Author: Кочетов В.А.
Tags: роман нэп издательство современник новинки современника история социализма времена нэпа
Year: 1983
Text
НОВИНКИ -СОВРЕМЕННИКА
Всеволод Кочетов
Молнии бьют
по вершинам
Роман
«Современник»
Москва
1983
1
Дмитрий Павлович вернулся домой под утро. Ника слы-
шала сквозь створки дверей, как он укладывался у себя в
кабинете. Сначала стукнул об пол один ботинок, сброшенный
с ноги, за ним другой; потом что-то шуршало и поскрипывало;
Лотом босые ступни брата шлепали по холодному паркету;
Ника настолько остро почувствовала холод, который должен
был ощущать ногами Дмитрий Павлович, что вся невольно
съежилась, сжалась под одеялом на плюшевой кушетке; брат,
очевидно, ходил по комнате в поисках гра.фина с водой, пото-
му что, найдя его, бесконечно долго бренчал стаканом и еще
дольше, с громким бульканьем, пил большими, длинными
глотками; и только напившись, тяжело плюхнулся на широ-
кий кожаный диван с высокой спинкой, постель с которого,
под клетчатым пледом, никогда не убиралась.
Муж Ники, Евгений Викторович, спавший на составлен-
ных стульях, на которые был положен полосатый волосяной
Матрац, ничего этого не слышал. Он негромко похрапывал,
безразличный ко всем и ко всему.
Нет, не так представляла Ника свое возвращение в Петро-
град, в родные места, в места ее детства и юности. Совсем не
УДК. Когда они после бегства из Петрограда в девятнадцатом
году поселились в Харькове, она постоянно вспоминала дом,
дггу большую, просторную, чудесную, красиво обставленную
Квартиру, своих подруг, с которыми не рассталась и после
виоичания гимназии. Неву, Исаакиевскую площадь, Невский
g его магазинами, Гостиный Двор... Как-то ушло из памяти
|б,что ко дню их отъезда — к весне девятнадцатого — мага-
Вйны почти все были позаколочены досками, в них никто и
ЙйЙем не торговал, Невский стал почти непроезжим из-за
Сугробов грязного снега; гранитные набережные Невы загро-
моздились штабелями дров и каким-то мусором. Все это ка-
залось случайным, временным, не способным заслонить собою
подлинную) красоту, окружавшую Нику с первых дней ее жиз-
ни. И в самом деле, когда месяц назад они вышли с Евгением
Викторовичем на площадь перед Московским вокзалом и
дальше, когда ехали на извозчике-лихаче по'Невскому и по
3
Садовой, пожалуй, уже ничто не напомнило им марта девят- |
надцатого. В ранних декабрьских сумерках сверкали витрины |
магазинов, полные товаров и съестных припасов светились, J
зазывая посетителей, вывески и рекламы кинематографов
и клубов, мчались навстречу и обгоняли их пролетку другие
лихачи, трубно вскрикивали автомобили. ч
Да, в первые минуты показалось, что все было так, как бы- |
ло прежде, когда-то. Но очень-очень скоро начались разоча- я
рования. С той, пожалуй, минуты, когда они сошли с извоз- |
чика перёд таким знакомым домом на Екатерининском кана- 1
ле. Прежде всего не стало их чудесной квартиры. Из девяти 1
комнат семье инженера Игнатьева оставили только три, да и J
то Дмитрий Павлович вынужден был платить немалые дейь- д
ги за излишки жилой площади. Шесть комнат, в том числе ка- |
бинет покойного папы, мамина спальня и ее, Никина, личная 1
комнатка, были заселены, как выразился брат, в порядке 1
уплотнения. .
Дмитрий Павлович сидел в глубоком кресле, нога на ногу, .
и усмехался. Ника не узнавала его. Прошло каких-нибудь че- '/
тыре с половиной года, а как он изменился, как изменился.
Седые виски, глубокие морщины вокруг рта, сухие, ироничес-
ки сложенные губы, и только, может быть, прежними оста- j
лись его глаза — добрые, необычайно человечные, да еще, ко-
нечно, подкрахмаленный белый воротничок полотняной со- J
рочки и аккуратно повязанный галстук. Заношен костюм, j
протерты локти, в заплатках ботинки, а вот воротничок и |
галстук — безукоризненны.
«Но кто эти люди, кто? — почти со страхом спросила тог-' .]
да, в первый же час, Ника, прислушиваясь к шагам в коридо- £
ре.— Ты их знаешь?» _ , 3
«Почему же не знать, знаю. «Трудящие», как они сами сё<я
бя называют. Пролетарии. Словом, мир хижинам, война двор-Ц
цам. Ты их тоже узнаешь, выйди только на кухню». ; 1
На кухне их большая, выложенная белым кафелем плита, I
на которой когда-то готовились такие вкусные кушанья, не J
топилась. Она была заставлена кастрюлями с отбитой/
эмалью, закопченными чайниками, ведрами, деревянными/!
лотками для рубки капусты. На пяти столах — у каждого/®
жильца, видимо, свой — расположились примуса, некоторые ^
из них оглушающе шипели. Ника не знала примусов. В Харь-
кове, в том окраинном домике, в котором они снимали две
тесные комнатенки, была кирпичная печурка. Ее топили углем
или дровами, она и обогревала в зимнее время, на ней и гото- -
вили круглый год. Уголь, правда, и дрова тоже доставались
не без труда. Их надо было покупать на базаре ведрами или |
вязанками. В таких случаях на базар вместе с Никой ходил и 1
4
Евгений Викторович. Ои чертыхался, и даже хуже того —
научился браниться такими словами, будто заправский из-
возчик,— чертыхался, идя на базар, чертыхался, тащась об-
ратно с грузом. Он не считал, что в стране, которая так громо-
гласно заявляет о строительстве нового общества, инженера
надо использовать в качестве дворника или грузчика. Не счи-
тала этого и она, Ника... Но что же поделаешь! Ее руки, кото-
рыми еще в гимназии так восхищались преподаватели музы-
ки и учителя рисования, тоже бы с большей радостью держа-
ли палитру и кисть, чем нож для чистки картофеля, и не кур
бы щипали ее пальцы, а весело бегали по черным и белым
клавишам.
Может быть, как-то иначе мыслилась Нике жизнь, когда
она в конце минувшего года писала письмо Дмитрию Павло-
вичу, прося совета, как им с Евгением Викторовичем быть
дальше. Она хотела домой, ей осточертел Харьков. Она боль-
ше ие могла целыми днями тереться бок о бок с хозяйкой до-
ма, непрерывно отвечать ей на вопросы о «великосветской
жизни», какою, по мнению хозяйки, жила Ника в Петрограде.
Евгений Викторович где-то служил, в каком-то «учрежде-
нии», Нике даже было неинтересно, в каком: планировал
снабжение чем-то каких-то шахт, а она ничего не планирова-
ла, ходила только на базар, научилась там торговаться, вы-
гадывая лишний миллион, а позже — совсем уже после де-
нежной реформы — рубль, что было до крайности необходимо
при скудном жаловании Евгения Викторовича; иногда, прав-
да,— кинематограф, еще реже — концерт или театр. И толь-
ко. А ей всего-то двадцать семь, ей рано превращаться в бабу,
ей жить хочется.
Милый Дима, добрый, хороший брат, отв. гил тотчас:
- возвращайся в Питер, о чем разговор, с голоду не умрем. Но,
если говорить откровенно, то с ним можно и умереть, и именно
от голода. Он работает в какой-то общественной организации
инженеров, получает там за свой труд очень мало и к тому же
каждый вечер отправляется в клуб и играет там в карты.
Не с его характером играть в азартные игры — он, как поняла
gr .Ника, почти всегда проигрывает. Жалованья на эти проигры-
щи не хватает, конечно, и он мало-помалу распродал каким-
тр маклакам всю обстановку квартиры.
«Ну и что? Чудесно! — воскликнул он, когда Ника попеня-
J ла ему за это.— Все было перетащено сюда из тех шести ком-
нат. Чудовищная теснота. Не повернуться. А сейчас... Какой
простор!»
«Да, чудесно,— грустно усмехнулась Ника.— Стол, ди-
ван, три стула...»
. Мало чем нынешняя Никина петроградская жизнь отли-
5
чалась от харьковской. Как там, так и здесь она непрерывно!
готовила, как там, так и тут раздобывала припасы, мыла по-
лы, стирала, иной раз хаживала семейио в кинематограф, на
Садовую, в «Ныо-Стар». Дмитрия она видит только в те два-
три часа, когда он, возвратясь со службы, собирается в клуб.
Евгений Викторович то весь вечер валяется на его диване, чи-
тает, курит, то где-то ходит до ночи, якобы в поисках службы,
а возвращаясь, составляет стулья, укладывает на них матрац
и потом вот храпит до утра. Праведник! А она на потертой ме-
щанской кушетке, которую пришлось купить по объявлению, '
вот ворочается до полуночи, до утра, до тех пор, пока не за-
слышит приход Дмитрия Павловича.
И так вот целый месяц, долгий-долгий месяц. Она уже на-
училась пользоваться примусом, узнала почти всех своих со-
седей и соседок. Дмитрий Павлович сказал правду, это были
трудовые люди. Их переселили в квартиру инженера Игнатье-
ва из хибарок, из развалюх, они тут жили — радовались, го-
ворили добрые слова о Советской власти, которая дала им
возможность жить по-человечески. К Нике они относились
вполне доброжелательно. И тетя Шура — пожилая работни-
ца с «Треугольника», и ее две дочери, Люда и Сима, обе уче-
ницы единой трудовой советской школы, и Василий Григорь-
евич, мастер-судостроитель, с женой Варварой Тимофеевной,
и все другие, которые по утрам уходили на работу, на свои
заводы и фабрики, а вечером возвращались, что-то готовили
на кухне — тогда там враз гудели все примуса,— ходили по
коридорам, занимали надолго уборную, что до крайности
раздражало Нику, кашляли, перекрикивались из комнаты в
комнату. На грех, в квартире сохранился телефон. Он висел
на стене в коридоре, и по нему непрерывно кто-нибудь го- -
ворил.
Не познакомилась Ника только с одним из новых жильцов <
их квартиры — он был в отъезде, то ли в Москве, то ли еще
где-то, в командировке. О нем на кухне говорили с уважением
и даже слегка приглушая голос. «Товарищ Федотов!.. Кто он
такой?» — спросила Ника у брата. «А черт его знает кто,—’
ответил Дмитрий Павлович.— Партиец какой-то. Шишка.
Но не из главных — средней руки».
«Товарищ Федотов» занимал именно ее, Никину, комнату
с двумя окнами на канал. На дверях висел замок, продетый
дужкой в два ввинченных кольца, и Ника, как этого ей ни хо-
телось, не могла проникнуть в свою комнату, увидеть, что же
там сохранилось от былого — брат утверждает, что ничего,—
а что появилось нового с приходом «товарища Федотова».
Перебирая все это в памяти, Ника уснула. Но сон ее был
недолог. Наверно, еще не было и семи, как началась ходьба
е
по коридору, захлопали выходные двери, «пролетарии» от-
правлялись на работу, «строить новую жизнь». Проснулся
Евгений Викторович, нашарил в темноте папиросы, спички,
закурил. О чем думает этот человек, которому ничто не инте-
ресно, все безразлично? Ника вышла за него в шестнадцатом
году. Ей тогда было двадцать, но мама уже покачивала го-
ловой: ох, ох, дочь моя, не засидеться бы тебе в девицах. Шел
третий год войны, мужчины воевали, было не до женитьб, не
до свадеб. А тут появился Евгений Викторович, сослуживец
брата, Дмитрия Павловича, тоже инженер-судостроитель.
Он был на пятнадцать лет старше Ники, от него только что
сбежала с каким-то гвардейским офицером жена. Евгений
Викторович, что называется, завивал горе веревочкой: кутил,
катал Нику на рысаках... острова, рестораны, виллы; и она
вышла за него, не все ли равно, в конце-то концов, за кого.
Любовь? А что такое любовь? И много ли примеров ее видела
Ника вокруг себя? Отец и мама? Это были сугубо деловые лю-
ди. Они все время что-то подсчитывали, откладывали какие-
то «суммы», помещали их в какие-то «бумаги». Их объеди-
няли именно эти суммы, эти бумаги, заботы о детях, и вообще
заботы, заботы, заботы. Ее старший брат Дима? Вот он, ка-
жется, любил какую-то девушку. Но что из его любви получи-
лось? Отец и мама не пожелали видеть ее в доме, они прочили
в жены Диме совсем другую особу. Было неисчислимо скан-
далов, криков, обмороков; Дима уступил, отказался от своей
избранницы, но и на той, которая была желательна родите-
лям, не спешил жениться, тянул, тянул, встречаясь с нею,
как говорили — ухаживая за ней, пока, наконец, она не про-
валилась под лед, переходя Неву, и не утонула. «Не судь-
ба»,— сказал довольно равнодушно Никин брат и кинулся
искать свою избранницу. Но та уже вышла замуж, не дожда-
лась его. И вот живет человек много лет, довольствуясь клу-
бами, случайными встречами с какими-то случайными жен-
щинами, и ничего иного, кажется, не хочет.
Обыкновенная получилась у Ники жизнь с Евгением Вик-
торовичем. Он переехал к ней, в ее комнату, своей делови-
тостью, предприимчивостью, умением работать для дома
понравился ее родителям. Но прошел едва лишь год — совер-
шилась революция. Евгений Викторович работать на больше-
виков отказался, поначалу ходил было по музеям, потом за-
сел дома. Кое-как пробились они до весны девятнадцатого.
И тогда Евгений Викторович решил отправиться на юг. «Там
подлинная Россия, там лучшие силы нашего общества»,—
заявлял он с пафосом. «Где, кто?» говорил ему на это
Дмитрий Павлович. «В Ростове, в Екатеринодаре, в Крыму
Генералы Деникин, Алексеев, Врангель. Члены царствовав-
7
шей фамилии. Люди прогресса. Они объединяют свои уси-
лия». Отец Ники уже умер к тому времени от истощения, от
перенапряжения нервов, мать ходила слабая, немощная, все-
го пугающаяся. В довершение ко всему умерла от дифтерита ;
ее, Никина, девочка, двухлетняя дочка. Потрясенная не-
счастьем, Ника согласилась ехать, но при условии, что будет
взята на юг и ее мать.
Долгим и трудным было путешествие из Петрограда в
Ростов. На пути были фронты, границы, армии, банды, ио
почти не было поездов. Добирались по-всякому, в основном
на подводах, а то и пешком. Нике — что! Она была молода
и сильна. А вот мама... Мама не выдержала. Схватила сып-
ной тиф. В какой-то деревне под Харьковом пришлось остано-
виться и пережить несколько месяцев. Мама на ноги так и не
встала. Похоронили в чужом краю.
Тем временем Деникина разбили красные войска. Белых
выгнали и из Ростова, и из Екатеринодара. Оставался Крым.
Но пока Евгений Викторович раздумывал, ехать туда или
нет, был разбит и Врангель, и крымская его армия бежала в
Константинополь. И тогда он осел в Харькове. Помрачнел,
погас, от былой его деловитости не осталось ничего. Из него
получился покорный, бездеятельный совслужащий, каких бы-
ли тысячи и миллионы. Отсиживал в учреждении свое, ухо-
дил в положенное время, а там, позади, хоть трава не расти.
Ника пыталась заговаривать с ним о будущем, о каких-ни-
будь планах перемены жизни. Отмахивался, кривился, ругал-
ся черной руганью. А когда она сама, по своему почину, спи-
салась с Дмитрием Павловичем, нисколько не сопротивлялся
переезду в Петроград. «Ехать так ехать, сказала некая пти-
ца, когда, и так далее...» —только и молвил с ухмылкой.
И вот они здесь, в Петрограде, дома. Но что изменилось?
Ничего.
Когда в квартире утихло, Евгений Викторович поднялся,
пошел в ванную бриться. Поднялась и Ника — готовить завт- 1
рак. Потом Евгений Викторович отправился куда-то, сказав,
что придет не скоро. Часам к двенадцати встал Дмитрий Пав-
лович.
— Коленька,— сказал он, называя ее так, как звал с
детства,— здравствуй, милая. Я, наверно, помешал тебе
спать. Прости.— И поцеловал ее в голову.
Он был большой, высокий. А она — едва доставала до его
груди. Поэтому, чтобы поцеловать ее, он должен был низко
наклониться.
Она не ответила, лишь пожала плечами.
— Садись, пей кофе.
— Желудевый или морковный?
8
Нет, ячменный. Очень хороший.— Ника налила в ста-
кан из кофейника, села за стол, напротив брата.
— Много ты терпишь, слишком много, милая,— сказал
он, отпив глоток,— С твоими, как говорят техники, показате-
лями и параметрами, то есть с твоим изяществом, с твоими
талантами, Коленька, совсем другой жизни ты достойна
Но уж, видимо, вся семья наша не слишком счастливая...—
Ои уставился в стол взглядом и машинально мешал ложечкой
в той бурде, которую Ника назвала «кофе».
— Проигрался? — спросила она.
— Проигрался,— ответил он, подымая глаза.— Но не в
проигрыше дело. Я увидел вчера... точнее, сегодня... как чело-
век лишил себя из-за этого жизни.
— То есть?
— Он застрелился. На моих глазах. Ты можешь понять?
Вот так отошел от стола...— Дмитрий Павлович поднялся
со стула, шагнул на середину комнаты.— Вот так поднес к
виску револьвер. И выстрелил. Кровь. Крики. Но у меня в
ушах, поверишь, одно. Тяжелый удар его головы об пол.
Знаешь, как большой камень. «Бум!» Страшно, Коленька,
страшно. И как-то уж чересчур просто.
— А почему? Что?
— Почему! Что! — Дмитрий Павлович вновь подсел к
столу.— Я же говорю тебе — проигрался человек. Кассир.
Или бухгалтер. Продул казенные денежки. Ну, растратчик,
растратчик! Об этом же в газетах что ии день пишут. Нэп!
Взыграло русское ретивое. Дорвались. Сбросили с себя ледя-
ной панцирь военного коммунизма... Не вышло, понимаешь,
не вышло...
— У кого, Дима? Что не вышло?
— У кого? И у нас, и у большевиков. И у тех и у других.
А что? Да ничего. У них социализм не получился. А у нас...
Не вернулись мы к прошлому. И никогда не вернемся. Хотя
некоторые надеются.
— Как же быть? Что делать?
— Плюнь, Коленька, на все. Брось ты эти кофеи варить.
Все брось. Думаешь, кому-нибудь они нужны? Никому. И
твоему Женечке не нужны. И мне. И тебе. Влюбилась бы ты в
кого-нибудь...
— Дима! Ну зачем так?
— А затем хотя бы, чтоб пулю себе в лоб не пустить. Что-
бы не пришло однажды такое, за которым — черная пустота.
Ведь, понимаешь, жизни нет ни у кого. Одно прозябание.
И мы, обломки прошлого, прозябаем. И оии, все поломавшие,
прозябают. Живут иные. Обиралы. Новые буржуи. Тупые,
глупые, но оборотистые. Они наживаются на трудностях. Не
9
пойдешь же ты в гостинодворские торговки? И я не пойду.
Не пойдешь же ты в эти нынешние куртизанки, в новые.месса-
лины, которые гуляют по шикарным гостиным? И я не пойду,
скажем, в сутенеры.
— А иного разве ничего нет? — сказала слушавшая все
это в смятении Ника.
— Нет. И они бьются — «товарищи». И мы бьемся —
«хранители тайны и веры». А всех иас вместе жрет жирная
белая вошь — нэпман, нэпач. Ну, я, пожалуй, пойду, моя до-
рогая сестреночка. А то мои коллеги скажут, что я... как его...
саботажник.
Дмитрий Павлович ушел. Ника прошлась по коридорам
опустевшей квартиры, посмотрела на запертые двери, за каж-
дой из которых ныне была своя, неведомая ей жизнь. Особен-
но долго постояла перед своей комнатой, разглядывая по-
ржавевший замок в колечках. Вздохнула — длинно и тяжко.
А потом отправилась в кабинет Дмитрия Павловича, легла
на диван, застланный клетчатым пледом. «Неужели вот так,
нацелив револьвер,— она приставила к своему виску па-
лец,— можно взять и выстрелить? А я бы смогла это сде-
лать?»
Она встала, взяла с подоконника круглое зеркальце для
бритья, взглянула на свое отражение. Конечно, это не было
то, что было когда-то, когда за ней толпами бегали гимнази-
сты, встречая возле гимназии на Казанской улице. Но... Это
еще совсем, или, во всяком случае, не так уж плохо.
Отставила зеркало. «Может быть, Дмитрий и прав,
утверждая, что ждать больше нечего, но что можно поделать
с тем огромным и неотвратимым, которое называется исто-
рией. В ее катаклизмах человек — соринка. Ничего он не мо-
жет изменить... словом, надо одеваться и идти добывать де-
шевую картошку».
2
Шли хмурые петроградские зимние дни. Тянулась однооб-
разная безрадостная жизнь, и не просто безрадостная, а с ка-
кими-то острыми приступами отчаяния. В мире произошло
что-то такое, чего Ника не могла понять, как ни старалась.
Этого она почти не ощущала в Харькове, а тут, в Петрограде,
оно преследовало ее на каждом шагу. В Харькове они жили
далеко от центра, из дому она почти ие выходила, как там
идет новая советская жизнь, ее не интересовало. Был воен-
ный коммунизм — ладно. Настал нэп — ладно. Тем более что
нэп настал для кого-то иного, а не для них с Евгением Викто-
ровичем, который по натуре и предпринимателем не был,
10
и покупателем, приобретателем не сделался, поскольку полу-
чал весьма скудное жалованье. А тут, в Петрограде, Ника от-
вернуться от действительности или как-то обойти ее, разми-
нуться с нею совершенно не могла. В трех минутах ходьбы от
их дома, на Екатерининском канале, который, кстати, стал
теперь, как свидетельствовали таблички над подъездами, ка-
налом имени писателя Грибоедова, на Покровской площади,
возле церкви Покрова, каждый день раскрывал свои лари и
палатки изобильный Покровский рынок. Там было все. Было,
как прежде, до революции. Кричали зазывалы, торговцы и
торговки на все голоса расхваливали свои товары — мясо,
рыбу, овощи, крупу и муку. Лавочки вокруг площади торго-
вали и такими вещами, о существовании которых Ника, по-
жалуй, уже и позабыла. Шоколад, конфеты, сардины, масли-
ны, турецкие сладкие рожки, икра, лимоны, балыки, вязи-
га... Но это все еще ничего, это для чревоугодников. Прожить
можно и без этого, если имеешь хлеб и картошку. Из картош-
ки при желании и при некотором умении можно приготовлять
десятки блюд, и очень даже вкусных. Дмитрий Павлович счи-
тает, что вкуснее жареной картошки вообще нет ничего на
свете. Он готов есть ее каждый день. Причем совсем не обяза-
тельно масло сливочное, на которое бешеные цены,— жарь,
пожалуйста, на льняном, на конопляном, не говоря уж о под-
солнечном. Так что все это ладно, пусть кто-то жрет — это
терминология Евгения Викторовича — сардины и балыки, мы
обойдемся картошкой.
Но не единым хлебом жив человек. На Покровке и в сходя-
щихся к ней улицах раскидывала свои пестрые товары еще и
барахолка. Это была густая людская толчея, в которой про-
давалось все, таившееся до срока в недрах петроградских
квартир. Салопы, шубы, царских времен ордена, ботфорты,
дамские туфли всех эпох и фасонов, паркеровские вечные
ручки, душистые иностранные табаки, щенки догов и бульдо-
гов, граммофоны, книги, шарманки, будильники, шляпы, чул-
ки, корсеты, кофейные и перечные мельницы, посуда вроссыпь
и посуда сервизами, примуса, штопоры, одеяла стеганые шел-
ковые и одеяла суконные солдатские и еще тысячи и тысячи
разных вещей самых разных названий и применений. Тор-
говали тут и мебелью, выставив как образчик стул или
стол и предлагая покупателю пойти осмотреть остальное
на квартиру. Ника представляла себе, что вот так же, может
быть, правда, не выставляя ни стула, ни стола — это не в его
натуре,— просто находя заинтересовавшегося покупателя,
растранжиривал мебель своих родителей и ее брат, Дмитрий
Павлович.
Среди хлама, загромождавшего барахолку, было немало
И
и такого, что не могло не привлечь Нику. Чудесные блузки, л
юбки, тонкое французское белье, свежее, конечно же, никем "
не ношенное, как-то доставленное через границы прямо в
фирменных упаковках. Ника истосковалась по таким вещам,
она не могла отвести от них глаз. Но не могла и купить их:
у нее не было тех денег, какие за это просили продавцы. На
ней всегда все было очень чистое, опрятное, но заштопанное,
залатанное. Пока она не видела другого, все было терпимо —
у. всех, мол, так,— не угнетало и не подавляло.
Теперь Ника почти бежала прочь от площади, полной та-
ких соблазнов. Она быстро шла по Садовой, переименован-
ной в улицу 3-го Июля,— шла по направлению к Невскому. .
Она обманывала себя, потому что этот путь вел не прочь от
соблазнов, а к еще большим соблазнам. На нем лежали мага-
зины Никольского и Александровского рынков, Апраксина
Двора, Гостиного Двора. А дальше был еще и «Пассаж», а
вправо и влево от него, по всему Невскому, тысячи внтрин,
переполненных и зазывающих.
При всей баснословности цен в магазинах было людно. ’
Какие-то женщины, одетые в меха, благоухающие француз-
скими запахами, что-то покупали, продавцы, обращаясь к ,
ним, называли их совсем не гражданками, как всюду называ-
ют ее, Нику, в ее пестром пальтишке, а говорили, кланя-
ясь: «Мадам», «Что угодно, мадам?», «Благодарю вас,
мадам».
Так жить было нельзя. Надо было что-то предпринимать.
Не подносить же револьвер к виску. Да и нет этого револь-
вера.
Ника решила восстановить свои старые связи. С гимнази-
ческих времен у нее было много подруг. Не всех же разброса-
ло по белому свету. Она знала, что некоторые из них покинули
Петроград еще в восемнадцатом году, эмигрировав кто в
Финляндию, кто дальше в Европу — в Берлин или в Париж, i
Некоторые, как они с Евгением Викторовичем, устремились ’
в другие края России. Однако должны же быть и такие, кото-
рые остались в Петрограде. Никаких записных или адресных
книжек у Ники не сохранилось. Их еще летом восемнадцато-
го, после убийства Урицкого, после покушения на Ленина,
когда стали арестовывать тех, кого подозревали в контррево- ;
люции, Евгений Викторович заставил ее сжечь в плите, в той
самой пЛите, которая ныне стоит холодной на кухне. «Девоч- :
ки, девочки!..— восклицал он тогда, нервничая.— Анеизвест- ’
но, кто из них, из этих девочек, кем сейчас является. Чья-ни-
будь сестра, у нее какой-нибудь братец, вроде Кенигиссера... "
Найдут, почему, скажут, якшаетесь с такими и, — адью, ма- |
дам. Секим башка. Это же Чека, Чека!»
12
Надо было надеяться на память. На Офицерской, ныне
на улице Декабристов, по дороге к Мариинскому театру, сто-
ит белый, ничем в архитектурном отношении не примечатель-
ный дом. Ника, конечно, помнит и найдет его. Она найдет и
квартиру Это, кажется, на втором или на третьем этаже Ес-
ли подняться по лестнице, то, кажется, налево... А может
быть, правда, и направо?.. Люся Самсонова. Люся Самсоно-
ва? Ей, надо полагать, теперь, как Нике, тоже лет двадцать
семь и она уже не Люся, а Людмила... Людмила... Отчества
ее Ника не знала. Вокруг Люси всегда был ореол загадочно-
сти. Ее отца никто из Люсиных подруг не видел и не знал, о
нем никогда не говорили, его имени никогда не поминали. Он
был политический, и его на много лет, на очень много, сосла-
ли в Сибирь. Вместе с ним илн поблизости от него, где-то там
постоянно находилась иЛюсина мать. Люся жила у деда, у
известного историка Иллариона Трофимовича Лузгина. Толь-
ко потому, что дед ее был такой знаменитый, Люсю оставили
в гимназии после суда над отцом. Она была чудесной подру-
гой, доброй, отзывчивой, ио очень застенчивой. И это понят-
но: дочь ссыльного! Ника не раз бывала в доме Люсиного
деда, у Люси. Громадная, заставленная старинной превосход-
ной мебелью квартира с антресолями, заваленными книгами.
Книги, впрочем, были там всюду, не только на антресолях, на
которые вела лестница. Они занимали высоченные шкафы в
кабинете Люсиного деда, полки в коридорах, были они даже
в дедовой спальне и комнате Люси. Старые, в прочных пере-
плетах с красивыми корешками. Из квартиры Люсиного деда
не хотелось уходить. Нет, это не было музеем. В ней все можно
было трогать, разрешалось снимать с полок и листать любую
книгу. «Вы можете, милые барышни,— говорил Люсин дед,
Илларион Трофимович,— даже подчеркивать на страницах
любую почему-либо необходимую вам строку. Книга не укра-
шение, не выставочная мебель. Она должна быть в движении,
в работе. Она должна быть постоянно в руках человека. Об
одном прошу: не загибайте уголки страниц. Не эстетично.
Пользуйтесь закладками».
Люсин дед был весь седой, старый, с морщинистым лицом,
но красивый. Лицо у него было тонкое, взгляд острый, вни-
мательный, как у орла. Обычно он сидел в кресле с книгой и
костяным ножом для разрезания в руках или за столом, над
бумагами, над рукописями. Когда же вставал, то оказыва-
лось, что он очень высок ростом, подтянут, даже строен, хотя
немножко и сутулился.
В последний раз Ника была у Люси, кажется, в тот год,
когда были празднества по поводу трехсотлетия дома Рома-
новых, в тринадцатом году, то есть ровно десять лет назад.
13
Нет, не ровно — с небольшим. Тогда там были еще какие-то
люди, все сидели за общим столом и пили чай, и один из них
говорил о том, что в связи с празднествами возможна амни-
стия и что под нее вполне может подойти Люсин отец. Это был
единственный случай, когда помянули Люсиного отца, но и
то без имени. Илларион Трофимович ответил тогда на это,
похлопывая по ладони левой руки своим неизменным костя-
ным ножом: «Да, не сомневайтесь, выйдет на волю превели-
кое число уголовников. Берегите ваши карманы, господа.
Но таким, как ее отец,— он указал разрезалкой на Люсю,—
власть предержащие ничего не прощают».
Вспомнив слова брата о том, что никому-то, в общем, не
нужны ее ячменные кофеи, ее картофельные запеканки и се-
ледочные супы, Ника в один из очередных хмурых декабрь-
ских дней плюнула на все домашние заботы и отправилась
на бывшую Офицерскую. Дом она нашла сразу, а о квартире
пришлось расспрашивать у других жильцов. «Профессор
Лузгин? На третьем этаже. Десятая. Стучите»,— сказали ей.
На стук ей отворила старая высокая женщина, схожая ли-
цом и статью с дедом Люси, каким его помнила Ника.
— Люся Самсонова? — с улыбкой ответила она на вопрос
Ники.— Она уже давно здесь не живет. С тех пор, как верну-
лись ее родители, она уже не с дедом, а с ними. На Каменно-
островском. Такой громадный дом. Номер двадцать шестой,
а квартира... Да вы заходите, заходите. Сейчас узнаем о квар-
тире у Иллариона Трофимовича.
Она ввела Нику в знакомый ей кабинет старого историка.
Люсин дед стал еще старше, совсем белый и морщинистый.
Но глаза, глаза — все такие же острые, живые. Мгновение
он молча смотрел на гостью.
— Ника?! — воскликнул вдруг, легонько постучав по лбу
пальцем, как бы побуждая мозг к работе.— Самофракий-
ская! — Это было давнее прозвище, которое он дал ей в связи
с ее редкостным именем.— Откуда? Какими судьбами? —
И поднялся с кресла, все такой же высокий, но уже менее
статный, еще более сутулящийся. Он смотрел на нее с ра-
достью в глазах, она чувствовала эту радость и понимала,
что сейчас она для него частица былого, ушедшего, связан-
ного с теми временами, когда здесь подле него была Люся и
кргда он был менее стар.— Вот теперь,— продолжал он, уса-
див ее возле себя на соседнее кресло,— вы подлинная богиня.
А тогда были еще богиней-девочкой, богиней-отроковицей.
Хороша, хороша! Что скажешь, Настасья Трофимовна? А? —
обратился он к отворившей Нике женщине.— Это моя сест-
ричка, младшенькая,— объяснил Нике.— Анастасия Трофи-
мовна. Настенька. Вот приехала из дальних далей поухажи-
14
вать за немощным братцем.,Ну, что нового на свете? Что за
ботит молодых, что потрясает?
— Многое, очень многое, Илларион Трофимович. Беско-
нечно многое.— Ника почувствовала полное, безоглядное до-
верие к этому старику с таким добрым и мудрым взглядом
Добрым, как у ее брата Димы, и мудрым, как ни у кого из
гех, кто ей встречался в жизни. И случилось так, что она ста
ла рассказывать ему всю свою жизнь: сначала какими-то
клочками, эпизодами, а затем подряд—как все было. Он
очень внимательно слушал, кивал, по временам, говорил что
то ободряющее и все похлопывал по ладони прошедшим с ним
через многие годы костяным ножом для бумаг. Его сестра
тем временем согрела чай. Они пили чай. И Ника все говори
ла, говорила. И о барахолке на Покровской площади, и о
смертях отца, дочери, матери, и о любви, и о замужестве, и о
картофельных запеканках. Но больше всего о своих недоуме
ниях, сомнениях по поводу новой жизни при Советах, есть ли
во всем этом какой-то смысл или все это страшная бессмыс
лица, чье-то глубокое заблуждение, коснувшееся миллионов
людей, исковеркавшее их жизнь, все отнявшее и ничего вза
мен не принесшее.
Когда она закончила, он долго молчал, как бы жуя что-то
сухими губами.
— Да,— сказал наконец,— да. Много вы накопили в себе,
Ника. Но вся беда в том, что и я не смогу на все ваши вопросы
дать вразумительный ответ. Я книжник, друг мой, сугубый
книжник. Я знаю все... почти все... что собрано человечеством
в книгах о его пути сквозь тысячелетия. Я могу порассуждать
о том или ином случившемся когда-то с целыми народами или
их удачливыми или неудачливыми вождями, я могу провести
некоторые параллели, сделать сопоставления. Но когда дело
касается отдельного человека, вот вас, например, что я мо-
гу? — Он развел руками.— По линиям рук я не гадаю, на ко-
фейной гуще — тоже. Мой сын — другое дело. Для того
чтобы сегодня было вот так, как есть, он уже двадцать лет на-
зад встал на путь антиправительственной борьбы. Я это знал,
я его не отговаривал, нет. Он уже был достаточно взрослым.
Он имел свой взгляд на все. И что же, он прошел через тюрь-
мы, через страшные муки, через сибирскую ссылку, и он вер-
нулся, полный сил, энергии, радостный. Это их план, больше-
вистский план — сломать старое, царизм, отказаться от того,
что является передовым в Европе — от буржуазного респуб-
ликанского строя, затеять сначала военный коммунизм, с его
жестокостями, с гражданской кровопролитной войной, теперь
вот нэп, с поразительными противоречиями, когда невозмож-
но понять — что это такое: капитализм или еще что-то, хотя
15
большевики, в том числе и мой сын, утверждают, что это этап
строительства социализма, такого общественного устройства,
которое во все века считалось утопическим! Дружок мой,—
сказал он вдруг совсем иным тоном, домашним, отеческим.—
Человечество никогда не жило спокойно. Вот здесь,— он по-
вел рукой, указывая на шкафы, на полки с тысячами томов
книг,— под этими переплетами собрано именно оно — беспо-
койство человечества, его муки и потрясения. Оно, в целом,
что-то всегда затевало, оно само корежило себя, оно ломало
одни формации, заменяя их другими, а человек при этом всег-
да страдал. Во имя чего? Во имя какого-то будущего! И не-
пременно — лучшего будущего. Я могу вам привести тысячи,
миллионы примеров. Но к чему? У нас не лекция. Мы просто
беседуем, два человека, встретившиеся на перепутьях дорог
истории.
— Илларион Трофимович,— спросила Ника.— Ну хоро-
шо, я, скажем, маленький, очень маленький человек перед ли-
цом истории. Я растерялась, мне плохо. А вам? Скажите, а
что чувствуете вы? У вас, наверно, по-иному. Вы не потеря-
ли... вернее, что-то и потеряли... Но и приобрели. Вот ваш
сын...
— Да,— он поднял руку с костяной разрезалкой, давая
знать, что понял ее и что она может не продолжать.— Да,
новая власть вернула моего сына из заточения. Я приобрел.
Но прошу понять: мое предназначение на земле состоит не в
том, чтобы что-то приобретать. Мой долг добру и злу вни-
мать по возможности равнодушно, то есть предельно объек-
тивно, и фиксировать объективные общественные явления.
Я историк. Я, как Нестор,— летописец. Я должен лишь все
скрупулезно записать на эту вот бумагу, а там пусть...— Он
махнул ножом.— Пусть другие. Вот и наш с вами сегодняш-
ний разговор ляжет на бумагу, будут зафиксированы все
ваши вопросы й недоумения. Может быть, когда-то кто-то на
них и ответит. Может быть.
Ника почувствовала, что долгий разговор утомил старого
человека, и поняла, что ей надо уходить.
Ей желали доброго пути, доброго здоровья, просили за-
ходить, навещать, все, казалось, было очень хорошо. Но,
выйдя на лестницу, Ника вдруг заплакала, слезы сами собой
побежали по щекам, и она даже всхлипнула. Ей было остро
жаль Люсиного деда, всей той жизни, которая ушла из
этого дома и никогда уже в него не вернется. Пришла к ней ‘
и такая мысль, что настоящей жизни в этом доме и не было^
никогда, прошла она мимо этой квартиры, мимо кабинета,
загроможденного книгами. «Нельзя, нельзя добру и злу
внимать равнодушно,— горячо говорила сама себе Ника.—
16
Со злом надо бороться, а добру помогать, умножать его,
на добро отвечать добром. На вопросы жизни надо отвечать
сегодня самим, а не ждать, что на них ответит кто-то другой,
и притом неведомо когда».
Уже на улице она вдруг вспомнила, что о номере кварти-
ры, где живет Люся, она так и не спросила Люсиного деда.
Возвращаться ей не хотелось, и она тихо побрела к своему
дому. Громыхая, тащились по улицам обшарпанные вагоны
трамваев — кто-то куда-то ехал, спешили люди и по тро-
туарам — кому-то куда-то было надо. Иные из них шумно
разговаривали, весело смеялись. Была же какая-то жизнь,
была у людей радость, и, может быть, было даже счастье
на свете. Может быть, надо не возвращаться домой, в разо-
ренную родительскую квартиру, а пойти вот с теми смеющи-
мися — с молодой дивчиной в дубленом полушубке и с ее
таким же молодым спутником в бобриковом пальто,— пойти,
куда они идут, и вдруг придешь в совсем иную, полную чего-то
интересного, волнующего, неведомую жизнь. Но где она,
эта волнующая, интересная жизнь? Есть ли она? Придешь,
в конце концов, с ними в такую квартиру, как стала у них,
где есть своя тетя Шура с дочками, Людой и Симой, где есть
свой Василий Григорьевич с женой Варварой Тимофеев-
ной и где, может быть, тоже есть месяцами запертая ком-
ната, в которой обитает свой таинственный «товарищ
Федотов». И будет простое повторение того, что уже есть
у нее, Ники.
з
И все-таки Ника не могла успокоиться и безвольно отдать
себя неостановимому ходу событий. Она отыскала дом еще
одной из своих прежних подруг. Лялечка Вахрушева никуда,
оказывается, не уезжала, их семье почему-то сохранили
всю их прежнюю квартиру на Екатерингофском проспекте,
никто их не «уплотнял». Все здесь было так, как в старые вре-
мена, когда, бывало, веселая Лялька затаскивала после
уроков девочек к себе домой; ее радушная, тогда еще моло-
дая, но очень полная мама угощала всех пирожными и конфе-
тами. Они здесь слушали граммофон, танцевали, дурачи-
лись, мечтали.
Удивительно, что Лялька и сейчас встретила Нику так,
как будто бы не пролетело много лет. Кинулась на шею,
расцеловала. Они расположились в прежней Лялькиной ком-
нате, где тоже ничто, пожалуй, не изменилось, обе на мягкой
тахте, как бывало — с ногами. Лялька смотрела на Нику
блестевшими глазами.
17
— До чего же хорошо, что ты зашла! Что вспомнила’’
меня. За такой долгий срок и дорогу-то позабыть можно.
Ну где же ты путешествовала? Как тебе жилось? Счастлива
ли ты, малышка?
Да, иной раз девочки называли так Нику — малышкой.
Особенно те, кто был покрупнее ее, порослее. Лялька относи-
лась именно к таким. Но тогда она была просто высокая,
вытянувшаяся девчонка. Сейчас перед Никой сидела крупная
и пышная красивая женщина, выкрасившая «под блондин-
ку» свои зачесанные какой-то буйной гривой густые волосы.
Шелковый пестрый халат был тесноват и не мог скрыть
Лялькины, как говаривают мужчины, прелести. Ника видела
мелькавшие под ним розовые подвязки, которыми придер-
живались, очевидно французские, очень тонкие — «паутин-j
ка» — шелковые чулки самого модного «телесного» цвета,|
кружевной, ослепительно белый лифчик, чудесную, вышитую,^
нежными цветочками сорочку. А Лялька тем временем, не j
дожидаясь ответов на свои вопросы, сама весело болтала.^
— Ну и что ж, подумаешь!.. Тут ничего не поделаешь. ’
Рыба — где глубже, человек — где лучше. Не могла же я
жить с таким, с которым и есть-то было нечего. Сама по-
нимаешь. Мы же люди, а не какие-то там индийские факиры,
которые воздухом питаются и спят под водой. Ну, верно, он
был симпатичный, нежный такой, любил меня, все верно.
Хорошо, что новая власть — спасибо ей — разводы так
упростила, всю жизнь на нее буду молиться. Никаких цер-
ковных процедур. Мама взяла его н меня за руки, повела
в загс. Три минуты — и я снова незамужняя, девица!..—
Лялька весело смеялась.— Ну, а второй, конечно, был со-
лидный. Из комиссаров. Он нас с мамой загородил собой
дадежно. Квартиру не тронули, с обысками не ходили, золото i
не трясли. Беда, его посадили после кронштадтских дел в |
двадцать первом. И вот опять холостая. А я не тужу. Мужи- -’
ков-то!.. Ника, малышка! Ты даже и не представляешь,
сколько их на свете. Ну так как ты-то живешь, ты?
Ника только улыбалась в ответ, почти виновато, потому
что ничего интересного о своей жизни она рассказать не
могла. Смерть одна, смерть другая, третья. Тяжелая жизнь
в Харькове. Лялька кивала на все это.'охала, ахала. Наконец
сказала:
— Ужасно. Живем один раз — и такие муки.
— А что же делать? 1
— Что? — Лялька взяла одну руку Ники, затем вторую,/
смотрела на них, любуясь, поворачивая ладонями то вверх,/
то вниз, поглаживая пальцы.— Ведь это же произведения
искусства, а не руки,— говорила она.— Глупенькая! Можно
18
ли их губить? Можно ли ими чистить картошку, резать во-
нючий лук? — Она поднесла Никины ладони к лицу,— Кух-
ней ведь пахнут, кастрюлями.— Схватила с туалетного столи-
ка флакон духов, побрызгала ими Никины руки. Запахло
приятно и тонко.— «Коти»,— похвасталась Лялька.— Самые
настоящие.
Ника тоже поднесла свои руки к лицу: сквозь заморские
запахи все же ощущался отечественный лук, тот страшный,
всюду проникающий лук, которым пропахла их кухня, пропах
коридор, так что слышно еще на лестнице, провоняла, говоря
современным языком, вся их квартира. Она не отнимала рук
от лица, Лялька, видимо, подумала, что она плачет, обняла
ее, стала утешать:
— Ну что ты, что ты! Хорошая, милая, красивая!.. Ну
перестань...
Это было так трогательно, так почему-то необходимо
Нике, что она и в самом деле чуть не заплакала от Лялькиной
доброты, от жалости к себе, от противоестественной смеси
запахов изделий фирмы «Коти» и лука, купленного на Пок-
ровской толкучке.
— Жалко, мамы нет дома,— говорила тем временем
Лялька.— Она бы что-нибудь для тебя придумала. Ты ведь
можешь пойти — для начала, конечно,— в продавщицы. Нет,
не смотри на меня такими страшными глазами. Не в советские
продавщицы, а в хорошую фирму, в частную, конечно, где
тебя будут ценить, положат хорошее жалованье. У мамы
кондитерской уже нет. Помнишь, какая она была уютная,
как туда любили ходить артисты. Нет, мама не стала ее
восстанавливать. Огромные налоги, подозрения всякие, скло-
ки с мастерами, с продавцами. То они бастуют, то требуют
прибавить денег, то на собрания уходят. Мама сейчас по
большей части живет в Лигове. Там домик, садик ее покойной
сестры. До него еще не добрались. У нее очень мило. Как-
нибудь, если хочешь, съездим. Уговоримся, в общем, так.
Ты не исчезай, заходи ко мне. Могу и я к тебе. С удовольст-
вием. Но ты говоришь — квартира коммунальная. Это ужас.
Сразу раскроются все двери и все высунут носы и будут
глазеть, кто пришел, не надо ли бежать в Гепеу заявлять.
Заходи, словом, посоветуемся с мамой. Так прозябать тебе
нельзя, нет.
У Ляльки в доме было все: все те витринные соблазны,
которые мучили Нику в Петрограде. Она подала к чаю икру,
чудесный свежий ситный, шоколад, масло — много масла!
сливочного! — варенье, мед.
Ника не решалась спросить Ляльку, работает ли она где-
нибудь, откуда берет столько денег, чтобы покупать это все
19
у нэпманов. За всем этим стояли какие-то тайны, и, может
быть, такие, узнав которые, почувствуешь себя хуже, чем
когда их не знаешь.
И от Ляльки она тоже ушла подавленная, угнетенная.
К ее удивлению, брат был дома в неурочное для него
дневное время.
— Коленька,— сказал он, улыбаясь.— Завтра порядоч-
ные люди будут встречать новый, тысяча девятьсот двадцать
четвертый год, а у нас в доме никакими приготовлениями
к столь торжественному акту даже и не пахнет.
— Ну, ты, видимо,' отправишься в клуб, как обычно,-
ответила Ника.— Мой благоверный будет спать и видеть
золотые сны.
— Нет, на этот раз несколько иная программа, ты не
угадала. Нас всех троих приглашают в одну хорошую, инте-
ресную компанию. Недалеко, тут, поблизости. На Садовой.
Ты их не знаешь. Он — инженер-текстильщик, она — весьма
образованная особа. Их друзья, родственники. И вот — мы!
Человек двадцать.
— Но это, очевидно, складчина,— сказала Ника.— А ка-
ков же будет наш вклад? Что мы сможем?
— Нет, нет,— возразил Дмитрий Павлович,— меня спе-.
циально предупредили, чтобы это нас не заботило. Никакая
не складчина. Нас пригласили в дом. Так что погладься, по-
чистись, наведи лоск. Впрочем, не мне тебя этому учить.:
Противоречивые чувства вызвало это приглашение у Ни-
ки. Куда-то пойти, с кем-то встретиться, повидать новых
людей, развлечься — это же радость-то какая при тепереш-
ней жизни! Это подлинно луч света в темном царстве. Но этот
луч имеет и обратное свойство: он может осветить твое собст-
венное убожество, твои жалкие одежды, остатки былого,
твою духовную бедность, почти нищету, вызванную тяготами
жизни. Ника отвыкла от больших шумных компаний, где не-
избежно начнутся состязания в остроте ума. А что будет
с ней? Что будет делать она? Глупо молчать, теряться, только
и думать о том, как скверно она одета, и угнетаться этим.
— Знаешь, Дима,— решила она после долгих разду-
мий,— я все-таки не пойду. Ты поблагодари своих друзей
от моего имени, но я пойти просто не смогу. Не знаю, как
Евгений, это его дело, но я нет, не пойду.
Два часа длинных разговоров, два часа проникновенных
речей Дмитрия Павловича — тысячи слов о красоте, обаянии,
поток безудержной лести, которая в конце концов развесели-
ла Нику именно своей безудержностью, и она сдалась, за-
хлопотала, вытаскивая на свет божий свои скудные оде-
жонки.
20
Назавтра никто никуда не пошел из дому. Дмитрий
Павлович и Евгений Викторович, который, кстати, не выразил
особой радости по поводу неожиданного приглашения, но не
подумал и отказаться,— оба принялись отглаживать пиджа-
ки н брюки утюгом; нагреваемым огнем примуса, а Ника все
переметывала, подметывала, подгоняла и, наконец, часу
в десятом вечера предстала перед братом и мужем в том виде,
какой, по ее мнению, был более или менее допустим для
появления в незнакомой новогодней компании. На ней была
строгая черная юбка английского покроя, белая, тоже анг-
лийская, блузка с черным крошечным бантиком на шее,
черные туфли-лодочки со слегка потрескавшимся лаком,
шелковые чулки, у которых пришлось, правда, подштопать
пятки и кое-где закрепить петли. Вот и все из портняжно-
галантерейных ухищрений. Остальное — свое, натуральное.
— Боже! — воскликнул добрый Дмитрий Павлович.—
Почему ты мояхестра, а не чужая? Вот на ком бы в том слу-
чае я не раздумывая женился.
— Пожалуйста,— довольно глупо сказал при этом Евге-
ний Викторович.— Сейчас все возможно. И на сестрах же-
ниться. Вот на днях было в газетах... судили... одни мужлан
со своей сестрой...
— Остроумен ты, мой милейший родственничек,— похло-
пав по плечу, прервал его речь Дмитрий Павлович.— Гейзер
остроумия.
— А я и не претендую на лавры Аркадия Аверченко,—
ответил равнодушно Евгений Викторович.— На черта мне
вообще лавры! Это в вашей породе все не просто люди, а
некий людской рафинад. А я рядовой труженик.
Ника с печалью смотрела на своего мужа. Что ему стоило
сказать какое-либо слово одобрения ее стараниям. Пусть не
очень искреннее, но оно бы помогло ей овладеть собой, со-
браться внутренне перед таким ответственным делом, которое
ей предстоит в эту ночь. Страшный, страшный, угасший че-
ловек. С ним рядом и другие гаснут. И это естественно.
Если что-то горит рядом — ты горишь, пылаешь. Если гаснет
рядом — и ты гаснешь.
Когда перед уходом из дому она зачем-то еще разок вы-
бежала на кухню, постукивая каблучками, она увидела там
незнакомого человека. Широкоплечий, светловолосый, креп-
кий, стоял он в раздумье над зажженным примусом, над
кастрюлькой, из которой начинал идти парок. Он обернулся
на стук каблучков.
— Здравствуйте,— сказал так просто, будто давным-
давно был знаком с Никой.— С наступающим вас Новым
годом!
21
— Спасибо,— ответила Ника, глядя в его серые, с при/
щуром, глаза.— Вас тоже. Вы, наверно, Федотов, тот таинст-
венный человек, который...
— Почему же таинственный? Вот я, весь тут.
— Вам, может быть, горячая вода нужна,— предложила
Ника.— У нас почти полный чайник.
— Да я уж тоже вскипятил.— Он снял, обжигая пальцы,
свою кастрюльку с примуса.— Побриться надо. А то так не-
удобно. Меня уже стыдили сегодня. Забегался и в таком вот
виде,— он погладил рукой щетинку на подбородке,— отпра-
вился на торжественное новогоднее заседание Петроград-
ского Совета. А сейчас новое торжественное дело пред-
стоит.
— Новый год встречаете? Мы вот тоже собрались...
— Точно, встречаю. Но, наверно, не совсем так, как вы.— ]
Он смотрел на Нику изучающим взглядом. Не надо было быть)
большим человековедом, чтобы понять, что смотрит он йа нее|
с удовольствием, что она ему нравится. Ника невольно за-<
жглась внутренне от этого взгляда, ей захотелось понра-:
виться ему еще больше, удивить, поразить его собой. Но для
этого уже не было времени. Ее торопили. Дмитрий Павлович
появился в дверях кухни.
— Пора.
— А как все-таки вы встретите Новый год, где? — спроси-
ла напоследок Ника.
— Да вот приглашен на торжественный пуск писчебу-
мажной фабрики имени товарища Володарского.
— Именно под Новый год?! — удивилась Ника.
— Именно. А что тут такого? Товарищи решили сделать'
это как новогодний подарок Владимиру Ильичу Ленину..
Он тяжело болен. Порадовать хотим. Да ведь и пора. Фабри-я
ка несколько лет простояла. Бумага народу нужна. Ребятиш-
кам. Школьникам. Тетради всякие. Учебники. Вот двенадцать
ударит — и включим рубильники.
— Ну, счастливо вам! — сказала Ника ничего не значив-
шие слова. Дмитрий Павлович подал ей пальто, Евгений
Викторович, давно одетый, поднял свой воротник, и они от-
правились из дому.
Квартира, в которую они попали, была не очень большая,
пять комнат, но уютная, хорошо обжитая, и на всем, что в ней
было и как было, лежала убедительная печать достатка.
Не деревянным старьем, изъеденным жучками, были застав-
лены комнаты, а свежей современной мебелью, полы были
отлично натерты, хрусталь люстр весело сверкал, очевидно
промытый нашатырным спиртом. Всюду были хорошие, ин-
тересные безделушки, на стенах со вкусом подобранные
22
картины, среди которых немало жанровых ярких акварелей.
Хозяйка встретила радушно, но, конечно, без мещанских
восклицаний и фальшивых восторгов. Она была в эффектном
платье из дорогих кружев. Хозяин поцеловал Никину руку.
На нем был строгий вечерний костюм, превосходно сшитый
и совершенно новый. Кого-то представляли Нике, кому-то
представлялись Дмитрий Павлович и Евгений Викторович.
В гостиной, где происходил сбор гостей, было шумно, светло.
Девушка в белом переднике разносила аперитивы на сереб-
ряном подносе. А вскоре всех позвали к столу. Да, тут было
человек двадцать, Дмитрий Павлович верно сказал. Перед
каждым сидевшим Ника увидела серебряные приборы, хо-
рошей фабрики посуду, хрустальные бокалы, тонкие рюмки.
А снедь какая украшала стол! Не надо говорить о закусках —
об икре во льду, о балыках, окруженных дольками лимона,
о маслинах,— нет, тут был даже поросенок. А несколько
позже внесли и традиционного рождественского гуся.
Нику поражало то, что почти никто этому изобилию
не удивлялся, пили, ели, произносили тосты, провожая ста-
рый год. Наконец, в углу ударили большие часы. Било
двенадцать. Поспешно наполнялись бокалы шампанским,
за столом, чокаясь, закричали «ура!». Отпив глоток, пока
еще не смолк басовитый голос часов, Ника неожиданно для
себя унеслась от этого чудесного, роскошного стола куда-то
совсем в неведомое, в сплетения каких-то приводных ремней,
к каким-то угловатым машинам. Ей казалось, что там, где
сейчас, именно в эти минуты, врубаются какие-то рубильники,
должно быть как раз так: ремни, машины, котлы, топки.
И что же там делают те, кто решил в новогоднюю ночь
пустить бумажную фабрику имени Володарского и подарить
ее вступление в строй больному товарищу Ленину? Что
они — стоят навытяжку вокруг по команде «смирно»? Сняв
кепки и шапки, поют «Интернационал»? Стреляют в воздух
из наганов — салют? У них же у всех наганы на поясах поле
пиджаками. Интересно, есть ли наган у Федотова? И вновь
Ника почувствовала себя под острым взглядом этого челове-
ка. Под заинтересованным и, пожалуй, даже восхищенным
его взглядом. Да, да, восхищенным. И это как бы подняло ее
со стула; правда, действовало еще и давно позабытое шам-
панское. Все вместе окрылило Нику, не отдавая особенно-то
отчета в словах, она произнесла какой-то тост. Но это и не
важно было, какими словами она высказалась. Перед всеми
предстала красивая, полная сил, радости молодая женщина.
Кокетливо разбрасывала она вправо и влево из-под густых
ресниц быстрые стрелы. Ей аплодировали, ей улыбались, к
ней, вскакивая с мест, подбегал и’чтобы поцеловать руку.
23
Вдруг как бы вернулось все, что казалось навсегда ушед-
шим, утраченным, безвозвратным.
Несколько позже, когда застолье распалось на отдельные,
группки, когда одни устроились возле пианино н что-то не
слишком стройно пели, когда другие вели в коридоре какой-то
длинный технический спор, когда третьи без всякой музыки,
обнявшись, танцевали в спальной хозяев, вокруг Ники тоже
образовалась группка мужчин.
— Ну почему мы никогда не видели вас прежде? — (
восклицали одни.— Где и кто вас прятал?
Другие предлагали совершить куда-то и когда-то какие-то
путешествия. И вдруг в этой шумной, веселой толчее Ника
вновь вернулась мыслью к ремням, котлам, машинам...
«Точно,— услышала она вновь,— встречаю. Но, наверно,
не совсем так, как вы». И жаль, и жаль, что не так. Очень
жаль, что его нет сейчас здесь. Но, подумав так, она не
смогла себе представить его, загадочного товарища Федото-
ва, в этой квартире, среди этой толпы, восклицающей «где
и кто вас прятал?», произносящей все эти, в общем-то, говоря
откровенно, пошлости, потому что, конечно же, это пошлости,
слышанные ею и в давние времена тысячу раз.
Среди ночи, когда Ника почувствовала усталость и ей
захотелось было в постель, затеялся очень серьезный разго-
вор, уже не похожий на всю предыдущую болтовню. Седой
господин — Ника так и сказала о нем себе мысленно: «госпо-.
дин»,— сидя в кресле, покачивая ногой в новенькой лакиро-
ванной туфле, прямо на пол стряхивая длинным ногтем
мизинца нагорающие столбики пепла с пахучей иностранной
сигареты, заговорил: j
— Долго так продлиться все это не сможет. Видите ли, |
за рубежом сконцентрировались самые передовые, самые^
талантливые силы России — и технические, и культурные,!
и военные. Они предпринимают все для того, чтобы вернуть |
Россию в семью демократических европейских стран, покон- j
чить с этой кровавой азиатчиной. А мы, находящиеся здесь, ’
обязаны нм помогать. Кто чем может. Это наш долг. Долг
патриотов своей родины. Может быть, я не прав?
Разговор разгорался. Вокруг господина в лаковых туфлях
собирался народ. Дмитрий Павлович сказал Нике, отведя
ее в сторону:
— Нам пора, Коленька. Все. Остальное не для нас.
Ника обрадовалась его предложению. Но Евгений Вик-
торович заявил:
— Вы — как вам угодно. А я останусь еще. В конце-то
концов, никто нас не гонит.,И хоть раз-то в году имеем мы
право пожить человеческой жизнью.
24
Ника и Дмитрий Павлович тихо попрощались с хозяева-
ми, тихо оделись в передней и так же тихо ушли.
На улице морозило, сыпался легкий снежок. До дому
было недалеко, можно было не спешить, и брат с сестрой
медленно брели под руку по подметенным тротуарам, по
временам встречаясь с такими же отгулявшими новогоднюю
ночь неторопливыми парами. В окнах домов еще горели
светы, оттуда еще рвались на улицу песни, звуки баянов
и граммофонов, на занавесках мелькали тени танцу-
ющих.
— Дима,— сказала Ника,— а откуда у них все это?
Они что — нэпманы, нэпачи?
— Кто? Эти? — Дмитрий Павлович указал на окна дома,
мимо которого они шли.— Да что ты!
— Я не об этих. О тех! — Она махнула влажной перчат-
кой через плечо.
— А!..— Он помолчал.— Видишь ли, это несколько слож-
нее. Я тоже поинтересовался, поспрашивал. Один мне там
сказал... Сложная, повторяю, история. Хозяин дома был
главным инженером на той текстильной фабрике, на которой
он и сейчас всем верховодит, еще, понимаешь, при ее хозяине,
до революции, до национализации. Он не сделался сабо-
тажником, он, повторяю, остался работать и прн большеви-
ках. Они, конечно, ему тоже что-то сколько-то платят. Но это
кошкины слезы. А главное, на что он весьма-таки безбедно
существует, это те деньги, которые ему платит прежний
хозяин, находящийся ныне не то в Париже, не то... не знаю
где. Понимаешь, твердой, золотой, европейской валютой,
не подверженной никаким случайностям.
— А за что платит?
— За сохранение фабрики. За сохранение оборудования.
— Так, значит, то, что говорил этот, в лакированных
туфлях...
— Это ие болтовня, Коленька. Хозяева надеются вер-
нуться. А эти,— он тоже махнул рукой через плечо,— их
ждут. У них тесные контакты, связи. Но нам с тобой в такие
дела лезть ие стоит.
— Почему?
— Как-нибудь потом поговорим подробнее. Но не стоит,
ие стоит. И зря твой повелитель там остался.
— Думаешь — Гепеу?.. ''
— Да не в этом дело. Хотя, конечно, н Гепеу не следует
вводить в искушение.
Возвратясь домой, Ника не утерпела, чтобы не взглянуть
иа замок своей бывшей комнаты. Замок висел на месте.
Новый хозяин комнаты еще не возвращался.
25
4
Нику разбудил голос Дмитрия Павловича:
— Ну вот, Коленька, н тысяча девятьсот двадцать чет-
вертый год на дворе! А я ведь ясно, очень ясно помню, как
праздновался девятисотый — рубежный для двух веков.
Шум, гам, тройки, карусели, фейерверки, базары! Тебе было
три нли четыре. А мне... Да и мне насчитывалось куда
меньше, чем сегодня. Мальчишкой был...
— Позволь,— Ннка оглянулась на то место, где обычно
спал Евгений Викторович,— а где же он? Так и не пришел,
что ли?
— Загулял,— равнодушно ответил Дмитрий Павлович.—
В прежние времена я бы тебе мог сказать, что он с толпой
встреченных ловеласов отправился к женщинам...
— И теперь, надо полагать, это не исключено.— Ника
сделала движение, из которого можно было понять, что она
собирается встать.
— Полежи,— понял ее Дмитрий Павлович.— Понежься.
Примус я развел, чайник поставил. Давай я тебе пока по-
читаю газету. Федотовская. Что мы теперь будем делать?
Привыкли его газеты читать. Так слушай. Это новогодняя
«Петроградская Правда». Вот передовая статья. Она на-
зывается «В Новый год». «В Новый год Советская Россия
входит не с худыми предзнаменованиями. Но задачи труд-
ны н велики. Получив тысячу возможностей и тысячу облег-
чений в одной области, перешагнув через целый ряд препятст-
вий, которые, казалось, перешагнуть было нельзя, рабочие
и крестьяне Советской России стоят ие перед ровной и розами
усыпанной дорогой. Преодолеть ее можно лишь так же, как
преодолевали и прежде — той же терпеливой и настойчивой ,
борьбой, так же идя за передовым своим отрядом — Рос-
сийской Коммунистической партией большевиков»... Что ж,
он»довольно самокритичны, господа большевики. Роз, дейст- 5
вительно, нет и не предвидится. Но и самоуверенны. «Преодо-
леваем н преодолеем». Пока они преодолеют, нас с тобой,
грешных, в ящик заколотят. Читать еще?
— Читай.
— Вот тут извещения. «Второго января, в двенадцать
часов дня, в Смольном, в Актовом зале, открывается Четыр-
надцатый Губернский Съезд Советов Петроградской Губер-
нии». Тебе ие надо туда являться? Нет. Так. А вот сюда?
«Губотдел работниц и крестьянок в среду второго января
в час дня созывает во Дворце Труда общегородское собрание
организаторов работниц, работниц-коммунисток — чле-
нов фабзавместкомов, коммунисток-делегаток и всех осталь-
26
ных активных коммунисток, работающих среди женщин»
— А что, я бы сходила. Там может быть что-то и инте-
ресное.
— Но тебя же не пустят. Ты не коммунистка, ты не фаб-
завместком и вообще никакая не активно работающая. Ты-то
с кем, среди кого они, вот эти,— он постучал пальцем по
газете,— должна работать. Ну что тут еще? «Польша встре-
вожена возможностью сближения Франции и Чехо-Словакии
с Советской Россией». «Англия провоцирует войну с Афга-
нистаном. В пограничной зоне введено военное положение».
Как всегда, видишь, англичанка гадит. А вот: «Прага,
двадцать девятого. По сообщению нашего телеграфного
агентства, Врангель под давлением Югославского прави-
тельства выехал из Белграда в Америку». А в это время,
читаю дальше, «Северо-Американские Соединенные Штаты
захватывают республику Гондурас».
— Врангель? — переспросила Ника.— К которому так
стремился мой Евгений Викторович?
— И которого имел в виду вчерашний вития, утверждав-
ший, что это лучшие люди России, сконцентрировавшиеся
за рубежом. А вот, вот, вот, Коленька, интересно: «Торжест-
венное заседание Петроградского Совета». Ну, здесь описа-
ние — кто и как... Рабочие Питера и пригородные крестьяне,
собравшиеся в театре оперы, в Мариинском, надо полагать.
Доклад Зиновьева, и так далее и тому подобное. В духе
передовой. Роз, дескать, нет, но трудности преодолеем под
руководством и еще так далее.
...Помолчали оба немного. Ника сказала:
— Я бы очень хотела встретиться с Лениным.
— Довольно скромненькое желание.
— Нет, правда, Дима. Может быть, он ответил бы мне
на тысячу моих вопросов, на которые никто ответить пока
не может.
— А именно, на какие?
— На все те же, все те же. Куда мы идем н придем
ли куда-нибудь? И как в этом холодном, неуютном мире
быть маленькому, одинокому человечку? Я бы хо
тела...
— Да, да! — ответил громко Дмитрий Павлович.
Но дверь не открылась, а просто из-за нее голос Федотова
сказал:
— Чайиичек-то ваш — того. Я погасил примус.
Дмитрий Павлович побежал на кухню. Ника заспешила
одеваться.
Через несколько минут Дмитрий Павлович вернулся и
с удивлением, пожимая плечами, сказал:
27
— Слушай, он нас зовет к себе. Говорит: давайте вместе;
чайку попьем.
Ника поправляла прическу перед зеркальцем.
— Федотов? — сказала она не оборачиваясь.— Что ж,
давай попьем. Это забавно. Тем более что я своей комнаты
так еще и не видела. Пойдем. У нас, кажется, кое-что есть.
Коржики какие-то, постный сахар...
Когда они со своими припасами шли по коридору, Фе-
дотов ждал их в распахнутой двери занимаемой им ком-
наты.
— С Новым годом, с Новым годом! Проходите, пожа-
луйста! Прошу.
Ника, волнуясь, переступила порог. В этой комнате, с
большими высокими окнами, она провела все свое детство,
всю молодость, всю жизнь до несчастного отъезда в Харьков.
Какие только мечты не рождались в этих четырех стенах!
В том числе даже планы бегства на фронт сестрой мило-
сердия. Но не только мечты, а и жестокая действительность
связаны были с этой комнатой. Здесь умерла ее девочка.
Каких только врачей не приглашали они с Евгением Викто-
ровичем, никто не смог помочь: дифтерит оказался сильнее
медицины.
Ныие ничто здесь не напоминало о прошлом. Разве только
обои. Они были когда-то серебристо-серые, приятные. Серыми
были они и сейчас. Но уже неприятными, время их изрядно
обесцветило! А остальное!.. Железная койка, покрытая одея-
лом из пестрых лоскутков, стол без скатерти, сундук, на ко-
тором грудой свалены книги, и несколько стульев. Где же
ее белого дерева кровать? Где шифоньер с прекрасным
зеркалом, туалетный столик, все те вещи, от которых было ,
так уютно и радостно всегда? Увы... Неужели Дима и их
пустил на ветер? А что! Конечно же. В общем потоке расто-1
чительства это было всего лишь несколько щепочек. Их и|
унесло.
Федотов, в гимнастерке, туго затянутой в талии широким
ремнем, в хромовых сапогах, ничего, понятно, не знал о
Никиных переживаниях, он был бодр, предупредителен. По-
дал Нике стул.
— К столу, пожалуйста, к столу! Зря вы беспокоились
насчет харчишек. Видите, все есть. Присаживайтесь.
Нет, это был не вчерашний стол, ломившийся от яств.
Была, правда, колбаса, были белый хлеб, сахар, немного
масла. Несколько поколебавшись, хозяин комнаты достал
из-за своей железной койки темного стекла бутыль.
— Эх, была не была! Для такого дня можно! — сказал
он, ставя ее на стол.— Но прошу прощения. Не «Абрау-
28
Дюрсо». Самогон, разведенный черносмородиновым соком
Специально берег. Вот только из чего бы?..
— Я рюмки принесу,— предложила Ника, поднимаясь.—
Сейчас.
— Сиди,— предупредил ёе Дмитрий Павлович.— Лучше
я.— Он ушел
На какое-то мгновение установилась трудная тишина.
Ника нарушила ее:
— Все ли было у вас благополучно на фабрике, товарищ
Федотов? Пустили ее?
— Отменно было! — ответил он радостно.— Пошла фаб-
рика. В двенадцать часов как включили, так и пошли листы
бумаги. Хорошая бумага, честное слово. Скажу вам честно,
прямо-таки праздник был. Обнимались от радости.
— «Интернационал» пели?
— Пели... Простите, товарищ Игнатьева, иначе бы как
вас назвать, а?
— Меня зовут Никой.
— Ника?..
— Павловна.
— Так вот... Ника Павловна.— Его явно смущало ее
непривычное,необычное имя.— Пели. Само, запелось. Ну, по-
том оркестр играл, танцевали.
— Оркестр? Танцевали?
— А что вы думаете! Да.
— Среди ремней, машин, котлов?
— Почему? Зал прекрасный там есть. Живгазету пока-
зывали. Под утро только и разошлись-то.
В это время вернулся с рюмками Дмитрий Павлович.
— Вот, сохранил как-то с дюжинку. В надежде на лучшие
времена.
— А чем плохи нынешние? — Федотов разливал бурую
жидкость из темной бутылки по фамильным рюмкам семьи
Игнатьевых.
— Ну как сказать, товарищ Федотов,— отозвался Дмит-
рий Павлович.— Даже сегодня в газете, в партийной, в боль-
шевистской, и то сказано: «Рабочие и крестьяне Советской
России стоят не перед ровной и розами усыпанной дорогой».
Вы, кстати, извините, пожалуйста. Мы тут за все время, пока
вас не было, вашу газету почитывали. Мы ее вот принесли,
сегодняшнюю, спасибо.
— И продолжайте. Очень рад. Так все же, чем вам не
подходят нынешние времена? А может быть, выпьем за Но-
вый год сначала? До, так сказать, дискуссии, а? Если позво-
лите, за ваше здоровье, за ваше... Ника Павловна, и ваше,
товарищ инженер.
29
Чокнулись, Федотов выпид, поморщился, взял кружок
колбасы, густо пахнувший чесноком. Выпил Дмитрий Пав-
лович медленно, пожалуй, даже со смаком. Нике было ясно,
что не первый раз пьет ее брат самогон. Она же все не
решалась пригубить рюмку, из которой шел запах от-
нюдь не такой, какой был от тех, вчерашних чудесных
вин.
Федотов глянул на нее с усмешкой, и она, будто ее под-
толкнули под руку, одним махом выпила всю рюмку до дна.
И оказалось, что это совсем не так уж и страшно. А когда
по телу пробежало радостное тепло, то это было и вовсе
хорошо, просто прекрасно. Она тоже жевала начесноченную
колбасу, тоже откусывала от целого соленого огурца. Ей по-
чему-то очень хотелось смеяться. А Дмитрий Павлович го-
ворил:
— Хотя бы тем нынешние времена ие могут меня
устроить, дорогой товарищ Федотов, что, как вы уже сказали,
я инженер, а работы инженерской не имею. Я занимаюсь
ерундой.
— А кто вам мешает заняться не ерундой? Идите иа
завод, на фабрику.
— Идите!.. Да я же инженер-судостроитель, ясно вам?
Судостро-и-тель! А какие суда строит Советская Россия? —
Он не заметил, как при этих словах с непонятной усмешкой
Федотов откинулся на спинку стула. Он продолжал: — Тут
на днях один, прямо при мне, вытащил револьвер из кармана
и застрелился. От полной безнадежности. Может быть, он
мастер чего-то, спец. А ему...
— Дима, но ведь ты рассказывал, что это был растрат-
чик,— перебила Дмитрия Павловича Ника.— Пример не
очень удачный.
— Ну хорошо, хорошо, растратчик! Он с радости, чтр ли,^
растратчиком-то стал? Может быть, ему крылья связали.^
Он был... *
— Минуточку,— остановил его Федотов.— Насчет рас- ,
тратчнков. Вы сегодня газету читали, ио ие все прочли.—
Он взял принесенную Дмитрием Павловичем «Петроград-
скую Правду», полистал.— Раздельчик «Происшествия».
«Студент-самозванец и растратчик»,— начал читать вслух.—
«Студент Горного института Еромин растратил сто семьдесят
восемь рублей золотом — сумму, собранную на Воздухофлот.
Открылось также, что он за починку пишущей машинки для
канцелярии умудрился дважды получить плату».
— Шамать, наверно, хотел этот студентик, шамать, как
сейчас изящно называется процесс поглощения человеком
пищи,— сказал запальчиво Дмитрий Павлович.
30
. - Шамать? — повторил спокойно Федотов.— Такие и
нас с вами сшамают, если зазеваемся. Послуша'йте дальше,
дорогой товарищ инженер: «Попутно с этим выяснилось,
что Еромин, бывший поручик, проник на третий курс инсти-
тута благодаря поддельным документам об окончании Гор-
ного отделения Томского Технологического института». Вот
вам бедненький растратчичек. Колчаковец он, вот кто!
— А может быть, это все досужие вымыслы? — не сда-
вался Дмитрий Павлович.— Может быть, его оклеве-
тали?
— «Еромин в преступлениях сознался»,— спокойно про-
чел окончание заметки Федотов.— Жалеете всякую дрянь,
существующую по поддельным документам. А жалеть надо
тех, кто, отрывая от заработанного своими руками, лишая
своих ребятишек стакана молока, отдавал трудовые гроши
на Воздухофлот.
— Да, это не так просто, Дима, не так,— сказала Ника.—
Мы с тобой многого не знаем. Не зря же я говорила утром, что
очень бы хотела повидать товарища Ленина и обо всем с ним
поговорить. Он болен, товарищ Федотов, очень? Это все из-за
тех отравленных пуль?
— И из-за них. Верно, болен,— ответил Федотов,— Был
бы здоров, не распоясывались бы некоторые, он бы сумел
одернуть.
— Вы кого имеете в виду? — спросил Дмитрий Пав-
лович.
— Троцкого, товарищ инженер, Троцкого и его компанию.
И без того трудности велики, а он, пока Ильича нет в строю,
затеял жуткую, вредную, отнимающую у людей время и силы,
распространяющую смуту говорильню. Да, но это все из
другой песни. Давайте еще по рюмочке! А потом я вам кое-
что скажу. За что же?
— Не за что, а за кого,— сказала Ника.— Я предлагаю
выпить эту рюмку за вас, товарищ Федотов.
— Ну что вы все время: Федотов да Федотов! Уж за
рюмкой-то можно бы и попроще. Имя мое—Константин.
Костя, значит.
— Костя? — Ника как бы прислушивалась к звучанию
этого имени.— Костя? Это хорошо. Но непривычно. Пока.
Словом, за вас, товарищ Федотов.
Когда выпили и по второй рюмке, Федотов заговорил:
— Вот что я вам скажу, товарищ инженер. Кораблей
пбка что, действительно, Советская Россия еще не построила
ни одного. Но если бы вы хотели работать, вы бы давно себе
дело нашли. На Петроградских верфях работа почти не пре-
кращалась даже тогда, когда наступали Юденич с Род-
31
зянкой. Ремонт шел. Ремонтировали буксиры, катера, боевые
корабли...
— Слушайте,— перебил его Дмитрий Павлович,— это
же смешно! Ремонт! У каждого свой профиль, своя специаль-
ность. Вы кто по профессии?
— Токарь.
— Но вы же знаете, что и токаря делятся на более узкие
специальности. Одни блоху подковывают...
— Это слесаря.
— А другие,— не обратив внимания на слова Федотова,
продолжал Дмитрий Павлович,— точат стопудовые кора-
бельные гребные валы, А у инженеров дело еще сложнее.
Ремонт это одно, а строительство новых судов — совершенно
иное. Ветеринарный врач не может лечить человека, а врач
уха-горла-носа не сможет оперировать аппендицит.
— Ну хорошо, хорошо, оставим прошлое. Что было, то
было. Не захотели ремонта — стройте новые корабли.
— Где, когда? Вы смеетесь. У меня верфей нет. Я не
нэпман.
— Как вы думаете, товарищ Игнатьев, где я пропадал
целый месяц?
— У меня сыскного отделения нет. Не знаю.
— В Москве, товарищ Игнатьев, в Москве. Целая группа
нас там, петроградцев, была, в Высшем Совете Народного
Хозяйства. Обсуждался и решался вопрос возрождения на-
ших кораблестроительных предприятий. Инженеры собра-
лись, хозяйственники, партийные работники. И вот прави-
тельство решило: строить новые корабли. Начать в новом,
наступившем году. Строить хорошие, отличные, современные
суда. Вот так. Не пора ли надеть спецовочку да выйти на
стапель, товарищ инженер?!
Ника видела, как взволновался ее брат, как выхватил ои
носовой платок из кармана, как принялся мять его в руках,
как, без всякой нужды проведя им вокруг шеи, снова сунул
в карман.
— Да, было бы; конечно, превосходно, да,— сказал он,
думая что-то свое.— Но как, как?..
— Как начать? — догадался Федотов.— Очень просто.
Я напишу письмецо кому следует. Вы с ним туда пойдете.
И это будет начало. Вот так. А еще вернее... Я понимаю вас...
вы народ гордый, не то что мы, пролетарии.— Ои с усмеш-
кой надавил на это слово.— С письмецом какого-то товарища
Федотова вам идти будет зазорно. Сделаем так. К вам самому
придут и попросят. Годится?
— Ну почему же...— запротестовал было Дмитрий Пав-
лович.
32
Так и сделаем, так и сделаем,— окончательно решил
Федотов.— Наберитесь терпения. Придут, позовут^ Поведут
под белые рученьки.
Дверь в комнату распахнулась без всякого стука. На по-
роге Стоял Евгений Викторович. Воротник поднят, барашко-
вая шапка съехала набок. Глаза красные, воспаленные.
— Братаетесь? Предатели,— процедил сквозь зубы, не
очень внятно, устремляя взгляд то на Нику, то на Дмитрия
Павловича.— А йу, марш отсюда! — Пошатываясь, ои дви-
нулся к Нике.— Блудливая дрянь!
Дмитрий Павлович стремительно поднялся и, не успел
никто слова сказать, с треском хватил его своей тяжелой
ладонью по щеке.
— Подлец! — добавил при этом, почти не размыкая рта.
* Шапка у Евгения Викторовича свалилась от удара на
пой, Он сам едва стоял на ногах, но, когда попытался поднять
шапку, с грохотом ткнулся головою в пол и затем растянулся
на нем во всю длину.
— Боже, боже! — восклицала Ника. Большего она ска-
зать не могла. Ей было нестерпимо стыдно.— Простите, ради
бога простите,— наконец выкрикнула она, обращаясь к Фе-
дотову, и, перешагнув через мертвецки пьяного мужа, выбе-
жала в коридор.
— Да,— сказал Дмитрий Павлович, краем уха слушая
ее торопливые шаги по коридору и тоже обращаясь к Федо-
тову,— вы вправе думать о нас,что угодно после всего этого.
Но об одном прошу: не судите обо всех по таким вот экземп-
лярам. Вы, конечно, думаете о нем скверно. Но и я о таких
*ie лучшего мнения. Я его сейчас унесу, ие беспокойтесь.—
Он легко подхватил Евгения Викторовича под мышки, при-
“пдДнял с полу и поволок к двери.
Федотов поспешил ему иа помощь, взяв за ноги Евгения
Викторовича. Так, под взглядами всех жильцов квартиры,
дружно высыпавших в коридор, оии дотащили его до комна-
ты, где Ника уже успела быстро приготовить постель на
стульях, й уложили одетого, накрыв одеялом. При этой про-
цедуре Нина уже не присутствовала, она скрылась в Другой
комнате; в-комнате Дмитрия Павловича, плотно притворив
дверь. Ей было стыдно показываться на глаза Федотову.
«Велая кость, белая кость! — повторяла она про себя.—
Какое чудовищное высокомерие: считать себя'белой костью,
а свою кровь называть голубой и вот так вести себя, так
позорно, мерзко. У того человека плохие манеры, он не умеет
пользоваться ножом и вилкой, у него по-извозчичьи побрита
шея, но он благороден внутренне,1 он доброжелателен, он
дрф), ои тактичен. А тут... Мерзость, мерзость...>
2 Вс Кячетов 33
Долго в тот день утешал й успокаивал ее Дмитрий
лович. Он даже в клуб не пошел. _ 7
— Махнем лучше в кино. Кое-какая мелочишка у меня
есть. Угощаю! '
Но в кино им пробиться не удалось. Вечер был празднич-
ный, все гуляли, все жаждали развлечений. Решили побро-
дить по улицам. На Офицерской постояли перед домом, в .
котором жил профессор Лузгин. Ника рассказала Дмитрию
Павловичу о своем недавнем посещении профессора, о раз-
говорах с ним.
— Нет уж, действительно, ты права,— пошутил, выслу-
шав ее, Дмитрий Павлович,— лучше прямо к Ленину про-
биваться, чем убивать время на разговоры с такими книж-
никами. Умозрительность, болтовня, и больше ничего. Этим
русская интеллигенция всегда отличалась. Говорим, говорим,
говорим... А делать... Делают всегда другие.
Еще издали стала слышна разухабистая песня. Ее галдели
парни, не спеша двигавшиеся навстречу по тротуару. Они
орали:
Была весна, цвела сирень, и пелн пташечки.
Братишка с Балтики вернуться лишь успел. I
Ему понравилась красивая Наташечка.
Кусочек этот упустить он не хотел. '
— Свернем куда-нибудь,— предложила Ника.— Ну их.
Хулиганье. ;'<
— Да ты что! Шпаны испугалась. Нй шагу в сторону,- '
А те орали: ' - •
, Не раз, не два он превращал девчонок в дамочек, „ _
Широким клешем протаранивал сердца.
— А вот и дамочка! — завопил один из них, и все, толпой ,
человек в, семь-восемь, онн окружили Нику с Дмитрием /
Павловичем.— Дамочка, айда с нами! Много интересного
покажем.
— Я советую вам пока что посмотреть вот на это,— ’
сказал Дмитрий Павлович, поднеся тому, кого он посчитал *
главарем компании, свой внушительных размеров кулан, V
Он как-то вдруг еще больше раздался в плечах, пб- -
чуяв опасность, и грозно навис над разбушевавшимся пар-,,.
нем.
— А, фрайер! — сказал вожак, ощутив здоровенный ку-
лак под носом и почуяв, что если будет драка, то неведомо
чем она кончится.— Похряли, робя. Чего с ним связываться, -
руки марать.
Со свистом и хохотом толпа проследовала дальше.
34
, -s, Tiid» зеленые н желтые ботиночки
Зажгли в грудях efe пылающий костер...
— А что бы ты стал делать, Дима, если бы оии все-таки
не испугались твоего кулака, а бросились бы на нас? —
сказала Ника, крепко держась за рукав брата.
— Что? А черт его знает. Там было бы видно.
— Ты все-таки незаурядный человек. Ты очень интерес-
ный человек.
— Спасибо! — Дмитрий Павлович церемонно покло-
нился.
— Нет, правда.— Помолчав, она спросила: —А Федо-
тов? Как ты думаешь?
— Он? У иих таких много. Оии одержимые, фанатики.
Это новая формация. Нашими мерками мы их измерить не
способны.
— А они нас?
— Ну, это же проще. Мы старое, мы давно обмеренное,
измеренное. На нас есть прейскурант. А они... Это же экспе-
риментальные образцы. Они уникальны.
— Но ты только что сказал, что их много.
— Оии все вместе уникальные, и каждый в отдельности,
следовательно, частица уникума. А он, знаешь, и мужчина
небезынтересный, кстати.— Дмитрий Павлович скосил на'
Нику хитрый взгляд.— Твой интерес мне вполне понятен.
Он Ждал ее ответа. Но Ника промолчала.
5
Это был утренний поезд из Луги. С него на перрон Вар-
шавского вокзала сошла многолюдная толпа молочниц с
гремящими бидонами, перекинутыми иа полотенцах через
плечо, торговок мясом со своими тяжелыми прутяными кор-
зинами, огородниц с овощами. Разливаясь по набережным
Обводного канала, людской поток этот устремлялся, мало-
помалу редея, к остановкам трамвая, к биржам извозчиков,
к ручным тележечникам, хриплыми, пропитыми голосами
предлагавшим свои услуги: «Эй, подвезу!» В общей толпе,
не очень спеша, но и не задерживаясь, вровень со всеми,
пересек по мосту Обводный канал и вышел на Измайловский
проспект человек в темно-сером, почти черном бобриковом
пальто, в высоких сапогах, голенища которых уходили под
брюки, в барашковой шапке с кожаным, позеленевшим от
времени верхом. В руке он нес саквояж, подобный тем, с
какими врачи отправляются иа вызов к пациентам. Коричне4
вой кожи, потертый, видавший виды.
35 '
2*
Он долго шел по Измайловскому. Пересек Фонтанку, мйч ?
новал Александровский рынок, на Вознесенском свернул на-
лево и оказался на одной из Подъяческих улиц. Тут он присел
возле одной из подворотен на лавочку, сделанную из доски
и двух поленьев, достал из кармана пачку папирос и е удо-
вольствием закурил. Никто, конечно, не обращал на него
никакого внимания — таких вокруг проходили десятки и
сотни, все обремененные заботами, ушедшие в себя. Да и ему,
казалось, не было никакого дела до других. И вместе с тем
это с виду случайное курение было совсем не случайным.
Человек внимательно рассматривал улицу вправо и влево.
И когда осмотр был закончен и к тому времени докурена
папироса, он бросил в снег окурок, деловито затоптал его,
поднялся со скамьи и пошел дальше. Направился в соседний
подъезд, прошел дворами на другую улицу и, в конце концов,
выбрался на Офицерскую. Он так же безошибочно, как
несколько дней назад Ника, отыскал большой, мало чем при-
мечательный дом, но более уверенно, чем Ника, поднялся
на третий этаж и, никого не спрашивая о профессоре Лузги-
не, постучал в дверь его квартиры.
— Здравствуйте,— сказал он отворившей Анастасии Тро-
фимовне.—.Мне бы к Иллариону Трофимовичу. Я его ученик.
Старцев. Владимир.
— Пожалуйте,— пригласила Анастасия Трофимовна.—
Раздевайтесь. Сейчас пойду посмотрю. Он ведь, знаете* всег-
да работает, всегда занят. Минуточку.
Возвратясь из комнат, она лишь кивнула: дескать, сле-
дуйте за мной.
— Старцев,— заговорил навстречу гостю старый исто-
рик,— а я вас помню, прекрасно помню. Вы делали успехи,
вас, если Не ошибаюсь, особенно средние века интересовали..
Не таили? Садитесь, мой дорогой, слушаю вас. Чем могу быть
, полезен? 1
Назвавшийся Старцевым достал из кармйна носовой,
платок, поприкладывал его ко лбу, затем сказал: -х
— Трудное это дело, вот так, в нескольких словах, из-'
дожить мои нужды, Илларион Трофимович. Вы знали моего
отца... -
— Как же, как же! Знавал вашего батюшку. И очень
Лаже неплохо. Он ведь настоятелем собора здешнего был,
тут поблизости. Достойный человек.
— Ну вот видите, Илларион Трофимович. Отсюда и труд-
ности мои. К духовенству, к отпрыскам, так сказать, попов-
ским отношение, сами знаете, сейчас какое. Я Даже, честно
вам признаюсь, и фамилию-то сменил. Владимиром остался, а
фамилия другая, совсем малоприметная '—Шумов я теперь,'
36
все документы на Шумова переведены. Скитаюсь, Илларион
Трофимович. Прибежища, хотя бы временного, прошу.
— Так, так, так, так!..— постукивал ножом-разрезалкой
по ладони Лузгин, вглядываясь в корешок какой-то книги
на одной из полок под потолком.— Помочь ближнему —
это все верно, это все можно. Но беда, Владимир... Вла-
димир..?
— Яковлевич.
— Беда, Владимир Яковлевич, в том, что чертовски не
люблю я посторонних в доме. Даже если он сверхтактичен
и корректен... Само сознание того, что кто-то там где-то
есть,— не дает покоя.
— Я очень тихо буду, совсем тихо. У вас, конечно, черный
ход имеется, черная лестница. Дадите мне ключ. При кухне
тоже, поди, комнатенка найдется. Для прислу,ги-то?..
— Ну что ты, Илларион Трофимович,— вмешалась стро-
гая сестра историка,— все упираешься-то? Ныне время труд-
ное, человек человеку помогать должен, чем может. Пусть
молодой человек поживет. И нам легче будет. Дровец нако-
лет, принесет, скажем. Дворника-то не всегда доищешься-.
— Правильно, правильно,— согласился Шумов, который
только что был Старцевым.— И воды, если краны откажут,
натаскаю.
— Да вода-то теперь есть постоянно,— сказал Лузгин.—
Это не девятнадцатый год и не двадцатый. А вот дровишки —
это верно. Но чем же вы, Владимир Яковлевич, заниматься
будете? Под чужой фамилией жизнь нелегкая, непростая.
Мне так думается.
— Совершенно верно. Но что поделаешь. Придется по-
терпеть до лучших времен. Не всегда же так будет. К какому-
нибудь берегу да придет Россия. Не век ей мотаться по вол-
нам неразберихи. А пока я смог бы, например, историю препо-
давать в школе.
— Какую историю, Владимир Яковлевич! — Лузгин даже
подскочил в кресле.— Вы с луны, что ли, спустились? Нет
никакой истории в школах. Обществоведение там. Об-щест-
во-ве-де-ни-е!
— Но, надо полагать, что в это «ведение» история тоже
входит, хотя бы элементами. Какое же общество без ис-
тории.
— Ну что ж, если вам известны истории всяких револю-
ций, история Российской Коммунистической партии больше-
виков н так далее, то, пожалуйста, действуйте. Но ведь у вас,
ко всему прочему, фальшивые бумаги!
— Вот это второе, о чем бы я вас хотел попросить. По-
рекомендуйте меня кому-нибудь, кому следует, Илларион
37
Трофимович. Свашейрекомендацией любыебумагиПрищ5р®йл
тут качество более чем безупречных. <-
—.Да, да, да, да!..— повторял негромко Лузгин.— Да» -
да, да, да. Что ж,— решил он наконец,— подумаем. А пока
живите. Минуточку! — остановил он уже подымавшегося
было со стула Шумова.— Вот тут я собрал газеты за не;-
Сколько дней. Что это все значит, не в курсе ли вы таких'
событий? Какой-то, видите ли, «Старый Воробей», он так
именно и Подписывается, дает отчет о весьма странной дис-:
куссии на Пролетарском заводе. Выступил там некто Эльцин,
некий слушатель института Красной профессуры... Ну, это.
есть такой институт. В Москве. И вот он что говорил, соглас-
йо отчету: «Все равно партия развалилась, она превратилась
в мертвый труп, отсюда — несочувствие к ией беспартий-
ных». Он, пишет «Старый Воробей», говорил, как Все троц-
кисты, о запугивании, о бюрократизме аппарата, об одно-'
сторонности дискуссии, о травле отдельных товарищей...
Он защищал право группировок. Ему возражали. Маширов:
«Вся беда заключается в том, что за оппозиционный хвост
Троцкого пытается уцепиться всякая мразь от меньшевизма
до эсерствующих включительно, а ои сознательно или бес-
сознательно не отмежевывается от них». Антонов (организа-
тор молодежи на заводе): «Нам льстивых формул не надо,
мы не признаем искусственного деления иа молодых и ста-
рых. Наша заводская молодежь идет и должна идти по„
стопам ленинизма, по стопам партии». От имени работниц —
Титова: «Троцкий говорит, что не надо горячиться, но, по-
нашему, он сам страдает лихорадкой. Зачем это ему пона-
добилось: чуть ли не на другой день после принятия рёзолю-.
ции ЦК, за которую он сам голосовал, выступить со своим *
письмом-платформой? Разве организованные люди так по-
ступают? А что это за совет молодежи нашей партии: «Берите
революционные формулы с боем, вырабатывайте свое собст-
венное лицо»? Разве не ошибка так ставить вопрос о взаимо-
отношениях старых партийцев с молодежью? Троцкого лихо-
радит, и эта лихорадка может принести большие беды нашей
партии, и мы поэтому целиком за резолюцию ЦК, которая
дает полное разрешение вопросов рабочей демократии»:-
Простите, Владимир Яковлевич, что я так долго читал. Но это
же очень важно. Происходят весьма серьезные события".
Не так ли?
— Я отстал немного,— сказал Шумов, беря из рук Луз-
гина газету. Глаза его быстро побежали по строчкам,— Дол-
го ехал,— пояснил он.— Транспорт работает кое-как.
— Не месяц ж вы ехали,— сказал .Лузгин.— А это все,—
он коснулся ножом газеты,— не первую неделю длится. Ка-/
38
кой же вы историк, если не следите за важнейшими события-
ми времени! Кстати, откуда вы приехали, если так долго
добирались?
— Я-то? Из Ростова, Илларион Трофимович, с Северного
Кавказа.
— Ну так вот, я и говорю: очень серьезные события у нас
происходят. Вон что они утверждают, красные профессора-
то: партия развалилась, партия — труп. Как это пони-
мать?
— Впрямую, наверно, Илларион Трофимович. Может
быть, кончается темное время и скоро мне вновь можно будет
стать Старцевым, а не Шумовым.
Шумов поселился, как ему и хотелось, в комнате для
прислуги, возле кухни, поблизости от выхода на черную
лестницу, с помощью Анастасии Трофимовны оборудовав се-
бе вполне комфортабельное и достаточно безопасное жилье.
А оно должно было быть непременно безопасным, этого тре-
бовало дело, во имя которого он и прибыл в Советскую
Россию.
Старый историк Лузгин, окруженный книгами о прош-
лом, очень мало знал о настоящем. Он ничего или почти
ничего не знал о десятках и даже сотнях эмигрантских
организаций за рубежом, которые мечтали о свержении
Советской власти в России, о возвращении к родным берегам
под белыми знаменами реставрации — одни монархического
строя, другие того, что они после Февральской революции
называли подлинной демократией. Промышленники, бывшие
владельцы заводов, фабрик, шахт с верными им крупными
инженерами лелеяли мечту о возврате своего достояния.
Политики, генералы обдумывали, на каких союзников опе-
реться, чтобы сокрушить Красную Армию. Обломки бывшей
царской фамилии уповали на господа бога и верных им офи-
церов. Выкрикивали что-то с зарубежных трибун меньшевики
и эсеры. А была и такая организация в Париже, как «Союз
христианской молодежи», руководимая эмигрантским «На-
циональным комитетом борьбы за Россию». Вошедший в
весьма преклонные годы епископ Старцев, который в двад-
цать первом году был выслан нз Советской России, играл
в этом комитете немаловажную роль. Он был наставником
и первым советчиком руководителя «Союза христианской
молодежи», тоже сына священника, Георгия Федорова.
И вот, когда в очередной раз осенью тысяча девятьсот
двадцать третьего года Лев Троцкий затеял дискуссию, вновь
залихорадившую партию большевиков, когда вновь%аволно-
валась от этого Советская Россия, эмигрантские силы пришли
в усиленное движение. Заработал и «Союз» Георгия Федо-
39
рова. Отец' Яков Старцев благословил своего сына
мира на подвиг, Георгий Федоров снабдил его четкой инструк-
цией— что и как делать, как вести себя, как работать, чтобы
в этой благоприятной обстановке подготавливать почвУ для
возврата к старому. Не из Ростова прибыл в Петроград '
Старцев-Шумов, а из Парижа, перейдя советскую границу
из Латвии в районе Острова, добравшись до Старой Руссы,
до Новгорода и, наконец, до Луги, где и сел на дачный
поезд. За подкладкой его саквояжа хранились подлинные;
наставления Георгия Федорова. На одной из страничек было
записано его рукой: «Имея своею конечной целью свержение-
советской власти, организация в задачу текущего дня ставит
создание крупного общественного движения против сущест--
вующего политического строя». Не мелкие диверсийки, йе
поджоги фабрик, не убийства того или иного-советского актй?
виста были целью, с какой прибыл Владимир Шумов в
Петроград, а именно создание крупного общественного дви-
жения. Как это сделать, как этого добиться — у Шумбвй
на этот счет были четкие директивы. Но надо было перепро-
верить и собрать новые должные адреса тех, на кого можно
было опереться, с их помощью всюду, где только окажется
возможным, создавать молодежные кружки, общества, с
виду невинные — танцев, например, пения, рисования, а за-
тем постепенно участников этих кружков прибирать к рукам,
читать им соответствующие лекции, распространять средй^
них антисоветскую литературу, изданную за рубежом -г-
в Париже, Берлине, Риге, Ревеле, Белграде.
Отец говорил своему сыну перед отъездом из Па-
рижа:
— Будет трудно, Володя. Очень трудно. Но н цель велика.
Помни: в Петрограде благодатная почва. Ох, сколько там тех,
кто потерял от большевистского нашествия! И тех, у кого
земли отняты «товарищами» и фабрики, заводы. И родные
расстреляны, и кто в Кронштадтском восстании участвовал.
Бывшие офицеры есть, из знатных фамилий люди. Они уни-
жены сейчас, оскорблены, обездолены. Но они существуют.
Кто учителем устроился, кто воспитателем в детском доме,
кто скромный счетовод или чертежник. А есть и покруп-
нее. Не спеши, внимательно и мудро обозревай все вок-’
руг себя. Ты ведь историк, с отличием шел в универси-
тете. ; .
Отец же посоветовал сыну найти профессора Лузгина.
Он тебя знает. Он глубоко нейтральный и весьма по-
рядочный человек. А еще замечательно то, что сын его ИЗ
большевиков. Следовательно, отца трясти ни в каком случае
не будут. Внедряйтесь через него.
40
И вот Шумов внедряется. Документы его превосходны,
они хорошо и тщательно продуманы. Нет, его происхождение
повели не от «пролетарского корня». По документам он сын
дьячка, убитого турками в тысяча девятьсот шестнадцатом
году во время военных действий на Кавказском фронте, и
родился там, Куда рука советских проверщиков дотянуться
не сможет,— в Карсе, который ныне не в, составе России,
а в пределах Турции. Так что он, естественно, будет на подо-
зрении как сын дьячка, но это подозрение замаскирует собой
куда более сложную действительность.
Раздумья Иллариона Трофимовича продолжались недол-
го. Назавтра он сказал Шумову:
—Вот вам, Володя, письмо. К товарищу Лилиной в
Губоно—в Губернский отдел народного образования. Она
меня знает, слышала, во всяком случае, обо мне как об отце
моего сына-партийца, если уж не как об историке. Но вы
меня, дорогой мой, не осрамите, не заставьте краснеть.
Лилина Шумова не приняла... Но письмо профессора
Лузгина сделало свое дело. Когда секретарь доложил его
содержание своей начальнице, она распорядилась направить
Шумова учителем в трудовую советскую школу, которая
находилась в угловом доме, выходившем и на канал Грибо-
едова и на Фонарный переулок.
— Историк? — говорил, просматривая его бумаги, ста-
ренький директор школы.— Нужны, нужны историки. Обще-
ствоведение будете преподавать. Ознакомьтесь с програм-
мами, побеседуйте с коллегами. А как же это вы к самой
Лилиной-то угодили? Знакомства какие-нибудь?
Шумов скромно улыбнулся, пожал плечами, давая по-
пять, что не уполномочен рассказывать все. Директор не
настаивал.
Неделю спустя товарищ Шумов был уже своим человеком
в учительском коллективе школы. Его заново приняли в
профсоюз, поскольку, как он заявил, в период затянувшейся
для него безработицы там, на Северном Кавказе, он механи-
чески выбыл из профсоюза. Ему определили паек, ставку
заработной платы. Он бывал в школе не только днем, но
охотно оставался и вечером — для кружковой работы. О нем
отзывались хорошо. Правда, иной раз помянут: сын дьяч-
ка. Но тут же добавят: дьячок, в общем-то, не архиепис-
коп.
Вскоре выяснилось, что он, здоровый, двадцативосьмилет-
ний, жизнерадостный, понравился преподавательнице физики
Нине Александровне Сотниковой, кокетливой блондинке.
Начались вечерние провожания Сотниковой до ее дома, до
Почтамтской улицы. Январь стоял холодный, по улицам они
41
шли быстро. Но зато можно выло зайти на Почтамт -и там)::
сидя за столом, якобы надписывая адреса на конвертах или
составляя текст телеграммы на бланке, обо всем поговорит^,
Сотниковой было двадцать шесть. Она побыв'ала замужем»’
но развелась. Жила теперь вдвоем с матерью в двух малень-
ких комнатках в старом почтовом доме; когда-нибудь она
туда позовет Шумова, но еще не теперь, покажет маму я
всю свою жизнь. Ничем особенным блондиночка эта. не
блистала. Была в меру привлекательная, в меру умненькая.
И у Шумова зародилась мысль: а не жениться ли ему на ней?;
Женатый всегда вызывает всяких подозрений меньше, чем
холостой. Тогда можно будет уйти от профессора Лузгина В;
две Нинины комнаты, и концы будут, как говорится, вовсе
в воду. То, что время шло, а дела пока никакого не было,
это Шумова не беспокоило. И Георгий Федоров, и особенно
отец так и наставляли: не спеши, не торопись, ’ врастай
прочно; когда корни будут достаточно глубоко, крона сама
зазеленеет. А что Нина согласится выйти за него, он- не
сомневался. - -
в
Евгений Викторович после встречи нового, тысяча девять-
сот двадцать четвертого года как бы возродился. Отоспав-
шись, наглотавшись таблеток от головной боли, он наутро
второго января сказал Нике:
— Мне кажется, надо мной тут издевались. Били, волоклй
по коридорам подобно тому, как дворники таскают пьяных
по панелям. Я не был пьян, мне было плохо. С сердцем. Ты,
твой братец и этот, там... Федоткин... Я на вас плевал.
Понятно?
7 Ои ушел и два дня не возвращался. Ника беспокоилась;.
Как-иикак муж, сколько лет провели рядом, даже имели
ребенка, она привыкла беспокоиться о муже. Он появился'
вновь навеселе. Не пьяный, ио подвыпивший. Руки его были
полны коробками и пакетами со всяческой снедью, видимо,
из лучших гастрономических магазинов, по баснословным
пенам. Карманы пальто раздувались от бутылок, которые-
он торжественно поставил на стол. •
— Ну что ты такая унылая? — сказал он Нике.— Давай
выпьем, закусим. Начинается новая жизнь! /
Она выпила рюмку, закусила. А Евгений Викторович пил
да пил, пока не пришел откуда-то Дмитрий. Павлович.
Того, что вы меня, гражданин Игнатьев, смазали по
физиономии, я, конечно, никогда не забуду,— сказал Евгений
42
Викторович.-^- Но «месте с тем нельзя сбродить со счетов
истории и то, что мы с вами как-никак в одном лагере.
Поэтому я предлагаю выяснение отношений отложить до
несколько иных времен. А пока заключить союз. Давай,
Дмитрий, чокнемся, давай выпьем.
— За что же? — спросил Дмитрий Павлович без улыбки.
— За перспективы.
— Общо. А конкретней? За какие?
Евгений Викторович вытащил из кармана оклеенную
банковскими полосками тугую и довольно-таки внушитель-
ную пачку новеньких червонцев и, торжествуя, бросил ее
на стол перед Никой.
— Это ли вам ие перспективы? — воскликнул он.— Да на
них Гостиный Двор можно купить.
Нике стало зябко при виде такой кучи денег. Она не
могла не понимать: Евгений Викторович их не заработал,
конечно, а получил за что-то иное, ие за обычный инженер-
ский труд. Она вспомнила растратчика, пустившего себе
пулю в лоб в игорном клубе, вспомнила другого, который
растратил деньги, собранные на Воздухофлот... Но здесь не
то, Евгений Викторович не растратчик, ему нечего растрачи-
вать. Но что, же?
Дмитрий Павлович усмехнулся.
— Положим, Гостиный Двор стоит несколько дороже,
Женечка. Но вот чтобы купить тебя, этих денег, кажется,
оказалось достаточно. Сияешь, подобно медиому самовару,
начищенному бузиной. Браво! Поступил на службу к нэ-
пачу?
Он не стал ии пить, ни есть из того, что было принесено
Евгением Викторовичем. Ушел в свою комнату и лег на диван,
поверх пледа, служившего ему одеялом.
— Он кончит плохо, твой братец,— сказал Евгений Вик-
торович Нике.— Он свихнется. Он этакий Чайльд-Гарольд.
Вне времени, вне обстоятельств. Давай уйдем отсюда. Я най-
ду квартиру. Не- квартиру, так хорошую комнату. Во всяком
случае, хуже не будет. Будет только лучше. Уйдем, Ника.
В другой мир. Ты чертовски понравилась тому обществу,
в котором мы встречали Новый год. Даже бабам. Уж на что
они терпеть не могут женщин, которые интереснее их. И то.
Отметили, что ты не пыталась совращать их мужиков.
Уйдем, а?
— Ты действительно к нэпману нанялся? — ие ответив
ему, спросила Ника.
— А если бы и так, то что? Нэпман, нэпман! Вроде брани
это у тебя. А нэпман — это прежде всего деловой, пред-
приимчивый человек. Ты думаешь, может быть, что это
43
только торйвШ; лавочники, да? А среди нэпманов — тысйяи^
инженеров. Они арендуют заводы, фабрики, содержат строи-1
тельные конторы, мастерские. Ты думаешь, советская про-
мышленность из одних «Красных путиловцев» состоит? А ты*
сячи всяческих небольших предприятий — кто их содержит,
кто нми управляет? То-то, милая женушка. Словом, так:
или — или.-Я лично здесь жить больше не буду. Или мы
уходим вместе, или все равно ухожу я.
Но он не ушел. Просто стал то исчезать на несколько
дней, то вновь появляться. То веселый, разгульный, то оза-
боченный и деловитый. Звонил по телефону, назначал какие-
то встречи. Его кумиром стал какой-то Линберг. «Линберг
сказал», «Линберг обещал», «мы с Линбергом» только
и слышала Ника среди этих телефонных переговоров.
— Кто такой этот Линберг? — спросила она однажды.
— Человек,— ответил Евгений Викторович.— Деловой-
человек. Если так можно выразиться, генеральный агент-
экспедитор Петроградского Торгового Порта. Сотни тысяч
пудов груза проходит через его руки, на многие миллионы
рублей золотом. Тут, знаешь, все. Цинк, медь, дымогарные
трубы, пшеница, лен, гречиха, стальной трос, пробковая
кора, сливочное масло...
— Батюшки! — сказала с иронией Ника.— С каких это
пор ты стал льном и гречихой интересоваться?
— А я ими не интересуюсь. Я перечисляю все подряд, что
проходит через руки Линберга. Мое дело — металлы, меха-
низмы. Я помогаю Линбергу. И я вовсе не один. Я не знаю/
сколько у него помощников. Но вот я — один из них. Чудачка!
Если хочешь знать, то в тот новогодний вечер там за столом
было шестеро таких, кто связан с Линбергом. Одни — его
помощники, другие — те, кто получает от него необходимые
товары. Вот'так. Это все, что тебе пока могу сообщите.
Будешь паинькой, будем трудиться вместе, если захочешь,
А нет — так нет.
Он сказал довольно много, но далеко не все. Всю деятель-
ность многажды помянутого Линберга он представил так,
будто бы тот работает не покладая рук на большевиков, на
Советскую власть, а сотни помощников ему в этом помо-.
гают, регулярно получая за свой труд внушительные пачки
червонцев. На деле все было по-иному, и Евгений Викторович
понял, увидел это с первого взгляда. Одни из той новогодней
компании представил его Линбергу чуть ли не второго янва-
ря, еще не отошедшего от пьянки. Это было в кафе на углу
Вознесенского и Садовой. Линберг, грузный, неторопливый»,
внимательно осмотрел Евгения Викторовича, его похудев-
шее, желтое лицо, тонкие злые губы, прищуренные усмехаю-
44
шнеся глаза, решил, видимо, что господинчик достаточно
настрадался, будет покладистым, послушным, И ска-
— У вас счастливая судьба. Она привела вас ко мне.
Все будет требьен, мажестик. Вопросов лишних не надо.
Что вам надлежит знать, я вам сам скажу. Но не здесь,
конечно. Здесь вокруг полно любопытствующих ушей. Я вам
дпм адрес.— Он вынул из кармана огромное паркеровское
перо палевого цвета и набросал несколько букв и цифр на
бумажной салфетке.— Прочтите, запомните. Потом, хе-хе,
можете это съесть или сжечь на спичке, как вам нравится.
И завтра в восемь вечера быть на месте.
Квартирка, куда попал Евгений Викторович, была уютная,
обставленная старинной изящной мебелью, насколько он по-
нимал, не купеческого и не мещанского, а аристократического
толка. Каждая вещь здесь была произведением искусства,
на нее было приятно смотреть, но ничто не било по глазам.
Вскоре оказалось, что совсем не Линберг обладал таким
тонким вкусом, а тридцативосьмилетняя вдова кого-то из
бывших царских сановников, для которой по ее вкусу ЛинберГ
спил это гнездышко, где тайно от своей энергичной, под
стать ему, жены находил отдохновение от трудов и сам.
За чайным столом собралось человек восемь. Все солид-
ные, представительные, одним только видом способные вну-
шить уважение.
— Многоуважаемый господин Росляков,— заговорил
Линберг, обращаясь к Евгению Викторовичу.— Пред вами
все ваши коллеги-инженеры.— Он повел рукой, указывая
па присутствующих.— Нет смысла темнить. Карты, как го-
ворится, на стол. Вот это владелец технического бюро «Болты
и гайки», это руководитель трудовой артели «Красный ка-
таль», это хозяин конторы «Котлочист»... Вы должны их
знать, вы будете с ними работать. В чем заключается работа?
Им как предпринимателям нужны материалы, механизмы,
оборудование. Получить в государственных организациях
они это все ие могут, Им как частникам ничего этого там
Ие дадут. На помощь приходит ваш покорный слуга. Следо-
вательно, вы дружите с этими господами, собираете у них
заявки на необходимое, приходите к Линбергу, он выписывает
вам наряд, вы получаете по наряду это необходимое и пере-
правляете этим господам. Вот и все. И никаких больше
вопросов. Ша!
Пили французский коньяк, закусывали итальянскими
лимонами и испанскими сардинами, курили греческие папи-
росы и сигареты. При нищей Советской власти, под боком у
«хозяев» страны, питавшихся воблой, можно было, оказы-
45
вается, жить богаче й обеспеченнее, чем при батюшке-цар^а
Надо было только уметь это делать. - Ц
И с тех пор пошло. Торговый порт оказался золотым!
дном для Евгения Викторовича. Ширился, рос круг его новы»
знакомств. Распивал французские коньяки и закусывал
итальянскими лимонами он уже и с начальником хозяйств
венного отдела, который одновременно был и помощников!
командира порта — товарищем Жаворовым, н с начальником!
механической части товарищем Черкасовым, запаиибратт
стал и с начальником строительной части инженером Путин»?
цевым. Евгений Викторович трудился бок о бок с портовым!
возчиком Фроловым, с электромонтером Рассадиным, с ка-3
ким-то недоучкой техником Семеновым, с загадочной лич4
ностью Васениным, о которых Линберг любил говорить^
«Мон орлы!» Все четыре «орла», к славной стае которых!
добавился и Евгений Викторович, не знали отдыха. Они иг|
станции Петроград — Октябрьская получали вагонами груЦ
зы, адресованные порту. Но далеко не все эти вагоны попа||
дали адресату. На подводы, на грузовые автомобили взвали-sj
вались ящики, мешки, кули и следовали в недра петроград4
ских дворов, во всяческие «мастерские», «конторы», «артели»^
где из краденых материалов изготавливалось все то, что$
потом по десятерным ценам расторговывалось нэпманам^
в магазинах Гостиного Двора и Невского проспекта. Пачкш
червонцев никогда не переводились у Евгения. Викторе-J
вича. Л
— Ну как твой Федоткин? — спрашивал Евгений Внкто-j
рович, появляясь изредка дома.— Строит социализм? Ты,й
наверное, в курсе. Общаешься же с ним, а?
— Да, строит.— Для Ники было мучением теперь разгоЛ
варивать с Евгением Викторовичем. Он надо всем издевался»!
все осмеивал. Он стал наглым после того как у него завелись!
деньги. Она прежде тоже над многим, что делала Советская!
власть, подсмеивалась, иронизировала. Это не была ее]
власть, это была власть чужая, непонятная. Но чем чаще!
теперь издевался над нею, над властью, Евгений Викторович,]
тем меньше у Ники было желания разделять этот сарказм^
Евгения Викторовича.— Строит, строят,— повторила она,|
— Ты бы ему хоть пиджак новый купила, этому строите^/
лю. У него же локти драные. Деньги есть — размах-1
иись. '1
— Кстати, Евгений, деньги твои целы.— Ника достала нз|
шкафчика пачку червонцев, обклеенную банковскими no-i
досками.— Возьми их. Я не знаю, как они получены. Ничего
плохого тебе говорить не хочу. Но и денег этих не хочу/
Жизнь у нас с тобой разная, ты живешь одним, я другим^
Да ты никак не живешь, чудила! — сказал Евгений
Викторович.— Что я, не вижу, что ли? Ты вроде дурочки.
Hiiuia бы изменила мне, например. Все бы смысл какой-
нибудь был.
- Спасибо за совет. Попробую,— ответила Ника, чувст
иуи, как у нее влажнеют глаза.— Непременно.
- Я правду говорю: не живешь ты. Давай поедем сейчас
В ресторан, в клуб. Твой братец куда обычно таскается?
Во «Владимирский»? Ну, а мы махнем, скажем, в «Казино»
Ни I (евский. Или в «Торговый». А хочешь, в клуб «Семидесяти
двух». В «Трокадеро» иа Петроградскую, на Большой, сорок
, дни. Открыт, кстати, круглые сутки. Можешь проверить.
Вот тебе телефончик.— Евгений Викторович полистал запис-
ную книжку.— Два — шестнадцать — пятьдесят шесть...
Первоклассный буфет. Струнный оркестр. Всевозможные
игры. Хочешь — в карты, хочешь — в рулетку. А ресторанов,
деточка, уйма. «Дно», например. Чудо! Или «Крыша» Евро-
пейской гостиницы!
Ника заплакала. Она даже не могла себе объяснить
почему, но заплакала. Ей было голодно, холодно, у нее не
было ни гроша на завтрашний день. А перед нею сидел
сытый, жаждавший веселья человек, карманы которого на-
биты деньгами. Он куражился, хвастался своей осведомлен-
ностью в делах развлечений.
— Дура! — сказал он, увидев ее слезы, и через час уже
сидел за столиком ресторана Софьи Володихиной по улице
Марата, два, на вывеске которого значилось: «Медведь».
Здесь он обычно встречался с кем-нибудь из компании под-
дужных великого Линберга. Никого из них тут не было.
Бренчала пианистка, пиликал что-то грустное скрипач во
фраке. Евгений Викторович рюмку за рюмкой пил охлаж-
денную водку из графина, закусывал маринованными гри-
бами. От ноющей музыки, от водки, выпитой в одиночестве,
становилось тоскливо на душе. Деньги есть, все есть, но
чего-то все-таки нет. Нет рядом настоящего друга, человека,
такой женщины, которая его бы понимала. Ника, в сущности,
ханжа. Гимназистка-переросток, институтка, которая По сей
день в ее-то годы и при такой-то адовой жизни краснеет от
матерного слова. Холодная, никудышная женщина, витаю-
щая мыслями в эмпиреях.
— Вы не против, если я сяду за ваш столик? — услышал
он голос над собой^ Поднял голову. Яркая брюнетка с искус-
<1 венной красной гвоздичкой в прическе.
— Садись,— сказал он коротко, понимая, какого сорта
женщина перед ним.
47
— А почему на «ты»? — ответила она ему с улыбко*^
'опускаясь на стул.— Мы разве давно знакомы?
— Нет, не знакомы.— Он удивился ее протесту.— Но^
видимо, будем знакомы. J
— Как сказать. Вы что тут пьете? Водку? Ну, налейТ-|
и мне, пожалуй.
Он подозвал официанта, сделал Дополнительный заказу
попросил еще водки, вторую рюмку. Женщина эта не была
ему неприятна. J
— Вот так, по ресторанам, работаете? — заговорил он,
когда она выпила большую рюмку и ничем ее не стала заку-
сывать, просто подышала в пальцы. Было ей под тридцать,
в глазах ее читалось, что все на свете она видела, но все же
не устала от жизни и готова видеть еще и еще. |
— Судя по вашему тону,— ответила она,— вы хотите
' откровенного разговора. А зачем это вам? Перед вами жен-
щина, еще не старая, не безобразная. Она вам явно пред-,
лагается, вы это видите. На черта вам разговор? . Вы что,;
психолог, писатель? *
— Я инженер, деловой человек.
— Превосходно. И я человек дела,— сказала она.— Mil
друг друга поймем. Цена червонец. Согласны — поедем,;
Не согласны — пейте дальше свою водку.
— А где это? Ваша хаза?
— Далеко. В Лигове.
— Поездом, значит?
— Возьмем авто. Довезет менее чем за час.
— А обратно?
— А может быть, вам так понравится, что обратно вы
не захотите.
Это была весьма интересная мадам. Таких Евгений Вйй|
торович, пожалуй, еще и не встречал на своем веку. Пряма^
в суждениях, но не пошлая, не грубая, где-то глубоко у ней
была скрыта подлинная интеллигентность. Все это было!
чертовски интересно. .!
— Едем! — сказал он, решив. ’
Автомобиль они нашли сразу, едва вышли на улицу*
Длинный, песочного цвета «Линкольн» с никелированной
борзой на радиаторе. Можно было подумать, что он здесь
их уже ожидал. •
Машина шла быстро — по Невскому, по Садовой, через
Калинкин мост, мимо Триумфальной арки у Нарвской заста^
вы, через деревню Автово, а там, за больницей для душёвно-J
больных, свернула влево, к Лигову I
Оба молчали. Спутница Евгения Викторовича Сидела
тихая, кутаясь в меховое манто. От меха, он слышал, пахлЦ
<8 " . J
хорошими духами. Она не пыталась ни заговаривать, ни
прижиматься к нему. Сначала он не придавал этому никакого
значения. Но позже вдруг взволновался — почему бы?
Л может быть, хотят завезти в трущобу, а там и пристукнут.
Может быть, за ним следили и подсмотрели, что у него денег
, полны карманы.,
f Женщина тем временем коснулась перчаткой плеча шофе-
i рп, тоже до предела молчаливого. Автомобиль остановился.
- Приехали,— сказала она.
J Не зная, что ему делать, как быть, Евгений Викторович
[ нес же шел за нею, стараясь замечать дорогу. Но что там
| Н потемках заметишь! Сараи, заборы, домишки.
I Скрипнула калитка, вошли во двор. Поднялись на крыль-
!цо обычного загородного дачного дома. Кто-то встретил их
п прихожей, предложил раздеться; встревоженный и даже
1 испуганный Евгений Викторович, у которого уже и хмель
1 сдуло, не разобрал даже, кто это был — мужчина, женщина?
Л затем ввели в довольно просторную комнату. Посредине
се стоял квадратный стол с остатками трапезы, на него из-под
низко опущенного круглого абажура падал яркий свет, а
человек, который сидел на стуле по другую сторону стола,
находился в тени.
— Здравствуйте, Евгений Викторович! — сказал этот
человек густым властным баритоном.— Прошу присаживать-
ся. Анна Георгиевна,— обратился он к спутнице Евгения
Викторовича,— благодарю вас за превосходно исполненное
поручение. Покамест оставьте, пожалуйста, нас вдвоем с гос-
тем. Итак,— продолжал он, когда Анна Георгиевна вышла
из комнаты,— поговорим всерьез и откровенно.
— А что это все означает? — с некоторым запозданием
заговорил Евгений Викторович.— Где я оказался?
— Во всяком случае, в более приличной компании, чем
та, в которой вы вращаетесь там, в порту. Не удивляйтесь, не
удивляйтесь, мы знаем о вас все. Всю биографию, все ваши
доблести и прегрешения. Чтобы наш диалог не затянулся, я
начну с дела. Вы участник весьма крупной воровской орга-
низации. Ваш Линберг — крупнейший жулик. Мы грубо при-
кинули...
— Кто — мы?
— Пока еще не уголовный розыск и не ГПУ, успокойтесь.
И вот получилось, что за год под руководством Линберга уже
похищено у советского государства до тридцати тысяч пудов
ценнейших грузов на сумму... На огромную сумму. Может
быть, в миллион. Золотом! Это «стенка». То есть расстрел.
— А я-то при чем? — воскликнул Евгений Викторо-
пнч.
49
— А вы его, Линберга, пособник. Подручный. Технйвд
исполнитель. «Стенка», «стенка», дорогой мой, и иикаки^
иных вариантов. ! -5
— Ну и что, что? Чего вы от меня хотите, в конце концов?
Это какая-то провокация. Зачем меня сюда привезли?
Евгений Викторович весь трясся от нервного расстройств^
от всей этой странной, нелепой истории, в которую он та^
глупо попал.
— Зачем так волноваться, Евгений Викторович! Успокой^
тесь, пожалуйста! Мы совсем другая организация. Мы не вц|
ры, но мы и не уголовный розыск. Мы русские патриоты^
Тщим себя надеждой, что и вы из таких. Мы дворяне. Вы то^
же, как известно. |
— Захудалый! |
— Не важно. Можете не беспокоиться. Мы об этом
всех перекрестках объявлять не станем. В общем, так: или вы>
работаете с нами, и тогда все будет хорошо. Или вы откаже-^
тесь, и мы завтра же сообщим о ваших делишках в порту уго-
ловному розыску. А.еще лучше — в ГПУ. Там весьма пора-1
дуются возможности прихлопнуть теплую компанию бывших
полковников, каперангов и ротмистров, подчистивших кое-
что в своих анкетах. С ответом можете подождать до утра,;
Сейчас Анна Георгиевна уложит вас спать. Но не вздумайте
давать стрекача, скажем, через окошко. Это будет ваш по-|
следний прыжок в жизни. ;
7
%
' 1
Отцу той Люси Самсоновой, которую в квартире ее дедай
профессора Лузгина, разыскивала Ника, было около пятиде®
сяти. Это был крепкий, сильный человек, статью и лицом ntPj
хожий на деда Люси, Иллариона Трофимовича. Звали erag
Ильей, по отчеству' естественно, Илларионовичем, по фами->|
лии — Самсонов. Такова была его по'дпольная партийная*
кличка, она к нему пристала, никто уже почти четверть века!
не знал его как Лузгина-младшего, а только — Самсонов, чта
удостоверяли и все его документы. И только в делах охранки!
в судебных фолиантах остались записи: «Самсонов, он же!
Лузгин». I
Еще студентом университета сын профессора Лузгина. «
одном из тайных кружков вступил в Российскую социал-демеЦ
критическую партию. Это было за несколько месяцев до ВтсЦ
рого партийного съезда, на котором партия раскололась на!
большевиков и меньшевиков. Может быть, поначалу и не да«
вая себе полного отчета почему, скорее всего? в ту пору пото1
50 1
му, что так поступали и егостаршие, наиболее им уважаемые
наставники, он пошел за большевиками, за Лениным. Он
распространял партийную литературу, он вел подпольные
марксистские кружки. В девятьсот пятом году он оказался в
составе Петербургского Совета рабочих депутатов. Работать
пришлось в плотном окружении меньшевиков. В Исполни-
тельном Комитет^ Совета только семь были ленинцами,
остальные меньшевики, под водительством присяжного по-
веренного Хрусталева-Носаря. Сам Хрусталев, Парвус, Збо-
ровский, Злыднев, все эти знаменосцы меньшевизма, втащили
и руководство Советом и своего друга Льва Троцкого. Он хотя
н не был депутатом Петербургского Совета, однако его
друзья ввели его в состав Исполкома с совещательным голо-
сом. Этот «совещательный голос», как только надо было не
говорить, а действовать, громыхал громче всех, и в нем, в по-
токе слов, трескучих фраз тонуло любое живое дело. Меньше-
вики, а с ними и Троцкий, а может быть, он больше даже, чем
они, пуще всего боялись захвата власти в стране народом, ре-
полюционными рабочими. Их наиболее устраивал парламент-
ский строй под испытанным руководством буржуазии. Оии
хотели бы парламента, в который капиталисты России по при-
меру некоторых стран Европы, скажем Франции, допустили
бы и представителей оппозиционных сил. Те бы бушевали на
своих скамьях, произносили речи, депутатствовалн, функ-
ционировали, получали щедрые подачки от буржуазии, игра-
ли бы в революционеров, а служили контрреволюции. Илья
Илларионович помнит статью Ленина в «Пролетарии», по-
мнившуюся в те дни в разгар событий. Статья называлась
«Первая победа революции». Ленин предупреждал рабочих
России о том, что манифест 17 октября отнюдь не признак ка
питуляции самодержавия, это мера вынужденная, рассчи
тайная на выигрыш времени для собирания контрреволю-
ционных сил. Ленин звал на дальнейшие революционные
действия против самодержавия. По Ленину, надо было созда
вать рабочую милицию в качестве опоры революции, до
биваться полного перехода войск на сторону народа,
расширять и углублять базу революции за счет деревни. Дей
ствовать, действовать, действовать’ — звал Ленин. И притом
действовать революционно.
А что творилось в Совете, захваченном меньшевиками?
18 октября число бастовавших в Петербурге исчислялось
цифрой в 135 тысяч человек! Это была огромная революцион-
ная армия. Меньшевики испугались ее, этой армии. Сорвали
стачку, вынесли решение о ее прекращении. Рабочие требова
ли оружия против черной сотни, рабочие требовали реши
гельпых действий, они были готовы к восстанию. Под дав
51
лением революционных масс Совет вынужден был кое-что
делать. Хрусталев-Носарь, например, принялся раздавать
оружие по районам для боевых дружин — по восемь револь-
веров на каждый район и по сотне патронов к револьверу. Он,
Илья Самсонов, только диву давался тогда. В одном Невском
районе в боевых дружинах насчитывалось шесть тысяч рабо-
чих. И вот вам: на шесть тысяч человек— восемь револьве-
ров. Семь ленинцев, как они ни бились, ничего против подав-
ляющего меньшевистского большинства поделать не могли.
Троцкий всюду вопил: «Царизм будет низвергнут всеобщей
стачкой, а не вооруженным восстанием». «Как ни важно ору-
жие, но не в оружии главная сила. Нет, не в оружии! Не спо-
собность массы убивать, а ее великая готовность умирать —
вот что, с нашей точки зрения, обеспечивает в конечном счете
победу народному восстанию». 18 октября большевики реши-
ли организовать в Петербурге демонстрацию, целью которой'
было освобождение политических заключенных из тюрем.
Когда многотысячная толпа подошла к зданию, в котором
заседал Исполком Петербургского Совета, представители
большевиков предложили членам Исполкома возглавить де-
монстрацию. Исполком выделил троих, в том числе Троцкого.
Что за хитроумный план был у Троцкого, кто его знает, но
после того как демонстранты восемь с лишним часов ходили
по городу и уже добрались до тюрьмы, Троцкий торжествен-
но объявил им о правительственной амнистии политзаклю-
ченным и своей волей распустил демонстрантов по домам.
Третьего декабря состоялось последнее заседание Исполни-,
тельного комитета и Совета рабочих депутатов. В ходе засе-
дания стало известно о намерении правительства арестовать
членов Совета. Вместо того чтобы немедленно прекратить
заседание, Троцкий продолжал вести разговоры н тем самым
фактически способствовал передаче его участников в руки по-
лиции. Был тогда арестован и Лузгин-Самсонов. Что же, под-
водя итоги, Илья Илларионович обычно говорил: «Органом
вооруженного восстания Петербургский Совет депутатов, К
сожалению, не стал. И вооруженное декабрьское восстание
в Москве питерцы не смогли поддержать. А могли бы. Если;
бы Не оппортунизм меньшевиков, й в частности Льва Троц-
кого». >
Возвратясь после падения самодержавия в Петроград,
Илья Самсонов вновь ринулся в партийную работу... Ой
внимательно и в ссылке следил за тем, как ожесточенно
боролся против Ленина, против большевиков Троцкий в годы
реакции. Самсонов был полностью на стороне Ленина в этой
нелегкой борьбе. Он не раз заявлял об этом через партийную1
печать. Он даже критиковал и тех, кто недостаточно твердо
52.
отстаивал ленинские принципы в схватках с троцкистами,
в частности, писал о тех или иных нюансах в поведении Зи-
новьева и Каменева и некоторых других.
И вот ему этого, оказывается, не простили. Кто? Трудно
сказать. Но его, большевика с боевым партийным стажем,
подпольщика, прошедшего царские тюрьмы и ссылки, при
Зиновьеве, возглавлявшем партийную организацию Петро-
града после упрочения Советской власти в стране, к руково-
дящим постам упорно не допускали. Стар, говорят, утомлен
тюрьмами. Преподнесли должность в Петроградском отделе-
нии Главнауки в качестве одного из заместителей заведую-
щего. Дескать, почти законченное университетское образова-
ние, подобно знаменитому отцу — историк, самое дело —
управлять и руководить научными и научно-художественны-
ми учреждениями, музеями и дворцами Петрограда. Управ-
ление это само расположено в одном из великолепнейших
петроградских дворцов — в Мраморном, на Набережной 9-го
января. Превосходен кабинет заместителя заведующего, с
расписными плафонами, с чудесной лепкой, наборным пар
кетом, драгоценной мебелью. Дело, в общем, тоже интерес
ное, необходимое народу. Но как-то иначе думалось о своей
будущей судьбе и деятельности там, в Нарымском-крае, в
землянках и курных избушках, до половины вкопанньрс в зем-
лю, под охраной жандармов, в метельные зимние дни с трее-
кучими морозами. Не надо бы плафонов, не надо бы лепки —
побольше бы живой жизни. Но кому-то Илья Самсонов не был
угоден, и от кипения партийной жизни его держали на почти-
тельном расстоянии.
Он мог бы обратиться, скажем, к Зиновьеву. И письмом
и лично. Живут они в одном доме, на улице Красных Зорь,
двадцать шесть —двадцать восемь. Только в разных подъ-
ездах... Нет, обращаться он не будет. Он будет честно делать
то дело, которое ему поручили.
Жена Самсонова,*Мария Родионовна, почти все годы про-
ведшая вместе с иим в ссылке, тоже член партии, директор-
ствует в школе на Петроградской стороне. Дочь Людмила
замуж так и не вышла, трудно сказать, почему, может быть
ей помешала нелегкая судьба ее отца-ссыльного и матери,
добровольно избравшей ссылку. Она ведет какие-то кружки,
учит грамоте взрослых. •
В последние два месяца работы у Самсонова прибави-
лось. Его Старый знакомец Троцкий, приутихший было после
дискуссии о профсоюзах, когда он и его единомышленники
были разбиты наголову, вновь стал оживать. То его статейка
появится, в печати, то о нем что-нибудь хвалебное тиснут.
И Илью Илларионовича, как человека, хорошо знающего
53
историю партии, то и дело стали приглашать в рабочие клубам
для лекций и докладов, на партийные собрания, где велись^
дискуссии по острым вопросам дня. Я
Его выступления, доклады и лекции пользовались боль-]
шим успехом. Выслушивались внимательно, потом задава-1
лось множество вопросов. 1
Неожиданно его вызвали в Губком. Принял заместителе]
заведующего подотделом пропаганды. , j
— Дорогой товарищ Самсонов,—заговорил он, улыбаясь?
я предложил сесть на стул возле своего стола.— Как живет-
ся, как дела идут? Настроение как? .
«Не собираются ли другое дело поручить? Поживее?» —А,
подумал Илья Илларионович и тоже улыбнулся.
— Да вроде бы ничего, идут. А настроение... Что ж, на-
строение неплохое. Много интересных дел в стране. Залечи*!
ваем раны, растем, развиваемся.
— Нет ли у вас недовольства чем? — Это уже было спро-
шено без улыбки.
— Какое же может быть недовольство? Не совсем пони-|
маю.— Илья Илларионович был озадачен вопросом.— Вооб-
ще-то, сколько угодно причин и для недовольства. Рабочий1;
класс у нас живет плоховато, прямо скажем. Нэпман про- |
цветает. И так далее н тому подобное. , \ |
— Я не об этом говорю. Это должно заботить каждого^
партийца. Я о другом. Может быть, персонально к кому-либо^
из наших руководителей есть претензии? A? j
— Тем более ничего не понимаю.— Илья Илларионович^
окончательно был изумлен.
— Ну вот что. Вы, товарищ Самсонов, известный nponai J
гандист и агитатор. Вы много выступаете. Хорошо выступае-J
те, вами люди довольны. Но не всегда у вас все продумано.^
Например, вы критикуете товарища Троцкого. Пожалуйста^
в чем он не прав, замалчивать не надо. Но н горячиться не|
следует. Все-таки он один из наших вождей. Не так лн?
личности переходить не надо, дорогой мой, не надо. И еще
что'. Кое-где вы поминали товарища Зиновьева. Дескать, пси
временам у него ие было должной ясности в отношениях к«’
отзовистам, к ликвидаторам. Позже — голосовал против
вооруженного восстания. Вместе с товарищем Каменевым?
выступил в печати, выдав срок... , <
— Но это все было илн этого не было, дорогой това-
рищ? •-
— Это было, никто не спорит. Но какой смысл подымать
сейчас давно позабытое?
— Но это же история! Это такой же ее факт, как всякий
иной! Так можно сказать, что нет никакого смысла поминать
факт разгрома японцами эскадры Рождественского в Цусим-
ском бою...
— Минуточку! — собеседник остановил его взволнован-
ную речь.— Не путайте, пожалуйста' божий дар с яичницей.
Разгром Рождественского —> этот факт свидетельствует о
том, что к тому времени царская Россия вконец прогнила.
А факт того голосования...
— Э нет! — на этот раз уже перебил Илья Илларионо-
вич.— Значит, история, по-вашему, состоит из фактов полез-
ных и не полезных для изучения? Так, что ли? Что нам сего-
дня полезно, то мы в нее, в историю, вставляем, что почему-
либо не полезно, из нее исключаем. Я по образованию исто-
рик, по практике — политик, революционер, можно сказать.
И я знаю, что, обходя какие-либо факты истории, только об-
манешь самого себя. Хорош был бы тот лоцман, который,
зная о подводных камнях на пути корабля, заявил бы: вот
этот камень есть, а вот этого, хотя он тоже есть, нету, тот есть,
а вот четвертого опять нет, хотя вот он торчит.
— Неуместное сравнение. Словом, у нас имеются сигна-
лы о том, что некоторые вещи вы поминаете совсем не к месту.
Вот об Этом я и должен вам сказать. Извольте сделать долж-
ный вывод из нашей беседы. Товарищ Зиновьев — вождь
питерского пролетариата, вождь Коминтерна. Партия не
позволит его компрометировать. Следующий наш разговор,
если вы не сделаете выводов, может оказаться более серьез-
ным. Вот так, товарищ Самсонов.
Илья Илларионович молча встал и вышел.
«Странно, в высшей степени странно,— размышлял он,
шагая по улицам.— Происходит что-то такое, что не совме-
стимо с идеологией пролетариата и с Политикой большевист-
ской партии. Ильич всюду и всегда говорил и говорит только
правду, не скрывая н не замазывая ни одного факта, не сор-
тируя их на полезные и на неполезные. Файты упрямая вещь,
особенно если онн при этом не мертвые».
У него был старый друг, с которым онн два года бок о бок
провели в ссылке. Тот был освобожден раньше, во время
войны, отправлен на фронт, воевал. Октябрь встретил в око-
пах, и "вот теперь работает в Московско-Нарвском райкоме
партии. Илья Илларионович не посчитал за труд, отправился
прямо в райком к Шапошникову, на бывший Рижский прос-
пект, ныне проспект Огородникова. Тот, на счастье, был на
месте, сндел у телефона и с кем-то перебранивался.
— Самсонов! — сказал он обрадованно.— Садись. Здо-
рово! Я сейчас.
В комнате был еще один человек. Сидел за столом и, судя
по всему, составлял какой-то список. Илья Илларионович
55
заметил, как-Тот проставлял в графах большого Листа чьи-Т<
фамилии, инициалы, должности или профессии, адреса, пере?
нося их с клочков, с обрывков бумаги.
Когда Шапошников закончил телефонный разговор н прй“
двинул стул поближе к посетителю, Илья Илларионович за?
говорил вполголоса:
— Понимаешь, дружище, со мной история сегодня вышлг
просто удивительная. Хочу посоветоваться с тобой, *3
— А ты давай в полный голос. Не стесняйся. Это верны!
человек.— Он кивнул в сторону того, кто составлял список.—
Федотов. Он моложе нас, тюрем не знает. Но гражданскую
прошел по-большевистски. Рабочий. Федотыч, познакомься!
Это товарищ Самсонов. В партии почти с первого ее дня
Не вру, Самсоныч? Ч
— Примерно. '
Они, Самсонов и Федотов, пожали друг другу руки. Ша-
пошников сказал:
— Горячие денечки у нас сейчас. Есть решение правку
тельства начинать судостроение. Не ремонтики всякие, I
настоящее строительство новых, современных кораблей. Со-
бираем кадры, понимаешь! Рабочих, спецов, всяких этаких
Поразбрелнсь кто куда, порасползлись, что тараканы. Ниц
их. Вот списочек сколачиваем. Добровольцы понанесли адре-
сочков. Проверять будем, приглашать. Так что у тебя за дело
Самсоныч?
Самсонов коротко, но очень ясно рассказал о только чт<
состоявшемся разговоре в Смольном. Федотов во время ег<
рассказа, не поднимая головы от стола, делал свое дело. Н<
едва Самсонов со словами «как все это понимать?» закон-
чил, он выдвинул ящик своего стола и вытащил оттуда не?
большую коричневую книжечку.
— Полюбопытствуйте, товарищ Самсонов.
Илья Илларионович взял ее в руки, прочел на папочно!
твердой обложке: «1923. Спутник рабочего».
— Откройте на страничке восемьдесят первой,— посове-
товал Федотов.— И полистайте дальше. Любопытненько. ' j
Илья Илларионович открыл на указанной странице; проЦ
чел: «Вожди мирового коммунизма», стал листать. Первыад
шел портрет Карла Маркса. Так. Второй портрет — Фрид-3
рих Энгельс. Тоже ясно. Третьим был В. И. Ульянов-Ленин*]
А через страничку от него: «Председатель Коминтерна Г. Зий
новьев». , '1
— Дальше можете не листать. Дальше уже ничего такого;
нет.— Федотов смеялся глазами.
...Шапошникову позвонили по телефону. Он вновь затеял,
долгий разговор. А Илья Илларионович отсел с Федотовым в-
56
сторонку, и' у них пошла своя беседа. Федотов многого не
знал из того, что было известно Самсонову, он и моложе, был
Самсонова лет на двадцать. Но по большинству острых во-
просов мнения их Сходились. И Троцкого понимал этот моло-
дой большевик правильно, й знал немаловажные грехи Зи-
новьева перёд партией и революцией.
— Я рад, что встретился с вами,— сказал ему под конец
Илья Илларионович и на клочке бумаги записал свой адрес
п телефон.— Может быть, понадоблюсь... А даже и просто
так, будет время, заезжайте...
А Шапошников на прощание, видя, что Илья Илларионо-
вич уходит, зажал трубку ладонью и сказал все-таки:
— Не спеши, Самсоныч, с выводами. Не ярись преждевре-
менно. Они там, наверху, может быть, знают кое-что такое,
чего мы с тобой не знаем. Сверху всегда видней. Я тебя, не по-
думай, не к соглашательству зову, а к осмотрительности.
Разница!
Снова шел по улицам Илья Илларионович и все разду-
мывал. Теперь перед ним нет-нет да и возникал портрет Зи-
новьева, ловко добавленный к подлинным творцам револю-
ционной марксистской теории, к подлинным вождям мирово-
го пролетариата. Их туда, на эти гигантские высоты, выдви-
нула, подняла вся их великая жизнь. А Зиновьев как очутил-
ся в их обществе на страницах выпущенной в Петрограде
книжечки под коричневой обложкой?..
8
Дмитрий Павлович в клуб не пошел. Денег ни у него, ни у
Ники уже ле было ни копейки, и продавать было уже соверт
шенно нечего. Оба снделн за столом. Дмитрий Павлович
раскладывал простенький пасьянс под названием «Часы»,
Ника, по обыкновению, штопала чулки, натягивая нх на пе-
регоревшую’электрическую лампочку. Молчали. Каждый о
чем-то думал. Мысли Ники мелькали, как в кинематографе.
То возникал образ Иллариона Трофимовича: «Добру и злу
внимаю равнодушно», то появлялась преуспевающая, упи-
танная, розовая от молодой силы Лялька с ее философией
жизни: «Живем один раз, чего уж тут»... Лялька, надо пола-
гать, чулок себе не штопает. Судя по всему, она имеет все и,
судя по всему, платит за это все собой, тоже, наверно, фило-
софски рассуждая: «Меня от этого не убудет». Ника даже
вопроса себе такого не задавала: а могла бы она сама так
жить, что называется, шутя и играя. Она помнила анекдот,
который ей со зДа рассказал Евгений Викторович, еще давно-
57
давно, пожалуй, до отъезда в Харьков. Он был злой по
шеиию к ней, этот анекдот, обидный, и потому хорошо запом]
пился. В анекдоте сопоставлялись женщины трех национал^
ностей: француженка, немка и русская. Француженка после
ночи, проведенной с мужчиной, благодарит за компанию, за*
хорошо проведенное время и весело удаляется восвояси. Нем-
ка утверждает, что ои не доплатил ей десять марок, уговори^
лись на тридцати, а он отсчитал только двадцать. А русская
ни радости не ощущает, нн денег не требует, лишь ноет:
«А все-таки душу мою ты не понял». «Это всецело относит-
ся, мадам, к тебе»,— сказал в заключение Евгений Викто-
рович.
Ну и что же, и правда. Он ночи напролет умилялся, быва-
ло, по поводу ее изящных «ручек», «ножек», чего она терпеть
не могла. Он разглядывал ее жадными глазами, восклицая,*
что все там Венеры на отдыхах — старых итальянских масте-
ров и каменные тетки греков в сравнении с ней просто голые
туши. Все это у него было. Но ведь действительно же, в ее
душу он никогда не заглядывал, внутренним миром ее не ин-
тересовался. А она с детства была романтиком, мечтательни-
цей, она ничего не могла «просто так». В те- времена, когда,
девочки играют в куклы, она уже читала. Сначала сказки
братьев Гримм и Андерсена, потом взялась за описания путе-s
шествий, за рассказы о географических открытиях. Заберется
с ногами в мягкое кресло и читает там, у себя, в той комнат^
где теперь живет Федотов. *
Да, кстати, Федотов! Сказал тогда Дмитрию Павлович^
о том, что к нему придут и позовут куда-то, где он понадобит-
ся по кораблестроительному делу, а вот никто не приходит;
Дмитрий ждет, волнуется, хотя и не выдает себя Ничем. Вот
разве только тем, что чаще, чем бывало, сидит дома.
—, Дима,— заговорила она,— может быть, зря я вернула
деньги Евгению, а? Может быть, проще надо смотреть на дейт
ствительность?
— Ты ведь хитришь, Коленька,— ответил он, переклады
вая карты.— Можно подумать, что тебя устроил бы ответ,
противоположный тому, какого ты ждешь.
— Нет, в самом Деле, Дима, без шуток. Деньги есть день-
ги. Они не пахнут.
— В том случае, если добыты честным путем. Иначе
они имеют весьма скверный запах.
— Ты думаешь, что Евгений...
- Даже и не сомневаюсь. Какие-нибудь шахеры-махеры
Насколько я понимаю, то, что сегодня происходит, этот нэп.
оно чуждо тому, -что в семнадцатом году, совершая револю
цию, провозглашали большевики. Их к этому нэпу вынудили
58
обстоятельства. Они утверждают, что это временно, до каких-
то тех пор, когда, наконец, социалистический сектор накопит
достаточные силы, чтобы обойтись без содействия частного в
налаживании разоренной российской экономики. А раз этот
нэп временен, раз он чужд большевистской линии, то что-это
означает? Это означает, что он существует, процветает вопре-
ки государственной политике. А вопреки — значит, извора-
чивайся, нэпман, приспосабливайся, урывай, обманывай. Вот
где-то в этом самостийном коловращении пребывает и твой
Евгений. Отнюдь не за доблесть в социалистическом труде
осыпает его кто-то червонцами.
— Да, ты, конечно, прав, прав.
Ника прислушалась, она уже среди шагов других жиль-
цов квартиры узнавала шаги Федотова. Спокойные, уверен-
ные и вместе с тем без всякого стука каблуков. Прислушался
и Дмитрий Павлович. Он, видимо, тоже узнал шаги Федото-
ва, но ничего не сказал по этому поводу, продолжал зани-
маться картами. А Федотов дошел до своей комнаты, щелк-
нул там замком, побыл несколько минут, и вот шаги уже воз-
вращаются.
Оба почти вздрогнули, услыхав стук в дверь.
Ника поднялась, отложила чулки подальше.
— Войдите!
Федотов, войдя, подсел к столу, положил перед Дмитрием
Павловичем пачку газет.
— Может быть, интересуетесь?
— Спасибо,— ответила Ника.— Вот уже сколько дней мы
вас не видим, товарищ Федотов: Что так?
— Работы — во! — Он чиркнул пальцем над головой.—
Спать некогда.
— Да, да,— согласился Дмитрий Павлович, листая газе-
ты.— Трудненько Советской власти, трудненько. Слушай,
Коленька!.. «На днях Петроградским Губернским отделом
ГПУ раскрыта оперировавшая в Петрограде шайка сбытчи-
ков фальшивых финских марок тысячемаркового достоин-
ства». Еще тут сказано, что этих марок появилось в Петро-
граде иа сумму до двух миллионов. Каково?! Или вот, пожа-
луйста! «Отпрыск буржуазии». «Сын бывшего богатейшего
вологодского пароходовладельца, В. И. Варакни, 21 года,
добывал средства к существованию кражами у своих родст-
венников и знакомых. У гражданина Варынина им похище-
ны дорогая шуба и золотые часы с цепочкой; у родственника,
иностранного подданного, Г. И. Луна,— золотые вещи на
крупную сумму. Варакин задержан и в краже сознался».
Или еще: «Офицеры — жулики и налетчики». «Сегодня в
губсуде слушается дело по обвинению бывших офицеров, по-
59
ручиков Садикова,Ергина и других, в налете и подделки
денежных документов. Садиков, приговоренный еще в 11ЙМ’
году к принудительным работам, по подложному документу
пробрался в Питер и здесь широко поставил подделку че-
ков, ассигновок и других денежных документов. И к тому же;
еще совершал налеты на квартиры».
Пока Дмитрий Павлович читал это все, Федотов сидел ис
улыбкой посматривал то на него, то на Нику. Мол, давайте;;
давайте, валите все до кучи, Советская власть выдержит. н
— А еще,— продолжал увлекшийся Дмитрий Павло**
вич,— «Суд над бывшими «фараонами». «Тюрьма излечил^
морфиниста». «Убийство водопроводчика». «Убийство из рев?
ности». А кто-то воткнул себе ножницы в грудь! А в Троицком*
соборе на улице Красных Командиров в подвале «вторична
обнаружен вполне оборудованный самогонный аппарат».
А вот подлинный гвоздь дня! «Новые члены рабочего хора».
«Товарищи Зиновьев, Евдокимов, Залуцкий и Цыперович об-
ратились в правление объединенного рабочего хора с прось-
бой принять их в члены рабочего хора. Старосты объединен-
ного рабочего хора постановили утвердить просьбу и привет-
ствовать вступление в хор новых товарищей». Ну, теперь
«пойдет уж музыка не та,— как писал в свое время Иван Анд-’
реевич Крылов.— У нас запляшут лес и горы». А вот вы мне!
скажите, товарищ Федотов, для чего это? Ну, хотели бы петь*
шли бы и пели. О других-то членах хора таких сообщений .№
газетах нет и не было, наверно. Вам не напоминает это старо-
режимную светскую хронику...
— Вы так свирепо обрушиваетесь иа меня, товарищ Иг-
натьев,— со смехом возразил Федотов,— что можно поду-
мать, будто бы это я — Зиновьев и я поднял газетную шумиху
по поводу моего вступления в хоровой кружбк.
— Но вы состоите в этой же самой партии, в которой и
Зиновьев, и у вастам закон: один за всех, все^а одного. По
советовали бы Зиновьеву не заниматься саморекламой. Само-
реклама — признак нувориша, выскочки.
— Оставим это, тбварищ Игнатьев, хотя все это тоже, ко-:
нечно, немаловажно. Оставим. Я по делу к вам пришел. Пом-
ните, у нас был разговор. Дескать, придут, возьмут под белы
рученьки, поведут и так далее.
— Помню, конечно. Жду этого.
— Ну вот — пришли. Я то есть. Завтра, если не возражае-
те, отправимся на Верфь. Предстоит крупный разворот собы-
тий. Вы по корабельной специальности — кто?
— Корпусник в основном. Хотя мой профиль и шире. Могу
й кое-что другое.
— Именно корпусники нужны в первую голову. Словом,
60
завтра утречком, если вы не перёдумалй, двинем. А пока про-
шу прощения. Спокойной ночи.
Он ушел. Брат и сестра, взволнованные, захлопотали.
— Неужели это возможно: вновь корабли?! — Дмитрий
Павлович расхаживал по комнате энергичными шагами.—
Но есть ли для этого силы? Нужны специалисты высочайшей
квалификации. Корабль — это не телега, не баржа с дрова-
ми. Нет, нет, ты не беспокойся, это я отглажу сам, Коленька.
Пожалуйста, не беспокойся. Кстати, у меня был где-то синий
галстук, деловой такой, скромный. И, черт возьми, хотя бы
унцию... полунции... гуталина!
— Я схожу к Федотову, Дима. У него всегда так начище-
ны сапоги...
— Ну зачем? Не стоит.
— Нет, нет. Я сейчас!..
Ника постучалась к Федотову. Он, она это видела, обрадо-
вался ее появлению.
— Гуталину? Да вы присядьте, присядьте, Ника... Ника...
— Ну Павловна же! — подсказала она, полагая, что Фе-
дотов вновь позабыл ее отчество.— Мы же с Дмитрием Пав-
ловичем родные брат и сестра. Вы же помните, как его отчест-
во. И мое такое. Все очень просто.
— Нет, не в отчестве дело.— Федотов посмотрел на нее
радостными глазами.— Имя ваше меня сбивает. Красивое
имя, необыкновенное, но непривычное. Слышал, была богиня
такая будто бы. В Египте или в Греции.
— Ох уж это мне имя! — засмеялась Ника.— Только в
грех людей вводит. Ничего общего оно с именем той греческой
богини не имеет. Анна я, просто Анна! Но с детства пошло:
Анита, Нита... Потом вот — Ника. Все, и я в том числе, к это-
му привыкли. Мне уже самой трудно слышать, если назовут
Анной.
— Значит,' и мне так звать: Ника Павловна.
— Если вам ие.трудно.
— Какой же труд. В общем-то, это красиво: Ника.
— Если бы я в объединенный хор пошла записываться,
может быть, документы, метрику надо было бы показы-
вать.— Ника засмеялась. А когда она смеялась, открывался
ее рот, с белыми ровными зубами, среди которых один только
маленький острый зубик, имя которому, кажется,клык, слева
сидел чуть косо, находя на соседа, и это было совсем не
безобразно, а очень мило, оживляло Никину улыбку, делало
ее светлей, домашней.
— Хор не хор, а между прочим, Ника Павловна,— заго-
ворил серьезно Федотов,— почему бы вам не пойти на рабо-
ту? Какая радость в вашем сидении дома?
61
мН» *
— А что я умею, Константин Васильевич?
— Так-таки и ничего? Неужели вас ничему родители н<|
учили? . ' ’ 1
— Кое-чему учили. Могу... могла, во всяком случае, не-
дурно писать маслом, акварелью. Возможно, вспомнила 6М
музыку. 1
— На рояле? 1
— Да, фортепьяно. Языки знала недурно. Французский^
английский. Вот немецкий мне не давался. Какие-то длин*
ные, как дождевые черви, вялые слова. |
— Ну и ну,— сказал Федотов.— Да у вас целое богатств
во. Вы можете учить в школе — это раз. Вы можете делать
переводы — это два. Вы можете работать в любом клубе —
это три. Вы... J
— Хватит, хватит, хватит! — Ника даже руку подняла
ладонью вперед, как бы защищаясь от обилия предложений
Федотова.— Ничего из этого не выйдет. Я из бывших. Пони-
маете, из бывших. Отец был подрядчик. Технический подряд*
чик. Сейчас бы сказали — организатор работ, прораб. А тог-
да — подрядчик. Муж — дворянин. Видите, сколь иебяагсР
приятное генеалогическое древо. s?
Федотов задумался на минуту.
— Это все ерунда,— сказал уверенно.— Против Совет-
ской власти ваш отец ие боролся? *
— Нет. J
— С этим кончено. Его давно иет. А сами вы даже и под*
рядчиком не были. А дворянин ваш... Какой ои, извините, что
я так о вашем супруге, какой ои дворянин! И потом: если Й
дворянин, то это он дворянин, а не вы дворянка. Эх! — вдруг
сказал он совсем другим тоном.— Красивая вы женщин^,
Ника Павловна! Такая красивая... Красивей вас никогда<й
нигде я не видывал. Даже на картинках.
— Но ведь буржуйка!—ответила Ника, чувствуя, как
краснеет от этих его вырвавшихся из сердца слов. -•
— Какая буржуйка! Видел я, чем вы занимались даиеча|
Чулочки себе штопали. •
Ника опустила голову иад столом;
— Извините,— сказал Федотов.— Не в свое дело лезу.
— А какое дело вы считаете своим? — спросила Ника,
все еще не поднимая головы.— Вы кто по профессии?
— Токарь. Но уже давно не занимаюсь этим. С револю-
ции. Был занят революцией. Теперь вот партийной работой.
— Воевали? "
— В гражданскую.
— Может быть, матросом были? <Краса и гордость рево-
люции»?
62
— Нет, посуху ходил. Юденича вил, Деникина, Врангеля.
— Неужели? — Ника подняла голову, смотрела глаза в
глаза Федотову.— В атаки ходили, в рукопашные?
— Ходил, Ника Павловна. Был случай. Недалеко тут.
Нод Ропшей. Ропшинские пруды-то Дмитрий Павлович сего-
дня поминал. Вот там как раз. Было так — он на меня штык
наперевес. Я на него — прямо в грудь штыком целю.
— И что? — Ника чувствовала, как вся напрягается, буд-
то не Федотов, а она сама идет в штыковую атаку.
— Ну вот...— сказал Федотов и стал закатывать рукав
своей сатиновой косоворотки, которую он постоянно носил
под пиджаком. На левой руке открылся глубокий рваный
шрам — почти от запястья до локтя.— Штыком он мне пропа-
хал во всю длину, чуть не до локтя.
У Ники по спине пошел озноб, так ясно представила она
себе этот страшный, рвущий мышцы удар острого холодного
железа.
— Ужас! — сказала она, следя за тем, как вновь расправ-
ляет рукав Федотов.— А он, тот?..
— Я уСпел выстрелить, уложил его. А то бы он меня при-
кончил.
Ника с четверть минуты смотрела в лицо Федотову, сколь-
зя по нему быстрым, внимательным взглядом.
— Извините,— сказала.— За все извините, Константин
Васильевич. За неуместные вопросы, за шуточки всякие. Я
не все, видимо, понимаю. А может быть, и вообще ничего не
понимаю. Или не так понимаю. Но поверьте, пожалуйста, хо-
чу понимать, и понимать правильно.
Руки ее лежали на столе, ладонями вниз. И вдруг они по-
чувствовала, как, прикрыв их обе враз, на них легла ладонь
Федотова. Легла тихо, осторожно, еле слышно. Может быть,
сделай он это Иначе, грубее, резче, она бы тотчас отняла свой
руки, убрала их со стола. Но ои сделал это как-то так, что ни
повода, ни сил освободиться от его ладони не было. Оба за-
мерли, умолкнув. Он видел, как у нее на шее торопливо пуль-
сировала кровь в артериях. А она слышала руками, ла-
донью, как бьется его сердце. Это было что-то невозможное,
непонятное. Оно затянулось. Ника не знала, как же разъеди-
нить тёперь соединенные руки так, чтобы было это естествен-
но, получилось бы само собой. И он, этот удивительный Федо-
тов, сделал это и за нее и за себя.
Он легонько погладил ее руки каким-то одним, едва ощу-
тимым движением и сказал:
— Поймете, все поймете, Ника Павловна, было бы жела-
ние понять.— И вот ее руки лежат как лежали на столе, а он
свою убрал, отправив ее в карман за папиросами.
63
- Позд-
— Можно закурить? —спросил. -
— О, пожалуйста, пожалуйста! — Оиа все еще была ва
власти неожиданного ощущения. Ей хотелось о многом.era
расспросить. Где он учился? Что окончил? Кто его родители^
Откуда у него такой такт, у рабочего, у токаря, такт, каког^
люди ее круга зачастую не имеют. Но язык ие поворачивался!
задавать эти анкетные вопросы. <
Вероятно, и он был взволнован. Потому что, раскурив па--
пиросу, сделал подряд несколько глубоких затяжек, пуская
каждый раз дым ввысь, к потолку.
— Я пойду,— сказала Ника, подымаясь со стула
но. Первый час.
Она медленно дошла до двери. Федотов шел за ней, прово-
жая. Она закрыла за собой дверь, не оглянувшись на иену.
Но тотчас вновь постучала. <
— Константин Васильевич, а гуталин-то, гуталин! Мы Ц
позабыли. I
Он кинулся куда-то, подал ей баночку. J
— Не испачкайтесь только.
— Нет, нет.— Она схватила эту банку и почти побежала!
по коридору, неведомо чего-то боясь. Может быть, того, чтя
ее рука или обе руки вновь окажутся в его руках и опять он||
не сможет отнять их. Трудно было ответить себе — чего, ни
она чего-то боялась. J
— Долгонько же шли ваши гуталиновые переговоры!
встретил ее Дмитрий Павлович.
— Да разговорились, знаешь. Обо всем,— ответила расЯ
сеянно Ника.— У него на руке вот такой шрам! —Она пока^
зала руками добрые пол-аршина.— От штыка. В бою поле
Ропшей. z ' I
Дмитрий Павлович внимательно посмотрел на сестру!
Она была совсем не такой, какой была, когда отправлялась
за этим гуталином. И лицо иное, и голос другой. Если у нега,
и было желание еще пошутить по поводу ее долгого отсутст-
вия, то это желание прошло. Он понял: шутить сегодня не
следовало. .'t
— Да, рукопашный бой — это штука жестокая,— сказал
он.— Тут побеждает тот, кто сильнее, кто более ловок, кто
лучше владеет оружием. А главное — кто не струсит. Итак,*
я уже кое-что подгладил, пока ты ходила. Вот если бы ты|
сумела подшить эти бахромки на брюках, я был бы совершен^
но как денди лондонский одет. я
Легли в третьем часу. Дмитрий Павлович сразу притих Я
своей комнате, видимо, уснул. Ника уснуть так и не смогЛая
Она крутилась, крутилась с боку на бок, поднималась, перря
тряхивала простыню, потому что ей казалось, что там какие||
64
зяежйошки мешают спать, перекладывала подушку и так ц }
А дело было нев крошках, не в подушке — в ней самой,
v^^jiKe, Перед нею; вереницами шли картины, в которых сме-
Швались явь и сон. Снова, как в Новый год, ей виделись ка-
'кие-то машины, заводы, к ним добавлялись штыковые ата- -
вспоминались обрывки каких-то гимназических историр,
jee’обшаривали по временам руки Евгения Викторовича, она
от них шарахалась, стукаясь об стенку локтями и коленками,
этируки ей были мерзки, они были из каких-то грязных анек-
.^уЙов. Ей хотелось воздуха, свежих речек, полей, лугов,
орлица. И только под утро ее внезапно накрыли, как воробья,
большая тяжелая ладонь. Но тяжести Ника не почувствова-
ла^ ей.стало под этой ладонью тепло н уютно.
9
Дмитрий Павлович н Федотов ехали на передней площад-
ке прицепного вагОиа, взяв себе место с боем на площади -
Покрова. Это был маршрут № 13, который должен был при-
везти их к концу — к Триумфальной арке, у так называемых
Нарвских ворот Петрограда.
— В свое время я работал в проектных конторах, това-'
рищ Федотов,— рассказывал стиснутый со всех сторон так,
что дыхнуть было невозможно, Дмитрий Павлович. Его
счастье, что он, высокий, объемистый, возвышался над окру-
жающими, так ,же стиснутыми друг другом людьми.— А пр-
том всю Войну, до революции, до разрухи,— на Адмиралтей-
ском заводе.
— Будете работать на Верфи,— ответил Федотов.— За-
вод интересный. Новенький. В общем-то, он всего за год до
войны^В тринадцатом году, вступил в строй.
— Аты наш, что ли, с Верфи? — спросил Федотова один
из едущих на площадке.
Так ведь оттуда воевать с Юденичем ушел,— отозвал-
ся Федотов.
— А дело с «Волховом», спасательным-то судном, пом-
нишь? 1 ;
— Которое застряло?
" — Ага. ' - .
— Вот, товарищ Игнатьев,— заговорил Федотов,— исто-1
рийка-то была. В мае четырнадцатого стали спускать готовое
судно, а оно и не идет. Торжественная обстановка, все такое.
Народ, что лошади, впряглись, из канатов упряжку сплели,
паровоз использовали, который на внутризаводской колее,
стоял. Ничего не помогало. Охрипли, «Дубинушку* певши.
•8?Яе;вКдаето»_.г...., 65
' -Ь-Йрчью этотчВол х'ов»самсошСл,
подумав дй и двинулся. ' * '* *г ‘4Л|
..._ Дмитрий Павлович знал эту историю. Ему иросто быЛей
. интересно услышать/как расскажут о ней другие. Все совйа^
дало. /..'"'1 ~ * - J
— Да, да,— сказал он — В инженерских кругах об
были немалые толки- А чем у вас объясняли эту задержку? J
/ — Наклон стапелейбыл недостаточный,-- сказал Федо-
тов.— Немцы строили и нарочнотак спроектировалй.ФПрЫа
«Блом и Фоос», Вместе с Голландской «Аккерман'и ВанГДа-
. тен». ОкоЛПачйли царя-баткнпку. . > : * > ,
— Сам «батюшка», наверно, этого хотел,— откликнулся
кто-то позади Дмитрия Павловича.— Все-такв ВильГелвй-тр,
кайзер, родственничек его был. Вместе решнли РОссиЮ к ног-
тю взять, кровушкой залить ее. У меня все пузо осколком рас*'.
пахано. Пять часов зашивали, кишки доктор перебирал, что
’колбасу на прилавке.
Дмитрий Павловича удивляло и как-то даже располагало
к этим людям, окружавшим его, то, что в такой немыслимой:
теснотище они ие огрызаются друг на друга, напротив' того,
очень дружелюбны. На остановках, хотя в вагоне и Йапло-
щадке и без того, как под прессом, помогают заскакивающим
устроиться, хоть одной ногой да утвердиться ня подножке.
, Это было поразительно и трогательно и настраивало яа рйэ*
мышления о коллективизме и классовом товариществе ра-
бочих. \ J ЛГЛ
Эти «Бломы» и «Аккерманы» много всякого навороча-
ли нам,— сказал плотный рабочий в суконном картузе —
Хрунт едва-едва намокнет, и сразу, в йеосейший, в жйксу.
.можно сказать, сваи бьют. Одна колонна эллинга чуть нё пе*
валилась из-за этого. Народу бы сколько зашибла Денег'йо-
тратили сколько, чтобы Грунт после этого укрепить да поскя^
зывать колонны между собой стальными фермами,
Под разговор пересекли Фонтанку, Обводный канал, оста-
вив слева километровой длины фасад казарменного здания
.резиновой фабрики «Красный Треугольнйк», и вот уже /и
; Нарвские вофота. • : . ' v
Здесь линия городского трамвая заканчивалась. С трй-
надцатого номера толпа ринулась бегом к поезду из малень-
ких вагончиков с таким же почти игрушечным парбвозикЬм,,
доТорый*стоял на другой линий, по ту сторону Триумфально^
арки. Прибавил было шагу и Дмитрий Павлович. Федотов
его остановил;
, ' Этрпутиловский поезд. Мы по «Оранэле» поедем. В ва-;
родах так называемой Ораниенбаумской электрической Доро-
ги.Сейчас подойдут: А это их собственный, путиловский Трйв-;
6в - ..... v * / 1
спорт.С паровозом.Ехать, Конечно, можно, не выкинут. Но
потом ёпй идти порядочно от Путиловской проходной. По-
дождем лучше. /,/ '
Путиловский, поезд, дав тонкий пронзительный гудок,
ушел. Прижгли вагины «Оранэлы» — обычный трамвайный
состав, только вагончики его. были не в красный цвет покра-
шены, как в.городе, а в зеленый.
Их, конечно, тожепере полнил и до отказа, так, что вагоно-
вожат^,,..сдавленный толпой Напередней плошадке, почти
лежалживотом ид.контроллере й где-то под животом, неве-
домо как ухитряясь это делать, крутил пусковую ручку;. Он
тоже,не одишдом .злился, Только время от времени просяще
ГОВЯЙк'
. Рерятд, ребята, вы бы подегче.
Кондукторша в вагоне стояла на скамейке в углу и через
головы людей собирала передаваемую ей плату..
Миновали Путиловский завод, за ним вскоре через пусты-
ри и болота, занесенные снегом, свернули вправо. Вдали от-
крывалась Серая замерзшая гладь Финского залива. Оттуда
несло холодным пронизывающим ветром, и теснота на пло-
щадке показалась в эти минуты Дмитрию Павловичу благом.
Ветер не Мог пробить людскую толщу. Он ухитрялся лишь
проскальзывать под ногами, охватывая холодом лодыжки да
колени.
Наконец добрались. Трамвай, остановился на кольце перед
кирпичным темным зданием, за которым виднелись трубы, '
краны, мачты — типичный пейзаж судостроительного пред-
приятия. .. .
Сердце Дмитрия Павловича ускорило бег, Сколько Лет он
занцмддоя доем чем угодно, толькц не тем» к чему с детства
его тянуло, куда он пошел по душевному призванию. Кораб-
ли, корйблй!.. Они где-то здесь, рядом. Сейчас Он их/увидит,
пока, может быть, старые, требующие ремонта, но пройдет
время, как уверяет этот Федотов, и начнется строительство
новых. /',,.'/' ' 7'*7
.— Мой/Да^бд,— сказал Федотов не р$ез гордости/-^ Я
пришел сюДа с отЦом, когда Мие еще и Двадцати не было. Он
клепальщиком был. А я вот пошел по другой линии. /; '•' *
Они Подымались по лестнице на второй этаЖ. Из окна на
лестнцчной площадке была, видна часть территории Верфи.
Весь достроенный бассейн был забит, как увидел Дмитрий
Павлович, старыми миноносцами; У Стенки стоял большой
линейный’корабль. •' :"'7 7 <•
«Андрей Первозванный»,— пояснил Федотов, прбсле-'
див да. направлением взгляда Дмитрия Павловича.— На ре-
монт/приводи. А там вот крейсер, «^мНраЛ./СпирйДой»/
з- 67
Его h еще один не достроенный Вкрфьюлегкийй; . _„г у„„~_
оборудуют сейчас в нефтеналивные суда. Но это вее-так,!‘т|Я
кучка. Важная, но текучка. А главное — надо готовиться^
Я же вам говорил, к строительству новых судов, наших, совеТ-.j
ских, замечательных. . - 1 J
В кабинете на втором этаже Дмитрия Павловича ветре;!
тил директор. • Л
— Чугурин,— сказал ои, подавая руку и шевельнув бро-1
вями.—Иван Дмитриевич: Присаживайтесь, дорогой това-
рищ Игнатьев. Вот собираем инженеров. Райком нам помб-
гает в лице бывших наших работников.— Он кивнул в сторо-’
ну Федотова.— Наши представители по стране разъехались;
собирать кадры. Сейчас народу на Верфи уже большетыся- •
чи, а понадобится вдвое больше. А главное — нужна Высокая J
квалификация. Прежний директор — человек выдающийся.4
Иван Иванович Бобров, ннжеиер-кораблестроитель. Ом тут
был с шестнадцатого года до последнего времени. Чего только
не натерпелся. Завод у него то закрывали, то открывали.
В последний раз это было, кажется, год с чем-то йазад, когда
в ВСНХ шли дебаты о «нерентабельных» предприятиях. Тог-
да Троцкий требовал вместе с Путиловским заводом при-
шлепнуть и нашу Верфь. Но партия не дала это сделать..
И вот живем. Иван Иванович Бобров отныне сосредоточился
: всецело на технических проблемах судостроения, как ценный
специалист. А я вот к вашим услугам: партийный работник,'
красный директор. Подойдет? 'у
Он располагал к себе, этот приветливый, но, чувствовав
лось, сильный внутренне, мужественный человек.
—: Подойдет! — в тон ему ответил Дмитрий Павлович. -
— Ну и чудесно. Давайте браться за дело. Познакомьтесь
с товарищем Шиманским, который возглавляетконструктор-. ’
ское бюро. С ним работают большие мастера своего дела. ’
В корпусный цех идите, на стапеля.
— Очевидно, я на стапелях буду работать, как вы ду-
маете, Иван Дмитриевич? — спросил Дмитрий Пав-
лович. - -
Это ваша основная специальность? '
Да, основная, и особо дорогая мне.
— Что ж, пожалуйста. Готовьте их к работе. Учтите, что'
они содержат конструктивные недостатки. Их исправлять
надо. i
Потом они втроем — Дмитрий Павлович, инженер из кор-
пусного цеха Соколов и Федотов — долго ходили по завод-
ской территории. Да, завод был новый, неплохо распланиро-
ванный, просторный, не то что старые питерские судострои-
тельные заводы, стиснутые на скупых клочках земли в Нев- <
68
ском устйё.Нб.конечно, многое тут былозапущено, захлам-
лено, пришло а упадок в годы разрухи.
— Освящение Верфи состоялось шестнадцатого ноября
тринадцатого года,— рассказывал инженер Соколов.— Мо-
лебен был, знатные гости и все такое. Заложили два; крейсе-
ра — «Адмирал Бутаков» н «Адмирал Спиридов», как раз
эти, которые мы сейчас под налив и перевозку нефти приспо-
сабливаем, и четыре эскадренных миноносца типа «Новик»—
из восьми согласно правительственному заказу. Кстати, три
из этих восьми Достроить мы не успели, а пять успели выйти
в море к концу войны. Потом мы строили тральщики, спе-
циальные баржи, полупонтоны, базы для подводных лодок и
гидросамолетов и даже подводную лодку одну. Народу в
судостроительном цехе в лучшие его времена, примерно в году
пятнадцатом, было без малого две тысячи рабочих. Да инже-
нерно-технических работников тридцать пять человек. Сейчас
нас, инженеров и техников, единицы. Замечательно, что вы
пришли к нам, товарищ Игнатьев.
— А всего сколько было народу в том, наиболее благо-
приятном году? — поинтересовался Дмитрий Павлович.
Свыше четырех тысяч. Сейчас, я говор!®, тывя«1а с не-
большим. А было, знаете, и пятисот человек не насчитаешь. "
Так, всякие ремонтикн вели. Народ то воевал — против Юде-
нича и Врангеля, то по деревням разбежался от питерской
голодухи,, Я, знаете, и то воевал, хотя смолоду значился бело-
билетником. На путиловском бронепоезде состоял, связью
ведал.,
— Вы? Инженер?
— А что тут такого, товарищ Игнатьев? Инженеры раз-
ве не люди?
— Да, но принято как-то думать, что мы...
— Над схваткой? Спецы?
— Приблизительно. -
— Ошибаетесь, товарищ Игнатьев. Над схваткой никому
удержаться не удавалось и не удастся. Рано или поздно каж-
дый примет участие в этой схватке. Но или с этой стороны, или
с той. Я, кстати, член партии большевиков, учтите, пожалуй-
ста. С шестнадцатого года.
— Первый раз вижу инженера-коммуниста.
—-.Надеюсь, увидите не раз. В Советском Союзе насчиты-
вается до тридцати тысяч инженеров, Коммунист среди них
отнюдь не я один.
/— Товарищ Чугурнн, он, конечно, тоже большевик?
сказал Дмитрий Павлович.— Да, да, что это я? — спохва-
тился он.— Конечно же! Он же сам сказал: партийный работ-,
ник, красный директор.
69
тов — 0н старый большевик. В партии с тысяча
второго года. Двадцать двз года уже. Чуть я» не четйер'гь
века. Участник всёх трехрусских революций.
— Питерец?' ' ‘ ‘ *
— Да нет. Начал свой путь на Нижегородчине, в Сбрмб*
ве. Его имя связывали с убийством .в девятьсот третьей году
какого-то чина из Нижегородского охранного отделении, аве-
сколько позже — и самого начальника этого отделений, фа-
милии не запомнил. Обвинили тогда группу сормовских рабо-
чих, в том числе И известного «смутьяна» Чу гур ин а. Полтора
года- тянули следствие, подтасовывали материалы. но тах и
не смогли подтасовать, выпустили товарищей наВОлю.ИваН
Дмитриевич стал профессионалом-революционером, подполь-
щиком. Побывал за границей. В известную школу Ленина, В
Лонжюмо, под Парижем, Сормовская партийная организа-
ция кого делегировала на учебу? Его. Ивана Дмитриевича.
Летом одиннадцатого года он вернулся в Россию. И тут-то
его вновь арестовали, сослали в Нарымсиий край. Отбывал
'там до шестнадцатого года. Отбыл. Прибыл в Петроград.
Жестянщик завода «Промет» на Выборгской стороне. Но
жёсгявщнк-то жестянщик. А вместе с тем и революционер.
Готовит забастовки, руководит ими. Увольняют за это. Он на
«Айваз». Там тоже работа. Февраль. Самодержавие свергну-
то. Большевики выходят из подполья. Иван Д митриевич пер-
вый председатель легального Выборгского районного комя-
< тё^а РСДРП большевиков. Третьего апреля он встречает Ле-
нина на Финляндском вокзале. Один из. его товарищей тех
дней недавно рассказывал4 нам эту историю. Мало того —
встречает. Еще интереснее историд. «Владимир Ильич, я то}
. варищ Петр,— Он назвал свою подпольную кличку/ подходя
кИльичу,— В ознаменование вашего возвращения на родину
мне поручено вручнть вам партийный билет. Болыневикн-
[ выборжцы считают вас членом своей районной организаций.'
Ленин взял из рук Ивана Дмитриевича партбилет, полистал,
увидел номер — шестьсот, по порядку членов партии вВы-
боргском районе, и крепко пожал руку Ивана Дмитриевича.
«Благодарю вас, товарищ Петр! Помню вас по Лонжюмо».
: Вот таков. Иван Дмитриевич Чугурий.
’: Дмитрий Павлович внимательно слушал все эти рассказы.
Они были совсем из иного мира, чем тот, в котором прожил
свою жизнь он, совсем об иных людях, с иными биография-
ми и судьбами, нежели те, которые его обычно окружали- Они;
знали что-то такое, чего не знал он, они стремились к чему-то
совсем иному, чем то, которое он когда-то считал целью, смыс-
лом своей жизни. Убийства провокаторов, жандармов, ссыл-
70
ки в колоДйыв, угрюмые края* «вдруг странное учение под
Парижем чему? Революционной теория к практике!
И вот — Ленин, партийный билет того, кого большевики на-
зывают первым революционером не только в России, но а
всего мира. И этот-то человек идет подымать изруин отечест-
венное судостроение. Вернее —заново, ставить его, потому
что Россия в прошлом морское, транспортное судостроение
не вела, только военное» .Коммерческие суда почти целиком
заказывались иностранным верфям. .
День этот был для Дмитрия Павловича переполнен новы-
мивпечатлениями. К вечеру, устав от ходьбы по заводу,
от разговоров, он вновь ехал в переполненном вагоне трам-
вая- Но уже не как случайный человек, не как гость за Нарв-
ской заставой, а как свой человек: у него, в кармане лежал
постоянный пропуск на Верфь в любое время суток. Он сошел
с «Оранэлы» у Триумфальной арки, пересел на тринадцатый
номер и вновь пересек, но в обратном порядке. Обводный
канал, потом Фонтанку, вышел иа Покровской площади. Тут
еще вовсю торговала барахолка. Кричали, вопили продавцы,
предлагая свои товары. Горели жировые плотики, фонари
«летучая мышь», освещая уличные прилавки и товары, раз-
ложенные прямо на земле, на раскинутой,мешковине, клеен-
ке илистарой газете. Вдоль церковной ограды теснились «да-
мы», жаждавшие горького заработка на хлеб, на дневное про-
питание. Это были совсем не те «дамы», каких он встречаллга
Невском и тем более — в клубах и в рестррацах. Тут не было
ни мехов, ни лакированных туфель, ни драгоценностей, даже
фальшивых. Драные пальтишки и голодные глаза. И такие,
которым/, под пятьдесят, и такие, которым есть ли шест-
надцать. ;
И вновь уйма недоуменных, трудных мучающих вопросов.
Там думают о развертывании судостроения, там строят об-
ширные планы, там живут совсем по-другому, а тут готовы
пойти тотчас, с любым пойти в ближайший темный двор, :в
подворотню, чтобы заработать какой-нибудь рубль. Они тд1ьи
шепчут, почти Не размыкая губ, когда с ними равняешься:
«Рубль! Рубль!» Где же настоящее, .подлинное? Там или
здесь? И что возьмет верх в конце концов? Ведь не можетдсе
и то й другое уживаться вечно?-
Хриплым- голосом под аккомпанемент гнтары пела что-то
щербатая, густо накрашенная женщина в длинном черном
платье, подол которого был облеплен грязным, размешан-
ным тысячами ног снегом толкучки. Дмитрий Павлович, за-
держал шаг. . .. ~ /...
• На мурманской дороженьке/стояли три-coeia«u.>--u>> ; «
- Прощался мил со мной? до.будуи^й верны,,...
Аккомпанировал певице человек,,несмотря,нф холод,
тый в серый макинтош. Он также был щербатый? небритый;
неряшливый. ' t
Он клялся и божился одну меня любить; АА
На дальней на сторонке одною мною жить.
Пропев две-три подобных песни, певица принялась пред-
лагать по пятачку, по гривеннику слушателям текст ее песен,
перепечатанный на машинке под копировальную бумагу.
Аккомпаниатор тем временем сбросил макинтош, драную
вязаную кофту, оставшись до пояса голым, распустил какие-
то резинки, н то, что казалось трусами, стало вдруг восточ-
ными зелеными шароварами. \
— Смертельный иомер! — заорал он.— Тайна индийских
факиров. Человек на гвоздях! '
Из чемоданчика, который держала певица, была .извлече-
на доска, наподобие щетки утыканная гвоздями, остриями
вверх, уложена на землю, и «индийский факнр»~лег на эти
гвозди, на нх острия спиной. Мало того, певица еще и встала
ему на грудь обеими ногами, предварительно сбросив грязнее
ботинки. Потом из того же чемоданчика на клеенку было вы-
сыпано битое разноцветное стекло — каждый мог потрогать
и убедиться, сколь остры эти осколки,— и «факир» лег и на
него своей многострадальной спиной. Певица же ходила no-
кругу С шапкой и собирала в нее весьма скудные подаяния.
Невдалеке послышался тревожный свисток милиционера.
«Факир» тотчас вскочил со стекла. Вместе с клеенкой стекло
было сунуто в чемоданчик, где уже покоилась доска, проби-
тая гвоздями, подтянул шаровары на место, оставшись .в
спортивном синем трико, накинул макинтош, застегнул его,
надел кепку. И уже не было никакого «факира», не было и пе-
вицы, она тоже подобрала, вдвое укоротив, свою «княжес-
кую» юбку. Шли в толпе два человека, каких тут были тысячи,
Голодных, усталых, тоже жаждавших заработать свой рубль.
Рубль! По сути дела, до нынешнего дня, до этого дня, ког-
да издан приказ о зачислении его в штат работником Верфи,
и он-то сам, Дмитрий Павлович Игнатьев, тоже изо дия в день
думал о том, где бы н как бы заполучить этот рубль. Ои про-
давал родительскую мебель, какие-то безделушки, очевидно,
в свое время бесконечно дорогие родителям, он занимал этот'
рубль у знакомых «до завтра», «до среды», «до воскресенья».
Во имя этого рубля он мелко жульничал, обманывая и Других
и прежде всего себя.
Да, где же подлинное — там, за заставой, или здесь, на
Покровской толкучке? С этим вопросом он поднимался по
лестнице своего дома, открыл ключами свою дверь.
Его встретила Ника. - . ' - i ' '"'
— Ну как, Дима, как? '
— Думаю, что хорошо,— ответил он, устало откидываясь
на диване, и стал не торопясь пересказывать' впечатления
дня. О поездке в трамвае в такой ранний час, когда ни он, ни
Ника еще не езживали по городу. О заводе, о директоре Чу-
гурине, опартийном инженере Соколове. Он только умолчал
о том, что видел на Покровке, о своих размышлениях по по-
воду рубля.
— А Федотов? Как Федотов?
— Ах, Федотов! Ну, он сделал свое дело. Это человек де-
ла, Коленька. И оставил меня. Он же не нянька. У него сври
обязанности. Кстати, Евгений так и не появляется. Может
быть, надо заявить в милицию? А что ты думаешь! В городе
полно бандитов. Ты же читаешь газеты, видишь эти бесконеч-
ные сообщения об убийствах, ограблениях. С его пачками...—
Дмитрий Павлович хотел было сказать «червонцев», но ска-
зал, нажав на это слово,— рублей, Коленька, его могли вы-
следить, напоить, раздеть, ограбить и сунуть в какую-нибудь-
прорубь или полынью, как Гришку Распутина.
— Дима! Уж ты нарасписывал!..— И с удивительным
спокойствием:— Он же твой родственник.
— Брось, Ника! Может быть, по-твоему, я ничего не вижу
и не понимаю. Он не только не мой, но даже и не твой родст-
венник. Он предельно чужой тебе человек.
Ника промолчала. Дмитрий Павлович продалжал:
— Но тем не менее, если он появится, ему надо, предло-
жить. Они там, иа Верфи, до чрезвычайности нуждаются в
инженерах. Он же тоже судостроитель. Ну, а если не появит-
ся, как хочешь, а надо заявлять.
10
...Умер Ленин. Окутанный морозным дымом Петроград
леденел в трауре. Шумов, приодетый в зимнее грубошерстное
пальто, В шапку с ушами, в валенки, как и подобает совет-
скому учителю, учителю единой трудовой школы, едва закан-
чивались уроки, спешил на петроградские улицы. Да уроков,
в обычном смысле слова, н не было. Были траурные уроки.
Заседали Комсомольцы, собирались пионеры, было учитель-
ское собрание. На нем выступило двое партийных учителей.
Обществовед Сикорский и математичка Синицына. Сикор-
ский говорил отрывисто, отдельно ставя слова, как бы обду-
мывая каждое следующее. Он говорил о Ленине — руководи-
теле партии и государства, о декретах Советской власти,
73
вдохновителем которых был Лейии. Сштцына,:|»еэн^01^Я
мая в суждениях, посвятила свою речь борьбеЛениизяротия
всяких отклонений от большевизма, она говорила об отзови
стах, ликвидаторах, о меньшевиках и той путанице, какую
общественную жизнь вносит Троцкий своими выступлениями
почти всегда направленными против того, что делает партия
ее Центральный Комитет. j
— Ленина нет! — восклицала Синицына.— С этим невоз
можно смириться. Ведь только совсем Недавно нам сообщал!
утешительные сведения о его здоровье. И вот вам —; финал
Враждующие меж собой группы теперь распояшутся. Вла:
димир Ильич, даже и больной, сдерживал их своим могучим
авторитетом. А теперь его нет, и начнется, Начнётся!-* '^1
Г Шумов сообразил, что он в этой обстановке может укре-|
пить свои позиции. Он, пока говорила Синицына, внямательЛ
но следил за выражением лица представителя районо, при-’
сутствовавшего на собрании. Тот по временам морщился','^
и Шумов прекрасно понимал причину его недовольства^
»’— Товарищи! — попросил слова Шумов.— Я человек!
беспартийный. Мало того — биография моя небезупречна*
Я сын дьячка, так сказать, одного из тех, кто отравлял народ^
религиозным опиумом. Но в такой день, товарищи.я не могу-
яромолчать. У советского народа нет Ленина. Темные законы,*
управляющие работой кровеносных сосудов, оборвали эту
жизнь. Но честное слово, любой из нас, каждый советский
человек, рабочий ли он от станка иди сын служителя культа,
не задумываясь отдал бы свою собственную кровь до послед-
ней капли, только бы оживить, возродить работу кровеносных
сосудов великого вождя. Но чудо невозможно... . 1г
. — Партия осиротела,—говорил он, потупясь.—Осир<у^
тел рабочий класс, а вместе с ним все мы. Как пойдем
•перед, найдем ли дорогу, не собьемся ли? Именно об этрш
только что-взволнованно говорила Александра Алексеевна!
Синицына. Нам ее волнение понятно, Но, уважаемая АлеЫ
саидра Алексеевна, хочется ей. сказать от всей
Шумов взглянул на Синицыну взглядом, полным доброже^
лательства, открытым, по-товарирхески заботливым,—Ува-^
жаемая Александра Алексеевна, вы спрашиваете,., рак мьй
пойдем вперед. Один ответ: с фонарем ленинизма в руках.-т-|
Это.были подлинные слова Троцкого, и Шумов поз воли лсебе|
нажать на них голосом,— Найдем лн дорогу? Коллективной
мыслью, коллективной. волей народа, всей страны — най-
дем! : . ... <. Л ;
. А Ему аплодировали. Ннкто не обратил внимания на тО,
что весь свой пафос он позаимствовал у Троцкого. В эти дни!
звучало так много слов — и изустно, и нечатно, что устанб-
74
порадовйлб Шумовато, что представитель район© покивал
ему одобрительно.' • ' г
И вот в День похорон Ленина в Москве, у Кремлевской
стены, о чем оповещена вся страна, 24 января Шумов бродит
по холодному Петрограду, путаясь в шеренгах траурной
демонстрации. На площади Жертв Революции пылают в
ранних январских сумерках пятьдесят три костра—по числу
лет, пррисН^ых Лёйнйым.'Й небо летит искры-от сухих бревен
костров. . ..
В какой-то миг все замирают. Это ударила н подала
сигнал пушка с Петропавловки. За нёй загрохотали другие
орудия —;с ’ военно-морских судов и береговых батарей,
Загудели гудки всех -заводов и фабрик Петрограда, всех
паровозов на петроградских железнодорожных путях. За-
выли сирены. Было ровно четыре часа. В Москве хоронили
Ленина. ‘
Пять минут длилась могучая траурная музыка гудков,
сопровождаемая орудийным -громом. Пять минут был не-
движен Петроград. Застыв на месте, стояли трамваи, грузо-
вики, ломовые и легковые извозчики, и замерли, остановились
все до единого жители города, находились ли они в эти
минуты в траурных колоннах или в одиночестве шли по
своим делам. Кто его знал, кто как относился к происходив-
шему и вообще к Советской власти, но при первом вскрике
гудка — остановился Среди улицы и стоял все пять минут,
как на. карауле. Многие поснимали шапки и стояли на морозе,
с непокрытыми' головами. «Да,— размышлял Шумову—-
велика силау большевиков. Как-инкак, а управлять народом
они умеют, Против такой силищи в открытую не полезешь.
Долго надо будет подтачивать корни этого дуба, прежде чем
он повалится».
А повалитьэтртдуб чертовски хотелось. Это необходимо
было сделать, совершенно необходимо. Шумов во исполнение
директив и инструкций Георгия Федорова постепенно начи-
нал работу Среди учителей и школьников. Проще, конечно,
было работать среди учеников. Идеи христианства распрост-
ранять было трудно, на религиозной основе ннкого и ни на
что, как понял шумов, в Советской России не сплотишь. Вбо-
га верят старики да старушки, влияния на молодежь у них
почти никакого. Молодежь, в том числе и школьники, охва-
чены желанием работать, как можно скорее окончить школу
и идти на завод, на фабрику. Время проводят в клубах, в
физкультурных кружках, ставят своими силами спектакли,
выпускают «живую газету». Впрямую богом прельстишь
сейчас разве что калек, убогих, поврежденных разумом.
И он решил Идти иной дорогой. Напротив, кай бы ДОКм
антирелигиозную работу среди учащихся, направил ик ш
поиски по Петрограду всяческих религиозных обществ
РЛбоТа получалась в высшей степени интересной. Ребята п$
нанесли уйму адресов. В Кузнечном переулке, например, он
обнаружили «Ассирийское христианское рёлигиОзное общест
во». Установили даже, что председателем там какой-то Шу
мунов, а секретарем-Зирвандов. В Центральном городско»
районе существовали даже богословские курсы. На Екате
ринингофском проспекте, дом № 24. Заведовал ими нект<
Эльб., '
Шумов вынужден был завести особую книгу, в которук
заносил сведения, собираемые его учениками. Он вписывав
в нее: ’
«Братство свидетелей Христа города Петрограда. Прбс-
пект Майорова (бывший Вознесенский), д. J1. Председатель^
В. Г. Мелис, секретарь А. И. Семченок». 1
«Всесоюзный Совет Евангельских Христиан (BCEX)J
Столярный пер., 18, тел. 5-90-31. Председатель И. С. Проха-ч
нов, секретарь П. С. Капалыгин, управ, делами Я. И. Жидков.1
Прием ежедневно с 11 до 2-х». ’
В списке Шумова оказалась «Захарьевская религиозно^
трудовая община», расположившая свою штаб-квартиру щ
самом центре города, на улице Халтурина, дом 1. «Католи-^
ческая апостольская община», «Петроградская латышская^
баптистская община», за ней — «Общииа баптистов немец-,
кого прихода». Нашлось целых восемь общин «евангельских
христиан», которые так н именовались: «Первая, вторая,’;
пятая, восьмая». Была особая «Община евангельских хрис-
тиан-баптистов»на улице Герцена, 58, в «ДомеЕванге-
лня». Пресвитром в ней значился некто А. П. Петров. Была
на Невском, 20 «Община имени ИИсуса Христа христиан^
евангельско-лютеранского и реформатского исповеданий»^
«Община старообрядцев Федосеевского согласия» и вместе?
с тем и «Христианская община старообрядцев Филипповского-
согласия». Были две общины «христиан-адвентистов 7-гсь
дня» иа Васильевском острове и на улице Жуковского.
На Лиговке разворачивалось «Старообрядческое братство'
имени протопопа Аввакума». У него был председатель Кос-
мачев, у председателя были заместители — Коновалов X
Николаев, был казначей Ларионов. Были христианская’
община «Поморского согласия», «Эстонская община еван-
гельских христиан». Существовали «Богословско-пастырское
училище», «Библейские курсы при общине Евангельских
христиан». Было семь отделений «Общества народных трез-
венников братца Ивана Чурикова». Было «Общество народ-
,76
пых трезвенников братца Михаила Миронова». Была на
Гагаринекой.ул., д. 4 «Община евангельских христиан в духе-
апостольском». Была «Община сочетания религии и жизни».
Были «Религиозное общество «Медрош-Шмуэль» и общест-
во хасидов «Иврио». Записал Шумов в свою книгу адреса
«Святоуспенской общины старообрядцев», «Смольнинскую
религиозно-трудовую общину» и «Совет Союза православных
религиозно-трудовых общин». Под конец ему принесли адрес
«Петроградского религиозного общества христиан Третьего
Завета». Это было на Охте: Большой Охтинский просп., 86.
Председатель Кононов, секретарь Степанов.
«Да,— раздумывал Шумов над этими списками,— Тут бы
и отец, большой богослов и знаток истории различных рели-
гий, поди, спасовал бы. Кто что здесь, в этой каше общин
и обществ, и куда тянет». А ребята все несли новые
адреса.
— Вот видите^— говорил нм Шумов на внеклассных за-
нятиях,— как еще сильна вера в бога у людей, как упорно
люди ищут путей для внутреннего, духовного совершенство-
вания. На земле ие все просто. Людей не построишь в одну
шеренгу и — «по порядку номеров рассчитайсь!» Каждый
человек — носитель глубоко индивидуальных особенностей...
И товарищ Ленин учел эти человеческие особенности. Нэп —
это простор для приложения человеком своих индивидуаль-
ных сйособностей, простор для предпринимательства. Чело-
век торгует, производит товары — все, в общем-то, для себя,
для личного обогащения, процветания. Но от этого выиг-
рываем и все мы вместе, и в том числе государство, потому
что получаем и мы и оно необходимые товары, чего само оно
в одиночку сделать было не способно. Индивидуальные спо-
собности человека — вот главное, характерное в человеке.
Но чтобы чёловек человека не пожирал в этом соревновании
индивидуальностей личностей, человечество постоянно заду-
мывается над этим. Это его вечная забота. И тут на помощь
приходит религия с её заповедями, заветами, идеалами.
Она, конечно, опиум народа, я полностью согласен с товари-
щами Марксом и Лениным. Но когда что-то болит, без
опиума не обойтись. Во многих случях опиум лучшее, ле-
карство.
С целью якобы антирелигиозной, с согласия и с одобрений
директора школы и даже посоветовавшись с партийной
частью учительства школы, Владимир Яковлевич Шумрв
водил Своих учеников в действующие церкви посмотреть бого-
служение. Никто бы не смог придраться к нему, он все
разъяснял, как надо. Скажем, целуют люди икону божьей
матери, он шепчет ученикам:
77
'J ПережйТок.Сёйкас,’ Wh ма*1геряйлиёт5Жс^^^
это выглядит наивно. И, кроме fого, не слишком гигйеюй»
Но ученики видят лица людей, истово целующих богор<
дицыиыруки, лица серьезные, полные благоговения и надеж
ды, й ребячьи ищущие умы невольно задумываются над ело»
костями жизни, уже многое из того.о чём говорят на кома
мольсКих собраниях или на пионерских сборах, не кажете)
им таким простым, очевидным й бесспорным. ' • “
Внимание Шумова в списке религиозных обществ и общйн
привлекла «Община старообрядцев Федосеевского • соглк
сия*, расположившаяся на Волковской улице, 19. ОтправИ
лись туда не всем классом и не в учебное время, а после уро
ков, и только желающие, добровольцы. Набралось девять Чё
ловек. «Толпа и не обязательна,— рассуждал про себя Шу-
мов.—Толпа и есть толпа. Попадет ей под настроение, на»
электрйэируется — ринется вперёд. Электризация ослаб-
нет — так же дружно ринется обратно. На толпу надеяться
нельзя. Ее Порывы можно и нужно в том или нномслучйе
. исправлять. Но ведут всегда немногие и даже одиночки.
На самых убежденных, на самых верных надо рассчитывать.
Девять — это хорошо, что не всё двадцать семь, какие сос-
тавляют класс. И пусть из этих девяти, в концеконцов,
останутся три, два... один, нб верный, и уже дело сделано;
Из каждого класса по одному, из каждой школы по десятку-.
Два. Несколько тысяч в Петрограде.вМоскве, в Киеве,
Ростове, Харькове... Й будет так, как предиачертываютруко-
водйтели движения там, в Париже: будет создано крупное
общественное движение против существующего политичен
ского строя. Это не жалкие кутеповские одиночки-терро-
риСТЫ, ие мелкие провокаторы из стана меньшевиков или
’ эсеров. Нет, это именно несогласнее-политически, желающие
глубоких общих перемен тысячи вожаков, молодые Люди,
; Пау4ивШиесй критически думать». ' у -
: j В «Общине Федосеевского согласия» их встретили охотно,
рассказали о расколе в российском православии,, о борьбе
Никона и протопопа Аввакума, о христианах, верных искони
Чщйу русскому православию, -повели в молельню,котрраЯ
находилась там же, где и правление общййы, иа ВолкЬвской,
Ш Это было интересное, таинственное сооружение, как ре?
бятам сказали, сохранившееся со времен Николая I, типичная
тайная' молёльПЯ той эпохи. Перед ребятами прёдСтали обра^
зы нед южинных, убежденных в своей правоте людей-Страсто-
терпцев, немало пострадавших за веру, то есть за идею, зй'
правду. -
Затеял Шумов съездить и на Охту, посетить заинтересб-
'ркРшиё ёго* «Общество хрйстийн-Третьего Завета». Но:ему,
7B .
облада^ймул’Жыалйм докаЭаЛось '
что на этот раз надо ехать не с ребятами, аодному или,
вернее, вдвоем — но с Ниной Александровной, Сотни-,
ковой. ., . - .. , ' . ;
Они доехали до Охты, нашли Большой Охтинский, 86.
Но там им сказали, йто если они хотят, видеть «братца „Мйг
хайлушку», то им лучше всего отправиться на Георгиевску^,
14: там главное месторасположение общества. Или на Гу-
рочную, 3, где квартирует «братец». Лучше всего, конечно,
на Гурочную. Братец-то ведь сапожник. Работает, поди.
А и а Георгиевской — там беседы н проповеди два раза в
неделю для всех желающих. А по четвергам — «Тайные ,
вечери», только для избранных.
Посовещались, решили посмотреть сначала место действ
иа Георгиевской, 14,. Там оказалось помещение какого-то
прекратившего в годы революции существование частного
баикд. Бывший операционный зал, запушённый, захламлен-
ный, был, по стенам грубо и густо размалеван какими-то
кабалистическими знаками, геометрическими фигурами и за-
гадочными формулами. На середине залы стоял громадней
круглый стол, накрытый довольно грязной белой скатертью.
На нем.одиноко торчала в подсвечнике незажженная Свеча.
Было: холодно, пахло курениями.
Показывал это все за рублевку, сунутую ему в руку,
дворник, по устному соглашению приглядывавший за хо-
зяйством «Общества Третьего Завета».
— А чтр здесь преисходит-то? — поинтересовался Шу-
мов,— Вы В курсе или иет?
—А чего не в курсе. Два раза в неделю туг вроде бы
богослужение. Что делает Михайлушка? Ну, будущее пред-
сказывает. Лечит болезни заговорами. Чего посоветует, если
бабе или мужику приспичит в жизни. Музыка тут играет.
Вишь, фисгармония. За шестьсот рублей купил. А теперь
ладит и духовой оркестр завести.
-- Богатей, значит? \
— А чегоне богатей! Народу знаешь сколько набивает-
ся!.. Бл1ёдца вот здесь, да здесь, да там расётавит — на них
и валят деньгу прихожане.
— Кто расставит? Сам Михайлушка? — поинтересовал-
ся ЩуМов. - >'
*4 Зачем! У него шкеты в услужении. Мальчонки, значит.
Д-а апостолы.
— Апостолы?
— А как же! Марк, Он токарем на Металлическом, ра-
ботает. И Лука — папаша нашего управдома, гражданина
Кононова. Управдом-то, сынок апостолов, Кононов-младший,
79
все это дело Мнхайлушке я сорганизовал — номещеянюзгу
инвентарь и всякое прочее. _ .' ’ - '
Выйдя из «храма братца Михайлушки», Шумов иСотни-
кова увидели объявление на его дверях, на которое прежде
не обратили внимания. Объявлялось следующее: «Приник
мается запись в общество Третьего Завета. Принимаются
лица не моложе 18 лет обоего пола. Вступительный взнос
50 коп.» - 5
«Не моложе 18 лет,—подумал Шумов.—Видимо, еста
основания для такого возрастного; ограничения. Неспроста
это. Хорошо, что мы поехали, только взрослые, ребят не
взяли. Вопросов бы было — не обобраться».
— Так,— сказал он вслух, прощаясь со словоохотливым'
дворником.— Попробуем найти братца. А что такое,, кстати,
Третий Завет в данном случае? Почему «Общество Третьего
Завета»? - j
, — Кто ж его знает? Так надо, должно быть. Неспростгй
же. Вы вот что, не на Гурочную сейчас идите, где он кварти-
рует. Его там днем нету. А в Морскую, на Тарасова, 9?
А то прямо на Тарасова, 14, где его любовная обитает.
Хе-хе! . ;
Нашли они н самого Михайлушку на Тарасовой улице, 9.
Сидере на сапожном стульчике плотный, волосатый мужи-,
чоика средних лет, подбивал набойками каблуки ботинок..
Сапожник как сапожник. Вокруг него еще стучало молотком:
несколько таких же мужичков — кто постарше, кто помо-
ложе. '
— Я бы хотел насчет Третьего Завета потолковатьс
вами,— заговорил Шумов.
, — Толковать тут нечего,— смиренно ответил «братец».—
Надо веровать. А не веруешь, иди своей дорогой,'не мешац
другим. Из милиции, поди? Из уголовного розыска? Ходя!;
тут. Только чисто у нас, нет на обществе нашем, Христу’
угодном, нй единого пятнышка.
— Нет, не из милиции. Я и вот моя коллега — мы учителя^
— Антирелигиозную пропаганду хотите проводить? '- ‘ J
— Зачем же. У нас свобода совести, Каждый волен мо-<
литься тому богу, которого считает истинным. 1
— Это верно,— согласился «братец» и поднял на Шумова ,
все понимающие, все видящие, хитрые и умные голубые
глаза.— Бог един, это если вообще, во всемирном масштабе^
: человечества, А конкретно он у каждого свой. 4 ?
— А Третий Завет — вы как его понимаете,и пйему его.
избрали в заглавие своего общества? J
Это жена твоя?—вдруг спросил «братец», указав
на Сотникову.
ьо
—"НЙ^йейша.''4 - ' 'г -
— Любовь?
Сотникова застеснялась под этим прямым взглядом и при
та ком, прямом вопросе. Шумов, пожал плечами.
..... — Понятно,-— сказал «братец».— Вот приходите в чет-
верг..,-^-Он подумал.— Не в этот,— добавил: — В тот, через
этот. Вам как раз будет. Третий Завет придется по душе.
Желаю здравствовать.
С ним не очень-то просто,— сказала Сотникова, когда
они вышли из мастерской Михайлушки.
— А с ними, российскими провидцами н чудотворцами,
никогда не было просто. Иные нз них, Распутин например,
всей империей Романовых заворачивали.
Они сели на двенадцатый номер трамвай и долго тряслись
в нем к центру города.
Сотникова была, видимо, под впечатлением того, что
узнали они и увидели в этот день: сидела молча, сосредото-
ченная. А Шумов, поглядывая на нее со стороны, все раз-
думывал— жениться ему иа этой женщине или нет. Так,
в общем-то, смазливенькая, ничего, правда, особенного, жен-
щина как женщина, не Мэри Пикфорд. И ума вполне обыкно-
венного. Но не на век же будет этот союз, тем, более что за-
регистрируют его с ней по фальшивом документам. А можно
же и не регистрироваться, в Советской России вполне допус-
тим гражданский, фактический брак. Переехал, к этой,
пер еехал к той... А третью привез к себе. Убираться же
от профессора Лузгнна пора. Чем запутанней след, тем
больше шансов на успех.
— А что, Нина Александровна,— вдруг сказал он, ре-
шившись.— Не сойти'ли нам на Невском да не пообедать лн
в ресторане?
—. Ой, там, наверно, очень дорого!—воскликнула она
чуть ли не с испугом.
— Чепуха! Живем одни раз. Во имя Третьего Завета!..—
Он засмеялся, улыбнулась и Сотникова.
— Ну что ж,— согласилась она.— Ни разу еще в жизни
не бывала в ресторане.
11 -
Нике'так и -не удалось встретиться с Лениным. Теперь'
она всюду видела только его портреты, обрамленные черными
траурными лентами. На нее с этих портретов пристальным
взглядом смотрел человек с большим лбом и крепко стисну-
тыми, волевыми губами. В глубине его глаз таилась усмешка,
- 81
> Эту уШешху'Никд чйтала так; «Ну, что ж, ж ^.-г ......
-дело. А' я вот не тольковерю,я знаю. Не просчитаться $t*i
.,.>йв№^.'»-0на;зн'9л'»уже-егоьбио1фафи)о;внвла, что 6я из сугуб»:
яштеллигентной: семьи, Сын учителя, брат казненного-.рево-
люционера. Он совсем не пролетарий, но за диктатуру яро-,
летариата. Не за свою диктатуру, а именно за диктатуру ppo-j
летариата, которая,казалось бы, и против иего. И воттем,
не менее он за нее. Федотов ей объяснил это все так: «На зем- <
ле. Ника Павловна. всего-навсего две стороны. С древнейших
времен. Одна сторона те, кто производит, и другая, кто при-
сваивает себе то, что производит первая сторона. А между
ними вот вы, простите, да ваш брат, ваш муж Вы, такие,'
в общем-то, ничего не решаете, вы только служите той или
иной стороне. Если вы служите тем, кто присваивает, вы
служите эксплуататорам, попросту говоря, международному
Капиталу. А если служите тем, кто производит, значит, вы
с народом. Владимир Ильич Ленин прекрасно понимай, где
правда и где неправда, и хотя сам один из интеллигентнейших
людейчеловечества, всего себя отдал делу рабочего класса.
Не стал сколачивать всякие союзы и союзикн спецов-иител-
лигентов, напротив — клеймил такие союзнки, а .пошел с
трудовым народом против царя, помещиков, генералов, за-
водчиков. И вам работать надо, Ника Павловна. Надо, надо,
надо!..»— «И тогда мне каждый день будут преподносить
такую вот политграмоту?» — «Да, будут. Она вам необходи- /
ма. Но кроме того, и прежде всего, вам будут п р ё п од н о-?
с ит ь • паек, заработную плату и сознание того, что Ш з
трудовой элемент». . /
л Ника усмехнулась. Ей до крайности забавной показалась :
? мысль о-том, что к ней будет применено такое понятие: ?
трудовой элемент! Покачивая бедрами, она прошлась шй
комнате — это было у Федотова,— оглянулась на него, и'-
обдалаего таким задорным взглядом вкось из-под ресниц,
что Федотов потупился, сжав — она видела это — кулакй '
между колен. ' j
“< —. Вы умная,—сказал он.— Как вы этого не понимаете??
Милый Константин Васильевичу— заговорила она.— s
Эго ужасно, когда женщине говорят, что она умная. А комуЗ
-этот ум нужен? Какой толк человечеству от нашего женского!
умй? Вот вы, большевики, кричащие о равноправии женщин, ?
и то довольствуетесь тем, что среди вас одна-две женщийы — J
. да и обчелся. Крупская да Клара Цеткин. Да еще была!
Роза Люксембург. <? *
*А Софья Перовская, а Вера Фигнер, а... 1
— Ну вот и все, дальше не идет. Нет.вет, Константин
/Васильевич, ум для женщины не благо, а несчастье. Все
л
она» такаяуЯная, понямает, все она вадит, а дальше что?
Как правило, приэтом ока плохая хозяйка, весьма неважная
мать, домведеткое-как, любит книги, театр, «умные разго-
воры». Муж;* естественно; такой жженой недоволен,'тем более ,
что'вокруг него миллионы примеров того, - Как отлично
хозяйничают другие жены у других мужей, менее умные,
чем его жёнушка. У .'них пироги, у них ваоения я соления,
у них детишки чистенькие, причесанные, в белых чулочках
и бархатных штанишках- Мужу тяжело с умной женой.
Как она ни старается казаться более, глупой, чем он, не
всегда это удается, нет. Мужа раздражает ум Жены, он ищет
для разрядки, для отдохновения такую, которая был. -
— Вы все это. испытали? — спросил неожиданно Федотов
и поднял на нее взгляд. * *
— Да,— также напрямик ответила Ника.— Испытала.
Он поднялся со стула, подошел к ней и взял руками за
плечи. Оиа замерла, стояла ие шелохнувшись; чувствуя
силу этих рук и вновь слыша Через них биение его сердца.
Оиа"ие отстранялась, но и не шла ему навстречу; Никакого
решения у нее не было, и никакого толчка в-ту или иную сторо-
ну ее натура не подавала. Так длилось несколько мгновений.
Он отпустил ее плечи и сказал: v
— Тем более вам надо работать. Нельзя быть приложе-
нием к кому-то» Надо быть самой по себе;
Если по-прежнему все было трудно у Ники, то совсем
по-другому стал жить ее брат, Дмитрий Наилович» Каждый
ден< отправлялся он на свою Верфь, как на праздник. На-
утюженные брюки, свежие сорочки, галстуки, начищенные
ботйнки.Правда, ботинки в трамваях нещадно обтаптыва-
лись: Но Дмитрий Павлович не унывал. Ему поручили ста-
пельный участок, и он почти весь день — зимний, студеный —
проводил - на ветру с залива, лишь изредка отправляясь
греться в дощатую контору, в которой непрерывно топилась
железная печь. Все было верно. Стапеля несли в себе кон-
структивные изъяны, были они деревянные; поддающиеся
деформации, Дмитрий Павлович принялся развивать мысль
о том, что необходима коренная реконструкция стапелей под
эллингом, Их надо один .за другим перестроить, из- Железо-
бетона;-. ..... . '
На Верфи в те дни было великое лйдское бурление.
Траур по Денину не превратился в хлюпанье носами. Десятки
людей подавали заявления о, приеме их в партию. «Хотим
продолжать дело Ильича!» Петроград перестал быть Петро-
градом, новое его название горячо приветствовалось всеми,
аз
с кем встречался на заводе Дмитрий Павлович.
«Закономерно, закономерно,— сказал один старичок в тр&ж- ‘
вае, где это сообщение обсуждалось вслух.— В Питере, кай
нигде в другом городе страны, нет такого местечка, что бы
не было связано с именем Ленина. И Смольный, и дворец,
Кшесйнской, и Финляндский вокзал, и Широкая-то улица,
и Сердобольская, и один из Рождественских... И тут— вот
мы едем, где Ильич был. На Путиловском, к примеру. А за
Невской заставой!.. Да что там говорить. Петр, конечно,.
заложил этот город, верно. А тут Ильичем революция в
сердца людей была заложена. Это полный перелом в жиз-
ни всего человечества. Я горжусь, что стал ленинград-
цем!»
«Особа средних лет желает получить ' место боИны,— <
читал Дмитрий Павлович объявления иа клочках бумаги,
расклеенных по заборам,— Знает французский, немецкий'
языки, музыку. Может по хозяйству, ухаживать за больными,
согласна в отъезд. Личное реноме. Проспект Майорова,
(б. Вознесенский), д. 43, кв. 9, Семеновой».
«Портниха, желаю работать в доме. Цена дешевая.
12-я Красноармейская, д. 3, кв. 9, Дегтярева».
, «Приглашаю компаньонку с небольшим капиталом, с
участием в деле. Письменно: Московское шоссе, д. 18/2,’
кв. 23. А. А. Голубеву». . %
И вместе с этим, рядом же, в расклеенных тут же газетах;'
«Красный Путиловец» начал производство тракторов». ^
«Первые восемь тракторов будут выстроены по образцу,
трактора системы «Фррдзон», полученному из Америки».
«Выдача сахара по облигациям Гос. Сахарного займа». I
«Монетный двор получил от Наркомфина новый нарядJ
на чеканку золотых червонцев. В связи с этим заказом'
Монетный двор увеличивает свою производительность на >
100 проц.». , i
«Тракторы, корабли, червонцы, сахар,— раздумывал
Дмитрий Павлович.— Они бьются как рыба об лед, больше- '
вики. Они задыхаются. Но в отличие от рыб у них есть шансы j
пробить этот лед. И . не только шансы — воля, стремление, .
жизнеупорство, с которым они преодолевают неимоверные^
трудности, обрушившиеся на Россию в последнее десятиле-
тие. В самом делё. Война, бесславная, непопулярная, под
водительством бездарных военачальников, под верховным
командованием слабенького волей царишки Николая. По су-.'
тй дела, полное поражение на фронтах. Революция в феврале; ,
Балаганное правление Керенского, короткое, но окончательно
развалившее экономику России. Октябрь. Саботаж старого
чиновничьего аппарата при полном отсутствии нового. Граж-
, О ' ,4 v'f 'li - rf
данскаЯКейИавместе с интервенцией. Бунт чехов. Японцы
на Дальнем Востоке. Разорение Донбасса белыми. Чуть,было
не состоявшийся захват Петрограда Юденичем. Нападение
поляков. Кронштадтское восстание. Восстания в разных дру-
гих местах— в Тамбовской губернии, например. Голод в
Поволжье. Тиф повсюду. Развал всего. Это. только малая
часть того, что обрушилось на Россию большевиков. Никакие
иные правительства такого выдержать не смогли бы. Царская
Россия лопнула и от десятой доли неурядиц. Временное
правительство гигантов российской экономической и полити-
ческой мысли нескольких месяцев не выдержало. Большевики
держатся восьмой год. И не только держатся. Вот тракторы
сегодня, вот завтра будут корабли... Это же движение впе-
ред! Как там ни рассуждайте».
В один из февральских дней к нему в конторку, когда он
просматривал наряды на завтрашний день, не вошла, а почти
вбежала ослепительная красавица. В кожаной тужурке, в
высоких сапогах, в юбке в складку, в красном платочке, под
который никак не вмещались ее рассыпавшиеся подстри-
женные белокурые локоны. Лицо у нее пылало с мороза,
ресницй над синими глазами, обметал иней, но весь ее боль-
шой рот с пухлыми яркими губами весело улыбался.
— Здравствуйте! — воскликнула она,— Можно погреть-
ся у вас? Жуткий холодюга! — И бросилась к топившейся
печке, растопырив над нею пальцы озябших рук.
Дмитрий Павлович даже поднялся со стула при ее по-
явлении.
Фима,— сказала она, подходя к нему и подавая ру-
ку,— Силагина. Из комитета комсомола.— И вновь верну-
лась кдйчке.
— Очень приятно.— Дмитрий Павлович поклонился,—
Инженер, Игнатьев. Можете располагаться тут, как вам
будет удобней. , (
— Да я на минутку, проскоком. У вас ребят молодых
много?
— Не очень. Но есть. 1
— Мце их собрать надо будет. Потолковать. На стайе-
лях свою организацию создавать придется. Как вы ду-
маете?
— Пожалуй,— согласился Дмитрий Павлович, не очень
понимая, о чем толкует эта красивая девушка.— А, простите*
таких, как я, вы не принимаете? — Он улыбнулся.
— А что? Если душа молодая — отчего же! — Она тоже
весело улыбалась.— Другой молодой, а уже дряхлый. Алко-
голик, в карты играет.'К двадцати годам пять раз женился.
А есть, что и в летах, да полные жизни.
85
. , -х Амргу я
имени? фйма— этсочень мнло.Но как йоладё^ф^^^
— Вот если- это мило, вы так, товарищ Игнатьев', мейЯ
. ц.зорите — Фима.Полное похуже будет, Ефимия. Этакое
монастырское. <Мать Ефимия». Родители начудили.
' . — Знаете, й Ефимия совсем неплохо. А по батюшке?
— Гаврилой моего папащу звали. Погиб. На польекбм
фронте. Всю гражданскую прошел. Под самый конец убийц.
Большой был .мастер. Столяр, ' 4
-г- На. Верфи работал? , ,
— Нет. На Вагоностроительном. Вагоны для царей да
спальные для господ красным деревом отделывал. Ну, бывай-
те здоровы, товарищ Игнатьев,— Она сильно сжала его руку
своей крепкой, потеплевшей от жара печки рукой.— Ви-
даться будем. Вы мою молодежь не обижайте. А то йрс*
: соримся. ' -;
— Что вы, Ефимия Гавриловна! Вот уж никак бы не
желал ссор с вами. ,
— Ох и народ — мужики! — рассмеялась гостья.— Что
по двору, который «поднять да бросить», что инженер —
одинаковые комплиментщики. Только в Выражениях, в сло-
вах разница, асмысл один. Ну, бывайте!..—И она вновь'
выскочила на мороз.
Дмитрий Павлович с любопытством следил за нею черев
окно, обметанное морозными узорами: как быстро и лихо
-шла она по шпалам подъездных путей, почтиподпрыгива»
от своих молодых сил, от радости .жизни, оттого, что сама;
понимала, какая она красивая к привлекательная. Д
«А интересно,— думал он,— вот если сесть с нею где-
; нибудь в уютном местечке, за бутылочкой сухого легкого ви-
на, да поговорить по душам... Возможен с нею какр^-НибудЬ'
разговор, может ли возникнуть какая-либо душевная общ-
ность? Или все о деле, о деле — о молодежи, которую надЬ
организовать, о политкружках, политбеседах?..» Может быть^
впервые в жизни Дмитрий Павлович пожалел о том, что ему.
за сорок, а не хотя бы двадцать пять. Сколько ей, подумалось,
ну, двадцать два — двадцать три, не больше. . . . „
Стали заходить бригадиры, рабочие. Пришел мастер,
.принялся раздавать подготовленные Дмитрием .Павловичем
. наряды. Продолжалась обычная трудовая, будничная жизнь.
И вскоре ослепительная комсомольская руководительница
, в кумачовом платочке по соломенным локонам была заслоНе-
на множеством текущих, неотложных дел. ,
Вечером, дома, когда, усталый, развалился на своем
диване, встревоженная Ника подала ему газету, указала
деёстр, где надо было прочесть.
~ «^ТПУИаШему сотруднику сообщено,— начал читать
Дмитрий Павлович,—в Ленинграде произведены аресты
лиц, не имеющих определённых Профессий. Арестованы сле-
дующие категории: шулеров — 80 человек^ злостных валют-
чиков — 4G человек, содержателей притонов — 20 человек,
аферистов — 105 человек, контрабандистов, торгующих нар-
котическими средствами,— 25 человек. Все они будут высла-
ны и$ пределов Ленинграда и губернии». Ну вбт,—сказал
он, Дочитав до конца,— теперь хоть знаем, где твой благо-
верный. Только трудно сказать, по какой ои пошел категории:
по шулерам или по торговцам наркотиками.
— Дима, как ты можешь шутить! Это же очень серьезно.
— Ты должн а с 'ним развестись. Это очень просто. Не-
сравнимо проще, чем при старом режиме. Какой он тебе
муж! Это же фикция. Но чреватая. Чем? Неприятностями.
Как кариозный зуб. Жевать им нельзя, а воспаление над-
костницы он может вызвать в любое время. Надо рвать!
Бэту минуту в прихожей зазвонил звонок. Звон был
услрвййи.*—Д Игнатьевым, как извещала табличка на вход-
ных Дверях: Два длинных, один короткий. Оба переглянулись:
легок на помине.
' Но это был совсем не Евгений Викторович. В поношенном
полушубке, в подшитых валенках, в шапке с завязанными
под подбородком,тесемками ушей, в дверях, когда их откры-
ла Ника, стоял ШурКа, ее племянник, сын маминой сестры
Любы, которая жила в Новгороде. Ой неимоверно вытянулся,
изменился, из маленького мальчика превратился ПойТи-В
дядысу, ему, должно быть,’'уже Стукнуло шестнадцать, а То
и семнадцать, и всё равно ЭТО, конечно же, был' Шурка,
толстогубый и веснушчатый.
— Шурка! — воскликнула Ника.— Здравствуй, Шурка!
Но что с тобой? Что ты такой? Что случилось? — Она Вйдёла,
что ой не в себе, осунувшийся, молчаливый. . z
—• Мама умерла,— ответил он наконец и сунулся лбом
в плечо НиКе,'Тихо, беззвучно заплакав. -
: i — Пойдем; пойдем, -"милый.—- Ника поглаДила его ftp
спине, подталкивая к дверям своей комнаты.— Дима,! Дим а,- ,
ты слышишь? — Она развязывала тесемки Шуркиной шап-
ки, расстегивала его старенький полушубок.— Тетя Люба
умерла. Шурик к нам приехал. '
И Ника и Дмитрий Павлович давненько ЯоЗабылй и о
тете Любе, и о её сыне — Шурикё, коТбрых посйедний! раз?
видывали, если память не йзмёняет;; гдду в Шестнадцатом,
летрм, когда ездили р Новгород, чтобьГ поброДит4-иб окрест-
ным Месам да половить рйбы йа 'Нльме’нь-озёре,* прокатиться
пароходом до Старой Руссы дббратйо.МуЖтети Любы
Г '' 87
провал без вести во время войны. би был а внат&ом< По-
гнался, как рассказывали, за миноносцем немцев на Балтике,
да так и не вернулся к берегу, нашел Конец в морских пучи-
нах У тети Любы остался домик на одной, из новгородских
улиц, небольшой сад, огород. Они этим кормились с Шури-
ком А йот не стало и тети Любы, Ш-урик окончательно оси-
ротел, ;
Ему нагрели чаю, нарезали большими ломтямн хлеба.
Шурик пил, ел, а в глазах у него стояли слезы, горечь утраты
была еще слишком остра.
Ника необыкновенно обрадовалась его появлению. Она
любила заботиться о людях, нуждавшихся в заботе. Она
хлопотала, осматривала Шуркины одежды, устраивала ему
постель на стульях, на матраце, оставленном Евгением Вик-
торовичем. Она решила, что не стоит посылать парнишку в
комнату привыкшего к одиночеству, к свободе Дмитрия
Павловича. Пусть уж квартирует вместе с нею, ей он не по-
мешает.
Когда улеглись, она спросила:
— А со школой-то у тебя как?
— Недоучился немного. Не успел закончить восьмой
класс.
Ну, мы тебя устроим, доучишься.— Говоря «мы», она
подумала о Федотове. Сама-то оиа что могла? Ничего.
И Дмитрий Павлович совсем не устроитель в нынешних усло-
виях. «Мы»— это был Федотов, представитель всесильного^
рабочего класса. '
Назавтра его представили Федотову. J
— Офицер, говоришь, отец-то? — переспросил Федотов^
после короткого пересказа Шуркиной биографий, какой еде-;
лала Ника. |
-- Да, Он был подпоручиком. У нас хранилась вырезай-^
ная из газеты статья, я ее привёз с собой. Там рассказывает-^
ся о папе. Как он с двумя немецкими аэропланами встретился';
в воздухе и как с ними сражался. Одного сбил, другой пред-?
почел скрыться. |
— Ну ничего, не горюй,— сказал Федотов,— все будет
как надо. Об одном прошу: какие затруднения будут, недо-*
умения, ты их в себе не носи, Александр, и не с кем-то там
случайным советуйся, а иди прямо ко мне. Только ко мир;?
, Понял? ! v У
. Когда Шурка ушел, Ника сознательно задержалась ?у?
Федотова. ; л
Константин Васильевич, а что означают ваши слова,
задала она вопрос.— Почему ни с кем, а только с вами дол-
жен советоваться мальчик?
' S8 . '' / ' '
— Л^Йй^уЙкика Павловна, что время сейчас не простое
для офицерского сыиа. Никому вы не закроете рот из тех,
кого офицерье пороло шомполами, расстреливало пачками,,
ножами звезды вырезывало иа живой коже. Вот скажут что-
нибудь парню, ои прибежит жаловаться вам. Вы ахать,
охать приметесь: чернь, хамы, то да се. Собьете человека
с толку, антисоветчика из него сделаете. А я все как есть,
по полной правде ему объясню. Поняли? \
— Интересный вы человек,— сказала ; Ника, поды- .
маясь.— Не простой, ох, не простдй! Кстати, а у -вас наган
есть? , :
— Есть. Вон в том сундучке, в углу, под замок запертый.
— А почему вы его не носите, как другие партийцы
делают: оттопыривают пиджаки кобурами. Все же видят.
— А потому и не иошу, чтобы пиджак не оттопыривался
и люди бы не видели.
Через день-два благодаря хлопотам Федотова Шурик
пошел в школу на канале Грибоедова.
Вписывая его имя и фамилию в свой журнал, Владимир
Яковлевич Шумов спросил, откуда он прибыл, кто его ро-
дители. -
— Новгород, Новгород. В детстве езживали туда с отцом
своим,— сказал он.— Соборы, церкви какие! Их не разорили
теперь?
— Нет, почему же. Их сохраняют. Они. на правах му-
зеев. Только вот мощи вскрывали. Святых всяких. Они были
в раках, в серебряных, красивых. А раскрыли когда, там
ничего особенного, никаких мощей. Косточки вроде кури-
ных, шерсть какая-то.
— Бывает, бывает,— неопределенно ответил Шумов.—
Ну, а папа твой, значит, офицер?
— Да, подпоручик.
— Отцом надо гордиться, друг мой. Что бы ни случилось,
что бы ни говорили, отец есть отец. Отрекаться от отцов
нельзя.
— А почему вы так говорите? Я и не собираюсь от него
отрекаться/Никто и не заставляет.
— Вот, вот.
Посадили Шурку за одну парту с Семеном Кольцовым.
Тому хотя Тоже было семнадцать с небольшим, но ростом он
дотягивал и до двадцатилетнего.
— Здбрбво,—сказал Семен, подавая руку.— Я тяну по
алгебре и геометрии. Могу еще и химию. А. ты, брат, давай
обществоведение и литературу. Кто в чем силен, тот тем и
помогает. Согласен? ч ,
— Согласен.
89
После уроков они пошли по* городу. Сеией;Пб»йедва|
Шурке Ленинград с его реками, каналами, мостамй.Дйеи
'- иЙйи.-'' ' < У'1-. • ..
; Сейчас, понимаешь, вида нет,— объяснял он.— Сне
лед, грязь. А летом — картинка. Красивый город. .*
' Шурка обратил вниманиена то, что почти на каждс
улице были развалины. Большие дома отчего-то обвалнлШ
или стоили пустые стены с дырьями окон, а внутри ничег
йикаких этажей. *
— В Февральскую революцию сгорели, да и потом ещ
В революцию народ жег. Вот это Фридериксов был домина,-
показывал Семен на Почтамт.— Граф такой. Царский нр<
блйженный, министр двора. Сука порядочная. Его и сожгл
домину. А тут банкир один Квартировал, Гришки Распутин
друг. Спалили. Целый мировой замок спалили. Гляди, полны
квартал и ще занимал! '
•_L А что тут было? : - 'J
— Тюряга. Но и сами собой многие дом апо горел*
Тушить некому было. Печек понаделали, «буржуек*. От ни
' и горело. • 1 -
Забрели в конце концов домой к Семену, на Екатери
гофский. Тут у Шурки глаза разгорелись.
Кий* Сколько! Твой? • i
— -Мои, братовы, сестренкины. Общие. ' -
— Ох, Шерлок Холмс! «Пещера Лихтвейса»! «Анк
Кречет>! А почйтать дашь? ,
Фери. Только ё возвратом. Зажилишь — конец друж<
. ' 7 ' ’ ' '
....... ' 12 / 7 7.. • '*1
Семен Кольцов оказался очень хорошим товарищу
й Шурка все свое свободное время проводил о ним. С
мену Шурка тоже нравился, начитанный, знал всего уйм
сообразительный и выдумщик. По дороге из школы оба‘oi
часто стали заходить к Семену домой. Дома бывала обыкв
венно только Семенова мать, Прасковья Даниловна, да ё
сестра, зеленоглазая, шустрая Зинка, которая, окончив cej
классов, пошла -учиться на курсы иностранных языков,йз
чада французский. Прасковья. Даниловна была дОбра!
7 гостеприимная, всегда Шурку накормит, обласкает, пора£1
спрашивает про жизнь, про учение. Зинкатолькопроид?^
\ перед, дим. раз-другой, вся как-то очень смешно и’ в То
времяизящноизгибаясь. 7 .. .'7-*
•л» : - - j
- — ЪАПажя# --'Семен:— -
Это она индийскую танцовщицу изображает. Начиталась.
Там полагается женщине, чтобы быть красивой, семь изги7
бов всегда нметь, не меньше. Не столбом стоять, а вот
так — в-.Сёййизгибов..
Зинка засмеялась-й выскочила из комнаты, крикнув на
прощанще . - ? . ..
— Адью, мсье! •
Зинка понравилась Щурке, очень понравилась. Если Се-
мен был годом старше его, то Зинка как раз была его
одногодкой; может быть, даже слегка младше. Щурка
еще не понимал этого, но она по развитию уже была не
девчонкой, вытянутой, тонконогой и нескладной, она стано-
вилась женщиной, н очень привлекательной, так что Шур-
ка в . своих чувствах к ней был совсем не одинок.
В доме Кольцовых Шурке все было интересно. Отец
Семена работал слесарем на каком-то заводе, и в кладов-
ке, за кухней, у него был слесарный верстак, на котором
и над которым по всей стене располагалось множество
интересных инструментов. Семенов отец, Иван Михайлович,
мог починить замок, наточить коньки, нож, сделать зажи-
галку из винтовочного патрона; он ремонтировал соседям
примусы, мясорубки, запаивал кастрюли. И делал это бес-
платно, просто так, из любви к делу и добрых чувств к
соседям. ^ • -
Йо,’ пожалуй,, самым замечательным человеком в Этом
доме был старший брат Семена, Степан. Ему было под .
тридцать» поди; во всяком случае, лет двадцать Семь, не
меньше/ Он воевал в гражданскую, с тех времен у него
сохранились две красивых сабли в Изукрашенных ножнах.
Обе висели на стене, крест-накрест, в комнате Степана.
И там же висел маузер в деревянной кобуре. У каждой
сабли и у маузера была своя история. Но рассказывал эти
истории не Степан — его почти никогда не было дома,—
а Семей, Эта сабля какого-то казачьего генерала,— объяс-
нял Семён Шурке.— Степа его зарубил на всем скаку в
донской степи. Степа служил в кавалерии. А маузер...
Это у шпиона взято, когда тот границу переходил. >
Степан работал в загадочном и страшном ГПУ, о ко-
тором р доме Шуркиной матери, в Новгороде, говорили
всегда шепотом. По словам тех, кто собирался в доме ма-
тери. ГПУ — это застенок, а гепеушннки— головорезы.
Но хотя Степан и зарубил лично какого-то генералаика-
кого-то адъютанта, на головореза он никак не был похож.
Он был веселый, остроумный, и друзья его, которые иной
раз собирались у него по воскресеньям', были ему под стать.
Особенно нравился Щурке Громов, человек летИЙ деёяЯ
старше Степана. О нем говорили, что он с Дзержинске
работал, когда еще была Чека. ' Я
— Твой батька летал, значит,—заговорил однаждШн
Шуркой Громов.^—Я его понимаю. Я, Знаешь, тожеучилД
этому делу. Летал. Здорово там, в воздухе. Ты птица Я
, и только. А те, что на земле... Словом, ты над ними оря!
с распахнутыми крыльями.
Гронов учился летать на аэроплане, хаживал в каИйНИ
доходы на подводных лодках, бывал в Турции, во ФрандЯ
в Германии не то дипкурьером, не то еще кем-то. ЗнД
он всего множество. В каком-то разговоре он сказал: «ХжВ
тит брехать! Это литераторы насочиняли. всякой чуэдЦ
В бабьем, мол, платье, в передничке сестры милосердна
Александр Федорович Керенский дал драпу из ЗимнеД
дворца. Не из Зимнего! Он оттуда в своем френчике прД
шествовал через площадь в штаб, чтобы дунуть на мотом
в Псков. Переодевался он, верно, в бабье в ГатчинсксЯ
дворце, когда дело его было кончено, когда красновсюД
Части подымали рукн, когда мы уже занимали ГатчцяД
Вот тогда, верно, приоделся он в сестринские одежки Д
и шасть к шлагбауму на Псковское шоссе. Вот та,к <Д
так — я. А так его адъютантики с погонами. Он вскочня
в автомобиль, а я, еще сомневался: а вдруг женщину хлоД
ну. А потом уж, когда сообразнл-то, Александра Федором
' ча уже тю-тю, не было. Или еще: «Приходим его бра'м
Владимира. Ялмаровича Люндеквиста. Он в центральная
военном госпитале, на Суворовском проспекте, оказалД
по фальшивым диагнозам. Здрасьте, говорю, господин пбД
ковникэ...— Шурка уже знал, что ЛюНдеквист был одиЯ
из главных заговорщиков той поры, когда Юденич собД
рался штурмовать Петроград. «А он никакого ответа, толЯ
ко руку сует под подушку. Я его за руку хвать — а та
* два браунинга рядышком лежат, у обоих патроны в натром
никах и предохранители снятых Или вот: «Они мне ружН
связали и бросили в телегу. Конец, думаю, черт поберй
Теперь пристукнут. Онн ржут надо мной. Кто-то, сволочи
горячую крупинку махры уронил мне на лицо из цигаркЦ
Больно, жуть. Но я терплю. Но как дело получилось
Как раз подо мной колесо было, слышу, оно меня по спи!
не скребет. Я руки приспособил так, что железным ободом
по веревке стало пилить. Тихо-тихо — веровочка и свалилась
Нас в телеге четверо — я да трое казачнщек. Один воЖ-
жамн правит. Двое других болтают всякое да на меня
посматривают. Винтовки у них меж колен, шашки у каж-
дого на боку. Долго я нацеливался, ждал, сердце аж из
груди' #ыйЙкйвалр от - пережива ний. Выждал все-таки —
как дал одному в грудь обеими ногами. Да так подгадал,
что тот прямо на возницу полетел, сбил того с передней
грядки.' Ну,'а третий опешил на секунду, я у него винтовку
выдернул и раз, раз, раз!.. Кто-то из них там еще ба-
рахтался позади, да от телеги, как я стал коня нахлестав
вать, такая пылища поднялась, что дымовая завеса. Ушел!»
Шурка слушал этн рассказы, обжирая весь. Что там
Шерлок Холмс'или Нцк Картер! Детские рассказики по
сравнению с тем, что слышал он от Громова, старого то-
варища Степана Кольцова.
Громова никто не называл в доме Кольцовых по име-
ни, только Громыч. Поэтому и Шурка однажды высказался:
— Хотел бы я быть таким, как Громыч.
Как-то они с Семеном гуляли по Невскому, дошли до
Московского вокзала, перед крторым стоял тяжелый, как
комод, памятник Александру Третьему. Бывший российский
царь сидел на тяжелом коне, упершемся в гранит постамен-
та тяжелыми ногами ломовика. И сам царь был похож
на ломового извозчика в своей смешной шапке кастрюлькой.
На граните были выбиты слова:
Мой сын н мой отец при жизни казнены.
А; я, пожав удел посмертного бесславья,
Торчу здесь пугалом чугунным для страны, .
Навеки сбросившей ярмо самодержавья.
Удачны' были слова насчет пугала, настолько удачны,
что в народе этот памятник только так и называли: «пуга-
ло», не ’ иначе. Скажет человек: «пугало», и все знают, что
имеется в виду. Возле «пугала», перед «пугалом», за «пуга-
лом». Семен сказал, что скульптор Паоло Трубецкой так
и задумывал: пострашнее что-нибудь соорудить, потому что
городские власти заплатили ему плохо. Но царю эта штука
понравилась, .поставили. И что в те времена другие Стиш-
ки ходили, это Степан рассказывал:
Стоит комод.
; - А иа комоде бегемот.
' На бегемоте идиот.
На идиоте шапочка.
. Чей же это папочка?
— А папочка-то он был Николая Второго!
На этот раз Шурку и Семена привлекло иное — не «пу-
гало». Со Знаменской улицы на площадь перед вокзалом
красноармейцы с винтовками наперевес вели толпу уди-
вительного народа. В окружении винтовок и наганов шест-
вовали человек сто, так пестро разодетых, будто бы это
был НбвоГодний бал-маскарад или Октябрьская демонстра-
’ ’ 93
ция, когда ио городу таскают «умела буржуев. JUoM.Wfl
упитанные, с розовыми, физиономиями. В дорогихмеховм
шубах, в каракулевых или в котиковых шапках. На з|
плывших жирных пальцах сверкали брильянты. Толсть!
животы распирали одежду. По сторонам и сзади, за кола
цом вооруженного конвоя, вперед катилась толпа, еще боЛ|
шая, чем та, что была в оцеплении. , J ! , , 3
Сбегался народ посмотреть, посудачить.. - ! * а
— Жулики! — сказал кто-то.-^ Шулера, спекулянта
притонщики! На высылиу. |
— А те, вокруг которые? . . , .. J
— Родственники да содержанки ихние. Во, накрашен
ные, сопли пускают. Погуляли за народный,счет.;
ревут, какжнть дальше, не знают. ;
Спальный ;штаб! — кричали размалеванным женщ^
нам.— В прдчки теперь подавайтесь. Или в дворничих!
Разъелись-то, что свиноматки! • . :qj
— О! — Семенвдруг толкнул локтем в бри Шурку.4
Гляди-ка! — И указал глазами направление. . -я
< На тротуаре, возле Знаменской церкви, стояли учитея
их шкоды Шумов Вл адимир Яковлевич и учительница Сотня
кава Нина Александровна и с интересом смотрели на кой
воируемую толпу. ‘ «
— А он ничего, дядька,—сказал Шурка о Шумове. J
j — Толковый»— согласился Семен,— Интересно, чего pfl
тут вместе? Не родственников ли провожают? Или. у ап|
. люббвь? —- Он подмигнул Шурке. . , г JI
г Шумов со своей спутницей тем временем, Пропустив кЯ
вой, направились к остановке, двенадцатого номера трамйш
* : Ребят заинтересовало, куда это они . и зачем вдврем
и они тоже кинулись к трамваю, взошли на площадку др!
гого вагона и все выглядывали, не сошли ли-их учнтеЛЯ
Двенадцатый номер привез всехна Охту. Уже смерш
лось. Кое-где загорелись редкие, тусклые фонари. ЭлектЯ
энергии в Ленинграде даже для фабрик и заводов не хвя
. тадоь не только, для освещения улиц. : nJ
^Щумов взял Сотникову под руку. Они пришли нр Гёоа
, ;Гиеаскую улицу, о чем-то с кем-то-пошушукались в подъЯ
де дома номер четырнадцать, их . пропустили внутрь,--Д1|
бята прочли объявление при входе; «Принимается записи
вобщество Третьего Завета. Прииимаются лица не мрДЙ
же !8 лет обоего пола. Вступительный взнос 50 коп.»^ ; ч
. Значит, поворачивай назад,— сказал Семен.
—• А они? — сказал Шурка.— Они-то что-там делают
..-*--.®1олятря^<нав^шх> А. что еще! Моя мамаша тонн
-*~ А Й®^-Стёиан?' - • .>''
-*-' Но бн-же в ГПУ! >*..•' •'' ‘‘-j-.:
Ну так это он в ГПУ, а не мать. Пошли! :
— А -может, попробуем, заглянем. И нтересно же: £Не цер-
ковь. Третий Завет. Что такое Третий Завет? . * >
Но нет, в тайпы «Обпйства Третьего Завета*’ребятам
проникнуть- не ’УДйлбсь. Когда они попытались войти во
двор дома номер четырнадцать, чтобы, может быть, загля-
нуть там в Окна, им навстречу вышел- здоровенный* вер-
зила с палкой. ’
— А ну. цыцотсюда, или руки-ноги повыдергиваю!
Зато Шумов и Сотникова были Приняты в капище Треть-
его Завета с почетом. Их встретил отец управдома Кононо-
ва, благообразный мужчина в окладистой бороде, тот сач
мый, о котором дворник говорил прошлый раз: «Апостол
Лука*. - " 1
Собравшиеся, их было человек с пятьдесят, народ солид-
ный —г мужчины пожилые, в сюртуках, женщины молодень-
кие, в скромных неброских одеждах,— расселись вокруг
огромного круглого стола. Зала бывшего банка утопала
во мраке.Освещала ее единственная свеча в подсвечнике
посредине стола.
Сидели молча в нагнетаемой до звона тишине. Задавали
тон «апостолы» — «Марк* и «Лука», окаменевшие Да своих
• местах. \ > .
Наконец из мрака возник «братец Михайлушка». В тол-
стовке, волосы повязаны лентой наподобие венчика. Он вот ал
между сидевшими апостолами. Помолчал; простер руки
к свече. Было удивительно, но это своими глазами видели и
Шумов и Сотникова — пламя свечи следовало за руками
«братца», как стальное перышко следует за магнитной под-
ковкой. Когда-братец подымал руки, пламя вытягивалось
вверх длинным желтым языком.
— Братья и сестры! — сказал он наконец, ибылоэто
так неожиданно, что люди вздрогнули от его голоса.—
Пройдут три года, только три года, и на Неве, на- реке,
секущей надвое град Петров, спаситель наш, бог-сын Иисус
Христос, пришлет второе крещение. у
— Ох! — выдохнули вокруг стола так, что пламя свечи
задрожало, заколебалось, раскидав тенн по темным стенам.
«Братец» простер руки над ним, и оно вновь замерло.
— Готовьтесь, братья и сестры, неустанно, денно й нощ-
но готовьтеськ великому дню. Оставьте все мирские за-
боты, все предрассудки, порожденные суетою жизни. Ибо
спаситель наш уже здесь, среди нас. Он ходнтпогороду,
.и. /Мза его божественные все вадят. о всём он ймёйВ|сШ
сужденйе. Не скажу точно, самираскиньте мысльюсвоё|
в облике кого он явился ныне в мир,— может, трамваи в£
дит его богова рука, а может, подметки приколачивает^
сапогам и ботинкам. Спаситель наш никаким трудом н
гнушается. Всякий труд богу угоден.
— Он в образе сапожника, да, да! — горячо зашептал,
соседка Сотниковой, наклонясь К ней.— Это он сам, Михай
лушка! Разве вы не видите?
И другие шептались, склоняясь друг к другу за столом
«Братец» терпеливо ждал, не мешая пастве обменятьс
мнениями. ' '
Потбм он поднял руки к потолку. Вс₽ видели, как стал
меняться его лицо. Как наливались белки кровью, как взду
вались синие вены на лбу. Он дернулся раз, второй. Anacici
лы бросились к нему, подхватили под руки. А «братец» уж
. бился, извивался в их руках. Клочья пены летели с его гу(
Он выкрикивал бессмысленные слова наподобие сама, ваге
луга, шага!». Затем рухнул на( пол. Какие-то подростка
кинулись к нему из темных углов, встали вокруг него №
колени, бились лбами об него и выли волчьими грлосамв
БЫло страшно. Сотникова невольно прижалась к Шумову
Он гладил ее по руке.
Наконец под потолком темного зала, осветив всех ярки)
голубым светом, одна за другой вспыхнуло несколько мой
нйй. «Видимо, вольтова дуга»,—- подумал Шумов.zHo'^
так;, наверно, думали другие. Молний привели всех всмя
теиие. Женщины закричали, две'из них упали в обморсЙ
Их подхватили и куда-то быстро понёсли. ( *
А Снова хлестнули молнии в углах зала. Завыло так, ка
ВёТер? в трубе,— глухо и угнетающе. Парни хватали за рук
мужчин и женщин и попарно, уводили из зала. Чьи-то pyjS
схватили и Шумова с Сотниковой, повели во мрак. Где-'?
что-то скрипнуло. Еще раз — будто бы позади затворилас
дверь.Шумов крутнул колесико зажигалки. Свет ееоевс
ти4 узкую каморку без окон, тесную и низкую, налодобй
железнодорожного купе. Половину ее занимала: койка.
Дверь растворилась, сквозь нее просунулась -рука,- К$
ротким движением выбила зажигалку из пальцев Шу
.мрва.
- .:л-Свет этот не угоден спасителю! — крикнул кто-то.-
Ложитесь и любите друг друга. Ложитесь.—И их обои
опрокинули на койку. -
Владимир Яковлевич, я Не хбчу,-
горячо зашептала ему в ухо Сотникова.— Так же нельзя,
Без- любвй.: Свальный rjfex какой-то...
96 . -:.Z
— Тихо,— сказал он.— Не волнуйтесь, Нина. Своим про-
•I сетом мы ничего не докажем. Лежите. Сделаем вид, что
мы подчинились их правилам.— Он достал из кармана брюк
браунинг и, готовый ко всему, тихо лежал рядом с Сотнико-
вой.
Среди ночи' под потолком их каморки зажглась тусклая
электрическая лампочка.
— Ну вот,— сказал Шумов, пряча браунинг в карман.—
Это, очевидно, сигнал о том, что можно собираться. Приве-
дите себя в порядок и двинемся.
Дверь была заперта снаружи. Он’ постучал. Отворили.
Гам стоял мальчонка.
— Три червонца,— сказал мальчонка, зевая.
Шумов отсчитал деньги. Мальчонка проводил их грязным
коридором во двор, а там до калитки на улицу.
Трамваев уже не было. Надо было через весь город,
с Охты, тащиться пешком. «Да,— раздумывал Шумов,—
ни отец, ни вождь христианского союза даже и не подозре-
вают, с какими странностями связано выполнение их дирек-
тив. Попробовал бы сам Георгий Федоров потаскаться пехом
по ночному Ленинграду!..»
— Я вам очень, очень благодарна, Владимир Яковле-
вич,— шептала Сотникова.— Вы благородный человек. Раз-
ве так можно? Это какой-то ужас.
— Да, конечно,— начал игру Шумов.— Если человека
не любишь, то...
— При чем тут любишь не любишь! -- воскликнула
она.— Но ведь это же, когда первый раз... Ну как вы не
хотите понять. Это пошло, в грязной конуре. Хоть немнож-
ко бы поэзии...
— Да, да, я вас понимаю,— говорил он, придавая своему
тону как можно больше горечи.— С кем попало разве можно.
— Ой, вы опять не то. Совсем не то.
Прикидываясь непонимающим, он ее изматывал, измучи-
вал, пока оии преодолевали квартал за кварталом, улицу
за улицей ночного, спящего Ленинграда.
Чуть ли не под утро они дошли до Почтамтской, до
дома, в котором жила Сотникова.
Нина,- сказал он,- я зайду к вам, а?
- Но ведь мама. Она, наверно, не спит Что она ска-
жет? Что я ей скажу?
Ну, тогда пойдемте ко мне. Офицерская рядом
Перейти Мойку да Крюков канал, и там мой дом
Она не сказала «да», она не сказала «нет» Она просто
пошла с ним В дом Шумов вошел не с парадной, а через
двор, по черной лестнице, поднявшись к черной двери, от
4 Вс Кочетов
97
которой у него был ключ. Тихо прошли они в его ком^атуЗ
в которую проникал свет уличного фонаря. Не зажигая?
электричества, Шумов достал из шкафчика бутылку фран.^
цузского коньяка, две рюмки. Я
Сотникова выпила одну рюмку. Но когда он налил вто-i
рую, она сказала: ,, 1
— Завтра же... верней, через несколько часов — ужа
в школу... А я буду пьяная. "1
— Ничего. Как-нибудь. .
Они — он так умело ее уговаривал — выпили и втору^
и третью. В голове у нее закружилось, и когда он не торо:
пясь принялся расстегивать пуговки на ее блузке, она н«
сопротивлялась. Ей было уже все равно. И даже в какой-тс
мере интересно.
На первые уроки и она и Шумов опоздали. Пришли
к концу занятий. Шумов — будто бы ничего и не бывало^
А Сотникова еле держалась на ногах. Они не видели этого!
но двое из их учеников, Александр Снарский и Семен Коли
цов, за ними пристально наблюдали.
— Не в себе они,— сказал Семен.— Перемолились, долж^
но быть.— Он засмеялся.
— А мне кажется, что у нее какая-то неприятность,—31
высказал предположение Шурка.— Не у обоих, а. именно'
у нее. Он-то довольный ходит. А она растерянная.
— Ты, как следопыт,— сказал Семен,— Тебе бы в ГПУ^
с нашим Степаном работать. Он тоже как начнет что-!
нибудь анализировать — прямо как в книжке. Интересно.'
Вечером, помня уговор с Федотовым, Шурка постучал!
к нему в комнату.
— Дядя Костя,— сказал он входя,— мне бы кое-что’
рассказать вам хотелось.— И он подробно рассказал Фе-
дотову, как они с Семеном следили за Шумовым и Сотнико-
вой и куда те вчера ходили.— Разве это годится — учите-
лям какие-то молельни посещать? Как вы думаете?
— Я думаю, что не годится, Шурик. Но знаешь, не все
у нас еще доросли до понимания, что бога нет, И в том
числе и учителя. Ничего, брат, не поделаешь. Дураки они оба.
— Ну а почему, вы думаете, она такая печальная была
сегодня?
— Зря молилась, может быть. Бог ее не услышал.
Понаблюдай еще, ты наблюдательный парнишка, время по-
кажет. Может быть, ей помощь понадобится. Знаешь, у лю-
дей бывает беда, а они молчат, не говорят. Наша обязан-
ность увидеть это да вмешаться, отвести беду.
А Нике с Дмитрием Павловичем Шурка рассказал, как
вели на вокзал, для высылки, толпу спекулянтов.и шулеров.
98
—ЛРазодёЙ^! ->5£$азал он,— Эх, <₽б^.бы, Ника, такую
шубу, как у одной там была. Ты бы как артистка из кино-
фильма сделалась.
Но Ника и Дмитрий Павлович его излияний уже не
слышали.
— Вот говорил я тебе,— пенял Дмитрий Павлович при-
молкшей Нике.— Надо было в милицию заявить. Ведь су-
щий факт, что и его отправили. А ты там такого среди них
не видел, Шурик... Ну, такого...— Дмитрий Павлович никак
не мог назвать хоть одну заметную примету Евгения Викто-
ровича, настолько тот был бесцветен.
13
А Евгения Викторовича никто тем временем никуда ие
высылал. Он находился в крепких руках, и крепкие руки
его крепко держали. Домик в Лигове, куда его привезла
некая Анна Георгиевна, определившая себе цену в червонец
по твердому курсу, принадлежал матёри Никиной гимна-
зической подруги Ляльки, точнее — не самой матери, а ее
сестре, но за хорошую взятку все было должным образом
в должных инстанциях переоформлено, и Лялькина мама,
Эльв'йра Феликсовна, полька по происхождению, когда-то
владевшая популярной кондитерской в Петербурге, зани-
малась в этом домике и на земельном участке вокруг него
отнюдь не выращиванием капусты и моркови.
До Кронштадтского мятежа здесь была подпольная квар-
тира для тех, кто почему-либо не желал показываться на
глаза петроградским властям, во-первых, а во-вторых, го-
товился к тому, чтобы тайно, тайными путями, минуя всякие
пограничные проверки и прочие формальности, покинуть
пределы Советской России. Отсюда отправлялись в район*
Ораниенбаума, Лебяжьего и оттуда лодками уходили в сто-
рону Финляндии. После Кронштадтского мятежа, когда че-
кисты,* громя мятежные гнезда, перехватили связников и
специалистов проводки через границу, эта функция — пере-
валочной базы — от домика Эльвиры Феликсовны отпала.
Зато,-однажды явился к ней сравнительно молодой чело-
век с тонкими усиками над тонкими губами и объявил:
«Гурецкий расстрелян, но этим ничто не кончилось, мадам
Лункина. Перед вами барон Таубе». Да, штабс-капитан
Гурецкий, ведавший тут всеми делами, когда-то и вот ныне
расстрелянный, не раз говаривал ей: «Запомните, Эльви-
ра Феликсовна: барон Таубе! Если он когда-либо явится
сюда, слушайтесь его, как меня» И вот летом двадцать
4*
99
третьего этот барон предстал перед Эльвирой Феликсов-;
ной.
Надо ему отдать должное, у него >были хорошие доку-
менты демобилизованного солдата Голубева. Он приоделся
в рыжую окопную шинель без хлястика, в ботинки с обмот-
ками, сбрил свои усики и отпустил рыжеватую щетину на
подбородке, стал вытирать нос о рукав гимнастерки, при-
храмывать, подволакивая ногу, якобы простреленную под
Перекопом, натурально, по-солдатски материться—словом,
солдат солдатом. Колол дрова, таскал воду из колодца,
вскапывал огород. Был бодр, весел, завязал отношения с
соседями, игрывал с ними в карты. Эльвира Феликсовна
только диву давалась, как столь родовитый и знатный че-
ловек может натурально изображать из себя неотесанное
дитя трудового народа. Сама она, хотя и старалась быть
демократичной, как того требовал дух времени, все равно
оставалась барыней. «Подай, принеси, дура» — только и
слышалось от нее по адресу служанок, которых она меняла
каждую неделю.
«Мадам,— заговорил однажды ее жилец, как официаль-
но именовался преображенный барон,— вы... или мы вместе...
должны открыть небольшое дело на две-три кроватки.
Разделим вот эту комнату на три стойла, оборудуем их
чем надо, и пусть идет работа. Надо будет, это уж ваша
обязанность, подыскать подходящих потаскух помоложе»,—
«Публичный дом? Я?!» — возмутилась было Эльвира Фелик-
совна. «Зачем столько душевного огня вкладывать в про-
тест! — сказал барон.— Это будет наше прикрытие. Если
расстреляют, то за притонодержание. А не за что-либо более
Серьезное. Понять надо! И не хватайтесь за сердце. Вам ₽о
всем поможет моя сестра. Она в Петрограде. На днях при-
везу. Она — это почти я. Даже еще большее я, чем сам я».
И в самом деле, вскоре прибыла на роскошном автомо-'
биле Анна Георгиевна, красивая женщина лет тридцати —
в самом своем цветении. Под ее руководством дом Эль-
виры Феликсовны был капитально преобразован. Появился
второй вход. Он вел в те три клетушки, или «стойла»,
как их называл барон. Там должна была идт^ одна, от-
дельная жизнь, не соединявшаяся с другой половиной до-
ма, где предполагалось расположиться штабу какой-то
очень важной организации. Какой? — Эльвиру Феликсов-
ну в известность не ставили. Анна Георгиевна не стала
затруднять Эльвиру Феликсовну, сама навербовала девиц
в «стойла». Эльвира Феликсовна же должна была стать
и быть там хозяйкой. Так и пошло, ее девкн «работали»,
она их кормила, поила, они сдавали ей «получку». А что
100
делалось в другой половине дома, Эльвира Феликсовна
почти не. знала. Да в "конце концов даже перестала и любо-
пытствовать. Три кроватки давали вполне приличный доход.
Кроме того, компания барона снабжала ее заграничными
товарами — табаками, коньяками, дамским шелковым бель-
ем, Это она перетаскивала в город Лялечке, стараясь не заме-
чать того, что в ее отсутствие сама-то Лялечка их город-
скую квартиру тоже превратила в небольшое дело в одну
кроватку. А, какая разница! Жизнь шла, и шла неплохо,
все было, чего ж еще человеку надобно.
Вот в такой-то домик и был привезен однажды Евгений
Викторович.
— Вот что,— сказал ему наутро за завтраком барон,
когда они сидели втроем: сам барон, Евгений Викторович
и Аниа Георгиевна.— Мы вас приметили давненько. Нель-
зя так бездельничать дворянину. Но сейчас многие люди
исконной России подразложились, опустили руки или вот,
подобно вам, служат холуями у новой буржуазии. Так
нельзя. Мы не знали, как вы будете реагировать, поэтому
прибегли к некоторой мистификации. Моя сестра вас по-
хитила. Видите ли, будем откровенны: нам, патриотичес-
кому движению, необходимы деньги. Вы там, в своем порту,
со своим Линбергом, ворочаете миллионами. Нам необхо-
дима хотя бы часть этих миллионов. Как вы раздобываете
деньги, нам известно. Сбываете похищенные у большеви-
ков товары и материалы. Вот будьте любезны отчислять
нам хотя бы тридцать процентов от этой вашей добычи.
Кроме того, вам заинтересованные люди дают крупные
взятки. Будьте любезны и от взяток отчислять нам, до-
пустим, половину. Иначе, Евгений Викторович...— Барон
сделал грустное лицо и покачал головой.— Увы, иначе!
Вы-то хоть знаете, в какой компании оказались, а? Нет?
Ну, я вам сейчас освещу этот вопрос. Ваш Жаворов, на-
чальник хозотдела и помощник командира порта,— кто он,
как вы думаете? Бывший старший лейтенант, йиженер-ме-
ханик флота царя-батюшки! А Черкасов, начальник меха-
нической части? Бывший капитан первого ранга! А Путин-
цев? Бывший полковник! А...
Барон перечислял одного за другим новых друзей Евге-
ния Викторовича. И, к его ужасу, все они были «бывшие»,
все скрывали свое прошлое и со всеми ними, стоит ГПУ
заглянуть в это их прошлое, он, Евгений Викторович, неот-
вратимо уйдет на дно.
— Надеюсь, вы согласны? — сказал, перечислив это все,,
барон. Евгений Викторович подавленно молчал.— Ну вот
и прекрасно! подвел за него итог барон.— Жить будете
ют
в городе, здесь место только для деловых, экстренных встреч.
У Анны Георгиевны большая квартира. Нужны надежные
квартиранты, дабы ее не уплотнили. И кроме того, посколь-
ку наша русская интеллигенция слаба жилой, вам_ необхо-
дим1 должный1 присмотр. Желаю успеха!
Квартира Анны Георгиевны действительно была обшир-
ная, баронская. Здесь кроме нее жили, еще -два ее брата
и ее младшая сестра Мария. Жили они все широко, раз-
гульно. Народу у них по вечерам собиралось уйма. Мария-
водила компанию с физкультурниками, сама|прёподав&1а
гимнастику в одной'из школ. Братья тоже работали в ка-
ких-то секциях. Один, кажется, в шахматной, другой —
по гребному спорту.
Руководить Евгением Викторовичем, который понял, что
попал в прочные сети и пока не пытался, сопротивляться,'
взялась Анна Георгиевна. Не зря она понравилась ЕвгениюЛ
Викторовичу в ресторане на улице Марата. Под видом
уличной феи и то эта женщина казалась особенной, а когда
вот так сидела она в кресле-качалке перед ним, тщательно,
со вкусом одетая, она просто была красавицей, и притом'
ючёнь оригинальной в суждениях.
— Видите ли,— говорила она ему однажды,— большин-
ство россиян, не согласных с большевиками, подхватило
свои сундуки и подалось в Европу. Нет, им ламятников
Россия не поставит. Наша семья решила по-другому. Бо-
роться до конца. Когда наступал на Петроград Юденич,,
все мои братья сражались против красных с орудием в руках.
Но когда белые армии были разбиты и отбрЬшены, они,
скрыв, естественно, свою боевую работу, вернулись в Петро-
град и перешли к другим методам. Кое-что подожгли,
устроили несколько взрывов. Но это мелочи, конечно. Мой
отец, умирая... он умер три года назад... так напутствовал
всех нас в дальнейшую жизнь. Он говорил: «Не думайте,
дорогие мои, что большевики — это кратковременный эпи-
зод, как полагают эти, бежавшие за границу Милюковы,
Керенские, Кириллы Владимировичи и Николаи Николае-
вичи. Это, может быть, на сто лет. Болгария была под
турками пять столетий. Но сохранила свой язык, свою куль-
туру, свои идеалы, своего бога. Почему? Женщины, ма-
тери сделали это. Не было книг, ие было болгарских книг —
ничего. Все вокруг было турецкое. Но матери в сердцах
своих хранили Болгарию, изустно передавая ее духовные
ценности детям. Анечка, Маша, выходите замуж за мужи-
' ков, за столяров и молотобойцев, прикройтесь ими, ие
брезгуйте, не дайте роду нашему погибнуть в застенках
Чеки. Нарожайте- им кучу детей, формально — мужиков,
102
столяров и молотобойцев, но по духу, по крови — людей
нашего круга, нашего мира, и такими воспитайте их. Пере-
дайте им гордость своим родом, разъясните разницу между
выскочкой, который был ничем н вдруг стал всем, и чело-
веком, ведущим свою историю из глубин веков. Храните герб
наш. Придет время, и дети ваши, мои внуки и правнуки,
ощутят себя теми, кто они есть по всей сути своей, и они
возьмут реванш за долгие годы терпения и поругания. Пло-
дитесь, плодитесь, плодитесь!» То же было сказано и брать-
ям, чтобы как можно больше оставили потомства на
земле.
— Ну вот, а вы обе не замужем. Ни вы, ни Мария,—
сказал Евгений Викторович с ухмылкой.
— Не пришло, видимо, время. Много активной работы,
которой дети помешают. Мы не гнушаемся ничем, Евге-
ний Викторович. Мы разгружаем баржи, работаем на вос-
кресниках по очистке дворов и улиц. Мы угленосы, земле-
копы. Надо вот — исполняем роли проституток: я и Ма-
ша.— С ухмылкой покачала головой и Анна Георгиевна.—
Машка, кстати, неплохая актриса. Она в районном Доме
выступает. Мы из документов потихоньку удаляем свое ба-
ронское происхождение. Отец был членом правления одно-
го из банков на Морской. Постепенно он у нас превратился
в банкового деятеля, а мы в детей служащего. «Из служа-
щих!» — понимаете. Категория ие первоклассная, понятно,
но все же пользующаяся избирательным правом.
А второй разговор с Анной Георгиевной был такого
рода:
— На днях в Петро... то есть в Ленинграде,— загово-
рила хша,— начнется съезд инженеров. Его организуют
профсоюзы. Мне кажется, что вам надо на этом съезде
присутствовать. И ие только присутствовать, но и высту-
пить там. Видите ли, после той острой дискуссии в партии
большевиков, которая их чуть не расколола в октябре —
декабре минувшего года, многое разрыхлилось в обществе,
и этим надо пользоваться. Кто знает — может быть, побе-
дят у них те, которые за более мягкие методы, за парла-
ментаризм.
— А разве есть такие?
— Ну, ие впрямую, завуалированно. Но они утвержда-
ют, что социализм в одной стране строить нельзя, нельзя
зажимать жизнь, и так далее. Надо, в общем, высказы-
ваться за подлинную свободу. Вы понимаете меня?
— Да, ио меня на этот съезд могут ие пустить. А если Я
пустят, то не дадут слова.
— Это все мы возьмем на себя. За вами только вы-
ступлеиие. За нами все остальное. Вы когда-нибудь поймете,
что мы не белоручки и умеем работать.
И в самом деле, в день открытия съезда инженеров
в руках у Евгения Викторовича был пригласительный би-
лет на все заседания, и он вошел вместе со всеми в про-
сторный зал как полноправный участник съезда. В толпе
слонявшихся в кулуарах он встретил несколько знакомых
лиц, поклонился одному, другому. Ему ответили. Кто-то
подошел, сказал заговорщицки:
— Хотят нас приручить. Дудки-с. Дадим бой!
Второй, напротив, говорил о том, что пора, пора за-
няться специалистами. Желание работать у них есть, но на-
до предварительно решить ряд недоуменных вопросов.
Очень много, как понял Евгений Викторович, может быть,
даже большинство, было таких, которые хотели бы реши-
тельного улучшения материального положения инженерства,
получения больших политических прав, участия в управ-
лении не только промышленностью, но и страной. Один
даже сказал так: «Возьмите парижскую «Тан». В ией есть
любопытнейшие данные. В состав новой «демократической»
палаты парламента избраны сто двадцать пять адвокатов,
шестьдесят землевладельцев и, знаете ли, столько, же инже-
неров! Нашего брата специалиста! А, извините, в совет-
ских органах вдасти есть мы?!»
Когда начались выступления с трибуны, Ёвгений Викто-
рович услышал много интересного.
— Я утверждаю,— громыхал один оратор,— что наше
материальное положение таково, что наш интеллект ие может
проявить максимум того, что он может проявить. И если
при царском режиме заботились о сохранении зубров в
Беловежской пуще — охота на них запрещалась,— то мы,
старое поколение инженеров, те же самые зубры, и долж-
на быть сугубая забота о том, чтобы создать необходи-
мую обстановку, при которой данное бытие дало бы воз-
можность проявиться нашему сознанию.
Оратора в этом месте наградили аплодисментами. Он
продолжал:
— По статистике союза металлистов, средний уровень
зарплаты рабочего по разным отраслям металлообрабаты-
вающей промышленности достиг шестидесяти восьми про-
центов довоенного заработка, а средний заработок инже-
нерного и технического персонала достиг двадцати пяти —
двадцати восьми процентов.. Конечно, нам могут возразить,
что в мирное время рабочий получал неизмеримо меньше,
чем получал инженер. Это правильно, но это явление тре-
бует известного анализа, за что он получал.
104
В зале шумели, обсуждали сказанное. Одобрительно
кивали.
Подогретый таким отношением, другой оратор загово-
рил еще горячее, эмоциональнее:
— У нас чувствуется какая-то вялость в нашей работе.
В чем же причина? Причина заключается в том, что у нас
нет видов на будущее. Я бы сказал так: у нас что-то не вя-
жется, мы не можем сговориться с коммунистами. В чем
же дело? Если нас собрали на этот съезд, то для того,
чтобы выяснить, почему наша работа не вяжется с работой
коммунистов. Это чрезвычайно важный момент, и рано или
поздно придется заняться этим вопросом и сказать, в чем
здесь дело. Я беру на себя сказать это слово. Вопрос про-
стой. Коммунисты как материалисты считают необходимым
и нужным дать людям в первую очередь предметы первой
необходимости, а мы, интеллигенты, говорим, что в первую
очередь нам нужны прав а.— Оратор нажал на эти
три последних слова.— Вот наша основная программа,—
продолжал он, прислушиваясь к реакции зала...
В зале зашумели. Одни зааплодировали, другие закри-
чали: «Чушь! Так нельзя!»
Оратор не смутился. Он нажал иа голос:
— Лозунг «Владыкой мира будет труд» — неправиль-
ный лозунг. Он связывает руки. Владыкой мира будет сво-
бодная мысль интеллигентного человека — вот лозунг, под
которым мы можем работать! И для этого нам нужны
нрава... И пока мы их не имеем, наша работа всегда будет
сезонна, всегда будет инертна.
Евгений Викторович почувствовал, как его кто-то тро-
гает за локоть. Это была Анна Георгиевна.
— Попросите слова. Вот в каком духе надо вам вы-
ступить. Поддержать этого оратора, развить его мысли.
Пишите записку. Вот вам бумага, вот карандаш.
Евгений Викторович едва успел написать «В президиум
съезда», как услышал: «Следующее слово предоставляется
инженеру Верфи товарищу Игнатьеву». Он даже голову
вобрал в плечи при этих словах, чтобы стать поиезаметнее,
чтобы Дмитрий, Павлович ненароком не увидел его в рядах.
«Потом»,— шепнул он Анне Георгиевне, сунув бумажку и ка-
рандаш в карман.
Дмитрий Павлович вышел на трибуну, как всегда в све-
жей сорочке, с аккуратно повязанным галстуком.
— Господа и товарищи,— сказал он, окидывая взгля-
дом зал.— Я, конечно же, здесь бы не выступил, если бы
не слышал речи последнего оратора. Именно она заставила
меня попросить слова, и притом, простите, вне всякой оче-
105
редн,- Очень хорошо-говорил оратор о аравах инженер^
Но очень плохо о том, что у нас что-т'о не вяжется с ком!
муиистами. Ведь это, наверно, у кого как. Много лет Я(
честно говоря, не делал ничего полезного. Я заседал в ка-
ких-то обществах, в которых что-то обсуждали, чем-то возму-
щались, но не делали никаких попыток приступить к npatd
тической работе. И вот пришли Коммунисты и сказали^
«Хватит, товарищ Игнатьев, рефлексией заниматься. Нйдс
строить корабли». И я пошел с ними. Есть ли у меня права
инженера? Все права. Никто не требует от меня ничего
такого, что бы противоречило моим убеждениям. Может
быть, я тоже не очень хорошо работаю, но, простите, не вяло
и ие инертно. Я работаю с большим удовольствием. Я устал
от нескольких лет сидения в берлоге индивидуализма «
мелкого по любому поводу критиканства. Что ж, комму-!
нисты нам, если брать нас в массе, еще не совсем верят.
А кто виноват? Сколько мы им дали блестящих примеров
саботажа? Когда надо было засучивать рукава и работать
буквально по-лошадиному, мы в лучшем случае сидели
в кустах. Теперь надо вновь завоевывать их доверие. И ниче,
го тут ие поделаешь. И вообще, странное деление на спе-
циалистов и коммунистов. А у нае на Верфи, например,
есть несколько инженеров, то есть специалистов, и они тце
и коммунисты, товарищи! ч.
Послышалось несколько одобряющих хлопков в зале.
А кое-кто и загудел.
— И это очень хорошие инженеры,— продолжал Дмит-
рий Павлович.— Как вы их будете расщеплять на поло-
винки— коммунистическую и инженерную? Ч) них нё ска-
жешь, что они не пользуются правами. Ведь их избирают
и в районные организации и в- губернские. Они управляют
государством. Значит, не о всех инженерах можно так вос-
кликнуть: наша работа не вяжется с работой коммунистов!
А о какой-то части, у которой она действительно не вя-
жется. А может быть, не она ие вяжется, а они сами ее
ие вяжут с коммунистами. Может быть, ие стоит на зерка-
ло-то пенять. Да, да, товарищи, все непросто, миры приш-
ли в движение, и прежние их взаимоотношения уже ие
годятся. Надо обо всем судить по-новому. Те из нас, кто
слыли прежде премудрыми, пусть не настаивают на этом,
а проверят себя практикой. Я, во всяком случае, значив
’ тельио отчетливее ощутил себя человеком, когда вступил
в деловой контакт с коммунистами, нежели было до этих
пор. Извините за вторжение.
Ему аплодировали и шикали. Под этот противоречивый
шум он и покинул трибуну.
106 . 7 '
— Ну, теперь вы! — снова напомнила Айна Георги-
।
— Не могу,— Ответил Евгений -Викторович.— Это же..’,
ппжепер-то Игнатьев... брат моей Жены!
— фу, какая глупость!-—сказал,?» зло Анна Георгиев-
ii:i.— Ну, тогда вам здесь делать больше нечего. Пой--'
дсмте.
На Невском, в-*толпе возле «Пассажа», они чуть было
не. потеряли друг друга. Сотни глоток торговцев на ходу во-
пили о превосходных качествах их товаров. С рук, поче-
му-то дешевле, чем в киосках и на лотках, продавались
папиросы. «Сафо!» — орали мальчишки-папиросники,—
«Нева», «Экстра», «Зефир», «Осман»! Лучшие в мире та-
баки! А вот «№ 6»! Есть «Смычка» и «Государственный
санк»,- «Ю-Ю», «Ленгостабтрест». Скрипучий голос назой-
ливо повторял: «Вичные примусные иголки», «Вичные при-
мусные иголки». Перебивая его, вещалось трескуче: «Буквы
для галош, буквы!» И совсем загадочно, почти на ухо:
«Шелковистый французский товар «Фараон Рамзес». Пол-
ная гарантия и вместе с тем натуральное впечатление от-
сутствия. «Фараон Рамзес», «Фараои Рамзес»!»
Дома у них в тот вечер было особенно людно. Мария
навела каких-то мальчишек и девчонок школьного возраста.
Был даже какой-то учитель. Крутились пластинки на па-
рижском портативном граммофоне, у которого не было ста-
ромодной трубы и который называли патефоном. Танце-
вали. Потом Мария собрала всех в кружок.
— Девочки и мал-ьчики! — весело заговорила она.—
Кстати, вы уже не девочки и мальчики, а девушки и юно-
ши.. Не йравда ли, это совсем неплохо звучит: девушки!
юноши! КуДа лучше, чем принято сейчас: девки, парйи?
Так вот, девушки и юноши. Товарищ Троцкий очень тон-
ко подметил: молодежь — это будущее нации. Вам надо
много знать. Танцы танцами, без них тоже нельзя. Но ум —
главное. Его надо совершенствовать, обогащать знаниями.
Владимир Яковлевич Шумов — учитель обществоведения.
Он много работает над современной историей. Может быть,
он нам что-либо расскажет о своих изысканиях? А, Влади-
мир Яковлевич?
Шумов поЖал плечами, как бы застигнутый врасплох,
пораздумывал.
— Что ж,— сказал,— попробую.— История, друзья мои,
должна быть беспристрастной. Очень точной, очень прав-,
дивой. Ее не надо ин улучшать, ни ухудшать. Она — это
она... Я вам лучше стихи почитаю. Слушайте.
Глядя на хозяйку вечера, на Марию, ои начал:.
107
Серебристое имя Марии
Окариной звучит под горой.-...
Серебристое имя Марии,
Как жемчужин летающий рой...
' — О! — сказала Мария,— не вы ли сами сочиняете
стихи? i
— Нет,— ответил Шумов.— К сожалению, нет.— И про-.;
должал: Серебристое имя Марии Говорит о Христе, о кресте... •’ Серебристое имя Марии О благой говорит красоте... Серебристое имя Марии Мне бессмертной звездою горит... Серебристое имя Марии Мой висок сединой серебрит.
— Чудесно! — Мария захлопала в ладоши.— Кто же
все-таки автор?
— Игорь Северянин.
— Что вы говорите! — не могла успокоиться Мария,
польщенная тем, что Шумов явно ей посвятил чтение этих
стихов.
— А он разве жив? — поинтересовался кто-то из ребят.
— Ах, дети,— сказал Шумов.— Многие из тех, кого вы
уже не знаете, кого вы считаете давным-давно ушедшими
из жизни, не только еще живы, а делают много добрых дел.
Правда, в изгнании. Северянин, этот замечательный поэт
России, живет недалеко от Ленинграда. Сотни две кило-
метров. Может быть, и меньше. В Эстонии, под Нарвой.
Пишет, грустит о Петербурге.
— Как интересно!
— Да, интересно. Вот еще его стихи:
Я мечтаю о том, чего нет
И чего я, быть может, ие зиаю...
Я мечтаю, как истый поэт,—
Да, как истый поэт, я мечтаю.
Я мечтаю, что в зареве лет
Ад земной уподобится раю.
Я мечтаю, вселенский поэт,—
Как вселенский поэт, я мечтаю.
Я мечтаю, что небо от бед
Избавленье даст русскому краю.
Оттого, что я — русский поэт.
Оттого я по-русски мечтаю.
Ребята расходились в этот вечер притихшие, тоже раз-
мечтавшиеся, как вселенский поэт Северянин. Им много
было над чем подумать, многое в этот вечер предстало
108
перед ними совсем Be так, как об этом говорилось на уро-
ках или писалось в газетах.
А «Голодая баронесса Мария Таубе раздумывала о том,
что их организация, кажется, приобрела недурного пропа-
гандиста и организатора, этого учителя Шумова, которого
ей порекомендовала одна ее знакомая, близкая к кругам
учителей. Та не ошиблась, разглядев в Шумове человека
активного и настроенного по отношению к Советской власти
соответствующим образом.
14
После длинной занудной'зимы наступала весна. В клас-
се сидеть не хотелось, когда на улице вовсю, отражаясь
н лужах, в стеклах окон, в канавах, где натаяло поверх
грязного льда, светило весеннее буйное солнце. Шурка, вы-
росший в Новгороде, на природе, особенно страдал от скоп-
ления серых ленинградских домов, облезлых, с осыпавши-
мися от дождей карнизами, с отвалившейся пластами
штукатуркой, под которой уродливо открывался кирпич.
Он и Семен часами кружили по городским улицам, проби-
раясь по остаткам снега в скверы, в парки, закрытые на
весеннее время для просушки, дабы не испортились до-
рожки.
Однажды после такого долгого гуляния, оставив Семе-
па возле ворот дома, где тот жил, Шурка не спеша двинул-
ся восвояси. Вдруг кто-то за его плечом произнес:
— Мсье! Бон жур!
Оглянулся: Зинка. Проказливая, улыбающаяся во все
лицо.
— Тыкуда? — спросила она.— Домой? Уроки зубрить?
Смотри, красотища какая! — Она указала глазами на небо,
голубое, по которому вечерний час уже разливал зелено-
розовые акварельные краски, где с таким криком, какой
у них в школе обычно бывает на перемене в коридоре
п на лестнице, летели длинной, изгибающейся в полете лен-
той галки.— Пойдем лучше гулять.
Шурка уже изрядно оттоптал ноги, расхаживая по го-
роду с Семеном, руку ему оттянул портфель с книгами и
тетрадями, но ои обрадовался Зинкиному предложению.
— Пойдем! — радостно откликнулся он.— А куда?
— Да куда хочешь. Направо, налево, туда, сюда. Зна-
ешь, я никогда не была вон там! — Зинка махнула рукой
в сторону запада, где были судостроительные заводы, устье
Невы, порт.
109,
Они пошли по Екатерингофскому проспекту, вышлйф^
Екатерининский йанал.
— Вон в том доме, третьем от моста, живу я,— сказав
Шурка.— Во-ои те окна.
— А ты с кем живешь, Шурик? — поинтересовалась Зию
ка.— С мамой, с папой? Братья, сестры у тебя есть? i
В самых кратких, сжатых словах Шурка рассказал свой
биографию: отец погиб на войне, он был авиатор, мам:
умерла недавно, он живет у двоюродной сестры Ники, кра
савицы, но очень несчастной, и у двоюродного брата, Дмит
рия Павловича. Они совсем взрослые, особенно Дмитрй!
Павлович, который даже уже слегка старый, у него bhcki
седые. Он инженер, работает на Верфи.
Зинка шла рядом, гибкая, стройная, с красиво вскину!
той головой в черном бархатном беретике — Семка утверж-
дает, что это она в кино видела, как держала.себя египет
ская царица, фараониха, с каким-то римским императором,-^
и порой, забегая слегка вперед, заглядывала ему в глазф
Оиа очень ему сочувствовала, она готова была по-сестрию
ски делить с ним все. его невзгоды, она бы обняла его
поцеловала, если бы это не было стыдно.
Потом они говорили о том, кто из них что прочел и что
особенно;, понравилось. ;
— Сначала я любил читать про индейцев, — рассказы-
вал Шурка.— Майн Рид, Фенимор Купер. Но, знаешь, посте-
пенно прошло. Все-таки чувствуется, Зина, что написала
эти книги ие сами индейцы, а белые. Индейцы в них изобра-
жены хорошими только в том случае, когда оии стоят ид
стороне белых, и именно тех белых, которые угодны автору.^
Потом я стал читать Джека Лондона. Вот это здорово!:
Сильные, смелые люди. Знаешь, в одном романе боевые
товарищи поют: «К мачте став к плечу плечом, не один
десяток трусов отражали мы вдвоем». Это настоящее то-;
варищество!
— А я про любовь люблю, Шурик! — мечтательно ска-
зала Зинка.— На какие только подвиги не идут люди во
имя любви!
— Яс тобой согласен,— сказал Шурка.— Но любовь;
разъединяет людей.
— Как это? — удивилась Зинка.
— Очень просто. Она — чувство индивидуалистическое.!
Он любит ее, за нее он готов хоть в огонь, это верно. А то-1
варищ-то уже в стороне. Третий лишний. ' >
— Ты упрощаешь.
— Нет, Зина. Это правда. Я много думал над этим<;
Любящие уединяются, .уходят от друзей, н уж к мачте;
но '
плечом к плечу такого не вызовешь. Он только о своей из-
браннице будет заботиться. >
— А что тут плохого?
— Плохого? Йу вот я говорю: индивидуализм. Сын Та-
раса Бульбы, Андрей,— из-за бабы!., такого отца, такого
брата предал. Граф Монте-Кристо... Все его считают героем.
Л он что? Мелкий мститель, индивидуалист. Из-за бабы все.
Вышла бы она за него замуж своевременно, и не было
бы всего этого. Никто бы его ни в чем не обвинял, и мстить
бы незачем было. А она?.. Она тянула волынку. А Татьяна
у Пушкина, честно говоря, не могла, что ли, подождать
Онегина? Ну он, может быть, заблуждался, хотел прове-
рить свои чувства. А она — раз — и за генерала!
— -Ну, знаешь, Шурик! — запротестовала Зинка.— Я сог-
ласна с примером из Гоголя... С Монте-Кристо ты уж не
очень прав. А с Татьяной просто даже смешно так рас-
суждать. Он ошибался, он хотел проверить свои чувства.
А она — что? Сиди и дожидайся, пока он проверяет?
— Ну, а за генерала-то, за генерала зачем было вы-
скакивать? Прямой материальный расчет!
— А за кого ей было идти? — Зинка горячилась.— За
солдата? В те времена только за тех, кто из своего круга,
можно было выходить...— Она помолчала, что-то сообра-
жая.— Да и теперь... Вот Геля Шварц, ты ее видел у нас
на лестнице.— Оии оба в минуту представили мысленно
толстую, упитанную девочку их возраста, которая каждый
день со скрипкой в бордовом футляре отправлялась к учи-
телям музыки. Скрипку несла домработница, держась в
нескольких шагах позади Гели, которую, такую-то-дылду,
за-руку вела ее мать, тоже упитанная, разодетая в меха,
вся в фальшивых брильянтах, потому что настоящие во
избежание нападения бандитов хранились у них в сейфе.
Отец Гели и муж этой мамы был гинекологом, за инм
всегда приезжал один и тот же извозчик — летом в лаки-
рованной пролетке, зимой в санках с медвежьей полостью.
-г- Вот попробуй-ка женись на ней,— сказала Зинка.—
Приди ..только. Они тебя с лестницы всей семейкой спустят.
Ты не их круга.
Она сказала это и вдруг как-то погасла, даже остано-
вилась, смотрела на Шурку исподлобья своими острыми
зелеными глазами.
— Я знаю, о чем ты сейчас думаешь. Я знаю, Зина,—
сказал он с горечью.— Но это неправда. Офицеры были
разные.' Ты была на площади Жертв Революции? Видел г
могилы павших борцов? Ну вот, там похоронен и Дмит-
рий Авров, царский офицер, штабс-капитан. Когда белые
ш
наступали на Петроград, Авров был одним из главные
возглавлявших оборону. Он даже в партии большевиков
состоял. „ . <
— Правда? — Зинкины глаза засветились. 5
—Можешь своего брата Степана спросить. Уж он-та
знает,— ответил Шурка.— Но я специально проверил. В Му!
зей революции ходил, спрашивал. Мне все рассказали;
А генерал Брусилов! Не просто офицер, а целый генерал
перешел на сторону красных. Я тебе тысячу примере!
приведу.
— Ну ладно,— сказала примирительно Зинка.— Ладно;
Ты, конечно, свой. Ну так вот, фига бы тебе жениться на
этой ветчине со скрипкой. 1
— А ты меня спроси сначала, нужна ли она мне. -i
— А почему же, Шурочка? — Зинка издевалась.— Слу-
жанка у них в белом передничке. «Не желаете ли, доро»
гой муженек нашей деточки, кофейку в постельку?» Извоз?
чик с медвежьей полостью. Серебряные подносы. Рояль
весь белый, как слоновая кость.
— Да иди ты!..— Шурка зло толкнул Зиику.
— Сердишься? Значит, я права, права! — сказала она,|
отдаляясь от него, чтобы еще раз не толкнул.— Это ничего,!
что она десять пудов весит. ]
— Я думал, что ты, Зина, умная,— только и сказал]
Шурка.— Мне очень жаль, но я разочаровался. |
— Ах так! Пожалуйста! — Зинка круто повернулась и|
быстро пошла по улице в обратную сторону. |
Минуту Шурка смотрел ей вслед. Сильные Зинкины ноги ’
в мальчишечьих ботинках, в коричневых чулках, не разби-1
рая, шагали по лужам. Ее старенькое пальтецо с воротни-,1
ком из наполовину выношенного собачьего меха было ей|
тесно и коротко, и все равно Зинка казалась Шурке самой!
красивой девчонкой на свете. Он бросился со всех йог, дог-3
нал ее и встал перед ней, загораживая ей дорогу. Она рва-!
нулась вправо, влево. «Пусти!» Но он не пропустил. 1
— Ну и что,— сказала она.— Пользуешься своей силой?!
А это красиво?
— Красиво,— сказал он.— Не дури. Пойдем дальше.!
И они снова шли по улицам, снова вели нескончаемые
разговоры о книгах, о жизни, о знакомых, о родных, о себе.;
— Слушай,— сказал в разговоре Шурка.— А вот твой;
брат, Степан. Он в ГПУ. Он людей расстреливал?
— А я не знаю,— просто ответила Зинка.— Может быть
Но про это у нас дома разговоров не было. В боях ои
участвовал, это да. Ты сам вцдел его трофейные шашки и;
маузер А про что другое — не знаю. J
112
— А страшно это, наверно,— убить человека?, Чело-
век — удивительное создание, Зина. Я часто об этом ду-
маю, как он такой получился. Как все продумано у него.
Руки, ноги, глаза, уши...
— Нос!
— Ну а что — и нос. Такое устройство для...
— Насморка! — Зинка дурачилась.
— Не для насморка, а для ощущения запахов. Нет, ты
не смейся. Подумай только — мозг! Миллионы или, кажет-
ся, даже миллиарды клеток. В них все время, даже во сне,
идет работа. Эти клетки изобрели паровоз, телефон, автомо-
биль — все-все, что мы видим вокруг, это работа челове-
ческого мозга.
— А вот мой папа говорит, что все-все на свете создали
человеческие руки,— ответила Зинка.
Шурка подумал.
— Он прав, но не на сто процентов. Делалось это в
соединении работы мозга и рук.
— Я думаю, ты прав,— согласилась Зинка.— А куда
мы с тобой зашли? — Она огляделась вокруг.
— Да уже где-то близко порт,— сказал Шурка, тоже
оглядываясь.— Заборы, склады.
— Пойдем обратно,— предложила встревожившаяся
Зинка.— И поздно, и далеко.
— Нет, совсем не далеко, так кажется. Потому что
незнакомое место.
— Пойдем, пойдем.— Она, взяла его за рукав куртки.
Навстречу шло несколько парней. Они были явно в под-
питии и потому горланили во все горло:
Пусть она крива-горбата,
Но червонцами богата,
Это будет верная жена!..
— Побежим,— предложила малодушно Зинка.
— Иди около меня. Совсем рядом! — сказал Шурка.—
Совсем.
— А! — завопили пьяные.— Какая парочка! Влюблен-
ные птенчики.
Было уже темно. Лиц этих парней — не разобрать. По-
ганые, пьяные хари. От них несло сивухой.
— Похристосуемся! — заорал один из них и полез к
Зинке.
— Не тронь! — сказал Шурка, загораживая ее собой.
Он чувствовал, что весь цепенеет от ожидания чего-то та-
кого, что лежит за пределами обычного, человеческого
113
— Как, то есть, не тронь? Что это за скверные манеры;—•']
сказал другой пьяный и ладонью ударил в Шуркино плег?
чо, да так* что Шурка отлетел шага на три назад и чуть;
не упал, с трудом удержался на ногах. А те тем временем,;
обхватили Зинку. Шурка со всей силой ринулся на парней.;'
Он схватил одного из них за рукав морского бушлата и,
дав подножку, опрокинул его на мостовую. Ёторому он qf
еще большей силой въехал кулаком прямо в лицо, куда-то1
в нос, в глаза илн в рот. Тот даже взревел медвежьим
ревом. Но третий, Шурка уж и не понял, что сделал тре»
тий, но от того, что тот сделал, Шурка с колокольным зво-
ном в голове полетел в сторону и всем телом ударился
о забор. i
— На помощь! — пронзительно закричала Зинка.— На
помощь!
Шурка уже вновь оправился от удара И вновь молча,;
без слов, кинулся на нападавших. Но звон в голове не пре-
кращался, удары его были не точны. Было уже так, что не-
он кого-то бил, а его били. Зверски били, в несколько пар,
кулаков, коленями, ногами. И чем бы кончилось это, труд-;
но сказать, вернее, можно сказать точно — его если бы
и не насмерть забили, то, во всяком случае, оставили бы
калекой, не подоспей на Зинкин крик военные. Один из них;
выхватил из кобуры наган и пальнул в воздух. Тогда шайка
хулиганов подхватилась и исчезла в проломе забора. Толь-
ко топот ног слышался какое-то время в темноте.
— Шуренька, милый Шуренька! — хлопотала возле не-
го с трясущимися руками Зинка, прикладывая к его разби-
тым губам свой носовой платочек, уже весь промоченный
кровью.
Шурка сидел на мокрой земле, прислонясь спиной к
забору. Была боль в голове, в боках, в колене. Было холод-
но до дрожи где-то внутри, и гул стоялхв ушах, будто он,
Шурка, лежит между рельсами и над ним, вагон за ваго-
нам, проносится тяжелый поезд.
— Товарищ, товарищ! — Военные пытались его поднять
под руки.— Вставай, друг, надо до доктора дойти. Может,
повредили что-нибудь тебе.
Наконец Шурка поднялся, встал на ноги. Но они не шли.
— Шуренька!..— Зинка схватила его руку, заставила его
охватить этой рукой ее шею.— Спасибо, товарищи, спа-
сибо,— лепетала она.— Теперь мы дойдем. Нам недалеко. Я
доведу.
К своему удивлению, поддерживаемый Зинкой, обнимая
ее за шею, Шурка пошел. Военные провожали их некоторое
время, потом попрощались и отправились своей дорогой.
114
Избитый Шурка был счастлив. Молодой организм быстро
оправлялся от молотьбы тяжелыми кулаками, силы восста-
навливались. Правда, боль в боках, в затылке становилась
отчетливее, острей. Но что боль — рядом была Зинка, взвол-
нованная, переживающая за него. Он бы так шел, шел
с нею хоть всю жизнь. По временам прохожие что-то такое
говорили, что — не поймешь. Только раз понял сказанные
в его адрес слова Шурка.
— Молодой, да ранний,— сказала ворчливо бабка.—
Ишьшализался-то!
Это было обидно, конечно, что люди думали, будто бы
он пьяный.
Зинка устала, и, дойдя до Фонтанки, они вынуждены
были остановиться возле чугунной решетки набережной.
Шурка стал себя ощупывать.
— Ногу сильно ушибли,— сказал он.— По колену сапо-
гом, должно быть, двинули. Ступать невозможно. И вот
тут, тут...— находил юн все новые места ударов и ушибов.
Зинка всматривалась в его лицо.
— Ой, сколько у тебя ссадин, Шурик! А губа-то, губа...
— Ага, что лапоть отвисла,— трогал Шурка разбитую,
соленую губу языком.— А ты настоящий товарищ, Зина,—
сказал он,— «К мачте став к плечу плечом»... Испугалась?
— За тебя. Они могли же убить.
— А за себя?
— О себе; я и не думала.
— Знаешь, как удивительно. А я о себе не думал. Толь-
ко о тебе.
Зинка тихо-тихо приблизилась лицом к его лицу и поцело-
вала, как ветерком обдала, его в щеку.
— Милый,— сказала она.— Милый Шурка!
В конце концов они добрались до его дома. Зинка по-
прежнему крепко держала его, помогала подняться по лест-
нице до дверей квартиры.
— Ну, теперь я пойду,— сказала она, когда он нажал
на кнопку звонка.
— Не вздумай,— ответил он решительно.— Я представ-
лю тебя своим. Пусть знают, кто моя спасительница. Пусть
они тебя увидят.
Отворила дверь Ника.
— Боже! — воскликнула она, даже при тусклом свете
лестничной лампочки разглядев его разбитую физиономию.—
Что же это такое? Кто тебя? Где? — Она с неприязнью взгля-
нула на незнакомую девчонку, полагая, что дело не обошлось
без нее. Как всегда, уже с этих лет: «Ищи женщину».
«Шерше ля фамх
415
Началась беготня по комнатам, поиски йода, борной
кислоты, бинтов. Дмитрий Павлович с интересом рассмат-
ривал Шуркины ушибы.
— Подрался?
— На нас напали,— пояснила Зинка.— Хулиганы. Целая
толпа. Ваш Шурик исключительно храбрый мальчик. Он ки-
нулся на них, не задумываясь.
— Молодец! — сказал Дмитрий Павлович.— Честь дамы
превыше всего. Ты неплохо воспитан, мой друг.
— При чем тут честь дамы! — сказала Зинка.
/ — Милая барышня, думаете, я не понимаю, как все было.
Хулиганы попытались обидеть вас, ну и Шурик, конечно...
— Правда,— удивилась Зинка.— А почему вы подумали?
— Иначе он не стал бы с ними драться. Он бы обошел
их стороной. Он вовсе не глупый человек, насколько я его
уже знаю.
— Значит, вы считаете, что он пострадал из-за меня.—
Зинка насторожилась.— И если бы не было меня...
— Нет, нет, не надо понимать так. Совсем нет.— Дмитрий
Павлович слегка запутался в объяснениях.— Просто это-
у него в натуре — рыцарство.
Зинку это истолкование природы Шуркиной отваги огор-
чило. Значит, окажись там не она, а любая другая девчонка,
Шурка точно так же бросился бы ее защищать. Рыцарь!
Ну и что, пораздумывала оиа немного. Пусть и так. Много
ли рыцарей на свете? Это замечательно, что Шурка,именно
он, Шурка, который ей нравится, оказался не так себе
шкетом, а рыцарем.
Шурку тем временем натерли спиртом, сделали примочки,
обвязали бинтами. Ника поставила ему градусник. У него
было тридцать восемь и три. Ему не стало лучше, ему стало
хуже. Он начал метаться. Ника уложила на этот раз его ие
на стульях, а на своей кушетке. С какой бы радостью Зинка
осталась возле него, исполняя все обязанности сиделки.
Но... у людей все состоит из. каких-то ничем не объяснимых
условностей. Сделать это было нельзя, надо было идти
домой.
— Нет, нет, одну вас в такую поздноту не отпущу,—
сказал Дмитрий Павлович.— Извольте согласиться на то,,
что я вас провожу.
Зинка пожала Шуркину руку, довольно долго потискав
его пальцы, и, вздохнув, ушла с Дмитрием Павлови-
чем.
Ника то и дело подходила к Шуркиной постели — то
поправит одеяло, то пощупает ладонью его горячий лоб, а
Шурке казалось, что это Зинкина прохладная рука, и он,
116
хотя ему и было очень больно И мысли как бы метались, не
в силах сосредоточиться на чем-то одном, сквозь стон улы-
бался счастливой улыбкой.
15
Инженер Соколов подошел к Дмитрию Павловичу в
столовке, когда тот принимался за борщ, носивший название
«флотского», и подсел на свободный стул.
— А вы, товарищ Игнатьев, первый большевик! Зря
скрывали свою внутреннюю убежденность.
— Не понимаю вас,— Дмитрий Павлович откусил кусок
хлеба.
— На съезде инженеров-то как выступили. О вашем вы-
ступлении шумят в инженерских кругах. Так и говорят: боль-
шевик.
— Знаете, товарищ Соколов,— подумав, заговорил
Дмитрий Павлович.— Я вам не скажу, что мои родители
были пролетарского происхождения, нет." Даже совсем нет.
Отец был подрядчиком. Вы сами понимаете, что Это такое.
И его отец, если не ошибаюсь, занимался тем же. И так Далее,
вплоть до того оборотистого Игната, который в числе прочих,
по воле батюшки Петра, Петербург строил. Отец что-то
строил, вцлоть до фортификационных сооружений на наших
старых границах. Естественно, старался заработать, эксплуа-
тировал рабочих, платил им минимум, стремясь содрать
максимум с заказчиков. Словом, подрядчик есть подрядчик.
Или, как говорят американцы, бизнес есть бизнес. Но дома,
в семье, не ои задавал тон. А мамаша. Она была женщина
весьма строгих правил. И думаю, что даже отец вынужден
был в чем-то ей уступать, пожалуй, подчиняться. Она вос-
питывала в нас, в своих детях, честность, непредвзятость,
известное человеколюбие. Конечно, все это в рамках того
класса, к которому мы принадлежали. Нас, детей, было
пятеро. Один умер в детском возрасте. Второй и третий по-
гибли на фронте в Восточной Пруссии — прапорщики. Я жив,
как видите. И есть еще у меня сестра, чудесная, но несчастная
женщина. Так вот, к чему я это длинное свое жизнеописание.
Совсем не из большевизма полез я на трибуну съезда. А для
установления истины. Мне отвратительно было слышать де-
шевую демагогию того типа, который вопил о своих правах,
высокомерно полагая, что человек — это только он один,
а те миллионы, которые получили права после Октябрьского
переворота, не человеки.
1!7
— Опять-таки по-большевистски рассуждаете! — Сок®
лов рассмеялся.— Только мне бы хотелось сделать одну
поправочку, товарищ Игнатьев. Вы сказали, что не из боль-
шевизма выступили, а для установления истины. Дорого#
мой Kojfeera, установление истины — это один из тагавнейшиз
элементов большевизма. Кто же это вам сказал, что боль-
шевизм основан на неправде? ' '
— Ну, знаете,— кто! — Дмитрий Павлович чуть не пое
перхнулся.-— Об этом хором всегда кричали кадеты, мены
шевики, всякие иные, меж собой*враждовавшие, но объ<
единившиеся в- ненависти к большевикам. Наслушались
чего там!
— Вот то-то и оно. Ниспровергать эти господа готовц
А поинтересуйтесь, есть ли у них хоть какая-нибудь положа
тельная, созидательная программа? Вот им отдай сейчас
Россию —• что они будут делать, как вы думаете? «
— Честно говоря, первым делом они начнут вешать.
— Кого?
— Не знаю. Вас, наверно. Директора нашего. Всех пар^
тийцев. Рабочих, которые их в свое время не признал^
Может быть, и меня. Когда я после своего выступлений
ходил там в кулуарах съезда, мне один, проходя мимо!
наклонившись к уху, чтобы никто не слышал, шепнул: «Шку<
ра!» Вот, значит, я уже состою в тех шкурах, которым тоже
надо подыскивать местечко на фонарях.
— Ничего, товарищ Игнатьев, надеюсь, до фонарей деле
не дойдет. Но поработать придется пр-большевистски.—
Соколов закурил.— Много еще прорех у нас. Скоро должен
состояться Тринадцатый съезд партии. Там, наверно, наряду
с тем, что сделано, будет разговор и о них, о- прорехах!
Зарплата рабочих у нас низка. Мы же еще не дотянули е<
даже до того уровня, какой был до революции. Прйчеы
на эти жалкие рубли что наш рабочий может купить? Коопе,
рация, госторговля пока.очень слабы. Нэпман этим пользует!
ся, дерет втридорога, жиреет, подлец. Иные товарищи, вид?
все это, теряют веру в наши идеалы. Вы, наверно, следите
за печатью, читаете, какие дебаты шли всю осень, да и сейчас
еще не затихли: можем ли мы построить социализм в одно!
стране? Троцкий и его сторонники утверждают, что нет, и<
можем. Что мы не справимся с внутренними трудностями^
что нас задавит внешняя контрреволюция. Спасение, мол^
наше могло быть лишь в том случае, если бы произошла
мировая революция, а для начала хотя бы в двух-трех
промышленно развитых европейских странах. А тут, как-
на грех, неудача революции в Германии, осечка там, здесь.,?
И что же получается по Троцкому? Погибнекк Сожрет нас!
! 18
нарождающийся капитализм, в-глице нэпа. Цан’цка. Уныние.
Неверие. *. ' *
— А если честно,— спросил Дмитрий Павлович,— как
обстоит дело? Мне ведь тоже иной раз кажется, что не
вышло у большевиков, а?
— Не вышло?! А хозяйство-то налаживается! А строи-
тельства идут! А рубль-то становится на прочную золотую
основу. Не тот уже рублик, что он был два, три, пять лет
назад, и даже еще в прошлом роду. Миллионам конец, к
твердому рублю вернулись. Люди стали верить в него. По-
лучив зарплату, ие бегут сломя голову в лавочку, поскольку,
бывало, что ни час, то падение курса наших миллиончиков.
А решение правительства о развертывании своего отечест-
венного судостроения! Э, товарищ Игнатьев, через грд-два
вспомните меня — как жить-то будем! Огромный маховик
наше хозяйство. Чтобы разогнать его, преодолеть инерцию
такой махины, колоссальные необходимы усилия. Вот мы их
и прилагаем. Маховик набирает скорость, инерцию. А потом
его уже не остановишь. Ну что ж, пошли, обед окончен,
кажете^.
Дмитрий Павлович отправился на свои стапеля, обдумы-
вая разговор с инженером Соколовым. Им, этим, партийным,
жить все-таки легче. Они что-то зиают, о чем-то информй^
рованы? к чему-то стремятся, в чем-то убеждены. У ни^
жизяь насыщена чем-то еще таким, что выходит за границы
узко производственных, служебных интересов.
...Через несколько дней Соколов сам нашел его на ста-
пелях.
— Слушайте, товарищ Игнатьев, у вас как семейное-то
положение? Вы женаты?
— Да нет, холост.— Дмитрий Павлович удивился во-
просу.— Вдвоем с сестренкой преодолеваем тяготы жизни.
А что бы вам. собраться да провести вечерок в хорошей
инженерной компании, а? Вот я вас приглашаю в один дом.
Имею такие полномочия.
Дмитрий Павлович вспомнил новогоднюю компанию сы-
тых,., преуспевающих, насмерть сразивших своим примером
хлипкого Евгения Викторовича. Нет, Соколова в такой ком-
пании представить себе трудно. Здесь, надо полагать, будет
нечто иное.
— Очень рад»— произнес он, чувствуя, что несколько
замешкался с этим ответом.— Придем, непременно. Вместе
с сестрой. Мы, знаете, с ней очень дружны.
— Прекрасно. Вот вам адрес.— Соколов набросал не-
сколько слов в блокноте, вырвал листок, подал Дмитрию
Павловичу.— В субботу. Часиков в восемь.
Опять Ника отпаривала, подшивала, ушивала. Ей помоЦ
г ал Шурка, который, хотя был еще слаб, но уже бродил!
по дому. Кроме сильных ушибов, граничивших, как сказал
врач из районной поликлиники, со смертельными, у него:
было серьезное нервное потрясение. Каждый день к нему^
прибегала Зинка. Приходили и школьники, девчонки и маль^
чишки из его класса, и, конечно же, Семен. Но все-так1|
главная возле его постели, пока он не поднялся, была ЗинкаЗ
Она ему рассказывала разные истории, читала вслух, даж!
пела, если в комнате никого не было. Ника слышала это,-
нарочно задерживаясь в коридоре. У Зинки был приятны»
голос и очень хороший слух. Она и танцевала — те танцы!
индийских танцовщиц, о которых однажды говорил Семену
Это были удивительные танцы. Она как бы лепила из своего
гибкого тела красивые, изящные фигурки, одну за другой^
а вместе это составляло какую-то мысль, выраженную дви-J
жениями. 1
И в этот вечер пришла Зинка, зная, что старшие уйдут
в гости и Шурка останется в одиночестве. ;
Инженер Усачев жил совсем недалеко от Игнатьевых —2
в пятиэтажном доме, который выходил углом на улицу!
Третьего июля и на Покровскую площадь. В квартире из че-;
тырех комнат они с женой и пятилетней дочерью занимал^
две комнаты, окнами на улицу Третьего июля. Под окнами5
громыхал трамвай, когда он сворачивал на площадь, колеса!
его отчаянно визжали, дом* слегка подрагивал. |
На столе Усачевых не было того великолепия, что видели
Ника и Дмитрий Павлович в новый год у преуспевающей^
семьи инженера, который от каких-то своих старых дорево-1
люционных хозяев получал подачки валютой. Винегреты,^
селедка, колбаса, квашеная капуста прямо в кочанах,:
клюква на тарелках, вина. <
— Товарищи,— перед тем как садиться за стол, объяви-!
ла, захлопав в ладоши, хозяйка, веселая толстушка лет трид-
цати,— Среди нас есть новенькие, брат и сестра Игнатьевы.
Вот они: это Ника Павловна, это Дмитрий Павлович. А вам,
дорогие товарищи Игнатьевы, мы представляем нашу обыч-
ную дружную компанию, которая собирается за этим столом
не первый год. Вот мы с Александром Александровичем,
Усачевы. Вот Володя Ласточкин с женой Юлией. Володя
только что окончил Путейский институт, идет в торговый
порт работать. Вот Симочка, она сама по себе, художница.
Вот Николай Григорьевич, ее. муж, он тоже сам по себе.
Художник. Они разных направлений в искусстве. Враждуют.,
Вот еще инженер Коноплев, судостроитель, и.его жена Вале-
рия Никитична, мастер художественной вязки. А это — Вик-
120
тория. Просто Виктория. Вика. Комментариев ие будет.
Л теперь прошу за стол.
Ника оказалась рядом с художником Николаем Григорье-
вичем, с виду хмурым, но острым на слово, лысым, средних
лет человеком. От него она получила дополнительные ха-
рактеристики.
— Моя жена — мазила,— сказал он.— Потому и сама по
себе. Вопль современности. Оформляет ультрановаторские
театральные постановки. Ну, знаете, там — кто на трапеции, z
кто на стремянке, кто из собачьей будки лает. Вдохновенно
изводит краски и холсты. А в общем, очень симпатичная
женщина. Володя с Симочкой — нарождающаяся советская
инженерия. Энтузиасты. Советская власть им открыла доро-
гу. Не вздумайте что-нибудь не то сказать при них о Совет-
ской власти. Сами Усачевы? О, это, доложу вам, великие
люди. Александр Александрович и Наталья Андреевна. Ве-
ликие тем, что, как бы вам ни было скверно, какой бы мрак
пи застлал вашу душу, вы можете прийти к ним в любое
время — днем, ночью-, зимой, летом, вашему приходу ни-
сколько не удивятся, вас посадят за стол, вас обласкают,
вы уйдете, если захотите уйти, уже без всякого душевного
мрака. А если не захотите уходить, уложат, спите на здо-.
ровье. Без таких людей, если бы их не водилось, жить на
свете было бы страшновато.
— А Виктория, Виктория?.. Вы все время ее обходите.
Она — что?
— Виктория? О! Вы вглядитесь в нее как следует,'тогда
я отвечу на ваш вопрос.
Ника смотрела на эту женщину, не отрываясь. Она была
крупная, такие всегда были предметом зависти Ники. Каждая
ее форма была несколько гиперболизирована, что как бы
лишним штрихом подчеркивало ее принадлежность к жен-
скому полу,— тут ничего спутать было невозможно. Выраже-
ние ее правильного, красивого лица было такое, будто.она
говорила: «Все я, миленькие мон, понимаю, не морочьте мне
голову>.
— Рассмотрели? — спросил Николай Григорьевич.— Ну
вот, теперь мое суждение. Это стенобитное орудие против
мужчин. Ни одна мужская крепость против этого не устоит.
Художники всех веков, когда хотели воссоздать кистью или
резцом женскую силу, силищу, избирали себе именно такую
натуру. Тицианы, Рубенсы, все иные, воспевавшие женскую
плоть, позеленели бы при виде Виктории Андреевны. Это
родная сестра хозяйки, Наталии Андреевны, и породила ее,
как, впрочем, и Наталию Андреевну, простая русская баба,
рыбачка с Ладожского озера. Естественно, и отец у них был
121
мужик-мужиком. Рыбак. Вот какие чудеса^ творит пД
рода. "
За столом тем временем выпили уже по нескольку рюмо
стало шумно. Хозяйка села к старенькому пианино, под <
аккомпанемент запели. Пели очень интересно, какую-то щ
ганщину. Каждый куплет заканчивался словами:. «Цый
играет, поет цыганка, и вторит ей всетаборный нанев». Пр|
чем слова эти исполнялись медленно, в нарочитую, ленив^
растяжку: «Цыган играет, поет цыганка, и вторит ей вс
- таборный напев». Думалось, так оно пойдет и дальше, плавц
спокойно, умиротворяюще. Но после слов «всетаборный н;
пев» наступала короткая пауза, и за ней, как взрыв, буй^
«Эх, тара, тари, тари, ти-та арара! эх, тари, тари, тари, т^'
арара!» Это «тарн, тари, тари, ти-та арара» горланил?!
так отчаянно и самозабвенно, будто и в самом деле в квартир
Усачевых разбил свой шатер цыганский табор и цыгане ра
гулялись вовсю. Пели слаженно, стройно, явно не в первы
раз, явно, что это был один из любимых в этой компавд
напевов домашних застольных концертов. Ника и не замеЙ
ла, как она тоже орет «тари-тари», стуча по тарелке, как б|
рабанными палочками, ножом и вилкой. J
Потом какой-то парнишка лет восемнадцати играл фокс!
роты, шимми, чарльстоны. Под них кто танцевал^ кто. pai
брелся по углам и разговаривал. Танцующие euie и ли|
напевали: ’ j
Шумом полны бульвары, У
Бродят, смеются пары. J
Полон огнем весенним,
' Полон весной Париж. 1
В жилах огонь струится, -3
И может все случиться. |
В этом огне веселья
Ты, дитя, дятя, сгоришь! з
Да, здесь было, конечно, весело, потому, видимо, чт
никто не стремился показать себя, удивить других собой, вс
были естественны, просты, и это зависело от хозяев, задавш^
всему тон. ?
Черт возьми, думал Дмитрий Павлович, а ведь Соколд
прац: люди не унынию предаются, а умеют радоваться жиз-
ни, веселиться. Нет, не те правы, которые угрюмо требую
«прав» — неведомых, абстрактных прав. А разве вот эти вс<$
гости Усачевых, люди без прав или ущемленные в правах!
Он заговорил с Володей, который, по словам хозяйки, толькс
что окончил Путейский.
— Да,— сказал Володя,— пять лет позади. Ох и трудны^
же были годы! Пришлось и работать и учиться. Почти сраз)
122 i ? ' '!
после революции поступил в институт. Одну картошку
мы ели все эти годы, то вареную в мундирах, то жаре-
ную.
— Пища богов! — сказал Дмитрий Павлович.— Люблю
жареную картошку.
— А больше нечего было любить, Дмитрий Павлович.
Ну вот, теперь иду в порт. Направили. Я уж познакомился
с обстановкой. Там работы: много. Число операций растет.
Надо удлинять причальные линии, увеличивать число кранов.
Л то все на горбу грузчики таскают. Экспорт растет очень
быстро. . -
Володя был полон планов. Жизнь его радовала. Они с
женой Симочкой, которая училась на каких-то театральных
курсах, жили на чердаке этого же дома.
— Там раньше бельишко сушили,— объяснил Володя.—
Ну, а мы жилье оборудовали. Обшили досками, фанерой,
печурку сложили. Живем, Дмитрий Павлович. Может, в гости
к нам нагрянете? Рады будем.
Подсела к нему Виктория Андреевна. Обдала чуть при-
щуренным, как бы близоруким взглядом, усмехнулась.
— Вы не женаты? Как это чудесно. Что может-быть без-
радостней семейной жизни.
— Ну что вы, Виктория Андреевна! А хозяева наши,
Усачевы...
— Во-первых, не надо Андреевна. Просто — Виктория,
дорогой Дмитрий. А во-вторых, я не ° заурядности говорю.
Они заурядны. Они — массовый продукт общества. А чело-
век— чудо природы... Словом, я скажу вам так. В Сибири
есть обычай — когда делают пельмени, в один пельмёшек
положить сюрприз: щепотку перца; соли, еще что-нибудь
такое неожиданное. И кому эта пельмешка попадется —
тому счастье. Так и в людях. В миллионах из них нет ничего,
кроме самой обычной заурядной начинки. А вот в одном на
миллион—сюрприз! При семейной жизни такого сюрприза
быть не может. Дрязги и ссоры, неизбежные тяготы убивают
все оригинальное в человеке. Только холостяк или холостячка
имеют шансы на внутренний, духовный сюрприз.
— Не знаю, верно ли это. Но что оригинально -г- это
факт.
— Я вам нравлюсь? — спросила она с вызовом.
— Как сказать,— ответил Дмитрий Павлович.
— Это еще что такое! — Она слегка уддрила его по
руке.— Дерзости?
— Нисколько. Дело в том, что, задавая свой вопрос, вы
рассчитывали на то, что я отвечу: да, да, конечно, очень
нравитесь, и нисколько не сомневались в таком именно
123
ответе. Но вот это-то мне и не нравится, этим-jo вы и и
можете понравиться.
— Оригинально,— сказала она с удивлением.— А вы й
так просты. |
— А почему я должен быть таким простым? — Дмитри
Павлович сделал на последних словах ударение. Обычй
корректный, выдержанный, он разозлился. J
Виктория Андреевна окинула его молчаливым взглядом
поднялась и отошла к другой группе мужчин. К Дмитрий
Павловичу подсела Ника. J
— Она на тебя рассердилась?
— Пошла она к черту! — выругался Дмитрий Павлов
вич.— У нее, видимо, весь мир делится только на самцов 1
самок. И она полагает, что самец должен бежать за каждо;
самкой.
— Тише, тише, иу что ты, Дима! — Ника незаметно огля*
дывалась по сторонам.— Здесь такие хорошие люди. Разве
ты не находишь? I
— В семье не без урода. ' л
— Но согласись, если Виктория Андреевна — урод, т<
весьма привлекательный. Это же совершенство, Дима,
можно поставить на пьедестал, поместить в Эрмитаж, и ли»
бой без всякой надписи поймет: богиня!
— Ну как,— подошел к ним Соколов.— Вы не жалеете
товарищи, что я вас затащил в этот дом?
— Что вы! — воскликнула Ника.— Мы очень рады такс»
му знакомству. Хозяева — чудо!
— Учтите,— сказал Соколов,— всегда можете сюд
прийти и найдете дружеское участие. J
— Да, да, мы уже знаем, поняли. "
— Ну, а Дмитрий Павлович что хмурый? — Соколо
положил свою ладонь на колено Дмитрия Павловича. %
-*• Мимолетный эпизод внутреннего значения.— Дмитри!
Павлович справился с собой и улыбнулся.:— Вы правы, таких^
которые собрались сегодня здесь, очевидно, все-таки большё;
чем тех, которые выступали на съезде. А
— Само собой, дорогой Дмитрий Павлович! Вы все еще*
сомневаетесь и прикидываете? Иначе бы не жить Советской
власти вот уже семь лет без малого. Дело в том, что и наг;
съезде-то далеко не все были такие, как тот, кому вы возра-'.
жали. Были же и вы, например. А вам, кроме свистков, кто-то
и аплодировал. Сочувствовали, значит. Идет великий процесс,
просветления непросветленных и убеждения неубежденных.
Процесс трудный, но закончится он нашей победой Нашей;
с вами.
124
Соколов пригласил Нику танцевать. Не очень умело вы-
делывая па фокстрота, он ей говорил:
— Превосходный человек ваш брат. Он на Верфи недав-
но, но народ его уже узнал. Относятся к нему прекрасно.
Справедливый, говорят, режет правду-матку и тем, кто выше
его, и кто ниже, на чины не смотрит. И дело знает, большой
специалист.
— Спасибо,— ответила Ника.— Я очень рада за брата.
Вы знаете, он долго не мог найти себя. Сначала не было
работы по специальности. Потом он не хотел идти внаем к.
нэпманам, он их недолюбливает. Говорит, что они противо-
естественны для нового общества, уродливы, временны.
— Что ж, он прав, ваш брат. Постепенно сойдут эти
господа с исторической арены.
Они услышали смех, подошли к столу, вокруг которого
столпилось все общество. Художник Николай Григорьевич
показывал фокусы. Он каким-то образом втирал в локоть
пиджака медные монетки, у него подряд в перетасованной
другими колоде карт оказывались четыре туза или четыре
дамы — как закажете. Из одного носового платка он делал
два и даже четыре.
— Коля! — кричал хозяин дома Александр Александро-
вич.— Ты бы мог этим неплохо зарабатывать на Покровке.
Выйди...
— А я и зарабатывал,— как обычно, без улыбки, с мрач-
ным лицом, ответил художник.— А чем, ты думаешь, я жил
в восемнадцатом и девятнадцатом? Кому нужны были мои
пейзажи и натюрморты! На толкучках показывал фокусы.
Брал натурой. Хлебом, сахарином, воблой. Играл в очко,
в три листика. Симку выиграл у одного паразита.
— Правда? — охнули несколько человек враз.— Вы шу-
тите!
— Правда,— сказала, смущаясь, Симочка.— Чего ж тут.
Что было, то было.
— А как? Почему? Что? — зашумели вокруг.
— Это мой отец проиграл меня,— сказала Симочка.—
Он был музыкант, настройщик роялей. А кому в то время
нужна была музыка и кто тогда настраивал рояли? Торговал
чем попало на всяких толкучках. Домашними вещами. Меня
с собой таскал. И вот однажды нарвался на мрачного типа,
который продавал картины, прислонив их к забору. Картин
никто не покупал. Тип показывал еще и фокусы. Фокусы
нравились. Ему в шапку, положенную на земле, кое-какие
бумажки швыряли. А еще тип время от времени предлагал
сыграть в карты. Отец мой, надо отдать должное, помимо
того что был музыкантом и настройщиком роялей, еще был
125
и игродол^5.Н|й скачкак играл, в клубы • пд^а^ивал.^Ну ,
взялся € нйм играть.—Она кивнула на мужа.—Ну, ИЖ?
отца объегорил вчистую. Сначала все деньги, потом пиджак
•Я ему: «Папа, папа, пойдем!» Куда там! В азарт воше^
аж зеленый весь. За пиджаком — ботинки. А там дошло
брюк, и дальше. Когда все проиграл, тип говорит: «Что .1.
скидавайте все, почтенный, и шествуйте восвояси, как гов1
рится, в натуральном виде». Отец просит, этот упирает^
Отец вдруг и брякнул: «Давай,-паразит, на последнее, 41
у меня есть. На Дочку». А мне шепчет: «Не бойся, доченыд
не бойся. Отыграюсь». Ну, пошла игра. И папочка ме!
профукал. Кто-то хотел звать милиционера, звонить в Чек?
Не старые, мол, времена и не Африка, чтобы рабами торг|
вать. Но отецрказал: «Я честный человек. Пусть ее забирай
а мне одна дорога — в Обводный канал готовой». А этот,-;
она хлопнула мужа по руке,— говорит: «Ладно, пойдемт
оба ко мне. Не надо в канал. У меня дома полмешка картой^
и заяц. Из деревни родственники привезли. Зажарим д
поедим как следует». Ну, привел к себе в мастерскую. Затс
пили печку. Изжарили зайца, напились самогона. Ия вышл
за него замуж. Он, правда, говорил: пошутил, мол, какой у>
тут выигрыш. Идите домой. Я сказала: нет уж, выиграл тй
выиграл. Мы с отцом — Люди честные.
— А отец, отец где? — задали вопрос.
— С нами живет. Куда же ему деваться,— сказала
мочка.
— Не теряю надежды, что, может быть, он ее образ
но выиграет,— добавил мрачный художник.— А то тольк
краски переводит. И притом. полнейшая формалин
тикд.
— А я иначе не умею! — закричала Симочка.— Я тольк
и могу по-современному. >
На улице была совсем весна. Над городом не гасло опа
ловое небо, пахло клейкими почками тополей в ограде Пой
ровской церкви. Кричали грачи. Ранние торговцы уже воз*
лись возле своих ларьков, подъезжали, гремя колесами^
булыжнику, тяжелые телеги со снедью, громадные лошад
железно докали подкованными копытами. Ночные женщин!
брели откуда-то, то ли заработав на день жизни,” то л!
даром потратив время. Иные из них с неприязнью смотрел!
на Нику, которую держал под руку Дмитрий Павлови*
Оиа для них была то ли конкуренткой, то ли счастливице(
которая живет 'совсем иной жизнью, чем они. Нике был!
неприятно под их взглядами. Она торопила Дмитрия Павле*
вича: скорее бы домой. J
- -1
>я. S. ~ . 1
126
16
Илья Илларионович Самсонов, сын профессора Лузгина,
работавший в Ленинградском отделении Гравнауки, где ве-
дал в основном музеями, принадлежал к тем, кто был До
крайности недоволен тем режимом, какой установил Зиновьев
и его приближенные прежде в Петроградец а ныне — в Ле-
нинграде. Разговор.с начальством Федотова у него был тогда-
не случайным. Самсонов собирал мнения коммунистов и
много над йнми раздумывал. У Зиновьева нё было демокра-
тии, люди на те или иные должности назначались по приз-
накам личной преданности Зиновьеву и его приближенным.
Как могло так случиться, ему объяснил старый коммунист,
тоже из гвардии бельшевиков-подполыциков, коренной пи-
терский пролетарий-металлист, прошедший школу царских
тюрем и ссылок, Николай Павлович Комаров, ныне пребы-
вавший в должности секретаря Ленсовета. В дни Октября
это был боевой деятель Военно-революционного комитета,
позднее, когда Питер был под угрозой Юденича и Родзянко,
когда в городе зрела вооруженная контрреволюция, он воз-
главлял Особый отдел Петрочека, всегда и всюду был на
самых острых участках революционной борьбы. Но нет, гвар-
дия Зиновьева держит его на почтительном расстоянии ст
партийного руководства городом и губернией. '
— Учти,— сказал Комаров Самсонову при одном из та-
ких разговоров,— из тех коммунистов, которые тут были з
годы гражданской войны, в дни обороны Питера, знаешь,
сколько, осталось? У меня есть полные данные. К концу,
скажем, двадцатого года членов партии с дореволюционным
стажем Петроград имел всего пятьсот восемнадцать человек.
У нас столько взяли на другие фронты, что основной кадр
питерских большевиков растаял, среднее и низовое звено
партийного актива почти полностью обновилось. Зиновьев
для этих молодых, новых уже не был тем путаником, которого
то и дело поправлял Ленин... Вокруг него стоит стена его
сторонников. Оии с ним рядом с юденичевских времен, бес-
сменно, любезные ему. Спаялись, срослись, переплелись до-
мами. Они понимают: он силен, тогда и они на коне. Пустили
в ход всю машину для создания ореола вокруг Зиновьева.
Из новых кадров уже никто не знает о виляниях Зиновьева
в годы реакции, о его позорном поведении вместе с Камене-
вым в дни, предшествовавшие Октябрю, и в Октябре, о том,
как при приближении белых войск к Петрограду Зиновьев
сбежал в Бологое, о том, как растерялся он в дни Крон-
штадтского мятежа, и так далее и тому подобное. А что он
натворил после Кронштадта? Деятельность Зиновьева и его
127
верных лычардов остро критикбвалась тогда в партийным
ячейках: не оторвались бы от масс, внимательней бы отнбйМ
лись к народным нуждам, и не было бы Кронштадтских сед
бытии; врали Москве, забюрократизировали все. Так 4TW
ты думаешь, учудил Григорий Евсеевич? Он стал клеветали
на партийный актив Петрограда! Дескать, все эти критЯ
каны — сторонники «рабочей оппозиции»! Вот как. Ему пет
зарез надо было удержаться в Петрограде. Здесь он богяи
царь. А если в Москву возьмут? Один из, очень многим
Деятель-то он посредственный. По верхам глядит. Ленй*Я|
пришлось вмешаться в это дело. Была специально создайд
комиссия для расследования. В итоге Ильич в письме этмй
комиссии писал, наизусть помню, поскольку и меня эти!
касалось, я тоже не угодил Зиновьеву. Вот как было Пяя
ленински сказано: «В Питере нет никаких принципиальней
разногласий, нет даже уклона к уклону... Есть законное жеО
лание большинства быть большинством и заменить ту группу®
через которую Вы «управляли» другою. Люди выросли, и ужёп
потому их желание законно».
Самсонов разговорился с Комаровым в связи с тем, ЧТО'1
он задумал написать книгу о 1905 годе.
— Почитал, понимаешь, Троцкого. Путает товарищ и/,
главное, врет. Я же тогда работал в Совете. Троцкий был'
передо мной, как голенький. Надо сказать .правду.
— Мысль хорошая,— одобрил Комаров.— Но тольког.
не опирайся ни на какие высказывания Зиновьева о Троцком^
Он о нём немало наговорил. Но все это болтовня, политй?!?
канство. Свои раскапывай документы и прямых участиико®Й
событий спрашивай. А Зиновьев...
Вот тут-то и пошел рассказ о Зиновьеве и его деятельности
в военном и послевоенном Петрограде.
— Ты, конечно, знаешь,— говорил Комаров,— о заседая
нии ЦК десятого октября семнадцатого, присутствовал Лё||
нин, произнес речь, в которой требовал всю деятельности
партии решительна направить на подготовку вооруженно^
восстания. Все были за, а двое, Зиновьев и Каменев, протаяв
— Да, это тоже известно,— подтвердил Самсонов. 4|
— А что сразу же после голосования они побежали
настрочили фракционное письмо к членам партии Москов||
ской, Петроградской и областной Финляндской парторганиЦ
зации — через голову ЦК, после его решения! — со своим!
особым мнением, это тебе известно? Ц
— Вообще-то известно что-то. подобное. Но текста это^
я не имею.
- Я имею. Пришлю тебе,- пообещал Комаров,- 3«|
читаешься. S
128
И вот сидит Самсонов в своем кабинете в Мраморном
дворце, поглядывает по временам за окно на Неву, по которой
снуют буксиры, и делает выписки из бумаг, присланных ему
Комаровым с нарочным в конверте за пятью сургучными
печатями.
Одиннадцатого октября 1917 года Г. Зиновьев и Ю. Ка-
менев писали «Петроградскому, Московскому, Московскому
областному, Финляндскому областному комитетам РСДРП,
большевистской фракции ЦИК, Петроградскому Исполни-
тельному комитету Советов р. и с. д., большевистской фрак-
ции съезда Советов Северной области» в числе прочего
следующее: «Мы глубочайше убеждены, что объявлять сей-
час вооруженное восстание — значит ставить на карту не
только судьбу нашей партии, но и судьбу русской и между-
народной революции»^
«Шансы нашей партии на выборах в Учредительное со-
брание превосходны». Они были, оказывается, за Учредитель-
ное собрание! «При правильной тактике мы можем получить
треть, а то и больше мест в Учредительном собрании».
«Учредительное собрание плюс Советы — вот тот комбини-
рованный тип государственных учреждений, к которому мы
идем». «Мы никогда не говорили, что русский рабочий класс
один собственными силами способен победоносно завер-
шить нынешнюю революцию». «Говорят: 1) за нас уже боль-
шинство народа в России и 2) за нас большинство между-
народного пролетариата. Увы! — ни то, ни другое не верно,
и в этом все дело».,«Где же те данные, которые говорят за то,
что пролетарская партия одна — при противодействии мелко-
буржуазной демократии — должна взять теперь на себя, и
только на себя, ответственность за подобное положе-
ние вещей и за его неизбежные последствия?» «А между
тем только рост революции в Европе сделал бы для нас
обязательным, без всяких колебаний, немедленно взять
власть в свои руки». «Но, поскольку выбор зависит от нас,
мы можем и должны теперь ограничиться оборонитель-
ной позицией». «В Учредительном собрании мы будем
настолько сильной оппозиционной партией, что в стране
всеобщего избирательного права наши противники вынуж-
дены будут уступать нам на каждом шагу, либо мы составим
вместе с левыми эсерами, беспартийными крестьянами и пр.
правящий блок, который в основном должен будет проводить
нашу программу».
Как захватывающий роман, читал Самсонов это письмо.
Вот она — механика предательства! Хитер и умен Николай
Павлович Комаров, который, услышав от него, Самсонова,
критику Троцкого, заговорил о Зиновьеве. А какова же
5 Вс. Кочетов
129
разница, судя по этому письму, между Троцким и Зиновьев
вым? Вот вам и перманентная революция! «А между тем!
только рост революции в Европе сделал бы для нас обяза^
тельным, без всяких колебаний, немедленно взять власть ш
свои руки». Вот вам полнейшее неверие в русский рабочий]
класс и в его партию. «Мы никогда не говорили, что русский
рабочий класс один собственными силами способен побеЗ
доносно завершить нынешнюю революцию». Значит, о союзе ds
крестьянством вообще разговора нет. А вот союз с эсерами,!
с мелкой буржуазией — да!.. 3
Может быть, авантюристу Троцкому было интересно по-|
смотреть, как провалится его давний противник Ленин с этиМ|
восстанием, чтобы потом вопить на весь мир: «Я же говорил!»-.
Самсонов читал дальше. Перед ним был протокол засе-s
дания ЦК уже от 16 октября. День удара по Временному^
правительству приближался. Ленин снова настаивал на ре-
шительных действиях: «...буржуазия хочет сдать Питер.
От этого мы можем спасти, только взяв Петроград в сво«^
руки. Из всего этого ясен вывод, что на очереди то вооружен^
ное восстание, о котором говорится в резолюции ЦК». $
После выступления с мест об обстановке в Петрограде^
на фронте и в стране снова принялись ныть Зиновьев №
Каменев. g
«...Учредительное собрание произойдет в высшей степени^
в революционной атмосфере,— уверял Зиновьев.— За это!
время мы будем крепнуть. Не исключена возможность, что''
мы там будем с левыми эсерами в большинстве». i
Каменев: «С принятия резолюции прошла неделя, и эта|
резолюция потому и показывает, как нельзя делать восстав
ния: за эту неделю ничего не было сделано, и только испор-|
чена та диспозиция, которая должна была бы быть». «Здесь!
борются две тактики: тактика загорора и тактика веры
движущие силы русской революции». 9
Вот, оказывается, откуда пошла эта принятая белогвар-|
дейской эмиграцией басенка о заговоре, о дворцовом пере-м
вороте! Хотя, пожалуй, это было и значительно раньшЙ|
сказано Троцким. На Втором съезде партии. Вот они, проти-jj
воборцы-то!
«...Назначение восстания есть авантюризм!» — закричал!
в панике Каменев. И уверенно характеризовал позицию от-
ступников Сталин: «То, что предлагают Каменев и Зиновьев,
это объективно приводит к возможности контрреволюции
сорганизоваться; мы без конца будем отступать и проиграем
всю революцию».
Подводя итоги обсуждения, Ленин предложил решение:
«Собрание вполне приветствует и всецело поддерживает
130
резолюцию ЦК, призывает все организации и всех рабочих
и солдат к всесторонней н усиленнейшей подготовке воору-
женного восстания, к поддержке создаваемого для этого
I (ентральным Комитетом центра и выражает полную уверен-
ность, что ЦК и Совет своевременно укажут благоприятный
момент и целесообразные способы наступления».
За резолюцию было 19, против 2, воздержались 4.
Сразу же после заседания Зиновьев и Каменев подали
и ЦК совместное заявление: «Мы настоятельно требуем не-
медленного телеграфного созыва пленума ЦК». А Каменев
настрочил следующее: «Не имея возможности защищать
точку зрения, выразившуюся в последних решениях ЦК и
определяющую весь характер его работ, и находя, что эта
позиция ведет партию и пролетариат к поражению,— прошу
ЦК считать, что я более членом ЦК не состою».
Комаров прислал и номер меньшевистской газеты «Новая
жизнь» от 18 октября 1917 г. Под заголовком «Ю. Каменев
о «выступлении» Самсонов прочел: «Во вчерашней статье
В. Базарова упоминается о листке, пущенном от имени двух
видных большевиков против выступления.
По этому поводу Ю. Каменев сообщает: «Ввиду усиленно-
го обсуждения вопроса о выступлении, я и тов. Зиновьев об-
ратились к крупнейшим организациям нашей партии в Петро-
граде, Москве и Финляндии с письмом, в котором решительно
высказывались против того, чтобы партия наша брала на
себя инициативу каких-либо вооруженных выступлений в
ближайшие сроки». «Не только я и т. Зиновьев, но и ряд то-
варищей-практиков находят, что взять на себя инициативу
вооруженного восстания в настоящий момент, при данном
соотношении общественных сил, независимо и за несколько
дней до съезда Советов было бы недопустимым, гибельным
для пролетариата и революции шагом».
«Вот так,— сказал сам себе Самсонов.— Круг и замкнул-
ся! Срок восстания, поскольку съезд был назначен на 24-е,
а письмо опубликовано 18-го, и, выдан врагу, правительству
Керенского, контрреволюционному лагерю. Сколько было
усилий, чтобы созвать в полнейшем секрете заседание ЦК,
сколько стараний довести его решение только до самых
верных люден, а тут на тебе! Объявление в газете на весь
мир: за несколько дней до съезда, то есть на протяжении
этой недели, большевики намерены поднять вооруженное
восстание. Имейте в виду, господа контрики, и примите меры.
А потом не забудьте наших заслуг, точнее — услуг вам как
осведомителей-добровольцев.
В протоколе заседания ЦК от 20 октября сказано:
«Тов. Дзержинский предлагает потребовать от Каменева
5*
131
полного отстранения от политической деятельности, прини-г
мая во внимание, что Зиновьев н без того скрывается й в
партийной работе участия не принимает». Вот это «один из"
вождей Октября»: выдал срок восстания и теперь, когда;
партия напрягает силы, поднимая народ, «скрывается и в пар-
тийной работе участия не принимает»! Нет, пожалуй, не^
только о 1905 годе, не только о Троцком следует написать,^
а о ренегатах революции вообще, о тех, кто ей вставлял-
палки в колеса. Поколения, которые придут следом, те, кто']
сегодня комсомольцы и даже пионеры, должны знать правду:
и на правде воспитываться».
Книг Самсонов до этого времени еще не писал. Статей;
вышло немало из-под его пера. А книга задумана впервые.!
Он решил посоветоваться с отцом, с, Илларионом Трофимо-
вичем. Отца он застал, как обычно, за письменным столом,
с костяной разрезалкой в руках.
— Вот удивительно,— сказал Илларион Трофимович
после родственных приветствий,— купил вчера у букиниста
несколько книг. Интереснейшие книги, черт возьми, просто
уникумы—о масонах, о восстании декабристов. И что ты
скажешь, так и не разрезаны! Тридцать лет назад изданы 5
и где-то валялись. Кто-то приобрел, положил, даже не загля-
нул под их обложки. Ну можно ли так варварски относиться ;
к книгам! Как твои музеи? — без всякого перехода спро-
сил он. \
— Музеи, отец... А что музеи! Умные люди говорят, что 1
музеи хотя и признак культуры, но культуры усталой. Я про- •
чел где-то, что первый музей на земле завели пергамские ;
цари, когда творческая сила эллинской культуры стала ис- 1
сякать. Взгляни на Северо-Американские Соединенные Шта-
ты. Культура их молода. Вот и нет у них музеев. Так, кое-чего,
обезьянничая, из Европы наволокли, благо деньги девать
некуда. Музей — это храм поклонения прошлому. Прошлое
великая вещь, но, окруженное излишним культом, оно давит
будущее.
— Ну, это у тебя большевистский заскок, опасный заскок.
По-твоему, круши соборы, церкви, дворцы, статуи...
— Я так совсем и не говорю. Я охраняю соборы, церкви,
дворцы, статуи... Но, знаешь, охранять постель, на которой
задушили Павла Первого или, скажем, на которой Людовик
такой-то с очередной любовницей... Кое-что из этого хлама
Надо отправлять на свалку.
— Спорно, спорно, сын мой. Если твоей метлой вымести
мостовые Италии или Франции, увы, слишком многого мы
не досчитаемся. Да и от бедненькой Руси останутся рожки
да иожки.
132
Так они вполусерьез, вполушутку препирались, пока Сам-
сонов не помянул книгу, над которой он задумал поработать.
Как, мол, на это смотрит отец.
— Как тебе сказать,— похлопав по ладони разрезалкой,
ответил тот.— Книга — великая вещь. Она от тебя потребует
очень многого. Эрудиции, времени, умения построить ее.
Ты даже во сне не будешь от нее свободен, в снах станет
появляться. А потом... Потом ее могут, знаешь, разругать.
Ох, сколько огорчений принесли мне мои книги, дружок!
— Только огорчений?
— Нет, что ты! Прежде всего радости. Когда ты за сто-
лом, над бумагой, все иное уходит в небытие. Ты горишь,
пылаешь, живешь удивительно насыщенной жизнью. Это ве-
личайшая радость на свете: творить. Но вот потом приходят
и огорчения. И тоже великие. Да. И это совсем не потому,
что книга твоя плоха. Чаще всего причины иные. Например,
ты принадлежишь к иному кругу, чем твой критик. Он раз-
делывается с тобой, каке чужим. Ты кому-то неприятен,
тебе кто-то позавидовал, они нанимают... да, да, вульгар-
нейшим образом нанимают литературного рыцаря плаща и
шпаги, и он сознательно злодействует над твоей книгой.
Нго за это награждают пачкой денег, выбирают в какой-
нибудь комитет, представляют к ордену. За какие, спросят,
так-ие выдающиеся заслуги получил «Анну» или «Владимира»
такой-то ничего из себя не представляющий господин? Мож-
но целую легенду по этому поводу накрутить. А он всего-то
новую книгу Иллариона Лузгина ошельмовал.
— Сейчас иные времена, отец. Не так-то просто ошель-
мовать, если книга хорошая.
— Ну, дай бог, дай бог. Только дам я тебе совет, когда
ты примешься за дело: будь объективен. Вы, большевики,
пристрастны, вы уж как приметесь о чем-нибудь кричать,
вас не остановишь. А история, богиня Клио, она бесстрастна,
она объективна. Не подходи ни к чему с заранее заготовлен-
ной меркой. Не к своей мысли подгоняй явления, факты.
А явления, факты обдумывай, пусть мысль будет продуктом
изучения факта. Особенно о людях надо судить осторожно.
Вот он — сын помещика, он дрянь. Вот он — сын извозчика,
он пролетарий, герой. Все люди родятся одинаковыми. Раз-
ными их делают среда, воспитание, действительность. Я при-
веду тебе пример. Конечно, по твоим понятиям, покрытый
музейной пылью. Но для меня близкий, поскольку на днях
я рылся в груде вот этих книг,— он повел рукой, указывая
на полки с книгами.— Но я знал это, конечно, и раньше.
Павел Первый, так?..
— О! — Самсонов со смехом откинулся в кресле.
133
— Не окай, пожалуйста. Послушай. Император Павел
Петрович от первого брака с великою княгиней Наталией
Алексеевной, урожденной принцессою Гессен-Дармштадтс-
кой, детей не имел. Бедняжка его супруга скончалась от ро-
дов. От второго брака с Мариею Федоровной, урожденной
принцессою Вюртембергскою, у Павла была весьма обшир-
ная семья. Кроме четырех сыновей матушка-царица родила
ему еще и шесть девчонок. Итого — десять детей. Старшею
среди девиц была Александра Павловна, родившаяся двад-
цать девятого июля тысяча семьсот восемьдесят третьего
года. За ней следовала Елена, умершая в восемнадцатилет-
нем возрасте, будучи замужем за наследным герцогом
Мекленбург-Шверинским. Дальше — Мария, впоследствии
герцогиня Саксен-Веймарская. Еще дальше — Екатерина,
бывшая в первом браке за принцем Вюртембергским, а во
втором — за принцем Ольденбургским...
— Слушай, их там до дьявола, этих девиц. Да еще и не
по разу они выходили замуж. Пожалей! — взмолился Сам-
сонов.— Ты ведь начал было какую-то мысль разви-
вать.
— Ах да! Они, конечно, все остальные, ни к чему. Я о стар-
шей начал, об Александре Павловне. Царевна, не так ли?
Великая княжна? А вот, смотри, каковы были задатки в
юности. Она, например, делала литературные переводы с
французского. И вот что переводила, заметь себе. Один
крестьянин во время пожара оставил все свое имущество на
жертву пламени, чтобы вынести из огня больного соседа,
который не мог встать, и так спас его жизнь. К тому же с
опасностью для своей. Разве это не говорит ни о чем — выбор
такого рассказа для перевода? Иди второй рассказ. При-
ехавшему в Лондон молодому художнику ремесленник
уступил половину своего дома. Когда же художник захворал,
то ремесленник, чтобы помочь ему, начал вставать раньше
и ложиться позднее, постоянно заботясь о нем. Художник
выздоровел и, получив где-то хорошие деньги, пожелал за-
платить долг ремесленнику. Но тот отказался, сказав: «Дол-
гом сим вы обязаны первому честному человеку, которого вы
обрящете в несчастье». Причем, что знаменательно, что юная
переводчица сделала приписку к рассказу: «Похвально под-
ражать сему ремесленнику».
— Знаешь, отец: трогательно. Нормальная христианская
мораль из книг. Утверждая смертные приговоры, любой мо-
нарх держит поблизости от себя Библию или Евангелие, где
сказано: не убий, не пожелай и тому подобное. А чего ты
хочешь? Чтобы эта дочка Павла уже в двенадцать лет
развлекалась тем, что вешала бы на заборах кошек?
134
— Упаси бог! Я о том, что люди рождаются добрыми,
а жизнь их делает...
— Все равно, какая бы ни была жизнь, она из волка не
сделает зайца, а из зайца — льва. Заяц есть заяц, а волк
есть волк. Кстати, что это за человек, которого я видел в
коридоре? Откуда он у тебя взялся?
— Шумов-то? Да это из моих давних учеников. Пустил
пожить. Жалко, что ли? Учитель.
— Странно. Не знал за тобой такой филантропической
черты. Чтобы ты потерпел кого-нибудь постороннего в доме?
Я и то тебе мешал, бывало.
— Другие времена. Чего вспоминать!
— Боишься, наверно, что тебя уплотнят. Не бойся. Есть
указания сверху людей науки не притеснять. Особенно если
они приносят пользу и сегодня. А ты явно ее приносишь.
Смотри, сколько удивительных сведений я почерпнул сегодня
у тебя. Так за Екатериной-то кто шел?
— Ладно дурачиться. Ольга шла. Она умерла в мла-
денчестве. А за ней зато была Анна, которая, знаешь, стала
королевой Нидерландов. Это не шуточки. И прожила семь-
десят два года.
17
У Шурки было два человека, к которым его тянула, что
называется, неведомая сила. Федотов и брат Семена — Сте-
пан. Не считая, конечно, Зинки, без которой он уже и не знал,
как можно жить на свете. Но Зинка — это одно, а Федотов
и Степан — совсем иное, хотя друг на друга и не похожие
нисколько. Федотов был ясный, определенный, обо всем судил
прямо, был бесстрашный; убеждения у него были твердые;
и все это мог увидеть каждый, кто общался с Федотовым.
Степан же, не скажешь, что его убеждения слабже, чем у
Федотова, не скажешь, что в нем есть хоть какая-то неопре-
деленность. Все вроде бы, как у Федотова. И в то же время
и не так. Он много не разговаривает, от серьезных разговоров
уклоняется, отделывается шуточками. «Много будешь знать,
скоро состаришься», «Пусть лошади думают, у них головы
большие». А все равно в нем Шурке виделась какая-то
огромная сила, сила, как определял для себя Шурка, борца
за правое дело.
Правда, и того и другого Шурке удавалось видеть редко,
урывками, они всегда были на работе. Работа их не знала
законов о труде, ничем не ограничивалась. Были случаи,
и не раз, когда ночью раздавался телефонный звонок в ко-
135
ридоре или звонок в дверь, и Шурка слышал, как, осторожно
ступая, Федотов отправлялся после этого неведомо куда, ,
иной раз на целые сутки, а то и больше.
Но зато, когда удавалось увидеть или того или другого,
оба эти человека нисколько не гнушались общества парня,
которому шел всего-то семнадцатый год.
Федотов говорил:
— В твоем возрасте, Шурик, мой отец привел меня на
строительство Верфи. Голая болотина была, утки дикие i
там плавали в камышах. Трудно было поверить, что на 1
таком гиблом месте может появиться завод. А вот появился. .
Грунт намыли, и появился. Это где Дмитрий Павлович
работает.
А'Степан говорил другое:
— В твоем, Шурка, возрасте я на коня впервые сел.
Во время германской войны. Кавалериста из меня решили ;
сделать царские генералы. И сделали на свою голову. Рубал ’
их, Шурка. Со свистом.
Особенно хорошо они, Шурка и Степан, поговорили после
того, как в первый раз после болезни Шурка пришел в дом
к Кольцовым. Его тут поили чаем, угощали пирожками,
смотрели все как на героя. Видимо, Зинка уже нарассказы-
вала своим родным всякой всячины. Как раз дома оказался
и Степан. Он позвал Шурку в свою комнату, где висели
шашки и маузер, усадил на промятый диванчик, который
служил Степану и постелью, сам сел рядом.
— Молодец,— сказал ему.— Есть в тебе главное каче-
ство — ты не трус. Что хочешь человек может в себе развить
и воспитать. Выносливость, физическую силу, память, на-
хвататься всяких знаний, должностей достигнуть, знамени-
тым стать, например, хотя бы оттого, что научится булавкой
щеку насквозь прокалывать без крови... А вот насчет сме-
лости — с этим надо родиться. И еще у тебя есть нечто цен-
ное. Ты не хвастун. Иной, знаешь, сделает на копейку, а
Фуму по поводу этого наделает на сто рублей.
Шурка стеснялся, конфузился от таких, прямо в глаза,
похвал. Не знал, куда деваться, хотя ему, конечно, и было
приятно, что такой человек, как Степан, говорит о нем доб-
рые слова.
— Ну ладно,— сказал Степан,— вижу, в краску тебя во-
гнал. Хватит об этом. Маузером хочешь пощелкать?
Это, конечно, была Шуркина мечта — подержать в руках ,
оружие, но такая тайная, что сам он никогда бы о ней не за-
говорил.
— Бери,— сказал Степан, видя его волнение, и снял
кобуру со стены, отщелкнул крышку, подал тяжелый пистолет
136
Шурке. Не бойся. Патронов в нем нет Держу их в потай-
ном месте, чтобы друг твой Семка не нашкодничал. Он стал
показывать Шурке, как открыть магазин, заложить обойму,
как взвести курок, как брать цель на мушку
Да, это было оружие! С таким ие страшна никакая схват-
ка. Пятнадцать пуль подряд. А перемени запасной мага-
зин — и еще пятнадцать.
— А вы убивали людей, дядя Степан? — задал постоянно
его беспокоивший вопрос Шурка.
— Было, друг, было,— ответил как бы с сожалением Сте-
най.— В бою. Но ведь и твой отец убивал людей. И думаю, что
побольше, чем я. У него пулемет был на аэроплане. У него —
бомбы. А бомбой хватишь — роту уложить можно. Как ты ду-
маешь?
— Но он же немцев... А в гражданскую-то своих..
— Своих? Нет, Шурик, не своих. Эх, сколько бы они нас
перевешали, если бы не мы их! Ты такую книгу — «Спар-
так» — читал?
— Читал.
— Что ты из нее понял?
— Был Древний Рим. Для древних римлян все делали ра-
бы. Рабы жили в тяжелых условиях. И вот однажды онн вос-
стали под предводительством гладиатора Спартака.
— Все правильно, дружище. Когда ты читал эту книгу,
ты на чьей стороне себя чувствовал?
— Конечно, на стороне Спартака!
— Почему?
— Очень понятно. Он же за свободу боролся. Против не-
справедливости, неволи. Он...
— Верно, верно. А к тем разжиревшим патрициям каково
твое отношение? Ко всяким крассам, помпеям и лукуллам?
— Они же мясники! Они гады!
— Очень хорошо. Просто замечательно, Шурка! Так вот,
друг мой, произведи самостоятельную мозговую работу. Фаб-
риканты, помещики, банкиры, всякие князья и бароны — это
же помпеи и красен, юлии цезари. Они пили кровь нарЬда,
присваивали его труд. На всякие требования справедливости
отвечали нагайкой, петлей, пулей. О расстреле на Дворцовой
площади слыхал? О Ленском расстреле слыхал? В школе?
Мало, брат. Самому надо в газетах, в журналах покопаться.
Ситуация, друг мой, примерно та же. С одной стороны — ра-
бы, то есть эксплуатируемые рабочие и бедняки-крестьяне,
а с другой — забравшиеся мироеды всех мастей. Ты по-
мнишь, чем кончилось восстание Спартака? Шесть тысяч рас-
пятий вдоль дороги от Капуи до ворот Рима. Триумфатор
Красс проехал по улице из крестов, к которым заживо были
137
прибиты гвоздями соратники Спартака. У них не было это-
го! — Степан взял из Шуркиных рук маузер, взмахнул им.—
У них много чего не было. Главное — у них не было ясной це-
ли и революционной тактики. Они погибли. Но не будем их
судить за ошибки. Они проложили дорогу другим, и нам, в
частности. Так что я убивал, Шурик. Убивал крассов, помпеев
и лукуллов. Ну и, конечно, тех, кто им помогал в подлой борь-
бе против народа. А ты говоришь — своих! И между прочим,
мой друг, вбйна еще не кончилась. Если газеты берешь в ру-
ки, то видишь, что там Керзон замышляет, какие'погромы в
советских учреждениях устраивают в Германии разные там
штреземаны и так далее. Крассы еще не успокоились. Они
шлют к нам своих шпионов, диверсантов. Да и у нас таковых
достаточно. Притаились после гражданской войны, перекра-
сились, замаскировались. Нельзя нам зазеваться, а то рас-
пнут, приколотят гвоздями к заборам. Ну ладно, пойдем. Что-
то щами пахнет. Обед, поди, готов. Вешай маузер на место.
При очередной встрече с Федотовым дома Шурка спросил:
— Дядя Костя, а у вас есть оружие?
— Пострелять хочешь? Есть.
— А какое?
— Могу продемонстрировать.
Из сундука, стоявшего в углу его комнаты, Федотов из-
влек наган в кожаной кобуре на ремешке. Наган был новый,
хорошо смазанный, в барабане его желто светились латун-
ные, .с медными капсюлями, гильзы. Федотов ловким поворо-
том барабана высыпал их на ладонь — семь штук, и подал на-
ган Шурке.
Это тоже было прекрасное оружие, увесистое в руке, с хо-
рошо видной мушкой, прицелистое.
— Дядя Костя, а вы людей убивали?
— Да было, Шурик, было.— Федотов закатал рукав косо-
воротки.— Он меня штыком вот этак. Ну и пришлось его...
Это, как говорится, глаза в глаза. А куда пули летели, того не
ведаю. Нашли ли кого, не нашли?..
Шурка уже не стал спрашивать: свой это был, ие свой —
то есть русский или немец; он понимал, что ответ будет подоб-
ный ответу Степана Кольцова: беляк, дескать, современный
Красс или Помпей.
У Шурки от этих бесед стало появляться чувство гордости
тем, что ои знаком с людьми спартаковского склада, борцами
за справедливость, за свободу. В том, что борьба эта для про-
стого народа была справедливой, он уже ие сомневался. Он
задумывался над тем, как правильно выбрать путь в жизни.
Чего бы от него хотел отец, он не помнил. Отец погиб давно,
когда Шурка был маленький. Мать хотела чего-то ие очень
138
определенного: чтобы вышел в люди, был самостоятельным.
Л что значит — выйти в люди,— она не очень растолковыва-
ла, видимо, и сама не ясно понимая. Идеалами ее были попу-
лярные врачи, получавшие хороший гонорар за лечение, ад-
вокаты, выигрывавшие судебные процессы и тоже солидно за-
рабатывавшие на этом, инженеры, распоряжавшиеся строи-
тельством фабрик или железных дорог, директоры гимназий.
11икем бы из таких Шурка быть не желал. Ни адвокатом, ни
врачом, ни инженером, ни директором. Что-то иное, романти-
ческое его влекло. Вот бы так где-то с маузером или с нага-
ном в руках красться по следу замышляющих против народа
крассов и помпеев... Вместе с Федотовым, со Степаном,
<• Зинкой. Непременно с Зинкой. Она хороший товарищ,
друг в трудную минуту. Это дело уже проверено и дока-
зано.
Перед самым концом занятий в школе, в канун окончания
восьмого класса, к Шурке подошел учитель обществоведения
Шумов.
— Снарский,— сказал он,— ты не хотел бы пополнить
свой образовательный багаж интересной лекцией? В одном
доме время от времени собираются молодые люди и слушают
умных людей. Мне думается, тебе бы тоже было полезно. Если
согласен, пойдем вечером со мной.
Владимир Яковлевич Шумов в Шуркиных глазах был
очень серьезным человеком. Он здорово выступал на всяких
собраниях. Историю знал, пожалуй, получше всех других об-
ществоведов в школе. Ловко работал на снарядах в школь-
ном спортзале. И вхож, думалось, в такие круги, в какие не
каждому открыта дорога. Вспомнился их с Семеном поход на
Охту, где, оставив их перед дверьми, Шумов и Сотникова про-
следовали на собрание какого-то Общества Третьего Завета.
Может быть, и здесь будет что-нибудь таинственное, с той
разницей, что там до восемнадцати лет не пускали, а тут пу-
стят, особенно если с Владимиром Яковлевичем.
— Хорошо,— согласился Шурка.— А еще бы и Семена
Кольцова.
— Дружка-то? Нет, Семена пока нельзя. Позже видно бу-
дет. Ты ему не говори ничего. Молчок. Это, некоторым обра-
зом, тайна. Тайны хранить умеешь?
Так в один из майских вечеров, встретившись у памятни-
ка Екатерины на Невском с Шумовым, Шурка попал в дом
баронессы Марии Таубе, которая, конечно же, жила уже по
значительно улучшенным документам гражданки Таубиной,
происходившей из мещан. Все было в его духе: таинственно,
конспиративно. Хождение через дворы на черную лестницу,
а не с парадной. Условный звонок в дверь. В прихожей сидела
139
девушка и заносила имена прибывших в тетрадь в сафьяно-
вом переплете.
— Родители? — спросила она, записав имя и фамилию
Шурки.
Он сказал, что оба умерли.
— Отец — офицер императорской армци,— ответил за
него Шумов.— Подпоручик. Авиатор.
— А какое это имеет значение? — спросил Шурка Шумо-
ва, когда эти формальности были завершены.
— Так надо,— коротко ответил Шумов.
В одной из комнат, превращенной в зальце заседаний,
было наставлено много стульев, и почти все они уже были за-
няты молодыми ребятами и девчатами Шуркиного возраста.
— Господа,— сказала миловидная молодая женщина,
постучав карандашом по хрустальному графину с водой,
установленному на овальном бронзовом столике с наборной
мраморной доской.
— Это хозяйка дома, официально она Таубина, но на
самом деле, скажу тебе по секрету, баронесса Таубе,— шеп-
нул Шурке Шумов.
— Господа,— повторила хозяйка.— Начинаем очередное
занятие нашего кружка.— Сегодня у нас гостит господин
Дуйе, Жозеф Дуйе, консул Бельгии в России и уполномочен-
ный миссии профессора Нансена для оказания помощи голо-
дающим. Он проездом в Ленинграде и любезно согласился
побеседовать с нами. Господин Дуйе говорит по-русски, так
что можно не напрягаться, вспоминая французский, кто его
успел позабыть или не успел выучить.— Она мило улыбну-
лась.
— Итак, мои молодые, чудесные друзья,— заговорил
знатный гость.— Наша очаровательная хозяйка не все сказа-
ла точно. Ныне я не консул, я бывший консул Бельгии.
Таковым я был лишь во время революции, когда мои соотече-
ственники отправились в восемнадцатом году в Таганрог,
обратясь к бельгийскому правительству с просьбой назначить
консулом вашего покорного слугу. Для чего? Для защиты их
интересов в то кошмарное время. Я бельгиец, но провел в Рос-
сии тридцать пять лет. Да, да, не меньше. Хорошо узнал вашу
страну, полюбил ее. И мне до слез жалко всего того, что было
и чего уже теперь нет. Да, я был и уполномоченным миссии
главного комиссара Лиги Наций профессора Нансена по
борьбе с голодом на Юге России, был таковым и на Юго-Во-
стоке, был директором «de la Mission Pontificate» в Ростове-
на-Дону и еще много исполнял различных обязанностей.
Сейчас... Ну, что сейчас, это не важно. Так о чем же я? Я
очень, очень много чего повидал, и я хотел бы поговорить об
140
этом с вами. Большевики склонны скрывать свои недостатки
н выпячивать только свои так называемые достижения. Для
человека примитивного видения одной стороны, может быть,
и достаточно. Для человека мыслящего это голодный паек.
Все по ночам видят луну. Но, увы, никто не видел ее с обрат-
ной стороны, поскольку луна к земле всегда обращена только
одной стороной. Вот так обращают большевики к людям свою
действительность одной стороной. А что там, позади? Челове-
чество строит догадки. Однажды там в Ростове, в Таганроге,
пребывала делегация английских тред-юнионистов. Больше-
вики им показывали то, се. Все шло гладко, и вдруг на какой-
то небольшой станции в Донецком бассейне поезд задержали.
Вместо пяти минут делегатов продержали больше часа. Я
узнал, в чем дело. Дело в том, что большевики не успели впе-
реди следования поезда соорудить свою индустриальную де-
корацию. Крестьяне соседних деревень были согнаны под ду-
лами винтовок срочно возить солому на завод, который нахо-
дился поблизости от железнодорожной линии. Завод был бес-
хозяйственно заброшен, но большевики хотели сделать вид,
что он вовсю работает, процветает. И вот, когда соломы было
навезено достаточно, ее засунули в холодные печи завода,
подожгли, и скоро из заводских труб повалили густые клубы
дыма. И только тогда двинулся дальше наш поезд, и гиды,
указывая на дымящий завод, принялись объяснять англича-
нам политику своего индустриального процветания.
Господин Дуйе откашлялся, выпил воды из стакана, при-
жал к губам белоснежный платок.
— Или, пожалуйста, другой факт. В Ростове-на-Дону,
возле вокзала, находятся крупные мастерские Владикавказ-
ской железной дороги. В них работает несколько тысяч чело-
век. И вот, поскольку их должны были посетить тред-юнио-
нисты, почти всех рабочих — сотни, тысячи — накануне
предупредили, чтобы они не являлись на работу, у них будет
свободный день. А назавтра оказалось, что возле станков сто-
ят какие-то другие люди. Это согнали статистов из ГПУ, с
улицы Энгельса, дом номер 33. Зачем, спросите, такая под-
мена? А затем, чтобы английские представители не разгово-
рились с советскими рабочими и те бы не выболтали им какой-
нибудь правды о своем истинном положении. -Вот вам, как
скрывают обратную сторону большевистской луны, господа,
вы должны это знать. А положение крестьян! Вот один факт,
который приезжавшие в Россию иностранцы, конечно, не за-
метили, но который красноречивее всего свидетельствует о
взаимоотношениях сельского населения с Советской властью.
На юге, и в особенности на Кубани, в каждой деревне на пло-
щади возле помещения местного Совета можно видеть столб,
141
обернутый соломой, пропитанный керосином или нефтью. Дё-
ло в том, что первое, к чему прибегают восставшие крестья-
не,— это перерезывание телефонных и телеграфных прово-
дов, дабы лишить возможности местных агентов Советской
власти вызывать помощь из центра. Вот на этот случай мест-
ные агенты и вкапывают столб, обложенный соломой. При
первой опасности они зажигают его и тем дают сигнал сосед-
ним советским властям.
Бывший сотрудник профессора Нансена долго приводил
подобные факты. Шурка слушал все это с изумлением, с удив-
лением. Ничего подобного в Петрограде, а ныне в Ленингра-
де, а до того и в Новгороде он не видел и не слышал. Соседи
его слушали с меньшим вниманием, перешептывались. А на
лице Шумова было какое-то странное выражение: он то ли
досадовал на что-то, то ли злился, время от времени качая
головой.
А гость шел дальше:
— Всю жизнь в стране пронзили щупальца ГПУ. Одна
из студенток, окончившая медицинский факультет Ростов-
ского университета — это мне точно сказали, верный чело-
век,— Анна... фамилии по понятным соображениям я не на-
зову, при вручении диплома получила такое напутствие: «Со-
ветская республика вам выдает диплом доктора медицины,
но не забывайте, что ваш долг лечить не только тело ваших
пациентов, но также проникать в их политические убежде-
ния. Больной человек часто откровенничает со своим докто-
ром. Последний обязан, как чекист, член ГПУ, быть всегда
готовым защитить революцию. Помните, что вы будете ответ-
ственны, если, заметив среди ваших больных контрреволю-
ционные мысли, вы не донесете немедленно в ГПУ». ГПУ
очень близко соприкасается с советской школой. Советское
правительство приказывает выпытывать у детей, что делают
и думают их родители. Я могу назвать десятки фактов в дока-
зательство этих утверждений как в Москве и Ростове, так и в
различных деревнях. Дети должны доносить в ГПУ, верят ли
их родители в бога, что они делают, кто их посещает и так да-
лее, и на все эти вопросы должны отвечать дети даже семи
и десяти лет. Это есть общая мера, принимаемая во всех шко-
лах советской России. ГПУ через детские уста получает све-
дения о политической благонадежности родителей.
Потом он перешел к вопросам безнравственности в Со-
ветской России. Тут были такие примерчики, что Шурка, слу-
шая это, тихо краснел и смотрел в пол, чтобы ни с кем не
встречаться взглядом.
— Юноши не ограничиваются устройством афинских но--
чей с девушками,— захлебываясь словами, говорил бель-
142
гиец.— Они еще требуют от последних особых ласк, и ника-
кая девушка-коммунистка не может отказать коммунисту,
иначе она будет обвинена в узкой буржуазности. Безнравст-
венность коммунистов безгранична. Вот какой факт произо-
шел на Кубани, в станице Старо-Щербиновская. Коммунист-
ки, встретив девушку не коммунистку, затащили ее в одну
школу, положили и, держа ей руки и ноги, впустили к ней по
очереди двенадцать мальчишек.
Закончил гость свою беседу словами;
—Об этом я пишу сейчас книгу. Это будет правдивая кни-
га. Она выйдет, конечно, не здесь, не в России, а на Западе,
(’.читайте, дорогие мои друзья, что сегодня я прочел вам не-
сколько глав из моей будущей книги.
На Шурку эти главы произвели удручающее впечатление.
Он был в полном смятении. У него не было мысли, что всему,
что говорил этот солидный человек в сюртуке, в белом твер-
дом воротничке, можно было просто не верить. Все, что тот
говорил, Шурка воспринимал как полную правду. Что этого
он не замечал в окружавшей его жизни, это его не смущало.
В Петрограде так, а вот в Ростове-на-Дону иначе.
— Я пойду домой,— сказал он Шумову.
— Иди. Ну как, понравилось?
Шурка мотнул головой неопределенно, ему отворили
дверь, он выбежал на лестницу, во двор, на улицу. Было свет-
ло, потому что начинались белые ночи. На улицах полно гу-
ляющих, веселых, молодых. Но Шурка смотрел на них уже не
так, как два часа назад. Им весело, потому что они ничего та-
кого, что узнал он, не знают. А другие, может быть, ходят,
прислушиваются ко всему, а потом побегут в ГПУ доносить.
Он не знал, конечно, что, оставшись наедине, после ухода
господина Дуйе и его слушателей, Шумов недовольно гово-
рил бывшей баронессе:
— Мария, так нельзя. Этот господин городил глупости.
Может быть, для книжки, которую он преподнесет своим лег-
коверным читателям в Европе, это и сгодится. Но ребята-то
видят же, что все это не так. У них сомнения зародятся. С них-
то никакие ГПУ не требуют никаких доносов на родителей.
И коммунисток они видят каждый день. В школе, в институ-
те — где угодно. Никого там ие держат за руки и за ноги.
— Ах, бросьте, Шумов! Вы слишком подозрительны и пуг-
ливы,— отмахнулась Мария.— Мне иной раз кажется, что вы
совсем не тот, за кого себя выдаете. Не есть ли вы сами тай-
ный агент ГПУ, а? — Она очаровательно улыбнулась.—: Ну,
не сердитесь. Ну, сядьте рядом. В самом деле, кто вы? Не хо-
тите коньячку? А я вот люблю так иногда после душевного
напряжения выпить немного. Растормаживает. Ну, ваше здо-
143
ровье! Так кто же вы? Моя подруга, которая вас рекомендо-1
вала, вне подозрений. Это крепкий человек. Она убеждена,!
что вы наш. А я — нет, не убеждена. В самом деле, с какой|
стати сын дьячка... Ну ладно бы — попа, а то дьячка, учив-4
шийся в университете среди вольнодумцев, недоучившийся.!
Учитель советской школы. Уважаемый в школе, произнося-!
щий большевистские речи... Ну с какой стати вам участво-1
вать, в общем-то, в противоболыневистской деятельности?!
Советская власть таким простым труженикам обещает^
квартиры со временем, приличную зарплату, налаженнуюJ
торговлю всем необходимым для прожитка. Вы получите свое j
Мы, мы — это да, мы от нее своего не получим. Мы много!
потеряли. А вы? Нет, вы для меня загадка. |
— А может быть, я потому с вами, что вы мне нрави-|
тесь,— неожиданно сказал Шумов.— Плевать мне на все —1
на всякие организации, на секреты и тайны. Мне нравитесь!
вы, вы, вы, Мария! 1
— Это ход конем,— помолчав, сказала она.— Теперь мне]
окончательно ясно, что вы из ГПУ. Если это так, Шумов,]
то мои братья убьют вас. А жаль, вы интересный муж-!
чина. j
Она играла с ним, как кошка с мышью, расчетливо, без-J
жалостно. |
— Не убьют,— ответил он и, достав из внутреннего кар-|
мана пиджака браунинг, подкинул его на ладони. j
— Всем ответственным работникам выдают такие?—]
Она кивнула на пистолет. ]
— А как же! Борьба миров. Кто кого,— ответил он бодро]
и встал, собираясь уходить.— А таких долдонов лучше бы не!
приглашать все-таки. |
Он ушел, оставив ее раздумывать. Вечером у них состоял-]
ся совет. Были все: Мария, Анна Георгиевна, братья, вклю-1
чая и того, который изображал из себя огородника в Ли-|
гове. Мария подробно пересказала свой разговор с Шумо-|
ВЫМ. I
— Я думаю,— подведя итоги обсуждению, сказал «ого-|
родник»,— тут дело другое. Он из политиков. Среди комму-1
нистов идет большой раздор. Этот на чьей-то стороне. Там не|
все понятно. Ищет союзников. Ну что ж, пожалуйста. А на-1
счет ГПУ, Маша, не думай. Там работают иначе. J
— Если из политиков,— в раздумье сказала Анна Геор-1
гневна,— было бы полезно его приручить. 1
— Вот и действуйте, дорогие дамы. Кто из вас? Берите его!
на себя. Ни политики, ни уголовники, ни монархисты, ни со-1
циалисты еще не выстаивали перед женщинами. Мировая]
история таких примеров не знает. ’
144
18
Константин Федотов, несмотря на свой менее чем трид-
цатилетний возраст, прошел большую и, как ему самому ка-
чалось, длинную жизнь. Он верно сказал Шурке — отец при-
вел его парнишкой лет шестнадцати на болотистый берег
Финского залива, где в него впадала извилистая речка
Емельяновка. Среди болот и заводей лежал поросший ольха-
ми Шустрое остров, через заросли камышей от него — Каза-
чий. Никто не мог сказать, какие и когда тут бывали казаки,
но вот тебе — остров Казачий. Открытое было место, ветер
ломал камыши, гулял над «окнами» и бочагами. Добирались
досюда охотники на уток — по веснам и осеням — на челнах,
да еще жулье, спасаясь от полиции.
Дело шло к войне. Царский флот нуждался в крейсерах и
миноносцах. Вот для строительства их-то и предназначалась
новая Верфь.
Началась намывка грунта. Костя Федотов был приставлен
здесь сперва к землечерпательной машине, которая день и
ночь, гоня по непрерывной ленте железные черпаки с челюстя-
ми из прочной стали, выгрызала грунт в одном месте, чтобы
там оставить котлован или бассейн, и переливала его на
баржи-грязнухи, чтобы те, в свою очередь, глину, песок и
грязь вытряхнули в другом месте, завалив какую-нибудь оче-
редную топь. Работа поначалу была несложная: подай, при-
неси, постой тут, сбегай туда. Отец по вечерам, после рабо-
ты — а он в ту пору работал на Путиловском,— расспраши-
вал, что да как. «Ничем не гнушайся, Костька,— внушал.—
Человек и в материнской утробе с червячка, в общем-то, с
какой-то запятой, вроде головастика, жизнь начинает. Так и
на свете божьем он с малого Должен начать. Всю ступень
пройти. Тогда он на ногах крепок будет». Сам отец на ногах
стоял крепко, «всю ступень прошел». Тоже начинал с «прине-
си-унеси», а стал чудо-мастером токарного дела. Он был прям
и резок на язык, любому начальству говорил то, что ду-
мал. С народом во всех забастовках участвовал, на Дворцо-
вую площадь ходил 9 января, пулей мякоть руки ему проби-
ло. Всякие доносы на него катали, жандармы то и дело под-
носили к его носу кулачищи в тугих кожаных перчатках. Но
поделать с ним так ничего и не могли. Когда дело касалось
репрессий, самое высокое заводское начальство кидалось к
власть предержащим с мольбами и взятками, и чудо-токаря
оставляли на свободе и на заводе условно, «до следующего
раза». Работал он на уникальных заграничных станках, ко-
торые «понимать надо», и такие обрабатывал детали к сверх-
145
дальнобойным пушкам или к корабельным механизмам, ко*
торые «не руками, а мозгой берутся». '
Сынка своего, Костю, классный мастер на Путиловски|
пристроить не сумел. Мест, говорили, нету, да, в общем-то^
просто не хотели распространения федотовской породы на
заводе. А вот на стройку, в болота эти, к землечерпалке —
пожалуйста. Хлюпай там целый день среди лягушек и ужей
И хлюпали. Общество, затеявшее Верфь, мало-помалу к тому
что уже отвели ему, взяло в аренду береговое пространстве
возле самого залива. Работы было невпроворот. И что по!
ражало молодого Федотова — над болотами-то вырастал
завод, Верфь появлялась. Один цех, другой... Подъездные пу-
ти, по ним краны пошли, паровозики-кукушки закричали над
болотами тонкими, требовательными голосишками. Но былс
это, правда, не сплошной картой, а тоже вроде островами: вот
тебе цех, а рядом нетронутое болото, потом еще один цех, а
дальше снова болото. Пришли рефулерные установки, стал»
по трубам вместе с водой гнать на низкие места размытый,
раздробленный грунт, и наоборот — с возвышенных мест
смывать его. Так почти начисто смахнули Шустрое остров
вместе с ольхами и камышами. :
Осенью тринадцатого года грянули оркестры, и под пе-
ние дьяконов, в дыму кадильниц, на стапелях заложили пер-«
вые корабли. Молодой Федотов уже работал в механическому
цехе у станка. Выбегая в обеденный перерыв из цеха, он видеЛ|
названия кораблей, высоко задиравших свои носы над стапе-*
лями. «Адмирал Бутаков», «Адмирал Спиридов» — это крей-
серы. А еще миноносцы, по типу прославившегося «Новика»^
скоростного, турбинного. «Капитан Белли», «Капитан Изаль-
матьев», «Капитан Керн», «Капитан 1-го ранга Миклухо-
Маклай», «Капитан Конон Зотов», «Капитан Кроун», «Лей-
тенант Ильин», «Лейтенант Дубасов». Все это были имена!
офицеров русского флота, известные не только флоту, а всему*
русскому народу своими подвигами в боях.
Сынок пошел в отца: тихо-мирно ему не работалось. На§
Верфи, только-только задымили ее трубы и загудели моторы
подъемных кранов на эллинге, завелись большевики, вместй
с путиловцами работавшие в подполье. Девятого января ты-,
сяча девятьсот четырнадцатого года, в очередную годовщи^
ну Кровавого воскресенья, поднятые большевиками рабочие^
Верфи вышли на политическую демонстрацию. Когда они до-*
стигли ворот Путиловского завода, к ним присоединились и;
путиловцы, и так могучая волна рабочего класса заставы ка--
тилась по протоптанным сапогами до булыжника мостовым,!
устремляясь к центру города. И только винтовки солдат и
шашки конной полиции не дали ей докатиться до Невского?
146 |
и до царского дворца. Само собой, в первых рядах демонст-
рантов, где-то поблизости от своего отца, был и Костя Фе-
дотов.
Начались забастовки, волнения, митинги. Тут Федотов
увидел, кто же главные заводилы на Верфи. Они выступали,
разъясняли рабочим политику царского правительства, их
арестовывали, на их место приходили другие. Однажды на
одном из митингов не удержался, вскочил на груду ящиков
и он, Костя. Это было в марте, когда рабочие России требова-
ли от правительства ответа за расстрел их братьев на Лен-
ских золотых приисках.
— В людей стреляют! Это что же такое?! — по-мальчи-
шески кричал юный Федотов.— А еще говорят, что никаких
противозаконных действий допущено не было! Вот так зако-
ны, значит! Бастовать надо! На ихние законы мы установим
свои, рабочие!
Ему, мальчишке, аплодировали, его скрыли в толпе от глаз
соглядатаев, хлопали по спине, по плечам: «Орел!», «Мо-
лодец!»
Забастовки одна за другой почти парализовали работу
Верфи, заказы в срок не выполнялись, администрация люто-
вала. Почти всем забастовщикам в начале лета дали расчет.
11о тогда отказались работать и оставшиеся рабочие. Мастер-
ские закрылись, жизнь Верфи замерла. Срочно администра-
ция Верфи кинулась в окрестные деревни, нанимали на рабо-
ту кого попало, лишь бы шел на завод. А кто попало и рабо-
тал как попало: станки, механизмы, машины ломались, выхо-
дили из строя. Сделали попытку набрать рабочих в Коломне.
Но там, узнав причину, по которой их зовут в Питер, рабочие
отказались быть штрейкбрехерами. Молодой Федотов, вы-
ставленный за ворота Верфи, связался с большевиками и уже
открыто работал против мер администрации Верфи. И чем бы
для него дело кончилось, сказать трудно, но началась война,
и его забрали в солдаты. Наступал в Восточной Пруссии, вры-
вался в немецкие вылизанные аккуратные городки и деревни,
потом отступал, гнил в окопах. Но уже связи с большевиками
не утрачивал. Сам стал большевиком. Через его руки солда-
там шли листовки, номера подпольных большевистских газет.
И тоже он оказался на плохом счету у начальства, и тоже не-
ведомо чем закончилась бы его армейская жизнь, если бы не
Февральская революция, а за ней начавшийся вскоре развал
русской армии. В конце лета Константин Федотов по реше-
нию партии был уже снова в Питере, охранял подпольные
явки большевиков, ходил в поход против Корнилова, осенью
его прикомандировали к Военно-революционному комитету,
и он самым активнейшим образом участвовал в Октябрьской
147
революции. А потом снова фронт за фронтом: сначала нем
цы под Псковом и Нарвой, потом белые под Олонцом, потол
финны, потом опять белые. То он отрядом броневиков коман
довал, то в пешем строю водил красноармейцев в бой, то око
пы рыл, то набирал добровольцев в армию, то обучал военно
му делу своих же братьев по классу — питерских рабочих
А вот в одном из последних боев с белыми под Питером, в селе
Финно-Высоцкое, возле Ропши, в штыковой схватке получи;
долго не заживавшую рану в руку. Чуть инвалидом не сделал:
ся. Рана гноилась, и один доктор-хирург предлагал руку от
резать, дабы весь организм не заразила. Не дался, зажилс
так. А потом вот началась нелегкая, прямо сказать трудная
будничная партийная работа. Была она, если по совести, ни-
чуть не менее напряженной, чем жизнь на фронте. То теб?
куда-то вызывают и дают нагоняй за что-то, иной раз вовс<
и несправедливо. Просто тот, кто дает нагоняй, сам не спра-
вился с делом, прозевал, недодумал, прохлопал, а хочет чееп
мундира соблюсти и переваливает свою вину на другого и во1
выдумывает всякое. А то и, верно, прохлоп получится, н<
учтешь чего-нибудь — и последствия тяжелые. А как вс<
учесть? Опыта мало, знаний не больно-то. Бывает, заработ-
ную плату рабочим задержат. Это же беда какая! Рабочий
гудят, недовольны. А чем тут быть довольным? Начнешь смот-
реть: какой-нибудь бухгалтеришко напортачил. А иной раз и
не знаешь, напортачил или так задумано у него. А то и бан»
это сделает. А там, в банке, все еще старые работнички, i
белых манишках н коленкоровых нарукавниках. Всюду разъ?
ясняй, всюду улаживай.
Особенно трудно стало с введением нэпа. Ясно, что ина<
че нельзя, не оправиться Советской власти в одиночку с на-
лаживанием того, что развалили войны и революции. Н<
обойтись без инициативы частника. Все понятно. Но умом по-
нятно, до ума людей дойдешь, а вот поди доберись до серд>
ца. Сердцем многие нэпа не принимают. Сколько из-за этог<
не то что скандалов — целых трагедий. Один знакомый Федо<
това просто застрелился с горя. Пошел однажды по ресторан
нам, посмотрел на весь разврат, какой вернулся в Питер вме-
сте с нэпом, лег дома на койку и — в сердце из нагана
Записку оставил: «Разве же мы за это боролись?»
Для Федотова одно спасение в трудной этой обстановке —
чтение книг. «Государство и революция» Ленина — это егс
настольная книга. Была бы она поменьше форматом — и кар;
манной ее бы сделал. Все перспективы там, все отправньй
точки для практической работы. А «Детская болезнь «левиз«
ны» в коммунизме»! Это же не оторваться, когда читаешь
Эта книга научила Федотова различать, кто подлинный боль-
148
шевик, а кто только примкнул к большевизму и в случае чего
быстренько вылетит влево или вправо или вовсе в кусты.
«Неустойчивость такой революционности, бесплодность ее,
свойство быстро превращаться в покорность, апатию, фанта-
стику, даже в «бешеное» увлечение тем или иным буржуаз-
ным «модным» течением,— все это общеизвестно». Ильичу
всегда было известно, «общеизвестно», а Федотов совсем не-
давно узнал это и убедился в этом на фактах. Через многое
надо идти на ощупь, как бы в потемках, а вот такие книги
освещают дорогу, и не только дорогу прямо перед тобой, но и
окрестные углы, в которых может таиться опасность. Вот
приходил в райком товарищ из Главнауки, Самсонов. Поды-
мал вопрос о некоторых изъянах в партийном руководстве
в Петрограде. Завотделом, старый товарищ Самсонова, не
согласился с ним. Не то что не согласился, а как-то уж очень
вяло, нейтрально прореагировал на его высказывания. А не
мешало бы обеспокоиться по-настоящему. В самом деле, ком-
мунисты часто говорят об этом: не совсем правильный стиль
насаждает Зиновьев. Мало того, что его восхваляют на каж-
дом перекрестке. А работа в массах-то как ведется? Привык-
ли во времена военного коммунизма командовать. Да еще
в те времена, когда Петроград был фронтом против белых и
партийную работу подменили командой да администрирова-
нием. Масса коммунистов никак не участвует в решении ост-
рейших вопросов дня...
Сколько раз Федотов выступал против этого. Внизу под-
держивают, обеими руками голосуют за его предложения. А в
верхах... Там, в лучшем случае, посмеиваются: коммунист-
утопист. А, как правило, намекают на то, что считают егр де-
магогом, сторонником Троцкого, который тоже против пар-
тийного аппарата. «Да я разве против аппарата?— возму-
щается в таких случаях Федотов.— Я же сам аппарат! Я про-
тив аппаратных методов. Верхи, кроме всего прочего, должны
и напрямую разговаривать с людьми, с коммунистами. Ленин
разве не. так делал? Аппарат! Не Троцкий, а Дзержинский
сказал однажды: «Смотреть глазами своего аппарата — это
гибель для руководителя».— «А ты слышал?» — «Я не слы-
шал, ио Николай Павлович Комаров это слышал, когда с
Феликсом Эдмундовичем работал».
Споры пока что ни к чему не привели. Федотов несколько
раз пытался прорваться к самому Зиновьеву или хотя бы к
его приближенному Евдокимову и высказать им свою точку
зрения. Ему отвечали: «Вот будет конференция или актив,
записывайся в прениях и вали, если шея крепкая». Но при-
ходили конференция, актив, он посылал одну за другой запис-
ки в президиум. А там их, видимо, как надо сортировали, по-
149
лучая должную информацию об авторах и характере возможд
ного.выступления, и, в конце концов, следовало: «Выступил®
столько-то товарищей. Поступило предложение прекрати™
прения. Кто за? Кто против? Один! Ха-ха! Один там не на«|
говорился!» Общий смех. Разъяренный уходил Константину
Федотов с таких собраний. s
Так он пришел в июне с очередного актива, где обсужда-j
лись итоги XIII съезда партии. На съезде были разгромлен^
Троцкий и троцкисты, которые навязали партии длинную
осенне-зимнюю очередную дискуссию. Действительно, поло^
жение у Федотова было сложное. В выступлениях с трибун^
его имени не поминали, но намеки то и дело бросали по егс
адресу. \
— Чего хотел Троцкий? — выступил один из ораторов.—^
Долой бюрократизацию, бюрократов, то есть фактически до-
лой аппарат. Давай говорильню на всех собраниях. Свобод
ду фракций и группировок. Одним словом, такую, извиняюсь,
«свободу и демократию», при которых партия бы развали-;
лась. Вот чего хотел Троцкий. Такие подголоски есть, това-
рищи, и у нас.
Федотов сидел, опустив голову, потому что подголоскомй
Троцкого вполне можно было бы при таком повороте делгй
посчитать и его, Федотова. Но все дело было в том, что если|
это говорил Троцкий, то он, Федотов, ему не подпевал, он ина^
че ставил вопрос. Не был за фракции и группировки. Он, хоро-?
шо зная труды Ленина по этим вопросам, был против фраш
ций и группировок. Не был против аппарата. Он был за ап-
парат... |
Он пришел домой, лег, не снимая сапог, на свою койку, по-|
верх щекотного солдатского одеяла, смотрел в потолок и тя-|
жело вздыхал. Не оттого, что он чего-нибудц боялся, нет. Ну,-
попрут из райкрма, эка невидаль. Пойдет на любой завод,!
встанет к станку и будет зарабатывать, если уж дело в зара-1
ботке, ничуть не меньше, чем тут, в райкоме. И душа в сто раз!
спокойней будет. Терять ему нечего: ездит на трамвае и на|
своих на двоих. Загородной дачей не обзавелся. Как было,;
так все и есть. Только вот из хибары за заставой переехал nqi
ордеру в эту комнату буржуйской квартиры, и все. Но может,'
кстати, вернуться и в хибару. Отец там с матерью живут №
уезжать не собираются. Место ему найдется.
Но не в этом дело. Дело в том, что рушатся тогда все идеа-'
лы, которым отдал добрый десяток лет жизни. К строитель-
ству какого замечательного общества позвал Ленин пролета-
риев России! Не просто такого, где будет восьмичасовой ра-
бочий день, где человек сможет есть сытно и жить в хорошем
жилище, но и будет подлинным хозяином жизни на земле,.
150
сам станет решать все вопросы — и свои личные и государст-
венные. «Каждая кухарка должна уметь управлять государ-
ством». Вот ленинская мечта. И его, Федотова, тоже. Надо
полагать, Ильич не то имел в виду, что для управления госу-
дарством эта кухарка предварительно должна стать прези-
дентом или премьер-министром, а именно со своего места, на
своем месте, у плиты, делать такое, что бы вошло ее личным
вкладом в огромный и сложный процесс управления государ-
ством. Если бы ей непременно надлежало занять то место,
какое занимает, скажем, Зиновьев, то Ильич, наверное бы,
выразился как-нибудь иначе.
В дверь постучали. Вскочил, крикнул:
— Пожалуйста!
Это была Ника.
— Ника Павловна! — Он порывисто шагнул к ней, обнял
ее за плечи и уронил голову ей на плечо. Есть, видимо, судьба
на свете. Она прислала ему эту женщину в такую тяжкую ми-
нуту. И она поняла, конечно, что человек этот совсем не шутки
шутит. Она стояла и гладила рукой эту его голову, уронен-
ную ей на плечо.
— Ну что вы, что вы, Константин Васильевич,— загово-
рила она.— Вам нехорошо? Вы чем-то расстроены? Ну успо-
койтесь, пожалуйста.
Он усадил ее на стул. Ему и в голову в эти минуты не при-
ходило, что она не только не состоит в партии, но все, что в
партии происходит, от нее бесконечно далеко и ей безразлич-
но, что она вообще человек другого, противоположного Федо-
тову мира. Он все это позабыл.
— Ну можно ли так,— заговорил он, сидя напротив нее за
столом.— Можно ли мошенничать и одно подменять другим?
Разве это по-партийному, по-коммунистически? Мне пытают-
ся пришить троцкизм! Ну и ну, единомышленники называют-
ся. Да с такими в бой пойдешь, один на поле окажешься. А не
то и пулю в спину получишь.
Он волновался все больше, потому что теперь у него была
слушательница, перед которой он мог излить всю свою душу,
все, что в ней накопилось, накипело.
— Знаете,— сказала Ника, терпеливо слушавшая его.—
Сейчас такая прекрасная погода. Белые ночи. Я именно шла
к вам, чтобы предложить: пойдемте гулять. Или большеви-
кам это противопоказано? — Она улыбнулась.
— Идемте! — сказал он. Затянул пояс. Постоял среди
комнаты, что-то обдумывая, все то же, конечно.— Ладно! —
еще раз решил.— Пошли.
Вышли на улицу.
— Неудобное у нас место,— сказала Ника.— Нигде ника-
151
кой зелени, кроме отдельных деревьев. Нет ни парка, ни са5
дика.
— А! Сядем на трамвай и поедем. Куда-нибудь туда!..—
Он махнул рукой в неопределенном направлении.
Первый подошедший трамвай довез их до площади Жертв
Революции, до Невы.
— А здесь хорошее место? — спросил Федотов, глядя на
Неву. '
— Очень. . ч
Они перешли мост, нашли скамейку в парке Ленина не^
далеко от памятника «Стерегущему». Вокруг гуляли люди.
Кое-кто щелкал семечки. ’
— Ника Павловна,— заговорил Федотов.— У меня к ва^
будет очень непростой, очень дерзкий вопрос. Вы не paccepj
дитесь на меня за него? 3
— Ну как я могу ответить — рассержусь или не рассер-
1 жусь. Вы странно спрашиваете. Какой, смотря, вопрос.
— Ника Павловна... Я понимаю... Да, да, все понимаю
Я неграмотный, я серый, некультурный, словом — мужик. Н<
я буду учиться, как зверь, как проклятый. Я не знаю, что еде?
лаю, чтобы стать другим, совсем другим.
— А вот этого, Константин Васильевич, и не надо,— пере
била его Ника, смутно чувствуя, к чему он ведет речь.— Дру
тих, как вы говорите, уйма. А таких, как вы...— Она не за
кончила.
— Что — таких, как вы? — настороженно и с нетерпё
нием спросил он.
— Мало, очень мало! Вот что — таких, как вы! — почти
выкрикнула Ника. -
— Ника Павловна...— Он мялся, он хотел сказать эта
о чем догадывалась Ника, н не решился. Она ему не помогла,
тоже растерявшаяся, с ураганом чувств в душе и мыслей в го;
лове. Если он ей это скажет, то что же она сможет ответит)
ему, что? Он ей не безразличен, нет. Стоит ему коснуться её
и она готова идти ему навстречу, так бережны, так нежны ег<
прикосновения и такими искренними чувствами продиктовав
ны. Но он же прав: многое, очень многое лежит меж ними. Oi
слишком натуралистично, прямо, грубо сказал: серый, негра
мотный мужик. Она так сказать не может. Это не совсем так
далеко не так. Но боже мой! Наган в сундучке, кого-то уби-
вал, его убивали, активы, парткомы,-ячейки... Это от нее далы
ше, чем Марс от Земли. Может ли чем-то заполниться эта без-
донная пропасть? Сказать ему «да», если он спросит, означа-
ет броситься в полную неизвестность.
— Ника Павловна,—тем временем повторил, наверно, i
двадцатый раз Федотов.— Согласитесь стать моей женой.—
152
Он не смотрел на нее, он уставил взгляд в землю перед ска-
мейкой
Она молчала. К ее удивлению, в ней ничто при этих сло-
нах не закричало «нет».
- А вы меня любите, Константин Васильевич? — спроси
ла она. Потому что без любви...
- Ника Павловна! — Тут он взглянул прямо ей в гла-
за,— Давайте я вас сейчас возьму на руки!..— Он вскочил и
хотел сделать именно то, о чем сказал.
— Нет-нет,— поспешила она остановить его.— Сядьте,
сядьте. Не надо этого.
— Почему? — Он сел.— Я бы нес вас и нес. Всю жизнь.
Я вам не говорил. Но я как только увидел вас там, на нашей
кухне, и конец мне пришел, Ника Павловна. Все! Как из нага-
на вы прострелили мне сердце.
Он взял ее руку, она не отняла. Он гладил эту руку, гла-
дил... И вдруг Ника ему ответила, совсем слабо сжала его
пальцы.
— Ноя ведь замужем,— сказала она.— У меня муж...
— Да нету же его! Где он?
— Впрочем, не это важно.
— А что же?
— Да ничто. Ничто теперь не имеет значения. Я соглас-
на, Константин Васильевич. Вот и все.
На мгновение он растерялся. Затем действительно подхва-
тил на руки и, как она ни отбивалась, нес ее до самого моста.
Ей думалось, что это будет очень неловко, стыдно, но это было
очень смешно и очень-очень уютно.
Трамваи уже кончили ходить. Пришлось идти до дому
пешком. Но путь им не показался длинным. Федотов во все
глаза смотрел на Нику, спотыкался, не замечая, что там, впе-
реди, под ногами, говорил не об активе, а всякую всячину —
о доме, матери, отце, с которыми он непременно ее позна-
комит. Ника наблюдала его со стороны. Она нет-нет да и слы-
шала где-то в глубине сознания какой-то острый укол: что же
будет, что будет? Ломалось все привычное, все оно летело в
тартарары. А что придет на смену? И еще ее тревожило, что
она-то никак не могла сказать Федотову такие простые, но
обязательные, категорически обязательные слова: «И я люб-
лю». Без них здание непрочно. У него нет фундамента.
Дома оказалось, что Дмитрий Павлович и Шурка уже
спали, и тогда вышла некоторая заминка. Они стояли в кори-А
доре, ничего не зная и ничего не решив. И вдруг Федотов неж-
но, но твердо взял ее за руку, выше запястья, и решительно^
повел к своей двери. Она шла. Удивляясь себе, волнуясь, в
полном смятении, но шла. Не очень отбиваясь, она позволи-
153
ла ему сбросить с себя все, позволила уложить себя на жест--!
кую койку, с которой тотчас свалилось это кусачее солдатское!
одеяло. Еще какое-то время держался непроходимый барьер,
та пугавшая ее пропасть. Но в какой-то миг ничего уже не бы-
ло, все исчезло.
Он спал, когда раннее июньское солнце заглянуло в окно.}
Рука его, сильная, вся в мышцах, как бы вылепленная скульп-|
тором, обнимала ее и во сне. «Мужик! Боже, как я могла это;
думать.— Она даже забыла, что не она так думала, а он эта
сказал ей там, на скамейке.— Милый'мой мужик, милый».
И когда он открыл глаза, она сказала ему:
— Я люблю тебя. Я очень-очень тебя люблю. Слышишь?-
Товарищ Федотов? J
19 !
Как обычно, через Анну Георгиевну, барон-огородник вы-|
звал Евгения Викторовича в Лигово. Евгений Викторович на^
шел его, тоже по обыкновению, на огороде, среди густо и вы*!
соко разросшейся фасоли. Там была скамеечка — два чурба-1
ка и на них досочка. В синей косоворотке, подпоясанный узя
ким кожаным ремешком, в мятых, извоженных в земле пор->|
тах, давно небритый, барон ничем не отличался от других!
окрестных огородников.
— Господин инженер,— он показал на место рядом!
с собой на скамеечке,— надо потолковать. Финансовое дели
вы поставили вполне прилично, за это вам однажды воздастсш
должное, если к тому времени и вас... и меня, кстати... н«
возьмут за конверт. |
— Что, простите? а
— За конверт, говорю, если не возьмут. То есть за шкир-Ц
ку. Это вам понятней? Гранд-отельчик-то когда-нибудь да|
должен кончиться. Пронюхают легаши, и маханем мы в шест-1
надцатую роту, так сказать, сыграем в ящик, совершим поЦ
летик на Луну. д
На барона иногда накатывала эта блажь — поговоритй
на языке воров и разбойников, на блатном языке, на так на-1
зываемой музыке. Барон называл это «по фене ботать». Оя|
попался на чем-то году в двадцатом или девятнадцатом, бьий
осужден, сослан на Соловки, но бежал оттуда, пробыв год га
чем-то, перерядился, перекрасился и вот сыпал, случалось^
несусветными терминами, почерпнутыми в далеком северном;
лагере. Евгений Викторович вначале терялся перед потоком!
загадочных слов. Но с ходом времени стал в них понемногу|
разбираться. «Шестнадцатая роТа», «ящик», «на Луну» — он|
154 'I
знал, что все это синонимы высшей меры наказания по совет-
скому судебному кодексу, то есть расстрел.
— Эта хаза, в которой мы сейчас, пока что верная,— про-
должал барон.— Но шмар этих всех, к которым вы повади-
лись захаживать на дармовщинку...
Неправда! Я всегда плачу сверх таксы. Не надо мне
приписывать...
— Ну ладно, ладно. Пришлось, говорю, им расчет дать.
Засекли наш бордельчик. Самой бандерше даже я дал коле-
ном под гузку, в город отправил. Толкучки тут не надо. Чем
тише, тем лучше. Да, так я отвлекся. Надо кое-что активное
провести в порту, господин инженер. Советские государствен-
ные организации — тресты всякие, объединения, синдикаты,
как вы сами знаете и видите своими глазами, ведут довольно
оживленную экспортную торговлю. Не через,один Ленинград-
ский порт, понятно. Есть еще Одесса, Новороссийск, Влади-
восток. Но там не наше дело. Наше дело здесь. Заграница
охотно покупает советские товары, платит валютой или необ-
ходимыми Советам товарами. У Советов неплохо дело с воз-
можностями международных сделок. Так вот. Надо вмешать-
ся. Надо, чтобы сливочное масло было подпорчено, древеси-
на — тоже, балансы там всякие, пиломатериалы, зерно под-
мочено, и так далее и тому подобное. Чтобы Запад бросил
торговать с Советами. Сообразили?
— Но это уже не взятки и не экспроприация экспроприа-
торов,— сказал Евгений Викторович.— За это в коеры уго-
дишь, говоря вашим языком. В контрики. Вот-вам и в самом
деле — путешествие на Луну обеспечено. Нет, мне это не под-
ходит. Не возьмусь. Как хотите.
— Как знаете, мой любезный. Мы не в святцы, то есть не
в карты, играем. Тут шуточки ни к чему. Игра идет на жизнь
или на смерть. Сентиментальничать не будем. Или вам од-
нажды в подъезде гирькой голову проломят, или угрозыск
на площади Урицкого получит преобстоятельнейшее описа-
ние ваших подвигов в торговом порту. Обратной дороги ни у
меня, ни у вас никуда нет. Только вперед, вперед и вперед,
насколько выдержат кони. Подберите несколько жиганов.
Именно — жиганов, удальцов-молодцов. Никаких чтобы за-
нюханных, которые за щепотку марафету родного папу про-
дадут. Ни городушников, ни майданникоВ, ни голубятников.
Орлов-жиганов. Ну и вот так. Дальше ваше дело, вам видней,
какова будет техника. Песок ли в мЪсле-окажется, нефть, ке-
росин, еще какая зараза. Гвозди будут вбиты в балансы, в
доски, отчего там где-то, куда они придут, полетят зубья пил
и разное тому подобное. Пока привет. Через недельку доло-
жите.
155
/Я
— Но вы же когда-то говорили, что никаких мокрых дел,'|
никаких грязных следов... 3
— Времена меняются, господин инженер. Все свои дейст- |
вия надо соотносить с этими переменами. Я вам не Луначар-.Л
ский, а вы мне не архиерей Введенский. Не будем разводить!
диспут на тему, есть ли бог или был ли Иисус Христос. Жду’|
через неделю. |
Евгений Викторович в вагоне пригородного поезда ехал-
сумрачный и унылый, будто после генеральной пьянки. Что*
делать, как быть? Одно дело прибирать к рукам, что плохой
положено. Там как-нибудь и отбрехаться можно в случае че-1
го. Особенно имея такого главу предприятия, как великий;
Линберг. Но тут уже требуют действительно прямой контр-'
революции. Причем это все слова: вместе отправимся на Лу-;
ну, в шестнадцатую роту. Он-то, этот гусь, прошедший огонь,'
воду и прочее, смоется — по его терминологии; тут он «ого-;
родник», где-нибудь в Ростове или Харькове окажется npo-i
давцом счастья с попугаем на ящике с пакетами этого"
счастья. Он все может. Вся семейка такая. Анна Георгиевна-
от рублевой потаскушки до шикаристки высшего разряда^
сыграть может. Маша уж такая физкультурница, активистка^
что ее портрет даже в газете поместили. Братья — грузчики,|
ломовики, стопроцентные пролетарии, черт бы их всех побрал^
Играют такой спектакль — не придерешься. Они будут вра-.|
стать в социализм, а ты иди и толченое стекло сыпь в масло.1
Нет, надо уносить ноги: и от Линберга, и от барона. Он, Eb-J
гений Викторович, не создан для столь сильных ощущений,!
Но нельзя забывать о предупреждении барона. Гирька по|
голове и письмо в угрозыск — это совсем не досужая болтов-<|
ня. Оно именно так и будет. И если просто удрать куда-либо!
под своей фамилией — найдут, все равно найдут, хоть в Тиф-а
лисе, хоть во Владивостоке. Значит? Значит, пока есть соот-|
ветствующие связи, надобно запастись хорошей доброкачест-3
венной ксивой, полноценными документами на иное, конечно,!
имя и только тогда растворяться в стопятидесятимиллионном!
людском море Советской России.
В связи с этими планами Евгений Викторович и появил-Ц
ся однажды на месте своего основного жительства, в кварти-;
ре Игнатьевых. J
Дома были Дмитрий Павлович и незнакомый Евгению^
Викторовичу парень Шурка. Дмитрий Павлович, пришпилив!
лист ватмана к чертежной доске, набрасывал какой-то эскизй
карандашом. Что-то'-корабельное, как догадался Евгений^
Викторович. Шурка читал, сидя у окна. |
— А где же моя благоверная? — окинув взглядом комна-,1
ту, спросил Евгений Викторович. <
156 ?
— Я бы вам советовал,— сказал Дмитрий Павлович, не
отрываясь от чертежа,— оформить документально фактиче-
ский разрыв ваших отношений с той, кого вы назвали вашей
благоверной, Евгений Викторович.
— Мне этот фактический разрыв нисколько не мешает,—
бодро ответил Евгений Викторович.— Снова жениться пока
не собираюсь. А если нужны женщины... Господи, твоя воля!
Шурка при этих словах встал и вышел в другую комнату,
плотно закрыв дверь.
— Зато ей мешает,— продолжал свое Дмитрий Павло-
вич.— Мы на этот предмет пытались вас разыскивать, но че-
ловек в Ленинграде — меньше чем иголка в стогу. Особенно
если он еще и прячется.
— Я не прячусь. С чего вы взяли! — взъярился Евгений
Викторович.— Мне прятаться незачем. Просто дела, коман-
дировки. И вообще, я в этом доме лишний.
— Вот-вот, и надо это юридически оформить.
— А кому это приспичило? Моей жене?
— Она уже не ваша жена, увы, Евгений Викторович.—
Дмитрий Павлович тщательно стирал резинкой какую-то не
удавшуюся ему линию.— Ника состоит в фактическом браке
с другим человеком.
— Что?! — Евгений Викторович весь дернулся.— При
живом муже! Грязная б... Копеечная подстилка!
Дмитрий Павлович встал, и Евгений Викторович понял,
что сейчас получит от него вторую оплеуху, может быть, еще
более тяжелую, чем была та, первая. Он попятился, говоря:
— Ладно, ладно, черт с вами со всеми. Немного теряю.
Хоть сейчас напишу заявление в загс. Пожалуйста! Но меж-
ду прочим, кто сей счастливчик? — спросил он со смешком.
— Вторая дверь направо по коридору.
— Федотов? Стукач с наганом за поясом?! Ого-го-го!
Ловко! — Евгений Викторович опустился на стул.— После
меня, дворянина, чей род восходит к петровским временам!
И вот тебе на — Ванька-ключник злой разлучник! Умереть
можно от смеха.— Но он не смеялся, лицо его дергалось,
руки сжимались в кулаки. Он был смертельно оскорблен.
Дмитрий же Павлович вел себя так, все называя впрямую,
потому, что и сам считал и Ника его об этом просила — по-
ставить обо всем в известность Евгения Викторовича, если он
наконец появится в их доме. Ника была по-настоящему счаст-
лива, она не ходила эти дни, а буквально летала на крыльях,
она цвела, жизнь к ней повернулась лицом.
Посидев с минуту, он вскочил со стула и ринулся через ко-
ридор к дверям комнаты Федотова.
— Гражданин! — почти заорал он, распахивая дверь и
157
увидев Федотова рядом с Никой.— Вас этому учат в партии^
При живых мужьях их жен лапать, да?
К его удивлению, ни Федотов при этих словах не взорвал-J
ся, ни Ника нисколько не смутилась.
— Опять перепились? — не то спросил, не то сказал,-
утверждая, Федотов. J
— Нет, я-то трезв, трезв. А вот что вы творите? — кри-^
чал Евгений Викторович.— А ты хороша! — Он кинул пре-у
зрительный взгляд на Нику.— Тихоня, не замути воды. По-ч
здравляю вас! — Это вновь адресовалось Федотову.— При4?
обрели ни рыбу ни мясо. Весьма-таки диетический продукт. |
Федотов спокойно взял его за плечо железной хваткой, вд
Евгения Викторовича не стало в комнате. Он еще выкрикнул!
что-то в коридоре. Потом вновь распахнул дверь и, показав?
кукиш, сказал злорадно: J
— А развод— вот вам, вот вам! Видели? I
И вновь исчез. 1
Как ни плотно закрывал Шурка двери, сквозь них ему вс®
равно были слышны и слова Дмитрия Павловича, тихие, спо-.’
койные, и выкрики Евгения Викторовича, по Шуркиному мне*
нию, глупые, недостойные взрослого человека. А когда то^|
крикнул «вот вам, вот вам!» — Шурка понял, что при этш|
словах показывается именно кукиш, и ждал каких-нибудь
решительных ответных действий. Но их не последовало. Тогда»
он не выдержал, вышел в коридор.
— Вам не стыдно? — сказал, бледнея от волнения.—;
Взрослый человек, а хуже мальчишки. 1
— Не твое, щенок, дело, и я тебя знать не знаю,— огрыз-.-'
нулся Евгений Викторович. ?
— Нет мое! Ника моя двоюродная сестра. И я не позволю;;
так о женщине, как вы сказали при Дмитрии Павловиче. Это
неправда, это ложь, что вы сказали. Она благородный чело-si
век. Она... А вы... |
Евгений Викторович влепил ему со всего маху пощечину!
Он хотел бы ее влепить Нике или Федотову, но этого-то сдёч
лать не мог. А вот подвернулся мальчишка с его острыми, кага
гвозди, глазами.
Но может быть, лучше бы, если бы он кинулся на Федотова
или Нику. Ну, скрутили бы руки, ну, выставили бы из комна^
ты — и так вот выставили. А тут произошло необъяснимо®
невероятное. Мальчишка молча ринулся на Евгения Виктор
ровича. Какой-то страшный удар в подбородок, и Евгений^
Викторович во всю длину грохнулся навзничь посреди кори-;
дора. Едва он вскочил на ноги, как новый удар, еще более;
сильный, сшиб его вбок, на сундук, стоявший в коридорной,
нише. Что было бы дальше, немыслимо сказать, если бы с кри»
158
ком «Шурка, Шурка!» не выскочила в коридор Ника, если бы
не вышел затем встревоженный Дмитрий Павлович и не по-
явился Федотов.
— Шуренька, не надо, не пачкайся! Что ты, милый? —
Она обхватила Шурку, дрожавшего, побледневшего, готового
уничтожить этого мозгляка, который так подло о Нике...
— А как он смел? Ты не знаешь, какими словами он о
тебе... Спроси Дмитрия Павловича.
— Уйдите, Евгений,— сказал Дмитрий Павлович, сцепив
зубы.— Дадите вы развод, не дадите, никого это не интересу-
ет. Слава богу, Советская власть отменила прежние домо-
строевские порядки. Обойдемся без вас. Уйдите, прошу вас.
И он ушел, чтобы никогда больше в этот дом не возвра-
щаться. К Линбергу он не пошел, к Анне Георгиевне тоже.
В ожидании, когда подвернется кто-либо, кто сможет изгото-
вить хорошую ксиву, он отправился к той, в чьем доме в Ли-
гове квартировал и огородничал барон, к Лялькиной матери
на городскую квартиру. Эльвира Феликсовна была дома, по-
началу она не слишком обрадовалась появлению Евгения
Викторовича, но когда он принялся ругать заочно барона,
помягчела. Барон и с ней обошелся по-хамски, почти насиль-
но выставил из собственного дома. Но она не горюет. Ее де-
вочки — все тут. Евгений Викторович может убедиться в
этом, навестить их. Они разгородили одну большую комнату
на три отделения. Там уютненько. Были сомнения, как отне-
сется ко всему этому ее взрослая дочь. Но у той своя жизнь,
своя комната. Ни мать дочери, ни дочь матери ни в чем не
мешают.
Ночь Евгений Викторович провел с одной из тружениц
Эльвиры Феликсовны. Утром, оставив от своих щедрот трой-
ную плату, ушел мотаться по известным ему адресам. Сидя
в третьеразрядном кафе возле Московского вокзала, он уви-
дел за одним из столиков человека, лицо которого ему пока-
залось очень знакомым. Человек просматривал газету и одно-
временно пил кофе, прихлебывая из чашечки. Это, конечно
же, был Чернов, с которым они учились в институте и с тех,
студенческих, лет нигде ии разу не встречались.
— Чернов? — спросил Евгений Викторович подходя.
— Да,— ответил тот, тоже узнавая в лице подошедшего
знакомые черты.— Будто бы встречались, но не могу вспом-
нить, где.
-----Да в институте же. Учились вместе. Я Росляков. Евге-
ний,— и добавил:— Викторович.
— О! — Чернов обрадовался.— Вот так встреча! Ну, вы,
естественно, позабыли, как звать меня. Борис Григорьевич.
Где вы? Как? Присаживайтесь, пожалуйста!
159
'Л
— Где, как? — повторил Евгений Викторович, когда офи-
циант перенес на столик Чернова его прибор и закуску.—
Да особенно-то нигде и никак. В Питере вот, в Ленинграде
то есть. С хлеба на квас.
— Да, да, я заметил. Провинцией запахло. Провинциаль- ’
ный дух какой-то. А я вот в Москве, в синдикате. Большие j
дела. Наезжаю иногда в командировку. Наших фабрик здесь J
много. Все на ходу. Продукцию дают обширную.
— Как заработки?
Чернов назвал цифру своей ежемесячной получки. Евге- “
ний Викторович даже ахнул. В Ленинграде инженеры столько
и даже вполовину столько не получали.
— Жить можно! — сказал он. 1
— Перебирайтесь к нам, в Москву,— сказал Чернов.—
Дело найдется. Размах работ большой. Был застойчик. А сей-
час дело пошло. Гоним продукцию в деревню, получаем отту-
да денежки.
— Словом, служите новой власти? Довольны? Других
перспектив нет и не надо, так? — сказал Евгений Викторович.
Чернов посмотрел на него долгим, внимательным взгля-
дом.
— Что называть другими перспективами? — наконец ска-
зал он.— Может быть, выйдем на воздух? •'
Они рассчитались, пошли по Невскому, сели на одну из
скамеек в сквере возле памятника Екатерине.
— Кстати, как сохраняются такие штуки? — указал ’
взглядом на памятник Чернов.— Большевики, в общем-то, |
довольно бережно относятся к свидетельствам прошлого^
России. 1
— А может, это не большевики делают? — отозвался Ев-
гений Викторович.— Большевикам своими щупальцами всего J
не охватить.
— А кто же?
— Какие-нибудь заинтересованные лица. Энтузиасты.
— Например, как сохраняются многие промышленные
предприятия? — сказал Чернов.
— А как?
— Да так. На них остались старые инженеры. Они под-
держивают связь с прежними владельцами предприятий, на-
ходящимися за границей, в эмиграции. Владельцы им платят
за это. '
— Да, да, я знаю нескольких таких в Ленинграде,— ото-...
звался Евгений Викторович.
— Их много по всей стране. Металлургические предприя-
тия юга, шахты Донецкого угольного бассейна, множество .
текстильных фабрик. Все они сохраняются и даже развивают-
160
сяпо советам, по указаниям законных владельцев. Слушайте,
дорогой мой Евгений Викторович, инженеры все могут. Это
гигантская сила. Я бы даже сказал — силища.
— Да, но мы разобщены. Сила эта пребывает в рассеян
ном состоянии.
— Ой ли? — Чернов с усмешкой посмотрел на Евгений
Викторовича.— Я бы этого не сказал. Надеюсь, вам известно,
что существует Всесоюзная ассоциация инженеров? Что
функционирует, например, Клуб горных деятелей, созданный
известным вам, наверно, инженером Пальчинским, одним из
последних деятелей Временного правительства, и его сторон-
никами. Существует Союз Инженерных обществ. Выдумаете,
в этих организациях, в этих клубах, как бывало, наши рос-
сийские обломовы откушивают белорыбий бок да поросят с
кашей под добрую рюмку смирновской? Во-первых, нет этих
поросят с кашей. Во-вторых, не так мы богаты временем, что-
бы растрачивать его попусту.— Чернов осторожно огляделся
по сторонам. На другом конце скамьи сидела старушка, не-
смотря на теплую погоду, в меховой жилетке, за скамьей во-
зились дети, копая яму, которую они называли блиндажом.—
Скажу вам так, Евгений Викторович... Да, кстати, вы не сде-
лались ли партийным, не начальство ли какое?
— Смешные вопросы! — коротко ответил Евгений Викто-
рович.
— Ну-ну, это я так. В наше время случается. Иные инже-
неры служат Советской власти с ревностностью сверхпо-
хвальной. Бедолаги! А что имеют взамен? Одни материаль-
ные тяготы и неприятности. Да, так вот. Инженеры, конечно,
в значительной степени разобщены. Но они объединяются.
От Пальчинского — он вроде и при большевиках имел вес —
я собственными ушами слышал интереснейшие вещи. Он,
например, пропагандировал такую идею, и она, кстати, имеет
весьма серьезный успех в инженерных кругах, что современ-
ное государство, которое опирается на высокоразвитую тех-
нику, должно управляться инженерами как представителями
этой техники. Что это означает? Это означает, что руководя-
щая роль в управлении страной, в управлении экономикой
должна принадлежать инженерству. Если хотите, это являет-
ся парафразой древнегреческого построения: как в древне-
греческом государстве мыслилось, что руководящая роль
должна принадлежать философам, так в теперешнем госу-
дарстве с развитой техникой мыслится, что руководящая
роль должна принадлежать инженерству.
— Да, но имеется в виду, как вы сами говорите, государ-
ство с высокоразвитой техникой. Значит, где-нибудь в Герма-
нии, в Америке, в Англии..
6 Вс. Кочетов
161
— Она и у нас развивается. У нас уже тридцатитысяч-
ная армия инженеров.
— Ну, а как это можно... как мыслил Нальчикский... как
инженеры смогут прийти к власти, взять ее? Разве политики,
всякие комиссары, наркомы пустят их к рулю?
— Да, вот это сложность. Но силы за рубежом не смири-
лись же с тем, что Россия вырвана из ряда нормально разви-
вающихся стран. Там и политические силы, и военные силы.
Ведь еще существует немалая армия Врангеля на Балканах.
А капитал Англии, Франции, Бельгии, Америки, вложенный
в промышленные предприятия России, он разве не взывает к
действию? Разве армии этих стран не могли бы...
— Ах, Борис Григорьевич, сколько уже лет прошло в этих
разговорах! Я ведь тоже долго, очень долго ждал. Мыкался,
а служить к большевикам не шел. Вот, думаю, еще немнож-
ко, еще малость, придут освободители, рухнет Совдепия. Ни
черта. Многие так вроде меня ждалн-ждали да и пошли стро-
ить социализм в одной отдельно взятой стране, как пишут
в газетах. И строят. И укрепляют своим трудом Советы.
И с каждым днем они, эти Советы, крепче будут становиться.
Мы, мы, инженеры, их укрепляем. Вот и вы сказали тут: раз-
виваем, выпускаем продукцию, товарооборот увеличиваем.
Значит, и вы лично укрепляете Советы?
— Не все могу вам сказать, Евгений Викторович, не
все.— Чернов снова пооглядывался по сторонам.— Но очень
рад нашей встрече. Если вы и в самом деле полубезработный,
что вас тогда держит в Петрограде?
— Да ничто.
— Ну вот, садитесь в поезд и приезжайте. Дам вам ад*
ресок. Взгляды ваши подходят, да, подходят. Так что до
встречи.— Он набросал адрес на листке записной книжки,
вырвал его, подал Евгению Викторовичу.
«Черт с ней, с этой ксивой, с липовыми документамй,—.
раздумывал в последующие несколько дней Евгений Викто-
рович.— Уеду в Москву. Там в трестах, в синдикатах — ну
кто станет меня искать? И зачем? Из-за делишек Лииберга?
Может, и не вспомнят обо мне, разбирая эти делишки. Если
барон осуществит свою угрозу и накатает донос в уголовный
розыск? Найдутся в Москве люди со связями, с обществен-
ным весом, защитят. Решено: в Москву, и только в Москву!»
Сборы были недолгими. Евгений Викторович получил где
только можно было наличными за то да за это — набежала
внушительная пачечка. Уплатил из нее, не скаредничая, Эль-
вире Феликсовне и ее девицам за квартиру да за любовь и
ласку и купил билет в скромный, чтобы не лезть никому в
глаза, жесткий вагон третьего класса. Занял там вторую пол-
162
ку и, наблюдая со своей высоты за вагонной жизнью — с чай-
никами, бутербродами, вареными и жареными курицами, с
бесконечными разговорами о ворах и болезнях, раздумывал
там свои думы. Все, в общем, укладывалось в его сознании,
кроме непостижимого поступка Ники, такой чистюли, такой
брезгливой и разборчивой, такой равнодушной к мужским
ласкам, которая вот какой выкинула фортелище! То, что она
лежит с этим... с этим... Он не находил должных слов для ха-
рактеристики Федотова, но то, что Ника лежит под одним
одеялом с ним на этой, с облезлой краской, железной боль-
ничной койке, заставляло его бить каблуками о вагонную пол-
ку. Что она — его любит, что ли? Нелепо даже ставить такой
вопрос. Он ей нужен как мужчина? Да никто ей не нужен, кро-
ме ангелочков с рождественской елки. И вообще, Федотов!..
Это же наполовину животное. Каков его интеллект? Каков
круг интересов? «На первый-второй рассчитайсь! Ша-а-гом
арш!»
Ну что же, ну что же, пропадай оно все пропадом. В Моск-
ве начнется новая жизнь. Он еще молод, полон сил, он еще
покажет себя. И когда-нибудь непременно нарвет уши этому
балбесу, двоюродному братцу Ники. Ишь, звереныш! Такой и
горло перекусить может. Белый стал, что скатерть, а глаза
красные, как у кролика. Обозвал, видите ли, его сестреночку.
Да разве она таких слов заслуживает? Это все словечки. А в
полный голос бы о ней сказать — русского языка не хватит.
Евгений Викторович уснул, а поезд нес его, нес через ночь
к желанной Москве, к земле обетованной.
20
Последним уроком в этот сентябрьский день было общест-
воведение. Шумов с пафосом рассказывал о Парижской ком-
муне. Привел много героических эпизодов. Как люди сража-
лись, а затем умирали, неизбежно умирали под пулями пра-
вительственных войск. Он нарисовал мощную и безотказно
действующую машину, охраняющую государство.
— Все это было, к сожалению, напрасным. Да, дорогие
мои друзья. Как ни горько, Парижская коммуна пала. Кроме
множества рук государственная машина должна состоять
еще и из больших голов, способных обозревать прошлое, ви-
деть настоящее, предвидеть будущее и иметь, конечно, опыт
управления.
Он увлекся, на примере Парижской коммуны живописуя
то, как ему думалось, что, придет час, произойдет и в Совет-
ской России. Придут, неизбежно придут версальцы, а нет,
6*
163
так пруссаки любой национальности, а скорей всего, и те и
другие вместе, и загремят, неизбежно загремят залпы, сме-
тая с улиц и площадей Ленинграда, Москвы, Киева разгуляв-
шуюся мужичню. А в провинции... Ну, там будет совсем про-
сто. Крепкие крестьяне, те, кого при Советах иначе и не зо-
вут, как кулаками, настрадавшиеся от поборов и репрессий
мужицкой власти, сами наведут в своих селах должный поря-
док. Крови будет много, значительно больше, чем когда-либо
бывало в истории человечества. Но в истории человечества
еще и не было такого массового Охамения народа, такого его
разгула.
Ребята то и дело вставали за своими партами, стараясь
выглянуть в окна: что там за ними происходит. Там бушевал
ветер, срывая последние бурые листья с тополей на набереж-
ной канала. В канале было полно воды, она взбухла, черная,
грязная, страшная. Это было тем более непонятно, что в ка-
бинете природоведения, как всегда, узнав утром по телефону
в обсерватории, дежурные к началу уроков вывесили бюлле-
тень погоды на 23 сентября. «Температура воздуха плюс 15—
плюс 17 гр.,— значилось в бюллетене.— Уменьшение облач-
ности, возможны отдельные дождевые шквалы западной
четверти».
Едва кончился этот последний урок, как все кинулись в
раздевалку и оттуда на улицу. Вода в канале не просто под-
нялась. Она кипела, клокотала, крутилась водоворотами,
будто ее кто-то насильно, как в трубу, вгонял в гранитные бе-
рега канала.
— Четыре фута выше ординара! — крикнул кто-то из ре-
бят, взглянув на водомерную рейку, прикрепленную к бре-
венчатым устьям пешеходного мостика через канал, который
был прямо возле школы.— Это же наводнение!
Кто-то из девчонок принялся читать из «Медного всад-
ника».
Но ребята уже неслись — кто домой, кто куда. Шурка с
Семеном решили сбегать к Неве.
Прямо по Фонарному они добежали до Мойки, там — на
Почтамтскую, на бульвар Профсоюзов, и возле Дворца Труда
выскочили к мосту лейтенанта Шмидта. Ветер был ураган-
ный, он срывал шапки, платки; листы кровельного ржавого
железа летели с крыш, словно клочья оберточной бумаги.
В Петропавловской крепости время от времени бухала пуш-
ка, сообщая о новом и новом уровне поднимающейся воды.
Неву видеть было странно. Она текла вспять, от Финского
залива. Она бурлила, неся на себе опрокинутые лодки, бук-
сиры, доски, балки, ящики, какой-то бесформенный мусор.
И все это было уже в уровень с набережной. Никакого поро-
164
га. Вот набережная, а вот вода, и если бы не гранитные пара-
петы, думалось, вода бы уже плыла по мостовым.
Люди бежали — кто куда, перепуганные, женщйны что-
то кричали.
Ребята понеслись вдоль набережной — к «Медному всад-
нику». Тут вода уже поднялась по ступенькам спуска, обычно
ведущего к лодкам и катерам, и рекой лилась на мостовую, с
невероятной быстротой захватывая пространство до подъез-
дов, вливаясь во дворы.
Стало страшно. Это уже не было зрелище, на которое
можно было глазеть. Это было стихийное бедствие, и от него
надо было уносить ноги. Кинулись через Александровский
сад к Невскому. Почти по пятам за ними гналась, все вспухая,
ревущая, раздающаяся в стороны мутная волна. На Невском
из канализационных люков, проникнув по трубам с Невы, би-
ла фонтанами все она же, вода. Всплывали деревянные торцы
на мостовых Невского, Морской, улицы Гоголя. Люди оступа-
лись на них, проваливались, обманутые их гладью, падали.
Потоки воды обрушивались в подвальные помещения, зали-
вая лавочкн, кафе и рестораны. Время было обеденное. Око-
ло пяти дня. Шурка даже точно заметил на башне бывшей
Городской думы: четыре часа пятьдесят пять минут.
Они бежали по воде сколько могли. Но возле Гостиного
Двора, наперерез им, по Садовой со стороны площади Жертв
Революции вырвалась такая могучая гора воды, что оба, спа-
саясь от нее, полезли на голые липы перед Гостиным Дво-
ром. Липы качало, мотало, хлестал дождь по ветвям. Но это
было все же достаточно надежно. Они видели, как плыли во-
рохами, громоздясь, торцы по всему Невскому, как вынесло
откуда-то на самую середину проспекта небольшую баржу,
она с налета врезалась в остановленный и покинутый вагон
трамвая. Вагон от удара опрокинулся. На лестнице, веду-
щей в здание бывшей Городской думы, жутко выла от ужаса
собака. С ошалелым ржанием, падая и вскакивая, металась
среди громоздившихся торцов большая ломовая лошадь,
на ней была вся сбруя, и даже одна оглобля тащилась сбо-
ку — видимо, вырвалась из запряжки, оставив где-то телегу.
В небе летели на восток лохматые тучи, черные, взбесив-
шиеся. Во всех подъездах на ступеньках полно людей. На ли-
пах кроме Шурки и Семена еще десятка два, притом — все
взрослые. Из окон домов на Невском торчат сотни голов. Кто
то из Европейской гостиницы наводит на проспект фотоаппа
рат — фотографирует.
Сидеть стало холодно, пробирала дрожь. Начало смер
каться. Огни на Невском не загорались. Но зато, кажется,
и прибавки воды не было.
165
— Черт с иим,^— сказал Семен.— Давай слезем да побе-
жим по Садовой. До дома бы добраться, там отогреемся.
— Верно эта девчонка вспомнила Пушкина,— сказал
Шурка.— Как в «Медном всаднике» все получается. А сто
лет прошло.
Ребят ободрило то, что взрослые тоже слезали с дере-
вьев, шли по воде, выше колена, но шли. Они тоже побрели
среди хлама, разгоняя его перед собой руками.
— А холодно,— сказал Шурка.— Прямо лед.
Пересекли улицу Дзержинского, перебрались через-Сен-
ную. Скоро уже был дом Семена.
— Давай ко мне,— предложил он.
— Нет, Сем, мои будут беспокоиться,— отказался
Шурка.
— Ну, давай вместе до тебя дойдем,— настаивал верный
друг-
— Нет смысла двоим зябнуть. Да мне тоже маленько
осталось. Никольский рынок, а там и Покровка.
— Ну, тогда ладно.— Семен свернул к своему дому,
Шурка двинулся дальше. Это был тяжкий путь. Одно дело
мостовая, когда она свободна от воды, другое дело — когда
она покрыта водой. Откуда-то берутся там ямы, провалы,
колдобины. Да еще страшно, что в люк провалишься, если
с него водой сдвинуло чугунную крышку.
Мокрый весь с головы до ног, Шурка добрался до дому.
Ника захлопотала, стала греть колонку в ванной, заставила
искупаться, посидеть в горячей воде, уложила в постель,,
напоила чаем. Она нервничала, волновалась, Ждала теле-
фонных звонков: ни Федотова, ни Дмитрия Павловича дома
не было.
— А ты попробуй, может, телефон-то и не действует,—
сказал Шурка.— Там же такое творилось!
Действительно, телефон был мертв. Где-то порвало прово-
да. Шурка рассказывал о том, что они увидели и испытали
в этот день с Семеном. Ника время от времени подходила
к окну, выглядывала на канал.
— Кажется, убывает. Но очень медленно, очень.
Всю ночь они оба не спали.
Дмитрий Павлович пришел утром, тоже мокрый и уста-
лый, но довольный.
— А как было прийти раньше? — сказал он.— Вода кру-
гом. А у нас на Верфи — вообще океанский простор. Работа-
ли как черти. Спасали все, что можно было спасти. Я же
стапеля подготовил к закладке судов. Вот-вот должно после-
довать решение о начале работ. Ждем. А тут такая штука!
Всемирный потоп. «Красный путиловец» и мы были залиты,
166
Коленька, полностью, до макушки, как говорится. Мы даже
больше, чем «Путиловец». Ведь как-никак — двенадцать фу-
тов выше ординара.
— Дмитрий Павлович, а в тысяча восемьсот двадцать
четвертом сколько было?
— Немного побольше все-таки. Тринадцать футов семь
дюймов. Коленька,— он видел волнение Ники.— Успокойся,
пожалуйста. Он в какой-нибудь «тройке». В каждом районе
они есть. У него дел по горло. Я вот тоже посплю немного,
обогреюсь — и снова на Верфь. Думаю, что бед эта вода иам
столько натворит, что долго еще их расхлебывать бу-
дем.
И в самом деле, Дмитрий Павлович к вечеру отправился
на Верфь. Вода уже улеглась в берега рек, речек и каналов
Ленинграда. Но все, что она выплеснула на улицы и площа-
ди города, так и лежало страшнейшим хаосом. Трамваи
идти не могли — и пути завалены, и провода порваны. Дмит-
рий Павлович отправился пешком. «До Нарвских ворот
дойду, а там, может быть, путиловский паровозик ока-
жется».
Федотов вернулся к самой ночн.
— Как будто снова на Юденича ходили,— сказал он
мрачно.— Бед, Никуня, столько, что хоть вой. Весь день
городской штаб подсчитывал убытки и разрушения. Ну что
тебе сказать? В масштабах города полностью были под
водой — не до крыш, конечно, имею в виду территорию,
и помещения первых этажей — «Путиловец», Верфь... Дмит-
рий Павлович, наверно, уже рассказал... даже «Большевик».
А на Голодае есть кожевенный завод «Марксист», так его
минут за двадцать до третьих этажей захлестнуло. Много
текстильных фабрик пострадало. Миллионов десять, пола-
гаю, потери наши или пятнадцать от этой воды. Телефоны
вот повредило, Ника, не мог тебе сообщить ничего. У Отком-
хоза убытки огромные. Добрая сотня трамвайных вагонов
вышла из строя — моторы затопило. Девяносто тысяч квад-
ратных сажен торцовых мостовых — тю-тю!
— Мы видели это, дядя Костя! — вставил Шурка.— Всю
мостовую смыло за одну минуту на Невском, на Мор-
ской...
— А люди, Костя, люди не пострадали? — спросила Ни-
ка.— Это же главное.
— Люди? Есть маленько. Человек десять. Могло быть
больше. Но все-таки меры-то принимались. Лодки, катера,
всякое такое. Но вообще, это страшное дело. Надо как-то
Ленинград обезопасить от этого. Вода до скрещения проспек-
та Володарского с Невским дошла. Представляешь?
167
Кто как в этот день переживал случившееся. Частники,
скребя затылки, рассматривали витрины своих магазинов
с разбитыми, всплывшими торцами, зеркальными стеклами
и пытались как-то разобраться в той каше, какую из их
товаров изготовила взбушевавшаяся вода. Наиболее пред-
приимчивые уже сколачивали артели водолеев, которые,
вооружаясь ручными насосами, носившими общеизвестное
название «лягушек», принимались за откачку воды из лаво-
чек и ресторанчиков в подвальных и полуподвальных поме-/
щениях. Убытки большие. Но что поделаешь?! Революция
принесла еще большие убытки, а вот оправились от них?
Оправились. Ну, и это пройдет.
Профессор Лузгин, позвав Шумова из его каморки, где
Шумов отсыпался днем, поскольку тоже был застигнут водой
у кого-то из своих знакомцев, к которым отправился после
урока о Парижской коммуне, принялся ему читать выдержки
из. старых книг.
— Вот, Владимир Яковлевич, любопытнейшее высказы-
вание Петра Алексеевича. Петра Первого. «Третьего дня >
ветром вест-зюйд такую воду нагнало, какой, сказывают,
не бывало... И было утешно смотреть, что люди по кровлям
и по деревьям, будто во время потопа, сидели — не токмо
мужики, но и бабы...» Это он Сашке Меншикову настрочил
в веселом духе. А чего было веселиться? Это было первое
наводнение для молодого Петербурга — Питер-Бурха! На
третий год его жизни. Странно, почему эту особенность здеш-
них мест не учли? Известно же было, что тут, на островах,
пытались селиться и шведы, и финны, и россияне. Смывало
их селения до основания. Петр — человек не глупый. Он не
мог не собрать сведений об этом. В чем дело? А вот, Владимир
Яковлевич, как матушка Екатерина Вторая высказывалась
о наводнении уже значительно позднее, двадцать третьего ;
сентября тысяча семьсот семьдесят третьего года: «Вода
сбыла, и, как вам известно, я не потонула... Но боже мой,
сколько разбитых стекол, сколько опрокинутых горшков с
цветами!.. Нынче утром ни к одной даме не приедет ее
парикмахер, не для кого служить обедню, и на курфаге будет
пусто... Но довольно о воде, подбавим о вине. Погреба мои
залиты водою и, бог весть, что с ними станется...» Монархи
любили, видите, пошутить. А народу было тошно. То навод- .
некие было чрезвычайно страшным по своим последствиям.
Погибли тысячи людей, да, да, тысячи, Владимир Яковлевич,
вы должны это знать. Смыло всю Коломну, то есть то, что
ныне зовется Коломенской частью города, всю Галерную
гавань. А в тех местах, в лачугах, ютился трудовой люд.
168
И вот вам шуточки —иа^ курфаге-пусто, и ие приедет па-
рикмахер.
— Каждому свое,— сказал Шумов.— А вот и мне рас-
сказали, и притом трже смешную историю. В Мариинском
театре вода затопила яму оркестра, и там плавали скрипки,
контрабасы. Рояль всплыл и полез в зрительный зал, в ложи.
— И все? — Лузгин удивленно поднял глаза.
— Да. А вы еще чего-нибудь хотите?
— Просто в этом нет ничего смешного. Погибли ценные
инструменты. Хорошая скрипка — это же целое состояние!
— Ничего, не разорятся,— довольно зло ответил Шумов.
— А кто, простите, не разорится? Эти бедные оркестран-
ты? Да они гроши получают за свое искусство, Владимир
Яковлевич.
— Но у них скрипки казенные. Это я наверняка знаю.
Мне точно сказали. Казенные. Государственные. А рабоче-
крестьянское государство не разорится. Реквизируют новые
у кого-нибудь, и все. А эти-то скрипки где оно взяло, Илла-
рион Трофимович? Поотнимало у так называемых буржуев,
вот где. Не само же оно их наделало.
— Это все верно, это все верно, не само,— в раздумье
забормотал Лузгин.— Но только как-то очень странно вы
об этом говорите. Будто бы и у вас одну из этих скрипок
отняли.
Шумов понял, что несколько перебрал, попытался пере-
вести все в шутку. Но Лузгин, глядя на него, повто-
рил:
— Да, да, странно как-то, странно.
В дверь Игнатьевых позвонила Зинка.
— Зина,— сказала, увидев ее, Ника,— заходи, пожалуй-
ста. Здравствуй! Ты очень повзрослела за последние месяцы,
пока я тебя не видела. Совсем барышня.
Шурик дома? — Засмущавшаяся Зинка не ответила
на восторги Ники.
— Дома. Он немного простудился. Кашляет.
Шурка сидел с завязанным горлом. Под фланелевым
лоскутком на его горло был положен старый чулок с нагретой
на сковородке золой.
— Ты противный,— сказала Зинка, оглядевшись и видя,
что Ники в комнате нет.— Почему не зашел к нам? Мокрый,
холодный поперся домой еще столько кварталов! Я Семену
всыпала за это. Товарищ называется.
Шурка, слушая ее, улыбался. Пусть, пусть ругает.
Ругань лучше всяких похвал.
169
— Горло болит? — продолжала Зинка.— А полощешь?
А ты знаешь, сколько как раз позавчера мне было лет?
С этим наводнением все-все позабыли. Мне стукнуло сем-
надцать, Шурка, семнадцать! — Она даже покружилась по
комнате.
— Ну и мне через месяц семнадцать,— сказал он.—
Я бы давно кончил школу. Учился бы уже дальше. Или бы
работал. Если бы не всякие всячины. Революция, граждан-
ская война. Один год учишься, другой — дома сидишь. Шко-
ла сгорела или еще что. А вот когда сюда переводился, не
в девятый приняли, в котором я учился в Новгороде, а в
восьмой.
— А почему? — удивилась Зинка.
— Экзамен устроили. Из провинции, мол, проверим. Я и
завалился.
— Ты? Шурка! Такой способный.
— Ты совсем не знаешь моих способностей. Почему ты
говоришь: способный. Ты мелко льстишь, Зинка. Это нехоро-
шо. А во-вторых, я цепенею, если мне устраивают экзамены.
Это дурацкая система определения уровня знаний человека.
Так, прекрасно знающий предмет человек в минуту расте-
рянности от всей этой экзаменационной обстановки может
показаться полным идиотом. А вот именно идиот, но которого
подхлестнет волна удачи, предстанет перед экзаменаторами
светочем разума и прогресса. Этот способ совершенно не-
правильный. Если бы я заведовал народным образованием,
я бы покончил с экзаменами везде и всюду.
— А что бы ты ввел?
— Учитель должен изучать ученика весь год, и не только
год, все время, пока тот учится в школе. И потом давать
ему оценку. Рекомендовать его туда-то и туда-то.
— Видишь ли, и сейчас в школе все время эксперименти-
руют. Не знаю, как в вашей, а в нашей вместо экзаменов
собеседования.
— У нас тоже нет экзаменов. Но это формально. А все
равно вызывают и спрашивают.
— Ну, а как, не спрашивая, узнать что-нибудь о знаниях
ученика?
— Не знаю. Что ты пристала! Я больной. Меня нельзя
волновать.
— Шуренька! — Зинка подошла к нему, полулежащему
в кресле, погладила его по голове.— Миленький, хороший.
Волновать его нельзя. А что его можно?
— Укусить! — вдруг сказал Шурка.
— Да? — Зинкины глаза сощурились на миг, потом как,
бы зажглись, она обхватила его голову руками и в самом
170
деле укусила где-то возле уха. Затем поспешно отскочила,
села иа стул в отдалении.— Вот тебе,— сказала, не глядя
на него.
У Шурки суматошно билось сердце. Он понимал, что
Зинка поцеловала его. Он хотел бы вскочить, схватить ее
и тоже поцеловать. Или пусть бы она еще раз поцеловала.
Но ни вскочить, ни кинуться к Зинке, ни позвать ее к себе
он не мог. Она сидела у стола, водя по столу пальцем.
Он полусидел, полулежал, будто каменный, с отсохшими
ногами и проглоченным языком.
На счастье, вошла Ннка.
— Что-то вы грустные,— сказала она, посмотрев на Шур-
ку и на Зинку.— Что-нибудь случилось?
— Что вы, что вы, Ника Павловна! — затараторила
Зннка.— Ничего ие случилось. Я вот ругаю Шурика, почему
тогда к нам не зашел. Шли мимо с Семеном. Обогрелся бы...
А вот простудился...
А Шурка, слушая все это, думал о том, до чего же жен-
щины — и молодые, даже почти девчонки, и совсем взрослые,
как-то взрослее мужчин. Он по-прежиему не может сказать
слова, ошеломленный прикосновением Зинкиных горячих
губ, даже притвориться не может. А Зинка вон как рассуди-
тельно болтает. А двоюродная его сестра Ника? В таких
сложных условиях, когда черт знает что творилось... Евгений
Викторович орал, грозился... Когда соседи шушукались и
усмехались, да и сейчас еще не успокоились... Ника не спасо-
вала перед волной низких чувств и побуждений, выстояла, с
большим, огромным достоинством в этой буре обывательщи-
ны, разбушевавшейся вокруг нее, когда даже какие-то ее
старые знакомые звонили по телефону, присылали ей письма,
издевательские, грязные. «Вот это душа, вот это харак-
тер!» — говорил о ней себе Шурка и смотрел на Нику вос-
торженными глазами. Он знал, что она любит, очень любит
Федотова. Он это видел по ее взглядам на этого человека,
по любой мелочи, по малейшему знаку внимания к нему.
А если есть любовь, то все. Что может быть выше любви?
Если бы не было на свете Зинки, Шурка бы наверняка
влюбился в Нику, пусть она и старше на десять лет, пусть
она и его двоюродная сестра. Но Зннка есть. Два месяца
они с ией не виделись: ее отсылали в деревню погостить у
родственников. Так давно заведено в семье Кольцовых.
Нельзя было Зинке не ездить, хотела ли она этого или нет,
а надо было ехать. Сопровождать маму. И вот она Верну-
лась к началу занятий в школе, и вот они вновь часто ви-
дятся, и Шурка твердо знает, что он Зинку любит, по-
настоящему. Не так, как любят школьники школьниц —
171
встречают по пути в школу, идут вместе, болтают всякую
всячииу, потом и обратно идут вместе. Иногда в кино сбегают.,
Нет, он любит Зинку, как Ника любит с&оего Федотова, дядю
Костю. Милая Зинка! Она совсем стала взрослой. Она раз-
говаривает с Никой, как женщина с женщиной, и Ника с ней
держится так же. Но вот он, Шурка, в их глазах, даже в*
Зинкиных,— это же невыносимо — все еще мальчик, Шурик,
Шуренька... Чудовищно!
— Слушайте,— сказал он грубовато, набравшись реши-
мости.— Вас две женщины. Могли бы одного мужчину чаем
напоить. i
Они обе захлопотали. Ушли на кухню. Через несколько.'
минут на столе был чай, сахар, какое-то печенье.
— Пей,— сказала Зинка, наливая ему в чашку, и обдала
его сиянием глаз — напряжением, равным силе электрическо-
го тока в сто миллионов вольт.
— Как твой французский? — спросила Ника. ?
Зинка ответила ей по-французски, и они заговорили на.;
языке, из которого Шурка знал вразброс несколько сотен
слов, поскольку в новгородской школе его долго, упорно н
совершенно безуспешно учили французскому.
Видя, что он растерялся в такой ситуации, сидит и ни
бельмеса не понимает, Зинка каким-то коротким мгновенным
движением, как только она и умела; показала ему язык.
— Вот, Шуренька,— высказалась и Ннка,— это тебе';
наглядный пример того, чем культурный, образованный че-.л
ловек отличается от медведя. :
— По-твоему, дядя Костя медведь? — Шурка при этих 1
словах не поднимал глаз от чашки и не видел взгляда Ники,|
брошенного на него. Ника на миг растерялась. Но едва этот.-
миг прошел, ответила: J
— Ему, Шуренька, все это заменит его биография и та •
громадная работа, которую он ведет среди людей. Ну вот,|
судя по вашим рассказам, как у Зининого брата. Степаном,/;
кажется, его зовут?
— Да, да,— поспешно кивнула Зинка.
— По сравнению с ними, с дядей Костей и со Степаном, ^
очень-очень многие такие, как мы с тобой, Шурик, сами>
выглядим медведями. Знаешь, такими, которых дрессиров-<
щики научили ходить по канату, пить из бутылки, качаться'
на качелях. Видел таких в цирке? Ну вот! Я думаю, тема’
исчерпана?
— Она и не возникала,— сказал Шурка.— Это я нарочно,-
начал, после твоего высказывания о цирлихах-манирлихах|
и медведях Потому что ты неправильно противопоста-
вила.
172
— Да, я сказала нехорошо,— согласилась Ника.— Но
учиться все равно надо. И языки надо знать. Все надо знать.
Когда Зинка собралась уходить, Шурка сказал:
— Ника, можно я ее провожу?
— Нельзя,— строго ответила Ника.
— Нельзя,— поддержала ее и Зинка.— И даже к дверям
не ходи, сидн тут. Завтра я, может быть, снова приду.
После ее ухода Шурка спросил:
— Ника, тебе нравится Зинка?
— Да, нравится. Чудесная девочка. Но мне не нравится,
что ты ее называешь Зинкой. Почему так? Это же грубо,
нехорошо.
— Не знаю.— Шурка даже плечами пожал от удивле-
ния.— Как-то вот так... Все — «Зинка», и я — «Зинка».
— А ты попробуй сказать поласковей, почему тебе не-
пременно, как все!
— Ну что— Зинуля, что ли? Зинуша? Зиньчик? — стал
со смехом перечислять Шурка.— Это, что ли, лучше?
— Нет, не лучше. И я тебе не могу дать исчерпывающий
совет. Это уж как сам.
И вновь удивлялся своей двоюродной сестре Шурка.
Ведь наверняка ей хочется спросить его, как он сам-то
относится к Зинке. Но нет, не спрашивает и не спросит.
Таких деликатных, тактичных, тонких женщин Шурка еще
не видывал. Те болтливые дамы, которые окружали его мать
в Новгороде, уже давно бы задали ему сотию преглупейшнх
и бестактнейших вопросов. Он встал, подошел к Нике, обнял
ее и очень нежно поцеловал в щеку.
Она улыбнулась.
— Хорошо, при случае... вот, может быть, завтра... я ей
передам твой поцелуй. Это ведь ей предназначается.
— Нет, нет! — воскликнул Шурка.— Ты неправильно по-
няла. Вот умная, а неправильно. Это тебе, именно тебе:
Ника с удивлением смотрела на него своими внимательны-
ми глазами.
— Я рада, что ты такой, Шурик. Очень рада.
21
Дмитрий Павлович сказал однажды:
— Коленька, трудный случай. Меня пригласили в тот
дом, где мы с тобой встречали Новый год.
— Ну и что?
— Не хотелось бы одному...
173
— Пойдем вместе.
— Да, ио... а как Константин Васильевич? Может быть,
он не очень одобрит.
— Дима, ты его не знаешь,— с укоризной покачала го-
ловой Ника.— И я, конечно, не совсем знаю. Но уж то, что
знаю, то зиаю. Он не домостройщик. А что там у них? :
— Кто-то приехал. Возможно, из-за границы. Ну, словом, ;
просили быть. Очень. Круг, сказали, весьма узкий. 1
Федотов, конечно же, не имел ничего против такого похода .
Ники.
— Старых знакомых забывать нельзя,— согласился он. -
— Они вовсе и ие старые наши знакомые,— возразила
Ника.— Так, полуделовая встреча. !
— Какая бы ни была, не имею я права ни в чем тебе
мешать, Никуия. Ты сидишь тут, как в клетке, одна. А меня •
почти никогда дома нет. Паршивый я тебе муж.
— Чудесный, чудесный. Не говори глупостей.
И вот снова радушная хозяйка, снова просвещенный !
хозяин, все любезно, все изящно, и вместе с тем Ника, уже
узнавшая другой мир, мир Федотова, слышала во всем этом ?
какую-то фальшь, ненастоящность. Здесь не было ничего отД
души, от сердца. Как она не видела, не понимала этого л
раньше! Да, действительно, здесь была пара прибывших из
Парижа. Он — лет пятидесяти, солидный русский инженер,!
ныне представлявший какую-то немецкую фирму, и она, его
молодящаяся супруга, в мехах, в кружевах. ;
— Салоны, да, салоны,— говорила томно эта русская!
иностранка.— Вся жизнь, господа, у французов сосредото-
чена в салонах. Нет ни одной светской дамы, которая бы не;|
устраивала журфиксов, не приглашала бы на них знамени-1
тостей. Даже Анатоль Франс, такой скептик и вольнодумец,»!
и тот не избежал салонов. Без него ни один вечер ие обхо-|
дился в доме мадам де Каяве. Ну, еще, конечно, кафе..:
У нас, в России, не было ничего подобного. Вечером там весь.
Париж сидит в кафе. Некоторые даже и творят там, за^
столиками. Верлен всю жизнь провел в кафе, да, да. При-S
мостится возле столика — вокруг крик, ссоры из-за карточ-:
ных проигрышей или из-за женщин, что, конечно, чаще,—/
она многозначительно сощурила глаза,— да, а он пишет,
положив бумагу на залитый пивом и вином мрамор, пишет;
свои божественные стихи. И так, кого бы вы ни взяли, жил;
там и живет совсем не так, как мы, русские.
— Да, да,— сказал один из гостей,— там всегда любили#
повеселиться, а у нас — одни диспуты, и раньше, и теперь/
Помнится, за несколько лет до войны я проводил пасхальную» ;
неделю в Москве. Не успевал ходить с диспута на диспут.#
174
Тогда в моду входило танго. И вот, конечно, тоже диспут.
С демонстрацией танца. С длиннейшим трактатом об этом
гениальнейшем танце, об этом, как тогда говорилось, хорео-
графическом гимне современности.
Второй сказал, обращаясь к приезжей:
— Мадам, на черта нам ваша Франция! Она давным-
давно застыла в своем развитии. Франс! Верлен! Да там,
в кафе, возле каждого столика таблички: «Здесь сиживал
Бальзак», «Здесь Вольтер»... Пепельницы — слепки с рук
Жорж Санд, которая тоже «здесь сиживала». Каждый дюйм
французской земли давно распределен и за кем-либо закреп-
лен. Открытий там быть не может. Видимость жизни Франции
создается только дамскими модами. Сегодня одни, завтра
другие. И модницы ахают: «Ах, Франция! За ней не по-
спеешь!» А еще что? Ничего! Нельзя закостеневать даже
в культуре. Христианство поступило очень мудро, связав
свою судьбу с варварами. Оно взяло все что могло из Алек-
сандрии, но поспешило очиститься от «александризма». Оно
смотрело в будущее, а не в прошлое. Франция — современная
Александрия, где совершенство техники и любовь к женским
туалетам убили всякое подлинное творчество.
— Это кощунство! — воскликнула приезжая дама.—
Я не поверю, что это ваши собственные слова. Вы кого-то
повторяете. И что же тогда, по-вашему? Францию надо раз-
рушить?
— Зачем, пусть живет. Может быть, когда-нибудь оиа
и проснется.
— Хорошо бы не в прусской постели! — хохотнул кто-то.
— Я вас не понимаю, господа, совсем не понимаю,—
возмущалась приезжая дама.— Вы здесь совсем обольше-
вичнлись.
— Нет,— ответил один инженер со вздохом,— просто
Россия нам все-таки дороже любых Франций. Даже и такая,
которая относится к иам ие слишком ласково, мягко
говоря.
— Но это ведь и от каждого из нас во многом зависит,—
заговорил молча слушавший все это Дмитрий Павлович.—
Как мы к ней — так и она к нам. И кроме того, понять надо
чувства народа. Я, например, довольно много лет растратил
на понапраслйну, отстранясь от жизни. Сейчас, работая на
Верфи, я жалею о потерянных годах. Очень жалею.
Наконец-то вступил в разговор и приезжий:
— Чувствуется, господа, что все вы разрознены, каждый
сам по себе. Как говорится, без руля и без ветрил. Мы там, во
Франции, следим за вами, очень внимательно следим. И нас
чрезвычайно огорчает этот разброд среди русских инженеров.
175
Одни продолжают старую линию саботажа, в общем-то с«бя
изжившую и не давшую ощутимых результатов. Дру1 ие
сидят и охраняют добро своих хозяев. Третьи служат боль*'
шевикам, причем нередко верой и правдой. Эти тревожат*;
нас особенно. Они вносят разлад в ряды инженерства. j
— Простите,— подал голос один из присутствующих,—’
вы говорите «мы», «мы», а кто это «мы»? Сколько-нибудь
организованное нечто? Или так, некая случайность? ’
— Нет, не случайность, а именно нечто организованное.;
Это «Русский торгово-промышленный комитет», или в духе1
времени сокращенно «Торгпром», находящийся волею судеб'
в Париже, а частично и в Берлине. Кто в него входит?.
Виднейшие промышленники России, вынужденные временно
покинуть ее пределы. Это господа Нобель, Гукасов, Денисов,.
Манташев, Рябушинский, Третьяков, Мещерский, Конова-;
лов, Крестовников, Карпов, Парамонов, Морозов, Демидов,;
Новиков и ряд других, тоже известных всем вам и всей
России.
— А что они могут, эти господа, находясь в своем пре-
красном далеке? Это, что вы там ни говорите о них, всего
лишь осколок царской России!
— Да, если брать их изолированно, самих по себе, может
быть, это и осколок, не спорю. Но во-первых, они сохранили'
огромные капиталы. Во-вторых, они всегда были тесно свя-
заны с иностранными промышленными и финансовыми кру-
гами, интересы которых теснейшим образом переплелись с их?
интересами. Иностранцы заинтересованы в возвращении?
своих капиталов, вложенных в промышленные предприятий
России. Во имя этого возвращения они способны, и наверняка^
рано или поздно осуществят это, давить на свои правитель-?
ства, политику которых они, безусловно, и направляют.
— Простите, а какой из Рябушинских входит в ваий
«Торгпром»? Павел или Владимир? |
— Владимир.
— Но всей же России было известно, что это человек
не слишком умный, не чета Павлу, крупному общественному-;
деятелю, хотя и тот не слишком велик, и еще, что Владимир
вял, недеятелен и влиятельным быть не способен.
— Господа, мы здесь не в Думу избираем. Мы констати-а
руем то, что есть,— возразил приезжий.— Итак, вот вам^
«Торгпром», который надеется на вас, русских инзйенеров^
технических организаторов и руководителей российской про-:,
мышленности.
— А еще, простите,— не унимался тот инженер,— вы;
помянули Морозова. Но Морозовых-то нет. Известный Савва|
Морозов, который был в близком контакте с большевистской.
176
партией, умер, он зарезался. Это известно. Сыи его, Тимофей
Саввич Морозов,— погиб в Ростове-на-Дону, он был офице-
ром. Сын Тимофея, то есть внук Саввы, молодой чело-
век, сейчас ему лет двадцать пять, вовсе не в Париже
и не в Берлине, он живет в Москве, и живет очень
скромно.
— Вот затрудняюсь сказать, какой там Морозов,— отве-
тил приезжий.— Я с ним, честно говоря, не встречался. Я ведь
металлург, и у меня связи с другими промышленниками.
Но мне помнится, что существовал еще один Морозов, не
названный вами,— брат Саввы — Сергей, тоже человек
известный. Он основатель кустарного музея, который по-
мещается в Москве, в каком-то, позабыл название, переулке.
— В Леонтьевском.
— Да, да, в Леонтьевском. Так он, этот Сергей Морозов,
человек весьма приятный, но больной, истерик, довольно
долго оставался в России после революции... Может быть,
это он. Но не утверждаю. Но это все детали, мелочи. Важнее
другое. Что члены «Торгпрома» решили помогать русским
инженерам материально. Сейчас идут технические обоснова-
ния, в каких это формах делать. Но факт фактом — вы,
господа, можете рассчитывать на материальную, финансо-
вую помощь «Торгпрома».
— А что взамен?
— Готовность делать то, что надо будет делать.
— А именно?
— Именно? Инженеры честно охраняли и охраняют пред-
приятия и имущество своих хозяев. Это известно, и это,
конечно, вознаграждалось, вознаграждается и будет воз-
награждаться. Но теперь большевики начинают расширять
предприятия, реконструировать, вкладывают в них средства.
Как быть? Мешать им в этом? Срывать их планы или нет?
«Торгпром» считает, -что мешать не надо, пусть расширяют
и вкладывают. Надо даже помогать им в этом.
— Но вы же вначале сказали, что вас там огорчают те
из нас, которые решили служить большевикам верой и прав-
дой. Как это увязать?
— Одно дело — служить верой и правдой большевикам,
другое, совсем другое дело,— верой и правдой служить обще-
му делу освобождения России. Можно же осуществлять
расширение предприятий с той целью, чтобы не большевикам
это досталось, а прежним хозяевам.
— Весьма сложно, весьма сложно. Это как бы правой
рукой этак через всю голову почесать левое ухо.
Впрямую ответов не было, приезжий крутил и вертел.
И было ясно, что он приехал для прощупывания настроений
177
среди инженеров в Советии, ио что четкой программой адЯ
дальнейшее не располагают й сами те, кто его сюда приел ал.1
Разговор продолжался. Но Ника уже не слушала то, что!
говорилось. Мыслями она ушла далеко. Она сравнивала^
этих людей, ц твердых воротничках, с хорошо, тщательно!
подстриженными ногтями, таких представительных, солид-|
ных, еле уловимо пахнущих мужскими духами, умеющих!
поговорить о чем угодно, со своим Федотовым, прямым,!
ясным и одержимым. Я
Это было совсем не просто — стать рядом с ним. Да,ч|
грань, пропасть, которой так боялась Ника, между ними |
исчезла в одну ночь, даже короче, чем ночь, в какой-то миг, |
когда она ощутила в объятиях Федотова то, чего не знала |
и не подозревала, что это может быть, ва все восемь лет I
жизни с Евгением Викторовичем. Пропасти не стало, как по J
волшебству. Но он, этот Федотов, был такой большой иЗ
незнакомый мир, в который входить надо было не спеша ил
осматриваясь, чтобы не заблудиться. С Евгением Викторови-!
чем было просто, по извечно заведенному принципу: мне, |
мое, для меня, я, мы. Все вокруг существовали только для !
меня, для нас с ним или с ней. Да и она, в общем-то, тоже 3
лишь для него, для его удовольствия и удобства. Все та-
щилось в дом, и ничто за его дверями не существовало.;
С Федотовым не так, нет, не так. От наводнения, например, |
не он спасался, а он спасал. Он жил для других, во имя |
других. Люди, люди, люди!.. Вот о чем он постоянно думал. 1
Люди должны иметь хорошее жилье. Людям надо выдать J
вовремя зарплату. Для людей надо оборудовать клуб. Надо .1
пойти к людям. Она очень хотела научиться думать также,Я
как он, не о себе, а о людях. Но это ей еще не удавалось. *!
Она думала больше все-таки о нем и о себе. Ей это нрави*!
лось — его неугасающее горение во имя других. Оно егрЦ
одухотворяло. Оно делало его именно человеком в отличием
от этих людей, которые поминают каких-то Рябушииских,!
Морозовых, Гукасовых н Манташевых, говорят о Париже,!
о какой-то борьбе, которую никому из них вести самому ие й
хочется, а вот хорошо бы, если бы кто-то другой этб|1
делал. J
На днях Федотов ей сказал: «Решено, пойдешь в Зи- j
новьевский университет. В Таврический дворец. Да, да, не |
делай таких громадных глаз. Они и без этого прекрасны.!
Там есть большая библиотека. В том числе на иностранных^!
языках. Будешь работать в ней. Ты же знаешь языки. Я заЦ
тебя поручился». Это, конечно, страшно. По старым своиц||
понятиям она могла бы сказать: «Прямо в логово больше-^
визма». Потому что, как Федотов объяснил, университет этот,и
178 -‘I
Ленинградский коммунистический, был создан по постанов-
лению Десятого съезда партии для того, чтобы нз рабочих и
крестьян готовить высокообразованных работников в области
теории и практики коммунизма. Подумать только, что способ-
на судьба делать с человеком! Она, Ника, маленькая легко-
мысленная гимназисточка, будет участвовать в подготовке
практиков и теоретиков построения коммунизма! Это почти
что самой стать коммунисткой.
Что она, наконец, будет работать, это ее радовало. Не
только потому, что у нее будет занятие. Но еще и потому, что
она будет получать деньги. С того времени, как ушел Евгений
Викторович, она фактически была на иждивении Дмитрия
Павловича, который истинно по-братски делился с нею каж-
дой крохой. А теперь вот все свои деньги ей отдает Федотов.
Но это очень малые деньги. За его адский труд ему воздается
отнюдь ие сторицей. И конечно же, ее личный заработок
будет совсем не лишним в доме. У них же есть еще и Шурик,
который должен окончить школу. Он очень скромен, очень
нетребователен. Но копеек-то пятьдесят ему в день все же
надо, чтобы не быть голодным. И одежда на нем не вечна.
Он из нее вырос, оиа изнашивается. Как ии штопай, все
не заштопаешь. Нет, это очень хорошо, что она пойдет ра-
ботать. Очень. Хотя н страшно.
С Федотовым оиа вела очень тактичную, незаметную, но,
по ее понятиям, важную работу. Люди ее бывшего круга ,с
пренебрежением отзывались о людях рабочих, заводских,
которых они называли простонародьем. В основном это пре-
небрежение относилось к внешним проявлениям просто-
народности. Не умеют-де владеть вилкой и ножом, не знако-
мы с. белыми воротничками и галстуками, стригутся под
горшок и тому подобное, без конца и края. Все это было и
у Федотова. Нике не хотелось, чтобы это было. Она за столом,
не очень, правда, демонстрируя это, но все же весьма от-
четливо старалась пользоваться вилкой и ножом, чтобы
Федотов непременно обратил внимание на то, как делает
это она. И он обратил. Может быть, он где-то отдельно,
без иее, сам с собой позанимался, но однажды она увидела,
как ловко и красиво он держит и вилку н нож, хотя еще и
не совсем свободно, с некоторым усилием. Она в душе лико-
вала. Однажды, выкроив какие-то рубли, попросив Дмитрия
Павловича добавить, она купила в Гостином Дворе пре-
красную белую сорочку и галстук на свой вкус. «Костик,—
заговорила вечером,— я понимаю, что ты будешь очень
злиться и ругаться, но мне бы хотелось взглянуть на тебя
разок, всего разок, вот в этом».— И она развернула пакет
со своими покупками. «Что? Нэпмана из меня делать!» —
179
он запротестовал было поначалу. Тогда она стала открывать^
одну за другой книги, какие у иих были в доме* говоря: .
«А это кто — нэпман, да? Это Чехов! Великий русский пи- ;
сатель. Это — нэпман или кто? Это революционер Желябов!
Может быть, это нэпман? Но это Карл Маркс, которого ты, ;
надеюсь, уважаешь». Тогда и он стал листать страницы.^
«А это вахлак, что ли, а галстука у него нет, в косоворотке!^
А кто он? Горький. Максим Горький. А это, может быть,!
слесарь или токарь? Толстой! Лев Толстой! А ходит вовсе '
как мужик». Ника приберегла последнее, показала ему на
портрет Ленина: «Но Ленина-то ты нэпманом никак не на-
зовешь, милый, правда? А смотри, как он одет. И это ведь j
на всех портретах. Я бы на твоем месте это учла».
Он надел эту сорочку так, будто на его плечи накинули
что-то ядовито-обжигающее, весь передергиваясь от отвра-^
щения. Ника сама, кое-как справляясь с ним, повязала ему <
галстук. «Ну, иди взгляни теперь на себя в зеркало, товарищ
Федотов!» Она была в восторге. Рухнуло все, что по внеш-
ности отделяло Федотова от тех, кто считал себя солью :
земли, кто полагал себя высшим по отношению к некими
низшим. Перед Никой стоял молодой, с красивым мужествен-
ным лицом, сильный, интеллигентный человек. Ну, не очень
ловко державшийся в твердом воротничке, который сковывал
его шею, привыкшую к удобным косовороткам. Но это вре-
менно, пройдут дни, недели, и все встанет на место.
Увидев себя в зеркале, Федотов долго не мог успокоиться f
от смеха.
— Да я таких гавриков, как этот,— он указывал иа свое ;
отражение,— за шкирку брал. !
— Теперь их совсем иначе надо брать за шкирку, совсем- 1
совсем иначе,— говорила горячо Ника.— Ты такой красивый,
такой ни на кого не похожий. Ты гавриков должен побеждать '
теперь своим благородством, своей интеллигентностью, своим
умением быть таким, как они, и лучше их. Ты таким быть мо-
жешь, вот тебе факт. А вот они такими, как ты, стать не
смогут.
Она его приобщала и приучала к той внешней культуре,
отсутствие которой у новых хозяев страны было поводом
для всяческих издевок со стороны тех, кто перестал быть ее
хозяевами. Федотов был очень восприимчив. На первых порах
он всему сопротивлялся, а уступив, в конце концов восприни-
мал преподанное Никой так органично, будто с этим и ро- А
дился. Нику однажды сильно позабавила одна история. Они |
должны были с Федотовым сесть в трамвай. На остановке!
была порядочная толпа, и когда вагон подошел, Федотов,
оберегая Нику, оттеснил какого-то парня. «У, нэпманская
180
морда! — заревел тот.— Попадись мне на узкой дорЮЯкке».
«Вот видишь, в кого ты меня превратила»,— говорил ей, не
то смеясь, не то досадуя, Федотов. А Ника весело смеялась.
Эта брань хулигана была для нее лучшей похвалой, лучшим
свидетельством тому, что ее старания не пропали даром.
И вот она смотрела на всех, собравшихся послушать
приезжего из Парижа защитника интересов бывших русских
хозяйчиков, сравнивала их со своим Федотовым и думала
о том, как бы Федотов повел себя, окажись он в этом об-
ществе. Дима, конечно, возражает кое на что, как может.
Но Дима не может встать над всеми ими, он деликатничает,
говорит вполголоса. Федотов бы им дал жару. Она так и
подумала этими словами: «Дал бы жар/». У нее тоже было
желание наговорить им чего-нибудь. Но что она могла? Она
могла бы наговорить резкостей, дерзостей. Но ничего бы
этим не доказала. Она не знает, как доказывать им, что они
затевают не то, что надо, что не следует им столько лет при-
слушиваться к голосу Гукасовых и Манташевых, есть в
Советской России голоса посовременней.
Когда они с Дмитрием Павловичем шли домой, Ника
спросила:
— Как ты думаешь, это серьезно — все, что они говори-
ли? «Торгпром», иностранные круги, заинтересованные пра-
вительства?..
— Думаю, что все это чушь, не заслуживающая никакого
внимания. Большевики с каждым днем становятся на все
более крепкие ноги. Красная Армия у них сейчас несравнимо
лучше обучена и вооружена, чем в девятнадцатом году.
А ведь и в девятнадцатом эти «круги» ничего не смогли
поделать с большевиками. Нет, Коленька, нет, по своей
Верфи, по тому, как настроен там народ, отчетливо вижу
наше будущее. Это совсем не возврат к прошлому. Манташе-
вы с Гукасовыми ничего не дождутся. И эти господа —
тоже! — Он махнул рукой за плечо, давая понять, что жест
этот относится к тем, в чьем обществе они с Никой потеряли
вечер.
Дома они застали Федотова за разговором с Шуркой.
Федотов почему-то рассказывал Шурке о Парижской ком-
муне. Разговор был в разгаре, и Ника услышала такие слова
Федотова:
— Я так, в общих чертах тебе это обрисовал. Многие
детали мне неизвестны. Но смысл, смысл таков. Они, па-
рижские коммунары, начали, мы продолжаем. Их кровь
даром не прошла, нет. В то время они еще не могли победить.
Не тот был пролетариат, не было у них союза с беднейшим
крестьянством. Но это вовсе не вывод: буржуазную прави-
181
тельственную машину не сломать. Еще как сломать-то! Ми|
же сломали. Опыт, ошибки парижских коммунаров нам по-|
могли. I
— И уже все? |
— Что все? |
— Обратного хода не будет, как было в Париже? |
— Нет, дружище, не будет. Только вперед! J
— Да,— сказал Шурка в раздумье,— а вот есть, кто*
иначе это все освещает. J
— Путаник, значит. Сам нетвердо знает то, о чем говорит. '
— Это учитель, дядя Костя. По обществоведению. f
— Вот это плохо, если учитель. Он вас научит черт знает '
чему. Словом, вот так, Шура, это были замечательные люди,
парижские коммунары — наши с тобой отцы и деды no'j
во'зрасту и родные братья по духу, по идеям. Ты их в обиду.-]
никому не давай. Ну как, встретились со старыми друзья-i
ми? — обратился Федотов к Нике с Дмитрием Павловичем.!
— А!..— отмахнулась Ника, снимая шляпу.— Как из ста- j
рого рассказа об одесских доморощенных политиках. J
22
Шумов счел за благо не перебираться на жительство ни j
к Сотниковой, у которой уже явственно наметился живот,'-'
ни к Маше Таубиной, которая тоже давно сказала емуЦ
<Мой дом — твой дом> и весьма охотно ложилась с ним Н
постель, когда он этого хотел. Дело, за которым ои был !
послан в Петроград, по его представлению, шло вполне^
успешно. Машины сборища он прибрал к рукам, сюда со-|
бирались молодые люди из старших классов школ, из инсти->
тутов, главным образом, конечно, принадлежащие к таким!
семьям, которые до революции были так или иначе у руля|
государственной российской машины. Но среди них Шумовку
насчитывал с десяток и таких, которых он причислял к npo-d
летариям. В том числе очень регулярно посещал занятия
Шурка, которого уже стали звать Александром, Александром
Снарским. Да, это были подлинные занятия. Их вели какие-то’;
солидные люди, располагавшие множеством фактов, не по-
падавших в печать, знавшие кухню раздоров в большевист-
Ьких верхах, хорошо информированные о состоянии дел у;^
зарубежной белой эмиграции. Молодым людям все этй|
лекторы внушали одну и ту же мысль — истинно русский
человек не может не думать о том, чтобы вызволить свою;
родину, свою великую Россию из-под власти большевиков;^
Шурка, или отныне — Александр, ходил сюда упорно,|
182
вопреки уверениям Семена, что это сплошная болтология.
«Не видишь, что ли, для виду у них разные тары-бары.
А сами тискаются по углам да фокстротят». Фокстроты,
верно, были, тискатня тоже, но главное — Семен не прав —
заключалось не в этом, а в тех беседах, которые мучили
Шуркину душу. Дома, особенно когда разговорится дядя
Костя, он слышал одно; почти то же бывало в доме у Семена;
а здесь, у Таубииых, какой-то был иной мир, все освещалось
и объяснялось совсем по-другому. И очень немаловажную
роль в этом ином мире играл учитель Шумов Владимир
Яковлевич, уроки которого, после того как Шурка сравнил
рассказ Шумова о Парижской коммуне и объяснения дяди
Кости, Шурку буквально захватывали. Многое, что расска-
зывал Шумов, Шурка тут же перепроверял у дяди Кости,
у Семенова брата Степана, кое-что у Дмитрия Павловича,
у других учителей. Что-то в голове учителя Шумова было
явно устроено не так, как у других. Почему? И здесь на этих
регулярных занятиях в доме Таубиных, похожих на некий
вечерний университет, тоже все было по-иному, чем за сте-
нами дома. О том, что это не сходилось с газетами, которые
Шурка стал регулярно читать, об этом и говорить было
нечего — так и должно быть: они же здесь зовут спасать
Россию, то есть перестроить в ней все совсем по-иному,
нежели то, что уже есть, или то, к чему призывают больше-
вики народ на будущее.
Говорить о том, что он заметил, и о том, что его заботит
и волнует, Шурка не хотел никому. Семен вот отмахнулся.
Идти к Федотову, к дяде Косте, который ему уже давно
сказал: «Со всеми сомнениями прямо ко мне»,— Шурка
стеснялся. А вдруг все чепуха, попадать впросак не хотелось.
К Степану Кольцову? Просто было страшно лезть со своими
недоумениями.
Но однажды вышло так, что все эти люди, к кому бы
можно было обратиться, сошлись вместе. Отмечали прошедг
ший день рождения Зинки — семнадцать лет. Зинка пришла
накануне в дом Игнатьевых и сказала: «Ника Павловна,
Константин Васильевич и Дмитрий Павлович, Шурика я не
поминаю, это само собой, я и все наши очень просят вас
завтра к нам».— «А что такое, Зиночка?» — поинтересова-
лась, конечно, Ника.— «Мне стукнуло семнадцать».
И назавтра в доме Кольцовых встретились две семьи.
На столе было много домашних изделий, в которые Зинина
мать вложила все свое умение и старание. А за столом
пошли интересные разговоры. Ника и Дмитрий Павлович не
без внутреннего волнения узнали, что Зинин старший брат
Степан — чекист, или, как ныне стали называть обыватели,—
183
гепеушник. А его старый друг — Громов, Громыч, еще боль.-^
ший гепеушник, соратник Дзержинского, Петерса, Комаро-3
ва, который ныне в Ленсовете. J
— Я уж прямо вам скажу тогда,— с улыбкой сказали
Дмитрий Павлович,— чтобы не было никаких недоразуме-1
ний,— что я, в свою очередь, годился бы вам в те времена^
в «клиенты». Я был тихий саботажник, по терминологии ToroJ
времени.
— Мыкались вы, дорогой товарищ инженер, а не саб0-]
тажничали,— ответил ему Громов.— Горемыкой были, а не'|
саботажником. 1
«И верно,— подумала Ника,— чего его, Диму, потянуло^
сказать эту ерунду. Саботажник! С голоду мог померетьЛ
Сам себя потерял было. Очень верно определил этот Гро-1
мов».— Она смотрела на обоих «гепеушников» и не могла|
отделаться от какого-то назойливого чувства. Вот эти их|
глаза — сколько раз взгляды их скрещивались со взглядами^
тех, кого уже нет и никогда не будет! Нет, нет, все-таки это"’
страшно, страшно». ]
Само собой, этого избежать было нельзя при такой встре-1
че: пошел разговор именно об этом, о работе чеки-1?
CTOB.
— Ведь были же, были и без всякой вины люди,— горячо |
заговорила Ника.— Я вам скажу, в кругах наших...— Она^
краем глаза глянула на Федотова, поняв, что сгоряча сказала!
бестактность по отношению к нему.— Среди инженеров,—|
добавила,— среди интеллигенции в двадцать первом году!
очень-очень переживали гибель профессоров Таганцева
Тихвинского... Тихвинский — такой выдающийся химик!|
— «Химия и контрреволюция не исключают друг друЦ
га»,— сказал тогда Владимир Ильич Ленин. К нему шл*ы
десятки петиций по поводу этих профессоров. Он тщательиыМ*|
образом проверил обоснованность ареста этих людей и всс^1
ходатайства оставил без последствий, Ника Павловна. Уж.^
если вас это дело так интересует, спросите Степана о нем,'1'
Степан участвовал в его раскрытии.
Степан ответил: ’
— Пусть сам Громыч рассказывает. Его участие было^
более значительным. Я — что, так, на подхвате.
— Товарищ Громов, уж пожалуйста! — попросила Ни*;«
ка.— Мне это необходимо знать. |
— Расскажи,— попросил и Федотов. Он понял, что Нике|
действительно до крайности необходимо знать правду об|
этом деле. Она пока не рассталась с прошлым и многое!
происходящее сегодня еще видит в том свете, какой сопро-1
вождал ее на протяжении всех двадцати семи лет. |
184
— Ну, так,—сказал Громов, закуривая.— Вы, конечно,
знаете все о кронштадтском мятеже. Март двадцать первого.
Трудности. С едой плохо. Меньшевики и эсеры подбивают
инженеров на волнения, забастовки. Работают изо всех сил,
пользуясь трудностями у народа. Ну и мятеж в Кронштад-
те — как вершина событий того времени. Штурм через лед.
Разгром мятежников. Одних взяли, другие бежали, кто по
льду в Финляндию, кто в Псков и в Новгород. И вот, спустя
несколько месяцев, наша Петрогубчека раскрывает подполь-
ную группу вожаков мятежа. На квартире бывшего матроса
линкора «Петропавловск» Комарова... Нет-нет, не Николая
Павловича! — Громов рассмеялся.— Другого. Который во
время мятежа исполнял обязанности председателя так на-
зываемого «Временного ревкома» Кронштадта. Так вот, на
его квартирке в Питере захватываем однажды штаб под-
польной организации этих кронштадтских прохвостов. Типо-
графский станок для печатания антисоветских прокламаций,
всякие бланки, штампы. Динамит. Это они из Финляндии уже
пробрались обратно в Питер и разворачивали по заданию
своего «Временного ревкома» антисоветскую работу.
— Ну, а профессора-то при чем? — сказал Федотов,
чтобы Громов поскорее подходил к тому, что так волновало
Нику.
— А притом, оказалось, что «объединенная организация
кронштадтских моряков» эта была только частью «Петро-
градской боевой организации», а уж ее-то, эту «боевую
организацию», а следовательно, и тех матросов в том числе,
возглавлял именно помянутый сегодня профессор Таганцев,
член разгромленного в девятнадцатом году кадетского «на-
ционального центра», один из тех, кто избежал наказания
в те времена.
— Не может быть! — воскликнула Ника.— Матросы —
и профессор Таганцев?
— Не могло, но было,— продолжал Громов.— Уж по-
пробуйте поверить мне, Ника Павловна. Мы со Степаном их
в руках держали, все документы видели, признания слышали
и читали. Что профессора! Там князей сколько было! Ша-
ховской, Ухтомский, Туманов... Во главе «Петроградской
боевой организации» был комитет, так сказать, триумвират:
Таганцев, царский полковник артиллерии Шведов и бывший
офицер, финский шпион Герман. Но возглавлялась эта
троица профессором Таганцевым. Убежденный был контрик.
Изворотливый, хитрый. Не буду вас зря задерживать —
у нас стол вон какой, новорожденная какая...
— Нет, нет,— закричали почти все хором.— Громов!
Громыч! Слушаем.
185
— Ну ладно. Была, значит, в составе этого подполья^
«Объединенная организация кронштадтских моряков». Она
была попроще, она первой и попалась. А еще были группы —
профессорская и, так сказать, военная, офицерская. Про-1
фессорская — я уже сказал, князь Шаховской в нее входил,J
ректор университета, бывший сенатор профессор Лазарев-1
ский, бывший сенатор Манухин. И вот вам второй, кем вы,|
Ника Павловна, интересовались: профессор Тихвинский.^
И еще немало. Свыше двух сотен человек пришлось тогда|
взять. I
— А что же делал Тихвинский? — настаивала Ника.—J
В чем его вина? |
— В чем? Прежде всего в том, что он участвовал в этой.:’
группе как контрреволюционный подпольщик, заговорщик,!
руководствовавшийся общей антисоветской программой.
Если хотите знать, офицерская группа этой организации, ]
возглавляемая одним из юденнчевских офицеров, подпол-|
ковником Ивановым, готовила ни много ни мало вооруженное
восстание в Петрограде и области. У них были силы так]
расставлены, что восстание началось бы одновременно здесь,!
в Питере, в Старой Руссе, в Бологом, в Рыбинске, в Дно...:
Если бы под рукой была карта, я бы показал, и вы бы увидели;^
что это означает. Это означает, что Питер был бы полностью!
отрезан от Москвы, то есть эти бы сделали то, что не смог|
в свое время сделать Юденич. Я
— Простите,— подал голос Дмитрий Павлович,— ну^
это, так сказать, заговорщики. Вы сказали — двести человек^
Это же капля в море. А какая-нибудь массовая-то база у них
была? J
— Ну, за море не скажу,— ответил Громов.— А чт^
касается бочки, то капля яду может отравить целую бочку
доброкачественной воды. В поисках этой массовой базЦ
господа профессора и высшие офицеры чего только не дела-;
ли. Они понимали, что без базы нельзя н ее надо завоевывать.^
Все они, хотя большинство из них было кадетами, раздували*
лозунги мелкобуржуазной контрреволюции. «Свободные пей
ревыборы в Советы», о чем так яростно хлопотали, скажемЦ
меньшевики, «Советы без большевиков», чего жаждалй|
эсеры и те же меньшевики. Следовательно, господа професЦ
сора смыкались с любой антисоветчиной. Они печатали лисд
товки, прокламации, артиллерийский полковник Шведов вей
время забастовок в Петрограде даже выступал перед рабо1|
чими с соответствующими речами, как вы понимаете, отнюд^
не за Советскую власть. Тогда, кстати, возникло некое об-|
шественное образование: так называемые уполномоченные^
186
собрания представителей фабрик и заводов Петрограда.
Кто только там не был, осколки всяких обанкротившихся
партий и групп, но якобы они беспартийные Они боролись
против Советской власти. Так Таганцев и с ними связался.
Конечно, Дмитрий Павлович, подлинной массовой базы у них
у всех не было и не могло быть, но они ее всячески искали
и пытались создавать. У них другое было: надежды на раз-
личных заговорщиков, террористов, диверсантов. Вот эта
«Объединенная организация кронштадтских моряков». Вот
эти офицеры. Матрос Орловский, если вы помните, со своими
подручными взорвал памятник Володарскому, поджег три-
буны в день Первомая на площади Урицкого, готовил взрывы,
поджоги на предприятиях.
— А все-таки о Тихвинском мне не все ясно,— снова
сказала Ннка.
— Ах да, Тихвинский! — спохватился Громов.— Он не
порывал связи с бывшим персоналом бывших предприятий
Нобеля в России. Он собирал сведения о нашей нефтяной
промышленности. Попросту говоря, занимался шпионажем.
Работал на заграничного дядю. Проекты разрабатывал, пла-
ны, и все это шло туда, за рубеж, за рубеж, за рубеж,
Ника Павловна. Дело в том, что всей деятельностью «Петро-
градской боевой организации» руководили из-за рубежа,
из Парижа. В основном это были те, кто вместе с Юденичем
осенью девятнадцатого года намерен был вступить победи-
телем в Петроград. Кадеты Карташов и Струве, царский
министр Коковцев, Иваницкий... И конечно же, правая рука
Юденича во всех особо тяжелых делах — некий генерал
Владимиров, скрывавшийся под этой личиной жандарм Но-
вогребельский. А финансировал все это «предприятие», ас-
сигнуя на подрывную работу в советской России миллионы,
десятки миллионов рублей, союз русских промышленников,
«Торгово-промышленный комитет», так называемый и су-
ществующий и ныне «Торгпром».
Ника чуть не вскрикнула, услышав это слово. «Торг-
пром»! Но ведь от имени «Торгпрома» совсем недавно произ-
носил речи тот господин, приехавший из Парижа, на встречу
с которым были приглашены и они с Дмитрием Павловичем.
Она посмотрела на Дмитрия Павловича. Он посмотрел на
нее. И они оба поняли друг друга.
Шурка весь этот разговор, точнее, рассказ Громова,
прерываемый вопросами Ники, слушал с напряжением, ста-
раясь ие упустить ни одного слова, ни одной детали. Он
сопоставлял то, что происходило три года назад в «профес-
сорских» и «офицерских» группах Таганцева, с тем, что
происходит ныне в доме Таубиных. Что-то очень сходное
187
было во всем этом. Он еще никому ни о чем, что пришло емуЭ
в голову, не скажет. Но свое внимание удвоит й утроит.
И вообще он должен вооружиться. Так просто в тот дом-1
ходить нельзя. Он с завистью смотрел на маузер Степана, 1
висевший на стене среди скрещенных шашек. Маузер! За»
мечательно! Но для его цели маузер не годится. Он просто *
велик, его никак на себе не спрячешь. Хорошо бы иметь брау- J
нинг. Плоский, удобный, надежный.
После Зинкиного дня рождения он сказал Семену, что i
хотел бы иметь оружие.
— А у Федотова разве нет ничего? — удивился Семен.
— Наган. Да наган же тоже не сунешь в карман, вроде \
как маузер Степана.
— Это ты прав. Можно попробовать купить браунинг. 1
— А деньги? I
— Сначала давай выясним, продаются ли? 1
Они отправились на Александровский рынок. Не в ряды J
лавок—в (у автора неразборчиво.— Ред.), выходящих иа ]
Садовую и Вознесенский, а в глубь дворов. Там была плотная $
толкучка. Там торговали хламом, наподобие того, что про-
давался и на Покровской площади. Платья, пальто, меховые *
горжетки, брюки — всем этим продавцы потрясали перед у
возможными покупателями. Из этого добра летела пылища j
и выпархивала тучами моль. Были офицерские мундиры
разных родов войск, вплоть до шикарных уланских и гусар- J
ских. Тут же работали рулеточники — круг из файеры, раз-1
деленный вбитыми деревянными гвоздями на сектора, в|
каждом из которых — начинавшаяся черным цифра и вра-rj
щающаяся стрелка, на конце которой перьевая зубочистка^
останавливающаяся после вращения стрелки против той илй|
иной цифры. J
— А ну крути-верти, поворачивай! — орал рулеточник.—;
Из кармана деньги выворачивай!
Крутилась стрелка, показывая совсем не те цифры, ко<1
торые приносили счастье случайному игроку, ставка пе?
реходила в карман молодцу с красной бандитской рб-;
жей.
Рядом шла другая игра. Какне-то картонки наподобие
игральных карт. Предприниматель с хитрыми лисьими глаз-
ками показывал одну и другую публике, приговаривал: |
— За юбочку — получаете, за головку — платите!—
так хитро вниз лицевой стороной бросал эти картонки с
наклеенными красавицами на столик перед собой, что для
участников игры не было, казалось, никакого сомнения^
где головка и где юбочка. Хватались за сулящую выигрыщ
юбочку, открывали — и там... была головка, за которую
188
«платите». И так без конца. Шурка с Семеном простояли
добрых полчаса. Несколько десятков желающих выиграть
пытались схватить за юбочку, но результат был один и тот
же: головка.
— За юбочку — получаете, за головку — платите! — бес-
страстно щуря глазки, кричал держатель этого «Монте-
Карло».
— Вот черт! — сказал Семен.— Он, наверно, фокусник.
— А может, шулер...— отозвался Шурка.
Они слонялись по толкучке, присматривались. Никто ре-
вольверов что-то не продавал.
— А ты что думаешь, вот так на земле, будто гри-
бы, кучкой разложат! — сказал Семен.— Надо спраши-
вать.
Они стали спрашивать: «Гражданин, пистолета или ре-
вольвера иет у вас?» Одни шарахались от такого вопроса:
«Да вы что, ошалели?», другие эпически спокойно отвечали:
«Я вам не председатель Чеки», третьи ехидничали: «Дома
на рояле оставил».
— Давай махнем на Предтеченку! — предложил Семен,
видя, что Александровский рынок не дает желаемого ре-
зультата.
В этот день было уже поздно. Назавтра — не собрались.
Пустились в путь только в воскресенье. Уже возле Октябрь-
ского вокзала ощущалась близость знаменитой предтечен-
ской барахолки. Сплошной поток людей тянулся по левой сто-
роне-Лиговки: кто туда, а кто уже обратно, нагруженный са-
мыми разнообразными предметами. На головах, на плечах, в
руках людей — самовары, стулья, столы, детские коляски,
лоскутные одеяла, фикусы в горшках, обернутые мешкови-
ной, чтобы не померзли, генеральские брюки с красными лам-
пасами, веера, ванночки, перьевые смахивалки для пыли,
граммофоны... А дальше надо было углубиться в улицы —
в Предтеченскую и Раменскую, в разные переулки и закоулки,
тянувшиеся до самой набережной Обводного канала. По ка-
кому-то никому не ведомому уговору, по неведомо кем состав-
ленному распорядку барахло расположено строго по отделам.
Вот ряды, навесы женского платья, юбок, салопов, сарафа-
нов, халатов. Вот брючное царство. Вот пиджаки и толстовки.
Вот исподнее дамское, которым размахивают, которое прики-
дывают покупательницы на себя поверх одежды, вызывая
шутки и смех окружающих.
— Покупай! — советуют.— Оно и бюст держать будет.
Оно летом и заместо гамака. Размер подходящий.
— Будешь что генеральша! Панталоны с красными кру-
жевами! Это ж придумают люди!
189
Дальше мебель: шкафы, поставцы, целые гарнитуры, то
ли из дворца, то ли из музея — в бронзе, в атласе, пахучего
розового дерева. Вот ряд собачников. Продают взрослых
псов и щенят. Лай невообразимый. А вот картины, картины,»
картины. Целая улица. В рамках, без рам. И всюду еще и
мелочь: пуговицы, визитные карточки, мотки сутажа, дешё»'
венькие брошки, ожерелья. Потом туфли и сапоги, штиблеты ”
и баретки. Вся улица завалена кожевенным товаром. А вот
панорама. Черный ящик. Загляни — и увидишь там и «На-
шествие Наполеона:», и «Интимную жизнь Франца-Иосифа». ?
При этом владелец приговаривает что-то бойкое, завлекаю- j
щее, вроде того, что «а вот французский город Паришь, как ’
приедешь в него, тотчас угоришь», «а вот и южная страна
Италия, где живет моя тетка Наталия», «а вот и девочки- j
красотки, у которых есть кое-что посередке». |
Издалека уже слышался хрип и вопль многих десятков
граммофонов.
Шурка и Семен остановились возле одного, прислуша-
лись. Пронзительным голосом певица пела:
Бедною модисткой в доме я жила,
А теперь артисткой сделалась, друзья,
И в воспоминанье про беду свою
Швейную машину только я храню.
Она весело отчебучивала припев, на что-то намекая, явно
подмигивая:
Машинка швейная моя,
Одна ты радость у меня,
Системы новой, пур-плезир,
Ты моя радость и кумир! -я
Взяв мою машинку как-то напрокат, -Ц
Старичок богатый был ужасно рад, Я
И хотя он деньги хорошо платил, 'Я
Но мою машинку страшно засорил. Д
«Машинка швейная моя...» — следовал подмигивающий^
ухмыляющийся припев. Слушатели, собравшиеся вокруГ'.-
этого граммофона с ярко-красной трубой, тоже ухмылялись,’!
подмигивали друг другу. j
Бедная машинка, вся моя мечта, й
Где твоя пружинка, нет в тебе шрифта. "I
Мне опять придется, бедной, горевать,
Кажется, машинку яужно поменять. 3
— Пойдем,— сказал Шурка, смутно догадываясь, что>
эта крикливая певица имеет в виду, и они уже за хрипом^
других граммофонов не слышали ее разухабистого припева;^
Машинка швейная моя, 3
Одна ты радость у меня...
190
— А что такое пур-плезир? — сказал вдруг Семен.
— Откуда ж я знаю!
— Надо будет Зинку спросить,— сказал Семен.
— Не надо,— попросил его Шурка.— Может, знаешь,
что-нибудь такое... Не надо, Сем.
Они опять, когда добрались до охотничьих ружей, начали
тихо, почти на ухо, спрашивать о пистолетах и револьверах.
Один, наконец, их спросил:
— А какой надо-то? Наган? Браунинг? Смит-вессон?
— Смотря сколько стоит,— сказал Семен.
— Наган — семь целковых. Браунинг — десятку. Смит-
вессон и за пять можно. Есть еще маузер. Тот дорогой.
Пятнадцать.
Это были очень большие деньги вообще, а для Шурки
с Семеном в особенности. Их надо было копить несколько
месяцев.
— Так что возьмете? — поинтересовался продавец.
— Пока ничего. Дорого,— ответил Шурка, конфузясь.
— Шпана! — продавец с презрением сплюнул.
И только тут, когда выяснилось, что оружие Шурке в
скором времени не приобрести, Семен поинтересовался с за-
позданием:
— А на что он тебе, браунинг?
— Да так, знаешь, надежней с ним,— уклончиво ответил
Шурка.
— Вообще-то да,— согласился Семен.— Но ты и без
оружия неплох, Шурка. Крепкие у тебя мускулы.— Он пот-
рогал Шуркину руку ниже плеча, которую тот специаль-
но для этого согнул и напряг.— Что фонари! Занима-
ешься?
— Ага! Купил книжку. «Система Мюллера». А еще
«джиу-джитсу» н гантели. По утрам. И перед тем как спать
ложиться.
23
Федотов сидел в кабинете Самсонова в Мраморном
дворце.
— Здорово ты, товарищ Самсонов, устроился! — восхи-
щался Федотов.— Вид-то на Неву какой! Петропавловка!
Умели, паразиты, себе место жительства выбирать. Это чей
домншко-то был? Кто квартировал в нем?
Самсонову нравился этот, в сравнении с ним молодой,
энергичный человек с очень типичной для питерцев октябрь-
ского поколения биографией. Сын рабочего, сам рабочий,
191
солдат, участник революции, ныне организатор масс, партий-
ный работник, но всегда готовый вновь стать рабочим. Опр
позвонил Самсонову на днях, сказал: «Ты уж извини, това-
рищ Самсонов, вот воспользовался знакомством. Помнишь,
к нам в райком заходил? Я записал номерочек. Надо потол-
ковать. Кое-какие недоумения есть». И вот он сидит на гнутом-
венском стуле, кощунственно вторгшемся в великолепное
здание, снаружи и изнутри отделанное мрамором, как гово-
рят, тридцати двух сортов.
— Кто квартировал, спрашиваешь? — откликнулся он на
вопрос Федотова.— Много кто за полтора века тут перебы-
вал. И брат Александра Первого Константин, и брат Алек-
сандра Второго, тоже, понимаешь, Константин, только не
Павлович, а уже Николаевич. А последнее время хоромы
эти принадлежали великому князю, тоже — прямо удиви-
тельно! — Константину, но Константиновичу, поэту, подпи-
сывавшемуся буквами «К. Р.» — «Константин Романов».
Сплошные, получается, Константины. А сооружалось это во
второй половине восемнадцатого века для Григория. Слыхал,
поди, о таком? Григорий Орлов! Один из матушки-царицы
Екатерины Второй любимейших хахалей. В красивой клетке
жил этот петух августейшей курочки. Потом походим, я тебе
покажу кое-что. Одни лестницы чего стоят, залы какие!
Ну, в общем, это все на века. А у нас есть дела сегодняшние. ‘
Ты с чем ко мне? '
— Был я в Москве, товарищ Самсонов. Слушал доклад
Каменева на пленуме ВЦСПС. О статье Троцкого «Уроки
Октября». Записал кое-что. Хочу посоветоваться. Послушай,
что я тут наковырял карандашом.— И Федотов, листая свою
тетрадку, подробно пересказал все свои записи.
— Ну и что? Какая мысль-то тебя гнетет? — спросил
Самсонов.
— Какого черта мы держим Троцкого у себя в партии?
Вот какая! Все единодушно признали, что выступление Троц-
кого — грубое извращение истории большевизма и истории ;
Октябрьской революции. Гнать же его надо поганой метлой!
А мы споры ведем, дискуссии. |
— Сложный ты вопрос задал мне, Федотов, чертовски ,•
сложный. Попробую ответить. Видишь ли, партия наша на|
всем протяжении ее истории ни от кого не открещивалась 1
по каким-либо своим капризам и без борьбы. Она шла в
союзе с тем или иным до крайней черты, покуда полностью
не убеждалась, что это ложный союзник, и тогда развенчива- *
ла его, разоблачала. Так было с плехановцами, так было с ’
«Бундом», так было с левыми эсерами. Сам помнишь во- ?
семнадцатый год — чего они натворили. Так и Троцкий.
192
Партия приняла его в свои ряды перед Октябрем, хотя
до этого он полтора десятка лет боролся против иее. Пусть,
рассуждала партия, ои будет с этой стороны, чем с той, в
такое сложное время, как штурм старого мира' Но вот
сейчас, чувствуется, ои приходит к своему логическому само-
сформулированию. Когда-то, до всех этих дискуссий, которые
он провоцировал, у него, может быть, сторонников было и
больше, чем нынче. А что теперь? В Ленинграде прошел под-
счет голосовавших против него и за него. Во всей нашей
организации, включая военных и моряков, нашлось всего
двадцать человек, поднявших руки против резолюции осуж-
дения Троцкого. В Нижегородской губернии, сообщалось,
вообще таковых не было — все против него до единого.
В Одессе, в Баку... да всюду, брат, нет у него сторонников.
Вот он и есть уже кругом голенький. А кричать раньше вре-
мени: «Зачем? Зачем ЦК либеральничает с Троцким! Надо
туда людей покрепче!» — Самсонов помолчал.— Вроде
этих,—сказал вдруг и ткнул пальцем в тетрадку Федотова,
разложенную на столе.— Я тебя очень внимательно слушал.
Ты правильно все излагал. Но я тебе знаешь чего не сказал?
Того, что стенограмма каменевской речи у меня уже есть.
Товарищи позаботились, прислали. Вчера получил. И вот что
я тебе скажу. Немалый кусочек ее ты совсем пропустил, не
записал ии строчки. О чем? О том, как Каменев оправдывал
и защищал свое и Зиновьева поведение в октябре семнадца-
того. Запахло паленым. Оии и забегали, как ошпаренные
таракашки. Не вылези Троцкий против них, не начни их
ошибки н предательства ворошить, они бы отсиделись.
«Громи Троцкого» — это их хитрый ходец. Так они отвле-
кают внимание от себя.— Самсонов отомкнул ящик стола,
закрытый на ключ, достал оттуда пачку исписанных листков,
полистал их.— Вот этого ты не записал, Федотов. Вот что
глаголил Каменев: «У Троцкого есть еще один козырь в
борьбе против большевиков. Этот козырь — ошибки неко-
торых большевиков (моя н Зиновьева в первую голову,
затем Рыкова и Ногина) в Октябре 1917 года. Конечно,
ошибки большевиков всегда используются врагами нашей
партии против большевизма. Троцкий не прибегал к этому
козырю, который известен партии, известен самому Троцкому
столько же лет, сколько мы живем после Октябрьской ре-
волюции, но он не прибегал к нему, пока надеялся заставить
партию пойти по своему, троцкистскому, пути, путем обсуж-
дения тех или других практических вопросов». Дальше он
прямо-таки громыхает: «Эта ошибка была уже неоднократно
использована нашими врагами: чем больше ошибка боль-
шевика — а ошибка была громадной, хотя острые разногла-
7 Вс Кочетов
193
сия и продолжались несколько дней,— и чем более ответст»!
венные большевики ее сделали — а сделали ее очень ответст-j
венные большевики,— тем, конечно, соблазнительнее длй®
каждого противника большевизма этими ошибками дискре-'
дитировать большевизм. Эту ошибку, как только она была;?
сделана, использовали против большевизма наши тогдашние.!
враги. Но так же, как сама ошибка, это использование былей
тогда просто похоронено в грохоте пролетарской революции*.]
Что ж ты, Федотов, пропустил это мимо своего карандашам
А это же главное во всем докладе. Во имя этого ои и рванул$Й
на трибуну, твой Каменев. «Ошибка, видишь ли, продолжи
лась несколько дней!» Хорош! А почему так получилось»!
Потому что Ленин и Ленинцы, вопреки Зиновьеву и Каменеву^
пошли на то, что Зиновьев и Каменев в те дни называлй|
авантюризмом. «Назначение восстания есть авантюризн!^
Вот почему ошибка длилась всего Несколько дней. Они решеЯ
мне о восстании назвали не только ошибкой. Их письмо!
воззвание к партийным организациям заканчивалось тай
«Против этой губительной политики — то есть против восстав
иия, Федотов! — мы поднимаем голос предостережения»^
Ничего себе, ошибочки! Их было двое против девятнадцато
Это что— ошибочка?! Им разве те девятнадцать не рад^Ц
яснили положение? Еще как! Посмотрел бы протоколы, увйЦ
дел! Не ошибка, а позиция. Позиция неверия в рабочий
класс России, позиция социал-демократов, парламентариев^
А сейчас кричат: «Ошибка!» «Ее использовали против больЦ
шевизма наши тогдашние враги!» Да не успели тогдашний
враги использовать ее только потому, что их, врагов, упреди^
Ленин. Зиновьев с Каменевым во всеуслышание назвамИ
даже срок восстания. Но успел не Керенский, не Временнбга
правительство, а Ленни, подлинные большевики. «Пром^О
ленИе смерти подобно»,— это Ильич сказал ие зря. Промедлий
лишний день — «ошибка» Зиновьева с Каменевым, йм
знает, длилась бы и сегодня. Летели бы наши головы с пледав
Видишь, «Троцкий не прибегал к этому факту сколько летаЦ
А вспомнить этот факт, видите ли, удар по большевизм^
Этот факт всегда «враги использовали против большевизма^
Вот где главное, Федотов! Критикуя сегодня позиции ЗйЦ
новьева и Каменева, грозится иам с тобой Каменев, каш
всегда, и от имени Зиновьева такой критик выступает протии
большевизма. Это у них был большевизм в семнадцатой!
году! Понял, друг мой? А ты не записал ни словечка из этйад
рассуждений. И знаешь почему? Я
— Почему? а
— А потому что тоже, как многие, поддался этому при!
емчику: держи вора! Отвел Каменев твои глаза от себя Ц
194 я
от Зиновьева и сосредоточил только на Троцком. Ты и за-
даешь мне вопросик: почему держим в партии Троц-
кого?
Здорово ты, товарищ Самсонов, разобрался во всем
этом! — Федотов смотрел на своего собеседника с откровен-
ным восхищением.— Где ты учился?
— Учился. Много учился. Я же университет без малого
кончил; У меня отец профессор истории.
•"— Ого!
— Да, вот так.
— Чего же ты стал большевиком?
— А чего, спрошу тебя, Ленин стал большевиком? Тоже
университет кончил. Юрист по образованию. Из хорошей
интеллигентной семьи. А вообще-то по-настоящему я больше-
виком стал, пройдя не университет, а тюрьмы. Такие, знаешь,
симпатичные царские тюрьмы и ссылки, где через все твое
сознание — хочешь не хочешь — большевизм прорывался.
— Мне бы тоже подучиться надо.— Федотов вздохнул
даже.— На практике все будто бы ясно. А вот в теории —
да... Слушаешь иного — верно вроде бы. А потом ему другой
кто в ответ — и тоже вроде бы не глупо. Ах, Троцкий, Троц-
кий!.. Сколько с ним мороки партии.
— Скажи спасибо, что он самосформулировался/ Фе-
дотов. Что растаяли его стороннички. Единицы остались...
Вся партия пришла к гробу Ильича. Господин Троцкий —
нет. Он кашлял, видите ли! Известие о смерти Ленина он
получил на вокзале в Тифлисе. Но, однако, решил продол-
жить свое путешествие и закончить лечение. Это все здесь
бпубликовано. Бюллетенчик публиковался не один раз, Фе-
дотов.
— Неужто он ие был иа похоронах?!
— Как видишь. А теперь вот — это же его тактика,—
опубликовав «Уроки Октября», опять, дескать, грызитесь,
снова исчез. Сидит дома или на даче. На Политбюро не
является, в работе партии не участвует. С одной стороны —
ЭТО демонстрация, с другой — попытка расстроить, дезорга-
низовать работу высших руководящих партийных органов.
Он, дёскать, сила, он железный человек, у вас ни черта не
получается и не получится. Позовите меня — решительно
Двинем вперед к мировой революции. Так что дело идет к
определенной развязке. Но к лбгдческой. Он сам ставит себя
вне рядов партии и поставит окончательно. Ты меня понял,
товарищ Федотов?
. -г- Начинаю понимать.— Федотов улыбнулся.— Можно,
я к тебе стану приходить, когда затрет в теории?
— Всегда буду тебе рад. Можешь сюда. Можешь на
7*
195
квартиру. Вот тебе адрес.— Самсонов написал адрес на
квадратике бумаги. Федотов спрятал его в бумажник,— ?
Скажу тебе по секрету, Федотов. Я о борьбе партии против
всяких таких штучек книжку написал. Ну, не книжку -*—
может быть, это слишком громко,— брошюру. Отдал сейчас в
издательство. Читают. Хочешь, копию дам? Один из экземп-
ляров. Правда, копировальная бумага Неважная, мазни
много. А где и слепо.
— Разберу как-нибудь. Дай, товарищ Самсонов.
Экземпляр рукописи был в папке с тесемками, завязанны-
ми бантиком. Федотов взял папку под мышку. Сказал, что, !
как только прочтет, сразу же позвонит. Сто двадцать стра-
ниц — на один-два вечера. Они попрощались. Федотов вышел
на площадь Жертв Революции. Он дошел до могил, стал j
читать надписи. Он знал Александра Семеновича Ракова,
погибшего в Выре в девятнадцатом. Знал Дмитрия Николае-
вича Аврова, одного из организаторов обороны Питера в !
девятнадцатом, но еще и в двадцать первом вместе с другими
подавляющего Кронштадтский мятеж. Федотову вспомнился
один разговор с Авровым, уже потом, после всех боевых
событий, незадолго до смерти Дмитрия Николаевича.
— Шуты гороховые,— говорил тогда Авров о Зиновьеве
и еще о некоторых, их фамилии вылетели из головы Федотов
ва.— Они кронштадтцев вздумали брать в лоб, с налету: .
«ура, ура!» — и готово. Зря народу сколько положили. План
ведь потом разрабатывать пришлось, подробный, обеспе-
ченный материально. Ну, он меня и невзлюбил тогда особен- Я
но. Еще с девятнадцатого у нас натянутые отношения были,
с тех пор как Ленин отстранил его н его окружение от не-
посредственной организации обороны Питера ввиду их пол-
ной неспособности это делать. ~А после Кронштадта дело л
совсем плохо стало. Сколько всяких придирок, выдумок, *
инсинуаций, интриг. Не партийный руководитель, а сущая ’i
истерическая баба. И злобная притом. Злопамятная. Для
своего папаши с его многочисленным семейством он домикJ
отхватил на углу Песочной набережной и улицы Даля.
Славный такой буржуазный особнячок, с садом, с глухой ,
оградой, калиточка в нем железная. Чудо дом. И Вот под?
одну семейку прибрал. Ну, конечно, народ не смолчал. Кое- ;<
кто высказался по этому поводу: не для того, мол, буржуев $
прогнали, чтобы новые баре на шею народа взобрались.^
Что было! Тех «критиков» чуть из партии не вышибли.
Не уверен, может быть, н вышибли. «Дискредитация руко-
водителей! Удар по вождям!» И так далее.
Вспомнил этот разговор Федотов, стоя возле могилы,.
Дмитрия Николаев^’ а Авоова. вернулся мыслью к Самсоно-!
ву. Он любил людей прямых и определенных. За ними н с
ними он готов был идти куда угодно. Но вот когда в воздухе
туман накапливается, когда люди говорят что-то, чтобы за
словами об одном скрыть мысли совсем о другом, тут было
разобраться трудно, и жить в таком тумане было бы против-
но, если бы не было таких Самсоновых. Все-таки сильный
это народ, прошедший тюрьмы и ссылки, на таких положиться
можно.
Он шел по Ленинграду, по его улицам, наталкивался в
рассеянности на прохожих, его по-всякому обзывали, он
извинялся, не слыша их слов. Он о многом раздумывал.
Вся жизнь его принадлежала партии. По ее приказам он
отправлялся в бой, и только судьба так сложилась, что
выживал в тех боях, а сложилась бы иначе — и не выжил бы,
не на словах, а на деле, в буквальном смысле слова, отдал
бы жизнь делу партии. Сейчас живет он кре-как, недосыпает,
недоедает, мотается по пятнадцать и больше часов в сутки
по заводам, учреждениям — и все во имя того, чтобы дело
побеждало, каждый бы день побеждало, чтобы закончилась
разруха, чтобы социалистический сектор одержал победу над
частно-капиталистическим, чтобы прикрылись эти лавочки
нэповцев, а вместо них сплошь были бы государственные и
кооперативные, большие, светлые магазины, полные всякого
добра по самым нормальным ценам, а может быть, даже
и без денег это когда-нибудь будет. Чтоб не было этих
женщин на панелях, голодных и приставучих. Работали бы
они в новых цехах новых фабрик. Чтобы не было безработ-
ных. У каждого было бы дело. Чтобы вместо пустырей и
развалин иа ленинградских улицах выросли новые светлые
дома, организованные по какому-нибудь иному, не прежне-
му, социалистическому принципу. С новым бытом, без
склок, без грязи, без тесноты. Возможно это? Странный
вопрос! А для чего же мы живем? Федотов полностью при-
соединялся к тем, кто считал, что социализм, вот эту новую
жизнь, можно строить и построить, не дожидаясь мировой
революции. Вот почему он был так остро против Троцкого.
Троцкий, утверждая обратное, отнийал у людей мечту, от
его карканья у них опускались руки. Как где в Европе
очередная осечка с революцией, так все радостнее у троц-
кистов— ага, наш вождь прав. Но где же он прав, если
дело-то у нас, несмотря на те осечки, идет все-таки, и не-
плохо?! Разве то было в двадцатом, в двадцать первом го-
дах? Петроград — сердце России — почти уже умолк в ту
пору. А сейчас оно стучит, вовсю стучит. Подымись на
чердак какого-нибудь дома повыше и оглянись вокруг. Сколь-
ко заводских и фабричных труб снова задымило в Ленин-
197
граде! Какая мощная по утрам слышна песня гудков над^
городом. 1
Особая дума у Федотова была о Нике. Он видел, он по- <
нимал, как она внутренне, стараясь ему не показать этого, ?
страдает от отсутствия хороших одежд, таких, которые бьН
ей хотелось. Она ведь молодая, красавица, и она заслужи-J
вает того, чтобы принарядиться. Это все будет, будет, ко^
иечно, но лишь бы до этого не очень долго, пока она не|
состарилась, когда уже ничего и не надо. Он ценил е$!
скромность, нетребовательность, он понимал, что, сойднсм
она с каким-нибудь нэпачом, тот, что называется, осыпая
бы ее золотом и брильянтами. Но этой женщине не поиадо-й
бился ни нэпач с его брильянтами, ни ее исчезнувший мужй!
который напоследок швырял ей пачки денег на стол,— никто.1
Она полюбила его, Федотова, и нет, никогда об этом не поЯ
жалеет. Что-что, а любить-то он ее будет так, как никто им
способен. Ника была его огромной радостью. Он не стал!
отрывать ее от семьи. Он сам вошел в эту семью. OhhJ
складывали вместе свои получки, Дмитрий Павлович, Фе-А
дотов, Ника. Объединили все хозяйство. Получилась, как|
Федотов говорил, дружная коммуна. Ника немало потратилай
выдумки, чтобы во всех комнатах стало уютно. Выкинул»
железную кровать-койку Федотова, его жуткое солдатское!
казарменное одеяло. Соорудила из пружинного матрац^
тахту, покрыла стареньким, но еще достаточно красивым^
ковром. Приобрела трельяж: Ника не могла смотреться
осколки зеркал, которыми для бритья обходились до этогс^
Дмитрий Павлович и Федотов. Что мог, то делал в доме
Шурка, ставший здоровенным плечистым малым. Он учился;
в последнем, девятом, классе. Все они, Никины родные, бы^га
хорошими людьми. Они не очень разбирались в политике, н|||
зато отлично знали, что честно и что нечестно. Нечестности
никто из них не терпел. Федотову от его друзей с Верфи бодИ
известно, что Дмитрий Павлович очень хорошо там рабс|||
тает, рабочие его любят — за справедливость, за то, что 6(Ц
не корчит из себя барина, со всеми прост, как свой со своими.
Федотову думалось, что перед Всеми ими он в ответе—®
перед Никой прежде всего, и Дмитрием Павловичем, и даж<|
перед Шуркой. Они с революцией потеряли многое. Но ои||
не ропщут. Так пусть новая власть даст им больше, че^
у них было, даст и материальное в достатке, и душевное^
сколько каждому захочется. А чтобы так было, многое зав^
сит и от него самого, Федотова, члена Российской Коммунис^
тической Партии (большевиков). Важно, чтобы сам он
путался в трудных, чертовски трудных условиях
ва новой жизни.
198
строительств
Я
24
В районном отделе народного образования с Никой долго
разговаривала средних лет женщина с красивым, вырази-
тельным лицом в крупных энергичных чертах, но с желтыми
прокуренными зубами. Она непрерывно курила, беря одну
за другой папиросы из голубой коробки, на которой было
написано: «Зефир».
— Подходишь,— сказала она Нике,— таких, как ты,
у нас сейчас мало, Игнатьева. Почти с нуля начинаем.
Культуру народа надо поднимать. А кто это делать будет?
Кто бы мог — одни за границу сбежали, другие попрятались,
ие желают. Ты молодец, что пришла. Мне поручено новый
Дом просвещения организовать. Помещение есть, а больше
ничего. Ты, да я, да мы с тобой. Ты где живешь? Ну, тебе
повезло! Рядом почти с домом работать будешь. Это же тут,
в соседнем крыле, или флигеле, не разберу. Пойдем по-
смотрим.
Они вышли из подъезда бывшего дворца брата импера-
тора Александра Третьего, известного под именем «генерал-
адмирала» Алексея Александровича Романова, прошли че-
рез громадный прндворцовый парк к стоявшему отдель-
но особняку.
На лестницах, в залах, во множестве прекрасных комнат,
отделанных деревом, покрытых по стенам и потолку лепкой,
было нагромождение какого-то хлама, досок, дров, стружки,
полы из наборных паркетов завожены, загажены.,
— Понимаешь,— сказала Никина спутница,— ты не пу-
гайся. Тут военные стояли, вроде пересыльного пункта:
приедут, поживут — и дальше. Казармы, словом. Но ты,
говорю, не пугайся. Это только глаза пугают, а руки делают.
Все заблестит. Давай смотреть и прикидывать, где, что, как
распределить. Вот это, например, будет превосходный зал —
для концертов, спектаклей. А? Сцену сколотим, занавеси
устроим.
Нике было трудно представить то, о чем говорила ее
спутница. Ника понятия ие имела, что это такое — Дом
просвещения, чем он и как будет заниматься, как должен
выглядеть, чем располагать. Сюда ее направило Губоно,
полагая, что здесь она будет полезнее, чем в библиотеке
Комуниверситета имени Зиновьева. А спутница ее, когда они
обошли все помещения, уселась в продавленное кресло, из
которого лезли пружины и пыльный волос, закурила свою
неизменную папиросу, вдруг разговорилась:
— Себя-то я тебе не назвала. Климова. Елена. Если
хочешь — Ильинична. Из мещан. Перед войной стенографии
199
училась, машинописи. Пошла на войну сестрой милосердия41
потом телеграфисткой стала; В ударницы попала при Вре-г-
менном. Может, слышала, был такой «батальон смерти», из
баб? — Климова улыбнулась, и лицо у нее стало простое,*
домашнее, совсем не такое рубленое и комиссарское, каКЙ
оно было, когда она была серьезной.— Тогда даже в газета^
объявлялось о создании его, этого батальона. Мол, ждем|
вас, дорогие дамы, на Загородном проспекте, дом 68, в жен-J
ском политехническом институте. Женский военный совет’
добровольцев. А меня, поскольку я уже была на фронте,
отправили в порядке прохождения службы. Кто собрался?;
Разный народец собрался. Командиром назначили Бочкаре-
ву, не знаю, так ли или не так, но рекламировали ее как.,
вдову солдата-крестьянина, погибшего на войне, и вотона-де»
пошла продолжать дело мужа, доблестное дело защиты j
отечества. В нескольких боях уже участвовала, шесть раз:
была ранена, награждена разными наградами, в том числе^
солдатским Георгиевским крестом. Верно все это, и крест,
конечно, на груди ее постоянно красовался. Но поговорить
с ней попробуй! Жуткая собака, с мужицким хамским ли-
цом. И всё, как мужик. Она была инициатором создания
«батальона смерти», ее милостиво принимал Керенский,;
присвоил ей чин прапорщика. Но что удивительно, Игнатьева,i
адъютантом у нее совершенно добровольно была дочь адми-J
рала Скрыдлова, тонкой, нежной души девчонка, которая?
до войны училась в консерватории в Бельгии по классу
пения. Ну, в общем, набралось человек четыреста. Поучили
их чему надо, двадцать первого июня на Исаакиевской пло-|
щади, перед разгромленной в феврале гостиницей «Астория»,Й
состоялось торжественное вручение знамени батальону^
Прибыл командующий Петроградским военным округовй
генерал Половцев, оркестры грянули «Марсельезу», Половй|
цев сначала вручил знамя первому отряду добровольцев^
инвалидов, а потом и нам. Принимала Бочкарева, женщина^
прапорщик. Молебен. Всякие крики: «Да здравствует КеЧ-
ренский!», «Долой изменников Родины!» — имелись в виду;
большевики, конечно. Керенский перед этим утвердил уставу
батальона. Мы уже на Мытнинской улице, двадцать семь,?
располагались. Значит, правила были такие. Первое. Честь^
свобода и благо Родины на первом плане. Второе. Железная®
дисциплина. Третье. Твердость и неколебимость духа и веры.?
Четвертое. Смелость и отвага. Пятое. Точность, аккуратность,*
настойчивость и быстрота в исполнении приказаний. Шестое^
Безупречная честность и серьезное отношение к делу. Седь-;
мое. Жизнерадостность, вежливость, доброта, приветливость,?
чистоплотность и аккуратность. Восьмое. Уважение чужих":
200
мнений, полное доверие друг к другу и стремление к благо-
родству. Девятое. Ссоры и личные счеты недопустимы как
унижающие человеческое достоинство. Ну, значит, двадцать
первого июня вручили нам знамя, а двадцать третьего, го-
лубушки, на фронт. С нами отправилась при большом шуме
и громе в газетах жена Керенского в качестве сестры мило-
сердия, которая, как заявлялось, дала обязательство в слу-
чае необходимости оставаться все время в окопах. Но я ее
не только в окопах, но -л в поезде-то не видела. Исчезла
куда-то мадам Керенская. Ну н затем, Игнатьева, бой. Двад-
цать девятого июня прибыли на позиции, в окопы. И через
несколько дней под Сморгонью — Крево мы сражались. Шли
в атаку, «ура!» и все такое. В составе особой дивизии си-
бирского корпуса. Затевалось-то многое. Полк, думали,
будет, а там и дивизия. А вышел всего батальончик.' Ну и
дали нам тогда по первое число немцы! Это было не то вось-
мое-, не то девятое июля. Памятны, ох как мне памятны эти
дни! Четверо из нас попали в плен, Игнатьева. Немцы раз-
дели нас догола, стояли вокруг и дико ржали, вся их сол-
датня. Потом заперли в сарай и оставили без охраны, думая,
что голые мы никуда не денемся. А мы бежали. Ох, ка^ бе-
жали всю ночь на восток. А потом и весь день. Представ-
ляешь, голые по лесу, по полю?.. Кое-какие тряпки нам
крестьянки в деревнях выделили из своих скудных пожит-
ков. Добрались мы до своих. Узнали, что тридцать из наших
убито, семьдесят ранено, то есть добрая четверть батальона
вышла из строя. Ранена и Скрыдлова, адмиральская доч-
ка-певунья. И сама Бочкарева — тоже. Плюнула я на этот
батальон, махнула в Петроград. Ну, а тут корниловщина
подоспела. Дядя у меня был, погиб в гражданскую. Он был
с большевиками. «Айда,— говорит,— ты сестринское дело
знаешь, Ленка! Давай с нами под Гатчину». Ходила туда.
И завертела меня другая жизнь. Сидеть дома, штопать
что-нибудь или вышивать уже не могу, к мужикам тянет,
к их делам — привыкла воевать. Привели меня в Смоль-
ный — на машинке стучала, стенографировала всякие при-
казы и распоряжения, с отрядами ходила туда-сюда. В пар-
тию вступила. А дальше, Игнатьева, и рассказывать ие
хочется. Как вспомню, тошно, ох и тошно же делается.
Тьфу! — Она плюнула на и без того грязный пол.
— Конечно, зачем же? — мягко сказала Ника и даже
коснулась пальцами ее руки.— У человека бывают неприят-
ные минуты...
— Неприятные?! — Она усмехнулась.— Скажешь тоже.
Чудачка! Да знаешь ли, что со мной случилось? Мы их
били, белых, в девятнадцатом, гнали от Питера. Я там в
201
полку была связисткой. И вот под Ропшей, в районе сёл
Русско-Высоцкое и Финно-Высоцкое... А, да ладно! Слушай
уж все. Прохлопало там командование нашего полка. Белые
в последней своей отчаянной попытке — полк новоиспечен-
ного генерала Пермикина — захватили нас ночью, развалив-
шихся по избам без охраны. И знаешь, Игнатьева, мужчин
постреляли. А надо мной человек двадцать издевались один
за другим чуть не до утра. Вот так, милая моя! А уходя, еще
и прикончить решили. Палили в меня из наганов, как в
фанерную мишень. Вот смотри! — Она расстегнула кофту,
показала заросшую белую рану ниже левой ключицы.—'
Это в сердце метили. На два пальца промахнулись. А вот...—
она задрала кофту,— тут в живот всадили пулю. Насквозь.—
Повернулась, показала выход в пояснице.— Все пока-
зать — раздеваться надо.
— И как же вы?! — Ника с ужасом смотрела на страш-
ные следы страшной ночи.
— Не знаю,— прикуривая новую папиросу, с неожидан-
ной вялостью ответила та.— Бог, значит, спас,— и усмех-
нулась.— Больше некому. Когда Меня подобрали такую —
это было вскоре, не позже чем через час, и доставили к хи-
рургам в Красное Село, у меня, говорят, и пульса уже не
было. Полведра крови потеряла. Но вот, видишь, ожила.
Живу злая теперь, ох и злая же. Но ты меня не бойся,— она
опять улыбнулась своей хорошей, доброй улыбкой,— тебя,
не трону, не укушу. Ты по душе мне, Игнатьева.
Потрясенная Ника смотрела на нее такими глазами,
будто бы то, о чем Климова рассказала, происходило не
пять лет назад, а только что, прямо на глазах Ники. Климова
увидела, поняла это.
— Да, Игнатьева, да. Страшно. И можешь себе пред-
ставить, шпана это все была — те, которые издевались надо
мной. Мальчики лет по двадцать — восемнадцать. А мие
уже тридцать стукнуло. Казалось бы, старуха я для ннх.
Нет, не посчитались. Зверье. Ну, что было, то было. Оно,
как говорят, быльем поросло.— Климова встала с кресла.—
Теперь за дело. Я буду этим всем заведовать,— она повела
рукой окрест,— а ты мне помогай. Ты вроде спеца будешь^
Технорук, так сказать. Музыку, говоришь, знаешь, рисова-
ние. Кружками станешь руководить. А нет, так хоть про-
контролируешь тех, которых пригласим на это дело.
Организатор Климова была превосходный. Толпы парней
и девчат каждый вечер являлись в помещение будущего
Дома просвещения. Разбирали мусор, сколачивали сцену,
устанавливали привезенные откуда-то рядами стулья в зри-
тельном зале. Появились плакаты, портреты на стенах.
202
Приволокли вскоре хороший, но сильно расстроенный рояль.
Это все работала Климова, названивавшая и ездившая на
заводы и фабрики района, обращалась к директорам, в
партийные, в профсоюзные организации. Она же раздобыла
преподавательницу пения для руководства хоровым круж-
ком, какого-то художника, который бы учил азам своего дела
молодых любителей рисования. Явился по ее приглашению
и режиссер, чтобы вести драмкружок. В саду, в отдельном
павильоне, по вечерам жутко грохотало — там бывший ка-
пельмейстер полкового духового оркестра обучал нойых
духовиков. Зверски рявкали геликоны, бумкал турецкий ба-
рабан.
Всему, действительно, надо было обучать с азов. С того,
как войти в вестибюль, раздеться, отдать гардеробщику
верхнюю одежду, вытереть ноги от уличной грязи, потом
не плевать на пол, не сорить, ничего не ломать и не рвать.
Ника с утра до ночи была на посту, дел у нее оказалось так
много, что она и не подозревала, что столько дел может
быть у одного человека. Она составляла расписания, она
давала советы, какие отбирать пьесы, какие сюжеты годятся
для изокружка, какие нет, чью музыку следует пропаганди-
ровать, а чью нет. Она была мягкая, доброжелательная —
к ией шли поэтому и те, кто учился, и те, кто учил,— за
советом, за сочувствием.
Ее поражало и радовало, как молодежь жадно стреми-
лась к самым разнообразным знаниям. На лекциях о музыке,
с иллюстрацией произведений тех композиторов, о каких
лектор вел речь, зал бывал переполнен. Когда-то ей говорили,
что народу, «массам» ничего, кроме залихватской песни
«Как родная меня мать провожала», не надобно. А вот де-
вушки, парни да и взрослые люди с блестящими глазами
сидят, слушают Шопена, Бетховена. По лицам видно, что
музыка трогает их, рождает какие-то мысли. Служить этому
пробуждению чувств народа, того, с которым разговаривали
когда-то только языком винтовок и нагаек,— это же благо-
роднейшее и благодатнейшее дело на земле.
Федотов, встречаясь с нею поздно вечером, видя ее,
уставшую, но взбудораженную, воодушевленную, радовался.
— Ну, поняла теперь, что человек не для домашнего
сидения создан?
г- Конечно, мой милый, мой хороший. Но я хотела бы
заботиться о тебе, чтобы тебе жилось легче, радостней.
Я ведь женщина, Костенька. И мне как-то совестно тебя-то
бросать на произвол судьбы.
У инх стало общего еще больше,, чем было. Каждый рас-
сказывал, что он делал днем, какие случаи произошли,
203
какие встречи. Они советовались друг с другом. Они служили
народу, й это служение с каждым днем соединяло их все
теснее, все прочнее. Когда Ника рассказала Федотову о
Климовой, о ее нелегкой жизни и помянула Финно- и Русско-
Высоцкое, он вместо слов завернул рукав рубашки и вновь;
показал свой шрам.
— Да, я знаю,— сказала Ника.— И тебя там же ранили.
Я сразу подумала об этом, когда мне оиа рассказывала.
Но как у нее все ужасно, как ужасно! |
— Никуня,— сказал он ей,— ты многого не знаешь,;
ох, многого. А как они, эти интеллигентные полковники и
ротмистры, приказывали звезды вырезать на теле наших.;
красноармейцев и комиссаров, как жгли на кострах, как гла-
за выкалывали. Видишь, ты даже уши зажимаешь. А лю-
ди все это вынуждены были испытывать на себе. Сам, свои»*
ми глазами видел приколоченных гвоздями к деревьям/
к заборам. <
Однажды Климова привела интересную, молодую, Ники-;
ных лет, женщину.
— Мария Таубина. Может помогать нашему режиссеру.
И сама играет. Будьте знакомы.
Ника очень скоро убедилась в том, что Таубина хорошо
образованна, тоже знает музыку, живопись, видимо, из весь-:
ма интеллигентной семьи.
Да, это была Мария, которую Шумов убедил расширить/
как он сказал, «театр действий». Нель'зя сидеть в квартире й
заниматься только десятком юнцов. Нужны массы. В Доме*
просвещения она станет общаться с сотнями людей.
Таубина горячо взялась за дело. Режиссер, пожилой,
потрепанный жизнью человек, очень быстро попал под ееу
обаяние и делал лишь то, что советовала ему Мария, прият*
ная и вместе с тем властная женщина. Они решили ставить,'
пьесу Грибоедова «Горе от ума». Мария сама подправила
кое-где текст, утверждая, что он устарел по лексике, теперь
таким языком не говорят, она внушала молодым, неопытным
актерам и актрисам, где расставлять смысловые акценты,?
как произносить текст, с какими интонациями, и в результате
получалось, что грибоедовская пьеса высмеивала не нравы:
стародавних времен, а злободневно звучала и сегодня, в годы
нэпа. Шумов, побывавший на одной из репетиций, одобрил:’
«Молодец, Машенька, здорово! Вот как надо работать».
У Сотниковой от него родился мальчишка. Он захаживал
иногда к ней, приносил какую-нибудь снедь, сидел возле
кроватки с полчаса под осуждающим взглядом матери Сот-
нйковой. Самой Сотниковой он говорил: «Понимаешь, не
совпали у нас с тобой характеры. Что поделаешь? Я человек
204
честный, в беде не оставлю. Но жениться на тебе не могу.
Человек, как птица, создан для полета. С тобой мне не ле-
тается». А с Таубиной они зарегистрировались, и она стала
уже не Таубиной, а Шумовой. Мария Шумова. Так решил и
семейный совет. Все глубже корень баронов Таубе уходил
в народную почву. Шумов продолжал жить у профессора
Лузгина. Он считал, что это самая надежная для него
квартира во всем Петрограде. Сын Лузгина — большевик.
Шумов — ученик Лузгина. Туда же он привел, тоже с согла-
сия семейного совета Таубе, и Марию. Мария понравилась
и Лузгину и его сестре Анастасии Трофимовне. Была она
тактичная, предупредительная. В квартире Таубе занятия с
молодежью шли по-прежнему. Но там работали теперь все-
властные Аниа Георгиевна и ее братья. Все они понимали,
что при большевиках возможны любые неожиданности, все
они могут однажды оказаться за решеткой. А Мария избежит
этого и будет продолжать род.
Она втерлась в доверие Климовой и Ники. Особого труда
это для нее не составляло, потому что она умела располагать
к себе. С Никой она даже подружилась, узнала, что Никин
муж партиец, и притом руководящий партиец. Про своего
мужа она сказала, что он хотя формально в партии не сос-
тоит, ио душой тоже большевик, в чем, кстати, она была ис-
кренне убеждена. Шумов ей объяснил, что в партии есть
несколько течений, и если он поддерживает то, что делает
семья Таубиных, то есть как бы контрреволюционную дея-
тельность, то только потому, что эта деятельность направлена
против некоторой части людей в центральном руководстве
партии, против которого борется та партийная часть, к кото-
рой принадлежит он, Шумов. «У них одна фракция, у нас дру-
гая. Они за диктатуру, за зажим всего подлинно демократиче-
ского, мы за демократию, против диктатуры». «Но это же
меньшевизм»,— сказала хорошо осведомленная Мария.
«Никакой не меньшевизм,— возразил Шумов.— Это реалис-
тический коммунизм. Весь народ должен участвовать в
строительстве нового общества. А не одни рабочие н бед-
нейшее крестьянство. Это чушь. Нэп показал это. Расковал
инициативу, и дело пошло. И оно будет идти так н дальше.
Все эти бредни о диктатуре развеются самим ходом жизни.
Без частной инициативы нормальное развитие общества не-
возможно».
Он приводил примеры, говорил убедительно, и Мария
не сомневалась в том, что он действительно из тех сторон-
ников большевиков, которые не согласны с официальным
курсом их партии. Таубииы радовались тому, что их Мария
наконец-то вытащила счастливый билет. Шумову же льстило,
205
что он женат на баронессе, что он спит с баронессой. Правда,?
Илларион Трофимович однажды ему подпортил настроение/
Шумов спросил как-то старика, что это за достоинство —
«барон», «баронесса», насколько они старинны в России и
в каком соотношении находятся к достоинствам, скажем,
графов или князей.
«Бароны, бароны...— похлопывал себя по ладони раз-
резалкой Лузгин и поднял взор к потолку.— С Петра это
пошло в России. Не исконно российское это достоинство.
Началось оно со Строгановых, предприимчивых и промыш-
ленных граждан Новгорода Великого. То есть с их потомков,
потому что Строгановы еще задолго до Ивана Васильевича
Грозного владели обширными землями и в Новгородчине
и в пермских пределах — охватом более чем было королевст- ;
во Богемское. Звались по-старинному, по-российскому такие
люди «именитыми людьми». А вот Петр, как один из строга-/
новских потомков Григорий Иванович женился на разлюбез-
ной ему Вассе Яковлевне Новосильцевой да нажил сына, и,-
решил в память о хождениях своих к Вассе Яковлевне воз*2?
высить их всех. Князьями не сделаешь торговцев да пред*;
принимателей. Графьями — тоже. Взял да и ввел заморский '
титул. Неведомо было это до тех пор, а вот стало: бароны.
Ну и пошло. Для всяких деятелей торговли и промышленнос-
ти нередким стало подобное титулование. За Строгановыми
при матушке Екатерине Первой бароном, по матушкиной?
прихоти, стал ее любимый карлик Лука Черихин. При Ека/
терине Второй придворный банкир Фридерикс удостоился/"
этого же. Потом при других царях замелькали другие банки/
ры и торгаши. Штиглиц, к примеру. Тоже придворный банкир
коммерции советник Феле из ей, варшавский банкир Фреи^
кель, владелец суконной фабрики в Белостоке Захерт. КаЦЙ
только царям надобны были деньги, они за хороший заем^
у частного лица преподносили ему взамен баронский титу.£|
Некоего Афанасия Абрамовича Гончарова, калужского
щанина, начавшего путь крупного предпринимателя еще прй
Петре, матушка Екатерина Вторая возвела в дворянской
достоинство за многие полезные для нее его деяния. Кстатй|
да будет вам известно, Владимир Яковлевич, что супруга всей
российски известного поэта, гения нашей литературы Алек-/
сандра Сергеевича Пушкина, Наталья Николаевна, урождеи-j
ная Гончарова, была родная праправнучка того Афанасий
Абрамовича. Нет, не родовиты те, кто с титулами баронов й
России. Не российское это звание».
Да, конечно, Шумов понимал это, Таубе не из Рюрикович
чей и не из Гедиминовичей. Но все же барон есть барон, Й
баронесса есть баронесса. Теперь говорят всюду «бывший
206
барон*, «бывшая баронесса». Но придет время, и все встанет
на место. Кто был никем, тот снова станет никем. А кто был
кем, тот кем и будет.
25
В переполненном трамвае Федотов ехал на Каменный
остров. Когда улица Красных Зорь, бывший Каменноостров-
ский проспект, упрется в Большую Невку, надо переехать
Каменноостровский мост, за ним сойти и двигаться налево
по набережной. Это будет район бывших дач бывшей петер-
бургской знати и богачей. Знати тут давно никакой нет,
декретом Ленина весь остров с этими дачами превращен
вскоре после революции в сплошной профсоюзный Дом отды-
ха для трудящихся. Но вот один большой домина, первый
по набережной от моста, разукрашенный, окруженный за-
бором, подъездом своим выходящий на аллею, а парадным
фасадом — на Невку, находится в ведении не то Губиспол-
кома, не то Губкома — Федотов не понял, чей он, но ясно
было одно, что он должен быть там к восьми часам. Спе-
циально позвонили еще вчера в райком и дали разнарядку
на одиннадцать человек от района. «Пусть явится ваш ак-
тив,— было сказано.— Из райкома, с заводов. Но только
чтобы все проверенные. Организуется вечер спайки».
Застекленные двери подъезда, к которому подошел Фе-
дотов, были ярко освещены снаружи, и возле них стояли два
милиционера. Что происходило за дверьми, различить было
невозможно, поскольку стекло изнутри было затянуто плот-
ными белыми шторками. Один из милиционеров сверялся
со списком, который был у него в руках, дошел пальцем до
фамилии Федотова, проверил по партийному билету, тот лн
это человек, который упомянут в списке, раздражающе долго
всматривался в лицо Федотова и в его фотокарточку на
партбилете.
— Пожалуйста!
А позади Федотова уже собралось несколько человек,
заранее раскрывая партбилеты. Подкатил автомобиль.
У вышедшего из него плотного человека милиционер доку-
ментов спрашивать не стал, даже и в список не взглянул,
только козырнул, вытянувшись, да еще успел локтем от-
толкнуть Федотова в сторону. Человека этого узнал и Федо-
тов. Это был председатель ГубККа Бакаев.
Дом внутри был ярко освещен, натертые паркетные полы
сверкали. Сверкали электрические лампочки, сделанные в
вице свечей, отражаясь во множестве зеркал. Там, в большой
207
приемной зале, уже было порядочно народу, разговариваЛиаа
рассказывали что-то друг другу, смеялись, держали себйЦ
так, будто не первый раз в этом доме и на таком вечеру
будто это их обычное и привычное дело. ’,1
Кто-то громко говорил: J
— Когда-то здесь давал балы принц Ольденбургский*
Это для него домик был сооружен Стасовым. А теперь—'1
рабочий класс Питера веселится.
Федотов встал в сторонке, смотрел на эту веселую толпу^
слушал отдельные реплики.
— Чего задумался? — возле него стоял, улыбаясь, Ни*
колай Павлович Комаров, секретарь Ленсовета. У
— Да как-то так...— неопределенно ответил Федотов
— Давай покурим,— предложил Комаров,— пойдем вод
в тот угол сядем, там толкучки меньше.— Закурив, он кивнув
в сторону толпы; — Мир хижинам, война дворцам, как счй|
таешь? g
— Неправильно, Николай Павлович, чего-то не Torog
— Обожди, дальше будет интересней. Сегодня это нбЦ
первое действо. Систематически такое устраивается. ВолцО
за волной. С новым, так сказать, охватом. Сегодня до ваО
очередь дошла. Давай уйдем отсюда... Ш
Федотов вышел из дома принца Ольденбургского'вместй||
с Комаровым. й|
— Пойдем пешком,— предложил Комаров.— Можно бьед
мотор вызвать. Или на трамвай сесть — еще ходят. Но пешШ
ком лучше. Я
Они перешли через Каменноостровский мост, на котороЙ|
было ветрено, затем вступили в улицу Красных Зорь, гдО
уже стало потише, и не спеша побрели к Неве. |||
— Трудно с ними работать, Федотов,— говорил Комайя|
ров.— Вот так сплелось все, не по принципиальной линии|Я
Спайка, причем железная. Я тут, знаешь ты это или нет.-^дй
подпольных времен. Я еще в Чека работал. Меня весь Пит^|||
знает. А эти, поскольку я им не подпевала, так и норовят меййя
куда-нибудь выставить... Меня, скрипя зубами, в секретаря^
Ленсовета держат. Рады бы и отсюда вытряхнуть. Да н|||
знают пока, как это коммунистам объяснить. С Зиновьевы^
у меня давние нелады... А вообще-то они терпеть не могуО
всякого, кто скажет им хоть вот столько поперек.— КомаройЦ
показал кончик мизинца.— А ведь он, Зиновьев-то, по моиш|
понятиям, не большевик. Он от пролетарской идеологии, каО
Земля от Марса, полторы сотни миллионов верст. Он человек 1
мелкобуржуазной идеологии. Он вот кичится рабочим клас-Ц
сом. А спроси его — хоть раз он побеседовал по-товарищескй-1
с рабочими, бывал он в жилищах рабочих? Этакими йОДЗй
208
штабными категориями мыслит — «Коминтерн», «передовой
отряд», «класс»... А что класс этот, передовой отряд из
людей состоит — ему и невдомек. Он живет для себя.
Вождь Вождевич Вождевский... Что-то ты приутих, Федотов?
— Слушаю, Николай Павлович. Запутанное дело. С од-
ной стороны — он наш руководитель. А с другой — мы...
многие... не верим ему. Вот Самсонов, например. Из Глав-
науки.
— Знаю его. Большевик подлинный. А его тоже держат на
почтительном расстоянии от Губкома. А он знаешь какой бы
завагитпропотделом был! Не чета Наумову. Образованный.
Марксист. Тюрьмы прошел. Наумов — зиновьевскнй проте-
же. Тому верные люди нужны, подпевалы. Самсонов подпе-
вать не станет. Он, кстати, книгу написал. Здорово полу-
чилось.
— А я читал ее. Он дал мне копию.
— Да что ты? Ну, согласен со мной?
— Согласен. Я тоже считаю — здорово. Ясно, понятно,
убеждает. Читаешь — н соглашаешься со всем. На многое
глаза открываются.
— В Ленинграде ее печатать не хотят. Там же приводятся
слова Ленина о Зиновьеве и Каменеве, рассказывается об их
позиции в октябре семнадцатого, о штрейкбрехерстве.
— Ну и как же?
— Напечатают в Москве. Я созвонился кое с кем. Вот-вот
из печати выйдет. Жди. Ну, бывай здоров, Федотов! Рад,
что мы с тобой поговорили, поближе узнали друг друга.
Мне направо. А тебе?
— Еще далеко. Почти всю Садовую пройду. В бывшую
Коломенскую часть.
Они расстались. Федотов шагал по не желавшему от-
ходить ко сну Ленинграду. На Садовой громыхали оркестра-
ми рестораны. В окнах там мелькали танцующие пары.
Вышибалы выставляли перепившихся «гостей» на тротуар.
Извозчики подкатывали на окрик к подъездам. Цокали ко-
пыта, поблескивал лак пролеток. Всюду праздношатающиеся
женщины с подведенными глазами и в мехах — перекра-
шенных в леопардов Кошек. Сенная со звоном разбиваемых
хулиганами бутылок, с пощечинами, даваемыми то женщи-
нами мужчинам, то мужчинами женщинам, со свистками
милиционеров и криками дворников.
Те, во имя которых жил и работал Федотов, уже давно
спали, чтобы через несколько часов, заслышав гудок своего
завода, подняться с постелей, а кто-то, которому на все,
что делают Федотов и мирно спящие питерцы, наплевать,
вовсю бушует в ночном городе. И сколько же всякой скверны
209
таится за этими освещенными окнами и в этих ушедших
ночной мрак переулках!
И все же не это самое страшное сегодня, нет. Оно живе
доживая, оно доживет. Но то, что делают некоторые в neg
тии, это страшней. В партии выделяется некое самостоятель
ное образование, идущее вразрез с политикой Центральной
Комитета... Это же фракция, фракция правильных, несши
бающихся, выступающая против пусть даже правильны!
но ошибающихся и ие способных исправить свои ошибку
Эта позиция может далеко завести ленинградских руковв
дителей. 'J
Занятый думами, Федотов не заметил, как уже дошел
Покровки. Тут на углу Английского навстречу ему из тв|
подъезда выступила фигура рослого человека. Он кастора
жился, но прозвучал знакомый голос: *
— Дядя Костя, это я, Шурик.
— Чего ты здесь в такое время? — удивился Федотсй
— Ника послала, встретить. Мало ли, говорит, что.-
— Значит, на выручку спешил! Ну спасибо, дружищ)
Федотов был искренне рад такой трогательной забс^£
Чудесные люди эти Игнатьевы. Не все они понимают, кое-чТ
понимают совсем не так, как надо бы, но что честные.—та
это факт, честные, и добрые, и заботливые.
Дома его ждал чай.
— Устал, мой бедный.— Ника нежно погладила его г?
щеке. Приблизила свое лицо к его лицу...— Ты же на актЩ|
был! -
— Трудно даже сказать, где я был, Никуня. Очень трудай
Не могу дать тебе исчерпывающего названия этому. На дШ(|
принца Ольденбургского собрались...
— Большевики,— подсказала Ника. .
Федотов серьезно посмотрел на нее, думая что-тосйй
— А может быть, и с меньшевиками вместе. Не знакц
сказал он.— Гулянка была, а не актив. Сплачивались. Толь|
не знаю на что, на какие дела и во имя чего. Какие-то новй
методы партийной работы. Ну, плюнем на это. Давай твЦ
чай...
Ника наливала из чайника в чашку. Он любовался
дым ее движением, каждым жестом. '' i
— А знаешь,— сказал,— я одного историка спрашивай
Он говорит, была такая в Греции богиня, Ника. Только,й
сказал, не совсем Ника, а Нике. У нее были крылья, потом
что ее поместили на носу корабля и она несла его по-волй|
на своих крыльях.
— Да, милый, я ее видела, эту богиню. Она стоит в Jljfl
ре, в Париже...
210 '
— Нет же! — перебил он ее.— Она здесь, за столом.
Та, я понял, из камня. А эта живая! Никуня ты моя! —
Он схватил ее в свои объятья, но тотчас оглянулся, не видит
ли Шурка. Но тот уже тактично исчез.
26
— Шумов?
— Да, Шумов.
— Владимир Яковлевич?
— Так точно.
— Историк?
— В известной мере... Я преподаю...
— Учились у профессора Лузгина?
- Да.
Разговор этот происходил в Смольном, в святая святых
большевиков. Куда Шумов и не предполагал никогда про-
никнуть. Он сидел перед столом заведующего отделом. Но
в комнате, или как в советских учреждениях у начальства
стало называться — в кабинете, был не. только заведующий,
но и кто-то еще покрупнее, потому что заведующий относился
к тому с явным почтением.
Шумов был приглашен сюда позвонку из Губоно. «Вызы- '
вают туда-то к такому-то часу. По какому поводу, нам неиз-
вестно». По фотографиям он знал этот подъезд отлично.
Эти колонны, меж которых стояли когда-то пушки и пулеме-
ты. Это был штаб большевистского переворота. Тут бывал
Ленин, тут он распоряжался, давал указания, отсюда по-
сылал в бой своих сторонников. Здесь была комната № 75,
предтеча Гороховой, два. Отсюда давались команды на
обыски, облавы, аресты. Отсюда когда-то в дом отца Шумова
явился отряд в коже и в серых шинелях, с винтовками и
наганами, и перевернул вверх дном весь дом, пока не нашли
какого-то полковника, которого прятал отец, и какие-то
документы, которые были надобны обыскивающим. Отец две
недели сидел в тюрьме на Шпалерной улице, и кто знает,
чем бы все кончилось, если бы не вмешательство митрополита
Московского.
Да, ноги подгибались, когда Шумов всходил к подъезду
по широким каменным ступеням бывшего Института благо-
родных девиц. С трудом удерживал он дрожь в руках, про-
тягивая свои документы через барьер комендатуры за про-
пуском. Почти шатался, подымаясь по лестнице на третий
этаж. Да и сейчас сидит, чувствуя озноб во всем теле, хотя
человек он не из пугливых и недаром именно его избрали для
211
отправки в . Советский Союз с такими ответственными по-
ручениями.
—>• Перед нами записи ваших выступлений, товарищ
Шумов,— заговорил заведующий, покончив с анкетными во-
просами.— Хорошо выступаете, товарищ Шумов, очень зре-
ло, грамотно, убедительно. Правильно делаете, выделяя роль
товарища Зиновьева.
У Шумова начала сваливаться тяжесть с души. Он сел
поудобнее на стуле, скромно потупился. Вызов сюда явно,
не бедой ему грозил. А чем?
— Мы хотим вас выдвинуть на работу в «Ленинград-
скую правду»,— сказал заведующий.— Хватит вам учить
детишек, это сделают и другие. А вам по вашему образова-
нию, по политическим взглядам, по всему вашему уровню
по плечу дела большие. Как вы смотрите?
— Но я же беспартийный,— возразил Шумов.— И крол^е
того... вы, наверно, не знаете... происхождение у меня...
— Знаем, знаем,— ухмыльнулся заведующий.— Вот
ваши подробные анкеты.— Он шевельнул бумаги на столе;
Во время этого разговора второй человек, которому за-
ведующий отделом явно подчинялся, ходил по комнате и,
внимательно прислушиваясь к разговору, пристально рас-
сматривал Шумова.
— Сын дьячка! — сказал он резко.— Ну и что? А у иас
служат генералы. Царские генералы! Министры Временного
правительства. Пальчинский, например. Важны убеждения:
человека, а не его анкеты. И вообще. Что такое дьячок? -»•.
Он даже засмеялся.— Это же, по сути дела, пролетарий
среди служителей религиозного культа. Не так?
Попытался улыбнуться и Шумов.
— Во всяком случае,— сказал он,— я как честный че-.
ловек обязан вам все это сказать и предупредить.
— Это с вашей стороны похвально,— согласился на-|
чальник заведующего отделом.— Ну так вот,— сказал он
деловым тоном.— Будем вас оформлять в «Ленинградскую!
правду». Скажем, в отдел рабочей жизни. А что касается
вашей беспартийности, то мы и это ликвидируем. Судя по.
вашим выступлениям, вы человек партийный, только что
формально не имеете партбилета. Ну так будете иметь. Мы
дадим команду в Губоно, а там распорядятся. Райком будет
знать. Чистка давно кончилась, препятствий никаких
нет. ' ’'
— Ну ведь нужны же рекомендации...— начал было
Шумов.
— Не ваша забота,— довольно строго оборвал его за-
ведующий отделом.— Если товарищ Соткин вам сказал..;
212
Вы отдаете себе отчет, где вы находитесь и кто с вами
говорит?
— Да, да, конечно,— поспешил согласиться Шумов.
— Штаб революции! — с пафосом сказал заведующий
отделом.— А у революции свои законы: законы революции.
Для Шумова настали горячие дни. Какие-то люди, в том
числе и одна учительница его школы, дали ему рекомендации
для вступления в партию, в районном отделе народного обра-
зования партийная организация приняла его в течение десяти
минут. Едва партийный организатор доложил собранию об
имеющихся документах, как поднялся кто-то и стал безу-
держно расхваливать Шумова как беспартийного большеви-
ка, давно достойного носить в кармане партбилет.
В райкоме тоже кто-то говорил: «Дело ясное. Есть не-
большой изъян в соцпроисхождении. Ну да мы себе отцов
не выбираем. Уж как получится. А со всех других сторон
товарищ Шумов — наш, предан делу партии».
И вот он на Социалистической, четырнадцать, в кабинете
главного редактора Сафарова.
Респектабельный барин, Сафаров сидел в кресле за гро-
мадным столом, откинувшись на спинку и уперев одно колено
в край стола.
— Начинай, Шумов, с негритянской работы. С заметочек
в три строки,— говорил он, щурясь и разглядывая Шумова
холодными глазами.— Постепенно набирая опыт, будешь
продвигаться по служебной лестнице. В конце концов ся-
дешь в это кресло, в котором сижу я. А мы, грешные, от-
правимся на покой. Мы к этому времени свое сделаем.
Ну что ж, вот тебе пять,— он, не вставая, подал Шумову
руку,— топай в отдел и вкалывай. Да,— окликнул он Шумо-
ва, когда тот взялся уже за ручку двери,— а с жильем у
тебя как?
Шумов обернулся:
— Живу квартирантом у одного знакомого. Угол за
кухней.
— Поможем. Будешь жить лучше. Все в наших руках.
Дело оказалось не сложным. Шумова посылали на заво-
ды, на фабрики за сведениями о достижениях в деле развития
народного социалистического хозяйства. Он катался по го-
роду на трамвае. И понял главное: если на том или ином
заводе сделано чего-^о на копейку, распиши так, будто бы
на рубль. А если сделано на рубль—подай на сто рублей.
Такие заметки идут в газетный номер молнией, а тебя хвалят,
поощряют, ставят в пример другим.
Но подошел и такой день, когда его вызвали к редактору.
Сафаров все так же, будто ои и не подымался с того дня
213
из-за столиц сидел, откинувшись на спинку кресла й уперев-
шись коленом в край столешницы. '
— Ты, Шумов, человек верный,— сказал он.— И я с то-
бой играть, как кошка с мышкой, не стану. Положение
такое. В партии кризис. Там, в Москве, не все понимают,
оторваны от живой жизни. Мы должны показать все как есть, -
без приукрашивания. Нэпман расцветает, кулак в деревне
торжествует. То есть частный сектор растет, от социализма'
остается гулькин нос, утвердился в полную мощь госкапи-
тализм. И я повторяю, мы должны открыть на это глаза
партии. Работай! Ты человек умный, сообразительный. Не те-
бя мне учить.
Тут Шумов развернулся. Он принялся собирать все, что
только могло бы зародить сомнение у читателей по поводу,
правильности политики партии. Почти каждый день за раз->
личными псевдонимами в газете мелькали его заметочки о?
наступлении нэпманов на социализм. «На Знаменской улице;
каждый прохожий может своими глазами увидеть роскошную
вывеску — по черному фону золотыми буквами: «Сергей'
Можаев. Техническое предприятие». А перпендикулярно этой
вывеске другая: «Правление заводов. Сергей Можаев». Да,
да, заводы. Заводы частного предпринимателя!» — распи-,
сывал Шумов. Он умалчивал о том, что все эти «заводы»'
всего-навсего небольшая арендованная литейная мастерская, .
Но он писал: «Сергей Можаев был в девятнадцатом году
осужден Петрогубчека к пожизненному заключению за спе-
куляцию. Но амнистирован. Привлекался он к суду и в двад-
цать первом году — за скупку и продажу заведомо краден-
ного. Его тогда лишили права быть директором завода. №>Й'
возродил его к новой жизни». Новая заметка:
Карлович Фасе, 32 лет, практик-техник. Судился в,девятнйд-'
цатом за должностные преступления. Нэп возродил его
новой жизни. Вы его, с полными карманами червонцев^
встретите сегодня на Невском, в кабинетах «Бристоля», на^
«Крыше» Европейской. Он процветает». Воспользовавшись-
случаем, Шумов расписал, под псевдонимом, конечно, .и
«Общество Третьего Завета» с братцем Михайлушкой во
главе. Не пожалел красок. Только не помянул он о своей
ночевке в помещении бывшего банка с Сотниковой.
Если читать каждый день то, что писал Шумов, то у чи»
тателя могло создаться впечатление, что советское общество
все сплошь состояло из возрожденных к жизни нэпом оскол--
ков прошлого, которые массой своей и предприимчивостью
брали верх над слабыми ростками нового, социалистического,
Делал это Шумов все с большим удовольствием. Он видел,
что своим пером наносит действенные удары по Советской
214
власти, сея в людях недоверие к ней, портя им настроение,
вселяя уныние, бесперспективность. Это была работа, под-
линная работа! О такой они там, задумывавшие его поездку
в Петроград, и мечтать ие могли.
Он ходил довольный, радостный. У его Марии уже явст-
венным., стал живот. Поглядывая на него, Шумов думал:
«Барончик будет, непременно барончик. Сколько бы там ни
мудрствовал старый сыч Лузгин, а баронское достоинство —
это не шуточки. Со временем все можно будет поставить на
место». Жизнь радовала Шумова.
И вдруг в один из таких радостных дней пришло ему
письмо по почте: «Вы интересовались (у автора неразбор-
чиво.— Ред.) каратами. Караты есть. Три штуки. Рождест-
венская улица, 1, квартира 43. В любое время». Это был
условный язык. «Три штуки» — значит, третьего числа сего
месяца. «Рождественская, один» — значит, Рождественская,
десять: надо было прибавить ноль. «Квартира 43» — значит,
просто тринадцать: надо было три десятка отнять. Так усло-
вились в Париже, и хорошо, что того условия Шумов не по-
забыл. Кто-то прибыл. Видимо, для инспектирования или с
новыми инструкциями. Что же, Шумову есть о чем рассказать
инспектирующему, есть чем похвалиться.
Третьего числа он был по указанному адресу.
— Я за каратиками,— сказал открывшей ему старухе.
— Вот там они, там, проходи, батюшка, проходи.
В следующей комнате Шумова ждал меланхоличный че-
ловек лет сорока — сорока пяти, близоруко щурившийся за
толстыми стеклами очков. Это был Горсткин, известный Шу-
мову эмигрант, с которым они не раз встречались в Париже.
— Я легальнейшее, легальнейшее*,— сказал Горсткин пос-
ле первых приветствий.— Кое-какой хлам наша фирма по-
ставляет советчикам. Прибыл как представитель таковой.
Живу открыто в «Европейской». Но там, понятно, встреча
рискованна. Не так ли?
— Само собой.
— Что ж... как называть-то вас, по-старому или по-
новому?..
— Давайте уж по-новому, мсье,— ответил Шумов.—
Чтобы не сбиваться. А то запутаешься, не выпутаться
будет.
— Донесеньица ваши, просили меня передать, в, Париже
получают. Вполне довольны работой среди молодежи.—
Гость долго рассказывал о том, как обстоят дела утех, кто на-
ходится в эмиграции. Шумов слушал с интересом. Потом стал
сам рассказывать. О своей неожиданной карьере, о том, что
его приняли в партию большевиков, что он работает в газете.
215
При этих известиях даже меланхоличный гость оживился.',
— Не может быть! Не может быть! — то и дело воскли-.
цал он.— Это же полнейший триумф! Вот порадуются в
Париже! '
Пожав руки, они расстались: инструктирование прошло
успешно. J
— Все, все передам,— говорил Горсткин на прощание.—/
Вас, несомненно, ждёт награда. //
Назавтра Шумова вновь вызвали в Смольный, к заве-
дующему отделом.
— Работаете хорошо, товарищ Шумов. Мы в вас не
ошиблись,— сказал тот, приглашая сесть возле стола.—,
Но вот вам новое и очень ответственное задание;— Он вынул
из ящика стола и положил перед Шумовым какую-то кни-
жечку.
Шумов прочел на обложке: «М. Самсонов. От 1905 года
к 1917-му».
— Паскудная брошюрка, товарищ Шумов. Мы сделали
все, чтобы она не появилась в Ленинграде. Так, видите,
она вышла в Москве. Это клеветническая брошюрка. Автор
клевещет на товарищей Зиновьева и Каменева. Вы пони-
маете? Надо ей дать должную квалификацию. «
— А кто этот человек, автор? — поинтересовался Шумов.>
— Ущемленный неудачник. Он, видите ли, старый член
партии. Он сидел в тюрьмах, был в ссылке. Участник собы-
тий девятьсот пятого. Он предполагал быть по возвращении,
из Сибири в руководстве. Но... но...— заведующий отделом,
развел руками.— И вот мелко пакостит. Один он, видите ли,
бог, царь и герой. А другие — и трусы-то, и штрейкбрехеры,
н так далее и подобное. Словом, прочтите,. Продумайте,;
Это не совсем просто — ухватить его за жабры. Он хитер.З
Он то и дело цитирует Ленина, опирается на Ленина. Но надо;,
ухватить, товарищ Шумов, надо! Считайте, что это
серьезнейшее партийное задание, так сказать, экзамен на^
вашу партийность. Без должной оценки вашего труда вы
не останетесь. Вы меня поняли?
Шумов два дия читал н перечитывал брошюру какого-то
Самсонова. Сафаров ему дал полное освобождение от ре-
дакционных дол на неделю, а если понадобится, то и на
большее число дней. Писал Самсонов очень ясно, просто,
понятно. Он писал о социал-демократии, о ревизионизме,
который, по его мнению, является одним из главных врагов
коммунистического рабочего движения и в России и во всем
мире. Он рассматривал позиции меньшевиков, троцкистов,
и в первой русской революции, и в октябре семнадцатого и
квалифицировал как социал-демократическое поведение Зи-
216
новьева и Каменева в дни Октября. То есть, по сути дела,
у него получалось, что и меньшевики, и Зиновьев с Камене-
вым в те дни стояли на одних позициях. Это, правда, было
в брошюре небольшим штришком, буквально занимало не-
сколько строк. А в основном-то книга была об учении Ленина
о диктатуре пролетариата и возможности победы пролета-
риата в одной стране, вне зависимости, будут ли революции
в других странах или нет. Да, задача была не из легких —
раскритиковать эту брошюрку. Для того чтобы выполнить
это задание, надо было сделать такой вид, будто бы Самсо-
нов писал только о Зиновьеве и Каменеве, об их позиции в
Октябре, откинув все остальное, за исключением нескольких
строк из всей книги. И мало того, лучше бы всего и на это-то,
на позицию Зиновьева и Каменева, не напирать: слишком
будут лежать на поверхности эти несколько строк. Надо
было обвинить автора в предвзятости, в политической негра-
мотности, в неумении владеть пером — дескать, не за свое
дело взялся. И назвать бы статью как-нибудь так, уничто-
жающе: «Беда, коль сапоги начнет тачать пирожник». И под-
заголовок: «Об одной клеветнической книжке». Да, да,
обыграть именно ее, клевету. Оклеветал — и кого? Большеви-
ков, большевистскую партию.
Лихо бежало перо по бумаге. Он потирал от восторга
руки, ухмылялся, вскакивал из-за стола, ходил по комнате
перед изумленной Марией.
— Машка! — говорил он торопливо.— Выходим в люди.
Соображай.
«Ошибки большевиков всегда используются врагами на-
шей партии против большевизма. Чем больше ошибка и чем
крупнее большевики, сделавшие ее, тем соблазнительней для
каждого противника большевизма этими ошибками дискре-
дитировать большевизм,— строчил Шумов.— Автору брошю-
ры Всюду видятся противники, враги, он нагнетает страхи.
А я, тоже член партии большевиков, вижу людей,преданных
нашему делу. Ничего не поделаешь: надев темные очки
предвзятости, и белым днем будешь блуждать, как в ночном
мраке». Придираясь к некоторым шероховатостям стиля,
к той не книжной, а разговорной интонации, какую избрал
для себя Самсонов, Шумов потешался над его якобы не-
грамотностью, бесталанностью. «Трудно сказать, то ли это
. пирожник тачает сапоги, или сапожник печет пироги!» —
восклицал Шумов, подводя итог своим оскорблениям книги
Самсонова.
С текстом рецензии Шумова, сделав в ней некоторые
поправки и кое-что усилив, Сафаров отправился в Смольный.
Там еще сделали поправки и еще кое-что усилили; дажё
217
вписали несколько новых абзацев. И в таком виде творение
Шумова однажды появилось на страницах газеты, < <
— Ну что ж, Шумов. Поздравляю! — сказал ему Сафа-
ров.— Тобой наверху довольны. На, дружище, получай.
Живи и благодари Советскую власть.— И он подал ему.
листок бумаги, на котором отчетливо была оттиснута печать'
Ленсовета. Это был ордер на получение отдельной квартиры
из двух комнат на улице Красных Зорь.
— Дом-то какой! — сказал Сафаров.— Эмира Бухара'
ского!
Так Шумов со своей женой Марией Шумовой покинул,
квартиру профессора Лузгина и переселился в свою собствен-?
ную на Петроградской стороне. Мария, несмотря на свой
объемистый живот, принялась хлопотать по обзаведению
хозяйством. Из старой квартиры Таубиных не было взято
ничего. Все покупалось заново, по объявлениям. Деньги'
были и у Марии, и у Шумова еще из старых запасов. QhhH
приобретали на них дорогие, ценные вещи. Старинную ме-
бель, старый фарфор, старый хрусталь, картины.
— А это не очень подозрительно? — по временам спраши-
вала с опаской Мария.
— Ерунда,— отвечал входящий во вкус Шумов.— Я пар?
тиец. Журналист. У меня гонорары. У меня страсть к коллек-.
ционированию. Попили когда-то нашей кровушки помещики
да фабриканты... бароны всякие.— Он с нежностью гладил1
при этих словах живот Марии.— Теперь наше время, наша.,
власть.
Но были у него и огорчения. На одном из партийных го-
родских активов во дворце Урицкого, в бывшем Таврическом^
к нему подошел немолодой человек с рабочими руками, с.,
лицом в глубоких морщинах.
— Это вы Шумов? — спросил, не подавая руки.
— Да, я Шумов,— с достоинством ответил он. '
— Подленькую статейку нацарапали вы о книжке' Сам-
сонова,— сказал его собеседник.— Вы что, сами так думаете,'?
как написали, или под чью-то диктовку?
— Странный разговор! — Шумов попытался изобразить
негодование.
— А это не разговор. С такими, как вы, не разговари-.'
вают, а знаете что...— Он отвернулся и пошел прочь.
А Шумов ощутил на лице как бы пощечину от его ело».
Но в конце-то концов, говорил он себе, ему все равно, что там.
кто-то думает о его статье. Он сделал дело. Тому ли от этого
плохо, другому ли — какая разница. Важно, что кому-то
плохо. Значит, цель достигнута.
Были и звонки в редакцию.
218
— Продажная вы шкура!—сказал молодой басок, и
трубка была повешена.
— Не свои мысли изложили, господин Шумов! Старо! —
сказали в следующий раз.
Одним прекрасным днем, точнее — среди ночи, Марию
пришлось отвести в родильный дом. Оиа родила мальчишку.
По настоянию Шумова его Назвали Григорием. «Вот он и
барончик! — раздумывал Шумов.— Ничего, что назвать
тебя пришлось по имени ленинградского вождя. Так надо,
дорогой мой. Потом все распутаем, все поставим на место.
Сейчас неведомо даже, как твоя фамилия. Но придет день —
и ты будешь благодарен твоему предусмотрительному отцу».
— Гришка, значит? — говорили ему коллеги в редак-
ции.— Ловко. Ортодокс ты, оказывается, Шумов...
27
Самсонов сидел у Комарова.
— Как ты думаешь, Николай Павлович, что это озна-
чает? — спросил он его, принеся с собой газету, где была
опубликована рецензия Шумова иа его брошюру.— Ты опыт-
ней меня. Может быть, объяснишь, кому понадобилось так
злобно и тенденциозно истолковать мою работу?
— Шумов! А при чем тут Шумов? — воскликнул Кома-
ров.— Он может быть Тиховым, Бесшумовым, Шептало-
вым —• кем угодно. Разве в нем дело? Ои лицо подставное.
Главных действующих лиц выдает почерк. Бессовестная
перестановка всего с ног на голову! Видел сегодня газе-
ту? — Комаров кинул на стол перед Самсоновым свежий
номер областной газеты.— Вот тут, тут взгляни!..
Самсонов принялся читать отчеркнутое ногтем Комарова.
«Еще раз о политике партии в деревне»,— объявлял крупный
заголовок. «Из речи тов. Зиновьева на конференции частей
Лен. Воен. Округа».
— «Конечно, очень печально, что у нас есть еще кулак,—
читал Самсонов,— что на восьмом году революции об этом
Приходится говорить. Это звучит неприятно. Я с этим согла-
сен — неприятно звучит, что у нас на восьмом году револю-
ции — государственный капитализм, однако это — факт».
Дальше шли общие слова на ту тему, что, конечно,
успехи кое-какие советская экономика имеет, не без них.
И промышленность крепнет, и валюта стала твердой — чер-
вонец появился...
«Однако^— как бы слышал новый взлет голоса высту-
пающего Самсонов,— разве это социализм? Это как раз
настоящее, здоровое, полнокровное выражение «государст-
219
венного капитализма в пролетарском государстве», как го-''
ворил Владимир Ильич. У нас нет еще полного социализма,
ибо еще не отменены деньги совсем, ибо есть еще классы,
ибо в системе капиталистического хозяйства частный ка-
питал и товарооборот играют значительную роль. Если мы .
говорим о существовании кулака, то тем самым мы такжё ;
подтверждаем, что социализма у нас еще нет». '
— Ну, понял теперь? — сказал Комаров, вндя, что Сам-
сонов пробежал глазами отчет.— Разве на тебя одного ве»х
дется атака? А это что? Это удар по Центральному Комитету,
по его ленинскому большинству. На Ленина, видишь, ссы- <
лается. А что он, этот Григорий Евсеевич, не знает, что ли,
что работа Ленина «Очередные задачи Советской власти»,
где говорилось об использовании государственного капита-
лизма для постепенного социалистического обобществления^
производства, то есть о переходе от капитализма к социализ-
му, была написана в марте— апреле восемнадцатого, когда,
мы еще надеялись на мирный ход истории? А после этого
началась гражданская война, интервенция, из-за чего,
чтобы не погибнуть, мы ввели военный коммунизм как-
крайнюю меру борьбы за Советскую власть? А после него,
понадобился нэп, а через какой-то год нэпа Владимир Ильич
на Одиннадцатом съезде сказал с полной отчетливостью:
«Мы год отступали. Мы должны теперь сказать от имени
партии: достаточно!» И действительно, началась перегруп-
пировка сил, при которой верх уже брал социалистический
сектор в нашем хозяйстве. Этого Григорий Евсеевич не nosr
минает. Он дудит в старую дуду о госкапитализме. А со-'
циализма, мол, нет и нет. Он выступает против партии, *
понял? Потому что партия-то ведет народ на социалистиче-
ские стройки.'А ему, народу, вот такие зудят под руку: ни -<
фига у вас не выходит. Мы, дескать, с Каменевым были
правы: напрасно брали власть в семнадцатом, без капита-'
листов не можем справиться с управлением Россией. Вот
и ты попался им под руку, друг дорогой. Замахнулся, дескать, ’
на великих вождей — вот и получил по потылице.
— Ну и что делать?
— Что? Бороться. Но не суетясь. Как учил Ленин: огля-
дись, взвесь соотношение сил, соверши должный тактический
маневр и наступай. ।
— Это все понятно. Но в Ленинграде наступать нелегко.
Здесь все зажато в железный кулак.
— Не такие кулаки, партия разжимала!
— Еще и международная обстановка сволочная. Не рас-
полагает к внутренним дракам. Что-то на польской границе
происходит чуть не каждый день.
220
Вечером Самсойов сидел над книгами, когда вернулась
домой Люся.
— Ну, отец, громят тебя!
Она работала в Коммунистическом университете имени
Зиновьева во дворце Урицкого.
— Статью Шумова «изучают», твою кнйгу рассматри-
вают как «вылазку» чуть ли не классового врага. Я хочу
подать заявление и уйти оттуда.
— Вот этого делать, Людмила, никак нельзя. Это же
трусость.
— Просто противно все это видеть.
— Ну, обожди. Разве же все слушатели так настроены?
— При чем тут все, папа! Конечно нет, не все. Задает
той какая-то кучка. Но кучка хорошо организованная, спев-
шаяся. Ее поддерживают в Смольном. Она на коне. Она,
так сказать, при. При руководстве. Она законодательствует.
Остальные, естественно, растерянны. Одни ровным счетом
ничего не могут понять в происходящем. Другие и пони-
мают, но ввязываться не хотят: здравомыслящие. Ну и вот —
кучка вещает от имени всего университета. Не могу больше,
честное слово!
— Какие вы нежные пошли,— сказал Самсонов.— А мы
вот и перед возможностью попасть в тюрьму не останавли-
вались.
— Иные времена, папа. Ты историк, должен сам пони-
мать, что одно отмирает, другое нарождается, и оно, это
другое, отнюдь не обязано повторять предыдущее поколение.
— Повторять и не надо. Но нельзя отказываться от хо-
роших традиций.
— Есть у нас и такие. Самсонов, говорят, прав. За Сам-
сонова пойдем в любую драку.
— И идут?
— Идут, конечно.
— Ну вот! А ты — уходишь!
— Но таких мало, папа. Понимаешь, мало. Их зажали.
— В железный кулак? — Самсонов усмехнулся, вспомнив
разговор с Комаровым.
— А что ты думаешь — да, в кулак.
— Доченька, а вот мне один хороший человек сказал
сегодня: не такие кулаки партия разжимала.
— Это верно. Но ведь каждый думает: я смертен, и что
толку, если кулак разожмут, но к тому времени я-то в этом
кулаке отдам богу душу. В ваше время выбора не было:
или бейся до конца, или машина империи Романовых тебя
уничтожит. А сейчас выбор есть: подавайся, например, в
ряды новой буржуазии. Как вот этот Краснощеков знаме-
221
нитый. Коммунист, руководящий товарищ, госбанковец, а
закрутился среди нэпманов, загулял, закутил и уполз в бр-
лото. Сейчас, если устал бороться, есть куда подаваться.
Отсюда компромиссы, зигзаги и увиливания. Ты знаешь,'
кто этот Шумов, который написал о твоей книге?
— Какая разница, кто он и что он! Разве в нем дело?
— Не скажи, и в нем. Такого ведь надо найти. Не каждый
беретс’я за грязное дело. У нас там разузнали о нем кое-что.
Учитель. За свои верноподданнические речи по отношению'
к Зиновьеву выдвинут в газету. Назавтра же после опубли*.,
кования статьи редактор вручил ему ордер на отдельную <.
квартиру в бывшем доходном доме Эмира Бухарского. На-е,
града последовала немедленно. В газету идут письма. Люди
сопоставляют твою книгу и то, как она истолкована и оценена-
Шумовым. Возмущаются всем этим фальсификаторством.
Их письма отправляются в мусорную корзинку. Оценка твоей
книги дискуссии не подлежит. Она апробирована и утверж-
дена в верхах.
— Вот это демократы! Ну что ж, есть Центральный
Комитет. Если станет совсем невыносимо, придется обра-
щаться туда. _ ’
Они разговорились, отец и дочь. Они прекрасно понимал#'
друг друга в главном, в этом главном они были полными;
единомышленниками. ’
В дверь позвонили. Открывать пошла Люся, и Самсонов
услышал в передней какие-то странные восклицания, охи»
ахи. Он тоже поднялся, чтобы пойти посмотреть, что тай|
происходит. Но в кОмнату уже входил Федотов, а слеДО^
за ним Люся; обняв, радостно улыбаясь, она вела изящную;
молодую женщину своего возраста.
— Папа! — воскликнула она.— Помнишь, я тебе много'
раз рассказывала о своей подруге по гимназии? Это же она>
Ника! Ника Павловна! J
Начались вопросы, выяснения обстоятельств: что, да как,;:
да почему? Ника рассказала, как ходила к Люсиному деду»;
но за разговорами не спросила ее адреса, как потом завер-
телась в ежедневной текучке. А Люся говорила о том, что,
Тоже пыталась несколько лет назад отыскать ее, Нику, но тД,
уехала куда-то из Петрограда. Словом, встреча была ра-;
достной, и Федотов не сразу смог объяснить Самсонову,
зачем, собственно, пришел к нему домой в столь поздний час.
— Книгу твою, товарищ Самсонов, я прочитал тогда же,,
в один присест. Звоню назавтра. Но тебя на месте не было,
сказали: где-то в музеях. Потом закрутился. Но вот статейка
в газете ие дает покоя. Вот гад этот Шумов! Главное, ни
у кого из наших книжки твоей нет. Сами судить о ней не
222
могут. Только вот статейка. Но и статейка настораживает.
Состряпана так, что уши торчат из нее. Ну, ты извини, я уж
без спроса рукопись твою по рукам пустил. Народ читает
и возмущается этими типами из газеты. Хорошая книжка,
полезная. Здорово написана.
Опять закипел общий разговор. Опять все возмущались.
— Никочка,— время от времени говорила Люся, с неж-
ностью глядя на свою давнюю подругу.— Как хорошо, что
вы прршли! Я рада всему, что с тобой произошло. Ты стала
общественно-активной. Это же замечательно! Со своим
Евгением'Викторовичем ты бы сидела по уши в обыватель-
ском болоте. Слушай, вот у папы тут есть кое-какие эмиг-
рантские газетки. Ты помнишь, был такой поэт Вячеслав
Ходасевич? Ну, что-то мы его читали, ие очень заметное,
ио все же... Он «бежал года два назад за границу и вот что
пишет. Это милюковские «Последние новости». Слушай:
«Ошибка моя заключается в том, что я думал, будто про-
светительную работу можно вести и при большевиках. Вот
этого я уже больше не думаю. Напротив, знаю отчетливо, что
всякая (без исключений) просветительная деятельность им
ненавистна». Что ты скажешь? Вот тебе еще один штрих
той клеветы, на какую идут враги Советской власти, лишь бы
опорочить ее. С чем ты встречаешься в Доме просвещения?
С ненавистью большевиков к просветительной деятельности?
Ника стала рассказывать о директоре своего Дома про-
свещения, о большевичке Елене Климовой, которая к боль-
шевикам пришла через трудную, трагическую судьбу, но
зато как верна она сейчас большевизму.
— Если говорить о ненависти большевички Климовой,
то она действительно ненавидит. Но что? Все, что мешает
просветительной деятельности. Им бы встретиться, ей с этим
Ходасевичем! Вот было бы! Она бы многое ему разъяснила.
— Могла бы и ухлопать,— сказал Федотов.
— Нет, она очень добрый и даже нежный человек,— не'
согласилась Ника.
— А это ничего не значит,— сказал Самсонов.— К друзь-
ям— нежен, к врагам — лют. Так часто бывает у людей,
настрадавшихся от несправедливостей.
Разговор снова перешел на статью Шумова, на книгу
Самсонова, на отношение к ней рядовых читателей.
Конец первой книги.
14.12.1972 г.