СОБРАНИЕ
СОЧИНЕНИЙ
СКАЗКИ
русских писателей
XVIII-XIX вв.
Москва
2010

УДК 882-93-1
ББК 84(2Рос=Рус)1-5
С42
waleriy
Иллюстрации художников:
В. Андреева, А. Афанасьева, Н. Бартрама, В. Баюскина, В. Белкина,
И. Билибина, Г. Гугунавы, Н. Денисова, А. Дикова, Л. Дормана, Е. Жака,
Н. Живаго, Н. Каразина, К. Кузнецова, П. Литвиненко, Б. Малаховского,
В. Мельникова, М. Нестерова, И. Панова, Б. Покровского, И. Репина,
К. Рогова, Е. Самокиш-Судовской, С. Форбса, 3. Шапиро
Сказки русских писателей
С42	Сказки русских писателей XVIII—XIX вв. — М.: Престиж Бук:
Литература, 2010.— 1120 с.
ISBN 978-5-371-00248-8
В данном томе впервые наиболее полно представлено творчество
практически всех русских писателей XVIII—XIX вв., работавших в таком
оригинальном жанре, как сказка.
УДК 882-93-1
ББК 84(2Рос“Рус)1-5
ISBN 978-5-371-00248-8
© Оформление. ООО «Престиж Бук», 2010
© Состав, комментарии. «РИЦ Литература», 2010

СКАЗКИ
РУССКИХ ПИСАТЕЛЕЙ
XVIII-XIX вв.

Императрица Екатерина II
СКАЗКА О ЦАРвВИЧв ХЛОРв1
о времен Кия, князя Киевского, жил да был на
Руси царь — добрый человек, любивший правду
и желавший всем людям добра; он часто объез¬
жал свои области, чтобы видеть, каково жить лю¬
дям, и везде разведывал, живут ли по правде.
У царя была царица. Царь и царица жили со¬
гласно, царица езжала с царем и не любила быть
с ним в разлуке.
Приехал царь с царицею в один город, по¬
строенный на высокой горе посреди леса. Тут родился царю сын
дивной красоты; ему дали имя Хлор. Но посреди этой радости и
трехдневного празднества царь получил неприятное известие, что
соседи его неспокойно живут, в его землю въезжают и разные оби¬
ды пограничным жителям творят. Царь взял войско, что стояло по¬
близости в лагере, и пошел с ним для зашиты границы. Царица
поехала с царем. Царевич остался в том городе и доме, где родил¬
ся. Царь приставил к нему семерых нянек разумных и в детском
воспитании искусных. Город же царь велел укрепить стеною из ди¬
кого камня, по углам с башнями: по старинному обычаю на баш¬
нях пушек не поставили, так как тогда еще нигде не было пушек.
Дом, в котором остался царевич Хлор, хотя и не был построен из
сибирского мрамора и порфира2, но был очень хорош и покойно
расположен.
Позади палат были сады с плодовыми деревьями, а в садах —
пруды с рыбами и беседки во вкусе разных народов, откуда имелся
обширный вид на окружные поля и долины.
Когда царевич стал подрастать, кормилица и няни начали при¬
мечать, что он делается все красивей, а еще того умней и живей;
и разнесся повсюду слух о красоте, уме и больших дарованиях ца¬
ревича. Услышал о том и какой-то хан киргизский, кочевавший
1 В обработке В. П. Авенариуса.
2 Порфир — горный камень.

Сказки русских писателей XVIII—XIX ев.
с кибитками по дикой степи; полюбопытствовал увидеть столь див¬
ное дитя, а увидев, пожелал увезти его с собою; начал просить нянь,
чтоб поехали с царевичем к нему в степь. Няни сказали со всякою
учтивостью, что им того без дозволения царя делать нельзя, что они
не имеют чести знать господина хана и с царевичем не ездят к не¬
знакомым людям в гости. Хан не был доволен тем учтивым ответом,
пристал пуще прежнего, как голодный к тесту; но, получив твердый
отказ, наконец понял, что просьбами не успеет в своем намерении,
и прислал к ним подарок. Они, поблагодарив, отослали дары обрат¬
но и велели сказать, что ни в чем нужды не имеют. Хан был упрям
и, не оставляя своего намерения, стал раздумывать: как быть? При¬
думал, нарядился в изодранную одежду и, сев у ворот сада, будто
человек старый и больной, стал просить милостыни у проходящих.
Царевич прогуливался в тот день по саду, увидев, что у ворот сидит
какой-то старик, послал спросить: что за старик? Побежали, спро¬
сили: что за человек? Возвратились с ответом, что больной нищий.
Хлор, как любопытное дитя, просился посмотреть больного нище¬
го. Няни, унимая Хлора, сказали, что смотреть нечего и чтоб послал
к нему милостыню. Хлор захотел сам отдать деньги, побежал впе¬
ред. Няни побежали за ним, но чем няни скорее бежали, тем мла¬
денец шибче бежал; выбежав же за ворота и подбежав к мнимому
нищему, зацепился ножкою за камешек и упал на личико. Нищий
вскочил, поднял дитя под руки и пустился с ним под гору. Тут сто¬
яли вызолоченные роспуски1, бархатом обитые. Сел хан на роспус¬
ки и ускакал с царевичем в степь. Няни, как добежали до ворот, не
1 Роспуски — повозка, сани.

Императрица Екатерина II
нашли уже ни нищего, ни дитяти, ни следа их не видали, и дороги
тут не было, где хан с горы спустился. Сидя, держал он царевича
перед собою одною рукою, как будто курочку за крылышко, другою
же рукою махнул шапкою через голову и крикнул три раза «ура!».
На голос его няни прибежали к косогору, но поздно, догнать не
могли.
Хан благополучно довез Хлора до своего кочевья и вошел с ним
в кибитку, где встретили хана его вельможи. Хан приставил к царе¬
вичу лучшего из старшин. Тот взял Хлора на руки и отнес его в бо¬
гато украшенную кибитку, устланную китайскою красною камкою1
и персидскими коврами; дитя же посадил на парчовую подушку и
начал тешить его. Но Хлор очень плакал и жалел, что от нянь убе¬
жал вперед, и то и дело спрашивал: куда его везут? зачем? на что?
где он? Старшина и находившиеся при нем киргизы насказали ему
много басней: один говорил, будто по течению звезд так определе¬
но; другой — будто тут лучше жить, нежели дома; всего насказали,
окроме правды; но, видя, что ничто не унимает слез Хлора, взду¬
мали его стращать небывальщиною, говоря: «Перестань плакать!
Или оборотим тебя летучею мышью или коршуном; а там волк или
лягушка тебя съест». Царевич небоязлив был: посреди слез расхо¬
хотался над такою нелепостью. Старшина, увидя, что дитя переста¬
ло плакать, приказал накрыть стол. Накрыли и кушанья принесли.
Царевич покушал. Потом подали варенье в сахаре и разные плоды,
какие имели; после ужина раздели его и положили спать.
На другой день, рано до света, хан собрал своих вельмож и ска¬
зал им:
— Да будет известно вам, что я вчерашний день привез с собою
царевича Хлора, дитя редкой красоты и ума. Хотелось мне допод¬
линно узнать, правда ли слышанное об нем? А чтобы узнать теперь,
я намерен употребить разные способы.
Вельможи, услыша слова ханские, поклонились в пояс. Из них
льстецы похвалили ханский поступок, что чужое-де и то еще сосед¬
него царя дитя увез. Трусы потакали, говоря: «Так, надежа государь-
хан! Как и быть иначе, как тебе на сердце придет?» Немногие лишь,
что действительно любили хана, покачали головою; на вопрос же
хана: отчего не говорят? — сказали чистосердечно: «Дурно ты сде¬
лал, что у соседнего царя увез сына, и беды нам не миновать, коли
не поправишь своего поступка». Хан же сказал: «Вот так вы всегда
ропщете противу меня!» — и отошел от них; а когда царевич про¬
снулся, то приказал принести его к себе. Дитя, видя, что нести его
хотят, сказало: «Не трудитесь, я ходить умею, я сам пойду» — и, вой¬
дя в ханскую кибитку, всем поклонилось: сперва хану, потом около
стоявшим направо и налево; после чего стало перед ханом с почти¬
тельным, учтивым и благопристойным таким видом, что всех кир-
Камка — старинная шелковая цветная ткань с узорами.

Сказки русских писателей XVIII—XIX кк.
гизов и самого хана в удивление привело. Хан, однако, опомнясь,
сказал так:
— Царевич Хлор! Говорят про тебя, что ты дитя разумное. Сыщи
же мне, пожалуйста, цветок розу без шипов, что не колется. Дядь¬
ка тебе покажет большое поле, сроку же даю трое суток.
Царевич поклонился хану, сказал: «Слышу» — и вышел из кибит¬
ки, пошел к себе.
Дорогою попалась ему навстречу дочь ханская, что была замужем
за Брюзгою-Султаном. Этот никогда не смеялся и сердился на дру¬
гих за улыбку. Ханша же была нрава веселого и весьма любезна.
Увидя Хлора, она сказала:
— Здравствуй, царевич! Здорово ли живешь? Куда изволишь
идти?
Царевич сказал, что по приказанию хана, батюшки ее, идет ис¬
кать розу без шипов, что не колется. Ханша Фелица (так ее звали)
дивилась, что дитя посылают искать такой трудной вещи, и, полю¬
бив младенца в сердце своем, сказала:
— Царевич! Подожди маленько: я с тобой пойду искать ту розу
без шипов, коли батюшка хан позволит.
Хлор пошел в свою кибитку обедать, ибо час был обеда; ханша
же к хану — просить позволения идти с царевичем искать розу без
шипов, что не колется. Хан не только не позволил, но и запретил
ей накрепко, чтоб не шла с дитятею. Фелица, вышедши от хана,
мужа своего Брюзгу-Султана уговорила остаться при отце ее, хане,
сама же пошла к царевичу. Он обрадовался, как увидел ее; она же
сказала ему:
— Хан мне не велит идти с тобою, царевич, искать розу без ши¬
пов, что не колется; но я тебе дам совет добрый; смотри не забудь,
слышишь ли, дитя, не забудь, что тебе скажу.
Царевич обещал вспомнить.
— Отселе недалече,— продолжала она,— как пойдешь искать
розу без шипов, что не колется, встретишься с людьми весьма при¬
ятного обхождения. Станут уговаривать тебя идти с ними, наскажут
тебе про веселия многие, про несчетные забавы; не верь им — лгут:
веселия их мнимые и ведут только к большей скуке. Затем придут
другие; будут о том же еще сильнее тебя просить; откажи с твердо¬
стью — отстанут. Потом попадешь в лес; тут найдешь льстивых
людей, что всячески стараться будут приятными разговорами отве¬
сти тебя от истинного пути. Но ты не забывай, что тебе один цве¬
ток, розу без шипов, что не колется, искать надо. Я тебя люблю и
потому к тебе вышлю навстречу сына моего: он поможет тебе най¬
ти тот цветок.
Хлор, выслушав Фелицу, спросил:
— Разве так трудно сыскать розу без шипов, что не колется?
— Нет,— отвечала ханша,— не слишком трудно, коли кто пря¬
модушен и тверд в добром намерении.

$
II
ИмлерАтрнц* вклтернш II
— А нашел ли уже кто тот цветок? — спросил Хлор.
— Я видала,— сказала Фелица,— людей простых, что успевали
в том не хуже вельмож.
Сказав так, ханша простилась с царевичем; старшина же дядька
повел дитя искать розу без шипов, что не колется, и впустил его
затем сквозь калитку в огромный зверинец. Тут увидел Хлор перед
собою множество дорог: одни были прямые, другие извивались
вкривь и вкось, третьи были перепутаны между собой. Царевич не

j 2 	Сказки русских писателей XVIII—XIX вв.

знал сначала, по которой идти; увидя же юношу, идущего ему на¬
встречу, поспешил к нему спросить: кто он такой? Юноша отвечал:
— Я — Рассудок, сын Фелицын; меня мать моя прислала идти с
тобою искать розу без шипов, что не колется.
Царевич, благодаря Фелицу в душе и на словах, взял его за руку
и осведомился, по какой дороге идти. Рассудок с веселым и добрым
видом сказал ему:
— Не бойся, царевич, пойдем по прямой дороге, по которой не
все ходят, хотя она и лучше других.
— Отчего же по ней не ходят? — спросил царевич.
— Оттого,— сказал юноша,— что, останавливаясь, сбиваются на
другие дороги.
Выйдя лесом к красивой долине, они увидели речку, прозрачной
воды, и на берегу ее несколько молодых людей: одни из них сиде¬
ли, другие лежали на траве и под деревьями. Как увидели цареви¬
ча, встали и подошли к нему; один же из них сказал ему отменно
учтиво и приветливо:
— Позвольте, сударь, спросить: куда вы идете? Нечаянно ли вы
сюда зашли? И не можем ли мы иметь удовольствие чем-нибудь вам
услужить? При одном виде вашем мы чувствуем уже к вам уваже¬
ние и дружбу.
Царевич, вспомня слова Фелицы, улыбнулся и сказал:
— Я не имею чести вас знать, ни вы меня не знаете; поэтому
ваши слова я приписываю обыкновенной светской учтивости, а не
моим достоинствам; иду же я искать розу без шипов, что не колется.
Тут заговорил и другой:
— Намерение ваше прекрасно; но сделайте милость, останьте-
ся с нами хоть несколько дней; у нас тут превесело.
Хлор отвечал, что ему назначен срок и останавливаться недосуг:
опасается ханского гнева. Они же старались его уверить, что ему
отдых нужен для здоровья и что лучше и удобнее места не найдет,
ни людей усерднее их. Наконец мужчины и женщины, взяв друг
друга за руки, сделали около Хлора и его проводника круг и нача¬
ли плясать и скакать, не пуская их далее. Но пока они вокруг вер¬
телись, Хлора под руку ухватил Рассудок и выбежал с ним из круга
так скоро, что те не могли их удержать.
Пройдя далее, нашли они Лентяя-Мурзу, прогуливавшегося с
своими домашними. Увидя Хлора с провожатым, тот принял их
ласково и просил зайти в его избу. Они, устав маленько, зашли к
нему. Он посадил их на диван, сам же лег возле них посреди пухо¬
вых подушек, покрытых старинною парчою; его же домашние сели
около стены. Потом Лентяй-Мурза приказал принести трубки и
кофе. Услыша же от них, что табаку не курят, кофе не пьют, велел
ковры опрыскать благовонными духами; после чего спросил Хло¬
ра о его приходе в зверинец. Царевич отвечал, что по приказанию

Императрица вкатернна II
VS*	~~	4 7
хана он ищет розу без шипов, что не колется. Лентяй-Мурза, ди¬
вясь, что в таких молодых летах предпринял такой труд, заметил:
— И старее тебя едва ли на то станет. Отдохните, не ходите да¬
лее! У меня здесь есть люди, что также найти старались, да, устав,
бросили.
Один из сидевших тут же встал с места и сказал:
— Я сам не раз хотел дойти, да соскучился, а вместо того остал¬
ся жить у моего благодетеля Лентяй-Мурзы, который меня и кор¬
мит.
Среди этих разговоров Лентяй-Мурза уткнул голову в подушку
и заснул. Как сидевшие около стены услышали, что Лентяй-Мурза
храпит, то полегоньку встали; одни пошли наряжаться и украшать¬
ся, другие легли спать, третьи начали всякий вздор говорить, чет¬
вертые ухватились за карты и кости, и при всех этих занятиях одни
сердились, другие радовались, и на лицах всех выражались волно¬
вавшие их разные чувства. Когда Лентяй-Мурза проснулся, все
опять собрались около него и внесли в горницу стол с фруктами.
Лентяй-Мурза, оставаясь посреди пуховых подушек, потчевал отту¬
да царевича, который весьма прилежно примечал все, что там ни
делалось. Но лишь только Хлор принялся отведывать предлагаемое
им Лентяй-Мурзою, как проводник его Рассудок за рукав его дер¬
нул полегоньку. Кисть прекрасного винограда, которую царевич
держал в руках, рассыпалась по полу; сам же он, опомнясь, тотчас
встал, и оба вышли из хором Лентяй-Мурзы.
Вскоре увидели они двор крестьянский с участком отлично об¬
работанной земли, на которой был засеян всякий хлеб: и рожь, и
овес, и ячмень, и гречиха; иной поспевал, другой лишь выходил из
земли. Далее увидели луга, на которых паслись овцы, коровы и ло¬
шади. Хозяина они нашли с лейкою в руках: он поливал рассажи¬
ваемые женою его огурцы и капусту; дети же были заняты в другом
месте: щипали сорную траву из овощей.
— Бог помочь, добрые люди! — сказал Рассудок.
— Спасибо, баричи! — отвечали они и, кланяясь царевичу не¬
знакомо, просили Рассудок любезно: — Загляни к нам, милости
просим! И матушка твоя, ханша, нас жалует, навещает и не остав¬
ляет.
Рассудок с Хлором зашли к ним на двор. Посреди двора стоял
старый и высокий дуб, под ним широкая, чисто выскобленная лав¬
ка, а перед лавкою — стол. Гости сели на лавку; хозяйка с невест¬
кою разостлали по столу скатерть и поставили на стол чашу с про¬
стоквашею, другую с яичницею, блюдо блинов горячих и яиц всмят¬
ку, а посредине ветчину добрую; положили тут же ситный хлеб да
поставили возле каждого крынку молока, а после, вместо закусок,
принесли сот и огурцов свежих, да клюквы с медом. Хозяин про¬
сил: «Кушайте, пожалуйста!» Путешественники, проголодавшись,

Сказки русских писателей XVIII—XIX вв.
ничем не брезгали и разговаривали между тем с хозяином и хозяй¬
кою, которые им рассказывали, как они живут здорово, весело и
спокойно, проводя век свой за работою и трудом. После ужина на
той же лавке разостлали войлочки; Хлор и Рассудок на них поло¬
жили свои плащи; хозяйка каждому принесла подушку с белою
наволочкою, и тут они легли спать и заснули крепко, потому что
устали.
Поутру встали на рассвете, поблагодарили хозяина, который за
ночлег ничего с них взять не хотел, и собрались в путь. Отойдя с
полверсты, услышали издали, что играют на волынке. Хлору захо¬
телось подойти ближе; Рассудок заметил, что волынкою отведут их
от пути; но Хлор, не устояв против любопытства, подошел к волын¬
ке. Тут, однако, увидя безобразия пьяных около волынщика, испу¬
гался и кинулся на руки Рассудку. Тот отнес его опять на прямую
дорогу, где вскоре, пройдя рощу, увидели крутую гору. Рассудок
сказал царевичу, что тут-то и растет роза без шипов, что не колет¬
ся. Но Хлор от солнечного зноя изнемог; начал скучать, говоря, что
конца нет той дороге; долго ли это будет, нельзя ли идти по другой
дороге. Рассудок отвечал, что он ведет его ближним путем и что
терпением одним можно преодолеть труд. Царевич с неудоволь¬
ствием сказал: «Авось-либо сам сыщу дорогу!» — и, махнув рукою,
удвоил шаг и удалился от провожатого.
Рассудок остался позади и пошел вслед за ним молча тихим
шагом. Так забрел Хлор в село, где никому не было дела до дитяти,
потому что был торговый день и весь народ был занят торгом на
рынке. Царевич, ходя между телегами и посреди торгового шума,
заплакал.
Какой-то человек, который его не знал, проходил мимо и, уви¬
дя, что дитя плачет, сказал ему:
— Перестань, щенок, кричать! И без тебя здесь шума довольно.
В это самое время подошел Рассудок. Царевич стал жаловаться
на того человека, что щенком его назвал. Рассудок, ни слова не го¬
воря, вывел его оттуда. Когда же Хлор спросил, отчего он не гово¬
рит по-прежнему с ним, Рассудок отвечал:
— Ты моих советов не спрашиваешь, сам же забрел невесть куда;
так не прогневайся, коли нашел людей не по себе...
Рассудок хотел еще продолжать, но им встретился человек, не¬
молодой, но приятного вида, окруженный толпою юношей. Хлор,
любопытствуя всегда обо всем, обратился к одному из них с вопро¬
сом: кто это с ними?
— Это наш учитель,— сказал юноша,— мы отучились и идем
гулять. А вы куда идете?
На что царевич отвечал:
— Мы ищем розу без шипов, что не колется.
— Слыхал я,— сказал юноша,— от нашего учителя про розу без
шипов, что не колется. Цветок этот не что иное, как добродетель.

Императрица Екатерина II
Иные думают достигнуть ее кривыми путями, но к ней ведет толь¬
ко прямая дорога. Вот гора у вас в виду, на которой растет роза без
шипов, что не колется; но дорога крута и камениста.
С этими словами он простился с ними и пошел за своим учи¬
телем.
Хлор с провожатым пошли прямо к горе и нашли узкую и каме¬
нистую тропинку, по которой стали всходить с трудом. Тут попались
им навстречу старик со старухою, в белом платье, одинаково по¬
чтенного вида; они протянули им свои посохи и сказали: «Упирай¬
тесь на них — не спотыкнетесь». Другие прохожие объяснили, что
имя первого — Честность, а другой — Правда.
Упираясь на те посохи, они стали взбираться вверх по тропин¬
ке, пока не добрались до вершины горы, где и нашли розу без ши¬
пов, что не колется. Лишь успели снять ее с куста, как в бывшем тут
же храме заиграли на трубах и литаврах.
Повсюду разнесся слух, что царевич Хлор в таких молодых ле¬
тах сыскал розу без шипов, что не колется. Он поспешил к хану с
цветком; хан же Хлора и со цветком отослал к царю. Тот так обра¬
довался царевичу и его успехам, что забыл и про всю свою тоску и
печаль. Царевича и царь, и царица, и все люди любили час от часу
более, потому что час от часу добродетель его все более укреплялась.
Здесь сказке конец; а кто больше знает, пусть другую скажет.

В. А. Левшин
повесть
о сильном богдтырс чурилс пленковиче
арод подданных косогов отрекся Владимиру пла¬
тить дань; следовало усмирить оных, и заслужен¬
ный богатырь Добрыня Никитич назвался причис¬
лить сие выполнение к прочим своим славным
подвигам. Он отправился только со своим Таро-
пом-слугою и исполнил... Между тем в России не
помышляли ни о чем, кроме веселостей, и двор
великого князя был оных стечение.
С началом осени восприяли начало звериные
ловли. Обширный лес за Вышградом окинут был
тенетами, кричалыцики расставлены по местам. Прибыл государь,
и гоньба началась. Среди пущего жара охотничьих забав со сторо¬
ны гор, не в дальности от Днепра лежащих, послышали жестокий
шум и свист. Сей происходил от летящего превеликого змия, кото¬
рый, напав на ловцов, многих растерзал и пожрал, а прочих, напол-
ня ужасом, обратил в бегство. Сам великий князь подвержен был
опасности. Он спасен погибелию верных подданных, защитивших
его своею жизнию, и прибыл в Киев, чтоб страдать жалостию о
опустошениях, производимых сим чудовищем в окрестностях его
столицы.
Сей змий вселился в оных Заднепровских горах в глубокой пе¬
щере. Неизвестно, откуда взялся оный, но тотчас прибытие свое
заметил кровавыми следами. Нельзя было выступить за стены град¬
ские. Деревни опустели, стада расхищены, и каждое семейство оп¬
лакивало погибель родственника. Не было спасения от сего люто¬
го чудовища. Побег его был быстр, и с помощию крыл достигал он
легчайших коней. На открытом месте усматривал оный в мгнове¬
ние человеков и, спускаясь по воздуху или догоняя, пожирал или
уносил оных в свою пещеру. Рост и сила его были невообразимы.
Пекущийся о истреблении оного Владимир обещал великие на¬
граждения тому, кто убиет оного. Множество побуждаемых славою
или корыстию погибало, ибо в те времена, когда огнестрельного

Владимир Артурович Лёвшин
•у	—	1 (
оружия еще не знали, следовало сражаться только мечом, стрела¬
ми и копиями, а чудовище имело на себе чешую непроницаемую.
Тысячами посылались воины, но всегда возвращались в трепете и
с великим уроном. Разъяренный нападениями змий терзал оных
сверх своего насыщения, и брони не выдерживали острия когтей его.
Одна только надежда оставалась сетующему государю на богаты¬
ря Добрыню, но возвращение оного меддилось. Между тем моления
к богам были учреждаемы, жертвы курились, но все бесплодно.
Змий продолжал опустошения. Пустынник неизвестный, живущий
в пещерах варяжских, является пред Владимиром. Он объявляет ему,
что в недрах Киева обитает кожевник, Пленко прозываемый, что
оного сын Чурило только в силах истребить змия. Сказав сие, от¬
ходит. Тщетно Владимир останавливает оного, желает выспросить
подробнее. Он скрылся.
Князь посылает вельмож сыскать оного и привести пред себя с
честию. По долгом искании находят жилище оного кожевника, вхо¬
дят и застают молодого Чурилу, выминающего кожи. Осьмнадцать
только лет имел он от рождения, но рост и широта плеч его были
чрезмерны. Он мял вдруг шесть кож воловых с таковою удобнос-
тию, как бы были то шкурки белок, и, неосторожно потянув, пере¬
рвал оные надвое, в присутствии посланных вельмож. Сила сия
была невоображаема, и вельможи, исполненные надежды, погляды¬
вали с изумлением друг на друга. Напоследок предлагали ему же¬
лание княжее его видеть и просили, чтоб он тому повиновался.
Чурило Пленкович ответствовал им смело, что от рождения своего
не выходил еще за ворота дома своего без дозволения родительского
и что, если потерпят они до возвращения оного, по его воле он го¬
тов будет следовать. Вельможи удивлялись кротости и благонравию
юноши и взяли терпение ждать возвращения Пленкова. Сей вско¬
ре пришел и, узнав волю государя, вручил им своего сына без вся¬
кого сомнения.
Предстал он пред Владимиром. Князь открыл ему судьбу богов,
явившую ему, что чрез него состоит избавление отечеству от опус¬
тошающего оное змия, предлагал ему великое награждение за успех
и повелевал избирать лучшее оружие из своих доспехов богатыр¬
ских.
Чурило Пленкович поверг себя на землю и ответствовал, вос¬
ставши:
— В устах моего государя я всякое слово чту глаголов бессмерт¬
ных, но сомневаюсь я, чтоб силы мои достаточны были исполнить
надежду о мне твоего величества. Однако если и погибну я, но умру
с усердием, желая исполнить повеление твое.
Великий князь, предваренный от вельмож о силе сего юноши,
имел несомненную надежду, что он совершит предсказание пустын¬
ника, ободрял его и отпустил на подвиг. Чурило пошел на змия, не
взяв предлагаемого оружия.

Сказки русских писателен XVIII—XIX кв.
— Я не привык употреблять сего,— говорил он вельможам,
предлагающим ему доспехи,— если б оные и действовали на кре¬
пость чешуи змиевой. Я возьму оружие, мне свойственное.— Ска¬
зав сие, вышел на двор княжий и сорвал росшее на оном кленовое
толстое дерево с корня. Очищая ветви рукою, продолжал он к пред¬
стоящим и удивленным вельможам: — Князь повелел мне выбрать
оружие, я беру сие со дворца его.— После чего, положа дерево на
плеча, как бы легкую палку, отдал поклон и шествовал из града к
горам Заднепровским.
Он приближается к пещере, где обитает чудовище1, призывает
богов на помощь и кричит для возбуждения змия. Сей, послышав
человека, с престрашным свистом стремится из норы и нападает на
ожидающего его Чурилу. Неустрашимый юноша явил в час тот, чего
имела в нем ожидать Россия. Он, выждав, поражает змия в самую
голову своею дубиною или, лучше сказать, великим деревом столь
сильно, что раздробляет оную в мелкие части и повторенными уда¬
рами повергает чудовище разможденно во всех костях. Возвраща¬
ется торжествующе и приемлет великую милость от Владимира,
который объявил оного богатырем своим.
Сей был первый опыт силы и неустрашимости Чурилы Пленко-
вича. Он жил два года при дворе великого князя в праздности, ибо
время было оное мирное, и в сии годы он вырос едва ли не с Туга¬
рина.
Он почитал отменно сильного, могучего богатыря Добрыню Ни¬
китича, за что был любим от оного и наставляем в науке ратной.
Сей подарил ему коня Агриканова и учинил его чрез то способным
к странствованиям, к чему имел он нестерпимое желание, но не мог
никак удовлетворить себе, понеже не было ни одного коня в ста¬
дах княжеских, который бы удержал хотя наложенную его руку.
Один только Агриканов конь мог переносить его на себе чрез забо¬
ры. После чего Чурило просил дозволения у своего государя по¬
смотреть света и испытать, как говорил он, руки своей над богаты¬
рями чуждыми; получа же дозволение, выступил в путь.
Фряжская земля не удовлетворила его желаниям. Он не встре¬
чался в ней ни с одним богатырем, который бы осмелился стать
противу его. Леса Порусские (Прусские) проехал он уже до поло¬
вины без всякой остановки, но прохладное утро пригласило его
взять отдохновение при истоках реки Пригори. Плачевный голос
женщины обратил его внимание, и усмотрел он в стороне пред ве¬
ликим огнем стоящую девицу, а колебание тихого ветра приносило
к нему следующее оной восклицание:
1 Происшествие сие еше не загладилось в памяти киевлян, и поднесь показывают пе¬
щеру, где жил змий сей, которая и называется Змиева нора. Видимо по оной множество
человеческих и скотских, большей частью истлевших костей. Что подтверждает о дей¬
ствительном бытии сего приключения. (Здесь и далее прим, автора.)

	Владимир Артурович Левшин
■ *“
— Священный огнь! Потерпишь ли ты, чтоб чистота моя, тебе
посвященная, погибла от насилия и чтоб родители мои, принужда¬
емы немилосердыми богатырями, должны были предать меня в
объятия ненавистному Кривиду? — Сказав сие, проливала она горь¬
кие слезы.
Чурило Пленкович, строгий наблюдатель заповедей богатыр¬
ских, помня наставления учителя своего Добрыни, возрадовался
случаю защитить гонимую девицу, ибо знал, что нежный пол пер¬
вое имеет право на покровительство богатырское. Он подошел к
огню и просил с вежливостию девицу рассказать подробности, от
каких богатырей терпит она гонение и что за человек Кривид, к ко¬
торому имеет она омерзение, дабы мог он, уведав, защитить ее и на¬
казать притеснителей.
Девица, ужаснувшаяся нечаянному пришествию богатыря рос¬
та необычайного, впала в трепет, но ласковые и исполняющие ее
надеждою слова ободрили оную начать сие:
— Кто бы ты ни был, великодушный богатырь, довольно, если
приемлешь участие в моей напасти. Я дочь Вацдевута, мужа почтен¬
нейшего в стране сей, имя мне Предела, я сестра двенадцати брать¬
ев. Семи лет еще посвящена я родителем моим Ишамбрату, боже¬
ству, поклоняемому порусами в бессмертном огне, горящем пред
сим дубом, на коем, по уверению предков наших, обитает сам
Ишамбрат. Всякое утро долженствую я воспалять огнь на сем мес¬
те и жертвовать повержением во оный семи волосов из косы моей,
с горстию янтаря, извергаемого на брега нашим морем. Воля роди¬
тельская может только извести меня от сего богослужения. Впро¬
чем, я должна окончать дни мои жрицею в целомудрии.
В селах сих обитает мудрец Кривид. Он имеет жилище свое в
подземной пропасти, где трудится в изобретении таинств, произво¬
дящих чудеса, как то и достиг он до составления воды, подающей
пиющему оную невообразимую силу. Кривид, выходя на поверх¬
ность для собирания трав, увидел меня и в то мгновение ко мне
воспылал жестокою любовию. Он открыл мне свои чувствования и
обещал учинить меня общницею своих таинств, если соглашусь я
учиниться его супругою. Должно описать вам, с каковыми преле-
стьми предстал мне сей любовник. Голова с кулак, украшенная
только одним глазом, выглядывала из плеч, быв во оные почти вся
вдавлена. Рыжая, по земле волочащаяся борода закрывала передний
его горб, но тем явственнее казался таковой же остроконечный горб
сзади. Ноги в четверть аршина и покрытые сивою шерстью руки
довершали его пригожество. По чему, ежели бы я и не посвящена
была божеству, удобно вам узнать ответ мой на его предложения. Но
Кривид, претерпя язвительные мои насмешки, не пропускал, одна¬
ко, являться ко мне всякое утро и осыпать меня нежными словами.
Я вышла наконец из терпения и клялась ему выжечь последний
глаз головнею из священного огня. Кривид рассердился и клялся

2$ 	Сказки русских писателей XVIII—XIX вв.

мне, что я принуждена буду противу води выйти за него замуж, что
он принудит отца моего сложить с меня чин жрицы и предать в его
объятия. Он действительно произвел то в действие, ибо, не имея сам
возможности употреблять силу воды своей на поверхности земли,
привлек за сей дар трех юношей вспомоществовать себе. Племян¬
ники его, Дубыня, Горыня и Усыня, получили по стакану сильной
воды с клятвенным обещанием принудить родителя моего скло¬
ниться на его желание. Подумайте о невоображаемом действии
воды оной! Сии три юноши, не получа от природы в дар крепости,
которою снабжает оная богатырей на удивление свету, восчувство¬
вали в мышцах своих столь невообразимую силу, что Дубыня мог
вырывать дубы из корня, Горыня ворочать горы, а Усыня выросши¬
ми своими превеликими усами обвивать претяжкие камни и бросать
оные, как бы из праща, на дальнее расстояние. Испытав свою силу,
пришли они к родителю моему сватать меня за своего дядю. Пре¬
зрительный отказ стоил ему дорого, ибо они разорили все жилище
его, которое Усыня, захватя одним усом, бросил в море. Шестеро из
братьев моих, нападших с оружием на Дубыню, учинены калеками.
Сей отбил им прочь ноги, повергнув под оные претолстое дерево,
вырванное с корнем. Прочие шесть братьев моих посажены Горы-
нею в пропасть Кривидову, где в одном ущелье завалены отломком
каменной горы. Родителю моему грозил сей посаждением под при¬
поднятую гору, если не снимет он с меня звание жрицы и не вру¬
чит объятиям Кривила.
Можно ли не устрашиться очевидной смерти! Родитель мой снял
с меня обет и дал благословение на брак ненавистный. Он отведен
был в пропасть гнусного нареченного своего зятя, и ныне достанусь
я вечно мерзкому уроду! Я трепещу, ожидая сих мучителей моих,
ибо оные три богатыря не должны были взять меня прежде три-
девяти остальных моих жертвоприношений. Но сие последнее утро,
и час гибели моей приближался.
— Пусть придут богатыри твои,— говорил Чурило девице.— По¬
смотрим, могут ли оные учинить притеснение тебе, покровитель¬
ствуемой богами русскими, коим клялся богатырь Владимиров не
выдавать в обиду терпящих насилие.
Прелепа не слыхала о богах русских и не знала про Владимира,
однако верила, что она будет избавлена. Отчаянный приемлет все,
надежду ему обещающее. Она отдалась его защищению.
Ободряющий ее богатырь рассказывал ей для разогнания скуки,
во ожидании сражения, о славной земле Русской, о добродетелях
оной князя, о богатыре его Добрыне и прочем. Не забыл также
объявить о убиении змия, но древний повествователь сей истории
божился, что Чурило говорил о том не для хвастовства, а для уве¬
рения Пределы, что есть надежда ему не бояться богатырей, кои не
убивали еще змиев.
— Ай-ай! — закричала она, увидя своих гонителей.— Вот они! —
И спряталась за Чурилу.

Владимир Артурович Лёвшнн
*15*
— Что ты за смельчак, дерзающий являться в сих местах? И где
девица, расклавшая сей огнь? — спросил его Дубыня.
Богатырь ответствовал ему на сие только ударом плети через лоб.
Но сего довольно было пресечь разговор, ибо Дубыня от оного рас¬
тянулся безгласен пред ногами своих братьев.
— О, так ты еще и драться вздумал! — сказал Усыня в превели¬
ком гневе и кивал уже усами, чтобы захватить оными богатыря и
бросить чрез долы, горы и леса. Но Чурило, коему недосужно было
долго медлить, схватил его за ус и треснул о землю столь исправно,
что кроме уса не осталось и знака, бывал ли когда Усыня. Между
тем горящий досадою и мщением Горыня поднимал на плечо близ¬
стоящий каменный утес, чтоб оный бросить в Чурилу и дать ему
карачун1. Но как в поднимании сем он принагнулся, то тем открыл
богатырю способность толкнуть себя в зад ногою. Сей последний
окончавший побоище удар был столь силен, что Горыня, раздроб¬
ленный и с каменным утесом, улетел из глаз.
Победа совершилась. Обрадованная девица упала на колени пред
своим защитником, и думаю, что готова была забыть вечно священ¬
ный огнь Ишамбратов и ту пропасть, где заключены были родитель
ее и братья, чтоб следовать за столь сильным покровителем, ибо
храбрость великое имеет предубеждение на сердце нежного пола.
Но Чурило не был слаб предаться оковам любви и помышлял толь¬
ко о освобождении заключенных ее родственников и о истреблении
мудреца, изобретающего столь опасные чрезъестественные воды.
Он предлагал девице вести себя к жилищу Кривила. Она не знала,
где оное. Следовало посмотреть, жив ли Дубыня. Сей мог бы его
уведомить; однако надлежало было полегче оного ударить, понеже
нашли, что плеть рассекла его голову надвое. Богатырь жалел о том
и пошел с Прелепою искать пропасти.
Долго ходили они по лесам. Предела утомилась, и надлежало
посадить оную на коня, что и предложил вежливый богатырь; но
девица, обыкшая покоиться на мягких перинах, не могла сносить
хода коня Агриканова, и следовало заночевать в лесу для отдохно¬
вения. Уверяют, что по наступлении ночной темноты первое Пре-
лепино слово было в заклинаниях к богатырю сохранить почтение
к ее полу. Я похваляю осторожность сию, ибо без такого припоми¬
нания Чурило, может быть, не догадался, что должно ему наблю¬
дать, опочивая с красавицею в глубоком лесу.
Солнце взошло уже, и Предела с досадою должна была следовать
за богатырем, разбудившим ее и начавшим новые поиски жилища
Кривидова. Малая стежка довела их к оной пропасти, заросшей
1 Дать карачун — пословица, вошедшая в обычай от напоминания славного чародея
Карачуна, о котором есть особливая книга. Сей чародей был столь лют, что попадшему
в его руки не было спасения, а поднесь еще говорят о пропадшем невозвратно: Карачун
взял.

22 	Сказки русских писателей XVIII—XIX вв.
тернием и весьма глубокой. Богатырь готов был спуститься во оную
и на сей конец привязывал к дереву ус убитого им Усыни, который
он удержал на память. Прелепа уговаривала его оставить предпри¬
ятие столь опасное, но сие было лишь подстрекнуть отважность
Чурилину. Он спустился в яму.
Пространный и светлый двор представился его взорам, и из сто¬
ящей посреди оного хижины выскочил Кривид, коль скоро почув¬
ствовал приход богатыря. Под землею сила воды его была действи¬
тельна, и он неустрашимо и с крайнею злостию бросился на Чури-
лу. Претяжкая-свинцовая дубина вооружала его руки, но Чурило не
позабыл взять с собою кленовое дерево, на коем видна еще была
запекшаяся кровь змия. Ужасное началось между ими сражение.
Удары Кривидовы могли бы раздробить камень, но Чурило отбивал
оные, так что не удалось его противнику опустить удар ему на го¬
лову. Напротив, Чурило размождил уже конец своего дерева и при¬
нуждал Кривида до несколька раз убегать в хижину, из которой
появлялся он с новою бодростию.
Богатырь догадался, что не иное, как сильная вода, придает ему
крепость. Он бросился за ним, когда сей в последние вскочил в
хижину, и в самом деле нашел его пьющего из стеклянного сосуда.
Схватились они бороться, но Чурило выбросил Кривида вон и за¬
пер двери. Поколь сей срывал крюк дверный, богатырь выпил ос¬
таток воды. Великое напряжение почувствовал он во всех своих
мышцах, и жилы его учинились толще воловьих. Что ж заключить
уже о силе его? Когда и слабый человек получал от воды сей силу
богатырскую, какова должна оная сделаться в богатыре?
Между тем Кривид сорвал крюк и бросился было с превеликим
ножом на Чурилу, однако сей окончил все одним кулаком, данным
в голову Кривидову. Тумак был столь жесток, что оная ушла совсем
в тело, выскочила противуположной части на низ и вынесла на себе
желудок, ровно как шапку. Чурило оставил его в сем новом наря¬
де, ибо не опасался уже, чтоб удобен он был к покушениям на дра¬
ку, и пошел сыскивать ущелье, содержащее в себе родителя и бра¬
тьев Прелепиных. Нашел оное и, оттолкнув ногою приваленный
камень величиною с гору, выпустил сих невольников.
Благодарность их была соразмерна одолжению, когда услышали
они о уничтожении всех врагов своих. Они спрашивали о Прелепе
и, сведав, что оная дожидается их у отверстия пропасти, предались
совершенной радости. Чурило с Ваидевутом пошли осматривать
пожитки убитого мудреца, а братья Прелепины сыскали между тем
выход на поверхность в углу двора по высеченным в камне ступе¬
ням. Они выбежали и, сыскав сестру свою, привели оную в хижи¬
ну Кривидову.
Множество бутылей и разных химических орудий нашли они,
пересматривая чуланы. Чурило перебил оные все, к невозвратному
урону алхимии, ибо в числе разных таинственных вод был порошок,

Владимир Артурович Лёвшин
обращающий всякий металл в золото, как то усмотрели они из це¬
лого амбара золота, в глыбах и кусках ими сысканного. Все запис¬
ки безграмотный Чурило передрал в клочки, хотя, впрочем, с доб¬
рым намерением, чтоб таинственные составы, подобные, например,
сильной воде, не производили в свете людей, могущих деяти пако¬
сти. Он, как победитель, имел право над всем имением побежден¬
ного, но не взял из оного кроме свинцовой дубины, золото ж по¬
дарил Ваидевуту с детьми, не позабыв знатную оного часть выде¬
лить Прелепе.
Обязанный им Ваидевут просил его посетить в жилище своем,
дабы хотя угощением отплатить ему благодеяние оказанное. Чури¬
ло не соглашался, ибо Ваидевут был верховный жрец страны порус-
кой, а богатырь наш не терпел жрецов, потому что первосвященник
киевский много досадил ему своими глупостями, понеже хотел лож¬
ными чудесами довести Владимира принудить посвятить его в ог-
нищники к Зничу1.
Итак, Чурило Пленкович прощался с ними. Предела проливала
слезы, теряя своего избавителя, и имела к тому причину, ибо чрез
девять месяцев... Ваидевут не имел средств отплатить своему бла¬
годетелю, но, узнав, что Чурило — богатырь, странствующий по
свету и ищущий приключений, уведомил оного, что к стороне, за¬
падной от Порусии, находится великое государство Гертрурское
(Флоренское). У князя оного, именем Марбода, похитил престол
скифский богатырь, Сумига прозываемый. Сей Сумига имеет руки
длины чрезмерной, так что наступающие на него войски, обхватя
руками, вдруг до последней души залавливает. Что таковым сред¬
ством истребил войско князя гертрурского и, поймав Марбода, со¬
держал оного со всем его домом в темнице. Что гертрурцы терпят
от него великие напасти и что нет никакой надежды им избавить¬
ся от своего мучителя, ибо много покушавшихся богатырей лиши¬
лись жизни от рук его. Ваидевут окончил уведомление свое тем, что,
вознося до небес храбрость Чурилину, сказал:
— Я имею надежду, что вам достанется щит его, сжимающийся
и распространяющийся на величайшую обширность и сделанный из
непроницаемой стали некоторым древним мудрецом. Под сим
щитом скрывается Сумига, когда сон его одолевает, и никто уже
приподнять оного не может. Потребна к тому сила чрезвычайная,
и несомнительно, что подобная твоей, сильный, могучий богатырь!
Откровение богов сообщило мне сие таинство.
— Откровение богов сообщило вам?.. Да я забыл было, что вы
жрец. Прощайте! — сказал Чурило, и конь его поскакал на запад.
Предела жалостно кричала ему вслед, чтоб он помедлил. Бога¬
тырь не оглядывался, и один только треск ломаемого конем леса
отвечал ей, что желание ее не исполнится.
1 Знич — священный неугасаемый огонь, который в Киеве имел особливый храм.
В тяжких болезнях имели к нему прибежище.

Сказки русских писателей XVIII—XIX кв.
Скоро то сказывается, а не скоро действуется, говорит повество¬
ватель. Однако Чурило, на своем богатырском коне совершающий
с невероятною скоростию путь, прибыл наконец в Гертрурию. Он
стал в заповедных лугах противу дворца княжеского, ибо наглость
сию считал удобнейшим средством к вызванию противу себя Су-
миги.
Вскоре предстал к нему посланный от похитителя престола и по
повелению его вопрошал богатыря, какое имеет он право стано¬
виться в заповедных лугах княжеских и топтать оные.
— От кого ты прислан? — сказал Чурило.
— От самого непобедимого князя Сумиги.
— Так скажи ему,— продолжал богатырь,— какое имел он пра¬
во похитить престол князя Гертрурского? Скажи ему еще, что бо¬
гатырь русский так будет топтать его белое тело, как топчет конь
мой заповедные луга, что если он богатырь, то должность богатыр¬
ская защищать слабых а не притеснения делать; и чтоб он сей час
шел вон из государства сего, отдал бы Марбоду похищенное или бы
сей час шел испытать моей силы богатырской.
Посланный удалился.
Чурило ждал выхода своего противника или высылки на себя
воинства и приготовлял свою дубину, чтоб переломать ребра всем
без изъятия. Долго не видал он никого, но вдруг послышал около
себя нечто, шорох производящее, и приметил, что сие были руки
Сумигины, протянутые из дворца, дабы схватить и задавить его. Не
допустил он употребить ему сей хитрости и, схватя за руку, подер¬
нул Сумигу столь крепко, что оный вылетел стремглав из третьего
жилья своих покоев, в коих тогда находился, и как руки он выстав¬
лял в окно, а за толстотою тела своего пролезть в оное не мог, то
целая стена палат была притом вырвана.
Ужасное побоище началось тогда. Разгневанный толикою невеж-
ливостию, Сумига бросился на богатыря и, обвив около него руки
в девять раз, жал его в страшных своих объятиях. Великое искуше¬
ние терпели тогда бока Чурилины, но, к счастью, руки его остались
свободны, которыми и начал он бить Сумигу под живот столь жес¬
токо, что принудил оного спасаться бегством. Богатырь, схватя
свинцовую свою дубину, поражал оную вдогон, так что Сумига не¬
сколько раз спотыкался. Одно его спасение в том состояло, что
богатырь не мог улучить его в голову, и лишь хребет бегущего взду¬
вался от ударов.
Сумига, видя невозможность укрыться силы превозмогающей,
поспешно сунул руки в палаты свои, отстоявшие от того места вер¬
стах в трех, схватил свой щит и, упав под оный, накрылся. Досад¬
но Чуриле было лишиться своей жертвы, когда оную считал уже
добычею приобретенною, а особливо, что по многому старанию
никак не мог щита поднять. Он толкал ногою — щит не трогался.
Бил дубиною — бесплодно. Одно оставалось средство — ударить

Владимир Артурович Лёвшин
о*	-	25
с разбега лбом, что и учинил он удачно; хотя на лбу и вскочил из¬
рядный желвак, но щит отлетел сажен на сто. Утомленный Сумига
не действовал уже руками, и богатырь сорвал ему голову. После
чего, взяв щит, с превеликим удовольствием пошел возвратить
Марбоду государство его.
Он нашел сего князя в крайней бедности, скованна и в премрач-
ной темнице, со всем его семейством. Можно заключить о благо¬
дарности сего владетеля по великости оказанной ему услуги. Оный
угощал его чрез многие дни, в кои Чурило согласился принять от¬
дохновение после трудов своих.
Марбод уведомил его о происшествиях прошедшего своего не¬
счастия в следующих словах:
— Побежденный вами Сумига, от коего я толико претерпел, не
имел ни силы, ни столь длинных рук. Он рожден в Колхиде от не¬
коего разбойника и, промышляя рукомеслом отца своего, был пой¬
ман и казнен отсечением рук. Принужденный ходить по миру для
испрошения милостины, попал он к некоторой ведьме. Сия, по
искусству своему узнав, что он был великий и храбрый вор, обещала
ему дать столь длинные руки и силу, каковую он желает, если укра¬
дет он у стоглазого исполина стерегомую им в кувшине живую воду.
Сумига надеялся на себя и взялся исполнить требуемое на условии,
чтоб получить руки столь длинные, чтобы мог охватывать целое
войско, и силу, удобную все захваченное раздавить.
Стоглазый исполин жил в лесу не в дальности от ведьмы и до¬
саждал ей тем, что все ее очарования уничтожал орошением живой
воды. Трудно было ведьме украсть оную, ибо исполин всегда гля¬
дел пятьюдесятью глазами, то есть когда половина его глаз спала,
другая бодрствовала. Сумига выдумал способ заслепить ему глаза
песком. Исполин ложился обыкновенно под густым липовым дере¬
вом и спал навзничь. Он, запасшись целым мешком мелкого пес¬
ку, взлез на оное дерево во время, когда исполин ходил со своим
кувшином прогуливаться. Ни одно из всех ста ок не приметило, что
Сумига сидел на дереве. Исполин заснул, протянувшись, а Сумига
высыпал ему половину песку на лицо и заслепил бодрствующую
часть глаз, и едва взглянул другою, почувствовал боль. Остаток пес¬
ку ослепил ему последнюю. Исполин зачал протирать глаза, поставя
кувшин из рук на землю, и, пока он вычищал сор, Сумига принес
уже добычу к ведьме. Исполин с досады убил ведьму, ибо чаял, что
она похитила его сокровище, но до того времени она успела запла¬
тить Сумиге, сделав ему предлинные его руки и подаря хитро со¬
ставленный щит. Сей щит распространяется от малейшего подав¬
ления пальцем на таковую обширность, каковую задумаешь, и при¬
том ни от чего на свете разрушиться не может.
Все сие сведал я,— продолжал Марбод,— от любимца Сумиги-
на, коему вверил он стражу над моей темницею, коему он открыл
всю жизнь свою. Первый опыт щиту своему учинил Сумига, рас-

Сказки русских писателей XVIII—XIX вв.
пространи оный чрез целое море Меотийское, а второй — перешел
по оному над несчастным моим королевством. Он задавил первый
отряд войск моих, высланных противу его, прикрыв оный шитом
и наконец обхватя руками главную часть оставших моих ратных
людей. Он отнял у меня престол и заточил в темницу. Вкус царство¬
вать предпочел он промыслу разбойничью и не испытывал уже
больше силы рук своих против иных государств. Я и подданные мои
терпели от него неслыханные притеснения, но Небо спасло нас чрез
вашу непобедимую руку.
* * *
Наконец Чурило Пленкович, торжествующий своими славными
победами и приобретением драгоценнейшего шита, не хотел более
продолжать свои странствования и возвратился служить своему
монарху. Он показывал действие завоеванного шита и получил по¬
хвалу от князя Владимира за таковое приобретение, которое могло
оказать великие отечеству услуги. В самом деле, Чурило сим шитом
своим уморил некогда с досады скифского полководца Чинчигана,
впадшего в Россию с 800 тысяч войска. Скиф грозил разорить дер¬
жаву Владимирову и требовал, чтобы сей непобедимый князь рус¬
ский отдался ему в подданство. Чурило взялся укротить его гор¬
дость. Он отправился один, прибыл к воинству скифскому, требо¬
вал, чтобы скиф без всяких отговорок дал русскому самодержцу
присягу в верном подданстве, со всем своим народом. Оный сме¬
ялся таковому предложению, но богатырь тотчас укротил его гор¬
дость, закрыв его со всем войском щитом своим. Как в то время
случилось скифам стоять в строю, а припасы съестные были в ста¬
не, то оные с голоду лишились всех сил своих. Чурило собрал де¬
ревенских баб и малых ребятишек, поднял шит и велел им скифов
гнать из пределов России розгами и помелами. Гордый полководец
с досады, а может быть, и с голоду откусил язык себе и умер.
Помощию ж щита сего взят был российскими богатырями Царь-
град на другой день по объявлении войны, ибо Чурило, распро-
страня шит свой, положил оный чрез Черное море и тем помог к
нечаянному нападению в нечаянное время и со стороны, где непри¬
ятеля не ожидали. Может быть, сего происшествия нет в истории
греческой, но сие неудивительно, ибо высокомерным грекам нельзя
было не скрыть столь досадного случая, что кучка русских всадни¬
ков окончала войну в самом ее начале, и притом такую войну, в
которой греки расположили не меньше, как падение всей Русской
державы.
Впрочем, насильство времени лишило нас дальнейшего сведения
о деяниях сего славного победителя Сумигина. Он окончил дни в
Киеве.

И. И. Дмитриев
воздушные БАШНИ
тешно вспоминать под старость детски деты,
Забавы, резвости, различные предметы,
Которые тогда увеселяли нас!
Я часто и в гостях хозяев забываю,
Сижу, повеся нос, нет ни ушей, ни глаз:
Все думают, что я взмостился на Парнасе;
А я... признаться вам, игрушкою играю,
Которая была
Мне в детстве так мила;
Иль в память привожу, какою мне отрадой
Бывал тот день, когда, урок мой окончав,
Набегаясь в саду, уставши от забав,
И бросясь на постель, займусь «Шехерезадой».
Как сказки я ее любил!
Читая их... прощай учитель,
Симбирск и Волга!., все забыл!
Уже я всей вселенны зритель,
И вижу там и сям и карлов и духов,
И визирей рогатых,
И рыбок золотых, и лошадей крылатых,
И в виде кадиев волков.
Но сколько нужно слов,
Чтоб все пересчитать, друзья мои любезны!
Не лучше ль вам я угожу.
Когда теперь одну из сказочек скажу?
Я знаю, что они не важны, бесполезны;
Но все ли одного полезного искать?
Для сказки и того довольно,
Что слушают ее без скуки, добровольно,
И может иногда улыбку с нас сорвать.
Послушайте ж. Во дни иль самаго Могола,
Или наследника его престола,
Не знаю, города какого мещанин,

28
Сказки русских писателей XVIII—XIX вв.
•&
У коего детей один был только сын,
Жил, жил и, наконец, по постоянной моде,
Последий долг отдал, как говорят, природе,
Оставя сыну дом,
Да денег с сотню драхм, не боле.
Сын, проводя отца на общее всем поле,
Поплакал, погрустил, потом
Стал думать и о том,
Как жить своим умом,
«Дай,— говорит,— куплю посуды я хрустальной
На всю мою казну,
И ею торговать начну,
Сначала в малый торг, а там — авось и в дальней!»
Сказал — и сделал так; купил себе лубков,
Построил лавочку; потом купил тарелок,
Чаш, чашек, чашечек, кувшинов, пузырьков,
Бутылей — мало ли каких еще безделок!
Все, все из хрусталя! Склад в короб весь товар
И в лавке на полу поставил;
А сам хозяин, Альнаскар,
Ко стенке прислонясь, глаза свои уставил
На короб и с собой вслух начал рассуждать:
«Теперь,— он говорит,— и Альнаскар купчина!
И Альнаскар пошел на стать!
Надежда, счастие, и будуща судьбина.
Иль, лучше, вся моя казна
Здесь в коробе погребена.
Вот вздор какой мелю! погребена? пустое.
Она плодится в нем и, верно, через год
Прибудет с барышем по крайней мере вдвое.
Две сотни, хоть куда изрядненькой доход!
На них... еще куплю посуды; лучше тише —
И через год еще две сотни зашибу,
И также в короб погребу.
И так год от году все выше, выше, выше,
Могу я, наконец, уж быть и в десяти,
И более; тогда скажу моим товарам
С признательною к ним улыбкою: прости!
И буду!., ювелир! Боярыням, боярам
Начну я продавать алмазы, изумруд,
Лазурь и яхонты и... и — всего не вспомню;
Короче: золотом наполню
Не только лавку, целый пруд.
Тогда-то Альнаскар весь разум свой покажет!
Накупит лошадей, невольниц, дач, садов,

ۥ
Иван Иванович Дмитриев
29
Евнухов И ДОМОВ
И дружбу свяжет
С знатнейшими людьми:
Их дружба лишь на взгляд спесива.
Нет! только кланяйся, да хорошо корми,
Так и полюбишься — она не прихотлива;
А у меня тогда
Все тропки порастут персидским виноградом;
Шербет польется как вода;
Фонтаны брызнут лимонадом,
И масло розово к услугам всех гостей.
А о столе уже ни слова:
Я только то скажу, что нет таких затей,
Нет в свете кушанья такого,
Какого у меня не будет за столом;
И мой великолепный дом
Храм будет роскоши для всех, кто мне любезен,
Иль властию своей полезен;
Всех буду угощать: пашей, невольниц их,
Плясавиц, плясунов и кадиев лихих —
Визирских подлипал,— и так умом, трудами,
А боле с знатными водяся господами,
Легко могу войти в чины и знатный брак...
Прекрасно! точно так!
Вдруг гряну к визирю, который красотою
Земиры, дочери, по Азии гремит;
Скажу ему: „Вступи в родство со мною;
Будь тесть мой!” Если он хоть чуть зашевелит
Противное губами,
Я вспыхну! И тогда прощайся он с усами!
Но нет! Визирска дочь так верно мне жена;
Как на небе луна;
И я, по свадебном обряде,
Наутро, в праздничном наряде,
Весь в камнях, в жемчуге и в злате, как в огне,
Поеду избочась и гордо на коне,
Которого чепрак с жемчужной бахромою
Унизан бирюзою,
В дом к тестю-визирю. За мной и предо мною
Потянутся мои евнухи по два в ряд.
Визирь, еще вдали завидя мой парад,
Уж на крыльце меня встречает.
И, в комнаты введя, сажает
По праву руку на диван,
Среди курений благовонных.

30
Сказки русских писателей XVIII—XIX вв.
©
Я, севши, важно, как султан,
Скажу ему: „Визирь! вот тысяча червонных,
Обещанные мной тебе...
И, сверх того, вот пять во уверенье,
Сколь мне мила твоя прекраснейшая дочь;
А с ними и мое прими благодаренье”.
Потом три кошелька больших ему вручу
И на коне стрелой к Земире полечу.
День этот будет днем любви и ликований,
А завтра... о восторг! о верх моих желаний!
Лишь солнце выпрыгнет из вод,
Вдруг пробуждаюсь я от радостнаго клика,
И слышу,— весь народ,
От мала до велика,
Толпами приваля на двор,
Кричит, составя хор:
„Да здравствует супруг Земиры!”
А в зале знатность: сераскиры,
Паши и прочие стоят
И ждут, когда войти с поклоном им велят.
Я всех их допустить к себе повелеваю,
И тут-то важну роль вельможи начинаю:
У одного я руку жму,
С другим вступаю в разговоры;
На третьего взгляну, да и спиной к нему;
А на тебя, Абдуль, бросаю зверски взоры!
Раскаешься тогда и ты, седой злодей,
Что разлучил меня с Фатимою моей,
С которой около трех дней
Я жил душою в душу!
О! я уже тебя не трушу,
А ты передо мной дрожишь.
Бледнеешь, падаешь, прах ног моих целуешь:
„Помилуй, позабудь прошедшее!” — жужжишь...
Но нет прощения! лишь пуще кровь взволнуешь.
И я, уже владеть не в силах став собой,
Ну по щекам тебя! по правой, по другой!
Пинками!..» И, в жару восторга, наш мечтатель,
Визирский гордый зять, Земиры обладатель,
Ногою в короб толк: тот на бок; а хрусталь
Запрыгал, зазвенел и — вдребезги разбился!..
И так, кои друзья, хоть жаль, хотя не жаль,
Но бедный Альнаскар — что делать! — разженился.

Иван Иванович Дмитриев
31
ПРИЧУДНИЦА
В Москве, которая и в древни времена
Прелестными была обильна и славна,—
Не знаю подлинно, при коем государе,
А только слышал я, что русские бояре
Тогда уж бросили запоры и замки,
Не запирали жен в высоки чердаки,
Но, следуя немецкой моде,
Уж позволяли им в приятной жить свободе;
И светская тогда жена
Могла без опасенья
С домашним другом, иль одна,
И на качелях быть в день Светла Воскресенья,
И в кукольный театр от скуки завернуть,
И в роще Марьиной под тенью отдохнуть,—
В Москве, я говорю, Ветрана процветала.
Она пригожеством лица,
Здоровьем и умом блистала;
Имела мать, отца;
Имела лестну власть щелчки давать супругу;
Имела, словом, все: большой тесовый дом,
С берлинами сарай, изрядную услугу,
Гуслиста, карлицу, шутов и дур содом
И даже двух сорок, которые болтали
Так точно, как она,— однако ж меньше знали.
Ветрана куколкой всегда разряжена
И каждый день окружена
Знакомыми, родней и нежными сердцами;
Но все они при ней казались быть льстецами,
Затем что всяк из них завидовал то ей,
То цугу вороных коней,
То парчевому ее платью,
И всяк хотел бы жить с такою благодатью.
Одна Ветрана лишь не ведала цены
Всех благ, какие ей фортуною даны;
Ни блеск, ни дружество, ни пляски, ни забавы,
Ни самая любовь — ведь есть же на свету
Такие чудны нравы! —
Не трогали мою надменну красоту.
Ей царствующий град казался пуст и скучен,
И всяк, кто ни был ей знаком,
С каким-нибудь да был пятном:

32
Сказки русских писателей XVIII—XIX кв.
■&
«Тот глуп, другой урод; тот ужасть' неразлучен;
Сердечкин ноет все, вздыханьем гонит вон;
Такой-то все молчит и погружает в сон;
Та все чинится, та болтлива;
А эта слишком зла, горда, самолюбива».
Такой отзыв ее знакомых всех отбил!
Родня и друг ее забыл;
Любовник разлюбил;
Приезд к пригоженькой невеже
Час от часу стал реже, реже —
Осталась наконец лишь с гордостью одной:
Утешно ли кому с подругой жить такой,
Надутой, но пустой?
Она лишь пучит в нас, а не питает душу!
Пожалуй, я в глаза сказать ей то не струшу.
Итак, Ветрана с ней сначала ну зевать,
Потом уж и грустить, потом и тосковать,
И плакать, и гонцов повсюду рассылать
За крестной матерью; а та, извольте знать,
Чудесной силою неведомой науки
Творила на Руси неслыханные штуки! —
О, если бы восстал из гроба ты в сей час,
Драгунский витязь мой, о ротмистр Брамербас,
Ты, бывший столько лет в Малороссийском крае
Игралищем злых ведьм!.. Я помню как во сне,
Что ты рассказывал еще ребенку мне,
Как ведьма некая в сарае,
Оборотя тебя в драгунского коня,
Гуляла на хребте твоем до полуночи,
Доколе ты уже не выбился из мочи;
Каким ты ужасом разил тогда меня!
С какой, бывало, ты рассказывал размашкой,
В колете палевом и в длинных сапогах,
За круглым столиком, дрожащим с чайной чашкой!
Какой огонь тогда пылал в твоих глазах!
Как волосы твои, седые с желтизною,
В природной простоте взвевали по плечам!
С каким безмолвием ты был внимаем мною!
В подобном твоему я страхе был и сам,
Стоял как вкопанный, тебя глазами мерил
И что уж ты не конь... еще тому не верил!
О, если бы теперь ты, витязь мой, воскрес,
Я б смелый был певец неслыханных чудес!
Не стал бы истину я закрывать под маску,—
Слово, употребительное и поныне в губерниях. (Здесь и далее примеч. автора.)

Иван Иванович Дмитриев
33
Но, ах, тебя уж нет, и быль идет за сказку.
Простите! виноват! немного отступил;
Но, истинно, не я, восторг причиной был;
Однако я клянусь моим Пермесским богом,
Что буду продолжать обыкновенным слогом;
Итак, дослушайте ж. Однажды, вечерком,
Сидит, облокотись, Ветрана под окном
И, возведя свои уныло-ясны очи
К задумчивой луне, сестрице смуглой ночи,
Грустит и думает: «Прекрасная луна!
Скажи, не ты ли та счастливая страна,
Где матушка моя ликует?
Увы! Неужель ей, которой небеса
Вручили власть творить различны чудеса,
Неведомо теперь, что дочь ее тоскует,
Что крестница ее оставлена от всех
И в жизни никаких не чувствует утех?
Ах, если бы она хоть глазки показала!»
И с этой мыслью вдруг Всеведа ей предстала.
«Здорово, дитятко! — Ветране говорит.—
Как поживаешь ты?.. Но что твой кажет вид?
Ты так стара! так похудела!
И, бывши розою, как лилия бледна!
Скажи мне, отчего так скоро ты созрела?
Откройся...» — «Матушка! — ответствует она.—
Я жизнь мою во скуке трачу;
Настанет день — тоскую, плачу;
Покроет ночь — опять грущу
И все чего-то я ищу».—
«Чего же, светик мой? или ты нездорова?» —
«О нет, грешно сказать».— «Иль дом ваш небогат?» —
«Поверьте, не хочу ни мраморных палат».—
«Иль муж обычая лихого?» —
«Напротив, вряд найти другого,
Который бы жену столь горячо любил».—
«Иль он не нравится?» — «Нет, он довольно мил».—
«Так разве от своих знакомых неспокойна?» —
«Я более от них любима, чем достойна».—
«Чего же, глупенька, тебе недостает?» —
«Признаться, матушка, мне так наскучил свет
И так я все в нем ненавижу,
Что то одно и сплю и вижу,
Чтоб как-нибудь попасть отсель
Хотя за тридевять земель;
Да только, чтобы все в глазах моих блистало,
Все новостию поражало

34
Сказки русских писателем XVIII—XIX вк.
е
И редкостью мой ум и взор;
Где б разных дивностей собор
Представил быль как небылицу...
Короче: дай свою увидеть мне столицу!»
Старуха хитрая, кивая головой,
«Что делать,— мыслила,— мне с просьбою такой?
Желанье дерзко... безрассудно,
То правда; но его исполнить мне нетрудно;
Зачем же дурочку отказом огорчить?..
К тому ж я тем могу ее и поучить».
«Изрядно! — наконец сказала.—
Исполнится, как ты желала».
И вдруг, о чудеса!
И крестница и мать взвились под небеса
На лучезарной колеснице,
Подобной в быстроте синице,
И меньше, нежель в три мигА,
Спустились в новый мир, от нашего отменный,
В котором трон весне воздвигнут неизменный!
В нем реки как хрусталь, как бархат берега,
Деревья яблонны, кусточки ананасны,
А горы все или янтарны иль топазны,
Каков же феин был дворец — признаться вам,
То вряд изобразит и Богданович1 сам.
Я только то скажу, что все материалы
(А впрочем, выдаю я это вам за слух),
Из коих феин кум, какой-то славный дух,
Дворец сей сгромоздил, лишь изумруд, опалы,
Порфир, лазурь, пироп, кристалл,
Жемчуг и л алл,
Все, словом, редкости богатыя природы,
Какими свадебны набиты русски оды;
А сад — поверите ль? — не только описать
Иль в сказке рассказать,
Но даже и во сне его нам не видать.
Пожалуй, выдумать нетрудно,
Но все то будет мало, скудно,
Иль много, много, что во тьме кудрявых слов
Удастся Сарское село себе представить,
Армидин сад иль Петергоф;
Так лучше этот труд оставить
И дале продолжать. Ветрана, николи
Диковинок таких не видя на земли,
Со изумленьем все предметы озирает
1 Автор поэмы «Душенька»

$
Иван Иванович Дмитриев
35
И мыслит, что мечта во сне над ней играет;
Войдя же в храмины чудесницы своей,
И пуще щурится: то блеск от хрусталей,
Сребристый луны сражался с лучами,
Которые б почлись за солнечные нами,
Как яркой молнией слепит Ветранин взор;
То перламутр хрустит под ней или фарфор...
Ахти! Опять понес великолепный вздор!
Но быть уж так, когда пустился.
Итак, переступи один, другой порог,
Лишь к третьему пришли, богатый вдруг чертог
Не ветерком, но сам собою растворился!
«Ну, дочка, поживай и веселися здесь! —
Всеведа говорит,— Не только двор мой весь,
Но даже и духов подземных и воздушных,
Велениям моим послушных,
Даю во власть твою; сама же я, мой свет,
Отправлюся на мало время —
Ведь у меня забот беремя —
К сестре, с которою не виделась сто лет;
Она недалеко живет отсюда — в Коле;
Да по дороге уж оттоле
Зайду и к брату я,
Камчатскому шаману.
Прощай, душа моя!
Надеюсь, что тебя довольнее застану».
Тут коврик-самолет она подостлала,
Ступила, свистнула и вмиг из глаз ушла,
Как будто бы и не была.
А удивленная Ветрана,
Как новая Диана,
Осталась между нимф, исполненных зараз;
Они тотчас ее под ручки подхватили,
Помчали и за стол роскошный посадили,
Какого и видом не видано у нас.
Ветрана кушает, а девушки прекрасны,
Из коих каждая почти как ты... мила,
Поджавши руки вкруг стола,
Поют ей арии веселые и страстны,
Стараясь слух ее и сердце услаждать.
Потом, она едва задумала вставать,
Вдруг — девушек, стола не стало,
И залы будто не бывало:
Уж спальней сделалась она!
Ветрана чувствует приятну томность сна,
Спускается на пух из роз в сплетенном нише;

36
Сказки русских писателей XVIII—XIX вк.
И в тот же миг смычок невидимый запел,
Как будто бы сам Диц за пологом сидел;
Смычок час от часу пел тише, тише, тише
И вместе наконец с Ветраною уснул.
Прошла спокойна ночь; натура пробудилась;
Зефир вспорхнул,
И жертва от цветов душистых воскурялась;
Взыграл и солнца луч, и голос соловья,
Слиянный с сладостным журчанием ручья
И с шумом резвого фонтана,
Воспел: «Проснись, проснись, счастливая Ветрана!»
Она проснулася — и спальная уж сад,
Жилище райское веселий и прохлад!
Повсюду чудеса Ветрана обретала:
Где только ступит лишь, тут роза расцветала;
Здесь рядом перед ней лимонны дерева,
Там миртовый кусток, там нежна мурава
От солнечных лучей, как бархат, отливает;
Там речка по песку златому протекает;
Там светлого пруда на дне
Мелькают рыбки золотые;
Там птички гимн поют природе и весне,
И попугаи голубые
Со эхом взапуски твердят:
«Ветрана! насыщай свой взгляд!»
А к полдням новая картина:
Сад превратился в храм,
Украшенный по сторонам
Столпами из рубина,
И с сводом в виде облаков
Из разных в хрустале цветов.
И вдруг от свода опустился
На розовых цепях стол круглый из сребра
С такою ж пищей, как вчера,
И в воздухе остановился;
А под Ветраной очутился
С подушкой бархатною трон,
Чтобы с него ей кушать
И пение, каким гордился б Амфион,
Тех нимф, которые вчера служили, слушать.
«По чести, это рай! Ну, если бы теперь,—
Ветрана думает,— подкрался в эту дверь...»
И, слова не скончав, в трюмо она взглянула —
Сошла со трона и вздохнула!
Что делала потом она во весь тот день,
Признаться, сказывать и лень,

Иван Иванович Дмитриев
37
И не умеется, и было бы некстати;
А только объявлю, что в этой же палате,
Иль в храме, как угодно вам,
Был и вечерний стол, приличный лишь богам,
И что наутро был день новых превращений
И новых восхищений;
А на другой день то ж. «Но что это за мир? —
Ветрана говорит, гармонии внимая
Висящих по стенам золотострунных лир,—
Все эдак, то тоска возьмет и среди рая!
Все чудо из чудес, куда ни поглядишь;
Но что мне в том, когда товарища не вижу?
Увы! я пуще жизнь мою возненавижу!
Веселье веселит, когда его делишь».
Лишь это вымолвить успела,
Вдруг набежала тьма, встал вихорь, грянул гром,
Ужасно буря заревела;
Все рушится, падет вверх дном,
Как не бывал волшебный дом;
И бедная Ветрана,
Бледна, безгласна, бездыханна,
Стремглав летит, летит, летит —
И где ж, вы мыслите, упала?
Средь страшных Муромских лесов,
Жилища ведьм, волков,
Разбойников и злых духов!
Ветрана возрыдала,
Когда, опомнившись, узнала,
Куда попалася она;
Все жилки с страха в ней дрожали!
Ночь адская была! ни звезды, ни луна
Сквозь черного ее покрова не мелькали;
Все спит!
Лишь воет ветр, лишь лист шумит,
Да из дупла в дупло сова перелетает,
И изредка в глуши кукушка занывает.
Сиротка думает, идти ли ей иль нет
И ждать, когда луны забрезжит бледный свет?
Но это час воров! Итак, она решилась
Не мешкая идти; итак, перекрестилась,
Вздохнула и пошла по вязкому песку
Со страхом и тоскою;
Бледнеет и дрожит, лишь ступит шаг ногою;
Там предвещает ей последний час куку\
Там леший выставил из-за деревьев роги;
То слышится ау; то вспыхнул огонек;

38
Сказки русских писателей XVIII—XIX вв.
То ведьма кошкою бросается с дороги,
Иль кто-то скрылся за пенек;
То по лесу раздался хохот,
То вой волков, то конский топот.
Но сердце в нас вещун: я сам то испытал,
Когда мои стихи в журналы отдавал;
Недаром и Ветрана плачет!
Уж в самом деле кто-то скачет
С рогатиной в руке, с пищалью за плечьми.
«Стой! стой! — он гаркает, сверкаючи очьми,—
Стой! кто бы ты ни шел, по воле иль неволе;
Иль света не увидишь боле!..
Кто ты?» — нагнав ее, он грозно продолжал;
Но, видя, что у ней страх губы оковал,
Берет ее в охапку
И поперек кладет седла,
А сам, надвинув шапку,
Припав к луке, летит, как из лука стрела,
Летит, исполненный отваги,
Чрез холмы, горы и овраги
И, Клязьмы доскакав высоких берегов,
Бух прямо с них в реку, не говоря двух слов;
Ветрана ж: ах!., и пробудилась —
Представьте, как она, взглянувши, удивилась!
Вся горница полна людей:
Муж в головах стоял у ней;
Сестры и тетушки вокруг ее постели
В безмолвии сидели;
В углу приходский поп молился и читал;
В другом углу колдун досужий' бормотал;
У шкафа ж за столом, восчанкою накрытым,
Прописывал рецепт хирургус из немчин,
Который по Москве считался знаменитым,
Затем что был один.
И все собрание, Ветраны с первым взором:
«Очнулась!» — возгласило хором;
«Очнулась!» — повторяет хор;
«Очнулась!» — и весь двор
Запрыгал, заплясал, воскликнул: «Слава богу!
Боярыня жива! нет горя нам теперь!»
А в эту самую тревогу
Вошла Всеведа в дверь
И бросилась к Ветране.
1 В старину их называли досужими. См. «Ядро Росс», истории кн. Хилкова.

Иван Иванович Дмитриев
39
«Ах, бабушка! зачем явилась ты не ране? —
Ветрана говорит,— 1де это я была?
И что я видела?.. Страх... ужас!» — «Ты спала,
А видела лишь бред,— Всеведа отвечает,—
Прости,— развеселясь, старуха продолжает,—
Прости мне, милая! Я видела, что ты
По молодости лет ударилась в мечты;
И для того, когда ты с просьбой приступила,
Трехсуточным тебя я сном обворожила
И в сновидениях представила тебе,
Что мы, всегда чужой завидуя судьбе
И новых благ желая,
Из доброй воли в ад влечем себя из рая.
Где лучше, как в своей родимой жить семье?
Итак, вперед страшись ты покидать ее!
Будь добрая жена и мать чадолюбива,
И будешь всеми ты почтенна и счастлива».
С сим словом бросилась Ветрана обнимать
Супруга, всех родных и добрую Всеведу,
Потом все сродники приглашены к обеду;
Наехали, нашли и сели пировать.
Уж липец зашипел, все стало веселее,
Всяк пьет и говорит, любуясь на бокал:
«Что матушки Москвы и краше и милее?» —
Насилу досказал.
1794

В. Л. Пушкин
КАБУЛ путешественник
а берегах Эвфрата
Жил пахарь, именем Гассан,
Смиренный, добрый мусульман,
Который не имел ни серебра, ни злата;
Имел осла; любил его, как брата;
Лелеял, чистил и кормил,
И качества его он всем превозносил.
На утренней заре и солнца на закате
На нем наш пахарь разъезжал
И повода из рук, задумавшись, бросал,
Уверен будучи в своем осле и брате,
Что верно привезет Гассана он домой.
И подлинно — признаться должно —
Осел был умница прямой;
Красавец; выступал он гордо, осторожно;
Ушами длинными приятно шевелил
И взором ласковым Гассана веселил.
Но, впрочем, красота наружная пленяет,
А счастья никому она не доставляет.
Ум надобен; осел с рассудком точно был:
Под ношею своей не спотыкался,
По сторонам не озирался
И по утесам он чинехонько ходил,
Как ходят богачи по гладкому паркету.
Известный сади говорит,
Что истинный рассудок состоит
Единственно лишь в том, чтоб, следуя совету
Великих мудрецов, под ношей не кряхтеть,
Уметь ее носить — и, в случае, терпеть.
Однажды наш Гассан рысцою
Поехал на осле в ближайший городок;
И вот с ним встретился седой дервиш с клюкою.
Гассан ему поклон. «Здорово, мой дружок,—

Василий Львович Пушкин
е
Сказал ему дервиш,— великий наш Пророк
Да ниспошлет тебе свое благословенье!
Какой же у тебя прекраснейший осел!»
«Честный отец! он мне товарищ, утешенье,
И красоту свою понятьем превзошел;
Послушен, добр, дорогу всюду знает,
Я брошу повода... а он идет, идет
Все далее вперед.
Не я его, меня дружище сберегает.
За десять томанов осла я не продам».
«Я сотню дам,—
Святоша возразил,— и с радостью большою».
Гассан любил осла и сердцем и душою;
Но столько денег получить,
Разбогатеть!.. Что делать? — так и быть!
Хотел махнуть рукою;
Как вдруг дервиш вскричал:
«Напрасно продавать осла я убеждал;
Он должен быть тебе любезен;
Жалеешь ты о нем — я вижу по глазам;
Послушай, друг! Обоим вам
Я быть могу полезен.
Умеет ли, скажи, осел твой говорить?»
«Нет, кажется, ни слова».
«Читать, писать, судить
О мире, что в нем есть и доброго, и злого?»
«Не думаю». «Он, может быть,
К иному приложил охоту, попеченье,
И, верно, географ, историк, философ?..»
Наш пахарь в изумленье.
«Святый Пророк! — сказал,— не только всех ослов,
Тогда бы и меня он превзошел в ученье!
Осел и философ!» «Диковинки в том нет.
Такие ль чудеса случались под луною?
Обман не сроден мне; я дам тебе совет:
Возьми мой кошелек иль отпусти со мною
Ты в Мекку друга своего;
На время можно разлучиться,
И путешествие полезно для него.
В отчизну он свою ученым возвратится:
Он будет говорить на многих языках,
Читать и Алкоран, и воспевать в стихах
Движение миров и красоту природы;
Узнает, как живут все прочие народы;
Год протечет... осел увидится с тобой!
Я смело уверяю,
41

Сказки русских писателей XVIII—XIX кк.
42
е
Что будешь скоро ты с несметною казной,
Решись: сто томанов, иль в Мекку?»
«Отпускаю! —
Воскликнул наш Гассан, ударил по рукам: —
Вот мой осел! По пустякам
Златого времени я тратить не желаю.
Какая слава мне, какая будет честь,
Когда на мудреца верхом изволю сесть;
Когда меня, смиренного Гассана,
Поднимет на хребте учитель Алкорана!
Счастливый путь, отец святой!»...
И дело сделано. С осла Гассан слезает,
Целует с нежностью, с слезами провожает:
«Прости, Кабул, мой друг! Прости, Пророк с тобой!
Для счастья твоего, красавец дорогой,
Идешь ты странствовать по свету;
Послушен будь; молись почаще Магомету
И возвратись скорей философом домой!»
На доброго коня вскарабкался святоша,
Поехал; вслед кричит наш пахарь:
«Через год,
Смотри, я жду тебя!» А сам... пешком идет,
И спину бедного согнула крюком ноша.
Доплелся кое-как
В деревню наш бедняк
И говорит: «Осел поехал мой учиться;
Великим мудрецом, конечно, возвратится,
И ровно через год мы будем вместе жить.
Увидите, друзья! Теперь ни слова боле!
Пусть странствует Кабул по воле!
Хотя и тяжело подчас пешком ходить!..»
Горюет наш Гассан, а дни текут за днями.
Дервиш с товарищем объехал много стран:
Всю Анатолию, обильную плодами,
Обширный Диарбек, торгующий слонами
И наделяющий шелками персиян.
Проходят и Алей, богатый жемчугами,
Кесарию, Моссул, Эдессу и Гарам,
Где, по преданию, родился Авраам.
«Вот здесь,— наш богомол почтенный
Кабулу говорил,—
Несчастных персиян Филиппов сын разбил;
А там, царем Понтийским раздраженный,
Иулий, славой озаренный,
Пришел, увидел, победил!»
Кабул не отвечал ни слова;

Василий Львович Пушкин
43
Но от внимания большого
Ушами хлопал и зевал,
А между тем его святоша погонял...
Вот наши странники пристали к каравану,
Который с грузом в Мекку шел.
Описывать не стану,
Какое множество нашел
Кабул тут мудрецов, врачей и астрологов,—
Историков и филологов,
Художников и рифмачей,
И разных языков искусных толмачей.
Какой же случай для ученья!..
Один читал свои о мире рассужденья;
Другой отыскивал источник всем словам,
И — будучи башкир — речь длинную готовил,
В которой уверял, что праотец Адам
Башкирским языком беседовать изволил
С прекрасной Евою своей.
На правой стороне брюхатый стиходей
Достойнейших писателей злословил
И пасквили писал на сочиненья их,
А помнил сам в душе один известный стих,
Которым он воспет в поэме был шутливой.
В соседстве от него под зонтиком лежал
Истолкователь снов, надутый, горделивый;
В руках сонник он с важностью держал
И в будущем читал,
А настоящего и знать не добивался.
Кабул все слушал, примечал
И, молча, просвещался.
Приблизился к концу несчастный, скучный год;
Гассан Кабула ждет да ждет,
И в горести глубокой
Он, сидя вечером у хижины своей,
Вздыхая говорит: «Скажи, дервиш жестокой,
Что прибыли в уме и святости твоей?
Кабула ты меня лишаешь,
Работаю вседневно я один,
А ты на нем, как знатный господин,
Покойно разъезжаешь.
Как прежде весело я жил!
В трудах моих осел помощник верный был;
Я в одиночестве изнемогаю ныне,
И будет ли конец
Гассановой кручине?»
Сказал... и что ж? Честной отец

Сказки русских писателей XVIII—XIX кв.
Тащится, на осле в долине.
«Вот он, вот он»,— Гассан в восторге закричал;
Дервиш к избушке подъезжает.
«Где милый мой Кабуд?» — наш пахарь вопрошает.
«Неужель своего ты друга не узнал?
Вот он!» «О Магомет! Товарищ мой хромает
И спотыкается!» «Не спорю; но душой
Он не споткнется вечно».
«Да где же глаз другой?»
«Он крив; урод». «Конечно!
Но разве мудрецом не может быть кривой?
И в книге сказано Пророком:
Одним, но прозорливым оком
Нам должно проницать в сердца».
«Какой он прежде был дородной, величавой;
А ныне вижу в нем срамца».
«Дородность ничего не значит перед славой,
Перед ученьем мудреца».
«Итак, Кабуд учен?» «Он философ великий
И знает хорошо восточные языки;
Не запинаясь говорит;
И верь, что здесь он всех в селенье удивит.
Прости! мне недосуг, и квиты мы с тобою!»
«Прости, святой отец!
А ты, Кабуд, любезнейший мудрец,
На место прежнее прошу идти за мною!»
Уже далеко наш дервиш.
Гассан товарища ласкает,
И с умиленьем вопрошает:
«Что ты, мой друг, не говоришь?
Устал, конечно, от дороги;
Поди и отдохни; твои трясутся ноги,
А у меня всё есть: солома и овес.
Я вижу, что труда ты много перенес,
Ты завтра все расскажешь,
И философию, и разум свой докажешь.
Спи, мой сердечный... будь здоров!»
Проходит ночь; Гассан соседям объявляет,
Что у него в хлеве ученый философ,
Хоть родом из ослов,
И всех на смотр сзывает.
Толпою жители бегут.
Гассан кричит: «Вот мой Кабуд!
Он говорит стихами по-башкирски
И прозою по-сирски.
Ученья своего не будет он таить;

Василий Львович Пушкин
45
Прошу пожаловать и с ним поговорить».
Старик, с плешивой головою
И длинною до чресл висящей бородою,
Выходит из толпы и, низко поклонясь,
К ученому ослу с учтивостью взывает:
«Имеет ли земля с небесной твердью связь
И для чего луна рогатая бывает?
Надеюсь,— говорит,— ты не вменишь в вину,
Мудрец четвероногий,
Что школы сельския учитель я убогой
Испытывать хочу ученья глубину».
Кабуд в ответ ни слова:
И шайка остряков была уже готова
Над бедным пахарем шутить.
«Помедлите, друзья! — сказал Гассан смиренный,—
Молчания виной стыдливость может быть;
Кабуд философ несравненный,
Я смело уверяю вас».
«Постойте,— возгласил сапожник толстобрюхой,
Забавник, балагур, охотник до проказ:
Вы дайте волю мне. Философ вислоухой,
Скажи скорей, который час?»
Кабуд зашевелил ушами,
Собранье осмотрел,
Расширил ноздри, и — ногами
Затопав, он махнул хвостом... и заревел.
«Прекрасно говорит философ новый с нами»,—
Сапожник с смехом закричал.
Гассан, в отчаянье, дубину в руки взял
И ею потчивал Кабула.
«Напрасно бьешь осла,— сапожник продолжал,—
Скажи, сосед, откуда
Такие в голову нелепости ты взял.
Что может твой осел нас удивить ученьем
И говорить, как философ?
Где видел ты ослов
С умом и просвещеньем?
Дервиш смеялся над тобой;
Ему пешком идти казалось очень трудно;
А ты, с пустою головой,
Святошу наградил Кабулом безрассудно.
Живут здесь разным ремеслом,
И этому, сосед, не должен ты дивиться:
А кто поехал в путь ослом,
Ослом и возвратится».

Н. М. Языков
М&ЗКА. О ПАСТуХв И ДИКОМ ВвПРв
Дм. Ник. Свербееву
ай напишу я сказку! Нынче мода
На этот род поэзии у нас.
И грех ли взять у своего народа
Полузабытый небольшой рассказ?
Нельзя ль его немного поисправить
И сделать ловким, милым; как-нибудь
Обстричь, переодеть, переобуть
И на Парнас торжественно поставить?
Грех не велик, да не велик и труд!
Но ведь поэт быть должен человеком
Несвоенравным, чтоб не рознить с веком:
Он так же пой, как прочие поют!
Не то его накажут справедливо:
Подобно сфинксу, век пожрет его;
Зачем, дескать, беспутник горделивый,
Не разгадал он духа моего! —
И вечное, тяжелое забвенье...
Уф! Не хочу! Скорее соглашусь
Не пить вина, в котором вдохновенье,
И не влюбляться. Я хочу, чтоб Русь,
Святая Русь, мои стихи читала
И сберегла на много, много лет;
Чтобы сама история сказала,
Что я презнаменитейший поэт.
Какую ж сказку? Выберу смиренно
Не из таких, где грозная вражда
Царей и царств, и гром, и крик военный,
И рушатся престолы, города.
Возьму попроще, где б я беззаботно
Предаться мог фантазии моей,

$
Николай Михайлович Языков
47
И было б нам спокойно и вольготно,
Как соловью в тени густых ветвей.
Ну, милая! Гуляй же, будь как дома,
Свободна будь, не бойся никого;
От критики не будет нам погрома:
Народность ей приятнее всего!
Когда-то мы недурно воспевали
Прелестниц, дружбу, молодость; давно
Те дни прошли; но в этом нет печали,
И это нас тревожить не должно!
Где жизнь, там и поэзия! Не так ли?
Таков закон природы. Мы найдем
Что петь нам: силы наши не иссякли,
И, право, мы едва ли упадем,
Какую бы ни выбрали дорогу;
Робеть не надо — главное же в том,
Чтоб знать себя,— и бодро понемногу
Вперед, вперед! Теперь же и начнем.
Жил-был король; предание забыло
Об имени и прозвище его;
Имел он дочь. Владение же было
Лесистое у короля того.
Король был человек миролюбивый,
И долго жил в своей глуши лесной
И весело, и тихо, и счастливо,
И был доволен этакой судьбоД
Но вот беда: неведомо откуда
Вдруг проявился дикий вепрь и стал
Шалить в лесах, и много делал худа;
Проезжих и прохожих пожирал,
Безлюдели торговые дороги,
Все вздорожало; противу него
Король тогда же принял меры строги,
Но не было в них пользы ничего.
Вотще в лесах зык рога раздавался,
И лаял пес, и бухало ружье;
Свирепый зверь, казалось, посмевался
Придворным ловчим, продолжал свое
И наконец встревожил он ужасно
Всё королевство; даже в городах,
На площадях, на улицах опасно;
Повсюду плач, уныние и страх.
Вот, чтоб окончить вепревы проказы
И чтоб людей осмелить на него,
Король послал окружные указы

48
Сказки русских пислтелей XVIII—XIX вв.
Во все места владенья своего
И объявил: что, кто вепря погубит,
Тому счастливцу даст он дочь свою
В замужество — королевну Илию,
Кто б ни был он, а зятя сам полюбит,
Как сына. Королевна же была,
Как говорят поэты, диво мира:
Кровь с молоком, румяна и бела,
У ней глаза — два светлые сапфира,
Улыбка слаще меда и вина,
Чело как радость, груди молодые
И полные, и кудри золотые,
И сверх того красавица умна.
В нее влюблялись юноши душевно;
Ее прозвали кто своей звездой,
Кто идеалом, девой неземной,
Все вообще — прекрасной королевной.
Отец ее лелеял и хранил
И жениха ей выжидал такого
Царевича, красавца молодого,
Чтоб он ее вполне достоин был.
Но королевству гибелью грозил
Ужасный вепрь, и мы уже читали
Указ, каким в своей большой печали
Король судьбу дочернину решил.
Указ его усердно принят был:
Со всех сторон стрелки и собачеи
Пустилися на дикого вепря:
Яснеет ли, темнеет ли заря,
И днем и ночью хлопают фузеи,
Собаки лают и рога ревут;
Ловцы кричат, и свищут, и храбрятся,
Крутят усы, атукают, бранятся,
И хвастают, и ерофеич пьют;
А нет им счастья. Месяц гарцевали
В отъезжем поле, здесь и тут и там
Лугов и нив довольно потоптали
И разошлись угрюмо по домам —
Опохмеляться. Вепрь не унимался.
Но вот судьба: шел по лесу пастух
И невзначай с тем зверем повстречался;
Сначала он весьма перепугался
И побежал от зверя во весь дух.
«Но ведь мой бег не то, что бег звериный!» —
Подумал он и поскорее взлез
На дерево, которое вершиной

Николай Михайлович Языков
49
Кудрявою касалося небес,
И виноград пурпурными кистями
Зелены ветви пышно обвивал.
Озлился вепрь — и дерево клыками
Ну подрывать, и крепкий ствол дрожал.
Пастух смутился: «Ежели подроет
Он дерево, что делать мне тогда?»
И пастуха мысль эта беспокоит:
С ним лишь топор, а с топором куда
Против вепря! Постой же. Ухитрился
Пастух и начал спелы ветви рвать
И с дерева на зверя их бросать,
И ждал, что будет? Что же? Соблазнился
Свирепый зверь — стал кушать виноград,
И столько он покушал винограду,
Что с ног свалился, пьяный до упаду,
Да и заснул. Пастух сердечно рад.
И мигом он оправился от страха
И с дерева на землю соскочил,
Занес топор и с одного размаха
Он шеищу вепрю перерубил.
И в тот же день он во дворец явился
И притащил убитого вепря
С собой. Король победе удивился
И пастуха ласкал, благодаря
За подвиг. С ним разделался правдиво,
Не отперся от слова своего,
И дочь свою он выдал за него,
И молодые зажили счастливо.
Старик был нежен к зятю своему
И королевство отказал ему.
Готова сказка! Весел я, спокоен.
Иди же в свет, любезная моя!
Я чувствую, что я теперь достоин
Его похвал и что бессмертен я.
Я совершил нешуточное дело,
Покуда и довольно. Я могу
Поотдохнуть и полениться смело,
И на Парнасе долго ни гугу!

Ф. Н. Глинка
Бедность и труд
то-то, утихла ль метель? Посмотри-ка ты, Ли¬
за, в окошко!»
Бабушка, с печки слезая, так внучке сказала, и
Лиза
Порх, как синичка, к окну — и окно отворя и
защелкнув:
«Бабушка! страшно мятет, и сугробы, как горы! —
а с крышек
Вихорь так клочья и рвет, и вертит! ни звездоч¬
ки... месяц
В мутную тучу уплыл! Ах, как страшно, как холодно в поле!
Как же в светлице нам быть! опять в бирюльки? иль вечно
Руки поджавши сидеть, а работу под лавку?» «Нет, дети!
Боже спаси вас! ведь чуть заленишься, откуда возьмется
Гость нежеланной на двор, гость недоброй; зовется он Бедность.
Бедность! ох, бойтесь ее: то лихая колдунья с клюкою,
Ходит в отрепьях; на ней закоптелая старая шуба;
Ветер пустую суму и лохмотья хлобыщет... Злодейка
Бродит по селам, как волк, и грызет поселян; а мальчишек
Гонит на снег босиком, чтоб кричали проезжим: „Подайте!”»
«Чем же бедность гонять?» — спросила сонливая Соня.
«Только Трудом, да Трудом! — прибодрясь отвечала старушка.—
Труд хоть куда молодец!., и какое село он залюбит,
Там и житье! от его богатырского посвиста Бедность,
Злобясь, бежит, и назад озираясь, зубами щелкает!»
«Что ж-то за Труд-молодец! да откуда приходит та Бедность,
Бабушка! Всем расскажи нам об этом побольше!» — Так, с печи
слезая,
Спрыгнув и речь перебив, подхватила вертлявая Катя.
«Вот, уж я вижу, опять мне придется вас сказкой потешить:
В сказке как в зеркале все!» «Ах, чего же нам лучше,— все в голос,—
Вечер ведь только настал, и ночник прогорит еще долго...
Сядь же, родная, за стол, хоть в почетном угле под киотой!»

Федор Николаевич Глинка
о*
Села, а внучки кругом; так и ластятся, вьются к старушке!
Ждут не дождутся; но вот и без дела остаться не смеют.
Лиза взялась за чулок; а работу полегче-то Соне;
Катенька ж, с донцем подсев, веретеном, как игрушкой, вертела.
«Что ж — начинать ли?» — спросила старушка.
«Скорее! скорее!»
«Ну так сидите ж». «Сидим!» «Ну да слушайте ж».
«Слушаем!» «Тихо!
Бог весть, давно ли и где, только жили да были крестьяне,
Все лентяй на лентяе! придет ли пора, чтоб посеять,
Пахарей нет!., стрекоза уж юлит и козелец во цвете,
Сыплет и рожь1... Эй, пора — им твердят — яровое под соху! —
Лето летит и не ждет, а ленивцы, все тары да бары,
Тихо, вяло плугом нивы слегка чуть протянут...
Нивы звонцом заросли, и волчцом покрылось все поле;
Что им до поля?.. Еще ж, на беду, искушенье, в соседстве:
Пиво, и пенник, и мед!., вот и пьют, и шумят, и гуляют.
Время ж бежит да бежит!.. Ну а что же их жены и дети?
Малый за старым идет!., их жены и дети ленивы:
Все чтоб попеть, поплясать, да на ярмарку, коней избили,
Домы свели!., а к зиме, как сурки, по норам запали...
Страшно к ним в избу войти: поутру, лишь затопится печка,
Хлынет вдруг дым, и давай тут и двери, и окна все настежь!
Копотно, сине вверху! а с полат, угорев, ребятишки,
На пол да на пол скорей!., полегли на соломе... и тут же
Гость к ним козел бородатый вдруг шасть!., и овца по привычке
В избу, и ну теребить из-под них, как из люльки, солому...
Горе им в горьком дыму!.. Где ни взглянешь, все скудно... ленивцы
Терпят от лености все, и чернеют, коптясь, тихомолком!
Глухо в их гумнах, кругом ни гугу!.. Да чему ж у ленивцев
Рано и поздно стучать? Аль цепам по токам в под-овинах?
Спят их цепы; а в снопах воробьи лишь, воруя, щебечут,
В житницах ветер живет; про запас селянин не молотит;
Что ж смолотил, то и съел!.. А в рекрутскую складку, а подать
Чем же платить, как придет к ним, с высокою палкой, десятский?
„Вынь да положь... а не то...” Ну, казна-то не свой брат, не шутит!
То-то ленивых житье: ведь ни ложки, ни плошки в деревне.
Век по чужим все углам их волочит с пустою котомкой
Бедность, злодейка, с клюкой впереди, и за нею ленивцы:
Тихо, уныло и робко, скрипучей тропою по снегу,
Скорчась, под окна бредут и насилу прошепчут осипло:
„Дайте нам ради Христа” — и в селе их ко храму Господню
1 Появление стрекозы, которая обыкновенно любит виться около цветов с жужжани¬
ем, зацветание травы козельца и рожь, высыпающая в колос,— суть верные признаки
(в некоторых губерниях России) наступающей поры ярового посева. (Примеч. автора.)

Сказки русских писателей XVIII—XIX кв.
Снегом и след замело!.. Хоть звоны, а звонят и трезвонят
Резко им в уши; но звон улетает на ветер... Когда же
К церкви пойдут, так смотреть на ободранных стыдно! Ну, дети,
Вот вам и Бедность!» «А Труд?» «Погодите немного, у старых
Память тупеет! а вам не сидится! Ну, тихо ж, да слушать:
Послан к ленивцам был Труд; а то знать за мольбы уж отцовски;
Ловкой детина пришел к ним, и Бог весть и как, и откуда,
Гоголем парень идет: и речист, и умен, и приветлив;
Ростом высок он, плечист, и в подбитом овчиной кафтане,
Статен, пригож, молодец!.. По бедрам коломянковый пояс,
Шапка с заломом; лицо — словно кровь с молоком; взгляд
соколий!..
Он-то был Труд; и в село чуть вошел, закричал на ленивцев.
„Что, аль не видите вы, что грозит вам беда неминуча:
Бедность вас всех загрызет! так вставай, не зевай, за работу!”
Вот, как бы кто растолкал всех ленивцев; ленивцы проснулись:
Тот за топор, а другой с долотом, с молотком да с обухом.
Стук по деревне и гук!.. Закружась жернова, заревели;
По клину клин зазвенел... и пила, расходясь, засипела...
Скрыпнули створы; коней всяк выводит; а кони чуть бродят!
Все собрались, и гужом потянулися в путь, во дорогу...
Жены ж, оставшись меж тем, уж досужи и падки к работе;
Только петух кукарекнул — лучина горит уж по избам:
Ярко горит и трещит, только искры, как блестки, сверкают!..
Вьется кудель, и, вертясь, вертено промеж пальцев играет;
Пряжа прядется; а там — там скрыпучия, шаткия кроены
Ходят; проворный челнок то туда, то сюда, все шныряет,
Берда бренчат!.. Так зима пролетела, как сутки!., знать, близко
Стуже конец, что в полях, над проталиной, жаворон вьется,
Солнце светлее горит, и все в роще чирикает, чуя
Весну и красные дни. Так все было; вдруг утром однажды
Что-то чернеет вдали. И все смотрят и слышат: все ближе
С топотом шум!., и в селе что за крик, что за скрыл, что за шелест?
Кони заржали... и вот — воротился обоз наш! — и всякой
Сыт и одет, и коня откормил; а притом копейку
Всякой зашиб... И пошли поживать, попевая, крестьяне.
С той-то поры, в том селе, своим детям отцы говорили:
„Дети! живите с Трудом, и не будет опасна вам Бедность!”»

Н. М. Карамзин
ПРЕКРАСНАЯ ЦАРЕВНА И ЩАСТЛИвЫЙ КАРЛА
Старинная сказка, или Новая карикатура
вы, некрасивые сыны человечества, безобразные
творения шутливой Натуры! вы, которые ни в чем
не можете служить образцом художнику, когда он
хочет представить изящность человеческой формы!
вы, которые жалуетесь на Природу и говорите, что
она не дала вам способов нравиться и заградила для
вас источник сладчайшего удовольствия в жизни —
источник любви! не отчаивайтесь, друзья мои, и
верьте, что вы еще можете быть любезными и люби¬
мыми; что услужливые Зефиры ныне или завтра
могут принести к вам какую-нибудь прелестную Псишу, которая с
восторгом бросится в объятия ваши и скажет, что нет ничего милее
вас на свете.— Вылушайте следующую повесть.
В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь
добрый человек, отец единыя дочери, царевны прекрасной, милой
сердцу родителя, любезной всякому чувствительному сердцу, ред¬
кой, несравненной. Когда царь добрый человек, одеянный богатою
багряницею, увенчанный венцом сафирорубинным, сидел на высо¬
ком троне среди народного множества и, держа в правой руке зла¬
той скипетр, судил с правдою своих подданных; когда, воздыхая из
глубины сердца, изрекал приговор должного наказания: тогда явля¬
лась прекрасная царевна, смотрела прямо в глаза своему родителю,
подымала белую руку свою, простирала ее к судящему — и пасмур¬
ное лицо правосудия вдруг озарялось солнцем милости — винов¬
ный, спасенный ею, клялся в душе своей быть с того времени доб¬
рым подданным царя доброго. Бедный ли приближался к царевне?
она помогала ему — печальный ли проливал слезы? она утешала его.
Все сироты в пространной области царя доброго человека называли
ее матерью; и даже те, которых сама Натура угнетала — нещастные,
лишенные здравия,— облегчались ее целительною рукою: ибо ца¬
ревна совершенно знала науку врачевания, тайные силы трав и

Скдзки русских писателей XVIII—XIX кв.
минералов, рос небесных и ключей подземных. Такова была душа
царевнина. Телесную красоту ее описывали все стихотворцы тог¬
дашних времен как лучшее произведение искусной Природы —
а стихотворцы были тогда не такие льстецы, как ныне; не называ¬
ли они черного белым, карлы великаном и безобразия примером
стройности. В древнем книгохранилище удалось мне найти одно из
сих описаний — вот верный перевод его:
«Не так приятна полная луна, восходящая на небе между бесчис¬
ленными звездами, как приятна наша милая царевна, гуляющая по
зеленым лугам с подругами своими; не так прекрасно сияют лучи
светлого месяца, посребряя волнистые края седых облаков ночи,
как сияют златые власы на плечах ее; ходит она как гордый лебедь,
как любимая дочь неба; лазурь эфирная, на которой блистает звез¬
да любви, звезда вечерняя, есть образ несравненных глаз ее; тонкие
брови, как радуги, изгибаются над ними; щеки ее подобны белым
лилеям, когда утренняя заря красит их алым цветом своим; когда
же отверзаются нежные уста прекрасной царевны, два ряда чистей¬
ших жемчужин прельщают зрение; два холмика, вечным туманом
покрытые... Но кто опишет все красоты ее?»
Крылатая богиня, называемая Славою, была и в те времена так
же словоохотна, как ныне. Летая по всей подсолнечной, она расска¬
зывала чудеса о прекрасной царевне и не могла об ней наговорить¬
ся. Из-за тридевяти земель приезжали царевичи видеть красоту ее —
разбивали высокие шатры перед каменным дворцом царя доброго
человека и приходили к нему с поклоном. Он знал причину их по¬
сещения и радовался сердечно, желая достойного супруга милой
своей дочери. Они видели прекрасную царевну и воспламенялись
любовию. Каждый из них говорил царю доброму человеку: «Царь
добрый человек!Я приехал из-за тридевяти земель, тридесятого цар¬
ства; отец мой владеет народом бесчисленным, землею прекрасною;
высоки терема наши: в них сияет серебро и золото, отливают раз¬
ноцветные бархаты — царь! отдай за меня дочь свою!» — Ищи люб¬
ви ее! — отвечал он, и все царевичи оставались во дворце его; пили
и ели за столом дубовым, за скатертью браною, вместе с царем и с
царевною. Каждый из них смотрел умильными глазами на прекрас¬
ную и взорами своими говорил весьма ясно: Царевна, полюби меня!
Надобно знать, что любовники были в старину робки и стыдливы,
как красные девушки, и не смели словесно изъясняться с владычи¬
цами сердец своих. В наши времена они гораздо смелее; но зато
красноречие взоров потеряло ныне почти всю силу. Обожатели пре¬
красной царевны употребляли еще другой способ к изъявлению своей
страсти — способ, который также вышел у нас из моды. А именно,
всякую ночь ходили они под окно царевнина терема; играли на
бандурах и пели тихим голосом жалобные песни, сочиненные сти¬
хотворцами их земель; каждый куплет заключался глубокими вздо¬
хами, которые и каменное сердце могли бы тронуть и размягчить

Николай Михайлович Карамзин
до слез. Когда пять, шесть, десять, двадцать любовников сходились
там в одно время, тогда они бросали жеребей, кому петь прежде, и
всякий в свою очередь начинал воспевать сердечную муку; другие
же, поджав руки, ходили взад и вперед, и посматривали на окно
царевнино, которое, однако ж, ни для кого из них не отворялось.
Потом все они возвращались в свои шатры и в глубоком сне забы¬
вали любовное горе.
Таким образом проходили дни, недели и месяцы. Прекрасная
царевна взглядывала на того и на другого, на третьего и на четвер¬
того — но в глазах ее не видно было ничего, кроме холодного рав¬
нодушия к женихам ее, царевичам и королевичам. Наконец все они
приступили к царю доброму человеку и требовали единодушно, что¬
бы прекрасная дочь его объявила торжественно, кто из них нравен
сердцу ее. «Довольно пожили мы в каменном дворце твоем,— го¬
ворили они,— поели хлеба-соли твоей и меду сладкого не одну боч¬
ку опорожнили; время возвратиться нам в свои страны, к отцам,
матерям и родным сестрам. Царь добрый человек! мы хотим ведать,
кто из нас будет зятем твоим». Царь отвечал им сими словами: «Лю¬
безные гости! если бы вы и несколько лет прожили во дворце моем,
то, конечно бы, не наскучили хозяину; но не хочу удерживать вас
против воли вашей и пойду теперь же к царевне. Не могу ни в чем
принуждать ее; но кого она выберет, тот получит за нею в прида¬
ное все царство мое и будет моим сыном и наследником». Царь
пошел в терем к дочери своей. Она сидела за пяльцами и шила зо¬
лотом; но, увидев родителя, встала и поцеловала руку его. Он сел
подле нее и сказал ей словами ласковыми: «Милая, разумная дочь
моя, прекрасная царевна! ты знаешь, что у меня нет детей, кроме
тебя, света очей моих; род наш должен царствовать и в будущие
веки: пора тебе о женихе думать. Давно живут у нас царевичи и
прельщаются красотою твоею: выбери из них супруга, дочь моя,
и утешь отца своего!» Царевна долго сидела в молчании, потупив
в землю голубые глаза свои; наконец подняла их и устремила на ро¬
дителя — тут две блестящиех слезы скатились с алых щек ее, подоб¬
но двум дождевым каплям, свеваемым с розы дуновением зефира.
«Любезный родитель мой! — сказала она нежным голосом,— будет
мне время горевать замужем. Ах! и птички любят волю, а замужняя
женщина не имеет ее. Теперь я живу и радуюсь; нет у меня ни за¬
бот, ни печали; думаю только о том, чтобы угождать моему родите¬
лю. Не могу ничем опорочить царевичей; но позволь, позволь мне
остаться в девическом моем тереме!» Царь добрый человек прослезил¬
ся. «Я нежный отец, а не тиран твой,— отвечал он царевне,— бла¬
горазумные родители могут управлять склонностями детей сво¬
их, но не могут ни возбуждать, ни переменять оных — так искус¬
ный кормчий управляет кораблем, но не может сказать тишине:
превратися в ветер! или восточному ветру будь западным!» Царь доб¬
рый человек обнял дочь свою, вышел к принцам и сказал им с пе-

Сказки русских писателен XVIII—XIX кв.	_
56 	—	ф
чальным видом и со всевозможною учтивостию, что прекрасная
царевна ни для кого из них не хочет оставить девического своего
терема. Все царевичи приуныли, призадумались и повесили свои
головы: ибо всякий из них надеялся быть супругом прекрасной ца¬
ревны. Один утирался белым платком, другой глядел в землю, тре¬
тий закрывал глаза рукою, четвертый щипал на себе платье, пятый
стоял, прислонясь к печке, и смотрел себе на нос, подобно индей¬
скому брамину, размышляющему о естестве души человеческой;
шестой — но что в сию минуту делали шестой, седьмой и прочие,
о том молчат летописи. Наконец все они вздохнули (так сильно, что
едва не затряслись каменные стены) и томным голосом принесли
хозяину благодарность за угощение. В одно мгновение белые шат¬
ры перед дворцом исчезли — царевичи сели на коней своих и с гру¬
сти помчались во весь дух, каждый своею дорогою; пыль поднялась
столбом и опять легла на свое место.
В царском дворце стало все тихо и смирно, и царь добрый чело¬
век принялся за обыкновенное дело свое, которое состояло в том,
чтобы править подданными, как отец правит детьми, и распростра¬
нять благоденствие в подвластной ему стране — дело трудное, но
святое и приятное! Однако ж у хлебосола редко бывает без гостей —
и скоро по отъезде принцев приехал к царю странствующий астро¬
лог, гимнософист, маг, халдей, в высокой шапке, на которой изоб¬
ражены были луна и звезды,— прожил у него несколько недель —
водил за стол прекрасную царевну, как должно учтивому кавалеру —
пил и ел по-философски, то есть за пятерых, и беспрестанно гово¬
рил об умеренности и воздержании. Царь обходился с ним ласко¬
во; расспрашивал его о происшествиях света, о звездах небесных,
о рудах подземных, о птицах воздушных и находил удовольствие в
беседе его. К чести сего странствующего рыцаря должно сказать, что
он имел многие исторические, физические и философические све¬
дения, и сердце человеческое было для него не совсем тарабарскою
грамотою — то есть он знал людей и часто угадывал по глазам са¬
мые сокровеннейшие их чувства и мысли. В нынешнее время на¬
звали бы его — не знаю чем; но в тогдашнее называли мудрецом.
Правда, что всякий новый век приносит с собою новое понятие о
сем слове. Сей мудрец, собравшись наконец ехать от царя доброго
человека, сказал ему сии слова: «В благодарность за твою ласку, (и за
твой хороший стол, мог бы он примолвить), открою тебе важную
тайну, важную для твоего сердца, царь добрый человек! Ничто не
сокрыто от моей мудрости; не сокрыта от нее и душа твоей доче¬
ри, прекрасной царевны. Знай, что она любит, и хочет скрывать лю¬
бовь свою. Растение, цветущее во мраке, позябает и лишается кра¬
соты своей; любовь есть цвет души. Я не могу сказать более. Про¬
сти!» Он пожал у царя руку, вышел, сел на осла и поехал в иную
землю.
Царь добрый человек стоял в изумлении и не знал, что думать о
словах мудрецовых: верить ли им или не верить,— как вдруг яви-

Николай Михайлович Карамзин
"dr	-
лась царевна, поздравила отца своего с добрым утром и спросила,
покойно ли спал он в прошедшую ночь? «Очень беспокойно, лю¬
безная дочь моя! — отвечал царь добрый человек.— Душу мою тре¬
вожили разные неприятные сны, из которых один остался в моей
памяти. Мне казалось, что я вместе со многими людьми пришел к
дикой пещере, в которой смертные узнавали будущее. Всякий из
нас желал о чем-нибудь спросить судьбу; всякий по очереди входил
в сумрачный грот, освещенный одною лампадою, и писал на стене
вопрос — через минуту, на том же месте, огненными буквами изоб¬
ражался ответ. Я хотел знать, скоро ли будут у меня милые внуча¬
та? и к ужасу моему увидел сии слова: может быть, никогда. Рука
моя дрожала; но я написал еще другие вопросы: Разве у дочери моей
каменное сердце?разве она никогда любить не будет? Последовал
другой ответ: Она уже любит, но не хочет открыть любви своей и
крушится втайне. Тут слезы покатились из глаз моих; тронутое мое
сердце излилось в нежных жалобах на тебя, прекрасная царевна! Чем
я заслужил такую неискренность, такую недоверенность? Будет ли
отец врагом любезной своей дочери? Могу ли противиться сердечному
твоему выбору, милая царевна ? Не всегда ли желания твои были мне
законом? Не бросался ли я на старости лет моих за тою бабочкою,
которую ты хвалила? Не собственною ли рукою поливал я те цветоч¬
ки, которые тебе нравились?» Тут царевна заплакала, схватила руку
отца своего, поцеловала ее с жаром — сказала: батюшка! батюш¬
ка!— взглянула ему в глаза и ушла в свой терем.
«Итак, мудрец сказал мне правду? (размышлял царь добрый чело¬
век), она не могла скрыть своего внутреннего движения. Жестокая!
думал ли я... И для чего таить? Для чего было не сказать, который
из царевичей пленил ее сердце? Может быть, он не так богат, не так
знатен, как другие; но разве мне надобны богатство и знатность?
Разве мало у меня серебра и золота? Разве он не будет славен по
жене своей? Надобно все узнать». Он ту же минуту решился идти к
прекрасной царевне, подошел к дверям ее терема и услышал голос
мужчины, который говорил: «Нет, прекрасная царевна!никогда отец
твой не согласится признать меня зятем своим!» Сердце родителя
сильно затрепетало. Он растворил дверь... Но какое перо опишет те¬
перь его чувства? Что представилось глазам его? Безобразный при¬
дворный карла, с горбом напереди, с горбом назади, обнимал ца¬
ревну, которая, проливая слезы, осыпала его страстными поцелуя¬
ми! — Царь окаменел. Прекрасная царевна бросилась перед ним на
колени и сказала ему твердым голосом: «Родитель мой! умертви
меня или отдай за любезного, милого, бесценного карлу! Никогда
не буду супругою другого. Душа моя живет его душою, сердце мое —
его сердцем. В жизни и в смерти мы неразлучны». Между тем кар¬
ла стоял покойно и смотрел на царя с почтением, но без робости.
Царь долго был неподвижен и безгласен. Наконец, воскликнув: что
я вижу? что слышу? — упал на кресла, и голова его к левому плечу

Сказки русских писателен XVIII—XIX вв.
склонилась. Царевна обнимала его колени. Он взглянул на нее так,
что прекрасная не могла снести сего взора и потупила глаза в зем¬
лю. Ты, ты... Голос его перервался. Он посмотрел на карлу — вско¬
чил, хлопнул дверью и ушел.
«Как, как могла прекрасная царевна полюбить горбатого кар¬
лу?» — спросит или не спросит читатель. Великий Шекспир гово¬
рит, что причина любви бывает без причины: хорошо сказано для
поэта! но психолог тем не удовольствуется и захочет, чтобы мы по¬
казали ему, каким образом родилась сия склонность, по-видимому,
невероятная. Древние летописи в изъяснение такого нравственно¬
го феномена говорят следующее.
Придворный карла был человек отменно умный. Видя, что свое¬
нравная Натура произвела его на свет маленьким уродцем и что
наружность его очень неприманчива, решился он заменить телес¬
ные недостатки душевными красотами — стал учиться с величай¬
шею прилежностию, читал древних и новых авторов и, подобно
афинскому ритору Демосфену, ходил на берег моря говорить вол¬
нам пышные речи, им сочиняемые. Таким образом, скоро приоб¬
рел он сие великое, сие драгоценное искусство, которое покоряет
сердца людей и самого нечувствительного человека заставляет пла¬
кать и смеяться,— то дарование и то искусство, которым фракий¬
ский Орфей пленял и зверей, и птиц, и леса, и камни, и реки, и вет¬
ры,— красноречие} Сверх того, он имел приятный голос, играл хо¬
рошо на арфе и гитаре, пел трогательные песни своего сочинения
и мог прекрасным образом оживлять полотно и бумагу, изображая
на них или героев древности, или совершенство красоты женской,
или кристальные ручейки, осеняемые высокими ивами и призыва¬
ющие к сладкой дремоте утомленного пастуха с пастушкою. Скоро
слух о достоинствах и талантах чудного карлы разнесся по всему
городу и всему государству. Все искали его знакомства: и старые и
молодые, и мужчины и женщины — одним словом, умный карла
вошел в превеликую моду. Важная услуга, оказанная им отечеству...
Но о сем будет говорено в другом месте.
Когда прекрасной царевне было еще не более десяти или двена¬
дцати лет от роду, умный карла ходил к ней в терем сказывать сказ¬
ки о благодетельных феях и злых волшебниках — под именами пер¬
вых описывал он святые добродетели, которые делают человека
щастливым; под именами последних — гибельные пороки, которые
ядовитым дыханием своим превращают цветущую долину жизни в
юдоль мрака и смерти. Царевна часто проливала слезы, слушая го¬
рестные похождения любезных принцев и принцесс; но радость
сияла на прекрасном лице ее, когда они, преодолев наконец мно¬
гочисленные искушения рока, в объятиях любви наслаждались всею
полнотою земного блаженства. Любя повести красноречивого кар¬
лы, неприметно полюбила она и повествователя, и проницательные

Николай Михайлович Карамзин
глаза ее открыли в нем самом те трогательные черты милой чувстви¬
тельности, которые украшали романических его героев. Сердце ее
сделало, так сказать, нежную привычку к его сердцу, у которого
научилось оно чувствовать. Самая наружность карлы стала ей при¬
ятна, ибо сия наружность была в глазах ее образом прекрасной
души; и скоро показалось царевне, что тот не может быть красав¬
цем, кто ростом выше двадцати пяти вершков и у кого нет напере¬
ди и назади горба.— Что принадлежит до нашего героя, то он, не
имея слепого самолюбия, никак не думал, чтобы царевна могла им
плениться, а потому и сам был почти равнодушен к ее прелестям,
ибо любовь не рождается без надежды. Но когда в минуту живей¬
шей симпатии прекрасная сказала ему: я люблю тебя! — когда вдруг
открылось ему поле такого блаженства, о котором он прежде и меч¬
тать не осмеливался, тогда в душе его мгновенно воспылали глубо¬
ко таившиеся искры. В восторге бросился он на колени перед ца¬
ревною и воскликнул в сладостном упоении сердца: ты моя! Прав¬
да, что он скоро образумился; вспомнил высокий род ее, вспомнил
себя и закрыл руками лицо свое, но царевна поцеловала его и ска¬
зала: я твоя, или ничья! Девическая робость не позволяла ей от¬
крыться родителю в своей страсти.
«Сия любовь прекрасной царевны хотя и к умному, но безобраз¬
ному карле (говорит один из насмешников тогдашнего времени)
приводит на мысль того царя древности, который смертельно влю¬
бился в лягушечьи глаза и, созвав мудрецов своего государства,
спросил у них: что всего любезнее? Цветущая юность, отвечал один
по долгом размышлении — красота, отвечал другой — науки, отве¬
чал третий — царская милость, отвечал четвертый с низким покло¬
ном, и так далее. Царь вздохнул, залился слезами и сказал: Нет,
нет! всего любезнее — лягушечьи глаза!»
Теперь обратимся к нашей повести. Мы сказали, что царь добрый
человек хлопнул дверью и ушел из царевнина терема, но не сказа¬
ли, куда? Итак, да будет известно читателям, что он ушел в свою
горницу, заперся там один, думал, думал и наконец призвал к себе
карлу — потом прекрасную царевну,— говорил с ними долго и с жа¬
ром, но как и что, о том молчит История.
На другой день было объявлено во всем городе, что царь добрый
человек желает говорить с народом,— и народ со всех сторон окру¬
жил дворец, так что негде было пасть яблоку. Царь вышел на бал¬
кон и, когда восклицания: да здравствует наш добрый государь! —
умолкли, спросил у своих подданных: друзья!любите ли вы царев¬
ну? Тысячи голосов отвечали: мы обожаем прекрасную!
Цары Желаете ли, чтобы она избрала себе супруга?
Тысячи голосов. Ах! желаем сердечно! Он должен быть твоим на¬
следником, царь добрый человек! Мы станем любить его, как тебя и
дочь твою любим.

60
Сказки русских писателей XVIII—XIX вв.
$
Царь. Но довольны ли будете вы ее выбором?
Тысячи голосов. Кто мил царевне, тот мил и твоим подданным!
В сию минуту поднялся на балконе занавес — явилась прекрас¬
ная царевна в снегоцветной одежде с распущенными волосами, ко¬
торые, как златистый лен, развевались на плечах ее,— взглянула,
как солнце, на толпы народные, и миллионы диких людей покори¬
лись бы сему взору. Карла стоял подле нее; спокойно и величаво
смотрел на волнующийся народ, неясно и страстно — на царевну.
Тысячи восклицали: да здравствует прекрасная!
Царь, указывая на карлу, сказал: «Вот он — тот, кого царевна веч¬
но любить клянется и с кем хочет она соединиться навеки!»
Все изумились — потом начали жужжать, как шмели, и говори¬
ли друг другу: можно ли, можно ли... То ли нам послышалось? Как
этому быть? она прекрасна; она царская дочь, а он карла, горбат, не
царский сын!
— Я люблю его,— сказала царевна — и после сих слов карла по¬
казался народу почти красавцем.
«Вы удивляетесь (продолжал царь добрый человек), но так судьбе
угодно. Я долго думал и наконец даю мое благословение. Впрочем,
вам известно, что он имеет достоинства; не забыли вы, быть может,
и важной услуги, оказанной им отечеству. Когда варвары под нача¬
лом гигантского царя своего, как грозная буря, приближились к
нашему государству; когда серп выпал из рук устрашенного посе¬
лянина и бледный пастух в ужасе бежал от стада своего, тогда юный
карла, один и безоружен, с масличною ветвию явился в стане не¬
приятельском и запел сладостную песнь мира — умиление изобра¬
зилось на лицах варварских,— царь их бросил меч из руки своей,
обнял песнопевца, взял ветвь его и сказал: мы друзья! Потом сей
грозный гигант был мирным гостем моим — и тысячи его удалились
от страны нашей. Чем наградить тебя? — спросил я тогда у юного
карлы. Твоею милостию, отвечал он с улыбкою. Теперь —»
Тут весь народ в один голос воскликнул: да будет он супругом пре¬
красной царевны! да царствует над нами!
Торжественная музыка загремела — загремели хоры и гимны,—
царь добрый человек сложил руки любовников — и бракосочетание
совершилось со всеми пышными обрядами.
Карла жил долго и щастливо с прекрасною своею супругою.
Когда царь добрый человек после деятельной жизни скончался бла¬
женною смертию, то есть заснул, как утомленный странник при
шуме ручейка на зеленом лугу засыпает, тогда зять его в венце са-
фирорубинном и с златым скиптром воссел на высоком троне и
обещал народу царствовать с правдою. Он исполнил обет свой, и
беспристрастная История назвала его одним из лучших владык зем¬
ных. Дети его были прекрасны, подобно матери, и разумны, подоб¬
но родителю.

Николай Михайлович Карамзин
61
илья муромец
Богатырская сказка1
Be monde est vieux, dit — on: je
Ie crois; cependant
Il le faut amuser encore comme
un enfant.
La Fontaine1
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
He хочу с поэтом Греции
звучным гласом Каллиопиным
петь вражды Агамемноновой
с храбрым правнуком Юпитера;
или, следуя Виргилию,
плыть от Трои разоренный
с хитрым сыном Афродитиным
к злачным берегам Италии.
Не желаю в мифологии
черпать дивных, странных вымыслов.
Мы не греки и не римляне;
мы не верим их преданиям;
мы не верим, чтобы бог Сатурн
мог любезного родителя
превратить в урода жалкого;
чтобы Леды были — курицы
и несли весною яйца;
чтобы Поллуксы с Еленами
родились от белых лебедей.
Нам другие сказки надобны;
мы другие сказки слышали
от своих покойных мамушек.
Я намерен слогом древности
рассказать теперь одну из них
вам, любезные читатели,
1 Вот начало безделки, которая занимала нынешним летом уединенные часы мои.
Продолжение остается до другого времени; конца еще нет,— может быть, и не будет.
В рассуждении меры скажу, что она совершенно русская. Почти все наши старинные пес¬
ни сочинены такими стихами. (Здесь и далее примеч. автора.)
2 Говорят, что мир стар; я этому верю; и все же его приходится развлекать, как ребен¬
ка. Лафонтен {фр.).

62
Сказки русских писателей XVIII—XIX кв.
если вы в часы свободные
удовольствие находите
в русских баснях, в русских повестях,
в смеси былей с небылицами,
в сих игрушках мирной праздности,
в сих мечтах воображения.
Ах! не всё нам горькой истиной
мучить томные сердца свои!
ах! не всё нам реки слезные
лить о бедствиях существенных!
На минуту позабудемся
в чародействе красных вымыслов!
Не хочу я на Парнас идти;
нет! Парнас гора высокая,
и дорога к ней не гладкая.
Я видал, как наши витязи,
наши стихо-рифмо-детели,
упиваясь одопением,
лезут на вершину Пиндову,
обступаются и вниз летят,
не с венцами и не с лаврами,
но с ушами (ах!) ослиными,
для позорища насмешникам!
Нет, любезные читатели!
я прошу вас не туда с собой.
Близ моей смиренной хижины,
на брегу реки прозрачныя,
роща древняя, дубовая
нас укроет от лучей дневных.
Там мой дедушка на старости
в жаркий полдень отдыхал всегда
на коленях милой бабушки;
там висит его пернатый шлем;
там висит его булатный меч,
коим он врагов отечества
за гордыню их наказывал
(кровь турецкая и шведская
и теперь еще видна на нем).
Там я сяду на брегу реки
и под тенью древ развесистых
буду повесть вам рассказывать.
Там вы можете тихохонько,
если скучно вам покажется,
раза два зевнув, сомкнуть глаза.

Николай Михайлович Карамзин
63
Ты, которая в подсолнечной
всюду видима и слышима;
ты, которая, как бог Протей,
всякий образ на себя берешь,
всяким голосом умеешь петь,
удивляешь, забавляешь нас,—
всё вешаешь, кроме... истины;
объявляешь с газетирами
сокровенности политики;
сочиняешь с стихотворцами
знатным похвалы прекрасные;
величаешь Пантомороса1
славным, беспримерным автором;
с алхимистом открываешь нам
тайну камня философского;
изъясняешь с систематиком
связь души с телесной сущностью
и свободы человеческой
с непременными законами;
ты, которая с Людмилою
нежным и дрожащим голосом
мне сказала: я люблю тебя!
о богиня света белого —
Ложь, Неправда, призрак истины!
будь теперь моей богинею
и цветами луга русского
убери героя древности,
величайшего из витязей,
чудодея Илью Муромца1.
Я об нем хочу беседовать,—
об его бессмертных подвигах.
Ложь! с тобою не учиться мне
небылицы выдавать за быль.
Солнце красное явилося
на лазури неба чистого
и лучами злата яркого
осветило рошу тихую,
холм зеленый и цветущий дол.
Улыбнулось все творение;
воды с блеском заструилися;
травки, ночью освеженные,
и цветочки благовонные
То есть обер-дурака.

64
Сказки русских писателен XVIII—XIX вв.
растворили воздух утренний
сладким духом, ароматами.
Все кусточки оживилися,
и пернатые малюточки,
конопляночка с малиновкой,
в нежных песнях славить начали
день, беспечность и спокойствие.
Никогда в Российской области
не бывало утро летнее
веселее и прекраснее.
Кто ж сим утром наслаждается?
Кто на статном соловом коне,
черный щит держа в одной руке,
а в другой копье булатное,
едет по лугу, как грозный царь?
На главе его пернатый шлем
с золотою, светлой бляхою;
на бедре его тяжелый меч;
латы, солнцем освещенные,
сыплют искры и огнем горят.
Кто сей витязь, богатырь младой?
Он подобен маю красному:
розы алые с лилеями
расцветают на лице его.
Он подобен мирту нежному:
тонок, прям и величав собой.
Взор его быстрей орлиного
и светлее ясна месяца.
Кто сей рыцарь? — Илья Муромец
Он проехал дикий темный лес,
и глазам его является
поле гладкое, обширное,
где природою рассыпаны
в изобилии дары земли.
Витязь Геснера не читывал,
но, имея сердце нежное,
любовался красотою дня;
тихим шагом ехал по лугу
и в душе своей чувствительной
жертву утреннюю, чистую
приносил царю небесному.
«Ты, который украшаешь всё,
русский бог и бог вселенныя!
Ты, который наделяешь нас
всеми благами щедрот своих!

Николай Михайлович Карамзин
будь всегда моим помощником!
Я клянуся вечно следовать
богатырским предписаниям
и уставам добродетели,
быть защитником невинности,
бедных, сирых и несчастных вдов,
и наказывать мечом своим
злых тиранов и волшебников,
устрашающих сердца людей!»
Так герой наш размышлял в себе
и, повсюду обращая взор,
за кустами впереди себя,
над струями речки быстрыя
видит светло-голубой шатер,
видит ставку богатырскую
с золотою круглой маковкой.
Он к кусточкам приближается
и стучит копьем в железный щит;
но ответу богатырского
нет на стук его оружия.
Белый конь гуляет по лугу,
неоседланный, невзнузданный,
щиплет травку ароматную
и следы подков серебряных
оставляет на росе цветов.
Не выходит витязь к витязю
поклониться, ознакомиться.
Удивляется наш Муромец;
смотрит на небо и думает:
«Солнце выше гор лазоревых,
а российский богатырь в шатре
неужель еще покоится?»
Он пускает на зеленый луг
своего коня надежного
и вступает смелой поступью
в ставку с золотою маковкой.
Для чего природа дивная
не дала мне дара чудного
нежной кистию прельщать глаза
и писать живыми красками
с Тицианом и Корреджием?
Ах! Тогда бы я представил вам,
что увидел витязь Муромец
в ставке с золотою маковкой.

66
Сказки русских писателен XVIII—XIX вк.
Вы бы вместе с ним увидели —
беспримерную красавицу,
всех любезностей собрание,
редкость милых женских прелестей;
вы бы вместе с ним увидели,
как она приятным, тихим сном
наслаждалась в голубом шатре,
разметавшись на цветной траве;
как ее густые волосы,
светло-русые, волнистые,
осеняли белизну лица,
шеи, груди алебастровой
и, свиваясь, развивался,
упадали на колена к ней;
как ее рука лилейная,
где все жилки васильковые
были с нежностью означены,
ее голову покоила;
как одежда снего-белая,
полотняная, тончайшая,
от дыханья груди полныя
трепетала тихим трепетом.
Но не можно в сказке выразить
и не можно написать пером,
чем глаза героя нашего
услаждались на ее челе,
на ее устах малиновых,
на ее бровях возвышенных
и на всем лице красавицы.
Латы с золотой насечкою,
шлем с пером заморской жар-птицы,
меч с топазной рукояткою,
копие с булатным острием,
щит из стали вороненыя
и седло с блестящей осыпью
на траве лежали вкруг ее.
Сердце твердое, геройское
твердо в битвах и сражениях
со врагами добродетели —
твердо в бедствиях, опасностях;
но нетвердо против женских стрел,
мягче воску белоярого
против нежных, милых прелестей.
Витязь знал красавиц множество
в беспредельной Русской области,

Николай Михайлович КдрАлдеин
67
но такой еще не видывал.
Взор его не отвращается
от румяного лица ее.
Он боится разбудить ее;
он досадует, что сердце в нем
бьется с частым, сильным трепетом;
он дыхание в груди своей
останавливать старается,
чтобы долее красавицу
беспрепятственно рассматривать.
Но ему опять желается,
чтоб красавица очнулась вдруг;
ему хочется глаза ее —
верно, светлые, любезные —
видеть под бровями черными;
ему хочется внимать ее
гласу тихому, приятному;
ему хочется узнать ее
любопытную историю,
и откуда, и куда она,
и зачем, девица красная
(витязь думал и угадывал,
что она была девицею)
ездит по свету геройствовать,
подвергается опасностям
жизни трудной, жизни рыцарской,
не щадя весенних прелестей,
не бояся жара, холода.
«Руки слабой, тленной женщины
могут шить сребром и золотом
в красном и покойном тереме,—
не мечом и не копьем владеть;
могут друга, сердцу милого,
жать с любовью к сердцу нежному,—
не гигантов на полях разить.
Если кто из злых волшебников
в плен возьмет девицу юную,
ах! чего злодей бесчувственный
с нею в ярости не сделает?» —
Так Илья с собой беседует
и взирает на прекрасную.
Время быстрою стрелой летит;
час проходит за минутами,
и за утром полдень следует —
незнакомка спит глубоким сном.

68
Сказки русских писдтелей XVIII—XIX вв.
Солнце к западу склоняется,
и с эфирною прохладою
вечер сходит с неба ясного
на луга и поле чистое —
незнакомка спит глубоким сном.
Ночь на облаке спускается
и густыя тьмы покровами
одевает землю тихую;
слышно ручейков журчание,
слышно эхо отдаленное,
и в кусточках соловей поет —
незнакомка спит глубоким сном.
Тщетно витязь дожидается,
чтобы грудь ее высокая
вздохом нежным всколебалася;
чтоб она рукою белою
хотя раз тихонько тронулась
и открыла очи ясные!
Незнакомка спит по-прежнему.
Он садится в голубом шатре
и, взирая на прекрасную,
видит в самой темноте ночной
красоту ее небесную,
видит — в тронутой душе своей
и в своем воображении;
чувствует ее дыхание
и не мыслит успокоиться
в час глубокия полуночи.
Ночь проходит, наступает день;
день проходит, наступает ночь —
незнакомка спит по-прежнему.
Рыцарь наш сидит как вкопанный;
забывает пищу, нужный сон.
Всякий час, минуту каждую
он находит нечто новое
в милых прелестях красавицы,
и — недели целой нет в году!
Здесь, любезные читатели,
должно будет изъясниться нам,
уничтожить возражения
строгих, бледнолицых критиков:
«Как Илья, хотя и Муромец,

Николаи Михайлович Карамзин
69
хоть и витязь Руси древния,
мог сидеть неделю целую,
не вставая, на одном месте;
мог ни маковые росинки
в рот не брать, дремы не чувствовать?»
Вы слыхали, как монах святой,
наслаждаясь дивным пением
райской пестрой конопляночки,
мог без пищи и без сна пробыть
не неделю, но столетие.
Разве прелести красавицы
не имеют чародействия
райской пестрой конопляночки?
О друзья мои любезные!
если б знали вы, что женщины
могут делать с нами, бедными!..
Ах! спросите стариков седых;
ах! спросите самого меня...
и, краснея, вам признаюся,
что волшебный вид прелестницы —
не хочу теперь назвать ее! —
был мне пищею небесною,
олимпийскою амброзией;
что я рад был целый век не спать,
лишь бы видеть мог жестокую!..
Но боюся говорить об ней
и к герою возвращаюся.
«Что за чудо! — рыцарь думает,—
я слыхал о богатырском сне;
иногда он продолжается
три дни с часом, но не более;
а красавица любезная...»
Тут он видит муху черную
на ее устах малиновых;
забывает рассуждения
и рукою богатырскою
гонит злого насекомого;
машет пальцем указательным
(где сиял большой златой перстень
с талисманом Велеславиным) —
машет, тихо прикасается
к алым розам белолицый —
и красавица любезная
растворяет очи ясные!

70
Сказки русских писателей XVIII—XIX ев.
Кто опишет милый взор ее,
кто улыбку пробуждения,
ту любезность несказанную,
с коей, встав, она приветствует
незнакомого ей рыцаря?
«Долго б спать мне непрерывным сном,
юный рыцарь! (говорит она)
если б ты не разбудил меня.
Сон мой был очарованием
злого, хитрого волшебника,
Черномора-ненавистника.
Вижу перстень на руке твоей,
перстень добрыя волшебницы,
Велеславы благодетельной:
он своею тайной силою,
прикоснувшись к моему лицу,
уничтожил заклинание
Черномора-ненавистника».
Витязь снял с себя пернатый шлем:
чернобархатные волосы
по плечам его рассыпались.
Как заря алеет на небе,
разливаясь в море розовом
пред восходом солнца красного,
так румянец на щеках его
разливался в алом пламени.
Как роса сияет на поле,
серебренная светилом дня,
так сердечная чувствительность
в масле глаз его светилася.
Стоя с видом милой скромности
пред любезной незнакомкою,
тихим и дрожащим голосом
он красавице ответствует:
«Дар волшебницы любезныя
мил и дорог моему сердцу;
я ему обязан счастием
видеть ясный свет очей твоих».
Взором нежным, выразительным
он сказал гораздо более.
Тут красавица приметила,
что одежда полотняная
не темница для красот ее;
что любезный рыцарь-юноша
догадаться мог легохонько,

$
Николай Михайлович КдрАлкзпн
71
где под нею что таилося...
Так седый туман, волнуйся
над долиною зеленою,
не совсем скрывает холмики,
посреди ее цветущие;
глаз внимательного странника
сквозь волнение туманное
видит их вершинки круглые.
Незнакомка взор потупила —
закраснелася, как маков цвет,
и взялась рукою белою
за доспехи богатырские.
Рыцарь понял, что красавице
без свидетелей желается
нарядиться юным витязем.
Он из ставки вышел бережно,
посмотрел на небо синее,
прислонился к вязу гибкому,
бросил шлем пернатый на землю
и рукою подпер голову.
Что он думал, мы не скажем вдруг;
но в глазах его задумчивость
точно так изображалася,
как в ручье густое облако;
томный вздох из сердца вылетел.
Конь его, товарищ верный друг,
видя рыцаря, бежит к нему;
ржет и прыгает вокруг Ильи,
поднимая гриву белую,
извивая хвост изгибистый.
Но герой наш нечувствителен
к ласкам, к радости товарища,
своего коня надежного;
он стоит, молчит и думает.
Долго ль, долго ль думать Муромцу?
Нет, не долго: раскрываются
полы светло-голубой ставки,
и глазам его является
незнакомка в виде рыцаря.
Шлем пернатый развевается
над ее челом возвышенным.
Героиня подпирается
копием с булатным острием;
меч блистает на бедре ее.
В ту минуту солнце красное

Сказки русских писателей XVIII—XIX &в.
воссияло ярче прежнего,
и лучи его с любовию
пролилися на красавицу.
С кроткой, нежною улыбкою
смотрит милая на витязя
и движеньем глаз лазоревых
говорит ему: «Мы можем сесть
на траве благоухающей,
под сенистыми кусточками».
Рыцарь скоро приближается
и садится с героинею
на траве благоухающей,
под сенистыми кусточками.
Две минуты продолжается
их глубокое молчание;
в третью чудо совершается...
(Продолжение впредь)
1794

А. X. Востоков
ПОЛЯМ И СИЯЛА
Новгородская баснь
I
де славный Волхов изливает
Из врат Ильменя свой поток,
Туда вседневно пригоняет
Коров невинный пастушок,
И всю окрестность он пленяет
Игранием в рожок.
Русалки приходили слушать
Из чащи древ и тростника;
Не смели звуков тех нарушить
Ни ветр, ни роща, ни река;
Сам дикий Леший вздернул уши
К искусству игрока.
Но в простоте своей не ведал,
Не примечал младой Полим,
Какие чудеса он делал
Рожком пленительным своим;
Дичился всех людей и бегал,
Живя в полях один.
Однажды Волхова к теченью
Коров своих поить привел,
И с верным псом своим под тенью
Полим на злачном бреге сел;
Предавшись сладку размышленью,
Сам на воду смотрел.

74
Сказки русских писателей XVIII—XIX вк.
•8-
И слушал пенье птиц согласно,
Концерт всеобщий естества:
Гул, гам и стрекотанье разно;
Тут в ветерке шумит трава,
Плесканье тут однообразно
Струй — слышится едва.
По долгом, сладостном молчаньи
К устам рожок свой поднеся,
Пастух во звучном воздыханьи
И в трелях — чувством излился.
Склонила с тишиной вниманье
К нему Природа вся.
Тут все живее расцветало,
И к вечеру склоненный день
Ярчае солнце освещало;
Древес в воде И1рала тень;
Сребром тек Волхов; как зерцало
Лежал вдали Ильмень.
Вдруг в синеве бело мелькает
Пловуща лебедь по струям.
Она ко брегу притекает,
Где был Полим; садится там
И с крыльев жемчуг отряхает
К Полимовым стопам.
Успел он только обратиться
К виденью странному сему,
Не лаять и не шевелиться
Псу тотчас машет своему,—
Как вместо лебеди девица
Явилась вдруг ему.
Нагая, с долгими власами,
Которые, лиясь до пят,
Над нежными ее красами
Покровом сетчатым висят.
С вечерними же небесами
Ее равнялся взгляд,
Где звезды Ладины горели.
Усмешкою цвели уста;
Ланиты — как стыдом алели,

Александр Христофорович Востоков
75
И рук и персей полнота...
Полимовы глаза не смели
Все озирать места.
Но в большее пришел смущенье,
Когда из нежных уст ея,
Как соловьино сладкопенье
Послышалася речь сия:
«Зачем такое удивленье,
Что здесь явилась я?
Не ты ли сам еще чудесней?
И ты не знал, пастух младой,
Что боги всей страны окрестной
Пленяются твоей игрой!
Твоих любительницу песней
Ты видишь пред собой.
Певицу также не бесславну
Из сущих под водами дев.
Коль хочешь слышать ты Сияну,
Начни свой давешний напев;
Я голосом к нему пристану,
Здесь близ тебя воссев».
И, не дождавшися ответа,
Она садится близ его.
Но он не взвидел бела света,
Стал глух, бесчувствен для всего,
Кроме для одного предмета
Чудесного сего.
Красот сияньем пораженный,
Смотреть на них дерзал едва;
Сидел как бы обвороженный;
Коснели во устах слова...
Однако скоро, ободренный
Присутством божества,
Он мог уж наконец очами
Восторга на нее взирать,
Потом, дрожащими руками
Схватив рожок, он стал играть,
А Нимфа под напев словами
Ему сопровождать:

76
Сказки русских писателей XVIII—XIX вв.
«Лицо весенния Природы,
В вечерней ты лежишь красе!
Под кротким веяньем Догоды
Блистает мягкий луг в росе;
Глядится небо в светлы воды;
Вдыхают радость все.
Земля и высоты воздушны,
Вод многоплодных глубина —
Все зову твоему послушны,
Животворящая весна!
И в глыбы, и в кремни бездушны
Проникнуть ты сильна!
Ты оттеняешь лик природы
В нежнейшей вечера красе.
Цветок, под веяньем Догоды,
Трепещет в сладостной росе;
Целует небо светлы воды;
Любовь вдыхают все!»
И сим прекрасный Сияны
Прервалось пенье. Но пастух,
Престав играть, еще свой жадный
Ко гласу преклоняет слух
И, звук его ловя отрадный,
Чуть переводит дух.
Потом, забыв рожок и стадо,
Пред нею он с любовью пал.
Казал ося, что сердце радо
Вон вылететь: так, так вздыхал.
Но брошу кисть. О Леля! Ладо!
Он вами счастлив стал!..
С тех пор, лишь только к морю склонит
Лицо свое румяный день,
В пучине рдяной солнце тонет,
Луга покроет длинна тень,—
Полим на берег стадо гонит,
Где из ветвей плетень
Простерли сросшиеся ивы
Над тихой пазухой реки.
Там стелются струи игривы,
Лобзая мягкие пески.

Александр Христофорович Востоков
77
Садился там Полим счастливый
На травку и цветки.
Из струй Сияна выникала,
Послышав рога нежный звук,
И тихий вечер провожцала
С любезным пастухом сам-друг,
Но при прощаньи ускользала
Вмиг у него из рук —
И в воду, пенными буграми
Мгновенно влагу разделив,
И только зыбкими кругами
Оставивши на ней разлив.
Стоял, с простертыми руками
В пучину взор вперив,
И чуть не сам туда ж бросался
Пастух за Нимфою своей,
Потом лениво удалялся
Со стадом, позже всех, с полей,
На паству ж утром возвращался
Прилежно, всех раней.
II
«Вожделенного свиданья
Наступает час.
С сердцем, трепетным от ожиданья,
Здесь сижу, смотрю на вас,
О таинственные зыби!
Принесите мне...
Чу! я слышу плеск; — нет, это рыбы
Разыгрались в быстрине!
Вечер ризою тумана
Приодел луга.
Ах, приди ж сюда, приди, Сияна,
Осчастливить пастуха!
Уж и так часы разлуки
Веком для меня.
Мне под бременем жестокой скуки
Нё мил свет златого дня.

78
Сказки русских писателей XVIII—XIX кв.
Вечера я дожидаюсь,
Мрак его любя:
Я при нем с тобою лишь видаюсь,
Он мне возвратит тебя.
Возвращал уже трикраты,
Так! Уж столько крат
Счастья райского цветы пожаты
Нами в лоне здесь отрад.
Ах, почто же медлишь ныне,
Милая моя!
Но — сие названье дать богине
Смею ль бедный смертный я!
Может быть, я недостоин
Прелестей твоих!
Но отныне буду ли спокоен:
Я познал однажды их!
И как мотылек несчастный,
Должен в них сгореть.
Пусть меня палит сей огнь прекрасный,
В нем приятно умереть!
Ах! но тщетно ожидаю:
Ночь уже близка!
Нет тебя. Я тщетно истощаю
Звуки своего рожка.
Мне ответствует молчанье,
И отзыв глухой;
И коровушек моих мычанье:
Просятся они домой».
Венул и бурные ветры с непогодой,
Зашумел от них сыр бор,
И свирепый их напор
Возбудил, воздвиг дремавши воды;
Почернела, вспенилась река,
Мрачные над нею облака
Скрыли зрак вечернего лазуря;
И ярящаяся буря
Слышится уже издалека,—
И уж близко: хлынул водопадом
Дождь из облак. Под дробящим градом

e
Александр Христофорович Бостоков
Полегла в полях трава;
Вихрем ломит и валит древа.
И Полим, спеша со стадом
От грозы такой,— едва,
Весь измокши
И продрогши,
Страшною застигнут тьмой,
Путь нашел домой.
Утром буря утишилась,
И стекла с полей вода.
В красном солнце обсушилась
Травка,— и уже стада
Выгоняются на паству;
А влюбленный наш Полим
Поспешал к местам драгим,
Где сплетали ивы часту
Сень над берегом крутым.
С трепетом притек,— но те ли
Видит там предметы он?
С ветвей листья облетели,
Ах! и пни из корня вон
Вырваны, лежат средь тины,
А кудрявы их вершины,
Преданы ударам волн,
Стелются поверх пучины.
Все разорено, увы!
Той зеленой муравы,
Тех цветочков нет и следу,
На которых перед сим
С милой отдыхал Полим,
Тайную ведя беседу.
Вид нерадостный такой
Сердце юноши тоской,
Ясны очи слез наполнил.
Он, закрыв лицо рукой,
Тяжко воздохнул и молвил:
«Знак, что я всего лишен!
Отнят и приют сей злачный,
Наш чертог, Сияна! брачный
Отнят,— бурей разорен.
Но ужель тебя со мною
Может это разлучить?..
Я здесь нову сень устрою,
Где б вечернею порою
Нам на травке опочить».
79

80
Сказки русских пнсдтелей XVIII—XIX вв.
Так еще надеждой льстился
Пастушок и обратился
Вдоль по берегу искать,
Где бы счастью пристань дать.
Там из гибких лоз сплетает
Он себе другую сень.
В сих трудах проходит день,
И уж вечер наступает.
Ожиданием томим,
На брегу сидит Полим,
Нежно на рожке играет.
То разительна, громка,
То тиха и сладкогласна
Песнь его,— но все напрасна:
На призывный звук рожка
Не разверзется река.
Семь дней мучительных проходит
Во ожиданьях; вот уж день
Осьмой. Полим на пастве бродит
Задумчив, бледен, худ — как стень!
Ни в чем забавы не находит.
Сенистый тот плетень,
Который посвящал он Ладе,
Сводил, устроивал дугой
День целой, не радя о стаде,
Мечтая только о драгой,—
Теперь он разметал в досаде
Своею же рукой.
«Труд бесполезный, будь разрушен!
Пусть терн здесь и волчец растет.
Моей богине ты не нужен,
Она сей презрела намет!
Мне вид твой нестерпимо скучен!
Мне весь противен свет!
Что ж медлю я, несчастный! скину
Я с сердца тягость,— потоплю
В волнах сих всю мою кручину;
Там к той, которую люблю,
Живой ли, мертвый ли, достигну:
Пусть видит, что терплю!

Александр Христофорович Востоков
81
Жаленьем тронется, взирая,
Как я в последний раз вздохну
У ног ее, там умирая».—
И с словом сим на крутизну
Взбежал и, руки простирая,
Стремглав — во глубину.
III
Уже он хлябью оплеснулся,
Уж влажну смерть ноздрями пил,—
Под ним спиной вдруг подвернулся
Огромный сом иль крокодил;
Подъятый им, Полим прочхнулся,
Померкший взор открыл
И чувствует сквозь изумленья,
Что рыба на хребте несла
Его и супротив теченья
С ним быстро мчалась, как стрела.
На самую среду Ильменя
Она его влекла.
Где с небом зыбь необозрима,
Нет ни людей, ни челнока,—
Недоуменьем одержима,
Туда принесши седока,
Ссажает рыба там Полима
На берег островка,
На коем сквозь тростник высокой
Лужочек низменный он зрит,
Весь желтоцветною осокой
И мягким лотосом покрыт,
1де бела лебедь, одиноко,
Над яйцом сидит.
Лишь к брегу с шумом прикатился
Зубастый, златоперый сом,
Спиной он черной закрутился.
Полима поразил хвостом,
А сам вдруг в старца превратился,
Венчанна тростником.
Полим, ударом оглушенный,
В себе почул премену вдруг.

Сказки русских пнсдтелей XVIII—XIX вв.
Протягшись выей отонченной
И обрастая перьем вкруг,
Приемлет птичий стан сплющенный
И крылья вместо рук.
И черным клювом лебединым
Стал милый, юношеский лик.
Не пременился лишь единым
Он чувством. Произнесши клик
Печальный, он пред старцем дивным
С покорностью приник.
То Волхов был, отец Сияны.
«Пребудь,— он грозным гласом рек,—
В сем образе и в покаяньи
Влачи еще свой тесный век!
Что дочь моя любовь познала
Ко смертному, за то она
Подобной участи подпала:
Томиться здесь осуждена
В том лебедином превращеньи,
В каком являлась из-под вод,—
Ей девять лун здесь, в заточеньи,
Высиживать зачатый плод!
А ты при ней сиди дотоле,
Последней песнью утешай
И собеседуй в скучной доле;
Потом — виновну жизнь скончай!»
С сим словом в бездну погружался
Свирепый бог, еще воззрев
На дочь: в очах изображался
Луч сожаления сквозь гнев.
С лебедкой лебедь там остался,
И, жалобно запев,
Состраждет ей любовник нежный,
Она ответствует ему.
Простерши крылья белоснежны,
Прижалась к другу своему.
Возобновляют ласки прежни,
И в свете никому

Александр Христофорович Востоков
83
Уж не завидуют — блаженны!
И забывают лютый рок;
Они друг с другом сопряженны:
И суд родительский не строг!
Так дни текли обвороженны;
И наступает срок,
Срок — и желанный и ужасный! —
Сияне материю быть...
С ним должен лебедь сладкогласный,
Полим ее, свой век отжить!
И вот уж он приметно гаснет,
И вот — без чувств лежит...
Но, неизменную нашедши
Любовь и верность выше зла,
Сама к ним из небесной вечи
Прелестна Лада нистекла
И с жизнью образ человечий
Полиму отдала.
Из-под лебедки ж вынимала
Дитя,— прекрасного птенца.
Разгневанного примиряла
С Полимом тестя, и отца
С Сияной: радость пролияла
В довольные сердца.
С супругой наравне и с сыном
Бессмертие стяжал Полим.
Он с ними в виде лебедином
На тихом был Ильмене зрим
И набожным поселянином
За Белобога чтим.
1811

А. И. Полежаев
ИМАН-КОЗвЛ
одной деревне, недалеко
От Триполи иль от Марокко —
Не помню я — жил человек
По имени Абдул-Мелек;
Не только хижины и мула
Не заводилось у Абдула,
Но даже верного куска
Подчас иной у бедняка
В запасной сумке не случалось.
Он пил и ел где удавалось,
Ложился спать — где бог привел,
И словом, жизнь так точно вел,
Как независимые птицы
Или поклонники царицы,
Котору вольностью зовут,
Или как нищие ведут.
С утра до вечера с клюкою
И упрошающей рукою
Бродя под окнами домов
Пророка ревностных сынов,
Он ждал святого подаянья,
Молил за чувства состраданья
С слезой притворной небеса,
Потом осушивал глаза
Своим изодранным кафтаном
И шел другим магометанам
Одно и то же повторять.
Так жил Абдул лет двадцать пять,
А может быть, еще и боле,
Как вдруг однажды, сидя в поле
И роя палкою песок,
Нашел он кожаный мешок.
Абдул узлы на нем срывает,

Александр Иванович Полежаев
85
Нетерпеливо открывает,
Глядит, и что ж? о Магомет!
Он полон золотых монет.
«Что вижу я! ужель возможно?
Алла, не сон ли это ложный! —
Воскликнул радостный бедняк.—
Нет, я не сонный! точно так...
Червонцы... цехины без счету...
Абдул! покинь свою заботу
О пище скудной и дневной;
Теперь ты тот же, да другой».
Схватил Абдул свою находку,
Как воин пленную красотку,
Бежит, не зная сам куда.
Именью рад — и с ним беда!
Бежит, что сил есть, без оглядки,
Лишь воздух рассекают пятки.
Земли не видит под собой.
И вот лесок пред ним густой.
Вбежал, взглянул, остановился
И на мешок свой повалился.
«Ну, слава богу! — говорит.—
Теперь он мне принадлежит.
Червонцы всё, да как прелестны;
Круглы, блестящи, полновесны!
Какая чистая резьба!
О, презавидная судьба
Владеть подобною монетой!
Я не видал милее этой.
И можно ль статься — я один
Теперь ей полный властелин.
Я... я... Абдул презренный, нищий,
Который для насущной нищи
Два дня лохмотья собирал
И их девать куда не знал,
Я — бездомовный, я — бродяга...
Блажен скупой — блажен стократ
Зарывший первый в землю клад!
Так, так! На лоно сладострастья,
На лоно выспреннего счастья,
В объятья гурий молодых,
К горам червонцев золотых,
На крыльях ветра ангел рока

Сказки русских писателей XVIII—XIX ей.
Тебя, по манию пророка,
Душа святая принесет —
Там, там тебя награда ждет».
И снова радостный Абдул
На груду золота взглянул,
Вертел мешок перед собою,
Ласкал дрожащею рукою
Его пленявшие кружки
И весил, сколь они легки,
И прикасался к ним устами,
И пожирал их все глазами,
И быстро в землю зарывал,
И снова, вырывши, считал.
Так обезьяна у Крылова
Надеть очки была готова
Хотя бы на уши свои,
Того не зная, что они
Даны глазам в употребленье.
И вот дивится все селенье,
В котором жил Абдул-Мелек.
«Откуда этот человек,
Из самых бедных, как известно,—
Заговорили повсеместно,—
Откуда деньги получил?
Ну, так ли прежде он ходил?
Какой наряд, какое платье!
Ему ли, нищенской ли братье,
Носить такие епанчи?»
(А он оделся уж в парчи.)
«Давно ли мы из состраданья
Ему давали подаянья
И он смиренно у дверей
В чалме изодранной своей,
Босой и голый, ради неба,
Просил у нас кусочка хлеба,—
И вдруг богат стал! Отчего?..» —
«Готов и дом уж у него!» —
Другой сказал с недоуменьем,
И все объяты удивленьем:
«И дом готов! Нельзя понять;
А как изволит отвечать,
Коль намекнешь ему об этом.

Александр Иванович Полежаев
87
Ну — заклинай хоть Магометом,
А он одно тебе в ответ:
„Мне Бог послал”. Ни да ни нет.
Что хочешь говори,— ни слова.
Ты подойдешь: „Абдул, здорово!
Откуда денег ты достал?”
А он, проклятый: „Бог послал”.
Такой ответ — на что похоже!» —
«Да, да! И мне твердит все то же,—
Шептал завистливый иман,—
Но я открою сей обман.
Конечно, много может вера!
Однако ж не было примера,
Чтоб за хорошие дела
Давал червонцы нам Алла.
Люби его всю жизнь усердно,
А все умрешь так точно бедно,
Каким родила мать тебя,
Когда не любишь сам себя
И там прохлопаешь глазами,
Где должно действовать руками.
Пой эти песни простакам
И легковерным, а не нам.
Я сорок лет уже иманом,
И если с денежным карманом,
То оттого, что мало сплю
И кой-что грешное люблю.
И как, мой друг, ни лицемеришь,
Меня ничем не разуверишь:
Нашел ты, верно, добрый клад.
Проспорить голову я рад...» —
И углубился в размышленье,
Каким бы образом именье
Себе Абдулово достать.
Пронырством истину узнать
Старанье тщетное — не можно:
Себя ведет он осторожно.
Прокрасться в дом к нему тайком
И деньги вынудить ножом —
Успех неверный и опасный;
Просить на бедных — труд напрасный;
Взаймы — не даст; украсть — нельзя...
Иман выходит из себя:
Нет средства обмануть Абдула.
Гадал, гадал, и вдруг мелькнула
Ему идея сатаны:

88
Сказки русских писателей XVIII—XIX вв.
Пришельцем адской стороны
Иль просто дьяволом с когтями,
В козлиной шкуре и с рогами
Абдула ночью напугать
И деньги дьяволом отнять.
«Прекрасно, чудно, несравненно! —
Кричал стократно, восхищенный
Своею выдумкой, иман.—
Как дважды два мой верен план!»
Сказал, и разом все готово.
Козла здорового, большого,
В хлеву поспешно ободрал,
На палках шерсть его распял;
Сперва рукой, потом другою,
Потом совсем и с головою
В него с усилием он влез —
И стал прямой козел и бес.
«Как, как! иман в козлиной шкуре?
Не может быть того в натуре,—
Кричат пятнадцать голосов,—
Не может быть людей-козлов!»
Друзья мои! Пустое дело:
Могу уверить очень смело
И вас и прочих молодых,
Людей неопытных таких,
Что в сто иль в тысячу раз боле
Искусств таинственное поле
Открыто глупым дикарям,
Чем нашим важным хвастунам,
Всезнайкам гордым и надменным,
Полуневеждам просвещенным.
Поверьте: множество вещей
(Прочтите «Тысячу ночей»),
Которых мы не понимаем
И нагло вздором называем,
Враньем, несбыточной мечтой,
В степях Аравии святой,
За Индостанскими горами,
За неоткрытыми морями
Не выдумки и не мечты,
А так известны, так просты,
Как наше древнее преданье
Об очень чудном наказанье
Царицей Ольгою древлян,
Как всякий рыцарский роман,

Александр Иванович Полежаев
89
Как предречение кометы,
Как Фонтенели и Боннеты...
В козла запрятался иман,
Как русский прячется в кафтан,
В козлины лапы всунул ноги,
На голове — явились роги,
С когтями, бородой, хвостом —
И словом, сделался козлом.
Коль говорить вам правду надо,
Я не видал сего наряда;
Но будь на месте я — не я,
Когда хоть каплю от себя
В моем рассказе я прибавил:
Мне это сведенье доставил
Один приехавший араб,
По имени Врилгихап-Хап.
Он человек весьма приятный,
И что важнее: вероятный —
Не лжет ни слова — и он сам
Свидетель этим был делам.
Спустилась ночи колесница;
Небес лазоревых царица,
Блеснула бледная луна;
Умолкло все, и тишина
Простерлась в дремлющем селенье.
Свершив обряды омовенья,
Облобызавши Алкоран,
Семейства мирных мусульман
Предались сладкому покою.
Один, с преступною душою,
В одежде беса и козла,
Забыв, что бодрствует Алла
И видят все пророка очи,—
Один лишь ты во мраке ночи,
Иман-чудовище, не спишь,
Как тень нечистая скользишь,
Как дух, по улице безмолвной,
Корысти гнусной, злобы полный —
Ты не иман, а Вельзевул.
И вдруг встревоженный Абдул,
К нему стучится кто-то, слышит,
И за дверьми ужасно дышит,
И дико воет, и скрипит,

90
Сказки русских писателей XVIII—XIX кв.
И хриплым гласом говорит:
«Абдул, Абдул! Вставай скорее,
Покинь свой страх, будь веселее;
Твой гость пришел, твой друг и брат.
Отдай назад, отдай мой клад;
Узнай во мне — Адрамелеха!» —
И снова грозный голос смеха,
И визг, и скрежет раздались;
Крючки на двери потряслись,
Трещит она, валится с гулом,
И пред трепещущим Абдулом
Козел рыкающий предстал...
«Отдай мой клад! — он закричал.—
Отдай! — взревел громоподобно.—
Мне было дать его угодно —
И отниму его я вновь.
1де, гнусный червь, твоя любовь
И благодарность за услугу
Мне, избавителю и другу?
Кому, о дерзостный! кому
Дерзал ты жаркие моленья
В пылу восторга и забвенья
За тайный дар мой приносить?
Куда, Адамов сын презренный,
Моей рукой обогащенный,
Златые груды ты сорил?
Меня ли тратой их почтил?
Познал ли ты мирское счастье:
Забавы, роскошь, сладострастье,
Веселье буйное пиров
И плен заманчивых грехов?
Ты не искал моей защиты;
Пророк угрюмый и сердитый
Тебе приятнее меня —
Тебе не нужен боле я!
Итак, свершись предназначенье —
Впади, как прежде, в униженье!
Отдай мой дар, отдай мой клад —
И будь готов за мною в ад!» —
«О сильный дух, о дух жестокий! —
Вскричал Абдул в тоске глубокой.—
Постой, постой! возьми твой клад,

Александр Иванович Полежаев
Но страшен мне, ужасен ад...»
Иман, схватив скорей мешок,
Лихим козлом из дому — скок;
Ему как пух златое бремя,
Как Архимед в старинно время,
Нашел! — он радостно кричит
И без души домой бежит.
Примчался, кинул деньги в сено
И стал из дьявольского плена
Свой грешный труп освобождать,
И так и сяк — тянуть и рвать
Бесов лукавых облаченье,—
Нет... ни искусство, ни уменье,
Ничто нимало не берет:
Козлина шерсть с него нейдет;
Вертится, бесится, кружится,
Потеет, душится, бранится,
Пытаясь снять с себя козла —
Нет силы... кожа приросла.
Что делать? Бедный ты невежда!
Исчезла вся твоя надежда:
Сырое липнет на сухом —
А ты не слыхивал о том!
Когда б ты знал хотя немного,
Что запрещается престрого
От европейских докторов
(От самых сведущих голов)
Не только в шкуры кровяные
И не совсем еще сухие
Влезать, как ты изволил влезть,
Но даже стать на них иль сесть —
Чему есть многие причины
(Которых, впрочем, без латыни
Тебе не можно рассказать),
То, верно б, шкуру надевать
Тебе не вздумалось сырую;
Теперь же плачь и вопи: векую!
Реви, завистливый иман,
Кляни себя и свой обман,
Терзайся, лей рекою слезы,
Твое лукавство и угрозы
Увлечь ограбленного в ад

92
Сказки русских писателей XVIII—XIX ев.
Теперь тебя лишь тяготят;
И шерсть козлиная с тобою
Пребудет ввек, как с сатаною,
Который с радостию злой
Теперь летает над тобой.
«Иман, иман! — тебе на ухо
Шипит ужасный голос духа,
Как шорох листьев иль змеи,—
Приятны ль цехины мои?»
Напрасно, мучимый тоскою,
Окован мощною рукою,
Бежишь в обитель спящих жен;
Они невинны: легкий сон
Смыкает сладостно их очи,
Для них отрадны тени ночи,
В душе их царствует покой.
Напрасно с просьбой и мольбой
Ты ожидаешь состраданья;
Твой гнусный вид, твои рыданья,
Твои слова: я ваш супруг!
Как громом их сразили вдруг.
Испуга пагубного жертвы,
Они упали полумертвы
При этих горестных словах.
«Не муж явился к нам в рогах,
С брадой и шерстию козлиной;
Но дух подземный, нечестивый,
Приняв козла живого вид,
Его устами говорит».
И крик детей, и жен смятенье,
И в доме страшное волненье,
И визг, и вой: «Алла, Алла!»,
И быстролетная молва,
И речи, сказки об имане
И о смешном его кафтане
В селенье быстро разнеслись.
«Где, где он? — вопли раздались.—
Кажите нам сего урода!»
И сонмы буйные народа
К нему нахлынули на двор.
«Вот дух нечистый, вот мой вор! —
Кричал с горящими глазами,
И угрожая кулаками,
И вне себя Абдул-Мелек.—
Отдай, презренный человек,

$
Александр Иванович Полежаев
Сейчас мешок мой с золотыми,
Или я в ад тебя за ними,
Исчадье адово, пошлю;
Отдай мне собственность мою!»
«Абдул, Абдул! — сказал несчастный,—
Теперь я вижу, что напрасно
Не чтил Аллу я моего:
Правдиво мщение его!
Возьми твой клад: мне бес лукавый
Вдохнул поступок мой неправый».
«Теперь он боле не иман;
Его на петлю, на аркан! —
Кричал народ ожесточенный,—
Пускай во все концы вселенной
Пройдет правдивая молва,
Что так за гнусные дела
У нас карают всех злодеев».
«„Ура!” — раздался общий крик:
Пророк божественный велик!
Пред ним не скрыты преступленья,
И грозен час его отмщенья!
Покинь, Абдул, покинь твой страх,
Иман и клад в твоих руках».
«Так награждаются обманы
И козлоногие иманы!» —
Абдул безжалостно твердил
И по селу его водил
С веревкой длинною на шее.
«Сюда скорей, сюда скорее!» —
Кричали зрители вокруг;
И хилый дедушка, и внук,
И стар, и молод собирались,
Козлу смешному удивлялись
И тайно думали: «Алла!
Не дай нам образа козла».
Уже то время миновало;
Имана бедного не стало;
Покрыла гроб его ковыль;

Сказки русских писателей XVIII—XIX ев.
Но неизгладимая быль
Живет в преданьях и рассказах,
И об имановых проказах
Там и доселе говорят
И детям маленьким твердят:
«Дитя мое! Не делай злого
И не желай себе чужого,
Когда не хочешь быть козлом:
За зло везде заплатят злом».
И в час полночи молчаливый
Ребенок робкий и пугливый
Со страхом по полю бежит,
Где хладный прах его лежит.
И мусульманин правоверный
Еще доселе суеверно
Готов пришельцу чуждых стран
Сказать, что мертвый их иман
Нередко, встав из гроба, бродит
И криком жалостным наводит
Боязнь и трепет в тех местах,
Что — страшно думать о козлах.
1825—1826

Е. А. Баратынский
переселение душ
евес, любя семью людскую,
Попарно души сотворил
И наперед одну мужскую
С одною женской согласил.
Хвала всевышней благостыне!
Но в ней нам мало пользы ныне:
Глядите! ныне род людской,
Размножась, облил шар земной.
Куда пойду? мечтаешь с горем,
На хладный север, знойный юг?
За Белым иль за Черным морем
Блуждаешь ты, желанный друг?
Не всё. Задача есть другая.
Шатаясь по свету, порой
Столкнешься с родственной душой
И рад; но вот беда какая:
Душа родная — нос чужой
И посторонний подбородок!..
Враждуют чувства меж собой:
Признаться, способ мировой
Находкой был бы из находок!
Но он потерян между нас,
О нем живет один рассказ.
В земле, о коей справедливо
Нам чудеса вещает старь,
В Египте, жил-был славный царь.
Имел он дочь — творенья диво,
Красот подсолнечных алмаз,
Любовь души, веселье глаз:
Челом белее лилий Нила;
Коралла пышного морей
Устами свежими алей;

96
Сказки русских писателей XVIII—XIX не.
Яснее дневного светила
Улыбкой ясною своей.
В пределах самых отдаленных
Носилася ее хвала
И женихами привела
К ней полк царей иноплеменных.
И Мемфис град заликовал,
В нем пир за пиром восставал.
Светла, прелестна, восседая
В кругу любовников своих,
Моя царевна молодая
Совсем с ума сводила их.
И все бы ладно шло; но что же?
Всегда веселая, она
Вдруг стала пасмурна, грустна,
Так что на дело не похоже.
К своим высоким женихам
Вниманье вовсе прекратила
И, кроме колких эпиграмм,
Им ничего не говорила.
Какая же была вина,
Что изменилась так она?
Любовь. Случайною судьбою
Державный пир ее отца
Украсить лирною игрою
Призвали юного певца:
Не восхвалял он Озирида,
Не славил Аписа-быка,
Любовь он пел, о Зораида!
И песнь его была сладка,
Как вод согласное журчанье,
Как нежных горлиц воркованье,
Как томный ропот ветерка,
Когда, в полудень воспаленный,
Лобзает он исподтишка
Цветок, роскошно усыпленный.
Свершился вышний приговор.
Свершился! никакою силой
Не отразимый, с этих пор
Пред ней носился образ милый;
С тех пор в душе ее звучал,
Звучал всечасно голос нежный,
Ее питал, упоевал
Тоскою сладкой и мятежной!
«Как глупы эти дикари,

$
ввгеннй Абрамович Баратынский
97
Разноплеменные цари!
И как прелестен он!» — вздыхая,
Мечтала дева молодая.
Но между тем летели дни;
Решенья гости ожидали,
Решенья не было. Они
Уже сердиться начинали.
Сам царь досадою вскипел;
Он не охотник был до шуток
И жениха, чрез трое суток,
Избрать царевне повелел.
Была как громом речью гневной
Младая дочь поражена.
На что ж, в судьбе своей плачевной,
Решилась, бедная, она!
Рыдала долго Зораида,
Взрывала сердце ей обида,
Взрывала сердце ей печаль;
Вдруг мысль в уме ее родилась:
Лицом царевна прояснилась
И шепчет: «Ах, едва ль, едва ль...
Но что мы знаем? статься может,
Он в самом деле мне поможет».
Вам рассказать я позабыл,
Что в эту пору, мой читатель,
Столетний маг в Мемфисе был,
Изиды вещий толкователь.
Он, если не лгала молва,
Проник все тайны естества.
На то и жил почтенный дядя;
Отвергнув мира суету,
Не пил, не ел, не спал он, глядя
В глаза священному коту.
И в нем-то было упованье;
К нему-то, милые друзья,
Решилася на совещанье
Идти красавица моя.
Едва редеет мгла ночная,
И, пробуждаться начиная,
Едва румянится восток;
Еще великий Мемфис дремлет
И утро нехотя приемлет,

98
Сказки русских писателей XVIII—XIX кв.
А уж, покинув свой чертог,
В простой и чуждой ей одежде,
Но страха тайного полна,
Доверясь ветреной надежде,
Выходит за город она.
Перед очами Зораиды
Пустыня та, где пирамиды
За пирамидами встают
И (величавые гробницы)
Гигантским кладбищем ведут
К стопам огромной их царицы.
Себе чудак устроил тут
Философический приют.
Блуждает дева молодая
Среди столицы гробовой:
И вот приметен кров жилой,
Над коим пальма вековая
Стоит, роскошно помавая
Широколиственной главой.
Царевна видит пред собой
Обитель старца. Для чего же
Остановилася она,
Внезапно взором смущена
И чутким ухом настороже?
Что дланью трепетной своей
Объемлет сердце? что так пышет
Ее лицо? и грудь у ней
Что так неровно, сильно дышит?
Приносит песнь издалека
Ей дуновенье ветерка.
Песня
Зачем от раннего рассвета
До поздней ночи я пою,
Безумной птицей, о Ниэта!
Красу жестокую твою?
Чужда, чужда ты сожаленья:
Звезда взойдет, звезда зайдет;
Сурова ты, а мне забвенья
Бессильный лотос не дает.
Люблю, любя в могилу снвду;
Несокрушима цепь моя:
Я видел диво-Зораиду,
И не забыл Ниэты я.

вкгеннй ЛБрдмовнч Баратынский
99
Чей это голос? Вседержитель!
Она ль его не узнает!
Певец, души ее пленитель,
Другую пламенно поет!
И вот что боги ей судили!
Уж ей колена изменили,
Уж меркнет свет в ее очах,
Без чувств упала бы во прах,
Но нашей деве в то мгновенье
Предстало чудное виденье.
Глядит: в одежде шутовской
Бредет к ней старец гробовой.
Паяс торжественный и дикой,
Белобородый, желтоликой,
В какой-то острой шапке он;
Пестреет множеством каракул
На нем широкий балахон;
То был почтенный наш Оракул.
К царевне трепетной моей
Подходит он; на темя ей
Приветно руку налагает,
Глядит с улыбкою в лицо
И ободрительно вещает:
«Прими чудесное кольцо:
Ты им, о дева! уничтожишь
Хитросплетенный узел твой;
Кому на перст его возложишь,
С тем поменяешься звездой.
Иди, и мудрость Озирида
Наставит свыше мысль твою.
Я даром сим, о Зораида,
Тебе за веру воздаю».
Возвращена в свои чертоги,
Душою полная тревоги,
Царевна думает: «Во сне
Все это чудилося мне?
Но нет, не сновиденье это!
Кольцо на палец мой надето
Почтенным старцем: вот оно.
Какую ж пользу в нем найду я?
Он говорил, его даруя,
Так бестолково, так темно».
Опять царевна унывает,
Недоумения полна;

100
Сказки русских писателей XVIII—XIX вк.
Но вот невольниц призывает
И отыскать повелевает
Свою соперницу она.
По повелению другому,
Как будто к празднику большому
Ее ч�