Ю. К. ВОРОБЬЕВ И. В. СЕДИНА
1ВьРт
Ю. К. ВОРОБЬЕВ, И. В. СЕДИНА
ЗАПАДНОЕВРОПЕЙСКИЕ ЯЗЫКИ
В РУССКОЙ КУЛЬТУРЕ
XVIII ВЕКА
САРАНСК ИЗДАТЕЛЬСТВО МОРДОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА 2007
УДК 811:008(470)
ББК 411
В751
Рецензенты:
кафедра теории и практики перевода Ставропольского государственного университета (заведующий — доктор филологических наук профессор С. В. Серебрякова);
доктор филологических наук профессор С. И. Дубинин
На обложке использованы картины «Российского Царственного Дома» (1893—1898 гг.) и художника А. Кившенко «Екатерина II в кабинете Ломоносова, первого русского поэта и ученого» (1764)
Воробьев Ю. К.
В751 Западноевропейские языки в русской культуре XVIII века / Ю. К. Воробьев, И. В. Седина. — Саранск : Изд-во Мордов. ун-та, 2007. — 232 с.
ISBN 978-5-7103-1596-5
В монографии впервые на материале западноевропейских языков задается оригинальная норма культурологического (семиотического) описания языковых и внеязыковых фактов отечественной культуры XVIII века. Предметом описания являются западноевропейские языки, внесшие колоссальный вклад в становление самых разных форм светской жизни России, в формирование у россиян европейского менталитета. Авторами привлечен широкий круг источников, позволивший представить читателю семиотическую картину бытования западноевропейских языков.
Предназначено для филологов, культурологов, историков и специалистов в области истории русской культуры.
УДК 811:008(470)
ББК 411
ISBN 978-5-7103-1596-5	© Воробьев Ю. К., Седина И. В., 2007
© Оформление. Издательство Мордовского университета, 2007
Введение
еобычайное расширение функций иностранных язы-ков в современной России, значительное количество GA С/ сфер их использования демонстрируют нам социокультурную и политическую актуальность вопроса использования иностранных языков, их роль и место в русскоязычной культуре. Именно благодаря активному использованию иностранных языков программы делового, научного и культурнообразовательного обмена существенным образом влияют и видоизменяют структуру речевых отношений в разных сферах общения и стиль жизни. Изменение стиля жизни Ю. В. Рождественский назвал «поновлением общественной жизни» [204, с. 14]. «Всякое поновление, для того чтобы быть правильным и грамотным, стремится отыскать себе прецедент в прошлом, либо в виде сформулированных правил, либо в виде уникальных фактов. Поэтому всякое новое движение стиля требует опоры на прошлое» [там же]. Это значит, что в нашей истории желательно найти те факты культуры, которые могут объяснить и обосновать новый стиль жизни.
Значительная роль в меняющейся системе речевых отношений принадлежит в первую очередь западноевропейским языкам, поэтому представляется чрезвычайно актуальным рассмотреть некоторые вопросы языковой политики России в ретроспективном аспекте. В своем «Наказе» (1766 год) Екатерина II заявила, что Россия есть европейская держава. Эти слова подвели определенный итог в решении великой культурно-исторической и социально-политической задачи, которую пытались решать еще предшественники Петра I.
Причины западной ориентации России четко сформулировал В. Кантор: «Россия через Запад тянулась к своим первоисто-кам, ведь начало нынешней и восточной и западной Европы коренится в одном событии — в принятии христианства. И, разумеется, духовное родство России с Западной Европой, несмотря на отличие православия от католицизма и их вражду, было все же ближе, чем с мусульманским Востоком, с которым нас связала история. Тяга к Европе — это тяга к восстановлению разорванного когда-то сложными геополитическими противоречиями
и варварскими нашествиями единства европейской культуры» [160, с. 10]. Именно эту культурологическую установку мы и принимаем во внимание в обосновании предлагаемой темы исследования.
Потребность использовать опыт других европейских стран была вызвана всем ходом культурно-исторического развития России, шедшей по пути создания единого государства и, соответственно, общенационального языка. В конце XVII века перед правительством Петра I стояла сложнейшая многоаспектная задача — ликвидировать экономическую, военно-техническую, научную и культурную отсталость России. Этого требовала железная логика государственного интереса. Перестройка дворянского быта и всей официальной культуры в соответствии с европейскими ценностями носила в петровское время преимущественно принудительный характер. Большинство из заимствованных форм культуры не имело в России развитых аналогов. Их внедрение, освоение и развитие предполагало заимствование и языковых форм выражения. Войти в европейскую систему социально-политических, экономических и художественно-эстетических категорий первоначально возможно было, только преодолев языковой барьер. Обучение западному инженерному, военному делу, врачебному искусству, утверждение новых форм общественного сознания и европеизированных форм жизни были невозможны без практического знания западноевропейских языков. Перед страной стояла двуединая задача: изучение языков и их практическое многоаспектное использование. Ее решение и составляло основу языковой политики России. Без свободного владения иностранными языками (далее ИЯ) нельзя было противостоять иностранным державам в отстаивании российских внешнеполитических и экономических интересов. Именно активная языковая политика позволила русскому правительству провести глобальную ликвидацию экономической, технической и культурной отсталости.
В течение жизни буквально одного поколения произошел радикальный переворот во взглядах на значимость иностранных языков в общественной и частной жизни. Благотворные последствия яыковой политики дали возможность уже следующему поколению россиян идентифицировать себя с европейцами. В первом номере английского журнала «Московит», который вышел в 1714 году всего в 5 номерах, издатель Самюэл Бакли так характеризует собирательный образ русского, присланного в Англию царем: «Он [Плеско. — Авт.) хорошо владеет языками, и я могу без труда беседовать с ним... теперь он нередко проводит целые дни в моем обществе... при этом мы беседуем о множестве предметов...» [цит. по: 175, с. 25]. За первые два десятилетия XVIII века Италию, Францию, Голландию, Англию посетили
несколько сот россиян, обладавших, разумеется, разными способностями к изучению языков и наук, но всеми ими двигала одна мощная и сложная по своей структуре и динамике мотивация: страх не выполнить царский наказ, самолюбие, желание и нарастающее осознание необходимости учиться.
Новая европеизированная идеология, новая техническая политика, переустройство административной системы, новое предметное содержание жизни благотворно сказались на русском языке. Сближению его конструктивных форм с системами западноевропейских языков и обогащению способствовал перевод, особенно технической, общественно-политической и научно-популярной литературы [131, с. 57]. Неоценима роль и классических, и новых европейских языков в становлении общенаучной и отраслевой терминологии.
В конце XVIII века дипломат граф Сегюр дал следующую характеристику жителям российской столицы, разумеется, ее высшему классу. По его словам, петербуржцы «привыкли подражать иностранцам — одеваться, жить, меблироваться, есть, встречаться и кланяться, вести себя на бале и на обеде, как французы, англичане и немцы. Все что касается до обращения и приличий, было перенято превосходно. Женщины ушли далее мужчин по пути совершенствования. В обществе можно было встретить много нарядных дам, девиц... говоривших на четырех и пяти языках, умевших играть на разных инструментах и знакомых с творениями известнейших романистов Франции, Италии и Англии» [цит. по: 141, с. 5]. Известный дипломат недаром обратил внимание именно на языковую подготовку образованной части петербургского общества. В широком социальном плане владение россиянами ИЯ было первым обязательным признаком образованности.
Санкт-Петербург был местом пребывания царского двора, высшей аристократии, гвардии, иностранцев, обеспечивавших европеизированный стиль жизни столицы. Изначально многонациональный состав населения Петербурга и образованные горожане, использующие ИЯ, создавали среду многоязычия, в которой первыми языками на русскоязычном фоне были немецкий, голландский, французский, английский, итальянский, а в сфере науки — латинский. Так, у Н. И. Новикова в его «Опыте исторического словаря о российских писателях» именно «языковая» характеристика писателей и представителей русской науки являлась по сути главной [67].
Иностранные языки являются важнейшим компонентом инкультурации — процесса усвоения знаний и навыков, необходимых для жизни в другой культуре. Несмотря на это, культуроформирующие функции западноевропейских языков в России никогда не были предметом специального монографического иссле
дования, хотя культурология в лице ее авторитетного представителя Б. С. Ерасова прямо утверждает, что к сфере культуры относится «владение признанными иностранными языками» [151, с. 14].
Иностранные языки в России в XVIII веке выступали в роли проводников культуры, выполняя следующие функции: адаптивную (приспособление к незнакомой среде), гносеологическую (познавательную), коммуникативную (общения), интегративную (объединение в социальные общности), регулятивную (нормативную), игровую, или развлекательную. В настоящей монографии впервые предпринимается попытка описания некоторой общей картины функционирования западноевропейских языков, определения их культурного пространства, места в иерархии общественного бытия на одном из важных этапов российской истории.
Культурология представляет собой комплекс наук о культуре (философия, история, филология, психология, искусствоведение, педагогика и т. д.), где каждая имеет свой ареал и свой аспект в изучении во многом одних и тех же фактов действительности. В нашем исследовании мы попытались преодолеть «узкую глубину» каждой гуманитарной науки за счет «семиотической широты» предмета исследования. Нас интересует «культурный вес» западноевропейских языков. Взятая в широком культурологическом и социолингвистическом аспектах языковая проблематика способна стать интегративным междисциплинарным полем исследования. Многообразие манифестаций ИЯ в жизни общества является основой для различных способов их культурологической систематизации с выходом на выводы по таким «отраслевым» дисциплинам, как собственно история, историческая психология, историческая культурология, история педагогики и т. д.
Историческая культурология ориентирована на гуманитаризацию и антропологизацию своих методологических установок, на перенесение познавательного акцента с объектов истории на ее субъектов. В этом плане предлагаемая тема является многообещающей. Языковая компетентность личности, виды формальных и неформальных контактов между коллективами и отдельными личностями на разных языках ранее не становились предметом отдельного культурологического исследования.
История бытования западноевропейских языков в русской культуре всегда привлекала внимание филологов. В большинстве случаев их функционирование изучалось либо в контексте изучения истории русского литературного языка (заимствования), либо в свете других частных проблем их функционирования, либо в таких аспектах, как галломания, англомания, а также в переводческом аспекте.
Вопросы общего, специального и языкового образования в России изучаемого нами периода с разной степенью глубины и детализации освещены в работах М. П. Алексеева, А. Ю. Андреева, В. Д. Аракина, А. В. Арсеньева, Е. Ю. Артемовой, А. С. Архангельского, Н. Н. Ауровой, Н. И. Барбашева, С. А. Белокурова, В. Береловича, В. И. Блинова, А. Г. Брикнера, Ю. В. Васильковой, Ф. Ф. Веселаго, В. В. Виноградова, А. В. Вискова-това, Д. К. Вишневского, В. В. Владимирова, П. Н. Воронова, П. А. Галенковского, Ф. В. Грекова, П. Н. Дирина, А. Дунина, С. Ф. Егорова, Д. К. Жанэ, П. В. Знаменского, Е. Ф. Зяблов-ского, В. С. Иконникова, А. С. Князева, В. А. Ковригиной, Н. В. Козловой, В. И. Колосова, Ю. В. Костяшова, Г. В. Кре-тинина, М. Д. Курмачевой, П. Левицкого, А. П. Лободано-ва, Н. Л. Ломана, Т. В. Львова, Н. В. Малицкого, И. М. Мари-синой, Г. А. Милорадовича, А. М. Михайлова, Н. М. Молевой, Э. М. Белготина, Н. В. Нечаева, П. П. Пекарского, Н. О. Петрова, В. С. Ржеуцкого, А. И. Рогова, С. В. Рождественского, Ю. В. Рождественского, Г. И. Смагиной, В. Смирнова, С. К. Смирнова, А. И. Соболевского, А. Е. Сукновалова, П. Н. Столпянско-го, Н. В. Сушкова, М. В. Сычева-Михайлова, А. Г. Тимофеева, Д. А. Толстого, М. Ш. Файнштейн, М. Ш. Фандербек, Н. Д. Чечулина, А. В. Чудинова, С. П. Шевырева и др.
Факты использования ИЯ в системе гражданского и военного делопроизводства, в науке, медицине, торговле и мануфактурном производстве, сфере развлечений, а также частные вопросы языковой политики мы почерпнули в работах М. А. Алпатова, М. М. Богословского, И. А. Быховского, А. В. Гаврилова, В. Г. Гака, И. Э. Грабаря, А. И. Заозерского, В. А. Ковригиной, Н. В. Козловой, Ю. X. Копелевич, А. Кроткова, М. В. Ломоносова, Е. Н. Марасиновой, Н. Н. Молчанова, Г. Писарев-ского, К. А. Писаренко, В. Г. Рябцева, Л. Н. Семеновой, С. М. Соловьева, С. М. Троицкого, С. Л. Туриловой, В. А. Уля-ницкого, В. И. Федорченко, А. И. Ходнева, И. А. Чистович, Д. Шамрая и др.
В осмыслении проблем взаимоотношений русской и западноевропейских культур в социологическом и философском аспектах, которые прямо или косвенно относятся к рассматриваемой нами проблеме, мы опирались на работы П. М. Бицилли, Р. Ю. Данилевского, В. К. Кантора, А. Л. Лаппо-Данилевского, П. Н. Милюкова, В. Щукина и др. Впрочем, уже во второй половине XVIII века оценку влияния западноевропейской культуры на русскую, в частности языковые аспекты, давали Д. И. Фонвизин, Я. Б. Княжнин, И. П. Елагин, А. П. Сумароков, П. А. Плавильщиков, А. Г. Карин, Ф. Н. Глинка и др. Данные оценки носили именно культуроведческий характер. В русской драматургии, художественной литературе и публицистике XVIII века
критике подвергалось не собственно знание ИЯ, а «спровоцированная» этим знанием потеря эмоциональной связи с родиной. Какие бы критические замечания ни раздавались в течение трех столетий в адрес гувернеров-иностранцев (многие из них справедливы), надо отдать им должное в главном: они смогли дать своим многочисленным воспитанникам светское европейское образование, приобщить их к европейской культуре, к европейской системе ценностей.
Много интересных и важных для нас фактов удалось почерпнуть из литературоведческих и культуроведческих работ М. П. Алексеева, Г. А. Гуковского, Р. Ю. Данилевского, П. Р. Заборова, Ю. М. Лотмана, А. Н. Пыпина, В. П. Семенни-кова, И. 3. Серман, М. Н. Туманова, А. В. Федорова, П. И. Хоте-ева и др.
В разработке вопроса об использовании ИЯ в русской театральной жизни большую помощь оказали работы В. Н. Всево-лодского-Гернгросса, Н. В. Дризен, Н. А. Елизаровой, О. Э. Чаяновой, С. Щегловой.
До сих пор проблема комплексного культурологического изучения места, роли и значения западноевропейских языков в России XVIII века не становилась предметом специального исследования. Культурологическая история функционирования западноевропейских языков в России, их влияние на состояние и развитие русскоязычной культурной почвы относятся к числу наименее исследованных аспектов российской культуры. Как уже было сказано, многие проблемы функционирования ИЯ рассматривались не сами по себе, а с точки зрения примыкающих к социолингвистике научных областей знания: истории педагогики, языкознания, истории лингводидактики, истории русского литературного языка, истории придворной культуры, галломании, англомании и др. Недостаточность интересующих нас исследований объясняется тем, что для исторической науки собственно языковая проблематика никогда не представляла самостоятельного научного интереса. Чистый историк, исключая, разумеется, источниковедческий аспект, всегда смотрит сквозь призму языка на события, стоящие за текстом. С другой стороны, ИЯ как факт общественной жизни недостаточно исследованы в своих культурологических функциях. В основание нашего подхода к проблеме мы ставим методологическую установку, сформулированную П. М. Бицилли: «...очень полезно подвергать пересмотру наши привычные исторические понятия для того, чтобы при пользовании ими не впадать в заблуждения, порождаемые склонностью нашего ума приписывать своим понятиям абсолютное значение. Необходимо помнить, что правильность или ложность... научных понятий, зависит от избранной точки зрения, что степень их соответствия действительности может быть
большей или меньшей, смотря по тому, к какому историческому моменту мы их применяем, что их содержание постоянно... меняется» [11, с. 22]. Весь объем иноязычной «речевой продукции» в исполнении образованных россиян и иностранцев, служивших в России, абсолютно разнится с данными тех псевдо-реалистических картинок, которые предоставляют нам такие виды искусства, как художественная литература и кинематограф. Пытаясь образно осветить исторический факт, искусство невольно, а может быть, и вольно, скрывает «речевую оболочку» многих типичных и конкретных фактов, например заседания членов конференции Петербургской академии наук, приемы и балы при дворе, совет в Филях. В художественных исторических фильмах речевая подмена является общим местом, она не считается искажением фактов, но с научной точки зрения искажение исторической правды начинается именно с подмены «речевой ткани» события. Судить объективно о фактах той эпохи без учета их «речевой оболочки» ошибочно.
Хронологически наше исследование ограничивается XVIII веком. Это объясняется тем, что именно данное столетие было периодом информационного взрыва, временем самого широкого распространения иностранных языков в разных сферах общения в письменной и устной формах. Для сравнения обратимся к XVII веку. В его начале и середине высшим проявлением образования (в языковой форме) было (типичный вариант) знание греческого, латинского, старославянского и польского языков. Образование в России XVII века носило исключительно религиозный характер. Именно поэтому допетровская действительность не позволяет говорить о появлении личности европейского типа, о светской интеллигенции, о русском европеизме. Эти и другие подобные вопросы связаны с веком XVIII, прежде всего с его началом, когда многовековое религиозно-аскетическое мировоззрение в течение жизни практически одного поколения людей сменилось рационалистическим. Впрочем, мы не имеем права полностью отделять XVIII век от XVII, когда зародился и постепенно формировался интерес к европейской культуре. Утверждение в русской культуре европейских элементов началось прежде всего с отказа от политики изоляционизма и национальной замкнутости. И. Грабарь в этой связи отмечает: «К концу XVII века на Москве и на Украине властно утвердился стиль западного барокко. Ни одной из заморских новинок не чуралась Москва. Здесь были к тому времени бояре, любившие окружать себя произведениями европейского искусства и наладившие жизнь совсем на западный вкус» [142, с. 5]. Итак, вокруг россиянина уже во второй половине XVII века стал постепенно меняться вещный мир. Еще до Великого посольства в России трудились и служили сотни иностранцев, которые об-
щались между собой на родном или общих для Европы французском, немецком и латинском языках. Постоянный количественный рост иноземцев в России и систематические выезды русских в Европу в течение всего XVIII века с деловыми целями относительно быстро изменили языковую ситуацию внутри страны.
Условно нижняя хронологическая рамка нашего исследования определяется Великим посольством конца XVII века. Верхняя временная граница представляется более размытой, отсутствуют четкие социолингвистические критерии ее выделения, поэтому мы некоторым образом искусственно определили ее временем войны Наполеона с Россией. Приблизительно об этом периоде говорил Н. М. Карамзин: «Жалобы бесполезны. Связь между умами древних и новейших россиян прервалась навеки. Мы не хотим подражать иноземцам, но пишем как они пишут, ибо живем как они живут; читаем что они читают, имеем те же образцы ума и вкуса» [47, т. 9, с. 314—315].
Целью работы являются изучение культурогенеза такого явления, как иностранные языки в России, определение их новационных форм и ценностных характеристик, описание культурологических функций западноевропейских языков (немецкого, голландского, французского, итальянского, английского) в контексте русского культурно-исторического процесса XVIII века. Соответственно под европеизацией Русского государства мы понимаем именно западноевропейское влияние на Россию. Поставленная цель предполагает решение следующих конкретных задач.
1.	Классифицировать ИЯ по сферам использования, определить в структуре общественно-речевой практики того периода их официальный и неофициальный статус по отношению к русскому языку.
2.	Охарактеризовать общие и дифференциальные функции ИЯ.
3.	Описать многоязычие как дифференциальный признак российской общественно-языковой практики XVIII века.
4.	Дать жанровый анализ тех устных и письменных форм речи, в которых реализовывалась иноязычная компетенция россиян.
5.	Выявить факты внутренней языковой политики, связанные с использованием ИЯ в деятельности различных государственных органов.
6.	Персонифицировать по возможности факты манифестации западноевропейских языков в разных сферах общественной и частной жизни образованных россиян.
Итак, иностранные языки в русской культуре XVIII века есть суммарное понятие, которое необходимо расчленить на устные и письменные речевые жанры и описать по сферам применения, степени их использования (сравнительно с русским языком 10
и между собой) и хронологическим отрезкам (изменение функций ИЯ в разные исторические периоды).
На первый взгляд вопрос о культуроформирующих функциях иностранных, уже — западноевропейских, языков в русской культуре XVIII века может показаться надуманным. Слишком тонка предметная ткань исследования, которое обязывает нас удержаться, во всяком случае пытаться, в рамках фиксации культурологических функций: научной, образовательной, управленческой, эпидейктической. Систематическое описание этих функций и жанровых форм, в которых они реализовывались, способно, на наш взгляд, уточнить представление о месте и роли ИЯ в русской культуре. Концентрация внимания именно на сферах функционирования ИЯ и жанровых формах иноязычной словесности обязывает нас фиксировать их как можно в более дробном виде. В статистическом плане эта попытка представляется трудновыполнимой, так как предполагает глубокое изучение архивных источников. Однако систематизация даже опубликованных данных, разбросанных во многих сотнях исследований, касающихся разных сфер экономической, общественно-политической и культурной жизни России, дает возможность через часть увидеть целое. Полученные результаты позволят точнее определить социолингвистическую структуру самого российского общества.
Предпринимаемый анализ культуроформирующих функций ИЯ в России XVIII века требует определенных концептуальных ограничений. За пределами нашего исследования остаются степень нормированности западноевропейских языков в России в указанный период, взаимоотношение литературного языка и его диалектов, литературного и обиходно-разговорного стиля. Мы оставляем в стороне вопросы региональной языковой интерференции, которая могла придать, например, французскому языку «нижегородскую» окраску, и исходим из того, что официальная русская культура стремилась использовать западноевропейские языки в их литературной форме, единственно возможной для выполнения ими гносеологической, образовательной и управленческой функций.
Мы не рассматриваем специально проблемы англомании, галломании, славянофильства и т. п., которые как бы напрашиваются самой постановкой вопроса. Мы придерживаемся точки зрения В. Щукина, согласно которой западничество выражалось «не в презрении к России, а в отрицании ее отсталости и патриархальности: оно было во многом утопической и, вне всякого сомнения, оптимистической верой в будущее русского народа» [247, с. 125]. Мы не анализируем специально издания на западноевропейских языках и будем касаться их лишь в той мере, в какой они помогут решению поставленной задачи.
Нас интересуют вопросы сознательного культивирования западноевропейских языков в России. Несомненно, что владение многими элементами европейской культуры, в частности ИЯ, влияло на рост самосознания россиян, формировало чувства духовной независимости, личной ответственности. Но вот меняло ли знание и использование ИЯ национальную структуру души? Частично мы попытаемся ответить на этот вопрос. Известный просветитель Н. И. Новиков говорил: «...не все еще у нас, слава Богу, заражены Франциею; но есть много и таких, которые с великим любопытством читать будут описания некоторых обрядов в сожитии предков наших употреблявшихся... Напоенные сенским [Сена. — Авт.] воздухом сограждане наши станут может быть пересмехать суеверие и простоту, или по их глупость наших прапрадедов: но одни ли Россияне подвержены были суеверию? — Пусть припомнят господа наши полуфранцузы день святого Варфоломея... К тебе обращаюсь я, любитель Российских древностей... не взирай на молодых кощунов, ненавидящих свое Отечество...» [35, ч. 1, с. V—VI].
Того, кто изучает историю архитектуры, скульптуры, живописи, музыки, военного дела в России, редко всерьез интересуют такие, казалось бы, частные вопросы, как степень владения иностранным художником, музыкантом, военным или инженером, прибывшим в Россию, западноевропейскими языками, и факты реализации их в профессиональной деятельности и быту. В таких случаях исследователь смотрит сквозь призму «речевой деятельности» специалиста на его деятельность профессиональную. Нас же интересует именно «речевая деятельность» любого иностранного специалиста, которая как факт его речевой культуры становится основной. Итак, культурологическая точка зрения предполагает изучение культурной составляющей пребывания иностранцев в России независимо от их специальности, общей и частной эрудиции, языковой компетенции, которую они в разных видах проявляли, привнося в наш придворный, научный, военный, управленческий, официальный и неофициальный быт европейские формы и стиль общения.
Многие факты речи того времени не поддаются точному описанию и объяснению в связи с тем, что ушла в небытие «речевая действительность» эпохи. В этом случае для исторической культурологии важны не только прямые факты, но и косвенные данные, которые позволяют делать близкие к истинным умозаключения. Например, изучая вопрос о владении образованными россиянами ИЯ, необходимо дать культурологический анализ такого типичного для России XVIII века явления, как поездки за границу. Классификация поводов выездов россиян за рубеж (официальная командировка, путешествие, учеба, лечение и т. д.), а также причин пребывания в России иностранцев дает исследова
телю возможность сделать определенные выводы о степени владения россиянами ИЯ.
В качестве основной культурологической единицы описания материала мы выдвигаем концепт «иностранный язык». Предлагаемое имя концепта было четко осмыслено языковым сознанием образованных россиян той эпохи. Его лингвокультурное понимание предполагает фиксацию характеризующих данное явление ментальных фактов эпохи и переживаемых в связи с этим их носителями ассоциаций.
Рабочими понятиями являются: «коммуникативная функция», «культуроформирующая функция языка», «языковая ситуация», «языковая политика», «официальный и неофициальный статус языка», «речевой жанр», «комбинаторика языков», «выбор языка», «устная и письменная форма языка», «языковая и жанровая компетентность», «речевое поведение», «речевая стихия», «речевой коллектив».
Источниковедческий этап любого научного исследования является основополагающим для получения объективных выводов. Поставленные цели исследования потребовали привлечь широкий круг источников, характеризующих разные аспекты политической, хозяйственной, военной, научной, учебной, дипломатической жизни России того периода. Привлекаемые нами источники можно разбить на несколько групп:
1.	Законодательные документы эпохи, представленные именными, сенатскими, синодскими и другими указами.
2.	Регламенты и уставы различных государственных учреждений и учебных заведений.
3.	Административно-распорядительные документы, составляющие деловую переписку.
4.	Частная переписка и мемуарная литература эпохи. В мемуарной литературе можно встретить прямые указания на язык, на котором велась светская (официальная или неофициальная) или научная беседа, хотя чаще всего для авторов записок важным является не упоминание о языке, а сама тема беседы. В аристократических, придворных и научных кругах переход с немецкого на французский, с французского на русский и вновь на немецкий или французский, а также любая их комбинаторика с латинским языком были таким обыденным фактом, что мемуарист далеко не всегда чувствовал необходимость фиксировать эти переходы, если, конечно, темой разговора не становился сам язык. Мы придерживаемся мнения Е. Н. Марасино-вой о том, что для определенных видов социально-психологических исследований использование источников «личного происхождения» является наиболее перспективным [182, с. 4]. При анализе мемуарной литературы важно учитывать временную отдаленность написания источников от описываемого периода.
Н. Греч писал свои записки в преклонном возрасте и, разумеется, не мог быть точным в хронологическом и фактическом изложении событий. Как пишет сам Н. Греч: «...возобновляю на 62-ом году жизни безуспешно начатое на 34-ом» [25, с. 5]. Другим запоминаются детали. Так, Ф. Ф. Вигель в своих записках подчеркивал: «Все окружавшее меня сильно возбуждало во мне внимание и любопытство, все врезывалось мне в память и все в ней сохранилось» [16, кн. 1, с. 6]. В своем исследовании мы используем воспоминания и записки русских современников XVIII века: Б. X. Миниха, Э. Миниха, А. Т. Болотова, И. М. Долгорукова, Е. Ф. Комаровского, Р. М. Цебрикова, С. Н. Глинки, П. И. Полетики, Ф. Н. Голицына, В. Н. Головиной, А. Е. Лабзиной, А. М. Грибовского, Г. Р. Державина, С. А. Порошина, Ф. Ф. Вигеля, В. Н. Зиновьева, П. В. Чичагова, графов Воронцовых и др.
Особую часть мемуарной литературы представляют записки иностранцев, побывавших в России. Их интересовал любой факт, который прямо или косвенно свидетельствовал о культурных достижениях страны, в частности о степени образованности россиян. Первым мерилом образованности в то время было знание иностранных языков. В своих записках иноземцы (путешественники, дипломаты, ученые) проявляли интерес прежде всего к быту русских, привычкам, манере общаться, т. е. к их языковой компетенции. Записки К. де Бруина, И. Корба, Ф. X. Вебера, Юста Юля, Ф.-В. Берхгольца, Г.-Ф. Бассевича, Дука де Лирия, леди Рондо, де ля Мессельера, лорда Мальмсбюри, У. Кокса, М.-Д. Корберона, X. Г. Манштейна, Л.-Ф. Сегюра, Тесби де Бель-кура, Ш. Массона, г-жи Виже-Лебрен, аббата Жоржеля и др. являются ценнейшим источником по исследуемой нами проблеме.
Довольно часто впечатление, полученное иностранцем от общения с образованным россиянином, вступало в противоречие со сложившимся в его сознании еще до приезда в Россию стереотипом, чаще всего негативного характера. Пропущенные сквозь призму субъективного наблюдения, эти оценки российской действительности, разумеется, не могли быть полностью объективными. Эмоции и личное отношение так или иначе проявляются в их записках. Однако нас интересуют в первую очередь не эмоции и личные пристрастия, а те оценки, которые иностранец вряд ли стал бы выдумывать, особенно в тех случаях, когда они носили позитивный для России характер.
5.	Походный, путевой и камер-фуръерский журнал, ежедневно, с разной степенью подробности фиксировавший официальную и частную жизнь российских императоров. До 1775 года он выходил под следующими заглавиями: «Походный и путевой журнал Петра I», «Походный журнал», «Журнал камер-фурь-
ерский», «Журнал придворной конторы», «Церемониальный журнал». С 1775 года он выходил под названием «Церемониальный камер-фурьерский журнал».
6.	Данные словарей, составленных в исследуемый нами период, а также современных словарей. С одной стороны, упоминание о владении каким-либо лицом иностранными языками в современном энциклопедическом или тематическом словаре является достоверным хотя бы потому, что автор словарной статьи провел предварительную источниковедческую работу и несет ответственность за приводимые факты; с другой — приходится учитывать, что автор статьи пользуется теми же источниками, что и любой другой исследователь эпохи. Добросовестный автор словарной статьи обычно подчеркивает, какими языками то или иное лицо владело лучше и в какой форме. Иногда приводятся оценки современников, которые хронологически наиболее близки к описываемым фактам, хотя и они всегда несут в себе определенную долю субъективизма.
По степени значимости всю фактологическую базу нашего исследования можно разделить на две части:
1) собственно письменные свидетельства эпохи, полностью или частично составленные на западноевропейских языках (приказы, планы кампаний, диссертации, монографии, статьи, пьесы, стихи, письма и др.);
2) упоминания о тексте (развернутые или краткие), произнесенном или написанном на иностранном языке («текст» в тексте).
Большую источниковедческую проблему представляет собой степень достоверности упоминаний, разбросанных по текстам разных типов. Известно, что характер использования языка, как родного, так и иностранного, в практической деятельности чиновника, инженера, писателя значительно отличается. Разная целевая установка определяется профессиональной ориентацией личности. Административно-распорядительная речь направлена на «материализацию» действительности. Научно-техническая речь стремится объективно смоделировать действительность. Художественная речь требует от автора воображения и индивидуального художественного вкуса. Каждый из этих типов речи имеет как устную, так и письменную форму. Поэтому судить о степени владения иностранным языком чиновника, инженера, писателя, а также военнослужащего, переводчика, придворного и т. д. иногда затруднительно. Включение исторического лица в нашу систему описания определяется и субъективным моментом, связанным с тем, что сами упоминания об уровне владения иностранным языком тем или иным лицом, особенно в мемуарной литературе, их авторами чаще всего не расшифровывались, не уточнялись.
Судить более или менее объективно о всех сторонах и оттенках языковой жизни эпохи мы можем только на основе глубокого погружения в значительный по объему эмпирический материал, к чему мы и приступаем.
1.	Гносеологические функции западноевропейских языков
1.1.	Многоязычие российской науки
аучная деятельность есть взаимодействие познающе-го субъекта с объективной реальностью, которое предок С/ полагает обязательную вербализацию этого взаимодействия. Научное знание накапливается, сжимается, откладывается, транслируется в сознании познающего субъекта всегда в той или иной языковой форме. Для научной истины безразлично, на каком языке она доказывается и распространяется, а для используемого с этой целью языка — небезразлично в том смысле, что выбор языка есть свидетельство завоеванного им научного авторитета. Научный труд иностранца, написанный вне России, мог издаваться в России или на языке оригинала, или в переводе на авторитетный международный язык, скажем, на французский. Возникает вопрос, какие языки для своих научных изысканий выбирали те ученые-иностранцы, которые долгое время жили в России, каковы были российские традиции в выборе языка науки?
В Россию «латинствующая» наука пришла вместе с западноевропейскими языками, в первую очередь немецким и французским. В течение первых десятилетий XVIII века произошел резкий скачок из времени практически полного отсутствия светской науки и светской школы в период научного многоязычия. Почти всю функциональную парадигму светской науки стали обеспечивать четыре языка: латинский, русский, немецкий и французский [133, с. 66—118].
Спорным, на наш взгляд, является мнение о том, что внедрение в науку русского языка искусственно тормозилось. В такой оценке вместо рационального аспекта доминирует эмоционально-патриотический. Русский язык середины XVIII века не имел широких научных традиций, еще не был способен выражать весь объем научных понятий. Он только формировался, испытывая понятийные и, соответственно, языковые трудности. В декабре 1724 года, т. е. за несколько месяцев до открытия
Петербургской академии наук, в донесении Сенату говорилось: «Между иными языками [кроме латинского. — Авт.] весьма нужны: немецкий, французский и греческий: во-первых, что на сих многие обращаются [переводятся. — Авт.] книги, в которых все ведомые науки обретаются; к тому же еще, что немецкий и французский в общем житии и обхождении великие дает способия. Того ради и сим языкам молодые люди будут обучаться» [56, т. 1, с. 74—76]. Итак, научный авторитет немецкого и французского языков был отмечен уже в самом начале деятельности академии наук.
Правовой статус немецкого, французского, русского и латинского языков в сфере российской науки определялся Регламентом Петербургской академии наук 1747 года: «...как все изобретения, так и журнал и все, что в собрании Академиками отправляться имеет, должно писано быть на латинском или русском языке, а французский и немецкий никогда употреблен быть там не должен» [77, т. 12, с. 733]. Предоставление русскому и латинскому языкам статуса официальных означало, что немецкий и французский должны использоваться в основном в качестве посредников нового научного знания, и тексты, составленные на этих языках, в любом случае будут переведены на русский и латинский. Такой раздел требовал и соответствующей языковой подготовки слушателей Академического университета. По Регламенту 1747 года «студенты должны уже искусны быть в языке латинском, дабы лекции в науках, которых на ином ни на каком языке давать не позволяется, как токмо на латинском и русском, могли они совершенно разуметь» [там же, с. 735]. Изначально планка владения особенно латинским была поднята на высокий уровень. Студенты глубоко изучали не только грамматику, но и функциональную стилистику. В своем отчете за 1748 год о самостоятельном изучении анатомии студент Алексей Протасов, в частности, указывал: «Прочее время употреблял я к читанию латинских классических авторов и экзер-цированию в штиле латинского языка» [56, т. 9, с. 28]. Более подробно функции латинского языка в сфере науки изложены в монографии Ю. К. Воробьева [133].
В деятельности Петербургской академии наук можно отметить большое количество примеров, когда все «рабочие» языки науки использовались по отношению к новому научному факту практически одновременно. Если тексты составлялись первоначально на латинском языке с последующим переводом на русский, то затем они довольно часто переводились на немецкий и французский языки. Так, в 1747 году профессор Винцгейм писал президенту Петербургской академии наук Кириллу Разумовскому: «...вашему высокографскому сиятельству честь имею представить к высокой апробации предисловие к латинскому Атласу 18
Российской империи на латинском и немецком языках, с приложенным переводом на французский язык» [56, т. 8, с. 403]. В 1748 году Г. Ф. Миллер обращается с докладной запиской в канцелярию Петербургской академии наук: «...переводчик Кондратович весьма мало при историческом департаменте служить может, потому что он только переводит с латинского на российский язык и редко случаются у меня такие переводы, для того, что сибирские описания способнее сочинить на немецком языке и охотнее на оном или на французском языке от иностранных будут читаны, нежели на латинском» [там же, т. 9, с. 240]. Характерное замечание, и кого — самого Миллера, столпа латинского образования в Петербургской академии наук! Может быть, впервые академик открыто признал, что достижения российской науки легче пропагандировать в Европе на немецком и французском языках, чем на латыни, которая была известна преимущественно в ученой среде. Обратимся также к проекту М. В. Ломоносова по переустройству Петербургской академии наук (1764). В главе V «О публичных собраниях» он рекомендовал: «Предлагать одно или два сочинения на российском языке, третие может быть и на латинском. Ежели ж присутствие весьма знатных иностранных персон, ни латинского, ни российского языка не разумеющих, потребует, то читать одно сочинение на немецком или на французском языке, в котором автор должен быть совершенно искусен в рассуждении исправного штиля и чистого выговору. Природные россияне должны свои речи предлагать на латинском языке или по требованию нужных обстоятельств на своем природном» [51, т. 10, с. 158]. В приведенной цитате особый интерес представляют для нас высокие требования к языковой подготовке ученого, взявшего на себя ответственность формулировать научные идеи на неродном для себя языке. В книге «Палаты Санкт-Петербургской Императорской Академии наук» (Санкт-Петербург, 1741) подписи под каждыми чертежом и гравюрой составлены на четырех языках в следующем порядке: русский, немецкий, французский, латинский. Подобных многоязычных научных изданий в XVIII веке были выпущены десятки.
Многоязычие российской науки подтверждается и многочисленными фактами из личных биографий российских ученых. Так, ординарный профессор натуральной истории и земледелия Московского университета М. И. Афонин получил домашнее образование, затем поступил в дворянскую гимназию при Московском университете, по окончании которой в 1758 году с двумя товарищами уехал в Кенигсберг, где целый год усиленно изучал латинский и немецкий языки. И только после экзамена по этим языкам трое были приняты в число студентов. Позднее М. Афонин с А. Карамышевым были отправлены в Упсальский универ
ситет (Швеция), где помимо зоологии, ботаники и минералогии изучали шведский и датский языки. После защиты диссертации (разумеется, на латинском языке) Афонин вернулся в Московский университет, где его вновь экзаменовали по немецкому и французскому языкам. С 1770 года он читал лекции по естественной истории на латинском языке, а по земледелию — на русском [209]. Такие факты были не единичны, они свидетельствуют о свободном переходе ученых при обсуждении интересующих их вопросов на любой из «рабочих» языков российской науки.
Переводы научных текстов и текстов государственной важности с иностранного языка на русский часто сопровождались одновременным переводом этого текста на другой ИЯ. 25 июня 1736 года главный командир Петербургской академии наук барон фон Корф приказал: «Книгу Турецкий воинский устав, которая на французском и италианском графа Марсигли языках имеется, переводить секретарю Василию Тредьяковскому потетрад-но на русский язык... а из канцелярии русские [тетради. — Авт.] отдавать в российскую типографию... печатать... четыре тысячи экземпляров; а на французском языке оригинал той книги листы отсылать к адъюнкту Штеллингу, которые ему переводить на немецкий язык» [56, т. 3, с. 99]. Так в России постепенно пополнялась текстовая база на немецком и французском языках.
Понимание важной гносеологической роли немецкого и французского языков находило отражение и в учебном процессе. В 1736 году Ломоносов вместе с группой молодых людей, перед тем как отправиться на учебу за границу, получили инструкцию, в которой, в частности, говорилось: «Стараться... о получении такой способности в русском, немецком, латинском и французском языках, чтобы они свободно говорить и писать могли» [195, т. 2, с. 290]. Итак, находясь за границей, командированные от российской науки должны были совершенствоваться во всех четырех «рабочих» языках для учебы в Петербургской академии наук. В материалах академической канцелярии за 1749 год читаем: «...по репорту профессора Миллера в университете студентам учиться немецкому и французскому языку, ибо без разумения оных благопоспешества в науках довольно быть не может» [56, т. 9, с. 678]. На этой же основе строилась деятельность и чисто учебных заведений, учебные планы которых предусматривали возможность для выпускника заниматься научной работой. В уставе Сухопутного шляхетского кадетского корпуса (1731) подчеркивалось: «А ежели таких учителей, которые б Российскому языку искусны, довольное число найти не можно, то во всех классах надлежит сначала обучать иностранным языкам, французским и немецким, понеже молодые люди скорее оные языки, из которых им науки разуметь, перенимать могут...» [77, т. 8, с. 558—559].
Научное многоязычие порой принимало экзотические формы. Диссертация М. В. Ломоносова «По физике и корпускулярной философии» (всего 276 параграфов) написана на латинском языке, однако § 183 представлен на французском языке, а § 108— 109 — на немецком [51, т. 1, с. 103—160]. В тексте «Лабораторного журнала» Ломоносова за 1751 год латинский текст перемежается русскими фразами и отдельными словами на русском, немецком и греческом языках [там же, т. 2, с. 371—438].
Обратимся к языковому аспекту научной переписки. В табл. 1 представлена выборка из 1 363 писем, полученных Петербургской академией наук из-за границы. Она достаточно репрезентативна, чтобы сделать предварительный вывод о том, какие западноевропейские языки были наиболее употребительны в научной переписке того периода. Выделенные строчки таблицы свидетельствуют о том, что подавляющая часть научной корреспонденции второй половины XVIII века составлялась на двух языках — немецком и французском. Некоторое преобладание писем на немецком языке объясняется, на наш взгляд, тем, что именно с немецкими университетами Петербургская академия наук имела наиболее прочные связи.
Таблица 1
Ученая корреспонденция Петербургской академии наук XVIII века 1766—1800 [97; 98]
Год	Языки, на которых поступала корреспонденция					
	Немецкий	Французский	Английский	Латинский	Итальянский	Русский
1	2	3	4	5	6	7
1766	2	3				
1767	2	1				
1768		1				
1770	2	4				
1771	6	17		2		
1772	5	8				
1773	23	29		1		
1774	20	25		1		
1775	3	5				
1776		1				
1777		4		1		
1778		4				
1779		1				
Окончание табл. 1
1	2	3	4	5	6	7
1780	1	1		1		
1781		1				
1782		3		1		
1766— 1782	64	108		7		
1783	55	53	1	4	1	2
1784	47	67	2	3	1	2
1785	48	39	1	4		2
1786	60	44	1	1		4
1787	29	30	3	1	1	1
1788	40	38		6	1	2
1789	36	38		1		
1790	22	16	1	4		
1791	27	27	1	1		3
1792	45	19				
1793	26	18	3	2	2(1 пер. на русский и немецкий)	4
1794	14	7	1			
1795	23	13	1	1		5
1796	28	9	2			
1797	23	10	1	1		6
1798	26	29	1	3		8
1799	21	13		5		3
1800	15	18	1	4		2
1783— 1800	585	488	20	41	6	44
К началу второй половины XVIII века в российском научном сознании значительно вырос авторитет английского языка, что нашло отражение в составлении многоязычных переводных словарей. В предисловии к книге «Словарь на шести языках: российском, греческом, латинском, французском, немецком и английском, изданный в пользу учащегося российского юношества» читаем: «К познанию вещей учение многих языков столь
нужным быть стало в нынешние времена, сколь нужно было в древние Греческаго, а в новейшей Латинскаго языка». Благодаря стараниям европейских ученых «доведены их языки до такого совершенства, что мало в чем уступают греческому и латинскому. Можно на оных почти всем наукам учиться... а о художествах еще лучшее понятие получить можно из книг нынешних европейских языков, нежели Греческаго и Латинскаго» [76, предисл.].
Практика использования языков в Петербургской академии наук позволяет говорить о нескольких дуальных связках, в которых в разных комбинациях представлен латинский, русский, немецкий и французский языки (табл. 2).
Таблица 2
Соотношение использования языков в Петербургской АН
Языки	Статус
Латинский — русский	«Официальные» языки российской науки по Регламенту АН (1747)
Латинский — немецкий	Для большей части русских академиков первой половины — середины XVIH века родным языком был немецкий. Им свободно владели практически все профессора и адъюнкты
Немецкий — русский	Многие немецкие профессора довольно хорошо владели русским языком (Г. Ф. Миллер, Я. Я. Штелин, Л. Эйлер, А. Л. Шлецер, И. Г. Гмелин и др.)
Латинский — русский Латинский — немецкий Латинский — французский	В первые десятилетия существования АН большая часть материалов первоначально составлялась на латыни или переводилась на нее
1.2.	Гносеологические функции немецкого языка
Функции немецкого и латинского языков в российской науке XVIII века во многом совпадали. Если в Германии того времени сакральным языком науки оставалась только латынь, то в России — и латинский, и в определенной степени немецкий языки. Именно с них на русский язык до середины XVIII века переводилась бблыпая часть научной литературы.
Огромная роль в развитии российской науки принадлежит таким ученым Петербургской академии наук, как профессор химии М. В. Ломоносов, профессор элоквенции В. К. Тредиа-ковский, профессор ботаники С. П. Крашенинников, профессора
астрономии Н. И. Попов и С. Я. Румовский, профессор естественной истории И. И. Лепехин, профессор анатомии А. П. Протасов. Однако следует отметить, что в Петербургской академии наук с самого начала преподавательский корпус состоял в основном из западноевропейских ученых, преимущественно немцев. Значительный вклад в развитие российской науки внесли следующие западноевропейские ученые, профессора Петербургской академии наук:
историки — К. Ф. Модерах, Г. Ф. Миллер, X. Г. Крузиус, А. Л. Шлецер, И. Э. Фишер;
филологи — Г. 3. Т. Байер, Я. Я. Штелин, Г. Ф. В. Юнкер, И. X. Коль;
математики — Л. Эйлер, Г. В. Крафт, Д. Бернулли, Н. Бернулли, Я. Герман, X. Гольдбах, Ф. X Майер;
астрономы — Ж. Н. Делиль, А. Н. Гришов, X. Н. Винс-гейм, Г. Гейнзиус, Л. Делиль де ля Кройер;
механики — X. Г. Кратценштейн, И. Э. Цейгер;
физики — И. А. Браун, Г. Б. Бюльфингер, Г. В. Рихман, Ф. У. Т. Эпинус;
химики — У. X. Сальхов, А. И. Шерер;
ботаники — И. X. Буксбаум, И. Г. Гмелин, П. С. Паллас, И. И. Георги;
медики — Л. Л. Блюментрост, И. Вейтбрехт, И. X. Вильд, А. Кааву-Бургаве;
правоведы — И. С. Бекенштейн, Г. Ф. Федорович, Ф. Г. Штру-бе де Пирмонт.
Закрепленность многих из перечисленных лиц за определенной отраслью знаний носит условный характер. Так, например И. И. Георги и П. С. Паллас были и этнографами, и естествоиспытателями в самом широком смысле слова.
С 1725 по 1775 год, т. е. в течение 50 лет существования Петербургской академии наук, более половины ее членов были немцами или выходцами из немецкоязычных стран. На протяжении 1725 года в Санкт-Петербург прибыли 17 западноевропейских ученых, из них 13 немцев, 2 швейцарца и 2 француза. За первые 12 лет в академии в должностях профессоров и адъюнктов работали в общей сложности 40 человек, 32 из которых были из немецкоязычных стран [145, с. 47].
Президентами Петербургской академией наук в первые ее десятилетия также были немцы: Л. Л. Блюментрост (сын), Герман Карл фон Кайзерлинг, Иоганн Альбрехт фон Корф, Карл фон Бреверн. С 1725 по 1769 год должность ученого секретаря в академии занимали только немцы [там же, с. 53]. Каждому из академиков-иностранцев, а в своем большинстве это были выпускники немецких университетов, разрешалось привозить с собой в Петербург одного-двух учеников, которые поступали в Ака
демический университет и в дальнейшем должны были стать адъюнктами. Значительное количество немцев трудилось в академических мастерских.
Практически никто из приглашенных не знал русского языка, поэтому «рабочими» языками в Петербургской академии наук для немцев были латинский и немецкий. Русские, проучившиеся несколько лет в немецких университетах, могли остаться работать в Германии. Так, дворянин И. А. Полетика, окончив Киевскую духовную академию, четыре года (1746—1750) учился на медицинском факультете Кильского университета. Чтобы получить степень доктора медицины, он вновь выезжает за границу, где с 1752 по 1754 год слушает лекции в Лейденском университете. После защиты диссертации ему предложили кафедру в Кильском университете. Полетика стал первым русским профессором, преподававшим за границей. Он читал лекции на немецком языке в Киле с 1754 по 1756 год [119, с. 169].
Значительную часть научных исследований немецкие ученые переводили с латинского на немецкий язык. Именно эти языки доминировали, например, в системе здравоохранения. Ар-хиятер [главный медик. — Авт.] И. Г. Лесток издал 22 октября 1742 года распоряжение принимать в госпитали хорошо знающих латинский и немецкий языки. Объяснялось это тем, что преподавание в госпиталях шло или на латыни, или на немецком языке [238, с. 232].
В Петербургской академии наук немецкий и латынь были языками межнационального общения. Первый широко использовался в академическом делопроизводстве и в сношениях профессоров и сотрудников между собой, а также с другими государственными учреждениями (Сенатом, коллегиями и т. д.). Именно этим объясняется большая информационная емкость немецкого языка в сравнении с французским. На нем в Петербурге и Москве, а также Риге, Ревеле и Митаве печаталось большое количество научной и научно-популярной литературы. Например, в 1792 году профессор исторических и нравственных наук Сухопутного шляхетского кадетского корпуса X. X. Безак опубликовал на немецком языке философское сочинение «Philosophische Aufsatze». В 1796 году в Петербурге вышло в свет исследование И. X. Гинрихса «Начало, успехи и нынешнее состояние роговой музыки» («Entstehung, Fortgang und jetzige Beschaffenheit der Russischen Jagdmusik»). Книга И. И. Георги «Опыт описания императорской русской резиденции Санкт-Петербурга и достопримечательностей местности» (1794) в оригинале была написана на немецком языке. Семилетнее пребывание за границей профессора русского языка Дерптского университета А. С. Кайсарова позволило ему издать в 1804 году на немецком языке в Геттингене «Versuch einer slavischen Mythologie» («Мифологию славянскую
и российскую»). В 1805 году историк и нумизмат И. Ф. Круг представил в Петербургскую академию наук на немецком языке сочинение о монетах.
1.3.	Гносеологические функции французского языка
В первые годы деятельности Петербургской академии наук в ней работали три француза: географы братья Делиль и анатом Дювернуа. Но значимость французского языка в России определялась не количеством французских ученых, а общим научным авторитетом языка в европейской науке того времени. Братья Делиль практически не признавали русского языка, поэтому писали на французском. По особому решениию руководства академии часть научной продукции переводилась на французский язык и издавалась в России, прежде всего в Петербурге. Так, в 1735 году П.-Л. Леруа перевел с немецкого на французский язык сочинение Г. В. Крафта «Описание и использование универсального солнечного циферблата» («Description et usage d’un cadran solaire universel...», St.-Petersbourg). Академик Л. Эйлер писал свои труды не только на немецком, но и на французском языке, в частности «Начальные основания алгебры», «Письма о разных физических и филозофических материях», «Полное умозрение строения и вождения кораблей» (1773). Несколько работ по астрономии на французском языке опубликовал в 1770, 1778, 1783 годах сначала адъюнкт, а затем действительный член Петербургской академии наук А. И. Лексель. На французском языке свою работу по электричеству прислал в Петербургскую академию наук Д. А. Голицын. Она была опубликована в 1778 году. В сборнике трудов, выпущенном Московским университетом на латинском языке (1764), были помещены три диссертации Н. Г. Леклерка на французском языке, в частности на тему истории эпидемических болезней на Украине в 1760 году.
На французском языке издавались работы не только ученых, но и французских медиков-практиков, работающих в России. Например, в 1784 году вышла в свет диссертация хирурга Адмиралтейства Л. Дебу, посвященная роли музыки в лечении нервных болезней («Dissertation sur 1’effet de la musique dans les maladies nerveuses... medecin I’Universite de Pise, chirurgien a I’Amirante», St.-Petersbourg). В 1790 году врачом Э. Вишель-хаузеном была опубликована в Москве история болезни первого коменданта Москвы князя П. Гагарина («Sur la maladie de feu de prince Paul Gagarin»).
На французском языке печатались научные работы, выдвигаемые на конкурсы различными европейскими академиями, в частности Петербургской. В 1762 году в Петербурге был опубликован труд победителя открытого конкурса, объявленного Петербургской академией наук, французского астронома А. К. Кле-ро. Десятью годами раньше (1752) академия уже издавала два научных труда этого астронома. В 1770 году в Петербурге вышла в свет на французском языке работа Кристиана Майера, посвященная новым методам картографической работы, — «Nouvelle methode pour lever en peu de terns et a peu de frais une carte generale exacte de toute la Russie...». Она была издана по решению академии за подписью И. А. Эйлера, признавшего новый метод полезным и заслуживающим публикации. Практиковалась перепечатка научных статей из европейских научных журналов. Так, в 1773 году отдельной брошюрой вышла работа комиссара военно-морских сил Франции Л.-А.-Н. Лакруа по физике движения плавающих тел «Extrait du meca-nisme de mouvemens des corps flotants». В 1777 году в Петербурге была издана работа Ж. Б. Паррата «Общие понятия по космографии и хронологии» («Precis des notions necessaries pour 1’intelligence de la cosmographie et de la chronologie»). В 1781 году в Петербурге вышла работа по военной хирургии французского врача Массо «Essai sur des playes des armes a feu», а в 1786 году — исследование Ш. Л. Лонея по минералогии «Essai sur 1’histoire naturelle des roches, precede d’un expose systematique des terres et des pierres» (St.-Petersbourg). В 1778 году в Москве была опубликована перепечатка вышедшей в свет во Франции еще в 1631 году работы Ж. Коллессона по философии «L’idee parfaicte de la philosophie hermitique». В 1789 и 1794 годах в Петербурге были изданы две работы члена Королевского научного совета в Геттингене И. Н. Ж. Клостермана, посвященные вопросам географии и экономики, — «Recherches sur le degre du meridien entre Paris et Amiens»; «Discussion sur I’interet de 1’argent...»; в 1789 году в Петербурге вышло исследование профессора медицинского университета в Монпелье Ж.-Ш.-Г. Гримо, посвященное правильному питанию, — «Мё-moire sur la nutrition»; в этом же году — работа преподавателя литературы Сухопутного шляхетского кадетского корпуса А. К. Шторха об общих правилах литературы «Principes generaux des belles-lettres»; в 1795 году в Петербурге опубликовал диссертацию член Петербургского и Лейпцигского экономических обществ Г. А. Кольриф «О сверхлегких кирпичах» («Dissertation sur une nouvelle sorte de briques qui surnagent sur 1’eau»); в 1791 году были изданы изыскания по математике французского ученого Л.-Фр.-А. Арбогаста; в 1798 году вышла в свет работа Ф. К. Биберштейна, посвященная описанию земель западного
побережья Каспийского моря, — «Tableau des provinces situees sur la c6te occidentale de la Mer Caspienne...».
Характерным для того времени видом научной продукции были выступления академиков и профессоров на публичных заседаниях, которые проводились в Петербургской академии наук и Московском университете с определенной периодичностью. Количество только опубликованных речей подобного рода, в частности на французском языке, исчисляется десятками. 29 сентября 1776 года публичную речь в академии о производимых в России продуктах и о способах поддержания внешней торговли произнес член академии наук доктор медицины, профессор естественной истории И. А. Гильденштедт («Discours acaddmique sur les produits de Russie propres pour soutenir la balance du commerce extdrieure»). Президент АН С. Г. Домашнев издал в 1778 году в собственном переводе на французский язык «Речь о важности истории» («Discours sur 1’importance de 1’histoire demontrde par le dernier p6riode de celle de Russie»), произнесенную им на публичном заседании академии 29 декабря 1776 года.
Протоколы научных заседаний в академии наук велись преимущественно на латинском и немецком языках. Впрочем, язык научного протокола мог определяться языковой принадлежностью его составителя. Так, преподаватель французского языка Николай Билон, работавший в Московском университете с 1759 по 1765 год, занимал в течение двух лет должность секретаря университетской конференции и составлял протоколы на французском языке.
Приблизительно с середины XVIII века одной из важных функций французского языка стала популяризация научных проблем по разным отраслям знаний. Французским языком владело абсолютное большинство российских академиков и профессоров, как иностранцев, так и русских, разумеется, с разной степенью свободы. Из немецких академиков назовем Г. Ф. Миллера, И. Г. Гмелина, Л. Эйлера, Я. Я. Штелина, X. Гольдбаха. На французском языке написаны некоторые научные работы и письма академика Петербургской академии наук В. Ф. Зуева [215, с. 343].
Итак, научный процесс в России частично осуществлялся на западноевропейских языках. Русский язык находился в стадии наращивания своих гносеологических возможностей. На русском языке того времени было еще затруднительно детально обсуждать некоторые вопросы экономики, философии, нравственной философии и т. п. Высказывания М. В. Ломоносова и Н. Н. Поповского о том, чтобы дать ббльшую свободу в науках русскому языку, лишь подчеркивали необходимость доведения родного языка до нужных «научных кондиций». Западноевропейские языки, прежде всего немецкий и французский, выпол
няли наряду с русским и латинским определенные гносеологические функции практически во всех отраслях естественно-научного и гуманитарного знания [133]. Реализуя познавательные функции как у себя в метрополии, так и в других странах, они демонстрировали свою интеллектуальную силу, способность замещать без ущерба для научной точности латинский язык. Французский и немецкий языки осуществляли в российской науке те метаязыковые функции, которые русский язык полностью взял на себя уже в XIX веке.
Объем коммуникативных функций немецкого и французского языков в сфере науки был примерно одинаков. Некоторое преимущество немецкого языка объясняется тем, что большую часть академиков-иностранцев в течение всего XVIII века составляли выходцы из немецких университетов.
2.	Образовательные функции западноевропейских языков
се сферы духовной жизни России в XVIII веке были пронизаны идеями эпохи Просвещения, краеуголь-C1ZCZ ным камнем которой было образование. Важнейшее место в системе российского образования, за исключением народных училищ, занимали иностранные языки. Следует оговориться, что в нашем дальнейшем описании, в частности учебных планов разных учебных заведений, мы делаем акцент прежде всего на языковой подготовке учащихся без ее глубокой увязки с другими учебными предметами, что в определенной мере обедняет общую дидактическую картину, но с другой стороны, выявляет всю культурную и лингвокультурную значимость функционировавших в России западноевропейских языков.
2.1.	Государственные образовательные учреждения
2.1.1.	Школы качала XVIII века
Первое официальное правительственное решение о преподавании в России иностранных языков было принято 15 мая 1697 года. В Высочайшем указе говорилось, чтобы бояре и люди других чинов отдавали детей учиться итальянскому языку братьям Лихудам. Такое внимание к этому языку было вызвано практическими соображениями. Россия, готовившаяся к войне с турками, нуждалась в союзе с Венецией, а для этого требовались люди, знающие итальянский язык. По царскому указу к Лихудам было направлено 55 человек, но, по сведениям, составленным самими Лихудами, у них учились только 10 человек [217, с. 300]. Однако первым по значимости иностранным языком в России того периода был немецкий. Этому способствовали устойчивые торговые, политические и культурные связи с германскими княжествами, а также то, что среди жителей Немецкой слободы в Москве изначально преобладало немецкоговорящее насе-30
ление. В некотором смысле немецкий язык был в России того времени языком межнационального общения для находящихся в ней иностранцев. Одним из свидетельств первоначальной ориентации русского правительства на немецкий язык является пересказ Ф. X. Вебером разговора Петра I: «Однажды царь спросил у кого-то: „Неужели немецкий язык недостаточно богат, чтобы можно было вразумительно и понятно объясняться на нем!“ И тогда ему отвечали: „Да, немецкий язык достаточно богат для того", он выразил удивление, что немцы так сильно влюблены во Французский язык» [15, вып. 9, с. 1107].
О начале широкого языкового образования в самом конце XVII века сообщает «Поденная записка» (1699 год): «Тогда же началась школа Навигаторская, также и прочих наук школы начало свое воспринимать по малу стали, тако ж и разные художества; и приумножены школы латинские и вновь заведены немецкие и других языков» [126, т. 4, с. 288]. Довольно подробные сведения о первых немецких школах содержит исследование С. А. Белокурова. Обратимся непосредственно к источнику: «Из Посольскаго приказа описано: В прошлом де 1701 году отданы из того приказа в научение немецкаго, латинскаго и фран-цузскаго языков подъяческие дети [6 фамилий. — Авт.], а как они тем языкам совершенно научатся, и им быть в Посольском приказе в переводчиках» [122, с. 3]. В 1702 году в Москву из Саксонии по рекомендации приехал Яган Вернер «для учения школьнаго греческаго, латинскаго, немецкаго, еврейскаго языков в Москве» [там же, с. 38]. В этом же году при взятии русскими войсками Мариенбурга вместе с семьей и служанкой Мартой Скавронской (будущей императрицей Екатериной I) был пленен немецкий пастор и проповедник И. Э. Глюк. Находясь в Лифляндии с 1673 года, он зарекомендовал себя как учитель, филолог, просветитель. Характерно в этом плане отношение русского правительства к ИЯ как к ценностной категории. Летом 1703 года Глюк просил отдать ему для школы дом в Немецкой слободе, указывая, что он уже содержит учителя французского языка, на что глава Посольского приказа Ф. А. Головин велел своим дьякам: «...скажите, чтоб он [Глюк] того учителя французского языка... держал и велел ему при иных науках учить французскому языку и при приезде в Москву я школу ту учрежу и жалованье... тому французу определю» [цит. по: 165, с. 315]. В 1705 году в школе Глюка обучалось 28 учеников, в 1706 — 40, в 1709 — 73, в 1711 — 77. Фактически она была школой иностранных и классических языков при Посольском приказе. В 1714 году ее перевели в Петербург. Мы обнаружили некоторые сведения по персональному составу учеников (табл. 3) [122, с. XXXIII—XXXV].
Таблица 3
Некоторые сведения по составу учеников школы И. Э. Глюка
Фамилия ученика	Изучаемые языки
Разладин Семен	Итальянский и французский
Чижов Галактион	Немецкий и французский
Олтуфьев Борис	Латинский, шведский, французский
После смерти Глюка в 1705 году гимназию возглавил В. Паус. К этому времени в школе насчитывалось 10 учителей [там же, с. VIII—XII]. В. Паус составил инструкцию, согласно которой ученикам строго запрещалось разговаривать в стенах гимназии по-русски. Они обязаны были общаться на тех языках, которые изучают [165, с. 325]. В своей учебной деятельности школа мгновенно реагировала на правительственные запросы. Из прошения учителя итальянского языка школы Глюка Иосифа Гагина (1711 год): «Ныне ваше царское благоволение есть, чтоб в вашей царской школе... вместо итальянского французскому языку учить. Я готов есмь всяким радением тому языку учить, ибо французский так разумею как итальянский. Крепко надеюсь, что ваше царское величество мне об том... волю свою объявит» [122, с. 118]. Следует отметить, что изучение ИЯ никогда не ограничивалось для ученика одним языком, а минимум двумя-тремя. До 1715 года через школу Глюка прошло около 300 человек [119, с. 121].
С началом Северной войны в России возросло количество пленных шведов, которые впоследствии расселялись по российским городам, в частности сибирским. По утверждению очевидца этих событий Ф. X. Вебера, часть шведских пленных в поисках заработка завела «порядочные школы в несколько классов, в которых обучают не только детей шведских пленных (некоторые шведы были с женами, другие же поженились на русских женщинах), но и русских, вверяемых им детей, латинскому, французскому и другим языкам, а также морали, математике и всякого рода телесным упражнениям. Школы эти приобрели уже такую известность между русскими, что сии последние присылают в них для обучения сыновей своих из Москвы, Вологды и других местностей и городов» [15, вып. 9, с. 1398—1399]. После Полтавы школа, где в качестве учителей работали пленные шведы, была открыта даже в Тобольске [248, с. 37].
2.1.2.	Петербургская академия наук
Учебная часть Петербургской академии наук состояла из двух подразделений: Академической гимназии и Академического университета. В них особое внимание уделялось преподаванию латинского, немецкого, французского языков. В Регламенте академии наук 1747 года четко зафиксированы их функции: «Университет учрежден быть должен по примеру прочих Европейских университетов... в нем перво иметь надлежит школы [гимназии] для языков латинского, греческого, французского и немецкого, чего обучать имеют учители [не академики]. Из сих школ производиться имеют ученики в студенты, и принимать [слушать] лекции профессорские на латинском и русском языке» [77, т. 12, с. 736]. Цель изучения языков в Академическом университете, как древних, так и новых европейских, была одна: «...чтоб без нужды всякого автора разуметь было можно» [96, с. 51—52]. Таким образом, преподавание ИЯ в конечном счете обеспечивало свободное практическое владение ими. Эти же требования предъявлялись гимназистам и во второй половине века. В 1778 году порядок производства гимназистов в студенты был сформулирован в записке президента академии наук С. Г. Домашнева: «...пока не будут в состоянии слушать на латинском языке все [!] лекции и переводить исправно с французского и немецкого языков» [59, с. 46]. В делах Академической гимназии от 29 мая 1773 года хранится записка академика А. Протасова инспектору гимназии Л. И. Бакмейстеру с просьбой назвать взрослых гимназистов, которые в состоянии слушать и понимать лекции академиков на латинском языке. В своем ответе Бакмейстер назвал гимназистов И. Лемана, Ф. Галченков, М. Головина, Ф. Моисеенкова и К. Флоринского. Через две недели последовал приказ о чтении лекций гимназистам на латинском языке: по ботанике — академиком Лаксманом и по алгебре — академиком Крафтом [там же, с. 61]. По всем изучаемым языкам систематически проводились экзамены. Например, 6 февраля 1773 года Л. Эйлер, С. Румов-ский, И. А. Эйлер и Л. И. Бакмейстер подали в Комиссию академии наук рапорт о результатах трехдневного испытания гимназистов в знании латинского, немецкого, французского, русского языков, математики, географии и рисования [там же].
Итак, ИЯ изучались в то время с чисто коммуникативной целью: «Предполагалось, что человек овладевает иностранным языком, когда он достигает способности устного и письменного общения, и только общения на иностранном языке. Изучение культуры народов, которым принадлежали иностранные языки, происходило путем усвоения курсов истории, географии и литературы. Но эти знания были ориентированы, главным образом, на представление о родном языке... Культура народов, которым
принадлежали ИЯ, усваивалась и осваивалась так же, как и культура, представленная в родном языке... Этим как бы расширялся круг значений родного языка и круг слов, характеризующих иностранные реалии, представленные в родном языке, но все это не было предметом языкового преподавания. Предметом языкового преподавания были чисто коммуникативные возможности человека, поэтому хрестоматии иностранных языков не имели стабильного характера, а упражнения имели активирующий характер» [205, с. 170]; «... изучение родного языка велось путем расширения его предмета за счет классических и иностранных языков... сами процессы сопоставления парадигм, слов и текстов позволяли усовершенствовать родной язык учащегося» [там же, с. 171]. Самыми популярными учебными пособиями были так называемые разговорники. В доношении в канцелярию академии наук профессора Г. Ф. Миллера (1749) говорилось: «Для обучения академических студентов немецкому и французскому языку не без пользы будет, чтоб печатаемые ныне на четырех языках Разговоры раздать им для употребления по листам, как который лист выпечатается предлагаю, чтоб соизволено было тридцать экземпляров оных Разговоров, для раздачи учителям и студентам отдавать...» [56, т. 9, с. 724].
В течение нескольких десятилетий в АН несколько завышались метаязыковые функции немецкого языка. Это объяснялось преобладанием среди академиков и учителей немцев, не владевших русским языком. В 1742 году переводчик академии наук Никита Попов обвинял руководство в том, что «учителей как в латинских, так и в немецких классах, при обучении сих языков всех немцев поставила, из которых... особливо в латинских классах ни один по-русски не знает, чего ради русские, которые одному латинскому языку учиться хотят, чтобы разуметь профессорские учения, которые обыкновенно на латинском языке обучают, принуждены ради учителей своих наперед выучиться по-немецки, которого... ныне меньше шести или семи лет выучить не можно... немцы [студенты. — Авт.] чрез три года, и гораздо меньше, по-латыни выучиваются, потому что они у учителей своих все достаточно разумеют, что бы и русские [студенты. — Авт.] в то же или еще кратчайшее время... учинили, ежели бы их на русском языке... обучали: ибо русские немцев много понятнее. Таковым образом пресекается путь к обучению самого нужнейшего и в науках совсем необходимого латинского языка от начальников академических... того ради, чтобы не допустить русских, до знания наук и тем бы не потерять всем немцам чести своей здесь и хлеба» [там же, т. 5, с. 460—461]. Попов в своем донесении пытается дать политическую оценку сложившемуся положению вещей. Однако русских учителей, способных на должном уровне преподавать латинский язык, найти было трудно.
Недостаток русскоязычных преподавателей, в частности, объяснялся тем, что академия наук не выплачивала вовремя жалованье, задержки выплат могли продолжаться много месяцев. Бывали периоды, когда не могли найти преподавателя. Так, в 1745 году учителя латинского и немецкого языков для Академической гимназии, «который бы в том совершенное познание знал», искали с помощью троекратного объявления в газетах [там же, т. 7, с. 404]. И через 15 лет в 1760 году, согласно документу, обнаруженному в архиве канцелярии академии наук, эта проблема оставалась острой. По определению канцелярии, ученики гимназии и студенты университета «имеют более нужду в латинском языке, нежели в немецком» [51, т. 10, с. 224], и объясняется это тем, что обучаются в указанных учебных заведениях студенты «отчасти иностранные, а отчасти природные русские» [там же]. Нехватка преподавателей, как и прежде, объяснялась длительными задержками в выплате жалованья. Многие русские, окончившие гимназию и университет, шли не в адъюнкты, а искали работу на стороне: в коллегиях, Сенате, т. е. в тех государственных учреждениях, где выплата жалованья носила более регулярный характер.
Однако несмотря на возникшие проблемы при подборе педагогических кадров предпочтение все же отдавалось иностранцам. Учителем французского языка в Академической гимназии вначале 1760-х годов был француз Жюль-Фредерик Ори [59, с. 142]. В 1766 году на место конректора гимназии «для учения юношества словесным наукам и языкам» был приглашен из Геттингена историк И.-Г. Стриттер [там же, с. 143]. В 1778 году учителем французского языка был принят Иосиф де ла Мот. Годом позже на эту же должность приняли г-на Жоли [там же, с. 148]. В 1779 году учителем немецкого языка был Пауль Фоссе. В 1781 году учителем немецкого языка и смотрителем над гимназистами стал И.-Ф. Зурланд [там же, с. 148]. В 1797 году учителем французского, немецкого и латинского языков в гимназии работал француз Ш.-Ж. Галиндо [там же, с. 151]. Эти факты говорят о том, что преподавание западноевропейских языков осуществлялось в первую очередь носителями языка. Постоянно растущие связи с Европой во всех сферах общественной жизни требовали прежде всего эффективной языковой коммуникации, а достичь этого можно было, только уделяя максимальное внимание качеству речевой подготовки учащихся.
В Академическом университете и гимназии обучались на платной основе и люди со стороны. Из прошения каптенармуса лейб-гвардии Семеновского полка Иосифа Шестаковского (1746): «...понеже я, нижайший, обучался... на своем коште [за свой счет. — Авт.] в латинских школах и ходил на риторику, того ради... желаю для подтверждения латинского языка и для лучшего ра-
зумения авторов некоторые часы... в гимназию Академии наук в латинский и французский классы ходить» [56, т. 8, с. 140]. Этот пример свидетельствует, что гвардейцы не находили возможности совершенствовать свои знания в латинском языке в школах при гвардейских полках, где преподавали только французский и немецкий языки. Для учеников, принимаемых с целью повышения квалификации по какой-либо специальности, язык обучения специально оговаривался: «...коммерц-коллегии юнкерам Никите Брылкину и Матвею Чихачеву ходить в Академию наук учиться тамо на российском языке географии» [там же, т. 10, с. 11].
Значительное внимание в письменной подготовке учащихся отводилось каллиграфии. Так, в 1773 году в гимназию был принят канцелярист Корц для преподавания французской и немецкой каллиграфии [59, с. 145]. В 1776 году учить гимназистов «чистому российскому письму» было поручено Ивану Корякину [там же, с. 147].
С 1748 года в академии наук стали преподавать итальянский язык, хотя еще в указе Екатерины I за 1727 год, касающегося АН, было сказано: «Такожде и греческаго и француз-скаго и итальянскаго языков рачительства да не пренебрежет-ся» [56, т. 1, с. 320]. Из записей академической канцелярии от 13 августа 1748 года: «Поданным в канцелярию академии наук прошении итальянец города Римини Петр Го денди, учитель французского и итальянского языков, також истории и географии, просит с определением его в академическую службу... того ради определено... принять его на следующих кондициях...» [там же, т. 9; с. 375]. Интересно, что в марте этого же года с прошением разрешить преподавать в академии итальянский язык обратился учитель французского и латинского языков Морской академии Йозеф Вентурини [59, с. 49]. Можно предположить, что желание ввести итальянский язык в качестве отдельного учебного предмета исходило от самого руководства академии наук, понимавшего место и роль этого языка в европейской и российской культуре. На различных должностях в академии трудились и побывавшие в Италии русские специалисты, и выходцы из Италии, способные в любой момент «учинить» с желающими «добрый разговор» на итальянском языке. В 1729 году учителем в рисовальный класс был определен Федор Черкасов, учившийся в Италии «живописному и рисовальному художеству» с 1715 по 1723 год (8 лет !) [56, т. 1, с. 454—455]. Итальянец Карло Лук Декоса, «мастер барометров и термометров», служил в академии с 1721 по 1732 год [там же, т. 2, с. 134].
Имеются сведения о преподавании в Петербургской академии наук и английского языка. В делах академической канцелярии от 31 марта 1794 года есть запись о передаче из книж-36
ной лавки для студента Карягина немецкой и французской грамматик и учебника по правописанию на английском языке. В 1794/95 учебном году английский язык преподавался для гимназистов и студентов наряду с французским, немецким и латинским языками [59, с. 71]. В делах академии наук от 14 августа 1794 года есть выписка из журнала заседаний Комиссии академии наук с наказом студенту П. Петрову «усовершенствоваться в переводах российского, немецкого, французского и английского языков и в приобретении того отличного слога, которым наши переводы красятся» [там же, с. 104]. Текст прямо говорит о том, что Петрова обязывали переводить не только на русский язык, но и на немецкий, французский и английский языки, да к тому же стилистически безупречно.
Знание английского языка находило все большее практическое применение. Так, в 1797 году президент Коммерц-кол-легии П. А. Соймонов обратился в АН с просьбой отпустить студента Г. Мальгина. В деле об увольнении этого студента отмечалось, что с его знанием немецкого, французского и английского языков Соймонов охотно Мальгина примет [там же, с. 108]. В делах академической канцелярии имеются сведения о том,очто в 1798 году гимназию покинул учитель английского языка Иоган Румель [там же, с. 153].
Итак, во всех учебных планах Академической гимназии и Академического университета академии наук первостепенное внимание уделялось лингводидактической части. В них преподавались практически все языки, которые были востребованы российской наукой и производственными нуждами.
2.1.3.	Кадетские корпуса
Система образования в военных учебных заведениях опережала в своем развитии гражданские учебные заведения, это прежде всего относится к Морскому кадетскому корпусу, в частности к языковой подготовке русских морских офицеров. Наращивание экономических и культурных связей с европейскими государствами через морские пути требовало от офицерского состава практического знания языков европейских морских держав. В первой половине XVIII века значительную роль в подготовке морских командиров сыграла Школа математических и нави-гацких наук (1701), преобразованная в 1715 году в Морскую академию. Первыми преподавателями в Навигацкой школе в Москве, а затем в Морской академии в Петербурге были английский профессор математики и астрономии А. Фарварсон и навигатор С. Грин [213, с. 39]. Учили не столько теории, сколько конкретным практическим умениям. Обучение профессии пред
полагало практическое усвоение ИЯ. Окончив Навигацкую школу, дворянские дети были обязаны продолжить учебу за границей, где они поступали волонтерами на военные корабли и галеры для практического изучения мореплавания английского, венецианского, французского военно-морских флотов. Некоторые продолжали учебу в заграничных морских школах. Преподавателей Морской академии также периодически посылали для повышения квалификации за границу. В 1747 году в Англию были направлены учитель А. Ю. Кривов и «ученые-подмасте-рья» М. Четвериков и П. Костюрин. К августу 1754 года все трое представили переводы с английского языка: Кривов перевел сочинение по практической астрономии, Четвериков — вторую часть курса лекций по натурфилософии, а Костюрин — трактат о магнитах и отклонениях компаса [171, с. 115].
В 1752 году указом Елизаветы Петровны Морская академия была преобразована в Морской кадетский корпус. Это было сделано для привлечения к морской службе дворянских детей. Число воспитанников в нем в 1752 году составило 360 человек. При Екатерине II в учебный план кадетского корпуса были введены философия, мораль, история, риторика. Обучали языкам морских держав: французскому, датскому, шведскому, английскому, немецкому, итальянскому. Состав преподаваемых языков был гораздо шире, чем в Сухопутном шляхетском кадетском корпусе. Датскому и шведскому обучали на факультативной основе. Однако качество преподавания языков не всегда было на должном уровне. В 1745 году в журнале Адмиралтейств-коллегии появилась запись по поводу замены умершего в 1739 году профессора Морской академии А. Д. Фарварсона: «...положительно убеждаюсь в знании Фарварсоном русского языка, на том прочном основании, что рассуждая о выписке из Англии профессоров для Морской академии, учителя оной единогласно утверждали бесполезность подобного вызова, по той причине, что русские ученики английского языка не понимают, а таких переводчиков, которые бы математические и навигацкие термины переводить могли сыскать нельзя» [220, с. 172].
Среди преподавателей Морского кадетского корпуса всегда был высок процент иностранцев и русских, получивших образование за границей. Так, в 1752 году математику и морские науки преподавал англичанин Ньюбери, географию и генеалогию — немец Гельман [213, с. 41], французский язык — Антуан Омон [103, с. 148], до 1754 года хореографию — Христиан Ланге [59, с. 140]. С 1758 по 1760 год при посольской церкви в Лондоне служил Михаил Пермский, в совершенстве овладевший английским языком. Вернувшись в Россию, он с 1765 года преподавал в Морском кадетском корпусе английский язык. Пермский сделал много переводов с этого языка [216, с. 420]. В
1765 году руководство Морского кадетского корпуса поместило в газеты объявление о том, что требуются 1 учитель латинского языка, 1 учитель шведского языка, 1 учитель французского языка, по одному подмастерью для преподавания датского, шведского и французского языков и два переводчика [179, с. 534]. Перечень языков в объявлении свидетельствует о том, что кадетов готовили к морским походам прежде всего в бассейны Балтийского и Северного морей. В течение почти 20 лет преподавал английский язык в Морском кадетском корпусе П. И. Суворов, учившийся в Англии с 1765 по 1775 год.
В 1783 году в связи с усилившейся опасностью войны с Турцией число воспитанников корпуса было увеличено до 600 человек, а в программу обучения был введен итальянский язык ввиду его востребованности для налаживания дипломатических отношений с этой страной. Таким образом, ИЯ в Морском кадетском корпусе обеспечивали филологическую основу мореходного образования.
Указом императрицы Анны Иоанновны по инициативе президента Военной коллегии Б. X. Миниха в 1732 году был открыт для дворянских детей Сухопутный шляхетский кадетский корпус. В первый же год было набрано 200 воспитанников: 150 — русских и 50 — из Лифляндии и Эстляндии. Однако уже в следующем 1732 году число набранных учеников возросло до 260. В отличие от учебных заведений начала века кадетский корпус давал ученикам не только узкопрофессиональные, но и глубокие филологические знания, в первую очередь это касалось иностранных языков. Здесь обучали русскому, французскому, немецкому языкам, факультативно латинскому и итальянскому, а также истории, фортификации, математике, географии, геометрии, военной тактике, хореографии, фехтованию. Кадеты участвовали в придворных праздниках, театральных постановках, ставили балеты, выполняли обязанности пажей, поэтому важное место в их образовании занимало искусство светского общения, обучение хорошим манерам. Корпус давал своим воспитанникам всестороннее образование. Он готовил государственных служащих, офицерский состав, дипломатов.
В течение всего XVIII века преподаванию немецкого и французского языков уделялось в Сухопутном шляхетском корпусе максимальное внимание. В его уставе (1731) специально оговаривалось: «...разные языки, а особливо русский, немецкий и французский чрез все классы обучаются, также и латинский ежели которые к тому охоту покажут» [77, т. 8, с. 558]. В проекте об экзаменах для кадетов за 1737 год читаем: «Экзамен может состоять в тех языках, которым кадеты обучаются, а именно: в русском, немецком, французском и в латинском, из которых до всякого надлежит также и стиль...» [там же, т. 10, с. 262]. По
следнее замечание свидетельствует о повышенном внимании к стилевым аспектам в преподавании ИЯ. В «Рассуждениях» (дополнениях) к уставу Кадетского корпуса за 1766 год говорилось, что учиться надо «чужестранным языкам всегдашним паче употребленном нежели твержением грамматики» [9, с. 18]. Таким образом, подчеркивалась именно коммуникативная цель обучения.
В начале царствования Екатерины II реформированием всей образовательной системы в России занимался И. И. Бецкой. Он разделил весь срок обучения в Сухопутном шляхетском кадетском корпусе на 5 этапов («возрастов») — по три года в каждом. Этап состоял из 5 отделений, в каждое из которых входили 20 дворян и 5 воспитанников из разночинцев. Первых готовили к государственной и военной службе, вторых — к преподавательской работе, но в их воспитании различий не было. Детей разночинцев обучали методике преподавания прежде всего ИЯ, которыми они владели свободно.
Комиссия, проверявшая состояние учебного процесса, отметила, что в «первом возрасте» из 28 учебных часов в неделю 16 часов, т. е. более половины, было отведено французскому языку. В «первом возрасте» «по причине слабости понятия детей» не преподавались Закон Божий и немецкий язык; во «втором возрасте» также на более поздний срок были отодвинуты такие предметы, как география, история, мифология, геометрия, начала славянского языка по той же причине: «...по употреблению большого времени на изучение языков» [134, с. 38]. Отметим, что историю и географию в то время преподавали в двух аспектах: как средство нравственного воспитания и как основу для понимания политики.
С 1732 по 1741 год из 37 учителей, служивших в Сухопутном шляхетском кадетском корпусе, 35 были иностранцами. Первым обер-профессором (завучем) был немец Беньямин фон Зихгейм. В 1784 году из 43 учителей 14 были преподавателями французского языка, т. е. каждый третий. В корпусе трудились французские историки Леклерк и П.-Ш. Левек, преподававшие историю и французскую словесность. Левек прибыл в Петербург для службы в корпусе по рекомендации самого Д. Дидро. Он проработал с 1773 по 1780 год [30, с. 569—570]. С 1733 по 1740 год в этом учебном заведении преподавали французскую риторику и латынь француз Н. Лазурье [56, т. 4, с. 647]; французскую риторику — бывший адвокат француз Адлер [86, с. 370]; французский язык — француз Паш [там же, с. 374]. В последнее десятилетие XVIII века искусству декламации кадетов обучал французский актер Офрен. По воспоминаниям С. Н. Глинки Офрен «гостил в Фернее у Вольтера и играл с ним на домашнем его театре» [20, с. 100]. Преподаватель истории Фогель также
читал свой предмет на французском языке [там же, с. 117]. В 1790 году историю преподавал француз Кинэ д’Орбей, а музыку — аббат Педемонти [91, т. 1, с. 205]. Военным наукам, по воспоминаниям Глинки, также обучали на французском языке [20, с. 69]. Француз Шарль де Драшдорф вел военную тактику. Этот курс в 1800 году был им издан в 2 частях в Москве.
Определенное внимание в учебном процессе уделялось письменной речи, развитию риторических навыков. Обучали таким категориям, как «изобретение» и «расположение» речи, поскольку считалось, что знание языков только в их «изустной форме» не обеспечивает функциональную грамотность личности. С. Глинка вспоминал, как начальник корпуса немец граф Ангальт однажды рассказал воспитанникам «по-французски свое путешествие с Екатериною по Таврическому краю [он был генерал-адъютантом Е.И.В. — Авт.] и препоручил... написать этот рассказ. Мое французское сочинение понравилось ему более других...» [20, с. 71]. Глинка упомянул также о письме-покаянии, написанном им Ангальту на французском языке с просьбой о помиловании за серьезный проступок. Письмо было зачитано перед выстроенными в каре 120 воспитанниками [там же, с. 105].
Преподаватели-иностранцы привлекались, и это оговаривалось в контрактах, не только к чтению специальных курсов, но и в качестве преподавателей родного им языка. Так, в контракте Н. И. Греча (1738), принятого для работы в старших классах, говорилось, что помимо философии, политики и истории он «в Латинском, а особливо в Немецком штиле определенных к нему кадетов по возможности подтвердить обязан» [24, с. 233]. После смерти Греча в 1760 году на его место сразу же был приглашен из Германии магистр философии Христиан Безак, кстати, довольно быстро овладевший русским языком [там же, с. 243— 244]. Француз Кинэ д’Орбей одовременно вел занятия по истории и французскому языку.
Все гувернеры в Сухопутном шляхетском кадетском корпусе были французы. С. Н. Глинка вспоминал майора Фромандье, инспектора де Рибаса, Леблана, кавалера Фогара, учителя декламации Сюрвиля [20, с. 46—55]. Он писал: «Выправкою танцевальною приготовляли нас к выправке фронтовой. Первым нашим танцевальным учителем был г. Ноден, муж моей надзирательницы г-жи Ноден» [там же, с. 44]. Это говорит о том, что в Россию на работу выезжали семьями.
В разные годы кадетским корпусом командовали французы генерал Пурпур, граф де Бальмен. Генерал-поручик граф Ф. Е. Ангальт был немцем. Он поступил на русскую службу в 1783 году и через некоторое время стал генерал-адъютантом Екатерины II и одновременно командиром Сухопутного шляхетского кадетского корпуса. С 1746 по 1759 год корпусом командовал
князь Б. Ю. Юсупов, который в молодости учился в школе гардемаринов на военно-морской базе Франции в Тулоне. Не исключено, что именно в связи с этим фактом его биографии он был назначен командиром кадетского корпуса.
Выпускник корпуса П. И. Полетика вспоминал, что кадетам запрещалось говорить между собой по-русски: «...тому из кадетов, который произносил хоть одно русское слово и был замечен гувернером, давался шарик с указанием, чтобы он старался передать [шарик. — Авт.] товарищу, коего уловит в произнесении русского слова... тот... у кого находился шарик, обедал, как говорилось у нас, наизусть [оставался без обеда. — Авт.]» [75, с. 309]. Нетрудно предположить, что хорошим знанием двух языков отличалась большая часть выпускников корпуса. В бытовом общении неукоснительно соблюдалось еще одно правило: русские воспитанники говорили, как уже было сказано, со своими офицерами-воспитателями исключительно на французском и немецком языках, а немецкие воспитанники, выходцы из Лиф-ляндии, Эстляндии и Курляндии, обязаны были говорить только по-русски. Герой Отечественной войны 1812 года Я. П. Кульнев окончил Сухопутный шляхетский кадетский корпус в 1785 году с большой серебряной медалью. По свидетельству Дениса Давыдова, «Кульнев порядочно изъяснялся на языках французском и немецком, хотя писал на обоих часто ошибочно, но познания его в истории, особенно в русской и римской были истинно замечательны» [137, с. 383]. Из отрывка следует, что главное внимание в изучении ИЯ уделялось именно устной коммуникации, а комплимент в адрес эрудированности Кульнева в исторической науке свидетельствует не только о личных пристрастиях будущего русского генерала, но и о энциклопедическом характере обучения по этому предмету. В свидетельстве об окончании Сухопутного шляхетского кадетского корпуса, выданном Кульневу, говорилось: «...обучался... богословию, сверх природнаго, Немецкому, Французскому языкам, Арифметике, Геометрии, Алгебре, Фортификации, Артиллерии. Истории, Географии, Физике, Рисовать, военной экзерциции, верховой езде и другим телесным упражнениям» [206, с. 44]. Перечень предметов красноречиво свидетельствует о том, какое важное место в учебном плане корпуса не только первой половины, но и конца XVIII века занимали общеобразовательные предметы.
В своем знаменитом «Словаре российских писателей XVIII века» Н. И. Новиков так характеризовал одного из выпускников корпуса А. А. Нартова: «...человек острый, ученый и просвещенный, искусный во французском, немецком и своем природном языках» [216, с. 321]. Нартов достиг довольно высокого положения на государственной службе. Вместе с М. М. Херасковым и М. М. Щербатовым он возглавлял с 1772 года Медальный
комитет. Выпускник этого же учебного заведения М. И. Полетика, служивший впоследствии в канцелярии графа П. А. Зубова, а затем секретарем императрицы Марии Федоровны, по словам С. Глинки, «на пятнадцатом году жизни [будучи кадетом. — Авт.] читал наизусть почти всего Руссова Эмиля» [20, с. 55]. Глинка вспоминал также своих товарищей-кадетов, погибших в Отечественной войне 1812 года, в частности генерала Монахти-на: «Ум его был обогащен глубокими познаниями и он удивлял природных германцев и французов знанием их языков» [там же, с. 112]. Мог ли Глинка преувеличивать, давать завышенные оценки своим однокашникам по интересующему нас вопросу? Вероятно, мог, ибо авторский субъективизм всегда присущ в той или иной степени произведениям мемуарной литературы, однако Глинка, даже с учетом некоторой общей восторженности его воспоминаний в целом, как состоявшийся писатель вряд ли был внутренне заинтересован в нарочитой идеализации своих товарищей по кадетскому корпусу.
До нас дошли тексты настенных объявлений, рукописных газет и т. п., которые вывешивались на стенах в коридорах и рекреациях Сухопутного шляхетского кадетского корпуса. В «Описании рекреаций» за 1791 год находим подборки басен Лафонтена на французском языке, Сумарокова на русском языке, Геллерта на немецком языке [113, с. 163—165], большое количество дидактического и морализаторского материала на русском и иностранных языках [там же, с. 182—220].
Если в правление Анны Иоанновны контингент Сухопутного шляхетского корпуса составлял около 300 человек, то в начале царствования Екатерины II он достиг уже 600 человек, что дает возможность более или менее точно судить о количестве высокообразованных по тем меркам его выпускников. По данным В. А. Гурковского, за первые 70 лет существования Сухопутного кадетского корпуса его выпускниками стали 3300 воспитанников. В их числе фельдмаршалы П. А. Румянцев-За-дунайский и А. А. Прозоровский, генералы А. С. Милорадо-вич, П. П. Коновницын, Я. П. Кульнев, К. Ф. Толь, а также М. Н. Волконский, А. В. Храповицкий, Г. Г. Орлов, П. И. Панин, П. П. Турчанинов, Ф. Г. Волков, А. П. Сумароков, М. М. Херасков, Б. М. Салтыков, С. Н. Глинка, В. А. Озеров, Д. В. Ефимьев, А. X. Востоков, А. А. Писарев, М. И. Полетика, П. И. Полетика. В кадетский корпус отдал двух своих внуков фельдмаршал князь Н. В. Репнин и двух своих сыновей — генерал-фельдмаршал М. Ф. Каменский [20, с. 117].
Прямым свидетельством того, что многие предметы в кадетском корпусе преподавались на ИЯ, является огромное количество изданной на иностранных языках учебно-методической и хрестоматийной литературы, использовавшейся в учебном про
цессе: Белль «О светском воспитании дворянской молодежи» («De Г Education publique ргорге a la jeune noblesse», 1772); «Введение в чтение немецких авторов» («Introduction a la lecture des auteurs allemands, & 1’usage du noble Corps Imp6rial des Cadets de terre», 1776) [текст на немецком языке с частичным переводом на французский]; Д.-Э. Шоффен «Филологические забавы, или Занимательная смесь о памятных событиях... в трех частях» («Amusemens philologiques ou Melanges agrdables de diverses pidces, concernant l’histoire des personnes celebres, les ev£nemens memorabies...», 1776—1777); А. К. Шторх «Общие принципы изящной словесности» («Principes gdneraux des belles lettres...», 1789); Ш.-Ф.-Ф. Массон де Бламон «Курс географии» («Cours memorial de gdographie», 1789); Кинэ д’Орбей «Благодарственная кантата» («La reconnaissance cantate. Les paroles sont de mr Cuinet d’Orbeil, professeur d’histoire et de la langue frangaise», 1789); Ж. Лафонтен «Басни» («Choix de quelques fables de la Fontaine», 1789); Ж. Клер «Искусство вхождения в светскую жизнь» («L’art de ddbuter dans le monde avec succes a messieurs les cadets du V age», 2-e 6d, 1790); H. Фусс «Курс алгебры» («Le?on d’algebre й 1’usage», 1791); «Эталон молодого человека — практикум для изучения французского языка» («Modele des jeunes gens», 1792, 1796). Мы привели лишь малую часть учебно-методической литературы, опубликованной как в собственной корпусной типографии, так и в других печатнях Петербурга.
В учебном плане Сухопутного шляхетского кадетского корпуса немало часов отводилось и изучению русского языка, русской словесности1, так как только хорошее владение родным языком обеспечивало ясное, четкое, понятное для рядового состава построение боевого приказа, от чего зависело его выполнение. Из воспоминаний С. Н. Глинки: «...граф Ангальт пригласил актера Плавилыцикова, который громким и ясным голосом читал нам оды и похвальные слова Ломоносова... кроме од Ломоносова Плавильщиков читал сам и рассуждение свое о тогдашней словесности» [20, с. 101].
Идентичный подход к изучению языков наблюдался и в Артиллерийском и инженерном шляхетском кадетском корпусе. Первоначально (1712) это была инженерная школа. Еще до преобразования в кадетский корпус в 1759 году ее досрочно окончил М. И. Кутузов. В приказе П. И. Шувалова говорилось: «Артиллерии каптенармус Михаил Кутузов за его особенную прилежность и в языках и математике знание... произведен мною в инженерный корпус первого класса кондуктором...» [32, с. 6]. В плане об учреждении Артиллерийского и инженерного шляхетского кадетского корпуса (1762) читаем: «Знание чужестранных языков для артиллериста и инженера есть необходимо, ибо на русском языке книг как источников откуда науки почерпают
ся, а фортификации и артиллерии кроме некоторых неисправных переводов нет» [77, т. 16, с. 96]. Эти слова как нельзя лучше характеризуют общее положение вещей. Не хватало не только преподавателей, но и учебной литературы по конкретным отраслям знаний на русском языке, который еще не был готов к выражению всего огромного количества новых понятий, входивших в российскую действительность посредством ИЯ.
2.1.4.	Московский университет
Московский университет был открыт в 1755 году, т. е. через тридцать один год после основания Петербургской академии наук. За это время русский язык в своих гносеологических, образовательных и других функциях продвинулся значительно вперед, но не настолько, чтобы заменить полностью и сразу латинский язык. Знание студентами латинского языка для слушания профессорских лекций было обязательно. Именно латынь лежала в основе европейской учености и самих западноевропейских языков. Это хорошо понимали образованные люди той эпохи.
В мае 1755 года директор Московского университета А. М. Аргамаков обратился в Синод и Московскую синодальную контору с просьбой отпустить для преподавания латинского языка в Московском университете чтеца московской типографии С. Ворошнина и слушателей Славяно-греко-латинской академии Я. Иванова и Г. Герасимова. Первый набор студентов Московского университета состоял из семинаристов, людей уже способных слушать лекции на латинском языке [169, с. 72—73]. В этом же году в связи с задержкой начала занятий в университете И. И. Шувалов в статье 11 своей инструкции директору университета А. М. Аргамакову требовал обучать в университетской гимназии учеников латинскому языку как можно быстрее, «ос-тавя протчие языки, чтоб можно было чрез непродолжительное время зделать их способными к слушанию профессорских лекций и начинать с божией помощью Университет, который единственно за неимением знающих латинский язык ныне начаться не может» [цит. по: 196, с. 129]. В конце XVIII века уровень знаний, который демонстрировали абитуриенты на вступительных экзаменах в Московский университет, значительно повысился. Так, Ф. П. Лубяновский вспоминал, как во время вступительных испытаний в 1793 году ректор X. А. Чеботарев «благосклонно... предоставил мне написать на латинском языке, что сам придумаю, о необходимости и пользе учения». Ректор оценил эту работу оценкой «Optime» (отлично) [65, с. 43]. Об уровне знания латинского языка выпускниками Московского университета свидетельствуют факты защиты ими диссертаций:
А. Карамышев и М. Афонин — у К. Линнея в Упсале, И. Третьяков и С. Десницкий — у А. Смита в Глазго, Зыбелин и Вениаминов — в Лейдене. И это не удивительно, потому что, продолжая традиции Академического университета в Петербурге, в Московском университете преподавался не только латинский язык, но и латинское красноречие.
Для подготовки слушателей к поступлению в университет были учреждены две гимназии: дворянская и разночинная, в которых действовали четыре так называемые школы: российская, латинская «первых оснований наук», немецкая и французская «знатнейших европейских языков». В первых двух классах гимназии преподавались азы немецкого и французского языков «с разговорами и вокабулами», в двух верхних классах обучали «чистоте штиля» немецкого и французского языков. Согласно гимназическому регламенту: «...во всех вышних классах как в латинском, так и в немецком и французском, ученики не должны говорить иным языком, кроме того, которому они учатся в тех классах» [196, при л.]. Итак, преобладающими предметами в гимназиях помимо латинского были французский и немецкий языки. Из 36 учителей, работавших в обеих гимназиях в 1757 году, 5 преподавали французский и 5 — немецкий язык. Кроме того, 10 учителей, будучи иностранцами, читали лекции на французском и немецком языках, чем достигалось наиболее полное погружение в стихию изучаемого предмета. Известно, что в 1755 году в университетской гимназии преподавали француз Ланж — французский язык, француз Ф. де Л абом — историю и географию, француз Т.-А.-Л. Дюбуле — французский язык и мифологию, немец И. Ф. Литке — немецкий язык. В 1756 году в Московский университет прибыли профессора философии И. Г. Фромман и И. М. Шаден, магистр И. П. Оттенталь, профессор права Ф. Г. Дильтей, учитель фехтования Рожбо. Все они были обязаны не только читать лекции на латинском или родном для них немецком или французском языке, но и учить русский как язык страны пребывания. Только за первую половину царствования Екатерины II в Московском университете преподавали почти два десятка французов [202, с. 43]. С 1765 по 1770 год лектором французского языка был Генрих Лави. До этого он в течение сорока лет работал домашним учителем в России [124, т. 1, с. 447]. В своей автобиографии митрополит Е. Болховитинов вспоминал учебу в Московском университете: «...обучался... греческому и французскому языкам... слушал курсы... французского красноречия у Бодуэна, а немецкого языка у Гейма» [243, с. 57]. Экстраординарный профессор французского языка (с 1773 по 1796 год) Ж.-Ж.-С. Бодуэн даже переводил со студентами на французский язык избранные места из Вергилия и Горация [209]. Французскому языку обучали и отлично вла
девшие им русские преподаватели. Так, ординарный профессор чистой математики Московского университета Т. И. Перелогов преподавал до 1812 года не только французский, но и английский языки. Написанная им «Французская грамматика» выдержала шесть изданий [124].
В протоколе Конференции (ученого совета университета) от 23 ноября 1756 года сказано: «Студентам задано написать на французском языке то, что диктовал г. ректор об устройстве и приведении в лучшее состояние гимназии» [31, т. 1, с. 31]. Таким образом студенты получали подобные задания всего лишь через два года обучения в университете.
Немецкий язык в университете преподавали немцы. Ф. Гель-тергоф, окончивший Галльский университет, был лектором немецкого языка и словесности с 1763 по 1780 год. И. Г. Шварц в 1779 году стал экстраординарным профессором немецкого языка, а в следующем году — ординарным профессором философии. Бакалавр философии Х.-Г. Келлнер читал с 1757 года лекции по немецкому языку и всеобщей истории. Немец из Саксонии И. А. Гейм преподавал немецкий язык с 1781 года.
По обычаям Московского университета в каждой комнате, где проживали ученики гимназии и студенты, было по 3 экземпляра Библии на славянском, латинском, французском и немецком языках. Их обязывали читать разноязычные тексты Библии по воскресным дням. Таким образом, библейские тексты помимо основной сакральной функции, приобрели новую — по ним в сопоставительном аспекте учили язык.
С сентября 1757 года в Московском университете был введен английский язык. В связи с этим директор университета И. И. Мелиссино доносил И. И. Шувалову: «Для обучения класса аглинского языка, которой через адъюнкта Роста начинается, потребно до дватцати аглинских грамматик с разговором, которых в Москве нигде найтить невозможно» [там же, с. 88]. И. А. Рост, выходец из Ганновера, профессор прикладной математики, с 1757 по 1759 год преподавал в университете английский язык [124, т. 2, с. 363—364]. С 1783 по 1786 год английский язык преподавал будущий ординарный профессор римского права и российского законоведения, первый «природный» русский профессор права С. Е. Десницкий [215, с. 260], который в течение четырех лет вместе с будущим экстраординарным профессором римского права И. А. Третьяковым учился в Англии.
В 1779 году при Московском университете на основе дворянской гимназии был открыт Вольный благородный пансион. Фактически, это было дворянское воспитательное училище. Пансион просуществовал 51 год. В 1791 году число пансионеров и полупансионеров достигло приблизительно 400 человек [226,
с. 28—30]. Это учебное заведение ставило перед собой триединую задачу: дать детям образование, «вкоренить в их сердца благонравие», сохранить их здоровье. В соответствии с этим университет брал на себя обязанность «обучать языкам, наукам и знаниям, какие родителями, сродственниками или опекунами... предписаны будут... познанию христианских законов, всей чистой математики, то есть арифметике, геометрии, тригонометрии и алгебре, некоторым частям смешанной математики и в особенности артиллерии и фортификации, також философии, особливо нравственной, истории и географии и российскому стилю... рисовать... танцовать, фехтовать и музыке, а наконец и разным языкам, яко нужным орудиям учености, как-то российскому, немецкому, французскому, английскому и итальянскому, а кому угодно будет, також латинскому и греческому» [там же, с. 28]. Таким образом, в качестве обязательных языков к немецкому и французскому добавились английский и итальянский, а классические языки стали факультативными. Для расширения разговорной практики и упражнения в правильном произношении из 8 комнатных надзирателей двое постоянно находились при пансионерах, чтобы разговаривать с ними на изучаемых языках [там же, с. 41], т. е. учащиеся постоянно находились в ситуации активного общения на ИЯ.
2Л.5. Пажеский корпус
Пажеский корпус был элитным учебным заведением, готовившим кадры как для военной, так и для государственной службы. Пажами могли стать лишь сыновья полных генералов от кавалерии, инфантерии и артиллерии, хотя бывали и исключения. До открытия Пажеского корпуса в 1759 году обучение пажей ограничивалось определенным набором общеобразовательных дисциплин. В 1753 году гофмейстер двора Вильгельм Франц Дефолини составил докладную записку о качестве учебной подготовки пажей, которую мы ради удобства восприятия представляем в виде таблицы с сохранением орфографии подлинника [цит. по: 199, с. 57—59] (табл. 4).
Приведенные данные свидетельствуют о сознательном систематическом вопроизводстве грамотных придворных. Документ отражает негласную, характерную именно для России придворную традицию в обязательном порядке изучать и использовать не только французский, но и немецкий язык, что объяснялось сильным немецким влиянием. Как видно из табл. 4, до 1759 года пажей обучали французскому и немецкому языкам, географии, истории, геометрии и факультативно даже фортификации. Географию им преподавали на ИЯ, что следует из за-
писки гофмейстера Ягана Фридриха Фрейслебена за 24 июля 1745 года: «...принято мною от бывшаго учителя пажева Якова Георгия Носки книг для учения пажей, а имянно... География Гибнерова на немецком языке, три части Географии Гибнерова ж на француском языке» [93, ч. 1, с. 270].
Таблица 4
Качество учебной подготовки пажей, 1753 год [199, с. 57-59]
№ п/п	Должность	Имя	Изучаемые языки и оценка знаний	Другие предметы	Оценка поведения
1	2	3	4	5	6
1	камер-паж	Иван Неронов	хорошо говорит по-немецки	учил географию и арифметику	—
2	паж	Федор Щербатов	говорит по-француски	начал географию и арифметику	ни в каких штрафах не был, исправен в должности своей
3	паж	Иван Юшков	говорит по-немецки	—	в штрафах не был и в должности исправен
4	паж	Александр Корсаков	хорошо говорит по-француски и по-немецки	учил гисторию, географию и арифметику	ни в каких штрафах не был, исправен в своей должности
5	паж	Андрей Кошелев	хорошо говорит по-немецки	учил географию	ни в каких штрафах не был, исправен в должности своей
6	паж	Петр Казадавлев	говорит по-француски, немного по-немецки	начал географию	в штрафах не был и в должности исправен
7	паж	Дмитрий Марков	говорит по-француски	учился географии	в штрафах не был, исправен в должности
8	паж	Павел Неронов	говорит по-француски	учился географии	в штрафах не был, исправен в должности
9	паж	Григорей Липунов	немного знает по-француски	—	—
1	2	3	4	5	6
10	паж	Иван болшой Шувалов	говорит по-француски	учился географии	в штрафах не был, исправен в должности
и	паж	Иван меншей Шувалов	совершен во француском языке, изрядно говорит по-немецки	учил гисторию, географию, арифметику, геометрию и немного фортификации	ни в каких штрафах не был, исправен в должности своей
12	паж	Михайла Маслов	хорошо говорит по-француски	учил географию и арифметику	в штрафах не был, исправен в должности
13	паж	князь Семен Мещерский	очень хорошо говорит по-француски и по-немецки	учил гисторию и географию	в штрафах не был, в должности исправен
14	паж	Алексей Думашев	изрядно говорит по-француски и немного по-немецки	—	исправен в должности и не был штрафован
15	паж	Александр Болтин	говорит по-француски	учил географию	ни в каких штрафах не был, исправен в должности
16	паж	Александр Нарышкин	говорит по-француски	начал географию	ни в каких штрафах не был, исправен в должности
17	паж	Иван Нарышкин	говорит по-француски	начал арифметику	—
18 19	паж	Василий и Филип Каро	говорят по-француски	учили географию	—
20	паж	Алексей Юров	говорит по-француски	начал географию	в штрафах не был, исправен в должности
21	паж	князь Петр Мещерский	очень хорошо говорит по-француски	учил географию	—
22	паж	Семен Порохов	ничего не выучил	—	—
23	паж	Николай Коковинской	говорит мало по-француски	—	—
24 25 26 27	паж	Двое Петерсонов и двое Будаковых	говорят изрядно по-француски и по-немецки	начали арифметику	—
Окончание табл. 4
1	2	3	4	5	6
28	паж	Сила Чулков	изрядно говорит по-францу ски и по-немецки	—	—
29	паж	Мих ай л а Думашев	говорит по-немецки и начинает по-француски	—	—
30	паж	Александр Ртищев	говорит хорошо по-француски и по-немецки	учился геометрии	—
31	паж	Яков Ртищев	начинает обеими теми языками говорить	—	—
32	паж	Алексей Вагнер	хорошо говорит по-француски и по-немецки	учил географию и арифметику	ни в каких штрафах не был, исправен в своей должности
На учебный план могла повлиять и квалификация самого преподавателя. В 1759 году гофмейстер барон Шуди пригласил преподавателей Иоганна Литтхена и Морамберта. Первый обучал пажей немецкому и латинскому языкам и (по желанию воспитанников) алгебре, физике, геометрии и фортификации, а второй — французскому языку, истории, географии и геральдике [232, с. 27]. Кроме этого пажи обучались искусству танца, рисования, фехтования и верховой езды [184, с. 27]. Особенностью обучения в корпусе было то, что воспитанникам приходилось совмещать учебу со службой во дворце. До 1759 года пажи и камер-пажи, проведшие всю ночь на дежурстве, являлись к семи часам утра на уроки. Для устранения этого неудобства Шуди разделил их на две очереди: одна дежурила во дворце, а другая присутствовала на уроках [там же, с. 26].
С течением времени в учебный план Пажеского корпуса систематически вносились изменения, связанные с будущей профессией выпускников. В 1785 году Екатерина II одобрила представленный ей сенатором П. В. Завадовским новый план обучения в Пажеском корпусе: «Но как пажи большею частию выпускаются в службу военную, то нужны и полезны для них... следующие науки, благородного воспитания военного человека составляющие и через которые не меньше просвещения приобретут и те, кои определяются и в статскую: языки российский,
французский, немецкий, математику, географию, историю, геометрию, механику и гидравлику, физику, историю натуральную, архитектуру гражданскую, военные науки (артиллерию и фортификацию), рисование, музыку и упражнения телесные: танцо-вание, фехтование, манеж» [там же, с. 69]. К одобренному плану обучения императрица повелела: «...прибавить к числу прочих назначенных... знаний, языки латинский и греческий» [там же, с. 68].
Срок обучения в корпусе составлял 8 лет (4 класса по 2 года в каждом). Что касается языков, то «речевым действиям» учили в такой последовательности:
1)	грамматика и чистописание;
2)	грамматика;
3)	перевод;
4)	сочинение и слог (стиль).
Все три языка (немецкий, французский русский) учили в течение всего срока обучения, т. е. 8 лет. На 5—6-м годах обучения пажи занимались «российскими, французскими и немецкими переводами», т. е. переводами на эти языки; на 7—8-м году — совершенствовались в стиле всех трех языков [там же, с. 33— 34].
Французский язык преподавали исключительно французы: В. Ф. Дефолини — с 1753 по 1759 год; Ритгард — с 1759 года; Морамберт и Жан Лельо — с 1785 по 1817 год. Считалось целесообразным, чтобы преподаватель русского языка знал еще немецкий и французский, учитель французского языка — русский и немецкий, а учитель немецкого языка — французский и русский, «дабы они кроме природного своего языка могли при переводах изъяснять вещь и на другом» [там же, с. 71]. Такой подход свидетельствует, что качеству перевода на все изучаемые языки уделялось самое серьезное внимание. Пажи были переводчиками в полном смысле этого слова. Перевод был для них своего рода дополнительной квалификацией.
В связи с постоянной критикой, что дворяне знают ИЯ лучше, чем свой родной, учебный план Пажеского корпуса предусматривал «науки преподавать должно на языке российском, когда же в которой науке нельзя будет найти такого учителя, который бы обучал на российском, в таком случае надлежит учить оной из иностранных на том, на коем воспитанники окажутся сильнее» [там же, с. 71]. Таким образом, русский язык хотя бы формально становился центральным в языковом образовании пажа, но на практике найти квалифицированного преподавателя русского языка было в то время довольно затруднительно даже для такого престижного учебного заведения.
2.1.6.	Другие светские учебные заведения
Открытие в 1764 году по инициативе Екатерины II Смольного института явилось начальным этапом развития женского образования в России. Как и перечисленные выше учебные заведения, этот институт в несколько урезанном, по сравнению с мужскими светскими учебными заведениями, объеме давал необходимый для дворянских дочерей набор светских знаний. Среди воспитанниц были и дети иностранцев, служивших в России. В 1796 году по повелению Екатерины II в институт была принята дочь контр-адмирала русского флота француза де Траверсе одиннадцатилетняя Клер [181, с. 154].
Основными общеобразовательными предметами были немецкий и французский языки. По уставу воспитанницы отдавались под опеку института с 5—6 до 18 лет. Слушательницы 5—9 лет учили русский и иностранный языки [8, с. 4]. Согласно штатному расписанию учителей русского языка было принято 2 человека, иностранных языков — 3 человека [там же, с. 20]. В уставе говорилось: «Госпожи учительницы во-первых долженствует обучать девиц иностранным языкам, говорить и писать, особливо же приваживать их к правильному чтению и вперять в них охоту к чтению книг». Если учесть, что «учительницы не отлучаются от девиц от самого утра даже до того времени, как пойдут спать», то это значит, что разговоры велись только на ИЯ. И далее: «...как скоро девицы иностранные языки разуметь и оными говорить начнут; тогда госпоже учительнице по окончании классов употребляют по несколько времени с ними вступать в разговоры дозволяя каждой сказывать и объяснять свои мысли с пристойною вольностию... поощрять, чтоб и между собою разговаривали, а паче всего возбуждать охоту к чтению книг... для сего надлежит неотменно завесть библиотеку» [там же, с. 10— П].
До 1772 года в Смольном институте русских преподавателей не было вообще. Все 4 надзирательницы, 12 учительниц и 17 учителей (гувернеров) были в основном французами и немцами. Было также несколько англичан и итальянцев. Клави-кордную музыку в институте преподавал итальянец Буини [128, с. 400]. Приглашение гувернеров из-за границы лично курировала Екатерина II. В своем письме к госпоже Бельке (1766) она упоминает господина Лаудица, выполнявшего в Европе ее поручения: «Он имеет от меня поручение приглашать гувернеров и гувернанток для детей знатных обоего пола, которых я велела воспитывать. Для этого предмета он и путешествует по разным краям Европы» [87, т. 10, с. 62]. Выбор и приглашение надзирательниц и гувернанток для своих фрейлин Екатерина II осуществляла долго и тщательно [см. ее письма к г-же Бельке от
19 ноября 1765 года, 12 марта 1766 года, 30 апреля 1766 года, 28 августа 1766 года, 87, т. 10, с. 47— 106]. Гувернанток искали в Германии, Франции, Англии и Швейцарии [там же, с. 75].
Искусству «ступить и молвить» в институте уделялось большое внимание. Из устава Смольного института: «Надзирательницы и учительницы должны девицам указывать приемы, как при столе порядочно и чисто кушать, також приличную осанку и приятную между собою в словах учтивость...» [8, с. 15].
За весь период царствования Екатерины II из Института благородных девиц было выпущено 850 девушек, т. е. в среднем по 26 воспитанниц в год [236, с. 97]. В 1764 году в Москве по подобию Смольного института был открыт Екатерининский институт благородных девиц. В 1781 году такой же институт был открыт в Кременчуге [120, с. 175].
Все светские учебные заведения, в которых учились дворяне (в некоторых из них, как известно, были отделения для разночинцев), в обязательном порядке культивировали изучение как минимум двух западноевропейских языков: немецкого и французского.
В 1758 году по указу Елизаветы Петровны была создана гимназия в г. Казани. Она была закрыта в 1788 году и вновь открыта в 1798 году. До 1786 года гимназия считалась филиалом гимназии при Московском университете. Здесь готовили к военной и гражданской службе, а также к поступлению в Московский университет. Помимо прочих предметов в ней преподавали латинский, французский и немецкий языки [132, с. 31].
Уже через месяц после открытия гимназии директор М. И. Веревкин писал в своем рапорте: «Учащихся французскому и немецкому языкам уже столько собралось, что одного учителя не достает» [там же, с. 32]. Буквально через год на торжественном акте 28 июня 1759 года, на котором присутствовали вице-губернатор, все дворянство и представители духовенства [там же, с. 80], ее слушатели уже произносили краткие речи на французском, немецком и латинском языках. Французский и немецкий языки сначала преподавал француз Ж. Дефорж. Затем, в связи с ростом контингента учащихся, прибыл француз Лапас-сан, а позднее из Московского университета был прислан Дю-вилляр. Немецкий язык преподавали Гельтергоф и Виллемсен [там же, с. 92]. В одном из планов развития гимназии директор фон Каниц писал: «Поелику в сих гимназиях воспитываемы быть должны такие люди, которые бы со временем во всяком чине были в состоянии оказывать свои услуги Отечеству: то языкам и наукам в них быть надлежит, не только составляющим ученого человека, но и как в военной, так и в гражданской службе нуж-
ними, каковыми почитаются следующие: 1) Латинский язык. 2) Французский. 3) Немецкий. 4) Итальянский. 5) Греческий. 6) Еврейский. 7) Катехизис. 8) Правописание и стиль российского языка. 9) Арифметика...» [там же]. Документ совершенно определенно указывает на преобладание общеобразовательных дисциплин, первыми из которых были ИЯ.
С 1761 по 1765 год пастор протестантского немецкого прихода Святого Петра доктор А.-Ф. Бюшинг руководил в Петербурге немецкой школой, получившей название Школы языков, искусств и наук (Peterschule), что видно из уведомления, опубликованного Бюшингом в 1764 году. До приезда в Россию он работал профессором теологии и географии в Геттингенском университете. В школе обучалось около 300 учеников, одну треть из которых составляли россияне. Занятия вели немецкие педагоги [213, с. 19]. Воспитанники основательно изучали французский и особенно немецкий язык, так как изначально предполагалось, что в школе будут учиться в первую очередь дети приезжающих на длительный срок в столицу иностранцев, а таких было очень много. Таким образом, в языковом аспекте школа Бюшинга полностью соответствовала требованиям времени.
В 1773 году при Берг-коллегии в Петербурге было учреждено высшее горное училище, призванное готовить специалистов для горнозаводской промышленности. В первом же пункте плана об учреждении данного учебного заведения говорилось: «Сие училище именовать Горным кадетским корпусом... в кадеты определять из Московского университета дворян и офицерских детей, также из дворян Лифляндских и Эстляндских, а если кто пожелает и из иностранных, таковых записывать же, с обязательством вечного подданства; но из всех сих однакож определять таких, которые бы Латинский, Немецкий и Французский языки, или, по крайней мере, два из оных знали и хотя по части арифметики, геометрии и начальное основание химии учили» [77, т. 19, с. 841]. Принимали в училище молодых дворян не моложе 16 лет. Таковы были общие требования для поступавших в это высшее учебное заведение. Знание иностранных языков было не желательно, а обязательно при подготовке горнозаводских инженеров. В 1804 году училище было переименовано в Горный кадетский корпус [там же].
Отметим еще одну форму школьного обучения по интересующему нас вопросу, не привлекавшую пока достаточного внимания исследователей. Уже в 70-х годах XVIII века для солдат гвардейских полков при лейб-гвардии Измайловском полку существовала специальная кадетская рота (школа), где солдаты помимо математики, географии, геометрии изучали в обязательном порядке французский и немецкий языки. Подобная школа (юнкерская) действовала и при Сенате.
Обратимся к опыту организации одного частного учебного заведения, сведения о котором имеются в записках С.Н. Глинки. Окончивший Сухопутный шляхетский кадетский корпус, богатый смоленский дворянин С. Ю. Храповицкий открыл в своем имении училище для детей бедных дворян, где сам преподавал арифметику и геометрию. Он выписал для училища русского учителя, знавшего немецкий и французский языки. Его жена княгиня Соколинская также хорошо знала немецкий и французский языки. В их библиотеке в подлинниках были представлены лучшие немецкие и французские авторы [20, с. 13—15].
Школьная политика начала века была ориентирована на выполнение государственных задач. Стратегическим направлением школьной языковой политики России начала XVIII века была прагматика. Этот выбор объяснялся нарастающими по объему производственными, научными, политическими, культурными контактами с Западной Европой. Во всех государственных школах начала века, во всех элитарных учебных заведениях середины и второй половины века активно и в больших объемах преподавались западноевропейские языки, без знания которых был немыслим регулируемый государством процесс инкультурации. Последняя сочетала в себе разноцелевое систематическое общение с иностранцами — как за рубежом, так и в пределах России. Практика жизни требовала от россиян способности к общению на родных для иностранцев языках или на универсальном для всех европейцев французском языке. Наиболее популярными «хрестоматиями» той эпохи были разговорники, в которых на нескольких языках сразу, включая латынь, были представлены сгруппированные по темам общежития диалоги, заучиваемые в некоторых вариациях учениками наизусть. Лингводидактика того времени была ориентирована в современной терминологии на коммуникативный аспект обучения, предполагавший эффективное устное общение. Новые учебные заведения успешно выполняли эту задачу. Элитарные 'Учебные заведения реализовывали и более широкую образовательную функцию — они учили культуре светского общения.
2.2.	Система частного обучения
Государственная и военная служба в XVIII веке требовала от дворян высокого уровня образования. Государственных учебных заведений было очень мало: три кадетских корпуса, Пажеский корпус, Московский университет, гимназия при Московском университете, Казанская гимназия. Широкое распространение в России получили домашнее образование, в частности обучение языкам, которое обеспечивалось деятельностью гуверне-56
ров, и частные пансионы. Гувернеры приглашались в основном из-за границы. Институт гувернерства последовательно развивался в течение всего века. Частные пансионы стали отличительным признаком русской образовательной системы с середины XVIII века.
2.2.1.	Институт гувернерства
По воспоминаниям Д. П. Рунича, «дворянская семья, у которой не было гувернера и гувернантки-француженки, считала себя несчастной. Немцев не любили; англичанок в России было мало... высшее общество разделялось на англоманов и галломанов, которые отличались по костюму; но нравы и обычаи у всех были французские» [84, № 1, с. 52]. У будущей русской императрицы Екатерины II в детстве и гувернантка, и придворный проповедник, и учитель чистописания, и учителя танцев — все были французами, что обусловило создание не только французской языковой среды, но и французского духа при дворе [179, с. 370].
Европейские, и в первую очередь французские гувернеры не только многому учили, но и прививали молодому поколению вкус к светской жизни, внушали идеи веротерпимости или отрицание бога вообще. Фигура гувернера-француза довольно часто присутствовала в произведениях русских писателей. Характеристика этого персонажа чаще всего была отрицательной. Обобщая разные мнения о качестве образования в России, разбросанные по дневниковым записям французов, посетивших Россию в XVIII веке, Е. Ю. Артемова заключает: «Главным тормозом в развитии и усовершенствовании образовательной системы путешественники [французы. — Авт.] считают засилье иностранцев в русских учебных заведениях, большая часть из которых была заинтересована лишь в самообогащении» [120, с. 184]. Разумеется, гувернеры отличались и происхождением, и образованностью, и общим культурным уровнем, и нравственными качествами. Цель нашего исследования не позволяет останавливаться подробно на моральной стороне деятельности гувернеров и учителей частных пансионов. Определенная их часть не была достаточно образована, некоторые отличались сомнительным, с точки зрения российской морали, поведением. Часть гувернеров рассматривали Россию как страну варваров и пытались разрушить нравственную связь с Родиной своих воспитанников, ограничиваясь лишь поверхностным обучением французскому языку. Однако большинство иностранных гувернеров были образованными по меркам того времени людьми. Вопрос обучения молодых дворян гувернерами в позитивном аспекте до сих пор мало при-
влекал внимание исследователей. Стоит отметить в этом плане работы А. В. Чудинова, четко обозначившего позитивный смысл деятельности гувернеров в России [240; 241].
Гувернер был обязан жить в семье работодателя, а также сопровождать своего молодого воспитанника или в заграничном путешествии, или (что случалось чаще) при выезде семьи на лето в свое имение [202, с. 37]. Для некоторых дворянских семей наличие рекомендаций при найме гувернеров было обязательным. Дидро писал к Фальконе в Петербург 27 апреля 1772 года: «Тот, кто вам вручит это письмо, хороший человек... его вызывает в Петербург г-н Панин на роль воспитателя в каких-то важных кругах. Зовут его г-н де Муаси. Он автор нескольких произведений, делающих честь его сердцу» [30, с. 468]. Разумеется, часть гувернеров находила себе работу в России без всяких рекомендаций. Первые иностранные гувернеры и гувернантки появляются уже в начале XVIII века в семействах петровской знати. Ф.-В. Берхгольц описывает один из праздников (22 октября 1721 года), посвященных Ништадтскому миру. За столом одновременно сидели около тысячи человек: «...позади императорских принцесс стояли только их гувернантки» [5, ч. 1, с. 195].
В каждый исторический период система подготовки учащихся по иностранным языкам отражает тенденции образовательной политики государства в целом. В XVIII веке необычайно сильны были прагматические цели обучения, которые строились на лингводидактической системе Джона Локка: «Как скоро ребенок говорит по-английски [на родном. — Авт.], пора учить его какому-нибудь иностранному языку; я... посоветую начать с французского, так как у нас достаточно привыкли к методу обучения этому языку, состоящему в том, что детей заставляют разговаривать по-французски, не обременяя их ума никакими грамматическими правилами... так французский язык — язык живой и наиболее употребляемый в свете, то следует, чтобы ребенок учился ему прежде всякого другого» [53, с. 178]. Это произведение Локка стало известно российской публике в переводе с французского на русский Н. Поповского в 1759 году. Следует отметить, что в России педагогическая система Локка претерпела существенные изменения. Если Локк обязательным предварительным условием для начала обучения ИЯ считал умение говорить на родном языке, то в России часть дворянства решала лингводидактические задачи радикально, обучение родному языку отодвигалось «на потом». Это объективно приводило к тому, что русский дворянин некоторое время, пока овладевал русским языком, чувствовал себя на родине иностранцем.
Обратимся к методике обучения ИЯ Великого князя Павла Петровича. Ответственный за его воспитание Н. И. Панин в 1760 году писал: «Нашего времени обычай и множество изряд-58
них книг учинили в Европе общим французский язык; немецкий же в России надобен в разсуждении соседства завоеванных провинций; но и тому и другому, яко живым языкам, возможно в детстве обучать больше наслышкою разговоров, дабы без нужды не тратить дорогое время воспитания. А когда лета дойдут до той зрелости, где без отягощения понятия научению грамматических правил способны будут, тогда его высочество найдется в состоянии сам себя поправлять в тех погрешностях, кои почти завсегда в разговорах попадаются» [цит. по: 242, с. 501].
Братьев Воронцовых (Александра и Семена) воспитывали французские гувернеры, благодаря чему они «нечувствительно» (естественным образом) овладели французским языком. Братья часто посещали придворный театр, где ставились французские комедии. Отец выписал для сыновей из-за границы хорошо подобранную библиотеку французских авторов, и, по словам А. Воронцова, уже к 12 годам они познакомились с творчеством П. Корнеля, Ж. Расина, Н. Буало, Вольтера и других французских писателей [3, т. 5, с. 13]. С учетом того, что их учили еще и грамотно писать, можно сделать вывод, что лингводидактика XVIII века уделяла должное внимание всем четырем видам речевой деятельности: аудированию, говорению, чтению и письму. Е. Р. Дашкова (Воронцова) в своих записках вспоминала: «...мой дядя [М. И. Воронцов. — Авт.] ничего не щадил, чтобы дать нам лучших учителей... нас учили четырем языкам и по-французски мы говорили свободно; государственный секретарь [А. В. Олсуфьев. — Авт.] преподавал нам итальянский язык» [27, с. 7]. В свою поездку в Испанию 20-летний Александр Воронцов взял с собой француза Фавье, очень, по его мнению, «образованного и бывшего в Испании», а также трех слуг, двое из которых были также французы: кухмистра и парикмахера [154, с. 123]. Это значит, что на все время поездки создавался единый в языковом отношении микроколлектив, общая языковая среда.
С большой теплотой вспоминал своего гувернера француза Совере И. М. Долгоруков: «Человек был умный, сведущий и крайне осторожный. Сердце имел доброе, душу благородную. О, я никогда не постыжусь сказать, что из всех моих сторонних наставников я никому не должен такою благодарностию, как ему. Он жил в нашем доме до самого моего вступления в свет и кончил образование моего юношества» [34, т. 1, с. 36]. Совере служил гувернером у Долгоруковых с 1776 по 1781 год. Позднее Иван Михайлович вспоминал о расставании со своим наставником: «Хотя, по свойству всех почти детей, наставники строгие им не нравятся, но мне и тогда жаль было Совере, расставаясь с ним, и -теперь, помышляя о том, когда у меня сын растет, жалею, что он не остался в России, и что не могу ему вверить своего
Павлуши. Достойнейший был человек, какого только найтить можно в толпе неизвестных иноземцев, за золотом нашим в Россию притекающих... Теперь только я умею дать полную цену его со мной поступкам и обращению, и они никогда из памяти моей не истребятся» [там же, с. 59].
Хорошие учителя всегда были в дефиците, поэтому в гувернеры попадали часто даже те прибывшие в Россию французы, специальности которых не имели прямого отношения к учительству. И. И. Шувалов рассказывал Тимковскому, что выписанные для Пажеского корпуса 8 лакеев-французов в скором времени по прибытии в Россию «разошлись учителями по домам» [85, кн. 6, с. 1456]. А. Л. Шлецер в своем жизнеописании о пребывании в Петербурге (1761—1765) говорил о множестве немецких студентов, приезжавших в Россию в поисках места службы. Большую систематическую помощь в их трудоустройстве, преимущественно в качестве домашних учителей, оказывал Г. Ф. Миллер [104, с. 28]. Гувернерство всегда было злободневной темой светских разговоров. С. А. Порошин вспоминал обед, состоявшийся у Великого князя Павла Петровича 15 января 1765 года: «Его Превосходительство [Н. И. Панин. — Авт.] изволил разговаривать со мною о французах, кои здесь в домах слывут учителями. Рассказывал мне о своем учителе» [78, с. 237]. Иногда гувернеры могли совмещать преподавательскую работу. Например, француз Генрих Лави работал в России домашним учителем в течение 40 лет. С 1765 по 1770 год он одновременно преподавал французский язык в Московском университете. Гувернером в семье Фонвизиных был Ж.-Ж.-С. Бодуэн, также преподававший французский язык в Московском университете. Уроженец Страсбурга Кондратий Геннингер, работая в России в Петербургской академии наук, был фактически гувернером при племянниках Екатерины I Скавронских (1726). Затем он воспитывал сына А. Д. Меншикова, жил в его дворце. В 1731 году был определен учителем к принцессе Анне Леопольдовне [209]. И. М. Остолопов обучался французскому и немецкому языкам у адъюнкта Сухопутного шляхетского кадетского корпуса Л. Бужо [216, с. 393]. По переписи 1793 года, из 786 взрослых французов, проживавших в Петербурге, гувернерами работали 85 мужчин и 12 женщин [202, с. 37].
Гувернерами иногда служили и образованные россияне. Так, в путешествие по югу России в качестве гувернера С. Р. Воронцова в начале 1760 года отправился А. И. Дубровский, который впоследствии служил по дипломатическому ведомству.
А. Р. Воронцов вспоминал свою гувернантку мадам Рюино, выписанную из Берлина, которую затем сменила мадам Берже [3, т. 5, с. 12]. Н. Б. Шереметеву воспитывала мадмуазель Шта-уден. Наставником А. П. Шувалова был академик П.-Л. Леруа, 60
оставивший большую науку ради занятий с высокородным питомцем [208, с. 218]. Позднее он воспитывал также детей графа П. И. Шувалова. Сдавший в 1757 году в Петербургской академии наук экзамен на право преподавать А.-Ж. Мог Дезессар, работал гувернером сначала у гетмана Украины К. Г. Разумовского в Глухове, затем с 1760 года — в доме княгини Волконской в Москве, после — в семье князя Н. С. Долгорукова, а с 1765 года воспитывал сыновей бригадира И. М. Игнатьева [202, с. 39— 40]. Гувернером в семье князя Черкасского с 1759 года был первый вице-консул в Москве француз Пьер Мартен [там же, с. 31]. Жан Дефорж в 1760-х годах обучал в Москве детей отставного лейб-гвардии капитана С. В. Шереметева [229, с. 82]. В начале 1760-х годов гувернером в петербургских домах служил французский литератор, противник Вольтера и энциклопедистов Абрахам Жозеф де Шоме [222, с. 212].
Известного писателя и переводчика Б. В. Голицына воспитывал французский гувернер Оливье [215, с. 211]. С 1777 года гувернером у детей В. Н. Татищева в Москве был немец Абель Буржа, преподававший до этого математику в Берлинской французской гимназии. Он сопровождал детей Татищева и в путешествиях за границу [209]. Воспитателем детей графа Разумовского был француз Жаме [239, с. 52]. Гувернером в семье А. Б. Куракина служил К.-Г. Сальдерн [215, с. 187]. И. И. Дмитриева, М. Н. Муравьева и П. И. Макарова в разные годы учил французскому языку француз Манжень [216, с. 263]. Гувернером Алексея, Николая и Анны Корсаковых был немец П.-К. Шлейснер [там же, с. 130]. С 1779 по 1781 год гувернером сына А. А. Лопухина был член философской семинарии Геттингенского университета, секретарь университетской библиотеки И. А. Гейм [209]. Наставником П. А. Строганова был француз Ш.-Ж. Ромм [239, с. 47—48]. Всего в доме Строгановых он провел 7 лет, половину из этого времени путешествовал со своим воспитанником. Вместе с ними разъезжал и двоюродный брат Павла Строганова барон Г. А. Строганов. В 1790-х годах гувернером трех дочерей вице-губернатора Киева князя В. А. Хованского был француз Фремон. В этом же доме танцмейстером служил француз Пото [16, кн. 1, с. 49]. Существовала практика найма нескольких гувернеров одновременно. Г. Г. Разумовским были наняты адъюнкт А. Н. Румовский, А. Л. Шлецер, но главными были гувернеры-французы Бурбье, де Лиль, де Мариньян.
Некоторым иностранцам именно работа в качестве гувернера помогла сделать свою профессиональную карьеру. Так, профессор Царскосельского лицея француз Д. И. Будри начал свою деятельность в России в 1784 году воспитателем детей камергера Б. М. Салтыкова [209]. Наставником детей графа Д. А. Гурьева в 1795 году стал выпускник Геттингенского уни
верситета К. Ф. Герман, будущий ординарный профессор статистики Императорской Академии наук [там же].
Именно знание нескольких языков позволяло тем же немцам преподавать в России французский язык, который был первым иностранным языком для всех европейцев, родившихся и живших вне Франции. Так, Л. И. Бакмейстер, приехав в 1762 году в Россию, занял должность воспитателя сыновей умершего архиятера Кондоиди, которых взял под свою опеку академик Г. Ф. Миллер. В 1765 году Бакмейстер сопровождал братьев Кондоиди в Стокгольм. По возвращении он получил должность инспектора Академической гимназии при Петербургской академии наук и обучал гимназистов французскому языку.
Начиная со второй половины XVIII века в России стала распространяться практика приглашения российской знатью иностранцев для работы в качестве домашних секретарей и библиотекарей. Вернувшись в 1777 году из заграничного путешествия, которое длилось более 14 лет, И. И. Шувалов привез с собой француза Маратрэ де Кюсси, который работал одновременно секретарем и библиотекарем и жил в его доме [140, с. 262]. Работа у него была ответственная, поскольку Шувалов переписывался с кардиналом де Берни, Ж. Л. Л. Бюффоном, Вольтером, аббатом Голиани, К. А. Гельвецием, Ж. Л. д’Аламбером, г-жой Дю Деф-фан, г-жой Жанлис, г-жой Жоффреи, Караманом, г-жой Ля Вальер, супругами Неккер, А.-Л. Тома, Трессаном, Г. Валполом, Эно и др. Секретарем Великого князя Александра в 1790-х годах был француз Ш. Массон. Секретарем Екатерины II «для иностранной переписки» служил выходец из Женевы доктор права Фр.-П. Пикте. Приятель Вольтера и протеже Воронцовых, он служил также гувернером в семье Г. Г. Орлова, а затем сотрудником Канцелярии опекунства иностранных. Именно Пикте способствовал началу переписки между Екатериной II и Вольтером, сыгравшей важную роль в привлечении общественных симпатий к России [222, с. 212]. Английский адмирал Чарлз Ноулс был приглашен Екатериной II для реорганизации русского военного флота. В течение 4 лет (1770—1774) личным секретарем при нем, а затем преподавателем математики в Морском кадетском корпусе служил английский профессор Джон Робисон [172, с. 42]. Библиотекарем Великой княгини Марии Федоровны был А. Ф. Виолье [116, с. 131]. Секретарем Великой княгини Натальи Алексеевны, первой жены Павла Петровича, стал претор из Страсбурга Генрих Людовик (Андрей Львович) Николаи, будущий президент Петербургской академии наук [там же, с. 128—129]. До своего приезда в Россию он служил секретарем у русского посла в Вене Д. М. Голицына, а также сопровождал президента Петербургской академии наук К. Г. Разумовского в его поездке по Европе [там же, с. 128]. В 1763 году секретарем
М. И. Воронцова стал выходец из Швейцарии, выпускник Страсбургского университета Фр.-Ж. Лафермьер. Лафермьер превосходно владел французским, немецким, латинским, итальянским и английским языками [там же, с. 129]. Прибыв в Россию, он был определен в должности библиотекаря при Великом князе Павле Петровиче, а позднее стал секретарем «для иностранной переписки» при Великой княгине Марии Федоровне. В 1781— 1782 годах Лафермьер сопровождал Великого князя и его супругу в их путешествии по Европе [там же, с. 128]. Культуроформирующая роль секретаря и библиотекаря заключалась, вероятно, в том, что он помимо выполнения чисто секретарских функций мог посредством систематического общения оказывать определенное влияние на формирование общей и частной эрудиции своего подопечного.
Многочисленными были случаи, когда иноземцы становились гувернерами в силу непредвиденных обстоятельств. Уволенный в 1738 году из придворного театра итальянец Франческо Герман 8 лет учил французскому языку и географии братьев Апраксиных [93, ч. 1, с. 283]. В 1757 году в Петербурге из-за финансовых проблем была распущена французская театральная труппа. Актер Рено поместил в санкт-петербургской газете объявление: «Г-н Рено, только что прибывший французский комедиант, учит французскому языку молодежь, а кроме того пению и танцам, все по справедливой цене» [202, с. 38]. Можно предположить, что французские актеры были не самыми плохими гувернерами в силу их сценического профессионализма, знакомства с литературой, умения декламировать и т. д. В роли гувернера невольно оказался некий немецкий пастор, отправившийся в ссылку в Ярославль вместе с Э. Бироном. Именно у него получил начальное образование будущий создатель русского профессионального театра Ф. Г. Волков [215, с. 170]. В середине XVIII века в Оренбурге преподавал немецкий язык приговоренный к каторжным работам немец Иосиф Розе [143, с. 24—25].
В последнее десятилетие XVIII века в России резко возросло число как светских титулованных гувернеров, так и гувернеров из состава французского духовенства. Систематизируем некоторые данные по Москве из работы В. С. Ржеуцкого [202, с. 43— 44] (табл. 5).
Общих программ по домашнему образованию в их современном понимании в то время, разумеется, не существовало. Однако анализ эпистолярных источников и контрактов, заключавшихся с гувернерами, позволяет выйти на обязательный и факультативный состав учебных предметов. Учебная программа во многом зависела от общей и частной эрудиции самого наставника. В 1711 году князю Б. И. Куракину рекомендовали в качестве гу-
вернера профессора д’Ормансона. Последний пообещал, что он берет на себя все, «что касается языков латинскаго и француз-скаго, древней и новой географии, истории и тех вопросов философии, которые наиболее всего приличны знатному лицу, а также морали, политики и прочих наук, касающихся воспитания» [2, т. 4, с. 444—445]. В 1745 году князья А. Черкасский и М. Голицын, пригласившие в качестве гувернера к своим детям французского офицера Жана Серрата, требовали от него «обучать детей... по-итальянски, по-французски, по-немецки, по-латыни, истории и географии» [158, с. 478]. Из трехгодичного контракта между орловским помещиком Д. В. Юрасовским и французом графом Генрихом де Бланжия: «Я ...граф Бланжия обязуюсь обучать обоих сыновей Дениса Васильевича... Петра и Алексея не только языкам французскому и немецкому, но также и славным манерам...» [149, с. 186]. Из приведенных примеров ясно видно, что оба французских гувернера владели несколькими языками.
Таблица 5
Некоторые данные по гувернерскому составу г. Москвы
№ п/п	Фамилия гувернера	Социальное положение, титул	Русский работодатель
1	Роллен де Бельвиль	дворянин	князья Голицыны и Вигели
2	Фантен	граф	графы Блудовы
3	Балтюс де Варимон	__ к		Нарышкины
4	Жан де Билли	священник	князь П. И. Одоевский
5	Адриан Сюрюг		граф А. И. Мусин-Пушкин
6	Жан-Луи-Оноре Му аз ан		 и	княгиня Е. А. Лобанова
7	Пьер Юбер Перен	II	жена генерала Чернышева
8	Жан Доминик Флорантен		 II	князь Ю. Голицын
9	Этьен Симфорьен Гандон	— " —	князья Голицыны
10	Маккар	аббат	п
11	Вьялар д’Альби	аббат	II
12	Дюрон	аббат	графы Дмитровы-Мамоновы
13	Брис	аббат	Самойловы
14	Мангин	аббат	граф Уваров
Что касается «славных манер», то под ними в первую очередь подразумевалось умение танцевать. В 1708 году князь Б. И. Куракин писал своим детям в Россию: «Князь Александр Борисович, здравствуй, и с сестрою! Зело радуюсь, что учитесь. Токмо соболезную, что еще не говорите по-немецки: уже время немалое... А паче меня веселит, что умеете танцовать» [2, т. 3, с. 371]. Обратимся к примерам второй половины XVIII века. В августе 1774 года семилетний Павел Чичагов писал отцу: «...доношу вам милостивой государь батюшко што я говору по фран-цуски и учусь танцовать» [103, с. 165]. Княгиня Е. Р. Дашкова следующим образом рекомендовала своего 13-летнего сына ректору Эдинбургского университета Робертсону: «...он уже отлично знает Латинский язык; значительно познакомился с математикой, историей и географией; кроме Французского и Немецкого языков он настолько понимает Английский, что мог на нем читать, хотя говорит еще с затруднением» [27, с. 136]. Как видно из рекомендации, программа домашнего образования в ее языковой части оставалась фактически неизменной. Практическое владение западноевропейскими языками оставалось ее главной составляющей. Именно этим достигалось усвоение учеником всего состава знаний, существующих на тот момент на данных языках. Западноевропейские языки, танцы, история и география были обязательными учебными предметами.
В 1795 году в Москве была издана на французском языке книга «Magasin des enfans, ou Dialogues d’une sage gouvemante avec ses eleves... Par madame Le Prince de Beaumont» («Детский магазин, или Диалоги опытной гувернантки со своими воспитанниками»). Сам факт ее выхода в свет в России косвенно свидетельствует, что западноевропейские и российские программы домашнего воспитания мало чем отличались.
Определенную роль в распространении ИЯ в сфере быта сыграли смешанные браки. На это обратил внимание Э. Кросс [171]. Н. С. Мордвинов, будучи в 1782 году в Италии, женился на дочери английского консула в Ливорно: «Мордвинов окончательно проникся английской жизнью, так что домашняя жизнь его устроилась на английский манер» [64, с. 37]. Несколько лет прожил в Англии и вернулся на родину с женой-англичанкой П. В. Капнист [41, с. 286]. Супругу-англичанку привез в Россию и проживший 9 лет в Англии гравер Г. И. Скородумов. После смерти мужа она вышла замуж за русского художника М. М. Иванова [171, с. 240]. Английских жен нашли себе А. А. Самборский, П. Чичагов, резчик печатей Грезин. С ирландкой сочетался браком князь А. И. Вяземский, благодаря чему «в России появились англо-русские дома, ставшие местом встреч для русских англофилов и англичан, живших в России или приезжих: это были дома Самборских в Петербурге, Вяземских в
Москве, Мордвиновых в Николаеве» [там же, с. 295]. В 1814 году граф М. И. Платов в составе свиты императора Александра I ездил в Лондон, откуда привез молодую англичанку в качестве компаньонки [200, с. 38]. Благодаря жене-англичанке П. В. Капнист выучил своего сына и взятого на воспитание сына своего друга трем языкам: французскому, немецкому и английскому [41, с. 299—300]. Мы привели только несколько примеров брачных союзов россиян с англичанками, вопрос же о браках с немками и француженками и языковая составляющая их совместной жизни должны быть предметом отдельного культурологического исследования, так как можно только догадываться об общем речевом «объеме» бытовых диалогов на ИЯ, исполненных в дворянских семьях, о «внутренних» монологах и диалогах россиян, для которых западноевропейские языки были по их воспитанию родными.
До 1789 года большинство французских гувернеров были «заражены», разумеется, в разной степени, просветительскими идеями свободолюбия. Колоссальный общественный резонанс, спровоцированный Французской революцией, заставил думающих россиян поставить вопрос о разграничении образовательных и воспитательных функций ИЯ. Приведем далее вопросы, заданные великим организатором российской науки конца века Е. Р. Дашковой издателям популярного академического издания «Ежемесячные сочинения»: «Пристойно ли благородному российскому дворянству быть воспитанну французскими учителями и мадамами, которые, по большей части не имея ни малейшей на то способности, из куска хлеба сюда приезжают... Болтанье французского языка содержит ли в себе все благородное воспитание? Полезно ли, чтобы французский воспитатель, без нравственности, веры и знаний, научал только детей на французском языке родителей своих пренебрегать? Полезна ли роскошь и пристрастие к французским вкусам, модам и товарам, которую учители и мадамы в юношество вперяют? Если язык французский нужен, то невозможно ли оному детей обучить без того, чтобы француз всем воспитанием их руководствовал? Как французский язык сделался в России между благородными всеобщим, то не находится ли довольно в ней рожденных немцев и русских, которые совершенно по-французски говорить без чужестранного выговора и учить умеют?» [28, с. 214—215]. Вероятно, впервые устами Дашковой так громко была выражена мысль о необходимости отделения французского языка как предмета обучения от его носителя — учителя-француза. Если французы осмелились на глазах у всей обучаемой ими Европы сбросить абсолютизм, то в международном масштабе французскому языку как «виновнику» нравственного падения французской нации надо оставить, раз нет других вариантов, только образователь
ную функцию, отдав функцию воспитания русскому языку. По мнению Дашковой, эмоциональную связь молодого россиянина с родиной, исконно русский патриотизм, гражданскую добропорядочность и лояльность к власти можно было сформировать только русским воспитанием. Адептами воспитания на родном языке были также И. И. Бецкой и Екатерина II. Таким образом, сам французский язык уже в XVIII веке стал фактически объектом культурологического анализа. На нем как универсальном носителе общеевропейских культурных ценностей замыкались многие спорные просветительские вопросы.
2.2.2.	Квалификационные испытания для иностранных гувернеров
Историография профессионализма гувернеров имеет определенный недостаток. Научный анализ зачастую подменялся заданными идеологическими стереотипами. Как среди современников той эпохи, так и среди исследователей наших дней буквально до недавнего времени преобладало мнение о том, что деятельность гувернеров принесла больше вреда, чем пользы. Эти точки зрения различались лишь большей или меньшей резкостью высказываний. В основном критике подвергался профессиональный уровень гувернеров. Разумеется, он был различный. А. Р. Воронцов писал: «Всякая дрянь французская к нам приезжает» [цит. по: 115, с. 84]. Ф. Ф. Вигель вспоминал, что его наставник немец Христиан Мут «знал хорошо историю, географию, знал правильно французский язык, но выговаривал на нем Бог знает как... когда я попривык к нему и начал понимать по-немецки, то разговоры с ним начали для меня становится занимательнее» [16, кн. 1, с. 38]. Именно подобные факты заставили правительство Елизаветы Петровны ввести экзамены для учителей-иностранцев. В Москве аттестация проводилась в Московском университете, в Петербурге до 1779 года — в гимназии при Императорской Академии наук и художеств.
Обратимся к фактам. 20 ноября 1759 года проходил аттестацию в университете приехавший в Москву из Монпелье Буайе де Роке. Комиссия сочла, что он «в состоянии преподавать французский язык, географию и историю, вследствие чего ему дан аттестат» [31, т. 1, с. 155]. Разумеется, что по всем предметам он экзаменовался на французском языке. В этот же день проходил испытания Жан Дефорж из Парижа, по результатам которых он получил аттестат о разрешении преподавать французский и немецкий языки [там же, с. 155]; 26 февраля 1760 года выдержал экзамен на звание учителя французского и немецкого языков Иоганн Петер Мейер [там же, с. 163]; 8 апреля 1760 года был
признан способным к преподаванию немецкого языка Карл Фредерик Мендо, получивший образование в Галле [там же, с. 166]; 4 ноября 1760 года Конференция Московского университета выдала аттестат на преподавание французского, немецкого и латинского языков, истории и географии магистру свободных наук Жану Батисту Николаи из Люксембурга [там же, с. 179]; 14 марта 1761 года был выдан аттестат на право преподавания латинского и немецкого языков Петру Лаурини родом из Моравии [там же, с. 207]; 17 марта того же года было разрешено преподавать французский язык и другие науки кавалеру свободных художеств Антуану Жозефу Могу [там же, с. 207]; 26 октября 1762 года были выданы аттестаты сразу двум претендентам: Петру фон-дер Гамму на право преподавания французского и немецкого языков и Жозефу Котти — обучать французскому и итальянскому языкам [там же, с. 254]; 2 ноября 1762 года документ, дающий право преподавать латинский, французский, итальянский языки, географию и историю, был выдан графу Жозефу де Пенже, учившемуся в Сорбонне [там же, с. 254]; 9 ноября этого же года было разрешено обучать французскому и немецкому языкам Иосифу Монбрену [там же, с. 255].
По результатам аттестации на знание родного языка учителя-иностранцы получали документы двух видов: par routine, означавший, что учитель владеет своим языком только практически (в устной форме), не зная грамматики; par principes — помимо разговорного языка учитель знает и способен преподавать грамматику своего языка. Например, 19 февраля 1763 года Конференция Московского университета выдала два аттестата: Жану Дюбуа для обучения французскому языку «практически» и Александру Паскалю Поше для обучения «по правилам» [там же, с. 260]. Впоследствии Московский университет вообще отказался от экзаменовки учителей, знающих язык только в разговорной форме. В 1784 году учителю-французу Вкриде было отказано в практике вести занятия в частных домах по причине того, что он не согласился участвовать в аттестационных испытаниях [69, с. 128].
Свидетельством высокой языковой подготовки соискателя явился факт успешной сдачи экзамена на преподавание французского языка в Московском университете Ф. В. Каржавиным. В этом не было ничего удивительного, поскольку он провел в Париже 13 лет, приехав туда с отцом нелегально в возрасте 8 лет. Каржавин посещал Сорбонну, изучал греческий, латинский, итальянский и французский языки [31, т. 3, с. 394—395].
Приведем некоторые факты аттестационной деятельности гимназии при Петербургской академии наук. В июне 1760 года канцелярия академии выдала аттестат французу капитану Антонио Байону на право обучать французскому языку в «партику-68
лярных домах». Было отмечено, что претендент, «будучи природный француз, оным языком говорит изрядно и произношение имеет хорошее, токмо в правописании явился несколько недостаточен, при том же знает и арифметику» [59, с. 157]. В сентябре 1760 года был экзаменован некто Дарлак на знание латинского и французского языков, арифметики, геометрии, географии и истории [там же, с. 157]. В сентябре 1769 года был выдан аттестат французу Жоли Дебромту на право «в партикулярных домах обучать юношество французскому языку». В документе было указано, что Дебромт «читает и произносит... [на] природном своем языке изрядно и в писании почерк имеет хороший» [там же, с. 158]. В феврале 1770 года такое же испытание выдержал уроженец Парижа Шарль-Жан-Бонафон д’Альбор. Его экзаменатором был учитель французского языка Шарпантье, француз по происхождению [там же, с. 158]. В июле этого же года право преподавания латинского и французского языков получил уроженец Кенигсберга Карл Карлович Коллинс. В отчете об экзамене говорилось: «...г. Коллен латинский язык знает больше, нежели сколько требуется для преподавания учения в оном, во французском он нестолько силен, однако говорит нарочито и пишет несколько проворно, но не без грамматических погрешностей, хотя и знает грамматические правила» [там же, с. 159]. В августе 1770 года экзамен на право преподавания французского и немецкого языков сдавал француз Матье Блемер.
Среди предметов, которые выбирали экзаменующиеся, начиная с 1759 года, были немецкий, французский, итальянский языки, а также математика, география, история, арифметика [там же, с. 157]. В июне 1771 года испытаниям на знание итальянского, французского, английского языков, географии, математики и политики подвергся итальянец доктор Жозеф-Филипп Джаннини [там же, с. 160]. В июле этого же года на знание немецкого, французского языков, географии и истории на право «обучения приватно вольного юношества» аттестовали швейцарца Жака Графа. В ноябре того же года уроженец Саксонии Иоганн Миллер получил право преподавать английский и немецкий языки [там же, с. 161]. В аттестате, выданном в феврале 1772 года парижанину Э. Жюблену, было отмечено, что он «говорит и пишет по-французски исправно» [там же, с. 161]. В августе 1772 года уроженец Гамбурга Жан Герно экзаменовался в знании французского, немецкого языков, чистописании и арифметике [там же, с. 161]. В ноябре 1773 года экзамен на право преподавания французского, немецкого, русского (!) языков, арифметики и географии сдал уроженец Страсбурга Христиан Вейт-брехт [там же, с. 162]. В ноябре 1778 года после испытаний по латинскому, французскому и немецкому языкам было разрешено преподавать их в России выходцу из Регенсбурга студенту
Иоганну-Павлу Деранко [там же, с. 163]. В декабре 1779 года экзамен на право преподавания французского и немецкого языков сдал уроженец Готбурга Жан-Кристоф Верен [там же, с. 164].
Среди претендентов на преподавание ИЯ были и русские. Так, в марте 1770 года экзамен на право обучать французскому и немецкому языкам сдавал подканцелярист Синода Николай Осипов [там же, с. 158]. Напомним, что такую же аттестацию в Московском университете проходил Ф. В. Каржавин. Учитывая тот факт, что сотни россиян жили, учились, трудились за границей и срок пребывания там для многих из них был достаточно длительным, можно предположить, что практика сдачи подобных экзаменов для «природных россиян» не была редкостью. Количество иностранцев, проживавших в России и активно использовавших в официальном и бытовом общении родной язык, было довольно высоким. В таких заведениях, как Сухопутный шляхетский кадетский корпус, Петербургская академия наук, Московский университет, Сенат, некоторые коллегии, иностранная речь, как в устной, так и в письменной форме, использовалась не периодически, а систематически, что давало прекрасную возможность основательно изучать языки, не выезжая за пределы России.
Для любого образованного европейца (нефранцуза) французский язык был первым и самым важным иностранным языком. Его изучению уделялось максимальное внимание. Именно поэтому немцы, итальянцы, русские и другие европейцы без особого страха подвергали себя экзаменам. Характерно, что часть испытуемых претендовала на право преподавания не только ИЯ, но и других дисциплин, но именно аттестация по одному или нескольким ИЯ была обязательной для всех. Экзамену на право преподавания французского языка подвергались и французы. Далеко не все из них в достаточной степени владели грамматикой, что фиксировалось экзаменационной комиссией. Последнее говорит в пользу того, что эти комиссии со знанием дела подходили к испытаниям, экзаменуя претендентов по всем видам речевой деятельности: аудированию, говорению, чтению и письму.
Приведенные факты свидетельствуют о высокой требовательности к иностранцам, желавшим обучать российскую молодежь «партикулярно». В 1781 году из Академической гимназии был уволен учитель Тири (вероятно, француз) за незаконно выданный им от имени академии наук аттестат французу Леблану [там же, с. 149].
Квалификационные испытания для гувернеров на право преподавания тех или иных дисциплин в XVIII веке не являются для современной науки новым фактом. Эта практика была известна и ранее, но всегда преподносилась с определенной идеоло
гической направленностью. Акцент делался на то, что правительство плелось в хвосте актуальной для того времени лингводидактической проблемы и было просто вынуждено периодически реагировать на мнение общественности и вводить экзаменов-ку. Иными словами, во многих интерпретациях данного явления (экзаменов) правительству и другим заинтересованным ведомствам отводилась пассивная роль, что требует дополнительного критического изучения.
2.2.3.	Частные пансионы
Значительная часть дворянской молодежи училась в частных пансионах. В них дворянство находило для себя столь необходимый элемент общего образования, которым являются иностранные языки. Программа обучения в пансионах могла частично зависеть от конкретной эрудиции и личных вкусов их содержателей, но и здесь на первом плане было обучение практическому владению западноевропейскими языками. Так, в частном пансионе немца Эллерта в Смоленске, где оказался 12-лет-ний Л. Н. Энгельгардт, первым иностранным языком был французский, и «никто не смел ни одного слова сказать по-русски» [86, с. 220]. Оценки качества преподавания в воспоминаниях современников колеблются от отрицательных до восторженных. Л. Н. Энгельгардт резко оценивает принцип натаскивания в языках, господствовавший в пансионе Эллерта: «В каком восхищении были мои родители, увидя меня выправленного... танцующего на балах, говорящего изрядно по-французски и о всех науках как попугай, но ничего не понимающего, что и вскоре все забыл» [там же, с. 17—19]. И наоборот, восторженные воспоминания о своих гувернерах и воспитателях мы находим в записках С. Н. Глинки, например, о Леблане, обладавшем глубокой литературной эрудицией [20, с. 64—66].
Многие факты о деятельности частных пансионов можно почерпнуть из газет того времени. Периодика XVIII века дает некоторое представление о том, чему учили молодых россиян в этих учебных заведениях. Первым данный материал попытался проанализировать на основе газетных объявлений с 1749 по 1782 год в «Санкт-Петербургских ведомостях» П. Столпянский [224]. В его работе приведены некоторые данные по возможному количеству учеников в частных пансионах, о расписании занятий, плате за учебу, составе учителей и учебных программах. На первом плане в объявлениях фигурировали преимущественно немецкий и французский языки, за ними шли латинский и польский [там же, с. 2]. Например, в 1750 году Я. Б. Княжнин был отдан на воспитание в Академическую гимназию при академии
наук к профессору К. Ф. Р. Модераху. Одновременно^он посещал пансион Лави, где изучал французский, немецкий, итальянский языки. В 1764 году он служил юнкером в Коллегии иностранных дел, вскоре благодаря знанию иностранных языков был произведен в переводчики [209]. В газетном объявлении за 1744 год некая г-жа Штуллауен, жившая «неподалеку от Морских триумфальных ворот в доме вдовы Зегелинши», заявила, что она «намерена обучать французскому и английскому языкам, также шитью». В этом же году появилось объявление вольного учителя Вильгельма Ребландина, который желал «обучать по-немецки, по-французски, также экзерцициям и наукам, а девушек шитью и домостроительству» [224, с. 2]. В пансионе г-на Сосеротта обучали латинскому, немецкому и французскому языкам, «хорошему произношению и свойственному писанию в последнем языке, письму, арифметике» [там же, с. 6]. Обучение хорошему произношению и «писанию» относится только к французскому языку, из чего следует, что преподавание других языков сводилось только к беглому их освоению [там же, с. 7].
П. Столпянский высказал предположение о существовании некоторых временных норм в обучении языкам на основании объявления в «Санкт-Петербургских ведомостях» (1755, № 47) «ученого француза», обещавшего, что «если он в три года не обучит своих учеников совершенно, то платежа не будет требовать». В № 84 за этот же год другой «ученый человек» предлагал «оным обоим языкам [немецкому и французскому. — Авт.] обучить в четыре года» [там же, с. 3]. Столпянский приводит и фамилии лиц, заявлявших об открытии пансиона в Петербурге: г-жа Фардье (1752), г-н Сосеротт (1757), г-жа Делаваль (1759), г-н Витте (1759), профессор Тредиаковский (1760), профессор Ро-зенбаух (1762), г-жа Ренуэрд (1762), г-н Мове (1764), г-н Поазо (1764), г-н Дьедонне (1765), г-н Стилау (1765), г-н Сурлано (1765), г-н Паллакт (1769), г-н Книрим (1771), профессор Паррот (1773), г-н Ранцо (1773), учитель Сухопутного шляхетского кадетского корпуса Модрю Дюбокаж (1775), г-н Гертвич (1775), г-н Тисс (1776), г-н Жерард (1776), пастор Ореновье (1777), г-н Жоли (1778), г-н Массон (1778), г-н Компаньон (1779), г-н Винцман (1779), г-н фон Дервизе (1779).
Далеко не все частные пансионы заявляли о себе через газеты. В результате анализа других источников стало известно, что в Петербургском пансионе Ферре учился А. Т. Болотов [208, с. 16]; Е. Ф. Комаровский учился, как отмечает Б. Н. Равдин, в одном из лучших петербургских пансионов, который принадлежал де Вильнёву [216, с. 112]; в частном пансионе г-на Девеле (Санкт-Петербург) получили образование братья Ф. Ф. Вигеля [16, кн. 1, с. 34]; в 1772 году в Петербурге отдельно вышедшей 72
брошюрой заявил об учреждении училища для «юношества обоего пола» г-н Ж.-Т. де Шалль.
С 1760-х годов содержателями частных пансионов из русских были преимущественно учителя государственных учебных заведений или чиновники, как служившие, так и вышедшие в отставку [224, с. 15—16]. А. Р. Воронцов с 1754 по 1756 год учился в пансионе профессора юриспруденции академии наук Штрубе [3, т. 5, с. 12]. А. Л. Шлецер преподавал историю, статистику и латинский язык в частной школе, открытой графом К. Г. Разумовским, где воспитывались дети последнего и другие дети из знатных семей [235, с. 193].
Обратимся к объявлению в «Санкт-Петербургских ведомостях» г-на Ранцо (1773 год): «В сем училище будут... учить языкам и наукам. Языки... французский, немецкий и русский. Науки же: общественная история, география, арифметика и геометрия и когда ученики достигнут до довольного познания в чужестранных языках, дабы им возможно было обучать важнейшие науки, тогда будут стараться им учить Логику, Нравоучения, Естественное право и Политику. В каждые три месяца будет публичный экзамен... о котором предуведомление делается через газеты... трое из учеников будут говорить каждый речь, дабы чрез сие они более приучались и преуспевали в красноречии и привыкли бы без робости пред многочисленным собранием говорить» [цит. по: 224, с. 11]. Нам не известно, был ли открыт пансион г-на Ранцо, хотя условием для его открытия и найма дома было достаточное количество учеников [там же].
Некоторые пансионы предлагали практически полный перечень образовательных услуг, необходимый для вступающего в светскую жизнь молодого человека. Капитан фон Дервизе уведомлял своих читателей (1779): «Сверх... надзирателей и надзирательниц, кои у него живут в дому, должен он по причине некоторых учащихся, поверенных ему от знатной особы, содержать искусных и наилучших учителей, кои обучают английскому, французскому, немецкому и российскому языкам, истории, географии, арифметике, геометрии и другим различным воинским наукам, рисовать, танцевать и искусству биться на шпагах. Каждый пол живет и обучается в особливых покоях» [там же, с. 13]. В этом объявлении стоит отметить максимально полную (характерную именно для второй половины XVIII века) многоязычную подготовку учеников, а также то, что немецкий офицер в условиях частного пансиона обучал мужскую половину пансионеров военному искусству. Это говорит о том, что иностранные языки использовались в сфере профессиональной коммуникации как языки обучения.
В 1781 году в Петербурге, по подсчетам Н. Д. Чечулина, в
26 частных пансионах обучалось 820 человек: 370 — русские, 450 — дети проживавших в столице иностранцев [236, с. 99]. В этих учебных заведениях работали 50 учителей-немцев, 20 французов, 10 русских. Половину всего числа преподавателей составляли учителя танцев и рисования [там же]. В Москве в 1786 году действовало 18 частных пансионов [там же]. Через два года их число сократилось до 11, из которых 2 принадлежали русским учредителям (68 учеников) и 9 — иностранцам (351 ученик), как правило, французам [158, с. 478].
Значительная часть пансионов имела смешанный состав обучаемых. В таких заведениях девиц дополнительно учили «шитью и мытью кружев» [224, с. 12], «шить и вязать» [там же, с. 14], «домосодержанию», «шитью и домостроительству» [там же, с. 2]. В объявлении за 1753 год некая иностранка обещала «девиц кроме французского языка обучать еще шитью, арифметике, экономии, танцованию, истории, географии и притом читать ведомости» [221, кн. 12, т. 23, с. 278]. Эти факты также косвенно свидетельствуют о профессионально-коммуникативном использовании ИЯ в обучении.
Количество учителей в пансионе колебалось от 2 до 4 человек. В отдельных пансионах их число могло превосходить средний показатель. Так, прибывший в Петербург после Французской революции 1789 года аббат Ш. Николь открыл в 1794 году пансион для воспитания знатной молодежи. В снятом в центре столицы доме он вместе с 6 сотрудниками обучал питомцев, в частности, французскому и латинскому языкам [39, с. 204]. Известно, что его заведение просуществовало до 1811 года.
Поскольку многие дворяне путешествовали по Европе в течение нескольких лет, то они вынуждены были нанимать гувернеров в странах пребывания или воспитывать детей в европейских частных пансионах. Разумеется, что позволить себе это могли или очень богатые люди, или дипломаты, многие из которых были довольно состоятельны. Так, 1711 году Б. И. Куракин писал секретарю русского посольства во Франции, прося его разузнать в Париже «о колижиях, где малых детей учать по-латыне и по-немецки и по-французски, чтоб в пансионе жить сыну моему» [цит. по: 155, с. 176]. Князь А. М. Белосельский-Белозер-ский, получив хорошее домашнее образование, был отправлен в 1768 году за;границу. Около года он провел в Лондоне, несколько лет прожил в Берлине, где его образованием занимался французский литератор, член Прусской академии наук, секретарь Фридриха II Дьедонне Тьебо [215, с. 80]. Матвей и Сергей Муравьевы-Апостолы до 1802 года воспитывались в пансионе Хикса в Париже [41, с. 505].
Указом от 6 сентября 1784 года все частные пансионы, содержавшиеся иностранцами, были подчинены Комиссии об уч-74
реждении народных училищ. В ее делах есть сведения о частных пансионах в Москве, которые принадлежали профессорам Московского университета X. А. Чеботареву и И. М. Шадену [69, с. 168]. В пансионе последнего учился беллетрист и критик А. П. Беницкий, который очень основательно знал французский и немецкий языки [209, с. 692]. В этом же заведении в 1779— 1781 годах обучился Н. М. Карамзин [208, с. 70], где «совершенно овладел немецким языком, изучил французский и другие языки» [216, с. 33]. Когда он уезжал за границу, его приятель Якоб Ленц писал брату в Дерпт: «Если проедет господин Карамзин, то... постарайся сделать ему... пребывание совершенно приятным. Он особенно любит немецкий язык; говорит и пишет на нем, как природный немец» [цит. по: 178, с. 55]. В делах Комиссии об учреждении народных училищ за 1784 год находим письмо И. И. Шувалова, адресованное П. В. Завадовскому с протестом против нарушения комиссией прав Московского университета введением экзаменов для профессоров, читающих у себя «приватные» лекции или держащих на дому учеников, так как «все оные нельзя назвать пансионами» [там же, с. 169]. Очевидно, с юридической точки зрения это была некоторая форма частных пансионов, куда ученики приходили только на несколько часов. В 1770-х годах в Москве содержателем «благородного пансиона» был некто Вениамин Христофор Генш, известный нам как автор брошюры «План... путешествия в чужие края...» (Москва, 1777). Князь Г. А. Потемкин учился в частном пансионе Литкена в Немецкой слободе. Содержателем частного учебного заведения при Московском университете в 1770-е годы был Петр (Жан) Дефорж вместе с женой-француженкой Элизабет [229, с. 85, 87]. В конце 1790-х годов в Москве подобное заведение содержала французская супружеская пара Форсевиль. Как вспоминал Ф. Ф. Вигель, в нем обучались около 30 мальчиков и 20 девочек и среди последних была одна француженка [16, кн. 1, с. 102— 103].
Помимо Санкт-Петербурга и Москвы в последние три десятилетия XVIII века были открыты частные пансионы в Казани, Симбирске, Тамбове, Екатеринославе, Богородицке и некоторых других городах [236, с. 98]. Например, в частных учебных заведениях Симбирска, а затем Казани получил первоначальное образование будущий переводчик, иконограф и издатель П. П. Бекетов. Известно, что братья А. И. и И. И. Дмитриевы были определены в 1767 году в пансион Манже в г. Казань [208, с. 43]. В 1772 году семья переехала в Симбирск, где они были отданы в пансион Кабрита [215, с. 268]. В Симбирске также функционировал пансион бывшего французского офицера Лорансена [86, с. 180]. В 1777—1778 годах в этом же городе в пансионе Фовеля учился Н. М. Карамзин [208, с. 70]. В 1784 году в одном из
лучших пансионов Казани, который принадлежал М. Вюльфин-гу, обучался будущий русский поэт Г. П. Каменев. Пансион ему дал помимо французского языка «великолепное знание^ немецкого языка и литературы, но по-русски писал чрезвычайно безграмотно» [216, с. 13]. В частных учебных заведениях Фирлинга (г. Кременчуг) и Шульца (г. Харьков) воспитывался В. Н. Каразин [209]. В г. Стародуб в 1760-е годы действовал частный пансион Карповича, в котором учился Г. С. Винский [215, с. 156].
Таким образом, на фоне зачаточного состояния государственной школьной системы громадную роль в интеллектуальном развитии российского дворянства сыграли институты гувернерства и частных пансионов. Они развивались именно благодаря частной инициативе, отвечая растущим потребностям россиян, в первую очередь в общем образовании. Будучи всегда при ребенке, гувернер разговаривал с ним исключительно на иностранных языках, приучая его говорить на разные темы. Вхождение в речевую стихию изучаемого языка было систематическим, практически ежедневным и потому естественным. Воспитатели искусственно создавали естественную языковую среду. Во многих случаях складывалась ситуация дву- или триязычной среды, когда ребенок овладевал сразу тремя языками, например немецким, французским и итальянским.
Благодаря гувернерской методике обучения языкам и наукам русская молодежь получала возможность свободно общаться на западноевропейских языках с иностранцами, читать научную и другую литературу в оригинале. Представители многих, разумеется, богатых, дворянских семей по уровню знания французского и немецкого языков не уступали коренным французам и немцам. Глубокая языковая подготовка сыграла огромную роль в формировании у россиян таких качеств, как сословная осо-бость, личное достоинство, духовная независимость. Гувернеры прививали своим воспитанникам навыки хороших манер, учили этике поведения в свете: уважению к собеседнику, контролю над выражением своих эмоций.
В дальнейшем гувернерство и частные пансионы способствовали развитию в России различных форм элитарного образования. Из некоторых петербургских и московских пансионов воспитанники выходили, не только прекрасно говоря на западноевропейских языках, но и с основательным знанием древних языков.
Проблемы выбора русского гувернера или гувернера-иностранца, разграничения обучающей и воспитательной функций получают в культурологическом аспекте новое философское и гражданское звучание. Они не были решены педагогикой XVIII века, да и не могли быть решены, так как гувернер прово
дил с ребенком (в этом суть гувернерства) практически целый день, и отделение образовательного момента от воспитательного в интересах патриотического воспитания представляло собой практически неразрешимую задачу.
2.3.	Языковая подготовка разночинцев
2.3.1.	Языковая политика в отношении разночинцев
В XVIII веке русское правительство целенаправленно проводило в жизнь идею формирования образованного слоя из представителей третьего сословия: служащих приказов, духовенства, купцов, казаков, домашних учителей, художников. Стремление представителей третьего сословия получить европейское образование объяснялось не только царской волей, но и осознанным отношением к этому вопросу.
Новые формы пополнения кадрового состава служащих были вызваны резким увеличением численности работников государственного аппарата. На службу стали брать не только дворян, но и выходцев из других сословий. В Именном указе о школе И. Э. Глюка (1705) говорилось: «...в той школе бояр и окольничьих и думных и ближних и всякого служилого и купецкого чина детей их... учинить греческого, латинского, итальянского, французского, немецкого и иных разных языков и философской мудрости...» [цит. по: 165, с. 316]. Целым рядом подобных указов Петр I отказался от сословной обособленности и, соответственно, от разделения по роду занятий между сословиями.
Выходцем из крестьян был Л. Магницкий, окончивший в 1694 году Славяно-греко-латинскую академию. Он знал латинский, немецкий, голландский и итальянский языки [232, с. 15]. Разночинцем был автор знаменитого «Письмовника» Н. Г. Курганов. Окончив Морскую академию, он остался преподавать в ней астрономию, математику, геометрию и экспериментальную физику. Знал французский язык, занимался переводами. Из купеческой семьи был писатель Ф. В. Каржавин, проживший за границей около 19 лет и выучивший французский, английский, немецкий и итальянский языки [74, с. 230]. Латинским и французским языками в совершенстве владел сын купца историк-краевед В. В. Крестинин [216, с. 146]. Сыном казака был действительный статский советник генерал-штаб-доктор Н. К. Карпинский. Свою диссертацию по медицине он защитил в Страсбурге в 1781 году [209]. Выходец из купеческой семьи М. Н. Костин,
окончивший с золотой и серебряной медалями в 1779 году Московский университет, «по знанию многих иностранных языков и других наук» был определен переводчиком в Коллегию иностранных дел [216, с. 131]. Костин знал латинский, немецкий, французский и английский языки. Сыном купца был преподаватель Смольного института М. С. Пахомов, в котором он впоследствии преподавал такие дисциплины, как арифметика, география, история, французский и немецкий языки, оставаясь до 1776 года единственным преподавателем-мужчиной [там же, с. 415].
Остановимся подробнее на купеческом сословии. За границей коммерческое образование получили братья Евреиновы и братья Семенниковы. Последние, выехав из России в 1716 году, 7 лет учились в Италии и Испании [166, с. 150, 156]. Сын крупного купца Я. М. Евреинов с 1715 по 1719 год изучал коммерцию в Голландии. По возвращении в Россию Петр I командировал его на 3 года консулом в Испанию. В 1745 году он стал вице-президентом, а в 1753 — президентом Коммерч-коллегии. Два его старших сына служили сержантами в Преображенском полку. Получив дворянский титул, Евреинов и его наследники порвали со своей прежней социальной средой [227, с. 251]. В 1759 году к дворянскому сословию был причислен выходец из мещан секретарь Коллегии иностранных дел П. А. Щукин [там же, с. 250]. Западное образование резко меняло и женские судьбы. Купец Н. Резвой дал шести своим дочерям благородное воспитание и удачно выдал их замуж за дворян [141, с. 242].
Профессионально-педагогическую деятельность Коммерц-коллегии определял царский Именной указ от 8 ноября 1723 года, согласно которому она должна была организовать обучение купеческих детей за границей, в прибалтийских городах, «к тому ж... труд иметь обучать коммерции определенных из дворянских детей» [цит. по: 166, с. 144]. На доклад флот-лейтенанта Ф. Алексеева в его дополнении к инструкции о торговле во Франции была наложена высочайшая резолюция: «Необходимо надлежит иметь из купцов одного человека, также и Бухгалтера с французским языком, для содержания конторы и переводу книг... дать» [77, т. 7, с. 154].
От знания русскими купцами иностранных языков напрямую зависел успех внешнеторговых операций, поэтому для их обучения использовались все возможности. По распоряжению Коммерц-коллегии детей предварительно отправляли в Ревель и Ригу для изучения немецкого языка и арифметики. Согласно сенатскому указу от 9 июня 1725 года Коммерц-коллегия должна была отправлять на обучение за границу группами не менее 15 человек [там же, т. 7, с. 502]. В одном из проектов по организации за рубежом очередного консульства предлагалось прико
мандировать к нему несколько человек из купечества для «обучения иностранных торгов и купеческого порядка» [230, ч. 1, с. 182—183]. Наши консульства должны были стать организаторами обучения купечества за рубежом.
Купцы обращались к царю с просьбой обучать детей в России. Так, московские купцы в своем «Наказе» просили открыть школу, где бы их дети и находящиеся на иждивении купечества сироты обучались бухгалтерии, языкам и другим знаниям [179, с. 537]. В первой четверти XVIII века голландец И. Тамес открыл текстильню фабрику в Ярославле и неколько фабрик в Москве. Купец Иван Рычков направил к Тамесу своего сына Петра «для совершенствования познания арифметики и голланскаго языка» [цит. по: 165, с. 198]. П. Рычков впоследствии вспоминал: «...он [Тамес. — Авт.] меня как сына любил и в своей конторе не только языкам и бухгалтерству учил, но и при всех своих рассуждениях... к размножению мануфактур и к пользе российской коммерции чинимых, употреблял» [там же, с. 198]. В сенатской инструкции от 1745 года торговому агенту в Голландии Я. Евреинову говорилось: «При Евреинове отправляются российского купечества детей четыре человека для обучения тамошних торгов и купеческого порядка» [230, ч. 2, с. СЫХ].
Богатые купцы посылали своих детей учиться за границу и в индивидуальном порядке. Владелец корабельного завода архангельский купец Н. Крылов отправил своего сына Петра за море «для обучения иностранным языкам и лучшему в Европе обхождению и званию» [цит. по: 179, с. 361]. С целью «ублаготворения образовательного голода» купечества в 1773 году в Москве было открыто коммерческое училище. Посетивший его в 1792 году француз Фортия де Пиль в своих записках с удовлетворением отмечал, что купеческим детям преподают три языка: французский, немецкий и английский [120, с. 173].
Языковая подготовка служащего любого ранга обязательно учитывалась при решении вопроса о его служебном повышении. По представлению Коммерц-коллегии Сенат утвердил в должности комиссаров Петербургской портовой таможни «из дворян Андрея Всеволоцкого, да... ис купечества Афанасия Ершова, понеже он Ершов иноземческому делу и в переводе немецких писем искусен» [цит. по: 166, с. 157].
Вряд ли немецкий язык русского купца и российского придворного был одинаков. Маловероятно, чтобы купеческий сын изначально стремился к изящной немецкой, французской и итальянской речи, если только не учился этому специально с гувернером или в частном пансионе. Купцу была нужна в первую очередь не литературная речь, а «эффективная». С этой целью выпускались профессионально ориентированные пособия, в частности для коммерсантов. В 1730 году переводчик академии наук
И. С. Горлицкий издал французско-русскую грамматику со словарем «Pour la fdlicit£ du commerce» («Для процветания торговли»). В 1784 году параллельно на трех языках (французском, немецком и русском) вышло пособие для коммерсантов Николауса Ноттбека «Nouveaux dialogues frangais, russes et allemands a 1’usage des commergants».
В 1763 году тульские купцы Иван Владимиров, Ларион Лугинин, Михайла Пастухов и Михайла Грибанов обратились с прошением открыть свой торг на Средиземном море: «Компания намерена послать в Ливорну прикащика или фактора, при котором весьма нужен переводчик тех языков [итальянского, испанского, арабского и др. — Авт.], а другаго [переводчика. — Авт.] на корабле при товарах: того ради... просим пожаловать нам искусных, добрых и надежных двух переводчиков» [77, т. 16, с. 389]. На документе имеется резолюция Екатерины II: «Теплов приискать имеет способных и надежных людей и нам доложить» [там же]. Не известно, чем закончилась эта история, но нас интересует сам факт ярко выраженной потребности в подготовке для внешнеторговых операций именно своих российских переводчиков.
Большую роль в обучении третьего сословия играла академия наук, состав которой в значительной степени тоже был разночинным. Сыном придворного истопника был адъюнкт Г. Н. Теплов, направленный по инициативе Ф. Прокоповича для продолжения образования в Германию [208, с. 187]. Профессор И. И. Лепехин был сыном солдата Семеновского полка [там же, с. 115]. Приведем примеры об обучении работников Канцелярии от строений Ее Императорского Величества домов и садов. Из промемории в академию наук (1733): «По имеющемуся в оной конторе смотру о учениках малолетних мастеровых людей [5 фамилий] которые определены были и обучены читать и писать славянской грамоте; а понеже к садовым делам весьма требуется... знание ботаники, чтоб обучены были немецкого и латинского языка, для читания ауторов...» [56, т. 2, с. 329]. Через две недели выходит приказ советника Академической канцелярии Шумахера: «Присланных учеников... обучать как немецкого так и латинского языков чтению, писанию и рисованию, и протче-му, что касается до садовых дел» [там же, с. 330].
Не могла обойтись без ИЯ и российская промышленность, свидетельством чего является обращение в 1735 году в академию наук В. Н. Татищева, руководителя фактически всей горной промышленности: «По Е.И.В. указу и по определению нашему, для обучения языков немецкого и латинского, також математики, физики, механики, архитектуры и прочему, что к пользе заводской знать нужно посланы в академию наук из здешних управительских лучших детей четыре человека» [там же,
с. 575—576]. Учиться в академии они должны были до тех пор, пока из-за границы не выпишут для них специального учителя. Таковой нашелся через полгода.
При открытом в 1755 году Московском университете были учреждены две гимназии, одна для дворян, другая — для разночинцев. Через два года для разночинцев были открыты художественные классы. Директор И. И. Мелиссино докладывал по этому поводу И. И. Шувалову: «г. Дюбуле [учитель французского языка и мифологии. — Авт.] не знает русского, а ученики художеств — французского языка, определен ему в помощь студент Панкратей Полонский» [31, т. 1, с. 55]. Были открыты и так называемые мещанские классы при Академии художеств (1764), при Воскресенском Смольном монастыре (1765) и при Сухопутном шляхетском кадетском корпусе (1766).
Наиболее обученными в языковом отношении из разночинцев, знатоками литературных языковых форм были представители российской богемы. Прекрасно знал немецкий язык сын купца актер и режиссер Ф. Волков. Вместе с братом Григорием он учился с 1754 года в Сухопутном шляхетском кадетском корпусе, а уже в 1756 году начал «переводить с российского на немецкий язык нарочито» [215, с. 171]. Братья были отданы в это престижное учебное заведение в первую очередь для изучения языков, без знания которых они в то время просто бы не состоялись как актеры. К ярославскому купечеству принадлежал актер, будущий писатель, поэт и переводчик М. И. Попов. Учеба в Московском университете помогла ему свободно переводить с немецкого и французского [216, с. 159]. Немецким и французским языками владел актер петербургского Вольного российского, а затем Императорского театра А. М. Крутицкий. Выходцем из купеческой среды был драматург, театральный деятель и журналист П. А. Плавильщиков. Образование он получил в разночинной гимназии при Московском университете, в совершенстве знал немецкий, французский и английский языки [208, с. 154].
Учиться в Московском университете могли дети вольноотпущенников, но не крепостные, что навело профессора права Ф. Г. Дильтея на мысль открыть у себя дома частный пансион для обучения детей крепостных иностранным языкам и наукам, «дабы они... по пятилетием обучении могли с пользою для своих господ вступить в должность дядек, домашних секретарей, прика-щиков» [цит. по: 196, с. 75—76]. Характерна в этом плане готовность профессуры обучать крепостных языкам с четко обозначенной профессиональной направленностью.
Без государственной поддержки или помощи меценатов получить образование могли только богатые представители третьего сословия. К тому же некоторым владельцам частных пан
сионов было безразлично, какого происхождения их ученики. Выходец из купеческой среды писатель и переводчик Г. П. Каменев учился в пансионе Вюльфинга в Казани, а значит, знал немецкий язык. Имея способность к языкам, уже в зрелом возрасте самостоятельно выучил французский язык [216, с. 13]. При открытом в 1776 году в Петербурге А. Винцманом пансионе в 1779 году начался набор в класс французского языка детей всех сословий, просуществовавший до 1804 года [215, с. 159].
Немецкий язык изучали даже воспитанники Московского воспитательного дома, открытого для детей-сирот в 1764 году. Учащиеся покидали это учебное заведение в возрасте 18—21 года. Девушки обычно шли в прислуги и чаще всего к иностранцам, а молодые люди — в услужение только к иностранцам, поэтому знание языков было важной частью их профессиональной подготовки [120, с. 172].
Очень показательной является мысль Екатерины II, высказанная ею в письме к Вольтеру в 1773 году. Императрица жаловалась ему на д’Аламбера, который просил императрицу освободить восьмерых французских офицеров, воевавших на стороне польских конфедератов и попавших в русский плен: «Ваши соотечественники не в Париже, но зачем они оставили его? Никто не принуждал их к этому. Мне хочется отвечать, что они мне нужны для введения утонченных форм общежития в наших провинциях» [87, т. 13, с. 309]. Французское офицерство было в Европе живым воплощением идеи «воин должен быть на поле боя страшен, а при дворе любезен», и русская императрица использовала, как видим, все возможности для просвещения своих подданных: и приглашение в Россию дорогих учителей, и принуждение к учительству тех, кто оказались в России не по своей воле.
За границей за государственный счет большое количество разночинцев осваивало самые разные специальности, нужные для жизнедеятельности общества. Например, в 1735 году Именным указом корабельными мастерами были назначены обучавшиеся во Франции в течение 7 лет разночинцы Г. Окунев и И. Рамбург [70, с. 58]. В 1764 году «танцовальщик» Бубликов был направлен за границу «для усовершенствования в танцах» [1, с. 13]. В этом же году был отправлен некто Фирсов для обучения «живописной и театральной науке» [там же]. Воспитанник Киевской духовной академии М. С. Березовский был определен в Придворную певческую капеллу. Он обладал выдающимися способностями к композиции, отлично владел скрипкой, писал духовную музыку, концерты, оперы; с 1764 по 1774 год учился в Болонской академии. Музыкальные академии Италии избрали его почетным членом. Директор Придворной певческой капеллы Д. С. Бортнянский с 1768 по 1779 год (11 лет!) учился и работал в Италии.
С 1700 по 1810 год учиться в европейские университеты за государственный счет было отправлено 123 человека, из которых 73 не были дворянами. Это были выходцы из духовенства, казачества, мелкого чиновничества и солдатские дети [119, с. 43—43]. Только в Англию учиться садоводству и сельскому хозяйству на протяжении века выехали 13 человек, а дворяне этим ремеслом не занимались [171, с. 348—362].
Успешные для России войны с Турцией, создание Черноморского флота требовали новых подготовленных кадров. В проекте об усовершенствовании Черноморского флота Г. А. Потемкин в 1782 году писал: «...корабельной архитектуры и других принадлежащих к тому мастерств завесть хотя небольшое училище... снабдить новейшими английскими и французскими книгами о кораблестроении... к тому иметь учителей, знающих английскому и французскому языкам и корабельной архитектуры» [77, т. 23, № 17028]. Для улучшения морского дела в 1780-х годах были открыты морские школы в Кронштадте, Ревеле, Архангельске и Астрахани, в которых обучались дети мастеровых, портовых служащих и купцов. Их учали не только навигации, но и иностранным языкам, чтобы использовать в дальнейшем в торговом деле. По окончании школ выпускники определялись в портовые мастерские и различные портовые службы [121, с. 93]. В 1798 году были открыты два штурманских училища в Кронштадте и Николаеве. Учебная программа включала в качестве обязательной дисциплины английский язык [77, т. 25, № 18634]. Несколько ранее (в 1786 году) в Петербурге было основано Водоходное училище, которое готовило специалистов, обслуживающих столицу. В его учебный план помимо прочих вошли следующие предметы: «...бухгалтерство на Итальянский образец, немецкий и английский языки» [69, с. 103]. В это учебное заведение принимали не только дворян, а это значит, что окончившие его разночинцы знали как минимум два иностранных языка.
Не следует сбрасывать со счетов возможную языковую подготовку тех разночинцев и крепостных, которые сопровождали своих хозяев, выезжавших по личным и государственным делам за границу. В загранпаспорт чрезвычайного посланника при датском дворе П. Г. Чернышева (1741) были вписаны «служителей мужеска полу семь человек и три девки» [199, с. 267]. Об уровне языковой подготовки некоторых слуг можно не только строить предположения, в архивах существуют прямые упоминания о несостоявшихся Ломоносовых. Например, в 1781 году секретарь А. Б. Куракина француз Пикар писал своему хозяину за границу: «Недавно появился здесь... молодой русский парень, некто Свешников, уроженец г. Торжка, поражающий своими познаниями. Он промышляет хлебом на маленьких судах, ему около 25 лет и он совершенно свободно владеет греческим, латинским
и французским языками с легкостью, а самые отвлеченные формулы математики и так здраво судит о богословии, что изумляет самых ученых членов Святейшего Синода... он приобрел свои познания самоучкою» [72, с. 150]. Сумел ли Свешников с пользой для себя и общества применить свои знания, не известно. Многие крепостные благодаря благородству своих хозяев сумели стать известными профессионалами, а некоторые и получить свободу. В 1756 году директор Московского университета А. М. Аргамаков дал отпускные письма нескольким своим крепостным крестьянам, предоставив тем самым возможность одному из них, а именно Николаю Грязеву, учиться в разночинной гимназии при Московском университете [169, с. 83]. Выдающийся русский архитектор А. Н. Воронихин до 1786 года был крепостным графа А. С. Строганова. Драматург, составитель учебников по геометрии и географии, переводчик М. А. Матинский был крепостным графа С. П. Ягужинского. Последний оплатил его учебу в разночинной гимназии Московского университета, а в 1783 году отправил для продолжения образования в Италию. В 1785 году Матинский вместе с женой получил вольную. Испытывая постоянную нужду, он занимался активной переводческой работой и редактировал чужие переводы [208, с. 134]. В частном пансионе Петербурга учился крепостной, а затем дворецкий графа П. Б. Шереметева, будущий режиссер крепостного театра и переводчик В. Г. Вороблевский [215, с. 175]. На его режиссерский талант повлияло заграничное путешествие 1769—1770 годов. Он переводил не только с немецкого и французского, но и на эти языки, что в то время было редкостью. Переводами с английского и французского языков занимался бывший крепостной помещика И. Сердюкова протоколист I департамента Сената С. П. Колосов [216, с. 107].
Интересную зарисовку оставил нам немецкий историк А. Л. Шлецер, остановившийся в 1761 году по прибытии в Петербург у своего коллеги Г. Ф. Миллера: «В нашем доме говорили постоянно на четырех языках: на немецком, русском, финском и шведском. Крепостной четырнадцатилетний мальчик говорил свободно и правильно на первых трех, не смешивая их. К этому присоединялся часто пятый, французский» [104, с. 29]. Для нас не столь важно, было ли это результатом просто благородного отношения хозяина к своему слуге или проявлением его барского высокомерия. В любом случае это была частная инициатива хозяина.
Указом Елизаветы Петровны в 1757 году была открыта Академия художеств, куда принимали в подавляющем большинстве случаев представителей третьего сословия. Незадолго до ее открытия И. И. Шувалов подал в Сенат докладную записку: «Мы здесь художеств почти не имеем, ибо нет ни одного национальнаго
искуснаго художника притчина та что молодые обучающиеся люди приступают к сему учению не имев никакого начала как в иностранных языках так и в основании некоторых наук необходимых к художествам и тем теряя время только одной практикой делают то что видят» [цит. по: 142, с. 177]. По Регламенту 1763 года в академии преподавали в обязательном порядке французский и итальянский языки, а также учили «штилю и переводам» с них [89, с. 62]. Французский язык преподавался по понедельникам, вторникам и четвергам с 13 до 15 часов [там же, с. 7].
Литературные источники сохранили имена многих преподавателей. В качестве учителей по классам живописи, скульптуры и архитектуры были приглашены французы Н.-Ф. Жил-ле, Ж.-Х. Валуа, Вален Деламот, Л.-Ж.-Ф. Лагрене, Л.-Ж. Ле-лоррен, Девельи, немцы-граверы Г. Ф. Шмидт и И. X. Тей-хер [213, с. 68]. Королевский медальер, член Парижской академии наук Н.-Ф. Жилле прослужил по контракту с 1758 по 1778 год (20 лет !) [89, с. 223—224]. Вален Деламот преподавал в академии с 1759 по 1775 год, а затем курировал учившихся в Париже русских художников-пансионеров [142, с. 190]. Назовем также инструментального мастера Моргена, литейщика француза Гастеклу, граверного мастера К.-Фр. Эстета, мастера по золоту П. Ажи, мастера токарного дела И.-Г. Шивига [89, с. 208, 238, 288, 294, 298]. Учителем рисования с 1766 по 1768 год работал Ф. Гандини [209]. Мифологию преподавал дю Буле [89, с. 6, 14—15]. Учителем арифметики был выходец из Страсбурга Жан-Мишель Вогт [там же, с. 218]. В 1777 году инспектором Академии художеств был француз Сен-Мартен, танцмейстером с 1770 по 1789 год — француз Жирард [128, с. 397]. В 1790 году учителем итальянского языка был приглашен итальянец Арноль-ди [там же, с. 303—304]. С 1777 по 1779 год вокал преподавал «капельмейстер музыкального класса» Раупах, до него — Ганд-ке. После смерти Раупаха вокальному искусству до 1782 года обучал венецианец Антон Сартори Блазиус [там же, с. 400]. Согласно контрактам, по которым иностранцы приезжали в Россию, им рекомендовалось учить, как уже было отмечено, русский язык. Тем не менее в Академии художеств они были обязаны читать лекции и обучать россиян «художествам» на своем родном языке. За счет большого количества иностранцев в академии культивировалась иноязычная среда. Однако иностранные языки на должном уровне способны были преподавать и русские учителя. Так, французский язык преподавал Петр Семенов, итальянский — Петр Эмин [89, с. 71].
2.3.2.	Духовные учебные заведения
В начале 1700 года Петр I прямо объявил патриарху Адриану, что Славяно-греко-латинская академия призвана интенсивно пропагандировать петровские реформы и участвовать в них [189, с. 106]. Сподвижник Петра I Феофан Прокопович в своем труде «Слово о власти и чести царской» открыто приветствовал европеизацию российского быта и просвещения. С 1722 года белое духовенство (приходское) получило статус наследственного сословия. Дети священников были обязаны поступать в семинарии или идти в солдаты [133]. Огромную роль в европеизации российского просвещения сыграли Киево-Могилянская и Славя-но-греко-латинская духовные академии.
Воспитанники Киево-Могилянской академии Дмитрий Ростовский, Феофан Прокопович, Стефан Яворский, Гавриил Бу-жинский, Феофилакт Лопатинский и др. принесли в русское общество прежде всего знание классических и иностранных языков. Вместе с русским они явились базой философско-публицистической и проповеднической эрудиции выпускников. В числе окончивших академию были такие государственные лица, как Г. В. Козицкий, А. А. Безбородко, П. В. Завадовский, Д. П. Тро-щинский и др.
В 1738 году после шестилетней учебы в университете в Галле в Киево-Могилянскую академию вернулся Симеон Тодорский. С этого же года он первым стал преподавать в академии помимо древних языков и немецкий [119, с. 167]. С 1755 по 1765 год здесь были введены латинский, греческий, еврейский, немецкий и французский языки [85, с. 585].
Также как и в светских учебных заведениях, в Славяно-греко-латинской академии четко применялась практика систематического общения как на занятиях, так и во внеурочное время на изучаемых языках. В выписке из положения о содержании в академии 5 студентов за счет митрополита Платона (1789) читаем: «Студенты между собой должны разговаривать всегда или по-латыни, или по-французски, или по-немецки» [218, с. 420].
Обратимся к персоналиям. Дмитрий Семенов (Руднев) после окончания Славяно-греко-латинской академии с 1766 по 1773 год учился в Геттингенском университете. Отметим, что он был включен в число 5 студентов, определенных Синодом, по предписанию Екатерины II, обучаться богословию за границей. По возвращении в 1775 году Руднев был назначен префектом академии и профессором философии, ас 1777 по 1783 год — ее ректором. Помимо чтения лекций по богословию и толкованию Священного Писания он обучал желающих немецкому языку. Кроме того, Руднев, будучи в Германии, перевел на немецкий язык сочинения русских церковных деятелей Ф. Прокоповича и
Платона (Левшина) [там же, с. 239]. Окончивший Славяно-гре-ко-латинскую академию М. В. Протопопов в прошении, поданном в Синод в 1790 году, писал, что он может должность переводчика «исправлять на греческом, латинском, французском и немецком языках» [216, с. 503]. До этого с 1781 года Протопопов трудился переводчиком в Герольдмейстерской конторе; с 1787 по 1789 год преподавал в этой академии французский язык. Итак, знания, полученные М. В. Протопоповым в духовной академии, оказались востребованными на гражданской службе. С 1789 по 1792 год он перешел в Коломенскую духовную семинарию, где обучал риторике, пиитике и французскому языку; а в 1793 году был назначен учителем богословия и французского языка в высшем классе данной семинарии [там же, с. 500].
Овладевать западноевропейскими языками слушателям Славяно-греко-латинской академии помогал Московский университет. Для лучшего усвоения разговорной французской и немецкой речи туда посылались те, кто впоследствии расчитывали вернуться в семинарию, чтобы преподавать ИЯ [243, с. 52]. П. Н. Пономарев (Павел) учился одновременно в Славяно-греколатинской академии и Московском университете. С 1791 года французский язык в Перервинской духовной семинарии преподавал архимандрит Свято-Данилова монастыря в Москве Амвросий (Виноградский). Учителем французского и еврейского языков в Киево-Могилянской духовной академии с 1789 года был ее выпускник Я. М. Гиновский [209]. В 1779 году один из троицких семинаристов был направлен учителем французского языка в Новгородскую семинарию [219, с. 160].
Синодским указом от 31 декабря 1798 года было определено: «В академиях [Славяно-греко-латинской, Киево-Могилян-ской, Петербургской и Казанской. — Авт.] кроме общих всем семинариям предметов преподавать особые, а именно: полную систему Философии и Богословия, вышшее красноречие, физику и языки Еврейской, Греческой, Немецкой и Французской» [77, т. 25, с. 427]. Лекции по философии и богословию читались, разумеется, на латинском языке. Далее в указе уточнялось: «Языкам Еврейскому, а наипаче Греческому, яко нужным для уразумения Священнаго писания, обучаться всем... Немецкому же, Французскому по склонности ученика, и по надобности для Епархии, чтоб покрайней мере одному из сих [языков. — Авт.] всякой студент обучался непременно» [там же, с. 428]. Итак, с одной стороны, руководство академии учитывало способности ученика к изучению живых иностранных языков, с другой — четко оговаривало, что каждый слушатель обязан знать один из вышеназванных языков.
Обратимся к практике преподавания западноевропейских языков в российских семинариях. Учреждение семинарий было
закреплено двумя указами 1737 года [157, с. 149]. В 1747 году епископ Смоленский Гедеон (Вишневский) высказал мнение, что для борьбы с католичеством надо «школы в Смоленске завесть, учеников учить латинского, французского и немецкого языков, а которые похотят быть во священниках, тех и греческого языка» [209]. Таким образом, изначально предполагалось вооружить семинаристов, а в будущем — священников, иностранными языками для борьбы с «поганой ересью». Одновременно учитывалось, что не все они будут служить по духовной части, поэтому знание иностранных языков пригодится им в светской службе.
Известно, что в середине XVIII века немецкий и французский языки преподавали в Харьковском коллегиуме [157, с. 760]. По сведениям, почерпнутым из Новгородских епархиальных ведомостей, с 1753 по 1775 год этим же языкам обучали в Новгородской семинарии. Согласно инструкции Синода от 29 ноября 1762 года они были введены в семинариях уже официально. В этом году стали преподавать немецкий и французский языки в Нижегородской семинарии [там же, с. 446]. В 1773 году вышеназванные языки были включены в учебную программу Воронежской семинарии [243, с. 35]. В 1774 году класс немецкого языка был открыт в Псковской семинарии [164, с. 27]. В 1780-х годах благодаря епископу Иренею французский и немецкий языки были введены в Вологодской семинарии [209].
Остановимся особо на истории преподавания ИЯ в Троицкой семинарии, основанной в 1742 году. Из Императорского указа: «Завесть семинарию с добрым основанием для обучения латинского, греческого и если возможно и еврейского языков» [219, с. 52]. С 1758 года духовное начальство стало искать учителя французского и немецкого языков, «которому по знатности оной семинарии неотменно быть надлежит» [там же, с. 53]. В Немецкой слободе в Москве был найден «природный» француз Яган Дебелье, «который в обучении детей обоим языкам от знатных домов имел у себя апшиты [увольнения. — Авт.]» [там же, с. 53]. Договор с Дебелье так и не был заключен. Однако известно, что двое семинаристов Семен Башилов и Иван Аничков были отправлены в Московский университет именно для изучения языков с целью преподавать их в дальнейшем в своей семинарии. Особенно преуспел в этом С. Башилов, который, вернувшись, преподавал в Троицкой семинарии французский язык [там же, с. 53—54]. С 1766 по 1768 год французскому языку в семинарии обучал известный литератор Ф. В. Каржавин, с 1772 по 1782 год — П. Н. Пономарев [216, с. 464], с 1779 по 1782 год — А. С. Никольский [там же, с. 356], с 1787 года — М. М. Вышеславцев [215, с. 182]. Иногда начальство семинарии нанимала на работу сразу двух учителей. И это приносило свои плоды. Так, 88
под руководством А. С. Никольского семинаристы перевели с французского языка «Неподражаемое витийство Священного Писания» Ш. Роллена (1780), а сам Никольский перевел с французского языка книгу того же автора «Прямая слава и истинное величество» [216, т. 2, с. 356]. В 1773 году силами Троицкой семинарии с немецкого языка была переведена книга К. Ф. Трёльча «Женская школа, или Нравоучительный правила для наставления прекрасного пола». Фактом, подтверждающим необходимость изучения в семинариях западноевропейских языков, является отказ Синода на два прошения (1765 и 1769 годов) выпускника Новгородской семинарии и Московского университета П. Е. Екимова зачислить его переводчиком. Они были отклонены на том основании, что он «не знает новейших языков» [215, с. 303]. В 1770—80-х годах немецкий и французский языки преподавались уже в большей части семинарий [157, с. 753]. В 1780-х годах в Новгородской семинарии изучали английский язык [215, с. 326].
Как и в светских учебных заведениях, преподавание ИЯ носило коммуникативный характер — учили говорить. Срок обучения составлял от 4 до 6 лет. Предпочтение отдавалось французскому с расчетом на то, что в будущем семинаристы получат «заманчивые» предложения преподавать иностранные языки детям из обеспеченных семей [157, с. 754].
Синод не просто разрешал и поощрял изучение западноевропейских языков. Он был достаточно последовательным в своих действиях и понимал, что грамотный человек нуждается в обеспечении соответствующей литературой. 15 марта 1787 года Именным указом митрополиту Киевскому и Галицкому Самуилу было приказано завести при Киево-Могилянской духовной академии типографию «для печатания книг, как на Российском, так и на иностранных языках... наблюдая, чтобы тут не были издаваемы книги противные православной вере нашей» [77, т. 22, с. 823], и далее «посылать по рассмотрению вашему студентов в иностранные университеты, для приобретения лучших знаний в Науках, дабы Академия могла снабдить себя искусными учителями» [там же]. Таким образом, русские духовные иерархи сознательно внедряли изучение иностранных языков в духовных учебных заведениях. Несмотря на оговорку о ’необходимости защиты чистоты веры, полностью справиться с этой проблемой Русская православная церковь конечно не могла, учитывая практику отправки своих студентов для получения образования в заграничные университеты.
Уровень владения семинаристами западноевропейскими языками характеризуют издаваемые семинариями и академиями сборники произнесенных речей и стихов на изучаемых языках. В 1776 году студенты Славяно-греко-латинской ду-
ховной академии Матвей Байцуров и Яков Денисов обратились с хвалебным письмом на французском языке к члену Синода епископу Крутицкому и Можайскому Самуилу «Epitre a Son Eminence monseigneur Samuel...». В 1792 году префект Воронежской семинарии Евгений обратился к архиепископу Астраханскому Тихону с речью на французском языке, хотя по духу это был образец ортодоксального православного вероучения [243, с. 395]. С 1804 по 1814 год в Славяно-греко-латинской (с 1814 г. — Московской) духовной академии французский язык преподавал выпускник этой академии и Коломенской семинарии Гермоген (Г. П. Сперанский), который на французском языке «говорить и сочинять мог свободно» [209, т. 5, с. 78]. В 1778 году Вениамин (В. Ф. Румовский-Краснопевков) издал в Петербурге «Краткую священную историю» на русском и немецком языках [91, т. 1, с. 101]. Впоследствии она была переведена на французский. Учащиеся Толочинской монастырской школы издали сборник од и сонетов на французском, немецком, итальянском, польском и греческом языках, посвященный прибытию Екатерины II в Белоруссию: «А la tres auguste et sacree Majeste Imperiale de Catherine II... a 1’occasion de son arrivee dans les Pays de Russie-Blanche...» [там же]. Подобные сборники представляют собой интереснейший материал для исследователей по истории российской лингводидактики, риторике и педагогике.
Важнейшим элементом и способом изучения иностранных языков был перевод. Слушатели и учителя духовных семинарий активно переводили с французского. Так, преподаватель Вятской семинарии Андрей Шестаков перевел с французского «Характеры, или Свойства дружества» Л. А. Караччоли (1795). Еще ранее, в 1786 году, в его переводе с французского вышла работа «Глас веры», на титульном листе которой было указано: «Переведено в Троицкой семинарии». В 1797 году дьякон И. Михайлов (И. М. Кандорский) перевел книгу «О веселости нравственной и физической». В 1787 году студенты Троицкой семинарии вместе с учителем французского и немецкого языков Иваном Сокольским переложили «Обращение с самим собою».
О степени владения западноевропейскими языками лицами духовного звания говорят следующие факты. Помимо греческого и латыни свободно говорил на французском языке митрополит Московский Платон (Левшин) [208, с. 156]. Будучи с 1758 года учителем риторики Троицкой семинарии, а с 1761 года — ее ректором, он в короткий срок самостоятельно овладел этим языком. В 1763 году Платон был назначен учителем Закона Божия к Великому князю Павлу Петровичу, а с осени того же года — придворным проповедником. При встрече невесты Великого князя Софии-Доротеи Платон объяснялся с ней по-французски [245, кн. 3 (П), с. 176]. Назначенный в 1770 году архиепископом в 90
Тверь, он открыл там несколько (!) духовных школ, в которых восстановил преподавание на латинском языке, сетуя, что духовные лица не зная ни французского, ни немецкого языка, «от иностранцев почитаются почти неучеными» [216, с. 202]. Напрашивается вывод, что борьба Русской православной церкви за чистоту веры против еретического воздействия из Европы мало была связана с запретами на изучение западноевропейских языков. Наоборот, она приветствовала знание немецкого и французского языков русскими священниками, одобряла все возможные формы расширения священнослужителями своей эрудиции, лишь бы она в конечном счете была направлена на защиту чистоты веры. Впрочем, знание, особенно французского языка, и это признавалось духовным начальством, иногда могло так или иначе повлиять на религиозные убеждения русского духовенства. В 1794 году митрополит Петербургский писал митрополиту Киевскому: «Семинаристы ваши обучаются французскому языку; но как опыт доказал, что неблагонамеренные из них знание сего языка злоупотребляют, мне поручено Вашему Преосвященству писать, чтоб благоволили сей класс оставить» [157, с. 756]. Это распоряжение было отправлено во все епархии. Однако запрет действовал недолго: в 1797 году все французские классы вновь были открыты [там же].
Таким образом, в основу языковой подготовки российских священников помимо латинского и греческого языков были положены французский и немецкий языки. Это значит, что в содержательном плане между семинарской и светской лингводи-дактикой наблюдался определенный параллелизм. Попытки духовного начальства взять этот процесс под контроль особого успеха не имели, прежде всего потому, что инициатива шла с мест. Указы и инструкции Синода фиксировали то, что уже практиковалось в семинариях. Учебные планы духовных учебных заведений соответствовали духу времени, духовное образование отвечало светским интересам государства.
2.3.3.	Учебно-методическая литература по иностранным языкам
Острейшей проблемой в деле изучения западноевропейских языков в XVIII веке стала обеспеченность учебного процесса необходимой методической литературой. Ее не хватало. В домашнем и школьном обучении активно использовались грамматики французского языка французских авторов П. Ресто, Д.-Э. Шоф-фена, Ж. Венерони, X. Кюраса, де Пеплие, изданные в Европе. Они были довольно популярны именно в коммуникативном ас
пекте, так как некоторые из них содержали диалоги на бытовые темы, краткие письмовники и т. д. Мы не будем подробно останавливаться на этом вопросе, потому что история российской лингводидактической литературы требует специального, глубокого изучения, а лишь назовем учебную литературу по ИЯ, изданную в XVIII веке в России.
В 1730 году на русском и немецком языках вышла компилятивная грамматика немецкого языка учителя Академической гимназии М. Шванвица «Die Teutsche Grammatica aus untersch: edenen Auctoribus zusammen getragen und der Russischen Jugend zum Besten heraus». В русском издании текст идет параллельно на немецком и русском языках. Она выдержала 4 переиздания: в 1734, 1745, 1762 и 1791 годах.
В 1738 году были изданы «Школьные разговоры» И. Ланге, представлявшие собой параллельные диалоги сразу на 4 языках: латинском, русском, немецком и французском. Это были учебные диалоги об утренних вещах, о том, когда вставать, разговоры о христианских стихах, об умывании, завтраке, школьных делах, книгах, как готовить уроки, о заучивании уроков, прилежном слушании, о лености, обеде, молитве перед обедом, похлебке, вареном или жареном мясе, рыбе, питье, мудрости, жизни и смерти, наказании, сотворении мира, краже и лжи, гневе и ненависти, разуме, пчелах, птицах, собаках, лошадях, пашне и жатве, стуже и огне и др. Практически все разговорные темы пронизаны морализаторскими наставлениями. Этот разговорник переиздавался в 1763, 1776, 1785, 1789 и 1800 годах.
В 1749 году вышли в свет «Домашние разговоры» («Dialogues domestiques»), в которых текст также представлен параллельно на французском, немецком, русском и латинском языках. Разговорник переиздавался в Петербурге в 1756, 1788 и 1793 годах и в Риге в 1778, 1784 и 1789 годах.
В 1752 году в Петербурге параллельно на русском и французском языках была опубликована грамматика де Лаваля «Explication de la grammaire frangaise avec de nouvelles observations et des exemples...». В этом же году вышла в свет «Новая французская грамматика» переводчика академии наук В. Е. Теп-лова, основу которой составили грамматики П. Ресто (1752) и де Пеплие (1735). Переиздание 1762 года включает «прибавление» на 149 страницах — «Собрание употребительных прилагательных имен» на французском, русском и немецком языках. Оно вышло тиражом 1225 экземпляров. Книга также переиздавалась в 1777 и 1787 годах [167, с. 86].
В 1754 году в Петербурге издана немецкая азбука для Академической гимназии «Deutsches ABC buch zum Gebrauch der Erziehungs-Schulen», второе ее издание было в 1765 году.
В 1758 году тиражом в 500 экземпляров Василий Бунин
издал «Французскую грамматику с кратким употреблением на все части, сочиненную в Сухопутном шляхетском кадетском корпусе подмастерьем Василием Буниным».
В 1759 году в Москве вышла в свет «Новая итальянская грамматика» студента Московского университета Егора Булат-ницкого. Переиздана в 1774 году.
В 1760 году для гимназии Московского университета в Москве параллельно на немецком и русском языках была издана немецкая азбука «Deutsches ABC und Lese-Buch nebst einem Vorrathe auserlesener Warter», которая выдержала 4 переиздания: в 1768, 1774, 1779 и 1784 годах.
В 1762 году переводчик и учитель немецкого языка в гимназии Московского университета М. И. Агентов составил «Краткую немецкую грамматику». Переиздана в 1779 и 1789 годах.
В 1766 году преподаватель английского языка Морского кадетского корпуса Михаил Пермский издал первую «Грамматику английского языка» с русским переводом.
В 1767 году преподаватель французского языка Московского университета Генрих Лави переработал и издал для младших классов университетской гимназии французскую азбуку Д. Тростена «Alphabet fran^ais enrichi d’ un vocabulaire et de dialoges les plus faciles». Она переиздавалась в 1779, 1780 и 1782 годах.
В 1769 году в Москве вышла в свет французская грамматика Людвига фон Ранцау, в 1770 году — французская грамматика М. Н. Соколовского. Последняя в 1794 году вышла 5-м (!) изданием. В 1770 году была опубликована «Немецкая грамматика» преподавателя немецкого языка Московского университета Франца Гельтергофа. Переиздавалась в 1775, 1784 и 1791 годах.
В 1771 году в Петербурге вышла «Краткая грамматика» француза Пьера Ресто («Abrege des principes de le grammaire franchise»). В 1772 году учитель английского языка Морского шляхетского кадетского корпуса П. И. Жданов издал английскую грамматику. В числе приложенных к ней «употребительных разговоров», сопровождаемых параллельными текстами (английским и русским), автор поместил беседу русского с англичанином о родных языках и о трудностях изучения их иностранцами [116, с. 91].
В 1773 году в типографии Морского шляхетского кадетского корпуса вышла грамматика шведского языка Абраама Сал-стета. В этом же году в Москве была издана «Азбука италиан-ская с некоторыми нравоучительными правилами к употреблению италианских школ». Переиздана в 1783 году.
В 1776 году опубликовано «Новое руководство к английскому языку» («New guide to the English tongue») Томаса Дилуэрта. Переиздано в 1793 году.
В 1778 году в Москве Д. А. и П. А. Рахмановы выпустили «Разговоры и комедии на французском и российском языках со объяснением слов для употребления юношества начинающаго учиться французскому языку». Это издание представляло собой сборник одноактных пьес, а также диалогов и басен, составленных авторами или переведенных ими на русский язык. Все тексты представлены параллельно на французском и русском языках.
В 1779 году вышла «Треязычная книга в пользу российская и иностраннаго юношества, обучающегося российскому, немецкому и французскому языкам» («Lesebuch in drey Sprachen; zum Unterricht der Jugend im Russischen, Deutschen und fran-zusischen») Б. Ф. Арндта с параллельным текстом на трех языках. Переиздана в Риге в 1786 году.
В 1779 году в Москве вышла «Азбука французского языка для начинающих» («АВС instructif pour apprendre aux enfans les 61emens de la langue frangaise») И. А. Фабиана.
В 1782 году в Москве в переводе на русский язык было издано пособие М. Крамера «Новые российские, французские и немецкие разговоры». В этом же году М. Г. Гаврилов выпустил в Москве «Грамматики немецкой краткие правила с вопросами и ответами»; Ж. Ф. Вегелин — два учебных пособия, представлявшие собой немецко-русский и франко-русский разговорники, — «Собрание употребительных речений для желающих в короткое время обучиться говорить по-немецки» и «Собрание употребительных речей в пользу желающих в короткое время обучиться говорить по-французски». В обеих книгах тексты представлены параллельно на обозначенных языках.
В 1784 году в Петербурге вышли в свет «Новые диалоги на французском, русском и немецком языках для купечества» («Nouveaux dialogues frangais, russes et allemands a 1’usage des commergants»).
В 1787 году издана «Новая немецкая азбука».
В 1788 году в Москве опубликована работа по французской грамматике Николауса Нотбека «Nouveau syllabaire frangais ou La plus courte des methods pour apprendre a lire...». В 1790 году он же издал в Петербурге «Новую французскую азбуку» («Nouveau alphabet frangais»).
В 1789 году учитель словесности Сухопутного шляхетского кадетского корпуса И.-Э. Шалль издал «Новую немецкую грамматику». В этом же году Ф. И. Янкович де Мириево выпустил на немецком языке «ABCbuch fur die Volksschulen des russischen Reichs, herausgegeben auf den allehschsten Befel der regierenden Kaiserinn Katherina der Zweiten»; учитель французского языка Славяно-греко-латинской академии М. В. Протопопов — «Способ к познанию французского языка». (В 1790 году он же издал
«Новую французскую грамматику».); одновременно на французском и немецком языках в Лейпциге было издано пособие Матиаса Блемера «Методика быстрого обучения через игру чтению детей», которое было рекомендовано к печати Московским университетом.
В 1790 году М. Г. Гаврилов выпустил «Начальные основания немецкого языка для употребления российскому юношеству в гимназиях Московского университета». В этом же году в Москве вышли «Разговоры италиянские...»; пособие В. М. Протопопова «Новая французская грамматика... с изъяснением нужнейших и простейших разговоров; и с модными приветствиями, какие ныне употребляются в большом свете».
В 1791 году Ф. В. Каржавин опубликовал «Французские, российские и немецкие разговоры в пользу начинателей». Книга была переиздана в 1799 году.
Существенную роль в распространении в России английского языка сыграли учебники В. С. Кряжева «Руководство к английскому языку» (1791), «Английская граматика... в пользу благородных воспитанников в Пансионе при Московском университете» (1795) и хрестоматия «Избранные сочинения из лучших английских писателей прозою и стихами для упражнения в чтении и переводе» (1792). Пропагандируя английский язык, Кряжев указывал, что «он не так шумящ как голландский, не так чрезвычайно нежен как французский, но так же важен как латинский и по причине составления своих слов мало уступает греческому» [216, с. 161].
В 1792 году учитель Морского шляхетского кадетского корпуса Филипп Шаров издал «Начальные основания немецкого языка».
В 1793 году вышло в свет многофункциональное пособие по английскому языку для гимназистов Московского университета «Молодой англичанин, или Собрание нравоучительных пиес, взятых из лучших аглинских писателей, в котором показаны правила о выговоре и ударение слов, с приобщением Словаря на все слова в книге находящиеся и показанием выражений свойственных аглинскому языку». Переиздано в 1795 году.
В 1794 году профессор истории, статистики и географии Московского университета И. А. Гейм выпустил книгу для чтения на французском языке для слушателей благородного пансиона «Livre de lecture a 1’usage des classes frangaises ethymologiques de la Pension des Nobles». В этом же году были переизданы учебное пособие по французскому языку профессора права Московского университета Ф. Г. Дильтея «Premiers principes de la langue frangaise»; пособие Ф. В. Каржавина по французскому языку «Вожак, показывающий путь к лучшему выговору букв и речений французских». В этой работе Каржавин делает попытку представить французский язык не только в его современном состоя-
нии, но и в историческом развитии, что приближает это сочинение к типу комментированной хрестоматии по истории французского языка. Автор дает образцы прозаической и стихотворной речи, приводит примеры разговорного сниженного языка [216, с. 47].
В 1795 году издано пособие по немецкому языку М. Блеме-ра «Новый легчайший способ... учиться по-немецки... полезные разговоры... нравоучительные письма».
В 1797 году преподаватель французского и английского языков в гимназиях Московского университета Т. И. Перелогов издал пособие «Этимология, или Подробное наставление о изменении слов французской речи». Грамматика Перелогова, знавшего французский язык в совершенстве, выдержала 6 переизданий.
В XVIII веке были и всевозможные анонимные издания для детей разночинцев, для школ при церковных приходах, например «Abecedaire frangais a 1’usage des enfans du Tiers-dtat etranger et des orphelins re?us a 1’dcole de 1’eglise nouvelle prote-stante a Moscou» (год издания не указан).
Потребность в лингводидактической литературе, дающей возможность быстро и без лишних финансовых затрат усвоить ИЯ, была настолько острой, что в конце века появились первые самоучители: И. Астахова «Самый легчайший способ по обучению французскому языку то есть: говорить, читать и писать, или Новая французская грамматика, обучающая... самоучкою учи-тися хотящих французскому языку» (СПб., 1782). В 1787 году он издал продолжение этого учебника. В 1785 году в Петербурге вышли два пособия П. И. Богдановича «Новая и полная французская азбука... наставление для самоучащихся в правильном произношении, разные речения, полезные разговоры» и «Новый французский букварь». В 1800 году появился самоучитель немецкого языка И. И. Виноградова, содержавший правила произношения, грамматический раздел и диалоги (СПб.), переиздан в 1802 году. Примером самообразования может служить жизнь С. К. Вязмитинова, который, «не пройдя в юности никакой школы... приобрел культурные навыки с помощью самообразования-хорошо знал французский язык» [215,fc. 184]. Учитель православной семинарии в г. Острог Иерофей (Яков Лобачевский) в конце 1790-х годов работал репетитором в доме врача Ерехови-ча. Обучая его детей русскому языку, Лобачевский самостоятельно выучил французский и немецкий языки [209].
Косвенным свидетельством функционирования западноевропейских языков в России является практика изучения иностранцами и немецкоговорящими российскими подданными русского языка по специально составлявшимся для них учебникам. Уже в 1723 году в г. Любек вышло в свет пособие для немцев П. Я. Марпергера «Московский купец» («Moscowitischer Kauf-
fmann»). Книга представляла собой разговорник для иностранцев, текст которого был передан латинскими буквами. В 1730 году переводчик академии наук И. С. Горлицкий выпустил книгу «Грамматика французская и руская нынешнего языка сообщена с малым лексиконом ради удобства сообщества» («Grammaire frangaise et russe en langue moderne accompagnee d’un petit dictionnaire pour la felicitd du commerce»). Данное издание представляло собой грамматику не французского, а русского языка, написанную по-французски. Она предназначалась в первую очередь для иностранцев [19, с. 21]. Шведы учили русский язык по изданной в 1750 году в Стокгольме русской грамматике Грёнин-га. Для немецкоговорящего населения Петербурга в 1755 году была переведена на немецкий язык и опубликована в 1764 году грамматика М. В. Ломоносова [104, с. 34]. В 1768 году в Петербурге вышла грамматика русского языка Шарпантье «Elemens de la langue russe ou Mdthode courte et facile pour apprendre cette langue». Книга была выпущена тиражом 2000 экземпляров. Это является прямым свидетельством того, что русский язык по данному французскому учебнику учили не только находящиеся в Петербурге французы, но и представители других национальностей. В его основу была также положена грамматика М. В. Ломоносова. Книга Шарпантье переиздавалась в 1791 и 1795 годах. В 1788 году в Петербурге вышла грамматика русского языка Ивана Астахова «Nouvelle grammaire russe». В 1789 году вышло посмертное издание грамматики русского языка Е. Н. Каржави-на на французском языке «Remarque sur la langue russienne et sur son alphabet, ouvrage posthume qui fait connaitre le genie de cette langue». Переиздана в 1791 году. В 1789 году в Петербурге Ф. И. Янкович де Мириево издал русский букварь для немцев «Abcbuch fur die Volksschulen des russischen Reichs». В 1798 году в Москве И. А. Гейм опубликовал «Учение русского языка для немцев» («Russischer Sprachlehre fur Deutscher»). Им было также издано множество других пособий и словарей для изучающих русский язык. Следует учесть, что в этом далеко не полном списке слабо учтены те пособия для изучающих русский язык, которые были изданы за рубежом.
Анализируя приведенные факты, можно констатировать, что главным смыслом языковой политики российского правительства XVIII века в области образования была четкая ориентация на изучение с целью практического использования нескольких западноевропейских языков — немецкого, французского, английского, итальянского и др., — владение которыми как в устной, так и письменной форме обеспечило россиянам ввиду недостаточной разработанности терминологических систем на русском языке ускоренный доступ ко всему составу позитивных знаний, накопленных в европейской культуре, и в максималь
ном объеме, зафиксированном помимо латинского в других западноевропейских языках.
Во второй половине века в России, прежде всего в лице сословных учебных заведений, существовала ориентированная на практический результат система подготовки кадров для военной и государственной службы. К Петербургской академии наук как единственному светскому научно-образовательному центру прибавился новый учебно-научный центр — Московский университет, затем высшее горное училище в Петербурге (1773). В конце века действовали уже пять кадетских корпусов. В учебных планах этих заведений и в их общественно-речевой практике ИЯ занимали важное место.
Значительная часть содержания образования, новые формы светской жизни первоначально осмысливались российским сознанием именно в формах ИЯ, практическое владение которыми россияне получали самыми разными способами. Стремление изучать иностранные языки приобрело в XVIII в дворянской среде тотальный характер. Разумеется, далеко не все, особенно бедные провинциальные дворяне, могли позволить себе нанять гувернера, но понимание необходимости владения этими языками было всеобщим.
Отметим довольно пестрый социальный облик россиян, в той или иной степени знавших ИЯ. Факты убедительно свидетельствуют, что со времен Петра I правительство целенаправленно проводило в жизнь идею формирования образованного слоя и из представителей третьего сословия. В определенном смысле русскую культуру XVIII века можно характеризовать как разночинную. Возможность занимать высокие должности в системе управления, в армии и флоте, науке перестала быть жестко связанной с происхождением соискателя. Новый фактический материал убедительно свидетельствует, что устоявшиеся в историографии представления о степени грамотности по меркам того времени солдатских, казацких, купеческих детей, детей священнослужителей и о количестве грамотных подлежат определенному пересмотру. Классовый подход к подбору и описанию фактов давал неточную картину уровня образованности различных слоев российского общества. Царский двор и дворянство в лице наиболее прогрессивных своих представителей сумели преодолеть сословные предрассудки и допустить к образованию определенную часть третьего сословия, невольно готовя тем самым почву для начала формирования разночинной интеллигенции.
3.	Управленческие функции западноевропейских языков
3.1.	Система государственного управления
оздать совершенную систему государственного управ-'[f') ления Петр I стремился путем переноса в Россию "—'	административно-управленческого опыта передовых
западноевропейских стран. В основу новой системы управления был положен Шведский регламент, признанный лучшим [213, с. 46]. Во главе почти всех образованных коллегий в качестве президентов были поставлены русские дворяне, но должности вице-президентов были за иностранцами: в Военной коллегии — генерал Адам Вейде, в Адмиралтейств-коллегии — адмирал Корнелиус Крюйс, в Коммерц-коллегии — Шмидт, в Камер-коллегии — барон Нирот, в Юстиц-коллегии — Бревер [там же]. Советником Коллегии иностранных дел служил принявший русское подданство голландец Я. Я. Убри [209]. Некоторые иностранные чиновники не знали русского языка и первое время общались через переводчиков. Разраставшийся государственный аппарат требовал большого числа грамотных чиновников, поэтому приглашение иноземных специалистов на ответственные государственные должности надолго стало жизненной потребностью для всей системы государственного управления. Так, 13 ноября и 16 декабря 1715 года Петр I потребовал от русских послов в Вене и Копенгагене «во всякую коллегию приискать по человеку» [цит. по: 166, с. 141]. В 1717 году такое же поручение было дано принятому на русскую службу барону А. X. фон Люберасу. Последний набрал в Гамбурге, Любеке, Берлине, Гессене, Саксонии, Чехии и Силезии 148 человек [там же]. По источникам, использованным Н. В. Козловой, в Коммерц-коллегии в 1718 году служило 29 человек (14 иностранцев и 15 русских). Такой же высокий процент иноземцев отмечался в Мануфактур-коллегии [там же]. В других учреждениях процент иностранцев был меньше, но тоже довольно значительным. Предписываемое соотношение русских и иностранцев показано в табл. 6 [там же, с. 165].
Таблица 6
Соотношение русских и иностранных чиновников, работавших в коллегиях
Название коллегии	Иностранцы	Русские
Камер-коллегия	26	61
Юстиц-коллегия	15	82
Ревизион-коллегия	9	25
Военная коллегия	10	24
Штатс-контор-коллегия	7	49
Подбор служащих в Коммерц-коллегию был хорошо продуман, что позволяет говорить о сознательной культурно-языковой политике. Основным требованием, которому должны были отвечать и иностранные, и российские чиновники, было «знакомство с теорией, практикой и оранизационными принципами европейской коммерции» [там же, с. 144], что было невозможно без хорошего знания ИЯ. В 1722 году руководство Коммерц-коллегии, мотивируя необходимость иметь в своем составе протоколиста, канцеляристов и копииста из иностранцев, подчеркивало: «...без таких немецких служителей никаким образом Коммерц-колле-гии пробыть невозможно для того, что непрестанно бывают дела на немецком языке» [там же, с. 142]. В 1724 году Петр I вновь отправил в Швецию обер-прокурора Сената И. И. Бибикова с целью пригласить на русскую службу чиновников для Камер-коллегии, артиллерийских офицеров, инженеров, рудокопов, шпажного мастера для флота. Сам факт командировки говорит о том, что Петра I в первую очередь интересовали иностранные специалисты (чиновники). По свидетельству Ф. X. Вебера, из Сибири была возвращена часть пленных шведов для службы «в учрежденные вновь коллегии: военную, юстиц-коллегию, финансовую, адмиралтейскую, горнозаводскую и в другие...» [15, вып. 9, с. 1669].
Иностранцы служили не только в коллегиях. Известно, что в 1736 году в Петербургской портовой таможне служили 11 иностранцев, в Нарвской — 4, в Архангелогородской — 2 [166, с. 160]. Из примерно 20 человек, составлявших в 1762 году штат генерал-полицмейстера Петербурга Корфа, часть были иностранцами [12, т. 1, с. 322]. В 1763 году «Штаты гражданские» Сената, коллегий и других государственных учреждений были изданы на русском и немецком языках, что прямо свидетельствует о значительном количестве в системе государственного управления именно немецкоговорящих чиновников.
Знания специалистов-иностранцев в России были нужны для того, чтобы «запустить сложный механизм коллегиального управления» [213, с. 46]. Перестройка государственного аппарата привела к увеличению численности и качественного состава государственных служащих как иностранцев, так и русских. Функционирование всех его звеньев в условиях определенной культурной открытости России Европе могло быть обеспечено только образованными государственными служащими. Значительный вклад в развитие культуры управленческого труда внесли, начиная с Петровской эпохи, иностранные специалисты, в первую очередь немцы. Благодаря культу точности и аккуратности немцы «органично вписывались в российскую управленческую элиту» [223, с. 21]. По мнению Б. А. Старостина, немецкие способности в максимальной степени соответствовали российским потребностям, немцы «глубоко и всесторонне проникали в ментальность принявшей их среды» [там же, с. 41].
Параллельно с реформированием системы государственного управления шла и перестройка всей канцелярской работы. Произошла риторическая реформа стиля русской деловой речи. Петр I требовал прислать «Новый штиль писем, каковы употребляют во французских канцеляриях» [233, с. 7]. Перенимание французского стиля в деятельности российских канцелярий соответствовало всему европеизированному духу петровских преобразований.
Плохое знание ИЯ было «железным» аргументом при необходимости отказаться от поручаемого дела. В 1765 году по распоряжению Екатерины II состоялось собрание учредителей Вольного экономического общества. Возглавить его было предложено графу Р. И. Воронцову, основанием к чему послужило примерное ведение графом собственного хозяйства. Однако граф не принял предложения, уклончиво объяснив его незнанием иностранных языков [115, с. 47].
3.2.	Гражданское делопроизводство
Практически неисследованным явлением российской общественно-языковой практики XVIII века стало использование западноевропейских языков (немецкого, французского, латинского и др.) в делопроизводстве. Соответственно, не получила достаточного освещения и проблема уровня образования, в том числе языкового, чиновников низшего, среднего и высшего звеньев управления. Мы предпринимаем попытку описания той части ведения канцелярских дел, которая функционировала на ИЯ. В качестве примеров приведем делопроизводственные жанры, вы-
явленные нами на ИЯ на основе не архивных изысканий, которые дают возможность сделать максимально объективные выводы, а изучения опубликованных источников.
1.	Устав. См. воинские уставы в параграфе «Армейское и флотское делопроизводство». Регламент (Устав) Императорской Академии наук и художеств был издан в подарочном варианте на французском языке [89, с. 233].
2.	Сенатский указ. Перечень сенатских указов, изданных на немецком языке, с указанием количества экземпляров приведен в материалах Петербургской академии наук [56, т. 7, с. 532—534].
3.	Манифест. В 1762 году в связи с восшествием Екатерины II на престол в академической типографии были отпечатаны для широкого круга читателей манифесты на французском, немецком, латинском, финском и шведском языках [195, т. 1, с. 658].
4.	Программа. Политико-публицистической разновидностью жанра программы является вышедший в свет в 1767 году «Наказ» Екатерины II, прямым назначением которого было служить руководством выборным депутатам Комиссии об Уложении. Текст «Наказа» был первоначально составлен на французском языке, позже перевел его на русский и латинский языки Г. В. Козицкий [208, с. 87].
5.	Прошение (заявление). С составления прошения на родном или латинском языке начиналась служба в России любого иностранца. Прошения имели свои тематические подвиды: о приеме на службу, о выдаче задержанного жалованья или его повышении, об увольнении. Особенно много таких документов хранится в архиве Петербургской академии наук. 27 января 1736 года в приказе командира академии наук барона фон Корфа содержалось: «По данному сего генваря 12-го дня на немецком языке эконома Фельтина доношению, выдать ему... сто рублей» [56, т. 3, с. 23]. Из приказа Шумахера (1733): «Данные из... Сената профессоров на немецком и латинском языках прошения перевесть на российский язык переводчикам... и для скорого переводу, разделить им по частям» [там же, т. 2, с. 326]. Двадцать лет провел в ссылке в п. Пелым Б. X. Миних. В 1744 году он подал на немецком языке письмо-прошение канцлеру А. П. Бестужеву-Рюмину, переведенное затем на русский язык действительным советником Демидовым. В 1776 году инструментальный мастер Академии художеств Морген подал прошение директору академии на французском языке [89, с. 208].
6.	Объяснительная записка. В письме к Екатерине II Г. Н. Теплов приводит полностью текст на немецком языке пастора протестантского немецкого прихода Святого Петра в Петер-102
бурге А.-Ф. Бюшинга, в котором последний отказывался от службы в Петербургской академии наук [87, т. 10, с. 7—8].
7.	Инструкция. В 1720 году инструкцию на немецом языке получил бергмейстер Иоганн Блюэр, посланный исследовать рудные месторождения Урала, Кавказа и Олонецких гор [58, с. 4]. Лейб-медик и главный директор Медицинской канцелярии П. 3. Кондоиди все свои инструкции составлял на русском и французском языках [238, с. 50]. На немецком языке была адресована инструкция Екатерины II генерал-майору русской армии фон Ребиндеру (1773) о том, как встретить и сопроводить в Россию ландграфиню Гессен-Дармштадтскую и трех ее дочерей [87, т. 3, с. 303]. Большое количество инструкций на немецком языке, регламентировавших научные исследования, было составлено в Петербургской академии наук. На французском языке была составлена инструкция (1773) живописцам М. И. Бельскому и Г. И. Скородумову, командированным Академией художеств в Лондон учиться за казенный счет [209]. На французском языке И. И. Бецким была составлена инструкция (1785) по путешествию по России и Западной Европе для группы выпускников Сухопутного шляхетского кадетского корпуса [209].
8.	Присяга. 27 августа 1747 года вышел сенатский указ, в котором говорилось: «...с оной присяги, напечатав на немецком и российском языках до 500 экземпляров при Академии наук разослать в Военную, в Адмиралтейскую и Иностранную коллегии, в Рижскую, Ревельскую и в Выборгскую губернии... и ежели иностранные люди в вечном Е. И. Вел-ва подданстве быть пожелают, оным присягать по оной, а которые у них явятся совершенно российского языка незнающие, таковым присягу чинить на своем языке, и ту також и на Российском языке... обе подписать...». Далее текст присяги представлен на немецком языке [77, т. 12, с. 748]. Она была составлена на нескольких языках и обязательно присутствовала в личных делах принявших подданство.
9.	Приказ. В 1736 году Сенат обратился в академию наук с запросом дать заключение о квалификации художника Петра Пагина. Канцелярия академии в свою очередь выпустила приказ «живописной науки мастеру» Гзелю дать необходимое заключение, которое он составил на немецком языке [56, т. 3, с. 284]. Благодаря литературным источникам нам известны приказ директора итальянской актерской труппы на французском языке о приготовлении к спектаклю [1, с. 192] и распоряжение графа Г. Чернышева на французском языке с переводом на русский язык о направлении в Гатчину воспитанниц театральной школы для участия в балете [там же, с. 179].
10.	Контракт. В 1736 году академия наук заключила контракт, составленный на немецком языке, с адъюнктом Фридри-
хом Мулем. В 1738 году командование Сухопутного шляхетского кадетского корпуса заключило контракт с профессором из Германии И. Э. Гречем. Составленный на немецком языке текст был затем переведен на русский язык [24, с. 232]. В 1747 году пяти летний контракт, заключенный между придворной конторой и французским актером Карлом де Серенги, заканчивался следующим пунктом: «И для лутчаго уверения написано сего контракта два экземпляра: на российском языке подписанные со обоих сторон; также учинено две копии француские, закреплены равномерно ж со обоих сторон для того, чтоб оные имели равномерную силу з двумя орегиналными, писанными на российском языке контрактами» [93, ч. 1, с. 445]. В 1785 году на французском языке был составлен контракт между императорским театром и итальянским танцовщиком Чианфанелли [1, с. 83]. Контрат с итальянцами Пьетро и Коломбо Пинуччи был составлен на итальянском языке [там же, с. 94]. Следует отметить, что большая часть соглашений с итальянскими артистами составлялась на французском языке. В 1791 году контракт на французском языке был заключен с французской актрисой Питро де Кардон [там же, с. 82]. Со стороны императорского театра он был подписан П. А. Соймоновым и А. В. Храповицким.
11.	Рапорт (доношение). В 1733 году кабинет-министр А. П. Волынский подал Э. И. Бирону экстракт своих доношений на немецком языке [209]. Член Медицинской коллегии доктор Пеккен дал в 1765 году ответ на рапорт доктора'Погорецкого на немецком языке с приложенным к нему русским переводом [238, с. CCLVI]. 1 марта 1789 года смотритель учительской семинарии Гердвиг представил руководству рапорт на немецком языке о вредном влиянии на учеников профессора Сырейщикова. Документ был вложен в дело вместе с русским переводом [69, с. 157]. Донесения на французском языке систематически составлял учитель Сухопутного шляхетского кадетского корпуса француз К. И. Оде-де-Сион [209].
12.	Экспертное заключение. 30 января 1736 года академия наук представила экспертное заключение о магнитном камне на немецком языке с русским переводом в контору генерал-кригс-комиссара [56, т. 3, с. 30]. (См. также экспертное заключение академика Ф. У. Эпинуса о Водоходном училище на немецком языке с русским переводом [69, с. 19].)
13.	Деловая записка. Испанский посланник в России Дук де Лирия в своем отчете от 10 декабря 1728 года вспоминает о памятной записке, которую составил на имя царя Петра II польский представитель Братиславский: «...по опыту зная, как можно лучше убедить царя, он должен был предложить ему [царю. — Авт.] свои услуги составить ее по-немецки и по-рус-104
ски» [36, с. 122]. Речь в записке должна была идти о необходимости переезда двора из Москвы в Петербург. Иван Долгоруков подтвердил в разговоре с испанским посланником, что это единственно возможная языковая форма документа, который будет прочтен царем с вниманием [там же, с. 121]. Самое интересное, что эта записка, упомянутая Дуком де Лирией, была написана на французском языке. 11 мая 1786 года колежский асессор Георг Траппе обратился к князю Г. А. Потемкину с деловой запиской, составленной на французском языке, в которой предлагал свои услуги по привлечению в Россию иностранных колонистов из Данцига. Дальнейшая переписка между ними со взаимными обязательствами велась также на французском языке [198, с. 266], В обращениях на эту же тему к вице-канцлеру графу Остерману Г. Траппе использовал немецкий язык [там же, с. 272].
14.	Деловое письмо. В 1729 году С. В. Рагузинский обратился на итальянском языке в Петербургскую академию наук с просьбой впредь в «публичных письмах» употреблять его полный титул [56, т. 1, с. 592]. К деловому письму можно отнести уведомление на французском языке графа А. С. Строганова своей жене А. М. Строгановой о разводе. Вместе с переводом на русский язык графиня отсылает его своему дяде графу Р. И. Воронцову [3, т. 34, с. 340]. В 1776 году Екатерина II сообщила на французском языке губернатору Выборга Е. П. Кашкину о смерти Великой княгини Натальи Алексеевны [197, с. 24]. С. М. Соловьев приводит текст делового письма И. И. Шувалова конференц-секретарю Д. В. Волкову на французском языке [221, т. 25, с. 298].
15.	Объяснительная записка. В ответ на упреки императрицы Елизаветы Петровны Великий князь Петр Федорович написал ей на французском языке объяснительную записку с оправданием своей холодности по отношению к принцу Карлу Саксонскому [там же].
16.	Медицинское заключение. В 1788 году танцовщице императорского театра Мавре Борисовой (Плоховой) было выдано свидетельство о болезни на немецком языке [1, с. 54]. В 1790 году доктор медицины Вишельхаузен опубликовал на французском языке брошюру о причине смерти князя П. С. Гагарина «Sur la maladie de feu de prince Paul Gagarin» [209].
17.	Проект. Находясь в ссылке, генерал-фельдмаршал Б. X. Миних составил на французском языке несколько проектов: по укреплению города Киева (1749), по строительству Ладожского канала «Recueil des ecluses et des travaux du grand canal de Ladoga», о форме правления в России «Ebauche pour donner une idee de la forme du gouvernement de 1’Empire de Russie». В 1769 году немецкий граф Редерн представил на французском
языке русскому правительству проект об учреждении морской компании. На этот проект Екатерина II собственноручно сделала критические замечания из 15 позиций на французском языке [87, т. 10, с. 358—360, 383—384]. В 1804 году пастор Петропавловской церкви в Москве инспектор церковного училища Вениамин Гейдеке составил на французском языке проект учебной программы для детей иностранцев из третьего сословия и сирот «Plan pour la fondation d’une ecole en faveur du Tiers-etat etranger et de ses Orphelins» [209].
18.	Учебный план. В 1783 году генерал-поручик Мелиссино подал в Комиссию народных училищ учебный план Артиллерийского и инженерного шляхетского кадетского корпуса на французском языке [69, с. 152].
19.	Протокол. С 1759 по 1764 год французский язык и словесность в Московском университете преподавал Н. Билон. В течение 2 лет он занимал должность секретаря университетской Конференции и составлял протоколы ее заседаний на французском языке [124, т. 1, с. 91]. Однако известно, что и в 1758 году протоколы университетской Конференции на французском языке вел ее секретарь — воспитанник университетской гимназии Борис Салтыков [31, т. 1].
20.	Ультиматум. Известно, что в 1670 году немецкий язык использовали в Астрахани разинцы в письменном обращении к капитану корабля «Орел» голландцу Давиду Бутлеру и к другим иностранцам с требованием не оказывать казакам сопротивления [209].
21.	Объявление. В 1740 году в Петербурге в «пристойных» местах были развешаны отпечатанные в типографии академии наук объявления о трауре по поводу смерти императрицы Анны Иоанновны на русском и немецком языках. Имеется информация об объявлениях главного директора императорского театра об амплуа артистов французской труппы согласно их контрактам на французском языке [1, с. 187].
22.	Завещание. Незадолго до своей смерти секретарь графа М. И. Воронцова Фр.-Ж. Лафермьер составил завещание на французском языке [115, с. 135].
23.	Записка-приглашение. В монографии В. Н. Алексан-дренко упоминается приглашение, написанное на французском языке, актеру Ринару явиться в контору для получения «разовых денег» [там же, с. 144].
В приложении к работе Г. Писаревского «Из истории иностранной колонизации в России в XVIII веке» приведены документы на немецком и французском языках, написанные в следующих жанрах: контракт, реляция, инструкция, мемориал [198, с. 1—27]. В данном случае составление документов на ИЯ определялось спецификой самой ситуации: появлением иностранных
колонистов и, соответственно, поселений во внутренних областях России. Однако в некоторых случаях использование ИЯ в делопроизводстве с современной точки зрения трудно объяснимо. Так, например, в деле о строительстве памятника Петру I (скульптор Фальконе) на французском языке в 1766 году были составлены записки Биленштейна о выборе площадей под памятники Петру I, Екатерине II и И. И. Бецкого Правительствующему Сенату, донесение князя Д. А. Голицына Н. И. Панину с приложением контракта с Фальконе, письма Д. А. Голицына к вице-канцлеру А. М. Голицыну.
Решение многих вопросов государственной важности было невозможно без участия императрицы. В этой связи особая роль отводилась ее личной канцелярии, которая осуществляла делопроизводство по некоторым вопросам внутреннего управления и особенно внешней политики одновременно на русском и иностранных языках. Сама Екатерина II в деловой переписке с Н. И. Паниным, М. И. Воронцовым, И. П. Елагиным и др. нередко использовала французский язык [14].
В 1766 году Екатерина II получила письмо от Нарвского магистрата на французском языке. Это письмо от имени магистрата сочинил фельдмаршал Миних, под руководством которого в Нарве велись инженерные работы. Вычислив автора, Екатерина II ответила непосредственно Миниху: «Г-н фельдмаршал... Я прочла длинное и странное письмо Нарвского магистрата. Эти добрые люди подписывают то, что они не понимают: письмо ими писано по французски. Вы мне доставите удовольствие растолковать им, что мне бы более понравилось, когда они на будущее время будут в письмах ко мне употреблять русский или немецкий язык, потому что мне хотелось бы лучше иметь в моих городах толстых добряков граждан и богатых купцов, а не петиметров. Я опасаюсь, чтобы с языком они не переменили нравов — обстоятельство, от которого и они, и я можем только потерять» [там же, т. 2, с. 66]. В ответ на приторные французские любезности Миниха императрица «заодно прошлась» по «нравственности» французского языка, впрочем, нас интересует в письме другое — неофициальное признание немецкого языка языком делопроизводства в Прибалтике.
Обратимся к некоторым персоналиям. О степени владения Н. И. Паниным, к примеру, немецким языком можно судить по фактам его биографии. Родился он в Данциге, детство прошло в Пернове, где его отец был комендантом. Можно предположить, что немецкий был для него родным. В течение 12 лет Панин служил послом в Швеции. О том, в какой степени он владел шведским языком, можно только догадываться, так как факты содержатся в шведских архивах.
Уволенный из Синода в 1768 году И. И. Мелиссино стал
опекуном Московского воспитательного дома, директором которого был И. И. Бецкой, ценивший то, что Мелиссино «на многих языках корреспонденцию в чужих краях имеет» [216, с. 281]. С 1774 по 1782 год канцелярией наместника Полоцкой и Могилевской губерний графа 3. Г. Чернышева управлял С. И. Гамалея. Нас интересует его послужной список: в 1764 году — студент Академического университета; в 1769 — учитель латинского языка в Сухопутном шляхетском кадетском корпусе; с 1770 — служба в Сенате. Студенты Академического университета, как уже было отмечено, в обязательном порядке изучали немецкий и французский языки, а латынь Гамалея знал еще со времен учебы в Киево-Могилянской духовной академии [215, с. 194]. Именно такой была языковая подготовка чиновников крупного и среднего ранга. Поэтому молодые дворяне начинали гражданскую службу в коллегиях с усвоения навыков обращения с делами и с изучения иностранных языков.
Из общего порядка несколько выбивается служебная карьера А. А. Безбородко, которая началась в 1765 году в канцелярии графа П. А. Румянцева. В 1775 году он уже «у приятия челоби-тен», где проявил блестящие способности, прекрасный деловой слог, краткий, точный и выразительный. В двадцать восемь лет (!) Безбородко основательно занялся ИЯ. Обладая исключительной памятью и способностями, он за два года овладел французским, немецким и итальянским языками, особенно французским. Из-под его пера вышла бблыпая часть именных указов и повелений императрицы. После смерти Панина он стал вторым после А. И. Остермана, а в действительности главным действующим лицом в Коллегии иностранных дел. Безбородко составлял инструкции русским полномочным послам и представителям, заключал и подписывал договоры, фактически исполняя обязанности министра иностранных дел. Через его руки проходили дела Сената, Синода, Коллегии иностранных дел. Без языковой подготовки стремительный карьерный рост в то время был просто невозможен.
Изучение ИЯ могло быть серьезным аргументом для оправдания даже отсутствия чиновника на службе. Так, А. И. Клушин в ответ на указ Павла I о возвращении из отпусков всех состоявших на службе (1797) отправил на Высочайшее имя «лукавое оправдательное прошение», объясняя, что задержался в Ревеле для изучения языков [216, с. 64]. Таким образом, в Сенате, коллегиях и других государственных органах ИЯ «решали» высокие государственные задачи. Знание западноевропейских языков давало чиновнику преимущество при поступлении на службу и помогало в дальнейшем продвижении.
3.3.	Армейское и флотское делопроизводство
В армейских и флотских канцеляриях, Военной коллегии и Адмиралтейств-коллегии делопроизводство в значительной степени велось на ИЯ. Связано это было с наличием в армии и флоте большого количества иностранцев. В начале XVIII века армейское управление испытывало колоссальную нужду в переводчиках. В 1707 году Б. П. Шереметев жаловался на их отсутствие Петру I: «Присылают письма генерал-порутчик и генералы-маео-ры нужные, также и иноземцы приезжают, которые имеют у себя капетуляции на немецком языке, а переводить тех писем при мне некому... того ради при мне надлежить быти переводчику» [73, т. 6, с. 234]. В 1710 году переводчиком с немецкого языка в походную канцелярию Б. П. Шереметева был назначен вернувшийся из заграничной командировки для «совершенствования в иностранных языках» С. С. Копьев [227, с. 241]. Русских переводчиков не хватало, поэтому приходилось обращаться к служившим в России иностранцам, которые овладели русским языком. В 1707 году в русскую армию, стоявшую в Польше, был принят секретарем к генерал-поручику Рейне выходец из Силезии Ф. Ю. Аш, заведовавший впоследствии всей корреспонденцией армии [209].
В системе армейского управления письменная корреспонденция занимала важное место, что определялось «Уставом воинским» (1716): «Ежели же что важное, то на писме, а не на словах указы давать надлежит, равно же и рапорты о таковых делах на писме ж принимать, како кавалерие, тако и инфанте-рие и артилерие» [цит. по: 40, с. 163]. В июле 1707 года генерал Боур оправдывался перед Петром I после доноса поручика Григория Писарева на немецком языке. Документ сразу же был переведен на русский язык [73, т. 6, с. 227].
С введением в 1717 году коллегиальной системы управления все командующие дивизиями и командиры бригад обзавелись личными канцеляриями. Управление войсками во время войны осуществлял Генеральный штаб, при котором также имелась военно-походная канцелярия [40, с. 140]. По «Уставу воинскому» должность писаря была не только во всех полках, пехотных и кавалерийских, но и в каждой роте [там же, с. 230]. На каждом военном корабле, включая шнявы, были по штату один корабельный секретарь и один писарь [там же, с. 242]. Устав требовал наличия в армии переводчиков для допроса пленных и для ведения переговоров с представителями местного населения: «Понеже проводники и вожди при войске зело потребны суть, того ради надлежит иметь при войску некоторого человека, которой бы несколким языкам искусен был или, по крайней мере, оной бы разумел тем языком, в которой земле войско обрета-
етца, и называть его капитаном или порутчиком провожатым» [цит. по: 40, с. 180].
Языковая процедура отдачи военных приказов зачастую была очень затруднительной, особенно в тех случаях, когда и отдающий приказ, и обязанный его исполнить были иноземцами. Летом 1711 года в один из самых сложных моментов Прут-ского похода Петр I отдал приказ генералу Янусу фон Эберштедту (эта ситуация нам известна из записей бригадира Моро де Браузе), но поскольку ни генерал, ни бригадир по-русски не понимали, «то его величество повелел их объяснить на французском и немецком языке и вручил... тот же приказ написанный по-русски с латинским переводом» [188, с. 280]. Пример ясно показывает, что в военном управлении использовались как устные, так и письменные формы приказов, а в данной ситуации — сразу на четырех языках.
В 1732 году генерал-штаб-секретарем походной военной канцелярии фельдмаршала графа Б. X. Миниха был назначен немецкий ботаник И.-Г. Гейнцельман, которую он возглавлял два года. Гейнцельман знал немецкий, английский, французский, латинский, голландский, датский и шведский языки [209]. С 1735 по 1739 год во время Русско-турецкой войны при Минихе служил А. В. Олсуфьев «для ведения иностранной корреспонденции» [231, с. 334]. В 1734 году выходец из немецкого дворянского рода Н. Вонлярский был определен в канцелярию Ю. Н. Репнина, командовавшего корпусом в Польше, «для переводу латинских и прочих писменных дел» [215, с. 174]. В 1741 году первый министр Императорского кабинета, президент Военной коллегии Б. X. Миних просил назначить ему переводчиков для разбора иностранной корреспонденции и для отправки писем и документов за границу, на что последовал Именной указ, по которому предписывалось при первом министре быть «искусным немецкаго и французскаго языков: для французскаго... генерал-квартирмейстеру-лейтенанту Дебодану, для немецкаго — советнику Эмме, которые оба состоят ныне в ранге полковничьем... а для их излишняго при сей иностранной корреспонденции труда, о прибавке каждому на год по 300 рублей, которые им давать из Иностранной коллегии» [18, с. 8].
Ситуация мало чем изменилась и в середине XVIII века. Армейские переводчики требовались как для внутриармейской служебной переписки, так и для переписки с союзниками. В 1756 году генерал-фельдмаршал С. Ф. Апраксин, отправляясь в Пруссию, взял с собой двух лингвистически подкованных офицеров Е. П. Кашкина и А. И. Ржевского «для дел, производящихся на иностранных языках в его канцелярии» [209]. В 1757 году Апраксин доносил из Пруссии И. И. Шувалову: «Имею честь приложить перевод с поданых мне от находящегося здесь
фельдмаршала лейтенанта барона Сент-Андрея рассуждений, на данный от меня ему экстракт, поданый от фельдмаршала лейтенанта Букова нашему министерству плана операций» [87, т. 9, с. 462—463]. И. И. Шувалов известен не только как покровитель российской науки и искусств. В 1760-х годах, формально не входя в Конференцию при высочайшем дворе, он играл значительную роль в ведении внешнеполитических дел. Шувалов получал депеши посланников и рапорты главнокомандующих, вел дипломатические дела. Все донесения, написанные командующим русской армией в Пруссии П. С. Салтыковым к И. И. Шувалову в 1757 году, были составлены на русском языке, а постскриптумы — на французском [там же, т. 9, с. 490, 494, 503, 504]. В 1757 году А. Т. Болотов, находясь на военной службе в Пруссии, был назначен переводчиком к генерал-губернатору Н. А. Корфу, а в 1762 году в той же должности — к преемнику последнего генерал-губернатору В. П. Суворову [209]. В 1762 году П. И. Панин писал из действующей армии своему брату Н. И. Панину: «...мой любезный друг, не возможно ли вас потрудить доставить мне из Иностранной коллегии или откуда из другого места, какого молодого человека в штаб мой в секретари, который бы хотя набело переписывать правильно и грамматически умел» [71, с. 83]. В 1771 году фельдмаршал П. А. Румянцев с подобной просьбой обращался к Н. И. Панину: «Ваше Сиятельство персонально изволите знать майора Вильда, который взыскан князем Николаем Васильевичем Репниным и был у него адъютантом, и котораго я взял по его рекомендации к исправлению у меня переписки на французском и немецком языках, в которых он, сколько я судить могу, больше посредственнаго имеет искусства... Прошу... чтоб он был переименован чином штатским к иностранной коллегии и оставлен в настоящее время при мне для ведения корреспонденции иностранной» [87, т. 9, с. 429].
Обратимся к другим персоналиям, известным и малоизвестным, профессиональная деятельность которых также дает некоторое представление об использовании ИЯ в военном делопроизводстве. При Елизавете Петровне переводчиком Канцелярии главной артиллерии был Федор Пейч [199, с. 248]. Я. Дашков в 1770 году состоял в должности секретаря в штабе генерал-фельдмаршала П. С. Салтыкова [215, с. 243]. В конце века переводчиком при Артиллерийской экспедиции был Н. М. Астафьев [209]. В 1788 году Ф. П. Львов был назначен «для производства письменных дел» в канцелярию генерал-фельдмаршала П. А. Ру-мяттттйпя-.Чядунайского. До этого он служил в Коллегии иностранных дел [231, с. 281]. Секунд-майор Л. А. Изот в 1792 году занимался переводами в Военной коллегии [92, с. 631]. Переводчиком в штабе А. В. Суворова в 1790 году служил П. А. Вернадский [там же, с. 620].
Специалисты по переводу были постоянно востребованы и в российском флоте. В 1761 году капитан-лейтенант И. А. Борисов как знающий ИЯ был назначен адъютантом к командующему эскадрой вице-адмиралу Полянскому [209]. Необходимость знания ИЯ для русских морских офицеров объяснялась тем, что часть не только высшего, но и среднего командного состава флота комплектовалась из иностранцев. Обратимся к требованиям, которые предъявлялись в 1763 году к языковой подготовке нанимаемых в российский флот английских офицеров: «Они же бы были искусны в морской архитектуре и в экономии корабельной, а напоследок могли бы достойными членами быть в управлении нашего адмиралтейства, и чтоб, кроме своего природного языка, говорили французским или немецким языками» [87, т. 7, с. 275]. Это еще раз свидетельствует о том, что французский и немецкий языки были в российском флоте «рабочими» языками, выполняя одновременно функции межнационального общения.
С максимальным «иноязычным» напряжением работала походная канцелярия А. В. Суворова. В 1794 году он, разрабатывая план военных действий против Турции, обещал прислать его адмиралу X. Рибасу на французском языке [92, с. 263]. Во время Итальянского и Швейцарского походов Суворов переписывался с австрийским генералитетом — эрцгерцогом Карлом и императором Францем на немецком языке [там же, с. 333, 334, 351, 355]. Впрочем, эрцгерцогу он писал и на французском языке [там же, с. 363, 366]. На нем же Суворов корреспондировал полномочному министру Великобритании во Флоренции Уильяму Виндгему, а также Гамильтону Нельсону [там же, с. 345, 346, 377]. Во время Итальянского и Швейцарского походов при Суворове находились дипломатические чиновники — надворный советник Л. Ф. Трефорт и барон А. Я. Бюлер [там же, с. 750, 752]. Руководил походной канцелярией Суворова немец Е. Б. Фукс [там же, с. 424]. Тем не менее увлечение военных чинов письменной корреспонденцией однажды послужило поводом для раздражения будущего генералиссимуса. В письме к командующему русскими войсками в Польше А. И. Бибикову от 14 февраля 1772 года Суворов так объяснял поведение полковника В. В. Штакельберга, допустившего преступную халатность и позволившего польским конфедератам во главе с французскими офицерами захватить краковский замок: «...он из числа избалованных Иваном Ивановичем Веймарном переписками с ним на иностранных языках... с принятия его полку шпаги никогда не вынимал» [там же, с. 21]. В этот же день Суворов написал письмо самому Веймарну частью на немецком, частью на французском языках [там же, с. 14—15]. 31 марта 1789 года на имя адмирала В. Я. Чичагова поступил именной рескрипт, фактиче
ски инструкция для предстоящих боевых действий, где, в частности, говорилось: «...для дел же, сохранения тайны и особенной осторожности требующих, прилагаются при сем цифирные на российском и французском языках ключи с наставлением, как их употреблять» [103, с. 228]. Это еще одно подтверждение того, что французский наряду с русским был языком военно-административного управления.
Практика составления документов на французском языке продолжилась и в период Наполеоновских войн. Например, в 1805—1806 годах генерал-адъютант князь П. П. Долгоруков составлял на французском языке донесения императору Александру I [192, с. 84—94, 97—101]. На этом же языке написаны письма короля Пруссии Фридриха Вильгельма III в адрес генерал-лейтенанта Толстого [там же, с. 95] и генерал-лейтенанта Л. Л. Бенигсена [там же, с. 96]. Интересно, что письмо Бенигсе-ну от 6 декабря 1805 года прусский король пишет по-французски, а письмо от 9 января 1806 года ему же — по-немецки [там же, с. 126]. На французском языке генерал-адъютант П. П. Долгоруков переписывался со своим прусским коллегой генерал-адъютантом Клейстом [там же, с. 129—130]. 25 августа 1812 года накануне Бородинского сражения командующий артиллерией 1-й армии генерал-майор граф А. И. Кутайсов пишет на французском языке знаменитый приказ, который широкой публике известен только в переводе: «Подтвердить от меня во всех ротах, чтобы они с позиций не снимались, пока неприятель не сядет верхом на пушки... Артиллерия должна жертвовать собою; пусть возьмут вас с орудиями, но последний картечный выстрел выпустить в упор». В то время, многозагадочное для нас в языковом отношении, никому из военных начальников и в голову не приходило поправить генерала, представившего приказ своим частям не на родном языке, а на языке вражеской армии. Впрочем, непосредственно до артиллерийских рот он доводился на русском языке, для того и существовали военно-походные канцелярии с штатом военных переводчиков. Только с учетом этих фактов становится понятным, почему в Царском Селе на арке Главного штаба в честь войск, возвращавшихся из военного похода, Александр I приказал сделать надпись на французском языке: «А mes chers compagnons d’armes» («Моим боевым соратникам») [186, с. 628].
Большое количество переводчиков трудилось в Адмирал-тейств-коллегии, которая являлась высшим органом управления военной и административно-хозяйственной деятельностью российского военного флота. Она ведала его снабжением, военно-морским образованием, снаряжением морских экспедиций, гидрографическими и картографическими работами. Известно, что с 1722 года в Адмиралтейств-коллегии трудился переводчиком
Б. Берх. В конце века в этой же должности работали А. В. Колмаков [216, с. 104], С. С. Бобров [208, с. 11], Я. Санглен [103, с. 660], М. С. Степанов [там же, с. 728], Ф. В. Каржавин [216, с. 48]. Последний был принят в Адмиралтейств-коллегию на должность «англо-американского переводчика» после своего многолетнего пребывания в Новом Свете.
3.4.	Немецкий язык как язык управления в Лифляндии, Эстляндия и Курляндии
Языковая политика России, затрагивающая национальные отношения внутри страны, не была единой. Она зависела от регионов, от необходимости решения текущих внутриполитических проблем.
Немецкие феодалы окончательно овладели территорией Латвии в конце XIII века. С 1621 года Рига и вся современная Латвия принадлежали уже Швеции. Однако исторически местное дворянство использовало в официально-бытовом общении немецкий язык. В результате Северной войны Эстляндия и Лиф-ляндия отошли к России, а Курляндия осталась за Речью Посполитой, хотя находилась уже под сильнейшим политическим влиянием России. В культурном отношении Лифляндия, Эстляндия и Курляндия являлись «продолжением» протестантской Северной Европы.
Петр I сохранил немецкому дворянству в Прибалтике все прежние права и привилегии, что дало возможность местным властям продолжать использовать в делопроизводстве и в других сферах общественной жизни наряду с латынью немецкий язык. Определенная политическая автономия этого региона от России была в том числе и языковой.
Пересекавший в 1759 году Курляндию подпоручик Б. М. Салтыков в своем путевом журнале записал: «Мужики говорят по-латышски, иные разумеют по-полски и по-немецки» [цит. по: 199, с. 223]. Характерно, что местное население практически не говорило по-русски. К концу XVHI века доля немецкоязычного населения в Прибалтике стала постепенно сокращаться, а русскоязычного — расти. Однако этот процесс был довольно медленным, о чем свидетельствует указ Сената от 9 сентября 1773 года. Ценное для нас замечание по данному вопросу оставил Ф. Ф. Вигель, вспоминавший рижского губернатора А. А. Беклешова, назначенного на эту должность в 1773 году: «Воспитанный в кадетском корпусе вместе с отцом моим, в такое время, когда юношество училось немецкому языку более, чем французскому, он знал его лучше других и для того был императрицей определен губернатором в
Ригу, где и пробыл он лет пятнадцать. Он имел от нее тайное поручение, которое он один только в. состоянии был выполнить: стараться познакомить немцев с русским языком и приучить их к нашим обычаям, законам и нравам» [16, кн. 1, с. 110]. Именно «благодаря хорошему знанию немецкого языка Беклешов сумел убедить местных дворян и бюргеров признать силу российских правительственных документов» [180, с. 37].
Судопроизводство в этих исторических областях велось на немецком и русском языках, в зависимости от того, на каком из них говорили участники судебной тяжбы или подследственный, т. е. было двуязычным. По этому поводу прибалтийский барон И. Ф. Беллингсгаузен писал Павлу I: «...обучаясь в течение службы на обоих языках, сим способом старался я приобрести нужное во всех сочинениях по судебным делам на провинциях... в общих империи законах сведение» [215, с. 78]. Беллингсгаузен начал свою службу в Лифляндском оберландгерихте с должности переводчика [209]. Переводчиками в Лифляндии работали и русские. С 1791 по 1796 год в должности переводчика в Лифляндском губернском правлении состоял выпускник Московского университета С. А. Дворяшев [215, с. 247].
Свобода вероисповедания и ведение делопроизводства на родном языке гарантировались законодательством. В статье 124 Жалованной грамоты городам (1785) говорилось: «...дозволяется иноверным... и иностранным свободное отправление веры... да все народы, в России пребывающие, славят бога всемогущего различными языками по закону и исповеданию праотцов своих» [207, с. 119]. В статье 127 читаем: «Буде в городе пять сот семей или более поселившихся... иностранных, то городовой магистрат дозволяется составить половину из российских, а другую из иностранных... и судить им [бургомистрам и ратманам. — Авт.] всякие дела... российским по российски, а иностранным на своем языке» [там же, с. 120].
Посетивший в 1799 году Ригу аббат Жоржель писал: «Город кишит иудейским племенем: они полезны, так как все знают по-немецки, а некоторые и по-французски и играют роль переводчиков. Они пристают к иностранцам с разменом дукатов» [39, с. 28].
В Риге, Ревеле и Митаве в XVIII веке большое количество учебной, научной, публицистической и духовной литературы издавалось на немецком языке. Одни только лютеранские катехизи-зы на этом языке были изданы в 1727, 1736, 1739, 1756, 1764, 1774, 1779, 1789, 1790, 1793, 1795, 1797 годах [91]. 27 июля 1800 года последовал Именной указ: «Рижскому содержателю типографии Миллеру привилегию печатания рижских немецких газет под названием Rigasche Anzeigen Высочайше утвердить» [90, с. 61].
3.5.	Переводчики в государственных учреждениях
По Генеральному регламенту 1720 года в состав любой коллегиальной канцелярии обязательно входил переводчик: «Пере-вотчика должность в коллегиях есть, чтоб он все оное, что до коллегии касается... из иностранного языка на русский явственно и ясно переводил, дабы сенс [смысл. — Авт.] справедлив и мнение [содержание. — Авт.] подлинного писма в переводе согласно было... довольно будет, когда при каждой коллегии один в российском и немецком языках весьма искусной переводчик обретатися будет, кроме иностранных государств Коллегии, которая болши во всяких языках искусных переводчиков требует и когда переводчику какое дело для переводу дано будет, то ему по должности своей толь скоро переводить, како возможно по состоянию дела и нужды...» [цит. по: 40, с. 114]. Итак, переводчики должны были переводить не только точно, но и быстро.
При Петре I поступление на государственную службу и продвижение по служебной лестнице зависели не только от происхождения, но и от способности, знаний и выслуги. Табель о рангах (1722) четко разделяла государственную службу на военную, гражданскую (статскую) и придворную. В связи с изучаемым нами аспектом деятельности государственных учреждений необходимо определить статус переводчиков в них. По упомянутому законодательному акту переводчики Военной, Адмиралтейской и Иностранной коллегий приравнивались к 10-му классу. Их чин был выше, чем у переводчиков других коллегий, которые по табели относились к 13-му классу. Самое высокое положение занимали переводчики Сената, которые относились к 9-му классу. В этот же класс были включены «профессоры при академиях» [там же, с. 395]. Принадлежность уже к 10-му классу предполагала получение личного дворянства. Следующей должностной ступенькой по Табели о рангах для переводчика была должность секретаря. В Именном указе от 25 июля 1744 в честь заключения вечного мира со Швецией, в частности, говорилось: «Иностранной коллегии переводчиков Бехтеева и Иванова в секретари» [70, с. 207].
На протяжении столетия переводчики были востребованы при любом правлении, особенно в начале века. Переводчик требовался практически каждому приезжавшему впервые в Россию иностранцу. В начале XVIII века западноевропейские языки в Петербурге преподавали в школе, открытой при городской канцелярии. Молодых россиян обучали итальянскому, голландскому и немецкому языкам. Будущий русский архитектор М. Г. Земцов после курса языковой подготовки в 1710 году изучал архитектуру у итальянского мастера Д. А. Трезини, что видно из следующего документа: «...впрошлом 710 году поуказу ве-116
ликаго государя ис санкт Питер Бурской канцелярии прислан в канцелярию городовых дел обученой италианского языка ученик Михайло Земцов; ионой ученик отдан исканцелярии городовых дел кархитекту Трезину» [цит. по: 142, с. 102]. Будущий русский архитектор обрусевший немец И. Я. Бланк состоял с 1717 года, как он пишет, «прибывшем архитекторе Матернови вучениках и для переводу немецкаго языка» [там же, с. 107]. После смерти Матернови в 1719 году Бланк подал челобитную с просьбой назначить его переводчиком и учеником к немцу Н. Гербелю. Первые русские зодчие становились специалистами благодаря своей переводческой деятельности, которая позволяла осваивать профессию «с листа», занимаясь письменными и устными переводами, а значит, досконально вникая в суть дела.
Такой же способ первоначальной подготовки специалистов практиковался и в кораблестроении. В 1711 году на русскую службу был принят французский кораблестроитель Морис Пан-галой. Говорил он только по-французски. К нему была приставлена группа учеников-корабелов, в частности Гаврила Окунев и Иван Гамбург [129, с. 75]. Последний был из семьи учителя танцев при дворе Петра I француза Степана Гамбурга. По совету императора отец определил его корабельным учеником. Интересно, что не Иван Гамбург, а Гаврила Окунев стал любимцем М. Пан-галоя и его личным переводчиком во всех переговорах с адмиралтейским начальством [там же, с. 76].
За неимением возможности провести специальные архивные изыскания обратимся к отдельным опубликованным фактам, персонифицирующим должность переводчика в разных государственных учреждениях и подтвердающим тем самым их наличие в штатном расписании этих учреждений. Главным источником по этому вопросу нам служил «Словарь русских писателей XVIII века» (в 2 томах) [215; 216].
Сенат. Переводчиком Сената служил с 1756 года преподаватель русского и немецкого языков Сухопутного шляхетского кадетского корпуса, его выпускник А. С. Волков [215, с. 166]. С 1766 по 1770 год сенатский переводчик И. П. Пырский занимался переводами документов, касающихся Лифляндии, т. е. переводил преимущественно с немецкого и на немецкий язык [216, с. 507]. С 1769 по 1776 год переводчиком в Сенате работал С. И. Волков, ранее служивший в канцелярии академии наук [215, с. 170].
Синод. По штату 1722 года в Синоде было 6 переводчиков [18, с. 259]. Переводчик Коллегии иностранных дел Ф. И. Анохин в 1721 году был переведен в Синод канцеляристом, затем переводчиком [209].
Медицинская коллегия. В 1781 году должность переводчика в Медицинской коллегии занял Д. М. Огиевский [216,
с. 377]; с 1795 года — В. Я. Джунковский [215, с. 261]. Учитель немецкого и русского языков Санкт-Петербургской хирургической школы М. О. Парпура работал по совместительству с 1787 года переводчиком в первой (экономической) экспедиции Медицинской коллегии [216, с. 412].
Канцелярия от строений Ее Императорского Величества домов и садов. Я. Б. Княжнин с 1757 по 1762 год состоял в должности переводчика в Канцелярии по строению домов и садов, где «по многим происходящим... текущим делам переводы переводил на немецком, французском и итальянском языках» [там же, с. 70—71]. В 1762 году он перешел на военную службу в «немецкие секретари» в штаб генерал-фельдмаршал а К. Г. Разумовского. В 1777 году Княжнин вновь служил переводчиком в Канцелярии от строений [там же, с. 73]. В 1776 году Сенат произвел переводчика академии наук немца К. И. Таблица в переводчики первых трех коллегий — Адмиралтейской, Военной и Иностранных дел — и назначил помощником директора Астраханской садовой конторы [209].
Типография Московского университета. Должность переводчика и корректора была изначально в типографии Московского университета. В 1782 году ее занял выпускник Московского университета А. А. Петров, знавший греческий, латинский, немецкий, французский и английский языки [216, с. 423—424]. В 1785 году переводчиком с немецкого и французского языков в типографию был принят выпускник Рязанской духовной семинарии и Московского университета Д. И. Дмитревский [215, с. 264]. В издававшейся при Московском университете газете «Московские ведомости» переводчиком иностранных материалов работал Л. Я. Давыдовский [там же, с. 237].
Главное почтовое управление. В 1798 году переводчиком служил некто Осипов [69, с. 221]. Переводчиком Главного почтового управления с 1790 по 1796 год был Н. П. Ошков. С 1796 года он работал одновременно в Секретной почтовой экспедиции [216, с. 391]. Г. Н. Городчанинов с 1801 года состоял в должности переводчика при почт-директоре [215, с. 221].
Придворная контора. Сын обер-секретаря Сената Е. Ф. Гордин был определен протоколистом в Придворную контору, где с 1789 года исполнял также обязанности переводчика [там же, с. 218].
Санкт-Петербургская полиция. В ее штат по уставу 1798 года помимо секретарей входили: 1) переводчик 9-го класса при начальнике полиции и военном губернаторе; 2) переводчик 9-го класса при обер-полицмейстере [95, см. прил.]. Если не переводчиком, то знатоком французского языка был адъютант коменданта Петербурга генерал-лейтенанта Свечина, о котором вспоминал в 1799 году аббат Жоржель, приехавший со спутниками
забрать свои паспорта: «Разговор разбудил адъютанта; он вскочил и подошел к нам; он говорил по-французски» [39, с. 64]. При Санкт-Петербургской полиции переводчики были в течение всего XVIII века, поскольку, по сведениям А. Л. Шлецера и И. И. Георги (приводим данные по работе Л. Н. Семеновой), уже в 1760-е годы из 8—9 жителей Петербурга 1 был иностранец [213, с. 20].
Обер-полицмейстерская контора в Москве. И. В. Коро-стовцев служил в ней переводчиком с 1776 по 1782 год [216, с. 129].
Петербургская торговая таможня. С 1764 по 1795 год в должности переводчика при Петербургской торговой таможне состоял сын переводчика Коллегии иностранных дел П. М. Але-динский [215, с. 25].
Мануфактур-коллегия. В московской Мануфактур-коллегии с 1755 года и до своей кончины переводчиком работал выпускник Сухопутного шляхетского кадетского корпуса И. В. При-клонский [216, с. 487]. 19 июля 1761 года последовал приказ куратора Московского университета И. И. Шувалова директору университета Мелиссино: «Во исполнении присланного ко мне из... сената указа... изволите выбрать из благородных учеников или из студентов достаточно знающих французский и немецкий язык для определения в Мануфактур-коллегию переводчиком с надлежащим жалованьем» [31, т. 1, с. 218]. С 1763 по 1765 год переводчиком в Мануфактур-коллегии служил Я. Дашков [215, с. 243], а с 1772 по 1773 — Н. И. Евреинов [там же, с. 291].
Коммерц-коллегия. Приведем частично текст промемории, присланной в январе 1738 года из Коммерц-коллегии в академию наук: «Сего генваря 10-го дня... из правительствующего сената присланы выписанные из-за моря о банкротах, как с ними тамо поступают, правы [юридические документы. — Авт.], между которыми сообщены выписанные из Англии, токмо на российский язык не переведены... не переведены для того, что от той коллегии [иностранных дел. — Авт.] объявлено, что того языка переводчика в оной коллегии нет. А как известно, что при академии наук переводчики имеются... А буде на российский язык перевесть тех прав некому, то-б академия наук благоволила приказать перевесть на французский или на немецкий и о переводе сообщить оныя в коммерц-коллегию немедленно... Граф Платон Мусин-Пушкин» [56, т. 3, с. 608]. Адъюнкт Михаил Малорадов получил приказ перевести «аглинцкие правы» сначала на французский язык. Из приведенного примера следует, что в Коммерц-коллегии не было переводчика с английского языка, но были переводчики с французского и немецкого языков, которые уже самостоятельно, без помощи академии наук перевели эти документы на русский язык. Этот факт лишний раз под
тверждает, что в российской общественно-языковой практике XVIII века французский и немецкий языки очень часто выступали в роли языков-посредников.
Камер-коллегия. С 1764 по 1765 год переводчиком Камер-коллегии служил В. Т. Золотницкий [215, с. 340].
Герольдмейстерская контора (Департамент герольдии). С 1769 по 1773 год переводчиком в Герольдмейстерской конторе был И. Д. Прянишников [216, с. 505]. С 1797 по 1802 год переводчиком, а затем асессором в Департаменте герольдии служил В. М. Попов [там же, с. 466].
Комиссия об учреждении народных училищ. Уже на первом заседании 13 сентября 1782 года комиссия постановила: «...для ведения журналов и для других письменных дел... приискать способного человека, который бы при том знал и некоторые из употребительнейших иностранных языков, для могущих случаться по делам текущим переводов, как то особливо языки немецкий и французский» [69, с. 115].
Тайная канцелярия. С 1796 года в должности переводчика Тайной канцелярии состоял Н. П. Осипов [216, с. 391].
Губернские канцелярии. Должности переводчиков существовали и в губернских канцеляриях. Так, например, И. К. Го-леневский служил с 1770 года переводчиком с латинского и польского языков в Псковской губернской канцелярии [215, с. 199]. В 1779 году он был определен переводчиком в Курское наместничество [там же, с. 200].
Трудно сказать, была ли должность переводчика на Санкт-Петербургской заставе, о посещении которой в 1799 году писал аббат Жоржель: «Офицер, заведывавший почтой, не знал ни по-французски, ни по-немецки, но молодой офицер-письмоводитель канцелярии говорил по-французски и служил нам переводчиком; нас долго распрашивали о цели нашего путешествия; наконец, после получасового разговора нас отпустили» [39, с. 62]. Даже если упомянутый офицер канцелярии и не занимал официально этой должности, то с функцией переводчика в разговоре с аббатом он справился.
Церемониймейстерская часть двора систематически направляла переводчиков в театры для обеспечения порядка при рассаживании зрителей. Из «Журнальных записок 1750 года» по церемониальной части: «По приезду оных министров [послов. — Авт.] церемонии мейстер находился в оперном доме с переводчиком Решетовым, который стоял на крыльце, чтоб им в приезд их дорогу в театр показывать. И как посол приехал, то ему переводчик Решетов... двери, как в ложу, так и в партер показывал с представлением, которое место он за лутчее избрать изволит» [93, ч. 1, с. 159].
3.6.	Российская дипломатия
На рубеже XVII—XVIII веков необычайно возросли масштабы дипломатической работы. Резко увеличилось число государств, с которыми России приходилось иметь дело. Длительные переговоры по важным международным делам требовали открытия постоянных дипломатических представительств сразу во многих странах. Интенсивность переговоров, дипломатическая переписка повышали уровень требований к языковой подготовке российских полномочных представителей и переводчиков. Именно на дипломатии, по мнению Н. Н. Молчанова, сильнее всего сказывались последствия многовековой изоляции русского государства от Европы. Желание Петра I поставить на этот ответственный пост русских наталкивалось на то, что людей, обладавших опытом дипломатической работы и знавших ИЯ, было мало. Таких дипломатов, как А. А. Матвеев, Б. И. Куракин, П. А. Толстой, Г. Ф. Долгоруков, П. А. Голицын, явно не хватало. Куракин и Долгоруков перешли на дипломатическую службу, оставив военную. Куракин во время Полтавской битвы командовал Семеновским полком. Долгоруков был участником Азовских походов. Нехваткой кадров можно объяснить взятие на русскую дипломатическую службу в 1702 году международного авантюриста тайного советника И. Р. фон Паткуля, который параллельно с выполнением данных ему поручений систематически компрометировал русских дипломатов в Европе перед царем. В частности, он пытался опозорить русского посла в Варшаве Г. Ф. Долгорукова, доказывая, что «из-за незнания иностранных языков он пользуется подозрительными переводчиками и следовательно ему нельзя доверять государственных тайн» [188, с. 181]. Трудно судить о степени владения Г. Ф. Долгоруковым ИЯ. В числе первых стольников он был отправлен за границу. Полномочным представителем в Польшу Долгоруков был назначен в 1700 году в возрасте 44 лет. Свой пост в Варшаве с небольшими перерывами он занимал на протяжении 20 лет. Английский посланник Ч. Уитворт считал, что он «обладает здравым умом, хорошими манерами, скромен и честен» [94, с. 26, 76]. Известна характеристика Долгорукова, которую дал неизвестный немецкий дипломат: «Он говорит по-латински как римлянин» [87, т. 34, с. 82]. Если верить этому свидетельству, то латинский язык Долгорукова был безупречен. Однако в любом случае Паткуль «бил в центр мишени»: какой же ты дипломат, если не владеешь или в недостаточной степени владеешь нужными для дипломата языками.
Полтавская победа укрепила авторитет России. Страна уверенно вошла в систему международных отношений. После Полтавы сложные дипломатические дела вели П. П. Шафиров в Стам
буле, А. А. Матвеев в Гааге (с 1712 г. в Вене), В. Л. Долгоруков в Дании (с 1720 г. в Париже и с 1722 г. в Варшаве), Г. Ф. Долгоруков в Польше, А. Головкин (сын канцлера Г. И. Головкина) в Берлине, А. И. Дашков в Стамбуле (1719), П. И. Ягужинский в Вене (с 1720 г.), М. П. Бестужев-Рюмин в Лондоне (1720), А. Куракин (сын Б. И. Куракина) в Париже (1722), И. И. Не-плюев в Стамбуле (1720), А. П. Волынский в Персии (1715), Л. Измайлов в Китае (1719).
Часть российских дипломатов составляли иностранные подданные России. В 1717 году начались длительные переговоры со шведами. Петр I поручил их ведение обрусевшему шотландцу ученому Я. В. Брюсу, сподвижнику русского царя еще со времен Азовских походов и выходцу из Вестфалии немцу А. И. Остерману, до этого момента уже полтора десятка лет находившемуся на русской дипломатической службе [188, с. 351]. Последний начал свою карьеру переводчиком и составителем дипломатических документов в походной канцелярии Петра I. Во время переговоров со шведами Остерман вел переписку с П. Шафировым на немецком языке, которым последний владел в совершенстве [там же, с. 355].
К 1720 году Коллегия иностранных дел насчитывала 120 сотрудников, «не считая персонала заграничных представительств, число которых превысило два десятка» [там же, с. 404]. К концу царствования Петра I русская дипломатия стала четко действующей частью государственного механизма. Во время Северной войны Коллегия иностранных дел вела свое делопроизводство на 16 языках [15, вып. 6, с. 1077]. Факты свидетельствуют, что языковой аспект русской дипломатической службы сбоев практически не давал.
Принципы международного права, методы и приемы дипломатической деятельности могли реализовываться только в форме языков международного общения, прежде всего латинского и французского. В начале XVIII века латынь все еще оставалась языком не только западноевропейской науки и культуры, но и дипломатии. Начало столетия было кратковременным периодом относительного паритета между латинским и французским языками в международных делах, хотя функции между ними были разделены. Французский все более использовался в переговорах, а тексты договоров до 1714 года продолжали заключаться на латинском языке, как, например, Ништадт-ский мир. При заключении Рисвикского мира между Францией и Аугсбургской лигой (1697) немецкие дипломаты протестовали против одного из документов, составленного французской стороной на родном языке, пока он не был переведен на латинский [188, с. 88].
В России конца XVII — начала XVIII века было немало
людей, владевших латынью в совершенстве. Помимо переводчиков Посольского приказа в этом отношении следует назвать В. В. и Б. А. Голицыных, А. А. Матвеева, И. А. Мусина-Пушкина, Г. Ф. и В. Л. Долгоруковых, П. В. Постникова, Ф. Поликарпова, Т. и П. Савеловых [133, с. 35; 155, с. 187]. Большинству русских дипломатов приходилось изучать французский и другие европейские языки «по ходу дела». Многие были вынуждены периодически менять страну пребывания и, соответственно, изучать новые языки. Так, В. Л. Долгоруков пробыл в Париже 13 лет (1687—1700), куда он отправился в составе свиты своего дяди князя Я. Ф. Долгорукова. С 1700 по 1706 год он состоял при русском после в Польше, другом своем дяде — Г. Ф. Долгорукове, которого затем сменил на его посту. С 1707 по 1720 год В. Л. Долгоруков служил полномочным представителем в Дании, после чего был направлен во Францию [168, с. 198]. А. А. Матвеев, находясь в качестве посла в Западной Европе более полутора десятка лет, знал ИЯ, но свободно говорил из них только на латыни [117, с. 206]. В связи с этим интересен следующий факт. В 1705 году Матвеев на встрече с министром иностранных дел Франции Торси объяснил ему обстоятельства своего прибытия и, как он пишет: «...приобщил перевод с грамоты его царского величества, писанной к королю, которая переведена была для подлинного королю ведома по французски, для того, что король по латыне не умеет» [55, с. 71]. Матвеев не без гордости упрекнул Людовика XIV в незнании латинского языка, но умолчал, что языком дипломатии практически в равной степени с латынью был в то время и французский язык, которым он не владел в достаточной степени. На аудиенции он говорил с королем по латыни. По этой причине был вызван в качестве переводчика один из духовников короля, который, однако, по словам посла, «королю учтиво донес себя известна быть языка латинского, но не бегла в разговоре, чему король довольно усмехи-вался, нашедши при своем великом дворе в своих духовных особах умеренной науки человека» [там же, с. 82]. При отъезде Матвеева из Парижа ему была вручена отпускная грамота на французском языке, которую он затем перевел на латинский [там же, с. 15]. Находясь в Париже, посол, как отмечают историки, составлял письма и записки не только на латыни, но и на французском языке, что позволяет полагать, что он рассчитывал во время своего пребывания в Париже научиться говорить по-французски [там же, с. 10].
Недостаточное владение русскими дипломатами французским языком на рубеже веков, вероятно, объяснялось относительной закрытостью России от Европы, из-за чего особенно в делопроизводстве Посольского приказа был более распространен латинский язык. Матвеев посетил Сорбонну и со знанием дела
подметил орфоэпические особенности французской латыни: «В то время в сале учитель собрания их изъяснял догматы богословия... в сильных терминах по латыне, но за выговором мягкаго наречия французскаго не токая светлость латыне изображал ася, как иныя народы, особливо же северныя тот латинский язык краснословят» [там же, с. 213].
В письменной форме латинский язык продолжал и в последующие десятилетия использоваться в европейской дипломатии. При Анне Иоанновне в Кабинете Ее Величества было «много работы по переводу с русского языка на французский, немецкий, польский и латинский и обратно» [18, с. 11]. В 1737 году при Кабинете Анны Иоанновны трудились 7 переводчиков.
Следующее поколение российских дипломатов уже свободно владело французским языком. Русский посланник в Англии А. Кантемир в одной из реляций 1732 года в Петербург писал об английском писателе и дипломате Горацио Валполе и государственном канцлере и тайном королевском советнике Роберте Вал-поле: «...оба брата Валполов всячески меня удовольствовать стараются... с Горасом Валполом то у него, то у меня часто видимся, что можно делать и с его братом, еслиб он знал по французски или я по аглински, понеже кроме сего ни на каком языке свободно экспликоваться не может» [46, т. 1, с. 54]. Заметим, что великовозрастный государственный канцлер не знал французского языка. Факт почти неслыханный для английской аристократии, «помешанной» в то время на французском языке. Отметим, что к моменту написания этой реляции Кантемир прожил в Англии всего восемь месяцев.
Использование французского языка российской дипломатией быстро набирало силу. Прибывший в Россию в 1728 году испанский посланник Дук де Лирия отчитывался перед своим правительством о дне вручения верительных грамот Петру II: «Речь свою я говорил на кастильском языке, еще поутру подав барону Остерману копию с нее с латинским переводом. Лишь только я кончил, царь сказал слова два Остерману, — и тот отвечал мне по-русски, прислав мне после копию ответа на французском языке» [36, с. 30]. Характерно, что оказавшийся в 1732 году в такой же ситуации русский посланник в Англии А. Кантемир при вручении верительных грамот английскому королю произнес речь не на государственном, т. е. русском языке, а на французском. Ответная речь короля также прозвучала на французском языке [46, т. 1, с. 4]. 29 июня 1741 года русский полномочный министр в Англии П. Г. Чернышев, вручая верительную грамоту датскому королю Христиану VI, произнес краткую речь на французском языке. В ответ король приветствовал русского посланника на этом же языке [199, с. 269]. 30 сентября этого же года Чернышев был представлен английскому королю Георгу II.
Взаимные приветствия были произнесены также на французском языке [там же, с. 271].
Произносить ответную речь иноземному послу при вручении последним верительных грамот на русском, т. е. государственном языке, было определено «Церемониалом для чужестранных послов» (1744) [77, т. 12, с. 58—71]. Впрочем, русские самодержцы иногда сами нарушали это правило. 21 октября 1762 года английский посланник при русском дворе граф Бу-кингамширский писал в Лондон: «...секретарь князя Голицына был у меня сегодня утром, а после того я был у него и вручил ему копию с моих верительных грамот и с речи, которую я намерен сказать Е.И.В-ву при первой моей аудиенции. Мне кажется, ему бы хотелось, чтобы это приветствие было произесено по-французски, так как, как он заметил, в таком случае Императрица могла бы отвечать мне на том же языке. На это я возразил, что в силу данной мне инструкции я должен был сказать это по-английски» [87, т. 12, с. 43]. Уже 25 октября английский посланник направил в Лондон очередной отчет: «Вчера я имел честь первой частной аудиенции у Императрицы... Предъявив верительную грамоту Его Величества, я сказал по-английски приветствие, копию с которого прилагаю... Императрица отвечала мне по-русски; я просил перевода ее слов и мне его обещали» [там же, с. 47]. Таким образом, несмотря на абсолютное преобладание в дипломатических переговорах французского языка одновременно соблюдалась практика обязательного использования государственного языка.
Донесения своему правительству Кантемир и другие российские посланники в основном составляли на французском языке, поэтому его знание для всех сотрудников Коллегии иностранных дел и статс-секретарей было главной потребностью. Так, 26 февраля 1789 года А. В. Храповицкий в своем дневнике сделал запись: «Переписывал собственноручное на французском языке письмо императрицы к графу Воронцову в Лондон» [99, с. 256]. Впрочем, назначенному в 1765 году в Кадикс российскому консулу И.-Фр. Бранденбургу указ Коллегии иностранных дел был направлен на немецком языке ввиду того, что он был природным немцем [230, ч. 1, с. СХСХ]. Записку же о пользе торговли между Испанией и Россией Бранденбург послал в Комиссию о коммерции уже на французском языке [там же, с. CXCVI]. На этом же языке в 1789 году было разослано письмо вице-канцлера Остермана всем российским генеральным консулам и консулам в Европе [там же, с. CCXXV].
При цитировании в дипломатических донесениях прямой речи, исполненной на французском языке, ее на родной язык, как правило, не переводили. В своем очередном донесении в Лондон в ноябре 1762 года на английском языке английский
посланник переходит на французский язык в том месте, где он передает слова вице-канцлера А. П. Бестужева-Рюмина, сказанные ему по поводу возобновления союзного договора именно на этом языке [87, т. 12, с. 54]. Эту же практику использовавали и русские дипломаты. В Именном указе от 3 декабря 1787 года говорилось, что во взаимной переписке российские дипломаты должны использовать русский язык, «исключая только тот случай, где существо дела предстоящего к их донесению, взыскивать будет точного сохранения слов, употребленных при трактовании оного» [77].
Зашифрованная дипломатическая почта переводилась в Коллегии иностранных дел не только на русский, но и на французский языки [26, с. 9]. Все иностранные представительства при русском дворе отправляли депеши своему правительству на французском языке. Родной язык использовали только испанцы [36, с. 6]. Кстати, в Пруссии французский язык оставался «рабочим» языком Министерства иностранных дел вплоть до середины XIX века. Процитированный выше указ от 3 декабря 1787 года, вероятно, впервые в российской дипломатической практике XVIII века предписывал всем «природным» российским представителям за границей писать донесения на имя императрицы и в Коллегию иностранных дел уже на русском языке. Однако инерция, набранная в европейской дипломатии французским языком, была огромна. Так, 1 июля 1788 года князь Г. А. Потемкин направил из-под Очакова реляцию императрице об успешных действиях русских войск на русском языке, а в российские представительства за рубежом — на французском языке [102, с. 78]. Впрочем, такая языковая двойственность была понятна. Реляции за рубеж предназначались не столько для русских послов, сколько для информирования правительств европейских стран и общественности о ходе Русско-турецкой войны в выгодном для России свете. Именно поэтому дипломатические документы переводились и на немецкий язык. Из характеристики на унтер-библиотекаря академии наук Ивана Тауберта, отправленной в Сенат в 1743 году: «Сверх того... отправлял он присылаемые для переводу с российского на немецкий язык реляции, посольские церемониалы, манифесты, указы и другие сим подобные дела, которые для знания иностранных государств на немецком языке публиковать в печать надлежало» [56, т. 5, с. 1023].
Важная роль в дипломатических отношениях любого западноевропейского государства с Оттоманской Портой принадлежала итальянскому языку. Свободно владел этим языком Б. И. Куракин, посланный в 1696 году в Италию вместе с другими молодыми дворянами учиться морскому делу [127, с. 7]. В 1712 году П. Шафиров, находясь в Стамбуле в фактическом заключении и готовя мирный договор с Турцией, направил письмо Петру I 126
через английского посла: «...при окончании дела своею рукою писал трактат на итальянском языке начерно и вымышляя всяким образом, как бы его сложить в такой силе, чтоб не был противен интересу вашего величества» [188, с. 294]. Далее Шафи-ров писал: «...голландский посол ездил несколько раз инкогнито к визирю, уговаривал его наедине и склонял к нашей пользе, потому что сам умеет говорить по-турецки» [там же, с. 294]. Именно дипломат лучше других мог оценить, что знание языка страны пребывания всегда является дополнительным козырем в дипломатической игре. Во время пребывания Петра I в Париже в 1717 году к нему на аудиенцию пожаловал папский нунций. Он держал речь по-итальянски, «на которую тем же языком отвечал вице-канцлер Шафиров» [79, с. 12]. В сношениях с Портой итальянский язык использовался русскими дипломатами в течение всего XVIII века. Так, 8 апреля 1755 года, готовясь к встрече турецкого посланника, вице-канцлер М. И. Воронцов попросил узнать, каким образом на аудиенции в Константинополе русскому посланнику И. А. Щербатову перевели речь султана: сразу по-русски или сначала турецкий толмач пересказал все нашему послу по-итальянски [199, с. 108]. Протоколы предварительных переговоров перед подписанием Кючук-Кайнарджий-ского мира составлялись также на итальянском языке [3, т. 34, с. 435].
Изначально переводчики Посольского приказа делились на две категории: собственно переводчики и толмачи. Толмачи осуществляли устный перевод, переводчики — письменный. Большинство переводчиков конца XVII — начала XVIII века были выходцами из приказных или иноземцами по происхождению: Н. Спафарий, Ю. Гивнер, А. Белобоцкий, А. Кревет, И. Шверен-берг, Н. Швимер, Ф. Шевкус, Кельдерман, Шуберт и др. Они занимались в основном составлением, редактированием и переводом дипломатических документов. У Петра I во время его первого путешествия за границу устным переводчиком на официальных и неофициальных переговорах был возглавлявший Великое посольство Франц Лефорт, а во время второго путешествия, когда царь был в Париже, — Б. И. Куракин. У абсолютного большинства российских дипломатов, особенно во второй половине XVIII века, устных переводчиков не было ввиду соблюдения конфиденциальности, к тому же многие из них, например канцлер А. И. Остерман, вице-канцлер П. П. Шафиров, начинали дипломатическую карьеру именно с должности переводчика.
Школа переводчиков при Посольском приказе была открыта И. Э. Глюком в 1703 году в Москве. Однако специалистов по переводу готовили и до ее открытия. С 1701 по 1703 год ректор одной из протестантских школ Немецкой слободы и одновремен-
но переводчик Посольского приказа Н. Швимер учил по указанию царя шестерых сыновей дьяков Посольского приказа шведскому, латинскому, немецкому и голландскому языкам [165, с. 312]. Этими учениками были В. Курдевский, С. Копьев, П. Губин, Ф. Богданов, С. Андреев и И. Грамотин. В 1703 году вместе с тремя сыновьями стольника Посольского приказа П. Я. Веселовского они были направлены для продолжения учебы в школу Глюка [там же, с. 313].
В 1717 году был выполнен очередной царский указ от 25 января 1716 года «О посылке в Кенигсберг молодых подьячих для научения немецкому языку» [77, т. 5, с. 194]. 14 из 33 выдержали экзамен в университет. По возвращении в 1720 году все они были определены на службу: одна часть стала работать в Коллегии иностранных дел, а другая была определена переводчиками в российские дипломатические миссии: П. Аргамаков и И. Ко-лушкин — в Данию, Г. Коробов и И. Панов — в Голландию, В. Яковлев — в Англию, К. Плаксин — в Берлин. М. Спешнев и С. Мальцев были назначены учителями переводчиков при Коллегии иностранных дел [170, с. 92—110].
В 1775 году Россия имела за рубежом шесть консульств: в Хельсингере, Бордо, Кадиксе (Испания), Персии, Лиссабоне и Лондоне [230, ч. 2, с. DLIV]. Первым требованием к профессиональной подготовке консулов было, разумеется, знание языка страны командирования. В 1759 году русский посланник в Дании барон Корф выступил с инициативой открыть российское консульство в Хельсингере. Он просил Коллегию иностранных дел «сыскать такого человека, который бы разумел потребные к тому языки и имел к тому способность» [там же, ч. 1, с. 254]. Русское правительство решило этот вопрос положительно: «...назначить к тому, по способности знания датского языка, переводчика иностранной коллегии Павла Алединского» [там же]. Полученная им от Коммерц-коллегии инструкция начиналась словами: «Инструкция... консулю переводчику...» [там же, ч. 2, с. CLXI]. В приведенном словосочетании отражены как прежняя, так и новая должность Алединского. Вероятнее всего, будущий консул обязывался совмещать функции консула и переводчика.
Нарвский купец Кильберг не был назначен в 1767 году российским консулом в Бордо из-за того, что плохо владел французским языком и не знал «тамошних поведений» [там же, ч. 1, с. 350]. Поэтому консулом стал шведский подданный Арвид Вит-фот, так как он «знает тамошние обстоятельства, язык, обхождения и обыкновения» [там же, с. 352]. Отсюда видно, какое значение руководство российской дипломатии придавало владению полномочными представителями ИЯ и фоновыми знаниями. Знать русский язык самому Витфоту было совершенно не-128
обязательно. В 1787 году он просил Коллегию иностранных дел прислать ему русского переводчика, который был нужен для систематического разбора споров капитанов с матросами русских судов: «...они постоянно жалуются друг на друга, — писал Вит-фот, — и капитаны тоже не знают русского языка» [там же. с. 357].
Образовательный ценз для поступавших на службу в Коллегию иностранных дел был самым высоким. В ней служили в основном лица, свободно владевшие как минимум двумя ИЯ. Карл Симолин, брат полномочного министра России во Франции И. М. Симолина, был определен в коллегию именно из-за «ученых им диалектов — латинского, французского и шведского» [228, с. 61]. Такой уровень могло обеспечить основательное домашнее образование или пансионное обучение, или учеба в привилегированных учебных заведениях. Так, Д. В. Волков, служивший в Коллегии иностранных дел с 1747 года переводчиком, ас 1749 года — секретарем, получил домашнее образование [215, с. 169]. В. Г. Рубан по окончании Московского университета был принят в коллегию переводчиком с турецкого языка. Он хорошо знал латинский, греческий, польский, французский и татарский языки [208, с. 177]. Московский университет окончил переводчик Московского архива Коллегии иностранных дел (КИД) Г. И. Гагарин [209]. Работавший в КИД в 1752 году П. В. Бакунин окончил Сухопутный шляхетский кадетский корпус. Предпочтение при приеме на службу отдавалось лицам, прошедшим курс обучения в европейских университетах. М. М. Алопеус, изучавший богословие в Германии, по возвращении возглавил канцелярию Н. И. Панина [там же].
Знатоков ИЯ для службы в КИД иногда находили в самых неожиданных местах. Например, Н. Е. Левицкий, состоявший с 1770 года придворным певчим, был переведен в 1780 году в коллегию «по знанию иностранных языков» [216, с. 197]. Иностранцы, служившие в КИД, могли занимать самые ответственные посты. Так, профессор физики Петербургской академии наук немец Ф. У. Эпинус на протяжении 30 лет возглавлял шифровальную службу КИД.
Таким образом, документооборот в России в XVIII веке представлял собой письменно оформленную систему речевых действий, отражающих предметно-практическую деятельность людей: указ, приказ, деловое письмо, инструкция, прошение (заявление), объяснительная и докладная записка, протокол, проект, акт и др. Все названные жанры с разной степенью частотности использовались в российском делопроизводстве на ИЯ, что предполагало наличие в системе управления большого количества специалистов по переводу
На западе России со времен Северной войны существовала
полоса преимущественно «немецкоговорящих» областей. Привилегированные сословия в этих районах (дворянство и бюргерство) были в основном немецкого происхождения. В деловой сфере общения и в быту они использовали родной немецкий язык. Сохраненное Петром I для этих регионов традиционное городское самоуправление предполагало использование немецкого языка наряду с русским в административном и судебном делопроизводстве.
Деятельность переводчиков в коллегиях, департаментах Сената, других многочисленных государственных учреждениях и учебных заведениях, армейских и флотских канцеляриях, на верфях и стройках, в дипломатических представительствах за рубежом — ежедневная, не видная для общественности, иногда секретная — напрямую служила государственным интересам и обеспечивала четкое функционирование всего механизма управления. Переводчики были востребованы для перевода всевозрастающей по количеству научно-технической, публицистической, художественной литературы и, разумеется, для устного перевода.
На верфях, в градостроительстве и т. д. устный и письменный перевод был способом накопления россиянами технических знаний и умений. Разумеется, подобная профессиональная подготовка архитекторов, строителей и специалистов других профессий носила усеченный характер, поскольку была лишена серьезной теоретической базы, тем не менее перевод был способом первоначального аккумулирования профессиональных знаний. Если в лингвокультурологии перевод рассматривается чаще всего в аспекте расхождений в языковых картинах мира, то при собственно культурологическом подходе — как важнейшее культурное явление, благодаря которому осуществляется переложение на другой язык, в нашем случае на русский, всего состава почерпнутых знаний о мире и деятельности человека в этом мире. Именно перевод дал возможность приступить во второй половине XVIII века к систематизации уже на русском языке всех знаний о природе и человеке. Для большинства образованных людей XVIII века он был практически обязательным родом занятий. Именно в этом нам видится его высокая культуроформирующая функция, которая требует специального исследования.
4.	Иностранные языки в культурно-общественной жизни России
4.1.	Императорский двор
ормирование придворного церемониала, новых видов kJJ общения и развлечений сопровождалось активным G-X внедрением в речевую практику двора западноевропейских языков. Речевая культура двора никогда не была предметом специального исследования. К тому же культурные аспекты его деятельности всегда оставались на периферии интересов собственно исторической науки. Л. Н. Семенова совершенно справедливо отмечает: «В советской науке история императорского двора была предметом не столько изучения, сколько обличения... с неизменным постоянством подчеркивались его паразитизм, роскошь и распутство. Однако эти характеристики не дают даже отдаленного представления о подлинной роли двора в истории Петербурга» [213, с. 135].
Двор играл главную политическую, идеологическую и культурную роль в жизни страны. В его ежедневном ритуале, официальных приемах и увеселениях отражались состояние государственной политики, отношений с другими странами, направление и стиль культурной жизни. Еще при Алексее Михайловиче «у царского стола» бывали не только иностранные дипломаты, чего требовал протокол, но и служившие царю иноземные офицеры, что подтверждается донесением датского посланника Германа Коса в 1656 году [193, с. 156]. Дворцовые разряды за 7 сентября 1667 года сообщали: «...был у государя стол по Грановитой палате; а у стола были бояре... Да у стола ж пожаловал государь велел быть немцам: генералу полковникам рейтарским и солдатским, и дохтурам и подполковникам... и начальным людям» [там же]. Согласно этим документам участие иноземцев в официальных мероприятиях двора не являлось единичным фактом. Несмотря на влияние церкви, которая окрыто или скрыто всегда препятствовала присутствию у царского трона «поганых еретиков», правда, это не касалось дипломатов, в данном вопросе доминирующим становится государственный интерес. При
Петре I пребывание иностранцев при русском дворе перешло из разряда периодических в разряд систематических мероприятий.
Перечислим придворные чины, введенные Петром, и некоторые их функции: обер-гофмейстер, гофмейстер, обер-камергер, камергер, обер-гофмаршал, гофмаршал, обер-церемониймейстер, церемониймейстер, обер-шенк, обер-шталмейстер, шталмейстер, обер-егермейстер, камер-юнкер, камер-паж, паж, обер-гофмей-стерина, гофмейстерина, статс-дама, камер-фрейлина, фрейлина. Обер-гофмейстер заведовал придворным штатом и финансами двора. Обер-камергер руководил придворными кавалерами (камергерами, камер-юнкерами, пажами) и представлял членам императорской семьи тех, кто получали право на аудиенцию. Обер-гофмаршал заведовал дворцовым хозяйством, организацией приемов и путешествий, придворными служителями и организацией стола императорской семьи. Обер-церемониймейстер отвечал за процедурную сторону придворных мероприятий. В ведении обер-шталмейстера находилась придворная конюшня. Обер-егермейстер занимался подготовкой и проведением императорской охоты. Камер-юнкер, также как и камергер, ежедневно в порядке очередности дежурил при императорской особе и членах царской семьи. Камер-паж и паж — особые придворные звания, учрежденные для юношей, обучавшихся в Пажеском корпусе. Пажи сопровождали членов императорской фамилии, прислуживали за столом, носили за дамами шлейфы, держали их накидки во время танцев. Статс-дамы не несли никаких определенных обязанностей при дворе. Они могли даже не принимать участия в придворных церемониях и появлялись лишь в торжественных случаях. Фрейлины дежурили в порядке очередности при императрице и всюду сопровождали ее. Первые назначения в придворные чины (камергеры и камер-юнкеры) состоялись в 1711 году [231, с. 22]. Свой придворный штат (малый двор) имели все дети императорской особы. Иерархия придворных чинов неоднократно менялась. При Анне Иоанновне, например, высшим считался обер-гофмейстер, при Екатерине II — обер-камергер [156, с. 22].
Французский и немецкий языки были «рабочими» языками русского двора. Посетивший Россию в 1775 году француз Даниель Лескалье в своих мемуарах писал: «Русская знать гордится своим знанием французского языка; очень мало таких, кто бы не знал его хотя бы немного, и большинство из них говорит правильно» [120, с. 181]. В 1791 году только что определенный на русскую службу генерал-майор Жан Батист де Траверсе писал жене: «В окружении императрицы я знакомлюсь с цветом петербургского общества. Безупречный французский, на коем изъясняется императорское семейство и двор, порой заставляет меня забыть о том, сколь далеко я нахожусь от родины и родных» 132
[181, с. 141]. Камер-юнкер Ф. Н. Голицын в своих советах о том, как вести себя при дворе, особо подчеркивал: «Одно из первых для молодого человека достоинств — уметь говорить ясно и складно. Дабы сие приобрести, надобно прилежать к познанию языков и читать как можно более и даже выписывать из книг лучшие изречения» [22, с. 1300].
Чтобы понять, в какой степени владели ИЯ те, кто владели Россией, и близкие к ним аристократические круги, обратимся к персоналиям. Сведения об уровне знания ИЯ Петром I противоречивы. Г. Б. Бильфингер в своей брошюре «Расположение учении его императорского величества Петра Второго», рассуждая о красоте и пользе ИЯ, привел в пример Петра I, который «с чюжестранными служителями и художниками собственным их языком говорить умеет» [10, с. 4—5]. Н. Н. Молчанов считает, что единственным иностранным языком, на котором мог говорить Петр, был голландский [188, с. 83]. Исследователь объясняет это окружением императора, которое составляли или голландцы (Франц Тиммерман), или швейцарцы (Франц Лефорт, долго живший в Голландии). Знание Петром этого языка, правда лишь в части морского дела, подтверждал в своем донесении и австрийский резидент в Англии Гофман, пересказавшим мнение о Петре, посетившем в 1698 году Англию, английского короля Вильгельма III [там же, с. 94]. Во время пребывания в Англии русский царь встретился с одним из лидеров квакерского движения Вильямом Пэном и общался с ним на голландском языке [там же, с. 98]. Датский посланник в России Юст Юль так вспоминал в своем «Дневнике» (1712) встречу с Петром I: «...[царь. — Авт.] начал разговаривать со мной без толмача, так как [сам. — Авт.] говорил по-голландски настолько отчетливо, что я без труда мог его понимать; и он понимал, что я ему отвечаю. Царь немедля вступил со мною в такой дружеский разговор, что, казалось, он был моим ровнею и знал меня много лет...» [107, с. 91—92]. Несмотря на то что Петр говорил на голландском языке, вряд ли его лексический запас был велик, он знал прежде всего корабельную и флотскую терминологию, т. е. владел языком профессии, которую освоил.
Не владея французским языком, русский император значительную часть своей государственной воли направил на то, чтобы его знали российское дворянство и двор. Изучение французского языка царь начал с собственной семьи. Воспитатель царевича Алексея Петровича барон Гюйссен в своем плане (1703) рекомендовал прежде всего чтение Библии и изучение французского языка как самого распространенного. В письме к Лейбницу Гюйссен хорошо отзывался о способностях царевича, о его любви к математике и иностранным языкам [209]. В 1709 году, направляя сына в Дрезден, Петр писал ему: «...приказываем вам,
чтобы вы, будучи там, честно жили и прилежали больше учению, а именно языкам которые уже учишь, немецкий и французский» [там же]. Впрочем, французский язык царевич знал довольно слабо [там же] в отличии от его невесты принцессы Шарлотты Христины Софии, которая, готовясь в 1711 году к свадьбе, «совершенствовала французский язык, учила латынь и итальянский» [147, с. 60].
Домашние учителя-иностранцы появляются не только в семье Петра, но и в доме вдовы царя Ивана Алексеевича царицы Прасковьи Федоровны. При трех ее дочерях: Екатерине, Анне и Прасковье были два учителя-иностранца: «...немец Дитрих Остерман [брат знаменитого А. И. Остермана. — Авт.] и француз Рамбур, который обучает царевен французскому языку и танцам» [125, с. 6]. Дети «новых русских» помогали в обучении своим отцам. Так, М. П. Бестужев-Рюмин в 1712 году очень недолго состоял «при отце в Митаве для помощи ему в немецком языке» [209].
Подражание русской придворной знати западным образцам светского поведения проявлялось прежде всего, повторимся, в активном использовании языков. Пункт 18 «Юности честное зерцало...» (1717) гласил: «Молодой шляхтич или дворянин, ежели в екзерции [обучении. — Авт.] своем совершенен, а наипаче в языках, в конной езде, в танцевании, в шпажной битве и может добрый разговор учинить к тому ж красноглаголив и в книгах научен оный может... придворным человеком быть» [108, с. 13]. В последние годы царствования Петра придворные уже довольно хорошо говорили на западноевропейских языках. 29 июня 1721 года (день тезоименитства царя) Ф.-В. Берхгольц в своих записках отметил в окружении царицы не только «старшую Головкину», которая свободно и хорошо говорила по-немецки, но и сопровождавших царицу дам, которые уклонялись по каким-то соображениям от общения с герцогом Голштейнским Карлом Фридрихом: «...многие из них говорили по-немецки, однакож почти все притворялись, что не понимают этого языка» [5, ч. 1, с. 75]. В записи от 9 января 1722 года Берхгольц вспоминал: «...я отправился к молодому барону Лёвенвольду, у которого... застал не только всех иностранных министров... но еще трех английских купцов и молодого Головина, который очень хорошо говорит по-французски, по-английски и на других языках и вообще принадлежит к числу образованнейших и воспитанней-ших русских» [там же, ч. 2, с. 32]. Подобные характеристики он давал в своих записках и другим высокопоставленным русским дворянам, причем неоднократно. Наталья Лопухина, статс-дама императрицы Анны Иоанновны, знала только немецкий язык [237, с. 93]. Впрочем, такие факты были редким исключением, поскольку к свободному общению на французском языке стре-134
мились все придворные. Свободно владела немецким и французским языками правительница России с ноября 1740 по ноябрь 1741 года Анна Леопольдовна [209, т. 2, с. 179]. Петр II основательно знал немецкий, французский и латинский языки, последним — в разговорной форме. Специально для него академик Г. 3. Байер написал на немецком языке «Введение в древнюю историю», а академики Я. Герман и Ж. Н. Делиль составили «Сокращение математическое...» на французском языке. Кроме того Делиль написал для Петра II пособие на французском языке по космографии и астрономии. Среди высшей знати и придворных использование немецкого и французского языков было настолько естественным, что говорящие часто оказывались в ситуации выбора и языкового предпочтения.
Дочери Петра I Анна и Елизавета также получили хорошее языковое образование. Сначала при них состояли француженка виконтесса Лятур-Лянуа и немец Глик. Затем 1716 году была вызвана итальянка Марианна Маньяни, ставшая их воспитательницей. С 1722 по 1725 год французский язык цесаревнам преподавал бывший переводчик Посольского приказа и дипломат И. П. Веселовский [225, с. 103]. В результате царевны свободно владели французским, немецким, итальянским языками. Окруженные с детства уроженками Ингрии, знавшими шведский язык, они научились говорить и по-шведски [209]. Воспитательницей принцессы Анны Леопольдовны в 1730-х годах была француженка вдова генерала Адеркаса [225, с. 39].
Э. Бирон писал только на немецком языке. С Анной Иоанновной он разговаривал исключительно на этом языке. Императрица хорошо знала не только язык, но и придворный этикет благодаря длительному проживанию в Курляндии. В 1710 году Анна вышла замуж за курляндского герцога Фридриха Вильгельма. После смерти мужа в 1711 году она продолжала по приказу Петра I как герцогиня курляндская жить в Митаве. Этого требовали государственные интересы.
«Русскость» или «нерусскость» царствующих особ и их приближенных редко была прямо пропорциональна полученным воспитанию и образованию, которые в большинстве случаев были западными. Исключение составляет, пожалуй, только царевич Алексей Петрович. Его воспитание было патриархальным, а образование — европейским. Не стал или не успел стать «иностранцем» и Петр II. Что касается Елизаветы Петровны, то знание французского, немецкого и итальянского языков никак не отразилось на ее «русскости», на ее любви к русским обычаям, обрядам, танцам, церковной службе. Российское офицерство, в первую очередь гвардия, видело в ней представительницу русского государства. Знание и систематическое использование ИЯ не отделило ее от русской национальной идеи, суть которой —
«будем европейцами, но без чрезмерного засилья иностранцев у трона». После прихода к власти Елизаветы русский двор уже четко ориентировался на французскую придворную культуру, на строгое соблюдение придворного церемониала в его версальском, в первую очередь, варианте. Из Парижа были выписаны подробное описание всех праздничных церемоний и банкетов, из Дрездена — рисунки, программы, объявления о торжествах. Личную симпатию к Франции Елизавета Петровна испытывала еще со времени первого сватовства в 1721 году с Людовиком XV. Браку помешало то, что он уже был помолвлен с испанской принцессой. Тем не менее осенью 1757 года после серьезного обморока Елизаветы Петровны Людовик XV прислал в Петербург знаменитого хирурга и акушера Пуассонье, который поставил императрицу на ноги.
Французское влияние при русском дворе усилилось с возросшим авторитетом И. И. Шувалова, а также после назначения канцлером М. И. Воронцова, всегда симпатизировавшего Франции. Вспоминая переворот 28 июня 1762 года, граф С. Р. Воронцов так характеризовал себя: «Мне было только 18 лет и я был живой, как настоящий француз, и вспыльчивый, как сицилиец» [цит. по: 115, с. 152]. Образы сравнения, выбранные Воронцовым, красноречивы, но именно он двадцать лет спустя предложил уникальную по своей сбалансированности и уважению к русскому языку и русской культуре программу обучения и воспитания своего сына Михаила.
Некоторые русские придворные и близкие ко двору аристократы проходили предварительную языковую подготовку и практику придворной жизни за рубежом. Так, Н. Ф. Лопухина до замужества была отправлена в качестве фрейлины в Мекленбург с племянницей царя Екатериной Ивановной после бракосочетания последней с герцогом Мекленбург-Шверинским Карлом Леопольдом. В 1718 году она вернулась в Россию, навсегда сохранив привязанность к немецкому языку и ко всему немецкому [231, с. 278]. Обер-гофмаршал с 1742 года М. П. Бестужев-Рюмин начал свою придворную карьеру в 1712 году, когда стал камер-юнкером кронпринцессы Шарлоты Христины Софии, супруги царевича Алексея Петровича [там же, с. 89]. А. П. Бестужев-Рюмин с разрешения Петра I поступил на службу к ганноверскому курфюрсту Георгу I сначала полковником, а затем камер-юнкером [225, с. 68]. С 1722 по 1727 год пажом и камер-пажом при дворе герцога Голштейнского по приказу Петра I был П. Г. Чернышев [199, с. 833]. Гофмаршал С. К. Нарышкин начал свою придворную карьеру с 16 лет. В первые годы правления Анны Иоанновны он выехал за границу; жил в Женеве и Париже. С 1742 по 1744 год служил русским послом в Лондоне; с 1744 — гофмаршалом, с 1757 — обер-егермейстером русского 136
двора [там же, с. 47]. Детство действительного тайного советника И. И. Бецкого прошло в Швеции. Он окончил Копенгагенский кадетский корпус. С1741по 1747 год Бецкой был камергером двора принца Голштейнского Карла Петра Ульриха (будущего императора Петра III) [225, с. 76]. Нередки были и брачные союзы русских придворных с иностранцами. У камергера с 1742 года и обер-церемониймейстера Н. Н. Чоглокова мать была немка [231, с. 491].
Известно, что слепое копирование российским двором и значительной частью дворянства западного образца жизни было подвергнуто в XIX веке жесткой критике в первую очередь со стороны европейских философов и историков тех стран, в культурную традицию которых российская официальная культура и стремилась погрузиться. Однако, на наш взгляд, подлежат пересмотру обвинения в «нерусскости» французского языка того периода. В 1790 году поэт, писатель, переводчик, камергер А. В. Нарышкин предпринял свое второе (!) путешествие по Европе. Во время поездки он пишет две работы на французском языке: «Ressou-venir sur la Russie...» (Riga, 1791) («Воспоминание о России») и «Quelques idees de passe-temps...» (Riga, 1792) («Некоторые мысли о прошлом»). В них Нарышкин излагает взгляд на русскую историю, выражая симпатии к допетровской старине. Русские добродетели того периода он противопоставляет современному западному меркантилизму. Обе брошюры в переводе на немецкий язык были переизданы в Риге в 1794 году. Графиня Н. К. Разумовская также получила чисто французское воспитание, что не мешало ей любить Россию и все русское до такой степени, что она ненавидела все, что было связано с Петром Великим, изуродовавшим, по ее словам, Россию [там же, с. 225]. Обер-камергер граф Г. А. Строганов представлял собой, по свидетельству современников, «смешение совершенно иностранного воспитания... с самым фанатическим русским патриотизмом» [там же, с. 439]. Обрусевший швед Ф. Ф. Вигель вспоминал свои ученические годы в Киеве: «Иногда, хотя и весьма редко, собирались у моего учителя [немца-гувернера Христиана Мута, который воспитывал Ф. Вигеля с 1794 по 1797 год. — Авт.] по вечерам приятели его иноземцы: губернский архитектор Гельмерсен, пастор Траль, аптекарь Бунге, плац-майор Брокгаузен и капельмейстер Диль. Но гораздо чаще посещал оных сам по очереди и водил меня с собою в сии общества... вечера обыкновенно начинались разговорами о политике, в которой я тогда ничего не понимал, замечания выслушивались со вниманием, ответы были всегда обдуманы... Мало-помалу я было сам сделался немцем, говорил не иначе как по-немецки, выражался как немец, смотрел маленьким немцем, и покойный отец мой имел слабость этому радоваться... характер у меня остался совершенно русский» [16,
кн. 1, с. 39—40]. Уже этих примеров достаточно, чтобы снять «подозрения» с западноевропейских языков в том, что они негативным образом влияли на воспитание у молодых россиян должного чувства патриотизма. Французский язык, впрочем, как и немецкий, являлся носителем многих патриотических, славянофильских по своей сути идей.
Наиболее объективную характеристику русского двора, его соответствия европейскому стандарту давали зарубежные гости и дипломаты, вряд ли заинтересованные в завышенных, а уж тем более в восторженных оценках. Вот что писал по этому поводу французский посол при русском дворе Мессельер об оказанном ему приеме в Летнем дворце 29 июня 1757 года: после того как Елизавета Петровна его поприветствовала, «немедленно дамы и господа нас окружили самой любезной предупредительностью, говоря с нами по-французски, как бы в Париже и мы были приглашены к участию в танцах» [85, с. 971]. После бала был дан ужин «на четыреста кувертов»: «Были кушанья всевозможных наций и служители были Французы, Русские, Немцы, Итальянцы, которые спрашивали у единоплеменных им гостей, чего они желают» [там же, с. 972]. Обратимся к описанию подобной церемонии, но уже при Екатерине II: «По удалении августейших особ [императрицы и сына с женой. — Авт.] все снова приходит в прежний беспорядок и зала за минуту столь тихая оглашается гулом громкого разговора на разных языках» [105, с. 264].
Обучение этикету носило в аристократических кругах тотальный характер. Императрица Елизавета Петровна поощряла детские балы, где весь сценарий строился на строгом соблюдении этикетных норм. А. Р. Воронцов вспоминал один из таких детских праздников, в котором приняло участие около 80 детей российских аристократов: «Мы все вместе поужинали. Для сопровождавших детей гувернанток был накрыт отдельный стол. Привычка быть при дворе с детства помогла детям легко войти в свет и его обычаи. Дети придворных наносили друг другу визиты по праздничным и выходным дням. На этих праздниках систематически устраивались балы в присутствии гувернеров и гувернанток [3, т. 5, с. 13]. Английский посланник в России Джеймс Гаррис (лорд Мальмсбюри) дополнил картину (1778): «...я уже был приготовлен к торжественности и великолепию здешнего Двора, но действительность превзошла мои ожидания; прибавьте к этому полнейший порядок и строгое соблюдение этикета» [52, с. 1469]. Овладение культурой двора было для подрастающего русского аристократа одной из высших форм самореализации. Систематическая практика подобных мероприятий с участием гувернеров отшлифовывала все формы этикета, в том числе речевого.
Функции немецкого и французского языков в сфере при
дворного общения в значительной степени совпадали, хотя последний в большей степени был языком межнационального общения и соответствовал общеевропейскому стилю светского поведения. Об этом свидетельствует традиция воспитания немецких принцесс, которые вступали в династические браки с русскими великими князьями. Германия, разделенная в свое время Вестфальским мирным договором на 300 мелких владений, в XVII— XVIII веках находилась практически под полным культурным влиянием Франции. Вот что писал о Софии-Доротее-Августе-Луизе, будущей императрице Марии Федоровне, жене Павла I, исследователь ее жизни Е. Шумигорский: «Французские нравы, язык и словесность проникли во все Немецкие дворы. Каждый немецкий государь... старался устроить свой маленький Версаль» [245, кн. 3 (I), с. 6]; «французский язык сделался принцессе [Софии-Доротее. — Авт.] столь же родным, как и немецкий, так что и преподавание наук велось по установившемуся... в высших слоях общества правилу, на французском языке» [там же, с. 37]. Всю переписку в дальнейшем она вела только на французском языке [там же, с. 30]. Как и русское дворянство, немки лучше писали на французском, чем на родном языке, в силу того что языковое образование для детей царствующих особ при всех европейских дворах было практически одинаковым. Тем не менее Россия в этом вопросе не уступала ни одному европейскому двору, подтверждением чему служит обращение Екатерины II в 1792 году к русскому послу в Австрии Н. П. Румянцеву с просьбой о содействии в скорейшей отправке в Россию двух дочерей княгини Баденской — Луизы и Фредерики. Одна из них должна была стать невестой внука императрицы Великого князя Александра Павловича: «Скажите ей [княгине. — Авт.], что я охотно берусь довершить их воспитание и устроить их обеих... обе княжны поселятся в моем дворце, в котором одна из них, как надеюсь, будет жить всегда, а другая выйдет из этого дворца для приличного замужества» [38, с. 206]. От систематически появлявшихся при дворе немецких невест царские дети по степени языкового образования практически не отличались. Екатерина II так характеризовала свою внучку Александру Павловну: «Она говорит на четырех языках, хорошо пишет и рисует, играет на клавесине, поет, танцует...» [цит. по: 225, с. 28].
Следует упомянуть об участии в придворных мероприятиях офицеров гвардейских полков. Гвардейская служба являлась не только военной, но и в неменьшей степени придворной. Уже со времен Елизаветы Петровны все гвардейские офицеры были обязаны являться на балы, маскарады, спектакли, а также на такие торжества, как годовщина коронации и день рождения царствующей персоны, Новый год и военная победа, Рождество и Пасха. Их активное участие в придворной жизни зависело от
соответствующего воспитания, приобретения навыков светского поведения. Гвардейские полки (Семеновский, Преображенский, Измайловский, Конногвардейский) были не только боевыми единицами, но и своеобразными учебными заведениями, готовящими дворянскую молодежь к светской жизни, в частности к придворной.
4.2.	Дворянский салон и зарубежные контакты
К середине XVIII века в России резко возросло количество людей, воспринявших европейскую культуру, салонную манеру общения, практику светских развлечений. Риторическим образцом для российской аристократии и зарождающейся интеллигенции была речевая практика французских салонов и тех европейских дворов, которые снимали копии с французского опыта. Прусский король Фридрих II вел светские беседы, дипломатические переговоры, а также писал только на французском языке. Он обобщил исключительную роль этого языка в европейской культуре в своей работе «О немецких словесных науках», вышедшей в русском переводе в 1781 году. При прусском дворе Фридрих собрал известных европейских философов-просветителей и общественных деятелей: Мопертюи (занимал пост президента Берлинской академии наук), посланник Франции лорд Тирконнель, философ Ламетри, Альгаротти, маркиз д’Аржан и др. Во главе с Вольтером, который жил при дворе Фридриха с 1750 по 1753 год, эта группа блистала эрудицией и остроумием на французском языке.
Во французский язык были влюблены не только немцы. Еще в начале века русский дипломат А. А. Матвеев, находясь на одном из официальных приемов при дворе Людовика XIV, отметил, что «аглинской принц на всех гербах своих имел свой сим-бол, написанной по-французски — Dieu est mon droit, то есть бог мое право есть» [55, с. 63]. На британском ордене Подвязки, имеющем вид голубой ленты с пряжкой, который в XVIII веке мужчины носили под коленом левой ноги, на французском языке был вышит девиз: «Honi soit qui mal у pense» («Да будет стыдно тому, кто дурно об этом подумает,»). Характерно, что на русских дворянских гербах все надписи были только на латыни.
Салонный досуг кажется простым только для непосвященного. Это был институт пропаганды и популяризации научных знаний, художественной критики, формирования общественного мнения. Популярное изложение достижений науки требовало от говорящего знания предмета разговора, наиболее точных слов и выражений, облегчавших процесс понимания слушателем, недостаточно ориентировавшимся в отвлеченных понятиях. Рус-140
ский язык для данных целей считался в то время недостаточно разработанным. На это указывал Н. М. Карамзин. Именно он и его сторонники надеялись привнести в русский язык новые отвлеченные понятия, тонкие оттенки выражения чувств, развить в целом выразительные средства русского языка с помощью, в первую очередь, языка французского салона.
Салон и бал были теми речевыми пространствами, где царствовала устная комплиментарная речь, которой учили в обязательном порядке прежде всего на материале французского языка. Еще в самом начале века директор московской школы И. Э. Глюк обращался к российскому юношеству: «Стефан Рам-бур, танцевальный мастер, телесное благолепие и комплименты чином немецким и французским научает» [122, с. IX]. Это рекламное объявление совершенно определенно свидетельствует, что обучение эстетизированным движениям и речам носило синкретический характер. Перенесемся во вторую половину века. В своей инструкции (1773) генерал-майору фон Ребиндеру Екатерина II писала: «По прибытии госпожи ландграфини в Любек, господин генерал-майор имеет приветствовать ее от моего имени приличным комплиментом, и изъявить ей и ея дочерям, сколько мне будет приятно познакомиться с ними» [87, т. 3, с. 305]. Итак, комплиментарной речи учили, комплимент являлся обязательным элементом светского общения. Формированию у дворянства навыков куртуазного общения способствовало чтение развлекательной литературы, в первую очередь романов, особенно французских. Их чтение сначала в оригинале, затем в переводе было не просто способом заполнения досуга, а практическим пособием по речи. Западноевропейский роман, в оценке Л. И. Сазоновой, «выступал в функции своеобразной практической риторики, где читатель мог найти готовые образцы любовных объяснений, диалогов, писем, описание разнообразных любовных ситуаций... роман обслуживал тем самым сферу деликатных человеческих отношений, которая до той поры оставалась в России вне риторической культуры» [210, с. 131].
Дворяне уже в первой трети XVIII века не просто владели французским языком, а свободно ориентировались в жанровых особенностях французской речи, свидетельством чему может служить записка капитан-лейтенанта Преображенского полка графа Матвеева к испанскому посланнику при русском дворе Дуку де Лирия в июне 1729 года, в которой он просит извинения за свое недостойное поведение и одновременно обращается с просьбой заступиться за него перед государем. Риторическое построение записки характеризует автора как тонкого стилиста [36, с. 173— 174].
Следует отметить, что немецкий язык также был языком российской аристократии. Ярким примером этому может служить
приказ о содержании опального кабинет-министра А. П. Бестужева-Рюмина в 1741 году: «Письма и всякие записки, что до собственных его, Бестужева нужд принадлежат, писать на русском и немецком языках при определенном к нему, Бестужеву, офицере позволить. И понеже тот офицер немецкому языку недостаточен, того ради... определить с оным офицером быть при нем, Бестужеве, Академии наук секретаря Волчкова, который может свидетельствуя писанныя им, Бестужевым и женою его по-немецки письма, что в них будет написано, объявлять тому офицеру; и, сверх того, кто к ним, Бестужеву и жене, его будут приходить и по-немецки с ним говорить... оному Волчкову, обще с'тем офицером, быть и происходящие между ними разговоры примечать, и что важности будет касаться, оное им говорить воспрещать» [18, с. 7]. Впрочем, Бестужев прекрасно владел и французским языком.
Интересны некоторые современные оценки французского языка того периода, характеризующие его как язык, изобиловавший готовыми штампами, с помощью которых можно было свободно, без особого мыслительного напряжения вести светскую беседу. Их авторы отказывают светской беседе на французском языке в мыслительном напряжении, в интеллектуальной глубине, однако следует понимать, что светская беседа — это не только чувственный диалог, заученные комплименты, разговоры о нарядах, погоде и повышении жалованья. «Изящные действия просвещенного разума» предполагали творческое умение интересно и доступно излагать научные, политические, нравственные, искусствоведческие вопросы. Обвинения подобного рода в адрес французского языка имеют в России давние традиции. Еще Ф. Глинка в своих записках обвинял в легкомыслии, правда, не сам французский язык, а моду на его легковесное в речемыслительном отношении использование, когда «страдает» категория «изобретение» и торжествует категория «выражение», когда в речи доминируют такие риторические формы, как каламбуры, комплименты, пословицы, стихи на память, т. е. общие места [21, с. 27]. Характерно, что завершает Глинка свое страстное обвинение прямым панегириком русскому языку: «По-русски совсем иначе: надобно сочинять свой разговор, изобретать выражения, а для этого нужен незаемный ум» [там же, с. 28]. Об этой же проблеме, правда в дидактическом аспекте, высказывались и другие современники изучаемой нами эпохи. Так, наставляя сына Михаила на путь истинный, С. Р. Воронцов отмечал отсутствие у молодого поколения, а судил он о нем в основном по составу своего дипломатического представительства в Лондоне, глубокого образования: «Нельзя удивляться этому, если принять во внимание какое они получили образование... поверхностное отношение ко всему, недостаток в серьезном и последовательном уче
нии; все старание заключается в том, чтобы казаться любезными в обществе; набивают себе голову романами, комедиями и французскими стихами да и только; все это считается верхом совершенства» [3, т. 17, с. 106]. Воронцову вторил, характеризуя эту же группу россиян, английский посол Макартней: «Начитанность их велика, но, следуя французской привычке, они читали только мемуары, письма, анекдоты, альманахи и словари. Из новых языков знают многие, особенно французский и немецкий, на которых говорят с необыкновенной легкостью и точностью» [цит. по: 114, т. 1, с. 129]. На наш взгляд, приведенные цитаты свидетельствуют не столько о низком образовательном уровне определенной части русского общества, сколько о той высокой образовательной планке, которая осознавалась в обществе как нормативная и которую многие достигали, как, например, Михаил Воронцов. Получить «блестящее, но поверхностное» образование русский аристократ мог и в Париже. Современники указывали в этом отношении на камергера и сенатора Ю. А. Головкина, родившегося в Лозанне. По свидетельству П. В. Долгорукова, в царствование императора Павла в одном из департаментов Сената, где заседал Головкин, какой-то вопрос был решен неправильно и все получили выговоры за исключением Головкина на том основании, как было сказано в Высочайшем указе, что «он не знает русского языка, причем указать ему на необходимость изучить этот язык как можно скорее» [цит. по: 231, с. 194].
Приведем еще один интересный пример. В 1764 году в «Московских ведомостях» появилось объявление следующего содержания: «Московский императорский университет присовокупил к обыкновенным своим упражнениям публичный класс, в котором лучшие авторы французские во всех родах, так же и лучшие переводы, находящиеся на сем языке, хороших сочинений, прославивших Англию, Германию и Италию, читаны и толкованы быть имеют... те, которые желают всегда знать состояние литературы нынешней, словом, которые... могут надеяться быть определены особливо к чужестранным делам, через сие приглашаются к сим упражнениям, которые скорее могут их привести к полезным занятиям и в состояние с отличностью служить государю и отечеству» [цит. по: 167, с. 64]. Из документа видно, что в данном семинаре занимались толкованием литературных произведений на французском языке. По мысли руководителей семинара, навыки толкования текстов «всех родов», умение аргументировать помогут слушателю в любой жизненной ситуации, в первую очередь на государственной службе.
Российские аристократы усердно читали и научную литературу. Их читательский интерес можно проследить хотя бы на примере записей, фиксировавших выдачу литературы читате
лям из библиотеки А. С. Строганова за 1761—1764 годы. За этот период библиотекой воспользовались 50 человек, выдано было около 90 книг. Ее читателями были И. И. и А. П. Шуваловы, М. И. , Р. И. и С. Р. Воронцовы, Г. Н. Строганов, М. С. Строганова, Е. Р. Дашкова, Екатерина II, Н. И. Панин, И. Г. Чернышев, П. А. Бутурлин, И. И. Мелиссино, А. Нартов, А. П. Сумароков. Среди выданных книг были труды по философии, праву, экономике, математике, естественной истории, искусству, теологии [222, с. 213].
Рьяное изучение западноевропейских языков происходило в ущерб русскому языку, грамотно писать на котором мало кто мог. В 1759 году направлявшийся в Женеву подпоручик Б. М. Салтыков вел путевой дневник на русском языке. Отсутствие единых орфографических норм и полное пренебрежение даже к имевшимся нормам тем не менее позволяло автору дневника писать: «...лехко... со мной абашолси, после абеда... у адна-во я был, харашо укреплен... ане [они. — Авт.]* [цит. по: 199, с. 221—241]. Такая «грамотность» была в то время среди русского дворянства явлением нормальным. Процесс нормирования родного языка был еще в самом начале. Русский дворянин, будучи за рубежом, мог стесняться только слабого, на его взгляд, знания французского языка, о чем красноречиво свидетельствует цитата из письма Екатерины II к Вольтеру от 30 января 1772 года: «Я бранила графа Федора Орлова, который пробыл 14 часов в Женеве и не был у вас. Если сказать правду, его удержал ложный стыд: он уверяет, что выражается по-французски не с такой легкостью, как бы ему хотелось» [87, т. 13, с. 213]. Как уже отмечалось, часть аристократов плохо знала не только письменный русский язык, но и устный. Например, княгиня Е. Р. Дашкова вспоминала первые месяцы замужества, когда она переехала из Петербурга в Москву: «...я говорила по-русски очень дурно и свекровь моя на беду не говорила ни на одном иностранном языке... поэтому я ревностно стала изучать отечественный язык» [27, с. 14]. Впрочем, Дашкова прекрасно овладела русским языком, в отличие от многих, кто так и не смогли или не захотели этого сделать. Екатерина II, природная немка, неодобрительно отзывалась о западничестве Н.П. Румянцева и его брата Сергея: «Писав по-русски, думали на иностранном языке» [цит. по: 231, с. 409]. На французском лучше, чем на русском изъяснялся гофмейстер Великой княгини Марии Павловны А. Н. Салтыков [там же, с. 416].
Обратим внимание на то, что далеко не все аристократы небрежно, по остаточному принципу относились к изучению родного языка. Тот же С. Р. Воронцов писал в 1792 году из Ричмонда своему брату А. Р. Воронцову, выражавшему обеспокоенность по поводу возможного излишне европеизированного воспитания
своего племянника Михаила: «Для меня является святой обязанностью [выделение наше. — Авт.] дать сыну все возможное, чтобы он смог послужить Родине. И не беспокойтесь, что он будет плохо знать русский язык или что у него будет иностранный акцент. Со мной, Назаревским и Смирновым [сотрудники посольства. — Авт.] он разговаривает только по-русски. Он читает много русских книг и ежедневно переводит с английского на русский, чтобы овладеть стилем родного языка. Уверяю вас, что он уже хорошо владеет русским языком, в то время как пять или шесть князей Голицыных, путешествующие здесь, умеют только писать французские стихи, но не могут ни говорить ни писать на родном языке» [3, т. 11, с. 242].
Десятки российских аристократов прошли курс обучения в европейских, преимущественно немецких, университетах [119]. Вернувшись в Россию, они подпитывали речевую стихию салона и двора глубокомысленной правильной литературной речью. Главными причинами того, что генерал-адъютант А. В. Гудович стал любимцем Петра III, были прекрасное знание последним немецкого языка и широкая эрудиция. Этому способствовала учеба в Кенигсбергском, Галльском и Лейденском университетах, где он получил образование с братом Иваном.
Хорошим экзаменатором в плане истинной образованности был для многих контактировавших с ним россиян прусский король Фридрих II. 9 февраля 1743 года камер-юнкер Карл Сиверс в сопровождении русского посла П. Г. Чернышева вручил королю цепь и орден Андрея Первозванного. Фридрих поинтересовался здоровьем императрицы. Затем был накрыт стол на 16 персон. Обед проходил «в непринужденной обстановке. Король, будучи в хорошем настронии, беседовал в основном с Чернышевым и Сиверсом на разные темы — о книгах, науках, винах и т. д.» [цит. по: 199, с. 282]. 30 ноября этого же года Фридрих вновь встретился с Чернышевым, чтобы в очередной раз выразить свое дружеское отношение к России. За разговором последовал ужин на несколько персон, который «проходил в раскрепощенной атмосфере... между тостами вели увлекательные беседы. Благо что Фридрих в выборе темы не ограничивал присутствующих» [там же, с. 283].
Блестящим эрудитом и знатоком французского языка, своим человеком во всех парижских салонах и при французском дворе был И. И. Шувалов. Домашнее воспитание позволило ему практически овладеть немецким и французским языками. Будучи пажом при дворе Елизаветы Петровны, он изучил итальянский. Вернувшись после пятнадцатилетнего отсутствия на родину, он поддерживал дружеские связи в Петербурге «со всеми интересными иностранцами» [142, с. 174]. Шувалов хорошо знал и родной язык. По воспоминаниям современников, «русский язык
его был с красивой отделкой в тонкостях и тонах, французский он употреблял, когда хотел что сильнее выразить» [цит. по: 231, с. 513]. Друживший и поддерживавший с ним переписку член Французской академии наук А.-Л. Тома писал Шувалову: «Вы в Петербурге лучше владеете нашим языком, чем многие из французов — в Париже... вы с далекого Севера переносите к нам такие знания, которые мы были бы рады обрести в собственной среде» [140, с. 276]. Французский академик отметил главное — не просто речевое мастерство, а интеллектуально насыщенную речь русского аристократа. По мнению Н. Голицына, изучавшего жизнь и деятельность И. И. Шувалова, десятки европейских, в первую очередь его французских корреспондентов, ценили в нем «человека одного с ними уровня образованности и одинаковых вкусов, сумевшего войти в интересы их круга и разделить эти интересы» [там же, с. 266]. Сотни россиян благородного происхождения повторили этот путь, пусть не такой яркий, но достаточно насыщенный систематическими интеллектуальными контактами с европейскими учеными, просветителями, аристократами, государственными деятелями. Мощная струя французской салонной культуры влилась в жизнь российской аристократии с началом французской эмиграции. Как утверждает автор статьи в «Русском биографическом словаре», раннему умственному развитию князя П. Б. Козловского способствовало общество образованных иностранцев, преимущественно французских эмигрантов Дотишана, Ламбера, Шамиссо, часто посещавших дом его отца [209].
Традиция российских аристократов удивлять французов своей прекрасной французской речью во второй половине века нарастала. Процитируем восторженное письмо командированного в 1801 году в Париж молодого князя М. П. Долгорукова, адресованное Е. П. Толстой: «Описать тебе образ жизни, который я здесь веду, удовольствия, развлечения... удивление всех и каждого, что в России говорят по-французски так же хорошо, как в Париже... передать тебе любезность женщин, совершенство танцев; говорить тебе о тех, может быть пятидесяти дамах, которых я посещаю, где я отлично принят и где уже не чужой; говорить тебе о г-же Стааль, к которой иду сегодня вечером, о Лагарпе, которого увижу завтра, об академиях, лицеях, музеях и пр. пр.» [192, с. 180]. В отличие от Ф. Глинки молодой Долгоруков не позволил себе даже намека на «легкомыслие» французского языка, наоборот, он упивается вдруг появившейся у него возможностью показать знаменитым французам свои галантность и эрудицию. Результатом наплыва в XVIII веке русских в Париж стало появление гостиниц и магазинов, рассчитанных специально на русских. В Париже того времени нередки были вывески «L’Emperatrice de Russie» («Русская императрица»), «Cafe 146
de Russie» («Русское кафе»), «Grand hotel de Russie» («Русская гостиница») [186, с. 619].
Вторым по значимости общеевропейским культурным авторитетом после Франции была в XVIII веке Италия. Итальянский язык являлся той культурной составляющей, которая была венцом языкового образования русского аристократа. Его знали многие знатные люди и представители царствующей династии: Ю. Ю. Трубецкой, Б. И. Куракин, А. Д. Кантемир, А. А. Черкасский, Анна Петровна и Елизавета Петровна, М. П. Бестужев-Рюмин, А. И. Остерман, И. И. Шувалов, С. Р. Воронцов, Е. Р. Дашкова, А. В. Олсуфьев, А. М. Белосельский-Белозер-ский, Н. Б. Юсупов, М. Н. Муравьев, Н. В. Репнин, И. И. Хем-ницер, П. 3. Кондоиди, Н. М. Карамзин и многие другие. Традиции активно использовать и изучать итальянский язык были привнесены в Россию, как мы уже говорили, в конце XVII века. Итальянский язык был языком страны, в гуманистической идеологии которой в наибольшей степени проявились светские идеи Ренессанса. Голландский путешественник К. де Бруин вспоминал январскую Москву 1702 года: «Случай привел князя Трубецкого [Ю. Ю. Трубецкой — стольник Петра I, дипломат. — Авт.] в этот покой, и он, хотя не знал меня, но, видя во мне иностранца, спросил меня по-итальянски, понимаю ли я итальянский язык. Я ответил ему, что понимаю, чем он, казалось, был очень доволен и порядочно долго разговаривал со мною» [13, с. 52]. По отзыву Берхгольца, камергер при невесте герцога Голштейнско-го (1722) князь А. А. Черкасский «знает основательно языки французский и итальянский» [125, с. 19]. Хорошо знал итальянский язык граф С. Р. Воронцов, который по просьбе П. А. Ру-мянцева-Задунайского вел на этом языке переписку с турецким уполномоченным о заключении Кючук-Кайнарджийского мира [3, т. 27, с. 38].
В 1755 году по приказу И. И. Шувалова в Московский университет на должность учителя итальянского и греческого языков был принят Николай Папофило со следующим обязательством: «Особливо тех прилежно итальянскому обучать, которые для художеств назначены» [31, т. 1, с. 364]. Таким образом, и в середине века в авторитетном мнении высокопоставленного лица итальянский язык воспринимался прежде всего как язык европейской культуры. Идентичным было восприятие этого языка и в других западноевропейских странах. Чтобы основательно выучить его, совершенно необязательно было ехать в Италию. Е. Р. Дашкова, например, сама хорошо владея итальянским, и сына решила выучить этому языку: «...мы нашли хороших учителей в Дублине» [27, с. 140]. В семье Е. Р. Дашковой воспитывался будущий писатель Н. П. Николев. Он настолько «успел в литературе французской и итальянской, что мог не
токмо свободно изъясняться в разговорах, но и писать на сих двух языках» [216, с. 350].
Итальянский язык был любимым иностранным языком профессора поэзии и красноречия Московского университета А. Ф. Мерзлякова, переводами с которого он занимался [124, т. 2, с. 56]. Будущий воспитатель великих князей Александра и Константина М. Н. Муравьев в письме к сестре (1777) упомянул о своем разговоре с греческим архимандритом на итальянском языке [74, с. 262]. В одном из писем к отцу он отмечал: «...обедал... у Аннибала [И. А. Ганнибала. — Авт.] весело и с десятком италианцев» [там же, с. 265]. С итальянского языка переводили А. Васильев, В. К. Тредиаковский, П. Медведев, А. В. Олсуфьев, А. А. Кондратович, М. Н. Муравьев, И. И. Меркурьев, Я. Б. Княжнин, И. Ф. Богданович, А. М. Иванов, Г. Краевский, 3. А. Крыжановский, А. Ф. Малиновский, С. И. Писарев, В. А. Левшин и др.
Первым, кто серьезно занимался изучением истории распространения в России английского языка, был М. П. Алексеев. Его пространная статья [116] была написана именно в культурологическом аспекте. Особое внимание уделено персоналиям, ведомствам, наиболее заинтересованным в подготовке специалистов, знающих английский язык (Адмиралтейств- коллегия), англофильской ориентации правительства, учебной литературе на английском языке, спектаклям, частным поездкам россиян в Англию, англо-русским литературным связям. Алексеев представил типологию учебной литературы по английскому языку, имена писателей, знавших этот язык и любивших его (В. П. Петров, С. С. Бобров), привел мнение А. Н. Радищева о нем как о языке «вольности», назвал переводчиков с английского языка (С. Е. Десницкий, А. И. Лужков, П. И. Жданов, Л. И. Сичкарев, М. И. Плещеев).
Действительно, к концу XVIII — началу XIX века среди аристократии английский язык был уже довольно распространен. Английская баронесса Мари Боде, приехавшая в Петербург в 1794 году, писала родным: «Графиня [Е. П.] Шувалова живала в Англии, и весь дом у нее говорит по-английски. С ними живет очень милая особа, англичанка миссис Стивенс, жена умершего пастора... мы бываем нередко у г-жи Загряжской — этот дом открытый... там мы встречаем многих из наших русских знакомых. Знаем мы немало и здешних немцев и англичан... Русские наши знакомые принадлежат исключительно к дворянству, англичане сплошь принадлежат к купеческому сословию, очень богаты и живут чрезвычайно роскошно; дома иных из них обставлены куда лучше резиденций первейшей знати в Лондоне» [244, с. 278]. В обязательном порядке английский язык изучали члены царской семьи. Учителем великих княжен в 1790-х годах
был С. С. Джунковский, получивший образование и работавший в Лондоне с 1784 по 1792 год [215, с. 262].
Многие придворные и представители образованного дворянства (А. Д. Кантемир, Е. Р. Дашкова, К. Г. Разумовский, И. И. Шувалов, А. И. Марков, А. И. Шувалов, М. И., С. Р., М. С. и А. Р. Воронцовы, Ф. Г. Карин, И. И. Бецкой, А. М. Бе-лосельский-Белозерский, Н. Б. Юсупов, А. В. Олсуфьев, М. П. и П. П. Румянцевы, В. Н. Зиновьев, Д. А. и Ф. Н. Голицыны, А. Н. Салтыков, А. С. Строганов, Н. П. Шереметев и др.) умели и любили поддерживать философские разговоры, обсуждать научные проблемы, утонченно рассуждать по вопросам литературы и искусства, т. е. вести светскую беседу в ее жанрово-тематических разновидностях. Этому во многом способствовали мода на коллекционирование предметов искусства, развитие самих искусств и, соответственно, тяга к их профессиональному комментированию. К подобного рода занятиям поощряла своих приближенных Екатерина II. Собирателями произведений искусства были А. В. Олсуфьев, П. Ф. Карабанов, Д. Л. и А. Л. Нарышкины, Воронцовы, А. Л. Голицын, И. П. Елагин, Н. П. Румянцев, А. А. Безбородко, И. И. Шувалов, Е. Р. Дашкова, А. С. Строганов, Н. Б. Юсупов, А. Д. Ланской, П. К. и А. К. Разумовские, Г. Г. Орлов, А. С. Васильчиков, Д. С. Бортнянский (из мещан), А. С. Мордвинов, Г. А. Потемкин, А. И. Мусин-Пушкин и многие другие. Перечисленные лица были первыми из аристократической среды, кто умели комментировать и оценивать формы художественного освоения мира.
Искусствоведческие интересы аристократов были самые разные. Так, Д. Л. Нарышкин приобретал для своего музеума картины, скульптуры, предметы античного искусства, монеты, оружие [231, с. 309]. Н. П. Румянцев собирал книги и рукописи [там же, с. 408]. Коллекцией рукописей и копий с документов обладал И. П. Елагин [225, с. 188]. А. В. Олсуфьев составил богатое собрание картин и гравюр [там же, с. 334]. Композитор и тонкий знаток живописи Д. С. Бортнянский имел прекрасную картинную галерею [там же, с. 102—103]. Н. П. Шереметев хорошо разбирался в музыке [там же, с. 498]. Коллекционированием растений в своем ботаническом саду занимался А. К. Разумовский. Основательными познаниями во всех видах искусства отличался главный директор императорских театров А. Л. Нарышкин [там же, с. 308]. Значительную коллекцию картин и оружия собрал П. Б. Шереметев [200, с. 133]. П. Ф. Карабанов коллекционировал монеты, гравюры, рукописи. Собиратели коллекций уже в силу своих художественных пристрастий были вынуждены обладать определенными искусствоведческими познаниями, необходимыми для самостоятельной оценки собираемых предметов искусства, хотя для этого часто приглашались и узкие
специалисты. Подобные интеллектуальные упражнения были неотъемлемой составляющей речевой практики образованной части общества.
Многие россияне были истинными ценителями театрального искусства. Зрелые критические замечания о западноевропейском театре оставили А. Р. Воронцов, А. И. Марков, К. Г. Разумовский, А. С. Шишков, И. И. Шувалов, В. Н. Зиновьев, Н. А. Демидов, А. М. Белосельский-Белозерский, Н. М. Строганова, Н. М. Карамзин, И. М. Долгоруков и др. Карамзин, к примеру, поражал современников утонченной критикой западноевропейского театра. Его словесный комментарий не только отражал эту форму культуры, но в той или иной мере влиял на ее развитие.
Светская музыка в театре, застольная при дворе, танцевальная, инструментальная и др. — само ее эстетическое содержание также требовало профессионального словесного комментария. Как и остальные виды искусства, музыка становится «дежурной» темой разговоров. Ее переживание, восприятие новых музыкальных творческих течений наталкивало на необходимость их толкования. Так было положено начало музыкальной критике. Опера, как западная, так и русская, породила оперную критику, балет — балетную. Устные формы зарождающейся искусствоведческой критики следует искать в деятельности салонов, клубов и литературных кружков.
Приведем ряд оценок иностранцами интеллектуально-риторического уровня русских аристократов. Секретарь французского посольства Ж.-Л. Фавье так характеризовал кабинет-министра Елизаветы Петровны А. В. Олсуфьева: «У него веселый нрав, приятный и весьма тонкий ум, вид открытый, общительный; его легко можно принять за человека, любящего удовольствия, так как он действительно любит обеды, общество, музыку (которую он знает в совершенстве), театр и все, что к нему относится, но еще более он деловой человек... Он так искусен, так образован и даже столь необходим, кроме того, в нем так много очаровывающей любезности и качеств для общества и увеселений...» [216, с. 383]. Из характеристики Дидро, данной Е. Р. Дашковой: «Характер ее серьезный, она говорит по-французски свободно; разговор ее сдержанный, речь простая, сильная и убедительная» [27, с. 375]. В 1782 году император Иосиф II в письме к своему брату Великому герцогу Тосканскому Леопольду дал следующую характеристику Н. Б. Юсупову, сопровождавшему Великого князя Павла Петровича в его путешествии по Европе: «...князь Юсупов очень хорошо образован. Он прекрасно владеет итальянским языком, является большим знатоком античного искусства и живописи, поэтому настоятельно рекомендую пригласить его вместе с их высочествами» [242, с. 550]. Итальянский язык князя
Юсупова был безупречен, в частности, потому что с 1783 по 1789 год он был русским посланником в Турине. А. В. Чудинов в своей работе о Павле Строганове приводит выдержку из письма племянницы его гувернера Миет Тайан, в котором (1788) она дает словесный портрет молодого русского аристократа: «Им нельзя не восхищаться... лицо веселое и умное, живой разговор и приятный акцент. Он говорит по-французски лучше, чем мы» [240]. В этом нет ничего удивительного, так как родным языком П. Строганов считал французский. В рецензии на трактат А. М. Белосельского-Белозерского «О музыке в Италии» (1778) французский критик приветствовал «рвение и таланты молодого иностранца, который... увлекается искусствами и интересуется их развитием... и сообщает нам об этом, пользуясь нашим собственным языком, на котором он пишет умно, изящно и даже свободно и удивительно правильно; если и встречаются у него отдельные стилистические неточности, вычурные обороты и небезупречные выражения, то это следует объяснить не плохим знанием языка, но лишь избытком воображения и остроумия, столь извинительными в молодом авторе» [153, с. 88]. Последняя характеристика наводит на мысль, что французский критик сам не знает, что критиковать. Его ревнивые замечания носят несколько надуманный характер. Если бы он не знал, что работа написана русским, то этих замечаний, вероятно, не было бы вообще. Практически все свои произведения (философские, искусствоведческие, стихотворные, наброски исторических и художественных произведений) князь Белосельский-Белозерский издавал на французском языке.
Г-жа Виже-Лебрен так вспоминала высшее петербургское общество конца века: «Я каждый вечер выезжала в свет, и не только из-за весьма частых балов, концертов и театральных представлений, но и ради собственного удовольствия, поелику в сих каждодневных собраниях я неизменно встречала учтивое обращение и изящество, ничуть не уступающие тому, что мы видим в наших парижских салонах» [17, с. 53].
Выездные салоны русские аристократы устраивали и за границей. Так, княгиня Е. Ф. Долгорукова (Барятинская) имела много друзей в Париже, куда она выехала в конце 1799 года. В ее салоне собирались Ривароль, Лагарп, аббат Делиль, граф Сегюр, Виже-Лебрен. Еще до ее отъезда за границу в 1795—1797 годах в Петербурге у нее собирался дипломатический корпус и другие наиболее видные иностранцы [231, с. 216]. В Вене своим музыкальным салоном был известен А. К. Разумовский [92, с. 691].
4.3.	Российский театр
Культура одной социальной группы может или противопоставляться культуре страны, или она может быть частью официальной культуры и так или иначе противостоять народной. Так было в России с театром, который выполнял развлекательную, образовательную и просветительскую функции.
Оговоримся, что анализ деятельности всех иностранных театральных трупп в России не есть цель нашего исследования. Нам интересно, хотя и на довольно ограниченном в количественном отношении материале, раскрыть ту языковую сторону театральной жизни, которая ранее находилась на периферии исследовательского интереса. Истории русского театра посвящены многие десятки работ, однако деятельность иноземных коллективов в России всегда рассматривалась как «функциональный хвост» к истории собственно русского театра. Объективная оценка официальной русской культуры XVIII века до сих пор еще невозможна со строго научной точки зрения именно потому, что многие аспекты, в частности «театральной жизни» западноевропейских языков и их соотношения с русским языком, пока не раскрыты.
Изучение развития российского театра имеет давние традиции, но до сих пор практически не обращалось внимания на то, в каком объеме функционировали придворные и частные театры, представляющие репертуар на ИЯ, каковы частотность использования ИЯ, отношение общества к постановкам подобных спектаклей разных жанров, степень личного участия образованной российской элиты, дворянства, разночинцев и крепостных в них.
Если на Западе театр постепенно завоевывал себе право на существование, то в Россию XVIII века он пришел в готовых образцах и сложившемся виде, в форме тех языков, культуроформирующие функции которых описываются в данной работе. Мы намеренно опускаем театральные постановки при царе Алексее Михайловиче и переходим ко времени правления Петра I. В 1699 году датчанин Готфрид Каулиц показывал «на посольском дворе в Москве кукольный театр». В 1702 году из Данцига в Москву прибыла труппа Ягана Куншта с восемью учениками. Это был первый придворный театр. Через год место умершего Куншта занял Артемий Фюршт [158, с. 185]. Спектакли на русском языке он давал по воскресеньям и вторникам, а на немецком — по понедельникам и четвергам. В 1704 году женские роли исполняли девица фон Велих и жена генерального доктора Паг-генкампфа [200, с. 96].
Мы не имеем точных сведений по деятельности иностранных театров в Петровскую эпоху, когда успехом пользовалось /52
«кукольное комедианство», поэтому перейдем к более позднему времени. Усилия по приглашению французской драматической труппы для российского театра, как показывает на широком документальном материале Л. М. Старикова, были приложены уже во времена Анны Леопольдовны, но настоящая придворная труппа сложилась именно в эпоху правления Елизаветы Петровны. Л. М. Старикова высказывает принципиально важное для нас замечание: «Если в 1730-е годы успех у русской публики комедии дель’арте был связан с тем, что она являла собой тип „долитературного“ театра, то есть представления ее не опирались в первую очередь на... закрепленный текст, а использовали максимально зрелищные приемы и были доступны для восприятия любой зрительской аудитории, то в 1740-е годы ситуация изменилась. Среди русской публики уже появляется достаточно образованный слой, приобретший вместе со знанием французского языка потребность и желание лицезреть на сцене высоко литературное произведение, требующее непременного понимания его текста» [93, ч. 1, с. 27].
Придворный российский театр обслуживался преимущественно иностранными труппами. Периодом начала расцвета придворной театральной жизни можно считать время правления Елизаветы Петровны, хотя немецкий театр К. Нейбера, выписанный из Лейпцига, существовал уже с 1738 года. Он ставил в основном комедии и фарсы [231, с. 46]. Первая в России придворная французская труппа под руководством Карла де Сериньи заключила в 1743 году контракт на 4 года. Исследователь жизни французской колонии в России Ф. Тастевэн отмечал, что знакомство с афишами того времени создавало впечатление, что это были постановки для «Комеди Франсез» [252, с. 100].
26 апреля 1745 года в оперном доме при высочайшем дворе была поставлена французская комедия, на которой присутствовали, как отмечает источник, «иностранные, военные и статские чины, також морские и артиллерийские первых шести классов обоего пола персоны и гвардии штаб и обер-офицеры» [100, с. 25]. В этом же году были представлены на суд зрителей французские комедии 21 мая, 30 мая, 15 июля (в Петергофе), 30 июня, 28 августа. В сентябре 1745 года последовал указ Елизаветы Петровны: «Отныне впредь и в будущую зиму при дворе... в каждую неделю быть:
по воскресеньям — куртагам [приемам. — Авт.]
по понедельникам — интермедиям по вторникам — придворным маскарадам по четвергам — комедиям французским» [там же, с. 93]. В 1746 году труппа Сериньи поставила в императорском театре «Альзиру» и «Меропу» Вольтера [45, с. 17]. Вольтера ставила и любительская актерская труппа Кадетского
сухопутного корпуса («Заира», «Эдип», «Магомет», «Брут») [152, с. 37].
По желанию Елизаветы Петровны на сцене шли итальянские комедии на французском языке, о чем свидетельствует контракт, заключенный в 1747 году с «первым комедиантом французской компании» при русском дворе Карлом де Серенги: «Понеже иметь я в Санкт Питер Бурхе буду довольной комплект достойных комедиантов, как мужеска, так и женска пола, которые б могли играть трагедии и комедии, француския и италиан-ския комедии на французком языке, какия Е. И. В. когда представить изволит указать» [93, ч. 1, с. 443].
3 мая 1750 года придворный театр дал первые спектакли в новом «комедиальном и оперном доме» [199, с. 78]. В течение трех лет французская труппа выступала с постановками опер и французских комедий по вторникам и пятницам. С 1754 года к этим дням добавилась среда — для итальянских интермедий [там же, с. 79]. Интересен тот факт, что для немецкой труппы существовала отдельная сценическая площадка [там же, с. 80].
При Елизавете Петровне посещение спектаклей, даваемых придворными труппами (французской, немецкой, итальянской), а значит и систематическое восприятие зрителями иноязычной сценической речи, стало непременной частью придворной жизни, обязательным упражнением на аудирование. Все придворные должны были посещать спектакли, иначе им грозил штраф в 50 рублей. В 1750 году при дворе было показано 18 французских комедий, 14 русских трагедий и комедий, 4 итальянских и немецких интермедии и 1 опера. Таким образом, все императорские труппы дали 37 представлений, в среднем одно в 10 дней. Как свидетельствуют цифры, из всех иностранных трупп предпочтение отдавалось французской [231, с. 47].
С каждым годом насыщенность спектаклей на французском языке в театральной жизни столицы возрастала, что четко фиксировал «Церемониальный камер-фурьерский журнал». 10 января 1770 года императрица с придворным штатом посетила Кадетский сухопутный корпус, где «представлена была кадетами на французском языке комедия с балетом» [101, с. 12]. В этот же день (!) «Е.И.В. в шестом часу пополудни соизволила с Его Высочеством проходить в оперный дом смотреть французскую комедию» [там же, с. 13]. 22 января этого же года «в оперном доме представлена была французская комедия и для смотрения оной Ее Величество и Его Высочество быть не соизволили» [там же, с. 19]. 27 октября этого же года «ввечеру Е.И.В. в придворном своем штате соизволила иметь выход в кадетский корпус смотреть представленную там кадетами на французском диалекте комедию при одном балете» [там же, с. 290]. Итак, в течение года императрица дважды посетила французские спектакли в одном только Кадетском корпусе.
«Церемониальный камер-фурьерский журнал» за 1770 год точно указывает дни, когда в придворном театре шли комедии и трагедии на французском языке: 5 февраля, 14 февраля, 11 апреля, 21 апреля, 4 мая, 20 июля, 10 сентября, 24 сентября, 1 октября, 8 октября (трагедия), 19 октября (французская опера «Калмык»), 26 октября, 5 ноября (трагедия), 9 ноября, 12 ноября, 16 ноября, 19 ноября (трагедия), 3 декабря, 10 декабря — итого 19 спектаклей [там же].
А. Р. Воронцов вспоминал, как в детстве он с сестрой и братом дважды в неделю ходил смотреть французскую комедию, куда их водил отец, имевший в императорском театре свою ложу [3, т. 5, с. 12]. Дворянские дети могли быть не только зрителями, но и участниками спектаклей. Известно, что в 1781 году во время проезда Великого князя Павла Петровича с Великой княгиней через Могилев в городе были даны французские опера и комедия «Anglomanie». Последняя заканчивалась прологом, в котором играли дворянские дети [86, с. 229].
Спектакли на французском языке разыгрывались и на маскарадах. Так, 28 ноября 1770 года состоялся грандиозный придворный маскарад: «По окончании стола соизволила Е.И.В... с знатными обоего пола персонами пойти в комнатный театр смотреть представленную благородного ж воспитания малолетними на французском диалекте комедию с балетом» [101, с. 361].
Во времена Екатерины II спектакли на ИЯ ставились не только в Сухопутном шляхетском кадетском корпусе, но и в Смольном институте благородных девиц. 4 февраля 1773 года «Ее Величество и его Высочество соизволили иметь выход в Смольный дворец смотреть представленную благородного воспитания девицами французскую комедию и русскую оперу-комик с тремя балетами» [45, № 75, с. 39]. Таким образом, двор во главе с императрицей не ограничивался посещением только придворного театра. Это значит, что и кадеты, и «смолянки» ставили высокопрофессиональные по меркам того времени спектакли. Со стихотворной комедией Вольтера «Нескромный» на французском языке выступали и театр Кадетского корпуса (1775), и труппа Смольного института (1776). В письме к Вольтеру от 23 марта 1772 года Екатерина II с гордостью сообщила, что воспитанницы Смольного института поставили его «Заиру» [152, с. 37]. Воспитанник Кадетского копуса П. С. Железников за исполнение монолога из трагедии Вольтера «Магомет» удостоился восторженной похвалы известного французского актера и режиссера придворного театра Офрена, преподававшего кадетам декламацию и руководившего постановкой французских пьес [215, с. 315].
Дневник статс-секретаря Екатерины II А. В. Храповицкого фиксировал постоянную заинтересованность императрицы в об-
новлении репертуара придворного театра. 22 августа 1787 года императрица передала Храповицкому французскую пьесу. Из его воспоминаний: «Переписывая набело, не спал всю ночь» [99, с. 46]. На следующий день: «Поднес пьесу, и получа благодарность, поцеловал ручку. Спал весь день до обеда» [там же]. А 16 сентября статс-секретарь переписал еще один экземпляр этой пьесы. Подобные упоминания в его дневнике нередкость, что свидетельствует о повышенном внимании императрицы к театральным постановкам. Характерно, что в придворном театре ставились пьесы не только известных авторов, но и политических деятелей и дипломатов, служащих при русском дворе. Из записи от 23 октября 1788 года: «Приказано [Екатериной. — Авт.] напечатать пьесы французские в Ермитаже игранное сочинение графа Сегюра, графа Кобенцеля и принца де Линя» [там же, с. 178]. В указанное время де Линь был австрийским фельдмаршалом, который сопровождал императора Иосифа II в его путешествии в Россию, а потом служил в армии А. Г. Потемкина. Кобенцель был австрийским послом, а Сегюр — французским посланником. Пьесу последнего «Кориолан» как раз и ставили в театре «Эрмитаж».
По необходимости императорские театральные труппы разбивались на части, чтобы давать представления для всех членов императорской семьи, где бы они ни находились. Так, в конце века императорская труппа играла в Гатчине для Павла Петровича и в Павловске для его супруги [34, т. 1, с. 119, 134]. И. М. Долгоруков вспоминал зимние увеселения 1786 года: «На Каменном острове всегда угощались посетители обеденным столом [до шестидесяти пар. — Авт.], после обеда почти тотчас на тамошнем театре французская придворная труппа давала зрелище, обыкновенно прекрасное и по выбору предварительному их высочеств» [там же, с. 134].
С 1787 года под руководством Н. Б. Юсупова начал свою деятельность императорский театр «Эрмитаж», о котором мы упомянули выше. Пьесы для него, в основном на французском языке, писали Екатерина II, камергер А. М. Дмитриев-Мамонов, Кобенцель, Сегюр, французский дворянин Д’Эта, дочь французского трагика на русской сцене мадмуазель Офрен. В 1791 году театр под руководством Юсупова достиг, по мнению Тастевэна, своего расцвета. В трагедиях играли Флоридор, Офрен, Сен-Флоран, Лемерсье, Парис, Брошар, Латраверс, де Шатр, Дюрэ; женские роли исполняли Лезаж, Гюс, Рокур. В комедиях были заняты актеры Дорсевиль, Дюбрей, Лонжевиль, Бурдэ, Дель-ри, Прево, Фастье; женские роли исполняли Добекур, Персеваль, Сюзетт, Мишлин, Моллан, Сен-Фай, Дюфуа. В 1798 году Юсупов набрал в Париже новую труппу, в которую вошли Ларош, Дюкруасси, Буржуа, Шатофор, Сен-Клер, Мезьер, Фрожер, 156
Монготье, Дельмас, Морэ, Моран, Шовини. Женская половина труппы была представлена Вальзиль, Шевалье, Леруа, Ла Шос-сек, Сеньер, Фрожер, Сен-Клер, Монготье. Режиссером был Офрен (сценический псевдоним актера Ж. Риваля) [252, с. 101— 102]. В дневнике Е. Ф. Комаровского за этот же год содержится запись: «Осенью назначены были маневры в Гатчине... жизнь была довольно приятная: поутру маневры, а ввечеру, всякий день (!), французский спектакль на придворном театре» [48, с. 284]. Помимо европейских в придворной труппе были и русские актеры, о чем, в частности, свидетельствует запись в приходно-расходной книге императорского театра за 1799 год: «...уплата за обучение французскому языку воспитанников и воспитанниц театральной школы — 110 рублей» [1, с. 257].
Ф. Ф. Вигель писал о петербургском театре конца XVIII — начала XIX века: «Русской труппы я никогда не видел или, лучше сказать, о ней и не слыхал... знающих по-французски по сравнению с нынешним временем не было и десятой доли, и отличающимся знанием сего языка было бы стыдно, если б их увидели в русском театре: он был оставлен толпе приезжих помещиков, купцов и разночинцев» [16, кн. 1, с. 145]. Эти оценки крайне субъективны. Вигель резко занизил долю россиян, владевших в то время французским языком, и как бы нарочно не замечал русского театра вообще. Однако и П. Плавильщиков, которого никак нельзя упрекнуть в западнических пристрастиях, в начале XIX века с горечью писал: «Пусть любопытный пройдет мимо театра во время французского представления; увидит площадь, заставленную шестернями; во время русского же — где-то увидит шестерню. Одни пешеходы по большей части любят видеть свое» [234, с. 123]. Полемика того времени по поводу соотношения французского и русского элемента в русской литературе, театре и общественной жизни в целом частично представлена в работе О. Чаяновой [там же].
Нам особенно ценны мнения о русском императорском театре иностранцев, имевших возможность сравнивать игру парижских и петербургских трупп. Прожившая в России семь лет (с 1795 по 1801 год) известная французская художница Мария-Луиза-Элизабет Виже-Лебрен диктовала свои мемуары в возрасте 80 лет. Она вспоминала статс-даму княгиню Е. Ф. Долгорукову, часто приглашавшую ее в свою ложу, расположенную недалеко от сцены, благодаря чему Виже-Лебрен могла вблизи наблюдать игру актеров: «...я имела возможность по достоинству оценить в трагедии благородное исполнение г-жи Гюс с ее обворожительным голосом, а в комедии тонкую игру мадмуазель Сюзетты, занятую на ролях субреток. В Петербурге играли только французские артисты, которые хоть и уступали лучшим парижским, но в большинстве своем обладали изрядными талантами и безупречной сыгранностью» [17, с. 56].
В конце века в императорском театре на постоянной основе действовали 5 трупп: русская, итальянская, французская, немецкая и балетная. Были также камер-музыканты первого оркестра и музыканты второго оркестра, преимущественно иностранцы [1, с. 206]. Немецкой труппой с 1797 года заведовал немец А. Ф. Ф. Коцебу.
С середины XVIII века богатые русские дворяне, стремясь подражать европейской моде, заводили у себя домашние театры. Вернувшийся в 1777 году из заграничного путешествия Н. А. Львов организовал домашний театр в доме П. В. Бакунина, который 18 декабря выступил с премьерами «Игрока» Ж. Ф. Реньяра на французском языке и «Колоний» А. Саккини на итальянском языке [216, с. 243].
Активным участником культурной жизни обеих столиц, профессионалом в любительских спектаклях был И. М. Долгоруков. Он играл в разных домашних театрах, в частности в театре принцессы Голштенбековой, постановочная часть которого в 1786 году находилась под патронажем знаменитого актера французской труппы Офрена. Долгоруков вспоминал, что француз «хаживал нас учить и управлял нашим зрелищем... я любил театр чрезвычайно и сверх общих наставлений, кои давал нам Гофрен при репетициях, хаживал к нему на дом брать уроки» [34, т. 1, с. 115]. И далее Долгоруков обобщает: «Дарование театральное было тогда заметно в людях благородных, оно давало им особенную цену в отборных обществах» [там же]. Он перечисляет фамилии лиц, принимавших участие в разных спектаклях. В этом театре в постановках участвовали и дети. Будучи приближенным к «малому двору» Павла Петровича и Марии Федоровны, Долгоруков вспоминал о возникшем в 1786 году у Великой княгини желании сделать сюрприз своему мужу в виде спектакля: «Камергер Чернышев... составлял труппу. Нетрудно было набрать ее из фрейлин, при дворе тут живущих и из придворных. Всякий за честь себе ставил попасть в список. Расположились они играть драму „Честного преступника**, разумеется, по-французски, другого наречия при дворе не было» [там же, с. 116].
В мемуарной литературе содержится огромное количество упоминаний о любительских домашних спектаклях на разных языках, которые при их определенной статистической обработке и систематизации могут дать относительно объективную картину «языкового существования образованной личности» той эпохи. Екатерина II помимо придворных постановок, спектаклей в Кадетском корпусе и Смольном институте посещала домашние спектакли своих придворных, тем более если ставилась пьеса, автором которой она была. А. В. Храповицкий вспоминал 23 апреля 1788 года: «Вечер проводили у А. М. Дмитриева-Мамонова, там играли: ,,Le flatteur et les flattes**, сия пьеса в одном акте
сделана Ее Величеством из басни ,,Le Corbeau et le Renard** („Ворона и лисица**)» [99, с. 77]. Домашние спектакли на французском языке ставил в своем домашнем театре в 1790-х годах камергер П. В. Мятлев [231, с. 304]. Посетивший Россию француз Фортия де Пиль обратил внимание на театральную жизнь Петербурга: «Восемь-десять вельмож имеют свои театры, даже итальянские оперы и балеты» [цит. по: 120, с. 198]. Он также отметил многочисленность придворной французской труппы [там же]. Виже-Лебрен вспоминала первый год своего проживания в Петербурге, когда она была приглашена в загородный дом статс-дамы княгини Е. Ф. Долгоруковой (Барятинской), где был дан, по ее оценке, «восхитительный спектакль». Исполнялась опера французского композитора Н. Далайрака «Камилла, или Подземелье». Роль Камиллы исполняла сама княгиня Долгорукова [17, с. 21]. В письме к жене брата француженка говорила также об одном из вечеров у княгини Меншиковой, где «был разыгран прелестный спектакль» [там же, с. 27].
В последней четверти XVIII века в одной только Москве было довольно много дворянских любительских театров. Это театры С. С. Апраксина, Д. Е. Столыпина, Р. И. Воронцова, Г. И. Бибикова, А. И. Гагарина, Хованского, Каменского, И. Я. Блудова, П. А. Позднякова, Пашкова, И. М. Волконского, П. Колычевой, Б. Г. Шаховского, И. Д. Трубецкого, П. С. Потемкина, С. М. Ржевского [150, с. 14]. О. Чаянова дополняет этот список именами И. Одоевского, А. И. Давыдова, Н. И. Демидова, И. К. Замятина, А. С. Степанова, В. И. Щербатова, Н. Е. Мясоедова, И. П. Салтыкова, В. И. Зиновьева, Н. А. Дурасова [234, с. 118]. И это только в Москве, а ведь театры были и в сельских усадьбах. Так, граф А. Р. Воронцов организовал в 1781 году частный театр сначала в селе Большие Алабухи в Тамбовской губернии, а в 1793 году перевел его в родовое имение — село Андреевское, где для этого было построено специальное помещение [115, с. 111]. Спектакли в нем ставились один или два раза в неделю [там же, с. 112]. Французские комедии, а также русские и французские оперы на суд зрителей представлял в своем подмосковном имении Марфино в конце века московский военный губернатор граф И. П. Салтыков вместе с женой Д. П. Салтыковой [231, с. 419]. Домашний театр, по воспоминаниям Е. М. Бобрищевой-Пушкиной, был у ее отца ярославского воеводы [139, с. 28]. И. М. Долгоруков вспоминал московский домашний театр генерал-поручика С. М. Ржевского (1781): «И знатные и мелкие люди, и старики и ребята, все к Ржевскому ездили. Всякий вечер были у нас репетиции, а после театров настоящие балы... играя на французском языке, я свыкся с его слогом, оборотами, приучился выражать чисто и правильно, чего никакая школьная теория не дает без употребления» [34, т. 1,
с. 58]. В этой цитате для нас важны две вещи: разный социальный состав зрителей и акцент на дидактической функции сценической речи, которая вынуждала участника спектакля обращать особое внимание на произношение и декламацию. Тот же Долгоруков, описывая театральную жизнь Москвы 1784 года, упомянул г-жу Талызину и ее брата бригадира С. С. Апраксина: «Вздумалось им по зиме завести у себя благородный театр... Тотчас состроен театр в доме князя Черкасского на Тверской, потому что они жили в наемном и не довольно для сего просторном доме. За актерами, актрисами дело не стояло; в минуту набрана целая труппа. Г-жа Талызина имела при себе двух дочерей и несколько благородных барышень... Всякий день были репетиции... каждую неделю новое зрелище, и при всем городе. Оперы, трагедии, комедии — все на нашем театре представлялось отборной московской публике, и все по-французски, свой язык был в загоне» [там же, с. 90—91].
Е. Ф. Комаровский, адъютант командира Измайловского полка, вспоминал два любительских спектакля, поставленных в 1793 году в доме баронессы Н. М. Строгановой на Дворцовой набережной: «Выбрали две комедии: „Еще один сюрприз люб-ви“ Мариво и „Нетерпеливый". В первой играли: графиня Головкина, девица Канор, теперешняя мадам Meilhan, Ростопчин, барон А. С. Строганов, князь П. М. Волконский, Окулов и я; во второй графиня Головкина, граф П. А. Шувалов и барон Строганов» [48, с. 260]. Эти факты свидетельствуют о том, что дворянство, в частности знать, не считало постыдным лично участвовать в спектаклях. Комаровский в своих записках вспоминает «совершенную» игру князя Белосельского-Бе л озерского в роли игрока в одноименной комедии Реньяра [там же, с. 261]. По данным М. Бурнашова, представители аристократии принимали участие не только в драматических постановках, но и балетах. В последних танцевали не просто знатные лица, а особы императорского дома и даже наследник престола [128, с. 398]. Таким образом, манифестация знания французского языка и определенных сценических способностей не воспринималась обществом как недостойное знатного человека лицедейство. Любительские спектакли были составной частью аристократического и дворянского быта.
Вторая половина XVIII века была в России периодом расцвета и частных театров. Значительный вклад в их развитие внесли иностранцы. Первым по времени был немецкий театр Иоганна Фридриха Нейгофа, действовавший с марта 1762 по 1764 год. Спектакли давались только в прибалтийских районах России (Риге, Ревеле и т. д.) [135, с. 70]. В 1769 году пятилетнюю привилегию на содержание театра в Москве получили итальянцы Бельмонти и Чинти. Из собственноручного письма 160
Екатерины II: «Они могут давать всякие празднества, комедии, трагедии и прочее на каком языке пожелают, но только с соблюдением самой строгой благопристойности и с тем, чтобы новые пьесы были наперед... просмотрены цензурою» [87, т. 13, с. 16].
В 1777 году в театре на Царицыном лугу в Петербурге начались спектакли «немецкой нации купца и заводчика» Карла Книппера [135, с. 70]. Нам известен персональный состав труппы: Аккерман, Карл Фиала, Феликс Сартори, супруги Теллер, И.-Х. Мейер, Г. Алена, И. Шредель, Ф. Кронштейн, Хр. Клау-зениус, О. Христ, Барзанти [там же, с. 71]. Репертуар театра Книппера был самый широкий: трагедии, драмы, комедии, комические оперы, концерты, балеты [там же]. Ставили Мольера, Лессинга, Геллерта, Гольберга, Гросмана, Раутенштаута, Готтера и др. [там же]. Театр функционировал до 1783 года. Убытки, связанные с недостаточным сбором, периодически покрывала сама императрица [там же, с. 72]. Следующая частная немецкая труппа некоего Рундталера появилась только в 1798 году. Долгое отсутствие частного немецкого театра на петербургской театральной сцене объяснялось тем, что немецкоговорящая публика посещала спектакли государственной немецкой труппы [там же]. В 1799 году начала давать спектакли еще одна частная немецкая труппа Иосифа Мире, в которую семья Рундталера вошла уже в качестве актеров. Ее деятельность была отражена в брошюре, изданной Мире в 1799 году: «Verzeichniss der hier in St.P. auf dem mit allerhochster Erlaubniss eroffneten deutschen Theater...» [там же]. Актерский состав труппы был представлен супругами Барк, супругами Шредер, супругами Эвест, супругами Мюллер, супругами Нейгаус, Гюнтером, Гейнце, Линден-штейном, Линднером, Штребе, Дребингом, Заурвейдом. Кроме того, в штате находились суфлер Лейхте, парикмахер Гилле, гар-деробмейстер Пульс, режиссер Хагеман. С 20 февраля по 11 декабря 1799 года эта труппа дала «130 представлений и 150 пьес, 94 новых и 56 повторений» [там же]. Спектакли шли в доме Кушелева на Невском. В декабре 1799 года труппа получила государственный статус [там же, с. 73].
В 1770 году французским негоциантом Поше была получена привилегия на учреждение в Петербурге первого частного французского театра. Поше мог в течение 20 лет давать «всякую неделю три зрелища или больше во все дни, кроме Великих постов да и на кануне праздничных дней оных зрелищ отнюдь не производить» [77, т. 19, с. 77]. Французу разрешалось ставить трагедии, комедии, оперы и балеты. Согласно этой привилегии «другим никому таковых вольных на французском и итальянском языках зрелищ... уже не производить» [там же, с. 79]. Спектакли труппы Поше давались сначала во французском трактире не
коего Готье, а затем в пансионе на Конюшенной улице. В декабре 1779 года труппа Поше представила несколько спектаклей в доме графа С. П. Ягужинского [135, с. 75].
Москва относительно Петербурга всегда была более русскоязычным городом, т. е. людей, свободно говорящих на французском языке, в Москве было заметно меньше. Автор подробного исследования по истории театра Маддокса в Москве О. Чаянова отмечала, что в 1780—1790-х годах в Москве предпочтение отдавалось отечественному языку. Поэтому французская труппа под руководством Карона и Делозье, приехавшая в 1792 году, не могла наполнить зрительного зала Петровского театра и вынуждена была вскоре прекратить спектакли. Однако в самом конце века и в особенности при Александре I французское и немецкое влияние в театральной жизни Москвы значительно усилилось [234, с. 123—124]. Д. П. Рунич вспоминал: «...высшее московское дворянство было совершенно офранцужено. В то время были в моде любительские спектакли. Мариво и Детуша [французские драматурги. — Авт.] играли в совершенстве. Старик князь Белосельский, бывший посланником в Турине, Плещеев сын, Апухтин и Цушкин могли бы соперничать с лучшими парижскими актерами. В салонах избранного общества были в моде игры, чтение, все то, что было принято во Франции; вместе с тем в этих салонах царствовала французская вежливость, любезность и деликатность» [84, № 1, с. 52]. Напрашивается вывод: искусственное переживание на сцене всего спектра человеческих эмоций стало для части дворянства приятной привычкой.
Из собственно русских частных театров самыми крупными и значимыми по разнообразию репертуара и профессиональному уровню были крепостные театры графа П. Б. Шереметева в Кусково, Останкино и Москве. Нам известны 116 постановок этих театров, из них 73 оперы, 25 комедий, 18 самостоятельных балетов [150, с. 113]. Из 73 опер 37 были французские, 23 — итальянские, 13 — русские [там же, с. 114]. Как утверждает Н. А. Елизарова, «роскошью и техническим совершенством шереметев-ский театр несомненно превосходил все крепостные театры и выделялся среди всех театров России того времени» [там же, с. 6].
В шереметевских театрах были четко налажены переводческая работа и обучение крепостных актеров ИЯ. Переводчиком и фактически главным режиссером в останкинском театре был крепостной В. Г. Вороблевский [там же, с. 8]. При обучении крепостных актрис для сценической работы, как отмечает Н. А. Елизарова, «особое внимание обращалось на воспитание девочек. Оно было направлено на то, чтобы превратить деревенскую неграмотную девушку в светскую барышню, постигшую все тонкости светского обхождения и манер и владевшую иностранными языками. Для светского воспитания актрис и обуче
ния их французскому языку держали двух воспитательниц француженок мадам Дюврийи и Шевалье, а впоследствии был нанят для обучения актеров итальянскому языку, который необходим был актеру для исполнения итальянских арий... учитель итальянского языка Торелли» [там же, с. 273]. Известную крепостную актрису Прасковью Жемчугову итальянскому языку обучал тот же Торелли, а французскому языку — француженки Дюврийи и Шевалье. Крепостной актер Василий Жуков изучал итальянский язык у известнейшего российского актера Дмитревского [там же, с. 278]. Учителями пения также были итальянцы Баба-рини и Олимпий. Драматическое искусство некоторые актеры постигали у актера придворной сцены французского трагика Фло-ридора [там же, с. 274]. Крепостной хормейстер шереметевского театра С. А. Дегтярев настолько свободно владел итальянским языком, что смог перевести трактат по музыкальному искусству [там же, с. 384—386]. Учителями балета тоже преимущественно были иностранцы: итальянцы Франц Морелли, Соломони, француз Ле Пик, мадам Козелли, Чианфанелли [там же, с. 284].
Спектакли на французском языке граф Шереметев устраивал и в своем собственном доме в Петербурге, где французские комедии играла русская знать [78, с. 253—256]. В феврале 1766 года в его особняке состоялся трехактный спектакль французского драматурга Н. де Лягранжа. Распорядителями спектакля, исполнителями ролей и оркестрантами были придворные Екатерины II, о чем свидетельствует С. А. Порошин [там же, с. 253].
Несмотря на, казалось бы, обилие в столичных городах носителей западноевропейских языков, т. е. потенциальных зрителей иноязычных театров, положение не всех из них было прочным. Если иностранную частную труппу не брала под свое покровительство Дирекция императорских театров, то они со временем начинали испытывать большие материальные трудности. Гувернер А. Б. Куракина француз Пикар в ноябре 1781 года писал своему хозяину за границу: «Русский театр весьма усердно посещается и тем причиняет большой ущерб другим театральным представлениям. Театр Поше, на котором даются маленькие французские комедии, публикою совершенно покинут, а сам Поше за неуплату хозяину театра денег, посажен магистратом. Девица Дария намерена со своею и французской труппою дать представление в его пользу и тем вывести его из критического положения, в котором он находится» [72, с. 143]. Через месяц Пикар с удовлетворением извещает Куракина: «Наконец после 8-летних неудач несчастному Поше фортуна опять улыбнулась. Последнее представление, данное в его пользу французскими артистами, доставило ему две тысячи рублей» [там же, с. 149].
В первой трети XIX века частные французские труппы со
держали князь Н. Б. Юсупов в Москве и княгиня Тюфякина в Петербурге. В 1828 году французскую театральную труппу набирает госпожа Карцева [186, с. 632]. Отрывочные сведения зафиксированы специалистами и по некоторым другим частным театрам. Так, частный итальянский театр появился в Петербурге в 1782 году. Первые свои представления он давал на сцене Сухопутного шляхетского кадетского корпуса [135, с. 82]. 2 октября 1770 года в Москве в доме негоцианта Вульфа премьерой спектакля начала свою деятельность английская труппа под руководством некоего Фишера. 10 ноября этого же года Высочайшим указом велено было «отдать английским комедиантам манеж деревянную состоящую против саду на лугу [Царицыном]» [там же, с. 78]. Манеж был готов к ноябрю 1771 года и 10 ноября труппа выступила с комедией «Старая девица» и комической оперой «Падлок» («The padlock» = «Висячий замок»). Далее последовали комедии «Черт в нем» («The devil is in him»), «Непостоянный» («The inconstant or the cony to win him») и трагедия «Изабелла, или Несчастное замужество». Известно, что английские спектакли труппа Фишера ставила до начала 1773 года [там же, с. 79]. Интересно, что одновременно с постановками в Москве ее часть в течение короткого времени (с октября 1770 по январь 1771) давала представления и в Петербурге. М. П. Алексеев обратил внимание на объявления петербургских газет того времени, согласно которым некоторые спектакли этой труппы пользовались успехом и повторялись [116, с. 89]. Многие детали деятельности данного театрального коллектива пока неизвестны, но даже зафиксированные в источниках факты говорят о том, что в обеих столицах имелась достаточная в количественном отношении аудитория, состоявшая как из иностранцев, так и из русских, способная понимать и «переживать» английскую сценическую речь.
Посещение театров было любимым видом развлечений россиян и за рубежом, тем более что предпринимаемые ими путешествия носили длительный и чаще всего образовательный характер. Находившиеся с февраля по май 1777 года в Париже Н. А. Львов, М. Ф. Соймонов и И. И. Хемницер посетили следующие спектакли «Комеди франсез»: «Цинна» П. Корнеля, «Федра» и «Гофолия» Ж. Расина, «Танкред», «Заира» и «Китайский сирота» Вольтера, «Галантный Меркурий» Э. Бурсо; «Комеди итальен»: «Друг дома» А. Э. М. Гретри, «Мазе» Э. Р. Дуни, «Король и фермер» П. А. Монсиньи, «Колония» А. Саккини, «Том Джонс» Ф. А. Филидора и др. Они побывали также в «театрах на бульварах» [216, с. 243]. Дневники и переписка россиян свидетельствуют, что в 1770-х и 1780-х годах русские, находившиеся в Англии, посещали не только великосветские приемы, но и театры [171, с. 294].
В 1787 году три месяца провел в Париже направленный туда в качестве курьера Е. Ф. Комаровский. Второй секретарь русского посольства в Париже Павлов водил Комаровского по театрам. Последний вспоминал: «Первый спектакль я видел „Меропа“ в Комедии Франсез; сию роль представляла мадмуазель Рокур в большом совершенстве. Тогда лучший трагический актер был Ларив; он играл превосходно в сочиненной для него трагедии роль „Геркулес на Этне“... любимый мой был тогда les Varietes amusantes; зала была в самом Пале-Рояле и близко от моей квартиры. Мне случалось иногда целый день провести в сем единственном месте в свете» [48, с. 233—234]. В этом же году Е. Ф. Комаровский вновь в качестве курьера выехал в Лондон, где он посетил «Итальянскую оперу» и два английских театра «Дрюрилен» и «Ковент-Гарден» [там же, с. 242].
Некоторые деятели русского театра выезжали в заграничные командировки для набора европейских актеров, для них посещение театров носило обязательный характер. И. А. Дмитревский дважды выезжал за границу «смотреть английского и французского театру» и набирал французских актеров для работы в императорском театре [215, с. 266]. Отбирая актеров для придворной труппы, Дмитревский, по его воспоминаниям, наблюдал игру выдающихся актеров А. Л. Лекена, М.-Ф. Дюмениль, Клерон, Ф.-Р. Моле, Д. Гаррика [208, с. 42].
Дневниковые записи XVIII века являются ценнейшим источником как по репертуару домашних театров, так и по персональному составу любительских трупп. Для нас необычайно важны имена не только иностранных, но и русских актеров-любителей, т. е. тех, кто добровольно участвовали в домашних постановках и периодически или систематически «погружались» в стихию иноязычной сценической речи и делали это профессионально. И. М. Долгоруков вспоминал один из спектаклей в Гатчине (1786), где он играл роль престарелого отца. На постановку «съехалось множество знатных господ, почти все иностранные послы были приглашены» [34, т. 1, с. 117]. И далее: «Все мне рукоплескали, были места, в которые я заставлял зрителя плакать. Между растроганными мог я заметить и француза г. d’Agnesseau, которого похвала мне лестнее казалась многих моих соотечественников. Он нагляделся своих домашних театров в Париже, и мне трудно было тронуть зрителя, уже давно избалованного» [там же, с. 118].
4.4.	Феномен многоязычия
Новые материальные и духовные запросы российской дворянской элиты могли быть реализованы в то время только посредством практического владения западноевропейскими языками. Петровская эпоха в этом смысле явилась пограничной линией, отделяющей одну языковую эпоху от другой.
В Европе XVII—XVIII веков многоязычие было характерной чертой общественно-речевой практики. Оно было связано с постепенным сокращением функций латинского языка и одновременным расширением функций новых письменно-литературных языков, обеспечивающих не только внутренние потребности той или иной страны, но и потребности широкого международного культурного обмена. Для европейских студентов учебные программы, разумеется, отличались в зависимости от страны, в которой проходило обучение, и социального положения студента, но изучение языков являлось необходимым элементом любой программы. Обратимся к примерам. Известный русский дипломат начала XVIII века А. А. Матвеев в своей записке о пребывании во Франции писал: «Всей Франции высоких фамилий дети... имеют воспитание зело изрядное и обучение в розных языках и во всех свободных науках...» [55, с. 197]. Многоязычие было характерно и для других западноевропейских стран. Эрнст Миних, сын фельдмаршала Б. X. Миниха, президента Военной коллегии, так вспоминал свою учебу в частном пансионе профессора Езекии ля Галлатина в Женеве: «Обучался я верховой езде, держал учителя для италианского языка, упражнялся в истории и во французском штиле, учился рисовать» [62, с. 91]. Если принять во внимание, что еще до поездки в Европу Э. Миних два года изучал латинский и «частию греческого языка» в частном пансионе господина Горника в Риге, что дало ему возможность слушать в Женеве лекции «о естественном и народном праве», которые в то время читали в европейских университетах почти исключительно на латинском языке, то выстраивается ряд языков, которые он изучил основательно: латинский, итальянский, французский. С учетом того что Миних был природным немцем, россиянами он воспринимался как знаток четырех иностранных языков. Испанский посланник в России Дук де Лирия так характеризовал умения и навыки старшего сына короля Якова, претендента на английский престол принца Уэльского, проживавшего в 1727 году в Генуе: «...ему еще шесть лет с несколькими месяцами; но он отлично ездит верхом, говорит по-английски, по-французски и по-итальянски, танцует, надиво делает военные экзерциции, в совершенстве знает свой катехизис» [36, с. 14]. Дени Дидро, окончив иезуитскую школу, работал в канцелярии одного из парижских адвокатов. В это время 166
он активно изучал математику, а также латинский, греческий, итальянский и английский языки [214, с. 229].
Многие иностранцы, приезжавшие на русскую службу в XVII—XVIII веках, практически владели сразу несколькими иностранными языками. Так, швейцарец по происхождению Франц Лефорт знал голландский, немецкий, итальянский, английский и французский языки [188, с. 44]. Известный голландский гравер А. Шхонебек в своей челобитной великому послу Ф. А. Головину о согласии ехать в Россию в 1697 году писал: «Первое, аз Латинский и Французский язык говорить умею, та-коже и цесарский [немецкий. — Авт.], нидерландский мне природные есть, Итальянский и гишпанский аз читая нарочито разумею... Аз зело много читал, так что едва какая вещь предо мною явится, о которой бы некими причинами говорити не возмог» [цит. по: 203, с. 70]. В 1703 году в Москву из Саксонии прибыл Христофор Бухнер: «А в расспросе сказал... умеет говорить и читать и писать латинского, германскаго, французскаго, итальянскаго, датскаго, швецкого, голландскаго языков, а польскаго и словенскаго языка он не знает» [122, с. 40]. Было принято решение принять его «в великаго государя службу для учения европейским языком... русских детей и ведать его в Посольском приказе» [там же, с. 41]. Прибывший в 1704 году в Россию в составе группы английских врачей шотландец Роберт Арескин «свободно изъяснялся на всех главных европейских языках» [209]. Англичанин А. Д. Фарварсон, приехавший в Россию для преподавания в Навигацкой школе, будучи выпускником Эбердинского университета, знал латинский, французский, немецкий и голландский языки [220, с. 171]. Пастор лютеранской церкви в Петербурге, магистр философии Вильгельм Толле, находившийся на русской службе с 1703 года, знал, по мнению нарвского пастора Симона Геркенса, 14 языков (!) [7, с. 53]. Приехавший в Россию в 1704 году из Голландии Генрих Иоанн Фридрих (Андрей Иванович) Остерман владел немецким, голландским, французским, итальянским и латинским языками [231, с. 342]. В 1724 году польский посланник в России Лефорт в своем отчете писал: «Уже семь лет как я в дружеских отношениях с председателем коммерц-коллегии. С недавних пор он открыл мне, что видя положение этой страны и не получая целый год жалованья, он окончательно решился уехать, а это человек отлично знающий торговлю и деньги... он отлично владеет французским, немецким, латинским, голландским, итальянским, испанским и порядочно русским» [87, т. 3, с. 369]. Вице-президент Мануфактур-коллегии немец из Страсбурга Кондратий Геннингер говорил и писал на латинском, немецком, французском и английском языках [209]. Вице-канцлер П. П. Шафиров начал свою служебную карьеру в России переводчиком Посольского прика
за. Он знал латинский, немецкий, французский, голландский и польский языки; находясь в Турции, изучил итальянский [166, с. 150]. Советник Коммерц-коллегии с 1717 года баварец по происхождению Иван-Павел Бакон владел восемью (!) языками [там же, с. 143]. Немецкий ботаник И.-Г. Гейнцельман (на русской службе — с 1737 по 1741 год) знал английский, французский, немецкий, латинский, голландский, датский и шведский языки [209]. Выходец из Ганновера профессор прикладной математики И. А. Рост, начавший свою служебную карьеру в Московском университете в 1757 году в должности адъюнкта, практически владел латинским, греческим, немецким, голландским, французским, английским, итальянским и испанским языками. В течение двух лет он преподавал в Московском университете английский язык [124, т. 2, с. 363—364]. Известно, что во время посещения Московского университета австрийским императором Иосифом II Рост обратился к нему с вопросом, на каком языке желает он слушать лекцию. Император выбрал итальянский язык и нашел изложение профессора «очень красноречивым» [209]. Итак, знание нескольких или многих иностранных языков было в Западной Европе того времени мерилом образованности. Первый президент Петербургской академии наук Лаврентий Блю-ментрост знал латинский, немецкий и французский языки, свободно на них говорил и писал. Родился Блюментрост в Москве, а языки и науки изучал в Галле, Лейдене, Оксфорде [209]. Юрист и математик Николай Бернулли возглавлял в Петербургской академии наук кафедру механики. Уже в 8 лет он освоил голландский, немецкий, французский и латинский языки [там же]. В 1748 году Петербургская академия наук решила заключить двухгодичный контракт со швейцарцем Францем Гиртом для службы в академической книжной лавке именно потому, что он знал латинский, немецкий, французский и итальянский языки и мог на них читать и писать.
Люди, знающие иностранные языки, требовались практически в любой канцелярии. В 1727 году Кондратий Геннингер был назначен секретарем Медицинской канцелярии «для ведения иностранной корреспонденции». В 1740 году он был уже личным секретарем Анны Леопольдовны, поскольку «в знании чужестранных языков, а особливо латинского, немецкого, французского и в английском искусен» [там же].
Многоязычной была подготовка и молодых россиян, обучавшихся за границей. Сын дьяка Посольского приказа Петр Постников с 1692 по 1694 год учился в Падуанском университете, где получил степень доктора медицины и философии. Как знающий латинский, греческий, итальянский и французский языки Постников поступил на службу в Посольский приказ, а затем вновь был отправлен за границу, где провел 7 лет: в Австрии, Голлан
дии, Англии, Италии и Франции. Только методом глубокого «погружения» непосредственно в иноязычную среду можно было быстро и качественно подготовить ди-пломатического работника. Григорий Волков, отправленный в 1698 году вслед за П. Постниковым в Падуанский университет, степень доктора так и не получил. В 1701 году он оказался в Париже. Прибыв в 1704 году в Москву, Волков отчитывался в Посольском приказе: «...французской и итальянской знает и с тех языков на русский и с русского на те языки перевесть совершенно может, латинского языка умеет довольно и отчасти немецкого и английского» [126, т. 4, с. 309].
Уже в самом начале XVIII века многоязычие было для дипломатов и обслуживающих их сотрудников довольно обычным явлением. В открытой в 1705 году в Москве школе И. Э. Глюка преподаванию иностранных языков отводилось первое место. Одновременно трем языкам (латинскому, немецкому и французскому) учил детей вице-канцлера П. П. Шафирова некий Лаврентий Броуд [165, с. 360]. Илья Копиевский, которому Петр I поручил в 1698 году в Амстердаме переводить и печатать книги светского содержания и обучать знатных молодых россиян иностранным языкам, владел польским, русским, белорусским, голландским, немецким, греческим и латинским языками. В формулярном списке немецкого генерала на русской службе И. И. Германа отмечено, что он умеет говорить на латинском, немецком, французском и английском языках [209].
При Екатерине II многоязычие дворянства, особенно служилого, было возведено в ранг официальной образовательной политики. Читаем п. 1 собственноручного чернового наставления Екатерины II для молодых россиян, отправляемых в Лейпциг для изучения юриспруденции, за 1766 год: «Обучаться всем латинскому, немецкому, французскому и, если возможно, славянскому языкам, в которых должными себя разговорами и чтением книг экзерцировать» [87, т. 10, с. 107].
При изучении любого общественного явления особый интерес представляет личностный аспект. Предлагаемая далее табл. 7 — небольшой список образованных россиян, даже будучи очень далекой от полноты (количество представленных персоналий в процентном отношении ко всем образованным представителям дворянского сословия и разночинцев очень незначительно — 76 человек), свидетельствует, что многоязычие было нередким явлением среди самых разных слоев российского общества. Она фиксирует знание латинского, но не греческого языка, поскольку владение последним в основном было характерно для духовенства. Латинский же язык был практически обязательным для подготовки специалиста любого профиля и в то время еще не перестал быть общеобразовательным предметом. Глав
ное внимание мы уделили именно западноевропейским языкам. Что касается голландского языка, то мы не включили его в таблицу, ввиду того что он довольно активно использовался в России в основном только в одной довольно узкой сфере деятельности — кораблестроении и кораблевождении, и только в первые десятилетия XVIII века. Им практически владели те, кто были командированы в Голландию в конце XVII — начале XVIII века. Списки этих людей можно найти, например, в работе М. М. Богословского [125]. Из западнославянских представлен только польский язык, знание которого было для россиян отличительным признаком образованности, особенно в начале и середине XVIII века. Многие источники, где приводятся факты, так или иначе характеризующие языковую подготовку личности, часто не дают возможности судить о степени владения человеком тем или иным языком в его устной или письменной форме. Поэтому предлагаемая табл. 7 объективно страдает некоторой упрощенностью.
offing	jboecct-iha^	Таблица 7
Владениа<иностранными языками	россиян
Имя	Должность, род занятий	Источник	Владение языками							
			л	И	н	ф	а	ш	Д	п
1	2	3	4	5	6	7	8	9	10	11
Адодуров В. Е.	Куратор Московского университета, сенатор	[215, с. 22]	+		+	+				
Акимов И. И.	Переводчик Петербургской АН, заведующий академической типографией	[215, с. 24]	+		+	+				
Анна Петровна	Принцесса, дочь Петра I	[209]		-1-	+	+		+		
Антоновский М. И.	Библиотекарь Петербургской АН	[215, с. 35]	4-		+	+				+
Афонин М. И.	Профессор Московского университета, зоолог, ботаник	[209]	-1-		+	+		+	+	
Бантыш -Каменский Н. Н.	Управляющий архивом Коллегии иностранных Дел	[208, с. 7]		+		+				+
1	2	3	4	5	6	7	8	9	10	11
Барков И. С.	Переводчик Петербургской АН	[215, с. 58]	4-	4-	4-	4-		4-		
Белосельский-Белозер-ский А. М.	Дипломат	[215, с. 80]		4-	4-	4-	4-			
Бенедиктов М. С.	Советник Владимирского уголовного суда	[215, с. 84]	+	4-		4-				
Бестужев -Рюмин А. П.	Дипломат, генерал-фельдмаршал, канцлер	[209]	4-		4-	4-				
Бестужев -Рюмин М. П.	Дипломат, посол в ряде европейских стран	[209]		4-	4-	4-				
Благодаров Я. И.	Землемер Тамбовской межевой конторы	[215, с. 93]	4-		4-	4-				
Бобров С. С.	Переводчик Адмиралтейств -коллегии	[215, с. 97]	4-		4-	4-	4-			
Богданович И. Ф.	Переводчик Коллегии иностранных дел	[67, с. 21]	+	4-	4-	4-				
Богданович П. И.	Переводчик Петербургской АН	[215, с. 110]	4-		4-	4-	4-			
Брянцов (Брянцев) А. М.	Профессор логики и метафизики Московского университета	[215, с. 126]	+	+	4-	4-	4-			
Булгаков А. Я.	Почт-директор, сенатор	[209]		4-	4-	4-				4-
Булгаков К. Я.	Директор почтового департамента	[209]		4-	4-	4-	4-			4-
Булгарис Е.	Педагог, писатель	[215, с. 132]	4-	4-		4-				
Вороблев-ский В. Г.	Переводчик, либреттист, театральный деятель	[215, с. 175]		4-	4-	4-				
Гагемей-стер Л. А.	Мореплаватель	[209]			4-	+	+			
1	2	3	4	5	6	7	8	9	10	и
Галченков Ф. А.	Служащий переводческой экспедиции Петербургской АН	[215, с. 194]	4-		4-	4-				
Гамалея С. И.	Переводчик	[215, с. 195]	4-		4-	4-				
Гессен-Гомбург-ская (Трубецкая) А. И.	Статс-дама	[209]			4-	4-		4-		
Голенищев-Кутузов П. И.	Литератор, переводчик	[215, с. 205]		+	4-	4-	4-			
Голицын А. М.	Дипломат, вице-канцлер, обер-камергер	[231, с. 177]			4-	4-	4-			
Дашкова Е. Р.	Государственный деятель, ученый, мемуарист, драматург, переводчик	[208, с. 24]		4-	4-	4-	4-			
Долгоруков И. М.	Владимирский губернатор	[215, с. 279]	4-		4-	4-				
Железников П. С.	Преподаватель русского языка и литературы в Сухопутном шляхетском кадетском корпусе	[209]		4-	+	4-				
Зиновьев В. Н.	Президент Медицинской коллегии, сенатор	[215, с. 337]	+	4-	4-	+	4-			
Иерофей (Яков Лобачевский)	Епископ	[209]	4-	4-	4-	4-	4-			4-
Измайлов В. В.	Писатель	[209]	4-		4-	4-	4-			
Иосаф	Архимандрит	[209]		4-	4-	4-				
Кантемир А. Д.	Дипломат, поэт	[208, с. 63]	+	4-	4-	4-	4-			
Карамзин Н. М.	Писатель, переводчик, историограф	[216, с. 32]	4-	4-	4-	4-				
Каржавин Ф. В.	Писатель, переводчик	[216, с. 44]		4-	4-	4-	4-			
Каче невский М. Т.	Доктор словесных наук Московского университета	[124, т. 1, с. 393]		4-	4-	4-	4-	4-		+
1	2	3	4	5	6	7	8	9	10	11
Княжнин Я. Б.	Драматург, поэт, переводчик	[208, с. 82]		4-	4-	4-				
Козицкий Г. В.	Статс-секретарь Екатерины П	[209]	4-		4-	4-				
Козловский П. Б.	Князь	[209]	+		4-	+	+			
Козодавлев О. П.	Сенатор, директор Департамента герольдии	[216, с. 101]	4-		4-	4-				
Кондоиди П. 3.	Лейб-медик, главный директор Медицинской канцелярии	[231, с. 241]	+	4-	4-	4-	4-			
Костин М. Н.	Переводчик Коллегии иностранных дел	[216, с. 131]	+		+	+	+			
Крылов И. А.	Баснописец, драматург, журналист	[208, с. 93]		4-	4-	+				
Лабзин А. Ф.	Переводчик при Конференции Московского университета	[216, с. 178]	+		4-	+	+			
Левшин В. А.	Уездный судья в г. Белев (Тульская губерния)	[216, с. 199]		4-	4-	4-				
Лепехин И. И.	Профессор Петербургской АН, писатель	[208, с. 115]	+		+	+				
Лукин В. И.	Писатель, переводчик	[208, с. 124]	+		4-	+				
Львов Н. А.	Поэт, драматург, переводчик	[208, с. 128]		4-	+	4-				
Малиновский А. Ф.	Актуариус Коллегии иностранных дел	[208, с. 133]	+	+		4-				
Моисеенков Ф. П.	Адъюнкт Петербургской АН, переводчик	[216, с. 296]	+		+	+	+			
Мордвинов Н. С.	Морской министр	[41, с. 395]	+	4-	+	4-	+			
Муравьев М. Н.	Сенатор, поэт, переводчик, историк	[216, с. 305]	+	4-	4-	4-	4-			
1	2	3	4	5	6	7	8	9	10	11
Муравьев-Апостол И. М.	Дипломат	[41, с. 313]			+	+	4-		4-	
Огинский А. Г.	Писатель, переводчик Екатери-нославской духовной семинарии	[87, с. 96]	+			4-	4-			
Озерецков-ский Н. Я.	Академик Петербургской АН	[216, с. 378]	4-		+	4-	4-			
Олсуфьев А. В.	Кабинет-министр Екатерины П	[216, с. 383]	4-	4-	+	+		4-	4-	
Остерман А. И.	Обер-гофмейстер, сенатор, кабинет-министр, вице-канцлер	[231, с. 342]	+	+	+	+				
Павел I	Император	[78, с. 7]			4-	4-	+			
Петров А. А.	Переводчик, корректор типографии Московского университета	[209]	+		+	+	4-			
Петров В. П.	Переводчик, поэт библиотекарь Екатерины П	[216, с. 427]	+	4-	4-	+	+			
Плавильщиков П. А.	Драматург, театральный деятель, журналист	[208, с. 154]	+		4-	+	+			
Полетика Г. А.	Переводчик Петербургской АН и Синода	[216, с. 457]	+		+	+				+
Политковский Н. Р.	Переводчик Коллегии иностранных Дел	[216, с. 461]			4-	4-	4-			
Поповский Н. Н.	Ординарный профессор элоквенции Московского университета	[124, т. 2, с. 307]	+		4-	4-				
Радищев А. Н.	Писатель, философ, общественный деятель	[208, с. 167]	+		+	+	+			
Рост И. А.	Профессор математики Московского университета	[209]	+	+	4-	+	+	+		
Рубан В. Г.	Поэт, прозаик, переводчик, журналист	[208, с. 177]	+		+	+				4-
1	2	3	4	5	6	7	8	9	10	11
Самуил (Мислав-ский С. Г.)	Митрополит Киевский и Галицкий	[216, с. 291]	4-		4-	4-				4-
Сичкарев Л. И.	Переводчик Синода	[171, с. 78]	+		4-	4-	4-			
Суворов А. В.	Генералиссимус, князь	[92, с. 476]		4-	4-	4-				4-
Суворов П. И.	Ординарный профессор высшей математики Московского университета	[124, т. 2, с. 477]		4-		 +	4-			
Фонвизин Д. И.	Переводчик Коллегии иностранных дел, драматург	[208, с. 194]	4-			4-				
Хемницер И. И.	Дипломат, поэт	[144, с. 613]		4-	4-	+				
Щербатов И. А.	Дипломат	[171, с. 26]	4-	4-		4-	4-			
Эмин Ф. А.	Писатель, журналист, историк, переводчик	[208, с. 222]	4-	4-			4-			4-
Примечание: л — латинский, и — итальянский, н — немецкий, ф — французский, а — английский, ш — шведский, д — датский, п — польский языки.
Представленная таблица требует некоторого комментария. Приведенные в ней персоналии принадлежат к разным социальным слоям и профессиям. В нейгаредставлены лица, знания которых ограничивались двумя языками, так как их было большинство, и этими двумя языками были немецкий и французский. Именно они преподавались в Сухопутном шляхетском кадетском корпусе как обязательные предметы. Другие языки кадеты изучали уже самостоятельно. Так, выпускник кадетского корпуса В. Н. Зиновьев, находясь в 1785 году в Риме, а было ему в это время 30 лет, писал С. Р. Воронцову: «Вечером брал первый урок английскому языку и начал италианскому обучаться» [42, с. 401].
О степени языковой подготовки личности можно судить и по количеству проведенных за границей лет, и по характеру службы человека, и по такому показателю, как «интенсивность ответственной речевой деятельности». Так, граф А. П. Бестужев-
Рюмин в возрасте 14 лет (1707) по ходатайству отца выехал со старшим братом Михаилом за границу для получения образования за свой счет. В Копенгагене братья поступили в датскую шляхетскую академию. В 1710 году они уже обучались в Высшем коллегиуме в Берлине. Алексей имел особые успехи в латинском, французском, немецком языках и других общеобразовательных предметах. С 1712 года он на русской дипломатической службе. В течение четырех лет служил пажом при английском дворе. В 1721 году Бестужев-Рюмин российский министр-резидент при датском дворе, с 1731 года — русский резидент в Гамбурге, а в 1735 году — вновь в Копенгагене. Только в 1740 году по инициативе Э. И. Бирона А. Бестужев-Рюмин был отозван в Петербург и назначен кабинет-министром. Домой Бестужев вернулся в 47 лет, большую часть из которых провел за границей [209].
Известный российский мореплаватель Л. А. Гагемейстер совершил три кругосветных путешествия. Свои научные дневники он вел на шести языках: немецком, французском, английском, испанском, португальском и русском [209]. Антиох Кантемир помимо обозначенных в табл. 7 языков знал также новогреческий и испанский [208, с. 63]. Многоязычную подготовку имели и «обретавшиеся» при русских дипломатических представительствах переводчики. В 1731 году отправленному в Англию резиденту Антиоху Кантемиру был придан Андрей Спешнев, который владел латинским, немецким и французским языками. Кантемир должен был использовать его в Англии в качестве переводчика и следить, чтобы он совершенствовался в английском языке для дальнейшей службы.
Приведем факты многоязычия высших духовных лиц. Языковую политику в этом направлении задал Петр I. После кончины патриарха Иоакима (1690) царь решил избрать на его место одного из наиболее просвещенных духовных иерархов того времени белоруса по происхождению митрополита Псковского Мар-кела. До принятия монашества он служил переводчиком в Посольском приказе, был «человек ученый по-гречески, по-латы-не, по-немецки, знал также польский и татарский». Однако старорусская партия духовенства «употребила все свое влияние, чтобы назначить на патриаршую кафедру митрополита Адриана, за которым было только одно право — старшинство лет» [209]. Н. Н. Молчанов утверждает, что Маркел владел и французским языком [188, с. 43]. Попытка Петра I поставить во главе русской церкви образованного, разумеется, не только с точки зрения знания языков, человека не удалась, но эту неудачу можно объяснить только молодостью самого царя. Тем не менее он не оставил попыток поставить во главе Русской православной церкви европейски образованного человека. Барон Бломберг в своих «Описа
ниях Лифляндии» (1701) вспоминал разговор с царем во время его проезда через Митаву в 1697 году: «Он [царь. — Авт.] рассказал... как по смерти последнего патриарха московского он хотел назначить на его место человека ученого, который путешествовал и говорил^по-латыни, по-итальянски и по-французски. Но русские настойчиво просили его отнюдь не ставить над ними такого человека... потому что он говорит на иностранных языках...» [126, т. 2, с. 40]. Русская православная церковь видела в иностранных языках причину появления духовной ереси. Однако языковая политика Петра сумела преодолеть эту преграду. Уже к середине века ситуация резко изменилась. В семинариях, в Московской духовной академии были введены иностранные языки как учебный предмет, к тому же во время длительных заграничных командировок российские духовные лица активно изучали западноевропейские языки. Например, епископ Иеро-фей помимо обозначенных в табл. 7 шести языков знал также греческий и еврейский. «Русский биографический словарь» отмечает прекрасное владение Иерофеем всеми названными языками [209]. Архимандрит Иосаф кроме французского, немецкого и итальянского знал также румынский и греческий [209]. Ввиду отсутствия точных данных мы не смогли поместить в табл. 7 имена некоторых духовных лиц, обладавших солидной языковой эрудицией. Известный словарь Н. Новикова дает следующую характеристику митрополиту Гавриилу (Шапошникову): «Муж высокого ума... и великого просвещения, искусный в некоторых европейских языках и совершенный в своем природном» [67, с. 45]. «Мужьями искусными в некоторых европейских языках» словарь одновременно называет Феоктиста Мачульского (архимандрита Золотоверхомихайловского монастыря) и Платона (архиепископа Тверского и Кашинского) [там же, с. 143, 160]. Став придворным проповедником и приняв сан митрополита, Платон, знавший до этого только латинский и греческий языки, в короткое время самостоятельно овладел французским [216, с. 202].
Что касается россиян, находившихся на государственной службе, то данные о знании ими иностранных языков можно почерпнуть из формулярных списков. Историк российского здравоохранения И. А. Чистович утверждает, что главный директор Медицинской канцелярии П. 3. Кондоиди (грек из Корфу) знал почти все (!) европейские языки [238, с. 50]. Мы не включили в табл. 7 переводчика Коллегии иностранных дел С. Л. Лашкаре-ва. По свидетельству Г. А. Кессельбренера, он, «обладая уникальными лингвистическими способностями, владел десятью [одиннадцатью. — Авт.] языками: турецким, персидским, арабским, татарским, грузинским, армянским, древне- и новогреческим, французским, итальянским, латинским. При этом по-турецки он говорил как турок, по-персидски как перс» [163, с. 5].
С. В. Капнист-Скалон в своих воспоминаниях так характеризовала бывшего дипломата И. М. Муравьева-Апостола: «Соседство Ивана Матвеевича... было для нас очень приятно. Он был человек образованный, говорил на восьми языках» [41, с. 313]. И далее: «У Муравьева-Апостола... мы проводили время очень приятно... Дородный и франтовски одетый испанец, метрдотель, ловко подносил блюда... объяснял то на французском, то на немецком языке, из чего они составлены — с хозяином же он говорил по-испански» [там же, с. 324].
Далеко не всегда предоставляется возможным выяснить, какие именно языки человек знал, а какими он владел в совершенстве. Многие упоминания, особенно в мемуарной литературе, носят порой или уничижительный, или, наоборот, восторженный характер. Так, например, языковую подготовку принцессы Анны Петровны граф Бассевич в своих записках отметил следующим образом: «...отличное образование и превосходное знание языков отечественного, французского, немецкого, итальянского и шведского» [225, с. 46]. Кабинет-министр Екатерины II А. В. Олсуфьев, служивший до 1762 года в Коллегии иностранных дел, отлично говорил и писал, по мнению Себастьяна де Корба, на многих языках. Как свидетельствует «Словарь русских писателей XVIII века», Олсуфьев «по хорошему знанию языков, особенно французского и немецкого был рекомендован фельдмаршалу Б.-Х. Миниху для ведения иностранной переписки» [216, с. 383]. Наиболее детальную, а значит, и ценную для нас характеристику языковой подготовки Олсуфьева дал Иоганн Бернулли, прибывший в Петербург в 1778 году: «...это человек выдающихся способностей, не только знающий различные языки, но даже и диалекты и наречия оных в большом совершенстве; он особенно любит немецкие стихотворения старых времен» [там же, с. 385]. К числу поисковых удач можно отнести отзыв о языковой подготовке работника библиотеки Эрмитажа, поэта и переводчика В. П. Петрова, который дал М. Н. Муравьев: «Это тот из наших стихотворцев, который знает наибольшее число языков, ибо он читает в подлинниках Гомера, Вергилия, Мильтона, Вольтера, без сомнения Тасса и, помнится мне, Клоп-штока...» [там же, с. 427].
Показательно, что в «Опыте исторического словаря о российских писателях...» Н. Новикова главной составляющей большей части словарных статей является характеристика языковой подготовки личности. Например, о М. В. Ломоносове в нем говорится: «На немецком языке писал и говорил как почти на своем природном; Латинский знал очень хорошо и писал на нем; Французский и греческий разумел не худо; а в знании Российского языка... почитался он в свое время в числе первых» [67, с. 127].
Достаточно объективные данные представлены в письменных свидетельствах о результатах языковых испытаний, проводимых там, где глубокое знание языков было главным условием для выполнения профессиональных обязанностей. В 1798 году управляющий Московским архивом Коллегии иностранных дел Н. Бантыш-Каменский сообщал в Петербург о результатах письменных экзаменов для юнкеров. Он дал положительную характеристику А. Тургеневу, который показал прекрасное знание латинского, немецкого, французского и английского языков, истории и географии. К. X. Бенкендорф, служивший секретарем в русских посольствах в Берлине и Неаполе, в совершенстве знал пять языков. В «Русском биографическом словаре» не указано, какими конкретно языками он владел, однако практически несомненно можно утверждать, что в их число входили немецкий, французский и итальянский [209]. Пять языков знал писатель и переводчик В. И. Киреевский [216, с. 58].
Говоря о степени владения иностранными языками, следует учитывать разную степень мотивации при их изучении. Огромную роль в освоении немецкого и французского языков, скажем, Н. В. Репниным и А. В. Суворовым сыграли гувернеры. В детстве оба были «погружены» в живую речевую стихию. Что же касается польского языка, то его русские генералы изучали большей частью в походных условиях. Необходимость практического владения им определялась в первую очередь военной обстановкой, поэтому о степени литературности польской речи в исполнении Репнина и Суворова надо говорить с большой осторожностью, даже с учетом того, что Суворов обладал большой филологической эрудицией. С той же осторожностью нужно отнестись и к характеристике отца А. В. Суворова, которую дала в своем письме от 4 января 1790 года к И. Г. Циммерману Екатерина II: «Его отец служил при Петре I... это был человек неподкупной честности, весьма образованный, он говорил, понимал или мог говорить на семи или восьми мертвых или живых языках» [92, с. 405]. О том, какими языками В. И. Суворов владел действительно хорошо, из этой цитаты можно только догадываться.
В исторической литературе есть свидетельства о наличии безымянных пока полиглотов и в русском флоте. Известно, что в 1776 году в торговое плавание были отправлены 3 фрегата, 4-й их конвоировал. Командиров и обер-офицеров набирали из числа добровольцев, владевших несколькими языками. Каждый командир знал три языка: французский, английский и итальянский [173, с. 111].
Многоязычие было характерно и для женской части дворянского общества. Упомянем дочь прапорщика Семеновского полка Екатерину Апостол, которая сообщала о себе в 1760 году:
«...я отчима моего г-на Штофельна неусыпным попечением... обучена разных языков, яко то понемецки, пофранцузски, по-итальянски читать, писать и говорить, такожде тех языков штилюсу, науки следующие: арифметики, истории, географии и музыки...» [цит. по: 174, с. 95]. Это свидетельство четко указывает на структуру языковой подготовки и на ее последовательность. Сестра статс-секретаря Екатерины II А. В. Храповицкого М. В. Храповицкая в совершенстве знала французский, итальянский и немецкий языки. Она занималась переводами и писала стихи и была приглашена ко двору. Пять языков знала Н. П. Голицына [231, с. 187]. Н. И. Греч вспоминал свою мать Е. Я. Фрей гольд: «...она знала немецкий и французский в совершенстве. По-итальянски она говорила в детстве и потом забыла» [24, т. 1, с. 262]. Е. К. Нилова, как отмечает словарь Н. И. Новикова, переводила с французского и немецкого языков [67].
Самым убедительным свидетельством многоязычия высшего российского общества конца XVHI века, особенно петербургского, может служить мнение Ш. Массона, воспитателя детей Великого князя Павла Петровича: «Французский язык служит звеном между разными народами, но там [в России. — Авт.] одинаково говорят на многих других языках. Если только общество хоть немного многочисленно, по очереди пользуются тремя языками — русским, французским и немецким, но нередкость услыхать в том же самом обществе греков, итальянцев, англичан, голландцев, азиатов, говорящих на своем наречии» [54, с. 66].
Поскольку обучение иностранным языкам и их использование среди образованных россиян носили, можно сказать, всеобщий характер, то под их изучение подводилась и научная основа, в частности степень родства. М. М. Щербатов по этому поводу писал: «После французского языка, ест ли кто хочет учить многим чужестранным языкам юношу, не должно учить по-ита-лиански, но по-немецки или по-английски; ибо естли юноша уже знает по-французски, то легко и после выучить по-италиански, а естли знает по-немецки, то английский язык ему не труден будет: и в сопротивном положении — с английского вскоре понятие о немецком языке получит» [106, с. 492].
Традиции многоязычного образования перекочевали и в XIX век. Так, В. А. Жуковский, ставший сразу же по воцарении Николая I наставником его старшего сына, составил для последнего план обучения, рассчитанный на 12 лет. В него вошли французский, немецкий, английский и польский языки. А в восьмилетнюю программу обучения внука Николая I князя Александра Михайловича помимо прочих предметов были включены греческий, латинский, французский, английский и немецкий языки [156, с. 77], т. е. языковая подготовка молодого 180
князя имела четко выраженную классическую направленность, что, впрочем, является предметом отдельного исследования.
Практика многоязычия находила свое отражение и в публикациях, которые можно разделить на две части: издания, в которых тексты целиком или частично шли параллельно на двух, трех и более языках, и издания, публикуемые на одном языке, но с последующим переводом на один или несколько языков и выходящие отдельно. К первым можно отнести учебные издания, военные уставы, словари, либретто, ко вторым — научные тексты, уставы организаций, публицистику.
4.5.	Поэтическое творчество
Поэтическое пространство французского языка не ограничивалось метрополией. Авторами стихов разных жанров становились сотни нефранцузов. Ю. М. Лотман по этому поводу писал: «...все семиотические процессы, совершающиеся в ее [культуры. — Авт.] пространстве, можно разделить на две группы: функционирующие в пределах одного какого-либо языка или в пространстве двух и более языков. Наиболее изучена первая группа, которая долгое время воспринималась как модель для семиотических процессов. Изучение второй только начинается» [177, с. 25].
Известно, что двуязычие и полиязычие возникают там, где есть контакт двух или более культур. Казалось бы, иноязычная поэзия есть часть иной культуры, но стихи на двух языках, порожденные одним автором, имеют уже несколько иное культурное измерение. Многие русские поэты XVIII века писали стихи не только на родном языке, но и на латинском, французском, немецком и др. В этом и выражалось многоязычие.
Латинский язык выполнял в Европе функции международного языка не только в науке, но и в литературном творчестве, в частности в поэзии. Писать стихи на латыни было давней общеевропейской традицией. Достаточно вспомнить англичан Томаса Мора и Джона Скелтона, венгерского поэта Петера Борнелиссу, польских поэтов С. Ф. Кленовича и Ш. Шимоновича, испанского дипломата и поэта Гарсиласо де ла Вега, голландского государственного деятеля и дипломата К. Гюйгенса. На древнегреческом писал стихи французский поэт Клеман Маро.
Поэтическое двуязычие для Европы не было редкостью. Так, немецкий писатель французского происхождения Адальберт Шамиссо, эмигрировав в Германию, так овладел немецким литературным языком, что писал на нем стихи и прозаические произведения, имевшие большой успех. Поэзия в первую оче
редь давала возможность совершенствоваться в тонкостях неродного языка.
Огромное количество поэтических «славословий» по случаю официальных праздников и других мероприятий государственного значения составлялось прежде всего на латинском языке. Их авторами были академики Г. 3. Байер, X. Гольдбах, Г. В. Крафт, X. Г. Крузиус, В. К. Тредиаковский, М. В. Ломоносов, Я. Я. Штелин, Г. Ф. В. Юнкер и др.
Широкой публике мало известно поэтическое творчество русских поэтов на западноевропейских языках, к чему их «провоцировали» природная одаренность, прекрасное владение ИЯ, а также в определенной степени французы и немцы, жившие в России и публиковавшие здесь свои стихи. Так, в 1740 году стихотворную поэму на французском языке в честь дня рождения Анны Иоанновны написал преподаватель французского языка Сухопутного шляхетского кадетского корпуса Ж.-А. Эй. В 1762 году оду на французском языке, посвященную Петру III, издал преподаватель того же кадетского корпуса Л. Бужо. В 1772 году француз Л. Ф. де ла Тьере издал историческую поэму «Le temple de la gloire» («Храм славы»), посвященную Екатерине II. В 1774 году хвалебную оду по случаю мира между Россией и Турцией опубликовал преподаватель Сухопутного шляхетского кадетского корпуса П.-Ш. Левек. Упомянем также стихотворные опусы Ж. Берлира (1777), Г. де Коли-бера (1787), Кинэ д’Орбейя (1787). Стихи французского актера императорского театра Сенекара были помещены в программке балета Ф. Хильфердинга «Возвращение Аполлона на Парнас» (1763).
Для большинства двуязычных русских поэтов творчество на ИЯ было лишь эпизодом в их литературной деятельности. Однако сам факт создания ими стихов на разных языках заставляет нас кратко остановиться на этом явлении. Разумеется, не все стихи были равноценны по своей художественной значимости. Мы исходим из того, что вряд ли русские поэты стали бы публиковать свои иноязычные стихи, если бы последние не обладали определенной эстетической ценностью [153].
Из русских поэтов, отдавших дань стихотворному творчеству на французском языке, были В. К. Тредиаковский, А. Д. Кантемир, А. П. Шувалов, А. М. Белосельский-Белозер-ский, В. В. Капнист, Ю. А. Нелединский-Мелецкий, С. П. Румянцев, И. И. Хемницер. Последний писал стихи и на немецком языке. Русские поэты по-разному приходили к литературному творчеству на ИЯ. Разной у них была и степень владения языками, что отражалось на качестве стихов. В. К. Тредиаковский поместил «Стихи на разные случаи» на французском языке в качестве приложения к переведенному им роману П. Тальма
«Езда в остров любви» (1730). В. В. Капнист выступил с французскими стихами, как отмечает П. Р. Заборов, только в начале своего литературного творчества. В 1775 году он издал торжественную оду по случаю мира с Турцией [153, с. 71]. Несколько мадригалов и куплетов сочинил Ю. А. Нелединский-Мелецкий. Написаны они были, по оценке Заборова, «с большой непринужденностью и изяществом... были типичными образцами салонного^ стихотворства, рассчитанными на немногих знакомых и друзей» [там же, с. 72]. Для И. И. Хемницера французский язык был «наименее близким и послушным. Его французские стихотворения (две эпиграммы и эпитафия) сильно напоминают ученические опыты, хотя и не лишены остроумия, а в одном случае и некоторой „технической" изощренности» [там же, с. 70]. А. Д. Кантемир изучал французский язык еще в юности, постоянно и много читал на этом языке. Однако основательное и свободное владение французским пришло к нему только после шести лет пребывания в Париже в качестве русского посланника (1738—1744). Его стихотворения «Madrigal a madame la duchesse d’Aiguillon» и «Vers sur la critique» были даже включены в антологию французской легкой поэзии [там же, с. 69].
Преимущественно на французском языке писал стихи А. П. Шувалов. Камергер, действительный тайный советник, сенатор, он получил чисто французское воспитание и образование. Его гувернером был академик Петербургской академии наук поэт П.-Л. Леруа. Шувалов прожил в Париже с небольшими перерывами около семи лет. С 1761 по 1777 год он состоял в переписке с Вольтером, в течение нескольких лет в стихотворной переписке с тремя французскими поэтами Дора, Лагарпом и Парни [там же, с. 82]. К наиболее известным его произведениям на французском языке относятся «Ода на смерть Ломоносова», «Послание г-на графа Шувалова к г-ну де Вольтеру», «Послание к Нинон Ланкло», «Послание Шувалова к Жану-Франсуа де Сен-Ламберу» [там же, с. 75—81]. Вольтер даже дал оценку «Посланию к Нинон Ланкло»: «Я восхищен этим посланием... неслыханная честь, которую русские люди оказывают нашему языку, должна нам дать представление о том, с каким воодушевлением творят они на своем собственном...» [цит. по: 153, с. 79]. Это произведение обратило на себя внимание всей литературной Франции. И хотя автор был указан на титульном листе, его тут же приписали Вольтеру. Последнему пришлось публично опровергать это предположение. Оценку данного произведения Вольтер давал неоднократно. В письме к Д. Л. Констан де Ребеку (1774) он отмечал, что авторское «изящество, правильность и смелость весьма редко встречаются у наших галантных рифмоплетов», а в письме к внучатому племяннику великого кардинала герцога де Ришелье Вольтер высказался еще более категорич
но: «...молодой граф Шувалов... пишет стихи лучше нежели вся ваша академия» [цит. по: 153, с. 79].
Младший сын фельдмаршала П. А. Румянцева камергер, сенатор С. П. Румянцев прошел курс обучения в Лейденском университете. В 1774 году он отправил Вольтеру французское стихотворение «Бог и отец Эйе», на что последний в письме к графу д’Аржанталю писал: «Вообразите себе, что я получил сейчас французские стихи одного из сыновей графа Румянцева... среди них имеется немало превосходных» [там же, с. 97].
Князь А. М. Белосельский-Белозерский получил домашнее воспитание и образование. Помимо серьезных философских и искусствоведческих работ на французском языке он писал стихи. Его «Послание к Вольтеру» вошло в вышедший в 1789 году в Париже сборник «Poesies frangaises d’un prince etranger» («Французские стихотворения одного князя иностранца»). Наибольшую известность приобрели «Послание к англичанам», «Послание к жителям республики Сан-Марино» и «Послание к французам» [там же, с. 87—96]. Высокую оценку его стихам дал знавший его лично Вольтер [215, с. 80]. Лагарп писал А. М. Белосельскому-Белозерскому: «...не стану обсуждать, что предпочтительнее — ваша проза или стихи: ум и изящество в них присутствуют в равной мере, и каким бы языком вы ни пользовались, он становится вам родным...» [цит. по: 153, с. 93]. Его поэзию оценили также Д. Тьебо и принц Ш.-Ж. де Линь [там же, с. 94]. В качестве примера приведем стихотворение князя, посвященное А. П. Хвостовой (1767), помещенное на ее гравированном портрете:
Elie a par ses talens et ses moyens de plaire Rectifid, ches nous les deux nombres d’Homdre: J’en prendrais d temoin le beau berger Paris. Graces! Vous n’dtes plus trois seules d Cythere! Et Vous, Muses, Vous voilddix! [цит. no: 130, т. 1, c. 258].
He чужды поэтического опыта на французском языке были и И. Долгоруков, Е. Р. Дашкова, Б. В. и Ф. Н. Голицыны, трагик В. А. Озеров, Н. В. Репнин, дипломат В. В. Ханыков, П. И. Голенищев-Кутузов, А. П. Голицына (Протасова). Например, Б. В. Голицын опубликовал несколько своих стихотворений во французской периодике [215, с. 211]. Ханыков издавался мало, но его стихи получили высокую оценку Гете [74, с. 362]. Сочинительством стихов были увлечены многие слушатели семинарий, студенты Академического и Московского университетов.
Большой популярностью в XVIII веке пользовалась такая стихотворная форма, как акростих — в котором начальные буквы строк образуют слово или фразу. Приведем пример из поэтической техники Е. Р. Дашковой:
Du gdnie Elie obtint les palmes immortelles; A 1’Europe 6tonn£e Elie sait й la fois Sans peines, sans efforts, offrir tous les modules; C’est de son sexe, ici, Г apanage et les droits. Honoree en tous lieux des savants qu’Elle honore, Chacun d’eux trouve en Elie un appui тёгИё: On ne peut se m£prendre au nom qui la dёcore; V£rifiez, Lecteur: ce nom est It сб1ё [3, т. V, с. 208].
В целом объем творчества русских поэтов на французском языке невелик, но недооценивать его нельзя: «Оставаясь русскими людьми, патриотами... русско-французские поэты XVIII столетия обнаруживали поистине удивительное владение чужим языком... вклад их в европейскую поэзию был сравнительно скромен... но в отличие от большинства своих более талантливых и плодовитых русских и французских собратьев по перу они являлись деятелями двух великих культур, в меру сил способствуя их сближению и обогащению» [153, с. 101].
Начало стихотворной апологетике на немецком языке положил, вероятно, профессор юриспруденции Петербургской академии наук И. С. Бекенштейн, написавший в 1727 году стихи в честь помолвки Петра II с Марией Меншиковой [91, т. 1, с. 94]. Оды на немецком языке в честь Анны Иоанновны, Э. И. Бирона и Елизаветы Петровны сочинял профессор политики, морали и элоквенции Г. Ф. В. Юнкер. Гимны и элегии на немецком и французском языках писал епископ Смоленский Иреней (И. Фальков-ский) [209]. Воспитанники Сухопутного шляхетского кадетского корпуса А. Олсуфьев и Г. Розен читали 19 января 1735 года поздравительные стихи на немецком языке Анне Иоанновне в честь очередной годовщины ее восшествия на престол [216, с. 385]. Тетрадь своих немецких стихотворений оставил потомкам И. И. Хемницер («Sammlung verschiedner Gedichte»).
До нас дошло большое количество сборников стихотворений, составленных на разных языках и посвященных какому-либо торжественному событию. Подавляющая их часть принадлежит слушателям семинарий, Славяно-греко-латинской академии, Московского университета и некоторых других учебных заведений. Чаще всего в одном сборнике помещались стихи, составленные на русском, латинском, греческом, немецком и французском языках. По замечанию Р. Ю. Данилевского, «у большинства писавших немецкие стихи русская основа их поэзии, мировосприятия, социальных интересов проступала сквозь немецкий текст очень ярко... родной язык существует как среда, в которой богатство художественных приемов на деле неисчерпаемо. В неродном языке выбор их более жесток, ограничен даже при свободном владении языком» [146, с. 65].
Хорошее владение иностранными языками, помноженное на природное поэтическое дарование, позволяло русским поэтам не
принужденно упражняться в иноязычном поэтическом творчестве, удовлетворять свои амбиции и выслушивать заслуженные комплименты литературных вождей.
4.6.	Письмовники, практические пособия и законодательство об иностранных языках
В российском культурогенезе XVIII века необходимость практического владения ИЯ кодифицировалась в различных типах общественно значимых документов. Обратимся к текстам, напрямую пропагандировавшим и определявшим цель изучения западноевропейских языков. Это прежде всего дидактические наставления, практические пособия, описывающие правила светского поведения, и собственно письмовники, задававшие риторические и стилистические нормы эпистолярного общения. И те и другие представляли собой переводы и переработку применительно к русским нравам в основном французских пособий и письмовников. Первое на русском языке пособие для дворянских детей «Юности честное зерцало, или Показания к житейскому обхождению...» (1717) предписывало: «Младые отроки, которые приехали из чужестранных краев, где языкам при великом иждивении научились, должны тщиться, чтоб их не забыть, а совершеннее им обучатися, именно: чтением полезных книг, общением с другими людьми, а иногда что-либо писать и компоновать, дабы не позабыть языков» [108, с. 27]. Итак, с точки зрения речевой культуры и лингводидактики мы видим полный состав речевых действий, который должен реализовывать индивид, находящийся не в стране изучаемого языка, а у себя на родине. Проявлению такой речевой активности способствовали: 1) систематическое общение дворянской молодежи с гувернерами, речевая дисциплина которых не давала возможности их воспитанникам менять по желанию язык общения; 2) наличие большого количества иностранцев в России, особенно в столичных городах и губернских центрах, позволявшее молодым дворянам применять полученные речевые навыки и развивать их, чувствовать востребованность своих знаний в систематическом или периодическом общении с «чужеземными» чиновниками, офицерами, академиками, профессорами, инженерами, придворными, ювелирами, врачами, парикмахерами, поварами, сапожниками, учителями танцев и фехтования, содержателями мануфактур, архитекторами, кораблестроителями, скульпторами, граверами, медальерами, артистами, художниками, музыкантами, певцами, танцорами, часовщиками, купцами, хозяевами трактиров и др.; 3) общественное мнение, согласно которому, не считался по-настоящему образованным тот, кто говорил только на русском языке.
Обязанность молодых дворян общаться на западноевропейских языках была безусловной: «Младые отроки должны всегда между собою говорить на иностранных языках, дабы тем навыкнуть могли. А особливо, когда им что тайное говорить случится, чтобы слуги и служанки дознаться не могли; и чтоб можно их от других, не знающих болванов, распознать» [там же, с. 26]. Примером последней функции — иностранный язык как тайный язык знати — может служить обед у Великого князя Павла Петровича 28 февраля 1765 года, описанный его воспитателем С. А. Порошиным: «За обедом... кто-то попросил масла и сыру. Великий князь, рассердившись на тафельденера (прислугу-немца) сказал: „для чево прежде не ставите?” и потом оборотясь к нам: „это они все для себя воруют”. Вооружились мы все на Его Высочество и говорили ему по-французски, как дурно оскорблять... человека, о котором он конечно доподлинно не знать не может, виноват ли он или нет» [78, с. 268].
В 1716 году во Франции вышла ожидаемая всеми книга французского дипломата, участника многих военно-политических переговоров в правительстве Людовика XIV Франсуа Каль-ера «Каким образом договариваться с государями». В главе V «О знаниях нужных и полезных министру [послу. — Авт.]» говорится: «Всякому определяющему себя к службе королевской в министерских [дипломатических. — Авт.] делах надобно бы знать языки Немецкий, Итальянский и Испанский с Латинским, которого стыдно не знать человеку обязанному государственными должностями, потому что сей язык есть язык общий всех христианских народов» [44, с. 62]. К моменту выхода книги в свет авторитет французского языка в европейской дипломатии был уже настолько безусловным, что Кальер даже не посчитал нужным упомянуть его. И немецкий, и итальянский, и испанский были государственными языками стран, в максимальной степени задействованных в европейских конфликтах. Именно военно-политическая мощь Священной Римской империи, Испании и Венеции заставила Кальера считать эти языки обязательными для изучения европейскими дипломатами.
Обозначенный набор языков упоминает Ж. Бельгард в своем практическом пособии «Совершенное воспитание детей...», которое было изданно в России на русском языке в 1747 году. От молодого дворянина, готовящего себя к военной службе, требовалось «знать конную езду и ружье, учиться геометрии, географии, истории, рисованию, также по латыни и по-французски: а к сему немецкий, итальянский и испанский язык (ежели можно) прибавить не худо. Сего знания военному человеку на учинение себя приятным и полезным весьма довольно» [4, с. 84]. Отметим, что последние три языка названы автором как факуль-
тативные по сравнению с универсальными французским и латинским.
К середине XVIII века набор западноевропейских языков, рекомендуемых для изучения, начал меняться, это понимали в первую очередь авторы французских пособий. Так, в книге «Дворянское училище, или Нравоучительные разговоры» Ж.-А. Мо-бера де Г\ве, изданной на русском языке в 1764 году, предлагалось: «Обучение языков ограничь на Немецком, Аглинском, Итальянском, Французском, Российском и Латинском. Обучась всем сим языкам во всей Европе не можешь ты быть иностранцем» [63, с. 154]. Как видим, необходимый к изучению ряд языков пополнился еще двумя — английским и русским. Упоминание английского языка связано с ростом экономического и политического могущества Великобритании, к тому же его статус как иностранного для французов к середине XVIII века уже не уступал в России положению немецкого и итальянского языков. Об этом свидетельствует огромное количество переводов, сделанных в XVIII веке французами с английского языка, по самым разным научно-практическим и общественно-политическим вопросам. Русский язык в пособии Мобера не упоминался. Он был включен в этот список русским переводчиком. Подобная практика была обычным явлением, переводчик не только переводил текст, но и добавлял в него то, что считал нужным.
Желательность изучения английского языка особо подчеркнул в своем письмовнике (1769) Н. Курганов. В разделе «Разговор о различении изречения и писания» говорится: «Латинской нужен знатному и духовному человеку. Французской всякому потому, что мало таких мест, где бы оным военные, штатские и купцы ни говорили. Английский весьма полезен для чтения теологических и прочих славных учебных книг, изданных на оном языке» [50, с. 237]. Эта предельно упрощенная классификация отражала прежде всего общеевропейскую языковую ситуацию. Если функции английского языка в ней представлены несколько расплывчато, особенно в их сопоставлении с функциями латинского языка, то сферы использования французского языка (военное дело, гражданское управление, торговля) названы вполне конкретно. В какой-то мере эта дистрибуция отражала языковую ситуацию и в России. Латынь была обязательным языком российской светской науки и богословия, а французский к середине века стал первым «рабочим» языком двора и довольно активно использовался в сфере военного управления, прежде всего потому, что весь российский высший офицерский состав, включая иностранных наемников, свободно им владел.
Предельно обобщенно общественные функции иностранных языков в Казанской гимназии обозначил фон Каниц в проекте преобразования своего учебного заведения: «Поелику в сих гим-/33
назиях воспитываемы быть должны такие люди, которые бы со-временем во всяком чине были в состоянии оказывать свои услуги отечеству: то языкам и наукам в них быть надлежит, не только составляющим ученаго человека, но и как в военной, так и гражданской службе (!) нужным, каковыми почитаются следующий: 1) Латинский язык. 2) Французский язык. 3) Немецкий. 4) Итальянский. 5) Греческий. 6) Еврейский» [132, с. 122]. Мы обращаем внимание читателя на необходимость изучения первых четырех языков, знание которых не может не пригодиться, по утверждению автора проекта, в военной и гражданской службе.
В «Наставлении как сочинять и писать всякие письма...» (1765), представляющем собой русифицированный письмовник, приводится образец рекомендательного письма для абстрактного россиянина, языковая «экипировка» которого подается читателю и как образец для подражания, и как жизненная реалия: «Он дворянин смысленый в словесных науках, знает многие языки: сверх того добрых качеств... и ныне по небольшому своему достатку в иждивении обучает он в Москве чужестранным языкам» [66, ч. 1, с. 44—45]. Это же письмо включено и в третье издание письмовника (1773) [там же, с. 51—52]. Автор прямо указывает, где лучше всего изучать языки, каким образом и у кого учиться: «...а чтоб в наилучшее совершенство привести французский язык, избрал я Париж, как такое место, где чужестранец скорее его научиться может: там никто не помешает из приезжих, потому что они рассыпаны по всем сторонам города; да сверх того преискусные есть профессоры всяких наук и языков чужестранных нужных к знанию» [там же, с. 124].
В третьем издании письмовника образованный идеализированный россиянин отмечен уже максимально возможным уровнем языковой подготовки: «Он такой человек, который с самого юношества своего вдался в учение. Никто лучше его не разумеет греческих и латинских писателей: а путешествия его так познакомили с языками самыми употребительными в Европе, что распознать не можно по речам и слогу какой земли он уроженец» [там же, с. 274]. Автор письма настаивает, что совершенствовать языковую подготовку лучше всего в стране изучаемого языка, желательно в столице, и не общаться с соотечественниками, чтобы не переходить на родной язык. Письмовник уверяет также, что находясь в Париже, есть полная возможность изучить не только французский, но и другие западноевропейские языки.
Наставления к изучению ИЯ российская дворянская молодежь получала и из оригинальных французских источников, наполнявших частные библиотеки россиян. В вышедшем в 1772 году в Петербурге на французском языке пособии Боэлля «О светском воспитании дворянской молодежи» («De I’dducation
publique propre й la jeune noblesse») знание французского языка как обычно увязано с другими обязательными для дворянина умениями: «...ученики упражняются в танцах, которые придают телу грациозность и ловкость. Они учатся рисовать... а также читать и писать как на родном, так и на французском языках» [цит. по: 91, т. 1, с. 137]. Отдельно подчеркивается знание немецкого языка и латыни [там же]. Книга наполнена рекомендациями по совершенствованию риторической подготовки учащихся на родном и иностранных языках.
Высшим проявлением государственной заботы об изучении немецкого языка явился указ Правительствующего Сената от 9 сентября 1773 года, текст которого мы воспроизводим практически полностью: «...благородное юношество тщательно обучается разным наукам, некоторым иностранным языкам, дабы себя чрез то не только к службе Е.И.В. учинить способными, но и достигнуть тех степеней, каковые каждого достоинства ему доставить могут; напротиву же того примечает, что немецкий язык у многих остается в совершенном небрежении, почитая, может быть, что и совершенное знание сего языка не может им доставить тех выгод в службе, каковых от прочих ожидают. А как в некоторых принадлежащих России провинциях дела производятся на немецком языке, да и по другим иногда случающимся надобностям знающие совершенно немецкий язык могут употреблены быть как для пользы службы, так и для них самих с немалыми выгодами; того ради Правительствующий Сенат за-нужно признал сим Е.И.В. указом обнародовать, дабы российское благородное юношество знало, что совершенное знание немецкого языка более послужит каждому к получению в службе преимущественного определения и для того обращали бы прилежание свое и на совершенное познание сего языка; при том не может же оставить и того, что в немецких провинциях в гражданской службе состоящие чины совсем не стараются знать российский язык, не взирая ни на те выгоды, каковые от знания сего произойти могут, тем менее уважают неминуемую для их надобности. Для чего чрез сие и подтверждается, дабы и они, достигая совершенного знания Российского языка, тех выгод, какие им знание сие принесть может» [77, т. 19, с. 818—819]. Текст указа позволяет сделать следующие выводы: 1) указ отмечает ослабление значимости немецкого языка в делопроизводстве за счет французского и, соответственно, падение его общественного авторитета; 2) практическое владение им является определенной гарантией продвижения чиновника по службе, что подкрепляется свидетельствами частных лиц, например Ф. Ф. Вигеля: «...знание языков было тогда не безделица: оно вело к повышению» [16, кн. 1, с. 114]; 3) документ отмечает традиционно высокий общественно-политический статус немец
кого языка в прибалтийских российских провинциях (Эстлян-дии, Лифляндии, Курляндии); 4) он констатирует наличие некоторого языкового противостояния в статусе немецкого языка в Великороссии и Прибалтике и искусственно пытается выправить создавшееся положение.
В педагогической литературе XVIII века можно встретить множество высказываний аксиологического характера об ИЯ. Иногда они принимали крайне тенденциозные формы. Отличались этим, в первую очередь, верные «хранители» классических языков. Так, Г. В. Рабенер, восхваляя латинский язык, называл его «прелестным и приятным» [82, с. 7], предельно уничижительно отзываясь о других языках: «Ветреная суета французского, и дурные свойства нравов итальянского народов, делали мне от языков их крайнее отвращение» [там же, с. 6].
В России развивающаяся светская придворная культура требовала профессионального к себе отношения, и первым условием этого профессионализма было свободное владение западноевропейскими языками. Практическое использование ИЯ было статусным знаком придворного, культурной доминантой его речевого поведения. Именно через них российское дворянство получало представление о ритуальной вежливости, куртуазности, возведенной, благодаря французским традициям в некий этический и эстетический абсолют. Для российской дворянской элиты и благородного сословия в целом французский и немецкий языки были также знаковым механизмом корпоративной сплоченности и эмоционального комфорта.
Для русской аристократии двор был общим полем той официальной и кулуарной коммуникации, где речевое существование личности от высших должностей до пажа и фрейлины было немыслимо без французского и немецкого языков. При дворе была не просто позволительна, а ожидаема намеренная демонстрация придворным своих риторических возможностей на этих языках. Пользуясь современной системой понятий, двор представлял собой организационно оформленную коммуникацию, включающую весь возможный состав жанровых разновидностей речи: отдача приказов и распоряжений, инструктаж, собеседование с новыми сотрудниками, оценка их деятельности и поведения, анализ проблем, разрешение конфликтов и т. д.
Во второй половине XVII века верхом западной образованности для российского придворного считалось умение читать латинские книги и говорить по-польски. В начале XVIII века ситуация резко меняется. Россия вслед за другими европейскими странами постепенно входит в орбиту преобладающего культурного влияния Франции. Французская культура была первой в Европе, которая перестала ориентироваться на религиозную догматику и стала широко культивировать светские формы жиз-
ни. На смену религиозной осторожности постепенно приходили интеллектуальная раскованность, предприимчивость, удовлетворение от практического дейстия, научного творчества, чувство духовной независимости. Культурное влияние Франции на большинство европейских стран было настолько значительным, что для любой из них оно мало зависело от состояния политических отношений с этим государством. Ее культурное «давление» было систематическим и многомерным, а сам французский язык становится в XVII—XVIII веках «международным языком аристократии и ученого мира» [136, с. 40]. Именно в первой функции он был импортирован в Россию уже в первой половине XVIII века. Взгляд на мир, запечатленный во французском языке, формировал среднеевропейский стандарт мироощущения. Французская одежда и мебель, французские вина, нравы, книги, учителя вместе с французским языком становятся главными внешними атрибутами, определявшими жизнь благородного сословия. Подражание всему французскому входит в норму.
Если систематическое использование французского языка при русском дворе объяснялось общеевропейской модой, то широкое применение немецкого языка определялось сильным влиянием при дворе выходцев из германских княжеств и высоким статусом немецкого языка в западных областях Российской империи. Уроженцы Лифляндии и Эстляндии всегда занимали при русском дворе и в русской армии сильные позиции.
Эвристически организованная французская речь образованного россиянина была для того периода исторически неизбежной. Салон как вид социального бытия культивировал интеллектуально-эмоциональную гибкость общения, деликатно-изысканные формы выражения мыслей в обязательном порядке на французском языке. Однако салонная эрудиция определялась не только показным изяществом и сентиметальностью, но и умением популярно, с разной, в зависимости от состава собеседников, степенью упрощения изложить сложный естественно-научный, политический, нравственный или искусствоведческий вопрос. Французская речь образованного россиянина содержала самые разные по содержанию конструктивно-творческие пласты. Переход на немецкий, английский, итальянский языки был вполне возможен в зависимости от национального состава участников разговора или обсуждаемого вопроса, но в любом случае французский как высшее, по выражению академика В. В. Виноградова, воплощение европеизма брал верх.
Театральное искусство XVIII века было «рассказывающим» в прямом смысле слова искусством, где из всех задействованных семиотических средств (костюм, декорации, речь) именно речь была главным средством раскрытия образа. На ее восприятие и было направлено главное внимание зрителя. Русские аристокра-192
ты, воспитанные с детства в атмосфере французского языка, вырастали «природными» французами. Многие из них и театр принимали и воспринимали прежде всего в его французской фонации. Сценическая речь была для них естественным художественным продолжением обыденной речи, а западноевропейские языки — естественной формой выражения эмоций. Сценическое воплощение жизненных переживаний, формировавшее художественный вкус, стало для значительной части дворянства органической потребностью.
Театр, где систематически звучала востребованная зрителем иноязычная речь, выполнял важную культуроформирующую функцию: он знакомил зрителя со сценическим произведением через ситуацию активного восприятия сценической речи. Универсальность французского языка в театральной жизни, помноженная на моду, давала ему в этот исторический отрезок определенные преимущества перед русским языком. Оговоримся, что в данном случае речь идет о французском языке как носителе прежде всего дворянской, т. е. официальной русской культуры.
Стремление к многоязычию было для многих россиян естественной формой вхождения в европейское культурное пространство. Знание западноевропейских языков открывало перед их носителями широкие риторические возможности, в частности возможности осмысления и обсуждения экономических, политических, научных, нравственных и других проблем. С середины XVIII века многоязычие в России представляло собой уже традиционную фоновую ценность.
Следует подчеркнуть, что в силу специфики российской общественно-речевой практики концепт ИЯ был в коллективном сознании образованных россиян постоянно переживаемой универсальной ценностью, культурной константой, способной открыть заинтересованному индивиду практически весь состав накопленной европейской культурой информации.
Иностранные языки (немецкий, французский, а также итальянский и английский) стали в условиях российской действительности универсальным инструментом воплощения и комментирования заимствованных форм культуры. Сначала как реальная речевая стихия, а затем и как ценностный комплекс ИЯ обеспечивали поступление в Россию разнотипной культурной информации. Понимание ИЯ как культурной ценности обеспечивалось соответствующими этим целям оценками, систематизированными в письмовниках, практических пособиях, правительственных указах и т. д. Был создан общественный механизм воспроизводства осознания и культивирования ИЯ.
Заключение
ыводы, к которым приходили ранее ученые, исследо-'-Zrвавшие влияние европейских языков на российское общество в XVIII веке, носили часто негативный по отношению к ИЯ характер. В десятках монографий и статей осуждалась галломания, преклонение перед всем европейским. Подобный односторонний идеологически заданный подход только затемнял картину реального функционирования западноевропейских языков в России, скрывал их позитивную культуроформирующую роль в процессе духовного приобщения русского государства к западноевропейским ценностям.
Основные формы бытования ИЯ в русской культуре XVIII века можно представить как упорядоченную и уникальную совокупность функций: образовательной, гносеологической, управленческой и эпидейктической. Вместе с русским языком ИЯ были инструментом получения знаний, их трансляции, способом управления деятельностью отдельных личностей и общественных групп, формой наведения эстетических эмоций и выражения некоторых этических норм.
Стремительное распространение и влияние ИЯ на формирование интеллекта и мироощущение образованного россиянина позволяют рассматривать их как устойчивую систему социокультурных ценностей. Многие духовные и материальные западноевропейские ценности стали известны россиянам именно благодаря многоаспектному использованию иностранных языков. Европеизированный российский быт, способы общения, мода, свободное владение несколькими западноевропейскими языками позволяли россиянину, находясь на Западе, чувствовать себя внутри родственного ему культурного пространства. Еще в конце XVII века Россия воспринималась на Западе как духовная пустыня. Ситуация стала резко меняться в начале XVIII века. В культурном семиозисе России в различных формах и комбинациях активно заявили о себе немецкий, голландский, французский, итальянский и другие западноевропейские языки. Западная Европа стала лучше понимать нас, а мы Запад. ИЯ стали универсальным рабочим инструментом, с помощью которого правительство Петра I вводило русскую культуру в контекст европейской. Появился общий предмет для обсуждения — единая 194
история, единый состав светских знаний, общая светская этика и эстетика. Идеи, выраженные в текстах европейских классиков и просветителей, расширяли интеллектуальный кругозор российского читателя, учили размышлять. Вместе с русским языком ИЯ обеспечили ускоренный процесс интеллектуально-духовного возмужания нации.
Страной, завладевшей культурной инициативой в Европе в XVII—XVIII веках, оказалась Франция. Ее светская культура стала образцовой исходной парадигмой для выстраивания придворных и салонных светских традиций в других европейских государствах. Уже с конца XVII века вовлечение российского дворянства в европейскую систему образования и европейские формы общественной жизни поставило перед русским правительством задачу организации новых форм культурной жизни и досуга. Бинарность русской культуры, развивавшаяся в первой половине XVIII века как противопоставление светского и религиозного начала, сменилась во второй половине столетия ростом значимости светской части культуры, которая встала в центр общественной жизни. Одновременно шел процесс ее сакрализации, породивший эффект «светской святости» официальной культурной жизни.
Иностранные языки изучались и использовались не ради моды, хотя и это имело место, а ради производственной необходимости. Прежде всего это относится к практическому освоению естественно-научных и гуманитарных знаний, а также принципов и методов устройства культурной жизни. Западноевропейские языки стали посредником, позволившим применить технические знания, научные и нравственные понятия к содержанию русской жизни. Они стали импульсом для стимулирования многих видов интеллектуального творчества на русском языке, задали нормы мыслительной деятельности в светской науке, как в ее содержательной части, так и в жанровых формах, что категорично отметил А. С. Пушкин: «Все наши знания, все наши понятия с младенчества почерпнули мы в книгах иностранных, мы привыкли мыслить на чужом языке... ученость, политика и философия еще по-русски не изъяснялись: метафизического языка у нас вовсе не существует» [80, с. 18].
В начале XVIII века вопрос о сохранении государственной безопасности, а следовательно, о национальном самосохранении, был решен внешне парадоксальным образом: активным внедрением в российскую общественно-речевую практику западноевропейских языков. Если бы этого не произошло, нам бы грозило колониальное рабство, прежде всего со стороны Швеции. Именно угроза экономической и политической колонизации заставила правительство Петра I временно допустить в стране колонизацию языковую и ускорить тем самым развитие россий
ского общества. Формы определенной языковой зависимости гарантировали стране в итоге полную политическую независимость. Длительное активное использование ИЯ в российской общественной жизни филологически обеспечило место России в системе политического равновесия в Европе. Развитие экономических, политических и культурных связей с Западной Европой, подкрепленное активной языковой политикой, стало с самого начала XVIII века государственной доктриной.
Западноевропейские языки явились носителями новых ценностных ориентаций образованной части российского общества. При отсутствии и недостаточности количества переводной литературы ИЯ выступали выразителем европейской культуры непосредственно. Поэтому изначально сами иностранные языки и стали той ценностью, без овладения которой нельзя было и думать о глубокой многоаспектной европеизации русской жизни. Уже к концу царствования Петра I их изучение с целью использования в разных сферах жизни стало в общественном сознании универсальным ценностным ориентиром. Практическое владение ИЯ формировало тот российский лингвокультурный тип, который был востребован в коллегиях, ведомствах, армии, научных и учебных заведениях и при дворе. Их знание в качестве первого мерила образованности рассматривалось в гражданской службе как очень желательное, в зависимости от учреждения, условие для получения места или служебного повышения.
Свободное владение дворянством ИЯ стало в XVIII веке фактом языкового самоутверждения, знаком социально-корпоративной обособленности, желательным и ожидаемым стереотипом поведения. Во второй половине столетия знание французского являлось обязательным условием для службы офицеров в гвардии. Этого требовало систематическое участие гвардейских офицеров в мероприятиях царского двора.
Особо отметим относительно широкую социальную базу носителей ИЯ даже в условиях крепостнической России: титулованная знать, двор, гвардия и значительная часть офицеров армии, государственные служащие, академики и адъюнкты, профессора Московского университета, преподавательский состав всех привилегированных учебных заведений, народных училищ и семинарий, часть разночинного населения.
С конца XVII века ИЯ стали универсальным инструментом внедрения новых культурных форм жизни. Русская дворянская интеллигенция оказалась легко восприимчивой к их усвоению. Во второй половине XVIII века определенная часть россиян уже совершенно естественно отождествляла себя с европейцами и для этого у нее были веские основания. Среди них было много билингвов, а также тех, кто, помимо родного, знали два-три ИЯ. Знание французского языка и в дополнении к нему в разных
комбинациях немецкого, итальянского, английского, голландского, шведского и др. формировало среднеевропейский речевой стандарт, в котором главную роль играл французский язык.
Иностранные языки были в то время мощным и единственным инструментом самообразования, знакомства с европейской литературой. Свободное владение ими в сочетании с получаемыми знаниями способствовало развитию познавательных способностей, дедогматизации мышления, появлению и развитию представлений о праве личности. Изначально именно ИЯ «учили» русскую аристократию, и шире — русскую интеллигенцию, популяризировать научные знания, понимать и комментировать искусство, оттачивать художественный вкус, демонстрировать европейскую корректность поведения. Процесс европеизации русского быта привел во второй половине XVIII века, по словам В. В. Виноградова, «не только к широкому распространению французского языка в „лучших обществах", но и к образованию разговорно-бытовых и литературных стилей русского языка, носящих яркий отпечаток французской языковой культуры» [131, с. 164]. Уже в середине XVIII века перед многими русскими аристократами стояла проблема изучения родного языка. Используя современную терминологию, эту проблему с определенной оговоркой можно обозначить как «русский язык для иностранцев». Многим аристократам, как, например, Е. Р. Дашковой, приходилось преодолевать себя и учиться, проживая в России, заново родному языку.
Уровень иноязычной подготовки образованного россиянина позволял ему с полным пониманием интеллектуальных, выразительных и эстетических возможностей ИЯ создавать на них произведения разных жанров. По мнению Ю. В. Рождественского, «если сравнить человека, получившего образование в XVIII столетии, с выпускником средней школы XX столетия, то можно видеть, как это показывают биографии обоих столетий, ограниченность и, в целом, малую культурность выпускников школ XX столетия по сравнению с XVIII столетием» [205, с. 169].
Значимость любого языка определяется местом, которое он занимает в системе общественных отношений. Функциональная сопряженность немецкого и французского языков привела к тому, что к середине XVIII века как минимум в высшей дворянской среде сложилось относительно устойчивое по отношению к другим языкам триязычие: русский, немецкий, французский. Учитывая традиционно сильные связи еще Московской Руси с немецкими землями, немецкий, а к середине XVIII века и французский языки стали в России функционально самыми значимыми. Несколько далее от этой триады находился итальянский, а позднее английский. Несмотря на наличие общих функций у немецкого и французского языков, полного параллелизма в
их использовании не было. В некоторых сферах общественной жизни функции немецкого и французского языков были довольно близки, в других они относительно четко разграничивались. При дворе преобладал французский язык, в сфере науки — немецкий. Особое внимание российского двора к практически повсеместному изучению немецкого языка объяснялось тем, что в завоеванных в начале XVIII века Лифляндии и Эстляндии и в политически зависимой от России Курляндии во многих общественно значимых сферах деятельности использовался этот язык, прежде всего в административном и судебном делопроизводстве.
Коммуникативная сила французского языка в светских кругах была самой значительной. Он отличался наибольшим разнообразием функций. Ему отдавалось предпочтение в высоких сферах общения (двор, салон) и в интимных отношениях, например в частной переписке. Французский язык в первую очередь был проводником просветительской идеологии. В определенном смысле именно он наряду с русским являлся в России формой выражения общественного мнения и главным орудием связи русской культуры с европейской и к середине столетия стал языком международного общения, переняв эту функцию у немецкого языка первой половины XVIII века.
Длительные заграничные командировки давали сотням молодых россиян возможность освоить огромный состав позитивных знаний, формировали их активное самостоятельное мышление, воспитывали чувство внутреннего достоинства. Западноевропейские языки стали способом начального преодоления русским дворянством политического инфантилизма. Французский язык для русской аристократии явился знаменем ее движения в Европу, а французская светская культура — стилем жизни.
Французский и в несколько меньшей степени немецкий языки формировали речевой облик светского общества и, соответственно, были основой языкового образования. Лингводидакти-ка того времени была предельно коммуникативной. Ее задачей было обучение прежде всего такому виду речевой деятельности, как говорение'. Если задаться целью написать обобщенную биографию образованного русского дворянина, то именно его европеизированная ментальность, основанная на практическом владении как минимум двумя западноевропейскими языками, явится самым общим признаком этого исторического типа личности, способной вести на этих языках светско-бытовые, философские, политические, гедонистические разговоры. Таков был обобщенный российский homo verbo agens («человек, действующий словом»). Риторические навыки на ИЯ способствовали совершенствованию и русской речи индивида, что систематически подчеркивали русские переводчики.
Если во Франции благодаря деятельности академий, литераторов, издательств, кружков и салонов французский язык в первой половине XVIII века уже практически полностью нейтрализовал латинский как единственное совершенное средство научного мышления, то в России русский язык еще был далек от того, чтобы взять на себя всю гносеологическую нагрузку. Русский стиль научного изложения еще только формировался, испытывая понятийные и языковые трудности. Образно говоря, российская наука пережила в XVIII веке в языковом отношении относительно скоротечную драму, в которой из четырех действовавших персонажей — латинский, русский, немецкий и французский языки — первые два играли главные роли, остальные — второстепенные. Впрочем, без участия последних окончательный уход с научной сцены латинского языка явно бы замедлился — таким онтологически многообразным было их участие в том, чтобы на сцене российской науки остался только один действительный герой — великий русский язык. К началу XIX века ИЯ обогатили родной язык необходимой массой абстрактных понятий, что позволило создать систему общенаучных и конкретно-научных терминов, обеспечивавших адекватный двусторонний перевод научно-технических текстов.
Если в таких социальных институтах, как семья, школа, царский двор, салон, клуб и т. п., речемыслительная деятельность на ИЯ сознательно культивировалась, т. е. искусственно поддерживалась, разумеется, с разной степенью интенсивности и обязательности, то при том же дворе, в коллегиях, Сенате, Петербургской академии наук коммуникация на ИЯ была естественным элементом системы управления, что объяснялось наличием большого количества находящихся на русской службе чиновников-иностранцев высшего и среднего звена, инженеров разного профиля и ученых. В системе военного и проектно-технического документа также довольно широко использовались ИЯ, что обусловливалось высоким процентом иноземного инженерно-технического персонала. Количество документов разных жанров, составлявшихся на немецком и французском языках, позволяет утверждать, что они, разумеется, в гораздо меньшей степени, чем русский, были языками делового общения. Высшей степенью речевой культуры российского чиновника было практическое владение деловым русским языком и западноевропейскими языками, как минимум одним из них.
Исследования по русской культуре XVIII века нередко представляют описания того или иного факта, напрямую связанные с ролью тех или иных ИЯ. В целом выделяются следующие дифференциальные признаки: в начале века доминировали голландский и немецкий языки, в середине века культурным ориентиром стала Франция и французский язык. Соглашаясь с этим,
хотелось бы обратить внимание и на их общие признаки. Нарастание государственного и частного интереса к французскому языку в России не умаляло интереса к немецкому языку. Значимость последнего как «второго» иностранного была в середине века непоколебима. Он присутствовал в учебных планах всех государственных общеобразовательных учреждений, благодаря чему в середине и во второй половине XVIII века на немецком языке свободно общалось гораздо больше россиян, чем в начале века. Востребованность знания немецкого языка для гражданской службы стала постепенно ослабевать лишь в конце столетия. Немецкий язык не испытывал резких перепадов в изменении к нему общественного внимания. Важность его управленческих, гносеологических, образовательных и эпидейктических функций была относительно стабильной.
Итальянский язык имел в России в основном образовательное и эпидейктическое назначение, о чем свидетельствуют многие десятки опубликованных в разных комбинациях с немецким, французским и русским языком балетных и оперных либретто. В интересе к этому языку Россия ориентировалась на Германию, Францию и Англию, для которых он оставался в то время воплощением ренессансной культуры. Актуализированный в России итальянский был также языком од, заздравных песен и работ искусствоведческого характера. Он был обязательным компонентом в изданных в России многоязычных словарях Ж. Винь-ерона, И. В. Соца, М. Г. Гаврилова.
Колоссальная культурная роль в XVIII веке принадлежала переводу, который был жизненно необходим и одновременно возможен благодаря знаниию россиянами ИЯ. Он стал быстрым средством освоения всех накопленных, прежде всего в Европе, знаний о природе и человеке, а значит, опосредованно стимулировал экономическое развитие русского государства, одновременно являясь инструментом духовного обмена.
Таким образом, в нашей работе осуществлена попытка создания одной из возможных культурологических моделей описания функционирования ИЯ в русской действительности XVIII века. Предложенная систематизация фактов дает, на наш взгляд, определенный полифонический эффект погружения читателя в канувшую в вечность, но искусственно воссоздаваемую речевую реальность. При всей тщательности проработки источников мы далеки от мысли, чтобы считать представленную нами тему исчерпанной. Полная и объективная, претендующая на энциклопедичность картина российского многоязычия возможна только при сплошной проработке доступных нам источников. Необходимо проследить функционирование текстов разных жанров на ИЯ по таким признакам, как интенсивность и экстенсивность.
Дальнейшее исследование позволит прояснить и наполнить конкретным содержанием такое понятие, как «светская образованность», в ее языковом аспекте через систематизацию речевых отношений, точнее представить социальную структуру общества, а также взаимосвязь государство — общество — личность. Подобный подход даст возможность увидеть историю России через описание степени образованности как отдельных личностей, так и социальных и профессиональных слоев и групп, т. е. написать интеллектуальную историю России.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
Источники
1.	Архив дирекции императорских театров. Вып. 1 (1746—1801) / сост. В. П. Погожев, А. Е. Молчанов, Н. А. Петров / Дирекция император, театров. СПб., 1892. 340 с.
2.	Архив князя Б. И. Куракина : в 10 т. / под ред. М. М. Семевского. СПб. : Рус. старина, 1890—1902.
3.	Архив князя Воронцова : в 40 т. / ред.-изд. П. Бартенев. М., 1870— 1895.
4.	Бельгард Ж. Совершенное воспитание детей содержащее в себе молодым знатного рода и шляхетного достоинства людям благопристойные маниры / на российский язык перевел канцелярии Академии наук секретарь Сергей Волчков. СПб. : Император. Акад, наук, 1747. 256 с.
5.	Берхгольц Ф.-В. Дневник камер-юнкера Берхгольца, веденный им в России в царствование Петра Великаго с 1721—1725 гг. / Ф.-В. Берхгольц ; пер. с нем. И. Аммон. [Б. м.], 1857—1858. Ч. 1—2.
6.	Беспятых Ю. Н. Петербург Анны Иоанновны в иностранных описаниях / Ю. Н. Беспятых. СПб. : Рус.-Балт. информ, центр «Блиц», 1997. 492 с.
7.	Беспятых Ю. Н. Петербург Петра I в иностранных описаниях / Ю. Н. Беспятых. Л. : Наука. Ленингр. отд-ние, 1991. 279 с.
8.	Бецкой И. И. Устав воспитания двухсот благородных девиц учрежденного Екатериной Второю / И. И. Бецкой ; Император. Акад, наук, СПб., 1764. 20 с.
9.	Бецкой И. И. Устав Императорского шляхетскаго сухопутнаго кадетска-го корпуса 1766 года / И. И. Бецкой. СПб. : Сенат, тип., 1766. 25 с.
10.	Бильфингер Г. Б. Расположение учении его императорскаго величества Петра Второго / Г. Б. Бильфингер ; пер. с нем. В. Е. Адодурова. СПб. : Тип. Акад, наук, 1728. 82 с.
11.	Бицилли П. М. Язык и народность // Избранные труды по филологии. М. : Наследие, 1996. 707 с.
12.	Болотов А. Т. Записки Андрея Тимофеевича Болотова / А. Т. Болотов. Тула : Приок. кн. изд-во, 1988. Т. 1—2.
13.	Бруин К. де Путешествия в Московию // Россия XVHI века глазами иностранцев / вст. ст., ком. Ю. А. Филимонова. Л. : Лениздат, 1989. С. 17—188.
14.	Бумаги императрицы Екатерины П, хранящиеся в государственном архиве Министерства иностранных дел / сост. П. П. Пекарский. СПб. : Тип. Император. Акад, наук, 1871—1872. Т. 1—2.
15.	Вебер Ф. X. Записки Вебера о Петре Великом и его преобразованиях // Рус. архив. М. : Тип. В. Грачева, 1872. Вып. 6, 7, 9.
16.	Вигель Ф. Ф. Записки / Ф. Ф. Вигель. М. : Захаров, 2003. Кн. 1—2.
17.	Виже-Лебрен. Воспоминания госпожи Виже-Лебрен о пребывании ее в Санкт-Петербурге 1795—1801 / Виже-Лебрен. СПб. : Искусство-СПб, 2004. 300 с.
18.	Внутренний быт русского государства с 17 октября 1740 года по 25 ноября 1741 года по документам, хранящимся в Московском архиве Министерства юстиции. М. : Тип. Л. Снегирева, 1886. Т. 2. 432 с.
19.	Вомперский В. П. Словари XVIII века : [Аннотац. указ.] / В. П. Вомпер-ский ; отв. ред. Н. Н. Толстой. М. : Наука, 1986. 135 с.
20.	Глинка С. Н. Записки Сергея Николаевича Глинки / С. Н. Глинка. СПб. : Тип. «Рус. старина», 1895. 384 с.
21.	Глинка Ф. Н. Письма русского офицера / Ф. Н. Глинка. М. : Военное изд-во, 1987. 383 с.
22.	Голицын Ф. Н. Записки кн. Ф. Н. Голицына // Рус. архив. М. : Тип. В. Готье, 1874. Т. 1, кн. 5. С. 1271 — 1336.
23.	Головина В. Н. Мемуары графини Головиной, урожденной графини Голицыной (1766—1821) / В. Н. Головина. М. : Сфинкс, 1911. 410 с.
24.	Греч Н. И. Записки Николая Ивановича Греча // Рус. архив. М. : Тип. В. Грачева, 1873. Т. 1. С. 226—341.
25.	Греч Н. И. Записки о моей жизни / Н. И. Греч. М. : Захаров, 2002. 463 с.
26.	Грибовский А. М. Записки об императрице Екатерине Великой / А. М. Грибовский ; Репринт. Воспроизведение изд. 1864 г. М. : Прометей, 1989. 96 с.
27.	Дашкова Е. Р. Записки княгини Е. Р. Дашковой / Е. Р. Дашкова; Репринт. Воспроизведение изд. М. : Наука, 1990. 511 с.
28.	Дашкова Е. Р. О смысле слова «воспитание». Сочинения, письма, документы / Е. Р. Дашкова. СПб. : Дмитрий Буланин, 2001. 460 с.
29.	Державин Г. Р. Записки. 1743—1812 / Г. Р. Державин. М. : Мысль, 2000. 336 с.
30.	Дидро Д. Поли. собр. соч. : в 10 т. / Д. Дидро ; под общ. ред. И. К. Луппола. М.—Л. : Академия, 1935—1940. 1940. Т. 9. 583 с.
31.	Документы и материалы по истории Московского университета второй половины XVIII века / под общ. ред. акад. М. Н. Тихомирова. М. : Изд-во Моск, ун-та, 1960—1963. Т. 1—3.
32.	Документы штаба М. И. Кутузова. 1805—1806 : сборник. Вильнюс : Госполитиздат, 1951. 339 с.
33.	Долгоруков И. М. Капище моего сердца, или Словарь всех тех лиц с коими я был в разных отношениях в течение моей жизни / И. М. Долгоруков. М. : Унив. тип., 1890. 403 с.
34.	Долгоруков И. М. Повесть о рождении моем, происхождении и всей жизни, писанная мною самим и начатая в Москве 1788 года / И. М. Долгоруков ; отв. ред. В. П. Степанов. СПб. : Наука, 2005. Т. 1—2.
35.	Древняя российская вивлиофика. СПб. : Тип. Император. Акад, наук, 1773—1801. Ч. 1—3.
36.	Дук де Лирия. Письма о России в царствование Петра П в Испанию // Семнадцатый век. М. : Тип. Т. Рись, 1869. Кн. 2. С. 1—214.
37.	Екатерина II. Письма Екатерины II к А. В. Олсуфьеву (1762—1783) / прим. М. Н. Лонгинова // Рус. архив. М. : Унив. тип., 1863. Кн. 2. С. 81—107; Кн. 3. С. 177—204; Кн. 4. С. 273—292.
38.	Екатерина II. Письмо императрицы Екатерины II к графу Н. П. Румянцеву // Рус. архив. М. : Тип. В. Грачева, 1869. С. 202—206.
39.	Жоржель. Путешествие в Петербург аббата Жоржеля в царствование императора Павла Первого / Жоржель. М. : Тип. К. Ф. Некрасова, 1913. 231 с.
40.	Законодательство Петра I. М. : Юрид. лит., 1997. 878 с.
41.	Записки и воспоминания русских женщин XVHI — первой половины XIX века. М. : Современник, 1990. 540 с.
42.	Зиновьев В. Н. Журнал путешествия В. Н. Зиновьева по Германии,
Италии, Франции и Англии в 1784—1788 гг. // Рус. старина. СПб. : Тип. В. С. Балашева, 1878. № 10—12. С. 401—595.
43.	Зиновьев Н. И. Письма Н. И. Зиновьева сыну. 1767—1772 гг. // Рус. архив. М. : Тип. А. И. Мамонтова и К, 1870. № 1—12. С. 932—954.
44.	Кальер Ф. Каким образом договариваться с государями / Ф. Кальер; Репринт. Воспроизведение изд. 1772 г. М. : МИА, 2001. 290 с.
45.	Камер-фурьерский церемониальный журнал. Пг., 1853—1916.
46.	Кантемир А. Д. Реляции князя А. Д. Кантемира из Лондона / прим. В. Н. Александренко, проф. Варшавского ун-та. М. : Унив. тип., 1892—1903. Т. 1—2.
47.	Карамзин Н. М. Сочинения Карамзина : в 10 т. / Н. М. Карамзин. Изд-е 3-е испр. и умнож. М. : Тип. С. Се л ивановского, 1820. Т. 9. С. 314—315.
48.	Комаровский Е. Ф. Записки графа Е. Ф. Комаровского // Графиня Комаровская. Воспоминания. Граф Комаровский. Записки. М. : Захаров, 2003. С. 227—438.
49.	Куракин Б. И. Жизнь князя Б. И. Куракина им же самим написанная // Архив князя Ф. А. Куракина. СПб. : Тип. В. С. Балашева, 1890. Кн. 1. С. 274, 279.
50.	Курганов Н. П. Российская универсальная грамматика, или Всеобщее писмословие / Н. П. Курганов. СПб. : Книгопечатня Мор. о-ва, 1777. 472 с.
51.	Ломоносов М. В. Поли. собр. соч. : в 11 т. М.—Л. : Изд-во АН СССР, 1950—1983.
52.	Лорд Мальмсбюри о России в царствование Екатерины II // Рус. архив. М. : Тип. В. Готье, 1874. Кн. 1. С. 1467—1565.
53.	Локк Дж. Мысли о воспитании / Дж. Локк. Изд. 2-е. М. : Кузнецкий мост, 1904. 241 с.
54.	Массон Ш. Секретные записки о России и в частности о конце царствования Екатерины и правлении Павла I / Ш. Массон. М. : Изд-во И. И. Казанова, 1918. 144 с.
55.	Матвеев А. А. Русский дипломат во Франции (Записки Андрея Матвеева) / А. А. Матвеев. Л. : Наука. Ленингр. отд-ние, 1972. 296 с.
56.	Материалы для истории Императорской Академии наук : в 10 т. СПб. : Тип. Император. Акад. наук. 1885—1900.
57.	Материалы для истории русского флота : в 4 т. / под ред. С. И. Елагина. СПб. : Тип. Мор. м-ва, 1868.
58.	Материалы для истории экспедиций Академии наук в XVIII и XIX веках / сост. В. Ф. Гнучева ; под общ. ред. В. Л. Комарова. М.—Л. : Изд-во АН СССР, 1940. 310 с.
59.	Материалы по истории Санкт-Петербургского университета. XVIII век. СПб. : Изд-во С.-Петербург, ун-та, 2001. 244 с.
60.	Миних Б. X. Атака Гданска фельдмаршалом графом Минихом 1734 года : сб. реляций / Б. X. Миних. М. : Унив. тип., 1888. 268 с.
61.	Миних Э. Записки // Безвременье и временщики. Л. : Худож. лит. Ленингр. отд-ние, 1991. С. 81—187.
62.	Миних Э. Россия и русский двор в первой половине XVIII века / Э. Миних. СПб., 1891.
63.	Мобер де Гуве Ж.-А. Дворянское училище, или Нравоучительные разговоры... переведены с французского на российский язык в пользу благородного российского юношества / Ж.-А. Мобер де Гуве. СПб., 1764. 338 с.
64.	Мордвинов Н. С. Граф Н. С. Мордвинов (1754—1845). Мнения, проекты и записки // Рус. старина. СПб. : Печатня В. И. Головина, 1872. Т. 5. С. 35—46.
65.	Московский университет в воспоминаниях современников. М. : Современник, 1898. 735 с.
66.	Наставление как сочинять и писать всякие письма к разным особам с 1773^Че11Ие12 ПРИмеР0В из Разных разговоров. М. : Тип. Император. Моск, ун-та,
67.	Новиков Н. И. Опыт исторического словаря о российских писателях. Собрал Николай Новиков в Санктпетербурге 1772 года. СПб. : Тип. Акад, наук, 1772. 264 с.
68.	Новиков Н. И. Избранные сочинения / Н. И. Новиков. М.—Л. : Гослитиздат, 1951. 744 с.
69.	Описание дел архива Министерства народного просвещения / под ред. С. Ф. Платонова, А. С. Николаева. Пг. : Тип. К. Н. Губинского, 1917. 360 с.
70.	Описание дел архива Морского министерства. СПб. : Тип. В. Деманова, 1884. Т. 4. 982 с.
71.	Панин П. И. Письма графа П. И. Панина к брату его графу Н. И. Панину// Рус. архив. М. : Унив. тип., 1888. № 5. С. 65—88.
72.	Пикар. Письма Пикара к князю А. Б. Куракину // Рус. старина. М. : Печатня В. И. Головина, 1870. Т. 1. С. 128—152.
73.	Письма и бумаги императора Петра Великого : в 13 т. СПб. : Гос. тип., 1887—1992.
74.	Письма русских писателей XVIII века / отв. ред. Т. П. Макогоненко. Л. : Наука. Ленингр. отд-ние, 1980. 472 с.
75.	Полетика П. И. Воспоминания Петра Ивановича Полетики // Рус. архив. М. : Унив. тип., 1885. № 3. С. 305—336.
76.	Полетика Г. А. Словарь на шести языках: российском, греческом, латинском, французском, немецком и английском, изданный в пользу учащегося российского юношества / Г. А. Полетика. СПб. : Тип. Император. Акад, наук, 1763. 249 с.
77.	Полное собрание законов Российской империи с 1649 по 1825 год : в 45 т. СПб. : Тип. II отд. собств. Его Император. Вел. канцелярии, 1830.
78.	Порошин С. А. Семена Порошина записки служащие к истории его императорского высочества... великого князя Павла Петровича / С. А. Порошин. СПб. : Тип. В. С. Балашева, 1881. 635 с.
79.	Путешествие его величества в Париж. СПб. : Тип. Артил. и инж. кадет, корпуса, 1771. 27 с.
80.	Пушкин А. С. Собр. соч. : в 10 т. / А. С. Пушкин. М. : Изд-во АН СССР, 1951. Т. 7. 768 с.
81.	Рабенер Г. В. О учении юношества / Г. В. Рабенер. СПб. : Тип. Акад, наук, 1764. 16 с.
82.	Рабенер Г. В. Письмо о разумном обучении языков и наук в нижних школах / Г. В. Рабенер ; пер. Я. И. Трусова. СПб. : Тип. Акад, наук, 1764. 13 с.
83.	Радищев А. Н. Поли. собр. соч. / А. Н. Радищев. М.—Л. : Изд-во АН СССР, 1938. Т. 1. 501 с.
84.	Рунич Д. П. Из записок Д. П. Рунича // Рус. старина. М. : Тип. Товарищества «Общественная польза», 1901. № 1. С. 47—77; 1902. № 5, т. 106. С. 373—394.
85.	Русский архив, посвященный изучению нашего отечества в XVIII и XIX столетиях. М. : Тип. В. Готье, 1874. 1639 с.
86.	Русские мемуары. Избранные страницы. XVIII век / под ред. И. И. Подольской. М. : Правда, 1988. 558 с.
87.	Сборник Императорского русского исторического общества : в 148 т. СПб. : Тип. Император. Акад, наук, 1867—1916.
88.	Сборник материалов для истории Императорской академии наук в XVIII веке. СПб. : Изд. А. Кунин ; Тип. Император. Акад, наук, 1865. Ч. 1.
89.	Сборник материалов для истории Императорской академии художеств /
под ред. П. Н. Петрова. СПб. : Тип. коммисионера Император, академии художеств, 1864. Ч. 1. 778 с.
90.	Сборник постановлений и распоряжений по цензуре с 1720 по 1862 г. СПб. : Тип. Мор. м-ва, 1862. 482 с.
91.	Сводный каталог книг на иностранных языках, изданных в России в XVIII веке, 1701—1800. Л. : Наука, Т. 1—3. 1984—1986.
92.	Суворов А. В. Письма / А. В. Суворов. М. : Наука, 1986. 808 с.
93.	Театральная жизнь России в эпоху Елизаветы Петровны. Документальная хроника 1741—1750. Вып. 2. М. : Наука, 2005. Ч. 1—2.
94.	Уитворт Ч. Россия в начале XVIII в. / Ч. Уитворт. М.—Л. : Ин-т истории СССР, 1988. 222 с.
95.	Устав столичного города Санктпетербурга. СПб. : Тип. Военной коллегии, 1798. 23 с.
96.	Уставы Академии наук СССР. 1724—1974. М. : Наука, 1974. 207 с.
97.	Ученая корреспонденция Академии наук XVHI века. 1766—1782. Научное описание / сост. И. И. Любименко. М.—Л. : Изд-во АН СССР, 1937. 243 с.
98.	Ученая корреспонденция Академии наук XVIII века. 1783—1800. Научное описание. / сост. Ю. X. Копелевич. Л. : Наука. Ленингр. отд-ние, 1987 (Тр. АН СССР ; Т. 29). 272 с.
99.	Храповицкий А. В. Дневник А. В. Храповицкого. 1782—1793 / А. В. Храповицкий. СПб. : Тип. А. Ф. Базунова, 1874. 610 с.
100.	Церемониальный, банкетный и походный журнал. СПб., 1745. № 44. 236 с.
101.	Церемониальный камер-фурьерский журнал. СПб., 1770. 402 с.
102.	Цебриков Р. М. Вокруг Очакова. 1788. Дневник очевидца // Г. А. Потемкин. Последние годы. Воспоминания. Дневники. Письма. СПб. : Пушкинский фонд, 2003. С. 73—99.
103.	Чичагов П. В. Записки адмирала Павла Васильевича Чичагова первого по времени морского министра / П. В. Чичагов. М. : Редакция альманаха «Российский архив», 2002. 800 с.
104.	Шлецер А. Л. Общественная и частная жизнь Августа Людвига Шле-цера, им самим описанная. Пребывание и служба в России от 1761 до 1765 г. / А. Л. Шлецер. СПб. : Тип. Император. Акад, наук, 1875. 532 с.
105.	Штернберг И. Русский двор в 1792—1793 годах // Рус. архив. М. : Тип. Лебедева, 1880. Кн. 3, вып. 11—12. С. 261—266.
106.	Щербатов М. М. О способах преподавания разные науки // Сочинения кн. М. М. Щербатова. СПб., 1898. Т. 2.
107.	Юль Ю. Записки Юста Юля, датского посланника при Петре Великом (1709—1711) / Ю. Юль. М. : Унив. тип., 1899. 599 с.
108.	Юности честное зерцало, или Показания к житейскому обхождению... Калининград : Янтарный сказ, 2005. 80 с.
109.	Corberon Mare Daniel Bourree de. Un diplomate Frangais & la cour de Catherine II. 1775—1780. T. 1—2 / Mare Daniel Bourree de Corberon. Paris : Plon-Nourrit, 1901.
110.	Куракин A. Souvenirs de voyage en Hollande et en Angleterre par le prince Alexandre Kourakin a sa sortie de TUniversite de Leude durante les annees 1770—1772 I/ Архив князя Ф. А. Куракина : в 10 т. М., 1894. Кн. 5. С. 333— 425.
111.	Куракин A. Plan d’un voyage pour voir les Pays-Bas, Autrichiens la France, la Suisse, LTtalie et une bonne partie de I’Allemagne // Архив князя Ф. А. Куракина : в 10 т. М., 1898. Кн. 7. С. 97—98.
112.	Reglement de sa majeste imp^riale concernant le service de I’infanterie. St.-Petersbourg, 1798. 442 p.
113.	La Salle de recreation. [S. 1., s. a.], 1791.
Монографии и статьи
114.	Александренко В. Н. Русские дипломатические агенты в Лондоне в XVIII веке. Варшава : Тип. Варшав. учеб, округа, 1897. Т. 1—2.
115.	Алексеев В. Н. Графы Воронцовы и Воронцовы-Дашковы в истории России / В. Н. Алексеев. М. : Центрполиграф, 2002. 477 с.
116.	Алексеев М. П. Английский язык в России и русский язык в Англии //Уч. зап. Ленингр. гос. ун-та. № 72. Сер. филол. наук. Вып. 9. Л., 1944. С. 77-137.
117.	Алпатов М. А. Русская историческая мысль и Западная Европа. (XVIII — первая половина XIX века) / М. А. Алпатов. М. : Наука, 1976. 455 с.
118.	Андреев А. Ю. «Учености ради изгнанники»: опыт изучения русского студенчества в немецких университетах XVIII — первой половины XIX века // Россия и Германия : сб. ст. Вып. 3 / отв. ред. Б. М. Туполев. М. : Наука, 2004. С. 72—94.
119.	Андреев А. Ю. Русские студенты в немецких университетах XVIII — первой половины XIX века / А. Ю. Андреев. М. : Знак, 2005. 432 с.
120.	Артемова Е. Ю. Культура России глазами посетивших ее французов (последняя треть XVIII в.) / Е. Ю. Артемова. Ин-т рос. истории. М., 2000. 254 с.
121.	Барбашев Н. И. К истории мореходного образования в России / Н. И. Барбашев. М. : Изд-во АН СССР, 1959. 215 с.
122.	Белокуров С. А. О немецких школах в Москве в первой четверти XVIII века (1701—1715). Документы московских архивов / С. А. Белокуров. М. : Тип. штаба Моск. воен, округа, 1907. 224 с.
123.	Белокуров С. А. Списки дипломатических лиц русских за границей и иностранных при русском дворе. (С начала сношений по 1800). Вып. 1 / С. А. Белокуров. М. : Тип. Э. Лисснера и Ю. Романа, 1892. 95 с.
124.	Биографический словарь профессоров и преподавателей Московского университета за истекающее столетие со дня учреждения января 12-го 1755 года по день столетнего юбилея января 12-го 1855 года : в 2 т. М. : Унив. тип., 1855.
125.	Богословский М. М. Быт и нравы русского дворянства в первой половине XVIII века / М. М. Богословский. М. : Тип. Кожевникова и Коломийцева, 1906. 52 с.
126.	Богословский М. М. Петр I. Материалы для биографии : в 5 т. / М. М. Богословский. М. : Соцэкгиз, 1940—1946.
127.	Брикнер А. Г. Русский турист в Западой Европе в начале XVID века // Рус. обозрение. М. : Унив. тип., 1892. Т. 1, № 1. С. 5—38.
128.	Бурнашов М. Театр при Императорской академии художеств в XVIII веке // Старые годы. Пг., 1907. Июль—сентябрь. С. 391—403.
129.	Быховский И. А. Петровские корабелы / И. А. Быховский. Л. : Судостроение, 1982. 101 с.
130.	Васильчиков А. А. Семейство Разумовских : в 5 т. / А. А. Васильчиков. СПб. : Тип. М. М. Стасюлевича, 1880—1894.
131.	Виноградов В. В. Очерки истории русского литературного языка XVII— XIX веков / В. В. Виноградов. М. : Высш, шк., 1982. 529 с.
132.	Владимиров В. В. Историческая записка 1-й Казанской гимназии. XVIII столетие / В. В. Владимиров. Казань : Унив. тип., 1867. Ч. 1. 162 с.
133.	Воробьев Ю. К. Латинский язык в русской культуре XVII—XVUI веков / Ю. К. Воробьев. Саранск : Изд-во Мордов. ун-та, 1999. 240 с.
134.	Воронова А. Федор Иванович Янкович де-Мириево, или Народные училища в России при императрице Екатерине II / А. Воронова. СПб. : Тип. Эдуарда Праца, 1838. 167 с.
135.	Всеволодский-Гернгросс В. Н. Иностранные антрепризы Екатерининского времени // Рус. библиофил. Пг., 1915. № 6. С. 69—82.
136.	Гак В. Г. Введение во французскую филологию / В. Г. Гак. М. : Просвещение, 1986. 183 с.
137.	Герои 1812 года : сборник / сост. В. Левченко. М. : Мол. гвардия, 1987. 606 с.
138.	Глиноецкий Н. П. История Русского Генерального штаба : в 2 т. / Н. П. Глиноецкий. СПб. : Тип. Штаба воен, гвардии Петербург, округа, 1883.
139.	Голицын Н. Н. Библиографический словарь русских писательниц / Н. Н. Голицын. СПб. : Тип. В. С. Балашева, 1889. 308 с.
140.	Голицын Н. И. И. Шувалов и его иностранные корреспонденты // Лит. наследство. М. : Журн.-газет. объедиение, 1937. № 29—30. С. 259—342.
141.	Гордин М. А. Екатерининский век : Панорама столичной жизни / М. А. Гордин ; Пушкинский фонд. СПб., 2004. 311 с.
142.	Грабарь И. Э. Петербургская архитектура в XVIII и XIX веках / И. Э. Грабарь. СПб. : Лениздат, 1994. 384 с.
143.	Грот Я. К. Жизнь Державина / Я. К. Грот. М. : Алгоритм, 1997. 658 с.
144.	Грот Я. К. Памятная книжка Хемницера // Рус. старина. СПб. : Печатня В. И. Головина, 1872. Т. 5. С. 601—623.
145.	Дальман Д. Ученые-путешественники // Немцы в России. Три века научного сотрудничества. СПб. : Дмитрий Буланин, 2003. С. 46—61.
146.	Данилевский Р. Ю. Немецкие стихотворения русских поэтов // Многоязычие и литературное творчество. Л. : Наука. Ленингр. отд-ние, 1981. С. 18—65.
147.	Долгова С. Р. Брачный союз царевича Алексея и Вольфенбюттельской принцессы Шарлотты // Немцы Санкт-Петербурга: наука, культура, образование. СПб. : Росток, 2005. С. 55—66.
148.	Дризен Н. В. Любительские театры при Елизавете Петровне (1741— 1761) Ц Ист. вестн. 1895. Т. 61. С. 701—722.
149.	Дунин А. Гувернеры в старину в помещичьих усадьбах // Ист. вестн. 1909. Т. 117. С. 185—194.
150.	Елизарова Н. А. Театры Шереметевых / Н. А. Елизарова. М. ; 6-я тип. треста «Полиграфкнига», 1944. 519 с.
151.	Ерасов Б. С. Социальная культурология / Б. С. Ерасов. 2-е изд. М. : Аспект-Пресс, 1996. 591 с.
152.	Заборов П. Р. Русская литература и Вольтер: ХУШ — первая треть XIX в. / П. Р. Заборов. Л. : Наука, 1978. 246 с.
153.	Заборов П. Р. Русско-французские поэты XVIII в. // Многозычие и литературное творчество. Л. : Наука. Ленингр. отд-ние, 1981. С. 66—105.
154.	Заозерский А. И. Александр Романович Воронцов. К истории быта и нравов ХУШ в. // Исторические записки. М. : Изд-во АН СССР, 1947. Т. 23. С. 105—136.
155.	Заозерский А. И. Фельдмаршал Б. П. Шереметев / А. И. Заозерский. М. : Наука, 1989. 310 с.
156.	Захарова О. Ю. Светские церемониалы в России ХУШ — начала XX в. / О. Ю. Захарова. М. : Центрполиграф, 2001. 349 с.
157.	Знаменский П. В. Духовные школы в России до реформы 1808 года / П. В. Знаменский. СПб. : Летний сад, 2001. 799 с.
158.	История Москвы. Т. 2. Период феодализма. ХУШ в. / под ред. С. В. Бахрушина. М. : Изд-во АН СССР, 1953. 743 с.
159.	Кантор В. К. Есть европейская держава: трудный путь к цивилизации / В. К. Кантор. М. : РОССПЭН, 1997. 478 с.
160.	Кантор В. К. Западничество как проблема «русского пути» // Россия и Запад. Диалог или столкновение культур : сб. ст. /сост. В. П. Шестаков ; Рос. ин-т культурологии. М., 2000. С. 6—30.
161.	Кантор В. К. Феномен русского европейца. Культурно-философские очерки / В. К. Кантор. М. : Изд-во науч, и учеб, программ, 1999. 383 с.
162.	Кантор В. К. Русский европеец как явление культуры / В. К. Кантор. М. : РОССПЭН, 2001. 701 с.
163.	Кессельбренер Г. А. Хроника одной дипломатической карьеры / Г. А. Кессельбренер. М. : Наука. Изд-во вост, лит., 1988. 276 с.
164.	Князев А. С. Очерк истории Псковской семинарии / А. С. Князев. М. : Унив. тип., 1866. 82 с.
165.	Ковригина В. А. Немецкая слобода Москвы и ее жители в конце XVII — первой четверти XVIII в. / В. А. Ковригина ; Археографический центр. М., 1998. 440 с.
166.	Козлова Н. В. Коммерц-коллегия в 20—50-х годах XVIII в. // Государственные учреждения России XVI—XVIII вв. / под ред. Н. Б. Гомековой. М. : Изд-во Моск, ун-та, 1991. С. 137—167.
167.	Копанев Н. А. Распространение французской книги в Москве в середине XVIII в. И Французская книга в России в XVIII в. / отв. ред. С. П. Луппов. Л. : Наука. Ленингр. отд-ние, 1986. С. 59—172.
168.	Корсаков Д. А. Из жизни русских деятелей XVIII века. Историкобиографические очерки / Д. А. Корсаков. Казань : Тип. Император, ун-та, 1891. 458 с.
169.	Костышин Д. Н. Алексей Михайлович Аргамаков. Материалы для биографии // Россия в XVIII столетии / отв. ред. Е. Е. Рычаловский. М. : Языки славянских культур, 2004. С. 51—176.
170.	Костяшов Ю. В. Петровское начало: Кенигсбергский университет и российское просвещение в XVIII веке / Ю. В. Костяшов, Г. В. Кретинин. Калининград : [Б. и.], 1999.
171.	Кросс Э. У. У Темзских берегов. Россияне в Британии в XVIII веке / Э. У. Кросс. СПб. : Академ, проект, 1996. 387 с.
172.	Кросс Э. Британцы в Петербурге: XVIII век / Э. Кросс ; пер. с англ. Н. Г. и Ю. Н. Беспятых. СПб. : Дмитрий Буланин, 2005. 528 с.
173.	Кротков А. Русский флот в царствование императрицы Екатерины П с 1772 по 1783 год / А. Кротков. СПб. : Тип. Мор. м-ва в Гл. адмиралтействе, 1989. 340 с.
174.	Лазаревский А. М. Очерки малороссийских фамилий. Материалы для истории общества в XVII и XVDI веках // Рус. архив. 1875. № 1. С. 91—97.
175.	Левин Ю. Д. Английский журнал «Московито (1714) // Восприятие русской культуры на Западе : очерки / отв. ред. Ю. Д. Левин, К. И. Ровда. Л. : Наука. Ленингр. отд-ние, 1975. С. 24—31.
176.	Лопатин В. С. Потемкин и Суворов / В. С. Лопатин ; Рос. акад. наук. М. : Наука, 1992. 287 с.
177.	Лотман Ю. М. Культура и текст как генераторы смысла // Кибернетическая лингвистика / отв. ред. В. В. Иванов, В. П. Григорьев. М. : Наука, 1983. С. 23—30.
178.	Лотман Ю. М. Сотворение Карамзина / Ю. М. Лотман. М. : Книга, 1987. 336 с.
179.	Любавский М. К. Русская история XVII—XVIII веков / М. К. Любав-ский. СПб. : Лань, 2002. 576 с.
180.	Ляхов Б. А. Губернаторы России 1703—1917 / Б. А. Ляхов, В. С. Сухоруков. М. : ИИК «Российская газета», 2004. 190 с.
181.	Мадлен дю Шатне. Жан Батист де Траверсе министр флота российского / Мадлен дю Шатне. М. : Наука, 2003. 412 с.
182.	Марасинова Е. Н. Психология элиты дворянства последней трети XVHI века (по материалам переписки) / Е. Н. Марасинова. М. : РОССПЭН, 1999. 302 с.
183.	Материалы для истории флота. СПб. : Тип. Мор. м-ва, 1866. Ч. 3. 727 с.
184.	Милорадович Г. А. Материалы для истории Пажеского корпуса. 1711—1875 / Г. А. Милорадович. Киев : Тип. М. П. Фрица, 1876. 266 с.
185.	Милюков П. Н. Очерки по истории русской культуры : в 3 ч. / П. Н. Милюков. СПб. : Мир Божий, 1902.
186.	Михайлов А. М. Как насаждалась французская культура в России // Ист. вести., 1910. № 11. С. 614—636.
187.	Михайлов О. Н. Суворов / О. Н. Михайлов. М. : Мол. гвардия, 1980. 494 с.
188.	Молчанов Н. Н. Дипломатия Петра I / Н. Н. Молчанов. 2-е изд. М. : Междунар. отношения, 1986. 445 с.
189.	Морозов А. А. М. В. Ломоносов. Путь к зрелости. 1711—1741 / А. А. Морозов. М.—Л. : Изд-во АН СССР, 1962. 487 с.
190.	Николай Михайлович, вел. кн. Генерал-адъютанты императора Александра I / вел. кн. Николай Михайлович. СПб. : Экспедиция заготовления гос. бумаг, 1913. 188 с.
191.	Николай Михайлович, вел. кн. Граф Павел Александрович Строганов : в 3 т. / вел. кн. Николай Михайлович. СПб. : Экспедиция заготовления гос. бумаг, 1903.
192.	Николай Михайлович, вел. кн. Князья Долгорукие, сподвижники Александра I в первые годы его царствования. Биографические очерки /вел. кн. Николай Михайлович. СПб. : Экспедиция заготовления гос. бумаг, 1901. 190 с.
193.	Орленко С. И. Выходцы из Западной Европы в России XVII века. Правовой статус и реальное положение / С. П. Орленко. М. : Древлехранилище, 2004. 343 с.
194.	Пекарский П. П. Введение в историю просвещения России XVIII столетия / П. П. Пекарский. СПб. : Тип. товарищества «Общественная польза», 1862. 578 с.
195.	Пекарский П. П. История императорской Академии наук в Петербурге : в 2 т. / П. П. Пекарский ; Репринт. Воспроизведение изд. 1873 г. Leipzig ; Zentralantiquariat der DDR, 1977.
196.	Пенчко H. А. Основание Московского университета / Н. А. Пенчко. М. : Изд-во Моск, ун-та, 1953. 192 с.
197.	Петров П. Н. Евгений Петрович Кашкин // Рус. старина. СПб. : Тип. В. С. Балашева, 1882. № 7, т. 35. С. 1—40.
198.	Писаревский Г. Из истории иностранной колонизации в России в XVIII веке (по неизданным архивным документам) / Г. Писаревский. М. : Печатня А. И. Снегиревой, 1909. 340 с.
199.	Писаренко К. А. Повседневная жизнь русского двора в царствование Елизаветы Петровны / К. А. Писаренко. М. : Мол. гвардия, 2003. 873 с.
200.	Пыляев М. И. Старая Москва. История былой жизни первопрестольной столицы / М. И. Пыляев. М. : Эксмо, 2005. 496 с.
201.	Пыляев М. И. Старый Петербург. Рассказы из былой жизни столицы М. И. Пыляева / М. И. Пыляев. 2-е изд. СПб. : Тип. Суворин и К, 1889. 497 с.
202.	Ржеуцкий В. С. Французская колония в Москве в царствование Екатерины IIЦ Россия и Франция XVIII—XX веков. Вып. 5 / отв. ред. П. Черкасов. М. : Наука, 2003. С. 30—55.
203.	Ровинский Д. А. Русские граверы и их произведения с 1564 года до основания Академии художеств / Д. А. Ровинский. М. : Синодальная тип., 1870. 403 с.
204.	Рождественский Ю. В. Введение в культуроведение / Ю. В. Рождественский. М. : Черо, 1996. 288 с.
205.	Рождественский Ю. В. Проблемы языков образования // Философия языка. Культуроведение и дидактика. М. : Грантъ, 2003. С. 166—179.
206.	Розеншильд-Паулин М. И. Храбрый Кульнев / М. И. Розеншильд-Паулин. М. : Центрполиграф, 2005. 318 с.
207.	Российское законодательство X—XX веков / под ред. Е. И. Индовой. М. : Юрид. лит., 1987. Т. 5. 527 с.
208.	Русские писатели. XVIII век : биобиблиогр. слов. (А—Я) / сост. С. А. Джанумов. М. : Просвещение, 2002. 224 с.
209.	Русский биографический словарь : в 25 т. / изд. под наблюдением предс. Император, рус. ист. о-ва А. А. Половцева. СПб.—Пг. : Тип. И. Н. Скороходова, 1896-1918.
210.	Сазонова Л. И. Переводной роман в России как ars amandi // XVIII век. Вып. 21. СПб. : Наука, 1999. С. 127—139.
211.	Седина И. В. Многоязычие как феномен русской культуры ХУШ века // Интеграция образования. Саранск, 2005. № 4. С. 187—191.
212.	Семенова Л. Н. Очерки истории культурной жизни, быта и нравов в России в первой половине XVIII века / Л. Н. Семенова. Л. : Наука. Ленингр. отд-ние, 1982. 279 с.
213.	Семенова Л. Н. Быт и население Санкт-Петербурга (XVIII век) / Л. Н. Семенова ; РАН ; Ин-т рос. истории. СПб. : Рус.-Балт. информ, центр ♦Блиц», 1998. 227 с.
214.	Сементковский Р. И. Дени Дидро // Библиотека Флорентия Павленкова / Р. И. Сементковский. Челябинск : Урал LTD, 1998. С. 215—306.
215.	Словарь русских писателей XVIII века. Вып. 1. А—И / отв. секр. А. М. Панченко. Л. : Наука. Ленингр. отд-ние, 1988. 357 с.
216.	Словарь русских писателей XVIII века. Вып. 2. К—П /отв. секр. А. М. Панченко. СПб. : Наука, 1999. 508 с.
217.	Сменцовский М. Братья Лихуды / М. Сменцовский. СПб. : Типо-литография М. П. Фроловой, 1899. 459 с.
218.	Смирнов С. К. История московской Славяно-греко-латинской академии / С. К. Смирнов. М. : Тип. В. Готье, 1855. 428 с.
219.	Смирнов С. К. История Троицкой Лаврской семинарии / С. К. Смирнов. М. : Тип. В. Готье, 1867. 586 с.
220.	Соколов А. П. Андрей Данилович Фарварсон // Морской сб. Т. XXVI , № 14. СПб. : Тип. Император. Акад, наук, 1856. С. 171—175.
221.	Соловьев С. М. История России с древнейших времен : в 15 кн. / С. М. Соловьев ; отв. ред. Л. В. Черепнин. М. : Мысль, 1964. Кн. 12, т. 23— 24. Кн. 13, т. 25—26.
222.	Сомов В. А. Круг чтения петербургского общества в начале 1760-х годов (Из истории библиотеки графа А. С. Строганова) // XVIII век. Вып. 22. СПб. : Наука, 2002. С. 200—234.
223.	Старостин В. А. Культурно-историческая миссия немецкой диаспоры в России XVIII—XIX веков //Немцы Санкт-Петербурга: наука, культура, образование / отв. ред. Г. И. Смагина. СПб. : Росток, 2005. С. 15—54.
224.	Столпянский П. Н. Частные школы и пансионы Петербурга во второй половине XVIII века // Журн. М-ва нар. просвещения. СПб. : Сенат, тип., 1912. № 3. С. 1—23.
225.	Сухарева О. В. Кто был кто в России от Петра I до Павла I / О. В. Сухарева. М. : Астрель : ACT : Люкс, 2005. 703 с.
226.	Сушков Н. В. Московский университетско-благородный пансион / Н. В. Сушков. М. : Унив. тип., 1858. 122 с.
227.	Троицкий С. М. Русский абсолютизм и дворянство в XVIII в. / С. М. Троицкий. М. : Наука, 1974. С. 241—274.
228.	Турилова С. Л. И. М. Симолин — русский посланник в революционном
Париже I С. Л. Турилова, Д. Ю. Бовыкин // Россия и Франция XVIII—XX веков. Вып. 4 / отв. ред. П. Черкасов. М. : Наука, 2001. С. 60—69.
229.	Турилова М. А. Французы в России в XVIII веке (по материалам Архива внешней политики Российской империи) / М. А. Турилова, С. Л. Турилова Ц Россия и Франция. XVIII—XX веков. Вып. 5 / отв. ред. П. Черкасов. М. : Наука, 2003. С. 78—88.
230.	Уляницкий В. А. Русские консульства за границей в XVIII веке / В. А. Уляницкий. М. : Тип. Г. Лисснера и А. Гешеля, 1899. Ч. 1—2.
231.	Федорченко В. И. Двор российских императоров / В. И. Федорченко. Красноярск : Издат. проекты ; М. : ACT, 2004. 590 с.
232.	Хазин О. А. Пажи, кадеты, юнкера. Исторический очерк (к 200-ле-тию Пажеского корпуса) / О. А. Хазин. Пушкино : Соц.-полит, мысль, 2002. 162 с.
233.	Хотеев П. И. Французская книга в Библиотеке Петербургской академии наук (1714—1742) // Французская книга в России в XVIII в. / отв. ред. С. П. Луппов. Л. : Наука. Ленингр. отд-ние, 1986. С. 5—58.
234.	Чаянова О. Э. Театр Маддокса в Москве. 1776—1805 / О. Э. Чаянова. М. : Красный пролетарий, 1927. 263 с.
235.	Черепнин Л. В. А. Л. Шлецер и его место в развитии русской исторической науки // Международные связи России в XVII—XVIU вв. / отв. ред. Л. Г. Бескровный. М. : Наука, 1966. С. 183—219.
236.	Чечулин Н. Д. Воспитание и домашнее образование в России в XVIII в. // Дела и дни. Петербург : Гос. тип., 1920. Кн. 1. С. 96—112.
237.	Чижова И. Б. Пять императриц / И. Б. Чижова. СПб. : Знание, 2002. 445 с.
238.	Чистович И. А. Очерки из истории русских медицинских учреждений XVIII столетия / И. А. Чистович. СПб. : Тип. Якова Трея, 1870. 416 с.
239.	Чудинов А. В. Ж. Ромм и С. Строганов в революционном Париже (1789—1790) // Россия и Франция XVIII—XX веков. Вып. 2 / отв. ред. П. Черкасов. М. : Наука, 1998. С. 47—62.
240.	Чудинов А. В. «Русский якобинец» Павел Строганов. Легенда и действительность // Новая и новейшая история. 2001. № 4. С. 42—70.
241.	Чудинов А. В. Учителя-французы в России конца XVIU века // Доклад на коллоквиуме: Европейское просвещение и развитие цивилизации в России / Сарат. гос. ун-т. Саратов, 2001.
242.	Шильдер Н. К. Император Павел Первый. Историко-биографический очерк / Н. К. Шильдер. СПб. : Изд-во А. С. Суворина, 1901. 605 с.
243.	Шмурло Е. Ф. Митрополит Евгений как ученый. Ранние годы жизни. 1767—1804 / Е. Ф. Шмурло. СПб. : Тип. В. С. Балашева, 1888. 455 с.
244.	Штейн В. И. фон. Иностранцы о России // Ист. вести., 1909. Т. 117. С. 270—292.
245.	Шумигорский Е. Императрица Мария Федоровна (1759—1828) // Рус. архив. М. : Унив. тип., 1889. Кн. 3 (I). С. 5—59; Кн. 3 (II). С. 145—204.
246.	Щеглова С. Воронцовский крепостной театр //Язык и литература. Л., 1926. Т. 1, вып. 1—2.
247.	Щукин В. Русское западничество сороковых годов XIX века как общественно-литературное явление / В. Щукин. Krakov, 1987. С. 125.
248.	Юшкевич А. П. Христиан Гольдбах (1690—1764) / А. П. Юшкевич, Ю. X. Копелевич. М. : Наука, 1983. 222 с.
249.	Ghennady G. Les ecrivains franco-russes. Bibliographic des ouvrages frangais publies par des Russes / G. Ghennady. Dresden, 1874.
250.	Haumant E. La culture frangaise en Russie (1700—1900) / E. Haumant. Paris : Hachette, 1910. 571 p.
251.	Lozinskij G. Le prince Antioche Cantemir podte frangais // Revue des dtudes slaves. 1925. T. 5, fasc. 3—4. P. 238—243.
252.	Tastevin F. Histoire de la colonie frangaise de Moscou depuis les origines jusqu*^ 1812 / F. Tastevin. Paris : Champion, 1908. 191 p.
253.	Tchoudinov A. Les voyages de Gilbert Romme et Pavel Stroganov en Suisse (1786—1788) (d’aprfcs les archives russes) // Annales Benjamin Constant. Lausone, 1996. № 18—19.
254.	Tchoudinov A. Les papiers de Gilbert Romme aux archives russes // Actes du colloque de Riom (19 et 20 mai 1995). [S. 1.], 1996. P. 79—87.
255.	Vassiltschikoff A. Liste alphabdtique de portraits russes / A. Vassil-tschikoff. St.-Petersbourg : Commissionnaires de I’Academie Imperiale du Sciences, 1875. T. 1—2.
ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ
А
Агентов М. И. (1740—1769) 93
Адеркас 135
Адодуров В. Е. (1709—1780) 170
Адриан 86,176
Ажи П. 85
Акимов И. И. (1724—1805) 170
Аккерман 161
Алединский П. М. (1729—1800) 119, 128
Александр I, Великий князь 62, 66 113,139,148,162
Александр Михайлович 180
Александр Павлович 139
Александра Павловна (1783—1801) 139
Александренко В. Н. 106
Алексеев Ф. 78
Алексеев М. П. 7, 8, 148,164
Алексей Михайлович 131,152
Алексей Петрович 133, 135, 136
Алена Г. 161
Аллер 39
Алопеус М. М. (1748—1822) 129
Алпатов М. А. 7
Альгаротти 140
(Виноградский) (1767—
1810) 87
Ангальт Ф. Е. 41, 44
Андреев А. Ю. 7
Андреев С. 128
Аничков Иван 88
Анна Ивановна 134
Аиы Иоанновна 39, 43, 106, 124, 132, 134,135,136, 182,185
Анна Леопольдовна 60,135, 153,168 Анна Петровна (1708—1728) 135,147, 170,178
Анохин Ф. И. 117
Антоновский М. И. (1759—1816) 170
Апостол Екатерина 179
Апраксин С. С. 159,160
Апраксин С. Ф. ПО
Апраксины, братья 63
Апухтин 162
Аракин В. Д. 7
Арбогаст Л.-Фр.-А. (1759—1803) 27
Аргамаков А. М. (1711—1757) 45, 84
Аргамаков П. 128
Арескин Роберт (сер. XVII в. — 1718 г.) 167
Арндт Б. Ф. 94
Арнольди 85
Арсеньев А. В. 7
Артемова Е. Ю. 7, 57
Архангельский А. С. 7
Астахов И. 96, 97
Астафьев Н. М. (1762—1805) 111
Аурова Н. Н. 7
Афонин М. И. (1739—1810) 19, 20, 46,170
Аш Ф. Ю. (1690—1771) 109
Б
Бабарини 163
Баденская 139
Баденская Луиза 139
Баденская Фредерика 139
Байер Г. 3. Т. (1694—1738) 24,135, 182
Байон Антонио 68
Байцуров Матвей 89
Бакли Самюэл 4
Бакмейстер Л. И. (1730—1806) 33, 62
Бакон И.-П. 168
Бакунин П. В. (1732—1786) 129, 158
Бальмен де 41
Бантыш-Каменский Н. Н. (1737— 1814) 170,179
Барбашев Н. И. 7
Барзанти 161
Барк, супруги 161
Барков И. С. (1732—1768) 171
Бассевич Г.-Ф. 14, 178
Башилов Семен 88
Безак X. X. (1727—1800) 25, 41
Безбородко А. А. (1747—1799) 86, 108,149
Бекетов П. П. (1761—1836) 76
Бекенштейн И. С. (1684—1742) 24, 185
Беклешов А. А. (1743—1808) 114,115
Белготин Э. М. 7
Беллингсгаузен И. Ф. (1759—1820) 115
Белль 44
Белобоцкий А. 127
Белокуров С. А. 7, 31
Белосельский-Белозерский А. М. (1752—1809) 74,147, 149, 150,151, 160, 162, 171, 182, 184
Бельвиль Рол лен де 64
Бельгард Ж. 187
Бельке 53
Белькур Тесби де 14
Бельмонти 160
Бельский М. И. 103
Бенигсен Л. Л. (1745—1826) 113
Бенедиктов М. С. (1753—1833) 171
Беницкий А. П. 75
Бенкендорф К. X. (1785—1828) 179 Берже 60
Березовский М. С. (1745—1777) 82
Берелович В. 7
Берладский П. А. 111
Берлир Ж. 182
Берни де 62
Бернулли Д. (1700—1782) 24
Бернулли Иоганн 178
Бернулли Н. (1695—1726) 24, 168
Верх Б. (1706—1790) 114
Берхгольц Ф.-В. 14, 58, 134, 147
Бестужев-Рюмин А. П. (1693—1766) 102, 126, 136, 142, 171, 175, 176 Бестужев-Рюмин М. П. (1688—1760) 122, 134, 136, 147, 171, 176
Бехтеев 116
Бецкой И. И. (1704—1795) 40, 67, 103, 107, 108, 137, 149
Биберштейн Ф. К. (1768—1826) 27
Бибиков А. И. И2
Бибиков Г. И. 159
Бибиков И. И. 100
Биленштейн 107
Билли Жан де 64
Билон Н. 28,106
Бильфингер Г. Б. 133
Бирон Э. И. 63,104,135, 176, 185
Бицилли П. М. 7, 8
Благодаров Я. И. (1764—1833) 171
Блазиус Антон Сартори 85
Бланжия Генрих де 64
Бланк И. Я. 117
Блемер Матье (Матиас) 69, 95, 96
Бломберг 176
Блинов В. И. 7
Блудов И. Я. 159
Блудовы 64
Блюментрост Л. Л. (1692—1755) 24, 168
Блюментрост Л. Л.-сын (1692—1755) 24
Блюэр Иоганн 103
Бобрищева-Пушкина Е. М. (1725— 1758) 159
Бобров С. С. (1765—1810) 114, 148, 171
Богданов Ф. 128
Богданович И. Ф. (1744—1803) 148, 171
Богданович П. И. (1740—1803) 96, 171
Богословский М. М. 7
Боде Мари 148
Бодуэн Ж.-Ж.-С. 46, 60
Болотов А. Т. (1738 —1833) 14, 72, 111
Болтин Александр 50
Болховитинов Е. 46
Борисов И. А. 112
Борисова (Плохова) Мавра 105
Борнелисса П. (1535—1584) 181
Бортнянский Д. С. (1751—1825) 82, 149
Боур Р. X. (1667—1717) 109
Боэлль 189
Бранденбург И.-Фр. 125
Браун И. А. (1712—1768) 24
Бревер 99
Бреверн К. Г. фон (1704—1744) 24
Брикнер А. Г. 7
Брис 64
Брокгаузен 137
Брошар 156
Броуд Лаврентий 169
Бруин К. де 14, 147
Брыл кин Никита 36
Брюс Я. В. 122
Брянцов (Брянцев) А. М. (1749— 1821) 171
Буало Н. 59
Бубликов 82
Будаковы, братья 50
Бужинский Гавриил 86
Бужо Л. 60, 182
Будри Д. И. (1756—1821) 61
Буини 53
Букингамширский 125
Буков 111
Буксбаум И. X. 24
Булатницкий Егор 93
Буле дю 85
Булгаков А. Я. (1781—1863) 171
Булгаков К. Я. (1782—1835) 171
Булгарис Е. (1716—1806) 171
Бунге 137
Бунин Василий 92
Бурбье 61
Бурдэ 156
Буржа Абель 61
Буржуа 156
Бурнашов М. 160
Бурсо Э. 164
Бутлер Давид 106
Бутурлин П. А. 144
Бухнер Христофор 167
Быховский И. А. 7
Бюлер А. Я. (1764—1843) 112
Бюльфингер Г. Б. (1693—1750) 24
Бюффон Ж. Л. Л. (1707—1788) 62
Бюшинг А.-Ф. (1724—1793) 55, 103
В
Вагнер Алексей 51
Валпол Горацио (1717—1797) 62, 124
Валпол Роберт (1676—1745) 124
Валуа Ж.-Х. 85
Вальзиль 157
Васильев А. 148
Василькова Ю. В. 7
Васильчиков А. С. 149
Варимон Балтюс де 64
Вебер Ф. X. 14, 31, 32,100
Вега Гарсиласо де ла (ок. 1539 — ок. 1616) 181
Вегелин Ж. Ф. 94
Вейде Адам 99
Веймарн И. И. 112
Вейтбрехт И. (1702—1747) 24
Вейтбрехт Христиан 69
Велих фон 152
Венерони Ж. 91
Вениамин (Румовский-
Краснопевков В. Ф.) 90
Вениаминов 46
Вентурини Йозеф 36
Вергилий 46, 178
Веревкин М. И. (1732—1785) 54
Верен Жан-Кристоф 69
Вернер Яган 31
Веселаго Ф. Ф. (1817—1895) 7
Веселовский И. П. (1689—1754) 135
Веселовский П. Я. 128
Вигели 64
Вигель Ф. Ф. 14, 67, 72, 74,114, 137, 157,190
Виже-Лебрен Мария-Луиза-Элизабет 14,151,157,159
Виллемсен 54
Вильгельм Ш 133
Вильд 111
Вильд И. X. (7—1749) 24
Вильнёв де 72
Виндгем Уильям 112
Виноградов В. В. 7, 192, 197
Виноградов И. И. 96
Винсгейм (Винцгейм) X. Н. (1694— 1751) 18, 24
Винский Г. С. (1752 — после 1818) 76
Винцман (Вицман) А. 72, 82
Виньерон Ж. 200
Виолье А. Ф. 62
Висковатов А. В. 7
Витте 72
Витфот Арвид 128
Вишельхаузен Э. (1760—1814) 26, 105
Вишневский Д. К. 7
Вкриде 68
Владимиров И. 80
Владимиров В. В. 7
Вогт Жан-Мишель 85
Волков А. С. (1730—1803) 117
Волков Д. В. (1727-1785) 105,129
Волков Г. 81, 169
Волков С. И. (1737—7) 117
Волков Ф. Г. (1729—1763) 43, 63, 81
Волконская 61
Волконский И. М. 159
Волконский М. Н. 43
Волконский П. М. 160
Волчков 142
Вольтер 40, 59, 61, 62, 82, 140,144, 153, 155, 164, 178, 183, 184 Волынский А. П. 104, 122 Вонлярский Н. ПО Вороблевский В. Г. (1730—1797) 84, 162,171
Воробьев Ю. К. 18
Воронихин А. И. (1759—1814) 84
Воронов П. Н. 7
Воронцов А. Р. 59, 60, 67, 73, 138, 144, 149,150, 155, 159
Воронцов М. И. 59, 63, 106, 107,127, 136, 144, 149
Воронцов М. С. 136, 142, 143, 145,149
Воронцов С. Р. 59, 60,125,136, 142, 143, 144, 147, 149,175
Воронцов Р. И. 102, 105, 144, 159
Воронцовы 14, 62,149
Ворошнин С. 45
Востоков А. X. 43
Братиславский 104
Всеволодский-Гернгросс В. Н. 8 Всеволоцкий Андрей 79
Вышеславцев М. М. 88
Вульф 164
Вюльфинг М. 76, 82
Вяземские 65
Вяземский А. И. (1754—1807) 65
Вязмитинов С. К. (1749—1819) 96
Г
Таблиц К. И. (1752—1821) 118
Гавриил (Шапошников) 177
Гаврилов А. В. 7
Гаврилов М. Г. 94, 95, 200
Гагарин А.И. 159
Гагарин Г. И. (1782—1837) 129
Гагарин П. С. 26,105
Гагемейстер Л. А. (1780—1833) 171, 176
Гагин Иосиф 32
Гак В. Г. 7
Галенковский П. А. 7
Галиндо Ш.-Ж. 35
Галлатин Езекииль 166
Галченков Ф. А. (1757 — кон. 1780-х гг.) 33,172 Гамалея С. И. (1743—1822) 108,172
Гамм Петр фон-дер 68
Гандини Ф. 85
Гандке 85
Гандон Этьен Симфорьен 64
Ганнибал И. А. 148
Гаррик Дейвид 165
Гаррис Джеймс (Мальмсбюри) 14,138
Гастекла 85
Гедеон (Вишневский) 88
Гейдене Вениамин 106
Гейнзиус Г. (1709—1769) 24
Гейм И. А. (1759—1821) 46, 47, 61, 95, 97
Гейнце 161
Гейнцельман И.-Г. ПО, 168
Геллерт К. Ф. 161
Гельвеций К. А. 62
Гельман 38
Гельмерсен 137
Гельтергоф Франц (1711—1805) 47, 54, 93
Геннингер Кондратий (1697—1763) 60,167,168
Генш Вениамин Христофор 75
Георг II124
Георг 1136
Георги И. И. (1729—1802) 24, 25
Герасимов Г. 45
Гербель Н. 117
Гердвиг 104
Геркене Симон 167
Герман И. И. (7—1801) 169
Герман К. Ф. (1767—1838) 62
Герман Франческо 63
Герман Я. (1678—1733) 24,135
Гермоген (Сперанский Г. П.) 90
Герно Жан 69
Гертвич 72
Гессен-Гомбургская (Трубецкая) А. И. (1700—1755)172
Гзель 103
Гибнер 49
Гивнер Ю. 127
Гилле 161
Гильденштедт И. А. (1745—1781) 28
Гиновский Я. М. (1766—1841) 87
Гинрихс И. X. 25
Гирт Ф. 168
Глик 135
Глинка С. Н. (1775/6—1847) 14, 40,
41, 43, 44, 56, 71
Глинка Ф. Н. (1786—1880) 7,142, 146
Глюк И. Э. (1652—1705) 31, 32, 77, 127,128,141,169
Гмелин И. Г. (1709—1755) 23, 24, 28
Годенди Петр 36
Голеневский И. К. (1723—1786) 120
Голенищев-Кутузов П. И. (1767—
1829) 172, 184
Голиани 62
Голицын 125
Голицын А. Л. 149
Голицын А. М. (1723—1807) 107,172
Голицын Б. А. 123
Голицын Б. В. (1769—1813) 184
Голицын В. В. 123
Голицын Д. А. 26,107,149
Голицын Д. М. 62
Голицын М. 64
Голицын Н. 146
Голицын П. А. 121
Голицын Ф. Н. 14,133, 149,184
Голицын Ю. 64
Голицына А. П. (Протасова) 184
Голицына Н. П. 180
Голицыны 64,145
Головин 134
Головин М. 33
Головин Ф. А. 31,167
Головина В. Н. 14
Головкин А. 122
Головкин Г. И. 122
Головкин Ю. А. (1762— 1846) 143
Головкина 134,160
Голштенбекова 158
Гольберг 161
Гольдбах X. (1690—1764) 24, 28,182
Гомер 178
Гораций К. Г. Ф. 46
Гордин Е. Ф. (ум. после 1819 г.) 118
Горлицкий И. С. (1688—1777) 80, 97
Горник 166
Городчанинов Г. Н. (1772—1852) 118
Готтер 161
Готье 162
Гофман 133
Грабарь И. Э. 7
Граф Жак 69
Грамотин И. 128
Грезин 65
Греков Ф. В. 7
Гретри А. Э. М. 164
Греч И. Э. 104
Греч Н. И. 14, 41,180
Грёнинг 97
Грибанов Михаил 80
Грибовский А. М. 14
Гримо Ж.-Ш.-Г. (1750—1799) 27
Грин С. 37
Гришов А. Н. (1726—1760) 24
Гросман 161
Грязев Николай 84
Губин П. 128
Гудович А. В. 145
Гудович И. В. 145
Гуковский Г. А. 8
Гурковский В. А. 43
Гурьев Д. А. 61
Гюйгенс К. 181
Гюйссен 133
Гюнтер 161
Гюс 156,157
д
Давыдов А. И. 159
Давыдов Д. 42
Давыдовский Л. Я. 118
D’Agnesseau 165
Далайрак Н. (1753—1809) 159
Д’Аламбер Жан Лерон 62, 82
Д’Альби Вьялар 64
Д’Альбор Шарль-Жан-Бонафон 69
Данилевский Р. Ю. 7, 8, 185
Д’ Аржан 140
Д’ Аржанталь 184
Дария 163
Дарлак 69
Дашков А. И. 122
Дашков Я. 111, 119
Дашкова Е. Р. (Воронцова) (1743/44— 1810) 59, 65, 66, 67,144,147,149,150, 172,184,197
Дворяшев С. А. 115
Дебелье Яган 88
Дебодан ПО
Дебромт Жоли 69
Дебу Л. (1745—1814) 26
Девеле 72
Девельи 85
Дегтярев С. А. 163
Дезессар Мог А.-Ж. 61
Декоса Карло Лук 36
Делаваль 72
Деламот Вален 85
Делиль 151
Делиль Ж. Н. (1688—1768) 24, 26, 135
Делиль де ля Кройер Л. (1690— 1741) 24, 26
Делозье 162
Дельмас 157
Дельри 156
Демидов 102
Демидов Н. А. 150
Демидов Н. И. 159
Денисов Яков 89
Деранко Иоганн-Павел 70
Дервизе фон 72, 73
Державин Г. Р. 14
Десницкий С. Е. (ок. 1740—1789) 46, 47, 148
Детуша 162
Дефолини Вильгельм Франц 48, 52
Дефорж Жан (Петр) 54, 61, 67, 75
Дефорж Элизабет 75
Джаннини Жозеф-Филипп 69
Джунковский В. Я. (1767—1826) 118
Джунковский С. С. (1762—1839) 149
Дидро Д. 40, 58, 150, 166
Дилуэрт Томас 93
Диль 137
Дильтей Ф. Г. (7—1781) 46, 81, 95
Дирин П. Н. 7
Дмитриев А. И. (1759—1798) 75
Дмитриев И. И. (1760—1837) 61, 75
Дмитревский И. А. (1736—1821) 163, 165
Дмитревский Д. И. (1758—1848) 118
Дмитриев-Мамонов А. М. 156,158
Дмитровы-Мамоновы 64
Добекур 156
Долгоруков В. Л. 122,123
Долгоруков Г. Ф. 121,122,123
Долгоруков Иван 105
Долгоруков И. М. (1764—1823) 14, 59, 60,150,156,158,159,160,165, 172,184
Долгоруков М. П. 146
Долгоруков Н. С. 61
Долгоруков П. В. 143
Долгоруков П. И. 60
Долгоруков П. П. ИЗ
Долгоруков Я. Ф. 123
Долгорукова Е. Ф. (Барятинская) (1769—1849) 151, 157, 159 Долгоруковы 59
Домашнев С. Г. (1743—1795) 28, 33
Дора 183
R'Qpteb Кинэ 41, 44, 182
Д’Ормансон 64
Дорсевиль 156
Дотишан 146
Драшдорф Шарль де 41
Дребинг 161
Дризен Н. В. 8
Дубровский А. И. (1732—1779) 60
Думашев Алексей 50
Думашев Михайла 51
Дуни Э. Р. 164
ДунинА. 7
Дурасов Н. А. 159
Дьедонне 72
Д’Эта 156
Дюбокаж Модрю 72
Дюбрей 156
Дюбуа Жан 68
Дюбуле Т.-А.-Л. 46, 81
Дювернуа 26
Дювилляр 54
Дюврийи 163
Дю Деффан 62
Дюкруасси 156
Дюмениль М.-Ф. 165
Дюрэ 156
Дюрон 64
Дюфуа 156
Е
Евгений 90
Евреинов Н. И. (1743—1818) 119
Евреинов Я. М. 78, 79
Евреиновы, братья 78
Егоров С. Ф. 7
Екатерина I 31, 36, 60
Екатерина II 3, 38, 40, 41, 43, 46, 51. 53, 54, 57, 62, 67, 80, 82, 86, 90.101, 102,103,105,106,107,132,138,139, 141,144,149,155,156,161,163,169, 178,179,180,182
Екатерина Ивановна 134,136
Екимов П. Е. 89
Елагин И. П. 7,107, 149
Елизавета Петровна 38, 54, 67, 84, 105,111,135,136,138,139,145,147. 150,153,154,185
Елизарова Н. А. 8,162
Ерасов Б. С. 6
Ерехович 96
Ершов Афанасий 79
Ефимьев Д. В. 43
«ЯЛ /Tv
Жаме 61
Жанлис 62
Жанэ Д. К. 7
Жданов П. И. 93,148
Железников П. С. (1770—1810) 155, 172
Жемчугова Прасковья 163
Жерард 72
Жилле Н.-Ф. 85
Жирард 85
Жоли 35, 72
Жоржель 14,115,118,120
Жоффрен 62
Жуков Василий 163
Жуковский В. А. 180
Жюблен Э. 69
3
Заборов П. Р. 8, 183
Завадовский П. В. (1739—1812) 51, 75, 86
Загряжская 148
Замятин И. К. 159
Заозерский А. И. 7
Заурвейд 161
Зегелинша 72
Земцов М. Г. (1688—1743) 116,117
Зиновьев В. И. 159
Зиновьев В. Н. (1755—1827) 14,149, 150,172,175
Зихгейм Веньямин фон 40
Знаменский П. В. 7
Золотницкий В. Т. 120
Зубов П. А. 43
Зуев В. Ф. (1754—1794) 28
Зурланд И.-Ф. 35
Зыбелин С. Г. 46
Зябловский В. Ф. 7
И
Иван Алексеевич 135
Иванов 116
Иванов А. М. (1749—1821) 148
Иванов М. М. 65
Иванов Я. 45
Игнатьев И. М. 61
Иерофей (Лобачевский Яков) (1783— 1871) 96,172,177
Измайлов В. В. (1773—1830) 172
Измайлов Л. 122
Изот Л. А. 111
Иконников В. С. 7
Иоаким 176
Иосаф (1751-1791) 172,177
Иосиф II150,156,168
Иреней (Фальковский И.) (1762— 1823) 88,185
К
Кааву-Вургаве А. (1715—1758) 24
Кабрит 75
Казадавлев Петр 49
Кайзерлинг Г. К. фон (1696—1765)
24
Кайсаров А. С. 25
Кальер Ф. (1645—1717) 187
Каменев Г. П. (1772—1803) 76, 82
Каменский 159
Каменский М. Ф. (1738—1809) 43
Каниц фон 54,188
Канор (Meilhan) 160
Кантемир А. Д. (1708—1744) 124, 125,147,149,172,176,183
Кантор В. К. 3, 7
Капнист В. В. (1758—1823) 182,183
Капнист П. В. 65, 66
Капнист-Скалон С. В. 178
Карабанов П. Ф. 149
Каразин В. Н. (1773—1842) 76 Караман 62
Карамзин Н. М. (1766—1826) 10, 75, 76,147,150,172
Карамышев А. 19, 46
Караччоли Л. А. 90
Кардон Питро де 104
Каржавин Е. Н, 97
Каржавин Ф. В. (1745-1812) 68, 70, 77, 88, 95, 96,114,172
Карин А. Г. 7
Карин Ф. Г. 149
Карл Иоганн (1771—1847) 112
Карл Леопольд 136
Карл Саксонский 105
Карл Фридрих 134
Каро Василий 50
Каро Филипп 50
Карон 163
Карпинский Н. К (1745—1810) 77
Карпович 76
Карцева 164
Карягин 37
Каулиц Готфрид 152
Каченовский М. Т. (1775 — 1842) 172
Кашкин Е. П. (1737—1796) 105,110
Келлнер Х.-Г. (?— 1760) 47 Кельдерман 127 Кессельбренер Г. А. 177 Кильберг 128
Киреевский В. И. (1773—1812) 179
Клаузениус Хр. 161
Клейст 113
Кленович С. Ф. (1545—1602) 181
Клер Ж. 44
Клеро А. К. 27
Клерон (Клер Жозеф Ипполит Лерис де Латюд) (1723—1803) 165 Клопшток Ф. Г. (1724—1803) 178 Клостерман И. Н. Ж (1730—1810) 27 Клушин А. И. (1763—1804) 108 Книппер Карл 161
Книрим 72
Княжнин Я. В. (1740(?)—1791) 7, 71, 118,148,173
Князев А. С. 7 Кобенцель 156 Ковригина В. А. 7 Козелли 163
Козицкий Г. В. (1724—1775/76) 86, 102,173
Козлова Н. В. 7, 99
Козловский П. Б. (1783—1840) 146, 173
Козодавлев О. П. (1754—1819) 173
Коковинский Николай 50
Кокс У. 14
Колибер Г. де 182
Коллессон Ж. 27
Коллинс Карл Карлович 69
Колмаков А. В. (? — 1804) 114
Колосов В. И. 7
Колосов С. П. (? —1773) 84
Колушкин И. 128
Коль И. X. 24
Кольриф Г. А. (1749—1802) 27
Колычева П. 159
Комаровский Е. Ф. (1769—1843) 14, 72,157,160,165
Компаньон 72
Кондратович А. А. 19,148
Кондоиди П. 3. (1710—1760) 62,103, 147,173,177
Коновницын П. П. (1764—1822) 43
Констан де Ребек Д. Л. 183
Константин Павлович, Великий князь 148
Копелевич Ю, X. 7
Копиевский Илья (1651—1714) 169
Копьев С. С. 109,128
Корб И. Г. (ок. 1670 — ок. 1741) 14
Корб Себастьян де 178
Корберон М.-Д. 14
Корнель П. 59,164
Коробов Г. 128
Коростовцев И. В. (1754—1804) 119
Корсаков Александр 49
Корсаковы (Алексей, Николай и Анна) 61
Корф Н. А. (1710-1766) 100,111
Корф Иоганн Альбрехт фон (1692—
1766) 20, 24,102,128
Корц 36
Корякин Иван 36
Кос Герман 131
Костин М. Н. (7—1813) 77, 78,173
Костюрин П. 38
Костяшов Ю. В. 7
Котти Жозеф 68
Коцебу А. Ф. Ф. (1761—1819) 158
Кошелев Андрей 49
Краевский Г. 148
Крамер М. 94
Кратценштейн X. Г. (1723—1795) 24 Крафт Г. В. (1701—1754) 24, 26. 33, 182
Крашенинников С. П. (1711—1755)
Кревет А. 127
Крестинин В. В. (1729—1795) 77
Кретинин Г. В. 7
Кривов А. Ю. 38
Кронштейн Ф. 161
Кросс Э. Г. 65
Кротков А. 7
Круг И. Ф. 26
Крузиус X. Г. (1715—1767) 24.182
Крутицкий А. М. (1754(7)—1803) 81
Крыжановский 3. А. 148
Крылов И. А. (1769—1844) 173
Крылов Н. 79
Крылов Петр 79
Крюйс Корнелиус 99
Кряжев В. С. (1771—1832) 95
Кульнев Я. П. (1763—1812) 42, 43
Куншт Яган 152
Куракин А. Б. 61, 65, 83,122,163
Куракин Б. И. (1676—1727) 63, 65, 74,121,122, 126,127,147
Курганов Н. Г. (1725(7)—1796) 77, 188
Курдевский В. 128
Курмачева М. Д. 7
Кутайсов А. И. (1784—1812) 113
Кутузов М. И. (1745—1813) 44
Кушелев 161
Кюрас X. 91
Кюсси Маратрэ де 62
Л
Лабзин А. Ф. (1766—1825) 173
Лабзина А. Е. 14
Лабом Ф. де 46
Лаваль де 92
Лави Генрих (7—1770) 46, 60, 72, 93
Лагарп Ф. С. (1754—1838) 146,151, 183,184
Лагрене Л.-Ж.-Ф. 85
Лазурье Н. 40
Лакруа Л.-А.-Н. (1704—1766) 27
Лаксман 33
Ламбер 146
Ламетри Ж. О. де 140
Ланге И. 92
Ланге Христиан 38
Ланж 46
Ланкло Нинон 183
Ланской А. Д. 149
Лапассан 54
Лаппо-Данилевский А. Л. 7
Ларив165
Ларош 156
Латраверс 156
Лаудиц 53
Лаурини Петр 68
Лафермьер Фр.-Ж. (1737—1796) 63, 106
Лафонтен Ж. де 43, 44
Лашкарев С. Л. (1739 —?) 177
Ла Шоссек 157
Леблан 41, 71
Левек П.-Ш. (1736—1812) 40,182
Левицкий Н. Е. (1758—1830) 129
Левицкий П. 7
Левшин В. А. (1746—1826) 148,173
Лезаж 156
Лейбниц Г. В. 133
Лейхте 161
Лекен А. Л. (1729—1778) 165
Леклерк Н. Г. 26, 40
Лексель А. И. (1740—1784) 26
Лелоррен Л.-Ж. 85
Лельо Жан 52
Леман И. 33
Лемерсье 156
Ленц Якоб 75
Леопольд, Великий герцог Тосканский 150
Лепехин И. И. (1740—1802) 24, 80, 173
Ле Пик 162
Леруа 157
Леруа П.-Л. 26, 60,183
Лескалье Даниель (1743—1822) 132
Лессинг Г. Э. 161
Лесток И. Г. (1692—1767) 25 Лефорт Ф. Я. (1655/56—1699) 127, 133,167
Лёвенвольд 134
Лиль де 61
Линденштейн 161
Линднер 161
Линней К. 46
Линь Ш.-Ж. де 156,184
Ляпунов Григорий 49
Лирия Дук де 14,104, 105, 124,141, 166
Литке И. Ф. 46
Литкен 75
Литтхен Иоганн 51
Лихуды Иоанникий и Софроний 30
Лобанова Е. А. 64
Лободанов А. П. 7
Локк Джон 58
Ломан Н. Л. 7
Ломоносов М. В. (1711—1765) 7,19, 20, 21, 23, 28, 44, 83, 97,178,182,183
Лоней Ш. Л. 27
Лонжевиль 156
Лопатинский Феофил акт 86
Лопухин А. А. 61
Лопухина Н. Ф. (1699—1763) 134, 136
Лорансен 75
Лотман Ю. М. 8, 181
Лубяновский Ф. П. 45
Лугинин Ларион 80
Лужков А. И. 148
Лукин В. И. (1737—1794) 173
Львов Н. А. (1751—1803/04) 158,164, 173
Львов Т. В. 7
Львов Ф. П. (1766—1836) 111
Люберас А. X. фон 99
Людовик XIV 123, 140, 187
Людовик XV 136
Ля Вальер 62
Лягранж Н. де 163
Лятур-Лянуа 135
М
Магницкий Л. Ф. (1669—1739) 77
Маддокс 162
Майер К. (1719—1783) 27
Майер Ф. X. (1719—1783) 24
Макаров П. И. (1764—1804) 61
Макартней 143
Маккар 64
Малиновский А. Ф. (1762—1840)
148,173
Малицкий Н. В. 7
Малорадов М. 119
Мальгин Г. 37
Мальмсбюри см. Гаррис Джеймс
Мальцев С. 128
Мангин 64
Манже 75
Манжень 61
Манштейн X. Г. 14
Маньяни Марианна 135
Марасинова Е. Н. 7,13
Мариво 162
Мариньян де 61
Марисина И. М. 7
Мария Павловна, Великая княгиня 144
Мария Федоровна (1759—1828) 43, 62, 63, 90, 139,158
Марке л 176
Марков А. И. 149,150
Марков Дмитрий 49
Маро К. (1497—1544) 181
Марпергер П. Я. 96
Марсигли 20
Мартен Пьер 61
Маслов Михаила 50
Массо 27
Массон де Вламон Ш.-Ф.-Ф. 14, 44, 62, 72,180
Матвеев 141
Матвеев А. А. (1666—1728) 121,122, 123, 140,166
Матернови 117
Матинский М. А. (1750—1820) 84
Мачульский Феоктист 177
Медведев П. 148
Мезьер 156
Мейер Иоганн Петер 67
Мейер И.-Х. 161
Мелиссино И. И. (1718—1795) 47, 81, 106,107,108, 119,144
Мендо Карл Фредерик 68
Меншиков А. Д. (1673—1729) 60
Меншикова 159
Меншикова М. 185
Мерзляков А. Ф. (1778—1830) 148
Меркурьев И. И. 148
Мессельер де ля 14, 138
Мещерский Петр 50
Мещерский Семен 50
Миллер 115
Миллер Г. Ф. (1705—1783) 19, 20, 23, 24, 28, 34, 60, 62. 84
Миллер Иоганн 69
Милорадович Г. А. 7
Милорадович А. С. 43
Мильтон 178
Милюков П. Н. 7
Миних Б. X. Р. (1683—1767) 14, 39, 102,105,107, 110,166,178
Миних Э. (1708—1788) 14, 166
Мире Иосиф 161
Михайлов А. М. 7
Михайлов И. (Кандорский И. М.) 90
Миш л ин 156
Мобер де Гуве Ж.-А. 188
Мове 72
Мог Антуан Жозеф 68
Мог Дезессар 61
Модерах К. Ф. Р. (1720—1772) 24, 72
Моисеенков Ф. П. (1754—1781) 33,173
Моле Ф.-Р. 165
Молева Н. М. 7
Моллан 156
Молчанов Н. Н. 7, 121,133,176
Мольер (Поклен Ж. Б.) 161
Монахтин 43
Монбрен Иосиф 68
Монготье 157
Монготье 157
Монсиньи П. А. (1729—1817) 164
Мопертюи П. Л. М. (1698—1759) 140
Мор Т. (1478—1535) 181
Морамберт 51, 52
Моран 157
Морген 85,102
Мордвинов А. С. 149
Мордвинов Н. С. (1754—1845) 65,173
Мордвиновы 66
Морелли Франц 163
Моро де Браузе 110
Морэ 157
Мот Иосиф де ла 35
Муазан Жан-Луи-Оноре 64
Муаси де 58
Муль Фридрих 103—104
Муравьев М. Н. (1757—1805) 61, 147, 148,173,178
Муравьев-Апостол И. М. (1765— 1851) 174, 178
Муравьевы-Апостолы Матвей и Сергей 74
Мусин-Пушкин А. И. 64, 149
Мусин-Пушкин И. А. 123
Мусин-Пушкин П. 119
Мут Христиан 67,137
Мюллер, супруги 161
Мясоедов Н. Е. 159
Мятлев П. В. (1756—1833) 159
Н
Назаревский 145
Нартов А. А. (1737—1813) 42,144
Нарышкин Александр 50
Нарышкин А. В. (1742—1800) 137
Нарышкин А. Л. 149
Нарышкин Д. Л. 149
Нарышкин Иван 50
Нарышкин С. К. (1710—1775) 136
Нарышкины 64
Наталья Алексеевна, Великая княгиня 62, 105
Нейбер К. 153
Нейгаус, супруги 161
Нейгоф Иоганн Фридрих 160
Неккер 62
Нелединский-Мелецкий Ю. А. (1752—1829) 182,183
Нельсон Гамильтон 112
Неплюев И. И. (1693—1773) 122
Неронов Иван 49
Неронов Павел 49
Нечаев Н. В. 7
Николаи Генрих Людовик (А. Л.) (1737—1820) 62
Николаи Жан Батист 68
Николай 1180
Николев Н. П. (1758—1815) 147
Николь Ш. (1758—1835) 74
Никольский А. С. (1755—1834) 89
Нилова Е. К. 180
Нирот 99
Новиков Н. И. 5,12, 42,177,178,180
Ноден 41
Ноден 41
Носка Георгий Яков 49
Ноттбек Николаус (ок. 1720 —1772) 80, 94
Ноулс Чарлз 62
Ньюбери 38
О
Огиевский Д. М. (1760—?) 117
Огинский А. Г. (1770—1848) 174
Оде-де-Сион К. И. (1753—1837) 104
Одоевский И. 159
Одоевский П. И. 64
Озерецковский Н. Я. (1750—1827) 174
Озеров В. А. 43,184
Окулов 160
Окунев Г. 82,117
Оливье 61
Олимпий 163
Олсуфьев А. В. (1721—1784) 59, НО, 147,148,149,150,174,178,185
Олтуфьев Борис 32
Омов Антуан 38
Ореновье 72
Ори Жюль-Фредерик 35
Орлов Г. Г. 43, 62,149
Орлов Ф. 144
Осипов 118
Осипов Н. П. 70,120
Остерман А. И. (1686—1747) 105,108, 122,124,125,127,134,147,167,174
Остерман Дитрих 134
Остолопов И. М. (1748—?) 60
Оттенталь И. П. 46
Офрен 156
Офрен 156
Офрен (Ж. Риваль) 40, 155,156,157, 158
Ошков Н. П. (1751—1799) 118
П
Павел Петрович, Великий князь (Павел I) (1754—1801) 58, 60, 62, 63, 90,108,115,139,143,150,155, 156, 158,174,180,187
Павлов 165
Паггенкампф 152
Патин Петр 107
Паллакт 72
Паллас П. С. (1741—1811) 24
Пангалой Морис 117
Панин Н. И. 58, 60,107,108,111,129, 144
Панин П. И. 43,111
Панов И. 128
Папофило Николай 147
Парис 156
Парни Э. (1753—1814) 183
Парпура М. О. (1763—1828) 118
Паррат Ж. Б. 27
Паррот 72
Пастухов Михайла 80
Паткуль И. Р. фон 121
Паус В. 32
Пахомов М. С. (1745—1792) 78
Паш 40
Пашков 159
Педемонти 41
Пейч Федор 111
Пекарский П. П. (1827—1872) 7 Пеккен 104
Пенже Жозеф де 68
Пеплие де 91, 92
Перелогов Т. И. (1765—1841) 47, 96
Перен Пьер Юбер 64
Пермский Михаил (1741—1770) 38, 93
Персеваль 156
Петерсоны, братья 49
Петр I 3, 4,14, 31, 77, 78, 86, 98, 99, 100,101,108,109, ПО, 114,116,117, 121,122,127,130,132,133,134,1&5, 136,137,147,152,169,176,177, 179, 194,195,196
Петр II 104, 124, 133, 135, 185 Петр Федорович, Великий князь (Петр III) (Карл Петр Ульрих, герцог Голпггейнский) 105,137, 145,182 Петров А. А. (1760—1793) 118,174 Петров В. П. (1736—1799) 148,174, 178
Петров Н. О. 7
Петров П. 37
Пикар 83,163
Пикте Фр.-П. 62
Пинуччи Коломбо 104
Пинуччи Пьетро 104
Писарев А. А. 43
Писарев Григорий 109
Писарев С. И. 148
Писаревский Г. 7,106
Писаренко К. А. 7 Плавильщиков П. А. (1760—1812) 7, 44, 81, 157, 174
Плаксин К. 128
Платов М. И. (1751—1818) 66 Платон (Левшин) 86, 87, 90,177 Плеско 4
Плещеев 162
Плещеев М. И. 148
Поазо 72
Погорецкий 104
Поздняков П. А. 159
Полетика Г. А. (1725—1784) 174 Полетика И. А. 25
Полетика М. И. 43
Полетика П. И. 14, 42, 43 Поликарпов Ф. 123
Политковский Н. Р. (1777—1831) 174
Полонский Понкратий 81 Полянский 112
Пономарев П. Н. (Павел) (1745— 1806) 87, 88
Попов В. М. (1771—1842) 120
Попов М. И. (1742 — ок. 1790) 81 Попов Н. И (1720—1782) 24, 34 Поповский Н. Н. (1730—1760) 28, 58, 174
Порохов Семен 49
Порошин С. А. 14, 60,163,187 Постников П. В. 123,168, 169 Потемкин А. Г. 156
Потемкин Г. А. 75, 83, 105, 126,149
Потемкин П. С. 159
Пото 61
Поше Александр Паскаль 68, 161, 162,163
Прасковья Ивановна 134
Прасковья Федоровна 134
Прево 156
Приклонский И. В. (1731—1777) 119
Прозоровский А. А. 43
Прокопович Ф. (1681—1736) 80, 86,
Протасов А. П. (1724—1796) 18, 24, 33
Протопопов М. В. (1746—1800) 87, 95
Прянишников И. Д. 120
Пуассонье 136
Пульс 161
Пурпур 41
Пушкин 162
Пушкин А. С. 195
Пыпин А. Н. 8
Пырский И. П. (1752—1812) 117
Пэн Вильям 133
Р
Рабенер Г. В. 191
Равдин Б. Н. 72
Рагузинский С. В. (ум. в 1738) 105
Радищев А. Н. (1749—1802) 148,174
Разладин Семен 32
Разумовская Н. К. (1747—1837) 137
Разумовский 61
Разумовский А. К. (1752—1836) 149, 151
Разумовский Г. Г. 61
Разумовский К. Г. (1728—1803) 18,
61, 62, 73,118,149, 150
Разумовский П. К. 149
Рамбур 134,141
Рамбург И. 82, 117
Рамбург С. 117
Ранцау Людвиг фон 93
Ранцо 72, 73
Расин Ж. 59, 164
Раупах 85
Раутенштаут 161
Рахманов Д. А. (1768—1832) 94
Рахманов П. А. (1769—1845) 94
Ребиндер фон 103,141
Ребландин Вильгельм 72
Редерн 105
Резвой Н. 78
Рейне 109
Рено 63
Ренуэрд 72
Реньяр Ж. Ф. (1655—1709) 158,160
Репнин Н. В. (1734-1801) 43,111, 147, 179,184
Репнин Ю. Н. НО
Ресто П. 92, 93
Решетов 120
Ржевский А. И. ПО
Ржевский С. М. 159
Ржеуцкий В. С. 7, 63
Рибае де 41
Рибае Хосе де (Дерибас Осип Михай-
лович) (1749—1800) 112
Ривароль 151
Ринар 106
Ритгард 52
Рихман Г. В. (1711—1753) 24
Ришелье де (1696—1788) 183
Робертсон 65
Робисон Джон (1739—1805) 62
Рогов А. И. 7
Рожбо 46
Рождественский С. В. 7
Рождественский Ю. В. 3, 7,197
Розе Иосиф 63
Розен Г. 185
Розенбаух 72
Роке Буайе де 67
Рокур 156,165
Роллен Ш. 89
Ромм Ш.-Ж. (1750—1795) 61
Рондо 14
Рост И. А. (1726—1791) 47, 168, 174
Ростовский Дмитрий 86
Ростопчин 160
Ртищев Александр 51
Ртищев Яков 51
Рубан В. Г. (1742-1795) 129, 174
Румель Йоган 37
Румовский А. Н. 61
Румовский С. Я. (1734—1812) 24, 33
Румянцев М. П. 149
Румянцев Н. П. (1754—1826) 139, 144,149
Румянцев С. П. (1755—1838) 144, 182,184
Румянцев П. А. 108,111, 184
Румянцев П. П. 149
Румянцев-Задунайский П. А. (1725—
1796) 43,111,147
Рундталер 161
Рунич Д. П. (1778—1860) 57,162
Руссо Ж. Ж. 43
Рычков Иван 79
Рычков П. И. (1712—1777) 79
Рюино 60
Рябцев В. Г. 7
С
Савелов П. 123
Савелов Т. 123
Сазонова Л. И. 141
Саккини А. 158, 164
Салстет Абраам 93
Салтыков А. Н. (1775—1837) 144,149
Салтыков Б. М. 43, 61, 106, 114,144
Салтыков И. П. 159
Салтыков П. С. (1698—1772/73) 111
Салтыкова Д. П. 159
Сальдерн К.-Г. 61
Сальхов У. X. (1722—1787) 24
Самборские 65
Самборский А. А. 65
Самойловы 64
Самуил, митрополит Киевский и Галицкий 89, 175
Самуил, митрополит Крутицкий
и Можайский 90
Санглен Я. (1776—1864) 114
Сартори Феликс 161
Свечин 118
Свешников 84
Сегюр Л.-Ф. 5,14,151, 156
Семенников В. П. 8
Семенниковы, братья 78
Семенов (Руднев) Дмитрий (1737—
1795) 86
Семенов Петр 85
Семенова Л. Н. 7, 119, 131
Сенекар 182
Сен-Клер 156
Сен-Клер 157
Сен-Ламбер Жан-Франсуа де 183
Сен-Мартен 85
Сент-Андрей 111
Сен-Фай 156
Сен-Флоран 156
Сеньер 157
Сердюков И. 84
Серенги Карл де 104,154
Сериньи 153
Серман И. 3. 8
Серрат Жан 64
Сиверс Карл 145
Симолин И. М. 129
Симолин Карл 129
Сичкарев Л. И. 148,175
Скавронская М. см. Екатерина I
Скавронские 60
Скелтон Дж. (1460—1529) 181
Скородумов Г. И. (1755—1792) 65,103
Смагина Г. И. 7
Смирнов 145
Смирнов В. 7
Смирнов С. К. 7
Смит Адам 46
Соболевский А. И. 7
Севере 59
Соймонов М. Ф. 164
Соймонов П. А. 37,104
Соколинская 56
Соколовский М. Н. 93
Сокольский Иван 90
Соловьев С. М. 7,105
Соломони 163
Сосеротт 72
София-Доротея-Августа-Луиза
см. Мария Федоровна
Соц И. В. 200
Спафарий Н. Г. (Милеску Николае
Спэтарул) (1636—1708) 127
Спешнев А. 176
Спешнев М. 128
Сталь де 146
Старикова Л. М. 153
Старостин Б. А. 101
Степанов А. С. 159
Степанов М. С. 114
Стивенс 148
Стилау 72
Столпянский П. Н. 7, 72
Столыпин Д. Е. 159
Стриттер И.-Г. 35
Строганов А. С. (1733/34—1811) 84,
105, 144, 149,160
Строганов Г. А. (1770—1857) 61,137
Строганов Г. Н. 144
Строганов П. А. (1772—1817) 61,151
Строганова А. М. 105
Строганова М. С. 144
Строганова Н. М. 150,160
Строгановы 61
Суворов А. В. (1730—1800) 111,112, 175, 179
Суворов В. И. 179
Суворов В. П. 111
Суворов П. И. (1750—1815) 39,175
Сукновалов А. Е. 7
Сумароков А. П. 7, 43, 144
Сурлано 72
Сушков Н. В. 7
Сычев-Михайлов М. В. 7
Сырейщиков 104
Сюзетт 156,157
Сюрвиль 41
Сюрюг Адриан 64
Т
Тайан Миет 151
Тальм П. 182
Талызина 160
Тамес 79
Тасс 178
Тастевэн Ф. 153,156
Татищев В. Н. 61, 80
Тауберт Иван 127
Тейхер И. X. 85
Теллер, супруги 161
Теплов В. Е. 80, 92
Теплов Г. Н. (1717—1779) 80, 102
Тимковский Р. Ф. (1785—1820) 60
Тиммерман Франц 133
Тимофеев А. Г. 7
Тири 70
Тирконнель 140
Тисс 72
Тихон 90
Тодорский Симеон 86
Толле Вильгельм (1674—1710) 167
Толстая Е. П. 146
Толстой ИЗ
Толстой Д. А. 7
Толстой П. А. (1761—1844) 121
Толь К. Ф. (1777—1842) 43
Тома А.-Л. (1732—1785) 62,146
Торелли 163
Торси 123
Траверсе Жан Батист де 53, 132
Траверсе Клер 53
Траль 137
Траппе Георг 105
Тредиаковский В. К. (1703—1768)
20, 23, 72, 148, 182
Трезини Д. А. 116,117
Трессан 62
Третьяков И. А. (1735—1776) 46, 47
Трефорт Л. Ф. (? — после 1827 г.) 112
Трёльч К. Ф. 89
Троицкий С. М. 7
Тростен Д. 93
Трощинский Д. П. 86
Трубецкой И. Д. 159
Трубецкой Ю. Ю. 147
Туманов М. Н. 8
Тургенев А. 179
Турилова С. Л. 7
Турчанинов П. П. 43
Тьебо Дьедонне 75,184
Тьере Л. Ф. де ла 182
Тюфякина 164
Убри Я. Я. (1734—1779) 99
Уваров 64
Уитворт Ч. 121
Уляницкий В. А. 7
Ф
Фабиан И. А. 94
Фавье Ж.-Л. 59,150
Файнштейн М. Ш. 7
Фальконе Э. М. (1716—1791) 58, 107
Фандербек М. Ш. 7
Фантен 64
Фарварсон А. Д. 37, 38,167
Фардье 72
Фастье 156
Федоров А. В. 8
Федорович Г. Ф. (ум. после 1786 г.) 24
Федорченко В. И. 7
Фельтин 102
Ферре 72
Фиала Карл 161
Филидор Ф. А. (1726—1795) 164
Фирлинг 76
Фирсов 82
Фишер 164
Фишер И. Э. (1697—1771) 24
Флорантен Жан Доминик 64
Флоридор 156,163
Флоринский К. 33
Фовель 75
Фогар 41
Фогель 40
Фонвизин Д. И. (1745—1792) 7,175
Фонвизины 60
Форсевиль 75
Фортия де Пиль 79,159
Фоссе Пауль 35
Франц 112
Фрейгольд Е. Я. (1769—?) 180
Фрейслебен Фридрих Яган 49
Фремон 61
Фридрих II 74,140,145
Фридрих Вильгельм Ш 113,135
Фрожер 156
Фрожер 157
Фромандье 41
Фромман И. Г. 46
Фукс Е. Б. 112
Фусс Н. И. (1755—1825/26) 44
Фюршт Артемий 152
Хагеман 161
Ханыков В. В. 184
Хвостова А. П. 184
Хемницер И. И. (1745—1784) 147, 164, 175, 182, 183, 185
Херасков М. М. 42, 43
Хикс 74
Хильфердинг Ф. 182
Хованский В. А. 61,159
Ходнев А. И. 7
Хотеев П. И. 8
Храповицкая М. В. 180
Храповицкий А. В. 43,104,125,155,
156,158,180
Храповицкий С. Ю. 56
Христ О. 161
Христиан VI124
Ц
Цебриков Р. М. 14
Цейгер И. Э. (1720—1784) 24
Циммерман И. Г. 179
Ч
Чаянова О. Э. 8, 157, 159, 162
Чеботарев X. А. (1746—1819) 45, 75
Черкасов Федор 36
Черкасский А. А. (?—1749) 61, 64, 147,160
Чернышев 158
Чернышев И. Г. 144
Чернышев 3. Г. (1722—1784) 108
Чернышев Г. И. (1762 —1831) 103
Чернышев П. Г. 83, 124,136,145
Чернышева 64
Четвериков М. 38
Чечулин Н. Д. 7, 74
Чианфанелли 104,163
Чижов Галактион 32
Чинти 160
Чистович И. А. 7,177
Чихачев Матвей 36
Чичагов В. Я. (1726—1809) 112
Чичагов П. В. (1767—1849) 14, 65
Чоглоков Н. Н. (1718—1754) 137
Чудинов А. В. 7, 58,151
Чулков Сила 51
ш
Шаден И. М. (1731—1797) 46, 75
Шалль Ж.-Т. де 73
Шалль И.-Э. (1742—1790) 94
Шамиссо А. де (1781—1838) 146, 181
Шамрай Д. 7
Шарлотта Христина София (1694— 1715) 134,136
Шаров Филипп 95
Шарпантье 69, 97
Шатофор 156
Шатр де 156
Шафиров П. П. (1669—1739) 121, 122, 126,127,167,169
Шаховской Б. Г. 159
Шванвиц М. 92
Шварц И. Г. 47
Шверенберг И. 127
Швимер Н. 127,128
Шевалье 157, 163
Шевкус Ф. 127
Шевырев С. П. 7
Шереметев Б. П. 109
Шереметев Н. П. 149
Шереметев П. Б. (1713—1788) 84, 149, 162,163
Шереметев С. В. 61
Шереметева Н. Б. 60
Шерер А. И. (1771—1824) 24
Шестаков Андрей 90
Шестаковский Иосиф 35
Шивиг И.-Г. 85
Шимонович Ш. (1558—1629) 181
Шишков А. С. 150
Шлейснер П.-К. 61
Шлецер А. Л. (1735—1809) 23, 24, 60, 61, 73, 84,119
Шмидт 99
Шмидт Г. Ф. 85
Шовини 157
Шоме Абрахам Жозеф де 61
Шоффен Д.-Э. 44, 91
Шредель И. 161
Шредер, супруги 161
Штакельберг В. В. 112
Штауден 60
Штелин Я. Я. (1709—1785) 23, 24, 28,182
Штеллинг 20
Шторх А. К. (1766—1838) 27, 44
Штофельн 180
Штребе 161
Штрубе де Пирмонт Ф. Г. (Штраубе) (1704—1790) 24, 73
Штуллауен 72
Шуберт 127
Шувалов А. И. 149
Шувалов А. П. (1744—1789) 60,144, 182, 183,184
Шувалов И. И. 45, 47, 60, 62, 75, 81, 84,105, 110, 111,119, 136,144,145, 146,147,149,150
Шувалов Иван (старший) 50
Шувалов Иван (младший) 50
Шувалов П. А. 160
Шувалов П. И. 44, 61
Шувалова Е. П. 148
Шуди 51
Шульц 76
Шумахер 80,102
Шумигорский Е. 139
Шхонебек А. 167
щ
Щеглова С. 8
Щербатов В. И. 159
Щербатов И. А. (1696—1761) 127, 175
Щербатов М. М. 42, 180
Щербатов Федор 49
Щукин В. 7, 11
Щукин П. А. (1717—?) 78
Э
Эберштедт Янус фон ПО
Эвест, супруги 161
Эй Ж.-А. 182
Эйлер И. А. 27, 33
Эйлер Л. (1707—1783) 23, 24, 26, 28, 33
Эллерт 71
Эмин Петр 85
Эмин Ф. А. (1735—1770) 175
Эмме ПО
Энгельгардт Л. Н. 71
Эно 62
Эпинус Ф. У. Т. (1724—1802) 24, 104,129
Эстет К.-Фр. 85
Ю
Юль Юст 14,133
Юнкер Г. Ф. В. (1703—1746) 24,182, 185
Юрасовский Д. В. 64
Юрасовский Алексей 64
Юрасовский Петр 64
Юров Алексей 50
Юсупов Б. Ю. 42
Юсупов Н. Б. 147,149,150,151,156, 164
Юшков Иван 49
Я
Яворский Стефан (1658—1722) 86
Ягужинский С. П. (1731—1806) 84, 162
Ягужинский П. И. (1683—1736) 122
Яков 166
Яковлев В. 128
Янкович де Мириево Ф. И. (1741— 1814) 94, 97
СОДЕРЖАНИЕ
Введение...............................................................
1.	Гносеологические функции западноевропейских языков 1.1. Многоязычие российской науки................................. 17
1.2.	Гносеологические функции немецкого языка..................23
1.3.	Гносеологические функции французского языка...............26
2.	Образовательные функции западноевропейских языков 2.1. Государственные образовательные учреждения....................30
2.1.1.	Школы начала XVHI века................................30
2.1.2.	Петербургская академия наук...........................33
2.1.3.	Кадетские корпуса ....................................37
2.1.4.	Московский университет................................45
2.1.5.	Пажеский корпус.......................................48
2.1.6.	Другие светские учебные заведения ....................53
2.2.	Система частного обучения.................................56
2.2.1.	Институт гувернерства.................................57
2.2.2.	Квалификационные испытания для иностранных гувернеров ... 67
2.2.3.	Частные пансионы .....................................71
2.3.	Языковая подготовка разночинцев.......................... 77
2.3.1.	Языковая политика в отношении разночинцев.............77
2.3.2.	Духовные учебные заведения............................86
2.3.3.	Учебно-методическая литература по иностранным языкам...91
3.	Управленческие функции западноевропейских языков
3.1.	Система государственного управления.......................99
3.2.	Гражданское делопроизводство.............................101
3.3.	Армейское и флотское делопроизводство....................109
3.4.	Немецкий язык как язык управления в Лифляндии, Эстляндии и Курляндии ..................................................114
3.5.	Переводчики в государственных учреждениях................116
3.6.	Российская дипломатия....................................121
4.	Иностранные языки в культурно-общественной жизни России 4.1. Императорский двор ..........................................131
4.2.	Дворянский салон и зарубежные контакты...................140
4.3.	Российский театр.........................................152
4.4.	Феномен многоязычия......................................166
4.5.	Поэтическое творчество...................................181
4.6.	Письмовники, практические пособия и законодательство об иностранных языках.........................................136
Заключение........................................................194
Библиографический список..........................................202
Именной указатель ................................................214
Научное издание
ВОРОБЬЕВ Юрий Константинович СЕДИНА Ирина Васильевна
ЗАПАДНОЕВРОПЕЙСКИЕ ЯЗЫКИ В РУССКОЙ КУЛЬТУРЕ XVIII ВЕКА
Редактор О. И. Бадьина Технический редактор Т. А. Сальникова Дизайн обложки Я. В. Рунковой Корректор С. П. Славкина Компьютерная верстка Л. В. Тростиной
Подписано в печать 21.05.07. Формат 60х84Иб. Усл. печ. л. 13,49. Тираж 500 экз. Заказ № 966.
Издательство Мордовского университета Типография Издательства Мордовского университета 430000, г. Саранск, ул. Советская, 24