалифициро-
ванным социологом. Однако одновременно это поставило
7 Сегодня он называется Нижегородским государственным линг-
вистическим университетом (НГЛУ).

меня перед еще одной серьезной по тем временам пробле-
мой: а где же можно получить в свое распоряжение эти
работы? В принципе это было известно. В Москве есть, на-
пример, Институт научной информации по общественным
наукам (ИНИОН), где имеются в огромном объеме книги
и периодические издания, выходящие за рубежом. Во вся-
ком случае, во время первого посещения ИНИОН я убе-
дился, что практически все работы, вошедшие в мой спи-
сок, там были (за исключением некоторых — в основном
старых лет издания). Пожалуйста, приходи и работай. Что
я и делал, проводя в ИНИОНе значительную часть време-
ни, когда приезжал в Москву на курсы повышения квали-
фикации.
Однако и здесь возникали свои технические и организа-
ционные трудности. Время пребывания на любых курсах
ограничено, и за месяц-два, даже не выходя целыми днями
из читального зала, перевести всю книгу я не успею. Не-
однократные попытки заказать ксерокопию книги целиком
ни к чему не приводили: огромные очереди в отдел копиро-
вания и ограниченное число страниц за один заказ. Доволь-
но показателен пример с моими усилиями заполучить до-
мой (то есть за пределы Москвы) книгу Теда Гарра «Почему
люди бунтуют»8.0 содержании этой книги я прочел в рабо-
те Джонсон и Джослина, которые ее неоднократно цитиру-
ют. Это интереснейшее исследование причин возникнове-
ния в обществе социальных противостояний и конфликтов,
гражданской борьбы, часто сопровождаемой использова-
нием насилия. Для России конца 80-х — начала 90-х годов
эта тема была более чем актуальна. Я и сейчас считаю, что
такую книгу полезно было бы сделать настольной не толь-
ко ученым — социологам и политологам, но и действующим
политикам. Пролистав ее, я понял: это — то, что нужно.
Убедившись, что получить ксерокопию практически невоз-
можно, я пошел на преступный шаг. У меня в памяти еще
свеж был эпизод с самым первым переводом — с фотопле-
нок. Поэтому я раздобыл у друзей фотоаппарат и купил
несколько рулонов пленки. Затем попросту вынес книгу из
ИНИОН (заткнув ее сзади за пояс и прикрыв пиджаком),
привез ее в гостиницу, переснял, как шпионы переснимают
8 Gurr T.R. Why Men Rebel. Princeton, N.J., 1970.

секретные документы, а затем вернул на место. Когда я вер-
нулся домой, в Нижний Новгород, и проявил пленки, то, к
своей глубокой досаде, убедился, что техника меня подве-
ла: оказался, вероятно, неисправным механизм перемотки,
который просто рвал перфорацию пленки, и все кадры на-
лезали один на другой.
Спустя примерно месяц после этого печального собы-
тия наш нижегородский философ профессор Лев Зеленов
на одной из научных конференций с пафосом доказывал,
что провинциальная научная интеллигенция во всех отно-
шениях на голову выше столичной. Мне пришлось возра-
зить ему, приведя описанный выше случай в качестве аргу-
мента: если бы я был столичным жителем, у меня опреде-
ленно не возникло бы никаких заморочек. Увы,
интересующую меня книгу, тем более не переведенную на
русский язык (это меня уже не устрашало), в этой огромной
стране я мог заполучить только в одном месте — в Москве.
Я с завистью смотрел на книжные полки Альберта Кравчен-
ко, где стояли великолепные американские и английские
издания — он работал в Институте социологии Академии
наук и мог брать литературу домой на неограниченное вре-
мя. Поэтому по возможностям ознакомления с научной ин-
формацией ни один провинциальный ученый не мог тогда
стать вровень со своим столичным коллегой. Вот это и было
одним из многих противоречий между городом и деревней,
которое, как обещали классики марксизма (памятуя, веро-
ятно, и о печальной судьбе Фейербаха), сотрется с построе-
нием коммунизма.
Впрочем, следует признать, что это пророчество, ка-
жется, действительно сегодня сбывается в наиболее про-
двинутых обществах9. Тенденции такого рода докатились
и до России. Спустя всего два года мне удалось-таки по-
лучить ксерокопию книги Гарра и перевести ее на рус-
ский язык. И все было вполне буднично: достаточно было
придти в тот же самый ИНИОН, сделать заказ, оплатить
его и наутро получить полную копию книги, которой я
так безуспешно добивался совсем недавно. Вот так ры-
ночная экономика решает проблемы научной коммуника-
ции. Не говоря уже о стремительно расширяющихся пер-
9 Подробнее об этом см. в моей работе Динамическая социоло-
гия. М.: Академический проект, 2003. Гл.9.

спективах Интернета, о которых мы 10-15 лет назад про-
сто не слышали.
История получения других социологических изданий,
с которыми я работал как переводчик, более прозаична — я
просто покупал их во время зарубежных поездок. Так, ра-
боту Рэндалла Коллинза, которая также помещена в этой
книге, я приобрел в книжной лавке Миллсапс-колледжа в
городе Джексон, во время стажировки в США. Судя по ка-
рандашным пометкам в тексте и ленточке с надписью «used »,
опоясывающей корешок, она уже побывала не в одних ру-
ках10. А книгу Энтони Гидденса «Трансформация интимно-
сти» вместе с фундаментальной работой Р.Херрнстейна и
Ч. Муррея «Колоколоообразная кривая» я купил в одном
из крупных книжных магазинов Лондона. Интересно, что
здесь нужных мне книг на полках открытого доступа я не
обнаружил. Тогда я подошел к продавцу-консультанту,
протянул ему список, и он, сверившись по компьютеру, от-
лучился минут на 10 и принес все...
А теперь — несколько слов о названии книги, которую
читатель держит в руках. Скажу честно, придумал его не я,
а главный редактор издательства «Академический проект»
Антонина Александровна Аншукова. Вначале я сопротив-
лялся, однако чем дольше размышлял, тем больше прихо-
дил к выводу, что оно довольно удачно. Здесь хотелось бы
привести следующие соображения. Проблемы личности, ее
формирования, развития, занимают далеко не первое место
в социологической науке. Мне запомнилось, например, ла-
коничное и емкое замечание Альберта Кравченко по поводу
тех границ, которые разделяют три во многом смежные на-
учные дисциплины: психология изучает закономерности
поведения личности, социальная психология — поведение
малой группы, социология же имеет объектом своего изу-
чения поведение больших масс людей, а в конечном счете —
общества как единого целого. Социология в этом смысле в
10 Такой способ обеспечения студентов учебной литературой прак-
тикуется во многих колледжах и университетах США: в начале учеб-
ного года студент приобретает нужную книгу, а в конце продает ее
обратно, и она вновь выставляется на продажу по сниженной цене, и
так далее — вплоть до полного износа. Впрочем, студент может и не
возвращать книгу в книжную лавку, если считает, что она может
пригодиться ему в будущем.

значительной степени безличностна. Индивидуальные ка-
чества людей интересуют ее не слишком сильно. Еще осно-
ватель социологии Огюст Конт в поисках простейшей кле-
точки общества обратил внимание на то, что такой клеточ-
кой не может быть отдельный индивид, поскольку в
элементарной единице должно проявляться главное каче-
ство, характерное для социума — социальная связь. Поэто-
му он установил, что элементарной ячейкой общества выс-
тупает семья. А представители более современной школы
структурного функционализма утверждали, что социальные
системы состоят не из людей, люди просто проживают в
этих системах, занимая в них, подобно жильцам многоэтаж-
ного и многоквартирного дома, те или иные социальные по-
зиции.
Социологи обычно не очень охотно употребляют и
сам термин «личность», предпочитая ему уклончивые по-
нятия типа «член общества» или «социальный актор».
Последний термин (все чаще используемый и отечествен-
ными социологами) довольно отчетливо перекликается с
весьма влиятельной в современной социологии теорией
социальных ролей11. В соответствии с той теорией, каж-
дый индивид формируется как личность, разучивая и ос-
ваивая те роли, которые ему предстоит играть в течение
своей жизни — в ходе своего взаимодействия с другими
акторами, исполняющими свои роли. Как тут не вспом-
нить великого Шекспира: «Весь мир — театр, все люди в
нем — актеры»...
При этом ни одна отдельно взятая личность, какой бы
крупной и выдающейся она ни была, не в состоянии изме-
нить ход развития истории, если действия этого актора и
его соратников не придут в резонанс с общими тенденция-
ми и закономерностями развития общества. И наоборот,
не существует ни одной личности, на которой не лежал бы
отпечаток того времени и того общества, в котором она
живет. Каждая личность — продукт своего социума и,
прежде всего, той его части, которая образует ближайшее
и непосредственное ее окружение — микросреды, кото-
рая в свою очередь испытывает на себе постоянное влия-
11 Кстати, английское слово actor в его несоциологическом ис-
пользовании переводится также как «актер».

ние (если не сказать — давление) более крупного социаль-
ного макромира.
И социологи, и психологи отлично знают, например, что
на формирование личности решающее влияние оказывает
характер первичной социализации, протекающей в младен-
ческом возрасте. Что бы там ни говорили романтические
легенды, предания и сказки, принц, подброшенный в мла-
денчестве в лачугу бедняка (и ничего не знающий о своем
происхождении), будет влачить жалкое существование, а к
зрелому возрасту у него сформируется прибитый и унижен-
ный характер. И уж, конечно, никогда он не приобретет
гордой и властной осанки и привычки повелевать. У людей
«породу >► вырабатывает не столько генная наследственность,
сколько социальное окружение. В этом смысле вполне со-
циологично звучит широко известное высказывание: «ко-
роля делает свита ж
Можно взглянуть под социологическим углом зре-
ния на содержание, например, замечательной повести
Марка Твена «Принц и нищий », написанной, кстати, для
детей. Нетрудно убедиться, что каждый из двух глав-
ных ее героев, оказавшись в новой, непривычной ситуа-
ции, продолжает вести себя в соответствии с теми при-
вычками, манерами поведения, представлениями о мире
и его ценностях (а ведь их совокупность это и есть лич-
ность), которые сложились у них в ходе предшествую-
щей социализации. Окружающие же люди воспринима-
ют их в соответствии с тем статусом, которым они, по
мнению этих людей, реально обладают. Этот статус обо-
значен, в частности и статусными символами, одним из
которых является платье, в которое они в данный мо-
мент одеты. Трагизм ситуации, изобретенной Твеном,
заключается в парадоксальном расхождении восприя-
тия себя юными Эдуардом и Томом и восприятии их
другими —людьми, составляющими теперь их ближай-
шее непосредственное окружение. Мальчики продолжа-
ют вести себя в соответствии со своими прежними ста-
тусами, не понимая, что реально эти статусы уже ради-
кально изменились. Поэтому поведение каждого из них
оценивается окружающими как ненормальное (букваль-
но — не соответствующее общепринятым в данном ок-
ружении нормам); не случайно придворные перешепты-

ваются, что юный принц повредился в уме. Чтобы заста-
вить их правильно исполнять свои социальные роли, ок-
ружающие применяют различные санкции и т. д. Мы
могли бы подвергнуть социологическому анализу прак-
тически любое литературное произведение, чтобы убе-
диться в непреложности простой истины: личность фор-
мируется социальным окружением, точнее — сложным
комплексом социальных взаимодействий, в которые ре-
гулярно вступает индивид в своих первичных и вторич-
ных группах.
Характер индивида, образующий стержень того, что мы
понимаем под «личностью», практически полностью при-
обретается в ходе социализации. Это относится ко всем ком-
понентам индивидуального характера, включая нацио-
нальную и социальную его составляющие. Напомним, что
Дэвид Рисмен выделяет, в зависимости от уровня развития
общества, три типа социального характера: «ориентиро-
ванный-на-традицию», «ориентированный-на-себя » и «ори-
ентированный-на-других». Нельзя не согласиться, что со-
циальный характер любой личности, скажем, в феодальной
Англии (типично ориентированный-на-традицию) имеет го-
раздо больше общих черт с характером любой другой лич-
ности своего времени, пусть даже принадлежащих к прин-
ципиально иным социальным стратам, нежели с характером
своего отдаленного потомка, живущего в современной Ве-
ликобритании (во все большей степени ориентированным-
на-других).
Важнейшим фактором социализации, а значит, форми-
рования личности является та эффективность, с которой
будущий член общества усваивает господствующие в этом
обществе нормы, правила поведения и ценности культуры
(включая и субкультуру той страты, в которой совершается
его социализация). Это усвоение в социологии называют
интернализацией12 —той самой интернализацией, которая
является важнейшим условием становления любого нового
социального института13.
12 Интернализация — процесс перевода требований, внешних по
отношению к индивиду, на уровень внутренних ценностей. Подроб-
нее об этом процессе см. в 3 главе книги П. и Б. Бергеров.
13 Этот процесс в социологии именуется институциоиализацией.

Таким образом, мы могли бы с достаточно большим
основанием говорить о полноправном существовании та-
кой социологической теории среднего уровня как социо-
логия личности14. Хотя, как ни странно, в большинстве
толковых социологических словарей нам не удалось встре-
тить соответствующей статьи15. В некоторых учебниках
можно встретить отдельные параграфы или главы с та-
ким названием, однако в них отсутствует системность, и
они носят не столько социологический, сколько социаль-
но-психологический или даже чисто психологический ха-
рактер. Тем интереснее будет бросить взгляд на чисто со-
циологические проблемы через призму вхождения лич-
ности в социум, и такой подход, как мне кажется,
достаточно отчетливо проступает в работах П. и Б. Берге-
ров и Р. Коллинза.
Предлагаемые вниманию читателя две работы трех
крупных современных американских социологов суще-
ственно различаются по жанру, по манере изложения и
по кругу затрагиваемых проблем. Первая из них — книга
Петера и Бриджит Бергеров «Социология: автобиогра-
фический подход» — это, в сущности, учебник по социо-
логии, но учебник весьма оригинальный. Главное его свое-
образие заключается не столько в стиле изложения,
сколько в структуре, в последовательности повествова-
ния. По своему построению он вряд ли строго соответ-
ствует какой-нибудь вузовской учебной программе по
общей социологии — американской или нашей, российс-
кой. Хотя по содержанию этот учебник охватывает, по-
жалуй, все без исключения проблемы, предусмотренные
этими программами, излагая наиболее широко распрост-
раненные взгляды авторитетных представителей школ
классической и современной социологической науки. Мне
чрезвычайно импонирует и манера изложения: язык ав-
торов ясный и убедительный, примеры уместные и точ-
ные. Это не нудная дидактика и не унылая наукообраз-
14 Существует целый ряд социологических концепций личности
(см. напр. Кон И.С. Социология личности. М., 1967).
15 Имеются в виду, прежде всего, английские издания The Penguin
Dictionary of Sociology, а также Collins Dictionary of Sociology. Хотя
в отечественном словаре Современная западная социология (М., 1990)
есть статья статьи «Личности социологические концепции».

ная жвачка, а живой рассказ знающих и интересных со-
беседников. В этом смысле к книге Бергеров можно со-
вершенно искренне применить общепринятую формулу
аннотаций учебников: «предназначается для студентов и
преподавателей, а также для всех, интересующихся со-
циологией*. Действительно, эту книгу можно читать не
только накануне зачетов и экзаменов — что называется,
по необходимости, ее можно смело рекомендовать как
увлекательное и даже занимательное чтение — просто в
качестве интересного и полезного досуга.
Вряд ли стоит заниматься здесь критическим анали-
зом содержания и авторских идей, выдвинутых в пред-
лагаемых работе Бергеров — это, как мне кажется, не
дело переводчика. Скорее хотелось бы просто обратить
внимание читателя на некоторые особенности подходов
авторов к изложению социологических проблем. Эта
книга действительно личностно ориентирована. Во вся-
ком случае, само слово «личность» встречается в ней за-
метно чаще, чем в работах большинства других соци-
ологов.
Идея того влияния, которое оказывает на формирова-
ние, развитие, повседневные и экстраординарные поступки
личности общество во всех его проявлениях — от самого
ближайшего окружения до социетальных макроструктур и
на всех этапах жизненного пути — от рождения до погре-
бения, — проходит красной нитью сквозь содержание прак-
тически всех глав книги Бергеров (за исключением, может
быть главы 2). Их кредо на этот счет формулируется с само-
го начала, уже во втором абзаце первой главы: «Общество —
это наш жизненный опыт общения с другими людьми вок-
руг нас. Этот опыт всегда с нами — практически с момента
нашего рождения. Он служит контекстом всего, что мы пе-
реживаем, включая наш опыт общения с природным миром
и с самими собой, потому что все эти другие опыты опосре-
дуются и модифицируются для нас другими людьми... ». А в
одной из последних глав они, на основе всего сказанного на
предыдущих страницах, резюмируют: «общество обеспечи-
вает индивида определениями реальности от колыбели до
могилы ». Авторы фактически беседуют с каждым читате-
лем персонально, предлагая ему (или ей) мысленно повто-
рить свой жизненный путь, подвергая каждый шаг на этом

пути специфически социологическим оценкам16. В книге де-
лается неоднократный акцент и на возрастающем измене-
нии роли личности в жизни общества по мере развития со-
циальных процессов в индустриальном обществе.
Одна из особенностей изложения Бергеров — активное
использование так называемых «кейзов » (этот метод сегод-
ня все активнее применяется и в отечественной социоло-
гии). Авторы описывают типовые ситуации, в которые по-
падают большинство людей и растолковывают мотивы их
поведения в этих ситуациях с позиций социологической те-
ории. Они не говорят о сущности, характеристиках и свой-
ствах социальных институтов «вообще», а берут один из
институтов — в данном случае институт языка (что само по
себе является довольно неожиданным поворотом) — и рас-
сматривают институциональные атрибуты на этом конкрет-
ном материале. В результате ткань повествования становит-
ся более выпуклой и убедительной. Точно так же они рас-
сматривают механизмы функционирования социального
контроля на примере образования и т. д.
Разумеется, в этой книге (как, впрочем, и во второй)
отчетливо проступает довольно сильный американский ак-
цент: многое из того, что описывают Бергеры, является ти-
пичным именно для американского общества17 с его пробле-
мами так называемых этнических меньшинств. Европейцам,
а в особенности нам, россиянам иногда трудно не то чтобы
понять, а эмоционально, как говорится «собственной шку-
рой », ощутить эти моменты. Американцы же воспринима-
ют их очень чутко, тем более что само время написания этой
книги очень недалеко отстояло от 60-х гг. — эпохи пробуж-
дения самосознания Черной Америки. Заслуга авторов здесь
заключается в том, что они уходят от чисто политических и
идеологических оценок этих проблем, а трезво возводят их
16 Это вообще довольно эффективный дидактический прием, ис-
пользуемый многими преподавателями социологии (см. напр. Крав-
ченко А.И. Основы социологии: Методическое пособие для препо-
давателей средних специальных учебных заведений. М., 1997.
С.69-73), которые дают своим студентам практическое задание на-
писать «Социологическую автобиографию», то есть описать основ-
ные события своей жизни, активно используя социологическую тер-
минологию.
17 В послесловии к этой книге содержится панегирик американс-
кой социологии (впрочем, скорее всего, заслуженный).

в ранг общесоциологических, показывая, каким образом эти
расовые или этнические различия могут оказывать влия-
ние на социальную дифференциацию.
Профессор Пенсильванского университета Рэндалл
Коллинз меньше известен российскому читателю, чем Пе-
тер Бергер18. Его книга «Социологический инсайт19 » по сво-
ему жанру представляет собою типичное эссе. В предисло-
вии он справедливо отмечает: «Социологическая проза в
худшем своем выражении считается, в сущности, недоступ-
ной ». Однако на последующих страницах материал излага-
ется с такой четкостью и убедительностью, что читателю
становится ясно: нам повезло, и мы имеем дело с социологи-
ческой прозой в лучшем ее выражении. Напомним, что
эссе — это жанр литературы, «сочетающий подчеркнуто ин-
дивидуальную позицию автора с непринужденным, часто
парадоксальным изложением, ориентированным на разго-
ворную речь (выделено мною. — В. А.) fr20. Это определение,
как нам кажется, в полной мере относится к книге Коллин-
за. Вы не найдете здесь статистических выкладок и таблиц,
столь обычных в социологических работах. Перед вами прой-
дет цепочка логически элегантных размышлений, действи-
тельно не лишенных иногда парадоксальности.
Хорошее определение дал русский писатель Александр
Крон в своем романе «Бессонница » (не ручаюсь здесь за точ-
ность формулировок): парадокс — это истина, внешне по-
хожая на ложь, в отличие от софизма, который являет со-
бою ложь, внешне выглядящую как истина. В данном слу-
чае парадоксальность проистекает из того, что автор
извлекает на свет свои идеи, погружаясь глубже поверхно-
сти того, что представляется очевидным даже искушенно-
18 На русском языке были изданы работы П. Бергера Пригла-
шение в социологию, М.: Аспект-Пресс, 1996 и Социальное кон-
струирование реальности (в соавторстве с Т. Лукманом). М.: Ме-
диум, 1995. Впрочем, как сообщил мне сам Р. Коллинз, в
Новосибирске готовится к изданию русский перевод одной из пос-
ледних его работ Социология философий (The Sociology of
Philosophies).
19 Английское слово insight можно перевести на русский язык
как «понимание», «проницательность» или «интуиция»; а можно и
как «озарение». В гештальтпсихологии инсайт — это вообще само-
стоятельный термин, означающий момент решения какой-то мысли-
тельной задачи как внезапного «замыкания поля».
20 Советский энциклопедический словарь. М., 1980. С.1571.

му в социологии читателю. Не случайно книга имеет подза-
головок «Введение в неоневидную социологию». Кстати, сам
Коллинз в письмах ко мне (по E-mail) называет данную свою
работу только этими двумя словами — «Неочевидная соци-
ология »21, вероятно, подчеркивая, что именно в них содер-
жится сама суть ее. Как тут не вспомнить пушкинскую строч-
ку «...и гений —парадоксов друг »»входившую в эпиграф к
телепередаче «Очевидное — невероятное», — название, ко-
торое нетрудно было бы перефразировать как «Неочевид-
ное — вероятное »...
Одна из основных идей Коллинза состоит в том, что
общество не просто окружает нас. Обществом пропитан и
внутренний мир каждой личности. Другими словами не толь-
ко личность входит в общество, но и общество входит в каж-
дую личность. Это особенно отчетливо выражено во второй
главе, носящей выразительное (и опять же не лишенное па-
радоксальности) название «Социология Бога», где он убе-
дительно (причем, с материалистических позиций) доказы-
вает, что Бог есть, и природа этой реальности отнюдь не
сверхъестественна22. Потому что Бог — это не что иное, как
само общество. Лишь общество, рассматриваемое как еди-
ное целое, обладает теми атрибутами, которыми мы наде-
ляем божественную сущность. «Каждый из нас зависит от
него бесчисленными способами, — говорит Коллинз. — Мы
пользуемся орудиями и умениями, которых мы не изобре-
тали; мы говорим на языке, который пришел к нам от дру-
гих. В сущности, весь наш материальный и символический
мир получен нами от общества. Институты, в которых мы
обитаем — наша форма семьи, экономики, политики и чего
бы то ни было, — пришли из накопленного опыта других,
короче — из общества ».
Еще одна сквозная тема книги Р. Коллинза от первой
главы и до последней, — идея значимости ритуалов для
социальной организации во всех без исключения сферах
общественной жизнедеятельности (включая даже такую
интимную, как любовь и секс, где ритуальную драму ра-
зыгрывают всего два актера). Коллинз следует здесь за
Дюркгеймом, однако развивает его идеи, опираясь на до-
21 Non-Obvious Sociology.
22 Хотя как сказать. Ведь «сверхъестественное» означает, по сути,
«стоящее над природой*.

стижения современной социологической мысли, включая
теоретические посылки, разработанные такими видными
социологами как Парсонс, Мертон, Гофман, Гарфинкель.
А давайте вдумаемся в такую идею, высказанную авто-
ром в той же второй главе: «Ритуалы — это не средство
достижения последующей цели, как способы практичес-
ких действий; вы не можете сказать, что нет разницы, как
вы делаете их, пока не достигнете цели, поскольку фор-
ма ритуала — это и есть его цель. Он исполнен значе-
ния, если выполняется правильно, и ничего не стоит, если
совершен неправильно (выделено мною. — В.А.) ж Нам
не составит труда убедиться, что эта мысль прямо пере-
кликается с концепцией Вебера о системе идеальных ти-
пов социального действия и фактически означает, что
ритуал — это не что иное, как ценностно-рациональное
действие. Тем самым Коллинз показывает, что социоло-
гия, несмотря на кажущееся противостояние в ней мно-
жества различных школ и течений, являет собою, в ко-
нечном счете, интегрированную, подчас причудливо и не-
ожиданно переплетенную систему знаний — эти школы
не столь уж и противоречивы, образуя в своей совокуп-
ности все более цельную, единую научную дисциплину.
Не случайно в первой главе он предлагает дополнить Мар-
ксову теорию конфликта23 целым рядом положений ве-
беровской интеллектуальной традиции и дюркгеймовс-
ким функциональным подходом.
Процесс формирования личности, согласно Коллинзу,
представляет собою, по сути, не что иное как разучивание и
освоение множества ритуалов, вплетенных в повседневную
жизнь тех микро- и макрогрупп, в состав которых входит
социальный актор. Ритуал — это ведь фактически не что иное,
как рисунок исполнения личностью ее важнейших соци-
альных ролей. Это касается не только отношения к религии
23 Кстати, в одной из своих статей Р. Коллинз, оценивая примени-
мость различных социологических концепций к реально существую-
щей в американском обществе образовательной стратификации, при-
ходит к выводу, что марксистская конфликтная теория описывает и
объясняет эту стратификацию более удовлетворительно, нежели
структурно-функционалистская теория Дэвиса-Мура, содержание
которой излагается в седьмой главе книги П. и Б. Бергеров (см.
Collins R. Functional and Conflict Theories of Educational Stratification
// American Sociological Review. 1971, Vol.36).

(которую Коллинз, вслед за Дюркгеймом, рассматривает как
важнейший фактор социальной интеграции), но и всех аспек-
тов повседневной жизни. Один из важных выводов второй
главы ( «Социология Бога »): «Пред-социальной жизни не су-
ществует. Одиночное индивидуальное Я может войти в су-
ществование только вместе со сложными формами социаль-
ной жизни ». В пятой главе Коллинз представляет, каким об-
разом общество конструирует личность даже в наиболее
интимных проявлениях ее жизни — в сексуально-брачных
отношениях. И здесь, как он весьма убедительно показыва-
ет, действует та же система ритуалов, которые исполняют
влюбленные. На протяжении всей работы Коллинз ненавяз-
чиво подчеркивает, что логика наших поступков (или отсут-
ствие таковой) сплошь и рядом определяется не столько «лич-
ными» качествами, сколько нашей включенностью в меха-
низм той или иной социальной системы.
В завершающей книгу шестой главе Коллинз, по сути,
моделирует процессы и социальные механизмы формиро-
вания интеллекта как эксклюзивного качества человечес-
кой личности. Это весьма элегантная и убедительная кон-
цепция того, что представляет собою структура любого ин-
дивидуального человеческого интеллекта. В самом деле, ведь
не только социальный, но и индивидуальный интеллект —
это не что иное, как продукт непрерывного социального
взаимодействия, исходя уже из того, что само мышление —
это всегда «интернализованный разговор*. Обратим вни-
мание на алгоритм формирования искусственного интеллекта
(названного автором SOCIO): при формулировке и обосно-
вании последовательных этапов его конструирования, а так-
же при обозначении возможных пунктов бифуркации ав-
тор проявляет себя как грамотный и опытный постанов-
щик задач—одна из наиболее сложных функций в процессе
создания новой компьютерной программы или программ-
ной оболочки, выполняемая, как правило, наиболее квали-
фицированными системщиками. Коллинз даже берет на себя
смелость запрограммировать у будущего искусственного
интеллекта (которым должна будет обладать эта индиви-
дуальная и неповторимая компьютерная личность) чувство
юмора — эту, казалось бы, неуловимую субстанцию наше-
го сознания — и достаточно отчетливо показывает опять же
социальную природу происхождения этой способности.

Читателям старшего поколения, которые в сознатель-
ном возрасте имели статус «советского человека >► будет ве-
роятно небезынтересно прочесть в обеих книгах сравнитель-
ные оценки некоторых социальных институтов Западного
мира и бывшего Советского Союза. Отметим, что это вовсе
не позиции «антисоветчиков», а спокойный, взвешенный
взгляд искушенных социальных исследователей. Этот взгляд
со стороны, как нам кажется, может во многом способство-
вать пониманию логики развития тоталитарного общества —
пониманию, которого, как нам кажется, часто недоставало
самим творцам этой социальной системы.
Завершая это краткое вступление, следует, вероятно,
сказать несколько слов об использовании так называемого
научно-справочного аппарата в оригиналах обеих книг и в
нашем переводе. Авторы обеих книг используют его по-раз-
ному. У Бергеров это, прежде всего, подстрочные ссылки на
литературу, которые иногда сопровождаются авторскими
комментариями — именно вследствие наличия этих коммен-
тариев мы сочли необходимым сохранить их в неизменном
виде. Кроме того, каждая из глав завершается параграфом
под названием «Последние работы » — опять же с коммен-
тариями авторов. Мы не стали приводить этих параграфов,
поскольку, во-первых, эти работы сегодня уже далеко не
последние — самые свежие из них относятся к 70-м годам
прошлого века. Во-вторых, доступность их, в особенности
для периферийного читателя, пока еще может представлять
определенные трудности (описанные выше), а для усвоения
сущности содержания они не столь уж и важны24. Нумера-
ция этих подстрочных ссылок соответствует той, что при-
ведена в оригинале. Наши собственные примечания (отме-
ченные звездочками) относятся, главным образом, к неко-
торым особенностям перевода. В книге Р. Коллинза вообще
нет подстрочных ссылок, что, в принципе, естественно для
такого жанра как эссе. Однако он выделяет заключитель-
ный раздел своей работы для того, чтобы привести перечень
тех социологических трудов (в основном, конечно, амери-
канских авторов), чьи идеи созвучны мыслям, изложенным
24 Хотя те из читателей, кто особо заинтересуется проблемати-
кой, изложенной в обеих книгах, я думаю, сумеют найти обе книги
и составить соответствующий библиографический список.

в его работе, — также сопровождая этот список собствен-
ными комментариями и рекомендациями, на что следует
обратить внимание. Мы не приводим здесь этого последнего
раздела — по тем же соображениям, что и у Бергеров.
Повторим еще раз: обе эти книги различны по своему
жанру, причем каждая из них несет на себе отпечаток лич-
ности своих авторов. То, что объединяет их, — это велико-
лепная социологическая проза. Я думаю, они не обманут
ожиданий российских читателей.
В.Ф. Анурин

Peter L. Berger
and Brigitte Berger
Sociology
A Biographical Approach
Петер Л. Бергер
и Бриджит Бергер
Социология
Биографический подход
Перевод В.Ф. Анурина

Предисловие
Глава
Глава
Глава
Глава
Глава
Глава
Глава
Глава
Глава
Глава
Глава
Глава
Глава
Глава
Глава
Глава
Глава
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7
8.
9.
10.
II.
12.
13.
И.
15.
16.
17.
Опыт общества
Дисциплина социологии
Становление члена общества —
социализация
Что такое институт? Случай языка
Семья
Община
Стратифицированная община
Стратифицированное общество
Что такое социальный контроль?
Случай образования
Бюрократия
Юность
Работа и досуг
Власть
Девиация
Изменение
Старость, болезнь и смерть
Ценности и предельные значения
Постскриптум — Почему социология?

Предисловие
Эта книга была написана, чтобы служить учебником для
вводного социологического курса в колледжах. Мы наде-
емся, что она достаточно читабельна, чтобы оказаться инте-
ресной также для тех, кто не входит в число слушателей
таких курсов.
Учебники социологии размножились, как песок в море.
Поэтому возникает ощущение, что нужно указать основ-
ные характеристики нашей книги.
Мы дали этой книге подзаголовок «Биографический
подход». Тем самым имеем в виду, что, насколько это воз-
можно, организовали материал в такой последовательнос-
ти, которая соответствует стадиям социального опыта в био-
графиях индивидов. Мы думаем, что это будет более полез-
но для начинающего студента, нежели обычная организация
материала с точки зрения тех понятий о структуре обще-
ства, которые социологи знают заранее. Ясно, что эту био-
графическую организацию невозможно применить механи-
чески на протяжении всей книги. Поскольку это обуслов-
ливается, к примеру, тем, что проблемы семьи будут
обсуждаться с самого начала книги и до конца; небесспорно
также должно ли обсуждение власти предшествовать об-
суждению девиации, или сопровождать его. Но не в этом
дело. Что мы попытались проделать с организацией матери-
ала, равно как и с вводным представлением, так это после-
довательно соотносить анализ крупных институциональных
структур с конкретным, повседневным опытом индивидов,
приобретаемым из жизни в обществе.
На протяжении всей книги мы делаем акцент скорее на
понятиях и базовых взглядах, нежели на представлении дан-
ных. Накопление данных в большинстве областей социоло-
гии огромно и продолжает расти угрожающими темпами.
Дать общий обзор этой обширной массы информации во

вводном курсе не только затруднительно, но и, как мы ду-
маем, вредно для такого рода материала. Нам кажется, что
такой целью должна быть передача базовых социологичес-
ких взглядов, понимания того, каким образом социология
справляется со своим делом по существу. Если студент при-
обрел базовое «снаряжение » понятий, он впоследствии сам
сможет применить его к любым данным, которые попадут в
сферу его внимания — в других ли курсах, в чтении ли, или
в собственном социальном опыте. Естественно, возникала
необходимость вводить данные во все описания, но это все-
гда делалось с мыслью о вышеупомянутой цели. Когда мы,
например, представляли данные об американской классо-
вой системе, это делалось не для того, чтобы дать обшир-
ную панораму всего, что должны сказать социологи об этом
предмете, а скорее, чтобы проиллюстрировать, как социо-
логи делают свое дело в этой отдельной области социаль-
ной жизни.
Тогда можно сказать, что наш подход подчеркивает «те-
орию» в социологии в смысле социальной архитектуры, с
помощью которой социологи пытаются придать смысл сво-
им открытиям. Однако мы не рассматривали теорию в от-
дельной главе. Мы чувствовали, что для вводного курса луч-
ше будет вводить все теоретические проблемы в непосред-
ственной связи с усилиями социологов по интерпретации
реального социального опыта. В большинстве выпускных
учебных планов является обычным делом вначале поставить
студентов перед конкретными эмпирическими приложени-
ями социологии и только позднее (часто в продвинутом кур-
се профилирующих дисциплин) ознакомить с различными
традициями в социологической теории. Мы согласны с та-
кими процедурами с точки зрения последовательности из-
ложения курсов, но не видим резона избегать теоретичес-
ких подходов в самом вводном курсе.
Большинство данных, которые мы вводим, — о совре-
менном нам обществе. Такой «этноцентризм» носит ско-
рее методологический, нежели идеологический характер.
Мы, конечно, не предполагаем, что американское обще-
ство является единственно важным для рассмотрения, или
что социология не может или не должна эффективным об-
разом иметь дело с другими обществами. Мы осознаем, что
эта позиция спорна в педагогическом отношении, но тако-

во уж общее направление, которое мы предприняли в этой
книге.
Мы почувствовали, что вводный учебник — не место для
того, чтобы проталкивать нашу особую точку зрения в со-
циологии. Скорее мы пытались дать картину общего кон-
сенсуса в этой области. Там, где испытывается недостаток
такого консенсуса, мы постарались, насколько это возмож-
но, представить расходящиеся точки зрения и показать, что
подразумевается под каждой из них, не стараясь выступать
судьями или арбитрами между ними. Наша собственная точ-
ка зрения может быть в наиболее общем виде описана как
«гуманистическая», то есть как такая концепция социоло-
гии, которая существенным образом принадлежит челове-
ческой природе. Эта концепция покоится на традиции клас-
сической европейской (особенно немецкой или французс-
кой) социологической теории. В нашем случае эта концепция
испытала на себе сильное влияние феноменологического
подхода в социологии, особенно того, который можно най-
ти в работах Альфреда Шюца. Мы всегда писали, отстаивая
эту позицию. Здесь мы попытались избегать такой привер-
женности, насколько мы были на это способны. Это введе-
ние в социологию, как она понимается американскими со-
циологами вообще, а девведение в «гуманистическую», «фе-
номенологическую» или «шюцианскую» социологию.
Единственное место, где мы умышленно ввели шюцианские
взгляды (мы уверены, что критики укажут нам, где мы сде-
лали это непреднамеренно), — это наша дискуссия о связи
повседневной жизни с институциональным порядком. Хотя
это было сделано не с позиций нашей особой приверженно-
сти, а вышеупомянутой целью «оживить » материал для сту-
дента.
Мы написали по отдельности друг от друга две разные
книги, имея в виду аудиторию выпускных курсов. Ни та, ни
другая не является вводным учебником, но мы должны ска-
зать, насколько, по нашему пониманию, соотносится с ними
данная книга. Первая из них — это книга Петера Бергера
Приглашение в социологию (Penguin Books, 1966). Она
широко использовалась для дополнительного чтения по
вводным курсам и для некоторых может служить тем же
целям и здесь. Другой была книга Бриджит Бергер Обще-
ства в процессе изменения (New York, Basic Books, 1971).

Это учебник по сравнительной социологии с особым акцен-
том на социальных изменениях. Он может служить консуль-
тационным пособием для тех читателей, которые окажется
фрустрированы «этноцентризмом» иллюстраций в настоя-
щей книге.
Подобно коммерческим радио- и телевизионным пере-
дачам во имя своеобразной рекламы нашей разнообразной
продукции, позволим себе упомянуть еще одну книгу —
Социальная конструкция реальности (Penguin Books,
1971). В большей или меньшей степени она даст любому,
кто проявит ощутимое любопытство представление о том,
что подразумевается в шюцианском подходе. Однако, по-
скольку нам хотелось бы видеть наши книги когда-либо рас-
проданными, мы не собираемся рекомендовать именно ее
начинающим студентам.
В конце необходимо выразить определенную призна-
тельность. Прежде всего, нам хотелось бы поблагодарить
Уильяма Гама, нашего редактора в «Basic Books», за его нео-
слабный энтузиазм и ободрение, которые он выражал на
протяжении написания этой книги. Мы хотели бы также
выразить благодарность Марии Карвейнис и Лоретте Ли из
«Basic Books» за их заботу и работоспособность при подго-
товке различных технических вариантов; Джеймса Эккса —
за впечатляющую работу по путеводителю, Дэниела Пай-
нарда — за помощь в исследованиях и Сьюзен Вулфсон —
за секретарские услуги, которые в наивысшей степени не-
адекватно описываются таким термином.
Петер Л. Бергер
Рутгерский университет
Бриджит Бергер
Университет Лонг-Айленда

Глава
Опыт общества
Это история о пьянице и мусорном ящике. Кажется,
этот пьяница сидел на тротуаре напротив мусорного ящи-
ка. С самыми искренними чувствами и, затрачивая немало
усилий, он пытался обхватить его. Наконец, после несколь-
ких неудачных попыток пьянице удалось сомкнуть свои
руки, заключив мусорный ящик в свои объятия. Он триум-
фально ухмыльнулся, но затем его лицо омрачилось, и он
прошептал самому себе: «Я окружен!».
Общество — это наш жизненный опыт* общения с дру-
гими людьми вокруг нас. Этот опыт всегда с нами — практи-
чески с момента нашего рождения. Он служит контекстом
всего, что мы переживаем, включая наш опыт общения с
природным миром и с самими собой, потому что все эти дру-
гие опыты опосредуются и модифицируются для нас дру-
гими людьми: наши матери впервые называют нас по имени
и объясняют разницу между деревом и телеграфным стол-
бом. В самом деле, дети ли мы или уже достаточно выросли,
чтобы считаться взрослыми, подавляющая часть наших мыс-
лей, волнений, надежд и проектов вращаются вокруг дру-
гих людей, будь то индивиды или группы. Мы не прекраща-
ем своих усилий дотянуться до других, и, к счастью или к
возмущению, все эти другие продолжают окружать нас.
Общество — это опыт длиною в жизнь, и это также один из
самых фундаментальных наших опытов; и именно об этих
вещах мы невольно начинаем размышлять достаточно рано.
Конечно, наш практический опыт общества предшествует
* Expirience. Может быть переведено также как «переживание»
(прим. ne ре в.).

какому-либо знакомству с дисциплиной, именуемой социо-
логией, и это останется центральным фактом нашей жизни,
даже если мы совершенно избежим такого знакомства.
Основные виды опыта
Наш опыт общества не состоит из одного единого моно-
лита. Напротив, он чрезвычайно пестрый. Конечно, социо-
логия считается интеллектуальной дисциплиной, которая
стремится понять наш опыт общества и, как мы увидим, одна
из ее первоочередных задач состоит в том, чтобы вынести
определенные суждения по огромному разнообразию это-
го опыта. Но есть две отличительные черты нашего опыта
общения с другими людьми, которые являются базовыми и
могут служить отправной точкой наших размышлений об
обществе: дело в том, что некоторые из наших столкнове-
ний с другими — это большие сюрпризы; а некоторые ста-
новятся рутинными событиями. Кроме того, с некоторы-
ми из других людей мы сталкиваемся как с конкретными и
уникальными индивидами в ситуациях «лицом-к-лицу »;
а с некоторыми другими мы общаемся как агенты, действу-
ющие на расстоянии, как анонимные представители сво-
их социальных групп.
Большие сюрпризы
Мы можем с уверенностью предположить, что, когда
Адам и Ева уловили первый взгляд друг друга, они были сильно
поражены. Первая улыбка младенца обладает таким же ха-
рактером удивляющей свежести, чем-то вроде ощущения
утренней росы. В самом деле, опыты нашего раннего детства
оставляют такой мощный след в нашей памяти именно благо-
даря тому, что в то время мир был заполнен столь большим
числом удивительных сюрпризов. В ретроспективе кажется,
что огромное число наших столкновений с другими людьми
были потрясающе новыми, уникальными, исполненными осо-
бого значения. Это свойство нашего опыта общения с други-
ми последовательно уменьшается по мере того, как мы ста-
новимся старше. Все больше и больше мы встречаемся с дру-
гими в ситуациях, становящихся совершенно рутинными, и,
как правило, не содержащих в себе сюрпризов, о которых

стоило бы говорить. Сравните воспоминания о вашем первом
дне в школе с переживаниями первого дня в колледже, где
вы пользуетесь этим учебником. Однако тогда вы были под-
готовлены вашими родителями или более старшими детьми,
и весьма вероятно, что вы прожили этот день в сознании того,
что переживаете историческое событие. Вы были связаны с
вашими ожиданиями встреч с учителем и другими детьми,
регистрируя все, что длилось и (что очень важно), сохраняя
бдительность в отношении собственного поведения в данной
ситуации. В самом деле, если вы теперь не находитесь в самом
необычном классе, то можно с уверенностью предположить,
что ничто из этого нельзя применить к вашему нынешнему
опыту. До этого вы были в других классах колледжа, и если
даже вы можете в деталях знать, что будет происходить в
этом классе, у вас есть основательная уверенность, что не
произойдет ничего такого, что могло бы вас удивить. Вы не
только ожидаете в общих чертах, что именно будут делать
другие, но и совершенно спокойны относительно своих реак-
ций на их действия. Действительно, ведь вы теперь настолько
«умудрены » относительно того, как протекает образователь-
ный процесс в целом, и эта «умудренность» означает, что с
теми переживаниями, которые прежде были большими сюр-
призами, можно теперь обращаться, как с рутинными собы-
тиями.
Могут ли взрослые удивляться?
И все же, будьте уверены, вы можете удивляться и,
будучи взрослыми — как знать, может быть, даже на уро-
ках социологии. Вы могли бы влюбиться. Кто-то мог бы бро-
сить в окно кирпич. Или лектор, в отчаянных усилиях овла-
деть вашим вниманием, мог бы снять с себя брюки. Насколь-
ко такие сюрпризы возможны всегда, настолько же они
маловероятны; и что более важно, они не являются частью
опыта — вашего или других людей — и поэтому не могут
управлять вашим или их поведением в этой ситуации. На-
против, поведение каждого человека будет управляться
пониманием, что происходящее вокруг являет собою ру-
тинный пример того, что именуется образованием в школе.
И, между прочим, лектору будет трудно научить чему-либо
своих студентов на протяжении того периода времени, ког-

да внимание к тому, что он говорит, не будет преобладаю-
щим, по той простой причине, что внимание студентов бу-
дет настолько сильно привлечено к удивительным событи-
ям, происходящим в классе, что слишком мало его останет-
ся для усвоения преподаваемого материала1. Даже лектор,
снимающий с себя брюки для того, чтобы сломить рутину,
обнаружит на третий раз (в предположении, что в проме-
жутке не вмешается советник по вопросам работы со сту-
дентками), что его студенты будут совершенно спокойны и
по этому поводу тоже. Изумленные восклицания («Ах,
смотрите, что он делает! ») сменятся спокойным признанием
факта ( «Опять он это делает »). Другими словами, большой
сюрприз сам собой рутинизируется.
Рутинные события и структуры
К лучшему ли, или к худшему, наш опыт общества —
это в значительной степени рутинный2 опыт. Мы можем
сожалеть об этом, потому что это лишает жизнь возбужде-
ния. Мы можем также утешать себя, размышляя, что это
лишь потому, что большая часть нашего опыта ординарна,
что мы откладываем какую-то часть нашей энергии для эк-
страординарных вещей, которые время от времени проис-
ходят. В любом случае, прискорбном или утешительном,
рутинный характер нашего опыта общения с другими явля-
ется необходимым условием для продолжения существо-
вания общества. В классе, в ходе преподавания, невозмож-
но передать никакого знания, каждая часть которого была
бы столь же волнующей, как первая встреча Адама с Евой.
1 Один преподаватель курса гуманитарных наук, который на са-
мом деле сбросил с себя одежду перед лекционной аудиторией в
начале 1973 года, удивил, прежде всего, не своих студентов. Руко-
водство колледжа сделало ему выговор, М.Р. /Member of
Parliament — член парламента/ поднял вопрос об этом на одном из
заседаний парламента, а секретарь Совета по образованию (миссис
Маргарет Тэтчер) осудила как «извращенное» и «губительное» со-
держание курса гуманитарных наук в Суррейском техническом кол-
ледже, где он преподавал.
2 Понятия «рутина» и «рутинизация» ведут свое происхождение
от классика немецкой социологии Макса Вебера (1864-1920). На не-
мецком языке изначальные понятия — это Alltag и VeralltAgltcbung,
буквально— «повседневно» и процесс, посредством которого что-
либо делается таким, чтобы стать повседневным.

Аналогичным образом ни одно из взаимодействий любого
типа не может происходить между людьми, которые каж-
дый раз, как они встречаются, будут заново определять все
условия своих отношений и правила, по которым они долж-
ны действовать по отношению друг к другу. Если бы такое
общество было возможным (а это не так), жизнь, вероятно,
была бы в самом деле волнующей, но фактически также и
очень трудной. В лучшем случае все будут изнурены, в худ-
шем — все сойдут с ума.
Проникновение в рутину и необходимость рутины под-
разумевают очень важную характерную черту общества:
поскольку большая часть нашего опыта общения с другими
людьми из рутины и состоит, этот опыт становится прони-
зывающим все, и, подобно ткани, которую ткут в течение
какого-то периода времени, как любят говорить социологи,
состоит из структур. Это понятие приобрело в социоло-
гии ряд высокотехничных значений, но для наших непос-
редственных целей мы можем взять его как имеющее отно-
шение к чему-то совсем простому, а именно — к сетям по-
вторяющихся паттернов* поведения людей в рутинных
ситуациях. Некоторые из таких сетей насаждаются непос-
редственными взаимодействиями между индивидами, дру-
гие охватывают большое число людей, некоторые из кото-
рых никогда не встречались «лицом-к-лицу », но которые
соотносятся друг с другом сложными, часто невидимыми,
но, тем не менее, вполне реальными способами. К примеру,
классная комната обладает своей структурой в том смысле,
что здесь существуют определенные паттерны поведения,
проявляющиеся в той манере, в которой индивиды имеют
дело друг с другом в той или иной ситуации. Но то, что про-
исходит в этом классе постоянно, является частью более
крупных структур — не только в колледже, но, в конечном
счете, во всей образовательной системе как части более об-
3 Понятие «структура» широко используется социологами. Оно
стало носить очень технический характер при использовании так
называемой структурно-функциональной школой в американской
социологии, наиболее выдающимися представителями которой ста-
ли Толкотт Парсонс и Роберт Мертон. Здесь этот термин использу-
ется в гораздо более широком смысле.
* Русскоязычная калька английского слова pattern, означающего
«типовой образец», «образчик»; это слово все устойчивее использу-
ется в отечественной социологической терминологии (прим. перев.).

ширной системы непрямых отношений между многочислен-
ными индивидами, большинство из которых остаются неиз-
вестны друг другу лично.
Встречи индивидов и представителей:
является ли преподаватель
индивидом?
Это приводит нас ко второму базовому отличию в на-
шем опыте общества — между столкновениями «лицом-к-
лицу » с одной стороны и, с другой стороны, отношениями с
другими в отсутствие таких непосредственных столкнове-
ний4 . Ситуация «лицом-к-лицу » — это, конечно, оригиналь-
ный и наиболее важный случай в нашем опыте с другими
людьми. Именно в таких ситуациях в раннем детстве мы на-
учаемся своим отношениям с другими. На протяжении всей
жизни именно в своих столкновениях «лицом-к-лицу » с дру-
гими мы ведем большинство своих дел с остальным челове-
чеством — включая решающие моменты, когда нас призна-
ют в качестве особой и (если повезет) незабываемой лично-
сти. Какие бы значимые формы ни принимала для нас жизнь,
они лежат в сфере главных, утверждающих, угрожающих
или воссоздаваемых отношений с другими людьми.
Иначе говоря, мир, в котором мы живем, основывается,
помимо всего прочего, на тех значениях, которые мы прида-
ем другим, с кем периодически контактируем «лицом-к-
лицу ». Однако на самых ранних этапах своей жизни мы об-
наруживаем, что этот довольно маленький мирок нашего
непосредственного опыта со всех сторон окружен гораздо
более крупными, часто чрезвычайно сложными, или даже
непостижимыми паттернами отношений между людьми.
Процесс взросления часто состоит из прогрессирующих
открытий этих более обширных миров, которые и граничат
с тем маленьким миром, который мы прямо знаем по своему
непосредственному опыту, и (как мы обнаруживаем позднее)
служат основанием для него. Более того, потом мы откры-
4 Анализ прогрессии от столкновений «лицом-к-лицу» с конк-
ретными индивидами к анонимным отношениям с другими на удале-
нии от таких столкновений взят из Альфреда Шюца (см. заключи-
тельный параграф этой главы).

ваем, что многие из индивидов, с которыми мы встречались
«лицом-к-лицу », совершенно отдельно от своих уникаль-
ных качеств как индивидов существуют в качестве агентов
или представителей структур в этом более обширном мире.
Так, учитель в школе будет, несомненно, познаваться нами
в процессе приобретения опыта как уникальный индивид
(обладающий хорошими, плохими или безразличными ка-
чествами с точки зрения детей); хотя в то же время он будет
постигаться как учитель вообще, как образчик большой ка-
тегории людей, именуемых учителями, а потому — как агент
обширных, находящихся на заднем плане структур, кото-
рые называются школьной системой, или образованием, или
даже «обществом» как абстрактная сущность. Коль скоро
это происходит, ребенок обучается двум вещам: во-первых,
относиться к людям анонимно, то есть как к типичным фи-
гурам дополнительно к их конкретной индивидуальности;
и, во-вторых, помещать себя и свой ограниченный опыт в
широкие контексты, разделяемые другими, которые неви-
димы и остаются таковыми.
Микро-мир и макро-мир
Мы можем выразить это, сказав, что в нашем опыте об-
щества мы одновременно обитаем в разных мирах. Прежде
всего, решающим образом и непрерывно, мы обитаем в мик-
ромире нашего непосредственного опыта с другими в отно-
шениях «лицом-к-лицу». Помимо этого, с различными сте-
пенями значимости и продолжительности, мы обитаем в мак-
ромире, состоящем из гораздо более крупных структур и
включающем нас в отношения гораздо более абстрактные,
анонимные и удаленные. Оба мира существенно важны для
нашего опыта общества и (за исключением раннего детства,
когда наш микромир — это все, что мы знаем) каждый из
миров зависит от того, какое значение имеет для нас другой.
Микромир и все, что в нем происходит, наполняется смыс-
лом, если его осмысливать в сопоставлении с основаниями
макромира, который окутывает его своей оболочкой; наобо-
рот, макромир представляет для нас не столь значительную
реальность, если он не представлен повторяющимся обра-
зом в наших столкновениях «лицом-к-лицу» в микромире.
Поэтому взаимодействия в классной комнате колледжа в

большинстве своем проистекают из того смысла, который
переживается как часть охватывающего их общего образо-
вательного процесса; наоборот, образование как таковое
останется смутной идеей, слабо реализуемой в нашем соб-
ственном сознании, если оно не становится частью нашего
непосредственного опыта с другими в ситуациях «лицом-к-
лицу ». Таким образом, в нашем опыте микромир и макро-
мир испытывают непрерывное взаимопроникновение. Со-
циолог, если он хочет понять этот опыт, должен постоянно
осознавать это двойное выражение такого явления, извест-
ного как общество — микроскопическое, равным образом,
как и макроскопическое.
Повседневная жизнь и институты
То же проникновение может быть выражено и в несколь-
ко иных понятиях: наш опыт общества — это прежде всего
опыт других людей в повседневной жизни5. Последнее озна-
чает совершенно простое понятие — это конструкция знако-
мых рутин, в рамках которых мы совершаем свои действия и
о которых мы размышляем большую часть часов своего бодр-
ствования. Этот сектор нашего опыта наиболее реален для
нас, это наша обычная среда обитания. Другие люди, кото-
рые сосуществуют с нами, это отдельные индивиды, с кото-
рыми мы имеем дело «лицом-к-лицу », во всяком случае, че-
рез повторяющиеся интервалы. Рискуя пробудить ирреле-
вантные научно-фантастические ассоциации, мы можем
назвать этот мир повседневной жизни нашим «домашним
миром ». Время от времени мы покидаем его — отваживаясь
сами, либо будучи брошенными не по своей воле в некий до-
селе неведомый сектор общества, когда рутинное течение
жизни прерывается экстраординарными событиями, или когда
мы убегаем в сферу социального опыта вообще (в мечтах или
в галлюцинациях). Обычно мы возвращаемся из таких экс-
курсий в повседневную жизнь с определенной степенью об-
легчения; действительно, обычно мы переживаем эти возвра-
щения в мир нашей повседневности как «приход домой, в ре-
альность». Нет нужды говорить, что это не обязательно
должно означать, что нам нравится мир нашей повседневно-
сти; тем не менее, как бы то ни было, это наш «дом ».
5 Понятие повседневной жизни — это центральный элемент со-
циологии Шюца.

Этот мир знакомых вещей не только окружен другим,
более обширным миром, отчасти незнакомым; в знакомый
мир повседневной жизни постоянно вторгаются процессы,
которые берут свое начало за его пределами. Более того, он
в значительной степени организуется этими процессами.
Возьмите такую обыденную ситуацию как борьба за пер-
венство в классной комнате колледжа. Очень возможно, что,
раньше или позже, произойдет что-то, что развяжет в од-
ном из индивидов эмоции гнева против другого. Возможно
даже, что такое неистовство высвободит склонность к убий-
ству. Тем не менее, очень маловероятно (будем надеяться),
что кто-то последует таким склонностям. Более вероятно,
что вместо убийства произойдет простой акт вербальной
агрессии, возможно, не очень вредная для здоровья кулач-
ная схватка, что представляет собою гораздо меньшее зло,
нежели молчаливо подавляемые импульсы к насилию6. Нет
нужды говорить, что такое управление агрессивностью —
это часть знакомой ткани повседневной жизни. Тем не ме-
нее, его источники лежат за пределами мира непосредствен-
ного индивидуального опыта, и оно имеет отношение к
структурам этого более крупного мира, тогда как в то же
время оно служит для организации того, что происходит в
маленьком мирке повседневности. Другими словами, повсед-
невная жизнь перекрещивается паттернами, которые регу-
лируют поведение ее обитателей по отношению друг к дру-
гу, и то, что в то же время соотносит это поведение с гораз-
до более крупными контекстами значений (такими, как в
нашем примере, каноны приемлемого этикета, моральный
порядок и санкции закона). Эти регуляторные паттерны и
есть то, что обычно называется институтами7. Повседнев-
6 Наводящее на размышления исследование подводных анархи-
ческих течениях в колледже см. в: Roger Holmes, The university
seminar and the primal horde I I British Journal of Sociology, vol.18,
No.2, June 1967, P.135ff.
7 Понятие ♦институт» употребляется здесь в значительной степе-
ни в том смысле, в каком употребляют его большинство современ-
ных социологов. Сравните следующее довольно авторитетное опре-
деление Шмуэля Айзенштадта (Shmuel Eisenstadt): «Социальные
институты обычно воспринимаются как фокусные точки социальных
организаций, общие для всех обществ и имеющие дело с базовыми
универсальными проблемами упорядоченной социальной жизни.
Акцент делается на трех базовых аспектах институтов. Во-первых,
на паттернах поведения, регулируемых институтами ('институцио-
нализированных'), имеющими дело с какими-то вечными, базовыми

ная жизнь протекает в рамках охватывающего ее контекста
институционального порядка; она в различных точках пере-
секается особыми институтами, так что они как бы прони-
зывают ее, и сами ее рутины состоят из институционализи-
рованного поведения, то есть поведения регулируемого и
организованного в паттерны определенным установленным
образом. Опять же важно понимать взаимное отношение
двух этих аспектов нашего опыта общества: повседневная
жизнь может быть понята только на фоне оснований от-
дельных институтов, которые пронизывают ее, и всего ин-
ституционального порядка, в рамки которого она помеще-
на. И наоборот, отдельные институты и институциональный
порядок как целое реальны лишь постольку, поскольку они
представлены конкретными людьми и событиями и пере-
живаются непосредственно в повседневной жизни.
Познание себя и познание социологии
Наша биография — это в значительной степени исто-
рия нашего опыта общества. Конечно, существуют моменты
биографии, которые выводят нас из общества, — от, ска-
жем, уединенного экстаза тайных мечтаний о славе, или
очень личной муки ночной зубной боли до конечного оди-
ночества умирания. Но когда мы перестаем размышлять о
нашей сегодняшней текущей биографии, большинство на-
ших воспоминаний обращается на других людей — индиви-
дов ли или групп, или тех, с кем мы сталкиваемся в институ-
тах. Наши биографии социальны. В самом деле, время, ох-
ватываемое нашей биографией, — это лишь очень небольшой
сегмент значительно большего времени, охватываемого об-
ществом, в рамках которого она протекает; другими слова-
ми, биография помещается внутри истории. И наоборот,
наше знание общества приобретается биографически: мы
врастаем в устойчиво распространенный круг социальных и
проблемами любого общества. Во-вторых, институты включают в
себя регуляцию поведения индивидов в обществе в соответствии с
какими-то определенными, длительными и организованными пат-
тернами. Наконец, эти паттерны включают в себя определенное нор-
мативное упорядочивание и регуляцию; то есть регуляция поддер-
живается нормами и санкциями, которые легитимируются этими
нормами» (Article on «Social Institutions», International Encyclopedia
of the Social Sciences, vol.14. New York: Macmillan, 1968, p.409.)

институциональных отношений. Если мы представим себе
общий институциональный порядок в виде карты, то мо-
жем рассматривать нашу биографию как траекторию, вы-
черченную на ней. Одна и та же биография может быть раз-
делена на серию специфических карьер внутри того или
иного институционального сектора8. Каждая такая карьера
обладает установленной и понимаемой в общих чертах пос-
ледовательностью позиций, которые мы обычно просмат-
риваем в большей или меньшей степени в соответствии с гра-
фиком прохождения. Так, наша карьера в образовательном
секторе может проходить от детского сада до докторской
степени, в сексуальном секторе — от нетерпеливых экспе-
риментов до фрустрированного наблюдения, в секторе за-
нятости — от подающего надежды молодого человека до
удостоверенного банкротства и так далее. Поэтому мы жи-
вем не только в социальном порядке пространства, но и рав-
ным образом — времени. По мере того, как мы проживаем
наши жизни, мы совершаем путешествие через общество
(экстенсивное или ограниченное — как детерминируют об-
стоятельства). И если мы остановимся, чтобы оглянуться
на нашу жизнь, мы, вероятно, придем к заключению, что
стадии этого путешествия по большей части комплектуют-
ся так, как и намеревалось. Поэтому подход интеллекту-
ального путешествия в наш опыт общества с помощью спо-
соба биографической последовательности не означает упо-
рядочивания того, что могут предложить социологи путем
интерпретации и группировки материала, а скорее логичес-
ки следует из структуры этого опыта.
8 Понятие «карьера» было разработано школой так называемого
символического интеракционизма в американской социологии и ус-
пешно использовалось, например, для описания стадий продвиже-
ния юного правонарушителя или больничного пациента. Яркое опи-
сание последнего случая см. в: Julius Roth, Timetables, Indianopolis:
Bobbs-Mtrril paperback, 1963.

Глава 2
Дисциплина социологии
Базовые элементы нашего опыта общества, которые мы
рассматривали в предыдущей главе, в определенной степе-
ни существуют вне времени. Скажем, древние египтяне так-
же жили в своем микромире, «окруженные» макромиром,
также имели институты, которые упорядочивали их жизни
и которые оберегали их от того, что мы назвали большими
сюрпризами. Коль скоро человек — это социальное суще-
ство, невозможно представить себе, чтобы человек когда-
либо жил вне общества, а жизнь в обществе с неизбежнос-
тью влечет за собой некоторые из тех элементов, что мы
обсуждали выше. Одним из результатов этого является то,
что мы можем в очень большой степени понимать жизнь
людей Древнего Египта, поскольку, хотя она и отличается
во многих отношениях от нашей жизни, тем не менее, это
была жизнь в обществе, а потому она была во многом схо-
жей с нашей.
Почему социология это новая наука?
Тем не менее, древние египтяне не разработали дисцип-
лины, называемой социологией или что-либо отдаленно на-
поминавшее это. И они действительно не имели понятия,
соответствующего нашему понятию общества. Не только
социология как дисциплина, но и само возникновение поня-
тия общества — это дело недавнего прошлого. Тому есть
немало причин, но принципиальная такова: появление соци-
ологии было интеллектуальным ответом на специфический
кризис современного Западного общества. Если кто-то хо-

чет понять, что такое социология и чем она занимается, он
должен понять природу этого ответа.
Есть люди, которые извлекают удовольствие из размыш-
ления о своем положении и о множестве всяких других ве-
щей. Это утверждение вряд ли будет истинным в отноше-
нии большинства людей. Вообще говоря, люди начинают
размышлять лишь тогда, когда рутина их жизни по той или
иной причине прерывается чем-то, что они рассматривают в
качестве проблемы. Большая часть раздумий — это уже
форма решения проблем. Предположительно, это восхо-
дит к тому простому и фундаментальному факту, что раз-
мышление мучительно и болезненно. В любом случае боль-
шинство людей прибегают к этой ужасающей форме дея-
тельности, только когда они вынуждены это делать. Можно
было бы добавить, что если бы не возникало такой необхо-
димости, никто бы этого не делал. Размышление не только
болезненно, но и отнимает много времени. Это неплохо вы-
ражено в рассказе о бородатом человеке, который не мог
больше спать после того, как друг спросил его, где он дер-
жит бороду, когда спит — под одеялом или поверх него.
Поэтому для большинства людей мышление, в особенности
мышление систематическое — это сравнительно редкая ока-
зия. Это справедливо и в отношении социального опыта,
равно как и чего угодно другого. Люди всегда жили в обще-
стве. Но люди начинают размышлять об обществе только
тогда, когда последнее — по каким бы то ни было причи-
нам — становится для них проблемой. Это может произой-
ти или в результате какой-то катастрофы в их индивидуаль-
ной биографии, или в результате широкомасштабных со-
бытий в том обществе, в котором они живут. Поэтому
общество и его институты становятся проблемой как для
индивида, который, наконец, открыл для себя, что больше
не может терпеть свою жену, так и для индивида, чья стра-
на оказалась ввергнутой в войну. В любом случае, когда ров-
ное течение рутинного опыта общества будет прервано, он
почти неизбежно будет принужден к тому, чтобы размыш-
лять по меньшей мере о некоторых аспектах этого опыта, и,
если он по характеру своего темперамента расположен к
этому, то постепенно подойдет к тому, чтобы задать неко-
торые довольно далеко идущие вопросы об обществе как
таковом.

Наш рутинный опыт: общество,
воспринимаемое таким, какое оно есть
Такие оказии для размышлений — сравнительно ред-
кое явление и в жизни отдельных индивидов, и в жизни це-
лых обществ. Большую часть времени как индивиды, так и
большие группы индивидов, совместно проживающие в об-
ществе, живут в мире, который воспринимается как нечто
данное1. Это означает, что фундаментальные структуры, в
которых имеет место социальный опыт, не ставятся под со-
мнение и в них живут так, как представляется естественным
и самоочевидным по условиям жизни. Это качество задан-
ности принадлежит и микромиру, и макромиру. Например,
социальный опыт классной комнаты колледжа считается
заданным как привычная рутина, и весьма маловероятно,
что участники в такой ситуации начнут размышлять об этом,
если не произойдет чего-то, прерывающего рутину. Такое
прерывание могло бы случиться, если бы один или больше
участников нарушили или проигнорировали процедуры,
привычные для таких ситуаций. Но аналогичным образом и
большой контекст институтов, который служит в качестве
основания ситуации классной комнаты, также не будет под-
вергаться сомнению в течение большей части времени. Боль-
шинство людей будут принимать как нечто само собой ра-
зумеющееся, что существует высшее образование, что оно
имеет свои цели, и что способ, каким осуществляет себя
этот институт, имеет смысл. Чему мы становимся сегодня
свидетелями во многих странах, так это тому, что это задан-
ное предположение относительно высшего образования в
массовом порядке подвергается сомнению — именно пото-
му, что дела идут не так, как надо, в довольно монументаль-
ных масштабах, потому что институт, подвергаемый сомне-
нию, больше не способен выполнять свои само собой разу-
меющиеся задачи и поэтому он стал проблемой, о которой
приходится думать. Для того чтобы защитить это качество
заданности, общество обычно имеет в своем распоряжении
целый ряд объяснений, оправданий, обещаний и угроз, ког-
да кто-то ставит такой вопрос в повестку дня.
1 World-taken-for-granted (букв, «мир, считающийся само собой
разумеющимся»)— понятие, введенное Альфредом Шюцем.

Подпирание структур: легитимация
Эти устройства для поддержания качества заданности
общества именуются легитимациями1. Они простираются
от очень простых установлений относительно того, что по-
рядок вещей должен быть таким-то и таким-то, до мораль-
ных, философских и религиозных систем объяснений. По-
этому тот, кто задает вопрос, почему образовательный про-
цесс должен протекать в классной комнате, а не снаружи,
поддеревом, может просто получить ответ, что таков обще-
принятый способ, каким это делается, скажем, в Велико-
британии. С другой стороны, личности, ставящей под воп-
рос валидность системы высшего образования в целом, мо-
жет быть дан ответ, включающий в себя такие высоко
абстрактные принципы как культура, прогресс, развитие или
благосостояние в британском обществе.
На протяжении большей части человеческой истории
принципиальная легитимация для поддержания общества
обеспечивалась с помощью религии. Механизм, с помощью
которого действует религиозная легитимация, по своей сущ-
ности прост. Структуры и институты общества интерпрети-
руются как часть и парцелла базового порядка вселенной.
Таким образом, рутины социального опыта прямо привя-
зываются к самой природе вещей, как того пожелали боги.
В Древнем Египте это представление выражалось понятием
та* at. Точного перевода этого понятия не существует. По
своей сути оно означает «правильный порядок». Этот пра-
вильный порядок простирается от мира богов до мира лю-
дей, объемля в одном всеохватывающее значение. Боги дей-
ствуют в соответствии с та9at тем способом, каким они уп-
равляют вселенной. Быть конформным с та9 at означает
находиться в надлежащих отношениях с богами. Однако
понятие та* at охватывает также институциональное уст-
ройство египетского общества. Фараон — это принципиаль-
ное воплощение та9at в мире людей. Но и все правильные
способы, какими делаются любые вещи, как предписывает-
ся институтами общества, — это продление того же та9 at.
Таким образом, чтобы быть лояльным субъектом, хорошим
2 Это понятие— «легитимация» (legitimation— узаконение) —
используется Максом Вебером, хотя и в несколько более ограничен-
ном смысле, нежели здесь.

отцом или продуктивным крестьянином, необходимо суще-
ствовать в гармонии с maf at — это не только морально оп-
равданные способы проживания в обществе, но и выраже-
ния фундаментального порядка вещей, которые связывают
индивида со вселенной в целом. Подобные религиозные ле-
гитимации характерны для всех примитивных обществ или
архаичных цивилизаций. В значительной степени эта связь
между обществом и космосом превалировала в христианс-
ком средневековье3.
Угрозы само собой разумеющемуся:
ИСТОЧНИК СОЦИОЛОГИИ
Специфический кризис современного общества начал-
ся с дезинтеграции этого средневекового единства. Прогрес-
сирующее ослабление религиозных подпорок общества ус-
тановило начало того, что мы называем современной исто-
рией, и создало все углубляющийся кризис легитимации.
Вызов религиозным легитимациям общества распространил-
ся на политическую сферу и, наконец, на каждый из секто-
ров институциональной системы. Поэтому угрозы качеству
заданности социального опыта становились все более час-
тыми и более радикальными.
Когда качество заданности общества ослабевает, это
общество или отдельные части его становятся проблемой, и
люди начинают размышлять о социальных материях. Лю-
бое число биографических происшествий может продуци-
ровать такую ситуацию в жизни индивида. Однако более
важны те события, которые имеют отношение не только к
индивидуальной биографии, но и к истории целых обществ
или групп. Иностранное вторжение, война, обострение граж-
данской борьбы или массовые контакты с чуждой культу-
рой — все они могут послужить оказиями для ослабления
качества заданности базовых структур и институтов обще-
ства. В таких случаях люди из всех слоев общества могут
начать сомневаться в базовых предпосылках его и, возмож-
но, у них возникнут новые идеи о тех способах, которыми
3 Имиджи, связывающие космический и социальный порядок, ча-
сто встречаются в пьесах Шекспира, который проявляет постоян-
ную осведомленность о потенциальном беспорядке. См. напр, речи
Глочестера и Эдмунда в Короле Аире (акт I, сцена 2).

люди должны организовывать свою совместную жизнь.
Другим интересным случаем являются группы маргиналь-
ности — то есть ситуации, в которых отдельные группы ис-
ключаются из полноценного участия в жизни общества.
Эксплуатируемые классы, группы переселенцев либо груп-
пы людей с высоко девиантными привычками или убежде-
ниями всегда обеспечивали социальный контекст, ведущий
к размышлениям об обществе. Иллюстрацией эффекта мар-
гинальности в восприятии общества может служить очень
важное место, которое занимали евреи в современной за-
падной мысли.
Социальные потрясения
и история социальной мысли
Во всем этом нет ничего нового. Примеры таких потрясе-
ний качества заданности социального опыта можно время от
времени обнаружить на всем историческом пути, начиная с
античности. Существует даже поэма, датируемая периодом
возмущений, последовавших за концом Старого Царства в
Древнем Египте (более чем за две тысячи лет до н. э.), в кото-
рой поэт оплакивает переворот всех вещей, которые проте-
кали в его обществе установленным образом, и который
привел затем к тому, чтобы задать несколько очень фунда-
ментальных вопросов о значении человеческой жизни. Очень
знаменитым примером из классической античности являет-
ся Фукидид, чей горький опыт поражения Афин в Пелопо-
несской войне привел его к исследованию значения соци-
ального порядка и истории, глубина и масштабность кото-
рого заставила некоторых людей предполагать, что
подлинным отцом современной социологии является Фу-
кидид. Исламское средневековье дает нам иллюстрацию
богатства маргинальной социальной мысли в лице Ибн-Халь-
дуна, который провел большую часть продуктивных лет
своей жизни как политический изгнанник, странствуя из
одной страны в другую и который трансформировал свой
личный опыт странствий в одной из важнейших работ пре-
модернистского периода. С разрушением средневекового
мира на Западе, такие опыты множились и ускорялись. И су-
ществует множество авторов в ранней истории модерна,
которым свободно можно было бы присвоить титул отца

социологии. Здесь можно упомянуть такие фигуры, как
Френсис Бэкон, Эразм, Макиавелли или Монтень.
Кризис в истории развивается обычно в течение долгого
времени. Если о кризисе в опыте общества современного
человека можно сказать, что он начался с распадом христи-
анского мира, то кульминационной точки он достиг во Фран-
цузской революции. За довольно короткий период времени
абсолютистское государство и его институты, казалось, за-
полнили собою пропасть, оставленную разрушением сред-
невекового порядка. Роскошная мишура абсолютистской
монархии, особенно во Франции, иерархическая система
сословий и легитимации, обеспечиваемые доктриной боже-
ственного права королей, устанавливали новый порядок за-
данности, в котором должна была проживаться человечес-
кая жизнь. Великие мыслители Просвещения, особенно во
Франции и Англии, породили все возрастающее сомнение в
ценности и легитимности такого порядка. Но именно рево-
люция 1789 года вдребезги разбила этот порядок в массив-
ном перевороте монументальных пропорций. Казнь короля
послужила кровавой и драматической ратификацией этого
исторического акта разрушения. Французская революция и
ее последствия открыли период кризиса, в котором челове-
ческий социальный опыт во все большей степени ставился
под вопрос, осмысливаясь и воспринимаясь в новых откры-
вающихся перспективах. В очень реальном смысле Фран-
цузская революция никогда не прекращалась. Философс-
ки, политически и экономически она представляла собою
начало кризиса, который все еще переживается и сегодня.
Его интеллектуальные отзвуки создали большинство из
того, что мы называем историей социальной мысли, начиная
с тех времен. Социология как дисциплина и есть один из
этих интеллектуальных отзвуков.
Истоки социологии: Огюст Конт
Социология как дисциплина с таким именем возникла в
девятнадцатом веке, сперва во Франции, а затем, довольно
независимо, в Германии и Америке. В этих трех странах она
развивалась особенно сильно. Можно ^рубо обозначить пе-
риод между 1890 и 1930 гг., когда была проделана большая
часть работы по закладке ее фундамента. Значительная часть

из того, что произошло с того времени в социологии, было
углублением проработки и доведением до логического за-
вершения интуитивных догадок великих авторов классичес-
кого периода. Бросим краткий взгляд на эту историю.
Название «социология » было изобретено Огюстом Кон-
том (1798-1857). Конт был изначально философом, кото-
рый основал философскую школу под названием позити-
визм. Его амбиции и в философии, и в новой дисциплине,
которая стала частью ее, были очень высокими. Конт хотел
не менее чем произвести на свет рациональную религию для
человечества, которое отвергнет и традиционную религию,
и идеологию Французской революции. В сущности, Конт
был консерватором. Он был шокирован потрясениями, ко-
торые вызвала к жизни революция, и ее возбуждающими
последствиями для Франции и других стран. Он был глубо-
ко убежден в том, что сегодня называют законом и поряд-
ком. Действительно, основная цель социологии состояла в
открытии законов социального порядка, а потому — в по-
иске средств для поддержания такого порядка. С другой
стороны, во многих смыслах Конт сам был детищем Про-
свещения. Он противостоял христианской церкви, которую
расценивал как сдерживающую силу в человеческой исто-
рии. Он был ревностно верующим в прогресс и даже более
того — в науку, на которую он возлагал непомерные ожи-
дания.
В ранние годы жизни Конт был связан с Анри де Сен-
Симоном, довольно эксцентричным французским мыслите-
лем того периода, основавшим нечто вроде секулярной цер-
кви. Сами сенсимонисты расценивали себя как разновид-
ность организации со священническими порядками, которая
будет стражем новой веры в прогресс и рациональность во
имя человечества. Среди других несколько причудливых
характеристик была униформа, которую они носили —
жакет с пуговицами вдоль спины, который никто не мог ни
надеть, ни снять без помощи других. Идея здесь состояла в
том, чтобы продемонстрировать (можно сказать, несколь-
ко болезненным способом), что человеческие существа за-
висимы друг от друга. Позднее Конт рассорился с Сен-Си-
моном, и каждый из них обвинял другого, приписывая ему
кражу своих идей. Но квази-религиозное рвение сенсимо-
нистов продолжало находить свою устремленность в более

поздних работах Конта. Социология должна была стать чем-
то вроде новой теологии, с которой нужно просто ободрать
сверхъестественную мишуру. Социологии предстояло стать
королевой наук, интегрируя в себе теоретическое знание
человечества, а также служить в качестве путеводителя к
его практическим действиям по реформам и переорганиза-
ции мира. В своей ставшей знаменитой фразе Конт характе-
ризовал цель науки, как создаваемой для того, чтобы «знать
для того, чтобы предсказывать, предсказывать для того, что-
бы контролировать». Это, между прочим, осталось позити-
вистским идеалом до наших дней — и не только в социоло-
гии, но и равным образом в других науках.
Немногое из специфического содержания контовской
социологии выжило в классический период, и на tfero очень
мало ссылаются в современной социологии, за исключени-
ем случайных сносок, которые никто не читает. Действи-
тельно, несколько лет назад один непочтительный студент
посетил собрание Американской Социологической Ассоци-
ации с именным ярлычком на груди, где было просто обо-
значено: «О. Конт, основатель», и никто и бровью не повел.
Тем не менее, у Конта существует несколько идей, которые
в виде подводных течений продолжали оказывать влияние
на социологию после его смерти4.
Вклад Конта:
стадии человека, «Статика и динамика»
В частности, необходимо упомянуть два из его понятий.
Одно из них — это представление о том, что человеческая
история развивалась в процессе трех стадий, которые он
назвал теологической, метафизической и позитивной. Пред-
полагается, что первая из этих стадий относится к тому вре-
мени, когда человеком управляли религиозные заблужде-
ния, в ходе второй эти заблуждения некоторым образом
секуляризовались и трансформировались в философские
позиции, а третья, будучи веком науки, или, как говорил
4 Имеются некоторые признаки того, что Конт может быть от-
крыт заново. Станислав Андрески опубликовал работу Квинтэс-
сенция Конта (London: Croom Helm, 1974), а Роналд Флетчер отре-
дактировал его ранние эссе в Кризисе индустриальной цивилизации
(London: Heinemann, 1974).

Конт, позитивной науки, только что началась и предполага-
лось, что она станет для человечества возрастом великого
просвещения и полного освобождения от иллюзий. Очень
немногие после Конта очень серьезно воспринимали эти ста-
дии, но представление о том, что существует более или ме-
нее неизбежная прогрессия ступеней в развитии человека и,
в действительности, общества — это идея, которая оказа-
лась очень продолжительной. Другим влиятельным пред-
ставлением Конта стало его разделение предмета социоло-
гии на части, названные им статикой и динамикой, — первая
из них имела дело с более или менее стабильными структу-
рами, остающимися одинаковыми во все периоды времени,
другая изучала силы, воздействующие на изменения, конф-
ликты и возмущения в обществе. В ряде перевоплощений
эта идея также выжила в современной социологии. И даже
само искупительное, если не сказать — мессианское значе-
ние, которое Конт придавал социологии, время от времени
подвергалось переоценке, особенно во Франции и Америке.
Предпринималось сравнительно немного попыток популя-
ризировать идею, что социология должна быть королевой
наук. Однако в начале двадцатого века какое-то число лю-
дей на факультете Брауновского университета в Провиден-
се, Род-Айленд, представили на рассмотрение президенту
этого института меморандум, в котором предлагалось, что-
бы весь университет в целом признал главенство факульте-
та социологии. Нет нужды говорить, что этот меморандум
не был воспринят с энтузиазмом. В то же время даже сегод-
ня можно найти индивидов, которые каким-то образом
ожидают от социологии как науки авторитетных ответов на
все вопросы, которые беспокоят общество. Ввиду того фак-
та, что такие чрезмерные надежды, возлагаемые на социо-
логию, обречены на жестокие разочарования, можно счи-
тать удачей, что их питает сравнительно небольшое число
людей.
Эмиль Дюркгейм:
как возможен социальный порядок?
Если обратиться к классическому периоду социологии
во Франции, то самой выдающейся фигурой будет, несом-
ненно, Эмиль Дюркгейм (1858-1917). На протяжении при-

мерно двадцати лет Дюркгейм занимал в Сорбонне кафедру
социологии, которая была создана специально для него. За
это время он не только решительным образом сформировал
французскую социологию, но был и очень важной фигурой
во французской интеллектуальной и даже политической
жизни, выйдя далеко за пределы социологии как дисципли-
ны5. Он был активным участником основных интеллекту-
альных и политических кризисов во Франции того периода.
Это был период значительных волнений, в которых Третья
Республика разделилась на два политических лагеря — ле-
вых и правых. Первый представлял продолжавшуюся веру
в идеалы Революции, последний — продолжавшееся сопро-
тивление им.
Дюркгейм очень четко идентифицировал себя с левы-
ми, хотя нужно подчеркнуть, что тогда под этим не подра-
зумевалось, как сейчас, социалистическое направление, ле-
вые означало — республиканские, прогрессивные, антикле-
рикальные. Этот конфликт стал ведущим во времена жизни
Дюркгейма, во времена знаменитого процесса Дрейфуса,
который, казалось, расколол Францию пополам. Будучи
евреем, Дюркгейм (он был по прямой линии потомком эль-
засских раввинов) чувствовал этот конфликт даже более
остро, нежели другие. Когда конфликт в 1905 году закон-
чился победой левых, закрепленной отделением государ-
ства от церкви, Дюркгейм стал важной фигурой в прави-
тельственных кругах, равно как и в академических. Когда в
1905 году в государственных школах была отменена рели-
гиозная инструкция, Дюркгейм был вынужден сформиро-
вать комиссию для изучения следующего вопроса: каким
образом должен был кто-то инструктировать детей по воп-
росам морали в отсутствие традиционной религиозной ин-
струкции? Дюркгейм остро ощущал, что именно социоло-
гия сможет дать значимый ответ на этот вопрос, и он дей-
ствительно преуспел в утверждении социологии как важной
дисциплины в учебных планах. Другими словами, социоло-
гия должна была стать чем-то вроде секулярного катехизи-
са (не слишком отличаясь от того, что используется в аме-
риканской средней школе, известного как «Основы граж-
5 Основная интеллектуальная биография Дюркгейма это Steven
Lukes, Emile Durcbeim: His Life and Work, London: Penguin Books,
1975.

данственности »). Здесь нетрудно увидеть продолжение кон-
товской заинтересованности. Конечно, социология задумы-
валась как наука, но она была также больше, чем наука: она
была частью секулярного, гуманистического кредо, кото-
рое, как были убеждены, будет иметь прямые и важные
последствия для морали и политики.
От механической солидарности
к органической
Дюркгеймовский период во французской истории был
отмечен распространением дисгармонии и беспорядка. Его
практическая и политическая деятельность прямо относи-
лась к тому, чтобы справиться с этим беспорядком. Его ба-
зовый теоретический интерес был прямо связан с этими био-
графическими корнями. Его можно сформулировать очень
просто: как вообще возможен социальный порядок? Попыт-
ка ответить на это вопрос красной нитью проходит через все
работы Дюркгейма. Это главная тема его первой важной
работы О разделении общественного труда. В этой работе
Дюркгейм применяет свой социологический взгляд к исто-
рии. Социологически он находится в позиции, с которой
можно утверждать, что каждое человеческое общество тре-
бует солидарности — то есть возникающего среди людей
чувства, что они принадлежат друг другу. Но исторически
можно обнаружить различные типы солидарности. Дюрк-
гейм проводит различие между двумя основными типами,
которые он называет механической и органической соли-
дарностью. В механической солидарности, которая типична
для примитивных и древних обществ, люди соединяются
вместе тотальным образом—нечто сравнимое с солидарно-
стью, которая до сих пор превалирует во многих семьях.
Органическая солидарность, которая типична для современ-
ных обществ, — это гораздо более сложный тип, в котором
базовой формой связи выступает не простое чувство при-
надлежности друг другу, а сложное переплетение договор-
ных отношений. Общество, удерживаемое воедино механи-
ческой солидарностью, строится на вере и симпатии; с дру-
гой стороны, общество, основанное на органической
солидарности, удерживается вместе с помощью закона и
разума. Дюркгейм проявлял интерес не только к различиям

этих двух типов социального порядка, но и к отслеживанию
развития органической солидарности как фундаментальной
характеристики современного мира. Имелась сильная пре-
дубежденность в пользу этого типа солидарности, который
Дюркгейм рассматривал как продукт прогресса6.
«Социальные факты есть вещи»
и «коллективное сознание»
Наиболее влиятельной работой Дюркгейма были Пра-
вила социологического метода1. Эта тонкая и элегантно
написанная книга содержала и основные идеи Дюркгейма о
социологии как дисциплине, а также о программе дальней-
шей работы над этой дисциплиной. Во время раннего перио-
да своей работы Дюркгейм был вовлечен в борьбу с пред-
ставителями других академических дисциплин (таких как
философия и психология), которые отвергали и валидность,
и автономию социологии. Конечно, Дюркгейм испытывал
давление со стороны обеих. В Правилах он пытался пока-
зать, что общество обладает собственной реальностью, ко-
торая не может быть сведена к психологическим фактам.
Как он утверждал, общество — это {(реальность, существу-
ющая сама по себе (sui generis*)». Этот отличительный ха-
рактер социальной реальности выражается уже тем фак-
том, что невозможно пожелать, чтобы эта реальность ис-
чезла. Общество противостоит нашим мыслям и желаниям,
потому что оно обладает объективностью, которая сравни-
ма с объективностью природы, хотя и не есть то же самое.
Дюркгейм выразил это в одном из самых знаменитых своих
изречений: «Социальные факты —это вещи ».Для «вещи»
характерно то, что она существует вне нас, что она способна
противостоять нам, и что мы не можем понять, что же это
такое, заглянув в наше сознание. В своих Правилах Дюрк-
гейм вначале обсуждает то, что позднее должно было стать
основной темой его работы, а именно — то, что общество
* Emile Durcheim, The Division of Labor in Society, New York: Free
Press, 1964.
7 Emile Durcheim, The Rules of Sociological Method, New York:
Free Press, 1950.
* Или «сама себя порождающая»; прямо противоположное выра-
жение— suicide— «само себя убивающее» (прим. пере в.).

формируется комбинацией сознаний индивидов — комби-
нацией, которую он позднее назовет коллективным созна-
нием. Другими словами, в основании общества лежат мыс-
ли, идеи, построения ума.
Драматическим приложением настойчивости Дюркгей-
ма по поводу автономной реальности общества, стало его
исследование Самоубийстве?. В этом исследовании Дюрк-
гейм обратился к социальным причинам самоубийств. Это
было особенно драматично, потому что суицид является
одним из наиболее уникальных индивидуальных актов, на
которые способны люди. Тем не менее, Дюркгейм показал,
используя обильные статистические данные, что в опреде-
лении вероятности самоубийства решающее значение име-
ют социальные основания. Поэтому самое уникальное ин-
дивидуальное событие оказывается детерминированным
коллективными и высоко абстрактными факторами. Напри-
мер, Дюркгейм смог показать, что в городах совершается
больше самоубийств, чем в деревнях, среди протестантов —
чаще, чем среди католиков, среди разведенных и вдовых
больше, нежели среди замужних женщин. В каждом слу-
чае, утверждает Дюркгейм, расхождение должно объяснять-
ся различием в социальных связях или в солидарности. В свя-
зи с этими выводами Дюркгейм ввел одно из наиболее влия-
тельных своих понятий — аномию. Буквально это слово,
имеющее греческое происхождение, означает беспорядок
или отсутствие норм; Дюркгейм обозначал этим понятием
состояние как индивидов, так и групп, испытывавших недо-
статок солидарности или социальных связей. Как сумел по-
казать Дюркгейм, в наиболее драматических случаях стано-
вится возможным, что такая солидарность буквально необ-
ходима для жизни, и что лишение ее становится почти
невыносимым для человеческих существ.
Завершающей работой Дюркгейма была его книга, озаг-
лавленная Элементарные формы религиозной жизни9, ко-
торая была опубликована незадолго до его смерти. Это одна
из классических работ по социологии религии, и она утвер-
ждает, что религия — это фундаментально социальный фе-
номен, то есть религия отражает то общество, в котором
1 Emile Durcheim, Suicide, London, Routledge & Kegan Paul, 1952.
' Emile Durcheim, The Elementary Forms of Religious Life, London,
Allen & Unwin, 1964.

она существует. Однако если рассматривать более глубоко,
эта же книга в действительности показывает, что общество
по своей сущности — это глубоко религиозный феномен —
в том смысле, что оно, при конечном анализе, базируется на
первичных ценностях, разделяемых его членами. Здесь со-
циология опять же размещается в непосредственной близо-
сти от философии. В конечном счете, оно вырабатывает пред-
ставление об обществе как о группе человеческих существ,
связанных воедино вокруг общих верований и ценностей.
Школа Дюркгейма
Дюркгейм не только сам по себе был влиятельной фигу-
рой, но и стал основателем очень важной школы. Эта шко-
ла, к которой обычно относятся именно как к дюркгеймов-
ской школе, доминировала в социальных науках во Фран-
ции в течение около тридцати лет. На протяжении этого
периода социология во Франции означала дюркгеймовскую
социологию. В целом ряде других дисциплин, изучавших
человека, именно ученики Дюркгейма произвели на свет важ-
ные и влиятельные работы. Это особенно справедливо в от-
ношении этнологии (той дисциплины, которая сегодня в
Америке именуется культурной антропологией), истории,
лингвистики, психологии и права. Более четверти столетия
это сообщество ученых находилось в постоянной коммуни-
кации друг с другом и приводилось в движение сущностно
единой и поистине замечательной системой знаний о собы-
тиях, происходящих в обществе. Эта аккумуляция инфор-
мации далека от исчерпания и по сей день. Однако школа
Дюркгейма не прожила дольше 1930-х годов. Тому есть не-
сколько причин. Таких, например, как тот факт, что многие
из представителей ее были евреями и потому жестоко ис-
треблялись в период нацистской оккупации Франции во вре-
мя Второй мировой войны. Но основная причина, вероятно,
относится к сильному соединению дюркгеймовской социо-
логии с политическими убеждениями, с которыми она была
тесно связана. Рационализм и оптимизм республиканского
кредо Дюркгейма не сумели пережить мук Второй мировой
войны. После освобождения Франции дюркгеймовской со-
циологии не суждено было вернуться. Большая часть места
во французской социологии оказалась занятой либо марк-

систами или попала под сильное влияние из-за рубежа, осо-
бенно из Соединенных Штатов. Тем не менее, работа, про-
деланная Дюркгеймом и его школой, остается одним из ве-
личайших свершений в истории этой дисциплины.
Немецкие отклики
на Французскую революцию
В Германии социология имела совершенно иную исто-
рию, хотя и она была связана, правда несколько менее пря-
мо, с интеллектуальными отзвуками Французской револю-
ции. Связь эта была не прямой, скорее опосредованной об-
щей проблемой истории, которая была главной
предпосылкой немецкой общественной мысли на протяже-
нии девятнадцатого столетия — в особенности это было
представлено возвышающимися над всеми фигурами Геге-
ля и Маркса. По Гегелю, Французская революция постави-
ла проблему истории драматическим и неотвратимым обра-
зом. И на протяжении своей жизни, несмотря на консерва-
тизм более поздних ее лет, Гегель ощущал, что эта революция
была важным и фундаментально позитивным событием в
движении человеческого духа. В течение многих лет он вы-
ражал это квазирелигиозным образом, всегда озаренным
пламенем дней взятия Бастилии. Однако именно Маркс был
тем, кто гораздо более прямо и непосредственно поставил
революцию в центр интересов наук о человеке. Согласно
Марксу, Французская революция была лишь преамбулой к
великой пролетарской революции, которая должна была
прийти и утвердить новую эпоху человечества. Но именно
великий пример Французской революции привел Маркса к
разработке многих его базовых концепций — таких как класс
и классовая борьба, преобладание экономических факто-
ров в истории и динамики революции как таковой. Значи-
тельная часть немецкой социологической мысли на протя-
жении классического периода состояла из попыток отри-
нуть Маркса. Фактически само понятие социологии как
дисциплины стало альтернативой «науки о социализме»,
развитой и углубленной последователями Маркса. Как и во
Франции того периода, стимулом для социологии был анти-
революционный и консервативный дух. Следует подчерк-

нуть: это вовсе не означало, что такими же были конечные
последствия и подтексты этой дисциплины.
Макс Вебер: современность, капитализм
и роль идеалов в истории
Так же, как и во Франции, в социологии классического
периода доминировала одна гигантская фигура — Макс Ве-
бер (1864-1920). За исключением последних лет жизни,
Вебер в гораздо меньшей степени, нежели Дюркгейм, был
вовлечен в политическую борьбу своего времени. Он значи-
тельно больше подчинялся правилам беспристрастности
академической жизни Германии. И даже в академическом
смысле он в течение своей жизни пользовался меньшим ус-
пехом, чем Дюркгейм. Тем не менее, он оказал на своих со-
временников огромное влияние, которое после его смерти
скорее возросло, чем уменьшилось. Фундаментальная ин-
теллектуальная проблема, занимавшая Вебера, во всяком
случае, на первый взгляд, выглядит более ограниченно, чем
у Дюркгейма. Эта проблема была связана с истоками капи-
тализма. Вебер был убежден в двух вещах: во-первых, в очень
специфическом характере современного мира, а во-вторых,
в предопределяющем характере капитализма в появлении
на свет этого самого современного мира. Вопрос об истоках
капитализма был, таким образом, для Вебера вопросом об
основаниях современного мира. Имелось, однако, и после-
дующее, более фундаментальное разрешение этого вопро-
са, которое проступает только тогда, когда мы поймем Ве-
бера в его конфронтации с Марксом. Помимо источников
капитализма, Вебер проявлял интерес также к роли идей в
истории. Маркс делал акцент на решающей роли экономи-
ческих факторов в истории и, более узко, — на зависимости
сознания от того, что он называл экономическим фунда-
ментом социальной жизни. В чрезмерном упрощении, кото-
рое было насилием по отношению к сложности системы
мыслей самого Маркса, многие из его последователей пре-
вратили эти идеи в односторонний экономический детерми-
низм. Именно это и вызывало у Вебера стремление к опро-
вержению. И он стремился проделать это наиболее драма-
тическим путем, а именно, показывая, как сами
экономические процессы, в свою очередь, оказываются за-

висимы от того, что происходит в умах людей — на ценнос-
ти и верования, если быть более конкретным.
«Протестантская этика»: «аскетизм
внутреннего мира»
Зародышевой работой в этом предприятии Вебера была
Протестантская этика и дух капитализма™. Эта книга,
которая преуспела в создании противоречий между учены-
ми, которые на протяжении половины века искали каузаль-
ную связь между истоками капитализма и определенными
аспектами протестантской религии.
Ключевым понятием в веберовской аргументации было
то, что он называл «аскетизмом внутреннего мира ». Это, в
соответствии с Вебером, было одним из главных воздействий
протестантизма на историю западных обществ, хотя во мно-
гих отношениях это происходило непреднамеренно. Аске-
тизм внутреннего мира был трансформацией религиозной
дисциплины, которая требовала заинтересованности дру-
гого мира событиями этого. Лютеранская реформация дала
ей свой первый импульс изменением представлений с чисто
религиозного на секулярное: Лютер подчеркивал, что лю-
бое законное занятие столь же угодно Богу, сколь и про-
фессия священнослужителя, монаха или монахини. Но, в
соответствии с Вебером, аскетизм внутреннего мира дошел
до зрелости только в период кальвинистской реформации с
ее последствиями. Кальвинизм настаивал на том, что все в
жизни, включая экономическую активность, должно быть
подчинено жесткой религиозной мотивированной дисцип-
лине. В своем очень остроумном объяснении Вебер связы-
вал это с психологическими следствиями кальвинистской
доктрины предопределения: хотя дальше ничего не могло
вытекать из собственной мысли Кальвина, его более поздние
последователи начали рассматривать мирской успех как не-
кий род доказательства того, что сами они находятся среди
избранных (то есть среди того относительно небольшого
числа людей, которое Господь предопределил для спасе-
ния). В любом случае именно кальвинизм дал наиболее ре-
10 Weber Max, Tbe Protestant Etbic and the Spirit of Capitalism,
London, Allen & Unwin, 1930.

шительную и продолжительную легитимацию экономичес-
кой деятельности и, более конкретно, — экономической
деятельности, которая включала в себя дисциплину, тяже-
лую работу и спасение. Такая этическая самоотверженность,
утверждал Вебер, была очень важной для развития аттитю-
дов и обычаев, благоприятных для капиталистического пред-
принимательства. Потом Вебер продолжал доказывать, что
действительно, в тех странах, чье население наиболее пря-
мо и мощно испытывало на себе влияние кальвинизма, ка-
питализм возникал в самых характерных своих формах.
Теория Вебера, правильная она или нет, совершенно преоб-
разила наш исторический взгляд на истоки современного
мира. Кроме того, она предложила наиболее убедительные
аргументы против марксистской интерпретации истории.
Отсутствие аскетизма внутреннего мира
Вслед за Протестантской этикой и духом капита-
лизма Вебер развернул обширную работу по сравнитель-
ной социологии религии11. Она охватывала исследования
религии Индии, Китая и античного Ближнего Востока. Ко
времени своей смерти Вебер работал над социологией Ис-
лама. Оценивая ретроспективно, можно утверждать, что
объем информации, вошедшей в это предприятие, ошелом-
ляет. Некоторые из конкретных исследований по социо-
логии религии, предпринятых Вебером, оказали глубокое
воздействие на общий объем эрудиции в этих областях —
например, его исследование связи интеллектуалов с рели-
гиями спасения в Индии, его исследование пророчеств в
древнем Израиле. Но, хотя Вебер в ходе своей работы схо-
дил со многих направлений, он всегда возвращался к тому,
что составляло главный его интерес, а именно — к отноше-
нию интеллектуального и экономического процессов в ис-
тории. Установив, к своему удовлетворению, связь рели-
гии с капитализмом на Западе, он использовал общую ис-
торию человеческой религии как гигантскую лабораторию,
чтобы верифицировать свой первоначальный тезис. Вновь
и вновь его главным пунктом исследований древних и не-
11 Weber Max, The Religion of India, New York: Free Press, 1958;
The Religion of China, New York: Free Press, 1958; Ancient Judaism,
New York: Free Press, 1952.

западных религий становилось отсутствие аскетизма внут-
реннего мира.
«Элективные сходства»
между идеями и группами
Необходимо подчеркнуть, что Вебер вовсе не желал
вытеснять религиозным или идеациональным детерминиз-
мом экономический детерминизм марксистов. Напротив, он
подчеркивал взаимосвязь этих различных факторов. Клю-
чевым понятием, которое он использовал в этой связи, было
элективное сходство, которым он обозначал процесс, по-
средством которого определенные идеи и определенные
социальные группы как бы «искали друг друга в истории ».
Так, например, Вебер не утверждал, что конфуцианство
произвело на свет китайскую бюрократическую систему,
или, коли на то пошло, что оно было просто отражением
последней. Скорее он утверждал, что, какими бы ни были
исходные мотивы Конфуция и его непосредственных пос-
ледователей, конфуцианство превратилось в религиозную
и этическую систему, которая особым образом соответство-
вала потребностям этого конкретного класса людей (клас-
са, который назывался «бюрократические ученые»). Это
выглядело так, как если бы эти группы и эти идеи выбрали
друг друга вследствие сходства между ними.
В некоторых отношениях Вебер был в гораздо меньшей
степени теоретиком или методологом, нежели Дюркгейм.
И, тем не менее, его вклад и в теорию, и в методологию был
действительно очень большим. Однако не этот вклад пред-
ставлял его главный интерес; он скорее был побочным про-
дуктом его работы по независимым проблемам социологии,
особенно социологии религии. Все же самая большая его
работа — это систематический трактат по социологии, озаг-
лавленный Экономика и обществе?1. В нем детально разра-
батываются некоторые понятия социологии, которые оста-
лись в употреблении по сей день. Эта работа содержит так-
же некоторые важные аналитические моменты, например
веберовское исследование бюрократии.
12 Max Weber, Economy and Society, New York: Bedminster Press,
1968.

В отличие от Дюркгейма, Вебер не стал основателем ка-
кой-либо школы. Возможно, это было в определенной сте-
пени следствием различий в личностных качествах этих двух
людей. Это было также в значительной мере результатом
различий академических систем Германии и Франции. В то
время как во Франции академическая и интеллектуальная
жизнь была очень сильно централизованной, в Германии
такого не было. Несмотря на свое огромное влияние, Вебер
оставался фигурой, стоящей особняком, в одиночку. То же
самое относится и к другим важным авторам в немецкой
социологии на протяжении классического периода.
Георг Зиммель:
диады, триады и роль чужестранца
Среди них наиболее важным по значимости после Вебе-
ра был, вероятно, Георг Зиммель (1868-1918). Работы Зим-
меля по социологии представляли собою лишь часть его
более обширной работы, связанной с философией и интел-
лектуальной историей13. Действительно, наибольшая часть
вклада Зиммеля в социологию содержится в одной много-
томной работе, которая, в свою очередь представляет со-
бою собрание эссе по ряду различных предметов. Тем не
менее, воздействие Зиммеля на социологию было очень боль-
шим, и оно продолжается по сей день. Зиммель проявлял
интерес к разработке того, что сам он называл «формаль-
ной социологией ». Этим понятием он обозначал предполо-
жения о природе социальной реальности, которая должна
быть очень общей и которая могла быть заполнена разным
историческим содержанием. Например, в одном из эссе,
которое стало весьма знаменитым, Зиммель исследовал вли-
яние чисел на социальные отношения, вводя понятия «диа-
да » и «триада » для того, чтобы обозначить группы, состоя-
щие из двух и трех членов. Зиммель детально анализировал,
каковы различия между этими группами. Проводя этот ана-
лиз, он был очень тщателен в формулировках, следя, чтобы
они были применимы к группам, вовлеченным в любой из
возможных типов отношений. В другом своем эссе — веро-
13 Kurt Wolff (ed.) The Sociology of George Simmel, New York: Free
Press, 1950.

ятно, самом знаменитом — Зиммель анализировал роль чу-
жестранца в человеческом обществе, проделывая это опять
же таким образом, чтобы этот анализ мог быть использован
к максимально широкому кругу различных ситуаций.
Вильфредо Парето:
систематическое исследование
идеологической борьбы
Прежде чем обратиться к американским разработкам в
данной дисциплине, необходимо упомянуть еще одну сто-
ящую особняком и в некотором смысле эксцентричную
фигуру в европейской социологии, которая, тем не менее,
была очень важной. Это итальянский социолог Вильфредо
Парето (1848-1923). Будучи изначально экономистом и вне-
ся определенный вклад в экономическую теорию, на более
поздних стадиях своей карьеры Парето обратился к социо-
логии, поскольку был убежден, что предположения о ра-
циональном поведении, которые лежат в основании эконо-
мики, не слишком далеко заходят в объяснении человечес-
кого поведения. Парето произвел на свет одну гигантскую
работу по социологии, которая на английском языке озаг-
лавлена Mind and Society14. Разветвленная, наполненная
поясняющими историческими иллюстрациями всех типов,
эта работа представляет оригинальный подход к социоло-
гической мысли. В некоторых отношениях Парето, подоб-
но Марксу, рассматривал общество главным образом как
арену борьбы и обмана. Поэтому главными областями об-
щественной жизни, которые его интересовали, были поли-
тика, идеи и связь между ними. Он старался в деталях пока-
зать, какая значительная часть социальной жизни возмож-
на лишь благодаря систематическим иллюзиям и мифам,
которые служат интересам особых групп. Но, в отличие от
Маркса, Парето не предлагает рецептов для излечения об-
щества. Аристократ по происхождению и циник по склон-
ностям, он удовлетворялся обзором глупостей человечества
в позиции сардонической отрешенности. Социология Паре-
то составляет одну из наиболее разработанных систем в ис-
тории этой дисциплины, и она оказала влияние на других
н Vilfredo Pareto Mind and Society, New York: Dover, 1963.

социологов в различных странах — хотя в действительнос-
ти немногие из них идентифицировали себя с этой системой
в целом.
Американская социология:
решение практических проблем
Социология в Америке развивалась в обстоятельствах,
отчетливо отличавшихся от европейских. Социальный опыт,
из которого вышла американская социология, имел мало
общего с политическими и идеологическими противоречия-
ми, которые стимулировали социологию во Франции и Гер-
мании. Это скорее был опыт иммигрантского общества, зах-
ваченного возмущениями быстрой индустриализации и ро-
ста городов. С самого начала американская социология имела
очень сильный практический интерес. Но это характеризо-
валось не столько политикой, сколько социальными рефор-
мами и социальной работой. Эта практическая, реформист-
ская тенденция в американской социологии оказалась очень
продолжительной. Вначале были очень сильны теоретичес-
кие влияния из Европы, но вскоре стали развиваться совер-
шенно отличные американские черты.
Опять же, в отличие от Европы, в Америке на протяже-
нии классического периода невозможно указать одну или
даже несколько монументальных фигур. В развитии этой
дисциплины был ряд влиятельных индивидов; некоторые
из них основали свои школы, другие нет. Двумя видными
фигурами раннего периода были Уильям Грэхем Самнер
(1849-1910) и Торстейн Веблен (1857-1929).
Уильям Грэхем Самнер: нравы и
этноцентризм
Самнер испытывал на себе влияние английского фи-
лософа Герберта Спенсера, а его работа представляла
собою часть более обширного интеллектуального дви-
жения, которое называлось социал-дарвинизмом15. По-
15 Впечатляющую биографию Спенсера можно найти в работе
J.D.Y. Peel, Herbert Spenser: The Evolution of a Sociologist, London:
Heinemann, 1971.

добно другим представителям этого движения, Самнер
пытался применить имплицитный смысл биологической
эволюции для общества. На протяжении своей жизни
он стал очень популярен, отчасти — благодаря своим
представлениям социологии, которые, так или иначе,
очень сильно соответствовали представлениям, сложив-
шимся у многих членов американского общества. Сам-
нер был в особенности убежден в том, что общество сле-
дует собственным эволюционным законам и что госу-
дарство и право не могут и не должны ничего с этим
сделать. Такое представление было очень созвучно мыс-
лям того поколения, которое все еще было убеждено в
добродетели ничем не ограниченного капитализма и ко-
торое весьма подозрительно относилось к вмешатель-
ству правительства в экономические дела. Наиболее вли-
ятельная работа Самнера была озаглавлена Нравы16. Она
много лет оказывала сильное воздействие на американс-
кую социологию. Некоторые из ее понятий, такие как
нравы (привычки, которые стали частью общественной
морали) и этноцентризм (взгляд на мир, детерминиро-
ванный членством в собственной группе), стали частью
общего пользования.
Торстейн Веблен: разоблачение обмана
Если о Самнере сегодня можно писать как о представи-
теле социологического истеблишмента, то Веблен по свое-
му темпераменту был бунтовщиком. Сын норвежских фер-
меров со Среднего Запада, он не владел английским язы-
ком, пока не пошел в школу. Всю свою жизнь он считал себя
маргиналом американского общества и находился в состоя-
нии активного мятежа против всех его ценностей — от ка-
питализма до сексуальной морали. Работа Веблена — это
одно из последовательных воплощений темы разоблачения
обмана в социологии. Самая знаменитая его работа — Тео-
рия праздного класса17, которая представляет собою ядо-
витый портрет жизненного стиля высших классов в Амери-
ке и других обществах. Веблена (который, между прочим,
16 William Sumner, Folkways, New York: Dover, 1906.
17 Thorstein Weblen, The Theory of (be Leisure Class, London: Allen
& Unwin, 1971.

испытывал на себе сильное влияние марксизма и других ев-
ропейских традиций радикализма) можно оценивать как
основателя собственно американской традиции радикаль-
ной или критической социологии; то есть социологии, кото-
рая считает своей миссией критику существующего поряд-
ка в обществе.
Эмпирики: Томас, Знанецкий и Парк
Однако лишь после Первой мировой войны американ-
ская социология приобрела тот отличительный характер,
который в главных своих чертах сохранился до сегодняш-
него дня. Точкой поворота стал период, когда американс-
кие социологи с большой решимостью и в большом коли-
честве обратились к эмпирическим исследованиям, многие
из них при этом оставили позади теоретические рассужде-
ния как непрактичную и сущностно бесполезную деятель-
ность. Этот новый период в американской социологии мож-
но традиционно датировать с 1919 года, когда вышел пер-
вый том очень влиятельного эмпирического исследования
У. И. Томаса и Флориана Знанецкого Польский крестья-
нин в Европе и в Америке™. Это было обстоятельное, ох-
ватывающее период в несколько лет исследование культу-
ры и жизни польских иммигрантов в Америке, всматрива-
ющееся в основания их отечественной культуры. Тема и
метод Польского крестьянина были весьма показательны
для этой новой атмосферы в Америке. И Томас, и Знанец-
кий были профессорами Чикагского университета, и сло-
жилось так, что это учебное заведение стало, вне всякого
сомнения, центром всего жизненно важного и инноватив-
ного в американской социологии. Для указания на целую
группу социологов, работавших в этот период в Чикаго,
использовался термин «Чикагская школа». Их основной
интерес сосредоточивался на городе, и в работах таких ав-
торов как Роберт Парк и Льюис Уирт были заложены ос-
нования того, что позднее стало особой областью урбани-
стической социологии. Они делали акцент скорее на поле-
вой работе, то есть на выходе и сборе данных, нежели на
18 W.I. Thomas and Florian Znanecki, The Polish Peasant in Europe
and America, Chicago: University of Chicago Press, 1919-21.

кабинетной работе по выведению теорий. Как советовал
своим студентам Парк: «Пачкайте свои руки исследовани-
ями!». Чикагские социологи имели также особое родовое
свойство для изучаемых социальных феноменов, которые
были девиантными или каким-либо иным образом выхо-
дили за пределы нормы. Так, они создалиряд монографий
о различных красочных уголках города, таких как миры
трущоб или преступности. Чикагская школа также поло-
жила начало тому, что позднее назовут социологией де-
зорганизации или девиации.
«Теория ролей» Джорджа Герберта
Мида и «символический
интеракционизм»
Очень важной фигурой, связанной с Чикагской шко-
лой, был Джордж Герберт Мид (1863-1931). Отношения
между Мидом и Чикагской школой носили довольно курь-
езный характер. Мид был, несомненно, социологом; почти
всю свою жизнь он был профессором философии в Чикагс-
ком университете, никогда не считая себя никем, кроме как
философом, и действительно проводил работу высокой тех-
нической сложности по философским проблемам. Тем не
менее, его влияние на американскую философию осталось
весьма поверхностным, а вот его влияние на американскую
социологию и социальную психологию оказалось огромным.
Другой курьезный факт состоит в том, что работа, в наи-
большей степени обеспечившая его влияние, никогда до его
смерти не публиковалась. Это была книга, озаглавленная
Разум, самость и общество19. В этой работе Мид очень
подробно анализирует, каким образом социальные процес-
сы создают человеческую самость, подчеркивая, что невоз-
можно понять человека вне понимания его в социальном
контексте. Ключевым понятием в социальной философии
Мида выступает роль (которую мы будем обсуждать в сле-
дующей главе), и работы Мида по этому предмету стали ос-
нованием для того, что позднее было названо в американс-
кой социологии «ролевой теорией ». Влияние Мида осталось
19 George Herbert Mead, Mind, Selfand Society, Chicago: University
of Chicago Press, 1934.

очень сильным и по сей день, и его обычно оценивают как
одну из самых влиятельных фигур в той школе социологии
и социальной психологии, которую сегодня называют сим-
волическим интеракционизмом.
Толкотт Парсонс и Роберт Мертон:
структуральный функционализм
В период между двумя мировыми войнами американс-
кая социология устойчиво развивалась и приобретала при-
знанное и уважаемое место в академическом истеблишмен-
те. Американские социологи уделяли большое внимание
разработке эмпирических методов исследования и статис-
тической технике. В этой области американская социоло-
гия заняла лидирующие позиции, которые и сегодня явля-
ются неоспоримыми. Интерес к теории в это время умень-
шался. Американские социологи начинали гордиться своим
профессиональным само-имиджем «длинноносых эмпири-
ков ». Только в 1940-х годах в Америке начал возрождать-
ся интерес к социологической теории. Это было в очень
значительной степени достижением двух человек: Толкотта
Парсонса из Гарвардского университета и Роберта Мерто-
на из Колумбийского университета20. Хотя в работах этих
двух авторов имеются значительные различия, оба они
вместе могут рассматриваться как основатели школы, име-
нуемой структуральный функционализм. Это такой под-
ход к обществу (первоначально использовавшийся куль-
турными антропологами в Англии), который рассматрива-
ет последнее как развивающуюся систему, каждая часть
которой функционирует тем или иным способом, в связи
со всеми другими. Тогда любые данные об обществе могут
рассматриваться с точки зрения того, насколько они функ-
циональны или дисфункциональны с точки зрения поддер-
жания социальной системы. В 1950-х годах структураль-
ный функционализм, вероятно, стал господствующей фор-
мой социологической теории в Америке, и только в
последние годы начал утрачивать свое влияние.
20 Talcott Parsons, The Social System, New York: Free Press, 1951;
Robert Merton, Theory and Social Structure, New York: Free Press,
1957.

Социологический истеблишмент:
радикалы, критики и начинания
В годы, последовавшие за Второй мировой войной, в
Америке существовало нечто такое, что можно было бы
назвать социологическим истеблишментом, то есть очень
респектабельное и закрепленное академическое поле. Его
этос и главная сила вели свое происхождение из эмпиричес-
кой работы, использовавшей все более усложненные мето-
ды. В дальнейшее их усложнение внесло свой вклад появле-
ние компьютеров. Превосходство американской социоло-
гии в международном смысле не вызывало сомнений21.
Работы американских социологов жадно читались и пере-
водились во всех частях света, включая Европу и станови-
лось понятно, что для соответствующей подготовки нужно
по меньшей мере несколько лет поучиться в Америке. В са-
мом деле, отношение Америки к социологии в те годы не
слишком расходилось с тем, что представляла собою для
философии Германия в девятнадцатом веке.
В последние годы эта ситуация несколько изменилась.
В самой Америке нарастала неудовлетворенность социоло-
гическим истеблишментом. Совсем недавно он подвергся
резким, иногда несправедливым нападкам критиков слева.
Но было также и гораздо более обширное чувство неудов-
летворенности и его подходами, и общей атмосферой, и со-
мнения относительно пригодности предоставляемых им дан-
ных. В то время, когда пишется эта книга, американская со-
циология находится в состоянии изменения, и трудно
предсказать, где будут пролегать области этого изменения.
В то же время, особенно в сравнении с 1950-ми годами, это
период энергичной дискуссии и самопроверки, который
может вылиться в реальное оживление этой дисциплины.
После первоначальной послевоенной зависимости от аме-
риканской социологии возникли и новые точки отправле-
ния в Западной Европе, особенно в Германии и Франции.
Марксистские режимы в Восточной Европе в последние годы
21 Эмпирический анализ влияния американских социологов на
современную британскую социологию см. в M.J. Oramaner,
'Comparison of Influential in Contemporary American and British
Sociology: A Study in the Internationalization of Sociology* // British
Journal of Sociology, vol.21. No.3, September 1970, p.324.

проявляют новую толерантность в отношении социологии,
которую прежде они отвергали, считая не чем иным, как
буржуазной идеологией. Как результат, наблюдается уме-
ренное, но, тем не менее, интересное развитие социологии в
некоторых из этих стран, включая Советский Союз. В меж-
дународном смысле положение социологии также очень
подвижно и наполнено новыми интригующими возможнос-
тями.
Нет нужды говорить, что этот эскизный набросок исто-
рии дисциплины был очень схематичным. Главный пункт,
который мы пытались утвердить, состоит в том, что социо-
логию всегда нужно отслеживать назад, к фундаменталь-
ному опыту общества, внутри которого она берет свои ис-
токи. Возможно в большей степени, чем любая другая дис-
циплина, социология отражает социальные условия, в
которых она возникает и развивается. Социолог находится
в обществе, и, в то время как общество выступает объектом
его исследований, оно также в значительной мере детерми-
нирует направления, в которых проводятся эти исследова-
ния.

Глава 3
Становление члена общества—
социализация
Жизнь ребенка —
не-социальные и социальные компоненты
К лучшему ли это, или к худшему, все мы начинаемся с
рождения. Первое состояние, которое мы испытываем в
своей жизни, — это состояние жизни ребенка. Когда мы
начнем анализировать, что влечет за собою это состояние,
мы, очевидно, придем к выводам, что в это время еще не
можем ладить с обществом. Прежде всего, быть ребенком
означает вступать в определенные отношения со своим соб-
ственным телом. Человек испытывает голод, удовольствие,
физический комфорт или дискомфорт и так далее. Ребенок
испытывает на себе воздействие физического окружения в
самых разнообразных и многочисленных его проявлениях.
Он испытывает на себе воздействие света и темноты, тепла и
холода; его внимание приходит в столкновение с самыми
разнообразными объектами. Он перегревается от солнеч-
ных лучей, он заинтригован гладкостью поверхности, его
может вымочить дождь или ужалить оса. Быть рожденным
означает вступить в мир, обладая заведомо неопределен-
ным запасом опыта. Добрая доля нашего опыта в этот пери-
од еще не носит социального характера. Нет нужды упоми-
нать, что сам ребенок в это время вообще не делает таких
различий. Только в ретроспективе становится возможным
разделить социальные и несоциальные компоненты своего

опыта. Однако, проводя такое различие, можно сказать, что
опыт общения с обществом также начинается с рождения.
Мир ребенка населен другими людьми. Очень скоро он ста-
новится способен отличать их друг от друга, и некоторые из
них приобретают для него преобладающее значение. С са-
мого начала ребенок взаимодействует не только со своим
собственным телом и с физическим окружением, но и с дру-
гими человеческими существами. Биография индивида с мо-
мента его рождения — это история его отношений с други-
ми людьми.
Боле того, несоциальные компоненты опыта ребенка
также опосредуются и модифицируются другими, то есть
его социальным опытом. Чувство голода в его желудке мо-
жет быть утолено только с помощью действий, совершае-
мых другими. На протяжении большей части времени фи-
зический комфорт или дискомфорт вызывается действия-
ми или оплошностями других. Этот объект с приятно
гладкой поверхностью был кем-то вложен в кулачок ребен-
ка. И если его вымочил дождь, то это потому, что кто-то
оставил его снаружи неприкрытым. В такой ситуации соци-
альный опыт, насколько он может быть отличим от других
элементов в опыте ребенка, не являет собою изолирован-
ную категорию. Почти каждый элемент в мире ребенка вклю-
чает в себя другие человеческие существа. Его опыт обще-
ния с другими имеет решающее значение для всего опыта в
целом. Именно другие создают паттерны, через которые
познается мир. И именно через эти паттерны организм уста-
навливает стабильные связи с внешним миром — не только
с миром социальным, но и равным образом с физическим
окружением. Однако те же самые паттерны также прони-
кают и в организм; то есть они вмешиваются в процесс фун-
кционирования организма. Именно другие насаждают в нем
паттерны, по которым удовлетворяется голод ребенка. Од-
нако, поступая таким образом, эти другие связывают и са-
мих себя с организмом ребенка. Наиболее очевидная иллю-
страция этому — расписание для приема пищи. Если ребе-
нок питается в установленное время и только в
установленное время, его организм принуждается приспо-
сабливаться к этому паттерну. В ходе формирования этого
приспособления меняется функционирование его организ-
ма. В конечном счете, ребенок не только начинает питаться в

определенное время, но и голод его просыпается к этому же
времени. Общество не только насаждает свои паттерны по-
ведения ребенка, но и проникает внутрь, чтобы организо-
вать функционирование его желудка. Такие же наблюде-
ния можно было бы проделать за физиологическими выде-
лениями, сном и другими процессами, эндемичными для
организма.
Кормить или не кормить:
вопрос социальной локации
Некоторые из этих социально насаждаемых паттернов
могут быть обязаны своим происхождением индивидуаль-
ным особенностям тех взрослых, которые имеют дело с ре-
бенком. Например, мать может кормить свое дитя всякий
раз, когда оно плачет, независимо от расписания, потому
что у нее очень чувствительный слух, или потому, что она
настолько любит его, что и мысли допустить не может, что-
бы оно хоть сколько-нибудь долго испытывало дискомфорт.
Однако, выражая более общую закономерность, решение о
том, кормить ли ребенка всякий раз, когда он заплачет, или
вводить для него фиксированное расписание кормления —
это не столько частное решение матери как индивида, сколь-
ко гораздо более широкий паттерн того общества, в кото-
ром живет мать и который она считает подходящим для ре-
шения данной проблемы.
Это имеет очень важный подтекст: в своих отношениях
с другими ребенок испытывает влияние микромира с плот-
но обозначенными пределами. Только гораздо позднее он
узнает о том факте, что этот микромир имеет свои основа-
ния в бесконечно более обширном макромире. Возможно, в
ретроспективе он позавидует этому неведению ребенка. Тем
не менее, этот невидимый, неизвестный ему макромир уже
сформировал и предопределил почти все, что он испытыва-
ет в своем микромире. Если его мать переключится с жест-
кого расписания кормления на новый режим кормления вся-
кий раз, как он заплачет, это, конечно, не приведет к тому,
что ребенок не будет доверять никому, кроме нее, за столь
приятные изменения в его жизненных обстоятельствах. Чего
он не узнает, так это того, что мать действовала по совету
какого-то эксперта, который отражает представления, в

настоящий момент вошедшие в моду, скажем, среди выс-
ших образованных слоев американского среднего класса1.
Тогда, в конечном счете, это не столько мать, сколько то
невидимое коллективное существо вторглось (в данном слу-
чае приятно) в физиологическую систему ребенка. Однако
имеется и более далеко идущий подтекст. А именно, если
мать ребенка принадлежала к числу представителей друго-
го класса, такого, скажем, как рабочий класс, и не получила
образования в колледже, ребенок, требуя пищи, будет по-
прежнему кричать без всякой для себя пользы. Другими
словами, микромиры опыта детей отличаются один от дру-
гого в соотнесении с макромирами, в которые они встроены.
Детство переживается в соотнесении с его общей локацией
в обществе. Тот же принцип соотносительности принадле-
жит позднему детству, юности и любой другой биографи-
ческой стадии.
Практика кормления младенцев может быть принята
во внимание как важный пример. В ней, конечно, возможно
большое число вариаций — кормление ребенка по регуляр-
ному расписанию в противопоставлении с так называемым
кормлением по востребованию, кормление грудью в проти-
вопоставлении бутылочному вскармливанию, различные
сроки отнятия от груди и так далее. В этом существуют не
только большие различия между обществами, но и между
различными классами в рамках одного и того же общества.
К примеру, в Америке бутылочное вскармливание было впер-
вые введено матерями из средних классов. Затем это до-
вольно быстро распространилось на другие классы. Поэто-
му уровни доходов родителей ребенка во вполне букваль-
ном смысле решают, будет ли ему предоставлена, когда он
проголодается, материнская грудь или бутылочка с соской2.
Различия между обществами в этой области поистине
замечательны. В семьях среднего класса в Западном обще-
стве до того, как эксперты по этим вопросам распространи-
1 Он останется также в неведении, что эта мода имеет тенденцию
к изменению поразительными способами. См. Urie Bronfenbrenner,
«Socialization and Social Class through Time and Space» in Reinhard
Bendix and Seymour Martin Lipset (eds.), Class, Status and Power
(2nd ed.), London: Routledge & Kegan Paul, 1967, pp.362ff.
2 John and Elizabeth Newson, Patterns of Infant Care in an Urban
Community, London: Penguin Books, 1971, pp.l76ff.

ли различные представления относительно кормления по
востребованию, существовал жесткий, почти индустриаль-
ный режим кормления по расписанию. Ребенка кормили в
определенные часы и только в эти часы. В промежутках ему
позволяли плакать. В оправдание такой практики приводи-
лись разнообразные доводы — или с точки зрения практич-
ности, или, ссылаясь на тот вклад, который она вносит в
поддержание здоровья ребенка. Противоположную карти-
ну мы можем наблюдать в практике кормления у народно-
сти гусайи в Кении3.
Когда мать работает, она носит ребенка на себе привя-
занным либо к спине, либо к другой части тела. Когда ребе-
нок начинает плакать, она его кормит, насколько это воз-
можно, быстро. Общее правило таково, что ребенку нельзя
плакать более пяти минут до того, как его покормят. В срав-
нении с большинством паттернов вскармливания в Запад-
ном обществе этот действительно выглядит весьма «либе-
ральным».
У гусайи существуют, однако, и другие аспекты вскар-
мливания, которые впечатляют уже совершенно иным об-
разом. Так, начиная с нескольких дней после рождения, ре-
бенка в дополнение к материнскому молоку кормят жид-
кой кашей. Из данных различных наблюдений ясно, что
ребенок не относится к этой каше с большим энтузиазмом.
Ему это не помогает; его кормят силой. Это насильственное
кормление производится довольно неприятным способом:
мать зажимает ребенку нос. Когда он открывает рот, чтобы
вдохнуть, мать отправляет туда кашу. Когда это проделы-
вают другие люди, мать не обращает на это большого вни-
мания и действительно редко затрачивает усилия, чтобы
приласкать ребенка. Возможно, это делается, чтобы избе-
жать ревности со стороны наблюдателей, но на практике
это означает, что ребенок испытывает больше влияния со
стороны других людей, чем со стороны своей матери. Таким
образом, на этой ранней стадии воспитание детей у гусайи
выглядит весьма жестким в сравнении с западными паттер-
нами. С другой стороны, когда дело доходит до отучения от
груди, гусайи опять же проявляют высокую степень «либе-
ральности » в сравнении с западными обществами. Так, в за-
3 Beatrice Whiting (ed.) Six Cultures — Studies in Child Rearing,
New York: Wiley, 1963, pp.l39ff.

падных обществах огромное большинство детей переходят
от грудного вскармливания к бутылочному до шести меся-
цев, дети гусайи проделывают это в возрасте двадцати двух
месяцев.
Приучение к туалету:
кусты или «вдохновение»
Приучение к туалету — это еще одна сфера поведения
ребенка, где социальные паттерны очень наглядным спосо-
бом внедряются в само функционирование организма. Во-
обще говоря, в примитивных обществах проблем с этим до-
вольно мало. Общее правило таково, что как только дети
начинают ходить, они следуют за взрослыми в кусты или в
какое-то другое место, предназначенное общиной для со-
ответствующих отправлений. Эта проблема особенно неве-
лика в теплом климате, где маленькие дети не носят почти
никакой одежды. Поэтому среди гусайи приучение к туале-
ту представляет собою сравнительно простое дело, сводя-
щееся к тому, чтобы дети справляли нужду дефекации вне
дома. Это обычно делается в среднем в возрасте двадцати
пяти месяцев и требует для своего завершения около одно-
го месяца. О мочеиспускании вообще проявляется доволь-
но мало заботы. Поскольку маленькие дети не носят ниж-
него белья, проблемы с загрязнением одежды не возникает.
Детей довольно умеренно приучают к выполнению экскре-
торных функций, но, очевидно, это постигается само со-
бой, в процессе простой имитации, без применения угроз
или санкций4.
Напротив, в западных обществах приучение к туалету —
это очень серьезное занятие. (Нам кажется, что если бы
Фрейд был гусайи, это никогда бы не дало ему возможнос-
ти создать свою теорию детского развития, в которой столь
важное место занимает приучение к туалету.) Если сравни-
вать, скажем, американское общество с гусайи, то нетрудно
увидеть, что в первом из них приучение к туалету будет в
большей степени проблематичным. Здесь, помимо всего про-
чего, на детях надето множество одежды, организация по-
мещений в доме отличается сложностью, не говоря уже об
4 Beatrice Whiting (ed.) Six Cultures — Studies in Child Rearing.

общей недоступности кустов. Поэтому хлопоты, успехи и
неудачи в процессе приучения к туалету — это довольно
частая тема разговоров среди американских матерей. В не-
давнем исследовании одной общины в Новой Англии5 на-
блюдатели обнаружили поразительный диапазон каратель-
ных мер, применяющихся к детям, которые не соответство-
вали требованиям приучения к туалету. Эти меры
простирались от намазывания носа ребенка его собствен-
ными испражнениями до использования суппозиториев или
клизмы для приучения ребенка к регулярности. (Фактичес-
ки от одной четверти до одной трети проинтервьюирован-
ных матерей сообщили о том, что они пользуются этими
последними мерами.) Кажется, маленькие дети искренне
ненавидят клизмы и одной угрозы их применения обычно
бывает достаточно, чтобы «вдохновить » ребенка на дефе-
кацию, когда этого желает мать.
Однако если бы социолог-гусайи на основе этого мате-
риала пришел к заключению, что американская практика
приучения к туалету как-то по-особенному сурова, он бы
ошибся в таком обобщении. Американцы прибегают к угро-
зам своим детям и в других областях поведения. К примеру,
американцы считают само собой разумеющимся, что дети
желают очень много двигаться, и сплошь и рядом относятся
к этому терпимо даже в более младших классах школ. Фран-
цузы, напротив, придерживаются совершенно иного мне-
ния на этот счет*. В недавнем исследовании практики воспи-
тания французских детей американский наблюдатель был
поражен той манерой, в которой французские дети играют
в парке, будучи одетыми в элегантные одежды, и при этом
каким-то образом ухитряются не запачкаться. Американс-
кие дети в сравнимых ситуациях, конечно же, ухитряются в
считаные минуты оказаться абсолютно покрытыми грязью.
Объяснение этого различия кроется в относительной непод-
вижности французских детей. Американский наблюдатель
отмечал это у французских детей в возрасте от двух до трех
лет и поражался их способностью оставаться спокойными в
течение столь долгих периодов времени. Такое же исследо-
вание рассказывает о французском ребенке, которого учи-
5 Ibid, pp.944ff.
' Margaret Mead and Marina Wolfenstein (eds.), Childhood in
Contemporary Cultures, Chicago: Phoenix Books, 1955, pp.lO6ff.

тель отправил к школьному психологу по той единственной
причине, что этот ребенок не мог спокойно сидеть в классе.
Французский школьный учитель, совершенно не привык-
ший к такому поведению, пришел к выводу, что ребенок,
должно быть, болен. Другими словами, степень моторной
активности, воспринимаемая как нечто само собой разуме-
ющееся в американской школе, во Франции рассматривает-
ся как свидетельство какой-то патологии.
Социализация: относительные паттерны,
испытываемые как абсолютные
Процесс, проходя через который индивид обучается
быть членом общества, именуется социализацией. Существу-
ет множество ее разнообразных аспектов. Все только что
обсуждавшиеся процессы являются различными аспекта-
ми социализации. В этом смысле социализация есть нало-
жение социальных паттернов на поведение. И, как мы пы-
тались показать, эти паттерны вмешиваются даже в физио-
логические процессы организма. Отсюда следует, что в
биографии каждого индивида социализация, и особенно
ранняя социализация, — это фактор огромной мощности и
важности. Как мы видели, с точки зрения стороннего на-
блюдателя, паттерны, внедряемые социализацией, весьма
относительны. Они зависят не только от индивидуальных
особенностей взрослых, на которых возложена забота о
детях, но также от различий в общих условиях жизни тех
социальных группировок, к которым эти взрослые принад-
лежат. Поэтому паттерны поведения ребенка зависят не
только от того, является он гусайи или американцем, но и
является ли он американцем из среднего класса или из ра-
бочего класса. Однако с точки зрения ребенка, эти схожие
паттерны переживаются вполне абсолютным образом. В са-
мом деле, есть основания полагать, что если бы это было не
так, дети были бы выведены из равновесия, и социализация
не могла бы протекать.
Абсолютность, с которой паттерны общества предста-
ют перед ребенком, базируется на двух очень простых фак-
тах — сильной власти взрослых в этой ситуации и игнори-
ровании ребенком альтернативных паттернов. Психологи в
своих взглядах различают, осознает ли ребенок на этой ста-

дии жизни, что он находится под очень сильным контролем
взрослых (потому что они обычно столь отзывчивы на его
потребности) или же он ощущает постоянную угрозу с их
стороны (потому что он так зависим от них). Как бы то ни
было, не может быть сомнения, что, объективно говоря,
взрослые в этой ситуации обладают преобладающей влас-
тью. Ребенок, конечно, может сопротивляться им, но наи-
более вероятным результатом любого конфликта будет по-
беда взрослых. Именно они держат под своим контролем
большинство вознаграждений, которых он жаждет, и боль-
шинство санкций, перед которыми он испытывает страх.
В самом деле, тот простой факт, что большинство детей, в
конце концов, постепенно социализируются, является про-
стым свидетельством такого предположения. В то же самое
время очевидно, что маленький ребенок не осведомлен о
многих альтернативах тех паттернов, которые ему навязы-
ваются. Взрослые противостоят ему вместе с миром, кото-
рый для него этот мир, конкретный и неповторимый. Лишь
много позже он откроет, что существуют альтернативы это-
му конкретному миру, что мир его родителей относителен в
пространстве и во времени и что возможны совершенно иные
паттерны поведения. Только тогда индивид осознает отно-
сительность социальных паттернов и социальных миров —
во всяком случае, он мог бы довести это понимание до логи-
ческого завершения, став социологом.
Инициация ребенка:
этот мир становится его миром
Таким образом, существует взгляд на социализацию,
который можно было бы назвать «полицейской точкой зре-
ния »; то есть социализацию можно рассматривать как насаж-
дение контроля извне, поддерживаемого системой вознаг-
раждений и наказаний. Существует еще, если хотите, более
мягкий взгляд на тот же феномен, а именно: социализацию
можно рассматривать как процесс инициации, в котором ре-
бенку позволяется развиваться, все более внедряясь в дос-
тупный ему мир. В таком аспекте социализация является сущ-
ностной частью процесса становления полноценного чело-
века и осознания реального потенциала индивида.
Социализация — это процесс инициации в социальный мир, в

его формы взаимодействия и в его множественные значения.
Первым перед ребенком предстает социальный мир его ро-
дителей — как внешняя, обширная, могущественная и таин-
ственная реальность. В ходе социализации этот мир стано-
вится понятным. Ребенок входит в него, становится способ-
ным к участию в нем. Он становится его миром.
Язык, мышление, отражение
и «возражение»
Во втором аспекте первичной движущей силой социа-
лизации выступает язык. Несколько позднее мы еще вер-
немся к языку для несколько более детального рассмотре-
ния. Здесь же мы хотим лишь подчеркнуть, насколько су-
щественное значение имеет язык для социализации и, в
действительности, для любого продолжительного участия
в жизни общества. Именно в ходе освоения языка ребенок
обучается передавать и сохранять для себя социально осоз-
наваемое значение. Он начинает приобретать способность
мыслить абстрактно, что означает, что его ум приобретает
способность к выходу за пределы непосредственно пере-
живаемой ситуации. Также именно через усвоение языка
ребенок обретает способность к рефлексии. Прошлый опыт
отражается и интегрируется в возрастающие и согласован-
ные воззрения на реальность. Настоящий опыт поведенчес-
ки интерпретируется с позиций этих воззрений, а будущий
опыт нельзя себе вообразить, его можно планировать. Имен-
но через эту возрастающую рефлексию ребенок начинает
осознавать себя как самость — в буквальном смысле реф-
лексии, то есть внимания ребенка, отражаемого с внешне-
го мира на себя.
До этого пункта очень легко и в принципе верно думать
о социализации как о процессе формирования или отливки.
Действительно, ребенок формируется обществом, отлива-
ется таким способом, чтобы он мог стать признанным и уча-
ствующим его членом. Но также важно помнить, что это
нельзя рассматривать как односторонний процесс. Ребенок,
даже очень маленький, — это не пассивная жертва процес-
са социализации. Он сопротивляется ему, участвует в нем,
сотрудничает с ним с различной степенью интенсивности.
Социализация — это взаимный процесс в том смысле, что

не только социализируемый, но и социализирующие испы-
тывают его воздействие. Это довольно легко наблюдается в
повседневной жизни. Обычно родители в большей или мень-
шей степени преуспевают в формировании своих детей в
соответствии с общими паттернами, установленными обще-
ством и желательными для себя. Но и родители тоже меня-
ются в ходе этого. Способность ребенка к взаимности, то
есть способность по-своему воздействовать на мир и на дру-
гих людей, населяющих его, возрастает в прямой связи с его
способностью пользоваться языком. Затем ребенок вполне
буквально начинает возражать взрослым.
В том же роде важно осознавать, что существуют пре-
делы для социализации. Эти пределы заданы самим детс-
ким организмом. Можно взять из любой части света ребен-
ка с данным уровнем интеллекта и социализировать его, что-
бы он стал членом американского общества. Любой
нормальный ребенок может выучить английский язык. Лю-
бой нормальный ребенок может обучиться ценностям и пат-
тернам, которые связаны с английским языком в Лмерике.
Возможно, каждый нормальный ребенок мог бы также обу-
читься системе музыкальной нотации. Но ясно, что и* лю-
бой нормальный ребенок мог бы развиться в музыкального
гения. Если потенциал для этого не был заложен в его орга-
низме, любые усилия социализации в этом направлении на-
толкнутся на твердое и непреодолимое сопротивление.
Нынешнее состояние научного знания (особенно в области
человеческой биологии) не позволяет нам описать точные
пределы социализации. И все равно важно осознавать, что
такие пределы существуют.
Принятие аттитюдов
и принятие роли другого
Каковы механизмы, посредством которых совершается
социализация? Фундаментальным механизмом является
процесс взаимодействия и идентификации себя с другими.
Решающим шагом является обучение ребенка (по словам
Мида) принятие аттитюдов другого7. Это означает, что ре-
7 Эти и последующие понятия были введены Джорджем Гербер-
том Мидом. См. George Herbert Mead, Mind, Seifand Society, Chicago:
University of Chicago Press, 1934.

бенок не только обучается распознавать у кого-то опреде-
ленный аттитюд и понимать его значение, но что он обучает-
ся сам принимать их для себя. Например, ребенок наблюда-
ет возникновение у матери в определенных ситуациях атти-
тюда гнева — скажем, в случаях, когда он обмочился.
Аттитюд гнева не только выражается различными жестами
и словами, но также и передает определенное значение, а
именно, что обмочиться — это неправильное поведение. Пер-
воначально ребенок будет имитировать внешние выраже-
ния этого аттитюда, как вербально, так и невербально. Имен-
но в процессе взаимодействия и идентификации значение
этого аттитюда будет усвоено ребенком.
Эта особая фаза социализации будет успешно завер-
шена, когда ребенок обучится принимать тот же аттитюд
в отношении самого себя даже в отсутствие матери. По-
этому можно наблюдать детей, «играющих в мать» с са-
мими собой, когда они остаются одни — например, упре-
кающих самих себя за нарушение правил пользования
туалетом, иногда разыгрывающих целую маленькую пье-
су, имитирующую аналогичные действия, выполнявшие-
ся прежде матерью. Постепенно, надобность в пьесе от-
падает. Аттитюд плотно помещается в сознание ребенка,
и он уже может соотноситься с ним молча и без разыгры-
вания его. Подобным же образом ребенок обучается при-
нимать на себя роль другого. Для наших целей мы мо-
жем просто понимать роль как аттитюд, который зафик-
сирован в последовательном и повторяемом паттерне
поведения. Поэтому существует не только разнообразие
аттитюдов, проявляемых матерью в отношении ребенка,
но и обобщенный паттерн поведения, который можно
назвать «ролью матери». Ребенок обучается не только
принимать конкретные аттитюды, но и принимать эти
роли на себя. Очень важной частью этого процесса обуче-
ния является игра. Каждый, конечно, наблюдал детей,
играющих в своих родителей, в старших братьев и сестер,
а позднее — в полицейских, ковбоев, индейцев. Такая игра
важна не только для конкретных ролей, которые она ох-
ватывает, но и для обучения ребенка любой роли. Поэто-
му не имеет значения, что данный конкретный ребенок
никогда не играет в ковбоев или индейцев. Но при проиг-
рывании роли в первую очередь разучивается обобщен-

ный паттерн поведения. Дело не в том, чтобы стать
индейцем, а скорее в том, чтобы научиться, как иг-
рать роли.
Социализация: от «значимого другого»
к «обобщенному другому»
Помимо этой общей обучающей функции ♦проигры-
вания ролей », тот же самый процесс может также переда-
вать социальные значения «для реальности ». То, как аме-
риканские дети играют роли полицейских, будет сильно
зависеть от того, что эта роль означает в их непосредствен-
ном социальном опыте. Для белого ребенка пригородной
зоны полицейский — это фигура авторитета и увереннос-
ти, к которой можно обратиться в случае беды. Для черно-
го ребенка внутреннего города* та же роль, вполне вероят-
но, будет подразумевать враждебность и опасность, ско-
рее угрозу, чем доверие, кого-то такого, от кого скорее
нужно убегать, чем прибегать к нему. Мы можем также
предполагать, что роли индейцев и ковбоев будут иметь
различные значения в белом пригороде или в индейской
резервации.
Таким образом, социализация протекает в непрерыв-
ном взаимодействии с другими. Но не все другие, с кем
имеет дело ребенок, одинаково важны в этом процессе.
Некоторые из них явно обладают центральной важнос-
тью. Для большинства детей это родители и в той или иной
степени — братья и сестры. В некоторых случаях эта груп-
па дополняется такими фигурами как дедушка и бабуш-
ка, близкие друзья родителей и домашняя прислуга. Есть
и другие люди, которые остаются на заднем плане и чье
место в процессе социализации может быть лучше всего
описано как фоновое воздействие. Это все виды случай-
ных контактов — от почтальона до соседа, которого ви-
дят только от случая к случаю. Если рассматривать соци-
* Inner city — «внутренний город». Это, по терминологии урба-
нистической социологии, особая зона большого города, район «мно-
гоквартирных домов, подвижного населения, не обладающего ка-
ким-либо чувством общинности, и высоких показателей
преступности». (См. The Penguin Dictionary of Sociology. London:
Penguin Books, 1988. P.278. — прим. пере в.)

ализацию как разновидность драматического спектакля,
то его можно описать с точки зрения античного греческо-
го театра, где некоторые из участников выступают в каче-
стве главных героев пьесы, в то время как другие функци-
онируют как хор8.
Главных героев в драме социализации Мид называет зна-
чимыми другими. Это люди, с которыми ребенок взаимо-
действует наиболее часто, с которыми он имеет важные эмо-
циональные связи, и чьи аттитюды и роли являются решаю-
щими в его положении. Очевидно, в том, что происходит с
ребенком, очень важно, кто именно являются этими значи-
мыми другими. Под этим мы имеем в виду не только их ин-
дивидуальные особенности и причуды, но их местоположе-
ние в более крупном обществе. На ранних фазах социализа-
ции, какие бы аттитюды и роли ни принимались ребенком,
они принимаются именно от значимых других. Они в очень
реальном смысле и есть социальный мир ребенка. Однако,
по мере того, как протекает социализация, ребенок начина-
ет понимать, что эти конкретные аттитюды и роли соотно-
сятся с гораздо более общей реальностью. Ребенок начина-
ет, например, понимать, что не только его мать сердится на
него, когда он обмочился, но эта рассерженность разделя-
ется каждым из других значимых взрослых, которых он
знает, и в действительности — миром взрослых в целом.
Именно в этот момент ребенок начинает соотноситься не
только с конкретными значимыми другими, но и с обобщен-
ным другим (еще одно понятие Мида), который представ-
ляет общество во всем его объеме. Эту ступень нетрудно
увидеть с позиций языка. В более ранней фазе ребенок как
бы говорит себе (во многих случаях он реально делает это):
«Мама не хочет, чтобы я обмочился ж После открытия обоб-
щенного другого это становится примерно таким утвержде-
нием: «Этого делать нельзя ». Конкретные аттитюды стано-
вятся теперь универсальными. Специфические команды и
запреты индивидуальных других становятся обобщенными
нормами. Эта ступень носит довольно решающий характер
в процессе социализации.
8 Особые свойства, требуемые для того, чтобы быть главными
героями или хором, соотносятся с непосредственным социальным
окружением. Краткое обсуждение этого см. в Ronald Frankenberg,
Communities in Britain, London: Penguin Books, 1966.

Интернализация, сознание
и открытие себя
Теперь приобретает смысл одно из понятий, использу-
емых для описания социализации, а иногда употребляемый
почти равнозначно с ней, а именно — интернализация. Этим
словом обозначается, что социальный мир со множеством
своих значений становится интернализованным в собствен-
ном сознании ребенка. То, что прежде испытывалось как
нечто, находящееся вне, может теперь равным образом пе-
реживаться внутри него самого. В сложном процессе взаим-
ности и отражения устанавливается определенная симмет-
рия между внутренним миром индивида и внешним соци-
альным миром, в рамках которого он проходит
социализацию. Феномен, который мы называем сознанием,
иллюстрирует это наиболее ясно. Сознание, помимо всего
прочего, это сущностная интернализация (или скорее ин-
тернализованное присутствие) моральных предписаний и
запретов, которые прежде приходили извне. Это началось,
когда где-то в ходе социализации значимый другой сказал:
«Делай это » или «Не делай этого ». По мере того, как проте-
кала социализация, ребенок идентифицировал себя с этими
установлениями морали. Идентифицируясь с ними, он ин-
тернализовал их. Где-то на этом пути он сам сказал самому
себе: «Делай это» или «Не делай этого» — может быть, в
той же манере, в какой мать или какая-то другая значимая
личность впервые произнесли это ему. Потом эти установ-
ления начали безмолвно впитываться в его собственный ум.
Голоса стали внутренними голосами. И, наконец, это стало
говорить ему его собственное сознание.
Опять же на это можно взглянуть по-разному. Можно
рассматривать интернализацию с позиций того, что мы на-
звали «полицейской точкой зрения », и это будет правиль-
но. Как ясно иллюстрирует пример сознания, интернализа-
ция может кое-что сделать с контролем над человеческим
поведением. Она создает возможность, чтобы такой конт-
роль был непрерывным и экономичным. Для общества было
бы ужасно дорого и, вероятно, невозможно окружить ин-
дивида другими людьми, которые будут постоянно гово-
рить «Делай это » или «Не делай этого ». Когда эти предпи-
сания интернализованы в собственном сознании индивида,

поддержка извне требуется лишь время от времени. Боль-
шую часть времени большинство индивидов будут контро-
лировать себя сами. Но это лишь один из способов рассмот-
рения этого феномена. Интернализация не только контро-
лирует индивида, но и раскрывает перед ним мир.
Интернализация не только позволяет индивиду принимать
участие во внешнем социальном мире, но она также дает
ему возможность сделать богаче свой собственный внутрен-
ний мир. Только путем интернализации голосов других,
мы можем говорить сами с собой. Если никто не обраща-
ется к нам значимым образом извне, внутри нас также
будет царить молчание. Только через других мы можем
прийти к открытию самих себя. Даже более конкретно:
только через значимых других мы можем развить значимое
отношение к самим себе. Вот почему так важно, среди дру-
гих причин, тщательно выбирать родителей.
«Он всего лишь ребенок» —
биологический рост
и биографические стадии
Конечно, между биологическими процессами роста и
социализацией существует определенный параллелизм. Не
что иное как рост организма ставит пределы социализации.
Поэтому было бы бесполезно, если бы общество пожелало
обучать языкам месячного младенца, а математическим вы-
числениям — ребенка двух лет от роду. Однако было бы
большой ошибкой считать, что биографические стадии жиз-
ни, определяемые обществом, прямо базируются на стади-
ях биологического роста. Это действительно так в отноше-
нии всех стадий биографии от рождения до смерти, но это
справедливо также применительно к детству. Существует
много различных способов структурирования детства не
только с позиций его продолжительности, но и с точки зре-
ния его характеристик. Несомненно, биолог может дать
определение детства с точки зрения степени развития орга-
низма; и психолог может дать соответствующее определе-
ние с позиций развития ума. Однако в рамках этих биологи-
ческих и психологических пределов социолог может утверж-
дать, что само детство — это дело социальной конструкции.

Это означает, что общество допускает большой разброс вре-
мени в определении того, каким должно быть детство.
Детство в том виде, как мы понимаем и знаем его сегод-
ня, — это творение современного мира, в особенности бур-
жуазии9. Лишь совсем недавно в западной истории детство
стало восприниматься как специфический и нуждающийся
в особой защите возраст. Эта современная структура дет-
ства не только находит свое выражение в бесчисленных
убеждениях и ценностях относительно детства (например,
представление о том, что дети некоторым образом «невин-
ны »), но также в нашем законодательстве. Именно в совре-
менных обществах действует почти универсальное положе-
ние о том, что дети не могут быть объектами прямого прове-
дения в жизнь уголовного права. А совсем не так давно на
детей смотрели просто как на маленьких взрослых. Это на-
ходило четкое выражение в той манере, в какой они одева-
лись. Не далее, чем в Восемнадцатом столетии, как мы мо-
жем видеть на картинах того периода, дети располагались
вокруг своих родителей в одежде того же покроя, только
меньших размеров. По мере того, как детство начинало по-
ниматься и организовываться как особая фаза жизни, от-
личная от зрелости, дети начали одеваться особым образом.
Сказанное подтверждается и современным убеждени-
ем в «невинности » детей, то есть убежденность в том, что
дети должны быть защищены от некоторых аспектов жиз-
ни. В качестве сравнительного чтения мы могли бы загля-
нуть в дневник, который вел королевский врач в период дет-
ства Людовика XIII французского в начале семнадцатого
столетия10. Его няня играла с его пенисом, когда ему было
меньше года. Все считали, что это очень забавно. Вскоре пос-
ле этого маленький принц считал для себя обязательным
всегда демонстрировать свой пенис окружающим среди все-
общего веселья. Он просил также каждого поцеловать свой
пенис. Это непристойное внимание к гениталиям ребенка
продолжалось несколько лет, и в него были втянуты не толь-
ко фривольные горничные и подобные им, но и его мать,
королева. В возрасте четырех лет придворная дама подвела
его к материнской постели и сказала «Монсеньер, вот здесь
9 Philppe Aris, Centuries of Childhood, London: Jonathan Cape,
1962.
10 Ibid., Part I, chap.5, «From immodesty to Innocence».

вас сделали ». Только по достижении им семи лет возникло
представление, что ему следует быть скромнее относитель-
но этой части тела. Можно добавить, что Людовик XIII же-
нился в возрасте четырнадцати лет, когда, по замечанию
одного комментатора, ему уже нечему было учиться.
Различные миры детства
Классический случай различий миров детства, извест-
ный почти каждому, это контраст в данном отношении меж-
ду Афинами и Спартой11. Афиняне очень заботились о том,
чтобы их юношество росло в хорошем окружении индиви-
дов, обладающих способностями как в поэзии и филосо-
фии, так и в искусстве войны. Афинское образование отра-
жало этот идеал. Мир афинского ребенка (по крайней мере
мужского пола) был миром постоянного состязания, не толь-
ко физического, но также умственного и эстетического.
Напротив, спартанское образование делало акцент только
на развитии дисциплины, послушания и физической отва-
ги — то есть добродетелей солдата. В сравнении с практи-
кой афинян способ, которым взращивали своих детей спар-
танцы, был чрезмерно суровым, если не откровенно жесто-
ким. Оставление детей голодными, принуждение их к краже
собственной пищи было только одним из многих выраже-
ний этой концепции детства. Нет нужды говорить, что было
бы гораздо более приемлемо родиться мальчиком в Афи-
нах, нежели в Спарте. Но это не главный социологический
пункт. Этот пункт состоит скорее в том, что спартанская
социализация продуцировала очень отличающиеся типы
индивидов сравнительно с Афинами. Спартанское общество,
которое прославляло военный аспект жизни перед любым
другим, желало именно таких индивидов, и с точки зрения
этих целей спартанская система воспитания детей имела со-
вершенный смысл12.
Тот тип детства, который получил свое развитие сегод-
ня на современном Западе, сегодня быстро распространя-
11 См. напр. H.I. Marrou, A History of Education in Antiquity,
London: Sheed & Ward, 1956.
12 Еще одно замечательное исследование воздействия ранней со-
циализации на личность взрослых — на этот раз в случае индуизма
см. G.M. Garstairs, The Twice Born, London: Hogart Press, 1961.

ется по всему миру. Тому есть много причин. Одна из них —
драматическое снижение детской смертности и детских за-
болеваний, которое было одним из поистине революцион-
ных последствий современной медицины. Как результат,
детство стало более безопасной и счастливой фазой жизни,
чем когда-либо раньше, и это способствовало распростране-
нию западной концепции детства как особо ценной и подле-
жащей защите стадии жизни. В сравнении с предшествую-
щими периодами истории на Западе и в других местах социа-
лизация сегодня приобрела уникальные качества доброты и
заботы обо всех нуждах ребенка. Весьма вероятно, что рас-
пространение этой концепции социализации и идущей с ней
рука об руку структуры детства будут иметь очень важные
воздействия на общество даже в политической сфере.
Встреча с самим собой:
мидовская концепция «я» и «меня»
До сих пор мы делали акцент на способах, которыми
социализация вводит ребенка в конкретный социальный мир.
Не менее важен способ, каким социализация вводит ребен-
ка в него самого. Точно так же, как общество сконструиро-
вало мир, в который ребенок может быть инициирован, об-
щество также конструирует свои специфические типы. Ре-
бенок социализируется не только в конкретный мир, но он
социализируется и в конкретного самого себя. То, что про-
исходит в сознании ребенка в ходе этого процесса, выраже-
но в мидовской концепции Я и меня. Мы уже упоминали в
качестве одного из интересных последствий социализации
то, что ребенок начинает разговаривать сам с собою. Я и
меня являются партнерами именно в таком типе разговора.
Я представляет существо, обладающее спонтанной осведом-
ленностью о себе, которую все мы имеем. Меня, напротив,
представляет ту часть себя, которая формируется или от-
ливается обществом.
Эти два аспекта самого себя могут вступать в разговор
друг с другом. К примеру, маленький мальчик, выросший в
американском обществе, обучен определенным вещам, ко-
торые считаются подходящими для маленьких мальчиков,
* В оригинале / and те (косв. падеж от I). — Прим. перев.

таким, например, как стойкость перед болью. Предполо-
жим, он ударился коленом, и оно начинает кровоточить.
Я регистрирует боль и, как мы могли бы вообразить, хочет
заорать. С другой стороны, меня уже знает, что хорошим
маленьким мальчикам полагается быть стойкими. Именно
меня заставляет нашего малыша прикусить губу и терпеть
боль. Или предположим, что маленький мальчик стал не-
много постарше, и в школе у него появилась очень привле-
кательная учительница. Я регистрирует эту привлекатель-
ности и ничего так не хочет, как схватить учительницу и
заняться с ней любовью. Однако меня усвоило социальную
норму, что такие вещи просто не положено делать. Нетруд-
но вообразить молчаливый внутренний разговор между этими
двумя аспектами себя, когда один говорит: «Иди и возьми
ее », а другой предостерегает: «Стой, так нельзя! ». В таком
случае можно утверждать, что социализация — это очень
важный способ формирования себя (самости). Она не мо-
жет сформировать самости во всей полноте. Всегда суще-
ствует что-то спонтанное, неподконтрольное, что иногда
прорывается самым непредвиденным образом. Именно эта
спонтанная часть себя находится в конфронтации к соци-
ализированной части себя.
Усвоение идентичности:
быть предназначенным
или присоединенным
Социализированная часть себя обычно именуется иден-
тинностью13. Каждое общество можно рассматривать как
владеющее репертуаром идентичностей — маленький маль-
чик, маленькая девочка, отец, мать, полицейский, профес-
сор, вор, архиепископ, генерал и так далее. С помощью не-
кой разновидности невидимой лотереи эти идентичности
предназначаются различным индивидам. Некоторые из них
определяются при рождении — такие как маленький маль-
13 Не вполне ясно, кто первым использовал понятие идентичности
в этом смысле. Его популярность в последние годы широко обязана
работе Эрика Эриксона (Eric Erikson), который, может быть, опи-
сывал его как психоаналитик со склонностью к социологии. См. его
работу Childhood and Society, London: Penguin Books, 1965.

чик или маленькая девочка. Другие найдут свое предназна-
чение в более поздний период жизни — такие как умный
маленький мальчик или хорошенькая маленькая девочка
(или, наоборот, глупый маленький мальчик, безобразная
маленькая девочка). Другие идентичности воздвигаются как
бы путем присоединения, и индивиды могут получить их
путем целенаправленных усилий — такие как полицейский
или архиепископ. Но предназначена ли идентичность или
достигнута, в любом случае она усваивается индивидом че-
рез процесс взаимодействия с другими. Именно другие
идентифицируют его особым образом. Только если иден-
тичность подтверждена другими, становится возможным,
чтобы эта идентичность стала реальной для индивида, удер-
живающего ее. Другими словами идентичность — это про-
дукт взаимодействия идентификации и самоидентификации.
Это справедливо даже в отношении идентичностей, кото-
рые преднамеренно конструируются индивидом.
Например, в нашем обществе есть индивиды, которые
идентифицируются как мужчины, но которые предпочли бы
быть женщинами. Они могут проделывать любое количество
вещей, все виды хирургических вмешательств для того, что-
бы реконструировать себя с точки зрения желаемой новой
идентичности. Однако сущностная цель, которой они долж-
ны достичь, это чтобы по крайней мере некоторые другие
приняли эту новую идентичность, то есть идентифицировали
их с этой точки зрения. Невозможно очень долго быть чем-то
или кем-то только для себя. Другие должны сказать нам, кто
мы есть, другие должны подтвердить нашу идентичность.
Действительно, имеются случаи, когда индивиды держатся
за идентичность, которую больше никто в мире не признает
за реальную. Мы называем таких индивидов психотиками.
Они являют собою маргинальные случаи, представляющие
большой интерес, но не для анализа здесь.
Разные общества, разные идентичности:
американская и советская
социализация
Если нам понятна связь между социализацией и иден-
тичностью, тогда становится ясно, как получается, что це-

лые социальные группы или общества могут быть охаракте-
ризованы с позиций специфической идентичности. Амери-
канцев, например, можно узнавать не только с точки зрения
определенных паттернов поведения, но также в смысле оп-
ределенных характеристик, которые являются общими для
многих из них, — то есть с точки зрения специфически аме-
риканской идентичности. Многочисленные исследования
показывают, как базовые американские ценности, такие как
автономия, потребность в индивидуальных достижениях,
озабоченность своей карьерой с самого начала вводятся в
процесс социализации в случае мальчиков14. Даже игры, в
которые играют американские мальчики, отражают эти цен-
ности с их акцентом на индивидуальное соперничество. Су-
ществуют жесткие наказания для тех, кто потерпел неуда-
чу в следовании эти ценностям и идентичности, к которой
они стремятся. Эти наказания простираются от насмешек
со стороны других детей, до провала в мире занятости.
Советское общество, наоборот, сделало акцент на дис-
циплине, лояльности и сотрудничестве с другими для кол-
лективных достижений. Именно эти ценности подчеркива-
ются в советской системе воспитания детей и практике об-
разования. Цель здесь, конечно, состояла в том, чтобы
выработать идентичность, которая совместима с советским
идеалом социалистического общества. Поэтому советский
ребенок растет в ситуации, в которой он подвергается го-
раздо более жесткому контролю, чем его американский со-
временник, но в которой он также в большей степени защи-
щен от выбивающей из колеи необходимости делать соб-
ственный выбор. В результате, как отмечалось некоторыми
американскими исследованиями, советские дети проявля-
ют гораздо большую безмятежность, чем американские дети
в том же возрасте15. Можно оставить в стороне вопрос о
том, насколько оправдан советский лозунг о формировании
«нового социалистического человека ». Ясно, однако, что
Советское общество, к лучшему или к худшему, выстроило
н Влиятельное (и заслуженно) исследование жизни в канадской
пригородной общине с особым акцентом на паттерны семьи и дет-
ства: J.R. Seeley, R.A. Slim and E.W. Loosley, Crestwood Heights,
London: Constable, 1950.
1J David and Vera Mace, The Soviet Family, Garden City, N.Y.:
Dolphin Books, 1964, pp.264ff.

такие процессы социализации, которые благоприятствуют
специфическому типу идентичности, находящемуся в соот-
ветствии с идеалами и потребностями этого общества.
Вторичная социализация:
вхождение в новые миры
Говоря об образовании, мы уже подразумевали, что со-
циализация не приходит к концу в том пункте, где ребенок
становится полноправным членом общества. Действитель-
но, можно сказать, что социализация никогда не приходит
к концу. В нормальной биографии после раннего детства
происходит просто уменьшение интенсивности и масшта-
бов социализации. Социологи проводят различие между
первичной и вторичной социализацией. Под первичной со-
циализацией имеют в виду те первоначальные процессы,
посредством которых ребенок становится членом общества.
Под вторичной социализацией имеют в виду все те процес-
сы, с помощью которых индивид вводится в специфический
социальный мир. Например, любое профессиональное обу-
чение включает в себя вопросы вторичной социализации.
В некоторых случаях процессы эти носят относительно по-
верхностный характер. К примеру, для того, чтобы обучить
и сертифицировать индивида на аудитора, не требуется ни-
каких глубоких изменений в его идентичности. Это, однако,
не тот случай, когда индивид должен пройти подготовку,
чтобы стать священником или профессиональным револю-
ционером. Существуют случаи вторичной социализации та-
кого рода, что имеют сходство по своей интенсивности с
социализацией раннего детства. Вторичная социализация
включена также в такие широкие и разнообразные процес-
сы как улучшение своей общей социальной позиции, смена
места жительства, адаптация к хроническим болезням или
вхождение в новый круг друзей.
Отношения с индивидами
и социальная вселенная
Все процессы социализации имеют место в ситуациях
взаимодействия «лицом-к-лицу » с другими людьми. Други-

ми словами, социализация всегда включает в себя измене-
ния в микромире индивида. В то же время большинство про-
цессов социализации, и первичной, и вторичной, связывают
индивида со сложными структурами макромира. Аттитю-
ды, которым обучается индивид в ходе социализации, обыч-
но соотносятся с обширными системами значений и ценнос-
тей, распространяющихся далеко за пределы его непосред-
ственной ситуации. К примеру, привычки к аккуратности и
чистоте — это не просто прихоти родителей, а ценности,
обладающие большой важностью в большом мире среднего
класса. Подобным образом, роли, разучиваемые в социали-
зации, относятся к широким институтам, которые нелегко
разглядеть в рамках индивидуального микромира. Так, ра-
зучивание роли смелого маленького мальчика будет способ-
ствовать не только одобрению со стороны родителей и то-
варищей по играм, но и успеху в карьере гораздо более об-
ширного мира институтов, простирающегося от
футбольного поля колледжа до военной службы. Прежде
всего, социализация дает возможность завязать отношения
с конкретными индивидуальными другими; впоследствии
она позволит ему установить связь с социальной вселенной
в целом. К худшему или к лучшему, быть человеком влечет
за собой необходимость иметь такую связь на протяжении
всего жизненного пути.

Глава 4
Что такое институт?
Случай языка
Выше мы определили институты как регуляторные пат-
терны, то есть, по сути, программы, налагаемые обществом
на поведение индивидов. Возможно, это определение не выз-
вало сопротивления у части наших читателей, поскольку оно
не грешит прямо против обычного употребления этого тер-
мина. В обычном своем употреблении это понятие означает
организации, которые, так или иначе, «содержат в себе » лю-
дей — какая-то больница, какая-то тюрьма или какой-то
университет. Или же оно относится к большим социетальным
сущностям, которые выглядят почти как метафизические су-
щества, витающие над жизнью индивида — подобно «госу-
дарству», «экономике »или «образовательной системе ».Та-
ким образом, если бы читателя попросить привести в качестве
примера какой-то институт, очень вероятно, что он назвал бы
один из этих случаев. И он также был бы прав. Однако это
общее употребление слишком односторонне. Выражаясь бо-
лее точно, оно слишком близко ассоциирует это понятие с теми
социальными сущностями, которые признаются и кодифици-
руются правом. Возможно, это один из примеров влияния
юристов на способы нашего мышления. Как бы то ни было,
здесь для наших целей важно показать, что значение институ-
тов с точки зрения социологии не совсем таково. По этой при-
чине мы хотели бы уделить небольшую главу тому, чтобы по-
казать, что язык тоже является институтом.
Действительно, далее мы будем доказывать, что язык
является фундаментальным институтом общества, равно как
и то, что это первый из институтов, с которым индивид стал-

кивается биографически, потому что все другие институты,
каковы бы ни были их разнообразные цели и характеристи-
ки, выстраиваются на основополагающих регуляторных
паттернах языка. Государство, экономика, образовательная
система и какие угодно другие системы зависят от лингвисти-
ческого сооружения классификаций, понятий, императивов
для действий индивидов, то есть они зависят от мира значений,
который был сконструирован средствами языка, и могут про-
должать свое существование только с помощью языка.
Итак, язык — это первый институт, с которым сталки-
вается индивид. Это утверждение может вызвать удивле-
ние. Если спросить о первом институте, который пережива-
ет ребенок, читатель, вероятно, подумал бы прежде всего о
семье. Он опять же до известной степени прав. Для огром-
ного большинства детей первичная социализация имеет ме-
сто в контексте конкретной семьи, которая, в свою очередь,
является одним из случаев более обширного института род-
ства в данном конкретном обществе. И, конечно же, семья
является очень важным институтом; мы обсудим это в сле-
дующей главе. Но ребенок об этом не знает. То, что он
фактически воспринимает и испытывает, — это его родите-
ли, братья и сестры и, возможно, другие родственники, ко-
торые находятся вокруг него в это время. Только позднее
он узнает, что эти конкретные индивиды и то, что они дела-
ют, — это один из случаев гораздо более крупной социаль-
ной реальности, известной как «семья ». Предположитель-
но это понимание придет, когда ребенок начнет сравнивать
себя с другими детьми, но едва ли произойдет в младенче-
стве. С другой стороны, язык очень рано приходит в столк-
новение с ребенком в своих макросоциальных аспектах.
Начиная с очень ранней стадии, язык указывает на более
обширную реальность, которая лежит за пределами микро-
мира непосредственного опыта ребенка. Именно с помощью
языка ребенок получает сведения о широком мире «снару-
жи », мире, который опосредуется окружающими его взрос-
лыми, но который в значительной степени превосходит их1.
1 Важно отметить, что реальности, на которые указывает язык,
могут быть различными для детей из среднего класса и из рабочего
класса. См. Basile Bernstein, A Socio-Linguistic Approach to Social
Learning, in J. Gould (ed.), Penguin Survey of the Social Sciences
1965, London: Penguin Books, 1965.

Язык: воплощение реальности
Прежде всего, конечно, именно с помощью языка струк-
турируется сам микромир ребенка. Язык воплощает реаль-
ность —то есть непрерывный поток опыта уплотняется и ста-
билизируется в дискретных идентифицибельных объектах. Это
справедливо в отношении материальных объектов. Мир стано-
вится организованным с позиций деревьев, столов и телефо-
нов. Конечно, организация происходит за пределами акта на-
зывания; она включает в себя также значимые связи между
всеми этими объектами. Стол ставится поддеревом, если кто-
то хочет вскарабкаться на него; а телефон, возможно, вызовет
доктора, если кому-то станет плохо. С помощью воплощения
и установления значимых связей язык также структурирует
человеческое окружение ребенка. Он населяет реальность от-
дельными существами—от мамы (которая в большинстве слу-
чаев представляет собою что-то вроде председательствующей
богини, чей трон стоит в центре расширяющейся вселенной)
до «плохого-маленького-мальчика », который ревет за сосед-
ней дверью. И именно средствами языка устанавливается, что
мама самая лучшая, а «плохие-маленькие-мальчики» будут
наказаны; и, между прочим, только через могущество языка
такие предположения могут сохранять свое установленное
правдоподобие, даже если опыт не всегда подтверждает их.
Очень важно, что именно средствами языка в опыте ре-
бенка стабилизируются роли. Мы уже вели речь о ролях в
связи с обучением детей принимать на себя роли другого —
решающий шаг в процессе социализации. Ребенок обучает-
ся осознавать роли как повторяющиеся паттерны в поведе-
нии других — опыт, который мы описывали фразой «вот он
опять идет»2. Это осознание становится непрерывным ос-
2 Используемое здесь определение роли является сегодня вполне
общепринятым не только в социологии, но и вообще в социальных на-
уках. Сравните следующее определение Ральфа Тернера: «В... большин-
стве... употреблений в определении роли появляются следующие эле-
менты: она дает исчерпывающий паттерн поведения и аттитюдов; она
конституирует стратегию для того, чтобы справиться с повторяющим-
ся время от времени типом ситуации; она социально идентифицирова-
на, более или менее ясна по своей сущности; она подлежит исполнению
узнаваемым образом различными индивидами; и она обеспечивает глав-
ный базис для идентификации и размещения личностей в обществе».
(Статья «Role: Sociological Aspects» // International Encyclopedia of the
Social Sciences. Vol.13. New York: Macmillan, 1968. P.552).

нованием в памяти ребенка, а потому — ив его взаимодей-
ствии с другими средствами языка. Именно язык устанав-
ливает повторяющимся образом то, что опять представляет
собою другой — «Вот он опять идет с выражением "нака-
зывающего отца" », «Вот она опять идет, нацепив на свое
лицо выражение "компания приехала" » и так далее. Дей-
ствительно, только посредством такого лингвистического
закрепления (то есть придавая действию другого фиксиро-
ванное значение, которое может быть повторно присвоено
при каждом случае совершения такого действия) ребенок
может обучиться принимать роль другого. Другими слова-
ми, язык — это мост от «Вот он опять идет » к «Поберегись,
вот я пришел».
Язык: интерпретация и оправдание
реальности
Микромир ребенка структурирован с точки зрения ро-
лей. Однако многие из этих ролей простираются в более
широкие пространства макромира, или, используя обрат-
ный образ, являются расширением этого макромира в не-
посредственную ситуацию ребенка. Роли представляют
институты?. Когда отец снова производит наказание, мы
можем предполагать, что это действие сопровождается зна-
чительной долей многословия. Когда он наказывает, он раз-
говаривает. О чем он говорит? Какая-то часть разговора мо-
жет быть способом дать выход своему раздражению или
гневу. Но в большинстве случаев большая часть разгово-
ра — это комментарии совершенного проступка, который
заслуживает наказания. Разговор интерпретирует и оп-
равдывает наказание. Он с неизбежностью выходит за пре-
делы непосредственных реакций отца. Наказание вводится
в широкий контекст манер и морали; в крайних случаях бу-
дут даже взывать к божественным силам как авторитетам в
деле наказания. Оставляя в стороне теологическое измере-
ние (о котором, согласимся, социологии сказать нечего),
объяснения манер и морали связывают маленькую драму в
микромире с целостной системой макроскопических инсти-
3 Мы комбинируем здесь понятие роли с тем представлением со-
циальных фактов, которые вводит Дюркгейм.

тутов. Сейчас эту систему (скажем, хорошего поведения и
морали) представляет наказывающий отец; когда он проде-
лывает это вновь, то есть когда он повторяет исполнение
узнаваемой роли, тогда эта роль представляет институты
моральной системы.
Таким образом, язык предстает перед ребенком как вез-
десущая реальность. Почти все, что он испытывает как ре-
альное, структурировано на базе этой основополагающей
реальности — профильтровано через нее, организовано ею,
распространяется ею или, наоборот, вытекает через нее в
забвение, поскольку то, о чем не может быть сказано, очень
слабо удерживается в памяти. Это справедливо относительно
всего опыта, но особенно справедливо относительно того,
как мы испытываем других в социальном мире.
Базовые характеристики института:
экстернапьность
Каковы же в таком случае сущностные характеристики
института? Попытаемся прояснить это, используя случай
языка4. И сделаем следующее предположение: в будущем,
если читатель просмотрит все утверждения об институтах —
что они представляют собою, или как они действуют, или
как изменяются, — было бы правильным задать вопрос, как
выглядят эти утверждения применительно к языку. Нет
нужды говорить, что существуют институты, весьма отлич-
ные от языка — подумаем, например, о государстве. Все
равно, если такие общие утверждения, даже если они соот-
ветствующим образом видоизменены, чтобы охватить слу-
чаи различных институтов, совсем не имеют смысла приме-
нительно к языку, тогда можно с большим основанием счи-
тать, что с этими утверждениями не все в порядке.
Институты воспринимаются как сущности, обла-
дающие внешней реальностью; то есть институт представ-
ляет собою нечто внешнее, в некотором смысле (можно было
бы сказать, в «твердом» смысле) отличное от реальности
мыслей, чувств или фантазий индивида. В этой характерис-
тике институт имеет сходство с другими сущностями внеш-
4 Эти характеристики института близко следуют за дюркгеймовс-
ким описанием социальных фактов.

ней реальности — даже деревьями, столами и телефона-
ми, — каждая из которых находится вне индивида, нравит-
ся ему это или нет. Он не может пожелать, чтобы дерево
исчезло — так же и с институтом. Язык воспринимается та-
ким же образом. Можно быть уверенным, что когда кто-то
говорит, он как бы «выбрасывает» из себя нечто, что преж-
де было «внутри» него — не звуки, из которых сотворен
язык, а значения, для передачи которых язык предназна-
чен. Все же это «выбрасывание» (которое можно обозна-
чить более элегантным термином «экстернализация »*) яв-
ляется чем-то таким, что не является идиосинкразическим
для говорящего. Предположим, он говорит по-английски.
Хотя, заметьте, английский язык не был сотворен в глуби-
нах его конкретного сознания. Он был вне этого сознания
задолго до данного момента, когда говорящий пользуется
им. И сам он воспринимает его как нечто, находящееся вне
себя, равно как и тот, к кому он обращается, и оба они вос-
принимали английский язык как внешнюю реальность, ког-
да впервые выучили его.
Базовые характеристики института:
объективность
Институты воспринимаются как сущности, обла-
дающие объективностью. Фактически это в несколько иной
форме повторяет предыдущее утверждение. Нечто являет-
ся объективно реальным, когда кто угодно (или почти кто
угодно) согласится, что оно действительно существует и
существует определенным образом. Последний пункт ва-
жен. Существует правильный английский язык и неправиль-
ный английский язык — и это остается таким, объективно
таким, даже если индивид будет думать, что правила, опре-
деляющие это, являются верхом глупости, и что он нашел
бы гораздо лучший, более рациональный способ организа-
ции языка. Конечно, большую часть времени индивид мало
думает об этом; он воспринимает язык, как воспринимает
другие объективные факты в своем опыте. Объективность
чьего-то перового языка особенно могущественна. Жан Пи-
* То есть нечто, прямо противоположное интерна ли зации, о ко-
торой шла речь выше (прим. перев.).

аже, швейцарский детский психолог, рассказывает историю
о маленьком ребенке, которого спросили, можно ли назвать
солнце как-нибудь еще, кроме «солнца». «Нет», отвечал
малыш. Откуда он это знает, спросили ребенка. Вопрос на
какое-то время озадачил его. Потом он показал на солнце и
сказал: «Ну, вот же, взгляните на него ».
Базовые характеристики института:
принудительная сила
Институты обладают принудительной силой. До
некоторой степени это качество подразумевается двумя пре-
дыдущими: фундаментальная власть института над индиви-
дом состоит именно в том, что он существует объективно, и
индивид не может пожелать, чтобы он исчез. Хотя может
случиться так, что он проглядит этот факт, или забудет его,
или даже хуже того, он возжелает изменить организацию
института в целом. Очень вероятно, что именно в этих пунк-
тах институт проявит себя в совершенно грубых формах.
В домах просвещенного среднего класса и в том возрасте,
когда, с чем все согласны, таких промахов можно ожидать,
с ребенком, когда он грешит против канонов правильного
английского языка, обращаются мягкой убедительностью.
Эти мягкие воздействия вряд ли будут продолжаться даже
в прогрессивной школе. Едва ли их будут использовать
сверстники ребенка в этой школе. Они, скорее всего, не до-
пустят нарушений собственного кода приличного английс-
кого языка (хотя он, о чем нет необходимости говорить, не
совсем такой же, как у школьного учителя), используя же-
стокие насмешки, а возможно, и физические преследова-
ния. Взрослый, если он будет продолжать такое неповино-
вение, столкнется с преследованиями со всех сторон. Юно-
ша из рабочего класса может потерять свою девушку,
поскольку отказывается говорить «приятно »; он может так-
же потерять надежду на продвижение. На каждой ступени
статусной лестницы на страже стоят Уэбстеровский сло-
варь и Modern English Usage. Однако достоин сожаления
юноша из среднего класса, который продолжает говорить
«приятно », находясь на службе в армии! Как и профессор
средних лет, который пытается снискать расположение у
молодежи, говоря «на их языке », и, конечно же, всегда на

два года отстает от быстрых изменений в жаргоне; его стол-
кновение с принудительной силой языка достигает пафоса
трагедий Софокла5.
Признать власть институтов — это не означает утверж-
дать, что они не могут изменяться. В действительности они
все время меняются — и должны изменяться, поскольку они
есть не что иное, как неизбежно рассеиваемые продукты бес-
численных индивидов, «выбрасывающих » в мир свои значе-
ния. Поэтому если завтра в Америке все перестанут разгова-
ривать по-английски, то английский язык как институцио-
нальная реальность в Америке внезапно прекратит свое
существование. Другими словами, объективное существова-
ние языка зависит от речи многих индивидов, которые, раз-
говаривая, выражают свои субъективные намерения, значе-
ния и мотивы6. Ясно, что этот род объективности, в отличие
от объективности фактов природы, никогда не будет статич-
ным. Он всегда меняется, всегда в динамичном потоке, про-
ходя иногда через яростные водовороты. Но индивиду не-
легко вызвать в нем преднамеренное изменение. Если он по-
пытается проделать это сам по себе, его шансы на успех в
таком предприятии будут минимальны. Пусть читатель во-
образит себя в роли грамматического реформатора или ин-
новатора словаря. Он может иметь некоторый успех в своем
непосредственном микромире. Действительно, вероятно, он
имел какой-то успех, будучи маленьким ребенком: его семья
могла принять на вооружение пару его наиболее выдающих-
ся лепетов, как часть группового семейного языка. Став взрос-
лым, индивид может одерживать подобные мини-победы,
когда разговаривает с женой или в кругу своих близких дру-
зей. Но если он не является признанным «великим писате-
лем » или государственным деятелем, или если он не прикла-
дывает невероятные усилия, чтобы организовать массы лю-
дей под собственным знаменем лингвистической революции
(здесь может прийти на ум классический еврейский язык в
5 Средних лет профессора, особенно философы, и особенно в
наших более старых университетах, создали специализированные
монополии в использовании языка, для того, чтобы защитить свой
элитный статус как грамотных. См. J.H. Plumb (ed.) Crisis in the
Humanities, London: Penguin Books, 1964.
b Различение между языком и речью берет свое начало от Ферди-
нанда де Соссюра, лингвиста, оказавшего серьезное влияние на Дюрк-
гейма.

современном сионизме или менее успешные усилия проде-
лать то же самое с гэльским наречием в Ирландии), его воз-
действие на язык будет, вероятно, близко к нулю на тот день,
когда он решит оставить эту долину слов.
Базовые характеристики института:
моральный авторитет
Институты обладают моральным авторитетом.
Институты не просто поддерживают себя в качестве прину-
дительной силы. Они провозглашают свое право на легити-
мацию — то есть они оставляют за собой право не только
ударить по голове нарушителя, но и вынести ему моральное
порицание. Конечно, институты варьируют по степени при-
писываемой им моральной высоты. Эти вариации выражают-
ся обычно в степени наказания, налагаемого на нарушителя.
Государство в экстремальном случае может лишить его жиз-
ни; пригородная община может пренебрежительно обойтись
с его женой в деревенском клубе. В обоих случаях наказание
сопровождается чувством негодующей справедливости. Мо-
ральный авторитет языка лишь в редких случаях выражает
себя в физическом насилии (хотя, например, в современном
Израиле существуют ситуации, когда говорящий не по-еврей-
ски может почувствовать физический дискомфорт). Он выра-
жает себя в успешном стимулировании возникновения у нару-
шителя стыда, а иногда даже чувства вины. Иностранный ре-
бенок, который упорствует в своих ошибках в английском,
бедный иммигрант, несущий бремя своего акцента, солдат, ко-
торый не может преодолеть свои укоренившиеся привычки
лингвистической вежливости, авангардистский интеллектуал,
чей ошибочный жаргон показывает, что он с ним не в ладах —
все эти индивиды страдают более чем от внешних репрессалий;
нравится нам это или нет, приходится допустить в отношении
их возможность морального страдания.
Базовые характеристики института:
историчность
Институты обладают качеством историчности.
Институты — это не просто факты, но исторические фак-

ты; они имеют свою историю. Почти во всех случаях, пере-
живаемых индивидом, институт существовал до того, как
этот индивид родился, и будет существовать после того, как
он умрет. Значения, воплощенные в институте, аккумули-
ровались в течение длительного времени несметным числом
индивидов, чьи имена и лица никогда уже не будут извлече-
ны из прошлого. Поэтому когда говорящий на американс-
ком варианте английского языка вновь и вновь повторяет,
сам не зная этого, вербализованный опыт поколений — нор-
маннских завоевателей, саксонских рабов, Священного пи-
сания, елизаветинских законников, не говоря уже о пури-
танах, фронтирах, чикагских гангстерах и джазистах недав-
них времен.
Язык (а в действительности — вообще весь мир инсти-
тутов) можно рассматривать как широкий поток, текущий
сквозь время. Те, кто плывут по нему какое-то время или
живут вдоль его берегов, бросают в него какие-то предме-
ты. Большинство из них погружаются на дно или растворя-
ются в нем без следа. Некоторые сгущаются таким обра-
зом, что поток несет их в течение более или менее длитель-
ного периода. Лишь немногие проделывают весь путь до той
точки, где этот конкретный поток заканчивается в океане
забвения, который будет концом любой эмпирической ис-
тории.
Австрийский писатель Карл Краус назвал язык домом,
в котором живет человеческий дух. Язык обеспечивает жиз-
ненный контекст нашего опыта общения с другими, самими
собой, с миром. Даже когда мы воображаем иные миры за
пределами этого, мы ограничены в выражении наших сооб-
щений или надежд в смысле языка. Язык — это особый со-
циальный институт, отличный от других. Он дает наиболее
сильное понимание того, что общество пронизывает нас.

Глава 5
Семья
Семья как мир
Первоначально, как мы видели выше, ребенок не испы-
тывает существования семьи как таковой. То есть ребенок
не осведомлен о семье как специфическом институте в рам-
ках более крупного общества. Для ребенка семья — это це-
лый мир людей и значений, представляющих для него ог-
ромную важность. Вначале это, конечно, его единственный
мир. Рассматриваемая извне или в ретроспективе, семья со-
держит наиболее значимых других в ранней части биогра-
фии индивида. В нашем обществе в большинстве случаев
семья содержит всех наиболее значимых других на этой ста-
дии жизни. С точки зрения того, что мы говорили ранее о
социализации, становится очевидно, что семья и в ее наибо-
лее общей социетальной форме и в конкретной модифика-
ции этой формы, испытываемой индивидом, — это фунда-
ментально важный институт. Почти для каждого семья —
это домашний порт, из которого индивид отплывает в свое
долгое путешествие через общество. То, что произойдет с
ним в этом пункте отправления, будет оказывать значимое
воздействие на более поздние фазы путешествия.
Конечно, уже на этой ранней стадии наблюдатель мо-
жет взглянуть на семью как на микромир индивида. Однако
что касается ребенка, то сам он лишь позже будет воспри-
нимать семью таким образом. По мере того, как ребенок
узнает о крупных структурах, которые приобретают неяс-
ные очертания на заднем плане его повседневной жизни, он
начинает рассматривать свою собственную семью как огра-

ничейную, но выгодную наблюдательную позицию, с кото-
рой он смотрит на эти структуры и соотносит с ними себя.
Однако семья также обеспечивает его главными связями в
макромире. Это происходит не только потому, что она выс-
тупает каналом информации о последнем, но и потому, что
аттитюды и роли, выражаемые в рамках семьи (особенно ее
взрослыми членами) выступают представителями разнооб-
разных структур макромира.
Семья как место ожидания
По мере того, как ребенок подрастает, он во все возра-
стающей степени осознает, что семья — это место, где он
находится в ожидании встречи с более крупным миром.
Помимо всего прочего, именно в макромире ему предстоит
пролагать свой собственный путь в будущее. В зависимости
от обстоятельств это будущее продвижение рассматривают
с тревогой или нетерпеливым предвосхищением. В послед-
нем случае (в нашем обществе это часто бывает на стадии
юности) на семью смотрят, как на вызывающий раздраже-
ние барьер между индивидом и предполагаемо интересны-
ми и впечатляющими испытаниями, ожидающими его в этом
макромире. Взгляд большинства взрослых на эту ситуацию,
как правило, совершенно иной. Для них семья — это убежи-
ще от макромира; это место, где они могут отдохнуть от
последних напряжений, фрустраций и тревог. Для большин-
ства взрослых в нашем обществе семья — по крайне мере в
ожиданиях — это наиболее важное место их частной жиз-
ни, а потому — место наиболее значимых экспектаций для
самоудовлетворения и эмоционального удовлетворения.
Что мы, как социологи, подразумеваем, произнося сло-
во «семья»? Что есть семья? Для большинства людей, не
испорченных социологией, такой вопрос может показаться
совершенно абсурдным. Они ответят, что, конечно, каж-
дый знает, что такое семья. До этого момента они будут со-
вершенно правы; в обществе каждый — или почти каждый —
знает, что такое семья в очень фамильярном (весьма значи-
тельно, что само это слово происходит от «фамилия », т. е.
семья) смысле, и как вести себя в рамках ее установлений.
Другими словами, семья это сущностный компонент само
собой разумеющегося мира. Если же мы хотим понять, что

это за институт, необходимо несколько дистанцироваться
от этого само собой разумеющегося взгляда. В самом деле,
несмотря на эту фамильярность, большинство индивидов
(и социальные исследователи не исключение) затруднятся с
определением семьи. Фамильярность вызывает не так много
презрения, как слепота. Мы обнаружим, что легче дать фи-
зическое описание только что встреченного чужестранца,
нежели родителей или супругов. Социология пытается вве-
сти достаточный элемент искусственной отстраненности в
то, что наиболее нам знакомо, для того, чтобы мы смогли
описать это знакомое более ясным образом.
Как мы уже указывали при нашем обсуждении социа-
лизации, между обществами наблюдаются широкие вариа-
ции в формах и функционировании семьи. Хотя, несмотря
на эту относительность, семья является одним из наиболее
распространенных институтов. Мы не знаем ни одного че-
ловеческого общества, которое не имело бы хотя бы какой-
то формы семьи. Более того, семья самым прямым образом
соотносится с биологической конституцией человека. Она
комбинирует биологические и социальные функции более
прямым образом, чем любой другой институт.
Базовые виды
человеческой деятельности
Социальными исследователями предлагалось очень много
различных определений семьи, и лишь очень немногие из них
могут служить тем же целям сегодня. Однако почти каждый
согласится, что семья как институт оказывает воздействие на
три базовых вида человеческой деятельности. Это сексуаль-
ность, воспроизводство и первичная социализация. Именно
через структуры семьи (или родства, как предпочитают гово-
рить культурные антропологи) создаются паттерны челове-
ческих сексуальных отношений. Семья дает типологию дру-
гих с точки зрения степени их связи с другими, и именно эта
типология определяет допустимых партнеров для сексуаль-
ных отношений. Табу на инцест, которое само по себе можно
описывать как один из древнейших и могущественнейших ин-
ститутов в человеческой истории, — наиболее важное выра-
жение этой функции семьи. В аспекте очень большой силы
сексуальности как мотива человеческого поведения становит-

ся ясно, что создание институциональных паттернов имеет ог-
ромную важность для человеческого общества. Биологичес-
ким фактом, лежащим в основе паттернов воспроизводства,
является продолжительность беременности у человека и бес-
помощность человеческого детеныша после рождения. Не толь-
ко мать ограничена в своих способностях и возможностях на
протяжении беременности, но и человеческий детеныш совер-
шенно беспомощен при рождении и обречен умереть, если бы
не социальные организации, созданные для его защиты и забо-
ты о нем. Семья, как институт, обеспечила паттерны поведе-
ния, окружающие биологический процесс воспроизводства и
позволяющие ему протекать со значительным уменьшением
опасностей. Наконец, почти во всех человеческих обществах
семья создает место для первичной социализации, это означа-
ет, что именно в семье происходят столкновения ребенка с
главными значимыми другими1.
Вторичные функции: правовые
Вокруг этих фундаментальных функций семьи акку-
мулируется огромное разнообразие значений и видов дея-
тельности. Эти, так сказать, вторичные функции семьи не
только чрезвычайно различаются в различных обществах,
но и претерпевают значительные изменения в рамках одно-
го общества. Типология других, которая где бы то ни было
служит в качестве моральной схемы, посредством которой
определяются паттерны сексуальности, дает различные си-
стемы номенклатуры с далеко идущими правовыми смыс-
лами. Именно семья обычно снабжает индивида именем и
определяет его основное правовое состояние. Это не толь-
ко дает возможность рассчитывать на наследство (которое
подразумевает далеко идущие экономические, равно как и
иные правовые последствия), но также обеспечивает основ-
ные средства, с помощью которых индивиды могут быть
идентифицированы и встроены в социальный порядок.
1 См. напр. Robin Fox, Kinship and Marriage, Penguin Books,
1970; E. Afamson Hoebel, Man in the Primitive World, New York:
McGraw-Hill, 1958, pp.281ff.; Mischa Titiev, Introduction to Cultural
Anthropology, New York: Holt, 1959, pp.261ff. Некоторые из фунда-
ментальных работ, выполненных культурными антропологами, были
достижением Маргарет Мид. См напр, ее Male and Female, Penguin
Books, 1970.

Даже в развитии западных обществ произошли обширные
изменения в точном характере правового обеспечения, управ-
ляющего семьей. На одном полюсе мы обнаружим семью Древ-
него Рима (даже более патриархальную, чем в Древнем Изра-
иле), в которой отец занимал позицию абсолютной правовой
власти, простиравшуюся вплоть до власти над жизнью и смер-
тью каждого из членов семьи. На другом полюсе мы обнару-
живаем семейное право, не только в Америке, но и в других
западных обществах, которое делает все возрастающий ак-
цент на независимые права каждого члена семьи, включая де-
тей. Действительно, современное западное право разработало
широкое обеспечение защиты индивида от его семьи (как, на-
пример, доступная детям правовая защита против своих ро-
дителей). Более того, государство связывает себя с индивидом
прямо, независимо от его семейного статуса (один из приме-
ров — помощь зависимым детям в этой стране).
Вторичные функции: экономические
Подобно этому, вокруг базовой функции воспроизвод-
ства и воспитания детей сложилась масса экономических
устройств. В большинстве человеческих обществ домашнее
хозяйство семьи (хотя оно может весьма по-разному опре-
деляться с точки размеров и строения) расценивается как
базовая экономическая единица. Однако имеются и боль-
шие различия в тех способах, какими эта единица связыва-
ется с внешней экономикой. Опять же в большинстве об-
ществ забота о первичной социализации проявляется внут-
ри семьи, но связь ее с более обширными образовательными
процессами, требуемыми в обществе, будет весьма отличать-
ся от одного случая к другому. Поэтому есть немало об-
ществ, в которых семья является, по сути, единственным
образовательным институтом. В других же обществах скла-
дывается целая сеть образовательных институтов, конку-
рирующих или сотрудничающих с семьей.
Социологи используют термин супружеская нуклеарная
семья, относя его к тому типу семьи, который сегодня преоб-
ладает в западных обществах. Смысл этого понятия очень прост,
обозначая семью, которая, в сущности, состоит только из брач-
ной пары и их детей. Этот тип семьи представляет собой значи-
тельное сокращение данного института и в размерах, и по функ-

циям. С точки зрения размеров она уменьшила число участву-
ющих членов до того, что можно было бы описать как несок-
ратимый минимум. Дедушки, бабушки, незамужние тетки, ку-
зены, кузины и их дети, не говоря уже о более отдаленных
родственниках, фактически исчезли со сцены, по крайней мере
во всем, что касается домашнего хозяйства. Более того, сами
дети оставляют дом, как только повзрослеют.
Супружеская нуклеарная семья представляет также и
значительное сокращение функций в сравнении с более ран-
ними формами семьи в западных обществах2. Мы уже упоми-
нали огромные изменения в правовом определении семьи.
Имело место и фундаментальное изменение в ее экономичес-
ких функциях, которое можно описать просто как сдвиг от
производства к потреблению. В прежние времена семья была
единицей, участвующей в производительном процессе эко-
номики. Это было справедливо в отношении и фермера, и
ремесленника, и лавочника. Такая производительная роль
семьи в современном обществе фактически исчезла. То, что
семья делает в качестве экономической единицы, уже не про-
изводство, а потребление, и она являет собою потребляю-
щую единицу, важным способом связанную с экономикой.
Произошло драматическое сжатие образовательной функ-
ции семьи. Разумеется, она все еще несет основную ответ-
ственность за первичную социализацию. Но обширная сеть
независимых образовательных институтов не только устра-
нила образовательные функции семьи, как только дети дос-
тигают школьного возраста, но и в возрастающей степени
проникает во все более и более ранние фазы детства через
детские сады, ясли, центры дневного ухода и тому подобное.
Другие функции: осуществление
и уединение
Однако идеи об одном только сокращении функций спо-
собны дать искаженную картину места семьи в современ-
ном обществе. По мере того, как семья утрачивала опреде-
2 Хотя степень, до которой произошло сокращение ранних форм
семьи, является спорной проблемой. Сравнительные данные см. Peter
Laslett and Richard Wall (eds.) Household and Family in Past Time,
Cambridge: Cambridge University Press, 1972.

ленные функции, она приобретала другие3. Эти новые фун-
кции в основном касаются частных нужд, экспектации и
осуществлений индивида. В известном смысле, который был
бы совершенно удивительным для наших дедушек и бабу-
шек, от семьи сегодня широко ожидают обеспечения фун-
даментального личностного осуществления и удовлетворе-
ния для всех ее членов. Морально это означало крупное сме-
щение акцента с обязанностей и ответственности на права и
вознаграждения в области семейной жизни.
Современное общество на протяжении раннего перио-
да своей истории, вероятно, создало область социальной
деятельности, которую мы обычно называем частной жиз-
нью и которую социологи назвали частной сферой*. Это
область социальной жизни, которая полностью отделена
от крупных публичных институтов, в особенности от эко-
номики и государства. Она включает в себя гораздо больше,
нежели семья; например, она состоит из целого мира част-
ных ассоциаций, простирающегося от религиозных куль-
тов до групп, сформированных вокруг конкретного хобби,
с помощью которых индивидам удается заполнить время
своего досуга. Однако не подлежит сомнению, что семья —
это наиболее важный институт частной сферы. Эта соци-
альная локация семьи в институциональном порядке нахо-
дится на противоположном полюсе оттого места, которое
она занимает в примитивных или архаических обществах.
Там типовой является ситуация, когда семья занимает в ин-
ституциональном порядке центральное место. В самом деле,
главные функции, выполняемые сегодня экономикой и го-
сударством, там выполняются институтами родства. Поэто-
му в таких обществах не существует четкого разделения
между семьей и всей совокупностью институтов в обществе.
Однако в современном обществе семью характеризует имен-
но это разделение.
Поэтому наблюдается массированное смещение общей
социальной позиции семьи. Один из важных аспектов это-
3 Обсуждение сопутствующих потерь и приобретений функций
современной семьи заимствована у Толкотта Парсонса. См. Talcott
Parsosns, Robert Bales et al., Family, Socialization and Interaction
Process, New York: Free Press, 1955.
4 Понятие частной сферы было разработано в последние годы
прежде всего немецкими социологами.

го — в значительной степени иной характер связи между
микромиром и макромиром. В премодернистских обществах
они существуют в своеобразном континууме. Роли, кото-
рые исполняются в семье, распространяются прямо в мак-
ромир. Поэтому индивид, взрослеющий в семье, одновре-
менно взрослеет и в ролях, предназначенных ему и внутри
семьи, и в значительной степени — в обществе в целом. Се-
годня в современных обществах барьеры между микроми-
ром семьи и макромиром общества обозначены резко и от-
четливо. В результате этого индивид между рождением и
зрелостью пересекает ряд резко определенных социальных
порогов. Очень часто эти пересечения имеют своим след-
ствием то, что он отстраняется от той семьи, в которой на-
чал свою карьеру в обществе.
Технологические изменения:
индустриальная революция
Возникновение современной супружеской нуклеарной
семьи было следствием гигантских преобразований в техно-
логии, экономике и демографической структуре общества.
Параллельно этому произошел глубокий сдвиг в области
аттитюдов и ценностей. Ни одно историческое изменение
таких масштабов не может быть сведено к какой-то одной
причине. Однако если бы кого-то спросили об одном наибо-
лее важном факторе, вызвавшем эти далеко идущие изме-
нения в характере семьи, можно было бы указать на индус-
триальную революцию и на ту современную технологию,
которая и вызвала их, и сама в значительной степени уско-
рялась под их воздействием5.
Именно современное технологичное производство вытес-
нило семью из ее древней производительной роли. В совре-
менной индустрии больше не представляется возможным ни
иметь домашнее хозяйство, которое выполняет производ-
ственную функцию, ни переместить семью на те позиции, где
имеет место промышленное производство. Это можно про-
иллюстрировать, вообразив себе, чем бы стал современный
5 Исследование воздействия индустриализации на семьи рабочего
класса в восемнадцатом-девятнадцатом веках можно найти в Neil J.
Smelser, Social Change in the Industrial Revolution, London:
Routledge & Kegan Paul, 1959.

завод, если бы семьям рабочих позволили вести в его поме-
щениях свою обычную деятельность — женщины бы готови-
ли и починяли одежду, дети играли со своими игрушками, а
бабушка, возможно, играла бы с любимой кошкой. По таким
же, хотя и не совершенно идентичным причинам, семья была
изгнана из области современной бюрократии, а поэтому — и
из значительной сферы административной и беловоротнич-
ковой работ, которая феноменально разрослась в современ-
ном обществе. Не далее, чем в Тридцатилетнюю войну, ар-
мию составляли не только воюющие силы, но и орды их иж-
дивенцев — женщин и детей, а также разного рода
гражданских лиц, сопровождавших армию. Модернизация
ведения военных действий, которая серьезно внедрялась в
восемнадцатом столетии, означала, среди прочего, отделе-
ние военной организации от семейной жизни ее членов. И, ко-
нечно же, сами современные армии сильно бюрократизиро-
ваны. Через современную технологию и сопровождавшую ее
современную бюрократию семья была изгнана из области про-
изводительной работы.
Как мы уже отмечали, местом ее изгнания стала та са-
мая частная сфера, которая, будучи уникальным творением
современного общества, стала во все возрастающей степени
областью, в которой индивиды искали осуществления в сво-
ей личной жизни. В этой частной сфере дети могли выращи-
ваться в атмосфере, обособленной от серьезного и часто уд-
ручающе напряженного мира работы. Возможно, не удиви-
тельно, что в этой сфере частного осуществления все сильнее
стали господствовать дети.
Демографическое
и экономическое изменение
Демографическая революция, разразившаяся в эпоху
модернизма, также восходит к индустриальной революции,
поскольку именно технология, и в особенности медицинс-
кая технология, сделали ее возможной. Прогресс в области
медицины вызвал рост продолжительности жизни всех ин-
дивидов и, что наиболее важно, — решительное сокраще-
ние детской смертности. К этому же времени относится за-
метное падение показателей смертности, которое отмеча-
лось уже в демографических исследованиях во Франции в

конце восемнадцатого века и в Соединенных Штатах в нача-
ле девятнадцатого. Падение смертности имеет отчетливый
экономический смысл. По мере того, как семья стала транс-
формироваться из производительной единицы в потреби-
тельную, дети переставали быть экономическим вложени-
ем, превращаясь в экономическое обязательство. На фер-
ме, скажем, дети могут быть экономически полезными; в
городской же квартире какого-нибудь присяжного бухгал-
тера единственная вещь, которую дети делают экономичес-
ки, состоит в том, чтобы производить стоимость. Однако
именно медицинская технология сделала в возрастающей
степени возможным, чтобы перевести эти экономические
соображения в эффективные шаги к тому, чтобы иметь мень-
ше детей6. Общий эффект этих процессов состоял в том, что
дети в современных обществах — более редкое явление, и в
то же время можно ожидать, что проживут они дольше.
Снижение детской смертности было одним из наиболее
драматичных преобразований в современном мире. В Соеди-
ненных Штатах, к примеру, между 1910 и 1969 годами дет-
ская смертность сократилась впятеро. На протяжении того
же периода показатели рождаемости уменьшились почти
наполовину; то есть в 1969 году родилась лишь половина
того числа детей, которые появились на свет в 1910, но их
шансы на выживание в детском возрасте были в пять раз
больше. Именно эти демографические факты следует при-
нять во внимание, чтобы осознать значимость новых струк-
тур детства, о которых мы упоминали прежде. В этой ситу-
ации, отметим еще раз, технология становится все более
действенной помощью в реализации определенных ценнос-
тей. Технология трансформировала домашнее хозяйство.
Это особенно релевантно для матери-домохозяйки. Хотя
технические инновации в домашнем хозяйстве не произвели
больших изменений во времени, затрачиваемом матерями
на уход за детьми, они значительно изменили способы вы-
полнения различных видов деятельности в пределах этого
времени. Это было впечатляющим образом сформулирова-
но в рекламе сменных подгузников: «Вы просто выбрасыва-
' См. напр. J.A. Banks, Prosperity and Parenthood: A Study of
Planning among the Victorian Middle Class, London: Routledge &
Kegan Paul, 1954.

ете их вместо того, чтобы стирать. Теперь у вас больше вре-
мени, чтобы провести его вместе со своим младенцем ».
Новые аттитюды и экспектации
Рука об руку с этими преобразованиями в семейной
жизни развивались новые ценности и аттитюды, касающие-
ся сексуальности, любви и семьи. Почти определенно было
бы ошибкой рассматривать эти нематериальные факторы
или простой причиной, или простым результатом только что
обсуждавшихся технологических и демографических про-
цессов. Связь между материальным развитием и идеями в
обществе гораздо более сложна. Очень вероятно, что наи-
лучший способ думать об этом — как о взаимодействии или
взаимном влиянии. Как мы видели, Макс Вебер для описа-
ния такой связи использовал понятие «элективная бли-
зость ». Этим он обозначал, что определенные идеи и опре-
деленные материальные процессы в истории имеют опреде-
ленную близость друг к другу, так, как если бы они «искали
друг друга ». Хорошей иллюстрацией этого является разра-
ботка современной западной концепции любви между по-
лами. Ее истоки хорошо известны и задолго предшествуют
началу современного индустриального общества. Более точ-
но, эти истоки нужно искать в культе рыцарской любви на
вершине Средневековья, они разносились из одного конца
Европы в другой трубадурами или странствующими менес-
трелями. В процессе медленного развития такой способ рас-
смотрения связи между мужчинами и женщинами прони-
кал в другие классы общества. Наконец, он проник в бур-
жуазию. В таком случае ясно, что новая идея любви не была
продуктом индустриальной революции. В то же время она
не может рассматриваться как одна из причин последней, к
какой бы мыслимой аргументации мы ни прибегали. Скорее
по мере того, как буржуазия начала развивать особую струк-
туру семейной жизни как результат ее новых отношений с
экономикой, эти идеи о любви нашли особенно плодород-
ную почву. Очень схожие утверждения можно сделать и по
поводу других ценностей, оказавших влияние на современ-
ную семейную жизнь.
Современная супружеская нуклеарная семья оказалась
насыщенной эмоциональными и моральными ожиданиями

очень высокого порядка. Предполагалось, что муж и жена
любят друг друга, и это будет длиться постоянно. Предпо-
лагалось, что родители уделяют огромное внимание благо-
получию своих детей. Предполагалось, что и взрослые и дети
решающим образом определяют себя и находят личностное
осуществление в видах деятельности, протекающих в рам-
ках семейного круга. Возможно, не вызовет удивления, что
с позиций этих очень высоких экспектаций современная се-
мья стала весьма нестабильной. Отделение от производи-
тельной работы очень много добавило в эту нестабильность;
грубо говоря, муж гораздо меньше расположен к тому, что-
бы избавиться от такой жены, которая вносит свой вклад в
его работу, нежели от той, которая просто стоит ему до-
полнительных расходов. И наоборот, по мере того как жен-
щины во все большем числе входили в состав рабочей силы,
женщина, сама получающая зарплату, гораздо больше рас-
положена к тому, чтобы избавиться от мужа, который стал
бременем для семьи и препятствием на пути ее собственной
карьеры.
Другим фактором этой нестабильности стало уменьше-
ние размеров семьи: вокруг становится гораздо меньше лю-
дей, дающих взаимное сцепление и продолжительность тому,
что происходит внутри семейного круга. Таким образом, раз-
витие современной семьи сопровождалось не только устой-
чивым ростом разделения и показателей разводов7, но и тем,
что почти каждый индивид сталкивается с особым кризи-
сом в тот период, когда дети покидают дом. Мы уже упоми-
нали о том факте, что более старым людям не находится
реального места в современной семье. Этот факт становится
все более серьезным в их социальном участии, когда раз-
мышляешь о том, что вместе с драматическим ростом про-
должительности жизни в современных обществах вокруг
появляется так много стариков. Так, средняя продолжи-
тельность жизни американцев в 1920 году составляла сорок
пять лет; в 1970 она поднялась до 70 лет.
7 Хотя следует отметить, что углубленный анализ показателей
разводов в Англии и Уэльсе обнаружил различные интерпретации.
См. G. Rowntree and N.H. Carrier, «The Resort to Divorce in England
and Wales 1858-1957'// Population Studies, vol.ll, March 1958,
pp.l88ff.; R. Chester, 'The Duration of Marriage to Divorce»// British
Journal of Sociology, vol.22, June 1971, pp.l72ff.

Расширенная и супружеская нуклеарная
семья
Современная семья выстраивается вокруг двух брачных
партнеров. Противоположным типом является расширенная
семья, базирующаяся на гораздо долее обширном и слож-
ном ряде взаимоотношений. Современная семья — и как со-
циальный тип, и как собрание определенных ценностей, —
стала одним из наиболее удачных экспортов из Западного
мира. Она быстро продвинулась в Азию и Африку и стано-
вится сегодня универсальным феноменом8. Супружеская
нуклеарная семья и фактически, и в принципе является ради-
кально деструктивной для более старых семейных традиций
практически в каждом человеческом обществе. Ее ценности
подчеркивают противопоставление ценности индивида цен-
ностям групп. Каждый индивид оценивается с его собствен-
ных позиций, а не с точки зрения его группы. И именно как
индивид он или она обладает внутренне присущими правами.
Одним из наиболее важных последствий этих ценностей,
конечно, является признание (возрастающе успешное призна-
ние) права каждого, будь то мужчина или женщина, на выбор
своего брачного партнера. В качестве основы такого выбора
предполагается любовь, воспринимаемая как эмоциональная
гроза — и непредсказуемая, и демократичная, идущая вразрез
с традиционными линиями, отделяющими людей друг от дру-
га. В американском обществе это главным образом классовые
линии, хотя также очень важны линии расовые, этнические,
религиозные и географические. Любовь, может быть, и гроза,
но она кажется скорее осторожной там, где она прячется в
любой данный момент. Тем не менее, идеал супружеской нук-
леарной семьи влечет за собой революцию в ценностях. Исто-
рия показывает, что люди редко живут согласно своим идеа-
лам, но сам факт существования этих идеалов проводит глубо-
кое различие с тем, что фактически происходит.
Ценности супружеской нуклеарной семьи прямо связа-
ны с разнообразными статистическими характеристиками.
В Америке и других западных обществах наблюдается дол-
* См. William Goode, World Revolution and Family Patterns, New
York: Free Press, 1963; M.F. Nimkoff (ed.), Comparative Family
Systems, Boston: Houghton Mifflin, 1965.

госрочная тенденция в направлении ранних браков и в на-
правлении уменьшения возрастного разрыва между брач-
ными партнерами. Возраст вступления в брак и у мужчин, и
у женщин в Соединенных Штатах устойчиво снижался —
совершенно поразительно в течение последней четверти сто-
летия. То же самое относится и к разрыву в возрасте брач-
ных партнеров. Драматической иллюстрацией обеих тенден-
ций стал примечательный рост студенческих браков в пос-
ледние десятилетия. Нетрудно убедиться, что товарищеские
отношения в таких браках подрывают прежний авторитет
мужа: «Я знаю его с тех пор, как мы учились на последних
курсах колледжа. Что он знает такого, Чего бы не знала я? »
Разумеется, до некоторой степени эти тенденции связаны с
растущим богатством общества. Но они могут быть также
отнесены к супружеской идеологии, в которой предполага-
ется, что материальные соображения становятся все менее
и менее важными для принятия решения о вступлении в брак.
Единственное, что считается имеющим отношение к это-
му, — глубокая эмоциональная связь между брачными парт-
нерами, а это, конечно, может произойти в любом возрасте
и не зависит от материальных достижений каждого из них.
Брак, развод и повторный брак
Все это показывает, как все же важен брак для боль-
шинства людей — даже вопреки тому, что его определение
сильно изменилось. Сопутствующий рост в статистике раз-
водов (показатели разводов в Соединенных Штатах более
чем утроились за последние пятьдесят лет) иногда прини-
мался как индикатор в протизовес последнему утвержде-
нию. Мы берем на себя смелость утверждать, что это очень
неправильное понимание значения развода. Гораздо инте-
реснее то, что показатели разводов сами по себе являются
показателями повторных браков, которые также стабиль-
но росли, особенно среди индивидов, которые вступают в
брак впервые и разведенных в раннем возрасте. Показатели
разводов не только не могут служить аргументацией против
продолжающейся важности брака, они скорее служат сви-
детельством особой ценности, придаваемой браку (и, сле-
довательно, семейной жизни в целом). Огромное большин-
ство индивидов разводятся не потому, что они устали от

брака вообще, как от института, а потому, что данный кон-
кретный партнер в данном конкретном браке не соответ-
ствует их ожиданиям. Большинство из них желают пред-
принять еще попытку. Другими словами, причиной развода
выступают не люди, обладающие низкими экспектациями
относительно брака, а напротив, — те, кто в действительно-
сти обладают очень высокими экспектациями. Ценности суп-
ружеской нуклеарной семьи, отделенные от большинства
других материальных интересов, — во всяком случае, в прин-
ципе, — сильно поощряют представление о том, что если
данный брак не соответствует ожиданиям, то каждый име-
ет право расторгнуть его и сделать новую попытку9.
Можно с уверенностью утверждать, что бремя этих из-
менений более тяжело легло на женщин, нежели на мужчин.
На девушек оказывается сильное социальное давление (со
стороны родителей, особенно матерей, равно как и со сторо-
ны ровесниц), чтобы они выходили замуж в достаточно ран-
нем возрасте. Такие ранние браки обычно сопряжены со сла-
бой осведомленностью о реалиях семейной жизни со сторо-
ны каждого из партнеров (которые оба очень молоды).
Появление первого ребенка — это часто довольно грубое
посвящение в тайну этих реалий — по очевидным причинам,
более грубое для жены, чем для мужа. Бремя примирения с
домашним заключением, налагаемым уходом за ребенком,
вопреки устремлениям к личной и профессиональной неза-
висимости, односторонне налагается в такой ситуации имен-
но на женщину. Однако более поздний кризис является эн-
демичным для таких же базовых демографических тенден-
ций. Не только выходят замуж юные женщины и женятся
равно юные мужчины, но и детей они заводят в достаточно
раннем возрасте. Средний возраст, в котором американская
женщина из среднего класса рожает последнего ребенка, —
до тридцати лет. В предположении, что более ранние кризи-
сы успешно преодолеваются брачными партнерами, и дети
на несколько лет становятся центром интересов обоих роди-
телей, но не равным образом. Именно женщина, а не мужчи-
на, вероятно, скажет: «Моя семья — это моя карьера ». Тем
не менее, эти дети, как и их родители, находятся под соци-
9 Британская литература, следующая такой же аргументации:
O.R. McGregor, Divorce in England, London: Heinemann, 1957; Ronald
Fletcher, The Family and Marriage in Britain, Penguin Books, 1962.

альным давлением покинуть родительский дом, насколько
это возможно, рано — вначале ради школы, затем — ради
собственного брака. Что происходит в этом пункте с той жен-
щиной, которая сделала вышеизложенное заявление? Ее ♦ка-
рьера », конечно, разбита — обычно в возрасте около сорока,
когда впереди предстоят еще десятилетия жизни. Напротив,
когда муж обнаруживает себя во вдруг опустевшем доме вме-
сте со фрустрированной и (не без причин) озлобленной же-
ной, у него возникает сильное искушение поискать где-ни-
будь пастбища помоложе и позеленее.
Семьи с разными доходами:
семьи рабочего и среднего классов
Но, в то время как было бы правильно рассматривать
супружескую нуклеарную семью в качестве превалирую-
щего для западных обществ типа (и победоносно распрост-
раняемого в других обществах), было бы ошибкой рассмат-
ривать ее как единообразный, и не отличимый от других
феномен. Напротив, в американском, равно как и в других
обществах существуют широкие различия в структуре се-
мьи и семейной жизни, особенно среди различных классов
населения. Несколько ниже мы обсудим явления классово-
го деления в современном обществе (или, как часто говорят
социологи, — феномен стратификации). Мы не будем здесь
вдаваться в детали этого, и для наших целей вполне доста-
точно, если читатель будет думать о классе просто с точки
зрения дохода — то есть если кто-то поднимается в классо-
вой системе, то он движется из низкодоходной страты в
высокодоходную. С точки зрения семейной жизни интерес-
но сравнить между собою два ставших, в сущности класси-
ческими исследования социальной жизни в Северной Аме-
рике: Городские селяне Герберта Ганса (исследование бе-
лых представителей рабочего класса в Вест-энде Бостона) и
Крествудские Холмы Джона Сили и его сотрудников (ис-
следование пригородной общины высшего-среднего класса
10 Herbert Gans The Urban Villagers, New York: Free Press, 1962;
J.R. Seeley, R.A. Slim and E.W. Loosley, Crestwood Heights, London:
Constable, 1950. Следует указать, что, хотя Ганс изучал главным обра-
зом еврейскую группу. Возможно, фактором полученных им выводов
стали этнические различия, наложившиеся на классовое положения.

в Торонто)10. И Ганс, и Сили изначально проявляли интерес
к семейной жизни, и сравнение их открытий очень плодог
творно для понимания семьи в современном обществе. Хотя
между двумя обществами имеется немало различий, мы могли
бы включить сюда в качестве параллелей исследования бри-
танских семей: Семьяиродство в восточном Лондоне Май-
кла Янга (семьи рабочего класса в Бетнал Грин), а также
работы Колина Белла Семьи среднего класса (отношения в
семьях среднего класса в Сванси) и Раймонда Ферта и др.
Семьи и их родственники (изучение семей Хайгейта в вос-
точном Лондоне).
Семьи, сосредоточенные на взрослых
и сосредоточенные на детях
Семья рабочего класса, как описывает Ганс, это семья,
сосредоточенная на взрослых. Нет нужды говорить, что это
никоим образом не означает, будто люди из рабочего клас-
са любят своих детей меньше, чем родители средних клас-
сов. Это означает скорее, что в их семьях различаются идеи
относительно прав взрослых и детей. В семьях Вест-энда от
ребенка ожидают, что он будет развиваться от младенчес-
кого до взрослого состояния без чрезмерно большого учас-
тия взрослых. От маленькой девочки ждут, чтобы она дос-
таточно рано помогала своей матери растить младших де-
тей. Она становится для них чем-то вроде маленькой мамы.
Или, поскольку она помогает в выполнении домашних ра-
бот, она становится чем-то вроде маленькой домохозяйки.
С другой стороны маленький мальчик, как и его отец, со-
всем рано получает такую же свободу приходить и уходить
когда вздумается. От него ожидают, что он будет прожи-
вать свое детство без надзора родителей. Поэтому дети очень
рано создают для себя мир, отделенный от своих родите-
лей, и в котором родители принимают очень малое участие.
Как говорит об этом Ганс:
Отношения родители-дети разделены так же, как от-
ношения мужчина-женщина. Ребенок будет сообщать
о домашних делах своей группе ровесников, но они
проявляют сравнительно малый интерес к делам ро-
дителей. Если ребенок успевает в школе, родители

похвалят его за это, но вряд ли уделят внимание тому,
как именно он проходит школьную программу, или
каковы его личные успехи в бейсбольной команде. Это
Вполне логично, как отмечает Ганс, что многие дети в
такой обстановке ведут себя совершенно по-разному дома
и на улице, со своими сверстниками. Тот же самый ребе-
нок часто энергичный и даже шумный на улице, совершен-
но пассивен и даже замкнут дома. Совершенно ясно, что
место, где такой ребенок выражает себя, — это улица, а не
семья.
Детство на Крествудских Холмах — это совсем другая
история. Дети господствуют в доме. Детей поощряют вы-
ражать себя, насколько это возможно, внутри семьи, и
взрослые прилагают все усилия к тому, чтобы уделять
близкое и непрерывное внимание тому, что делают дети.
Большие усилия прилагаются к тому, чтобы дети хорошо
питались и получали образование. Обычно детей поощря-
ют приводить домой своих друзей. Матери организуют ве-
черинки для своих детей или берут их на мероприятия,
организуемые в общине. В отличие от детей, которых изу-
чал Ганс, от детей высшего-среднего класса у Сили не ожи-
дают, что они будут выполнять какую-либо работу по
дому. Конечно, во всех семьях здесь меньшее число детей,
так что проблема ухода за младшими братьями или сестра-
ми гораздо меньше по своим масштабам. Достаточно инте-
ресно, что когда детей на Крествудских Холмах просят
сделать какую-то работу по дому, родители считают впол-
не нормальным выплачивать им за такую работу особые
карманные деньги.
Мужья и жены: разделение труда
В то время как разделение труда между полами суще-
ствует во всех человеческих обществах, в семьях рабочего
класса это разделение очень резкое. Предполагается, что
жена несет ответственность за дом и за детей — в той мере,
11 Gans, op.cit., p.57.

до какой вообще простирается надзор за ними. От мужа
ожидается выполнение обязанностей кормильца и опреде-
ленно не ожидается какого-либо участия в работе по дому
или в повседневном воспитании детей. Очень часто мать сама
решает дисциплинарные проблемы, хотя в особенно серь-
езных случаях она может призвать вмешаться отца, когда
он возвращается с работы. Напротив, типичная семья на
Крествудских Холмах рассматривается как место интенсив-
ного обмена деятельностью между всеми ее членами и фак-
тически — как убежище от всего остального мира. Семья —
это место, где отец может расслабиться в компании жены и
детей после тяжелого рабочего дня, место, где детей поощ-
ряют к обсуждению их собственных проблем и где каждый
участвует, насколько возможно, в деятельности этой груп-
пы. Хотя, конечно, можно утверждать, что именно жена
выполняет большую часть работы по дому, считается впол-
не нормальным, что муж будет помогать ей, насколько это в
его силах. В то время как от жены ожидается, что она будет
«реализовывать себя» в качестве женщины (и как жена, и
как мать) в рамках семьи, муж также рассматривает семью с
точки зрения самореализации.
Это совершенно отличается от представлений, преоб-
ладающих в рабочих семьях, где от мужа ожидают, что он
будет осуществлять самореализацию главным образом за
пределами своего домашнего круга. Но в то время как семья
на Крествудских Холмах подчеркивает общие ценности и
деятельность своих членов, в то же самое время очень силь-
ный акцент делается на их индивидуальных правах и уст-
ремлениях. И отец, и мать будут иметь свои собственные
кружки друзей, некоторые из которых не разделяются с
брачным партнером. Дети, если это возможно, будут иметь
свои собственные комнаты, которые будут рассматривать-
ся как их провинция, управляемая по их собственным по-
желаниям. И в их права, и в их обязанности будет входить,
чтобы комната была декорированной и чистой. Их причуды
и стремления поощряются и уважаются, если они не слиш-
ком отклоняются от общепринятых в общине норм (а иног-
да даже и тогда). С раннего возраста детям выдаются кар-
манные деньги, для того, чтобы они знали, как распоряжать-
ся деньгами и нести за них ответственность. Независимость
поощряется во всем.

Дисциплинирование детей: два подхода
Различия между двумя этими типами семей очень от-
четливо проявляется в вопросах авторитета и дисциплины.
Способ дисциплинирования детей в Вест-энде изначально
основан на средствах наказания и вознаграждения. Исход-
ное предположение состоит в том, что дети нуждаются в
дисциплине, если они не сошли с ума. Применяются и фи-
зические и словесные наказания. Матери особенно часто
шлепают своих детей, говорят им, что делать и чего не де-
лать, и достаточно часто прибегают к крайней угрозе, что
все будет сказано отцу, когда он придет домой. Все это не
предполагается, а делается в действительности, препятствуя
привязанности, существующей между родителями и деть-
ми. Наказание нельзя отрицать, В то же время общая тео-
рия, как и для какой цели следует растить детей, довольно
слаба. Методы воспитания детей — ив той мере, в какой
они относятся к дисциплине, и в других делах — базируют-
ся на краткосрочных традициях, спонтанно разрабатывае-
мых родителями. За исключением определенных обширных
моральных экспектаций не имеется достаточно ясных це-
лей, во имя которых следует дисциплинировать детей.
Весьма иная ситуация на Крествудских Холмах. В этом
классе существует довольно сильное предубеждение про-
тив «наказательных»или «авторитарных»методовобраще-
ния с детьми. Предполагается, что семья должна быть «де-
мократичной ». В результате этого имеется значительная не-
определенность в отношении того, как обращаться с детьми.
Матери беспокоятся одновременно и по поводу «чрезмер-
ного подавления », и по поводу «чрезмерной дозволеннос-
ти ». Это не только не имеет ясности для каждого из родите-
лей по отдельности, но и вызывает ссоры между ними. Во-
обще все согласны, что детям требуется постоянный паттерн,
но никто не знает, каким он должен быть. Поэтому совер-
шенно естественно, что в семьях такого типа высшего-сред-
него класса родители часто обращаются за советом к экс-
пертам. Этими экспертами могут быть посторонние люди,
такие как психиатры, специалисты по образованию, адво-
каты и тому подобное или же книги либо другие средства
коммуникации. Вообще говоря, родители избегают прямых
конфронтации, в которых необходимо занимать позиции ав-

торитета. Общая идея состоит в том, что родители должны
быть «друзьями своих детей ». Нетрудно увидеть, что в тех
случаях, когда родители желают утвердить свой авторитет
взрослых, это усилие не внушает детям доверия. Продол-
жением этого может быть физическое наказание, но роди-
тели испытывают по этому поводу чувство вины и старают-
ся скрыть это. Обычно в ход пускается более тонкое давле-
ние. Другими словами, детей не принуждают, но убеждают
к сотрудничеству. Точнее, поскольку средства дисциплины
скорее психологические, чем физические, угроза отказа в
семьях такого типа гораздо сильнее. Другими словами, у
ребенка высшего-среднего класса больше причин бояться,
что родители лишат его своей любви, чем в случае с ребен-
ком рабочего класса, чьи родители бьют его физически. Как
с неприязнью говорят об этом Сили и его сотрудники:
«И отец, и мать применяют постоянное, порою безжалост-
ное давление. Наиболее поразительная черта этого типа кон-
троля кроется в способности родителей использовать ми-
нимум насилия и экономить психологическое давление в га-
рантированном послушании »12.
Другие типы семей
На предыдущих страницах мы сравнивали типы семьи,
которые обнаруживаются среди высшего-среднего и рабо-
чего классов в современной Америке. Это никоим образом
не единственные типы семей, которые можно встретить.
Отличная от них структура существует в высшем классе.
Одна из ее характеристик — это сильный акцент на расши-
ренное родство, так что это некоторым образом представ-
ляет собою контрапункт супружеской нуклеарной семье в
Западном обществе13. Совершенно иной тип семьи существу-
ет опять же в группах, расположенных ниже рабочего клас-
са. Это группы, которые охватывают то, что Оскар Льюис
удачно назвал «культурой нищеты ж Как продемонстриро-
вал Льюис, эта культура обладает удивительным сходством,
наблюдать ли ее в Северной Америке или в Латинской Аме-
12 Seeley, op.cit., р.176.
13 См. Е. Digby Baltzeil, Philadelphia Gentlemen, New York: Free
Press, 1958.

рике или даже в других частях Западного мира. Это то, о чем
Льюис говорит следующим образом:
Некоторые из социальных и психологических харак-
теристик включают в себя проживание в людных квар-
талах, недостаток уединения, стадность, высокий про-
цент алкоголизма, частое прибегание к насилию при
разрешении споров, частое использование насилия в
воспитании детей, битье жен, раннее приобщение к
сексу, свободные союзы или браки по согласию, от-
носительно высокий процент отказов матерей от сво-
их детей, тенденция к семьям, сосредоточенным на
матери и гораздо большее знание родственников с
материнской стороны, преобладание нуклеарной се-
мьи, сильная предрасположенность к авторитариз-
му, а большой акцент на семейной солидарности —
идеал, достижимый лишь в редких случаях14.
В то время как Льюис говорит об этом типе семьи (кото-
рый он изучал в Пуэрто-Рико и в Мексике) с большой сим-
патией, из приведенного выше описания можно вынести глав-
ным образом негативное впечатление, негативную оценку,
несомненно, проистекающую из сравнения с нормами аме-
риканского среднего класса. В последние годы, особенно в
результате переоценки черной культуры черными интеллек-
туалами в Соединенных Штатах, негативная оценка неко-
торых характеристик этого типа была поставлена под серь-
езное сомнение. Значительная доля приведенных выше ха-
рактеристик Льюиса применима к черной семье в
Соединенных Штатах. Социологи и другие комментаторы,
черные ли, белые ли, привычно осуждли эти характеристи-
ки и делали акцент, в негативном смысле, на нестабильнос-
ти и неэффективности черной семьи. Это вполне может ока-
заться искаженной точкой зрения. Если кто-то говорит об
институте как о «неэффективном», то всегда необходимо
спросить: «неэффективным для чего? ». Очень вероятно, что
этот тип семьи неэффективен с точки зрения продвижения
индивида в средний класс. Однако он может оказаться очень
эффективным в продвижении с точки зрения норм, суще-
14 Oscar Lewis, The Children of Sachez, Penguin Books, 1964, p.xxvi.

ствующих в его собственной общине, и, вполне вероятно —
в обеспечении эмоционального удовлетворения индивидов
в ней. Упомянем еще об одном аспекте этого с точки зрения
черной семьи: далеко не ясно, что частое отсутствие времен-
ного характера отца в этом типе семьи выработало те нечес-
тивые психологические результаты, которые часто атрибу-
тируются этому15.
Кризис и новые общины:
кланы и коммуны
Сегодня современная семья находится в состоянии кри-
зиса. Все чаще ее добродетели, равно как и их практическая
значимость ставятся под сомнение в Западном обществе —
наиболее сильно, как можно подозревать, среди молодых.
Парадокс этого кризиса состоит в том, что, в то время как
само существование этого института жестко ставится под
вопрос в тех обществах, из которых он произошел (и в не-
которых случаях оппровозглашается устаревшим), этот же
самый институт продолжает более или менее триумфаль-
ное шествие в тех обществах вне Запада, где он прежде не
существовал. Семья, между прочим, это не единственный
институт, с которым происходит такое в современной ситу-
ации. Насколько это оказалось возможным, этот кризис
оказал свое воздействие и на ценности, и на социальные
формы семьи.
В то время как семью, и особенно организацию брака в
рамках ее, продолжают рассматривать как место личного
осуществления, имеет место возрастающая фрустрация
вследствие ее способности справиться с такой экспектаци-
ей. Современная семейная единица кажется многим слиш-
ком малой и слишком хрупкой, чтобы в полной мере соот-
ветствовать такой цели. Как результат, в последние годы
имело место немало экспериментов, которые пытались рас-
ширить и изменить характер этой базовой единицы частной
15 См. Franklin Frazier, The Negro Family in the United States,
Chicago: University of Chicago Press, 1939. В качестве уравновешива-
ющих материалы Фрейзира полезны последние работы Джесси Бер-
нарда. Жесткие и поучительные дискуссии о значении изменений в
черной семье разразились по следам так называемого «Отчета Мой-
нихена».

жизни. Более экстремальной формой этого стало движение
коммун, которое быстро распространилось в Америке и
Западной Европе. Здесь предпринималась попытка пробить-
ся сквозь упоминавшийся эготизм западной супружеской
нуклеарной семьи и создать что-то вроде традиционного
клана или расширенно-родственной единицы. Несколько
взрослых живут совместно и ведут объединенное домашнее
хозяйство; все они рассматривают себя состоящими в браке
друг с другом; а дети — или появляющиеся в этой группе,
или привнесенные в нее — рассматриваются как дети их всех.
Экономические отношения носят, как правило, характер
коммуны, и существует общая идея отвращения к самой идее
частной собственности. В более умеренных формах того же
феномена несколько брачных пар поселяются вместе или
рядом друг с другом для того, чтобы развивать экономичес-
кое сотрудничество, совместные предприятия по воспита-
нию детей и общие социальные контакты. Здесь предприни-
мается попытка скомбинировать добродетели старой рас-
ширенной семьи с индивидуализмом и уединенностью более
поздней нуклеарной семьи
Многие из этих экспериментов проводились совсем не-
давно и все же продвинулись ненамного, чтобы приступить
к систематическому их изучению16. Однако один из предше-
ственников современного движения коммун был изучен с
некоторыми подробностями. Это движение киббуцев в со-
временном Израиле17. Киббуц — это коммунальное сельс-
кохозяйственное поселение. Оно восходит к ранним дням
еврейского заселения Палестины и представляет собою по-
пытку высоко идеалистичной и социалистической группы
провести эксперимент с новой и более совершенной фор-
мой общества. В разных частях Израиля существует целый
ряд различных типов киббуцев, но все еще существует и
социалистический тип, который пытается реализовать ста-
рые коммунистические идеалы поколения его основателей.
Здесь не предпринималось ни одной попытки упразднить
брак как таковой, но делался сильный акцент на коллектив-
16 См. Andrew Rigby, Alternative Realities: A Study of Communes
and Their Members, London: Routledge & Kegan Paul, 1974 и его же
Communes in Britain.
17 Cm. Bruno Bettelheim, The Children of the Dream, London:
Palladin, 1971.

ном воспитании детей. На практике это означало, что в то
время как муж и жена живут вместе в отдельном доме, их
дети живут не с ними, а поселяются в «детском доме» с
другими детьми киббуца. Очень трудно сказать, жил ли киб-
буц в соответствии с теми ожиданиями, с которыми он был
основан. Несомненно, что он испытал на себе сильное влия-
ние того, что он был всего лишь анклавом или рядом анкла-
вов в рамках более крупного общества; еврейская община в
Палестине, а позднее независимое государство Израиль ни-
когда не было социалистическим обществом как целое. По-
этому местные организации киббуцев оставались феноме-
ном в меньшинстве. Хотя довольно понятно, что практика
воспитания детей киббуца оказала влияние на свои продук-
ты. Очень широко говоря, дети киббуца, когда они выраста-
ли, выглядели менее невротичными и менее индивидуалис-
тичными, чем дети, выраставшие в обычных семьях. Будет
ли кто-то приветствовать такое изменение или сожалеть о
нем, это, очевидно, зависит от того, каковы его ценности в
вопросе развития личности.

Глава 6
Община
Мы вырастаем среди ландшафтов. Хотя это и не очень
очевидно, вполне вероятно, что физический, естественный
ландшафт нашего детства оказывает сильное влияние на
всю нашу будущую жизнь. Поэтому представляется впол-
не правдоподобным, что человек, чье детство прошло на
морском побережье, будет развиваться в некотором роде
иначе, нежели тот, кто провел те же годы высоко в горах1.
Возможно, поэты знают об этом больше социологов. Од-
нако не может быть сомнения в том, что и человеческий
ландшафт, в котором взрослеет индивид, решающим об-
разом детерминирует его характер и значительную часть
его будущей жизненной карьеры. Когда социологи гово-
рят об общине, обычно можно воспользоваться понятием
человеческого ландшафта, чтобы изобразить то, о чем они
говорят, более графически.
Разведка: какой там тип общины?
Вообще говоря, понятие «община» не использует-
ся в конкретном техническом смысле. Оно просто оз-
начает непосредственный социальный контекст жизни
индивида. Или, если хотите выразить это иным обра-
зом, — контекст того, каковы могут быть самые отда-
ленные пределы того, что индивид испытывает лично,
или того, с чем он сталкивается в повседневной жизни.
В таком смысле община — это та естественная область,
1 Хороший пример влияния на восприятие времени жизни в отда-
ленной горной деревушке дан в Ernest Gellner, Thought and Cnange,
London: Weidenfeld & Nicolson, 1964, pp.lff.

в которую перемещается ребенок, когда он покидает
круг своей семьи. Коль скоро ребенок покидает свою
семью, он сталкивается с особыми социальными струк-
турами той общины, в которой он живет. Нет нужды
говорить, что существуют обширные вариации этих
структур — скажем, для ребенка, растущего на ферме,
в отличие от ребенка, растущего в городском соседс-
ком окружении. Однако в любом случае ребенок обу-
чается передвигаться в структурах, которые в значи-
тельной степени превосходят контекст его собственно-
го дома. Научаясь этому, ребенок обучается и участию
в более крупном обществе.
Сельские и городские общины:
размеры, плотность и композиция
популяции
Существует одно фундаментальное различие между
общинами, в особенности в Америке. И этому способству-
ют социологи. Это, прежде всего, различие между сельской
и городской общинами. В то время, когда в Америке начала
развиваться социология, это была страна, в которой боль-
шинство населения проживало в сельской местности и в
маленьких — в основном сельского типа — городках; одна-
ко это быстро изменялось. Таким образом, противоречие
между сельской и городской жизнью было в то же время
различием между старым и новым. Переживался ли этот
контраст с чувством ностальгии, или же со страстным пред-
восхищением городской жизни, он производил глубокое
впечатление на мышление самих наблюдателей. Город был
одним из первых предметов исследования американских
социологов и в некотором смысле продолжает оставаться
им.
Как мы отмечали в предыдущей главе, урбанистическая
социология особенно пышным цветом расцвела в Чикаго в
1920-е и 30-е годы. Будучи совершенно отделенным от вли-
яния интеллектуальной истории, это место не было случай-
ным. Чикаго был самым шумным, наиболее быстро расту-
щим и в каком-то смысле, возможно, самым деятельным
городом Америки. В 1860-х его население едва перевалило

за 100000 человек. К 1900-му его население перевалило за
1,5 миллиона. В 1930-м оно составило 3 миллиона. На про-
тяжении того десятилетия, когда начала развиваться урба-
нистическая социология (то есть на протяжении 1920-х го-
дов), жизнь в Чикаго была подобна существованию в центре
огромного взрыва. Нетрудно понять то возбуждение и оба-
яние, которое пробуждал этот город в социологах Чикагс-
кой школы2.
Городская и сельская социология развивались в Амери-
ке рука об руку3. Однако именно в урбанистической социо-
логии были разработаны большинство тех волнующих идей,
которые постоянно требовали новых методов, благодаря
которым многое было приведено в действие. В некотором
смысле можно утверждать, что сельская социология разви-
валась по следам социологии урбанистической; то есть сель-
ская община подвергалась анализу в целях сравнения —
скорее для того, чтобы выявить особенности городской
жизни. (Между прочим, сельские социологи в результате
этого страдали от чего-то вроде статусной дискриминации в
рамках своей профессии — совершенно несправедливая си-
туация, которая, возможно, должна быть исправлена се-
годня, когда многие в Америке уже начали избавляться от
иллюзий урбанизма.)
В самом начале возникает проблема дефиниции. Что
означают слова «городской (урбанистический) »и «сельс-
кий»? Конечно, можно вызвать в воображении какой-то
достаточно четкий образ, относящийся к этим понятиям, и
у всякого имеется какого-то рода идея по поводу того, что
именно они обозначают. Но вопрос определения станет яс-
нее, когда мы спросим, где начинается один тип и заканчи-
вается другой. Бюро переписи населения, конечно, прово-
дит свои произвольные математические различия. Ясно, что
в этом имеется не так уж много смысла для социолога, ко-
торого интересует не столько проектирование некой произ-
2 Авторитетное изложение подходов чикагских урбанистических
социологов см. в Robert Park, Ernest Borgess and Roderick McKenzie,
The City, Chicago, University of Chicago Press, 1925. Интересное
обсуждение можно найти в Maurice Stein, Eclipse of Community,
Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1960, pp.l3ff.
3 Обзор сельской социологии см. в Charles Loomis and Allan Beegle,
Rural Social Systems, London: Bailey & Swinfen, 1955.

вольной линии, проходящей между двумя этими типами
общин, сколько поиск ответа на вопрос о том, каковы их
фундаментальные характеристики. А это в действительнос-
ти и составляло первичный интерес чикагских урбанисти-
ческих социологов. Один из наиболее выдающихся их пред-
ставителей, Льюис Вирт, определял город как некую сущ-
ность, определяемую тремя фундаментальными
характеристиками: большие размеры, высокая плотность и
гетерогенность популяции4. Эти три характеристики, взя-
тые в совокупности, определяют, что такое город — каж-
дая из них может, в принципе, существовать по отдельнос-
ти, не образуя какой-либо урбанистической формы общи-
ны. Города — это те места, где проживают совместно
большое число людей (Вирт, не принимавший участия в ра-
боте бюро переписи населения, не проявлял интереса к очер-
чиванию точных пределов или размеров); города — это к
тому же места, где люди проживают очень близко друг к
другу; наконец, города — это места, где очень различные
типы людей живут вместе и вовлечены в весьма разные виды
деятельности.
Последствия проживания в городе
Существует несколько социологических последствий
этих трех характеристик. Благодаря размерам, а также
разнообразию города и, несмотря на плотность его посе-
ления, в городе трудно поддерживать тот тип прямой и
всеохватывающей солидарности, который типично харак-
терен для сельских общин. Иначе говоря: город не явля-
ется тем социальным контекстом, в котором имеют хоро-
ший шанс поддерживать сами себя традиционные спосо-
бы мышления и деятельности. Поскольку традиционная
солидарность и традиционные формы контроля в городе
ослаблены, здесь имеют место более формальные ассо-
циации людей и более формализованные способы конт-
роля. В городе множатся организации и ассоциации ка-
кого угодно типа. Некоторые из них создаются, чтобы
ближе притянуть друг к другу различные группы людей,
4 Его главная работа — Louis Wirth, The Ghetto, Chicago, University
of Chicago Press, 1928.

другие создаются для того, чтобы облегчить контакты и
сотрудничество между группами.
Жизнь в городе — это в значительной степени жизнь
среди посторонних. В результате отношения между людь-
ми становятся в основном абсолютно поверхностными и весь-
ма функциональными (то есть ограниченными до очень спе-
цифических и предельно обозначенных функций). В одно и
то же время происходит и возрастание отстраненности, и
возрастание близости, что, конечно, является результатом
высокой плотности самого поселения. Это неизбежно ста-
новится причиной довольно большого внутреннего беспо-
койства и напряжения. Именно эту сферу городской жизни
чикагские социологи обозначили (хотя, может быть, и не
очень удачно) понятием «социальной дезорганизации ». Во-
обще говоря, то, что они данным концептом обозначали,
включало в себя все выражения конфликтов, которые вы-
зывал город, — и конфликта внутри самого индивида, и кон-
фликта между индивидами. Именно под этой рубрикой они
изучали преступность, юношескую делинквентность, ду-
шевные болезни, суициды и ряд других феноменов, кото-
рые, по крайней мере, с точки зрения закона и порядка,
можно было назвать социальными проблемами.
Но именно элемент гетерогенности — то есть огромно-
го разнообразия людей и социальных сред в городе — зача-
ровывал чикагских социологов. Это был парадокс неверо-
ятно расходящихся миров, существующих в городе бок о
бок друг с другом, и все равно совершенно изолированных
иногда друг от друга. Большинство социологов, занимав-
шихся этими исследованиями, пришли к основаниям малень-
кого городка, к тем основаниям, к которым сегодня отно-
сятся как к «срединной Америке ». Чикаго привлекал их и в
то же время отталкивал. В каждом случае потрясающий кон-
траст с миром их собственного детства и ранней юности ока-
зывался весьма плодотворным для их социологического во-
ображения. Есть еще один интересный аспект. Чикаго очень
поразил социологов, как он поразил и всю остальную Аме-
рику, или, точнее, как город поразил остальную Америку.
Поэтому их собственный зачарованный взгляд на Чикаго
представлял гораздо более обширные культурные аттитю-
ды. Неудивительно, что их исследования стали очень влия-
тельными.

Чикагская школа:
«участвующее наблюдение»
Этот пункт можно соотнести с классическим исследо-
ванием чикагской школы — Золотой берег и трущоба Хар-
ви Зорбы, которое впервые было опубликовано в 1929 году5.
Зорба внимательно изучил сравнительно небольшой сектор
Чикаго — Норт-сайд. Он очень подробно показал в целом,
как сосуществуют бок о бок на такой маленькой террито-
рии столь различные социальные миры. Внутри нескольких
блоков он обнаружил трущобы, область обитания среднего
класса, бордингаузы (меблированные комнаты со столом),
богемные поселения типа Гринвич-виллидж и, наконец, сточ-
ные канавы, населенные бродягами и другими отбросами
общества. Каждый из этих типов поселения был описан в
деталях и, если можно так сказать, с любовью. Работа Зор-
бы является также классической иллюстрацией метода так
называемого «участвующего (или включенного) наблюде-
ния », которым стала знаменита чикагская школа, — то есть
метода исследования, в котором исследователь принимает
участие, насколько это оказывается возможным, в том, что
он наблюдает.
Возможно, наиболее впечатляющим отчетом в этой кни-
ге это описание Зорбой печального и тревожного мира оби-
тателей бордингаузов. Эта глава является как бы пиком ви-
дения городской жизни чикагскими социологами. Это зре-
лище индивидуальной изоляции, одиночества и в то же время
свободы. Однако Зорба не впадал в заблуждение и не счи-
тал, что такой атомизм индивидов в городской ситуации оз-
начает отсутствие институтов. Напротив, обитатели мира
бордингаузов соотносились с большим числом институтов,
включая такие институты, которые служили их особым по-
требностям — такие, например, как платный танцзал и рес-
торан, работавший всю ночь (и тот, и другой, между про-
чим, изучались и другими чикагскими социологами). Глав-
ное в городской жизни состоит не в том, что она лишена
институтов; в действительности она обладает более интен-
сивной и сложной сетью институтов, нежели любая сельс-
* Harvey Zorbaugh, The Gold Coast and the Slum, Chicago, University
of Chicago Press, 1929.

кая община. Главное — это способ, которым люди связыва-
ют себя с этими институтами. Эти отношения опять же но-
сят несколько странный или отчужденный характер.
Исследования общин:
урбанизация «Миддлтауна»
Контрапунктом этих раскопок социологической мысли
в лабиринтах глубин большого города стал ряд исследова-
ний общин меньшего размера. Несомненно, классической в
этой серии исследований американской общины является
работа Роберта и Хелен Линд в общине, которую они назва-
ли «Миддлтаун » и которою в действительности был горо-
док Мунси в штате Индиана6. Линды изучали Миддлтаун
дважды: один раз до и один раз после Великой Депрессии.
Эти два исследования были опубликованы впервые в 1929
(Middletown) и в 1937 (Middletown in Transition) годах.
Используя опять же метод включенного наблюдения, Лин-
ды приехали в Миддлтаун как два этнолога, направляющих-
ся в укромный уголок родной деревни. Они старались все
наблюдать, все описывать, все воспринимать, не позволяя
своим собственным суждениям вмешиваться в эти наблю-
дения. Результатом стала одна из, вероятно, наиболее ис-
черпывающих картин, когда-либо запечатлевших облик аме-
риканской общины.
Для своего описания Линды использовали руководство,
разработанное культурным антропологом У. Риверсом. Оно
включало в себя: получение средств для жизни, создание
дома, воспитание молодежи, использование досуга, учас-
тие в религиозной практике и участие в деятельности общи-
ны. Линды предполагали, что эти различные области общин-
ной деятельности будут соотноситься друг с другом. Они
полагали далее, что первая область — получение средств
для жизни — будет решающей. И они, соответственно,
уделяли особое внимание воздействию промышленности и
бизнеса на общинную жизнь. Они проявляли интерес не
' Robert and Helen Lynd, Middletown, London: Constable, 1964 и
Middletown in Transition, Londbn: Constable, 1964. (Middletown в
дословном переводе может означать «город в середине», «средний
город» или «город средних размеров», а может быть, просто «ус-
редненный город»?— прим. перев.).

только к тому, на что похож Миддлтаун в данный конкрет-
ный момент их исследования, но и равным образом — к его
истории. И этот исторический взгляд прояснил, что наибо-
лее фундаментальным из того, что происходило в общине,
было появление современных заводов. Таким образом,
Миддлтаун представлял собою Америку маленьких горо-
дов, находившуюся под воздействием индустриализации.
Наиболее устойчивым и распространенным изменени-
ем было то, которое делало все возрастающей для людей в
Миддлтауне невозможность понять свою жизнь изначаль-
но с точки зрения этой общины. Во все возрастающей степе-
ни их жизни формировались различными силами и людьми
извне. Это изменение особенно примечательно при сравне-
нии между двумя исследованиями Линдов, то есть в том
смысле, что оно имело место на протяжении времени от Ве-
ликой Депрессии до начала Нового Курса. Но в той мере, в
какой люди в общинах, подобных Миддлтауну, вписыва-
ются во взаимодействие социальных сил в обществе, изме-
няется сама природа общины и ее социальных связей. Дей-
ствительно, вспоминая предыдущее описание того, как Вирт
описывал городскую жизнь, можно было бы сказать, что
даже если размеры и плотность такой общины как Миддл-
таун останутся прежними, эти внешние силы будут, в сущ-
ности, урбанизировать стиль его жизни. По мере того, как
ослабевают местные традиции и местная лояльность, люди
обращаются к более крупным организациям и идентифика-
циям в поисках материальной, равно как и психической бе-
зопасности. Примером тому являются тред-юнионы.
Американская идеология
маленьких городков
Наблюдения за такого рода малыми общинами возыме-
ло очень глубокое влияние на состояние умонастроений в
Америке. Во времена больших изменений имело место боль-
шое нежелание отказываться не только от ценностей малой
общины, но даже от ее само-имиджа. Люди в таких общи-
нах продолжали поддерживать свое чувство независимости
даже в тех фактах и ситуациях, когда было совершенно ясно,
что такой независимости более не существует. Аналогично
этому, в таких общинах настойчиво отказывались призна-

вать факты классового конфликта и состояния глубокой
социальной напряженности в общине. Они цепко держа-
лись за видение себя с позиций более ранней и, предполо-
жительно, более счастливой Америки. Эта идеология ма-
ленького городка была с успехом задокументирована в срав-
нительно недавнем исследовании одной такой общины в
северной части штата Нью-Йорк Артуром Видичем и Джо-
зефом Бенсманом7. Это исследование показало, как люди в
этом городе, где базовые структуры детерминировались
силами более крупного общества, цепляются за мнение (воп-
реки очевидным фактам), что город в своей сущности оста-
ется таким же, каким он был всегда.
В поисках хорошего места
для воспитания детей: движение
в пригороды
Однако в последние десятилетия серьезные попытки
оживить видение общины маленького городка делались в
пригородных общинах8. Значительное распространение при-
городов в Америке после Второй мировой войны было лишь
частью феномена, негативного в том смысле, что это было
бегство от города и его проблем. Позитивная часть его в
действительности более интересна, а именно: это было дви-
жение к определенному видению хорошей жизни. Это ви-
дение можно более правильно описать как подновление пре-
жней американской идеологии маленьких городков9. Физи-
чески это было представлением о небольших домах на одну
семью, о деревьях и траве, тихих улочках и чистом воздухе.
7 Arthur Vidich and Joseph Bensman, Small Town in Mass Society,
Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1958. В некоторых отно-
шениях подобное этому исследование было опубликовано годом
позже в Британии: А.Н. Birch, Small Town Politics, Oxford: Oxford
University Press, 1959.
'Хороший обзор приведен в William Dobriner (ed.) The Suburban
Community, New York: Putnam's, 1958. Исследование пригородных
домохозяйств в Британии см. в Hilda Jennings, Societies in the
Making, London: Routledge & Kegan Paul, 1962.
9 Во многих смыслах рост лондонского «Метроленда» вокруг
новых веток расширявшегося в 1920-х метрополитена годах был
проявлением симптома глубоко укоренившейся британской тради-
ции сельского романтизма.

Социально это было представление о жизни рядом с сосе-
дями, которых хорошо знаешь и с которыми разделяешь
определенные базовые ценности, — в атмосфере дружелю-
бия и сотрудничества. Действительно, пригородный образ
жизни был тесно связан с его мотивациями к новому семей-
ному этосу, который мы описывали в предыдущей главе.
В очень большом числе случаев движение в пригороды мо-
тивировалось в большей степени заботой о детях, нежели о
взрослых; помимо всего прочего, предполагалось, что имен-
но дети должны наслаждаться деревьями, тихими улочка-
ми и свежим воздухом, и именно ради детей велись поиски
«желательной >► окружающей среды.
В недавних политических противоречиях выдвигалось
обвинение, что основным мотивом всего этого был «расизм »,
то есть желание удалиться от черных и от других групп мень-
шинств в городе. Несомненно, среди многих других присут-
ствовал и такой мотив, но было бы серьезным искажением
ситуации расценивать его в качестве принципиального мо-
тива. Миграция в пригороды была действительно бегством,
но это изначально не было бегством от Других рас; скорее
это было бегством от напряженности, конфликтов и ано-
нимности городской жизни. И это было мотивировано (по
крайней мере, отчасти) тем, что обычно расценивается как
действительно самый похвальный мотив, а именно — забо-
той о собственных детях. -
Пригородные поиски принадлежности:
«новое крестьянство»
К настоящему времени существует довольно большое
число исследований, которые устанавливают очертания это-
го нового пригородного типа общины. Мы уже упоминали
Крествудские Холмы, книгу, которая приобрела ранг клас-
сической в этом жанре. Другая работа, которая не оценива-
лась изначально как общинное исследование, это Человек
Организации Уильяма Уайта, опубликованная в 1957 году10.
Уайт, помимо всего прочего, проявлял интерес к анализу (а
также критике) социального мира растущего администра-
тора крупной корпорации. Однако в процессе этого он так-
1 William Whyte, The Organization Man, Penguin Books, 1960.

же посвятил немало места описанию физического обитания
этой социальной группы. Он проделал это, анализируя
жизнь пригородной общины близ Чикаго, которую он на-
звал Парк Форест, и эта часть его исследования является
анализом такого рода.
Исследование Уайта, как и другие работы такого типа,
показало среди других вещей, насколько обманчивым ока-
зывается видение пригорода для большинства его последо-
вателей. Разумеется, физические ожидания обычно оправ-
дываются, — хотя даже они могут спустя какое-то время
вызывать раздражение стоимостью всего этого и различны-
ми урбанистическими проблемами (такими как загрязнение
воздуха, дорожные заторы, преступность, переполненные
школы), которые рано или поздно добираются и до приго-
рода. Но наиболее вероятно, что фрустрирующим окажет-
ся именно социальный аспект этого видения. Если не что-
либо иное, то именно фрустрацию вызывают поиски при-
надлежности и социальных корней вследствие
быстротечности пригородного населения. В Парк Форесте,
например, каждый год сменяется около 35 процентов насе-
ления. Новые пригородные жители — в большинстве своем
представители среднего или высшего-среднего класса —
весьма мобильны и в социальном смысле, и в географичес-
ком. При таких условиях выражение солидарности среди
жителей маленького городка имеет склонность к тому, что-
бы стать совершенно искусственной.
Безмятежность социальной жизни, которую ищут в этом
видении, искажается постоянным вторжением в пригород-
ный контекст профессиональных и статусных тревог. И бег-
ство от анонимности города может оказаться расстроенным
в точно такой же степени, в какой оно достигается. Жители
пригорода обнаруживают, что окружены соседями, кото-
рые проявляют большое любопытство относительно каж-
дого аспекта их личной жизни; и, что еще хуже, многие из
них также имеют много общего с точки зрения бизнеса и
профессиональных связей. Поэтому пригородная община,
в той степени, в какой она может действительно стать из-
бавлением от городской анонимности, достаточно часто
может оборачиваться ловушкой социальной тирании стран-
ного нового типа крестьянского общества. Главное послед-
ствие этого — пресыщение конформностью, которая дела-

ет пригородное видение раздражающим для многих, в осо-
бенности для молодых. Главным спасением от этого кон-
формизма стал автомобиль, и пригородная культура разви-
валась, помимо всего прочего, как культура автомобильная.
Семейная жизнь имеет тенденцию к тому, чтобы вращаться
вокруг автомобиля, который принадлежит семье. Это вне-
дряет новые, часто довольно причудливые структуры вы-
полнения повседневной деятельности. Индивидом, на ко-
торого это оказывает наибольшее воздействие, несомнен-
но, оказывается мать-домохозяйка, которая добрую
половину дня служит шофером, развозя детей то по одно-
му делу, то по другому.
Урбанизация и субурбанизация
Общий процесс трансформации от преимущественно сель-
ского к преимущественно урбанистическому обществу назы-
вается урбанизацией. Фундаментальных причин этого про-
цесса две — индустриализация и рост населения. Индустри-
альная экономика и требует концентрации больших групп
населения, и в то же время делает ее возможной. Так называ-
емая « инфраструктура » индустриальной экономики — с ее
высокоорганизованными сетями транспорта, коммуникаций
и административных служб — позволяют поддерживать су-
ществование этих человеческих агломераций. Демографичес-
кая революция (которая тесно связана с улучшением пита-
ния и медицинского обслуживания, которые стали возмож-
ны благодаря современным технологическим ноу-хау)
означала устойчивый рост размеров населения. Урбанисти-
ческие центры становились центрами возрастающих возмож-
ностей, а потому как магнит притягивали массы миграций из
все еще «отсталых» областей. Сегодня это не только амери-
канский, а общемировой феномен11. Однако что касается
Америки, то в этой связи важно помнить о феномене субур-
банизма*. Данные органов переписи населения, вполне под-
11 См. Gerald Breese, Urbanization in Newly Developing Countries,
Englewood Cliffs, N.J.: Prentice-Hall, 1966; Kingsley Davis and Hilda
Hertz, The Pattern of World Urbanization, Englewood Cliffs, N.J.:
Prentice-Hall, 1954. Некоторые сопутствующие проблемы см. в
В.F. Hoselitz and W.E. Moore (eds.), Industrialization and Society,
UNESCO-Mouton, 1963.
* Suburban — пригородный. — Прим. перев.

тверждают, что произошел сдвиг от урбанистических цент-
ров концентрации населения к урбанизированным или субур-
банистическим зонам меньшей концентрации. Статистика
переписи населения выявляет это достаточно четко.
Население, проживающее в сельской местности, сокра-
тилось с 54,3 процента в 1910 году до 30,1 процента в 1960,
в то время как население, проживающее в урбанистических
зонах за тот же период, наоборот, возросло с 45.7 процен-
тов до 69,9. Но в период с 1910 по 1930 год население, про-
живающее в урбанистических центрах с численностью на-
селения в один миллион жителей и более, увеличилось с 9,2
до 12,3 процентов. Однако между 1930 и 1960 годами та же
доля возросла еще на 9,8 процентов. В1960 году 18,9 про-
центов городского населения в Соединенных Штатах со-
ставляли 200 тыс. на один миллион жителей в сравнении с
12,9 процентами в 1910, в то время как 25,8 процентов насе-
ления жили в городах с концентрацией 25 тыс. на 100 тыс.
человек в сравнении с14,9 процентами в 1910. Подобным
же образом в 1960 году 19,5 процентов американского на-
селения проживали в урбанистических областях с числен-
ностью от 5 до 25 тысяч человек, в то время как та же доля
в 1910 году составляла 14,7 процентов. Поэтому представ-
ляется достаточно важным, во всяком случае, в том, что
касается Соединенных Штатов, помнить, что урбанизация
не означает, что места наподобие внутренних городов Чика-
го или Нью-Йорка становятся все больше и больше. Напро-
тив, последние цифры переписи указывают на то, что насе-
ление таких урбанистических центров имеет теперь тенден-
цию либо оставаться на том же уровне, или даже медленно
уменьшаться. Именно пригородные, загородные или полу-
сельские области в процессе урбанизации в наибольшей сте-
пени испытывают прирост населения.
Однако было бы ошибкой рассматривать процесс урба-
низации как изначально географический или демографичес-
кий. Это означает, помимо всего прочего, еще и распростра-
нение культуры, образа жизни с совершенно особыми атти-
тюдами и привычками. Именно урбанистический образ
жизни триумфально пронесся через всю страну в последние
десятилетия вплоть до того момента, когда осталось очень
мало, если вообще осталось, областей, в которых все еще
выживает недвусмысленно сельское общество или общество

маленьких городков. Вероятно, одним из наиболее важных
факторов этого стало распространение коммуникаций масс-
медиа, особенно телевидения. Урбанистические образы,
урбанистические аттитюды, урбанистические ценности при-
вносятся именно этими посредниками. Культура деревни и
маленьких городков просто не имеет достаточных ресур-
сов, чтобы сопротивляться этому натиску урбанизма. Дос-
таточно интересно, что именно внутри самого города —
внутри его городской культуры — сегодня зреет сопротив-
ление, особенно среди молодых людей. На город сегодня
смотрят скорее как на угрозу, нежели как на обещание. Су-
ществует не только расширяющееся ощущение его физи-
ческой дискомфортности (загрязнение, скученность людей
и тому подобное), но и недоверие к его «усложненной » куль-
туре. Имеет место возрастание ностальгии по более просто-
му, более «здоровому» образу жизни, такому, который ас-
социируется с общинами меньших размеров. На этом резко
сфокусировано экологическое движение.
Фундаментальные характеристики такого этоса уже
подвергались анализу социологами классического перио-
да, особенно Георгом Зиммелем и Максом Вебером12. Зим-
мель был в особенности заинтересован в том, что он назы-
вал «умственной жизнью» города. Он подчеркивал, что ур-
банистическая жизнь города продуцирует особый род
сознания, неизбежно привносимого условиями, в которых
живут люди. Это сознание отмечено сильной интеллекту-
альной склонностью, рациональностью реальной действи-
тельности, анонимностью и «софистикой ». Вебер прояв-
лял особый интерес к инновативной роли города в челове-
ческой истории. Город с его огромной концентрацией
разнородных людей, всегда был местом, где ослабевали
традиции и где возникали новые формы социальной жиз-
ни. Уже в античности города были таким местом, где про-
исходили вещи, в которых обнаруживалось «действие».
Это справедливо и сегодня.
12 См. эссе Зиммеля о метрополии в Kurt Wolff (ed.), The Sociology
of George Simmel, New York: Free Press, 1950. См. также Max Weber,
The City, New York: Free Press, 1958. Общий обзор исторических
исследований по городу см. в Gideon Sjoberg, The Preindustrial City,
New York: Free Press, 1960; Lewis Mumford, The City in History,
Penguin Books, 1966.

Многие из этих характеристик современного мира —
включая наиболее важную из них, его быстрые темпы изме-
нения, — прямо связаны с важностью в нем городов и об-
щим процессом урбанизации. К лучшему ли, к худшему ли,
наш социальный ландшафт сегодня — это главным образом
и во все возрастающей степени — урбанистический ланд-
шафт. Сегодня очень немногие дети, по мере того, как выхо-
дят за пределы семейного круга, перемещаются в не-урба-
нистические структуры. Скорее они передвигаются из од-
ного сектора гигантского города, которым является
современное общество, в другой.

Глава 7
Стратифицированная община
Встреча различных типов людей:
социальная дифференциация
Взрослеть в обществе— это значит узнавать все больше
и больше о том, чем же люди отличаются один от другого.
Маленькие мальчики отличаются от маленьких девочек; все
дети имеют что-то общее в сопоставлении со взрослыми;
есть протестанты и католики; есть люди, которые говорят с
каким-то акцентом; есть доктора, учителя, няни, почтальо-
ны, полисмены и водопроводчики. Все эти люди различают-
ся не как индивиды, они отличны друг от друга как соци-
альные типы. Это положение можно было бы сформулиро-
вать более точно: в обществе различия между людьми
проводятся не только потому, что они обладают индивиду-
альными характерами, но и потому, что они принадлежат к
различным более крупным социальным группам.
Выражаясь более широко, именно этот опыт социологи
обычно называют социальной дифференциацией. Самым
основным вопросом социологического анализа любого об-
щества является тот способ, с помощью которого оно диф-
ференцировано, то есть социальная типология, которая дей-
ствует в этом обществе для классификации его членов. Изу-
чение такой типологии — одна из базовых задач социологии.
Однако рука об руку с опытом социальной дифференциа-
ции идет иной опыт. Люди не только отличаются один от
другого с точки зрения своего предназначения в соответ-
ствии с определенной типологией, но они по-разному ран-
жированы в соответствии с этими предназначениями. Док-

тор не просто отличается от водопроводчика, но он, как счи-
тается, занимает более высокую позицию в обществе. Это-
го, конечно, нельзя сказать обо всех случаях социальной
дифференциации. Предполагается, что доктор в общем слу-
чае находится на таком же уровне, как юрист. В таком слу-
чае определенные различия можно разместить на шкале, по-
добной альтиметру — коль скоро мы знаем, к какому соци-
альному типу принадлежит индивид, мы можем указать,
насколько высоко он размещается на ранговой шкале обще-
ства. Этот феномен ранжирования и есть то, что социологи
называют социальной стратификацией, а различные ран-
ги называются стратами.
Маленький Джонни — сын врача. Маленький Джим-
ми — сын водопроводчика. Их встречи (скажем, в началь-
ной школе или на общественной площадке для игр) — это
случаи взаимного удивления и, вполне возможно, террора.
Вполне ясно не только то, что в маленького Джонни вложе-
но больше денег, чем в маленького Джимми, и не только это
конкретное различие влечет за собою все очевидные послед-
ствия — от размеров семейного жилья до качества лечения
зубов Джонни, — но есть и другие отличия, не столь легко
переводимые на язык денег. Джонни обучен целому набору
«хороших манер », которые в глазах Джимми выглядят че-
ресчур изнеженными. С другой стороны, Джимми представ-
ляется для Джонни пугающе склонным к применению на-
силия. В ситуациях конфликта, когда Джонни обращается
к словесной аргументации, Джимми всегда готов использо-
вать кулаки. Однако если Джонни пугает физическая агрес-
сивность Джимми, он, с другой стороны, завидует его неза-
висимости. В том возрасте, когда Джимми свободно слоня-
ется не только по игровой площадке, но и всюду по соседним
окрестностям, Джонни пока еще повсюду сопровождают
его мать, няня или другие вызывающие раздражение взрос-
лые. Язык двух мальчиков также отличается. Джимми, ве-
роятно, имеет более колоритный репертуар непристойнос-
тей, но Джонни гораздо более свободен в использовании
тех непристойностей, которые он знает, даже дома. Музы-
ка, которую Джонни научился ценить как прекрасную, зву-
чит как бессмысленный шум для Джимми — и, вполне воз-
можно, наоборот. Равным образом различаются и мораль-
ные суждения. Так, маленький Джимми может считать

совершенно естественным, что черного ребенка прогоняют
с игровой площадки, тогда как у Джонни может возникнуть
острое чувство вины за такого рода преследование.
Во всем этом для обоих мальчиков проявляется про-
цесс, в ходе которого они обучаются сущности стратифи-
кации. Нет нужды говорить, что полный смысл того, чему
они обучаются, становится ясным для них лишь много поз-
же. Этот процесс обучения не только передает информа-
цию о мире, но и обеспечивает, так сказать, процедуры из-
мерения для размещения других на ранговой шкале. Гораз-
до более существенно, что благодаря фундаментальной
динамике социализации, которую мы обсуждали ранее, по-
добный обучающий процесс ведет к определению своего ме-
ста в этом мире. Ребенок обучается идентифицировать себя
в пределах ранговой шкалы. И обычно социальные паттер-
ны, манеры, вкусы и ценности, которые идут рука об руку с
его конкретным рангом, становятся важными ингредиента-
ми его идентичности. Разумеется, он может позднее взбун-
товаться против них, но они, тем не менее, сыграют очень
важную роль в формировании его собственной биографии в
обществе.
Определенность опыта:
географические отличия
Такой обучающий процесс будет иметь место, незави-
симо от типа общины, в которой довелось родиться ребен-
ку. Однако ясно, что имеют место различия в опыте страти-
фикации между типами общин. Поэтому существуют зна-
чительные различия в отношениях между маленьким
Джонни и маленьким Джимми, зависящие оттого, растут
они в большом городе, маленьком городке или в пригороде.
Весьма вероятно, что именно в маленьком городке опыты
стратификации воспринимаются наиболее определенно и от-
четливо. В большом городе, разумеется, гораздо больше
различных типов людей и гораздо более сложный порядок
стратификации, а, кроме того, различные группы людей в
большей степени отделены друг от друга, поэтому движе-
ния конфронтации менее заметны. Ситуация в пригороде
вообще характеризуется значительной гомогенностью страт.
Поэтому во многих пригородах, подобных тем, в котором

живут такие люди, как родители Джонни, вполне возмож-
но, что он пройдет через все детство, не встретившись ког-
да-либо с Джимми в ситуации близкого контакта.
Класс, раса и этничность
Феномены стратификации, которые мы только что упо-
мянули, это те, которые обычно называют (и не только со-
циологи, айв обыденном пользовании) явлениями класса.
Что может означать этот термин, мы сейчас и обсудим; на
данный момент достаточно сказать, что все различия между
Джонни и Джимми, о которых мы только что вели речь,
проистекают из классовых позиций их семей. Однако в аме-
риканском обществе опыт стратификации еще более услож-
нен двумя факторами, а именно факторами расы и этнич-
ности. Последнее понятие введено американскими социо-
логами и в особенности применимо именно к американскому
обществу. Оно относится к тем культурным чертам, кото-
рые привносятся иммигрантскими группами в эту страну из
их отечественной культуры. Если, к примеру, родители
Джонни являются внуками говорящих на идише еврейских
иммигрантов из Восточной Европы, в то время как отец
Джимми родился в Греции, то это, вероятно, добавит силь-
ный этнический компонент, вносящий дополнительную пу-
таницу в их опыт классовых различий. Совершенно ясно,
что если отец Джимми будет иметь скорее негритянское,
нежели греческое происхождение, острота восприятия раз-
личий значительно возрастет. И раса и этничность в Амери-
ке переплетаются с классом, формируя крайне сложную,
иногда с трудом поддающуюся анализу систему стратифи-
кации.
Социологическая разработка:
каковы критерии?
Как мы увидим далее, социологи значительно различа-
ются по способам понимания и исследования стратифика-
ции. Хотя с чем практически все социологи согласны, так
это с универсальностью данного явления. Все известные нам
общества имеют какую-то систему ранжирования своих
членов с точки зрения более высоких и более низких пози-

ций. Понятие стратификации совершенно преднамеренно
возбуждает наше геологическое воображение. Оно предпо-
лагает некую гору, в которой различные слои камня и почвы
размещаются один над другим. Это именно тот образ, кото-
рый намеревается предложить данное социологическое по-
нятие. Существует дополнительное предположение, кото-
рое призвано вскрыть поверхность для того, чтобы обнару-
жить точную организацию слоев. Горы очень редко можно
увидеть в таком разрезе, чтобы с одного взгляда можно было
понять, какова их геологическая стратификация. То же са-
мое справедливо в отношении обществ. Поэтому любое со-
циологическое исследование стратификации требует боль-
шой предварительной работы, чтобы раскопать или удалить
поверхностные материалы, которые скрывают от взгляда
то, что реально происходит на глубине. Более того, социо-
логи, подобно геологам, не хранят в тайне друг от друга
свои проекты раскопок.
Все человеческие общества стратифицированы. Но они
сильно отличаются друг от друга по критериям стратифи-
кации. Так, члены общества могут быть ранжированы в со-
ответствии с возрастом, физической доблестью, ученостью
и так далее. Существует немало различных человеческих
обществ, в которых старый возраст, даже взятый сам по
себе, является качеством, дарующим индивиду, обладаю-
щему им, высокий ранг. Классический пример — традици-
онный Китай. Во многих примитивных обществах, где люди
живут на грани пропитания и должны постоянно бороться
за выживание и против природы, и против других людей,
очень часто индексом или показателем ранга становится фи-
зическая доблесть. Довольно курьезно, но аналогичное про-
исходит со многими группами детей и молодежи в нашем
собственном обществе. Поэтому вполне возможно, что вы-
сокий ранг маленького Джимми на игровой площадке про-
истекает исключительно из его способности побить любо-
го, кто попадет в поле его зрения. Очень часто важным эле-
ментом ранга становится собственность, но аналогично
таковым во многих обществах является ученость. В некото-
рых из них ученость важнее собственности. Например, в
традиционном еврейском мире Западной Европы (из кото-
рого, как мы предположили, ведет свое происхождение се-
мья Джонни) для состоятельного купца было весьма обыч-

ным делом в поисках подходящего жениха для своей доче-
ри отдавать предпочтение совершенно обнищавшему сту-
денту раввината, единственным свидетельством репутации
которого была начитанность в Талмуде. Кое-что из этого
могло быть перенесено и на нашего маленького Джонни,
который мог бы рассматривать получение степени доктора
философии (PhD) гораздо более значимым, нежели приоб-
ретение впечатляющего портфеля акций.
Критерии ранжирования: объективное,
субъективное или глас большинства
Концептуальная проблема сама предлагает себя по мере
того, как мы ведем речь о ранжировании. Она может быть
выражена вопросом, состоящим из одного слова — чей?
Говорим ли мы о ранжировании, предпринятом сторонним
наблюдателем, — таким, скажем, как социолог? Говорим
ли мы о том ранге, который индивид присваивает себе сам?
Или мы говорим о ранжировании, которое осуществляют
другие, оценивая ситуацию индивида? Эти три возможнос-
ти уже предлагают три различных подхода к исследованию
стратификации. В первом варианте стратификация будет
анализироваться по объективным критериям, введенным
социологом. Возьмите в качестве критерия обладание соб-
ственностью и ученость. Даже поверхностное изучение стра-
тификации в американском обществе обнаружит, что и до-
ход, и образование являются важными факторами, при по-
мощи которых определяется ранг людей. Так индивиды из
рабочего класса имеют более высокий доход и одновремен-
но — более высокий уровень образования, чем индивиды из
среднего класса. Социолог, основываясь на каких бы то ни
было собственных рассуждениях, мог бы теперь начертить
разделительные линии между средним классом и рабочим
классом на основе этих двух факторов. Таким образом,
любой, кто имеет сумму дохода больше чем х, будет опре-
деляться как представитель среднего класса, тогда как лю-
бой, имеющий доход ниже, чем у, будет приписан к рабоче-
му классу; точнее говоря, будет выработана шкала, на кото-
рой факторы дохода и образования, взятые вместе, будут
решать, куда поместить индивида с точки зрения классовой
системы. Нет нужды говорить, что при конструировании

такой шкалы можно было бы использовать и другие крите-
рии.
Второй случай можно проанализировать с точки зрения
субъективности осознания людьми этого вопроса. Проще
всего спросить самих индивидов, как они рассматривают себя
с точки зрения классового положения. В Америке, между
прочим, было обнаружено, что когда людям задают такой
вопрос, огромное большинство отвечают, что они считают
себя средним классом1 (который, будучи принятым в его
прямом значении, произведет в таком случае полное опус-
тошение в аккуратной схеме дифференциации, построен-
ной выше нашим социологом). А в третьем варианте ситуа-
цию можно исследовать с точки зрения того способа, с по-
мощью которого люди рассматривают друг друга. Поэтому
если кто-то хочет локализовать конкретного индивида на
той или иной позиции стратификации, ему нужно будет
опросить разных людей, куда они поместят его, а затем на-
значить его туда на основе большинства голосов. Подобный
метод, очевидно, можно использовать и более сложным
образом, чтобы стратифицировать общину в целом.
Теперь должно быть совершенно ясно, что между ре-
зультатами, полученными с помощью этих трех методов,
могут быть и будут значительные расхождения. Социолог,
использующий объективные критерии, может поместить ин-
дивида А в рабочий класс. Индивид Л, информированный о
таком назначении, вследствие не очень правильно организо-
ванного менеджмента исследования, впадет в раж и отверг-
нет исследовательский проект как некий коммунистичес-
кий заговор. А, конечно, всегда считал себя относящимся к
среднему классу. Но равным образом может возникнуть
разногласие между его саморанжированием и тем, как дру-
гие (не считающиеся социологами) проранжируют его. Нет
какой-либо уверенности в том, что тщательное попарное
сравнение всех других ранжирований, в конечном счете,
выявит большую связь с объективными критериями, выра-
ботанными социологом. Не следует делать опрометчивых
выводов из этих расхождений. Конечно, возможно, что со-
1 Хотя многое зависит от того, рассматривается ли «рабочий»
класс в качестве категории «ниже». См. напр. R. Centers, The
Psychology of Social Classes, Princeton: Princeton University, 1949.

циолог — это кабинетный философ, который выдумывает
критерии, не имеющие ничего общего с реальностью, кото-
рую он исследует. Однако вполне возможно также, что
люди, живущие в конкретной ситуации, игнорируют соци-
альные силы, детерминирующие их жизни. И, действитель-
но, вполне возможно, что тот самый гнев, с которым наш
индивид А реагирует на его классификацию социологом,
проистекает из его затянувшегося подозрения, что он, мо-
жет быть, живет большими иллюзиями относительно соб-
ственной позиции в социальном мире. Выразимся проще:
социологи могут быть очень не правы относительно жиз-
ненной реальности других людей, но люди также могут заб-
луждаться относительно реальности собственных жизней.
Существование в каких-то условиях — это еще не гарантия
понимания этих условий. (Если бы это было не так, социо-
логия была бы пустой тратой времени.)
Какие критерии есть причины
и какие есть следствия?
Следующая концептуальная проблема, которая возни-
кает с самого начала, такова: какие критерии должны быть
приняты в качестве базовых каузальных факторов для стра-
тификации, а какие должны рассматриваться как следствия
ее? Другими словами: что именно в основе своей детермини-
рует стратификацию? Этот пункт иллюстрирует опять же
связь между доходом и образованием в нашем обществе? Все
более становится ясно, что образование — это крайне важ-
ный фактор в той позиции, которую может занимать или при-
обрести в американском обществе. Поэтому совершенно ло-
гично, что большинство социологов присвоили образованию
и доходу равный вес в детерминации классовой позиции ин-
дивидов. Короткое размышление, однако, приведет к мысли,
что образование, помимо всего прочего, можно купить. Ин-
дивид, который значительно увеличил свой доход за период
в несколько лет, может купить образование как любой дру-
гой предмет, предназначенный для продажи на рынке, если
не для себя, то, скорее всего, для своих детей. Поэтому дру-
гие социологи с равно правдоподобной логикой утверждали,
что образование — это фактически только следствие дохо-
да, и что скорее доход, нежели образование, является базо-

вым фактором, детерминирующим позицию индивида в аме-
риканской стратификационной схеме.
До этого места в нашей книге мы пытались донести ши-
рокий консенсус, существующий среди социологов в раз-
личных темах, которые мы обсуждали. К сожалению, мы не
можем сделать этого, обсуждая тему стратификации. Меж-
ду различными социологами и социологическими школами
в этой области имеются далеко идущие различия в подхо-
дах, и мы не можем продолжать нашего изложения, не уде-
лив внимания этим подходам. Целью этой книги является
общее введение в социологию, а не пропаганда нашей соб-
ственной позиции по противоречивым проблемам в этом
поле. Поэтому нашей целью не может быть распределение
заслуженных и незаслуженных ярлыков среди различных
подходов к изучению стратификации. Другими словами, мы
не ставим своей целью стать арбитрами в этих дискуссиях.
Однако то, что мы обязаны сделать, это указать, где лежат
разногласия, и — что, может быть, не менее важно — пока-
зать, какие отличия это создает с точки зрения понимания
данного феномена, если кто-то все же решит примкнуть к
тому или иному подходу.
Карл Маркс: понятие класса
Наиболее влиятельный подход к изучению стратифи-
кации — это тот, который характерен для марксизма2. Это
оценка не только с точки зрения общего влияния, но также
с точки зрения стимулирования альтернативных подходов
к этому явлению. Традиционно Карла Маркса (1818-83) не
рассматривали в качестве социолога (и уж, конечно, сам он
не называл себя так), однако его собственные работы, равно
как и те работы в марксистской традиции, что возникли на
их основе, оцениваются в качестве альтернативного метода
исследования социальных явлений, который в ходе своей
истории изменял свои отношения с той традицией в социо-
логии, которая общепринято рассматривается как берущая
свое начало от Огюста Конта (1798-1857). В нашем обсуж-
дении истории социологической дисциплины мы следовали
этой традиции. Это, однако, не меняет того факта, что именно
2 Ссылки на класс разбросаны по всем работам Маркса.

Маркс осуществил фундаментальное преобразование в том
способе, каким ученые в различных дисциплинах рассмат-
ривали человеческие деяния, преобразование, которое ос-
тавило фундаментальное воздействие на всех научных дис-
циплинах, имеющих дело с человеком. (Сравнимое влияние
было оказано позднее Зигмундом Фрейдом, и различными
психологическими подходами, бравшими свое начало в его
работах.) Это нигде не выглядит столь очевидно, как в обла-
сти стратификации. Именно Маркс поставил понятие клас-
са в центр всех наук о человеке. Каждый, кто следовал ему
(будь то историк, экономист или социальный исследова-
тель), должен был столкнуться с марксовыми идеями о клас-
се. В самом деле, большая часть исследований стратифика-
ции, надлежащим образом имевших место в рамках социо-
логической традиции, были результатом этой конфронтации
с марксовым подходом.
Удерживающие и берущие:
борьба за ограниченные ресурсы
По Марксу, класс детерминируется отношением груп-
пы к средствам производства. Он понимал это отношение
довольно узко — с позиций собственности на средства про-
изводства. Поэтому принадлежность к тому или иному
классу определяются тем, насколько много или насколько
мало члены соответствующей социальной группы владеют
не только общественным богатством, но и теми средства-
ми, с помощью которых эти богатства производятся. По-
зднее марксистские ученые видоизменили это определе-
ние, несколько сместив акцент с легального владение на
элемент контроля над средствами производства. Они на-
стаивали на том, что реально важная детерминанта клас-
совой позиции заключается не в том, сколь многое инди-
вид может называть своим собственным имуществом, а тем,
какими ресурсами он может эффективно распоряжаться.
Таким образом, марксистский подход к стратификации и
само его понятие класса носит сущностью экономический
характер. Это было очень сильно связано с базовой кон-
цепцией Маркса относительно общества как такового.
О том, что общество, по сути своей, есть не что иное, как
борьба за ограниченные ресурсы, в которых нуждаются

или которых желают человеческие существа. Различные
группы людей по разнообразным историческим причинам
имели разный доступ к этим ресурсам. История — это рас-
сказ о борьбе между группами за этот контроль. Другими
словами, история — это рассказ о борьбе классов. Поэто-
му в марксистском подходе класс представляет собою не
просто важную, а центральную категорию для анализа
общества.
В различных исторических ситуациях эта борьба мо-
жет быть крайне сложной и включать в себя множество
групп с различными характеристиками. Однако фунда-
ментально марксистский подход рассматривает борьбу
между двумя довольно четко определенными группами —
имущих и неимущих. С точки зрения общества своего вре-
мени (то есть начальной фазы капитализма в Европе де-
вятнадцатого века), Маркс рассматривал в качестве такой
фундаментальной борьбы конфликт между буржуазией
и пролетариатом. Ко времени Маркса старый высший
класс — аристократия — в большинстве европейских об-
ществ был в значительной степени удален с исторической
арены как важная социальная группа. И именно старый
средний класс — буржуазия — захватил эффективный
контроль, во всяком случае, со времени Французской ре-
волюции. Именно буржуазия стала классом капиталис-
тов, который и завладел экономической машиной, и уста-
новил контроль над ней. С другой стороны, пролетариат
определялся с точки зрения отсутствия у него и собствен-
ности, и контроля. Отношения между буржуазией и про-
летариатом рассматривались как отношения эксплуата-
ции и подавления. Политические дискуссии (включая ре-
волюционные беспорядки девятнадцатого века во
Франции и Германии, о которых писал Маркс) — это были
лишь поверхностные выражения лежащего в их основа-
нии конфликта между классами. По причинам, в которые
мы не можем здесь вдаваться, Маркс считал, что неиз-
бежным результатом этой борьбы будет победоносная
пролетарская революция. В то время как экономический
подход Маркса подчеркивал объективные факторы, ко-
торые детерминируют стратификацию, он был также
очень хорошо осведомлен и о субъективном измерении,
которое он называл классовым сознанием. Очень часто,

утверждал он, существует расхождение между объектив-
ными обстоятельствами и субъективным осознанием, ко-
торое имеют люди о своем положении в классовой систе-
ме. Достаточно часто люди могут заблуждаться относи-
тельно своей реальной позиции в обществе — о такой
ситуации Маркс говорил как о ложном классовом созна-
нии. Одной из важнейших предпосылок успешной рево-
люции со стороны эксплуатируемого класса как раз и яв-
ляется возрастание классового сознания, то есть осве-
домленности людей о том, что они действительно
являются угнетаемой группой, и это их общая судьба.
Марксистский подход был, и все еще остается сегодня,
исполненным очевидной привлекательности для тех, кто хо-
тел бы радикально преобразовать общество. Конечно, и сам
Маркс конструировал свою теорию преднамеренно, имея в
уме эту цель. Однако подход Маркса обладает также ин-
теллектуальной привлекательностью, которая совершенно
независима от его политического применения. В то же вре-
мя сложный марксистский анализ конкретной ситуации мог
бы послужить фундаментальным интеллектуальным толч-
ком в направлении к упрощению. Когда все сказано и сдела-
но, любая социальная ситуация разрешает сама себя в борь-
бе между теми, кто хочет удержать свои прерогативы, и
теми, кто хочет их отобрать. Поэтому такой подход имеет
склонность к тому, чтобы отсекать иррелевантные детали
от существенных — в любой ситуации.
Класс, статус, власть:
веберовский тройной подход
Наиболее влиятельным после марксистского стал под-
ход, инициированный Максом Вебером3. Как мы указывали
выше, общий подход Вебера к социологии был во многих
смыслах долгосрочной конфронтацией с Марксом. Это в
значительной степени относится и к его подходу к страти-
фикации. Вебер чувствовал, что Марксов подход к этим про-
блемам был излишне упрощенным и по этим причинам дол-
жен был привести к искаженному взгляду на сам феномен
3 Max Weber, The Theory of Social and Economic Organization,
New York: Free Press, 1957; Hans Gerth and С Wright Mills (eds.)
From Max Weber, London: Routledge & Kegan Paul, 1948.

стратификации. В противовес этой кажущейся простоте,
Вебер предложил тройную концептуальную схему. Точнее,
он предположил, что существуют три совершенно различа-
ющихся типа стратификации.
Во-первых, существуют явления, которые он, подобно
Марксу, назвал классом. Хотя Вебер делал меньший акцент
на обладание собственностью, нежели Маркс, он соглашался
с Марксом в том, что в этом типе стратификации фундамен-
тально динамичной является экономика. Класс понимается
Вебером как группа людей с одинаковыми жизненными воз-
можностями. Это означает, что, вследствие определенной
общности доступа к ограниченным ресурсам, существует
сильная вероятность того, что люди внутри одного класса
имеют схожие биографии в смысле того, чего они реально
достигают в этом конкретном обществе.
Во-вторых, существует совершенно иной тип стратифи-
кации, основанный на статусе. Статус относится просто к
степени социальной оценки, которой удостаивается инди-
вид или группа. Нет нужды говорить, что очень часто меж-
ду статусом и классом существует тесная связь. Но эта связь
не является необходимой или универсальной. Так, бывают
случаи, когда люди занимают высокую позицию в классо-
вой системе, но не приобретают сравнимого статуса. Про-
стым примером тому может служить богатый выскочка, стре-
мящийся проникнуть в аристократическое общество. И на-
оборот, могут быть люди или группы с высоким статусом,
которые в классовой системе занимают сравнительно низ-
кие позиции. Примером тому могут быть военные во многих
обществах. Тесно связано со статусом веберовское понятие
сословия как страты. Сословие (это слово, конечно, упот-
ребляется здесь не в смысле собственности, а как пример —
когда люди говорят о буржуазии как о третьем сословии во
времена Французской революции) понимается Вебером как
социальная группа, в которой индивид рожден и в которой
он остается под воздействием добродетели, которую Вебер
называет кодексом чести. Отсюда следует, что попасть в
систему сословий значительно труднее, чем продвинуться в
классовой системе. В последней главным механизмом мо-
бильности является приобретение экономических средств.
В сословной системе этого, конечно, недостаточно; можно
купить множество вещей, но нельзя купить факт своего

рождения — неважно при этом, сколько у тебя денег. Фак-
тически в совершенной системе сословий ни для кого невоз-
можно продвинуться, хотя благодаря наличию брешей в
кодексе чести, некоторые люди могут опуститься ниже. В ре-
альной жизни возможности вхождения в сословную систе-
му существуют, и одной из наиболее важных из таких воз-
можностей является вступление в брак. Вступив в брак с
тем, с кем надо, можно как бы исправить факт своего рож-
дения.
И в-третьих, согласно Веберу, существует стратифи-
кация, базирующаяся на власти. И это опять же может
быть связано или не связано и с классом, и со статусом.
Власть определяется Вебером довольно просто — как спо-
собность осуществлять свои намерения в обществе даже
вопреки сопротивлению. В обсуждаемой стратификации,
основанной на власти, Вебер также использует такие по-
нятия как политический класс или партия. Другие социо-
логи предпочитают пользоваться понятием элиты. Какое
бы понятие ни использовалось, совершенно ясно, что об-
щества стратифицированы не только с точки зрения дос-
тупа людей к ограниченным ресурсам и статусу, но также
и к власти. Некоторые группы более могущественны, чем
другие. В таком случае третий тип стратификации — поли-
тический.
Веберовский подход к стратификации был очень влия-
тельным в немарксистской социологии и в Европе, и в Аме-
рике. Его привлекательность заключается в том факте, что
он обеспечивает более сложную и более градуированную
концептуальную схему, нежели марксистская. Здесь не пред-
принимается попыток свести все разнообразие феномена
стратификации к одной основополагающей силе (хотя Ве-
бер соглашается с Марксом в той степени, в какой он также
расценивает современное общество как изначально классо-
вое и потому изначально детерминируемое экономически-
ми силами). Вебер, подобно Марксу, был весьма осведом-
лен о расхождениях между объективными и субъективны-
ми локациями в стратификационном порядке. Однако, в
отличие от Маркса, Вебер не сводил это измерение к клас-
совому сознанию. Класс, статус и власть служат здесь сис-
темой координат, в рамках которой и может исследоваться
любой вопрос стратификации.

Структурные функционалисты:
мотивация индивидов к поддержанию
системы функционирования
Стру ктурно-функционалистская школа в американской
социологии разработала собственный подход к стратифи-
кации4. Он был очень влиятельным в течение какого-то пе-
риода времени, хотя, вероятно, необходимо сказать, что в
последние годы это влияние пошло на убыль. Какие бы кри-
терии для детерминации положения в стратификационной
схеме ни использовались (а социологи этой школы испыты-
вали на себе влияние Вебера), акцент здесь делался на стра-
тификации как поддержании функционирования общества
путем обеспечения мотивации и вознаграждений членов об-
щества. Необходимо, чтобы в обществе выполнялись опре-
деленные задачи. Для выполнения их необходимо, чтобы
люди затрачивали усилия на выполнение этих задач. Для
этого необходимо, чтобы люди были мотивированы, а наи-
лучшей мотивацией служат вознаграждения, присваивае-
мые за успешное исполнение этих задач. Другими словами,
стратификация функционирует как система кнута и пряни-
ка. Это выглядит, как если бы общество говорило людям:
«Делайте то, чего от вас ожидают, и вы сохраните или повы-
сите свой ранг с определенными привилегиями. Откажитесь
от выполнения того, чего от вас ожидают, и вы либо не по-
лучите такой ранг, либо вас вышвырнут с него ж В отличие
от марксистского акцента на борьбе, здесь делается упор на
интеграции и стабильности общества. С позиций «трилогии »
Вебера, на статусе делается более сильный акцент, нежели
на классе или власти.
4 Эта дискуссия началась со статьи структурных функционалис-
тов Кингсли Дэвиса и Уилберта Мура: Kngsley Davis and Wilbert
Moore, Some Principles of Stratification//Am^r;Vö« Sociological
Review, 10 (1945), pp.242ff. Модификации структурно-функциона-
листского подхода см. Melvin Tumin, Social Stratification,
Englewood/ N.Y.: Prentice Hall, 1967, especially pp.lO6ff. и Talcott
Parsons, A Revised Analitical Approach to the Theory of Social
Stratification, in Reinhard Bendix and Seymour Lipset (eds.) Class,
Status and Power, New York: Free Press, 1953, pp92ff. Критику под-
хода в целом см. Dennis Wrong The functional Theory of Stratification//
American Sociological Review, 24 (1959), pp.772ff.

Критика гипотезы Дэвиса—Мура
Как было сказано выше, в своей наиболее отчетливо
выраженной форме структурно-функционалистский под-
ход ассоциируется с двумя американскими социологами —
Кингсли Дэвисом и Уилбертом Муром и стал впоследствии
известен как «гипотеза Дэвиса—Мура ». Она подвергалась
критике не только со стороны социологов различных ори-
ентации, но и внутри самого лагеря структурных функцио-
налистов. Мелвин Тьюмин указывал, что приобретение «воз-
награждений » стратификационной системы зависит от пред-
шествующего развития аттитюдов и привычек,
благоприятствующих такому приобретению, и что они дос-
тупны лишь ограниченному числу людей. Другими словами,
Тьюмин пытался показать, что взгляд Дэвиса—Мура пре-
увеличивает «открытость» классовой системы (которая
предположительно следует в этом отношении за американ-
ской идеологией). Толкотт Парсонс также модифицировал
структурно-функционалистский подход к стратификации,
начавшийся с позиции, очень близкой к гипотезе Дэвиса—
Мура и последовательно отдалявшейся от нее. Парсонс, в
частности, подчеркивал необходимость понимания того,
каким образом действуют в стратификации ценности и нор-
мы. Недостаточно понимать только конкретные, материаль-
ные «вознаграждения » системы, нужно учитывать и тон-
кую сеть нормативных суждений, которые выносят люди —
как о «вознаграждениях », так и о средствах их получения.
Что общего имеется у всех структурно-функционалистс-
ких позиций, так это их взгляд на стратификацию как на
часть функционирования социальной системы, хотя они раз-
личаются в том, как они рассматривают сложность и специ-
фический характер этих функций. Действительно, ценнос-
ти и нормы (такие же, что и те, которые мотивируют людей
к достижениям) сами могут рассматриваться как «функци-
ональные » для поддержания социальной системы.
Структурно-функционалистский подход был привле-
кателен для многих американских социологов, потому что,
в соответствии с широко распространенными американски-
ми ценностями, он делал акцент на достижениях, равно как
и на и вознаграждениях за них, противореча более неприят-
ному представлению, которое предлагали и марксистский,

и веберианский подходы. Главное предположение этого
подхода состоит в том, что де-факто система стратифика-
ции в действительности функционирует таким образом, что-
бы поддержать стабильность общества как целого. Это, как
утверждали многие критики, только предположение, кото-
рое получает очень слабое подтверждение из эмпирических
данных. Марксистские критики утверждали, что структур-
но-функционалистский подход — это не что иное, как тео-
ретическая разработка широко распространенной формы
ложного сознания в американском обществе. Главный ин-
гредиент этого ложного сознания — иллюзия, что люди мо-
гут добраться до вершины, если только они будут делать
все, чего от них ожидают. Структурные функционалисты
могли бы ответить этим критикам, что даже иллюзия может
быть функциональной в поддержании интеграции и стабиль-
ности общества. Сказать, что общество функционально —
это не обязательно означает то же самое, что сказать, что
его порядок есть выражение истины и справедливости.
Кастовая система
и американские расовые страты
Несмотря на эти предельные различия в подходах, в
американской социологии сложилось общее согласие в ис-
пользовании этих двух понятий — класс и статус. Каковы
бы ни были различия в общих подходах, почти все согласны
с тем, что первое понятие относится к тем, которые имеют
экономические основания, а второй — к не-экономически
обоснованным формам ранжирования. Вследствие специ-
фической расовой ситуации в Америке, к общей термино-
логии, оценивающей стратификацию, следует добавить по-
нятие касты5. Изначально это понятие берет свое проис-
хождение из Индии, хотя американские социологи придают
ему гораздо более общее значение. Кастой обозначают стра-
ту, в которой рождаются, в рамках которой индивид дол-
жен вступить в брак и из которой (во всяком случае, теоре-
тически) нет выхода. Поэтому в континууме ригидности
$ По поводу общего понятия касты см. статью Джеральда Берре-
мана под заглавием «Caste» в International Encyclopedia of the Social
Sciences, vol.2.

можно было бы поместить понятие класса на одном конце,
понятие касты — на другом, а веберовское понятие сосло-
вия — посередине.
Это понятие, конечно, с успехом можно применить к
расовой стратификации в Америке, и оно действительно
было введено для такого применения. Нет нужды говорить,
что дополнение этим понятием сделало анализ стратифика-
ции даже более сложным. Это в особенности проявляется в
том, что каждый, кто знаком с ситуацией, осознает, что ка-
ста и класс сильно соотносятся в американской ситуации.
Поскольку, вообще говоря, для черной личности невозмож-
но продвинуться в белую страту (за исключением «прохож-
дения », то есть путем предъявления претензии на то, чтобы
не быть черным), существуют довольно обширные классо-
вые различия внутри самой черной группы, и эти классовые
различия могут многое сделать с тем способом, которым
переживается расовая ситуация. Более того, если приме-
нить объективные классовые критерии, значительная часть
черной группы в американском обществе опустится ниже
уровня среднего класса. Некоторые марксистские аналити-
ки американской ситуации использовали этот последний
факт, чтобы прийти к заключению, что конфликт между
расами в Америке — это просто еще одно выражение клас-
совой борьбы. Сравнительно немногие немарксистские со-
циологи согласны с этой позицией, однако совершенно ясно,
что американскую стратификационную систему нельзя по-
нять, не принимая к рассмотрению и касты, и классы.
Стиль жизни: различия между классами
Еще одно ключевое понятие в американских исследова-
ниях стратификации — это стиль жизни . Это понятие, впер-
вые введенное опять же Вебером, относится к общей куль-
туре или к способу жизни различных групп в обществе. Раз-
личия между мирами маленького Джонни и маленького
Джимми, на которые мы указывали в начале этой главы,
являются выражением различных классовых стилей жиз-
ни. Некоторые американские социологи делали акцент имен-
но на стиле жизни взамен экономических факторов, и дума-
* Life-style.

ли посредством этого обеспечить недвусмысленно немарк-
систский способ исследования стратификации. Это в осо-
бенности справедливо в отношении исследований страти-
фикации в Америке, которые стимулировала работа Ллой-
да Уорнера'. Его подход начался с интенсивного
исследования общины города Ньюберипорт в штате Масса-
чусетс, проведенного Уорнером и его коллегами в поле (сле-
дуя обычному условию анонимности при полевых работах,
Уорнер назвал эту общину «Янки-сити »). Работа Уорнера
дала стимул многим дальнейшим исследованиям классовых
феноменов в Америке, особенно с точки зрения отличитель-
ных стилей жизни различных классов. Однако критики это-
го подхода утверждали, что стиль жизни — это результат
классовой позиции, и он не является сам по себе детермини-
рующим фактором последней. Хотя каждый согласится с
реальностью явления стиля жизни и с тем фактом, что дей-
ствительно между стилями жизни разных классов имеются
значительные различия. Другими словами, различные стра-
ты живут в разных мирах.
Молодежь Элмтауна,
«элита», «хорошие ребята» и
«грязная банда»
Многие из предыдущих рассуждений могли бы произ-
вести на читателя впечатление как исключительно абстрак-
тные теории, не имеющие ничего общего с реальной жиз-
нью людей вне тех святилищ, в которых сидят социологи.
Такое впечатление было бы совершенно ошибочным. Обык-
новенные люди, живущие в обычных американских общи-
нах, испытывают давление стратификации в своей жизни
ежедневно. Более того, этот опыт начинается очень рано.
Очень влиятельным исследованием воздействия классовой
структуры на юношество в одном из городков на Среднем
Западе была работа Огаста Холлингзхеда Молодежь Элм-
mayna, опубликованная в 1949 г. Книга Холлингзхеда ока-
зала значительное воздействие и за пределами социологии —
именно потому, что она столь радикально подвергла сомне-
4 Lloyd Warner and Paul Lunt, The Social Life of a Modern
Community, New Haven, Conn: Yale University Press, 1941.

нию то, во что многим американцам тогда (а многим — и по
сей день) так сильно хотелось верить, а именно — в то, что
американское общество в некотором смысле бесклассовое,
что это общество, в котором не делается фундаментальных
различий между людьми, а также в то, что первичным мес-
том для обучения такому типу демократии является школа.
Все эти убеждения были сметены данными, полученными
Холлингзхедом7.
Холлингзхед разделил население Элмтауна на пять клас-
сов (подробности выделенных им критериев нас здесь не
интересуют), ранжированных от высшего класса 1 до со-
вершенно угнетенного класса 5. Затем он сумел показать в
деталях, каким образом классовая позиция детерминиро-
вала практически каждый аспект жизни юношества в этой
общине. Успехи или неудачи в школе были прямо связаны с
классовым уровнем. К примеру, в средней школе Элмтауна
2,9 процента детей из класса 1 не могли перейти с одной
ступени на другую; соответствующая доля детей из класса
5 составляло 23,1 процента. До некоторой степени не было
сомнения в том, что эти различия должны объясняться пре-
дубежденностью учителей. Но, что гораздо более важно,
основополагающим фактором было различие в жизненных
стилях между классами и тот простой факт, что сама школа
ставится в зависимость от жизненного стиля высших, а не
низших классов8. Однако и в частной жизни юношества до-
минировал класс. Например, Холлингзхед обнаружил, что
61 процент свиданий в элмтаунекой средней школе проис-
ходят между представителями одного и того же класса, 35
процентов — между представителями примыкающих друг
к другу классов и лишь 4 процента — между теми, чьи клас-
совые позиции отстоят дальше. Сто процентов юношества в
классах 1 и 2 принимали участие в какой-то внеучебной де-
ятельности в школе; 73 процента из класса 5 не принимали
никакого участия ни в чем. Факты классового деления, бу-
дучи неизвестными, как они выражаются на социологичес-
ком жаргоне, были хорошо известны детям и выражались
7 August Hollingshead, Elmtown's Youth, New York: Wiley, 1949.
1 Подобные открытия по Британии изложены в J. W. В. Douglas,
The Йоте and the School, London: MacGibbon & Kee, 1964; Brian
Jackson and Dennis Marsden, Education and Working Class, Penguin
Books, 1966.

ими на своем собственном языке. Так, Холлингзхед обнару-
жил, что юноши в этой средней школе стратифицировали
себя в три общих категории: «элита », «хорошие ребята » и
«грязная банда». В значительной степени эти как бы внут-
ренние категории соотносились с классовой системой в бо-
лее обширной общине.
Спокойная жизнь, стремление
к сильному и немедленному
наслаждению: классы в Новой Англии
Мы уже упоминали работу Ллойда Уорнера и его со-
трудников, которая была опубликована примерно в то же
время, что и книга Холлингзхеда. Уорнер разделил общину,
которую он изучал, на шесть классов, проранжированных
от высшего-высшего класса (ведущего свое происхождение
от старых семей Новой Англии) до низшего-низшего класса
(нечто вроде социальной группы, расположенной ниже про-
летариата). Он пытался показать, каким образом каждый
из этих классов имел свой особый стиль жизни, выходив-
ший за пределы очевидных различий в доступных экономи-
ческих ресурсах. Например, он проводил различие между
вышеупомянутым высшим-высшим классом и низшим-выс-
шим классом, которое состояло в более позднем выходе на
этот социальный уровень. В некоторых случаях индивиды
из низшего-высшего класса имели гораздо больше денег,
чем люди высшего-высшего класса, и все же они старались
превзойти, насколько это возможно, стиль жизни послед-
них. Наилучшее прилагательное, которым можно было бы
описать этот стиль жизни, — «спокойный ». Это было со-
вершенно отлично от стиля жизни высшего-среднего клас-
са, из которого лишь недавно вышли большинство предста-
вителей низшего-высшего класса. В высшем-среднем клас-
се, каковы бы ни были мерки вкуса, плоды чьих-то
экономических устремлений отображаются открыто и иног-
да с долей агрессивности. Напротив, стиль высшего-высше-
го класса диктует, чтобы богатство было скрыто, насколь-
ко это возможно. Соответственно этому, существует также
различие в этосе. Скажем проще: общий этос среднего клас-
са — это натиск. Те самые ценности, которые в среднем клас-

се рассматриваются как демонстрирующие здоровые амби-
ции, высшим классом оцениваются как излишняя напорис-
тость и вульгарность.
Такие же различия в этосе существуют и ниже по соци-
альной шкале. Так, Уорнер показал, что разграничительная
линия между тем, что он называл высшим-низшим и низ-
шим-низшим классами, носит, прежде всего, моральный ха-
рактер. Высший-низший класс (то, что социологи назвали
бы сегодня рабочим классом) беден, в некоторых случаях
он, возможно, столь же беден, как и члены страты, распо-
ложенной ниже него, но он воодушевляется этосом тяже-
лой работы, дисциплины и амбиций. Напротив, низший-низ-
ший класс полностью лишен таких добродетелей. Там пре-
валирующим этосом выступает сиюминутное наслаждение
и презрение к тем вознаграждениям, к которым стремятся
люди в других стратах. В каком-то отношении существует
поистине курьезное сходство между самой высшей и самой
низшей стратами в уорнеровской схеме в смысле этоса пре-
зрения к амбициозным устремлениям9. Такой этос домини-
рует в большей части классовой системы, как показал в ходе
своего анализа Уорнер (тем самым весьма реальным спосо-
бом подтверждая, во всяком случае, символическое значе-
ние американского убеждения в том, что это общество сред-
него класса). Проходя сверху вниз, этос среднего класса
распространяется от низшего-высшего класса до высшего-
низшего. В этих стратах все исполнены добросовестного
старания. Всю эту кипучую активность с сардонической от-
решенностью созерцают люди на двух крайних полюсах
системы — с самого верха и с самого дна.
Отчеты Кинси: «социальный уровень»
и сексуальная жизнь
В этот же период, а именно в 1948 году, были опубли-
кованы первые результаты исследований Альфреда Кинси
9 В Британии также существует представление о «зеркальном об-
разе», посредством которого два экстремума на социальной шкале
ценят классовую лояльность и отвергают амбициозный индивидуа-
лизм среднего класса. Политико-религиозные аспекты этого явле-
ния обсуждаются в Alasdair Maclntyre, Secularization and Moral
Change, London: Oxford University Press, 1967.

о сексуальном поведении в Америке10. Некоторые из ма-
териалов Кинси показывали, насколько это возможно на-
глядно, как далеко простирается влияние, оказываемое
классовой принадлежностью, даже на самые интимные
аспекты личной жизни. Кинси, конечно, не был социоло-
гом, и его работы демонстрируют примечательное отсут-
ствие социологической перспективы. Однако он ввел в ана-
лиз своих данных индикаторы того, что он назвал «соци-
альным уровнем ». Результаты были действительно весьма
впечатляющими. Он обнаружил, например, что чем выше
по социальной лестнице классовой системы, тем позже
люди вступают в сексуальные сношения. Зато он обнару-
жил большое разнообразие сексуальных практик (обычно
подпадающих под категорию петтинга), дающее удовлет-
ворение, которое на более низких уровнях обеспечивается
реальным сношением. Вообще говоря, более высокие слои
имеют гораздо более разнообразную и расцвеченную твор-
ческим воображением сексуальную жизнь, многие аспек-
ты которой расцениваются низшими слоями как извраще-
ние. Более поздние открытия Кинси относительно амери-
канских женщин следовали тому же паттерну. Вероятно,
со времени публикации первых результатов Кинси в аме-
риканской сексуальной практике произошли значительные
изменения. Однако нас здесь не интересуют эти детали.
Теперь, как и тогда, и в этой области существуют значи-
тельные различия между классами.
Поэтому возможно было бы просмотреть литературу
самого разного рода и выработать то, что могло бы быть
названо этнографией классов в американском обществе.
Классы, далеко за пределами их простой экономической
рубрикации, образуют культурные пространства, которые
в очень значительной степени доминируют в жизни своих
членов. По мере того, как изменяется общество (например,
в своей сексуальной практике), содержание каждого из этих
миров изменяется, и иногда разделительные линии между
классами по особым признакам расплываются или смеща-
ются. Однако что остается неизменным сквозь все эти изме-
нения — это основополагающий факт дифференциации.
10 Alfred Kinsey, Wardell Pomeroy and Clyde Martin, Sexual
Behavior in ttbe Human Male, Philadelphia: Saunders, 1948.

Практический результат этого можно выразить очень про-
сто с точки зрения предсказания: если мы знаем классовую
локацию индивида, мы можем предсказать многое из под-
робностей его жизни. Конечно же, мы не можем быть абсо-
лютно уверены в каждом из конкретных эпизодов. Пред-
сказание — это утверждение вероятности; всегда существу-
ют исключения. Тем не менее, если, например, мы можем
приписать индивида к высшему среднему классу, мы можем
(не зная ничего больше об этом индивиде, и, возможно, ни-
когда не видя его) предсказать с определенной степенью ве-
роятности распределение некоторых статей в его семейном
бюджете, число его детей, географическое расположение
его дома и то, как он проводит свой отпуск. Но это еще не
все. Мы можем также предсказать его политическую пози-
цию по ряду вопросов, его религиозное членство, число книг,
которые он читает и их жанр. Мы можем даже предсказать
будет ли он иметь сношение со свой женой при включенном
свете или при выключенном (если мы ведем речь об индиви-
де из высшего-среднего класса, больше шансов за то, что
свет будет включен).
Каста и класс: статусная компенсация
По мере того, как мы будем двигаться от классовой стра-
тификации к кастовой (то есть, с американской точки зре-
ния, когда мы пересекаем линию между белыми и черны-
ми), мы будем продолжать сталкиваться с этим базовым фе-
номеном различающихся стилей жизни. Однако явление
становится более сложным. Черная община сама разделена
вдоль классовых линий. Здесь мы тоже обнаруживаем клас-
сово-разграниченные жизненные стили, некоторые из ко-
торых вполне схожи с различиями, существующими между
классами в белой общине, в то время как другие различают-
ся по культуре черной общины как таковой. Однако мы так-
же обнаружим четкие разделительные линии между двумя
расовыми общинами как целым — как результат того, что
существуют общие жизненные стили, которые являются
отчетливо черными, независимо от классового деления.
Ранним и очень влиятельным исследованием связи клас-
са и касты в американской общине была работа Джона Дол-
ларда Каста и класс в одном южном городке, впервые

опубликованная в 1937 году11. Доллард очень ясно пока-
зал, как динамики касты и класса комбинируются в по-
вседневной жизни людей в этой южной общине. Напри-
мер, он проявил особый интерес к часто замечаемому фак-
ту, что белые из низших классов проявляют гораздо более
интенсивную враждебность к черным, нежели белые из
высших классов. Одним из элементов этого, несомненно,
является более острая экономическая конкуренция на этом
уровне. Однако имеется еще одно важное измерение. В тра-
диционной стратификационной системе Юга черная общи-
на как целое ранжировалась ниже белой общины как це-
лого. Однако внутри белой общины существовали свои
острые антагонизмы и чувства обиды. Каста служила ме-
ханизмом статусной компенсации для низших классов бе-
лых. Скажем совершенно просто: какой бы низкой ни была
его классовая позиция, белый из низшего класса непре-
ложно ранжирован выше черного в кастовой системе. Бо-
лее того, этикет отношений между расами на традицион-
ном Юге делает этот факт недвусмысленно ясным при каж-
дой встрече черного и белого.
Быть черным
Каждое отдельно взятое столкновение белого и черно-
го в повседневной жизни являло собою сложную и запу-
танную систему регулирования. Его основное правило было
очень простым: черный партнер должен был постоянно вы-
ражать — и словесно, и жестами, — что статус белого парт-
нера превосходит его собственный. Другими словами, расо-
вый этикет состоял в систематическом самоуничижении чер-
ного, который в то же время унижался белым во
взаимодействии. Например, пристойное обращение черно-
го к белому выражалось предшествованием фамилии бело-
го словом «мистер » или почетными титулами типа «сэр » или
«босс ж Напротив, белый обычно обращался к черному про-
сто по имени или таким неуважительным титулом как «па-
рень»*. Этот этикет последовательно поддерживался белы-
ми из всех классов, хотя белые из высших слоев обычно
11 John Dollard, Caste and Class in a Southern Town, New York:
Harper, 1937.
* В оригинале — «boy».

вкладывали в это более мягкие аттитюды, нежели предста-
вители белых низов.
То, что это накладывало очень сильное эмоциональ-
ное бремя на черных и что это имело общее воздействие
обезличивания, вряд ли нуждается в особом подчеркива-
нии. Э*го, однако, продуцировало еще одно последствие
значительной важности, а именно: существование черных
приобретало странное двойное качество. Был как бы офи-
циальный фасад их жизни, включая качества невинной
детской простоты и безответственной безмятежности, ко-
торые приписывали черным белые. Однако за этим фаса-
дом мог существовать совершенно другой стиль жизни.
Это, конечно, был тот стиль той жизни, которую вели
черные между собою. Здесь могли сбрасываться маски и
играться совсем другие роли. Эта двойственность суще-
ствования черных на традиционном Юге изобличает иро-
ническое свойство весьма распространенного представ-
ления белых, что они «очень хорошо знают негров ». То,
что они знали фактически, — это был публичный фасад
негритянской жизни. Они находились в глубоком неве-
дении о чем-либо, имевшем место за этим фасадом. С дру-
гой стороны, сами черные обладали гораздо более пра-
вильным восприятием белого мира, поскольку белые не
были мотивированы заниматься таким лицемерием в сво-
их делах с черными. Конечно, со времени опубликования
работы Долларда в расовой системе произошли далеко
идущие изменения и на Юге, и в других частях страны.
Однако многие черты этого типа кастовой стратифика-
ции остаются и поныне. И, что возможно, более важно,
эмоциональные последствия этой кастовой системы про-
должают играть важную роль и для белых, и для черных
в их аттитюдах в отношении друг друга.
Преуспевать —
значит становиться белым?
Более современные исследования черных общин в Аме-
рике, какие бы другие изменения ни имели место, показы-
вают, что один фундаментальный аспект этой ситуации ос-
тался весьма неизменным, а именно, что чем выше располо-
жен на социальной шкале черный индивид, тем ближе он к

белой общине в смысле стиля своей жизни12. Конечно, опять
же существует экономический аспект этого. Черные из сред-
них классов просто имеют экономические ресурсы для уча-
стия в гораздо более широком спектре деятельностей об-
щины, где в целом преобладают белые, нежели черные из
низших классов. Однако помимо этого очевидного факта,
имеют место и гораздо более тонкие сдвиги во мнениях, цен-
ностях и манерах. Белые из средних классов чувствуют себя
значительно более непринужденно с черным из среднего
класса, нежели он сам или нежели белые из рабочего класса
будут чувствовать себя с черными из классовых низов. Про-
водя такое же наблюдение с позиций самой черной общи-
ны, можно сказать, что именно черные из низших классов
сохранили гораздо более отчетливый стиль жизни черных
как противостоящий черному среднему классу. Вполне воз-
можно, что недавний подъем черного национализма в раз-
нообразных его выражениях изменит это в направлении
выработки гораздо более отчетливой черной культуры, ко-
торая охватит все классы внутри черной общины. Сейчас
было бы рискованно делать социологические прогнозы на
этот счет.
Различные стили жизни:
разрез по классовым линиям
Упоминание о черной культуре ставит вопрос значитель-
но более широкого характера, а именно: могут ли в сегод-
няшнем американском обществе существовать стили жизни
с различными статусами, которые прорезают всю классо-
вую систему. Так, предполагалось, что религиозное член-
ство играет важную роль в установлении статуса в ситуа-
ции, в которой этничность становится сомнительной ценно-
стью в определении персональной идентичности и в которой
имеется высокий уровень движения между классами13. Од-
нако возможно также, что значимыми могут оказаться со-
вершенно различающиеся стили жизни. Наиболее важная
12 См. напр. Andrew Billingsley, Black Families in White America,
Englewood Cliffs, N.J.: Prentice-Hall, 1968.
13 Will Herberg, Protestant — Catholic — few, Gfarden City, N.Y.:
Doubleday, 1955.

из них на современной американской сцене, к чему мы еще
вернемся в одной из следующих глав, — это молодежная
культура. Разумеется, существуют классовые различия в
том, как молодые люди относятся к этой культуре. Тем не
менее, как целое она, как нам кажется, в значительной сте-
пени проводит разрез вдоль главных классовых линий. По-
добно этому, есть и другие стили жизни (обычно ассоции-
руемые с определенными паттернами потребления и досу-
говой деятельности), которые в последние годы приобретают
важность в детерминации индивидуального статуса. Напри-
мер, на различных классовых и возрастных уровнях можно
упомянуть стиль жизни, который столь успешно символи-
зируется журналом Плейбой, и тем стилем жизни, кото-
рый вращается вокруг мотоцикла как символа.
Том Вульф, писатель с острым взглядом на изменения,
происходящие на американской сцене, назвал этот фено-
мен удачным именем статусных сфер14. Если Вульф прав,
тогда в этом мире статусных сфер старый критерий класса и
классовых границ в значительной степени утрачивает свою
важность. Если что и обеспечивает теперь статус, так это
объекты и виды деятельности, которые доступны широко-
му кругу людей в обществе. Так, молодые люди, имеющие
совершенно различное классовое происхождение, могут
усваивать деятельность, одежду, язык и групповые паттер-
ны поведения мотоциклетной культуры — и, что более важ-
но, устанавливают происхождение статуса именно из этого
факта. И опять же слишком рано предсказывать с какой-
либо степенью уверенности, могут ли статусные сферы та-
кого рода стать более важными, нежели класс, в стратифи-
кационном порядке американского общества. Если это так,
то многие социологические утверждения в области страти-
фикации должны быть коренным образом пересмотрены.
14 Tom Wolfe, The Pump House Gang, New York: Farrar, Strauss &
Giroux, 1968. Парсонс отметил этот момент гораздо раньше (разу-
меется, используя более усложненный язык).

Глава 8
Стратифицированное общество
Человек — это животное, которое строит планы. Он со-
ставляет проекты. Он мечтает о будущем, скорее всего—о та-
ком будущем, которое будет лучше, чем настоящее. Ребенок
воображает, что он будет таким же, как взрослые. Взрослый
тоже проектирует в своем воображении себя в будущем воп-
лощении. Обычно все эти проекты строятся не только во вре-
мени, но и в пространстве. С точки зрения будущих осуществ-
лений, человек думает не только о других временах, но и о
других местах — местах отдаленных или, во всяком случае, о
местах более обширных, нежели его нынешнее местопребы-
вание. В детстве, и особенно в юности, микромир переживает-
ся как преддверие к макромиру. Микромир — это место, в ко-
тором ожидают и где работают для будущего, которое долж-
но многообещающим образом превзойти нынешние пределы.
В этом нет ничего нового. Создание проектов является
внутренне присущим элементом человеческого устройства.
Настолько далеко, насколько мы можем заглянуть в про-
шлое, человеческие существа всегда обращали взгляд в бу-
дущее. Особенность современного общества состоит в убеж-
дении большинства людей, что их проекты улучшения об-
щей своей позиции в мире имеют хороший шанс на успех, и
что поэтому имеет смысл систематически работать на луч-
шее будущее. Более того, у такого убеждения имеется мо-
ральный ингредиент. Так, существует не только фактичес-
кое суждение, что лучшее будущее реально возможно, но и
моральное суждение, что кто-то имеет право на лучшее бу-
дущее. Эти идеи имеют давнюю историю в западной циви-
лизации, в которую мы не имеем здесь возможности углу-
биться подробно. Заняв господствующее положение в ми-

ровоззрении западного человечества, они теперь весьма эф-
фективно распространились по большей части мира. Почти
повсюду экспектации будущего стали более амбициозными
и более настойчивыми, вводя в жизнь большинства обществ
современного мира элемент неустанного движения1.
Все это влечет за собою пересмотр взглядов и на инди-
видуальную биографию, и на общество как целое. Индивид
смотрит на собственную жизнь как на лестницу достиже-
ний. Каждая фаза жизни рассматривается как ступенька в
восхождении вверх по этой лестнице. Общество как целое
рассматривается в таком случае как контекст, в котором
такое достижение становится возможным. Существует либо
убеждение, что общество действительно является таким
контекстом, либо, если оно не является таковым, твердая
уверенность в том, что общество должно измениться таким
образом, чтобы жить согласно этим ожиданиям. Необхо-
димо особо подчеркнуть, что широкое преобладание и сила
этих идеалов в современных обществах — нечто совершен-
но новое. На большей части протяженности человеческой
истории большинство людей воспринимали как нечто дан-
ное, что их мечтания — это нечто такое, что обречено оста-
ваться мечтами, что их общее место в обществе, скорее все-
го, останется таким же на протяжении всей их жизни (хотя,
конечно, некоторые из их проектов могли осуществляться
здесь или там), и что слишком мало надежды бунтовать про-
тив этого — преобладала уверенность, что мир был таким
всегда и навсегда останется таким. Весьма обыкновенным
делом было то, что эта убежденность в неизбежности чьей-
то социальной судьбы находила обоснование в религиоз-
ных верованиях относительно природы этого мира и места
человека в ней.
Статусное приписывание и достижение
Социологи проводят различие между приписанным и
достигаемым статусами1. Приписанный статус принад-
1 Исчерпывающее рассмотрение таких идеалов можно найти в
работе Leslie Sklair, The Sociology of Progress, London: Routledge &
Kegan Paul, 1970.
2 Эти понятия были впервые введены Ральфом Линтоном, куль-
турным антропологом, но теперь они имеют общепринятое социо-
логическое употребление.

лежит индивиду благодаря достоинству его рождения или
какому-то другому факту его биографии, который не имеет
отношения к его собственным усилиям. Например, и принц,
и прокаженный имеют особые, приписываемые им статусы,
и ни тот, ни другой не сделали ничего, чтобы приобрести их
или избавиться от них. С другой стороны, достигаемый ста-
тус приобретается индивидом как результат его преднаме-
ренных усилий. Так, личность, поднявшаяся от мальчика на
посылках до офис-менеджера (в предположении, что это
не родственник босса), занимает данный статус на основе
своих собственных достижений. Опять же по причинам, ко-
торые имеют давнюю историю, современное общество — и
американское общество в особенности — пропитано этосом
достижений. От индивида ожидают, что он будет все более
желать лучших вещей, а он ожидает от общества, что оно
обеспечит ему возможности получения их. В самом деле,
некоторые психологи утверждают, что социализация в на-
шем обществе последовательно внедряет все более сильную
потребность в достижениях. Большинство игр, в которые
играют американские дети, носят состязательный характер.
С самого раннего детства акты достижения приветствуются
и вознаграждаются, а неудача в достижении чего-либо пред-
ставляется ребенку в действительности серьезным делом.
С точки зрения стратификационной системы этот этос
достижений переводится в этос мобильности, то есть в ам-
бициозные стремления индивида улучшить свою позицию в
системе стратификации, чтобы подняться вверх. В Америке
этот этос мобильности существовал с самого начала амери-
канской истории как неотъемлемый элемент национальной
идеологии. Предполагается, что Америка — это земля воз-
можностей. В идеале она представляется как общество, в
котором достижимы все статусы, как в обществе, которое
отбрасывает все различия между людьми, создаваемые аск-
рипцией. Это и в самом деле должно было стать различием
между Старым и Новым светом. Та же национальная идео-
логия предполагает, что основные институты американско-
го общества должны быть организованы таким образом,
чтобы способствовать таким движениям индивидов. Аме-
риканское свободное предпринимательство, американское
правление и (что очень важно) система американского госу-
дарственного образования пронизаны представлениями о

равенстве возможностей или, если таковое считается недо-
стижимым, идеалом уравнивания возможностей.
Жизненные возможности:
имеется ли равенство возможностей
при рождении?
Напрашивается очевидный вопрос: насколько реали-
стичны эти экспектации и предположения? Реально ли
существует равенство возможностей в американском об-
ществе? Если нет, то имеется ли тенденция к такому ра-
венству? С точки зрения индивида, обозревающего соб-
ственную жизнь, такой вопрос касается степени иллю-
зий, которые он питает. Имея в виду заданную позицию
индивида в стратификационной системе, чего он может
реально ожидать от жизни? И каковы его шансы на улуч-
шение своей позиции?
Мы можем здесь еще раз обратиться к понятию Макса
Вебера жизненные шансы, которое, как мы видели прежде,
является решающим элементом веберовского понятия клас-
са. Классовая позиция, согласно Веберу, детерминирует воз-
можность того, что жизнь индивида будет следовать опре-
деленным паттернам. Тогда мы можем задать вопрос с точ-
ки зрения американской стратификационной системы: какие
жизненные шансы предоставляет та позиция, которую за-
нимает в ней индивид? Конечно, до определенной степени
этот вопрос уже был включен в различия жизненных сти-
лей между классами, которые мы обсуждали выше. Но раз-
личия в стилях жизни все же имеют, если представить это
таким образом, более мягкий характер, нежели различия в
жизненных шансах. Когда мы говорим о последних, мы го-
ворим очень жестко о том, на что люди надеются и чего они
боятся, когда заглядывают в будущее. С точки зрения аме-
риканской национальной идеологии равных возможностей,
социологические данные о классовых различиях в жизнен-
ных шансах могут совершенно шокировать. В очень малой
степени они раскрывают глубокую пропасть между рито-
рикой общества и его реальностями.
Можно начать с самого элементарного значения, пред-
лагаемого понятием жизненных шансов, а именно — с про-

должительности жизни3. Это понятие, конечно, означает
вероятность того, что индивид проживет до определенного
возраста. В 1940 году общая продолжительность жизни
американцев (общая в смысле отсутствия разделения на
женщин и мужчин, расы, дохода и любых других отличи-
тельных категорий) составляла 62,9 лет. Измеренная с по-
зиций различий в доходе, продолжительность жизни низ-
шей категория (и мужчин, и женщин вместе) составляла 58,7
лет, в то время как высшая категория обладала жизненной
вероятностью в 67,8 лет. Значение этого очень простое: лич-
ность, рожденная на вершине американской стратифика-
ции, могла вполне резонно ожидать, что проживет на де-
вять лет дольше, нежели личность, рожденная на дне ее.
Равным образом проявляются и расовые различия. В те же
годы группа белых с самыми низкими доходами имела про-
должительность жизни в 60,2, а группа с самыми высокими
доходами — в 67,8. Напротив, продолжительность жизни
не-белых с самыми низкими доходами была 49,9, а группы
не-белых с самыми высокими доходами — 55,9. Значение
этого опять же вполне простое: если даже с точки зрения
классовых достижений не-белый индивид был достаточно
удачлив, чтобы достичь высокодоходной группы, его про-
должительность жизни все же была почти на пять лет мень-
ше, нежели у белой личности из группы с самыми низкими
доходами и более чем на одиннадцать лет меньше, чем у бе-
лого в группе с доходами, сравнимыми с его собственными.
Что касается самого низа шкалы доходов, то белые могли
ожидать на десять лет жизни больше, чем не-белые, при-
надлежащие к той же категории доходов4. К1967 году об-
щая продолжительность жизни поднялась до 70,5 лет. Хотя
и классовые и расовые различия сузились, различия все еще
в значительной степени сохранялись. Так, общая продол-
жительность жизни белых была 71,3, а не-белых — 64,6.
Разрыв действительно сократился. С точки зрения общей
3Life expectancy. Психолог Дэвид Макклелланд построил целую
теорию на потребностях в достижении и том, как она может проду-
цироваться. См. McClelland D., ТЪе Achieving Society, Princeton, N.J.:
Van Nostrand, 1961. Многие социальные исследователи скептически
отнеслись к подходу Макклелланда.
4 Albert Mayer and Philip Hauser, «Class Differentials in Expectations
of Life at Birth», in Reinhard Bendix and Seymour Lipset (eds.) Class,
Status and Power, New York: Free Press, 1953, pp.281ff.

продолжительности жизни (не дифференцированной по
группам доходности), разница между белыми и не-белыми
в 1940 году составляла 11,1 лет, в 1967 — лишь 6,7 лет5.
В действительности со времени перелома столетий прирост
в продолжительности жизни не-белых стал вдвое больше,
чем у белых. Тем не менее, даже сегодня остается справед-
ливым, что факт рождения кого-то на различных уровнях
стратификационной системы непроизвольно детерминиру-
ет его шансы прожить до определенного возраста.
Доход, здоровье, душевное здоровье
и институты, ориентированные
на средний класс
Причины таких различий обнаружить нетрудно. Более
высокая страта в обществе наслаждается гораздо лучшей
пищей, обладает паттернами жизни, в большей степени бла-
гоприятствующими здоровью, и (что очень важно) имеет
доступ к лучшему медицинскому обслуживанию. Возьмем
лишь пример медицинских услуг, а именно — число оплачи-
ваемых визитов к дантисту за год. В 1966 году это число
составило 0,8 раза в семьях с доходом 2000 долларов в год,
1,4 раза в семьях с доходом от 4000 до 7000 долларов и 2-3
раза в семьях с доходом 7000 долларов и более6. Люди из
низших страт обществ чаще болеют, обладают меньшими
возможностями для предотвращения болезни или излече-
ния от нее и поэтому с большей вероятностью умирают рань-
ше. То, что справедливо в отношении физических заболева-
ний, сохраняет свой смысл и в отношении болезней душев-
ных. Ряд исследований выявили более высокие показатели
психических заболеваний в низших классах по сравнению с
высшими и среди не-белых по сравнению с белыми7.
5 U.S. Bureau of the Cencus, Statistical Abstracts of the United
States, 1969, Washington, D.C., 1969.
' U.S. Bureau of the Cencus, Statistical Abstracts of the United
States, 1969, Washington, D.C., 1966.
7 Наиболее известное исследование в этой области August
Hollingshead and Frederick Redlich, Social Class and Mental Illness,
New York: Wiley, 1958.

Однако исследования связи классовой принадлежнос-
ти с психическими болезнями выявили еще один интерес-
ный момент, а именно — что пациенты из низших классов
воспринимаются врачами иначе, а потому и обращаются с
ними в иной манере, нежели с пациентами из высших клас-
сов. Так, совершенно одинаковые клинические симптомы
диагностируются как психотические у пациентов низших
классов и лишь как невротические у пациентов из высших
классов. Отсюда следует, что пациент из низших классов,
обратившись за медицинской помощью, будет госпитали-
зирован с большей вероятностью, чем индивид из высшего
класса. Это приводит нас к важному элементу, связанному
с жизненными возможностями в рамках стратификацион-
ной системы: большинство институциональных агентов, с
которыми индивид имеет дело в своей жизни, контролиру-
ются и управляются индивидами из высших классов. Так,
психиатры, социальные работники, чиновники социальной
помощи и юристы (те самые люди, которые включены в си-
стему помощи пациентам низших классов в психбольнице) —
все они занимают позиции статусов среднего класса. Не обя-
зательно предполагать преднамеренный фаворитизм или
даже предубеждение, чтобы объяснить различия в лечении
в соответствии с классовым происхождением. Профессио-
нал из среднего класса в таких обстоятельствах имеет не-
посредственный контакт и гораздо более хорошие отноше-
ния с другой личностью из того же среднего класса. Такая
связь и такое понимание даются нелегко, когда ему прихо-
дится иметь дело с людьми из низших классов. Этот весьма
элементарный социологический факт имеет далеко идущие
последствия для жизненных возможностей людей низших
классов в обществе, где постоянно приходится сталкивать-
ся с институтами, ориентированными на средний класс.
Классы людей, классы преступности,
классы правосудия
Этот факт является весьма релевантным при оценке
преступления и наказания. Устойчиво наблюдаются более
высокие показатели совершаемых преступлений и выноси-
мых обвинений для индивидов из низших классов в сопос-
тавлении с высшими и для не-белых в сопоставлении с бе-

лыми*. Для этих различий имеются два объяснения (которые не
противоречат друг другу). Первое: является почти доказанной
истиной, что большее число преступлений (особенно опреде-
ленного типа — таких, например, как с применением насилия)
совершаются индивидами из низших классов и представителя-
ми не-белых рас. Социальный контекст, в котором живут люди
этих страт, более продуктивен в отношении преступности, не-
жели контексты высших страт. Однако существует и дополни-
тельная причина различий, указывающая на дискриминацию в
обращении со стороны правоохранительной и судебной систем.
Определенные типы преступлений, обычные среди инди-
видов среднего класса (особенно такие их разновидности, к
которым относятся как к «преступлениям белых воротнич-
ков >► — типа незаконного присвоения средств и других неле-
гальных и полулегальных операций), легче скрыть, нежели пре-
ступления, типичные для индивидов из низших классов. По-
этому уже здесь могут возникнуть классовые различия даже в
самих отчетах о преступности. Полиция и другие агенты пра-
воохранительных органов склонны с большей толерантнос-
тью относиться к правонарушителям из средних классов. По-
этому возникают почти определенные классовые различия в
показателях арестов, которые не просто обязаны своим про-
исхождением составу комиссий по правонарушениям. Такая
же дискриминация, хотя, возможно, в более утонченной фор-
ме имеет тенденцию продолжаться, когда правонарушитель
имеет дело с системой правосудия. Эта дискриминация с оче-
видностью проявляется в гораздо больших возможностях ин-
дивидов из средних классов обеспечить себе компетентную
правовую поддержку. Эта дискриминация отчетливо прояв-
ляется в возможности внести за себя залог. Более утонченное
выражение она может находить в предубежденности и атти-
тюдах судей, жюри и учреждений по исполнению приговоров.
Кто счастлив? Некоторые классовые
отличия
В американской национальной идеологии погоня за счас-
тьем поднялась до уровня одного из основополагающих прин-
8 См. напр. Richard Quinney, The Social Reality of Crime, Boston:
Little, Brown, 1970, Pp.l29ff.

ципов, которых общество твердо придерживается. Если уж
где-либо и есть равенство возможностей, то это, конечно, в
Америке. Социологические данные с удручающей ясностью
показывают, что шансы на успех в этой погоне очень сильно
варьируют от одного класса к другому. Показатели разводов
в низкодоходных группах населения почти в четыре раза
выше, чем те, которые можно обнаружить в высокодоход-
ных группах. Возможно, связь между разводами и несчасть-
ем может показаться спорной. Следующие данные менее спор-
ны. В одном из исследований 30 процентов неквалифициро-
ванных рабочих сообщили, что они не имеют близких друзей.
Напротив, из числа работников профессий высших эшело-
нов бизнеса и правительственных служащих подобное заяв-
ление сделали лишь 10 процентов9. Индивиды из низших клас-
сов живут жизнью более одинокой и более хрупкой в смысле
постоянства человеческих связей. После всего сказанного не
должны показаться удивительными следующие данные. В од-
ном из недавних исследований респондентов просили сгруп-
пировать себя на шкале счастья и несчастья. На вершине шка-
лы были люди, которые отвечали, что они «очень счастли-
вы ». Из тех, кто имел годовой доход, превышающий 10000
долларов, 38 процентов ответили, что они «очень счастли-
вы». Так же чувствовали себя 26 процентов тех, кто имел
доход между 5000 и 6000 долларов и 14 процентов тех, чей
доход был ниже 3000 долларов10.
Класс и получение образования
Решающая связь сохраняется между классовой пози-
цией и возможностью получить определенный уровень об-
разования. Так, в одном из недавних исследований было
обнаружено, что посещали колледж: 44 процента детей из
семей с годовым доходом более 10000 долларов; 17 процен-
тов из семей с доходом от 5000 до 7000 долларов; и эта
цифра упала до 9 процентов для детей из семей с доходом
ниже 5000 долларов11. Это различие можно понять с точки
9 Joseph Kahl, The American Class Structure, New York: Holt,
Rihehart & Winston, 1957.
10 Norman Bradburn and David Caplowitz, Reports on Happiness,
Chicago: Aldine, 1965.
11 Herman Miller, Rieb Man, Poor Man, New York Crowell, 1964.

зрения различий в стиле жизни, и поэтому они могут вклю-
чать в себя, помимо всего прочего, нечто довольно безобид-
ное, такое как относительные возможности индивидов из
высших и низших классов реально усвоить Шекспира и
Мильтона в возрасте двенадцати лет. Хотя такие различия
могут быть важными с точки зрения свободных искусств,
образование, увы, имеет и гораздо более вульгарное отно-
шение к жизненным шансам индивида. В частности, образо-
вание прямо связано с доходом. По данным 1967 года, ин-
дивиды, имевшие за плечами менее восьми лет школы, име-
ли средний годовой доход в 3606 долларов; с восемью
классами школы — 5139 долларов; те, кто окончил четыре
класса средней школы — 7629 долларов; от одного до трех
лет колледжа — 8843 доллара; и, наконец, те, у кого за пле-
чами было четыре года колледжа и более — 11924 долла-
ра12. Поэтому, разумеется, индивид, который не окончил
средней школы, несомненно, меньше способен оценить
Шекспира, чем выпускник колледжа (если он вообще ког-
да-либо слышал о Шекспире). Но, что, возможно, более
релевантно для него, выпускник колледжа зарабатывает
втрое больше денег по сравнению с ним.
Связь между классом и образованием указывает на еще
один очень важный факт стратификации, а именно — на
эффект порочного круга для многих локаций стратифика-
ционной системы, в наибольшей степени бросающийся в
глаза на ее нижних уровнях. Индивид из низших классов
имеет меньше шансов на получение образования. В резуль-
тате недостаточного образования он имеет недостаточные
возможности для получения дохода. Последнее, в свою оче-
редь, снижает его шансы на улучшение своей позиции в клас-
совой системе и, что еще хуже, на то, чтобы дать адекватное
образование своим детям. Имеется двоякое объяснение та-
кого рода отношений. Во-первых, здесь существует прямая
связь между стилем жизни и жизненными шансами. Стиль
жизни среднего класса весьма благоприятствует образова-
тельным достижениям. Краткое напоминание о различиях
паттернов в воспитании детей между семьями среднего клас-
са и рабочего класса, которые мы обсуждали в предыдущей
главе, сделает это достаточно ясным. Почти все, что проис-
12 U.S. Bureau of the Cencus, Statistical Abstracts of the United
States, 1969.

ходит в семьях среднего класса, благоприятствует мотива-
ции ребенка к преуспеванию в образовательной системе.
Обстановка в семьях низших классов в гораздо меньшей сте-
пени способствует такой мотивации13.
Однако, во-вторых, здесь также сохраняется та самая
ориентация среднего класса, которую мы только что об-
суждали в связи с медициной и правом. Обучают в школах и
управляют ими профессионалы из среднего класса. Более
того, и стандарты достижений устанавливаются теми же
профессионалами из среднего класса. Часто, причем совер-
шенно непреднамеренно, они дискриминируют ребенка из
низшего класса — просто благодаря его языку, паттернам
мышления и воображения, выработанным в ином классо-
вом контексте. Поэтому ребенок из низшего класса с само-
го начала оказывается в образовательной системе в невы-
годном положении, даже если каждый, с кем он вступает в
контакт, старается быть ему полезным, и даже если сам он
обладает необходимым интеллектом и ориентацией на дос-
тижения14. Упомянутое выше исследование юношества в
средней школе Элмтауна очень отчетливо показывает этот
пункт. В последние годы эта связь между классом и образо-
ванием, а также другие тормозящие мобильность воздей-
ствия исследовались с особенным интересом в отношении
черных детей.
Куда меня ведут?
Типы социальной мобильности
В таком случае вполне понятно, что на жизненные воз-
можности индивида решающее влияние оказывает его стар-
товая позиция в стратификационной системе. Нужно очень
тщательно выбирать своих родителей. Опять же следует
очевидный вопрос: до какой степени можно скорректиро-
вать свою судьбу? Если кто-то недостаточно озаботился
13 Сравнимые данные по Британии см. в Dennis Marsden, Education
and tbe Working Class, Penguin Books, 1966.
14 Впечатляющее подтверждение сверх-конформности в отноше-
нии ценностей среднего класса продвинутых и мобильных учителей
дано Хильдой Химмельуэйт (Hilda Himmelweit) в Е.Р. Hollander and
R.G. Hunt (eds.) Current Perspectives in Social Psychology, New York:
Oxford University Press, 1963.

выбором родителей, то каковы его шансы на то, чтобы ис-
править эту ошибку? С социологической точки зрения этот
вопрос затрагивает шансы на социальную мобильность.
Социальная мобильность определяется как любое дви-
жение в пределах стратификационной системы. Очень час-
то в социологической литературе термин «мобильность »
употребляется сам по себе, без указания на соответствую-
щее явление. Хотя требуется ряд концептуальных поясне-
ний. Проводится различие между социальной и географи-
ческой мобильностью. Последняя относится просто к пе-
редвижениям людей в географическом пространстве и не
имеет какого-то особого отношения к социальной мобиль-
ности. К примеру, кочевые арабы постоянно перемещаются
в пространстве, но эти движения обычно не влекут за собой
каких-либо изменений в позиции на социальной шкале. В на-
шем обществе, однако, существует связь между двумя эти-
ми типами мобильности. Очень часто социальная мобиль-
ность требует также географического движения. Можно
взять другой пример: возможности для социальной мобиль-
ности, как правило, ниже в сельских, нежели в урбанисти-
ческих общинах. Следовательно, миграция сельских людей
в города обычно ассоциируется с социальной мобильнос-
тью или по меньшей мере — с побуждениями к такой мо-
бильности. Следующее различие делается между восходя-
щей и нисходящей мобильностью. Оба понятия относятся
к социальной мобильности. С точки зрения американских
ценностей, когда люди говорят об этом предмете, они име-
ют в виду только восходящую мобильность. Однако люди
движутся в стратификационной схеме не только вверх, но и
вниз, и это важно помнить.
Существует также вертикальная и горизонтальная
мобильность. Строго говоря, только первая из них отно-
сится к социальной мобильности, то есть к восходящему
или нисходящему движению в пределах стратификацион-
ной системы. Горизонтальная мобильность имеет отноше-
ние к изменениям в социальной позиции, которые остаются
в пределах одной и той же страты. Например, школьный
учитель, который становится ведущим учителем, претерпе-
вает вертикальную мобильность. Но учитель, который ме-
няет свой предмет с математики на географию, подвергает-
ся горизонтальной мобильности, которая, по всей вероят-

ности, не оказывает влияния на его ранг в стратификацион-
ной схеме профессии. Следующее различие проводится
между карьерной и поколенной мобильностью (иногда го-
ворят о внутрипоколенной и межпоколенной мобильнос-
ти). Под карьерной (или внутрипоколенной) мобильностью
понимают такое движение, которое совершается в преде-
лах взрослой жизни индивида — как, например, в продви-
жении от учителя к ведущему учителю. С другой стороны,
поколенная (или межпоколенная) мобильность относится
к соответственным рангам следующих друг за другом поко-
лений. К примеру, если отец учителя был школьным сторо-
жем, то его сын уже совершил поколенную мобильность,
даже если, став однажды учителем, он уже никогда не вый-
дет за пределы этой позиции.
Наконец, проводится различие между индивидуальной
и групповой мобильностью. Все вышеупомянутые приме-
ры, конечно, относятся к индивидуальной мобильности, но
возможно также и продвижение целых групп в пределах
стратификационной системы. Так, могло бы случиться —
возможно, в результате деятельности профсоюзов, — что
школьные сторожа как группа утроили свой доход, сменив
свое наименование (скажем, на «строительных инженеров »)
и потребовали бы диплома колледжа для признания своих
рангов. В такого рода случаях, которые далеко не редкость
в нашем обществе, все индивиды в группе подвергаются зна-
чительной социальной мобильности, по каким бы критери-
ям она ни измерялась, невзирая на тот факт, что и прежде и
сейчас они остаются школьными сторожами.
Деньги, брак, образование, политика
и «впечатления»: пять средств
мобильности
В пределах такой стратификационной системы, как
наша, в распоряжении индивидов имеются пять основных
механизмов восходящей социальной мобильности. Они, ко-
нечно, соотносятся друг с другом, но, тем не менее, могут
быть в целях социологического анализа рассмотрены по от-
дельности. Первый и, вероятно, наиболее очевидный меха-
низм мобильности осуществляется через экономическую

активность. С помощью тяжелой работы, удачи, связей или
мошенничества индивид действует в пределах экономичес-
кой системы в целях улучшения своей позиции. В большин-
стве случаев это просто означает, что он увеличивает свой
доход, а потому — покупательную способность, не только
для материальных, но также и нематериальных преимуществ
статуса.
Второй механизм, даже гораздо более важный, нежели
готовы признать многие люди, — это брак. То есть личность
может улучшить свою позицию, женившись (выйдя замуж).
Ясно, что этот механизм в нашем обществе в большей степе-
ни доступен для женщин, нежели для мужчин, но он ни в
коем случае не ограничивается одними только женщинами.
Третий механизм мобильности — образование. Как мы уже
указывали, это очень соотносится с первым механизмом
экономической активности, но, тем не менее, отличается от
него. Здесь усилия индивида прикладываются главным об-
разом не на месте его работы или бизнеса, а к продвижению
через процесс образования.
Четвертый механизм мобильности — политический. Он
имеет место, когда улучшения в позиции индивида или це-
лой группы достигаются путем политических нажимов, сде-
лок или гарантий. Это особенно важный механизм в смысле
групповой мобильности. Поэтому американские черные и
другие не-белые меньшинства сегодня используют полити-
ческие средства для давления на общество, чтобы оно даро-
вало и гарантировало коллективное улучшение позиций их
членов в стратификационной системе.
Наконец, существует механизм, который, возможно,
лучше всего описывается понятием, введенным для иных
целей современным социологом Эрвином Гоффманом —
«управление впечатлениями». Это мобильность, достигае-
мая через манипуляцию статусного символа и личную при-
влекательность. Его легче всего увидеть в таком социальном
контексте, как «общество завсегдатаев кафе», в котором
все типы прихлебателей предоставляют посетителям воз-
можность думать о себе, как о людях, уже сделавших карь-
еру в том или ином секторе стратификации. Поскольку с
точки зрения общества как целого, такой механизм, вероят-
но, представляет наименьшую важность, то можно почти
определенно утверждать, что он выступает в качестве одно-

го из элементов в процессе использования многими индиви-
дами первых четырех механизмов.
Области согласия:
форма социальной мобильности
Насколько распространена восходящая мобильность в
американском обществе? На этот вопрос очень трудно дать
прямой ответ. Данные о социальной мобильности на удив-
ление скудны, а большинство из них еще и двусмысленны.
Имеются различия в интерпретации, вызванные не только
двусмысленностью данных, но и различиями в предпосыл-
ках интерпретаторов. Наиболее доступны данные, касаю-
щиеся занятости и доходов (основными данными для этого,
конечно, снабжает Бюро переписи населения Соединенных
Штатов). Однако, как мы видели, класс и стратификация —
это гораздо более тонкие явления, нежели грубые выраже-
ния позиций занятости и дохода. Поэтому существует про-
блема соотнесения данных по занятости и доходу с более
тонкими материями жизненного стиля и классового созна-
ния. Полное обсуждение этой темы полностью сломало бы
рамки этой книги как таковой, потребовав очень обширного
и временами сложного толкования. Самое лучшее, что мы
могли бы здесь сделать, это резюмировать ряд тенденций
социальной мобильности, относительно которых среди со-
циологов существует весьма широкое согласие, и указать
ряд важных областей, в которых имеются разногласия15.
1. При измерении мобильности в сфере занятости меж-
ду двумя поколениями (то есть между отцами и сыновьями)
наблюдается значительное восходящее движение, хотя здесь
имеются резкие различия между категориями занятости.
Цифры 1950 года показывают, что 77 процентов професси-
оналов поднялись на свои нынешние позиции по сравнению
с позициями, которые занимали их отцы, но лишь 56 про-
и Bendix and Lipset, op. cit. Harold Hodges, Social Stratification,
Cambridge: Mass., Schenkman, 1964; Kahl, op. cit.; Gerhard Lenski,
Power and Privilegy, New York: McGraw-Hill, 1966; Seymour Lipset
and Reinhard Bendix, Social Mobility in Industrial Society, Berkley,
Calif.: University of California Press, 1959; Классическое британское
исследование — David Glass, Social Mobility in Britain, London:
Routledge & Kegan Paul, 1954.

центов квалифицированных рабочих и мастеров прошли че-
рез подобное продвижение16. Другими словами, значитель-
ному числу индивидов удалось улучшить свою позицию в
сравнении со своими отцами с точки зрения занятости, од-
нако индивиды из среднего класса находятся в этом смысле
в более благоприятном положении.
2. При измерениях с помощью занятости оказывается,
что наибольшая часть мобильности наблюдается между теми
категориями занятости, которые являются примыкающи-
ми или близкими по своему статусу (к этому можно было
бы добавить, что относительный статус различных занятий
в последние десятилетия обнаруживал примечательную ус-
тойчивость). Например, гораздо более вероятно, что сын не-
квалифицированного рабочего станет механиком в гараже,
нежели юристом. Подобно этому, более вероятно, что сын
юриста скорее станет профессором права, нежели директо-
ром крупной корпорации. Более трудным делом остается
проведение разграничительной линии между работниками
ручного и не-ручного труда. Наименее мобильны индиви-
ды, занятые сельскохозяйственным трудом.
3. Измеренные с помощью занятости, показатели мо-
бильности в Америке оставались одинаковыми на протяже-
нии последнего полувека. То есть, грубо говоря, одинако-
вые доли людей совершали восхождение в структуре заня-
тости. Более того, эти показатели мобильности весьма
одинаковы и для Других западных индустриальных обществ.
Существуют разногласия относительно того, стало ли про-
движение в самые высшие страты более трудным или более
легким, или осталось на прежнем уровне. Однако большин-
ство социологов, которые всматривались в этот аспект про-
блемы, придерживаются мнения, что наивысшие страты в
Америке становятся все более закрытыми для вновь прибы-
вающих.
4. Вполне вероятно, что наибольшая часть мобильности
стала результатом изменений в структуре занятости в це-
лом. Важным фактором этого стало повышение спроса на
канцелярские, технические и другие позиции квалифици-
рованного труда и соответствующее снижение спроса на не-
16 Kahl, op. cit. Эти данные извлечены из исследования, проведен-
ного Национальным Центром Изучения Общественного Мнения.

квалифицированный труд. Подобная связь между измене-
ниями в структуре занятости и мобильностью преобладает
и в других индустриальных обществах (включая Советский
Союз).
5. Наиболее важным механизмом мобильности стало
образование. Это делает особенно серьезным отношение по-
рочного круга между классом и образованием, которого мы
касались выше. Это также облегчает понимание того, поче-
му образовательная система стала главной мишенью поли-
тического давления со стороны черных, пытающихся улуч-
шить свои возможности в обществе.
6. По изложенным выше причинам мобильность стала
более затруднительной и, возможно, реально уменьшилась
для самых низких страт. Эта тенденция проявляется осо-
бенно жестко для черных и других расовых меньшинств.
Если скомбинировать этот факт с упомянутым выше мнени-
ем социологов по поводу относительной закрытости наи-
высшей страты, то возникает интересная картина с оценкой
мобильности: наибольшая часть мобильности совершается
в обширном секторе между высшей и низшей стартами об-
щества; и вершина, и дно принимают в этом процессе наи-
меньшее участие17. Индивиды в этих двух стратах с наиболь-
шей вероятностью останутся там, где они есть — хотя (и
это весьма очевидно) это имеет различные смыслы для вер-
шины и для дна. При измерениях с помощью занятости имен-
но средние сектора стратификационной системы соверша-
ют наибольшую экспансию. Другими словами, если гово-
рить в широком смысле, средний класс растет в наибольшей
степени. По мнению некоторых социологов, это предпола-
гает представление системы стратификации в образе ром-
ба — в отличие от пирамиды, которая выступает в качестве
образа стратификации в самых старых обществах.
7. Наблюдается устойчивое сокращение самонанимае-
мых индивидов. Даже профессионалы чаще становятся без-
работными, нежели открывают собственный бизнес.
8. На протяжении последнего полувека наблюдается
стабильное возрастание дохода почти во всех стратах, так
что с абсолютной точки зрения почти все страты испытыва-
17 Британские данные подтверждают наблюдение, что два экстре-
мума стратификации иерархически «клейкие» с точки зрения входа
и выхода.

ли восходящую групповую мобильность. Для измерения
различий в доходах экономисты ввели понятие «реального
дохода », которым они означают, что цифры дохода перево-
дятся в стандартизованные доллары для получения пред-
ставления о различиях покупательной способности между
этими периодами. Так, между 1939 и 1950 годами опреде-
ляемый таким образом реальный доход возрос на 176 про-
центов для неквалифицированных рабочих, на 172 процен-
та для квалифицированных рабочих, на 111 процентовдля
канцелярских работников и на 95 процентов среди собствен-
ников и менеджеров18. С точки зрения дохода общенацио-
нальный пирог весьма основательно вырос, причем каждый
получил от этого прироста свой ломоть. В действительности
же этот рост был сравнительно больше для самых низких
страт.
9. Тем не менее, различия в доходах между стратами на
протяжении этого периода оставались приблизительно оди-
наковыми. То есть не наблюдалось драматических сдвигов в
пропорциях общего национального дохода, приходивших-
ся на долю различных страт, хотя имелись некоторые заяв-
ления, что разрывы между стратами стабильно уменьшают-
ся. Надо заметить, что, хотя Национальное бюро переписи
населения обеспечивает весьма надежными данными, иног-
да трудно бывает понять, как ими пользоваться. К примеру,
есть люди с очень низкими текущими доходами, которые,
тем не менее, владеют собственными домами. У всех слоев
населения имеются источники скрытых доходов, и наибо-
лее эффективные — у высших страт. Поэтому существуют
также разногласия по поводу того, изменилась ли доля выс-
ших страт в общем национальном доходе, или нет.
10. Опять же связи между доходом и мобильностью
примерно одинаковы в западных индустриальных обще-
ствах, хотя самый высокий рост общего национального до-
хода наблюдается в Америке. Существуют разногласия от-
носительно того, выше или ниже эти различия в Советс-
18 Hodges, op. cit. Цифры для Британии существенно отличаются.
Сопоставляя данные 1960 г. с 1913 в процентном отношении, мы
обнаружим: менеджеры — 108; клерки — 81; мастера — 106; ква-
лифицированные работники ручного труда — 94; полуквалифици-
рованные — 99; неквалифицированные — 100. См. R.Blackburn and
A.Cockburn, The Incompatibles, Penguin Books, 1967.

ком Союзе. Имеется общее согласие по поводу того, что в
слабо развитых обществах эти различия выше, чем в ин-
дустриальных.
Различия в интерпретации:
акцента на «классе» или на «статусе»
Даже если имеется согласие по всем этим предположе-
ниям, то все равно возможны совершенно различные интер-
претации. Особенно сильны различия между марксистски-
ми и другими радикальными подходами в социологии в со-
поставлении с общепринятыми социологическими
взглядами. Первые из них делают акцент на расхождениях
между этосом мобильности, основанном на идеологии рав-
ных возможностей, и фактами относительно шансов на мо-
бильность. Они также подчеркивают уменьшение независи-
мости в сфере занятости, то есть самозанятости в соедине-
нии с упоминавшейся закрытостью наивысших страт. Во
всем этом очень важны теоретические различия в подходах
к стратификации. Если следовать традиционной марксист-
ской линии в определении классов сточки зрения владения
собственностью или отсутствия собственности на средства
производства — и только с такой точки зрения, — тогда
имеет какой-то смысл утверждать, что во всем происходя-
щем нет ничего реально нового, что продолжается базовый
раскол между маленькой группой капиталистов, владею-
щих обществом и растущей массой пролетариев — не в мень-
шей степени пролетариев от того, что они стали лучше пи-
таться и чаще занимают должностные позиции белых во-
ротничков19. Подобные взгляды выражались при оценке
положения черных в американском обществе с акцентом на
снижающиеся способности низших в системе страт сдви-
нуться со своих непривилегированных позиций20. В проти-
воположность этому, другие социологи, менее привержен-
ные радикальной критике американского общества, делали
акцент на восходящем движении системы в целом с точки
19 См. напр. Gabriel Kolko, Wealth and Power in the United States,
New York: Praeger, 1963; T.B. Bottomore, Classes in Modern Society,
London: Allen & Unwin, 1965.
20 Cm. Thomas Pettigrew, A Profile of the Negro American,
Princeton, N.J.: Van Nostrand, 1964.

зрения возможностей занятости, образования и дохода,
равно как и упоминавшемся сокращении разрыва между раз-
личными стратами системы21. Такой взгляд на ситуацию ста-
новится более правдоподобным в теоретической перспек-
тиве, которая оперирует более эластичным понятием клас-
са, нежели марксистское, и особенно в подходах, которые
подчеркивают более тонкие элементы статуса, противопос-
тавляя их ранжированию, основанному на одних только за-
стывших экономических критериях.
Как люди ощущают
свои «возможности»?
Если что и представляется во всем этом совершенно яс-
ным, так это осознание того, что происходящее является
решающим фактором в способе восприятия ситуации. Как
мы только что предположили, это весьма справедливо в от-
ношении самих социологов. Разные теоретические позиции
продуцируют различное осознание эмпирической реально-
сти. И, конечно же, это обладание определенным типом осоз-
нания склонно приводить к убеждению, что те, кто не со-
гласен с ними, оказались в ловушке, которую марксисты
называют «ложным сознанием ». Но существует и нечто бо-
лее обширное, нежели сознание социологов, вовлекающее
нас в это.
Объективные критерии, такие как соотнесение с мобиль-
ностью в сфере занятости или распределение доходов, не
говорят нам чего-либо о том, как люди ощущают свое поло-
жение в обществе. Например, как мы указывали выше, су-
ществует общее согласие по поводу того, что показатели
мобильности в американском обществе не очень сильно из-
менились в последние годы. Они определенно не уменьши-
лись, если взглянуть на широкие сектора стратификацион-
ной системы. Тем не менее, имело место значительное изме-
нение в (скажем так) «тональности » оценки мобильности.
В начале этого столетия все еще продолжался с неослабева-
ющей силой американский этос открытых горизонтов, нео-
граниченных возможностей, включая великий миф о чело-
веке, сделавшем самого себя. Сегодня превалирует в значи-
21 Hodges, op. cit.

тельной степени иное «настроение». Мы не собираемся вста-
вать здесь в позицию исследователей исторических причин
такого изменения — за исключением того, что считаем не-
обходимым указать: какое бы свидетельство мы ни взяли,
оно покажет, что это изменение нельзя объяснить с точки
зрения объективной ситуации в отношении мобильности.
Тем не менее, способ, которым люди воспринимают свое
общество, является важным фактором в том, что происхо-
дит впоследствии. Утрата иллюзий и недостаток веры в на-
циональную идеологию движения сами по себе являются
факторами значительной социологической важности, кото-
рые могут иметь далеко идущие последствия.
Возьмем еще один пример: мы указывали, что большин-
ство социологов согласны с тем, что показатели мобильнос-
ти в главных индустриальных странах весьма схожи. Тем не
менее, осознание мобильности сильно различается. В Гер-
мании, например, существует гораздо более сильное ощу-
щение продвижения, чем во Франции, невзирая на тот факт,
что фактические показатели мобильности очень близки. Мы
опять же не можем вдаваться здесь в причины этих разли-
чий (которые скорее носят культурный и политический ха-
рактер, нежели коренятся в стратификационных системах
этих двух стран), но еще раз подчеркнем, что такие разли-
чия в сознании становятся каузальными факторами в ситу-
ации их собственного права и потому оказывают влияние на
то, что происходит в области стратификации.
Ощущение депривации:
по отношению к кому?
В эту динамику включено также то, что социологи име-
нуют относительной депривацией: люди ощущают себя
депривированными в зависимости от того, с кем они себя
сравнивают. Возьмите иммигрантов среднего класса, при-
бывающих в Америку из Европы. Несмотря на тот факт, что
эти люди теперь могут оказаться на дне американской клас-
совой системы, они уже сравнивают себя с теми, кто нахо-
дится выше них в этом обществе, а не с теми людьми, кото-
рые остались в Европе. Это сравнение обычно ставит их в
более благоприятное положение; другими словами, их от-
носительная депривация будет в таком случае ниже. Совер-

шенно иная ситуация может сложиться у их детей. Они боль-
ше не заинтересованы в стране своего этнического проис-
хождения. Вместо этого они могут сравнивать себя с други-
ми американцами, которые гораздо богаче, нежели они, и
их относительная депривация может оказаться очень высо-
кой. Поэтому могут сложиться совершенно различные осоз-
нания ситуации, несмотря на тот факт, что (давайте предпо-
ложим) объективные условия этих двух поколений остают-
ся одинаковыми. Когда люди говорят, что они находятся в
непривилегированном положении, хорошим социологичес-
ким правилом будет немедленно спросить: «По отношению
к кому? ». Иногда этот вопрос может задаваться с точки зре-
ния прошлого, иногда — в сравнении с другими обществами
и нечасто — в сравнении с утопическими условиями, кото-
рых не существует нигде в эмпирической реальности. Како-
ва бы ни была теоретическая позиция, социолог, исследую-
щий стратификацию, должен очень серьезно принимать во
внимание эти элементы, иначе он получит искаженную кар-
тину происходящего22.
Разногласия и изменяющийся ландшафт
Одно слово в заключение в качестве предостережения:
тот, кто прочтет эту и предыдущую главу, несомненно, за-
метит, как много несогласия существует по поводу такого
важного в социологическом поле вопроса. Это удручающая
или вызывающая зависимость от чьей-то точки зрения. (Мы
предположили бы, что это, по меньшей мере, интересно.)
Однако читатель должен был бы также заметить, что одна
из конкретных трудностей социолога — как и других ис-
следователей социальных проблем — состоит в том, что он
изучает ситуацию, которая очень быстро изменяется. Это,
конечно, справедливо для большинства областей социоло-
гического исследования, но в особенности относится к стра-
тификации. Например, работы, написанные по проблемам
американских черных пять лет назад, сегодня вызывают
определенное ощущение устаревания, если не недоверия.
Целый ряд вещей, происходящих сегодня в американском
и Главный британский вклад в изучение относительной деприва-
ции — это работа W.C.Runciman, Relative Deprivation and Social
justice, Penguin Books, 1972.

обществе (таких как движение в черных общинах в направ-
лении разделения на суб-общества, широко распространен-
ное «выпадение » молодежи верхнего среднего класса из ус-
тановившихся прежде карьерных паттернов и новое этни-
ческое и политическое самосознание белого рабочего
класса), могут иметь далеко идущее влияние на американс-
кую систему стратификации в не столь отдаленном буду-
щем. Одна из весьма важных добродетелей, которую дол-
жен культивировать любой, кто занялся социологическими
размышлениями, — это добродетель обладания социоло-
гическим взглядом, который достаточно гибок, чтобы при-
нять осознание новых тенденций развития.

Глава 9
Что такое социальный контроль?
Случай образования
Неожиданно наступает такой день — первый день шко-
лы. Возможно, его ожидали с нетерпением, или, может быть,
в связи с ним возникало чувство беспокойства. В любом слу-
чае большинство детей переживают этот день как самый зна-
чительный, как переступание важного порога. В дверях дома
или школы сказаны слова прощания членам семьи. А затем
остаешься один в новом месте, с другими детьми, лицом к
лицу с авторитетом учителя. Начинается новый тип жизни.
Быть «переданным» в школу
Для большинства детей в нашем обществе образователь-
ная система представляет их первый опыт перехода под власть
того, что социологи называют «формальной организацией ».
То, что обозначается этими словами, очень просто — инсти-
тут, правила которого явно обозначены, и который управля-
ется специальным персоналом. Переступая порог, отделяю-
щий семью от школы, ребенок переходит не просто под но-
вую юрисдикцию, но под другой тип юрисдикции. Он как бы
«передается » семьей совершенно иному типу учреждения.
Здесь применяются другие правила, и они применяются не
только к нему, но и ко всем другим, оказавшимся в той же
ситуации. Более того, как бы ни была благожелательна шко-
ла, с ребенком теперь обращаются как с одним из многих
(если хотите, как с «экземпляром »). И теперь он больше не
может считаться занимающим уникальный статус, как это
было в его семье. К лучшему ли, к худшему ли, в этой новой

ситуации он «должен идти своим собственным путем ж По-
ступая в школу, ребенок делает свой первый шаг в более круп-
ный мир, который школа и представляет, и опосредует.
Быть регулируемым школой
Следует подчеркнуть, что это особая характеристика
образования в современном обществе. В очень широком
смысле образование можно определить как все формы со-
циализации, которые должны быть совершены после пер-
вичной социализации (или, если предпочитаете, все формы
вторичной социализации). В таком случае, конечно, образо-
вание —это почти универсальный феномен. Что имеется осо-
бенного в образовании в нашем обществе, так это то, что
оно фактически управляется формальными организациями,
которые не имеют иной цели, кроме образования. Другими
словами, образование отдельно институционализировано,
или, что то же самое, сегрегировано от других форм соци-
альной жизни. В особенности образование отделено от се-
мьи, которая в более ранние периоды выполняла виды дея-
тельности, теперь подпадающие под юрисдикцию формаль-
ной образовательной системы. Таким образом,
переступание того порога, которые мы только что описыва-
ли, — это не универсальный человеческий опыт, а лишь тот,
что свойствен исключительно современному обществу. Од-
нако для последнего этот опыт в решающей степени важен.
На много лет, простирающихся от детства через юность до
ранней зрелости, образовательная система становится наи-
более важным институтом, с которым индивиду предстоит
иметь дело. Но даже и после того, как он формально осво-
бодится из-под ее юрисдикции (какой бы ступени образо-
вательной лестницы он ни достиг в конце), это не означает,
что он завершил свое образование как таковое. Тем или иным
образом образовательная организация и образовательная
деятельность будет преследовать его и во взрослой жизни.
Действительно, образование—один из самых разветвлен-
ных институтов в современном обществе. Во многих сферах за-
нятости продвижение и успех зависят от непрерывного образо-
вания (и даже в тем большей степени, чем выше взбирается ин-
дивид по служебной лестнице), а часто — от повторного
прохождения школы того или иного типа. В современных об-

ществах люди проходят школу в течение все более и более длин-
ного периода. Требуются более продолжительные, чем когда-
либо прежде, периоды образовательной подготовки для почти
всех видов занятости в обществе. Более того, в последние годы
особенно образовательная система настигает индивида на все
более и более ранних этапах его биографии — через детские
сады, ясли, группы игр, различные схемы исправляющего обра-
зования и тому подобное. Образовательная деятельность всех
видов теперь образует один из главных секторов системы заня-
тости и требует очень большой доли валового национального
продукта, до такой степени, что один выдающийся экономист
удачно окрестил ее «индустрией знания»1.
В свете выдающейся роли образования в нашем обще-
стве вряд ли кого удивит, что интерес к нему проявляет все
возрастающее число социологов. В самом деле, в социоло-
гии развивается особое поле, известное как социология об-
разования. Под этой рубрикой подвергается исследованию
обширный спектр проблем, проблем, простирающихся от
классной комнаты как социальной ситуации до широких
вопросов отношения образования к обществу в целом (осо-
бенно к механизмам социальной мобильности, которые об-
суждались в предыдущей главе).
Ходить в школу: точка зрения педагога
Как переживается индивидом процесс прохождения че-
рез образовательную систему? Существует идеология об-
разования, имеющая глубокие корни в истории западной
цивилизации, которая говорит о том, каким должен быть
этот опыт. Предполагается, что образование передает уме-
ния и содержание знаний, в которых индивид нуждается
для того, чтобы преуспеть в мире. Предполагается также (и
это более важно в традиции западного образования) сфор-
мировать характер и развить ум — совершенно отдельно от
критериев успеха в данном конкретном обществе. Посколь-
ку существуют отчетливо напряженные отношения между
утилитарными ( «образование для жизни ») и неутилитар-
ными ( «образование ради образования ») элементами обра-
зовательной идеологии, обоим в американской системе об-
1 Fritz Machlup, The Production and. Distribution of Knowledge in
the United States, Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1962.

разования уделяется значительная доля неискренних сло-
воизлияний. Несомненно, эти идеологические цели часто
реализуются, и многие индивиды действительно испытыва-
ют на себе их воздействие, по крайней мере, со стороны
отдельных сегментов образовательной системы. Ясно так-
же, что годы, проведенные в школе, содержат в себе разно-
образные виды опыта, иногда ассоциирующиеся с образо-
вательной системой, но не прямо запрограммированные ею
как таковой, и которые являются для индивида «образова-
тельными » в одном или обоих вышеупомянутых смыслах —
опыты обучения через социальные отношения с другими
(учителями, равно как и сверстниками), через книги, искус-
ство или спорт. Это важно помнить, особенно потому, что
социологический анализ образования делает акцент на со-
вершенно различных аспектах этого опыта.
Взгляд студента:
находиться под давлением
И все же центральный аспект этого опыта состоит в том,
что индивид испытывает давление, причем не просто давле-
ние, а давление систепатинеское. До определенной степе-
ни это подразумевается, коль скоро говорится об образова-
нии как об институте, как рассматривают его социологи,
когда проявляют к нему интерес2. Однако сказать, что об-
разование —это институт, явно недостаточно. Следует спро-
сить далее, какой это вид института, и как он связан с дру-
гими институтами в обществе.
Важно понимать, что образование сегодня — это уни-
версальный институт, насколько бы уникально важным или
характерным он ни был в американском обществе, он стал
институтом первостепенной важности по всему миру3. Один
2 О социологии образования вообще см. Ronald Corwin,
A Sociology of Education, New York: Appleton-Century-Croft, 1965;
Robert Havighurst and Bernice Neugarten, Society and Education,
Boston: Allyn & Bacon, 1767; Donald Hansen and Joel Gerstl (eds.), On
Education — Sociological Perspectives, New York: Wiley, 1967; Eric
Hoyle, The Role of the Teacher, London, Rouledge & Kegan Paul,
1969; A.H. Halsey, Jean Floud and C. Arnold Anderson, Education,
Economy and Society, New York: Free Press, 1961.
3 Cm. Robert Havighurst (ed.), Comparative Perspectives on
Education, Boston: Little Brown, 1968.

из резких критиков современного образования Иван Иллич
(главный интерес которого проявлялся к связи образова-
ния и «развития » в Латинской Америке) даже назвал школу
«универсальной церковью»4. Жители североамериканских
пригородов и мексиканские кампесинос, администраторы
капиталистических корпораций и революционеры, люди всех
вообразимых идеологических оттенков, все они, кажется,
разделяют общую веру в школу как одно из величайших
благ и в школу как в организационную движущую силу.
Церкви выступают представителями религии, и Иллич выд-
винул хороший аргумент, говоря, что школа на сегодняш-
ний день в гораздо большей степени представляет собою
нечто гораздо большее, нежели сам по себе процесс образо-
вания. Скорее она представляет некоторые весьма глубокие
устремления современного человека к лучшей жизни. Если
школа может рассматриваться как разновидность церкви,
тогда именно религия и есть прогресс — для каждого инди-
вида, для целых обществ и (в своем наиболее универсаль-
ном выражении) для человечества в целом.
Ничто из этого не служит отрицанием того, что было
сказано выше о переживании давления. Церкви действитель-
но были великолепными производителями давления на всем
протяжении человеческой истории, а религии универсаль-
ной благотворительности часто воспринимались людьми в
реальной социальной жизни как непримиримое подавление.
Современное образование и современные школы не служат
исключением.
Взгляд студента: ответ на давление
Различные индивиды по-разному отвечают на это дав-
ление. Некоторые из таких различий, вероятно, могут быть
объяснены с точки зрения психологической, а возможно —
даже физиологической природы индивидов. Другие долж-
ны получить социологическое объяснение. Как мы видели
ранее, локация индивида в стратификационной схеме об-
щества является решающим фактором в оценке его отноше-
ния к образовательной системе. Эта локация более чем лю-
бой другой единичный фактор влияет на то, отправится ли
4 Недавно была опубликована его работа Ivan Illich, De-scbooling
Society, Penguin Books, 1972.

индивид в свое путешествие по обществу с благоприятными
или неблагоприятными перспективами.
Если мы взглянем на ребенка из белого среднего класса
в Америке, то можем увидеть, что он начнет свою образова-
тельную карьеру под очень благоприятным предзнаменова-
нием. Имеются все шансы на то, что аттитюды и привычки,
которым он обучился до поступления в школу, будут спо-
собствовать его успехам в ней. Имеются шансы на то, что он
будет получать различные виды поддержки (как финансо-
вой, так и психологической) на каждой стадии своего про-
хождения через образовательную систему. Также вероят-
но, что учителя будут относиться к нему с симпатией и по-
ниманием, даже если он не будет достигать уровня их
наивысших ожиданий. Последнее, но не наименьшее, — тот
сектор образовательной системы, через который он будет
проходить, будет относительно хорошо финансируемым,
хорошо оборудованным и обеспечен хорошим персоналом.
Однако даже если мы сосредоточим свое внимание на этой
благополучной части населения, мы воспринимаем сеть дав-
лений, которые тяжко ложатся на многих и обходят совсем
немногих из числа тех, кто будет иметь более высокие дос-
тижения на образовательной лестнице, и оказывают силь-
ное влияние на каждого.
Я плохой, если терплю неудачу?
Прежде всего, существует давление со стороны идео-
логии «универсальной церкви» как таковой. «Прогресс» не
есть нечто такое, во что, как предполагается, все обязаны
верить; всем полагается вносить свой вклад в него. Другими
словами, это «религия » не пассивного созерцания, а дея-
тельного усилия. На практике это означает, что на индивида
возлагаются обязанности достижений, желания достиже-
ний. Это с неизбежностью означает достижения с позиций,
установленных образовательной системой. Напротив,
неудачи в достижениях интерпретируются как моральный
дефект. Предполагается, что у индивида, который «пра-
вильно» социализирован, такие неудачи вызовут чувство
вины. Эта идеологическая констелляция содержит интерес-
ное противоречие: предполагается, что успех в образова-
тельной системе основан в значительной степени на интел-

лекте. В та ком случае неудача одновременно атрибутирует-
ся недостатку интеллекта (ответственность за что, как мож-
но предполагать, едва ли можно возложить на самого инди-
вида) и получает штамп морального неодобрения. Верую-
щие, увы, редко упражняются в логике. Поскольку
образовательная система содержит бесконечные ряды ба-
рьеров, невозможно, чтобы все преуспели в их преодоле-
нии; предопределено, чтобы некоторые (а в действительно-
сти многие) потерпели неудачу в достижении вершин. По-
этому индивид, потерпевший неудачу, оказывается
одновременно под воздействием и представления о том, что
он глуп, и вины за свою прирожденную глупость. К этому
добавляется, конечно, и знание реалистических последствий
таких неудач с точки зрения уменьшения жизненных шан-
сов во всех областях, начиная от дохода, кончая выбором
брачного партнера. Фундаментальное давление, оказывае-
мое образовательной системой на индивида — это именно
боязнь такой неудачи вместе с множеством тревог, которые
отражают этот глубинный страх в повторяющемся изо дня
вдень переживании процесса образования5.
Вера в прогресс вообще сыграла важную роль в амери-
канском обществе; вера в образование стала сущностным
ингредиентом этой более широкой веры. Добродетелями,
присоединившимися к этому позднее, стали среди других
личные амбиции и состязательность. Американская обра-
зовательная система базируется на этих добродетелях и, в
свою очередь, благоприятствует им, начиная с яслей и про-
должаясь через колледж. Игры, в которые играют амери-
канские дети, это в значительной степени состязательные
игры, которые на самом деле служат воспитательным сред-
ством для конкуренции. Сущностной для них является фор-
мула победа/проигрыш. В конце каждой игры кто-то выиг-
рывает, а кто-то проигрывает; целью, конечно, является
стать победителем. Лишь только очень маленькие дети иног-
да тоскливо желают, чтобы «все победили »; скоро они вы-
учат, что это «невозможно » — то есть невозможно в амери-
канском обществе, поскольку существуют другие общества,
$ Надо заметить, однако, что «неудача » может быть менее очевид-
на в селективном типе образовательной системы, которая разделяет
детей, начиная с ранних стадий, и создает различные группы со спе-
цифическими целями и устремлениями.

в которых дети действительно играют в игры, в которых
«побеждают все ».
Образовательная система благоприятствует не просто
состязательности, но (за исключением некоторых видов
спорта) индивидуальной состязательности. Каждый инди-
вид конкурирует со всеми другими. Академический грех «об-
мана » выявляет это очень ясно. Оказать помощь более сла-
бому сверстнику на экзамене — это в американской системе
морально порицается как «мошенничество»; в другом об-
ществе (а в действительности в суб-обществе группы свер-
стников даже в самой Америке) это же действие определя-
ется как выражение «дружбы» и морально одобряется или
даже требуется. Дальнейшим рафинированием этого конк-
ретного определения ситуации является так называемая «си-
стема чести », все еще действующая во многих школах и кол-
леджах. Здесь индивиду не только не полагается «мошен-
ничать», но и следить за другими, чтобы убедиться, что и
они не делают этого, и сообщать о них администрации, если
они делают это. Все это является выражением морали, ко-
торая носит и состязательный, и индивидуалистический ха-
рактер, и к тому же удерживающей от солидарности между
индивидами, побуждая к достижению успеха в системе.
Упаковка знаний в моих записях
Образовательная идеология существует не только как
моральная риторика. Она плотно организована в бюрокра-
тические процессы, через которые проходит индивид6. В це-
лом образовательная карьера индивида структурирована с
такой точки зрения: знание «упаковано» в курсы, каждая
из единиц (пронумерованных для облегчения) добавляет-
ся к другим единицам, общая сумма которых представляет
особую образовательную цель (окончание той или иной
учебной программы, присвоение той или иной степени), ко-
торую индивиду полагается достигнуть. Эту количествен-
ную и кумулятивную концепцию обучения представляет
система зачетов. Так, курс социологии «охватывает» оп-
ределенное количество знания; курс номер 202 следует за
курсом номер 201, и прохождение обоих предположитель-
6 См. главу, озаглавленную ♦Burcaucratization of the Talent Hunt»
в Corwin, op.cit., pp.l91ff.

но означает, что изучено «больше» социологии; и если кто-
то прошел, скажем, десять курсов с тремя зачетами на каж-
дом, он будет официально определяться как набравший
достаточно материала, чтобы стать выпускником по спе-
циализации социологии. То есть в случае, если он достиг
получения правильных оценок. Оценки и средние баллы
измеряют продвижение пилигрима через образовательную
систему. Они являются записями ангельского вердикта на
спасение или проклятие, только этим записывающим ан-
гелом является бюрократ, работающий на полную ставку,
и судный день наступает по крайней мере в заключение
каждого академического семестра. Более того, раз выне-
сенный приговор трудно отменить. Он уже вошел во все
перекрестно-индексированные формы, и, может быть,
даже компьютеризован и занесен бог знает в какие банки
данных, и он следует за индивидом от одной образователь-
ной стадии к другой, подобно древнему проклятию. Не
так уж и незримо неся на своей спине эту все утолщающу-
юся «запись», ребенок становится взрослым, по мере того
как пробирается через лабиринты экзаменов, сертифика-
тов и дипломов.
Кто победитель?
Общепризнанная цель всего этого состоит в том, чтобы
обеспечить компетентное исполнение различных социаль-
но необходимых задач и, наоборот, отстранить от исполне-
ния этих задач тех, кто считается некомпетентным. Даже
очень критично настроенные в отношении образовательной
системы должны будут согласиться, что, грубо говоря, она
кое-что из этого делает. Однако ее критерии «компетентно-
сти» и «некомпетентности» спорны. Довольно уверенно
можно утверждать, что по самой своей природе система выб-
расывает многих из тех, кто при иных обстоятельствах мог
бы стать «компетентным ». Важной причиной этого должны
быть личностные качества. Система вознаграждает опреде-
ленный тип личности — интровертный, конформистский и
способный к принуждению — короче говоря, бюрократи-
ческий тип. И, напротив, она подвергает наказаниям другой
тип, который сопротивляется или затрудняется при адап-
тации к ее процессам — экстравертов, нонконформистов и

бюрократически неподходящие типы7. Это предубеждение
часто коррелирует с упоминавшимся выше классовым пре-
дубеждением, но не во всем идентично ему.
Что если я нуждаюсь в «помощи»?
Образовательная система по своей идеологии — гуман-
на. Оказываемые ею давления носят мягкий характер. По-
этому она обладает всеми видами поддержки для индивида,
который споткнулся и нуждается в «помощи ». Американс-
кое образование на всех его стадиях охвачено сетью кон-
сультационных и терапевтических учреждений. Нет сомне-
ния, что они очень часто «помогают» индивиду: оптималь-
но — содействуя его успеху в системе; минимально — смягчая
потрясения от неудач. Но сама эта сеть является частью и
клеткой образовательного механизма подавления. Ее идео-
логия большую часть времени идентифицируется с целой
системой. Ее батареи «объективных» тестов и приборов
обеспечивают дополнительный механизм для «размеще-
ния», каналирования и вычищения индивидов8.
Эффективен ли я?
Эффективны ли мы? Почему?
Образовательная система внутри общества высокотех-
нологична и обладает соответствующими потребностями в
персонале. Американское общество — прежде всего благо-
даря капиталистическому кредо конкурентной амбиции, до-
полненному к тому же необходимостью высокой техноло-
гии, — пропитано этосом «эффективности ». Такой этос имел
огромное воздействие на образовательную систему9. Эта си-
стема должна быть максимально эффективна в производстве
эффективных людей, и это предполагает обеспечение гаран-
7 Данные см. в R. Lynn, «Two Personality Characteristics Related to
Academic Achievement», British Journal of Educational Psychology
(1959): 2929.
* Cm. Aaron Cicourel and John Kitsuse, The Educational Decision
Makers, New York: Bobbs-Merrill, 1963.
9 Cm. Raymond Callahan, Education and the Cult of Efficiency,
Chicago: University of Chicago Press, 1962. О связи этого с организа-
циями бизнеса см. William Whyte, The Organization Man, Penguin
Books, 1960, especially chapter 8.

тии эффективности общества в целом. В 1956 году, когда
русские запустили на земную орбиту свой первый спутник,
вера в эффективность американского образования испытала
жестокий шок. Критики школ вырастали из-под земли как
грибы после хорошего дождя, и призывы к «качеству обра-
зования » приобрели характер общенационального вопля10.
Одним из результатов этого стали обширные вливания, ко-
торые делали в образование общественные фонды, что начи-
налось и ранее, но огромных масштабов достигло в 1950-х
годах. Среди других последствий это привело к большому
росту заработной платы учителей на всех уровнях. На уров-
не колледжей и университетов это привело к академическо-
му предпринимательству, которое Роберт Нисбет в недавнем
социологическом исследовании академии назвал «высшим ка-
питализмом»11. 1960-е годы увидели широко развернувший-
ся мятеж против всего этого, вначале среди некоторых кри-
тически настроенных интеллектуалов (таких как Пол Гуд-
ман, который утверждал, что образовательная система
обрекает молодежь на существование в состоянии абсурдно-
сти), затем в студенческом движении, которое разразилось
на академической сцене с мятежом в Беркли в 1964 году12.
Мы вернемся к этому еще раз в главе о молодежи.
Цветной ребенок не из среднего класса имеет дело с той
же самой образовательной системой в целом, но с гораздо
более опустошительными последствиями. Эта конфронта-
ция нашла наиболее полное документальное отражение в
опыте черных детей во внутреннем городе13.
10 См. H.G. Rickover, Education and Freedom, New York: Dutton,
I960, значение которой выражено в надписи поверх суперобложки:
«жесткое требование более высоких стандартов американского обра-
зования для обеспечения национальной безопасности* (курсив наш).
11 Robert Nisbet, The Degradation of the Academic System, London:
Heinemann, 1971.
12 Paul Goodman, Growing Up Absurd, London: Gollancz, 1961.
Хороший обзор различных критиков современного американского
образования см. в Ronald and Beatrice Gross (eds.) Radical School
Reform, Penguin Books, 1973.
13 Общую дискуссию по проблемам городских школ см. в Harry
Miller and Roger Woock, Social Foundations of Urban Education,
Hinsdale, III.: Dryden, 1970. Влиятельную и радикальную критику
школьного образования для черных детей см. в Ionathan Kozol, Death
at the Early Age, Penguin Books, 1968. («Внутренний город» — см.
примечание в гл.З).

По причинам, уже затронутым в нашем обсуждении
расовой стратификации в Америке, черный ребенок начи-
нает свою образовательную карьеру с неблагоприятной стар-
товой позиции. Вообще говоря, образовательной системе не
только не удается компенсировать этого, но она и добавля-
ет свой вклад в его разрыв через внешние условия, с помо-
щью которых она имеет с ним дело. Среди них — полураз-
валившиеся здания, худшее оборудование, слабо подготов-
ленные и часто озлобленные учителя. Таким образом,
черному ребенку не только трудно достичь «успеха » с по-
зиций, обусловленных образовательной системой, но часто
этот успех не производит на него впечатления той цели, к
которой следовало бы стремиться. Более того, у него рано
вырабатывается осведомленность о расовой дискриминации
в обществе, которая затем порождает у него сомнение в том,
приведет ли «успех» в образовательной системе к «успеху»
в более крупном обществе, который обещает образователь-
ная идеология. В результате большое число черных детей и
молодых взрослых воспринимают образование не только
как систему давлений, но и как чуждую для их жизни силу —
как лишенную значения или даже как жестокое угнетение.
Требования «общинного контроля » над школами, обучаю-
щими черных детей во внутреннем городе, являются по мень-
шей мере частью реакции на эту ситуацию14.
Точка зрения студента:
быть под контролем
Предыдущие страницы дадут некоторое представление
о проблемах, с которыми имеет дело социология образова-
ния (хотя мы, может быть, и сделали несколько излишний
акцент на тех аспектах нынешнего образования, которые
подвергаются критике). Здесь мы попытаемся поближе при-
смотреть к тому опыту ребенка, с описания которого мы
начинали эту главу, а также рассмотреть вопрос, что озна-
чает этот опыт с более обширной социологической точки
зрения. Этот опыт, сверх всего, является еще и пережива-
нием социального контроля. И мы рассматриваем образо-
н См. напр, статьи Kenneth Clark and Preston в Wilcox Gross and
Gross, op.cit., pp.H6ff.

вание именно в качестве базового агента социального конт-
роля. При этом мы проявляем интерес к образованию не
столько как к формальной организации, обладающей соб-
ственными правами, а скорее как к наиболее важному слу-
чаю социального контроля, впервые встречающегося в жиз-
ни индивида и как пронизывающей системе социального
контроля, распространяющегося на большую часть жизни.
Что такое социальный контроль? Этот термин был вве-
ден ранним американским социологом Эдвардом Россом в
книге под таким же заголовком15. Это понятие стало теперь
частью общего социологического употребления, совершен-
но независимо от оригинального использования его Россом.
Социальный контроль означает любой социальный меха-
низм, посредством которого индивидов принуждают при-
держиваться правил, принятых в обществе или в отдельном
его сегменте. Другими словами, социальный контроль — это
средства, с помощью которых общество удерживает людей
«на линии ». Если читатель вспомнит проводившееся выше
обсуждение институтов, то он поймет, что социальный кон-
троль — это неотъемлемый элемент любого института. Так,
даже о языке можно говорить с позиций социального конт-
роля. Однако обычно это понятие ограничено до тех инсти-
туциональных процессов, которые обладают эксплицитным
характером и специфическими санкциями, связанными с
ними. То есть мы говорим о процессах или органах социаль-
ного контроля, когда индивид оказывается лицом к лицу с
конкретными наказаниями за конкретные нарушения. В этом
смысле проводится дальнейшее различие между внешним и
внутренним контролем. Внешний контроль угрожает ин-
дивиду наказаниями в его социальной жизни. Такие наказа-
ния могут простираться от крайних случаев угрозы смерти
или физического увечья через более мягкие наказания, та-
кие как экономические санкции, до утонченных форм соци-
ального неодобрения — сплетен или остракизма. Внутрен-
ние формы контроля — это те, при которых угроза индиви-
ду поступает не извне, а изнутри его собственного сознания.
Внутренний контроль, конечно, зависит от успешной соци-
ализации. Если последняя прошла подобающим образом,
15 Edward Ross, Social Control, Cleveland: Press of Case Western
Reserve University, 1969. Книга была впервые опубликована в 1901 г.

то на индивида, — когда он совершил нарушение правил
общества, — будут наложены санкции со стороны его соб-
ственного сознания, которое, в сущности, есть не что иное
как интернализация социального контроля. Оба эти аспек-
та социального контроля весьма релевантны образованию.
Точка зрения студента:
обучение дисциплине
Из числа великих социологов-классиков только Эмиль
Дюркгейм посвятил образованию существенную часть сво-
ей работы. В одной из главных своих работ по этому пред-
мету (подходящим образом озаглавленной Моральное об-
разование*) он дал название одной из первых глав — «Пер-
вый элемент морали: дух дисциплины». Это следует
понимать с позиций общего взгляда Дюркгейма на обще-
ство, как на социальный порядок. В таком случае фунда-
ментальной функцией образования, по Дюркгейму, являет-
ся передача морали, но это могло бы быть сделано лишь с
помощью внедрения в детей чувства дисциплины, которое
внутренне предрасполагает их к морали, даже если не нала-
гаются внешние санкции. Другими словами, образование
воспитывает мораль, исподволь внушая ее сознанию инди-
вида, которое в свою очередь будет дисциплинировать его в
соответствии с моральными правилами общества. Необхо-
димо добавить, что Дюркгейм считал, будто это хорошо.
С этой оценкой можно соглашаться или не соглашаться, но
Дюркгейм был определенно прав, рассматривая общество
как моральный порядок в самой основе его, а образование —
как интернализацию моральной дисциплины в каждом из
новых поколений.
В этом месте будет полезно ввести два новых понятия,
которые были разработаны американским социологом Ро-
бертом Мертоном. Это понятия явной функции и латент-
ной функции11. Под функцией здесь понимается любой со-
циальный процесс, который удерживает общество воедино.
Явные функции — это те, которые носят преднамеренный и
16 Emil Durcheim, Moral Education, New York/London: Collier,
Macmillan, 1973.
17 Robert Merton, Social Theory and Social Structure, New York:
Free Press, 1957, pp.l9ff.

целенаправленный характер; латентные функции неосознан-
ны и непреднамеренны. Так, например, явная функция сту-
дента, приходящего в класс социологии состоит в том, что-
бы изучить социологию; латентная функция той же дея-
тельности может заключаться в стремлении быть поближе
определенной к девушке, которая также посещает этот
класс.
Явные функции
Явные функции образования можно перечислить совсем
легко. Образование, с точки зрения некоторых, относится к
передаче знания ради него самого. С точки зрения других,
оно относится к передаче знания, которое будет иметь прак-
тическое применение в жизни. В любом случае функции
образования рассматриваются как относящиеся к самим
индивидам и их индивидуальным жизненным карьерам. Бо-
лее того, образованию полагается передавать ценности, или,
как выражают это многие из родителей, когда их спрашива-
ют, чего они ожидают от школы, которую посещают их дети,
научить детей разнице между правильным и неправильным.
Наконец, образованию полагается сформировать характер,
выработать определенные социально желательные типы
человеческого существования.
Уже при взгляде на эти функции выражения социаль-
ного контроля контрольные аспекты этого института ста-
новятся весьма очевидными. Например, человеческое зна-
ние в принципе довольно неопределенное, и все же оно яв-
ляется конкретным знанием, которое реально передается
образовательной системой, что означает, что другие типы
знания не передаются. Скажем, советник по планированию
карьеры, беседуя с учащимся средней школы, проинфор-
мирует его о любом числе образовательных возможностей,
но едва ли упомянет о таких возможностях как ограбление
банка или проституция. Лишь только очень утонченным об-
разом в преподавании национальной истории, к примеру,
будут акцентироваться те элементы прошлого, которые бла-
гоприятны для поддержания национально признанных иде-
алов и ценностей18. Подобно этому, ценности и черты лич-
18 Приложение этого взгляда к социальным наукам см. в Robin
Blackburn (ed.) Ideology in Social Science, London: Fontana, 1972.

ности, воспитываемые образовательной системой, зависят
от их легитимности в обществе, и, что то же самое, те ценно-
сти и черты, которые не утверждены таким образом, будут
игнорироваться или получать явное осуждение. Какими бы
еще ни были эти функции выражения, большинство из них
можно без всякого труда подвести под категорию «духа дис-
циплины » в дюркгеймовском смысле. Однако аспекты соци-
ального контроля образования становятся даже яснее, когда
мы взглянем на латентные функции образования.
Латентные функции: быть
«определенным на место»
Наиболее обширная функция образования — это опре-
деление на место1 (понятие, широко и вполне уместно ис-
пользуемое самими педагогами). Это имеет двойное значе-
ние. Оно означает, как функция выражения, «правильно»
поместить ребенка, то есть оценить его статус с точки зре-
ния признанных критериев и поэтому предложить ему про-
грамму карьеры, которая представляется соответствующей
такой оценке. Во-вторых, это означает также — более тон-
ко и как латентная функция — приучить ребенка к тому,
каково «его место », то есть заставить его принять сами кри-
терии оценки и потому узаконить эту карьеру, которая ло-
гически следует из его оценки. Так, например, образова-
тельная система оценит конкретного ребенка как «замед-
ленного». Соответственно она поместит его в рамки
нескольких «потоков» — возможно предпочтительнее в
ремесленное училище, нежели в академическую среднюю
школу. Нет нужды говорить, что такое помещение будет
иметь далеко идущие последствия для будущего этого ре-
бенка. В то же самое время, однако, именно путем внуше-
ния ребенку своей собственной морали образовательная си-
стема будет стремиться заставить ребенка принять такое
помещение как именно то, что ему нужно, и мотивировать
его к деятельности в рамках тех каналов, которые она для
него обеспечила. То, что мы здесь имеем, — это весьма эф-
фективная комбинация внешнего и внутреннего контроля.
* В оригинале — placement. — Прим. пере6.

Существует ли равенство возможностей?
Выше мы касались того факта, что в Америке от образова-
тельной системы ожидают обеспечения равенства в образова-
нии для всех детей. Важно понять, что контрольная функция
образования будет представлена вне зависимости оттого, дей-
ствует ли образовательная система в соответствии с этими эга-
литарными идеями или нет. Большая часть социологической
критики имеет дело с ситуациями, где нарушаются эти эгали-
тарные принципы. Мы уже касались в предыдущей главе дан-
ных о связи образования с социальной мобильностью. Основ-
ной вопрос в этой области был удачно резюмирован в заголов-
ке влиятельной книги по социологии образования,
опубликованной в 1940-х годах, — Кто получит образова-
ние?19. Как мы видели, данные вполне убедительно показыва-
ют, что школы систематически дискриминируют детей из низ-
ших страт классовой системы, и особенно в тех случаях, когда
дети приходят из групп не-белых меньшинств. Тогда очевид-
но, что образование служит в качестве проводника мобильно-
сти, но латентно оно служит также как орган, контролирую-
щий мобильность. Критики образовательной системы были в
особенности озабочены этой дискриминацией и настаивали на
том, чтобы система образования функционировала в соответ-
ствии со своим открыто признанным кредо. Весьма красноре-
чивыми в этом в последние годы были представители черной
общины, равно как и белые радикальные критики. Они были,
конечно, совершенно правы, указывая на большие отклоне-
ния от эгалитарных целей, служению которым предназначена
образовательная система в Америке. Однако связь образова-
ния и социального контроля носит более сложный и, увы, бо-
лее внутренний характер, чем могло бы позволить даже пол-
ное подтверждение доводов этих критиков.
Ганс Герт и Ч. Райт Миллс в своей книге по социальной
психологии подчеркивали, что социальные институты и от-
бирают личности, и формируют их20. Личностный отбор
имеет отношение к процессу, посредством которого индиви-
ды отбираются из имеющихся ресурсов рабочей силы для
19 Lloyd Warner, Robert Havighurst and Martin Loeb, Who Shall Be
Educated*, New York, 1944
20 Hans Gerth and C. Wright Mills, Character and Social Structure,
London: Routledge & Kegan Paul, 1959.

исполнения специфических задач, требуемых обществу. Лич-
ностное формирование относится к процессу, с помощью
которого общество гарантирует, что рабочая сила, необхо-
димая для выполнения этих требуемых задач будет находить-
ся в нужной форме. Эти процессы тем или иным образом
имеют место во всех человеческих обществах. Хотя в нашем
обществе именно образовательная система изначально управ-
ляет этими процессами. Если это понятно, то должно быть
ясно и то, что контрольные аспекты образования останутся
важными, даже если (а может быть, в особенности, если) его
эгалитарные идеалы будут реализовываться более полно.
Здесь можно предложить одно довольно расхолаживаю-
щее упражнение воображения. Можно вообразить себе ситу-
ацию, в которой существует всеобщее равенство образователь-
ных возможностей. Другими словами, с помощью каких бы то
ни было средств осуществлена ситуация, в которой нет диск-
риминации на основе каких бы то ни было факторов — клас-
совых, расовых, этнических и любых других. В этом случае
определение ребенка на место не будет руководствоваться ни-
какими иными критериями ребенка, кроме как его способнос-
тями, определяемыми персоналом образовательного институ-
та. Это дает возможность, чтобы определение на место проте-
кало гораздо более ровно в обоих упомянутых выше аспектах.
Каждый ребенок будет поставлен на «свое место » с помощью
наиболее научных — а потому более справедливых — крите-
риев, какие только можно вообразить. Даже более того, ре-
бенка будут обучать «его месту » гораздо более убедительны-
ми способами, поскольку тогда станет более трудно пожало-
ваться на несправедливость. Скажем проще: больше не будет
отговорок. Если мы последуем в этой фантазии до ее логичес-
кого завершения, то придем к тоталитарному миру, в котором
каждый индивид получает точно то, чего он заслуживает, и он
лишается даже субъективного утешения, что реально он зас-
луживает большего, нежели получает21. Здесь не место для
размышлений о возможностях образовательной реформы, ко-
торая предохранит нас и от нынешней дискриминации, и от
грядущих перспектив тоталитаристского кошмара. Мы хоте-
ли лишь указать, что устранение неравенств в образователь-
21 Одним из результатов, конечно, могла бы быть популистская
всеобщая забастовка в мае 2034 года, предсказанная в Michael Young,
The Rise of Meritocracy, Penguin Books, 1958, p.11.

ных возможностях не может само по себе покончить со свя-
зью образования и социального контроля.
Точка зрения студента: что я могу?
В таком случае с поступлением в школу студент вступа-
ет в продолжающиеся всю жизнь отношения с сетями фор-
мального контроля. В самом деле, одна из самых важных
вещей, которым индивид обучается в школе, состоит в том,
каким образом справиться с этим фактом. (Можно было бы
сказать, что латентная функция прохождения школы зак-
лючается в том, чтобы обучить индивида чему-то вроде ру-
диментарной и практической социологии.) Что может сде-
лать студент, имея дело с данной ему сетью социального
контроля? Возможны четыре общих типа реакции: прямая
конформность, неискренняя конформность, уход и мятеж22.
Прямой конформист — это индивид, который знает свое
место, принял его и соответствующим образом действует.
С точки зрения латентной функции образовательной систе-
мы такой индивид это, конечно же, преуспевающий тип или,
скорее, образовательная система блестяще с ним справля-
ется. Внешне он неотличим от неискреннего конформиста.
Этот последний также знает свое место, но он лишь делает
вид, что принимает его и действует в соответствии с прави-
лами игры. Он занят тем, что Эрвин Гоффман называет «ра-
ботой системы ». Другая возможность заключается в том,
чтобы уйти от «мышиной возни ж Это может быть непред-
намеренным уходом, как в случае со многими, отвергающи-
ми образовательную систему по причине того, что просто
отказались от борьбы. С другой стороны, это может быть
умышленным уходом, обычно связанным с приверженнос-
тью ценностям и жизненным целям, которые находятся в
противоречии с теми, которые пропагандируются образо-
вательной системой. Наконец, существует возможность
мятежа, то есть преднамеренной попытки фундаменталь-
ным образом изменить систему в соответствии с предполо-
жительно лучшими ценностями. Эти возможные реакции,
конечно, связаны с обществом в целом и с механизмами его
22 Это небольшая модификация типологии, разработанной Робер-
том Мертоном (См. Robert Merton, Social Theory and Social Structure,
pp.HOff.)

контроля и никоим образом не ограничиваются тем спосо-
бом, каким индивиды реагируют на образовательные инсти-
туты. Хотя мы можем наблюдать их совершенно отчетливо
при работе внутри самой образовательной системы. В самом
деле, для многих индивидов в нашем обществе эти базовые
паттерны реакции формируются в самом начале их школь-
ной карьеры и часто продолжают противостоять ей на про-
тяжении всей своей взрослой жизни.
Таким образом, пороговый опыт первого дня школы
представляет собою что угодно, только не иллюзию. Он,
если можно так выразиться, является совершенно валид-
ной социологической интуицией. Отныне и впредь ребенок,
если этого не произошло с ним раньше, будет обязан «при-
нимать общество всерьез». Его жизнь будет становиться во
все возрастающей степени «серьезнее ». Он должен научить-
ся справляться с этим. Имеются возможности того, что сред-
ства для этого, которые он развивает, обучаясь в школе,
будут во многом влиять, если не детерминировать на его
последующую карьеру и отношения с другими институтами
и системами социального контроля.

Глава 10
Бюрократия
Переживание подвергания обработке
Как мы указывали в предыдущей главе, для боль-
шинства индивидов в нашем обществе опыт общения с
бюрократией начинается при вступлении в контакт с об-
разовательной системой. Когда индивид дорастает до
зрелости, ему приходится вступать в контакт со все рас-
ширяющимся кругом бюрократических институтов —
правительственных, частнопредпринимательских и даже
культурных организаций. Основополагающий опыт, ко-
торый является общим для всех этих различных типов
бюрократии, может быть описан как переживание под-
вергания обработке. Необходимо подчеркнуть, что это
не обязательно означает переживание воздействия ка-
ких-то пагубных угнетающих сил. Однако это означает,
что индивид имеет дело с весьма анонимными функцио-
нерами, проводящими в отношении него ряд высоко ре-
гулируемых и безличностных процедур. К лучшему это
или к худшему, но с индивидом обращаются как с «чис-
лом».
В самом деле, постоянно расширяющиеся отношения
с бюрократическими организациями могут быть измерены
различными числами, которые присваиваются индивиду.
С точки зрения правительства, например, это означает при-
своение номера национальной страховки и номера учета
налогооблагаемого дохода (упоминание этих двух номе-
ров обычно вызывает соответственно доброжелательное и
враждебное переживания). По мере того, как индивид ста-

новится старше, к этому числу, вероятно, будут добавлять-
ся разнообразные лицензии, дипломы и ордера, простира-
ющиеся от номера его водительского удостоверения до ас-
трономического числа вопросов, ответа на которые будут
требовать от него в своих запросах правительственные аген-
тства. Отношения индивида с экономическими института-
ми общества опять же опутают его клубком бюрократи-
ческих учреждений, которые присвоят ему номера всех
родов — от счетов за газ и электричество до каких бы то ни
было кредитных карточек и банковских счетов. И даже
его церковь и общество любителей птиц, к которому он
принадлежит, может присвоить ему номер и отказываться
иметь с ним дело, пока он не идентифицирует себя с этим
номером. Во всех этих случаях возрастает вероятность
того, что коммуникации между индивидом и бюрократи-
ческими органами управления опосредуются компьютери-
зованными процедурами.
Бюрократическая организация, будь она компьюте-
ризована или нет, воспринимается индивидом как что-то
вроде гигантского офиса, в котором находятся массы па-
пок. Где-то среди этих папок находится та, что имеет дело
с его собственным «кейсом». По всей вероятности, он
никогда не встретится с теми индивидами, которые дер-
жат в руках этот кейс, а либо будет иметь дело с их отда-
ленными представителями, либо будет ограничен пись-
менными коммуникациями с ними. Важно подчеркнуть,
что ко всем этим разнообразным типам бюрократий при-
меним один и тот же принцип анонимности, причем к цер-
кви — в не меньшей степени, нежели к правительству и
муниципальным компаниям. Мы утверждаем, что такое
восприятие анонимности со стороны индивида, подвер-
гаемого обработке, социологически корректно, и оно сви-
детельствует о важной социологической интуиции, а имен-
но — о том, что существует фундаментальное сходство
бюрократических процессов, независимо от того, в каких
институциональных контактах они действуют. Это мож-
но высказать чуть-чуть иными словами: бюрократия в
любом социальном контексте, в котором она действует,
устанавливает свою фундаментальную динамику. Исполь-
зуются сущностно схожие процедуры, схожие отноше-
ния складываются между личностями, которые в них

включены, схожий этос пропитывает различные бюро-
кратические процедуры1.
Понятие «формальная организация», которое мы ис-
пользовали в предыдущей главе, не является синонимом бю-
рократии. Могут существовать формальные организации,
как мы их определяли выше, не бюрократические по своему
характеру. Армия Чингисхана, скажем, имела штабную орга-
низацию и, вероятно, более или менее фиксированные пра-
вила процедур, что позволяет квалифицировать ее как фор-
мальную организацию, но не как бюрократию. Когда гово-
рят о современном обществе (и это, между прочим,
определенно включает в себя и современные армии), эти два
понятия фактически перекрываются. Причина этого очень
проста: большинство организаций в современном обществе
бюрократичны по своему характеру. Этого наблюдения са-
мого по себе достаточно, чтобы указать на очень большую
важность феномена бюрократии сегодня.
Базовые характеристики: штаб
Бюрократия — это явление, которое очень трудно уло-
жить в краткое определение. Вместо попыток такого опре-
деления многие социологи старались описывать различные
элементы, которые представляются внутренне присущими
феномену бюрократии. Классическое описание бюрократии
было предпринято Максом Вебером, и большинство после-
дующих социологов принимали (иногда с некоторыми ого-
ворками) его описание как обеспечивающее базовые харак-
теристики, которые должны быть приняты во внимание2.
Прежде всего, бюрократия характеризуется отдель-
ной организацией со штабом, работающим полный рабо-
чий день (об этой базовой характеристике можно сказать,
что она подобна другим видам формальной организации).
Более того, эта отдельная организация отделена от част-
1 Хотя интересно отметить, что на представление клиентами сво-
их дел бюрократии будет оказывать влияние их прежний опыт (или
отсутствие его) отношений с безличностными учреждениями и чи-
новниками. См. Brenda Danet and Michael Gurevitch, «Presentation of
Self to Bureaucracy: an Empirical Study of Role Specificity», American
Journal of Sociology, vol.77 (1972), pp.l!65ff.
2 Hans Gerth and C. Wright Mills (eds.), From Max Weber, London:
Routledge & Kegan Paul, 1948, pp.l96ff.

ной жизни и частной деятельности членов этого штаба. Мы
можем привести довольно древнюю иллюстрацию этой ха-
рактеристики. Повторяющейся риторической фигурой
Нового Завета является «мытарь». Это понятие относится
к людям, которые в дни Иисуса собирали в Палестине на-
логи для Римского правительства. В дополнение к этой сво-
ей деятельности они обычно выполняли целый ряд других
занятий, таких как содержатели таверн, мелкие лавочни-
ки или ремесленники. Обычно они занимались этим делом
на том же самом месте, где проживали их семьи. Общеиз-
вестный контраст этому являют собою нынешние налого-
вые ведомства. Здесь организация отделена от любого дру-
гого рода деятельности и не занимается ничем, кроме сбо-
ра налогов. Ее служащие заняты этим полный рабочий день,
и нет нужды говорить, что они не занимаются этим у себя
дома и не приводят своих детей в офис. Нас здесь не инте-
ресует, в какой степени эта бюрократическая структура
предотвращает практику коррупции, которая сделала «мы-
тарей» столь одиозными среди их соотечественников в
Палестине первого века. Каковы бы ни были возможности
для взяток и вымогательств, современный сборщик нало-
гов действует в среде, сильно отличающейся от той, в ко-
торой действовал его древний кузен.
Базовые характеристики:
фиксированные области юрисдикции
Бюрократии организуют свою работу в фиксированных
областях юрисдикции, которые назначаются особыми пред-
писаниями. Так, например, и налоговое управление, и Де-
партамент иммиграции являются бюрократиями централь-
ного правительства. И, тем не менее, они имеют дело с со-
вершенно отдельными комплексами проблем. Было бы
несерьезно обращаться в налоговую службу для того, что-
бы получить визу для зарубежного родственника, точно так
же, как иммиграционная служба откажется принять чью-
то декларацию о доходах. В любом случае бюрократ, к ко-
торому обратятся с таким неправильным запросом, ответит
с варьирующими степенями учтивости, что он «не компе-
тентен » в этой конкретной проблеме. Это далеко идущее
социологическое утверждение. Понятие «компетенции» —

одна из фундаментальных характеристик любой бюрокра-
тии. Оно означает, что каждое бюрократическое учрежде-
ние и каждый бюрократ внутри него работают в конкрет-
ной области и ни в какой другой. Преимущество такого рода
устройства сущностно то же, что и у сборочного конвейера.
Оно гарантирует, во всяком случае, в принципе, упорядо-
ченность и скорость рабочего процесса. Более того, каждая
единица в этом процессе и связь между ними управляется
эксплицитными и очень специфичными процедурами. Это
означает, что любой бюрократ, востребованный к его точ-
ной компетенции (или некомпетенции) может нормально об-
ращаться к одному из этих предписаний (скажем меморан-
думу или циркуляру, изданными по департаменту), кото-
рое, как предполагается, легитимирует его действие или
бездействие по данному делу.
Базовые характеристики: иерархия
Для того чтобы выполнять этот тип операций, бюрок-
ратия организуется в упорядоченные и стабильные иерар-
хии — скажем, от национального руководящего центра до
местного офиса, который опять же имеет свою мини-иерар-
хию, охватывающую каждого члена персонала. В тесной
связи с принципом иерархии находится система надзора.
Каждый бюрократ сверху донизу несет конкретную ответ-
ственность перед другим бюрократом, который с большим
или меньшим усердием надзирает за его работой. Отноше-
ния между этими разнообразными иерархическими учреж-
дениями, равно как и распределение прав и обязанностей
между всеми членами персонала, управляются опять-таки
очень специфическими предписаниями. В идеале каждый
бюрократ точно знает, что требуется от него, и чего он, в
свою очередь, может ожидать от организации по части воз-
награждений. В такую бюрократическую иерархию встрое-
ны представления о подотчетности и обращениях. Каждый
бюрократ подотчетен другому бюрократу (изредка — внеш-
нему учреждению) в тех случаях, когда выражается недо-
вольство его работой. И наоборот, клиенты бюрократа обыч-
но могут прибегать к некой установленной процедуре обра-
щений, если у них имеются какие-либо жалобы. В принципе,
предписания, управляющие поведением бюрократии, охва-

тывают все мыслимые проблемы, которые могут при этом
возникнуть. Если обнаруживается, что они не делают это-
го, тогда они будут расширены в соответствии с тем, чтобы
делать это. Другими словами, в любом своде бюрократичес-
ких предписаний имеется встроенный принцип расширения.
Средства коммуникации между различными офисами и
индивидами в бюрократии фундаментально безличностны
и не осуществляются в ситуациях «лицом-к-лицу ». Бюрок-
раты традиционно зависят от письменной коммуникации.
Это было некоторым образом модифицировано в недавние
времена с появлением телефонных и электронных методов
коммуникации. Однако безличностность и косвенность ком-
муникационного процесса вследствие этого не претерпели
изменений. Массы сообщений, текущих от одного офиса к
другому должны каким-то образом складироваться. По этой
причине фундаментальным элементом бюрократического
оборудования является файл (и перфокарты IBM — это
просто технологическое усовершенствование того же само-
го инструмента).
Базовые характеристики:
рациональная система экспертиз
Бюрократия предполагает, что каждый член персонала
проходит рациональное обучение для своей конкретной
позиции в общей схеме. Другими словами, бюрократия вклю-
чает в себя рациональную систему экспертизы. Следователь-
но, предполагается, что карьера в бюрократии зависит от
экспертного обучения такого типа и рациональной систе-
мы, посредством которой индивиды оцениваются как экс-
перты. Типичный пример такого рода в нашей стране — эк-
замены на чиновника Государственной Гражданской Служ-
бы. В идеале продвижение в рамках бюрократии не зависит
ни от чего, кроме успешного восхождения по такой карьер-
ной лестнице, хотя, очевидно, против этого принципа часто
грешат. Различные типы бюрократии, конечно, требуют раз-
личных экспертиз. Однако во всех бюрократиях сущност-
ным элементом экспертизы является знание используемых
офисных процедур. Другими словами, в любых областях
социальной жизни, которыми может управлять бюрокра-
тия, она также продуцирует свой собственный объем зна-

ний, который лишь косвенно связан с проблемами социаль-
ной жизни вне самой бюрократии. Например, чиновник
Министерства сельского хозяйства, зависящий от своего
положения, может быть, должен обладать экспертными
знаниями о разнообразных сортах технических культур. Но
равно важным является его знание офисных процедур меж-
ду тем конкретным местом, которое он занимает, и, ска-
жем, лондонской штаб-квартирой. Поэтому каждая бюрок-
ратия развивает то, что Вебер называл «секретом конторы ».
Обычно эти секреты мало что могут сделать с внешним ми-
ром и поэтому непостижимы для внешнего наблюдателя,
такого как клиент или избранный политик, пытающийся
понять внутреннюю работу учреждения. Вследствие этого
бюрократия обладает высокой степенью прочности и дол-
говечности, а также способностью противостоять внешне-
му давлению. Правительственные бюрократии, например,
обладают удивительной способностью расстраивать планы
демократически настроенных политиков, которые, по об-
щему мнению, попадают под опеку таких бюрократий. Но-
вая партия получила большинство голосов, и один из ее по-
литиков получает под свое начало, скажем, Министерство
сельского хозяйство в ранге члена Кабинета Министров. Он
может пожелать продвигать ту сельскохозяйственную по-
литику, которой привержена его партия. Теоретически, ко-
нечно, предполагается, что его бюрократические подчинен-
ные будут помогать ему в этом. На практике же, если они
захотят противостоять этой политике, они могут саботиро-
вать ее на каждом шагу, запутывая его программу в лаби-
ринте бюрократических процедур. Они знают все эти про-
цедуры; он знает только цели своей политики. По самому
меньшему счету они могут затруднить ему жизнь.
Базовые характеристики:
этос «объективности»
Наконец, бюрократия культивирует особый род этоса.
Это этос «объективности ». В идеале предполагается, что с
каждым случаем, который предстает перед бюрократом, он
будет управляться в соответствии с подходящими процеду-
рами, независимо от его личных чувств или отношения к
этому предмету. Конечно, это опять же тот принцип, кото-

рый часто нарушается. Тем не менее, в сравнении с небю-
рократическими формами организации он реализуется до
очень высокой степени. Случаи «влияния персонала » явля-
ются в большей или меньшей мере исключениями в совре-
менной бюрократической администрации, в то время как в
премодернистской бюрократической ситуации они являют-
ся правилом. Главным последствием этого является то, что
Вебер называл «калькулируемостьюж Это означает, что
работы, выполняемые бюрократией, насколько это возмож-
но, защищены от личных эмоций и прихотей тех, кто управ-
ляет ею. В результате действия бюрократии высоко пред-
сказуемы. Если известны предписания и процедуры, кото-
рые применяются в конкретном деле, возможно рассчитать
вполне разумным образом, как бюрократия собирается
иметь дело с данным предметом и поэтому — каковы шансы
на получение результата. Таким образом, бюрократия вно-
сит в общество важный элемент стабильности. Очень труд-
но понять, как бы могло выжить без этого сложное техно-
логическое общество. Или, что то же самое, трудно пред-
ставить себе такое общество без бюрократических форм
администрирования — по крайней мере, его принципиаль-
ных политических и экономических институтов. Можно
добавить, что это остается справедливым независимо от того,
является ли современная экономика капиталистической или
социалистической, и от того, базируется ли современное го-
сударство на демократических или недемократических по-
литических процессах.
Веберовская теория рационализации
Таким путем социологическое представление о бюрок-
ратии приводит к общей концепции бюрократизации. Это
понятие просто означает, что в современном мире бюрокра-
тические формы администрирования проникают в каждую
из основных институциональных областей. Сам Вебер от-
носил это к общей теории рационализации, которой обо-
значается распространение рациональных процедур в об-
ществе (под рациональным, в свою очередь имеется в виду
логическая связь между средствами и целями социального
действия в сознаниях как социального актора, так и науч-
ного наблюдателя). Бюрократия, каковы бы ни были ее де-

фекты и несовершенства, — это наиболее рациональная
форма социальной организации. Такая рациональность ста-
новится необходимым требованием для обществ, которые
оперируют современными технологиями. Поэтому истори-
чески именно государство породило современную бюрок-
ратию, и именно требования технологической экономии де-
лают ее дальнейшее существование неизбежным. Сегодня
бюрократия — это не только господствующая форма адми-
нистрирования в политических и экономических институ-
тах индустриально продвинутых обществ (будь то капита-
листических или социалистических по своему характеру),
но бюрократия стала и внутренне неотъемлемым компонен-
том модернизации в обществах так называемого Третьего
мира3. Опыт бюрократии, с которого мы начали эту главу,
становится универсальным.
Различия и расхождения
В то время как вышеупомянутые черты обнаруживают-
ся во всех бюрократиях, имеются значительные различия
между бюрократиями, администрирующих различные ас-
пекты социальной жизни. В то время как бюрократия анг-
ликанской церкви имеет основные характеристики, кото-
рые схожи с бюрократией, администрирующей почтовое
ведомство, между этими двумя бюрократиями имеются и
значительные различия, которые диктуются их соответству-
ющими предприятиями. Исторически современная бюрок-
ратия проистекала из абсолютистского государства в том
его виде, как оно развивалось в семнадцатом веке, сначала
во Франции, а потом — повсеместно4. Из реальных админи-
стративных органов государства она распространилась в
каждую из групп, участвовавших тем или иным образом в
политическом процессе. Двумя такими группами были по-
литические партии и тред-юнионы. Господство в таких груп-
пах малых бюрократических элит находится, конечно, в
состоянии напряжения с демократической идеологией, ко-
3 Edward Shils, Political Development in the New States, The Hague:
Mouton, 1962; Myron Weiner (ed.), Modernization, New York: Basic
Books, 1966.
4 Cm. Ernest Baker, ТЪе Development of Public Services in Western
Europe, London: Oxford University Press, 1944.

торой обладают такие группы в западных странах. Социо-
логические аналитики, тем не менее, обычно занимали та-
кую позицию, что это господство почти неизбежно. Робер-
то Михельс, итальянский социолог того поколения, кото-
рое следовало непосредственно за Вебером, дал этому
явлению название «железного закона олигархии»5. В наи-
более общем смысле это понятие относится к тем немногим,
которые осуществляют контроль над многими. Примени-
тельно к современному обществу это понятие имеет отно-
шение к тем немногим, кто контролирует бюрократический
аппарат.
Очень интересной областью бюрократизации в амери-
канском обществе в последние полвека была экономика.
Здесь изначальным расхождением является не то, что на-
блюдается между демократической идеологией и недемок-
ратическими фактами, а скорее между этосом и образом
свободного предпринимательства и фактами гигантских бю-
рократий, несущих ответственность за все важные эконо-
мические операции. Джеймс Бернхам довольно удачно опи-
сывал эту трансформацию как «революцию менеджеров »6.
Идеи Бернхама о последствиях такой трансформации были,
вероятно, немного преувеличены. И все же не может быть
сомнения, что любое экономическое предприятие, исполь-
зующее методы современного технологического производ-
ства и распределения, должно управляться по бюрократи-
ческим правилам. Это было не раз продемонстрировано в
сравнительных исследованиях, и это становилось особенно
интересным, когда сравнению подвергались экономические
предприятия в капиталистических и социалистических стра-
нах7. Какими бы ни были другие различия между автомо-
бильной промышленностью в Соединенных Штатах и в Со-
ветском Союзе, способы управления крупными автомобиль-
ными заводами по необходимости должны быть в обоих
5 Roberto Michels, First Lectures in Political Sociology, New York:
Harper Torchbooks, 1965.
6 James Burnham, The Managerial Revolution, Penguin Books, 1962.
Особенно релевантны тезису «революции менеджеров»: P. Sargent
Florence, Ownership, Control and Success of Large Companies, London:
Sweet and Maxwell, 1961; Theo Nichols, Ownership, Control and
Ideology, London: Allen & Unwin, 1969.
7 Reinhard Bendix, Work and Authority in Industry, New York:
Wiley, 1956.

случаях очень схожими — и это действительно так. Неко-
торые социологи и другие социальные исследователи фак-
тически выводили из этого последнего факта «теорию кон-
вергенции », предполагающую, что основные институты аме-
риканского и советского обществ становятся во все более
возрастающей степени схожими8. Это опять же было, веро-
ятно, преувеличением, основанным на слишком сильном ак-
центе на отдельных факторах в социальной жизни против
остальных. Существует, однако, важный элемент истины,
содержащийся в самом этом понятии, а именно — тот факт,
что бюрократизация обществ по всему миру сделала их бо-
лее схожими во всех отношениях и, к тому же говоря, об-
легчила им коммуникацию друг с другом в огромном числе
областей.
Организованные религии
и образовательные бюрократии
Мы уже ссылались выше на бюрократизацию, распрос-
транившуюся даже в те области социальной жизни, кото-
рые совершенно отличны и от государственной, и от эконо-
мической. Одна из таких областей — организованная рели-
гия. Весьма драматичную иллюстрацию этого дает
исследование, проведенное несколько лет назад Полом Хар-
рисоном в организации баптистов в этой стране9. Этот кейс
драматичен вследствие очень сильной оппозиции централь-
ной авторитарности в баптистской деноминации. Эта оппо-
зиция заходит столь далеко, что когда баптисты созывают
национальное собрание, они призывают своих делегирован-
ных «вестников» подчеркивать, что они несут ответствен-
ность только перед индивидуальными конгрегациями, ко-
торые их послали, а не перед какой-то национальной влас-
тью. Исторические корни этой традиции кроются в сильном
* См. напр. С. Кегг et al., Industrialism and Industrial Man, Penguin
Books, 1973.
" Paul Harrison, Authority and Power in the Free Church Tradition,
Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1959. Британское иссле-
дование религиозной организации, которые (возможно, менее уди-
вительно) бюрократизированы, а именно Церковь Англии, можно
найти в K.R. Thompson, Bureaucracy and Church Reform, Oxford:
Oxford University Press, 1970.

акценте на автономию местной конгрегации, которого бап-
тисты придерживались всегда. Харрисон сумел показать,
что, несмотря на это, фактически в рамках этой деномина-
ции действует национальная бюрократия, и его книга со-
держит великолепные схемы организации, которые обычно
так нравятся бюрократам. Другими словами, бюрократиза-
ция является фактом среди американских баптистов, воп-
реки тому, что их идеология и их риторика в целом отверга-
ют ее.
Мы уже касались бюрократизации образования как
процесса с далеко идущими последствиями. В Америке в
особенности разрослась обширная популяция бюрократов
от образования (и, возможно, соответствующих образов
мышления), которые весьма схожи с теми, что превалируют
среди бюрократов в политике и экономике. Традиционное
представление, что в образовании имеются две партии —
учителя и обучаемые — устарело для всех стадий образова-
тельной карьеры, от детского сада до выпускных классов
школы. В каждую из этих стадий вторгается третья партия,
представляемая все более массированно, а именно — адми-
нистрация. Более того, именно администрация осуществля-
ет общий контроль над тем, что происходит10.
Дисфункции, смещение целей
и деперсонализация
Роберт Мертон привлек внимание к тому, что он назы-
вал «дисфункциями бюрократии » — то есть к непреднаме-
ренным и часто разрушительным последствиям бюрократи-
зации11. Важным элементом здесь является «смещение це-
лей», сдвиг акцента с целей на средства. Бюрократии и
бюрократы имеют тенденцию забывать о том, что им изна-
чально полагалось делать. Бюрократия поставлена для ад-
10 Исследование бюрократии на уровне средней школы см. Neal
Gross, Ward Mason and Alexander McEachern, Exploration in Role
Analysis, New York: Wiley, 1958. Исследование бюрократии на бо-
лее высших уровнях образования см. Nicholas Demcrath, Richard
Stephens and Robb Taylor, Presidents and Professors, New York: Basic
Books, 1967.
11 Robert Merton, Social Theory and Social Structure, New York:
Free Press, 197, pp.l95ff.

министрирования определенной области социальной жиз-
ни и выполнения определенных задач в этой области. На-
пример, предназначенная миссия городского совета по об-
разованию состоит в том, чтобы управлять школами и ре-
шать определенные образовательные проблемы. Вновь и
вновь социальная динамика бюрократии вызывает ситуа-
цию, в которой внимание бюрократии смещается с этих офи-
циальных целей на средства, которые она сама разработала
внутри своего бюрократического аппарата. Бюрократам спо-
собствуют их собственные процедуры и сложности жизни
внутри бюрократической иерархии. Поэтому становится
возможным при посещении некоторых советов по образо-
ванию выслушивать разговоры работающих там бюрокра-
тов и начать сомневаться, что школы, управляемые из этого
места, вообще существуют. Их интерес теперь сосредото-
чивается на гладком протекании операций, исполняемых
бюрократической машиной как таковой, а ее изначальные
цели становятся подчиненными этой цели. На социальную
реальность накладывается бумажная решетка, и бюрократ
оказывается неспособен воспринять первую из-под второй.
Успех и неудача определяются теперь с новой точки зрения.
В крайнем выражении эта бюрократическая формулировка
следует старой поговорке: «Пациент скончался, но опера-
ция прошла успешно ». Это означает также, что законные
интересы бюрократов могут во все возрастающей степени
отдаляться от интересов их клиентеллы, а во многих случа-
ях становиться диаметрально противоположной им. Поэто-
му определенно непреднамеренным, а часто и не восприни-
маемым образом динамика бюрократии порождает соци-
альный конфликт.
Как мы упоминали ранее, бюрократия вызывает также
трансформацию качества социальных отношений. Проис-
ходит смещение с того, что социологи называют первичны-
ми отношениями, на вторичные отношения, то есть с от-
ношений между людьми, которые находятся в ситуации
«лицом-к-лицу », личностных и наполненных богатыми, раз-
нообразными значениями, на отношения отдаленные, ано-
нимные и жестко ограниченные по тематике. Таким обра-
зом, бюрократизация вызывает полную деперсонализацию
повседневной жизни. Поэтому она в значительной степени
увеличивает риск того, что Эмиль Дюркгейм называл ано-

мией, то есть возникновения условий, в которых люди ощу-
щают, что они не имеют с кем-либо социально значимых
связей и что они существуют в мире, которого не могут по-
нимать и контролировать. Эта черта бюрократизации почти
определенно тесно связана с тем, что сегодня обычно име-
нуют «отчуждением».
Личность бюрократа:
причины и следствия
Бюрократия ведет также к возникновению определен-
ного типа личности. Мы можем затронуть здесь еще раз по-
нятия личностного отбора и личностного формирования.
В бюрократической карьере может иметь успех именно лич-
ность определенного типа. Более того, бюрократия порож-
дает процессы социализации, которые фактически форми-
руют этот тип личности. Карл Маннгейм, еще один европей-
ский социолог из того поколения, которое следовало за
Вебером, описал бюрократическую психологию, как изна-
чально заинтересованную в безопасности12. Другими слова-
ми, бюрократ вырабатывает всеобъемлющий аттитюд, в ко-
тором его главным интересом становится не опрокинуть ка-
кой-либо тележки с яблоками, а более конкретно —
удерживать свою тележку нетронутой.
Это является результатом комбинации целого ряда фак-
торов. Один из таких важных факторов — вышеупомянутая
калькулируемое^ бюрократического процесса. Явная фун-
кция этого состоит, как мы видели, в том, чтобы обеспечить
предсказуемость социальных процессов. Однако неявным пу-
тем психологическое ощущение того, что происходит, ставит
изначальное намерение, так сказать, с ног на голову. Теперь
бюрократ обнаруживает, что он психологически неспособен
иметь дело с чем-либо, что не является калькулируемым.
Когда это становится организационным принципом жизни,
любые человеческие явления спонтанности и неожиданнос-
ти переживаются как жестокое возмущение. Еще одним фак-
тором развития такой психологии является зависимость и
подотчетность позиции бюрократа в офисной иерархии. За
12 Karl Mannheim, Essays on Sociology of Knowledge, London:
Routledge & Keagan Paul, 1952, PP.195ff.

исключением людей, находящихся на самой верхушке бю-
рократического аппарата, каждая личность непрерывно ис-
пытывает на себе чей-то надзор. Служебная выживаемость и
карьерные шансы находятся в постоянной зависимости от
отношений с людьми в этой иерархии. Бюрократы эффек-
тивно ограничили эту незащищенность своей занятости сис-
темой заведомо временного пребывания в должности, кото-
рая, конечно же, делает все вещи гораздо более калькулиру-
емыми и надежными. Тем не менее, именно вследствие этого
бюрократии неизбежно становятся местами интриг и мани-
пуляций того или иного рода. Это, конечно, справедливо в
отношении любой деятельности, где люди делают карьеру.
Но в других сферах занятости менее вероятно, чтобы имело
место или доминировало вышеупомянутое «смещение целей ».
К примеру, в команду инженеров, строящих мост, вероятно,
также будут входить люди, в значительной степени обеспо-
коенные тем, как их работу оценят вышестоящие руководи-
тели. Однако сама деятельность по строительству моста столь
конкретна и поглощает столько времени, что это, вероятно,
отвлекает внимание от такой карьерной озабоченности. С дру-
гой стороны, бюрократическая работа весьма абстрактна и
протекает всецело в рамках изолированного офиса; связи с
окружающим миром, если они есть, сведены к циркуляции
файлов. Бюрократический опыт скорее обращен вовнутрь, в
саму бюрократическую реальность, нежели во внешние со-
бытия и действия. Именно эта характеристика порождает тре-
воги, которые ведут к отвергающей все заинтересованности в
безопасности, на которую указывал Маннгейм.
В дополнение к этому и Вебер, и Маннгейм указывали,
что бюрократия с необходимостью влечет за собою резкое
разделение общественной и частной жизни. Это опять же
подобно другим родам занятий в современном обществе —
например, всем родам занятий, которые связаны с промыш-
ленным производством. Но благодаря закрытости и даже
скрытости бюрократического мира, это разделение особен-
но резко проявляется в жизни бюрократа. Как говорит об
этом Маннгейм: «Он живет в двух мирах, и поэтому он дол-
жен иметь, так сказать, две души »13. Такое раздвоение име-
ет важные психологические последствия. Оно ведет к дихо-
13 Ibid, р.269.

томии и ценностей, и эмоций. Индивид может быть чувстви-
телен и внимателен со своей семьей и абсолютно безжалос-
тен в офисе — или же с точностью до наоборот. Это разде-
ление жизни на публичный и частный сектора имеет даль-
нейшие последствия в том, чтобы компенсировать в одном
секторе потери, которые понесли в другом. Это опять же
может отсечь оба способа. Личность, униженная или потер-
певшая неудачу в своей бюрократической карьере, может
пойти домой и играть роль большой рыбы в малом пруду.
И, наоборот, офис может служить убежищем от перебра-
нок и раздражений семейной жизни. Ниже у нас будет слу-
чай вернуться к этой конкретной дихотомии, которая вооб-
ще справедлива для современных обществ, хотя она прини-
мает особый характер в случае бюрократии14.
Социологические взгляды:
со стороны системы и со стороны
«клиента»
При социологическом анализе бюрократии предприни-
мались два совершенно разных подхода. Первый — тот, что
имеет дело с данным явлением главным образом с точки зре-
ния самой бюрократической системы. Другой — с точки зре-
ния индивидов, «попавшихся » в ее сети. В современной аме-
риканской социологии намного успешнее развивался пер-
вый, хотя он и подвергался резкой критике.
Первый подход характерен для структурного функци-
онализма и того, что теперь известно как системная теория,
которая в своих базовых социологических предпосылках
очень близка к структурному функционализму. Ключевая
категория в этом подходе — системная поддержка. Это
понятие подразумевает два смысла: первый означает, что
бюрократия функционирует как более или менее закрытый
механизм с процессами, которые разворачиваются в соот-
ветствии с собственной логикой; а второй — что один из как
бы основных «инстинктов» такой системы состоит в обес-
печении собственного выживания в обществе. Филип Селз-
м Об этой второй дихотомии также см. С. Wright Mills, White
Collars, New York: Oxford University Press, 1951; William Whyle, Tbc
Organization Man, Penguin Books, 1960.

ник, один из ранних аналитиков бюрократии в современной
американской социологии помог прояснить этот подход че-
рез ряд так называемых «императивов », под которыми он
понимал принципы, которые при необходимости будут уп-
равлять действиями бюрократической системы15.
«Императивы систем» Селзника
Эти императивы относятся и к внутренней работе сис-
темы, и к ее связям с более крупным обществом, в котором
она действует. Поэтому самый первый императив — это бе-
зопасность организации в рамках ее социального окруже-
ния. Поскольку это является императивом для всех бюро-
кратических систем, ясно, что подразумеваемый в нем смысл
будет изменяться от одного случая к другому. Поэтому
бюрократия Федерального Правительства имеет совершен-
но иные связи с более крупным социальным окружением,
нежели бюрократия Баптистской деноминации. Однако и
та и другая должны озаботиться своей безопасностью про-
тив сил, которые оспаривают их политику или даже угро-
жают их социальному выживанию. К этому императиву мож-
но было бы применить понятие «безопасность». Существен-
но, что каждое учреждение и штаб управления внутри
организации точно знают, кто за что отвечает и кто кому
подотчетен. Более того, в столь сложном коммуникацион-
ном процессе как современная бюрократия существенно
важно, чтобы индивиды и отдельные учреждения обладали
значительной уверенностью в том, что их послания будут
получены там, где их положено получить. Это особенно важ-
но для учреждений, которые берут начало на вершине иерар-
хии, — в противном случае оказался бы под угрозой конт-
роль над бюрократическим аппаратом.
Очень интересен такой упомянутый Селзником импе-
ратив как стабильность информационных связей внутри
организации. Он относится к целой области бюрократичес-
кой жизни, на котором делают особый акцент американс-
кие социологи, начиная с того места, где остановился Вебер.
Существует общее представление о том, что каждая бю-
15 Philip Selznick, «Foundations of the Theory of Organization», in
Amitai Etzioni (ed.), A Sociological Reader on Complex Organizations,
New York: Holt, Reinhfrt & Winston, 1969, p.26ff.

рократия обладает также информационной структурой,
которая существует как бы под поверхностью формальных
расписаний организации. Индивиды в бюрократии связаны
друг с другом не только по формальным каналам, устанав-
ливаемым для этой цели офисной процедурой, но и огром-
ным разнообразием неофициальных, а иногда даже недо-
зволенных отношений. Эта информационная структура не
обязательно антагонистична формальной структуре систе-
мы. Напротив, она могла бы служить для поддержки систе-
мы путем сглаживания трудных ситуаций, заполнения раз-
рывов, которые открывают формальные процедуры, и об-
щего придания членам организации чувств принадлежности
и личного удовлетворения. Какова бы ни была степень, в
которой их признают в организации, их необходимо «удер-
живать на своем месте » и не позволять им вмешиваться в
формальную работу системы. Другой императив — это пре-
емственность политики внутри организации. Крутые сдвиги
и преобразования влюлитике создают угрозу общей логи-
ке, по которой работает бюрократия. Это не означает, что
бюрократии не могут адаптироваться к изменениям, но это
получается у них легче, когда изменения постепенны. На-
конец, существует императив однородности взгляда на орга-
низацию и ее миссию среди членов персонала. Это опять же
не означает необходимости ригидной конформности, а оз-
начает именно необходимость общего консенсуса по пово-
ду того, что представляет собою организация и какой ей
надлежит быть.
Системы в равновесии и
«закрытые» и «открытые системы»
В этом подходе возникает взгляд на бюрократию, кото-
рый делает акцент на стабильности и даже на равновесии.
Однако этот взгляд не подразумевает статичности ситуа-
ции; он не говорит, что бюрократии всегда являются ста-
бильными или равновесными. Он скорее полагает, что бю-
рократические организации будут иметь тенденцию в на-
правлении соблюдения такого условия. Все институты
претерпевают продолжительные изменения, и бюрократи-
ческие институты не являются исключением. Что специфич-
но для них, так это особый дух адаптации. Хорошо функци-

онирующая бюрократическая система обладает способнос-
тью модифицировать или распространять свои процедуры
на то, чтобы справляться с новыми ситуациями. Как мини-
мум, должна быть пересмотрена классификационная схе-
ма, по которой размещаются те или иные файлы. Макси-
мально — появится новое расписание организации. Однако
разные бюрократии будут варьировать в степени своей «от-
крытости » с точки зрения своих взаимодействий с другими
системами или социальными силами. Относительно «откры-
тые » бюрократии будут находиться в непрерывном процес-
се адаптации к социальным силам своего наружного окру-
жения, в то время как относительно «закрытые » бюрокра-
тии будут, насколько это возможно долго, функционировать
без ответа этому окружению. Это различие, очевидно, бу-
дет базовым образом детерминировано степенью той силы,
которой клиентура бюрократии обладает или которую уг-
рожает мобилизовать против бюрократического аппарата.
Поэтому бюрократия в большей или меньшей мере зависи-
ма от взаимодействия демократических процессов, которые
будут иметь тенденцию быть более «открытыми », нежели
бюрократия, не проявляющая заботы о таких вещах. Пос-
ледняя может позволять себе действовать по старой пого-
ворке: «Никогда не извиняйся, никогда не объясняйся »; пос-
ледняя же должна вовлекаться во все типы деятельности
паблик-рилейшнз для того, чтобы удерживать свою клиен-
туру в умеренно счастливом состоянии.
Преимущества и недостатки взгляда
от системы
Важным предположением этого подхода является ав-
тономия функций в такой системе. Предполагается, что мно-
гие из этих функций являются (в мертоновском смысле)
латентными с точки зрения осведомленности или наме-
ренности людей, которые принимают участие в этих соци-
альных ситуациях. Этот подход предполагает что скорее
«развертываются процессы », чем что «здесь люди делают
что-то ». Сам социологический анализ весьма курьезным об-
разом отражает бюрократический этос объективности и без-
личности. Напротив, субъективные значения, действующие
в этой ситуации, всячески затушевываются, и действия ин-

дивидов склонны предъявляться лишь как несовершенства
и нарушения в функционировании системы. В этом подходе
имеются отчетливые недостатки. Он дает постижимый и
исчерпывающий вид организации в движении; он позволяет
социологу наблюдать их как целостности и понимать, что
происходит с точки зрения интегральной логики, которая
выглядит исходящей скорее от системы в целом, нежели от
индивидуальных ее участников. Такой взгляд, конечно, яв-
ляется вообще характеристикой структурного функциона-
лизма, независимо от того, какую институциональную об-
ласть он исследует, и он предполагается уже вследствие
того, что кто-то использует понятие системы. Это выглядит
особенно правдоподобным применимо к бюрократии, по-
тому что в ней действительно господствует очень рациональ-
ная ориентация. Другими словами, бюрократии в большей
мере, чем большинство других социальных институтов, ре-
ально функционируют как системы и поэтому могут вполне
адекватно рассматриваться в качестве таковых.
Однако существует также отчетливый недостаток это-
го подхода, а именно — он склонен рассматривать все с точ-
ки зрения «менеджмента » и абсолютизировать этот взгляд.
Это нетрудно увидеть, когда анализу подвергаются «про-
блемы» в бюрократии. Возьмем случай, в котором группа
родителей, не удовлетворенных тем образованием, которое
получают их дети в школе, объединяется, чтобы противо-
стоять программе городского совета по образованию. Если
действия родителей окажутся в какой-то степени успеш-
ными, они, конечно, разрушат или, по меньшей мере, нане-
сут вред ровному действию системы, которое планирова-
лось ее бюрократией. С точки зрения бюрократа от образо-
вания, именно родители и их действия конституируют
«проблему ». Подобно этому, для социолога, анализирую-
щего эту ситуацию с точки зрения организации образова-
ния как функционирующей системы, «проблемой» опять
же является возмущение в этой системе, вызванное родите-
лями. Нет нужды говорить, что с позиций родителей будет
превалировать совершенно иной взгляд. Их «проблемой »
является утверждаемое образование, которое получают их
дети, и сама организация образования становится частью
«проблемы » в той степени, в какой она не помогает испра-
вить это условие. Другими словами, структурный функцио-

нальный или системный подход к бюрократии всегда под-
вергается опасности проглядеть в ситуации важные элемен-
ты, которые не являются частью «официального » или «ме-
неджерского » взгляда на то, что происходит.
Альтернативная точка зрения
от индивида
Альтернативным подходом к социологическому изуче-
нию бюрократии является тот, который принимает точку
зрения кторов в данной ситуации — не только тех акторов,
которые официально выступают в качестве представителей
организации, но и, что более важно, тех акторов, которые
являются клиентами или даже жертвами. К настоящему вре-
мени классическим примером такого подхода является ис-
следование Эрвином Гоффманом, в качестве объекта кото-
рого выступал бюрократический институт психбольницы16.
Хотя подход Гоффмана стал относительно влиятельным в
довольно ограниченной сфере медицинской социологии, он
имеет широкую применимость для исследования бюрокра-
тий. Психбольница — как в действительности все бюрокра-
тически управляемые институты, — имеет идеологию, по-
средством которой легитимируются действия «менеджмен-
та >► с точки зрения того, что «это будет лучше » для людей,
подлежащих управлению. Гоффман авторитетно отстраняет
от себя все эти легитимации, включая психиатрические де-
финиции того, что происходит. Вместо этого он просто смот-
рит на ситуацию как на такую, в которой одна группа людей
контролирует другую группу. И что особенно интересует
его — это способ, каким последняя рассматривает ситуацию
и реагирует на нее. Специфический интерес представляет то,
что он называет «способами доказательства », то есть множе-
ственность уловок, с помощью которых клиенты бюрокра-
тической организации умудряются ускользнуть от формаль-
ного контроля или обойти его и защитить поведение, кото-
рое часто бывает враждебно декларируемым целям
организации.
Гоффман проводит разграничение между тем, что он
называет первичным и вторичным приспособлением лю-
16 Erving Goffman, Asylums, Penguin Books, 1968.

бой организации. Под первичным приспособлением он име-
ет в виду адаптацию к формальной структуре организации в
целом. Индивида, который делает это, и ничего, кроме это-
го, он называет «запрограммированнымчленом» организа-
ции. С другой стороны, понятием вторичное приспособле-
ние Гоффман обозначает разнообразные неправомочные
способы разрешения своих отношений с организацией. Не-
которые из них — через различные неформальные и неофи-
циальные определения ситуации — могут «содержаться»
внутри формальной структуры; другие в большей степени
грозят разрушениями. Следовательно, будут существовать
различные степени восприятия «менеджментом» вторично-
го приспособления. Иногда, если сохранять только поверх-
ностную гармонию, могут быть полуофициальные опреде-
ления ситуации, которые заходят очень далеко в признании
неправомочных вещей, которые имеют место. Сеть проце-
дур и компромиссов с властью, которые являются следстви-
ем вторичного приспособления, Гоффман довольно удачно
называет «подводной жизнью* » организаций.
Например, каждая бюрократическая организация (и псих-
больница не составляет здесь исключения) обладает системой
коммуникации. Цель этой системы коммуникации, конечно,
состоит в том, чтобы канализовать директивы и информацию
от одной бюрократической позиции к другой, как вверх, так и
вниз по бюрократической иерархии. Однако та же система
коммуникации может быть использована для весьма неправо-
мочных коммуникаций. Ее можно использовать для заключе-
ния пари. Такое использование (если это делается с опреде-
ленной степенью осторожности) не мешает ее формальным
целям, и поэтому она может оказаться достаточно «вмести-
мой ». Хотя тот же самый канал коммуникации можно также
использовать для более разрушительных целей. Его можно
использовать для того, чтобы предостеречь различных инди-
видов о намечаемых акциях высших эшелонов, и чтобы выра-
зить намерение саботировать эти акции. В этом случае «содер-
жимое » потерпит неудачу, и бюрократия должна будет пред-
принять шаги к тому, чтобы вновь приобрести контроль над
этим сектором своей «подводной жизни ».
* Underlife.

Дэвид Силверман, британский социолог, предположил
недавно, что такой тип подхода можно разработать до пол-
ной теории формальных организаций, которые будут спо-
собны справиться с разнообразными ее явлениями более
адекватно, нежели структурно-функционалистский или
системный подходы17. В этом подходе бюрократия (или лю-
бого другого рода формальная организация) будет рассмат-
риваться как удовлетворяющая требованиям различных оп-
ределений ситуации. Никакой привилегированный статус не
будет придаваться какой-либо партии (стороне) в данной
ситуации, будь то ситуация «менеджмента » или какая-то
еще. Скорее будет предпринята попытка понять все опреде-
ления, действующие в данной ситуации, и увидеть, как они
объединяются, чтобы выработать общую социальную ре-
альность бюрократии в данном вопросе. Такой подход ста-
вит акцент на совершенно определенных факторах. Он об-
наружит, что очень трудно оперировать понятием системы
или даже функции. Взамен этого он сосредоточится на раз-
личных группах, которые находятся во взаимодействии в
такой ситуации — на их намерениях, взглядах и стратегиях.
Он будет стремиться рассматривать бюрократические орга-
низации как арены конфликтов или, в меньшей мере, — пе-
реговоров и компромиссов. Здесь можно добавить, что два
этих подхода, каковы бы ни были их различия, не являются
реально противоречивыми. Они просто сосредоточиваются
на разных аспектах одного и того же целостного феномена.
Что, если я фрустрирован?
Давайте вернемся еще раз к базовому опыту бюрократии,
с которого мы начинали эту главу. Это, как указывал Вебер,
опыт пронизывающей все виды рациональности и рационали-
зации. И он справедлив не только для личности бюрократа, но
и для всех, кто входит в плотный контакт с ним — а в совре-
менном обществе это почти все. Но это означает, что этос бю-
рократии оказывает воздействие не только на самих бюрокра-
тов, а также на огромное число людей. В частности, ту дихото-
мию, о которой мы только что говорили, испытывают клиенты,
равно как и персонал современной бюрократии.
17 David Silverman, The Theory of Organizations, London:
Heinemann, 1970.

Почти для каждого в современном обществе обширные
его области бюрократизированы, и индивид может действо-
вать в этих областях, только применяя к себе логику бю-
рократического поведения; выражаясь понятиями Гоффма-
на, он должен быть «запрограммирован». Это имеет свои
собственные фрустрации*. Даже если индивид не почувству-
ет прямого подавления или отчуждения, весьма вероятно,
что он будет фрустрирован этим программированием в раз-
личных областях своей жизни. Наиболее важно, что он, ве-
роятно, будет фрустрирован в эмоциональной сфере. Для
того чтобы эффективно справляться с бюрократизирован-
ным миром, индивид должен непрерывно контролировать
различные эмоции, такие как аффект, ненависть, раздра-
жение, энтузиазм или тревожность. Другими словами, бю-
рократизированный мир ожидает, что он будет в любое время
вести себя «разумно ». Само это ожидание может продуци-
ровать могущественное желание стать «неразумным » — ко-
лотить по столу, смять или порвать бумагу, которой поло-
жено быть не смятой и не порванной, возражать против за-
регистрированного извещения — вообще говоря, послать
бюрократию к черту. Эмоции и выражения, запрещаемые
для выражения в бюрократизированном мире, так или ина-
че ищут выхода. Иногда (как мы недавно могли в изобилии
наблюдать) эти фрустрации со стороны бюрократии могут
приводить к прямо разрушительным взрывам, направлен-
ным против бюрократических организаций. Однако в более
общем случае индивиды будут стремиться компенсировать
бюрократию и недовольство ею в других областях жизни —
в частной сфере или в таких институциональных областях
как политические или религиозные движения. Другими сло-
вами, рационализация, вызываемая бюрократией, создает
свои собственные антагонистические силы иррационально-
сти. Сам Вебер предвидел такое развитие. В зависимости от
точки зрения, это можно рассматривать как большую чело-
веческую надежду или как угрозу упорядоченному челове-
ческому существованию. В любом случае необходимо при-
знать, что бюрократия и ее логика должны считаться с оп-
ределенными лимитами их влияния. То, что мы знаем сейчас
* Frustration — расстройство (планов), крушение (надежд). —
Прим перев.

Глава
Юность
Двусмысленные требования общества:
«веди себя по возрасту»
Быть молодым нелегко: удобства детского возраста на-
ходятся в процессе исчезновения, а преимущества зрелости
еще не торопятся стать доступными. Неясно, когда начина-
ется молодость и когда она кончается. И уж совершенно не-
ясно, что она означает, когда протекает. Никакие четкие раз-
делительные линии не разграничивают различные стадии био-
графии. Современное общество имеет мало «церемоний
перехода », если вообще имеет таковые, которые во многих
человеческих обществах обозначают пороги между четко оп-
ределенными стадиями в прогрессивном движении индивида
сквозь жизнь. Тем не менее, молодых людей в современном
обществе часто призывают «вести себя по возрасту», в то
время как общество в то же самое время весьма двусмыслен-
но в том, что это на самом деле означает. Молодой человек в
этом обществе подвергается воздействию бюрократического
образовательного истеблишмента и болезненным конкурен-
тным давлениям внутри него. И ему полагается принимать
все это с величайшей серьезностью. В то же самое время его
участие в принятии важных решений, оказывающих влияние
на его жизнь, подвергается серьезным сомнениям со сторо-
ны взрослых. От юношей ожидается, что они будут служить
в армии, но (по крайней мере, до недавнего времени) им не
разрешали голосовать. Девушки подвергаются совершенно
противоречивым ожиданиям: с одной стороны на них давит
ряд экспектаций в смысле традиционных ценностей, кото-

рые делают акцент на добродетели «женственности », с дру-
гой — все более жестко утверждают равенство полов, а так-
же право женщины на независимую карьеру и необходимость
такой карьеры. Подобно этому, юноши и девушки предста-
ют перед сбивающим с толку выбором не только карьеры и
рода занятий, но и жизненных стилей и систем убеждений.
Более того, мир взрослых не только проявляет себя доволь-
но беспомощным перед лицом этой ситуации, в которой ока-
залась современная молодежь, но, кажется, реагирует на это
с истерической несовместимостью: то молодежь провозгла-
шают чем-то вроде мессианской надежды общества, то ее
обвиняют в зловещем заговоре ниспровержения.
Сплачивание вместе:
против привязанных
Неудивительно, что в такой ситуации людям при-
ходится держаться вместе. Поэтому развиваются мо-
лодежные сообщества с четко выраженными собствен-
ными характеристиками. В таком сообществе молодые
люди могут держаться вместе и давать друг другу хоть
какое-то утешение перед лицом фрустраций, налагае-
мых миром взрослых. Идентичность молодого бытия
громко провозглашается в одежде, языке и эстетичес-
ком стиле. В рамках образовательных истеблишментов
сообщества молодых представляют себя антитезисом
бюрократии и бюрократическому этосу почти в каж-
дой детали. Там, где бюрократии стремятся насаждать
порядок, сообщества молодых представляют спонтан-
ность, иногда переходящую в хаос. Там, где бюрокра-
тия продвигает дисциплину, общество молодых про-
славляет наслаждение. Взгляд молодежи на бюрокра-
тию довольно удачно уловлен в понятии привязанный*.
Молодежь определяет себя в прямой антитезе этой при-
вязанности** . Это — болтающийся, спонтанный, сво-
бодный. Быть молодым в современном обществе — зна-
чи7 искать убежищ. Сообщество молодых воспринима-
ется как убежище.
• Uptight.
" Uprightness.

Биология и закон.
Обладание зрелым телом,
состояние юности
Что такое юность? Здравый смысл предполагает, прежде
всего, биологический ответ. Как и во многих других вещах,
здравый смысл здесь оказывается довольно ошибочным. Оче-
видно, что существует биологический процесс роста, который
начинается при рождении (более точно — при зачатии) и про-
должается до тех пор, пока индивид не достигнет зрелости,
характерной для своего вида. После этой точки он, увы, начи-
нает быстрее или медленнее спадать. Возможно также, что
временной промежуток биологического созревания варьиру-
ет от одного промежутка к другому. Некоторые антропологи
предполагают, что на протяжении последнего столетия, или
около этого, половое созревание имело тенденцию наступать
все раньше и раньше. Если это так, то ясно, что процесс биоло-
гического роста устанавливает пределы тому, чего общество
может ожидать от индивида в любой данный момент. Беспо-
лезно для общества было бы ожидать от двухлетнего ребенка
участия в работе правительства или от семидесятилетнего ста-
рика — чтобы он показывал превосходные результаты в атле-
тизме. Однако, как мы могли увидеть гораздо раньше, в ходе
нашего обсуждения социализации, эти биологические факты
лишь задают очень широкие параметры социализации и соци-
альным определениям реальности. В любом случае биологи-
ческие факты человеческой биографии не предлагают опреде-
ленного руководства ни для продолжительности, ни для куль-
турного содержания юности. В чисто биологических терминах
можно было бы определить юность как начинающуюся с того
дня, когда индивид потерял последний молочный зуб, и закан-
чивающуюся в тот день, когда он обнаружит у себя первый
седой волос. Не существует биологических причин, по кото-
рым мы не могли бы принять такого определения.
С другой стороны, если здравый смысл формируется ско-
рее бюрократическим, нежели научным воображением, можно
было бы поискать какие-то закономерности для ответа на воп-
рос о характере юности. Американское законодательство дей-
ствительно изобилует различными статутами и правовыми ин-
ститутами, которые направлены специфически на юность. Фак-

тически существует целая юрисдикция с собственной судебной
системой, которая имеет дело с юношеской преступностью.
Закон в таком случае совершенно определенно полагает, что
существует такая вещь как юность, и она должна быть отличи-
ма как от предыдущей, так и от последующей биологических
стадий. Однако право, помимо всего прочего, — это не самый
лучший путеводитель для понимания того, что же представляет
собою это явление. В США можно получить водительские пра-
ва в четырнадцать лет, не беспокоиться о статуторном изнаси-
ловании в шестнадцать, ходить на грязные фильмы и голосовать
в восемнадцать. Если не присматриваться к тому, что эти возра-
стные пороги широко варьируют от одного штата к другому,
какой из этих различных порогов расценивать как обозначаю-
щий границы юности? Социологможетлишь указать, что закон
всегда отражает то общество, в котором он существует, и что в
данной конкретной области двусмысленность закона отражает
двусмысленность понимания обществом юности. Мы можем
опять же сослаться на знаменитое утверждение американского
социолога У.И. Томаса: Если люди определяют ситуацию как
реальную, она и есть реальная по своим последствиям. Во вся-
ком случае, для социолога юность не представляет собою ни
биологического, ни правового факта. Скорее это дело социаль-
ного определения. Биологические факты просто устанавлива-
ют параметры этого определения, в то время как правовые фак-
ты представляют собою его последствия.
Детство, [юность], зрелость:
вставка новой фазы в биографию
Разные общества сильно различаются по тем способам,
какими они определяют различные стадии биографии, и
довольно сильно различаются в своем определении юнос-
ти1. Каждое общество понуждается биологическими фак-
тами проводить дифференциацию по меньшей мере между
1 См. S.N. Eisenstadt, From Generation to Generation, New York: Free
Press, 1956; Erik Erikson (ed.), Youth: Change and Challenge, New York:
Basic Books, 1963; Muzafer .Sherif and Carolyn Sherif (eds.), Problems of
Youth, Chicago: Aldine, 1965; F. Musgrove, Youth and the Social Order,
London: Routledge & Kegan Paul, 1964. Важный исторический взгляд (на
подъем и извращение молодежного движения в Германии) см. Howard
Becker, German Youth: Bond or Free, Kegan Paul, Trench, Trubner, 1946.

более ранними фазами детства и тем, что происходит в жиз-
ни индивида позднее. Поэтому каждое человеческое обще-
ство имеет какое-то определение детства. Но многие обще-
ства не осознают стадию между ним и полноценно признан-
ной зрелостью. Другими словами, во многих обществах
индивид вступает в зрелость прямо из детства, не имея ни-
каких промежуточных стадий.
Израильский социолог С. Айзенштадт (один из круп-
нейших авторитетов по проблемам юности) предполагал, что
общества будут развивать сильное определение юности до
той степени, в какой существует резкое расхождение в цен-
ностных ориентациях между семьей и более крупными ин-
ститутами общества2. В таком случае период юности требу-
ется для того, чтобы помочь индивиду совершить переход
из одного мира в другой. Если это так, то определение юно-
сти в современном обществе стало в значительной степени
иным, нежели те, что существовали в любом другом из из-
вестных нам обществ. Юность не только вставляется между
детством и зрелостью как отчетливая биографическая фаза,
но эта фаза еще и расширилась в обоих направлениях и была
в значительной степени создана ее собственным социокуль-
турным миром. Глобальная тенденция состоит в том, что
юность начинается все раньше и раньше и продолжается все
дольше и дольше. Стили жизни и паттерны поведения, ко-
торые лишь несколько лет назад были характерными для
студентов колледжей, сегодня проникают в старшие клас-
сы средних школ и могут достигать даже более ранних воз-
растных групп. На другой временной границе кто угодно
моложе тридцати определенно думает о себе как о моло-
дом, а символы юности могут выставляться напоказ и на
гораздо более поздних стадиях. Дипломы выпускников по-
лучают сегодня индивиды в возрасте, перевалившем за трид-
цать. Что касается политиков и администраторов, то среди
них к любому, слегка перевалившему за сорок, относятся
как к «молодому». Эти социальные факты относятся к рос-
ту жизненных экспектаций, которые, как мы видели в нача-
ле этой книги, были одним из великих изменений в совре-
менном обществе. Они, очевидно, создают различие в том,
может ли индивид, отметивший свой тридцатый день рож-
2 Eisenstadt, op. cit., passim.

дения, разумно ожидать еще тридцати или сорока лет жиз-
ни. Но социальные определения юности не могут быть пол-
ностью объяснены с точки зрения демографической статис-
тики. Они более тонки и сложны и должны быть соотнесе-
ны с разнообразием факторов в современном обществе.
Почему индустриализация является
причиной «юности»?
Базовым каузальным фактором юности является инду-
стриальное общество и его институциональная динамика,
феномены, которые характеризуют юность в Америке,
очень схожи с теми, что можно обнаружить в других инду-
стриальных странах, в то время как положение молодых
людей в так называемом развивающемся мире совершенно
иная. Почему индустриальное общество продуцирует фе-
номен юности? Мы уже упоминали прежде об углублении
разделения труда, вызванном индустриальной революцией.
Мы видели, как это разделение труда, отделило семью (и ее
детей) от процесса современного производства и админист-
рирования. Современная юность — это дальнейшее разви-
тие институционального разделения или дифференциации.
Британский социолог Ф. Масгроув довольно элегантно опи-
сал эту связь:
Юношество было изобретено в то же самое время,
что и паровой двигатель. Изобретателем последнего
был Уатт в 1765 году, первого — Руссо в 1762. Изоб-
ретя юношество, общество столкнулось с двумя ос-
новными проблемами: как и где приспособить его в
социальную структуру и как сделать его поведение
согласованным с соответствующими инструкциями3.
Понятие «юношеский» не совсем адекватно, поскольку
сам феномен юности шире, нежели понятие юношества, но
общая формулировка применима равным образом и к юно-
сти. Скажем иначе: индустриальная революция продуциро-
вала институциональную структуру, которая «дает место »
3 Musgrove, op. cit., р.ЗЗ.

для юности. Отделив первоначально семью от институцио-
нальных областей экономики и государства, индустриаль-
ная революция создала как бы промежуточную область, в
которой могла в самых разнообразных формах процветать
♦частная жизнь». Юность — это один из многих «предме-
тов роскоши » в этой ситуации. Он похожа на детство в од-
ной из фундаментальных характеристик, а именно — в ее
отделении от «серьезных » видов деятельности экономичес-
ких и политических институтов.
Специализация и образовательный этос
Еще один эффект индустриальной революции в этой
области относится к структуре занятости. В значительной
степени разделение труда в современном обществе требует
непрерывно возрастающей специализации. Логично или нет,
эта специализация привела к все возрастающей сложности
образовательных требований к любому из возможных ти-
пов занятости. Это неизбежно влечет за собою удлинение
периода, который, как ожидается, индивид проведет в рам-
ках образовательной системы. Существует также общее
предположение, что в этом обществе требуется довольно
высокий уровень общего образования почти для всех рабо-
чих мест.
Подходящим примером здесь, возможно, является по-
лиция. До очень недавнего времени образовательные требо-
вания к этому роду занятий были минимальными. Хорошие
физические данные, средний интеллект и характер, соот-
ветствующий моральным требованиям (что бы они ни озна-
чали) — были единственными предварительными условия-
ми для поступления на эту работу. Сегодня в большинстве
американских городов абсолютно необходимым является
свидетельство об окончании средней школы, а в департа-
ментах полиции некоторых городов (например, в Нью-Йор-
ке) считают весьма желательным, чтобы полисмен еще и
посещал бы в течение нескольких лет колледж. Поскольку
в структуре занятости установлен такой образовательный
этос, становится трудно сказать, какие же образователь-
ные требования реально необходимы для адекватного вы-
полнения определенной работы и какие являются просто
делом статусных манипуляций. Другими словами, некото-

рые сферы занятости могут принудить кандидата провести
три года в определенном типе школы, потому что этот пери-
од необходим, чтобы передать и получить требуемые зна-
ния и умения. Однако и другой род занятий может также
предъявить требования трех лет образования, поскольку это
облегчает предъявление требований обществу соответству-
ющих правовых и экономических привилегий. В этом слу-
чае, если учебный план, простирающийся на три года, не
предлагает с готовностью себя сам, его необходимо изобре-
сти с помощью всех необходимых средств.
Изъятие молодых из фабрики
и помещение их в шкопы
К счастью (хотя вряд ли случайно), эти образовательные
требования индустриальной структуры занятости оказались
связаны с образовательным этосом, который был одним из
главных продуктов возникающей буржуазии4. Здесь не мес-
то размышлять о том, что настало первым — образователь-
ные требования индустриального общества или образователь-
ный этос класса, в наибольшей мере ответственного за фор-
мирование этого общества, или (как мы склонны думать) то,
что два эти явления подпитывали друг друга на протяжении
времени. Какой бы ни была историческая хронология, по мере
того, как образовательные требования индустриального об-
щества (реальные или воображаемые) возрастали, то же са-
мое происходило и с верой в образование, и с образователь-
ной системой, которая институционально воплощала в себе
эту веру. Отделение детства и ранней юности от процессов
производства было узаконено законами об использовании
детского труда. Достаточно логичным образом включение
детства и ранней юности в рамки образовательной системы
также было легализовано через законы об обязательном об-
разовании. Другими словами, право следовало за социальны-
ми определениями реальности; юности присваивалось под-
ходящее для нее место в социально порядке.
Соответственно участие молодых людей в рабочей силе в
индустриальном обществе устойчиво сокращалось. В Соединен-
4 См. Philippe Arls, Centuries of Childhood, Penguin Books, 1973,
Part II, «Scholastic Life*.

ных Штатах входило в состав рабочей силы 62,1 процента муж-
чин в возрасте от 14 до 19 лет. К1930 году этот процент сокра-
тился до 40,1 процентов, а к 1960 г. — до 36,5 процентов5. Ко-
нечно, это сокращение показывает значительные классовые раз-
личия, которые были гораздо острее в более высоких классах.
Имела ли эта связь молодежи с рабочей силой латентные эко-
номические функции или не имела, остается открытым для об-
суждения. Если предполагать, как это делали некоторые эко-
номисты, что современное индустриальное общество не могло
впитать в себя всю доступную рабочую силу, тогда недопуще-
ние молодежи на рынок труда по каким бы то ни было причинам
экономически функционально. Если бы ктсмго усомнился в этой
экономической позиции, тогда то же самое экономическое ис-
ключение было бы совершенно иррационально. Какова бы ни
была экономическая логика этого предмета, понятие «юность »
во все возрастающей степени относится к той части населения,
которая не привлечена к оплачиваемой работе.
Опять же необходимо упомянуть демографический фак-
тор, а именно—крутое снижение детской смертности, которое
стало следствием современной медицины и питания. Это было
очень простым следствием с точки зрения резкого возрастания
числа молодых людей в современном обществе: вокруг стало
больше молодых. Поэтому институты, предназначенные иметь
дело с молодежью, в особенности образовательная система,
должны приспосабливаться к большим массам молодых лю-
дей. Этотмассовьшхарактерсовременнойюносгиимеетнетоль-
ко количественные, но также и качественные последствия.
Социально-психологические факторы:
«опережающая социализация»
и отчужденность от родителей
Однако индустриальное общество произвело на свет
также и более тонкие социально-психологические факто-
ры, которые, в конечном счете, и породили феномен юнос-
ти. Вероятно, человеческому обществу внутренне присущи
разделения между поколениями. Однако эти отделения в
современном обществе значительно углубились. Тому есть
5 Jacob Mincer, «Labor Force», в International Encyclopedia of
the Social Sciences, vol. 8, New York: Macmillan, 1968, p.474.

две причины. Одна из них состоит в большей степени соци-
альной мобильности всех типов, что ведет к тому факту, что
очень часто люди перемещаются в социальное окружение,
которое в значительной степени зависит от того, что было у
их родителей. И если даже такого не случается, то в резуль-
тате того, что Роберт Мертон называл «опережающей со-
циализацией», они стремятся к такому иному окружению
и уже поэтому отчуждаются от родительского поколения.
Другая причина — это явная сложность современного об-
щества, которая означает, что разные люди живут в значи-
тельной степени различной жизнью. Фактором этого стало
опять же отделение семьи от «важных» процессов социаль-
ной жизни. С точки зрения юных, их старшие представля-
ются исчезающими в чужой мир, время от времени вновь
появляясь внутри ограниченного контекста, который они
разделяют с юными. Почти неизбежно социально-психо-
логическим эффектом этого становится та или иная степень
отчужденности. В результате углубления разделения меж-
ду поколениями у молодежи возникает мощная тенденция
становиться автономными, то есть устанавливать свои соб-
ственные нормы и паттерны, которые относительно незави-
симы от тех, что действуют в мире взрослых. Исключенная
из «серьезных» забот взрослого мира и предоставленная
своим собственным ресурсам, молодежь оказалась перед
небходимостью заново определять себя с каждым новым
поколением в современном обществе. Неудивительно, что
это определение — особенно в последнее время — обычно
оказывалось в преднамеренной оппозиции с определения-
ми реальности, превалирующими в поколении родителей.
Социализация в «открытое окончание»
Возможно также, что другой каузальный фактор сле-
дует искать в сложных и часто амбивалентных процессах
социализации, которые преобладают в современных обще-
ствах6. В то время как социализация в большинстве домо-
6 Эта позиция была разработана Арнольдом Геленом, современ-
ным немецким социологом, чьи работы и по сегодняшний день недо-
ступны на английском языке. Среди работ, которые были написаны
под влиянием этого подхода Т. Luckmann, The Invisible Religion, New
York, 1967; A. Zijderveld, The Abstract Society, Penguin Books, 1974.

дернистских обществ была высоко интегрированной и со-
вместимой, обеспечивая индивидов сильными паттернами, в
которые они врастали, социализация в современном обще-
стве стала характеризоваться прерывистостью и несовмес-
тимостью. Такая ситуация, вероятно, приводит к продуци-
рованию таких личностей, чья интеграция оставляет желать
лучшего —другими словами, индивидов, которые совершен-
но не уверены в себе. Первичная социализация, равно как и
ранние стадии вторичной социализации, в современном об-
ществе как бы не завершают своей работы. Они оставляют
личность «открытой ». Если это так, то отсюда следует, что
период, отложенный для завершения социализации инди-
вида, будет весьма функциональным. Юность, как она оп-
ределяется современным обществом, отвечает этому требо-
ванию. Это означает, что биографическая стадия юности
имеет своей целью дать индивиду время для завершения со-
циализации, одним словом — «найти себя ».
Паттерны юности:
эмоциональная интенсивность
и ролевое экспериментирование
Юность в современном обществе имеет и формальные и
неформальные последствия. Наиболее важным формаль-
ным последствием стало «вписывание» юности в гигантский
образовательный истеблишмент. Но равным образом имели
место и неформальные последствия, а именно — развитие
автономных социальных и культурных паттернов для мо-
лодежи. Некоторые из них явно возникли — в определен-
ной степени спонтанно — в самом сообществе молодых.
Другие паттерны развились во взаимодействии между этим
сообществом и более крупным обществом. А некоторые, не-
сомненно, были результатом прямой и преднамеренной ма-
нипуляции со стороны последнего. В любом случае моло-
дежь в современном обществе — это не просто большая
масса молодых людей, проходящих через образовательный
истеблишмент. Это явление гораздо более сложное, и оно
содержит в себе институциональные формы, отличные от
образовательного истеблишмента и в некоторых случаях
прямо противостоящие ему.

Каковы эти автономные паттерны современной молоде-
жи? Вероятно, наиболее важным сегодня является то, что
юность—это период эмоциональной сумятицы или, по мень-
шей мере, значительной эмоциональной интенсивности. Это
до некоторой степени обязано своим происхождением про-
стым биологическим фактам. Именно потому, что юношес-
кий организм более энергичен, представляется правдопо-
добным предположить, что эмоциональный склад молодых
способен к поддержанию более интенсивной деятельности,
чем у их старших родственников. Этого, однако, недоста-
точно, чтобы объяснить ни степень эмоциональности, кото-
рую продемонстрирует этот феномен, ни различия между
современной молодежью и сравнимыми биографическими
стадиями в других обществах. Скорее можно утверждать,
что эмоциональное качество современной молодежи само
является следствием ее социального определения. Оно от-
ражает двусмысленность и конфликтность, присущие со-
временному определению юности. Важным элементом в этой
эмоциональной структуре является секс. Для этого, разу-
меется, имеется опять же биологическое основание. Но
юность, как она определяется в современном обществе, име-
ет особенно интенсивный сексуальный аспект. Это период
сексуальных открытий. Сексуальные средства используют-
ся для облегчения сексуальных напряжений внутри инди-
вида; с другой стороны, юношеская сексуальность порож-
дает свои собственные сексуальные напряжения и кризисы.
Однако в гораздо более широком смысле юность — это
период экспериментирования. Сексуальные роли — лишь
один из аспектов этого. Другим способом выразить это бу-
дет утверждение, что в пределах социально возможного
теперь предпринимаются попытки реализовать фантазии
опережающей социализации. Теперь индивид «примеряет »
различные роли — с другим полом, в новых и различных
контекстах, в различных родах занятий (чаще в курсах обу-
чения, которые предполагают подготовку к этим родам за-
нятий) и в связи с различными эстетическими или идеологи-
ческими образами мышления. Поэтому у юности имеется
игровой, а иногда даже театральный аспект, но это не дол-
жно отвлекать от важности, которую эти игровые действия
имеют для индивида. Иногда эти исполнения в самом деле
удручающе серьезны. Сущностным элементом опыта юное-

ти в современном обществе является неустойчивость цен-
ностей (или, выражаясь иначе, их недостоверность) и фак-
тически — идентичность как таковая. «Что означает сделать
хуже? », «Как я проживу свою жизнь? », «Кто я? » — таковы
типичные вопросы юности. В то время как универсальное
человеческое качество этих вопросов не вызывает сомне-
ний, они получили особую остроту и настоятельность как
результат современного определения ситуации юности. По-
этому период юности очень сильно характеризуется поис-
ком «аутентичных» ценностей и идентичности. Общество
ожидает, что на протяжении этого периода индивид «най-
дет себя», и в очень значительной степени это ожидание
твердо интернализовано в сознании юных индивидов. Об-
щество далее осознает, что этот процесс самооткрытия бу-
дет включать в себя разного рода эксперименты. Другими
словами, от юного индивида ожидают, что он «перебесит-
ся »* — не только сексуально, но и во всех значимых облас-
тях социальной жизни.
Молодежная культура или субкультура
Мы предположили, что эти базовые характеристики
юности сегодня проистекают из внутренне присущих струк-
тур индустриального общества. Эти характеристики не яв-
ляются всецело новыми и в некоторых отношениях прости-
раются, по меньшей мере, до конца восемнадцатого или на-
чала девятнадцатого века. Представление о молодежи,
вовлеченной в некие разновидности благородной борьбы со
старшими поколениями, не совсем новое и находит свое пер-
вое мощное выражение в движении Романтизма, около 150
лет назад. По упомянутым выше причинам, этот конфликт
был особенно острым среди буржуазной молодежи, и в осо-
бенности в том ее сегменте, который был связан с институ-
тами высшего образования. В ряде западных стран студен-
ческие движения под знаменами бунтующей молодежи сыг-
рали с тех пор важную культурную и политическую роль7.
Однако позднее (в Америке это отчетливо наблюдалось на
* В оригинале — to sow wild oats.
7 См. Lewis Feuer, The Conflict of Generations, London: Heinemann,
1969.0 роли университетов и студенческой идеологии см. David Martin
(ed.), Anarchy and Culture, London: Routledge & Kegan Paul, 1969.

протяжении последнего десятилетия*) все это значительно
обострилось. Причины этого широко обсуждаются, и здесь
неуместно предлагать наше собственное объяснение. Дос-
таточно сказать, что этот конфликт проявился в несколь-
ких пунктах, где сообщество юных пришло в конфронта-
цию с бюрократическими структурами современного обще-
ства — в особенности, конечно, в образовательном
истеблишменте. Необходимо также указать, что эта конф-
ронтация и последующий конфликт имели место почти во
всех продвинутых индустриальных обществах, никоим об-
разом не ограничиваясь Америкой.
В этом обострении конфликта показательно, что недав-
ние комментарии по современной молодежи — и со сторо-
ны социальных исследователей, и со стороны масс-медиа —
в качестве адекватного описания того, что происходит, при-
няли понятие молодежной культуры. Само слово «культу-
ра », конечно, предполагает, что здесь имеется некое отлич-
ное от традиционного представление о ней, с которым бо-
лее крупное общество должно бороться. Это очень недавняя
разработка. Около десяти лет назад это понятие либо не
обсуждалось вовсе, либо его валидность подвергалась ак-
тивному обсуждению, либо, в лучшем случае, оно исполь-
зовалось в довольно неопределенном смысле по отношению
к некоторым паттернам поведения юношества8. Сегодня
широко утверждается не только то, что молодежная куль-
тура является социальным фактом, но и что она стоит в мас-
совой оппозиции к социально-культурному статус-кво или
даже представляет собою будущее общества9.
Что касается молодежной культуры, то мы имеем здесь
дело с весьма новым явлением, которое еще не вполне изу-
чено социологами. Большинство комментариев этого явле-
ния исходит от журналистов и популярных писателей, и
данные по этому вопросу неудовлетворительны. Поэтому
мы можем здесь высказать по поводу этого феномена лишь
* То есть в 60-е гг. прошлого века. — Прим. пере S.
* См. James Coleman, The Adolescent Society\ New York: Free Press,
1961; Ernest Smith, American Youth Culture, New York: Free Press, 1962.
9 Kenneth Keniston, The Uncomitted, New York: Harcourt Brace,
1965; Theodor Roszak, The Making of Counter Culture, London: Faber,
Tbe Making of Counter Culture, London: Faber & Faber, 1971; Charles
Reich, Tbe Greening of America, Penguin Books, 1972.

пробные и осторожные утверждения. И все равно мы ведем
речь о явлении огромной важности в современном мире, и
если не остается ничего другого, то хотелось бы выразить те
вопросы, которые оно ставит.
На собственно социологическом языке более адекват-
ным было бы описывать этот феномен понятием субкуль-
тура. Как можно заключить из самого термина, субкульту-
ра означает социально-культурную формацию, которая су-
ществует как нечто вроде острова или анклава внутри более
крупного острова. Мы уже касались субкультурных фено-
менов, имея дело с классом, этничностью и расой в Амери-
ке. Так, сообщество черных формирует субкультуру в аме-
риканском обществе. Какими бы ни были возможные пос-
ледующие отношения молодежной культуры с более
крупным обществом, в данный момент она отчетливо суще-
ствует в рамках последнего. Однако она обладает рядом
характеристик, которые можно описать в виде пробы.
Молодежная эстетика,
коллективное участие и мораль
С культурных позиций в собственном смысле этого по-
нятия мы можем различать два типа характеристик: эстети-
ческие и моральные. Эстетические характеристики относят-
ся к совершенно особому стилю и вкусу, существующими в
рамках молодежной культуры. Это нетрудно увидеть в сти-
ле личного внешнего вида, выражаемое в одежде, украше-
ниях или прическе. Молодежная культура имеет примеча-
тельный артистический налет (относящийся к ее спонтан-
ности и творчеству). Вероятно, наиболее бросающееся в глаза
выражение — это рок-музыка, которая гораздо более, не-
жели просто форма искусства, стала для молодежной куль-
туры чем-то вроде символического манифеста, если не ска-
зать — причастия. В изобразительных искусствах вкус вы-
лился в направлении очень красочных и непокорных фррм,
обычно именуемых психоделическими (что порождает по-
разительное и интересное сходство с тем, что в Германии
полвека назад называлось Jugendstil). В той степени, в какой
подобный вкус распространился на исполнительские искус-
ства, такие как танец и театр, он продвинулся также в на-
правлении неограниченной экспрессии, буйства и коллек-

тивного участия. Этот последний элемент действительно
представлен во всех эстетических выражениях этой суб-
культуры. Акцент делается на сообществе, на принадлеж-
ности, на коллективно разделяемом экстазе — все те цен-
ности, надо отметить, которые находятся в самом резком
контрасте с этосом бюрократического общества.
Тема коллективного участия перебрасывает мост меж-
ду эстетикой и моралью. Коммунализм появляется как мо-
ральная ценность, стоящая опять же в резкой оппозиции
индивидуализму и конкурентности общества среднего клас-
са. Периодическими темами являются честность, искрен-
ность, «аутентичность»,противопоставляемые «лицемерно-
му» взрослому миру. Существует сильный акцент на осво-
бождении от всех ограничений и на стремлении к
наслаждению без всякого чувства вины. Здесь проявляется
антитеза пуританскому наследию американского общества,
включая «протестантскую этику», которая сыграла и все
еще продолжает играть такую важную роль в этосе капита-
лизма10. Широкое распространение галлюциногенных нар-
котиков стало наиболее ярким выражением этих тем. Но
было бы ошибкой идентифицировать эти темы исключитель-
но с сюжетом наркотиков. Вероятно, более важным и более
постоянным выражением этих тем является область сексу-
альности, где их выражение тесно связано с так называемой
сексуальной революцией. В рамках молодежной культуры
секс твердо определен как одна из наиболее важных, если
не самая важная сфера, в которой индивид испытывает себя
и других с полной свободой и честностью. Нынешний культ
нудизма — мощное выражение этого стремления к «аутен-
тичности». Индивид, демонстрирующий себя обнаженным,
отбрасывает не только одежду, но и маску неискренности,
под которой он прежде скрывал свою подлинную идентич-
ность.
Во всем этом имеется интригующая комбинация кол-
лективизма и индивидуализма. С одной стороны, молодеж-
ная культура энергично утверждает сообщество, и ее ос-
новные символические действия выражают почти мистичес-
кое слияние многих индивидов в общем переживании
10 Оживленную критику этого аспекта молодежной культуры в
Британии см «The End of Protestant Ethic» in David Martin, Tracts
Against the Times, London: Lutterworth, 1973.

экстаза. В этом пункте самым известным случаем стал Вуд-
сток, но и любой вполовину менее успешный рок-концерт
повторяет этот опыт на менее грандиозном уровне. Однако
с другой стороны, молодежная культура категорично ут-
верждает автономию каждого индивида и его право «делать
то, что он хочет» в пределах возможного. Это только види-
мое противоречие. Лежащая в основании этого тема — по-
иски подлинной идентичности. Сообщество и его экстазы
переживаются как средства для достижения этой цели. Мы
не можем здесь озабочиваться тем, являются ли эти цели
этически валидными или эмпирически достижимыми. Мы
можем лишь описывать эту мораль, как она сама себя пред-
ставляет в молодежной культуре, и пытаться понять, каким
смыслом она наделена с ее собственной точки зрения.
Субсидирование и молодежный рынок
Каждая человеческая культура или субкультура имеет
экономические основания, и юношеская культура не являет-
ся исключением. Экономика молодежной культуры важна
для понимания ее связей с более крупным обществом. С од-
ной стороны, необходимо подчеркнуть, что объем этой суб-
культуры тем или иным образом субсидируется более круп-
ным обществом. Как мы уже указывали, все более возраста-
ющее число молодых людей не вовлекаются в формирование
рабочей силы. Во многих случаях субсидирование молодежи
осуществляется прямо через родителей. Однако, помимо это-
го, существует большая и постоянно расширяющаяся сеть
субсидий через образовательную систему, блыиая часть ко-
торой, в свою очередь, субсидируется государством.
В то же время молодежная культура конституирует ог-
ромный рынок. Ее особые вкусы и стили выражают себя не
только в неэкономическом поведении, но, что весьма важ-
но, в паттернах потребления. Существуют крупные дело-
вые интересы, вовлеченные в маркетинг молодежной одеж-
ды и украшений, молодежной музыки и ее чрезмерно доро-
гого оборудования, молодежного искусства и — нет нужды
лишний раз упоминать — в наркотики, потребляемые в рам-
ках молодежной культуры. Этот экономический рынок и
те, кто делают бизнес в нем, вовлечены в непрерывное взаи-
модействие с молодежной культурой. И в некоторых слу-

чаях некоторые из характеристик молодежной культуры
активно манипулируются этими внешними интересами. Ка-
ково бы ни могло быть историческое происхождение кра-
сочной одежды, которая стала чем-то вроде молодежной
униформы, она энергично просачивалась в общество с по-
мощью рекламы и оказалась чрезвычайно выгодной для боль-
шого числа бизнесов.
Имеется парадоксальная связь между молодежью и
субкультурными паттернами ее потребления. С одной сто-
роны, эти паттерны выражают то, чем молодежь хочет быть.
С другой стороны, поскольку они находятся на рынке, они
могут быть куплены кем угодно — включая индивидов за
тридцать, которые желали бы идентифицироваться с моло-
дежью. Как неизбежно случается со всякой сферой соци-
альной жизни, в которой становится важной реклама, мо-
лодежная культура оказалась сильно подверженной дина-
мике моды. Мода, которая поистине всегда с ней, все время
меняется, по меньшей мере, отчасти вследствие того, что
моделями манипулируют те, кто имеет в них экономичес-
кий интерес, и поэтому от индивида, который не желает
остаться позади, требуются значительные усилия. В резуль-
тате молодежная культура с высокомерным презрением от-
носится к «крысиным гонкам» пригорода, произвела на свет
свою собственную версию игры «держаться наравне с Джон-
сами».
«Статусные сферы»,
бесклассовые экстазы
и паттерны потребления
Важно также понять отношение молодежной культу-
ры к стратификационной системе. Молодежная культура
в значительной степени пересекает классовые линии. Если
обратиться еще раз к полезному понятию Т. Вульфа «ста-
тусные сферы », молодежная культура создала символы и
паттерны поведения, которые способны даровать статусы
индивидам, происходящим из различных классовых сло-
ев. В дополнение к этому, как часть ее этики безжалостной
искренности (не говоря уже о нудизме), молодежная куль-
тура обладает сильным эгалитарным этосом, который не

только сделал ее местом совершенно замечательной расо-
вой терпимости, но и чем-то вроде реально бесклассового
общества. Это стирание классовых линий особенно приме-
чательно во внешних выражениях этой субкультуры. Так,
молодые люди всех классов могут принимать совместное
участие в коллективных действиях экстаза рок-фестива-
лей (и, насколько известно, это действительно имело мес-
то в таких случаях). Классовые линии начинают становить-
ся менее важными, когда дело доходит до паттернов по-
требления, поскольку молодые люди разных классов
имеют разное количество денег, которое могут потратить.
Мы уже упоминали значительные затраты, включаемые в
получение адекватного оборудования для воспроизводства
молодежной музыки; не каждый, помимо всего прочего,
может позволить себе пользоваться высококачественны-
ми системами.
Однако, вероятно, самые важные классовые различия
можно найти в области ценностей и сознания. Во всяком
случае, в Америке наиболее полное развитие «новое созна-
ние» молодежи явно получило в высшем-среднем классе.
Поэтому в тех колледжах, которые посещает молодежь
более высоких классов — скорее, нежели в колледжах, по-
сещаемых детьми из семей низших-средних и рабочего клас-
сов, — молодежная культура расцветает более впечатляю-
щим образом. Здесь не место для размышлений о различ-
ных возможных объяснениях этой связи. Нам, однако,
хотелось бы коснуться упомянутого выше обсуждения раз-
личий в воспитании детей между классами американского
общества и предположить, что именно там самое правдопо-
добное место, где нужно искать социологическое объясне-
ние этой связи. Молодежь высшего-среднего класса не толь-
ко в большей степени идентифицируется с молодежной куль-
турой, но и способна завоевать симпатии взрослых в гораздо
большей степени в том же высшем среднем классе, нежели
в низших стратах американского общества. Отчасти это мож-
но объяснить тем фактом, что родители с большей степе-
нью вероятности терпимы к экстравагантным поступкам
собственных детей, нежели других. В любом случае взрос-
лые высшего среднего класса готовы в большом числе слу-
чаев терпеть многое, если не все в молодежной культуре.
С другой стороны, люди низшего среднего и рабочего клас-

са гораздо более склонны рассматривать молодежную куль-
туру в лучшем случае как весьма подозрительное явление, а
в худшем — с моральным отвращением. Недавно мы имели
случай наблюдать некоторые из политических аспектов это-
го различия.
Молодежь: изменчивые вестники
новой политики и религии
Необходимо подчеркнуть, что одним из аспектов моло-
дежной культуры является ее изменчивость. Ее эмоциональ-
ность и ее ценности, равно как и ее ненадежная экономическая
структура, — все они вносят свой вклад в это. Важно помнить
об этой ненадежности при рассмотрении недавних идеологи-
ческих выражений молодежной культуры, особенно в облас-
ти политики и религии. За последние несколько лет в амери-
канской молодежной культуре существовало то, что можно
было бы, в общем, назвать (за неимением лучшего термина)
«левым настроением ». Оно выражает себя в довольно широ-
кой оппозиции, простирающейся от умеренной до радикаль-
ной, некоторым аспектам не только текущей американской по-
литики (особенно война в Юго-Восточной Азии), но и некото-
рым базовым ценностям американской экономической и
политической системы. Это привело некоторых людей к взгля-
ду —с чувством надежды или тревоги — на молодежную куль-
туру как на потенциально «революционную » силу.
Также в последние годы в той же самой субкультуре
возникла замечательная волна интереса к религии (и осо-
бенно к ее более оккультным и эзотерическим выражени-
ям). Многие люди сделали вывод, что эта молодежная куль-
тура является авангардом новой эпохи религии (к примеру,
хорошо известный писатель Пол Гудмен в недавней жур-
нальной статье в ходе обсуждения молодежной культуры
говорил о новой Реформации). Возможно, что молодежная
культура может действительно стать предвестником или ку-
рьером таких политических или религиозных трансформа-
ций. Однако также возможно, что эти тенденции могут зна-
чительно измениться в самом недалеком будущем как раз
вследствие вышеупомянутой изменчивости. Это следует
хорошо помнить некоторым комментаторам, когда они вы-
дают излишне самоуверенные прогнозы.

Молодежная культура:
конфронтация и непрерывность
Элементы конфликта между молодежной культурой и
более широким обществом нашли свое выражение в после-
дние годы не только в Америке, но и в интернациональном
масштабе. Главным местом такого конфликта стали универ-
ситеты, — хотя позднее признаки его проявились и в сред-
ней школе. Паттерны конфронтации между университетом
и мятежными студентами, в том виде, как он возник в Берк-
ли около семи лет назад, стали в сознании многих (и моло-
дых, и старших) главными выражениями молодежной куль-
туры11. Несомненно, эта конфронтация имеет большую важ-
ность для нашего общества и важна она не только для
университета как института. Однако вполне возможно, что
элементы конфликта в отношениях между молодежной
культурой и большим обществом преувеличены. Существу-
ют также важные аспекты непрерывности между двумя эти-
ми сущностями, особенно в Америке. В Америке всегда под-
черкивалось, что молодежь, помимо всего прочего, с самого
начала определяла себя как «новый мир », энергичное моло-
дежное сообщество, возникающее на основаниях упадка
«старого мира ». В Америке в течение длительного времени
существовал этос юности, и фактически именно в результа-
те этого этоса так много взрослых симпатизируют молоде-
жи, по крайней мере — в некоторых текущих аспектах.
Идентификация с молодежью также не является новым
явлением для Америки. Среднего возраста профессор, ко-
торый одевается так же, как хиппи, только повторяет пат-
терн пригородной домохозяйки среднего возраста, которая
одевается как тинэйджер (и, во всяком случае, в некоторых
местах поступала так тридцать лет назад).
Контркультура: станция
на пути к постоянному поселению?
Тем не менее, мы не будем отрицать общего мотива оп-
позиции современной молодежной культуре. Важный воп-
11 См. Daniel Bell and Irving Kristol (eds.) Confrontation, New York:
Basic Books, 1969.

рос (на который, возможно, здесь не будет ответа) состоит
в том, не вырастает ли сейчас из молодежной культуры по-
стоянная контркультурау которая может со временем впи-
тать в себя индивидов из различных возрастных групп. Мо-
лодежная культура это — по самой своей природе — пере-
садочная станция в жизни индивида. К сожалению,
каждый, какой бы длины ни были его волосы, постепенно
стареет. В этом отношении многие из выражений молодеж-
ной культуры могут быть лишь красочным повторением по-
читаемого американского паттерна «перебеситься ». Други-
ми словами, общество позволяет индивиду «откинуться » на
период в несколько лет и даже проявляет готовность субси-
дировать эту операцию. Однако существуют указания на
то, что для некоторых людей эта пересадочная станция ста-
новится местом постоянного поселения. Это, конечно, те,
кто «откидывается » постоянно и выращиваются в такой си-
туации. Часто, объединяясь в коммуны, маргинальные ака-
демические общины, или зоны хиппи в больших городах,
они обычно бывают заняты в маргинальных профессиях и
ведут такой же образ жизни, который подчеркнуто проти-
воположен среднему классу. Если такой тип контркульту-
ры поддерживает себя как перманентная черта общества, и
если он охватывает значительное число людей, то это для
американского общества будет фактом огромной важности.

Глава 12
Работа и досуг
Быть взрослым — это означает работать. «Серьезность»
жизни как раз и начинается тогда, когда кто-то должен рабо-
тать. Детство и юность, как мы видели, менее «серьезны » как
раз потому, что они являются теми биографическими фазами,
в которых от индивида не ожидают, что он будет работать1.
Когда кто-то не работает, предполагается, что он «играет».
Таким образом, до взросления главные виды деятельности
индивида рассматриваются как игровые. Но ни один взрослый
не занимается в течение полного дня одной лишь работой и
ничем иным. В таком случае мы можем сказать, что взрослая
жизнь состоит из сменяющих друг друга паттернов работы и
игры. Игра, особенно в Америке, часто требует значительных
усилий и доставляет удивительно мало удовольствия. И все
равно к ней обычно относятся как к деятельности, связанной с
нашим досуговым временем. В этом смысле жизнь взрослого
человека организована как бы в ритмах работы и досуга.
Новые формы
и новые проблемы работы и досуга
Труд и игра — фундаментальные антропологические ка-
тегории; это означает, что без них невозможно представить
себе человека. Люди всегда трудились. Люди всегда играли.
Что бы ни изменялось в их истории, это было характеристика-
ми каждой из сфер жизнедеятельности и отношений между
ними. Индустриальная революция продуцировала фундамен-
1 Британская книга, где обсуждается детально переход от не-
работы к работе, это Michael Carter, Into Work, Penguin Books, 1966.

тальные изменения в этом, и, как результат, современное об-
щество имеет весьма специфические формы и работы, и игры.
Одно из наиболее очевидных изменений произошло во време-
ни размещения между двумя этими сферами человеческой де-
ятельности. Технологическое производство прогрессивно
уменьшало количество того времени, которое большинство
индивидов проводили на работе. Как следствие этого, проис-
ходило весьма значительное расширение времени досуга. Но
также имели место далеко идущие изменения способов вос-
приятия и интерпретации работы. Работа становилась во все
возрастающей степени «проблемой » для многих индивидов.
Сказать, что нечто является «проблемой», означает ука-
зать, что люди задают вопросы по поводу того, что же именно
это означает. Разумеется, такого рода вопросы о работе стави-
лись людьми и в доиндустриальных обществах, однако, такие
случаи были весьма редкими в сравнении с общераспростра-
ненными для современного общества вопросами о «значении
работы ». В доиндустриальных обществах типичным аттитю-
дом по отношению к работе было то, что она конституирова-
лась Богом данной необходимостью человеческой жизни. Она
была делом судьбы, предопределения, возможно, удачи. Во
многих случаях работа связывалась с религиозными обязатель-
ствами и ритуалами. Работа часто была одной из тех связей,
которые индивид имел с миром богов. Так, например, в клас-
сическом индуизме правильное исполнение чьей-то кастовой
обязанности, или дхармы, было главнейшей религиозной обя-
занностью индивида. Сущностным аспектом дхармы было пра-
вильное исполнение профессиональных обязанностей, отно-
сящихся к чьей-то определенной касте. Классическое индуис-
тское высказывание выражало это следующим образом:
«Лучше выполнять плохо свою собственную дхарму, нежели
хорошо — чужую». Именно в рамках такого религиозного
контекста индуистские мастера традиционно освящали свои
инструменты. В других культурах работа была менее прямым
образом связана с религиозной жизнью индивида. Тем не ме-
нее, везде мы обнаруживаем понятие работы как внутренне
присущей и неминуемой части человеческой участи.
Рассматривать работу как судьбу или даже религиоз-
ную обязанность, еще никоим образом не подразумевает,
что человек будет наслаждаться ею. Не случайно в Книге
Бытия Адам приговорен к труду. Это означает, что работа

не является «проблемой ». Каждый знает, что именно это
означает, потому и не задает об этом вопросов.
Фрагментация работы
Положение существенно изменяется в современном
индустриализме. Обширное разделение труда, вызванное
индустриальной революцией, с которой мы имели случай
соприкоснуться выше, имело своим последствием, что боль-
шинство индивидов принимают участие в процессах слож-
ной работы, которой они не в состоянии осознать в полном
объеме. Классический случай такого процесса — линия сбор-
ки, где каждый отдельный рабочий исполняет лишь минут-
ную операцию в рамках целостного процесса. Он не забо-
тится о тех ступенях процесса, что подводят к его операции
или тех, что последуют за ней, и не понимает их. В таком
случае можно утверждать, что его связь с работой носит
фрагментарный характер. Наиболее важно то, что он не
имеет связи с конечным продуктом своей работы, а реально
может и никогда не увидеть его. Делает его это несчастным
или нет, это почти неизбежно приводит к ситуации, в кото-
рой он должен спросить о значении того, что он делает2.
Эта трансформация в характере работы наиболее очевидна
среди случаев технологичного производства, как было приведе-
но в примере сборочной линии. Однако во все большей степени
подобная фрагментация становится характерной и для работы,
более отдаленной от технологического производства как таково-
го. Как мы также видели прежде, она весьма фундаментальным
образом характерна для бюрократии. Сегодня даже ученые час-
то работают в командах, у которых базовые характеристики ра-
боты возмутительно схожи с парадигмой сборочной линии. Это
справедливо и в отношении юристов, и высших правительствен-
ныхчиновников, и даже некоторыхуниверситетских преподава-
телей. Индивид, чья работа состоит в изучении одной маленькой
темы в правовой области, или подготовке одного из двадцати раз-
делов в правительственном отчете, или корректировке английс-
2 Маркс был первым, кто привлек внимание к этому аспекту рабо-
ты в современном обществе. Он относился к этому как к «отчужде-
нию труда» и атрибутировал его капитализму. Большинство немарк-
систских социологов сегодня принимают этот базовый смысл, но сводят
♦отчуждение» скорее к технологии, чем к формам собственности.

кого языка в огромном числе первых классов, если задать ему
вопрос о значении его работы, сможет ответить об этом не боль-
ше, чем тот индивид, чья работа состоит исключительно в том,
чтобы прикрутить я-й винт к одной из деталей машины.
Работа как «призвание»
Структурная характеристика работы в современном об-
ществе несчастливым образом комбинируется с особым раз-
витием в сфере ценностей. Макс Вебер показал, что происхо-
дит с религиозным понятием «призвание » в начале модерни-
стской эпохи3. В средневековье (а в католическом языке и
сегодня) это понятие относилось только к занятиям духо-
венства и монашества. Слово «призвание »* происходит от ла-
тинского vocare, которое означает «призвать ». Другими сло-
вами, это понятие относится к тем видам занятий, к которым
индивид, как предполагается, призван Богом. В сравнении с
ними другие виды работы были «профаническими », то есть
обладающими меньшей религиозной или моральной значи-
мостью. Протестантизм ввел радикальную ре-интерпретацию
понятия призвания. Лютер настаивал, что любое законное
занятие есть призвание в глазах Бога, и что индивид обязан
приложить к нему такую же убежденность, которой ожида-
ют от священника, монаха или монахини в свершении ими
своего призвания. Кальвинистская реформация еще сильнее
интенсифицировала эту трактовку. Вебер проявлял особый
интерес к показу способа, которым эта ре-интерпретация
религиозного значения работы продуцировала совершенно
новый аттитюд к экономической деятельности, который, как
он считал, был важным каузальным фактором в происхож-
дении современного капитализма.
Со времен Реформации имела место значительная секуля-
ризация такого понятия призвания, то есть оно лишилось свое-
го религиозного значения в глазах большинства людей совре-
менного мира. Однако фундаментальная серьезность, с кото-
рой воспринимается работа в аспекте призвания, по-прежнему
с нами. По-прежнему предполагается, что работа составляет
сущностный элемент исполнения человеческого существования.
3 В своей классической Протестантской этике и духе капита-
лизма.
* Vocation.

Связь этого идеологического развития с упомянутой выше
структурой работы в современном обществе парадоксальна: в
то время как индустриальная революция все более затрудняла
ясное определение значения работы, существует глубоко уко-
ренившееся представление, что работа обязана иметь поистине
глубокое значение для идентичности и морального достоинства
индивида. Не удивительно, что в результате этого парадокса
работа должна была стать «проблемой » для многих людей.
Три уровня
человеческого опыта работы
Удерживая это в сознании, можно провести различие меж-
ду тремя типами работы, испытываемыми индивидом. Первый
тип — это тот, который может определенно пониматься инди-
видом как призвание; то есть этот тип относится к такой рабо-
те, с которой индивид может идентифицировать себя и в вы-
полнении которой он может испытывать, как минимум, меру
своего человеческого свершения. На противоположном полюсе
опыта — другой тип работы, который индивид может пони-
мать лишь как страдание и как угрозу своей самооценке. Тре-
тий, расположенный между двумя этими полюсами, это тот
тип работы, который индивид не переживает ни как осуществ-
ление, ни как страдание, но как что-то вроде нейтральной зоны
своей жизни и, которая, не принося ему большого удовлетво-
рения, в то же время по-человечески терпима и не угрожает
его поискам самоосуществления в других областях жизни.
Профессионалы и администраторы высшего эшелона, как пра-
вило, располагаются на первом уровне этой иерархии занято-
сти. Выполняющие такую неприятную работу как, скажем,
сбор мусора или мытье посуды, обычно размещаются на ниж-
нем уровне. Большому числу работников белых воротничков и
синих воротничков отведен скорее средний уровень между
двумя этими полюсами.
Предположительно в какой-то степени такая класси-
фикация могла бы также быть применима к работе в доин-
дустриальных обществах. Однако индустриальная револю-
ция значительно распространила средний тип работы, в осо-
бенности за счет низшего уровня. Индустриальная
революция в прогрессивно возрастающей степени имела тен-
денцию к устранению большинства одиозных типов заня-

тий и сделала рабочую среду для большинства людей в об-
ществе по меньшей мере терпимой. И все равно вопрос о
значении работы возникал на всех трех уровнях с различ-
ным смыслом, но, вероятно, с одинаковой настоятельнос-
тью. На высшем уровне (несомненно, что это случилось —
во всяком случае, отчасти — вследствие более высокого
образования) мы обнаруживаем множество нередко очень
сложных вопросов о конкретных видах занятий: Что озна-
чает быть приверженным ученому превосходству в эпоху
массового образования? Возможно ли еще поддерживать
традиционную независимость профессий, таких, скажем,
как медицина или правоведение, официально считаясь без-
работным? Что такое социальные обязанности администра-
тора в бизнесе? Что означает быть социальным работником?
Должны ли социологи оставаться политически нейтраль-
ными? Имеет ли все еще смысл быть католическим священ-
ником? И так далее, и так далее.
На среднем уровне перечисленного выше индивид с мень-
шей вероятностью будет задаваться вопросами о внутренне
присущей значимости своей работы, потому что он по опре-
делению не идентифицирует себя с какой-либо ощутимой
степенью. Здесь вопрос обычно касается связей его работы с
другими секторами его жизни. Важными проблемами здесь
являются рабочее время и отпуска, равно как и возраст выхо-
да на пенсию или медицинская страховка. Важно также под-
держание и улучшение терпимых условий на работе, равно
как и обеспечение защиты профессии от опасности того, что
твоя работа может выйти из употребления в эпоху быстрых
технологических изменений. Важными институциональными
средствами решения этих проблем стали профсоюзы.
Низший уровень работы в нашем обществе в наиболь-
шей степени схож с тем, чем была работа для большинства
людей на протяжении большей части человеческой исто-
рии, — монотонный, нудный и однообразный труд. Однако
в современном обществе такой тип работы — возможно, с
небольшими исключениями — уже не может испытываться
тем же образом, как это было в предшествующие периоды
истории. Точнее, он не может больше восприниматься как
судьба, как религиозная обязанность. Скорее он восприни-
мается будучи окрашенным сравнениями, которые произ-
водит индивид в отношении работы других людей. Поэтому

он воспринимается индивидом как острое оскорбление его
человеческого достоинства и даже нарушение своих базо-
вых прав человека. Таким образом, в современном обществе
работа является «проблематичной » на всех уровнях иерар-
хии занятости.
Различные подходы к исследованию
работы
Классика
Социологи занимались вопросами работы с самого нача-
ла истории этой дисциплины. Это было, во всяком случае до
некоторой степени, обязано влиянию Маркса и усилиям боль-
шинства классических социологов в поисках подходов к со-
временному обществу, альтернативных марксизму. Маркс в
своих ранних, более философских работах делал сильный
акцент на решающей важности труда не только в человечес-
кой истории, но и весьма фундаментально — с точки зрения
того, что вообще представляет собою человек. В более по-
здних работах Маркса и в последующем развитии марксист-
ской теории центральное место в анализе современного об-
щества отдавалось экономике и экономической активности,
что опять же выдвигало феномен работы на передний фронт
уделяемого внимания. Одна из главных работ Эмиля Дюрк-
гейма, О разделении общественного труда (опубликован-
ная в 1893 году), имеет дело с отношениями процессов рабо-
ты к обществу. Макс Вебер, в особенности в связи со своей
концепцией рационализации (которую мы обсуждали выше),
постоянно касается проблем работы. Из классических соци-
ологов самое большое внимание работе в анализе современ-
ного общества уделял, вероятно, Торстейн Веблен: Теория
праздного класса (1899), Теория делового предпринима-
тельства (1904) и Инстинкт мастерства (1914).
Американские подходы:
индустриальная социология
Тем не менее, вероятно, надо честно сказать, что эти
классические исследования, довольно мало что могут про-
яснить в чрезвычайно обширном интересе к работе, возник-

шим в более поздней американской социологии. Этот инте-
рес проистекает главным образом из двух взаимосвязанных,
но различных направлений в развитии американской социо-
логии: одно из них обычно известно под названием индуст-
риальной социологии, а другое — социологии профессий.
Индустриальная социология в Америке можетбыть доволь-
но точно датирована 1927 годом, когда начались Хоторнские
эксперименты на Western Electric Company в Чикаго, имевшие
далеко идущие последствия. В течение какого-то времени до
этого периода компания была вовлечена в ряд экспериментов в
Хагорне, предназначенных для изучения воздействия на произ-
водительность рабочих различных изменений в физической сре-
де, окружающей работу. Особый интерес был сосредоточен на
природе освещения, и контрольная группа рабочих подверга-
лась в процессе их работы различным способам организации
освещения. Было обнаружено, что производительность конт-
рольной группы устойчиво возрастала, независимо от различ-
ных изменений, которым подвергалась физическая окружаю-
щая среда. Так, рабочее помещение иллюминировалось с помо
щью различных источников света; интенсивность света
увеличивалась или уменьшалась; иногда рабочие купались в яр-
ком свете, а иногда работали почти в темноте — и все время их
продуктивность росла. Не удивительно, что инженеры, отве-
чавшие за эксперимент, приходили все в большее недоумение.
Наконец кого-то озарило, что возможно на всем протяжении
эксперимента упускался из вида какой-то существенный намек.
Тогда компания пригласила Элтона Мэйо, австралийс-
кого индустриального эксперта, связанного в то время с Гар-
вардской бизнес-школой, чтобы он провел собственный эк-
сперимент. Мэйо и его ассистенты быстро пришли к заклю-
чению, что сущностная переменная в этой ситуации не
принадлежала к числу каких-либо факторов, которые про-
игрывали до этого инженеры, а в действительности ею была
сама группа — то есть та группа рабочих, которая была со-
брана вместе в течение столь долгого времени ради самого
эксперимента. В результате проведения эксперимента не
только было привлечено огромное внимание к группе со сто-
роны менеджеров и инженеров, вовлеченных в эту деятель-
ность, но и сами члены группы почувствовали гораздо более
тесные связи друг с другом. Мэйо решил, что это и было
решающим фактором повышения продуктивности группы4.

Хоторнские эксперименты ознаменовали собою весьма
драматичное открытие в развитии социологии труда (тем бо-
лее драматичное, что оно было совершенно непредвиденным
в то время, когда начинались эксперименты), а именно — от-
крытие важности неформальной группы в промышленности.
Мэйо развил это базовое понимание в ряде своих работ5. Его
интерес ко всему этому был не только научным, но и практи-
ческим. Он почувствовал, что может найти ключ к новому
типу индустриального менеджмента, который будет и более
гуманным, и более эффективным. Работы Мэйо стимулиро-
вали развитие того направление в американском менеджмен-
те, которое стали называть «человеческими отношениями ж
Это направление в целом подвергалось критике как услож-
ненная техника менеджмента, предназначенного для мани-
пуляции рабочими и контроля за ними6. Даже если это было
так, значительная часть производимой работы имеет дело с
проблемами, к которым первым привлек внимание Мэйо.
После Второй мировой войны число социологов, про-
являвших интерес к этим проблемам, значительно возрос-
ло, и в этой области возникла отдельная субдисциплина,
известная под названием индустриальной социологии7. Хотя
центр исследовательской деятельности оставался в Соеди-
ненных Штатах, индустриальная социология приобретала
все большую важность и в Западной Европе (особенно во
Франции), а в последние годы стала довольно влиятельной в
социалистических странах Восточной Европы. Внимание
почти во всех этих исследованиях сосредоточилось на мик-
ромире работы, то есть на реальном социальном окруже-
4 Описание Хоторнских экспериментов см. в Fritz Roethlisberger
and William Dickson, Management and the Worker, Cambridge, Mass.:
Harvard University Press, 1939; George Homans, The Human Groupy
London: Routledge & Kegan Paul, 1951.
5 Elton Mayo, The Human Problems of an Industrial Civilization,
Boston: Harvard University Graduate School of Business Administration,
1933; Elton Mayo, The Social Problems of an Industrial Civilization,
London: Routledge & Kegan Paul, 1949.
6 Cm. Loren Baritz, The Servants of Power, Middletown, Conn.:
Wesleyan University Press, 1960.
7 Для вводного ознакомления с этой областью см. Del be г t Miller
and William Form, Industrial Sociology, New York: Harper, 1951;
William Why te, Men at Work, Homewood, 111.: Irwin, 1961; Tom Burns
(ed.), Industrial Man, Penguin Books, 1969; S. Parker et.al., The
Sociology of Industry, London: Allen & Un win, 1972.

подхода это привело к значительному числу исследований
тех или иных рабочих ситуаций8. Предпринимались также
разнообразные попытки интегрировать эти исследования в
общую теорию. Эти попытки были очень тесно связаны с
теорией организаций, с которой мы имели дело выше9. Дос-
таточно логично, что эта относительно замкнутая сфера ис-
следования стала социологией тред-юнионов10. В большин-
стве этих работ, ориентированы ли они на менеджмент или
на труд, имел место сильный практический уклон и интерес
к приложению социологических открытий.
Чикагская школа: социология профессий
Так называемая социология профессий* имеет совершен-
но иные источники и взгляды. Она берет свое начало в чикагс-
кой урбанистической социологии и, в особенности в том инте-
ресе, который эта школа проявляла к более колоритным угол-
кам городской жизни. Как мы имели случай отметить выше,
чикагские социологи вдохновлялись неослабным любопыт-
ством к любому из мыслимых аспектов социальной жизни сво-
его города. Одним из результатов этого стали монографии о
таких, менее чем респектабельных, видах занятий, как бродя-
га, профессиональная партнерша для танцев и профессиональ-
ный вор11. В таких исследованиях с любовным вниманием к
8 Некоторые типичные монографии: Lloyd Warner and J.O. Low, The
Social System of The Modern Factory, New Haven, Conn.: Yale University
Press, 1947; Charles Walker and Robert Guest, The Man on the Assembly
Line, Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1952; Ely Chinoy,
Automobile Workers and tbe American Dream, Garden City, N.Y.:
Doubleday, 1955; Huw Benyon, Working for Ford, Penguin Books, 1973.
' Cm. Wilbert Moore, Industrial Relations and tbe Social Order,
New York: Macmillan, 1951; французский подход см. в George
Friedmann, The Anatomy of Work, New York: Free Press, 1961.
10 Cm. Seimour Lipset, Martin Trow and James Coleman, Union
Democracy, New York: Free Press, 1961; Jack Barbash, The Practice of
Unionism, New York: Harper, 1956.
* Дословно — tbe sociology of occupations, т. е. «социология ро-
дов занятий».— Прим.переб.
11 Nels Anderson, Tbe Hobo, Chicago: University of Chicago Press,
1923; Paul Cressy, Tbe Taxi-Dance Hal\, Chicago: University of Chicago
Press, 1932; Edwin Sutherland, Tbe Professional Thief, Chicago:
University of Chicago Press, 1937.

деталям описывались привычки, обычаи и приключения этих
маргинальных социальных типов. Можно прибавить, что не-
которые из этих исследований стали классическими примера-
ми использования социологами описательного метода — они
являются шедеврами тщательной этнографии. Спустя какое-
то время некоторые из представителей Чикагской школы об-
ратили свое внимание на более респектабельные профессии
(возможно потому, что они истощились в описании нереспек-
табельных). После Второй мировой войны социология про-
фессий стала признанной дисциплиной с центром в Чикагском
университете и наиболее умело представляемой Эверестом
Хьюзом12. Публикуя свои исследования по большей части в
American Journal of Sociology, Хьюз и его помощники написа-
ли ряд монографий о множестве профессий — от студентов-
медиков до привратников жилых домов13.
И опять же преобладающее внимание социологии про-
фессий было сосредоточено на микромире работы. Самый ее
метод — то, что Чикагская школа называла «включенным
наблюдением », — затруднял переход от этого уровня анали-
за к макромиру институтов, которые организуют работу в
современном мире. Где бы ни затрагивался этот последний,
дискуссия имела тенденцию свернуть на общую теорию орга-
низаций или вообще уйти из сферы социологии и перейти на
вопросы экономики и политологии. Те, кто называл себя со-
циологами профессий, не очень сильно были вовлечены в воп-
росы всеобщей профессиональной мобильности, подобные
тем, что мы обсуждали выше в связи со стратификацией, хотя
существовал интерес к рейтингам престижа различных про-
фессий и способу, которым они со временем изменялись.
Структуральный подход
Ввиду монографического и микросоциологического харак-
тера большинства этих работ довольно трудно резюмировать
их общий вклад в социологию и в наше понимание современно-
го общества. Вообще говоря, можно сказать, что социологи-
ческое изучение работы сфокусировалось на трех аспектах:
структуральном, социально-психологическом и идеологичес-
12 См. Everest Hughes, Men and Jbeir W>rk, New York: Free Press, 1958.
13 Cm. Sigmund Nosow and William Form (eds.), Man, Work and
Society, New York: Basic Books, 1962.

ком. Социологи приложили усилия к тому, чтобы описать и
объяснить социальную структуру, в рамках которой имеет
место работа. Как мы указывали, этот интерес был связан глав-
ным образом с микромиром работы. При чтении этого заго-
ловка на ум приходят такого рода вопросы: Какова связь фор-
мальной и неформальной организации работы? Как учрежда-
ются неформальные группировки рабочих? Каковы паттерны
лидерства и сопротивления лидерству — как в формальной,
так и в неформальной организациях работы? Каковы неписа-
ные правила и моральные нормы конкретных рабочих ситуа-
ций? Там, где социология труда выходила за пределы этих воп-
росов в институциональные проблемы макромира, она была
склонна задаваться теми же вопросами, которые мы рассмат-
ривали в нашем предшествующем обсуждении социологии
организаций. (Это также определенно справедливо в отноше-
нии тех социологов, которые изучали тред-юнионы и профес-
сиональные ассоциации.) Интересной на этом уровне является
проблема конфликта и компромисса между различными про-
фессиональными группами, конкурирующими друг с другом.
Социально-психологический подход
Социально-психологические аспекты социологии рабо-
ты могут быть резюмированы в одном вопросе: Что делает
работа (или конкретный тип работы) с людьми, занятыми
ею? Выражаясь более социологическим языком: Какие из
процессов социализации остаются незадействованными в
конкретных ситуациях работы? В связи с этим вопросом
особое значение приобретает вопрос карьеры14. Понятие
«карьеры », как оно используется в обычном смысле, отно-
сится также к прохождению индивида через предопреде-
ленные стадии. В социологии профессий это приобретало
психологический поворот, и к карьере теперь относились
как к серии психологических стадий. Так, социологи изуча-
ли изменения во взглядах и, возможно, даже личности, ко-
торые претерпевает студент-медик в ходе обучения. Одна-
ко это понятие можно было бы приложить также к «карье-
ре» пациентов больницы и тюремных узников15. Общий
14 Ibid., pp. 284ff.
15 Julius Roth, Timetables, Indianopolis: Bobs-Merrill, 1963.

взгляд здесь состоит в том, что, по мере того как индивид
проходит через стадии внешней карьеры своей профессии
(или в данном случае — любого другого расписания), суще-
ствует внутренняя карьера, в течение которой происходят
определенные изменения внутри его собственного сознания.
Так, например, студент-медик в ходе своей учебы не только
изучает (как он надеется) человеческое тело и технические на-
выки, которые требуются для практической медицины. Сту-
дент становится доктором. Это включает в себя значитель-
ные изменения в нормах и мнениях по поводу различных вещей
и, наконец, это включает и изменения в идентичности (более
точно — в самоидентификации). В конце этот процесс в идеале
завершается, — когда индивида можно разбудить среди ночи и,
спросив его, кто он такой, получить автоматический ответ: «Я —
доктор ». Очевидно, такой степени идентификации не будет в
случае профессий, менее исполненных значимости для индиви-
да. Поэтому от какой-то девушки разбуженной среди ночи с
меньшей степенью вероятности можно будет услышать в ответ
на упомянутый выше вопрос «Я — продавщица у Вулвортов ».
Однако почти все должностные карьеры позволяют осуществ-
лять свободную социализацию того или иного типа с различной
интенсивностью. Один из полюсов представлен здесь профес-
сиями, в которых индивид осуществляет свою идентификацию
с гордостью. Однако не менее значимым для социолога являет-
ся и другой полюс, на котором индивид относится к своей про-
фессии как к какой-то разновидности стигмы. Как мы указыва-
ли выше, большинство профессий в современном мире разме-
щаются где-то между этими полюсами.
Идеологический подход
Наконец, социология работы проявляет интерес к иде-
ологиям различных профессий. В некоторых случаях они
носят весьма усложненный характер16. Так, верхние эшело-
ны менеджмента в американском деловом сообществе раз-
работали свою идеологию, которая включает далеко иду-
щие предположения относительно экономики, политики и
даже человеческой природы. Другие профессии развивали
|ь См. напр. Francis Sutton et al., The American Business Creed,
London: Bailey Bros, 1956; Nosow and Form, op.cit., pp.4O3ff.

более ограниченные идеологии, ограниченные масштабами,
до которых распространяются их конкретные интересы. Так,
например, идеология зубных техников не нуждается в том,
чтобы охватить область большую, нежели это необходимо,
чтобы защитить свой статус от гораздо более высокого ста-
туса дантистов, в тени которого они должны поддерживать
себя. Наконец, существуют такие идеологии, как у стрип-
тизерши, которая настаивает, что она артистка, или у сбор-
щика мусора, который определяет себя как передового бор-
ца с урбанистическим кризисом. Неудивительно, что изуче-
ние профессиональных идеологий может быть использовано
как упражнение для социологического анализа игр доверия
и для того, чтобы добиться преимущества над другими.
Социология досуга
Повторяем: взрослая жизнь состоит из чередования рит-
мов работы и досуга. При выборе между этими двумя аспекта-
ми социальной жизни социологи оказались в подавляющем
большинстве озабочены первым. Однако существует опреде-
ленный объем социологических исследований досуга и даже
какие-то пробные начала субдисциплины, называющей себя
социологией досуга17. Если существует такая дисциплина, как
социология досуга, тогда, несомненно, ее отцом является опять
же Торстейн Веблен, особенно в связи с упоминавшейся выше
книгой о том, что он называл «праздным классом »18. Однако
это понятие весьма показательно в смысле того, что произош-
ло со времени появления работы Веблена.
В 1899 году, когда писал Веблен, он явно имел дело с
высшим классом и его паттернами проведения досуга. С того
времени досуг стал массовым явлением. Тем не менее неко-
торые из вебленовских идей о досуге применимы и сегодня.
Вероятно наиболее влиятельным понятием, берущим свое
начало из работы Веблена, является демонстративное по-
требление. Под ним Веблен понимал потребление, которое
17 См. Erik Larrabee and Rolf Meyerson (eds.) Mass Leisure, New
York: Free Press, 1958; Nels Anderson, Work and Leisure, London:
Routledge & Keagan Paul, 1961; Sebastian DeGrazia, Of Time, Work
and Leisure, New York: 2Oth Century Fund, 1962..
11 Thorstein Veblen, The Theory of Leisure Class, London: Allen &
Unwin, 1971.

не ставило своей целью удовлетворение конкретных потреб-
ностей, а скорее служило в качестве символа статуса потре-
бителя, и, поскольку этот символ был широко виден другим,
потребление также должно было стать очень заметным. То,
о чем Веблен писал под таким заголовком, было экстраваган-
тностью богатых во время так называемого Позолоченного
Века Америки. Однако и сегодня остается справедливым,
причем во всех социальных классах, что досуг — это время
демонстративного потребления. Не обязательно понимать
этот термин в негативном смысле. Индивиды при проведении
своего досуга вовлекаются в такие виды деятельности, кото-
рые предназначены сообщить миру, кем они реально явля-
ются. В этом смысле занятия изучением иностранного языка
или судейством в соревновании по ужению форели представ-
ляют собою ни в большей, ни в меньшей степени демонстра-
тивное потребление, нежели покупка дорогого спортивного
автомобиля или коллекционирование ценных марок.
Что мне делать со своим досугом? —
Современная проблема
Говорить так—означает указывать пальцем на социоло-
гические отношения между работой и досугом. Для большин-
ства людей в современном мире, как мы указывали выше, ра-
бота больше не служит для выполнения их личностных уст-
ремлений или же тому, чтобы дать им благовидный способ
самоидентификации. Поэтому такие фундаментальные по-
требности должны быть удовлетворены в том месте и в то
время, которые находятся вне работы. Главной структураль-
ной предпосылкой такого положения дел является огромное
разделение труда, которое было вызвано к жизни индустри-
альной революцией и институциональным отделением рабо-
ты, о чем мы много раз имели случаи упоминать выше. Одна-
ко другой предпосылкой является то, что индивиду была
предоставлена значительная степень свободы в том, каким
образом организовать время своего досуга. Это также стало
инновацией современного общества. Мы можем предпола-
гать, что никогда не существовало человеческого общества,
где люди все время только работали. Всегда бывали случаи,
когда люди занимались чем-то еще, кроме работы. Однако в
доиндустриальных обществах эти случаи были также высо-

ко институционализированными. В то время как игра всегда
была универсальным человеческим феноменом, досуг не был
таковым. В доиндустриальных обществах большинство иг-
ровых деятельностей были институционально структуриро-
ваны через ритуал и церемонию19. С приходом современного
общества (по причинам, которые, вероятно, должны были
быть связаны с упадком религии) эта институционализация
времени работы-досуга в социальной жизни стала гораздо
слабее20. В результате индивид в организации этой части сво-
ей жизни во все возрастающей степени оставался наедине с
собственными ресурсами. Его сделали свободным в форми-
ровании, по меньшей мере, значительной части своего досу-
гового времени в соответствии с собственными желаниями
или, если хотите, его приговорили к этому.
Современное общество характеризуется фундаментальным
институциональным расщеплением, которое немецкие социо-
логи назвали расщеплением между публичной и частной сфе-
рами социальной жизни21. Институты публичной сферы (осо-
бенно экономики и государства) продолжают оставаться жест-
ко структурированными. Это в меньшей степени справедливо в
отношении частной сферы. Наиболее важное отношение боль-
шинства индивидов с публичной сферой осуществляется через
их работу. Напротив, частная сфера переживается (или обжи-
вается) на протяжении досугового времени.
Новая свобода, обеспечиваемая частной сферой, вос-
принимается и как возможность, и как подавление. В пер-
вом случае индивиды могли бы почувствовать себя свобод-
ными в занятиях деятельностью любого мыслимого рода и
предаваться удовольствиям в своей собственной «креатив-
ности» — настолько, насколько позволяют их ресурсы.
Подавление начинается именно тогда, когда индивиды ощу-
щают, что их ресурсы ограничены. Это очевидно в тех слу-
19 См. Roger Caillois, Man, Hay and Games, London: Thames &
Hadson, 1963.
20 Одновременно утверждалось, что сама религия стала скорее
занятием досугового времени, нежели матерью обязанности. См.
W.S.F. Pickering, «Religion— A Leisure-Time Pursuit?» in David
Martin (ed.), A Sociological Yearbook of Religion in Britain,
London: S.C.M. Press, 1968.
21 В особенности Арнольд Гелен, Хельмут Шельски и Юрген Ха-
бермас. Релевантные этим идеям работы не были переведены на ан-
глийский язык (равно, как и на русский. — Прим, пере6.).

чаях, когда речь идет об экономических ресурсах. Поэтому
индивид может почувствовать, что он мог бы поистине в
максимальной степени реализовать себя, плавая на яхте по
Средиземноморью, или летая на самолете, либо, приобре-
тая оригинал Пикассо. В таких случаях недостаток средств
может решающим образом привести в негодность поиски
самосовершенствования индивида. Хотя ресурсы могут ока-
заться ограниченными и каким-то иным образом. Поэтому
индивид может почувствовать, что он может наиболее аутен-
тично самореализоваться, имея пять одновременно проис-
ходящих дел. Такой поиск самоосуществления может быть
внезапно остановлен вследствие физического истощения.
Но, возможно, наиболее угнетающее переживание ограни-
чений может оказаться связанным с ограниченностью ре-
сурсов ума и воображения. Самоуверенный человек, возом-
нивший себя «поистине творческой личностью » и пишущий
великий американский роман века, по иронии судьбы мо-
жет обнаружить, что никто не соглашается с его собствен-
ной оценкой этого опуса. Или же он может прийти к выво-
ду, что ему нечего сказать, или что он не может писать. По-
этому для свободы в формировании собственного
досугового времени и использовании его для самоосуще-
ствления требуется некий обоюдоострый меч.
Новые структуры для досуга:
«программы» и потребление
Возможно, кто-то может говорить о милостях обще-
ства, которые существуют бок о бок с милостями природы.
Мы могли бы взять в качестве таковой ту милость, что со-
временное общество, после того как оно сделало доступной
для всех этих ужасных выборов (опционов) частную сферу,
затем стало разрабатывать определенные институциональ-
ные программы. Эти программы раньше других завладели
некоторыми из этих опционов и дали индивиду возможность
избавиться от необходимости полагаться на собственную
«креативность ». Арнольд Гелен, один из вышеупомянутых
немецких социологов, для описание этого феномена исполь-
зовал термин вторичная институционализация. Это по-
нятие относится ко всем социальным учреждениям и про-
граммам, которые служат тому, чтобы структурировать

(или, если хотите, реструктурировать) ту сферу частной
жизни, которую общество первоначально оставило удруча-
юще неструктурированной.
Слово «программа » должно быть воспринято здесь впол-
не серьезно. На работе индивиду преподносятся очень твер-
дые программы. На протяжении всего рабочего времени
вполне ясно, что он должен делать и как он должен это
делать. И цели, и средства обычно четко определены. Нет
нужды говорить, что это не означает, что индивиду нравят-
ся эти программы, но он, по крайней мере, освобожден от
обязательства изобретать их. Частная сфера в том виде, как
она впервые возникла в современном обществе, была лише-
на таких программ. Их заново создают вторичные институ-
ты. Они говорят индивиду, что ему делать в его досуговое
время, и предлагают ему помощь в поиске частного само-
осуществления и самоидентификации.
Некоторые из этих программ должны иметь дело с по-
треблением, некоторые — нет. Досуг становится очень важ-
ной областью потребления, и поэтому — важной областью
экономической организации. В этом факте может быстро
убедиться любой, недолго просмотрев коммерческие теле-
передачи. Если кто-то желает и имеет деньги, он может по-
тратить весь свой досуг с целью потребления. В связи с этим
(что очень хорошо известно рекламщикам) важно подчерк-
нуть, что ценность такого потребления для индивида кроет-
ся не только в действительных объектах потребляемых ус-
луг, но и в их «имидже », то есть в тех отношениях, которые
они имеют с воображением. Приобрести определенный тип
автомобиля означает, по крайней мере частично, обозначить
себя как определенный тип личности. То же самое справед-
ливо относительно широкого круга объектов материально-
го потребления. Однако это справедливо также в отноше-
нии большого числа услуг, которые можно купить, — ус-
луг, обеспечиваемых различными агентствами, от
симфонического оркестра до психотерапевта. Музыка и пси-
хотерапия, чем бы они ни были еще, это также покупаемые
товары; в самом деле, их потребление может быть очень
броским и интимно соответствующим усилиям человека, на-
правленным на утверждение своего статуса. Однако было
бы весьма поверхностно рассматривать такую деятельность
с точки зрения того, что Эрвин Гоффман называет «управ-

лением впечатлениями». Индивид, вовлеченный в нее, мо-
жет желать не только произвести впечатление на других, но
и весьма серьезным образом определить себя. Поэтому на-
мечаемый конечный продукт такого потребления может быть
глубоко значимым заявлением личностной идентичности, та-
ким как: «Я не могу жить без Моцарта» или «Я, наконец,
понял, что ненавижу женщин ».
Таким образом, досуг — это арена множества человечес-
ких деятельностей. Некоторые из них, как мы видели, связа-
ны с потреблением. Другие нет. Некоторые высокоорганизо-
ванны. Другие нет. Например, индивид может быть фанатич-
ным фотографом. Это может вовлечь eFo в бесконечную
разоряющую череду покупок фотографического оборудо-
вания различных сортов. Это может заставить его рассылать
по почте заказы целому ряду компаний, производящих и про-
дающих фотооборудование. Это может также привести его
к вступлению в клубы и организации, члены которых озабо-
чены фотографией. Но существуют и виды досуговой дея-
тельности иной природы. К примеру, индивид, заполняющий
свой досуг потребительским интересом к музыке, может так-
же затрачивать немало денег на приобретение высококласс-
ного оборудования и записей и присоединиться к организа-
циям, программа которых тем или иным образом связана с
музыкой. Однако он может также не приобретать ничего,
кроме старой гитары, на которой будет играть в блаженном
уединении или в компании немногих друзей.
С социологией досуга были тесно связаны исследо-
вания по массовой культуре22 и массовой коммуника-
ции23. Первая была очень тесно связана с интересами со-
циологии досуга и озабочена такими вопросами, как тип
людей, которые часто посещают музеи, социальным со-
держанием популярной литературы или же идеологией,
продвигаемой с помощью рекламы. Такого рода вопро-
сами занималось сравнительно небольшое число социо-
логов. С другой стороны, изучение массовых коммуни-
22 См. Bernard Rosenberg and David White (eds.) Mass Culture, New
York: Free press, 1957.
23 Cm. Wilbur Schramm (ed.), The Process and Effects of Mass
Communication, Urbana, 111.: University of Illinois Press, 1954; Denis
McQuail (ed.) Sociology of Mass Communication, Penguin Books, 1972;
J. Tunstall (ed.), Media Sociology: A Reader, London: Constable, 1970.

таких исследований носили исключительно технический
характер и были ограничены по масштабам, но было и
несколько важных исследований по роли масс-медиа в
современном мире. Здесь одной из важных областей ис-
следования была сравнительная важность масс-медиа и
непосредственных, в ситуациях «лицом-к-лицу », отно-
шений в формировании общественного мнения. Одним
из значительных результатов таких исследований явля-
ется общий консенсус по поводу того, что прямо воз-
действует на индивида лишь в относительно редких слу-
чаях. Более обычным является воздействие с помощью
непосредственных — «лицом-к-лицу » — отношений.
Досуг:
исследование растущего интереса
Некоторые общие тенденции в системе занятости со-
временного общества достаточно ясны, и весьма вероятным
представляется их продолжение в будущем. Вероятно, наи-
более фундаментальной тенденцией, прямо относящейся к
развитию современной технологии, является экспансия в
системе занятости сектора белых воротничков. Весьма ве-
роятно, что она будет продолжена, и развитие этого про-
цесса ускоряется автоматизацией. В таком случае весьма
вероятно продолжение сокращение рабочего времени для
большинства индивидов и сопутствующее возрастание до-
сугового времени. Американская статистика труда показы-
вает непрерывную тенденцию вовлечения все возрастающе-
го сегмента рабочей силы в виды деятельности, связанные с
рынком досугового времени — путешествия, развлечения,
хобби, образование взрослых, различного рода терапевти-
ческая активность, и последнее, но не наименее важное —
коммуникации масс-медиа, через которые все это распрост-
раняется. Поэтому представляется весьма вероятным, что
социология досуга и, в более общем виде, социология вто-
ричных институтов частной сферы приобретут возрастаю-
ще важный интерес для социологического изучения.

Глава 13
Власть
Делать вещи, которые я в
действительности не хочу делать:
переживание власти
Повседневная жизнь наполнена опытом переживания
власти и различий в обладании властью разными людьми.
Это очень сильно проявляется в микромире индивида. В рам-
ках семьи, школы или на работе индивид непрерывно осоз-
нает, что он не может делать все, что ему хотелось бы де-
лать; и большую часть времени препятствия к реализации
его желаний составляют другие люди. И наоборот, индивид
всегда знает, кого из числа других людей он может заста-
вить делать то, чего они не желают, используя средства,
простирающиеся от физического принуждения до мягкой
лести. Эти микроскопические выражения власти, конечно,
могут быть очень значимыми для индивида — особенно в
детстве. Однако взрослый имеет собственное наиболее зна-
чимое переживание власти через множество столкновений
с институтами макромира. Доминирующее положение сре-
ди этих институтов занимает государство или правитель-
ство, щупальца которого достигают практически каждого
аспекта повседневной жизни.
Кто эти люди.
В нижних стратах общества этот опыт власти особенно
хорошо выражается в категории «они*. Именно «они» сто-
ят за сценой, принимают реальные решения, которые воз-

действуют на жизнь индивида. «Они» реально запускают
дела. «Они »дергают за веревочки. «Они »знают, что реаль-
но происходит. Социальная территория, охватываемая этой
категорией, не идентична области политических институ-
тов, но «они » занимают на ней преобладающее положение.
От городских советов до Вашингтона существуют разнооб-
разные воплощения «их », которые противостоят индивиду
проявлениями власти, очень часто представляющимися ему
произвольными и даже мистическими. По мере восхожде-
ния в стратификационной системе этот опыт соприкоснове-
ния с властью в сопоставлении с безвластием некоторым
образом уменьшается. В любом случае индивиды среднего
класса имеют больше организационных представлений о
том, кто эти «они » (хотя, отметим, это вовсе не означает,
что такие представления вполне правильны) и даже некото-
рые идеи о том, как было бы можно заместить «их». Впро-
чем, даже здесь имеется определенная доля неясности о
властных отношениях в более крупных по размерам общно-
стях. Особая неопределенность существует по поводу того,
как соотносятся формально учрежденные институты поли-
тического порядка с другими институтами, в частности с эко-
номическими. Какие из тред-юнионов имеют наибольшее
влияние в городском совете? Какие экономические интере-
сы представляют те или иные законодатели? Какие из ас-
пектов американской внешней политики диктуются инте-
ресами корпораций? Именно такие вопросы делают ясным,
что категория «темы» не ограничивается только низшими
стратами. Очень немногие из социологов обладают возмож-
ностью проникнуть в те высшие уровни общества, на кото-
рых власть реально становится делом скорее «нас », нежели
«их ». И все равно у нас может оставаться скрытое подозре-
ние, что даже на этих разреженных высотах могут время от
времени возникать сомнения относительно того, кто же при-
надлежит к «нам » и не могут ли существовать какие-то зло-
вещие силы, скрывающиеся в засаде как потенциальные «они ».
Политологи и социологи:
сближающиеся подходы
Научной дисциплиной, которая сделала политические
институты областью своих специальных интересов, являет-

ся политология*. Однако до недавнего времени политологи,
особенно в Америке, занимались одной из двух вещей: либо
они концентрировали свое внимание (и в этом они уподоб-
лялись правоведам в области конституционного права) на
формальных структурах политического порядка, — срав-
нивая, к примеру, особенности американской политической
системы с британской или французской демократиями; либо
сосредоточивались на поведении людей, связанном с фор-
мальными политическими институтами, — накапливая в этой
сфере большие объемы данных о таких явлениях, как элек-
торальное поведение и участие в политических партиях.
Социологи, в соответствии с самим духом этой дисципли-
ны, напротив, были склонны рассматривать те феномены
власти, которые можно различить позади или ниже этих
формальных политических институтов. Фундаментальное
предположение здесь состоит в том, что последние не ис-
черпывают всех феноменов власти в обществе. В самом деле,
одной из критических социологических проблем является
связь власти, определяемой «официально», и разнообраз-
ных «неофициальных» выражений власти. Так развилась
особая субдисциплина, известная под названием политичес-
кой социологии1.
В последние годы в особенности наблюдается тенден-
ция схождения взглядов политических социологов и соци-
ологически настроенных политологов. Но в любом случае
власть — это не самая новая сфера изучения в социологии.
Она была центральным вопросом социологической мысли
со времени появления этой дисциплины, и трудно было бы
представить себе иное положение дел. В классической со-
циологии были две фигуры, которые сделали вопрос о вла-
сти центральным предметом своих социологических теорий.
Это были Макс Вебер и Вильфрид Парето.
* В оригинале — political science. — Прим. перев.
Юбзор ее см. в S.N. Eisenstadt (ed.) Political Sociology, New York:
Basic Books, 1971. Некоторые положения этой субдисциплины см. в
Harold Lasswell and Abraham Kaplan, Power and Society, New Haven,
Conn.: Yale University Press, 1950; William Kornhauser, The Politics
of Mass Society, London: Routledge & Kegan Paul, 1960; Seymour
Lipset, Political Man, London: Heinemann, 1963. Основное исследо-
вание о распределении политической власти в Британии — Robert
McKenzie, British Political Parties, London: Heinemann, 1963.

Веберовский анализ
Вероятно, достаточно сказать, что базовыми категори-
ями социологического анализа власти все еще являются те,
что первоначально были сконструированы Вебером2. Клю-
чевыми категориями, которые конституируют этот анали-
тический каркас, являются авторитет и легитимность.
Первое:
власть даже вопреки сопротивлению
Власть определяется Вебером как вероятность того, что
индивид или группа будет способна выполнять свою волю
даже вопреки сопротивлению. Это не зависит от средств,
которыми преодолевается сопротивление. Предмет сопро-
тивления здесь очень важен. Он служит тому, чтобы отли-
чать феномен власти от того, что обычно именуется «лидер-
ством ». Это различие становится особенно очевидным с точ-
ки зрения повседневной жизни. Почти все человеческие
группы имеют того или иного типа лидеров. Предположим,
что группа студентов в общежитии обсуждает, как провес-
ти вечер. Могут выдвигаться различные идеи. Вероятно, в
такой группе будут один или два индивида, чьим идеям бу-
дет отдано большее предпочтение. Вероятно даже, что идеи,
предлагаемые другими, фактически выдвигаются как пред-
ложения (бывший президент Никсон назвал бы их «опцио-
нами»), обращенные к лидерам. В большинстве случаев в
конечном итоге решение лидеров будет тем, что реально
приведет группу в движение. Имеет смысл назвать такого
рода процесс выражением власти. Совершенно иная ситуа-
ция возникает в том случае, когда, скажем, один из членов
группы упорно придерживается своей собственной идеи
вопреки решению, принятому лидерами. В этом случае пред-
ложению непокорного члена группы будет тонко (или во
многих случаях не очень тонко) противопоставлено обеща-
ние «а не то... ». Затем он должен будет подчиниться реше-
нию лидерства, «а не то » ему придется столкнуться с раз-
личными реальными или воображаемыми последствиями
2 Max Weber, The Theory of Social and Economic Organization,
New York: Oxford University Press, 1947, pp. 152ff. and pp. 324ff.

своего несогласия, которые могут простираться от угрозы
быть избитым или изгнанным из группы до вербальной ата-
ки. В этом пункте и имеет смысл поговорить о власти. Фраза
«реальными или воображаемыми» в связи с последствиями
продолжающегося сопротивления указывает на разнооб-
разие средств, которые могут лежать в основании восприя-
тия власти. Некоторые из них действительно могут быть
весьма реальными, включая в качестве последнего прибе-
жища применение физической силы. Однако вполне воз-
можно, что власть покоится на средствах принуждения,
которые имеются лишь в воображении. Маленький мальчик
может делать на игровой площадке все, что ему вздумается,
потому что надеется на поддержку своего большого брата.
Он может поступать так, потому что угрожает позвать сво-
его большого брата. Но возможно также, что он взывает к
старшему брату, которого не существует в природе. То же
самое происходит и на макроуровне. Здесь также могут быть
реальные старшие братья или братья, которые существуют
лишь в воображении людей. Насмешливый комментарий,
приписываемый Сталину, высказан им по случаю, когда кто-
то упомянул о власти католического Папы, — «А сколько у
Папы дивизий? », — показывает замечательную нехватку
социологической умудренности у русского диктатора. Нет
нужды говорить, что у Папы вообще нет дивизий. Но власть
его очень велика — над теми, кто верит в это. Вскоре мы
еще вернемся к этому пункту.
Предотвращение отклонений
и выполнение решений:
социальный контроль и власть
Категория власти, конечно, тесно связана с категорией
социального контроля, которую мы обсуждали выше. В обо-
их случаях мы имели дело с явлениями, которые включают
принуждение по отношению к непокорным индивидам или
группам. Хотя существует и важное отличие. Социальный
контроль является как бы негативной категорией. Он отно-
сится к социетальным механизмам, которые создаются для
того, чтобы предотвращать девиантное или разрушитель-
ное поведение. Власть имеет более позитивный смысл: она

не является делом отвращения кого-либо от того, что неже-
лательно для общества, она скорее выступает как исполне-
ние воли индивида или группы. Более того, категория соци-
ального контроля предполагает какой-то тип — унифициро-
ванной социальной системы, которая старается удерживать
индивидов и группы в рамках своих собственных границ. С
другой стороны, категория власти предполагает наличие кон-
фликта. Воля к власти одного индивида может прийти в стол-
кновение с волей другого, и то же самое справедливо для
целых групп. Поэтому когда полиция сажает в тюрьму пре-
ступника, имеет смысл говорить о социальном контроле. Но
когда два преступных синдиката сражаются за территорию,
имеет смысл вести речь о властном столкновении, однако очень
мало смысла в том, чтобы подвести это явление под катего-
рию социального контроля. По этой же самой причине ка-
тегория социального контроля была излюблена теми со-
циологами, которые, делая акцент на конфликте в обще-
стве, старались использовать понятие «власти».
Если даже это так, точно так же, как невозможно постичь
функционирование общества без социального контроля, не-
возможно вообразить себе какого бы то ни было типа обще-
ство без наличия власти, — и это означает власть с веберовс-
кой оговоркой «а не то... ». Были, конечно, и такие представле-
ния об обществе, в которых не существовало более различий
во власти между людьми, и в которых структуры власти дол-
жны были исчезнуть в обмен на свободно заключаемый кон-
сенсус Такое представление может быть реализовано в малых
группах. Кто-то может верить в возможность его реализации
на большей социетальной шкале в будущем. До сих пор таких
эмпирических примеров не имеется. Все общества, которые
нам известны в человеческой истории, содержали структуры
власти и были наполнены борьбою за эту власть. Большинство
социологов, вероятно, скептически относятся к той идее, что
это может в ближайшем будущем измениться.
«Вероятность»,
что власть будет доминировать
Нужно подчеркнуть еще одно понятие в веберовском
определении власти. Это понятие «вероятности». Однако
ни одно восприятие власти не является чем-то таким, в чем

мы абсолютно уверены. Всегда существует возможность
того, что однажды будет предложен тест типа «а не то... » —
и в этом пункте всегда сохраняется возможность того, что
проверка не будет пройдена. Но равным образом ясно, что
такая абсолютная уверенность, поскольку она недостижи-
ма, не является также необходимой. Для большинства прак-
тических целей тем, кто желал бы воспринять власть, дос-
таточно осознавать, что они действуют в области вероятно-
сти. Так или иначе, это понимание предполагает нечто очень
важное относительно власти, а именно — внутренне прису-
щую ей ненадежность. Это справедливо для микромира,
равно как и для макромира. Любой задира на игровой пло-
щадке может в один прекрасный день проиграть свой матч.
То же может случиться с любым диктатором. Никто не мо-
жет быть абсолютно уверенным в том, на сколько отсрочен
этот день. Это может быть угнетающей мыслью для забияк
и диктаторов; это может быть ободряющей мыслью для всех
остальных.
Второе:
привычка к повиновению и авторитет
Авторитет определяется Вебером опять же с точки зре-
ния такого типа вероятности, а именно — это вероятность
того, что какой-то конкретный порядок встретит повинове-
ние со стороны конкретных индивидов и групп. Сущност-
ное различие между властью и авторитетом заключается в
продолжительности последнего3. Власть, даже в самых выс-
ших ее проявлениях может быть внезапной и кратковре-
менной вещью: задается порядок, он подлежит повинове-
нию вопреки сопротивлению, и с таким же успехом он мо-
жет быть прекращен. Такое восприятие власти, очевидно,
не может оказывать сколько-нибудь продолжительного
воздействия на общество. Чтобы оказать такое воздействие,
необходимо, чтобы власть испытывалась длительным и сис-
3 A.M. Гендерсон и Толкотт Парсонс, которые первыми перевели
эту часть работы Вебера, воспользовались термином «императивный
контроль» ('imperative control') для веберовского Herrschaft, доба-
вив в сноске, что для большинства целей менее неуклюжим терми-
ном была бы «авторитарность» (которая включает в себя легитим-
ность). Мы следуем здесь этому менее неуклюжему термину.

тематическим образом. Это означает, что люди привыкают
к этому восприятию власти или, другими словами, на чело-
веческое поведение накладывается длительная дисциплина.
В этом случае власть становится не только моментальным
господством или общей угрозой, что такое господство бу-
дет навязано, но упорядоченным восприятием, посредством
которого конкретные люди привыкают к послушанию кон-
кретным командам.
Конечно, это опять же не вполне надежная вещь. Как
совершено ясно показывает история, авторитет может в один
прекрасный день рухнуть (то есть оказаться свергнутым или
встретить успешное сопротивление), даже после весьма про-
должительного существования. Авторитет, как и сама
власть, ненадежен. И все же, если авторитет успешно навя-
зывался конкретной человеческой группе на протяжении
длительного периода времени, вероятность его самоподдер-
жания возрастает. Причиной этого является привычка. При-
вычка выступает важным фактором именно тогда, когда ста-
рый авторитет свергнут, а на его месте стремится утвердить-
ся новый. Так, революционные правительства бывают
крайне слабыми в своей способности к удержанию власти в
период, следующий непосредственно за ее захватом. Есте-
ственно, важно, что именно они делают в этот период. Но
даже если они не делают ничего, кроме удержания власти
(то есть, с точки зрения Вебера, если они продолжают раз-
вивать свою авторитарность), их шанс на выживание со вре-
менем возрастает; люди привыкают к ним. Любой, кто по-
желает использовать свою власть, на чем бы она ни базиро-
валась, для того чтобы оказывать продолжительное
воздействие на общество, сталкивается с основной пробле-
мой трансформирования этого авторитета во власть.
Третье: легитимность
Привыкание — это не единственный фактор, с помо-
щью которого авторитет становится властью. Другим реша-
ющим фактором является легитимность. Под легитимно-
стью Вебер имеет в виду убежденность людей, что стоящий
над ними авторитет — это не только простой факт, но факт,
наполненный моральным содержанием. Другими словами,
когда мы говорим, что конкретный авторитет «легитимен »,

это означает, что их восприятие власти именно таково, что
те, кто обладают властью, обладают ею по праву. Процесс,
посредством которого приобретается легитимность, назы-
вается легитимацией*. Если авторитет не сумеет успешно
легитимировать себя, его выживание невероятно. Автори-
тет, лишенный легитимности, должен постоянно вновь и
вновь подтверждать свою власть путем применения физи-
ческой силы. Это очень неэкономично. Нормальное течение
дел в обществе не может быть очень хорошим, если каждо-
го нужно бить по голове. По таким практическим причинам,
те, кто удерживают власть, вероятно, будут стараться за-
вербовать восприятие, по крайней мере, большинства лю-
дей, над которыми они осуществляют власть. Однако про-
должительное использование физической силы не только
неэкономично, оно также направлено против себя. Оно по-
рождает сопротивление. Выражаясь более точно, если оно
не может облечь себя в легитимность, по крайней мере в
глазах большинства населения, то порождает сопротивле-
ние. Только при таком условии оно может противостоять
какому бы то ни было меньшинству, продолжающему ока-
зывать сопротивление.
Легитимность очень четко отражается в сознании. Воз-
вращаясь к упомянутому выше примеру с вопросом Стали-
на о числе дивизий у римского Папы, легитимность суще-
ствует лишь, пока существуют те, кто в нее верит. Поэтому
она также фундаментально ненадежна по своей фундамен-
тальной природе. Ганс Келсен, австрийский философ пра-
ва, ввел в оборот фразу «нормативная власть фактичнос-
ти». Под фактичностью он имел здесь в виду простые фак-
ты политической ситуации. Понятие «нормативная»
синонимично веберовскому «легитимная». Другими слова-
ми, Келсен утверждает, что факты генерируют легитим-
ность. Основополагающим механизмом этого является
опять же дело привычки. Поэтому, хотя легитимность ясно
отражается в сознании, она может быть вызвана не только с
помощью убедительной пропаганды, но и принуждением
людей к тому, чтобы прийти в согласие с определенными
фактами. К примеру, в американском обществе те люди,
которые противостоят расовой интеграции, могут быть под-
* Legitimation — узаконение.

вергнуты воздействию какой-то либеральной пропаганды,
которая будет внушать им, что лучше бы согласиться с этим.
Весьма возможно, что такая пропаганда окажет влияние на
некоторых из них. Однако было обнаружено в ряде облас-
тей (например, в военной и в жилищном проектировании),
что наиболее убедительным способом изменения сознания
людей относительно расовой интеграции является просто
изменение фактов. Так, предубежденный белый человек,
который поставлен в ситуацию необходимости взаимодей-
ствия с черными, находится под давлением в направлении
пересмотра своей точки зрения. Свидетельства показыва-
ют, что, находясь под таким давлением, он с гораздо боль-
шей вероятностью сделает так, нежели под воздействием
одной лишь пропаганды. Таким образом, связь между влас-
тью и легитимностью сложна. С другой стороны, такое вос-
приятие власти продуцирует легитимность. Например, оце-
нивая гражданские войны (в Индокитае или где-либо еще),
некоторые комментаторы утверждали, что наиболее суще-
ственно — это «завоевать сердца и умы людей », то есть убе-
дить людей, что одна из сторон в этой борьбе легитимна, а
другая нет. Другие комментаторы говорили, что здесь важ-
нее другое, а именно: одна из сторон обладает силой, спо-
собной, в конце концов, одержать победу. Важно понять,
что эти два взгляда никоим образом не противоречат друг
другу. Политические институты поддерживаются во влас-
ти через тонкое взаимодействие между твердыми фактами
власти и способами смещения, с помощью которых эта власть
воспринимается и оценивается в сознании людей.
Легитимация для авторитарности
Вебер дифференцировал различные типы авторитарно-
сти с точки зрения различий в авторитарности. Он проводит
различия между тремя главными типами: традиционным,
харизматическим и легально-рациональным. В каждом из
случаев основной вопрос может быть сформулирован сле-
дующим образом: на какой базе действуют авторитеты име-
ющие право отдавать команды той части населения которая
находится под их властью? В традиционном типе автори-
тарности на это вопрос отвечают просто с точки зрения пре-
цедента. Другими словами, легитимность покоится на том

факте, что такого рода вещи всегда делались таким обра-
зом. К примеру, почему фараон Египта, и только он, имел пра-
во жениться на своей сестре? Ответ: Потому что египетские
фараоны поступали так всегда. Харизматическая авторитар-
ность, напротив, покоится на экстраординарной претензии по
части того, кто практикует это. С помощью достоинств этого
экстраординарного качества харизматические лидеры аннули-
руют или модифицируют традицию. Многократно повторяе-
мая фраза Иисуса в Новом Завете «Вы слышали, что это было
сказано — но истинно говорю я вам... » конституирует претен-
зию на харизматическую авторитарность в чистой форме. Воп-
рос: По какому праву делает этот человек столь экстраорди-
нарные заявления? Ответ: Он имеет право, потому что его ус-
тами говорит Бог. Харизматическая авторитарность всегда
проявляется в противопоставлении какой-то традиционной
авторитарности. Она бросает вызов последней, стремясь мо-
дифицировать или, в крайнем случае, свергнуть ее.
Харизматической авторитарности внутренне присуща
революционность. Она прорывается сквозь привычки, на ко-
торых покоится традиционная власть. По тому же признаку
харизматическая авторитарность крайне ненадежна, и ее мо-
гущество недолговечно. Она может утверждаться только в
атмосфере интенсивного возбуждения. Вероятно, по самой
природе человека возбуждение не может быть слишком про-
должительным. Когда оно начинает ослабевать, харизмати-
ческая авторитарность должна быть видоизменена или осу-
ществляться в каких-то других формах авторитарности. На-
конец, легально-рациональная авторитарность базируется на
законе и рационально объяснимых процедурах. Вопрос: По
какому праву может губернатор собирать этот налог? Ответ:
Он обладает таким правом в силу закона, прошедшего через
легислатуру штата такого-то числа такого-то года. В отличие
от первых двух типов, эта форма авторитарности не окуты-
вает себя покровом таинственности. Каждое проявление вла-
сти как бы опирается на особое легальное обеспечение. По
крайней мере, в принципе, это обеспечение может быть раци-
онально объяснено, и поэтому может показать стоящую за
ним социальную цель. Этот третий тип авторитарности явля-
ется наиболее общим в современном мире, и наиболее подхо-
дящей для него формой администрирования выступает бю-
рократия, как мы обсуждали выше.

Непреднамеренные последствия
и ирония история
В связи с этой типологией политических форм Вебер
разработал теорию политических и социальных измене-
ний. Он рассматривал харизму и рационализацию как две
великие революционные силы истории. Смысл этого, од-
нако, выходит далеко за пределы темы власти и ее инсти-
тутов, и мы вернемся к этому в главе об изменениях. Но
существует и еще один аспект веберовского подхода к
политическим материям, который мы подчеркнем здесь,
и это аспект непреднамеренных последствий политичес-
кого действия. Все человеческие действия в обществе,
каковы бы ни были их значения и мотивы, являются рис-
кованными предприятиями в области неизвестного. По-
следствия их можно рационально взвесить, но никогда
нельзя предвидеть с абсолютной определенностью. Од-
нако этот общий факт приобретает особый акцент в об-
ласти политического действия. Все переживания власти
ненадежны, изменчивы и предсказуемы лишь в очень ог-
раниченной степени. Печально своевременной иллюстра-
цией тому может служить американское вмешательство
во Вьетнаме. Вряд ли можно сомневаться в том, что аме-
риканское правительство погрязло бы в этой авантюре,
если бы могло предвидеть ее позднейшие последствия.
Более познавательно было бы даже вспомнить, почему в
первую очередь началась американская интервенция, а
именно — как часть намерения администрации Кеннеди
показать, что «антимятежные» войны могут с успехом
проводиться ограниченными средствами и без того, что-
бы привести к ядерной конфронтации между большими
державами. Действительно, война во Вьетнаме не приве-
ла к ядерной конфронтации. А вот оценка того, что пред-
ставляют собою «антимятежные» войны, оказалась по-
чти полностью противоположной тому, что намеревались
показать стратеги в администрации Кеннеди.
Эта непредсказуемость одновременно создает при-
влекательность власти, ее авантюрность и ее потенци-
альную трагедию. Вследствие этого Вебер усматривал
трагическое качество практически в каждом политичес-
ком действии. Его понятие непреднамеренных послед-

ствий такого действия придавало истории глубоко иро-
нический смысл4.
Парето: элиты львов и лис
У Парето в подходе к власти доминирует простая и рас-
пространенная дихотомия на правителей и управляемых.
Первых Парето называл элитами5. Согласно Парето,
власть — суровая и неизбежная реальность человеческой
жизни. Она неизбежна, и поэтому мало смысла в том, чтобы
морализировать по этому поводу. Задача социолога состоит
в том, чтобы осмысливать ее отрешенно и без иллюзий. В та-
ком подходе к власти Парето стоит на позициях классичес-
кой традиции итальянской политической мысли, которая
восходит, по меньшей мере, к Макиавелли, хотя она обла-
дает элементами, имеющими сильные связи с римской ан-
тичностью. В чем-то подобный подход в политической со-
циологии разработал Гаэтано Моска, другой итальянский
ученый, который был современником Парето6. Они интен-
сивно враждовали друг с другом, каждый из них заявлял,
что другой украл у него элементы своей теории. Каковы бы
ни были заслуги каждого из них, нет сомнений, что Парето
был более выдающимся мыслителем, особенно с точки зре-
ния развития социологической мысли в вопросах власти7.
Парето проводит различие между двумя типами элит.
Следуя Макиавелли, он называет один из них львами, а дру-
гой — лисами. Они имеют весьма различающиеся мотива-
ции и психологические характеристики или, как он называ-
ет это, базируются на различных осадках. Понятием «осад-
ки» Парето обозначает повторяющиеся констелляции
мотивов в человеческой истории. Он составляет усложнен-
ный и слегка эксцентричный перечень этих остатков, что не
представляет для нас интереса здесь. Для целей его полити-
4 Этот трагический смысл красноречиво выражен в веберовском
эссе «Политика как призвание».
5 Vilfredo Pareto, The Mind and Society, vol.IV, New York: Dover,
1963.
6 Gaetano Mosca, The Ruling Class, New York: McGraw-Hill, 1939.
7 Полезное рассмотрение мысли Парето и Моска содержится в
James Burnham, The Machiavellians, London: Putnam, 1943, а влия-
тельная марксистская критика — T.B. Bottomore, Elites and Society,
Penguin Books, 1966.

ческой социологии только два первых типа (или, как он на-
зывает их «класса ») осадков значимы, поскольку они соот-
носятся с двумя типами элит.
Элиты львов характеризуются такими осадками, кото-
рые Парето называет «настойчивостью совокупностей ». Это
может быть описано как фундаментально консервативный
импульс, умонастроение, которое озабочено сохранением
вещей такими, каковы они есть, склонно к силовым акциям
и не склонно к рефлексии. Напротив, элиты лис основыва-
ются на другом классе осадков, которые, по Парето, обра-
зуют «инстинкт комбинации ». Это представляет собою умо-
настроение, которое менее ригидно в интеллектуальном
смысле, более инновативно и рефлексивно, но гораздо ме-
нее привержено решительным действиям. Размышления
Парето обо всем этом чрезвычайно сложны и нагружены
нередко раздражающей терминологией. Но основный смысл
того, что он говорит об этих типах правителей, таков: львы
правят с помощью силы, лисы — с помощью коварства. Эти
соответствующие характеристики не представляют собою
только тактику, вырабатываемую под давлением непосред-
ственной необходимости, но являют собою общую пред-
расположенность, которая коренится глубоко в сознании
этих групп. Используя воображение, вызванное собствен-
ной терминологией Парето, можно утверждать: когда тот
или иной тип осадков твердо оседает в сознании социальной
группы, для другой группы становится крайне затрудни-
тельно действовать таким способом, который противопо-
ложен «программе », диктуемой этими осадками. Другими
словами, каждая из элит имеет тенденцию становиться все
менее гибкой в своих ответах на новую ситуацию.
Циркуляция элит и упадок
Вследствие такой динамики, оба типа элит в конечном
счете терпят неудачу в попытках справляться с определен-
ными ситуациями, которые должны, в конечном счете, воз-
никать. Поэтому они утрачивают право на обладание влас-
тью, и для другой элиты открывается дорога на их место.
Это, типичным образом, оказывается элита другого типа.
Такое чередование правящих групп Парето назвал цирку-
ляцией элит, и он придавал ей значение чего-то вроде зако-

на истории. Как и в случае Вебера, этот взгляд отличается
глубокой иронией, поскольку те самые силы, что приводят
элиту к власти, в конечном счете, служат причинами ее па-
дения. Так, элита львов первоначально приходит к власти
благодаря своей способности к решительным и силовым
акциям. Раньше или позже возникает такая ситуация, в ко-
торой подобные акции становятся самоубийственными. Если
что и требуется, так это хладнокровная рефлексия и искус-
ство дипломатической манипуляции. Но это как раз те каче-
ства, которых этому типу элит недостает. Вместо этого един-
ственный курс, которым они продолжают следовать, тот,
что соответствует «старой программе », а именно — насиль-
ственные акции. Результатом становится беспомощный ве-
ликан, крушащий все вокруг себя и постепенно идущий к
падению. Напротив, элита лис преуспевает в удержании на
вершине, пока требуются ее особые дарования ловкости.
Однако раньше или позже возникает потребность в том,
чтобы отбросить все эти тонкие манипуляции и действовать
с решительной силой. И опять же этому конкретному типу
элиты недостает качеств, необходимых для такой акции. Он
продолжает практиковать дипломатию в тот момент, когда
требуются автоматы. В таком случае повышается вероят-
ность замещения его той группой, которая обладает спо-
собностью применить автоматы в нужный момент.
Циркуляции элит благоприятствует еще один почти не-
избежный процесс, а именно — натиск упадка в любой эли-
те, находящейся у власти на протяжении длительного пе-
риода. Этот процесс применим к обоим из упомянутых ти-
пов элит. Это совершенно просто обозначает, что
первоначальная энергия группы ослабляеуся благодаря при-
вилегиям власти. Другими словами, все элиты, независимо
от того, опирались ли они изначально на силу или на хит-
рость, постепенно становятся вялыми. Эта вялость влияет и
на действие и на ум, равным образом ослабляя оба типа элит.
Будущее всегда принадлежит тощим, которые обладают дис-
циплиной и согласуют с ней свой разум. В действительности
существует одна мера защиты, которую могут предпринять
элиты. Она состоит в том, чтобы оставаться открытыми, по
меньшей мере, частично, для новых рекрутов из низших
страт. Другими словами, элиты имеют лучший шанс на вы-
живание, если они допускают время от времени вливание

♦свежей крови» в свои ряды. Это будет носить особенно
терапевтическое воздействие, если новые рекруты представ-
ляют другой класс осадков, которых недостает элите, на-
ходящейся во власти. (То есть каждая элита львов должна
обеспечить вливание в свои ряды нескольких лис и наобо-
рот.) Такая процедура представляет что-то вроде контро-
лируемой циркуляции элит, которая допускает мобильность
некоторых индивидов без того, чтобы сделать это необхо-
димым для изменений системы в целом. Такой ситуации не-
легко достичь именно вследствие усиления вялости и инер-
тности элит, которые находятся во власти длительное вре-
мя. Такая элита перестает развиваться и утрачивает или
сознание или волю к тому, чтобы предпринять шаги, необ-
ходимые для собственного выживания.
Парето и Вебер в сравнении с Марксом
Парето находился под глубоким впечатлением от влия-
ния на социальную жизнь иррациональных сил. Как и в слу-
чае с Вебером, это привело его к ироническому и трагичес-
кому взгляду на историю в целом и политическую историю
в частности. Но он был хорошо осведомлен о том факте, что
индивиды и группы действуют также и вне рациональных
мотивов. Это случается, когда, используя его терминоло-
гию, они действуют с целью продвижения своих собствен-
ных интересов. Сознательные мотивы в борьбе за власть
являются обычно продвижением таких рациональных ин-
тересов. Тем не менее, иррациональные силы, которые вы-
растают из немых предрасположений, именуемых Парето
осадками, идут вразрез с рациональным поведением и часто
расстраивают сами эти интересы. Поэтому социальная
жизнь, и особенно тот сектор ее, который производит пере-
ворот в восприятии власти, являет собою запутанный клу-
бок рациональности и иррациональности, интересов и при-
вычек, ясного планирования и слепой страсти.
И Вебер, и Парето при разработке своих мыслей о вла-
сти, равно как и работ по общей социологической теории,
весьма хорошо знали Маркса. Маркс фигурировал как бы
невидимым партнером во многих пунктах работ и того, и
другого. Это особенно важно понимать в их политической
социологии.

Марксовы идеи были прямо связаны с его идеями, касаю-
щимися классовой борьбы, о чем мы имели случай упоминать
ранее. По Марксу, политическая власть всегда является инст-
рументом господствующего класса8. Поскольку марксово по-
нятие класса носит фундаментально экономический характер
(то есть классы определяются с точки зрения их отношений к
средствам производства), это означает, что Маркс рассматри-
вает политические отношения как отражение лежащих в ос-
нове их экономических отношений. Политическая власть яв-
ляется результатом и отражением экономической власти. Го-
сударство и его правовая система являются лишь фасадом,
прикрывающим поверхность классовых интересов. Так, Маркс
мог говорить о государстве своего времени как об «исполни-
тельном комитете буржуазии ». Такой же способ рассмотре-
ния политической власти продолжал быть руководящим прин-
ципом рассмотрения марксистской мысли со времен Маркса9.
Как мы видели ранее, Вебер в своих попытках добиться
более дифференцированного взгляда на общество по сравне-
нию с тем, которое дает марксизм, отделял понятие социаль-
ного класса от понятия политического класса. Он делал это
для того, чтобы подчеркнуть, что власть обладает собствен-
ной динамикой, которая не могла быть просто сведена к ди-
намике экономических интересов. Политические институты
обладают собственной логикой. Вебер также — и это стано-
вится особенно ясным в его понятии легитимности — под-
черкивал важность норм и ценностей в области политическо-
го поведения. Несмотря на свою в значительной степени иную
теоретическую ориентацию, Парето довольно-таки схож с
Вебером в подчеркивании сложности, с которой рациональ-
ные и иррациональные факторы связаны друг с другом в об-
ществе. И Вебер, и Парето отличаются от Маркса подчерки-
ванием иррациональных аспектов власти, то есть указанием
на то, что рациональные интересы (будь то классового харак-
тера или любого иного) не могут адекватно объяснить, что
происходит в этой области социальной жизни.
1 Сравните в особенности так называемые его ранние работы.
9 Интересно отметить, однако, что Маркс выдвигает представле-
ние, аналогичное тому, что и у Парето, когда утверждает: «Чем
больше правящий класс способен к ассимиляции наиболее выдаю-
щихся людей из господствующих классов, тем более стабильным и
опасным становится его правление».

Власть в американских общинах,
«властная структура» бизнеса
или плюралистические факторы?
В американской социологии на протяжении длительно-
го времени существовало большое нежелание иметь дело с
властью или даже употреблять это понятие. Несколько рань-
ше мы упоминали это при сравнении понятий власти и соци-
ального контроля (последнее было введено американскими
социологами). Вероятной причиной этого было то, что иде-
ология американской демократии, которая предполагает,
что политическая власть выражает консенсус народа, и по-
этому не имеет смысла считать политическую сферу ареной
борьбы между властными интересами, которые не имеют
широкой демократической легитимации. На протяжении
более раннего периода развития американской социологии
единственным замечательным исключением из этого непри-
ятия был Торстейн Веблен, который доставлял себе удо-
вольствие срывать декорум демократической легитимации
с подлинных мотивов различных групп. Но даже Веблен
меньше говорил о власти, нежели о манипуляции. В различ-
ных своих анализах системы бизнеса Веблен подчеркивал
способность ее не столько ее к принуждению, сколько к
надувательству публики. Если работы Парето постоянно
вызывают в памяти образ макиавеллиевского государя, то
Веблен предлагает скорее фигуру уверенного в себе челове-
ка. Возможно, в таком сдвиге воображения присутствует
что-то американское.
Сегодня социологические интерпретации власти в Аме-
рике резко разделились. Здесь мы сталкиваемся с ситуаци-
ей скорее подобной той, что мы наблюдали на протяжении
нашего предшествующего обсуждения стратификации.
Повторим еще раз, что мы не можем взять здесь на себя
судейство в споре между различными этими подходами; мы
можем лишь сообщить о них и прояснить, какие различия
существуют в изображении ситуации в зависимости оттого,
какой подход принимается.
В современной американской социологии существует
сильная радикальная или критическая позиция, которая, в
лице некоторых ее представителей, испытывает на себе мощ-

ное влияние марксизма. Эта позиция энергично отвергает
демократические объяснения того, что происходит на по-
литической арене и делает акцент различных силах скрытой
или невидимой власти. В таком взгляде в качестве решаю-
щего фактора власти рассматривается экономическая элита
американского общества. В качестве противопоставления
этому существуют более общепринятые взгляды на ситуа-
цию. Обычно они уступают по некоторым пунктам, выдви-
гаемым радикалами, но подчеркивают, по меньшей мере,
относительную потенцию демократических процессов в об-
ществе и сложность властных отношений. Этот последний
подход в большей степени преобладает среди политологов,
нежели среди социологов, хотя и в последней дисциплине
он имеет сильных представителей. Необходимо добавить,
что большинство социологов не интересуются вопросами
власти, и поэтому их нельзя отнести ни к той, ни к другой
категории. Среди собственно политических социологов
очень трудно сказать, как численно распределены эти два
обширных лагеря.
Дискуссия имела место и на микроскопическом, и на
макроскопическом уровне. Точнее, она касалась вопросов
власти как в местной общине, так и в национальном обще-
стве. На первом уровне в 1953 году была опубликована важ-
ная книга, где вводилась проблема противоречия, которое
продолжается и по сей день. Это было исследование власт-
ной структуры большого южного города (выведенного в
книге под псевдонимом, но обычно считают, что это Атлан-
та), проведенное Флойдом Хантером10. В действительности
Хантер был приглашен на социальную работу в общине, ко-
торую он впоследствии подверг социологическому изуче-
нию, и на него произвел впечатление тот факт, что полити-
ческие решения здесь явно принимались небольшой груп-
пой людей. Целью его исследования было возможно более
точно локализовать эту группу. Метод его исследования был
весьма схож с тем, который применяет полицейский детек-
тив для раскрытия преступления. Хантер обращался к лю-
дям с вопросами, касающимся их мыслей и опыта относи-
тельно властных отношений в общине. Затем он сводил эти
10 Floyd Hunter, Community Power Structure, Chapel Hill, N.C.:
University of Carolina Press, 1953.

ответы в своеобразную картинку-загадку до тех пор пока, к
своему удовлетворению, не составил полную картину. В ре-
зультате его исследования была обнаружена небольшая груп-
па людей, принимающая все важные для общины решения.
Центральными в этой группе были фигуры из бизнеса, хотя
некоторые из них не были бизнесменами (к примеру, юрис-
ты, выборные политики или профсоюзные лидеры). Эту груп-
пу принятия решений Хантер назвал властной структу-
рой — понятие, которое впоследствии приобрело общепри-
нятое значение, особенно в радикальных кругах. (Здесь
следует упомянуть, что ни самого Хантера, ни его книгу 1953
года нельзя назвать радикальными; это другие извлекли ра-
дикальный смысл из его исследования и его позиции).
Исследование Хантера подвергалось очень острой кри-
тике со стороны других социологов. Один из элементов этой
критики затрагивал его метод. Предполагалось, что этот
метод мог бы обеспечить довольно хорошее представление
об образе власти, существующем в конкретной общине, но
что он не мог добраться до подлинных властных отноше-
ний. Другими словами, этот метод позволял говорить лишь
о том, чту люди думают о том, какова властная структура,
но всегда возможно, что люди очень сильно ошибаются от-
носительно таких вещей. Впоследствии был проведен ряд
исследований власти в общинах с целью опровержения вы-
водов Хантера. Одно из них, ставшее весьма влиятельным,
было предпринято Робертом Далом в Нью-Хейвене11. Дал
(политолог) претендовал на открытие гораздо более слож-
ной и дифференцированной властной структуры, нежели
та, что была свойственна исследованию Хантера. В сравне-
нии с хантеровской версией более или менее однородной
общинной элиты подход Дала предполагал гораздо боле
плюралистичную ситуацию. Интересы бизнеса действитель-
но очень важны в общине, но они должны считаться с дру-
гими разнообразными силами, которые имеют собственную
социальную базу и социальную силу. Самое важное, фор-
мальный политический процесс, который в анализе Хантера
является в основном механизмом обеспечения интересов
элиты, Дал представил в качестве независимого фактора.
11 Robert Dahl, Who Governs? New Haven, Conn.: Yale University
Press, 1961.

Этот подход также подвергался острой критике с дру-
гой стороны. Одно из высказанных критических замечаний,
в частности, направленных против Дала, состоял в том, что
его концепция власти слишком ограничена локальной перс-
пективой. Другими словами, он достигает своей более плю-
ралистичной картины благодаря тому что концентрируется
на локальных проблемах, где существует фактически плю-
ралистическое взаимодействие групп интереса. Предпола-
гается, что к носителям власти на национальном уровне во-
обще не проявляется интереса при изучении таких локаль-
ных проблем, и они остаются на заднем плане.
Национальный уровень:
«деловая элита» бизнеса
или мультифакторная гипотеза
Обе стороны находились в полном согласии по поводу
вышеупомянутого разделения, что невозможно перейти от
власти на уровне общины прямо к рассмотрению власти на
национальном уровне. Ясно, что это включает в себя раз-
личные структуры, и можно предполагать, что различны
также и механизмы власти. Сам Хантер пытался распрост-
ранить свой подход на общенациональный уровень12. Он
применил тот же самый метод, который прежде использо-
вал в общинном исследовании, начав с интервью о предпо-
лагаемых структурах лидерства. Этот метод подвергался
резким нападкам уже на общинном уровне, а для нацио-
нального уровня критиковался как совершенно неадекват-
ный.
Наиболее важной книгой в дискуссии по национальной
власти в Америке было исследование так называемой влас-
тной элиты, проведенное Ч. Райтом Миллсом, впервые опуб-
ликованное в 1956 году13. Миллс утверждал, что Америкой
управляет элита, которая подразделяется на три основных
компонента — экономический, политический и военный.
Экономический компонент представлен высшей стратой
12 Floyd Hunter, Top Leadership, U.S.A., Chapel Hill, N.C.:
University of Carolina Press, 1959.
13 C. Wright Mills, The Power Elite, New York: Oxford University
Press, 1956.

большого бизнеса и корпоративного менеджмента. Поли-
тический компонент состоит из ключевых фигур в формаль-
ном аппарате правительства, в особенности, хотя и не ис-
ключительно, федерального уровня. Военный компонент,
конечно же, образует верхний эшелон армейских служб.
Поскольку Миллс брал несколько болевых точек, для того
чтобы отмежеваться от упрощенного или законспирирован-
ного взгляда на властную элиту, из его анализа становится
совершенно ясно, что решающим является экономический
компонент. По крайней мере, до этой степени производи-
мый Миллс ом анализ власти в современной Америке разви-
вается вдоль знакомых марксистских линий. Особенно важ-
ная часть его тезиса касается возвышения военных до выда-
ющихся позиций в американской властной структуре со
времени Второй мировой войны, обозначая его как важный
элемент данной ситуации. Миллс утверждал, что лидерство
в этих трех элитных группах является взаимоизменямым и
фактически взаимозаменяемым, — так что возникает сис-
тема сцепленных директоратов. Верхушка чиновников кор-
пораций вхожа в позиции, занимаемые верхушкой прави-
тельства; генералы увольняются со службы и занимают по-
зиции в частном бизнесе. Все три группы перемешаны между
собой разнообразными формальными и неформальными
контактами. Поэтому общая тенденция верхушки в амери-
канском обществе идет в направлении усиления сцепления
и закрытости.
Со времени своей публикации книга Миллса приобрела
обширное влияние, выходящее далеко за пределы соци-
альных наук. Она стала интеллектуальным подкреплением
того взгляда, что в Америке сегодня господствует «военно-
промышленный комплекс», и она становится базовым тек-
стом для политического радикализма в Америке. За первы-
ми шагами Миллса последовал ряд других исследований,
которые далее развивали его взгляд на структуру власти в
Америке14.
Книга Миллса была встречена бурей критики с самых
разных сторон. Внутри самой социологии наиболее исчер-
пывающим утверждением позиции, противоположной той,
14 См. напр. Gabriel Kolko, Wealth and Power, New York: Praeger,
1962.

что представляет Миллс, была работа Арнольда Роуза,
опубликованная в 1967 году15. Роуз критикует Миллса за
высокую избирательность в подборе данных, представляю-
щих его картину властной элиты. Роуз утверждает, что
Миллс не сумел разглядеть факта разнообразия интересов
групп внутри структуры власти. Каждая группа действи-
тельно проталкивает собственные интересы, но эти интере-
сы ограничены по масштабам и часто вступают в конфликт с
интересами других групп во властной структуре. Против
того, что он называет «гипотезой доминирования экономи-
ческой элиты », Роуз предлагает собственную «гипотезу
множественности влияний», которая, по существу, утвер-
ждает плюралистическую модель политических отношений
в американском обществе. Кто-то мог бы сказать, что дихо-
томия интерпретации Миллса-Роуза копирует на националь-
ном уровне как раз то, что дискуссия Хантера-Дала пред-
ставляет на уровне местной общины16.
Спектр трех основных позиций
Мы не хотели бы слишком упрощать эту дискуссию.
Существует ряд позиций, которые не попадают четко ни в
один из вышеупомянутых лагерей. Более или менее в сере-
дине между ними находится представление о том, что воз-
никла новая элита, которая представлена совместно про-
фессионалами и техниками, функционирующими в основ-
ных институтах общества. Экономист Джон Гэлбрейт назвал
эту группу технос/пруктурой. Идея здесь заключается в
том, что современное общество не может развиваться без
этой технической элиты, и поэтому ее члены приобретают
все большее могущество17. Курьезным образом эта позиция
является продолжением теории «революции менеджеров »,
которую мы кратко рассматривали в нашем обсуждении
бюрократии.
15 Arnold Rose, The Power Structure, New York: Oxford University
Press, 1967.
'* Эквивалентные утверждения в британской социологии: W. L.
Guttsman, The British Political Elite, London: McGibbon & Kee,
1963 — на стороне Миллса; и Anthony Sampson, Anatomy of Britain,
London: Hodder & Stoughton, 1962 — журналистский вариант вер-
сии плюрализма.
17 John Galbrait, The New Industrial State, Penguin Books, 1968.

Также релевантными для дискуссии о власти в Амери-
ке являются некоторые исследования высшего класса как
такового. Одним из первых социологов, занимавшихся этим,
был Дигби Батцелл18. Батцелл также начинал свои исследо-
вания на местном уровне, с изучения старого высшего клас-
са в Филадельфии. Затем он расширил свои изыскания до
национального масштаба, и в 1964 году опубликовал иссле-
дование, которое назвал «Протестантский истеблишмент»,
термин, возможно, не совсем удачный применительно к на-
циональному высшему классу. Основной тезис Батцелла
состоит в том, что последний все более затвердевал в своем
отношении к потенциальным рекрутам. Он утверждает, что
имел место процесс конверсии от «аристократии » (которую
Батцелл, между прочим, расценивает как нечто не только
неизбежное, но и желательное в обществе) к «касте», то
есть все более замкнутой и непроницаемой социальной груп-
пе. Если применить к аргументации Батцелла точку зрения
Парето на циркуляцию элит, то можно было бы сделать
вывод, что американская элита находится в процессе попа-
дания прямо в ловушку эксклюзивности, что расценивалось
Парето как основная причина падения властных групп.
Рискуя впасть в несколько излишнее упрощение, мы
могли бы резюмировать искания американской социологи-
ческой мысли по этой теме следующим образом: различны-
ми социологами и другими социальными исследователями
представлены три основные картины власти в американс-
ком обществе. Во-первых, это картина довольно сцеплен-
ной элиты, в которой господствует ее экономический ком-
понент верхушки бизнеса и администраторов корпораций.
Эта картина может и не описываться прямо с марксистских
позиций, но она наиболее созвучна с марксистским взгля-
дом на капиталистическое общество. Такой подход обычно
поддерживается радикалами внутри социологии, и он, ко-
нечно, близок по духу, принадлежащим к радикальной оп-
позиции политическому и экономическому статус-кво аме-
риканского общества. Во-вторых, имеется картина более
пестрой элиты, в которой не обязательно господствует эко-
номический компонент. К такой картине обычно приходят
1S Digby Batzeil, Philadelphia Gentleman, New York: Free Press,
1958; and The Protestant Establishment, New York: Random House,
1964.

те, кто поддерживает важность так называемой техност-
руктуры. Хотя она более сложна по своим взглядам на
власть, нежели первая позиция, она схожа с нею в недо-
оценке влияния или даже реальности демократических про-
цессов, которые детерминируют власть в «официальных»
взглядах американского общества. Наконец, существует
картина плюралистической системы власти, в рамках кото-
рой демократические процессы и демократически избран-
ные чиновники образуют, по крайней мере, один из несколь-
ких властных элементов. Такой взгляд, конечно, наиболее
близок по духу политическим позициям, которые не только
убеждены в желательности «официальных» определений
политической реальности Америки, но также считают, что
эти в высокой степени определения соответствуют эмпири-
ческой реальности. Очевидно, разграничительные линии
между тремя этими позициями не всегда резкие, и имеются
отдельные интерпретации ситуации, которые пересекают
этилинии.

Глава 14
Девиация
Девиация и моральные различия
Начиная с самого детства, повседневная жизнь содер-
жит множество восприятий нами людей, которые тем или
иным образом отличаются друг от друга. В классе белых
детей есть один черный ребенок; есть девушка, подпираю-
щая стену на вечеринке; есть физически увечные и психи-
чески неуравновешенные. Однако имеется и другой тип раз-
личий. Есть мальчик, который выражает свое возмущение,
когда остальные в группе смеются над грязной шуткой; есть
голубь в офисе, наполненном ястребами, или, коли уж на то
пошло, — ястреб на вечеринке с коктейлями, устроенной
голубями. Эти различия не похожи на упомянутые прежде
(или кажутся таковыми), поскольку являют собою предна-
меренное отрицание ценностей или норм группы. Быть чер-
ным, или застенчивым, или калекой — это условие, налага-
емое на индивида. С другой стороны, быть жеманным или
политическим нонконформистом — это акт выбора. Имен-
но этот второй тип различий мы и рассмотрим в настоящей
главе.
Термин, который обычно используют сегодня социоло-
ги для такого типа различий, именуется девиация. Как мы
увидим далее, девиацию определяли и объясняли по-разно-
му. Однако среди социологов существует широко распрост-
раненное согласие по поводу этого базового понятия: девиа-
ция всегда относится к такому поведению, которое является
нарушением правил, выработанных данным обществом или
группой. Другими словами, понятие девиации подразумева-

ет, прежде всего, моральное отличие. Оно относится к отка-
зу или, может быть, неспособности индивида или группы
придерживаться тех моральных норм, которые превалируют
в том социальном контексте, о котором идет речь.
Амплитуда «нормального» поведения
Социальный порядок поддерживается навязываемым
согласием с моральными нормами и правилами, которые, как
считается, обеспечивают эффективное функционирование
конкретного общества. Как мы видели выше, существует мно-
жество различных способов социального контроля — от при-
менения физической силы до мягкого психологического дав-
ления, — чтобы защитить эти нормы и правила или прину-
дить к их выполнению. В основании любой системы
социального контроля лежит ряд предположений относи-
тельно диапазона поведения, рассматриваемого как дозво-
лительное — то есть такого поведения, против которого не
будет применяться социальный контроль. Масштабы и ха-
рактер такой допустимой зоны поведения варьируются от
одного общества к другому. Везде существует тип поведе-
ния, которое рассматривается как «нормальное ». Какой бы
ни была широта, с которой определяется «нормальность »,
существует определенная точка, за пределами которой пове-
дение индивида не может рассматриваться иначе, чем «не-
нормальное ». Индивид, который поступает привычным об-
разом, рассматривается как девиант (хотя, очевидно, люди,
не обладающие преимуществами знания вводного курса со-
циологии, вероятно, назовут его другими именами, но ни одно
из них не окажется лестным)1.
Что это означает с точки зрения реального социального
опыта людей — это лучше всего можно понять, рассматривая
обыкновенную повседневную ситуацию, в которой социальные
взаимодействия людей состоят из типовых ожиданий, в кото-
рых от индивидов ожидается, что они будут типовым образом
реагировать на воздействия. Девиант заявляет о своем присут-
1 Базовые установления см. напр, в Paul Rock, Deviant Behaviour,
London: Hutchinson, 1973; Laurie Taylor, Deviance and Society, London:
Michael Joseph, 1971. Сборник эссе по различным аспектам девиации
в Британии см. Stan Cohen (ed.), Images of Deviance and Taylor and
Taylor, Politics and Deviance, Penguin Books, 1971 and 1973.

ствии неправильным ответом в сравнении с тем ответом, кото-
рый мог бы типично ожидаться. Давайте представим себе толь-
ко что пришедшего мужчину, представляемого гостям на вече-
ринке. В комнате уже присутствуют несколько человек обоего
пола. Типовое ожидание сострит в том, что когда мужчина
представляется по имени другим присутствующим индивидам,
он обойдет их по кругу, пожмет каждому руку и сядет. Если
он проделает все это именно так, можно считать, что он отве-
чает на ожидания типовым образом. Однако предположим,
что, проделав все эти действия, он устремляется к одной из
женщин, присутствующих на вечеринке, бросается перед ней
на колени, складывает свои руки, касается лбом пола и гово-
рит: «Вы так прекрасны. Позвольте мне воздать должное ва-
шей красоте ». Есть шанс (и даже в очень усложненной среде),
что все, и в особенности женщина, которую чествуют таким
образом, будут слегка встревожены. Если же будет установ-
лено, что этот тип на коленях — не уроженец какой-то экзо-
тической восточной страны, а фактически родом из Бирминге-
ма, беспокойство еще более усилится. В зависимости от его
последующего поведения, он может быть подвергнут класси-
фикации несколькими различными способами. Могут прийти
к заключению, что он просто сопляк, пытающийся произвести
впечатление. Или, может быть, он таким образом выражает
некие собственные эксцентрические убеждения в том, каковы
должны быть правильные отношения между людьми. Он мо-
жет принадлежать к какой-нибудь группе, которая желает
восстановить коды средневекового рыцарства, или же он сам
по себе решил, что таким должен быть его аутентичный стиль,
открытый в ходе некой длительной сенситивно-обучающей
сессии. С другой стороны, люди могли бы решить, что он про-
сто псих. Каким бы ни был вывод, этот акт данного индивида
поместил его в сознании каждого из присутствующих в об-
щую категорию девиантов, хотя вопрос о точной суб-катего-
рии может пока оставаться открытым.
«Это было нереальным» —
отклонение от типичного поведения
Типичное — это то, о чем думают как о нормальном.
Отклонение от типичности всегда вызывает тревогу, пото-
му что ставит под вопрос то, в чем люди убеждены как в

нормальности. Поэтому даже до того как оно будет воспри-
нято как моральный проступок, оно является как бы про-
ступком против реальности. Представления людей о нор-
мальности упорядочивают их опыт. Они отделяют «реаль-
ное » от того, что именно является «нереальным ». Вероятно,
в силу самой природы человеческого существования все та-
кие определения реальности ненадежны. Поэтому с девиа-
цией (особенно если она крупная и продолжительная) не-
обходимо иметь дело не только для того, чтобы защитить
моральные правила общества, но и, что даже более важно
для того, чтобы защитить ощущение реальности у членов
общества.
Относительность
и социальное определение
нормальности
Ясно, что представления о том что девиантно, а что
нет, — относительны. Поведение нашего чересчур рыцар-
ственного персонажа могло бы быть совершенно нормаль-
ным в условиях иной культуры или, коли на то пошло, в
более раннем периоде нашей собственной культуры. То, что
рассматривается как нормальное в одном обществе, может
быть классифицировано как определенный уровень сумас-
шествия в другом, и наоборот. Как выразил это Паскаль в
классическом утверждении: «То, что истинно по одну сто-
рону Пиренеев, является ошибкой по другую ее сторону».
Другими словами, девиация во Франции не обязательно дол-
жна быть таковою в Испании.
Коль скоро осознается относительность социальных
понятий нормальности, а потому и девиации, можно прий-
ти к простому, но важному взгляду: девиация находится
«в уме ». Выразим иначе: девиация — это дело социального
определения. Мы можем еще раз вспомнить знаменитое ут-
верждение У.И. Томаса: «Если люди определяют ситуацию
как реальную, она должна быть реальна по своим послед-
ствиям ». В этом смысле нормальность и девиация — это важ-
ные компоненты «реальности ». Таким образом, перефра-
зируя того же Томаса, если общество определяет конкрет-
ный тип поведения как девиантный, тогда те, кто вовлечен в

него, должны претерпевать последствия того, что их рас-
сматривают как девиантов, нравится им это или нет. Обще-
ства всегда бывают обеспокоены своими определениями
реальности. Когда индивид проявляет преднамеренный от-
каз признавать реальность в том виде, как она социально
определена, он рассматривается как опасный. Ни один со-
циолог не будет отрицать, что фактически он и есть опас-
ный в данном вопросе. Это в особенности справедливо для
тех случаев, когда девиация носит «непростительный» ха-
рактер. Если бы в нашем предыдущем примере можно было
установить, что индивид, вовлеченный в такое отклоняю-
щееся от нормы поведение, прибыл из Внешней Монголии,
или он только что освобожден из-под опеки психиатра, эти
факты могли бы рассматриваться как валидное «извинение ».
Однако в отсутствие таких объяснений, его поведение мог-
ло бы рассматриваться не иначе как своенравное и непрос-
тительное оскорбление само собой разумеющейся реально-
сти общественной жизни.
«Достоверность» определений
реальности: ослабления социальным
изменением и плюрализмом
Отсюда следует также, что понятие девиации может
считаться значимым лишь в том случае, если говорить о со-
циальной ситуации, которая существует в высокой степени
консенсуса о том, какими надлежит быть правилам соци-
альной жизни. Чем более стабилен этот консенсус, тем бо-
лее «достоверны » указания на девиацию, — то есть «досто-
верны » в умах указывающих. В тех областях социальной
жизни, в которых не существует такого консенсуса, в бук-
вальном смысле невозможно быть девиантом. В таких обла-
стях нет типичных ожиданий, или еще не установлено, ка-
кими эти ожидания должны быть, и поэтому может проис-
ходить практически все, что угодно. В шутку можно сказать,
что нет никакой забавы в том, чтобы быть плохим, когда
больше никто не знает, что означает быть хорошим. Фило-
софы давно утверждали, что порок паразитирует на добро-
детели. В несколько ином ключе социологи могут сказать,
что девиация зависит от конформности. В ситуации, в кото-

рой почти все мужчины чисто выбриты, индивид может что-
то сообщить, отращивая бороду. Однако в ситуации, в ко-
торой волосатое украшение мужского лица простирается
от щепетильного лишения всякой растительности через
бакенбарды, усы и эспаньолки до пышных джунглей спу-
танных волос, значение наличия или отсутствия бороды ста-
новится весьма туманным. При этом больше не имеет смыс-
ла говорить о девиации.
Во времена быстрых социальных изменений или в ситу-
ациях, в которых существует плюралистичность стандар-
тов, социальные экспектации становятся неопределенными
и лишенными силы консенсуса. Как следствие этого, люди
приходят в замешательство по поводу того, что же считать
«нормальным», а что нет. В таких ситуациях имеют место
быстрые изменения в определениях реальности. Поведение,
которое считалось девиантным вчера, сегодня становится
приемлемым, и наоборот. Такова сегодня в большей или
меньшей степени ситуация в большинстве областей соци-
альной жизни. Это влечет за собой курьезные последствия.
Прежде, во всяком случае, было весьма ясно, кто девиант, а
кто нет, и нервничать приходилось главным образом деви-
анту. Теперь, когда все эти разделительные линии стали не-
стабильными, нервничать склонны все, потому что каждый
имеет причины беспокоиться о том, что его собственная «нор-
мальность» завтра может быть радикальным образом по-
ставлена под вопрос. Безумие подстерегает на каждом углу,
и те, кто специализируется на изгнании своих ужасов, име-
ют процветающий бизнес.
Как мы имели случай увидеть ранее, социологи часто
вступают в диспуты по поводу юрисдикции с другими соци-
альными науками. В той области, которая рассматривается
в этой главе, наукой, о которой идет речь, является крими-
нология, которая иногда (особенно в Америке) расценива-
лась как отрасль социологии, но которая, тем не менее, име-
ет собственную продолжительную историю2. Как это часто
2 См. напр. John Gillin, Criminology and Penology, New York:
Appleton-Century, 1945, pp.217ff.; Hermann Mannheim, Comparative
Criminology, London: Routledge & Kegan Paul, 1965 — 2 vols.; Ian
Taylor et al., The New Criminology, London: Routledge & Kegan
Paul, 1973; W.G. Carson and Paul Wiles (eds.), Crime and Delinquency
in Britain, London: Martin Robertson, 1971.

бывает с диспутами по поводу юрисдикции, будь то между
союзами или науками, конфликт разгорается вокруг про-
блем определения. Здесь проблема состоит как раз в том,
как определять преступление и как провести разграничение
между преступлением и другими формами девиации. Обыч-
ный путь, которым разрешалась проблема, состоит в том,
чтобы определять преступление как особую форму девиа-
ции, которая включает в себя нарушения кодифицирован-
ного права. Давайте вернемся к нашему предыдущему при-
меру. Каким бы девиантным ни было поведение нашего пер-
сонажа, ясно, что оно не преступное. Не существует закона
или законодательного акта, который запрещал бы мужчине
вставать на колени и выражать свое восхищение женщинам
в общественных собраниях. Но предположим, что наш пер-
сонаж, сделав такое заявление, продолжил его сексуаль-
ным насилием над объектом своего восхищения. В таком
случае он бы явно пересек линию между девиацией и пре-
ступлением. Можно было бы вызывать полицию и выдви-
гать ему обвинение (в зависимости оттого, насколько он
преуспел) в правонарушении, простирающемся от неправо-
мерного поведения до покушения на изнасилование. Как бы
ни определять эти различные категории социального дей-
ствия, ясно, что категория девиации охватывает более об-
ширную территорию и, следовательно, второе может рас-
сматриваться как частный случай перового.
Причины девиации
Биологические теории
Каким образом социологи объясняют и интерпретиру-
ют явление девиации? Существует давняя традиция (науч-
ная или псевдонаучная), которая возводит девиацию или
антисоциальное поведение к биологическим причинам. Этот
подход утверждает, что девиантами не становятся, а рож-
даются. В истории криминологии (которая на своих более
ранних стадиях рассматривалась как отрасль медицины)
выдающимся представителем этой отрасли был врач девят-
надцатого века Чезаре Ломброзо. Ломброзо разработал
сложное описание того, что он назвал «врожденным пре-
ступником», которого, как он утверждал, можно опознать
по ряду физических (особенно внешних) характеристик.

В одном крыле медицинского факультета Римского универ-
ситета посетители еще и сегодня могут восхищаться длин-
ной галереей портретов изумительно безобразных правона-
рушителей, помещенных туда в свое время для иллюстра-
ции теорий Ломброзо. Сегодня очень немногие из числа тех,
кто изучают преступность, придерживаются точки зрения
Ломброзо, если придерживаются вообще. Но кое-кто в аме-
риканской социальной науке все еще подчеркивает генети-
чески обоснованные аспекты любого человеческого поведе-
ния, включая те, которые определяются как девиантное или
криминальное3. Социологи с их антипатией к объяснениям
социального поведения с точки зрения наследственности
обычно отстранялись от таких теорий.
Психологические причины:
дефективные родители — связь с детьми
С другой стороны, социологи были гораздо более откры-
ты психологическим объяснениям девиантного поведения, от-
части, возможно, вследствие того, что они во многом перекры-
ваются с социологическими. Эти теории объясняют девиацию
сточки зрения того или иного нарушения или искажения пси-
хологического функционирования. Они имеют сходство с упо-
мянутыми выше биологическими теориями в том, что рассмат-
ривают девиацию как болезнь, которую нужно оценивать с
сущностно медицинской точки зрения. Различие между ними
лежит отчасти в том, как рассматриваются перспективы изле-
чения. Помимо всего прочего, невозможно что-либо сделать с
физической структурой лица индивида: все, что мог реально
сделать Ломброзо, — это развесить уродливые портреты на
стене для своего собственного бескорыстного удовольствия и
как инструкцию для полицейских. Однако, по меньшей мере
со времен появления психоанализа, в общем и целом предпо-
лагалось, что большинство психологических нарушений могут
быть излечены. Это последнее предположение является об-
щим местом в литературе, которая рассматривает девиацию с
психологической точки зрения.
1 См. W.H. Sheldon et al.t Varieties of Delinquent Behavior, New
York: Harper, 1949; F.F. Kallmann, Heredity in Health and Mental
Disorders, New York: Norton, 1953.

Перекрывание между психологическими и социологи-
ческими теориями в таком подходе также обязано своим
происхождением психоанализу. Психологическая патоло-
гия на протяжении всего периода, восходящего к Фрейду,
считалась связанной с дефектом отношений между родите-
лями и детьми, особенно в ранние годы жизни. В таком слу-
чае не что иное, как психологические объяснения относятся
к социологии семейной жизни, и поэтому они более близки
по духу социологам, нежели теории, которые объясняют
девиацию с чисто психологических позиций.
Хорошо известным примером такого подхода является
исследование юных правонарушений, проведенное Глюка-
ми*. Глюки провели тщательное сравнение 500 правонару-
шителей и 500 не-правонарушителей, подобранных в пары
по признакам проживания по соседству, возраста, интел-
лекта и национальной принадлежности. В своих выводах они
утверждали, что тесные эмоциональные связи со своими
родителями были одной из характеристик, наиболее часто
отличавших не-правонарушителей от правонарушителей.
Было обнаружено, что свой вклад в делинквентность вно-
сят чрезмерно расхлябанные, чрезмерно неряшливые или
неустойчивые аттитюды родителей. С другой стороны, об-
наружилось, что аттитюды родителей типа «твердые, но
добрые» препятствуют возникновению делинквентности.
Альберт Коуэн, один из наиболее известных социологи-
ческих экспертов в области юношеской делинквентности,
попытался скомбинировать психологический подход с более
традиционными формами социологического анализа5. В об-
суждении причин юношеской делинквентности Коуэн поме-
стил себя посередине между теми объяснениями, которые
учитывали это явление с точки зрения специфической суб-
культуры, и теми, что объясняли его с позиций психологи-
ческих особенностей индивидов. Некоторые социологи ут-
4 Sheldon and Eleanor Glueck, Predicting Delinquency and Crime,
Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1959. Аналогичный под-
ход см. в W. and Joan McCord, Origins of Crime, New York: Columbia
University Press, 1959.
s Albert Cohen, Delinquent Boys, New York: Free Press, 1955. Бри-
танское исследование по этой субкультурной теории — в данном
случае Восточного Лондона см. в David Downes, The Delinquent
Solution, London: Routledge & Kegan Paul.

верждали, что существует, в особенности в низших классах,
особая субкультура, которая порождает делинквентное по-
ведение. Коуэн отвергал эту теорию на том основании, что
многие из индивидов, подверженных воздействию этой суб-
культуры, сами не становились правонарушителями. В то же
время он отвергал и объяснение делинквентности с позиций
одних только индивидуальных психологических факторов,
утверждая, что многие из индивидов с подобными психоло-
гическими констелляциями, особенно если они размещались
в более низких делинквентных областях, не становились пра-
вонарушителями, а выражали свои психологические нару-
шения иным образом. Только комбинация этих двух факто-
ров —субкультуры и индивидуальной психологической пред-
расположенности — могут, согласно Коуэну, объяснить это
явление. Однако, несмотря на эту модификацию, Коуэн де-
лал сильный акцент на психологических факторах и прибе-
гал к клиническим психиатрическим материалам.
Социологические причины:
«Экология» города
Если теперь мы обратимся к исключительно социологичес-
ким теориям девиации, то обнаружим значительное разнообра-
зие в подходах. Некоторые из наиболее ранних социологичес-
ких исследований девиации в Америке ведут свое происхожде-
ние от Чикагской школы, о которой мы имели случаи упоминать
в ряде других областей. В соответствии с тем подходом к урба-
нистической социологии, который характерен для этой школы,
один из ее основных интересов к тому, что позднее было назва-
но девиацией (сами чикагские социологи предпочитали термин
«социальная дезорганизация »), был направлен на выявление
пространственного распределения этих явлений внутри горо-
да6. Здесь этот интерес состоял в том, чтобы соотнести различ-
ные паттерны девиации (такие как преступность, юношеская
делинквентность, алкоголизм, психические заболевания, само-
убийства) с «экологией » города. Ранние выводы указывали на
примечательную совместимость показателей случаев этих явле-
ний в определенном соседстве, даже если этническая компози-
6 См. напр. Clifford Shaw and Henry McCay, Juvenile Delinquency
and Urban Areas, Chicago: University of Chicago Press, 1942.

ция этого соседства изменялась. Так, было обнаружено, что
для большинства этих явлений очень плодородную почву обра-
зует соседство трущоб, независимо от конкретного населения,
занимавшего эту географическую область в данное время. Од-
нако, по мере того как место жительства конкретной группы
становилось все более удаленным от соседства трущоб, показа-
тели таких случаев ощутимо различались для каждой из этни-
ческих и расовых групп. Таким образом, в рамках самой Чикаг-
ской школы довольно рано проявилась тенденция отхода от
чисто пространственного анализа этих явлений.
Социологические причины:
«Субкультурный» подход
Понятие субкультуры отчетливо выходит за пределы
пространственного измерения. Хотя культура, особенно в
городе, обычно конкретно локализована или, по меньшей
мере, — сосредоточена, это понятие предполагается более
сложным явлением. Как мы видели выше, тот факт, что чи-
кагские социологи облюбовали наиболее эксцентричные
уголки города, привел их к интенсивным исследованиям
различных типов субкультур, таких, например, как субкуль-
туры конкретных профессиональных групп. Некоторые из
них проявляли гораздо больший интерес к этническим суб-
культурам, предмету особой значимости со времени начала
массовой иммиграции из Европы в Америку. Классическое
исследование польской иммиграции, проведенное У. Тома-
сом, обсуждало «социальную дезорганизацию» в контек-
сте трудностей ассимиляции иммигрантов в американскую
жизнь7. Томас последовал этому интересу в ряде исследо-
ваний юношеской делинквентности среди чикагских поля-
ков, равно как и других групп. В той же традиции Чикагская
школа произвела ряд классических исследований девиант-
ных субкультур: таких, как бродяги, юношеские банды и
профессиональные воры8. Многие из этих исследований
7 W.I. Thomas and Florian Znaniecki, The Polish Peasant in Europe
and America, Chicago: University of Chicago Press, 1919-21.
* Nels Anderson, The Hobo, Chicago: University of Chicago Press,
1923; F. Thrasher, The Gang, Chicago: University of Chicago Press,
1927; Edwin Sutherland, The Professional Thief, Chicago: University
of Chicago Press, 1937.

приобрели к сегодняшнему дню статус социологической
классики и оказали огромное влияние на последующие ра-
боты в этой области9. Однако эти подходы подвергались и
критике. Мы уже упоминали о критике Коуэном общего
представления о том, что девиантность и делинквентность
могут быть объяснены исключительно с субкультурных
позиций. Другое затруднение содержалось в самом термине
«социальная дезорганизация ». Это понятие, возможно, и
применимо к некоторым типам поведения, которое оно под-
разумевало — например, к алкоголизму. Ирония заключа-
лась в том, что это понятие предлагалось относить к пре-
ступности, — и это в Чикаго 1920-х годов! Многие из этих
явлений в действительности были очень организованы, за
исключением того, что эта организация носила не такой ха-
рактер, как в «официальном обществе ».
Функции девиации: вновь
подтверждаемая солидарность
и компенсаторое поведение
Важное место рассмотрению девиации уделяли социо-
логи, приверженные структурно-функционалистской тради-
ции. Базовый вопрос, вокруг которого вращалась любая фун-
кционалистская дискуссия, можно установить, пойдя на не-
большое упрощение, наподобие такого: вредоносна ли
девиация для общества? Подобный вопрос можно поставить
и в более усложненной форме: является ли девиация функ-
ционально разрушительной? Или: возможно ли, чтобы деви-
ация имела свои собственные социетальные функции? Этот
базовый вопрос можно было бы возвести и к Эмилю Дюрк-
гейму, которого совершенно корректно называют «отцом
функционализма ». В одной из самых ранних дюркгеймовс-
ких работ мы находим следующую фразу, которая довольно
элегантно выражает его точку зрения: «Преступность прямо
сводит сознания вместе и концентрирует их »10. Что это озна-
чает? Девиация (или, как ее называет Дюркгейм, «социальная
' См. напр. Ned Polsky, Hustlers, Beats and Others, Penguin Books,
1971.
10 Emile Durcheim, The Division of Labor in Society, New York:
Free Press, 1947, p.102.

патология ») является для общества необходимостью. Нали-
чие девиации позволяет группе собраться вместе и еще раз
подтвердить свою не только социальную, но и моральную
идентичность. Девиация противостоит этому, а потому по-
средством ее группа усиливается. Другими словами, девиа-
ция очень функциональна для поддержания солидарности и
повторного подтверждения ее. Дюркгейм совершенно пос-
ледовательно привносит эту идею в социологическое объяс-
нение не только преступления, но также и наказания. Крити-
куя либеральных пенологов, которые (тогда, равно как и сей-
час) утверждали, что целью легального наказания была
реабилитация правонарушителя. Дюркгейм утверждал, что,
напротив, цель наказания состоит в том, чтобы заново под-
твердить моральный авторитет общества. Дюркгейм понимал
девиацию с точки зрения функционирования общества, и он
чувствовал, что это (в большей степени, нежели проникнове-
ние в индивидуальные мотивы) является центром внимания
любого социологического подхода к данному предмету. Ин-
тересно, между прочим, что Джордж Герберт Мид, который
работал, исходя из весьма иных предпосылок, как и в преды-
дущей цитате, показывает: «Преступник... несет ответствен-
ность за чувство солидарности, возбуждаемое среди тех, чьи
аттитюды так или иначе сосредоточены на совершенно рас-
ходящихся интересах*11.
Обе главные фигуры в современной американской со-
циологии — Толкотт Парсонс и Роберт Мертон — обсуж-
дали девиацию с сущностно аналогичных позиций12. Они
соглашаются с тем, что девиантное поведение с наибольшей
вероятностью проявляется в тех случаях, когда требова-
ния, управляющие поведением в любой данной ситуации,
становятся противоречивыми. Мертон в особенности пытал-
ся объяснять девиантное поведение с точки зрения соци-
альной структуры. Он предполагает, что все формы девиан-
тного поведения являются результатом различий в воспри-
ятии достижения целей общества легитимными средствами.
11 George Herbert Mead, «The Psychology of Punitive Justice»,
American Journal of Sociology, XXIII (1928): p.602.
12 Taicott Parsons, The Social System, New York: Free Press, 1951;
Robert Merton, Social Theory and Social Structure, New York: Free
Press, 1957. См. также введение к Robert Merton and Robert Nisbet
(eds.), Contemporary Social Problems, Hew York: Harcourt Brace, 1966.

Другими словами, когда определенные члены группы ока-
зываются неспособными достичь успеха (в том смысле, как
это определяется в обществе) с помощью социально одоб-
ряемых средств, это приводит их к тому, чтобы обратиться
к компенсаторному поведению, которое не встречает соци-
ального одобрения. Таким образом, девиация возникает как
результат расхождения между теми устремлениями, кото-
рые общество социализировало в своих членах, и теми спо-
собами, которые предоставляет им общество для реализа-
ции таких устремлений. Мертон использует дюркгеймовс-
кое понятие аномии, соотнося его с такой ситуацией.
Существует сильный и широко распространенный акцент
на целях материального приобретения и высокого статуса,
но не каждому даны одинаковые средства для достижения
этих целей легитимным образом. Существуют значительные
различия с точки зрения пола, возраста, но особенно — с
точки зрения классовой, равно как и этнической, и расовой
позиций. Среди тех, кто, вследствие этих факторов, лишен
доступа к дороге, ведущей к успеху, существует высокая
вероятность девиантного поведения. Следующая цитата ла-
конично выражает точку зрения Мертона:
Именно тогда, когда система культурных ценностей пре-
возносит фактически над всем остальным определенные
общие для населения в целом цели, в то время как соци-
альная структура жестко ограничивает или совершенно
закрывает доступ к одобряемым способам достижения
целей для значительной части тою же самого населения,
в широком масштабе возникает девиантное поведение13.
Мертоновский подход в этой области оказался весьма
продуктивным в том смысле, что он предложил использо-
вать дюркгеймовское понятие аномии и одновременно —
социально-классовый анализ. За предположением Мерто-
на последовал ряд эмпирических исследований. Так, Клоу-
орд и Охлин интерпретировали правонарушение как след-
ствие безуспешных усилий по достижению целей общества
(в особенности денег и власти) легитимными средствами14.
13 Merton, op. cit., р.146.
н R. Cloward and I. Ohlin, Delinquency and Opportunity, New
York: Free Press, 1960.

Ряд исследований связывал аномические последствия клас-
совых позиций с душевными заболеваниями15. Читатель,
который помнит наше предшествующее обсуждение стра-
тификации, сумеет легче увидеть, что такая связь ведет к
ряду серьезных проблем интерпретации. Основная из про-
блем здесь состоит в преобладании в американском обще-
стве норм среднего класса. С одной стороны, можно утвер-
ждать, что это конституирует классовую предубежденность
социолога. Однако с другой стороны, можно утверждать,
что, поскольку фактически нормы среднего класса господ-
ствуют в Америке, для социолога вполне валидно прини-
мать это господство как свою эмпирическую отправную точ-
ку и соответствующим образом определять девиацию.
Девиация и «культура нищеты»:
бесклассова ли девиация?
В последние годы имело место экстенсивное использо-
вание — ив научно-социальной литературе и в политичес-
кой дискуссии — понятия «культуры нищеты» (термин,
широко используемый антропологом Оскаром Льюисом).
Само это понятие фактически не новое, и, с точки зрения
американской социологии, его можно было бы отследить
до таких ранних исследований, как упомянутое выше ис-
следование польских эмигрантов, проведенное Томасом и
Знанецким. Оно также являлось частью той традиции, ко-
торая относила различные типы девиации к характеристи-
кам, свойственным для низших классов. К примеру, Уолтер
Миллер (который также был антропологом) после несколь-
ких лет работы с шайками в районе Бостона с высоким уров-
нем правонарушений пришел к заключению, что делинквен-
тность низшего класса ведет свое прямое происхождение
скорее из особых атрибутов культуры низшего класса, не-
жели из реакций на экспектации среднего класса16. Поэто-
му культурные характеристики таких типов индивидуаль-
ного поведения, как хулиганство, развязность и взвинчен-
IJ A. Hollingshead and F. Redlich, Social Class and Mental Illness,
New York: Wiley, 1958; J. Myers and B. Roberts, Family and Class
Dynamics in Mental Illness, New York: Wiley, 1959.
w Walter Miller, «Lower Class Culture as a Generating Milieu of
Gang Delinquency», journal of Social Issues, XIV, 1959: pp.5ff.

ность, рассматриваются как факторы, способствующие де-
линквентности. В таком случае делинквентность представи-
телей среднего класса интерпретируется, главным образом,
как диффузия некоторых из этих ценностей низших клас-
сов в средний класс. Поскольку некоторые из этих распро-
страняемых стилей (такие, например, как одежда, привыч-
ки или разговор) отвергаются родителями из средних клас-
сов, молодежь средних классов склонна рассматривать их
как выражение личной независимости. Тогда молодежь сред-
них классов подобным же образом интерпретирует и де-
линквентные аспекты культуры низших классов.
Такой подход оспаривался представителями, стоящи-
ми как на эмпирических, так и на теоретических основани-
ях. Ряд исследований пришли к выводам о том, что делинк-
вентность, если она правильно измерена, бывает распреде-
лена довольно равномерно по всей классовой системе.
Просто дело в том, что дети из средних классов могут быть
делинквентными несколько иными способами, нежели дети
из низших классов, и в данном отношении это справедливо
и для взрослых17. Постольку, поскольку дело касается мо-
лодых, Блох и Нидерхоффер предполагали, что имеет мес-
то аналогичный «процесс формирования шаек » среди юно-
шества на всех классовых уровнях в американском обще-
стве (и, равным образом, в других обществах), и что
специфические выражения этого просто варьируются клас-
совым уровнем18. Этот конкретный подход имеет за собою
обширную традицию, присущую криминологии, как в тео-
рии «дифференциальной ассоциации» Сазерленда, разра-
ботанной для объяснения индивидуальной делинквентнос-
ти и криминальной карьеры19.
Однако этот подход в целом также оспаривался по фун-
даментальным теоретическим основаниям. Как можно было
17 F. Nye, J. Short and V. Olson, «Socio-Economie Status and
Delinquent Behavior», American Journal ofSociology\ LXII, 1958,
pp.381ff.; H. Reiss and A. Rhodes, «The Distribution of Juvenile
Delinquency in the Class Structure», American Sociological Review,
XXVI, 1961, pp.72Off.
n H. Bloch and H. Niederhoffer, The Gang, New York: Philosophis
Press, 1958. См. также обсуждение шаек в S.N. Eisenstadt, From
Generation to Generation, New York: Free Press, 1956.
w E. Sutherland, Principles of Criminology, Philadelphia: Lippincott,
1939; E. Sutherland and D. Cressey, Principles of Criminology, New
York: Lippincott. 1960.

ожидать, в фокусе теоретической критики оказалось клас-
совое предубеждение в определении девиации. Будет ли
научно валидным основывать на этом факте анализ этого
явления в целом даже с точки зрения допущения господ-
ства в Америке норм среднего класса? Не могло ли бы само
представление культуры среднего класса быть принято как
исходный пункт совсем иного типа анализа, при котором
приверженность этим культурным характеристикам не бу-
дет восприниматься как девиация? Действительно, нельзя
ли в контексте культуры низшего класса сказать, что нормы
среднего класса конституируют что-то вроде девиации?
Поэтому, возможно, было бы приемлемым описать потреб-
ление наркотиков и угон машин молодежью в пригородах
как девиантные занятия. Но можно ли сказать то же самое
о трущобах? Или не следовало бы говорить о том, что посе-
щающая церковь, законопослушная и мотивированная на
обучение в колледже молодежь могла бы быть лучше опи-
сана в качестве девиантов?
Проблемы терминологии
Уже сами заголовки, под которыми социология имеет дело
с предметами, рассматриваемыми в этой главе, приглашают к
критическому анализу. «Социальная дезорганизация », как мы
уже отмечали в случае с преступностью, это исключительно
неубедительная категория для применения в отношении тако-
го рода явлений. «Социальная патология » — в самом деле, на-
сколько легитимно применять медицинскую категорию к со-
циальным явлениям? Или, может быть, дело в том, что она не
конституирует слишком легкое принятие превалирующих
норм, как в случае со «здоровьем »? «Социальные проблемы » —
чьи проблемы? Девиантов? Или тех учреждений общества, ко-
торые, как предполагается, держат их под контролем? Разу-
меется, преступник—это проблема полицейского. Но с точки
зрения преступника как раз полицейский — это и есть пробле-
ма. Термин «девиация » действительно был введен в употреб-
ление для того, чтобы избежать такого типа двусмысленнос-
тей. Однако, как мы видели, само по себе изменение терминов
не устраняет теоретической проблемы.
Эти критические замечания не так уж и свежи. Еще в
1943 году в статье, озаглавленной «Профессиональная иде-

ология социальных патологов» Миллс предпринял энергич-
ную атаку против предположений, обычно используемых в
этой области20. Атака Миллса была сосредоточена как раз
на среднеклассовой близорукости социологов в этом воп-
росе. В то время статья Миллса не привлекла слишком мно-
го внимания, но, по мере того как другие его работы стано-
вились широко известными в 1960-х годах, эта статья тоже
начала оказывать заметное влияние.
Стигма
и «теория навешивания ярлыков»
Мы уже упоминали прежде в ином контексте взрывную
работу Эрвина Гоффмана в его социологическом анализе псих-
больницы21. Высокомерно пренебрежительное отношение
Гоффмана к точке зрения психиатров ( «менеджеров » или
даже «полицейских » в описываемой им ситуации) побудило
немалое число социологов к тому, чтобы бросить свежий
взгляд на всю эту область в целом. Самым прямым вкладом
Гоффмана в изучение девиации была его небольшая книга,
озаглавленная «Стигма —управление испорченной иден-
тичностью »п. Можно сказать, что подход Гоффмана пред-
ставлял собою возврат к важной традиции в американской
социальной психологии, который, как и многие другие, ко-
ренился в Чикагской школе 1920-х годов. Девиация здесь по-
нимается просто как один из способов, с помощью которых
люди определяют ситуацию. Ее «реальность » зависит от той
власти, которою обладают производящие такое определе-
ние люди, чтобы навязать его другим. Стигматизация — это и
есть процесс такого навязывания одной группой своих опре-
делений другим. Определение будет «приклеено » в зависи-
мости от степени власти определяющих. В таком случае те,
кого определяют таким образом, то есть стигматизируемые,
должны будут согласиться со своей «испорченной идентич-
ностью». Нет нужды говорить, что такая обязанность не от-
носится ни к легким, ни к приятным.
20 С. Wright Mills, Power, Politics and People, New York: Ballantine
Books, 1963, pp.525ff..
21 Erving Goffman, Asylums, Penguin Books, 1968.
22 Erving Goffman, Stigma, Penguin Books, 1968.

Вдоль линий, заданных Миллсом и Гоффманом, в пос-
ледние годы возник новый подход. Под именем «теории на-
вешивания ярлыков»* этот подход приобретает все боль-
шее влияние и к нынешнему времени стал даже доминирую-
щим подходом в этой области23. Один из наиболее известных
представителей этой новой школы — Говард Беккер24.
Девиация: с чьей точки зрения?
Беккер и другие исследователи, работавшие в этом на-
правлении, старались, насколько это возможно, решитель-
но освободиться от различных оценочных подходов, кото-
рыми прежде была перегружена эта область. Они стремят-
ся избавиться не только от предубеждений среднего класса
в подходе к этим явлениям, но и от таких предубеждений,
которые исходят от психиатрической и юридической точек
зрения. Скажем проще: они хотели четко дифференциро-
вать подход социолога от подходов социального работни-
ка, психиатра или чиновника правоохранительных органов.
Девиация — это ярлык, присваиваемый определенным лю-
дям или действиям как результат социальных процессов
(отсюда, конечно, и название теории). Этот образ предна-
меренно предполагает произвольность и относительность
такого процесса. Не существует универсальных критериев
для того, что клеймится как девиантное. То, что девиантно
сегодня, может оказаться нормальным завтра, и наоборот.
Более того, это понятие предполагает наличие властных от-
ношений, которые неизменно находятся в какой-то игре.
Поэтому один индивид может пожелать наклеить на друго-
го ярлык девианта, однако он может не обладать достаточ-
ной для этого властью.
В таком случае не существует никаких внутренне при-
сущих характеристик, которые отличают девиантов от дру-
гих людей или девиантные акты от других действий. Напри-
мер, если женщина появится на Оксфорд-стрит в голом виде,
она, вероятно, будет арестована за непристойное поведе-
* Labeling theory.
23 См. обзор в Earl Rubington and Martin Weinberg (eds.) Deviance,
New York: Macmillan, 1968. Пионерская работа в этом подходе была
предпринята Эдвином Лемертом в 1950-х гг.
24 Howard Becker, Outsiders, New York: Free Press, 1963.

ние. Такая обнаженность несет на себе в данный момент
ярлык девиантного поведения, и личность, обвиняемая в
этом, не только получает ярлык девианта, но и подвергает-
ся преследованиям. Однако если женщина появляется в та-
ком же виде на театральной сцене, она (во всяком случае, в
Лондоне) вероятно будет встречена аплодисментами. На
один и тот же акт, совершаемый одной и той же личностью,
навешивается один ярлык в данной ситуации и другой яр-
лык — в иной. Поэтому если говорить о девиации, необхо-
димо всегда задаваться вопросом: «Девиантное с чьей точки
зрения?». Существуют некоторые группы, которые нару-
шают закон, занимаясь проституцией, гомосексуализмом
или наркотиками. Существуют также те, кто преступает
правила путем употребления алкоголя. Другие не только
потребляют, но даже пропагандируют такие формы потреб-
ления. Такое же социологическое описание может быть рас-
пространено на акты или взгляды, на которые навешен яр-
лык девиантных, и в политической или религиозной облас-
тях жизни.
Кто обладает властью
успешного навешивания ярлыков?
Такое понятие девиации неизбежно фокусируется на
конфликте. Конфликте между небольшими и лишенными
власти личностями или группами с одной стороны и боль-
шими, могущественными и сравнительно хорошо организо-
ванными интересами — с другой. Кто побеждает в таких
конфликтах — это детерминируется не внутренне прису-
щими качествами индивидов или актов в данном вопросе, а
их относительной властью в социальной ситуации в целом.
Беккер устанавливает это очень хорошо:
С этой точки зрения девиация является не качеством
акта, который совершает личность, а скорее следстви-
ем приложения другими правил или санкций к «нару-
шителю». Девиант — это тот, на кого с успехом может
быть навешен ярлык; девиантное поведение — это по-
ведение, на которое люди навесили такой ярлык".
" Ibid., р.9.

Этот подход интересен далеко за пределами относитель-
но узких масштабов тех явлений, для которых он первично
был сконструирован. Он совершенно драматичным образом
подчеркивает ненадежный характер не только идеи нор-
мальности, но и самой ткани «реальности », как она опреде-
ляется в обществе. Важно увидеть, что это применяется не
только в отношении установлений и норм, но также к тому,
что принимается за установление фактов. Сказать, что кто-
то «преступник »или «правонарушитель», —это совершен-
но четко нормативное утверждение — если не со стороны
социолога, то со стороны общества, которое институциона-
лизирует такую стигматизацию. Существенно важно, что
такое утверждение говорит о ом, что индивид или его дей-
ствие подлежит осуждению. Однако теория навешивания
ярлыков выходит за пределы этого. Она, с этой точки зре-
ния, имеет дело также с такими явлениями как гомосексу-
альность, или психическая болезнь, или замедленное раз-
витие. Поэтому конечные вопросы, которые ставятся с по-
мощью этого подхода, касаются не столько того, что тот, на
кого навешивают ярлык, «ненормален », сколько того, что
оценивается обществом как «нормальное ». Что такое сек-
суальная нормальность? Что такое душевная болезнь? Что
такое нормальный интеллект? Что бы ни говорили предста-
вители других дисциплин (таких как медицина, право или
моральная философия), эти социологи отвечают очень про-
сто: эти вещи таковы, какими определило их общество.
Легко увидеть, что этот подход будет особенно близ-
ким по духу для тех людей или групп, которые желают ос-
паривать нормативные статус-кво в тех или иных областях
общественной жизни. В последние годы, например, группы,
которые стремились защищать права гомосексуалистов за-
ниматься их девиантной практикой, или которые стреми-
лись легализовать использование определенных галлюци-
ногенных наркотиков, нашли теоретических союзников в
только что обсуждавшейся социологической литературе.

Глава 15
Изменение
Восприятие изменения и ответ на него
Вряд ли потребуется прибегать к помощи социологии,
чтобы указать, что одним из фундаментальных опытов че-
ловеческой жизни является изменение. Природное окру-
жение, в котором живет человек, постоянно подвергается
изменениям, некоторые из которых носят сезонный харак-
тер, а некоторые происходят непрерывно. Наши собствен-
ные тела все время изменяются (после какого-то возрас-
та — увы, не к лучшему), и то же самое происходит с телами
тех, с кем мы взаимодействуем. Равным образом подверже-
ны изменениям материальные артефакты, которыми мы ок-
ружаем себя. Но так же изменяется и социальная ткань на-
шей жизни. И когда люди беспокоятся по поводу измене-
ний, это по большей части касается событий и движений в
той социальной сфере, к которой они сами относятся. Сосе-
ди въезжают и выезжают, изменяясь как особая группа, и
соседство становится «лучше »или «хуже», в зависимости
от чьей-то точки зрения. Общины в целом изменяются, на-
пример, вслед за экономическими или технологическими
перестройками. Отдельные институты иногда в корне меня-
ют свой характер (например, это происходит сегодня с уни-
верситетами как институтом). И фактически изменяются
целые национальные общества — временами медленно, вре-
менами претерпевая трансформации в катаклизмах.
Различные индивиды по-разному реагируют на пережи-
вание изменения. Некоторые оживляются от изменений,
расценивая их как вызов или стимул для собственной креа-

тивности. Другие глубоко страдают или пугаются, рассмат-
ривая их как дезорганизующую и деструктивную силу и
стремясь заключить в рамки какого-то сдерживающего по-
рядка. Несомненно, в эти различные реакции включены пси-
хологические различия между индивидами. Ясно также, что
существуют различия, связанные с возрастом. Для юного
индивида, который рассматривает свою жизнь, простираю-
щуюся перед ним в будущее как открытые возможности,
изменение скорее имеет позитивный смысл. Личность по-
старше, которая видит все увеличивающуюся часть жизни
позади себя, и чья преобладающая забота состоит в том,
чтобы сохранить то, что она сумела приобрести, склонна
смотреть на изменение скорее как на угрозу, нежели обе-
щание. Весьма вероятно, что некоторые из фундаменталь-
ных реакций на изменения имеют вневременное качество;
весьма вероятно, что они не очень различались, скажем, в
Древнем Египте и сегодня. Но в последнее время все про-
цессы изменения ускорились до беспрецедентной степени —
главным образом как результат современных технологий.
Преобразования, которые в прежние времена занимали мно-
го десятилетий, если не столетий, сегодня укладываются в
промежуток в несколько лет. Поэтому более чем когда-либо,
изменение сегодня — это опыт, пронизывающий жизнь по-
чти каждого1.
Социальное изменение
как интеллектуальная и политическая
проблема: побуждение
к сдерживанию или каналированию
Опыт социального изменения находится в самой серд-
цевине социологии как дисциплины. Как мы видели в одной
из более ранних глав, социология развивалась именно как
интеллектуальный ответ на социальные изменения, имев-
шие характер катаклизма. В Европе это было ответом на
катастрофические сдвиги, вызванные Французской револю-
цией. В Америке это было ответом на обширные и быстрые
1 Отличное философское обсуждение этих проблем см. в Ernest
Gellner, Thought and Change, London: Weidenfeld & Nicolson, 1964.

преобразования общества, последовавшие за Гражданской
войной и индустриальной революцией. В обоих случаях со-
циология была более чем просто усилием понять эти изме-
нения.
За желанием понять стояла также глубоко ощущаемая
потребность или заключить ход изменений в определенные
пределы, которые считались разумными, или взять на себя
ответственность за них с целью канализовать их в желаемое
русло. Первый из мотивов характеризует социологов, склон-
ных к консерватизму, второй — тех социологов, чья ориен-
тация может быть описана как прогрессивная или радикаль-
ная. В любом случае социальное изменение представляется
как проблема в двойном смысле: социальное изменение яв-
ляется интеллектуальной проблемой в том смысле, что оно
представляет собою вызов пониманию; социальное измене-
ние — это также политическая проблема в том смысле, что
она требует практических действий. В зависимости от взгля-
дов на природу своей науки, социологи различались по спо-
собам, с помощью которых они связывали интеллектуаль-
ную и политическую проблемы. Для Макса Вебера, напри-
мер, который был глубоко убежден втом, социологическое
понимание должно быть отделено от ценностных сужде-
ний, связь между этими проблемами была лишь косвенной.
С другой стороны, для марксистов, убежденных в единстве
теории и практики, эта связь была очень близкой. Однако
важно понимать, что даже социологи, которые верили в то,
что ученый должен подходить к своим вопросам с отстра-
ненностью от практического действия, выдвигают идеи и
интерпретации, имеющие политические последствия, если
не для себя, то для других.
Имеет ли изменение цель?
Конт, Спенсер и Маркс
На протяжении раннего периода развития социологии
предпринимались попытки конструирования всеобъемлю-
щих теорий, которые должны были не только объяснять
происходящие изменения, но и предсказывать направление,
которое это изменение примет в будущем. Другими слова-
ми, эти теории были телеологическими по своему характе-
ру; то есть они утверждали, что изменение имеет опреде-

ленную цель или движущую силу, которая могла быть осоз-
нана средствами социологического исследования. Работа
Огюста Конта, основателя социологии, типична для такого
рода подхода2. Конт, будучи консервативным и антирево-
люционным по своей ориентации, был в то же время глубо-
ко проникнут идеей прогресса, которая являлась главным
плодом Просвещения восемнадцатого века. Благодаря не-
которым неизбежным законам истории, общество продви-
галось вперед и вверх через некоторые отчетливо различае-
мые стадии. Центральное понятие Конта по этому поводу
формулируется в его так называемом законе трех стадий.
Следом за двумя ранними стадиями, в которых надчелове-
ческой мыслью господствуют вначале мифология, а затем
теологические и философские идеи, человечество теперь
приближается к вступлению в третью стадию, которую Конт
охарактеризовал как «позитивную ж На этой стадии господ-
ствующая роль принадлежит научному разуму, и нет нуж-
ды говорить, что играет здесь решающую роль. Не будет
преувеличением утверждать, что, на взгляд Конта, саму со-
циологию следует понимать как нечто вроде прогресса, а
социолог при этом исполняет роль своего рода священнос-
лужителя.
Эволюционная теория и марксизм были двумя ранними
попытками дать всеобъемлющие категории, в рамках кото-
рых можно было бы понимать и настоящие, и будущие про-
цессы социального изменения. Наиболее важным предста-
вителем первого подхода в ранней истории социологии был
Герберт Спенсер3. Здесь дарвиновские представления о ди-
намике эволюции прямо применяются к обществу и его из-
менениям. Как и в биологической сфере, над социальным
изменением доминируют конфликты и адаптации, резуль-
татом которых становится «естественный отбор». Целью
эволюции, биологической или социальной, является «вы-
живание наиболее приспособленных ». В случае с Марксом,
как мы видели выше, почти все социальное изменение объяс-
2 Полезное обсуждение контовской теории социального измене-
ния см. в Raymond Aron, Main Currents in Sociological Thought,
vol.1, Penguin Books, 1968.
3 См. Jay Rumncy, Herbert Spenser's Sociology, New York: Atherton,
1966; J.D.Y. Peel, Herbert Spenser: The Evolution of a Sociologist,
London: Heineman, 1971.

няется сточки зрения различных констелляций классовой
борьбы4. Между спенсерианским и марксистским взгляда-
ми на социальное изменение имеется определенное сход-
ство. В обоих случаях делается акцент на конфликте, борь-
бе и как бы слепом инстинкте как движущей силе истории.
Обе теории выглядят беспощадными в сравнении с более
мягкими интерпретациями, берущими свое начало из идеи
прогресса в тех формах, которые предлагало Просвещение.
В обеих теориях имеется также важное предположение,
что большинство участников исторической драмы не осозна-
ют те реальные роли, которые они играют, — Маркс удачно
выразил это в своем понятии «ложного сознания », то есть со-
знания людей, которые не осведомлены систематическим об-
разом о своей реальной социальной позиции, а, следователь-
но, — о том участии, которое они принимают в социетальной
драме. Но Маркс был гораздо более определенным (или, если
хотите, более дерзким), нежели Спенсер в формулировке весь-
ма точных предсказаний будущего развития общества. Зако-
ны классовой борьбы были безжалостны, и поэтому опреде-
ленные будущие представления их были неизбежными. Маркс
считал, что развитие капитализма неизбежно поведет к углуб-
лению борьбы между эксплуатирующей буржуазией и эксп-
луатируемым пролетариатом. Первая будет становиться все
богаче и численно меньше, вторая — все беднее и многочис-
леннее. Неизбежно будет достигнут такой пункт, когда широ-
кие массы несчастных пролетариев восстанут и свергнут сис-
тему в целом. Пролетарская революция была неизбежным
событием в будущем, хотя время ее не могло быть точно пред-
сказано, и это событие было в действительности подвержено
влиянию революционных групп. (Ясно, что если бы Маркс не
был убежден в последнем из этих предположений, его теория
не могла бы дать какого-либо разумного объяснения револю-
ционной активности.) Социалистическое общество, которое
должно было возникнуть в результате революции, также было
неизбежным, хотя Маркс неохотно (может быть, по совер-
шенно непонятным причинам) описывал его черты сколько-
нибудь подробным образом.
4 Наиболее сжатым и наиболее влиятельным изложением марк-
систской теории социального изменения является Коммунистичес-
кий Манифест.

На протяжении классической эпохи развития своей дис-
циплины социологи обычно избегали теорий такого масш-
таба. Взамен этого имело место смещение в сторону менее
всеобъемлющего или теологического анализа.
Классические теоретики:
дюркгеймовское изменение
от «механической»
к «органической» солидарности
По Дюркгейму, ключевым фактором социального из-
менения было разделение труда5. Но Дюркгейм был заинте-
ресован не столько в создании великой теории социального
изменения, сколько в освещении особых изменений, кото-
рые характеризуют возникновение современного общества.
Он утверждал, что, поскольку разделение труда становит-
ся прогрессивно сложным (процесс, резко ускоряемый при-
ходом индустриализма), имеет место изменение в фунда-
ментальных отношениях, которые связывают людей в об-
ществе воедино. Эти связи и есть то, что Дюркгейм имел в
виду, когда он употреблял понятие «солидарность ». Он ут-
верждал, что совершается изменение от механической со-
лидарности к органической. Эти понятия, используемые
Дюркгеймом, можно считать скорее неудачными, посколь-
ку они пробуждают образы и ассоциации, которые нельзя
считать прямо релевантными для понимания этого момента.
Сам этот момент, однако, важен: механическая солидарность
превалирует в ситуациях, где связи между людьми, живу-
щими совместно в обществе, тотальны как по масштабам,
так и по силе. Органическая же солидарность доминирует в
ситуациях, где связи между людьми парциальны и менее
фиксированы. В примитивном обществе, в котором прева-
лирует механическая солидарность, никогда не существует
какого-либо сомнения по поводу того, кому принадлежит
индивид. Все члены солидарной группы (скажем, племени)
принадлежат друг Другу не в силу каких-то специфичес-
ких, парциальных интересов или аспектов их социальной
' См.: Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. М.:
Канон, 1996.

жизни, а по всей полноте своего социального существова-
ния. Такие связи, конечно, в самом деле очень сильны и мо-
гут быть порваны лишь на грани психологической травмы
для индивида.
Напротив, в современном обществе, характеризуемом
органической солидарностью, связи между людьми гораз-
до более безопасны. Очень часто существуют значительные
сомнения по поводу того, с кем именно из группы у индиви-
да возникает чувство солидарности. Обычная для современ-
ного общества ситуация состоит в том, что индивид соотно-
сится с большинством из своих друзей очень частными и
функциональными способами. Например, два человека, де-
лающих совместный бизнес, относятся друг к другу только
как бизнесмены. Как правило, они не проявляют интереса
друг к другу за пределами этих весьма ограниченных отно-
шений. Такие связи гораздо легче разорвать. Контракт, как
его трактует современный закон, — это типичное выраже-
ние общества, функционирующего по принципам органи-
ческой солидарности. Разумеется, любой контракт, даже
самый тривиальный деловой контракт, имеет своей целью
какую-то социальную связь между людьми, которые явля-
ются его сторонами. Существуют взаимные права и обязан-
ности, и, во всяком случае, до той степени, в которой они
соблюдаются, между людьми по данному вопросу суще-
ствует солидарная связь. Однако самому понятию контрак-
та внутренне присуще, что права и обязанности относятся к
существу дела, и не более того. Действительно, даже в со-
временном обществе существуют исключения из такого типа
парциальных или функциональных связей. Так, отношения
внутри семьи редко бывают таковыми. Это не только ред-
кость, но и расценивается как моральное извращение, ког-
да, к примеру, родители составляют контракт со своими
детьми, по которому дети в обмен на предоставление ком-
наты, пансиона и расходов на образование обязуются под-
чиняться требованиям родительской дисциплины на опре-
деленное число лет и гарантировать экономическую под-
держку своим родителям по достижении последними
определенного возраста. Поэтому принципы органической
солидарности никогда не имеют абсолютного влияния в об-
ществе, и, вероятно, такого не могло бы быть по самой при-
роде социальной жизни. И все равно большинство челове-

ческих отношений в современном обществе принадлежат к
этому общему типу.
Возрастание аномии и фрагментация
«коллективного сознания»
Прежде мы касались дюркгеймовского понятия ано-
мии —такого состояния индивида или группы, которые чув-
ствуют себя лишенными безопасности и значимых связей с
другими людьми. Центральным предположением дюркгей-
мовского социологического анализа современного мира
было то, что аномия становится широко распространенным
и все более угрожающим фактом вследствие природы соци-
альных связей в нем. В обществе, где господствует механи-
ческая солидарность, индивиду или группе гораздо труднее
впасть в состояние аномии. К лучшему или к худшему (и
нужно подчеркнуть, что очень часто — к худшему с точки
зрения касающейся людей), индивид точно знает, кому он
принадлежит, и не существует двусмысленности ни по по-
воду его прав, ни по поводу обязанностей.
С другой стороны, ситуации в которых преобладает
органическая солидарность, гораздо более ненадежны в сво-
ей способности обеспечивать каждому индивиду исчерпы-
вающий и продолжительный контекст жизни. По мере того
как социальные отношения становятся фрагментированны-
ми, то же происходит и с общими значениями (или, как ска-
зал бы Дюркгейм,с «коллективнымсознанием»), которые
обеспечивают значимый контекст для жизни индивида. Про-
стые функциональные отношения с людьми изменяются,
по мере того как изменяются функциональные требования
ситуации. Они, почти по определению, носят преходящий
характер. Поэтому индивид обнаруживает в совершенно
буквальном смысле, что большинство его человеческих свя-
зей менее чем надежны. Аномия становится постоянно при-
сутствующей возможностью, если не вероятностью.
От Gemeinschaft к Gesellschaft
Поразительно близкая, параллельная формулировка
этой проблемы была независимо достигнута приблизитель-
но в то же самое время немецким социологом Фердинандом

Теннисом6. Теннис проводил различие между двумя фор-
мами социальной жизни, которые он назвал Gemeinschaft и
Gesellschaft. Эти два понятия можно перевести соответ-
ственно как «община » и «ассоциация », но в английской со-
циологической литературе их обычно оставляют в их не-
мецком оригинале для того, чтобы сохранить то специфи-
ческое значение, которое Теннис придавал этим терминам.
Эти два понятия очень близко соответствуют двум типам
солидарности, анализируемым Дюркгеймом. Gemein-
schaft — это группа, в которой отношения между людьми
прямые, глубокие и всеобъемлющие. Напротив, Gesell-
schaft — это группа, в которой отношения между людьми
по большей части непрямые, поверхностные и относятся
лишь к тем частям жизни или личности, которых они каса-
ются. Современное общество характеризуется глобальным
переходом от форм Gemeinschaft к формам Gesellschaft. По-
этому превалирующим условием жизни современного че-
ловека является оторванность от корней и нехватка глубо-
ких социальных связей — в точности такое же условие, ка-
ким Дюркгейм характеризовал аномию.
Существует, однако, важное различие в том, что можно
было бы назвать своеобразным «настроением » дюркгеймов-
ского и теннисовского подходов к этому вопросу. Теннис —
консервативный, испытывавший на себе влияние романти-
ческой традиции в немецкой социальной мысли, — выра-
жал большое сожаление по поводу перехода, который он
описывал. Движение от Gemeinschaft к Gesellschaft являет-
ся для него разновидностью деградации и, возможно, даже
дегуманизации. Жизнь в поселении типа Gemeinschaft вос-
принимается как более целостная, приносящая больше че-
ловеческого удовлетворения, нежели жизнь в современных
условиях Gesellschaft. С другой стороны, Дюркгейм был в
гораздо большей степени, как это называют сегодня, либе-
ральным и весьма враждебно расположенным по отноше-
нию к любой форме романтического консерватизма. Хотя
он был действительно осведомлен об аномических угрозах,
продуцируемых жизнью в современном обществе, он, тем
не менее, фундаментально утверждал последнее как про-
4 Ferdinand Tnnies, Community and Association, London: Routledge
& Kegan Paul, 1955.

гресс. Если одна сторона современной монеты это угроза
аномии, то другая — это большие возможности для инди-
видуальной свободы. Угроза аномии и даже ее относитель-
но частое возникновение может расцениваться как меньшая
цена за более высокую степень свободы при современных
условиях. Это базовое различие точек зрения Дюркгейма и
Тенниса, даже когда они рассматривают одни и те же фак-
ты, сохраняет свою важность и для сегодняшней социоло-
гии. Среди социологов любого идеологического или поли-
тического типа существует широкое согласие по поводу
некоторых фундаментальных характеристик современно-
го общества. Однако существуют далеко идущие различия
по поводу способов, которыми производятся оценки этих
фактов.
Макс Вебер: теория харизмы
и рационализации
Из классических социологов, вероятно, именно взгля-
ды Вебера на социальное изменение оказывали наиболее ус-
тойчивое воздействие на последующие размышления соци-
ологов об этом предмете. Это особенно справедливо в отно-
шении веберовских теорий харизмы и рационализации7.
Мы уже проходили понятие харизмы, когда обсужда-
ли подход Вебера к политической социологии. Харизмати-
ческая авторитарность, в противоположность традицион-
ной или легально-рациональной авторитарности, базирует-
ся на экстраординарных заявлениях, сделанных индивидом
или группой, заявлениях, которые носят характер самооцен-
ки и которые не покоятся ни на традиции, ни на законе.
Теперь мы должны рассмотреть веберовскую точку зрения
на то, что происходит с харизмой, в особенности его пред-
ставление о рутинизации харизмы, что представляет собою
один из его фундаментальных вкладов в анализ социально-
го изменения.
Харизматическая авторитарность, по самой своей при-
роде, революционна и инновативна. Она выставляет себя
против каких бы то ни было структур, предшествовавших
7 См. Max Weber, The Theory of Social and Economic Organization,
New York: Oxford University Press, 1947, pp.358ff.

ей, будь то структуры традиции или закона. Это типичным
образом выражено в утверждении Иисуса в Новом Завете:
«Вы слышали, что было сказано, но я говорю вам... ». В этом
«но » лежит ключ к революционному значению харизмы. Оно
разрушительно в отношении существующих структур наи-
более глубоким образом, а именно путем отрицания преж-
де принятой легитимности. Харизма ниспровергает, разру-
шает, взрывает существующие институциональные струк-
туры, будь то религиозные, политические или какие угодно
другие. Поэтому харизматические лидеры принадлежат к
наиболее опасным людям. Разумеется, достаточно часто они
подавляются силами, желающими сохранить статус-кво.
Однако всякий раз, когда харизматические движения ока-
зываются успешными, они приводят к революции в поряд-
ках институтов. Они или создают новые институциональ-
ные структуры, или коренным образом изменяют существу-
ющие.
Вебер утверждал, что на протяжении большей части
человеческой истории харизма была очень важной револю-
ционной силой. Говоря это, он не отрицал других сил, спо-
собствующих далеко идущим социальным изменениям, та-
ких, например, как изменения в технологии или экономи-
ческих отношениях. Но везде, где общества претерпевали
внезапные и далеко идущие социальные изменения, имеют-
ся серьезные основания полагать, что именно харизма явля-
ла собою нечто, включенное в события и вызвавшее эти из-
менения. Однако веберовская теория харизмы обладает осо-
бой важностью вследствие ее предположений, касающихся
судьбы харизматической авторитарности после достижения
ею успеха. Именно в этой части теории мы еще раз пересе-
каемся с веберовским глубоко ироничным взглядом на со-
бытия человеческой истории8.
Ключевое предположение может быть установлено
очень просто: харизма никогда не продолжается. Или, как
говорит об этом Вебер, харизма существует лишь в стадии
возникновения — то есть лишь в стадии зарождения. Коль
скоро харизма устанавливается как авторитарность, она
начинает разрушаться и превращаться в нечто иное. В таком
* Изложение веберовской теории харизмы дано в Michael Hill, A
Sociology of Revolution, London: Heinemann, 1973, chapters 7 and 8.

случае харизма, будучи важной революционной силой, не
может поддерживать самое себя как социальную реальность,
как только вызванная ею революция достигает цели.
Характеристики харизматических
движений и проблема второго
поколения
Этому есть ряд причин. Харизматические движения стре-
мятся к неопределенной и неформальной организации. На-
пример, с точки зрения своей экономической организации,
харизматические движения оказывают предпочтение таким
методам самообеспечения как воровство или нищенство. Ни
то, ни другое не способствует созданию надежной экономи-
ческой поддержки преуспевающих институтов. Пока хариз-
матическое движение ново, пока оно еще не установило твер-
до своей авторитарности, неопределенность его организации
действительно является преимуществом. Авторитарность
инвестируется в лидера как индивида или, может быть, рас-
пространяется на небольшую группу лейтенантов, которые
окружают его. Любая более формальная организация будет
лишать харизматического лидера непосредственности и ди-
намического качества его лидерства. Однако если харизмати-
ческое движение добивается успеха, эти неформальные орга-
низации в прогрессивной степени утрачивают свою жизне-
способность, потому что теперь харизматический лидер
сталкивается с базовыми проблемами администрирования.
Успешное харизматическое движение в области религии те-
перь уже больше не может существовать как возбужденная
толпа энтузиастов, а должно обеспечивать удовлетворение
религиозных и, возможно, других потребностей большой
части населения, которая непрерывно обращается к ним за
поддержкой. Харизматическое движение в политической
сфере должно после своего успеха найти даже более четкие
формы администрирования, обеспечивающие упорядоченное
и длительное управление населением, которое оно теперь
контролирует. Ни в одном из этих случаев старая харизмати-
ческая организация служить больше не может.
История революций двадцатого века наполнена иллюс-
трациями этого процесса. Русская революция прошла через

период интенсивного харизматического пыла. Он продол-
жался, хотя и с уменьшающейся силой, даже позднее, пока
был жив Ленин. После смерти Ленина революция и ее глав-
ное организационное воплощение, Коммунистическая
партия, «отвердевали» в формах, которые впоследствии
стали известны как сталинизм. Мао-Цзэдун рассматривал
это процесс как основную угрозу своей собственной рево-
люции в Китае. Он идентифицировал эту угрозу с партий-
ной бюрократией. Так называемая Культурная революция
была попыткой Мао оживить революционную харизму бо-
лее раннего периода и натравить молодежь на партийных
бюрократов. На Кубе Кастро попытался править на основе
харизмы, рожденной в годы революционной борьбы. Как
комментировал один наблюдатель (симпатизирующий),
Куба управлялась из кармана форменного кителя Кастро —
кармана, который он имел привычку набивать заметками во
время передвижения по стране на самолете или вертолете.
Такие привычки правителя очень полюбились большому чис-
лу кубинцев. Но некоторые (опять же симпатизирующие)
задавались вопросом, не связаны ли некоторые из кубинс-
ких трудностей с таким харизматическим стилем админист-
рирования.
Но существует и более глубинная причина преходящей
природы харизматической авторитарности. Это становится
ясным, когда мы рассматриваем веберовское предположе-
ние о том, что отречение от харизматической авторитарнос-
ти обычно можно датировать довольно точным способом —
тем временем, когда вымирает первое поколение последо-
вателей. Почему это должно быть так? Ответ, вероятно,
кроется в некоторых фундаментальных трактовках челове-
ческой природы. Харизма является, по определению, экст-
раординарной, ужасно возбуждающей, разрушающей все
структуры, которые до нее детерминировали повседневную
жизнь людей. Харизматические движения обычно действу-
ют в условиях крайне высокой интенсивности эмоциональ-
ного напряжения. Весьма вероятно, что человеческие суще-
ства не могут поддерживать такой тип возбуждения в тече-
ние очень долгого времени. Вероятно, это справедливо в
отношении большинства людей, которые изначально были
вовлечены в водоворот харизматического движения и со-
ставляли первых его последователей. Но до тех пор пока

все еще живо первое поколение последователей, харизма-
тическая авторитарность может поддерживать себя, если
не на уровне прежнего возбуждения, то, по меньшей мере, в
памяти о прошлых великих переживаниях этих людей. Все
это коренным образом изменяется, когда новое поколение,
которое не присутствовало при зачинании движения, вхо-
дит в жизнь и дорастает до позиций лидерства каких бы то
ни было структур, установленных этим движением. Второе
поколение в своей собственной жизни не принимало учас-
тия в великих событиях, которые видело начало движения.
Они знают об этих событиях лишь из рассказов старших.
Однако наиболее фундаментально: то, что было для перво-
го поколения поистине экстраординарным, для второго по-
коления становится частью обычной ткани социальной жиз-
ни. В конце концов, второе поколение выросло на этих рас-
сказах, и от него не следует ожидать реакции на них с
затаенным дыханием. Для второго поколения великие со-
бытия харизматической революции — это «старая шляпа »,
нечто немногим большее, нежели нудные поучения поколе-
ния родителей. Это как раз то, к чему относится понятие
«рутинизация » — к тем вещам, которые были некогда экст-
раординарными, а теперь стали рутиной. Немецкое слово,
для которого «рутинизация » является весьма удачным пе-
реводом, это Veraltgltcbung, дословно — «превращение в
повседневность ». Это означает, что нечто, однажды взло-
мавшее структуры повседневной жизни, само теперь стано-
вится одной из таких структур. Когда это происходит, ха-
ризматическая авторитарность неизбежно утрачивает свою
прежнюю легитимность и должна найти новые способы для
поддержания институциональных структур, которые она
создала. При таком изменении революционный импульс ха-
ризматического движения начинает умирать.
Рутинизация: традиционализация
и рационализация
В соответствии со своей трехчленной типологией авто-
ритарности, Вебер утверждает, что рутинизация харизмы
может принимать два раздельных направления. Харизма
может быть традиционализирована, то есть трансформиро-
вана в традиционную авторитарность. Или же харизма мо-

жет быть рационализирована, то есть трансформирована в
легально-рациональные формы авторитарности. Повторя-
ющаяся время от времени форма традиционализации хариз-
мы, весьма распространенная в человеческой истории, — это
основание династии среди наследников харизматического
лидера. Качество авторитарности, которое было прежде
уникальным и экстраординарным с точки зрения индивида,
теперь становится передаваемым через естественное воспро-
изводство. В таком случае больше нет необходимости, что-
бы наследники искали у себя как индивидов экстраорди-
нарное качество; это качество должно у них быть, так ска-
зать, в крови. Тогда вполне возможно, чтобы, скажем, внук
харизматического лидера превратился в совершенно орди-
нарную личность и, тем не менее, сохранил бы свою автори-
тарность.
Рационализация:
пример католической церкви
Самой важной формой рутинизации харизмы в период
модернизма является рационализация. Прототипом этого
для Вебера была католическая церковь. Он описывает этот
процесс следующим образом: харизма личности видоизме-
няется в харизму должности. Развитие христианского ду-
ховенства (а затем — епископата и папства) иллюстрирует
это весьма отчетливо. В апостолическую эпоху авторитар-
ность в христианской церкви воплощалась в апостолах (ко-
торые все, за исключением Павла, были свидетелями вели-
ких событий в жизни Иисуса) и их прямо назначаемых за-
местителях. Харизма, хотя и в отчетливо менее интенсивной
форме, чем у самого Иисуса, все еще была привязана к осо-
бым личностям как личностям. После успешного учрежде-
ния христианской церкви, охватившей обширную террито-
рию и управлявшей возрастающей популяцией христиан,
жизнеспособность такого типа авторитарности стала про-
грессивно уменьшаться9.
По мере того как учреждалось профессиональное духо-
венство, авторитарность в церкви все более и более отчетли-
9 См. Marice Goguel, Tbc Primitive Church, London: Allen & Unwin,
1964.

во воплощалась скорее в должности священника, нежели в
его личностных качествах. Священник имел власть совершать
определенные акты (особенно отправлять «валидные » таин-
ства) не потому, что он был какой-то экстраординарной лич-
ностью, а потому, что он был посвящен в свой сан и в свою
должность с помощью надлежащих церковных процедур. За
этим последовало (этот пункт был четко установлен, когда
церковь осудила так называемую донатистскую ересь), что
священник как личность мог быть вполне морально презира-
емой личностью, но, тем не менее, выполнять функции сво-
ей духовной должности валидным образом.
Это же самое понятие распространилось также на епис-
копов и пап. Оно достигло своего пика в доктрине папской
непогрешимости. Эта доктрина утверждала, что папа непо-
грешим в делах веры и/или морали, когда он говорит с ка-
федры. Это понятие означает буквально «с трона » — то есть
когда он говорит как папа. Эта доктрина никогда не утвер-
ждала, что папа непогрешим в любых других делах, или что
он непогрешим как индивид. Его непогрешимость выводи-
лась исключительно из его должности папы, которая, как
были убеждены католики, находится под особым боже-
ственным покровительством. Отсюда следовало также, что
папа со всеми властными полномочиями, принадлежащими
его должности, мог бы быть самой грешной или даже без-
нравственной личностью. Немногие из католических исто-
риков не согласятся с представлением о том, что, к приме-
ру, Александр Борджиа был одним из самых безнравствен-
ных людей в Италии эпохи Ренессанса, и, что если
католическое видение мира истинно, то он, весьма вероят-
но, теперь находится прямо в аду. Это не меняет того факта,
что Александр Борджиа был подлинным папой, со всей ав-
торитарностью, воплощенной в его должности. Это было,
вероятно, удачно, что папа Александр, занятый ведением
войн, отравлением кардиналов и устройством публичного
дома, который он разместил в одном из крыльев Ватикана,
не находил времени для произнесения каких-либо пропове-
дей с кафедры по таким неинтересным (для него) материям,
как вера или мораль. Однако само это упущение может быть
совершенно логично принято католиками как еще одно до-
казательство в пользу особого божественного покровитель-
ства, которым освящена папская должность.

Рационализация:
перманентная революция?
Если харизма является, по Веберу, первой великой ре-
волюционной силой в истории, то вторая — это рационали-
зация10. Мы уже проходили это понятие, когда обсуждали
веберовский анализ бюрократии. По Веберу, рационализа-
ция была великой преобразующей силой в современном
мире. Он представляет собою процесс, посредством кото-
рого во все большем и большем числе областей социальной
жизни цели и средства связываются через рационально про-
ектируемые и рационально постижимые процедуры. Как мы
видели, основным институциональным выражением рацио-
нализированного общества является бюрократия. Рациона-
лизация вместе с харизмой обладает фундаментально рево-
люционным импульсом. Подобно харизме, она враждебна
традиции; она ниспровергает стабильный институциональ-
ный порядок; она радикально и часто разрушительно изме-
няет долговременные паттерны социальной жизни. Однако
в отличие от харизмы, рационализация не несет в себе семе-
ни собственного разрушения. Рационализация не может
быть рутинизирована. В действительности, рационализация
сама и есть рутинизация. Поэтому, с точки зрения Вебера,
революционные преобразования, вызываемые рационали-
зацией, имеют непрерывный характер, чего никогда не смо-
жет осуществить харизма. Скажем иначе: Вебер рассматри-
вал революцию модернизма как перманентную.
Как насчет нерациональных
человеческих потребностей?
Эту перманентность гарантирует необходимость бюрок-
ратии для современного технологического общества. Хотя
это не означает, что Вебер рассматривал все процессы изме-
нений движения к цели в рационализированных процеду-
рах современного бюрократического общества. Он видел и
предвидел, что сама рационализация социальной жизни по-
10 Возможность третьей — «революции с помощью традиции» —
исследуется в Michael Hill, The Religious Order, London: Heinemann,
1973, pp.85ff.

родит новые взрывы иррациональности. Опять же весьма
вероятно, что это имеет глубокие корни в самой конститу-
ции человека. В человеке заложены глубокие психические
потребности или импульсы, препятствующие полной абсор-
бции его в рациональные структуры современного мира (а
они эмпатическим образом включают в себя и структуры
современного сознания). Эти иррациональные импульсы
будут неизменно выплескиваться либо в прямую оппози-
цию рациональному порядку, либо в подпольные анклавы,
которые выживают среди этих институтов.
В развитии американской социологии основной интерес
был направлен на очень специфические аспекты изменения.
Например, имелся интерес к типам социального изменения,
включенным в урбанизацию, в иммиграцию или, особенно в
последние годы, в модернизацию. В то время как предпри-
нималось немало попыток и иногда предсказать изменения,
происходящие в этих областях, наблюдалась отстранен-
ность от других, более общих подходов. Даже те социоло-
ги, которые теоретизировали по поводу изменения, были
склонны к разработке понятий, связанных с эмпирическим
материалом в специфических областях и прямо примени-
мых к описанию и объяснению таких материалов. Одним из
выдающихся ранних американских социологов, проявляв-
ших интерес к социальному изменению, был Уильям Ог-
бурн11. Но Огбурн, проявляя теоретический интерес, не про-
дуцировал обширных теорий социального изменения, срав-
нимых с только что обсужденными европейскими. Одно из
понятий Огбурна имело продолжительное и широко рас-
пространенное использование. Это понятие культурного
лага. Оно относится к ситуации, в которой существует рас-
хождение между различными процессами изменения. На-
пример, может существовать ситуация, в которой соверша-
ются решительное преобразование экономики и техноло-
гии общества, в то время как институты семьи или ее
моральные ценности все еще сохраняют свои традиционные
формы. В таком случае существует лаг* между этими обла-
стями социальной жизни. Это понятие Огбурна было по-
11 William Ogburn, Social Change, New York: Viking, 1950. Впер-
вые работа была опубликована в 1952 году.
* Lag — отставание, запаздывание.

лезным для привлечения внимания к сложности процессов
изменения и к тому факту, что не все области социальной
жизни изменяются в одно и то же время или одним и тем же
образом.
Сорокин: сенситивная, идеационапьная
и идеалистическая культуры
Одной из важных фигур в этой области является Пи-
тирим Сорокин, русский ученый, который приехал в Аме-
рику в 1920-е годы и проделал здесь большую часть своей
работы12. Подход Сорокина к социальному изменению
может быть, с некоторыми модификациями, описан как
сильно идеалистический — в том смысле, что он уделяет
очень важное место идеям как каузальным факторам со-
циальной жизни. Сорокин понимает социальное измене-
ние с точки зрения последовательности общих взглядов на
реальность, принадлежащих конкретному обществу. Он
различает три основных типа таких взглядов и характери-
зует общество с позиций преобладания одного из этих ти-
пов. Он называет их сенситивным, идеациональным и иде-
алистическим типами. Они отличаются по различным спо-
собам, которыми постигается истина. Другими словами,
базовая динамика изменения — культурная, обозначая
здесь понятием культуры интеграцию определений реаль-
ности. Социальное изменение всегда должно пониматься в
соединении с этими культурными процессами. Сенситив-
ная культура — это такая культура, в которой истина или
реальность фундаментально определяется на основе чув-
ственного опыта. Идеациональной культуре приписывает-
ся преобладание духовных принципов (то есть это, по су-
ществу, культура, детерминируемая религиозным видени-
ем мира). Идеалистическая культура комбинирует важные
элементы двух предыдущих типов, но она интегрирует их
в сущностно рациональное видение мира. Сорокин считал,
что современное общество во все возрастающей степени
12 Сорокин был плодовитым автором, но его главным вкладом в
тему настоящей дискуссии является Social and Cultural Dynamics,
Englewood Cliffs, N.J.: Bedminster, 1962. Четыре тома этой работы
были впервые опубликованы между 1937 и 1941 гг.

базируется на сенситивной культуре, и склонялся к взгля-
ду, что это является чем-то вроде вырождения.
Важным аспектом сорокинской теории социального изме-
нения является то, что он называл «принципом ограничений »:
все процессы изменения совершаются в рамках определенных
пределов, которые, предположительно, устанавливаются са-
мой человеческой природой. Поэтому имеет место периодичес-
кое повторение базовых социальных констелляций. Как бы мно-
го ни могли изменяться общества, существуют определенные
лимиты масштабам изменений. В конце очень немногие вещи в
социальной жизни оказываются реально новыми. Втаком пред-
ставлении о периодичности, или циклическом характере соци-
ального изменения, Сорокин вполне уподобляется Парето, те-
орию которого мы обсуждали в одной из предыдущих глав.
Паттерны переменных Парсонса:
от партикуляризма к универсализму;
от эмоциональности к эмоциональной
нейтральности
Толкотт Парсонс, ведущий современный американский
социолог делал акцент на невозможности создания общей
теории социального изменения на нынешней стадии нашего
знания. Однако он сделал ряд шагов в этом направлении13.
Акцент Парсонс делает, как всегда, на обществе, рассматри-
ваемом как действующая система. Социальное изменение
имеет место как результат усилий системы поддержать себя
изнутри и защитить себя от внешних воздействий. Важное
место в каузальности социального изменения придается тому,
что могло бы быть названо неудачами социализации, то есть
различными изъянами в социализации индивидов и групп, ко-
торые влекут за собой неполное приспособление личностей
к требованиям социальной системы, и потому продуцируют
в ней нарушения равновесия и нестабильности.
Одним из наиболее влиятельных теоретических вкла-
дов Парсонса была его концепция так называемых паттер-
нов переменных1*. Существует ряд спаренных понятий,
м Talcott Parsons, The Social System, New York: Free Press, 1951,
pp.48Off.
14 Ibid., pp.58ff.

представляющих альтернативы в базовой ориентации об-
щества или института. Например, такими спаренными пе-
ременными паттернами являются партикуляризм и универ-
сализм. При партикуляристском паттерне социальных от-
ношений индивиды устанавливают свои статусы из качеств,
которые они приписывают себе благодаря достоинству сво-
его членства в конкретной группе. Напротив, универсалист-
ский паттерн применяет определенные критерии статуса ко
всем затрагиваемым индивидам без дискриминации с точки
зрения предшествующего группового членства. Например,
в партикуляристском типе политической администрации
предполагается, что заявление индивида будет встречено с
благосклонностью тем чиновником, который является его
родственником. Напротив, в администрации, действующей
на основе универсалистских принципов (типичный случай
современной бюрократии), предполагается, что все проси-
тели будут оцениваться чиновником, ответственным за это
дело, по одним и тем же критериям приемлемости, незави-
симо от их личных семейных отношений, либо отсутствия
таковых.
Другой парой переменных паттернов являются эффек-
тивность и аффективная нейтральность. Предполагается,
что социальные отношения, отмеченные эффективностью,
базируются на сильных эмоциональных связях между ин-
дивидами или, по крайней мере, включают их в себя. С дру-
гой стороны, паттерн аффективной нейтральности предпо-
лагает, что определенные связи будут поддерживаться в
отсутствие такой эмоциональности. Например, в западных
обществах сегодня предполагается, что отношения внутри
семьи отмечены аффективностью. Напротив, предполага-
ется, что бизнесмены, заключающие друг с другом контракт,
проделают это в состоянии аффективной нейтральности.
В любом случае навязывание другого паттерна будет расце-
ниваться как неуместное и, — во всяком случае, в первом
варианте, — как противоречащее моральным нормам; будет
воспринято как неуместное и аморальное, если муж и жена
начнут рассматривать свой брак как контракт, взаимно га-
рантирующий определенные сексуальные и экономические
привилегии, подлежащие исполнению с холодной отрешен-
ностью от какой-либо эмоциональной связи. Могло бы рас-
цениваться как аморальное, к тому же будет и неуместным,

и незаконным, если два вышеупомянутых бизнесмена зай-
мут такую позицию, что они остаются верными своему кон-
тракту до тех пор, пока любят друг друга. Паттерны пере-
менных Парсонса, которые перечислены здесь далеко не
полностью, показали свою полезность в ряде областей. С точ-
ки зрения социального изменения. Парсонс и различные его
ученики сумели показать, что изменение влечет за собой
важные сдвиги в способах организации общества с точки
зрения паттернов переменных. Эти понятия особенно важ-
ны при описании перехода от пре-модернистских к совре-
менным социальным структурам, перехода, который вклю-
чает в себя сдвиги в паттернах переменных. Если взять два
упомянутых выше, то модернизация типичным образом вле-
чет за собой сдвиг от партикуляризма к универсализму, рав-
но как и от эффективности к аффективной нейтральности в
широком спектре социальных отношений. Этот сдвиг, как
описывает его Парсонс, весьма схож с переходами, подвер-
гнутыми анализу Теннисом и Дюркгеймом.
В последние годы Парсонс в отношении социального
изменения возрастающим образом использовал эволюци-
онный язык15. В соответствии с этой эволюционистской пер-
спективой Парсонс все чаще делает акцент на дифференци-
ации в социальном изменении. Это понятие относится к уси-
лению разделения труда между институтами. Например, в
то время как в феодальном обществе экономические и по-
литические институты срастались, современное общество
(во всяком случае, при капитализме) все сильнее диффе-
ренцировало эти две сферы и организовывало их в раздель-
ные институциональные структуры. Огромная сложность
современного общества в значительной степени приписыва-
ется Парсонсом этим процессам институциональной диф-
ференциации и их последствиям в области и культуры, и
развития личности.
Другие американские подходы
Ряд других американских социологов предприняли по-
пытку взгляда на социальное изменение сущностно систем-
15 См. напр, его небольшую книгу по сравнительной социологии
Societies, Englewood Cliffs, N.J.: Prentice-Hall, 1966.

ным путем, то есть, рассматривая общество как систему,
вовлеченную в дифференциацию, адаптацию и поддержа-
ние себя. Близкий ученик и сотрудник Парсонса Нейл Смел-
зер попытался развить парсонианские идеи социального из-
менения до общей теории модернизации16. Подобная же
попытка, хотя и гораздо боле амбициозная по масштабам,
была предпринята Мэрион Леви, которая попыталась про-
анализировать функционально необходимые паттерны со-
временного общества17. Недавно привлекла значительное
внимание работа Амитаи Этциони18. Этциони гораздо боле
независим от парсонианского или структурно-функцио-
нального подхода, нежели Смелзер или Леви, но он также
принимает фундаментально систематический взгляд на со-
циальное изменение. Базовый вопрос Этциони касается
того, что он называет «активной ориентацией »: как это
происходит, что определенные общества могут описывать-
ся как активные, в то время как другие выглядят инертны-
ми или стагнирующими? Этциони ищет ответ на этот воп-
рос, анализируя и властную структуру, и организацию зна-
ния в обществе. Активация проявляется при таких
условиях, где структура власти и организация знания (ко-
торое включает в себя нормы и ценности) появляются в
специфических комбинациях.
Выше мы имели случай отметить, что в Америке в пос-
ледние годы имело место возрождения того, что именуется
радикальной социологией, — и со стороны ее привержен-
цев, и со стороны оппонентов. Это развитие можно доволь-
но точно датировать ядовитой атакой, предпринятой в 1959
году Ч. Райтом Миллсом против преобладающих в социо-
логии подходов (включая парсонианские)19, С тех пор это
движение принимало ряд различных форм, некоторые из
которых были явно более марксистскими, нежели другие.
Недавним заявлением основных предпосылок, по меньшей
'* Neil Smelser, Essays in Sociological Explanation, Englewood
Cliffs, N.J.: Prentice-Hall, 1968.
17 Marion Levy, Modernization and the Structure of Societies,
Princeton, N.J.: Princeton University Près, 1966.
11 Amitai Etzioni, The Active Society, New York: Free Press, 1968.
19 C. Wright Mills, The Sociological Imagination, Penguin Books,
1970. См. также Irving Horowitz (ed.), The New Sociology, New York:
Oxford University Press, 1965.

мере важного сегмента этого движения, стала работа Олви-
на Гоулднера20. Подход новой радикальной социологии к
социальному изменению может проявляться на двух уров-
нях. На более обобщенном уровне это новый акцент на вла-
сти и конфликте в обществе — подход, который приводит
этих социологов к сильному противоречию не только с Пар-
сонсом, но и с любой функционалистской или системной
ориентацией. На более конкретном эмпирическом уровне
новая радикальная социология имеет тенденцию рассмат-
ривать многие, если не все, текущие процессы изменений
как результат напряжений или «противоречий » капиталис-
тического общества как внутри страны, так и в интернацио-
нальных отношениях. Так, столь разнообразные процессы,
как американские военные и политические шаги в отноше-
нии Третьего мира, расовый конфликт внутри Соединен-
ных Штатов и «отчуждение» некоторых сегментов амери-
канской молодежи от норм истеблишмента и паттернов ка-
рьеры рассматриваются вместе во всеобъемлющей схеме
внутренне присущих капитализму выражений кризиса.
(Можно добавить, что большинство этих аналитиков горя-
чо надеются, что этот кризис будет окончательным.) На обо-
их уровнях радикальная социология представляет собою
возврат марксистских взглядов, хотя бы даже только мень-
шинство в этой группе безоговорочно идентифицировало
себя с марксизмом.
«Где мы находимся»:
продвинутое индустриальное,
постиндустриальное или
«позднекапиталистическое»
общество?
Различные взгляды на изменение, преобладающие се-
годня среди американских социологов, можно довольно
убедительно отделить один от другого по их точкам зрения
на то, где находится наше общество в данный конкретный
момент своей истории. Эти взгляды уже выражались в пе-
20 Alvin Gouldner, The Coming Crisis of Western Sociology, London:
Heinemann, 1971.

рекрывающихся понятиях, которые используют социологи
для описания нашего общества.
Широко используемым понятием такого рода является
продвинутое индустриальное общество21. Это понятие
широко применяется не только в Америке, но и в Западной
Европе теми, кого можно было бы назвать главным потоком
социологов. Базовое значение его состоит в том, что обще-
ства на определенном уровне индустриального развития
будут иметь тенденцию развивать специфические соци-
альные структуры, которые свойственны этому уровню.
Имеется и более отдаленный смысл, заключающийся в том,
что общества этого типа (такие как Америка и Россия) бу-
дут иметь тенденцию к тому, чтобы иметь социологическое
сходство друг с другом, во всяком случае, в значительном
числе своих институтов. Этот смысл называют иногда тези-
сом конвергенции. Однако имеется и дополнительный
смысл, а именно — что многие из процессов изменения, ко-
торым теперь подвергается наше общество, не обязаны сво-
им происхождением особым качествам капитализма, а яв-
ляются эндемическими для продвинутых индустриальных
обществ любого типа экономической организации, и, более
специфически, их разделяют социалистические государства,
находящиеся на сравнимой стадии индустриального разви-
тия. Не будет удивительным, что этот последний смысл глу-
боко отвратителен радикальным социологам, так что само
понятие «продвинутое индустриальное общество » становит-
ся чем-то вроде грязного ругательства в их словаре.
Некоторые наблюдатели изменений, разыгрывающих-
ся на социальной сцене, сделали больше на один шаг впе-
ред и описывают наше общество как постиндустриальное
общество. Это понятие стало излюбленным не только сре-
ди многих социологов, но особенно среди так называемых
футурологов, то есть довольно неоднородной группы соци-
альных исследователей, которые сделали своим бизнесом
предсказание будущих тенденций22. Значение этого поня-
тия состоит в том, что в то время как наше общество все еще
зависит от индустриального производства, все возрастаю-
21 См. напр. Raymond Aron, The industrial Society, London:
Weidenfeld & Nicolson, 1967.
22 Cm. Herman Kann and Anthony Wiener, The Year 2000, New
York: Macmillan, 1967.

щая доля населения вовлекается в виды занятий, которые
далеко удалены от такого производства. Проблема произ-
водства разрешена достижением феноменальных показате-
лей экономического роста — другими словами продолжаю-
щийся прирост производительности может быть получен
даром. Это предположение, которое сейчас становится про-
блематичным, — не только в смысле потребления матери-
альных благ в узком смысле, но и в расширенном смысле
всех видов социальной и культурной деятельности, имею-
щих место на базе нашей гигантской производственной ма-
шины. Это понятие было принято определенной группой
главного потока социологов и стало даже определенной
апелляцией к тем, кто проявляет интерес к тому, что иногда
называется современной «культурной революцией». Это
совсем не созвучно идеям большинства радикальных соци-
ологов, поскольку им кажется, что оно, как и первое поня-
тие, затуманивает различие между капитализмом и его со-
циалистическими альтернативами.
Внутри самого лагеря радикальных социологов излюб-
ленное понятие — это позднее капиталистическое обще-
ство. В процедуре, которую сделал популярной Герберт
Маркузе (сам он не является социологом), все важные на-
пряженности современной американского общества объяс-
няются как необходимые последствия капитализма23. Это
понятие близко по духу марксистскому видению социальных
изменений, поскольку оно делает акцент на важности типа
экономической организации (в данном случае — капитализ-
ма) и с помощью прилагательного «позднее» молчаливо
включает прогноз надвигающейся революции.
Позитивные и негативные суждения
о современности
В заключение мы хотим вернуться еще раз к различию
между классическими подходами Дюркгейма и Тенниса к
современному обществу в том, что мы назвали «настроени-
ем ». Эти различия сегодня еще во многом с нами и до неко-
торой степени пересекаются с политическими линиями. Глав-
23 См. Herbert Marcuse, One Dimensional Man, London: Sphere
Books, 1972.

ный поток американской социологии можно назвать дюрк-
геймовским в том смысле, что он фундаментально предрас-
положен воспринимать современность как необходимое и,
во всяком случае, отчасти, желательное явление. Очень не-
многие социологи сегодня продолжают теннисовскую кон-
сервативную и романтичную реакцию против современнос-
ти, разве что по той причине, что сегодня вообще наберется
очень немного консервативных социологов. Внутри ради-
кальной социологии в этом отношении существует интерес-
ный раскол. Более явные марксистские социологи, каковы
бы ни были иные их различия с главным потоком социоло-
гов, разделяют с последними позитивный аттитюд к совре-
менности. Социалистическое общество, к которому они
стремятся, все еще характеризуется структурами, создан-
ными хорошо знакомыми институтами, — за исключением
того, что это общество будет теперь находиться под други-
ми формами правления. Однако внутри радикальной социо-
логии существует также тенденция, которая отвергает со-
временность вообще и проявляет интерес к восстановлению
пре-модернистских социальных и культурных паттернов.
В этом подходе весьма отчетливо различимы влияния моло-
дежной культуры и контркультуры. Он находит логичес-
кое выражение в интересе к обществам Третьего мира — то
есть к обществам, пока еще свободным от свойственных со-
временности зол.

Глава 16
Старость, болезнь и смерть
Восприятие пределов повседневной
жизни
Человеческий опыт можно постигать как разделен-
ный на дневную сторону и ночную стороны. Дневная сто-
рона опыта — это мир повседневной жизни, который,
даже если он включает в себя несчастья, ясен и надежен
по своей структуре. Ночная сторона содержит пережи-
вания сверхъестественные, иногда жуткие и ставящие
под вопрос твердую реальность повседневной жизни.
Это мир снов, видний и тех сумеречных переживаний
других возможностей бытия, на которые древний чело-
век привык смотреть как на встречи с божественным и
которые обычно относят к юрисдикции психиатрии. Че-
ловеческий опыт, с наибольшей очевидностью принад-
лежащий к этой ночной стороне, — это переживание
смерти, которое не только обрывает мир повседневной
жизни для всякого, кто проходит через него, но и для
тех, кому приходится быть свидетелями смерти друго-
го, он является крайней угрозой чему бы то ни было твер-
дому и светлому в повседневной жизни. Старость и бо-
лезнь менее драматичны в своей угрозе структуре обыч-
ного бытия. И все же даже в лучшем случае старость и
болезнь являют собою сигналы смерти. По этой причи-
не они вызывают очень специфические реакции и у ин-
дивида, и у общества.
Старость, болезнь и смерть — это опыты внутри по-
вседневной жизни. Но по самой своей природе, они явля-

ются также опытами, которые указывают на пределы по-
вседневной жизни; используя понятия, введенные фило-
софом Карлом Ясперсом, они являются пограничными
опытами. По этой причине для человеческих обществ все-
гда было важно обеспечить деятельность специальных ин-
ституциональных организаций, которые каким-то обра-
зом содержат в себе эти опыты и препятствуют разруше-
нию базовых структур социальной жизни. Так было
всегда. Однако проблема институционального содержа-
ния в современном обществе особенно трудна, и вдвойне
трудна она в американском обществе. Здесь утвердился
культ юности, здоровья и жизни. Быть молодым, быть
здоровым и быть преисполненным жизненной энергии —
на это смотрят не просто как на везение или на подарок
природы, а некоторым образом — как на моральную обя-
занность каждого. Следовательно, быть старым, быть
больным и оказаться перед лицом смерти — это является
не только несчастьем, но и в определенной степени мо-
ральным проступком.
Одним из явных результатов такого аттитюда стало то,
что старость, болезнь и смерть (в нарастающем порядке),
насколько это возможно, скрываются. В современной се-
мье остается меньше места для старых, нежели в прежних
формах родственной организации. Те, кто серьезно болен,
приобретают этот опыт в больницах, которые совершенно
жестко отделены от других секторов социальной жизни.
Больница является также местом, социально предназначен-
ным для умирания.
Сегодняшние
буддо-подобные опыты молодежи
Согласно легенде, отец Будды, индийский принц, хотел
оградить юного Будду от всех переживаний, которые могли
бы причинить ему глубокие страдания, и в особенности от
того, чтобы он был свидетелем старости, болезни или смер-
ти. Поэтому принц организовал жизнь мальчика столь тща-
тельным образом, чтобы эти человеческие переживания ни-
когда не попадали в поле его зрения. Легенда рассказывает,
что в один из дней защитная организация случайно слома-
лась, и Будда увидел старого нищего, прокаженного, а так-

же тело, отправляемое на кремацию. Эта массированная
конфронтация с тем, что мы назвали ночной стороной чело-
веческой жизни, оказалась настолько шокирующей для
Будды, что побудила его покинуть отцовский дворец, уйти
в пустыню и искать ответа на мучительные вопросы о чело-
веческом страдании. Можно предполагать, что в древней
Индии даже принцу было, должно быть, трудно организо-
вать такую защищенную жизнь для своего сына. В таком
случае есть что-то поразительное, когда думаешь о том, что
в современном обществе для большинства детей из средне-
го класса совершенно нормальным условием является ред-
ко встречаться со старостью, едва ли с чем-то из серьезных
болезней и, вероятно, практически не видеть смерти.
Первые два из трех этих переживаний — старость и бо-
лезнь — широко изучались социологами. Действительно, они
стали предметом двух субдисциплин — социальной герон-
тологии и медицинской социологии1. Большинство из этих
работ были весьма практичными по своей ориентации. Это
было, очевидно, релевантно для публичной политики бла-
госостояния и здравоохранения, и действительно очень ча-
сто спонсировалось и субсидировалось агентствами, имею-
щими к этому отношение. В этой главе мы не будем пытать-
ся дать обзор этих выводов, хотя они могут показаться
интересными для специалистов. Но эти темы подразумева-
ют значительно более широкий смысл, и именно это мы и
предлагаем рассмотреть.
Становиться «старым»:
большинство из нас проделывают это
Процесс старения — это универсальный биологичес-
кий факт. Но кого именно рассматривать в качестве
1 Для обзора работ по геронтологии см. Clark Tibbits (ed.),
Handbook of Social Geronthology, Chicago: University of Chicago
Press, 1960; Ernest Burgess (ed.), Aging in Western Societies, Chicago:
University of Chicago Press, 1960; Richard William et al. (eds.), Procecces
of Aging, New York: Atherton, 1963. Отличное введение в эту тему
см. в Yonina Talmon, 'Aging: Social Aspects' in International
Encyclopedia of Social Sciences, vol.1, New York: Macmillan, 1968,
pp.!86ff. Широкий кросс-культурный подход см. S.N. Eisenstadt, Front
Generation to Generation, New York: Free Press, 1956.

старого или подверженного старению — это дело соци-
етального определения. Результатом современной меди-
цины и системы питания, базовым фактом нашего об-
щества (как мы уже видели это в более раннем контек-
сте) является возрастание продолжительности жизни
людей. Сегодня люди живут дольше, чем когда бы то ни
было в человеческой истории. Последствием этого ста-
ло увеличение возраста, в котором люди рассматрива-
ются или сами себя рассматривают как стариков. Ска-
жем, в средние века, когда ожидаемая продолжитель-
ность жизни была где-то в пределах тридцати лет,
человек достигший возраста пятидесяти, мог совершен-
но логично рассматриваться как глубокий старик. Се-
годня, когда ожидаемая продолжительность жизни ус-
тойчиво продвинулась к семидесяти, никто не рассмеет-
ся, когда, например, мужчину сорока лет описывают как
«молодого политика» или «молодогоадминистратора».
Важно осознать эту историческую относительность в со-
циальном определении старости.
Дальнейшее последствие этой ситуации состоит в том,
что вокруг становится все больше пожилых (как бы их ни
определять). На пороге нынешнего столетия за шестьде-
сят пять лет перевалили 4 процента населения. В 1965
году эта цифра возросла до 9 процентов. Весьма вероят-
но, что этот рост удержится, потому что показатели рож-
даемости имеют тенденцию к снижению, а ожидаемая
продолжительность жизни — к росту. По всему миру эти
демографические тенденции прямо соотносятся со сте-
пенью индустриального развития, равно как и с полити-
кой в сфере общественного здравоохранения. Там, где
имеет место высокий уровень индустриального развития
и энергичная политика здравоохранения со стороны пра-
вительства, доля пожилых в общей популяции возраста-
ет. Это находит свое выражение в так называемом «ин-
дексе старения», который рассчитывается как отноше-
ние числа людей старше шестидесяти лет к числу детей
до пятнадцати лет. В 1950 году, например, этот индекс
составлял 10,2 для Бразилии, 21,8 для Японии, 45,40 для
Соединенных Штатов и 64,0 для Швеции. Этим расхож-
дениям релевантны факторы политики и в области инду-

стриального развития, и в сфере общественного здраво-
охранения2.
Становиться изношенным;
потеря статуса; аномия
Экономический эффект этих изменений амбивален-
тен. С одной стороны, в индустриальной экономике для
пожилых складывается тенденция к выходу из употреб-
ления в качестве рабочей силы. Имеет место тенденция к
переизбытку рабочей силы и вытеснению пожилых из
активной рабочей силы, что весьма удобно в экономичес-
ком отношении. С другой стороны, изобилие позволяет
обеспечить пожилых щедрым экономическом обеспече-
нием — и с точки зрения общественных программ, и как
результат частной инициативы. В такой ситуации для ин-
дивида становится возможным обеспечить свой старый
возраст таким способом, который совершенно невозмо-
жен для общества, которое не имеет экономической при-
были или она мала.
Является совершенно спорным, хуже или нет обра-
щаются с пожилыми в современном американском обще-
стве. Вряд ли будет много сомнений по поводу того, что
их экономическая судьба сегодня гораздо более светлая.
Хотя экономическое выживание — это еще не все. Суще-
ствует изрядная доля романтизма, касающаяся этого бо-
лее хорошего положения пожилых в более ранние пери-
оды западной истории. Романтизм вызывает в представ-
лении идиллическую картину дедушки и бабушки,
сидящих у камина и рассказывающих детям чудесные ис-
тории. Эта картинка упускает из виду жестокость, с ко-
торой очень часто обращались со стариками в прошлом.
Но совершенно ясно одно: в очень широком смысле ста-
рость в современном обществе означает потерю статуса.
Среди домохозяек эта потеря статуса происходит вслед-
ствие утраты функций, после того как дети вырастают и
покидают дом. Вследствие ранних браков, деторождения
2 Henry Sheldon, The Changing Demographic Profile, in Tibbits,
op. cit., p.28.

и возрастания продолжительности жизни, так называе-
мый «пост-родительский период» (то есть период, в ко-
тором дети оставляют дом своих родителей) имеет тен-
денцию становиться все длиннее. Эта потеря статуса ста-
новится особенно болезненной вследствие того, что она
обычно совпадает со снижением доходов и уровня здо-
ровья. Таким образом, старость сегодня рассматривают
как «социальную проблему » — и для общества, и для ин-
дивида. Различные направления политики в отношении
пожилых вновь возникают как политическая проблема.
Для индивида старость, это, помимо всего прочего, еще и
проблема значения жизни. Исследования пожилых со-
общают вновь и вновь о широко распространенных чув-
ствах одиночества и лишенности смысла. В таком случае в
дюркгеймовском смысле старость преисполнена угрозы
аномии.
Заполучить болезнь:
опять попасть в зависимость
Болезнь, как и старость, — тоже дело относитель-
ное; она является предметом социального определения.
Это вполне отчетливо проявляется в случае душевного
заболевания. То, что рассматривается как сумасшествие
в одном обществе, считается вполне нормальным в дру-
гом. Но социальное определение распространяется так-
же и на физические болезни. Хроническое ожирение и
несварение желудка, например, сегодня обычно расце-
ниваются как требующие медицинского лечения, тогда
как еще совсем недавно они могли бы восприниматься
как просто физические атрибуты конкретного индиви-
да. Вообще говоря, успехи современной медицины име-
ли своим результатом распространение определений
болезни и серьезной болезни. То есть не только расши-
рилось общее понятие болезни, но и те болезни, кото-
рые прежде не считались заслуживающими внимания,
теперь воспринимаются с гораздо большей серьез-
ностью.
В нашем обществе существует обширный институцио-
нальный комплекс отношения к болезни. Большая часть со-

циологии и медицины проявляет интерес к тому способу,
каким работает этот институциональный комплекс3. Но фе-
номен болезни подразумевает социологический смысл, вы-
ходящий за пределы этих конкретных институциональных
установлений.
«Быть больным » — означает оказаться в весьма спе-
цифической социальной ситуации. Толкотт Парсонс ввел
связанный с этим суггестивный термин «роль больно-
го»4. Это понятие предполагает, что общество сконстру-
ировало особые роли больных людей, то есть людей,
которых социально определяют как больных. Конечно,
взаимодополнительно с ними имеются и роли, исполня-
емые людьми, которые имеют дело с больными. Одной
из базовых характеристик роли больного в современном
обществе является изменение от независимости к зави-
симости. Варьируя со степенью болезни, больной чело-
век больше не рассматривается как независимый ктор в
обществе, а как некто, зависимый от других. Эта зависи-
мость больного человека возвращает его, причем часто
беспокоящим образом, в условия раннего детства. По-
этому роль больного влечет за собой то, что психиатры
назвали «инфантилизацией ». Действительно, иногда это
может быть приятно и даже, возможно, желательно для
индивида. Хотя в общем случае это заставляет его испы-
тывать шок и уныние. Последнее, конечно, в особеннос-
ти вероятно в случаях серьезных или хронических забо-
леваний и в тех случаях, когда болезнь требует госпита-
лизации.
Социологи, работающие в традициях символического
интеракционизма, для описания процесса, в ходе которого
разучивается роль больного, использовали термин «карье-
ра ». Имеет место процесс специфической социализации или
ресоциализации со своими особыми стадиями, в ходе кото-
рых индивид «вступает» в новый статус как больной чело-
век. Часто это включает в себя «сделку» и с другими, таки-
3 Обзор работ по социологии медицины см. в Dorrian Apple (ed.),
Sociological Studies of Health and Sickness, New York: McGraw-Hill,
1960; Howard Freeman et al.y Handbook of Medical Sociology,
Englewood Cliffs, N.J.: Prentice-Hall, 1963.
4 Talcott Parsons, The Social System, New York: Free Press, 1951,
pp.285ff.

ми, например, как члены семьи, для выявления точного зна-
чения нового статуса5.
Получить ярлык
и подвергнуться стигматизации
Все это опять же весьма правдоподобно может быть
отнесено под рубрику аномии. Недавно некоторые со-
циологи даже относили болезнь к форме девиации, ко-
торая может быть понята с точки зрения теории наве-
шивания ярлыков, которую мы обсуждали выше. Наи-
более легко это можно проделать в случае душевной
болезни, поскольку ее социальная относительность наи-
более очевидна6. Томас Шефф, например, в манере, ис-
пытавшей сильное влияние Эрвина Гоффмана, имел дело
с душевной болезнью всецело с точки зрения ее соци-
ального определения как условия девиации. Другими
словами, душевнобольные — это те, на кого навешен
такой ярлык обществом (по крайней мере, с социологи-
ческой точки зрения). Но имела место также серьезная
попытка проанализировать с такой точки зрения физи-
ческую болезнь. Один из социологов, который продви-
нул этот подход довольно далеко, это Элиот Фрейдсон7.
Фрейдсон проводит различие между болезнями, кото-
рые обладают приписываемой им стигмой и теми, кото-
рые не имеют ее, — к примеру, сифилис и пневмония
соответственно. В первом случае заболевание явно вклю-
чает в себя определенное пятно моральной безответствен-
ности. Но общество не всегда бывает столь логичным.
Так, слепота, или хромота, или даже заболевание раком
также влекут за собой различные формы стигматизации,
хотя ясно, что страдающих от этих условий индивидов,
возможно, нельзя считать ответственными за свое со-
s См. напр. Julius Roth, Timetables, Indianopolis: Bobbs-Merrill,
1963, где описана «карьера» туберкулезного больного.
' См. Thomas Scheff, Being Mentally III, Chicago: Aldine, 1966.
Определенная поддержка такого взгляда исходит даже от некото-
рых психиатров. См. Thomas Szasz, The Myth of Mental Illness,
London: Paladin, 1972.
7 Eliot Freidson, The Sociology of Medicine, New York, Dodd: Mead,
1967.

стояние. Стигматизация по меньшей мере включает в
себя помещение жертвы в отдельную социальную кате-
горию для того, чтобы облегчить психологические труд-
ности тем, кто имеет с ними дело. В этом смысле более
острые моральные различия могут стать довольно ирре-
левантными для личности, находящейся в такой си-
туации.
В самом широком смысле в обществе, где доминирует
культ молодости и здоровья, и старость, и болезнь с необ-
ходимостью подвергаются стигматизации, во всяком слу-
чае, в какой-то степени. Поэтому они выступают теми усло-
виями, которых жертва, вероятно, будет стыдиться, если
не прямо испытывать чувство вины. Процесс стигматизации
становится кристально ясным в аттитюдах современного
общества к умиранию и к смерти.
При приближении смерти все социальные роли подвер-
гаются жестокому напряжению. В результате возникают
новые паттерны поведения, которые в целом отличаются от
тех, что характеризуют солдат на войне8. По этой причине
возникает то, что Дэвид Суднов назвал «социальной орга-
низацией умирания »9. Важной частью этого являются соци-
ально преобладающие представления о том, как полагается
умирать «пристойно ». Эти представления удерживаются и
пациентами, и медицинским персоналом, ухаживающим за
ними. Конфликты по этому поводу между ними возникают
не так уж часто.
Осведомленность о смерти
Решающий вопрос состоит в том, как определяют си-
туацию индивида находящегося при смерти, те, кто ок-
ружают его, и он сам. Это было в больших подробнос-
тях изучено двумя социологами Барни Глазером и Ан-
сельмом Строссом10. Два этих автора проводили различие
8 См. напр. Rene Fox, Experiment Perilous, New York: Free Press,
1959 (социологическое исследование поведения пациентов и меди-
цинского персонала в больничной палате для критических больных).
' David Sudnow, Passing On, Englewood Cliffs, N.J.: Prentice-Hall,
1967.
10 Barney Glaser and Anselm Strauss, Awareness of Dying, Chicago:
Aldine, 1967.

между тремя типами ситуаций, которые они назвали
«закрытой осведомленностью», «подозревающей осве-
домленностью» и «открытой осведомленностью». Пер-
вое понятие относится к ситуации, в которой пациент не
знает, что он близок к смерти, а окружающие стараются
скрыть это от него. Второе понятие относится к ситуа-
ции, в которой пациент начинает подозревать, какова его
реальная ситуация. Наконец, третье понятие относится
к тем случаям, когда все, кого это касается, вполне ос-
ведомлены о том, что происходит, и в которой поэтому
не предпринимается попыток скрыть правду от пациен-
та. В каждой из этих трех ситуаций есть особые ритуа-
лы, управляющие поведением участников. Именно тре-
тья ситуация налагает на всех сильнейший стресс, по-
скольку пациент теперь открыто идентифицируется со
статусом умирающей личности. Отсюда следует, что
нормальные экспектации социальной жизни больше не
преобладают. Сам пациент должен «жить » согласно эк-
спектациям этого статуса, и, взаимодополняющим об-
разом, так же должны поступать другие вокруг него.
Напротив, с точки зрения тех, кто имеет дело с пациен-
том, именно первая ситуация наиболее комфортабель-
на, потому что она позволяет каждому действовать так,
как если бы не происходило ничего экстраординарного.
Неудивительно, что по этой причине в американских
больницах очень часто пациентов, которые близки к
смерти, ухаживающий за ними медицинский персонал
не информирует об их истинном положении.
Иметь дело с мертвецом
Как бы ни определять ситуацию умирания и как бы
ни обращаться с ней, смерть, когда она произошла, это
неизбежный факт. Более того, это факт, который наибо-
лее властно ставит под сомнение повседневную ткань со-
циальной жизни. Это опять же не является специфичес-
кой чертой лишь современного общества. Церемониал,
окружающий похороны, всегда был ответом на эту могу-
щественную угрозу само собой разумеющимся паттернам
социальной жизни. Во всех обществах это было поводом
еще раз подтвердить фундаментальные значения обще-

ства и его солидарность перед лицом этой крайней угро-
зы. Культурные антропологи всегда подчеркивали эту
функцию похоронного церемониала11. Почти во всех че-
ловеческих обществах эти фундаментальные значения
были религиозными. В современном обществе, по край-
ней мере, отчасти, вследствие снижения религиозных ве-
рований, возникла значительная трудность в отправле-
нии таких подтверждений. Поэтому появилась тенден-
ция организовывать похороны таким образом, чтобы,
насколько это возможно, закамуфлировать непреклон-
ный факт смерти12. Эта тенденция камуфлирования смер-
ти дальше всех зашла в Америке. Это очень отчетливо
выражено в используемой терминологии. К телу относятся
как к «возлюбленному»; к смерти — как к «уходу»; гроб
именуется «шкатулка»; содержатель похоронного
бюро — «похоронный директор». Практика похорон, от
декора «похоронной часовни» (или даже более сильно —
«дома похорон») до косметических процедур с трупом,
все служит тому, чтобы смягчить грубые факты смерти.
В определенной степени это является результатом боль-
шей обостренности чувств присутствующих на похоро-
нах, которую можно отнести (как это всегда делают вла-
дельцы похоронных бюро) на счет идей гуманности, пре-
обладающих в нашем обществе. Однако весьма вероятно,
что эти попытки камуфлирования смерти выражают так-
же глубоко сидящую неспособность справиться с этим
фактом. В обществе, которое прославляет жизнеспособ-
ность во всех ее аспектах, смерть с необходимостью яв-
ляется событием, лишенным значения.
Как мы уже видели, общество обеспечивает индивида
определениями реальности от колыбели до могилы. Суще-
ствует также потребность общества в обеспечении исчер-
пывающих определений общего значения биографии инди-
вида и в особенности тех ситуаций в его биографии, в кото-
рых он сталкивается с острой болью и ужасом. До некоторой
11 См. Bronislaw Malinowski, Magic, Science and Religion, London:
Allen & Unwin, 1949.
12 Cm. Geoffrey Rorer, Death, Grief and Mourning, London: Cresset
Press, 1965. Для более популярного чтения см. Jessica Mitford, The
American Way of Death, Penguin Books, 1965 and Evelyn Vaugh, The
Loved One, Penguin Books, 1970.

степени можно сказать, что социальная жизнь всегда имеет
место в контексте «закрытой осведомленности », то есть в
контексте, в котором люди претендуют на то, что факт смер-
ти не вполне реален, по крайней мере, очень далек от них.
Если бы это было не так, обычные паттерны жизни были бы
переполнены тревогой. Поскольку пограничные ситуации
неизбежны, должны существовать способы быть к ним го-
товыми. Другими словами, тем или иным образом каждое
общество должно обладать какими-то способами ответа на
фундаментальный вопрос «Что это все означает? » На про-
тяжении наибольшей части человеческой истории ответ на
этот вопрос был именно социальной функцией религии.

Глава 17
Ценности и предельные
значения
Что такое жизнь вообще? Коллективные
и индивидуальные суждения
Неявной темой этой книги были ценности. Прямо или
косвенно ценности включены почти в каждую область со-
циальной жизни, которую мы рассматривали. Социализа-
ция описывалась как вхождение каждого нового поколе-
ния в мир своих взрослых, мир, в котором центральную роль
играют ценности. Начиная с языка, мы пытались показать,
каким образом социальные институты зависят от общих для
всех взглядов на жизнь и как социальный контроль изна-
чально заключается в интернализации этих институциона-
лизированных способов мышления. Стратификация, како-
вы бы ни были ее экономические детерминанты, решающим
образом включает в себя разделение ценностей между раз-
личными стратами. В сфере власти та же самая скрытая тема
вновь возникала в проблеме легитимности. Мы видели, как
девиация, какой бы ни была ее физическая или психологи-
ческая база, изворачивается, чтобы быть чем-то «в своем
уме ». Наконец, в предыдущей главе мы рассматривали по-
граничную ситуацию социальной жизни, в которой насущ-
ной заботой становится вопрос «Что это все означает? ».
Конечно, ценности в течение долгого времени были пред-
метом философии и этики. Но для наших настоящих целей
мы можем удовлетвориться простым определением данно-
го понятия: это представления о том, что такое правильные

действия в противопоставлении с неправильными. Иногда
такие суждения выносятся изолированными индивидами,
стоящими в оппозиции к своему собственному обществу.
Однако чаще всего эти суждения коллективные, то есть они
принимаются в качестве общих большинством членов конк-
ретной группы или общества. Именно к ценностям в этом
последнем смысле и проявляет свой основной интерес со-
циология.
Что такое значение? Как люди
вырабатывают смысл реальности
и пределяют ее?
Социологи стали осознавать важность уделения внима-
ния значению социальных действий, в значительной степе-
ни благодаря Максу Веберу. Если кому-то нужно понять,
что происходит в конкретной ситуации, тогда нужно по-
нять, как участвующие в этой ситуации придают ей смысл,
каковы их мотивы и намерения и как они оценивают мо-
ральный смысл того, что делают они и другие. В этом случае
ценности могут пониматься как особая категория значения.
Мы предложим здесь несколько иные. Используем еще раз
понятие, которое мы применяли прежде, хотя и не вникая в
полной мере в то, что оно подразумевает. Это понятие «оп-
ределения реальности*1. Как индивиды участвующие в со-
циальной ситуации совместно определяют, что эта ситуа-
ция означает, точно так же и общества в целом будут проду-
цировать определения общей реальности человеческой
жизни, и эти определения реальности служат контекстом
само собой разумеющегося для всех социальных ситуаций в
данном обществе. К примеру, конкретная социальная ситу-
ация может быть определена ее участниками как ситуация
классной комнаты. Однако само это определение базирует-
ся на гораздо более широких определениях реальности. По-
этому оно рассматривает в качестве само собой разумеюще-
гося, что существует институт среднего образования, класс-
1 В таком использовании мы намеренно хотим напомнить понятие
определения ситуации, как его лает У.И. Томас, хотя и в более широ-
ком теоретическом контексте, проистекающем из работ Альфреда
Шюца. См. особо том 1 его Collected Papers, The Hague, Nijhoff, 1962.

ная комната которого есть частный случай этого института;
то есть существуют объемы знания, заслуживающие пере-
дачи; и что передатчик этих знаний обладает соответствую-
щими креденциалами* для выполнения этой задачи; что уча-
стники этой ситуации обладают мотивами и целями, кото-
рые значимым образом соотносятся с деятельностью,
выполняемой в настоящее время; и так далее.
Что «должно быть» и «что есть» —
определяемые оба
Определения реальности могут быть и нормативными,
и когнитивными. Первые оценивают, какой реальность дол-
жна быть, вторые — какова реальность есть. Большинство
социальных ситуаций тем или иным образом включают в
себя оба этих типа определения; то есть большинство соци-
альных ситуаций определяются и нормами, и «знанием » (пос-
ледним словом обозначается все, что считается знанием в
данной конкретной группе). Эти два типа определений ре-
альности тесно связаны друг с другом. К примеру, одна из
наиболее древних и широко распространенных норм отно-
сится к табу на инцест, или, выражая в позитивной фор-
ме, — допустимые пределы брака. Поэтому конкретное об-
щество может придерживаться такой нормы, что нельзя же-
ниться на первой кузине. Этой нормой подразумевается
знание того, что есть первая кузина. Большинство совре-
менных американцев, вероятно, это знают. Но существуют
общества, в которых норма утверждает, что нельзя женить-
ся на пятой кузине. Большинство из нас будет не только
находиться в чрезвычайном затруднении, как подумать о
каких-нибудь наших пятых кузинах, но и, по всей вероят-
ности, окажутся неспособными теоретически объяснить, что
это такое — пятая кузина. Другими словами, мы будем ис-
пытывать нехватку знания, которое требуется как базис для
этой нормы. Возьмем другой пример. Большинство обществ
обладают определенными нормами, относящимися к соб-
ственности. Запрещается красть, то есть брать у другого то,
что является его собственным. Но что есть его собствен-
* Credential — здесь уровень образовательной квалификации. —
Прим. перев.

ное? Общества широко различаются в ответе на этот воп-
рос. Индивидуальная собственность может быть ограниче-
на землей или она может исключать землю. Собственность
может включать или исключать материальные артефакты*,
животных или даже другие человеческие существа. И воз-
можно даже (как предполагают современные авторские
права), что индивидуальная собственность может распрос-
траняться на область идей. Для того чтобы следовать норме
«не укради», необходимо обладать знанием определения
собственности.
Нормы в обществе: как религиозные
нормы связаны с экономическими?
Хотя Вебер проявлял определенный интерес к значе-
нию социального действия в широком смысле этого поня-
тия, центральное место в его работе занимает нормативное
измерение общества. Это очень отчетливо иллюстрирует его
классическое исследование связи между протестантизмом
и капитализмом2. Первоначальный интерес Вебера лежал в
сфере экономики, а более специфически — в истоках со-
временного капитализма. Следуя этому интересу, он нашел,
что необходимо исследовать мотивы и ориентации людей,
вовлеченных в экономическую деятельность. Впоследствии
он пришел к выводу, что протестантизм вырабатывал опре-
деленные ценности, которые были очень важны для моти-
вации людей к тому типу экономической активности, кото-
рую требует капитализм. Этот комплекс ценностей Вебер
называл «мирским аскетизмом ж Это понятие (которое ука-
зывает на смещение из другого мира в этот мир христианс-
ких концепций самодисциплины) охватывает такие добро-
детели как стремление к успеху, тяжкой работе, рациональ-
ному планированию, честности и бережливости.
Важно указать, что Вебер не удовлетворился установ-
лением того, что протестантизм благоприятствовал утвер-
ждению этих норм. Он проявил дальнейший интерес к рас-
крытию связи между этими нормами и некоторыми религи-
* Artifact — искусственно сделанное.
2 На русском языке: Протестантская этика и дух капитализма //
Вебер М. Избранные произведения. М.: Прогресс, 1990. С.61-272.

озными утверждениями, возникающими из реформации. Это
привело его в теологические сферы, редко посещаемые сту-
дентами экономики. Вебер проанализировал лютеранскую
доктрину призвания, которая настаивала на том, что любая
законная работа в мире угодна Богу так же, как и работа
священника, монаха или монахини. И он показал, каким
образом эта реинтерпретация старой христианской ценнос-
ти дала огромный стимул погоне за экономическими целя-
ми. В самой знаменитой (и наиболее горячо дискутируемой)
части своей аргументации Вебер попытался также показать,
каким образом эти нормы конкретно связывались с пред-
ставлениями о спасении, которые возникли в кальвинизме.
Первоначальная кальвинистская доктрина так называемого
двойного предопределения (которая утверждала, что Бог
предопределил большей части человечества вечное прокля-
тие, а меньшинству — вечное спасение, и что ни одна группа
почти ничего не могла сделать, чтобы изменить это) была в
прогрессивной степени психологически невыносимой для
тех, кто верил в нее. Ранние кальвинисты в первом порыве
харизматического возбуждения готовы были жить с таким
представлением, которое означает, что они, по крайней мере,
теоретически, были готовы принять, что сами они, несмот-
ря на свою хорошую работу и благочестие, могли бы ока-
заться среди проклятых. Последующие поколения кальви-
нистов предпочли поискать какой-то метод, который под-
сказал бы им, к какой из групп они принадлежат. Одним из
методов была дедукция божественной избранности из того,
что было похоже на божественное благословение чьей-то
работы. Другими словами, из сокровенной логики конкрет-
ной религиозной психологии вытекал ряд норм, который
поощрял стремление к успеху.
На всем протяжении своей огромной работы по сравни-
тельной социологии религий Вебера непоколебимо пресле-
довал один и тот же вопрос: Каким образом различные ре-
лигиозные традиции генерируют нормы, связанные с эко-
номической активностью3? Экономическая история
Западной Европы отличалась от истории Индии или Китая,
потому что в ней господствовали иные нормы, берущие на-
3 См. в особенности: Мах Weber, 72?* Religion of China, New York:
Free Press, 1951 и The Religion of India, New York: Free Press, 1958.

чало в других религиозных традициях. Общим пунктом во
всем этом было то, что экономическая активность (что рав-
ным образом применимо и к другим сферам деятельности в
социальной жизни) никогда не может быть понята сама по
себе, без связи с нормативными предположениями вовле-
ченных в нее людей. Такой подход к экономическим вопро-
сам приходил в прямое противоречие с убеждением класси-
ческих экономистов (все еще разделяемым многими и се-
годня) в том, что для людей существует нечто вроде
«естественного » побуждения действовать экономическим
образом. Предположим, естественным является желание
физического выживания и удовлетворение физических ап-
петитов. Но нет ничего «естественного» в бесчисленных
социальных организациях, которые люди в ходе челове-
ческой истории создавали для достижения этих целей.
Каждая из этих социальных организаций зависит от спе-
цифических норм, которые мотивируют людей действо-
вать в соответствии с их институциональными паттернами.
В действительности некоторые из этих норм более успеш-
но могут быть описаны как «неестественные » — к приме-
ру, аскетизм, который требует от людей самоотречения и
самопожертвования. В современном обществе (и, между
прочим, в социалистическом, равно как и в капиталисти-
ческом) для человека считается добродетелью тяжко ра-
ботать во имя целей, которые лежат в далеком будущем,
до которого он, как вполне можно предполагать, не дожи-
вет никогда, и продолжать работу даже тогда, когда его
непосредственные потребности уже удовлетворены. С точ-
ки зрения, скажем, латиноамериканского крестьянина,
такой аттитюд непостижим, если вообще не безумен. Если
буквально принять взгляд на то, что может считаться бо-
лее «естественным », то, вероятно, следует принять сторо-
ну этого крестьянина.
Один повторяющийся в этой области вопрос —это
вопрос о соотношении норм и интересов, обозначающий
последним понятием те конкретные материальные цели со-
циального действия, которые не имеют ничего общего (по-
видимому) с ценностями. Мы можем перевести эту пробле-
му в терминологию текущей дискуссии, сказав, что она ка-
сается связи между реальными мотивами людей и их
моральной риторикой.

Марксистская структура общества
и семья среднего класса
Основные понятия дискуссии об этом были введены
Карлом Марксом4. Эти понятия, между прочим, с некото-
рыми модификациями используются в марксистском ана-
лизе и сегодня. Основные понятия в таком типе анализа —
это базис и надстройка. Базис — это сфера материальной
активности и интереса, которая для Маркса и его последо-
вателей, помимо всего прочего, это еще и сфера борьбы меж-
ду классами. Надстройка, в свою очередь, содержит и идеи,
и институты, которые являются прямым продуктом этих
«основополагающих » сил. Сфера норм, очевидно, целиком
попадает внутрь этой надстройки. Поэтому в любом марк-
систском анализе проблем, включающих в себя норматив-
ное измерение человеческого общества, нормальная проце-
дура состоит в том, чтобы выводить эти нормы из каких бы
то ни было «реальных » интересов, «лежащих в основе » их.
Некоторые марксисты каким-то образом модифицировали
эту схему, допуская, что, по меньшей мере, временами, над-
стройка может обладать определенной собственной авто-
номией. С точки зрения нашей конкретной проблемы, это
означает, что временами нормы могут разрабатываться в со-
ответствии с какой-то логикой, иной, нежели логика мате-
риальных интересов. Тем не менее, базовая марксистская
процедура в таких случаях продолжает рассматривать нор-
мы в роли зависимых переменных, более или менее прямо
детерминируемых «основополагающими» интересами
(обычно классовыми).
Например, марксистский социолог, анализирующий
моральные ценности британской семейной жизни, попы-
тается, прежде всего, детерминировать классовые пози-
ции людей, входящих в данный конкретный тип семьи.
Предположим, он установит, к своему удовлетворению,
что имеет дело с семьей среднего класса (или, с его точки
зрения, буржуазной). Затем он попытается связать мо-
ральные идеи с вопросом об актуальных экономических
интересах этих людей. Таким образом, он может утвер-
4 См. Karl Marx, Selected Writings in Sociology and Social
Philosophy, Penguin Books, 1963.

ждать, что представления о супружеской верности явля-
ются прямым продуктом буржуазных интересов соб-
ственности. Или же он может утверждать, что эта конк-
ретная мораль спроектирована для того, чтобы создать
барьеры между средним классом и более низким клас-
сом, который он подвергает эксплуатации. Или, как это
позднее стало модным среди марксистов, он попытается
скомбинировать в своем анализе Маркса и Фрейда, и тог-
да он выдвинет тезис о том, что мораль среднего класса
«репрессивна» (то есть подавляет сексуальные импуль-
сы) для того, чтобы продуцировать индивидов, которые
будут функционировать в капиталистической системе в
присущей ей «привязанной »манере.
Являются ли большинство
наших мотивов бессознательными
Удивительно похожую, хотя и совершенно иную по
своему теоретическому смыслу, схему интерпретации
предложил Вильфред Парето5. Ключевые понятия в схе-
ме Парето — осадки и деривации*. Осадки — это повто-
ряющиеся констелляции человеческих мотивов, которые,
как предполагается, основываются на биологической че-
ловеческой природе как таковой. Деривации — это обыч-
но ложные причины, которые люди придают своим дей-
ствиям. Для того чтобы понять, что делают люди, недо-
статочно наблюдать их действия, и, конечно, не самым
благоразумным будет выслушивать, как они объясняют
эти действия. Вместо этого социолог, как считает Паре-
то, должен проникнуть в сферу их осадков, то есть в ре-
альные мотивы, которые лежат в основе и того, что люди
делают, и того, что они говорят. Парето приводит длин-
ный список осадков, и можно вообразить себе ряд дру-
гих подходов, которые он мог бы предпринять в вопросе
4 См. Karl Marx, Selected Writings in Sociology and Social
Philosophy, Penguin Books, 1963.
' Wilfred Pareto, The Mind and Society, vol.11, New York: Dover,
1963.
* Residues and derivations ('деривация' — специальный гидротех-
нический термин, означающий совокупность сооружений, подводя-
щих или отводящих потоки воды) — Прим. перев.

о морали современной британской семьи. Поскольку сек-
суальность рассматривается как один из типов осадков,
можно было бы интерпретировать какие бы то ни было
деривации, существующие в этой области, как просто вы-
ражения доминантных сексуальных интересов в данной
ситуации. В этом случае анализ Парето был бы очень по-
хожим на фрейдистский. Схожесть с Марксом отчетливо
проявляется в тенденции видеть в нормах не что иное как
приукрашивание (Фрейд сказал бы «сублимацию» или
«рационализацию») подлинных мотивов, которые очень
часто не осознаются индивидом. Равным образом ясны и
различия. По Марксу, основополагающие мотивы отно-
сятся к экономическим и социальным интересам класса.
По Парето, эти мотивы основываются на гораздо более
неоднородном «базисе» и, в конечном счете, относятся к
человеческой природе, которую Парето воспринимает
как константу — то есть нечто такое, что остается неиз-
менным сквозь все флуктуации истории.
Выражают п\л наши действия нормы?
Как бы на другом полюсе от Маркса и Парето находит-
ся подход Питирима Сорокина6. Как мы видели в одной из
более ранних глав, Сорокин рассматривает изменения, че-
рез которые проходит общество, как сущностное выраже-
ние различных идей «истины». Другими словами, нормам
здесь придается роль детерминант, которая почти в точнос-
ти противоположна роли, отводимой им в сценарии Маркса
или Парето. При таком взгляде не имеет смысла редуциро-
вать мораль или любые другие нормативные идеи к каким-
то основополагающим факторам. Напротив, человеческое
поведение должно быть по своей сущности выражением
норм. Такой взгляд гораздо ближе, нежели упоминаемые
выше, к тому способу, с помощью которого люди в обще-
стве обычно сами рассматривают свои действия, и оно, ко-
нечно же, близко по духу также взглядам этиков и мораль-
ных философов.
* Pitirim Sorokin, Social and Cultural Dynamics, Englewood Cliffs,
N.J.: Bedminster, 1962.

Эффективное родство:
«находят» п\л идеи группы
или группы находят идеи?
Макс Вебер, в особенности со сзоим понятием «эффек-
тивного родства », которое мы имели случай упоминать выше,
стоит между двумя этими полюсами7. Ни нормы, ни интере-
сы не рассматриваются здесь как неизменные в своей детер-
минирующей роли. И нормы, и интересы могут иметь незави-
симые источники и независимую логику развития. В конк-
ретных исторических ситуациях они «приходят вместе ». Этот
«совместный приход » может быть изложен различными спо-
собами. Можно сказать, что нормы, вследствие своей конк-
ретной констелляции исторических событий, «находят» со-
циальные группы, которые служат в качестве их дистрибью-
торов; или можно описать тот же самый процесс таким
образом, что определенные социальные группы открывают,
а затем усваивают те нормы, которые оказываются пригод-
ными для их интересов. В таких ситуациях невозможно осу-
ществить никакого управления последовательностью собы-
тий. Каждое должно изучаться раздельно. Поэтому социо-
лог не может с самого начала предполагать, что конкретная
мораль является просто выражением «основополагающих»
интересов, но не может и начинать с предположения, что та-
кие интересы не присутствуют и что поведение людей в кон-
кретной группе — это просто выражение их моральных идей.
Парсонс: «культура»,
«индивидуальность»
и социальная система
Любой социальный подход к этим вопросам с большей
вероятностью окажется ближе к Веберу, чем к любому из
двух полярных типов объяснений. В этой школе, вероятно,
именно Толкотт Парсонс разработал наиболее тонко гра-
дуированный подход к анализу норм8. Парсонс приписыва-
7 См. напр. Hans Gerth and С. Wright Mills, From Max Weber,
London: Routledge & Kegan Paul, 1948, pp.284ff.
8 Talcott Parsons, The Social System, New York: Free Press, 1951,
especially pp.326ff.

ет нормы тому, что он называет «культурной системой ». Это
хранилище всех символов, идей, ценностей и верований кон-
кретного общества. Культурная система обладает своей соб-
ственной логикой, которую нельзя просто редуцировать к
логике другой системы. Она множеством различных спосо-
бов соотносится с двумя другими системами, которые, со-
гласно Парсонсу, необходимы для анализа человеческого
поведения. Этими двумя другими являются социальная си-
стема (то, что социологи сущностно и обозначают как об-
щество) и система индивидуальности (та манера, в которой
индивиды структурированы психологически). Каждая из
этих систем обладает своим собственным рядом функций и
функциональных требований, которые соотносятся друг с
другом чрезвычайно сложным образом. Вэтом подходе Пар-
сонсу, как в свое время Веберу, удается избежать объясне-
ния норм и интересов односторонней причинностью.
Молодежь и контркультура:
нормативный конфликт
с установленными нормами
Было бы довольно много смысла в том, чтобы бросить
взгляд на важные направления развития в современном об-
ществе с точки зрения нормативного конфликта9. Это осо-
бенно отчетливо проявляется в Америке. Феномен моло-
дежной культуры и контркультуры можно лучше всего по-
нять с точки зрения их конфликта с установленной
нормативной системой общества среднего класса. Подоб-
ные конфронтации между противостоящими нормативны-
ми убеждениями имеют место также в Западной Европе и в
действительности — в социалистических обществах совет-
ской орбиты. Во всем так называемом Третьем мире процесс
модернизации включает в себя во всеоружии коллизии меж-
ду новыми нормами и старыми нормативными паттернами
традиционного общества10. Во всех этих случаях столкнове-
ние на нормативном уровне связано с разнообразием клас-
9 См. напр. Anton Zijderveld, The Abstract Society, Penguin Books,
1974.
10 См. напр. C.E. Black, The Dynamics of Modernization, New
York: Harper & Row, 1967.

совых и групповых интересов. Можно, вероятно с уверен-
ностью сказать, что социологический анализ этого норма-
тивного развития будет одной из принципиальных задач
данной дисциплины в предстоящие годы.
«Что есть» когнитивные измерения
и социология знания
Нормативные аспекты общества невозможно отде-
лить от когнитивного измерения. Субдисциплина, кото-
рая имеет дело с данной темой, называется социологией
знания11. Это понятие было введено в Германии в 1920-х
годах. С того времени ряд социологов неоднократно про-
делывали работу под таким заголовком, пытаясь иссле-
довать общую связь между идеями или формами созна-
ния и их социальными контекстами. До недавнего време-
ни главный акцент в социологии знания делался на
исследовании связи между интеллектуалами (то есть про-
изводителями и дистрибьюторами идей в обществе) и со-
циальными интересами их конкретного окружения. Клю-
чевым вопросом в такого рода исследованиях была «иде-
ология». Это понятие, первоначально использованное
Марксом*, обозначает любой ряд идей, которые прямо
выражают интересы социальной группы. Вопрос, кото-
рый сильно интересовал социологов знания, состоит в
том, как провести различие между теми идеями, которые
являются просто идеологией, и теми, которые представ-
ляют собою «более чем » идеологию.
В англоязычной социологии самым известным предста-
вителем этого подхода является Карл Маннгейм, европейс-
кий ученый, который провел последние годы жизни в Анг-
лии. Маннгейм считал, что он сможет разрешить эту про-
блему, проводя различия между различными типами
интеллектуалов. Группой, которая, согласно Маннгейму, с
наибольшей вероятностью продуцировала идеи, не испор-
ченные идеологией, была та, которую он называл «незави-
11 Систематическое представление социологии знания см. в Peter
Berger and Thomas Luckmann, The Social Construction of Reality,
Penguin Books, 1971.
* Вообще-то Гегелем. — Прим. перев.

симая интеллигенция», группа интеллектуалов, каким-то
образом парящая между классами и поэтому не обременен-
ная грузом классовых интересов12.
Дюркгейм: общество как матрица
и норм, и интересов
Хотя сам термин «социология знания » никогда не исполь-
зовался в этой школе, эта же проблема была в центре интере-
сов Эмиля Дюркгейма и его последователей. Наиболее зре-
лое выражение подхода к этой проблеме можно наблюдать в
работе самого Дюркгейма «Элементарные формы религиоз-
ной жизни », последней книге, опубликованной при его жиз-
ни13. В этой книге Дюркгейм утверждает, что общество есть
основание всех «категорий », то есть всех идей, с помощью
которых люди организуют и объясняют свой опыт. Этот дюр-
кгеймовский способ не следует слишком легко приравнивать
к какой-то разновидности схемы базис/надстройка, о кото-
рой мы упоминали выше. По Дюркгейму, основная забота
состоит не в том, чтобы проследить идеи до каких-то неиде-
альных социальных корней. Скорее общество как целое сле-
дует понимать как своеобразную матрицу — и идей, и прак-
тических действий, и норм, и интересов.
Задолго до этой своей последней книги Дюркгейм ана-
лизировал эту связь с использованием свих понятий кол-
лективных представлений и коллективного сознания.
Первое понятие относится ко всем тем идеям (норматив-
ным или когнитивным), которые удерживают людей вмес-
те. Второе понятие относится к полной сумме коллектив-
ных представлений — другими словами, к какому бы то ни
было согласованному взгляду на мир (опять же — и норма-
тивного, и когнитивного), поддерживаемого конкретной
группой. Вновь и вновь на протяжении своей работы Дюрк-
гейм настаивает на том, что невозможно понимать общество
как целое или какую-то конкретную его часть без постоян-
ного соотнесения с этим измерением сознания. Такое пони-
12 Karl Mannheim, Ideology and Utopia, London: Routledge & Kegan
Paul, 1936. Современную интерпретацию роли интеллектуалов см. в
Lewis Coser, Men of Ideas, New York: Free Press, 1965.
13 Emile Durcheim, The Elementary Forms of the Religious Life,
London: Allen & Unwin, 1915.

мание является как бы другой стороной дюркгеймовского
понятия аномии — аномия это как раз и есть то условие,
при котором разрушается сцепление коллективных пред-
ставлений или для индивида, или для группы. По этой при-
чине и Дюркгейм, и его последователи были крайне заинте-
ресованы в том способе, каким конкретное общество «кате-
горизирует» реальность. К примеру, в одной из ранних
работ, написанной Дюркгеймом совместно с его студентом
Марселем Мауссом, предпринимается попытка показать не-
которые фундаментальные различия между современным и
примитивным обществом, исследуя способ, которым пос-
леднее категоризирует или классифицирует различные яв-
Школа Дюркгейма:
различные коллективные сознания
Даже после смерти Дюркгейма ряд французских со-
циальных исследователей, находившихся пол его влияни-
ем, продолжали исследование этих проблем. Морис Халь-
бвахс, еще один студент Дюркгейма, написал ряд исследо-
ваний, в которых память и индивидов, и групп
анализируется как хранилище коллективных представле-
ний общества15. Хальбвахс подчеркивает, что память — это
не фотографическое сохранение прошлых событий, а не-
прерывная интерпретация этих событий, и что этот про-
цесс интерпретации и реинтерпретации неизбежно явля-
ется коллективным или социальным. Одним из наиболее
интересных приложений дюркгеймовского взгляда явля-
ется работа Марселя Гране16. Гране был историком, специ-
ализирующимся в истории Китая. Он пытался показать,
насколько фундаментально отличаются некоторые базо-
вые категории мышления (такие как пространство или чис-
ло) в традиционном китайском обществе от тех, что преоб-
ладают на Западе, и насколько прямо эти специфически
14 Emile Durcheim and Marcel Mauss, Primitive Classification,
London: Routledge & Kegan Paul, 1963.
15 Работы Хальбвахса о памяти недоступны на сегодняшний день
на английском языке.
}6 Работа Гране также недоступна на сегодняшний день на анг-
лийском языке.

китайские способы интерпретации реальности связаны со
специфическими китайскими институтами. Очень похожая
процедура была использована Люсьеном Леви-Брюлем в
его классическом анализе ментальной жизни примитивных
обществ17. Как и Гране в случае с Китаем, Леви-Брюль пы-
тался показать, что примитивные люди мыслят категория-
ми, фундаментально отличающимися от современных оби-
тателей Запада, и настаивал, что нельзя понять что-нибудь
в примитивном обществе без знания этих различий на ког-
нитивном уровне.
Перекрывающийся взгляд на реальность:
предельные значения
Существует общий взгляд, возникающий из этих дюр-
кгеймовских подходов. Это представление о том, что об-
щество с необходимостью содержит ряд определений ре-
альности, и нормативных, и когнитивных, которые обес-
печивают общий каркас эталона для социального действия.
Хотя следующим вопросом, который интересовал после-
дователей Дюркгейма, был таким: каким образом поддер-
живается этот каркас эталона? Дюркгейм, особенно в пос-
ледней своей работе, дал четкий ответ на этот вопрос: кар-
кас эталона поддерживается перекрывающимся взглядом
на реальность, исчерпывающим объяснением человеческо-
го опыта, через которые индивиды и общество в целом мо-
гут придать смысл своим жизням. Этот перекрывающийся
взгляд на реальность Дюркгейм называл «религией »18. Не-
трудно связать это дюркгеймовское представление с вебе-
ровским подходом. Как мы уже видели много раз, Вебер
всегда сосредоточивался на значениях человеческих дей-
ствий. То, о чем Дюркгейм говорит под заглавием «рели-
гии », это как раз и есть предельные значения человеческо-
го опыта и человеческого поведения. Другими словами, то,
что служит здесь предметом рассмотрения, это и есть от-
вет общества на вопрос «Что такое жизнь вообще? ».
17 См. напр. Lucien Lvy-Bruhl, Primitive Mentality, London, Allen
& Unwin, 1923.
'* Durcheim, op. cit.

Согласованные взгляды на мир:
однажды всегда религиозно
Важно понять, что значение, которое вкладывает Дюр-
кгейм в понятие религии, представляет собою нечто гораз-
до большее, нежели то, что люди обычно понимают под этим
термином. Социологи различаются по тем способам, кото-
рыми они определяют религию для своих целей. Большин-
ство социологов продолжают следовать более узкому оп-
ределению религии — такому, которое ближе к его общему
употреблению, где религия относится лишь к тем предель-
ным интерпретациям жизни, которые содержат веру в Бога
или в богов, либо в другие сверхъестественные существа19.
Так, по дюркгеймовскому определению религии, такие пе-
рекрывающиеся структуры как марксизм, национализм или
этика сексуального освобождения могут быть названы «ре-
лигией » с тем же основанием, что и христианство или иуда-
изм, поскольку все они выполняют схожие социальные фун-
кции. Конечно, по более общепринятому определению ре-
лигии, первая группа систем убеждений будет названа
каким-то другим словом, чтобы отделить их от таких рели-
гий в узком смысле, каковыми являются христианство или
иудаизм.
Для большей части человеческой истории это различие
в определениях было мало значимым. Почти все перекрыва-
ющиеся определения реальности были религиозными в об-
щепринятом смысле этого слова. Действительно можно впол-
не правдоподобно утверждать, что первые усилия человека
обеспечить согласованный взгляд на мир были неизменно
религиозными по своему содержанию. В примитивных и ар-
хаических обществах почти каждый институт и институци-
онализированный паттерн человеческой деятельности пря-
мо относились к религиозному видению мира. Историк Эрик
Вогелин назвал такие общества «космологическими fr20, обо-
значая этим, что в таких обществах обычная социальная
жизнь людей прямо связана с фундаментальным порядком
19 Для получения систематического представления о социологии
религии см. Peter Berger, The Social Reality of Religion, Penguin
Books, 1973.
20 Eric Voegelin, Israel and Revelation, London: Oxford University
Press, 1956.

космоса. Социальные институты (например, институт род-
ства) рассматриваются как имитации или даже эманации бо-
жественной реальности. Социальные роли (такие как роли
короля или священнослужителя) понимаются как предста-
вительства или даже инкарнации сверхъестественных су-
ществ. Подобно этому, установленные паттерны человечес-
кой активности (такие как сексуальные отношения, сельс-
кое хозяйство или война) понимаются как имитации или
репетиции подобных действий, совершаемых в мире богов.
В таком обществе религия обеспечивает не только пере-
крытие взглядов на реальность, которое удерживает обще-
ство воедино, но также как исчерпывающие легитимации
для каждого сектора социальной жизни. Вогелин пытается
показать, как это единство между обществом и космосом
было перелито в западную цивилизацию израильской рели-
гией с одной стороны и трансформацией греческой с дру-
гой. Израиль проделал это, утверждая Бога, стоявшего вне
мира. Греция произвела подобное переливание своим откры-
тием автономности индивидуальной души, которая позво-
ляет индивиду (в его разуме и его свободе) выйти из старого
единства, которое связывало каждого человека через об-
щество с порядком богов. Но даже после того, как эти про-
рывы имели место, очень долгое время продолжались ин-
тимные отношения между сферой социальных институтов
и тем порядком вселенной, в который верили. Так, в сред-
ние века христианские мыслители говорили об «аналогии
бытия », с помощью которой все сотворенные вещи от нео-
душевленной природы до людей и ангелов стоят в фиксиро-
ванной иерархии, которая простирается до Бога. До тех пор
пока такие убеждения преобладали в обществе, было срав-
нительно нетрудно наделять даже простейшие человечес-
кие действия предельным значением. Отсюда следует, что в
таком обществе аномия в дюркгеймовском смысле относи-
тельно мала.
Религия:
нормы для деятельности «в миру»
Центральный интерес для субдисциплины, извест-
ной как социология религии, представляет отношение
этих предельных значений к значениям повседневной

жизни21. Вебер в собственных работах по социологии
религии всегда сосредоточивался на связи религиозных
верований с тем, что он называл «миром >>22. Он употреб-
лял это понятие почти в том же смысле, как оно исполь-
зуется в Новом Завете — «мирское» противопоставля-
ется тем событиям и видам деятельности, которые отно-
сятся к Царству Божию. Другими словами, «мир» — это
сфера человеческой жизни, которая не относится спе-
циально к категории религиозных значений.
Как религия относится к «миру »? Как теперь должно быть
ясно, основное отношение —это то, которое обеспечиваетнормы
для социального действия. Вебер, как мы видели, проявлял осо-
бый интерес к тем нормам, которые относятся к экономической
деятельности, но это просто вследствие его изначального интере-
са к связи религии и современного капитализма. Еще одна связь
между религией и социальным порядком—это легитимация. Ска-
жем проще: религия объясняет и оправдывает социальные инсти-
туты и социальные роли. На протяжении большей частичелове-
ческойисториилептгимацияпроюдиласьвосновномсредствами
религиозных определений реальности. Короли правили «Божьей
милостью », войны велись «за Бога и отечество », браки торже-
ственно заключались «передлицомБога»идажебизнесменыдо
совсемнедавнеговремениписалина первых страницах своих грос-
сбухов «с Богом ». Однако важно подчеркнуть, что религия слу-
жила не только для легитимации, но и для де-легитимаири соци-
альных институтов. Парадигматическими фигурами для последу-
ющей еврейской и христианской истории служили пророки
древнего Израиля. Такие пророки как Амос, Исайя и Иеремия
пророчествовали «против Израиля » во имя Бога Израиля. Под
знаменемрелишионисяваживалисьбросатьвь1эовдействиямдаже
самым могущественных людей и ставить под сомнение институты
действовавшего тогда статус-кво.
Религия: объяснение для зла и процветания
Еще одну важную связь между религией и «миром» по-
вседневной социальной жизни религия осуществляет, обес-
21 Хорошее современное введение в социологию религии см. Roland
Robertson, The Sociological Interpretation of Religion, Oxford:
Blackwell, 1970.
21 Max Weber, The Sociology of Religion, London: Methuen, 1965,
pp.207ff.

печивая общество теодицеейг1. Ввел этот термин в социоло-
гию опять же Вебер, слегка модифицировав его прежнее
использование в теологическом дискурсе. Это слово бук-
вально означает «оправдание Божье » и относится к пробле-
ме, классически выраженной в Книге Иова: как примирить
веру во всемогущего и благого Бога с наличием страдания и
зла в этом мире.
Вебер называет теодицеей любую социально установ-
ленную интерпретацию человеческих страданий, несправед-
ливости или неравенства. Он проводит различие между тео-
дицеей страдания и теодицеей счастья. Те, кто испытывает в
этом мире страдания, будь то вследствие действий других
людей или вследствие «действий Бога », обладают естествен-
ной склонностью спросить, почему они так страдают, в осо-
бенности потому, что у других людей такого нет, — хотя
ответы будут сильно различаться в разных религиозных тра-
дициях. С другой стороны, теодицея счастья удовлетворяет
потребность тех, кто находится в более благоприятных ус-
ловиях жизни, в приятной уверенности, что они каким-то
образом заслужили такие условия. Эту потребность удов-
летворяли не все, но многие религиозные традиции. Вебер
утверждал, что наиболее рациональную и исчерпывающую
теодицею в истории можно обнаружить в классическом ин-
дуизме. Индуистская теодицея была основана на ее вере в
реинкарнацию и карму (доктрину, согласно которой каж-
дый человеческий акт имеет неизбежные последствия для
актора, некоторые из которых распространяются за преде-
лы этой нынешней жизни). Это означает, что каждое чело-
веческое существо находится именно в тех условиях, кото-
рых оно заслуживает. Те, кто страдают, не имеют основа-
ний для недовольства, а у тех, кто счастлив, нет причин для
чувства вины. Именно этой уникальной теодицеей индуиз-
ма объясняется удивительное отсутствие бунта против ин-
дийской кастовой системы, которая в глазах современного
человека навязывает нестерпимо суровые условия низшим
кастам. Но поскольку страдание — это универсальное че-
ловеческое условие даже в наиболее привилегированной
человеческой страте, универсальна и потребность в теоди-
цее. Религия наиболее ясно проявляет свою функцию обес-
23 Ibid., pp.!38ff.

печения предельного значения для человеческой жизни в
своей способности интегрировать болезненные и ужасаю-
щие переживания жизни и даже саму смерть в исчерпываю-
щем объяснении реальности человеческого предназначения.
Секуляризация институтов и норм
Центральной проблемой социологии религии в совре-
менном обществе является секуляризация24. Это понятие,
которое широко использовалось учеными, равно как и в
обычном употреблении, относится к специфически совре-
менному процессу, в котором религия в прогрессивной сте-
пени становится все менее важной во все большем и боль-
шем числе секторов современной жизни. В Европе сейчас
накопился большой объем социологической литературы,
значительная часть которой была выпущена под покрови-
тельством католической церкви, и которая исследует паде-
ние влияния церкви как института, а также вообще религи-
озных идей в современном обществе25. Американские соци-
ологи также изучали трудности, с которыми сталкиваются
религиозные институты в поддержании своих традиционно
выдающихся позиций в американском обществе26.
Поскольку по многим историческим причинам сохра-
няются важные различия в социальных позициях религии в
Европе и в Америке, глобальные процессы секуляризации
можно равным образом наблюдать в обеих областях. Не
только религиозные институты во все возрастающей степе-
ни сжимаются до определенных границ социальной жизни,
24 См. Berger, op. cit., Part II. Дискуссия о секуляризации среди
британских социологов изложена у Брайана Уилсона, который снял
многие из противоречий в своей работе: Bryan Wilson, Religion in Secular
Society, London: Watts, 1966. Главным критиком его был David Martin,
A Sociology of English Religion, London: Heinemann and The Religious
and the Secular, London: Routledge & Kegan Paul, 1969.
25 В качестве примера таких работ см. статью F. Boulard, F.A.
Isambert and E. Pin в Louis Schneider (ed.), Religion, Culture and
Society, New York: Wiley, 1964.
26 Влиятельным исследованием это ситуации была работа Will
Herberg, Protestant — Catholic- Jew, Garden City, N.Y.: Doubleday,
1955. Последние эмпирические исследования см. напр. Rodney Stark
and Charles Glock, American Piety, Berkley Calif.: University of
California Press, 1968; или Jeffrey Hadden, The Gathering Storm in
the Churches, Garden City, N.Y.: Doubleday, 1969.

но и, что более важно, религиозные идеи в прогрессивной
степени становятся менее важными в обеспечении значения
для различных секторов социальной жизни. Для институ-
ционального аспекта можно взять в качестве примера слу-
чай образования. До совсем недавнего времени оно было по-
чти исключительно сохранением религии. Сегодня это впре-
обладающей степени секулярное предприятие. Область
личной морали может быть взята в качестве примера подоб-
ного процесса секуляризации на уровне сознания. Явно вид-
но, что все меньше и меньше людей избирают в качестве
руководящей линии своего личного поведения те или иные
из установленных религиозных традиций.
Нуждается ли человек
во всеобъемлющем упорядочении
значений?
В этом пункте вышеупомянутое различие в определе-
нии религии становится более важным. Если взять более
узкое, более общепринятое определение религии, тогда
нужно спросить: что именно в кильватере секуляризации
имело место из предшествующих религиозных значений?
С другой стороны, если иметь дело с более широким дюрк-
геймовским определением религии, тогда понятие «секуля-
ризация» оказывается не очень-то полезным. При таком
подходе общество всегда имеет «религию». Теперь вопрос
звучит так: какой тип новой «религии» возникает, чтобы
принять эстафету от более старых традиций?27. Но какое бы
определение религии мы ни выбрали, придется столкнуться
с тем же основополагающим фактом: разрушение перекры-
вающегося взгляда на реальность, который прежде обеспе-
чивали религиозные традиции западной цивилизации.
Как следует рассматривать такое положение вещей, и
какой тип будущего развития тогда прогнозировать — это
будет в очень значительной степени зависеть от принятия
или непринятия фундаментальной дюркгеймовской пред-
посылки, что ни одно человеческое общество не может су-
ществовать без перекрывающегося взгляда на реальность.
27 Эта точка зрения убедительно изложена в Thomas Luckmann,
The Invisible Religion, New York: Macmillan, 1967.

Если эта предпосылка задана, тогда современное отсутствие
такого перекрывающегося взгляда должно с необходимос-
тью носить временный характер. Новые всеобъемлющие
порядки значений будут возникать с необходимостью. Они
могли бы, конечно принимать различные формы. Так, если
предполагать, что секуляризация будет продолжаться, тогда
нужно искать нерелигиозные определения реальности. Они
могли бы быть чем-то из высокоорганизованных доктрин
современных политических движений таких комплексов
идей, как современная вера в универсальные права человека
или новый культ чувствительности в каждом из аспектов
физического опыта. Альтернативно, перекрывающееся
единство значения для общества может опять же прини-
мать религиозные формы либо через возрождение, или че-
рез реставрацию традиционных религиозных верований, или
опять же через всецело новые формы религиозной веры,
практики и институционализации.
Если, с другой стороны, дюркгеймовские предпосылки
не считаются доказанными, то возможен в целом иной сце-
нарий. Тогда нужно утверждать, что современное общество
носит совершенно особый характер и не сравнимо с более
ранними обществами как раз в том, что оно не испытывает
нужды в перекрывающемся взгляде на реальность. Тогда
было бы возможно рассматривать долгую продолжитель-
ность нового типа общества, отмеченного плюрализмом в
наиболее далеко идущем смысле этого слова. Различные
группы или сектора в обществе будут иметь широко расхо-
дящиеся взгляды на предельные значения жизни и все же
существовать бок о бок28. В этом случае общество как целое
больше не будет обладать солидарностью, о которой гово-
рил Дюркгейм. Различные группы внутри него будут отно-
ситься друг к другу на договорной основе, то есть не на ос-
нове взаимной лояльности ценностям и предельным значе-
ниям, а с помощью рациональных организаций, которые
будут следовать соответственно своим интересам. Огром-
ное большинство социологов продолжают допускать базо-
п По меньшей мере, одно из последних исследований предпола-
гает, что эти расходящиеся взгляды могут удерживаться одним и
тем же индивидом. См. Robert Towler and Audrey Chamberlain,
'Common Religion', in Michael Hill (ed.), A Sociological Yearbook of
Religion in Britain — 6, London: SCM Press, 1973.

вую дюркгеймовскую предпосылку и поэтому должны вы-
бирать между прогнозами, которые на ней базируются.
Дюркгейм приобрел доверие благодаря тому, что он
наиболее убедительно проанализировал религию как соци-
альный феномен. Нет ничего неправильного в таком описа-
нии его работы. Есть, однако, более глубокий смысл в его
интерпретации религии — поскольку религия это не просто
социальный феномен, но и само общество, в свою очередь,
представляет собою религиозный феномен. Что это означа-
ет? Это означает, что точно так же, как любая социальная
ситуация зависит от определений ситуации, которые дают
ее участники, так и общество как целое зависит от опреде-
лений реальности, которые в нем превалируют. Реальность
социально определяема, однако само общество, в свою оче-
редь, конституируется достоинствами этого определения.
В конечном анализе общество — это не что иное как община
значений.

Постскриптум —
Почему социология?
Конечно, имеются различные причины, по которым сту-
денты прослушивают вводный курс по социологии или чита-
ют вводный учебник по социологии. Эти причины могут про-
стираться от серьезных карьерных планов до тактических
планов обольщения, не говоря уже о репутации колледжа и
характерных особенностях преподавателя социологии. У нас
нет возражений и против менее серьезных мотивов. Но, бу-
дучи по своим склонностям оптимистами, мы предполагаем,
что, завершив курс обучения и (нет нужды говорить) прочтя
эту книгу, по крайней мере, некоторые из студентов окажут-
ся более чем заинтересованными социологией. В таком слу-
чае заданный здесь вопрос «Почему социология? » будет для
них более интересен, нежели в начале.
Этот вопрос можно задать в двух разных смыслах: «Что
можно реально сделать с социологией». И, более пытливо:
«Стоит ли заниматься этой социологией? »
Жизнь в «индустрии знания»
Одна вполне очевидная вещь, которую кто-то мог бы
сделать с социологией, — это стать социологом. Такое на-
правление выбирает лишь малая доля тех, кто прослушива-
ет курс социологии. Для тех, кто делает такой благоговей-
ный выбор, следует сказать здесь несколько слов о том, что
он подразумевает практически.
Сегодня в Америке социология как научная дисципли-
на — это устойчивая и хорошо организованная профессия.
На конец 1969 года Американская Социологическая Ассо-
циация, главная профессиональная организация социоло-
гов насчитывала 12903 члена, включая студентов, и 8461,
если считать только полностью сертифицированных чле-
нов — в любом случае это число, с которым нельзя не счи-

таться1. Ассоциация имеет впечатляющую штаб-квартиру в
Вашингтоне и проводит съезды в огромных отелях.
Видимые результаты деятельности американских соци-
ологов также являются впечатляющими. Каждый год пуб-
ликуется большое число книг по социологии. В этой облас-
ти издаются дюжины журналов — больше, чем кто-либо
смог бы прочесть, поэтому сегодня существует (так же, как
и в других дисциплинах) журнал о журналах — Sociological
Abstracts — который классифицирует и резюмирует этот
обширный и быстро растущий объем сведений.
Социология образует значительный раздел того, что
экономист Фриц Мэчлап назвал американской «индустрией
знания ». Что, вероятно, представляется более важным, со-
циология в течение продолжительного периода времени за-
нимает почетное место на американской интеллектуальной
сцене. Естественно, находятся и клеветники, подобные тому
сардоническому комментатору, который несколько лет на-
зад заявил, что социолог — это человек, который тратит
десять тысяч долларов на то, чтобы совершить открытие
местного сумасшедшего дома2. Хотя сплошь и рядом утвер-
ждения социологов об обществе, выражающие их профес-
сиональные суждения, оказывают влияние на власти или,
по крайней мере, на общественное мнение. Это справедливо
в отношении масс-медиа, политических дебатов о текущих
событиях среди тех, кто принимает решения в правитель-
стве и в бизнесе, и в широких слоях общественности. Мы не
были бы социологами, если бы не согласились с тем, что
интеллектуальный статус этой дисциплины является по
большей части заслуженным. Можно было бы упомянуть
лишь некоторые из проблем, которые тревожат сегодня
американское общество и по которым социологи вносят важ-
ный информационный вклад в публичное обсуждение, —
урбанизация, расовая ситуация, образование, меры, прини-
1 American Sociological Association, Directory of Members,
Washington, D.C., 1970. На конец 1974 года Британская Социологи-
ческая Ассоциация насчитывала 1353 действительных члена, 87 ино-
странных членов и 194 студенческих членов.
2 Сардонические комментарии известны и в Британии. Один скептик
определил социологию как «исследование людей, которые не нужда-
ются в этом, людьми, которые это делают». Скептический взгляд про-
фессионального социолога см. в Stanislav Andreski. Social Science as
Sorcery, Penguin Books, 1974.

маемые правительством по борьбе с преступностью и бед-
ностью.
Американская социология продолжает удерживать преоб-
ладающие позиции в этой дисциплине сравнительно, скажем, с
теми позициями, которые занимали в девятнадцатом веке не-
мецкая философия и немецкая историческая школа. Социоло-
гия ни в одной другой стране не может сравниться с американс-
кой социологией с точки зрения академического статуса, разно-
образия и утонченности теоретических подходов и
исследовательской технологии, по количеству и качеству про-
дукции и размеров профессионального истэблишмента. Амери-
канские книги и журналы по всем проблемам с необходимос-
тью читают зарубежные социологи, в то время как обратное
справедливо лишь для некоторых ограниченных аспектов соци-
ологии (таких, например, как социологическая теория). Иност-
ранные студенты стремятся провести хотя бы какую-то часть
своих исследований на социологических факультетах амери-
канских университетов). Английский язык (невольно напраши-
вается добавить, в особенности если взглянуть на работы бри-
танских социологов, американский английский) повсюду стал
широко распространенным жаргоном для социологов3.
Тем не менее, за последние два десятилетия повсюду имело
место заметное повышение роли социологии. Существенный
прирост социологического истэблишмента наблюдался в Запад-
ной Европе, в частности, в Германии, Франции, Британии, Гол-
ландии и Скандинавских странах. Хотя отношение к социоло-
гии коммунистических режимов колебалось между осуждени-
ем ее как «буржуазной идеологии >► и осторожным принятием
ее как полезного инструмента социального планирования, се-
годня наблюдается возрастающий интерес к социологии в Со-
ветском Союзе и социалистических странах Восточной Европы.
Проведение в 1970 году Всемирного социологического Конг-
ресса в Болгарии символизировало новое восприятие этой дис-
циплины в «социалистическом лагере » (по крайней мере, в той
ее части, что находится в рамках советской орбиты). В странах
Третьего Мира социология широко оценивается как важная
помощь в планировании развития и политики.
3 Об американском господстве в британской социологии см. Mark
Jay Oromaner, «Comparison of Influential in Contemporary American
and British Sociology: A Study on the Internationalization of Sociology»,
British Journal of Sociology, vol. 21. no. 3, September 1970, pp. 324ff.

Чем реально занимаются американские социологи? Огром-
ное большинство их преподают социологию в колледжах и уни-
верситетах. Это означает, что если кто-либо планирует стать
профессиональным социологом, он должен принять во внима-
ние тот факт, что большинство рабочих мест в этой области
связаны как раз с преподаванием, и наиболее вероятно, что пре-
подавание — это именно то, чем ему предстоит заниматься, по
крайней мере, значительную часть своего времени. Другая наи-
более важная деятельность социологов — это исследования,
хотя для многих она не является источником постоянной заня-
тости, а скорее представляет собою нечто такое, чем они зани-
маются помимо преподавания или же, беря время от времени
отпуска по месту основной работы. Тем не менее, существует
довольно большое число рабочих мест, связанных с проведени-
ем исследований в течение полного рабочего дня; некоторые из
них связаны с университетскими исследовательскими програм-
мами, другие проводятся по заказам правительственных агентств
или исследовательских институтов, связанных с бизнесом,
профсоюзами или другими организациями (такими, например,
как церкви), проявляющих интерес к изучению социетальных
тенденций. В-третьих, существуют разрозненные социологи,
занятые на рабочих местах самого разного сорта, от рекламы и
менеджмента персонала до общественных движений в своей
стране или за рубежом. Независимо оттого, проявляет начина-
ющий социолог интерес к преподаванию или к другим облас-
тям, он должен закончить соответствующий курс обучения по
восходящей линии вплоть до получения докторской степени,
что является необходимым условием для занятия того рабочего
места, которое имеет определенный профессиональный статус
(не говоря уже об оплате труда, которая ассоциируется с таким
статусом). Различные образовательные программы делают ак-
цент на различных аспектах, и некоторые считают, что необхо-
димо сделать выбор соответствующей школы, учитывая в осо-
бенности тот факт, что американская академическая система не
поощряет легкий перевод из одной школы в другую4.
4 Для студента, надумавшего пройти обучение по курсу социоло-
гии, логически первым шагом было бы обсуждение этого намерения
с преподавателем социологии в своем колледже. Большинство биб-
лиотек колледжей имеют обширное собрание университетских ка-
талогов, и стоило бы вначале с должным вниманием изучить эти
каталоги с предложениями социологических курсов.

«Истеблишмент»
и «радикальная» социология
Еще недавно в рамках этой профессии велось много дис-
куссий о ее нынешних условиях, нынешних направлениях и
тех направлениях, которые она должна принять в будущем.
Среди американских социологов существуют сильные разли-
чия во мнениях как относительно диагноза, так и по поводу
предписаний. Политические радикалы в этой области высту-
пали с нападками на то, что они называют «социологическим
истэблишментом », расценивая его как идеологический инст-
румент статус-кво, и требовали разработки новой концепции
социологии как дисциплины, состоящей на службе радикаль-
ной или даже революционной политики. Черные социологи
требовали, чтобы социологическая работа обслуживала инте-
ресы черных общин, иногда обозначая этим не что иное, как
такую работу, которая будет более чувствительна к жизни
черных в Америке, нежели к той работе (во всяком случае, так
они утверждали), которую выполняет множество белых со-
циологов, а иногда заходя много дальше и требуя отчетливо
черной социологии, которая была бы частью «черного созна-
ния », идеологически созвучной ему. Различные движения, оза-
боченные «освобождением », в самые недавние времена (и очень
громко). Женское освободительное движение стремились за-
вербовать социологов и социологию в свои ряды. Что бы мы ни
думали об этих критиках и переопределениях этой области,
они значительно оживили социологический дискурс в после-
дние годы. Все это было направлены против оснований более
обширного ощущения, что интеллектуалы и их дисциплины
должны быть вовлечены в болевые точки нашего времени и в
решение наших наиболее болевых проблем. Понятно, что это
ощущение было наиболее сильным среди социологов, пред-
ставителей той дисциплины, которая эксплицитно принимает
общество в качестве объекта своего исследования.
Поскольку лишь небольшое меньшинство из тех, кто
заканчивает выпускные курсы по социологии, продолжает
профессиональную работу в этой области, разумное объяс-
нение этих курсов не что иное, как предпрофессиональная
подготовка (в сравнении, скажем, с медицинским учебным
планом), едва ли выглядит убедительным. Должны быть дру-
гие вещи, которые можно делать с социологией.

Прямое рассмотрение людей:
человеческие науки
и гуманитарные науки
Информация и взгляды, обеспечиваемые социологией,
имеют широкое применение в различных областях. Это оче-
видно во множестве практических областей, которые тем
или иным образом должны принимать во внимание соци-
альные структуры. Они простираются от социальной рабо-
ты до права. Социология по самой своей природе имеет от-
ношение к большинству других наук, имеющих дело с чело-
веком (тем, которые французы весьма удачно именуют
«человеческими науками »). Во многих местах этой книги мы
увидели связь социологии с другими социальными наука-
ми — политологией, экономикой, культурной антрополо-
гией и социальной психологией, если назвать лишь главные
из них. Но даже гуманитарные науки, где сложилось силь-
ное предубеждение против социологов и их «варварских»
вторжений на территорию, которую они считают своим биз-
несом, возросло осознание полезности социологического
понимания. Это в особенности справедливо для историков,
но можно обнаружить также и среди ученых, занятых ре-
лигией, и литературоведов.
А как насчет индивидов, которые не обладают профес-
сиональными амбициями ни в одной из этих профессиональ-
ных или научных областей? Мы думаем так. Любой, кто хо-
чет жить с открытыми глазами, получит выгоду от лучшего
понимания своего общества и своего собственного положе-
ния в нем. Но, возможно, даже более важной является спо-
собность понимать положения и социальные миры других.
Современное общество нуждается в этой способности бо-
лее чем когда-либо.
Плюралистическое общество:
действительно ли любовь —
это все, что вам нужно?
Давайте приведем еще один пример из множества воз-
можных. Несколько лет назад группа молодых людей —
представителей высшего среднего класса из одной из при-

городных зон Нью-Йорка — решили, что для того, чтобы
показать свою заботу о «гетто » и его людях, они отправят-
ся в одну из черных соседских общин этого города и помо-
гут им уладить свои дела. В один прекрасный уикэнд они так
и поступили, проведя свой первый и последний экспери-
мент. Они пришли исполненные энтузиазма и начали кра-
сить дома, подметать улицы, расчищать груды мусора и ве-
сти прочую «очевидно » желательную деятельность. Вскоре
они оказались окруженными разгневанными черными под-
ростками, еще более разгневанными черными взрослыми,
которые выкрикивали непристойности в их адрес, швыряли
в них неприятные предметы и вообще вмешивались в это
прогрессивное дело. Нет причин оспаривать добрую волю
молодых белых. В худшем случае они были виноваты в наи-
вности, слегка приправленной уверенностью в собственной
правоте. Однако даже слабый налет социологического по-
нимания с их стороны позволил бы им избежать паническо-
го бегства. Равным образом едва ли нужно подчеркивать,
что лучшее проникновение в социальную ситуацию, а пото-
му — в мотивы и значения действий других, могло бы ока-
заться весьма полезным и для черных.
Современное общество, как мы видели, становится все
более сложным и неоднородным. Это то, что обычно назы-
вается «плюрализм ». Более того, современное общество или
любая мыслимая вариация существующих его структур раз-
валится в вопиющий хаос, если множество социальных групп
и социальных миров не преуспеет в сосуществовании в со-
размерности взаимопонимания. При таких обстоятельствах
открытия социологии — это все, что угодно, только не ин-
теллектуальная роскошь. Это в особенности так, если в этом
обществе имеется будущее для демократии. Социология,
как приложение критического разума к обществу, имеет
особое сродство с демократией, той политической формой,
которая основывается на предположении, что социальные
конфликты могут быть разрешены, а социальные проблемы
облегчены средствами рационального убеждения и без при-
бегания к насилию. Недемократические режимы, будь то
правые или левые, питают инстинктивную антипатию к со-
циологии. Напротив, наилучшим образом развивалась в тех
условиях, где социальная структура имела определенную
реальную связь с демократическими идеями.

Экспансия осведомленности:
ощущение собственных возможностей
Если социология имеет особое сродство с демократи-
ческими формами правления, значит, она имеет и особую,
более личностную связь со свободой. Любой, кто вознаме-
рится серьезно погрузиться в изучение социологии, обна-
ружит, что его осведомленность об обществе, а потому — и
осведомленность о самом себе — будет значительно изме-
няться. Эта изменяющаяся осведомленность не всегда бу-
дет порождать «освобождение », в смысле расширения ощу-
щения свободы и возможности быть самим собой. Социо-
логическая осведомленность может привести к осознанию
определенных ограничений, о которых прежде не было из-
вестно, и впоследствии это может привести к печальному
выводу, что те направления действий, которые прежде рас-
ценивались как доступные для реализации, фактически яв-
ляются иллюзией или фантазией. Тяжкая работа по при-
званию — это не самый надежный путь к благосостоянию и
славе. Участие в бунтах в кампусе не является шагом к низ-
вержению капиталистической системы. И так далее, и так
далее. Социологическая интуиция может привести также к
осознанию недолговечности всех вещей, которые считают-
ся дорогими, включая представления о том, кто ты есть,
потому что социология показывает их зависимость от соци-
альных процессов определения и переопределения. Такое
понимание в большей степени, нежели любое другое из тех,
что дает социология, может оказаться глубоко обескура-
живающим, поскольку оно, как нам кажется, потрясает саму
почву, на которой мы стоим.
Таким образом, связь социологии с ощущением инди-
видом собственной свободы — это не такое уж простое или
легкое дело. И тем не менее, когда все сказано и сделано,
правильно понятый взгляд социологии ведет к углублению
чувства свободы. Давным-давно стоики провозгласили, что
мудрость состоит в знании того, что я могу и чего я не могу
сделать, и что лишь на основе такой мудрости возможна
свобода. В социологически сформированной осведомленно-
сти есть нечто от этой мудрости. Именно благодаря тому,
что социология учит ограничениям и хрупкости всего, что
может индивид сделать и чем он может быть в обществе,

она дает ему также лучшее понимание его возможностей.
И, оставляя в стороне философские премудрости, возмож-
но, это будет столь же хорошим определением свободы,
как и любое другое, — обладание чувством собственных
возможностей. Политика описывается как искусство воз-
можного. Если так, то социология при всей своей скромно-
сти — это наука возможного.
Именно по этим причинам социология, как мы думаем,
занимает свое место в учебном плане «гуманитарных наук »\
Каким бы ни было ее использование в профессиональном
обучении или подготовке ученого, социология имеет влия-
ние на рост осведомленности личности о мире, о других и о
себе самом. Сегодня имеется немало противоречий по пово-
ду будущего образования в колледжах и университетах.
Каким бы ни было это будущее, мы надеемся, что в нем най-
дется место для этой «либеральной » концепции образова-
ния и потому — для особенно «либеральной » дисциплины
социологии.
* Liberal arts — Прим. ne ре 6.

Randall Collins
Sociological Insight
An Introduction
to Non-Obvious Sociology
Рэндалл Коллинз
Социологическая
интуиция
Введение
в неочевидную социологию
Перевод В.Ф. Анурина

Предисловие
Глава I. Нерациональные основания
рациональности
Глава 2. Социология Бога
Глава 3. Парадоксы власти
Глава 4. Нормальность преступления
Глава 5. Любовь и собственность
Глава 6. Может ли социология создать
искусственный разум?
Послесловие

Предисловие
Цель любой дисциплины состоит в том, чтобы соот-
ветствовать двум требованиям: быть ясной и быть неоче-
видной.
Реальное знание должно быть коммуникабельным. Оно
должно заявить о себе так, чтобы было понятно. И если вы
уже обладаете эти знанием, должно иметься, что сказать
такого, чего вы не знали бы уже прежде.
У социологии плохая репутация и в том и в другом смыс-
лах. Она повинна в абстрактном жаргоне. Социологическая
проза в худшем своем выражении считается, в сущности,
недоступной. А уж если читатели проникают, наконец, в
дебри абстракций и специальной терминологии, то слиш-
ком часто обнаруживают, что там мало что сказано. Пред-
ставляется, что социологи сообщают о том, что и без того
уже известно каждому, что они документируют очевидные
факты нашего мира, что они просто дают новые имена тому,
что уже и так знакомо. Стоит ли удивляться, когда заявля-
ют, что социологам приходится прятаться за специальным
языком их же собственного изготовления: если им придет-
ся говорить на простом/английском/ языке, то не будет
сказано вообще ничего.
В таком утверждении есть определенная доля истины.
Социология стала временами без нужды бестолковой, и
добрая доля ее имеет тенденцию выглядеть довольно пус-
той. Поле исследования содержит ответвления в новые фор-
мы технического жаргона, простирающегося от философии
до математики. И люди, включая самих социологов, удив-
ляются, если вообще говорится что-то дельное.
Тем не менее, я думаю, что против социологии выдвига-
ются несправедливые обвинения. И в этом она, может быть,

в значительной степени виновата сама. За дымовой завесой
понятий и дефиниций, философских дебатов и простран-
ных методологий скрыт один важный факт: в социологии
существует реальная сердцевина, где сделаны весьма значи-
мые открытия. Социология и в самом деле знает некоторые
важные принципы устройства этого мира. Эти принципы не
являются делом концептуализации и дефиниций. Они со-
общают нам о том, почему случаются те или иные вещи, и
почему это происходит скорее таким-то путем, нежели дру-
гим, и они лежат под покровом обычных верований. Эти
принципы открывались профессиональными учеными, вклю-
чая некоторых ведущих мыслителей прошлого; они никоим
образом не очевидны.
Поскольку они не очевидны, нет причины облекать их в
абстракции и технические термины. Они столь же впечатля-
юще изложены простым и ясным языком, как и в том слу-
чае, если бы их замаскировать эзотерическим жаргоном.
Проверкой реального знания является то, что его можно
изложить так, чтобы любой мыслящий человек смог понять,
о чем идет речь.
Сердцевина этой книги заключена в двух первых главах.
Мы начинаем с центральной проблемы, которая отделяет
социологический анализ от большинства других, более оче-
видных подходов к миру. Это проблема ограниченности ра-
циональности. Она ведет к далекому от очевидности выводу
о том, что мощь человеческого рассудка базируется на не-
рациональных основаниях и что общество соединяется вое-
дино не рациональными соглашениями, а с помощью более
глубоких эмоциональных процессов, которые продуциру-
ют социальные связи доверия между отдельными типами
людей. Общество состоит из групп. Эти группы часто нахо-
дятся в конфликте друг с другом; но каждая группа может
действовать лишь в той мере, которая удерживает ее вместе
с другими группами. Это требует какого-то нерационально-
го механизма, продуцирующего эмоции и идеи.
Что же это за механизм, порождающий социальную
солидарность? Вторая глава ищет ответ на этот вопрос, изу-
чая другие неожиданные социологические открытия и про-
являя в данном случае интерес к природе религии. Религия
являет собою первичный пример того, как определенные
формы социального взаимодействия продуцируют чувства

групповых связей. Мы здесь пришли к выводу относитель-
но того, что значит религия в жизни людей, но мы обнару-
жили также и нечто, имеющее более широкое значение.
Представляемая здесь теория религии наиболее важна, по-
тому что она раскрывает общую теорию социальных ритуа-
лов. Это ключевые кирпичи для многого остального из со-
циологии; поскольку ритуалы — это маленькие социальные
машины, которые создают группы и прикрепляют их к со-
циально значимым символам.
Располагая такими инструментами, следующие четыре
главы применяют социологический анализ к разнообразным
темам. Власть и преступность — это две сферы, где
нерациональные процессы накладывают весьма серьезные
ограничения на понимание их людьми и возможность
управления ими с помощью рациональных расчетов. Тем не
менее, и власть, и преступность имеют свои парадоксальные
паттерны, которые мы можем понять с позиций неочевидной
социологии. Пятая глава рассматривает взаимозависимые
темы пола, любви и положения женщины в обществе. Здесь
мы также найдем социальные символы на поверхности и
парадоксальные структуры в глубинах. Здесь опять
интуиция неочевидной социологии поможет нам увидеть
направление изменения паттернов в наше время.
Последняя глава вводит социологию в пространство
вечного. Она показывает нам, что если мы собираемся по-
строить когда-нибудь компьютер с интеллектом челове-
ческого существа, он будет запрограммирован социолога-
ми. Реальный искусственный интеллект со способностью
к человеческому творчеству должен обладать человечес-
кими эмоциями. Эта глава, завершая полный круг, возвра-
щает нас к теориям рациональности и ритуалов, с которых
мы начинали. Если человеческая рациональность покоится
на нерациональном основании социальных ритуалов, тог-
да компьютер может обращаться с символизмом таким
образом, как это могут только люди, то есть — если он
тоже может принимать участие в ритуальных взаимодей-
ствиях.
За этим следует введение в социологию как дисципли-
ну, которой действительно есть что сказать. В нем я набро-
сал некоторые наиболее важные аргументы Эмиля Дюрк-
гейма и Эрвина Гоффмана, Гарольда Гарфинкеля и Манку-

pa Ольсона, Карла Маркса и Макса Вебера, равно как и со-
временной социологии разговора и эмоций.
Социология пережила интеллектуальные приключения,
которые увели нас за пределы того, что открывается здра-
вым смыслом. Она должна попробовать себя на поприще
обнадеживающего расширения нашего знания о мире. Я
предложил здесь лишь толику практических следствий из
социологии. Они включают в себя некоторые из более ус-
ложненных путей, которые указывает социология для ре-
шения проблем организационной власти, преступности и
половой дискриминации.
Конечно, социология далека от совершенства. Не все ее
теории разработаны; и в ней имеются огромные области не-
поддельных разногласий, и предстоит провести еще много
исследований. Я не пытался охватить все темы и подходы,
хотя читатель в разных местах найдет упоминания о расхо-
дящихся теориях. Я не пытался придерживаться в этой книге
какой-то одной позиции. Что она предлагает—так это крат-
кое введение в некоторые из наиболее интересных и элеган-
тных социологических идей. И я надеюсь, что она пробудит
аппетит к большему.
Риверсайд, Калифорния Р. К.
август 1991

Глава
Нерациональные основания
рациональности
Сами мы гордимся своей рациональностью. Быть разум-
ным — это хорошо; быть неразумным — означает иметь при-
знаки идиота, глупца или малого дитя. Человеческая специ-
фика рассматривается как homo sapiens: мы — разумные
животные. Мы делаем вещи не по инстинкту, а потому, что
видим причину для этого.
Отсюда, видимо, следует, что в очень большой мере все,
что мы делаем, основано на рациональном мыслительном
процессе — повседневная деятельность, работа и бизнес,
политика и правительственное администрирование. Суще-
ствует ряд практических и академических дисциплин, пред-
назначенных для того, чтобы показывать рациональные
принципы в каждой области. Наука и техника управляют
нашими отношениями с физическим миром, экономика —
деятельностью по продаже и покупкам, политическая фи-
лософия и административная наука — областью принятия
политических решений и формальной организации. Даже
на наиболее личностном уровне одна из версий психологии
описывает индивидуальное поведение в качестве такого,
которое прямо детерминируется стремлением к вознаграж-
дению и избежанием наказания. Мы рациональны в любом
направлении, куда ни повернись.
Однако, сопротивляясь всей этой вере здравого смысла
в рациональность, социология выделяется, подобно дисси-
денту. Одно из центральных открытий социологии состоит
в том, что эта рациональность ограниченна и появляется
лишь при определенных условиях. Более того: само обще-

ство, в конечном счете, базируется не на рассудочном или
рациональном соглашении, а на нерациональном основании.
Как это можно продемонстрировать?
Простейший повод для возникновения сомнений во все-
могуществе рациональности состоит в том, что различные
сторонники рациональности часто сами бывают не согласны
между собою. Для различных экономистов самым обычным
делом является представлять вполне обоснованные аргумен-
ты для диаметрально противоположных позиций. Политики
и администраторы оценивают свои собственные программы
как высоко рациональные, а программы своих оппонентов —
как ошибочные. Но у этих оппонентов часто имеется шанс
привести эти ошибочные программы в действие: это весьма
вероятно, когда у власти стоит другая партия. Таким обра-
зом, даже сторонники рациональности должны допустить,
что по крайней мере часть времени ход вещей детерминиру-
ется не рациональностью, а ее противоположностью. Конеч-
но, вопрос состоит в том, что считать рациональным, а что его
противоположностью? Ответ, который вы получите, зависит
от того, с какой стороны вы задаете вопрос.
Наличие разногласий и конфликтов — это одна из при-
чин, по которым приходится сомневаться во всеохватываю-
щей силе рациональности. Вы можете пойти дальше и пока-
зать, что многие политики, сами по себе высоко рациональ-
ные, могут получить такие последствия своей деятельности,
которые им придется признать нежелательными. Например,
бюрократия описывается как высоко рациональная органи-
зация. Рациональное планирование и учет — это как раз то,
что делает организацию бюрократической: эксперты созда-
ют планы на предмет всевозможных случайностей; правила
и процедуры составляются так, чтобы принять во внимание
все наиболее эффективным образом; записи ведутся так,
чтобы все было тщательно учтено. В действительности же,
как знает большинство людей, бумажная работа может стать
причиной утомительных проволочек, а правила могут ока-
заться совершенно непригодными для конкретных ситуа-
ций. Бюрократии, созданные в целях максимальной эффек-
тивности, хорошо известны своей неэффективностью.
Значительная часть социологии фокусируется как раз на
этом. Макс Вебер, который сформулировал теорию бюрок-
ратии как организации специалистов по регистрации запи-

сей, которые используют рациональные расчеты, также ви-
дел, что она может принимать различные и противоречивые
формы. Функциональная рациональность состоит из пос-
ледовательных процедур беспристрастных расчетов, как
можно достичь результата с наибольшей эффективностью.
Это, в самом деле, и есть то, что мы обычно понимаем под
рациональностью. Но функциональная рациональность име-
ет дело только со средствами достижения цели. С другой сто-
роны, сущностная рацгюнальность учитывает цели сами по
себе.
Этот аспект был разработан Карлом Маннгеймом, пи-
савшим спустя несколько лет после смерти Вебера, после-
довавшей в 1920 г. Одни и те же процедуры могут быть фун-
кционально рациональными, но приводить к сущностно ир-
рациональным результатам. Бюрократия состоит из сети
специалистов, озабоченных только наиболее эффективны-
ми средствами достижения конкретной цели. Но сами эти
цели — это дело не их, а кого-то другого. Вот почему бю-
рократия приносит столько фрустраций людям, которые
должны иметь с ней дело. Озабоченные только выполнени-
ем своих обязанностей, специалисты считают все, что ле-
жит вне круга их частной компетенции, чьими-то чужими
проблемами. Жаловаться на бюрократию — это уже само
по себе фрустрирующее занятие как раз потому, что бю-
рократам так легко уйти от ответственности. И это проис-
ходит вовсе не вследствие недостатков включенных в орга-
низацию индивидов; это именно рациональность организа-
ции имеет своим результатом неспособность бюрократов
понять общие цели, с которыми им приходится иметь дело,
или, наоборот, не удается их понять.
Можно было бы предположить, что ответственность за
видение общих целей лежит на администраторах высшего
уровня. Однако проблема состоит в том, что чем более бю-
рократична организация, тем больше администраторов попа-
дают в ловушку собственного аппарата. Они полагаются на
расчеты и отчеты специалистов, сообщающих им, что проис-
ходит, а, следовательно, их точка зрения формируется в ре-
зультате тех же организационных процедур. Высшие адми-
нистраторы видят мир глазами отчитывающихся перед ними
бухгалтеров и инженеров. Как утверждает Маннгейм, имеет-
ся тенденция вытеснения функциональной рациональностью

рациональности сущностной. С этой точки зрения, правитель-
ства двадцатого века являют собою основные примеры выхо-
да бюрократического аппарата из-под контроля. В пределах
любой правительственной бюрократии планы тщательно фор-
мулируются и рационально исполняются. Тем не менее, об-
щие результаты часто оказываются расточительными и со-
здают новые проблемы взамен старых. Программы, проекти-
руемые для уменьшения безработицы, могут продуцировать
инфляцию; постановления, проектируемые для увеличения
безопасности, могут вызывать разрушительные расходы и
снижать производительность.
В крайнем своем выражении функциональная рацио-
нальность может создать угрозу самому существованию
цивилизации. Например, тщательно рассчитанные и научно
обоснованные приготовления к военной обороне имеют сво-
им результатом гонку вооружений и могли бы легко куль-
минировать в тотальное разрушение ядерной войны. Ман-
нгейм, писавший перед Второй мировой войной, не мог пред-
видеть появления атомного оружия, но его взгляд особенно
внушителен, потому что он показывает основополагающие
организационные формы, из которых возникает гонка воо-
ружений. Именно преобладание функциональной рацио-
нальности над сущностной рациональностью лишает людей
способности заглянуть вперед на более обширные цели.
Каждый концентрируется на выполнении своей собствен-
ной работы, рассчитывая наиболее эффективные средства
достижения цели, действуя при этом как шестеренка более
крупной машины. Цель шестеренки состоит в том, чтобы
повернуть отдельное колесо; личность, действующая как
шестеренка, неспособна составить какое-либо суждение о
том, почему это колесо должно крутиться в первую оче-
редь, или, может быть, было бы лучше разрушить машину
целиком и заменить ее чем-то еще. Таким образом, считал
Маннгейм, современные правительства скатываются в вой-
ну — по своей воле или против нее. Все это случается пото-
му, что их собственная функциональная рациональность
лишает их возможности поступать как-то иначе.
Иррациональные последствия рациональных процедур
не ограничиваются военной или политической сферой. Ли-
ния анализа, начатая в девятнадцатом веке Карлом Марк-
сом и продолженная в различных формах рядом современ-

ных социологов, видит подобную динамику в экономичес-
кой сфере. Для сущности капитализма, указывал Маркс,
характерно именно редуцирование всего к расчетам прибы-
ли. В этом процессе человеческие ценности подчинены эко-
номическим целям, и учет человеческих существ теряется в
капиталистической машине. Маркс видел капиталистичес-
кую гонку к прибыли в кризисах безработицы и крахе биз-
несов, в которых постепенно будет уничтожен даже сам
класс капиталистов. С точки зрения Маннгейма, функцио-
нальная рациональность капитализма коренится в его сущ-
ностной иррациональности.
Тогда ряд различных теорий в социологии сосредото-
чились на непреднамеренных последствиях различных дей-
ствий, которые начинались как сами по себе рациональные.
Можно было бы даже сказать, что специальность социоло-
гии — это изучение процессов, которые не ставят своей из-
начальной целью быть рациональными. Тем не менее, в од-
ном важном отношении мы все еще находимся на поверхно-
сти проблемы. Мы имели дело с примерами рационального
поведения, которые прекращают иметь иррациональные
последствия. Но существует и более фундаментальный под-
ход, который показывает, что рациональность сама по себе
не является первоочередным базисом, на котором существу-
ет общество.
Такой аналитический подход разработал на рубеже ве-
ков Эмиль Дюркгейм, который был чуть постарше Макса
Вебера. В некотором смысле с Эмиля Дюркгейма начинает-
ся современная социология. Он заложил первые универси-
тетские позиции в социологии во Франции и разработал
многие из фундаментальных понятий и методов социоло-
гии. Дюркгейм рассматривал общество по аналогии с биоло-
гическим организмом, в котором каждая часть вносит свой
вклад в гармоничную интеграцию целого. Эта линия анали-
за, известная как функционализм, пытается интерпретиро-
вать каждый социальный институт с точки зрения его вкла-
да в общий социальный порядок. Некоторые школы в со-
временной социологии, включая те, что ведут свою
интеллектуальную традицию от Вебера и Маркса, отверга-
ют дюркгеймовский функциональный подход. Взамен эти
школы акцентируют роль конфликта и господства во взаи-
моотношениях классов и других групп как первичных де-

терминант форм социальной жизни. Лично я предпочитаю
сильно склоняться в сторону веберовской теории конфлик-
та, одновременно инкорпорируя ряд идей из Маркса. Тем
не менее, определенные идеи Дюркгейма остаются, бесспор-
но, центральными для социологической теорий. Это как раз
он выдвинул утверждение, что общество и сама по себе ра-
циональность покоятся на нерациональном основании, и раз-
работал теорию ритуалов как механизмов, посредством ко-
торых создается групповая солидарность. В самом деле, как
я попытаюсь показать, веберианская и марксова теория кон-
фликта не могут реально работать, если они не инкорпори-
руют эти дюркгеймовские идеи в их основе.
Другими словами, я заимствую часть дюркгеймовской
теории, но не всю ее. Это означает отделение дюркгеймовс-
кой микросоциологии от его макросоциологии с использо-
ванием первой в значительно большей степени, чем второй.
Дюркгеймовская макросоциология — его акцент на интег-
рацию общества в целом как одной большой единицы — это
как раз то, что отвергают Вебер и Маркс. Дюркгеймовская
микросоциология — это теория ритуалов в малых группах.
По моему мнению, структура общества как целого лучше
понимается как результат конфликтующих групп, одни из
которых доминируют над другими. Но конфликт и господ-
ство сами по себе возможны только вследствие того, что
группы интегрированы на микроуровне. Все же дюркгей-
мовская теория — это самый лучший гид, позволяющий по-
нять, как это происходит. Более того, проникновение Дюр-
кгейма в рациональность и ритуалы нашло своих последо-
вателей в лице наиболее заметных современных
микросоциологов. Этнометодология Гарольда Гарфинке-
ля — это во многих отношениях иная версия дюркгеймовс-
кого анализа нерациональных оснований рациональности;
исследования Эрвина Гоффмана также используют дюрк-
геймовскую теорию ритуалов в отношении подробностей
повседневной жизни.
В последующем изложении я буду следовать аргумен-
тации Дюркгейма, что общество должно покоиться на нера-
циональном основании, дополняя ее последующими свиде-
тельствами, собранными современными теоретиками. Сле-
дующая глава представляет дюркгеймовскую теорию
ритуалов. Она показывает не только то, как создается нера-

циональная солидарность, но дает также теорию различ-
ных типов солидарности, которая может объяснить разно-
образие различных форм социальной жизни. Эта теория име-
ет своим источником дюркгеймовскую социологию рели-
гии, но она выходит за ее пределы, расширяясь до
объяснения идеологии и религии. В руках Гоффмана, как
мы увидим, она развивается в теорию ритуала в секуляри-
зованном, нерелигиозном мире современных повседневных
событий. Это дает нам некоторые из инструментов, в кото-
рых мы нуждаемся для анализа, в последующих главах, свя-
занных с темами власти, преступления и даже конфликтов
полового господства и освобождения.
Мы остановим наш взгляд на том факте, что люди пре-
следуют свои эгоистические интересы, обладая в то же самое
время чувствами солидарности по меньшей мере с какой-то
частью других людей. Рациональность и расчеты также най-
дут свое место в этой схеме вместе со своими нерациональны-
ми основаниями. Хотя ключевым местом старта остается дюр-
кгеймовская теория нерациональной солидарности. Это одна
из наиболее важных идеологических интуиции, кирпич, на
котором строится многое из остального.
Преддоговорный базис договоров
Традиционный, рационалистический способ разговора
об обществе использует понятие общественного договора.
♦Мы, народ Соединенных Штатов, — начинается Консти-
туция, — для того чтобы сформировать более совершен-
ный Союз, устанавливаем справедливое, безопасное, до-
машнее спокойствие, с тем чтобы обеспечить общую безо-
пасность, продвинуть общее благосостояние и
гарантировать благословение свободы всем нам и нашей соб-
ственности, освящаем и учреждаем эту Конституцию Со-
единенных Штатов Америки ж Это относится к основанию
правления, но идея остается общей. Теоретики политики,
такие как Гоббс и Руссо, видели истоки человеческого об-
щества в некоем договоре, заключенном в незапамятные
времена людьми, преднамеренно собравшимся вместе, что-
бы следовать общим правилам и извлекать выгоды из соци-
ального сотрудничества. Реальное событие заключения пер-
воначального общественного договора в первобытные вре-

мена может быть метафорой, но основная идея обозначена
вполне реалистично. Люди, которые объединяются в обще-
ство, приобретают важные вещи, которые они не могли бы
обрести в одиночку и, следовательно, это рациональный
выбор, предназначенный для того, чтобы сформировать об-
щество. Предполагается, что мы вновь и вновь подтвержда-
ем правильность этого рационального выбора, поскольку
видим преимущества, которые получаем, поддерживая об-
щество и его правила.
Тем не менее, если следовать прямолинейной логике
рациональной точки зрения, мы придем к противополож-
ному выводу. Если люди действуют на чисто рациональной
основе, они вообще никогда не будут способны собраться
вместе, чтобы сформировать общество.
Это звучит парадоксально. Собравшись вместе, люди
могут увеличить свою экономическую продуктивность пу-
тем разделения труда. Сформировав государство, они мо-
гут жить под защитой закона и оборонять себя от внешних
нападений. Представляется, что преимущества общества
очевидны и что рациональные индивиды увидят эти выгоды
и образуют какой-то тип общественного договора, который
необходим для их совместного существования и сотрудни-
чества. Почему бы не объяснять существование общества с
помощью этого очевидного аргумента?
Проблема, как указывает Дюркгейм, заключается в воп-
росе о том, как будет заключаться договор. Для каждого дого-
вора фактически существуют два договора. Один из них—это
тот договор, который мы заключаем сознательно: учредить
общество, сформировать правительство, основать организа-
цию, согласиться поставлять товары по определенной цене.
Эта часть достаточно легкая. Но существует второй, скрытый
договор: подразумеваемый договор о том, что вы и ваши парт-
неры будете подчиняться правилам первого договора.
Что это означает? Здесь ставится вопрос, который изве-
стен каждому реалистичный деловому человеку каждому
хитрому политику: возможность того, что кто-то смошен-
ничает. Чтобы вхождение в договор было стоящим делом,
нужно иметь уверенность, что другая сторона будет соблю-
дать свою часть сделки.
Более того, если мы предположим, что люди являются
чистыми рационалистами, которые тщательно рассчитыва-

ют возможные выгоды и потери, тогда для каждой стороны
становится невозможным согласиться с договором. Рацио-
нальный индивид, такой, скажем, как циничный политик,
должен реалистично рассматривать вероятности того, что
может произойти: другая сторона может жить по правилам
договора, а может и не соблюдать их. Поскольку другая
сторона может смошенничать, вы сами должны рациональ-
но выбирать — жить вам по правилам или нет. И эти расче-
ты заставят прожженного торговца соблюдать осторож-
ность по поводу любого соглашения.
Предположим, вы живете по правилам своей стороны
договора, а другая сторона мошенничает? Что произойдет?
Вы потеряете все, что вы вложили в него, а ваш партнер полу-
чит кое-что задаром. Если мошенничаете вы, а ваш партнер
нет, тогда вы получаете ваш вклад и ничего не даете за это.
Однако чисто рационально вы должны стоять за то, что-
бы приобрести выгоду, если вы мошенничаете. Если ваш
партнер тоже мошенничает, тогда вы, по крайней мере, ни-
чего не теряете; ни одна из сторон ничего не вкладывает и
ничего не получает, и вы находитесь в той же точке, в кото-
рой были перед стартом.
Вы можете спросить: а что если обе стороны будут со-
блюдать условия сделки? Разве они не получат прибыль?
Да, но в этом случае никто не получает кое-что за просто
так. Имеет место обмен; предположительно обе стороны
имеют какую-то прибыль (хотя не всегда). Если вы сравните
это с ситуацией, в которой одна из сторон с успехом мошен-
ничает в отношении другой, вы увидите, что гораздо выгод-
нее успешно мошенничать, нежели вести дело так, чтобы
обе стороны выполняли свои обещания.
Стало быть, линия выбора пролегает между мошенни-
чеством и сдерживанием своих обещаний, и более рацио-
нальная стратегия — это мошенничество. Мошенничество
гарантирует, что в худшем случае вы не теряете ничего, а в
лучшем —- получаете хороший куш. С другой стороны, вы-
полнение обещаний означает, что в лучшем случае вы при-
обретете немного, а в худшем потеряете много. Поэтому
рациональный индивид всегда смошенничает.
Если бы это был совершенно рациональный мир, никто
и никогда не смог бы войти в общественный договор, и мир
состоял бы из изолированных индивидов, вечно подозрева-

ющих друг друга. Общество никогда бы не смогло сформи-
роваться, и вовсе не потому, что до-социальный мир какой-
то дикий или недоразвитый, а именно потому, что он слиш-
ком рациональный.
Когда Дюркгейм выдвигал этот аргумент, он не намере-
вался показать, что социальная организация невозможна.
Очевидно, она возможна, если существует. Что он хотел
показать, так это то, что социальная организация не бази-
руется исключительно на договорах. До той степени, в ка-
кой теперь в современном мире существуют договоры — до-
говоры о собственности, деловые соглашения, трудовые
контракты, страховые полисы и все остальное, — все это
вследствие того, что существует нечто под ними или пред-
шествующее им. Почему-то люди заставили этот второй,
подразумеваемый договор подчиниться правилам первого,
явного договора.
Это опять же лишь метафора. Ясно, что то, что лежит в
основании наших договоров, — это не какой-то другой тип
договорного соглашения. К нему можно было бы применить
аргументацию, подобной той, что мы применяли к первому
договору. Войдет ли рациональный, эгоистичный индивид в
договор о соблюдении договора? Нет, рациональная лич-
ность будет ожидать, что другая сторона тоже смошенни-
чает по этому контракту, и решит, что наилучшей стратеги-
ей будет смошенничать первому. Поэтому для того, чтобы
выполнялся второй, «глубинный» договор, нужно будет
заключать третий, еще более глубинный договор — дого-
вор о выполнении договора о выполнении договора. Это,
очевидно, поведет к бесконечной регрессии. Если начать
спрашивать и рассчитывать о том, как кто-то будет выхо-
дить из любого договора, не останется логического места
для остановки.
Дюркгейм приходит к выводу, что договоры основыва-
ются на чем-то нерациональном. Он называет это «преддо-
говорной солидарностью». В действительности это означа-
ет, что общество основывается на доверии. Люди могут ра-
ботать вместе не потому, что они рациональным образом
решили, что делать так — выгодно, а потому, что они обла-
дают чувством, что могут доверять другим по поводу со-
блюдения соглашений. Общество работает именно потому,
что люди не должны рационально решать, какие выгоды

они могли бы приобрести и какие потери понести. Люди не
должны думать об этих вещах, и это как раз то, что делает
существование общества возможным.
До сих пор это могло казаться логически непроницае-
мым. Я рационально показал, что рациональность никогда
не сможет установить социальных связей и что должно быть
вызвано что-то, помимо рациональности. Рациональность
указывает на свои собственные пределы. К счастью, как
представляется, есть что-то за ее пределами. Существует
преддоговорная, нерациональная рациональность, и она
приходит нам на помощь.
И все же, если мы согласуем этот аргумент с тем, что мы
знаем о мире, есть моменты, которые могли бы вызвать у нас
беспокойство. Один из них состоит в том, что должно выгля-
деть очевидным: люди больше получают, когда состоят в ус-
пешной кооперативной организации, нежели от работы в ка-
честве изолированных индивидов. Общество делает возмож-
ным разделение труда; люди, работая вместе, могут строить
дома, дороги, производить разнообразную пищу, одежду,
предметы роскоши и неисчислимые вещи, которые изолиро-
ванные индивиды, работающие поодиночке, никогда не смог-
ли бы изготовить. Почему рациональный индивид не может
именно так взглянуть на это и принять рациональное реше-
ние отказаться от мошенничества для того, чтобы пожинать
плоды выгод от широкомасштабного сотрудничества?
С точки зрения нашей рациональной модели обмена это
означает, что каждый индивид должен рассчитывать не толь-
ко кратковременные выгоды или издержки от мошенниче-
ства или верности обещаниям, но также и долгосрочные
выгоды или издержки. Если мошенничество представляет-
ся более рациональным, то это лишь вследствие того, что
мы взглянули только с краткосрочных позиций. В долго-
срочной перспективе каждый имеет гораздо больше выго-
ды от того, что действует именно сдерживая свои договор-
ные обязательства. Если даже имеется небольшой убыток
от каждой сделки, на протяжении длительного периода вре-
мени это может воздвигнуть гораздо более высокий уро-
вень благосостояния и комфорта, нежели позволило бы
приобрести любое мошенничество в изолированном случае.
Тем не менее, я думаю, что дюркгеймовский аргумент
покоится на твердом основании. В любой точке вдоль этой

линии индивиды подвергаются соблазну смошенничать. Чем
больше благосостояния в горшке — пусть даже оно было
создано в ходе долгой истории успешного сотрудниче-
ства, — тем больше искушение. И, чтобы быть здесь реали-
стичными, равно как и просто логичными, мы должны ска-
зать, что возможность обмана всегда остается при нас, и
чисто рациональный индивид всегда должен быть насторо-
же от этого. Следовательно ситуация расчета будет возвра-
щаться вновь и вновь с издержками от мошенничества, все
время растущими. Рациональные индивиды будут знать, что
возможности уступить этим искушениям будут рассматри-
ваться их партнерами, равно как и ими самими, и мы опять
оказываемся в той же мертвой зоне взаимных подозрений,
с которых мы начали.
Проблема бесплатного пассажира
Существует современная форма этого аргумента, кото-
рая подвергалась основательному обсуждению в последние
годы. В этой форме вопрос ставится не столько о том, воз-
можно ли общество, а скорее о том, что коли уж общество
существует, то каким образом оно может удержать инди-
видов в соединении с ним? Как оно может заставить их вно-
сить свой вклад в целое? Проблема в том, что предоставлен-
ные собственному рациональному эгоизму, индивиды зах-
ватывают несправедливые преимущества из тех вкладов,
которые другие люди внесли общину как в целое.
Вообразим общественную автобусную службу, кото-
рая совершенно бесплатна. Каждого просят внести свой
вклад в стоимость автобуса, чтобы принять участие в по-
купке бензина и оплаты труда водителя. Однако взносы —
чисто добровольные, и никакая плата за проезд не взимает-
ся. Любой может ездить автобусом, когда бы ни захотел.
Люди не должны волноваться по поводу того, что забыли
свои бумажники или о правильности сдачи. Эта служба про-
сто доступна для каждого.
Что теперь произойдет в такой ситуации? Если люди
собираются быть чисто рациональными, они рассчитают сто-
имости и прибыли различных вариантов действий. Конечно,
если никто не делает взносов, вероятно, каждый осознает,
что автобусной службы не будет. Поэтому будет рациональ-

ным: чтобы люди пожелали внести взнос в стоимость авто-
буса. Но заметим, что было бы более рациональным поже-
лать, чтобы взнос сделал кто-то другой, но не вы сами.
Наилучший путь — это быть бесплатным пассажиром: на-
деяться на кого-то другого, кто вносит взнос в коммуналь-
ную службу, в то время как вы едете бесплатно. Тем не
менее, если бы это делал каждый, то автобусная служба
никогда не смогла бы окупить себя.
Этот аргумент приведен не для того, чтобы показать,
что такой тип идеалистического общинного проекта невоз-
можен, а скорее — чтобы продемонстрировать, что в осно-
ву его нельзя положить простую рациональность людей.
Бесплатная автобусная служба могла бы работать, если бы
большинство людей обладали сильным чувством бескорыс-
тия, чувством обязанности или были бы переполнены сан-
тиментами энтузиазма по поводу того типа бесплатной об-
щины, который они создают. Дело в том, что эмоции, мо-
ральные чувства — это трансрациональные сантименты, а
не рациональные расчеты. Это правда, если бы даже все сто-
ронники такой реформы могли бы рассматривать себя про-
сто как мыслящих рациональных людей, проводящих в
жизнь план, благодаря которому каждый в общине мог бы
получать выгоду. Конечно, их план мог бы быть рациональ-
ным — но только с точки зрения группы. Скачок за пределы
рациональности происходит, когда вы пытаетесь присоеди-
нить индивидов к группе, заставить их самих мыслить про-
сто как один из членов группы среди многих других. Однако
когда индивид остается один, для него рациональным будет
поощрить кого-то другого действовать как доброго граж-
данина, в то время как он или она поедет бесплатным пасса-
жиром.
Бесплатная автобусная служба может быть лишь гипо-
тетическим примером, но существует немало жизненно ре-
альных примеров этой проблемы. Например, знаменитое
убийство, которое произошло в Нью-Йорке, и которое на-
блюдали множество людей, но никто не сделал ничего по
этому поводу. На женщину по имени Китти Дженовезе было
совершенно нападение, когда она ночью шла по новострой-
ке. Мужчина нанес ей удар ножом, и она кричала о помощи.
Десятки людей подошли к своим окнам в близлежащих до-
мах. Нападавший убежал. А затем ничего не произошло.

Китти Дженовезе так и лежала раненая на тротуаре. Никто
не пришел на помощь; никто не позвонил в полицию. В ко-
нечном счете, убийца, который должен был понять, что ни-
какой помощи никто не оказывает, вернулся и ударил ее
снова. Предполагаем, что он не хотел быть опознанным и
решил убрать главного свидетеля, докончив свою работу.
Действия убийцы выглядели, по крайней мере в финаль-
ном акте, хладнокровно рациональными. Можно предпо-
ложить, что толпа наблюдателей, безопасно расположив-
шихся у своих окон, были трусами. Это может быть так, но
может быть правдоподобным и другое предположение —
что они проявили очень низкую степень человеческой сим-
патии и моральной включенности, не позаботившись о том,
чтобы позвонить в полицию. Но хотя эти люди действовали
не очень восхитительно, не обязательно считать истиной,
что они были безразличны к судьбе убитой женщины. Про-
сто все они могли разыгрывать версию проблемы бесплат-
ного пассажира.
Существуют и некоторые другие свидетельства, чтобы
вернуться к этому. Социальные психологи воссоздали си-
туацию в лабораторном эксперименте. Ключевым моментом
в этой ситуации была огромная толпа людей у окон. Он зна-
ли, что что-то происходит внизу, и что более важно — они
знали, что множество других людей тоже знают это. Люди,
выглядывающие из своих окон, могли видеть других людей
в их окнах. Именно по этой причине никто не пошел помочь
Китти Дженовезе, и никто не позвонил в полицию: каждый
предполагал, что это сделает кто-то другой. «Помимо
всего прочего, — мог размышлять каждый, — зачем делать
это, если кто-то другой сделает? Это стоит всего лишь од-
ного телефонного звонка, и вместе со всеми этими людьми
множество других, несомненно, уже сделали это за то вре-
мя, пока я доберусь до телефона ». Ирония здесь заключа-
ется в том, что подобным образом думал каждый.
В таком случае вовсе не обязательно считать, что все зри-
тели были аморальными и черствыми, они были всего лишь
рациональными по поводу того, как применить свою мораль-
ность. Если вы предполагаете, что кто-то другой звонит в по-
лицию, тогда ваш звонок ничего не добавит, а вам доставит
легкое неудобство. Или, если предположить, что вы позво-
нили первым, вам придется пройти через допрос в полиции в

качестве свидетеля, отвечать на вопросы для отчета, возмож-
но, присягать в суде. Если бы кто-либо из этих людей оказал-
ся единственным свидетелем нападения на Китти Дженове-
зе, большинство из них, вероятно, отвергли бы такого рода
расчеты по поводу возможных собственных неудобств и по-
звонили бы в полицию. Именно вследствие самосознания тол-
пы наблюдателей эти люди сочли себя вправе рассчитывать
эти стоимости и выгоды от того, что они проделают это сами,
и сравнивать с ситуацией, когда это будет позволено кому-то
другому, то есть именно потому, что каждый был резонно
уверен, что кто-то другой «заплатит за автобус », они почув-
ствовали себя вправе быть бесплатными пассажирами. По
иронии судьбы, такой была особая структура этой толпы,
наблюдавшей друг друга за закрытыми окнами и запечатлев-
шей смерть Китти Дженовезе.
Имеются другие, менее мелодраматичные примеры про-
блемы бесплатного пассажира. Один из них мы видим вок-
руг себя в виде мусора, который люди разбрасывают на ули-
цах, в парках и других публичных местах. Почему люди раз-
брасывают вокруг мусор, понимая, что это делает
окружающую среду такой отвратительной для всех нас?
Вероятно, главная причина — это диспропорция между ин-
дивидуальным мотивом и коллективным воздействием. Ин-
дивид лишь выбрасывает обертку жвачки или бумажный
стаканчик; все это само по себе — малое количество мусора,
оно едва заметно. Что обезображивает ландшафт, так это
тот факт, что большие количества людей выбрасывают свой
мусор и вносят свой скромный вклад в общественный бес-
порядок.
Теперь взглянем на индивида как на рационального
актора. Рациональная личность знает, что если бы никто не
выбрасывал мусор, улицы были бы много чище. Но если вы
удерживаете себя от швыряния пакета из-под напитка в
окно автомобиля и дисциплинированно ждете, пока не най-
дете мусорный ящик, от этого не будет большой разницы.
Сами по себе вы действительно не можете заставить обще-
ственные места выглядеть заметно лучше, даже если вы яв-
ляетесь тем человеком, который не только сам не бросает
мусор, но и собирает мусор, оставленный другими. Даже
если вы хотите, чтобы мир вокруг вас выглядел лучше, вряд
ли действительно будет рациональным воздерживаться от

бросания мусора в общественных местах. Вы просто не смо-
жете достичь своей цели как индивид, и поэтому рациональ-
ным будет оставить это и доставить себе маленькое удоб-
ство, не беспокоясь по поводу поисков мусорной урны.
В данном случае я привожу этот аргумент не для того,
чтобы убедить людей, что сорить в общественных местах —
правильно. Лично я рад тому, что есть некоторое количе-
ство людей, которые не делают этого, а некоторые даже
прерывают свой путь, чтобы собрать мусор, разбросанный
другими. Я думаю, что это похвальное поведение мотивиру-
ется не рациональностью, а чем-то более глубоким: каким-
то моральным чувством или, может быть, иррациональной
фобией загрязнения. Таких фобий, насколько я понимаю,
нам надо бы побольше. Но мы не можем предполагать, что
мы можем сделать мир чище, именно рационально убеждая
людей, что они могут сделать это как индивиды.
Что фактически демонстрируют эти примеры, так это то,
что добрая доля социальной жизни может выполняться в от-
крыто организуемой коллективной форме, иначе она вообще
не может выполняться. Один из способов, которым разреша-
ется проблема бесплатного пассажира, заключается в том, что-
бы не предоставлять индивидам возможности свободного вы-
бора. Например, два способа, с помощью которых можно было
бы очистить окружающую среду, сострят в том, чтобы или
запустить моральную кампанию и породить широко распрос-
траненное эмоциональное желание чистоты, или сделать это с
помощью особого правительственного агентства. Первое из них
не является невозможным, но его трудно запрограммировать
или спланировать; к счастью, в различные времена существу-
ют периоды чувств, струящихся сквозь общество, которые мо-
тивируют людей проявлять заботу об общей среде, окружаю-
щей их. Но на такие эмоции можно рассчитывать не всегда, и
более обычный способ поддержания в чистоте улиц и парков
состоит в том, чтобы правительство нанимало людей специ-
ально для того, чтобы собирать мусор.
Проводя в жизнь второй способ преодоления пробле-
мы бесплатного пассажира, мы не предоставляем вещам сво-
бодного хода развития. Я не знаю, были ли попытки органи-
зовать бесплатную автобусную службу, но аналогичный
пример имел место в Британии, когда впервые вводилась со-
циальная медицина. Все медицинские услуги оплачивались

государством, и любой мог посещать врача в любое время
без оплаты. Первоначальным результатом был огромный
рост частоты посещения людьми врача. Последовало мно-
жество жалоб. Врачи почувствовали, что они задыхаются и
утверждали, что многие приходят к ним с сомнительными
или неясными симптомами. Создавалась толкучка, и среди
тех, кто пользовался услугами общественной медицины, ши-
роко распространялось недовольство. Другими словами,
люди пересматривали ситуацию как индивиды и решали, что
они получат максимум личной пользы от бесплатных меди-
цинских услуг, даже если они реально не нуждаются в ней,
и даже если она выливается в дорожные пробки у кабине-
тов врачей, создающие неудобства для каждого.
Потом администраторы медицинской системы нашли
решение. Они установ*или за каждый визит к врачу неболь-
шую плату, эквивалентную доллару. Число пациентов зна-
чительно сократилось, и число жалоб на медицинское об-
служивание вошло в нормальные рамки. Почему это про-
изошло? В основном изменения произошли в том, что
больше не было ситуации бесплатного пассажира. Теперь
они почувствовали, что опять вернулись в более нормаль-
ную ситуацию, оплачивая медицинские услуги, и они опять
начали производить расчеты соответственно тому, действи-
тельно ли они чувствовали себя достаточно больными, что-
бы нанести визит врачу.
Будучи довольно необычным, этот пример указывает на
символическую природу «рациональных» решений. «Бес-
платно » ли что-то или нет — выливается в нечто большее,
нежели дело реальных стоимостей. С чисто практической
точки зрения, вносимая плата была совершенно минималь-
ной, и фактически любой, кто был действительно болен, на-
шел бы лечение по этой цене выгодным делом. Скорее идея
быть бесплатным пассажиром представляется неотразимой
для большинства людей, если коллектив дает что-то без на-
ложения ответственности за пользование этим таким спосо-
бом, который гарантирует право пользования этим и другим
гражданам. (Такого рода вещи были отмечены на войне: час-
то случалось, что солдатам приходилось днями идти без под-
воза свежего продовольствия вследствие трудностей снаб-
жения; затем, когда начинали, наконец, поступать припасы,
они растрачивали добрую долю вновь поступившего продо-

вольствия, вместо того, чтобы сберечь его для других войс-
ковых подразделений, которые могут оказаться в тех же ус-
ловиях, в которых они были вчера.) Пока государство обес-
печивало медицинские услуги абсолютно бесплатно, никто
не чувствовал каких-либо угрызений по поводу их расточе-
ния. Но коль скоро они должны платить хотя бы номиналь-
ную сумму, они избавились от этого аттитюда «получить что-
нибудь ни за что, и провались все остальные».
Возможно даже предположить, что это говорит нам кое-
что о символической природе денег. Несколько монет, по-
мимо всего прочего, значит очень мало, поскольку идет эко-
номический обмен. Но этот знак количества может, тем не
менее, сделать различие между «бесплатным »и «оплачива-
емым », которое может запустить совершенно иной способ
подхода к социальным связям. Часто выгода от бережливо-
сти мало что дает, к примеру, при экономии по мелочам, с
проверкой вплоть до каждого пенни разницы от приобрете-
ния в супермаркете различных консервированных продук-
тов, особенно если вы транжирите полученную разницу на
рестораны или кино. Ирония заключается в том, что люди
считают, будто легче быть бережливым по мелочам, чем по
поводу крупных покупок, таких как покупка дома или но-
вого автомобиля, которые могут свести на нет все, что сэко-
номлено годами в супермаркете. Но социально этот тип ма-
ломасштабной бережливости имеет смысл. Вследствие того,
что вы производите малые покупки много чаще, нежели
крупные, вы имеете гораздо больше возможностей испы-
тать чувство контроля над рыночными ценами таким спосо-
бом, нежели в разовом предприятии, включающем гораздо
более дорогостоящий предмет.
Как и во многих других вещах, именно наши субъектив-
ные ощущения мира производят расчеты объективной сто-
имости практических выгод, которые мы получаем. Что, в
конечном счете, и удерживает общество воедино, так это не
расчеты, а эти более глубокие чувства.
Возникновение договорного общества
Последователь Дюркгейма мог бы также обратиться к
историческим фактам. Если мы, скажем, будем придержи-
ваться экономических договоров, факт состоит в том, что

успешные экономические контракты — это сравнительно
недавняя инновация. Деловые контракты в традиционных об-
ществах заключались как чрезвычайно церемониальным, так
и отчетливо неэкономическим образом, да еще и с высокой
степенью подозрительности. С одной стороны, существова-
ли традиционные системы торговли между конкретными се-
мьями или церемониальные объекты, которые циркулирова-
ли между различными родами в предписанной манере. Здесь
было много доверия, но мало реальных экономических рас-
четов. Конкретное домашнее хозяйство должно было дос-
тавлять корзину бататов своим родственникам к определен-
ному праздничному дню и получить от них корзину рыбы на
рождение ребенка. Именно разновидность традиции воспол-
няла многое в племенной экономике, а не реальная купля и
продажа; стимулирование к увеличению производства и изоб-
ретению новых продуктов вообще отсутствовало.
С другой стороны, в обществах, подобных средневеко-
вой Европе или Китаю, имело место множество реальных
экономических сделок (трансакций). Долгосрочные торгов-
цы прибывали с партиями товаров, которые были произве-
дены не для пропитания, а для того, чтобы получить при-
быль. Это конституировало реальный рынок; но, поскольку
партнеры по сделкам были чужими друг другу, они выпол-
няли свои дела с большой степенью подозрительности с
обеих сторон. Каждый хотел получить в свои руки товары
до того, как они отдадут деньги, и никто в сознании своего
права не расширял любого рода кредита без принятия край-
них предосторожностей. Именно по этой причине древние
и средневековые общества во всем мире не могли произвес-
ти на свет современного стиля жизни капиталистического
индустриального общества.
Вообще говоря, эти общества сдерживала нехватка ма-
териальных ресурсов для экономической производительно-
сти. Мы не можем сказать, что средневековые китайцы, или
итальянцы, или античные греки не были достаточно рацио-
нальны, видя, как они держались за большую выгоду, ста-
раясь быть менее подозрительными и в большей степени
стремясь к долгосрочным контрактам. Напротив, с нашей
точки зрения, эти купцы были крайне рациональны. Они
проявляли заботу о долгосрочных прибылях и издержках,
равно как и о краткосрочном балансе. Если бы перед ними

каким-то образом появился современный американец и по-
вторил аргументы предыдущего параграфа, они, несомнен-
но, ответили бы, что если бы не были подозрительными, то
потеряли бы даже больше денег в долгосрочной перспекти-
ве. И они были бы правы.
Решающий довод состоит в том, что когда начала суще-
ствовать современная договорная экономика, это случилось
именно таким образом, как предсказывал аргумент Дюрк-
гейма. Она сделала возможным создание новых уз доверия.
Возникновение капитализма было определенно сдвигом от
сверхподозрительных сделок Средних веков. Деловые люди
начали делать акцент на медленном, постепенном накопле-
нии малых прибылей, повторяющемся вновь и вновь через
заключение многих сделок, и это означало жизнь в соответ-
ствии с принципами их контрактов. Долгосрочные догово-
ры начали вытеснять сомнительные и одноразовые сделки
средневековых купцов. Именно это и сделало практичным
массовое производство. Насколько это хорошо — обладать
машинами, обрабатывающими большие объемы материалов,
если не имеется способов продавать их? Тогда можно счи-
тать, что не индустриальная технология сделала возмож-
ной современную экономику, а этот сдвиг в способе веде-
ния бизнеса сделал возможным технологические разработ-
ки индустриальной революции.
Власть и солидарность
Возражения против дюркгеймовского аргумента в этом
> пункте должны поблекнуть, но существует, по меньшей мере,
еще одно возражение. Да, можем мы согласиться, это верно,
что договоры не могут соблюдаться в чистом виде вовлечен-
ными в них людьми, имеющими собственный интерес. Но за-
чем прибегать к какой-то мистичной солидарности или чув-
ству доверия? Все это действительно необходимо, чтобы при-
дать силу договорам в тех случаях, когда они нарушаются.
Если кто-то мошенничает, вы всегда можете привлечь его или
ее к суду; если что-то украдено, вы можете потребовать аре-
ста вора. Вы можете рационально соблюдать честность в до-
говорах, потому что знаете, что это усиливает их. Так что не
какая-то иррациональная эмоция делает договоры возмож-
ными, а существование судов и полиции.

Такой ответ неплох. Чистый дюркгеймовский аргумент
кажется повисшим в воздухе в качестве абсолютной абст-
ракции. Конечно, если вы вернете его на землю, вы должны
допустить, что в мире существуют суды и полиция. Кто-
нибудь, кто когда-либо занимался бизнесом или легальны-
ми профессиями, знает, что люди все еще мошенничают се-
годня в нашем высоко договорном обществе и вследствие
этого регулярно привлекаются к суду.
Более того, этот аргумент заслуживает того, чтобы за-
полнить во многих важных деталях тот способ, каким исто-
рически возникло капиталистическое общество. Вебера, в
конечном счете, занимала не только протестантская этика;
он уделял значительное внимание путям, которыми разви-
валась легальная система вместе со структурой современ-
ного государства, полицией, армией и другими учреждени-
ями, с помощью которых может быть организован соци-
альный порядок. Капитализм мог возникнуть только тогда,
когда суды и правительства могли придать силу деловым
контрактам. Основанием современного общества является
не религия, а государство. Мы увидим, что преддоговорная
солидарность — это дело не доверия, а дело силы. Люди
живут в соответствии с договорами не потому, что могут
выбирать, хотят они этого или нет.
Это сильно ощутимый и реалистичный аргумент, и он
заставляет нас уделить внимание некоторым критическим
разделам социальной истории, которые в ином смысле мы
могли бы проигнорировать. Тем не менее, хотя это отбрасы-
вает нас на шаг назад, но оставляет в силе дюркгеймовскую
аргументацию. Что поддерживает государство? Государ-
ство — это, в конечном счете, социальная организация; оно
координирует людей, которые согласились работать вмес-
те для достижения каких-то политических целей. Почему
люди, которые создали государство, должны придержи-
ваться договора между собой? Это возвращает нас туда,
откуда мы начинали. Почему государственные чиновники
должны повиноваться приказам, считая, что более благо-
дарным делом было бы смошенничать и следовать собствен-
ным интересам? И, конечно, предполагая, что другие чинов-
ники также рациональные индивиды, вы будете ожидать,
что они тоже будут мошенничать и пытаться получить пре-
имущество перед вами. По чисто рациональным основаниям

не существует причин, по которым государство держалось
бы воедино в большей степени, чем по каким-либо другим.
Поэтому государство не может поддерживать обществен-
ные договоры, если оно само не покоится на какой-то пред-
договорной солидарности.
Есть одна последняя линия обороны против этого аргу-
мента. Вы могли бы сказать, что члены государственного
аппарата — чиновники, полиция, солдаты армии — повину-
ются приказам потому, что если они не будут делать этого,
государство их накажет. Теперь это верно, но только пото-
му, что государство уже существует. Но как оказалось воз-
можным создать такую организацию? Карающая рука госу-
дарства, конечно, может оказать давление огромной силы
против индивида, но она сильна до тех пор, пока существует
государство, то есть лишь до тех пор, пока договор подчи-
няться приказам действует среди людей, которые образу-
ют государство. Здесь опять историческая и современная
реальность показывает нам, как мало можно принимать это
за дарованное. Государства и армии разваливаются на час-
ти, когда люди прекращают считать себя членами группы и
начинают думать только о собственных индивидуальных ин-
тересах. Именно тогда, когда армия считает, что «каждый
за себя! », она панически отступает. Когда каждый в госу-
дарстве мыслит таким образом, государство находится на
грани революции.
По этой причине мы вынуждены согласиться, что госу-
дарство удерживается воедино тем же способом, что и лю-
бая другая социальная организация: с помощью какого-то
типа преддоговорной солидарности. Вебер описывал осно-
ву государства как легитимность. Это не рациональный
расчет собственного интереса, а вера в то, что государство
действительно и могущественно. Легитимность может су-
ществовать только в сознании людей, но если она там суще-
ствует, тогда оно могущественно. Когда государство могу-
щественно, оно может заставить людей подчиняться, и это
в свою очередь делает его еще более легитимным. Этот про-
цесс сам по себе образует замкнутый цикл. Иррациональ-
ная вера в государство, каковы бы ни были ее основания,
создает свою собственную реальность. Хотя рациональные
индивиды никогда не могли бы собраться вместе и создать
государство на чисто договорных началах, люди, которые

разделяют общее чувство, обеспечивают основу государ-
ства, чья мощь может подавить любого.
Это не означает, что все должны чувствовать солидар-
ность друг с другом для того, чтобы дать возможность су-
ществовать государству. Правительство с успехом могло бы
быть военной диктатурой или, возможно, временным прав-
лением конкретной политической партии. Базовая природа
политики состоит в несогласии и борьбе между различными
фракциями. Но ключевой момент состоит в том, что ни одна
конкретная фракция не способна господствовать над
другими, если в ее собственных рядах недостает соли-
дарности. Для того чтобы группа обладала такой солидар-
ностью, ее члены должны прекратить расчет своих собствен-
ных интересов перед лицом других и чувствовать только свои
общие интересы как группы. Это требует, чтобы они каким-
то образом разделяли нерациональное чувство, которое за-
ставляет их вносить свой вклад в группу, вместо того чтобы
быть бесплатными пассажирами. Именно по этой причине
так важны в политике идеологии, символы и эмоции.
Было бы ошибкой делать вывод, что все в обществе —
это одна сплошная масса совершенной солидарности.
С другой стороны было бы еще более ошибочным предпо-
лагать, что не существует ничего, кроме расчетливости эго-
истичных индивидов. Как мы видели, если каждый все вре-
мя будет производить свои расчеты в одиночку, социальные
группы вообще не будут существовать. Для диктаторов не
было бы государств, которыми можно управлять, для рас-
хитителей не было бы ни богатства, которое можно присва-
ивать, ни доверия, которое можно обмануть.
Что нам нужно знать — так это просто то, что нерацио-
нальные чувства играют решающую роль в любой организа-
ции; но степень и сила этих чувств изменчивы. Как раз то,
что индивиды чувствуют солидарность по отношению к не-
которым людям в некоторых группах, и не означает, что они
чувствуют ее по отношению ко всем. Чувства доверия среди
членов семьи будет достаточно, чтобы удержать семью вмес-
те (и эти чувства не будут проявляться все время — часть
времени будет уходить на ссоры внутри группы). Если бы
мир состоял только из семей, подобных этой, они могли бы
жить в маленьких гнездах внутренней солидарности и в ат-
мосфере значительного недоверия, направленного вовне.

Фактически многочисленные исторические общества прини-
мали такую форму. В другой форме солидарность может быть
только внутри военного режима, который строит государ-
ство, управляющее покорными массами, которые не питают
доверия ни к кому из своих хозяев. Это еще один тип обще-
ства, и история видела его слишком часто.
Я мог бы продолжать, причем с разнообразными вариаци-
ями. Капиталистическая экономика с ее довольно широко рас-
пространенными формами доверия в некоторых типах эконо-
мических договоров — это уже другая версия. Здесь люди
имеют достаточно доверия, чтобы вложить свои деньги в чьи-
то руки, инвестировать их; они будут работать в ожидании,
что будут возмещены в конце месяца; они будут принимать
клочки бумаги, обещающие выплатить сумму денег со счета.
Эти и мириады других мелких актов доверия делают возмож-
ным существование гигантской экономической машины. Оче-
видно также, что это общество полно конфликтов и имеет свои
собственные основания для недоверия. Но по иронии причины
недоверия зависят от причин доверия. Это происходит вслед-
ствие того, что люди кладут деньги в банки, где могут иметь
место банковские ограбления; это происходит вследствие того,
что большинство людей желают принимать на веру клочок бу-
маги, подтверждающий, что деньги могут стать сложных объек-
том сложных операций финансовых спекулянтов.
Социологи не отказываются от объяснения любой из
них. Они стремятся показать по возможности точно, где и
как работает классовый конфликт, почему случается пре-
ступление и все остальное. Они интересуются и солидарно-
стью, и конфликтом; и фактически невозможно объяснить
одно без другого. Они проявляют также интерес, почему
некоторые общества являются анклавами небольших фео-
дальных семей, тогда как другие представляют собой круп-
ные экономические сети или диктаторские государства. Рас-
четливые, эгоистичные индивиды есть в любом из них. Но
такие индивиды нигде не бывают очень эффективны, если
они не соотносятся с нерациональными чувствами солидар-
ности, которые удерживают группы воедино.
Индивид может господствовать над другими людьми,
пользуясь, главным образом, тем преимуществом, которое
возникает из их чувств солидарности. Любой, кто может убе-
дить других, что он или она является одним из них, имеет

преимущество перед ними. Самый удачливый эксплуататор —
это тот, кто заставляет других почувствовать, что он или она
принимает близко к сердцу их интересы. Это означает сфор-
мировать призыв как раз на том уровне и через те механизмы,
которыми оперируют нерациональные чувства солидарнос-
ти. Это фундаментальное оружие диктаторов, политиков и,
может быть, любого, кто агрессивно преследует свои соб-
ственные интересы в обществе. В людях часто вызываются
чувства солидарности, лежащие глубоко ниже рационально-
го расчета их собственного эгоистического интереса. Любой,
кто знает, как возбудить в других эти чувства, обладает мощ-
ным оружием, используемым во благо или во зло.
Если эгоистичные индивиды нуждаются в проявлении
интереса к солидарности, то это еще более справедливо для
эгоистичных групп. Группы, находящиеся в конфликте с
другими группами, только тогда могут существовать на пер-
вом месте, когда они внутренне едины. Солидарность и кон-
фликт не исключают взаимно друг друга; солидарность —
это решающее оружие для любого, кто желает приобрести
преимущество перед кем-то другим. Побеждает обычно наи-
лучшим образом организованная группа, а значит, группа с
наибольшей внутренней солидарностью.
Марксистская теория классового конфликта тоже в
известном смысле признавала это. Ключевой вопрос для
марксистов состоял в том, каким образом людям, особенно
рабочему классу организоваться, чтобы эффективно бороть-
ся за власть. Обычно это описывалось как проблема форми-
рования «классового сознания », то есть осознания индиви-
дуальными рабочими своих интересов как особой группы.
Однако эта проблема ни в коем случае не может считаться
простой. Человеческие чувства солидарности никоим обра-
зом не выстраиваются в линию, на полюсах которой сосре-
доточились две отчетливо разделенные группы — капита-
листы и рабочие. Значительную часть времени люди могут
действовать как чисто эгоистические индивиды, например,
различные бизнесы ни в коем случае не союзники, когда они
конкурируют друг с другом на одном и том же рынке, и
рабочие не объединяются, если они соперничают за конк-
ретную работу или продвижение.
Тем не менее, при конкретных условиях эти распри меж-
ду индивидами отодвигаются в сторону, и группы форми-

руются. Но сколько будет групп? Магическое число «два »
возникает не очень часто. Часто имеется много различаю-
щихся деловых интересов — банкиров в сравнении с про-
мышленниками, розничных торговцев в сравнении с экспор-
терами и в сравнении с фермерами, — и это представляет
собою сложную систему надувательств в борьбе за интере-
сы, которые составляют так много в обычной политике.
Подобным образом рабочие могут объединяться в тред-юни-
оны, но различные юнионы могут с успехом оказаться лиш-
ними друг для Друга. Возчики могут оказаться в конфликте
с автомобилистами; члены тред-юнионов могут монополи-
зировать рабочие места, делая их недоступными для рабо-
чих, не являющихся членами профсоюзов. Женщины-ра-
ботницы могут испытывать дискриминацию со стороны ра-
бочих-мужчин, и то же самое может случиться между
черными, белыми и этническими группами.
Проблема для марксистского теоретика состоит не в
том, что в мире слишком мало классовых конфликтов, а в
том, что их слишком много. Это не один лишь классовый
конфликт между рабочими и капиталистами. В социалисти-
ческих обществах возникают конфликты между рабочими
и бюрократами, фракционные битвы между членами ком-
мунистической партии, армии и секретной полиции. Социо-
логи знают это давно, и весь мир узнал об этом после нео-
жиданной революции в Восточной Европе в 1989 г. и откры-
той вспышки хаотической борьбы в СССР. Поскольку
социалистические общества развалились, в сравнении с ними
капиталистические общества для большинства людей выг-
лядят хорошо. Но этот момент возбуждения не должен зак-
рывать нам глаза на то, что все общества, включая наше соб-
ственное, полны конфликтующих групп на различных уров-
нях интенсивности. Как указывал немецкий социолог Ральф
Дарендорф, любая ситуация власти между людьми, отдаю-
щими приказы, и теми, кто приказы получают, ведет к по-
тенциальному конфликту. Любая современная социальная
структура содержит в себе потенциал для борьбы между
классами, находящимися у власти. Хуже того, этнические,
расовые, религиозные и религиозные идентичности полны
опасной энергии, готовы к борьбе за господство и иногда —
к избиению друг друга. Эта мрачная сила этнического и ре-
лигиозного насилия проявилась в разрушении Советской

власти в собственных республиках и в Восточной Европе.
Мы видим также ужасные примеры разрушительной мощи
в Индии, на Ближнем Востоке и повсюду. В Соединенных
Штатах этнические и религиозные проблемы скорее тлеют,
чем горят, но здесь тоже иногда аргументы и оскорбления
оборачиваются пулями и бомбами.
Для социологов конфликты и солидарность — это две
стороны одной медали. Группы часто имеют наибольшую
внутреннюю солидарность, когда они мобилизуются про-
тив внешнего врага. Конфликт ведет к солидарности, по
крайней мере, в некоторых группах и наоборот. Мы стре-
мимся показать, почему в различные времена существует
целый спектр различных групповых рядов. Когда существует
большое число конкурирующих групп — будь то экономи-
ческие группы или группы занятости, расовые и этнические
группы, семьи, политические партии или социальные дви-
жения? Когда они сгущаются в ряды, состоящие лишь из
немногих групп? И в противоположной крайности, — когда
изолированные индивиды полностью отрывают себя от лю-
бых групповых связей и преследуют только свои эгоисти-
ческие интересы?
Все эти проблемы никоим образом невозможно разре-
шить с помощью одной лишь социологической теории. Но я
убежден, что некоторые из решающих механизмов, с помо-
щью которых имеют место эти события, можно понять. Глав-
ный урок, который можно извлечь из этой главы, состоит в
том, что групповая организация не зависит от рациональ-
ных расчетов. Группы образуются вовсе не по Марксу, ко-
торый думал, что это происходит, когда люди осознают
свои общие интересы. Сознательность и интересы лежат
лишь на поверхности вещей. Под поверхностью же лежит
сильная эмоция, чувство группы людей относительно их
схожести и совместной принадлежности.
Мы не говорим, что интересы людей не являют собою
нечто реальное. Но причины, о которых я говорю, что они
лежат на поверхности, состоит в том, что люди имеют все
виды интересов, некоторые из которых сводят их с други-
ми, а другие разделяют их. К примеру, врач «очевидно » имеет
интерес в объединении с другими врачами для того, чтобы
монополизировать доход от медицинской практики; в то же
самое время в равной степени в интересах врача соперничать

с другими врачами за пациентов. Такого же рода вещи мож-
но сказать о рабочих в тред-юнионах или членах любой дру-
гой группы. Эта дилемма действует в той же степени, в ка-
кой группы должны выбирать, соперничать ли им с другими
группами, или объединяться с ними; в равной степени в ин-
тересах тред-юниона конкурировать за привилегированную
оплату, как и объединиться, чтобы бороться за интересы
всех рабочих. Рациональные интересы одновременно и при-
тягивают и разделяют людей. И проблема бесплатного пас-
сажира всегда с нами, искушая индивидов взять все лучшее
себе, обойдя других членов своей группы.
Тем не менее, вопрос о том, которые из интересов побе-
дят, — это не дело рациональных расчетов. Это зависит от
чего-то более глубокого: от моральных чувств, которые объе-
диняют людей в группу. Я берусь утверждать, что процес-
сы, которые продуцируют эти моральные чувства, — это
социальные ритуалы. Когда такие ритуалы сделали свое
дело, и группа создана, интересы, которые объединили лю-
дей в этой группе, приобретают новый статус. Интересы
становятся моральными правами и приобретают вокруг себя
что-то вроде символического гало справедливости. С иной
точки зрения это можно было бы назвать идеологией. Клю-
чевой вопрос состоит в том, что группы не только состяза-
ются за конкурирующие интересы, но они также всегда рас-
сматривают свои собственные интересы с моральной точки
зрения. Как мы увидим, если они не будут делать этого, они
даже не смогут существовать как группы. Ищем ли мы ос-
нову классовых конфликтов или солидарности, лежащей в
основе договорного общества, мы приходим к вопросу о том,
почему некоторые люди чувствуют, что они могут доверять
другим. Дюркгейм показал, что чувства доверия не могут
зависеть от рациональных расчетов, а должны иметь более
глубокий, бессознательный источник. И, подняв эту про-
блему, Дюркгейм продолжил ее решение до своей теории
социальных ритуалов. Это и будет темой следующей главы.

Глава 2
Социология Бога
Есть две очевидных позиции, которые вы можете занять
относительно религии. Или вы верите в Бога, или не верите.
В первом случае это некая Верховная Реальность, которая
выходит за пределы всего того, чем занимается социология.
В другом — это иррациональный предрассудок по поводу та-
ких вещей, которые не имеют права на существование.
Социальные мыслители по большей части принимали
второй из этих аттитюдов. Утилитаристы и рациональные
реформаторы, в общем, были склонны смотреть на религию
как на архаическую иррациональную силу. Это источник
предрассудков, веры в невидимый мир духов и привидений.
Правовые реформаторы рассматривают религию как инсти-
тут инквизиторов и охотников за ведьмами, сжигающих
людей у столба за верования или ошибочные суждения, на
основании того, что они были колдунами. Радикалы тракту-
ют религию как сторонника сложившегося статус-кво, раз-
новидность агентства правящего класса, которое заставля-
ло людей мириться с экономической и политической неспра-
ведливостью в обмен на обещание жизни в раю после смерти.
Рациональные интеллектуалы вообще не видят оснований
для веры в теоретическую догму, считая религию реликтом
Темных веков, чем-то постепенно отмирающим по мере мо-
дернизации обществ.
Втечение какого-то времени это предсказание казалось вер-
ным. Конечно, религия в самом деле потеряла большую часть
той власти, которую она имела над людьми всего несколько
столетий назад. Колдунов больше не сжигают на кострах, и вера
в недоброжелательных духов в значительной степени исчезла.
Церкви стали менее догматичными и более терпимыми. Привер-

женность религии приходит в упадок. Люди больше не посеща-
ют ежедневную мессу и не сидят на длительной субботней про-
поведи. Кажется, постепенно мы достигли такого положения,
когда не только магазины открыты по воскресным утрам, но и
люди с такой же вероятностью глядят футбольный матч и игра-
ют в гольф, как и ходят в церковь. Церковь утратила свою власть
над тем, чтобы запрещать людям поступать подобным образом,
равно, как и на то, чтобы мотивировать людей в других аспектах
их жизни. Подобные тенденции можно обнаружить по всему
миру. По мере того, как традиционные племенные и аграрные
общества выходят на современную орбиту, их разнообразные
религии также начинают утрачивать свою власть. Можно было
бы ожидать, что религия совсем исчезнет.
Но этого не происходит. В Соединенных Штатах рели-
гия далека от того, чтобы умереть. Даже здесь, где наука и
техника поднялись до очень высокого уровня, а образова-
ние распространено больше, чем где бы то ни было и когда
бы то ни было в истории, ожидания, что религия рухнет под
давлением рациональности, не сбылись. Вместо этого мы
видим, что религия оживает во множестве разновидностей.
Появилось новое движение неистового фундаменталистс-
кого христианства, которое принимает Библию как букваль-
ную истину и гневно обвиняет все то, что оно расценивает
как моральное падение современного мира. Эта религия не
просто пассивно обороняется, а предпринимает активные
наступательные действия вмешательства в текущую поли-
тику в усилиях отвоевать прежнюю принуждающую власть
церкви. Одновременно в западные общества активнее, чем в
прежние времена, проникают восточные религии. В огром-
ном числе появляются последователи Кришны, индуистс-
ких гуру и буддистских монахов, в то время как Ислам осо-
бенно успешно находит своих сторонников среди черного
населения. Широкий интерес вызывают астрология и ок-
культные науки, которые пропитывают масс-медиа. Неко-
торые из этих разновидностей религий и оккультистских
движений появляются в наши времена вновь и вновь. Оче-
видно, предсказание устойчивой тенденции тотальной се-
куляризации и рационализма было неверным.
Однако для социолога в религии наиболее значительны-
ми не являются ни одна из двух очевидных позиций отноше-
ния к ней, — ни благорасположенность к религии, ни проти-

востояние ей. Существует третья альтернатива. Дюркгейм
создал неочевидную теорию религии, в которой ключом к
религии выступает не вера, а социальные ритуалы, исполня-
емые ее приверженцами. Религия — это ключ к социальной
солидарности, а религиозные верования важны не по своему
собственному праву, а как символы социальных групп. По-
этому религия приобретает важность как первичный пример
нерационального феномена, играющего основную роль в со-
циальной жизни. Более того, анализ религии приводит нас к
очень важной общей теории, которая дает возможность по-
нимания социальных ритуалов и те пути, на которых созда-
ются и моральные чувства, и символические идеи. Эта теория
имеет приложения, далекие от религии как таковой. Она по-
могает нам объяснить политику и политическую жизнь, а так-
же динамику солидарности, которая делает возможными
конфликты между социальными группами. Она даже сооб-
щает нам кое-что о частных секуляризованных сферах со-
временной жизни. Вам не обязательно быть религиозно или
политически активными, чтобы испытать на себе релевант-
ность социальных ритуалов. Они пронизывают современную
жизнь, так же как и любой другой период истории. Меняют-
ся лишь формы организации ритуалов. Поэтому я прослежу
за вариациями ритуалов от дюркгеймовской социологии ре-
лигии до социологии повседневной жизни Гоффмана.
Не было случая, чтобы подобная теория связывала эк-
сцентричную практику и верования примитивной религии с
теми типами поведения современной жизни, которые пред-
принимаются для получения вознаграждения. Потому что
если само общество возможно лишь на нерациональном ос-
новании, тогда даже наша сегодняшняя самосознающая ра-
циональная мысль должна покоиться на каких-то нерацио-
нальных процессах. Это как раз то, что и помогает объяс-
нить теория социальных ритуалов. Объясняя природу богов,
социологи открыли объяснение ритуалов и символов, без
которых невозможно существование любого рода групп.
Общая основа религий
Базовое предположение Дюркгейма состоит в том, что
религия представляет собою нечто реальное. Будучи сам ате-
истом, он не видел причин, по которым должен существовать

трансцендентный, сверхъестественный Бог, не говоря уже о
множестве богов и богинь, ангелов, дьяволов, демонов или
духов, в которых люди различных религий веровали в то или
иное время. Тем не менее, как же могли люди впадать в заб-
луждение в течение столь длительного времени, фактически
на протяжении всей истории? Как могут эти различные виды
верований продолжать сохранять влияние среди огромных
слоев населения даже сегодня? Нечто, во что так сильно по-
верили люди, едва ли могло базироваться на ошибке в раз-
мышлениях. Должно существовать нечто, соответствующее
этим религиозным верованиям, что-то реальное, что могли
символически увидеть люди под маской богов. Хотя эта ре-
альность, которую представляют боги, — вовсе не то, чем
провозглашают ее верующие, она имеет символическую силу
чего-то очень мощного. Люди всегда считали богов или духов
более могущественными, чем обычные люди. Тогда то, что
представляет религия, должно быть гораздо более могуще-
ственным, чем любой отдельно взятый индивид.
Как бы вы попытались удостовериться в том, что пред-
ставляет собою религия? Первый шаг любого анализа зак-
лючается в том, чтобы сравнивать. Чем общим, спросим мы,
обладают все религии? Не какая-либо конкретная доктри-
на Бога — не Иегова и Иисус, Аллах и Мухаммед, Кришна,
Вишну, Изида или Зевс. При этом не обязательна концеп-
ция о существовании единственного бога, поскольку есть
немало религий с более чем одним: пара доброго и злого —
Агумаразды и Аримана — у зороастристов, пантеон антич-
ных греческих и римских богов, восседавших на Олимпе,
множество богов у древних индусов и много других. Речь
даже не о понятии какого-либо бога вообще: буддизм, к
примеру, явственно представляет собою религию, но его
базовая концепция просвещения совершенно атеистична.
Нет богов и во многих племенных религиях, хотя там есть
тотемные животные, растения, камни и тому подобное, со-
ставляющие объект культа.
Скорее все религии имеют две общие черты: определен-
ные верования, которых придерживаются их привержен-
цы, и определенные ритуалы, которые верующие коллек-
тивно исполняют.
Базовое религиозное убеждение состоит в том, что мир
делится на две категории: священное и не-священное (мир-

ское). Священным может быть что угодно: духи, невиди-
мые боги, конкретные животные или деревья, алтари, крес-
ты, святые книги, особые слова, которые могут произно-
сить только те, кто прошли инициацию, или песни, которые
только они могут петь. Отличительная особенность священ-
ного состоит в том, оно опасно и в высшей степени важно:
вы должны подходить к нему серьезно, уважительно и с
необходимыми приготовлениями. He-священные вещи об-
разуют остальной мир: все другие вещи, с которыми вы мо-
жете иметь дело в реальной действительности, с чем угод-
но, чего вы желаете, что вы находите полезным или жела-
тельным.
Это базовое религиозное верование: дуализм священ-
ного и не священного. Вместе с ним творится религиозное
действо, а именно —ритуал. Ритуал существенно отлича-
ется от обычного поведения. Обыкновенное практическое
действие, такое, как прогулка по улице, выполнение своей
работы, покупка чего-то в лавке и что угодно другое может
выполняться различными, какими угодно способами. Нет
никакой разницы в том, как вы проделываете это. Ритуалы
же — это строго детерминированное поведение. В ритуалах
именно формы имеют значение. Произнесение молитвы, пе-
ние гимна, исполнение простейшего жертвоприношения или
танца, шествие в процессии, коленопреклонение перед идо-
лом или крестное знамение — в них действие должно со-
вершаться правильно. Ритуалы — это не средство достиже-
ния последующей цели, как способы практических действий;
вы не можете сказать, что нет разницы, как вы делаете их,
пока не достигнете цели, поскольку форма ритуала — это и
есть его цель. Он исполнен значения, если выполняется пра-
вильно, и ничего не стоит, если совершен неправильно.
Таким образом, религии состоят из верований и ритуа-
лов, и обе эти стороны связаны между собой. Ритуалы —
это процедуры, посредством которых люди должны вво-
дить себя в мир тех вещей, которые они считают священны-
ми. Равным образом идут вместе и противоположные этим
двум понятия: обычное, неритуальное поведение — это то,
как вы ведете себя в присутствии не священного. Как мы
увидим, Дюркгейм отдавал приоритет ритуалам перед веро-
ваниями. В определенном смысле правильное исполнение ри-
туала — это и есть то, что дало начало вере в священное.

Теперь возникает вопрос: так как же люди могли изоб-
рести это различие? Почему появилась эта почти универ-
сальная повсеместная тенденция разделять мир на священ-
ное и не-священное? В природе нет ничего подобного. Жи-
вотные не делают такого различия. В физическом мире все
находится на одном и том же уровне. Почему же люди во-
ображают, что он наполнен невидимыми духами, богами,
силами, которые требуют определенного типа капризного
уважения и становятся опасными, если им не повинуются.
Нетрудно убедиться, что в мире существует немало вполне
реальных опасностей, но люди должны быстро научаться,
как обращаться с ними на практике. С чисто практической
точки зрения главное занятие религии — это наполнение
мира галлюцинациями.
Однако есть одна реальность, которая обладает всеми ха-
рактеристиками, которые люди приписывают божествам. Она
ни естественна, ни метафизична. Это само общество. Посколь-
ку общество — это сила гораздо большая, чем любой отдель-
но взятый индивид. Оно привело нас в жизнь, и оно может
убить нас Каждый из нас зависит от него бесчисленными спо-
собами. Мы пользуемся орудиями и умениями, которых мы не
изобретали; мы говорим на языке, который пришел к нам от
других. В сущности, весь наш материальный и символический
мир получен нами от общества. Институты, в которых мы оби-
таем — наша форма семьи, экономики, политики и чего бы то
ни было, — пришли из накопленного опыта других, короче —
из общества. Бог—символ общества.
Поэтому не будет иллюзией почувствовать, что вне нас
существует нечто очень могущественное и все же не явля-
ющееся частью обычной физической реальности, которую
мы видим перед своими глазами. Более того, это нечто —
чувство нашей зависимости от общества — существует од-
новременно вне и внутри нас. В религиях всегда есть связь
между священным миром за пределами нас и чем-то свя-
щенным внутри нас самих. Бог одновременно — и вне, и
внутри. В продвинутых религиях, таких, как Христианство
или Ислам, сложилось понятие индивидуальной души, ко-
торая принадлежит Богу. В тотемической религии прими-
тивных племен также имеется подобная связь, поскольку
каждый член племени идентифицируется с тотемом. Если
священное животное австралийского клана — кенгуру, тогда

каждый член клана чувствует, что он — тоже некоторым
образом кенгуру. И это убеждение находится в соответствии
с чем-то реальным. Мы являемся частичками общества: оно
существует только в виде агрегата, состоящего из нас.
Более того, наши внутренние собственные личности
сконструированы из частей, которые приходят к нам извне.
Наше имя, наша самоидентичность приходят из тех спосо-
бов, какими мы связаны с другими людьми и какими люди
связаны с нами. Мы часто думаем о себе, употребляя свои
собственные имена, но мы редко создаем эти имена сами.
Даже если вам пришлось сменить имя, данное вам вашими
родителями, вы обнаруживаете, что вы известны под про-
звищем, данным другими людьми. И более глубокие аспек-
ты нашего само-имиджа приходят даже более мощно из
нашего опыта общения с другими людьми. Думаете вы о себе
как о хорошо выглядящем, обыкновенном или откровенно
неприятном? Ощущаете себя доверчивым, поддающимся
влияниям, спонтанным, тревожным или торопливым? Эти
чувства относительно себя сформировались по большей ча-
сти в соответствии с теми способами, какими другие люди
обращались с вами. Эта зависимость само-имиджа от дру-
гих людей хорошо известна в социальной психологии. Мы
склонны смотреть на себя глазами других людей. Для объяс-
нения этого факта социолог Чарльз Хортон Кули использо-
вал понятие «сам смотрящийся на себя в зеркало».
Наиболее сокровенное из всего, само наше сознание,
социально. Мы мыслим словами, но придумали их не мы.
Мы не могли бы думать вообще, не обладай мы идеями, и мы
руководствуемся в своем поведении определенными идеа-
лами. Но ни идеи, ни идеалы мы не могли бы изобрести в
одиночку. Идеи и идеалы должны нести в себе что-то об-
щее\ они являются понятиями, которые превосходят конк-
ретное и которые показывают каждую конкретную вещь,
как пример более широкого класса вещей. Но природа все-
гда представляет нам себя в виде частностей, никогда не
предлагая нам обобщений. Наблюдение природы никогда
не смогло бы дать нам общих понятий. Каждое дерево поис-
тине уникально; и только потому, что мы обладаем общей
идеей дерева, мы можем увидеть сходство между деревья-
ми и потому обращаться с ними как с представителями од-
ного и того же класса вещей.

Единственный способ, с помощью которого мы можем
превзойти «здесь-и-сейчас » данной конкретной вещи в этом
конкретном месте, состоит в том, чтобы поставить себя в
выгодную позицию, такую, которая пересекает время и про-
странство. Но именно это и делает общество. Следователь-
но, когда бы мы ни мыслили, мы делаем это с помощью по-
нятий, которые берут свои истоки в социальной коммуни-
кации. Коммуникация всегда должна подниматься выше
точки зрения одного отдельного индивида до моста обоб-
щения, связывающего одну человеческую реальность с дру-
гой. Социальная коммуникация — это то, что создает базо-
вый репертуар идей, постольку, поскольку идеи являются
абстрактными понятиями. Поскольку мы используем эти
идеи для мышления, наш ум пронизан обществом. Мы не
можем убежать от общества, даже когда мы одиноки. Пока
мы находимся в сознании, общество имплицитно присут-
ствует в нем.
Таким образом, общество постоянно присутствует и вне
нас, и внутри самой сердцевины нашего сознания. Вот что
делает столь могущественным символизм религии: он выра-
жает сущностные факты нашего человеческого существо-
вания. Вот почему религиозный символизм инкорпориро-
вал идеи человеческой идентичности, равно как и социаль-
ного долга, и почему существует идея души, равно как и
определенного типа бога или духовной силы, которая уп-
равляет вселенной. И, поскольку религия символизирует
главные факты общества, она всегда должна была остав-
лять место для конфликта в своей системе символов. По-
скольку общества никогда не бывают тотально едиными,
религия всегда должна описывать существование конку-
рирующих богов, еретиков, злых духов или дьявола. Сим-
волизм религии зеркально отражает социальный мир.
Почему люди обладают
моральными чувствами?
Но религия — это больше, чем интеллектуальная ре-
альность. Помимо всего, она еще и моральная сила. Это так-
же преимущественно социальное. Понятия правильного и
неправильного — прирожденно коллективные. Большин-
ство из них регулируют связи между людьми: запреты на

убийство, ложь и воровство или положительные предписа-
ния любить или помогать своему ближнему. Ни одно из этих
правил не делает ощутимых исключений в социальном кон-
тексте. Даже эти моральные правила, которые не относятся
явно к социальному поведению, имеют лежащий в основе
их социальный компонент. Уважение к ритуалу — правиль-
но, а нарушение его — неправильно, потому что так это дек-
ретирует группа. Для верующего, например, оскорбитель-
но, если кто-то плюнет на Библию, но только потому, что
группа, к которой он принадлежит, сделала из Библии сак-
ральный объект.
Основная идея моральности подразумевает наличие
силы за пределами любого отдельно взятого индивида, силу,
которая создает требования и наказывает проступки. Эти
требования и проступки необычны. От вас ожидают, что вы
будете следовать моральной обязанности независимо от
того, полезно это для вас или вредно. Если вы верите, что
воровство неправильно, тогда оно останется неправильным,
даже если бы вы получили приличную выгоду с помощью
воровства; оно будет продолжать оставаться неправильным,
даже если вас ни разу не поймали. Наказание за моральное
нарушение — это скорее другая реальность, точно так же,
как вознаграждение за моральное поведение — в Раю или в
какой бы то ни было священной реальности, которая рас-
сматривается в этом обществе.
Что такое реальность Рая или Ада и их эквивалентов в
других религиях? Это единственная реальная сила, которая
может занимать свое место в обществе как таковом. Мо-
ральная правота — это то, что делает вас членом группы,
обладающим хорошим положением; ее вознаграждение кон-
ституирует уверенное ощущение принадлежности. Это то,
что символизирует Рай. Моральное зло — это проступок
против группы, и наказание его в чисто моральном плане
носит автоматический характер: исключение из членства.
В символизме христианской теологии Ад — это изгнание
грешника от Бога. Моральное наказание — это отрешение
от чувства принадлежности к обществу.
Почему люди привержены заповедям морали? Прежде
всего, вследствие того, что этого требует группа. Но также
и потому, что индивиды хотят принадлежать к группе. Лю-
дям трудно избежать некоторых моральных или иных

чувств вследствие того, что почти каждый присоединен к
какой-то социальной группе. Поскольку они хотят принад-
лежать к группе, они автоматичесжи присоединяют себя к
ее морали. Именно социальные связи продуцируют эти спон-
танные чувства того, что рассматривается как правильное и
неправильное.
Это необязательно означает, что каждый разделяет ту
же мораль или каждый испытывает интенсивные мораль-
ные чувства. Напротив. Если мораль исходит из группового
членства, тогда тот факт, что в обществе существуют раз-
личные типы групп, что группы конфликтуют друг с дру-
гом, и что индивиды могут присоединяться к группам или
покидать их, означает, что будет существовать множество
различных моралей. Та группа, к которой кто-то хочет при-
надлежать, и будет детерминировать, каким типом мораль-
ных чувств он будет обладать. Если группы находятся в кон-
фликте, тогда их моральные нормы также будут конфлик-
товать. Это истинно в секуляризованном мире, равно как и в
сфере религии. Люди, которые принадлежат к противосто-
ящим политическим партиям, расценивают свою собствен-
ную позицию как правильную, а политику своих оппонен-
тов как неправильную, в той же мере, в какой приверженцы
конкурирующих религий чувствуют себя праведниками, а
своих противников — грешниками.
Какой бы ни была группа, люди, если они хотят при-
надлежать к ней, должны чувствовать какой-то тип мо-
рального обязательства. Это звучит так, как если бы инди-
вид должен чем-то пожертвовать, чтобы стать ее членом.
Жертва в достаточной степени реальна, но имеются ком-
пенсации за нее.
Одно из главных убеждений в необходимости своей
принадлежности к группе так близко к поверхности, что
его можно увидеть невооруженным глазом. Оно неосязае-
мо, но вполне реально. Это та эмоциональная энергия, ко-
торую люди получают от принятия участия в обществен-
ных собраниях. Именно благодаря этой энергии, люди мо-
гут делать в толпе такие вещи, каких не могут или не будут
делать в одиночку. Толпа заставляет их почувствовать себя
сильными, потому что они ощущают себя частью чего-то
такого, что гораздо сильнее их как индивидов. Она также
дает им возможность ощутить свок? правоту, потому что,

участвуя в общей деятельности, они делают нечто большее,
чем простая активность по преследованию собственных эго-
истических интересов. По этим причинам люди, действуя в
группе, способны на гораздо большее напряжение, чем обыч-
но, когда они одиноки.
В наиболее общей форме мы наблюдаем это во время
спортивных состязаний. Индивидуальный атлет, побужда-
емый большой и сочувствующей толпой, и атлеты, играю-
щие в составе сыгранной команды, иногда совершают та-
кое, что выходит за пределы того, что они сами обычно счи-
тают возможным. Но ведь такого же рода чувства играют
свою роль и в очень опасных ситуациях, наподобие военных
сражений. Обычный уровень мужества людей не очень вы-
сок, особенно когда каждый из них действует сам по себе.
Но во время боевых действий войска часто стоят вместе под
очень плотным огнем и идут почти на верную смерть; муже-
ство длится до тех пор, пока группа держится вместе и чув-
ствует, что каждый подвергается той же опасности.
Поэтому энергия и моральная сила собранной воедино
группы — и очень мощная, и потенциально очень опасная.
Именно такие групповые ситуации приводят индивидов к
высочайшим уровням альтруизма. Они становятся способ-
ны на героические действия и личное самопожертвование.
Они способны стать мучениками, особенно если это может
быть сделано на людях и с выражением сильной поддерж-
ки. В то же время толпа легко теряет чувство самооблада-
ния. Моральная энергия может быстро стать фанатической
и оказаться повернутой во многих различных направлени-
ях. Из возбуждения собранных масс рождаются крестовые
походы и совершаются революции. Группы меньших разме-
ров обычно бывают менее возбудимы, но они также облада-
ют эффектом подъема энергетического уровня людей, ко-
торые входят в них.
Поэтому один из очень действенных способов добиться
доверия и притока энергии состоит в том, чтобы принимать
участие в напряженной групповой ситуации. У политики и
религии общие корни. Религиозные лидеры или политичес-
кие ораторы, в частности, стремятся получить высокую сте-
пень личной энергии от своей социальной роли. Лидер, ко-
торый может фокусировать на себе внимание толпы, кото-
рый может выражать идею толпы, которой обладает

аудитория в целом, сам наполняется особой энергией. Если
группа в достаточной степени возбуждена, лидер вдохнов-
ляется больше, чем обычная личность. Он или она становит-
ся харизматиком, избранным, героем, даже холической
фигурой. Энергия, которая продуцирует эту трансформа-
цию, исходит не от лидера. Это энергия группы, наращен-
ная путем прохождения через собравшуюся толпу и послан-
ная в фокус лидером, который говорит им и для них. Ли-
дер —это канал для коллективной энергии, и то, что зримым
образом экзальтирует его или ее, находится выше индиви-
дов, в массе. Но секрет власти лидера над группой — в ней
самой. Именно аудитория создает пророка; именно движе-
ние создает лидера.
Лидер пожинает наибольшие вознаграждения от учас-
тия в групповой деятельности. Политический лидер, высту-
пающий за групповые идеалы, становится ее энергетичес-
ким лидером. Проповедник, говорящий перед массами, ста-
новится самой святой личностью в церкви, потому что он
является центром церемонии, которую остальные наблю-
дают. Но обычные рядовые члены группы тоже могут полу-
чать эмоциональную выгоду. Они не получают столь же
мощной энергетической волны, того же ощущения право-
ты, как лидер, но они приобретают личную силу и уверен-
ность от участия в групповых собраниях. Чем с большим
энтузиазмом они вверяют себя духу собрания, тем большее
чувство экзальтации получают. Участвуя в своей церкви, в
своем политическом митинге, они могут приобщить себя,
они приобретают приращение энергии и доверие к себе, что
заставляет их почувствовать себя способными достичь та-
ких вещей, которых они не смогли бы достичь иным путем.
Таким образом, групповые собрания являют собою раз-
новидность некой машины для трансформации энергии. Пу-
тем вхождения в групповую ситуацию индивиды могут сде-
лать себя сильнее и целеустремленнее. Это скрытая форма
оплаты, которая объясняет продолжающуюся привлека-
тельность религии и ее секуляризованных эквивалентов.
Дуализм священного и мирского, это базовое различие,
которое составляет содержание всех религиозных верова-
ний, соответствует чередованию двух способов социальной
организации. Значительную часть времени общество нахо-
дится в дисперсном состоянии; люди решают свои земные

задачи — едят, потребляют, следуют своим практическим
интересам и заботам. Уровень коллективной энергии низок,
поскольку люди могут черпать ее только из своих собствен-
ных ресурсов. Однако на смену этим дисперсным временам
приходят времена сбора. Это архетипические религиозные
ситуации. Это могут быть церковные соборы или праздно-
вание племенного обряда. В любом случае собрание обще-
ства изменяет энергетическую динамику. Например, настро-
ение австралийского клана, собирающегося вместе, являет
собою концентрацию и взаимную стимуляцию, которая про-
скакивает среди собравшихся членов подобно электричес-
кому заряду. Возникают общие эмоции. Мир повседневных
мирских забот вытесняется другим настроением, более ин-
тенсивным и направленным на иные цели. С помощью ее сим-
волов группа больше не фокусируется на индивидуальных
задачах светского мира, а на коллективном себе. Вне его люди
извлекают смысл высшей сферы, которую они называют
божественной. Это сфера духовного, ибо именно в его рам-
ках группа принимает совместное участие.
Общая модель социальных ритуалов
Если мы рассмотрим элементы, продуцирующие ре-
лигиозное чувство, мы придем к общей модели соци-
альных ритуалов. Как указывалось, на это можно смот-
реть как на формулу машины для трансформирования
энергии, а также машины для создания социальных идеа-
лов или символов.
Каковы же компоненты этой машины?
Прежде всего, группа должна быть собрана вместе.
Именно ощущение физического присутствия других лю-
дей дает начало потоку энергии, создавая заразительную
эмоцию.
Но самого по себе этого недостаточно. Все индивиды в
группе должны придти к ощущению одной и той же эмоции
и осознать, что другие разделяют ее. Поэтому действия
должны быть ритуализованы. Люди должны выполнять
паттерны поведения, координируя свои жесты и голоса. Это
может делаться в унисон или посредством сценария, в ко-
тором каждая личность играет свою ожидаемую роль. Ри-
туализованные действия регулярны и ритмичны, будь то

песнопения, совместные танцы или аплодисменты аудито-
рии словам лидера. Именно общее действие дает группе воз-
можность почувствовать себя группой. Это уже не статич-
ное скопление индивидов, а динамичная, взаимно сцеплен-
ная сила.
Наконец, существует эмблема — символический
объект, который фокусирует саму групповую идею. Мо-
гущество группы — это ее энергия и ее моральная сила, но
людям трудно прямо понять это. Сами участвуя в ней, люди
не могут видеть, что она собою представляет. Они должны
быть представителями ее реальности в конкретных формах.
Они материализуют ее: они верят в то, что она реальная,
почти физическая вещь. Таким образом, они постигают духа,
который движет ими и объединяет их как сакральный (свя-
щенный) объект. Это тотемное животное, под чьим именем
они собираются, или Бог, которому они молятся. В совре-
менной политической разновидности это нация, партия или
политическая идея (например, демократия, или социализм,
или революция), за которую, как они чувствуют, они сра-
жаются.
Основополагающая реальность любого символа — это
сама группа, а более конкретно — настроение, которое ощу-
щают ее члены, когда они собираются и выполняют свои
ритуалы. Это чувство групповой идентичности закрепляет-
ся за идеей, которая одновременно выступает идеалом —
совершенным или божественным существом, которому ин-
дивиды должны подчиняться сами, взамен чего они получа-
ют безопасность и эмоциональную силу.
Эмоция, закрепляемая за идеей, диффузна и зарази-
тельна. Она имеет свойство настолько превосходить обыч-
ную реальность, что ее сущность нельзя полностью по-
стичь. Она имеет также свойство распространяться и «при-
липать» к отдельным конкретным объектам. Не только к
мифическому тотему или всемогущему Богу, но также и к
вырезанной из дерева эмблеме, которая представляет то-
тем, или алтарь, или крест, с помощью которых происхо-
дит поклонение Богу. Таким образом, с уважением долж-
но относиться не только к сакральным идеям, но и к сак-
ральным объектам.
Существование сакральных предметов дает религиям
еще и другое измерение. Поскольку они конкретны и ма-

термальны, такие объекты дают ощущение постоянства.
Дух группы живет в них даже тогда, когда группа не соби-
рается. Достаточно верным можно считать, что чувства эк-
зальтации и эмоциональной силы, которые исходят от груп-
пы, не смогли бы выжить, если бы группа не могла соби-
раться вновь в течение слишком большого времени.
Продуцирующая эмоции машина должна периодически
запускаться, поскольку ее заряды стекают в промежуточ-
ные периоды. Но конкретные символы могут действовать
как батареи, накапливая социальную энергию и напоми-
ная полноправным членам о том, во что они верят, и о чув-
ствах, которые они представляют.
Символы могут быть также использованы для того, что-
бы собрать группу вновь, запустить машину снова. Коли уж
сакральная эмблема наполнена эмоциональным значением,
она может быть использована как фокальная точка, вокруг
которой может быть исполнено другое свершение ритуаль-
ного обряда. Таким образом, конкретные эмблемы перено-
сят хотя бы минимальные чувства солидарности из одного
ритуального празднования в другое. Именно от длительно-
сти существования таких эмблем зависит длительность груп-
повой идентичности.
Такой же принцип применим к словам как физическим
объектам. Если крест или флаг могут быть конкретными
символами группы, равным образом той же цели могут слу-
жить конкретное имя или изложение верования. Поэтому
имена богов всегда были священными для верующих в них,
то же самое касается отдельных доктрин, которых придер-
живаются верующие о своей религии. Так же, как в случае с
физическими эмблемами, эти вербальные символы служат
тому, чтобы вновь возбуждать ощущение членства, когда
кто-то находится в одиночестве и чтобы вновь собирать груп-
пу для новых религиозных обрядов. Конкретные имена и
доктрины принимают на себя эмоциональные заряды из
ритуалов, в которых они берут свое начало и, следователь-
но, служат в качестве базиса социальной памяти и отправ-
ной точки для постановки новых представлений ритуала.
Поскольку слова могут циркулировать в человеческих го-
ловах, тот факт, что они могут служить в качестве сакраль-
ных символов, придает внушительную гибкость «машине»
социального членства. Даже без физических эмблем люди

могут заново вызывать чувства групповой солидарности,
лишь вспоминая определенные фразы или называя конк-
ретное имя — Аллаха, Иисуса или кого-то иного. Если они
делают это совместно с другими людьми, сам их разговор
трансформируется в импровизированный социальный
ритуал.
Этот последний пункт особенно важен, потому что он
дает людям ключ к тому, как действовать по отношению
друг к другу. С одной стороны, если два человека почитают
одни и те же сакральные эмблемы и одни и те же святые
имена, разделяют одни и те же доктрины, то они знают, что
принадлежат к одной и той же ритуальной общине. Они
могут идентифицировать друг друга как членов группы, ко-
торая имеет чувства коллективной солидарности и силы. Они
оба знают, как действовать в качестве частей определенной
эмоционально-трансформирующей машины, которая под-
нимает их на более высокий уровень безопасности и энер-
гии. И в их собственных встречах, даже в коротких разгово-
рах, они могут выполнять миниатюрный ритуал, который
дает им непосредственную эмоциональную выгоду. Он дает
им также особую идентичность, способ самоопределения.
В племенной Австралии те, кто поклоняются одному и тому
же тотему, разделяют общее имя. К примеру, все, кто назы-
вают себя кенгуру, считают себя родственниками и чувству-
ют себя связанными обязанностью помогать и не наносить
вреда друг другу, точно так же, как они не имеют права
убивать само кенгуру. В христианстве и исламе единоверцы
называют себя именами своих сект и чувствуют себя собра-
тьями по вере. Они идентифицируются с победами и несча-
стьями друг друга и ощущают обязанность приходить на
помощь друг другу. Такие же связи общей идентичности и
моральной солидарности обнаруживаются среди привер-
женцев любой другой сильной религиозной или политичес-
кой доктрины.
Но этот же принцип работает и в отрицательном смыс-
ле. Священные символы наделяют людей способностью
идентифицировать тех, кому они не могут доверять. Пото-
му что, если существование священных символов указывает
на общую идентичность и моральные узы между теми, кто
поклоняется тому же культу, столкновение с кем-то, кто не
признает те же священные объекты, указывает на разграни-

чение между группами. По крайней мере те, кто не разделя-
ет общей веры в те же символы, ощущают недостаток поло-
жительных эмоциональных связей; они чужие, аутсайдеры
для всех членов группы.
Такого рода чувства из простой нейтральности могут
без труда развиться в открытую враждебность. Фактически
именно существование священных объектов создает воз-
можность враждебности. Ритуальный культ создает чувство
принадлежности и разделяемой морали, которых не было
бы без культа; любые действия, которые нарушают ритуал,
угрожают чувству групповой безопасности. Следователь-
но, это вызывает гневный ответ. Осквернить святое место,
или сжечь Библию или тотемную эмблему или флаг, обру-
гать святое имя или произнести замечание, исполненное по-
литической нелояльности, означает бросить вызов группе,
которая организует себя вокруг этого символа. То же самое
будет справедливо относительно несогласия с доктриной,
которую группа принимает в качестве символа веры: это об-
разует социальную ересь.
Неудивительно, что любая достаточно сильная группа
жестоко наказывает субъекта таких символических оскор-
блений. Не имеет значения, что обидчик нанес незначитель-
ный физический вред или вообще никакого вреда. Преступ-
ник бросил вызов чему-то гораздо более эмоционально на-
сыщенному, нежели то, что обладает мирским качеством;
следовательно, реакцией будет не просто усилие по возме-
щению убытков, а чувство праведного насилия. Отметим ас-
пект справедливости этой реакции: именно потому, что груп-
повой ритуал создает чувства групповой морали, групповое
наказание ритуальных преступлений имеет эту окраску мо-
рального гнева. Выражаясь использованным выше языком
метафор, любой, кто пытается нанести вред социально-энер-
гетической трансформирующей машине, подвергается опас-
ности удара током высокого напряжения.
Затем мы находим в теории религии объяснения широ-
кого спектра явлений. Она показывает нам, что жизнь вклю-
чает в себя два совершенно различных типа опытов — тако-
го, в котором индивид помнит о своей зависимости от груп-
пы, и такого, в котором он преследует свои собственные
практические интересы. Именно из первого типа опыта мы
извлекаем и наши общие идеи, и идеалы, и наши моральные

чувства. Теория религия — это также теория ритуалов и
символов: ритуалы являются скоординированными действи-
ями собранной вместе группы, которые дают ее членам осо-
бую эмоциональную энергию; символы являются идеала-
ми, эмблемами и доктринами, которые представляют груп-
повой опыт. Символы воспринимаются как священные теми,
кто пользуется ими, чтобы конституировать свою группу;
следовательно, люди, которые разделяют общие символы,
ощущают между собою моральные связи, и справедливый
гнев против аутсайдеров, которые преступают уважение,
испытываемое ими, обязан своим происхождением именно
этим символам.
Поэтому мы имеем объяснение того, что же удержива-
ет группу вместе и что удерживает группы порознь. Мы име-
ем объяснение идей и морали и в позитивном, и в негативном
их аспектах. И все это следует предписаниям, изложенным
в предыдущей главе, показывающей нерациональные осно-
вания рациональности.
Есть много способов, с помощью которых можно при-
менить теорию. Мы уже видели, что данная теория выходит
за пределы собственно религии: существуют политические
ритуалы и идеи — мы можем назвать их идеологиями, —
равно как и религиозные. В ней, конечно, много больше по-
литики, чем ритуальных аспектов собравшихся толп; объяс-
нительная теория политики должна также иметь дело с ин-
тересами и ресурсами, с властью и конфликтом. Следую-
щие главы нашей книги коснутся этих проблем, показав, где
ритуалы подгоняются к собственности и силе. Другой воз-
можностью было бы поднять тему ритуальных нарушений
и вызываемого ими справедливого гнева, которая ведет к
теории преступления и наказания. Это тоже оставлено для
последующей главы.
А теперь давайте присмотримся поближе к феномену
религии. Изучение его с точки зрения его вариаций и исто-
рических изменений, дает нам даже больше свидетельств,
что религия — явление социальное. И по странной эволю-
ции оно приводит нас к взгляду на наше современное секу-
ляризованное общество как наполненное ритуалами, кото-
рые являются продолжением более старых религий в новом
обличье. В основе некоторых из наиболее общих видов по-
вседневной деятельности мы обнаруживаем религию.

Тип Бога соответствует типу общества
Если Бог является представителем общества, тогда из
этого следует, что различные типы обществ должны иметь
различные типы богов. Должно иметься соответствие меж-
ду типом религии и структурой социальной группы. По мере
того, как изменяются общества, равным образом должны
изменяться и религии.
Если это происходит, то это именно то, что мы обнару-
жили, когда сравнивали различные религии.
В племенных обществах существует тесная связь меж-
ду религией и социальной структурой. Общества охотников
и собирателей, подобные тем, которые описывал Дюркгейм
в Австралии, представляют собой небольшие группы, ред-
ко превосходящие в полном сборе несколько сот человек.
Они, в сущности, не имеют ни благосостояния, ни иерар-
хии. Различные кланы, которые составляют племя, равны,
как и люди внутри них. Их религия показывает такую же
структуру. Соответственно каждому клану, существует свя-
щенный тотем (черный какаду, белый какаду, кенгуру и т. д.),
который дает клану свое имя и является центром его осо-
бых обрядов и верований. Все тотемы в религиозном отно-
шении равны. Каждый существует специально для своей
группы, ни один не возвышается над другим. Эта горизон-
тальная множественность сакральных объектов соответ-
ствует общей горизонтальной организации племени.
Единственная стратификация, обнаруженная внутри
австралийских обществ, — по возрасту и по полу. Старшие
мужчины доминируют над женщинами и более молодыми
мужчинами. Женщины полностью исключены из религиоз-
ных церемоний и им не позволяется даже смотреть на сак-
ральные эмблемы. Юноши постепенно допускаются в рели-
гиозный культ, но только через прохождение болезненных
обрядов инициации.
Когда мы движемся дальше, к племенным обществам,
которые практикуют незрелую агрокультуру (садовую
культуру), мы обнаруживаем, что и религия, и социальная
структура претерпели изменения. Такие общества крупнее
по размерам, более оседлы и имеют какое-то накопленное
благосостояние. Они обычно структурированы вокруг раз-
работанных систем родства. Существуют сложные правила

относительно того, кто на ком должен жениться; какие бра-
ки запрещены; совместно с^ьей семьей будут проживать
невеста, жених, дети; оплата какими товарами должна про-
изводиться между брачующимися семьями. В таких обще-
ствах имеется тенденция к повышению роли женщины. Мно-
гие из таких племен матрилинеальны (дети наследуют свое
имя и свою собственность по материнской линии) или мат-
рилокальны (мужья должны жить, по крайней мере часть
времени, в семье жены). Женщины также играют централь-
ную роль в экономике, выполняя большую часть сельско-
хозяйственной работы, равно как и ремесленной, такой, как
ткачество и гончарное производство. Таким образом, имен-
но женщины производят большую часть собственности.
Не должно удивлять, что в этом случае религии таких
обществ имеют тенденцию обладать сильно выраженным
женским акцентом. Основные культы часто концентриру-
ются на ритуалах плодородия, которые символически урав-
нивают сексуальное взаимодействие и деторождение с вы-
ращиванием и сбором урожая. Женщины занимают важное
место в религиозных церемониях. Сакральные доктрины ча-
сто касаются мифических женщин, а сакральные эмблемы
часто представляют женщин с преувеличенно выраженны-
ми грудями и гениталиями. Однако мужчины в таких обще-
ствах не являются вполне подчиненными и играют важную
роль в политике и военных делах. Эти религии имеют муж-
ские, равно как и женские компоненты. Но это впечатляю-
щая иллюстрация дюркгеймовской теории о том, что типы
обществ, в которых женщины играют наиболее видную роль,
должны также быть такими, в которых религии в наиболь-
шей степени ориентированы на женщину.
Чем более производительной становится экономика в
аграрных обществах, тем большее место занимает в них ши-
рокомасштабная социальная организация. Становится воз-
можным совершенное разнообразие и смешение социальных
типов. Отдельные группы могут специализироваться на раз-
ведении животных, рыбной ловле и торговле; появляются
поселения и города; организуются армии. Если мы бросим
общий взгляд на эти общества как на целое, мы заметим
другой религиозный паттерн. Теперь мы можем увидеть
спектр политических организаций от религиозно независи-
мых эгалитарных групп до местных княжеств, военных ко-

алиций и королевств, объединенных вокруг могуществен-
ного трона. Параллельно с этим разнообразием политичес-
кой организации появляется соответствующий ряд религий.
Вообще говоря, чем больше уровней в политической
организации, тем больше иерархии внутри религиозной сфе-
ры. Если на вершине имеется многосвязная политическая
структура с аристократами и чиновниками, господствую-
щими над более низкими уровнями вплоть до самого ниж-
него с крестьянами и рабами, вероятно, считается, что и боги
организованы в иерархии с полноправными богами и боги-
нями на вершине и младшими духами внизу. Чем более цен-
трализована политическая организация, чем больше уров-
ней иерархии располагается ниже всемогущего короля, тем
более вероятно, что религия понимается в виде высшего бога,
председательствующего над всеми остальными подобно гре-
ческому Зевсу, председательствующему на горе Олимп. По
мере того, как происходит завоевание одних государств дру-
гими, боги государства, потерпевшего поражение, часто ин-
корпорируются в общий пантеон; они становятся более низ-
кими религиозными силами, подчиненными тому богу, ко-
торый представляет государство-завоеватель. Такой бог
часто представляются небесным воином, всемогущей муж-
ской фигурой, королем королей в небе, отражающим коро-
ля королей на земле. Здесь религия не только отражает об-
щество, а действует как часть аппарата господства, служа
тому, чтобы представить высший класс особенно могуще-
ственным и благоговейно вдохновленным.
Еще одна форма религии появляется с возникновением
грамотного космополитического общества. В периоды, по-
добные античной Римской Империи, или в синхронные ее
существованию периоды, в Индии, Китае и Персии зароди-
лась идея о том, что различные имена богов представляют
единую трансцендентальную реальность. Пантеоны реду-
цируются к единому Богу или единому мистическому усло-
вию — Христианству, Буддизму, Индуистскому мистициз-
му, Даосизму, Конфуцианству, Зороастризму, а позже Ис-
ламу — все они были названы «мировыми религиями»,
потому что каждая из них видит в мире в целом единую
духовную силу. Каждая провозглашает, что нет ничего, кро-
ме единственного Бога, единственного состояния Просве-

щения или единственного Пути; все другие боги фальшивы
или иллюзорны.
Короче говоря, этот тип религии стремится к тому, что-
бы считаться универсальным. Он соответствует рационали-
зированному, грамотному обществу, обладающему такой
сильной политической властью, что оно может выносить
идею универсального государства, перекрывающего весь из-
вестный мир.
Оглядываясь назад, на весь диапазон обществ, от пле-
мен охотников и собирателей до великих мировых империй,
мы можем увидеть, что тип богов, постигаемых в каждом из
них, соответствует размерам и структуре общества. Бог пред-
ставляет общество не только в общем смысле, но и в дета-
лях. Каждый отдельный тип общества имеет свой собствен-
ный тип бога.
Тогда возникает исторический вопрос. Что изменяется
первым — религия или общество? Религия служит причи-
ной социального изменения или наоборот? Никто не пред-
принимал попытки проверить тот или другой способ для
всех типов обществ, которые мы обозревали выше. Однако
был выдвинут аргумент относительно одного конкретного
перехода от одного типа к другому. Макс Вебер, писавший
примерно в то же время, что и Дюркгейм, предположил, что
современное капиталистическое индустриальное общество
своим возникновением обязано изменениям в сфере рели-
гии. В своих ранних работах он атрибутирует его возникно-
вению протестантизма; в других работах он описывает эко-
номическое и политическое развитие современного мира в
целом как произрастающее из отдельных форм Христиан-
ства и Иудаизма.
Другие социологи перевернули эту каузальную гипоте-
зу. Марксисты утверждают, что идеологии возникают из
социальной структуры, которые укрепляют господство пра-
вящего класса, и формы собственности, на которой она по-
строена. Третью позицию занимают структуралисты, такие
как Клод Леви-Стросс. В соответствии с ними, структура
общества и структура религии (или идей и мифов вообще)
составляет единое целое. Они не спрашивают, что приходит
первым или что служит причиной чего, а вместо этого со-
средоточиваются на описании базовых элементов внутри
этих структур, из которых и конструируется целое.

Я не буду заниматься этой проблемой где-либо далее.
Ее ответвления составляют один из ключевых вопросов се-
годняшней социологии и на всем протяжении социальных и
культурологических наук.
Возникновение индивидуального Я
Социологическая теория религии применялась не толь-
ко к макроуровневым вопросам структуры общества целом;
она также дала толчок немалой части микроанализа. Он от-
носится к сравнительно малым группам и коротких взаимо-
действий — короче говоря, к ритуалам и символам повсед-
невной жизни.
В свете предшествующей аргументации может показать-
ся странным, что любые микроуровневые ритуалы все еще
существуют в широкомасштабном современном обществе.
Если Бог представляет общество, тогда, по мере того как
общество увеличивается в размерах, Бог становится все ве-
личественнее и отдаленнее. Более того, как указывал сам
Дюркгейм, по мере того как общества становятся все более
сложными, идея Бога должна становиться все более абст-
рактной. По мере усложнения разделения труда, индиви-
дуальные члены общества обладают все более специализи-
рованными жизненными опытами и все сильнее отличаются
друг от друга. Следовательно, любой символ, который пред-
ставляет все общество, должен обладать все менее опреде-
ленным содержанием. Бог все более отдаляется от того, что-
бы постигаться как конкретная эмблема, подобно австра-
лийскому тотему, и даже выходит за пределы постижения в
качестве личности, подобной одному из греческих богов или
богинь. В огромном мире религий Бог, или Предельная Ре-
альность, провозглашается за пределами всей мировой ха-
рактеристики и, таким образом, может быть описан только
негативно или в абстрактных превосходных степенях — как
неограниченное, неопределенное, бесконечное, всеведущее,
высшее добро. Становится богохульством рассматривать
Бога как просто разновидность сверхчеловека.
В этом развитии существует даже следующая ступень.
По мере того как Бог становится достаточно абстрактным,
постепенно исчезают все антропоморфические элементы.
Дюркгейм утверждает, что в индустриальных обществах

масштаб разделения труда становится настолько велик, что
даже самая общая идея Бога имеет тенденцию растаять в
воздухе. Она превращается в общую концепцию гуманнос-
ти. Моральные ограничения религии возрастали с каждым
переходом к более инклюзивной* концепции Бога. Там, где
племенная религия санкционировала моральные действия
среди членов племени, но оставляла в качестве аутсайдеров
членов других племен, возрастающий масштаб религиозных
идеалов с успехом расширял круг людей, по отношению к
кому верующий должен поступать морально. Сначала нала-
гается запрет на убийство и воровство только по отноше-
нию к членам своей тотемической группы; постепенно пред-
полагается, что нельзя убивать или грабить кого бы то ни
было. С развитием универсальной религии моральные идеи
гуманности начинают распространяться от семьи на весь вне-
шний мир.
По мере того как такое происходило, ни одна из миро-
вых религий не существовала полностью в соответствии с
тем, что она обещала изначально. Христианство и различ-
ные секты внутри него, Ислам и его секты, различные фор-
мы буддизма и так далее — каждая из них стала склоняться
к тому, чтобы идентифицироваться с отдельными государ-
ствами и социальными группами и вдохновлять гонения и
войны друг против друга. С возникновением космополити-
ческих обществ современности началась реакция против это-
го морального шовинизма. Просвещенные люди восемнад-
цатого и девятнадцатого столетий пришли к разрушению
веры в любые из отдельно взятых доктрин и символов этих
непримиримых религий и к необходимости помещения на
их место концепции морали, которая была бы выше всех
доктринальных предрассудков. Сама идея супернациональ-
ного начала исчезать. Но продолжало жить ее фундамен-
тальное содержание. Если базовый символизм религии пред-
ставляет общество, тогда это содержание можно найти в
доктринах, которые фокусируются на доброте или гуман-
ности или на схемах сохранения или улучшения общества.
Религия, подталкиваемая к крайнему обобщению или абст-
ракции, обращается в политические идеалы. Таким обра-
зом, современные политические доктрины, такие, как кон-
* Охватывающей, включающей в себя — Прим. пере в.

серватизм, либерализм или социализм, возникают из упад-
ка религиозной веры. Они также продолжают ее дело в но-
вой форме.
Мы все еще говорим о макроуровне целых обществ и
доктринах, которые стремятся служить им. Но по интерес-
ному изгибу мысли это развитие религии во все более и бо-
лее абстрактные формы и, наконец, в политические идеоло-
гии имеет своего двойника и на микроуровне. По мере того,
как общества становятся все крупнее и все сложнее, инди-
виды внутри них становятся во все более возрастающей сте-
пени отличными друг от друга. В племенном обществе, в
котором фактически каждый делает то же самое, что и кто
угодно другой, индивидуальные личности имеют тенденцию
к схожести между собой. В сложном индустриальном об-
ществе мы близки к прямо противоположному. Каждая ин-
дивидуальная личность имеет тенденцию к проживанию в
своем собственном специализированном мире. Поэтому те
же социальные изменения, которые делают религию абст-
рактной и удаленной, также делают людей более индиви-
дуалистичными.
Ритуалы взаимодействия
в повседневной жизни
Один из последователей дюркгеймовской школы мыш-
ления Эрвин Гоффман довольно искусно связал воедино
два этих процесса. Религиозные ритуалы и верования, кото-
рые представляют общество в целом, в современном обще-
стве стали настолько общими и удаленными от индивида,
что фактически исчезли из повседневной жизни. Церемо-
нии, молитвы, благодарения и тому подобное, которые ис-
пользовались, чтобы отмечать почти каждый час дня, ушли
в прошлое. Их место заняли ритуалы, которые стали на-
столько обычными, что считаются чем-то само собой разу-
меющимся. Гоффман называет их ритуалами взаимодей-
ствия.
Ритуалы взаимодействия имеют место в обычном разго-
воре. Ритуал часто принимает форму того, что мы обычно
считаем вежливостью. Идеал или сакральный объект, кото-
рый приписывается ей, это индивидуальное Я.
Что это может означать?

Это означает, во-первых, что чье-то Я — это не то же
самое, что его тело. Тело — это часть физического мира,
Я — часть социального. Наше имя, наш само-имидж, наше
сознание — все они, как уже описывал Дюркгейм, прихо-
дят из нашего взаимодействия с другими людьми. Ваше Я —
это идея того, чего вы придерживаетесь, и того, чего другие
люди придерживаются относительно вас.
Это означает, что люди при различных типах соци-
альных взаимодействий обретают различные типы самих
себя. В соответствии с тем сравнением различных типов об-
ществ и их религий, которое мы только что проделали, мы
могли бы провести сравнение различных типов Я, которыми
обладают люди в этих обществах. Вообще говоря, мы бы
обнаружили, что концепция Я претерпевает вдоль этого
континуума смещения от сильно погруженного в группу до
индивидуалистского.
В племенном обществе, например, индивиды восприни-
мают себя как часть клана. Какими бы особыми умениями
или энергией они ни обладали, это атрибутируется внешним
силам, таким как магия или власть тотема. Эти духовные
силы являются способами представления сильного ощуще-
ния социальных влияний, оказывающих на личность давле-
ние извне. В более сложных аграрных обществах эти, охва-
тывающие все религиозные силы немного отступили, хотя
необычное все еще объясняется вмешательством Бога, Судь-
бы или какой-то иной духовной силы. В этих обществах рав-
ным образом продолжает иметь место сильное социальное
давление на каждого индивида. Люди имеют тенденцию быть
крайне зависимыми от своих семей и связанными в жесткое
социальное ранжирование. Здесь мало уединенности; люди
живут в условиях, при которых жизнь каждого открыта
непрерывной инспекции со стороны тех, кто его окружает.
Неудивительно, что здесь существует лишь ограниченная
концепция индивидуального Я. От людей ожидают полной
лояльности их семьям и их старейшинам. Им предоставля-
ется мало выбора в вопросе о том, с кем они должны всту-
пать в брак или где работать. Законодательная система уде-
ляет личности мало внимания; семья в целом или деревня
могут считаться ответственными за преступление одного из
своих членов, а такие наказания, как пытки и увечья рас-
сматриваются как вполне приемлемые. Не предполагается

наличия у людей индивидуального мнения, и они жестко
принуждаются к конформности господствующим доктри-
нам. До индивидуального сознания нет дела; в расчет берет-
ся лишь внешняя конформность к группе.
В таком случае современные урбанистические общества
можно рассматривать как необычные для их концепции каж-
дого индивида как обладающего внутренним Я. Теперь по
закону индивиды несут ответственность за свои собствен-
ные действия, и степень вины или невиновности становится
зависимой от субъективного намерения. Сознательно ли и
умышленно ли совершил кто-то такое-то и такое-то дей-
ствие? Этот критерий показывает и то, что теперь люди вос-
принимаются имеющими субъективное Я, способное к об-
думыванию и принятию решения, — концепция, которой
не было в более ранних обществах, — и то, что от людей
требуется действовать в соответствии с таким индивиду-
ально ответственным Я. Понятие внутреннего индивидуаль-
ного Я — это не только превалирующий имидж в сегодняш-
нем мире, а еще и идеал, которым каждый из нас должен
обладать по требованиям сегодняшней морали.
Это должно насторожить нас относительно способа,
которым сам современный индивидуализм становится раз-
новидностью религиозного культа. Нам не только позволе-
но быть индивидами, от нас ожидают этого. Общество не
дает нам выбора в этом деХе.
Как же тогда продуцируется это чувство индивида, внут-
реннее сознание? Следует ожидать, что оно продуцируется
тем же путем: каким продуцируются любые моральные иде-
алы, через отдельный вид ритуала. Это ритуал, с которым,
как обнаружил Гоффман, мы сталкиваемся в повседневной
жизни.
Разговоры сегодня ведутся в значительной степени кау-
зально и информативно. Здесь немного осталось от ригид-
ной церемонии, которая могла бы напомнить нам старомод-
ные ритуалы. Но сама каузальность делает их похожими на
ритуалы, запоминающиеся самим индивидом.
Мы постоянно подчеркиваем, что высказываем наше
собственное мнение, не выходя из какой-то внешней роли.
Очень популярным стилем разговора сегодня являются
шутка и ирония; они выступают в качестве определенного
способа продемонстрировать, что мы можем поддерживать

обособленность от давлений и социальных организаций вок-
руг нас. Недовольство и критика, другие очень популярные
виды разговорной деятельности, в еще большей степени
позволяют нам держать себя независимо. Гоффман описы-
вает, каким образом эти способы вне чьего-то Я могут встра-
иваться в дружелюбный или недружелюбный контексты,
где люди пытаются «набрать очки », подшучивая на чужой
счет и превосходя друг друга в иронии. Все это конституи-
рует некую разновидность культа сверх-себя, демонстри-
руя, что вы можете продуцировать бесконечные напласто-
вания внутренней отстраненности от всего, что другие люди
могут бросить в вас.
Однако основные формы создающих Я ритуалов — не
конкурентные, а кооперативные. Люди сотрудничают в пост-
роении самоимиджа друг друга. В разговоре много места зани-
мает то, что можно было бы назвать «белой ложью ». Люди
преувеличивают, встраивая случаи в свою повседневную жизнь,
чтобы быть более возбужденными, чем они реально есть, пре-
тендуя на то, чтобы быть остроумнее, или холоднее, или бога-
че, чем в действительности, изображая своих противников бо-
лее мрачными красками по сравнению с тем, что есть на самом
деле. Собеседники все же выходят из положения с этими пре-
увеличениями. Кажется даже, что они ожидают их. Представ-
ляется, что каждый из индивидов молчаливо предоставляет
другому право сотворить нечто вроде фальшивого образа его
собственного мира в обмен на право поступить подобным же
образом, когда придет его черед говорить.
Все это тривиально, поскольку может иметь место в
любом конкретном разговоре и вносит свой вклад в поддер-
жание внутреннего себя каждой личностью. Потому что
идея самого себя, как и все «сакральные » идеалы, укрепля-
ется извне. Разговор — это серия маленьких ритуалов, в
которых поддерживается культ эго. Именно вследствие со-
циального эготизма каждый индивид зависит от своих дру-
зей, чтобы ценить свое собственное эгоистическое мировоз-
зрение. Как говорит Гоффман, социальное взаимодей-
ствие — это круговой процесс, в котором каждый дает
другому идеал самого себя и в ответ от других людей полу-
чает их собственные идеалы себя.
Гоффман проникает и гораздо дальше в те методы, с
помощью которых создаются социальные Я. Он сравнивает

социальную жизнь с театром, в котором имеются передние
планы и задние планы. На «передний план » люди помещают
идеализированный портрет себя, одетого в чистые одежды,
имеющего правильные выражения лица и использующего
правильные слова и жесты. На «задней сцене » люди зара-
нее готовят свои роли, а затем расслабляются и восстанав-
ливают свои силы от усилий, затраченных на пребывание на
«переднем плане». Существует много различных видов пе-
редних и задних планов: политические, профессиональные,
коммерческие, социальные. Можно даже говорить о задних
планах позади задних планов по мере перемещения к суще-
ственно более интимной обстановке. Психотерапия, или
чрезвычайно личные разговоры принадлежат сегодня в не-
котором роде к крайне задним планам, где объектом внима-
ния становятся вещи, которые не подлежат раскрытию на
других задних планах.
В таком случае современное Я может стать очень ус-
ложненным. Гоффман показывает, что существует большое
разнообразие слоев внутри слоев, различных форм соци-
ально разделяемых претензий, каждая из которых для сво-
его успешного выполнения требует определенного количе-
ства социальных усилий. В одной из своих более поздних
метафор он описывает это в виде ряда фрагментов картины,
где другие фрагменты всегда могут быть выложены вокруг
тех фрагментов, которые уже существуют.
Естественно, возникает вопрос: существует ли за все-
ми этими наслоениями конечное Я? Могло бы показаться,
что, если продолжить обдирать все эти разнообразные
типы игры, мы могли бы добраться до сердцевины индиви-
дуального сознания, до кукольника, который дергает за
ниточки всех этих марионеток. Но Гоффман так не думает.
Ни один из типов социального Я, которые он описывает,
не может быть создан без кооперативного социального вза-
имодействия. Фактически каждый из нас может обладать
всеми этими внутренними наслоениями только благодаря
сложному социальному миру, в котором мы сейчас обита-
ем. Именно благодаря тому, что мы можем перемещать-
ся среди разнообразия групповых ситуаций, и благодаря
тому, что в каждой из этих ситуаций, нас поощряют к
представлению идеального себя, и возникает этот слож-
ный внутренний комплекс.

Короче говоря, мы могли бы предположительно про-
должать проходить сквозь бесконечное число внутренних
слоев, никогда не достигая центра. Слои добавляются из
внешней среды, которая затем отражается в нашем созна-
нии. Каждый новый уровень индивида создается новым спо-
собом соотнесения с другими людьми. Пред-социальной
жизни не существует. Одиночное индивидуальное Я может
войти в существование только вместе со сложными форма-
ми социальной жизни.
Этот вывод не должен удивлять. Помимо всего, мы ви-
дели, как создается обществом религия, и что индивидуа-
лизм —это отличительно современная форма, которую при-
нимает религия. Именно структура современного общества
позволяет нам иметь «задний план » уединенности, чего не-
достает другим обществам и создает возможность идеали-
зации нашего поведения по отношению к каким-то людям,
когда мы сними разговариваем. Идея индивидуального уни-
кального внутреннего я возникает из этих отличительно со-
временных паттернов взаимодействия.
Подобно другим сакральным объектам, создаваемым
социальными ритуалами, современное Я — это нечто вроде
мифа. Опять же не удивительно, что подоплека любого ми-
фического символа — это одна и та же реальность: обще-
ство. Если теперь общество символизирует себя в субъек-
тивном Я, то такое происходит потому, что это уже позво-
ляет усложнившееся разделение труда.
Мир социальных ритуалов
Таким образом, теория социальных ритуалов может
быть основана на религии, но она простирается дальше, во
все уголки социальной жизни. Это становится ясно, если
мы вспомним фундаментальное положение, что социальные
группы любого типа базируются не просто на рациональ-
ном выборе, а на суб-рациональных чувствах солидарности.
Небольшие, изолированные и гомогенные группы оказыва-
ют очень сильное давление на индивида, и именно это по-
рождает чувства, выражаемые в религиозных верованиях в
вездесущность супернациональных духов. Для тех же ин-
дивидов в современном обществе, чей социальный опыт со-
стоит из огромного разнообразия различных столкновений

в широком диапазоне сети знакомств, ритуалы взаимодей-
ствия принимают совершенно иную форму. Тем не менее
они остаются ритуалами и продуцируют отличительно со-
временный тип «секуляризованной религии », культ инди-
видуализма. И все же культ индивидуализма — это не то
же самое, что совершенно изолированная, самоуправляе-
мая личность воображаемая идеей здравого смысла рацио-
нального субъекта, совершающего выбор. Как указывает
Гоффман, человеку не только дозволено быть индивидом,
от него фактически требуют этого. Когда наши социальные
взаимодействия принимают такую форму, мы не можем из-
бежать легальной ответственности за возлагаемое на нас до-
верие. И те же социальные условия продуцируют также эк-
спектацию*, что мы должны быть само-сознающими, иро-
ничными, обособленными и наделенными всеми остальными
чертами современного способа представления себя. Совре-
менный идеал небрежного, «холодного», владеющего со-
бой индивида — это не реакция против общества, это та са-
мая форма, в которую отлиты социальные идеалы сегод-
няшнего дня.
Хотя справедливо также, что даже в сегодняшнем об-
ществе мы не всецело предоставлены непостоянному рынку
связей. Мы не всегда сталкиваемся с калейдоскопическим
разнообразием различных людей и различных социальных
ситуаций. Какие-то из наших опытов — скажем, на протя-
жении детства или, может быть, внутри тесно сплоченных
групп и организаций — в большей степени схожи с теми опы-
тами высокой плотности, которые Дюркгейм описывает в
качестве базиса примитивной религии. Современное обще-
ство — это скопление всевозможных вещей, и вдоль всего
занятого социального рынка располагаются также совре-
менные «племена ». Как раз в этих местах — в небольших
поселениях или в опытах детей, ограниченных пределами
одних и тех же домов, школы и соседства, — мы и продол-
жаем обнаруживать маленькие племенные обряды солидар-
ности. Соответствующие верования могут принимать фор-
мы оживления традиционных религий, или они могут быть
современными культами, наподобие атлетических команд
или школьных братств. Существуют политические, профес-
* Ожидание (expectation).

сиональные, равно как и интеллектуальные культы, кото-
рые генерируют сильную эмоциональную приверженность
и поддержку символических верований, священных для
каждой отдельной группы. Все они действуют очень сильно
на современной сцене — столь долго, сколько группе уда-
ется удерживать групповую сплоченность и выполнять свои
собственные ритуалы.
Как мы видели, ритуалы представляют собою разно-
видность социальной технологии, которая может найти
разнообразные применения. Эта машина может быть при-
способлена к различным обстоятельствам, так что один и
тот же механизм может вырабатывать различную продук-
цию. В одной ситуации — на высоко-плотном конце спек-
тра — мы получим довольно фанатичные и суеверные
убеждения примитивных племен. В другой ситуации ре-
зультатом будет гоффмановский мир иронического инди-
видуализма. И все же другие напряжения социальных ры-
чагов имеют своим результатом идеологические чувства мас-
совой политики или интенсивность социальных движений.
Существуют ритуалы гармонии, равно как и ритуалы конф-
ликта. Иногда люди сознательно манипулируют ритуалами
для того, чтобы поддерживать свое господство над други-
ми. В другие времена ритуалы возникают спонтанно, вслед-
ствие способа, которым людям пришлось собраться вместе
в ситуациях «лицом-к-лицу».
Теория ритуалов может повести нас в долгий путь через
разнообразия социальной жизни. В последующих главах я
использую их вместе с некоторыми другими неочевидными
идеалами социологии.

Глава 3
Парадоксы власти
Власть представляется нам одним из тех слов, которые
имеют очевидное и прямое значение. Кого-то описывают как
могущественного политического лидера; такой-то обладает
реальной властью в деловом сообществе; некоторые люди
столь могущественны, что вы, возможно, не рискнули бы
оскорблять их. Институты также описываются как полнов-
ластные: кто-то занимает властную позицию секретаря важ-
ного союза; тот или другой комитет обладает властью в орга-
низации. И, конечно, все официальные позиции несут в себе
определенную власть.
Тем не менее, когда мы пытаемся прозондировать под-
поверхностные слои того, что мы называем властью, все ста-
новится менее очевидным. Люди, имеющие репутацию пол-
новластных, не обязательно используют свою власть. Чи-
новники очень часто бывают ограничены в способах своих
действий, что оставляет им не так уж много места для осу-
ществления своей власти. Политические лидеры приобре-
тают дурную славу за то, что раздают обещания выполне-
ния обширных программ, а потом оказываются неспособ-
ными выполнить их. Даже те, чья власть кажется наиболее
близкой к абсолютной — верхушка администраторов кор-
пораций или главы диктаторских правительств — не всегда
достигают своих целей. Промышленный магнат может от-
давать приказы своим секретарям, но он не обязательно в
состоянии удержать корпорацию от банкротства; и даже
самых кровавых из диктаторов иногда свергают путем рево-
люции или переворота.
Власть над человеческими существами — это отнюдь не
то же самое, что власть над неодушевленным миром. Соци-

альное могущество — это нечто иное, нежели электричес-
кая энергия; вы не можете просто нажать на кнопку и быть
уверенным, что после этого зажжется свет.
По мере того как мы изучаем власть, природа ее стано-
вится все более неуловимой в сравнении с первым взглядом.
Мы можем убедиться в этом, рассматривая случаи, когда
она реально работает и когда она перестает работать. Ус-
пешное обладание властью — это вовсе не нажимание на
кнопки; обладатель ее вовлекается в какие-то очень слож-
ные социальные манипуляции. Индивиды, которым удает-
ся быть могущественными и добиваться своего, должны
делать это, сообразуясь с законами социальной организа-
ции, а не противореча им. Не существует социальных супер-
менов, непроницаемых для пуль и путешествующих быст-
рее скорости света. Могущественный индивид — это тот,
кто действует в соответствии с природой вещей, кто пости-
гает, какую именно власть он может в данный момент пред-
ложить социальной организации.
Те, кто хотят, чтобы в обществе что-то произошло, вов-
лекаются в осуществление власти. Они пытаются навязать
свою волю другим. Они могут обладать официальным пра-
вом делать это, если являются избранными должностными
лицами, собственниками компаний, учителями в классе или
кем-то наподобие этого. Тем не менее, не так легко прово-
дить в жизнь свою политику. Использование власти всегда
приводит в движение противодействующие течения. Люди,
принадлежащие к рангам ниже верхушки, неосознанно со-
противляются излишне подавляющему осуществлению вла-
сти. Они с энтузиазмом следуют за ней, но лишь до той степе-
ни, в какой они согласны с тем, что делается. И даже тогда
они обычно проявляют несогласие с тем, как делаются дела,
или с тем, кому нести мяч. Эти конфликты наиболее очевид-
ны в сфере политики, однако и в любой организации, где не-
которые люди осуществляют контроль над другими, имеет
место подспудное недовольство тем, как делаются дела.
Одна из самых обычных форм борьбы — экономичес-
кая. Она имеет место в любой организации, где люди выпол-
няют работу для того, чтобы жить. Люди не обязательно
думают о своей жизни с марксистских позиций — как о ча-
сти конфликта борьбы рабочего класса против буржуазии,
но экономические проблемы всякий раз всплывают вновь и

вновь. Иногда проблема выливается наружу в форме рабо-
чей забастовки. В иные времена это являет собою борьбу
индивидов, преследующих свои личные интересы в неболь-
ших повседневных проблемах работы. Каждый наемный
работник должен постоянно решать, насколько трудна ра-
бота, сколько усилий затрачивать на нее, насколько иници-
ативно следует выполнять работу. Насколько усердно нужно
подчиняться приказам? Не хуже ли будет, если работать
настолько тяжко, насколько это возможно? Соответствует
ли оплата затраченным усилиям? Такого рода проблемы все-
гда неявно присутствуют, и всякий раз, когда работодатель
пытается заставить кого-то что-либо выполнить, имеет мес-
то неуловимый торг.
Кроме того, такие экономические проблемы являются
лишь частью того, вокруг чего ведется борьба. Люди жела-
ют и других вещей помимо денег — немного возможности
распоряжаться собой, возможности самим оценивать свою
работу, размышлений относительно приятности своего ра-
бочего места, единомышленников в числе тех, кто работает
вокруг них. Существует много вещей, за которые люди бу-
дут бороться всякий раз, когда кто-то пытается заставить
их что-то сделать.
Это означает, что попытки применить власть обычно ока-
зываются замешанными в социальные конфликты. В этих кон-
фликтах обычно побеждают люди, обладающие наиболь-
шими социальными ресурсами. Но как раз тот факт, что они
побеждают, может не совпадать с тем, чего они намерева-
ются достичь. То же самое применимо и к сфере политики,
и к любой более крупной части общества вообще. Получа-
ется не столько то, чего кто-либо в частности добивался,
сколько результат общей суммы конфликтов.
Один из способов увидеть, что реально происходит, со-
стоит в том, чтобы следовать различным стратегиям, кото-
рые могли бы применить лидер, менеджер или чиновник в
попытках осуществить власть над своими подчиненными.
Здесь у меня нет особого пристрастия к стороне менедже-
ра; это просто удобный способ описания того, что происхо-
дит. Такой же анализ кое-что расскажет нам о контрстрате-
гиях, доступных людям, которые сопротивляются приме-
няемой к ним власти. В определенных обстоятельствах
некоторые способы руководства работают лучше, чем дру-

гие, но все они обладают скрытыми недостатками и неожи-
данными последствиями. Первыми я исследую три различ-
ных способа попыток осуществления контроля.
Три стратегии:
деньги, сила и солидарность
Самый очевидный способ заставить людей сделать что-
то —это заплатить им. Это предполагает, что у вас есть день-
ги, с которых можно начать. (I в предположении, что вы
поступите подобным образом, вы теперь можете учредить
ваш бизнес, основать ваше правительственное агентство,
открыть свою школу или что угодно еще и начать осуществ-
лять власть над людьми от своего имени.
Но хотя деньги и могут быть властью, это не обязатель-
но вполне эффективная власть. Проблема состоит в том,
что вы можете платить людям, но это само по себе еще не
означает руководить людьми в том, что они будут делать на
работе. Предположим, вы платите им в конце каждого ме-
сяца. Чек поступает автоматически, независимо от того, хо-
рошо они выполнили свою работу или нет. Это не притяну-
то за уши: это способ, которым получают оплату большин-
ство государственных служащих в большинстве
бюрократических организаций где бы то ни было. Здесь един-
ственный способ контроля со стороны босса состоит в том,
чтобы уволить кого-то, кто не работает хорошо, но может
оказаться, что сделать это непросто. Если вам придется прой-
ти через переговоры с гражданскими службами или проф-
союзными комиссиями и другими организациями, это мо-
жет занять месяцы или годы, прежде чем будет уволен не-
продуктивный работник. Так что наличия денег для контроля
еще недостаточно.
Тогда очевидный ответ будет состоять в том, чтобы оп-
лачивать гораздо более короткие периоды. Вместо ежеме-
сячных выплат вы могли бы выдавать чеки по оплате ежене-
дельно. Это действительно тот способ, которым произво-
дится выплата большинству работников физического труда.
Здесь просматривается больше стремления к тому, чтобы
связать деньги с точным объемом выполненной работы. Вме-
сто того чтобы выплачивать ежемесячное или ежегодное
жалованье по принципу оплаты «белых воротничков» дос-

таточно высокого ранга, можно установить почасовую став-
ку. Теперь все существенно сужается; люди будут должны
появляться, по меньшей мере, на определенное количество
часов, чтобы получить оплату за них. И все же: чем эти люди
должны заниматься, кроме того, что смотреть на часы, ожи-
дая, когда наступит время идти домой? Тот факт, что люди
присутствуют физически, еще ничего не говорит о том, на-
сколько усердно они работают и сколько производят.
Самый близкий путь контроля над рабочими состоит в
том, чтобы прямо связать оплату с тем, что они выпустят.
Фабричные рабочие, к примеру, могут получать столько-то
центов за каждую часть машины, которую они изготовят.
Менеджер должен только сосчитать, сколько частей выпу-
щено за этот день и заплатить рабочим именно за столько,
сколько они сделали, не больше и не меньше. К несчастью,
здесь имеется ряд недостатков.
Одна из целей, на которую работает вся эта побуди-
тельная система, — установление контроля за тем, насколь-
ко быстро работают люди. Она не контролирует качество.
Вероятно, оно тоже должно бы учитываться, но тогда дол-
жна была возникнуть сдельная оплата, связанная с тем, что-
бы заставить рабочих замедлиться и выполнять свою рабо-
ту лучше. Кроме того, использование финансовой побуди-
тельной системы становится важным воздействием на тот
способ, каким рабочие думают о своей работе. Наиболее
важная вещь для менеджера это, очевидно, монетарный (де-
нежный) контроль; он становится наиболее важным также
и для рабочего. В глазах менеджера то, чего хотят все рабо-
чие, — это сделать как можно больше денег путем прило-
жения как можно меньшего количества усилий. Основной
аттитюд менеджера — поощрить это. За этим начинается
конкуренция между менеджером и рабочим за то, сколько
оплаты должно быть произведено за то или иное количе-
ство выполненной работы.
Рассмотрим, что должен сделать менеджер, чтобы ус-
тановить сдельную оплату. Он (или она) должен решить,
насколько усердной работы разумно ожидать от рабочих и
установить соответствующую шкалу оплаты. Если вы пла-
тите слишком много за каждую часть работы — скажем,
1 доллар, — тогда рабочие знают, что они должны произве-
сти, скажем, 30 частей в день, чтобы заработать 30 долла-

ров. Достигнув этого предела, либо того, что они считают
хорошим дневным заработком, они замедляют темп и более
или менее отдыхают, пока не закончится рабочий день. По-
этому менеджер, который установил сдельную оплату слиш-
ком высокой, не получит от рабочих максимального объема
работы. С другой стороны, предположим, что сдельная оп-
лата установлена на слишком низком уровне — скажем,
10 центов за единицу. При таком уровне, если даже рабочие
будут работать настолько усердно, насколько возможно,
выпуская, скажем, сто единиц в день, они все равно зарабо-
тают лишь 10 долларов. Этого не хватит на жизнь, и рабо-
чий скорее пойдет на забастовку или уйдет, чтобы искать
лучше оплачиваемой работы.
Очевидно, наилучший уровень оплаты для получения
для получения максимума продукции лежит где-то посере-
дине. Но как его точно найти — это проблема. Менеджер
может пойти и понаблюдать, какой работы можно разумно
ожидать от хороших рабочих, чтобы они работали, не уби-
вая себя, в течение напряженного рабочего дня. Тогда ме-
неджмент будет знать, сколько можно ожидать изготовле-
ния единиц и соответственно приспособить шкалу оплаты.
Беда в том, что рабочие тоже знают, что происходит, и ког-
да менеджер хронометрирует одного из них для установле-
ния оплаты, рабочий готовится к этому. За этим следует
небольшое драматическое представление — рабочий, ста-
рающийся выглядеть усердно работающим и, насколько это
возможно, всецело поглощенным ею, и все же выполняю-
щий свою работу настолько медленно, насколько это воз-
можно. Чем меньший объем работы, по мнению босса, яв-
ляется разумной нормой, тем легче рабочим достичь квоты
без того, чтобы заставлять себя работать слишком тяжко.
Эта ситуация является парадигмой для всех разнооб-
разных способов, какими менеджер мог бы попытаться кон-
тролировать рабочих с помощью денежных побуждений.
Рабочие всегда стараются манипулировать ситуацией, что-
бы выполнить работы настолько мало, насколько высока
оплата, в то время как менеджеры действуют в обратном
направлении. Вообще говоря, результатом является что-то
типа ничьей. Обычно, чем более сложна работа, тем больше
шансов на то, что рабочие выиграют это сражение. Сдель-
ная оплата полностью работает только тогда, когда имеется

множество простых, дискретных операций, которые легко
поддаются учету. Если работа очень сложная, эта система
неприменима. Это тот случай, когда один работник, что бы
он ни делал, зависит от кого-то еще, например, когда идет
сборка сложной части оборудования, в которой один рабо-
чий не может начать свою работу до тех пор, пока другие
люди не закончили свою. Если другие еще не завершили свой
сегмент операции, любой рабочий может ходить вокруг них,
ничего не делая, без всякой вины со своей стороны. Такого
рода ситуации весьма обычны, и, значит, реально плотный
денежный контроль типа сдельной оплаты встречается не
столь часто по сравнению с другими, более свободными
формами, как оплата за явное количество часов присутствия
на работе.
Выходит, деньги — это не такой уж могущественный
способ контроля, как можно было бы подумать. Поэтому
почему бы не попытаться как-то еще? Если бы были дозво-
лены все методы, люди могли бы довольно хладнокровно
решить, что более эффективной санкцией была бы сила.
Деньги — это нечто такое, за что можно более или менее
поторговаться. Но никто не хочет быть физически поранен-
ным, и не существует более крайней санкции, нежели угро-
за смерти. В сравнении с этим все остальное бледнеет: кто
посмеет ослушаться приказа, если за это он может лишить-
ся жизни?
Исторически стратегия подавления, конечно, достаточ-
но популярна. В традиционных аграрных обществах сила
определенно использовалась очень широко. Именно этим
способом рыцари удерживали в повиновении крестьян и всех
остальных. В наше время мы наблюдали спектакли нацистс-
ких и русских трудовых лагерей. В нашей собственной тю-
ремной системе узников иногда заставляют работать, дро-
бя каменные глыбы или штампуя автомобильные номера.
Однако опыт этих высоко коерсивных* организаций
показывает одну важную вещь: подневольный труд очень
не эффективен. Нацисты и русские пытались запускать за-
воды и шахты с их рабским трудом, но даже крайне жесто-
* От coercive — принудительный; существует и другая русско-
язычная калька— «коэрцитивный », но она используется исключи-
тельно в физике. — Прим. перев.

кое подавление не могло заставить их производить на уров-
не, хотя бы частично достигающем того уровня, на котором
производит свободный труд. До-современное сельское хо-
зяйство, где также широко применялось насилие, никогда
не достигало чего-нибудь близкого к уровню производи-
тельности современного фермерства, особенно на тех фер-
мах, которые принадлежат тем, кто на них работает.
Почему должно происходить так? Нетрудно увидеть,
что сила имеет определенные недостатки. Никому не нра-
вится, когда его подавляют, и любой, кто попытается при-
нудить других делать что-то, рискует получить озлоблен-
ную рабочую силу. Б.Ф.Скиннер, психолог-бихевиорист,
попытался показать это экспериментально — на голубях,
чтобы исключить людей. Вы можете научить голубя делать
много разных вещей — от клевания рычага до игры в пинг-
понг, вознаграждая его зернами. Но даже при решении про-
стых задач наказание гораздо менее эффективно, чем воз-
награждение. Вы могли бы подумать, что голубь будет осо-
бо стремиться выучиться нажимать на рычаг, если
испытывает удар электрическим током по лапкам. Но это
явно не занимает первого места среди голубиных приорите-
тов. Первое, что он попытается сделать, это выскочить из
клетки, он бешено бегает кругами, напуганный и разгневан-
ный (хотя сам Скиннер не рассказывает об этом такими сло-
вами), и даже пытается поранить руку психолога. После
многих экспериментов Скиннер провозгласил принцип, что
вознаграждение является гораздо более эффективным сред-
ством добиться согласия, нежели наказание.
Во всяком случае, в этом отношении люди не так уж и
отличаются от скиннеровских голубей. Когда кто-то при-
нуждает их, они первым делом расстраиваются. Они пыта-
ются драться, если могут, а если не могут, то избавиться
как-то по-другому. Пойти навстречу тому, что требуют, и
согласиться — это последнее прибежище, чтобы избежать
угрозы наказания, но даже тогда они работают не очень
охотно. В этом случае любой босс, который пытается по-
давлять свою рабочую силу, должен быть готов к тому, что-
бы затратить немало усилий и дополнительных рабочих ре-
сурсов, чтобы удержать работников от побега или бунта.
Лагерь рабского труда отличается от регулярной фабрики,
в частности, тем, что имеет огромное количество охранни-

ков, которые должны следить, не отлынивает ли кто-ни-
будь вообще от работы.
Даже если силы безопасности хорошо организованы,
их работа оказывается не очень эффективной как количе-
ственно, так и качественно. Когда подавляемые работники
не могут взбунтоваться или бежать, они, тем не менее, бу-
дут стремиться к тому, чтобы в определенной степени замк-
нуться в себе. Они становятся апатичными, правильно вы-
полняя ожидаемые от них движения, но не давая ничего
сверх едва достаточного минимума. Работа, которая требу-
ет какого-либо размышления, какой-либо инициативы, не
может выполняться с помощью принудительного труда. Вы
не можете заставить кого-то стать искусным часовщиком,
стоя над ним с кнутом, потому что он тут же испортит рабо-
ту. Даже выполняя такую довольно простую работу, как
дробление камней в каменоломне, рабочие, которые суще-
ственно апатичны, могут работать очень медленно и небреж-
но. Даже самое простое дело, такое, как работа лопатой,
может выполняться неуклюже.
Вы могли бы задать вопрос — а почему бы охране про-
сто не бить людей, наказывая их, если они не делают свою
работу усерднее и лучше. Несомненно, это как раз то, что
пытались делать охранники рабских трудовых лагерей. Но
эта тактика представляет собою что-то вроде самопораже-
ния. Чем больше бьют узников, тем менее они способны ра-
ботать усердно. Парадоксально, но сила имеет тенденцию
сама себя ограничивать. Узник, которого бьют, часто не толь-
ко слабее физически, но и тупее умственно. Если ваша стра-
тегия управления состоит в том, чтобы бить людей до неуз-
наваемости, вы получите от них неузнаваемую работу. Если
вы избиваете работника до смерти, вы вообще теряете ра-
ботника.
Как ни странно, насилие действует наилучшим образом
в качестве побудительного мотива в тех случаях, когда оно
меньше всего используется реально. Насилие не только име-
ет тенденцию делать людей менее способными к работе, но
и отнимает время у работы. Если вы все свое время тратите
на то, чтобы избивать работников, вы не выполняете ника-
кой работы. Режимам, сосредоточенным на наказаниях,
приходится надеяться, что простая угроза насилия терро-
ризирует людей, заставляя их работать усерднее. Как толь-

ко начинается регулярное применение санкций, производ-
ство быстро катится вниз.
Один из аспектов этого возникает в нашей жизни, кото-
рая, как мы надеемся, далеко ушла от надзирателей за кре-
стьянами и рабовладельцев традиционных обществ или кон-
центрационных лагерей Второй мировой войны. Родители
имеют альтернативу таких же санкций, осуществляя конт-
роль над своими маленькими детьми. Эквивалент денежно-
го вознаграждения состоит в том, чтобы дать им конфету,
или игрушки, или что-то еще, что они любят. Эквивалент
принуждения — порка. Эффекты и того и другого в рамках
семьи — те же, что и на фабрике и в тюрьме, как мы только
что обсуждали. Если вы контролируете своих детей с помо-
щью конфет, вы скоро обнаружите, что они зафиксирова-
ны на конфетах: они не будут ничего делать, пока не полу-
чат ожидаемого вознаграждения. Аналогично, если вы пы-
таетесь управлять с помощью порки, вы скоро обнаружите,
что это действует лишь в ограниченной степени. Ребенок,
который получает порку лишь раз, получает от нее гораздо
больше впечатления, чем тот, которого порют шесть раз на
дню. Фактически спустя некоторое время наказание стано-
вится почти полностью неэффективным. В любом случае
принуждение лучше работает там, где нужно заставить лю-
дей наделать чего-то, нежели акцент на мотивацию поло-
жительного свершения. Вы не можете пороть ваших детей
для того, чтобы они получали больше хороших отметок в
школе. Если вы что и получите что взамен этого, так это
устойчиво озлобленного ребенка, который перестает пони-
мать то, что вы ему или ей говорите.
Как раз в этом и состоит, в конечном счете, ирония при-
нуждения. Принуждение отчетливо отупляет людей. Этот
паттерн обнаруживается не только в обращении с детьми,
он наблюдается вновь и вновь в самых различных контек-
стах. Люди, находящиеся на самом дне коерсивной соци-
альной системы, уже получили репутацию глупых. Русские
аристократы были твердо убеждены, что крепостные, на
чьи спины они опускали свой хлыст, были глупыми людьми,
имевшими разума не больше, чем животные. Американские
рабовладельцы девятнадцатого века думали то же самое
относительно своих черных рабов. Однако то же самое на-
блюдалось и в нацистских, и русских трудовых лагерях.

Люди, попавшие в них, могли быть вполне обычными, мо-
жет быть, даже выше среднего уровня; после того как они
подвергались постоянному жестокому обращению, они на-
чинали действовать как бессловесные твари.
Результатом коерсивной ситуации всегда будет отупе-
ние. Если нет возможности бунта или бегства, узники по-
степенно утрачивают всякое чувство инициативы. Принуж-
даемые к выполнению бессмысленной работы на кого-то
другого, они покоряются настолько механически, насколь-
ко это возможно. Насколько могут, они замыкаются в сво-
ей скорлупе. Снаружи это действительно выглядит отупе-
нием. Но это тупость только с точки зрения рабовладельца,
которому хотелось бы, чтобы они проявляли побольше ини-
циативы для его или ее выгоды. И это, в конечном счете,
тупость не их, а самого рабовладельца.
Все это, в конечном счете, приводит к пониманию того,
что и вознаграждение, и принуждение — это довольно сла-
бые формы управления. Если вы хотите, чтобы что-то дела-
лось основательно хорошо, вам нужно найти такой способ,
чтобы люди сами захотели этого. Это не означает, что на-
грады и наказания не играют какой-то важной роли в соци-
альном мире. Очевидно, плата — это очень важно для того,
чтобы заполучить людей для выполнения работы, и угроза
наказания оказывает влияние на удержание их от того, что-
бы украсть содержимое кассы. Но если вы хотите выйти за
пределы этого минимума, вам нужно каким-то способом
втянуть людей в идентификацию с организацией и работой.
Вам нужно заставить их почувствовать, что работа — это
часть их собственной личности, что они вносят свой вклад
во что-то такое, во что они верят, или в дело группы, к кото-
рой они принадлежат.
Такое не представляется невозможным. В самом деле,
мы уже видели один из способов, каким это может про-
изойти. Это может случиться через социальные ритуалы,
которые создают чувство групповой идентичности и проду-
цируют идеалы, которые почитают люди. Но как вы заста-
вите действовать социальные ритуалы в мире труда?
Один из путей состоит в том, чтобы использовать орга-
низацию, которая уже высоко ритуализирована. К приме-
ру, церковь контролирует своих собственных членов, пото-
му что они индоктринированы в цели церкви своим посто-

янным участием в ее церемониях. Священники выполняют
свои обязанности, потому что они стоят над всеми ритуаль-
ными обязанностями, и эти ритуалы воздействуют на их соб-
ственную веру, равно как и на веру других. Такой тип орга-
низационной солидарности может иногда работать и на дру-
гие цели. Скажем, монахи могут проводить свое свободное
время, изготавливая ликеры в винных погребах. И действи-
тельно, в Средние века христианские монастыри (и буддий-
ские монастыри в Азии) производили много полезной рабо-
ты — и сельскохозяйственной, и ремесленной.
Высоко традиционализированные организации, такие,
как церковь, уже не играют такой важной роли в экономи-
ке, но организации могут создавать свои собственные ри-
туалы. В армии, например, офицерский корпус извлекает
изрядную долю своей мотивации из ритуалов, через кото-
рые они проходят, будучи кадетами, и в порядке военных
протоколов. Организации, подобные корпусу морской пе-
хоты, много внимания уделяют своему героическому имид-
жу и постоянно проводит различные ритуальные тесты на
machismo , чтобы напоминать морским пехотинцам, каки-
ми их хотят видеть. Сегодняшние высоко-статусные про-
фессии делают сильный упор на ритуалы в социализации
новых членов. Например, студенты-медики в медицинских
школах фактически изучают не так уж и много медицины,
зато они постоянно подвергаются воздействию многослов-
ных церемониальных разговоров, которое в их собствен-
ном сознании отделяет их от обычных человеческих су-
ществ и заставляет их возлагать на себя особые статусные
требования и манеры докторского поведения. Благодаря
такой само-индоктринации, врач очень сильно идентифи-
цируется со своей профессией, и внешние формы контро-
ля над медицинскими практиками становятся фактически
несущественными.
Ритуалы равным образом важны и для создания доста-
точной солидарности, позволяющей поддерживать функ-
ционирование организации и на менее привилегированном
профессиональном уровне. Офисные работники, как мы
видели, реально не очень плотно контролируются с помо-
щью системы оплаты, но они, тем не менее, стремятся вы-
* Здесь — мужество. — Прим. перев.

поднять свою работу — по крайней мере, на определенном
уровне компетенции. Это происходит в значительной степе-
ни благодаря тому, что они принимают участие в ряде не-
больших, но значительных социальных ритуалов, которые
заставляют их идентифицировать себя со своей професси-
ей и другими людьми организации. Как показал нам Гоф-
фман, в повседневной жизни существует бесчисленное мно-
жество ритуалов, в которых люди воссоздают частичный
имидж себя и заставляют других людей воспринимать этот
имидж.
Наиболее важными из этих ритуалов для целей иденти-
фикации людей со своими профессиями являются ситуа-
ции, в которых они должны принимать на себя публичную
ответственность за действия в качестве части организации.
Это происходит всякий раз, когда кто-то должен взять на
себя роль объясняющего политику организации посторон-
ним или когда кто-то отдает приказы своим подчиненным.
В обоих случаях, принимая ответственность за изложение
позиций организации другим людям, этот человек ощущает
себя частью организации.
Основной способ заставить людей желать своей работы
состоит в том, чтобы наделить их какой-то ответственнос-
тью. Эта ответственность должна носить главным образом
социальный характер: поставьте их в такое положение, что-
бы они должны были как-то воздействовать на других во
имя организации. Это создает лояльность и делает менее
важными монетарный и коерсивный контроль.
Если этот способ так хорошо работает, почему же он не
используется чаще? Почему не каждый социализируется с
помощью этой мягкой формы ритуального контроля? Дело
в том, что она имеет свои отрицательные стороны. Во-пер-
вых, ритуалы требуют определенного количества времени и
усилий, и сами они не обязательно имеют прямую продук-
тивность. Другой недостаток состоит в том, что поскольку
наиболее эффективные ритуалы — это те, в которых кто-
то наделяется долей организационной власти, то чем боль-
ше ритуалов вы используете, тем больше власти вы отдаете.
Если бы каждый в организации получил определенную от-
ветственность за отдавание приказов или публичные заяв-
ления о политике, слишком мало власти останется у руко-
водителя.

Поэтому существует неизбежное ограничение в приме-
нении ритуалов как формы контроля. За исключением оп-
ределенных моментов, они отвлекают от выполнения рабо-
ты и скорее ослабляют, нежели укрепляет централизован-
ный контроль. По этим причинам большинство организаций
используют ритуальный контроль весьма умеренно и толь-
ко по некоторым позициям — больше, чем другие формы
контроля. Уровни «белых воротничков» и особенно их выс-
шие ранги гораздо более ритуализированы, чем более низ-
кие уровни, связанные с выполнением ручной работы. Для
последних большинство организаций в основном опирают-
ся на монетарные формы контроля. При всех их недостат-
ках они оказываются дешевле, нежели попытки ритуализи-
ровать организацию в целом.
Важность само собой разумеющегося
Выглядит правдоподобным, что ни одна из трех форм
контроля не может быть принята без серьезных ограниче-
ний. Мы не говорим, что не существует такой вещи, как
власть. Но власть — это дело степени, она никогда не быва-
ет абсолютной. Некоторым людям удается приобрести боль-
ше власти, чем другим, но они должны для этого действо-
вать довольно уточенными методами. Наиболее эффектив-
ные виды контроля — это те, которые действуют косвенно.
Самый очевидный вид власти — это прямой, жесткий конт-
роль, осуществляемый с помощью одной только силы, но
он также и наименее эффективен, чтобы заставить людей
что-то сделать. Монетарная власть тоже более видимая, чем
реальная. Ритуальная власть работает более точно, посколь-
ку она скрытая, хотя по самой своей природе ею довольно
трудно манипулировать. Использование ритуалов обычно
подразумевает необходимость фактически отдавать прямую
власть в обмен на более полное согласие.
Главный способ, с помощью которого организованный
политик может осуществлять власть над тем, что де-
лают другие люди, состоит в том, чтобы воздейство-
вать на то, что они считают само собой разумеющимся.
Это возможно главным образом по тем причинам, которые
мы уже рассматривали при объяснении ограниченности че-
ловеческой рациональности. Суть в том, что любое прини-

маемое кем-либо сознательное решение, опирается на нео-
сознанные предпосылки. Более того, «под поверхностью »
постоянно присутствует нечто само собой разумеющееся.
Именно этим ограничено человеческое познание. На этом
ограничении и играет умный соискатель власти.
Попытайтесь когда-нибудь проделать такой экспери-
мент. Когда вы разговариваете с кем-то, заставьте его объяс-
нить все, что не является вполне ясным. Вы обнаружите в
результате ряд непрерывных прерываний:
А: Привет, как поживаешь?
В: Что ты имеешь в виду, когда говоришь «как»?
А: Ты же знаешь. Что с тобой происходит?
В : Что ты имеешь в виду под «происходит»?
А: Происходит, как ты знаешь, — это как идут дела?
В: Извини, не мог бы ты объяснить, что ты подразумева-
ешь под «как»?
А: Что ты имеешь в виду подтем, что я подразумеваю?
Ты хочешь со мной говорить или нет?
Очевидно, что такой способ задавать вопросы мог бы
продолжаться бесконечно, во всяком случае до тех пор, пока
слушатель не потеряет терпение и не врежет вам по зубам.
Но он иллюстрирует два важных пункта. Во-первых, в воп-
росе может быть названо фактически все. Мы можем ла-
дить с другими не потому, что все четко произносится, а
потому, что готовы принять большинство вещей, которые
они говорят, без объяснения. Гарольд Гарфинкель, кото-
рый реально проводил такого рода эксперимент, указыва-
ет, что существует неопределенный регресс предположе-
ний, который входит в любой акт коммуникации. Более того,
некоторые выражения просто необъяснимы. Слова типа
«ты»,или «здесь»,или «теперь»Гарфинкельназывает «ука-
зательными ». Вы должны уже знать, что это означает; это
может быть объяснено.
«Что ты имеешь в виду под "ты"? »
«Я имею в виду тебя, тебяН — Это сопровождается
тыканьем пальцем.
Второй момент заключается в том, что люди сходят с
ума, когда на них давят с требованием объяснить вещи, ко-
торые они считают само собой разумеющимися. Это проис-

ходит вследствие того, что они очень быстро убеждаются,
что объяснения будут продолжаться бесконечно, и вопро-
сы никогда не получат ответа. Если бы вы реально требова-
ли полного объяснения всего, что слышите, вы могли бы
прервать разговор с самого первого предложения. Однако
реальное значение этого для социологического понимания
способа, с помощью которого мир соединен воедино, — вов-
се не гнев. Это тот факт, что люди стараются избегать тако-
го рода ситуаций. Они молчаливо подразумевают, что мы
должны избегать этих бесконечных вопрошаний. Иногда ма-
ленькие дети начинают спрашивать свои бесконечные «по-
чему », но взрослые прерывают это.
В конечном счете, любая социальная организация рабо-
тает потому, что люди избегают такого расспрашивания боль-
шую часть своего времени. Это не означает, что люди не
вникают в аргументы или не спорят время от времени о том,
что должно быть сделано. Однако вступление в спор уже
подразумевает, что имеется обширная сфера для достиже-
ния согласия. Менеджер офиса может спорить с клерком о
том, как составить какое-то деловое письмо, но они в лю-
бом случае более или менее знают, о чем они спорят. Они не
втягиваются в гарфинкелевскую серию вопросов о том, что
они имеют в виду под тем или иным словом. Вы можете бы-
стро превратить организацию в ничто, если пойдете по это-
му пути; на нем не будет коммуникации вообще, даже по
поводу предмета разногласий.
Социальная организация возможна благодаря тому, что
люди поддерживают определенный уровень сосредоточен-
ности. Если они сосредоточиваются на одной вещи, даже
если только для того, чтобы не согласиться с кем-то по по-
воду ее, они многие вещи считают само собой разумеющи-
мися, укрепляя тем самым свою социальную реальность.
Поэтому даже когда босс обсуждает с клерком, какие ин-
струкции предлагается выполнить для рассмотрения дело-
вых писем, одновременно подразумевается, что босс имеет
право отдавать приказы, и клерк обычно повинуется им.
Даже если босс проигрывает этот частный спор, он или она
одерживает молчаливую победу, которая подтверждает его
или ее власть в целом.
Именно в этом молчаливом измерении власть осуществ-
ляется наиболее эффективно, например, умным политикам

удается завоевывать позиции из самого процесса уступки
чего-то менее важного.
Равным образом власть иногда действует, используя про-
стую тактику опровержения любой претензии к ней. Участ-
ники политических дебатов достаточно хорошо знают это.
Если вы хотите разбить аргументацию ваших оппонентов, вы
прерываете их до того, как они доберутся до своего главного
пункта, и просите их определить свои понятия. Это легко
может повести к той стороне дебатов, где до главного аргу-
мента никогда не добраться. Каждая дискуссия о том, что
именно обозначает что-то, несет в себе потенциал для беско-
нечной регрессии вопросов. Связанная с этим тактика состо-
ит в том, чтобы задавать вопросы на уровне, отличном от того,
о чем желает говорить ваш оппонент. Они хотят говорить о
своем предложении или обнародовать свои обиды; вы спра-
шиваете о точке зрения оратора, должны ли быть представ-
лены другие люди для того, чтобы иметь полное мнение по
данному вопросу, искренна ли их мотивация и так далее.
Разговор, если опять использовать гоффмановскую ана-
логию, подобен ряду фрагментов картины. Вы можете го-
ворить о том, что имеется внутри картины, или говорить о
раме. Картина — это оригинальная тема, что бы ни хотел об
этом сказать кто-либо; рама — это факт, о котором говорят
в частности. Если вы помещаете в фокус вашего разговора
раму, вы создаете раму вокруг рамы. Гоффман указывал
много способов, с помощью которых кто-то может удер-
живаться на этом, помещая бесконечные рамы вокруг рам,
созданных вокруг рам. Часть осуществления власти — это
как раз дело контроля за тем, в пределах какой рамы вы
позволяете действовать другим людям.
Эти молчаливые аспекты, взятые вместе, играют на фун-
даментальном ограничении способностей человека к позна-
нию: невозможно думать на всех уровнях сразу. Сосредо-
точение на одной вещи с необходимостью вытесняет другие
в область само собой разумеющегося. Умный босс или по-
литик старается извлечь выгоды из этой ситуации, пытаясь
убедиться, что те вещи, о которых он или она заботятся,
становятся частью той сферы, которую другие считают само
собой разумеющейся.
Но и эта стратегия имеет свои ограничения. Обладаю-
щие контролем, равно как и те, кто подвергается контро-

лю — рабочие или избиратели — подвержены одним и тем
же познавательным ограничениям. Босс должен играть по
слуху; не существует абсолютно оптимального способа осу-
ществлять даже эти косвенные методы контроля. До опре-
деленной степени в эти сети попадает каждый.
Оптимизация
против удовлетворительности
Возьмем проблему того, как запустить завод или мага-
зин или как поддерживать гладкую работу по обработке
документов в офисе. Представьте, что вы менеджер. Вы хо-
тите, чтобы все работало насколько возможно хорошо. Ваша
цель состоит в том, чтобы достичь оптимального уровня эф-
фективности.
Тогда возникает вопрос: какой уровень можно считать
оптимальным? Вы не можете просто сказать — выполняй
столько работы, сколько возможно. Существуют другие
соображения. Не должна ли работа иметь высокое каче-
ство? Здесь уже есть определенная дилемма. Как упомина-
лось выше, чем быстрее вы заставляете людей работать, тем
ниже будет качество того, что они делают. И все же вы дол-
жны достичь какой-то точки, за которой вы не пожелаете
жертвовать скоростью ради качества. Куда же вы помести-
те эту точку?
И это не единственная проблема, которую вы должны
рассчитать. Конечно, есть вопрос стоимости. Каждый хотел
бы удержать стоимость низкой и избежать убытков. Но
насколько важной является стоимость в сравнении со всем
остальным? Желаете вы немного повысить стоимость, для
того чтобы делать вещи настолько быстро, насколько это
возможно? С другой стороны, вы имеете приверженность к
определенному уровню качества. Насколько вы позволите
подняться стоимости, чтобы поддержать качество? На-
сколько стоящим будет пожертвовать качеством, для того
чтобы удержать на низком уровне стоимость?
Если этого недостаточно, есть еще о чем побеспокоить-
ся. Как насчет безопасности ваших работников? Стараетесь
ли вы максимизировать ее, не заботясь о том, насколько это
замедляет выпуск продукции, или насколько дорогим это
окажется? Как насчет эффектов вашего воздействия на

внешнее окружение (например, если вы запускаете завод,
который вовсю коптит или должен избавляться от произ-
водственных отходов)? Как много веса придаете вы этому в
сравнении со всеми другими факторами, которые мы рас-
сматривали?
Помимо всех этих чисто технических условий, вы дол-
жны держать в уме, что те, кто будет выполнять ваши пла-
ны, — это человеческие существа. Вы можете установить
определенный уровень работы, рассчитывая скорость, сто-
имость, качество, сырье и все остальное, но остается еще
вопрос, можете ли вы реально заставить работников выпол-
нять ее. Если вы давите на них слишком тяжело, они могут
забастовать, уйти или просто потерпеть неудачу в выполне-
нии ее. Вы должны позаботиться обо всем разнообразии
побудительных систем, которые я обсуждал, и принять во
внимание каждую из них как еще один источник дополни-
тельной стоимости, равно как и поглотитель вашего време-
ни и усилий. Контроль с помощью денежного жалованья —
это очевидные затраты, и было бы эффективным удержи-
вать его на настолько низком уровне, насколько возможно.
Но сделать это не так легко, и монетарный контроль реаль-
но не очень эффективен в создании какого-либо способа
согласия. С другой стороны принуждение имеет очевидные
недостатки, а контроль с помощью ритуалов требует много
времени и его нелегко успешно завершить. Тогда рабочая
сила станет еще одним кругом проблем, переплетающихся с
другими.
Быть менеджером — это означает получить изрядную
порцию головной боли. Вам нужно беспокоиться обо всех
этих вещах, и предполагается, что вы будете эффективны и
выполните их все наилучшим образом. Как вам достичь мак-
симальной эффективности? Ответ, к которому пришла орга-
низационная теория, прост; в ситуации большой сложнос-
ти не существует такой вещи, как чисто оптимальное
решение.
Что это означает? Это означает, что вы попали в сеть пе-
реплетающихся проблем. Если вы попытаетесь оптимизиро-
вать одну вещь, вам придется жертвовать чем-то другим. Кро-
ме того, эти процессы включают в себя неопределенности,
которые вы просто не сможете заранее контролировать. Как
вы собираетесь, к примеру, спланировать загруженность орга-

низации работой? Вы могли бы прямо сейчас заставить завод
выпускать продукции столько, сколько возможно, но на сле-
дующей неделе может случиться так, что сократятся ваши
запасы сырья или не поступит вовремя горючее. Или может
сократиться спрос, и вы не сможете продать того, что имеете.
Не лучше ли было бы снизить темп, смириться и постараться
поддержать ровный баланс входящих и выходящих потоков.
Конечно, было бы хорошо сделать это, если бы только
вы знали совершенно точно, какими станут в будущем тре-
бования и поставки. Если вы угадаете неверно — будь то в
направлении недооценки или переоценки, — вы окажетесь
неэффективны. Проблемы такого родавозникают в любой
ситуации, где приходится иметь дело с большим числом не-
предвиденных случайностей. Если вам нужно смонтировать
много частей, продавать много продуктов, координировать
действия многих различных работников, непрерывно будет
существовать проблема выбора, как подогнать эти вещи друг
к другу. И не будет простого плана, который позаботился
бы обо всех этих случайностях. Когда связываются воедино
разные вещи, любое неожиданное пиковое положение в
одной области потянет за собою всю цепочку.
Конечно, это не означает, что запустить организацию
невозможно. Очевидно, что люди делают это ежедневно и с
большой долей успеха. Хотя это невозможно сделать с по-
мощью плана, который максимизирует все аспекты продук-
тивности и которому затем следуют буквально. Фактически
единственный способ, с помощью которого вы можете за-
пустить сложную организацию, состоит в том, чтобы пере-
стать полагаться на оптимизирующую стратегию. Выража-
ясь словами нобелевского лауреата Герберта Саймона, вы
не максимизируете, а удовлетворяете.
Что это значит? Вместо того чтобы стараться добиться
максимального уровня продуктивности, самой низшей сто-
имости из возможных, самого высокого, насколько это воз-
можно, качества, наилучшего из возможных показателя
безопасности, и так далее, вы устанавливаете иной крите-
рий. Вы устанавливаете удовлетворительный уровень для
каждого из объектов, ниже которого уровень представля-
ется вам нежелательным. Коль скоро вещи соответствуют
этому удовлетворительному уровню, вы допускаете их. Дру-
гими словами, вы не стараетесь получить максимально воз-

можный результат, а вместо этого устанавливаете опреде-
ленную цель, которой стараетесь достичь. Вы делаете то же
самое в отношении уровней качества, трудовых отношений,
безопасности и всего остального. Как вы узнаете, каким дол-
жен быть удовлетворительный уровень? Главным образом
методом проб и ошибок, из опыта.
Коль скоро вы имеете эти удовлетворительные уровни,
вы теперь свободны для того, чтобы уделить свое внимание
чему бы то ни было, что представляется вам наиболее важ-
ным. Вы должны поддерживать контроль, чтобы убедиться
в достижении удовлетворительного уровня во всех сферах.
Когда что-то одно падает ниже этого уровня, вы работаете
именно над тем, чтобы выправить здесь положение. Менед-
жер подобен среднему line-backer*, затыкающему бреши в
оборонительной линии, где бы они ни возникали.
Эта стратегия удовлетворения и ликвидации аварий —
самый рациональный способ, чтобы справляться с ситуаци-
ей сложности и неопределенности. Добиваться при таких
обстоятельствах чисто вымышленного уровня абсолютной
эффективности — не более, а менее рационально. Просто
сложность организации больше, чем человеческие способ-
ности к обработке информации. Ограниченность человечес-
кого познания не позволяет социальному миру работать
подобно машине. Взамен этого мы должны приспосабли-
ваться к этой ограниченности, следуя более оборонитель-
ной стратегии, которая позволяет многим вещам частично
выходить из-под контроля в обмен на то, чтобы по большей
части удерживать их в рамках приемлемого контроля.
Поскольку мы живем в эпоху высоко продвинутых тех-
нологий, мы могли бы подумать об одном очевидном возра-
жении. Кто-то мог бы сказать, что, возможно, эта проблема
существует для менеджеров в сфере чисто человеческих от-
ношений. Но почему бы не предоставить ее разрешение ком-
пьютерам? Компьютеры обладают гораздо большими спо-
собностями к обработке информации, нежели люди, и дол-
жны быть способны просчитывать сложные отношения,
даже если мы не можем этого.
Это интересное возражение, потому что оно заставляет
нас исследовать природу рациональности вообще, а не толь-
* Полузащитнику — Прим. пере6.

ко для человеческих существ. Ответ будет таков: компьюте-
ры реально не меняют ничего фундаментального в приня-
тии решений в ситуациях большой сложности. В чем компь-
ютеры хороши, так это в очень рутинных и предсказуемых
операциях. Они, например, оказывают огромную помощь в
ускорении резервирования авиалиний, распечатке банковс-
ких документов — как раз потому, что это рутинные и не-
сложные операции. Может иметься необходимость в ком-
бинировании огромных объемов информации и координи-
ровании многих разнообразных мест, и электронная техника
может сэкономить значительную долю человеческих сил в
решении такого рода задач. Но в области сложного плани-
рования взаимодействующих процессов компьютеры не
могут действовать лучше людей.
Проблема не в том, что компьютеры не могут справ-
ляться с большими объемами информации. Как раз наобо-
рот. Компьютер в состоянии не только принять большое
количество информации, но и выдавать огромное количе-
ство решений. Когда мы хотим простого ответа, компьютер
все равно выдает нам очень сложный. Рассмотрим компью-
тер, запрограммированный на игру в шахматы. Предполо-
жительно компьютер должен бы делать это гораздо лучше
человеческих существ. Помимо прочего, он может просчи-
тать гораздо быстрее, что может произойти, если вы возьмете
коня своим ферзем, слоном, пешкой и т. д., а затем ваш про-
тивник сходит своей ладьей и т. д.
Но в этом и состоит трудность. Вы можете без труда
запрограммировать компьютер рассчитать все возможные
ходы, которые последуют после каждого из ваших возмож-
ных ходов. Предположим, что вы располагаете 12 возмож-
ными ходами, и ваш противник имеет 12 возможных вари-
антов ответов на ваш ход. Это составляет 144 возможных
комбинации на каждое изменение хода. Если вы сделаете в
будущем всего лишь три хода, вы получите 12* возможных
комбинаций (2985984), и это — только царапина на поверх-
ности. Если вы хотите, чтобы компьютер рассчитал целую
игру, это займет невероятно много времени, гораздо боль-
ше, чем вы проживете.
Поэтому когда вы программируете шахматный компь-
ютер, вы встраиваете в программу одно из ограничений, ко-
торыми уже обладают человеческие существа. Для нас про-

сто бесполезно делать компьютер, полностью использую-
щий все свои вычислительные возможности, поэтому мы
позволяем ему лишь рассчитывать последствия любого хода,
скажем, на дюжину будущих обменов. Позволить ему даль-
нейшее — значит, завалить себя информацией в большем
объеме, чем мы в состоянии справиться.
Такой тип ограничений делает компьютер в действитель-
ности более хорошим игроком. Но даже в таком виде ком-
пьютер фактически не очень хорош для игры в шахматы.
У людей, играющих в шахматы на высоком мастерском уров-
не, обычно не возникает трудностей в том, чтобы победить
компьютер. Почему? Потому что компьютер, оперирующий
грубой силой своих вычислительных способностей, в дей-
ствительности расточает большую часть своего времени впу-
стую; человек следует более определенной стратегии, осоз-
навая паттерны в целом и создавая на доске такую расста-
новку, которая постепенно сужает возможности
противника. Поэтому для того, чтобы запрограммировать
действительно хороший шахматный компьютер, програм-
мист должен знать наилучшие шахматные стратегии и дол-
жен спроектировать способ, как заложить их в компьютер.
Один из изобретателей компьютера — Тьюринг никогда не
смог создать компьютерной программы, которая побила бы
хорошего шахматного игрока. Сам Тьюринг думал, что это
означает, что компьютеры никогда не смогут всего того, что
могут люди, хотя другие компьютерные инженеры решили,
что это означает лишь то, что сам Тьюринг был не очень
хорошим игроком в шахматы.
Шахматная игра — это весьма хорошая аналогия про-
блем, с которыми сталкивается компьютер в попытках спро-
ектировать подходящую стратегию для организации. Ана-
логия слаба в том, что в шахматах все возможные ходы за-
даны и не может возникнуть ничего неожиданного, чего уже
не было бы в системе. Но и в рамках этих ограничений мы
можем увидеть, что даже мощь электронных расчетов не в
состоянии привести к единственной стратегии, которая мак-
симизирует достижение всех целей организации. Компью-
тер не придет к единственному решению, а даст диапазон
решений — различных сценариев, базирующихся на различ-
ных возможных вводных условиях и различных вариантах
выхода продукции среди различных целей организации. Me-

неджеры-люди все же должны сами делать свой выбор из
набора различных сценариев. И даже они могут сделать не-
верный ход, как показал в последние годы опыт крупных
организаций: автомобильные компании могут плохо просчи-
тывать свои рынки и терять миллиарды долларов; Пентагон
все еще проводит неудачные операции и растрачивает вре-
мя, материалы и деньги в мирное время. Введение в такие
ситуации компьютеров имеет тенденцию даже затруднить
менеджерские проблемы, потому что компьютерный
офис — это еще один сегмент в организации, дополнитель-
но усложняющий ее.
Так что даже в мире компьютеров не исчезают пробле-
мы принятия окончательного решения. Наилучшей стра-
тегией остается удовлетворительность. Люди не способны
думать как компьютеры, но это оборачивается тем, что
даже компьютер фактически не в состоянии думать как
компьютер. Везде имеются ограничения абсолютной ра-
циональности.
Власть неопределенности
Кто же именно в такой ситуации может выступать как
обладатель реальной власти? Все имеют ограничения того,
как они будут выполнять то, что хотят свершить. Любая
крупная организация представляет собою лабиринт непред-
виденных обстоятельств, и все ее члены упираются в неви-
димые стены, воздвигаемые их собственными познаватель-
ными ограничениями. Можем ли мы сказать о тех, кто взоб-
рался на вершину, как об относительно наиболее
могущественных?
Действительно можем. Одно из главных обобщений,
которые возникли из исследования различных организаций
и профессий, состоит в том, что наиболее могущественны-
ми профессиями являются те, которые контролируют не-
которые решающие области неопределенности.
Это было впервые открыто, когда социологи изучали
роль штабного эксперта в бюрократии. Штабной эксперт не
обладает официальной властью; он или она лишь дает сове-
ты менеджеру, в руках которого сосредоточена линейная
власть. Тем не менее, было обнаружено, что различие «штаб
в сравнении с линией » не было решительным противопос-

тавлением. Штабной советник часто мог детерминировать,
какое именно решение должен принять линейный менед-
жер, объясняя суть проблемы таким образом, что можно
будет следовать конкретному решению.
Например, инженер или экономист могли представить
свои данные так, что становилось ясно: наиболее разумным
будет придерживаться определенной линии действий. Од-
нако такой властью обладают не все эксперты. Различие со-
стоит в том, насколько рутинной является проблема. Если
она относится к тому типу проблем, которые возникают
вновь и вновь, менеджер может вынести суждение в оди-
ночку, и технический совет эксперта оказывает меньшее вли-
яние. Но если проблема лежит в области большой неопре-
деленности, эксперт, определяющий, в чем именно состоит
ее суть, становится очень могущественным. Это происходит
вследствие того, что абсолютно заурядный эксперт может
без труда решить проблему всякий раз, когда она возникает
благодаря тому, что он исключает неопределенность, пре-
вращая ее в рутинную задачу. С другой стороны, эксперты в
тех областях, где их экспертиза все же не может свести про-
блему до управляемых пропорций, — это те, чей совет ока-
зывает наибольшее воздействие на то, что будут делать дру-
гие люди.
Поэтому юрист, консультирующий фирму по рутинным
вопросам, будет иметь относительно слабое влияние на по-
литику в общем. Но тот же юрист мог бы стать могуще-
ственной фигурой в деликатной сделке — в случае, когда
совершенно неопределенно, что будет думать судья или с
чем выступит юрист противоположной стороны. Такого
рода случай ставит менеджера компании в тревожное поло-
жение, и, следовательно, он с гораздо большей вероятнос-
тью будет сильно полагаться на мнение эксперта. А посколь-
ку проблема в целом неопределенна и границы ее размыты,
юрист располагает изрядной долей возможностей для того,
чтобы внести в нее личное истолкование и различными спо-
собами оказать влияние на политику компании.
Этот паттерн близок и к истине в общем и целом. Имен-
но те, кто имеет уникальный доступ в область неопределен-
ности, воздействуют на людей, которые имеют на них боль-
шое влияние. Может оказаться так, что эти эксперты реаль-
но будут не в состоянии справиться с неопределенностью,

но они в состоянии поставить других людей под свою власть
в истолковании того, что происходит. Эта зависимость от-
брасывает тень на более общие чувства уважения к ним и
может перейти в скрытую власть.
По этой причине некоторые профессионалы гораздо
могущественнее других. Когда у вас спустило колесо, авто-
механик гораздо надежнее докторов. Но по той же самой
причине, квалификация механика не поднимается до очень
высокого уровня. Для вас слишком просто было бы ожи-
дать, что машина должна быть отремонтирована к завтраш-
нему утру, а если нет — вы обратитесь к другому механику.
А врачи имеют дело с болезнями, которые гораздо труднее
диагностировать и лечить; если доктор, который вас лечит,
потерпит неудачу — особенно в критической ситуации, —
большинство людей предположат, что это дефект самой
болезни, а не врача. Медицина носит более таинственный
характер, нежели автомеханика, и это главная причина боль-
шего престижа и власти врача.
Частью искусства обладания властью является умение
выглядеть настолько загадочным и впечатляющим, насколь-
ко это возможно. Врачи удерживают четкий барьер между
закулисной частью своей деятельности и публикой, кото-
рую они обслуживают; таинственность медицинского зна-
ния — это отчасти результат использования специализиро-
ванной терминологии и нежелания врачей посвятить публи-
ку в свои секреты. Для политиков в их стремлении к
поддержанию своей власти и престижа секретность носит
еще более решающий характер. Правительственный чинов-
ник высокого уровня получает огромные выгоды от своей
способности сказать публике, что он или она имеет дело с
международным кризисом, детали которого не могут быть
обнародованы по соображениям безопасности. Политики
стремятся окутать то, что они делают, атмосферой важнос-
ти. Поддержание секретности — это способ усиления дра-
матичности сферы их деятельности, равно как и недоступ-
ности для посторонних. На самой верхушке политики изна-
чально имеют дело с неопределенностью: способы, какими
будут реагировать иностранные правительства, способы,
какими будут осуществляться экономические сделки, воз-
можные альянсы, которые могут быть заключены с други-
ми политиками на выборах. Политики, помимо всего проче-

го, — это дилеры неопределенностей, именно это составля-
ет существо их власти.
Наконец, необходимо отметить, что власть неопреде-
ленности можно обнаружить и на более низких уровнях
организации, равно как и на высшем уровне чиновников и
советников. На некоторых фабриках, например, значитель-
ной долей власти обладают обслуживающие и ремонтные
рабочие. В то время как все выполняют свою работу в соот-
ветствии с прямыми рутинными функциями, их призывают
к действию, когда что-то ломается. Когда это происходит,
только они знают, что нужно сделать, чтобы фабрика опять
заработала. Они могут делать это быстро или медленно,
могут торговаться с менеджерами по поводу своего сотруд-
ничества, потому что только сами они могут реально судить
о том, насколько серьезна проблема. Искусно торгуясь, они
могут обменять эту власть на влияние на другие аспекты
организационной жизни.
Многие другие профессии внутри организаций на сред-
них и даже более низких уровнях имеют некоторые аспек-
ты такого рода власти. Секретарь, вскрывающий почту сво-
его босса, может обладать огромным влиянием на некото-
рые дела, попадающие в сферу его или ее внимания. Все это
скрытая власть, зависящая от способности определить си-
туацию людям, находящимся у власти. Поскольку босс не
может видеть первым, какого рода информация входит,
люди, которые оседлали каналы коммуникации, имеют не-
мало скрытого влияния.
Тогда получается, что власть внутри организации под-
вержена всем видам случайностей. Может оказаться так,
что совсем немного людей контролируют свои собственные
информационные области, и могут неожиданно возникать
различные области определенности. Всякий раз, когда ре-
шаются сложные проблемы, и организация стремится к од-
новременному достижению нескольких целей, менеджер,
как мы видели, оказывается не в состоянии принять какую-
либо одну оптимальную стратегию и должен согласиться с
удовлетворительной. Удовлетворительность — это и есть
стратегия, к которой люди принуждаются вследствие огра-
ничений, создаваемых множественными неопределенностя-
ми. Босс ограничен в своих возможностях действовать соб-
ственными методами в нескольких областях, и позволяет

им идти своим «нормальным» ходом. Эти «нормальные»,
«удовлетворительные» уровни в действительности устанав-
ливаются осуществлением скрытой власти других людей в
организации.
В конечном счете, власть оборачивается — во всяком
случае, отчасти — иллюзией. Некоторые люди могут отда-
вать приказы, но приказы могут с успехом выполняться толь-
ко тогда, когда они ограничены рамками определенных воз-
можностей. И, поскольку босс зависит от информации о
том, как идут дела, поступающей от других, его или ее при-
казы всегда отражают скрытое влияние тех, кто обеспечи-
вает его этой информацией, и, следовательно, в первую оче-
редь определяет ситуацию.
Счастливое это положение дел или печальное — зави-
сит от точки зрения, с которой мы на него взглянем. С точки
зрения менеджера, это причина, по которой организации
никогда не работают вполне ровно. Для кого-то другого,
кто проводит политику или желает, чтобы что-то делалось
определенным образом, — это рекомендация пессимисти-
ческого реализма. Однако для людей, которые работают в
организации и которые подвержены воздействию власти
других людей, утрата власти — это благословение. Пара-
доксы власти — это главный источник индивидуальной сво-
боды.

Глава 4
Нормальность преступления
Сложилось несколько широко принятых точек зрения
на преступление. Наиболее очевидные объяснения начина-
ются на уровне здравого смысла. Хотя беда здравого смыс-
ла состоит в том, что в нем обычно имеются противополож-
ные мнения по поводу любого предмета, оба из которых
исполнены здравого смысла для тех, кто верит в них. Эти
взгляды обычно корреспондируют с популярными полити-
ческими убеждениями. Грубо говоря, мы можем предпо-
честь либо консервативный, либо либеральный взгляд на
преступление. Как и в других областях социологии, эти оче-
видные объяснения не заходят слишком далеко. Теоретики
социологии, с одной стороны, подвергали критике эти по-
зиции, с другой — использовали их в попытках сделать их
более усложненными. Главный результат такого исследо-
вания состоял в том, чтобы дать нам осведомленность о том,
насколько сложно понять преступление и особенно конт-
ролировать его, следуя предположениям здравого смысла.
Преступления все еще происходят; при этом обществен-
ность протестует против этого, как и прежде.
Другие социологические теории шли несколько дальше
в изучении этого предмета. Однако по мере того как они все
глубже погружались в вопрос, причины преступления все
больше уходили из области очевидного в область неочевид-
ного. Более радикальная политическая позиция породила
свою собственную версию неочевидного понимания пре-
ступления, но она поставила также и новые проблемы.
Могу предположить, что наиболее утонченная и наиме-
нее очевидная теория преступления восходит опять же к
Дюркгейму. Эта проблема оказалась не такой, как мы при-

выкли думать. Мы можем столкнуться с таким парадоксом:
она встроена в структуру самого общества. Это не означает,
что с ней ничего нельзя поделать, однако социальная сто-
имость контроля за преступлением может включать в себя
более трудные изменения, нежели мы считали ранее.
Консервативные объяснения
преступления
Один из взглядов на преступление состоит в том, что
преступники — это просто плохие люди; единственный спо-
соб, которым с ними можно иметь дело, — это наказывать
их. Чем крупнее преступление, тем сильнее мы должны
сломить его. Эта позиция удерживалась в течение многих
веков, удерживается она и сегодня. Беда только в том, что
она реально никогда не работала. В Европе на протяжении
1600-х и 1700-х гг. наказания были настолько жестокими,
насколько можно вообразить. Людей вешали за кражу
куска хлеба; другим выжигали клеймо или отрезали уши.
Некоторых правонарушителей, особенно обвиняемых в
религиозных или политических преступлениях, пытали до
смерти. Все эти наказания становились публичным спек-
таклем. Вокруг собирались толпы, чтобы понаблюдать доб-
рую казнь, в то время как вокруг сновали торговцы, пред-
лагая закуску, а люди заключали пари на то, как долго еще
будет вопить преступник, поджариваемый на костре. Се-
годня людей, которые отстаивают жестокие наказания как
средство устрашения преступников, должны восхищать
такого рода ситуации.
Однако жестокие наказания не срабатывали. Преступ-
ления продолжали удерживаться на высоких уровнях на
протяжении сотен лет, несмотря на все эти повешения и
увечья. Как же это было возможно, когда люди рисковали
подвергнуться столь жестоким наказаниям? Весьма вероят-
но, что это происходило потому, что сами наказания делали
людей бессердечными. Публичные казни создавали барьер
для возникновения симпатии между наблюдающей толпой
и жертвой на эшафоте. Там, наверху, умирало существо,
принадлежавшее в некотором роде к другому племени, в то
время как зрители внизу наслаждались этим зрелищем са-
мим по себе. Все это официальное насилие должно было

заставить людей почувствовать, что человеческое страда-
ние стоит очень немногого. Они становились черствыми даже
по отношению к себе самим, так что наказания не выгляде-
ли для них столь же сильной угрозой, какой они кажутся
сегодня. Постепенно крайние меры наказания поощрялись
все менее и, наконец, они полностью исчезли.
Подобные ситуации все еще можно обнаружить и се-
годня в некоторых уголках мира. В Саудовской Аравии и
других мусульманских странах воровство наказывается от-
рубанием руки, а многие другие правонарушения — смер-
тью. Казни приводятся в исполнение публично, на них тре-
буется присутствие всей общины. Но результаты остаются
теми же, что и в средневековой Европе. В этих сельских му-
сульманских общинах очень высокий показатель убийств.
Многие из них, вероятно, обязаны своим происхождением
бесчеловечному отношению к человеческой жизни, кото-
рое само берет свое начало из системы легального наказа-
ния. Более того, значительная доля насилий в этих обще-
ствах даже не попадает в статистику убийств, поскольку
санкционируется общепринятым обычаем. Многие из
жертв — это женщины, убиваемые своими мужьями, бра-
тьями или отцами за такое преступление, как «адюльтер»,
которое подпадает под прямое воздействие традиционной
морали, когда правонарушением может стать даже невин-
ный разговор с мужчиной, не являющимся членом семьи.
Насильственное наказание за преступление в этих общинах
соответствует авторитарной социальной структуре с силь-
ными местными связями и ритуальными барьерами между
группами. Это патримониальные общества, организованные
вокруг глав семейств; с социологической точки зрения ис-
пользование ими публичного насилия отражает эту соци-
альную структуру.
Таким образом, у нас могут открыться глаза на то, что
наказание преступлений настолько насильственным обра-
зом, насколько это возможно, — это в действительности
такая политика, которую люди отстаивают не потому, что
она доказала свою эффективность. Это скорее политичес-
кая позиция или, что то же самое, моральная философия,
которая объявляет, что наказание правонарушителей дол-
жно быть крутым и даже жестоким или злобным. Сами при-
чины, по которым люди придерживаются такой позиции,

заслуживают объяснения со стороны социологии, посколь-
ку они должны придерживаться его по каким-то иным при-
чинам, нежели его практическое воздействие. Сторонники
такой позиции, несомненно, считают ее рациональной, но
здесь мы опять видим, что их рациональность имеет нераци-
ональное основание. Они не заботятся о том, чтобы рас-
смотреть свидетельства того, каким образом работают жес-
токие сдерживающие средства, они уже заведомо «знают»,
что их политика правильна. Это чувство правоты есть при-
знак партийной позиции в этой разновидности политичес-
кого консерватизма.
Несколько более научная версия такой политической
позиции предпринимала попытку связать преступление с
биологией. И сегодня некоторые исследователи предпола-
гают, что преступники обладают плохими генами; их склон-
ность к совершению преступлений является врожденной и,
следовательно, сделать с ними ничего нельзя. Общество
может лишь отбирать их в раннем возрасте, подвергая соот-
ветствующему тестированию, и впоследствии предположи-
тельно избавляться от них тем или иным способом. Как имен-
но это должно делаться — это еще не разработано: будет ли
полиция вести полные досье на всех людей с плохой генети-
кой или такие люди будут подвергаться пожизненному зак-
лючению, или подвергаться стерилизации, или даже унич-
тожению. Обсуждение проблемы даже не доходит до этого
пункта, потому что эта ее сторона носит сугубо теоретичес-
кий характер. Никто не знает, как нужно проводить тест на
плохую генетику, и никто не располагает сравнительными
свидетельствами того, что такие гены являются причиной
преступлений. Современная генетическая теория преступ-
ности — это еще одна версия консервативной политической
идеологии. В этом нетрудно убедиться, поскольку подоб-
ные аргументы относительно преступников применяются к
получателям пособий и другим социальным типам, предава-
емым анафеме консерввативным мышлением.
Биологическая теория преступности не нова. Сто лет
назад было популярно говорить, что преступники, равно как
и нищие и другие социальные неудачники, просто биологи-
чески дефективны. Научное доказательство в то время со-
стояло в измерении величины черепов, которая, как пред-
полагалось, была показателем разума. Спустя какое то вре-

мя черепные измерения были отброшены, отчасти вслед-
ствие того, что большое число бессловесных людей согла-
суется со всеми размерами голов, отчасти потому, что раз-
личные формы головы больше связаны с различными этни-
ческими группами, нежели с преступлением как таковым.
Постепенно сильные антипатии к нацистам, которые усерд-
но насаждали биологические теории в практику, оттолкну-
ли большинство людей от такого типа объяснений. Тот факт,
что сегодня биологические теории снова стали возвращать-
ся, — это, вероятно, в большей степени показатель того,
каким образом переворачиваются политические течения,
нежели какого-то продвижения в биологических исследо-
ваниях.
Либеральные объяснения
Если есть консервативная версия здравого смысла от-
носительно преступления, то должны быть и либеральные
версии. Либеральная позиция предпринимает усилия к тому,
чтобы понять, что же означает, оказаться в положении пре-
ступника. Почему кто-то вступает в преступную жизнь, и
что нужно сделать, чтобы помочь ему выйти оттуда? На эти
вопросы имеется несколько различных ответов.
Один из них состоит в том, что преступники — это люди,
которые просто попали в плохое общество. Молодые окру-
жены преступными шайками, и поэтому сами начинают пе-
ренимать ценности правонарушителей. Вскоре они вступа-
ют на путь мелкого воровства, мелких актов вандализма и
тому подобного. Это все больше и больше втягивает их в
культуру правонарушений, и постепенно они переходят к
более серьезным преступлениям и становятся полноценны-
ми преступниками.
Подобный этому тип преступления заключается в том,
что преступники выходят из сломанных семей и давящего
соседства. Эти детские стрессы и напряжения делают лю-
дей враждебными и небезопасными и ведут их в преступ-
ную жизнь. Вырастая в атмосфере нищеты и разрушенных
иллюзий, эти юноши не имеют оснований, чтобы присоеди-
ниться к нормальному обществу. Они чувствуют, что обще-
ство не находит им применения, и у них есть все основания,
чтобы отомстить любым возможным для них способом.

Иногда этот аргумент делает следующий шаг к тому,
чтобы предположить, что каких-то людей делают преступ-
никами как раз не их личные обстоятельства, а недостаток
возможностей изменить свои социальные условия. Если бы
дети из семей бедняков или расовых меньшинств имели шанс
улучшить свой мир, они бы стали нормальными, продуктив-
ными членами общества. Именно вследствие того, что они
попали в капкан недостатка возможностей, они и превра-
щаются в преступников. Более того, предполагается, что сама
социальная атмосфера Соединенных Штатов делает это чув-
ство особенно сильным. Потому что Соединенные Штаты —
это ориентированная на достижения культура, в которой
от людей ожидается, что они сотворят свой успех сами.
Предполагается, что из-за этого давления те, кто не оста-
вил такого стремления, чувствуют себя особенно отчуж-
денными и изливают свою обиду в форме преступления.
Утверждалось, например, что причиной, по которой ита-
ло-американцы стали столь известны в организованной пре-
ступности, было следствие того, что они иммигрировали в Аме-
рику как раз в то время, когда была сильна этническая дискри-
минация. Этнические группы, прибывшие раньше, такие,
например, как ирландцы в больших городах, уже получили
муниципальную работу более низкого уровня, включая дол-
жности в полиции. Имея все ожидания экономического успе-
ха, но столкнувшись с нехваткой легитимных возможностей,
многие итальянцы в поисках фортуны обратились к нелегаль-
ным способам. Таким образом, мафия оказалась окольным
путем в попытке достижения Американской Мечты.
Одна из версий этой линии мысли полагает, что за доб-
рую долю молодежных правонарушений косвенным обра-
зом ответственны школы. Школы — это то место, где силь-
но культивируется идеал «продвижения-благодаря-соб-
ственным-заслугам». Вследствие широко распространенных
требований предоставления возможностей для восходящей
мобильности, в последние десятилетия мы достигли той точ-
ки, в которой фактически всех детей поощряют оставаться
в школе на протяжении всего периода среднего образова-
ния, если не дольше. Однако большинству учащихся ясно,
что не все смогут продвинуться одинаково далеко в образо-
вательной системе. Некоторые обладают академическими
способностями, мотивацией, социальными навыками, свя-

зями, тогда как другие — нет. Некоторые учащиеся пребы-
вают в средней школе, потому что уже находятся на началь-
ных ступенях карьеры, в то время как другие просто про-
должают учебу по инерции, дожидаясь ее окончания. Со-
гласно этой интерпретации, именно переживание того, что
их принуждают к пребыванию в школе, а им самим это ни-
чего не дает, порождает чувство обиды и ведет к молодеж-
ным правонарушениям. В таком случае не удивительно, что
юные превонарушители нередко начинают с актов ванда-
лизма, таких как битье камнями школьных окон.
Можно увидеть, что некоторые из этих аргументов выг-
лядят довольно запутанно. Однако они разделяют тот взгляд,
что в действительности преступление — это не вина преступ-
ника. Он (или она, хотя фактически большинство преступни-
ков — мужчины) скорее не был бы преступником, если бы
ему вовремя помогли. Это просто неблагоприятные соци-
альные условия принудили его к преступной карьере.
Такой тип объяснения звучит определенно альтруис-
тично, и он положил начало большому числу усилий, на-
правленных на реформы и реабилитацию, чтобы наставить
преступников на путь нормального социального участия. Эта
философия господствует в официальной мысли относитель-
но пенитенциарных институтов до настоящего времени.
Предполагается, что тюрьмы — это изначально места, пред-
назначенные не для наказания, а для исправления и реаби-
литации. Поэтому предпринимался ряд реформ, направлен-
ных на то, чтобы привести тюрьмы в порядок, устранить
жестокие наказания и обеспечить рекреационные и образо-
вательные возможности. Тюрьмы, по общему мнению, ста-
ли местом, где преступники могли выучиться полезной про-
фессии, получить документ о среднем образовании, или ка-
ким-то иным образом приспособить себя к нормальной
карьере, когда они выйдут на волю. В связи с этим расшири-
ли свои функции «советы по освобождению под честное
слово ». Чувствовалось, что для осужденных преступников
лучше будет находиться не в тюрьме, а в своей общине под
надзором сочувствующего parole offleer*, который будет
* Представителя местной админиерации, надзирающего за услов-
но освобожденными и наделенного правом давать льготы аресто-
ванным или накладывать на них взыскания. — Прим.ne ре 6.

руководить их приспособлением к полезной и продуктив-
ной жизни.
Таким путем все возможные причины, которые, как счи-
тают, могут объяснить преступления, должны быть нейт-
рализованы соответствующей социальной реформой. Если
именно с противоправного поступка* начинаются дурные
дорожки молодежи, мы предоставляем молодежи услуги
со стороны групповых работников, чтобы попытаться от-
влечь банды с улиц на надзираемые игровые площадки. К ус-
лугам разрушенных семей и разваленных соседств будут
социальные работники и проекты обновления городов. Для
заблокированных возможностей мобильности будут пре-
доставлены разнообразные возможности, чтобы улучшить
жизненные шансы тех, кто был поставлен в неблагоприят-
ное положение, чтобы подольше удержать их в школе, что-
бы обеспечить исправляющие условия и тому подобное.
Как я уже говорил, все это очень альтруистично, но об-
ладает одним большим недостатком. Оно просто не очень
хорошо работает. Либеральные программы были в действии
в течение десятилетий, а преступность, тем не менее, не сни-
зилась. Напротив, показатели большинства видов преступ-
лений пропорционально численности населения выросли за
последние двадцать лет. Ни одна из социальных программ
предотвращения преступности не могла бы похвастаться
явными успехами.
В этом можно убедиться, взглянув на программы — одну
за другой, равно как и в целом. Скажем, работники, наблю-
дающие за молодежными группировками, или parole officers
не имели большого успеха в противостоянии криминальным
культурам. Молодежные работники иногда могут устанав-
ливать дружеские отношения с шайкой, но они не в состоя-
нии реально изменить образ ее жизни; и деятельность parole
officers — это еще один способ приспособления в жизни экс-
заключенных, наряду с другими видами криминальных свя-
зей. Тюрьмы, ориентированные на реабилитацию, терпят
явную неудачу. Фактически имеется огромное количество
свидетельств того, что тюрьмы, вероятно, утверждают мно-
гих заключенных в криминальной карьере как раз благода-
ря тому, что они оказываются включенными в социальные
* В оригинале — milieu. — Прим. пере в.

группы других заключенных, которые придерживаются
криминального образа жизни. В тюрьмах господствуют кру-
тые шайки заключенных, обычно организованные по расо-
вым и этническим линиям — Черные Мусульмане, Мекси-
канская Мафия, Арийское Братство, которые ведут соб-
ственные насильственные и жестокие междоусобицы,
организуют гомосексуальные насилия, доставляют в тюрь-
мы наркотики и другие нелегальные услуги. Эти и подобные
им организации продолжают действовать и после того, как
заключенный покидает тюрьму. Для многих из них контак-
ты с такими организациями могут оказаться наиболее силь-
ными связями из тех, которые они имеют. По иронии судь-
бы, тюрьма не только не реабилитирует преступников, но
часто выступает в качестве организационной базы, которая
наилучшим образом способствует экс-заключенным в про-
должении их криминальной карьеры. Поэтому вряд ли бу-
дет слишком удивительным открытием, что около 40 про-
центов бывших заключенных опять возвращаются в тюрь-
мы спустя несколько лет после освобождения.
Такого рода факты — это довольно серьезное обвине-
ние в адрес либеральных теорий преступности и ее предуп-
реждения, однако они не могут полностью убедить ее сто-
ронников в том, что они неправы. Они могут продолжать
утверждать, например, что правильно подобранные меры
противодействия применялись недостаточно настойчиво.
Они могут парировать, что мы нуждаемся в большем числе
молодежных работников, или в более активном наступле-
нии на существование нищеты и расовой дискриминации,
или в более серьезных усилиях для создания возможностей
мобильности для депривированной молодежи, а также быв-
ших заключенных. В этом есть определенная доля правдо-
подобности, поскольку можно считать истинным, что мог-
ло бы быть гораздо больше сделано в этом альтруистичес-
ком направлении. Однако возрастает подозрение, что было
бы неправильным принять эти теории в качестве основопо-
лагающих.
Возьмем теперь такие гипотезы о преступности, как тео-
рии сломанных семей и губительного соседства. Такие объяс-
нения представляются соответствующими нашему здравомыс-
лящему взгляду на мир: стресс и депривация ведут к преступ-
лению. Но свидетельства не всегда подтверждают это. Не

каждый ребенок из разведенной семьи становится преступни-
ком, фактически большинство таких детей вырастают вполне
нормальными людьми. Это особенно очевидно сегодня, когда
развод становится практически нормальной и приемлемой ча-
стью жизни почти половины семей. Вряд ли справедливым было
бы и утверждение, что каждый, кто живет в окружении пло-
хих соседей, становится преступником: это опять же только
меньшинство из живущих в таких районах. Значит, сама по
себе нищета не может быть причиной преступления, здесь дол-
жен быть какой-то другой фактор. Это становится еще оче-
виднее, когда мы узнаем, что все преступники — это никоим
образом не бедняки и не представители расовых меньшинств.
Юных правонарушителей можно с равным успехом обнару-
жить как в районах средних классов, так и в бедняцких райо-
нах. Богатые мальчики, объединяясь в братства, тоже совер-
шают акты вандализма, насилия и изнасилования, воровства и
всего остального, хотя они не всегда несут ответственность за
эти преступления. То же самое справедливо и в отношении
взрослых. Мы не можем сказать, что более бедные классы в
большей степени склонны к преступлениям. Так называемая
преступность белых воротничков—это также серьезная про-
блема, простирающаяся от подделывания чеков до присвое-
ния фондов или тайных подкупов правительственных чинов-
ников или уклонения от уплаты налогов.
Альтруистические, либеральные теории преступности вов-
се не адекватны для того, чтобы иметь дело с ее феноменами.
То, что на первый взгляд выглядит как реалистичное социоло-
гическое объяснение преступности, при более близком рас-
смотрении вовсе не может объяснить фактов ее проявления.
В депривированных слоях общества меньше преступности, не-
жели предсказывает теория, а в тех частях общества, где эти
условия не выдерживаются, преступности больше. Не стоит
удивляться, если кто-то придет к заключению, что либераль-
ные методы предотвращения преступности и реабилитации
преступников нельзя считать слишком удачными.
Радикальные объяснения преступности
В современной социологии наблюдается увеличение чис-
ла теоретических подходов, которые отвергают более тра-
диционные типы теорий, отдавая предпочтение радикально

новому взгляду на проблему преступности. Здесь теории
вступают в область неочевидного и даже парадоксального.
Основным поворотным пунктом в такого рода аргумен-
тации стало перемещение критического внимания с преступ-
ности на агентов правового принуждения. Например, иног-
да утверждают, что рост показателей преступности не име-
ет ничего общего с тем, сколько на самом деле совершается
преступлений. Предполагают, что если что и изменилось,
так это увеличение числа сообщений о них. Иногда волну
преступности нагоняют газеты, более выпукло очерчивая
криминальные истории на передовых страницах — возмож-
но, исходя из политических целей, чтобы нападать на го-
родскую администрацию или для того, чтобы поставить про-
блему преступности в повестку дня к предстоящим выбо-
рам. Отмечалось также, что и полиция раздувает показатели
преступности для доказательства своих регистрационных
способностей. Нераскрытые преступления, о которых преж-
де не сообщалось, теперь включаются в сводки. Это дает в
руки полиции хороший материал для привлечения внима-
ния к своим нуждам в увеличении бюджета.
Выглядит не менее правдоподобно утверждение, что
таким способом продуцируются некоторые из упоминаю-
щихся сдвигов в показателях преступности. Газеты, в част-
ности, являются не очень надежным источником информа-
ции о социальных тенденциях, а официальная полицейская
статистика также подвержена предубежденности благода-
ря сдвигам в методах отчетности. Всякий раз, когда кто-то
наблюдает резкий скачок в показателях преступности на
протяжении одного года, это часто случается благодаря
чисто административным переменам в статистически-отчет-
ной системе. В то же время надо сказать, что не все измене-
ния в показателях преступности могут быть атрибутирова-
ны причинам такого рода.
Однако есть и более радикальный смысл в предположе-
нии, что преступность создается органами правового при-
нуждения. Это относится к теории навешивания ярлыков.
Аргументация развивается примерно таким образом. Прак-
тически все молодые люди преступают законы. Они вовле-
чены в мелкое воровство и акты вандализма. Они ввязыва-
ются в драки, Льют тайком, имеют недозволенный секс, ку-
рят марихуану или употребляют наркотики и так далее. Это

широко распространено, и это является почти нормальным
поведением в определенном возрасте. Решающим здесь ока-
зывается то, что некоторые из этих молодых людей попада-
ются. Они задерживаются властями за то или за другое пра-
вонарушение. Однако даже в этот момент имеется возмож-
ность пресечь негативные социальные последствия.
Некоторые из этих юношей отделываются предупрежде-
нием, скажем, хотя бы потому, что школьные начальники
их любят, или благодаря вмешательству их родителей, или
же потому, что им симпатизирует сама полиция. Если про-
исходит так, то они спасены от спуска в длинную дымогар-
ную трубу, в конце которой их ожидает полновесная кри-
минальная идентичность.
Если юный правонарушитель действительно арестован
по обвинению в преступлении, это оказывает решающее
воздействие на его или ее карьеру. Это происходит различ-
ными путями. Одно из воздействий носит психологический
характер: те, кто раньше более или менее расценивал себя
так же, как и других, теперь считают себя чем-то иным. Те-
перь на них навешен ярлык преступника, юного правонару-
шителя; они попали в сеть преступных организаций. Каж-
дый шаг вдоль этого пути укрепляет чувство, что они стали
кем-то иными, не такими нормальными, они обрели крими-
нальную идентичность.
Когда такое произошло, сойти с этого пути трудно. Лич-
ности, перешагнувшей пограничную линию «на ту сторо-
ну », бывает невозможно вернуться обратно. Вот почему с
точки зрения всех, кто делает упор на реабилитацию — чле-
нов молодежного совета, parole officers и остальных, — пра-
вонарушители склонны повторить свои преступления, а ча-
сто продвигаются к более серьезным правонарушениям.
Скажем, начав с того, что попались на вандализме, они мо-
гут пойти на угон автомашин. Попавшись через какое-то вре-
мя на этом и получив более серьезный приговор, они даже
еще более глубоко впутываются в преступную идентич-
ность. Если они попадают в тюрьму, то вливаются в компа-
нию других преступников, так что криминальное мировоз-
зрение и образ жизни становятся для них единственным
значимым миром. Даже если они не отправляются в тюрьму
(или после того, как они освобождаются из нее), они живут
в мире, ориентированном на parole officer, а в глубинах их

сознания постоянно присутствуют полиция и суд. Все, что
фактически делают либеральные, ориентированные на ре-
форму, контролирующие преступность агентства, служат
для правонарушителей постоянным напоминанием об их
криминальной идентичности и усиливают ее.
Таким путем создается само-увековечиващаяся цепоч-
ка криминальной активности. Ключевой пункт последова-
тельности в целом лежит в самом начале, с которого начина-
ется процесс навешивания ярлыков. Именно первая драма-
тичная конфронтация с законом создает все дальнейшие
различия, решая, каким путем пойдет дальше индивид. Или
он сохранит нормальный образ жизни, или начнет преступ-
ную карьеру, в которой все, что делается для того, чтобы
предотвратить ее, фактически делает ее все более неизбеж-
ной.
Это скорее психологический способ описания динами-
ки прцесса навешивания ярлыков. Я мог бы описать этот
процесс под иным углом зрения, не столь сильно подчерки-
вающим тот сдвиг, который происходит в уме начинающего
«преступника >►, а фиксирующим внимание на том, что про-
исходит внутри самой организации, поддерживающей за-
кон. Социологи, изучающие полицию, указывают, что она
являет собою организацию с такими же административны-
ми проблемами, что и любая другая организация. Организа-
ция в бизнесе, к примеру, нуждается в поддержании уров-
ня своих продаж; полицейская же организация нуждается
в том, чтобы задерживать преступников и расследовать пре-
ступления. Это отнюдь не легко. Некоторые преступления
удается расследовать сравнительно быстро, например убий-
ства (почему так, мы увидим чуть дальше). Но такие пре-
ступления составляют незначительный процент от общего
их объема. Наиболее обычными и наиболее широко воздей-
ствующими на общественность преступлениями являются
кражи со взломом, угоны автомобилей и другие типы во-
ровства. Они трудны для расследования именно потому, что
их много. На месте преступления обычно остается мало улик
и редко бывают свидетели. Исключая случаи, когда вора
ловят с поличным, поймать его или ее бывает трудно. И даже
если они задержаны, бывает нелегко заполучить доказатель-
ства для представления суду. Поскольку большинство краж
совершается в одиночку, обычно бывает невозможным про-

верить показания одного преступна для сопоставления с
показаниями другого. Как же тогда полиция пытается удер-
жать под контролем эту большую категорию преступлений?
Наилучшей стратегией, которой могут следовать в этой
ситуации полицейские, — постараться получить признания
от задержанных преступников. Поэтому всякий раз, когда
кого-либо арестовывают, скажем, с вещами от кражи со
взломом, на них оказывают мощное давление с целью полу-
чить признание в других кражах. Используются все методы
полицейского допроса, одним из которых иногда бывает
применение жестокой силы. Хотя наиболее эффективным
способом давления обычно оказывается сделка. Обвиняе-
мых преступников склоняют к признанию в одной из нерас-
крытых краж, имеющихся в полицейском списке; в обмен
на это им дозволяется признать себя виновными в какой-то
ограниченной мере, например в одном или двух пунктах кра-
жи. Это типичный довод для сделки. Юристы со стороны
обвинения и защиты вырабатывают соглашение, что они
будут просить судью о частичном наказании, в то время как
другие обвинения отклоняются. Каждый что-то получает
от этой сделки. Преступник получает более легкий приго-
вор — год в тюрьме или, может быть, даже условное осво-
бождение. Полиция получает возможность объявить о дю-
жине раскрытых краж, которая позволяет в более выгодном
свете представить их департамент в ежегодном статистичес-
ком отчете. Юристы со стороны обвинения сокращают время
пребывания в суде, судья получает возможность быстрее
продвигать дела, сокращая очереди в их слушании и заторы в
работе суда. Единственные, кто не извлекают выгод из этой
системы, — это жертвы грабежей, которые не получают об-
ратно своего имущества и какой либо реальной защиты в форме
поимки настоящих преступников.
Все это оказывает имеет мощное воздействие на усиле-
ние процесса «навешивания ярлыков », направляющего лю-
дей в русло криминальной карьеры. Способ, которым поли-
ция может поддержать работу своей системы, состоит в том,
чтобы прикрепить соответствующие таблички к тем людям,
которых легче всего арестовать. Как я говорил, трудно отыс-
кать отдельно взятого грабителя, который несет ответствен-
ность за последний налет. Его или ее (но обычно его) бывает
особенно трудно найти, если они — новички в этой карьере.

С другой стороны, легче всего арестовать тех людей, кото-
рые ранее уже подвергались аресту. Поэтому один из спо-
собов, которым полиция может «раскрыть» ряд ограбле-
ний, состоит в том, чтобы нанести неожиданный визит об-
винявшимся ранее преступникам, которые выпущены
условно. Одним из условий такого освобождения является
то, что экс-обвиняемый подвергается надзору. Поэтому
полиция является и ищет украденное имущество, нелегаль-
ные наркотики или другие улики. Найти их обычно бывает
нетрудно, в особенности потому, что те или иные наркоти-
ки — это обычно часть любой криминальной культуры. (Что
не означает, что такие же наркотики не могут быть также
быть частью образа жизни людей, не имеющих прямого от-
ношения к преступному миру.)
И таким образом полиция может привести в движение
процесс заключения сделки. Бывший преступник, особенно
условно освобожденный, уязвим уже в силу того, что усло-
вия, по которым его освобождают, предписывают ему из-
бегать любых нарушений такого рода. Любое нарушение
условий отменяет условное освобождение и отправляет его
обратно в тюрьму отбывать то, что положено по приговору.
Это оказывает огромное давление на условно освобожден-
ного в сторону многословного признания, требуемого для
прояснения полицейских отчетов, в обмен на предложение
о сделке, дарующей определенное снисхождение. Такой ре-
зультат — это еще один раунд досрочного освобождения
или тюрьмы и так далее.
Таким образом, цепочка события, которая начинается с
того, что на кого-то навешивается ярлык преступника за пер-
вичное правонарушение, может завершиться чем-то вроде
невидимой тюрьмы в своем собственном праве. Когда кто-то
становится известен полиции, она подвергает его организа-
ционному давлению, которое будет протаскивать его через
систему вновь и вновь. Будет ли он сильно идентифицировать
себя с криминальным сообществом или нет, полиция будет
стараться сделать это, и выйти из этого круга становится все
труднее. Экс-заключенные направляются в машину, которая
постоянно репродуцирует их, потому что они представляют
собою самый легкодоступный материал.
Теория навешивания ярлыков утверждает, что преступ-
ление фактически создается процессом поимки. В отличие от

предыдущих типов теорий, которые мы просматривали, здесь
личностные характеристики индивидов, или их социальный
класс, или этнические, или соседские основания не играют ре-
шающей роли. Предполагается, что все люди нарушают закон.
Но только некоторые из них попадаются, обвиняются, залеп-
ляются ярлыками и всем остальным и поэтому становятся пол-
ноценными преступниками. Если преступники, которые про-
ходят через суды и тюрьмы, с такой большой степенью веро-
ятности оказываются бедняками, черными, либо каким-то иным
образом подходят под кем-то разработанные признаки «соци-
ально нежелательных », «социально депривированных », то это
происходит вследствие того, что они являют собою типы лю-
дей, которые с наибольшей степенью вероятности могут ока-
заться арестованными и осужденными. Компания парней, во-
рующих статую из колледжа или насилующих на вечеринке
девушек из университетского женского клуба, отделываются
выговором, потому что на такие поступки навешен ярлык «ша-
лости колледжа ». Бедный черный юноша, вытворяющий та-
кого же рода веши, отправляется в юношеский суд и начинает
карьеру серьезного преступника.
Существует даже более сильная версия радикального
подхода к преступлению. Она утверждает, что преступни-
ков создает не просто полиция, а сам закон. Можно приве-
сти такой очевидный пример: приобретение наркотиков не
было преступлением до тех пор, пока не были приняты за-
коны, превращающее приобретение их частным лицом в пра-
вонарушение. В 1800-х гг. использование опиума и основан-
ных на нем препаратов не было нелегальным и было доволь-
но широко распространено. Наркотики можно было купить
за прилавком любой аптеки. Многие люди употребляли их в
патентованных лекарствах. Другие использовали их как бо-
леутоляющее или потому, что им нравились ощущения, ко-
торые они вызывают. То же самое относилось к гашишу,
марихуане, коке или кокаину. В начале 1900-х публичное
употребление опиума и извлекаемых из него веществ было
поставлено вне закона в Соединенных Штатах и — через
ряд международных соглашений — в других современных
государствах по всему миру. За ними последовали другие
законы, запрещавшие употребление кокаина и конопли.
Эти законы внезапно создали новую категорию преступ-
лений. Люди, которые прежде участвовали в чисто приват-

ном акте, становились теперь преступающими довольно се-
рьезный закон. Это возымело далеко идущие социальные
ответвления. Одно из них состояло в том, что были приве-
дены в движение показанные выше процессы навешивания
ярлыков, как психологические, так и организационные.
Люди, пойманные за правонарушения, связанные с нарко-
тиками, могли теперь переливаться в преступное сообще-
ство и оказывались в тисках криминальной карьеры. В то
время как прежде опиум могли приобретать взрослые жен-
щины для лечения от кашля или употреблять рабочие в та-
вернах, теперь искатели опиума должны были обитать в под-
полье, организовывать тайные встречи с торговцами нарко-
тиками и, конечно, избегать того, чтобы попадать в поле
зрения полиции.
Более того, иллегализация наркотиков имела важный
экономический эффект. Когда наркотики продавались на от-
крытом рынке, цена их была относительно низкой, посколь-
ку производство и транспортировка обходились недорого.
Но когда наркотики стали нелегальными, этот бизнес в це-
лом стал резко ограниченным. Как нетрудно убедиться из
простого применения правил экономики спроса и предложе-
ния, ограничение предложения резко взвинтили цены. В то
время как в Англии в начале девятнадцатого века доза опиума
столила шиллинг (что сегодня эквивалентно примерно 25
долларам), теперь героин (производное от опиума в двадца-
том веке) стоит 2000 долларов унция. Дилеры наркотиков и
потребители их несут сегодня гораздо большие расходы, ведя
свою деятельность как можно более тайно, выплачивая взят-
ки, а также неизбежные гонорары адвокатам, когда они по-
падаются. Таким образом, иллегализация наркотиков, взвин-
тив цены, раветвилась во множество других преступлений,
которые прежде не были связаны с рынком наркотиков. Ра-
зумеется, распространились не только контрабанда и взя-
точничество, но также и ограбления и кражи со взломом.
Многие из наркоманов, будучи не в состоянии оплатить рас-
ходы, связанные с дорогостоящей привычкой к опиатам, об-
ратились к воровству как основному источнику доходов. Так
что за первичным решением об объявлении наркотиков вне
закона последовало множество других преступлений.
Такого же рода анализ был приложен ко многим дру-
гим видам преступлений. К примеру, национальное запре-

щение алкоголя, которое имело силу в Соединенных Шта-
тах между 1919 и 1933 гг., создало целую нелегальную куль-
туру подпольных баров, самогонных фабрик, контрабан-
дистов алкоголя и организованной преступной сети для «за-
щиты» этих операций. Это был настоящий бизнес,
приносящий регулярный денежный доход; но, как я отме-
чал выше, контракты в бизнесе не могут выполняться без
чего-то такого, что придавало бы им силу, а в даном случае
регулярные суды и полицейская система были недоступны,
поскольку эти виды деловой активности стали нелегальны.
То, что появилось взамен этого, были нелегальные «силы
поддержки » в лице Аль Капоне и и других мафиозных ли-
деров. Как и во многих таких случаях, создание одного типа
преступления имело тенденцию к созданию цепочки других
преступлений.
Аналогичное воздействие имело и объявление вне зако-
на азартных игр. Здесь социологи имели дело с кое-какими
интересными материалами о том, как взаимодействуют ле-
гальные и нелегальные миры. Нелегальные букмекеры ос-
таются без защиты закона, а поэтому они становятся добы-
чей преступных шаек, которые вымогают с них деньги за
«защиту». Однако те, от кого банды гарантируют защиту,
это обычно они сами: если организаторы игры не платят,
банда разгромит их офис и изобьет букмекеров. По мере
того как банды растут и умудряются опытом, они обнару-
живают, что нет нужды прибегать к насилию самим; лучше
держаться потише, потому что насилие привлекает к себе
слишком много общественного внимания. Если букмекер
отказывается платить деньги за защиту, все, что нужно сде-
лать банде, — это предупредить полицию, чтобы та провела
облаву по игорным притонам. Поэтому современная орга-
низованная преступность действует скорее в симбиозе, не-
жели в противостоянии с полицией. Помимо прочего, имен-
но благодаря нелегальности игорного бизнеса может дей-
ствовать рэкет. Находясь далеко не в восторге от
либерализации законодательства, преступники такого сор-
та нуждаются в законе, чтобы добыть себе средства к жиз-
ни. Подобным же образом далеко не каждый в нелегальном
наркобизнесе обязательно обрадуется декриминализации
наркотиков. Цены на опиаты, кокаин или марихуану, если
их продавать легально, страшно упадут. В таком случае опять

же станут недоступными огромные прибыли удачливых кон-
трабандистов и крупномасштабных дилеров.
Радикальный подход к анализу преступлений раскры-
вает весьма иронические взаимосвязи между преступнос-
тью и социальной структурой. Действия, предпринимаемые
гражданами во имя морали и поддержания законности, вно-
сят свой вклад в возрастание общего количества преступле-
ний. Некоторые социологи утверждали, что объяснение
преступности фактически суживает объяснения того, как
можно определить конкретные преступления. Предполага-
лось, что преступления изготовляются некими «моральны-
ми антрепренерами » — людьми, которые стремятся созда-
вать моральные нормы и усиливать их действие в сравнении
с другими сферами деятельности. Другие социологи идут
дальше, выискивая экономические и организационные ин-
тересы или социальные движения, которые таким спосо-
бом и формируют преступления. Можно предположить, к
примеру, что объявление наркотиков вне закона в начале
двадцатого столетия было частью усилий какой-то группы
профессионалов-медиков, имевших целью монополизиро-
вать сам контроль над всеми наркотиками. Движение сто-
ронников запрещения продажи спиртных напитков можно
было бы объяснить как последний рубеж сельских англо-
американских протестантов в их попытках преградить путь
тому, что они рассматривали как дегенеративную алкоголь-
ную культуру иммигрантов в больших городах. Анализ вдоль
этих линий объяснения можно было бы приложить и к ны-
нешним движениям, которые предпринимают попытки со-
здания новых дефиниций преступления, таких, например,
как антиабортное движение.
Здесь можно было бы сделать шаг назад и задать воп-
рос. Все приведенные примеры относятся к типу деятельно-
стей, которые оскорбляют чьи-то моральные чувства по
поводу того, что считать приличным. Употребление нарко-
тиков, пьянство, азартные игры — можно добавить сюда
проституцию, порнографию, гомосексуализм и другие виды
сексуальной практики — все они охватывают в свою сферу
влияния тех людей, которые сами охотно соглашаются на
такие действия. Эти действия оскорбляют только посторон-
них. Они представляют собою то, что именуется «преступ-
лениями без жертв ». Идея, что общество само создает эти

преступления в весьма произвольном смысле, просто про-
водя законы против них, имеет большую долю правдопо-
добности. Ну, а как насчет «настоящих» преступлений, та-
ких, как ограбление, убийство, изнасилование и другие дей-
ствия, которые наносят вред чьей-то жизни, телу или
собственности? Можно было бы с уверенностью утверж-
дать, что эти действия не будут рассматриваться как закон-
ные большинством людей, даже если бы не было законов,
запрещающих их. Они представляются скорее «естествен-
ными», чем «искусственными» категориями преступлений,
и люди будут желать остановить их, чтобы поставить вне
закона, даже не прибегая к необходимости какого-то мо-
рального крестового похода, требующего проведения зако-
нов.
Однако наиболее радикальная позиция в социологичес-
кой теории предпринимает попытку показать, что эти пре-
ступления также сотворены социальным образом. К приме-
ру, такое преступление, как ограбление является преступ-
лением только в силу действующей системы собственности.
Если бы не было частной собственности, ее невозможно было
бы похитить. Более того, если бы общества не были страти-
фицированы на основе собственности в класс, который вла-
деет средствами производства, и в класс, который заставля-
ют продавать свою рабочую силу для того, чтобы остаться в
живых, тогда люди не были бы мотивированы к воровству.
Именно капиталистическая система делает одних людей бед-
ными, а других богатыми. Именно структура социально-
классового господства превращает в преступления проступ-
ки против собственности. Толкуя расширительно, можно
утверждать, что и другие виды «серьезных » преступлений —
насилие, убийство, изнасилование — могут быть объясне-
ны скорее как часть ситуации классово-стратифицирован-
ного общества, нежели как естественный порядок вещей.
Если бы можно было устранить это классовое господство,
можно было бы устранить и преступление.
Это, конечно, теория, которая стоит того, чтобы о ней
подумать. Она обладает тем достоинством, что рассматри-
вает «реальные» преступления как результат конфликта
между людьми в стратифицировнном обществе и в особен-
ности то, что экономические преступления являются час-
тью общей системы экономической стратификации. По-

скольку наибольшую долю всех преступлений стоставляют
экономические преступления — наподобие грабежа и по-
хищения автомобилей, такой тип теории может объяснить
значительную часть их.
Тем не менее, мы не можем отсюда перескочить непос-
редственно к тому выводу, что преступление — это классо-
вая борьба точно такого же типа, какой трактуется в марк-
совой модели. Во-первых, когда мы смотрим на то, кто же
оказывается жертвами преступлений, мы обнаруживаем
довольно удивительные вещи. Представители более бедных
классов с гораздо большей вероятностью подвергаются ог-
раблениям, нежели члены более состоятельных. И в Соеди-
ненных Штатах это подтверждается как для белых, так и
для черных. Фактически жертвами всех видов преступле-
ний, включая убийства, изнасилования, равно как и преступ-
лений против собственности с наибольшей вероятностью
становятся черные с самыми низкими уровнями доходов.
В таком случае становится ясно, что существует страти-
фицированный паттерн преступности, но он не заключает-
ся изначально в том, что бедные грабят (а также убивают и
насилуют) богатых. Преступники — это вовсе не Робин
Гуды. Скорее здесь выявляется тот факт, что преступность
носит главным образом локальный характер. Люди грабят,
совершают кражи со взломом, убивают и насилуют прежде
всего в местах своего обитания. Причина этому весьма про-
ста: здесь имеются самые легкие возможности этого, осо-
бенно для подростков, которые вовлечены в большинство
преступлений.
Конечным результатом здесь является то, что в преступ-
ности существует социально-классовый паттерн, но факти-
чески он выливается в то, что общины имеют тенденцию к
сегрегации по признаку социального класса, равно как и по
признаку расы и этничности. Следовательно, именно наи-
менее привилегированные люди привержены к совершению
преступлений, но при этом их жертвами изначально стано-
вятся люди, подобные им самим. Именно бедные главным
образом грабят бедных.
Модель классового кофликта релевантна, но мы фак-
тически должны продвинуть ее дальше, чем это делают мар-
ксисты. Поскольку, как мы это видели выше (в главе 1),
когда люди находятся вне поля сражения за свои собствен-

ные интересы, не имеется причины, по которой они должны
доверять кому-нибудь, включая и людей из собственного
экономического класса. Здесь значительно больше конф-
ликта, чем можно найти в марксовои картине откровенного
обмена мнениями между двумя противостоящими класса-
ми. Поскольку для того чтобы рабочему классу сражаться
как единый класс против буржуазии, требуется значитель-
ный уровень солидарности в собственных рядах. Но это как
раз и есть то, чего не хватает в беднейших и наиболее диск-
риминируемых секторах общества. Самое большее, что уда-
ется сделать, — это создать солидарность в рядах неболь-
ших банд с помощью значительной доли ритуализма, тако-
го, например, как особого рода рукопожатия и вербальные
игры, которым так привержены члены чернокожих банд.
Однако эти банды сражаются, главным образом, между
собою и грабят неорганизованных людей в местах своего
обитания. До той степени, в какой в группах большего раз-
мера не будет солидарности, это будет очень похоже на войну
всех против всех.
Таким образом, большая система экономической и ра-
совой стратификации входит в описание общей картины
того, каким образом возникает преступление, но окольным
путем. Преступность низших классов изначально не явля-
ется войной против высших классов. Хотя можно было бы
сказать, что большая стратификация общества спродуци-
ровала ситуацию, в которой возникает преступность низ-
ших классов. У самых низших классов, не обладающих эко-
номическими возможностями даже для скромного существо-
вания, и у меньшинств, подвергаемых дискриминации, мало
чего имеется такого, что связывало бы их с остальной час-
тью общества Не обладая солидарностью, которая прихо-
дит от свершения приличной карьеры, они действуют в на-
шем обществе главным образом как эгоистичные индивиды
или в лучшем случае — изолированные малые группы, без
какого-либо чувства моральных обязательств по отноше-
нию к другим. Ситуация, в которой оказываются молодые
чернокожие представители низших классов иллюстрирует
негативную сторону модели солидарности, которую мы рас-
сматривали в предыдущих главах этой книги. Там, где соци-
альная организация терпит поражение в своих попытках со-
здания механизмов интегрирования людей в большие груп-

повые членства, моральные сантименты не появлются. Вме-
сто этого мы обнаруживаем ситуацию « каждый-за-себя » и
взаимного недоверия, что, как утверждает Дюркгейм, бу-
дет результатом того, что индивиды действуют исходя из
собственных эгоистических интересов. Напомним, что в вы-
боре между правилами мошенничества и послушания раци-
ональный индивид, действующий как индивид в чистом виде,
всегда будет мошенничать. Это типичная ситуация, в кото-
рой живет класс тех людей, которые лишены связей с ос-
тальной частью общества.
Модель классового конфликта, будучи смягченной и
интегрированной с моделью, показывающей как возникает
и не возникает солидарность, дает определенный смысл.
Марксистская теория может кое-что сказать нам об этом,
если скомбинировать ее с дюркгеймовской. Преступность
слишком индивидуалистична, чтобы ее можно было прямо
интерпретировать как классовую борьбу. Но именно систе-
ма классовой стратификации исключает условия для соли-
дарности в наиболее угнетаемых секторах общества. Фак-
тически Маркс мог бы хорошо согласовываться с этим. Он
отстаивал обособленный тип классового конфликта с боль-
шой долей солидарности внутри самого крупного социаль-
ного класса, и, следовательно, он не стал бы рассматривать
преступность в качестве какой-нибудь реальной разновид-
ности классового конфликта.
Марксова теория имеет и практическое приложение.
Если преступность вызывается главным образом экономи-
ческими причинами, тогда можно предсказать, что преступ-
ления против собственности исчезнут в социалистических
обществах. Поскольку частной собственности больше не
существует, и все принадлежит общине как целому, инди-
виды не будут иметь мотивации к лишениям. Свидетельства
о преступности в сегодняшних социалистических обществах
позволяют нам проверить это предсказание.
Мы обнаруживаем, что воровство, убийства, изнасило-
вания и другие распространенные виды преступлений слу-
чаются в социалистических обществах на уровне, который
значительно отличается от капиталистических обществ.
Полицейские силы не были упразднены за недостатком ра-
боты. Преступность в социалистических обществах продол-
жает существовать. И если мы подумаем об этом, то прихо-

дит на ум вопрос: а почему, собственно, она должна исчез-
нуть исключительно по той причине, что собственность офи-
циально якобы принадлежит всем? Все еще существует про-
блема противопоставления индивидуальных интересов груп-
повым. Как мы могли бы ожидать из результатов
предыдущей дискуссии о проблеме бесплатного пассажи-
ра, не существует естественного процесса, который автома-
тически заставлял бы индивидов в социалистическом обще-
стве считать, что их эгоистический интерес совпадает с ин-
тересом общества.
Социалистические общества даже создают, в свою оче-
редь, новые формы преступности, как и предсказывают ра-
дикальные теории, даже если приложение может в этом
случае оказаться чем-то неожиданным. В таком обществе
как Советский Союз осуществление частного бизнеса для
извлечения прибыли обычно является преступлением (хотя
и делаются некоторые исключения), в то время как в капи-
талистическом обществе это не так. Следовательно, в соци-
алистических обществах имеется целая категория преступ-
лений, существующих не во всех обществах. Это выглядит
так, что если кто-то создает определенную категорию пре-
ступности, то люди некоторым образом разобьются в ле-
пешку, чтобы заполнить ее. Так и социалистические обще-
ства с не меньшим успехом создали другие новые категории
преступности. От директоров предприятий в советской эко-
номике требуется ежемесячно выпускать определенные кво-
ты продукции, и неудача в выполнении этого требования
может повлечь за собой обвинение в преступлении пртоив
государства. Поскольку эти квоты постепенно повышают-
ся, большинство директоров постоянно находятся под уг-
розой обвинения. Точно так же, как мы видели в примере с
законами о наркотиках или азартных играх, создание кате-
гории промышленного преступления в социалистических
обществах влечет за собой возникновение соответствующих
типов преступлений. Советские директора предприятий вов-
лекаются во все виды деятельности, стремясь к тому, чтобы
уровни производства выглядели удовлетворительно, вклю-
чая такие способы как фальсификация записей, сдвиги от-
грузки и поставки с одного месяца на другой, с помощью
чего они пытаются удержаться против системы. Обычной
практикой становится нелегальный сговор между двумя

чиновниками, в то время как их начальники не могут по-
мочь, однако знают о том, что делают их подчиненные, хотя
и втягиваются в это сами, не докладывая об их нарушениях
выше. В такой ситуации возникает взяточничество, а из это-
го появляются другие виды нелегальных взаимодействий,
включая перемещение общественных благ в частные руки.
Если мы взглянем на Соединенные Штаты и на СССР с оп-
ределенной долей абстракции, то увидим, что в обоих слу-
чаях есть нечто, связанное с давлением легальных струк-
тур, что и создает структурный эквивалент организованной
преступности.
Конечно, можно утверждать, что Советский Союз —
это в действительности не очень хороший пример подлин-
ного социализма. Он недостаточно приближается к идеалу
нестратифицированного общества. В существующих обще-
ствах советского стиля государство и коммунистическая
партия, как представляется, занимают место капиталистов
и обеспечивают свою форму господства. Действительно, эти
общества продуцируют свои собственные формы преступ-
ности со всеми их ответвлениями. Хотя базовый пункт ра-
дикального подхода состоит в том, что эта преступность
вызвана не индивидом или его социальным окружением, а
поощрением аппарата. Он навешивает ярлыки или проводит
в жизнь законы, которые создают преступления. Из этого
следует, что если бы кто-то изменил криминальные законы,
преступность бы исчезла.
Фактически такого рода обстоятельства возникают вся-
кий раз, когда происходит нечто подобное. К примеру, в
1944 г. Дания была оккупирована армией Нацистской Гер-
мании. Однако в том же году объединенные британские, аме-
риканские и канадские силы высадились во Франции, и нем-
цы опасались революции в Дании. Они арестовали всю дат-
скую полицию и оставили страну без полицейских сил. Такое
положение длилось почти год — до тех пор пока союзники
не достигли Дании в 1945 г. Что же происходило с преступ-
ностью на протяжении этого промежутка времени? Число
ограблений возросло до уровня, почти в десять раз превы-
шающего обычный. Стало быть, можно утверждать, что в
отношении преступлений против собственности теория на-
вешивания ярлыков работает не очень хорошо. Общество,
лишенное какой либо поддержки законов не устранит пре-

ступность; наоборот, без сомнения возникнет ситуация, в
которой многие люди возжелают чего бы то ни было, при-
надлежащего другим людям. Будет бессмысленно разгла-
гольствовать по поводу проблемы бесплатного пассажира,
если общество не пропитано очень сильными моральными
чувствами — условие, которое, конечно, является не совсем
обычным для современного общества.
Хотя интересно отметить, что показатели преступности
в Дании выросли только по категории преступлений против
собственности. Не произошло изменений, например, в чис-
ле убийств и сексуальных преступлений. Они представля-
ются преступлениями, совершаемыми Скорее в порыве стра-
сти и мотивируются такими способами, с которыми аппарат
принуждения ничего не может поделать; это подтвержда-
ется и другими свидетельствами.
В последние десятилетия было немало противоречий по
поводу смертной казни. Если мы оставим в стороне охваты-
ваемые этим моральные вопросы и сосредоточимся лишь на
том, что было сделано, то увидим некоторые интересные пат-
терны. В некоторых штатах в США сохранена смертная казнь,
в то время как другие отменили ее. Если мы сравним между
собою штаты, схожие по своим социальным характеристи-
кам, обнаруживается, что они имеют примерно одинаковые
показатели убийств, независимо от того, есть ли в них смерт-
ная казнь или нет. Представляется, что убийства не имеют
отношения к любым социальным расчетам. По тем же при-
знакам ни одна из приведенных выше социологических тео-
рий не может удовлетворительно объяснить убийство.
Ранее я упоминал, что убийства полиция раскрывает
сравнительно легко. Почему? Это происходит вследствие
того, что огромное большинство убийств совершается людь-
ми, которые лично знают свои жертвы. По этой причине
самая обширная категория убийств — это убийства, совер-
шаемые внутри семьи, в особенности в тех случаях, когда
один из супругов убивает другого. Следовательно, раскрыть
убийство бывает не особенно трудно. Полиции нужно лишь
поискать кого-то, кто знал жертву и имел какие-то мотивы,
чтобы быть особенно разгневанным на нее. Поэтому если
вы подумываете об убийстве вашего мужа или жены, за-
будьте об этом, поскольку вы автоматически становитесь
подозреваемым номер один.

Все это вносит свои дополнения в картину, на которой
преступления разделяются на два различных типа. Есть пре-
ступления без жертв, весьма интенсивно создаваемые теми
социальными силами, которые определяют их как преступ-
ные; люди, которые становятся заклейменными как преступ-
ники за такого рода проступки, обычно оказываются втяну-
тыми в сети другой преступности в результате законо-под-
держивающего процесса. Существуют также преступления
против собственности, которые также некоторым образом
релевантны тому способу, каким индивиды совершают свои
криминальные карьеры, но которые ни в коем случае не ис-
чезнут, если даже приостановить действие законов. И есть
преступления, свовершаемые в порывах страсти, которые,
как представляется, в гораздо большей степени происходят
из чисто личностной природы, и которые не связаны ни с
одним из факторов, обсуждавшихся нами выше.
Есть ли какой-либо общий взгляд, который охватывает
все это? Да, я уверен, что есть. Однако он самый неочевид-
ный из всех и не находящий какого-либо заметного резо-
нанса в сердцах ни консерваторов, ни либералов, ни радика-
лов. Это взгляд, который провозглашает, что преступ-
ность — это нормальная и даже необходимая черта всех
обществ.
Социальная необходимость
преступности
Такой взгляд, как и многие другие неочевидные идеи в
социологии, возвращает нас к Эмилю Дюркгейму. В этом
подходе преступление, равно как и и наказание за него яв-
ляются базовой частью ритуалов, которые поддерживают
любую социальную структуру. Предположим, истинность
мнения о том, что процесс наказания или исправления пре-
ступников неэффективен. Суды, полиция, система надзора
за условно осужденными — ни один из этих методов не яв-
ляется особо эффективным в том, чтобы отвлечь преступ-
ника от дальнейшей преступной жизни. Это не очень удиви-
ло бы Дюркгейма. Можно утверждать, что социальная цель
этих наказаний состоит не столько в том, чтобы оказать ре-
альное воздействие на преступника, сколько в том, чтобы
разыграть некий ритуал, служащий для выгоды общества.

Напомним, что ритуал — это стандартизованное, цере-
мониальное поведение, исполняемое группой людей. Оно
включает в себя общие для всех эмоции и создает символи-
ческую веру, которая еще сильнее привязывает людей к груп-
пе. Теперь — в случае наказания преступников — люди,
группа, которую надлежит сплотить воедино, — это вовсе
не преступная группа. Это остальная часть общества, те са-
мые люди, которые наказывают преступников. Преступник
не является ни лицом, пользующимся выгодами ритуала, ни
членом группы, которая разыгрывает ритуал, он представ-
ляет собою всего лишь сырье, из которого творится ритуал.
Представим сцену в зале суда. Человека обвиняют в
убийстве. Сцена носит театральный, подавляюще традици-
онный характер. За высоким деревянным столом сидит су-
дья, облаченный в черную мантию, отчужденная, автори-
тарная фигура, символизирующая закон. Обитые деревян-
ными панелями стены выстроены в линию с томами статутов
и прецедентов: история закона в позолоченных переплетах.
Пространство перед скамьей судьи отделено перилами —
разновидность некого священного пространства, охраняе-
мого вооруженным судебным приставом, куда никто не мо-
жет войти без разрешения судьи. С одной стороны, в дру-
гом огороженном пространстве — жюри присяжных. В дру-
гом специальном месте — заключенный обвиняемый — бок
о бок со своими адвокатами и вооруженной охраной: нега-
тивное место тюремной камеры, куда никто не ступит доб-
ровольно.
Короче говоря, вся сцена в целом представляет собою
ритуализированное, живописное распределение различных
ролей для отправления правосудия. Свидетели выдвигают-
ся вперед и приводятся к присяге в особо торжественной
манере, включающей в себя угрозу наказания их самих в
случае ее нарушения. Адвокаты с обеих сторон приводят
доказательства, следуя выработанному этикету, стараясь
возбудить среди членов жюри коллективные сантименты,
которые склонили бы принятие вердикта в их пользу. А за
ограждением сидит публика, состоящая как из частных лиц,
так и из представителей прессы.
Эта последняя группа — публика — она и есть подлин-
ный объект ритуала. Представление судебного процесса ста-
вится, в конечном счете, для ее выгоды. Убийца признается

виновным или нет; в том и другом случае закон персонифи-
цируется, выполняется, проводится в жизнь. Публика дол-
жна получить еще подтверждение того, что законы суще-
ствуют и что они не нарушаются. Особенно мощное эмоци-
ональное воздействие имеет тот ритуал, в котором кого-то
признают виновным в серьезном преступлении, и сверх все-
го — в эффектном убийстве, которое привлекает внимание
всей общины. Потому что для динамики ритуала не имеет
значения, какая это разновидность эмоции; это может быть
отвращение к ужасающему деянию, гнев и желание наказть
или, напротив, симпатия к обвиняемому в осознании его
смягчающих обстоятельств. Важно, что эмоция сильная и
она при этом широко разделяется другими. Именно это эмо-
циональное соучастие сплачивает группу воедино и воссоз-
дает ее как единую общину.
В таком случае выходит, что главным объектом ритуала
«преступление-наказание» является не преступник, а все
общество. Судебный процесс вновь и вновь подтверждает
веру в законы и создает эмоциональные узы, которые вновь
и вновь связывают членов общества воедино. С этой точки
зрения иррелевантно, каким именно образом реагирует на
все это сам преступник. Преступник — это аутсайдер,
объект ритуала, а не участник его. Он или она необходимый
материал для продуцирующей солидарность машины, а не
получатель ее выгод. Театральное представление судебного
процесса, когда оно ставится под публичным взглядом, рас-
считано именно на движения. Впоследствии может оказать-
ся, что данный процесс не пришел к выяснению истины. Об-
винение может быть отозвано вследствие признания техни-
ческих ошибок. Преступники могут попасть в
переполненную тюрьму, где приобретут новые криминаль-
ные контакты и станут еще глубже привержены преступ-
ной жизни. Скорее, нежели от него ожидалось, совет по
освобождению под честное слово может прийти к решению
разгрузить переполненную тюрьму, освобождая их, и они
опять выйдут под надзор, в рутину полицейских проверок и
во все остальное, что связано с продолжением криминаль-
ной карьеры. Если мы взглянем на систему криминального
правосудия с точки зрения того, как сделать что-то, чтобы
воспрепятствовать преступности, то увидим, что она неэф-
фективна, даже абсурдна. В ней будет больше смысла, если

мы осознаем, что все социальное давление ложится на дра-
матизацию наказания и что это делается для того, чтобы
убедить общество в целом в валидности правил, а не обяза-
тельно для того, чтобы убедить преступника.
Из этого следует даже более парадоксальное заключе-
ние. Общество нуждается в преступности, говорит Дюрк-
гейм, если это необходимо для его выживания. Иначе пра-
вила не могли бы церемониально выполняться и пришли бы
в общественном сознании в упадок. Моральные сантимен-
ты, которые возникают, когда члены общества чувствуют
общее возмущение против какого-то ужасающего наруше-
ния, больше не будут ими переживаться. Если общество
слишком долго прожило без преступлений и наказаний, его
собственные узы отомрут, и группы распадутся.
По этой причине, объяснял Дюргейм, общество будет
заниматься «производством преступлений», если они уже
не существуют в нем в достаточном объеме. Поэтому то, что
считается сейчас преступлением, может значительно видо-
изменяться в зависимости от того, к какому типа общества
этот социум относится. Даже общество святых найдет, из
чего сотворить преступление — хотя бы из любого малей-
шего уменьшения святости по сравнению с другими. Иначе
говоря, святые тоже будут иметь свои центральные, особо
священные правила, и те, кто не следуют им столь же усер-
дно, как остальные, будут отбираться для отправления ри-
туала наказания, который служит тому, чтобы драматизи-
ровать и еще выше поднять правила.
Насколько много можем мы принять из дюркгеймовс-
кой теории? Я сказал бы, что кое-что из сказанного в ней —
не совсем правильно. Дюркгейм представляет нам функ-
циональный аргумент: если обществу необходимо выжить,
тогда оно должно иметь преступность. Но нет необходи-
мости в том, что любое конкретное общество должно вы-
живать; следовательно нет необходимости, чтобы для это-
го существовала преступность. Дюркгейм смотрится луч-
ше, когда он объясняет механизм, который иногда
используется: если выполняются определенные ритуалы
(в данном случае ритуалы наказания), тогда социальная
интеграция возрастает; если нет, тогда имеет место мень-
шая интеграция. Будет механизм использоваться или нет —
это другое дело.

Но если мы слегка переместим нашу точку зрения, то
сможем увидеть, что имеется множество случаев, когда этот
механизм фактически приводится в действие. Общество как
целое — это только понятие, и, следовательно, «общество »
в действительности ничего не делает. Реальные актеры на
этой сцене — это различные индивиды и группы. Именно
эти группы используют ритуальные наказания для того, что-
бы увеличить свои собственные чувства солидарности и свою
собственную власть, чтобы господствовать над другими.
Поэтому мы можем сказать, что забота о наказании пре-
ступников — это лишь один из аспектов борьбы между груп-
пами. Это символическая форма политики. Если вы задума-
етесь над этим, то придете к выводу, что не существует пря-
мой рациональной причины, по которой люди были бы
должны беспокоиться по поводу преступлений, совершен-
ных против других людей. Почему я должен заботиться,
если кого-то ограбили, убили или изнасиловали? Говорить
так — не очень морально, но дело именно в этом: люди дол-
жны ощущать какую-то моральную включенность в груп-
пу, чтобы озаботиться «проблемой преступности ж Вы мог-
ли бы, конечно, ответить, что каждый должен быть обеспо-
коен преступлениями против других людей, потому что такое
могло бы случиться и с вами. Что ж, здесь можно и согла-
ситься, и не согласиться: жертвами преступлений становит-
ся ежегодно около одного*процента населения Соединен-
ных Штатов. Объективно ваши причины идентифицировать
себя с жертвами преступления не так уж и сильны, если
столь малы шансы оказаться среди жертв.
Это правда, что некоторые группы имеют гораздо более
высокие показатели виктимизации*: бедные, черные, моло-
дые. Подростки, которые совершают большинство преступ-
лений, становятся также и наиболее частыми жертвами пре-
ступлений: в то время как значительно менее 1 процента
людей старше пятидесяти подвержены таким преступлени-
ям, как воровство или насилие, от воровста ежегодно стра-
дают практически 15 процентов подростков и около 6 про-
центов подвергаются насилиям. Как ни парадоксально, имен-
но те люди, которые в наименьшей мере страдают от
преступлений, больше всех заботятся о проблеме преступ-
* От англ. victim — жертва. — Прим. перев.

ности. Так значит, озабоченность по поводу преступности —
это в значительной мере символическая проблема. Те люди,
которые больше всего подвергаются преступлениям, с наи-
меньшей вероятностью будут поднимать крик по поводу ее.
Этот процесс носит, как я полагаю, скорее политичес-
кий характер. Некоторые политики очень много говорят о
нем. Почему у них возникает желание поступать таким об-
разом? Потому что сама идея преступности возбуждает мно-
гих людей, особенно если воображение у них работает та-
ким образом, что они идентифицируют себя с жертвами
преступлений. Газеты и масс-медиа вносят в это свою лепту
яркими публикациями об отдельных преступлениях, кото-
рые вызывают наибольший «человеческий интерес ». Но ведь
это такие преступления, в которых жертвы наиболее нети-
пичны, т. е. являются видными гражданами или представи-
телями высших классов или белого населения. Этот тип из-
бирательной драматизации преступления и его наказания
(сцена в зале суда) работает, подобно дюркгеймовскому ри-
туалу, на мобилизацию населения — и, между прочим, на
то, чтобы оказать помощь определенным политикам, кото-
рых и выбирают благодаря их сильному лидерству в деле
борьбы с преступностью.
Эти ритуалы обращены к людям, которые уже плотно
интегрированы в доминантные группы. Ключевая аудито-
рия здесь состоит из процветающих людей среднего или
старшего возраста, проживающих, к примеру, в пригород-
ных зонах или небольших городках, и получающих мораль-
ный заряд из чтения материалов по криминальным пробле-
мам в газетах, восседая на своих удобных стульях. Это люди,
чьи общины организованы с помощью огромного объема
ритуальной солидарности, и, следовательно, они в наиболь-
шей степени восприимчивы к моральным призывам наказа-
ния преступников, чьей жертвой стал кто-то другой. Это к
тому же те самые люди, которые наиболее озабочены тем,
чтобы наказывать правонарушителей по чисто символичес-
ким поводам, таким как наркотики, азартные игры и про-
ституция. Эти «преступления без жертв » фактически со-
всем не затрагивают тех людей, которые ими возмущаются.
Это скорее символические правонарушения против идеалов,
которые сильно интегрированные и, следовательно, высо-
коморальные господствующие группы рассматривают как

сущность своей правоспособности. Переживая по поводу
преступлений без жертв, эти группы подтверждают свой
статус и свое ощущение правоспособности. Сам акт некой
оскорбленности помогает им ощущать свое членство в «рес-
пектабельном» обществе.
Ритуалы наказания в определенном смысле удержива-
ют общество воедино: они удерживают единую структуру
господства. Они делают это, отчасти мобилизуя эмоциональ-
ную поддержку политиков и полиции. Помимо всего проче-
го, они усиливают чувство солидарности внутри привилеги-
рованных классов и могут помочь почувствовать свое пре-
восходство в отношении тех, кто не следует их собственным
идеалам. Беспокойство по поводу преступления узаконива-
ет социальную иерархию. Общество, которое удерживает-
ся воедино с помощью ритуала наказания, — это стратифи-
цированное общество.
В этом смысле преступность встроена в общую соци-
альную структуру. Любые ресурсы, которые использует гос-
подствующая группа для контроля, будут иметь связанные
с ними преступления. Поскольку имеет место непрекраща-
ющаяся борьба между группами за господство, какие-то из
групп будут преступать стандарты других групп. И те инди-
виды, которые наименее интегрированы в любые группы,
будут преследовать собственные индивидуальные цели бе-
зотносительно к морали, выдерживаемой другими. Поэто-
му обычно не бывает недостатка в действиях, оскорбитель-
ных в отношениях многих групп общества. И эти оскорбле-
ния в какой-то степени приветствуются господствующими
группами. Преступление дает им случай для отправления
церемоний наказания, которые драматизируют моральные
чувства общины, которое подпирает их групповое господ-
ство.
Это означает, что любой тип общества будет иметь свои
собственные особые преступления. Что остается постоян-
ным во всех обществах, так это то, что каим-то образом за-
коны должны быть введены в действие таким способом, что-
бы совершались преступления и наказания. Племенные об-
щества имеют свои табу, преступание которых влечет
свирепое наказание. Пуритане в колониях Новой Англии со
всем их интенсивным моральным давлением верили в пре-
ступность колдовства. Капиталистические общества имеют

бесконечные определения преступности относительно соб-
ственности. Равным образом социалистические общества
имеют свои преступления, особенно политические преступ-
ления нелояльности государству и индивидуалистические
преступления недосточности чистосердечного участия в
жизни колектива. Взгляд, брошенный через призму риту-
альности, обнаруживает, что все общества производят свои
собственные типы преступлений. Можно перемещаться от
одного типа преступлений к другому, но невозможно изба-
виться от преступности вообще.
Преступление — это дело ни простой нищеты и соци-
альной дезорганизации, ни — в особенности — злых или
биологически дефективных индивидов. Теория навешива-
ния ярлыков несколько ближе к истине, однако эти процес-
сы гораздо шире, чем просто социально-психологические
события, зарождающиеся в умах правонарушителей. Пре-
ступники являются лишь частью более крупной социаль-
ной системы, которая охватывает общество в целом.
Пределы преступления
Если преступление продуцирует социальная структура
в целом, то хотелось бы знать, существует ли какой-то пре-
дел в объеме порождаемой ею преступности. Если преступ-
ление помогает удерживать общество как единое целое, не
следует ли отсюда парадоксальным образом, что чем боль-
ше преступности, тем лучше будет оно интегрировано? Оче-
видно, должна существовать какая-то точка, за пределами
которой преступность окажется слишком большой. Не ос-
танется никого, кто поддерживал бы закон, и общество раз-
валится на части.
Тем не менее, этого обычно не происходит. Если мы заг-
лянем в суть дела поглубже, то увидим, что причины кро-
ются вовсе не в том, что поддерживающая закон сторона
эффективно контролирует преступность, а скорее в том,
что преступность имеет тенденцию органичивать себя сама.
Взгляните, что происходит, когда преступность становится
все более эффективной. Отдельные воры уступают дорогу
шайкам, а шайки — организованным криминальным синди-
катам. Однако, заметьте, организованная преступность те-
перь становится сама по себе маленьким обществом. Она

создает свою собственную иерархию, свои собственные пра-
вила, и она старается поддерживать исполнение этих пра-
вил своими членами. Организованная преступность стремит-
ся к регулируемости и нормальности. Она начинает обузды-
вать излишнее насилие и конкурентную борьбу. Чем более
успешно идет этот процесс, тем больше он приближается к
обычному бизнесу. В таком случае сама успешность пре-
ступности имеет тенденцию к тому, чтобы сделать ее зако-
нопослушной. То же самое можно наблюдать исторически.
В определенные исторические моменты политические
силы состояли из небольших, более чем мародерствующих
шаек воинов или разбойничьих баронов, которые грабили
любого, кто попадался на их пути. Сам успех некоторых из
этих хорошо вооруженных преступников, если можно их
так назвать, означал, что они должны были взваливать на
себя все больше ответственности за поддержание вокруг
себя социального порядка. Как минимум, такая воинская
банда должна была поддерживать дисциплину в своих ря-
дах, если она хотела действовать более эффективно в деле
грабежа других. Более удачливые разбойничьи бароны во
все большей степени превращались в стражей законов. Го-
сударство возникало на основе преступности, но для того
чтобы выжить, оно было вынуждено создавать правила сво-
его существования, особую мораль.
Если сама социальная жизнь порождает преступность,
то и преступность также имеет тенденцию к тому, чтобы
создавать свой собственный антитезис. Помимо всего про-
чего, ведь это не так уж легко — быть удачливым преступ-
ником. Если, скажем, вы сегодня начинаете свою воровс-
кую карьеру, что вам нужно сделать? Во многих отношени-
ях это то же самое, что и обучение любой другой профессии.
Вам необходимо изучить приемы этого ремесла: как про-
никнуть в дом, как открыть запертую машину. Вам нужно
узнать, где приобрести соответствующие инструменты: к
примеру, где взять оружие, если вы хотите стать вооружен-
ным грабителем. И вам нужно научиться, как сбывать на-
грабленное, когда вы его украли; если вы хотите продать его
за наличные, вряд ли вам поможет просмотр множества те-
левизионных постановок. И чем дороже награбленные
вещи, тем труднее сбыть их с выгодой для себя. Для того
чтобы иметь необходимые знания при краже, например юве-

лирных изделий и произведений искусства, нужно и пройти
специальное обучение по поводу того, как распознать объек-
ты по их ценности, и заиметь особые связи для их сбыта.
Украденные машины, благодаря существующим правилам
лицензирования и закрепления серийных номеров, также
можно выгодно сбыть только при наличии хорошо функци-
онирующей криминальной организации.
Любой начинающий преступник должен многому на-
учиться и заиметь множество связей. Те, кто только-только
начинают криминальную карьеру не могут далеко продви-
нуться в преступном мире именно по тем же причинам, по
каким большинство людей в легальном бизнесе никогда не
достигнут уровня администратора корпорации. Среднее ог-
рабление приносит чистый доход менее 100 долларов, и это,
конечно, не самый быстрый путь к богатству. Преступ-
ность — это тоже конкурентный мир, коль скоро кто-то
приходит в него для того, чтобы заиметь себе хорошую
жизнь. Частью этого является своеобразный рыночный эф-
фект — наличие спроса и предложения. Чем больше награб-
ленных вещей появляется в притоне для краденого, тем мень-
ше за них будут платить. Закоренелые преступники не имеют
оснований, чтобы пожелать помогать кому бы то ни было
обучаться их ремеслу и приобрести необходимые связи. Сле-
довательно, многие из новичков просто «вылетают по неус-
певаемости »; для них не хватает места в преступном мире.
Возможно, как раз по этой причине пик показателей
преступности приходится на молодежь в возрасте от пят-
надцати до восемнадцати, а после этого они резко падают.
Юноши в этом возрасте вовлечены в преступность не впол-
не серьезно; они еще не так много знают о преступном мире.
У них не очень много собственных денег или не очень много
понимания того, что можно делать с деньгами. Мелкие кра-
жи могут показаться для них легким путем к тому, чтобы
получить немного роскоши. В этом возрасте, например, очень
высок уровень краж автомашин. Но подростки слабо пред-
ставляют себе, как продать украденную машину; с большей
вероятностью они покатаются на ней в свое удовольствие, а
потом избавятся от нее. Очевидно, из такого образа жизни
трудно извлечь что-то серьезное. Если показатели преступ-
ности падают в позднем подростковом возрасте и достига-
ют довольно низкого уровня к тридцати годам, то это про-

исходит не столько благодаря эффективности правоохра-
нительной системы, сколько вследствие того, что большин-
ство малолетних преступников просто вымываются из кри-
минальной карьеры. (Опять же, как я упоминал, большин-
ство преступлений совершается мужчинами, и этот их
профессиональный паттерн заслуживает внимания.) Пре-
ступления просто не могут принести им достаточного дохо-
да, и они становятся вынуждены заняться чем-то иным, что-
бы найти свою дорогу во взрослом мире.
В конечном счете, проблема преступности, равно как и
ее решение, встроена в социальную структуру гораздо глуб-
же, чем это представляется здравому смыслу. Преступность
столь трудно поддается контролю вследствие того, что она
продуцируется широкомасштабыми социальными процес-
сами. Полиция, суды, тюрьмы, системы надзора не очень
эффективны в предотвращении преступности, и сама эта не-
ээфективность предопределена их в значительной степени
ритуалистической природой. А с другой стороны, преступ-
ность имеет свои собственные ограничения. Она наилучшим
образом работает тогда, когда лучше организована, но чем
больше она организована, тем более она становится законо-
послушной и на свой манер — самодисциплинированной.
Индивидуальные преступники, хотят они того или нет, вы-
давливаются конкуренцией самого преступного мира в мир
обычного общества и его законов. Преступность и обще-
ство качаются туда и обратно на этой диалектике противо-
положных иронии.

Глава 5
Любовь и собственность
На протяжении очень долгого времени семья и отноше-
ния между полами были одним из наиболее само собой ра-
зумеющихся аспектов жизни общества. Очевидным был
взгляд, что мужчины и женщины имеют определенные ес-
тественные функции. Место мужчины на работе и в обще-
ственном пространстве. Место женщины — дом, заботы о
кухне и детях. Семья представляет собою естественное раз-
деление труда между полами. Мужчина — кормилец и за-
щитник, женщина — хранительница очага и воспитательни-
ца детей.
В двадцатом веке женщины в значительном числе поки-
дали домашнее хозяйство, но даже и тогда в течение долго-
го времени считалось само собой разумеющимся, что жен-
щины на работе прислуживают мужчинам: они могли рабо-
тать секретаршами, нянями, официантками, стюардессами,
обслуживающими мужчину-хозяина или мужчину-клиен-
та. Женщина могла быть школьной учительницей, но не про-
фессором колледжа, за исключением женских колледжей.
Даже в общественной сфере от женщин ожидали выполне-
ния тех же ролей, которые они играли дома, заботясь о муж-
чинах и детях.
Сегодня такой взгляд подвергается атакам. Развивается
энергичное движение за освобождение полов, которое на-
чало оказывать на некоторые из наиболее очевидных мо-
ментов женской дискриминации в сфере занятости. В то же
время ясно, что феминистскому движению еще далеко до
достижения равенства между полами. Некоторые женщи-
ны начали распространять его на более высокие профессио-
нальные сферы и политики. Но огромное большинство жен-

щин все еще выполняют типично женские роды занятий,
такие как работа секретарши или няни, которые не только
сравнительно низко оплачиваются, но и не предлагают шан-
сов на продвижение в более высокие сферы, где доминиру-
ют мужчины, их боссы. Семья также остается в значитель-
ной мере традиционной, поскольку за женщиной сохраня-
ются обязанности домохозяйки и няньки своих детей, даже
если они также имеют работу.
Что же, вероятно, произойдет в будущем? Очевидный
взгляд здесь может мало что предложить. С одной сторо-
ны, если старое разделение труда между полами было абсо-
лютно естественным, тогда вообще невозможны какие-либо
перемены. Тот факт, что какие-то изменения все же проис-
ходят, необъясним с этой традиционной точки зрения. В от-
вет на женское освобождение в некоторых странах неожи-
данно возникло реакционное контрдвижение. Это движе-
ние пытается вернуть женщин обратно в рамки семьи и
восстановить старые традиционные аттитюды полов. Но
само по себе существование про-семейного, анти-феминис-
тского движения — это верный признак того, что что-то
неладно в традиционном положении вещей. Если старомод-
ная семья была столь естественна, то не было бы необходи-
мости заставлять людей вернуться в нее.
С другой стороны, наблюдается возрастающее ощуще-
ние, что сама семья может изживать себя. Показатели рож-
даемости падают, так что детей становится все меньше, а
коэффициенты разводов поднимаются до очень высокого
уровня. Как это вписывается в общую картину? Является ли
это признаком социальной дезорганизации и приближени-
ем к гибели, как это воспринимают традиционалисты? Или
это каким-то образом связано с движением к освобожде-
нию женщин?
И здесь важный вклад может внести неочевидная соци-
ология. Но опять же мы должны быть избирательны. Доб-
рая доля традиционной социологии имеет лишь приукра-
шенный взгляд, рассматривая семью и традиционные поло-
вые роли в современном обществе как совершенно
функциональные. Но имеется еще один, более утонченный
взгляд на положение вещей. Одна из ветвей социологичес-
кой традиции, возвращающая нас в конец девятнадцатого
века, к Фридриху Энгельсу, помогла нам понять, что семья

и отношения полов не являются лишь естественными, а су-
ществуют как часть системы социальной стратификации.
Теория половой стратификации как раз сейчас находится в
процессе своей разработки и вокруг того, как она работает,
ведется изрядная дискуссия. Но можно установить опреде-
ленные базовые и неочевидные позиции.
Руководящая идея, которой я буду следовать, состоит
в том, что семейные отношения — это отношения собствен-
ности. Эта собственность нескольких родов: (1) права соб-
ственности на человеческое тело, которые мы могли бы на-
звать эротической собственностью; (2) права собственно-
сти, которые относятся к детям — давайте назовем ее
родственной собственностью; (3) права собственности на
имущество, находящееся в распоряжении семьи — назовем
ее собственностью домохозяйства.
Этими тремя типами собственности и создается семья.
Я утверждаю, что основной способ, которым они перепле-
таются с миром труда, — это половая дискриминация в сфе-
ре занятости. При понимании этих форм собственности,
немаловажно увидеть, что они не являются статичными.
Системы собственности, включая сексуальные, не являют-
ся естественными и навеки неизменными. Они продуциру-
ются определенными социальными обстоятельствами и из-
меняются вместе с этими обстоятельствами. Если мы пой-
мем эти условия, мы сможем предсказывать различные типы
сексуальной стратификации. Нынешний тип структуры се-
мьи и сексуального господства существовал не всегда и не
будет продолжаться бесконечно долго в будущем. Если мы
хотим узнать, насколько далеко может простираться женс-
кое освобождение, и какие условия делают его возможным,
мы должны обратиться к такой теории, как эта.
Эротическая собственность
Как могут люди быть собственностью? Если исключить
рабство, которое вряд ли где сохранилось, люди не могут
быть куплены и проданы. Человеческие существа не обла-
дают монетарной стоимостью; мы оцениваем себя вне денег.
Люди — это не вещи; они представляют цели в себе. Следо-
вательно, может показаться, что люди не являются соб-
ственностью, по крайней мере, в современном мире.

Хотя было бы ошибочно думать о собственности обяза-
тельно как о вещи, а особенно как о такой вещи, которую
можно купить и продать за деньги. На самом деле собствен-
ность — это не сама вещь как физический объект. Собствен-
ность — это социальное отношение, способ, которым люди
обращаются с вещью. Что означает, например, что участок
земли кому-то «принадлежит»? Это означает, что данная
личность может им пользоваться, жить на нем, ходить по
нему, когда он или она пожелает, и что другие люди долж-
ны покинуть его, если не получили разрешения. Если они не
сделают этого, владелец может вызвать полицию или обра-
титься в суд, чтобы изгнать их. Собственность — это отно-
шение между людьми, оценивающими вещи; это какой-то
вид принудительного соглашения по поводу того, что кто-
то должен или не должен делать с определенными вещами,
и кто именно должен поддерживать других в выполнении
таких актов. Именно общество делает что-то собственнос-
тью, а не какая-то нерушимая связь между индивидом и
землей.
Под этим также подразумевается, что могут одновре-
менно существовать все типы систем собственности, зави-
сящие от того, какие именно правовые формы будет под-
держивать общество. В Швеции, к примеру, право частной
собственности не распространяется на владение обществен-
ной или частной землей: прохожие могут бродить по чьим
угодно полям или пересекать чей угодно двор, если они ни-
чего не ломают. В Соединенных Штатах чувство частной
собственности гораздо сильнее, но все же оно поддержива-
ется не самим индивидом, а общиной. И община берет на
себя определенный контроль за тем, что индивиды могут
делать со своей собственностью. Они не могут, например,
громоздить мусорных куч на жилом участке и не имеют права
не допускать полицию, разыскивающую беглеца. Конечно,
эти законы не являют собою что-то неизменное; общество
может установить какой угодно вид системы собственнос-
ти. Лишь некоторые системы собственности разрешают
производить куплю и продажу посредством денег. Некото-
рым средневековым аристократам не разрешалось прода-
вать свои земли, а во многих племенных обществах собствен-
ность может быть передана только вполне определенному
наследнику.

Если собственность представляет собою скорее соци-
альное отношение, чем саму по себе вещь, тогда есть смысл
взглянуть на любовь и секс как на формы собственности.
Ключевой вопрос собственности — это право обладания,
право лишать кого-то обладания этим и желание общества
поддержать эти права. Самой сердцевиной брака является
собственность именно в этом смысле.
Что заставляет людей жениться? Изначально это ни
брачный обет, ни гражданская или религиозная церемония.
Пара людей, которые живут вместе и имеют половую связь
исключительно друг с другом, являются женатыми и по сво-
им намерениям, и по своим целям. Если это продолжается в
течение нескольких лет, то, в силу этого, они во многих ме-
стах считаются легально женатыми по «естественному за-
кону » брака. С другой стороны, о паре, которая легально
поженилась, но никогда не вступала в сексуальную связь,
говорят, что она не имеет «завершенного» брака. Это явля-
ется основанием для аннулирования, поскольку не приве-
дены в действие имплицитные понятия брачного контракта.
Брак в нашем обществе — это контракт между двумя людь-
ми на приобретение эксклюзивных прав на сексуальное об-
ладание. Выражаясь социально, они производят друг с дру-
гом обмен своими телами как сексуальной собственностью.
Сексуальная собственность — это ключ к структуре се-
мьи; это шарнир, на котором крутится все остальное. Браки
создаются путем установления сексуальной связи. На этот
факт указывают старые традиции брачной ночи и медового
месяца. Чем более традиционен брак, тем большими церемо-
ниями обставлен первый акт сексуальной связи. Это продол-
жалось в зависимости от того, подвергали ли люди цензуре
тот факт, который они устанавливали в качестве эротичес-
кой собственности. Традиционно, вплоть до правовых реформ
последних десятилетий, единственным поводом к разводу
было доказательство адюльтера. Это продолжает фактичес-
ки сохранять свою силу до наших дней в некоторых консер-
вативных странах, где господствует дух капитализма, таких,
например, как Италия. Почему адюльтер играет столь реша-
ющую роль? Потому что он взламывает центральное право
собственности — эксклюзивное* сексуальное обладание.
* Exclusive — исключительной.

Подобно этому, в традиционных обществах сильный
акцент делался на соблюдение невестою девственности до
вступления в брак. Право собственности ее мужа на ее тело
оказывалось запятнанным, если она имела связь с другим
мужчиной. То, что те же самые общества не стремились под-
вергать оценке девственность мужчины как важный элемент
брака, подразумевает, что система собственности в гораздо
большей степени утверждалась как обладание женскими
телами со стороны мужчин, нежели наоборот. К этому я
еще вернусь.
Система эротической собственности становится в осо-
бенности очевидной, когда мы взглянем на случаи ее нару-
шения. Долгое время существовал неписаный закон, кото-
рый прощал супругов, предпринимавших насильственные
действия, когда нарушалась их сексуальная собственность.
Судья или жюри, как правило, не обвиняют мужчину в убий-
стве любовника его жены или даже самой жены, когда он
обнаруживает факт адюльтера. Предположительно долж-
но иметь место и обратное, но случаи, когда жены избавля-
ются от мужей путем убийства их самих или их любовниц, —
значительно менее распространенное явление — здесь это
может служить в качестве примера сексистского предубеж-
дения даже в праве на убийство. Примечательно, что такое
убийство даже не расценивается как убийство, и убийце
дозволяется оставаться на свободе или получить незначи-
тельный приговор. Обычай дозволения ненаказуемого убий-
ства в таких обстоятельствах в настоящее время несколько
пришел в упадок. Причины, по которым это происходит,
также может некоторым образом прояснить кое-что отно-
сительно системы сексуальной собственности.
Практика адюльтерных убийств была наиболее сильна
в тех местах, где брак расценивался как самый нерушимый,
и разводы были наименее распространены. Почему так?
Вследствие того, что традиционная брачная система означа-
ла, что женщина будет иметь только одного сексуального
партнера на всю свою жизнь; ее тело было эксклюзивной
собственностью ее мужа. Такое устройство обычно имело
довольно сексистскую тональность в том смысле, что муж-
чины с большей вероятностью имеют внебрачные связи или
пользуются услугами проституток. Поэтому, хотя в прин-
ципе брак был нерушимым, мужчина имел больше возмож-

ностей для компенсации эротической и эмоциональной не-
совместимости. Хотя с ростом показателей разводов во мно-
гих общинах обычно ожидают, что большинство людей бу-
дут вступать в более чем один брак и, следовательно, иметь
на протяжении жизни более чем одного сексуального парт-
нера. По этой причине сексуальная собственность более не
считается чем-то абсолютным, подобно клейму, которое
ставится раз и навсегда. Это не означает, что сексуальной
собственности больше не существует. Однако она смести-
лась в иную модальность, можно было бы сказать — от аб-
солютной долгосрочной собственности к системе, охваты-
вающей серию краткосрочных собственностей. Люди все еще
разражаются гневом по поводу адюльтера, но результатом
этого вместо насильственной смерти с все большей вероят-
ностью становятся разводы.
Другую информацию относительно эротической соб-
ственности дают нам законы и обычаи по поводу насилия.
Фактически повсюду изнасилование в рамках брака не счи-
тается преступлением. В соответствии с законами большин-
ства стран и всех, за небольшим исключением, американс-
ких штатов, мужчина имеет право сексуального доступа к
своей жене, и она не может воспользоваться властью госу-
дарства (штата) для защиты против применения к ней силы.
Брачный контракт имплицитно раз и навсегда исключает
право сексуального сопротивления. Тот факт, что эта про-
блема сейчас возникла, и в некоторых местах брачное наси-
лие возведено в ранг преступления, показывает, до какой
степени сегодня система сексуальной собственности под-
вергается сомнению. Однако сопротивление таким право-
вым изменениям продолжает оставаться довольно сильным.
В какой-то степени оно сбалансировано широко распрост-
раненным правом на развод, возникшим в последние деся-
тилетия, которое облегчает для женщины возможность уйти
от нежеланного мужа.
Все эти дискуссии, казалось бы, подразумевают, что
брак — это просто дело секса, в котором не участвуют ни
привязанность, ни любовь. Но это, конечно, не так. Эроти-
ческие отношения — это ключ к брачному контракту, как
легальному, так и заключенному по неписаным законам обы-
денного сознания. Но это никоим образом не исключает
эмоциональные связи. Фактически сегодня эмоциональные

связи сопровождают сексуальные отношения, люоовь и секс
с социологической точки зрения — это часть одного и того
же комплекса. Во всяком случае, так обстоит дело в совре-
менной брачной системе, которая делает существенный ак-
цент на идеальном выражении любви. Можно было бы даже
относиться к современному браку как к ритуально-любов-
ной системе эротической собственности. В определенном
смысле эротические отношения глубже и заходят дальше.
Брак в традиционных обществах (как мы увидим далее) при-
дает незначительную важность любви и взамен этого скон-
центрирован на контроле за эротической собственностью и
другими формами обмена собственности, включенными в
основной альянс. Хотя современный брак сместился в фор-
мы, в которых любовь является решительным элементом
установления сексуальной связи.
Есть несколько способов, которыми можно показать,
что эмоции любви связаны с системой эротической собствен-
ности. Для начала взглянем на язык романа. За исключени-
ем «Я люблю тебя», наиболее общим типом выражения
любви являются фразы наподобие: «Будешь ли ты моей? »,
«Возьми меня », «Я твой навеки ». Этой терминологией пол-
ны любовные песни, и таков способ, которым люди разго-
варивают между собой и с другими людьми о своей любви.
Это язык собственности. «Мой», «моя», «его», «ее» —это,
вероятно, наиболее употребляемые слова в разговорах о
любви, даже чаще, чем само слово «любовь ».
Более того, эти разговоры об обладании одновременно
относятся к привязанности и сексу. Любовник обладает
другим телом и привязанностью в одно и то же время. Одно
обычно является символом другого. Если мужчина говорит
что он любит женщину, но не будет иметь с ней связи, ( «де-
лать с ней любовь »*, выражаясь расхожим языком), будь
то в рамках брака или вне его, то выражение привязаннос-
ти, конечно, будет подвернуто сомнению. С другой сторо-
ны, то же самое справедливо (может быть, даже в большей
степени) и в отношении поведения женщины.
Мы можем взглянуть на то же самое с негативной сто-
роны. То, что заставляет любовника ревновать, применимо
'Типичное для английского языка выражение: to make love with
be/bim (ср. широко распространенный лозунг движения против вой-
ны во Вьетнаме: «Make love, not war!»). — Прим. перев.

и к сексуальному поведению, и к привязанности. Женщина,
которая заявляет о своей любви к мужчине, но спит с кем-
то другим, более чем вероятно вызовет у него ревность или
по меньшей мере сомнения в искренности ее признания любви
к нему. Подобным же образом она могла бы пробудить в
нем ревность, если бы спала с ним, но заявляла, что любит
кого-то другого. Люди ожидают, что любовь и секс будут
идти рука об руку: как минимум, они чувствуют, что истин-
но сильная любовная связь естественным образом вылива-
ется в сексуальное сношение. Многие люди (чаще мужчи-
ны, нежели женщины) открыто скажут, что наслаждение
от секса можно получать без любви, хотя обычно это озна-
чает, что какая-то степень привязанности имеет место и в
этом случае. Подразумевается, что здесь присутствует если
и не одна из форм типа «Я навеки твой », а по меньшей мере
краткосрочная эмоциональная связь.
Сравнительное исследование ревности дает хорошую
иллюстрацию социального базиса эмоций. По отношению к
кому ощущается ревность — это связано с тем, как органи-
зована в социуме система сексуальной собственности. В на-
шем обществе, где преобладающей формой сексуального
обмена являются эротически эксклюзивные пары мужчи-
на-женщина, каждый из партнеров ревнует к любому, кто
угрожает посягательством на привязанность или на генита-
лии партнера. Однако в полиандрических обществах ситуа-
ция совершенно иная. Такой тип системы, где женщина име-
ет нескольких мужей, можно найти, например, в горных
племенах Индии или Тибета. Они не ревнуют друг к другу,
и все ожидают, что они будут разделять между собою об-
ладание телом женщины и ее вниманием. Это не означает,
что такие люди имеют настолько широкие взгляды, что не-
способны к ревности. Напротив, они вполне могут испыты-
вать ревность к чужакам, которые не являются частью их
полиандрической ситуации. Эскимосские мужчины часто
разделяют своих жен с гостями, которые идут своим путем
в долгие охотничьи экспедиции. В то же самое время в эски-
мосских общинах наблюдался очень высокий уровень драк
и убийств, часто — за обладание женщиной. Огромная раз-
ница — пригласить гостя разделить женщину (имплицит-
но — в обмен на такую же взаимность несколько позже),
или он просто сам поможет себе. Короче говоря, от соб-

ственности не отказываются, когда ее отдают. Фактически
вручение дара (а в этом случае — одалживание женского
тела) подтверждает чувство собственности, именно пото-
му, что делает ясным для всех, что кто-то имеет дело с их
собственностью и что они ожидают получить ее подобаю-
щим образом.
Эти типы полиандрических или жено-одалживающих
ситуаций реально — довольно редкое явление на мировой
сцене. Несколько более распространенными являются брач-
ные системы, в которых мужчина имеет несколько жен.
Такие полигинные системы особенно характерны для трай-
балистской Африки. Там мы опять же обнаруживаем рев-
ность, обращенную в совершенно иные, нежели в нашем
собственном обществе, направления. Разные со-жены, как
правило, не ревнуют одна к другой, хотя они могут прояв-
лять ревность к посторонней женщине, не являющейся час-
тью семейного сообщества. Имеется обычно главная жена,
которая имеет определенные права и определенную власть
над другими женами. В такой ситуации женщина, намерева-
ющаяся вступить в брак, может быть в большей степени
озабочена тем, каким образом ей предстоит ладить с други-
ми со-женами, нежели тем, полюбит ли она самого мужа.
Этот тип антропологического сравнения позволяет нам
увидеть, что эмоции, которые мы обычно ассоциируем с
сексуальными отношениями, вариабельны, но не настоль-
ко уж беспорядочны. То, насколько сильна привязанность,
насколько сильна ревность и на кого она направлена, зави-
сит от типовой структуры отношений сексуальной соб-
ственности. В нашем собственном обществе эротические от-
ношения сильно пропитаны романтизмом, и значительную
часть всего этого составляют эмоции привязанности и люб-
ви. Я не хочу сказать, что люди влюбляются лишь потому,
что им предлагают это сделать. Это правда, что наша на-
родная культура склонна заставить людей ожидать, что
такое произойдет, однако широко распространенный опыт
любви ни в коем случае не является результатом индокт-
ринации со стороны общепринятых условий жизни. Ско-
рее он естественным образом вытекает из своеобразных
договорных отношений, в которые вступают люди для
того, чтобы найти сексуального партнера в ситуации сво-
бодной индивидуальной сделки.

Сегодня каждый из людей в очень большой степени
должен быть готов к тому, чтобы самому находить своего
собственного партнера. Это включает в себя значительную
долю неопределенности. В процессе встреч с различными
людьми вы должны выявить, нравятся ли они вам, и при
этом вы должны быть готовы к тому, что приобретете не-
мало негативного опыта. Мужчина может выбрать чрезвы-
чайно красивую или сексуальную женщину — и всего лишь
для того, чтобы обнаружить, что она им не интересуется.
А почему такое происходит? Они отмахиваются от всех
проявлений внимания, и пока этот конкретный парень не
предложит им чего-то особенного, у них нет резона заме-
чать его. Женщина со своей стороны проходит через такой
же процесс: обращая свои взгляды слишком высоко или
оказавшись в ситуации, где она встречает немногих жела-
тельных ей мужчин и так далее. Короче говоря, сексуаль-
ный рынок нередко может оказываться тяжким испыта-
нием. В другие времена обстоятельства иные: появляются
новые партнеры, вы обнаруживаете, что уровень вашей
привлекательности в их глазах достаточно высок, перспек-
тивы представляются благоприятными. Колесо удачи опять
идет в гору.
Все это имеет тенденцию к тому, что процесс любой сек-
суальной сделки изначально продуцирует определенные эмо-
ции. Он генерирует чувства беспокойства, надежды, страха,
а также счастья и волнения. Это означает, что в тех случаях,
когда люди находят кого-то, кто им нравится, обычно все
начинается с эмоционального вступления и радости, если они
обнаруживают, что эта личность, независимо от всех других
контактов, в которые они вступали, тоже симпатизирует им.
Тем не менее, каждый может внимательно осмотреться вок-
руг, чтобы увидеть, нет ли вокруг кого-нибудь более привле-
кательного, нежели он сам. Поэтому помолвка может быть в
каком-то смысле нелегким делом в течение определенного
времени, пока пара, наконец, не приспособится к предназна-
ченности друг другу как к наиболее предпочтительной лич-
ности из тех, кого они знают. Но самая главная трудность
такого рода заключается в том, что делает любовь драмати-
ческой и возбуждает эмоции. Пара, которая никогда не про-
ходила через маленькие превратности разногласий и потен-
циальные разрывы, вероятно, никогда не будет обладать столь

же сильными эмоциональными ощущениями в сравнении с
той парой, которая прошла через это.
В таком случае я предполагаю, что сам по себе договор-
ный процесс имеет тенденцию к созданию достаточно силь-
ных эмоций, и эти чувства напряжения и возбуждения, ког-
да они, наконец, разрешаются в сильную приверженность
друг другу, — это и есть то, что превращается в любовь.
Кроме того, «язык», на котором договариваются о личной
приверженности, носит в значительной мере невербальный
характер: это язык самой сексуальной интимности. Сговор
совершается не только с помощью разговора, а еще и с по-
мощью серии движений, наращивающих физическую ин-
тимность. Прикосновения, пожатия рук, поцелуи на про-
щание, объятия, петтинг, половое сношение — такова ти-
пичная прогрессия, которая иногда может растянуться на
значительные промежутки времени. Причина, по которой
пара не переходит обычно прямо к эротической кульмина-
ции, состоит фактически в том, что эти различные виды сек-
суальных контактов весьма символичны. Они не приносят
удовольствия сами по себе. Иногда они даже не являются
необходимыми: пожатие руки, например, не доставляет
много физического наслаждения, хотя оно может быть чрез-
вычайно эмоциональным. Можно было бы предположить,
что многие из форм гораздо более интимных сексуальных
контактов, таких как орально-генитальный контакт, также
являются в значительной степени символическими типами
эмоциональной связи. Они, вероятно, выступают скорее
представителями общей интимности и, возможно, отноше-
ний господства и подчинения, нежели просто доставления
физического наслаждения.
Прогрессия физической интимности — это скорее по-
добие ритуала, посредством которого мужчина и женщина
показывают друг другу, насколько они привержены друг
другу. В общем, у них идет переговорный процесс по пово-
ду того, каким образом они вступят в связь, проходя раз-
личные последовательные этапы, которые представляют их
попытки и возможности, которые они могли бы извлечь из
этих отношений. К тому времени, когда переговоры доби-
раются до полного сексуального сношения, пара обычно
создает определенную приверженность друг другу, кото-
рая включает в себя значительную долю сексуальной экск-

люзивности, и рука об руку с этим идут эмоции любви. Фак-
тически именно таким способом заключаются большинство
современных браков. К тому времени, как их личное кино
добирается до финальной постельной сцены, они уже при-
вели себя в состояние любви и недалеки от того, чтобы по-
жениться. Или — чтобы быть реалистичными — они всту-
пают в эту сферу. Совместный эквивалент — совместная
жизнь, которая с социологической точки зрения реально
идентична легально заключенному брачному контракту.
Всего лишь несколько лет назад для женщины было самым
обычным делом забеременеть от своего дружка в качестве
последнего шага к принятию брачного обета.
Эмоция любви возникает из процесса переговоров об экс-
клюзивном и относительно постоянном сексуальном контракте
между свободными индивидами. Это естественная часть дра-
мы, через которую проходит каждый, когда пытается устро-
ить свою судьбу в том мире, где кто-то еще пытается сделать
то же самое. Постепенно игра приходит к ритуализованному
учреждению уединенного мира новой пары. Тогда не следует
удивляться тому, что эта эмоция наиболее сильна, когда связь
устанавливается впервые, и на протяжении того периода, ког-
да она утверждается, как подлинная и сильная.
Здесь к реальному поведению пары больше всего под-
ходит модель ритуалов, которую я первоначально анализи-
ровал (глава 2) на примере религии. Налицо все ингредиен-
ты ритуала и в очень интенсивной форме. Пара постоянно
находится в присутствии друг друга и стремится к тому,
чтобы в своем общении исключать или игнорировать всех
других. Их любовный разговор, поцелуи, рукопожатия и
другие любовные игры имеют копируемую, повторяющую-
ся форму ритуального поведения. Эмоции, которые они
привносят в свои встречи, интенсифицируются благодаря
тому, что они разделяются, точно так же, как любой ус-
пешно совершенный ритуал наращивает общие чувства груп-
пы. Тогда мы можем сказать, что любовники выполняют
ритуал, который формирует некую очень маленькую соли-
дарную группу — группу из двоих, если быть точным. Эта
группа обладает очень сильной связью и очень сильные гра-
ницы в отношении ограждения от посторонних.
И точно так же, как религиозные ритуалы создают сак-
ральные объекты и идеалы, любовный ритуал создает свои

собственные символы, которые представляют эту интен-
сивную связь. Некоторые из этих символов — в форме зна-
ков внимания, таких, как обручальное кольцо или альбом
на память или памятку от любовника. Они являются экви-
валентом Библии или креста, освященного религиозными
ритуалами, хотя более точной аналогией были бы частные
тотемы какого-то отдельного племенного клана. Мир лю-
бовников в большей степени схож с примитивной религи-
ей, нежели с одной из всеохватывающих мировых религий
наподобие христианства, поскольку любовники создают
себе ряд маленьких частных культов, которые не допуска-
ют в свой круг всех. Определенные идеи также делаются
сакральными, особенно сама идея, что любовники облада-
ют друг другом. Не случайно любовники думают друг о
друге, как об абсолютно чудесных, поскольку это именно
тот тип идеализации, который продуцируют успешные
ритуалы. Что уникально относительно культа любовни-
ков, так это только то, что идеал фокусируется в самих
^гих двух индивидах.
Таким образом, этим ритуалом формируются узы эро-
тической собственности. Следовательно, они тоже, помимо
всего прочего, возможно, окружены ритуальной защитой.
Любой акт сексуального сношения или любой эротический
контакт может символизировать всю связь в целом. Нега-
тивная сторона этого состоит в том, что любая экспедиция
вовне этой связи вызывает крайне гневную реакцию со сто-
роны другого партнера. С практической точки зрения это не
может быть реально оправдано. Муж или жена могли бы,
скажем, иметь сношение с кем-то посторонним без реаль-
ного нарушения права своего супруга на сексуальный дос-
туп к своему телу. Тот факт, что простой единственный слу-
чай адюльтера может заставить другого супруга испыты-
вать интенсивную ревность, показывает, что узы
эротической собственности, являются не просто практичес-
кими, но такими, которые поддерживаются ритуальным
способом. Каждый акт сношения и в каком-то смысле даже
малейшие эротические акты, наподобие поцелуя или даже
взгляда украдкой, символически заряжен. Сфера эротичес-
кой собственности подобна другим действительно фунда-
ментальным социальным связям: она не калькулируема ра-
ционально с точки зрения общего баланса затрат и прибы-

лей, но окутана в символизм и управляется ритуально про-
дуцируемыми эмоциями.
Эротическая собственность и ее дубликат, чувства любви
и ревности, — не единственный вид отношений собственно-
сти в браке. Более того, их интенсивность не остается на
уровне пика, на котором они находятся, когда отношения
связи только устанавливаются. С течением времени волне-
ние проходит вместе с чувствами тревоги и контрастирую-
щей радости. По мере того как пара вживается в брак, ин-
тенсивность привязанности спадает, то же самое происхо-
дит с частотой сексуальных сношений. Они все меньше
времени проводят друг с другом и все больше времени — с
другими людьми. Как следствие этого, ослабевают условия
для сильной ритуальной связи между ними. Но даже когда
снижается интенсивность эротической любви, часто на ее
место приходят другие связи. К некоторым из них я теперь
и обращусь.
Родственная собственность
В некотором важном отношении дети также являются
собственностью. Родители имеют на них определенные права,
и действуют в направлении защиты этих прав таким же об-
разом, как они защищают другие виды собственности. Од-
нако дети — это не сексуальная собственность. Все обще-
ства очень строги на этот счет. Табу на инцест в рамках нук-
леарной семьи фактически носит универсальный характер,
сексуальные сношения между родителями и детьми, а иног-
да и среди более отдаленных родственников расценивается
как особенно сильное отклонение. Табу на инцест должно
рассматриваться как часть системы родственной собствен-
ности; это одно из принципиальных негативных правил —
того, что люди не могут делать с родственной собственно-
стью. (Существуют эквивалентные правила и относительно
физической собственности; примерами этого могут служить
местные постановления, запрещающие производить опре-
деленные типы модификаций с вашим домом или землей.)
В то же время табу на инцест нельзя рассматривать про-
сто как само собой разумеющееся. Это вовсе не естествен-
ное или инстинктивное нарушение; если бы это было так,
никто и никогда бы не вступал в инцест, в то время как фак-

тически он нарушается в удивительных масштабах. Скорее
это табу насаждается извне семьи, другими людьми, кото-
рые рассматривают инцест как нечто неприличное и осуж-
дают его как незаконный акт. Вопрос о том, почему эти по-
сторонние поступают таким образом, связан с общей систе-
мой сексуальных сделок, совершаемых в этом обществе.
Люди ожидают, что дети из других семей будут доступны в
качестве сексуальных партнеров для посторонних, а не мо-
нополизируются внутри семьи. Это можно продемонстри-
ровать тем, что различные общества видоизменяются имен-
но в том, что они считают инцестом, и эти вариации связаны
с типом господствующей брачной системы.
В некоторых обществах, таких, например, как наше соб-
ственное, еще несколько поколений назад брак с кузенами
и кузинами был запрещен как инцест, и от людей ожидали,
что они будут искать брачных партнеров исключительно вне
своей семьи. С другой стороны, во многих племенных обще-
ствах от кузенов именно ожидают, что они будут вступать в
брак друг с другом всякий раз, когда это возможно. Это
происходило вследствие того, что система регулярных аль-
янсов между семьями и продолжительные перекрестные
браки кузенов (особенно тех, кого мы называем «перекрес-
тными кузенами ») — это то, что поколение за поколением
удерживает семьи привязанными друг к другу. Эти приме-
ры, между прочим, доказывают, что основные причины табу
на инцест состоят не в том, что люди озабочены возможны-
ми генетическими дефектами от имбридинга; общества, ре-
гулярно практикующие браки между кузенами, очевидно,
следуют противоположной политике. Более того, те же са-
мые общества разрабатывают инцестные правила, которые
в некоторых отношениях носят гораздо более чрезвычай-
ный характер, нежели наши собственные; они налагают зап-
рет на браки между большим числом категорий людей по
тем причинам, что они принадлежат к неправильным лини-
ям, даже если бы мы совсем не рассматривали их как очень
близких друг другу биологически.
Причины табу на инцест также носят не столько биоло-
гический характер, сколько являются частью более обшир-
ной системы обмена сексуальной собственностью. В нашем
собственном обществе оптовые альянсы между семьями уже
не столь важны, и наши инцестные табу сократились до того

минимума, при котором от детей все еще требуется, чтобы
они искали себе сексуальных партнеров вне собственных
семей, на более широком брачном рынке.
В таком случае инцестное табу — это негативное прави-
ло системы родственной собственности. Оно регулирует, что
именно родители не могут делать со своими детьми, равно
как и то, чего дети не могут делать друг с другом. Позитив-
ные аспекты родственной собственности включают в себя
ряд моментов. Родители имеют определенные права физи-
ческой собственности в отношении своих детей: применять
свою власть, чтобы удерживать их в своем доме, посылать
их в школу и куда-то еще. Родители имеют право направ-
лять поведение своих детей во многих отношениях: опреде-
лять, как им одеваться, какую религию исповедовать, или
не исповедовать никакой, с кем дружить и многое другое.
Сегодня эти права не обязательно очень сильно навязыва-
ются. Мы прошли долгий путь от римской семьи, в которой
отец мог наказывать своих детей, так, как он считал нуж-
ным, и даже обречь их на смерть.
В общем, современная тенденция направлена на сниже-
ние родительского контроля над детьми. Многое из этого
следует из утраты родительского контроля над решающим
аспектом родственной собственности — права определять,
на ком должны жениться их дети. (Остатки этого права еще
существовали несколько лет назад в форме обращения же-
ниха к отцу невесты с просьбой о ее руке; и в еще более
распространенной форме — «вручения своей дочери» же-
ниху на брачной церемонии.) Очевидно, контроль над бра-
ками детей распространял выход родственной собственно-
сти за пределы влияния на непосредственных отпрысков —
вплоть до контроля за формированием последующей линии
поколений. По мере того как важность семейной линии при-
ходила в упадок, родственная собственность сжималась до
того, что применяется лишь в рамках нуклеарной семьи на
протяжении ранних лет воспитания детей.
Родственная собственность имеет также экономичес-
кий аспект. Легально доходы детей до достижения ими со-
вершеннолетия являются собственностью их родителей.
Это опять-таки форма родственной собственности, кото-
рая также не очень сильно соблюдается в наши дни. По-
жалуй, противостоящие этому претензии детей на доходы

их родителей проявляются с большей очевидностью. Но
это лишь говорит нам о том, какие изменения произошли в
современной системе семьи. Не так давно — и все еще по
сей день — в некоторых очень традиционных семьях, как
это бывает в случаях, когда вся семья ведет торговлю в
лавке или занимается фермерством, от детей ожидали, что
они будут оказывать помощь и поддержку семье, либо ра-
ботая дома без оплаты, либо работая вне дома и принося
домой заработанное.
Так же, как изменялась система эротической собствен-
ности, некоторым образом в параллельном направлении из-
менялась и система родственной собственности. Еще одно
поразительное сходство между двумя этими видами семей-
ной собственности состоит в том, что обе они имеют отчет-
ливо выраженную эмоциональную окраску. И так же, как в
эротической собственности, где супруги провозглашают свои
права на привязанность со стороны друг друга, родители
имеют право на привязанность со стороны детей. Более того,
в то же самое время, когда эмоциональные связи между
взрослыми перемещаются в центр современного брака, от-
ношения привязанности с детьми изменяются в том направ-
лении, чтобы переместить традиционный акцент на детей
как на часть фермерской экономики или продолжателей
семейного имени.
Опять же мы можем увидеть силу этих эмоциональных
требований в тех пунктах, где они подвергаются угрозе раз-
рушения. В современных разводах обычно главным предме-
том раздоров является опека над детьми. Родители сража-
ются за право физического обладания детьми, равно как и
за право регулярного посещения их. Что можно считать спе-
цифической характеристикой современной ситуации — так
это то, что часто оба родителя озабочены поддержанием
контроля над своими детьми. Больше уже не предполагает-
ся автоматически, что дети изначально принадлежат своей
матери. Отцы теперь хотят обладать своими детьми гораздо
чаще, чем в прошлом. В сущности, определенные аспекты
родственной собственности стали гораздо более отчетли-
выми, в то время как другие аспекты пришли в упадок. Эмо-
циональные права на привязанность детей стали централь-
ными, в то время как старые экономические интересы и ин-
тересы родословной отошли на задний план. Такая ситуация

даже дала толчок новым разновидностям «преступности» —
киднеппингам, в которых один из экс-супругов пренебрега-
ет решением суда, отдающего право опеки другому супругу
и любым путем стремится забрать детей себе. Тот факт, что
такие случаи подвергаются судебным преследованиям и
эмоциональным угрозам, показывает, какое значение при-
обрели права эмоциональной собственности на детей.
Конечно же, родственная собственность формируется
двояко. Родители обладают правами собственности на сво-
их детей, но верно также и обратное. Дети могут предъяв-
лять требования на выделение им места в родительском доме,
части их дохода и определенного количества родительской
заботы. Более того, в современном обществе эти права явно
расширились. Легально эти собственнические обязанности
родителей по отношению к своим детям заканчиваются по
достижении последними восемнадцатилетнего возраста,
однако, существует огромное информационное давление в
направлении того, чтобы распространить их за эти пределы,
как, например, бывает с внесением платы за обучение в кол-
ледже. Однако наиболее важной частью собственнических
претензий детей в отношении своих родителей стало их пра-
во наследования. В те времена, когда значительная часть
экономики развивалась в рамках семейного бизнеса, в осо-
бенности на фермах, этот аспект родственной собственнос-
ти был преобладающе важным. Он очень плотно удерживал
семью воедино сквозь поколения, но не обязательно узами
одной лишь любви.
Хотя одно из «очевидных» общепринятых сегодняш-
них убеждений состоит в том, что семьи теперь нигде не
связаны столь же плотными узами, как это было в прошлом,
вероятно можно считать верным, что сегодняшние семьи
переносят гораздо больший акцент на эмоциональные свя-
зи между родителями и детьми (равно как и между супруга-
ми), нежели это было в традиционных семьях. Традицион-
ная семья держалась вместе вследствие того, что у людей не
было выбора: она была хозяйственной единицей, и люди
должны были держаться ее, либо подвергаться риску го-
лодной смерти. Это способствовало возникновению доволь-
но хладнокровных аттитюдов лояльности семье. Такие се-
мьи были прочными, но обычно не очень приятными для
проживания в них. Сегодняшние семьи по большей части

могут оставить сравнительно малое наследство последую-
щим поколениям. Люди находят работу по себе и могут унас-
ледовать немногим больше, чем несколько предметов семей-
ной мебели. Паттерн наследования остается важным лишь
среди некоторых весьма состоятельных семей. Для боль-
шинства же других людей мало что остается, кроме эмоци-
ональных связей. Разумеется, это не возникает автомати-
чески. Многие современные семьи разваливаются, в то вре-
мя как традиционные, вероятно, удерживаются воедино
даже при отсутствии привязанности — именно потому, что
этого требует экономическая ситуация. Но те современные
семьи, которые удерживаются вместе, поступают так в го-
раздо большей степени по эмоциональным причинам, неже-
ли по внешним мотивам. В этом отношении такие семьи, ве-
роятно, связаны сильнее, нежели когда-либо прежде.
Собственность домохозяйства
Хотя конечно, вряд ли абсолютно верно, что семья боль-
ше не является экономической единицей. Просто она больше
не является перманентной экономической единицей, осно-
ванной на межпоколенной передаче собственности. С опре-
деленной точки зрения это своеобразный бизнес, занятый
ведением домашнего хозяйства. Этот бизнес никоим обра-
зом не является перманентным; он может распасться гораз-
до легче, нежели в прошлом. Но покуда он существует, он
являет собою кооперативное предприятие по приготовле-
нию пищи, уборке, покупке провизии и уходу за детьми.
С чисто экономической точки зрения семья являет собою
комбинацию отеля, ресторана, прачечной и детского сада.
В традиционном домохозяйстве львиная доля этой ра-
боты, вероятно, выполнялась слугами. Конечно, иметь слуг
могли позволить себе только более высокие классы. Под-
линно богатое домохозяйство имело их в большом числе,
однако даже довольно скромная семья из средних классов
имела, по меньшей мере, служанку или кухарку. А низшие
классы? В значительной степени многие из них не имели соб-
ственного домохозяйства: они чаще всего были слугами у
кого-то других. Это означало, что семейная жизнь была
очень асимметричной относительно паттернов социальных
классов. Позволить себе жениться и завести собственное

домохозяйство могли по преимуществу представители бо-
лее высоких классов. Многие мужчины и женщины из числа
работников, живших и работавших в чьих-то домах, никог-
да не имели возможности завести собственную семью.
Одним из больших изменений в современной семье ста-
ло исчезновение такого большого домохозяйства, основан-
ного на труде слуг. Это не означает, конечно, что больше
вообще не существует высшего класса, однако его образ
жизни стал менее демонстративным и менее пышным; и класс
слуг постепенно стушевался до тонкого слоя в сравнении с
тем, чем он был раньше.
Значительная часть класса слуг состояла из женщин,
выполнявших поденную работу в чьем-то чужом домохо-
зяйстве. То, что осталось от класса слуг сегодня, — это по-
чти исключительно женщины; дворецкий и камердинер бо-
лее или менее исчезли, в то время как прислуга все еще при-
ходит во многие домохозяйства высшего среднего класса.
Домашний труд лег теперь по большей части на плечи жен.
В той степени, в какой домохозяйство — это место, где дол-
жна выполняться какая-то работа по дому, — ее изначаль-
но выполняют именно женщины.
Официально и законно собственность на домохозяй-
ство принадлежит совместно мужу и жене. При разводе
они имеют равные претензии на блага, накопленные на
протяжении их брака; и если один из супругов умирает, не
оставив завещания, ему автоматически наследует другой.
Но это касается лишь такой собственности, как вещи. А как
насчет реального пользования вещами? Дом, посуда, пища,
одежда — ничего из этого не пригодно к употреблению
само по себе, в готовом виде. Для того чтобы привести их в
действие, необходимо приложить определенное количе-
ство труда. Дом должен быть прибран, одежда отглажена,
постели заправлены, провизия куплена, приготовлена и
подана на стол. В общей структуре экономики домохозяй-
ства муж может вкладывать свой труд вне домохозяйства и
приносить в дом деньги, которые инвестируются в эти раз-
личные материальные объекты. Они обычно являются свое-
образным «сырьем», и жена вкладывает свой труд, чтобы
превратить их в продукты потребления. Более того, этот
паттерн имеет тенденцию удерживаться и в тех случаях,
когда жена работает вне дома: она все же регулярно забо-

тится о ломе и детях, готовя завтрак перед уходом на рабо-
ту и ужин, когда возвращается вечером.
По этой же причине экономику домашнего хозяйства
можно описать как однополую доминанту. Собственность
мужа и жены официально уравнена в своих правах, но толь-
ко в том случае, если проигнорировать труд, которые пре-
вращает ее в годные к использованию потребительские бла-
га. В традиционной семье, где работает один муж, жена яв-
ляется работником, который не может продать ничего,
кроме своего труда. Как любого работника, необходимость
выживания выдавливает ее на рынок труда, где она продает
свой труд кому-то, кто готов купить его; только в данном
случае она продает этот труд (или скорее обменивает его) не
на фабрике, а в домашнем хозяйстве. Однако труд — это
нечто сущностное; муж/капиталист не может без него пре-
образовать сырье в готовые к употреблению блага.
Мы можем, конечно, думать обо всех возможных раз-
личиях между этими двумя ситуациями: фабричный рабо-
чий не может унаследовать фабрику; рабочий обычно не
имеет половых сношений с владельцем, не рожает детей, не
разделяет его социального статуса и не выражает ему своей
любви и привязанности. Оставляя эти моменты без внима-
ния, феминистские авторы марксистской ориентации утвер-
ждали, что домашнее хозяйство является фактически ка-
питалистическим институтом. Оно капиталистическое не
только по своему внутреннему механизму действия, но и
является частью более обширной капиталистической сис-
темы общества. То, что делает женщина в своем доме, —
это воспроизводство рабочей силы. Все эти приготовления
пищи, уход за детьми и даже отдаваемая мужу эмоциональ-
ная привязанность служат тому, чтобы поддержать мужс-
кую рабочую силу в готовности к работе на следующий день.
Труд — решающий аспект капиталистической экономики,
но о ежедневном поддержании его заботятся не сами капи-
талисты. Это остается на долю скрытой экономики домаш-
него хозяйства, где женщины выполняют свою существен-
ную работу, направленную на продолжение деятельности
капиталистической системы.
Вывод, который иногда из этого делается, состоит в том,
что женщины не имеют особых поводов для недовольства
по сравнению с мужчинами; реально их недовольство дол-

жно быть направлено против капиталистической системы.
Возможно, что мужская часть рабочего класса более секси-
стски настроена в отношении женщин, чем мужская поло-
вина средних или высших классов, но картина общества в
целом такова, что женщины, выполняют свою домашнюю
работу во имя общей капиталистической системы. Отсюда
следует, что реальным союзником женщин должен быть
рабочий класс (частью которого они фактически являют-
ся); если они объединятся для свержения капитализма, то
исчезнет и женское порабощение домашним трудом.
Во всяком случае, при отсутствии долгосрочной рево-
люции такого род аргументация имеет разнообразные под-
тексты для реформирования системы домашнего труда. Ут-
верждалось, что жены должны получать жалованье за свою
работу на уровне минимальной зарплаты и иметь доступ к
благам социального обеспечения. Альтернативные предло-
жения состояли в том, что домашний труд необходимо со-
циализировать. Уход за детьми должен перейти к коллек-
тиву, приготовление пищи переложено на внешних работ-
ников вместо выполнения его женами дома.
Интересно отметить, что этот последний паттерн, ка-
жется, уже возникает, правда не в социализированной фор-
ме, хотя общественные функции по уходу за детьми ста-
новятся все более распространенными. Многое из другого
берет на себя частный бизнес: сеть быстрых предприятий
общественного питания и приготовления пищи, услуги по
уборке и тому подобное. В значительной мере женщины
сегодня сами составляют часть оплачиваемой рабочей силы
и могут привлечь других людей для ухода за своими деть-
ми и выполнения работы по домашнему хозяйству. Конеч-
но, только частично; в той степени, в какой внешний труд
женщин оплачивается не так, как мужской, менее вероят-
но, чтобы семья могла прибегнуть к оплачиваемым услу-
гам по дому извне. Полноценное половое равенство в бу-
дущем могло бы произвести такого рода трансформацию в
домашнем хозяйстве.
В чем марксистская модель слаба, хотелось бы отме-
тить, так это в направленности каузальности. Нынешнее
домашнее хозяйство с господством мужчины изначально
создавалось не с возникновением капитализма. Мы не мо-
жем реально знать, что с переходом к социалистической

экономике будет устранено половое неравенство. Опыт Со-
ветского блока социалистических обществ позволяет пред-
положить обратное. Лежащая в основе теоретическая про-
блема состоит в том, что марксистская модель улавливает в
семье только один из трех типов собственности: она кон-
центрирует внимание на собственности домашнего хозяй-
ства и игнорирует эротическую и родственную собствен-
ность. Но ведь именно они служат причиной того, почему
домашнее хозяйство не может быть полностью уподоблено
фабрике. Сексуальная и эмоциональная стороны семейного
предприятия являются именно тем, что отличает его от чис-
то капиталистического бизнеса; и они же являются причи-
ной того, почему домохозяйка наследует свое рабочее мес-
то, если работодатель умирает. Мужчина, когда он женит-
ся, приобретает не домашнюю прислугу, хотя этот аспект
тоже имеет место.
Изменения в сфере домашнего труда и собственности
произошли не потому, что женщины ждали социалистичес-
кой революции, а вследствие того, что они продвигали рево-
люцию феминистскую. В той мере, в какой женщины все
чаще входили в состав более высоко оплачиваемой рабочей
силы, они начинали изменять и ситуацию с домашним тру-
дом. Мужья теперь должны были вносить все больший вклад
в уход за детьми и в помощь по дому. Вообще говоря, отно-
сительная власть женщин в сравнении с их мужьями связа-
на с тем, сколько она зарабатывает в сравнении с ним. Жен-
щины, которые зарабатывают больше своих мужей, обла-
дают дома большей властью, нежели те из них, кто
зарабатывают меньше. В этом смысле, как и в других, чем
более успешны дела женщин в преодолении половой диск-
риминации в более широком обществе, тем меньше неравен-
ство у них дома.
И все же можно было бы удивиться, исходя из тради-
ционного образа мышления: почему мужчина должен с этим
мириться? Не лучше ли было бы для него предпочесть же-
нитьбу на традиционной женщине, которая не будет рабо-
тать или хотя бы зарабатывать меньше, чем он, так, чтобы
он мог продолжать господствовать в доме? Нам кажется,
ответ в значительной мере будет отрицательным. Во-пер-
вых, семья с двумя значительными доходами будет более
состоятельной, чем семья с одним доходом. В самом деле,

главный способ, которым сегодня люди могут достичь срав-
нительно роскошного образа жизни верхушки средних клас-
сов, — это работа и мужа, и жены на хороших должностях.
Высокооплачиваемая жена стала очень большим преимуще-
ством для большинства мужчин. На брачном рынке, кото-
рый возникает сейчас, больше нет амбициозных женщин,
которые ищут потенциальных врачей или администраторов;
частью привлекательности женщины становится ее личный
успех.
Возникновение сексуального рынка
и революция в любви
Все три вида собственности, которые мы обсуждали,
существуют в семье совместно. Их трудно отделить друг от
друга, то есть отделить стремление иметь детей от стремле-
ния иметь половую связь или совместное эротическое про-
живание — от совместного ведения домашнего хозяйства.
Предположительно можно создать совместное домохозяй-
ство без эротической связи: два человека могли бы жить
вместе (безотносительно к тому, каков их пол), внося свой
вклад всеми своими доходами и разделяя расходы по веде-
нию хозяйства. Но не очень вероятно, чтобы это могло быть
санкционировано легальным контрактом с правилами насле-
дования; и не очень вероятно, чтобы этот союз принял та-
кую форму, в которой одна личность — всегда женщина —
выполняла бы всю работу по дому, в то время как другая
личность — всегда мужчина — работала только вне дома.
Эти паттерны идут от тесной взаимосвязи всех различ-
ных сторон собственности в браке. Как мы видели, сердце-
виной брака является контракт эротической собственнос-
ти, а все остальное в него привносится. Почему же должно
быть так? Почему должна существовать конкретная версия
с господством мужчины и какие силы могут изменить ее в
сторону более эгалитарных условий? Легче всего увидеть
динамику этой проблемы, проведя серию сравнений.
На протяжении истории было много различных систем
семьи. Многие из них, особенно в трайбалистских обществах,
были чрезвычайно сложными и существенно отличались от
нашей. Некоторые были матрилинеальными, другие патри-
линеальными: отсчет происхождения и наследования в них

ведется соответственно по материнской и отцовской лини-
ям. Они различались также по тому, где будет жить пара: с
родом матери (матрилокально) или родом отца (патрило-
кально). Было много других комбинаций и разветвлений.
Наша собственная брачная система с этой точки зрения нео-
локальная — пара основывает свое новое домохозяйство и
билинеальная — в том смысле, что наследование имеет мес-
то с обеих сторон семьи, хотя семейное имя по-прежнему
наследуется патрилинеально. (Феминисты иногда указыва-
ют на необходимость перехода к подлинно билинеальной
системе имен: называть детей «Смит-Джонс » вместо про-
стого «Смит»).
Нет нужды проходить через историю систем семьи, по-
скольку различные племенные типы шли путем создания
патрилинеальных/патрилокальных, носящих классовый
характер домохозяйств античных и медиевальных* цивили-
заций. Основной сдвиг, который нас интересует, происхо-
дил сравнительно недавно, в пределах последних несколь-
ких сотен лет. Это был сдвиг от брачной системы, в которой
выбор брачного партнера детерминировала семья, к нынеш-
ней системе, в которой индивиды вступают в брачную сдел-
ку, сами подбирая себе пару. Раньше целые семьи составля-
ли альянсы; патриарх семьи разрабатывал соглашение, где
указывалось, на что обменивается эротическая собствен-
ность, для того чтобы продолжить экономическое владение
или консолидировать политические позиции. Эта система
разрушилась, когда экономика и государство оказались орга-
низованными в более крупные бюрократические сущности,
которые более не нуждались в семье. Индивиды теперь были
предоставлены самим себе и могли заключать собственные
союзы на открытом брачном рынке. Каждая личность те-
перь должна была находить партнера по себе, используя
любые ресурсы, какими она обладала: свое состояние или
служебные перспективы, свой культурный багаж, свои свя-
зи, внешность, индивидуальность и что угодно другое. Про-
цесс ухаживания продолжается до тех пор, пока каждый
индивид не найдет другого, кто более или менее подходит
под то, что они лично могут предложить, и затем заключа-
ется сделка.
* Средневековых.

Это звучит меркантильно, но фактически это широко
открытый рынок, который несет ответственность за наш
современный идеал любви. Браки, заключавшиеся до-совре-
менным образом, были гораздо более откровенно меркан-
тильными, чем любой из браков, заключающихся сегодня.
От пар, вступавших в брак, не ожидалось личной привлека-
тельности друг для друга или даже личного согласия в кон-
тракте. Это было даже более очевидно в системе племенно-
го родства, в которой от людей требовалось вступать в брак
со своими кросс-кузенами. Это не означает, что в традици-
онных обществах не существовало любви, просто она не
расценивалась как нечто важное. Любовь могла бы сотво-
рить прелестную историю о пастухе и нимфе, но это было
ничто по отношению к реальностям брака. Даже средневе-
ковые трубадуры, создававшие любовные истории о рыца-
рях и леди, отделяли эти истории от брака, обрекая рыцаря
на любовь к даме, которая уже была за кем-то замужем. По
этой-то причине любовь, во всяком случае в историях, не
имела ничего общего с сексом и была чистым односторон-
ним служением только со стороны рыцаря.
Реальностью этого периода стало то, что индивиды были
пешками в брачных играх. С их чувствами считались мало, а
поэтому любовные отношения в современном смысле встре-
чались редко. Это не покажется удивительным, если вы
взглянете на это в свете теорий, относящихся к религии и
ритуалу, представленных ранее (глава 2), которые показы-
вают, как плотность человеческого взаимодействия воздей-
ствует на то, что люди считают самым священным. В этих
обществах, где все происходит в рамках родственной се-
мейной группы, моральные чувства были полностью связа-
ны с групповой идентичностью. Культ индивида — это со-
здание гораздо более поздней социальной структуры, в ко-
торой каждый индивид предоставлен своей собственной
отдельной сетью контактов. Именно по этим структураль-
ным причинам отдельные личности имели очень мало прав в
традиционном обществе; они думали о себе и о ком угодно
другом как о члене какой-то группы. Любовная связь меж-
ду одной конкретной личностью и другой при таких обсто-
ятельствах была скорее исключением, нежели правилом.
Большой сдвиг произошел тогда, когда эта система се-
мейных альянсов была подорвана индивидуальным брач-

ным рынком. Мы могли бы назвать это Викторианской ре-
волюцией, потому что она лучше всего характеризуется
аттитюдами к любви и сексу, которые превалировали в се-
редине девятнадцатого века (хотя фактически корни этой
революции уходят в предшествующий век). В одном отно-
шении это была революция в любви: она означала, что те-
перь индивидам дозволялось вступать в брак по любви.
С этого времени любовь не только допускалось — она ста-
ла более или менее ожидаемой. И фактически любовные
отношения начали возникать гораздо более широко и силь-
но, чем когда-либо раньше.
И все же рука об руку с этим возникали чрезвычайно
пуританские аттитюды к сексу. Традиционные общества,
несмотря на их очень сильные религиозные убеждения, были
не особенно щепетильны в отношении секса. Для них брак,
поскольку он не включал в себя любовь, изначально имел
такое же отношение к сексу, как и к другим видам собствен-
ности. Мужчины в особенности не ограничивали себя отно-
сительно сексуального удовлетворения, когда они хотели
этого. Общество достаточно спокойно воспринимало налож-
ниц и любовниц, иногда даже получавших официальный
статус в аристократических фамилиях. Дети, рожденные вне
брака, были вполне распространенным явлением и не рас-
сматривались как позор. Быть королевским незаконнорож-
денным отпрыском не было столь же хорошо, как его за-
конным сыном, поскольку, хотя бастард не мог наследовать
трон, но все же был очень почитаемой персоной и с гордос-
тью носил свое незаконное происхождение.
Все это было уничтожено в Викторианскую револю-
цию или, по меньшей мере, ушло в подполье. Рождение ре-
бенка вне брака становилось скандалом, и мать — в особен-
ности — становилась изгоем. В первое время предпринима-
лись усилия для подавления проституции. На похождения
мужчин вне брака смотрели хмуро (хотя они не прекрати-
лись вполне). Предполагалось, что все сексуальные связи
подтверждаются браком. В то же время брак становился
чрезвычайно идеализированным; эротический элемент боль-
ше не упоминался. Предполагалось, что мужчина и женщи-
на женятся для одной только чистой любви, ради сантимен-
тов, переживаемых обеими сторонами и исключающих лю-
бые нечистые помыслы. Упоминание о чем-либо еще, тем

более о сексе, становилось социальным табу. Прежние лин-
гвистические выражения для обозначения секса, гениталий
и физиологических функций вытеснялись вежливыми эв-
фемизмами.
Очевидно, что природа брачной связи переместилась, и
что она стала ритуализированной по-новому. И чрезмерная
стыдливость, и новая идеализация были частью одного и
того же процесса. Табу на прямые упоминания о сексе и
скандалы по поводу сексуальных насилий были негативной
стороной ритуала: они включали в себя барьеры против того
нечистого, что, как правило, окружает любой сакральный
объект. Позитивной, сакральной стороной ритуала был,
конечно же, сам идеал любви — более того, идеал чистой
любви как ключевое понятие брака.
Как мы уже видели, чувства любви возникли из того спо-
соба, в котором имеет место индивидуальная сделка ухажива-
ния. С точки зрения по которой работает способ ритуала, эта
система как раз продуцирует правильные условия для порож-
дения любовной связи. Она изолирует две личности в малую
группу, ставит их в постоянное присутствие друг друга, ис-
ключает из их интимных дел посторонних, подгоняет их друг
к другу с помощью разделяемого эмоционального уровня. Ре-
зультатом становится то, что их пара становится маленьким
сакральным культом, и слова о «любви », которые они повто-
ряют вновь и вновь, становятся символом, представляющим
группу. Любовь — это род частной мини-религии, в которой
сама пара является объектом поклонения ее членов.
Со структуральной точки зрения любовная связь ре-
ально является чувством эротической собственности. Вик-
торианская революция, хотя она и настроила людей пури-
тански в отношении секса, фактически являлась сдвигом, в
котором секс занял гораздо более центральное место в брач-
ной связи, чем когда-либо раньше. Пропорциональная важ-
ность трех типов собственности в семье изменилась в значи-
тельной степени. Родственная собственность в форме се-
мейного наследования в огромной степени потеряла свое
значение и больше уже не детерминировала выбор брачного
партнера. Это выдвинуло на передний план эротическую и
домохозяйственную собственности, которые обеспечива-
лись самими индивидами и составляли те ресурсы, вокруг
которых велись переговоры о браке.

Но в данный исторический период два этих ресурса рас-
пределялись между полами неравномерно. Доход для под-
держания домохозяйства сосредоточивался почти исклю-
чительно в руках мужчины, поскольку крайняя половая
дискриминация на рынке труда делала для женщины со-
держание самой себя почти невозможным. Эта дискрими-
нация была результатом позиции женщин в предшествую-
щем традиционном домохозяйстве, в котором они либо со-
держались в доме как собственность для брачных альянсов,
либо работали только в качестве прислуги. Теперь женщи-
ны были свободны в выборе своих собственных жизней. Но
при отсутствии экономических альтернатив любая женщи-
на, которая хотела достичь приличных жизненных стандар-
тов, соответствующих уровню среднего класса, должна была
вступить в брак.
В сущности, дело брака стало теперь торговлей эроти-
ческой собственностью за собственность домохозяйства.
Императивом для женщин было попытаться заключить секс
в рамки брака. По этой причине добрачный и внебрачный
секс стали скандальными. Женщины теперь старались навя-
зать мужчинам этот сексуальный стандарт, равно как и лю-
бому другому в обществе. В беспрецедентной степени навя-
зывались пуританизм в поведении и чрезмерная стыдливость
в языке. И это срабатывало. За время Викторианской рево-
люции женщины реально приобрели по меньшей мере один
источник власти, которого не имели прежде: власть отстаи-
вать от мужчин свое тело как сексуальный объект. Брачный
рынок был открыт для каждого, и это также означало, что
каждый имел право отказаться от любого конкретного об-
мена. До тех пор пока женщины могли удерживать более
или менее единый фронт по вопросам включения секса в
рамки брака, мужчинам было больше некуда деваться и при-
нимать брак с точки зрения женщин.
Идеал брака по любви и рамки викторианской стыдли-
вости относительно секса шли рука об руку как часть этой
стратегии. Оба были частью борьбы женщин за получение
определенного контроля над своими жизнями и за повыше-
ние своего статуса в обществе. Идеал чистой любви был в
определенном смысле идеологией, скрывавшей в себе суть
эротической собственности, которая все еще в значитель-
ной степени была сердцевиной брака. Фактически она очень

явно указывала на то, что должна была маскировать, в боль-
шей или меньшей степени тем же способом, каким виктори-
анские стили одежды привлекали внимание к женской фи-
гуре, драпируя складками бедра и заставляя мужчин с по-
мощью мимолетного мелькания лодыжек испытывать такие
же эротические переживания, какие вызывает сегодня ко-
роткая юбка.
Викторианская революция оказалась успешной. Муж-
чины стали более зависимыми от своих жен в сексуальном и
эмоциональном удовлетворении. Любовный идеал и пури-
танские ограничения могли, конечно, существовать лишь до
определенной степени. Но этой степени было достаточно
для того, чтобы вызвать значительное повышение статуса
женщин. Викторианская революция была первой важной
фазой в освобождении женщин.
С другой точки зрения, Викторианская революция была
также и тупиком. Она заключила женскую карьеру в рамки
хорошего брака. Сама идеализация женщины как чистого
создания, которое мужчина любит, берет в жены и уважает
как мать своих детей и хозяйку своего дома, помогала под-
держивать четкий барьер между мужчиной и женщиной.
Мужчины владели миром работы снаружи, женщины вла-
дели брачным рынком и семьей. Чем больше идеализирова-
лась женщина и ее роль в семье, тем труднее было женщине
выйти за пределы этой роли и самой достичь любого из ви-
дов экономических ресурсов.
В двадцатом столетии в женском статусе произошла еще
одна революция. Она начиналась медленно, по мере того
как женщины постепенно проникали в состав рабочей силы
белых воротничков и набирала силу в последние несколько
лет, когда женщины сделали рывок в высокооплачиваемые
профессии и менеджерские ранги. Эта вторая революция
была одновременно и революцией в структуре семьи. Два
рода сдвигов — профессиональный и семейный — произош-
ли одновременно. Каждое изменение постепенно вело к
другому, создавая возможность все большего и большего
удаления от викторианского паттерна домохозяйственной
и эротической собственности.
Сегодня происходит то, что женщины становятся ме-
нее зависимы от семьи в своем экономическом успехе. Каж-
дое улучшение профессиональных возможностей женщин

означало, что женщины все меньше зависели в своих дохо-
дах от мужей. Увеличение показателей разводов, тенден-
ция к более долгому ожиданию до заключения брака, тен-
денция иметь меньше детей — все это связано с большей
способностью женщин содержать себя.
Это оказало также воздействие на тот способ, каким
заключаются сделки по эротическим отношениям. Для жен-
щин стало гораздо менее важным заключать секс в рамки
брака. Теперь становятся гораздо более приемлемыми доб-
рачные связи. С этим снятием акцента с единственной, раз и
навсегда заключаемой связи, в которой женщина соединяет
себя постоянно с одним мужчиной и его доходом, совмес-
тим ряд сексуальных партнеров в официальном или неофи-
циальном браке (включая совместное проживание). По той
же самой причине женщины стали в гораздо меньшей степе-
ни пуританками относительно использования языка. Боль-
ше уже не важно спиритуализировать секс и обставлять его
лингвистическими табу. Это особенно верно среди женщин,
наиболее удачливых в профессиональном смысле. Для та-
ких женщин эротические отношения и сам брачный рынок —
это дела, к которым они могут подходить гораздо более ка-
узально, без чувства безвозвратного выбора. Их жизнь в
целом более не становится залогом этого.
Будущее семьи
Чего же нам ждать в будущем? Может быть, семья про-
сто постепенно исчезнет, перейдя в ряд сексуальных свя-
зей, или, возможно, — во что-то вроде открытого брака с
множеством сексуальных партнеров? Или, напротив, дело
зашло слишком далеко, и замещающий семью люфт вновь
установит традиционные сексуальные роли и ограничения?
Более чем вероятно, что ответ на оба вопроса будет от-
рицательным. Основанный на индивидуальности брачный
рынок все еще существует, и так, вероятно, будет продол-
жаться в обозримом будущем. Формы семьи некоторым
образом изменялись, по мере того как женщины приобре-
тали все больше экономических ресурсов. Но главный ре-
зультат все же состоит в том, что мужчины и женщины всту-
пают в эксклюзивную личную сделку с довольно сильно вы-
раженным намерением сделать ее последней. Секс гораздо

более открыт и выражен внешне, но от этого важность люб-
ви не становится менее сильной. И это тоже, вероятно, бу-
дет продолжаться, потому что и секс, и любовь являются
частью одного и того же процесса сделки. Обхождение без
брачных церемоний фактически не вносит отличий в эту
структуру, поскольку сущностью брака в любом случае яв-
ляется совместная жизнь. Все это дает основания подразу-
мевать, что формальное объявление семье и друзьям не яв-
ляется более столь важным; рассчитанный на совместное
проживание «брак» является совершенно приватизирован-
ной формой организации.
Конечно, главным изменением было бы широкое рас-
пространение открытых браков. Это такая организация бра-
ка, при которой обоим партнерам дозволяется иметь
столько сексуальных партнеров, сколько они пожелают. Это
будет действительно изменением, поскольку исключит экс-
клюзивное право на обладание эротической собственнос-
тью, которое является ключом к семейной структуре — как
официальной, так и неофициальной в долгосрочной и крат-
косрочной формах. Существующий ныне процесс влюблен-
ности следует из эксклюзивности. Если бы открытые браки
стали общепринятым явлением, тогда мы получили бы пол-
ностью обновленную структуру семейной организации.
Но, как представляется, открытые браки не могут стать
слишком модными. Имеется причина структурного харак-
тера, по которой они обычно не бывают успешными. В соот-
ветствии с проделанными социологическими наблюдения-
ми, у пары, практикующей открытый брак, намечается тен-
денция состязания. Так же, как в более типичной семье,
относительная власть мужа или жены испытывает на себе
воздействие того, сколько каждый из них делает денег, в
открытом браке относительная власть мужчины и женщи-
ны зависит от того, сколько внешних партнеров имеет каж-
дый из них. Это становится состязанием за то, кто из них
более притягателен сексуально. Это соревнование обычно
выигрывает женщина, потому что сегодня в нашем обще-
стве женщина, ищущая сексуальных партнеров, найдет боль-
ше готовых взять ее, нежели мужчина. В результате возни-
кает тенденция того, что спустя некоторое время мужчина
начинает чувствовать, что он проигрывает, и что его парт-
нерша получает от открытого брака больше, чем он. Пара-

доксально, но, хотя мужчина с большей вероятностью выд-
винет идею открытого брака на первое место, он с большей
вероятностью захочет покончить с ней. В любом случае от-
крытые браки структурно нестабильны. Либо пара прекра-
тит эксперимент и вернется к более эксклюзивной органи-
зации брака, либо брак распадется и станет ординарным
разводом.
В таком случае большая открытость секса и меньший
учет формальностей брака не означают, что эксклюзивные
парные связи больше не являются важными. К примеру,
увеличение случаев добрачного секса не означает, что кто-
либо будет спать с кем попало. Существует процесс выбора,
а следовательно — процесс разделения подбора в качестве
пары кого-то, кто стоит рядом, с тем же местом на брачном
рынке. Мы не всегда можем называть такие организации
«браком», но по существу они ими являются. Даже высокие
показатели разводов, — которые реально могут быть куда
выше, чем объявляется официально, — не означает еще, что
браки находятся на пути к исчезновению. Напротив, можно
было бы сказать, что они более популярны, поскольку те-
перь каждый стремится иметь их больше, нежели прежде.
Верно, что эта ситуация была предметом больших про-
тиворечий, и что в ответ на большую сексуальную откры-
тость и сегодняшние изменения в формах семьи поднялась
очень открытая реакция. Теперь существует весьма откры-
то звучащее про-семейное движение, которое обычно но-
сит также антиабортивный, антиэротический и антифеми-
нистский характер.
Тем не менее, я думаю, что это движение атакует про-
блемы, которые в значительной степени символичны. Холо-
стой ход традиционной семьи — это противопоставление
себя главным структурным тенденциям современности. Рас-
смотрим антиабортивную проблему. Этот вопрос был по-
ставлен скорее неожиданно, потому что официальная пра-
вительственная политика в Соединенных Штатах, наконец,
пришла к признанию того, что в течение долгого времени
существовало неофициально: имело место большое число
нежелательных беременностей, а следовательно — большое
число нелегальных абортов. Легализация аборта была по-
пыткой повысить уровень безопасности вовлеченных в это
женщин. В течение долгого времени эти проблемы никогда

не обсуждались; аборт (и его обычный предшественник —
незаконная беременность) был скандалом, который все ста-
рались замять. Коль скоро он выносился наружу, женское
движение могло высказать свой взгляд и добиться осуще-
ствление некоторых реформ. Но та же публичность позво-
ляла также собраться с силами оппозиции.
Воинствующая оппозиция абортам ведет свое начало от
решения Верховного Суда США 1973 г. о декриминализа-
ции абортов. Антиабортивное движение выступило на сце-
ну как обратный ход против одной из ранних удач женского
движения. Этот символический крестовый поход был подо-
бен некоторым другим движениям в прошлом (обсуждав-
шимся в предыдущей главе), сражавшимся за то, чтобы со-
здать новые категории преступности (или в данном случае —
оживить старую категорию преступности).
Мы можем посмотреть на это с точки зрения социоло-
гической теории ритуальной солидарности. Антиабортив-
ная проблема рассматривается ее сторонниками как всеце-
ло моральная проблема. Ясно, что люди, вовлеченные в это,
ничего не получают от этого лично; даже выступая от имени
других, они не идентифицируют себя с не сформировав-
шимся двух- или трехмесячным внутриутробным плодом.
(Это даже более очевидно в случае людей, которые проти-
востоят контролю над рождаемостью в целом, равно как и
абортам, особенно в странах Третьего мира; они думают о
внутриутробном плоде скорее абстрактно, нежели симпа-
тизируя судьбе реальных детей, рождаемых в условиях ни-
щеты.) Это не реальные дети и, конечно, не реальные жен-
щины, которые являются объектом симпатии. Моральный
вопрос — это чистая самоцель. Если вопрос символичен,
тогда в чем состоит этот символизм?
Ответ дает теория ритуальной солидарности. Эмоцио-
нальные проблемы служат тому, чтобы собрать группу вое-
дино, особенно в тех случаях, когда существует какая-то
внешняя группа злодеев (в данном случае — женщины, ко-
торые делают аборты), подлежащая наказанию. Сам факт,
что аборты объявлялись легальными, давало повод к спло-
чению для группы, которая начинала чувствовать потреб-
ность в какой-то новой солидарности и моральной встряс-
ке, чтобы поддержать свое падающее ощущение статуса.
Последние успехи женского движения стали особенно уг-

рожающими не столько для мужчин, — которые, как мы
видели, часто выигрывают от улучшений в карьере своих
жен, — сколько для традиционных неработающих домохо-
зяек. Эти женщины, которые не имеют ни подготовки, ни
возможностей для того, чтобы сделать собственную карье-
ру, вынуждены довольствоваться традиционной семейной
ролью. Это может определить их на роль ограниченных граж-
дан второго сорта, но это самое лучшее, на что они могут
рассчитывать. Идеалы и стили более нового, сексуально эга-
литарного мира, созданные более либерализованными жен-
щинами, заставляет их чувствовать себя вдвойне некомфорт-
но. С одной стороны, они чувствуют себя неблагополучно
вследствие того, что более свободные женщины приобрели
власть, деньги и личный статус, которых им недостает. С дру-
гой стороны, идеалы женского освобождения угрожают той
психологической защите, которой домохозяйки обладали,
коль скоро им указывалось на их гражданскую второсорт-
ность, прикрываемую прославлением идеологии жены и мате-
ри. Под поверхностью такой традиционалистской точки зре-
ния, которая неспособна продвинуться в более новый мир,
кроется добрая доля обид.
Именно этих людей особенно привлекают символичес-
кие крестовые походы сохранения старого порядка сексу-
альных ролей. Это движение состоит из ряда ритуальных
собраний вроде политических митингов, которые создают
эмоциональную энергию для тех, кто к нему принадлежит.
«Право на жизнь », о котором они беспокоятся под знаме-
нем идеалов, к которым они официально взывают, — это
фактически усилие, направленное на то, чтобы вдохнуть
какую-то жизнь в их собственный основательно истощен-
ный социальный статус.
Конечно, если бы такие движения были успешны, это
реально повысило бы статус их участников. Они стали бы
моральной элитой, подобно пуританам Новой Англии, ко-
торые сжигали на кострах колдунов, возвышаясь над греш-
никами, которых они преследовали. Такие символические
крестовые походы в прошлом иногда на какое-то время увен-
чивались успехом, как у сельских пуритан, которые преус-
пели в запрете алкоголя с 1919 по 1933 гг. Но, как мне ка-
жется, на длительном промежутке времени антиабортив-
ное движение потерпит неудачу. Его практические

последствия направлены против одной из главных харак-
терных черт современной семейной ситуации. Это падение
показателя рождаемости, наблюдаемое во всех обществах
в последние десятилетия. Аборты являются основной час-
тью контроля над рождаемостью, распространившись в Со-
единенных Штатах на уровне более 1 миллиона в год. Имеет
место около 300 легальных абортов на 1000 рождений; что
означает, что если аборты действительно запретят, то рож-
даемость подскочит на 30 процентов. Этого на самом деле
не произойдет, если аборты опять станут нелегальными. Мы
просто вернемся к ситуации, когда множество женщин бу-
дут подвергаться опасности нелегальных абортов. Эти жен-
щины просто не могли бы позволить себе иметь нежела-
тельных детей; они все равно будут делать аборты, легаль-
ные или нелегальные. Аборт — это последняя и самая
сильная линия обороны против нежелательных детей, и,
следовательно, он является фундаментальным аспектом
контроля над рождаемостью.
Лежащий в основе этого структурный факт состоит в
том, что контроль над рождаемостью стал сущностной час-
тью современной структуры семьи. Контроль над рождае-
мостью стал весьма существенным для женщин, желающих
сделать какую бы то ни было карьеру, поскольку неконтро-
лируемая череда детей станет тем, что привяжет их к дому.
Для того чтобы ниспровергнуть контроль над рождаемос-
тью, необходимо ниспровергнуть весь напор современной
женской революции. Рождение детей дорогостояще, а сто-
имость ухода за детьми вышла за пропорции дохода. В то
же время экономическая ценность детей фактически исчез-
ла, поскольку они не приносят денег в семейный бюджет и
не оказывают услуг в домашнем хозяйстве. Сегодня семья
обычно может позволить себе завести много детей, если
работают оба родителя, а это как раз то, что препятствует
тому, чтобы иметь много детей. Нулевой прирост населения
больше не является проектом будущего. Он реально суще-
ствует сегодня. Улучшение позиций женщин в сфере заня-
тости, вероятно, будет поддерживать эту тенденцию.
В более общем виде движение за сохранение традицион-
ной семьи с господством мужчины и полностью привязанной
к дому женщиной имеет очень мало шансов на успех. Восста-
новление традиционной викторианской семьи, и старого пу-

ританского паттерна ухаживания потребует, чтобы тенден-
ции занятости двадцатого столетия были обращены вспять.
Единственная антифеминистская стратегия, которая
могла бы быть действительно эффективной, — это не про-
сто противостоять узаконению равных прав, а позитивно
запретить женщинам наниматься на лучше оплачиваемую
работу. Если в чем и нуждаются антифеминисты, так это в
законодательстве, которое реально потребует дискрими-
наторной оплаты и установит полную сегрегацию занятос-
ти для мужчин и женщин. Такое, конечно невозможно, если
исключить некоторые политические революции, направлен-
ные на установление авторитарного и консервативного об-
щества, наподобие фашистских революций в Германии и
Италии в 1920-х и 1930-х гг. Но часы не повернуть вспять.
Слишком много женщин уже начали свои карьеры, кото-
рые привлекательны для них, так что они больше не будут
играть в традиционные брачные игры торговли пуритански
охраняемым сексом в обмен на доход мужа.
Женщины никоим образом не достигли еще экономи-
ческого и профессионального равенства с мужчинами; пред-
стоит пройти долгий путь в этом направлении. Но феминис-
тская мобилизация зашла достаточно далеко, чтобы не сда-
вать завоеванных плацдармов. В последние годы женщины
начали пропорционально превосходить мужчин в получе-
нии высшего образования, и это предвещает еще большее
проникновение их на более высоко оплачиваемый рынок
труда. Эта тенденция не может быть повернута вспять, за
исключением какого-либо рода тоталитарной реакции. Но
чем более ситуация в сфере занятости сдвигается к сексу-
альному равенству, тем более прочным становится новый
тип брачного рынка. Будущее семьи — более чем вероят-
но — на стороне феминистской революции.

Глава 6
Может ли социология создать
искусственный разум?
В течение последних нескольких сот лет люди мечтали
создать машину, которая может мыслить. Когда современ-
ная наука начала открывать принципы физики и химии,
некоторым мыслителям приходило на ум, что человечес-
кое тело можно было бы сконструировать по тем же прин-
ципам, что и машины. Медицинские и биологические от-
крытия физиологических процессов, регулирующих
жизнь, открывали даже еще более правдоподобные перс-
пективы. Вскоре после того, как было открыто, что нервы
передают электрические импульсы, Мэри Уолстонкрафт
Шелли написала своего «Франкенштейна », в котором уче-
ный вызвал тело к жизни с помощью электрических раз-
рядов.
Мы все знаем, чем это обернулось! Подобные фруст-
рации включает в себя и история последующих попыток
построить искусственное человеческое существо. Когда в
середине двадцатого столетия начали изобретать компь-
ютеры, появилась надежда, что мы поймем, как создать
высокоскоростные электронные цепи, которые будут
подлинной моделью человеческого мозга. Главное, что мы
узнали сорока годами позже, — это то, как невероятно
трудно скопировать реальное человеческое существо. И
все же мечта продолжает существовать. Научно-фантас-
тические фильмы изображают роботов, сформированных
иногда наподобие человеческого тела с блестящими ме-
таллическими руками и ногами, которые могут не только
говорить и думать, но и имеют настоящую личность, по-

рою комическую. Конец двадцатого века становится уже
эпохой более правдивой научной фантастики; 21-й век,
конечно же, выведет нас на эту орбиту. Будет ли создан-
ный человеком искусственный разум частью нашего бу-
дущего, или же это просто глупая мечта, которая никог-
да не осуществится?
Мне хотелось бы выдвинуть следующее предположе-
ние: если настоящий искусственный разум* будет создан,
главную роль в этом сыграют социологи. Ограничения,
которые испытывали до сих пор компьютерные модели,
проистекали из того факта, что разработчики представ-
ляли себе разум так, как если бы это был отдельный и
независимый индивидуальный ум. Однако ведь человечес-
кое мышление базово социально. И дело не только в этом;
успешный AI должен быть эмоциональным! Мы сделали
ошибку в своих попытках сделать его слишком рацио-
нальным, излишне супер-умным, лишив более сущност-
ных человеческих качеств. Это может звучать парадок-
сально, но я попытаюсь показать вам, что исследования в
области микросоциологии — изучении того, как люди вза-
имодействуют друг с другом в ситуациях «лицом-к-
лицу », — выявляют, что эмоциональные процессы, кото-
рые поддерживают социальный контакт, направляют
наши мысли в определенные каналы. Если компьютерный
разум намеревается стать способным делать то, что спо-
собно делать человеческое существо, это должен быть
компьютер с эмоциями.
Экспертные системы
и пределы расчетливости
Когда после Второй мировой войны впервые были изоб-
ретены компьютеры, предпринимались усилия к тому, что-
бы построить то, что было названо «генеральный** реша-
тель проблем». Это должен был быть компьютер, кото-
рый мог делать все что угодно. Вместо того чтобы быть
запрограммированным просто на выполнение конкретной
'Далее, как и в оригинале, AI — Artificial Intelligence. — Прим.
переб.
** Здесь — общий (General). — Прим. переб.

задачи (такой, например, как статистические расчеты), ге-
неральный решатель проблем по замыслу был бы спосо-
бен справиться с любой возникавшей проблемой. Другими
словами, он действовал бы скорее подобно реальному че-
ловеческому мыслителю: анализируя, что это за пробле-
ма, очерчивая, что требуется для ее разрешения, прораба-
тывая ее до тех пор, пока она не будет решена. Но это
оказалось слишком трудным для компьютера. Дело было
не только в объеме памяти; компьютеры становились с каж-
дым годом во все возрастающей степени больше и быстрее.
Однако трудности с генеральным решателем проблем со-
стояли в том, что люди могут думать такими способами,
которые включают в себя гораздо больше измерений, чем
простые расчеты по существующим формулам. Ученые-
компьютерщики столкнулись с новым отношением к слож-
ности и мощи нейронной сети, которую создает человечес-
кий мозг, и отказались от создания генерального решателя
проблем.
Вместо этого они обратились к созданию высоко спе-
цифичных компьютерных программ. Взамен решения
всех задач эти программы теперь составляются так, что-
бы узнать насколько возможно больше об одной специ-
фической области. Это так называемые экспертные сис-
темы. Чтобы создать такую программу, необходимо
сделать поворот к решению конкретных типов проблем.
Предположим, вы хотите, чтобы компьютер давал ме-
дицинский диагноз определенной болезни; во-первых,
вы интервьюируете группу врачей относительно стадий,
через которые они проходят, когда ставят диагноз. «Эк-
спертная система » звучит мудрено, — помимо всего про-
чего, он еще и эксперт! — но фактически это не что иное,
как электронная картотека. Она организует информа-
цию в виде ветвящегося дерева, начиная со вступитель-
ных вопросов и продвигаясь к все более специфическим.
Каковы ваши симптомы? Поднимается ли у вас темпера-
тура? Если «да », то мы спрашиваем: ваше горло воспале-
но? Если опять «да »> то покраснело ли у вас горло? Есть
ли на нем белый налет? Если «нет» на один из приведен-
ных выше вопросов, мы задаем иную серию вопросов:
боли в области подмышек? течет из носа? переутомляе-
тесь в школе или на работе? Наконец, компьютерный

«эксперт» набирает комбинацию ответов и зачитывает
свое решение: примите две таблетки аспирина, пейте
много жидкости и заполните вашу страховку у регист-
ратора на обратном пути.
Экспертная система весьма далека от того, чтобы мыс-
лить как полноценное человеческое существо. Она только
хранит информацию, которая введена в нее человеческими
существами. Она хороша лишь в той степени, в какой хо-
рош эксперт, смоделировавший ее, и насколько успешно
компьютерный инженер подобрал экспертов для описа-
ния того, что именно они делают, когда ставят диагноз.
Экспертная система не приходит к новым идеям; и она не
знает, как поступать с исключениями. Это не что иное, как
картотека с программой прохождения по ней в определен-
ном порядке.
По этим причинам критики утверждали, что компью-
теры имеют прирожденные ограничения, и что они никог-
да не будут мыслить как настоящие человеческие суще-
ства. Компьютер может быть способен к очень быстрым
вычислениям и может накапливать огромные объемы ин-
формации. Но он хорош всего лишь настолько, насколько
хороша введенная в него информация. Как говорит посло-
вица, «Garbage In, Garbage Out» — количество входящего
определяет количество выходящего. Компьютеры негиб-
ки; в некоторых отношениях они похожи на очень глупых
людей, которые постоянно делают одни и те же ошибки.
Если компьютер делает ошибку в расчетах, ему не хватает
«здравого смысла» исправить ее, пока человеческий опе-
ратор специально не введет в него задание на проверку того,
каковы разумные пределы выходящей информации. Вот
почему компьютерам всегда нужна своя человеческая нянь-
ка. Даже новые подходы, реконструирующие аппаратные
средства в сети параллельно работающих компьютеров, не
оказались способны к преодолению этой проблемы. Если
идеалом является искусственный интеллект, который мо-
жет думать как автономное человеческое существо, тогда
это выглядит так, что компьютеры всегда будут нашими
нуждающимися в опеке несовершеннолетними детьми: они
похожи на гигантов мысли с ножками маленьких детей,
которые всегда нуждаются в няньке, которая опекала бы
их и оберегала от беды.

Вклад социологии
в подлинно человеческий интеллект
•
Почему мы должны ожидать, что социология могла бы
помочь в решении этих проблем? Самая важная причина со-
стоит в том, что наше мышление фундаментально социаль-
но. Социологи со времен Эмиля Дюркгейма, Чарльза Хор-
тона Кули и Джорджа Герберта Мида разрабатывали тео-
рии социального базиса человеческого ума. Мы уже
встречались со многими аспектами дюркгеймовской теории
в главах 1 и 2. Здесь мы собираемся пустить ее в дело вместе
с некоторыми идеями Кули и Мида и более поздних социо-
логов-исследователей, которые следовали им.
В идее, что человеческий ум социален, нет ничего таин-
ственного. Эмиль Дюркгейм использовал понятие «коллек-
тивное сознание», относя его к понятиям и верованиям,
которые разделяются группой людей. Это вовсе не озна-
чает, что существует какой-то тип невидимого ума, паря-
щего в воздухе над группой людей и производящего за
людей всю работу мышления; это не огромный воздушный
шар, реющий в небе и излучающий вниз послания. «Обще-
ство » означает не что иное, как определенную совокуп-
ность людей, взаимодействующих друг с другом; это ско-
рее процесс, а не вещь. Это происходит всякий раз, когда
мы встречаемся. Сказать, что ум социален, — это всего лишь
сказать, что наше мышление создается, когда мы говорим
друг с другом. Понятия и идеи, которыми мы обладаем, и
наши чувства по поводу того, какие идеи важны, происхо-
дят из разговоров, которые мы ведем друг с другом. Толь-
ко та личность, которая знает, как говорить, которая выу-
чилась тому, как вести разговор, может рассматриваться
настоящее человеческое существо. Коль скоро такая спо-
собность существует, тогда приходит следующий шаг: каж-
дый индивид может думать приватно, внутри своего ума,
потому что мышление есть интернализованный разговор.
Другие типы человеческой коммуникации, такие, как чте-
ние, письмо, также являются важными производными от
этого базового процесса формулирования разделяемых в
разговорах идей.
Теперь рассмотрим, что же мы хотели бы от нашего
компьютера. Мы хотим, чтобы этот компьютер действо-

вал, насколько это возможно, как реальное человеческое
существо. Мы не собираемся начинять его картотеками
информации или рядами правил о том, как вычислять кон-
кретные результаты из данных, которые мы в него вве-
дем. Мы хотим, чтобы компьютер обучился делать инте-
ресующие нас вещи. Он должен быть способен приходить
к новым идеям. Он должен быть скорее гибким, нежели
ригидным, способным справляться с новыми ситуациями
так же, как и со старыми. Он не должен разрешать про-
блем; он должен быть способен изобретать и творить;
делать научные открытия, писать литературные произве-
дения, может быть, даже писать музыку. Он должен быть
способен шутить и смеяться над шутками других людей,
когда они смешны.
Это звучит как неимоверно трудная задача. Помимо
всего прочего, ученые-компьютерщики имеют достаточ-
но хлопот с разработкой программ, которые могут вы-
полнять даже одну из менее творческих задач, не говоря
уже обо всех этих более сложных вещах. И все же это
должно быть возможно. Мы знаем это, потому что чело-
веческие существа могут делать все эти вещи. Конечно, не
каждый делает все эти вещи сразу. Но если верно, что
человеческий рассудок социален, тогда существует кон-
кретный вид социального взаимодействия, который ле-
жит в основе этих типов мышления. Человеческие суще-
ства, которые изобретают научные теории, — это конк-
ретные люди, которые взаимодействуют с другими
учеными; фактически мы немало знаем о сетях, которые
приводят некоторых ученых к «горячим горшкам», а дру-
гих — на периферию, где они выполняют более рутин-
ную работу. То же самое справедливо и в отношении ком-
позиторов или писателей. Социальный мир состоит из
множества различных областей. В таком случае частью
социологической теории интеллекта является идея, что
именно та позиция, которую занимает индивид по отно-
шению к другим людям, детерминирует, каким типом
мышления он или она обладает. Отсюда следует, что если
мы хотим иметь компьютер, который будет способен пи-
сать музыку или романы, мы должны поместить этот ком-
пьютер в сеть композиторов или романистов и наделить
компьютер способностью взаимодействовать с этими

людьми так, чтобы он приобретал и умения, и мотивацию
делать то, чем занимаются они.
Конечно, мы не можем запрограммировать наш ком-
пьютер на то, чтобы делать все сразу. Мы собираемся
начать с простого и постепенно надстраивать более слож-
ные вещи. Фундаментальная вещь, которую нам необхо-
димо сконструировать, это компьютер, который может
взаимодействовать с людьми. А затем мы намереваемся
сделать его способным думать, когда он останется один,
вести молчаливые разговоры «внутри своего ума», кото-
рые будут заново переживать те разговоры, которые ве-
дутся с другими людьми. Мы должны будем дать наше-
му компьютеру какие-то способы узнавать, с кем он
предпочитает разговаривать, а также какие-то способы
мотивировать людей на то, чтобы затрачивать свое вре-
мя на разговоры с ним. Короче говоря, нам нужно сде-
лать этот компьютер точно таким же, как обычные люди,
которые ведут свою жизнь в социальном мире! Коль ско-
ро нам это удастся, мы получим способ сделать некото-
рые идеи и понятия более важными — так, чтобы ком-
пьютер мог иметь предпочтения по поводу того, о чем
ему нравится думать, когда он остается один. Социоло-
гия предполагает, что когда мы проделаем все это, мы
будем иметь такой компьютер, который может делать
все — от обычной болтовни и шуток до высокотворчес-
кого мышления, которое определяет диапазон челове-
ческого таланта.
Такой компьютерной программы еще не существует.
Если я и собираюсь что-то сделать здесь, так это пригласить
вас на передовую линию социологической теории. Социо-
логия интеллекта развивалась в последние годы, и этот вид
теории становится все более и более ясно формулируемым.
Как мы увидим, в создании компьютера существует много
практических проблем, которые может подразумевать со-
циологическая теория. Но я собираюсь преподнести вам
беглый набросок того, каким образом, по мнению социоло-
гов, это может быть сделано. Я приглашаю вас проделать
этот путь со мною. Возможно даже, что вы закончите тем,
что станете сами себе социологами разума и внесете свой
собственный вклад в создание подлинно человеческого ис-
кусственного интеллекта.

Как программировать разговор
Вот план. Во-первых, рассмотрим, что мы знаем о
социологии разговора' и как мы могли бы сделать соот-
ветствующий компьютер. Потом мы получим компьютер,
который будет думать сам, выполняя собственные внут-
ренние разговоры внутри своего металлического «ума ».
Наконец, мы рассмотрим, что должен будет сделать этот
компьютер, чтобы стать творческим мыслителем, как уче-
ный или писатель. Я уже предположил, что это будет
включать в себя помещение его в конкретный тип соци-
альной сети, где функционирует данный вид творческого
мышления.
Вообразим себе наш компьютер. Давайте назовем его
SOCIO. Как мы увидим, SOCIO будет представлять собою
нечто большее, чем просто программную оболочку; он нуж-
дается в теле. Это будет что-то вроде робота, поскольку,
как мы далее увидим, существуют определенные действия
телесного характера, которые должны быть проделаны в
социальных взаимодействиях. Мы хотим получить модель
социального разговора, и она должна включать в себя не
только то, что говорится вербально, но и то, как это гово-
рится, его эмоциональный ритм, и тон, и сопровождающие
его невербальные жесты.
Взятие слова и поддержание потока
В последние двадцать лет социологи активно изучали
разговоры. Используя магнитофонные записи и видеокаме-
ры, они оказались способны взглянуть на то, что же проис-
ходит, когда люди разговаривают. Социологи изучали это
на таком детальном уровне, о котором сами собеседники
едва ли были осведомлены. Коль скоро разговор записан на
магнитной ленте, его можно проигрывать вновь и вновь, и
замедлять движение ленты, чтобы раскрыть такие вещи,
* Одна из интенсивно развивающихся в последнее время социологи-
ческих теорий среднего уровня — разговорный анализ (conversational
analysis). Она ставит своей задачей изучение естественно возникающих
форм разговора с целью раскрыть те правила, которые управляют про-
цессом беседы людей. — Прим. переб.

которые происходят в доли секунды. Что обнаружили со-
циологи из этих исследований?
Прежде всего, разговор — это процесс взятия слова.
Говорит один человек, а затем другой. Это выглядит дос-
таточно очевидно. Однако взгляните на этот процесс по-
ближе. В каждый данный момент говорит один чело-
век, а не два, не все. Если два человека говорят одновре-
менно, мы говорим, что они сражаются за внимание к себе.
Когда это происходит, их голоса звучат все громче и аг-
рессивнее; они становятся все более эмоциональными —
до того момента, когда один человек перестает говорить и
позволяет взять слово другому. Если этого не происхо-
дит, разговор полностью прекращается, и люди расста-
ются.
Заметим, что мы открыли здесь типовой социологичес-
кий принцип: мы обнаружили, какова нормальная структу-
ра интересующего нас процесса, выявив, что происходит,
когда она нарушается. Мы знаем, что нормальный разговор
действует при одном человеке, говорящем в данный момент,
потому что когда это нарушается, разговор разваливается,
и люди расстраиваются. Как в Дюркгеймовском методе, с
которым мы встречались в главе 4, в дискуссии о преступно-
сти, мы обнаружили, что именно консолидирует общество,
выявив те места, где оно распадается.
С помощью того же метода мы обнаруживаем еще один
аспект механизма взятия слова. Как только заканчивает
говорить один человек, незамедлительно начинает дру-
гой. Если мы поближе присмотримся к магнитофонным за-
писям ровно протекающего разговора, то увидим, что синх-
ронность очень острая. В конце каждой очереди следующая
личность вступает в свои права в таком ритме, как если бы
это был музыкальный фрагмент, который они проигрывают
вместе с помощью своих голосов. Если второй человек не
вступает вовремя, возникает брешь; и собеседники ощуща-
ют это именно как брешь. Мы называем это смущенной пау-
зой. Она ощущается как дискомфорт; мы чувствуем, что кто-
то должен что-то сказать. Опять же существует эмоцио-
нальная реакция. Когда это происходит, эмоция разговора
изменяется.
Удивительно, что люди осознают эту паузу, когда фак-
тически она может быть крайне короткой. В обычном рит-

ме ровно протекающего разговора имеется несколько де-
сятых долей секунды между очередью одного и следую-
щего; фактически синхронность часто бывает такой плот-
ной, что мы можем засечь с помощью магнитофонной лен-
ты, как последний собеседник перекрывает первое слово
следующего собеседника. Если брешь занимает около по-
лусекунды, то это заметно для собеседников; они чувству-
ют, что разговор фактически пошел не по тому пути, по
которому должен идти. А если брешь длиннее, то они мо-
гут ощутить, что неловкое молчание длится целые мину-
ты, в то время как реально лакуна может занимать одну
или две секунды.
Что мы узнаем из этого? Прежде всего, ритмы разго-
вора движутся очень быстро. Мы осознаем то, что проис-
ходит, на уровне десятых долей секунды. Не то чтобы мы
были очень проницательны или явно просчитывали это,
но мы организованы таким образом, чтобы поддерживать
поток, который протекает в доли секунды, и мы чувству-
ем, правильно он течет или неправильно, когда изменяет-
ся ритм.
Еще один момент состоит в том, что мы должны конт-
ролировать процесс речи другого для того чтобы антиципи-
ровать*, когда его или ее черед подходит к концу. Вот поче-
му следующий собеседник может вступать как раз вовремя.
Почему это происходит? Как раз потому, что это не есть
высоко осознаваемый расчет. В этом больше чувства, про-
цесса уделения внимания тому, что голос другого человека
звучит так, как если бы голосовой ритм близился к своему
завершению. Возможно, самое важное состоит в следую-
щем: мы чувствуем, что важно поддерживать течение разго-
вора, и то, что мы говорим, — и есть средство для этого.
Другими словами, то что мы говорим, менее важно, чем сама
возможность сказать что-то друг другу. Разговор во многом
подобен пению: слова здесь присутствуют главным образом
для того чтобы поддержать мелодию. Это «совместное пе-
ние >► созидает социальную связь. Добрые друзья — это те,
кто могут поддерживать длинную нить легко поддерживае-
мых разговоров. Они вписываются в ритм; их голоса берут
«правильную тональность», «совместный рэп », каким бы
* Предвосхищать. — Прим. пере в.

сленговым термином мы ни воспользовались для выраже-
ния этого. Если мы в ходе анализа сможем на момент от-
влечься от значения слов (нечто вроде просмотра картинки
на телеэкране с выключенным звуком), мы сможем увидеть
их входящими в эмоциональный поток, созданный их голо-
сами. Они как бы жужжат вдоль линии разговора, преры-
вая в нужном месте высказывания другого различными ко-
роткими репликами типа «да », «угу», вместе смеются, про-
являют интерес, негодуют по поводу одних и тех же вещей,
разделяют одни и те же настроения и, сверх всего, поддер-
живают общий ритм.
Конечно, такое происходит не во всяком разговоре.
Некоторые сочетания собеседников способны проделы-
вать это лучше, нежели другие сочетания; вот почему в
отношении одних люди являются большими друзьями,
нежели с другими. Некоторые разговоры коротки и прак-
тичны и оканчиваются, когда дело сделано; некоторые
разговоры пытаются быть более социабельными, но им
это совсем не удается. Вот почему в разговоре столь важ-
ны паузы и поддакивания: они показывают, что социальная
связь поддерживается. Неловкая пауза становится труд-
нопреодолимой потому, что она означает возникновение
проблемы с тем, чтобы найти, что сказать друг другу, или
вследствие того, что под поверхностью разговора имеет-
ся нечто такое, о чем один из нас избегает говорить. Если
мы сопротивляемся тому, кто в данный момент имеет сло-
во, это означает, что нам приходится заставить себя со-
средоточиться на том же самом; это, по сути, означает,
что мы находимся в состоянии борьбы против того, кто
имеет более высокий статус, кто доминирует — во вся-
ком случае, в данный момент.
В таком случае разговор — это социальный ритуал того
типа, который описан Дюркгеймом и Гоффманом, что мы
анализировали в главе 2. Он собирает группу людей, фо-
кусирует их внимание, поддерживает общее настроение. В
этом случае символами, которые являются результатом
ритуала и которые символизируют социальную связь, яв-
ляются слова разговора. Точно так же, как в случае других
социальных ритуалов, слова лежат на поверхности и рас-
полагаются вдоль более глубоких эмоциональных взаимо-
действий, расположенных под этой поверхностью. Что

замечательно в разговорном ритуале, это то, что мы мо-
жем детально измерять уровень эмоциональной солидар-
ности от одного момента к другому, изучая ритмы и звуки
разговора.
Как заставить наш компьютер
поддерживать разговор
Теперь давайте введем в состав собеседников SOCIO —
наш социальный компьютер. Как мы будем программиро-
вать SOCIO для того, чтобы он был способен вести разговор
подобно человеческому существу? Давайте, не заботясь о
деталях, перечислим несколько правил, которым SOCIO
должен будет следовать.
Правило 1: Когда кто-то другой прекращает гово-
рить, немедленно скажи что-нибудь такое, что поддер-
жит течение разговора.
Это не так легко, как кажется. Во-первых, SOCIO дол-
жен распознавать момент, когда кто-то близок к тому, что-
бы прекратить говорить, с тем, чтобы вступить без про-
медления. Поэтому пока говорит последний человек,
SOCIO должен рассчитывать, вычисляя, что же именно он
должен сказать, когда получит такую возможность. Дру-
гими словами, SOCIO должен выполнить здесь, по мень-
шей мере, два задания: (а) точное предвосхищение, когда
подойдет очередь говорить, и (Ь) вычисление того, что же
сказать подходящего. Давайте заполним вначале ответвле-
ние (а).
Правило 2: Контролируй ритм речи другого челове-
ка; когда он или она достигает ритма, который типично
наступает перед окончанием своей очереди, будь готов к
тому, чтобы начать говорить самому.
Как намеревается SOCIO сделать это? Он будет нуж-
даться в каком-то приборе, анализирующем голосовые рит-
мы; и ему нужно будет запоминать, в каких пунктах разго-
вора какие типы ритмов наступают. В данный момент, когда
мы продумываем конструирование SOCIO, мы не озабоче-
ны вопросами по поводу того, как заставить такую програм-
му действовать; давайте просто предполагать, что компью-
терные инженеры должны будут создать такие приборы,
если мы намерены сделать SOCIO настоящим человеческим

участником разговора. Но заметим, что SOCIO не может
быть просто обыкновенной частью компьютерной программ-
ной оболочки; он нуждается в том, чтобы обладать анализа-
тором ритма, а также испытывает потребность в некоторых
других «органах». SOCIO не может быть просто электрон-
ным органом с клавиатурой или даже синтезатором голоса;
SOCIO нуждается в компьютерных эквивалентах телесных
органов, которые продуцируют и получают эмоции. Для того
чтобы говорить таким способом, который будет признан
любым человеческим существом в качестве действительно
социального продукта, SOCIO и сам должен обладать спо-
собностью продуцировать ритмические голосовые выраже-
ния с тем, чтобы другой человек тоже мог настраиваться на
его ритм.
Придание SOCIO ритмо-продуцирующего и ритмо-де-
кодирующего блока становится важным и по другим причи-
нам. Мы хотим, чтобы SOCIO был способен настраиваться в
тон способу разговора другого человека. Голосовой ритм
важен не только в конце речевого оборота, но и на протяже-
нии всего изречения. Успешные собеседники встраивают
свои голоса в совместный ритм, и именно это помогает им
создавать разделяемые эмоции. Давайте зададим для SOCIO
еще одно правило, которое заставит его стремиться к под-
держанию настройки в разговоре.
Правило 3: Контролируй ритмы голоса другого чело-
века; когда наступает твой черед, подгоняй свои ритмы
к тем ритмам, которые только что услышал.
В реальности ритмическая синхронизация между собе-
седниками занимает определенное время на свое создание
на протяжении разговора, подобно музыкальному крещен-
до. Мы чрезмерно упрощаем здесь, заставляя SOCIO сразу
попадать в точку ритмической синхронизации. Более точ-
ные и сложные программы позволят создавать эмоции.
Однако давайте просто примем это как первое приближе-
ние и перейдем к следующему пункту.
Мы еще не рассмотрели пункт (Ь). Мы проинструктиро-
вали SOCIO, чтобы он что-то сказал — что угодно — для
того чтобы поддержать чередующийся и эмоциональный
ритм. Но что именно должен сказать SOCIO? Помимо всего
прочего, он должен использовать такие слова, которые бу-
дут подходящими к тому, что говорилось выше. В реальной

жизни, если кто-то в разговоре говорит что-то без связи с
тем, что было сказано перед тем, это вызывает удивление.
Люди реагируют на это восклицаниями типа «А? », «Вы о
чем? » SOCIO необходимо знать, как сделать вещи релеван-
тными.
Правило 4: Когда приходит твой черед, возьми ка-
кую-то часть той темы, о которой шла речь в несколь-
ких последних циклах разговора, и скажи что-либо об этом
далее.
Здесь мы опять упрощаем. В реальной жизни собеседник
обычно имеет возможность сканировать, бегло просматри-
вать все предшествующие разговоры, которые они вели с дру-
гим человеком и воспроизвести какую-то тему, относящую-
ся к чему-то, о чем они уже говорили. Если спрашивают: «О
чем это вы? >► — вы можете сказать: «Помните, что случилось
на прошлой неделе?.. » Другая альтернатива состоит в том,
что вы можете говорить о том, что происходит в окружаю-
щей вас ситуации, в которой ведется разговор, по линии: «Эй,
взгляни! Это не гремучая змея? » Мы могли бы запрограмми-
ровать SOCIO на то, чтобы охватить и эти альтернативы, но
давайте набросаем более короткую версию.
Отметим, что SOCIO не может просто повторять ска-
занное кем-то. (Хотя в действительности мы могли бы по-
зволить и немного этого — так, как если бы один человек
повторял за другим в виде вопроса с удивлением или с
ироническим оттенком: «Инна была в кино с [ударение]
Арнольдом? » Но на самом деле это иные эмоциональные
тональность и ритм, нежели те, что использовал собесед-
ник в оригинале. Мы еще не давали SOCIO возможности
достичь такого уровня.) SOCIO должен добавить что-то
новое к тому, что было сказано, поскольку ему нужно
приспособиться к любому собеседнику как по заинтере-
сованности, так и по релевантности. Мы должны загру-
зить SOCIO определенным количеством предметов для
разговора.
Приобретение культурного капитала
Назовем эти темы для разговора культурным капита-
лом, или сокращенно КК. Есть три основных способа, с помо-
щью которых SOCIO может получить культурный капитал.

(4i) Мы могли бы встроить его прямо в программу. Это
самый легкий путь, но он сделает SOCIO неестественным.
После некоторого промежутка времени SOCIO станет по-
вторяться; кому-то, кто поговорит с ним несколько раз, он
покажется надоевшим. Компьютерная программа, структу-
рированная таким образом, существует в реальности и назы-
вается RACTER (сокращенное от «raconteur» — рассказчик).
RACTER может задавать вам вопросы о том, как вас зовут, и
о некоторых других моментах информации о вашей личнос-
ти, но он не способен выслушивать то, что вы хотите сказать
ему, или чему-то учиться у вас. RACTER по большей части
сбивается на монологи, сконструированные из кусков и об-
рывков тех предметов, что заложены в его памяти:
RACTER: He хотели бы вы послушать историю?
AUDIENCE: Да.
RACTER: О ком?
AUDIENCE: О Дуайте.
RACTER: Дом и вагон — это важные вещи, тем не ме-
нее, Дуайт любил коническую секцию! Созерцание ав-
томобиля как образа или явления во вращающемся
рефлекторе бесило Дуайта. Почему коническая сек-
ция? Теоретик мог бы воскликнуть, что коническая
секция сущностна; теоретик сердито пел фальцетом:
«коническая секция сущностна, всякий раз, когда Ду-
айт фантазирует о коттеджах и вагонах». Жутко.
Страшно. Что это? Теоретик напевает о конической
секции в то время, когда Дуайт фантазирует о ваго-
нах. Подумает ли Билл о страстях Дуайта? Теперь Ду-
айт был высокомерен. Теоретик, несомненно, был над-
менен. Но Билл крикнул им: «Вы следуете за мной?»
Билл начал говорить о лисах и воронах, даже о детях
и кузинах. Жутко. Следующий вопрос.
На первый взгляд, это может показаться забавным, но
новизна стирается по мере того как становятся очевидными
ограничения программы RACTERa. Это не самый подходя-
щий способ создания человеческого разговора.
(4ii) Второй способ для приобретения SOCIO культур-
ного капитала состоит в том, чтобы заставить его сохранять
информацию о предшествующих разговорах. Это то же са-

мое, что делают в реальной жизни человеческие существа.
Так что пока SOCIO имеет возможность говорить с различ-
ными людьми, а не всегда с одной и той же личностью, он
может передавать болтовню, накапливать новости, откры-
вать новые факты и вводить их в разговор со следующим
человеком, с которым встречается. И, поскольку мы дали
SOCIO инструкцию о том, чтобы говорить о предметах, от-
носящихся к темам, которые были только что упомянуты,
SOCIO должен быть в состоянии удерживать нить разгово-
ра настолько долго, насколько новые люди, с которыми он
беседует, будут говорить о каких-то вещах, связанных с
темами, услышанными им в предыдущих разговорах. Если
мы снабдим SOCIO некоторыми другими возможностями,
такими, как способность читать газету, смотреть телевизор,
возможно, посещать кино, тогда мы можем сделать из него
довольно успешного болтуна.
(4ш) Теперь SOCIO может поддерживать вполне разум-
ный разговор, но он может упустить из виду одну вещь, кото-
рая делает человеческие существа интересными друг другу.
Имеется третий способ, которым он может приобрести куль-
турный капитал: создавать новые объекты, скажем из мате-
риалов, которые имеются в его распоряжении. То, что дос-
тупно, состоит из предметов, о которых было только что ска-
зано, плюс предметы, о которых он помнит из прошлых
разговоров. Можно было бы снабдить SOCIO способностью
создавать новые комбинации. К примеру, SOCIO мог бы от-
вечать на слова, только что произнесенные другим челове-
ком, и исследовать свою память в поисках слов, которые риф-
муются с некоторыми из этих звуков, но продолжают в ка-
кой-то степени сохранять смысл, связанный с темой, о
которой шла речь. Эта особая программа даст SOCIO спо-
собность к каламбурам. Более хорошая форма юмора могла
бы возникнуть, если бы SOCIO мог искать замечания, кото-
рые имеют двойное значение и когда оба значения уместны в
контексте разговора. Не входя здесь во всю сложность, мы
могли бы определить суб-программу, которую нужно пост-
роить, чтобы придать SOCIO чувство юмора. Тогда SOCIO
мог бы шутить. Далее мы могли бы добавить суб-программу,
в которой SOCIO мог бы давать краткий эмоциональный от-
вет на шутки других людей: когда он, например, расшифро-
вывает двойное значение, он издает ритмическое звучание,

похожее на смех. (Между прочим, смех — это одно из во-
кальных выражений, которыми позволено нарушать прави-
ло очередности, не допускающее перекрытий: люди с наи-
большей вероятностью смеются одновременно, и они смеют-
ся более интенсивно, когда их смех наиболее плотно
синхронизирован. SOCIO, чтобы отразить это, будет нуж-
даться в некоторых дополнительных программирующих пра-
вилах.)
Можем ли мы спроектировать SOCIO таким образом,
чтобы он получал новые идеи? Грубым приближением тако-
го механизма будет комбинация частей прошлых и нынеш-
них разговоров. Он мог бы искать противоречия между раз-
личными вещами, о которых он услышал, а затем выводить
положения, которые преодолевали бы эти противоречия.
Он мог бы экстраполировать идеи, прилагая их к новым об-
стоятельствам. В данный момент оставим эту часть програм-
мы SOCIO неопределенной, поскольку есть многочислен-
ные проблемы, которые предстоит разрешить. Это одна из
областей, в которой могли бы оказать помощь своими ис-
следованиями социологи, специализирующиеся в анализе
разговора, поскольку мы не очень много знаем о ситуации, в
которой люди приходят к новым вещам, скажем, в процессе
разговоров.
Мотивация к разговорам с людьми:
поиски эмоциональной энергии
Предположим теперь, что мы уже создали SOCIO и что
он может следовать всем правилам, которые мы вывели для
него. SOCIO может контролировать ритмические тональ-
ности, которые люди создают в разговорах, и он может вос-
производить эти тональности в своем голосе. Он знает, как
поддерживать хорошо скоординированный поток чередо-
вания вступления собеседников в разговор. Он способен
запоминать вещи, о которых нужно говорить, и он может
создавать новые предметы для разговора, простирающиеся
от шуток до новых идей. Что пропущено? Будет ли SOCIO
способен к поддержанию разговора подобно любому чело-
веческому существу?

Еще одна вещь, в которой нуждается SOCIO, это мо-
тивация к разговору с другими людьми. Он должен выби-
рать, с кем именно он будет разговаривать и как долго. Мы
не можем запрограммировать компьютер так, чтобы он стал
безостановочным болтуном, подобно RACTER, который
будет говорить с кем угодно столько времени, пока не вык-
лючен компьютер. Это будет нереалистично. Человечес-
кие существа предпочитают говорить с некоторыми людь-
ми в большей степени, нежели с другими. Некоторые раз-
говоры более полезны или более интересны; некоторые
люди лучшие друзья, чем другие. Поэтому нам нужно, что-
бы SOCIO был способен выбирать, какой разговор он пред-
почитает, а каким он будет уделять меньше времени.
Есть и другая сторона той же монеты. SOCIO дол-
жен быть в состоянии побудить других людей разгова-
ривать с ним. SOCIO должен быть способен «вычислить»,
как подружиться с людьми, которых он находит наибо-
лее привлекательными; он должен быть способен сде-
лать себя интересным для других людей, расположить
их к себе, побудить к разговору. Мы не можем полагать-
ся на одну лишь новизну, которую ощущают люди, раз-
говаривая с компьютерной программой, поскольку эта
мотивация скоро сотрется; и так или иначе, мы хотим,
чтобы SOCIO ладил с другими людьми, потому что он
подобен человеческому существу, а не потому, что он
подобен компьютеру1.
1Я упустил два очень важных момента. Один из них состоит в том,
что люди получают новые знания из своих собственных действий и
действий других людей, их окружающих. Они говорят о том, что они
делали и что видели, и о том, что они хотели бы сделать и что хотели
бы, чтобы сделали другие люди. SOCIO будет нуждаться в ряде со-
циальных интересов для того, чтобы он мог делать вещи, равно как и
разговоры, и ему будет нужна способность переводить эти действия в
слова. Вторая проблема состоит в том, что существует много способов
облечь в слова одну и ту же мысль («Передайте масло»; «Будьте
добры, передайте масло»; «Масло, пожалуйста» и т. д.). SOCIO бу-
дет нуждаться в каком-то механизме трансформирования различных
выражений в одну мысль и наоборот. Я бы предположил, что первый
момент дает ответ на второй: если SOCIO знает фундаментальные
типы социальных действий, он будет способен к классификации или
созданию речевых актов, которые относятся к этим действиям. Но
наша история SOCIO и так достаточно сложна. Для данного введения
я оставляю эти вопросы в стороне. — Прим. авт.

На самом деле SOCIO не должен «вычислять », каким
образом подружиться и с кем, в смысле явных вычислений,
какие шаги он должен проделать, чтобы сделать свой разго-
вор успешным. У человеческих существ это происходит по
большей части бессознательно и как результат эмоций. Мы
уже имеем некоторые из базовых механизмов, встроенные
в проект SOCIO. Вспомним, что SOCIO может контролиро-
вать голосовые ритмы человека, с которым он ведет разго-
вор, и модулировать собственный голос, чтобы имитиро-
вать эти ритмы. Эти голосовые ритмы — один из главных
способов, каким выражаются эмоции; и люди чувствуют
свои эмоции в собственном голосе. Нам нужно построить
программу SOCIO так, чтобы он мог различать такие разго-
воры, в которых он получает наиболее благоприятный по-
ток эмоций. Кроме того, SOCIO будет популярен среди дру-
гих людей, если он сам сумеет обеспечить им благоприят-
ные эмоции.
Существует довольно много различных эмоций. Люди
чувствуют любовь, гнев, ненависть, удивление и много дру-
гих вещей. Если мы хотим сделать SOCIO очень уж слож-
ным, мы можем попытаться построить теорию того, каким
образом разные эмоции продуцируются из различных со-
циальных ситуаций. (Некоторые теории такого рода пере-
числены в конце книги.) К счастью, мы можем сделать кое-
что попроще. Помимо всех этих специфических эмоций,
существует некий общий эмоциональный уровень, кото-
рым люди обладают всегда. Назовем его эмоциональной
энергией или ЕЕ*. Он измеряется в диапазоне от высокого
до низкого.
На высоком полюсе человек с большим объемом эмо-
циональной энергии полон энтузиазма и энергичен. Он
или она преисполнен доверия. Все, что он или она дела-
ет, получается быстро и спонтанно, получается как бы
само собой. Человек на высоком уровне ЕЕ мчится вдоль
эмоционального потока. Другие люди, которые находят-
ся с ним в контакте, устремляются вместе с ним. Это
происходит благодаря заразительности эмоций. В раз-
* Emotional Energy. Здесь и далее мы, вслед за автором, будем
пользоваться этой аббревиатурой для обозначения этого введенно-
го им понятия. — Прим. перев.

говоре, если собеседникам удается близко сфокусиро-
ваться на речевых потоках друг друга, голосовые ритмы
синхронизируются, и эмоциональные тона, передавае-
мые их речью, становятся разделяемыми. Поэтому если
какой-то человек обладает высоким уровнем ЕЕ, любой
другой человек, которому удастся поддержать с ним
ровно текущий разговорный поток, также получит вы-
сокий уровень ЕЕ.
Теперь бросим взгляд на противоположный полюс
ЕЕ-шкалы. Здесь человек ощущает депрессию. Здесь нет
ни спонтанности, ни энтузиазма. И это тоже заразитель-
но. Разговор с человеком, находящимся в состоянии
депрессии, действует угнетающе. По этой причине с че-
ловеком, находящимся на низком уровне ЕЕ, другие
люди разговаривать не любят и, если могут, избегают
его. И это действует на угнетенного человека еще более
угнетающе.
Большинство людей не находятся ни на очень высоком,
ни на очень низком полюсах спектра ЕЕ. Они могут нахо-
диться относительно высоко или относительно низко. Боль-
шую часть времени они могут пребывать в середине шкалы.
Здесь они даже не замечают уровня своей эмоциональной
энергии; и это выглядит вполне нормально. Это не означает,
что у них нет ЕЕ; если бы это было так, вы были бы постоян-
но подавлены и ни на что не способны. Нормальная ЕЕ про-
текает как раз на правильном уровне, так что вы можете
вершить свои обычные дела, вести ваши обычные разговоры
с другими людьми, ничего особого не замечая. Только в тех
случаях, когда вы чувствуете себя оживленнее обычного или
более вяло, чем обычно, вы начинаете осознавать свое на-
строение.
Уровень ЕЕ у человека может колебаться в течение
дня. Он испытывает флуктуации, потому что люди повы-
шают или понижают свою ЕЕ в результате каждого раз-
говора, в котором они принимают участие. Это компас, с
помощью которого люди прокладывают свой путь в по-
вседневной жизни. Они желают взаимодействовать с теми
людьми, которые поднимают их ЕЕ, и сторонятся тех
людей, чей уровень ЕЕ ниже их собственного. На более
мелкозернистом уровне — внутри каждого разговора
каждый человек желает вести разговор о тех вещах, ко-

торые повышают уровень ЕЕ, и избегать разговоров, ко-
торые его снижают.
Это дает нам способ программировать SOCIO таким
образом, чтобы он имел большую мотивацию к взаимо-
действию с некоторыми людьми, нежели с другими, и
охотнее разговаривать о каких-то предметах по сравне-
нию с другими.
Во-первых, мы должны задать SOCIO несколько пра-
вил для повышения или понижения ЕЕ.
Правило 5: Если вы можете поддерживать поток раз-
говорной очередности в ровном темпе, эмоциональная
энергия повышается. Если вам это не удается, и вы не
можете поддерживать поток разговорной очередности
ровным, эмоциональная энергия понижается.
Теперь мы соединили ЕЕ путем обратной связи с меха-
низмом очередности. Людям нравится ровный поток взаи-
модействия. Как мы уже видели, для того чтобы он имел
место, должно быть взаимное сосредоточение на голосо-
вом ритме друг друга, так, чтобы каждый человек мог ан-
тиципировать, когда настает его черед пропеть свой куп-
лет в разговорной «песне », и когда нужно присоединиться
к поддержанию ритма с «угу», «правильно», «вы сказа-
ли», и когда вступить в унисон с общим смехом. Предпо-
ложим, что уровень ритмической координации — это и есть
то, что обеспечивает людей эмоциональной энергией. И
напротив, когда они ожидают, что поток нарушится, они
испытывают какую-то из расстраивающих эмоций, таких,
как удивление, гнев или страх. А когда поток слаб или со-
всем отсутствует, их ЕЕ истощается, и они впадают в деп-
рессию.
Какие люди окажутся в состоянии поддержать ров-
ный поток разговорной очередности, а какие потерпят в
этом неудачу? Правило 4 говорит нам, что в свой черед вы
должны что-то добавить по теме разговора сверх того, что
было сказано ранее. Другими словами, вам нужно доба-
вить какой-то культурный капитал (СС), который подо-
бен, но не идентичен тому СС, который уже был высказан.
* Cultural Capital. Здесь и далее мы, вслед за автором, будем
пользоваться этой аббревиатурой для обозначения этого введенно-
го им понятия. — Прим. перев.

Поэтому люди, которые имеют успех в поддержании раз-
говора, обладают правильным типом СС; при этом они по-
лучили его из предшествующего разговора с другими людь-
ми (равно как и создание новых предметов разговора пу-
тем рекомбинации более старых СС). Это означает, что ваш
успех в этом разговоре зависит от той социальной сети, в
которую вы были включены прежде. SOCIO имеет дело с
той же проблемой, что и любой другой человек: он начина-
ет свою деятельность в данной социальной сети, и для того
чтобы успешно иметь дело с каждым новым социальным
взаимодействием, ему нужно использовать контакты сво-
ей сети.
SOCIO не может представлять собою фиксированный
ряд информации: он должен «накручивать» СС от одной
социальной сети к другой. Он должен быть способен справ-
ляться о новостях, пересказывать сплетни, равно как и шу-
тить и продуцировать новые идеи, которые другие люди
находили бы интересными. Если он справляется с этим ус-
пешно, он будет способен поддерживать хороший поток в
большинстве разговоров, и это в свою очередь позволит ему
обладать достаточно высоким уровнем эмоциональной энер-
гии. Хотя такие условия эмоций для SOCIO не гарантирова-
ны. Если SOCIO сталкивается с людьми (или другими ком-
пьютерами, сконструированными по тем же принципам, что
и он сам), которые имеют существенно иной СС, ему не уда-
стся очень хорошо поддерживать разговорный поток, и его
ЕЕ будет снижаться.
Программирование SOCIO уже становится весьма слож-
ным делом, поэтому я не буду тратить время, излагая все
способы, которыми можно повысить и понизить уровень
ЕЕ. Одним из важных способов являются удачные или не-
удачные потоки разговорной очередности; он соответству-
ет степени успеха или неудачи удержания фокуса на риту-
але взаимодействия, как описано в главе 2. Есть еще один
механизм, который воздействует на ЕЕ, но здесь я лишь
кратко упомяну о нем. Обладаниезластью во взаимодей-
ствии повышает ЕЕ; подверженность власти снижает ЕЕ. Мы
могли бы записать это в качестве еще одного правила для
SOCIO.
Правило 5а: Отдавание приказов другой личности по-
вышает ЕЕ; получение приказов снижает ЕЕ. Соответствен-

но этому, SOCIO будет действовать как человеческое суще-
ство и стараться поставить себя в такие ситуации, где он
обладает властью, и избегать ситуаций, в которых ему вла-
сти недостает. Но тогда нам придется сделать SOCIO даже
более сложным, дав ему способность добиваться власти; при
этом нам надо расшифровать все типы тех установлений, с
которыми мы имели дело в главе 3. Для нашей — более про-
стой — версии SOCIO мы оставим это в стороне.
Правило 6: Контролируй количество эмоциональной
энергии, исходящей из каждого разговора. Сравнивай это
с эмоциональной энергией, которую ты полунаешь от
разговора, который недавно вел с другими людьми. Если
эмоциональная энергия от текущего разговора повыша-
ется, старайся поддерживать именно этот разговор.
Если она снижается, веди разговор к завершению и поищи
кого-то еще, кто генерирует более высокий уровень эмо-
циональной энергии.
Обеспечив SOCIO этим правилом, мы уже готовы вы-
пустить его в мир. Он будет искать людей для того, чтобы
вести с ними разговоры и проводить большую часть време-
ни с теми людьми, которые дают повышение ЕЕ, и будет
сторониться людей, которые вызывают потерю ЕЕ. Одна-
ко реально судьба SOCIO находится не в его собственных
руках или, мы бы сказали, не в его собственных чипсах.
Его судьба зависит от того, в какой социальной сети из
тех, что располагаются вокруг него, он окажется, и с каки-
ми сетями он встретится впоследствии. Если SOCIO вый-
дет из узкой социальной сети, где много разговаривать не о
чем, за исключением, может быть, сплетен друг о друге,
ему придется трудно, если придется заводить ряд новых
знакомств, где культурный капитал будет полностью иным.
SOCIO придется работать над тем, чтобы добыть новый
СС, иначе люди не захотят тратить время на разговоры с
ним. SOCIO придется подвергнуться воздействию рынка
социальных вазимодействий точно так же, как и людям.
О чем ему следует говорить — это зависит от того, где имен-
но он окажется в этой сети. И эмоциональный уровень
SOCIO тоже будет зависеть от того, что с ним случится в
этой сети. Хотя SOCIO — это лишь машина, он будет пере-
живать энтузиазм или депрессию, испытывая ежедневный
подъем, либо падение эмоционального уровня, либо нор-

мальное его состояние. На основе возникновения этих эмо-
ций он будет перемещаться то в одном, то в другом направ-
лении.
В реальной жизни эмоциональная энергия поддержи-
вается лишь в течение какого-то времени, а затем исчезает.
Если вас что-то повергло в уныние, то это чувство длится
несколько часов, а потом оно проходит, если не произойдет
нечто такое, что заставит его пролиться. Если мы запишем в
качестве части программы SOCIO Правило 6 (ЕЕ исссяка-
ет, если она не пополняется), то SOCIO нужно будет на-
учиться выходить из этого состояния и вступать во взаимо-
действие, чтобы поддерживать источник снабжения своей
эмоциональной энергии.
Обучение SOCIO
мышлению в одиночестве
Наконец, мы достигли точки, где можем заняться ре-
шением изначальной проблемы. Мы хотим, чтобы SOCIO
был способен думать подобно человеческому существу. Для
того чтобы сделать это, мы должны были спроектировать
SOCIO таким образом, чтобы он был способен вести нор-
мальные разговоры с людьми. Теперь мы можем сделать так,
чтобы SOCIO мог думать сам, когда вокруг никого нет, или
без того, чтобы говорить другим людям, о чем он думает.
Мы можем запрограммировать это на основе того социоло-
гического принципа, что мышление есть ингпернализован-
ныи разговор.
Из разговоров с другими людьми SOCIO получал две
вещи, и они составят ингредиенты мышления, которое он
осуществляет внутри себя. Он приобретал культурный ка-
питал и эмоциональную энергию. Давайте сделаем акцент
на том, как они комбинируются. Культурный капитал под-
заряжается определенным количеством ЕЕ, которую он
получил в различных социальных ситуациях. Это выгля-
дит так, как если бы на каждую часть СС навесить ярлы-
чок с указанием эмоциональной цены: эта идея похуже,
чем та, в которой слишком мало ЕЕ. Если вы в недавнем
* Напомним смысл этого слова: переведенный на внутренний уро-
вень. — Прим. перев.

разговоре вели речь о политике, и обнаружили, что полу-
чился хороший, исполненный энтузиазма поток разговора
о своих политических убеждениях, то цена ЕЕ этих поли-
тических идей высока. Если вы говорили о классической
музыке и обнаружили, что никто не хочет с вами разгова-
ривать на эту тему, цена ЕЕ этого предмета разговора низ-
кая. Конкретная цена, указанная на соответствующих яр-
лыках, конечно, зависит от тех типов людей, с которыми
вам приходится сталкиваться, и цены ЕЕ на одни и те же
части СС могут очень сильно различаться в различных со-
циальных сетях.
Теперь продиктуем SOCIO несколько правил для того,
чтобы он мог мыслить как обыкновенное человеческое су-
щество.
Правило 7: Когда рядом никого нет, веди воображае-
мый разговор, используя свой накопленный культурный
капитал, обладающий наивысшим уровнем эмоциональ-
ной энергии.
Другими словами, идеями, которые собирается обду-
мывать SOCIO, должны быть те, которые были наиболее
социально успешны в недавних разговорах. Если недавний
разговор был реально волнующим, эмоционально возбуж-
дающим, его слова действительно застрянут в вашей памя-
ти. Вы обнаруживаете, что повторяете про себя отдельные
куски того, что происходило.
Правило 8: После того как произошло что-то эмоци-
онально возбуждающее, отыщите кого-то, кому вы мог-
ли бы повторить это в разговоре. Если в данный момент
вокруг никого нет, повторите это самому себе во внут-
реннем разговоре.
Когда происходит что-то возбуждающее — позитивное
или негативное, — вы стремитесь найти друга, чтобы поде-
литься с ним этим. «Постой-ка, я расскажу об этом Тане! »
Друг — это тот, кто настроен на ту же длину волны в смыс-
ле культурного капитала; из прошлого опыта вы знаете, что
можете говорить об этом с ним или с ней. То же самое и с
SOCIO. Если он не может найти кого-то, кого считает своим
«другом» и кому мог бы повторить рассказ о взволновав-
ших событиях, он втягивается в размышления: выполняет
молчаливый разговор с самим собой, внутри цепей своего
«ума».

Планирование наперед
С тем, что мышление — это повторение разговоров, мы
уже имели дело. Но какая-то часть нашего мышления уст-
ремлена скорее вперед, чем назад. Мы думаем о том, что мы
собираемся сделать. Если самое важное, что мы должны
делать, это наши социальные связи, тогда нам необходимо
проводить немало времени, обдумывая, с кем мы намерева-
емся встретиться, и что мы им скажем. Это делается скорее
эмоционально, чем осознанно и явно. Мы уже знаем, что
когда ведется разговор, то каждый человек должен конт-
ролировать то, что говорит другой, чтобы вступить как раз
вовремя без потери ритма; и мы делаем это, скорее настраи-
ваясь на эмоциональный поток, нежели сознательно обду-
мывая, что именно мы намереваемся сказать. Того же мы
придерживаемся и в своих внутренних разговорах, которые
ведем в уме.
Разумеется, иногда вы предпринимаете особые усилия,
чтобы запланировать наперед то, что собираетесь сказать.
Если вы готовитесь к важной профессиональной беседе, то
вы можете попытаться отрепетировать сценарий того, что
будете говорить. Парень, прежде чем обратиться к девушке
с просьбой выйти с ним, может заранее обдумать, по каким
линиям он поведет разговор. Но такой тип планирования
обычно делает людей застенчивыми и нарушает эмоциональ-
ный поток реально ведущегося разговора. Все происходит
наилучшим образом, когда люди скорее неосознанно нахо-
дят вариант фразы, наилучшим образом подходящий к
тому, о чем готов говорить другой человек.
Поэтому большую часть времени, затрачиваемого кем-
то на планирование наперед, такого рода «планирование»
протекает спонтанно. Вам в голову приходит какая-то мысль
об определенных людях. Слова, которые вы хотели бы им
сказать, внезапно появляются в вашем сознании и форми-
руются в предложения. Чтобы заставить SOCIO делать это,
запишем следующее:
Правило 9: Веди список людей, с которыми разгова-
ривал. Взвешивай каждое имя в списке с помощью количе-
ства эмоциональной энергии, которую получал в разгово-
ре с ними. Когда ищешь, с кем поговорить, в первую оче-
редь обращай внимание на имена людей с высокой ЕЕ.

Мы могли бы добавить здесь некоторые дополнитель-
ные субпрограммы, такие, например, как учет того, где
обычно можно найти этого человека и как к нему добрать-
ся. Для личностного мышления даже более важно то, что
происходит во время чисто мысленного разговора, хотя
для реальных разговоров это не столь важно. Люди, кото-
рые всегда находятся вместе с другими людьми, никогда
не ведут уединенного мышления, потому что всегда гово-
рят вслух. Если человек много размышляет в уединении,
реальные разговоры находятся в состоянии ожидания,
место реальных разговоров в этом случае занимают вооб-
ражаемые разговоры. Поэтому если мы хотим, чтобы
SOCIO думал, мы должны ставить его в такие ситуации,
где его желание поговорить с другими людьми испытывает
фрустрацию. Мы должны предоставлять SOCIO какую-
то уединенность.
Правило 10: Если не с кем поговорить, прогляди спи-
сок последних партнеров по разговорам и отбери имена с
самой высокой нагрузкой ЕЕ. Прогляди свой репертуар
культурного капитала и составь разговор на тему, ко-
торая лучше всего соответствует той теме, на кото-
рую ты вел с этим человеком разговор, оставивший са-
мую высокую ЕЕ.
Теперь SOCIO ведет воображаемые разговоры с конк-
ретными людьми. Поскольку разговор только воображае-
мый, другой человек реально ничего не говорит: SOCIO дол-
жен представлять обе стороны разговора, пользуясь соб-
ственной памятью. Никакого нового культурного капитала
в ходе такого внутреннего разговора не поступает. Куль-
турный капитал при этом скорее тратится, нежели возрас-
тает. Спустя какое-то время SOCIO начнут надоедать такие
разговоры, и его ЕЕ начнет снижаться. Тогда SOCIO при-
дется подумать о разговоре с каким-то другим человеком.
Это тоже будет постепенно истощаться. Такой процесс бу-
дет продолжаться до тех пор, пока SOCIO не получит воз-
можность вести разговор с реальным человеком, где он бу-
дет иметь реальный шанс повышения своего культурного
капитала и эмоциональной энергии.
Если бы на этом остановиться, мы бы не очень преус-
пели в обеспечении SOCIO тем типом мышления, какой
хотели. Мы получили SOCIO, который ведет воображае-

мые разговоры, когда ему не с кем поговорить. Как и ре-
альному человеческому существу, после какого-то вре-
мени SOCIO это надоедает, и он даже еще сильнее жела-
ет поговорить с кем-то другим. Мы хотели создать ком-
пьютер, который будет приходить к новым идеям. Взамен
этого мы получили компьютер, который может надоесть
сам себе.
Программирование творческого
мышления
Тем не менее, мы почти достигли того пункта, где мо-
жем дополнить программу SOCIO способностью к творчес-
кому мышлению. Все, что мы делали до сих пор, выглядит
весьма реалистично. Бывает, что реальным человеческим
существам что-то надоедает, и мы захотели, чтобы SOCIO
следовал тем же путем, что и любое другое человеческое
существо. Так как же удается иногда некоторым людям
выдвигать творческие идеи?
Кое-что из ответа на этот вопрос нам известно из со-
циологических исследований деятельности творческих
мыслителей в науке, философии, литературе и других об-
ластях. Творческие личности обычно находятся в сетях,
которые обеспечивают им контакт с другими творчески-
ми личностями. Некоторые части этих сетей часто связы-
вают воедино учителей и учеников, причем и те, и другие
преуспевают в творчестве. Аристотель был учеником Пла-
тона, Виттгенштейн — учеником Бертрана Рассела. Лау-
реаты нобелевской премии нередко являются учениками
других Нобелевских лауреатов. Однако для того чтобы
стать творческой личностью, нельзя просто имитировать
своего учителя, так поступают последователи, но не ин-
новаторы. Сеть распределяет культурный капитал, но это
еще не все. Творческая личность — это некто, получаю-
щий высокий уровень эмоциональной энергии от созда-
ния новых идей. Творческий ученик получает от творчес-
кого учителя не только запас идей, но и что-то из того
потока ЕЕ, который обнаруживается в собственном твор-
честве учителя.
Если мы хотим, чтобы SOCIO был творческим, нам нуж-
но привести его в контакт с теми учителями, которые уже

являются творцами. Что еще нам нужно сделать? Помимо
всего прочего, знаменитые учителя имеют множество уче-
ников, и лишь немногие из них сами становятся творчески-
ми личностями. Если мы изучим сети, складывающиеся вок-
руг творческих индивидов, мы найдем дополнительный пат-
терн. Они находятся в контакте с другими личностями,
которые для того, чтобы стать творческими индивидами, не
могут просто имитировать своего учителя; ученические кон-
такты — это сквозные связи через поколения. Этот второй
аспект сети объединяет воедино несколько личностей, при-
надлежащих к одному и тому же поколению. Это, как пра-
вило, кружокинноваторов,группа «младотурков»,соби-
рающихся вместе и вырабатывающих новые идеи для нисп-
ровержения старых идей. Такого рода творческие группы
обнаруживаются во всех сферах и во все периоды истории.
В античные времена вокруг Сократа, который был учителем
Платона, сложилось большое окружение молодых после-
дователей, многие из которых, как и Платон, создали себе
впоследствии репутации. В литературе существовали такие
группы, как три сестры Бронте, молодые и неизвестные,
каждая из них писала свои романы, некоторые из кото-
рых —Джейн Эйр и Холмы Уитеринга, к примеру, — пре-
вратились в известные. В наши дни мы могли бы указать на
группу в институте Нильса Бора в Копенгагене, совершив-
шую в 1920-х гг. революцию в атомной физике, или коман-
ду Крика и Уотсона в лаборатории Кавендиша в 1950-х, сде-
лавшую открытие DNA*. Поэтому если мы хотим, чтобы
наш SOCIO был столь же творческим, как эти знаменитые
новаторы в науке и философии, нам необходимо будет вве-
сти его в круг интеллектуального мира, где обсуждаются
проблемы переднего фронта.
Особняком стоит еще один паттерн. Эти творческие сети
обычно носят состязательный характер. Творческие люди,
как правило, имеют соперников. Крик и Уотсон успешно
выиграли гонку за DNA против уже знаменитого в то время
лауреата Линуса Полинга из КалТеха**, а также еще одной
лаборатории в Лондоне с приблизительно такими же ре-
зультатами. Этот паттерн обнаруживается в литературном
* Дизоксирибонуклеиновой кислоты (ДНК). — Прим. перев.
" Калифорнийского технологического института. — Прим. перев.

творчестве, равно как и в других областях. Мы начали эту
главу с упоминания Франкенштейна Мэри Шелли. Напом-
ним, что она написала его, когда находилась в замке в Швей-
царии вместе с Перси Шелли и лордом Байроном в состяза-
нии за то, кто напишет самую лучшую страшную историю.
Чтобы запрограммировать SOCIO на творчество, необ-
ходимо обеспечить несколько условий.
Правило 11: Ищи других людей, которые уже стали
творческими личностями, и установи с ними контакт.
Может быть, SOCIO придется пойти в школу, чтобы
поставить себя в положение любимого ученика успешно-
го профессора. Или он может пойти на работу и стать
подмастерьем в труде изобретателя или ученого. Или
SOCIO мог бы преуспеть (как многие личности в реаль-
ной жизни) в том, чтобы достичь уровня этих творческих
людей. SOCIO также может получить какой-то культур-
ный капитал творческих личностей, читая то, что они на-
писали.
Правило 12: Установи контакт с людьми, которые
работают на переднем фронте проблем, пытаются со-
здать что-то инновативное.
SOCIO предстоит найти «младотурков », революционе-
ров, которые пытаются опровергнуть старые идеи. Если он
сможет войти в их круг, его эмоциональная энергия повы-
сится. Чтобы быть принятым другими, SOCIO нужно само-
му стать революционером в сфере идей. Как он намеревает-
ся сделать это?
Правило 13: Конструируй разговор, который комби-
нирует культурный капитал, используемый в нескольких
различных группах, перекомбинируя идеи таким образом,
чтобы новый пересказ его выносил смысл из всех различ-
ных разговоров одновременно.
Здесь мы заставляем SOCIO вести свой внутренний
разговор, подобный тому, как это сформулировано в пра-
виле 4, где он принимал свою очередь говорить, и добав-
лял что-то новое к тому, что было сказано перед этим. В
правиле 4 все, что необходимо было сделать SOCIO, это
сказать что-то, чего еще не было сказано в этом конкрет-
ном разговоре. При этом для SOCIO было нормально по-
вторить что-нибудь, что он слышал где-то еще прежде,
или говорил прежде другому человеку. В правиле 4.iii мы

заставляли SOCIO составлять новые комбинации уже
использованных СС, которые могли бы быть столь же
просты, как составление шутки путем перестановки слов.
Это тоже творчество, но на очень низком уровне. Теперь
мы хотим, чтобы SOCIO производил рекомбинацию куль-
турного капитала на очень высоком уровне. Это означает,
что он должен выходить с утверждениями, которые име-
ют смысл для очень обширной сети людей, которые инте-
ресуются такого же рода проблемой. SOCIO может де-
лать это, формулируя новые предложения, которые рас-
считаны на несколько отдельных сетей, и которые
трансформируют эти раздельные разговоры в единый раз-
говор. Люди, которые первоначально имели дело с про-
блемами в целом, теперь обнаруживают, что имеют дело
с отдельными частями одной и той же проблемы. Лич-
ность (или даже компьютер SOCIO), которая сведет их
вместе в один паттерн, становится знаменитым творцом,
изменяя способ, каким люди рассматривают их.
Творческое мышление включает в себя нахождение
способов комбинирования раздельных частей СС в еди-
ное целое. Это могло бы включать в себя восхождение к
паттерну, который извлекает смысл из данных различ-
ных экспериментов в различных лабораториях: напри-
мер, двойная спиральная структура ДНК, открытая Кри-
ком и Уотсоном. Это могло бы включать сведение воеди-
но разных элементов старых историй о призраках в
горных замках с новыми историями о живых нервных
волокнах, проводящих электричество — в данном слу-
чае они вошли ингредиентами во Франкенштейн Мэри
Шелли. Успешная творческая работа не оглядывается
на старые разговоры, откуда почерпнуты их ингредиен-
ты; она смотрит вперед, на новую разговорную сеть, ко-
торая сформировалась как результат рекомбинации. Вот
почему творческий индивид нуждается во всех этих раз-
говорных сетях. Творец — это некто, создающий груп-
повые альянсы внутри собственного ума и попадающий
«в яблочко» паттерна СС, который, как он чувствует,
будет иметь успех в очень широко распространенном
разговоре. Многие до сих пор разрозненные группы уче-
ных будут убеждены с помощью двойной спирали, в ко-
торую формируется ДНК; а большое число читателей

будут ужасаться монстру Франкенштейну. Творческий
мыслитель не только комбинирует идеи, он комбиниру-
ет социальные группы.
Чтобы сделать SOCIO креативным, мы не должны со-
здавать этот компьютер довольно существенно отличающим-
ся от любого другого человеческого существа. Однако че-
ловеческие существа в значительной степени варьируют, по
степени своей креативности. Таким же образом будет варь-
ировать и SOCIO. Будет SOCIO конформистом или иннова-
тором — это зависит от того, в какую социальную сеть нам
удастся его поместить. Если мы хотим, чтобы SOCIO был
гением, мы не можем сделать это, просто поместив «гени-
альность» в его электронную схему. Вспомним, что мы на-
чинали создавать SOCIO способным делать то же самое,
что могут делать человеческие существа. Поскольку чело-
веческие существа базово социальны, социален будет и
SOCIO. SOCIO имеет те же потенциальные возможности и
ограничения, какими обладают люди, и это означает, что он
зависит от тех типов социальных сетей, которые его окру-
жают.
В будущее
Конечно, мы еще не построили SOCIO в реальности.
Я лишь набросал в самых общих чертах те виды программ,
которые мы должны были бы ввести в компьютер, чтобы
он стал чем-то вроде человеческого существа. При вопло-
щении этой модели в работающую программу предстоит
решить множество трудных проблем. Тем не менее, если
социологическая теория правильна, то единственный спо-
соб, которым можно когда-либо построить такой думаю-
щий компьютер, состоит в том, чтобы следовать такому
плану.
Даже если мы никогда не построим SOCIO, полезно само
размышление о нем. Воображаемый проект SOCIO заста-
вил нас рассуждать именно о том, что представляют собою
социальные процессы, которые дают нам возможность вза-
имодействовать друг с другом. Он раскрыл нам, что же мы
делаем, ведя свои разговоры, и что происходит, когда мы
поддерживаем тот внутренний разговор, который и состав-
ляет сущность нашего мышления. Он заставляет нас сосре-

доточиться на особых типах социальных сетей и внутрен-
них разговорах, которые имеют своим результатом креа-
тивное мышление. Мы можем продолжать узнавать что-то
о социологии, воображая, как построить SOCIO, даже если
это никогда не осуществится.
Лично я думаю, что постепенно мы построим SOCIO.
Фантастический «космический век» не возник весь сразу,
внезапно. Он начался уже годы назад и мало-помалу про-
двигался вперед. Он наступал по частям, отчасти путем при-
ложения старых наук, отчасти путем создания новых. Одна
из таких новых наук — искусственный интеллект — как раз
переживает свое детство. Она будет становиться все силь-
нее, по мере того как будет вступать в альянс с наукой, ко-
торая ненамного старше ее, то есть с социальной наукой. По
мере того как мы все больше узнаем о ритуалах взаимодей-
ствия и эмоциональной энергии, о потоке культурного ка-
питала через социальные сети, становится все более воз-
можным построить SOCIO.
Будет ли SOCIO добрым существом? Франкенштейн
Мэри Шелли заставляет предполагать, что не будет. Но,
может быть, все эти страхи возникают из-за того, что мы
недостаточно заботливо его продумали. Прежде всего, мы
же не намереваемся создавать его похожим на гигантское
чудовище Франкенштейна, способного задушить человека
одной рукой. Фактически мы проектируем SOCIO как обыч-
ное человеческое существо. Поэтому реально наш вопрос
должен звучать так: хороши человеческие существа или пло-
хи? Мы проектируем SOCIO так, чтобы он искал эмоцио-
нальную энергию во взаимодействиях с людьми, пытаясь
удерживаться с ними на одной эмоциональной волне. Чудо-
вище Франкенштейна фактически искало любви. Ведь оно
стало деструктивным, когда оно не получило ее от людей.
Так и SOCIO тоже может научить нас кое-чему о нас самих.

Послесловие
Сказать осталось гораздо больше, чем сказано. Каж-
дую тему из тех, что были здесь раскрыты, можно было
бы развить значительно дальше. И в социологии существует
множество других областей и открытий, которые далеки
от очевидности. Я лишь едва коснулся более крупных со-
циальных структур, таких, например, как те способы, ко-
торыми различные организации переплетаются со своими
технологиями и своим окружением, или широкомасштаб-
ных причин политических революций. Социологи, иссле-
дующие эти темы, все еще приходят к новым и неожидан-
ным открытиям.
То же самое можно сказать о структурах, в которые вне-
дрены мы сами. Социология, в частности, раскрывает мно-
жество скрытых аспектов тех профессий, с которыми мы
сталкиваемся в повседневной жизни, и работу той системы
стратификации, частью которой мы являемся. Образователь-
ная система как таковая предстает перед нами в новом пара-
доксальном смысле. И на гораздо более детализированном
микроуровне социологического исследования также возни-
кают новые перспективы. Мы обнаруживаем более глубокие
структуры в тех способах, какими работает наш обычный
язык, и в тех способах, которыми эмоции и невербальная ком-
муникация формируют наш непосредственный социальный
опыт.
Если я не вдаюсь в дальнейшие детали по поводу этих
открытий, то делаю это в значительной мере для того, что-
бы увлечь вас в самостоятельное изучение социологии. Это
не всегда может быть легким занятием, поскольку самые

лучшие и интересные части социологии не всегда бывают
наиболее отчетливо выраженными. Учебники нередко хо-
ронят значительные вопросы под банальными иллюстраци-
ями общепринято-очевидных объяснений. И все же вы все-
гда сможете сориентировать себя на более глубокие и более
волнующие проблемы, постоянно напоминая себе о неко-
торых вопросах.
Предположение данного паттерна констатируется как
факт. Почему так, а не как-то иначе? Не воспринимайте
структуру семьи как нечто само собой разумеющееся. По-
чему она принимает такую форму, а не иную? Любое
объяснение будет подразумевать, что она либо естествен-
ная, либо функциональная. Другими словами, создается
она такою для сохранения общества в целом, или же та-
кою ее декретировала та или иная национальная культу-
ра? Такого рода объяснения на самом деле вовсе не объяс-
нения. Единственно подлинным способом ухватить суть
проблемы является поиск вариаций: скажем, найти, в чем
фактически различаются семейные системы, а потом срав-
нить условия, найти, что именно создает эти различия.
Этот метод можно использовать для чего угодно. Он не
всегда способствует выявлению самого легкого ответа,
однако он побуждает нас, по меньшей мере, к задаванию
вопросов и уводит от излишне очевидных и само собой
разумеющихся решений.
Вы всегда можете судить о том, можно ли сказать что-
нибудь еще более интересное о предмете своих размыш-
лений, задаваясь вопросом, имеет ли ваше объяснение
силу обобщения. Достаточно ли знаем мы об этом соци-
альном институте, чтобы мы могли сказать, когда, как, и
почему он принял эту конкретную форму, и когда он при-
мет иную? Имеем ли мы только описание того образа, в
каком вещи существуют сейчас, или мы можем сказать,
что могло бы изменить его во что-то иное в будущем?
Только в том случае, если мы сможем ответить утверди-
тельно, мы овладели темой, и больше не нужно искать
никаких объяснений.
Ясно, что социология пока еще далека от этой цели.
Мы знаем, что паттерны рациональности лежат под по-
верхностью явлений, и люди, для того чтобы быть рацио-
нальными, должны действовать в рамках определенных

социальных ограничений. Мы знаем, что многие из форм,
в которые облекается человеческое поведение, лежат вне
освещенного круга нашего сфокусированного сознания,
в полутьме само собой разумеющегося. Но в любом слу-
чае, мы спустились под поверхность, и мы кое-что знаем
о направлениях, в которых мы движемся. Мы уже видели
некоторые из ключей, которые отворяют двери, ведущие
вперед.
Когда мы искали ключи к социальной организации и со-
циальной власти, именно там мы нашли многие из первич-
ных детерминант. Мы увидели, что власть в значительной
степени принадлежит тем людям, которые наиболее близ-
ки к областям неопределенности в социальном мире. Их
власть исходит от способности интерпретировать эти неиз-
вестные случайности для других людей, которые просто
следуют социальной рутине. Сама социальная организация
основательно покоится на тех узловых пунктах, где люди
сходятся вместе с помощью ритуалов. Именно ритуальный
аспект вещей продуцирует солидарность; то, насколько тес-
но объединяются люди, следует из того, как ритуализова-
ны их повседневные социальные контакты. Вследствие это-
го, многие из тех идей, в которые мы больше всего верим,
являются скорее символическими, нежели практическими:
они представляют (репрезентируют) нам членство в нашей
группе. Именно по этой причине они бывают столь неадек-
ватны, когда мы пытаемся использовать их просто как ра-
циональные инструменты для того, чтобы понять окружа-
ющий нас мир.
Более крупные структуры общества созданы из агре-
гатов этих ритуально основанных групп. Комбинация
групп часто наполнена конфликтами между группами,
толкающими и тянущими друг друга в борьбе за эконо-
мическое превосходство и социальное могущество, равно
как и за то, чтобы навязать другим свои собственные мо-
ральные и символические идеи. Мы кратко взглянули на
один из результатов этого в сфере преступности. Такие
структурные паттерны, как описанные нами, часто име-
ют ироническую окраску. При достаточной социологи-
ческой беспристрастности мы сможем увидеть, что соци-
альная структура постоянно воспроизводит преступ-
ность. В то же время мы видим, что и сама преступность

являет собою социальную организацию, и, следователь-
но, подвержена таким же ограничениям, как и любые дру-
гие. Представляется, что мы не способны контролиро-
вать преступность, но преступность имеет тенденцию к
подавлению своих собственных несовершенств и к зак-
лючению себя в собственные границы.
Точно так же, глядя, например, на институт семьи, мы
рассмотрели те способы, с помощью которых различные
структуры сцепляются воедино, чтобы выработать совре-
менные паттерны изменения. Отношения экономической и
эротической собственности оказывают воздействие на
власть мужчин и женщин — как дома, так и во внешнем
мире работы, — и смещение линии обороны в одной сфере
неизбежно смещают расстановку сил в любой другой. Все
это происходит постольку, поскольку согласованности
действий и эмоций людей всегда лежат под поверхностью
наших обычных мыслей и чувств. Но сами наши изменяю-
щиеся чувства в отношении любви и секса символизируют
и ритуализируют эти изменения в структуре власти между
полами.
В случае с семьей и положением женщин в обществе мы
в любом случае видим область, где социологический взгляд
не обязательно пессимистичен. Мы уже привыкли к социо-
логической иронии. Но, по меньшей мере, в одной области
более крупные структурные движения могут действитель-
но быть благоприятными для общей суммы человеческого
счастья в будущем. Мир прошлого не был идеальным, одна-
ко немало людей могут романтизировать его. Аналогичным
образом, долгосрочная тенденция показывает некоторые
позитивные возможности.
Наилучшее в социологии подобно спрятанному сундуку с
сокровищами. Большинство людей немного знают социоло-
гию за пределами очевидного. Большинство из нас знают кое-
что из популярной социологии — о существовании таких, на-
пример, проблем, как нищета или расовое и гендерное нера-
венство. Мы все знаем, что бюрократия создает определенные
неудобства, но мы не знаем, почему она функционирует имен-
но таким образом. Популярная социология знает, как описать
сегодняшнее общество, однако она не в состоянии объяснить,
почему эти паттерны существуют. Неочевидная социология
извлекает из сундука с сокровищами некую проницательность,

позволяя нам увидеть основополагающие условия, которые
движут нами, и давая нам возможность прокладывать свой
курс вместо того, чтобы слепо дрейфовать. Для того чтобы
заставить социологическую интуицию работать, существуют
малые, равно как и большие возможности. Продвинутые ана-
литики, которые желают понять основы рынка ценных бумаг
или взаимосвязи бизнесов, обращаются к социологии. Поэто-
му наиболее продвинутые теории и пытаются создать искус-
ственный интеллект. По мере того как наш мир становится все
более усложненным, неочевидная социология имеет тенден-
цию становиться возрастающей частью его будущего.

Содержание
Личность в обществе и общество в личности
(предисловие переводчика) 3
Петер Л. Бергер и Бриджит Бергер
Социология:
Биографический подход
Предисловие 25
Глава I. Опыт общества 29
Глава 2. Дисциплина социологии 40
Глава 3. Становление члена общества —
социализация 69
Глава 4. Что такое институт? Случай языка 93
Глава 5. Семья 103
Глава 6. Община 128
Глава 7 Стратифицированная община 143
Глава 8. Стратифицированное общество 171
Глава 9. Что такое социальный контроль?
Глава
Глава
Случай образования
10. Бюрократия
II. Юность
194
214
238

Глава 12. Работа и досуг 260
Глава 13. Власть 280
Глава 14. Девиация 305
Глава 15. Изменение 326
Глава 16. Старость, болезнь и смерть 353
Глава 17. Ценности и предельные значения _ 365
Постскриптум — Почему социология? 388
Рэндалл Коллинз
Социологическая интуиция:
Введение в неочевидную
социологию
Предисловие 399
Глава I. Нерациональные основания
рациональности 403
Глава 2. Социология Бога 431
Глава 3. Парадоксы власти 463
Глава 4. Нормальность преступления 491
Глава 5. Любовь и собственность 528
Глава 6. Может ли социология создать
искусственный разум? 566
Послесловие 599

Научное издание
Личностно-ориентированная социология
Петер Л. Бергер и Бриджит Бергер
Социология: Биографический подход
Рэндалл Коллинз
Социологическая интуиция:
Введение в неочевидную социологию
Перевод с английского В.Ф. Анурина
Оформление обложки А. Пурескиной
Компьютерная верстка: /С Федоров
Корректоры: А. Майкова, Т. Неретина
Изд лиц. № 065723 от 10.03.98.
ООО «Академический Проект»
II1399, Москва, ул. Мартеновская, 3, стр. 4
Санитарно-эпидемиологическое заключение Департамента
государственного эпидемиологического надзора
№ 7799.02.953.Д.0086.63.11.03 от 28.Ü.2003 г.
По вопросам приобретения книги просим обращаться
в ООО «Трикста»:
111399, Москва, ул. Мартеновская, 3, стр. 4
Тел.: (095) 305 3702; 305 6092; факс: 305 6088
E-mail: aproject@ropnet.ru; www.aprogect.ru
Налоговая льгота — общероссийский классификатор
продукции ОК-005-093, том 2; 953000 — книги, брошюры.
Подписано в печать с готовых диапозитивов 26.03.04.
Формат 84 х 108/32. Гарнитура Мысль. Бумага офсетная.
Печать офсетная. Усл.-печ. л. 31,92. Тираж 3 000 экз.
Заказ № 5545.
Отпечатано в полном соответствии
с качеством предоставленных диапозитивов
в ОАО «Дом печати — ВЯТКА».
610033, г. Киров, ул. Московская, 122.