/
Author: Саид Э.
Tags: миграция населения колонизация колониальный вопрос политика и современное политическое положение в мире политика история история востока ближний восток международные отношения востоковедение
ISBN: 978-5-6045382-8-9
Year: 2021
Text
Музей
современного
искусства
« Гараж»
Москва, 2021
Современная
критическая
мысль
Ориентализм
Эдвард
Саид
ISBN 978-5 -6045382-8-9
Все права защищены
© Музей современного искусства «Гараж», 2021
© Эдвард Саид, текст, 1979
© Катарина Лопаткина, перевод, 2021
© Константин Ерёменко, дизайн-макет, 2021
УДК 325.81
ББК 66.2(0)
С14
Эдвард Саид.
Ориентализм / науч. ред. А . Р. Ихсанов. — М.: Музей современ-
ного искусства Гараж, 2021. — 560 с.
Эта книга — новый перевод классического труда Эдварда Саида «Ориентализм».
В центре внимания автора— генеалогия европейской мысли о «Востоке»,
функционирование данного умозрительного концепта и его связь с реальностью.
Саид внимательно исследует возможные истоки этого концепта через пробле-
му канона. Но основной фокус его рассуждений сосредоточен на сложных отно-
шениях трех структур — власти, академического знания и искусства, — отра-
женных в деятельности различных представителей политики, науки и литературы
XIX века. Саид доказывает, что интертекстуальное взаимодействие сформи-
ровало идею (платоновскую сущность) «Востока» — образ, который лишь укреплял-
ся из поколения в поколение как противостоящий идее «нас» (европейцев).
Это противостояние было связано с реализацией отношений доминирования —
подчинения, желанием метрополий формулировать свои правила игры
и говорить за колонизированные народы. Данные идеи нашли свой «выход»
в реальности: в войнах, колонизаторских завоеваниях, деятельности ко-
лониальных администраций, а впоследствии и в реализации крупных страте-
гических проектов, например, в строительстве Суэцкого канала. Автор
обнаруживает их и в современном ему мире, например, в американской полити-
ке на Ближнем Востоке. Книга Саида дала повод для пересмотра подходов
к истории, культуре, искусству стран Азии и Африки, ревизии существовавшего
знания и инициировала новые формы академического анализа.
Проект реализован при поддержке
эндаумент-фонда Музея «Гараж».
Книга издана в рамках исследовательской
лаборатории Музея «Гараж»
«Пространство 1520».
Книга, которую стоит прочитать
Благодарности
Введение
Глава 1
Масштаб ориентализма
Познавая Восток
Воображаемая география и ее репрезентации:
ориентализация Востока
Проекты
Кризис
Глава 2
Ориентализм структурирует и переструктурирует
Заново прочерченные границы, переопределенные
проблемы, секуляризированная религия
Сильвестр де Саси и Эрнест Ренан: рациональная
антропология и филологическая лаборатория
Пребывание на Востоке и наука: требования лексико-
графии и воображения
Паломники и паломничества, англичане и французы
Глава 3
Ориентализм сегодня
Ориентализм скрытый и явный
Стиль, экспертиза, видение: всемирный ориентализм
Расцвет современного англо-французского ориентализма
Предисловие к изданию 2003 года
Послесловие (1995)
Указатель имен и терминов
Оглавление
4
14
16
61
61
90
125
153
179
180
197
236
262
308
308
346
388
498
515
549
4
Книга, которую стоит прочитать
2020 год пополнил словарь российских интернет-мемов заме-
чательной цитатой «и половцы нас терзали, и печенеги», ко-
торая вызвала большой интерес у исследователей — прежде
всего, с точки зрения референций: насколько сказанное (а пре-
жде — написанное в школьных учебниках) связано с «объектив-
ной реальностью»?1 Специалисты по истории на страницах раз-
личных изданий стали пояснять, что отношения с названными
кочевыми группами были не такими однозначными и линейны-
ми, как это принято описывать2. Но нас интересует другое — то,
что эта цитата воспроизводит, и конкретнее —дискурс, к кото-
рому она относится: разделение на «нас» и «их» — представляе-
мых, воображаемых «других». Я не случайно начинаю с этого
небольшого эпизода. Существует расхожее мнение, что книга
Эдварда Вади Саида не «о нас», а «о них» — англичанах, фран-
цузах, американцах, арабах, мусульманах, христианах и вооб-
ще — о «цивилизациях»3. Это не совсем так (а точнее, совсем не
так). Попытайтесь посчитать, сколько в этой книге арабских
имен (можете даже расширить этот список за счет персидских
и тюркских имен), и сравните с количеством имен европейских.
Однако это лишь поверхностный взгляд. И вот здесь мы перехо-
дим к главному.
Эта книга — о мысли, о речи, о восприятии. Важнейшим
элементом этой книги являются idées reçues, или «прописные
истины». Это такие общепринятые представления, которые:
а) широко распространены (ну все же мы слышали о «Востоке»?),
1
Обозначим, что пр едставленная цитата — часть юридичес-
кого фольклора, в котором ее связывают с личностью
русского адвоката Ф. Н. Плевако (1842–1909). Расхожесть
цитаты была использована как маркетинговый ход для
переиздания сборника его речей. Плевако Ф. Н . И печенеги
терзали Россию, и половцы. Лучшие речи великого адво-
ката. М: АСТ. 2020.
2 Например, журнал «Дилетант», один из самых известных
в области публичной истории в России, опубликовал
статью «Половцы, печенеги и Русь». Логинов М. Половцы,
печенеги и Русь // Дилетант. 2020 (https://diletant.media/
articles/45288813).
3 Бобр овников В. Ориентализм — не догма, а руководство к дей-
ствию? О переводах и понимании книги Э. У. Саида в Рос-
сии // Ориентализм vs ориенталистика. М: Садра, 2016. С. 53 –78.
5
б) считаются вполне себе очевидными (даже объяснять ничего
не нужно), в) распространяются в форме анекдотов, рассказов
и забавных историй из уст в уста (а вы когда-нибудь обсуждали
увиденное в отпуске в Египте или Турции?). И это всегда нечто
близкое к стереотипу или клише.
Главная цель этой книги — показать, что мы выстраива-
ем нашу мысль в границах этих заданных клише. Мы не живем
в вакууме, мы существуем во множестве контекстов — и пре-
жде всего в контексте социокультурном. Нас окружают тек-
сты, и часто через них мы и воспринимаем окружающий нас
мир. «Бахчисарайский фонтан» А. С. Пушкина, «Хаджи-Мурат»
М. Ю.Лермонтова, «Персидские мотивы» С. А. Есенина. «Половец-
кие пляски»! «Апофеоз войны» В. В. Верещагина!4 «Слово о пол-
ку Игореве»! Задумывались ли вы о контексте, в котором создава-
лись или публиковались эти произведения? Об их содержании?
Образах? Я, безусловно, не являюсь профессиональным лите-
ратуроведом и вряд ли смогу претендовать на их лавры, чтобы
дать развернутое описание формирования образа «Востока»
в России (которое вряд ли будет противоречить ключевой ли-
нии мысли Саида5)... И моя цель отнюдь не в том, чтобы апел-
лировать к дискуссии об «особой исторической судьбе» нашей
страны, право же, и этот конструкт уже был блестяще разобран
специалистами по интеллектуальной истории6. Моя задача —
убедить вас, что эта книга действительно стоит того, чтобы ее
прочитать. И того, чтобы вместе с ней размышлять о себе, о них,
об окружающем мире.
Главной целью Саида было сподвигнуть читателя зада-
вать сложные вопросы самому себе. Попытаться осознать то,
как сильно знание об Азии и Африке определено школьными
4 Абашин С. Верещагин без колониализма: как пост-
советская Россия не отмечает 150-летие завоевания
Средней Азии // Новое литературное обозр ение,
161, 2020. С . 307–315.
5 Ерусалимский К. Ю. Образы российского ориента-
лизма (обзор) // НЛО, 2020. С . 161, 378–392 .
Рейтблат А. И . «Ориентализм» и русский ориентализм
(Обзор книг по ориентализму в русских востоко-
ведении и литератур е) // НЛО, 2020. С. 161, 392–401 .
6 Атнашев Т., Велижев М., Зорин А. «Особый путь»:
от идеологии к методу. М: НЛО. 2018.
6
учебниками, литературными и живописными произведения-
ми, фильмами, а не неопосредованным взаимодействием с их
обитателями, местным населением (и понять, возможно ли оно
вообще). Вопросы множатся и множатся: насколько можно до-
вериться своим чувствам, мысли и видению? Кому они принад-
лежат? Представляя себе «Восток» по произведениям других
людей, принимается ли во внимание, что за люди их создавали
и в каком контексте? Какое место занимают эти книги, картины,
образы в «генеалогии» человеческой мысли? И к каким послед-
ствиям — уже материальным, реальным —приводят восприня-
тые и усвоенные образы? Эти вопросы задавал себе и Саид, и по-
коления после него. Поиск ответов на них и дискуссии, с ними
связанные, сформировали тот современный мир — постколони-
альный, рефлексирующий и сложносочиненный, в котором мы
живем сейчас.
В то же время эта книга, спустя сорок лет после ее написа-
ния, удивительно актуальна.
Давайте обратимся к событиям, связанным с российской
культурой и формирующим наше информационное простран-
ство в последнюю пару лет. На ум приходят скандалы вокруг се-
риала «Зулейха открывает глаза» и выбора Манижи Сангин
как представительницы России на песенном конкурсе «Еврови-
дение». В первом случае, казалось бы, речь может вестись о до-
статочно стандартной для общественных дискуссий теме ста-
линского наследия. Но для Республики Татарстан, одного из
субъектов Российской Федерации, фокус критики отнюдь не
направлен на сталинизм. Для жителей этого региона это произ-
ведение стало попыткой отобрать их «голос», возможность гово-
рить о себе и представлять себя7. Ровно то, в чем Саид обвиняет
англичан и французов, которые выстраивают своего «виртуаль-
ного мусульманина». Так же сериал создает «образ» татарской
культуры и истории, весьма далекий, по мнению таких кри-
тиков, от собственной аутентичности татар. Второй скандал
7 Сафаров М. Зулейха пробуждает идентичность:
как зрительские споры о сериале становятся «боями
за историю» // Islamology, 10:1, 2020. 105 –114.
Книга, которую стоит прочитать
7
показывает, как в обществе функционируют концепты «себя»
и «другого», как создается их противопоставление и как оно ак-
туализируется8. Впрочем, мало внимания уделяется и тому, что
сама представленная музыкальная композиция — это краткая
выжимка из актуального гендерного дискурса, рисующего си-
стему противоречий (слабая, но сильная; одинокая, но в сообще-
стве), о которых пишет и Саид, в его случае —применительно
к образу араба (например: ленивый, но активный). Безуслов-
но, эти истории не так просты, как кажется критикам. Более
глубокий анализ способен выявить целую череду неучтенных
элементов. Например, наследие «советского дискурса» в исто-
рии семьи Манижи9, большую историю женских сообществ
Таджикистана10, феномен ностальгии и позицию «третьего по-
коления», с которой свое видение семейной памяти согласует
писательница Г.Ш.Яхина11. Эти элементы требуют большой ана-
литической работы, понимания контекстов, пересечений и раз-
рывов, особенностей функционирования того, что называется
«субъективностью».
Однако все эти элементы можно привести к одному знаме-
нателю —пониманию генеалогии мысли. Мой следующий при-
мер связан с одной такой концепцией, которая предельно про-
тиворечива. В октябре 2021 года российский глянцевый журнал
“Elle” опубликовал серию фотосессий «Дружба народов», руковод-
ствуясь желанием показать красоту «малых народов», их жизни
и быта, дать «голос» местным фотографам, вернее, их видению
8 Simon M. Representing cultural diversity in Russia:
the Eurovision contest and Manizha’s “Russian Woman”
performance // Central Asian Program. 2021
(https://www.centralasiaprogram.org/representing-cultural-
diversity-russia-eurovision-contest-manizhas-russian-
woman-performance).
9 Например, конструкт о «бабушке, первой снявшей
паранджу». Данные темы уже давно находятся
в центре внимания исследователей. Упомяну лишь:
Kamp M. The New Woman in Uzbekistan: Islam,
Modernity, and Unveiling under Communism. University
of Washington Press, 2006.
10 Roberts F. Old Elites under Communism: Soviet Rule in
Leninobod. Chicago University. Ph .D. thesis, 2016.
11 Anisimova I. From Celebrated Novel to Media Outrage:
The Public Debate Surrounding the Miniseries
“ Zuleikha Opens Her Eyes” // Slavica Bergensia, 13, 2020.
P. 107–127. Kalinina, E. Mediated Post-Soviet Nostalgia.
Stockholm: Södertörns högskola, 2014.
8
локальной эстетики. Однако фотосессия вызвала большую кри-
тику, которую концептуально обосновала профессорка Диана
Кудайбергенова сразу в нескольких измерениях — от самой про-
тиворечивости идеи «дружбы народов» до критики эстетики12.
Действительно, последние работы по истории, антропологии
и социологии, написанные самой Кудайбергеновой и ее колле-
гами, показывают все трудности и перипетии того, как склады-
вался Советский Казахстан. Впрочем, можно искать корни этих
явлений еще глубже — в истории Российской империи и ее дис-
курсов, ее текстов и ее концепций13. Я ограничусь лишь кратки-
ми мыслями об этом, весьма грубо обобщая работы коллег.
Создание Советского Казахстана стало последствием дискус-
сий относительно умозрительного деления народов на «отста-
лые» и «цивилизованные», попыток понять, что такое «кочевое
сообщество» и как им управлять14. Результатом этой ригидной
системы мысли стала реализация «цивилизаторской миссии»,
попытки модернизировать казахское хозяйство и быт, это при-
несло немало горя местным жителям15. Культурная политика
того периода, которая была призвана создать новое, советское
общество, проводилась под лозунгом «дружбы народов», прида-
вая этому термину в глазах местных жителей двусмысленность
и негативную коннотацию, навязывая способ видеть мир, мето-
дологию организации общественных и культурных институтов
(«национальных по форме, социалистических по содержанию»).
Безусловно, всё далеко не так однозначно, и «тихий национализм
12 Комментарии исследовательницы можно увидеть
в инстаграм-аккаунте ее проекта ChapanFashion.
(https://www.instagram.com/chapanfashionista/).
13 Например: Sabol S. The Touch of Civilization: Comparing
American and Russian Internal Colonization. Boulder:
University Press of Colorado, 2017.
14 Thomas A. Nomads and Soviet Rule: Central Asia Under
Lenin and Stalin. Bloomsbury Academic, 2018.
15 Например, «Ашаршылык» — голод, ставший следствием
попытки коллективизации хозяйства казахов.
Недавно на русский язык была переведена знаковая
монография об этом событии: Камерон С. Голодная степь:
Голод, насилие и создание Советского Казахстана.
М: НЛО, 2020. Лист событий может быть расшир ен как
за счет истории Российской империи (упомяну лишь
восстание 1916 г.), так и за счет истории СССР (помимо
репр ессий, зачастую упоминаются экологические
проблемы, связанные с Семипалатинским полигоном
и космодром Байконур).
Книга, которую стоит прочитать
9
академических практик» вкупе с механизмами передачи па-
мяти внутри сообщества формировали критические интен-
ции (правда, в ограниченном масштабе)16. Для молодого поко-
ления казахских исследователей представление их этноса как
экзотического, да еще с отсылкой на концепцию «дружбы на-
родов» — оправдания подчинения способу мышления из «цен-
тра», — представляется попыткой вновь «отобрать их голос». Для
них это как минимум повод вспомнить Саида и начать разговор
о «неоколониализме». В России же эти понятия не отрефлекси-
рованы, не осознаны, а потому возмущение соседей вызывает
удивление и непонимание. Ведь та же упомянутая фотосессия
создавалась из намерения «дать голос», а не «присвоить» его.
Непонимание истории понятий, генеалогии мысли (что такое
«дружба народов» в исторической перспективе) приводит к про-
тиворечию между интенцией создателей проекта и восприяти-
ем публики. И именно в этом может помочь работа Саида— обо-
значить исходную точку для анализа подобных феноменов. Но
научиться не совершать подобных ошибок и с уважением от-
носиться к памяти, как народов внутри России, так и ее сосе-
дей, — это уже гораздо более трудная задача.
И еще: позволю себе процитировать предисловие к француз-
скому изданию «Ориентализма», написанное философом Цве-
таном Тодоровым.
Наша судьба неотделима от судьбы других и, как следствие,
от взгляда, которым мы смотрим на них, и места, которое мы им
предназначаем. Эти «внешние» Другие находятся рядом с нами,
среди нас, и называются «трудовые мигранты», или далеко за
пределами наших границ, и называются «нефтяные державы».
Когда мы голосуем через посредников-депутатов за расистский
закон против этих рабочих, когда мы кричим о скандале из-за
роста цен на бензин, мы, сознательно или нет, заимствуем шаги
большого ориенталистского дискурса и быстро находим аргумен-
ты. Единственная разница— но не именно ли она провоцирует
16 Бисенова А., Медеуова К. Давление метрополий и тихий
национализм академических практик // Ab Imperio, 4,
2016. С. 207–255.
10
скандал? — заключается в том, что «ориенталы» более не прини-
мают тот образ, который мы им предлагаем, и не хотят честно
играть в ту игру, в которой мы одновременно являемся партне-
рами и авторами правил17.
Надеюсь, теперь у вас не осталось сомнений, что «Ориента-
лизм» действительно актуален?
Впрочем, возраст книги и ее посыл вызывают критичес-
кую реакцию. В целом ее можно свести к нескольким пунктам.
Во-первых, Саид был литературным критиком, а не профессио-
нальным исламоведом или арабистом. Потому рассмотрение
частных случаев, на которых он иллюстрирует свою мысль, вы-
зывает суровую критику специалистов — как историков, так
и литературоведов. Я попытался раскрыть некоторые элементы
этой критики в сносках, но, пожалуй, подробный разбор «кейсов»
представлен в книгах и статьях Роберта Ирвина18. К этому же
разделу отнесу вопрос «всеохватности» подхода «Ориентализ-
ма». С момента его публикации было написано колоссальное
количество трудов, анализировавших отдельные сообщества,
подходы, произведения и академические труды. Появились ис-
следования по роли «колониальных посредников» (переводчиков,
проводников, учителей), их влиянию на процесс формирования
знания и роли «привратников» у ворот локального знания19. По-
явилось и колоссальное количество работ о критике европей-
ской мысли до Саида20. Все эти работы детализируют сложную
картину мира, в которой «ориентализм» как дискурс, влияющий
на реальность, — лишь часть, но немаловажная часть, системы.
Когда мы читаем аналитику периода «шпиономании», в ко-
торой мы видим способ рассказа о «Других», чьи роли заранее
предопределены их происхождением21; когда мы обращаемся
17 Todorov T. Préface à l’édition française // L’Orientalisme : L’Orient
créé par l’Occident. Paris: Éditions du Seuil, 2005.
18 Irwin R. For Lust of Knowing: The Orientalists and their Enemies.
Penguin Books, 2007.
19 Heschel S. and Ryad U. The Muslim Reception of European Orientalism:
Reversing the Gaze. London and New York: Routledge, 2019.
20 Çelik Z. Europe Knows Nothing about the Orient: A Critical Discourse
from the East (1872–1932). Koç University Press, 2021.
21 Бессмертная О. Ю . «Алые розы Востока»: «панисламизм», ориен-
тализм и шпиономания в последние мирные годы Российской
империи. Разведывательная империя? // Шаги, 4:1, 2018. С . 9 –44.
Книга, которую стоит прочитать
11
к травелогам и публицистике, в которых один частный случай
становится абсолютизированным отражением целого сообще-
ства22; когда мы сталкиваемся с обобщающим понятием «Вос-
ток» как объяснением сложных социально-экономических про-
цессов, — мы, так или иначе, сталкиваемся с тем, о чем писал
Саид. И пусть его кейсы не всегда точны, но сама идея дискурса
является определяющей.
Во-вторых, это вопрос методологии. Его можно разделить
на два аспекта, и оба они будут верны в своей критике. Первый —
нарушение формальной логики. Это действительно упрек, кото-
рый характеризует способ разворачивания мысли Саида, вклю-
чающий, например, отождествление суждения с аргументом23.
Но важно отметить, что сама работа не является полноцен-
ным академическим трудом, что отмечал и сам автор. Это, ско-
рее, «манифест убеждений», который является составной ча-
стью картины общей мысли Саида, разворачиваемой не только
в «Ориентализме»24. И исходя из этого утверждения мы можем
обосновать отсутствие строгой академической выверенности
именно стилем этого «полемического произведения», как его
верно характеризовала Мария Тодорова25. Второй упрек касает-
ся «филологического метода», который лежит в основе рассужде-
ний Саида. «Востоковедение» как наука рассматривается рядом
специалистов как производная от «филологии» — дисциплины,
оказавшей значительное влияние на становление гуманитар-
ных наук26. Саид как филолог и литературовед наследует аппа-
рату рассуждений, чьи базовые ценности закладывались в той
же области человеческой мысли, что и идеи «ориентализма».
22 Bessmertnaya O. Un agent-provocateur musulman, ou un Orien-
taliste de plus: “ jouer à l’autre” dans les miroirs império-
orientalistes // Slavica Occitania, 35: Les Orients dans la culture
russe, 2012. P. 83–126 .
23 Панарин С. Эдвард Саид: книга софизмов // Историческая
экспертиза, 2 (3), 2015. С . 78–105 .
24 Например, в работе: Said E. Culture and Imperialism. New York:
Vintage Books, 1994.
25 Тодорова М. Есть ли русская душа у русского ориентализма?
Дополнение к спору Натаниэля Найта и Адиба Халида,
Российская империя в зарубежной историографии. Работы
последних лет: Антология. М.: Новое издательство, 2005.
С. 345 –359.
26 Важно отметить ключевое понятие «текстуальность», которое
будет объяснено далее в примечаниях.
12
Иными словами, он критикует «филологический метод» изнут-
ри. Всё это приводит к здравой оценке «Ориентализма» и попыт-
ке рассмотреть изучаемый феномен репрезентации «Востока»
методами других областей знания, выйдя за пределы филоло-
гии, — например, на базе философии27. Однако ценность наблю-
дений Саида, сформулировавшего идею «Востока как дискурса»,
значительна. Немаловажно отметить и гибкость его мысли, по-
зволившую задать стартовые позиции для последующих иссле-
дований. Отношение власти и знания, различных форм знания
между собой, дискуссия о разных показателях идентичности,
чтении, этике и гуманизме — это всё можно найти в его работе.
В-третьих, многие критики абсолютно верно утверждают,
что Саид не дает ответы на поставленные им самим вопросы. Он
и не стремится к этому. Призыв «Ориентализма», ставшего фе-
номеном, масштаб которого гораздо более значим, чем масштаб
личности его автора, — начать рефлексию. Безусловно, на этом
пути возможны различные опасности. Например, радикальная
эссенциализация инаковости (стремление «замкнуться» в гра-
ницах собственной идентичности и ее репрезентациях; вуль-
гарный национализм) —одно из самых крупных препятствий,
которые могут возникнуть в рассуждениях читателя. Но не нуж-
но бояться мыслить. «Ориентализм» не просто можно крити-
ковать — его нужно критиковать. Именно так эта книга стала
краеугольным камнем для развития целой области знания, ана-
лиза таких сложных идей, как «интертекстуальность» и «декон-
струкция», привела к появлению колоссального количества ин-
теллектуалов: писателей, художников и академиков.
«Ориентализм» стал составляющей частью современного
мира. В свое время меня поразили два стеллажа в Университете
Кента, посвященные истории Азии. Оба стеллажа были застав-
лены разными переизданиями «Ориентализма» — книги, мас-
штаб которой стал значительно большим, чем масштаб личности
ее создателя. Книги, которая используется в этом университете
27 Trüp er, H. Orientalism, Philology, and the Illegibility
of the Modern World. London: Bloomsbury
Academic, 2020.
Книга, которую стоит прочитать
13
(как и во множестве других), чтобы развить критическое восприя-
тие студентов, с самой юности заставляя их задуматься о значе-
нии связи власти и знания и о влиянии этой связи на формиро-
вание современного мира. Не случайно именно представитель
этого британского университета, Абдулразак Гурна, был удосто-
ен Нобелевской премии по литературе 2021 «за его бескомпро-
миссное и полное сострадание осмысления последствий коло-
ниализма на Африканском континенте и его влияния на судьбу
беженцев на их пути между культурами и континентами». И, как
мне думается, «Ориентализм» сыграл не последнюю роль в его
идейном становлении.
Антон Ихсанов
Москва, 2021
14
Благодарности
Я занимался темой ориентализма на протяжении нескольких
лет, но большая часть этой книги была написана в 1975–1976 годах,
в мою бытность стипендиатом стэнфордского Центра передо-
вых исследований в области поведенческих наук в Калифорнии28.
В этой уникальной и щедрой институции мне посчастливилось
не только с удовольствием общаться с несколькими коллегами,
но и получить помощь от Джоан Вармбрунн29, Криса Хота, Джейн
Кильсмайер30, Престона Катлера31 и директора Центра Гарднера
Линдзи32. Перечень друзей, коллег и студентов, которые проч-
ли или прослушали текст всей этой рукописи или ее части, на-
столько велик, что смущает меня, а теперь, когда она, наконец,
стала книгой, возможно, смущает даже и их. Тем не менее я дол-
жен с благодарностью отметить неизменно полезную поддерж-
ку Джаннет и Ибрагима Абу-Луходов33, Ноама Хомского34 и Род-
жера Оуэна35, которые следили за этим проектом от начала и до
28 CASBS— междисциплинарный исследовательский центр, соз-
данный в 1954 г. и изучающий проблемы современного общества.
Задача Центра — выработать методы взаимодействия между
представителями академического сообщества, гражданского
общества, бизнеса и политики (здесь и далее примечания
научного редактора, а также комментарии автора).
29 Джоан Стр онг Вармбрунн (1922–2001)— в течение многих лет научная
сотрудница (research assistant) указанного Центра.
30 Джейн Кильсмайер — помощница дир ектора Центра (в 1975 г.) .
31 Престон Катлер — заместитель директора Центра (в 1975 г.).
32 Гарднер Эдмунд Линдзи (1920–2008) — психолог, автор исследова-
ний по социальной психологии, директор Центра с 1975 по 1989 г.
33 Джаннет Абу-Луход (1928–2013) — социологиня, авторка книг по урба-
низации, а также одна из исследовательниц мир-системной
теории (исследование эволюции систем обществ, различение ядра
и периферии). В частности, ее перу принадлежит книга «До евро-
пейской гегемонии: мир-система в 1250–1350» (1989), в котор ой она,
рассматривая причины возвышения Европы на мировой арене
в XVI в., подробно анализирует экономический и культурный обмен
на Азиатском континенте. Эта книга была одним из значимых
шагов в критике европоцентричности мировой историографии.
Ибрагим Абу-Луход (1929–2001)— политолог, историк, политик. Автор
исследований по истории национализма, межкультурным кон-
тактам в Средиземноморье, политической истории Палестины, осно-
ватель журнала Arab Studies Quarterly. Активно выступал против
«невежества» при изучении истории арабов и содействовал развитию
науки и просвещения на Западном берегу реки Иордан.
34 Ноам Хомский (родился в 1928 г.) — лингвист, философ, один из ини-
циаторов когнитивной революции (рассмотрение познаватель-
ных процессов как процесса переработки информации), политиче-
ский активист (в частности, активно высказывался за мирное
разрешение палестино-израильского конфликта).
35 Роджер Оуэн (1935–2018)— историк, специалист по истории Ближнего
Востока эпохи модерна. Изначально занимался экономи ческой
и социальной историей, позднее обратился и к политической истории.
15
завершения. Кроме того, я должен с благодарностью отметить
полезный и критический интерес коллег, друзей и студентов
из разных мест, чьи вопросы и дискуссии позволили отточить
текст. Андре Шиффрин и Жанн Мортон из Pantheon Books были
идеальными издателем и редактором и превратили тяжкое ис-
пытание подготовки рукописи (по крайней мере для автора)
в поучительный и по-настоящему интеллектуальный процесс.
Мариам Саид36 очень помогла мне своими исследованиями по
истории ориенталистских институций раннего Нового време-
ни. Кроме того, ее любовь и поддержка сделали большую часть
работы над этой книгой не только приятной, но и возможной.
Нью-Йорк, сентябрь –октябрь 1977. Э. В. С.
36 Мариам Саид — дочь известной ливанской просветительницы
Вадад Макдиси Кортас (1909–1979), пер еводчица воспоминаний
матери и педагогиня. Супруга Эдварда Саида.
16
Они не могут представлять себя,
их должны представлять другие.
Карл Маркс «Восемнадцатое брюмера
Луи Бонапарта»
Восток (East37) — это профессия.
Бенджамин Дизраэли «Танкред»
37 В этой работе Саид использует два термина, East и Orient,
переводимых на русский язык понятием «Восток». Второй термин
чаще используется для обозначения «образа, изобретенно-
го европейцами», то есть центрального объекта исследования.
В некоторых разделах этого перевода для передачи анало-
гичного оттенка значения в русском языке использован термин
«ориенталистский». В случае необходимости указывается
пояснение использованной терминологии. Для обозначения
«Запада» также используются термины West и Occident.
Их чрезмерная генерализация является одним из пунктов крити-
ки книги.
17
Введение
I
Один французский журналист во время своей поездки в Бейрут
в ходе ужасной гражданской войны 1975–1976 годов38 с сожа-
лением писал об опустошенном центре города, который «ко-
гда-то, казалось, принадлежал... Востоку (Orient) Шатобриана39
и Нерваля40»41. Он, конечно, был прав насчет этого места, и осо-
бенно прав как европеец. Восток был почти полностью евро-
пейским изобретением и с древности представал прибежищем
романтики, экзотических существ, навязчивых воспоминаний
и пейзажей, удивительных впечатлений. Теперь он исчезал.
В каком-то смысле — уже исчез, его время ушло. Возможно, не-
существенным казалось то, что у самих жителей Востока в этом
процессе тоже были свои интересы, ведь они жили там и во време-
на Шатобриана и Нерваля, а теперь страдают именно они. Глав-
ной для европейца была европейская репрезентация Востока
38 Гражданская война в Ливане (1975–1990) — крупный конфликт между
христианскими и мусульманскими общинами страны, осложнив-
шийся вмешательством соседних государств. Память об этом кон-
фликте оказала значительное влияние на культуру и восприятие
истории страны.
39 Франсуа Рене де Шатобриан (1768–1848) — литератор, политик, один
из представителей французского романтизма. В 1806 г. совер -
шил поездку в Грецию, Малую Азию, Палестину и Египет. Это путе-
шествие использовалось для «придания местного колорита»
эпопее «Мученики» (Les Martyrs), посвященной «триумфу христиан-
ской веры» в Римской империи. Кроме того, впечатления писате-
ля были объединены в книгу «Путешествие из Парижа в Иерусалим
и из Иерусалима в Париж, через Грецию и обратно через Египет,
Варварию и Испанию» (Itinéraire de Paris à Jérusalem). Автор описы-
вал увиденное через призму собственных христианских взгля-
дов и своих политических пристрастий (противостояние Османской
империи). Презрительное отношение к мусульманам и расизм
стали причинами для современной критики этого произведения.
40 Жерар де Нерваль (1808–1855)— литератор, один из предста-
вителей французского романтизма, предвестник символизма.
В 1842–1843 гг. совершил путешествие в Сирию, Египет, Ливан
и Малую Азию. Утверждал, что в ходе путешествия «был посвящен
в мистерии друзов» (идейное течение в исламе). В 1851 г. опуб-
ликовал свое произведение «Путешествие на Восток» (Voyage
en Orient). Изначально эта книга воспринималась как фанта-
зии автора, компиляция известных на тот момент французских
травелогов. Произведение вызвало неоднозначную реакцию
у читателя, воспринимавшего его как бред. Для Саида произведе-
ние Нерваля — осмысление собственных переживаний и разо-
чарование от фантазий. Современные исследователи, впрочем,
обращают внимание на иронию и сатиру, которую Нерваль ис-
пользовал для критики сложившегося «образа Востока». Тем самым
писатель высмеивал чувство открытия, характерное для «днев-
ников путешествий» той эпохи.
41 Desjardins T. Le Martyre du Liban. Paris: Pion, 1976. P. 14 .
18
и его современная судьба— и то и другое имело для журналиста
и его французских читателей неочевидный, но объединяющий
автора и его аудиторию смысл.
У американцев Восток не вызывает тех же чувств, он для них,
скорее,— и совсем иначе —будет ассоциироваться с Дальним Вос-
током42 (главным образом с Китаем и Японией). В отличие от
американцев у французов и англичан —и в меньшей степени
у немцев, русских, испанцев, португальцев, итальянцев и швей-
царцев — существовала давняя традиция того, что я буду имено-
вать ориентализмом, — характера взаимодействия с Востоком,
основанного на особом месте Востока в европейском западном
опыте. Восток не только соседствует с Европой: это место, где
расположены величайшие, богатейшие и старейшие европей-
ские колонии, это источник ее цивилизаций и языков, ее куль-
турный соперник и один из ее самых отчетливых и постоянных
образов Другого43. Кроме того, Восток помог Европе (или Запа-
ду) — на контрасте — определить собственный образ, идею, лич-
ность, опыт. Но ничто в этом Востоке не является лишь и только
воображенным. Восток — неотъемлемая часть европейской ма-
териальной44 цивилизации и культуры. Ориентализм выражает
42 Дальний Восток (Far East)— тихоокеанский регион, историко-
культурный регион, включающий в себя Северо-Восточную (рос-
сийский Дальний Восток), Восточную (Китай, Корейский
полуостров и острова Японии) и Юго-Восточную Азию (Индоки-
тай и Малайский архипелаг).
43 «Другой» — философский концепт. Имеет много вариаций в раз-
личных направлениях науки. Изначально он относился к про-
блеме «собеседника» — того, к кому обращается философ в своих
текстах, тот, кто может эти тексты понять. Зачастую подобные
диалоги строились на противопоставлении, различении с «обра-
зами Другого» (подчас до развития идеи радикальной инако-
вости, непознаваемости «Другого»). В философии XX в. «Другой»
рассматривается с точки зрения того, что не укладывается
в горизонт познания субъекта. Этот процесс отвержения и фор-
мирует идентичность (видя «сумасшедшего», человек фор -
мулирует идеал своей «нормальности»). Согласно еще одной кон-
цепции, «Другой» — это источник опыта, фигура, воплощающая
символический порядок, то, что позволяет «войти в культуру/язык».
«Другой» — конструкт бессознательного, подчас воплощен-
ный в фигурах и местах, который формирует социализацию субъ-
екта путем формирования связки между телесностью и мате-
риальностью и языком (символическим ур овнем).
44 В современной историографии принято анализировать работу
Саида как следующую в русле французской философской
традиции, связанной с идеями Мишеля Фуко (1926–1984). Однако
определенное влияние на систему рассуждений автора ока-
зала немецкая философия (работы Эриха Ауэрбаха (1892–1957)
и Теодора Адорно (1903—1969)). Выделение слов «материаль-
ность» в тексте отсылает к работам Георга Вильгельма Фридриха
Введение
→
19
и представляет эту часть культурно и даже идеологически как
вид дискурса45 с поддерживающими его институтами, лексикой,
ученостью, образами, доктринами, даже колониальной бюро-
кратией и колониальными стилями. Напротив, американское
понимание Востока окажется не столь недалеким, хотя наши
недавние японские, корейские и индокитайские авантюры46 те-
перь должны были бы дать более трезвое, более реалистичное
понимание «Востока». Более того, значительно выросшая поли-
тическая и экономическая роль Америки в Ближневосточном
регионе (Средний Восток47) предъявляет большие требования
к нашему пониманию этого Востока.
Читателю станет ясно (и будет становиться всё яснее на мно-
гочисленных последующих страницах), что под ориентализмом
я подразумеваю несколько вещей, и все они, по моему мнению,
взаимозависимы. Наиболее общепринятое обозначение ориен-
тализма —академическое, и действительно, этот ярлык до сих
пор используется в ряде академических учреждений. Любой,
кто преподает или пишет о Востоке или исследует его — а это
Гегеля (1770–1831) с его диалектикой и Карла Маркса (1818–1883)
с его исследованием противоречивости исторического сознания.
Саид анализирует проблему исторической объективности
ориентализма, то есть какими были объективные последствия
административных, юридических и военных действий, кото-
рые и создали символическую силу ориентализма и способство-
вали его распространению. Дискуссия о взаимовлиянии ре-
альности и мысли играет значимую роль в построениях Саида.
В современных же исследованиях акцент смещен на внима-
ние к «инаковости как дискурсивной конструкции». Иными сло-
вами, акцент смещен с механизма конструирования знания
на значение этого знания.
45 Понятие «дискур с» заимствовано Саидом у Фуко, но в видо-
измененном виде (о чем будет сказано далее во введении).
Дискурс — это «регулируемый набор утверждений (statements),
которые предсказуемым образом сочетаются с другими.
Дискурс регулируется набором правил, которые приводят к рас-
пр остранению и циркуляции определенных высказываний
и утверждений. Некоторые утверждения широко распр остране-
ны, а другие имеют ограниченное распространение». Дис-
курс — это не лингвистические системы или тексты, а практики
анализа. Анализируя окружающий мир, мы воспринимаем
его через дискурс и те структуры, которые навязаны им нашему
мышлению. Этот опыт классифицируется, а его интерпрета-
ции нормализуются, согласовываясь с дискурсом.
46 Имеются в виду Вторая мировая война (1939–1945), в котор ой
США боролись с Японской империей на Тихоокеанском театр е
военных действий, Корейская (1950–1953) и Вьетнамская
(1950–1975) войны.
47 Средний Восток (Middle East)— обозначение региона от Персид-
ского залива до Юго-Восточной Азии. Включает в себя тер -
риторию Ближнего Востока (Западная Азия и Северо-Восточная
Африка) и Ирана.
20
относится и к антропологу, и к социологу, историку или фило-
логу, — в частном или общем плане является ориенталистом,
и то, что он или она делает, является ориентализмом. В действи-
тельности термин «ориентализм» (Orientalism) специалисты се-
годня предпочитают в меньшей степени, чем «востоковедение»
(Oriental studies) или «регионоведение» (Area studies)48, как из-
за его чрезвычайной обобщенности и неопределенности, так
и потому, что он вызывает ассоциацию с высокомерным евро-
пейским административным колониалистским подходом XIX —
начала XX столетия. Тем не менее о «Востоке» пишут книги и по
нему проводят конгрессы, с ориенталистами в их новых или
старых обличьях в качестве главных представителей. Дело в том,
что даже если ориентализм не так распространен, как это было
когда-то, он продолжит жить в академической среде благодаря
доктринам и диссертациям о Востоке и восточном.
С этой академической традицией, чьи судьбы, трансми-
грации, специализации и связи отчасти являются предметом
нашего исследования, связан ориентализм в более широком по-
нимании. Ориентализм — это стиль мышления, основанный на
онтологическом и эпистемологическом различии между «Вос-
током» (the Orient) и (в большинстве случаев) «Западом» (the
Occident). Так масса авторов — поэтов, романистов, философов,
политических теоретиков, экономистов и имперских адми-
нистраторов — приняли основное различие между Востоком
и Западом как отправную точку для создания теорий, эпиче-
ских поэм, романов, описаний социумов и политических сочи-
нений о Востоке, его народе, обычаях, «мышлении», судьбе и т. д .
Этот ориентализм, скажем, включает Эсхила и Виктора Гюго49,
48 В этом контексте, как пример, характерны изменения названий
российских институтов, изучающих страны Азии и Африки
(Институт народов Азии Академии Наук СССР —Институт востоко-
ведения Российской академии наук) и недавние дискуссии
о дисциплинарной принадлежности востоковедения (самостоя-
тельная дисциплина или подраздел специальности «между-
народные отношения» — «регионоведение»), имевшие место
в системе российского образования.
49 Виктор Гюго (1802–1885)— классик французского романтизма,
автор сборника поэзии «Восточные мотивы» (Les Orientales),
вдохновленного Гр еческой войной за независимость (1821–1829).
Изображение турок в этих стихотворениях рассматривается
как яркий пример ориентализма.
Введение
21
Данте50 и Карла Маркса51. Несколько позже в тексте введения
я рассмотрю методологические проблемы, с которыми прихо-
дится сталкиваться в столь широко трактуемой области, как эта.
Обмен между академическими и более или менее художе-
ственными представлениями об ориентализме является посто-
янным, и с конца XVIII века это движение становится значитель-
ным, вполне организованным и возможно даже регулируемым.
Здесь я подхожу к третьему смыслу ориентализма, который пред-
ставляет собой нечто более исторически и материально опре-
деленное, чем два предшествующих. Приблизительно с конца
XVIII столетия ориентализм можно рассматривать и анализиро-
вать в качестве корпоративного института для взаимодействия
с Востоком, где взаимодействовать — значит делать заявления
о нем, санкционировать взгляды на него, описывать его, обучать
его, регулировать его, управлять им. Иначе говоря, ориентализм—
это западный стиль доминирования, реструктурирования и вла-
сти над Востоком. Я счел полезным здесь использовать понятие
«дискурс» Мишеля Фуко, как он его дает в работах «Археология
знания» и «Надзирать и наказывать», чтобы определить ориен-
тализм. Я считаю, что без изучения ориентализма как дискурса
невозможно понять ту исключительную систематическую дис-
циплину, с помощью которой европейская культура была спо-
собна управлять Востоком — и даже создавать его, политически,
социологически, милитаристски, идеологически, научно и твор-
чески в эпоху, последовавшую за Просвещением. Более того, так
авторитетны были позиции ориентализма, что, как мне кажется,
ни один пишущий, думающий или действующий на Востоке не
был способен это делать, не принимая во внимание ограничения,
налагаемые ориентализмом на мысли и действия. Если коротко,
50 В своих произведениях Данте Алигьери подвергал анализу
некоторые положения ислама и фигуры мусульманских
пророков, пытаясь изучить возможность спасения за пре-
делами христианства. Его отношение к исламу противо-
речиво, что провоцирует дискуссии среди исследователей
его творчества.
51 Отношение Саида к фигуре Карла Маркса противор ечиво.
С одной стороны, Саид обращался к теоретическим раз-
работкам Маркса и его последователей, как уже указыва-
лось выше. С другой — активно критиковал Маркса за
европоцентризм, а его последователей — за «догматизм».
22
то из-за ориентализма Восток не был (и не является) свободным
предметом мысли или действия. Это не означает, что ориента-
лизм единолично определяет всё, что может быть сказано о Вос-
токе52, а скорее значит, что существует целая сеть интересов,
неизбежно затрагиваемых (и, следовательно, постоянно вовле-
ченных) в каждом случае, когда речь заходит о такой своеобраз-
ной сущности, как «Восток». То, как это происходит, — вот что
я пытаюсь продемонстрировать в этой книге. Также я пытаюсь
показать, что европейская культура обрела собственную силу
и идентичность, противопоставляя себя Востоку в качестве сво-
его рода суррогатного и даже нелегального «я».
Существует как количественная, так и качественная разни-
ца— историческая и культурная — между франко-британским
участием в делах Востока и, вплоть до времени американского
доминирования после Второй мировой войны, вовлеченностью
всех других европейских и атлантических держав. Поэтому го-
ворить об ориентализме — значит говорить главным образом,
хотя и не исключительно, о британском и французском культур-
ном предприятии, проекте, простирающемся на такие разные
области, как воображение, вся Индия и Левант53, библейские
тексты и библейские земли, торговля пряностями, колониаль-
ные армии и долгая традиция колониальных администраций,
огромный научный корпус, бесчисленные восточные «эксперты»
и «знатоки», восточная профессура, нагромождение «восточ-
ных» идей (восточный деспотизм, восточная роскошь, жесто-
кость, чувственность), множество восточных сект, философия
и мудрость, одомашненные для внутриевропейского использо-
вания, — этот список можно продолжать бесконечно. Моя мысль
состоит в том, что ориентализм проистекает из особой близости,
которую довелось испытать Англии и Франции с Востоком, ко-
торый до начала XIX века в действительности сводился к Индии
52 Многие критики Саида указывают на «универсальность» его подхода
и тотальность его концепции «ориентализма». Однако сам автор
всегда старался с осторожностью говорить о применяемости своих идей.
Потому, например, он выделяет целую когорту историков, не охваченных
«ориентализмом», что связано с их методологической самокритичностью.
53 Левант — восточная часть Средиземноморья (Сирия, Ливан, Палестина,
Израиль).
Введение
23
и библейским землям. С начала XIX века и до конца Второй ми-
ровой войны Франция и Англия властвовали над Востоком и над
«ориентальным»; после Второй мировой войны на Востоке доми-
нировала Америка, и относилась она к нему так же, как когда-то
Франция и Англия. Из этой близости, динамика которой чрез-
вычайно продуктивна, даже если она неизменно демонстриру-
ет превосходство силы Запада (Англии, Франции или Амери-
ки), рождается большое количество текстов, которые я называю
ориенталистскими.
Следует сразу сказать, что даже при том огромном количе-
стве книг и авторов, к которым я обращаюсь, есть гораздо большее
число, которое я просто вынужден был оставить в стороне. Моя
аргументация, как бы там ни было, не опирается ни на исчерпы-
вающий перечень текстов, имеющих отношение к Востоку, ни на
четко очерченный круг текстов, авторов и идей, которые вместе
составляют ориенталистский канон. Вместо этого я полагался на
другую методологическую альтернативу, ее основой в некотором
смысле служит набор исторических обобщений, которые я до сих
пор допускал в этом введении, и именно их я хотел бы обсудить.
II
Я начал с предположения, что Восток не является простым при-
родным фактом. Он не просто существует, так же как не про-
сто существует и Запад. Мы должны всерьез принять замеча-
тельное наблюдение Вико54 о том, что люди сами творят свою
историю, и что то, что они могут знать, — это то, что они сдела-
ли, и распространили географически. Как географические, так
и культурные сущности — не говоря уже о сущности истори-
ческой — таких мест, регионов, географических областей, как
«Восток» (Orient) и «Запад» (Occident), созданы человеком. По-
этому, как и сам Запад, Восток —это идея, имеющая историю
и традицию осмысления, образный ряд и лексикон, которые
придали ей реальность и существование на Западе и для Запада.
54 Джамбаттиста Вико (1668–1744)— основоположник философии
истории, ключевой труд которого «Основания новой науки об общей
прир оде наций» (La Scienza Nuova).
24
Так две этих географических сущности поддерживают и в опре-
деленной степени отражают друг друга.
Установив это, следует далее сделать ряд оговорок. Во-первых,
было бы неверно заключить, что Восток был, по сути (essentially),
идеей или творением, не имеющим под собой никакой реально-
сти. Когда Дизраэли55 сказал в своем романе «Танкред», что «Вос-
ток —это карьера», он имел в виду, что интерес к Востоку —это
то, в чем талантливая западная молодежь может найти свою все-
поглощающую страсть; его слова не следует интерпретировать
в том ключе, что Восток для людей Запада — лишь карьера. Су-
ществовали — и существуют — культуры и народы, расположен-
ные на Востоке, и их жизнь, история и обычаи наделены грубой
реальностью, очевидно, большей, чем всё, что могло бы быть ска-
зано о них на Западе. Об этом факте наше исследование ориен-
тализма может сказать очень мало, разве что молча его признать.
Но феномен ориентализма в том виде, как я его рассматриваю
здесь, имеет дело главным образом не с перекличками между
ориентализмом и Востоком, а с внутренней согласованностью
ориентализма и его представлений о Востоке (Восток как карье-
ра), вопреки и помимо всякого соответствия — или его отсут-
ствия — «реальному» Востоку. Я хочу сказать, что высказывание
Дизраэли о Востоке относится главным образом к этой сотворен-
ной согласованности, к этому устоявшемуся порядку идей, пре-
восходящему всё остальное, относящееся к Востоку, а не просто
к его существованию, по выражению Уоллеса Стивенса56.
Вторая оговорка состоит в том, что идеи, культуры и исто-
рии не могут быть серьезно поняты или изучены без анализа их
55 Бенджамин Дизраэли (1804–1881)— британский писатель и политик
(дважды занимал пост премьер-министра Великобритании).
В 1830–1831 гг. активно путешествовал по Средиземноморью. В сере-
дине 1840-х гг. опубликовал трилогию произведений, посвященных
политическому развитию Великобритании (трилогия Молодой Англии).
Последней книгой стал «Танкред, или Новый крестовый поход».
Ее главной темой стало противодействие определенным ценностям
британского общества и политической системы (либеральный
индивидуализм, свободный рынок). Это произведение было раскри-
тиковано Саидом в настоящей работе, но уже критики самого
Саида (в частности, Марк Праудман) указывают на пр отиворечивость
его замечаний (о чем будет сказано ниже).
56 Уоллес Стивенс (1879–1955) — американский поэт. Речь идет о заглавии
стихотворения «Просто быть» (Of Mere Being) из сборника «Пальма
на краю сознания» (The Palm at the End of the Mind).
Введение
25
движущей силы или, точнее, их конфигураций власти. Верить,
что Восток был создан — или, как я это называю, «ориентализиро-
ван» (orientalized), и верить, что такие вещи происходят просто
по прихоти воображения, — значит быть неискренним. Отноше-
ния между Западом и Востоком — это отношения власти, господ-
ства, различной степени сложной гегемонии, и они довольно
точно обозначены в названии классического труда К.М. Паникка-
ра57 «Азия и господство Запада»58. Восток был ориентализирован
не только потому, что он был сочтен «восточным» во всех баналь-
ных для среднестатистического европейца XIX века смыслах,
но также и потому, что он, возможно, был принужден стать или
был сделан восточным. Например, трудно согласиться, что факт
встречи Флобера59 с египетской куртизанкой привел к созданию
широко распространившегося образа восточной женщины; она
никогда не говорила о себе, она никогда не показывала своих эмо-
ций, присутствия или истории. Он говорил за нее и представлял
ее. Он был иностранцем, достаточно состоятельным, мужчиной,
и это были исторические факты доминирования, которые позво-
лили ему не только обладать Кучук Ханем60 физически, но и го-
ворить за нее и разъяснять своим читателям, в каком смысле она
была «типично восточной». Мой аргумент — в том, что ситуация
силы Флобера по отношению к Кучук Ханем не была случаем
единичным. Она точно описывает модель соотношения сил меж-
ду Востоком и Западом и дискурс Востока, порожденный ею.
Это подводит нас к третьей оговорке. Не следует предпола-
гать, что ориентализм состоит из лжи или мифов, которые бы,
если бы была рассказана правда, просто развеялись. Я считаю,
что ориентализм куда более ценен как знак европейско-атлан-
тической власти над Востоком, чем как достоверный дискурс
57 Кавалам Мадхава Паниккар (1895–1963) — индийский историк и политик.
Автор исследований по истории индийского национализма, связей
Индии с евр опейскими государствами и политической истории Индии.
58 Panikkar K. M. Asia and Western Dominance. London: George Allen
& Unwin, 1959.
59 Гюстав Флобер (1821–1880)— французский прозаик. В 1850-х гг. совершил
путешествие в Северную Африку и на Ближний Восток. С этой
поездкой связаны роман «Саламбо» (Salammbô) и травелог «Путеше-
ствие на Восток» (Voyage en Égypte или Voyage en Orient).
60 Кучук Ханем — египетская танцовщица, образ которой Флобер активно
использовал в своих ориенталистических произведениях.
26
Востока (то, на что он претендует в своей академической или
научной форме). Тем не менее нам следует уважать и пытаться
понять ясную и неразрывную силу ориенталистского дискурса,
его тесные связи с питающими его социально-экономическими
и политическими институтами и его вызывающую трепет жи-
вучесть. В конце концов любая система идей, которая смогла
остаться неизменной и преподносимой как мудрость (в акаде-
миях, книгах, на конгрессах, в университетах и дипломатиче-
ских кругах) со времен Эрнеста Ренана61 в конце 1840-х годов
и до настоящего времени в Соединенных Штатах, должна быть
чем-то большим, чем простое нагромождение лжи. Поэтому
ориентализм — это не пустая европейская фантазия о Востоке,
а сотворенная совокупность теории и практики, в которую на
протяжении многих поколений делались значительные мате-
риальные вложения (material investment). Постоянные инвести-
ции сделали ориентализм, в качестве системы знаний о Востоке,
общепринятой системой фильтрации Востока для западного со-
знания, в то время как те же инвестиции умножили — в дей-
ствительности сделав по-настоящему эффективным — проник-
новение положений ориентализма в культуру в целом.
Грамши62 делает полезное аналитическое различение меж-
ду гражданским и политическим обществом, первое из которых
состоит из добровольных (или, по крайней мере, рациональных
и ненасильственных) объединений, таких как школы, семьи
и профсоюзы, а второе— из государственных институтов (армия,
полиция, централизованная бюрократия), чья роль заключается
в прямом доминировании. Культура, конечно, действует в пре-
делах гражданского общества, где влияние идей, институтов
61 Эрнест Ренан (1823–1892) —французский философ и семитолог. Его
выступления 1880-х гг., в частности, «Ислам и наука» и «Место семит-
ских народов в истории цивилизации», в которых автор критиковал
возможность мусульманских обществ следовать по пути прогресса,
спровоцировали критическую реакцию со стороны многих мусуль-
манских интеллектуалов. Возражения османских интеллектуалов опуб-
ликованы в книге «Европа ничего не знает о Востоке: критический
дискурс» (Europe Knows Nothing about the Orient: A Critical Discourse),
а татарских — в статье О. Ю. Бессмертной «Понимание истории и иден-
тичность автора в возражениях Атауллы Баязитова Эрнесту Ренану».
62 Антонио Грамши (1891–1937) —философ и политический деятель.
Использование его философии — еще одна точка соприкосновения
идей Саида с марксизмом.
Введение
27
и других людей реализуется не через господство, а через то, что
Грамши называет согласием (consent). В любом обществе, не яв-
ляющемся тоталитарным, таким образом, одни культурные фор-
мы преобладают над другими, так же, как и некоторые идеи имеют
больший вес, чем другие; формой такого культурного лидерства
является то, что Грамши определил как гегемонию (hegemony),
концепцию, необходимую для понимания культурной жизни ин-
дустриального Запада. Именно гегемония, или, скорее, результат
культурной гегемонии в действии, придает ориентализму устой-
чивость и силу, о которых я говорил до сих пор. Ориентализм не-
далеко ушел от того, что Деннис Хэй63 назвал «идеей Европы»64,
коллективным понятием, противопоставляющим «нас», евро-
пейцев, всем «им», не-европейцам, и в действительности можно
утверждать, что ключевой элемент европейской культуры — это
то, что обеспечило гегемонию этой культуры как в Европе, так
и за ее пределами: идея европейской идентичности как превос-
ходной по отношению ко всем неевропейским народам и куль-
турам. Кроме того, существует гегемония европейских идей
о Востоке, которые сами по себе подтверждают европейское
превосходство над восточной отсталостью65, обычно отметая
возможность того, что более независимый или более скептиче-
ский мыслитель мог бы иметь другой взгляд на этот вопрос.
С завидным постоянством стратегия ориентализма опи-
рается на это гибкое позиционное превосходство, которое пре-
доставляет человеку Запада целый ряд возможностей в отно-
шениях с Востоком, при этом Запад никогда не теряет своего
относительного первенства. Да и почему должно было быть ина-
че, особенно в период исключительного европейского господ-
ства со времен позднего Возрождения и до наших дней? Ученый,
исследователь, миссионер, торговец или солдат был на Востоке
63 Деннис Хэй (1915–1994) —британский историк, специализировавший-
ся на истории Средневековья и эпохи Возрождения в Европе.
64 Hay D. Europe: The Emergence of an Idea. 2nd ed. Edinburgh: Edinburgh
University Press, 1968.
65 «Отсталость» — теоретический конструкт, связанный с восприятием
обществ, отстающих в движении по «лестнице прогресса»
(теория эволюционизма). Считалось, что такие общества требуется
«развить» за счет европейской (доминирующей) системы знания
и образования («цивилизаторская миссия»).
28
или думал о Востоке, потому что он мог быть там или мог ду-
мать о нем, почти не встречая сопротивления со стороны самого
Востока. В конце XVIII века в общем русле знаний о Востоке и под
прикрытием западной гегемонии на Востоке возник многосо-
ставный и сложно объяснимый Восток, пригодный для изучения
в академии, для экспонирования в музее, для воспроизведения
в колониальной администрации, для теоретической иллюстра-
ции к тезисам из области антропологии, биологии, лингвистики,
изучения народов и истории человечества и Вселенной, для при-
меров к экономическим и социологическим теориям развития,
революции, культурной личности, национального или религи-
озного характера. Кроме того, творческое осмысление «восточ-
ного» основывалось более или менее исключительно на суве-
ренном западном сознании, из неоспоримой центральной роли
которого возник мир Востока, сначала в соответствии с общими
представлениями о том, кто или что является восточным, а затем
согласно детально проработанной логической модели, питаемой
не просто эмпирической реальностью, но и энергией желания,
подавления, инвестиций и проекций. И если мы можем назвать
великие, подлинно научные ориенталистские труды, такие как
«Арабская хрестоматия» Сильвестра де Саси66 или «Нравы и обы-
чаи египтян в первой половине XIX в.» Эдварда Уильяма Лэйна67,
то также мы должны отметить, что истоки расовых идей Рена-
на и Гобино68 происходят оттуда, откуда же и многие виктори-
анские порнографические романы (см. разбор в книге Стивена
Маркуса69 «Сладострастный турок»)70.
И всё же следует постоянно задаваться вопросом, что же
имеет значение в ориентализме — группа идей в целом, пре-
обладающая над массой материала, которая (кто стал бы это
66 Антуан Исаак Сильвестр де Саси (1758–1838)—французский лингвист и арабист.
67 Эдвард Уильям Лэйн (1801–1876) —британский филолог и арабист.
68 Жозеф Артюр де Гобино (1816–1882) —французский писатель и социолог.
Совершил путешествие в Иран. Автор книги «Опыт о неравенстве
человеческих рас» (Essai sur l’inégalité des races humaines), обосновав-
шей идею превосходства одной расы над другой.
69 Стивен Маркус (1928–2018)— американский литературовед, критически рассма-
тривавший в своем обзоре образ гарема в викторианской литературе (на примере
The Lustful Turk, or Lascivious Scenes from a Harem первой половины XIX в.).
70 Marcus S. The Other Victorians: A Study of Sexuality and Pornography in Mid-
Nineteenth Century England. 1966; reprint ed. N . Y.: Bantam Books, 1967. P. 200 –219.
Введение
29
отрицать) напичкана доктринами европейского превосходства,
различного рода расизмом, империализмом и тому подобными
догматическими взглядами на «Восток» как на некую идеальную
и неизменную абстракцию, — или значительно более разнооб-
разные работы, созданные почти бесчисленными отдельными
писателями, которых можно было бы рассматривать в качестве
отдельных примеров авторов, имеющих дело с Востоком. В не-
котором смысле две эти альтернативы, общего и частного под-
хода, на самом деле представляют собой две точки зрения на
один и тот же материал: в обоих случаях приходится иметь дело
с пионерами в этой области, такими как Уильям Джонс71, с вели-
кими художниками, такими как Нерваль или Флобер. И почему
нельзя использовать обе точки зрения одновременно или одну
за другой? Не существует ли очевидной опасности искажения
(именно того рода, к которому всегда был склонен академи-
ческий ориентализм), если систематически придерживать-
ся либо слишком общего, либо слишком конкретного уровня
описания?
Два моих опасения — это передергивание и неточность, или,
вернее, неточность, порожденная излишней догматической
обобщенностью и чрезмерной позитивистской локализованно-
стью внимания. В попытке разобраться с этими проблемами мне
пришлось иметь дело с тремя основными аспектами актуальной
реальности, которые, как мне кажется, указывают на выход из
методологических затруднений или затруднений подхода, упо-
мянутых мной. Первое — перейти на грубую полемику на столь
неприемлемо общем уровне описания, что не стоило бы и на-
чинать, или же, второе — создать серию аналитических текстов,
столь подробную и атомизированную, что растворятся контуры
общих силовых линий, формирующих поле, придающих ему осо-
бую убедительность. Как же тогда распознать индивидуальное
и примирить его с разумным, но отнюдь не пассивным или по-
просту диктаторским, общим и гегемонистским контекстом?
71 Уильям Джонс (1746–1794) —британский филолог
и индолог. Основоположник сравнительно-исторического
языкознания.
30
III
Я упомянул три аспекта современной реальности, и здесь я дол-
жен объяснить и кратко обсудить их, чтобы стало ясно, как я при-
шел к определенному направлению изысканий и письма.
1. Различение чистого и политического знания. Очень лег-
ко утверждать, что знание о Шекспире или Вордсворте не яв-
ляется политическим, в то время как знание о современном
Китае или Советском Союзе — является. Мое собственное офици-
альное и профессиональное обозначение — «гуманитарий» (hu-
manist), название, которое указывает на гуманитарные науки
(humanities) как на мою экспертную область и, следовательно,
существует малая вероятность того, что есть нечто политичес-
кое в том, что я делаю в этой области. Конечно, в том виде, как
я их здесь привожу, эти обозначения и термины имеют очень
общий характер, однако справедливость того, на что я указы-
ваю, мне кажется общепринятой. Одна из причин, по которой
гуманитарий, пишущий о Вордсворте, или редактор, специа-
лизирующийся на Китсе, не вовлечен ни во что политическое —
в том, что его деятельность не оказывает прямого политическо-
го влияния на реальность в повседневном смысле. Ученый, чья
область — советская экономика, работает в очень напряженном
поле, к которому существует большой государственный интерес,
и результат его труда в виде исследований или предложений бу-
дет изучаться политиками, правительственными чиновниками,
институциональными экономистами, специалистами разведки.
Различие между «гуманитариями» и людьми, чья работа имеет
политический подтекст или политическое значение, можно уси-
лить, сказав, что идеологическая окраска гуманитария имеет
второстепенное значение для политики (но при этом, возможно,
имеет большое значение для его коллег-исследователей, которые
могут возражать против его сталинизма, фашизма или чересчур
поверхностного либерализма), тогда как идеология человека
вплетена непосредственно в сам его материал: действительно,
экономика, политика и социология в современной академии яв-
ляются идеологическими науками — и поэтому априори воспри-
нимаются как «политические» (political).
Введение
31
Тем не менее определяющее притязание большей части зна-
ния, производимого на современном Западе (и здесь я главным
образом имею в виду Соединенные Штаты), заключается в том,
чтобы быть неполитическим, то есть научным, академическим,
беспристрастным, оставаться выше партийных или недалеких
догматических верований (small-minded doctrinal belief). Теоре-
тически с таким намерением не поспоришь, однако на практике
реальность гораздо сложнее. Никому не удалось еще изобрести
способ оторвать ученого от его жизненных обстоятельств, от
факта его сопричастности (сознательной или бессознательной)
к классу, от его убеждений, его общественного положения, от са-
мого факта жизни в обществе. Они продолжают оказывать влия-
ние на то, что он делает профессионально, хотя вполне есте-
ственно, что в своих исследованиях и их результатах ученый
пытается достичь уровня относительной свободы от запретов
и преград грубой повседневной реальности. Такая вещь, как
знание, скорее менее, чем более предвзята, нежели индивид
(со всеми его запутывающими и отвлекающими жизненными
обстоятельствами), его производящий. И всё же знание тем са-
мым автоматически не становится неполитическим.
Имеют ли дискуссии о литературе или классической фи-
лологии72 политический потенциал или непосредственную по-
литическую значимость — вопрос очень большой, который я по-
пытался рассмотреть более подробно в другом месте73. То, что
меня интересует сейчас, — это предположение о том, как общий
72 Классическая филология — научная дисциплина, изначально
изучавшая античные тексты. Структурно сложилась в Германии
в XIX в. Филологический метод стал объектом обсуждения
и критики со стороны философов и литературоведов XX в. В этой
связи необходимо отметить дискуссию Саида с одним из де-
конструктивистов той эпохи Полем де Маном (1919–1983), в кото-
рой Саид утверждал идею «универсализма» чтения и стрем-
ление к «гуманизму» (что пересекается с воззрениями Ауэрбаха).
В современной критике ориентализма именно филологиче-
ский метод является центральным объектом изучения с точки
зрения истории семантики и герменевтики (рассмотрение
самой процедуры чтения текстов, поиск связи между словом,
смыслом, р еференцией и реальностью). Филологический
метод рассматривается как генеалогический предшественник
современных дисциплин, отвечающих за текстуальный ана-
лиз. Потому и взгляды Саида, в частности отказ от «историзма»,
трактуются как утопические.
73 См. мою работу: Criticism Between Culture and System. Cambridge,
Mass.: Harvard University Press.
32
либеральный консенсус в отношении того, что «истинное» зна-
ние в основе своей неполитично (и наоборот, что откровенно по-
литическое знание не является «истинным» знанием), затемняет
высоко-, хотя и неясно организованные политические обстоя-
тельства, возникающие при производстве знания. Трудно гово-
рить об этом сегодня, когда прилагательное «политический» ис-
пользуется в качестве ярлыка для дискредитации любой работы,
которая осмеливается бросить вызов, нарушив протокол мнимой
над-политической объективности74. Во-первых, мы можем ска-
зать, что гражданское общество признает градацию политичес-
кой значимости в различных областях знания. В какой-то мере
политическая значимость данного поля исходит из возможности
его прямого перевода на язык экономических терминов; но в боль-
шей степени политическая значимость исходит из близости поля
к определенным источникам власти в политическом обществе.
Таким образом, экономическое исследование долгосрочного со-
ветского энергетического потенциала и его влияния на потенци-
ал военный, скорее всего, будет заказано Министерством оборо-
ны, а затем приобретет политический статус, невозможный для
исследования о ранних произведениях Толстого, частично фи-
нансируемого каким-либо фондом. Тем не менее обе работы при-
надлежат к тому, что гражданское общество считает одной обла-
стью — «исследованиями России», «русистикой» (Russian studies),
хотя одна работа может быть написана очень консервативным
экономистом, а другая — радикальным историком литературы.
Моя позиция состоит в том, что «Россия» как предмет общий (as
a general subject matter) имеет политический приоритет над раз-
личиями более тонкого плана, такими как «экономика» и «исто-
рия литературы», потому что политическое общество, в понима-
нии Грамши, проникает в такие области гражданского общества,
как академические исследования, и наполняет их смыслами, от-
носящимися непосредственно к нему самому.
74 Как показали исследования Лоррейн Дастон и Питера
Галисона, «объективность» — величина, зависимая
от этики специалиста. Она имеет свою историю и специ-
фику развития. Саид обращается к «объективности»
в специфическом срезе идеологии.
Введение
33
Мне не хотелось бы обсуждать это и дальше на общих теоре-
тических основаниях: мне кажется, что ценность и надежность
в моем случае можно продемонстрировать гораздо более кон-
кретно так же, как, например, Ноам Хомский изучал инструмен-
тальную связь между войной во Вьетнаме и понятием объектив-
ности в науке, в том виде как ее использовали для прикрытия
субсидируемых государством военных исследований75. Сейчас,
поскольку Англия, Франция и, с недавних пор, США являются
империалистическими державами, их политические общества
внедряют в общества гражданское ощущение безотлагательно-
сти, прямого политического вливания, там и тогда, когда затра-
гиваются вопросы, относящиеся к их имперским интересам за
границей. Я сомневаюсь, что кто-то будет спорить с утвержде-
нием, что в конце XIX века у англичанина был интерес к Индии
или Египту, в его сознании никогда не терявшим своего статуса
британских колоний. Может казаться, что говорить так вовсе не
то же самое, что утверждать, будто все академические знания об
Индии и Египте каким-то образом окрашены, подверглись вли-
янию или были повреждены этим очевидным политическим
фактом —и всё же именно это я и утверждаю в предлагаемом
исследовании ориентализма. Ибо если верно, что никакое про-
изводство знания в гуманитарных науках не способно игнориро-
вать или отказаться от причастности автора как человеческого
субъекта его собственным обстоятельствам, то должно быть так-
же верно, что для европейца или американца, изучающего Вос-
ток, не существует возможности отрешиться от основных обсто-
ятельств его реальности: он сталкивается с Востоком в первую
очередь как европеец или американец и во вторую как индивид.
И быть европейцем или американцем в такой ситуации отнюдь
не нейтральный факт. Это означало и означает осознание, хотя
и смутное, что человек принадлежит к силам с определенными
интересами на Востоке и, что более важно, что он принадлежит
75 Главным образом в его работе: Chomsky N. American
Power and the New Mandarins: Historical and
Political Essays. New York: Pantheon Books, 1969;
и в: Chomsky N. For Reasons of State. N. Y.: Pantheon
Books, 1973.
34
к части мира, у которой есть история влияния на Восток почти
с гомеровских времен76.
Представленные в таком виде, эти политические реалии
всё еще слишком неопределенны и общи, чтобы быть действи-
тельно интересными. С этим согласился бы каждый, не обяза-
тельно соглашаясь при этом с тем, что они были очень важны,
например, для Флобера, когда он работал над «Саламбо», или для
Х. А. Р. Гибба77, когда он писал «Современные тенденции в исла-
ме». Проблема в том, что слишком большая пропасть разделяет
этот очевидно доминирующий факт, как я его представил, и де-
тали повседневной жизни, которые управляют текущим поряд-
ком романа или научного текста в тот момент, когда каждый из
них пишется. Но если мы с самого начала отбросим всякое пред-
ставление о том, что такие «большие» факты, как имперское
господство, можно механически и детерминистски приложить
к таким сложным понятиям, как культура и идеи, то мы начнем
подходить к интересного рода исследованию. Я полагаю, что
европейский, а затем и американский интерес к Востоку был
политическим согласно некоторым вполне очевидным исто-
рическим свидетельствам, которые я здесь привел, но именно
культура породила этот интерес, который активно действовал
одновременно с откровенно политическими, экономическими
и военными соображениями, чтобы сделать Восток разнообраз-
ным и сложным местом, каким он, очевидно, и был в поле, кото-
рое я называю ориентализмом.
Таким образом, ориентализм — это не просто политичес-
кий предмет или область, пассивно отражаемая культурой, на-
укой или институтами; и не обширная и разнородная коллекция
текстов о Востоке; а также не показатель и выразитель некоего
76 Гомер (VIII в. до н. э.) —древнегреческий поэт-сказитель . Саид
обращается к «Илиаде» Гомера, произведению, посвящен-
ному Троянской войне.
77 Гамильтон Александр Росскин Гибб (1895–1971) —британский
исламовед, один из авторов второго издания «Энцикло-
педии ислама» (крупный международный проект, призванный
объединить знания европейских школ об исламе). Саид
упоминает его работу Modern trends in Islam (1947). В центре
внимания этого специалиста было рассмотрение взаимо-
действия доктрины, культуры и истории в исламе и развитие
«секуляризма» в мусульманских государствах.
Введение
35
гнусного «западного» империалистического заговора с целью по-
давления «восточного» мира. Это, скорее, распространение (dis-
tribution) геополитического сознания на эстетические, научные,
экономические, социологические, исторические и филологичес-
кие тексты. Это не только выработка (elaboration) фундамен-
тального географического различения (мир состоит из двух не-
равных половин, Востока и Запада), но и целого ряда «интересов»,
которые с помощью таких инструментов, как научное открытие,
филологическая реконструкция, психологический анализ, ланд-
шафтное и социологическое описание, его не только создают, но
и поддерживают. Он, скорее, выражает определенную волю или
намерение понять, а в некоторых случаях — контролировать, ма-
нипулировать, или даже включать в себя то, что является оче-
видно другим (или альтернативным и новым) миром. Это, пре-
жде всего, дискурс, который ни в коем случае не имеет прямых,
корреспондирующих отношений с политической властью как
таковой. Он, скорее, производится и существует в процессе не-
равного обмена с различными видами власти, сформирован-
ный в определенной степени обменом с властью политической
(например, с колониальным или имперским истеблишментом),
властью интеллектуальной (с господствующими науками, таки-
ми как сравнительная лингвистика или анатомия78, или с лю-
бой из современных политических наук), властью культурной
(такой, как ортодоксии и каноны вкуса, текстов, ценностей79),
властью моральной (например, представления о том, что имен-
но делаем «мы», что «они» не способны ни делать, ни понимать).
Действительно, мой настоящий довод в том, что ориентализм
является — а не просто представляет — значительным измере-
нем современной политико-интеллектуальной культуры и как
таковой имеет меньше общего с Востоком, чем с «нашим» миром.
78 Анализ данного аспекта можно найти в книге
М. Б . Могильнер «Homo Imperii: история физической
антропологии в России, (XIX— начало XX вв.)».
79 Изучение культурного ориентализма имеет широкое
распространение в современной истории искусств,
в том числе и на российских примерах. В частности, сле-
дует отметить работы о художникахориенталистах
Николае Каразине (1842—1908) и Василии Верещагине
(1842—1904).
36
Поскольку ориентализм — это культурный и политический
факт, он не существует в каком-то архивном вакууме; совсем
напротив: я думаю, можно показать, что то, что думают, говорят
о Востоке или даже делают для Востока, следует (или, возмож-
но, происходит) в пределах определенных четких и интеллек-
туально познаваемых линий. Здесь также можно увидеть боль-
шое число нюансов и деталей, работающих между широким
давлением надстройки (superstructural pressures) и деталями
композиции, фактами текстуальности80. Большинство ученых-
гуманистов, я думаю, вполне довольны представлением о том,
что тексты существуют в контексте, что существует такая вещь,
как интертекстуальность81, что давление условностей, предше-
ственников и риторических стилей ограничивает то, что Вальтер
Беньямин82 однажды назвал «перенапряжением автора во имя
... принципа „творчества“, в котором поэт, как полагают, сам по
себе, силами собственного разума порождает произведение»83.
80 Текстуальность — в литературной теории сложное понятие, которое
рассматривает не столько сам текст, сколько те практики, которые
обеспечивают взаимосвязь между языком, высказыванием и текстом,
выстраивают место текста в ряду других (и отношения текстов
между собой) и конструируют интерпретации читателя. Например,
Сирадж Ахмед, анализировавший идеи Саида и Фуко, отмечает,
что в период британской колонизации Индии литература считалась
нереферентивной структурой, универсально доступной для лю-
бого читателя. Поэтому литература была важной для европейского
восприятия разных традиций письма. Подобное восприятие
текстуальности (как общедоступной и не опосредованной символами
возможности чтения текстов), распространившееся и на изустные
формы передачи информации, стало важной частью колониального
правления, конструировавшегося через переводы и грамматики
(грамматика в данном отношении может рассматриваться как струк-
тура власти над текстами локальной культуры).
81 Интертекстуальность — теоретическая матрица, обосновывавшая связь
между текстами или элементами текстов. Восходит к работам
Михаила Бахтина (1895–1975) и Юлии Кристевой (род. 1941). Изначально
предполагалась как часть дискуссии о системе «жанров» текстов,
к которой теоретики подходили по-разному (Бахтин сочетал интер -
текстуальность и вопрос жанра как конституирующей структуры,
Кристева их противопоставляла). Кроме того, тесным образом связа-
на с идеями семиотики (исследования знаков, получающих зна-
чение в тексте). В рамках теории интертекстуальности текст становит-
ся полем взаимодействия различных отсылок к другим текстам.
82 Вальтер Беньямин (1892–1940)— немецкий философ, культуролог. Одной
из центральных тем его работы было восприятие изменения
значения искусства в эпоху модерна, связь искусства с политикой
и экономикой. Этому вопросу посвящена, в частности, его работа
«Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимос-
ти» (Das Kunstwerk im Zeitalter seiner technischen Reproduzierbarkeit).
См. подробнее: Беньямин В. Произведение искусства в эпоху
его технической воспроизводимости // Учение о подобии. Медиаэсте-
тическое произведение. Москва: РГГУ. С. 190–234 .
83 Benjamin W. Charles Baudelaire: A Lyric Poet in the Era of High Capitalism.
Trans. Harry Zohn. London: New Left Books, 1973. P. 71.
Введение
37
Однако существует нежелание допустить, чтобы политические,
институциональные и идеологические ограничения действова-
ли таким же образом на отдельного автора. Гуманитарий сочтет
интересным для любого толкователя Бальзака84 тот факт, что на
«Человеческую комедию» оказал влияние конфликт между Жоф-
фруа Сент-Илером85 и Кювье86, но подобное давление на Бальза-
ка со стороны глубоко реакционного монархизма смутно ощу-
щается принижающим его литературный «гений» и из-за этого
в меньшей степени заслуживает серьезного изучения. Точно так
же —как неустанно доказывал Гарри Брэкен87 — философы бу-
дут вести свои дискуссии о Локке, Юме и эмпиризме88, совер-
шенно не принимая во внимание, что существует явная связь
между «философскими» доктринами этих классических авто-
ров и расовой теорией, оправданием рабства или аргументами
в пользу колониальной эксплуатации89. C помощью этих доста-
точно известных методов современная гуманитарная наука охра-
няет собственную чистоту90.
84 «Человеческая комедия» — цикл произведений о жизни
французского общества в период между 1815 и 1848 гг., то есть
между восстановлением монархии и созданием Второй
республики.
85 Этьен Жоффруа Сент-Илер (1772–1844)—французский зоолог,
совершил путешествие в Египет (1798–1802). Один из предтеч тео-
рии инволюции, редукции или утраты ненужных органов
в процессе эволюции.
86 Жорж Леопольд де Кювье (1769–1832) —французский натуралист,
основатель сравнительной анатомии и палеонтологии.
Дискуссия Сент-Илера и Кювье была связана с возникновени-
ем эмпирического направления в европейской зоологии.
Сент-Илер настаивал на общности индивидуального развития
организмов (то есть что природа не создает новое, а мы
находим одни и те же элементы везде с одинаковыми связями, —
это роднило его взгляды с ранними эволюционистами; в его
дискурсе важным элементом были связи), в то время как Кювье
указывал на общность функций (то есть на активную роль
организма в процессе эволюции; в его дискурсе важным элемен-
том были корреляции). Этот спор отразился на многих облас-
тях европейской мысли. В литературе, например, он был связан
с идеями единства плана и композиции — что и повлияло
на мысль Бальзака.
87 Гарри МакФарланд Брэкен (1926–2011)— американский философ
и писат е ль.
88 Эмпиризм — направление в философии, котор ое рассматривает
чувственный опыт как основной источник познания. Централь-
ным источником для знания является эмпирически доказуемый
факт.
89 Bracken H. Essence, Accident and Race // Hermathena 116.
Winter, 1973. P. 81–96.
90 В современной деколониальной теории наследие многих фило-
софов критикуется и деконструируется именно из-за их
политических высказываний. Потому, например, это направление
мысли сомнительно относится к наследию марксизма.
38
Возможно, правда, что большинство попыток ткнуть куль-
туру носом в грязь политики были сугубо иконоборческими;
возможно также, что социальная интерпретация литературы
в моей собственной области просто не поспевала за огромными
техническими достижениями в сфере углубленного текстуаль-
ного анализа. Но никуда не денешься от того факта, что лите-
ратуроведение в целом и американские теоретики марксизма
в частности избегали серьезных попыток преодолеть разрыв,
разделяющий надстроечный (superstructural) и базовый (base)
уровни в текстологических и исторических исследованиях; од-
нажды я зашел так далеко, что высказал мнение, будто весь ли-
тературно-культурный истеблишмент объявил запрещенным
серьезное изучение империализма и культуры91. Ибо ориента-
лизм прямо ставит этот вопрос —а именно осознание того, что
политический империализм92 управляет целой областью иссле-
дований, воображения и научных институтов— так, что его ста-
новится невозможно игнорировать, интеллектуально и истори-
чески. Тем не менее всегда остается лазейка в утверждении, что
литературовед и философ, например, обучены литературе и фи-
лософии соответственно, а не политике или идеологическому
анализу. Другими словами, аргументация специалиста может
достаточно эффективно блокировать более широкую и, на мой
взгляд, более интеллектуально серьезную перспективу.
Здесь, как мне кажется, можно дать простой ответ из двух
частей, по крайней мере в том, что касается изучения империа-
лизма и культуры (или ориентализма). Во-первых, практически
каждый писатель XIX века (и это справедливо и в отношении
авторов более раннего времени) был прекрасно осведомлен о са-
мом факте империи: эта тема не очень хорошо изучена, но совре-
менному специалисту по Викторианской эпохе не потребуется
91 Интервью опубликовано в: Diacritics. Fall 1976. Vol. 6,
No3.P.38.
92 Появление постколониальных исследований в 1980-х гг.,
одним из основоположников которых и стал Саид, и их стрем-
ление выявить «утраченные голоса» привело к изменению
подхода к истории империй, воспринимаемых ныне как особый
способ управления многообразием. Ключевые теоретичес-
кие тексты по этой проблематике публикует редакция журнала
Ab Imperio.
Введение
39
много времени, чтобы признать, что у либеральных культур-
ных героев, таких как Джон Стюарт Милль93, Арнольд94, Кар-
лайл95, Ньюмен96, Маколей97, Рёскин98, Джордж Элиот99 и даже
Диккенс100, были определенные взгляды на расу и империализм,
которые довольно легко найти в их работах. Даже специалисту
приходится иметь дело со знанием того, что, например, Милль
в «Рассуждениях о представительном правлении» ясно давал по-
нять, что его взгляды не могут быть применены к Индии (в кон-
це концов, он был чиновником индийской администрации боль-
шую часть своей жизни), потому что индийцы— ниже, если не
расово, то цивилизационно. Такой же парадокс, как я пытаюсь
показать в этой книге, можно найти и у Маркса. Во-вторых, по-
лагать, что политика в форме империализма оказывает влия-
ние на литературу, науку, социальную теорию и исторические
труды, отнюдь не равносильно утверждению того, что культу-
ра унижена или поругана. Совсем наоборот: я хочу сказать, что
мы сможем лучше понять устойчивость и долговечность таких
насыщенных гегемонистских систем, как культура, когда мы
осознаем, что их внутренние ограничения, накладываемые на
писателей и мыслителей, были продуктивными, а не односто-
ронне сдерживающими. Именно эту идею Грамши, конечно,
93 Джон Стюарт Милль (1806–1873) —британский философ, осново-
положник либерализма. Бор олся за равные права для женщин
и приветствовал отмену рабства в США.
94 Мэтью Арнольд (1822–1888) — английский поэт и культуролог.
Не оставил после себя обобщающего эссе по проблеме
расизма, но анализ Ричарда Барксдэйла показывает значитель-
ный либерализм писателя в этом вопросе.
95 Томас Карлайл (1795–1881) —британский писатель, историк
и философ, сторонник идеи великих людей в истории. Был анти-
семитом и сторонником превосходства англосаксонской
расы.
96 Джон Генри Ньюмен (1801–1890) — кардинал, теолог, поэт.
Исследователи обращают внимание на расистские высказыва-
ния в его письмах и дневниках.
97 Томас Бабингтон Маколей (1800–1859)—британский историк,
поэт, государственный деятель. Был одним из руко-
водителей колониальной администрации Индии, которая
повлияла на становление системы образования на английском
языке.
98 Джон Рёскин (1819–1900) — английский писатель, теоретик
искусства, оказавший большое влияние на движение
прерафаэлитов.
99 Джордж Элиот (1819–1880) — английская писательница. В эссе
The modern hep! hep! hep! отразились ее многие противоречивые
политические взгляды.
100 Творчество Чарльза Дикенса стало источником пр отиворечивых
оценок в вопросе его отношения к расизму.
40
а также Фуко и Реймонд Уильямс101 разными способами пыта-
лись проиллюстрировать. Даже одна-две страницы Уильямса
о «пользе империи» из «Долгой революции» говорят нам больше
о культурном богатстве XIX века, чем многие тома герметичного
текстуального анализа102.
Поэтому я изучаю ориентализм как динамичный обмен
между отдельными авторами и крупными политическими ин-
тересами, сформулированными тремя великими империями —
британской, французской, американской, на интеллектуальной
и творческой территории которых создавались тексты. Меня
как ученого больше всего интересует не суровая правда полити-
ки, а детали, как, впрочем, и то, что интересует нас в таких лю-
дях, как Лэйн, Флобер или Ренан, — не бесспорная истина, что
западные люди превосходят восточных, а глубоко проработан-
ные и модулированные свидетельства тщательной работы ори-
ентализма в обширном пространстве, открытом этой истиной.
Чтобы понять, о чем я здесь говорю, достаточно вспомнить, что
«Нравы и обычаи египтян в первой половине XIX в.» Лэйна — это
классика в ряду исторических и антропологических исследова-
ний из-за его стиля, его способности блестяще и чрезвычайно
умно подмечать детали, а не просто из-за отраженного в книге
превосходства одного народа над другим.
Итак, политические вопросы, поднимаемые ориентализ-
мом, сводятся к следующему: какие еще виды интеллектуальной,
эстетической, научной и культурной энергии пошли на создание
империалистической традиции, подобной ориенталистской? Ка-
ким образом филология, лексикография, история, биология, по-
литическая и экономическая теория, романистика и лирическая
поэзия оказались на службе в широком смысле империалистичес-
кого мировоззрения ориентализма? Какие изменения, модуля-
ции, уточнения, даже революции происходят в ориентализме?
Каков в этом контексте смысл оригинальности, непрерывности,
101 Реймонд Уильямс (1921–1988)— британский писатель, теоретик
культуры. В книге «Долгая революция» обосновывал важность роста
популярной прессы, языкового стандарта и читающей публики для
развития европейской культуры.
102 Williams R. The Long Revolution. London: Chatto & Windus, 1961. P. 66 –67.
Введение
41
индивидуальности? Как ориентализм переносит или воспроиз-
водит себя от эпохи к эпохе? В конце концов, каким образом мы
можем рассматривать культурно-исторический феномен ори-
ентализма как вид целенаправленного человеческого труда103 —
а не просто безосновательного умозаключения — во всей его
исторической сложности, тонкости и ценности, не упуская в то
же время из виду альянса между культурной работой, политичес-
кими тенденциями, государством и специфическими реалиями
господства? Руководствуясь такими соображениями, гуманитар-
ное исследование сможет ответственно обращаться к политике
и культуре. Но это не значит, что такое исследование устанавли-
вает строгие правила взаимоотношений между знанием и поли-
тикой. Я считаю, что каждое гуманитарное исследование должно
формулировать природу этой связи в конкретном контексте ис-
следования, его предмета и исторических обстоятельств104.
2. Вопрос методологии. В предыдущей книге я много раз-
мышлял о важности методологии для работы в гуманитарных
науках во время поиска и формулирования первого шага, от-
правной точки, начального принципа105. Главный урок, который
я усвоил и попытался преподнести, состоял в том, что не суще-
ствует такой вещи, как просто данная или просто доступная
отправная точка: каждый проект нужно начинать так, чтобы
сделать возможным то, что из него следует. Никогда в моем опы-
те трудность этого урока не переживалась более сознательно
(успешно или безуспешно, я сказать не могу), чем в этом иссле-
довании ориентализма. Идея начала, сам акт начала, неизбежно
включает в себя акт определения границ, посредством которого
103 Для Фуко важнее надчеловеческие структуры, пр онизы-
вающие общество и способствующие его функционированию.
Потому особую роль в его работах играет понятие власти
(power). Саид примитивизирует многие взгляды Фуко и зача-
стую критикует последнего. Для Саида значимым явля-
ется человеческий фактор, а власть рассматривается в более
прямом смысле (authority), чем пр едставлено в работах
французского философа.
104 Прежде всего, «ориентализм» следует рассматривать больше
как высказывание, нежели как полноценное исследова-
ние. В то же время многие критики Саида обращали внимание
на противоречиво очерченные границы предмета и специ-
фичность формулирования его образа. В этой связи важно отме-
тить работы Роберта Ирвина.
105 Said Ed. Beginnings: Intention and Method. N . Y.: Basic Books, 1975.
42
что-то вырезается из огромной массы материала, отделяется от
нее и становится отправной точкой, началом; для изучающего
тексты одной из таких позиций инаугурационного определе-
ния границ является идея Луи Альтюссера106 о проблематичес-
ком, специфическом детерминированном единстве текста или
группы текстов, как о том, что является порождением анализа107.
Однако в случае ориентализма (в противоположность текстам
Маркса, которые изучает Альтюссер) существует не просто про-
блема с поиском отправной точки или проблемы, но и с опреде-
лением того, какие тексты, авторы и периоды лучше всего под-
ходят для изучения.
Мне казалось глупым пытаться составить энциклопеди-
ческий исторический нарратив108 об ориентализме, во-первых,
потому, что если бы моим руководящим принципом была «евро-
пейская идея Востока», то материал, с которым мне пришлось
бы иметь дело, был бы практически безграничным; во-вторых,
потому, что сама нарративная модель не соответствовала моим
описательным и политическим интересам; в-третьих, потому,
что в таких книгах, как «Восточное Возрождение» Раймона Шва-
ба109, «Арабские исследования в Европе с начала XX столетия»
Иоганна Фюка110, а также в недавней работе Дороти Метлицки111
106 Луи Пьер Альтюссер (1918–1990)— французский философ-неомарксист.
107 Althusser L. For Marx. Trans. Ben Brewster. N . Y.: Pantheon Books, 1969.
P. 65 –67.
108 Исторический нарратив (от фр. «повествование») — историографическая
концепция, рассматривающая описание того или иного события
не как организацию поиска «объективной истины», а через призму его
интерпретаций историками, когда их воображение упорядочивает
серию фактов, исходя из их собственного восприятия события. «Исто-
рический нарратив, формируя собственный „мир истории“ и превращая
„чужое прошлое“ в „свое настоящее“, тесно связан с исторической
памятью и национальной идентичностью». Концепция связана с линг-
вистическим поворотом в историографии.
109 Раймон Шваб (1884–1956) — писатель, поэт, критик. Написал значимую
диссертацию в области индийских исследований, названную «Восточ-
ное Возрождение» (1950), которую перевел на английский язык Саид.
Эта диссертация сосредоточена на восприятии европейцами санскрит-
ской литературы, обнаруженной в XVIII в. Автор подробно рассмотрел
феномен «индомании», вызванный открытием Древней Индии и имев-
ший знаковое влияние на становление многих идеологий в Европе.
110 Иоганн Фюк (1894–1974) — немецкий семитолог. Саид ссылается на его
труд Die arabischen Studien in Europa bis in den Anfang des 20.
Jahrhunderts.
111 Дороти Метлицки (1914–2001)— американская исследовательница
немецкого происхождения, специалистка по средневековой европей-
ской и арабской литературам. В цитируемой работе авторка обра-
щается к пр облеме пересечения арабской и английской культур в эпоху
Средневековья.
Введение
43
«Арабская тема в средневековой Англии»112 уже задан энциклопе-
дический подход к определенным аспектам европейско-восточ-
ных отношений, таким образом, задача перед критиком в общем
политическом и интеллектуальном контексте, который я обри-
совал выше, стоит иная.
Всё еще оставалась задача сократить обширный архив113 до
обозримых размеров и, что более важно, выявить природу ин-
теллектуального порядка внутри этой группы текстов, не следуя
при этом бездумно порядку хронологическому. Поэтому моей
отправной точкой стал британский, французский и американ-
ский опыт Востока, взятый как единое целое114, то, что сделало
этот опыт возможным с точки зрения исторического и интел-
лектуального фона, и то, какими были качество и характер этого
опыта. По причинам, которые я сейчас назову, я ограничил этот
и без того ограниченный (но всё еще необычайно большой) круг
вопросов англо-франко-американским опытом взаимодейст-
вия с арабами и исламом, с которыми в течение почти тысячи
лет ассоциировался Восток. После этого сразу же кажется отре-
занной большая часть Востока —Индия, Япония, Китай и дру-
гие части Дальнего Востока: не потому, что эти регионы не были
важны (они, очевидно, были), а потому, что можно говорить об
опыте Европы, Ближнего Востока или ислама отдельно от опыта
Дальнего Востока. Тем не менее в определенные моменты обще-
европейской истории интереса к Востоку отдельные части Вос-
тока, такие как Египет, Сирия и Аравия, не могли обсуждаться
112 Schwab R. La Renaissance orientale. Paris: Payot, 1950; Fück J. W. Die
Arabischen Studien in Europa bis in den Anfang des 20. Jahrhun-
derts. Leipzig: Otto Harrassowitz, 1955; Metlitzki D. The Matter of Araby
in Medieval England. New Haven, Conn.: Yale University Press, 1977.
113 Архив — в философии Фуко «особая область исследования пр оиз-
водства, поддержания и обоснования исторического знания».
Надтемпоральная структура, в основе которой лежит власть по-
рядка и которая определяет произносимое и невысказанное.
Архив — это структура, аффилированная с социальным производи-
телем знания, поддерживающая стабильность воспроизвод-
ства дискурсов. Если прибавить к этому позицию Жака Деррида,
то архив имеет две функции: онтологическую (он определяет
бытие) и номонологическую (он задает законы функционирования
дискурсов). Иными словами, архив — это то, что сохраняет в тексту-
альной форме законы функционирования дискурсов, и то,
что при обращении сообщества задает вектор воспроизводства
дискурсов.
114 «Оксидентализм» (в противовес «ориентализму») Саида вызыва-
ет справедливую критику исследователей.
44
без вмешательства Европы в дела более отдаленных частей, из
которых самыми значимыми являются Персия и Индия; приме-
чательной является связь Египта и Индии, обоснованная инте-
ресами Британии XVIII и XIX веков. Так же, как и роль Франции
в расшифровке Зенд-Авесты115, верховенство Парижа в изуче-
нии санскрита в первом десятилетии XIX столетия116.
Британия и Франция господствовали в Восточном Среди-
земноморье примерно с конца XVII века. Однако мой анализ это-
го господства и систематического интереса не отдает должного
(а) важному вкладу в ориентализм Германии, Италии, России117,
Испании и Португалии и (б) тому факту, что одним из важных
импульсов к изучению Востока в XVIII веке была революция
115 Авеста (Зенд-Авеста) — набор священных текстов зороастризма,
одной из старейших религий. Некоторые гимны Авесты, а именно
из части «Видевдат», попали в Бодлианскую библиотеку Окс-
форда из Индии при посредничестве Джеймса Фрейзера (1713–1754)
и представителей Ост-Индской компании. Однако англичане
не смогли дешифровать авестийский язык. В 1754 г. факсимиле рукопи-
си оказалось во Франции у специалиста по Античности Мишеля
Фурмона (1690–1746), который показал текст своему племяннику, Микел-
Анжу Андрэ Дешотрэ (1724–1795), профессору арабского в Колледж-
Руаль. Через посредничество Дешотрэ текст оказался у Абрама
Ясента Анкетиль-Дюперрона (1731–1805), который отправился в Индию,
где изучал текст «Видевдат» при посредничестве зороастрийцев
(парсов) Дараба и Кауса. На русском языке текст «Видевдат» доступен
в переводе И. М . Стеблина-Каменского (1945–2018).
116 Основоположниками изучения санскрита во Франции были Эжен Бюр-
нуф (1801–1852) и его ученик Ипполит Фош (1797–1869). Интерес к Ин-
дии обосновывался как к интерес к одной из колыбелей человечества.
117 Аргументы Саида в отношении российского востоковедения
изучались разными авторами. Важное место в ряду этих исследова-
ний занимают работы Веры Тольц «„Собственный Восток России“:
политика идентичности и востоковедение в позднеимперский и ран-
несоветский период» и Дениса Волкова «Поворот России к Пер-
сии: ориентализм в дипломатии и разведке» (Russia’s Turn to Persia.
Orientalism in Diplomacy and Intelligence).
Первая книга рассматривает аргументы Саида применительно
к петербургской школе академического востоковедения второй поло-
вины XIX — начала XX в. Авторка отмечает специфику этой школы
в особом взаимодействии с информантами, становившимися учеными
и политиками (впрочем, критики работы указывают на аналогич-
ный феномен в Великобритании), и противопоставлении себя европей-
ским ориенталистам. Один из тезисов Тольц заключается в том,
что аргументация русских востоковедов против «ориентализма» ока-
зала влияние на становление взглядов египетского политолога
Анвара Абдель-Малика (1924–2012), работы которого использовал Саид.
Впрочем, исследовательница не отвергает ключевые тезисы
Саида. Денис Волков больше анализирует не столько аргументы Саида,
сколько идеи Фуко о связи власти и производителей знания.
По его мнению, в основе развития русского востоковедения лежала
эпистема (вневременное знание; сеть, формирующая границы
«истины» и возможности ее познания; в этой парадигме не существу-
ет истины и лжи, а есть зависимость знания от общества, в котором
оно создается) «Русского дела», направленная на «цивилизаторскую
миссию» России на «Востоке» (включающую создание «инклюзив-
ной империи») и на соперничество с «Западом» (что, по его мнению,
было весомым аргументом в русской культуре еще с XVIII в.) .
Введение
45
в библеистике, импульс которой придали такие разные и по-
своему интересные новаторы, как епископ Лоуф118, Эйхгорн119,
Гер дер120 и Михаэлис121. Во-первых, мне следовало сосредото-
читься на англо-французском, а затем и американском матери-
але, потому что неоспоримым казалось не только то, что Англия
и Франция были первопроходцами на Востоке и в ориенталист-
ских исследованиях, но и то, что эти передовые позиции были
удержаны с помощью двух величайших колониальных сетей
в истории до наступления XX столетия; Америка на Востоке
после Второй мировой войны занимает позицию — и я думаю,
вполне сознательно, — близкую к той, что ранее занимали две
европейские державы. Кроме того, я считаю, что само качество,
постоянство и объем британских, французских и американских
трудов по Востоку возвышает их над несомненно важной рабо-
той, проделанной в Германии, Италии, России и других странах.
Но я думаю, что верно также и то, что основные шаги в восто-
коведении были сделаны сначала в Англии и Франции, а затем
развиты немцами122. Сильвестр де Саси, например, был не толь-
ко первым современным и институциональным европейским
ориенталистом, работавшим над темой ислама, арабской лите-
ратурой, религией друзов123 и сасанидской Персией124, он был
также учителем Шампольона125 и Франца Боппа126, основателя
118 Роберт Лоуф (1710–1787)— епископ Англиканской церкви, отметил
стихотворную структуру Псалмов, основоположник идеи паралле-
лизма (создание единого поэтического образа за счет распо-
ложения тождественных частей р ечи в смежных частях текста).
119 Иоганн Готфрид Эйхгорн (1752–1827) — протестанский теолог, исследо-
ватель и критик Ветхого Завета.
120 Иоганн Готфрид Гердер (1744–1803) — немецкий мыслитель и богослов,
один из основоположников Просвещения.
121 Иоганн Давид Михаэлис (1717–1794) — немецкий богослов и востоковед.
122 Исследования немецкого ориентализма также получили значитель-
ное развитие. Среди работ в этой области следует отметить, прежде
всего, книгу Сьюзан Маршанд «Немецкий ориентализм в эпоху
империй. Религия, раса и ученость» (German Orientalism in the Age
of Empire. Religion, race, and scholarship). Последняя работа, связанная
с историей немецкого востоковедения, лежит в области истории
семантики — это книга Хеннинга Трюпера «Ориентализм, филология
и неразборчивость современного мира» (Orientalism, Philology,
and the Illegibility of the Modern World).
123 Друзы — этноконфессиональная община, исповедующая одно
из ответвлений исмаилизма. Имеют особую социальную структуру
и вероучение.
124 Сасаниды — династия персидских правителей, правивших в 224–651 гг.
125 Жан-Франсуа Шампольон (1790–1832)— французский востоковед,
основатель египтологии.
126 Франц Бопп (1791–1867)— немецкий лингвист.
46
немецкого сравнительного языкознания. Аналогичное утверж-
дение в отношении приоритета и дальнейшего превосходст-
ва может быть сделано об Уильяме Джонсе и Эдварде Уильяме
Лэйне.
Во-вторых, и здесь недостатки моего изучения ориентализ-
ма восполнены в достаточной мере, недавно была проделана важ-
ная работа, посвященная библеистике, которая привела к воз-
никновению того, что я назвал современным ориентализмом.
Лучший и наиболее показательный пример — впечатляющая
книга Э. С. Шаффер127 «Хубилай-хан и падение Иерусалима»128 —
незаменимое исследование истоков романтизма и интеллекту-
альной деятельности, лежащей в основе многих работ Кольрид-
жа129, Браунинга130 и Джордж Элиот. В какой-то степени работа
Шаффер уточняет контуры, очерченные Швабом, представляя
материал из немецкой библеистики и используя его для вдумчи-
вого и неизменно интересного прочтения работ трех крупней-
ших британских писателей. Тем не менее в книге отсутствует
представление о политическом и идеологическом аспектах вос-
точного материала британских и французских писателей, чем
я, главным образом, озадачен; кроме того, в отличие от Шаффер
я пытаюсь пролить свет на дальнейшее развитие академического
и литературного ориентализма, которое имеет отношение к свя-
зи между британским и французским ориентализмом, с одной
стороны, и подъемом эксплицитно колониалистского империа-
лизма— с другой. Кроме того, я хочу показать, как все эти более
ранние аспекты так или иначе воспроизводятся в американском
ориентализме после Второй мировой войны.
Тем не менее есть, возможно, момент моего исследования,
который вводит в заблуждение: там, где я, за исключением слу-
чайных ссылок, раскрываю не во всей полноте вклад немецких
127 Элинор Шаффер (род. 1935)— специалистка по сравнительному лите-
ратуроведению, специализируется на английском языке и литературе.
Саид ссылается на книгу 1975 г. “ Kubla Khan” and the fall of Jerusalem.
The mythological school in Biblical criticism and secular literature 1770–1880.
128 Shaffer E. S. “ Kubla Khan” and The Fall of Jerusalem: The Mythological
School in Biblical Criticism and Secular Literature, 1770–1880. Cambridge:
Cambridge University Press, 1975.
129 Сэмюэл Тэйлор Кольридж (1772–1834)— английский поэт-романтик.
130 Роберт Браунинг (1812–1889) — английский поэт и драматург.
Введение
47
исследователей после периода первоначального главенствова-
ния Саси. Любая работа, которая стремится дать представле-
ние об академическом ориентализме и уделяет мало внимания
таким ученым, как Штейнталь131, Мюллер132, Беккер133, Гольдци-
ер134, Брокельманн135, Нёльдеке136—и это лишь некоторые из них,—
нуждается в упреке, и я открыто адресую этот упрек самому
себе. Я особенно сожалею о том, что не принял во внимание тот
огромный престиж среди ученых, который немецкая наука при-
обрела к середине XIX века, за пренебрежение которым Джордж
Элиот упрекала британских «островных» исследователей. Я имею
в виду незабываемый портрет мистера Кейсобона, написанный
Элиот в романе «Мидлмарч». Одна из причин, по которой Кей-
собон не может закончить свой «Ключ ко всем мифологиям»,
заключается, по словам его молодого кузена Уилла Ладислава,
в том, что тот не знаком с немецкой наукой. Дело не только в том,
что Кейсобон выбрал предмет «столь же изменчивый, как хи-
мия: новые открытия постоянно открывают новые перспекти-
вы»: он берется за работу, сходную с опровержением Парацель-
са137, потому что «он, знаете ли, не ориенталист»138.
Элиот не ошибалась, предполагая, что примерно к 1830 го-
ду, то есть ко времени написания «Мидлмарча», немецкая на-
ука достигла своего наивысшего положения в Европе. Тем не
менее в течение первых двух третей XIX века в немецкой науке
131 Хейман Штейнталь (1823–1899)— немецкий филолог и философ.
132 Фридрих Макс Мюллер (1823–1900)— немецкий филолог
и религиовед.
133 Карл Генрих Беккер (1876–1933)— немецкий исламовед.
134 Игнац Гольдциер (1850–1921)— венгерский востоковед, наследие
которого активно изучается в настоящее время. Гольдциер
привлекает внимание: а) как методист, задавший интеллекту-
альную моду в европейском востоковедении (в частности,
к его работам обращался Василий Владимирович Бартольд
(1869—1930), б) как один из активных еврейских семитоло-
гов — этот бинарный статус достаточно подробно анализируется
в современной историографии.
135 Карл Брокельманн (1868–1956)— немецкий семитолог.
136 Теодор Нёльдеке (1836–1930)— немецкий семитолог
и тюрколог.
137 Парацельс (1493–1541)— швейцарский алхимик, основатель
фармакологии. В тексте романа идет речь о попытке противо-
стоять доказанным истинам, вновь опровергать старые
догмы или уже опровергнутые утверждения. Потому Кейсобон,
берущийся за изучение «Востока», не будучи его знатоком,
вызывает скепсис у окружающих.
138 Eliot G. Middlemarch: A Study of Provincial Life. 1872; reprint ed.,
Boston: Houghton Mirflin Co., 1956. P. 164.
48
не смогли возникнуть тесные связи между ориенталистами
и длительным, устойчивым национальным (national) интере-
сом к Востоку. В Германии не было ничего, что напоминало бы
англо-французское присутствие в Индии, Леванте, Северной Аф-
рике. Более того, немецкий Восток был почти исключительно
научным или, по крайней мере, классическим Востоком: он стал
предметом лирики, фантазий и даже романов, но никогда не
был реальным, таким как Египет и Сирия для Шатобриана, Лэй-
на, Ламартина139, Бёртона140, Дизраэли или Нерваля. Кое-что зна-
чит и то, что две самые известные немецкие работы о Востоке,
«Западно-восточный диван» Гёте и «О языке и мудрости ин-
дийцев» Фридриха Шлегеля141, были основаны на путешествии
по Рейну и часах, проведенных в парижских библиотеках, соот-
ветственно. Немецкое востоковедение занималось уточнением
и совершенствованием техник, которые применялись к текстам,
мифам, идеям и языкам, в буквальном смысле собранным на Вос-
токе имперскими Англией и Францией.
Общей, однако, у немецкого ориентализма с ориентализ-
мом англо-французским, а затем и американским, была своего
рода интеллектуальная власть (authority) над Востоком в куль-
туре Запада. Эта власть должна быть в значительной степени
предметом любого описания ориентализма, и именно так обсто-
ят дела в предлагаемом исследовании. Само название «Ориен-
тализм» предполагает серьезный и, возможно, тяжеловесный
стиль экспертизы; когда я применяю его к современным амери-
канским обществоведам (поскольку они сами себя не называют
ориенталистами, использование этого термина некорректно),
139 Альфонс де Ламартин (1790–1869) — прозаик, публицист,
политический деятель. Речь идет о его произведении Impres-
sions, souvenirs, pensées et paysages pendant un voyage
en Orient, 1832–1833, ou Notes d’un voyageur, в котором описы-
вается его путешествие на Ближний Восток.
140 Ричард Фрэнсис Бёртон (1821–1890)— британский путешествен-
ник, поэт и дипломат. Известен своим посещением
Мекки.
141 Фридрих Шлегель (1772–1829)— писатель, лингвист, теоретик
романтизма. Его исследование по священо вопросу
родства индоевропейских языков. Идея обобщения метода
исследования европейских языков и его проекции на
другие языки получила название «индоевропеизм» — в начале
XX в. подобная парадигма вызывала значительную
критику.
Введение
49
это должно привлечь внимание к тому, как эксперты по Сред-
нему Востоку всё еще могут придерживаться остатков ориента-
листской интеллектуальной позиции Европы XIX столетия.
Во власти нет ничего таинственного или естественного. Ее
создают, проецируют, распространяют, она — инструмент, она
убедительна, она имеет статус, она устанавливает канон вкуса
и шкалу ценностей, она практически неотличима от определен-
ных идей, которые превозносит как истинные, и от традиций,
восприятий и суждений, которые формирует, передает, воспро-
изводит. Прежде всего, власть может и должна быть проанализи-
рована. Все эти черты власти присущи и ориентализму, и в сво-
ем исследовании я много места отвожу описанию исторической
власти и личной власти авторитета в ориентализме.
Мои основные методологические приемы изучения влас-
ти — это то, что можно назвать стратегической локацией, то
есть способом описания позиции автора по отношению к восточ-
ной тематике, к которой он обращается, и стратегической фор-
мацией, то есть способом анализа отношений между текстами и
тем, каким образом группы текстов, типы текстов, даже жанры
текстов набирают массу, плотность и референциальную142 силу
в своем поле, а затем и в культуре в целом. Я использую страте-
гический принцип просто для того, чтобы определить проблему,
с которой сталкивался каждый автор, пишущий о Востоке: как
добраться до него, как подойти к нему, как не быть побежден-
ным или подавленным его величием, его масштабом, его ужасаю-
щими размерами. Каждый, кто пишет о Востоке, должен поста-
вить себя vis-à-vis, определиться по отношению к Востоку; эта
локализация, переведенная в текст, включает в себя тип нарра-
тива, который выбирается, тип структуры, которая строится, те
образы, темы, мотивы, которые используются в тексте, — всё это
накладывается на осознанные способы обратиться к читателю,
142 Референция — философская концепция. Референция —
это связь между названным именем и объектом
реального мира. Значительную роль в теории рефе-
ренции играет «значение», а также знаковая
система языка, т. е. насколько связано высказывание
с объектами реального мира, обозначенного в этом
высказывании.
50
содержащие Восток и, в конце концов, представляющие его или
говорящие от его имени. Однако ничто из этого не происходит
абстрактно. Каждый автор, пишущий о Востоке (и это верно
даже для Гомера), исходит из некоего восточного прецедента,
некоего предшествующего знания Востока, на которое он ссы-
лается и на которое опирается. Кроме того, каждая работа о Вос-
токе соединяется (affiliates) с другими работами, с аудиторией,
с институтами, с самим Востоком. Таким образом, совокупность
отношений между произведениями, аудиторией и некоторыми
другими аспектами Востока складывается в подлежащую анали-
зу формацию — например, формацию филологических исследо-
ваний, антологий отрывков из восточной литературы, травело-
гов, восточных фантазий, — присутствие которой во времени,
в дискурсе, в институтах (школах, библиотеках, дипломатичес-
ких службах) придает ей силу и власть.
Я надеюсь, ясно, что мое внимание к вопросу власти подра-
зумевает не анализ того, что скрыто в ориенталистском тексте,
а анализ его поверхности, его экстериорности по отношению
к тому, что он описывает. Не думаю, что эта идея может быть пере-
оценена. Ориентализм основывается на экстериорности, то есть
на том факте, что ориенталист, поэт или ученый, заставляет Вос-
ток говорить, описывает Восток, раскрывает его тайны для Запа-
да. Его никогда не интересовал Восток как таковой, кроме как
в качестве первопричины того, что говорит он. То, что он говорит
и пишет, должно указывать на то, что ориенталист — вне Восто-
ка, и это одновременно как экзистенциальный, так и моральный
факт. Главным продуктом этой экстериорности является, ко-
нечно, репрезентация: уже в пьесе Эсхила «Персы» Восток пре-
вращается из очень далекого и зачастую угрожающего Другого
в фигуры относительно знакомые (в случае Эсхила —скорбящих
азиатских женщин). Драматическая непосредственность репре-
зентации в «Персах» заслоняет тот факт, что зрители наблюдают
за— в высшей степени искусственным — утверждением не-вос-
точного в качестве символа для всего Востока. Поэтому в своем
анализе ориенталистского текста я делаю акцент на свидетель-
ствах, отнюдь не невидимых, того, что такие репрезентации
Введение
51
являются лишь репрезентациями143, но не «естественным» изо-
бражением Востока. Эти свидетельства столь же заметны в так
называемых документальных текстах (в истории, филологи-
ческом анализе, политических трактатах), как и в откровенно
художественных (другими словами, открыто вымышленных).
Необходимо принимать во внимание стиль, фигуры речи, об-
становку, повествовательные приемы, исторические и социаль-
ные обстоятельства, а не правильность репрезентации или ее
верность какому-то великому оригиналу. В основе экстериор-
ности репрезентации всегда лежит некая вариация трюизма
о том, что, если бы Восток мог представлять себя, он бы это де-
лал; а поскольку он не может, репрезентация делает свою рабо-
ту для Запада и — за неимением лучшего, faute de mieux, — для
бедного Востока. «Они не могут представлять себя, их должны
представлять другие», как писал Маркс в работе «Восемнадца-
тое брюмера Луи Бонапарта»144.
Другая причина, по которой я настаиваю на экстериорно-
сти, заключается в том, что я считаю: необходимо пояснение
относительно культурного дискурса и обмена внутри культуры,
поскольку то, что в ней обычно циркулирует, — это не «исти-
на», а репрезентации. Вряд ли нужно еще раз доказывать, что
язык сам по себе является высокоорганизованной и закодиро-
ванной системой, которая использует множество средств для
выражения, указания, обмена сообщениями и информацией,
143 Репрезентация — в широком смысле этот термин отно-
сится к пр облеме наделения мира смыслом. В культуроло-
гии это вопрос того, как формируются значения и что
становится результатом формирования поля значений.
Что мы подразумеваем под «реальностью» как ком-
плексом смысловых значений. Саид подробно обговари-
вает проблему «презентации» и «репрезентации»
в своем тексте.
144 Sie können sich nicht vertreten, sie müssen vertreten warden.
В представленном отрывке речь идет о бесправных
крестьянах. Ключевая проблема этой цитаты заключается
в использовании немецких глаголов с разными смы-
словыми оттенками (подробно эту проблему анализировала
Гайатри Спивак в статье «Могут ли угнетенные говорить?») —
«говорить от имени» (vertreten) и «репрезентир овать —
наделять смыслом» (darstellen). Спивак отмечает игру смы-
слов в этой цитате, которая имеет более политическое,
нежели теоретическое значение. Потому В. Бобровников
рекомендует переводить это выражение, используя
конструкцию «представлять свои интересы», что не соотно-
сится с классическим переводом «пр едставлять себя».
52
представления и так далее. В любом случае, по крайней мере
в письменном языке, нет такого понятия, как «непосредственная
презентация» (presence), но есть «ре-презентация» (re-presence),
«презентация опосредованная» (representation). Ценность, дей-
ственность, сила, кажущаяся достоверность письменного за-
явления о Востоке, таким образом, очень мало зависит и не мо-
жет опосредованно зависеть от Востока как такового. Напротив,
письменное высказывание — презентация для читателя в силу
того, что любая реальная вещь как «Восток» уже исключена, вы-
теснена и унижена. Так, весь ориентализм выступает вперед
и прочь от Востока: то, что в ориентализме в принципе есть
смысл, связано больше с Западом, чем с Востоком, и этот смысл
своим существованием непосредственно обязан различным
западным методам представления, которые делают Восток ви-
димым, ясным, «внутри» дискурса о нем. И эти представления
опираются на институты, традиции, условности, согласован-
ные кодексы понимания своего воздействия, а не на далекий
и аморфный Восток.
Различие между репрезентациями Востока в период до по-
следней трети XVIII века и после него (то есть теми, которые
принадлежат к тому, что я называю современным ориентализ-
мом) состоит в том, что масштаб репрезентаций в более поздний
период чрезвычайно увеличился. Действительно, после Уилья-
ма Джонса и Анкетиль-Дюперрона, а также после египетской
экспедиции Наполеона Европа стала познавать Восток более на-
учно, пребывать на нем с большей властью и дисциплиной, чем
когда-либо прежде. Но для Европы значение имело то, что рас-
ширились ее возможности и отточились ее методы восприятия
Востока. Когда на рубеже XVIII века Восток окончательно обна-
ружил возраст своих языков, что свело на нет божественную
родословную иврита, это открытие сделали именно европей-
цы, которые передали его другим ученым и сохранили в новой
науке — индоевропейской филологии. Родилось новое мощное
научное направление для изучения лингвистического Восто-
ка, а вместе с ним, как показал Фуко в «Порядке вещей», и целая
сеть взаимосвязанных научных интересов. Точно так же Уильям
Введение
53
Бекфорд145, Байрон, Гёте и Гюго своим искусством реструкту-
рировали Восток и сделали его цвета, огни и людей видимы-
ми сквозь призму своих образов, ритмов и мотивов. В лучшем
случае «реальный» Восток провоцировал видение писателя, но
очень редко определял его.
Ориентализм в большей мере реагировал на культуру, кото-
рая его породила, чем на собственный предполагаемый объект,
также рожденный на Западе. Таким образом, история ориен-
тализма обладает как внутренней связностью, так и отчетливо
выраженным набором отношений к господствующей культуре,
окружающей ее. В своем анализе я, следовательно, пытаюсь по-
казать форму и внутреннюю организацию этого поля, его пер-
вопроходцев, авторитетных патриархов, канонические тексты,
доксологические идеи146, типичные фигуры, их последователей,
продолжателей и новые авторитеты; я также пытаюсь объяс-
нить, как ориентализм заимствовал и зачастую наполнялся
«мощными» идеями, доктринами и тенденциями, определяющи-
ми культуру. Так, существовал (и существует) лингвистический
Восток, фрейдистский147 Восток, шпенглеровский148 Восток, дар-
виновский Восток, расистский Восток — и так далее. И всё же
никогда не существовало такого понятия, как чистый, или без-
условный, Восток; точно так же никогда не существовало немате-
риальной формы ориентализма, столь же невинной, как «идея»
Востока. Этим глубинным убеждением и вытекающими из него
методологическими следствиями я отстою от ученых, изучаю-
щих историю идей149. Поскольку акценты и форма исполнения,
145 Уильям Бекфорд (1760–1844) — писатель, коллекционер, один
из богатейших людей Англии своей эпохи.
146 Доксология — прославление Бога в разных формах.
147 Зигмунд Фрейд (1856–1939) — основатель психоанализа. Вероят-
но, подразумевается конструирование образов «Востока»
через призму идей соответствующих специалистов. Весьма инте-
ресно, что идеи Фрейда о бессознательном сейчас активно
задействованы в исследованиях расизма.
148 Освальд Шпенглер (1880–1936)— немецкий историограф,
философ.
149 История идей — направление историографии, зачастую ассоци-
ируемое с интеллектуальной историей, но являющееся лишь
частью этой области. История идей — исследование формирова-
ния и структуры прошлых концепций и теорий с прицелом как
на лучшее понимание самих идей, так и на освещение нерешен-
ных пр облем в настоящем, связанных с этими идеями. Саид
же обращается к взаимовлиянию реального мира и концепции.
54
не говоря уже о материальной эффективности, положений ори-
енталистского дискурса возможны в тех видах, которые любая
герметичная (hermetic) история идей стремится полностью иг-
норировать. Без этих акцентов и этой материальной эффектив-
ности ориентализм был бы просто еще одной идеей, тогда как
он есть и был гораздо больше. Поэтому я решил изучить не толь-
ко научные труды, но и литературные произведения, полити-
ческие трактаты, публицистические тексты, книги о путешест-
виях, религиозные и филологические исследования. Другими
словами, мой гибридный подход в широком смысле является
историческим и «антропологическим», с учетом того, что я нахо-
жу все тексты конкретными и обстоятельными (конечно) в со-
ответствии тому или иному жанру или историческому периоду.
И всё же, в отличие от Мишеля Фуко, чьим трудам я очень
обязан, я верю в определяющий след отдельных писателей на ано-
нимном коллективном массиве текстов, составляющих дискур-
сивную формацию, подобную ориентализму. Единство большого
ансамбля текстов, которые я анализирую, отчасти объясняется
тем, что они часто ссылаются друг на друга: ориентализм — это,
в конце концов, система цитирования произведений и авторов.
«Нравы и обычаи египтян в первой половине XIX в.» Эдварда
Уильяма Лэйна читали и цитировали такие разные люди, как
Нерваль, Флобер и Ричард Бёртон. Он был авторитетом, исполь-
зование которого являлось обязательным для любого, кто писал
или думал о Востоке, а не только о Египте: когда Нерваль дословно
заимствует отрывки из этой книги, он использует авторитет Лэй-
на для помощи в описании деревенских сцен в Сирии, не в Египте.
Авторитет Лэйна и возможность цитировать его работы к месту
и не к месту обусловлены тем, что ориентализм смог придать его
тексту статус своего рода обменной валюты. Однако невозможно
понять это значение Лэйна, не понимая также особенностей его
текста; это в равной степени относится и к Ренану, Саси, Ламар-
тину, Шлегелю и группе других влиятельных авторов. Фуко счи-
тает, что в целом отдельный текст или автор имеет очень мало
значения; эмпирическим путем я обнаружил, что в случае ориен-
тализма (и, возможно, нигде больше) это не так. Соответственно,
Введение
55
в своем анализе я пристально изучаю тексты, поскольку его
цель — вскрыть диалектические отношения между индивиду-
альным текстом или писателем и сложной коллективной фор-
мацией, вкладом в которую является его работа.
Несмотря на то, что эта книга включает в себя обширную
выборку авторов, она всё еще далека от законченной истории
или общего описания ориентализма. Эту неудачу я очень хоро-
шо осознаю. Ткань столь плотного дискурса, как ориентализм,
сохранилась и функционировала в западном обществе благода-
ря своему богатству: всё, что я сделал, — это описал некоторые
фрагменты этой ткани в определенные моменты и предполо-
жил существование большего целого — подробного, интересно-
го, наполненного удивительными персонажами, текстами и со-
бытиями. Я утешился мыслью, что эта книга— лишь одна в ряду,
и надеюсь, что найдутся ученые и критики, которые пожелают
написать другие. Еще предстоит написать общий очерк об им-
периализме и культуре; другие исследования будут углубляться
в связи между ориентализмом и педагогикой, или в итальян-
ский, голландский, немецкий и швейцарский ориентализм, или
в динамику отношений между гуманитарной наукой и художе-
ственным письмом, или в связь между административными под-
ходами и интеллектуальной дисциплиной150. Возможно, самой
важной задачей из всех было бы провести исследования совре-
менных альтернатив ориентализму, спросить, как можно изу-
чать другие культуры и народы с либертарианской151 или же
не-репрессивной и не-манипулятивной точки зрения. Но тогда
придется переосмыслить всю сложную проблему знания и вла-
сти. Все эти задачи в настоящем исследовании остаются постыд-
но незавершенными.
Последнее, возможно, лестное для меня самого замечание
о методике состоит в том, что это исследование я писал, принимая
150 Ориентализм действительно стал значимой вехой и открыл
несколько исследовательских направлений. Многие из
тем, указанных Саидом, нашли своих авторов. Современная
историография, в целом, значительно изменилась под
влиянием постколониальной теории.
151 Либертарианство — философская концепция, ставящая во главу
угла свободу выбора и индивидуальное суждение.
56
во внимание несколько аудиторий. Для тех, кто изучает лите-
ратуру и критику, ориентализм представляет собой удивитель-
ный пример взаимосвязи между обществом, историей и тексту-
альностью; более того, культурная роль, которую играет Восток
на Западе, связывает ориентализм с идеологией, политикой
и логикой власти— вопросами, имеющими отношение, как мне
кажется, к литературному сообществу. Для моих современни-
ков, изучающих Восток, от университетских ученых до поли-
тиков, я писал с двумя целями: во-первых, представить им их
интеллектуальную генеалогию так, как это сделано еще не было;
во-вторых, раскритиковать — в надежде начать дискуссию — ча-
сто неоспариваемые положения, на которых по большей части
основывается их работа. Для широкого читателя это исследова-
ние касается вопросов, которые всегда привлекают внимание,
и все они связаны не только с западными концепциями и об-
ращением к Другому, но и с исключительно важной ролью, ко-
торую западная культура играет в том, что Вико называл «ми-
ром наций». Наконец, для читателей так называемого третьего
мира это исследование представляет собой шаг к пониманию не
столько западной политики и месту не-западного мира в этой
политике, сколько силы западного культурного дискурса, силы,
слишком часто ошибочно воспринимаемой в качестве декора-
тивной или «надстроечной». Надеюсь, что смог проиллюстриро-
вать колоссальную структуру культурного господства, а также
опасности и соблазны использования этой структуры в отноше-
нии самих себя или других — особенно для народов, познавших
колонизацию.
Три длинные главы и двенадцать более коротких разделов,
на которые разделена эта книга, призваны, насколько возможно,
облегчить изложение. Глава первая, «Масштаб ориентализма»,
очерчивает большой круг всех измерений предмета, как с точ-
ки зрения исторического времени и опыта, так и с точки зрения
философских и политических тем. Во второй главе, «Ориента-
лизм структурирует и переструктурирует», предпринимает-
ся попытка проследить развитие современного ориентализма,
опираясь на обширный хронологический обзор и на описание
Введение
57
ряда приемов, общих для творчества выдающихся поэтов, ху-
дожников и ученых. Глава третья, «Ориентализм сегодня», на-
чинается там, где остановились мои предшественники, то есть
примерно в 1870 году. Это период великой колониальной экс-
пансии на Восток, кульминацией которой стала Вторая мировая
война. Самый последний раздел третьей главы характеризует
переход от британской и французской гегемонии к американ-
ской; здесь я попытаюсь, наконец, обрисовать современные ин-
теллектуальные и социальные реалии ориентализма в США.
3. Личностное измерение. В «Тюремных тетрадях»152 Грамши
утверждает: «Отправной точкой критической разработки являет-
ся осознание исторического процесса как он есть и „знание себя“
как продукта произошедшего до сего времени исторического про-
цесса, который оставил на тебе бесконечное множество следов, не
оставив при этом полного их списка». Единственный имеющийся
английский перевод необъяснимо приводит комментарий Грам-
ши именно в таком виде, в то время как текст Грамши на италь-
янском языке завершается так: «Поэтому существует настоятель-
ная потребность вначале составить такой список»153.
Большая часть моего личного вклада в это исследование
проистекает из моего осознания собственной принадлежности
к «Востоку», поскольку я был ребенком, росшим в двух британ-
ских колониях. Всё образование, полученное мной в этих коло-
ниях (в Палестине и в Египте) и в Соединенных Штатах, было за-
падным, и всё же это глубинное раннее осознание сохранилось.
Во многих отношениях мое изучение ориентализма было по-
пыткой перечислить те отпечатки, которые наложила на меня,
восточного субъекта, культура, господство которой было столь
мощным фактором в жизни всех восточных народов. Вот поче-
му я считаю, что исламский Восток должен был быть в центре
152 «Тюр емные тетради» — одна из ключевых работ Грамши,
написанная во время заключения 1926–1937 гг. Это критика
основных положений марксизма и существующих
обществ и правительств.
153 Gramsci A. The Prison Notebooks: Selections. Trans. and ed. Quintin
Hoare and Geoffrey Nowell Smith. N. Y.: International Publi-
shers, 1971. P. 324. Этот отрывок, отсутствующий в переводе
Хора и Смита, в издании: Gramsci. Quaderni del Carcere /
Ed. Valentino Gerratana. Turin: Einaudi Editore, 1975. Vol. 2. P. 1363.
58
внимания. Является ли результат, которого я достиг, списком, о ко-
тором писал Грамши, судить не мне, хотя я чувствовал важность
сознательного намерения создать его. На этом пути, насколько
это было возможно, я старался сохранять критическое сознание,
а также использовать те инструменты исторического, гуманисти-
ческого и культурного исследования, которыми я смог овладеть
благодаря своему образованию. Однако ни в одном из них я ни-
когда не терял из виду культурную реальность того и личную со-
причастность к тому, что было здесь обозначено как «Восток».
Исторические обстоятельства, делающие возможным такое
исследование, довольно сложны, и я могу перечислить их здесь
лишь схематично. Любой человек, живущий на Западе, особенно
в Соединенных Штатах, с 1950-х годов переживает эпоху необы-
чайно бурных отношений Востока и Запада154. Не будет ошибкой
отметить, что «Восток» в этот период всегда означал опасность
и угрозу, даже когда речь шла о традиционном Востоке или о Рос-
сии. В университетах нарастающее создание программ и ин-
ститутов регионоведения сделало изучение ориентализма ча-
стью национальной политики. Власти в этой стране публично
питают здоровый интерес к Востоку, как из-за его стратегиче-
ского и экономического значения, так и из-за его традиционной
экзотики. Если мир стал гораздо доступнее западному гражда-
нину, живущему в эпоху электроники, то доступнее стал и Вос-
ток — теперь, возможно, не столько как миф, но и как место, где
пересекаются интересы Запада, и в особенности Америки.
Одной из черт электронного постмодернистского мира яв-
ляется усиление стереотипов, сквозь призму которых рассма-
тривается Восток. Телевидение, кино и все средства массовой
информации загоняют информацию во всё более и более стан-
дартизированные формы. В отношении Востока стандарты
и культурные стереотипы усилили влияние академической
и образной демонологии XIX столетия, «таинственного Востока».
Это как нельзя более верно в отношении восприятия Ближнего
154 Речь идет о холодной войне и чер еде
международных конфликтов, спровоцированных
ее развитием.
Введение
59
Востока. Три вещи ответственны за то, что даже самое элемен-
тарное восприятие арабов или ислама превращается в крайне
политизированное, даже надрывное занятие: первая — история
популярных антиарабских и антиисламских предрассудков на
Западе, что непосредственно отражено в истории ориентализ-
ма; вторая — это борьба арабов и израильского сионизма и ее
влияние на американских евреев155, так же как и на всю либе-
ральную культуру и население в целом; третья — почти полное
отсутствие какой-либо культурной позиции, позволяющей либо
идентифицироваться с арабами или исламом, либо бесстраст-
но эти темы обсуждать. Более того, вряд ли нужно говорить, что,
поскольку Средний Восток в настоящее время так сильно отож-
дествляется с политикой великой державы, нефтяной эконо-
микой и простодушной дихотомией свободолюбивого, демокра-
тического Израиля и злых, тоталитарных арабов-террористов,
шансы на какое-либо ясное представление о темах, связанных
с Ближним Востоком, удручающе малы.
Мой собственный опыт в этих вопросах отчасти и побудил
меня написать эту книгу. Жизнь араба палестинца на Западе,
особенно в Америке, безнадежна. Здесь он почти единодушно
политически не существует, а если и существует, то либо как до-
садная помеха, либо как «восточный человек». Паутина расизма,
культурных стереотипов, политического империализма, дегу-
манизирующей идеологии, опутывающая араба или мусульма-
нина, по-настоящему сильна, и эту паутину каждый палестинец
стал ощущать как свою личную кару. Для него всё становится еще
хуже, если отметить, что ни один ученый, занимающийся Ближ-
ним Востоком, — то есть ни один ориенталист — в Соединенных
Штатах никогда полностью себя культурно и политически не
отождествлял с арабами; конечно, на каком-то уровне отож-
дествление было, но оно никогда не получало «приемлемой»
155 Речь идет о рефлексии американского общества относительно
арабо-израильского конфликта. С самого появления Госу-
дарства Израиль в 1948 г. возник вопрос о правомерности такого
решения и положения арабских общин. Помимо череды воен-
ных пр отивостояний, актуальным до сегодняшнего дня остается
вопрос сосуществования арабских и евр ейских общин в гра-
ницах одного государства.
60
формы, как в случае с либеральной американской идентифика-
цией с сионизмом156, и зачастую было сильно подпорчено ассоциа-
цией либо с дискредитированными политическими и экономи-
ческими интересами (например, арабисты нефтяной компании
и Госдепартамента), либо с религией.
Поэтому связь знания и власти, создающих «восточного че-
ловека» и в некотором смысле уничтожающих его как челове-
ческое существо, не является для меня чисто академическим
понятием. И всё же это интеллектуальное понятие и, весьма
очевидно, важное. Я смог использовать свои гуманистические
и политические опасения для анализа и описания очень кон-
кретной темы — становления, развития и консолидации ориен-
тализма. Слишком часто литературу и культуру считают поли-
тически и даже исторически невинными; мне всегда казалось
иначе, и, конечно, мое изучение ориентализма убедило меня
(и, надеюсь, убедит моих коллег в области литературы), что об-
щество и литература могут быть поняты и изучаемы только вме-
сте. Кроме того, по почти неизбежной логике я обнаружил, что
пишу историю странного, тайного пособника западного анти-
семитизма. То, что антисемитизм и ориентализм очень похожи
друг на друга, — это историческая, культурная и политическая
истина, о которой достаточно лишь упомянуть в присутствии
араба палестинца, чтобы ирония ситуации была прекрасно по-
нята. Но тот вклад, который мне также хотелось бы внести, — по-
способствовать лучшему пониманию того, как действовало куль-
турное господство. Если это стимулирует новый тип отношений
с Востоком, если это вообще уничтожит понятия «Восток» и «За-
пад», тогда мы сможем немного продвинуться в процессе, кото-
рый Реймонд Уильямс назвал «отучением» (unlearning) от «унас-
ледованного режима господства»157 .
156 Сионизм — политическое движение и идеология, ключевой
целью которой является создание Государства Израиль
на территории «Святой земли».
157 Williams R. Culture and Society, 1780–1950. London: Chatto & Windus,
1958. P. 376 .
Введение
61
Глава 1
Масштаб ориентализма
...Беспокойный и честолюбивый гений европей-
цев... которому не терпится воспользовать-
ся новыми инструментами своего могущества...
Жан-Батист Жозеф Фурье. Историческое
предисловие (1809) к «Описанию Египта»158
I
Познавая Восток
13 июня 1910 года в Палате общин выступил Артур Джеймс
Бальфур159 с докладом «Проблемы, с которыми мы сталкиваемся
в Египте». Они, по его словам, «принадлежат к совершенно иной
категории», чем те, которые «затрагивают остров Уайт или За-
падный Райдинг Йоркшира». Он говорил с авторитетом давнего
члена парламента, бывшего личного секретаря лорда Солсбе-
ри, бывшего главного секретаря по делам Ирландии, бывшего
секретаря по делам Шотландии, бывшего премьер-министра,
ветерана многочисленных заморских кризисов, достижений
и перемен. Занимаясь делами империи, Бальфур служил мо-
нархине, в 1876 году провозглашенной императрицей Индии;
у него была исключительно удобная позиция и необычайно вли-
ятельные посты, чтобы следить за Афганской и Зулусской война-
ми160, британской оккупацией Египта в 1882 году, смертью ге-
нерала Гордона в Судане161, Фашодским кризисом162, битвой при
158 Жан-Батист Жозеф Фурье (1768–1830) —французский математик и физик.
В данном случае Саид ссылается на масштабную работу экспедиции
исследователей и художников, сопровождавших Наполеона в Египет-
ском походе (1798–1801)— Description de l’Égypte.
159 Артур Бальфур (1848–1930) —британский государ ственный деятель.
160 Имеется в виду Вторая англо-афганская война (1878–1880) и Англо-
зулусская война в Южной Африке (1879).
161 Чарльз Джордж Гордон(1833–1885)—британский военачальник, знаковая
фигура целого ряда военных конфликтов (от Крымской войны 1857–1858 гг. до
войны в Судане 1881–1899 гг.), дипломат. Погиб в ходе восстания махдис-
тов, политической группы, стремившейся к созданию независимого Судана.
162 Фашодский инцидент (1898) —дискуссия между европейскими держа-
вами относительно доминирования в Восточной Африке. Инцидент полу-
чил название по наименованию гор ода, который вызвал спор между
Францией и Великобританией.
62
Омдурмане163, англо-бурской войной164, Русско-японской вой-
ной. К этому нужно добавить его исключительно высокое со-
циальное положение, широту знаний и острый ум — он мог
писать на такие разнообразные темы, как Бергсон, Гендель, те-
изм165 и гольф, — образование в Итоне и Тринити-колледже
в Кембридже и его управление имперскими делами — всё это
придавало значительный вес словам, которые он произнес в Па-
лате общин в июне 1910 года. Но в речи Бальфура было что-то
еще, или, по крайней мере, в его потребности произнести ее
столь назидательно и нравоучительно. Некоторые члены пала-
ты ставили под сомнение необходимость присутствия «Англии
в Египте» — сюжет, о котором с энтузиазмом писал в своей кни-
ге 1892 года Альфред Милнер166, — поскольку речь шла о некогда
прибыльной оккупации, ставшей теперь источником неприят-
ностей ввиду подъема египетского национализма167 и того, что
дальнейшее британское присутствие в Египте было уже не так
легко защищать. Так, Бальфуру пришлось приводить доводы
и разъяснять.
Принимая вызов Дж. М. Робертсона168, члена палаты от Тайн-
сайда, Бальфур сам поднял поставленный Робертсоном вопрос:
«Как смеете вы быть высокомерным по отношению к тем лю-
дям, которых вы предпочитаете называть „восточными“ (Orien-
tal)?» Выбор слова «восточный» (в форме «ориентальный») был
каноническим; его использовали Чосер и Мандевиль169, Шекспир,
163 Знаковое сражение войны в Судане в 1898 г. Англо-египетская
армия разгромила войско махдистского Судана, что
стало прологом к превращению страны в английскую колонию.
164 Первая англо-бурская война (1880–1881)— в этом конфликте
англичанам противостояла республика Трансвааль, бывшая
голландская колония.
165 Теизм — религиозное мировоззрение, в котором признается
невозможность познания божественной сущности.
166 Альфред Милнер (1854–1925) —британский политик и коло-
ниальный администратор.
167 В конце XIX — начале XX в. в результате развития модернизма,
в том числе в границах Османской империи, появилось
большое количество обществ интеллектуалов и газет, провоз-
глашавших ту или иную политическую программу. В этот
период усиливается значение концепции watan («родина»).
В Египте данный период характеризуется как nahda — период
национального возрождения.
168 Джон Маккиннон Робертсон (1856–1933) —британский журна-
лист, сторонник секуляризма.
169 Бернард де Мандевиль (1670–1733) — английский философ,
э кон ом ист.
Глава 1 | Масштаб ориентализма
63
Драйден170, Поуп171 и Байрон. Он обозначал Азию или Восток
(East)— географически, морально, культурно. В Европе можно
было бы говорить о восточной (Oriental) личности, восточной
атмосфере, восточной сказке, восточном деспотизме или вос-
точном способе производства и быть понятым. Маркс исполь-
зовал это слово, и теперь его использовал Бальфур; его выбор
был понятен и не требовал никаких объяснений.
Я не занимаю превосходящей позиции. Но я спрашиваю
тех [Робертсона и других] ... у кого есть хотя бы самое
поверхностное знание истории, посмотрят ли они в лицо
фактам, с которыми приходится иметь дело британ-
скому государственному деятелю, когда он оказывается
в положении превосходства над такими великими
народами, как обитатели Египта и стран Востока. Мы знаем
цивилизацию Египта лучше, чем цивилизацию какой бы
то ни было страны. Мы знаем ее незапамятные времена,
мы знаем ее ближе, мы знаем о ней больше. Она выхо-
дит далеко за пределы ничтожного отрезка истории нашего
народа, который теряется в доисторическом периоде,
том времени, когда египетская цивилизация уже миновала
свой расцвет. Посмотрите на все страны Востока. Не го-
ворите о превосходстве или неполноценности.
Две великие темы главенствуют в его замечаниях здесь и да-
лее: знание и власть, бэконовские темы172. Поскольку Бальфур
обосновывает необходимость британской оккупации Египта,
превосходство в его сознании связано с «нашим» знанием Егип-
та, а вовсе не с военной или экономической мощью. Знание для
Бальфура означает изучение цивилизации от ее истоков до рас-
цвета и упадка— и, конечно же, это означает способность делать
это. Знание означает подъем над сиюминутным, над самим
170 Джон Драйден (1631–1700)— английский поэт и драматург.
171 Александр Поуп (1688–1744)— английский поэт эпохи
классицизма.
172 Фрэнсис Бэкон (1561–1626) — английский философ, историк,
основоположник эмпиризма. Речь идет о цитате ipsa scientia
potestas est— «знание само по себе есть власть», исполь-
зованной Бэконом в Meditationes Sacrae (1597).
Познавая Восток
64
собой, к чужому и далекому. Объект такого познания изначаль-
но уязвим для испытующего взгляда; этот объект — «факт», ко-
торый, если он развивается, изменяется или иным образом
трансформируется так, как свойственно цивилизациям, тем не
менее фундаментально, даже онтологически устойчив. Иметь
такое знание о таком предмете — значит господствовать над
ним, иметь над ним власть. И власть здесь означает для «нас»
(us) отказ в автономии «ей» (it), восточной стране, поскольку мы
ее знаем и она существует в некотором смысле так, как мы ее
знаем. Британское знание Египта — это и есть Египет для Баль-
фура, и бремя знания заставляет такие вопросы, как неполно-
ценность и превосходство, казаться незначительными. Бальфур
нигде не отрицает британского превосходства и египетской не-
полноценности; он принимает их как должное, когда описывает
последствия знания.
Прежде всего взгляните на факты. Западные народы
с момента их появления в истории демонстрируют зачатки
способностей к самоуправлению... к собственным дости-
жениям... Вы можете пройтись по всей истории восточных
народов (the Orientals) в широком смысле понимания
Востока (broadly speaking the East), и вы не найдете никаких
следов самоуправления. Все их великие века — а они
были поистине великими — прошли под эгидой деспотич-
ного, абсолютного правления. Весь их великий вклад
в цивилизацию — а он поистине велик — был сделан именно
при такой форме правления. Завоеватель сменял завое-
вателя, одно господство сменяло другое, но никакие пре-
вратности судьбы и удачи не приводили к тому, чтобы
одна из этих наций сама по себе установила то, что мы, с за-
падной точки зрения, называем самоуправлением.
Это факт. Это не вопрос превосходства и неполноценности.
Я полагаю, что истинная восточная мудрость гласила бы,
что работа по управлению, которую мы возложили на себя
в Египте и где-либо еще — не для философа: это труд
грязный, труд неблагодарный — выполнять необходимую
работу.
Глава 1 | Масштаб ориентализма
65
Поскольку эти факты являются фактами, Бальфур переходит
к следующей части своей аргументации.
Хорошо ли для этих великих наций — я признаю их ве-
личие, — если это абсолютное правление исходит от нас?
Я думаю, хорошо. Я думаю, опыт показывает, что они ока-
зались под гораздо лучшим управлением, чем когда-
либо прежде в истории всего мира, и что это благо
не только для них, но, несомненно, благо для всего циви-
лизованного Запада... Мы находимся в Египте не толь-
ко ради египтян, хотя и ради них тоже, но и ради Европы
в целом.
Бальфур не приводит никаких доказательств тому, что егип-
тяне и «народы, с которыми мы имеем дело», ценят или даже
понимают благо, которое им приносит колониальная оккупация.
Бальфуру, однако, не приходит в голову позволить египтянину
говорить за себя, поскольку, по-видимому, любой египтянин,
желающий высказаться, скорее будет «агитатором, желающим
создать трудности», чем добродушным местным жителем, кото-
рый не замечает «трудностей» иностранного господства. Итак,
решив этические проблемы, Бальфур переходит, наконец, к про-
блемам практическим. «Если это наше дело — править, с бла-
годарностью или без благодарности, с настоящей и подлинной
памятью обо всех потерях, от которых мы избавили население
[Бальфур ни в коем случае не подразумевает, что часть этой по-
тери — утрата или, по крайней мере, отсрочка на неопределен-
ный срок независимости Египта], и без отчетливого представ-
ления обо всех благах, которые мы им дали; если это наш долг,
то как его исполнить?» Англия посылает «в эти страны своих
самых лучших [подданных]». Эти самоотверженные управленцы
трудятся «среди десятков тысяч людей, принадлежащих к дру-
гой вере, другому народу, другой дисциплине, другим условиям
жизни». Эту работа по управлению возможна благодаря пони-
манию того, что дома их поддерживает правительство, которое
одобряет всё, что они делают. Но «как только у местного населе-
ния зарождается инстинктивное чувство, что за теми, с кем им
Познавая Восток
66
приходится иметь дело, нет ни силы, ни авторитета, ни сочув-
ствия, всеобъемлющей и щедрой поддержки страны, которая их
туда послала, эти народы теряют всё то чувство порядка, кото-
рое составляет основу их цивилизации, точно так же, как наши
офицеры теряют то чувство власти и авторитета, которое лежит
в основе всего, что они могут сделать для блага тех, к кому были
направлены».
Логика Бальфура здесь интересна не в последнюю очередь
тем, что полностью согласуется с предпосылками всей его речи.
Англия знает Египет; Египет — это то, что знает Англия; Англия
знает, что Египет не может иметь самоуправления; Англия под-
тверждает это, оккупируя Египет; для египтян Египет — это то,
что Англия оккупировала и чем она теперь управляет; оккупа-
ция иноземцами, следовательно, становится «самой основой»
современной египетской цивилизации; Египет требует, даже
настаивает на британской оккупации. Но если особая близость
между правителем и управляемыми в Египте нарушается со-
мнениями парламента внутри страны, то «авторитет тех, кто...
является господствующим народом — и, как я думаю, должен
оставаться господствующим народом, — был недооценен». Стра-
дает не только престиж Англии: «это напрасная трата време-
ни для горстки английских чиновников — одарите их, как вам
угодно, наделите всеми чертами характера и талантами, какие
только можете себе вообразить, — для них невозможно выпол-
нить ту великую миссию, которую в Египте —не только мы, но
и весь цивилизованный мир — возложили на них»173.
Как риторическое представление речь Бальфура примеча-
тельна тем, какую роль он играет и как представляет самых раз-
ных персонажей. Есть, конечно, «англичане», для которых место-
имение «мы» употребляется во всей полновесности выдающегося
173 Эта и предшествующие цитаты из речи Артура Джеймса
Бальфура в Палате общин приводятся по: Great Britain,
Parliamentary Debates (Commons). 1910. 5th ser., 17. P. 1140 –1146.
См. также: Thornton A. P. The Imperial Idea and Its Enemies:
A Study in British Power. London: MacMillan & Co., 1959. P. 357–360.
Речь Бальфура была направлена в защиту политики
Элдона Горста в Египте, ее обсуждение см.: Mellini P. J. D.
Sir Eldon Gorst and British Imperial Policy in Egypt. Unpublished
Ph. D. dissertation, Stanford University, 1971.
Глава 1 | Масштаб ориентализма
67
могущества человека, который чувствует себя представителем
всего лучшего в истории своей нации. Бальфур также может го-
ворить от имени цивилизованного мира, Запада и относитель-
но небольшой группы колониальных чиновников в Египте. Если
он и не говорит непосредственно от лица «восточных людей»
(the Orientals), то это потому, что они, в конце концов, говорят
на другом языке; однако он знает, что они чувствуют, так как он
знает их историю, их доверие к таким, как он, и их ожидания.
Тем не менее он говорит за них в том смысле, что сказанное ими,
если бы их спросили и если бы они были способны ответить, не-
сколько бесполезно подтвердило бы уже и так очевидное: то, что
они являются подчиненным народом, покоренным теми, кто
знает их и что хорошо для них, лучше, чем они сами могли бы
знать. Их великое прошлое осталось в прошлом; в современном
мире они полезны только потому, что могущественные и совре-
менные империи эффективно вывели их из плачевного состоя-
ния упадка и превратили в перевоспитанных обитателей про-
дуктивных колоний.
Египет, в частности, был превосходным примером, и Баль-
фур прекрасно понимал, какое право он имеет говорить как
член парламента своей страны от имени Англии, Запада, за-
падной цивилизации о современном Египте. Ибо Египет был
не просто еще одной колонией: он был оправданием западного
империализма; он был, до его аннексии Англией, почти ака-
демическим примером восточной отсталости; он должен был
стать триумфом английских знаний и власти. В период между
1882, когда Англия оккупировала Египет и положила конец на-
ционалистическому восстанию полковника Ораби174, и 1907 го-
дом представителем Англии в Египте, хозяином Египта, был
Ивлин Бэринг175 (также известный как «Заносчивый Бэринг»),
лорд Кромер. 30 июля 1907 года в Палате общин не кто иной как
174 Ахмед Ораби (1841–1911)— офицер египетской
армии, возглавивший восстание против османского
наместника в Египте и Судане. Революционная
активность в Египте стала причиной английской
о кку пац ии.
175 Ивлин Бэринг (1841–1917) — английский политический
деятель.
Познавая Восток
68
Бальфур поддержал назначение Кромеру пенсионной выпла-
ты в пятьдесят тысяч фунтов в качестве вознаграждения за то,
что он сделал в Египте. «Кромер создал (made) Египет», — сказал
Бальфур:
Во всём, к чему он прикасался, он преуспевал... Старани-
ями лорда Кромера за последнюю четверть века Еги-
пет поднялся с самого дна социальной и экономической
деградации до его нынешнего состояния — я уверен,
единственного в своем роде среди восточных (Oriental)
наций — материального и морального процветания176.
Как измерялось моральное процветание Египта, Бальфур не
решился сказать. Британский экспорт в Египет был равен по
объему экспорту всей Африки — это, безусловно, указывало на
своего рода совместное (несколько неравномерное) финансовое
процветание Египта и Англии. Но что действительно имело зна-
чение, так это непрекращающаяся, всеохватывающая западная
опека восточной страны, от ученых, миссионеров, бизнесменов,
солдат и учителей, которые готовили, а затем осуществляли ок-
купацию, до высокопоставленных чиновников, таких как Кро-
мер и Бальфур, которые считали себя обеспечивающими, на-
правляющими, а иногда и принуждающими Египет подняться
из восточного запустения к его нынешнему одинокому возвы-
шенному положению.
Если успех Британии в Египте и был таким выдающимся,
как утверждал Бальфур, то он ни в коем случае не был необъ-
яснимым или иррациональным. Египетские дела управлялись
в соответствии с общей теорией, выразителем которой был как
Бальфур в своих представлениях о восточной цивилизации, так
и Кромер, управляющий повседневными делами в Египте. Самое
важное в этой теории в течение первого десятилетия двадцато-
го века было в том, что она работала, и работала ошеломляюще
хорошо. Довод, сведенный к простейшей формулировке, был
176 Judd D. Balfour and the British Empire: A Study in Imperial Evolution, 1874–1932.
London: MacMillan & Co., 1968. P. 286. См. также: P. 292. Даже в 1926 году Баль -
фур —безо всякой иронии — говорил о Египте как о «независимой нации».
Глава 1 | Масштаб ориентализма
69
ясен, точен, его легко было понять. Есть люди Запада (Westeners),
а есть люди Востока (Orientals). Первые господствуют; вторые
должны подчиняться, что обычно означает оккупацию их земель,
жесткий контроль над их внутренними делами, предоставле-
ние их жизни и богатств в распоряжение той или иной запад-
ной державы. То, что Бальфур и Кромер, как мы вскоре увидим,
могли свести человечество к таким безжалостным культурным
и расистским категориям, вовсе не было признаком их особой
порочности. Скорее, это было показателем того, насколько упро-
щенной стала общая доктрина к тому времени, когда ее начали
применять, — упрощенной и эффективной.
В отличие от Бальфура, чьи тезисы о восточных народах пре-
тендовали на объективную универсальность, Кромер говорил
о них конкретно как о тех, кем он управлял или с кем ему прихо-
дилось иметь дело, сначала в Индии, а затем в течение двадцати
пяти лет в Египте, когда он стал главным генеральным консулом
всей Британской империи. «Восточные народы» Бальфура — это
«подчиненные народы» (subject races) Кромера, послужившие
ему темой для длинного эссе, опубликованного в Edinburgh Re-
view в январе 1908 года. Опять же знание подчиненных или вос-
точных народов — это то, что делает управление ими легким
и прибыльным; знание дает власть (power), больше власти требу-
ет больше знаний и так далее во всё более и более прибыльной диа-
лектике информации и контроля. Согласно Кромеру, империя
Англии не распадется, если такие вещи, как милитаризм и ком-
мерческий эгоизм дома, и «свободные институты» в колонии
(в отличие от британского управления «в соответствии с закона-
ми христианской морали»), держать под контролем. Поскольку
если, согласно Кромеру, логика —это нечто такое, «существова-
ние чего восточный человек склонен полностью игнорировать»,
то верный метод управления состоит не в том, чтобы навязать
ему сверхнаучные меры или физически принудить его принять
логику. Скорее следует понять его ограниченность и «попытать-
ся найти, к удовольствию подчиненного народа, более подхо-
дящие и, можно надеяться, более прочные узы единения меж-
ду управляющими и управляемыми». Скрывающаяся повсюду
Познавая Восток
70
за усмирением покоренного народа имперская мощь эффек-
тивна благодаря своему утонченному пониманию и нечастому
использованию, а не благодаря своим солдатам, жестоким сбор-
щикам налогов и безудержной силе. Одним словом, империи
следует быть мудрой; она должна сменить свою алчность на бес-
корыстие, а нетерпение — на гибкую дисциплину.
Выражаясь яснее, когда говорят, что коммерческий дух
должен быть под некоторым контролем, это значит
то, что при общении с индийцами, египтянами, шиллука-
ми177, или зулусами178 первый вопрос, который сле-
дует задавать: что все эти люди, говоря в национальном
масштабе (nationally speaking), более или менее in statu
pupillari179, сами думают о своих собственных интересах,
хотя этот вопрос и заслуживает серьезного рассмо-
трения. Но важно, чтобы каждый особый вопрос решался
главным образом с учетом того, что в свете западных
знаний и опыта, согласованного с местными воззрениями,
мы сознательно считаем наилучшим для подчиненно-
го народа, без оглядки на какие-либо реальные или пред-
полагаемые преимущества, которые Англия как нация
может получить, или, как это чаще бывает, на особые инте-
ресы, представленные одним или несколькими влия-
тельными классами англичан. Если британская нация
в целом будет держать этот принцип в уме и строго
настаивать на его применении, то, хотя мы никогда не смо-
жем взрастить патриотизм, подобный патриотизму,
основанному на родстве народов или общности языка180,
мы, возможно, сможем воспитать своего рода кос-
мополитическую преданность, основанную на уважении,
177 Шиллуки — ключевая этническая группа Южного Судана.
178 Зулусы — самая крупная этническая группа Южной Африки.
179 «Находящиеся под опекой» (лат.) .
180 Идея о связи языка и национальной идентичности была доминирующей
в XIX–XX вв. Потому происходил процесс кодификации языков,
создания грамматик и словар ей (например, в 1860-х гг. издается словарь
Владимира Ивановича Даля, а с 1904 г. начинается подготовка рефор-
мы орфографии русского языка). Не случайно в этот период начинаются
дискуссии о языковой политике на окраинах империй (например,
в отношении балканских народов и их славянских языков в Австро-
Венгрии, тюркских языков в Российской империи).
Глава 1 | Масштаб ориентализма
71
неизменно связанном с превосходящими талантами
и бескорыстием, и на благодарности как за уже оказанные
милости, так и за грядущие. Во всяком случае, есть
надежда, что египтянин будет колебаться, прежде чем
свяжет свою судьбу с каким-нибудь будущим Ораби. ...
Даже дикарь Центральной Африки может в конце концов
научиться петь гимн в честь Астреи Редукс181 в лице
британского чиновника, который отказывает ему в джине,
но дает правосудие. Более того, выиграет торговля182.
О том, насколько «серьезно» правитель должен рассматривать
предложения подчиненных народов, свидетельствует абсолют-
ное неприятие Кромером египетского национализма. Собствен-
ные местные институты, отсутствие иностранной оккупации,
национальный суверенитет — эти неудивительные требования
неизменно отвергались Кромером, который недвусмысленно
утверждал, что «реальное будущее Египта... лежит не на пути
узкого национализма, который будет охватывать только корен-
ных египтян... а скорее на пути расширенного космополитиз-
ма»183. Подчиненные народы (subject races) не могли знать, что
для них хорошо. Большинство из них были выходцами с Восто-
ка, и об их характерных чертах Кромер был очень хорошо осве-
домлен, поскольку имел опыт общения с ними как в Индии, так
и в Египте. Одной из удобных для Кромера особенностей восточ-
ных людей было то, что управление ими, хотя обстоятельства
могли тут и там немного различаться, почти везде было практи-
чески одинаковым184. Это было так, конечно, потому что восточ-
ные люди были почти везде практически одинаковы.
181 Астреа Редукс — панегирическое произведение Джона Драйде-
на (1631–1700) на восшествие на престол Карла II. Драйден
осудил период революции Оливера Кромвеля и восхвалял «воз-
вращение царства справедливости (само название — отсылка
к греческой богине справедливости Астрее) на землю».
182 Baring E., Lord Cromer. Political and Literary Essays, 1908–1913. 1913;
reprint ed., Freeport, N. Y.: Books for Libraries Press, 1969.
P. 40, 53, 12–14.
183 Ibid. P. 171.
184 Owen R. The Influence of Lord Cromer’s Indian Experience on British
Policy in Egypt 1883–1907 // Middle Eastern Affairs, Number Four:
St. Antony’s Papers Number 17 / Ed. Albert Hourani. London: Oxford
University Press, 1965. P. 109 –139 .
Познавая Восток
72
Тут мы, наконец, приближаемся к долго формировавшей-
ся основе сущностного знания, как академического, так и прак-
тического, которое Кромер и Бальфур впитали из вековой тра-
диции современного западного ориентализма: знания о людях
Востока, их народах, характере, культуре, истории, традициях,
обществе и возможностях. Это знание было эффективным: Кро-
мер считал, что он использовал его для управления Египтом.
Более того, это знание было проверенным и неизменным, по-
скольку «восточные люди» для всех практических целей были
платоновской сущностью185, которую любой ориенталист (или
правитель над восточным народом) мог исследовать, понять
и раскрыть. Так, в тридцать четвертой главе своего двухтомного
труда «Современный Египет», авторитетном отчете о собствен-
ном опыте и достижениях, Кромер излагает своего рода личный
канон ориенталистской мудрости:
Сэр Альфред Лайалл186 однажды сказал мне: «Точность
отвратительна восточному уму. Каждый англо-индиец дол-
жен всегда помнить эту максиму». Недостаток точнос-
ти, который легко перерождается в полноту неправды, —
вот главная характеристика восточного ума.
185 «По Платону, сущность («идея») несводима к телесно-чувствен-
ному бытию; она имеет сверхчувственный нематериальный харак-
тер, вечна и бесконечна. Сущность постигается в понятии
(«логосе»)». Основной смысл сказанного заключается в том, что
каждой абстрактной сущности (например, справедливости)
соответствует некий набор умозрительных характеристик (поня-
тий), который, однако, не соотносим с самой идеей — абстрак-
цией, которую «ум» видит, как определенное надсущностное бы-
тие. Вокруг каждой идеи выстраиваются сложные системы
других идей, создавая смесь единства и множества. «Рассудок»
отождествляет идею и понятие (логос) — и воспринимает
идею как некий набор свойств. Только «ум» понимает, что идея —
не соотносится с понятием, что она несводима к тем рассуж-
дениям, которые выстраиваются вокруг нее. То есть «восточный
человек» — это идея, некая абстракция, непостижимая разу-
мом, которая существует в системе других идей (например, идеи
«нас»). Она отождествляется с понятием «восточный человек»,
вокруг которого выстроена система характеристик, которые и по-
стигают колониальные администраторы, задавая «понятию»
сущностные характеристики. Позднее Саид отмечает размежева-
ние между «живыми людьми» и «платоновскими идеями»,
тем самым демонстрируя, что ключевой принцип ориентализма —
это выстраивание системы связок идей и понятий, которые вы-
тесняют реальность («эйдос») умозрительными характеристиками.
См. подробнее: Месяц С. Платоновская концепция дискурсивно-
го знания, Философский журнал, 1 (6). 2011. С. 20 –30.
186 Альфред Комин Лайалл (1835–1911) —британский государ ственный
деятель, историк литературы и поэт. Был служащим колониальной
администрации в Индии.
Глава 1 | Масштаб ориентализма
73
Европеец рассуждает разумно; его изложение фактов
лишено всякой двусмысленности; он прирожденный логик,
хотя, возможно, логику и не изучал; он по своей при-
роде скептик и требует доказательств, прежде чем смо-
жет принять истинность любого утверждения; его
тренированный интеллект работает как механизм. Уму
восточного человека, напротив, как, впрочем, и его живо-
писным улицам, в высшей степени недостает симмет-
рии. Его рассуждения носят самый небрежный характер.
Хотя древние арабы и владели в несколько большей
степени наукой диалектики, их потомки отличаются исклю-
чительным недостатком логических способностей.
Они часто неспособны сделать самые очевидные выводы
из каких-либо простых посылок, которые сами призна-
ют истинными. Попытайтесь добиться простого изложения
фактов от любого обычного египтянина. Его объясне-
ние, как правило, будет длительным и недостаточно ясным.
Он, вероятно, будет противоречить себе с полдюжины
раз, прежде чем закончит свой рассказ. Он будет сбивать-
ся на простейших встречных вопросах.
Так восточные люди или арабы показаны легковерными, «ли-
шенными энергии и инициативы», склонными к «грубой ле-
сти», интригам, хитрости и дурному обращению с животными;
восточные люди не могут ходить ни по дороге, ни по тротуару
(их беспорядочный ум не в состоянии понять очевидное умно-
му европейцу — то, что дороги и тротуары созданы для ходьбы);
восточные люди — закоренелые лжецы, они «вялы и подозри-
тельны» и во всем противоположны ясности, прямоте и благо-
родству англосаксонского народа (race)187.
187 Baring E., Lord Cromer. Modern Egypt. N . Y.: Macmillan Co.,
1908. 2. P. 146–167. Британское видение британской
политики в Египте, прямо противоположное позиции
Кромера, см.: Blunt W. S. Secret History of the English
Occupation of Egypt: Being a Personal Narrative of Events.
New York: Alfred A. Knopf, 1922. Существует важное
обсуждение темы противодействия египтян британско-
му правлению см.: Khouri M. A . Poetry and the Making
of Modern Egypt, 1882–1922 . Leiden: E. J. Brill, 1971.
Познавая Восток
74
Кромер не скрывает, что восточные народы для него всегда
были и остаются лишь человеческим материалом, которым он
управлял в британских колониях. «Поскольку я всего лишь ди-
пломат и администратор, чьим предметом изучения является
человек, но с точки зрения управления им, — говорит Кромер, —
я удовлетворюсь тем, что отмечу тот факт, что так или иначе вос-
точный человек обычно действует, говорит и мыслит образом,
прямо противоположным человеку европейскому»188. Описания
Кромера, конечно, частично основаны на непосредственном на-
блюдении, но иногда он ссылается на авторитеты ортодоксаль-
ного ориентализма (в частности, на Эрнеста Ренана и Константе-
на Франсуа Вольне189), чтобы подкрепить свою точку зрения. На
эти авторитеты он также полагается, когда дело доходит до объяс-
нения того, почему люди Востока таковы, каковы есть. Он не со-
мневается, что любое знание восточного человека подтвердит
его взгляды, согласно которым, памятуя о его описании египтя-
нина, озадаченного встречным вопросом, восточный человек
признается заведомо виновным. Преступление состояло в том,
что восточный человек был восточным, и это верный знак того,
что такая тавтология была общепринятой настолько, что могла
существовать даже без обращения к европейской логике190 или
симметрии ума. Таким образом, любое отклонение от того, что
считалось нормами восточного поведения, считалось неестест-
венным; в последнем ежегодном докладе Кромера из Египта
египетский национализм, соответственно, провозглашается «со-
вершенно нестандартной идеей» и «растением экзотического,
а не местного происхождения»191.
Мы были бы неправы, я думаю, недооценив хранилище
общепризнанных знаний, кодексы ориенталистской ортодок-
сии, на которые Кромер и Бальфур повсюду ссылаются в своих
текстах и в своей общественно-политической деятельности.
188 Cromer. Modern Egypt. 2. P. 164 .
189 Константен Франсуа Вольней (1757–1820)— французский
просветитель, философ, ориенталист.
190 Следует отметить, что «ориентализм» часто обвиняли
в нарушении формальной логики.
191 Цит. по: Marlowe J. Cromer in Egypt. London: Elek Books,
1970. P. 271 .
Глава 1 | Масштаб ориентализма
75
Утверждать, что ориентализм был рационализацией колониаль-
ного правления — значит игнорировать ту степень, в которой
ориентализм был обоснованием колониального правления, а не
его оправданием постфактум. Люди всегда делили мир на обла-
сти, имеющие реальные или воображаемые отличия друг от дру-
га. Абсолютная демаркация между Востоком и Западом (East and
West), которую Бальфур и Кромер так самодовольно принимают,
создавалась годами, даже столетиями. Были, конечно, много-
численные путешествия и открытия, были торговые контакты
и войны. Но важнее то, что с середины XVIII века в отношениях
между Востоком и Западом существовало два главных элемента.
Одним из них было нарастающее систематическое знание в Ев-
ропе о Востоке, знание, подстегиваемое колониальным опытом,
а также широко распространенным интересом к чуждому и не-
обычному, задействованным развивающимися науками — этно-
логией, сравнительной анатомией, филологией и историей;
более того, к этому систематическому знанию добавился суще-
ственный корпус текстов, созданных романистами, поэтами,
переводчиками и талантливыми путешественниками. Другой
особенностью отношений Европы и Востока было то, что Европа
всегда находилась в положении силы, если не сказать господ-
ства. Эвфемизмы здесь невозможны. Правда, отношение силь-
ного к слабому можно было бы замаскировать или смягчить, как
это было, когда Бальфур признавал «величие» восточных циви-
лизаций. Но, по сути, отношения в политике, культуре и даже
религии рассматривались — на Западе, поскольку именно это
нас и интересует, — как отношения между партнером сильным
и слабым.
Для того чтобы описать эти отношения, использовалось мно-
го определений: Бальфур и Кромер, как правило, использовали
некоторые из них. Восточный человек иррационален, развра-
тен (падший), инфантилен и «отличен» (different); тогда как ев-
ропеец рационален, добродетелен, зрел и «нормален». Но способ
оживить отношения состоял в повсеместном подчеркивании
того факта, что восточный человек живет в другом, но тщательно
организованном мире, мире с собственными национальными,
Познавая Восток
76
культурными и эпистемологическими границами и принци-
пами внутренней согласованности. Однако то, что делало мир
Востока доступным для понимания и самобытным, было не ре-
зультатом его собственных усилий, а скорее сложной серией
искусных манипуляций, при помощи которых Запад определял
Восток. Так оба аспекта культурных отношений, о которых я го-
ворил, соединяются. Знание Востока, порожденное силой, в не-
котором смысле создает Восток, восточного человека и его мир.
На языке Кромера и Бальфура восточный человек изображается
как некто, кого судят (как на суде), кого изучают и описывают
(как в учебной программе), кого наказывают (как в школе или
тюрьме), кого изображают (как в пособии по зоологии). Дело
в том, что в каждом из этих случаев восточный человек контро-
лируется и репрезентируется господствующими структурами.
Откуда они берутся?
Сила культуры — не то, что очень легко обсуждать, и одна
из целей настоящей работы — проиллюстрировать, проанали-
зировать и осмыслить ориентализм как проявление силы куль-
туры. Другими словами, лучше не рисковать, давая обобщения
о столь неопределенном и в то же время столь важном понятии,
как сила культуры, пока не будет проанализировано достаточ-
ное количество материала. Но с самого начала можно сказать,
раз уж речь идет о Западе XIX и XX веков, что существовало
предположение, что Восток и всё, что на нем находится, если
не в явном виде уступает Западу, то нуждается в корректирую-
щем изучении. Восток виделся как бы на фоне классной комна-
ты, суда, тюрьмы, иллюстрированного пособия. Таким образом,
ориентализм — это знание Востока, помещающее всё, имеющее
отношение к Востоку, в класс, суд, тюрьму или учебник для ис-
следования, суждения, наказания или управления.
В первые годы двадцатого века такие люди, как Бальфур
и Кромер, могли говорить то, что они говорили, так, как они это
делали, потому что традиция ориентализма, еще более ранняя,
чем традиция XIX века, обеспечила их словарем, образами, ре-
чевыми оборотами и приемами, с помощью которых они это го-
ворили. Тем не менее ориентализм был подкреплен твердым
Глава 1 | Масштаб ориентализма
77
знанием, которое Европа, или Запад, буквально навязала значи-
тельной части земного шара. Период мощного прогресса в ин-
ституциях и в наполнении ориентализма в точности совпада-
ет с периодом беспрецедентной европейской экспансии; с 1815
по 1914 год европейские колониальные владения расширились
примерно с 35 процентов поверхности земли до примерно 85 про-
центов192. Были затронуты все континенты, в особенности Аф-
рика и Азия. Двумя величайшими империями были Британия
и Франция; в чем-то они были союзниками и партнерами, в чем-
то — враждующими соперниками. На Востоке, от восточных бе-
регов Средиземного моря до Индокитая и Малайи, их колони-
альные владения и имперские сферы влияния соседствовали,
часто пересекаясь, часто сталкиваясь. Но именно на Ближнем
Востоке, в странах арабского Ближнего Востока, где культурные
и национальные особенности должен был определять ислам,
столкновение англичан и французов друг с другом и с «Восто-
ком» было наиболее сильным, близким и сложным. На протя-
жении большей части XIX века, как выразился лорд Солсбери
в 1881 году, общее представление о Востоке было запутанным
и проблематичным: «Когда у вас есть... верный союзник, кото-
рый стремится вмешаться в дела страны, к которой у вас есть
глубокий интерес, вам открываются три пути. Вы можете отка-
заться от своих намерений, монополизировать страну или раз-
делить. Отказ поставил бы французов на нашем пути в Индию.
Монополизация была бы сопряжена с большим риском войны.
Поэтому мы решили поделиться»193.
И поделились—таким образом, который нам предстоит здесь
исследовать. Они разделили не только земли, прибыль или власть,
но и ту интеллектуальную силу, которую я называю ориентализ-
мом. В некотором смысле ориентализм был библиотекой или ар-
хивом информации, общепринятой и в некоторых своих аспек-
тах принимаемой единодушно. Воедино этот архив связывало
192 Magdoff, Harry. Colonialism (1763—c.1970). Encyclopaedia Britannica. 15th ed.
1974. P. 893 –894 . См. также: Fieldhouse D. K . The Colonial Empires: A Compara-
tive Sur vey from the Eighteenth Century. N .Y.: Delacorte Press, 1967. P. 178.
193 Цит. по: al-Sayyid A. L . Egypt and Cromer: A Study in Anglo-Egyptian Relations.
N. Y.: Frederick A . Praeger, 1969. P. 3 .
Познавая Восток
78
семейство идей194 и объединяющий ряд ценностей, доказавших
свою эффективность тем или иным образом. Эти идеи объяс-
няли поведение людей Востока; они наделяли их менталитетом
(mentality), генеалогией, атмосферой; самое главное, они позво-
лили европейцам иметь дело и даже рассматривать восточных
людей как явление, обладающее постоянными характеристика-
ми. Но, как и любой набор устойчивых идей, ориенталистские
представления влияли на людей, которых называли «восточны-
ми», а также на тех, кого называли «западными» или «европей-
цами» (Occidental, European, or Western); коротко говоря, ориен-
тализм скорее воспринимается как ряд констант и ограничений
мысли, чем просто как позитивная доктрина. Если сущность
ориентализма заключается в неискоренимом различии между
западным превосходством и восточной неполноценностью, то
мы должны быть готовы заметить, как во время своего развития
и своей дальнейшей истории ориентализм углубил и даже уси-
лил это различие. Когда в Британии XIX столетия стало обычной
практикой увольнять своих управляющих из Индии и других
стран, как только они достигли возраста пятидесяти пяти лет,
ориентализм снова был усовершенствован: ни одному восточ-
ному человеку никогда не было дозволено видеть западного че-
ловека стареющим и дряхлеющим, точно так же, как западному
человеку не приходилось видеть себя в отражении глаз подчи-
ненного народа иначе, чем энергичным, рациональным, всегда
бдительным молодым раджой195.
В XIX и XX веках ориенталистские идеи принимали различ-
ные формы. Прежде всего в Европе существовала обширная, уна-
следованная от европейского прошлого, литература о Востоке.
Отличительной чертой конца XVIII — начала XIX веков, перио-
да, когда, как предполагается в этом исследовании, начался со-
временный ориентализм, стал «восточный ренессанс», как его
194 Это понятие можно найти в: Hacking I. The Emergence
of Probability: A Philosophical Study of Early Ideas About Probability,
Induction and Statistical Inference. London: Cambridge
University Press, 1975. P. 17.
195 Kiernan V. G . The Lords of Human Kind: Black Man, Yellow Man,
and White Man in an Age of Empire. Boston: Little, Brown
&Co., 1969. P. 55.
Глава 1 | Масштаб ориентализма
79
определил Эдгар Кинэ196, 197
. Внезапно широкому кругу мысли-
телей, политиков и художников показалось, что возникло новое
понимание Востока, простиравшегося от Китая до Средиземно-
морья. Это осознание было отчасти результатом недавно откры-
тых восточных текстов, переведенных с таких языков, как санс-
крит, авестийский и арабский; но также оно было результатом
новых отношений между Востоком и Западом. Для целей моего ис-
следования поворотным моментом в отношениях Ближнего Вос-
тока и Европы стало наполеоновское вторжение в Египет в 1798 го-
ду, вторжение, которое во многих отношениях стало моделью под-
линно научного присвоения одной культуры другой, очевидно,
более сильной. Именно с оккупацией Египта Наполеоном между
Востоком и Западом начались процессы, которые до сих пор опре-
деляют наши современные культурные и политические взгляды.
И наполеоновская экспедиция, с ее великим коллективным па-
мятником эрудиции, трудом «Описание Египта», предоставила
сцену, или пространство, для ориентализма, поскольку Египет,
а затем и другие исламские страны, рассматривался как живая
провинция, лаборатория, театр эффективного западного зна-
ния о Востоке. К наполеоновской авантюре я вернусь чуть позже.
Вобрав в себя наполеоновский опыт, Восток как корпус за-
падных знаний был модернизирован, и это вторая форма, в кото-
рой существовал ориентализм XIX–XX веков. С самого начала того
периода, который я буду рассматривать, среди ориенталистов
повсеместным было стремление сформулировать свои откры-
тия, опыт и прозрения в соответствии с современными поняти-
ями, привести представления о Востоке в соответствие с совре-
менными реалиями. Лингвистические исследования Ренаном
семитских языков в 1848 году, например, были проделаны в сти-
ле, который в значительной степени опирался на современную
сравнительную грамматику, сравнительную анатомию и расо-
вую теорию; они придавали его ориентализму престиж и — дру-
гая сторона медали — делали ориентализм более податливым,
196 Эдгар Кинэ (1803–1875)— французский историк.
197 Quinet E. Le Génie des religions // Oeuvres complètes. Paris: Paguerre,
1857. P. 55 –74.
Познавая Восток
80
чем когда-либо, воздействию модных и весьма влиятельных те-
чений западной мысли. Ориентализм испытал влияние империа-
лизма, позитивизма, утопизма, историзма, дарвинизма, расиз-
ма, фрейдизма, марксизма, шпенглеризма. Но ориентализм, как
многие естественные и социальные науки, имел свои «парадиг-
мы» исследований, свои собственные научные общества, свой
собственный истеблишмент. В течение XIX века престиж этой
области значительно возрос, как и репутация, и влияние таких
институтов, как французское Азиатское общество, британское
Королевское азиатское общество, Немецкое восточное обще-
ство и Американское восточное общество. С развитием этих
объединений по всей Европе росло число профессиональных ис-
следователей Востока; это, в свою очередь, привело к расширению
доступных средств распространения ориентализма. Ориента-
листская периодика, начиная с немецкого издания «Археология
Востока» (1809), умножала как количество знаний, так и количе-
ство специальностей.
Однако лишь малая доля этой деятельности и очень малая
часть этих учреждений процветала свободно, поскольку третья
форма, в которой существовал ориентализм, накладывала на
мысль о Востоке свои ограничения. Писатели того времени, обла-
давшие богатейшим воображением, такие как Флобер, Нерваль
или Скотт, были ограничены в том, что они могли пережить
или сказать о Востоке. Ибо ориентализм был, в конечном счете,
политическим видением реальности, структура которого спо-
собствовала различению знакомого (Европа, Запад, «мы») и чуж-
дого (Восток, ориентальное, «они»). Это видение в определен-
ном смысле породило и затем служило двум задуманным таким
образом мирам. Люди Востока жили в своем мире, «мы» — в сво-
ем. Видение и материальная реальность подпирали друг друга,
поддерживая функционирование друг друга. Определенная сво-
бода общения всегда была привилегией западного человека; по-
скольку его культура была более сильной, он мог проникать в ве-
ликую Азиатскую загадку, как однажды ее назвал Дизраэли; он
мог бороться с ней, он мог придать ей форму и смысл. Однако
то, что, как мне кажется, ранее было упущено из виду, — это
Глава 1 | Масштаб ориентализма
81
ограниченный вокабуляр этой привилегии и относительная
ограниченность такого видения. Я считаю, что ориенталистс-
кая реальность одновременно антигуманна и устойчива. Ее мас-
штабы, равно как и ее институты и ее всепроникающее влияние,
сохраняются и по сей день.
Но как работал и работает ориентализм? Каким образом
можно описать его как исторический феномен, образ мышления,
современную проблему и материальную реальность? Вспомним
еще раз Кромера, опытного имперского управленца и человека,
извлекавшего из ориентализма выгоду. Он может предоставить
нам зачатки ответа. В «Управлении подчиненными народами»
(The Government of Subject Races) он борется с проблемой того,
как Британия, нация индивидуумов, должна управлять широко
раскинувшейся империей в соответствии с рядом центральных
принципов. Он противопоставляет «местного агента», наделенно-
го как специальными знаниями о местном населении, так и англо-
саксонской индивидуальностью, и центральную власть (authority)
дома, в Лондоне. Первые могут «обращаться с субъектами локаль-
ных интересов так, что могут нанести ущерб или даже поставить
под угрозу имперские интересы. Центральная власть стремится
устранить любую опасность, связанную с этим». Почему? Потому
что эта власть может «обеспечить гармоничную работу различ-
ных частей механизма»198 и «должна стремиться, насколько это
возможно, осознать обстоятельства, сопутствующие управлению
подчиненными»199. Язык расплывчатый и малоприятный, но суть
понять нетрудно. Кромер представляет себе местоположение
власти на Западе (West), распространяющуюся оттуда на Вос-
ток (East) чудовищную всеохватную машину, укрепляющую цен-
тральную власть, но и управляемую ею. То, что части машины
поставляют в нее на Востоке — человеческий материал, матери-
альные ценности, знания, всё, что есть, — обрабатывается маши-
ной, а затем преобразуется в большее количество власти (power).
198 Механистическое восприятие общества было характерной
чертой науки XVI–XVIII вв., сложившись под влиянием
натурфилософии. Впрочем, такой подход встречается и у неко-
торых исследователей последующих эпох.
199 Cromer. Political and Literary Essays. P. 35.
Познавая Восток
82
Специалист немедленно переводит простую восточную материю
(Oriental matter) в полезную субстанцию: восточный народ ста-
новится народом подчиненным, примером «восточного» мента-
литета, и всё это — для усиления «авторитета» дома. «Местные
интересы» — это частные интересы ориенталиста, «центральная
власть» — это общие интересы имперского общества в целом. То,
что Кромер совершенно отчетливо понимает как управление зна-
ниями со стороны общества, и есть тот факт, что знание— неваж-
но, насколько специальное, — регулируется сначала местными
интересами специалиста, а затем общими интересами социаль-
ной системы власти. Взаимодействие местных и центральных
интересов является замысловатым, но отнюдь не беспорядочным.
В случае самого Кромера, имперского администратора, по
его собственному выражению, «надлежащий предмет изуче-
ния — это также человек». Когда Поуп провозгласил, что подобаю
щим предметом изучения человечества является человек, он
имел в виду всех людей, включая «бедного индийца»; в то время
как «также» Кромера напоминает нам, что определенные люди,
такие как восточные, могут быть выделены в качестве пред-
мета для надлежащего (proper) изучения. Надлежащее изуче-
ние— в этом смысле — восточного народа и есть ориентализм,
надлежащим образом (properly) отделенный от других форм
знания, но в конечном счете полезный (в силу своей конечно-
сти) для материальной и социальной реальности, включающих
в себя все знания всех времен, вспомогательное знание, прино-
сящее пользу. Порядок суверенности устанавливается с Востока
на Запад (from East to West), имитируя цепь бытия, наиболее
ясную форму которой когда-то придал Киплинг:
Мул, конь, слон или вол подчиняется своему погонщику,
а погонщик — сержанту, сержант — лейтенанту, лейтенант —
капитану, капитан — майору, майор — полковнику,
а полковник — бригадиру, командующему тремя полками,
бригадир — генералу, который подчиняется вице-королю,
который, в свою очередь, является слугой императрицы200.
200 Raskin J. The Mythology of Imperialism. N . Y.: Random House, 1971. P. 40.
Глава 1 | Масштаб ориентализма
83
Столь же глубоко ложный, как эта чудовищная иерархия, столь
же жесткий, как управление «гармоничной работой» по Кроме-
ру, ориентализм может также выражать силу Запада и слабость
Востока (Orient) —как их видит Запад. Такая сила и такая сла-
бость присущи ориентализму в той же мере, что и любым взгля-
дам, разделяющим мир на большие общие части, сущности, ко-
торые сосуществуют в состоянии напряженности, задаваемой
тем, что считается их радикальным различием.
В этом — главный интеллектуальный вопрос, поднятый
ориентализмом. Можно ли разделить человеческую реальность,
раз уж она выглядит действительно разделенной, на четко раз-
личающиеся культуры, истории, традиции, общества и даже
народы и пережить последствия этого по-человечески? Под пе-
реживанием последствий по-человечески я имею в виду, есть
ли какой-нибудь способ избежать враждебности, выражаемой
в буквальном смысле слова разделением людей на «нас» (запад-
ных людей — Westerners) и «их» (людей восточных — Orientals).
Поскольку такие деления — это обобщения, которые историче-
ски и фактически использовались для того, чтобы подчеркнуть
саму значимость подобного разделения между одними людьми
и другими, обычно в не самых благородных целях. Когда кто-
то использует такие категории, как «восточный» и «западный»,
в качестве исходной и конечной точки анализа, исследования,
государственной политики (как эти категории использовались
Бальфуром и Кромером), результатами обычно становятся по-
ляризация различия — восточные люди становятся еще более
восточными, западные — еще более западными — и ограниче-
ние взаимодействия людей различных культур, традиций и об-
ществ. Короче говоря, с самого начала своей новейшей истории
и до настоящего времени ориентализм как форма мышления
для работы с чуждым обычно демонстрировал прискорбную
тенденцию любого знания, основанного на таком радикальном
различии, как «Восток» и «Запад», канализировать мысль в за-
падном или восточном направлении. Поскольку эта тенденция
находится в самом центре ориенталистской теории, практик
и западных ценностей, ощущение власти Запада над Востоком
Познавая Восток
84
воспринимается как нечто само собой разумеющееся и имею-
щее статус научной истины.
Одна-две иллюстрации из современной жизни201 должны
полностью прояснить это наблюдение. Для людей, обладающих
властью, естественно время от времени исследовать мир, с кото-
рым им приходится иметь дело. Бальфур делал это часто. Наш
современник Генри Киссинджер202 также делает это и — редко
с большей откровенностью, чем в своем эссе «Внутренняя струк-
тура и внешняя политика». Драма, которую он описывает, — это
драма реальная, внутри которой Соединенные Штаты должны
выстраивать свою деятельность в мире: под давлением внутрен-
них сил с одной стороны и внешних реалий — с другой. По этой
причине Киссинджеру приходится устанавливать полярность
между Соединенными Штатами и миром; кроме того, конечно,
он сознательно выступает как авторитетно представляющий
главную западную державу, чья недавняя история и нынешняя
реальность поставили ее впереди мира, который не слишком
охотно принимает ее власть и господство. Киссинджер считает,
что Соединенным Штатам проще общаться с промышленным,
развитым Западом, чем с развивающимся миром. Опять же ак-
туальная реальность отношений между Соединенными Штата-
ми и так называемым третьим миром (куда входят Китай, Ин-
докитай, Ближний Восток, Африка и Латинская Америка) — это
явный ряд непростых проблем, которые даже Киссинджер не
в состоянии скрыть.
Метод рассуждения Киссинджера в эссе строится в соответ-
ствии с тем, что лингвисты называют бинарной оппозицией: то
есть он показывает, что во внешней политике есть два стиля (про-
фетический и политический), два типа техник, два периода и так
далее. Когда в конце исторической части своей аргументации
201 Нарушение заявленных принципов синхронии (контекстуального
описания культурных феноменов с привязкой ко времени)
является одним из поводов для критики Саида. Диахроническое
восприятие «ориентализма» как дискурса сближает его
с идеей эпистемы (вневременного знания).
202 Генри Киссинджер (род. в 1923) — американский дипломат
в 1960–1970-х гг. Саид ссылается на работу Domestic Structure and
Foreign Policy: Daedalus Vol. 95, No. 2, Conditions of World Order
(Spring, 1966), pp. 503 –529 .
Глава 1 | Масштаб ориентализма
85
он оказывается лицом к лицу с современным миром, он делит
его соответственно на две части — развитые и развивающиеся
страны. Первая половина, то есть Запад, «глубоко привержена
идее, что реальный мир является внешним по отношению к на-
блюдателю, что знание состоит из регистрации и классифика-
ции данных — чем точнее, тем лучше». Доказательством этого
по Киссинджеру является ньютонианская революция203, не слу-
чившаяся в развивающемся мире: «Культуры, избежавшие ран-
него влияния ньютонианского мышления, сохранили по суще-
ству доньютонианское представление о том, что реальный мир
почти полностью является внутренним (internal) для наблюда-
теля». Следовательно, добавляет он, «эмпирическая реальность
имеет совершенно иное значение для многих новых стран, чем
для Запада, потому что в определенном смысле они никогда не
проходили через процесс ее открытия»204.
В отличие от Кромера, Киссинджеру не нужно цитировать
сэра Альфреда Лайалла по поводу неспособности восточного че-
ловека быть точным; отмеченная им особенность достаточно
бесспорна и не требует специального подтверждения. У нас бы-
ла ньютонианская революция, у них —нет. Как мыслители мы
лучше, чем они. Прекрасно, границы прочерчены почти так же,
как это сделали бы Бальфур и Кромер. И всё же Киссинджера
и британских империалистов разделяет шестьдесят с лишним
лет. Многочисленные войны и революции убедительно доказали,
что доньютоновский профетический стиль, который Киссинд-
жер связывает как с развивающимися странами, так и с Европой
до Венского конгресса205, не так уж безуспешен. Опять же, в отли-
чие от Бальфура и Кромера, Киссинджер чувствует себя обязан-
ным выразить уважение этой доньютонианской перспективе,
203 Ньютонианская революция — влияние на становление
классической физики Исаака Ньютона (1642–1727) и его
методов исследования. Речь идет об отказе от необосно-
ванных гипотез, использовании метода анализа
и синтеза.
204 Kissinger H. A . American Foreign Policy. N . Y.: W. W. Norton
&Co., 1974.P. 48–49.
205 Венский конгресс 1814–1815 гг. — общеевр опейская конфе-
ренция после наполеоновских войн, в ходе которой
была составлена система договоренностей, определивших
границы европейских государств.
Познавая Восток
86
поскольку «она проявляет большую гибкость перед лицом совре-
менных революционных потрясений». Таким образом, долг лю-
дей в постньютонианском (реальном) мире состоит в том, чтобы
«выстроить международный порядок до того, как кризис сделает
это необходимостью»: другими словами, нам всё еще предстоит
найти способ обуздать развивающийся мир. Разве это не похоже
на представление Кромера о гармонично работающей машине,
созданной в конечном счете во благо некоей центральной власти,
которая противостоит развивающемуся миру?
Киссинджер, возможно, не знал, из какого древнего источни-
ка знания он черпал, когда разделял мир надвое в соответствии
с принадлежностью к доньютонианской и постньютонианской
концепциям реальности. Но его различение тождественно ор-
тодоксальному различению, осуществляемому ориенталистами,
разделяющими людей Востока и Запада. И как и различение ори-
ентализма, различение Киссинджера не лишено оценочности,
несмотря на кажущуюся нейтральность его тона. Таким обра-
зом, такие слова, как «профетический», «точность», «внутренняя»,
«эмпирическая реальность» и «порядок», разбросаны по всему его
описанию и характеризуют либо привлекательные, знакомые, же-
ланные добродетели, либо угрожающие, странные, несущие бес-
порядок недостатки. И традиционные ориенталисты, как мы
увидим позднее, и Киссинджер понимают разницу между культу-
рами, во-первых, как создание разделяющего их фронта (battle-
front) и, во-вторых, как приглашение Западу контролировать, обу-
здывать и иным образом управлять (посредством превосходящих
знаний и приспосабливающейся власти) Другим. С каким резуль-
татом и за счет каких значительных средств поддерживалось та-
кое воинственное разделение, сегодня нужды напоминать нет.
Еще одна иллюстрация хорошо — возможно, даже слишком
хорошо — подходит к анализу Киссинджера. В своем февральс-
ком номере за 1972 год «Американский журнал психиатрии» опу-
бликовал эссе Гарольда У. Глиддена206, который был представлен
206 К сожалению, за исключением довольно разнообразной
(по тематикам) библиографии дополнительных данных об авто-
ре обнаружить не удалось.
Глава 1 | Масштаб ориентализма
87
как отставной сотрудник Бюро разведки и исследований Госу-
дарственного департамента США. Название эссе («Арабский
мир»), его тон и содержание демонстрируют весьма характер-
ный для ориентализма тип мышления. На четырех страницах
в две колонки дан психологический портрет более 100 милли-
онов человек за период в 1300 лет. Глидден называет четыре
источника своих взглядов: недавнюю книгу о Триполи, один но-
мер египетской газеты «Аль-Ахрам»207, периодическое издание
«Современный Восток»208 и книгу известного востоковеда Мад-
жида Хаддури209. Сама статья направлена на раскрытие «вну-
тренних механизмов поведения арабов», которое с нашей точки
зрения является «аберрантным»210, но для арабов «нормальным».
После этого многообещающего начала нам говорят, что арабам
важен конформизм; что арабы живут в культуре позора, что
«система авторитетов» включает в себя способность привлекать
последователей и клиентов (в отступлении нам сообщают, что
«арабское общество основано и всегда было основано на системе
отношений „клиент— патрон“»); что арабы способны функциони-
ровать только в конфликтных ситуациях; что авторитет основан
исключительно на способности доминировать над другими; что
культура позора211 — и, следовательно, сам ислам — делает месть
добродетелью (здесь Глидден торжествующе цитирует «Аль-
Ахрам» от 29 июня 1970 года, сообщая, что «в 1969 году [в Египте]
в 1070 случаях убийств, когда преступников удалось задержать,
20 процентов были основаны на желании избавиться от позо-
ра, 30 процентов — на желании удовлетворить реальные или
207 Аль-Ахрам (египетск. «Пирамиды») — ежедневная египетская газета,
основанная в 1875 г.
208 Oriente Moderno — научный журнал, основан в 1921 г., выпускается
издательством Brill.
209 Маджид Хаддури (1909–2007) — иракский ученый, основатель Ближне-
восточной программы в Школе передовых исследований международ-
ных отношений (SAIS) университета Джонса Хопкинса в Вашингтоне.
210 От лат. aberrans — «отклоняющийся от нормального».
211 «Разделение культур стыда и культур вины введено Р. Бенедикт в ее
известной работе о японском характере «Хризантема и меч». Культуры
вины (примером является европейская христианская культура)
ориентируют индивида на внутреннее сознание своего греха, что наи-
более ярким образом воплощается в событии исповеди. Напротив,
культуры стыда (например, японская культура) ориентированы на мнение
окружающих, поэтому в большей степени ориентируют индивида
на то, как он выглядит в глазах группы, а не на внутреннее переживание.
Для такой культуры гораздо важнее «казаться», чем «быть».
Познавая Восток
88
воображаемые обиды и 31 процент — на жажде кровной мести»);
что если с западной точки зрения «единственный рациональ-
ный выход для арабов — это заключить мир... для арабов ситу-
ация не подчиняется этой логике, поскольку объективность не
является ценной в арабской системе координат».
Глидден продолжает, теперь даже с большим энтузиазмом:
«Примечательно, что в то время как арабская система ценно-
стей требует абсолютной солидарности внутри группы, она
в то же время поощряет среди ее членов своего рода соперни-
чество, которое разрушает саму эту солидарность»; в арабском
обществе только «успех имеет значение», а «цель оправдывает
средства»; арабы живут «естественно» в мире, «для которого
характерна тревожность, выражающаяся в общей подозри-
тельности и недоверии, которое было названо повсеместной
враждебностью»; «искусство уловок высоко развито в арабской
жизни, как и в исламе»; потребность араба в мести превосходит
всё прочее, иначе араб чувствует «разрушающий его „я“» позор.
Поэтому, если «западные люди ставят мир высоко в своей систе-
ме ценностей» и если «мы обладаем высокоразвитым осознани-
ем ценности времени», то утверждать это в отношении арабов
нельзя. «На самом деле, — говорят нам, — в арабском племенном
обществе (там, где зародились арабские ценности) борьба, а не
мир, была нормальным состоянием дел, потому что грабежи
были одной из двух основных опор экономики». Цель этого уче-
ного исследования состоит лишь в том, чтобы показать, что на
западной и восточной шкале ценностей «сравнительное поло-
жение элементов значительно отличается». Что и требовалось
доказать212.
Это апогей ориенталистской уверенности. Ни одному обще-
му месту не отказано в статусе истины; ни один теоретический
список восточных черт не остается без применения в отноше-
нии поведения восточных людей в реальности. С одной стороны,
есть западные люди, а с другой —арабы, восточные люди; первые
212 Glidden H. W. The Arab World // American
Journal of Psychiatry. Vol. 128, no. 8. February 1972.
P. 984–988.
Глава 1 | Масштаб ориентализма
89
(порядок не важен) рациональны, миролюбивы, либеральны, ло-
гичны, способны придерживаться реальных ценностей и не вы-
зывают подозрений; вторые не обладают ни одной из этих черт.
Из какого коллективного и одновременно конкретного взгляда
на Восток возникают эти утверждения? Какие специальные на-
выки, какое творческое давление, какие институты и традиции,
какие культурные силы задают такое сходство в описаниях Вос-
тока, которое можно найти у Кромера, Бальфура и наших совре-
менных государственных деятелей?
Познавая Восток
90
II
Воображаемая география
и ее репрезентации:
ориентализация Востока
Строго говоря, ориентализм — это область научного исследо-
вания (learned study). На христианском Западе считается, что
ориентализм начал свое формальное существование с решения
церковного собора во Вьенне в 1312 году213, когда была учреж-
дена серия кафедр «арабского, греческого, древнееврейского
и сирийского языков в Париже, Оксфорде, Болонье, Авиньоне
и Саламанке»214. Тем не менее любой разговор об ориентализме
должен учитывать не только профессионального ориентали-
ста и его работу, но и само представление об исследовательском
поле, основанном на географической, культурной, языковой
и этнической единице, называемой Востоком. Эти поля, конеч-
но, рукотворны. Они со временем обретают согласованность
и связанность, потому что ученые посвящают себя, тем или
иным образом, тому, что кажется общепринятым предметом
исследования. Тем не менее само собой разумеется, что поле ис-
следований редко очерчивается с той легкостью, о которой ее
наиболее преданные сторонники — обычно ученые, профессо-
ра, эксперты и им подобные — говорят. Кроме того, даже в самых
213 XV Вселенский собор Римско-католической церкви.
Решение об открытии кафедр арабского так и не было
реализовано.
214 Southern R. W. Western Views of Islam in the Middle Ages. Cam-
bridge, Mass.; Harvard University Press, 1962. P. 72.
См. также: Dvornik F. The Ecumenical Councils. New York: Haw-
thorn Books, 1961. P. 65 –66: «Особый интер ес представ-
ляет одиннадцатый канон, определяющий, что кафедры
для преподавания древнееврейского, гр еческого,
арабского и халдейского должны быть созданы при глав-
ных университетах. Идея исходила от Раймунда Лул-
лия, который отстаивал необходимость изучения арабско-
го как лучшего средства для обращения к арабам. Хотя
канон остался практически без последствий, поскольку
пр еподавателей восточных языков было немного,
сам факт его принятия говорит о росте миссионерских
настроений на Западе. Григорий X надеялся на обращение
монголов, и францисканские монахи в своем миссио-
нерском рвении проникли в самые глубины Азии. Несмотря
на то, что эти цели достигнуты не были, миссионерский
настрой продолжил свое развитие». См.: Fück J. W. Die Ara-
bischen Studien in Europa bis in den Anfang des 20 Jahr-
hunderts. Leipzig: Otto Harrassowitz, 1955.
Глава 1 | Масштаб ориентализма
91
традиционных дисциплинах, таких как филология, история
или теология, поле может измениться настолько, что универ-
сальное определение предмета становится практически невоз-
можным. Это, несомненно, верно и для ориентализма— по ряду
небезынтересных причин.
Говорить о научной специализации как о географическом
«поле» — это, в случае ориентализма, довольно показательно, по-
скольку никто не может представить себе симметричное ему
поле под названием «оксидентализм». Так становится очевид-
ной необычность, или даже эксцентричность, ориентализма.
Поскольку, хотя многие научные дисциплины подразумевают
позицию, занимаемую, скажем, по отношению к человеческо-
му материалу (историк рассматривает человеческое прошлое
с особой точки зрения в настоящем), нет никаких аналогий для
такой четкой, более или менее тотальной географической пози-
ции в отношении к широкому спектру социальных, лингвисти-
ческих, политических и исторических реалий. Классицист, ро-
манист, даже американист сосредотачивается на относительно
скромной части мира, а не на доброй его половине. Тогда как
ориентализм — это область со значительными географически-
ми амбициями. И поскольку ориенталисты традиционно зани-
мались восточными вещами (специалист по исламскому праву,
не менее чем специалист по китайским диалектам или индий-
ским религиям, считаются ориенталистами теми людьми, ко-
торые сами себя называют ориенталистами), мы должны нау-
читься принимать огромный, необъятный размер плюс почти
бесконечную способность к делению на субкатегории как одну
из главных черт ориентализма — ту, о которой свидетельствует
плавящаяся (confusing) амальгама имперской неопределенно-
сти и точных деталей.
Всё это характеризует ориентализм как академическую
дисциплину. «-Изм» в слове «ориентализм» служит для того,
чтобы настаивать на отличии этой дисциплины от всех дру-
гих. Правилом в ее историческом развитии как академической
дисциплины было наращивание масштаба, а не усиление ее
избирательности. Востоковеды эпохи Возрождения, такие как
Воображаемая география и ее репрезентации: ориентализация Востока
92
Эрпениус215 и Гийом Постель216, были в основном специалистами
по библейским языкам, хотя Постель хвастался, что способен
пересечь Азию вплоть до Китая, не прибегая к помощи пере-
водчика. По большому счету, до середины XVIII века ориентали-
сты были библеистами, изучавшими семитские языки, специа-
листами по исламу или, поскольку иезуиты217 заново открыли
для изучения Китай, синологами. Всё срединное пространство
Азии не было академически завоевано ориентализмом до тех
пор, пока в конце XVIII века Анкетиль-Дюперрон и сэр Уильям
Джонс не смогли внятно продемонстрировать необычайные бо-
гатства авестийского и санскритского языков. К середине XIX ве-
ка ориентализм был такой огромной сокровищницей знаний,
какую только можно себе представить. Есть два превосходных
показателя этого нового торжествующего эклектизма. Одним
из них является энциклопедическое описание ориентализма
примерно с 1765 по 1850 год, данное Раймоном Швабом в его
книге «Восточное Возрождение»218. Помимо научных открытий,
сделанных учеными профессионалами в этот период в Европе
в области Востока, бушевала настоящая ориенталистская эпи-
демия, поразившая каждого крупного поэта, эссеиста и фило-
софа того времени. По мнению Шваба, понятие «восточное»
означает увлеченность — любительскую или профессиональ-
ную — всем азиатским, что чудесным образом было синонимич-
но экзотике, таинственности, глубине, эпохальности; это более
позднее по времени смещения на восток аналогично европей-
ской увлеченности греческой и латинской античностью в эпоху
Высокого Возрождения. В 1829 году Виктор Гюго сформулиро-
вал это изменение в направлениях следующим образом: «В век
Людовика XIV [господствовал] эллинизм, теперь же [настало
215 Томас ван Эрпе (Эрпениус) (1584–1624)— голландский востоковед,
автор первой арабской грамматики.
216 Гийом Постель (1510–1581) —философ, автор работ по гебраистике.
217 Иезуиты — духовный орден Римско-католической церкви.
218 Schwab R. La Renaissance orientale. Paris: Payot, 1950. См. также:
Barthold V.V. La Découverte de l’Asie: Histoire de l’orientalisme
en Europe et en Russie. Trans. B . Nikitine. Paris: Payot, 1947; Benfey T.
Geschichte der Sprachwissenschaft und Orientalischen Philologie
in Deutschland. Munich: Gottafschen, 1869. По поводу поучительного
различия см.: Monroe J. T. Islam and the Arabs in Spanish Scholar-
ship. Leiden: E. J. Brill, 1970.
Глава 1 | Масштаб ориентализма
93
время] ориентализма»219, 220
. Поэтому ориенталист XIX века был
либо ученым (синологом, исламоведом, индоевропеистом), либо
одаренным энтузиастом («Восточные мотивы» Гюго, «Западно-
восточный диван» Гёте), либо и тем и другим (Ричард Бёртон,
Эдвард Лэйн, Фридрих Шлегель).
Второй показатель того, сколь всеохватным стал ориента-
лизм со времен Вьеннского собора, можно найти в хрониках
XIX столетия самого его предметного поля. Наиболее основа-
тельным в своем роде является «Двадцать семь лет истории
ориентальных исследований» Жюля Моля221, двухтомный днев-
ник наблюдений всего примечательного, что происходило в ори-
ентализме между 1840 и 1867 годами222. Моль был секретарем
парижского Азиатского общества, и на протяжении более пя-
тидесяти лет, в первой половине XIX века, Париж был столицей
ориенталистского мира (и, по словам Вальтера Беньямина, само-
го XIX века). Положение Моля в «Обществе» не могло быть более
центральным для ориенталистского поля. Едва ли за эти двад-
цать семь лет найдется хоть что-нибудь, сделанное европейским
ученым и затрагивавшее тему Азии, что Моль не включил бы
в свои «ориентальные исследования». Его записки, безусловно,
сконцентрированы на публикациях, но количество опублико-
ванных материалов, представляющих интерес для ученых-ори-
енталистов, потрясает. Арабский, бесчисленные индийские диа-
лекты, древнееврейский, пехлеви, ассирийский, вавилонский,
монгольский, китайский, бирманский, месопотамский, яван-
ский языки: список филологических трудов, сочтенных ориен-
талистскими, почти неисчислим. Более того, ориенталистские
исследования, очевидно, охватывают все области — от редакти-
рования и перевода текстов до нумизматических, антрополо-
гических, археологических, социологических, экономических,
219 Au siecle de Louis XIV on etait helleniste, maintenant on est
orientaliste (фр.) .
220 Hugo V. Oeuvres poétiques / Éd. Pierre Albouy. Paris: Gallimard, 1964.
Vol.1.P.580.
221 Жюль Моль (1800–1876) —французский лингвист немецкого
происхождения, специалист по иранским языкам. Саид ссылается
на работу Vingt-sept ans d’histoire des études orientales.
222 Mohl J. Vingt-sept Ans d’histoire des études orientales: Rapports faits
à la Société asiatique de Paris de 1840 à 1867. 2 vols. Paris: Reinwald, 1879–1880 .
Воображаемая география и ее репрезентации: ориентализация Востока
94
исторических, литературных и культурологических исследова-
ний во всех известных азиатских и североафриканских цивили-
зациях, древних и современных. «История востоковедов Европы
с XII по XIX вв.» Гюстава Дюга223 — выборочное историческое по-
вествование о ключевых фигурах, но и здесь диапазон представ-
ления не менее обширен, чем у Моля224.
Подобный эклектизм тем не менее имел свои «слепые зоны».
Академические ориенталисты по большей части интересова-
лись классическим периодом того языка или общества, которое
они изучали. Вплоть до конца века, за единственным важным
исключением наполеоновского Института Египта225, академи-
ческому изучению современного, или реального, Востока вни-
мания не уделяли совсем. Более того, изучаемый Восток был,
по большому счету, вселенной текстуальной; влияние Востока
осуществлялось через книги и рукописи, а не через артефак-
ты, подобные скульптуре или керамике, как в случае с Грецией
в эпоху Возрождения. Сама связь между ориенталистом и Вос-
током была текстуальной настолько, что, как сообщали неко-
торые немецкие ориенталисты начала XIX столетия, первый же
взгляд на восьмирукую индийскую статую226 полностью отбил
у них всякий вкус к ориентальному227. Путешествуя по стране
своей специализации, ученый-ориенталист всегда был во все-
оружии непоколебимых абстрактных максим о «цивилизации»,
которую изучал; редко ориенталисты интересовались чем-то,
кроме доказательств справедливости этих замшелых «истин»,
применяя их, без большого успеха, к непонимающим, а зна-
чит, вырождающимся аборигенам. В конце концов, сама сила
и масштаб ориентализма породили не только огромный объем
223 Гюстав Дюга (1824–1894) —французский востоковед.
Саид ссылается на работу Histoire des orientalistes de l’Europe
du XIIe au XIXe siècle. Paris: Maisonneuve et Cie.1870.
224 Dugat G. Histoire des orientalistes de l’Europe du XIIe au XIXe siècle.
2 vols. Paris: Adrien Maisonneuve, 1868–1870.
225 Институт Египта — научное общество, основанное во вр емя
египетского похода Наполеона для пропаганды просвещения
в Египте со стороны Французского института.
226 Вероятно, Дурга — богиня древнеиндийской мифологии.
Зачастую изображалась в гневной ипостаси женской энергии.
Благодарю за указание Д. Антоненко.
227 См.: Gérard R. L’Orient et la pensée romantique allemande. Paris:
Didier, 1963. P. 112.
Глава 1 | Масштаб ориентализма
95
точного позитивного знания о Востоке, но и своего рода знание
второго порядка — таящееся в таких понятиях, как «восточная»
сказка, мифология таинственного Востока и представление о не-
постижимости Азии, — живущее собственной жизнью, то, что
В. Г. Кьернан228 метко определил как «коллективные грезы Евро-
пы о Востоке»229. Одно из счастливых следствий этого —то, что
значительное число выдающихся писателей XIX столетия были
увлечены Востоком: я думаю, совершенно уместно говорить об
особом — ориенталистском жанре в литературе, примером кото-
рого являются произведения Гюго, Гёте, Нерваля, Флобера, Фиц-
джеральда и так далее. Однако с такой работой неизбежно свя-
зана своего рода «блуждающая» мифология Востока, которая
проистекает не только из современных взглядов и распростра-
ненных предрассудков, но и из того, что Вико называл тщеслави-
ем наций и ученых. Я уже упоминал о политическом использова-
нии этого материала, того, как это происходило в XX веке.
Сегодня ориенталист менее склонен называться ориентали-
стом, чем до Второй мировой войны. Тем не менее это обозначе-
ние всё еще полезно, например, когда в университетах существу-
ют программы или кафедры восточных языков или восточных
цивилизаций. Существует восточный факультет в Оксфорде230,
отделение Восточных исследований в Принстоне231. Не далее
как в 1959 году британское правительство уполномочило комис-
сию «рассмотреть достижения университетов в области восточ-
ных, славянских, восточноевропейских и африканских иссле-
дований... и обсудить, дать рекомендации и предложения на
будущее»232. «Отчет Хейтера»233, как его назвали, был опубликован
228 Виктор Гордон Кьернан (1913–2009) —британский историк,
специализировавшийся на истории империй.
229 Kiernan. Lords of Human Kind. P. 131 .
230 Факультет востоковедческих исследований (The Faculty
of Oriental Studies).
231 В 1969 г. разделено на Департаменты восточноазиатских
и ближневосточных исследований (The Department of East Asian
Studies and The Department of Near Eastern Studies).
232 University Grants Committee: Report of the Sub-Committee
on Oriental, Slavonic, East European and African Studies. London:
Her Majesty’s Stationery Office, 1961.
233 Ключевая задача отчета заключалась в сломе «замкнутости»
соответствующих специализаций, то есть отчет был
нацелен на институциональную организацию этих наук. Отчет
назван по имени главы комиссии Уильяма Хейтера.
Воображаемая география и ее репрезентации: ориентализация Востока
96
в 1961 году и в нем не выражалось никакого беспокойства, связан-
ного с широким применением термина «восточный», который
был сочтен успешно применяемым в том числе и в американ-
ских университетах. Даже величайший авторитет в современ-
ном англо-американском исламоведении, Х.А .Р.Гибб, предпо-
читал называть себя ориенталистом, а не арабистом. Сам Гибб,
будучи классицистом, мог использовать уродливый неологизм
«регионоведение» для ориентализма как способ показать, что
регионоведение и ориентализм в конце концов являются взаи-
мозаменяемыми географическими определениями234. Однако,
по моему мнению, это простодушно изобличает более любопыт-
ные взаимоотношения между знанием и географией. На них
я хотел бы коротко остановиться.
Несмотря на отвлекающие множественные смутные жела-
ния, импульсы и образы, разум, кажется, настойчиво формули-
рует то, что Клод Леви-Стросс235 назвал наукой конкретного236.
Примитивное племя, например, приписывает определенное
место, функцию и значение любому растению в своем непо-
средственном окружении. Многие из этих трав и цветов не ис-
пользуются на практике; но Леви-Стросс утверждает, что ра-
зум требует порядка, а порядок достигается путем различения
и всестороннего учета, помещая всё, что разум осознает, в безо-
пасное, легкодоступное место, тем самым придавая вещам не-
кую роль в экономике объектов и идентичностей, составляющих
окружающую среду. Такая элементарная классификация имеет
свою логику, но правила логики, по которым зеленый папорот-
ник в одном обществе является символом благодати, а в дру-
гом — гибели, не являются ни предсказуемо рациональными,
ни универсальными. В том, как эти различия устанавливают-
ся, всегда есть мера чисто произвольного. Вслед за различиями
идут ценности, история которых, если бы ее удалось полностью
234 Gibb H. A . R. Area Studies Reconsidered. London: School of Oriental
and African Studies, 1964.
235 Клод Леви-Стр осс (1908–2009) —французский этнолог и культуролог.
Один из основателей теории гуманитарных наук. Сейчас его
разработки подвергаются критике со стороны постструктуралистов.
236 См.: Lévi-Strauss C. The Savage Mind. Chicago: University of Chicago
Press, 1967. Chaps. 1 –7.
Глава 1 | Масштаб ориентализма
97
раскопать, вероятно, показала бы ту же меру произвола. Это до-
статочно очевидно на примере моды. Почему парики, кружевные
воротнички и высокие сапоги с пряжками появляются и исче-
зают на протяжении десятилетий? Частично ответ будет связан
с удобством, а частично — с присущим моде представлением
о красоте. Но если мы согласимся с тем, что все вещи в истории,
как и сама история, созданы людьми, тогда мы поймем, насколь-
ко это вероятно, что множеству объектов, местам или временам
были назначены роли и приданы значения, которые приобрета-
ют объективную значимость только после того, как эти значения
заданы. Это особенно верно в отношении таких относительно
нетривиальных понятий, как, например, «иностранец», «му-
тант» или «ненормальное поведение».
Вполне можно утверждать, что некоторые отдельные объ-
екты порождаются разумом и что эти объекты, хотя и кажутся
объективно существующими, наделены лишь вымышленной
реальностью. Группа людей, живущих на нескольких акрах зем-
ли, установит границы своей земли с ее ближайшими окрестно-
стями и территорией за ее пределами, которую они называют
«землей дикарей». Другими словами, эта универсальная практи-
ка умственного обозначения знакомого пространства, которое
является «нашим», и незнакомого пространства за пределами
«нашего», которое является «их», является способом проведения
географических различий, которые могут быть совершенно
произвольными. Я использую здесь слово «произвольный», по-
тому что воображаемая география в духе «наша земля— земля
дикарей» не требует, чтобы дикари признавали это различие.
Достаточно «нам» установить эти границы в нашем собствен-
ном сознании; «они» соответственно получают наименование
«они», и их территория и их мировоззрение обозначаются как
отличные от «наших». В некотором смысле складывается впе-
чатление, что современные и примитивные общества определя-
ют свою идентичность негативистски (negatively). Афинянин,
живший в V веке, скорее всего, чувствовал себя не-варваром
в той же мере, в какой он явственно ощущал себя афинянином.
Географические границы связаны с границами социальными,
Воображаемая география и ее репрезентации: ориентализация Востока
98
этническими и культурными. Однако часто чувство, когда кто-
то ощущает себя не-чужим (not-foreign), основано на очень рас-
плывчатых представлениях о том, что находится «там», за пре-
делами его собственной территории. Все виды предположений,
ассоциаций и вымыслов появляются, чтобы заполнить не-зна-
комое (un-familiar) пространство за пределами пространства
собственного.
Французский философ Гастон Башляр237 как-то проана-
лизировал то, что он назвал «поэтикой пространства»238. Вну-
тренне пространство дома, писал он, сообщает чувство близо-
сти, секретности, безопасности, реальной или воображаемой,
на основе опыта, кажущегося соответствующим. Объективное
пространство дома, его углы, коридоры, подвал, комнаты, го-
раздо менее важно, чем то, что наделено поэтическим смыслом.
Обычно оно обладает воображаемой, или метафорической, цен-
ностью, которую мы можем назвать и почувствовать: дом может
быть домом с призраками, уютным, похожим на тюрьму или
магическим. Таким образом, пространство приобретает эмоцио-
нальный и даже рациональный смысл благодаря своего рода
поэтическому процессу, в ходе которого пустые или безымян-
ные пределы обретают для нас смысл. Тот же процесс происхо-
дит и со временем. Многое из того, что ассоциируется или даже
то, что, мы знаем о таких периодах, как «давным-давно», «нача-
ло» или «в конце времен», является поэтической конструкцией.
Для историка Египта, занимающегося эпохой Среднего царства,
«давным-давно» будет иметь очень ясный смысл, но он не спосо-
бен полностью рассеять то воображаемое, квазибеллетристиче-
ское свойство, которое, по ощущениям, скрывается во времени,
очень отличном и далеком от нашего. И нет никакого сомнения
в том, что воображаемая география и история помогают разуму
обострить собственное самоощущение, увеличивая расстояние
и усиливая разницу между тем, что близко, и тем, что далеко.
237 Гастон Башляр (1884–1962) —французский философ
и искусствовед. Рассматривал информацию
как постоянно переформатирующийся конструкт.
238 Башляр Г. Поэтика пространства. — М.: Ад Мар-
гинем. 2014.
Глава 1 | Масштаб ориентализма
99
В неменьшей степени это относится и к тому чувству, кото-
рое мы зачастую испытываем, думая, что чувствовали бы себя
в большей степени «дома» в XVI веке или на Таити.
И всё же нет смысла делать вид, что всё, что мы знаем о вре-
мени и пространстве или, вернее, об истории и географии, явля-
ется в большей степени воображаемым, чем в каких-либо других
областях. Существуют, например, позитивная история и пози-
тивная география, которые в Европе и Соединенных Штатах
добились впечатляющих успехов. Сегодня ученые знают о мире,
его прошлом и настоящем больше, чем, к примеру, во времена
Гиббона239. Однако это не значит, что они знают всё, и, что еще
важнее, это не значит, что их знание эффективно развеяло
представления воображаемой географии и истории, о которых
я говорил. Нам не нужно здесь определять, проникает ли такое
воображаемое знание в историю и географию или же оно ка-
ким-то образом превалирует над ними. Давайте пока скажем,
что оно существует как нечто большее, чем то, что кажется лишь
позитивным знанием.
В Европе Восток почти с самого начала времен был чем-
то большим, чем то, что было известно о нем эмпирически. По
крайней мере до начала XVIII века, как изящно продемонстри-
ровал Р.У.Саутерн240, европейское понимание одной из восточ-
ных культур — ислама— было невежественным, но сложным241 .
Поскольку определенные ассоциации с Востоком (East)— не со-
всем уж невежественные, но и не вполне грамотные— всегда,
кажется, собирались вокруг понятия Востока (Orient). Рассмот-
рим сначала линию, разделяющую Восток и Запад. Она кажет-
ся довольно явной уже во времена «Илиады». Две из наиболее
серьезных влиятельных характеристик, связанных с Востоком,
проявляются уже в «Персах» Эсхила, самой ранней из дошедших
до нас афинских пьес, и в «Вакханках» Еврипида, самой позд-
ней из них. Эсхил передает ощущение бедствия, охватившее
239 Эдвард Гиббон (1737–1794)—британский
историк.
240 Ричард Уильям Саутерн (1912–2001) — английский
специалист по истории Средневековья.
241 Southern. Western Views of Islam. P. 14.
Воображаемая география и ее репрезентации: ориентализация Востока
100
персов, когда они узнали, что их армии под предводительством
царя Ксеркса были уничтожены греками. Хор декламирует сле-
дующую строфу:
Вся стонет Азия теперь,
Осиротевшая земля:
«Повел их за собою Ксеркс,
Их гибели виною Ксеркс,
Всё это горе неразумный Ксеркс
Уготовил кораблям.
Почему, не зная бед,
Правил Дарий, древних Суз
Повелитель дорогой,
Славных лучников начальник?»242, 243
Здесь важно то, что Азия говорит через и от имени силы вооб-
ражения европейцев, которые представляются победителями
над Азией, этим враждебным «другим» заморским миром. Азии
приписываются чувства пустоты, утраты и катастрофы, что ка-
жется своего рода отмщением за вызов Востока Западу; а также
стенания о том, что когда-то, в славном прошлом, Азия жила
лучше, сама одерживая победы над Европой.
В «Вакханках», возможно, самой азиатской из всех аттичес-
ких драм, образ Диониса не только связан со своим азиатским
происхождением, но и со странной, пугающей избыточностью
восточных мистерий. Пенфей, царь Фив, убит своей матерью Ага-
вой244 и ее спутницами-вакханками. Бросивший вызов Дионису,
не признавая его силу и божественность, Пенфей был за это же-
стоко наказан, и пьеса заканчивается общим признанием ужа-
сающей силы эксцентричного бога. Современные комментато-
ры «Вакханок» не преминули отметить необычайный диапазон
интеллектуального и эстетического воздействия пьесы; но не
242 Текст приводится по изданию: Эсхил. Трагедии. —
М., «Искусство», 1978.
243 См.: Эсхил. Персы // Драмы / Пер. С. Апта. Стасим 1,
строфа 1, строки 548–557.
244 Агава — в древнегреческой мифологии тетя Диониса,
на которую он наслал временное безумие за отказ принять
его. В порыве безумия убила Пенфея, своего сына.
Глава 1 | Масштаб ориентализма
101
остались незамеченными и такие исторические детали, как то,
что Еврипид «несомненно, находился под влиянием тех новых
черт, которые дионисийский культ, должно быть, перенял от чу-
жестранных экстатических религий Бендис245, Кибелы246, Саба-
зия247, Адониса и Изиды, проникших из Малой Азии и Леванта
и охвативших Пирей и Афины в годы разочаровывающей и всё
более бессмысленной Пелопоннесской войны»24 8, 249
.
Две характеристики Востока, которые отличают его от За-
пада в этой паре пьес, останутся доминирующими образами
европейской воображаемой географии. Между двумя конти-
нентами пролегает черта. Европа сильна и красноречива; Азия
побеждена и далека. Эсхил представляет Азию, заставляя ее
говорить устами старой персидской царицы, матери Ксеркса.
Именно Европа говорит за Восток; это говорение — прерогати-
ва не кукловода, но подлинного творца, чья животворящая сила
представляет, оживляет, конструирует пространство, в про-
тивном случае безмолвное и опасное, лежащее вне привычных
границ. Существует аналогия между орхестрой250 Эсхила, ко-
торая описывает азиатский мир, как его понимает драматург,
и ученой оболочкой ориенталистской науки, которая также бу-
дет всматриваться в обширный бесформенный азиатский мура-
вейник иногда с симпатией, но всегда с позиции власти. Во-вто-
рых — образ Востока как вкрадчивой опасности. Рациональность
подрывается восточной чрезмерностью, этой таинственно при-
тягательной противоположностью тем ценностям, которые ви-
дятся нормальными. Различие, отделяющее Восток от Запада,
символизирует та суровость, с которой Пенфей поначалу от-
вергает истеричных вакханок. Когда позже он сам становится
245 Бендис — фракийская богиня охоты.
246 Кибела — фригийская богиня, олицетвор ение матери-прир оды.
247 Сабазий — фригийский бог-целитель.
248 Пелопоннесская война (431–404 гг. до н. э.) — конфликт в Древ-
ней Греции между союзами городов («полисов»).
249 Еврипид. Вакханки // Трагедии / Пер. И . Ф. Анненского. В 2 т. —
М., 1969. По поводу дальнейшего обсуждения различе-
ния «Европа — Восток» см.: Mazzarino S. Fra oriente e accidente:
Ricerche di storia greca arcaica. Florence: La Nuova Italia,
1947 и: Denys H. Europe: The Emergence of an Idea. Edinburgh:
Edinburgh University Press, 1968.
250 Орхестра — в античном театре площадка для выступления
актеров.
Воображаемая география и ее репрезентации: ориентализация Востока
102
вакхантом, его убивают не столько за то, что он уступил Диони-
су, сколько за то, что он неверно оценил исходящую от Диониса
угрозу. Урок, который намеревается преподать Еврипид, драма-
тизируется присутствием в пьесе Кадма и Тиресия, умудренных
старцев, которые понимают, что не одна верховная власть пове-
левает людьми251, а есть такая вещь, как суждение, говорят они,
которое означает способность правильно оценить мощь чуждых
сил и умение прийти к соглашению с ними. В дальнейшем вос-
точные мистерии будут восприниматься всерьез, не в послед-
нюю очередь потому, что они бросают вызов новых испытаний
западному разуму в его непреходящих амбициях и власти.
Но одно большое разделение — такое как на «Запад» и «Вос-
ток» — ведет к другим, меньшим, тем более что нормальные
производственные процессы цивилизации порождают направ-
ленную вовне деятельность — путешествия, завоевания, стрем-
ление к новым впечатлениям. В классической Греции и Риме
географы, историки, общественные деятели, такие как Цезарь,
ораторы и поэты пополняли фонд таксономических знаний,
отделяющих народы, регионы, нации и умы друг от друга; во
многом это делалось в угоду собственным интересам и суще-
ствовало как доказательство превосходства римлян и греков над
другими народами. Но интерес к Востоку имел свою собствен-
ную традицию классификации и иерархии. По крайней мере со
II века до н. э. ни один путешественник или устремленный на
восток и амбициозный западный властитель не забывал, что
Геродот — историк, путешественник и бесконечно любопыт-
ствующий летописец и Александр — царь, воин, ученый и за-
воеватель — бывали на Востоке. Поэтому Восток был разделен на
области, ранее известные, посещенные, завоеванные Геродотом
и Александром, а также их эпигонами252, и те области, которые
ранее не были известны, посещены, завоеваны. Христианство
завершило разделение на основные внутривосточные области:
251 См.: Еврипид. Вакханки // Трагедии /
Пер.И.Ф.Анненского.В 2т. — М., 1969. Строка 310.
252 Эпигоны — потомки полководцев
Александра Македонского, основатели
эллинистических государ ств.
Глава 1 | Масштаб ориентализма
103
Ближний Восток и Дальний Восток, знакомый Восток, который
Рене Груссе253 именует l’empire du Levant, «Левантийской импе-
рией»254, и новый Восток. Таким образом, Восток в ментальной
географии попеременно выступал то как старый мир, в кото-
рый человек возвращается, как в Эдем или рай, чтобы постро-
ить новую версию этого старого мира, то как совершенно новое
место, куда прибывают, как Колумб в Америку, чтобы основать
Новый Свет (хотя, по иронии судьбы, сам Колумб думал, что он
открыл новую часть Старого Света). Конечно, ни одна из этих
версий Востока не представала в чистом виде: интересна их
зыбкость, их соблазнительная многовариантность, их способ-
ность увлекать и сбивать с толку.
Рассмотрим, как Восток, и, в частности, Ближний Восток,
еще со времен Античности стал восприниматься на Западе как
его великая дополняющая противоположность. Были Библия
и подъем христианства; были путешественники, такие как Мар-
ко Поло, который прокладывал торговые пути и создавал упоря-
доченную систему торгового обмена, а после него —Лодовико ди
Вартема255 и Пьетро делла Валле256; были баснописцы, такие как
Мандевиль; были устрашающие завоевательные восточные дви-
жения, главным образом, конечно, ислам; были воинственные
паломники, главным образом крестоносцы. В целом внутренне
структурированный архив строится из литературы, отражаю-
щей этот опыт. Из этого вытекает ограниченное число обособлен-
ных типических форм: путешествие, история, басня, стерео-
тип, полемическая конфронтация. Это линзы, через которые
воспринимается Восток, и они формируют язык, восприятие
и форму общения между Востоком и Западом. Однако то, что при-
дает огромному числу форм общения некоторое единство — это
зыбкость, о которой я говорил ранее. Нечто совершенно чуждое
и далекое приобретает по той или иной причине статус скорее
253 Рене Груссе (1885–1952) —французский историк.
254 Grousset R. L ’Empire du Levant: Histoire de la question
d’Orient. Paris: Payot, 1946.
255 Лодовико ди Вартема (XVI в.) — итальянский
путешественник.
256 Пьетр о делла Валле (1586–1652)— итальянский
путешественник, литератор и дипломат.
Воображаемая география и ее репрезентации: ориентализация Востока
104
более, чем менее знакомого. Вещи перестают казаться совер-
шенно новыми или прекрасно известными; появляется новая
срединная категория, которая позволяет видеть новое или уви-
денное впервые как вариацию чего-то, известного ранее. В сущ-
ности, такая категория —это не столько способ получения но-
вой информации, сколько способ контроля над тем, что кажется
угрожающим некоему устоявшемуся взгляду. Если разуму вдруг
приходится иметь дело с какой-то радикально новой жизненной
формой —как, например, когда ислам появился в Европе в ран-
нем Средневековье, — то реакция в целом будет консервативной
и оборонительной. Ислам осуждается как фальшивая новая
версия некоего предыдущего опыта, в данном случае — христи-
анства. Угроза приглушена, привычные ценности навязаны,
и в конце концов разум снижает давление на самого себя, при-
спосабливая всё под себя в качестве «изначального» или «вновь
повторяющегося». После этого ислам «обработан»: его новизна
и многовариантность взяты под контроль, так что теперь дела-
ются относительно тонкие различения, которые были бы невоз-
можны, если бы необузданная новизна ислама была оставлена
без внимания. Отношение Запада к Востоку в целом колеблется
между презрением к нему как к чему-то привычному и трепе-
том восторга — или страха — перед его новизной.
Однако тогда, когда речь шла об исламе, у европейцев если
уж не уважение, то страх был в порядке вещей. После смерти Му-
хаммеда в 632 году военная, а затем культурная и религиозная
гегемония ислама значительно возросла. Сначала Персия, Сирия
и Египет, затем Турция и Северная Африка пали под натиском
мусульманских армий; в VIII и IX веках были завоеваны Испания,
Сицилия и часть Франции. К XIII и XIV векам ислам продвинулся
в своем господстве далеко на восток — в Индию, Индонезию и Ки-
тай. И на это неслыханное посягательство Европа могла ответить,
за исключением страха и своего рода благоговения, очень немно-
гим. Христианские авторы, ставшие свидетелями исламских за-
воеваний, мало интересовались ученостью, высокой культурой
и привычной роскошью мусульман, которая, как писал Гиббон,
«совпадала с самым темным и самым бездеятельным периодом
Глава 1 | Масштаб ориентализма
105
европейского летописания». (Однако с некоторым удовлетворени-
ем он добавляет: «С той поры, когда Запад снова озарился светом
знаний, восточная ученость, по-видимому, стала чахнуть и при-
ходить в упадок»257.) Христиане обыкновенно воспринимали вос-
точные армии как «вид роя пчел имеющие, но с тяжелою рукою...
опустошающей всё»: так писал Эрхемперт258, живший в IX веке
монах из Монте-Кассино259.
Ислам не напрасно стал символизировать ужас, опустоше-
ние, демонические орды ненавистных варваров. Для Европы ис-
лам был неисцелимой травмой. До конца XVII века «османская
угроза» таилась рядом с Европой, представляя для всей христи-
анской цивилизации постоянную опасность, и со временем эта
угроза и предания о ней, ее великие события, фигуры, добро-
детели и пороки словно вплелись в саму ткань жизни. В одной
только Англии эпохи Возрождения, как подробно разъясняет
Сэмюэл Чу260 в своем классическом исследовании «Полумесяц
и Роза», «человек среднего образования и ума» имел непосред-
ственную возможность видеть на лондонской сцене сравнитель-
но большое количество событий из истории османского исла-
ма и его посягательств на христианскую Европу261. Дело в том,
что постоянным в отношении ислама оставалось представление,
по необходимости ослабленное, о тех великих и опасных силах,
которые он символизировал для Европы. Подобно «Сарацинам»
Вальтера Скотта, европейская репрезентация мусульман, отто-
ман или арабов всегда была способом контроля грозного Востока,
и в известной степени то же самое относится и к методам совре-
менных ученых-ориенталистов, предметом которых является не
столько сам Восток, сколько Восток, ставший известным, а пото-
му менее пугающим для западной читающей публики.
257 Gibbon E. The History of the Decline and Fall of the Roman Empire. Boston: Little,
Brown & Co., 1855. Vol. 6. P. 399. См.: Гиббон Э. История упадка и разруше-
ния Римской империи. Т. 6. СПб .: Наука, 2000. С. 95.
258 Эрхемперт (IX в.) — итальянский хронист.
259 Daniel N. The Arabs and Medieval Europe. London: Longmans, Green & Co., 1975. P. 56.
260 Сэмюэл Чу (1888–1960)— исследователь английской литературы и драмы.
Саид обращается к одному из самых популярных исследований Чу
The Crescent and the Rose, опубликованному в 1937 г. и пер еизданному после
его смерти в середине 1960-х гг.
261 Chew S. C. The Crescent and the Rose: Islam and England During the Renais-
sance. N. Y.: Oxford University Press, 1937. P. 103.
Воображаемая география и ее репрезентации: ориентализация Востока
106
В таком одомашнивании экзотики нет ничего особенно
спорного или предосудительного; оно, конечно, происходит во
всех культурах и среди всех людей. Моя цель, однако, в том, чтобы
подчеркнуть тот факт, что ориенталист, как и любой человек на
европейском Западе, кто размышлял о или сталкивался с Восто-
ком, проделывал такого рода умственную операцию. Но, что еще
более важно, следствием этого становится навязывание лексиче-
ских ограничений и уменьшение образного ряда. То, как воспри-
няли на Западе ислам, — прекрасный пример, и он был превос-
ходно изучен Норманом Дэниелом262. Одно и то же ограничение,
действовавшее на христианских мыслителей, пытавшихся по-
нять ислам, было ограничением аналогий; поскольку Христос
является основой христианской веры, предполагалось — совер-
шенно неверно, — что Мухаммед был для ислама тем же, чем
Христос был для христианства. Отсюда полемическое название
«магометанство», данное исламу, и автоматический ярлык «са-
мозванец», закрепившийся за Мухаммедом263. Из этих и многих
других заблуждений «образовался круг, который никогда не раз-
мыкался образной экстериоризацией... Христианская концеп-
ция ислама была целостной и самодостаточной»264. Ислам стал
образом — авторство выражения принадлежит Дэниелу, но оно,
как мне кажется, имеет важное значение для ориентализма
в целом, — функция которого состояла не столько в том, чтобы
репрезентировать ислам сам по себе, сколько в том, чтобы ре-
презентировать его для средневекового христианина.
Неизменная тенденция пренебрегать тем, что означает
Коран, или тем, что мусульмане думают о нем, или
тем, что мусульмане думают или делают в тех или иных
обстоятельствах, неизбежно подразумевает, что кора-
нические и другие исламские доктрины представлялись
в форме, убедительной для христиан; и чем больше
262 Норман Дэниел — автор работы Islam and the West: The Making
of an Image (Edinburgh, 1960).
263 Daniel N. Islam and the West: The Making of an Image.
Edinburgh: University Press, 1960. P. 33. См. также: Kritzeck J.
Peter the Venerable and Islam. Princeton, N. J.: Princeton University
Press, 1964.
264 Daniel. Islam and the West. P. 252.
Глава 1 | Масштаб ориентализма
107
увеличивалось расстояние писателей и общественности
от границ с исламом, тем более и более экстравагантные
формы имели шанс на признание. Слова самих мусуль-
ман про то, во что они верят, принимались за отражение
истинного положения дел с очень большой неохотой.
Существовало христианское видение, в котором деталей
(даже под давлением фактов) оставляли как можно
меньше и в котором никогда не упускали из виду общих
очертаний. Были оттенки различия, но только в рамках
общей картины. Все поправки, которые делались в интере-
сах повышения точности, были лишь защитой того, что
осознавалось как уязвимое, подпоркой для ослабленной
структуры. Мнение христиан было конструкцией, кото-
рая не могла быть разрушена, даже ради перестройки265.
Это однозначное христианское видение ислама было размно-
жено — в эпоху Средневековья и Раннего Возрождения — в бес-
численных формах поэтических произведений, научных спо-
ров и народных суеверий266. К этому времени Ближний Восток
был почти полностью включен в общую картину мира латин-
ского христианства: «Песнь о Роланде»267 изображает сарацинов,
почитающих и Мухаммеда, и Аполлона. К середине XV века,
как это блестяще показал Р. У. Саутерн, для серьезных европей-
ских мыслителей стало очевидным, «что с исламом надо что-
то делать», что изменило ситуацию, и так уже приобретавшую
черты военного противостояния в Восточной Европе. Саутерн
останавливается на драматическом эпизоде, произошедшем
между 1450 и 1460 годами, когда четверо ученых мужей, Ио-
анн Сеговийский268, Николай Кузанский269, Жан Жермен270
и Энеа Сильвио Пикколомини271 (позднее—римский папа Пий II),
265 Ibid. P. 259 –260.
266 См., напр.: Comfort William Wistar. The Literary Role of
the Saracens in the French Epic // PMLA. Vol. 55 . 1940. P. 628 –659.
267 «Песнь о Роланде» — старофранцузская героическая поэма.
268 Иоанн Сеговийский (1395–1458) — испанский богослов.
269 Николай Кузанский (1401–1464) — кардинал, немецкий теолог.
270 Жан Жермен (ум. в 1362)—французский епископ.
271 Энеа Сильвио Пикколомини (1405–1464)— итальянский
богослов.
Воображаемая география и ее репрезентации: ориентализация Востока
108
попытались выстроить общение с исламом посредством contra-
ferentia, или «своего рода конференции». Идея принадлежала
Иоанну Сеговийскому: это должна была быть постановочная
конференция, обмен мнениями с исламом, главной задачей
которой для христиан было попытаться полностью обратить
мусульман. «Он рассматривал конференцию в качестве инстру-
мента как со строго религиозной, так и с политической функ-
цией, и восклицая, говорил, что— тут дрогнут струны души на-
шего современника — даже если бы она длилась десять лет, она
была бы менее дорогостоящей и менее разрушительной, чем
война». Между этими четырьмя людьми не было согласия, но
сам эпизод имеет важнейшее значение как довольно изощрен-
ная попытка — и часть общеевропейской попытки от Беды272 до
Лютера —свести репрезентативный Восток и Европу лицом к ли-
цу, соединить (to stage) Восток и Европу таким образом, чтобы
наглядно продемонстрировать мусульманам, что ислам — это
просто искаженная версия христианства. Саутерн приходит
к следующему выводу:
Наиболее очевидной для нас является неспособность
какой-либо из этих систем мышления [европейского хри-
стианства] дать полностью удовлетворительное объяс-
нение феномена, который они намеревались объяснить
[т. е. ислам], и уже тем более — оказывать решающее
влияние на ход практических событий. На практическом
уровне события никогда не складывались настолько
хорошо или настолько плохо, как предсказывали самые
знающиеиз наблюдателей; и, возможно, стоит отметить,
что никогда ничто не оборачивалось к лучшему, в то вре-
мя как лучшие судьи уверенно ожидали счастливого
конца. Был ли прогресс [в христианском познании исла-
ма]? Убежден, что был. Даже если решение задачи
постоянно скрывается из виду, сама задача стала более
сложной, более рациональной и теснее связанной
272 Беда Достопочтенный (672–735) —
бенедиктинский монах, автор одной из первых
историй Англии.
Глава 1 | Масштаб ориентализма
109
с опытом... Ученым, которые трудились над проблемой
ислама в Средние века, не удалось найти искомое
и желанное решение; но они выработали интеллектуаль-
ные привычки и способность понимать, которые —дру-
гих людей и в других областях — могли привести к успеху273.
Лучшая часть анализа Саутерна здесь и в других местах его
краткой истории западных взглядов на ислам — это демонстра-
ция того, что, в конечном счете, более утонченным и сложным
становится западное невежество, а не какой-то объем позитив-
ного западного знания, которого становится больше и которое
обретает точность. Ибо у фикций есть своя логика и своя диа-
лектика роста или упадка. Характер Мухаммеда в Средние века
был наделен целым ворохом черт, соответствовавших «харак-
теру пророков [XII века] — провозвестников „Свободного духа“
(Free Spirit)274, которые действительно тогда появились в Европе,
претендовали на доверие и притягивали последователей». Точ-
но так же, поскольку Мухаммед виделся как распространитель
ложного откровения, он стал воплощением разнузданности,
разврата, содомии и целого набора разнообразных пороков, ко-
торые «логически» вытекали из его доктринальной ложности275.
Так Восток приобрел, так сказать, представителей и предста-
вительство, более конкретное и более внутренне созвучное неко-
торым западным требованиям, чем все предшествовавшие. Это
похоже на то, как если бы, однажды избрав Восток местом, подхо-
дящим для воплощения бесконечного в конечной форме, Евро-
па не смогла прекратить эту практику; Восток и народы Востока,
арабы, мусульмане, индийцы, китайцы или любые другие, стали
повторяющимися псевдовоплощениями некоего великого ори-
гинала (Христа, Европы, Запада), которому им, как предполага-
лось, следовало подражать. Со временем менялся лишь источ-
ник этих, довольно нарциссических, западных представлений
273 Southern. Western Views of Islam. P. 91 –92,
108–109.
274 «Свободный дух» — адамиты — секта, пропове-
довавшая невинность Адама и Евы.
275 Daniel. Islam and the West. P. 246, 96, and passim.
Воображаемая география и ее репрезентации: ориентализация Востока
110
о Востоке, но не их характер. Так, в XII и XIII веках мы найдем ши-
роко распространенной идею о том, что Аравия, расположенная
«на окраине христианского мира, была естественным убежищем
для изгоев-еретиков»276 и что Мухаммед был коварным вероот-
ступником, тогда как в XX веке ученый-ориенталист, эрудиро-
ванный специалист, укажет на то, что ислам на самом деле — не
более чем арианская ересь277 второго порядка278.
Теперь наше первоначальное описание ориентализма как
области изучения приобретает новую конкретность. Исследова-
тельское поле — часто замкнутое пространство. Идея репрезен-
тации сродни театру: Восток (Orient) — это сцена, на которой
представлен весь Восток (East). На этой сцене появятся фигуры,
роль которых состоит в том, чтобы представлять большое целое,
к которому они принадлежат. Таким образом, Восток представ-
ляется не безграничным пространством за пределами привыч-
ного европейского мира, а скорее замкнутым полем, театраль-
ной сценой, пристроенной к Европе. Ориенталист — это не кто
иной как специалист в конкретной области знания, за которое
отвечает Европа в целом, подобно тому, как аудитория исто-
рически и культурно ответственна за драмы (и реагирует на
них), технически поставленные драматургом. В глубинах этой
восточной сцены находится огромный культурный репертуар,
отдельные элементы которого пробуждают в памяти сказочно
богатый мир: Сфинкс, Клеопатра, Эдем, Троя, Содом и Гоморра,
Астарта, Изида и Осирис, Саба, Вавилон, джинны, волхвы, Нине-
вия, Пресвитер Иоанн, Мухаммед и десятки других; декорации,
в некоторых случаях только имена, наполовину выдуманные,
наполовину знакомые; чудовища, демоны, герои; ужасы, удо-
вольствия, желания. Воображение европейцев получало мощ-
ную подпитку благодаря этому репертуару: со Средних веков
и до XVIII столетия такие маститые авторы, как Ариосто, Миль-
тон, Марло, Тассо, Шекспир, Сервантес, а также авторы «Песни
276 Ibid. P. 84 .
277 Арианство — одно из ранних течений в исламе, утверждавшее изначальную
сотворенность Бога, позднее подвергнувшее скепсису концепцию Троицы.
278 Duncan, Black Macdonald. Whither Islam? // Muslim World. Vol. 23.
January 1933. P. 2.
Глава 1 | Масштаб ориентализма
111
о Роланде» и «Песни о Сиде», черпали богатства Востока для сво-
их произведений таким образом, что очертания образов, идей
и фигур, населявших его, становились более отчетливыми. Кроме
того, большая часть того, что считалось научной ориенталисти-
кой в Европе, продолжало использовать идеологизированные
мифы, даже когда знание, казалось бы, действительно двигалось
вперед.
Знаменитым примером того, как драматическая форма и на-
учное воображение сливаются на сцене ориенталистского теа-
тра, является «Ориентальная библиотека» (Bibliotheque orientale)
Бартелеми д’Эрбело279, опубликованная посмертно в 1697 году
с предисловием Антуана Галлана280. Во введении недавно опубли-
кованного кембриджского «Введения в ислам»281 «Библиотека»
рассматривается наряду с предварительными рассуждениями
Джорджа Сейла282 к его переводу Корана (1734) и «Историей са-
рацин» Саймона Окли283 (1708) как «чрезвычайно важная» в рас-
ширении «нового понимания ислама» и представлении его «ме-
нее академической читательской аудитории»284. Такое описание
работы д’Эрбело неадекватно: она не ограничивалась исламом,
как это было у Сейла и Окли. За исключением «Истории» Иоганна
Хоттингера285, написанной в 1651 году, «Библиотека» оставалась
в Европе стандартным справочным изданием до начала XIX ве-
ка. Его масштаб был поистине эпохальным. Галлан —первый
европейский переводчик «Тысячи и одной ночи» и известный
арабист — противопоставлял достижения д’Эрбело всем преды-
дущим, отмечая поразительный размах его предприятия. По сло-
вам Галлана, д’Эрбело прочел множество сочинений на арабском,
персидском и турецком языках, в результате чего ему удалось
279 Бартелеми д’Эрбело (1625–1695)— французский ориенталист.
280 Антуан Галлан (1646–1715)— французский востоковед
и антиквар.
281 Возможно, имеется в виду The Cambridge History of Islam
(1977) с предисловием уже упомянутого Холта.
282 Джордж Сейл (1697–1736)—британский востоковед,
переводчик.
283 Саймон Окли (1678–1720)—британский востоковед.
284 Holt P. M. Introduction to: The Cambridge History of Islam /
Eds P. M. Holt, Anne K. S. Lambton, and Bernard
Lewis. Cambridge: Cambridge University Press, 1970. P. xvi.
285 Иоганн Хоттингер (1620–1667) — швейцарский богослов. Имеется
в виду издание Historia ecclesiastica.
Воображаемая география и ее репрезентации: ориентализация Востока
112
узнать о том, что до сих пор было скрыто от европейцев286. Со-
ставив словарь этих трех восточных языков, д’Эрбело начал
изучать восточную историю, теологию, географию, науку и ис-
кусство в их легендарных и достоверных изводах. После этого он
решил написать две книги: Bibliothèque, («Библиотеку») — сло-
варь в алфавитном порядке и Florilège (или «Антология»), но за-
вершена была только первая из них.
В тексте Галлана о «Библиотеке» говорится, что «ориенталь-
ное» изначально должно было включать в себя в основном Ле-
вант, хотя,— говорит Галлан восхищенно,—охватываемый пери-
од времени не ограничивался периодом от сотворения Адама до
«нашего времени»287: д’Эрбело пошел еще дальше назад, ко време-
ни, описанному как «более высокое»288 в легендах — к длительно-
му периоду правления доадамовых Сулейманов289. Из описания
Галлана мы узнаем, что «Библиотека» была похожа на любую
другую историю мира, ибо то, что она пыталась сделать, было
полным сводом знаний, имеющихся по таким вопросам, как Со-
творение мира, Потоп, разрушение Вавилонской башни и так
далее, с той разницей, что источники д’Эрбело были восточны-
ми. Он разделил историю на два типа — священную и мирскую
(иудеи и христиане — в первой, мусульмане — во второй), и два
периода — до и после Потопа. Таким образом, д’Эрбело смог об-
суждать такие различные истории, как история моголов, татар,
тюрков и славян; он охватил также все провинции мусульман-
ской империи, от Дальнего Востока до Геркулесовых столпов, с их
286 Galland A. Prefatory “Discours” to: Barthélémy d’Herbelot. Bibliothèque
orientale, ou Dictionnaire universel contenant tout ce qui fait con-
naître les peuples de l’Orient. The Hague: Neaulme & van Daalen, 1777.
Vol. 1 . P. vii. Позиция Галлана состоит в том, что д’Эрбело пред-
ставил подлинное знание, а не легенду или миф по поводу «диковин
Востока». См.: Wittkower R. Marvels of the East: A Study in the His -
tory of Monsters // Journal of the Warburg and Courtauld Institutes. 1942 .
Vol. 5. P. 159–197.
287 Temps ou nous sommes (фр.) .
288 Plus haut (фр.) .
289 Согласно мусульманским легендам, сотворению Адама предшество-
вали многие поколения живых существ, которыми правили госу-
дари (султаны), называемые Солиманами (Сулейманами). Последним
из них был Джиан бен Джиан, царствовавший непосредственно
перед сотворением Адама (D’Herbelot. P. 820). Этот сюжет вслед за
д’Эрбело использовал также и У. Бекфорд в своем романе „Ватек“
(рус. пер. Уолпол. Казот. Бекфорд. Фантастические повести. М .: Наука,
1967). См. также прим. 12 к гл. 2 наст. издания. Аналогичный сю-
жет, хотя и менее развитый, присутствует в Ветхом Завете (Быт. 1:27).
Глава 1 | Масштаб ориентализма
113
обычаями, ритуалами, традициями, толкованиями, династия-
ми, дворцами, реками и флорой. Такая работа, хотя и включала
в себя некоторое внимание к «извращенному учению Магомета,
нанесшему столь огромный ущерб христианству»290, была более
емкой и основательной, чем любая работа до нее. Галлан завер-
шил свои «Рассуждения»291, убеждая читателя в том, что «Библио-
тека» д’Эрбело была исключительно «полезной и приятной»292;
труды других ориенталистов, таких как Постель, Скалигер293,
Го лиус 294, Покок295 и Эрпениус, были слишком узкограмматичес-
кими, лексикографическими, географическими и так далее.
Только д’Эрбело смог написать произведение, способное убедить
европейских читателей в том, что изучение восточной культуры
не было чем-то неблагодарным и бесплодным: только д’Эрбело,
по словам Галлана, пытался создать в сознании своих читателей
достаточно обширное представление о том, что значит знать и изу-
чать Восток, представление, которое одновременно насыщает
ум и отвечает огромным сложившимся ранее ожиданиям296.
Стараниями д’Эрбело Европа обнаружила свою способность
очерчивать и ориентализировать Восток. Некоторое чувство пре-
восходства появляется то тут, то там в том, что Галлан говорил
о своей и д’Эрбело «восточной материи»297; так же, как и в рабо-
тах географов XVII века, например Рафаэля дю Манса298, из ко-
торых европейцы могли увидеть, что западная наука опережа-
ет и превосходит Восток299. Но очевидным становится не только
преимущество западного подхода: есть также успешная техни-
ка, позволяющая осваивать необъятную плодовитость Востока
290 La doctrine perverse de Mahomet, qui a cause si grands dommages au
Christianisme (фр.).
291 Discours (фр.).
292 Utile et agreable (фр.).
293 Жозеф Жюст Скалигер (1540–1609)— французский филолог, комментатор
античных текстов.
294 Якобус Голиус (1596–1667) — нидерландский путешественник, математик
и востоковед.
295 Эдвард Покок (1604–1691)— британский библеист и гебраист.
296 Galland. Prefatory “Discours” to: d’Herbelot. Bibliothèque orientale. P. xvi,
xxxiii. О состоянии ориенталистики до появления труда д’Эрбело см.: Parry
V. J . Renaissance Historical Literature in Relation to the New and Middle East
(with Special Reference to Paolo Giovio) // Historians of the Middle East / Eds
Bernard Lewis and P. M. Holt. London: Oxford University Press, 1962. P. 277–289.
297 Materia оrientalia (лат.).
298 Рафаэль дю Манс (1613–1696) —французский монах-капуцин.
299 Barthold. La Découverte de l’Asie. P. 137–138.
Воображаемая география и ее репрезентации: ориентализация Востока
114
и делать ее понятной систематически, даже в алфавитном по-
рядке, для западных непрофессионалов. Когда Галлан говорил
о д’Эрбело, что тот удовлетворяет чьим-то ожиданиям, я думаю,
он имел в виду, что «Библиотека» не пыталась пересмотреть об-
щепринятые представления о Востоке. Поскольку ориенталист
утверждает Восток в глазах своих читателей и не пытается, не
намеревается поколебать уже устоявшиеся убеждения. Всё, что
делала «Ориентальная библиотека», — это представляла Восток
более полно и ясно. То, что могло бы быть разрозненной коллек-
цией случайно собранных фактов, расплывчато затрагивающих
левантийскую историю, библейские образы, исламскую культу-
ру, географические названия и так далее, было преобразовано
в рационализированную ориентальную панораму от а до я. В ста-
тье, посвященной Мухаммеду, д’Эрбело сначала привел все име-
на Пророка, а затем приступил к определению идеологической
и доктринальной ценности Мухаммеда:
Это знаменитый самозванец Магомет, автор и осно-
ватель ереси, принявшей название религии, которую
мы называем магометанской. Смотрите запись
в разделе «Ислам». Толкователи Аль-Корана и другие
знатоки мусульманского или магометанского права
воздали этому лжепророку все хвалы, которые ариане,
павликиане300 или паулинисты и другие еретики
приписывали Иисусу Христу, не признавая Его боже-
ственной сущности301.
«Магометанство» — это релевантное (и оскорбительное) европей-
ское название; «Ислам», правильное с мусульманской точки зре-
ния название, перенесен в другую статью. «Ересь... которую мы
называем магометанской», «взята» здесь как имитация христи-
анской имитации истинной религии. Затем, в длинном истори-
ческом описании жизни Магомета, д’Эрбело может обратиться
300 Павликане — движение в христианстве; верили
в разделение двух сущностей — духовного мира, твор-
цом которого был Бог, и видимого мира, созданного
демиургом.
301 D’Herbelot. Bibliothèque orientale. Vol. 2 . P. 648 .
Глава 1 | Масштаб ориентализма
115
к более или менее честному рассказу. Но значение имеет именно
то место (placing), которое отведено статье о Мухаммеде в «Биб-
лиотеке». Опасности распространения ереси устраняются, ко-
гда она превращается в идеологически недвусмысленное поня-
тие для одной из статей, расположенных в алфавитном порядке.
Мухаммед больше не бродит по восточному миру как опасный
и безнравственный дебошир, а спокойно стоит на своей (по об-
щему признанию, выдающейся) части ориенталистской сцены302.
Ему присваиваются генеалогия, объяснение, даже развитие, всё
это суммируется под общим знаменателем простых утвержде-
ний, которые препятствуют его блужданию где-либо еще.
Такие «образы» Востока, как этот, — образы того, что они
представляют или обозначают очень большую сущность, в про-
тивном случае невозможно диффузную, которую они позволя-
ют понять или увидеть. Они также — персонажи (characters),
отсылающие к типажам хвастуна, скряги или обжоры, создан-
ным Теофрастом303, Лабрюйeром304 или Селденом305. Возмож-
но, не совсем верно говорить, что мы видим таких персонажей,
как miles gloriosus — «хвастливый воин» или «самозванец Му-
хаммед», поскольку дискурсивная ограниченность персонажа
по меньшей мере предполагает возможность без затруднений
или двусмысленности воспринять универсальность этих типов.
Персонаж Магомета у д’Эрбело — это образ, потому что лжепро-
рок является частью общего театрального действа, называемого
«восточное», в полной мере представленного в «Библиотеке».
Дидактическое качество представления восточного не мо-
жет быть отделено от остальной части действа. В таком научном
труде, как «Ориентальная библиотека», который был результа-
том систематического изучения и исследования, автор подчи-
няет материал, над которым он работал, строгой дисциплине
и порядку; кроме того, он хочет, чтобы читателю было ясно, что
302 См. также: Watt M. Muhammad in the Eyes
of the West // Boston University Journal. Fall 1974. Vol. 22,
no. 3. P. 61–69.
303 Теофраст (IV–III вв. до н. э.) —др евнегр еческий
философ, основоположник истории философии.
304 Жан де Лабрюйер (1645–1696) —французский писатель.
305 Джон Селден (1584–1654)— английский юрист.
Воображаемая география и ее репрезентации: ориентализация Востока
116
печатная страница дает упорядоченное, дисциплинированное
суждение о материале. Таким образом, «Библиотека» переда-
ет идею могущества и эффективности ориентализма, которая
повсюду напоминает читателю, что отныне для того, чтобы до-
браться до Востока, он должен пройти сквозь научные схемы
и коды, представленные ориенталистом. Восток был не только
подогнан под моральные стандарты западного христианства:
он был также ограничен рядом установок и суждений, которые
с самого начала направляют западный ум не к восточным источ-
никам для исправлений и верификации, а скорее к другим
ориенталистским работам. Ориенталистская сцена, как я ее
называю, становится системой, застывшей морально и эписте-
мологически. Как дисциплина, представляющая институцио-
нализированное западное знание Востока, ориентализм, таким
образом, начинает оказывать трехстороннее воздействие — на
Восток, на ориенталиста и на западного «потребителя» ориен-
тализма. Я думаю, было бы неправильно недооценивать силу
этих трехсторонних отношений. Поскольку Восток («там», в на-
правлении Востока) исправлен и даже наказан за то, что лежит
за пределами европейского общества, «нашего» мира, Восток,
таким образом, ориентализируется — это процесс, который не
только маркирует Восток как область ориенталиста, но и за-
ставляет непосвященного западного читателя принимать ори-
енталистскую кодификацию (например, алфавитный порядок
«Библиотеки» д’Эрбело) за истинный Восток. Истина, коротко
говоря, становится функцией ученого суждения, а не самого ма-
териала, который со временем кажется обязанным ориенталис-
ту даже самим своим существованием.
Весь этот дидактический процесс нетрудно понять и нетруд-
но объяснить. Следует в который раз вспомнить, что все культуры
вносят коррективы в грубую реальность, превращая ее свободно
дрейфующие объекты в единицы знания. Проблема не в том, что
это обращение происходит. Для человеческого разума совершен-
но естественно сопротивляться нападению на него непонятного
чужого, поэтому культуры всегда были склонны навязывать дру-
гим культурам полную трансформацию, принимая эти другие
Глава 1 | Масштаб ориентализма
117
культуры не такими, какие они есть, а такими, какими им, к выго-
де воспринимающего, следует быть. Для западного человека, од-
нако, восточное всегда было подобно некоему аспекту Запада. Для
некоторых немецких романтиков, например, индийская религия
была, по существу, восточной версией германо-христианского
пантеизма. И всё же ориенталист сделал своей работой постоян-
ное превращение Востока из чего-то одного во что-то другое: он
делает это ради себя самого, ради своей культуры, а в некоторых
случаях, как он полагает, — ради Востока. Этот процесс обраще-
ния строго упорядочен: ему учат, у него есть свои сообщества,
периодические издания, традиции, лексика, риторика — всё это
в основном связано и подпитывается господствующими куль-
турными и политическими нормами Запада. И, как я далее про-
демонстрирую, он стремится стать более, а не менее тотальным
в своих попытках, настолько, что при рассмотрении ориентализ-
ма XIX и XX веков преобладает впечатление грубой схематизации
ориентализмом всего Востока.
Насколько давно эта схематизация началась, ясно из приве-
денных мною примеров западных представлений о Востоке вре-
мен классической Греции. Сколь четко были сформулированы
более поздние представления, опирающиеся на более ранние,
сколь необычайно тщательна их схематизация, сколь драмати-
чески эффективно их размещение в пространстве западной во-
ображаемой географии, можно проиллюстрировать, обратив-
шись к дантовскому «Аду». Достижение Данте в «Божественной
комедии» состояло в том, что он сумел органично соединить реа-
листическое изображение земной реальности с универсальной
и вечной системой христианских ценностей. Данте-пилигриму,
проходящему через Ад, Чистилище и Рай, открывается уникаль-
ное видение суда. Паоло и Франческа предстают навечно заклю-
ченными в ад за свои грехи, но в то же время воплощающими,
по-настоящему проживающими те свои черты и поступки, ко-
торые ввергли их в место вечного пребывания. Таким образом,
каждая из фигур в видении Данте не только представляет саму
себя, но отражает определенный характер и предназначенную
ей судьбу.
Воображаемая география и ее репрезентации: ориентализация Востока
118
“Maometto” — Мухаммед— появляется в 28 песне «Ада». Он
в восьмом из девяти кругов Ада, в девятой из десяти Злых Щелей,
в круге мрачных рвов, окружающих твердыню Сатаны в Аду. Та-
ким образом, прежде чем Данте доходит до Магомета, он про-
ходит через круги, куда помещены люди с меньшими грехами:
сладострастники, стяжатели, чревоугодники, еретики, гневли-
вые, самоубийцы, богохульники. После Мухаммеда — только под-
дельщики и предатели (к которым относятся Иуда, Брут и Кас-
сий), вплоть до самого дна Ада, где обитает сам Сатана. Таким
образом, Мухаммед принадлежит к той категории в четкой ие-
рархии зла, которую Данте называет «сеятель распри и раздо-
ра»306. Кара Мухаммеда, ставшая его вечной судьбой, особенно
отвратительна: его бесконечно рассекают надвое от подбородка
до ануса. Здесь Данте не избавляет читателя от эсхатологических
подробностей, которые влечет за собой столь впечатляющее на-
казание: описание кишок Мухаммеда и его экскрементов дано
с беспримерным тщанием. Мухаммед разъясняет Данте свое на-
казание, указывая также на Али307, идущего впереди него в ряду
грешников, которого дьявол рассекает надвое; он также просит
Данте предупредить Фра Дольчино308, священника-отступни-
ка, чья секта проповедовала общность жен и имущества и кого
обвиняли в том, что у него есть любовница, о том, что его ждет.
Читатель не может не заметить, что Данте проводит параллель
между Дольчино и Мухаммедом, их омерзительным сладостра-
стием и их претензиями на высокое положение в теологии.
Но это не всё, что Данте хочет сообщить об исламе. Чуть
раньше в Аду появляется небольшая группа мусульман. Авицен-
на309, Аверроэс310 и Саладин311 включены в число тех добродетель-
ных язычников, которые, наряду с Гектором, Энеем, Авраамом,
306 Seminator di scandalo e di scisma (ит.) .
307 Али ибн Абу Талиб (601–662)— двоюродный брат, зять и сподвижник
Мухаммада, четвертый праведный халиф. Важнейший деятель
для истории шиитского ислама (собственно, ши’а — партия Али).
308 Фра Дольчино (1250–1307)— глава секты «апостольских брать-
ев», протестовавших против приобщения церкви к мирскому.
309 Абу Али ибн Сина (980–1037)— философ и врач. Известен
в Европе как Авиценна.
310 Ибн Рушд (1126–1198) —философ.
311 Салах ад-Дин (1137–1193)— полководец, султан Египта и Сирии.
Известен в Европе как Саладин.
Глава 1 | Масштаб ориентализма
119
Сократом, Платоном и Аристотелем, помещены в первый круг
Ада, чтобы там понести минимальное (и даже почетное) нака-
зание за то, что они не знали благодати христианского Откро-
вения. Данте, конечно, восхищается их великими свершениями
и добродетелями, но, поскольку они не были христианами, он
должен осудить их пусть на легкие, но муки Ада. Вечность — ве-
ликий уравнитель различий, это правда, но особенности анахро-
низмов и аномалий, связанных с тем, что дохристианские герои
и мыслители были отнесены к той же категории «языческого»
проклятия, что и послехристианские мусульмане, не беспокоят
Данте. Несмотря на то, что Коран объявляет Иисуса пророком,
Данте предпочитает считать великих мусульманских филосо-
фов и правителя совершенно неосведомленными о христиан-
стве. То, что они могут обитать в том же почетном круге, что и ге-
рои, и мудрецы классической древности, — это аисторическое
видение, подобное фреске Рафаэля «Афинская школа», в которой
Аверроэс протирает локти о пол Академии бок о бок с Сократом
и Платоном (или же «Диалогам мертвых» (1700–1718) Фенело-
на312, где дискутируют Сократ и Конфуций).
Избирательность и рафинированность поэтического пони-
мания ислама Данте— пример схематической, почти космоло-
гической неизбежности, с которой ислам и его определенные
представители оказываются порождениями географических,
исторических и, прежде всего, моральных тревог Запада. Эмпи-
рические данные о Востоке или о какой-либо его части почти не
имеют значения; большое значение имеет и оказывается реша-
ющим то, что я называю ориенталистским видением, видением,
отнюдь не ограниченным сферой профессиональной учености,
а скорее выступающим как общее достояние всех, кто размыш-
лял о Востоке на Западе. Поэтическое дарование Данте лишь
усиливает, делает более, а не менее представительными подоб-
ное видение Востока. За Мухаммедом, Саладином, Аверроэсом
и Авиценной закреплены места в визионерской космологии —
их закрепили, разложили, втиснули, заключили, не обращая
312 Франсуа Фенелон (1651–1715)—французский педагог, писатель и богослов.
Воображаемая география и ее репрезентации: ориентализация Востока
120
никакого внимания ни на что, кроме их «функции» и той моде-
ли, которую они представляют на той сцене, где они появляются.
Исайя Берлин313 так описал эффект подобных отношений:
В [такой] <...> космологии мир людей (и в некоторых
версиях — вся Вселенная) представляет собой
единую, всеобъемлющую иерархию; так что объяс-
нить, почему каждый объект в нем таков, и где
он есть, и когда он есть, и делает то, что он делает, —
это eo ipso314 сказать, какова его цель, насколько
он успешно ее выполняет и каковы отношения коор-
динации и субординации между целями различ-
ных преследующих цели сущностей в гармоничной
пирамиде, которую они в совокупности образуют.
Если это подлинная картина реальности, то историчес-
кое объяснение, как и всякая другая форма объяс-
нения, должно состоять прежде всего в приписывании
индивидам, группам, нациям, видам их собствен-
ного места в модели Вселенной. Знать «космическое»
место вещи или человека — значит сказать, что это
и что она/он315 делает, и в то же время почему она/он
должны быть и делать так, как она/он есть и делает.
Следовательно, быть и иметь ценность, существовать
и иметь функцию (и выполнять ее более или менее
успешно) — это одно и то же. Модель, и только она одна,
порождает и заставляет исчезнуть, и наделяет целью,
то есть ценностью и смыслом, всё, что есть. Понять — зна -
чит воспринять эти модели... Чем более неизбежным
может быть представлено событие, действие или персо-
наж, тем лучше оно понято, тем глубже прозрение ис-
следователя, тем ближе мы к единой абсолютной истине.
Такой подход глубоко антиэмпиричен316.
313 Исайя Берлин (1909–1997) — английский
философ, представитель направления истории
идей.
314 «Тем самым» (лат.).
315 В оригинальном тексте используется обезличенное it.
316 Berlin I. Historical Inevitability. London: Oxford University
Press, 1955. P. 13–14 .
Глава 1 | Масштаб ориентализма
121
То же самое относится и к ориенталистскому подходу в целом.
С магией и мифологией его объединяет самодостаточный, са-
моподкрепляющий характер замкнутой системы, в которой
объекты являются тем, чем они являются, потому что они есть
то, что они есть, раз и навсегда, по онтологическим причинам,
которые никакой эмпирический материал не может ни вытес-
нить, ни изменить. Встреча Европы с Востоком, и в особенности
с исламом, укрепила эту систему представления Востока и, как
было предложено Анри Пиреном317, сделала ислам тем самым
воплощением чужого, на противостоянии которому была осно-
вана вся европейская цивилизация со Средних веков. Упадок
Римской империи в результате вторжения варваров имел па-
радоксальный эффект включения территорий варваров в рим-
скую и средиземноморскую культуру, Романию. В то время как,
утверждает Пирен, следствием исламских вторжений, начав-
шихся в VII веке, было смещение центра европейской культуры
из Средиземноморья, бывшего арабской провинцией, на север.
«Германизм вышел на сцену истории. До этих пор римская тра-
диция не прерывалась. Теперь должна была развиться самобыт-
ная романо-германская цивилизация». Европа была замкнута
в себе: Восток, когда он не выступал просто как место торгов-
ли, пребывал культурно, интеллектуально, духовно вне Европы
и европейской цивилизации, которая, по словам Пирена, ста-
ла «одной большой христианской общиной, объединенной Хри -
стианской церковью (ecclesia)... Запад (Occident) отныне зажил
своей собственной жизнью»318. В поэме Данте, в трудах Петра До-
стопочтенного319 и других клюнийских ориенталистов320, в по-
лемике с исламом христианских авторов от Гвиберта Ножанско-
го321 и Беды до Роджера Бэкона322, Вильгельма Триполийского323,
317 Анри Пирен (1862–1935) — бельгийский историк-
э кон ом ист.
318 Pirenne H. Mohammed and Charlemagne. Trans. Bernard Miall.
N.Y.: W.W.Norton & Co., 1939.P. 234, 283.
319 Петр Достопочтенный (1094–1156)— монах -бенедиктинец.
320 Клюни — бенедиктинское аббатство в Верхней Бургундии
(Франция).
321 Гвиберт Ножанский (1055–1124) —французский монах
и хронист.
322 Роджер Бэкон (1220–1292) — английский философ.
323 Вильгельм Триполийский (1220–1273)— монах-доминиканец.
Воображаемая география и ее репрезентации: ориентализация Востока
122
Бурхарда Сионского324 и Лютера, в «Песни о Сиде», «Песни о Ро-
ланде» и в шекспировском «Отелло» (про «насильника мира»)
Восток и ислам всегда изображаются как пришельцы извне,
играющие особую роль внутри Европы.
Воображаемая география, от ярких портретов, которые мож-
но найти в «Аде», до прозаичных описаний «Ориентальной биб-
лиотеки» д’Эрбело, узаконивает лексику, универсум репрезента-
тивного дискурса, характерный для обсуждения и понимания
ислама и Востока. То, что этот дискурс считает фактом, например
то, что Мухаммед —самозванец, является компонентом дискурса,
утверждением, которое дискурс заставляет человека сделать вся-
кий раз, когда тот встретит имя Мухаммед. В основе всех различ-
ных единиц ориенталистского дискурса, под которыми я подра-
зумеваю просто лексику, используемую всякий раз, когда говорят
или пишут о Востоке, лежит ряд фигур репрезентации, или тропов.
Эти фигуры относятся к реальному Востоку или исламу, который
здесь является главным предметом моего внимания, как стили-
зованные костюмы относятся к персонажам пьесы. Они подоб-
ны кресту, который будет носить Всякий человек, или разноцвет-
ному костюму, который носит Арлекин в комедии дель арте325.
Другими словами, нам не нужно искать соответствия между
языком, используемым для описания Востока, и самим Востоком,
не столько потому, что язык неточен, сколько потому, что быть
точным он даже не пытается. То, что он пытается сделать, как пы-
тался Данте в «Аде», — так это одновременно представить Восток
как чуждый и схематически разместить на театральной сцене,
зрители, управляющий и актеры которой существуют для Евро-
пы, и только для Европы. Отсюда колебания между знакомым и чу-
жим: Мухаммед — это всегда самозванец (знакомый, потому что
он претендует на сходство с Иисусом, которого мы знаем) и всег-
да ориентальный (чужой, поскольку, хоть он в некотором смысле
и «похож» на Иисуса, но в конечном счете— не такой, как он).
324 Бурхард с горы Сион (XIII в.) — немецкий монах-
доминиканец.
325 Комедия масок — уличный театр, основанный
на импровизации. Ключевым элементом такого
представления являются маски актеров.
Глава 1 | Масштаб ориентализма
123
Вместо того, чтобы перечислять все фигуры речи, связанные
с Востоком, — о его странности, его отличии, его экзотической
чувственности и так далее, — мы можем их обобщить, поскольку
их использование восходит еще ко временам Ренессанса. Все они
декларативны и самоочевидны; грамматическое время, которое
они используют, — вневременная вечность; они создают впечат-
ление повторяемости и устойчивости; они всегда симметричны
европейскому эквиваленту (и в то же время диаметрально ниже
него), который иногда оговаривается, иногда нет. Для всех этих
функций часто достаточно использовать простую связку «это»
(is). Таким образом, Мухаммед —это самозванец, а сама фраза
канонизирована в «Библиотеке» д’Эрбело и в некотором смысле
усилена Данте. Предыстория не нужна, доказательства, необхо-
димые для осуждения Мухаммеда, содержатся в самом утверж-
дении «это». Никто не оценивает эту фразу, и кажется, нет нуж-
ды ни говорить, что Мухаммед был самозванцем, ни задуматься
на мгновение, что, возможно, нет необходимости повторять это
утверждение. Это повторяется, он — это самозванец, и каждый
раз, когда кто-то говорит это, он становится всё большим само-
званцем, а автор заявления получает чуть больше веса, оглашая
его. Так, знаменитая биография Мухаммеда, написанная в XVII ве-
ке Хамфри Придо326, имеет подзаголовок «Истинная природа са-
мозванства»327. Наконец, такие категории, как «самозванец» (или
«восточный человек», если уж на то пошло), подразумевают и да-
же требуют противоположной категории, которая не является
чем-то подложным и не нуждается бесконечно в четком опре-
делении. И эта противоположность — «западный» (Occidental),
или, в случае Мухаммеда, — Иисус.
Таким образом, с философской точки зрения тот вид язы-
ка, мышления и видения, который я называю ориентализмом
в самом общем виде, является формой радикального реализма;
любой, кто использует ориентализм, который суть привычка
326 Хамфри Придо (1648–1724) — английский священник
и историк.
327 Prideaux, Humphrey. The True Nature of Imposture
fully display’d in the Life of Mahomet. London: Printed
for William Rogers, 1697.
Воображаемая география и ее репрезентации: ориентализация Востока
124
иметь дело с вопросами, объектами, качествами и территория-
ми, считающимися восточными, — обозначит, назовет, укажет,
зафиксирует то, о чем он говорит или думает, словом или фразой,
которые затем сочтут обретшими реальность, либо, проще гово-
ря, реальными. Риторически говоря, ориентализму свойственно
анатомировать и исчислять: пользоваться его лексикой— зна-
чит заниматься расчленением восточного на управляемые час-
ти. Психологически ориентализм—это форма паранойи, знание
иного рода, отличающееся от, скажем, обычного исторического
знания. Я думаю, что это лишь некоторые результаты существо-
вания воображаемой географии и тех жестких границ, которые
она очерчивает. Однако существуют и некоторые специфически
современные трансмутации этих ориентализированных резуль-
татов, к которым я теперь перехожу.
Глава 1 | Масштаб ориентализма
125
III
Проекты
Необходимо рассмотреть более яркие практические успехи ори-
ентализма хотя бы для того, чтобы судить о том, насколько точ-
но ошибочна (и насколько совершенно противоположна истине)
была грандиозно опасная идея, высказанная Мишле328, о том, что
«Восток продвигается, непобедимый, губительный для богов све-
та очарованием своих грез, магией своего кьяроскуро»329, 330
. Куль-
турные, материальные и интеллектуальные отношения Европы
и Востока прошли через бесчисленное количество фаз, хотя гра-
ница между Востоком (East) и Западом оказывала на Европу по-
стоянное воздействие определенного рода. Но в целом именно За-
пад двигался на Восток (East), а не наоборот. Ориентализм — это
общий термин, который я использую для описания западного
подхода к Востоку; ориентализм — это дисциплина, с помощью
которой к Востоку подходили (и продолжают подходить) систе-
матически, как к предмету изучения, открытия и практики. Но,
кроме того, я использовал этот термин для обозначения той кол-
лекции грез, образов и слов, доступных каждому, кто пытался го-
ворить о том, что лежит к Востоку от разделительной черты. Эти
два аспекта ориентализма не противоречат друг другу, поскольку,
используя их, Европа могла уверенно и отнюдь не метафорично
продвигаться на Восток. Здесь я хотел бы главным образом рас-
смотреть материальные свидетельства этого продвижения.
За исключением ислама Восток для Европы до XIX века был
областью с непрерывной историей неоспоримого западного гос-
подства. Это абсолютно верно в отношении британского опыта
в Индии, португальского опыта в Ост-Индии, Китае и Японии,
а также французского и итальянского опыта в различных реги-
онах Востока. Были отдельные случаи, когда непримиримость
328 Жюль Мишле (1798–1874)— французский историк, либерал и антиклери-
кальный философ.
329 Кьяроскýро (итал. chiaro е scuro — свет и тень) — разновидность гравюры
на дереве, где печать происходит последовательно с нескольких досок.
330 Цит. по: Baudet H. Paradise on Earth: Some Thoughts on European
Images of Non-European Man. Trans. Elizabeth Wentholt. New Haven, Conn.:
Yale University Press, 1965. P. xiii.
126
местного населения нарушала идиллию, например, когда в 1638–
1639 годах группа японских христиан вышвырнула португальцев
из страны; по большому счету, однако, только арабский и ислам-
ский Восток был для Европы серьезным вызовом на политичес-
ком, интеллектуальном и, в определенное время, экономическом
уровнях. Таким образом, на протяжении большей части своей
истории ориентализм несет на себе отпечаток проблематическо-
го отношения европейцев к исламу, и именно вокруг этого остро-
чувствительного аспекта ориентализма и вращается в этом ис-
следовании мой интерес.
Без сомнения, ислам был во многих отношениях настоя-
щей провокацией. Он находился очень близко к христианству,
географически и культурно. Он опирался на иудео-эллинисти-
ческую традицию, творчески заимствовал у христианства и мог
похвастаться непревзойденными военными и политическими
успехами. Но и это было не всё. Исламские земли были распо-
ложены рядом с землями библейскими и даже перекрывали
их; более того, сердцем исламских владений всегда был наибо-
лее близкий к Европе регион, называемый Ближним Востоком.
Арабский и иврит —семитские языки, и вместе они располага-
ют материалом, чрезвычайно важным для христианства. С кон-
ца VII века до битвы при Лепанто в 1571 году331 ислам в его араб-
ской, османской или североафриканской и испанской форме
господствовал над европейским христианством или был ему
реальной угрозой. Тот факт, что ислам превзошел и затмил Рим,
не мог остаться незамеченным ни в прошлом, ни в настоящем
Европы. Даже Гиббон не был исключением, как видно из следую-
щего отрывка из книги «Закат и падение Римской империи»:
В победоносные дни Римской республики целью
сената было ограничить своих консулов и легионы одной
войной и полностью раздавить первого врага, прежде
331 Битва при Лепанто (1571)— одно из сражений османо-
венецианской войны за владычество в Средиземноморье.
В битве участвовали войска Священной лиги — коалиции,
созванной папой римским Пием V для борьбы против осма-
нов. Несмотря на знаковую победу в морском сражении
при Лепанто, коалиция после смерти папы не смогла проти-
востоять Османской империи.
Глава 1 | Масштаб ориентализма
127
чем вступать в борьбу со вторым. Подобные робкие поли-
тические принципы попирались великодушием или
энтузиазмом арабских халифов. С одинаковой силой и не-
изменным успехом они завоевывали наследников
Августа и Артаксеркса, и соперничающие монархии в одно
мгновение становились добычей врага, которого они
так долго привыкли презирать. За десять лет правления
Омара сарацины подчинили ему тридцать шесть ты-
сяч городов и замков, разрушили четыре тысячи церквей
и храмов неверующих и возвели тысячу четыреста
мечетей для исповедания религии Мухаммеда. Через сто
лет после его бегства из Мекки власть его преемни-
ков простиралась от Индии до Атлантического океана, над
разнообразными и отдаленными провинциями332.
Когда термин «Восток» (Orient) не выступал в качестве синони-
ма всего азиатского Востока или же отдаленного и экзотического
в общем, то наиболее строгое его понимание касалось Востока ис-
ламского. Этот «воинствующий» Восток стал олицетворять то, что
Анри Боде называл «азиатским приливом»333. Несомненно, так
и было в Европе в середине XVIII столетия, времени, когда храни-
лища «восточных» знаний, такие как «Ориентальная библиоте-
ка» д’Эрбело, перестали подразумевать в первую очередь ислам,
арабов или османов. До этого времени культурная память по по-
нятным причинам отдавала первенство таким относительно от-
даленным событиям, как падение Константинополя, крестовые
походы и покорение Сицилии и Испании, но если они и означали
грозный Восток, но в то же время не исчерпывали Азию.
Ибо всегда существовала Индия, где, после того как Португа-
лия обозначила европейское присутствие в начале XVI века, Ев-
ропа, и в первую очередь Англия, много лет (с 1600 по 1758 год)
проводившая преимущественно торговые операции, стала поли-
тически господствовать как оккупационная сила. Однако сама
332 Gibbon. Decline and Fall of the Roman
Empire. Vol. 6. P. 289.
333 Baudet. Paradise on Earth. P. 4.
Проекты
128
Индия никогда не представляла угрозы для Европы. Скорее,
именно потому, что местная власть не устояла и открыла зем-
лю для межъевропейского соперничества и непосредственного
европейского политического контроля, к индийскому Востоку
Европа могла относиться с таким собственническим высоко-
мерием — и никогда с настороженностью, закрепленной за ис-
ламом334. Тем не менее между этим высокомерием и чем-либо
подобным точному позитивистскому знанию лежала пропасть.
Все записи д’Эрбело об индо-персидских сюжетах в «Библиоте-
ке» были основаны на исламских источниках, и можно уверенно
утверждать, что до начала XIX века под «восточными языками»
понимались «семитские языки». «Восточный ренессанс», о кото-
ром говорил Кине, выполнил функцию расширения некоторых,
довольно узких, границ, в пределах которых ислам был всеобъ-
емлющим примером ориентального335. Санскрит, индийская
религия и индийская история не имели статуса научного зна-
ния вплоть до конца XVIII века и получили его благодаря усили-
ям сэра Уильяма Джонса, но и даже его интерес к Индии был ре-
зультатом его более раннего интереса и знания ислама.
Поэтому неудивительно, что первым крупным трудом ори-
енталистов после «Библиотеки» д’Эрбело стала «История сараци-
нов» Саймона Окли, первый том которой вышел в 1708 году. Совре-
менный историк ориентализма высказал мнение, что отношение
Окли к мусульманам — а именно к идее, что им европейские хри-
стиане обязаны первыми знаниями о философии, — «сильно шо-
кировало» его европейскую аудиторию. Ибо Окли в своей работе
не только со всей ясностью продемонстрировал это исламское
превосходство, но и «дал Европе подлинное и глубокое представ-
ление об арабской точке зрения на войны с Византией и Перси-
ей»336. Однако Окли был достаточно осторожен, чтобы отмеже-
ваться от заразного воздействия ислама, и, в отличие от своего
коллеги Уильяма Уистона337 (преемника Ньютона в Кембридже),
334 См.: Fieldhouse. Colonial Empires. P. 138 –161.
335 Schwab. La Renaissance orientale. P. 30.
336 Arberry A. J. Oriental Essays: Portraits of Seven Scholars.
N. Y.: Macmillan Co., 1960. P. 30, 31.
337 Уильям Уистон (1667–1752)— английский математик, историк.
Глава 1 | Масштаб ориентализма
129
всегда ясно давал понять, что ислам является возмутительной
ересью. С другой стороны, за свой энтузиазм в отношении ислама
Уистон в 1709 году был изгнан из Кембриджа.
Путь к индийским (восточным) богатствам всегда лежал
через исламские провинции и через противостояние опасному
влиянию ислама как системы квазиарианских верований. И по
крайней мере на протяжении большей части XVIII века Англии
и Франции это удавалось. Османская империя давно уже погру-
зилась в комфортное (для Европы) старение, которое в XIX веке
было маркировано как «Восточный вопрос»338. Англия и Фран-
ция воевали друг с другом в Индии между 1744 и 1748 годами
и снова между 1756 и 1763 годами, до тех пор, пока в 1769 году
англичане не получили фактического экономического и поли-
тического контроля над субконтинентом. Могло ли быть что-то
более неизбежное, чем решение Наполеона напасть на британ-
скую Восточную империю, сначала перекрыв исламский проход
к ней—Египет?
Хотя ему почти непосредственно предшествовали по край-
ней мере два крупных ориенталистских проекта: вторжение
Наполеона в Египет в 1798 году и его набег в Сирию имели го-
раздо большие последствия для современной истории ориента-
лизма. До Наполеона было предпринято только две попытки
(обе— учеными-гуманитариями) вторгнуться на Восток, сорвав
с него покровы и выйдя за пределы компаративистского убежи-
ща библейского Востока. Первым был Абрам Ясент Анкетиль-
Дюперрон (1731–1805), эксцентричный теоретик эгалитаризма,
человек, сумевший в своей голове примирить янсенизм339 с ор-
тодоксальным католицизмом и брахманизмом340 и путешество-
вавший по Азии, чтобы доказать настоящее примитивное суще-
ствование Избранного народа и библейской генеалогии. Вместо
338 «Восточный вопрос» — термин, используемый для обозначе-
ния череды международных противоречий вокруг раздела
территорий ослабевшей Османской империи, которую считали
«больным человеком Европы».
339 Янсенизм — религиозное движение XVII–XVIII вв., осужденное
как ересь. Подчеркивало испорченную вследствие первородно-
го греха природу человека.
340 Брахманизм — философско-р елигиозная система Древней
Индии, лежащая в основе современного индуизма.
Проекты
130
этого он перевыполнил свою первоначальную задачу и отпра-
вился далеко на восток, в Сурат, чтобы найти там тайник с аве-
стийскими текстами, а также завершить собственный перевод
Авесты. Раймон Шваб сказал о загадочном авестийском фраг-
менте, из-за которого Анкетиль предпринял свое путешествие,
что, тогда как «ученые посмотрели на знаменитый фрагмент из
Оксфорда, а затем вернулись к своим исследованиям, Анкетиль
посмотрел, а затем отправился в Индию». Шваб также отмечает,
что у Анкетиля и Вольтера, по темпераменту и идеологически
представлявших полную противоположность друг другу, был
сходный интерес к Востоку и Библии: «у одного — чтобы сделать
Библию более бесспорной, у другого — чтобы сделать ее более
невероятной». По иронии судьбы перевод Авесты Анкетиля по-
служил целям Вольтера, поскольку открытия Анкетиля «вскоре
привели к критике тех самых [библейских] текстов, которые до
тех пор считались текстами, данными в откровении». Конечный
эффект экспедиции Анкетиля хорошо описан Швабом:
В 1759 году Анкетиль закончил перевод Авесты в Сура-
те, в 1786 году — перевод Упанишад341 в Париже, —
он прорыл канал между полушариями человеческого
гения, исправляя и расширяя старый средиземно-
морский гуманизм. Меньше пятидесяти лет до этого
его соотечественников спрашивали, каково это — быть
персом, когда он научил их сравнивать персидские
памятники с греческими. До него сведения о далеком
прошлом нашей планеты искали исключительно
у великих латинских, греческих, еврейских и арабских
писателей. Библию считали одинокой скалой, аэро-
литом342. Вселенная письменности была доступна, но вряд
ли кто-то подозревал о необъятности этих неведомых
земель. Осознание этого началось с перевода Авесты
и достигло головокружительных высот благодаря
изучению в Центральной Азии языков, чья численность
341 Упанишады — др евнеиндийские философские трактаты.
342 Камень космического происхождения, который
упал на землю.
Глава 1 | Масштаб ориентализма
131
возросла после Вавилона. В наши школы, до этого вре-
мени ограниченные узким греко-латинским наследием
эпохи Возрождения (многое из которого было переда-
но Европе исламом), он привнес видение бесчисленных
цивилизаций прошлых веков, бесконечности литера-
тур; более того, немногочисленные европейские провин-
ции были не единственными землями, оставившими
свой след в истории343.
Впервые Восток открылся Европе в материи ее текстов, языков
и цивилизаций. Также впервые Азия приобрела точное интел-
лектуальное и историческое измерение, с помощью которого
можно было подкрепить мифы о ее географической удаленно-
сти и необъятности. В качестве одной из неизбежных компен-
саций за внезапную культурную экспансию за восточными тру-
дами Анкетиля последовали работы Уильяма Джонса, второго
из авторов упомянутых мною донаполеоновских проектов. В то
время как Анкетиль предлагал широкое видение, Джонс уточ-
нял его, кодифицируя, сводя в таблицы, сравнивая. До отъезда
из Англии в Индию в 1783 году Джонс уже был знатоком араб-
ского, иврита и персидского. Это казалось, пожалуй, наимень-
шим из его достижений: он также был поэтом, юристом, эру-
дитом, специалистом в классической истории и неутомимым
ученым, чьи способности ставили его в один ряд с Бенджамином
Франклином, Эдмундом Бёрком344, Уильямом Питтом345 и Сэ-
мюэлом Джонсоном346. В свое время он был назначен на «почет-
ную и доходную должность в Индии» и сразу же по своему прибы-
тии туда, чтобы занять пост в Ост-Индской компании, он начал
собственное исследование, призванное собрать, связать, приру-
чить Восток и тем самым превратить его в провинцию европей-
ской учености. В своей личной работе, озаглавленной «Объекты
343 Schwab R. Vie d’Anquetil-Duperron suivie des Usages civils
et religieux des Perses par Anquetil-Duperron. Paris: Ernest Leroux,
1934.P. 10, 96,4,6.
344 Эдмунд Бёрк (1729–1797) —британский публицист, политический
деятель.
345 Уильям Питт (1708–1778)— британский государственный деятель.
346 Сэмюэл Джонсон (1709–1784)— английский литературный критик.
Проекты
132
исследования во время моего пребывания в Азии», он перечис-
лил следующие темы своего исследования: «законы индусов
и магометан, современная политика и география Индостана,
наилучший способ управления в Бенгалии, арифметика, геомет-
рия и смешанные науки азиатов, медицина, химия, хирургия
и анатомия индийцев, естественное производство Индии, поэзия,
риторика и мораль Азии, музыка восточных народов, торговля,
производство, сельское хозяйство и торговля Индии» и так да-
лее. 17 августа 1787 года он скромно писал лорду Олторпу347: «Мое
стремление — знать Индию лучше, чем ее когда-либо знал любой
другой европеец». Именно у него Бальфур мог бы в 1910 году най-
ти первые наброски к собственным, очень английским, притяза-
ниям знать Восток больше и лучше, чем кто бы то ни было.
Официальной сферой деятельности Джонса было право —
род занятий, имеющих символическое значение для истории
ориентализма. За семь лет до того, как Джонс прибыл в Индию,
Уоррен Гастингс348 решил, что индийцами необходимо управ-
лять согласно их собственным законам, и это более инициатив-
ный проект, чем может показаться на первый взгляд, поскольку
санскритский кодекс законов существовал тогда для практи-
ческого использования и только в персидском переводе, но ни
один англичанин в то время не знал санскрит достаточно хо-
рошо, чтобы обратиться к оригинальным текстам. Чиновник
компании Чарльз Уилкинс349 сначала освоил санскрит, а затем
приступил к переводу «Законов Ману350», в этом труде ему вскоре
стал помогать Джонс (кстати, Уилкинс был первым переводчи-
ком «Бхагавадгиты»351). В январе 1784 года Джонс провел учре-
дительное заседание Азиатского общества Бенгалии, которое
должно было стать для Индии тем же, чем было Королевское
общество для Англии. Как первый президент общества и го-
сударственный чиновник, Джонс приобрел надежные знания
347 Имеется в виду Джордж Джон Спенсер (1782–1834) —британский
политик.
348 Уорр ен Гастингс (1732–1818)— основатель колонии Британская
Индия, ее первый губернатор.
349 Чарльз Уилкинс (1749–1836)— английский книгопечатник и филолог.
350 Ману-смрити — сборник права.
351 Бхагавадгита — один из базовых текстов индуистской философии.
Глава 1 | Масштаб ориентализма
133
о Востоке и о его людях, что впоследствии сделало его (по выра-
жению А. Дж. Арберри352) бесспорным основателем ориентализ-
ма. Управлять и изучать, а затем сравнивать Восток с Западом —
таковы были цели Джонса, которых он, как полагают, достиг
благодаря непреодолимому стремлению всё кодифицировать,
свести бесконечное разнообразие Востока к «всеохватному
перечню» законов, фигур, обычаев и произведений. Его самое
знаменитое высказывание указывает на то, насколько совре-
менный ориентализм, даже в своих философских началах, был
компаративистской дисциплиной, главной целью которой было
отыскать корни европейских языков на далеком и безобидном
Востоке:
Санскрит, несмотря на свою древность, обладает
удивительной структурой; более совершенный, чем гречес-
кий, более богатый, чем латынь, и более утонченно-
изысканный, чем они оба, он несет в себе столь близкое
родство с ними как в глагольных корнях, так и в грам-
матических формах, что это не могло сложиться по воле
случая; настолько близкие, что ни один филолог не
сможет, изучив их, не счесть их произошедшими из одно-
го общего источника353.
Многие из ранних английских ориенталистов в Индии были,
подобно Джонсу, правоведами или, что довольно интересно, ме-
диками с явными миссионерскими наклонностями. Насколь-
ко можно судить, большинство из них преследовали двоякую
цель — исследовать «науки и искусства Азии, с надеждой на то,
чтобы улучшить жизнь там и способствовать развитию знания
и совершенствованию искусств дома»354: именно так общие цели
ориенталистов были определены в «Столетнем томе» Королев-
ского азиатского общества, основанного Генри Томасом Колбру-
ком355 в 1823 году. По отношению к современным восточным
352 Артур Джон Арберри (1905–1969)— британский исламовед.
353 Arberry. Oriental Essays. P. 62–66 .
354 Pargiter F. E ., éd. Centenary Volume of the Royal Asiatic Society of Great Britain
and Ireland 1823–1923 . London: Royal Asiatic Society, 1923. P. viii.
355 Генри Томас Колбрук (1765–1837)— английский востоковед.
Проекты
134
людям ранние профессиональные ориенталисты, такие как
Джонс, могли выполнять только две эти роли, однако сегодня
мы не можем винить их за ограничения, наложенные на их че-
ловеколюбие официальным западным (Occidental) характером
их присутствия на Востоке. Они были либо судьями, либо вра-
чами. Даже Эдгар Кине, писавший скорее метафизически, чем
реалистически, смутно осознавал эту терапевтическую связь.
«В Азии — пророки, — писал он в работе „Дух религий“, — в Евро-
пе — доктора»356. Правильное знание о Востоке отталкивалось
в первую очередь от тщательного изучения классических текстов
и только после этого переходило к применению этих текстов
к современному Востоку. Столкнувшись с очевидной дряхло-
стью и политическим бессилием современного Востока, евро-
пейский ориенталист считал своим долгом спасти хоть какую-то
часть утраченного в прошлом величия классического Востока,
чтобы «улучшить» Восток нынешний. То, что европеец брал от
классического прошлого Востока, было видением (и тысячами
фактов и артефактов), которое только он мог использовать с наи-
большей выгодой; современному Востоку он давал облегчение
и улучшение —и, конечно, благо собственного суждения о том,
что было наилучшим для современного Востока.
Характерным для всех ориенталистских проектов до Напо-
леона было то, что очень немногое могло быть сделано заранее.
Анкетиль и Джонс, например, получили свои навыки работы
с Востоком только после того, как попали туда. Они противосто-
яли, так сказать, всему Востоку, и только через некоторое время
и много импровизируя, смогли свести его к меньшей области.
Наполеон, с другой стороны, хотел захватить весь Египет, ни-
как не меньше, и его предварительные приготовления были
беспрецедентны по размаху и тщательности. Тем не менее эти
приготовления были фанатически схематичны и, если мож-
но так выразиться, текстуальны, и именно эти черты здесь бу-
дут проанализированы. Как кажется, прежде других Наполеон
держал в уме три вещи, когда он готовился в Италии в 1797 году
356 Quinet, Le Génie des religions. P. 47.
Глава 1 | Масштаб ориентализма
135
к очередному военному походу. Во-первых, несмотря на то, что
Англия была всё еще грозной мощью, его военные успехи, достиг-
шие кульминации в Кампо-Формийском мирном соглашении357,
не оставили ему иного места, где можно было бы снискать новой
славы, кроме Востока. Более того, Талейран358 недавно критиче-
ски высказывался о «преимуществах присоединять новые ко-
лонии в нынешних условиях», и это соображение наряду с при-
влекательной перспективой нанести ущерб Британии затянуло
его на Восток. Во-вторых, Наполеона влекло на Восток с юности;
его юношеские рукописи, например, содержат краткое изложе-
ние «Истории арабов» Мариньи359, и из его записей и разговоров
видно, что он был погружен, как выразился Жан Тири360, в вос-
поминания и славу, которые были связаны с Востоком Алексан-
дра Великого вообще и с Египтом в частности361. Таким образом,
идея завоевания Египта в качестве нового Александра представ-
лялась ему вкупе с дополнительным преимуществом приоб-
ретения новой исламской колонии за счет Англии. В-третьих,
Наполеон рассматривал Египет как вероятный проект именно
потому, что он знал его тактически, стратегически, историче-
ски и — что не следует недооценивать— текстуально, то есть он
читал и знал о нем из трудов как современных, так и классичес-
ких европейских авторитетных авторов. Суть в том, что Египет
для Наполеона был проектом, который обрел реальность в его
сознании, а затем и в его подготовке к завоеванию, через опыт,
принадлежащий миру идей и мифов, взятых из текстов, а не
из эмпирической реальности. Поэтому его планы в отношении
Египта стали первыми в длинной череде европейских встреч
с Востоком, в которых специальные знания ориенталистов были
непосредственно применены для практического колониального
357 Кампо-Формийский мир (1797)—договор, ознаменовавший
завершение войны первой коалиции против Франции.
358 Шарль Морис де Талейран (1754–1838)—французский политик
и дипломат. Саид говорит об эссе: Essai sur les avantages à retirer
de colonies nouvelles dans les circonstances présentes (1797).
359 Речь о книге Франсуа-Ожье де Мариньи (1690–1762) Histoire des
Arabes sous le gouvernement des califes. Paris. 1750.
360 Жан Тири (1899–1980) —французский писатель, историк
и биограф.
361 Thiry J. Bonaparte en Egypte décembre 1797–24 août 1799. Paris:
Berger-Levrault, 1973. P. 9.
Проекты
136
использования; ибо с наполеоновских времен в решающий мо-
мент, когда ориенталист должен был решить, на стороне ли он
Востока или завоевывающего Запада, он всегда выбирал послед-
нее. Что касается самого императора, то он видел Восток толь-
ко в том зашифрованном виде, в каком он представал сначала
в классических текстах, а затем у специалистов-ориенталистов,
чье видение, основанное на классических текстах, казалось удоб-
ной заменой любой настоящей встрече с реальным Востоком.
То, что Наполеон привлек несколько десятков «ученых му-
жей» к своей Египетской экспедиции, слишком хорошо извест-
но, чтобы останавливаться на этом подробно. Его идея состояла
в том, чтобы создать своего рода живой архив экспедиции в виде
исследований, проведенных по всем возможным направлениям
членами основанного им Египетского института. Что, возможно,
менее известно, так это то, что Наполеон изначально опирался на
труд французского путешественника графа де Вольнея, чье двух-
томное «Путешествие Вольнея в Сирию и Египет» было опублико-
вано в 1787 году. Если не считать краткого предисловия от автора,
сообщающего читателю, что внезапное приобретение некоторых
средств (наследство) позволило ему совершить путешествие на
Восток (East) в 1783 году, «Путешествие» Вольне — гнетуще безлич-
ный документ. Вольней, очевидно, считал себя ученым, в обязан-
ности которого всегда входило фиксировать «состояние» того, что
он видел. Наивысшая точка описана во втором томе, повествую-
щем об исламе как религии362. Взгляды Вольнея —канонический
образец враждебности к исламу как к религии и как к системе по-
литических институтов; тем не менее Наполеон считал эту работу
Вольнея и его «Размышления о нынешней войне с турками» (1788)
особенно важными. В конце концов, Вольней был проницатель-
ным французом и, подобно Шатобриану и Ламартину четверть
века спустя, рассматривал Ближний Восток как вероятное место
для осуществления французских колониальных амбиций. Из со-
чинений Вольнея Наполеон узнал о препятствиях, перечисленных
362 Volney C. -F. Voyage en Egypte et en Syrie.
Paris: Bossange, 1821. Vol. 2. P. 241
and passim.
Глава 1 | Масштаб ориентализма
137
в порядке возрастания сложности, с которыми на Востоке неиз-
бежно столкнется любой французский экспедиционный корпус.
Наполеон прямо ссылается на Вольнея в своих размышлени-
ях о египетской экспедиции, записках «Кампании в Египте и Си-
рии» (1798–1799), которые он надиктовал генералу Бертрану363
на острове Святой Елены. Вольней, по его словам, считал, что есть
три препятствия для французской гегемонии на Востоке (Orient)
и что любой французской армии, соответственно, придется вести
три войны: одну — против Англии, вторую — против Османской
империи (the Ottoman Porte) и третью, самую сложную, — против
мусульман364. Оценка Вольнея была и проницательной, и трудно-
опровержимой, поскольку Наполеону, как и любому, кто читал
Вольнея, было ясно, что его «Путешествие» и «Размышления»
были полезными текстами, которые следовало использовать ев-
ропейцу, желавшему победить на Востоке. Другими словами,
работа Вольнея представляла собой настольную книгу по ослаб-
лению того шока, который может испытать европеец, непосред-
ственно с Востоком столкнувшийся. Кажется, «читай книги и не
будешь дезориентирован Востоком, но покоришь его» — это глав-
ный тезис Вольнея.
Наполеон воспринял Вольнея почти буквально, но характер-
но тонко. С того самого момента, как французская Египетская ар-
мия появилась на египетском горизонте, были предприняты все
усилия, чтобы убедить мусульман в том, что «это мы — истинные
мусульмане», как выразился Бонапарт в прокламации народу
Александрии от 2 июля 1798 года365. Поддерживаемый целой ко-
мандой ориенталистов (и сидевшей на борту флагмана под на-
званием «Восток» (Orient), Наполеон использовал враждебность
египтян к мамлюкам366 и апеллировал к революционной идее
равных возможностей для всех вести исключительно безопасную
363 Анри Гасьен Бертран (1773–1844)— адъютант Наполеона.
364 Napoleon. Campagnes d’Egypte et de Syrie, 1798–1799: Mémoires
pour servir à l’histoire de Napoléon. Paris: Comou, 1843.
Vol.1.P.211.
365 Thiry. Bonaparte en Egypte, P. 126 . См. также: Abu-Lughod I. Arab
Rediscovery of Europe: A Study in Cultural Encounters. Princeton,
N. J.: Princeton University Press, 1963. P. 12–20.
366 Мамлюки — военное сословие в Египте, сформированное
из тюркских и кавказских народов.
Проекты
138
и избирательную войну против ислама. Что больше всего пора-
зило первого арабского летописца экспедиции, Абд-аль-Рахмана
аль-Джабарти367, так это то, что Наполеон использовал ученых
для налаживания своих контактов с местным населением, — это
и еще возможность наблюдать за современным европейским
интеллектуальным истеблишментом с близкого расстояния368.
Наполеон повсюду пытался доказать, что он сражается за ислам;
всё, что он говорил, переводилось на коранический арабский,
в то время как французское армейское командование постоянно
призывало помнить об исламской чувствительности. (Сравните
тактику Наполеона в Египте с тактикой, изложенной в «Требо-
вании» (Requerimiento) — документе, составленном испанцами
в 1513 году на испанском языке для зачитывания вслух индейцам:
«Мы возьмем вас, ваших жен и ваших детей, сделаем их рабами,
как рабов продадим и будем распоряжаться ими, как повелят их
Величества [король и королева Испании]; и мы заберем ваше доб-
ро, и причиним вам всё зло и ущерб, какие только сможем, как
непокорным вассалам» и т. д .369
.) Когда Наполеону стало очевид-
но, что его силы слишком малы, чтобы навязать свою волю егип-
тянам, он попытался заставить местных имамов, кади, муфтиев
и улемов толковать Коран в пользу Великой армии. С этой целью
шестьдесят улемов, преподававших в аль-Азхаре370, были при-
глашены в его штаб-квартиру, удостоены всех воинских поче-
стей, а затем слушали лестные восторженные речи Наполеона об
исламе и Мухаммеде и его нескрываемое восхищение Кораном,
с которым он, по-видимому, был превосходно знаком. Это сработа-
ло, и вскоре обитатели Каира, казалось, утратили свое недоверие
к оккупантам371. Позже Наполеон оставил своему заместителю
367 Абд-аль -Рахман аль-Джабарти (1754–1826) — египетский историк.
368 Abu-Lughod. Arab Rediscovery of Europe. P. 22.
369 Цит. по: Helps A. The Spanish Conquest of America. London, 1900.
P. 196, by Greenblatt, Stephen J. Learning to Curse: Aspects of Linguistic
Colonialism in the Sixteenth Century // First Images of America:
The Impact of the New World on the Old / Ed. Fredi Chiapelli. Berkeley:
University of California Press, 1976. P. 573.
370 Университет аль-Азхар — один из старейших университетов мира.
371 Thiry. Bonaparte en Egypte. P. 200. Циником Наполеон отнюдь
не был. Известно, что он обсуждал вольтеровского «Магомета»
с Гёте и защищал ислам. См.: Cherfils C. Bonaparte et l’Islam
d’après les documents français arabes. Paris: A. Pedone, 1914. P. 249
and passim.
Глава 1 | Масштаб ориентализма
139
Клеберу372 четкие инструкции всегда управлять Египтом через
ориенталистов и религиозных исламских лидеров, которых они
могли привлечь на свою сторону; любая другая политика была
бы слишком дорогостоящей и глупой373. Гюго считал, что ему
удалось передать дипломатический триумф восточных экспеди-
ций Наполеона в своей поэме «Два острова»:
Близ Нила их я встретил вновь.
Египет блистает зарею рассвета;
На Востоке восходит его имперская звезда.
Победитель, энтузиаст, алчущий славы,
Чудесный, он ошеломил землю чудес.
Старые шейхи поклоняются юному
и благодетельному эмиру.
Народ благоговеет перед его исключительной силой;
Гордый, явился он пред пораженными племенами,
Подобно Магомету Запада374.
Подобный триумф мог быть подготовлен только до самой воен-
ной экспедиции, и, возможно, только тем, кто до этого не имел
опыта общения с Востоком, кроме того, о котором ему поведали
книги и ученые. Идея провести полномасштабное академическое
исследование была одним из последствий этого текстуального
отношения к Востоку. И это отношение, в свою очередь, подкреп-
лялось конкретными революционными декретами — в частнос-
ти, декретом от 10 жерминаля Третьего года375, 30 марта 1793 года,
об учреждении общественной школы при Национальной библио-
теке для преподавания арабского, турецкого и персидского язы-
ков376, задачей которой было рационалистическое разоблачение
тайны и институционализация даже самых сокровенных знаний.
Так, многие из наполеоновских переводчиков-ориенталистов
372 Жан-Батист Клебер (1753–1800)— главнокомандующий французской
армией в Египте.
373 Thiry. Bonaparte en Egypte. P. 434 .
374 Hugo. Oeuvres poétiques. Vol. 1 . P. 684. См.: Гюго В. Собр. соч. В 10 т. /
Пер. П. Антокольского. М.: «Правда», 1972. Т. 1 . С . 8–9.
375 В соответствии с республиканским календарем, функционировавшим
во Франции между 1793 и 1806 гг., жерминаль — месяц от 21 марта до 19 апреля.
376 Dehérain H. Silvestre de Sacy, ses contemporains et ses disciples. Paris: Paul
Geuthner, 1938. P. v.
Проекты
140
были учениками Сильвестра де Саси, который с июня 1796 года
был первым и единственным преподавателем арабского языка
в Общественной школе восточных языков. Позднее Саси стал
наставником почти каждого крупного ориенталиста в Европе,
где его ученики доминировали в этой области почти три чет-
верти века. Многие из них были ценны политически, как те, что
оказались с Наполеоном в Египте.
Однако отношения с мусульманами были лишь частью пла-
на Наполеона по завоеванию Египта. Другая его часть состояла
в том, чтобы сделать его полностью открытым, превратив в аб-
солютно доступный для европейских исследователей. Из не-
ведомой земли и части Востока, сведения о которой доходили
через вторые руки благодаря деяниям предшественников — пу-
тешественников, ученых и завоевателей, Египет должен был
стать частью французской науки. Здесь текстуальные и схема-
тические установки также очевидны. Институт, с его химиками,
историками, биологами, археологами, хирургами и антиквара-
ми, был научным подразделением армии. Его задача была не ме-
нее агрессивной: ввести Египет в современный французский,
и в отличие от «Описания Египта» аббатом Ле Маскрие377 1735 го-
да, у Наполеона это должно было стать всеобъемлющим пред-
приятием. Практически с самых первых моментов оккупации
Наполеон позаботился о том, чтобы институт начал проводить
свои собрания, свои эксперименты, выполнять свою миссию
по установлению фактов, как мы назвали бы ее сегодня. Самое
главное, что всё сказанное, увиденное и изученное должно было
быть записано, и действительно было записано в этом докумен-
те, великой коллективной апроприации одной страны другой, —
в «Описании Египта», опубликованном в двадцати трех огром-
ных томах между 1809 и 1828 годами378.
Уникальность «Описания» — не только в его размерах или
мощи интеллекта его авторов, но и в отношении к предмету,
377 Жан-Батист Ле Маскрие (1697–1760)— французский аббат.
378 Description de l’Êgypte, ou Recueil des observations et des recherches qui ont
été faites in Egypte pendant l’expédition de l’armée française, publié par les
ordres de sa majesté l›empereur Napoléon le grand, 23 vols. Paris: Imprimerie
impériale, 1809–1828.
Глава 1 | Масштаб ориентализма
141
и именно это отношение делает его очень интересным для изуче-
ния ориенталистских проектов современности. Первые несколь-
ко страниц исторического предисловия, написанного Жан-Ба-
тистом Жозефом Фурье, секретарем института, ясно показывают,
что, «создавая» Египет, ученые также напрямую боролись с неки-
ми неподдельными культурными, географическими и историче-
скими смыслами. Египет был центром взаимоотношений между
Африкой и Азией, между Европой и Востоком, между памятью
и актуальной действительностью.
«Расположенный между Африкой и Азией и легко сообщаю-
щийся с Европой, Египет занимает центр древнего континента.
Это страна великих воспоминаний. Родина искусств и хранили-
ще бесчисленных памятников, ее главные храмы и дворцы, на-
селенные царями, всё еще существуют, хотя не самые древние
здания были уже воздвигнуты во времена Троянской войны. Го-
мер, Ликург, Солон, Пифагор и Платон — все они отправлялись
в Египет изучать науки, религию и законы. Александр основал
здесь процветающий город, долгое время бывший главным тор-
говым центром и свидетелем того, как Помпей, Цезарь, Марк
Антоний и Август решали между собой судьбу Рима и всего ми-
ра. Поэтому этой стране подобает привлекать внимание про-
славленных правителей, правящих судьбами народов.
Какая бы нация (nation) ни обретала бы силу, будь то на За-
паде или в Азии, она неизменно обращалась в сторону Египта,
считавшегося в какой-то мере ее естественным уделом»379.
Из-за того, что Египет был столь насыщен смыслами— для
искусства, науки и правления, — его роль была выступить сце-
ной, на которой станут разворачиваться события мирового ис-
торического значения. Захватив Египет, современная держа-
ва естественным образом продемонстрировала бы свою силу
и подтвердила бы историю; судьбой Египта была аннексия, при-
соединение, предпочтительно к Европе. Кроме того, эта власть
вошла бы в историю наравне с такими великими фигурами, как
Гомер, Александр, Цезарь, Платон, Солон и Пифагор, некогда
379 Fourier. Préface historique // Description de l’Êgypte. Vol. 1 . P. 1 .
Проекты
142
украшавшими Восток своим присутствием. Короче говоря, Вос-
ток существовал как набор ценностей, отсылающих не к его со-
временным реалиям, а к ряду важных контактов, которые он
имел с далеким европейским прошлым. Это яркий пример тек-
стуального, схематического отношения, о котором я говорил.
Фурье продолжает в том же духе на протяжении более ста
страниц (каждая из которых, кстати, имеет площадь в один
квадратный метр, поскольку проекту и размеру страниц его
описания следовало обладать сопоставимым масштабом). Одна-
ко, исходя из такого разнообразного прошлого, он был должен
оправдывать наполеоновскую экспедицию как нечто такое, что
необходимо было с неизбежностью предпринять. Драматичес-
кая перспектива никогда не упускается из виду. Памятуя о сво-
ей европейской аудитории и тех образах Востока, которыми он
манипулирует, он пишет:
Вспоминается то впечатление, которое произвело
на всю Европу поразительное известие о том,
что французы находятся на Востоке... Этот великий
проект замышлялся тайно и готовился с такой
энергией и секретностью, что беспокойная бдитель-
ность наших врагов была обманута; только в тот
момент, когда это произошло, они узнали, что он был
задуман, предпринят и успешно осуществлен...
Столь драматическая неожиданная развязка имела свои пре-
имущества и для Востока:
Эта страна, передавшая свои знания столь
многим народам, ныне погружена в варварское
состояние.
Только герой мог свести всё, что описывает Фурье, воедино:
Наполеон осознавал то влияние, которое это
событие окажет на отношения Европы, Востока и Африки,
на средиземноморское судоходство и на судьбу
Азии... Наполеон хотел предложить Востоку полезный
пример Европы и, наконец, сделать жизнь его
Глава 1 | Масштаб ориентализма
143
обитателей более приятной, а также обеспечить
им все блага усовершенствованной цивили-
зации. Всё это было бы невозможно без постоян-
ного обращения в проекте к искусствам
и наукам380.
Вызволить регион из его нынешнего упадка и вернуть его бы-
лое классическое величие; обучить (к его собственной выгоде)
Восток на современный западный манер; контролировать или
уменьшить военную мощь, чтобы возвысить проект выдающего-
ся знания, полученного во время политического господства над
Востоком; сформулировать Восток, придать ему форму, иден-
тичность, определение с полным осознанием его места в памя-
ти, его важности для имперской стратегии и его «естественной»
роли придатка Европы; удостоить все знания, собранные во
время колониальной оккупации, титула «вклада в современную
науку», при этом не обращаясь к местными жителями за сове-
том, ведь, все эти знания не для них; почувствовать себя евро-
пейцем, командующим, почти своевольно, восточной историей,
временем и географией; ввести новые области специализации;
установить новые дисциплины; разделить, разместить, схема-
тизировать, свести в таблицу, проиндексировать и записать
всё, что находится в поле зрения (и вне него); сделать на основе
каждой наблюдаемой детали обобщение и из каждого обобще-
ния — непреложный закон о природе Востока, его темперамен-
те, менталитете, обычаях или типах; и, прежде всего, перевести
живую реальность в материал текстов, владеть (или думать, что
владеешь) реальностью главным образом потому, что ничто на
Востоке, как кажется, не сопротивляется этим силам, — таковы
черты ориенталистского проекта, полностью реализованно-
го в «Описании Египта», которое само по себе было обеспечено
и подкреплено c помощью западного знания и власти полно-
стью ориенталистским поглощением страны Наполеоном. Так,
Фурье завершает свое предисловие, объявляя, что история будет
380 Ibid. P. iii .
Проекты
144
помнить о том, что «Египет стал театром его (Наполеона) славы
и хранит от забвения все обстоятельства этого выдающегося со-
бытия»381.
Таким образом, «Описание» замещает собой египетскую
или восточную историю — непротиворечивую, имеющую само-
бытность и смысл. Вместо этого история, внесенная в «Описание»,
вытесняет египетскую или восточную историю, прямо и непо-
средственно отождествляя себя с мировой историей — эвфе-
мизмом истории европейской. Спасение события от забвения
в сознании ориенталиста равносильно превращению Востока
в театр для своего представления Востока: это почти дословно
то, о чем говорит Фурье. Более того, сама сила описания Востока
в современных западных терминах возвышает Восток из царства
безмолвного мрака, где он пребывал в забвении (за исключени-
ем неразборчивого бормотания сильного, но смутного ощуще-
ния собственного прошлого), до ясности современной европей-
ской науки. Тут этот новый Восток фигурирует — например,
в биологических разделах «Описания», подготовленного Жоф-
фруа Сент-Илером, — в качестве подтверждения законов зооло-
гической специализации, сформулированной Бюффоном382, 383
.
Или же служит «разительным контрастом обычаям европей-
ских наций»384, где «странные удовольствия» восточных народов
подчеркивают трезвость и рациональность привычек народов
Запада (Occidental). Или, цитируя, приведем еще одну идею
о пользе Востока: физиологические характеристики тел восточ-
ных людей, способствовавшие успешному бальзамированию,
искали в телах европейцев, чтобы тела шевалье, павших на поле
чести, могли были быть сохранены как жизнеподобные релик-
вии великой восточной кампании Наполеона385.
381 Ibid. P. xcii.
382 Жорж-Луи Леклерк де Бюффон (1707–1788) —французский
натуралист.
383 Saint-Hilaire E. G . Histoire naturelle des poissons du Nil //
Description de l’Êgypte. Vol. 17. P. 2.
384 De Chabrol M. Essai sur les moeurs des habitants modernes
de l’Êgypte // Description de l’Êgypte. Vol. 14. P. 376.
385 Это отчетливо видно в сочинении барона Ларрея: Larrey D.
Notice sur la conformation physique des égyptiens et des différentes
races qui habitent en Egypte, suivie de quelques réflexions
sur l’embaumement des momies // Description de l’Êgypte. Vol. 13.
Глава 1 | Масштаб ориентализма
145
Однако неудавшаяся наполеоновская оккупация Египта
тем не менее не лишила плодовитости его всеохватный проект
в Египте или на остальном Востоке. Вполне буквально: оккупа-
ция породила весь современный опыт Востока, истолкованный
в рамках заложенного Наполеоном в Египте универсума дис-
курса, чьи средства господства и распространения включали
«Институт» и «Описание». Идея, как ее охарактеризовал Шарль-
Ру386, состояла в том, что Египет, «возвращенный к процвета-
нию, возрожденный мудрой и просвещенной администраци-
ей... прольет лучи своей цивилизации на всех своих восточных
соседей»387. Правда, другие европейские державы будут стре-
миться составить конкуренцию в этой миссии, и Англия более
других. Но продолжением общей миссии Запада на Востоке ста-
нет, несмотря на межъевропейские дрязги, нечистоплотную
конкуренцию или откровенную вражду, создание новых проек-
тов, новых видений, новых предприятий, соединяющих новые
части старого Востока с завоевательным европейским настро-
ем. Таким образом, после Наполеона сам язык ориентализма
радикально изменился. Его описательный реализм был модер-
низирован и стал не просто стилем репрезентации, но языком
и даже средством создания. Так же, как и «материнские язы-
ки»388, как назвал эти забытые, дремлющие источники для со-
временной европейской демотики389 Антуан Фабр д’Оливе390,
Восток был восстановлен, пересобран, создан, или, короче, поро-
жден усилиями ориенталистов. Это «Описание» стало эталоном
всех дальнейших усилий, направленных на сближение Востока
с Европой, а затем и на его полное поглощение и — что особен-
но важно — на устранение или, по крайней мере, на подавление
и уменьшение его чужеродности и, в случае ислама, его враж-
дебности. Ибо отныне исламский Восток выступает как катего-
рия, обозначающая власть ориенталистов, а не исламский народ
386 Франсуа Шарль-Ру (1879–1961) —французский историк.
387 Цит. по: Marlowe J. The Making of the Suez Canal. London: Cresset
Press, 1964. P. 31 .
388 Langues mères (фр.) .
389 Демотика — скор опись, использовавшаяся в Древнем Египте.
390 Антуан Фабр д’Оливе (1767–1825)— французский драма-
тург, мистик, описывавший сакральный язык всех народов.
Проекты
146
как представителей человечества или их историю ислама в ка-
честве таковой.
Так наполеоновская экспедиция произвела на свет череду
текстуальных потомков, от «Путешествия из Парижа в Иеру-
салим через Грецию и обратно из Иерусалима в Париж через
Египет, Варнавию и Испанию» Шатобриана до «Путешествия на
Восток» Ламартина и «Саламбо» Флобера и созданных в той же
традиции трудов «Нравы и обычаи египтян в первой половине
XIX в.» Лэйна и «Собственное повествование о паломничестве
в Медину и Мекку» Ричарда Бёртона. Вместе их связывает не
только общий фон из восточных легенд и опыта, но и их науч-
ное обращение к Востоку как к своего рода лону, из которого они
вышли. Парадоксальным образом эти произведения оказались
сильно стилизованными симулякрами, искусно выполненны-
ми имитациями того, как живой Восток мог бы выглядеть, что,
впрочем, ни в коей мере не уменьшает ни силы их воображае-
мой концепции, ни мощи европейской власти над Востоком,
чьими прототипами были, соответственно, Калиостро391, вели-
кий европейский имперсонатор Востока, и Наполеон, его пер-
вый современный завоеватель. Художественные или докумен-
тальные произведения были не единственными результатами
наполеоновской экспедиции. Кроме того, существовал и более
влиятельный научный проект, главными примерами которого
являются «Сравнительная система и общая история семитских
языков» Эрнеста Ренана, завершенная в 1848 году, как раз во-
время, чтобы получить «Премию Вольнея»392, и геополитический
проект, результатами которого стали сооружение Суэцкого ка-
нала Фердинандом де Лессепсом393 и оккупация Египта Анг-
лией в 1882 году. Разница между ними не только в очевидном
различии масштабов, но и в качестве ориенталистских убежде-
ний. Ренан искренне верил, что в своей работе он воссоздал
Восток таким, каким он был на самом деле. Де Лессепс, со своей
391 Алесcандро Калиостро (1743–1795)— итальянский авантюрист.
392 Prix Volney — награда Французского института за лучшую работу
в области сравнительной лингвистики.
393 Фердинанд де Лессепс (1805–1894)—французский дипломат
и предприниматель.
Глава 1 | Масштаб ориентализма
147
стороны, всегда испытывал трепет перед той новизной, которую
его проект принес на древний Восток, и это чувство передава-
лось всем тем, для кого открытие канала в 1869 году было неор-
динарным событием. В своем журнале «Экскурсант и советник
по путешествиям» от 1 июля 1869 года Томас Кук394 вторит вос-
торгам Лессепса:
Дабы отпраздновать успех величайшего инженерного
подвига нынешнего столетия, 17 ноября пройдет пышная
церемония торжественного открытия, на которой будут
присутствовать едва ли не все представители королевских
домов Европы. Воистину случай будет исключитель-
ным. О создании водного пути между Европой и Востоком
[East] помышляли на протяжении столетий, оно за-
нимало умы греков, римлян, саксонцев и галлов, но лишь
в последние несколько лет современная цивилизация
начала всерьез задумываться о том, чтобы превзойти труды
древних фараонов, много веков назад соорудивших
канал между двумя морями, следы которого существуют
и по сей день... Всё, что связано с [современными]
работами, носит гигантский масштаб, и прочтение неболь-
шой брошюры, описывающей предприятие, вышедшей
из под пера шевалье К. Стосса, поражает нас гениальнос-
тью великого вдохновителя — мистера Фердинанда
де Лессепса, благодаря настойчивости, спокойной реши-
тельности и дальновидности которого мечта веков
наконец стала реальным и осязаемым фактом... проект
сближения стран Запада и Востока и, таким образом,
объединяющий цивилизации разных эпох395.
Сочетание старых идей с новыми методами, сближение куль-
тур, чьи отношения с господствующей идеологией XIX века были
очень разнообразными, реальное применение мощи современных
394 Томас Кук (1808–1892)— британский предприниматель,
один из основоположников организованного
туризма.
395 Цит. по: Pudney J. Suez: De Lesseps Canal. N. Y.:
Frederick A. Praeger, 1969. P. 141 –142.
Проекты
148
технологий и воли разума к таким до того неизменным и разде-
ленным географическим единицам, как Восток и Запад: как это
воспринимает Кук и как это в своих журналах, выступлениях,
проспектах и письмах рекламирует Лессепс.
С генеалогической точки зрения начало жизни Фердинан-
да было благоприятным. Его отец, Матье де Лессепс396, прибыл
в Египет вместе с Наполеоном и оставался там (согласно Марлоу,
в качестве «неофициального французского представителя»397)
еще четыре года после ухода французов в 1801 году. Во многих
своих поздних текстах Фердинанд затрагивает тему интереса
Наполеона к сооружению канала, проекту, который он, из-за
неверных оценок экспертов, никогда не считал реалистичным.
Увлеченный эксцентричной историей проектирования канала,
включавшей в себя планы французов, которые рассматривали
Ришелье398 и последователи Сен-Симона399, Лессепс вновь вер-
нулся в Египет в 1854 году, чтобы там начать делать то, что в итоге
было завершено пятнадцать лет спустя. У него не было никакого
реального инженерного опыта. Его поддерживала лишь непо-
колебимая вера в свои почти божественные способности строи-
теля, вдохновителя и творца; поскольку его дипломатические
и финансовые таланты снискали ему поддержку Египта и Евро-
пы, он, казалось, уже приобрел необходимые знания, чтобы до-
вести дело до конца. Возможно, еще более полезным было то, что
он научился погружать своих потенциальных спонсоров в ат-
мосферу театра мировой истории, чтобы они видели, что же на
самом деле означает его «моральный замысел», как он называл
свой проект. «Вы понимаете, — говорил он им в 1860 году, — не-
оценимость той услуги, которую сближение Запада и Востока ока-
жет цивилизации и развитию всеобщего благосостояния. Мир
ожидает от вас большого успеха, и вы хотите соответствовать
его ожиданиям»400. В соответствии с такими представлениями
396 Матье де Лессепс (1771–1832)— французский дипломат.
397 Marlowe J. The Making of the Suez Canal. P. 62.
398 Арман Ришелье (1585–1642) — кардинал, политический деятель.
399 Анри Сен-Симон (1760–1825) —французский философ, социолог.
400 De Lesseps F. Lettres, journal et documents pour servir à F histoire du Canal
de Suez. Paris: Didier, 1881. Vol. 5 . P. 310. По поводу склонности
де Лессепса и Сесиля Родса к мистике см.: Baudet. Paradise on Earth. P. 68.
Глава 1 | Масштаб ориентализма
149
название инвестиционной компании, созданной Лессепсом
в 1858 году, было эмоционально заряженным и отражало те гран-
диозные планы, которые он вынашивал: Compagnie universelle,
или «Всемирная компания». В 1862 году Французская академия
объявила об учреждении премии за эпическую поэму о канале.
Автор победившего сочинения — Борнье401 — использовал вот та-
кие гиперболы, и ни одна из них не противоречила представле-
нию Лессепса о задуманном:
За работу! Рабочие, которых шлет наша Франция,
Прочертите для мира этот новый путь!
Ваши отцы, герои, дошли до этого места;
Будьте стойкими как те бесстрашные,
С которыми вы сражаетесь у подножия пирамид,
Четыре тысячи их лет вновь смотрят на вас!
Да, это ради всего мира! Ради Азии и Европы,
Ради тех далеких стран, что окутаны ночью,
Ради коварного китайца и полуголого индийца;
Ради народов счастливых, свободных,
человеколюбивых и смелых,
Ради народов нечестивых, ради народов
порабощенных,
Ради тех, кто еще не знает Христа402.
Никогда Лессепс не был более красноречивым и находчивым,
чем когда от него потребовали отчитаться о тех огромных чело-
веческих и денежных затратах, которые потребуются для канала.
Он мог изливать потоки статистики, чтобы очаровать любого слу-
шателя, и одинаково ловко цитировал Геродота и данные о мор-
ских перевозках. В своих дневниковых записях за 1864 год он
с одобрением цитировал наблюдение Казимира Леконта403 о том,
что эксцентричная жизнь способствует развитию в мужчинах
401 Анри де Борнье (1825–1901)—французский поэт.
402 Переведено с: Beatty Ch., De Lesseps of Suez: The Man
and His Times. New York: Harper & Brothers, 1956. Р. 220.
403 Казимир Леконт (1796–1867)—французский
предприниматель.
Проекты
150
оригинальности, а из оригинальности будут проистекать вели-
кие и необычные свершения404. Подобные свершения — оправда-
ние самим себе. Несмотря на бесконечную историю неудач, во-
пиюще высокую стоимость и поразительные амбиции изменить
то, как Европа будет общаться с Востоком, канал стоил затрачен-
ных усилий. Только у этого проекта была уникальная возмож-
ность устранить все возражения консультантов и ради преоб-
разования всего Востока сделать то, что интриганы египтяне,
коварные китайцы и полуголые индийцы никогда не смогли бы
сделать для самих себя.
Церемония открытия в ноябре 1869 года была событием,
которое, как и вся история предприятий Лессепса, идеально
воплощало его идеи. В течение многих лет его речи, письма
и брошюры были наполнены яркой, энергичной, театральной
лексикой. В погоне за успехом он часто говорил о себе (всегда во
множественном числе): «Мы творили, боролись, располагали,
добивались, действовали, признавали, упорствовали, двигались
вперед»; ничто, — повторял он много раз, — не могло нас оста-
новить, нет ничего невозможного, и в конечном итоге ничего
не имело значения, кроме «финального результата, конечной
цели», которую он задумал, продумал и, наконец, осуществил.
Когда 16 ноября папский посланник на церемонии обращался
к собравшимся высокопоставленным лицам, в своей речи он от-
чаянно пытался соответствовать интеллектуальному и творче-
скому зрелищу, предлагаемому каналом де Лессепса:
Можно утверждать, что только что пробивший час —
не только один из самых торжественных моментов
этого века, но и один из величайших и наиболее решаю-
щих для человечества за всю его историю. Это место,
где граничат — отныне не соприкасаясь — Африка и Азия,
это великий праздник человечества, это величествен-
ное и космополитическое собрание, все народы земного
шара, все флаги, все знамена, счастливо парящие под
этим сияющим и необъятным небом, крест, воздвигнутый
404 De Lesseps. Lettres, journal et documents. Vol. 5 . P. 17.
Глава 1 | Масштаб ориентализма
151
и почитаемый перед лицом полумесяца, какие чудеса,
какие поразительные контрасты, сколько берегов,
считавшихся фантастическими, стали ощутимой реаль-
ностью! И в этом собрании столь многих чудес столь-
ко поводов для размышления для человека мыслящего,
столько радости в настоящем и столько славных
надежд в будущем! <...> Сближаются две крайности
земного шара; сближаясь, они узнают друг друга;
узнавая друг друга, все люди, дети одного и того же Бога,
испытывают радостный трепет своего братства!
О, Запад! О, Восток! Приблизьтесь, всмотритесь, узнайте,
приветствуйте, обнимитесь!..
Но за материальными явлениями взор мыслителя
видит горизонты более широкие, чем пространства,
которые поддаются измерению, — горизонты без
границ, где вершатся высшие судьбы, самые славные
завоевания, бессмертнейшие из гарантий челове-
ческого рода...
[Господь,] пусть Твой божественный дух парит над этими
водами! Где он пронесется снова и снова с Запада на
Восток и с Востока на Запад! О, Господь! Сделай этот путь
сближающим людей друг с другом!405
Казалось, весь мир собрался, чтобы принести дань уважения
плану, который сам Господь Бог мог лишь благословить и во-
плотить к вящей пользе. Прежние различия и препоны были
преодолены: Крест поверг Полумесяц, Запад пришел на Восток,
чтобы никогда больше его не покидать (до тех пор, пока в июле
1956 года Гамаль Абдель Насер406 не инициировал захват канала
Египтом, произнеся лишь имя Лессепса).
В идее Суэцкого канала нам видится логическое заверше-
ние ориенталистской мысли и, что важнее, ориенталистских
усилий. Для Запада Азия когда-то воплощала собой молчаливое
405 Ibid. P. 324 –333.
406 Гамаль Абдель Насер (1918–1970) — президент Египта. В 1956 г.
объявил о национализации Суэцкого канала.
Проекты
152
дистанцирование и отчужденность; ислам был воинствующе
враждебен европейскому христианству. Чтобы преодолеть по-
добные ужасающие константы, Восток сначала нужно было
узнать, затем вторгнуться и овладеть им, а затем воссоздать уче-
ными, солдатами и судьями, которые раскапывали забытые язы-
ки, истории, народы и культуры, чтобы предъявлять их — вне
пределов современного Востока — как истинный классический
Восток, который можно было использовать для того, чтобы судить
и управлять Востоком современным. Безвестность рассеялась,
ей на смену пришли искусственно взращенные сущности; «Вос-
ток» (Orient) был научным понятием, обозначающим то, что со-
временная Европа недавно сделала со всё еще сохранявшим свое
своеобразие Востоком (East). Лессепс и его канал безвозвратно
покончили с удаленностью Востока, его интимным уединени-
ем вдали от Запада, его неизбывной экзотичностью. Точно так
же, как сухопутный барьер мог быть превращен в водную ар-
терию, так и Восток мог пройти путь от стойкой враждебности
к услужливому и покорному сотрудничеству. Строго говоря, по-
сле Лессепса никто не мог говорить о том, что Восток принадле-
жит к другому миру. Существовал только «наш» мир, «один» мир,
связанный воедино, потому что Суэцкий канал разочаровал тех
последних провинциалов, которые всё еще верили в существо-
вание разницы между мирами. После этого понятие «восточный
человек» становится понятием административным или испол-
нительным и подчиняется демографическим, экономическим
и социологическим факторам. Для империалистов, таких как
Бальфур, или для антиимпериалистов, таких как Дж.А. Гобсон407,
«восточный человек», как и «африканец», является представите-
лем подчиненного народа, а не только обитателем определенной
территории. Лессепс растопил географическую идентичность
Востока, почти буквально втянув Восток на Запад и, наконец, рас-
сеял угрозу ислама. Новые категории и опыт, в том числе империа-
листические, возникнут, и со временем ориентализм приспосо-
бится и к ним, хотя и не без некоторых трудностей.
407 Джон Аткинсон Гобсон (1858–1940) —британский экономист.
Глава 1 | Масштаб ориентализма
153
IV
Кризис
Может показаться странным упоминание о том, что что-то или
кто-то придерживается текстуального отношения, но изучаю-
щим литературу будет легче понять эту фразу, если вспомнить
подход, который критиковал Вольтер в «Кандиде», или же то
отношение к реальности, которое высмеивал Сервантес в «Дон
Кихоте». Что кажется этим писателям неоспоримо здравым, так
это то, что было бы ошибкой предполагать, будто беспорядочно
кишащий, непредсказуемый и проблематичный хаос, в кото-
ром живут человеческие существа, можно понять, основыва-
ясь на том, о чем книги —тексты —повествуют. Применять то,
что вычитано из книг, непосредственно к реальности —значит
подвергнуть себя опасности сойти с ума или всё потерять. Ис-
пользовать роман «Амадис Гальский»408, чтобы понять Испанию
XVI столетия (или современность), возможно не с большим успе-
хом, чем использовать Библию для понимания, скажем, Палаты
общин. Но очевидно, что люди пытались и пытаются использо-
вать тексты таким простодушным способом, ибо в противном
случае ни «Кандид», ни «Дон Кихот» не вызывали бы такого от-
клика читателей, который они получают до сих пор. По-види-
мому, это обычный человеческий недостаток — предпочитать
схематический авторитет текста дезориентирующему прямому
контакту с людьми. Но является ли этот недостаток постоянным
и неизменным или же существуют обстоятельства, которые
в большей степени, чем другие, способствуют преобладанию
текстуальной установки?
Текстуальному подходу благоприятствуют две ситуации.
Первая — когда человек близко сталкивается с чем-то относитель-
но неизвестным, угрожающим и ранее от него далеким. В таком
случае приходится прибегать не только к тому, что в этом новом
опыте отсылает к опыту предыдущему, но и к тому, что известно
408 «Амадис Гальский» — роман Гарси Родригеса де Монтальво
(XV–XVI вв.) о средневековой Испании. Носит полностью
вымышленный характер.
154
из книг. Книги о путешествиях или путеводители —это почти
такой же «естественный» вид текста, такой же логичный по свое-
му составу и использованию, как и любая другая книга, которую
можно себе представить, именно из-за этой человеческой осо-
бенности обращаться к тексту, когда неопределенность путеше-
ствия в незнакомых местах кажется угрожающей спокойствию.
Многие путешественники, описывая свои впечатления от новой
страны, говорят, что этот опыт был не таким, как они ожидали,
имея в виду, что это было не так, как написано в книге. И конечно,
многие авторы книг о путешествиях или путеводителей сочиня-
ют их для того, чтобы рассказать, что страна действительно та-
кова или лучше, что она действительно живописна, дорогá, ин-
тересна и так далее. Идея в любом случае состоит в том, что люди,
места и переживания всегда могутбыть описаны в книге, причем
так, что книга (или текст) обретает больший авторитет и поль-
зу, чем та реальность, которую она описывает. Комизм попыток
Фабрицио дель Донго409 попасть на поле битвы при Ватерлоо не
столько в том, что ему никак не удается его найти, сколько в том,
что ищет он то, о чем узнал из описаний в текстах.
Вторая ситуация, благоприятствующая текстуальному отно-
шению, — это видимость успеха. Если некто, читая книгу, утвер-
ждающую, что львы свирепы, затем встречает свирепого льва
(я упрощаю, конечно), есть вероятность, что этот некто захочет
прочитать побольше книг того же автора и будет им верить. Но
если, кроме прочего, книга про льва инструктирует человека, как
обращаться со свирепым львом, и инструкция отлично сработает,
это вызовет не только повышенное доверие к автору, но и побудит
его написать что-то еще. Существует довольно сложная диалек-
тика подкрепления: читательский опыт в реальности определя-
ется тем, что читатель прочитал, именно это побуждает писа-
телей браться за темы, заранее определенные опытом читателя.
Книга о том, как обращаться со свирепым львом, могла бы затем
привести к выпуску серии книг на такие темы, как свирепость
409 Гер ой романа Стендаля «Пармская обитель» (1839), восхи-
щающийся Наполеоном, а потому отправляющийся участвовать
в битве при Ватерлоо.
Глава 1 | Масштаб ориентализма
155
львов, происхождение свирепости и так далее. Точно так же, по-
скольку в центре внимания текста находится более узкая тема —
уже не сами львы, а их свирепость, мы можем ожидать, что те спо-
собы, которыми рекомендуется управлять свирепостью льва, на
самом деле его свирепость усилят, заставят его быть свирепым,
поскольку это то, что он есть, и это то, что, в сущности, мы знаем,
или единственное, что мы можем о нем знать.
От текста, претендующего на то, что он содержит знание
о чем-то настоящем и возникшего из обстоятельств, подобных
тем, которые я только что описал, не так-то легко отмахнуться.
Ему приписывается экспертность. К этому добавляется авто-
ритет ученых, учреждений и правительств, окружая его таким
престижем, который он сам по себе, на практике, гарантировать
себе не может. Самое главное, такие тексты могут создавать не
только знания, но и саму реальность, которую они, как пред-
ставляется, описывают. Со временем такое знание и реальность
порождают традицию, или то, что Мишель Фуко называет дис-
курсом, чье материальное присутствие или вес, а не оригиналь-
ность отдельного автора, в действительности ответственны за
тексты, произведенные в ее пределах. Такой тип текста состав-
лен из тех ранее существовавших единиц информации, кото-
рые Флобер поместил в свой каталог «прописных истин»410.
В свете этого взглянем снова на Наполеона и Лессепса. Всё,
что они в той или иной степени знали о Востоке, они почерпну-
ли из книг, написанных в традициях ориентализма, включен-
ных в ориенталистскую библиотеку «прописных истин»; для
них Восток, подобно свирепому льву, был тем, с чем они столкну-
лись и с чем имели дело, — в определенной степени потому, что
тексты делали этот Восток возможным. Такой Восток был без-
молвным, доступным для осуществления Европой проектов,
которые вовлекали местное население, но никогда не несли от-
ветственности перед ним, и неспособным противостоять про-
ектам, образам или описаниям, придуманным для него. Ранее
в этой главе я назвал такую связь между западным письмом
410 Ideés reçues (фр.).
Кризис
156
(и его последствиями) и восточным молчанием результатом
и признаком огромной культурной силы Запада, его воли к вла-
сти над Востоком. Но у этой силы есть и другая сторона, суще-
ствование которой зависит от давления ориенталистской тра-
диции и ее текстуального отношения к Востоку; эта сторона
живет своей собственной жизнью, как это делают книги о сви-
репых львах, пока львы не научаются отвечать. Перспектива,
в которой редко рассматривают Наполеона и Лессепса — если
взять лишь этих двух среди множества прожектеров, вынаши-
вавших планы в отношении Востока, — это та, которая видит
их продолжающими действовать в абсолютном безмолвии Вос-
тока главным образом потому, что дискурс ориентализма, по-
мимо бессилия Востока что-либо с этим сделать, наполнил их
деятельность смыслом, вразумительностью и реальностью. Дис-
курс ориентализма и то, что сделало его возможным, например
военное превосходство Запада, дали ему тех людей Востока, ко-
торых можно было описать в таких трудах, как «Описание Егип-
та», и тот Восток, который можно было резать, как перерезал
Суэцкий перешеек Лессепс. Более того, ориентализм принес им
успех, по крайней мере, с их точки зрения, которая не имела ни-
чего общего с точкой зрения народов Востока. Успех, другими
словами, был настоящим человеческим взаимообменом между
человеком восточным и западным, в духе рефрена Судьи «сказал
я себе, сказал я» из оперы «Суд присяжных»411.
Как только мы начнем думать об ориентализме как о некой
западной проекции на Восток и о воле управлять им, мы столкнем-
ся с некоторыми неожиданностями. Ибо если верно то, что исто-
рики, такие как Мишле, Ранке412, Токвиль413 и Буркхардт414, от-
стаивают (emplot) свои нарративы «как особого рода историю»415,
то это же верно и в отношении ориенталистов, которые изучали
411 «Суд присяжных» — оперетта композитора Артура Салливана
и либреттиста Уильяма Гилберта. «Однако упоминаемая
Э. Саидом фраза — из другой их весьма популярной оперы, также
на „юридическую“ тему, — „Иоланта“ (1882)».
412 Леопольд фон Ранке (1795–1886) — историограф Пруссии.
413 Алексис де Токвиль (1805–1859) —французский историк и политик.
414 Якоб Буркхардт (1818–1897)— швейцарский культуролог.
415 White H. Metahistory: The Historical Imagination in Nineteenth
Century Europe. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1973. P. 12.
Глава 1 | Масштаб ориентализма
157
историю, характер и судьбы Востока на протяжении сотен лет.
В течение XIX и XX веков число ориенталистов выросло, так как
к тому времени горизонты воображаемой и реальной географии
сузились в силу того, что европейско-восточные отношения опре-
делялись неудержимой европейской экспансией в поисках рын-
ков, ресурсов и колоний и, наконец, потому что ориентализм за-
вершил свой метаморфоз, из научного дискурса став имперской
институцией. Свидетельства этого преображения уже очевидны
в том, что я сказал о Наполеоне, Лессепсе, Бальфуре и Кроме-
ре. Их проекты на Востоке лишь в самом первом приближении
можно воспринять как усилия прозорливых, гениальных людей,
героев в понимании Карлейля416. На самом деле действия Напо-
леона, Лессепса, Кромера и Бальфура покажутся гораздо более
стандартными и в меньшей степени необычными, если вспом-
нить схемы д’Эрбело и Данте и добавить к ним модернизирован-
ный, эффективный двигатель (например, европейскую империю
XIX столетия) и позитивный поворот: поскольку невозможно
онтологически уничтожить Восток (как, возможно, это поняли
д’Эрбело и Данте), существуют средства, чтобы захватить его, об-
работать, описать, улучшить, радикально изменить.
Мысль, которую я пытаюсь здесь донести, в том, что переход
от чисто текстуального понимания, формулировки или опреде-
ления Востока к практическому воплощению всего этого на Вос-
токе действительно произошел, и в том, что ориентализм имел
непосредственное отношение к этому переходу-перевороту.
Если говорить только о научной деятельности ориентализма
(я нахожу идею научной деятельности как незаинтересован-
ного и абстрактного познания не такой уж простой для пони-
мания, хотя и интеллектуально допустимой), то тут ему при-
надлежит большое число достижений. Его золотой XIX век дал
большое число ученых, увеличилось число языков, преподавае-
мых на Западе, и количество манускриптов, редактируемых, пе-
реводимых и комментируемых; он обеспечил Восток большим
416 Имеется в виду его работа «О героях, почитании героев
и героическом в истории» (On Heroes, Hero-Worship, and The
Heroic in History).
Кризис
158
числом увлеченных европейских студентов, искренне интере-
сующихся такими вопросами, как грамматика санскрита, фи-
никийская нумизматика и арабская поэзия. И всё же — и здесь
необходима предельная ясность — ориентализм взял верх над
Востоком. Как система мысли о Востоке, она всегда восходила
от специфических человеческих деталей к общему надчелове-
ческому; исследование творчества арабского поэта X века обо-
рачивалось политикой в отношении (и по поводу) восточного
менталитета в Египте, Ираке или Аравии. Точно так же стих из
Корана служил лучшим доказательством неистребимого мусуль-
манского сладострастия. Ориентализм предполагал неизмен-
ный Восток, совершенно отличный (причины менялись от эпохи
к эпохе) от Запада. И ориентализм, в той форме, которую он при-
нял после XVIII столетия, никогда не был способен к собственной
ревизии. Всё это делает появление фигур Кромера и Бальфура,
наблюдателей и управителей Востока, неизбежными.
Близость между политикой и ориентализмом, или, выра-
жаясь более осторожно, большая вероятность того, что идеи
о Востоке, почерпнутые из ориентализма, могут быть использо-
ваны в политике, — важная, но чрезвычайно щекотливая прав-
да. Она ставит вопросы о предрасположенности к виновности
или невиновности, академической незаинтересованности или
участию в групповом давлении в таких областях, как исследова-
ния темнокожих или в женских исследования. Это неизбежно
вызывает беспокойство в сознании человека по поводу культур-
ных, расовых или исторических обобщений, их использования,
ценности, степени объективности и принципиальных устрем-
лений. Больше всего остального политические и культурные об-
стоятельства, при которых процветал западный ориентализм,
привлекают внимание к униженному положению Востока или
Востоку как объекту изучения. Может ли что-то, кроме полити-
ческих отношений между хозяином и рабом, породить ориента-
лизированный Восток, прекрасно охарактеризованный Анваром
Абдель-Маликом?
а) На уровне позиционирования проблемы... Восток и вос-
точные люди [рассматриваются ориентализмом] как «объекты»
Глава 1 | Масштаб ориентализма
159
изучения, отмеченные печатью инаковости— как всё, что отли-
чается, будь то «субъект» или «объект», — но инаковости консти-
тутивной, носящей сущностный характер... Этот «объект» изуче-
ния будет, как обычно, пассивным, не участвующим, наделенным
«исторической» субъективностью, прежде всего, неактивным, не-
автономным, не суверенным по отношению к самому себе: един-
ственный Восток, восточный человек, или «субъект», который
допускается в самом крайнем случае, — это отчужденное бытие,
выражаясь философски, то есть иное, чем оно есть в отношении
к самому себе, представленное, понятое, определенное — и разыг-
ранное — другими.
б) На уровне тематическом [ориенталисты] принимают
эссенциалистскую концепцию изучаемых стран, наций и наро-
дов Востока, которая выражается через характерную этнологи-
ческую типологию... и скоро перейдут с ней к расизму.
Согласно традиционным ориенталистам, должна сущест-
вовать сущность — иногда даже четко описываемая
в метафизических терминах, — которая составляет неотъ-
емлемую и общую основу для всех рассматриваемых
существ; эта сущность и «исторична», поскольку восходит
к истокам истории, и принципиально аисторична, по-
скольку пронизывает бытие, «объект» исследования, в его
неотчуждаемой и неразвивающейся специфичности,
вместо того чтобы определять его как всех прочих существ,
государства, нации, народы и культуры — как продукт,
результат действия сил, действующих в области истори-
ческой эволюции.
Таким образом, мы имеем типологию, основанную
на реальной специфичности, но оторванную от истории
и, следовательно, понимаемую как нечто осязаемое,
сущностное, которая делает из изучаемого «объекта» дру-
гое существо, по отношению к которому изучаемый
субъект трансцендентен; мы имеем homo Sinicus, homo
Arabicus (а почему бы и не homo Aegypticus и т. д .), homo
Africanus, «человека»—«нормального человека», понимае-
мого как европейский человек исторического периода,
Кризис
160
то есть со времен греческой античности. Становится
очевидно, что, начиная XVIII века и до века XX геге-
мония владетельных меньшинств, разоблаченная Марк-
сом и Энгельсом, и антропоцентризм, разобран-
ный Фрейдом, сопровождаются европоцентризмом гума-
нитарных и социальных наук, в особенности тех,
которые непосредственно относятся к неевропейским
народам417.
Абдель-Малик видит собственную историю ориентализма, ко-
торая, в соответствии с представлением о «Востоке» конца XX ве-
ка, ведет его в описанный выше тупик. Давайте теперь вкратце
обрисуем эту историю, как она развивалась в течение XIX века,
чтобы аккумулировать этот вес и власть, «гегемонию владетель-
ных меньшинств» и антропоцентризм вкупе с европоцентриз-
мом. С последних десятилетий XVIII века и по крайней мере
в течение полутора столетий ведущая роль в ориентализме как
в дисциплине принадлежала Англии и Франции. Великие фи-
лологические открытия в области сравнительной грамматики,
сделанные Джонсом, Францем Боппом, Якобом Гриммом и дру-
гими, были первоначально обязаны манускриптам, привезен-
ным с Востока в Париж и Лондон. Почти все без исключения ори-
енталисты начинали свою карьеру как филологи, и революция
в филологии, породившая Боппа, Саси, Бурнуфа и их учеников,
была компаративистской дисциплиной, основанной на предпо-
ложении, что языки принадлежат к определенным семьям, и два
тому великих примера— индоевропейская и семитская семьи.
Таким образом, с самого начала ориентализм нес в себе две чер-
ты: 1) недавно обретенное научное самосознание, основанное на
лингвистическом значении Востока для Европы, и 2) склонность
разделять, подразделять и переделывать свой предмет, нико-
гда при этом не меняя своего представления о Востоке как о раз
и навсегда одинаковом, неизменном, однородном и радикально
своеобразном объекте.
417 Abdel Malek A. Orientalism in Crisis // Diogenes. Winter 1963. Vol. 44. P. 107–108 .
Глава 1 | Масштаб ориентализма
161
Фигура Фридриха Шлегеля, изучавшего санскрит в Пари-
же, — иллюстрация обеих этих черт. Хотя к тому времени, когда
Шлегель в 1808 году опубликовал свой труд «О языке и мудрости
индийцев», он практически отказался от своего ориентализма,
он всё еще полагал, что санскрит и персидский, с одной стороны,
греческий и немецкий —с другой, имеют больше общего друг
с другом, чем с семитскими, китайским, американским или аф-
риканскими языками. Более того, индоевропейская языковая
семья была с художественной точки зрения простой и убедитель-
ной в том смысле, в каком семитская, например, не была. Подоб-
ные абстракции не беспокоили Шлегеля, для которого понятия
нации, народа, ума и народности (peoples), как у того, о чем мож-
но говорить со страстью — в постоянно сужающейся перспективе
популизма, о чем первым предостерегал Гердер,—сохраняли свое
очарование всю его жизнь. Но нигде Шлегель не говорит о жи-
вом, современном Востоке. Когда он сказал в 1800 году: «Именно
на Востоке мы должны искать наивысший романтизм», он имел
в виду Восток Шакунталы418, Зенд-Авесты и Упанишад. Что ка-
сается семитов, чей язык был агглютинативным, неэстетичным
и механическим, то они были другими, низшими, отсталыми.
Лекции Шлегеля о языке и о жизни, истории и литературе полны
этих различений, которые он делал без малейших оговорок. Древ-
ние евреи, по его словам, были созданы для пророческих выска-
зываний и прорицаний, а мусульмане поддерживали «мертвый
пустой теизм, всего лишь отрицательную унитарную веру»419.
Большая часть расистской критики Шлегеля в адрес семи-
тов и прочих «низших» восточных народов была широко распро-
странена в европейской культуре. Но нигде— за исключением
круга антропологов-дарвинистов и френологов420 XIX века —она
418 Шакунтала — богиня в индуистской мифологии. Посвященная
ей пьеса, созданная Калидасой, оказала значительное влияние
на немецкую мысль.
419 Schlegel F. Über die Sprache und Weisheit der Indier: Ein Beitrag
zur Begründung der Altertumstunde. Heidelberg: Mohr & Zimmer, 1808.
P. 44–59; Schlegel. Philosophie der Geschichte: In achtzehn Vorle-
sungen gehalten zu Wien im Jahre 1828 / Ed. Jean-Jacques Anstett.
Vol. 9 // Kritische Friedrich-Schlegel-Ausgabe / Ed. Ernest Behler.
Munich: Ferdinand Schöningh, 1971. P. 275.
420 Френология — псевдонаука, изучавшая связь между психикой
и строением чер епа.
Кризис
162
не становилась основой научной проблематики, как это было
в сравнительном языкознании или филологии. Язык и раса ка-
зались неразрывно связанными между собой, как и с филологи-
ей. Восток всегда был классическим периодом какой-то древней
Индии, в то время как «плохой» Восток сохранился в современ-
ной Азии, некоторых частях Северной Африки и повсеместно —
в исламе. «Ариане» были ограничены Европой и древним Вос-
током; как показал Леон Поляков421 (ни разу не отметив, однако,
что «семитами» были не только евреи, но и мусульмане422), ари-
анский миф доминировал в исторической и культурной антро-
пологии за счет «меньших» народов.
Официальная интеллектуальная генеалогия ориентализма,
несомненно, включила бы Гобино, Ренана, Гумбольдта, Штейн-
таля, Бурнуфа, Абель-Ремюза, Палмера, Вайля, Дози423, Мьюра,
если уж, почти случайным образом, упоминать некоторые извест-
ные имена из XIX века. Она также включила бы в себя диффузи-
онную способность ученых обществ: французского Азиатского
общества, основанного в 1822 году; английского Королевского
азиатского общества, основанного в 1823 году; Американского
ориентального общества, основанного в 1842 году, и так далее. Но
официальная генеалогия могла, вольно или невольно, отрицать
тот огромный вклад художественной литературы и литературы
о путешествиях, благодаря которому усилилось определенное
ориенталистами разделение между различными частями Восто-
ка, его географией, временами и народами. Такое пренебреже-
ние было бы некорректным, так как в случае исламского Востока
эта литература особенно богата и вносит значительный вклад
в построение ориенталистского дискурса. Сюда входят произ-
ведения Гёте, Гюго, Ламартина, Шатобриана, Кинглека, Нерва-
ля, Флобера, Лэйна, Бёртона, Скотта, Байрона, Виньи, Дизраэли,
421 Леон Поляков (1910–1997)— французский историк, изучав-
ший проблему антисемитизма.
422 Poliakov L. The Aryan Myth: A History of Racist and Natio-
nalist Ideas in Europe. Trans. Edmund Howard. N . Y.: Basic
Books, 1974.
423 Райнхарт Дози (1820–1883) — нидерландский востоко-
вед и исламовед. Указанная работа: Histoire des Musulmans
d’Espagne jusqu’à la conquête de l’Andalousie par les
Almoravides.
Глава 1 | Масштаб ориентализма
163
Джордж Элиот, Готье424. Позднее, в конце XIX — начале XX века,
к ним присоединились Даути425, Барре, Лоти, Т. Э. Лоуренс, Фор-
стер. Все эти авторы смело очерчивают «великую азиатскую тай-
ну» Дизраэли. В этом предприятии значительную роль сыграли
не только раскопки (силами европейских археологов) мертвых
восточных цивилизаций в Месопотамии, Египте, Сирии и Тур-
ции, но и крупные географические экспедиции, проведенные по
всему Востоку.
К концу XIX века эти достижения получили материальное
подкрепление в виде европейской оккупации всего Ближнего
Востока (за исключением части Османской империи, которая
была поглощена после 1918 года). Главными колониальными дер-
жавами вновь стали Англия и Франция, хотя Россия и Германия
также сыграли определенную роль426. Колонизация в первую
очередь означала определение — а по сути, создание — сферы
интересов; они могли быть коммерческими, коммуникацион-
ными, религиозными, военными, культурными. Что касается
ислама и исламских территорий, то, например, Британия счи-
тала, что у нее как у христианской державы в числе законных
интересов было обеспечение собственной безопасности. Для об-
служивания этих интересов возник сложный аппарат. Первым
организациям, таким как «Общество содействия христианским
знаниям» (1698) и «Общество распространения Евангелия за
границей» (1701), на смену пришли «Баптистское миссионер-
ское общество» (1792), «Церковное миссионерское общество»
(1799), «Британское и иностранное библейское общество» (1804),
«Лондонское общество содействия христианству среди евреев»
(1808). Эти миссии «открыто присоединились к европейской
экспансии»427. Добавьте к этому торговые общества, научные
общества, фонды географических исследований, переводчес-
кие фонды, насаждение на Востоке школ, миссий, консульских
424 Теофиль Готье (1811–1872)—французский прозаик.
425 Чарльз Даути (1843–1926) — английский поэт и путешественник.
426 См.: Hopwood D., The Russian Presence in Syria
and Palestine, 1843–1943: Church and Politics in the Near East.
Oxford: Clarendon Press, 1969.
427 Tibawi A. L . British Interests in Palestine, 1800–1901 . London:
Oxford University Press, 1961. P. 5.
Кризис
164
учреждений, фабрик, а иногда и крупных европейских сооб-
ществ, и понятие «интерес» приобретет большой смысл. Соответ-
ственно, интересы защищались с большим рвением и затратами.
До сих пор мой обзор был довольно общим. Каковы же ти-
пичные опыт и эмоции, которые сопровождают как научные до-
стижения ориентализма, так и политические завоевания, кото-
рым ориентализм способствовал? Во-первых, разочарование, от
того, что современный Восток совсем не похож на тексты. Вот что
писал Жерар де Нерваль Теофилю Готье в конце августа 1843 года:
Я уже потерял, царство за царством, провинция за про-
винцией, самую прекрасную половину вселенной,
и скоро не буду знать места, где нашлось бы прибежище
моим грезам; но более всего я сожалею о Египте, он
изгнан из моего воображения, теперь, когда я с грустью
поместил его в своей памяти428.
Это слова автора великого «Путешествия на Восток». Сетования
Нерваля — общая тема романтизма («преданные грезы» — так это
охарактеризовал Альбер Бегин429 в сочинении «Романтическая
душа и мечта») и путешественников по библейскому Востоку, от
Шатобриана до Марка Твена. Любое непосредственное столкно-
вение с реальным Востоком иронически комментирует завышен-
ные ожидания — как в стихотворении «Песнь о Магомете» Гёте
или в «Прощании аравитянки» Гюго. Память о современном Вос-
токе спорит с воображением и вновь отсылает к воображению
как к тому, что предпочтительнее для европейского восприятия,
чем реальный Восток. Для человека, который никогда не видел
Востока, как Нерваль однажды сказал Готье: «Лотос —это всё еще
лотос, для меня же это — подобие лука». Писать о современном
Востоке — это либо брать на себя печальную обязанность деми-
стификации образов, взятых из текстов, либо ограничиваться
Востоком, о котором Гюго говорил в своем первоначальном пре-
дисловии к «Восточным мотивам», то есть Востоком как «образом»
428 De Nerval G. Oeuvres / Éd. Albert Béguin and Jean Richet. Paris:
Gallimard, 1960. Vol. 1. P. 933 .
429 Альбер Бегин (1901–1957) — швейцарский писатель и критик.
Глава 1 | Масштаб ориентализма
165
или «идеей», символом «своего рода всеобщих предубеждений»430.
Если поначалу личное разочарование и общая озабочен-
ность исчерпывающе описывают чувства ориенталиста, то за-
тем за ними следуют некоторые другие, более привычные мысли,
чувства и ощущения. Разум учится отделять общее восприятие
Востока от специфического переживания его; каждое идет, так
сказать, своим собственным путем. В романе Скотта «Талисман»
(1825) сэр Кеннет, рыцарь Спящего Леопарда, сражается с сараци-
ном где-то на окраине Палестинской пустыни; когда крестоносец
и его противник, на самом деле — переодетый Саладин, вступают
в разговор, христианин обнаруживает, что его мусульманский
противник не так уж и плох. Но всё же отмечает:
Я так и думал... что твой ослепленный народ происходит
от этой нечистой силы: ведь без ее помощи вам не уда-
лось бы удержать в своих руках святую землю Палестины
против такого количества доблестных воинов Господ-
них. Я говорю не только о тебе самом, сарацин, но вообще
о твоем племени и религии. И странным мне кажется
не то, что ты, должно быть, происходишь от лукавого, но
то, что ты кичишься этим431.
Сарацин действительно хвастается тем, что ведет свою родослов-
ную от Иблиса, мусульманского Люцифера. Но действительно
любопытен не тот неубедительный историзм, с помощью кото-
рого Скотт делает сцену «средневековой», позволяя христианам
нападать на мусульман теологически, чего европейцы XIX века
уже не делали (хотя порой случалось и такое); скорее, это снис-
ходительная высокомерность осуждения целого народа «вообще»,
смягченная ледяным «я говорю не только о тебе самом».
Скотт, однако, не был знатоком ислама (хотя Г. А. Р. Гибб, ко-
торый был им, хвалил «Талисман» за понимание ислама и Сала-
дина432) и позволял себе значительные вольности в отношении
430 Hugo. Oeuvres poétiques. Vol. 1 . P. 580.
431 Скотт В. Талисман. — Алгоритм. 1825 . С . 24
432 См.: Hourani, Albert. Sir Hamilton Gibb, 1895–1971 //
Proceedings of the British Academy. 1972.
Vol. 58. P. 495 .
Кризис
166
роли Иблиса, превращая его в героя для правоверных. Познания
Скотта, вероятно, проистекали от Байрона и Бекфорда, но здесь
нам достаточно отметить, насколько сильно общий характер,
приписываемый Востоку, мог противостоять как риторической,
так и экзистенциальной силе очевидных исключений. Это похо-
же на то, как если бы, с одной стороны, существовала некая кор-
зина под названием «Восток», в которую бездумно сваливали бы
все авторитетные, анонимные и традиционные западные подхо-
ды к Востоку, в то время как, с другой стороны, в соответствии
с анекдотической традицией повествования можно было бы тем
не менее рассказывать об опыте пребывания на Востоке и обще-
ния с Востоком, который с этой, в общем полезной, корзиной
ничего общего не имеет. Но уже сама структура прозы Скотта
демонстрирует более тесное переплетение одного с другим. По-
скольку общая категория заранее предлагает конкретному эк-
земпляру ограниченную территорию, на которой он может дей-
ствовать: каким бы сильным ни было конкретное исключение,
как бы ни был способен отдельный восточный человек выйти за
пределы ограничивающих его пределов, он в первую очередь вос-
точный, во вторую — человек и, наконец, снова восточный.
Такая общая категория, как «восточный», способна к весьма
разнообразным вариациям. Увлеченность Дизраэли Востоком
впервые проявилась во время поездки на Восток в 1831 году. В Ка-
ире он писал: «Мои глаза и ум всё еще ослеплены величием, столь
мало согласующимся с тем, как мы его изображаем»433. Всеобщее
величие и страсть вдохновляли на возвышенное понимание ве-
щей и на нетерпимость к реальной действительности. Его роман
«Танкред» насквозь пропитан трюизмами о народах и географии;
всё дело в народе, утверждает Сидония, и настолько, что спа-
сение можно найти лишь на Востоке и лишь среди его народов.
Там, к примеру, друзы, христиане, мусульмане и евреи запросто
ведут задушевные беседы, потому что — тут кто-то острит — ара-
бы — это просто евреи на лошадях, а в душе они все — восточные
433 Цит. по: Jerman B. R . The Young Disraeli. Princeton,
N. J.: Princeton University Press, 1960. P. 126. См. также: Blake R.
Disraeli. London: Eyre & Spottiswoode, 1966. P. 59–70.
Глава 1 | Масштаб ориентализма
167
люди. Соответствия выстраиваются между общими категория-
ми, а не между категориями и их содержанием. Восточный чело-
век живет на Востоке, он живет в восточной непринужденности,
под властью восточного деспотизма и чувственности, проник-
нутый чувством восточного фатализма. Такие разные писатели,
как Маркс, Дизраэли, Бёртон и Нерваль, могли вести между со-
бой длительную дискуссию, используя все эти общие положения
как бесспорные и вместе с тем осмысленные.
С разочарованием и обобщенным — если не сказать шизо-
френическим—взглядом на Восток обычно связана еще одна осо-
бенность. Став обобщенным объектом, Восток может выступать
иллюстрацией определенного рода эксцентрики. Хотя отдель-
ный восточный человек не может поколебать или нарушить об-
щие категории, наделявшие его странность смыслом, его стран-
ностью, тем не менее, можно наслаждаться ради нее самой. Вот
каким предстает Восток в описании Флобера:
Чтобы развлечь толпу, шут Мухаммеда Али однажды взял
женщину на каирском базаре, посадил ее в лавке
на прилавок и публично с ней совокупился, пока хозяин
той лавки спокойно курил свою трубку.
Некоторое время назад по дороге из Каира в Шубру один
молодой человек был публично избит большой обезья-
ной — как и в первой истории лишь для того, чтобы пред-
стать в выгодном свете и рассмешить людей.
Недавно умер марабут — идиот, который давно уже считал-
ся святым, отмеченным Богом; все мусульманские
женщины приходили к нему и удовлетворяли его — так,
что в конце концов он умер от истощения — с утра
до ночи это была бесконечная дрочка...
Quid dicis434 о следующем факте: некоторое время назад
сантон (священник-аскет) ходил по улицам Каира со-
вершенно голый, за исключением колпака на голове и еще
одного — на его члене. Чтобы помочиться, он снимал
колпак с члена, и бесплодные женщины, которые хотели
434 «Что скажешь» (лат.).
Кризис
168
родить детей, подбегали, подставляли себя под струю
и натирались его мочой435.
Флобер открыто признает, что это гротеск особого рода. «Всё ста-
рое комическое ремесло» — под которым Флобер подразумевал
хорошо известные условности, такие как «поколоченный раб...
грубый торговец женщинами... вороватый купец» — приобре-
тает на Востоке новое, полное «свежести... подлинности и оча-
рования» значение. Этот смысл не может быть воспроизведен;
им можно наслаждаться только на месте и «припоминать» лишь
очень приблизительно. За Востоком наблюдают, поскольку его
почти (но никогда не слишком) оскорбительное поведение про-
истекает из источника бесконечного своеобразия. Европеец, чья
чувствительность путешествует по Востоку, является наблюда-
телем, никогда не вовлеченным, всегда отстраненным, всегда
готовым к новым примерам того, что в «Описании Египта» назы-
вается «причудливым наслаждением». Восток становится ожив-
шей картиной странности.
И эта картина вполне логично становится особой темой для
текстов. Таким образом круг замыкается; от столкновения с тем,
к чему тексты не готовят, Восток может вернуться как предмет
письма определенной дисциплины. Его чуждость может быть
переведена, его значения расшифрованы, его враждебность
укрощена; однако общность, приписываемая Востоку, разоча-
рование, которое человек испытывает после встречи с ним, не-
разгаданная эксцентричность, которую он проявляет, — всё это
сказывается на том, что говорится или пишется о Востоке. Для
ориенталистов конца XIX — начала XX века ислам, например, был
типично восточным явлением. Карл Беккер утверждал, что хотя
ислам (обратите внимание на широту обобщения) унаследовал
эллинскую традицию, он не смог ни понять, ни использовать гре-
ческую, гуманистическую традицию; более того, чтобы понять
ислам, прежде всего нужно было увидеть в нем не «самобытную»
435 Flaubert in Egypt: A Sensibility on Tour. Trans. and ed. Francis Steeg-
muller. Boston: Little, Brown & Co., 1973. P. 44 –45. См: Flaubert G.
Correspondance / Éd. Jean Bruneau. Paris: Gallimard, 1973. Vol. 1 . P. 542 .
Глава 1 | Масштаб ориентализма
169
религию, а своего рода неудачную восточную попытку исполь-
зовать греческую философию без того творческого вдохновения,
которое можно найти в Европе эпохи Возрождения436. Для Луи
Массиньона437, возможно, самого известного и влиятельного из
современных французских ориенталистов, ислам был система-
тическим отрицанием воплощения Христа, и его величайшим
героем был не Мухаммед или Аверроэс, а аль-Халладж438, му-
сульманский святой, который был распят ортодоксальными му-
сульманами за то, что он осмелился персонифицировать ис-
лам439. То, что Беккер и Массиньон явно упустили из своего поля
зрения, — это эксцентричность Востока, которую они признава-
ли косвенно, упорно пытаясь ее упорядочить в западных терми-
нах. Мухаммед был отринут, но аль-Халладж вышел на первый
план, потому что считал себя олицетворением Христа.
Как судья Востока, современный ориенталист, как он пола-
гает и даже говорит, объективно от него далек. Его человеческая
отстраненность, признаком которой является отсутствие со-
чувствия, прикрытого профессиональным знанием, отягощена
всеми ортодоксальными взглядами, перспективами и настрое-
ниями ориентализма, которые я описывал. Его Восток — это не
Восток как таковой, а Восток ориентализированный. Непрерыв-
ная нить знания и власти связывает европейских или западных
политиков и западных ориенталистов; она очерчивает край сце-
ны, вмещающей Восток. К концу Первой мировой войны и Аф-
рика, и Восток стали для Запада не столько интеллектуальным
зрелищем, сколько привилегированным пространством для
436 Этот аргумент представлен в работе: Becker C. H. Das Erbe der Antike im
Orient und Okzident. Leipzig: Quelle & Meyer, 1931.
437 Луи Массиньон (1883–1962)— французский исламовед.
438 Мансур аль-Халладж (X в.) — персидский суфий, важная фигура в суфий-
ской традиции, воспринимаемая как мученик. Аль-Халладж отказывался
скрывать собственные религиозные переживания и открыто рас-
сказывал о фанā’ (растворение личности суфия в Боге — важный этап
познания божьей воли, к которому обращались мистики). Своими
вызывающими речами и поступками аль-Халладж снискал славу у толпы
и некоторых царедворцев, однако стал объектом ненависти со сто-
роны богословов. Его заявление ана-л -хакк — «Я есмь правда» — воспри-
нималось как элемент растворения личности суфия в Боге, слияние
с божественным. Впрочем, поскольку «Истина» (аль-Хакк) было одним
из имен Аллаха, аль-Халладж был обвинен в ереси и казнен. У этой
казни были и политические мотивы.
439 См.: Massignon L. La Passion d’al-Hosayn-ibn-Mansour al-Hallaj. Paris: Paul
Geuthner, 1922.
Кризис
170
него. Размах ориентализма в точности соответствовал размаху
империи, и именно это абсолютное единодушие между ними
спровоцировало единственный кризис в истории западной мыс-
ли и отношений Востока и того, как с ним обращаться. И этот
кризис продолжается до сих пор.
Начиная с 1920-х годов и от одного конца третьего мира до
другого ответ империи и империализму носил диалектический
характер. Ко времени Бандунгской конференции 1955 года440
весь Восток обрел политическую независимость от западных
империй и столкнулся с новой конфигурацией имперских дер-
жав —Соединенными Штатами и Советским Союзом. Не сумев
распознать «свой» Восток в новом третьем мире, ориентализм
теперь стоял лицом к лицу с бросающим вызов и политически
вооруженным Востоком. Перед ориентализмом открылись два
пути. Первый — действовать так, как будто ничего не случилось.
Второй — приспосабливаться. Но для ориенталиста, который
верит, что Восток никогда не меняется, новое —это просто ста-
рое, преданное новыми, непонимающими дис-ориенталами
(тут мы можем позволить себе неологизм). Третий, ревизио-
нистский путь — обходиться без ориентализма вообще — рас-
сматривало лишь ничтожное меньшинство.
Одним из признаков кризиса, по словам Абдель-Малика,
было не просто то, что «национально-освободительные движе-
ния на бывшем колониальном» Востоке покончили с ориента-
листской концепцией пассивных, фаталистически настроенных
«подчиненных народов»; но и кроме того, то, что «специалисты
и общественность в целом осознали временной разрыв не толь-
ко между ориенталистской наукой и изучаемым материалом,
но также —и это должно было стать определяющим — между
концепциями, методами и инструментарием работы в гума-
нитарных и социальных науках и в ориентализме»441. Ориен-
талисты — от Ренана до Гольдциера, от Макдональда442 до фон
440 Бандунгская конференция— собрание представителей 29 стран Азии
и Африки, принявших решение о борьбе с колониализмом и империализмом.
441 Abdel Malek . Orientalism in Crisis. P. 112 .
442 Дункан Блэк Макдональд (1863–1945) — американский востоковед,
семитолог.
Глава 1 | Масштаб ориентализма
171
Грюнебаума443, Гибба и Бернарда Льюиса444 — рассматривали
ислам как «культурный синтез» (выражение П. М . Холта445), кото-
рый можно изучать отдельно от экономики, социологии и по-
литики исламских народов. Для ориентализма ислам имел зна-
чение, которое, если искать его наиболее емкую формулировку,
можно найти в первом трактате Ренана: для лучшего понима-
ния ислам следует свести к «шатру и племени». Влияние колониа-
лизма, ситуации в мире, исторического развития — для ориен-
талистов всё это было вроде мухи для хулигана, прибитой — или
незамеченной —ради забавы, и никогда не принималось всерь-
ез настолько, чтобы усложнить суть ислама.
Карьера Г. А . Р. Гибба иллюстрирует два альтернативных
подхода, с помощью которых ориентализм откликнулся на со-
временный Восток. В 1945 году Гибб выступил на Хаскелловских
лекциях446 в Чикагском университете. Мир, который он иссле-
довал, не был тем же самым, с которым Бальфур и Кромер име-
ли дело до Первой мировой войны. Несколько революций, две
мировые войны и бесчисленные экономические, политические
и социальные изменения сделали реалии 1945 года безошибоч-
но, даже катастрофически новыми. Тем не менее мы находим
Гибба начинающим свои лекции под названием «Современные
тенденции в исламе» следующим пассажем:
Изучающий арабскую цивилизацию постоянно сталки-
вается с поразительным контрастом между силой
воображения, проявляющейся, например, в некоторых
областях арабской литературы, и буквализмом, педан-
тизмом, проявляющимся в рассуждениях и изложении,
даже когда речь идет о тех же самых произведениях.
Действительно, среди мусульманских народов были вели-
кие философы, и некоторые из них были арабами, но
это были редкие исключения. Разум араба и в отношении
443 Густав фон Грюнебаум (1909–1972)— австрийский востоковед,
исламовед.
444 Бернард Льюис (1916–2018)— британский историк, специалист
по истории Османской империи.
445 Питер Малькольм Холт (1918–2006)— британский историк, специ-
алист по истории Судана.
446 Haskell Lectures — лекции по истории религий.
Кризис
172
внешнего мира, и в отношении мыслительных процес-
сов не может избавиться от своего сильного ощущения
разобщенности, обособленности и индивидуальнос-
ти конкретных событий. Это, я полагаю, один из главных
факторов, лежащих в основе того «отсутствия чувства
закона», которое профессор Макдональд считал характер-
ным отличием Востока.
Также это объясняет, — и что так сложно понять для за-
падного исследователя, до тех пор, пока это ему
не объяснит ориенталист, — неприязнь мусульман к рацио-
нальным мыслительным процессам... Отказ от ра-
ционалистического образа мышления и утилитарной
этики, которая от него неотделима, уходит своими
корнями не в так называемый «обскурантизм» мусуль-
манских богословов, но в атомизм и дискретность
арабского воображения447.
Это, конечно, чистый ориентализм, но даже если признать об-
ширные познания автора в области институционального исла-
ма, характерные для остальной части книги, предубеждения,
высказанные Гиббом в ее водной части, остаются серьезным
препятствием для любого, кто надеется понять современный
ислам. В чем смысл «отличия», когда предлог «от» совершенно
упущен? Разве нам не предлагается еще раз взглянуть на восточ-
ного мусульманина так, как будто его мир, непохожий на наш,
никогда не менялся с VII века? Что же касается самого совре-
менного ислама, то, несмотря на всю сложность его понимания,
что заставило Гибба отнестись к нему с такой непримиримой
враждебностью? Если ислам изначально порочен в силу своей
постоянной ограниченности, то ориенталист окажется против-
ником любых исламских попыток реформировать ислам, по-
тому что, согласно его взглядам, реформа —это предательство
ислама: именно таковы аргументы Гибба. Как может восточный
человек выбраться из этих оков в современный мир, кроме как
447 Gibb H. A . R . Modern Trends in Islam. Chicago: University of Chicago Press, 1947. P. 7.
Глава 1 | Масштаб ориентализма
173
повторяя за шутом из «Короля Лира»: «Они грозятся отхлес-
тать меня за правду, ты — за ложь, а иногда меня бьют за то, что
я отмалчиваюсь»448.
Восемнадцать лет спустя Гибб предстал перед аудиторией
своих соотечественников-англичан, только теперь — в качестве
директора Центра исследований Среднего Востока в Гарварде.
В своем докладе «Пересматривая регионоведение» он, помимо
прочих высказываний (aperçus), согласился с тем, что «Восток
слишком важен, чтобы оставлять его ориенталистам». Провоз-
глашался новый, или второй, альтернативный, подход ориента-
листов точно так же, как «Современные тенденции» иллюстри-
ровали первый, или традиционный, подход. Формулировки
Гибба в докладе «Пересматривая регионоведение» благонаме-
ренны — до тех пор, конечно, пока речь идет о западных экспер-
тах по Востоку, чья работа заключается в подготовке студентов
к карьере «в общественной жизни и бизнесе». «Что нам сейчас
нужно, — говорит Гибб, — так это традиционный ориенталист
плюс хороший социолог, работающие вместе: между собой они
смогут проделать „междисциплинарную“ работу. Однако тра-
диционный ориенталист не будет использовать устаревшие
знания о Востоке; нет, его опыт послужит напоминанием его
непосвященным коллегам по регионоведению, о том, что „при-
менять психологию и механику работы западных политических
институтов к азиатской или арабской ситуации — это чистой
воды Уолт Дисней“»449.
На практике это означает, что, когда восточные народы бо-
рются против колониальной оккупации, вы должны сказать (что-
бы не рисковать впасть в диснеизм), что восточные народы нико-
гда не понимали значения самоуправления так, как «мы». Когда
одни восточные люди выступают против расовой дискримина-
ции, а другие практикуют ее, вы говорите: «по сути, все они вос-
точные люди», а классовые интересы, политические обстоятель-
ства, экономические факторы совершенно не имеют значения.
448 Перевод см.: Шекспир В. Король Лир (II, 5) // Шекспир В. Собр.
избр. произв. Т. 2. СПб ., 1992. С. 62.
449 Gibb. Area Studies Reconsidered. P. 12, 13. (Прим. пер.)
Кризис
174
Или же вместе с Бернардом Льюисом вы утверждаете, что если
арабские палестинцы выступают против израильских поселе-
ний и оккупации их земель, то это просто «Возвращение ислама»,
или, как определяет это известный современный ориенталист,
«исламское противостояние неисламским народам»450, принцип
ислама, закрепленный в седьмом веке. История, политика и эко-
номика не имеют значения. Ислам есть ислам, Восток есть Вос-
ток, и, пожалуйста, верните все ваши идеи о левом и правом
крыле, революциях и переменах обратно в Диснейленд.
Если подобные тавтологии, утверждения и опровержения
не звучали знакомо историкам, социологам, экономистам и гу-
манистам в любой другой области, кроме ориентализма, то при-
чина этому совершенно очевидна. Ибо, как и его предполагае-
мый предмет, ориентализм не позволял идеям нарушать его
глубокую безмятежность. Но современные ориенталисты — или
регионоведы, если называть их на новый лад, — не пассивно са-
моизолировались на зыковых кафедрах. Напротив, они извлек-
ли пользу из советов Гибба. Большинство из них сегодня неот-
личимы от других «экспертов» и «советников» в том, что Гарольд
Лассуэлл451 назвал «политическими науками»452. Так, очень
быстро были осознаны возможности, открывающиеся в отно-
шении военной и национальной безопасности для тандема,
скажем, специалиста по «анализу национального характера»
и эксперта по исламским институтам — хотя бы c точки зрения
целесообразности, если не ради чего-то еще. В конце концов,
«Запад» со времен Второй мировой войны столкнулся с умным
тоталитарным врагом, который вербовал себе союзников сре-
ди легковерных восточных (африканских, азиатских, нераз-
витых) наций. Есть ли лучший способ обойти врага с фланга,
чем играть с иллогичным восточным умом так, как только ори-
енталист и мог измыслить? И вот появились такие мастерс-
кие уловки, в духе метода кнута и пряника, программа «Альянс
450 Lewis B. The Return of Islam // Commentary. January 1976. P. 39 –49.
451 Гарольд Лассуэлл (1902–1978) — один из основоположников совр еменной
политологии.
452 См.: Lerner D. and Lasswell H., eds. The Policy Sciences: Recent Developments
in Scope and Method. Stanford, Calif.: Stanford University Press, 1951.
Глава 1 | Масштаб ориентализма
175
за прогресс»453, СЕАТО454 и так далее. Все они основывались на
традиционном «знании», переоснащенном для лучшего мани-
пулирования его предполагаемым объектом. Таким образом,
по мере того как революционные потрясения охватывают ис-
ламский Восток, социологи напоминают нам, что арабы более
склонны к «устным переговорам»455, в то время как экономи-
сты — переобувшиеся ориенталисты — отмечают, что для совре-
менного ислама ни капитализм, ни социализм не являются адек-
ватными категориями456. По мере того, как антиколониализм
охватывает и действительно объединяет весь восточный мир,
ориенталист это проклинает не только как досадную помеху,
но и как оскорбление западных демократий. Поскольку перед
миром стоят важные, общезначимые проблемы — проблемы,
связанные с угрозой ядерной катастрофы, ужасающе скудны-
ми ресурсами, беспрецедентной потребностью людей в равен-
стве, справедливости и экономическом паритете, — политика-
ми используются расхожие карикатуры на Восток, источником
идеологического наполнения которых выступает не только по-
луграмотный технократ, но и сверхграмотный ориенталист. Ле-
гендарные арабисты в Госдепартаменте предупреждают о пла-
нах арабов захватить мир. Вероломных китайцев, полуголых
индийцев и пассивных мусульман описывают как стервятни-
ков, терзающих «нашу» щедрость, и проклинают, когда «мы те-
ряем их» из-за коммунизма или их собственных неисправимых
восточных инстинктов, тут разница едва ли существенна.
Эти современные ориенталистские установки наводняют
прессу и общественное сознание. Например, считается, что ара-
бы ездят на верблюдах, что они террористы, крючконосые, ко-
рыстные распутники, чье незаслуженное богатство является
453 Альянс за пр огресс — инициированная в 1961 г. программа эконо-
мической кооперации между США и Латинской Америкой.
В 1970-х гг. была оценена как провал.
454 SEATO (CEATO) —Организация Договора Юго-Восточной Азии,
военно-политический блок, бор овшийся с внутренней нестабиль-
ностью в странах ЮВА , существовал в 1950–1970-х гг.
455 Berger M. The Arab World Today. Garden City, N. Y.: Doubleday & Co.,
1962. P. 158.
456 Подобный подход приводится в кратком изложении и подвер-
гается критическому анализу в: Rodinson M. Islam and Capitalism.
Trans. Brian Pearce. N. Y.: Pantheon Books, 1973.
Кризис
176
оскорблением настоящей цивилизации. Всегда существует пред-
положение, что, хотя западный потребитель принадлежит к чис-
ленному меньшинству, он имеет право либо владеть, либо рас-
ходовать (или и то и другое) большинство мировых ресурсов.
Почему? Потому что он, в отличие от людей Востока, является
истинным человеком. На сегодняшний день нет лучшего при-
мера того, что Анвар Абдель-Малик называет «гегемонией вла-
детельных меньшинств» и антропоцентризмом в союзе с евро-
поцентризмом: белый представитель среднего класса Запада
считает своей человеческой прерогативой не только управлять
небелым миром, но и владеть им просто потому, что по опреде-
лению «они» не такие же люди, как «мы». Нет более чистого при-
мера дегуманизированного мышления, чем этот.
В некотором смысле ограничения ориентализма — это,
как я уже говорил, ограничения, которые проистека-
ют из игнорирования, эссенциализации, отрицания гуман-
ности другой культуры, народа или географического
региона. Но ориентализм сделал еще один шаг: он рассма-
тривает Восток как нечто такое, существование чего
не только проявляется, но и остается для Запада фикси-
рованным во времени и пространстве. Описательные
и текстуальные успехи ориентализма были настолько впе-
чатляющими, что целые периоды культурной, полити-
ческой и социальной истории Востока считались всего
лишь реакцией на Запад. Запад — это актор, Восток —
пассивный повторитель. Запад —это зритель, судья и при-
сяжные для каждой из черт восточного поведения.
Тем не менее, когда история в течение XX века вызвала
внутренние изменения на Востоке и для Востока,
ориенталист был ошеломлен: он не мог понять, что в какой-
то степени новые [восточные] лидеры, интеллектуалы
или политики, извлекли много уроков из трудов своих пред-
шественников. Им также помогли структурные и инсти-
туциональные преобразования, осуществленные за про-
шедший период, и тот факт, что они в значительной
степени более свободны в определении будущего своих
Глава 1 | Масштаб ориентализма
177
стран. Они также гораздо увереннее и, возможно, не-
много агрессивнее. Они больше не должны действовать
в надежде получить благоприятный вердикт от неви-
димого западного жюри присяжных. Они ведут диалог
не с Западом, а со своими согражданами457.
Более того, ориенталист предполагает, что то, к чему его не под-
готовили тексты, — результат либо восточной внешней агитации,
либо восточных глупых ошибок. Ни один из бесчисленных ори-
енталистских текстов по исламу, включая их сумму, «Кембридж-
скую историю ислама», не может подготовить читателя к тому,
что происходило с 1948 года в Египте, Палестине, Ираке, Сирии,
Ливане или Йемене. Когда догмы об исламе уже не работают
даже у самых наивно-оптимистических ориенталистов, прихо-
дится прибегать к ориентализированному общественно-научно-
му жаргону, к таким расхожим абстракциям, как «элиты», «поли-
тическая стабильность», «модернизация и институциональное
развитие», несущим печать ориенталистской мудрости. Тем вре-
менем Восток и Запад разделяет растущая пропасть, с каждым
днем всё более опасная.
Нынешний кризис выявил несоответствие между текстами
и реальностью. Однако в этом исследовании ориентализма я хо-
чу не только продемонстрировать источники ориенталистских
взглядов, но и поразмышлять над его важностью, поскольку со-
временный интеллектуал справедливо чувствует, что игнориро-
вать часть мира, к чему его сейчас явно подталкивают, значит из-
бегать реальности. Гуманитарии слишком часто ограничивали
свое внимание отдельными темами исследований. Они не наблю-
дали и не учились у таких дисциплин, как ориентализм, непрео-
долимым стремлением которого было овладеть всем миром, а не
какой-то его легкоотделимой частью, такой как автор или сбор-
ник текстов. Тем не менее, несмотря на наличие таких академи-
ческих убежищ, как «история», «литература» или «гуманитарные
457 Abu Lughod I. Retreat from the Secular Path? Islamic
Dilemmas of Arab Politics // Review of Politics. Octob er 1966.
Vol.28,no.4.P.475.
Кризис
178
науки» и несмотря на свои чрезмерные устремления, ориента-
лизм вовлечен в мировые исторические процессы, как бы он ни
пытался это скрыть за напыщенным сциентизмом и апелляци-
ями к рационализму. Современный интеллектуал может нау-
читься у ориентализма тому, как, с одной стороны, либо огра-
ничить, либо реалистично расширить сферу притязаний своей
дисциплины, а с другой — видеть то человеческое («сердца тря-
пичную лавку»458, как называл это Йейтс), из которого тексты,
видения, методы и дисциплины начинаются, растут, расцвета-
ют и отмирают. Исследовать ориентализм — значит также пред-
ложить интеллектуальные способы решения методологических
проблем, которые история выдвинула на передний край в сво-
ем предмете исследования — Востоке. Но прежде мы должны
детально рассмотреть те гуманистические ценности, которые
ориентализм своим масштабом, опытом и структурой практи-
чески уничтожил.
458 The foul-rag-and-bone shop of the heart (англ.) .
Глава 1 | Масштаб ориентализма
179
Глава 2
Ориентализм структурирует
и переструктурирует
Когда сейид459 Омар, Накииб эль-Ашраф (или
глава потомков Пророка460)... около соро-
ка пяти лет назад выдавал замуж дочь, перед
процессией шел молодой человек, который
сделал надрез на животе и вытащил большую
часть своих кишок и нес их перед собой
на серебряном подносе. После процессии
он вернул их на прежнее место и много
дней провел в постели, прежде чем оправил-
ся от последствий этого глупого и отврати-
тельного поступка.
Эдвард Уильям Лэйн. Нравы и обычаи египтян
в первой половине XIX в.
... В случае падения этой империи, либо из-за ре-
волюции в Константинополе, либо в силу ее
постепенного распада, каждая из европейских
держав возьмет в качестве протектората
459 Саид, Сайид, Сейид, Сеййи́д — в доисламской Аравии — вождь племени;
данный термин выражает различные отношения господства/под-
чинения (подчас используется как слово «господин»). Под влиянием
шиизма слово стало использоваться применительно к потомкам
пророка Мухаммеда (аулад ар -расул). В данной форме термин получил
широкое распространение и за пределами Аравии. Например,
ак-суйек (белая кость) казахов составляют группы кожа (ходжа) и сейид
(саййид), связанные с обозначением генеалогических потомков
арабов, исламизировавших Центральную Азию, и потомков Фатимы,
дочери Пророка. Данные группы имеют особый социальный статус
(например, потомки Пророка освобождались от уплаты налога, имели
пособие и т. п.) .
460 Накиб — старейшина, глава, уполномоченный. В VIII в. халиф ас-Саффах
(749—754) попытался разрешить спор о степени родства с Проро-
ком между Аббасидами (потомки дяди Мухаммада, Абасса ибн Абд
аль-Муталлиба) и Алидами (потомки Али, о котор ом уже писалось выше),
приказав Хашимитам (роду Пророка) составить генеалогическое
древо. Составление списка было поручено особому уполномоченному
лицу (накибу), которым стал Ибрахим ибн Мухаммад. Впоследствии
должность накиба была введена во всех р егионах проживания потомков
Пророка. Накибы ведали осуществлением юрисдикции над потомка-
ми Пророка. Часто возглавляли караваны паломников. В Египте, о кото-
ром идет р ечь, накибы первоначально назначались из Стамбула
(центра Османской империи). Однако со временем смена накибов стала
региональной, зависимой от решения местных семейств.
180
ту часть империи, которая будет передана ей
в соответствии с условиями конгресса461;
эти протектораты, определенные и ограничен-
ные в своей территории, по соображениям
безопасности границ, по аналогии с религиями,
обычаями и интересами... будут подчиняться
только сюзеренитету держав. Такого рода сюзе-
ренитет, определенный таким образом
и закрепленный в качестве европейского пра-
ва, будет заключаться, главным образом,
в праве оккупировать такую-то часть террито-
рии или побережья, чтобы основать там
либо вольные города, либо европейские коло-
нии, либо порты и центры торговли... Каждая
держава над своим протекторатом осуществля-
ет только военную и гражданскую опеку;
она будет гарантировать свое существование
и свои национальные черты под флагом
более сильной нации...
Альфонс де Ламартин. Путешествие на Восток
I
Заново прочерченные границы,
переопределенные проблемы,
секуляризированная религия
Гюстав Флобер умер в 1880 году, так и не закончив «Бувар и Пекю-
ше» — комический энциклопедический роман о вырождении зна-
ний и бессмысленности человеческих усилий. Тем не менее глав-
ные очертания его видения ясны и отчетливо подтверждаются
многочисленными деталями его сочинения. Два клерка-буржуа
461 В период 1821—1829 гг. шла Греческая война за независимость против
Османской империи. Концовка этой войны связана и с действия-
ми русской армии (Русско-тур ецкая война 1828—1829 гг.) . После завер -
шения боевых действий была созвана Константинопольская
конференция при участии Великобритании, Франции и России, итогом
которой стало подписание в 1832 г. договора о создании Кор о-
левства Греция. Ламартин совершал свое путешествие в 1832—1833 гг.
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
181
удаляются из города, поскольку один из них неожиданно стал по-
лучателем наследства, чтобы провести остаток жизни в загород-
ном поместье, делая всё, что им заблагорассудится (nous ferons
tout ce que nous plaira!). Флобер описывает, как, делая то, что им
нравится, Бувар и Пекюше практически и теоретически «про-
ходятся» по сельскому хозяйству, истории, химии, образованию,
археологии, литературе, всегда с менее чем скромными резуль-
татами; они перемещаются от одной области науки к другой, как
путешественники во времени и знаниях, переживая досаду, ка-
тастрофы и разочарования лишенных вдохновения дилетантов.
На самом деле они проходят через весь разочаровывающий опыт
XIX века, когда, по выражению Шарля Моразе, «буржуа-завоева-
тели» оказываются неуклюжими жертвами своей собственной
некомпетентности и посредственности. Вся увлеченность обора-
чивается скучным клише, а каждая дисциплина или отрасль зна-
ния ведет от полноты надежд и сил к беспорядку, разрухе и печали.
Среди набросков Флобера, завершающих эту панораму от-
чаяния, есть два пункта, представляющие для нас особый ин-
терес. Двое мужчин обсуждают будущее человечества. Пекюше
видит «будущее человечества сквозь темное стекло», в то время
как Бувар видит его «ярким»!
Современный человек прогрессирует, Европа будет
возрождена Азией. Исторический закон, согласно кото-
рому цивилизация движется с Востока на Запад... две
формы человечества, наконец, будут спаяны воедино462.
Этот явный отзвук Кине463 представляет собой начало еще одно-
го цикла энтузиазма и разочарования, через который пройдут
эти два человека. Заметки Флобера указывают на то, что, как
462 Flaubert Gustave. Bouvard et Pécuchet // Oeuvres. Vol. 2 / Éds
A. Thibaudet and R. Dumesnil. Paris: Gallimard, 1952. P. 985.
463 В своей работе Du génie des religions Эдгар Кине выдвинул идею
«Восточного ренессанса» (восходящую к концепции «ренес-
санса» Шлегеля). Кине утверждал, что ни христианство, ни гума-
низм более не способны подпитывать европейскую мысль,
потому ей требуется обновление через «переоткрытие Востока».
Особое внимание он обращал к чувствительности «Запада»
в областях философии и литературы. При этом структура этого
пр оцесса оказывалась зависима от восприятия истории
как прогр есса и «историзации и текстуализации Востока».
Заново прочерченные границы, переопределенные
проблемы, секуляризированная религия
182
и все остальные, этот ожидаемый для Бувара проект, рушится,
столкнувшись с грубой реальностью — на этот раз в виде вне-
запно появившихся жандармов, которые обвиняют его в дебо-
ширстве. Однако несколькими строками ниже появляется вто-
рой интересный пункт. Мужчины одновременно признаются
друг другу, что их тайное желание —снова стать клерками-пе-
реписчиками. У них есть двойной письменный стол, специально
для них сделанный, они покупают книги, карандаши, ластики
и — как Флобер заканчивает набросок —они приступают464. От
попыток жить, более или менее непосредственно применяя зна-
ния, Бувар и Пекюше в конце концов приходят к тому, чтобы
бездумно переписывать из одного текста в другой.
Хотя видение Буваром Европы, возрожденной через Азию,
раскрыто не полностью, на его счет (и насчет того, к чему оно
приходит на столе переписчика) можно сделать несколько важ-
ных замечаний. Как и многие другие видения этих двух людей,
оно глобально и реконструктивно, представляя то, что Флобер
считал свойством XIX столетия,—пристрастие к переустройству
мира в соответствии с воображаемым видением, иногда допол-
няемым специальными научными техниками. Среди видений,
которые имеет в виду Флобер, — утопии Сен-Симона и Фурье,
научное возрождение человечества, задуманное Контом465, и все
технические или светские религии, пропагандируемые идео-
логами, позитивистами, эклектиками, оккультистами, тради-
ционалистами и идеалистами, такими как Дестют де Траси466,
Кабанис467, Мишле, Кузен468, Прудон469, Курно470, Кабе471, Жане472
464 Ils s’y mettent (фр.).
465 Огюст Конт (1789–1857) —французский философ.
Основоположник позитивизма. Автор идеи интеллектуаль-
ной эволюции человечества.
466 Антуан Дестют де Траси (1754–1836) —французский философ.
Изучал историю образования идей.
467 Пьер Жан Жорж Кабанис (1757–1808)— французский философ.
Вульгарный материалист.
468 Виктор Кузен (1792–1867) —французский философ, основополож-
ник эклектизма, министр нар одного просвещения.
469 Пьер Жозеф Прудон (1809–1865) —французский философ,
основоположник анархизма.
470 Антуан Огюстен Курно (1801–1877)— французский математик
и философ. Исследователь детерминизма и теории вероятностей.
471 Этьен Кабе (1788–1856)—французский публицист, утопический
со ци ал ист.
472 Пьер Жане (1859–1947) —французский философ и психолог.
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
183
и Ламенне473, 474
. На протяжении всего романа Бувар и Пекюше
увлекаются их идеями, а затем, потерпев крах, продолжают ис-
кать новые, но с тем же результатом.
Корни подобных ревизионистских амбиций уходят в роман-
тизм, однако в романтизм особого толка. Мы должны помнить,
в какой степени большая часть духовного и интеллектуально-
го проекта конца XVIII века была восстановленной теологией —
«естественным супернатурализмом», как назвал это М. Г. Абрамс475.
Это направление мысли легло в основу расхожих взглядов XIX ве-
ка, которые Флобер высмеивает в «Буваре и Пекюше».
Понятие возрождения (regeneration), таким образом,
восходит «к явной тенденции романтизма, [вернуться]
после рационализма и благопристойности Просве-
щения... к суровой драме и сверхрациональным тайнам
христианской истории и доктрин, к жестоким кон-
фликтам и резким поворотам христианской внутренней
жизни, включающей крайности разрушения и сози-
дания, ада и рая, изгнания и воссоединения, смерти
и возрождения, уныния и радости, потерянного
рая и рая вновь обретенного... Но коль скоро они жили,
как бы там ни было, уже после эпохи Просвещения,
писатели-романтики возрождали эти древние темы
по-другому: они попытались сохранить взгляд на
человеческую историю и судьбы, экзистенциальные пара-
дигмы и основополагающие ценности своего рели-
гиозного наследия, придав им интеллектуально прием-
лемую и эмоционально уместную для своего времени
форму476.
473 Фелисите Робер де Ламенне (1782–1854) —фран-
цузский публицист, р елигиозный философ,
один из сторонников идеи либерализма и прогрес-
сизма, активно обсуждавший роль церкви
в жизни общества и человека.
474 Подробный обзор этих образов и утопий см. в: Charlton
Donald G. Secular Religions in France, 1815–1870.
London: Oxford University Press, 1963.
475 Мейер Говард Абрамс (1912–2015)— американский
историк литературы.
476 Abrams M. H . Natural Supernaturalism: Tradition
and Revolution in Romantic Literature. N . Y.: W. W. Norton
&Co., 1971.P.66.
Заново прочерченные границы, переопределенные
проблемы, секуляризированная религия
184
То, о чем Бувар думал, — возрождение Европы Азией, — было
очень влиятельной романтической идеей. Фридрих Шлегель
и Новалис477, например, призывали своих соотечественников
и европейцев в целом к внимательному изучению Индии, по-
тому что, по их словам, именно индийская культура и религия
могут победить материализм и механицизм (и республикан-
ский дух) западной культуры478. Из этого поражения возникнет
новая, возрожденная Европа: в этом предписании проступают
библейские образы смерти, возрождения и искупления. Более
того, романтический ориенталистский проект был не просто
конкретным примером общей тенденции; он мощно форми-
ровал эту тенденцию, как убедительно доказал Раймон Шваб
в работе «Восточный ренессанс». Но для современной Европы
значение имела не столько сама Азия, сколько ее полезность.
Таким образом, любой, кто, подобно Шлегелю или Францу Боп-
пу, овладевал восточным языком, становился духовным героем,
странствующим рыцарем, вернувшим Европе утраченное ощу-
щение священной миссии. Именно это ощущение более позд-
ние секулярные религии, отображенные Флобером, предлагали
в XIX столетии. Не меньше, чем Шлегель, Вордсворт и Шатобри-
ан, Огюст Конт — как и Бувар — был приверженцем и сторонни-
ком секулярного постпросвещенческого мифа, в чертах кото-
рого безошибочно считывалось христианство.
Каждый раз, позволяя Бувару и Пекюше проходить че-
рез увлечение ревизионистскими концепциями от начала и до
477 Новалис — псевдоним Георга Фридриха фон Харденберга
(1772–1801), немецкого писателя и философа. С точки зрения ори-
ентализма важен его роман «Генрих фон Офтердинген»,
одной из героинь которого является «пленница с Востока». При
этом важно отметить, что этот роман рассматривается
специалистами преимущественно с точки зрения формирова-
ния немецкой национальной идеи.
478 Создание индологии в Европе тесным образом связано с дебата-
ми об истоке европейской цивилизации (Греция с ее рацио-
нальностью или Иерусалим с христианством) и ее будущем. В этом
контексте появляется такой термин, как Zukunftsphilologie (фило-
логия будущего), проект поиска абсолютного начала, точки отсчета
(по Ницше). Индия с ее культурой и языками рассматривалась
как регион поиска «Библии ариев», основ европейской цивилиза-
ции, созданных на специфическом, древнем и священном
языке — санскрите. Потому Индия в европейском восприятии, осо-
бенно в немецком (при развитии нациостроительства в про-
тивовес Франции), становилась столь важным элементом публицис-
тики и общественных дискуссий.
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
185
комически пошлого конца, Флобер обращает внимание к обще-
му для всех проектов человеческому изъяну. Он прекрасно ви-
дел, что за расхожей идеей (idée reçue) «Европа-возрожденная-
Азией» кроется гордыня, и очень коварная. И «Европа», и «Азия»
были ничем без визионерской техники превращения обширных
географических областей в поддающиеся обработке и управ-
ляемые сущности. Таким образом, по сути, Европа и Азия были
нашей Европой и нашей Азией — нашими волей и представле-
нием, как сказал бы Шопенгауэр479. Исторические законы в дей-
ствительности были законами историков, точно так же как «две
формы человечества» привлекали внимание не столько к дей-
ствительности, сколько к европейской способности придавать
искусственно сотворенным различиям вид неизбежности. Что
касается второй половины фразы — «наконец-то будут спаяны
воедино», — то здесь Флобер высмеял беспечное безразличие на-
уки к действительности, науки, которая анатомировала и плави-
ла человеческие существа, словно они были инертной материей.
Но насмехался он не над всякой наукой: это была преисполнен-
ная энтузиазма, даже мессианская европейская наука, чьи побе-
ды включали неудавшиеся революции, войны, угнетение и необ-
узданный аппетит к немедленному донкихотскому воплощению
грандиозных книжных идей. То, что такая наука или знание
никогда не принимали в расчет, так это свою собственную глубо-
ко укоренившуюся, неосознанную неосведомленность и сопро-
тивление ей реальности. Когда Бувар играет ученого, он наивно
предполагает, что наука просто есть, что реальность такова, как
говорит ученый, и не имеет значения, дурак ученый или прови-
дец; он (или любой, кто думает так же, как он) не может не ви-
деть, что Восток, возможно, не хочет возрождать Европу, или что
Европа не намерена демократически объединяться с желтыми
или смуглыми азиатами. Короче говоря, такой ученый не при-
знает в своей науке эгоистическую волю к власти, которая пита-
ет его усилия и извращает его амбиции.
479 Артур Шопенгауэр (1788–1860) — немецкий философ. Речь идет
о его самой известной работе «Мир как воля и представление»
(Die Welt als Wille und Vorstellung).
Заново прочерченные границы, переопределенные
проблемы, секуляризированная религия
186
Флоберу, конечно, только и нужно, чтобы его несчастные
глупцы постоянно утыкались носом в трудности. Бувар и Пекю-
ше поняли, что идеи и реальность лучше вместе не смешивать.
Конец романа — картинка, на которой они изображены вдвоем
совершенно удовлетворенными тем, что добросовестно копиру-
ют свои любимые идеи из книги на бумагу. Знание больше не тре-
буется прикладывать к реальности; знание — это то, что молча,
без комментариев, переносится из одного текста в другой. Идеи
распространяются, и распространяются анонимно, они повторя-
ются без указания авторства; они буквально становятся «пропис-
ными истинами» (idées reçues): важно только то, что они суще-
ствуют, чтобы их на все лады повторяли, и повторяли бездумно.
В очень сжатой форме этот краткий эпизод, взятый из за-
меток Флобера к «Бувару и Пекюше», описывает специфические
современные структуры ориентализма, который, в конце кон-
цов, является одной из дисциплин секулярных (и квазирелиги-
озных) верований в европейской мысли XIX века. Мы уже дали
характеристику общему масштабу мысли о Востоке, существо-
вавшей на протяжении Средних веков и эпохи Ренессанса, для ко-
торой ислам главным образом и был Востоком. Однако в XVIII ве-
ке появился ряд новых взаимосвязанных элементов, которые
предрекали грядущую евангелическую фазу, воссоздать очерта-
ния которой позже предстояло Флоберу.
Во-первых, Восток был известен в пределах, значительно
превосходящих границы исламских земель. Это количественное
изменение было во многом результатом продолжения и расшире-
ния исследования европейцами остального мира. Растущее влия-
ние путевых заметок, воображаемых утопий, нравоучительных
странствий и научных репортажей привело к тому, что наведен-
ный на Восток фокус стал более резким и глубоким. Если ориен-
тализм и обязан во многом плодотворным открытиям Анкетиля
и Джонса в последней трети века, то их следует рассматривать
в более широком контексте, заданном Куком480 и Бугенвилем481,
480 Джеймс Кук (1728–1779) — английский мореплаватель, исследова-
тель Тихого, Индийского и Атлантического океанов.
481 Луи Антуан де Бугенвиль (1729–1811) —французский мореплаватель.
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
187
путешествиями Турнефора482 и Адансона483, «Историей плаваний
к южным землям» президента Шарля де Бросса484, французскими
торговцами в Тихом океане, миссионерами-иезуитами в Китае
и обеих Америках, исследованиями и отчетами Уильяма Дампи-
ра485, бесчисленными спекуляциями о гигантах, патагонцах486,
дикарях, туземцах и монстрах, предположительно обитающих
в землях далеко к востоку, западу, югу, и к северу от Европы. Но
все эти расширяющиеся горизонты прочно удерживали Европу
в привилегированном центре в качестве главного наблюдателя
(или главным образом наблюдаемого, как в «Гражданине мира»
Голдсмита487). Ибо даже по мере того, как Европа продвигалась
вперед, ее чувство культурной мощи укреплялось. Колонии и га-
рантированные этноцентрические перспективы возникли не
только из грандиозных институций, таких как различные ин-
дийские компании488, но и из рассказов путешественников489.
482 Жозеф Питтон де Турнефор (1656–1708) —французский ботаник.
483 Мишель Адансон (1727–1806) —французский ботаник.
484 Шарль де Бросс (1709–1777)—французский писатель, историк и политик. Имеет-
ся в виду его произведение Histoire des navigations aux terres australes (1756).
485 Уильям Дампир (1652–1715)— английский мор еплаватель.
486 Патагонцы — мифическая раса людей, появившаяся в ранних европейских
описаниях Южной Америки. Согласно описаниям, представляли собой гиган-
тов (выше двух метров ростом). В XIX в. миф был развеян. Тем не менее
этот эпизод ярко характеризует большое количество мистификаций, сформи-
ровавшихся в европейской науке в XVI–XVIII вв. Именно об этом и ведет
речь Саид.
487 Оливер Голдсмит (1728–1774) — английский писатель. Имеется в виду его
книга «Гражданин мира, или Письма китайского философа, проживающего
в Лондоне, своим друзьям на Востоке».
488 Индийские компании — созданные в период с XVII по XVIII в. публичные
объединения (фактически монополии), контролир овавшие торговые отно-
шения с Ост-Индией (Индия, Южная и Юго-Восточная Азии) и Вест-
Индией (острова Атлантического океана). Существовали в Великобритании
(фактически, компания преобразовалась в орган колониального управле-
ния; существуют свидетельства, что в XIX в. в Центральной Азии Великобри-
танию называли «Кумпани»), Нидерландах, Франции, Дании, Швеции и т. д.
Прекратили свое существование в XIX в. Часть их функций и активов перешла
к министерствам иностранных дел и правительственным структурам.
489 Подробнее см.: Nash John P. The Connection of Oriental Studies with Commerce,
Art, and Literature During the 18th–19th Centuries // Manchester Egyptian and
Oriental Society Journal. 1930. Vol. 15. P. 33–39; см. также: Laffey John F. Roots
of French Imperialism in the Nineteenth Century: The Case of Lyon // French
Historical Studies. Spring. 1969. Vol. 6, no. 1. P. 78–92, and Leportier R., L’Orient
Porte des Indes. Paris: Éditions France-Empire, 1970. Большое количество
сведений можно также найти в следующих работах: Omont Henri. Missions
archéologiques françaises en Orient aux XVIIe et XVIIIe siècles. 2 vols. Paris:
Imprimerie nationale, 1902, а также в: Hodgen Margaret T. Early Anthropology
in the Sixteenth and Seventeenth Centuries. Philadelphia: University of Pen-
nsylvania Press, 1964, а также в работах: Daniel Norman. Islam, Europe and Empire.
Edinburgh: University Press, 1966. Две небольшие работы: Hourani Albert.
Islam and the Philosophers of History // Middle Eastern Studies. April 1967. Vol. 3,
no. 3. P. 206 –268, and Rodinson Maxime. The Western Image and Western
Studies of Islam // The Legacy of Islam / Eds Joseph Schacht and C. E. Bosworth.
Oxford: Clarendon Press, 1974. P. 9 –62.
Заново прочерченные границы, переопределенные
проблемы, секуляризированная религия
188
Во-вторых, более осведомленному отношению к чужерод-
ному и экзотическому способствовали не только путешествен-
ники и исследователи, но и историки, для которых европейский
опыт можно было выгодно сравнивать с другими, а также более
древними цивилизациями. Это мощное течение в историче-
ской антропологии XVIII века, описанное учеными как «война
богов», означало, что Гиббон мог извлечь уроки об упадке Рима
в период подъема ислама, точно так же как Вико мог понимать
современную цивилизацию в терминах варварского, поэтиче-
ского великолепия ее ранних истоков. В то время как историки
эпохи Возрождения неизменно судили о Востоке как о враге,
историки XVIII века взирали на особенности Востока с долей от-
страненности, пытаясь обращаться непосредственно к восточ-
ным исходным источникам — возможно, потому что эти методы
помогали европейцам лучше узнать самих себя. Перевод Корана
Джорджа Сейла и связанные с ним предварительные рассужде-
ния иллюстрируют это изменение. В отличие от своих пред-
шественников, Сейл пытался рассматривать арабскую историю
с точки зрения арабских источников; более того, он позволил
мусульманским комментаторам священного текста говорить
самим за себя490. У Сейла, как и на протяжении всего XVIII века,
простой компаративизм был ранней фазой сравнительных дис-
циплин (филология, анатомия, юриспруденция, религия), став-
ших впоследствии предметом гордости методологии XIX века.
Но среди мыслителей существовала тенденция расширять
рассудочное компаративное исследование, рассматривающее че-
ловечество «от Китая до Перу», путем сочувственного отождес-
твления. Это третий элемент XVIII века, подготавливающий путь
современному ориентализму. То, что сегодня мы называем исто-
ризмом, — это идея XVIII столетия; Вико, Гердер и Гаман491, сре-
ди прочих, верили, что все культуры органически и внутренне
490 Holt P. M . The Treatment of Arab History by Prideaux, Ockley,
and Sale // Historians of the Middle East / Eds Bernard Lewis and
P. M . Holt. London. Oxford University Press, 1962. P. 302.
См. также: Holt. The Study of Modern Arab History. London: School
of Oriental and African Studies, 1965.
491 Иоганн Георг Гаман (1730–1788 — немецкий философ. Учитель
Гердера.
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
189
взаимосвязаны, связаны духом, гением, климатом (Klima) или
национальной идеей, в которую сторонний наблюдатель может
проникнуть только благодаря акту исторического сопережива-
ния. Так, книга Гердера «Идеи к философии истории человече-
ства »492 (1784–1791) была панорамной демонстрацией различных
культур, каждая из которых была пронизана враждебным твор-
ческим духом и доступна лишь наблюдателю, пожертвовавше-
му своими предрассудками ради «вчувствования» — Einfuhlung.
Проникнутый популистским и плюралистическим понимани-
ем истории, пропагандируемым Гердером и другими493, разум
XVIII века мог пробить доктринальные стены, воздвигнутые меж-
ду Западом и исламом, и увидеть скрытые элементы родства
между собой и Востоком. Наполеон — известный пример тако-
го (обычно избирательного) отождествления через симпатию.
Еще один пример — Моцарт. «Волшебная флейта» (в которой
масонские коды смешаны с видениями добросердечного Вос-
тока) и «Похищение из сераля» обнаруживают на Востоке осо-
бенно благородный вид человечества. И это гораздо больше, чем
склонность к модным тогда «турецким мотивам» в музыке, за-
ставляет Моцарта смотреть на Восток с симпатией.
Тем не менее очень трудно отделить такие интуитивные
представления о Востоке, как у Моцарта, от всего спектра предро-
мантических и романтических представлений о Востоке как
о вместилище экзотики. Популярность ориентализма в конце
XVIII и начале XIX века переросла во всеобщую моду. Но даже эту
моду, легко узнаваемую в творчестве Уильяма Бекфорда, Бай-
рона, Томаса Мура494 и Гёте, не так просто отделить от интере-
са, проявляемого к готическим сказкам, псевдосредневековым
идиллиям, образам варварского великолепия и жестокости.
В некоторых случаях представление о Востоке может быть свя-
зано с тюрьмами Пиранези495, в других — с атмосферой роскоши
492 Ideen zur Philosophie der Geschichte der Menschheit.
493 Популистскую и плюралистическую сторону позиции Гердера изложил
Исайя Берлин в работе: Berlin Isaiah. Vico and Herder: Two Studies
in the History of Ideas. N . Y.: Viking Press, 1976.
494 Томас Мур (1779–1853)— ирландский поэт-романтик.
495 Джованни Баттиста Пиранези (1720–1778) — итальянский архитектор и график.
Речь идет о серии гравюр Carceri d’invenzione (Воображаемые тюрьмы).
Заново прочерченные границы, переопределенные
проблемы, секуляризированная религия
190
Тьеполо, в третьих — с экзотической величественностью поло-
тен конца XVIII столетия496. Позже, в XIX веке, в работах Де-
лакруа и в буквальном смысле десятков других французских
и британских художников, картина «ориентального жанра» во-
плотила эти представления в визуальную форму и дала им соб-
ственную жизнь (в данной книге, к сожалению, нам это придет-
ся опустить). Чувственность, обещание, ужас, возвышенность,
идиллическое удовольствие, энергия напряжения: Восток как
фигура в предромантическом, дотехнологическом ориенталист-
ском воображении Европы конца XVIII века действительно был
чем-то хамелеонообразным под названием (с использованием
прилагательного) «ориентальное»497. Но с появлением академи-
ческого ориентализма эта неопределенность Востока будет зна-
чительно уменьшена.
Четвертым элементом, подготовившим путь для современ-
ных ориенталистских структур, было стремление классифици-
ровать природу и человека по типам. Величайшими именами
в этом ряду были, конечно, Линней498 и Бюффон, но в целом
тот интеллектуальный процесс, в котором телесное (а вскоре
и моральное, интеллектуальное и духовное) измерение — типич-
ную материальность объекта — можно было не просто наблю-
дать, но с точностью определять его характерные элементы, был
достаточно распространенным. Линней говорил, что каждое за-
мечание, сделанное о природном, «должно быть производным
от числа, формы, пропорции, ситуации», и действительно, если
посмотреть на Канта, Дидро или Джонсона, им свойственна
аналогичная склонность к усилению общих черт, к сокращению
496 Обсуждение этих мотивов и репрезентаций см.: Starobinski
Jean. The Invention of Liberty, 1700–1789. Trans. Bernard C. Smith
Geneva: Skira, 1964.
497 Существует совсем немного работ на эту малоизученную
тему. Самые известные из них: Conant Martha P. The Oriental
Tale in England in the Eighteenth Century. 1908; reprint ed.,
N. Y.: Octagon Books, 1967; de Meester Marie E. Oriental Influences
in the English Literature of the Nineteenth Century // Anglisti-
sche Forschungen. Heidelberg, 1915. No. 46; Smith Byron Porter.
Islam in English Literature. Beirut: American Press, 1939.
См. также: Doutrelant Jean-Luc. L’Orient tragique au XVIIIe siècle //
Revue des Sciences Humaines. April—June 1972. Vol. 146.
P. 255 –282 .
498 Карл Линней (1707–1778) — шведский естествоиспытатель, автор
классификации растительного и животного мира.
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
191
огромного числа объектов до меньшего числа упорядочиваемых
и описываемых типов. В естественной истории, в антрополо-
гии, в культурном обобщении тип имел определенный харак-
тер, который давал наблюдателю возможность обозначения
и, как говорил Фуко, «контролируемого вывода».
Эти типы и характеры принадлежали единой системе,
сети связанных обобщений. Так, всякое обозначе-
ние должно осуществляться посредством определен-
ного отношения ко всем другим возможным обо-
значениям. Знать, что в действительности относится
к одному индивиду, значит иметь перед собой
классификацию — или возможность классифика-
ции — всех остальных499.
В работах философов, историков, энциклопедистов и эссеистов
мы находим, что признак-как-обозначение выступает как эле-
мент физиологической и моральной классификации: например,
дикарь, европеец, азиат и т. д. Они, безусловно, встречаются у Лин-
нея, но также и у Монтескьё, у Джонсона, у Блюменбаха500, у Зём-
меринга501, у Канта. Физиологические и моральные характерис-
тики распределены более или менее равномерно: американец —
«краснокожий, холерический, прямой», азиат — «желтокожий,
меланхоличный, жесткий», африканец — «чернокожий, флег-
матичный, вялый»502. Но набирают силу подобные обозначения
499 Foucault Michel. The Order of Things: An Archaeology of the
Human Sciences. N. Y.: Pantheon Books, 1970. P. 138,
144. См.: Фуко М. Слова и вещи. М.: Прогресс, 1977. С. 168, 174.
См. также: Jacob François. The Logic of Life: A History
of Heredity. Trans. Betty E. Spillmann. New York: Pantheon
Books, 1973. P. 50 and passim, и Canguilhem Georges.
La Connaissance de la vie. Paris: Gustave-Joseph Vrin, 1969.
P. 44–63.
500 Иоганн Фридрих Блюменбах (1752–1840) — немецкий
физиолог и анатом.
501 Самуэль Томас Зёммеринг (1755–1830) — немецкий
специалист по анатомии и физической
антропологии.
502 См.: Burke John G. The Wild Man’s Pedigree: Scientific
Method and Racial Anthropology // The Wild Man Within:
An Image in Western Thought from the Renaissance
to Romanticism / Eds Edward Dudley and Maximillian E. Novak.
Pittsburgh, Pa.: University of Pittsburgh Press, 1972.
P. 262–268 . См. также: Biou Jean. Lumières et anthropophagie //
Revue des Sciences Humaines. April—June 1972. Vol. 146.
P. 223–234.
Заново прочерченные границы, переопределенные
проблемы, секуляризированная религия
192
позднее, в XIX веке, объединяясь с признаком-как-деривацией,
как наследственным типом. Например, у Вико и Руссо сила мо-
рального обобщения усиливается той точностью, с которой дра-
матические, почти архетипические фигуры — примитивный
человек, гиганты, герои — демонстрируются в качестве источ-
ника современной морали, философии и даже лингвистики.
Таким образом, когда речь заходила о восточном человеке, в ход
шли такие унаследованные универсалии, как его «примитив-
ное» состояние, его примитивные признаки, его особое духов-
ное окружение.
Описанные мной четыре элемента — экспансия, историче-
ская конфронтация, симпатия, классификация — это течения
мысли XVIII столетия, на которых строятся специфические ин-
теллектуальные и институциональные структуры современного
ориентализма. Без них ориентализм, как мы сейчас увидим, воз-
никнуть бы не мог. Более того, эти элементы освободили Восток
в целом и ислам в частности от узкорелигиозного подхода, сквозь
призму которого он до того времени рассматривался (и оцени-
вался) христианским Западом. Другими словами, современный
ориентализм проистекает из секуляризирующих элементов ев-
ропейской культуры XVIII века. Первый элемент — расширение
Востока дальше на восток географический и обратное движение
во времени значительно ослабило или даже сломило библейские
рамки. Ориентирами были уже не христианство и иудаизм с их
довольно скромными календарями и картами, а Индия, Китай,
Япония и Шумер, буддизм, санскрит, зороастризм и Ману503.
Второй элемент — способность обращаться исторически (а не
в урезанном виде, в качестве элемента религиозной политики)
с неевропейскими и неиудео-христианскими культурами укреп-
лялась по мере того, как саму историю понимали глубже; пра-
вильное понимание Европы означало также понимание объек-
тивных отношений между Европой и ее собственными, ранее
503 Ману — в индуизме изначально «первый человек»,
позднее — титул четырнадцати правителей
земли. Речь, вероятно, идет о «Законах Ману» —
древнеиндийском сборнике права, уже упомя-
нутом ранее.
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
193
недостижимыми временными и культурными границами. В не-
котором смысле идея Иоанна Сеговийского о «конференции»
(contraferentia) между Востоком и Европой была реализована,
но в совершенно светском ключе. Гиббон уже мог относиться
к Мухаммеду как к исторической фигуре, оказавшей влияние
на Европу, а не как к дьявольскому еретику, зависшему где-то
между магией и лжепророчеством. Третий элемент — избира-
тельное отождествление с регионами и культурами, отличными
от собственной, смягчала закостенелость понятия «я» и иден-
тичности, до этого сводившиеся к полярным понятиям «право-
верные» и «осаждающие их варварские орды». Границы христи-
анской Европы больше не служили чем-то наподобие таможни.
Понятия человеческого объединения и человеческих возмож-
ностей приобрели очень широкую общую —в отличие от узко-
местной — легитимность. Четвертый элемент — классификации
человечества систематически умножались по мере того, как воз-
можности обозначения и исследования истоков уточнялись за
пределами категорий «языческих» и «священных» наций, о ко-
торых писал Вико. Раса, цвет кожи, происхождение, темпера-
мент, характер и типы заслоняли собой различие между хри-
стианами и всеми остальными.
Но если эти взаимосвязанные элементы представляют со-
бой секуляризирующую тенденцию, это не означает, что старые
религиозные модели человеческой истории и судьбы и «экзи-
стенциальные парадигмы» были просто отброшены. Отнюдь нет:
они были воссозданы, перемещены, перераспределены внутри
только что названных светских парадигм. Для любого, кто изу-
чал Восток, требовалось овладеть соответствующей светской
лексикой. Тем не менее, если ориентализм обеспечил лексичес-
кий словарь, концептуальный репертуар, методы — а это именно
то, чем занимался и чем являлся ориентализм с конца XVIII сто-
летия, — в его дискурсе сохранился неизжитый восстановлен-
ный религиозный импульс, естественный супернатурализм.
Я попытаюсь показать, что этот импульс в ориентализме заклю-
чался в представлении ориенталиста о самом себе, о Востоке
и о своей дисциплине.
Заново прочерченные границы, переопределенные
проблемы, секуляризированная религия
194
Современный ориенталист был, по собственному разуме-
нию, героем, спасающим Восток от мрака, отчуждения и стран-
ности, которые он сам же надлежащим образом и распознал. Его
исследования воссоздавали утраченные языки, нравы и даже
менталитет Востока, как Шампольон воссоздал египетские иеро-
глифы из Розеттского камня504. Специальными ориенталист-
скими методами — лексикографией, грамматикой, переводами,
культурным декодированием культуры — была восстановлена,
конкретизирована, подтверждена ценность как древнего, клас-
сического Востока, так и традиционных дисциплин филологии,
истории, риторики и доктринальной полемики. Однако в этом
процессе Восток и ориенталистские дисциплины претерпели
диалектические изменения, поскольку в своей первоначальной
форме существовать они не смогли. Восток, даже в «классиче-
ской» форме, которую обычно изучал ориенталист, был модер-
низирован, восстановлен вплоть до настоящего времени; тради-
ционные дисциплины также были привнесены в современную
культуру. И всё же и то и другое несло в себе следы силы — силы,
которая воскресила, а в действительности — создала Восток,
силы, которая жила в новых, научно продвинутых методах фи-
лологии и антропологического обобщения. Короче говоря, пе-
ренеся Восток в современность, ориенталист мог бы прославить
свой метод и свое положение как светского творца, человека,
который создавал новые миры, как некогда Бог создал преж-
ние. И коль скоро такие методы и позиции выходили за пределы
продолжительности жизни отдельного взятого ориенталиста,
то возникла светская традиция преемственности, мирской ор-
ден дисциплинированных методологов, чье братство основы-
валось не на кровном родстве, а на общем дискурсе, практике,
библиотеке, усвоенных идеях, короче говоря — доксологии, об-
щей для всех, кто вступил в эти ряды. Флобер был достаточно
504 Розеттский камень — стела с декретом, изданным
коллегией жрецов на восшествие на престол
Птолемея V, записанным на двух языках (гр еческом
и египетском) в трех системах письма (египет-
ский текст был записан иер оглифами и демотическим
письмом), что способствовало расшифровке
иероглифического письма.
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
195
прозорлив, чтобы понять, что со временем сегодняшний ори-
енталист станет переписчиком, как Бувар и Пекюше, но на заре
карьеры Сильвестра де Саси и Эрнеста Ренана такой опасности
не было.
Моя мысль заключается в том, что существенные аспекты
современной ориенталистской теории и практики (из которых
проистекает современный ориентализм) могут быть поняты
не как внезапный доступ к объективным знаниям о Востоке,
а как набор структур, унаследованных от прошлого, секуляри-
зованных, переосмысленных и переформированных такими
дисциплинами, как филология, которые, в свою очередь, были
натурализованными, модернизированными, лишенными кле-
рикального статуса заменителями (или версиями) христиан-
ской веры в высшие силы. В форме новых текстов и идей Восток
(East) был приспособлен к этим структурам. Лингвисты и иссле-
дователи, такие как Джонс и Анкетиль, безусловно, внесли свой
вклад в современный ориентализм, но то, что отличает совре-
менный ориентализм как поле, группу идей, дискурс, — это тру-
ды уже поколения следующего. Если мы возьмем экспедицию
Наполеона (1798–1801) в качестве своего рода первого опыта,
благоприятствующего современному ориентализму, мы можем
рассматривать ее первых героев — а в исламистике это Саси,
Ренан и Лэйн — в качестве создателей этого поля, зачинателей
традиции, прародителей братства ориенталистов. Саси, Ренан
и Лэйн поставили ориентализм на научную и рациональную ос-
нову. Это повлекло за собой не только их собственную, ставшую
образцовой, работу, но и выработку лексики и идей, которые
могли быть использованы любым, кто хотел стать ориентали-
стом. Создание ими ориентализма было настоящим подвигом:
стала возможной научная терминология, была изгнана неяс-
ность, а Восток предстал в особом свете. Фигура ориенталиста
стала для Востока (Orient) главным авторитетом, был легити-
мизован особый вид специфически последовательной ориен-
талистской работы, в культурный оборот была введена своего
рода форма дискурсивной валюты, с помощью которой отны-
не и впредь будут говорить за Восток. Прежде всего трудами
Заново прочерченные границы, переопределенные
проблемы, секуляризированная религия
196
основателей была создана область исследований и семейство
идей, которые, в свою очередь, могли сформировать сообщест-
во ученых, чья родословная, традиции и амбиции были одно-
временно внутренне присущими этой области и в достаточной
мере внешними для того, чтобы обеспечить общий престиж.
Чем больше Европа вторгалась на Восток в течение XIX века, тем
больше общественного доверия ориентализм завоевывал. И всё
же если эти приобретения сопоставить с утратой оригинально-
сти, то удивляться почти нечему, поскольку весь он с самого на-
чала был сплошь реконструкцией и повторением.
Последнее замечание: идеи, институты и фигуры конца
XVIII и XIX веков, о которых я буду говорить в этой главе, явля-
ются важной частью, решающим составным элементом эпохи
территориальных приобретений — величайшей из когда-либо
известных человечеству. К концу Первой мировой войны Европа
колонизировала 85 процентов земли. Сказать, что современный
ориентализм был частью империализма и колониализма, зна-
чит сказать нечто абсолютно бесспорное. Однако недостаточно
просто сказать об этом: это утверждение нужно проработать
аналитически и исторически. Мне интересно продемонстри-
ровать, как современный ориентализм, в отличие от доколони-
ального понимания Данте и д’Эрбело, стал воплощением дис-
циплины системного приращения (accumulation). И поскольку
он не ограничивался исключительно интеллектуальными или
теоретическими рамками, это сделало ориентализм фатально
склонным к систематическому приращению человеческих су-
ществ и территорий. Реконструировать мертвый или возродить
утраченный восточный язык означало в конечном счете возро-
дить мертвый или забытый Восток. Это также означало, что точ-
ная реконструкция, наука и даже воображение могли подгото-
вить путь тому, что армии, администрации и бюрократии позже
будут делать в восточных землях. В некотором смысле оправда-
нием ориентализма были не только его интеллектуальные или
художественные успехи, но и его эффективность, полезность,
авторитет. Конечно, серьезного внимания заслуживают все эти
пункты.
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
197
II
Сильвестр де Саси и Эрнест Ренан:
рациональная антропология
и филологическая лаборатория
Две определяющие темы в жизни Сильвестра де Саси — герои-
ческие усилия и непреходящее чувство приносимой педагоги-
ческой и рациональной пользы. Родившийся в 1757 году в семье
янсенистов, традиционно занимавшейся нотариальной дея-
тельностью (notaire), Антуан-Исаак-Сильвестр частным об-
разом в бенедиктинском аббатстве изучал сначала арабский,
сирийский и халдейский языки505, а затем иврит. Арабский,
в частности, был языком, открывшим ему Восток, поскольку, со-
гласно Жозефу Рено506, именно по-арабски восточный матери-
ал, как священный, так и мирской, сохранился в его самой древ-
ней и самой поучительной форме507. Несмотря на то, что он был
легитимистом, в 1769 году он был назначен первым учителем
арабского языка в недавно созданную школу живых восточных
языков508, должность директора которой он получил в 1824 году.
В 1806 году он стал профессором Коллеж де Франс, хотя с 1805 го-
да уже был штатным ученым-ориенталистом в Министерстве
иностранных дел Франции. Там его работа (неоплачиваемая до
1811 года) поначалу состояла в переводе бюллетеней Великой
армии и наполеоновского Манифеста 1806 года, в котором вы-
ражалась надежда, что «мусульманский фанатизм» может быть
направлен против русского православия509. В течение многих
лет после этого де Саси готовил переводчиков для французского
восточного драгомана510, как и будущих ученых. Когда францу-
зы оккупировали Алжир в 1830 году, именно де Саси переводил
505 Речь идет о группе арамейских языков в составе семитской
языковой семьи.
506 Жозеф Туссен Рено (1795–1867) —французский востоковед,
ученик де Са си.
507 Dehérain Henri. Silvestre de Sacy: Ses Contemporains et ses
disciples. Paris: Paul Geuthner, 1938. P. 111.
508 Langues orientales vivantes (фр.).
509 В 1806–1807 гг. в Европе шли войны четвертой антинаполе-
оновской коалиции, в которой Российская империя
играла значимую роль.
510 Драгоман (от араб. «тарджуман») — переводчик.
198
воззвание к алжирцам511, с ним регулярно консультировались по
всем дипломатическим вопросам, касающимся Востока, ми-
нистр иностранных дел, а иногда и военный министр. В возрас-
те семидесяти пяти лет он сменил Дасье512 на посту секретаря
Академии надписей513, а также стал куратором отдела восточ-
ных рукописей в Королевской библиотеке. На протяжении всей
его долгой и выдающейся карьеры его имя по праву ассоцииро-
валось с реструктуризацией и реформированием образования
(особенно в области ориенталистики) в послереволюционной
Франции514. Вместе с Кювье в 1832 году де Саси стал новым пэ-
ром Франции.
Имя Саси ассоциируется с началом современного ориен-
тализма не только потому, что он был первым президентом
французского Азиатского общества (основанного в 1822 году),
но и потому, что его работа фактически ввела в эту профессию си-
стематизированный свод текстов, педагогическую практику, на-
учную традицию и соединила ориенталистику с государственной
политикой. Работу Саси, впервые в Европе со времен Вьеннского
собора, отличало осознанное использование методологического
принципа и научная дисциплинированность. Не менее важно
и то, что Саси всегда чувствовал себя человеком, стоящим в нача-
ле важного ревизионистского проекта. Он осознавал свою роль
родоначальника и, возвращаясь к нашим общим рассуждениям,
выступал в своих трудах как секуляризованный священнослужи-
тель, для которого Восток был учением, а ученики— прихожана-
ми. Герцог де Брольи515, восхищенный современник Саси, говорил
о его работе, что в ней сочетаются подходы ученого и библейского
учителя, и что Саси был единственным человеком, способным
511 Речь идет об «Обращении к арабам» (La Proclamation aux Arabes),
составителями которого, помимо Саси, были Тома-Ксавье Бианки
и Шарль Заккар (Thomas-Xavier Bianchi et Charles Zaccar), пер-
вый из которых долгое время жил в Турции и был знатоком османских
дипломатических формулировок, а другой — сирийский греко-
католик, который отвечал за религиозные цитирования в тексте.
Текст в 1862 году был исправлен.
512 Бон-Жозеф Дасье (1742–1833)— французский историк и филолог, пере-
водчик античных текстов.
513 Академия надписей и изящной словесности — французское научное
общество, одно из пяти, образующих Институт Франции.
514 По поводу этих и других подробностей см.: ibid. P. i–xxxiii.
515 Виктор де Брольи (1785–1870)—французский государственный деятель.
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
199
примирить «цели Лейбница с действиями Боссюэ»516, 517
. Следо-
вательно, всё, что он написал, было преимущественно адресо-
вано ученикам (в случае его первой работы, «Принципы общей
грамматики» (1799), в роли ученика выступал его собственный
сын), и поэтому подавалось не как нечто новое, а как перерабо-
танное, лучшее из того, что некогда было сделано, сказано или
написано.
Эти две черты — дидактический характер изложения сту-
дентам и явное стремление к повторению, используя пересмотр
и извлечение, — имеют определяющее значение. Тексты Саси не-
изменно передают тон его устной речи: его проза усеяна место-
имениями от первого лица, личными оценками, полна риториче-
ским присутствием. Даже в самых трудночитаемых из них— как
в ученых заметках по нумизматике Сасанидов III века — ощуща-
ется не столько письменная речь, сколько проговаривание вслух.
Ключ к его работе содержится уже в самых первых строках «Об-
щих принципов грамматики», в его посвящении сыну: «Имен-
но для тебя, мой дорогой сын, была предпринята эта небольшая
работа»518, то есть «я пишу (или говорю) с тобой, потому что тебе
нужно знать эти вещи, и поскольку они не существовали в при-
годном к использованию виде, я сам проделал эту работу для
тебя». Прямая адресация, полезность, усилие, прямая и благо-
творная рациональность. Саси верил, что всё можно сделать яс-
ным и разумным, независимо от того, насколько трудна задача
и насколько темен предмет. Вот строгость Боссюэ, абстрактный
гуманизм Лейбница и тон Руссо, соединившиеся в одном стиле.
Цель тона, избранного Саси, в том, чтобы сформировать
круг, изолирующий его и его аудиторию от мира в целом, подоб-
но тому, как отгораживаются ото всех учитель и его ученики,
собравшиеся вместе в закрытой аудитории. В отличие от физи-
ки, философии или классической литературы, предмет ориен-
талистики — загадка (arcane). Он излагается людям, у которых
516 Жак Бенинь Боссюэ (1627–1704)— французский богослов.
517 De Broglie Duc. Éloge de Silvestre de Sacy // Sacy. Mélanges de
littérature orientale. Paris: E. Ducrocq, 1833. P. xii.
518 C’est à toi, mon cher Fils, que ce petit ouvrage a été
entrepris (фр.).
Сильвестр де Саси и Эрнест Ренан: рациональная
антропология и филологическая лаборатория
200
уже пробудился интерес к Востоку, но они хотят узнать Восток
лучше, более упорядоченным образом, и здесь обучение чем
привлекательнее, тем эффективнее. Дидактичный наставник
преподносит свой материал ученикам, чья роль заключается
в том, чтобы получать то, что им дают в виде тщательно отобран-
ных и упорядоченных тем. Поскольку Восток древен и далек, на-
ставник демонстрирует ре-визию (re-vision), переосмысление
того, что исчезло из более широкого круга знаний. И поскольку
чрезвычайно богатый (в пространстве, времени и по количеству
культур) Восток (Orient) не может быть раскрыт полностью, сле-
дует показывать только его наиболее репрезентативные части.
Таким образом, Саси фокусируется на антологии, хрестоматии,
сводной таблице, обзоре общих принципов, в которых Восток
представлен ученику в виде относительно небольшого ряда яр-
ких примеров. Такие примеры сильны по двум причинам: во-
первых, потому, что они отражают власть западного автори-
тета Саси, намеренно берущего на Востоке то, что до сих пор
было скрыто из-за его удаленности или его эксцентричности,
и, во-вторых, потому, что эти примеры обладают семиотической
силой (или ею их наделяет ориенталист) обозначать Восток.
Работа Саси, по сути, является компилятивной, церемонно
дидактичной и скрупулезно ревизионистской. Помимо «Общих
принципов грамматики», он написал также трехтомную «Араб-
скую хрестоматию» (1806 и 1827), «Антологию арабской грамма-
тики» (1825) и «Арабскую грамматику» 1810 года для учеников
Специальной школы519, трактаты по арабской просодии520 и ре-
лигии друзов, а также много небольших текстов по восточной
нумизматике, ономастике, эпиграфике, географии, истории,
о мерах и весах. Он сделал довольно много переводов и два расши-
ренных комментария к «Калиле и Думне»521, а также к макамам
519 À l’usage des élèves de l’École spéciale (фр.) . Специальные
школы — высшие учебные заведения, относящиеся
к определенным министерствам.
520 Просодия — раздел стиховедения, изучающий звуковые
элементы метрики.
521 «Глупый и Коварный» — произведение апологической
(дидактической) литературы (сборник басен),
распр остраненное на всем пр остранстве Ближнего
и Среднего Востока.
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
201
аль-Харири522. Столь же деятелен был Саси в качестве редактора,
мемуариста и историка современного образования. В его трудах
в смежных дисциплинах, в которых он был не слишком подко-
ван (au courant), было мало примечательного, хотя его тексты
и были однобокими и — в том, что не касалось ориентализма, —
односторонне позитивистскими.
Тем не менее, когда в 1802 году Наполеон поручил Инсти-
туту Франции представить общую картину (tableau general)
состояния и прогресса искусств и наук с 1789 года523, Саси был
выбран в качестве одного из авторов: он был самым скрупулез-
ным из специалистов и самым исторически мыслящим из уни-
версалистов. Отчет Дасье, и неофициально это было известно,
отражал многие пристрастия Саси, а также отражал его вклад
в развитие востоковедения. Название отчета — «Историческая
картина французской учености»524—провозглашает новое, исто-
рическое (в противоположность сакральному) сознание. Это
сознание театрально: наука может представать словно на сцене,
где ее всеохватность можно с легкостью обозреть. Предисловие
Дасье, адресованное королю, прекрасно эту тему формулиро-
вало. Подобное обозрение сделало возможным то, чего ни один
другой правитель не пытался сделать —охватить одним взгля-
дом (with one coup d’œil) всё человеческое знание. Если бы такая
попытка создания «исторической картины» была предпринята
в прежние времена, продолжал Дасье, сегодня в нашем владении
могло бы быть множество шедевров, ныне утраченных или унич-
тоженных. Интерес и польза этой «картины» в том, что она со-
храняет знания и делает их непосредственно доступными. Дасье
намекнул, что такая задача стала проще благодаря Восточной
522 Макама (во множественном «макамат»), изначально — речи
проповедников, произнесенные с дидактической (воспитатель-
ной) целью; позже — предания или рассказы, получившие
ритмическую структуру за счет использования специальных
лексических приемов.
Абу Мухаммад аль-Харири из Басры (XI–XII вв.) — поэт, исследо -
ватель арабского языка и чиновник при дворе династии
Сельджукидов. Составил 50 историй в жанре макама, чтобы
показать возможности арабского литературного языка.
Его произведения, собранные в единый сборник, получили ши-
рокое распространение.
523 То есть с начала Великой французской революции.
524 Tableau historique de l’érudition française (фр.).
Сильвестр де Саси и Эрнест Ренан: рациональная
антропология и филологическая лаборатория
202
экспедиции Наполеона, одним из результатов которой было
повышение уровня современного географического знания525.
(Здесь как нигде более ясно в выступлении (discours) Дасье мы
видим, насколько театральная форма «исторической картины»
функционально напоминает галереи и прилавки современного
универмага.)
Важность «Исторической картины» для понимания пер-
вой фазы ориентализма заключается в том, что она экстерио-
ризирует форму ориенталистского знания и его особенности,
а также описывает отношение ориенталиста к своему предмету.
На страницах книги Саси об ориентализме, как и в других его
произведениях, он говорит о своей собственной работе — как
о том, что он раскрыл, пролил свет, прояснил множество неяс-
ного. Почему? Для того, чтобы предъявить это ученикам. Ибо,
как и все его ученые современники, Саси считал научную работу
конструктивным вкладом в постройку того сооружения, которое
ученые воздвигли все вместе. Знание, по сути, заключалось в том,
чтобы сделать видимым материал, а целью «картины» было воз-
ведение чего-то вроде бентамовского паноптикума526. Таким об-
разом, научная дисциплина была специфической технологией
власти: она приобретала для своего пользователя (и его учени-
ков) инструменты и знания, которые (если он был историком)
прежде были утрачены527. И действительно, лексика специали-
зированной власти и приобретения тесно связана с репутацией
Саси как ориенталиста-первопроходца. Его героизм ученого за-
ключался в том, что он успешно справлялся с непреодолимыми
525 Dacier Bon Joseph. Tableau historique de l’érudition française,
ou Rapport sur les progrès de l’histoire et de la littérature
ancienne depuis 1789. Paris: Imprimerie impériale, 1810. P. 23,
35, 31.
526 Паноптикум — разработанный британским философом
Иеремией Бентамом (1748–1832) проект тюрьмы. Идея заклю-
чалась в том, что охранник мог наблюдать за всеми за-
ключенными или создавать иллюзию контроля, которая пред-
определяла действия заключенных. За охранником же
наблюдало общество и чиновники. Идея паноптикума заин-
тересовала Мишеля Фуко, который использовал ее как
метафору власти, сформировавшей современное европейс-
кое общество. Подробное исследование этого феномена
приводится в его книге «Надзирать и наказывать».
527 Foucault Michel. Discipline and Punish: The Birth of the Prison.
Trans. Alan Sheridan. N . Y.: Pantheon Books, 1977.
P. 193–194.
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
203
трудностями: он изыскал средства, чтобы представить своим
ученикам область, в которой раньше ничего не было. Он напи-
сал (made) книги, наставления, дал примеры, — говорил о Саси
герцог де Брольи. Результатом стало создание материалов о Вос-
токе, о методах его изучения и образцах, которыми не распола-
гали даже сами восточные народы528.
По сравнению с трудами эллинистов или латинистов, ра-
ботавших вмести с ним в институте, работа, проделанная Саси,
была по-настоящему впечатляющей. У них были тексты, собра-
ния, школы— у него ничего из этого не было, и ему, следователь-
но, приходилось их создавать. Описание динамики изначальных
потерь и последующих приобретений в текстах Саси довольно
навязчиво: ведь его вклад был действительно значителен. Как
и его коллеги в других областях, он верил, что знать — значит
видеть, так сказать, пан-оптически, но в отличие от них он не
только должен был определить знание, но и расшифровать его,
интерпретировать и, что самое трудное, сделать доступным. До-
стижение Саси было в том, что он создал целую область. Будучи
европейцем, он зарывался в восточные архивы и мог сделать это,
не покидая Франции. Тексты, которые он выбирал, он восста-
навливал, подправлял, аннотировал, кодифицировал, упорядо-
чивал и комментировал. Со временем Восток как таковой стал
менее важным по сравнению с тем, что с ним делали ориента-
листы. Таким образом, вовлеченный Саси в закрытое дискур-
сивное пространство педагогической «картины», Восток ориен-
талистов впоследствии неохотно сталкивался с реальностью.
Саси был слишком умен, чтобы оставить свои взгляды
и свою практику без поддерживающей аргументации. Прежде
всего, он всегда ясно давал понять, почему «Восток» (Orient)
сам по себе не способен выдержать испытание вкусом, интел-
лектом или выдержкой европейца. Так, Саси отстаивал пользу
и важность арабской поэзии, но при этом настаивал, что над ней
сначала должным образом следует поработать ориенталистам,
прежде чем ее можно будет оценить. Причины были в широком
528 De Broglie. Éloge de Silvestre de Sacy. P. 107.
Сильвестр де Саси и Эрнест Ренан: рациональная
антропология и филологическая лаборатория
204
смысле эпистемологическими, но было в этом и ориенталист-
ское самооправдание. Арабская поэзия создавалась совершенно
чужим (для европейцев) народом, в совершенно иных климати-
ческих, социальных и исторических условиях, чем те, которые
известны европейцам, кроме того, эта поэзия напитана «мне-
ниями, предрассудками, верованиями, суевериями, освоить
которые мы сможем лишь после длительного и многотрудного
изучения». Даже для преодолевших трудности специализиро-
ванной подготовки европейцев большая часть описываемого
этой поэзией будет недоступна как «достигшим более высокой
степени цивилизации». Но всё то, что мы всё же сможем понять,
очень ценно для нас, поскольку европейцы привыкли скрывать
свои внешние проявления, свою телесность и свое со-родство
с природой. Поэтому дело ориенталиста — предоставить своим
соотечественникам доступ ко множеству граней необычных
впечатлений и, что еще более ценно, — к той литературе, ко-
торая способна помочь нам понять «поистине божественную»
поэзию древних евреев529.
Таким образом, если ориенталист необходим, поскольку до-
стает жемчуг из глубин Востока, и Восток не может быть познан
без его посредничества, также верно и то, что восточные тексты
не следует воспринимать целиком. Это введение Саси в его тео-
рию фрагмента, обычную проблему романтизма. Восточные
литературные произведения не только сущностно (essentially)
чужды Европе — они также не содержат того, что способно удер-
жать устойчивый интерес, и не написаны с достаточным «вку-
сом и критическим духом», чтобы заслуживать публикации
в каком-то ином виде, кроме как в виде выдержек (pour méri-
ter d’être publiés autrement que par extrait)530. Поэтому от ори-
енталиста требуется представить Восток серией репрезента-
тивных фрагментов, фрагментов переизданных, объясненных,
529 Sacy. Mélanges de littérature orientale. P. 107, 110, 111–112.
530 De Sacy Silvestre. Chrestomathie arabe, ou Extraits de
divers écrivains arabes, tant en prose qu’en vers,
avec une traduction française et des notes, à l’usage des
élèves de l’École royale et spéciale des langues
orientales vivantes. 1826 . Vol. 1; reprint ed., Osnabrück:
Biblio Verlag, 1973. P. viii.
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
205
аннотированных и окруженных еще большим количеством фраг-
ментов. Для такого представления требуется особый жанр —
хрестоматия, в которой, в случае Саси, польза и значимость ори-
ентализма могут быть явлены с наибольшей непосредственно-
стью и выгодой. Самым известным произведением Саси была
трехтомная «Арабская хрестоматия», которая была в самом на-
чале, так сказать, запечатана рифмованным арабским двусти-
шием: Kitab al-anis al-mufid lil-Taleb al-mustafid; / wa gam’i al
shathur min manthoum wa manthur («Книга приятная и полез-
ная для прилежного ученика / в ней собраны фрагменты поэзии
и прозы»).
К антологиям Саси в Европе обращались на протяжении
нескольких поколений. Хотя их содержание выдавалось за ти-
пичное, оно скрывало и покрывало акты цензуры Востока, про-
изводимые ориенталистом. Более того, внутренний порядок
их содержания, расположение их частей, выбор фрагментов
никогда не раскрывают их тайны. Создается впечатление, что,
если фрагменты не были выбраны из-за своей важности, или
из-за своего хронологического развития, или из-за своих эсте-
тических качеств (чего не было у Саси), они тем не менее долж-
ны воплощать определенную восточную естественность или
характерную неизбежность. Но об этом тоже никогда не гово-
рится. Саси утверждает, что — ради своих студентов — просто
приложил усилия, чтобы тем не пришлось покупать (или чи-
тать) абсурдно огромную библиотеку по Востоку. Со временем
об усилиях ориенталиста читатель забывает и воспринимает
переделанный Восток, представленный в хрестоматии, как Вос-
ток — и только (as the Orient tout court). Объективная структу-
ра (обозначение Востока) и субъективная реструктуризация
(представление Востока ориенталистом) становятся взаимоза-
меняемыми. Восток перекрыт рациональностью ориенталиста,
его принципы становятся принципами Востока. Из отстранен-
ного он превращается в доступный, из нежизнеспособного —
в педагогически полезный; утерянный, он обретен, пусть некото-
рые его части и были отброшены в процессе. Антологии Саси не
только восполняют Восток: они восполняют присутствие Востока
Сильвестр де Саси и Эрнест Ренан: рациональная
антропология и филологическая лаборатория
206
для Запада531. Работа Сaси канонизирует Восток, она порожда-
ет канон текстов, передаваемых от одного поколения студентов
к другому.
Живое наследие учеников Саси было поразительным: на
протяжении XIX столетия к нему свой интеллектуальный авто-
ритет возводил каждый крупный европейский арабист. Универ-
ситеты и академии во Франции, Испании, Норвегии, Швеции,
Дании и особенно Германии были полны студентами, сформи-
ровавшимися под его влиянием и благодаря созданным его тру-
дами антологическим сводам532. Однако, как это бывает в случае
интеллектуального наследования, дальше передавались и при-
обретения, и ограничения. Генеалогическая оригинальность
Саси заключалась в том, что он рассматривал Восток как нечто,
подлежащее восстановлению не только из-за, но и несмотря на
беспорядочное и неуловимое присутствие Востока современно-
го. Саси поместил арабов на Востоке (in Orient), который, в свою
очередь, был помещен в общую картину современного образо-
вания. Таким образом, ориентализм принадлежал европейской
науке, но его материал должен был быть воссоздан ориентали-
стом, прежде чем он мог занять место в одном ряду с латинизмом
и эллинизмом. Каждый ориенталист воссоздавал свой собствен-
ный Восток в соответствии с фундаментальными эпистемоло-
гическими правилами потерь и приобретений, впервые предло-
женными и введенными в оборот Саси. В той же степени, в какой
он был отцом ориентализма, он также был и его первой жерт-
вой, поскольку, переводя новые тексты, фрагменты и отрывки,
следующие за Саси ориенталисты полностью вытеснили его ра-
боту, представив свои собственные реконструкции Востока. Тем
не менее процесс, у истоков которого он стоял, будет продол-
жаться, поскольку филология породила такие систематизирую-
щие и институциональные силы, о которых Саси и не подозре-
вал. Это было достижением Ренана: связать Восток с самыми
531 О концепции «восполненности» см.: Derrida Jacques. De la gram-
matologie. Paris: Éditions de Minuit, 1967. P. 203 and passim.
532 О некоторых студентах Саси и его влиянии см.: Fück Johann W.
Die Arabischen Studien in Europa bis in den Anfang
des 20. Jahrhunderts. Leipzig: Otto Harrassowitz, 1955. P. 156 –157.
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
207
последними компаративистскими дисциплинами, среди кото-
рых одно из важнейших мест принадлежало филологии.
Различие между Саси и Ренаном — это различие между ос-
нователем и преемником. Саси — создатель, чья работа состоит
в сотворении научного поля и его статуса дисциплины XIX века,
уходящей корнями в революционный романтизм. Ренан принад-
лежит ко второму поколению ориенталистов: его задачей было
укрепить официальный дискурс ориентализма, систематизиро-
вать его открытия и установить его интеллектуальные институ-
ты и институции. В случае Саси его персональный вклад запу-
стил и вдохнул жизнь в это поле и его структуры; Ренан же своей
адаптацией ориентализма к филологии и их обоих к интеллекту-
альной культуре того времени позволил укрепить ориенталист-
ские структуры интеллектуально и сделать их более заметными.
Ренан был фигурой самостоятельной — не полностью ори-
гинальной, но и не абсолютно вторичной. Поэтому как влиятель-
ного деятеля культуры или как важного ориенталиста его невоз-
можно свести лишь к его личности или к набору схематических
идей, в которые он верил. Скорее, Ренана лучше всего восприни-
мать как динамичную силу, возможности для которой уже были
созданы такими первопроходцами, как Саси, принесшую свои до-
стижения в культуру как своего рода валюту, которую он исполь-
зовал снова и снова (если еще немного усилить этот образ) из-за
ее постоянного обращения. Коротко говоря, Ренан — фигура, ко-
торую следует понимать как тип культурной и интеллектуальной
практики, как стиль ориенталистских высказываний в рамках
того, что Мишель Фуко назвал бы архивом533 своего времени534.
533 В философии Фуко очень важен творческий потенциал системы про-
изводства знания. Архив не только содержит схемы воспроизводства дис-
курсов, но и заключает в себе творческий потенциал, позволяю-
щий создавать новые дискурсы и реализовывать старые в новых условиях.
534 Описание архива у Фуко можно найти в его работе: The Archaeology
of Knowledge and the Discourse on Language. Trans. A . M . Sheridan Smith and
Rupert Sawyer. N. Y.: Pantheon Books, 1972. P. 79 –131 . Габриель Моно, один
из младших и исключительно проницательных совр еменников Ренана,
заметил, что тот никоим образом не был революционером в линг-
вистике, археологии или толковании библейских текстов, но был облада-
телем самой обширной и глубокой эрудиции среди живших в то время
и был самым ярким представителем своего времени. (Renan. Taine, Michelet
[Paris: Calmann-Lévy, 1894]. P. 40–41.) См. также: Dumas Jean-Louis.
La Philosophie de l’histoire de Renan // Revue de Métaphysique et de Morale.
January—March 1972. Vol. 77, no. 1 . P. 100–128 .
Сильвестр де Саси и Эрнест Ренан: рациональная
антропология и филологическая лаборатория
208
Важно не только то, что сказал Ренан, но и то, как он это сказал,
что, учитывая его предыдущий опыт и подготовку, он решил ис-
пользовать в качестве своего предмета, что с чем соединялось
и так далее. Тогда отношения Ренана с его ориентальным пред-
метом, с его временем и аудиторией, даже с его собственной ра-
ботой можно описать, не прибегая к формуле, основывающейся
на неочевидном допущении онтологической стабильности (на-
пример, Zeitgeist535, истории идей, историко-биографического
описания). Так мы сможем читать Ренана как писателя, делаю-
щего нечто, поддающееся описанию, в месте, определенном во-
времени, пространстве и культуре (а следовательно, в архиве),
для аудитории и, что не менее важно, для укрепления его соб-
ственной позиции в ориентализме своей эпохи.
Ренан пришел к ориентализму из филологии, и благодаря той
необычайно высокой и заметной позиции, которую эта дисципли-
на занимает в культуре, он смог наделить ориентализм его наи-
более важными техническими характеристиками. Для тех, кому
слово «филология» кажется отдающим пылью, скукой и малозна-
чимым словокопанием, заявление Ницше о том, что он, как и ве-
личайшие умы XIX столетия, является филологом, станет неожи-
данностью — пока не припомнить бальзаковского «Луи Ламберта»:
Что за чудную книгу можно было бы написать, рассказы-
вая о жизни и приключениях одного слова! Конечно,
оно получало различные оттенки благодаря тем событиям,
которым оно служило; в зависимости от места дейст-
вия оно пробуждало различные идеи; но разве не важнее
рассмотреть его в трех различных отношениях: души,
тела и движения?536
Какая категория, спрашивает Ницше далее, включает в себя его
самого, Вагнера, Шопенгауэра, Леопарди537, всех филологов?
535 Дух вр емени (нем.). Философская концепция, призванная осоз-
нать идею в контексте эпохи, ее пор одившей.
536 De Balzac Honoré. Louis Lambert. Paris: Calmann-Lévy, n. d . P. 4 .
См.: Бальзак О. Собр. соч. В 24 т. М .: ТЕРА, 1998. Т. 19. С. 210.
537 Джакомо Леопарди (1798–1837) — итальянский философ и поэт. Дис-
куссия, о которой идет речь, частично связана с работой
Ницше «Рождение трагедии, или Эллинство и пессимизм», которую
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
→
209
Этот термин, по-видимому, подразумевает как дар исключи-
тельного духовного проникновения в язык, так и способность
создавать произведения, сочетающие в себе эстетическую и ис-
торическую силу. Хотя профессия филолога родилась в тот день,
когда в 1777 году «Ф. А . Вольф538 придумал для себя латинское
наименование студент филологии (stud. Philol.)», Ницше тем
не менее изо всех сил старается продемонстрировать, что про-
фессиональные ученые, занимающиеся классическими языка-
ми —греческим и латынью, — обычно неспособны понять эту
дисциплину: «...они никогда не достигают корней вопроса: они
никогда не представляют филологию как проблему». Просто по-
тому, что «знание филологии древнего мира, разумеется, не мо-
жет длиться вечно; ее материал конечен»539. Именно этого и не
может понять толпа филологов. То, что объединяет тех немно-
гих выдающихся духом, которых Ницше считает достойными
похвалы — не такой однозначной и не такой поверхностной, как
я описываю, — это их глубокая связь с современностью, связь,
которая дана им благодаря их занятию филологией.
Филология проблематизирует себя, тех, кто ею занимается,
настоящее. Она воплощает в себе особое состояние быть совре-
менным (modern) и европейским, поскольку ни одна из этих двух
категорий не имеет подлинного значения, не будучи связанной
с более ранней чуждой культурой и временем. Ницше видит фи-
лологию как нечто порожденное, созданное в виконианском смыс-
ле как знак человеческого начинания, созданного как категория
человеческого открытия, самопознания и самобытности. Фило-
логия — это способ исторически отделить себя, как это делают
обсуждали философ Эрвин Роде (1845–1898) и филолог Ульрих
фон Виламовиц-Мёллендорф (1848–1931). Дискуссанты, рассуждая
о Zukunftsphilologie, применяли различные риторические при-
емы, в частности обращения к Вагнеру и Леопарди, их произведени-
ям и идеям о судьбе филологии как метода.
538 Фридрих Август Вольф (1759–1824)— немецкий филолог-классик, один
из основоположников филологии как самостоятельной дисциплины.
539 Замечания Ницше по поводу филологии рассыпаны в его текстах
повсюду. См., в особенности, его заметки по поводу выраже-
ния «мы, филологи» из записных книжек за период январь — июль
1875 года (текст переведен Вильямом Эрроусмитом как Notes
for ‘We Philologists’, Arion, N. S. Vi (1974). P. 279–380); см. также его
высказывания о языке и перспективизме в «Воле к власти» (The Will
to Power. Trans. Walter Kaufmann and R. J. Hollingdale. N . Y.: Vintage
Books, 1968).
Сильвестр де Саси и Эрнест Ренан: рациональная
антропология и филологическая лаборатория
210
великие художники, от своего времени и непосредственного про-
шлого, даже если, как ни парадоксально и антиномично это ни
звучит, поступая таким образом, человек в действительности ха-
рактеризует собственное время (modernity).
Между Фридрихом Августом Вольфом 1777 года и Фридри-
хом Ницше 1875 года стоит Эрнест Ренан, филолог-ориенталист,
а также человек со сложным и интересным ощущением того,
как друг с другом связаны филология и современная культура.
В книге «Будущее науки»540 (написанной в 1848 году, но не опуб-
ликованной до 1890 года) он писал, что «основоположниками
современного мышления являются филологи». И что такое со-
временное мышление, говорит он в предыдущем предложении,
если не «рационализм, критика, либерализм, [все из которых]
появились в тот же день, что и филология?» Филология, продол-
жает он, одновременно и компаративная дисциплина, овладели
которой лишь люди современные (moderns), и символ совре-
менного (и европейского) превосходства: любой прогресс, до-
стигнутый человечеством с XV столетия, может быть приписан
мыслителям, которых нам следует назвать филологами. Задача
филологии в современной культуре (культуре, которую Ренан
называет филологической) состоит в том, чтобы продолжать
видеть реальность и природу ясно и отчетливо, тем самым пре-
одолевая веру в высшие силы, продолжая идти в ногу с открыти-
ями в физических науках. Более того, филология позволяет уви-
деть человеческую жизнь в общем и систему вещей: «Находясь
там, в центре, вдыхая аромат, оценивая, сравнивая, комбинируя,
побуждая, я прихожу к сути системы вещей». Филолог осенен
безошибочно угадываемой аурой власти. И Ренан высказывает
свою позицию о связи филологии и естественных наук:
Заниматься философией — означает познавать, ведь,
следуя замечательному выражению Кювье, фило-
софия — это наставление мира в теории. Как и Кант, я уве-
рен, что каждое чисто спекулятивное доказательст-
во имеет не больше достоверности, чем доказательство
540 L’Avenir de la science (фр.) .
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
211
математическое, и не может ничего нам поведать
о существующей реальности. Филология — это точная
наука об умственных (mental) объектах [La philology
est la science exacte des choses de l’esprit]. Для гумани-
тарных наук она как физика и химия для философ-
ских наук о телах541.
Немного позже я вернусь к цитате Ренана из Кювье, а также к его
постоянным отсылкам к естественным наукам. В настоящий мо-
мент нам следует отметить, что вся середина «Будущего науки»
отведена восхищенным рассказам Ренана о филологии, науке,
которую он изображает как самое трудное для характеристики
из всех человеческих начинаний и как наиболее строгую из всех
дисциплин. В стремлении филологии стать подлинной наукой
о человечестве Ренан открыто причисляет себя к кругу Вико,
Гердера, Вольфа и Монтескьё, а также таких близких современ-
ников-филологов, как Вильгельм фон Гумбольдт542, Бопп и вели-
кий ориенталист Эжен Бюрнуф543 (которому и посвящен этот
том). Ренан помещает филологию в центр того, что он постоянно
именует движением познания, и действительно, сама книга яв-
ляется манифестом гуманистического мелиоризма544, что, при-
нимая во внимание ее подзаголовок («Размышления 1848 года»)
и другие книги 1848 года, такие как «Бувар и Пекюше» и «Восем-
надцатое брюмера Луи Бонапарта», совершенно лишено иронии.
Таким образом, в некотором смысле манифест в целом и расска-
зы Ренана о филологии в частности — а к тому времени он уже
написал объемный филологический трактат о семитских язы-
ках, который принес ему премию Вольнея, — были предназна-
чены для того, чтобы очевидно выявить отношение Ренана как
541 Renan Ernest. L’Avenir de la science: Pensées de 1848. 4th éd.
Paris: Calmann-Lévy, 1890. P. 141, 142–145, 146, 148, 149.
542 Вильгельм фон Гумбольдт (1767–1835)— немецкий филолог,
основоположник лингвистики. Предопр еделил путь развития
европейской гуманитарной мысли.
543 Эжен Бюрнуф (1801–1852)—французский востоковед, исследова-
тель буддизма и персидских языков.
544 Мелиоризм — идея о том, что прогр есс может привести
мир к лучшему, декларирующая необходимость вме-
шательства человека в естественные процессы с целью их
улучшения.
Сильвестр де Саси и Эрнест Ренан: рациональная
антропология и филологическая лаборатория
212
мыслителя к важнейшим социальным проблемам, поднятым
1848 годом545. То, что он решил создать такие отношения на ос-
нове наиболее опосредованной из всех интеллектуальных дис-
циплин (филологии), той, популярность которой не слишком
велика, самой консервативной и самой традиционной, предпо-
лагает высочайшую степень обдуманности позиции Ренана .
Поскольку на самом деле он говорил не как человек с другими
людьми, а скорее, как размышляющий специалист, который
принимал, как он выразился в предисловии 1890 года, неравен-
ство народов и необходимое господство немногих над многими
как само собой разумеющийся антидемократический закон при-
роды и общества546.
Но как Ренану удавалось удерживать свои позиции и гово-
рить то, что он говорит, в такой парадоксальной ситуации? Что
такое филология, с одной стороны, если не наука всего человече-
ства, наука, основанная на единстве человеческого рода и цен-
ности каждой человеческой единицы? И с другой стороны, что
такое филолог, если не — как доказал сам Ренан своими расовы-
ми предрассудками в отношении восточных семитов, изучение
которых утвердило его в профессии547, — человек, безжалостно
разделяющий людей на народы высшие и низшие, либеральный
критик, чья работа питает самые эзотерические представления
о времени, происхождении, развитии, взаимоотношениях и цен-
ности человека? Частично на этот вопрос отвечают его ранние
545 1848–1849 гг. — та к на з ыв ае м ая «Весна народов» — период
европейских революций, обусловленных необходимостью
демократизации и либерализации. Революционная вол-
на была преимущественно подавлена (например, в Венгрии
при участии русской армии; император Николай I по-
лагал, что это поможет возрождению «Священного Союза»
Германии, Австрии и России, в том числе для борьбы
с революционным движением). Тем не менее в некоторых
странах (например, Дании и Нидерландах) она привела
к изменению политических и социальных институтов. Вы-
звала значительный отклик у интеллектуалов той эпохи.
546 Ibid. p . xiv и далее.
547 Вся вступительная глава книги Histoire générale et systéme
comparé des langues sémitiques, in Oeuvres complétes»
(Éd. Henriette Psichari. Paris: Calmann-Lévy, 1947–1961 . Vol. 8 .
P. 143 –163) представляет собой настоящую энцикло-
педию предрассудков, направленных против семитов
(т. е. мусульман и евреев). В оставшейся части книги
подобные представления также в изобилии, как и во мно-
гих других работах Ренана, включая «Будущее науки»
и в особенности его заметки.
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
213
письма на филологические темы к Виктору Кузену, Мишле
и Александру фон Гумбольдту548, 549: Ренану как профессиональ-
ному ученому, профессиональному ориенталисту было прису-
ще сильное цеховое чувство — чувство, которое и устанавливало
дистанцию между ним и массами. Но более важным, я думаю,
является концепция Ренана о его собственной роли филолога-
ориенталиста в более широком поле истории филологии, ее раз-
витии и целях, как он их видел. Другими словами, то, что может
показаться нам парадоксом, было ожидаемым результатом того,
как Ренан воспринимал свое положение в филологической ди-
настии, ее истории и основополагающих открытиях, а также
в том, что он, Ренан, в этой области сделал. Поэтому Ренана сле-
дует охарактеризовать не как говорящего о филологии, а скорее,
как говорящего филологически со всей страстью неофита, ис-
пользующего зашифрованный язык новой престижной науки,
ни одно из утверждений которой о самом языке не может быть
истолковано ни прямо, ни простодушно.
На то, как Ренан понимал, воспринимал и был научен, фи-
лология наложила свод собственных доксологических правил.
Быть филологом означало руководствоваться в своей деятель-
ности, прежде всего, рядом недавних, переосмысливающих
предыдущий опыт, открытий, которые фактически положили
начало филологической науке и придали ей собственный осо-
бый эпистемологический статус: я имею в виду период пример-
но с 1780-х и до середины 1830-х годов, последняя часть которого
совпадает с периодом начала обучения Ренана. В его мемуарах
повествуется о том, как кризис религиозной веры, кульмина-
цией которого стала утрата этой веры, привел его в 1845 году
к жизни ученого: это было его посвящение в филологию, ее ми-
ровоззрение, кризисы и стиль. Он считал, что на персональном
уровне его жизнь отражает институциональную жизнь филоло-
гии. В своей жизни он решил остаться таким же христианином,
548 Александр фон Гумбольдт (1769–1859)—
младший брат Вильгельма фон Гумбольдта,
натуралист, географ.
549 Renan Ernest. Correspondance. 1846 –1871 . Paris:
Calmann-Lévy, 1926. Vol. 1 . P. 7–12.
Сильвестр де Саси и Эрнест Ренан: рациональная
антропология и филологическая лаборатория
214
каким когда-то был, только без христианства, но с тем, что он
называл la science laique (мирской наукой)550.
Лучший пример того, на что была способна и на что не спо-
собна мирская наука, был представлен Ренаном много лет спу-
стя в лекции под названием «Об услугах, оказанных филологи-
ей историческим наукам», прочитанной в Сорбонне в 1878 году.
Показательно в этом тексте то, что Ренан, когда говорил о фило-
логии, явно имел в виду религию. Например, он утверждал, что
филология подобно религии сообщает нам о происхождении
человечества, цивилизации и языка только для того, чтобы его
слушателям стало ясно, что филология может донести гораздо
менее цельное, менее связное и позитивное послание, чем рели-
гия551. Мировоззрение Ренана был непоправимо исторично и, как
он однажды выразился, морфологично, так что единственным
для него, тогда еще совсем молодого человека, способом перей-
ти от религии к филологической науке было сохранить в новой
мирской науке историческое мировоззрение, полученное от ре-
лигии. Так, «только одно занятие казалось мне достойным, чтобы
наполнить мою жизнь, и это — продолжение моих критических
исследований христианства [тут — намек на главный научный
проект Ренана по истории и происхождению христианства], ис-
пользуя те обширные возможности, которые предлагала мне
мирская наука»552. Ренан — в соответствии с собственным пост-
христианским стилем — растворился в филологии.
Различие между историей, предлагаемой внутри христи-
анства, и историей, предлагаемой филологией, сравнительно
новой дисциплиной, и есть то, что сделало современную фило-
логию возможной, и это Ренан прекрасно понимал. Всякий раз,
550 Renan Ernest. Souvenirs d’enfance et de jeunessen // Oeuvres complètes. Vol. 2.
P. 892. Отношение Ренана к религии и филологии подробно рассматри-
вается в духе работ Жана Помье: Pommier, Jean. Renan, d’après des documents
inédits. Paris: Perrin, 1923. P. 48 –68; La Jeunesse cléricale d’Ernest Renan. Paris:
Les Belles Lettres, 1933. Есть и более поздние работы, см.: Chaix-Ruy J. Ernest
Renan. Paris: Emmanuel Vitte, 1956. P. 89 –111. Существует также и стандарт-
ное описание этой темы в терминах религиозного призвания Ренана: Lasserre
Pierre. La Jeunesse d’Ernest Renan: Histoire de la crise religieuse au XIXe» siècle.
3 vols. Paris: Garnier Frères, 1925. Второй том работы (Vol. 2. P. 50 –166 and 265–298)
полезен для понимания соотношения филологии, философии и науки.
551 Renan Ernest. Des services rendus aux sciences historiques par la philologie //
Oeuvres complètes. Vol. 8 . P. 1228.
552 Renan. Souvenirs. P. 892.
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
215
когда речь заходит о «филологии» в конце XVIII — начале XIX ве-
ка, под этим следует понимать новую филологию, к главным
достижениям которой относятся сравнительная грамматика,
новая классификация языков по семьям и полное отрицание бо-
жественного происхождения языка. Не будет преувеличением
сказать, что эти достижения были более или менее прямым след-
ствием подхода, согласно которому язык был явлением целиком
и полностью человеческим. Это видение стало актуальным, ко-
гда эмпирически было доказано, что так называемые священные
языки (в первую очередь древнееврейский) не были изначаль-
ными и не имели божественного происхождения. Tо, что Фуко
назвал открытием языка, было секулярным событием, вытес-
нившим религиозную концепцию божественного райского дара
языка человеку553. Одним из последствий этого сдвига, в резуль-
тате которого этимологическое, династическое представление
о языковом родстве было смещено представлением о языке как
о самостоятельной области, внутренне насыщенной сложными
внутренними структурами и взаимосвязями, стало резкое сни-
жение интереса к проблеме происхождения языка. В 1770-х го-
дах, когда эссе Гердера о происхождении языка получило медаль
Берлинской академии (1772), эта проблема отчаянно дискутиро-
валась, к первому же десятилетию нового века в Европе она стала
практически запрещенной в качестве научной темы.
С разных сторон и по-разному, начиная с утверждений
Уильяма Джонса в «Юбилейных речах» (1785–1792), или Франца
Боппа в «Сравнительной грамматике» (1832), идея о божествен-
ном происхождении языка разрушалась и в конце концов была
отвергнута. Короче говоря, требовалась новая историческая кон-
цепция, поскольку христианство оказалось не способным пе-
режить эмпирические доказательства, которые снижали боже-
ственный статус его главного текста. Для некоторых, как писал
553 Foucault. The Order of Things, P. 290–300. (См.: Фуко М. Слова и вещи.
Ч. II, гл. VIII.) Наряду с концепцией божественного происхождения языка
также были отвергнуты и некоторые другие пр едставления — миф
о Потопе, о сооружении Вавилонской башни. Наиболее полное изложение
истории теорий происхождения языков см.: Borst Arno. Der Turmbau von
Babel: Geschichte der Meinungen über Ursprung und Vielfall der Sprachen und
Volker. 6 vols. Stuttgart: Anton Hiersemann, 1957–1963.
Сильвестр де Саси и Эрнест Ренан: рациональная
антропология и филологическая лаборатория
216
Шатобриан, вера была непоколебимой, несмотря на знание
о том, что санскрит древнее иврита: «Увы! Случилось так, что
более глубокое изучение ученого языка Индии свело несчетный
ряд веков к узкому кругу Библии. Мне повезло, что я вновь обрел
веру еще до того, как пережил этот убийственный опыт»554. Для
других, особенно филологов, таких, как первопроходец Бопп,
результатом изучения языка стала его собственная история,
философия и наука, покончившие с любыми представлениями
о первоязыке как о богоданном и полученном в раю. Изучение
санскрита и экспансивные настроения конца XVIII века, как ка-
залось, переместили самые ранние истоки цивилизации очень
далеко на Восток от библейских земель, а язык стал рассматри-
ваться не столько как посредник между внешней силой и чело-
веком, сколько как внутреннее поле, созданное от начала и до
конца самими носителями языка. Не существовало никакого
первоязыка, точно так же, как — за исключением метода, о кото-
ром я сейчас расскажу, — не существовало языка простого.
Наследие этих филологов первого поколения имело для Ре-
нана огромнейшее значение, даже большее, чем работа, проде-
ланная Саси. Всякий раз, когда он говорил и писал о языке и фи-
лологии, будь то в начале, середине или в конце своей долгой
карьеры, он повторял уроки новой филологии, опорными стол-
бами которой были антидинастические, антипосреднические
принципы технической (в отличие от божественной) лингви-
стической практики. Для лингвиста язык не может представ-
лять результат одностороннего усилия, исходящего от Бога. Как
писал Кольридж, «язык — это арсенал человеческого разума,
в нем одновременно хранятся трофеи его прошлого и оружие
для его будущих завоеваний»555. Идея райского первоязыка
уступает место эвристическому представлению о протоязыке
554 Цит. по: Schwab Raymond. La Renaissance orientale. Paris: Payot,
1950. P. 69. Что касается опасности слишком поспешного
принятия обобщений по поводу восточных открытий, см. рас-
суждения выдающегося современного синолога: Rémusat
Abel. Mélanges postumes d’histoire et littérature orientales. Paris:
Imprimerie royale, 1843. P. 226 and passim.
555 Coleridge Samuel Taylor. Biographia Literaria. Chap. 16 // Selected
Poetry and Prose of Coleridge / Eds Donald A. Stauffer. N. Y.: Random
House, 1951. P. 276 –277.
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
217
(индоевропейском, семитском), существование которого нико-
гда не дискутируется, поскольку признано, что такой язык не
может быть возрожден, но лишь реконструирован в филологи-
ческом процессе. В той мере, в какой один язык может служить,
опять же эвристически, пробным камнем для всех остальных,
в роли такового выступает санскрит в его самой ранней индоев-
ропейской форме. Терминология также меняется: теперь гово-
рят о семьях языков (отмечая аналогию с классификацией видов
и с анатомией), существует совершенная лингвистическая фор-
ма, которая не обязательно должна соответствовать какому-ли -
бо «реальному» языку, и существуют исходные языки, выступаю-
щие как функция филологического дискурса, но не природы.
Некоторые авторы проницательно комментировали: может
получиться, что санскрит и всё индийское в целом займут место
иврита и заблуждения Эдема (Edenic fallacy). Еще в 1804 году Бен-
джамен Констан556 отмечал в своем «Дневнике» (Journal intime),
что он не собирался говорить об Индии в своем труде «О религии»,
поскольку англичане, владевшие этой территорией, и немцы, ко-
торые неустанно изучали его, сделали Индию истоком и началом
(fons et origo) всего, а кроме того, были еще и французы, которые
после Наполеона и Шампольона решили, что всё зарождалось
в Египте и на новом Востоке557. После 1808 года этот телеологи-
ческий энтузиазм подпитывался знаменитой книгой Фридриха
Шлегеля «О языке и мудрости индийцев», которая, как казалось,
подтверждала его собственное заявление, сделанное в 1800 году,
о том, что Восток — это чистейшая форма романтизма.
Из всего этого воодушевления по поводу Востока поколе-
ние Ренана, получившее образование в середине 1830-х — конце
1840-х годов, вынесло интеллектуальную необходимость Восто-
ка для западного исследователя языков, культур и религий. Здесь
ключевым текстом стал труд Эдгара Кине «Дух религий» (1832),
работа, провозгласившая «восточный ренессанс» и поставившая
556 Бенджамен Констан (1767–1830) —франко-швейцарский писатель
и публицист. Саид обращается к его пятитомной работе De la
religion considérée dans sa source, ses formes et ses développements
(1824–1831).
557 Constant Benjamin. Oeuvres / Éd. Alfred Roulin. Paris: Gallimard, 1957. P. 78 .
Сильвестр де Саси и Эрнест Ренан: рациональная
антропология и филологическая лаборатория
218
Восток и Запад в функциональную зависимость друг от друга.
Я уже упоминал об огромном значении этих отношений, все-
сторонне проанализированных Раймоном Швабом в работе «Вос-
точный ренессанс». Я обращаюсь к ней, чтобы отметить те ее
аспекты, которые имеют отношение к призванию Ренана как
филолога и ориенталиста. Связь Кине с Мишле, их интерес, соот-
ветственно, к Гердеру и Вико, сделали для них очевидной необ-
ходимость столкновения ученого-историка с другим, странным,
далеким, — почти так же, как это случается со зрителями, наблю-
дающими развертывание драматического события, или с верую-
щим, ставшим свидетелем откровения. Кине занимал позицию
«Восток предлагает, а Запад располагает»: в Азии свои пророки,
в Европе — свои доктора (тут подразумевается каламбур: ученая
степень гуманитария / исследователь в естественных науках).
Из этого столкновения рождается новая догма или новый бог,
но точка зрения Кине состоит в том, что и Восток (East), и Запад
(West) следуют своей судьбе и подтверждают свою идентичность
в этом столкновении. В качестве научного подхода западная уче-
ность, как будто бы располагающая идеально подходящей для
подобной оценки позицией, предъявляет нам образ пассивного,
недоразвитого, женственного, вечно безмолвного и бездеятель-
ного Востока (East), затем, пытаясь выразить Восток (East), она
заставляет Восток (Orient) раскрывать свои секреты под суровым
надзором ученого-филолога, чья сила проистекает из его способ-
ности разгадывать секреты и расшифровывать эзотерические
языки, — таков постоянный мотив Ренана. Тот постоянный мо-
тив, который Ренан утратил в 1840-е, годы его филологического
образования, — это подход драматический, который сменился
подходом научным.
Для Кине и Мишле история была драмой. Кине не случай-
но описывает весь мир как храм, а человеческую историю — как
своего рода религиозный обряд. И Мишле, и Кине видели мир,
о котором говорили. Происхождение человеческой истории бы-
ло чем-то, что они могли описать величественным, страстным,
эффектным языком, таким же, каким Вико и Руссо описыва-
ли жизнь на земле в первобытные времена. Для Мишле и Кине
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
219
не было никаких сомнений в том, что они принадлежат к об-
щему европейскому романтическому начинанию «в эпосе, либо
в ином другом крупном жанре— в драме, в прозе или в визионер-
ской „великой Оде“ — радикально переработать в выражениях,
соответствующих историческим и интеллектуальным реали-
ям их собственной эпохи, христианскую модель грехопадения,
искупления и появления новой земли, которая станет новым
возрожденным раем»558. Я думаю, что для Кине идея рождения
нового бога была равноценна заполнению места, оставленного
богом старым, для Ренана же быть филологом означало разо-
рвать все связи со старым христианским Богом, чтобы вместо
этого новая доктрина — вероятно, наука — свободно пребывала
на новом месте, так сказать.
Вся карьера Ренана была посвящена воплощению этого за-
мысла. Он очень ясно это выразил в конце своего ничем не при-
мечательного эссе о происхождении языка: человек больше не
творец, и эпоха творения определенно завершилась559. Был пе-
риод, о котором мы можем только догадываться, когда человек
буквально перенесся из безмолвия к слову. После этого появил-
ся язык, и задача настоящего ученого —исследовать, как язык
существует, а не то, как он возник. Тем не менее, если Ренан
и рассеивает чары увлеченного творения первобытных времен
(вдохновлявшего Гердера, Вико, Руссо, даже Кине и Мишле), он
создает новый, преднамеренный тип искусственного творения,
предстающий в результате научного анализа. В своей лекции,
посвященной вступлению [на пост главы кафедры гебраистики
в]560 Коллеж де Франс (21 февраля 1862 года), Ренан провозгла-
сил свои лекции открытыми для публики, чтобы она могла воо-
чию лицезреть «саму лабораторию филологических наук»561, 562
.
Любой читатель Ренана понимал, что подобное заявление несло
оттенок типичной, пусть и довольно вялой, иронии, имевшей
558 Abrams. Natural Supernaturalism. P. 29.
559 Renan. De l’origine du langage // Oeuvres complètes.
Vol.8.P.122.
560 Ренан занял эту позицию 11 января 1862 года.
561 Le laboratoire même de la science philologique (фр.) .
562 Renan. De la part des peuples sémitiques dans l’histoire
de la civilisation // Oeuvres complètes. Vol. 2. P. 320.
Сильвестр де Саси и Эрнест Ренан: рациональная
антропология и филологическая лаборатория
220
целью не столько шокировать, сколько дать испытать подспуд-
ное удовольствие. Ренан принимал кафедру гебраистики, и его
лекция была посвящена вкладу семитских народов в историю
цивилизации. Как можно было тоньше оскорбить «священную»
историю, чем заменив божественное вмешательство в историю
филологической лабораторией, и как можно было быть красно-
речивее, чем объявляя современный Восток лишь материалом
для европейских исследований?563 Безжизненная картина Саси,
составленная из фрагментов, сменялась теперь чем-то новым.
У волнующей перорации, которой Ренан закончил свою лек-
цию, была и иная функция, нежели чем просто связывать вос-
точносемитскую филологию с будущим и с наукой. Этьен Марк
Катрмер564, непосредственный предшественник Ренана на посту
главы кафедры гебраистики, был, как казалось, удачной иллю-
страцией карикатуры на ученого. Человек необычайно трудолю-
бивый и педантичный, он занимался своей работой, как сообщил
Ренан в довольно бестактной манере журналу Journal des dé-
bats565 в октябре 1857 года, как трудолюбивый строитель, который,
делая большое дело, тем не менее не способен увидеть возводимое
им здание в целом. Этим зданием, которое ныне возводится ка-
мень за камнем566, было не что иное, как «историческая наука че-
ловеческого духа»567. Если Катрмер отставал от своего века, Ренан
в своей работе был твердо намерен идти со временем в ногу. Бо-
лее того, если до сих пор Восток отождествлялся исключительно
и без разбора с Индией и Китаем, то Ренан стремился создать для
себя новую восточную область (Oriental province)— семитский
Восток. Он, без сомнения, обратил внимание на повсеместное
постоянное смешение арабского с санскритом (как, например,
563 Ibid. P. 333 .
564 Этьен Марк Катрмер (1782–1857)— французский востоковед,
знаток классических и семитских языков.
565 «Газета политических и литературных дебатов» (фр.) .
566 Renan. Trois Professeurs au Collège de France: Étienne
Quatremère // Oeuvres complètes. Vol. 1 . P. 129. Ренан не оши-
бался относительно Катрмера. У него был талант находить
для работы интересные темы и затем делать их исклю-
чительно скучными. См. его эссе: Quatremère. Le Goût des
livres chez les orientaux; Des sciences chez les arab es //
Mélanges d’histoire et de philologie orientales. Paris: E. Ducrocq,
1861. P. 1 –57.
567 La science historique de l’esprit humain (фр.).
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
221
в «Шагреневой коже» Бальзака роковой талисман покрыт араб-
ской вязью, названной при этом санскритом), и его задачей ста-
ло сделать для семитских языков то, что Бопп сделал для индо-
европейских: именно так он выразился в предисловии 1855 года
к трактату о сравнительном исследовании семитских языков568.
Поэтому в планы Ренана входило рассматривать семитские язы-
ки в четком и эффектном ключе à la Бопп, а также поднять изу-
чение этих заброшенных неполноценных языков до уровня но-
вой страстной науки о разуме à la Луи Ламбер.
Ренан неоднократно совершенно открыто утверждал, что
семиты и семитизм были результатами творения ориенталист-
ского филологического исследования569. Поскольку именно он
вел это исследование, ни у кого не должно было быть никаких
сомнений в том, что главная роль в этом новом, искусствен-
ном творении принадлежит ему. Но что же Ренан подразуме-
вал, используя слово «творение»? И как это творение связано
с естественным творением, или с творением, приписываемым
Ренаном и другими учеными лабораториям, классификации
и естественным наукам, главным образом тому, что называлось
«философской анатомией»? Здесь нам придется строить догадки.
По-видимому, на протяжении всей своей карьеры Ренан пред-
ставлял себе роль науки в человеческой жизни как (и в переводе
я цитирую насколько это возможно дословно) «сообщение (гово-
рение или формулирование) человеку имени [логоса?] вещей»570.
Наука дает вещам речь. Даже лучше: наука выявляет, заставляет
568 De Balzac Honoré. La Peau de chagrin. Vol. 9. (É tudes
philosophiques 1) // La Comédie humaine / Ed. Marcel Bouteron.
Paris: Gallimard, 1950. P. 39; Renan. Histoire générale des langues
sémitiques. P. 134.
569 См., например, его: De l’origine du langage, p. 102; и Histoire
générale, p. 180.
570 Весь отрывок выглядит следующим образом: Pour moi, je ne
connais qu’un seul résultat à la science, c’est de résoudre l’énigme,
c’est de dire définitivement à l’homme le mot des choses, c’est de
l’expliquer à lui-même, c’est de lui donner, au nom de la seule
autorité légitime qui est la nature humaine toute entière, le symbole
que les religions lui donnaient tout fait et qu’ils ne peut plus
accepter.(«Для меня не существует в науке никакого другого
результата, кроме разрешения загадки, окончательного объясне-
ния человеку сути вещей, объяснения самому себе, вручения
ему, во имя единственной законной власти, которая есть вся чело-
веческая природа, символа, который религии давали ему
готовым и который он не в состоянии больше принимать».) Renan.
L’Avenir de la science. P. 23.
Сильвестр де Саси и Эрнест Ренан: рациональная
антропология и филологическая лаборатория
222
потенциальную речь, присущую вещам, выразить себя. Особая
ценность лингвистики (как тогда часто называли новую филоло-
гию) не в том, что она сходна с естественными науками, а в том,
что она трактует слова как естественные, в любом случае без-
молвные объекты, которые созданы, чтобы выдавать свои секре-
ты. Важно помнить, что главным прорывом в изучении надписей
и иероглифов стало открытие Шампольоном того, что символы
на Розеттском камне имели как фонетические, так и семанти-
ческие компоненты571. Заставить говорить предметы было рав-
нозначным тому, чтобы заставить говорить слова, придавая им
косвенную ценность и строго определенное местоположение
в подчиненном правилам распорядке. В самом первом смысле
«творение», как использовал это слово Ренан, означало обособле-
ние, с помощью которого объекты, подобные семитским язы-
кам, могли рассматриваться как своего рода результат творения.
Второй смысл «творения» включал также окружение — в случае
семитских языков это означало восточную историю, культуру, на-
род, разум, — высвеченное и выхваченное ученым из мрака без-
молвия. Наконец, «творение» — это формулирование системы
классификации, с помощью которой можно было сравнивать ис-
следуемый объект с другими подобными объектами, и под «срав-
нивать» Ренан подразумевал сложную сеть парадигматических
отношений, существовавшую между семитскими и индоевро-
пейскими языками.
Семитские языки были областью, к которой Ренан обратил-
ся сразу после того, как он утратил христианскую веру. Выше
я уже говорил о том, как он пришел к пониманию того, что из-
учение семитских языков заменяет веру и способствует кри-
тическому к ней отношению в будущем. Изучение семитских
языков было для Ренана первым полномасштабным ориента-
листским и научным исследованием (завершено в 1847 году,
впервые опубликовано в 1855-м), оно стало в значительной сте-
пени вводной частью к его главным работам, посвященным
571 См.: Madeleine V. David. Le Débat sur les écritures et l’hiéroglyphe
aux XVIIe et XVIIIe siècles et l’application de la notion de
déchiffrement aux écritures mortes. Paris: S.E.V.P.E.N ., 1965. P. 130.
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
223
происхождению христианства и истории евреев. Если и не по во-
площению, то по замыслу: интересно, что в истории лингвисти-
ки или в истории ориентализма лишь немногие общие или со-
временные Ренану работы цитируют его как-то иначе, чем бегло
упоминая572 — его опус по семитологии представлялся как фило-
логический прорыв, ставший впоследствии источником его авто-
ритета в суждении (почти всегда неудачного) о религии, народе
и национализме573. Всякий раз, когда Ренан хотел выразить свое
мнение о евреях или мусульманах, в отношении семитов он был
на удивление резок и критичен (и безо всяких на то оснований,
за исключением той науки, которой он занимался). Кроме того,
семитологический трактат Ренана был задуман одновременно
как вклад в развитие индоевропейской лингвистики и в раз-
межевание ориенталистских дисциплин. Для лингвистики се-
митские языки был деградировавшей формой —распадом как
в моральном, так и в биологическом смысле, тогда как для ориен-
талистских дисциплин семитские языки были по меньшей мере
стабильной формой культурного упадка. Наконец, семитские
572 О Ренане мельком упоминает только Р. Шваб (La Renaissance
orientale), его совсем не упоминает Фуко (The Order of Things),
и лишь в уничижительном контексте о нем идет речь у Хольгера
Педерсона (Pederson Holger. The Discovery of Language: Linguis-
tic Science in the Nineteenth Century. Trans. John Webster Spargo. 1931;
reprint ed., Bloomington: Indiana University Press, 1972). Макс
Мюллер в лекциях по языкознанию (Müller Max. Lectures on the
Science of Language. 1861 –1864; reprint ed., N. Y.: Scribner, Armstrong,
& Co., 1875) и Гюстав Дюга в «Истории ориентализма в Европе
XII–XIX вв.» (Dugat Gustave. Histoire des orientalistes de l’Europe du
XIIe au XIXe siècle. 2 vols. Pans: Adrien Maisonneuve, 1868–1870)
не упоминают о Ренане вовсе. В «Восточных эссе» Джеймса Дар-
местетера (Darmesteter James. Essais Orientaux. Paris: A. Lévy,
1883), первое из которых, о вопросах истории, «Ориентализм во
Франции» (L’Orientalisme en France), посвящено Ренану, автор
нигде не упоминает о его вкладе в науку. Имеется также несколь-
ко коротких упоминаний произведений Ренана в энциклопеди-
ческой (и очень важной) работе Жюля Моля (Mohl Jules. Vingt-sept
ans d’histoire des études orientales: Rapports faits à la Société
asiatique de Paris de 1840 à 1867. 2 vols. Paris: Reinwald, 1879–1880).
573 В работах, посвященных различным народам и теме расизма,
Ренану уделяют много внимания. О нем идет речь в сле-
дующих трудах: Seillière Ernest. La Philosophie de l’impérialisme.
4 vols. Paris: Pion, 1903–1908; Simar Théophile. Étude critique
sur la formation de la doctrine des races au XVIIIe siècle et son expan-
sion au XIXe siècle. Brussels: Hayez, 1922; Voegelin Erich. Rasse
und Staat. Tübingen: J. C . B . Mohr, 1933. Следует также отметить
работу последнего: Voegelin Erich. Die Rassenidee in der
Geistesgeschichte von Ray bis Carus. Berlin: Junker und Dunnhaupt,
1933, которая, хотя в ней непосредственно и не идет речь
о времени Ренана, содержит в себе важное дополнение к Rasse
und Staat: Barzun Jacques. Race: A Study in Modern Superstition.
N. Y.: Harcourt, Brace & Co., 1937.
Сильвестр де Саси и Эрнест Ренан: рациональная
антропология и филологическая лаборатория
224
языки были первым творением Ренана, выдумкой, созданной им
в филологической лаборатории, чтобы он смог понять собствен-
ное место в обществе и свое призвание. Мы ни в коем случае не
должны упускать из виду, что для эго Ренана семитские языки
были символом европейского (и, следовательно, его собственно-
го) господства над Востоком и над его эпохой.
Таким образом, как часть Востока семитские языки были не
вполне естественным объектом — каким, например, были раз-
ные виды обезьян, — и не полностью неестественным или боже-
ственным объектом, как это когда-то считалось. Скорее, семит-
ские языки занимали промежуточное положение, признанные
во всей своей странности (понятие нормы определялось через
индоевропейские языки) и воспринимаемые как эксцентриче-
ский, квазимонструозный феномен, отчасти потому, что ме-
стом их пребывания и изучения были библиотеки, лаборатории
и музеи. В своем трактате Ренан перенял тон и метод изложения,
позволяющие извлечь максимум из книжной учености и есте-
ственного наблюдения, в том виде как его практиковали такие
исследователи, как Кювье и Жоффруа Сент-Илер, отец и сын574.
Это существенное стилистическое достижение, поскольку оно
позволило Ренану в качестве концептуальной базы понимания
языка использовать не первобытность и не божественное откро-
вение, а библиотеку наравне с музеем, где результаты лабора-
торных наблюдений экспонируются в целях изучения и препо-
давания575. Всюду Ренан рассматривает обычные человеческие
факты — язык, историю, культуру, разум, воображение — как
преобразованные в нечто иное, как нечто со странными откло-
нениями, потому что речь идет о семитах, восточных народах,
574 Изидор Жоффруа Сент-Илер (1805–1861)— французский зоолог, сын
уже упомянутого Этьена Жоффруа Сент-Илера, дискутир овав-
шего с Кювье.
575 В работе La Renaissance orientale у Шваба есть блестящие страницы
о музее, параллелях между биологией и лингвистикой, о Кювье
и Бальзаке и др., см.: p. 323 and passim. По поводу библиотеки и еe зна-
чимости для культуры середины XIX в., см.: Foucault. La Biblio-
thèque fantastique, его предисловие к книге Флобера: Flaubert. La Ten-
tation de Saint Antoine. Paris: Gallimard, 1971. P. 7–33. Я глубоко при-
знателен проф. Эудженио Донато за то, что он обратил мое внимание
на эти сюжеты, см.: Donato Eugenio. A Mere Labyrinth of Letters:
Flaubert and the Quest for Fiction // Modern Language Notes. Vol. 89, no. 6
(December 1974). P. 885 –910.
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
225
которые могут быть подвергнуты лабораторному анализу. Так,
семиты — это ярые монотеисты, не создавшие ни мифологии,
ни искусства, ни торговли, ни цивилизации, их ум ограничен
и негибок, в целом они представляют собой «неизменное соче-
тание человеческой природы»576, 577
. В то же время Ренан хочет
быть понятым: он говорит о прообразе, не о реальном семит-
ском типе существующим в реальности (тем не менее во многих
своих произведениях он нарушил и этот принцип, рассуждая
о современных евреях и мусульманах в совершенно лишенном
научной беспристрастности духе)578. Итак, с одной стороны, че-
ловек становится образцом своего вида, а с другой — оглашает-
ся компаративное суждение, согласно которому образец вида
остается таковым и становится предметом филологического, на-
учного изучения.
На страницах труда «Общая история и сравнительная си-
стема семитских языков» повсеместно встречаются размышле-
ния о связях между лингвистикой и анатомией и — что для Ре-
нана не менее важно — замечания о том, как эти связи могут
быть использованы для истории человечества (les sciences his-
toriques). Но сначала следует изучить связи скрытые. Мне кажет-
ся, не будет преувеличением сказать, что типичная страница
ориенталистской «Общей истории» Ренана была типографичес-
ки и структурно выстроена с прицелом на сходство со страни-
цами компаративной философской анатомии в стиле Кювье
или Жоффруа Сент-Илера. Подразумевается, что и лингвисты,
и анатомы рассуждают о вещах, непосредственно не доступных
или не наблюдаемых в природе; скелет и детальные очертания
мышц, равно как и парадигмы, созданные лингвистами на ос-
нове чисто гипотетического существования протосемитского
или протоиндоевропейского языков, являются результатами ра-
боты в лаборатории и в библиотеке. Текст труда по лингвисти-
ке или анатомии в общем имеет такое же отношение к природе
(или действительности), как и музейный экспонат — образец
576 Une combinaison inférieure de la nature humaine (фр.) .
577 Renan. Histoire générale. P. 145 –146 .
578 См.: L’Avenir de la science. P. 508
Сильвестр де Саси и Эрнест Ренан: рациональная
антропология и филологическая лаборатория
226
млекопитающего или некоего органа. И на страницах, и в музее
приходится иметь дело с искажающим преувеличением, так
же, как и во многих восточных фрагментах Саси, цель которо-
го — продемонстрировать отношения между наукой (или уче-
ным) и объектом, а не между объектом и природой. Возьмите
любую страницу Ренана, где он пишет об арабском, древнеев-
рейском, арамейском или протосемитском языках, и вы най-
дете там власть, с помощью которой авторитет филолога-ори-
енталиста по собственной прихоти извлекает из библиотеки
примеры человеческой речи и размещает их в окружении учти-
вой европейской прозы, указывающей на дефекты, достоинства,
варварство и изъяны языка, народа и цивилизации. Тональ-
ность и грамматическое время представленного почти всегда
распределены в актуальном настоящем, так что создается впе-
чатление педагогической демонстрации, во время которой гума-
нитарий-ученый предстает перед нами на лекционной кафедре
или за лабораторным столом, создавая, очерчивая и оценивая
рассматриваемый материал.
Это беспрестанное намерение Ренана передать ощущение
происходящей именно сейчас демонстрации усиливается, когда он
прямо замечает, что анатомия оперирует устойчивыми и видимы-
ми признаками для причисления объектов к классам, а в лингви-
стике этого нет579. Поэтому филологу необходимо определенным
образом приводить лингвистический факт в соответствие с исто-
рическим периодом — отсюда возможность классификации. Тем
не менее, как часто повторял Ренан, языковая темпоральность
и история полны лакун, огромных разрывов, гипотетических пе-
риодов. Поэтому лингвистические события происходят в нели-
нейном и в значительной мере дискретном временном измерении,
которое контролируется лингвистом — и весьма определенным
способом. Этот способ, как демонстрирует весь трактат Ренана
о семитской ветви восточных языков, — сравнение: индоевропей-
ская группа языков принимается за живую, органическую норму,
в то время как семитские восточные языки рассматриваются как
579 Renan. Histoire générale. P. 214.
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
227
неорганические580. Время преобразуется в пространство сравни-
тельной классификации, которая в основе своей опирается на
жесткую бинарную оппозицию между органическими и неорга-
ническими языками. Таким образом, с одной стороны, существу-
ет органический, биологически генеративный процесс, представ-
ленный индоевропейскими языками, и неорганический, по сути
не регенеративный процесс, воплощенный в семитских языках:
самое главное, Ренан абсолютно ясно дает понять, что такое вы-
сокомерное суждение филолог-ориенталист выносит в своей ла-
боратории, поскольку различения такого рода, которые делает
он, недоступны никому, кроме подготовленного профессионала.
(Следовательно, мы отказываемся допускать, что семитские язы-
ки обладают способностью к самостоятельной регенерации, даже
если и признаем, что они подчиняются необходимости — более,
чем любые другие плоды человеческого сознания, — изменяться
или претерпевать последовательные модификации581.)
Но даже за этой радикальной оппозицией в сознании Рена-
на стоит еще одна, и на протяжении нескольких страниц пер-
вой главы пятой книги он довольно откровенно разъясняет ее
читателю. Это происходит тогда, когда он представляет взгляды
Сент-Илера на «деградацию типов»582. И хотя Ренан не указывает,
на кого именно из Сент-Илеров он ссылается, источник вполне
ясен. Оба они — и Этьен Сент-Илер, и его сын Изидор — сниска-
ли в биологии исключительную славу и влияние, в особенности
среди образованных интеллектуалов Франции в первой полови-
не XIX столетия. Этьен, как мы помним, был участником напо-
леоновской экспедиции, а Бальзак посвятил ему важный раздел
предисловия к «Человеческой комедии». Имеется множество сви-
детельств того, что труды и отца, и сына читал и использовал
в своих работах Флобер583. Однако Этьен и Изидор не только
580 Ibid. P. 527. Эта идея восходит к различению Фридрихом Шле-
гелем органических и агглютинативных языков. Примером
по следних как раз и являются семитские языки. Аналогичное
же различение принимает и Гумбольдт, как и большинство
ориенталистов после Ренана.
581 Ibid. P. 531–532.
582 Ibid. P. 515 and passim.
583 См.: Seznec Jean. Nouvelles Etudes sur “La Tentation de Saint
Antoine”. London: Warburg Institute, 1949. P. 80.
Сильвестр де Саси и Эрнест Ренан: рациональная
антропология и филологическая лаборатория
228
наследовали традиции «романтической» биологии, к которой
принадлежали Гёте и Кювье и которая уделяла большое вни-
мание аналогии, гомологии и органической праформе (ur-form)
видов: они также были специалистами в области философии
и анатомии уродств—тератологии, как называл ее Изидор,—в рам-
ках которой самые ужасные физиологические отклонения рас-
сматривались как результат внутренней деградации жизни ви-
да584. Здесь я не могу вдаваться в подробности тератологии (как
и предаваться ее жутковатому очарованию), однако следует от-
метить, что оба Сент-Илера — Этьен и Изидор — использовали
теоретическую мощь лингвистической парадигмы для объясне-
ния возможных отклонений в биологической системе. Так, пред-
ставление Этьена о том, что уродство —это аномалия, относится
к представлению о том, что в языке слова существуют в анало-
гичных или же в аномальных отношениях друг с другом: в линг-
вистике эта идея почти так же стара, как трактат «О латинском
языке» Варрона585. Аномалию нельзя понимать как некое случай-
ное исключение, скорее аномалии —часть структуры и связы-
вают воедино все члены одного класса. Подобный подход вполне
возможен и в анатомии. Во введении к «Философии анатомии»
Этьен пишет так:
И действительно, характер нашей эпохи таков, что ныне
становится невозможным замкнуться только лишь
в рамках простой монографии. Попробуйте изучить объект
изолированно, и вы в лучшем случае сможете вернуться
584 См.: Saint-Hilaire Etienne Geoffroy. Philosophie anatomique: Des
monstruosités humaines. Paris: published by the author, 1822. Полное назва-
ние работы Изидора Сент-Илера выглядит так: Histoire générale et
particulière des anomalies de l’organisation chez l’homme et les animaux, ouv-
rage comprenante des recherches sur les caractères, la classification,
l’influence physiologique et pathologique, les rapports généraux, les lois et les
causes des monstruosités, des variétés et vices de conformation, ou traité
de tératologie. 3 vols. Paris: J.- B. Baillière, 1832–1836. (Общая и частная исто-
рия аномалий у человека и животных, труд, включающий в себя
исследование характера, классификацию, психологическое и патологи-
ческое влияние, общие соотношения, законы и причины уродств,
разновидностей и недостатков стр оения тела, или подверженности тера-
тологии.) Ряд важных соображений по поводу биологических пред-
ставлений Гёте можно найти в работе: Heller Erich. The Disinherited Mind.
N. Y.: Meridian Books, 1959. P. 3 –34. См. также: Jacob. The Logic of Life;
Canguilhem. La Connaissance de la vie. P. 174 –184 — по поводу весьма интерес-
ных соображений о роли Сент-Илера в развитии науки о жизни.
585 Марк Теренций Варрон (II–I вв. до н. э.) — римский философ и ученый, речь
идет о работе De lingua latina libri.
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
229
туда же, откуда начали, и, следовательно, никогда
не сможете вполне познать его. Но возьмите его в сцепке
с другими сущностями, соединенными друг с другом
всевозможными связями, и которые отделены друг от дру-
га всевозможными способами, и вы сможете понять
этот объект в гораздо более широком спектре отношений.
Прежде всего вы гораздо лучше познаете его особен-
ности. Но что более важно, познавая его в самом центре
сферы его действия, вы доподлинно узнаете, как он
ведет себя в своем собственном внешнем мире, и также
узнаете, как его собственные черты формируются
в ходе реакции на окружающую среду586.
Не один только Сент-Илер говорит о том, что отличительной чер-
той современного исследования (а писал он это в 1822 году) яв-
ляется исследование сравнительное. Он также утверждает, что
для ученого не существует такого явления — независимо от того,
насколько оно исключительно и отклоняется от нормы, — кото-
рое невозможно объяснить, ссылаясь на другие явления. Следует
отметить, как Сент-Илер использует метафору центра— «центра
сферы действия» (le centre de la sphère d’activité), — позаимство-
ванную позднее Ренаном в своей книге «Будущее науки» для опи-
сания того положения, которое любой объект занимает в природе,
включая самого филолога, коль скоро этот объект научным обра-
зом помещен туда исследующим его ученым. Тем самым объект
и ученый сближаются. Конечно же, подобное может произойти
только в ходе лабораторного эксперимента, и нигде более. Дело
в том, что ученый располагает своего рода рычагом влияния, при
помощи которого даже совершенно необычное явление можно
представить естественным образом и познать его научно, что
в данном случае значит— без отсылок к высшим силам, исполь-
зуя лишь выстроенное ученым окружение. В результате сама
природа может восприниматься как непрерывное, гармониче-
ски ясное и принципиально рационально постигаемое целое.
586 Saint-Hilaire E. Philosophie anatomique. P. xxii–xxiii.
Сильвестр де Саси и Эрнест Ренан: рациональная
антропология и филологическая лаборатория
230
Итак, для Ренана семиты являют собой пример задержки
в развитии по сравнению со зрелыми языками и культурами ин-
доевропейской группы, и даже с другими семитскими восточ-
ными языками587. Парадокс Ренана состоит в том, что, побуждая
нас видеть в языках своего рода «живых существ природы»588,
далее он везде утверждает, что его восточные языки, семит-
ские языки — это нечто неорганическое, застывшее, совершенно
окостеневшее, неспособное к самостоятельному обновлению.
Иными словами, он пытается доказать, что семитские языки —
неживые, а потому и сами семиты — неживые. Более того, ин-
доевропейские языки и культуры оказываются живыми и ор-
ганическими именно благодаря лаборатории, а не вопреки ей.
Этот парадоксальный сюжет занимает далеко не последнее
место в работе Ренана, однако я уверен, что его роль еще суще-
ственнее — он находится в самой сердцевине всех его трудов, его
стиля, его архивного существования в культуре своего времени,
культуре, в которую он — вместе с такими непохожими друг на
друга персонажами, как Мэтью Арнольд, Оскар Уайльд, Джеймс
Фрэзер589 и Марсель Пруст,— внес значительный вклад. Спо-
собность поддерживать видение, включающее в себя и соеди-
няющую жизнь, и квазиживое (индоевропейская, европейская
культура), а также квазимонструозные параллельные неорга-
нические явления (семитская, восточная культура), — вот до-
стижение европейского ученого в его лаборатории. Он конструи-
рует, и сам акт конструирования — это знак имперской власти
над непокорными явлениями, утверждение доминирующей
культуры и его «натурализация». Действительно, не будет преу-
величением сказать, что филологическая лаборатория Ренана —
это настоящее средоточие европейского этноцентризма, одна-
ко здесь следует также подчеркнуть, что филологическая лабо-
ратория вне дискурса не существует: вне того письма, при помо-
щи которого она постоянно воспроизводится и переживается.
587 Renan. Histoire générale. P. 156.
588 Êtres vivants de la nature (фр.).
589 Джеймс Фрэзер (1854–1941) —британский антрополог-
религиовед, автор теории эволюционного развития магии,
религии и науки.
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
231
Даже те культуры, которые он называет органическими и живы-
ми — европейские культуры, — это творения, филологией в его
лаборатории.
Вся последующая деятельность Ренана была связана с Евро-
пой и культурой. Его достижения были разнообразными и впе-
чатляющими. Каким бы авторитетом не был вдохновлен стиль
его работы, по моему мнению, он восходит к его методам кон-
струирования неорганического (или отсутствующего) и прида-
ния ему облика живого. Наибольшую известность он снискал
благодаря своей «Жизни Иисуса», работе, легшей в основу его
монументальных трудов по истории христианства и еврейско-
го народа. И тем не менее следует помнить, что «Жизнь Иису-
са» — произведение того же типа, что и «Общая история», — кон-
струкция, ставшая возможной благодаря умению историков
мастерски выделывать восточные биографии мертвых (для
Ренана мертвые в двояком смысле: мертвой веры и забытого,
а следовательно, мертвого исторического периода) — и тут пара-
докс очевиден — как если бы это было правдивое повествование
о подлинной жизни. Что бы Ренан ни говорил, всё это сначала
проходило через его филологическую лабораторию. Впечатан-
ное в текст на всем его протяжении, оно обладало животворя-
щей силой культурной черты современности, вобравшей в себя
из модерна всю его научную силу и всё его некритическое са-
моутверждение. Для подобного рода культуры такие семейства
понятий, как «династия», «традиция», «религия», «этнические
общности» были всего лишь функциями теории, задача кото-
рой — наставлять мир. Позаимствовав последнюю фразу у Кю-
вье, Ренан осмотрительно ставит научную демонстрацию выше
опыта. Темпоральность объявляется научно бесполезной обла-
стью обыденного опыта, тогда как особая периодизация куль-
туры и культурный компаративизм (порождающий этноцен-
тризм, расовую теорию и экономическое угнетение) наделяется
властью, значительно превосходящей позицию морали.
Стиль Ренана, его карьера ориенталиста и литератора,
контекст смысла, который он передает, его глубоко личное
отношение к европейской гуманитарной науке и к культуре
Сильвестр де Саси и Эрнест Ренан: рациональная
антропология и филологическая лаборатория
232
своего времени в целом — либеральное, эксклюзивное, надмен-
ное, антигуманное за исключением разве что весьма условного
смысла — такое, которое я бы назвал выхолощенным и научным.
Поколение, с его точки зрения, принадлежит царству грядуще-
го, которое в своем популярном манифесте он связывает с на-
укой. Хотя как историк культуры он принадлежит к школе,
включавшей таких исследователей, как Тюрго, Кондорсе, Гизо,
Кузен, Жоффруа и Балланш, а в научной сфере — к школе Саси,
Коссена де Персеваля590, Озанама, Фориэля и Бюрнуфа, мир Ре-
нана — совершенно разоренный, исключительно маскулинный
мир истории и образования. Это воистину не мир отцов, мате-
рей и детей, но мир таких людей, как его Иисус, его Марк Авре-
лий, его Калибан, его солнечный бог (как он описан в «Грезах»
из «Философских диалогов»)591. Он ценил силу науки, и ориента-
листской филологии в особенности, он прибегал к ее озарениям
и методам и использовал их для вмешательства — часто с непло-
хими результатами —в жизнь своей эпохи. И тем не менее иде-
альной ролью для него была роль зрителя.
Согласно Ренану, филологу следует предпочесть счастье —
наслаждению (bonheur — jouissance): выбор, отражающий пред-
почтение возвышенного, пусть и бесплодного, счастья сексуаль-
ному удовольствию. Слова принадлежат к царству счастья-
bonheur, так же как, в идеале, и изучение слов. Насколько мне
известно, в публичных работах Ренана есть лишь несколько при-
меров того, как женщинам отводится благотворная и действен-
ная роль. Один из них — это мнение Ренана по поводу того, что
женщины-иностранки (сиделки, горничные) должны были на-
ставлять детей норманнских завоевателей, и на этот счет мож-
но было отнести произошедшие в языке изменения. Обратите
внимание, до какой степени продуктивность и диссеминация
590 Арман-Пьер Коссен де Пер севаль (1795–1871) —французский
востоковед.
591 Renan. Oeuvres complètes. Vol. 1 . P. 621 –622 and passim. См. Изыс-
канное описание частной жизни Ренана: Wardman H. W.
Ernest Renan: A Critical Biography. London: Athlone Press, 1964. P. 66
and passim. Хотя и не следует так усиленно подчеркивать
параллель между биографией Ренана и тем, что я назвал «мас-
кулинным» мир ом, описания, приведенные Вардманом, всё
же наводят на размышления.
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
233
являются не вспомогательными функциями, но скорее внутрен-
ним изменением, при этом вспомогательным. В конце эссе он
пишет: «Мужчина не принадлежит ни своему языку, ни своему
народу, он принадлежит лишь самому себе, поскольку прежде
всего он существо свободное и моральное»592. Мужчина свободен
и морален, но связан узами народа, истории и науки, как их по-
нимал Ренан, обстоятельствами, накладываемыми на мужчину
ученым.
Изучение восточных языков привело Ренана к самой сути
этих обстоятельств, а филология сделала очевидным, что зна-
ние мужчины — перефразируя Эрнста Кассирера593 — поэти-
чески преображалось594 только в том случае, если его удава-
лось отделить от грубой реальности (подобно тому, как отделял
арабские фрагменты от их реальности Саси) и затем поместить
в смирительную рубашку доксологии. Став филологией, изуче-
ние слов — то, чем некогда занимались Вико, Гердер, Руссо, Миш-
ле и Кине, — утратило свою предметную область и, как однаж-
ды сказал Шеллинг, способность к драматической презентации.
Вместо этого филология превратилась в эпистемологический
комплекс. Одного лишь Sprachgefühl (языкового чутья) было уже
недостаточно, поскольку теперь сами слова в меньшей степени
принадлежали к чувствам или телу (как это было у Вико), и в боль-
шей—к безвидному и не имеющему образа абстрактному царству,
в котором правят такие искусственные понятия, как «народ», «со-
знание», «культура» и «нация». В дискурсивно заданной области
под названием «Восток» (Orient) можно делать определенного
рода утверждения, все — обладающие одинаково высоким уров-
нем обобщения и культурной основательностью. Все усилия
Ренана были направлены на отрицание права восточной культу-
ры быть сформированной как-либо иначе, нежели искусствен-
ным образом в филологической лаборатории. Человек — не дитя
592 Renan. Des services rendus au sciences historiques par la philo-
logie // Oeuvres complètes. Vol. 8 . P. 1228, 1232.
593 Эрнст Кассирер (1874–1945)— немецкий философ и культуролог.
594 Cassirer Ernst. The Problem of Knowledge: Philosophy,
Science, and History since Hegel. Trans. William H. Woglom and
Charles W. Hendel. New Haven, Conn.: Yale University Press,
1950. P. 307.
Сильвестр де Саси и Эрнест Ренан: рациональная
антропология и филологическая лаборатория
234
культуры, эту династическую концепцию филология слишком
продуктивно ставит под сомнение. Филология учит, что куль-
тура — это конструкт, сборная конструкция (articulation; в том
смысле, в каком Диккенс употреблял это слово для обозначения
профессии мистера Венуса595 в «Нашем общем друге»), даже тво-
рение, но во всяком случае — не более чем квазиорганическая
структура.
Что особенно интересно в фигуре Ренана, так это то, на-
сколько он осознавал себя порождением своего времени и своей
этноцентричной культуры. Не упустив возможности академи-
ческого отклика на речь, произнесенную Фердинандом де Лес-
сепсом в 1885 году, Ренан заявил, что «печально быть мудрее, чем
нация, к которой принадлежишь. < ...> Невозможно испытывать
чувство горечи к своей родине. Лучше заблуждаться вместе с на-
цией, чем быть правым с теми, кто сообщает ей суровую прав-
ду»596. Это утверждение звучит слишком хорошо, чтобы быть
правдой. Разве старик Ренан не утверждал раньше, что наилуч-
шие отношения — это отношения равенства с культурой, ее мо-
ралью и ее этосом, а не династические отношения, в которых
человек либо дитя своего времени, либо родитель? И здесь мы
возвращаемся в лабораторию, поскольку именно там — как ду-
мал Ренан — заканчиваются сыновние и, в конечном счете, со-
циальные обязанности, на смену которым приходят обязанно-
сти ученого и ориенталиста. Его лаборатория была платформой,
с которой он, как ориенталист, обращался к миру: она опосре-
довала сделанные им заявления, придавала им уверенность, об-
щую точность и постоянство. Таким образом, филологическая
лаборатория, как ее понимал Ренан, переопределила не только
его эпоху и его культуру, датируя и формируя их по-новому: она
придала его восточному предмету научную согласованность
595 В романе Диккенса мистер Венус — таксидермист и кукольник.
596 Renan. Réponse au discours de réception de M. de Lesseps (23 avril 1885) //
Oeuvres complètes. Vol. 1 . P. 817. Тем не менее насущная потреб-
ность быть настоящим современником своей эпохи прекрасно пока-
зана на примере Ренана в статье Сент-Бёва в июне 1862 г.
См. также: Charlton Donald G. Positivist Thought in France During the
Second Empire. Oxford: Clarendon Press, 1959, а также его: Secular Religions
in France, и работу: Chadbourne Richard M. Renan and Sainte-Beuve //
Romanic Review. April 1953. Vol. 44, no. 2 . P. 126–135.
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
235
и, более того, именно она превратила его (и ориенталистов, ра-
ботавших в этой традиции позднее) в ту культурную фигуру
Запада (Occidental), которой он стал. Мы вполне можем задать-
ся вопросом, была ли эта новая автономия в пределах культуры
той свободой, которую, как надеялся Ренан, принесет его фило-
логическая ориенталистская наука, или, как полагает критич-
ный историк ориентализма, она устанавливает сложную связь
между ориентализмом и его предполагаемым человеческим
предметом, которая в итоге строится на власти, а отнюдь не на
беспристрастной объективности.
Сильвестр де Саси и Эрнест Ренан: рациональная
антропология и филологическая лаборатория
236
III
Пребывание на Востоке и наука:
требования лексикографии
и воображения
Взгляды Ренана на семитов как на представителей Востока
в меньшей степени принадлежат области расхожих предрассуд-
ков и типичных проявлений антисемитизма и в большей —об-
ласти научной ориентальной филологии. Читая Ренана и Саси,
мы сразу же видим, как культурные обобщения облекают в бро-
ню научной аргументации и окружают вспомогательными ис-
следованиями. Как и многие другие академические специально-
сти на ранних фазах становления, современный ориентализм
железной хваткой удерживал тот предмет исследований, кото-
рый он себе определил. В процессе была выработана необходи-
мая лексика, чьи функции и стиль помещали Восток в рамки
компаративного исследования того рода, который использовал
Ренан. Такой компаративизм редко носит описательный харак-
тер, гораздо чаще он одновременно оценочен и объяснителен.
Вот пример типичного сравнения Ренана:
Очевидно, что во всех своих проявлениях семиты
предстают перед нами как народ несовершен-
ный по причине своей примитивности. Этот народ,
смею прибегнуть к такой аналогии, относится
к индоевропейской семье как карандашный набросок
к живописному полотну, ему недостает разнообра-
зия, размаха, изобилия жизни — тех условий, которые
способствуют совершенствованию. Подобно
индивидам, чьи жизненные силы настолько слабы,
что, выйдя из миловидности детского возраста,
они достигают только самой посредственной мужест-
венности, семитские нации пережили свой наивыс-
ший расцвет на заре своего существования и так и не
сумели достичь подлинной зрелости597.
597 Renan. Oeuvres complètes. Vol. 8 . P. 156.
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
237
Эталоном здесь выступают индоевропейцы, как и тогда, когда
Ренан говорит, что восточная восприимчивость семитов нико-
гда не поднималась до высот, которых достигли индоевропейс-
кие народы (Indo-Germanic races).
Сказать с полной определенностью, стоит ли за подобным
компаративным подходом научная необходимость или же эт-
ноцентрические расовые предрассудки, невозможно. Но можно
утверждать, что они идут рука об руку и подкрепляют друг друга .
И Ренан, и Саси пытались свести Восток к своего рода легкообо-
зримой человеческой схеме, откуда изъята всё усложняющая мно-
гомерность человечества. В случае Ренана такой подход задавала
сама филология, идеологические принципы которой побуждают
сводить язык к его корням, после чего филолог считает возмож-
ным связать эти лингвистические корни с народом, характером
и темпераментом у самых их истоков, как это делали Ренан и мно-
гие другие. Так, свою близость к Гобино Ренан оправдывал общ-
ностью позиций филологов и ориенталистов598. В последующих
изданиях «Общей истории» он использовал некоторые работы Го-
бино. Таким образом, компаративизм в изучении Востока и вос-
точных народов стал синонимом очевидного онтологического не-
равенства между Западом и Востоком (Occident and Orient).
Стоит кратко остановиться на основных чертах этого не-
равенства. Я уже упоминал об увлеченности Шлегеля Индией,
сменившейся впоследствии отторжением — ее и, конечно же,
ислама. Многие из ранних ориенталистов-любителей начинали
с того, что видели в Востоке спасителей от повреждения (dérange-
ment) европейского ума и духа. Восток превозносили за панте-
изм, духовность, стабильность, древность, простоту и так далее.
Шеллинг, например, видел в восточном политеизме предтечу
иудеохристианского монотеизма: предшественником Авраама
был Брахма. Однако почти без исключений подобное поклоне-
ние сменялось обратной реакцией: Восток вдруг представал
ужасающе бесчеловечным, антидемократическим, отсталым,
598 Письмо к Гобино от 26 июня 1856 г.: Oeuvres complètes. Vol. 10,
203–204. Идеи Гобино представлены в его эссе: Gobineau. Essai
sur l’inégalité des races humaines (1853–1855).
Пребывание на Востоке и наука: требования лексикографии и воображения
238
варварским и так далее. Маятник, отклонившись в одну сторо-
ну, стремительно возвращался обратно: Восток недооценивали.
Ориентализм как профессия вырастал из этих крайностей, из
компенсаций и поправок, основанных на неравенстве, из идей,
питаемых и питающих аналогичные идеи в культуре в целом.
Действительно, сам этот проект по ограничению и реструкту-
рированию, связанный с ориентализмом, можно проследить не-
посредственно вплоть до того самого неравенства, посредством
которого сравнительная бедность (или богатство) Востока тре-
бовала научного подхода, подобного тому, что существует в та-
ких дисциплинах, как филология, биология, история, антропо-
логия, философия или экономика.
Настоящая профессия ориенталиста состояла в закрепле-
нии этого неравенства и порожденных им парадоксов. Чаще
всего тот или иной человек приходил в эту профессию потому,
что Восток влек его к себе, однако нередко его ориенталистская
подготовка, так сказать, открывала ему глаза, и он оказывал-
ся перед лицом уже разоблаченного проекта, вследствие чего
Восток утрачивал изрядную долю некогда привидевшегося ис-
следователю величия. Чем еще можно объяснить, например,
недюжинные усилия, предпринятые Уильямом Мьюром599 или
Райнхартом Дози, и их поразительную антипатию к Востоку,
исламу и арабам? Характерно то, что Ренан был одним из тех,
кто поддерживал Дози, так же как и Дози в своей четырехтом-
ной работе «История мусульман Испании до завоевания Анда-
лузии Альморавидами» (1861) использовал многие из антисе-
митских суждений Ренана, собрав их в 1864 году в один том, где
утверждалось, что примитивный бог евреев — это вовсе не Яхве,
а Баал600, и доказательства тому следует искать именно в Мек-
ке. Работы Мьюра «Жизнь Магомета» (1858–1861) и «Халифат,
его становление, закат и падение» (1891) до сих пор считаются
599 Уильям Мьюр (1819–1905) —британский исламовед,
колониальный администратор.
600 Баал — термин, использовавшийся для обозначения
богов в древнем Леванте, в особенности бога
грома Хадада. У иудеев данный термин получил
отрицательную коннотацию и стал обозначать
ложных божеств.
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
239
достоверными научными памятниками, хотя свой подход к ис-
следуемому предмету он отчетливо выразил в следующей фразе:
«Меч Мухаммеда и Коран — самые непреклонные враги Циви-
лизации, Свободы и Истины, которых мир когда-либо знал»601.
Множество подобных выражений можно найти в работе Аль-
фреда Лайалла602, одного из тех, кого одобрительно цитировал
Кромер.
Даже если ориенталист осуждал предмет своего исследо-
вания в явной форме, как это делали Дози или Мьюр, принцип
неравенства всё же оказывал на него влияние. Задачей профес-
сионального ориенталиста было и оставалось создавать собира-
тельный портрет, восстанавливать картину, реконструировать,
так сказать, облик Востока и его народов. Фрагменты, как те, ко-
торые раскопал Саси, поставляют материал, но форму повество-
вания, связность и образы конструирует сам исследователь, для
которого наука состоит из попыток обойти непокорную (не-за-
падную) не-историю (non-history) Востока при помощи упоря-
доченной хроники, портретов и сюжетов. Трехтомный труд Кос-
сена де Персеваля «Очерк истории арабов до принятия ислама
в эпоху Магомета» (три тома, 1847–1848)— это профессиональ-
ное исследование в полном смысле этого слова, оно опирается на
источники — документы, введенные (made available internally)
в научный оборот другими ориенталистами (и в первую очередь,
конечно же, Саси), или документы, такие как тексты Ибн Халду-
на603, на которые Коссен ссылается особенно часто, хранящиеся
в востоковедческих библиотеках в Европе. Тезис Коссена состоит
в том, что именно Мухаммед сделал арабов народом, и потому ис-
лам — это по преимуществу инструмент политический, а не ду-
ховный. Прежде всего то, к чему стремится Коссен, — это ясность
посреди огромной массы противоречивой информации. И по-
тому результатом исследования ислама является в буквальном
601 Цит. по: Hourani Albert. Islam and the Philosophers of History. P. 222.
602 Вероятно, подразумеваются труды Лайалла, как Asiatic
Studies, Religious and Social: First Series, The Rise and Expansion
of the British Dominion in India.
603 Ибн Халдун (XIV–XV вв.) — арабский философ, историк. В неко-
торых сообществах почитается как основоположник социальных
наук.
Пребывание на Востоке и наука: требования лексикографии и воображения
240
смысле одномерный портрет Мухаммеда, представленный в кон-
це книги (после того, как мы прочитали описание его смерти)
с фотографической точностью604. Не похожий ни на демона, ни
на прототип Калиостро, Мухаммед Коссена — это человек, соот-
ветствующий истории ислама (его наиболее подходящей вер-
сии) как исключительно политического движения, чей образ
выстроен при помощи бесчисленных цитат, которые ставят его
над и в некотором смысле вне текста. Замысел Коссена состоял
в том, чтобы не оставить о Мухаммеде ничего недосказанного.
В результате Пророк предстает перед нами в искусственном
свете, лишенный как своей огромной религиозной силы, так
и любых следов способности внушать страх европейцам. Дело
в том, что при этом Мухаммед как фигура, принадлежащая
своему времени и месту, полностью стирается, от него остается
лишь слабое подобие.
Близка Мухаммеду Коссена и не-профессиональная версия
Мухаммеда (a Mohammed) у Карлейля, — Мухаммеда, принуж-
денного подтверждать тезисы автора при полном игнорирова-
нии исторических и культурных обстоятельств времени и места
жизни Пророка. Хотя Карлейль и цитирует Саси, его эссе явно
плод работы автора, оспаривающего некоторые общие пред-
ставления об искренности, героизме и миссии Пророка. Такой
подход оказывается благотворным: Мухаммед предстает уже
не как легенда и не как бесстыжий сластолюбец или потеш-
ный мелкий кудесник, приучавший голубей клевать горошины
у него из ушей. Скорее, это человек трезвомыслящий и имею-
щий твердые убеждения, пусть и написавший Коран — «уто-
мительное, бессвязное нагромождение, сырое и бездарное, пол-
ное бесконечных повторов, длиннот и путаницы; или, короче
говоря, — сырую, бездарную, невыносимую глупость»605. И сам не
являвший собой образец ясности и изящества стиля, Карлейль
604 Caussin de Perceval. Essai sur l’histoire des Arabes avant
l’Islamisme, pendant l’époque de Mahomet et jusqu’á la réduction
de toutes les tribus sous la loi musulmane. 1847–1848; reprint
ed., Graz, Austria: Akademische Druck und Verlagsanstalt, 1967.
Vol. 3. P. 332–339.
605 Carlyle Thomas. On Heroes, Hero-Worship, and the Heroic in History.
1841; reprint ed. N . Y.: Longmans, Green & Co., 1906. P. 63.
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
241
излагает всё это с целью уберечь Мухаммеда от применения к не-
му бентамовских стандартов606, из-за которых в равной мере
осудили бы обоих — и его, и Мухаммеда. И всё же Мухаммед Кар-
лейля — это герой, перенесенный в Европу с того же самого вар-
варского Востока, который лорд Маколей607 счел неполноцен-
ным в своей знаменитой «Памятной записке» (1835), в которой
он утверждал, что это «нашим местным подданным» следует
учиться у нас, а не нам у них608.
Иными словами, и Коссен, и Карлейль уверяют нас, что о Во-
стоке не следует и беспокоиться — столь неравнозначны дости-
жения Европы и Востока. Здесь взгляды ориенталиста и неори-
енталиста совпадают. В пределах поля компаративистики, где
ориентализм оказался после филологической революции нача-
ла XIX столетия, и вне него — в расхожих стереотипах или обра-
зах Востока, каким его представили философы вроде Карлейля,
и стереотипах, подобных тем, что создавал Маколей, Восток сам
по себе был интеллектуально подчинен Западу. Став материа-
лом для изучения и рефлексии, Восток приобрел все признаки
врожденной немощи. Он стал зависеть от капризов теоретиков,
которые использовали его в качестве иллюстрации для собст-
венных концепций. Кардинал Ньюмен — не самый крупный
ориенталист — избрал в 1853 году восточный ислам темой своих
лекций, оправдывавших вступление Британии в Крымскую вой-
ну609, 610
. Кювье счел нужным упомянуть Восток в своей работе
«Животное царство» (1816). Тему Востока к месту вставляли
606 Возможно, имеются в виду утилитаристские принципы философа, в частности
«принцип пользы», согласно которому, действия людей должны получать
оценку по приносимой ими пользе.
607 Саид цитирует записку Маколея Minute Upon Indian Education, в которой кри-
тикуется идея перевода учебных материалов на арабский и санскрит
во время обсуждения Образовательного акта 1835 г.
608 Индийский опыт Маколея описан в работе: Trevelyan G. Otto. The Life and Let-
ters of Lord Macaulay. N . Y.: Harper & Brothers, 1875. Vol. 1 . P. 344 –371 . Полный
текст «Записки» Маколея можно найти в книге: Curtin Philip D., ed. Imperialism:
The Documentary History of Western Civilization. N . Y.: Walker & Co., 1971.
P. 178 –191 . Некоторые следствия взглядов Маколея для ориентализма обсуж-
даются в работе: Arberry A. J. British Orientalists. London: William Collins, 1943.
609 Имеется в виду History of the Turks in their Relation to Europe. Согласно исследова-
ниям, Ньюмен был противником войны. Он предлагал свое видение разре-
шения «Восточного вопроса» в развитии «прогресса и цивилизации» в Османской
Турции, которую он полагал частью Европы. Ислам, по его мнению, был важной
составляющей духовной жизни Турции, предопределившей регресс этой империи.
610 Newman John Henry. The Turks in Their Relation to Europe. Vol. 1 // Historical
Sketches. 1853; reprint ed., London: Longmans, Green & Co., 1920.
Пребывание на Востоке и наука: требования лексикографии и воображения
242
в беседы в различных парижских салонах611. Список ссылок,
заимствований и изменений, обрушившихся на идею Востока,
поистине необъятен, но в основе всех достижений ранних ори-
енталистов и того, что использовали западные неориенталисты,
лежала одна и та же урезанная модель Востока, удобная для до-
минирующей культуры и ее теоретических (и вслед за теорети-
ческими — практических) потребностей.
Иногда встречались и исключения— или, во всяком случае,
более интересные и сложные варианты понимания этого нерав-
ного партнерства Востока и Запада. Анализируя в 1853 году вла-
дычество Британии в Индии, Карл Маркс ввел понятие «азиат-
ская экономическая система»612, но наряду с этим отметил, что
обнищание народа было вызвано вмешательством в эту систе-
му английских колонизаторов, их жадностью и неприкрытой
жестокостью. От статьи к статье он возвращается к этой идее
со всё растущей уверенностью в том, что, даже разрушая Азию,
Британия создает там предпосылки для подлинной социальной
революции. Стиль Маркса подталкивает нас к тому, чтобы мы,
пусть и против воли, подавили в себе естественное возмущение,
вызванное страданиями наших восточных собратьев, пока их
общество в силу исторической необходимости подвергается на-
сильственной трансформации.
Однако как ни печально с точки зрения чисто человече-
ских чувств зрелище разрушения и распада на составные
элементы этого бесчисленного множества трудолюби-
вых, патриархальных, мирных социальных организаций,
как ни прискорбно видеть их брошенными в пучину
бедствий, а каждого из членов утратившим одновремен-
но как свои древние формы цивилизации, так и свои
исконные источники существования, — мы всё же не дол-
жны забывать, что эти идиллические сельские общи-
ны, сколь безобидными они бы ни казались, всегда были
611 См.: Ancelot Marguerite-Louise. Salons de Paris, foyers éteints.
Paris: Jules Tardieu, 1858.
612 В дискурсе советской науки использовалось обозначение
«азиатский тип (способ) производства». Вопрос об этом типе
всегда был поводом для дискуссий.
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
243
прочной основой восточного деспотизма, что они ограни-
чивали человеческий разум самыми узкими рамками,
делая из него покорное орудие суеверия, накладывая на
него рабские цепи традиционных правил, лишая
его всякого величия, всякой исторической инициативы...
Вызывая социальную революцию в Индостане, Англия,
правда, руководствовалась самыми низменными целями
и проявила тупость в тех способах, при помощи кото-
рых она их добивалась. Но не в этом дело. Вопрос заклю-
чается в том, может ли человечество выполнить свое
назначение без коренной революции в социальных усло-
виях Азии. Если нет, то Англия, несмотря на все свои
преступления, оказывается, способствуя этой революции,
бессознательным орудием истории.
Но в таком случае, как бы ни было прискорбно
для наших личных чувств зрелище разруше-
ния древнего мира, мы имеем право воскликнуть
вместе с Гёте:
Если мука — ключ отрады,
Кто б терзаться ею стал?
Разве жизней мириады Тамерлан613 не растоптал?614
Приводимая Марксом в подтверждение тезиса о несущих в себе
отраду мучениях цитата взята из «Западно-восточного дивана»
и указывает на истоки представлений Маркса о Востоке. Это ро-
мантические и даже мессианские воззрения: как человеческий
материал Восток менее важен, чем как элемент романтическо-
го проекта спасения. Экономический анализ Маркса прекрасно
вписывается в стандартную ориенталистскую схему, хотя его
гуманные чувства и сочувствие к страдающим людям тут при-
сутствуют вполне отчетливо. В конце концов верх берет именно
613 Амир Тимур (XIV–XV вв.) —центральноазиатский
правитель, создатель трансрегиональной империи
и основатель династии Тимуридов.
614 Маркс К. Британское владычество в Индии // Маркс К.,
ЭнгельсФ.Соч. Т.9. М., 1957. С. 135–136.
Пребывание на Востоке и наука: требования лексикографии и воображения
244
романтическое ориенталистское видение, и теоретические су-
ждения Маркса по общественно-экономическим проблемам
встраиваются в классический стандартный образ:
Англии предстоит выполнить в Индии двоякую миссию:
разрушительную и созидательную, — с одной стороны,
уничтожить старое азиатское общество, а с другой стороны,
заложить материальную основу западного общества
в Азии615.
Идея возрождения безжизненной в основе своей Азии типична
для романтического ориентализма, но слышать подобное из уст
того же самого автора, который никак не может забыть о страда-
ниях народа, совершенно обескураживающе. Прежде всего нам
следовало задаться вопросом, каким образом у Маркса мораль-
ный знак равенства между потерями Азии и британским коло-
ниальным владычеством, которое он осуждает, превращается
в знак неравенства между Востоком и Западом, о котором мы уже
столько говорили? Во-вторых, нам следовало бы спросить: куда
же подевалось человеческое сострадание, в какие чертоги разу-
ма оно удалилось, когда возобладал ориенталистский подход?
Сразу же становится очевидным, что ориенталисты, как
и многие другие мыслители начала XIX века, смотрят на чело-
вечество сквозь призму либо широких собирательных понятий,
либо абстрактных обобщений. Они не хотят и не могут иссле-
довать отдельные личности: вместо этого в их сочинениях пре-
обладают искусственные сущности, восходящие, по-видимому,
к гердеровскому популизму. Для ориенталистов существуют
только представители Востока — азиаты, семиты, мусульмане,
арабы, евреи, только народы, типы ментальности, нации и тому
подобное, причем некоторые из них — результат применения
примерно тех же научных методов, с какими мы встречались
в трудах Ренана. Точно так же и стародавние оппозиции «Евро-
па» — «Азия», «Запад» — «Восток» (Occident and Orient) скрывают
615 Маркс К. Будущие результаты
британского владычества в Индии //
Тамже.С.225.
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
245
за своими чрезвычайно широкими ярлыками всё возможное че-
ловеческое многообразие, сводя его в итоге к одному или двум
конечным собирательным абстрактным образам. И Маркс здесь
не исключение. Ему тоже удобнее использовать для иллюстра-
ции своей теории Восток собирательный, а не человеческие эк-
зистенциальные идентичности. Между Востоком и Западом, как
и в самосбывающихся пророчествах, имеют значение или суще-
ствуют только широкие анонимные собирательные образы. Ни-
какого другого типа обмена, пусть и самого ограниченного, под
рукой нет.
То, что Маркс всё же мог испытывать хоть какое-то сочув-
ствие к восточным собратьям и даже в чем-то отождествлять
себя с позицией бедной Азии, говорит о том, что прежде, чем его
сознание полностью затмили разного рода ярлыки, прежде чем
он обратился к Гёте как источнику знаний о Востоке, что-то про-
изошло. Похоже, нашелся хотя бы один человек (в данном слу-
чае — Маркс), которому удалось разглядеть своеобразие Азии
еще до того, как оно скрылось за собирательными стереотипами
и официозом, — и, разглядев, поддаться им овладевшим эмоци-
ям, переживаниям, чувствам — лишь затем, чтобы впоследствии
о нем забыть, столкнувшись с труднопреодолимой цензурой, во-
площенной в самой лексике (vocabulary), которую он вынужден
использовать. Эта цензура сначала приглушила, а затем и вовсе
вытеснила сочувствие, сопроводив кратким объяснением: эти
люди, — гласило оно, — не страдают, поскольку они — восточные
люди, и относиться к ним следует иначе, чем к остальным. При-
лив сентиментальности пропал, упершись в стену непоколеби-
мых дефиниций, возведенную ориенталистской наукой и под-
крепленную «восточными» преданиями (lore, вроде «Дивана»),
призванную иллюстрировать выводы ученых. Словарь эмоций
рассеялся, подчинившись лексикографическому полицейско-
му действию ориенталистской науки и даже ориенталистского
искусства. Опыт подменяется словарной дефиницией: именно
это и происходит в очерках Маркса об Индии — в конце концов
что-то вынуждает его повернуть назад, к Гёте, и предпочесть по-
кровительственное отношение и ориентализированный Восток.
Пребывание на Востоке и наука: требования лексикографии и воображения
246
Конечно, Маркса отчасти заботило подтверждение его соб-
ственной теории социально-экономической революции, но от-
части это было также обусловлено и тем, что в первую очередь
ему были доступны многочисленные тексты, как внутренне
консолидированные ориентализмом, так и инспирированные
последним за пределами своего поля, контролировавшие любое
высказывание о Востоке. В главе I я попытался показать, каким
образом такой контроль был обусловлен историей европейской
культуры со времен Античности. В этой же главе моей задачей
было продемонстрировать, как в XIX веке формировались совре-
менная профессиональная терминология и практика, в даль-
нейшем определявшие дискурс Востока, и для ориенталистов,
и для неориенталистов. Творчество Саси и Ренана было для нас
примером того, каким образом ориентализм направлял ход раз-
вития корпуса текстов, с одной стороны, а с другой — восходя-
щего к филологии процесса, наделившего Восток собственной
дискурсивной идентичностью, отличной от Запада. Обратив-
шись к Марксу в качестве примера того, как нормальные че-
ловеческие реакции неориенталиста были сначала развеяны,
а затем и вытеснены ориенталистскими обобщениями, мы обна-
ружили, что имеем дело с присущей именно ориентализму лек-
сикографической и институциональной консолидацией. Что
же за действие неизменно приводит к тому, что в любой дискус-
сии о Востоке чудовищный механизм всеобъемлющих дефини-
ций предъявляет себя как единственно допустимый ее способ?
А поскольку мы также должны показать, как именно данный ме-
ханизм воздействует (причем весьма эффективно!) на личный
опыт, который в любом ином случае должен был бы ему проти-
воречить, нам необходимо также исследовать, куда он движется
и какие формы он на этом пути принимает.
Задача это непростая, требующая комплексных усилий, по
крайней мере столь же непростая и комплексная, как тот путь,
на котором всякая становящаяся дисциплина выделяется на фо-
не конкурентов, ее традиции, методы и институты набирают вес,
а ее заявления, институты и учреждения обретают культурную
легитимность. Но мы можем в значительной мере упростить
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
247
повествование, указав, какого типа опыт ориентализм обычно
использовал для своих целей и представлял широкой непро-
фессиональной аудитории. В сущности, этот опыт того же рода,
что мы рассматривали, говоря о Саси и Ренане. Но коль скоро
эти ученые представляют ориентализм книжный — а ни тот ни
другой никогда и не претендовали на знакомство с Востоком in
situ616, — то существует и другая традиция, которая основывает
легитимность своих построений на неотразимости факта реаль-
ного пребывания на Востоке, экзистенциального контакта с ним.
Анкетиль, Джонс и наполеоновская экспедиция — вот первые
контуры этой традиции, и в дальнейшем они, несомненно, ока-
зывали воздействие на всех пребывающих на Востоке европей-
цев. Эта традиция заключается в том, что власть там принад-
лежит именно европейцам: жить на Востоке — значит жить
жизнью привилегированной, не такой, как все остальные граж-
дане, жизнью представителя Европы, чья империя (француз-
ская или британская) держит Восток в своих руках, в военном,
и в экономическом, и, что всего важнее, в культурном плане.
Пребывание на Востоке и его плоды в виде научных исследова-
ний питают книжную традицию с ее текстуальными установка-
ми, которые мы видим у Ренана и Саси: эти два типа опыта общи-
ми усилиями породят необъятную библиотеку книг и научных
трудов, которым никто, даже Маркс, не способен будет воспро-
тивиться и влияния которых никому не удастся избежать.
Пребывание на Востоке означает личный опыт и до извест-
ной степени личные свидетельства. Их вклад в библиотеку
ориентализма и его консолидацию зависит от того, насколько
успешно опыт и свидетельства удается превратить из сугубо лич-
ностного документа в полноправные кодексы ориенталистской
науки. Другими словами, в пределах текста должна была про-
изойти своего рода метаморфоза из формы личного высказыва-
ния в официальное заявление. В записках о жизни на Востоке
616 «На месте» (лат.) . Пр ежде всего используется для обозначения
положения. Например, артефакта, который не менял свое
пространственное местоположение и воспринимается в кон-
тексте окружающей его культуры. Активно используется
и в естественно-научных дисциплинах.
Пребывание на Востоке и наука: требования лексикографии и воображения
248
и восточном опыте европейцу необходимо было избавиться от
всего автобиографического и снисходительного (или по край-
ней мере свести их к минимуму), заменив описаниями, которые
служили бы ориентализму в целом и последующим поколениям
ориенталистов в частности для того, чтобы набрасывать, стро-
ить и обосновывать свои научные наблюдения и описания. Так
что, как мы видим, происходит еще более очевидное по сравне-
нию с личными переживаниями Маркса превращение разных
текстов в официальные ориенталистские утверждения.
Сейчас эта ситуация и богаче, и сложнее, поскольку на про-
тяжении всего XIX века Восток, и в особенности Ближний Вос-
ток, был для европейцев излюбленным местом путешествий
и темой литературных экзерсисов. Более того, возник крупный
пласт европейской литературы в восточном стиле, часто осно-
вывавшийся на личном опыте путешествий. Первым на ум при-
ходит, конечно, Флобер как выдающийся представитель такого
рода литературы. За ним следуют еще три имени — Дизраэли,
Марк Твен617 и Кинглейк618. Однако больший интерес представ-
ляет различие между тем письмом, которое конвертируется из
личного по форме в профессионально ориенталистское, и пись-
мом второго типа, также основывающемся на опыте пребыва-
ния на Востоке и на личных впечатлениях, но которое остается
при этом всего лишь «литературой» и не претендует на науч-
ность, — именно этим различием я и намерен заняться.
Быть европейцем на Востоке всегда означало намеренно
отличаться от других, быть не-равным своему окружению. Са-
мое важное здесь — направленность этого намерения: какова его
цель на Востоке? Зачем она нужна, особенно если, как в случае
со Скоттом, Гюго и Гёте, европейцы устремляются на Восток
за опытом вполне определенного рода, при этом на самом деле
даже не покидая пределов Европы? В общем на ум приходят
617 В 1867 г. совершил путешествие в Европу и на Ближний Восток.
Этому событию посвящена его книга The Innocents Abroad,
or The New Pilgrims’ Progress. В 1890-е гг. совершил путешествие
в разные части Британской империи, включая Индию. Эта
поездка отражена в травелоге Following the Equator.
618 Александр Уильям Кинглейк (1809–1891) — английский военный
историк, писатель и путешественник.
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
249
несколько категорий таких намерений. Первая: автор намере-
вается использовать свое пребывание на Востоке для того, чтобы
собрать материал для ориенталистского исследования, и счита-
ет свое пребывание там формой научного наблюдения. Вторая:
автор ставит перед собой сходные задачи, но не желает жерт-
вовать при этом оригинальностью и стилем индивидуальных
впечатлений в пользу безличных ориенталистских дефиниций.
Последние всё равно проявляются в его работе, но лишь с боль-
шим трудом их удается отделить от индивидуальных особенно-
стей стиля. Третья: автор, для которого реальное или метафо-
рическое путешествие на Восток — результат осуществления
глубокого внутреннего переживания проекта. А потому в основе
его текста лежит личностная эстетика, взращенная и сформи-
рованная самим этим проектом. Во второй и третьей категориях
значительно больше возможностей для проявления личност-
ного — или по крайней мере не-ориенталистского, — чем в пер-
вой категории. Если взять, например, «Нравы и обычаи египтян
в первой половине XIX в.» Эдварда Уильяма Лэйна в качестве вы-
дающегося текста первой категории, работу Бёртона «Палом-
ничество в Медину и Мекку» как пример для второй категории
и «Путешествие на Восток» Нерваля — для третьей категории,
различие в возможностях проявления авторского начала будет
очевидным.
Однако несмотря на все различия, эти три категории не
столь уж далеко отстоят друг от друга, как это могло показать-
ся. Так, ни в одной категории не найдется ни одного «чистого»
представителя типа. Во всех трех категориях работы опираются
на чисто эгоистические силы, в центре которых — европейское
сознание. Во всех случаях Восток существует для европейского
наблюдателя и, что еще важнее, в той категории, к которой мы
отнесли «Египтян» Лэйна, личность ориенталиста присутству-
ет ничуть не меньше, пусть даже он и пытается это скрыть за
отстраненным и безличным стилем письма. Более того, опре-
деленные мотивы постоянно повторяются во всех трех катего-
риях. Первый из них —Восток как место паломничества. То же
касается и представления о Востоке как о зрелище, или «живой
Пребывание на Востоке и наука: требования лексикографии и воображения
250
картине» (tableau vivant). Конечно, любая из работ о Востоке
в каждой из категорий стремится охарактеризовать это место,
но что самое любопытное —это степень, в которой внутренняя
структура работы равнозначна всеобъемлющей интерпрета-
ции (или ее попытке) Востока. Чаще всего, и это неудивительно,
такая интерпретация представляет собой род романтического
реструктурирования Востока, его пересмотр, воссоздающий его
в назидание настоящему. Всякая интерпретация, всякая соз-
данная для Востока структура— это его реинтерпретация, его
перестраивание.
Сказав это, мы тем самым вернулись к различию между
обозначенными категориями. Книга Лэйна о египтянах имела
большое влияние, ее часто читали и цитировали (например,
Флобер), она создала автору репутацию выдающегося деятеля
ориенталистской науки. Другими словами, авторитет Лэйна
основывается не только на том, что он сказал, но и на том, как
сказанное им могло быть приспособлено к задачам ориентализ-
ма. Его цитируют в качестве источника знаний о Египте и Ара-
вии, тогда как Бёртона или Флобера читали и читают за то, что,
помимо сведений о Востоке, из их работ мы можем почерпнуть
еще нечто и о самих Бёртоне и Флобере. Авторская функция
в «Нравах и обычаях египтян» Лэйна выражена слабее, чем
в других категориях, потому что его работа была встроена в про-
фессию, была ею консолидирована и институционализирована.
Личность автора в произведении, созданном в поле его профес-
сиональной дисциплины — таком как это, — подчинена требо-
ваниям проблемного поля и требованиям предмета исследова-
ния. Всё это непросто и не обходится без последствий.
Классическая работа Лэйна «Нравы и обычаи египтян в пер-
вой половине XIX в.» (1836) явилась осознанным результатом
работы над рядом произведений и двух периодов пребывания
в Египте (1825–1828 и 1833–1835). Понятие «осознанности» (self-
conscious) вводится здесь с намерением подчеркнуть, что сам
Лэйн предполагал, что его работа произведет скорее впечатле-
ние непосредственного и прямого, неприкрашенного и нейт-
рального описания, тогда как в действительности это был плод
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
251
существенной редакторской работы (в итоге текст, который он
опубликовал, был совершенно не тем, что он написал первона-
чально), а также разнообразных сопутствующих действий. Ни-
что в его судьбе и жизненных обстоятельствах, казалось, не спо-
собствует занятиям Востоком, за исключением его методичного
прилежания и способностей к классическим исследованиям
и к математике, что отчасти объясняет очевидную внутрен-
нюю аккуратность этой книги. В предисловии содержится ряд
интересных подсказок о том, что же именно он собирался сде-
лать в этой книге. Первоначально он отправился в Египет для
того, чтобы изучать арабский язык. Затем, когда он подготовил
ряд заметок о современном Египте, «Общество распростране-
ния полезных знаний»619 предложило ему написать система-
тическую работу о стране и ее обитателях. Из собрания разроз-
ненных наблюдений работа превратилась в пример полезного
знания — знания, предназначенного и подготовленного для каж-
дого, кто желает получить представление об основных чертах
иностранного общества. Из предисловия ясно, что такое знание
должно было неким образом развеивать прежние представле-
ния и иметь исключительно действенный характер: здесь Лэйн
проявляет себя как тонкий полемист. Прежде всего он должен
продемонстрировать, что сделал нечто такое, чего не могли или
не сумели сделать до него другие, а затем то, что собранные им
сведения одновременно аутентичны и абсолютно верны. Имен-
но это и стало источником его исключительного авторитета.
Пока Лэйн в предисловии разделывается с «Отчетом о наро-
де Алеппо» доктора Рассела620 (забытая ныне работа), становится
ясно, что главную конкуренцию его труду среди всех предшест-
вующих составляет «Описание Египта». И эту работу, упоминание
о которой Лэйн ограничил обширной сноской, он высокопар-
но, с использованием кавычек, именует «великой французской
619 The Society for the Diffusion of Useful Knowledge (SDUK)— общество,
созданное в 1820-е гг. в Англии с целью подготовки просве-
тительских публикаций для рабочих и среднего класса, проти-
востоявшее радикальным изданиям для бедных. Общество
использовало новые технологии, позволявшие удешевить про-
изводство книг и книжных серий.
620 Александр Рассел (1715–1768) — шотландский врач и натуралист.
Пребывание на Востоке и наука: требования лексикографии и воображения
252
работой» о Египте. Эта работа, отмечает Лэйн, была одновре-
менно и слишком философски обобщенной, и слишком легко-
весной. А знаменитое исследования) Якоба Буркхардта621— лишь
собранием египетской народной мудрости, «наихудшим свиде-
тельством морали народа». В отличие от французов и Буркхард-
та, Лэйн смог погрузиться в среду исконных жителей, жить их
жизнью, соблюдать их обычаи, «не возбудив никаких подозре-
ний у чужестранцев в том, что он не тот человек, который имеет
право вторгаться в их жизнь». Чтобы избежать обвинений в не-
объективности, Лэйн идет еще дальше, заверяя, что следовал
всего лишь словам Корана и что всегда сознавал собственное
отличие от этой совершенно чуждой культуры622. Таким обра-
зом, пока одна часть личности Лэйна непринужденно скользит
по волнам ничего не подозревающего моря ислама, подводная
его часть тайно хранит свою европейскую силу для того, чтобы
комментировать, приобретать и владеть всем вокруг.
Ориенталист вполне может имитировать Восток, обратное
же неверно. Следовательно, всё, что он говорит о Востоке, надо
понимать как описание, полученное в результате односторон-
него обмена: пока они говорят и действуют, он наблюдает и за-
писывает. Его власть выражалась в том, что он жил среди них
открыто как носитель языка, и тайно — как писатель. И то, что
он писал, было «полезным знанием», но не для них, а для Европы
и ее разнообразных популяризаторских институций. То, о чем
проза Лэйна никогда не позволяет нам забыть, так это его «я»,
местоимение первого лица, пронесенное сквозь обычаи егип-
тян, их ритуалы, празднества, детство, взросление, похоронные
обряды, — в действительности оборачивающиеся и восточным
маскарадом, и инструментом ориенталиста для улавливания
621 Авторы первого издания «Ориентализма» на русском языке предпо-
лагали, что речь идет об ошибке Саида. В таком случае здесь следует
привести ссылку на Иоганна Людвига Буркхардта (1784–1817)— швей-
царского путешественника, автора книги ArabicProverbs, or the Manners
and Customs of the Modern Egyptians. Впрочем, ссылки на историю
Египта и ислама есть и в книге Considérations sur l’histoire universelle
Якоба Буркхардта. Во французском переводе (2005), на который
мы ориентиро, используется имя Якоба Буркхардта.
622 Lane Edward William. Author’s Preface to An Account of the Manners
and Customs of the Modern Egyptians. 1836; reprint ed., London: J. M. Dent,
1936. P. xx, xxi.
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
253
и передачи ценной и по-другому недоступной информации.
В качестве рассказчика Лэйн выступает одновременно как экс-
понат и как экспозиционер, пользующийся двойным доверием
и проявляющий двойное стремление к обретению опыта: его
восточная сторона обаятельно дружелюбна (или кажется тако-
вой), западная — направлена на получение надежного и полез-
ного знания.
Нет лучшей иллюстрации для этого, чем последний трой-
ной эпизод в предисловии. Там Лэйн описывает своего главного
информанта и друга шейха Ахмеда— как компаньона и как курь-
ез. Оба они притворяются, будто Лэйн — мусульманин. Однако
Ахмед согласился молиться в мечети вместе с ним, только пре-
одолев свой страх, воодушевленный отважной мимикрией Лэй-
на. Этой последней победе предшествуют две сцены, в которых
Ахмед изображен как чудаковатый поедатель стекла и привер-
женец полигамии. Во всех трех частях эпизода с шейхом Ахме-
дом дистанция между мусульманином и Лэйном увеличивается,
даже если в действительности она сокращается. Как посредник
и, так сказать, транслятор мусульманского поведения, Лэйн иро-
нично принимает образцы поведения мусульманина, но лишь
настолько, чтобы быть в состоянии описать всё это неторопли-
вой английской прозой. Сама его личность фальшивого право-
верного и привилегированного европейца — суть дурной веры,
поскольку второе определенным образом подрывает первое. Так
то, что казалось сообщением фактов о том, что делает один до-
вольно странный мусульманин, Лэйн выдает за беспристрастное
раскрытие самой сути всей мусульманской веры. Лэйн даже не
задумывается о том, что предал свою дружбу с Ахмедом и с дру-
гими людьми, снабжавшими его сведениями. Значение имеет
только то, чтобы сообщение производило впечатление точного,
обобщенного и беспристрастного и его английский читатель по-
верил, что самого Лэйна не коснулась зараза этой ереси или от-
ступничества, и, наконец, что его текст исключает человеческий
контекст исследования в пользу научной достоверности.
Именно по этим причинам книга выстроена не просто как по-
вествование о пребывании Лэйна в Египте, но как нарративная
Пребывание на Востоке и наука: требования лексикографии и воображения
254
структура, переполненная ориенталистским реструктурирова-
нием и подробностями. Именно в этом, как мне представляется,
и состоит главное достижение Лэйна в этой работе. Общие кон-
туры и форма «Нравов и обычаев египтян» повторяют романы
XVIII столетия, например авторства Филдинга623. Книга откры-
вается сведениями о стране, затем следуют главы «Человеческие
типы и одежда мусульман Египта» и «Воспитание детей и на-
чальное образование»624. За двадцатью пятью главами, в кото-
рых рассматриваются такие сюжеты, как празднества, законы,
характер, промышленность, магия и домашний быт, следует за-
ключительная глава «Смерть и похоронные обряды». На первый
взгляд работа Лэйна носит хронологический и эволюционный
характер. Он пишет о себе как о наблюдателе сцен, соответствую-
щих основным этапам жизненного пути человека: образец для
него — схема повествования «Тома Джонса», включающая в себя
рождение героя, его приключения, женитьбу и подразумевае-
мую смерть. В тексте Лэйна только фигура рассказчика лишена
возраста, предмет же его исследования, современный египтя-
нин, проходит полный индивидуальный жизненный цикл. Та-
кая инверсия, когда отдельный индивид наделяет себя способ-
ностью пребывать вне времени, а на общество и народ налагает
масштаб жизненного цикла человека, есть не что иное, как пер-
вое из ряда действий, упорядочивающих то, что поначалу мог-
ло показаться простым описанием путешествия по заморским
землям, превращающее нехитрый текст в энциклопедию экзо-
тики и площадку для ориенталистского наблюдения.
Однако Лэйн выстраивает материал не только на основе
своего драматического двойного присутствия (как ложного му-
сульманина и как подлинного европейца) и за счет своей мани-
пуляции позицией рассказчика и предметом исследования, но
также и посредством того, как он использует детали. К каждому
623 Генри Филдинг (1707–1754) — английский драматург. Речь идет
о романе «История Тома Джонса, найденыша», описывающем
нравы английского общества в восприятии главного героя,
авантюриста, стремящегося к жизненному успеху.
624 Названия глав приведены по русскому переводу 1982 г. В английс-
кой версии: Personal Characteristics и Infancy and Early Education
соответственно.
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
255
из основных разделов в главах неизменно дается введение в ви-
де какого-либо довольно предсказуемого общего наблюдения.
Например, «обычно отмечают, что многие из наиболее примеча-
тельных особенностей в манерах, обычаях и характере нации
можно соотнести с физическими особенностями страны»625.
Последующее изложение с легкостью это подтверждает: Нил,
«благодатный климат Египта», «размеренный» труд крестьян.
Однако вместо того, чтобы перейти к следующему эпизоду в по-
рядке повествования, добавляется новая деталь, и, следователь-
но, нарративного разрешения, ожидаемого по чисто формаль-
ным соображениям, не происходит. Другими словами, хотя
в целом общие контуры текста Лэйна и соответствуют нарра-
тивной и причинно-следственной последовательности «рожде-
ние — жизнь — смерть», отдельные вводимые им в ход повество-
вания детали его нарушают. От изложения общих наблюдений
к выявлению отдельных аспектов египетского характера, к рас-
сказу о том, как проходят у египтян детство, юность, зрелость
и старость, — Лэйн всегда наготове, чтобы тут как тут прервать
плавный ход изложения отличными деталями. Вскоре после
того, как нам рассказывают о благодатном египетском клима-
те, речь заходит, например, о том, что многие египтяне умира-
ют в совсем юном возрасте от болезней, отсутствия медицины
и гнетущей летней жары. Затем нам сообщают о том, что жара
«побуждает египтян [безосновательное обобщение] к невоздер-
жанности в чувственных наслаждениях», и вскоре мы вязнем
в трясине наполненных схемами и рисунками описаний архи-
тектуры Каира, его украшений и фонтанов и замков. Когда же
линия повествования проявляется вновь, становится ясно, что
это всего лишь формальность.
Более всего препятствуют порядку изложения (притом что
этот порядок составляет основное литературное содержание
текста Лэйна) нарочитые, чересчур навязчивые, перегружен-
ные описания. Лэйн ставит себе целью сделать Египет и египтян
зримыми, не оставить ничего за кадром, не позволить ничему
625 Ibid. P. 1.
Пребывание на Востоке и наука: требования лексикографии и воображения
256
ускользнуть от читателя, подать египтян на блюдечке, во всех
бесчисленных подробностях. Как рассказчик, он тяготеет к по-
трясающим воображение садомазохистским пикантностям: са-
моистязание дервишей, жестокость суда, смешение у мусульман
религии с распутством, избыточное сладострастие и т. д. Однако
независимо от того, сколь странным или извращенным является
событие и насколько мы потеряны среди этих ошеломительных
подробностей, Лэйн вездесущ, его работа — соединить разроз-
ненные куски и позволить нам двигаться дальше, пусть и рывка-
ми. В определенной степени он делает это, просто оставаясь ев-
ропейцем, способным контролировать свои страсти и желания —
те, которым мусульмане, к их несчастью, подвержены. Но в еще
большей степени способность Лэйна управляться с этой богатей-
шей темой, держа ее в ежовых рукавицах дисциплины, обуслов-
лена его холодным дистанцированием от жизни египтян и их
работы.
Самый главный символический момент приходится на на-
чало шестой главы — «Домашний уклад (продолжение)». К это-
му времени Лэйн уже освоил повествовательный стиль продви-
жения по жизни египтян и, дойдя на этом пути до последних
не скрытых от стороннего взгляда комнат и привычек ведения
домашнего хозяйства (он смешивает друг с другом социальное
и физическое пространство), он приступает к обсуждению ин-
тимной стороны домашней жизни. Первым делом он «должен
рассказать о браке и брачных церемониях». Как обычно, сооб-
щение начинается с общего наблюдения: воздержание от брака,
«если мужчина достиг соответствующего возраста и при этом
не имеет препятствующих браку недостатков, у египтян счита-
ется поведением неподобающим и даже постыдным». Безо вся-
кого перехода Лэйн примеряет это наблюдение на самого себя
и признает себя виновным. На протяжении длинного парагра-
фа он вспоминает всё то давление, которое на него оказывали
с целью склонить к женитьбе, которое он, не дрогнув, выдер-
жал. Наконец после того, как египетский друг даже предлагал
ему устроить брак по расчету (mariage de convenance), также
отвергнутый Лэйном, вся последовательность внезапно резко
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
257
обрывается точкой и тире626. Общие рассуждения он завершает
еще одним общим наблюдением.
Однако здесь мы имеем не только типичный для Лэйна раз-
рыв основного повествования при помощи беспорядочного на-
громождения деталей, но также твердое и буквальное отделение
автором себя от репродуктивного процесса в восточном обще-
стве. Мини-повествование о том, как он отказался присоеди-
ниться к этому обществу, заканчивается драматической паузой:
по-видимому, он говорит, что его рассказ не может продолжать-
ся, поскольку он так и не вошел в интимную сферу домашнего
обихода и поэтому он исчезает из поля зрения как претендент
на эту область. Он буквально устраняет себя в качестве челове-
ческого субъекта, отказываясь войти в человеческое общество,
вступив в брак. Так, в качестве псевдоучастника он сохраня-
ет свою позицию власти и обеспечивает объективность пове-
ствования. И если нам уже было прежде известно, что Лэйн не
мусульманин, то теперь мы также знаем, что для того, чтобы
оставаться ориенталистом, а не восточным человеком, ему при-
шлось отказаться от чувственных радостей семейной жизни.
Более того, ему также пришлось избегать указания на собствен-
ный возраст через включение в жизненный цикл человека. Со-
хранить свою вневременную позицию наблюдателя он мог толь-
ко таким негативистским образом.
Для Лэйна стоял выбор между жизнью без «неудобств и бес-
покойств» и завершением своего исследования современных
египтян. Результат его выбора, очевидно, сделал возможным
его описание египтян, поскольку, если бы он стал одним из них,
его точка зрения больше не была бы стерильно и асексуально
лексикографической. Научную достоверность и легитимность
исследования Лэйну обеспечивают два важных метода. Во-пер-
вых, слияние с обычным повествованием о человеческой жиз-
ни: эту функцию выполняет обилие подробностей, при помощи
626 Ibid. P. 160–161. Стандартная биография Лэйна была опубликована
в 1877 году его внучатым племянником Стэнли Лэйн-Пулом.
Существует также сочувственный рассказ о биографии А.Лэйна
Cм.: Arberry A. J. Oriental Essays: Portraits of Seven Scholars.
N. Y.: Macmillan Co., 1960. P. 87–121.
Пребывание на Востоке и наука: требования лексикографии и воображения
258
которых наблюдательный и умный иностранец может усвоить
и затем сложить воедино этот массив информации. Египтяни-
ну для лучшего обозрения вскрыли живот и вытащили кишки,
а затем стараниями Лэйна всё поместили обратно на свои места.
Во-вторых, за счет отделения себя от того, что происходит в еги-
петско-восточной жизни: за это отвечает принесение в жертву
своих животных инстинктов во имя распространения инфор-
мации, но распространения не в Египте и не для Египта, а ради
европейской науки в целом. То обстоятельство, что ему удалось
и первое и второе — навязать научную волю неупорядоченной
реальности и сознательно отделить себя от места своего пребы-
вания ради сохранения научной репутации, — и стало причи-
ной его огромной славы в анналах ориентализма. Полезное зна-
ние, такое, как это, могло было быть получено, сформулировано
и распространено лишь за счет подобных отказов.
Две другие крупные работы Лэйна — его так и не завер-
шенный арабский словарь и неудачный перевод «Тысячи и од-
ной ночи» — консолидировали систему знания, начало которой
было положено в «Нравах и обычаях египтян». В обеих после-
дующих работах личность автора, его творческое присутствие
было изгнано вовсе, как, собственно, и сама идея повествования.
Лэйн-человек появляется только в качестве официального рас-
сказчика и ретранслятора («Тысяча и одна ночь») или безликого
лексикографа. Из автора-современника Лэйн превратился (как
ориенталист, занимающийся классическим арабским языком
и классическим исламом) в узника своей темы. Это жертвенное
существование представляет определенный интерес. Ведь науч-
ное наследие Лэйна принадлежит, конечно же, не Востоку, а ин-
ститутам и органам европейского общества. К числу последних
принадлежали структуры как академические — официальные
востоковедческие общества, институты, органы, — так и разно-
го рода внеакадемические, фигурирующие в работах последую-
щих европейских путешественников на Восток.
Многое проясняется, если рассматривать «Нравы и обычаи
египтян» Лэйна не как источник знаний о Востоке, а как рабо-
ту, направленную на рост организованности академического
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
259
ориентализма. Подчинение наследственного эго научному ав-
торитету у Лэйна в точности соответствует возросшей специа-
лизации и институционализации знания о Востоке, представ-
ленного различными восточными обществами. Королевское
азиатское общество было основано за десять лет до появления
книги Лэйна, но комитет корреспонденции общества, в чьи зада-
чи входило «собирать сведения и предпринимать исследования
в отношении искусств, наук, литературы, истории и древностей»
Востока627, стал структурным реципиентом собранной Лэйном
информации в том виде, как она была обработана и сформулиро-
вана. Что же касается распространения произведений, подобных
исследованию Лэйна, то существовали не только различные «об-
щества полезных знаний». К тому времени, как первоначальная
ориенталистская программа поддержки экономики и торговли
на Востоке исчерпала себя, появились различные специализиро-
ванные научные общества, направленные на демонстрацию по-
тенциальной (или актуальной) ценности отвлеченного научно-
го знания.
Так, в программе французского Азиатского общества записано:
...с о ста вл ят ь и л и публиковать грамматики, словари
и прочие книги для начального образования, признан-
ные полезными или необходимыми для изучения
языков, которые преподаются назначенными профес-
сорами [восточных языков]; путем подписки или
каким-либо иным образом способствовать публикации
такого же рода трудов, предпринимаемых во Фран-
ции или за ее пределами; приобретать манускрипты,
какие только можно найти в Европе, или копиро-
вать их полностью или частично, переводить или делать
выдержки из них, умножать их число, воспроизво-
дя в гравюре или литографии; оказывать содействие
авторам полезных работ по географии, истории,
искусству или науке в распространении результатов
627 Pargiter Frederick Eden, ed. Centenary Volume
of the Royal Asiatic Society of Great Britain and Ireland,
1823–1923. London: Royal Asiatic Society, 1923. P. x .
Пребывание на Востоке и наука: требования лексикографии и воображения
260
их исследований среди публики посредством периоди-
ческих собраний, посвященных литературе Азии,
научным, литературным или поэтическим произведе-
ниям Востока и тому подобным, которые регулярно
производятся в Европе, тем фактам о Востоке, которые
могут иметь отношение к Европе, тем открытиям
и работам всякого рода, предметом которых могут быть
восточные народы: таковы цели, предложенные
для Азиатского общества и поставленные перед ним.
Ориентализм для своих целей систематическим образом орга-
низовал как сбор материала по Востоку, так и его регулируе-
мое распространение в качестве специализированного знания.
Один копировал и издавал работы по грамматике, другой при-
обретал оригинальные тексты, третий увеличивал число экзем-
пляров и занимался их распространением, включая и перио-
дические издания. Именно ради этой системы и для нее Лэйн
создавал свой труд и жертвовал своим «я». Также был предусмо-
трен и способ, как сохранять эту работу в ориенталистских ар-
хивах. Это должен был быть, как говорил Саси,
«музей», обширное хранилище с разного рода объекта-
ми, рисунками, оригинальными книгами, картами,
отчетами о путешествиях, открытое для тех, кто наме-
ревается посвятить себя изучению [Востока]; так
что каждый из них мог бы почувствовать себя перене-
сенным, как по волшебству, в гущу монгольского
племени или китайского народа, каков бы ни был пред-
мет его изучения... Можно сказать... что после
публикации книг начального уровня по... восточным
языкам нет ничего более важного, чем заложить
краеугольный камень этого музея, который я полагаю
живым комментарием и толкованием [truchement]
словарей628.
628 Société asiatique: Livre du centenaire,
1822–1922. Paris: Paul Geuthner, 1922.
P.5–6.
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
261
Французское слово truchement происходит непосредственно от
арабского turajaman, — «переводчик», «посредник» или «пред-
ставитель». С одной стороны, ориентализм овладевал Востоком
так буквально и так широко, как только это было возможно, с дру-
гой —он приспосабливал это знание к запросам Запада, филь-
труя его сквозь нормативные кодексы, классификации, типоло-
гии, периодические обзоры, словари, грамматики, комментарии,
издания, переводы,—которые все вместе формировали симулякр
Востока и воспроизводили его во плоти на Западе и для Запада.
Короче говоря, усилиями целой армии работников науки Восток
был обращен из формы личного, часто сфальсифицированно-
го, свидетельства бесстрашных путешественников в безличную
словарную дефиницию. Он должен был превратиться из последо-
вательного опыта индивидуального исследования в своего рода
воображаемый музей без стен, где всё собранное на необъятных
просторах Востока и взятое из многообразия его культур безого-
ворочно приобретало статус «восточного». Затем всё это долж-
но было быть преображено вновь, реструктурировано из набора
фрагментов, полученных по частям от исследователей, экспеди-
ций, комиссий, армий и торговцев в лексикографическом, биб-
лиографическом, бюрократическом и текстуализированном
ориенталистском духе. К середине XIX века Восток стал, как гово-
рил Дизраэли, профессией, чем-то таким, где можно было пере-
делать и воссоздать вновь не только Восток, но и самого себя.
Пребывание на Востоке и наука: требования лексикографии и воображения
262
IV
Паломники и паломничества,
англичане и французы
Каждому европейцу, путешествующему по Востоку или посто-
янно там живущему, приходилось защищаться от его тревожа-
щего влияния. Кто-то, подобно Лэйну, совершенно переплани-
ровал и перекраивал Восток, когда писал о нем. Эксцентрика
восточной жизни с ее странным календарем, экзотической ор-
ганизацией пространства, безнадежно непонятными языками
и кажущейся извращенной моралью, теряла свою насыщен-
ность, будучи представленной как серия изобилующих дета-
лями сюжетов, изложенных нормативной европейской прозой.
Правильнее сказать, что, ориентализируя Восток, Лэйн не столь-
ко дал ему определение, сколько его отредактировал, вырезав
оттуда всё, что могло покоробить чувствительность европейца, —
вдобавок к тому, что не соответствовало его человеческим сим-
патиям. В большинстве случаев казалось, что Восток оскорбляет
нормы сексуального приличия. Весь Восток — или по крайней
мере Восток-в-Египте Лэйна — источал опасную сексуальность,
угрожая гигиене и приличиям своей избыточной «свободой со-
вокупления», как с непривычной для себя прямолинейностью
описал это Лэйн.
Существовали угрозы и помимо секса. Все они были направ-
лены против дискретности и рациональности времени, про-
странства и индивидуальной идентичности. На Востоке можно
было внезапно столкнуться с невообразимой древностью, с не-
человеческой красотой, с бескрайними просторами. Всё это
можно было использовать более безобидным способом, опосре-
дованно, сделав темой размышлений или сочинений, а не непо-
средственного переживания. В поэме Байрона «Гяур», в «Запад-
но-восточном диване» Гёте, в «Восточных мотивах» Гюго Восток
предстает формой освобождения, местом настоящих возмож-
ностей — именно в этом суть гётевской «Хиджры».
Север, Запад, Юг в развале,
Пали троны, царства пали.
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
263
На Восток отправься дальний
Воздух пить патриархальный!
Люди неизменно возвращались на Восток:
Там, наставленный пророком,
Возвратись душой к истокам,
В мир, где ясным, мудрым слогом
Смертный вел беседу с Богом, —
рассматривая его как завершение и подтверждение всего, что
только можно себе вообразить.
Богом создан был Восток,
Запад также создал Бог.
Север, Юг и все широты
Славят рук его щедроты629.
Восток с его поэзией, его атмосферой и возможностями был
представлен такими поэтами, как Хафиз630 — «безграничный»
(unbegrenzt), как пишет о нем Гёте, одновременно и старше, и мо-
ложе, чем мы, европейцы. И для Гюго в его произведениях «Воин-
ственный клич муфтия» и «Горе паши»631 жестокость и безудерж-
ная меланхолия восточных людей связаны не со страхом жизни
или чувством потерянности в мире, но с Вольнеем и Джорджем
Сэйлом, чьи ученые труды превращали для высокоодаренного
поэта варварское великолепие в полезную информацию.
Открытия таких ориенталистов, как Лэйн, Саси, Ренан,
Вольней, Джонс (не говоря уже об «Описании Египта»), и других
первопроходцев, стали доступны для использования широкой
образованной аудитории. Вспомним наши предшествующие
629 Von Goethe Johann Wolfgang. Westöstlicher Diwan. 1819; reprint ed.,
Munich: Wilhelm Golmann, 1958. P. 8–9, 12. (См.: Гёте. Западно-
восточный диван / Пер. В. Левика. М .: Наука, 1988. С . 5, 8.) В связи
с очевидным преклонением перед научным аппаратом у Гёте
в «Диване» на ум приходит Саси.
630 Хафиз Ширази (XIV в.) — великий персидский поэт, чьи произ-
ведения стали основой этического воспитания в школах по всему
Среднему и Ближнему Востоку.
631 Hugo Victor. Les Orientales // Oeuvres poétiques / Éd. Pierre Albouy.
Paris: Gallimard, 1964. Vol. 1 . P. 616 –618 . См. Гюго В. Восточные мотивы //
Собр. соч. В 15т. М.:Худ.лит., 1953. Т. 1. 265.
Паломники и паломничества, англичане и французы
264
рассуждения о трех типах работ, имеющих отношение к Вос-
току и основанных на реальном опыте пребывания на Востоке.
Жесткая ориентация на знание полностью вычистила из ориен-
талистских текстов переживания автора: отсюда самоограниче-
ние Лэйна и авторов работ первого из выделенных нами типов.
Что касается работ второго и третьего типа, то личность автора
здесь заметным образом подчинена задаче распространения ре-
ального знания (второй тип), или же определяет и опосредует
собою всё, что говорится о Востоке (третий тип). Тем не менее
на протяжении XIX века — уже после Наполеона — Восток был
местом паломничества, и всякое значительное произведение
из сферы искреннего, пусть и не всегда академического, ори-
ентализма черпало свои формы, стиль и замыслы из этой идеи
паломничества на Восток. В этой идее, как и во многих других
рассмотренных нами ранее формах ориенталистского письма,
главным источником выступает романтическая идея восстано-
вительной реконструкции (естественного супернатурализма).
Каждый паломник видит всё вокруг по-своему, однако есть
ограниченный круг того, ради чего предпринимается паломни-
чество, какую форму и вид оно принимает, какие истины от-
крывает. Все паломничества на Восток пролегают или должны
пролегать через библейские земли, и большая их часть факти-
чески представляла собой попытки возродить или высвободить
из огромного, необычайно плодородного Востока кусочек иудео-
христианской / греко-романской действительности. Для таких
паломников ориентализированный Восток, Восток ученых-ори-
енталистов, был строем, через который надо было пройти, точно
так же как Библия, Крестовые походы, ислам, Наполеон и Алек-
сандр были непререкаемыми авторитетами, с которыми над-
лежало считаться. Однако ученый Восток не только развеивал
грезы и тайные фантазии паломников: сам факт его наличия
возводит преграду между современным путешественником
и текстами, если только — как это было с Нервалем и Флобером,
обращавшимися к трудам Лэйна, — книги ориенталистов не сни-
мали с библиотечных полок, включая в эстетический проект.
Еще одним препятствием были слишком жесткие формальные
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
265
требования ориенталистской науки. Так, паломник Шатобриан
надменно заявлял, что предпринял свой вояж исключительно
для самого себя: «Я искал образы, вот и всё»632. Флобер, Виньи,
Нерваль, Кинглейк, Дизраэли, Бёртон, — совершая паломниче-
ства, все они стремились развеять затхлую атмосферу прежнего
ориенталистского архива. Их произведения должны были стать
новым, свежим вместилищем восточного опыта, но, как мы уви-
дим далее, даже такой замысел часто (но не всегда) выливался
в ориенталистский редукционизм. Причины этого сложны и мно-
гогранны, во многом связаны с личностью самого паломника, его
манерой письма и избранной формой его работы.
Чем был Восток для путешественника в XIX столетии? Пре-
жде всего отметим разницу между англо- и франкоговорящими
авторами. Для первых Восток—это, конечно же, Индия, реальные
британские владения. Двигаться через Ближний Восток было
равнозначно тому, чтобы направляться к главной колонии. Уже
тогда пространство воображения ограничивали реалии управле-
ния, территориальной легитимности и исполнительной власти.
Для таких писателей, как Скотт, Кинглейк, Дизраэли, Уорбёртон,
Бёртон и даже для Джордж Элиот (в чьём романе «Даниэль Де-
ронда» имеются некоторые планы относительно Востока633), как
для самого Лэйна и до него — для Джонса, Восток определялся
материальным обладанием, или материальным воображением.
Англия победила Наполеона, изгнала Францию: взору англича-
нина открывались имперские владения, ставшие в 1880-х годах
неотъемлемой частью контролируемой Британией территории
от Средиземного моря и до Индии. Писать о Египте, Сирии или
Турции, как и путешествовать по ним, было равносильно путе-
шествию по царству политической воли, политического управ-
ления и политического определения. Территориальный импера-
тив был неотразим даже для такого неограниченного автора, как
632 De Chateaubriand François-René. Oeuvres romanesques
et voyages / Ed. Maurice Regard. Paris: Gallimard, 1969.
Vol. 2. P. 702.
633 В романе Daniel Deronda одной из значимых тем является
еврейский вопрос. Саид подробно анализирует этот
роман в другой работе: Zionism from the Standpoint of Its
Victims (1979).
Паломники и паломничества, англичане и французы
266
Дизраэли, чей «Танкред» не просто аттракцион в восточном сти-
ле, но упражнение в проницательном политическом управлении
реальными силами на реальных территориях.
Напротив, французского паломника на Востоке охватыва-
ло острое чувство утраты. Он прибыл в земли, где у Франции,
в отличие от Британии, не было суверенного присутствия. Сре-
диземноморье вторило эхом французских поражений — от Крес-
товых походов и до Наполеона. То, что впоследствии стало из-
вестно как «цивилизаторская миссия» (la mission civilisatrice),
в XIX веке начиналось как политическое предприятие на фоне
британского присутствия. Поэтому французские паломники,
начиная с Вольнея, и планировали, проектировали, вообража-
ли и размышляли о местах, которые находились прежде всего
в их головах, они разрабатывали схемы типично французской,
а возможно, и европейской, гармонии на Востоке, которой, как
предполагалось, дирижировать должны были именно они. Их
Восток был Востоком воспоминаний, наводящих на размышле-
ния руин, забытых тайн, скрытых посланий и почти виртуозно-
го стиля бытия, Востоком, чья наивысшая литературная форма
была создана Нервалем и Флобером, творчество которых все-
цело находилось в сфере воображения, не реализуемого нигде,
кроме области эстетического.
До некоторой степени это также верно в отношении фран-
цузских ученых — путешественников по Востоку. Как отмеча-
ет Анри Бордо634 в своей книге «Путешественники на Восток»635,
большинство из них интересовало библейское прошлое или исто-
рия Крестовых походов. К ним следует также (с подачи Хасана ан-
Нути636) добавить имена ориенталистов-семитологов, включая
Катрмера; исследователя Мертвого моря Сольси637; Ренана — как
634 Анри Бордо (1870–1963)— французский писатель и юрист.
635 См.: Bordeaux Henri. Voyageurs d’Orient: Des pèlerins aux méharistes de Pal-
myre. Paris: Pion, 1926. Интересные теоретические соображения по по-
воду паломников и паломничеств попались мне в работе Виктора Тёрне-
ра «Драмы, поля и метафоры: символическое действие в человечес-
ком обществе». Turner Victor. Dramas, Fields, and Metaphors: Symbolic Action
in Human Society. Ithaca, N. Y.: Cornell University Press, 1974. P. 166 –230.
636 Хасан ан-Нути (1925–2007)— египетский и французский литературовед
и исследователь истории театра и кинематографа.
637 Фелисьен де Сольси (1807–1880) —французский археолог и нумизмат, воен-
ный инженер.
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
267
занимавшегося финикийцами археолога; исследователя фи-
никийских языков Жюда638; изучавших ансаритов639, исмаили-
тов640 и сельджуков641 Катафаго642 и Дефремери643; исследовате-
ля Иудеи Клермон-Ганно644 и маркиза де Вогюэ645, чьи основные
труды посвящены пальмирской эпиграфике. Кроме того, суще-
ствовала еще целая школа египтологов, ведущая начало от Шам-
польона и Мариета646, школа, давшая впоследствии таких ученых,
как Масперо647 и Легран648. В качестве еще одного показателя
различия между британскими реалиями и французскими фан-
тазиями стоит упомянуть слова, сказанные в Каире художни-
ком Людовиком Лепиком649, который в 1884 году (через два года
после начала британской оккупации) горестно заметил: «Вос-
ток в Каире мертв». И только неизменно реалистичный расист
Ренан оправдывал подавление англичанами националистиче-
ского восстания Ораби, которое сам он с высоты своей мудрости
называл «позором цивилизации»650.
В отличие от Вольнея и Наполеона, французские паломники
XIX века стремились не столько к науке, сколько к экзотической,
но потому особенно привлекательной реальности. Это в особен-
ности верно для паломников от литературы, начиная с Шато-
бриана, для которого Восток стал местом, созвучным его личным
мифам, страстям и ожиданиям. Здесь надо отметить, что все па-
ломники (но французские в особенности) использовали Восток
638 Огюст-Селестен Жюда (1805–1873)—французский военный врач и востоковед.
639 Ансариты (ан-нусайриты, алявиты) — этноконфессиональная мусуль-
манская община ср еди «крайних» шиитов Северной Сирии.
640 Исмаилиты — последователи одной из основных ветвей шиитского исла-
ма, сыгравшие значительную роль в истории мусульманского Востока.
641 Сельджуки (Сельджукиды) — тюркская суннитская династия, завоевавшая
территорию Ср еднего и Ближнего Востока, сделавшая значительный
вклад в развитие тюрко-персидского культурного ареала.
642 Жозеф Катафаго (182–1884)— сирийский христианин, советник и драгоман
прусского генерального консульства в Сирии. Его публикации, напри-
мер англо-арабский словарь, относятся ко второй половине XIX в.
643 Шарль Франсуа Дефремери (1822–1883) —французский востоковед, ара-
бист и иранист. Автор работ по истории Хорезма.
644 Шарль Симон Клермон-Ганно (1846–1923)— французский востоковед.
645 Эжен-Мельхиор де Вогюэ (1848–1910) —французский дипломат и литератор.
646 Огюст Мариет (1821–1881) —французский египтолог. Основатель Египет-
ского музея в Каир е.
647 Гастон Масперо (1846–1916)— французский египтолог.
648 Жорж Легран (1865–1917) —французский египтолог.
649 Людовик-Наполеон Лепик (1839–1889)— французский аристократ, худож-
ник и археолог.
650 Al-Nouty Hassan. Le Proche-Orient dans la littérature française de Nerval
à Barrés. Paris: Nizet, 1958. P. 47–48, 277, 272.
Паломники и паломничества, англичане и французы
268
в своих произведениях так, чтобы найти в нем оправдание соб-
ственным экзистенциальным наклонностям. И только появле-
ние у текста некоей дополнительной познавательной задачи
позволяло излияние собственных пристрастий в некоторой сте-
пени обуздать. Например, Ламартин прежде всего пишет о себе
самом, но при этом пишет и о Франции как о силе, присутствую-
щей на Востоке. Этот второй мотив приглушает и в конце концов
полностью подчиняет себе особенности стиля, обусловленные
его душой, его памятью и его воображением. Но ни одному из па-
ломников, будь то француз или англичанин, не удалось столь же
неумолимо господствовать над самим собой и своим предметом,
как Лэйну. Даже Бёртон и Т. Э. Лоуренс651, первый из которых
использовал форму целенаправленного мусульманского палом-
ничества, а второй —то, что он назвал обратным паломничест-
вом из (away) Мекки, произвели на свет много исторического,
политического и социального ориенталистского материала, но
отнюдь не такого свободного от собственного «я», как труды Лэй-
на. Вот почему Бёртон, Лоуренс и Чарльз Даути занимают пози-
цию посередине между Лэйном и Шатобрианом.
«Путешествие из Парижа в Иерусалим через Грецию, и обрат-
но из Иерусалима в Париж через Египет, Варварию и Испанию»
(1810–1811) Шатобриана сохранило подробности путешествия,
предпринятого им в 1805–1806 годах после поездки по Северной
Америке. На многих сотнях страниц этого сочинения запечат-
лено признание автором того, что «говорю я вечно о себе»652, —
столь многих, что Стендаль, и сам не слишком сдержанный ав-
тор, признал полное фиаско Шатобриана в качестве путеше-
ственника-знатока вследствие его «отвратительного эгоизма».
На страницы книги он принес тяжкий груз личных предрассуд-
ков и предубеждений в отношении Востока, вывалил их, а затем
продолжил подминать под себя людей, места и идеи, касающие-
ся Востока, так, словно ничто не в состоянии противиться его
высокомерному воображению. Шатобриан пришел на Восток
651 Томас Эдвард Лоуренс (1888–1935)— британский археолог, дипломат,
военный и писатель. Известен под своим прозвищем Лоуренс Аравийский.
652 Je parle éternellement de moi (фр.) .
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
269
не в подлинном — собственном — обличье (true self), а как скон-
струированная фигура. Для него Наполеон был последним кре-
стоносцем, он же сам был «последним французом, оставившим
свою страну, дабы совершить путешествие в Святую землю, раз-
деляя идеи, цели и чувства паломника былых времен». Однако
были и другие причины. Симметрия: побывав в Новом Свете
и увидев его природные памятники, он намеревался замкнуть
круг своих исследований и посетить Восток с его памятниками
знания: после изучения римских и кельтских древностей ему
оставались лишь руины Афин, Мемфиса и Карфагена. Ему нуж-
но было пополнить запас впечатлений и подтвердить важность
религиозного духа:
Религия как своего рода универсальный язык, понятный
всем, — и где всё это можно увидеть наилучшим обра-
зом, как не на Востоке, пусть даже там царит такая стоящая
на сравнительно низком уровне религия, как ислам?
Кроме того, им двигала потребность увидеть всё не таким, ка-
ким оно было на самом деле, а таким, каким Шатобриан ожидал
его увидеть:
Коран был для него «книгой Магомета», и в нем не содер-
жалось «ни принципов цивилизации, ни заповедей, которые
могли бы возвысить характер». «Эта книга, — продолжает
он, всё больше давая волю воображению, — не проповедует
ни ненависть к тирании, ни любовь к свободе653.
Для столь тщательно сконструированной фигуры, как Шато-
бриан, Восток был всего лишь ветхим холстом, ждущим рестав-
рации. Восточный араб был «цивилизованным человеком, вновь
впавшим в дикость»: неудивительно, что, наблюдая арабов, пы-
тающихся разговаривать по-французски, Шатобриан чувство-
вал себя Робинзоном Крузо, впервые услышавшим говорящего
попугая. Конечно, попадались и такие места, как Вифлеем (эти-
мологическое значение которого Шатобриан понял совершенно
653 Chateaubriand. Oeuvres. Vol. 2. P. 702 and note 701, 769–770, 808, 908, 1684.
Паломники и паломничества, англичане и французы
270
неправильно654), где можно было вновь найти некоторое подобие
настоящей — что значит европейской —цивилизации. Однако
их было немного и встречались они нечасто. Повсюду вокруг
были восточные люди, арабы, чья цивилизация, религия и нра-
вы были столь низкими, варварскими и противоречивыми, что
заслуживали повторного завоевания. Он утверждал, что Крес-
товые походы вовсе не были агрессией, но всего лишь ответом
христиан на вторжение Омара в Европу655. Кроме того, добавля-
ет он, даже если Крестовые походы в их современной или перво-
начальной форме и были агрессией, темы, которые они подни-
мали, выходили далеко за рамки смерти:
Крестовые походы касались не только освобождения
Гроба Господня, но в большей степени выяснения того,
что одержит на земле верх: вера врагов цивилизации,
систематически проявлявших склонность к невежеству
[это, понятное дело, ислам], деспотизму, рабству, или
вера, пробудившая в современных народах гений мудрой
античности и уничтожившая низменное рабство?656
Это первое значимое упоминание идеи, которая затем обретет
почти непреодолимую — граничащую с бездумием — власть над
европейскими текстами. Это тема Европы, научающей Восток
смыслу свободы, о которой восточные народы и в особенности
мусульмане, как уверен Шатобриан и многие после него, не име-
ют ни малейшего понятия.
О свободе им ничего не известно; о пристойности они
не имеют ни малейшего понятия: сила —вот их Бог.
Если в течение длительного времени они не встречают
654 Шатобриан приводил следующую этимологию: «Вифлеем получил
свое название от Авраама и означает „город хлеба“. Он назывался Эфра-
та по имени жены Халева, чтобы отличить его от другого Вифлеема
в племени Завулон. Он принадлежал к иудейскому племени и также имел
название города Давида, будучи местом рождения этого монарха,
где он пас свои стада в молодости. Святой Матфей, апостол, имел сча-
стье родиться в городе, в котором был рожден Мессия».
655 Омар (590–644)— второй праведный халиф (один из четырех первых пра-
вителей халифата, близких сподвижников Мухаммеда). Известен
крупномасштабными завоеваниями. Вероятно, подразумевается проти-
востояние халифа с Византией, потерявшей в ходе его походов
три четверти своей территории.
656 Ibid. P. 979, 990, 1011, 1052.
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
271
завоевателя, творящего божественную справедли-
вость, то становятся подобны солдатам без полководца,
гражданам без законодателя, семье без отца657.
Уже в 1810 году мы видим европейцев, рассуждающих, как Кро-
мер в 1910-м, утверждающих, что завоевание необходимо вос-
точным народам, и не видящих парадокса в том, что покорение
Западом Востока в конце концов оказывается вовсе не поко-
рением, а освобождением. Шатобриан облекает всю эту идею
в слова о романтическом спасении и христианской миссии по
возрождению мертвого мира, пробуждению его собственного
потенциала — того, который лишь только европеец может рас-
познать под этой безжизненной и выродившейся поверхностью.
Для путешественника это означает, что в провожатые по Па-
лестине он должен взять Ветхий Завет и Евангелия658, только
так он сможет пробиться сквозь очевидное вырождение совре-
менного Востока. При этом Шатобриан не видит никакой иро-
нии в том, что его путешествие и его взгляды ничего не говорят
о современном человеке Востока и его судьбе. На Востоке имеет
значение только то, что происходит с Шатобрианом, как Восток
влияет на его настроение, что Восток позволяет ему увидеть
в самом себе, в своих идеях, в своих ожиданиях. Свобода, о ко-
торой так беспокоится Шатобриан, — не более чем его собствен-
ное освобождение из враждебных пустынь Востока.
Это освобождение позволяет ему отправиться прямиком об-
ратно в царство воображения и использовать его для истолко-
вания происходящего. Описание Востока стирается замыслами
и образцами, навязанными ему имперским эго, которое не скры-
вает своей силы. Если в прозе Лэйна авторское эго устраняется
и Восток получает возможность предстать перед нами во всех
реалистических подробностях, у Шатобриана эго растворяется
в созерцании сотворенных им чудес и затем возрождается вновь,
еще более сильное, чем прежде, еще более готовое упиваться соб-
ственной властью и наслаждаться собственными суждениями.
657 Ibid. P. 1069.
658 Ibid. P. 1031.
Паломники и паломничества, англичане и французы
272
Когда путешествуешь по Иудее, то поначалу сердце охва-
тывает тоска, но затем, когда переходишь от одного
уединенного места к другому, беспредельное простран-
ство простирается перед тобой, потихоньку тоска
отступает и начинаешь ощущать тайный ужас, не повер-
гающий душу в уныние, но, напротив, придающий от-
вагу и воодушевляющий врожденный гений. Необыкновен-
ные вещи со всех концов земли чудесным образом
открываются: пылающее солнце, стремительный орел,
бесплодная смоковница — всё исполнено поэзии,
и предстают все сцены из Писания. Каждое имя таит
в себе тайну, каждая пещера возвещает будущее;
каждая вершина хранит память о словах пророка. Сам
Господь вещал с этих берегов: пересохший поток,
расколотые камни, разверстые гробницы свидетельству-
ют о чуде; сама пустыня кажется всё еще онемевав-
шей от ужаса и словно не решается нарушить тишину,
услышав голос вечности659.
В этом отрывке раскрывается ход мысли. Опыт паскалевского
ужаса660 не снижает уверенность в себе, но таинственным обра-
зом ее стимулирует. Безжизненный ландшафт простирается по-
добно тексту с росписями, открывающему себя испытующему
взгляду сильного, закаленного эго. Шатобриан возвысился над
презренной, если не сказать ужасающей, реальностью современ-
ного Востока, чтобы занять по отношению к нему оригинальную
и творческую позицию. К концу пассажа это уже не современ-
ный человек, но визионер-прорицатель, так или иначе сопри-
частный Богу. Если иудейская пустыня хранит молчание с тех
пор, как там говорил Бог, то именно Шатобриану удалось услы-
шать это молчание, понять его и — ради своего читателя — за-
ставить пустыню заговорить вновь.
659 Ibid. P. 999.
660 Блез Паскаль (1623–1662)— французский математик и теолог. Размышляя
о краткости жизни (сопоставляя ее с «вечной тишиной бесконечных
пространств» времени и пр остранства), теолог рассуждал о преодоле-
нии противоречий между человеческим разумом и верой.
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
273
Великий дар интуитивного сочувствия, который позволил
Шатобриану раскрыть и истолковать тайны Северной Америки
в романах «Рене» и «Атала», а также христианские тайны в «Гении
христианства», достигает еще больших высот истолкования в «Пу-
тешествии». Автор уже более не прибегает здесь к природной
простоте и романтическим сантиментам: он обращается к вечно-
му творению и божественной изначальности как таковой, пото-
му что именно на библейском Востоке они впервые были явлены
и остаются здесь в непосредственной и скрытой форме. Конечно,
их не так-то просто увидеть — открыть и показать их должен Ша-
тобриан. Именно этой амбициозной цели и служат «Путевые за-
метки», так же, как и то, что в тексте «я» (ego) Шатобриана должно
было быть достаточно радикально перестроено, чтобы выполнить
эту задачу. В отличие от Лэйна, Шатобриан пытается поглотить
Восток. Он не только присваивает Восток: он представляет его
и говорит за него — не в истории, но над историей, во вневремен-
ном измерении полностью исцеленного мира, где люди и земли,
Бог и люди — одно целое. А потому в Иерусалиме, в центре его ви-
дения и в конечной точке паломничества, он обеспечивает себе
возможность полного примирения с Востоком: Востоком еврей-
ским, христианским, мусульманским, греческим, персидским,
римским и, наконец, французским. Он тронут бедственным поло-
жением евреев, но решает, что и они призваны прояснять общую
картину и, кроме того,— дополнительная выгода—они придают
необходимую пронзительность его христианской мстительности.
Бог, говорит он, избрал новый народ, и это не евреи661.
Однако Шатобриан делает также и другие уступки земной
реальности. И если Иерусалим в его «Путевых заметках» поме-
чен как конечная неземная цель, то Египет предоставляет ему
материал для политического экскурса. Рассуждения о Египте
прекрасно дополняют его паломничество. Величественная дель-
та Нила побуждает Шатобриана написать:
Я нашел лишь одни воспоминания о моей славной стра-
не, достойной этих величественных равнин; я видел
661 Ibid. Р. 1126 –1127, 1049.
Паломники и паломничества, англичане и французы
274
остатки памятников новой цивилизации, перенесенные
на берега Нила гением Франции662.
Но эти идеи поданы в ностальгическом ключе, поскольку в Егип-
те, как считает Шатобриан, отсутствие Франции равносильно
отсутствию свободного правления и счастья народа. Кроме того,
после Иерусалима Египет кажется своего рода духовной анти-
вершиной. После политического комментария по поводу пагуб-
ного состояния государства Шатобриан задает себе привычный
вопрос о «различии», ставшем результатом исторического раз-
вития: как может эта деградировавшая тупая толпа «мусуль-
ман» населять земли, на которых прежние, совершенно другие
обладатели этих мест, некогда поражали Геродота и Диодора663?
Это подходящая прощальная речь для Египта, который он
покидает, направляясь в Тунис, к руинам Карфагена и, наконец,
домой. И еще одна примечательная вещь: в Египте, поскольку
ему удалось полюбоваться пирамидами лишь издали, он направ-
ляет к ним посланника, чтобы тот написал его (Шатобриана)
имя на камне, сообщая, к нашей пользе, что «следует исполнять
эти скромные обязанности благочестивого путешественника».
В обычной ситуации мы бы не уделили этому очаровательно-
му примеру туристической банальности большого внимания.
Однако в подзаготовке к самой последней странице «Путевых
заметок» она оказывается более важной, чем казалась на пер-
вый взгляд. Говоря о своем, длиною в двадцать один год, проекте
познания «всех опасностей и всех печалей»664 как об изгнании,
Шатобриан элегически замечает, что каждая из его книг была,
по сути, своего рода продолжением его существования. Человек
без крова и без возможности обрести таковой, он видит себя уже
далеко не юным. Если небеса даруют ему вечный покой, говорит
он, он обещает в молчании посвятить себя возведению «памятни-
ка моей родине»665. Его произведения — единственное, что у него
662 Ibid. Р. 1137.
663 Диодор Сицилийский (I в. до н. э.) —
древнегреческий историк.
664 Tous les hasards et tous les chagrins (фр.) .
665 Monument à ma patrie (фр.) .
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
275
осталось на земле, и, если имя его будет жить, этого будет вполне
достаточно, а если умрет — слишком много666.
Эти заключительные строки вновь отсылают нас к жела-
нию Шатобриана оставить свое имя на камнях пирамид. Ста-
новится понятно, что эти эгоистические ориентальные мемуа-
ры предлагают нам неизменно демонстрируемый и неустанно
повторяемый опыт его «я» (self). Письмо было для Шатобриа-
на делом жизни; будь он только жив, ничто, ни один камень не
должен был остаться не надписанным. Если у Лэйна структура
повествования подчинялась научному авторитету и описанию
многочисленных деталей, то у Шатобриана ему предстояло транс-
формироваться в утверждение воли эгоистического, крайне
переменчивого индивида. Если Лэйн был готов пожертвовать
своим «я» (ego) ради ориенталистского канона, то Шатобриан
сделал бы всё, чтобы сказанное им о Востоке полностью зависе-
ло только от него. Однако ни одному из этих авторов не удалось
убедить потомков плодотворно продолжить путь Шатобриана.
Наследие Лэйна стало обезличенным как техническая дисци-
плина: его работами будут пользоваться, но только не как чело-
веческим документом. С другой стороны, Шатобриан видел, что
его тексты, подобно имени, столь символично оставленному на
пирамиде, будут обозначать его «я» (self). Если же нет, если он,
пытаясь продолжить жизнь в своих трудах, потерпит неудачу,
это будет всего лишь излишеством, избыточностью.
И хотя все путешественники на Восток после Шатобриана
и Лэйна принимали их труды во внимание (в некоторых случа-
ях вплоть до дословного копирования), их наследие воплощает
в себе судьбу ориентализма и небогатый выбор открывающихся
перед ним возможностей. Можно заниматься либо наукой, как
Лэйн, либо самовыражением, как Шатобриан. Проблемы первого
были связаны с безличной уверенностью Запада в том, что воз-
можно описывать общие, коллективные явления, а также со свой-
ственной ему тенденцией искать реальность не столько на Вос-
токе как таковом, сколько в своих собственных представлениях
666 Ibid. P. 1148, 1214.
Паломники и паломничества, англичане и французы
276
о нем. Проблемы второго — в том, что автор в этом случае неиз-
бежно скатывается к уравниванию Востока со своими личными
фантазиями, пусть даже это фантазии наивысшего эстетиче-
ского порядка. Конечно, в обоих случаях ориентализм оказывал
мощное воздействие на то, как описывали и характеризовали
Восток. Однако такому влиянию и по сей день препятствует ощу-
щение того, что Восток не является ни невозможно общим, ни
невозмутимо частным. Искать в ориентализме живое восприя-
тие восточного человека или даже социальной реальности —
как обитателей современного мира— напрасное дело.
Влияние двух описанных мной альтернатив — Лэйна и Ша-
тобриана, британской и французской — вот основная причина
этого упущения. Рост знания, в особенности знания специализи-
рованного, процесс довольно медленный. Будучи далеко не про-
сто суммой сведений, рост знания — это процесс выборочного
накопления, замещения, устранения, переформирования и на-
стойчивости в пределах того, что называется исследовательским
консенсусом. Легитимность знания в ориентализме на протяже-
нии XIX века строилась не на авторитете религии, как прежде,
до эпохи Просвещения, но на том, что можно назвать «восстано-
вительным цитированием» предшествующих авторитетов. На-
чиная с Саси, подход ученых-ориенталистов был сродни подходу
естествоиспытателя, исследующего фрагменты текста, которые
он впоследствии редактирует и систематизирует, словно рестав-
ратор старых эскизов, который он собирает по несколько наброс-
ков вместе ради очевидно содержащейся в них общей картины.
А потому и в своем кругу ориенталисты относились к работам
друг друга подобным образом — как к источникам цитирования.
Например, Бёртон использовал «Сказки тысячи и одной ночи»
и материалы по Египту опосредованным образом, через рабо-
ту Лэйна, цитируя своего предшественника, соперничая с ним
и подтверждая его высокий авторитет. В своем путешествии на
Восток Нерваль следовал за Ламартином, а последний шел по
пути Шатобриана. Коротко говоря, способом приращения знания
в ориентализме преимущественно служило цитирование работ
предшествующих ученых в этой области. Даже если на его пути
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
277
встречался новый материал, ориенталист судил о нем на основе
перспектив, идеологий и направляющих тезисов, предложенных
предшественниками (как часто и делают ученые). Строго говоря,
ориенталисты после Саси и Лэйна переписывали Саси и Лэйна,
а паломники после Шатобриана переписывали Шатобриана. Из
всего этого комплекса переписанных текстов реалии современ-
ного Востока систематически исключались, в особенности когда
такие талантливые паломники, как Нерваль и Флобер, предпочи-
тали описания Лэйна непосредственному впечатлению и знанию.
В системе знаний о Востоке сам Восток в меньшей степени
оказывается местом, нежели топосом, набором референций, скоп-
лением характеристик, имеющим своим истоком, как кажется,
выдержки и фрагменты текста, цитаты из работ предшествен-
ников, плодов более ранних фантазий или же единым сплавом
из всего этого. Непосредственное наблюдение или обстоятель-
ное описание Востока — это фикции, представленные работами
о Востоке, хотя это всё, бесспорно и полностью, вторично по отно-
шению к систематическим задачам иного рода. Для Ламартина,
Нерваля и Флобера Восток — это ре-презентация канонического
материала, направляемая эстетикой и волей автора, способная
вызвать интерес у читателя. И тем не менее все три этих автора
выступают от лица ориентализма или какого-то из его аспек-
тов, хотя осознанное повествование также играет большую роль.
Позднее мы увидим, что, несмотря на всю свою эксцентричную
индивидуальность, это осознанное повествование оканчивается
пониманием того, как некогда это поняли Бувар и Пекюше, что
паломничество —это всего лишь форма копирования.
Начиная свое путешествие в 1833 году, Ламартин сделал это,
воплощая свою мечту о «путешествии на Восток как о великом
деянии его внутренней жизни»667. Он весь — собрание предрас-
судков, симпатий, пристрастий: ненавидит римлян и Карфаген,
но любит евреев, египтян и индусов, чьим Данте намеревается
стать. Вооружившись официальным стихотворным «Прощай»,
адресованным Франции, в котором перечисляются все его планы
667 Un voyage en Orient [était] comme un grand acte de ma vie intérieure (фр.) .
Паломники и паломничества, англичане и французы
278
относительно Востока, он отбывает в восточном направлении.
Поначалу всё, с чем он сталкивается, либо подтверждает его поэ-
тические предсказания, либо подталкивает его к аналогиям.
Леди Эстер Стэнхоуп668 — Цирцея669 пустыни; Восток — «родина
моего воображения»670; арабы —примитивный народ; библей-
ская поэзия впечатана в земли Ливана; Восток говорит о влеку-
щих просторах Азии и о сравнительной малости Греции. Вскоре,
добравшись до Палестины, он превращается в неисправимого
созидателя воображаемого Востока. Он утверждает, что равни-
ны Ханаана671 лучше всего представлены в работах Пуссена
и Лоррена. Из «трансляции», как он называл его ранее, этот
вояж теперь превращается в молитву и в большей степени под-
вергает испытанию его память, душу и сердце, нежели глаза, ум
или дух672.
Это чистосердечное признание полностью высвобождает
аналогические и реконструктивные (и недисциплинированные)
порывы Ламартина. Христианство — это религия воображения
и воспоминаний, а поскольку Ламартин уверен, что представ-
ляет собой тип благочестивого верующего, этот грех он сам себе
отпускает. Список его тенденциозных «наблюдений» можно про-
должать до бесконечности: встреченная женщина напоминает
ему Гайдэ из байроновского «Дон Жуана»673; отношения меж-
ду Иисусом и Палестиной подобны отношениями между Руссо674
668 Эстер Стэнхоуп (1776–1839) —британская аристократка, авантюристка,
исследовательница археологических памятников Ближнего
Востока.
669 Цирцея (Кирка) — младшая богиня в гр еческой мифологии, владевшая
знаниями о зельях и травах. Фигура страха и желания, превращала
выступавших против нее людей в животных.
670 Patrie de mon imagination (фр.) .
671 Ханаан — исторический регион на восточном побережье Средиземного
моря (территория современных Сирии, Ливана, Израиля и Иордании).
672 De Lamartine Alphonse. Voyage en Orient. 1835; reprint éd., Paris: Hachette,
1887. Vol. 1. P.10, 48, 49,118,148,178,179, 189,245, 46, 251.
673 Гайдэ — возлюбленная Дон Жуана в одноименном произведении
Байрона. Они не знают языков друг друга и отец Гайдэ, капитан пира-
тов Ламбро, против их отношений.
674 Жан-Жак Руссо, основоположник романтизма, родился в протес-
тантской Женеве, однако был вынужден покинуть родные края и пере-
браться в католические районы Франции. В 1754 г. вернулся в Женеву
и высказывался за возвращение прав женевского гражданина (сменив
религиозную принадлежность). Однако обвинения со стороны париж-
ского парламента в религиозном вольнодумстве и неприличии (в связи
с публикацией романа «Эмиль» и религиозным индифферентизмом
философа) привели к преследованию Руссо на его исторической родине
и уничтожению его трудов.
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
279
и Женевой; реальная река Иордан менее важна, чем пробужда-
емая ею «таинственность»; восточные люди в целом и мусульма-
не в особенности ленивы, их политики капризны, пристрастны
и лишены будущего. Другая женщина напоминает ему сюжет из
«Аталы»; ни Тассо675, ни Шатобриан (чьи путешествия, похоже,
часто докучают беспечному себялюбию Ламартина) не смогли
понять Святую землю правильно —и т. д. Его заметки об араб-
ской поэзии, о которой он рассуждает чрезвычайно самоуверен-
но, не выдают никакого неудобства из-за его полного незнания
языка. Для него имеет значение лишь то, что во время путеше-
ствий по Востоку тот открывается ему как «страна верований
и чудес»676 и то, что сам он— его назначенный судьбой певец на
Западе. Без тени самоиронии Шатобриан провозглашает:
Арабская земля — земля чудес; там всё цветет и в свой
черед всякий простак или фанатик может стать пророком677.
Шатобриан стал пророком просто потому, что жил на Востоке.
К концу повествования Ламартин достиг цели паломниче-
ства, Гроба Господня — начала и конца всякого времени и про-
странства. Он уже вобрал в себя достаточно реальности, чтобы
захотеть вновь вернуться к чистому созерцанию, одиночеству,
философии и поэзии678.
Возвысившись над географией Востока, он преобразился
в позднего Шатобриана, обследуя восточные земли так, как буд-
то это была его личная (или по меньшей мере французская) про-
винция, готовая отдать себя на милость европейских сил. Из пу-
тешественника и паломника в реальном времени и пространстве
Ламартин превратился в трансперсональное эго, уравнивающее
себя по силе и сознанию с Европой. Перед собой он видит Восток
накануне неминуемого грядущего расчленения, захвата и бла-
гословения европейским сюзереном. В кульминации Ламарти-
на Восток возрождается под властью Европы.
675 Торквато Тассо (1544–1595)— итальянский поэт, автор поэмы
«Освобожденный Иерусалим» (1575).
676 La terre des cultes, des prodiges (фр.) .
677 Ibid. Vol. l. P. 363; Vol. 2 . P. 74–75; Vol. 1 . P. 475.
678 Ibid. Vol. 2. P. 92–93.
Паломники и паломничества, англичане и французы
280
Такого рода сюзеренитет, определенный и освященный
как право Европы, будет в основном состоять в праве
оккупировать ту или иную территорию, равно как и побе-
режья, для того чтобы по необходимости основывать
там свободные города, европейские колонии или коммер-
ческие порты...
Однако Ламартин и на этом не останавливается. Он заходит го-
раздо дальше, туда, где Восток, тот самый Восток, который он
только что видел и где он только что побывал, сведен к «наци-
ям без территории, родины, прав, законов или безопасности...
страстно жаждущим найти приют» в европейской оккупации679.
Из всех образов Востока, созданных ориентализмом, нет
ни одного столь же, в буквальном смысле, цельного, как этот.
Для Ламартина паломничество было связано не только с про-
никновением властолюбивого сознания, на Восток, но также
и с фактическим устранением восточного сознания в резуль-
тате присоединения Востока к безличным европейским си-
лам. Подлинная идентичность Востока усыхает, рассыпаясь на
последовательные фрагменты, воспоминания Ламартина об
увиденном, которые позже будут собраны и поданы как воз-
рожденная мечта Наполеона о мировой гегемонии. Если у Лэй-
на человеческая идентичность исчезает в научных таблицах его
египетских классификаций, то у Ламартина осознанность пол-
ностью выходит за свои нормальные пределы. Поступая так, он
повторяет путешествие Шатобриана и его замыслы лишь затем,
чтобы пойти дальше, в сферу абстракций Шелли и Наполеона,
которые тасовали миры и народы, словно карты. То, что оста-
ется от Востока в прозе Ламартина, и вовсе несущественно. Его
планы перекрывают геополитическую реальность; места, ко-
торые он посетил, народы, которые он видел, опыт, который он
приобрел, — всё это в итоге находит немногочисленные отзвуки
679 Ibid. Vol. 2. P. 526 –527, 533. См. две важные работы французс-
ких авторов о Востоке: Carré Jean-Marie. Voyageurs et écrivains
français en Egypte. 1 vols. Cairo: Institut français d’archéologie
orientale, 1932, и Taha-Hussein Moënis. Le Romantisme français
et l’Islam. Beirut: Dar-el-Maeref, 1962.
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
281
в его помпезных обобщениях. Последние следы конкретики ис-
чезают в «политическом резюме»680, завершающем его «Путеше-
ствие на Восток».
Трансцендентному квазинациональному эгоизму Ламар-
тина мы должны противопоставить позиции Нерваля и Флобера.
Ориентальные работы играют существенную роль в их творче-
стве в целом, значительно большую, чем проникнутое духом им-
периализма «Путешествие» Ламартина в его произведении. Тем
не менее оба они, как и Ламартин, пришли на Восток, вооружен-
ные длинным списком прочитанного — сочинений классиков,
современной литературы и академического ориентализма. По
поводу этой подготовки Флобер гораздо более откровенен, чем
Нерваль, который в своих «Сыновьях огня» лицемерно сообща-
ет: всё, что ему известно о Востоке — это полузабытые воспо-
минания со времен школы681. «Путешествие на Восток» свиде-
тельствует против этого, хотя и демонстрирует знание Востока
менее систематическое и менее упорядоченное, чем у Флобера.
Важнее то, что оба автора (Нерваль в 1842–1843 годах и Флобер
в 1849–1850-х) извлекли из своих путешествий на Восток бóль-
шую личную и эстетическую пользу, чем какие-либо другие
путешественники XIX столетия. Немаловажно также и то, что
оба они были гениями, и оба с головой ушли в те аспекты евро-
пейской культуры, которые способствовали сочувственному,
пусть и извращенному, видению Востока. Нерваль и Флобер
принадлежали к сообществу мысли и чувства, описанному Ма-
рио Працем682 в его «Романтической агонии», сообществу, для
которого воображаемые экзотические места, культивирование
садомазохистских вкусов (то, что Прац называет алголагния),
завороженность макабром683, роковые женщины, таинственность
и оккультизм,— все эти мотивы в итоге слились воедино в произ-
ведениях таких авторов, как Готье (который и сам был очарован
680 Résume politique (фр.).
681 De Nerval Gérard. Les Filles du feu // Oeuvres / Éds Albert
Béguin and Jean Richet. Paris: Gallimard, 1960. Vol. 1. P. 297–298.
682 Марио Прац (1896–1982) — итальянский писатель
и пер еводчик.
683 Танец смерти — аллегорический сюжет, демонстрирующий
философскую пр облему бренности бытия.
Паломники и паломничества, англичане и французы
282
Востоком), Суинберна684, Бодлера и Гюисманса685, 686
. Для Нерва-
ля и Флобера такие женские образы, как Клеопатра, Саломея
и Изида, имели особое значение, и совершенно не случайно
и в их творчестве, и во время их поездок на Восток они в высшей
степени ценили и выделяли легендарные, побуждающие к раз-
мышлениям и порождающие множество ассоциаций женские
фигуры.
Кроме того, в общекультурный подход Нерваль и Флобер
привнесли и личную мифологию, которой Восток был необхо-
дим сюжетно и структурно. Их обоих коснулся «восточный ре-
нессанс», как его понимал Кине и другие: они искали вдохнове-
ния в легендарной древности и экзотике. Для каждого из них,
однако, паломничество на Восток было поиском чего-то, имею-
щего скорее личный характер: Флобер искал свою «родную зем-
лю», как это назвал Жан Брюно687, 688, там, где зарождались рели-
гии, образы и классическая древность. Нерваль искал — или же
просто следовал за ними —следы своих личных переживаний
и мечтаний, как некогда Йорик у Стерна689. Для обоих писателей
Восток был местом уже увиденным (déjà-vu), и для обоих, в со-
ответствии с принципом художественной экономии, во многом
определяющим эстетическое мышление, он стал тем местом,
куда они вновь и вновь возвращались уже после того, как настоя-
щее путешествие было закончено. В этом качестве Восток для
в них был неисчерпаем, пусть в их ориенталистских текстах
нередко можно обнаружить следы разочарования, неудовлетво-
ренности и ощущение утраты былой таинственности.
Первостепенная важность Нерваля и Флобера для изучения
такого рода ориенталистского мышления XIX века обусловлена
тем, что они создали такие творения, которые, будучи связанными
684 Алджернон Чарльз Суинберн (1837–1909)— английский поэт.
685 Жорис Карл Гюисманс (1848–1907) —французский писатель,
политик.
686 Praz Mario, The Romantic Agony, trans. Angus Davison. Cleveland,
Ohio: World Publishing Co., 1967.
687 Жан Брюно (1922–2003)— французский и американский литерату-
ровед, издатель писем Флобера.
688 Bruneau, Jean. Le “Conte Orientale” de Flaubert. Paris: Denoel,
1973. P. 79.
689 Главный персонаж р омана Лоренса Стерна «Сентиментальное
путешествие по Франции и Италии» (1768).
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
283
и находясь под влиянием ориентализма, о котором мы говори-
ли выше, при этом сохранили от него определенную независи-
мость. Во-первых, важен масштаб их работы. Свое «Путешествие
на Восток» Нерваль создавал как собрание путевых заметок, на-
бросков, историй и фрагментов. Увлеченность Востоком можно
найти и в его «Химерах», и в письмах, и в некоторых других ху-
дожественных произведениях. Творчество Флобера, как до, так
и после путешествия, пропитано Востоком. Восток появляется
в «Путевом дневнике» и в первой редакции «Искушения Св. Анто-
ния» (а также в двух последних версиях), в «Иродиаде» и «Салам-
бо» и в многочисленных читательских пометах, сценариях и неза-
конченных рассказах, внимательно изученных Брюно690. Отзвуки
ориентализма слышны также и в двух других важных произведе-
ниях Флобера. В целом оба они —и Нерваль, и Флобер —постоян-
но и тщательно работали с восточным материалом и разнообраз-
ными способами вплетали его в структуры своих персональных
эстетических проектов. При этом нельзя сказать, чтобы восточ-
ная тема носила в их творчестве случайный характер. В отличие
от таких авторов, как Лэйн (из сочинений которого оба этих ав-
тора беззастенчиво заимствовали), Шатобриан, Ламартин, Ре-
нан, Саси, их Восток был не столько понят, усвоен, редуцирован
и кодифицирован, сколько прожит, и был освоен изобретательно
и творчески как обширное вместилище возможного. Значение
для них имела структура работы как свободного эстетического
и личностного факта, а не способ, которым при желании можно
было бы эффективно подчинить Восток или зафиксировать его
графически. Их эго никогда не вбирало в себя Восток и никогда
полностью не отождествлялось с документальным и текстуаль-
ным знанием о нем (то есть с официальным ориентализмом).
С одной стороны, масштаб их работы с Востоком далеко вы-
ходит за пределы, устанавливаемые ортодоксальным ориента-
лизмом. С другой стороны, сюжеты их произведений —больше
чем ориентальные, или ориенталистские (хотя на свой лад они
тоже ориентализировали Восток). Это довольно осознанная игра
690 Bruneau, ibid.
Паломники и паломничества, англичане и французы
284
с вызовами и ограничениями, которые перед ними ставил Восток
и знание о нем. Нерваль, например,уверен, что должен привнести
жизнь в то, что видит перед глазами, поскольку, как он говорит,
Небо и море всё еще там, небо Востока и море Ионии691
каждое утро шлют друг другу божественный поцелуй
любви; но земля мертва; мертва, потому что человек убил
ее, а боги ее покинули.
Если Восток и жив теперь, когда его боги покинули его, то лишь
благодаря плодотворным усилиям Нерваля. В «Путешествии на
Восток» нарративное сознание проявляет себя как неизменно
энергичный голос, пробирающийся сквозь лабиринты восточ-
ного бытия и вооруженный, как сообщает нам Нерваль, двумя
арабскими словами: «тайеб» (tayeb) —словом согласия692 — и «ма-
фиш» (mafisch) — словом отрицания693. Эти два слова позволяют
ему избирательно соприкасаться с противоречивым восточным
миром, общаться и вытягивать из него его тайные законы. Он
склонен признать, что Восток —это «страна грез и иллюзий»694,
которая, подобно парандже, на которую повсюду в Каире на-
тыкается взгляд, скрывает глубокий, бездонный омут женской
сексуальности. Нерваль повторяет опыт Лэйна, открыв необхо-
димость брака в исламском обществе, но в отличие от последне-
го он себя с женщиной связывает. И его связь с Зейнаб695 — боль-
ше, чем социальное обязательство.
Я должен соединиться с простодушной юной девуш-
кой, родившейся на этой священной земле, служащей
для всех нас прародиной. Я должен омыть себя
в животворящих источниках человечества, из кото-
рых проистекает поэзия и вера наших отцов!..
691 Область в Малой Азии. Район современного турецкого города Измир.
692 ب
ّ
يط — от корня باط— «хороший, прекрасный».
693 شيفم — слово, свойственное для североафриканских диалектов арабского
языка со значением отрицания. Благодарю за указание Ф.И .Ал-Хилли.
694 Le pays des rêves et de l’illusion (фр.).
695 Зейнаб (Зайнаб)—рабыня, купленная Нервалем в Египте. По мнению
исследователей его творчества, первоначально она рассматривалась
писателем как доступ к «восточному знанию». Однако пр облема
коммуникации (незнание Нервалем арабского языка) привела к тому,
что знание так и осталось «сокрыто» от путешественника. Позже
он передал Зейнаб в другую семью.
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
285
Я хотел бы прожить свою жизнь как роман и с радо-
стью оказался бы на месте одного из тех деятель-
ных и решительных героев, которые хотели бы любой
ценой создать вокруг себя драму, узел сложности —
словом, действие696.
Нерваль вкладывает самого себя в Восток, создавая не столько
романическое повествование, сколько вечное намерение — ни -
когда полностью не реализованное —слить воедино сознание
и физическое действие. Такое антиповествование, такое пара-
паломничество — это уход в сторону от дискурсивной завершен-
ности, которую представляли себе писавшие о Востоке прежде.
Нерваль, связанный с Востоком физически и эмоционально,
непринужденно бродит среди его сокровищниц, в его культур-
ной (преимущественно женственной) среде, размещая в Египте
особенный материнский «центр, одновременно и таинственный,
и доступный», из которого исходит всякая мудрость697. На эти
части прихотливого, манерного повествования, выдержанного
в восточном стиле, накладывают свой отпечаток его впечатле-
ния, мечты и воспоминания. Тягостные реалии путешествия—
в Египет, Ливан, Турцию—перемежаются с намеренными отступ-
лениями, как будто Нерваль, повторяя «Путевые заметки» Ша-
тобриана, использовал тайный, гораздо менее имперский и оче-
видный, путь. Мишель Бютор698 прекрасно выразил эту мысль:
На взгляд Нерваля, путешествие Шатобриана остается
скольжением по поверхности, тогда как его собственное
путешествие рассчитано с использованием дополни-
тельных центров и преддверием контуров, окружающих
главные центры. Это позволяет ему с помощью смещения
показать размеры ловушки, скрывающейся в нормаль-
ных центрах. Слоняясь по улицам и окрестностям Каира,
Бейрута или Константинополя, Нерваль постоянно ожи-
дает чего-то, что позволит ему ощутить простирающиеся
696 Nerval. Voyage en Orient // Oeuvres. Vol. 2 . P. 68, 194, 96, 342.
697 Ibid. P. 181 .
698 Мишель Бютор (1926–2016) —французский писатель.
Паломники и паломничества, англичане и французы
286
под Римом, Афинами и Иерусалимом пещеры [глав-
ные города «Путевых заметок» Шатобриана]...
Как три города Шатобриана сообщаются между собой —
Рим с его императорами и папами, собирающий на-
следие и заветы, Афины и Иерусалим — пещеры Нерваля...
тесно сплетены...699
Даже два крупных сюжетных эпизода— «Сказание о халифе Ха-
киме» и «Сказание о Королеве утра», которые, по-видимому, дол-
жны представлять цельный нарративный дискурс, как кажется,
отталкивают Нерваля прочь от «явной» завершенности, всё боль-
ше и больше ограничивая его лишь блужданием во внутреннем
мире парадокса и мечты. Обе сказки имеют дело с множествен-
ной идентичностью, один из мотивов которой — заявленный
открыто — инцест, и обе эти сказки возвращают нас к типич-
ному миру Востока Нерваля, полному неясных, текучих снов,
бесконечно множащихся вне четкости, определенности и мате-
риальности. По завершении путешествия, когда по пути в Евро-
пу Нерваль прибывает на Мальту, он понимает, что теперь нахо-
дится в «стране холода и бурь», и Восток для него «уже не более
чем одна из утренних грез, на смену которым грядут дневные
заботы»700. Его «Путешествие» включает большое число страниц,
скопированных из «Современных египтян» Лэйна, но даже их
рассудительная уверенность отступает перед этой бесконечно
распадающейся, пещеристой стихией — Востоком Нерваля.
В его «Путевом дневнике»701 мы находим два текста, важных
для понимания того, до какой степени его Восток отличается
от всего, что хоть как-то напоминает ориенталистскую концеп-
цию Востока, пусть даже его собственная работа в известной
степени и зависит от ориентализма. В первом тексте он стре-
мится к тому, чтобы собрать в опыте и памяти всё без разбора:
«Я ощущаю потребность слиться с природой (чужестранками).
699 Butor, Michel. Travel and Writing. Trans.
John Powers and K. Lisker // Mosaic. Fall 1974. Vol. 8,
no. 1. P. 13.
700 Nerval. Voyage en Orient. P. 628, 288.
701 Carnet (фр.).
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
287
Воспоминания о жизни там...» Второй фрагмент несколько
уточняет первый: «Мечты и безумие... Желание Востока. Ев-
ропа поднимается. Мечта осуществляется... Она. Я от нее бе-
жал, я ее потерял... Сосуд Востока»702. Восток олицетворяет для
Нерваля ускользающую женщину из его грез, она — предмет
его желания и его утрата. «Сосуд Востока» таинственно наме-
кает то ли на женщину как сосуд, хранящий в себе Восток, то
ли, возможно, на самого Нерваля как сосуд Востока, его литера-
турный вояж. В любом случае Восток определен как памятное
отсутствие.
Чем еще можно объяснить, что в работе столь оригиналь-
ной и индивидуальной по стилю, как «Путешествие» Нерваля,
он беззастенчиво заимствует обширные фрагменты из работы
Лэйна в качестве своих собственных описаний Востока? Возни-
кает впечатление, что, потерпев неудачу и в поисках незыбле-
мой восточной реальности и намереваясь придать системати-
ческий порядок собственной ре-презентации Востока, Нерваль
решился позаимствовать авторитет у прославленного ориента-
листского текста. После его путешествия земля остается мерт-
вой, и независимо от блестяще исполненного, хотя и несколько
фрагментарного проявления в «Путешествии», его «я» остается
не менее одурманенным и измотанным, чем прежде. А потому
остается ощущение, что Восток ретроспективно принадлежит
к сфере негативного, где его единственно возможным сосудом
оказываются провальные повествования, беспорядочные хро-
ники, банальное переписывание научных текстов. Как бы то ни
было, Нерваль не пытается спасти свой проект безоговорочной
уступкой французским замыслам на Востоке, хотя в ряде своих
высказываний и обращается за поддержкой к ориентализму.
В отличие от негативистского видения опустошенного Вос-
тока Нерваля взгляд Флобера в высшей степени материален.
В его путевых заметках и письмах мы видим человека, скрупулез-
но отмечающего события, людей и обстоятельства и наслаждаю-
щегося их эксцентричностью. При этом он никогда не пытается
702 Ibid. P. 706, 718.
Паломники и паломничества, англичане и французы
288
преуменьшить имеющуюся, на его взгляд, неадекватность. В том,
что он пишет (или, возможно, потому что он пишет), главное
то, что он берет нечто бросающееся в глаза и превращает в тща-
тельно выстроенную фразу. Например: «Надписи и птичий
помет — единственное в Египте, что хоть как-то указывает на
жизнь»703. Его вкусы доходят до извращения, форма которого час-
то представляет собой сочетание проявлений крайнего живот-
ного начала или даже гротескной мерзости с крайней, и иногда
интеллектуальной утонченностью. Однако этот особый вид из-
вращенности не просто существовал, но изучался, став одним из
существенных элементов литературного творчества Флобера.
Привычные оппозиции, или, как их назвал Гарри Левин, ам-
бивалентности, наполняющие работы Флобера, — плоть против
ума, Саломея против Св. Иоанна, Саламбо против Св. Антония704—
получили мощное подтверждение в том, что он увидел на Вос-
токе, или, учитывая его эклектичное образование, в том, что он
смог увидеть в этой смеси знания и грубой телесности. В Верх-
нем Египте его потрясло древнеегипетское искусство — его утон-
ченность и заведомая распутность: «Неужели столь грязные кар-
тинки существовали уже в такой древности?» О том, насколько
Восток больше в действительности отвечал на вопросы, чем ста-
вил их, свидетельствует следующий пассаж:
Ты [Флобер обращается к матери] спрашиваешь меня,
соответствует ли Восток тому, что я ожидал увидеть?
Да, соответствует, и более того, он простирается значи-
тельно дальше того плоского представления, кото-
рое у меня было о нем прежде. Я нашел ясно выражен-
ным всё то, что в моем сознании было туманным.
Место предубеждений заняли факты — так удачно, что
703 Flaubert in Egypt: A Sensibility on Tour. Trans. and ed.
Francis Steegmuller. Boston: Little, Brown & Co.,
1973. P. 200. Я также использовал ряд текстов, в кото-
рых можно найти «восточный» материал Флобе-
ра: Oeuvres complètes de Gustave Flaubert. Paris: Club
de l’Honnête homme, 1973. Vols. 10, 11; Les Lettres
d’Egypte, de Gustave Flaubert / Éd. A . Youssef Naaman.
Paris: Nizet, 1965; Flaubert. Correspondance / Éd. Jean
Bruneau. Paris, Gallimard, 1973. Vol. 1 . P. 518 .
704 Levin Harry. The Gates of Horn: A Study of Five French
Realists. New York: Oxford University Press, 1963. P. 285 .
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
289
часто мне кажется, будто я внезапно попал в давно
забытые сны705.
Творчество Флобера столь сложно и обширно, что любое про-
стое изложение его ориентальных работ неизбежно будет отры-
вочным и безнадежно неполным. Тем не менее в контексте, за-
данном другими авторами, писавшими о Востоке, ряд ключевых
черт ориентализма Флобера можно выявить довольно точно.
Делая скидку на разницу между откровенно личными произве-
дениями (письмами, путевыми заметками, записными книж-
ками) и официально литературными произведениями (романы
и повести), мы всё еще можем отметить, что ориентальная пер-
спектива Флобера коренится в устремленных на восток и на юг
поисках «визионерской альтернативы», что «значит роскошные
цвета в сравнении с сероватым тоном французского провинци-
ального ландшафта. Это значит захватывающее зрелище вместо
скучной рутины, неизменную таинственность вместо набивше-
го оскомину»706. Когда же Флобер наконец посетил Восток, тот
поразил его своей старостью и дряхлостью. Как и весь прочий
ориентализм, ориентализм Флобера носит возрожденческий
характер: именно он должен вернуть Восток к жизни, он дол-
жен представить его самому себе и своим читателям, и именно
его опыт в книгах и на месте, его язык должны проделать этот
фокус. Романы Флобера о Востоке были трудоемкими истори-
ческими и научными реконструкциями. Карфаген в «Саламбо»
и плоды воспаленного воображения Св. Антония —вот подлин-
ные результаты обширной начитанности Флобера и знакомства
в источниках (преимущественно западных) с религиями Восто-
ка, военным искусством, ритуалами и общественной жизнью.
То, что сохранили официальные литературные произве-
дения сверх и помимо следов жадного чтения и правки, — это
память о путешествии на Восток. «Библиотека прописных ис-
тин»707 гласит, что ориенталист — это «человек, который много
705 Flaubert in Egypt. P. 173, 75.
706 Levin. Gates of Horn. P. 271.
707 Bibliotheque des idees recues (фр.).
Паломники и паломничества, англичане и французы
290
путешествовал»708, 709, однако в отличие от большинства других пу-
тешественников Флобер нашел своим вояжам удачное примене-
ние. Большая часть его опыта воплотилась в сценической форме.
Флобера привлекает не только содержание того, что он видит —
как Ренана, — но и то, как он это видит, то, как Восток, пусть под-
час и ужасно, но неизменно завлекательно раскрывается перед
ним. Флобер — вот его лучшая аудитория:
...го с пи та ль Каср эль-Айни710. В хорошем состоянии.
Работа Кло-бея711 — его рука чувствуется и поныне.
Ужасные случаи сифилиса в палате мамелюков Аббаса,
у некоторых он на заднице. По знаку врача все при-
встают на своих постелях, распускают поясные ремни
(это было похоже на армейские учения) и раздви-
гают анусы пальцами, чтобы показать шанкры. Чудовищ-
ная инфундибула, у одного волосы растут внутрь
ануса. У одного старика пенис полностью лишен кожи.
Я отпрянул от зловония. Рахитик: руки скрючены
назад, ногти длинные, как клыки; все его кости торса
хорошо видны, как у скелета; остальное его тело
также фантастически тощее, а голове увенчана белесой
проказой. Прозекторская... на столе лежит вскрытый
труп араба, прекрасные черные волосы...712
Эти зловещие подробности Флобер использует потом во мно-
гих сценах в своих произведениях, где болезнь предстает перед
нами как в анатомическом театре. Завороженность вскрытием
и красотой напоминает, например, финальную сцену «Саламбо»,
708 Un homme qui a beaucoup voyagé (фр.) .
709 Flaubert. Catalogue des opinions chic // Oeuvres. Vol. 2. P. 1019.
710 Каср эль-Айни — как видно из названия, территория, на
которой прежде располагался дворец (каср), основанный
в XV в. Во время похода Наполеона этот дворец был
пр евращен в лечебницу для французских солдат. После
ухода французов — военное училище. В 1827 г. в мес -
течке Абу Забел (окраина Каира) была создана новая боль-
ница и училище для египетских врачей. Спустя десять
лет они были переведены на улицу Каср эль-Айни.
711 Антуан-Бартелеми Кло (1793–1868) —французский врач, участ-
вовал в модернизации системы здравоохранения Егип-
та, основатель современного госпиталя Каср эль-Айни при
Каирском универ ситете. Получил пр озвище Кло-бей.
712 Flaubert in Egypt. P. 65.
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
291
достигающую кульминации в церемониальной смерти Мато.
В таких сценах чувства отвращения или симпатии полностью по-
давляются, важно лишь верное воспроизведение каждой детали.
Самым известным моментом восточного путешествия Фло-
бера является эпизод с Кучук Ханем713, знаменитой египетской
танцовщицей и куртизанкой, которую он встретил в Вади Хал-
фе714. У Лэйна он читал об альмеях и хавалах, девушках и юно-
шах-танцовщиках, однако скорее собственное воображение,
нежели текст Лэйна, позволило ему мгновенно понять и насла-
диться метафизическим парадоксом профессии альмеи, а так-
же значением ее наименования. (В «Победе» Джозеф Конрад
повторил наблюдение Флобера, сделав свою героиню, музы-
кантшу Альму, неотразимо привлекательной и опасной для Ак-
селя Хейста.) Альмея (алима — alemah715) — по-арабски «образо-
ванная женщина». Так в консервативном египетском обществе
XVIII века называли тех женщин, которые достигли совершен-
ства в декламации стихов. К середине XIX столетия это наимено-
вание использовалось как название гильдии танцовщиц, зани-
мавшихся также и проституцией, и таковой была Кучук Ханем,
чьим танцем «Пчела» Флобер любовался, прежде чем отправить-
ся с ней в постель. Со своей образованной чувственностью, дели-
катностью и (согласно Флоберу) бездумной грубостью она, не-
сомненно, стала прототипом целого ряда женских персонажей
в его произведениях. Особенно ему нравилось в Кучук Ханем то,
что она, казалось, ничего от него не требует, тогда как исходя-
щий от нее «тошнотворный запах» клопов чарующе сливался
с «ароматом ее кожи и сандалового масла». После путешествия
он писал Луиз Коле716, уверяя ее, что «восточная женщина— это
не более чем машина: она не делает различия между мужчина-
ми». Безмолвная неукротимая сексуальность Кучук позволила
Флоберу погрузиться в размышления, и эта мучительная власть
713 Кучук Ханем — вероятно, прозвище. В переводе с турецкого:
«маленькая госпожа».
714 Вади Халфа — город в Северном Судане.
715 Имеется в виду корень ملع — «знание», от которого образуется
причастие первой породы ملاع (ученый). В женском роде — ةملاع.
716 Луиз Коле (1810–1876)— французская писательница и поэтесса,
хозяйка литературного салона.
Паломники и паломничества, англичане и французы
292
над ним напоминает нам Делорье и Фредерика Моро в финале
«Воспитания чувств»717.
Что до меня, то я в страхе закрыл глаза. Смотря, как это
прекрасное создание спит (она сопела, ее голова лежала
у меня на руке), я просунул указательный палец под ее
ожерелье, моя ночь была одним длинным, бесконечно глу-
боким забытьем — вот почему я остался. Я думал о но-
чах, проведенных в парижских борделях — снова нахлынул
целый ворох старых воспоминаний, — и я думал о ней,
о ее танце, голосе, когда она пела песню, которая для меня
была лишена смысла и в которой я не мог разобрать
ни слова718.
Для Флобера восточная женщина—это повод и возможность меч-
тать, его привела в восторг ее самодостаточность, эмоциональ-
ная беззаботность, а также то, что, лежа рядом с ним, она не ме-
шала ему думать. Скорее, не столько реальная женщина, сколько
проявление поразительной, но невыразимой женственности, Ку-
чук стала прототипом Саламбо и Саломеи, а также исходящих
от женщины плотских искушений, объектом которых был Св.
Антоний. Как и царица Савская (которая также танцевала «Пче-
лу»), она могла бы сказать — если бы могла говорить — «я не жен-
щина, я — мир»719, 720
. Если взглянуть на нее под другим углом,
Кучук — тревожащий символ плодовитости, типичная женщи-
на Востока с ее бьющей через край и кажущейся необузданной
сексуальностью. Ее дом неподалеку от верховий Нила занимает
место, структурно аналогичное тому, где в «Саламбо» хранилось
покрывало Танит — богини, прозванной Omniféconde721, 722
. Одна-
ко как Танит, Саломея и сама Саламбо, Кучук была обречена оста-
ваться бесплодной, губительной, бездетной. Степень, до какой
717 Последний опубликованный при жизни писателя роман
Флобера.
718 Ibid. P. 220, 130.
719 Je ne suis pas une femme, je suis un monde (фр.).
720 Flaubert. La Tentation de Saint Antoine // Oeuvres. Vol. l. P. 85.
721 Omniféconde — эпитет, применявшийся к главной карфагенской богине
Танит, символу «всеоплодотворения» и сексуальности.
722 См.: Flaubert. Salammbô // Oeuvres. Vol. 1. P. 809 ff. См. также: Shroder Maurice Z.
On Reading “Salammbô” // L’Esprit créateur. Spring 1970. Vol. 10, no. 1 . P. 24 –35.
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
293
она, как и весь восточный мир, усилила у Флобера чувство соб-
ственной бесплодности, видна из следующего пассажа:
В нашем распоряжении — большой оркестр, богатая па-
литра, разнообразие ресурсов. Мы знаем больше разных
трюков и уловок, чем, возможно, когда-либо знали.
Чего нам не хватает — это внутреннего принципа, души
вещей, самой идеи предмета. Мы делаем заметки,
совершаем путешествия: пустота! пустота! Мы становимся
учеными, археологами, историками, докторами, сапож-
никами, людьми вкуса. И что толку? Где сердце, энергия,
жизненная сила? С чего начинать? Куда идти? Мы хо-
рошо сосем, играем с языком, часами ласкаем, всё, кро-
ме дела! Эякулировать, зачать дитя!723
Весь восточный опыт Флобера, восхищающий или разочаровы-
вающий, пронизывает неизменная ассоциация Востока с сексом.
Флобер не первый и не самый яркий пример этого исключитель-
но устойчивого мотива, иллюстрирующего отношение Запада
к Востоку. И действительно, сам мотив остается неизменным,
хотя гений Флобера, наверное, как ничей другой, сумел придать
ему художественное благородство. Почему Восток, кажется, до
сих пор не только манит плодородием, но и сулит сексуальность,
неустанную чувственностью, безграничное желание, глубин-
ную порождающую энергию, и опасен ими, — об этом можно бы-
ло бы поразмыслить, но, несмотря на частые упоминания, это
лежит вне сферы моего анализа. Тем не менее нужно признать
важность этого сюжета, коль скоро он вызывает у ориентали-
стов сложные реакции, а подчас и пугающие открытия о самих
себе, и Флобер в этом смысле случай интересный.
Восток вернул его к его собственным человеческим и техни-
ческим ресурсам— Восток не отвечал на его присутствие, так же,
как и Кучук. Наблюдая протекающую перед глазами жизнь, Фло-
бер, как Лэйн до него, ощущал отстраненное бессилие, а возмож-
но, также и навязанное самому себе нежелание войти внутрь
723 Flaubert in Egypt. P. 198–199, 295.
Паломники и паломничества, англичане и французы
294
и стать частью того, что он видел. Это, конечно, было его веч-
ной проблемой, она проявилась еще до путешествия на Восток
и осталась после. Флобер осознавал эти свои трудности, про-
тивоядием от которых в его творчестве (в особенности в ори-
ентальном творчестве, вроде «Искушения Св. Антония») было
предпочтение энциклопедической формы подачи материала че-
ловеческой вовлеченности в круговорот жизни. Действитель-
но, Св. Антоний — именно тот человек, для которого реальность
и есть ряд книг, зрелищ и представлений, на расстоянии развора-
чивающихся перед его взором и искушающих его. Все недюжин-
ные познания Флобера структурированы, как удачно подметил
Мишель Фуко, как театральная, фантастическая библиотека,
словно на параде, марширующая перед взором анахорета724, 725;
этот парад несет на себе следы воспоминаний Флобера о Каср
эль-Айни (армейские учения сифилитиков) и танце Кучук. Точ-
нее, Св. Антоний — девственник, для которого искушения при-
нимают прежде всего сексуальную форму. После того, как он
смирился со всевозможными опасными чарами, ему, наконец,
дают возможность взглянуть на биологические процессы жиз-
ни; он в исступлении от того, что может видеть рождение жиз-
ни — зрелище, для которого сам Флобер, пребывая на Востоке,
счел себя неготовым. Однако коль скоро Антоний пребывает во
власти бреда, нам следует воспринимать эту сцену в ирониче-
ском ключе. То, что дано ему в итоге, — жажда стать материей,
стать жизнью, — это всего лишь желание; осуществимо ли оно,
выполнимо ли, нам знать не дано.
Несмотря на всю энергию его рассудка и недюжинные спо-
собности интеллектуального восприятия, Флобер почувствовал
на Востоке, что, во-первых, «чем больше концентрируешься на
них [деталях], тем меньше удается ухватить целое», и, во-вторых,
что «кусочки встают сами собой на свои места»726. В лучшем слу-
чае это дает эффектную форму, но западный человек по-преж-
нему не может до конца в нее окунуться. На определенном уровне
724 Анахорет — отшельник.
725 Foucault. La Bibliothèque fantastique // Flaubert.La Tentation de Saint Antoine. P. 7–33.
726 Flaubert in Egypt. P. 79.
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
295
это были личные затруднения Флобера, и он искал пути их раз-
решения — часть из них мы уже рассмотрели. На другом, более
общем уровне, это — трудности эпистемологические, для раз-
решения которых и существовал ориентализм как дисципли-
на. В один из моментов своего восточного путешествия Флобер
посчитал, что эпистемологический вызов может подтолкнуть
его к чему-то большему. Без того, что он называл духом или сти-
лем, разум может «затеряться в археологии»: он имел в виду то
регламентированное изучение старинного и редкого, благода-
ря которому всё экзотическое и причудливое получало четкие
определения в словарях, кодексах и наконец в клише, которые
высмеивались в «Словаре прописных истин». В таком случае ми-
ром «управляли бы как колледжем. Учителя были бы законом.
Все носили бы униформу»727. По сравнению с такой навязанной
дисциплиной он, несомненно, чувствовал, что его собствен-
ный подход к экзотическому материалу, и особенно материалу
восточному, почерпнутый им за многие годы из книг и извест-
ный по собственному опыту, был несравненно более предпоч-
тительным. У него по крайней мере оставался зазор для непо-
средственности, воображения и таланта, тогда как в шеренгах
археологических томов не оставалось места ничему, кроме «на-
учного знания». Флобер в большей степени, чем прочие рома-
нисты, был знаком с систематическим знанием, его плодами
и результатами. Эти плоды, очевидно, проявляются в описании
злоключений Бувара и Пекюше, но столь же хорошо они — в иро-
ническом ключе — ощущаются в таких областях, как ориен-
тализм, чей текстуальный подход к миру также принадлежит
к области «прописных истин» (idées reçues). А потому остается
либо конструировать мир, наделяя его энергией и стилем, либо
без устали заниматься копированием, следуя безличным акаде-
мическим правилам этой процедуры. В обоих случаях в отноше-
нии Востока это было откровенным признанием того, что где-то
есть и другой мир, помимо обычных привязанностей, чувств
и ценностей нашего мира на Западе.
727 Ibid. P. 211–212.
Паломники и паломничества, англичане и французы
296
Во всех своих романах Флобер связывал Восток с эскапиз-
мом сексуальных фантазий. То, по чему Эмма Бовари и Фреде-
рик Моро тоскуют, — то, чего нет в их однообразной (или пустой)
буржуазной жизни и чего они хотят, — легко приходит в грезах,
облаченных в восточные клише: гаремы, принцессы и прин-
цы, рабы, покрывала, танцующие девушки и юноши, шербет,
притирания и так далее. Репертуар хорошо известен не столь-
ко потому, что напоминает нам о путешествиях Флобера и его
одержимости Востоком, сколько потому, что здесь очевидна ас-
социация между Востоком и свободой распутного секса. Следует
понимать, что в Европе XIX века с ее нарастающей буржуазно-
стью секс также был в достаточно высокой степени институцио-
нализирован. С одной стороны, не было никакого «свободного»
секса, а с другой — секс в обществе влек за собой целую цепь
правовых, моральных и даже политических и экономических
серьезных обязательств обременительного рода. Точно так же,
как разнообразные колониальные владения, помимо их эконо-
мической выгоды для европейской метрополии, были полезны
еще и тем, что туда можно было отсылать заблудших сыновей,
лишних людей — преступников, нищих и прочих нежелатель-
ных лиц, — Восток был тем местом, где можно было отыскать
сексуальный опыт, недоступный в Европе. Фактически ни один
из европейских писателей, писавших о Востоке или путеше-
ствовавших там в период после 1800 года, не избежал подобных
поисков: Флобер, Нерваль, «Грязный Дик» Бёртон728 и Лэйн — са-
мые известные из них. Среди писателей XX века можно упомя-
нуть Жида, Конрада, Моэма и дюжину других авторов. Часто они
искали —правильно, как мне кажется, — иной тип сексуально-
сти, возможно, более свободный и менее отягощенный чувством
вины, но даже подобные поиски, повторенные достаточным
количеством людей, могли стать (и стали) столь же зарегулиро-
ванными и унифицированными, как и сама наука. Со временем
«восточный секс» стал обыденным предметом потребления, как
728 Своим пр озвищем Ричард Бёртон
обязан переводу «Тысячи и одной ночи»
и «Камасутры».
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
297
и любой другой товар массовой культуры, в результате чего чи-
татели и писатели могли получить его, если хотели, безо всякого
путешествия на Восток.
Верно то, что к середине XIX века во Франции, не меньше,
чем в Англии и остальной Европе, процветала индустрия знания
того самого рода, которого так опасался Флобер. Производилось
огромное количество текстов, и, что более важно, везде и по-
всюду появлялись ведомства и институции по их распростра-
нению и пропаганде. Как отмечают историки науки и знания,
на протяжении XIX столетия упорядочивание наук — точных,
естественных, гуманитарных — носило скрупулезный и все-
охватный характер. Исследование становится стандартным ро-
дом деятельности, происходит регулируемый обмен информа-
цией, существует консенсус в отношении того, какие проблемы
следует изучать, исследовательских парадигм и представляе-
мых результатов729. Обслуживающий восточные исследования
аппарат стал их частью, и это было то, что Флобер, несомненно,
имел его в виду, провозглашая, что «все будут носить унифор-
му». Ориенталист больше не был одаренным любителем-энту-
зиастом, и если был, то наверняка испытывал проблемы с при-
знанием в качестве серьезного ученого. Быть ориенталистом
означало получить ориенталистскую университетскую подго-
товку (к 1850 году каждый крупный европейский университет
имел полноценную программу по той или иной ориенталист-
ской дисциплине). Это означало получение субсидий на путе-
шествия (скорее всего, от одного из азиатских обществ, или же
гранта от фонда по проведению географических исследований,
или же правительственного гранта), это означало публикации
в установленной форме (возможно, под эгидой одного из науч-
ных обществ или фондов по подготовке переводов с восточных
языков). И для гильдии ученых-ориенталистов, и для широкой
публики в целом подобная унифицированная аккредитация,
729 Об этом см.: Фуко М. Археология знания; см. также:
Ben-David Joseph. The Scientist’s Role in Society.
Englewood Cliffs, N. J.: Prentice-Hall, 1971. Также см.: Said
Edward W. An Ethics of Language // Diacritics. Summer
1974. Vol. 4, no. 2. P. 28–37.
Паломники и паломничества, англичане и французы
298
в которую облекалась ориенталистская наука в противовес лич-
ным свидетельствам и субъективным впечатлениям, и означала
Науку.
Помимо подобной жесткой регуляции ориентальной тема-
тики, стремительно росло внимание к Востоку и со стороны Дер-
жав (как тогда называли ведущие европейские империи), в осо-
бенности к Леванту. Со времени Чанакского договора 1806 года730
между Османской империей и Великобританией «Восточный
вопрос» занимал всё большее место на средиземноморских го-
ризонтах Европы. Британские аппетиты на востоке (East) носи-
ли более ощутимый характер, чем французские, но не следует
при этом забывать ни о продвижении на Восток России (Самар-
канд и Бухара были заняты в 1868 году, Транскаспийская же-
лезная дорога систематически расширялась731), ни о действиях
Германии и Австро-Венгрии. Интервенция в Северную Африку
была для Франции частью не только ее исламской политики.
В 1860 году, во время столкновений между маронитами732 и дру-
зами в Ливане, предсказанных Ламартином и Нервалем, Фран-
ция поддержала христиан, а Англия — друзов733. Центром всей
европейской политики на Востоке был вопрос о меньшинствах,
чьи «интересы» Державы, каждая со своей стороны, обязались
взять под защиту и представлять. Евреи, греки и русские пра-
вославные, друзы, черкесы и армяне, курды и разнообразные
малые христианские секты,— всех их европейские Державы изу-
чали, строили на них планы и использовали, параллельно вы-
страивая собственную восточную политику.
730 Договор о Дарданнелах — подписанный в 1809 г. договор, завер -
шивший международный конфликт Турции и Великобрита-
нии (1807–1809) периода Наполеоновских войн. Попытка перефор-
мулировать систему международных отношений в Европе
для противостояния Наполеону.
731 О русском завоевании Центральной Азии, см.: Morrison, 2020.
Расширение железнодорожной сети имело большое значение
для миграционных движений, в частности дунган и таранчей
(уйгуров) в Семиречье (совр. Казахстан), персов и курдов в Хора-
сане (совр. Туркменистан) и т. д. Все эти миграционные про-
цессы позднее были связаны с попыткой импер ских, а впослед-
ствии и советских чиновников сформулировать собственную
систему классификации и видения народов, населявших Централь-
ную Азию.
732 Мар ониты — этноконфессиональная христианская группа в Ливане.
733 Речь идет о Сирийской гражданской войне 1860 г., спровоциро-
вавшей французскую интервенцию в регион.
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
299
Я упомянул об этих сюжетах лишь затем, чтобы оживить это
ощущение напластования многих и многих слоев политических
интересов, официального знания, институционального давле-
ния, которые покрывали Восток как предмет и как территорию
во второй половине XIX столетия. Даже самые безобидные пу-
тевые заметки, а их во второй половине века было написано не-
сколько сотен734, вносили свой вклад в поддержание интереса пуб-
лики к Востоку. Четкая грань отделяла восторги, разнообразные
деяния и зловещие свидетельства индивидуальных паломни-
ков на Восток (включая сюда и некоторых американских путе-
шественников, в том числе и Марка Твена, и Германа Мелвил-
ла735) от официальных сообщений путешественников-ученых,
миссионеров, государственных функционеров и от прочих экс-
пертных свидетельств. В сознании Флобера эта грань была очень
отчетливой, как, впрочем, и в сознании всякого, кто утратил
наивное представление о Востоке как о сфере преимущественно
литературного освоения.
У английских авторов в целом имелось более отчетливое
и острое чувство возможных последствий таких восточных па-
ломничеств, нежели у французов. В этом ощущении ценной
реальной константой была Индия, и потому вся территория от
Средиземноморья до Индии приобретала соответствующее ве-
сомое значение. Так у писателей-романтиков, таких как Байрон
и Скотт, преобладало политическое видение Ближнего Востока
и воинственное понимание того, как должны строиться отно-
шения между Востоком и Европой. Скотту его чувство истории
позволило перенести действие романов «Талисман» и «Граф
Роберт Парижский» в Палестину времен Крестовых походов
и в Византию XI века соответственно, не утратив своей прони-
цательной политической оценки действий Держав за рубежом.
734 См. их бесконечно длинный список: Bevis Richard. Biblio-
theca Cisorientalia: An Annotated Checklist of Early
English Travel Books on the Near and Middle East. Boston:
G.K.Hall&Co., 1973.
735 По поводу американских путешественников см.: Metlitski
Finkelstein Dorothée. Melville’s Orienda. New Haven, Conn.: Yale
University Press, 1961 и Walker Franklin. Irreverent Pilgrims:
Melville, Browne, and Mark Twain in the Holy Land. Seattle; University
of Washington Press, 1974.
Паломники и паломничества, англичане и французы
300
Неудачу «Танкреда» Дизраэли легко можно приписать чрезмер-
ности его знаний восточной политики и сети интересов британ-
ского истеблишмента. Простодушное желание Танкреда отпра-
виться в Иерусалим очень скоро затягивает Дизраэли в абсурдно
запутанные описания того, как ливанский племенной вождь
пытается управляться с друзами, мусульманами, евреями и ев-
ропейцами к собственной политической выгоде. Но к концу ро-
мана восточный квест Танкреда более или менее сходит на нет,
поскольку в том, как приземленно Дизраэли понимал восточ-
ные реалии, не было ничего, что могло бы подпитывать причуд-
ливые порывы паломника736. Даже Джордж Элиот, которая сама
никогда не бывала на Востоке, не смогла удержаться, повествуя
о еврейском эквиваленте восточного паломничества в рома-
не «Даниэль Деронда» (1876), от описания британских перипе-
тий, поскольку те решающим образом влияли на восточный
проект.
Таким образом, всякий раз, когда восточный мотив не носил
для английского писателя главным образом стилистический
характер (как для Фитцджеральда в «Рубайят» или в «Приклю-
чениях Хаджи Баба из Исфагана» Мориера737), он становил-
ся мощным препятствием для индивидуальной фантазии ав-
тора. Не существует английских эквивалентов ориентальным
736 Дизраэли для Саида приобретает значимость как
соединение литературного и практического ориента-
лизма. В 1870-х гг. Дизраэли, будучи премьер-
министр ом, являлся непоср едственным участником
«Восточного вопроса» (Балканского кризиса).
Кроме того, важна и эстетическая сторона произведе-
ния, использование «романтического» ориентализ-
ма. Однако ключевая проблема критики заключается
в контексте. В р омане «Танкред» речь идет об анг-
лийском обществе и проблемах политических партий
тех лет (в частности, о кризисе в Консервативной
партии 1840-х гг., расколовшейся на два лагеря — сто -
ронников Дизраэли и Роберта Пиля; этот эпизод
привел к уходу многих бывших друзей Дизраэли в ла-
герь либералов). Таким образом, «Другим» стано-
вится не «Восток», а «Либерализм», «тот странный
союз слабых принципов и скрытых симпатий». Отправ-
ляясь в Святую землю, Танкред ищет сильные прин-
ципы и более явные симпатии, обращаясь к представи-
телям трех авраамических религий (с которыми был
связан и сам, будучи крещеным евреем). Потому роман
насыщен метафорами и образами, которые вызва-
ли живое обсуждение в британском обществе тех лет.
737 Джеймс Мориер (1780–1849)— английский дипломат
и писат е ль.
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
301
работам Шатобриана, Ламартина, Нерваля и Флобера точно
так же, как первые визави Лэйна — Саси и Ренан —в значитель-
но большей мере, чем он, сознавали, в какой мере они творят
то, о чем пишут. Такие работы, как «Эотен» (1844) Кинглейка
и «Личное повествование о паломничестве в Медину и Мек-
ку» Бёртона (1855–1856), по форме строго хронологичны и не-
изменно линеарны, будто авторы описывают прогулку за по-
купками по восточному базару, а не настоящее приключение.
Незаслуженно знаменитая и популярная работа Кинглейка —
это патетический справочник напыщенного этноцентризма
и утомительно бестолковых рассуждений о Востоке, каким его
видит англичанин. В своей книге он лукаво заявляет, что пу-
тешествие на Восток важно для «закалки характера, и таким
образом для самой вашей идентичности», но на деле это обора-
чивается не более чем укреплением «вашего» антисемитизма,
ксенофобии и всевозможных расовых предрассудков на все
случаи жизни. К примеру, нам сообщают, что «Сказки тысячи
и одной ночи» — это слишком живое и творческое произведе-
ние, чтобы его мог создать «простой восточный человек, кото-
рый в смысле творчества мертв и сух —ментальная мумия». Хотя
Кинглейк беспечно проговаривается, что никаких восточных
языков не знает, невежество не удерживает его от огульных обоб-
щений по поводу Востока, его культуры, менталитета и обще-
ства. Конечно, многие из поддерживаемых им мнений к тому
времени стали уже каноническими, но интересно, насколько
мало опыт в действительности виденного на Востоке повли-
ял на его мнение. Как и многие другие путешественники, он
больше заинтересован в том, чтобы переделать и себя, и Вос-
ток (мертвый и сухой— ментальная мумия), чем в том, чтобы
увидеть то, что можно увидеть. Каждое существо, с которым он
сталкивается, просто подтверждает его веру в то, что с восточ-
ными людьми лучше всего иметь дело, запугивая. А что может
быть лучшим инструментом для запугивания, чем суверен-
ное западное эго? По дороге в Суэц — в одиночку, через пусты-
ню — он упивается своей самодостаточностью и силой: «Я был
здесь, в этой африканской пустыне, и лишь я сам, и никто
Паломники и паломничества, англичане и французы
302
другой, отвечал за собственную жизнь»738. Именно для этой
довольно бессмысленной цели — овладеть собой— Кинглейку
и нужен был Восток.
Как и Ламартин до него, Кинглейк спокойно отождествлял
свое высоколобое видение с видением своей нации, с той только
разницей, что в случае англичанина его правительство было бли-
же к тому, чтобы утвердиться на остальном Востоке, чем Фран-
ция — на тот момент. Флобер видел это совершенно отчетливо:
Я почти уверен, что вскорости Англия станет владычи-
цей Египта. Аден739 забит английскими войсками, и стоит
им только пересечь Суэц, как одним прекрасным утром
краснокафтанники легко окажутся в Каире — до Франции
эта новость дойдет недели через две, и все будут очень
удивлены! Попомните мои слова: при первых же признаках
неприятностей в Европе Англия займет Египет, Россия —
Константинополь, мы же в отместку отправимся на убой
в горы Сирии740 .
При всей их хваленой индивидуальности взгляды Кинглейка от-
ражают общественную и национальную волю в отношении Вос-
тока; его эго — лишь инструмент выражения этой воли, но не ее
господин. В его сочинениях нет никаких свидетельств того, что
он пытался сформировать новое мнение о Востоке; его знаний
и масштаба его личности для этого было недостаточно, и в этом
заключается большая разница между ним и Ричардом Бёрто-
ном. Как путешественник, Бёртон был настоящим искателем
приключений, как ученый, он вполне смог бы отстаивать свою
позицию перед любым академическим ориенталистом в Европе.
Как личность, он прекрасно сознавал неизбежность своего столк-
новения со своими застегнутыми на все пуговицы учителями,
которые заправляли наукой в Европе и определяли пути разви-
тия знания с неизменной анонимностью и научной твердостью.
738 Kinglake, Alexander William. Eothen, or Traces of Travel
Brought Home from the East / Ed. D. G . Hogarth. 1844; reprint
ed., London: Henry Frowde, 1906. P. 25, 68, 241, 220.
739 Аден— гор од в Йемене.
740 Flaubert in Egypt. P. 81 .
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
303
Всё написанное Бёртоном свидетельствует о его боевом задоре,
но как никогда явно его презрение к оппонентам проявилось
в предисловии к переводу «Тысячи и одной ночи». Он, похоже,
получал своего рода ребяческое удовольствие от демонстрации
того, что знал больше любого профессионального ученого, что
он собрал больше разнообразных сведений, чем доступно им,
что обращаться с этим материалом он может с куда большим
остроумием, тактом и оригинальностью, чем они.
Как я упоминал ранее, работа Бёртона, основанная на его
личном опыте, занимает срединную позицию среди ориента-
листских жанров, представленных, с одной стороны, Лэйном,
и французскими авторами — с другой. Его ориентальные нарра-
тивы выстроены как рассказ о паломничестве, а в случае «Воз-
вращения в страну мидийцев74 1 » — о повторном паломничестве
по местам, имевшим то религиозную, то политическую и эко-
номическую значимость. В его работах он сам — главный персо-
наж, центральное звено фантастического приключения и даже
фантазии (как у французских авторов), но в то же время — заслу-
живающий доверия комментатор и беспристрастный западный
наблюдатель восточного общества и его обычаев (как Лэйн). То-
мас Ассад742, который занимается исследованием различий в тоне
и уровне осознанности таких произведений, как «Открытия на
руинах Ниневии и Вавилона» Остина Лейарда743 (1851), знамени-
тый «Полумесяц и крест» Элиота Уорбертона74 4 (1844), «Посеще-
ние монастырей Леванта» Роберта Кёрзона74 5 (1849) и (эту работу
он не упоминает) в меру занимательные «Заметки о путешествии
из Корнхилла в Большой Каир» Теккерея (1845)746 , совершен-
но верно назвал Бёртона первым в ряду убежденных индиви-
дуалистов-путешественников Викторианской эпохи на Восток
741 Мидия — древнее государство VII–VI вв. до н. э. на территории
современного Ирана. Одно время история Мидии была популярным
сюжетом для размышлений евр опейских интеллектуалов о пра-
родине Евр опы.
742 Томас (Том) Дж. Ассад (1920–2012) — американский литературовед, пре-
подаватель английского языка и литературы в Университете Тьюлейн.
743 Остин Генри Лейард (1817–1894)— английский археолог.
744 Элиот Уорбертон (1810–1852)— ирландский путешественник и новелист.
745 Роберт Кёрзон (1810–1873) — английский путешественник и дипломат.
746 Assad Thomas J. Three Victorian Travellers: Burton, Blunt and Doughty.
London: Routledge & Kegan Paul, 1964. P. 5.
Паломники и паломничества, англичане и французы
304
(в этом ряду также стоят Блант747 и Даути). Тем не менее насле-
дие Бёртона куда шире и сложнее, чем просто индивидуализм,
в его работах можно найти следы борьбы между индивидуализ-
мом и острым чувством национального отождествления с Евро-
пой (и прежде всего с Англией) как имперской силой на Востоке
(East). Ассад тонко подмечает, что Бёртон всё же империалист,
несмотря на сочувственное отношение к арабам. Но важнее даже
то, что Бёртон самого себя считал одновременно и мятежником
против власти (отсюда его отождествление с Востоком (East) как
местом, свободным от гнета викторианской морали), и потенци-
альным агентом этой же власти на восточных землях (East). И ин-
тересен здесь именно способ сосуществования в нем двух этих ан-
тагонистических ролей.
В конечном итоге проблема сводится к вопросу о познании
Востока (Orient), а потому рассмотрение ориентализма Бёртона
и должно завершать часть о структурировании и переструкту-
рировании ориентализма в XIX столетии. Как путешественник
в поисках приключений, Бёртон ощущал самого себя живущим
одной жизнью с тем народом, на землях которого он находился.
Ему лучше, чем Т. Э. Лоуренсу, удалось стать восточным челове-
ком. Он не только безукоризненно говорил по-арабски, ему так-
же удалось проникнуть в самое сердце ислама и, выдавая себя
за доктора-мусульманина из Индии, совершить паломничество
в Мекку. Однако, на мой взгляд, самой выдающейся чертой Бёр-
тона было то, что он постоянно сознавал, до какой степени жизнь
человека (human life) в обществе управляется правилами и ко-
дексами. Все те многочисленные сведения о Востоке (Orient), ко-
торыми пестрят написанные им страницы, показывают: он знал,
что Восток (Orient) в целом и ислам в частности являются си-
стемами информации, поведения и веры. Быть восточным чело-
веком или мусульманином означало знать определенные вещи
определенным образом, и это, конечно, зависело от истории, гео-
графии и развития общества в определенных обстоятельствах.
747 Уилфрид Скоуэн Блант (1840–1922)— английский поэт и писатель.
Определенное время провел в Египте, занимаясь разведением арабских
скакунов и принимая участие в политической жизни страны.
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
305
В его повествовании о путешествии на Восток (East) мы видим
это его сознание и то, что он сумел выстроить нарратив с уче-
том этого знания. Ни одному человеку, который не знал бы араб-
ский язык и ислам так, как их знал Бёртон, не удалось бы зайти
по пути паломничества в Мекку и Медину так далеко. Его про-
за —это история сознания, прокладывающего себе путь сквозь
чужую культуру благодаря успешному усвоению ее систем зна-
ния и поведения. Свободу Бёртону дало то, что он сумел забыть
о своем европейском происхождении настолько, чтобы зажить
жизнью восточного человека. Каждая сцена в «Паломничестве»
наглядно демонстрирует, как он преодолевает препятствия, вста-
ющие перед ним, иностранцем, в этих чужих местах. Ему удава-
лось это потому, что знаний об этом чужом обществе у него было
достаточно.
Ни у одного другого писавшего о Востоке автора, помимо
Бёртона, мы не ощущаем, что высказываемые обобщения — на-
пример, те страницы, где упоминается о понятии Kayf748 для ара-
ба, или о том, подходит ли образование для восточного ума (эти
страницы звучат открытым обвинением недалеким заявлениям
Маколея)749 , — строятся на знаниях, приобретенных во время
жизни на Востоке, из первых рук и в попытке по-настоящему
увидеть жизнь Востока глазами его обитателей. Однако в про-
зе Бёртона неизменно присутствует и нечто другое — чувство
самоутверждения и преодоления всех сложностей восточной
жизни. Каждая сноска Бёртона, будь то в «Паломничестве» или
в переводе «Тысячи и одной ночи» (это справедливо и в отношении
«Заключительного эссе»750), призвана стать свидетельством его
победы над некогда скандальной системой восточных знаний,
системой, которой он самостоятельно овладел. И даже Бёртон
748 От арабского
ٌ
ف
ْ
ي
َ
ك. Корень فیک— «придавать форму», «приспосаб-
ливаться», «доставлять удовольствие», вопрос «как?». В исла-
ме существует принцип «принятия на веру» (би-ла кайфа — не за -
давая вопроса как), когда авторитет тех или иных источников
исламского права (например, Хадисов) или высказываний не под-
вергается дополнительному истолкованию смыслов.
749 Burton Richard. Personal Narrative of a Pilgrimage to al-Madinah and
Meccah / Ed. Isabel Burton. London: Tylston & Edwards, 1893. Vol. 1.
P. 9, 108–110.
750 Burton Richard. Terminal Essay // The Book of the Thousand and
One Nights. London: Burton Club, 1886. Vol. 10. P. 63–302.
Паломники и паломничества, англичане и французы
306
в своей работе никогда не предъявляет нам Восток непосред-
ственно; всё, относящееся к Востоку, мы получаем в виде эруди-
рованных (и часто сладострастных) интервенций, при помощи
которых Бёртон неустанно напоминает нам, как ему удалось
овладеть всеми тонкостями восточной жизни с целью включить
их в свое повествование. И этот факт— а в «Паломничестве» это
именно так — возносит его сознание на позицию превосходства
над Востоком. На этой позиции его индивидуальный голос воль-
но или невольно сливается с голосом Империи, которая сама
по себе является системой правил, кодексов и определенных
эпистемологических привычек. Так, когда Бёртон говорит нам
в «Паломничестве», что «Египет — это сокровище, которое нуж-
но заполучить», что это — «самый заманчивый приз, не исклю-
чая и бухту Золотого Рога, которым Восток искушает амбициоз-
ную Европу»751, он должен понимать, что его голос уникального
знатока Востока соединяется с голосами европейских амбиций
править Востоком.
Два голоса Бёртона, сливающихся в единое целое, предве-
щают работы таких ориенталистов — носителей имперского
духа (Orientalists-cum-imperial agents), как Т. Э. Лоуренс, Эдвард
Генри Палмер, Д. Дж. Хогарт, Гертруда Белл752, Рональд Сторрз,
Сент-Джон Филби753 и Уильям Гиффорд Палгрейв, если упоми-
нать лишь английских авторов. В то же время двоякая направ-
ленность работы Бёртона состояла в том, чтобы использовать
пребывание на Востоке для научных наблюдений, не жертвуя
при этом собственной индивидуальностью. Вторая из этих целей
неизбежно ведет его к первой, поскольку становится всё более
очевидным: он — европеец, для которого такое знание восточно-
го общества, каким обладает он, возможно лишь для европейца,
понимающего общество по-европейски, как собрание правил
и обычаев. Другими словами, чтобы быть европейцем на Востоке
и быть им со знанием дела, нужно видеть и знать Восток как
751 Burton. Pilgrimage. Vol. 1 . P. 112, 114.
752 Гертруда Белл (1868–1926) —британская писательница, археолог
и колониальный администратор.
753 Гарри Сент-Джон Филби (1885–1960) —британский востоковед
и колониальный администратор.
Глава 2 | Ориентализм структурирует и переструктурирует
307
область, которой управляет Европа. Так ориентализм, представ-
ляющий собой систему европейских или западных знаний
о Востоке, становится синонимом европейского господства над
Востоком, и это господство накладывает свой отпечаток на экс-
центричность бёртоновского стиля.
Бёртон заявляет личное, подлинное, сочувственное и гума-
нистическое знание Востока — так, насколько это возможно
в его борьбе с архивом официальных европейских знаний о Вос-
токе. В историю попыток возродить, реструктурировать и осво-
бодить разнообразные области знания и жизни XIX века ориен-
тализм, как все другие вдохновляемые романтизмом научные
дисциплины, также внес немалый вклад. Эта область не только
эволюционировала из системы вдохновенного наблюдения в то,
что Флобер называл регулируемой системой обучения, но и све-
ла личности даже самых отъявленных индивидуалистов, таких
как Бёртон, к роли имперских клерков. Из места Восток превра-
тился в область научного правления и потенциального импер-
ского влияния. Роль первых ориенталистов, таких как Ренан,
Саси и Лэйн, состояла в том, чтобы дать своей работе и Востоку
место на сцене (mise en scène). Последующие ориенталисты —
и от науки, и от искусства — прочно заняли эту сцену. Позднее,
поскольку сценой надо было управлять, стало ясно, что институ-
ты и правительства с этим справляются лучше, чем отдельные
индивиды. Вот наследие ориентализма XIX века , которое до-
сталось веку XX. Теперь нам предстоит исследовать как можно
точнее тот путь, на котором ориентализм XX века, начавшийся
в 1880-х годах длительным процессом оккупации Западом Вос-
тока, мог успешно контролировать свободу и знание. Короче го-
воря, тот путь, на котором ориентализм подвергся полной фор-
мализации и превратился в вечно повторяемую копию самого
себя.
Паломники и паломничества, англичане и французы
308
Глава 3
Ориентализм сегодня
Было видно, что они держат
на руках своих идолов, словно
больших детей-паралитиков.
Гюстав Флобер.
Искушение Св. Антония
Завоевание земли большей частью
сводится к тому, чтобы отнять ее у людей
с кожей другого оттенка или с носами
более плоскими, чем у нас, и затея эта не
очень хорошая, если присмотреться.
Искупает ее только идея. Идея, на которую
она опирается, не сентиментальный
предлог, но идея. Лишь бескорыстная вера
в идею имеет право на существование,
на поклонение, на жертвы.
Джозеф Конрад. Сердце тьмы
I
Ориентализм скрытый и явный
В главе I я попытался представить масштаб мысли и действий,
стоящих за словом «ориентализм», опираясь на самые яркие
примеры опыта общения Британии и Франции с Ближним Вос-
током, исламом и арабами. На этом материале я рассматривал
близкие и, возможно, даже самые близкие из возможных и чрез-
вычайно насыщенные отношения между Востоком и Западом
(Occident and Orient). Этот опыт был частью более широких вза-
имоотношений Европы, или Запада, с Востоком, однако на ори-
ентализм, по всей видимости, больше всего повлияло чувство
противостояния, которое неизменно присутствовало в отноше-
нии Запада к Востоку (East). Понятие границы между Востоком
и Западом (East and West), различные степени проецируемой
309
неполноценности или силы, размах проделанной работы, при-
писываемые Востоку (Orient) характеристики, — всё это свиде-
тельствует о сознательном разделении на Восток и Запад (East
and West), воображаемом и географическом, существовавшем
на протяжении многих столетий. В главе II круг тем был значи-
тельно сужен. Прежде всего меня интересовали ранние стадии
того, что я обозначил как «современный ориентализм», появив-
шийся в конце XVIII — начале XIX столетия. Поскольку я не на-
меревался превращать свое исследование в хронику развития
ориентальных исследований на современном Западе, вместо
этого я рассмотрел становление и развитие ориентализма, а так-
же формирование его институтов в контексте интеллектуаль-
ной, культурной и политической истории в период вплоть до
1870–1880-х годов. Хотя в поле моего зрения в связи с ориента-
лизмом попало достаточно большое число различных ученых
и литераторов, я ни в коем случае не могу претендовать ни на что
большее, нежели описание типичных структур, формирующих
эту область (и соответствующих идеологических тенденций),
их связей с другими областями, а также работ некоторых наибо-
лее влиятельных ученых. Моей главной рабочей гипотезой было
и остается утверждение, что эти области знания, равно как и ра-
боты даже самых эксцентричных писателей, ограничиваются
и направляются обществом, культурными традициями, тем, что
происходит в мире, и целым рядом стабилизирующих влияний,
таких как влияние школ, библиотек и правительств. Более того,
научные тексты, так же как и тексты художественные, никогда
не были свободными и независимыми, но всегда —ограничен-
ными в своей образности, исходных предпосылках и замыслах.
И наконец, успехи, достигнутые такой наукой, как ориента-
лизм в его академической форме, гораздо менее беспристраст-
ны и истинны, чем мы привыкли думать. Короче говоря, до на-
стоящего момента в своем исследовании я пытался описать ту
экономическую систему, которая всё в ориентализме связывает
воедино, допуская при этом мысль, концепцию или образ того,
что слово «Восток» (Orient) вызывает на Западе значительный
интерес и серьезный культурный резонанс.
Ориентализм скрытый и явный
310
Я отдаю себе отчет, что эта гипотеза не бесспорна. Большин-
ство из нас предполагает, что в общем и целом образование и на-
ука движутся вперед, мы ощущаем, что со временем они стано-
вятся лучше, накапливая всё больше сведений, совершенствуя
методы, а последующие поколения ученых совершенствуют то,
что создали предшественники. Кроме того, мы полагаемся на
мифологию творения, согласно которой артистический гений
и подлинный талант или же мощный интеллект могут шагнуть
за пределы собственного времени и места и представить миру
нечто совершенно новое. Было бы бессмысленным отрицать, что
в этом есть доля правды. Тем не менее возможности для работы
в рамках определенной культуры даже для великого и самобыт-
ного ума никогда не бывают безграничными, хотя так же верно
и то, что великий талант со здравым почтением относится к сде-
ланному до него и к тому, что в его области происходит сейчас.
Работы предшественников, институциональная жизнь науки,
коллективная природа любого научного предприятия — вот что,
даже если оставить в стороне экономические и социальные об-
стоятельства, ослабляет эффект индивидуального творчества.
Идентичность такой области, как ориентализм, кумулятивна
и корпоративна, здесь особенно сильны связи с традициями
знания (классики, Библия, филология), общественными инсти-
туциями (правительства, торговые компании, географические
общества, университеты) и общепринятыми формами текстов
(заметки о путешествиях, отчеты об исследованиях, фантазии,
экзотические описания). Результаты в ориентализме представ-
ляли своего рода консенсус: корректными для ориенталиста счи-
тались определенные действия, типы заявлений и виды работ.
На них он строил свои работы и исследования, а те, в свою оче-
редь, оказывали давление на следующих писателей и ученых.
Ориентализм можно считать способом регламентированного
письма, видения и исследования, в котором преобладают им-
перативы, перспективы и идеологические предпочтения, оче-
видно предназначенные именно для Востока. Востоку учат, его
исследуют, им управляют и о нем говорят отдельным и вполне
определенным образом.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
311
Тот Восток, с которым имеет дело ориентализм, — это систе-
ма репрезентаций, сформированная теми силами, которые вве-
ли Восток в западную науку, в западное сознание, а затем в запад-
ную империю. Если подобная дефиниция ориентализма кажется,
скорее политической, то лишь потому, что, как мне представля-
ется сам ориентализм был результатом определенных политиче-
ских сил и действий. Ориентализм — это школа интерпретации,
чей мабеспристрастные открытия — труд бесчисленных предан-
ных своему делу ученых, которые редактировали и переводили
тексты, составляли грамматики и словари, реконструировали
мертвые эпохи, создавали верифицируемое в позитивистском
смысле знание, — всегда были обусловлены тем, что его истины,
как и любые истины, передаваемые на языке, в языке воплощены,
а истина языка, как однажды сказал Ницше,
есть подвижная армия метафор, метонимий и антропомор-
физмов, — короче говоря, сумма человеческих отно-
шений, которые были расширены, перенесены и приукра-
шены поэзией и риторикой и которые от долгого
употребления кажутся людям надежными, канонически-
ми и обязательными: истины — это иллюзии, о которых
позабыли, что они таковы754.
Возможно, взгляд Ницше покажется нам излишне нигилист-
ским, но по крайней мере он привлекает внимание к тому факту,
что существовавшее в западном сознании слово «Восток» обросло
многочисленными значениями, ассоциациями и коннотациями,
и что они совершенно не обязательно соотносились с Востоком
реальным, скорее они были близки к окружающему его полю.
Таким образом, ориентализм — это не только позитивная док-
трина о Востоке, некогда возникшая на Западе, это еще и влиятель-
ная академическая традиция (если говорить об академическом
754 Ницше Ф. Об истине и лжи во вненравственном смысле //
О пользе и вреде истории для жизни. Сумерки кумир ов, или Как
философствовать молотом. О философах. Об истине и лжи
во вненравственном смысле" Фридрих Ницше. О пользе и вр еде
истории для жизни. Сумерки кумиров, или Как философство-
вать молотом. О философах. Об истине и лжи во вненравствен-
ном смысле. Сборник. — М .: АСТ. 2014 . с. 398.
Ориентализм скрытый и явный
312
специалисте, называемом ориенталистом), равно как и область
интереса для путешественников, коммерческих предприятий,
правительств, военных экспедиций, читателей романов и расска-
зов об экзотических приключениях, естествоиспытателей и па-
ломников, для которых «Восток» — это особое знание об особен-
ных местах, народах и цивилизациях. Восточные идиомы стали
расхожими и прочно вошли в европейский дискурс. В основе этих
идиом лежит слой доктрин о Востоке, доктрин, сформованных
опытом многочисленных европейцев, которые сошлись во мне-
нии относительно таких важных черт Востока, как «восточный
характер», «восточный деспотизм», «восточная чувственность»
и так далее. Для всякого европейца в XIX веке (и, как мне кажет-
ся, это утверждение можно сделать, не обладая специальными
знаниями) Восток был такой системой истин, истин в смысле
Ницше. Поэтому во всем, что европеец мог сказать о Востоке, он
был расистом, империалистом и непроходимым этноцентристом.
Конечно, резкость этого утверждения несколько сглаживается
тем, что довольно трудно припомнить человеческое сообщество,
по крайней мере с достаточно развитой культурой, предлагавшее
индивиду при общении с «другими» культурами нечто иное, не-
жели империализм, расизм и этноцентризм. Таким образом, ори-
ентализму в его становлении помогало общее культурное давле-
ние, которое, как правило, стремилось усилить чувство различия
между европейской и азиатской частями мира. Я полагаю, что
ориентализм — это в основе своей политическая доктрина, навя-
занная Востоку, потому что Восток был слабее Запада, и скрывав-
шая то, что отличие Востока и слабость — это не одно и то же.
Это предположение было высказано мной еще в главе I,
и практически весь последующий текст виделся мне его под-
тверждением. Уже само наличие такой «области», как ориен-
тализм, не имеющей соответствующего эквивалента на самом
Востоке, предполагает относительность силы Востока и Запада
(Orient and Occident). Множество страниц написано о Востоке,
и все они, конечно, свидетельствуют о поистине впечатляющем
качестве и количестве связей, соединяющих Восток и Запад.
Однако решающим показателем силы Запада является то, что
Глава 3 | Ориентализм сегодня
313
невозможно сравнить движение западного человека на Восток
(East) с конца XIX века с движением восточного человека на За-
пад. Даже оставляя без внимания тот факт, что западные армии,
консульский корпус, торговцы, научные и археологические экс-
педиции постоянно направлялись на Восток (East), число пу-
тешественников с исламского Востока (Islamic East) в Европу
между 1800 и 1900 годами ничтожно по сравнению с количе-
ством путешественников, отправлявшихся в других направле-
ниях755. Более того, если восточные путешественники (Eastern
travellers) и оправлялись на Запад, то чтобы изумляться и учить-
ся у передовой культуры; цели же западных путешественников
на Восток (Orient), как мы видели, носили совершенно другой
характер. Кроме того, в период между 1800 и 1950 годами было
написано около 60 000 книг о Ближнем Востоке, в то время как
ничего подобного нельзя утверждать в отношении восточных
книг о Западе. Как аппарат культуры, ориентализм воплощал
собой агрессию, деятельность, суждение, волю-к-истине и зна-
ние. Восток существовал для Запада, или так казалось для бес-
численных ориенталистов, подход которых к своему предмету
был либо патерналистским, либо откровенно снисходительным,
если только, конечно, они не занимались древностью: в этом
случае «классика» Востока шла в зачет им, а не находящемуся
в прискорбном упадке современному Востоку. Кроме того, дея-
тельность западных ученых усиливала многочисленная армия
разного рода организаций и институтов, не имеющих аналогов
в восточном обществе (Oriental society).
Подобный дисбаланс между Востоком и Западом (East and
West) совершенно очевидно зависит от изменения историчес-
ких моделей. В период своего политического и военного расцве-
та с VIII по XVI век ислам доминировал как на Востоке (East), так
и на Западе. Затем центр силы сместился в сторону Запада, те-
перь же, во второй половине XX столетия, он вновь возвращается
755 Примерно количество арабских путешественников
на Запад оценил и подсчитал Ибрагим Абу-Лугод, см.: Abu-
Lughod Ibrahim. Arab Rediscovery of Europe: A Study
in Cultural Encounters. Princeton, N. J.: Princeton University
Press, 1963. P. 75 –76 and passim.
Ориентализм скрытый и явный
314
на Восток (East). В своем повествовании об ориентализме XIX ве-
ка в главе II я остановился на особо напряженном периоде во вто-
рой половине столетия, когда такие черты ориентализма, как
неповоротливость, абстрактность, его прожектерство, получили
новый смысл, поступив на службу официального колониализма.
Именно к этому повороту и к этому моменту я собираюсь обра-
титься, поскольку это даст нам понимание того фона, на котором
разворачивается кризис ориентализма в XX веке и происходит
возрождение политической и культурной силы на Востоке (East).
Несколько раз я упоминал о связях ориентализма как корпу-
са идей, убеждений, клише или учений о Востоке (East) с другими
направлениями мысли в культуре. Одним из важных направле-
ний развития ориентализма в XIX веке было вычленение самых
главных представлений о Востоке —его чувственности, склоннос-
ти к деспотизму, странного образа мыслей, привычки к неточно-
сти, отсталости — в некое отдельное и не подвергаемое сомнению
целое. Так, если писатель использовал слово «восточный», для
читателя этого было уже достаточно, чтобы считать целый пласт
информации о Востоке (Orient). Эта информация казалась в мо-
ральном отношении нейтральной и объективно достоверной. Ка-
залось, она имеет эпистемологический статус, равный историчес-
кой хронологии или географическому местоположению. Основы
этих представлений о восточном (Oriental material) невозможно
было поколебать никаким открытием, и казалось, что они никогда
не будут подвержены полному пересмотру. Напротив, труды раз-
личных ученых и литераторов XIX столетия сделали этот корпус
главных знаний еще более прозрачным, более детализирован-
ным, более весомым и еще сильнее отличающимся от «оксидента-
лизма». Идеи ориенталистов могли объединяться с общими фило-
софскими теориями (такими, как теории истории человечества
и цивилизации) и расплывчатыми «концепциями мира», как их
иногда называли философы; и профессиональные ориенталисты
разными путями стремились выразить свои разработки и идеи,
свои научные работы, наблюдения за текущим положением дел
таким языком и в таких определениях, культурная достоверность
которых проистекала из других наук и систем мысли.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
315
То различение, которое делаю я, на самом деле разводит
почти неосознаваемую (и определенно неприкасаемую) пози-
тивность, которую я буду называть скрытым ориентализмом,
и те разнообразные взгляды на восточное общество, языки, лите-
ратуру, историю, социологию и так далее, которые я буду назы-
вать явным ориентализмом. Происходят ли изменения в знании
о Востоке, это можно проследить почти исключительно в рамках
явного ориентализма; единомыслие, стабильность и устойчи-
вость скрытого ориентализма более-менее постоянны. Различия
в представлениях о Востоке у тех авторов XIX века, труды кото-
рых я анализировал в главе II, можно охарактеризовать исключи-
тельно как явные — это различия в форме, персональном стиле
и редко — в основном содержании. У каждого из них неизмен-
ным оставалось представление об отделенности Востока, его экс-
центричности, отсталости, молчаливом безразличии, его жен-
ственной проницаемости, его вялости и податливости. А потому
каждый писавший о Востоке — от Ренана до Маркса (говоря об
идеологии) или от наиболее строгих ученых (Лэйн и Саси) до ав-
торов с самым богатым воображением (Флобер и Нерваль) — ви -
дел в Востоке место, требующее внимания со стороны Запада,
а также реконструкции и даже спасения. Восток существовал вне
основного течения европейского прогресса в науках, искусствах
и коммерции. И потому, приписывали ли Востоку хорошее или
дурное, всё это неизменно оказывалось результатом узкоспеци-
ального интереса Запада к Востоку. Ситуация оставалась таковой
примерно с 1870-х годов и вплоть до первых десятилетий XX века.
Позвольте мне проиллюстрировать, что я имею в виду, несколь-
кими примерами.
В начале XIX века представления об отсталости Востока,
о его вырождении и неравенстве с Западом с легкостью соеди-
нялись с идеями о биологических основах расового неравенства.
Так, классификации рас, которые можно найти в «Царстве жи-
вотных» Кювье, «Очерке о неравенстве человеческих рас» Гоби-
но и «Темных расах человечества» Роберта Нокса756, находили
756 Роберт Нокс (1791–1862) — шотландский анатом и этнограф.
Ориентализм скрытый и явный
316
горячий отклик в скрытом ориентализме. К этим идеям следу-
ет отнести дарвинизм второго порядка, который, похоже, акцен-
тировал «научную» достоверность деления рас на продвинутые
и отсталые, или европейско-арийскую и ориентально-афри-
канскую. Так, вопрос империализма в целом, как он виделся
в конце XIX столетия и проимпериалистам, и антиимпериали-
стам, продвигал бинарную типологию развитых и отсталых (или
подчиненных) рас, культур и обществ. В «Очерках о принципах
международного законодательства» Джона Уэстлейка757 (1894),
например, утверждается, что те части земли, которые обозначе-
ны как «нецивилизованные» (слово, в котором среди прочего чув-
ствуется груз ориенталистских посылок), должны быть присое-
динены или подчинены более развитыми державами. Точно так
же в рассуждениях таких авторов, как Карл Петерс758, Леопольд
де Соссюр759 и Чарльз Темпл760, есть бинарная оппозиция «разви-
тые/отсталые»761, проповедуемая ориентализмом XIX века.
Наравне с другими народами, на все лады описываемыми
как отсталые, выродившиеся, нецивилизованные и недоразви-
тые, на восточных людей смотрели сквозь призму биологическо-
го детерминизма и морально-политического наставления. Так,
восточные народы связывали с теми группами западного обще-
ства (преступники, сумасшедшие, женщины, нищие), общей осо-
бенностью которых была достойная сожаления чужеродность.
На восточные народы редко обращали внимание, обычно смо-
трели сквозь них и анализировали не как граждан и даже не
как народ, но как проблемы, которые надо либо решить, либо
устранить, либо — коль скоро колониальные державы открыто
жаждали заполучить их территории. Само по себе обозначение
чего-либо как «восточного» сразу подразумевает готовое оценоч-
ное суждение, а в случае народов, которые населяли дряхлевшую
757 Джон Уэстлейк (1828–1913)— английский юрист.
758 Карл Петер с (1856–1918)— немецкий государственный деятель,
колониальный администратор.
759 Леопольд де Соссюр (1866–1925) —франко-швейцарский офицер
военно-морского флота, синолог.
760 Чарльз Линдси Темпл (1871–1929) —британский дипломат и коло-
ниальный администратор.
761 См.: Curtin Philip D., ed. Imperialism: The Documentary History
of Western Civilization. N . Y.: Walker & Co., 1972. P. 73–105 .
Глава 3 | Ориентализм сегодня
317
Османскую империю, еще и негласную программу действий.
Раз уж восточный человек принадлежит к числу подчиненных
народов (subject race), то его следует подчинить: всё было вот
так просто. Классический пример762 подобного рода суждений
можно найти в работе «Психологические законы эволюции на-
родов» (1894) Гюстава Лебона763.
Было у скрытого ориентализма и другое применение. В то
время как эта группа идей позволяла отделить восточные наро-
ды от развитых, несущих цивилизацию держав, а «классический»
Восток служил оправданием ориенталисту в его пренебрежении
Востоком современным, скрытый ориентализм способствовал
утверждению своеобразной (если не сказать вопиющей) мужской
концепции мира. Я уже упоминал об этом, рассуждая о Ренане.
Восточного мужчину рассматривали отдельно от того общества,
в котором он жил и на которое многие ориенталисты, следуя пу-
тем Лэйна, смотрели со смесью презрения и страха. Сам ориен-
тализм также был исключительно мужской сферой. Как и у мно-
гих других профессиональных объединений Нового времени, его
взгляд на самого себя и свой предмет был ограничен сексистскими
шорами. Это особенно хорошо видно в заметках путешественни-
ков и литераторов: женщины обычно предстают как порождение
фантазий о мужской власти. Они демонстрируют свою безгра-
ничную чувственность, они более или менее глупы и, кроме того,
на всё согласны. Кучук Ханем Флобера—прототип для такого рода
карикатур, которые были достаточно обыкновенными для пор-
нографических романов (например, «Афродита» Пьера Луиса764),
и чья необычность демонстрирует Восток, соответствующий по-
добным интересам. Более того, мужская концепция мира в ее
воздействии на практиков от ориенталистики имеет тенденцию
быть статичной, замороженной, зафиксированной навечно. Для
Востока и восточного человека отрицается сама возможность раз-
вития, трансформации, человеческого движения — в самом глу-
боком смысле этого слова. Известные и совершенно неподвижные
762 Locus classicus (лат.) .
763 Гюстав Лебон (1841–1931) —французский психолог, историк и антрополог.
764 Пьер Луис (1870–1925)—французский поэт-модернист.
Ориентализм скрытый и явный
318
и непродуктивные черты, они в итоге стали ассоциироваться
с наихудшим родом вечности: с тех пор даже желая сказать о Вос-
токе что-то одобрительное, говорят о «мудрости Востока (East)».
Перенесенный из области неявной социальной оценки на
культуру в целом, этот статичный мужской ориентализм в конце
XIX века принимает различные формы, особенно когда речь за-
ходит об исламе. Даже такие уважаемые историки культуры, как
Леопольд фон Ранке и Якоб Буркхардт, критиковали ислам, как
будто это не столько антропоморфная абстракция, сколько рели-
гиозно-политическая культура, в отношении которой возможны
и оправданны серьезные обобщения. В своей «Всемирной исто-
рии» (1881–1888) Ранке говорит, что ислам потерпел поражение
от германо-романских народов, а Буркхардт в своих неопубли-
кованных заметках «Исторические фрагменты» (1893) называ-
ет ислам жалким, пустым и ничтожным765. Подобные же интел-
лектуальные операции проделывает — гораздо своеобразнее
и увлеченнее — Освальд Шпенглер, чьи идеи по поводу «маги-
ческой личности» (типичным представителем которой является
мусульманин Востока) широко представлены в «Закате Европы»
(1918–1922) и в развиваемой в книге идеи «морфологии» культур766.
765 См.: Fück Johann W. Islam as an Historical Problem in European Historiography since
1800 // Historians of the Middle East / Eds Bernard Lewis and P. M. Holt. London: Oxford
University Press, 1962. P. 307.
766 Для дискурса Шпенглера важным элементом является совмещение достижений
естественнонаучных отраслей науки и гуманитарного знания. Он обращает внимание
на существование двух типов жизни: растений (выразителей времени —они дви-
жутся по одному линейному циклу) и животных (выразителей пространства). Человек
совмещает обе эти характеристики, поскольку ему подчинено пространство и он
осознает собственную смертность. Пространственный аспект приводит к появлению
понятия «власть», а временной — «культура». Понятие «культура» у Шпенглера, ско-
рее, связано с ощущением «тела» и отличается от понятия «дух» (разум): «Культура — это
бесконечная протянувшаяся во времени череда попыток человека воплотить борь-
бу жизни и смерти в образах, символах, социальных, политических формах и так далее.
Это попытка человека раскрыть саму сущность жизни и прожить ее осмысленным
и неповторимым образом». Культуры не имеют связи между собой —они обособлены
(отказ от универсализма). Всего существует восемь культур: египетская, индийс-
кая, вавилонская, китайская, «аполлоновская» (греко-римская), «магическая» (визан-
тийско-арабская), «фаустовская» (западноевропейская) и культура народов майя
в Центральной Америке. Ожидалось исследователем и появление нового типа —русско-
сибирской культуры. Культуры, как и растения, проживают определенные циклы
периодом около 1000 лет — от рождения до увядания. После смерти «культура» стано-
вится «цивилизацией» — статичной, закостенелой системой, расширяющейся не
вглубь, а вширь (претензия на мировое господство). Греко-римская культура стала циви-
лизацией в эпоху эллинизма, «фаустовская» —в XIX в. Арабская культура, по его мне-
нию, находится в подавленном состоянии, под доминированием европейской. Однако
она не погибла и способна порождать новые формы и правила. Эта культура связана
с замкнутостью пространства, символом которого становится пещера, и времени,
к которому относится идея фатализма и связанности времен и ощущением чуда (отсю-
да особая роль иррационального —магии, эзотерики, пророчества).
Глава 3 | Ориентализм сегодня
319
Распространение подобных взглядов было следствием того,
что в современной западной культуре Восток практически пол-
ностью отсутствовал как подлинно ощущаемая и переживае-
мая сила. По целому ряду очевидных причин Восток всегда нахо-
дился в положении изгоя и одновременно — присоединенного
слабого партнера Запада. Знания западных исследователей
о современных народах Востока или направлениях восточной
мысли и культуры воспринимались ими как безмолвные тени,
в которые ориенталисту предстояло вдохнуть жизнь, придать
реальность, или же как культурный и интеллектуальный проле-
тариат, необходимый лишь для пояснений востоковеда, для его
выступления в роли верховного судьи, ученого человека, могу-
чей культурной воли. Я хочу сказать, что в дискуссиях о Востоке
Восток полностью отсутствует, в то время как ориенталист и его
сообщение присутствуют всегда. Не стоит забывать, что присут-
ствие ориенталиста и было вызвано фактическим отсутствием
Востока. Подмена и замещение — так это следует называть — за-
ставляет ориенталиста отчетливо уменьшить присутствие Вос-
тока в его работе, даже тогда, когда большая часть его жизни
была посвящена его разъяснению и показу. Как еще объяснить
научной мысли, которая связана с именами Юлиуса Велльхаузе-
на767 и Теодора Нёльдеке, и более того — с теми беспочвенными,
огульными заявлениями, которые полностью дискредитируют
предмет их исследования? Так, Нёльдеке мог в 1887 году заявить,
что в результате своей ориенталистской деятельности он лишь
утвердился в «невысоком мнении» о восточных (eastern) наро-
дах768. Как и Карл Беккер, Нёльдеке был грекофилом, любопыт-
ным образом демонстрировавшим свою любовь к Греции, выка-
зывая явную неприязнь к Востоку, который, как бы то ни было,
был предметом его научных штудий.
В своем чрезвычайно ценном и глубоком исследовании
ориентализма «Ислам в зеркале Запада» Жак Ваарденбург769
767 Юлиус Велльхаузен (1844–1918)— немецкий востоковед,
исследователь авраамические религий.
768 Ibid. P. 309.
769 Жак Ваарденбург (1930–2015) — нидерландский религиовед,
исследователь ислама.
Ориентализм скрытый и явный
320
анализирует фигуры пятерых важных экспертов, формирую-
щих образ ислама. Удачно использование Ваарденбургом об-
раза зеркала как метафоры ориентализма конца XIX — начала
XX века. В работе каждого из называемых выдающихся ориен-
талистов присутствует в высокой степени предубежденное —
в четырех случаях из пяти даже враждебное — видение ислама,
как если бы каждый из них видел в исламе отражение какой-то
собственной слабости. Глубоко образованные ученые, каждый
из которых обладал собственным неповторимым стилем, эти
пятеро ориенталистов — пример всего лучшего и самого силь-
ного в традиции ориентализма в период примерно с 1880-х го-
дов и до межвоенного периода. Однако положительная оценка
Игнацем Гольдциером терпимости ислама к другим религиям
обесценивалась его неприязнью к антропоморфизму Мухам-
меда и слишком поверхностным теологии и судебной практике
ислама. Интерес Дункана Блэка Макдональда к исламскому бла-
гочестию и ортодоксии омрачен тем, что он считал еретическим
христианством ислама. Изучение Карлом Беккером исламской
цивилизации привело его к тому, что он рассматривал ее как
плачевно неразвитую. Рафинированные исследования Христи-
ана Снук-Хюргронье770, посвященные исламскому мистицизму
(который он считал важнейшей частью ислама), вызвали его
резкие суждения о калечащих ограничениях этого феномена.
А беспримерная погруженность Луи Массиньона в вопросы му-
сульманской теологии, мистическую страсть и искусство поэ-
зии сделала его на удивление нетерпимым к исламу за то, что он
считал его непокаянным бунтом против идеи (божественного)
воплощения. Явные различия в методах исследований кажутся
менее важными, чем их консенсус в отношении ислама: скры-
тая ущербность771.
У исследования Ваарденбурга также еще одно достоинство: он
демонстрирует общность интеллектуальной и методологической
770 Христиан Снук-Хюргронье (1857–1936)— нидерландский восто-
ковед, советник колониальной администрации в Голландской
Ост-Индии (ныне Индонезия).
771 См.: Waardenburg Jacques. L’Islam dans le miroir de l’Occident.
The Hague: Mouton & Co., 1963.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
321
традиции этих ученых и их по-настоящему интернациональное
единство. Уже со времен первого Ориенталистского конгресса
1873 года ученые, работающие в этой области, были осведом-
лены о работах друг друга и в полной мере ощущали присут-
ствие своих коллег. Однако Ваарденбург недостаточно явно де-
монстрирует то, что большинство ориенталистов XIX столетия
также были связаны друг с другом узами политики. Карьера Снук-
Хюргронье развивалась прямиком от исследователя ислама до
советника голландского правительства по делам мусульманс-
ких колоний в Индонезии; экспертиза Макдональда и Мас-
синьона по вопросам ислама была востребована колониаль-
ными администрациями от Северной Африки и до Пакистана.
Как отмечает Ваарденбург (очень коротко), именно эти пятеро
ученых в итоге сформировали единый согласованный взгляд
на ислам, оказавший обширное влияние на правительственные
круги всего западного мира772. К наблюдениям Ваарденбурга
следует добавить то, что эти ученые завершили и с наибольшей
полнотой выразили существовавшую с XVI–XVII веков тенден-
цию относиться к Востоку не только как к смутной литератур-
ной проблеме, но, как выразился Массон-Урсель773, как к «твер-
дому намерению достаточно овладеть силой языков, чтобы
проникать в нравы и мысли, чтобы вторгаться в сами тайны
истории»774.
Ранее я уже говорил о присоединении и ассимиляции Вос-
тока и как об этом писали такие разные авторы, как Данте
и д’Эрбело. Очевидно, существует разница между этими труда-
ми и тем, во что к концу XIX столетия превратилось это поистине
удивительное культурное, политическое и материальное евро-
пейское предприятие. В XIX веке колониальная «схватка за Аф-
рику», конечно, не ограничивалась лишь Африкой. Точно так же,
как и проникновение на Восток не было внезапным и резким
772 Ibid. P. 311 .
773 Поль Массон-Урсель (1882–1956)—французский
философ и востоковед, основоположник «сравнительной
философии».
774 Masson-Oursel P. La Connaissance scientifique de l’Asie
en France depuis 1900 et les variétés de l’Orientalisme // Revue
Philosophique. July —September 1953. Vol. 143, no. 7–9. P. 345 .
Ориентализм скрытый и явный
322
решением после многих лет научного исследования Азии. То,
с чем нам приходится считаться, — чрезвычайно долгий и мед-
ленный процесс апроприации, в ходе которого Европа или ев-
ропейское понимание Востока поменялось и из текстуального
и созерцательного стало административным, экономическим
и военным. Основные изменения коснулись пространства и гео-
графии, или, скорее, характера географического и пространст-
венного восприятия Востока. Многовековое обозначение геогра-
фического пространства к востоку от Европы как «восточного»
было отчасти политическим, отчасти догматическим, отчасти
воображаемым; для этого не требовалось никакой связи с ре-
альным опытом на Востоке или знания о нем, и уж, конечно, ни
у Данте, ни у д’Эрбело в их заявлениях о Востоке не было при-
тязаний ни на что, кроме как на то, что они опирались на дли-
тельную научную традицию, а не на жизнь. Но когда Лэйн, Ре-
нан, Бёртон и сотни европейских путешественников и ученых
XIX века говорят о Востоке, мы немедленно отмечаем гораздо
более личное и в чем-то собственническое отношение к Востоку
и восточному. В его классической и зачастую сильно удаленной
по времени форме, в которой его реконструировали ориента-
листы, или же в действительной форме, в какой современный
Восток существовал и в какой его изучали или воображали, гео-
графическое пространство Востока подвергалось вторжению,
переработке, захвату. Накопительный эффект такого западного
подхода превратил Восток из чужого в колониальное простран-
ство. В конце XIX века самым важным было не то, удалось ли За-
паду проникнуть на Восток и овладеть им, а то, каким образом
англичане и французы воспринимали то, что они сделали.
На Востоке писатель-англичанин и еще в большей степени
британский колониальный управленец имели дело с террито-
рией, где не было никаких сомнений в господстве Британской
державы, пусть местные жители, как казалось на первый взгляд,
и склонялись к Франции и французскому образу мысли. Если
говорить о реальном пространстве Востока, то как бы ни было,
но Англия там действительно присутствовала, а вот Франция —
нет, разве что в образе ветреной искусительницы восточных
Глава 3 | Ориентализм сегодня
323
мужланов. Нет лучшего показателя этого качественного разли-
чия в подходах к пространству, чем слова лорда Кромера по по-
воду одного сюжета, особенно дорогого его сердцу:
Причины, по которым французская цивилизация представ-
ляется особенно притягательной для азиатов и ле-
вантийцев, просты. Она действительно привлекательнее,
чем цивилизации Англии и Германии, и более того, ей
гораздо легче подражать. Сравните сдержанного, робко-
го англичанина с его привычками держаться в общест-
ве замкнуто и отстраненно с космополитичным живчиком-
французом, которому неведомо значение слова
«робость» и который уже через десять минут будет близ-
ким другом любому случайному знакомому. Полуобра-
зованный восточный человек не осознает, что первому
из них, во всяком случае, присуща добродетель ис-
кренности, тогда как последний зачастую просто разыгры-
вает роль. Он с прохладцей смотрит на англичанина
и бросается в объятия француза.
Затем более или менее естественно начинаются сексуальные
намеки. Француз — весь улыбка, остроумие, грация и мода, то-
гда как англичанин — нетороплив, прилежен, чтит Бэкона, то-
чен. Кромер, конечно же, строит свои аргументы на британской
основательности в противовес французской соблазнительности
без каких-либо связей с реалиями Египта.
Разве удивительно [продолжает Кромер], что египтя-
нин с его скудным интеллектуальным багажом не может
разглядеть того, что зачастую в основе рассуждений
француза лежит заблуждение или что он предпочитает
поверхностный блеск француза прилежному неброс-
кому трудолюбию англичанина или немца? Взгляните еще
раз на теоретическое совершенство французской
административной системы, со всеми ее продуманными
деталями, направленными на то, чтобы предусмотреть
любую возможную случайность. Сравните ее с практичной
системой англичан, в которой установлены правила
Ориентализм скрытый и явный
324
лишь для основных моментов, а всё прочее оставлено
на личное усмотрение. Полуобразованный египтя-
нин, естественно, предпочитает французскую систему,
поскольку по всем внешним признакам она выгля-
дит более совершенной и более простой в применении.
Он не в состоянии разглядеть, что англичанин стре-
мится разработать систему, которая бы соответствовала
тому, с чем он имеет дело, в то время как основным
возражением против применения французских адми-
нистративных порядков в Египте было то, что слиш-
ком часто реалии приходится подгонять под готовую
систему.
Поскольку Англия действительно присутствовала в Египте и это
присутствие — по Кромеру — было направлено не столько на то,
чтобы тренировать ум египтянина, сколько на «формирование
его характера», из этого следует, что эфемерная привлекатель-
ность французов сродни прелести хорошенькой девицы, обла-
дающей «несколько неестественным шармом», тогда как англи-
чанин похож на «рассудительную почтенную матрону, очевидно
наделенную большими моральными достоинствами, но несколь-
ко менее привлекательной внешностью»775.
Подчеркнутое Кромером противопоставление солидной
британской нянюшки французской вертихвостке — исключи-
тельная привилегия британца на Востоке. «Факты, с которы-
ми ему [англичанину] приходится иметь дело», в целом сложнее
и интереснее благодаря тому, что они имеют отношение к Анг-
лии, чем всё, на что мог бы указать переменчивый француз.
Спустя два года после публикации своего «Современного Египта»
(1908), Кромер философски разглагольствует в работе «Древний
и современный империализм»: в сравнении с римским империа-
лизмом и его политикой, неприкрыто направленной на ассими-
ляцию, эксплуатацию и репрессии, британский империализм
775 Baring Evelyn, Lord Cromer. Modern
Egypt. N . Y.: Macmillan Co., 1908. Vol. 2.
P. 237–238 .
Глава 3 | Ориентализм сегодня
325
для Кромера предпочтительнее — в силу своей гибкости. Однако
по некоторым вопросам англичане высказывались достаточно
определенно, даже если в «смутной и небрежной, но характер-
но англосаксонской манере», их империя очевидно никак не
могла решиться выбрать «один из двух принципов — широко-
масштабную военную оккупацию или принцип национальной
государственности [для подчиненных народов]». Но эта нереши-
тельность носила в конце концов академический характер, по-
скольку на практике Кромер и сама Британия выбирали отказ
от «принципа национальной государственности». Есть и еще ряд
примечательных моментов. Первое: никто не собирался отказы-
ваться от империи. Второе: смешанные браки между местным
населением и англичанами— мужчинами и женщинами—были
нежелательными. Третье, и, как мне кажется, самое важное: Кро-
мер считал, что британское имперское присутствие в восточ-
ных (eastern) колониях оказало долговременное, если не сказать
разрушительное, воздействие на сознание и общество народов
Востока (East). Он обращается к почти теологической метафо-
ре для выражения этой мысли, так сильна в сознании Кромера
была идея проникновения Запада на просторы Востока (Oriental
expanses). «Страна, — говорит он, — над которой пронесся дух
Запада, наполненный научной мыслью, и, проносясь, оставил не-
изгладимый след, уже никогда не сможет быть такой, как преж-
де»776. В таких вопросах, как эти, Кромер оказался, как бы там ни
было, далек от оригинальности. То, что он говорил, и то, как он
говорил, было общим местом в его кругах — как среди имперско-
го истеблишмента, так и среди интеллектуалов. Этот подход раз-
деляли и сослуживцы Кромера— Кёрзон777, Светтенхэм778 и Лу-
гард779. В частности, лорд Кёрзон всегда говорил на имперском
лингва франка и еще более бесцеремонно, чем Кромер, описывал
776 Baring Evelyn, Lord Cromer. Ancient and Modern Imperialism.
London: John Murray, 1910. P. 118, 120.
777 Джордж Натаниэл Кёрзон (1859–1925)— английский публицист
и государственный деятель, министр иностранных дел
и колониальный администратор.
778 Александр Светтенхэм (1846–1933)— британский колониальный
администратор.
779 Фредерик Лугард (1858–1945) —британский колониальный
администратор в Гонконге и Нигерии.
Ориентализм скрытый и явный
326
отношения между Британией и Востоком в терминах обладания,
в терминах огромного географического пространства, находяще-
гося в полной собственности деятельного колониального хозяи-
на. Для него, как он сказал по случаю, империя — это не «предмет
амбиции», но «в первую очередь великий исторический, полити-
ческий и социологический факт». В 1909 году он напомнил участ-
никам Имперской пресс-конференции в Оксфорде780, что «мы
готовим здесь и направляем к вам ваших правителей, админи-
страторов и судей, ваших учителей, священников и юристов».
И этот почти педагогический взгляд на империю имел, по Кёрзо-
ну, особое значение для Азии, которая, как он однажды выразил-
ся, «взяла паузу и размышляет».
Мне нравится иногда представлять себе великое импер-
ское строение как гигантскую конструкцию наподо-
бие теннисоновского «Дворца искусств»781, фундамент
которого находится в этой стране, где он был зало-
жен и поддерживать который следует руками англичан,
где колонии — это колонны, и высоко надо всем этим
парит необъятность купола Азии782.
Так размышляя о теннисоновском Дворце искусств, Кёрзон
и Кромер вместе были деятельными членами сформированного
в 1909 году комитета департамента, призванного добиваться соз-
дания школы восточных исследований. Помимо замечаний о сво-
ем знакомстве с местными диалектами, которые он изучил во
время своих «голодных путешествий» в Индию, Кёрзон утверж-
дал, что восточные исследования — часть обязательств Британии
перед Востоком. 27 сентября 1909 года он говорил в Палате лордов:
...наше знакомство не только с языками народовВостока,
но и с их обычаями, чувствами, традициями, историей
780 Конференция, направленная на разработку проблемы обмена
информацией между метрополией и колониями.
781 Стихотворение британского поэта Альфреда Теннисона (1809–1892),
в котором человек стр оит «Дворец искусств» для своей души,
но она, однако, предпочитает отрешиться от общества в уединении
(рефлексируя греховность попытки подражания Богу), а искусство
оставить «массам».
782 Curzon George Nathaniel. Subjects of the Day: Being a Selection of
Speeches and Writings. London: George Allen & Unwin, 1915. P. 4 –5, 10, 28.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
327
и религией, наша способность понимать то, что может
быть названо гением Востока (East), и есть то единствен-
ное основание, на котором мы сможем удержать завое-
ванную нами позицию в будущем, и нет шагов, способных
усилить эту позицию, которые не заслуживали бы
внимания правительства Ее Величества или обсуждения
в Палате лордов.
Позднее, на встрече в Мэншн-хауз783 по поводу длящейся уже
пять лет войны, Кёрзон в заключение подчеркнул, что восточ-
ные исследования — это вовсе не интеллектуальная роскошь.
Это, сказал он,
долг империи. По моему мнению, создание в Лондоне
такой школы, как эта [школа восточных исследований, кото-
рая впоследствии стала Школой восточных и африкан-
ских исследований Лондонского университета784], являет-
ся частью необходимого убранства империи. Те из нас,
кто так или иначе провел несколько лет на Востоке, кто
считает это время счастливейшим временем своей
жизни и кто думает, что проделанная им там работа, боль-
шая или малая, — это величайшая ответственность, кото-
рая только может быть возложена на плечи англичанина,
чувствуют, что существует пробел в нашем националь-
ном снаряжении, который должен быть решительно запол-
нен, и что те, кто находится в лондонском Сити, кто
принял участие, денежными средствами или иной дейст-
венной и практической помощью, в заполнении этого
пробела, исполняют свой патриотический долг перед Им-
перией, способствуют благому и добровольному делу
для всего человечества785.
783 Mansion House — общественное здание в Лондоне, резиденция
лорда-мэра. В этом здании проводятся официальные
мероприятия, в частности выступления министров по вопросам
международных отношений и экономического развития.
784 SOAS — один из крупнейших мировых центров изучения Азии
и Африки.
785 Ibid. P. 184, 191–192. О создании этой школы см.: Phillips C. H .
The School of Oriental and African Studies. University of London,
1917–1967: An Introduction. London: Design for Print, 1967.
Ориентализм скрытый и явный
328
В значительной степени соображения Кёрзона об исследо-
вании Востока обусловлены целым веком утилитарного британ-
ского управления и соответствующей философии в отношении
восточных колоний. Влияние Бентама и Милля на британское
правление на Востоке (особенно в Индии) было весьма значи-
тельным и помогло покончить с чрезмерной регламентацией
и рационализацией. Вместо этого, как убедительно показал Эрик
Стоукс786, утилитаризм вкупе с наследием либерализма и еванге-
лизма как философии британского правления на Востоке подчер-
кивал целесообразность сильной исполнительной власти, воору-
женной законодательными и карательными кодексами, системой
доктрин, связанной с границами и земельной рентой, а также по-
всеместным неослабевающим надзором имперских властей787.
Краеугольным камнем всей системы было неустанно совершен-
ствуемое знание о Востоке, чтобы по мере того, как традиционные
общества устремляются вперед и превращаются в современные
коммерческие общества, не утратить ни материнский контроль
Британии, ни уменьшить ее доходы. Однако когда Кёрзон не-
сколько неуклюже говорил об этом как о «необходимом убранстве
Империи», он превращал в статичный образ те действия англи-
чан и местных жителей, при помощи которых они вели свои дела
и сохраняли свои места. Со времен сэра Уильяма Джонса Восток
для Британии был одновременно тем, чем она управляла и, тем,
что она о нем знала: слияние географии, знания и власти, с Бри-
танией в извечном положении господина, было полным. Фраза
Кёрзона о том, что «Восток (East)—это университет, в котором
ученый никогда не получит степени», была еще одним спосо-
бом сказать, что Восток нуждался в чьем-то присутствии более
или менее навсегда788.
Однако были и другие европейские имперские державы,
Франция и Россия в их числе, которые неизменно создавали
786 Эрик Стоукс (1924–1981)— историк, специалист по истории
Южной Азии колониального периода.
787 Stokes Eric. The English Utilitarians and India. Oxford:
Clarendon Press, 1959.
788 Цит. по: Edwardes Michael. High Noon of Empire:
India Under Curzon. London: Eyre & Spottiswoode, 1965.
P. 38–39.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
329
угрозу (пожалуй, незначительную) британскому присутствию789.
Кёрзон определенно понимал, что все основные западные дер-
жавы видели мир так же, как Британия. Превращение геогра-
фии из «скучного и педантичного» занятия (фраза Кёрзона,
описывающая то, что из географии как академического пред-
мета полностью выпало) в «самую космополитичную из всех
наук» очень точно отражает это новое и широко распростра-
ненное пристрастие Запада. В 1912 году, выступая на заседании
Географического общества, президентом которого он являлся,
Кёрзон не зря говорил:
... произошла безоговорочная революция, и не только
в стиле и в методах преподавания географии, но также
и в значении, которое придает ей общественное мне-
ние. Ныне мы почитаем географическое знание как важную
часть знания в целом. С помощью географии, и никаким
иным образом, мы понимаем действие великих сил приро-
ды, распределение населения, рост торговли, расшире-
ние границ, развитие государств и блестящие достижения
человеческой энергии в ее различных проявлениях.
Мы считаем географию служанкой истории... География —
наука сродни экономике и политике, и любому из нас,
кто пытался изучать географию, известно, что как только
вы отклоняетесь от области географии, то переступае-
те границы геологии, зоологии, этнологии, химии, физики
и других близких наук. А потому мы вправе утвер-
ждать, что география — это одна из первостепенных наук:
она является частью той оснастки, которая необхо-
дима для верного понимания гражданства и выступает
неотъемлемым дополнением к созданию обществен-
ного человека790.
789 В историографии значительное место занимает вопр ос так назы-
ваемой «Большой игры» — геополитического противостояния
Великобритании и России в ряде субрегионов Азии, в особенности
в Центральной Азии. Проблемы и пр отиворечия этого понятия
(в частности, указанный выше Саидом «незначительный» характер
угрозы со стор оны других держав для британской активности)
привели к предложению доктора Александра Моррисона отказаться
от «газетного штампа» как от бессмысленной метафоры.
790 Curzon. Subjects of the Day. P. 155 –156 .
Ориентализм скрытый и явный
330
География была неотъемлемой материальной основой знания
о Востоке (Orient). Все скрытые и неизменные характеристики
Востока, его основы, коренились в географии. Так, с одной стороны,
географический Восток кормил своих обитателей, был гарантом
их характерных черт и определял их специфику; с другой стороны,
географический Восток привлекал внимание Запада, даже если—
согласно одному их тех парадоксов, что часто обнаруживает орга-
низованное знание, — Восток был Востоком, а Запад был Западом
(East was East and West was West). Как считал Кёрзон, космополи-
тизм географии имел первостепенное значение для всего Запа-
да, чьи отношения с остальным миром строились на откровенной
алчности. Тем не менее географические устремления могли при-
нимать морально нейтральную форму эпистемологического им-
пульса— выяснить, заселить, открыть— как в «Сердце тьмы», ко-
гда Марлоу791 признается в своей любви к географическим картам.
Я мог часами смотреть на Южную Америку, Африку или
Австралию, совершенно забывая себя за радостями
исследований. В то время на земле было немало неис-
следованных мест, и когда какой-нибудь уголок на
карте казался мне особенно привлекательным (впрочем,
привлекательными были они все), я указывал на него
пальцем и говорил: «Когда я вырасту, я поеду туда»792.
За 70 лет или около того, как Марлоу это сказал, Ламартина совер-
шенно не беспокоило, что у этих неисследованных территорий
были жители, как ни о чем подобном даже в теории не помышлял
Эмер де Ваттель, швейцарско-прусский специалист в области
международного права793, который в 1758 году призывал евро-
пейские государства захватить территории, населенные коче-
выми племенами794. Важно было облагородить обыкновенное
791 Марлоу — моряк, вспоминающий свое путешествие в Центральную
Африку.
792 Conrad Joseph. Heart of Darkness // Youth and Two Other Stories.
Garden City, N. Y.: Doubleday, Page, 1925. P. 52.
793 Эмер де Ваттель (1714–1767)— швейцарский юрист, автор труда
«Право народов, или Принципы естественного права, применяемые
к поведению и делам наций и суверенов».
794 Этот показательный фрагмент из работы Ваттеля можно найти
в: Curtin, ed., Imperialism. P. 42–45.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
331
завоевание идеей, превратить тягу к обладанию географичес-
ким пространством в теорию об особого рода взаимоотношении
между географией с одной стороны и цивилизованными и не-
цивилизованными народами — с другой. На это логическое обос-
нование повлияла и Франция в том числе.
Во Франции к концу XIX века политические обстоятельства
и интеллектуальная атмосфера совпали таким образом, что гео-
графия и географические спекуляции (в обоих смыслах этого
слова) стали привлекательным национальным времяпровожде-
нием. Этому способствовал и общий общественный настрой в Ев-
ропе: явный успех британского империализма достаточно громко
говорил сам за себя. Как бы там ни было, Франции и французским
мыслителям, занимавшимся этим вопросом, всегда казалось, что
Британия мешает даже относительно успешной имперской роли
Франции на Востоке. Накануне Франко-прусской войны795 поли-
тическая мысль по «Восточному вопросу» была окрашена малове-
роятными ожиданиями — не только поэтов и писателей. Вот, на-
пример, текст Сен-Марка Жирардена796 в Revue des Deux Mondes
от 15 марта 1862 года:
У Франции много дел на Востоке, потому что Восток
многого ждет от нее. Он требует от нее даже больше, чем
она может сделать; он бы охотно вверил ей все заботы
о своем будущем, которое и для Франции, и для Востока
представляет большой опасностью. Для Франции — по-
тому что, желая принять на себя заботы страждущих наро-
дов, она чаще всего берет на себя больше обязательств,
чем способна выполнить; для Востока — потому что любой
народ, ожидающий решения своей судьбы из-за границы,
всегда находится в шатком положении, и нет спасения для
народа, кроме того, которое он обеспечивает себе сам797.
795 Франко-прусская война 1870 г. — во е нный конфликт между
Францией и германскими государствами, во главе с Пруссией,
ставший прологом к созданию единой Германии и появ-
лению Третьей республики во Франции (на замену Второй
империи).
796 Сен-Марк Жирарден (1801–1873) —французский писатель и политик.
797 Цит. по: de Caix M. La Syrie in Gabriel Hanotaux, Histoire des
colonies françaises, 6 vols. Paris: Société de l’histoire nationale,
1929–1933. Vol. 3 . P. 481 .
Ориентализм скрытый и явный
332
По поводу подобных взглядов Дизраэли, несомненно, сказал
бы, как он это часто и делал, что у Франции в Сирии были лишь
«сентиментальные интересы» (это и есть тот «Восток», о котором
писал Жирарден). Фикцией «страждущих народов»798, конеч-
но же, пользовался Наполеон, когда призывал египтян, говоря
от их лица, подняться против турок во имя ислама. В 30-х, 40-х,
50-х и 60-х годах понятие «страждущих народов» Востока было
ограничено до христианского меньшинства в Сирии. И нет ни-
каких следов Востока, взывающего к Франции о спасении. Прав-
дивее было бы сказать, что Британия стояла у Франции на пути
на Восток, поскольку если даже у Франции иногда и возника-
ло чувство долга перед Востоком (а французы с этим чувством
были), Франция мало что могла сделать, чтобы вклиниться меж-
ду Британией и тем громадным массивом земли, которым та
распоряжалась от Индии до Средиземного моря.
Одним из самых ярких последствий войны 1870 года во
Франции был невероятный расцвет географических обществ
и вновь мощно зазвучавшее требование территориальных при-
обретений. В конце 1871 года Парижское географическое обще-
ство объявило, что более не будет себя ограничивать «научными
спекуляциями». Оно призвало граждан «не забывать, что наше-
му прежнему превосходству был брошен вызов с того самого
дня, как мы устранились от участия... в борьбе между цивилиза-
цией и варварством». Гийом Деппинг799, глава того, что получи-
ло название «географического движения», в 1881 году утверждал,
что в ходе войны 1870 года «победил школьный учитель», имея
в виду, что подлинный триумф касался победы прусской науч-
ной географии над французским стратегическим разгильдяй-
ством. Правительственный Journal official спонсировал выпуск
за выпуском, посвященные достоинствам (и выгодам) геогра-
фических исследований и колониальных приключений. В од-
ном номере граждане могли узнать от Лессепса о «возможно-
стях в Африке» и от Гарнье — об «исследовании Голубой реки».
798 Populations souffrantes (фр.) .
799 Гийом Деппинг (1829–1901)—французский
историк и географ.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
333
Научная география вскоре уступила место «коммерческой гео-
графии», в этот момент соединились национальная гордость за
достижения науки и цивилизации и довольно примитивный мо-
тив корысти, направленные на поддержку колониальных при-
обретений. Говоря словами одного энтузиаста, «географические
общества созданы для того, чтобы разбить те роковые чары, ко-
торые удерживали нас у наших берегов». Для помощи в этих по-
исках освобождения были разработаны всевозможные схемы,
в том числе привлечение Жюля Верна — чей «невероятный ус-
пех», как тогда говорили, демонстрирует научный ум в наивыс-
шей точке рассуждения, — чтобы возглавить «всемирную кампа-
нию научного исследования», план создания нового обширного
моря к югу от Северо-Африканского побережья, а также проект
«связи» Алжира с Сенегалом при помощи железной дороги —
«стальной ленты», как называли ее авторы проекта800, 801
.
В значительной мере экспансионистское рвение во Фран-
ции в последней трети XIX века было вызвано явным желанием
получить компенсацию за победу Пруссии в войне 1870–1871 го-
дов и, что не менее важно, желание достичь тех же успехов, что
и Британская империя. И так сильно было это последнее же-
лание и настолько оно отвечало давней традиции англо-фран-
цузского соперничества на Востоке, что Франция, похоже, была
в буквальном смысле одержима Британией, стремясь во всех
связанных с Востоком вопросах непременно догнать и копиро-
вать англичан. Когда в конце 1870-х годов французское Индоки-
тайское академическое общество заново формулировало свои
800 В конце XIX — начале XX в. ускоряющиеся темпы технологиче-
ской революции и успехи Суэцкого канала и других рукотворных
географических объектов действительно способствовали
появлению целого ряда проектов и фантазий на тему переу-
стройства пространства земли. В частности, в книге одно-
го из башкирских интеллектуалов 1920-х гг. упоминаются такие
проекты: «Доктор Форнтер и Эмиль Людвиг говорят о том,
как оживить Великую Сахару, расширив ирригационные площа-
ди Нила, и что эти потрясающие пустыни, о которых раньше
было известно только из историй, станут районами поселений
десятков миллионов людей, и что вся Африка примет форму
протяженного цивилизованного оазиса. Планируется пр оложить
железную дорогу между Европой и Африкой под Гибралтарс-
ким проливом».
801 Подробности можно найти в работе: McKay Vernon. Colonialism
in the French Geographical Movement // Geographical Review. April
1943. Vol. 33, no. 2. P. 214 –232.
Ориентализм скрытый и явный
334
цели, оно сочло важным «ввести Индокитай в сферу ориента-
лизма». Зачем? Затем, чтобы сделать из Кохинхины802 «фран-
цузскую Индию». Военные считали отсутствие значительных
колониальных владений причиной и военной, и коммерческой
слабости в войне в Пруссией, не говоря уже о давней и явной ко-
лониальной слабости в сравнении с Британией. «Мощь экспан-
сии западных народов, — утверждал ведущий географ Ла Рон-
сьер-Ле Нури803, — ее высшие причины, ее элементы, ее влияние
на судьбы человечества, послужит замечательным предметом
исследования будущих историков». Но колониальная экспансия
произойдет только в том случае, если белые народы будут пота-
кать себе в тяге к путешествиям — знаку их интеллектуального
превосходства804.
Из подобных утверждений вырастает часто разделяемое
представление о Востоке как о географическом пространстве,
которое нужно возделывать, пожинать там плоды, охранять. Об-
разы заботы о сельском хозяйстве, а также образы, эксплуати-
рующие интерес сексуального характера к Востоку, бесконечно
множились. Вот типичное излияние Габриеля Шарма805, появив-
шееся в 1880 году:
В тот день, когда мы уйдем с Востока и когда туда придут
другие великие европейские державы, с нашей торгов-
лей в районе Средиземного моря будет покончено, равно
как с нашим будущим в Азии и грузооборотом в наших
южных портах. Оскудеет один из самых плодоносных ис-
точников нашего национального богатства [курсив
добавлен автором].
Другой мыслитель, Леруа-Больё806, развивал эту философию
еще дальше:
802 Кохинхина — юго -восточная часть Индокитая (Вьетнам и Камбоджа).
803 Камиль Клеман де Ла Ронсьер-Ле Нури (1813–1881)— французский
офицер военно-морского флота, активный участник обороны Парижа
в 1870г., политик и географ.
804 Murphy Agnes. The Ideology of French Imperialism, 1817–1881 . Washington:
Catholic University of America Press, 1948. P. 36, 45, 46, 54.
805 Габриель Шарм (1850–1886) —французский публицист, много
времени провел на Ближнем Востоке и в Северной Африке.
806 Пьер Поль Леруа-Больё (1843–1916)—французский экономист.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
335
Общество колонизирует тогда, когда само достигает
наивысшей степени зрелости и силы, оно порож-
дает, защищает, оно предоставляет подходящие для
развития условия, и оно ведет к зрелости новое
общество, которому дало жизнь. Колонизация — это одно
из самых сложных и тонких явлений социальной
физиологии.
Такое уравнивание самовоспроизводства с колонизацией ведет
Леруа-Больё к довольно жуткой идее о том, что всё живое в со-
временном обществе «усиливается благодаря этому изливаю-
щемуся вовне деятельному изобилию». Поэтому, говорит он,
колонизация — это необузданная сила народа, это его
мощь воспроизводства, это его рост и умножение посред-
ством пространства, это подчинение мира или обшир-
ной его части языку данного народа, его обычаям, идеям
и законам807.
Дело здесь в том, что пространство более слабых или менее раз-
витых регионов, таких как Восток, рассматривалось как нечто
приглашающее французов, взывающее к проникновению, осе-
менению — короче, к колонизации. Географические концепции
в буквальном и переносном смысле покончили с такими разде-
ляющими сущностями, как границы и рубежи. Не в меньшей
степени, чем провидцы-предприниматели, такие как Лессепс,
который планировал освободить Восток и Запад (the Orient
and the Occident) от их географических уз, французские ученые,
администраторы, географы и торговые представители изли-
вали свою избыточную активность на довольно бездеятельный
и женственный Восток. Появились географические общества,
число и размеры которых превосходили число и размеры геогра-
фических обществ по всей Европе почти вдвое. Существовали
могущественные организации, такие как Французский азиат-
ский комитет и Восточный комитет, существовали научные
807 Ibid. P. 189, 110, 136.
Ориентализм скрытый и явный
336
общества — ведущим среди них было Азиатское общество, чле-
ны которого занимали прочные позиции в университетах, в ин-
ститутах и в правительстве. Каждое из них на свой лад делало
интересы Франции на Востоке более реальными и более значи-
тельными. Почти вековая история того, что казалось пассивным
изучением Востока, подходила к концу — в последней четверти
XIX века Франция столкнулась со своими межнациональными
обязательствами.
В той единственной части Востока, где британские и фран-
цузские интересы буквально накладывались друг на друга, на
территории ныне безнадежно больной Османской империи, два
антагониста управлялись со своим конфликтом с безупречной
и характерной согласованностью. Британия присутствовала
в Египте и Месопотамии, посредством ряда фиктивных дого-
воров с местными (и не имеющими власти) вождями она кон-
тролировала Красное море, Персидский залив и Суэцкий канал,
равно как и большую часть земель, лежащих между Средизем-
ным морем и Индией. С другой стороны, Франции, казалось, вы-
пала доля зависнуть над Востоком в неопределенности, лишь
время от времени возвращаясь к схемам, повторяющим успех
Лессепса с каналом. По большей части эти схемы представля-
ли собой проекты по строительству железных дорог, такие как
сирийско-месопотамская линия, планировавшаяся на террито-
рии, более или менее контролировавшейся англичанами. Вдо-
бавок Франция видела себя защитницей христианских мень-
шинств — маронитов, халдеев, несториан. И тем не менее когда
подошло время, Британия и Франция пришли к принципиаль-
ному согласию в вопросе необходимости раздела азиатской ча-
сти Турции. Непосредственно перед и во время Первой мировой
войны тайная дипломатия склонялась к тому, чтобы сначала
разделить Ближний Восток на сферы влияния, а затем превра-
тить его в управляемые по назначению (или оккупированные)
территории. Во Франции большая часть экспансионистских
настроений формировалась в пору расцвета географического
движения, сосредоточенного на планах по разделу азиатской
Турции, так сильно, что в Париже в 1914 году «была развернута
Глава 3 | Ориентализм сегодня
337
впечатляющая кампания в прессе»808. В Англии многочислен-
ные комитеты получили официальные полномочия изучать и ре-
комендовать политику по наиболее удачному разделу Востока.
Именно из таких комиссий, как «Комитет де Бунзена»809, впослед-
ствии выйдут совместные англо-французские команды, самую
известную из которых возглавляли Марк Сайкс810 и Жорж-Пи-
ко811. Главным положением этих планов был справедливый раз-
дел территории, направленный на сознательное ослабление
англо-французского соперничества812. Как отмечал в своем ме-
морандуме Сайкс:
...было ясно... что рано или поздно арабы восстанут
и что Франции и нам самим следовало улучшить
свои отношения для того, чтобы это восстание не стало
проклятием вместо благословения...813
808 Nevakivi Jukka. Britain, France, and the Arab Middle East, 1914–1920.
London: Athlone Press, 1969. P. 13 .
809 Морис де Бунзен (1852–1932) —британский дипломат. Комитет
де Бунзена — британский правительственный орган, образованный
для определения политики в отношении Османской империи
до и во время Первой мировой войны. Действовал с апреля по июнь
1915 г., представив дорожную карту переговор ов с Францией,
Россией и Италией относительно раздела Османской империи
после войны.
810 Марк Сайкс (1879–1919)— британский дипломатический советник,
член консервативной партии. Входил в состав Комитета де
Бунзена, но был не согласен с его финальным протоколом. В дека-
бре 1915 г. предложил свой проект. Участник переговоров
с Францией о секретном соглашении (октябрь 1915 — март 1916),
позднее — активный один из пер еговорщиков при составле-
нии декларации министра иностранных дел Артура Джеймса Баль-
фура (1917), анонсировавшей поддержку созданию еврейского
государства в Палестине.
811 Франсуа Жорж-Пико (1870–1951) —французский дипломат, занимал ряд
ключевых должностей в управлении Сирией и Палестиной после
войны. Его противоречивая деятельность на этом посту (в частности,
борьба с арабским национализмом) является причиной отрица-
тельных оценок этой личности в историографии Ближнего Востока.
812 Соглашение Сайкса — Пико — система тайных международных
договоренностей между Российской империей, Королевством Ита-
лия, Францией и Великобританией о разделе Османской им-
перии после войны. В соглашении устанавливалась линия раздела
регионов за пределами Аравийского полуострова. Согласно
соглашению, Великобритания получала контроль над совр емен-
ными Израилем, Иорданией и южным Ираком; Франция — над
северным Ираком, Сирией, Ливаном и частью Турции; Россия полу-
чала Константинополь (Стамбул), Турецкие проливы и западную
Армению (поднимался и вопрос регионов, захваченных в ходе Пер-
вой мировой, в частности, провинций Трабзон, Эрзурум и т. д.);
Италия — южную часть Турции. Часть территории (Палестина) долж-
на была стать междунар одной зоной. В 1917 г. большевики, при-
шедшие к власти в Петрограде, обнародовали секретные протоколы,
что привело к большому резонансу. Международные договоры
1920-х гг. перекроили многие из закрепленных договоренностей.
Впрочем, отдельные мандаты существовали до 1960-х гг.
813 Ibid. P. 24.
Ориентализм скрытый и явный
338
Враждебность сохранялась. К ней добавилось раздражение, вы-
званное программой Вильсона по национальному самоопреде-
лению814, которая, как был вынужден признать сам Сайкс, лиша-
ла силы всю колониальную структуру и схему раздела, о которых
договорились западные державы. Здесь не место обсуждать всю
запутанную и противоречивую историю Ближнего Востока нача-
ла XX века, когда судьбы его определяли западные правитель-
ства, местные династии, различные националистические пар-
тии и движения и сионисты. Более непосредственную роль
играли специфические эпистемологические рамки, в которых
рассматривался Восток и из которых исходили в своих действи-
ях западные страны. Несмотря на все свои различия, англичане
и французы рассматривали Восток как географическую — а так-
же культурную, политическую, демографическую, социологи-
ческую и историческую — сущность, решать судьбу которой, как
они считали, были традиционно уполномочены. Восток не был
для них ни внезапным открытием, ни простой исторической
случайностью, но территорией к востоку от Европы, главные
ценности которой были однородно, однообразно определены
в европейских понятиях, точнее, в понятиях, специально пре-
доставлявших Европе — европейской науке, образованию, по-
ниманию и администрации — право сделать Восток тем, чем он
является сейчас. И именно в этом состоит достижение, неважно,
намеренное или нет, современного ориентализма.
814 В 1917 г. идеи «самоопределения» впервые были выдвинуты как принцип
международной политики Владимиром Ильичом Лениным в Декрете
о мире. Ленин рассматривал эту идею как возможность деконструкции
имперских политических систем. В 1918 г. советники американского
президента Вудро Вильсона (группа Inquiry) подготовили «Четырнадцать
пунктов», которые должны были лечь в основу заключительного согла-
шения по итогам Первой мировой войны. Эти пункты были призваны уста-
новить верховенство моральных принципов в дипломатии (после публи-
кации большевиками тайных соглашений), а также стать ответом на Декрет
о мире. Они базировались на принципах американской внутренней
политики (в частности, либерализации и демократизации). Одним из ключе-
вых пунктов было «национальное самоопределение», то есть уравнение
в переговорах колониальных правительств и организованных групп, требо-
вавших независимости от метрополии. Регулировать эти отношения
была призвана новая организация Лига Наций. Идеализм Вильсона подверг-
ся резкой критике союзников. Позиции союзников привели к изменению
некоторых пунктов. Впрочем, в итоге принятый принцип самоопределения
не позволял снять все линии колониальной зависимости, поскольку
институт мандата Лиги Наций позволял управлять определенной террито-
рией «во благо развития ее народа». В частности, такими мандатами
пользовались Великобритания и Франция в управлении Ближним Востоком.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
339
В начале XX века ориентализм использовал два метода,
чтобы открыть Восток Западу. Один из них был связан со спо-
собностью современной науки распространять информацию,
с диффузным характером ее профессиональных занятий, уни-
верситетов, профессиональных сообществ, исследовательских
и географических организаций, издательской отрасли. Всё это,
как мы видели, основывалось на престижном авторитете ученых-
первопроходцев, путешественников и поэтов, видение которых
сформировало представление о типичном Востоке. Доктриналь-
ным— или доксологическим—проявлением такого Востока и яв-
ляется то, что я называю скрытым ориентализмом. Любого, кто
хотел бы сделать какое-либо важное заявление о Востоке, скры-
тый ориентализм снабжал возможностью такого высказывания,
которое можно было использовать, или, скорее, мобилизовать
и превратить в осмысленный дискурс о конкретном случае. Так,
когда в 1910 году Бальфур выступал в Палате общин по «Восточ-
ному вопросу», он явно был должен помнить о тех возможностях
к высказыванию, характерных для рационального языка того
времени, согласно которым можно было назвать что-либо или
кого-либо «восточным» или говорить об «восточном», не опаса-
ясь слишком большой неясности. Однако, как и все возможно-
сти для высказывания и формируемые ими дискурсы, скрытый
ориентализм глубоко консервативен и склонен к самосохране-
нию. Передаваясь из поколения в поколение, он является такой
же частью культуры, как и язык в геометрии или физике. В сво-
ем существовании ориентализм делал ставку не на открытость
или восприимчивость к Востоку, а на внутреннюю постоянную
последовательность в своей определяющей воле к власти над
Востоком. Так ориентализм смог пережить революции, миро-
вые войны и распад империй.
Второй метод, при помощи которого ориентализм представ-
лял Восток на Западе, был следствием важного объединения. На
протяжении десятилетий ориенталисты говорили о Востоке,
переводили тексты, объясняли цивилизации, религии, дина-
стии, культуры и ментальности как академические предметы,
отделенные от Европы своей непреодолимой чужеродностью.
Ориентализм скрытый и явный
340
Ориенталист был экспертом, как Ренан или Лэйн, чья задача
в обществе состояла в том, чтобы объяснять Восток своим сооте-
чественникам. Отношения между ориенталистом и Востоком,
по сути, были герменевтическими: сталкиваясь с отдаленной,
с трудом поддающейся пониманию цивилизацией или памят-
ником культуры, ученый-ориенталист уменьшал неясность, пе-
реводя, сочувственно изображая, проникая внутрь этого трудно
уловимого предмета. Тем не менее ориенталист находился вне
Востока, который, сколько бы мы ни проясняли его, оставался
вне Запада. Эта культурная, временная и географическая дис-
танция выражалась в метафорах глубины, тайны и обещаний
секса: выражения «покров восточной невесты» или «непости-
жимый Восток» вошли в обиход.
Как ни парадоксально, дистанция между Востоком и Запа-
дом на протяжении XIX века сокращалась. По мере того, как ком-
мерческие, политические и прочие жизненные встречи между
Востоком и Западом становились всё более частыми (о том, как
это было, мы уже говорили), нарастало напряжение между догма-
ми скрытого ориентализма, подкрепляющими его исследования-
ми в области «классического» Востока и описаниями нынешнего,
современного, явного Востока, рупором которого были путеше-
ственники, паломники, государственные чиновники и так далее.
В какой-то момент времени, сложно точно сказать в какой, это
напряжение привело к слиянию двух типов ориентализма. Воз-
можно, и это всего лишь предположение, что подобное слияние
произошло тогда, когда ориенталисты, начиная с Саси, стали
выступать в качестве консультантов правительств по вопросам
современного Востока. Здесь роль получившего специальную
подготовку и образование эксперта обрела дополнительное изме-
рение: ориенталиста можно было считать специальным агентом
западной власти, поскольку она пыталась проводить определен-
ную политику в отношении Востока. Всякий образованный (и не
очень образованный) европейский путешественник на Востоке
чувствовал себя представителем Запада, окутанным тьмой. Это
можно утверждать о Бёртоне, Лэйне, Даути, Флобере и других
крупных фигурах, о которых я говорил ранее.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
341
Открытия западных людей о реалиях явного, современно-
го Востока приобретали всё большую актуальность по мере того,
как увеличивались территориальные приобретения Запада на
Востоке. Так, то, что ученый-ориенталист объявлял «сутью» Вос-
тока, иногда опровергалось, но большей частью всё же подтвер-
ждалось, когда Восток становился реальным административ-
ным обязательством. Определенно, теории Кромера по поводу
восточного человека — теории, заимствованные из традицион-
ного ориенталистского архива, — за то время, пока он управлял
миллионами восточных людей, многократно подтвердились. В не-
меньшей степени это было верно и в отношении французского
опыта в Сирии, Северной Африке и во всех прочих французских
колониях. Однако никогда такое слияние скрытой ориенталист-
ской доктрины и явного опыта ориентализма не происходило
так стремительно, как после Первой мировой войны, когда Бри-
тания и Франция исследовали азиатскую Турцию для того, что-
бы ее разделить. Там, на столе, готовый к хирургической опера-
ции, лежал «Больной человек Европы» во всей своей немощи, со
всеми чертами и топографическими контурами.
Наделенный специальными знаниями ориенталист играл
в этой операции неоценимо важную роль. Намеки на эту новую
роль ориенталиста как своего рода тайного агента на (inside)
Востоке можно угадать в ситуации, когда британский ученый
Эдвард Генри Палмер815 был в 1882 году направлен на Синай,
чтобы оценить антибританские настроения и возможности
вербовки со стороны восставших под предводительством Ора-
би. В ходе выполнения задания Палмер погиб, однако ему все-
го лишь чуть больше не повезло, чем многим другим, выпол-
нявшим аналогичные задания империи; теперь некоторые из
подобных серьезных и тонких дел стали доверять и «экспер-
там» по региону. Более удачливым оказался другой ориента-
лист — Д . Дж. Хогарт816, автор знаменитого отчета об исследова-
нии Аравии, удачно озаглавленного «Проникновение в Аравию»
815 Эдвард Генри Палмер (1840–1882)— английский востоковед.
816 Давид Джордж Хогарт (1862–1927) — английский востоковед,
военный разведчик.
Ориентализм скрытый и явный
342
(1904)817. Во время Первой мировой войны он стал руководите-
лем Арабского бюро в Каире818. Было не случайным, что такие
люди, как Гертруда Белл, Т. Э. Лоуренс и Сент-Джон Филби — все
эксперты по Востоку, — отправлялись на Восток как агенты
империи, друзья Востока, авторы политических альтернатив,
поскольку они обладали глубоким специальным знанием Восто-
ка и восточных народов. Они составили, как однажды назвал их
Лоуренс, «отряд» (band) связанный противоречивыми представ-
лениями и личным сходством: яркая индивидуальность, сочув-
ствие и отождествление с Востоком, ревностно хранимое чувство
личной миссии на Востоке, утонченная эксцентричность, окон-
чательное неприятие Востока. Для них Восток — это их собст-
венный непосредственный и особый опыт Востока. В них ори-
ентализм как эффективная практика обращения с Востоком
обрел свою конечную европейскую форму, прежде чем империя
исчезла и передала свое наследие другим претендентам на роль
господствующей силы.
Таких индивидуалистов, как эти, нельзя назвать академи-
ческими исследователями. Вскоре мы увидим, что они умели
извлечь выгоду из академического изучения Востока, ни в коей
мере не принадлежа к официальному профессиональному со-
обществу ученых-ориенталистов. Их роль была не в том, чтобы
ограничивать академический ориентализм или его подрывать,
а, скорее, в том, чтобы сделать его эффективным. Их «генеало-
гия» восходила к таким людям, как Лэйн и Бёртон, — как по при-
чине самостоятельно приобретенной энциклопедической эру-
диции, так и благодаря скрупулезному, псевдонаучному знанию
Востока, на которое они, конечно, в своих контактах с Востоком
или в своих текстах о нем опирались. Систематическое изучение
817 Hogarth D. G . The Penetration of Arabia: A Record of the
Development of Western Knowledge Concerning The Arabian
Peninsula. N . Y.: Frederick A. Stokes, 1904. Есть удачная
современная работа на эту тему: Bidwell Robin. Travellers
in Arabia London. — London: Hamlyn. 1976.
818 Арабское бюро в Каире — созданная по замыслу Сайкса
структура, призванная бор оться с антибританской
пр опагандой на территории Ближнего Востока. Подчиня-
лась Верховному комиссару Египта, который, в свою
очередь, находился в подчинении Министер ства иностран-
ных дел (Foreign Office).
Глава 3 | Ориентализм сегодня
343
Востока им заменила своего рода тщательная проработка скры-
того ориентализма, что в имперской культуре того времени
можно было проделывать с легкостью. В их, так сказать, науч-
ную систему координат входили такие люди, как Уильям Мьюр,
Энтони Беван, Д. С . Марголиус, Чарльз Лайалл, Э. Дж. Браун,
Р.А.Николсон, Гай Ле Стрэндж, Э. Д . Росс и Томас Арнольд, в свою
очередь, непосредственно исходившие из Лэйна. Их образные
представления сформировались преимущественно под влияни-
ем их прославленного современника Редьярда Киплинга, кото-
рый так памятно призывал удерживать «господство над паль-
мой и сосной».
Различия между Англией и Францией в этих вопросах со-
ответствовали истории каждой из этих наций на Востоке: бри-
танцы там присутствовали, а французы сокрушались по по-
воду утраты Индии и сопредельных территорий. К концу века
главным средоточием деятельности французов стала Сирия, но
даже там все были единодушны в том, что французы не могут
тягаться с англичанами ни по качеству кадров, ни по степени
политического влияния. Англо-французское соперничество за
османские трофеи ощущалось даже на поле битвы в Хиджазе819,
в Сирии, в Месопотамии, но во всех этих случаях, как отмечали
проницательные люди вроде Эдмона Бремона820, французские
ориенталисты и местные эксперты сильно уступали в велико-
лепии и тактической маневренности своим британским оппо-
нентам821. За исключением отдельных гениев вроде Луи Мас-
синьона у Франции не было своего Лоуренса, Сайкса или Белл,
но были непреклонные империалисты, такие как Этьен Флан-
ден822 и Франклин-Буйон823. Выступая с лекцией в парижском
819 Хиджаз — территория на западе Аравийского полуострова, исто-
рическое место возникновения ислама, в 1916–1925 гг. неза-
висимое государство. Саид не сообщает об интересе немецких
ориенталистов к Хиджазу, который также играл значимую
роль в рассматриваемый исторический период XIX–XX вв.
820 Эдмон Бремон (1868–1948)— французский генерал, действовав-
ший на Ближнем Востоке, в Северной Африке и на Кавказе.
Был одним из участников антитурецкого арабского восстания.
821 Bremond Edmond. Le Hedjaz dans la guerre mondiale. Paris:
Payot, 1931. P. 242 .
822 Пьер Этьен Фланден (1889–1958) —французский политический
деятель.
823 Анри Франклин-Буйон (1870–1937)— французский политик.
Ориентализм скрытый и явный
344
Альянс Франсэз824 в 1913 году, крикливый империалист граф де
Крессати825 объявил Сирию собственным Востоком Франции,
областью французских политических, моральных и экономиче-
ских интересов — интересов, добавил он, которые нужно защи-
щать в эту «эпоху империалистских захватчиков»826. При этом
Крессати отметил, что даже при существовании французских
коммерческих и производственных предприятий на Востоке
и растущим числом местных учеников, принимаемых во фран-
цузские школы, Францию неизменно третируют, причем угро-
зы исходят не только от Британии, но и от Австрии, Германии
и России. Если Франция намеревается и впредь сдерживать
«возвращение ислама»827, ей нужно крепче стоять на Востоке —
вот такой аргумент выдвинул Крессати при поддержке сенато-
ра Поля Думера828, 829
. Это мнение повторяли по разным пово-
дам, и действительно, Франция успешно управлялась с делами
в Северной Африке и Сирии после Первой мировой войны, но
при этом французы чувствовали себя отстающими в тех осо-
бых, конкретных навыках управления растущим восточным
населением и теоретически независимыми территориями, где
всегда были сильны англичане. В конечном счете, возможно,
ощутимое различие между современным британским и совре-
менным французским ориентализмом является стилистиче-
ским. Обобщенное видение Востока и восточных людей, чувство
отличия, сохранявшееся между Востоком и Западом (Orient and
Occident), желание Запада господствовать над Востоком — это
в обеих традициях одинаково. Среди многих элементов, входя-
щих в понятие экспертизы или экспертного опыта, ярче всего
824 Альянс Франсэз — культурно-просветительская некоммер -
ческая общественная организация.
825 Салим Жан-Мишель Крессати (1876–1956)— сирийский хрис-
тианин, родившийся в Дамаске и женившийся на бога-
той француженке. Купил графский титул у Святого Престола.
Занимался бизнесом на Ближнем Востоке и всячески
поощрял пр оект присоединения Сирии к Франции. Активно
использовал свою франко-сирийскую идентичность для
создания групп сторонников.
826 Âge des envahissants impérialistes (фр.) .
827 Le retour de l’Islam (фр.).
828 Поль Думер (1857–1932)— политический деятель, президент
Франции в 1930-х гг.
829 Le Comte de Cressaty. Les Intérêts de la France en Syrie. Paris:
Floury, 1913.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
345
заметно направление, которое стало результатом специфических
приземленных обстоятельств, которому традиция, институты,
воля и разум придали форму официального выражения. К рас-
смотрению этого решающего фактора, этого ощутимого и мо-
дернизированного усовершенствования ориентализма в Анг-
лии и Франции XX века мы теперь и переходим.
Ориентализм скрытый и явный
346
II
Стиль, экспертиза, видение: всемирный
ориентализм
Белый Человек у Киплинга появляется в нескольких поэмах
и романах, например в «Киме», а также в слишком большом ко-
личестве афоризмов, чтобы счесть его лишь ироничной выдум-
кой. Белый Человек как идея и как персонаж, как стиль бытия
сослужил службу многим британцам в бытность их за рубежом.
Хотя цвет кожи — наглядно и утешающе — выделял их из массы
местного населения, у британцев, вращавшихся среди индий-
цев, африканцев или арабов, было четкое осознание собствен-
ной принадлежности (и возможности черпать оттуда практи-
ческие и духовные ресурсы) к давней традиции управленческих
обязательств по отношению к цветным народам. Исходя из этой
традиции, ее успехов и трудностей, Киплинг пишет, прославляя
«дорогу», избранную Белыми Людьми в колониях:
Вот дорога, по которой Белые Люди ступают,
Собираясь очистить землю — железо под ногами, над
головой —лоза,
И бездна везде поджидает.
Мы шли по этой дороге — сырой, продуваемой ветром
дороге, —
За путеводной звездой.
О, как прекрасно для мира, когда Белые Люди шагают
По дороге с тобой!830
«Очистить землю» — вот лучшее из того, что было сделано Белы-
ми Людьми в хрупком согласии друг с другом, аллюзия на ны-
нешние опасности европейского соперничества в колониях. В от-
вет на провал попыток скоординировать политику Белые Люди
Киплинга готовы отправиться на войну: «Свобода для нас и для
наших сыновей / А если нет — война». У Белого Человека под
830 Kipling Rudyard. A Song of the White Men // Verse.
Garden City, N. Y.: Doubleday & Co., 1954. P. 280 (перевод
К. Лопаткиной).
Глава 3 | Ориентализм сегодня
347
маской дружелюбного лидерства всегда скрывается его реши-
мость применить силу, убивать и быть убитым. Облагораживает
его миссию ощущение интеллектуальной самоотдачи: он — Бе-
лый Человек, но его цель — не просто нажива, поскольку «путе-
водная звезда» влечет его ввысь, прочь от земных благ. Конечно,
многие из Белых Людей часто задавались вопросом, за что они
сражаются на этой «сырой, продуваемой ветром дороге», и конеч-
но же, многие из них были озадачены тем, что цвет кожи давал
им более высокий онтологический статус и огромную власть над
большинством обитателей мира. Но в конце концов, быть Белым
Человеком, для Киплинга, и для тех, на чье сознание и риторику
он повлиял, — это предприятие, которое само себя поддерживает.
Некто становился Белым Человеком потому, что он был Белым Че-
ловеком. Важнее то, что «испить чашу сию», жить неотвратимой
судьбой Белого Человека означало отсутствие времени для досу-
жих рассуждений об истоках, причинах и исторической логике.
Бытие Белого Человека было и идеей, и реальностью. Это
предполагало существование определенной позиции по отно-
шению и к белому, и к не-белому миру. В колониях это означало
необходимость говорить определенным образом, вести себя в со-
ответствии с определенным кодексом норм, и даже чувствовать
одно и не чувствовать другое. Это означало определенного рода
суждения, оценки, жесты. Это форма власти, перед которой
и не-белые, и даже сами белые должны склониться. В институ-
циональной форме (колониальные правительства, консульский
корпус, коммерческие учреждения) это была организация вы-
ражающая, распространяющая и претворяющая в мире поли-
тическую волю, и внутри этой организации, пусть некоторая
личная свобода действия и дозволялась, правила безличная кол-
лективная идея бытия Белого Человека. Короче говоря, быть Бе-
лым Человеком—это строго определенная манера бытия-в-мире,
способ овладения реальностью, языком и мышлением. Это дела-
ло соответствующий стиль возможным.
Сам по себе Киплинг просто не смог бы состояться, то же вер-
но и в отношении Белого Человека. Такие идеи, как и их авторы,
появляются из сплетения сложных исторических и культурных
Стиль, экспертиза, видение: всемирный ориентализм
348
обстоятельств, по крайней мере два из которых имеют много
общего с историей ориентализма XIX столетия. Первое — это куль-
турно одобряемая привычка использовать широкие обобщения,
при помощи которых реальность разделяют на различные груп-
пы: языки, расы, типы, цвета, ментальности, где каждая такая
категория — не столько нейтральное обозначение, сколько оце-
ночное истолкование. Основа подобных категорий — жесткая би-
нарная оппозиция «наше» и «их», причем первые всегда посягают
на последних (вплоть до того, чтобы сделать «их» зависимыми ис-
ключительно от «нашего»). Эта оппозиция подкреплена не только
антропологией, лингвистикой и историей, но и, конечно, дарви-
новским тезисом о выживании и естественном отборе и— не в по-
следнюю очередь — риторикой высокого культурного гуманизма.
Официальный характер сформированной культурой образован-
ности — вот что давало таким писателям, как Ренан и Арнольд,
право на обобщенный взгляд на народы. «Нашими» ценностями
были, скажем так, ценности либеральные, гуманные, правиль-
ные, они опирались на традицию литературы, просвещенного об-
разования и рационалистских изысканий. Как европейцы (и бе-
лые люди) «мы» разделяли их всякий раз, когда превозносились
их добродетели. Тем не менее единство людей, сформированное
общими культурными ценностями, в той же мере предполагает
исключение, как и включение. Всякая идея, высказываемая от
лица «нашего» искусства Арнольдом, Рёскином, Миллем, Нью-
меном, Карлейлем, Ренаном, Гобино или Контом, еще одно звено
цепи, связывающей «нас» вместе, формировалась, вытесняя аут-
сайдеров. Даже если это результат описаной выше риторики, где
бы и когда бы это ни происходило, важно подчеркнуть, что для
Европы XIX столетия было возведено грандиозное сооружение
образования и культуры перед лицом, так сказать, реальных аут-
сайдеров (колоний, бедных, правонарушителей), роль которого
в культуре заключалась в том, чтобы давать определение тому,
для чего они были по самому своему устройству непригодны831.
831 Эта тема исключений и ограничений в культуре XIX века сыграла
важную роль в творчестве Мишеля Фуко, особенно в его книге Надзирать
и наказывать: Рождение тюрьмы. — М.: Ад Маргинем. 2018. 384.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
349
Другим обстоятельством, общим для сотворения Белого Че-
ловека и ориентализма, было «поле», отведенное каждому из них,
равно как и понимание того, что в этом поле существуют опреде-
ленные виды— или даже ритуалы — поведения, обучения и об-
ладания. Только западный человек, например, мог говорить
о восточных народах, точно так же как только Белый Человек
мог называть кого-либо цветным, или не-белым. Всякое заявле-
ние, которое делали ориенталисты или Белые Люди (эти пози-
ции обычно были взаимозаменяемы), говорило о неустранимой
дистанции, отделяющей белого от цветного, или западного че-
ловека от восточного. Более того, каждое заявление усиливала
традиция опыта, науки и образования, которая удерживала вос-
точного/цветного в позиции объекта изучения западным/бе-
лым человеком, и никогда наоборот. В то время как один из них
обладал властью — как, например, Кромер, — другой, восточный
человек, принадлежал к системе правления, главным принци-
пом которой было не допустить, чтобы восточный человек стал
независимым и правил сам. Предпосылка была такой: посколь-
ку восточные люди ничего не знают о самоуправлении, ими сле-
дует править для их же блага.
Поскольку Белый Человек, как и ориенталист, жил очень
близко к линии напряжения, удерживающей цветных там, где
они были, он ощущал возложенную на него обязанность опре-
делять и переопределять исследуемую им область. Куски пове-
ствовательных описаний обычно перемежались с частями пе-
реформулированных определений и суждений, разбивающих
повествование, — таким был характерный стиль письма экс-
пертов-ориенталистов, использовавших образ Белого Челове-
ка Киплинга как маску. Вот фрагмент из письма Т. Э. Лоуренса
к В. У. Ричардсу832 в 1918 году:
...арабы будят мое воображение. Это старая, старая циви-
лизация, которая очистилась от домашних богов и доб-
рой половины тех атрибутов, которыми мы так стремим-
ся себя окружить. Проповедь бедности в материальных
832 Вивьен Уоррен Ричардс (1886–1968)— однокурсник Лоуренса, книгоиздатель.
Стиль, экспертиза, видение: всемирный ориентализм
350
делах — это хорошее дело, и оно предполагает, по-видимо-
му, своего рода бедность моральную. Арабы немного
подумают и устремятся скользить по жизни, не заворачи-
вая за угол и не взбираясь ввысь. Отчасти это— умствен-
ная и моральная усталость, народ подготовлен: чтобы из-
бегать затруднений, им приходится отказываться от
многого из того, что мы считаем почетным и серьезным,
но тем не менее, ни в коем случае не разделяя их точ-
ку зрения, я могу в достаточной мере ее понять, чтобы
взглянуть на себя и других иностранцев их глазами
и без осуждения. Я знаю, что я для них — чужеземец и буду
таковым всегда. Но я не могу поверить, что они хуже
меня, так же как не могу встать на их путь833.
Аналогичные взгляды, насколько бы ни была отличной тема об-
суждения, можно найти в замечаниях Гертруды Белл:
Сколько тысяч лет длится этот порядок вещей [а именно,
что арабы живут в «состоянии войны»], те, кто прочтет
ранние летописи внутренней пустыни, расскажут нам, по-
скольку это восходит к самым первым из них, что за все
века араб так и не извлек уроков мудрости из опыта. Он
никогда не чувствует себя в безопасности и всё же
ведет себя так, как будто безопасность —его насущный
хлеб834.
К этому для пущей выразительности следует добавить ее следу-
ющее наблюдение — на этот раз о жизни в Дамаске:
Я начала смутно догадываться, что означает культура тако-
го большого восточного города, стала понимать, как они
живут, о чем думают, я с ними поладила. Думаю, мне очень
помогло то, что я англичанка... Последние пять лет мы
в мире на подъеме. Различие очень существенное. Думаю,
833 The Letters of T. E. Lawrence of Arabia /
Ed. David Garnett. 1938; reprint ed., London: Spring
Books, 1964. P. 244.
834 Bell Gertrude. The Desert and the Sown. London:
William Heinemann, 1907. P. 244 .
Глава 3 | Ориентализм сегодня
351
это в значительной мере благодаря успехам нашего прави-
тельства в Египте... Поражение России значит многое,
но мне кажется, что решительная политика лорда Кёрзона
в Персидском заливе и на индийской границе значит
еще больше. Тот, кто не знает Востока, не поймет, насколь-
ко всё это связано. Едва ли будет преувеличением ска-
зать, что если бы английскую миссию развернули от ворот
Кабула, то и на улицах Дамаска на английскую туристку
смотрели бы косо835.
В подобных заявлениях мы сразу же отмечаем, что слово «араб»,
или «арабы», окружено аурой обособленности, определенности
и коллективного постоянства для того, чтобы стереть все следы
отдельных арабов из рассказываемых жизненных историй. То,
что пробудило воображение Лоуренса, — это понятность араба
и как образа, и как предполагаемой философии (или отноше-
ния): в обоих случаях Лоуренс видит эту фигуру в отчетливой
перспективе не-араба, такой, какая для бессознательной при-
митивной простоты задается наблюдателем, в данном случае
Белым Человеком. Хотя утонченность араба, которая во многом
соответствует представлению Йейтса о Византии, где
Пламя, питаемое не деревом, зажженное
не кремнем и не сталью,
Которое не поколеблет буря; пламя, рожденное
пламенем,
Где кровью рожденные духи приходят
И все треволнения ярости стихают836, —
ассоциируется с долговечностью араба, как если бы тот не был
подвержен обычному ходу истории. Парадоксально, но Лоурен-
су кажется, будто араб уже исчерпал себя в этой временной
неизменности. Колоссальный возраст арабской цивилизации
835 Bell Gertrude. From Her Personal Papers,
1889–1914 / Ed. Eliza beth Burgoyne. London: Ernest
Benn, 1958. P. 204 .
836 Yeats William Butler. Byzantium // The Collected Poems.
N. Y.: Macmillan Co., 1959. P. 244 .
Стиль, экспертиза, видение: всемирный ориентализм
352
послужил тому, чтобы свести араба к его основным качествам
и морально утомить его в этом процессе. В итоге нам остается
араб Гертруды Белл: многовековой опыт и никакой мудрости.
Как коллективная сущность, араб не накапливает никакой экзис-
тенциальной или даже семантической плотности. Он остается
тем же самым, за исключением опустошающей его переделки,
о которой упоминает Лоуренс, от начала и до конца «летопи-
сей внутренней пустыни». Нам остается только признать, что
если некий араб радуется, или если он печалится из-за смерти
ребенка или родителя, если чувствует несправедливость поли-
тической тирании, этот опыт обязательно подчинен простому,
неприкрашенному и упрямому факту, что он— араб.
Примитивность подобного суждения проявляется одновре-
менно на двух уровнях: во-первых, в самом определении — уре-
занном, — и, во-вторых (согласно Лоуренсу и Белл), в реально-
сти. Такое абсолютное совпадение на самом деле не является
простым совпадением. Это возможно только извне, за счет лек-
сики и эпистемологических инструментов, направленных на
то, чтобы добраться до сути вещей и не отвлекаться на случай-
ности, обстоятельства или опыт. Такое совпадение — исключи-
тельно результат метода, традиции и политики, взятых вместе.
Каждый элемент в некотором смысле стирал различие между
типом — восточный человек, семит, араб, Восток837 — и обычной
человеческой реальностью, «не контролируемой тайной живот-
ного дна» Йейтса, в которой живут все человеческие существа.
Ученый отождествляет тип с маркировкой «восточный человек»
с отдельным восточным человеком, которого можно встретить
на улице. Годы традиции придали разговору на такие темы, как
«семитский» или «восточный» дух, определенную легитимность.
Политический здравый смысл учит, как замечательно говорит
Белл, что на Востоке (East) «всё связано». А потому примитив-
ность Востока (Orient) и была самим Востоком (Orient) — идеей,
837 В оригинальном тексте Саид особенно подчеркивает нали-
чие определенного артикля the: the Oriental, the Semite,
the Arab, the Orient — обращаясь к типу (the type), то есть под-
черкивая и обобщающую категоричность, и определен-
ность этой категории.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
353
к которой всякий имевший с Востоком дело или писавший о нем
должен был возвращаться как к пробному камню, неподвласт-
ному времени и опыту.
Существует прекрасный способ понять всё это в примене-
нии к белым агентам, экспертам и советникам на Востоке. Для
Лоуренса и Белл прежде всего было важно то, что их ссылки на
арабов, или восточных людей, опираются на узнаваемый и ав-
торитетный способ формулирования, который был способен
упорядочить отдельные детали. Но откуда, собственно, брались
«араб», «семит», «восточный человек»?
Мы уже отмечали, что на протяжении XIX века у таких
авторов, как Ренан, Лэйн, Флобер, Коссен де Персеваль, Маркс
и Ламартин, обобщения о «Востоке» черпали силу из предпола-
гаемой репрезентативности всего восточного. Каждая частица
Востока заявляла о своей восточности (Orientalness) настолько,
что признак принадлежности к восточному миру перекрывал
всё остальное. Восточный человек был прежде всего восточ-
ным, и лишь затем уже —человеком. Столь радикальная типи-
зация была естественным образом подкреплена науками (или
дискурсами, как я предпочитаю их называть), которые были
направлены вспять и по нисходящей (backward and downward)
к категории вида, которая, как считалось, служила онтогене-
тическим объяснением для каждого члена этого вида. Вну-
три широкой и массово используемой категории «восточный»
были сделаны и более научно достоверные различения. Боль-
шинство из них основывалось на языковых типах — например,
семитские, дравидские и хамитские типы, — но они довольно
быстро получили и разнообразные антропологические, психо-
логические, биологические и культурные свидетельства в свою
поддержку. Например, у Ренана понятие «семитский» первона-
чально было лингвистическим обобщением, к которому он до-
бавил все возможные виды параллелей из анатомии, истории,
антропологии и даже геологии. Термин «семитский» можно
было уже использовать не только как описание и обозначения:
его можно было применить к любому комплексу исторических
и политических событий, чтобы свести их к определенному
Стиль, экспертиза, видение: всемирный ориентализм
354
ядру, которое одновременно и предшествует им, и является их
неотъемлемой частью. Так, «семитский» — это надвременная
и трансиндивидуальная категория, предназначенная для того,
чтобы предсказывать отдельные акты «семитского» поведения
на основе некоей существовавшей ранее «семитской» сущности,
а также с целью истолковывать все стороны человеческой жиз-
ни и деятельности в терминах некоторого общего «семитского»
элемента.
Приверженность либеральной Европы XIX века подобно-
го рода репрессивным идеям может казаться загадочной, если
не принимать во внимание, что привлекательность таких наук,
как лингвистика, антропология и биология, была обусловлена
их практическим, основанным на опыте — ни в коем случае не
спекулятивным или идеалистическим — характером. Конечно,
семиты Ренана, как и индоевропейцы Боппа, были искусственно
сконструированным объектом, но это считалось логичной и не-
избежной протоформой, дающей возможность научно изучать
и эмпирически анализировать данные конкретных семитских
языков. К примеру, стараясь выявить прототипический, при-
митивный лингвистический тип (как и культурный, психоло-
гический и исторический прототип), они также предприняли
«попытку определить исходный человеческий потенциал»838, из
которого единообразно развиваются все характерные вариан-
ты поведения. Теперь такая попытка была бы невозможна, если
бы при этом также не считалось — в терминах классического
эмпиризма, — что тело и душа являются взаимозависимыми
реалиями и они изначально определены заданным набором гео-
графических, биологических и квазиисторических условий839.
Из этого положения, которое само местное население не могло
ни понять, ни осознать, выхода не было. Уклон ориенталистов
в древность был подкреплен подобными эмпирическими идея-
ми. Во всех своих исследованиях по «классическому» исламу,
838 Diamond Stanley. In Search of the Primitive: A Critique
of Civilization. New Brunswick, N. J.: Transaction Books,
1974. P. 119.
839 См.: Bracken Harry. Essence, Accident and Race //
Hermathena. Winter 1973. Vol. 116. P. 81 –96 .
Глава 3 | Ориентализм сегодня
355
буддизму или зороастризму они ощущали себя, по признанию
доктора Кейсобона из романа Джордж Элиот, подобно «духам
прошлого, скитающимся по миру и пытающимся воссоздать его
таким, каким он был раньше, невзирая на разрушения и иска-
жающие веяния»840.
Будь подобные представления о лингвистических, циви-
лизационных и, наконец, расовых характеристиках всего лишь
одной стороной академических дебатов среди европейских уче-
ных, обо всем этом можно было бы забыть, как о малозначитель-
ной пьесе для чтения. Однако и формат этих дебатов, и их содер-
жание получили широкое распространение. В культуре конца
XIX века, как отмечал Лайонел Триллинг841, «расовая теория,
подпитываемая растущим рационализмом и ширящимся им-
периализмом, поддерживаемая неполноценной и плохо усво-
енной наукой, была почти непререкаемой»842. Расовая теория,
взгляды на происхождение и классификацию примитивных
народов, декаданс модерна, прогресс цивилизации и судьба бе-
лых (или арийских) народов, потребность в колониальных тер-
риториях — всё это элементы той причудливой амальгамы нау-
ки, политики и культуры, которая почти без исключений была
направлена на возвышение Европы и доминирование европей-
ской расы над неевропейской частью человечества. Существо-
вал также консенсус (в соответствии со странно видоизменен-
ной версией дарвинизма, инициированной самим Дарвином)
в отношении современных восточных народов, которые счита-
лись деградировавшими остатками прежнего величия. Древ-
ние, или «классические», цивилизации Востока воспринимали
на фоне его нынешнего упадка, но только (а) потому, что белый
специалист мог с помощью высокоразвитых научных методов
осуществить отбор материала и произвести реконструкцию,
а также (б) потому, что лексика широких обобщений (семиты,
840 Eliot George. Middlemarch: A Study of Provincial Life (1872; reprint
ed., Boston: Houghton Mifflin Co., 1956), P. 13. Рус. пер.: Элиот
Дж. Мидлмарч. М ., 1988.
841 Лайонел Триллинг (1905–1975) — американский литературный
критик и писатель.
842 Trilling Lionel. Matthew Arnold. 1939; reprint ed. N . Y.: Meridian Books,
1955. P. 214.
Стиль, экспертиза, видение: всемирный ориентализм
356
арийцы, восточные народы) соотносилась не с ворохом выдумок,
а с различениями, которые казались объективными и согласо-
ванными. Так, мнение о том, что восточные народы могли и чего
не могли делать, подкреплялось биологическими «истинами»
вроде тех, что содержатся в работах «Биологический взгляд на
нашу внешнюю политику» Питера Митчелла843 (1896), «Борьба
за существование в человеческом обществе» Томаса Генри Хак-
сли (1888), «Социальная эволюция» Бенджамина Кидда (1894),
«История интеллектуального развития на пути современной эво-
люции» (1897–1901) Джона Б. Крозиера и «Биология британской
политики» (1904) Чарльза Харви844. Считалось, что, если языки
действительно отличаются друг от друга так сильно, как уверяют
лингвисты, то же самое должно касаться и носителей этих язы-
ков — их сознания, культур, потенциалов и даже тел. За этими
различениями стояла сила онтологических и эмпирических ис-
тин, а также убедительных демонстраций этих истин в исследо-
ваниях происхождения, развития, характера и судьбы народов.
Следует подчеркнуть, что истина о существенных различи-
ях между народами (races), цивилизациями и языками была
(или хотела быть) радикальной и непререкаемой. Она касалась
сути вещей, настаивая, что происхождение и обусловленные им
типы — это неизбежность, она устанавливала реальные границы
между людьми, на которых строились понятия народа (races),
нации и цивилизации, она отвлекала от объединяющих и много-
образных человеческих реалий—радости, страдания, политиче-
ской организации, вместо этого направляя внимание вспять и по
нисходящей, к непреложным истокам. Ученый в своем исследо-
вании больше не мог избегать упоминаний об истоках, тогда как
восточный человек мог отречься от «семитов», «арабов» или «ин-
дийцев», из которых нынешняя реальность — униженная, коло-
низированная, отсталая — его исключала, но не в назидательном
представлении белого исследователя.
843 Питер Чальмерз Митчелл (1864–1945)— шотландский зоолог, был секретарем
Лондонского зоологического общества с 1903 по 1935 год. В своих тру-
дах он связывал теорию эволюции и выбор внешней политики государств.
844 Arendt Hannah. The Origins of Totalitarianism. N. Y.: Harcourt Brace
Jovanovich, 1973. P. 180, note 55.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
357
Профессия специалиста-исследователя давала уникальные
привилегии. Вспомним, как Лэйну удавалось быть ориентали-
стом и сохранить при этом научную беспристрастность. Восточ-
ные народы из его исследований становились в действительно-
сти его народами, поскольку он видел в них не только настоящий
народ, но и воплощенный и увековеченный предмет своего рас-
сказа. Эта двойная перспектива вдохновляла на своего рода
структурную иронию: с одной стороны, существовали некие
люди, живущие в настоящем времени, с другой — эти же люди
как предмет исследования были «египтянами», «мусульманами»
или «восточными» людьми. Только ученый мог видеть и мани-
пулировать различиями между двумя этими уровнями. Тенден-
ция первого из них была направлена на раскрытие многообра-
зия жизни, однако это многообразие всегда было ограничено,
сжато в направлении вспять и по нисходящей, к радикальному
пределу обобщения. Даже современное, естественное их по-
ведение было излиянием, которое следовало направить обрат-
но, к исходному положению, со временем только упрочивавше-
муся. Такого рода «отсылками» и занимался ориентализм как
дисциплина.
Способность Лэйна общаться с египтянами и как с совре-
менными людьми, и как с подтверждением своеобразных845
ярлыков, была продуктом одновременно и ориентализма как
дисциплины, и общих представлений о мусульманах и семитах
Ближнего Востока. Ни у какого другого народа, кроме как у семи-
тов Востока, нельзя было наблюдать одномоментно и настоящее,
и истоки. Евреи и мусульмане в качестве предмета ориенталист-
ского исследования вполне укладывались в рамки представле-
ний об их примитивном происхождении: это (до известной сте-
пени такая ситуация сохраняется и по сей день) краеугольный
камень современного ориентализма. Ренан называл семитов
примером задержки в развитии, а в функциональном смысле
это означало, что для ориенталиста ни один современный се-
мит, сколь сильно он сам бы ни верил в то, что он современный,
845 Sui generis (лат.) .
Стиль, экспертиза, видение: всемирный ориентализм
358
не сможет избавиться от определяющих его связей с собствен-
ными истоками. Это действующее правило было применимо од-
новременно и на временном, и на пространственном уровнях.
Ни один семит не ушел вперед в развитии по сравнению с «клас-
сическим» периодом, ни один семит не может вырваться из свое-
го окружения — пустынного пастбища, шатра и племени. Всякое
проявление реальной «семитской» жизни может и должно быть
обращено назад и соотнесено с примитивной объяснительной
категорией «семитского».
В конце XIX века организующая сила подобной системы
отсылок, при помощи которой каждый отдельный случай реаль-
ного поведения можно было свести к небольшому числу объяс-
нительных категорий, связанных с «происхождением», «истока-
ми», была достаточно велика. В ориентализме это было аналогом
бюрократии в управлении обществом. Департамент был гораз-
до полезнее, чем отдельное досье, а человек имел значение лишь
как повод для такого досье. Ориенталиста за работой следует
представить в виде клерка, складывающего вместе огромное
количество досье в громадный шкаф под названием «семиты».
С помощью недавних открытий в сравнительной и примитив-
ной антропологии такой ученый, как Уильям Робертсон Смит846,
смог объединить обитателей Ближнего Востока в группы и опи-
сать их родственные отношения, брачные обычаи, формы и со-
держание религиозных обрядов. Сила работ Смита в том, что
они радикально демифологизируют семитов. Номинальные барь-
еры, предъявленные миру исламом и иудаизмом, отброшены
в сторону. Смит использует семитскую филологию, мифологию
и ориенталистскую науку для того, чтобы «дать... гипотетичес-
кую картину развития социальной системы сообразно всем
фактам из жизни арабов». Если эта картина позволит успешно
разглядеть предшествующие, но всё еще влиятельные корни мо-
нотеизма в тотемизме или почитании животных, тогда можно
будет сказать, что ученый добился успеха. И это, отмечает Смит,
846 Уильям Робертсон Смит
(1846–1894) — шотландский востоковед
и библеист.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
359
несмотря на то, что «наши мухаммеданские источники скрыва-
ют, так сильно как могут, все сведения о древнем язычестве»847.
Труды Смита по семитам охватывают такие области, как
теология, литература и история, и все они были написаны с уче-
том того, что уже было сделано ориенталистами (см., например,
яростные нападки Смита в 1887 году на книгу Ренана «История
народа Израиля»), и, что еще важнее, написаны для того, чтобы
облегчить понимание современных семитов. Для Смита, как
мне кажется, это было ключевое звено в интеллектуальной цепи,
связывающей Белого Человека — эксперта и современный Вос-
ток. Ничто из воплощенной мудрости, представленной в ори-
ентальной экспертизе Лоуренса, Хогарта, Белл и других, не было
бы возможно без Смита. Но даже изучающий древность Смит не
стяжал бы и половины своего авторитета, не имей он прямого
и непосредственного опыта взаимодействия с «арабскими фак-
тами». Именно это сочетание умения «схватывать» примитив-
ные категории и способности видеть общие истины, стоящие
за эмпирическими превратностями поведения современных
людей Востока, и придавало вес его текстам. Более того, именно
это особенное сочетание предвосхищало тот стиль экспертно-
го опыта, на котором выстроили свои репутации Лоуренс, Белл
и Филби.
Как Бёртон и Чарльз Даути до него, Смит в 1880–1881 годах
совершил путешествие по Хиджазу. Аравия для ориенталиста —
особое место, и не только потому, что мусульмане почитали ис-
лам аравийским genius loci848, но и потому, что Хиджаз выглядит
столь же бесплодным и отсталым исторически, как и географи-
чески. Аравийская пустыня считалась местом, о прошлом ко-
торого можно говорить в точно такой же форме (и с тем же со-
держанием), что и о настоящем. В Хиджазе можно рассуждать
о мусульманах, современном исламе и первоначальном исламе,
847 Smith W. Robertson. Kinship and Marriage in Early Arabia / Ed. Stanley
Cook . 1907; reprint ed. Oesterhout, N. B .: Anthropological Publications,
1966. P. xiii, 241.
848 Гений места (лат.) . Подразумевается то, что оберегает неповторимую
атмосферу той или иной локации (например, божество, человек
или другой феномен). В данном случае ислам — это то, что обознача-
ет собой Аравийский полуостров, ассоциация и объяснение.
Стиль, экспертиза, видение: всемирный ориентализм
360
не трудясь делать различия. Этому лишенному исторических ос-
нований лексическому словарю Смит смог придать дополнитель-
ный вес за счет авторитета собственных исследований семитов.
В его высказывании мы слышим позицию ученого, распоряжаю-
щегося всем предшествующим исламу, арабам и Аравии в целом.
А потому:
Для мухаммеданизма характерно, что все национальные
чувства подразумевают религиозный аспект,
поскольку в мусульманской стране вся политика и все
социальные формы облачены в религиозные одеж-
ды. Однако было бы ошибочным полагать, что подлинное
религиозное чувство лежит в основе того, что обос-
новывает себя, принимая религиозную форму. Предрас-
судки араба коренятся в консерватизме, который
простирается дальше, чем его вера в ислам. Это, конечно
же, большой недостаток религии Пророка, что она
так легко приспосабливается к предрассудкам того наро-
да, среди которого впервые была провозглашена. Она
приняла под свой покров так много варварских и отжив-
ших идей, в которых сам Мухаммед, должно быть, не
видел никакой религиозной ценности, однако привнес
их в свою систему для того, чтобы облегчить распро-
странение своего реформированного учения. Тем не ме-
нее многие из тех предрассудков, которые кажутся
нам совершенно отчетливо мухаммеданскими, не имеют
никакой основы в Коране849.
Слово «нам» в последнем предложении из этого поразительного
образчика логики явным образом указывает на преимущество
Белого Человека. Это позволяет «нам» в первом предложении
сказать, что вся политическая и социальная жизнь «облачена»
в религиозные одежды (таким образом, ислам может быть оха-
рактеризован как тоталитарное учение), затем сообщить, что
849 Smith W. Robertson. Lectures and Essays / Ed. John Sutherland
Black and George Chrystal. London: Adam & Charles Black,
1912. P. 492–493.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
361
религия — это всего лишь используемое мусульманами прикры-
тие (другими словами, все мусульмане — по сути лицемеры).
В третьем предложении содержится утверждение, что ислам,
даже наложив отпечаток на верования арабов, не смог по-на-
стоящему изменить их исходный доисламский консерватизм.
Но и это еще не всё. Если ислам и успешен как религия, то это
только потому, что его слабость позволила постепенно проя-
виться этим «первоначальным» предрассудкам арабов. В подоб-
ной тактике (а теперь мы видим, что это была тактика со сто-
роны ислама) мы должны винить самого Мухаммеда, который,
помимо всего прочего, был еще и безжалостным криптоиезуи-
том850. Но всё это более или менее снимается в последнем пред-
ложении, когда Смит сообщает «нам», что всё сказанное им об
исламе не верно, поскольку все сущностные черты ислама, из-
вестные Западу, в итоге вовсе не «мухаммеданские».
Принципы единства и непротиворечивости, очевидно, ни-
как не связывали ориенталиста. Их превосходит его экспертиза,
основанная на неопровержимой коллективной истине, полно-
стью укладывающейся в пределы философского и риторическо-
го ориенталистского восприятия. Смит способен без малейшего
сомнения рассуждать о «поверхностной, практической и... по
устройству своему не-религиозной склонности арабского ума»,
об исламе как системе «организованного лицемерия», о невоз-
можности «почувствовать какое-либо уважение к обрядам му-
сульман, в которых формализм и пустое повторение возведены
в систему». Его нападки на ислам лишены релятивизма, по-
скольку совершенно ясно, что превосходство Европы и христи-
анства носит реальный, а не воображаемый характер. По сути,
как следует из следующего пассажа, видение Смита бинарно:
Арабский путешественник сильно отличается
от нас. Труд передвигаться с места на места для него —
сплошное неудобство, он не находит никакого удо-
вольствия в усилии [как находим его «мы»] и во всё горло
сетует на голод и усталость [«мы» так не поступаем].
850 Тайный приверженец братства иезуитов.
Стиль, экспертиза, видение: всемирный ориентализм
362
Восточного человека невозможно убедить, что,
когда слезаешь с верблюда, еще может оставаться
какое-то другое желание, кроме как немедлен-
но усесться на ковре и отдыхать (isterih), курить и пить.
Более того, араба не впечатляет даже пейзаж
[а «нас» — да]851.
«Мы» — одно, «они» — другое. Какой араб, какой ислам, когда, как,
по каким меркам? — всё это, похоже, тонкости, которые не имеют
ничего общего с исследованием Смита и его опытом пребывания
в Хиджазе. Главное, что всё то, что возможно узнать о «семитах»
и «восточных людях», находит немедленное подтверждение, и не
только в архивах, но и непосредственно на месте.
Из этих принудительных рамок, сформулированных бе-
лым европейским ученым, в которых современный «цветной»
человек зажат среди общих истин о его прототипических линг-
вистических, антропологических и доктринальных предкахи
проистекала работа великих ориенталистов XX века в Англии
и во Франции. В эти рамки эксперты по Востоку привнесли также
свои личные мифы и страсти, которые у таких авторов, как Дау-
ти и Лоуренс, уже достаточно подробно изучены. Все они — Уил-
фрид Скоуэн Блант, Даути, Лоуренс, Белл, Хогарт, Филби, Сайкс,
Сторрз —верили, что у них есть собственное видение Востока,
что они его сформировали самостоятельно на основе чрезвы-
чайно личного опыта встреч с Востоком, исламом и арабами;
при этом каждый из них выражал общее презрение к офици-
альному знанию о Востоке. «Солнце сделало меня арабом, — пи -
сал Даути в „Аравийской пустыне“, — но не извратило до ори-
енталиста». Однако в итоге все они (кроме Бланта) выражали
традиционную враждебность и страх Запада перед Востоком.
Их взгляды облагородили и придали личностный оттенок ака-
демическому стилю современного ориентализма с его набором
глобальных обобщений, тенденциозной «наукой», безапелля-
ционными и упрощающими формулировками. И снова Даути
851 Ibid. P. 492, 493, 498, 499, 500, 511, 500.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
363
на той же странице, где он отпускает колкости в адрес ориента-
лизма, пишет: «Семиты похожи на человека, сидящего по уши
в дерьме, но при этом брови его касаются небес»852. На основе по-
добных обобщений они действовали, обещали и давали советы
об общественной политике. Но при этом, по удивительной иро-
нии, в своих родных культурах они приобрели идентичность Бе-
лых Людей Востока, даже если, как в случае с Даути, Лоуренсом,
Хогартом и Белл, их профессиональный интерес к Востоку (как у
Смита) совершенно не мешал им его презирать. Главной задачей
для них было сохранять Восток и ислам под контролем Белого
Человека.
Из этого проекта возникает и новая диалектика. От экспер-
та по Востоку требуется теперь уже не просто «понимание»: те-
перь требуется умение заставить Восток действовать, его силы
нужно привлечь на сторону «наших» ценностей, цивилизации,
интересов и целей. Знание о Востоке прямо переводится в дея-
тельность, а ее результаты дают начало новым течениям мысли
и действиям на Востоке. А это, в свою очередь, требует от Белого
Человека новых притязаний на контроль, на этот раз уже не в ка-
честве автора научной работы о Востоке, но в качестве творца
современной истории, творца Востока в его насущной актуаль-
ности (которую, коль скоро он стоял у ее истоков, только эксперт
и может понять правильно). Ориенталист теперь становится
фигурой восточной истории, неотличимой от нее, ее творцом,
ее характерным знаком для Запада. Вот эта диалектика вкратце:
Некоторые англичане с Китченером853 во главе были
уверены, что восстание арабов против турок могло бы по-
мочь Англии, воюющей с Германией, одновременно
покончить и с ее союзницей Турцией. Их знание природы,
власти и страны арабоговорящих народов заставляло
их думать, что исход этого восстания будет благоприятным,
852 Doughty Charles M. Travels in Arabia Déserta. 2nd ed., 2 vols.
N. Y.: Random House, n.d . Vol. 1 . P. 95 . См. также прекрас-
ную статью: Bevis Richard. Spiritual Geology: C. M . Doughty and
the Land of the Arabs // Victorian Studies. December 1972.
Vol. 16. P. 63–81.
853 Горацио Герберт Китченер (1850–1916)— офицер британской
армии и колониальный администратор.
Стиль, экспертиза, видение: всемирный ориентализм
364
насколько можно было судить по его характеру и образу
действия. И они позволили ему начаться, заручившись
официальными гарантиями помощи со стороны британс-
кого правительства. Тем не менее восстание шарифа854
Мекки оказалось для многих полной неожиданностью и за-
стало союзников врасплох. Оно вызвало смешанные
чувства и привело к появлению сильных друзей и врагов,
чья противоречивая подозрительность привела к неуда-
че в делах855.
Это краткое изложение Лоуренса первой главы его книги «Семь
столпов мудрости». «Знание» «некоторых англичан» создает
движение на Востоке, «дела» которого приводит к разнородным
последствиям: двусмысленные, наполовину воображаемые, тра-
гикомические результаты этого нового, возрожденного Востока
становятся предметом экспертного письма, новой формой ори-
енталистского дискурса, который представляет видение совре-
менного Востока не в виде повествования, а во всей сложности,
проблематичности, со всеми обманутыми надеждами, Белым
ориенталистом — автором как пророческое, четкое определение.
Предпочтение видения повествованию — что верно даже
в отношении такой описательной истории, как «Семь столпов», —
мы уже встречали ранее в «Нравах и обычаях» Лэйна. Конфликт
между целостным образом Востока (описание, монументальная
летопись) и повествованием о событиях на Востоке — это мно-
гоуровневый конфликт, включающий несколько различных во-
просов. Поскольку этот конфликт довольно часто встречается
в ориенталистском дискурсе, стоит кратко его проанализи-
ровать. Ориенталист исследует Восток как бы сверху, намере-
ваясь заполучить всё, что открывает ему панорама, — культу-
ру, религию, сознание, историю, общество. Для этого он должен
рассматривать каждую деталь сквозь призму ряда упрощающих,
854 Шариф — термин для обозначения потомков Пророка (в некоторых
сообществах аналогичен термину «сайид»). В данном случае подразуме-
вается хранитель двух священных городов ислама — Мекки и Медины.
855 Lawrence T. E. The Seven Pillars of Wisdom: A Triumph. 1926; reprint ed. Garden
City, N. Y.: Doubleday, Doran & Co., 1935. P. 28.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
365
редукционистских категорий (семиты, мусульманский ум, Вос-
ток и так далее). Поскольку подобные категории носят преиму-
щественно схематический характер и нацелены на результат
и, кроме того, поскольку предполагается, что ни один восточный
человек не в состоянии познать самого себя так, как это может
сделать ориенталист, всякое видение Востока в конце концов
вынуждено ради собственной силы и непротиворечивости опи-
раться на того человека, институцию или дискурс, чьим производ-
ным оно является. Любое всестороннее видение в основе своей
консервативно, и, как мы уже отмечали в истории идей по поводу
Ближнего Востока на Западе, эти идеи подкрепляют себя сами,
невзирая на любые опровергающие свидетельства. (На самом
деле можно утверждать, что они сами создают подкрепляющие
их достоверность свидетельства.)
Ориенталист — прежде всего агент всестороннего видения.
Лэйн —типичный пример уверенности человека в том, что он
полностью подчинил собственные идеи и виденья требованиям
некоего «научного» взгляда на феномен, всем известного под име-
нем Востока или восточного народа. А потому видения статично,
точно так же, как статичны и научные категории, используемые
ориентализмом конца XIX столетия: за «семитами» или «восточ-
ным умом» не стоит ничего, это конечные категории, сводящие
всё многообразие поведения восточного человека к одному обоб-
щенному представлению. Как дисциплина и как профессия, как
особый язык или дискурс, ориентализм стоит на неизменности
всего Востока в целом, поскольку без «Востока» было бы невоз-
можно последовательное, понятное и четко сформулированное
знание, называемое «ориентализм». Итак, Восток принадлежит
ориентализму точно так же, как считается, что существуют опре-
деленные сведения, принадлежащие Востоку (или о Востоке).
Вопреки тому, что я называю статичной системой «синхрон-
ного эссенциализма»856, Восток можно в целом обозреть паноп-
тически, хотя в самом этом феномене существует постоянное
856 По этому поводу см.: Asad Talal. Two European Images of Non-
European Rule // Anthropology and the Colonial Encounter / Ed. Talal
Asad. London: Ithaca Press, 1975. P. 103 –118.
Стиль, экспертиза, видение: всемирный ориентализм
366
давление. Источником такого давления является повествование
(narrative), в которое, поскольку любая деталь восточной жизни
может быть показана в движении или в развитии, вводится диа-
хрония. То, что казалось стабильным, а Восток — это синоним
стабильности и никогда не изменяющейся вечности, — теперь
оказывается нестабильным. Нестабильность означает, что исто-
рия — с ее деструктивными подробностями, бесконечными из-
менениями, тенденциями к росту, упадку или драматическим
поворотам — на Востоке и в отношении Востока также возмож-
на. История и повествование, которым она представлена, утвер-
ждают, что видения недостаточно, что «Восток» как безусловная
онтологическая категория не соответствует потенциальной спо-
собности реальности к изменениям.
Более того, повествование — это специфическая форма, ко-
торую принимает письменная история в противоположность
неизменности видения. Лэйн понимал опасности повествова-
ния, когда отказался придать линейную форму и самому себе,
и своим трудам, избрав вместо этого монументальную форму эн-
циклопедического, или лексикографического, видения. Повест-
вование утверждает способность человека родиться, прожить
жизнь и умереть, способность институтов и реалий к изменени-
ям и вероятность того, что модерн и современность в конце кон-
цов возьмут верх над «классическими» цивилизациями. Кроме
того, оно утверждает, что доминирование видения над реальнос-
тью — это не более чем проявление воли-к-власти, воли-к-ис-
тине и к истолкованию, а не объективное условие истории. Ко-
роче говоря, повествование представляет противоположную
точку зрения, перспективу, сознание в едином пространстве
видения, оно подрывает безмятежные аполлонийские выдумки,
утверждаемые видением.
Когда в результате Первой мировой войны Востоку при-
шлось войти в пространство истории, эту работу проделал имен-
но ориенталист-как-агент. Ханна Арендт857 блестяще отметила,
857 Ханна Арендт (1906–1975)— немецкая
и американская исследовательница социально-
политической философии.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
367
что партнер бюрократии — имперский агент858, что значит: если
коллективное академическое предприятие под названием «ори-
ентализм» было бюрократическим институтом, основанным на
определенном консервативном видении Востока, то носителями
подобного видения были имперские агенты вроде Т. Э. Лоуренса.
В его работе можно видеть первое проявление конфликта между
повествовательной историей и видением, по мере того как, со-
гласно его собственным словам, «новый империализм» активно
пытался «возложить ответственность на местные народы [Вос-
тока]»859. Теперь соперничество между ведущими европейскими
державами заставляло их подталкивать Восток к активной жизни,
пытаться поставить Восток себе на службу, превратить извечную
«восточную» пассивность в энергию современной жизни. Однако
при этом важно было не позволять Востоку идти собственным пу-
тем, отбиваться от рук, поскольку, согласно каноническому взгля-
ду, у восточных народов отсутствовала традиция свободы.
Драматизм работы Лоуренса в том и состоит, что он олице-
творяет борьбу, во-первых, за то, чтобы привести Восток (без-
жизненный, вневременной, бессильный) в движение, во-вто-
рых, за то, чтобы придать этому движению исходно западную
форму и, в-третьих, чтобы вместить новый и возрожденный
Восток в свое персональное видение, в ретроспективном модусе
которого есть место чувству поражения и предательства.
Я намеревался создать новую нацию, восстановить
утраченное влияние, дать двадцати миллионам семитов
фундамент, на котором они могли бы построить завет-
ный дворец национальной мысли... Для меня все подчи-
ненные провинции империи не стоят жизни и одного
английского парня. Если я восстановил на Востоке неко-
торое самоуважение, цели, идеалы, если я сделал
обычное превосходство белых над красными более требо-
вательным, то в определенной степени я помог этим
народам войти в новое содружество, где господствующие
858 Arendt. Origins of Totalitarianism. P. 218 .
859 Lawrence T. E. Oriental Assembly. Ed . A . W. Lawrence. N . Y.:
E.P.Dutton &Co., 1940.P. 95.
Стиль, экспертиза, видение: всемирный ориентализм
368
народы забудут свои зверские свершения, а белые,
красные, желтые, коричневые и черные, не задумываясь,
встанут бок о бок на службу миру860.
Однако ничто из этого, ни в виде намерения, ни в виде предпри-
нятого усилия или неудавшегося проекта, не было бы возможно
даже в первом приближении без изначальной перспективы Бе-
лого ориенталиста:
Еврей в «Метрополе» в Брайтоне, скупец, почитатель
Адониса, распутник в бурлящем котле Дамаска, —
все они в равной степени выступают знаком способ-
ности семитов к наслаждению, выражением того
же самого нерва, который дает нам на одном полюсе
самоотрицание ессеев861, ранних христиан или
первых халифов, ищущих путь к небесам для нищих ду-
хом. Семит колеблется между наслаждением
и самоотрицанием.
В этих утверждениях Лоуренс опирается на респектабельную
традицию, озаряющую, подобно лучу маяка, весь XIX век. В ка-
честве источника света, конечно, выступает «Восток», и у него
хватает сил, чтобы в своих пределах осветить на местности
и всё грубое, и всё утонченное. Еврей, почитатель Адониса, да-
масский распутник, — это не столько знаки человечества, сколь-
ко, скажем так, семиотическое поле под названием «семитское»,
выстроенное в соответствии с семитской ветвью ориентализма.
Внутри этого поля было возможно следующее:
...арабов можно было держать на привязи идеи, посколь-
ку беззаветная преданность ума делала их послуш-
ными слугами. Никто из них не нарушит уз до тех пор, пока
не придет успех, а с ним ответственность, долг и обя-
зательства. Затем идея уходит, и работа окончена — в руи-
нах. Без веры их можно было бы вести на все четыре
860 Цит. по: Tabachnick, Stephen Ely. The Two Veils of T. E. Lawrence /
Studies in the Twentieth Century. Fall 1975. Vol. 16. P. 96 –97.
861 Ессеи — одна из мистических иудейских сект.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
369
стороны земли (но не на небеса), просто указав им на
сокровища и радости земные. Но если по пути им
встретится... пророк идеи, которому негде преклонить
голову и который добывает пропитание благодаря
милостыне или птицам, они позабудут все богатства
ради его вдохновенных речей... Они переменчивы,
как вода, и, как вода, они в конце концов всё превозмо-
гут. Со времен зарождения жизни набегающими
одна за другой волнами бьются они о берега плоти. Все
волны разбились... Одну такую волну (и не послед-
нюю) поднял и я и скользил на ней впереди дуновения
идеи, пока она не достигла гребня, не обрушилась
и не пала на Дамаск. Откат этой волны, отброшенный
сопротивлением облеченных властью, послужит
материей для следующей волны, когда в свое время море
вздыбится вновь.
«Могли бы» и «если бы» — это способ Лоуренса ввести самого се-
бя, так сказать, в это поле. Так готовится почва для последнего
предложения, где Лоуренс называет самого себя возглавляю-
щим арабов. Как и Курц у Конрада862, Лоуренс оторвался от сво-
ей почвы настолько, что отождествил себя с новой реальностью,
дабы, как он скажет позднее, он мог нести ответственность за то,
что «подталкивал вперед... новую Азию, чье время неумолимо
надвигается на нас»863.
Восстание арабов обретает смысл, только если этот смысл
привносит Лоуренс. Смысл, которым он наделял Азию,—это три-
умф, «ощущение усиления... того, что мы чувствовали, и в том,
как мы восприняли чужие боль и опыт, личность другого». Те-
перь ориенталист выступает уже как представитель Востока,
в отличие от прежней позиции включенного наблюдателя, ка-
ким был Лэйн, для которого Восток всегда следовало осторожно
862 Курц— пер сонаж романа «Сердце тьмы»,
начальник торгового поста, торговец слоновьей
костью, позиционирующий себя как «полубог»
среди африканцев.
863 Lawrence. Seven Pillars of Wisdom. P. 42–43, 661.
Стиль, экспертиза, видение: всемирный ориентализм
370
держать на расстоянии. Однако внутри Лоуренса разворачива-
ется неразрешимый конфликт Белого Человека и Человека Вос-
точного, и, пусть он нигде и не говорит об этом открыто, этот
конфликт в действительности замещает в его сознании исто-
рический конфликт между Востоком и Западом (East and West).
Сознавая свою власть над Востоком, сознавая также собствен-
ную двойственность и не осознавая, что на Востоке есть нечто,
подсказывающее ему, что история — это история, и что даже
без него арабы в конце концов ввязались бы в драку с турками,
Лоуренс сводит весь рассказ о восстании (его недолгом успехе
и горьком поражении) к своему собственному видению его как
неразрешенной, «бесконечной гражданской войне».
И всё же мы привнесли эту замену в действительности
ради самих себя, или, по крайней мере, ради нашей
выгоды: и можем вырваться из этого знания, только если
поверим в смысл и цель...
Похоже, что для нас, идущих первыми по этой извилистой
дорожке лидерства, нет прямого пути, круг в круге
неведомых, стыдливых мотивов, перечеркивающих или
удваивающих то, что происходило прежде864.
К этому внутреннему ощущению поражения Лоуренсу позднее
пришлось добавить теорию о «стариках», укравших у него побе-
ду. В любом событии для Лоуренса было главным то, что, как бе-
лый эксперт и как наследник давней традиции академического
и обыденного знания о Востоке, он способен подчинить стиль
своей жизни их стилю, а потому может принять на себя роль вос-
точного пророка, придающего форму движению к «новой Азии».
И когда по каким-то причинам это движение терпит неудачу
(преуспели другие, его цели были преданы, а мечты о независи-
мости — обесценены), значение имеет только то разочарование,
которое переживает он, Лоуренс. Лоуренс отнюдь не просто че-
ловек, затерявшийся в круговороте событий: он безоговорочно
отождествляет себя с борьбой за рождение новой Азии.
864 Ibid. P. 549, 550–552.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
371
Если Эсхил представил нам Азию, скорбящую о потерях,
а Нерваль выразил разочарование Востоком, оказавшимся да-
леко не таким очаровательным, как ему бы хотелось, Лоуренс
становится и тем и другим — и континентом скорби, и субъ-
ективным сознанием, испытывающим почти вселенское разо-
чарование. В конце концов Лоуренс и его видение — причем не
только благодаря Лоуэллу Томасу865 и Роберту Грейвсу866 — ста-
новятся самим символом восточной проблемы: Лоуренс принял
на себя ответственность за Восток, перераспределив свой позна-
вательный опыт между читателем и историей. То, что Лоуренс
представляет читателю, — это непосредственная власть экспер-
та, власть быть, пусть и недолго, самим Востоком. Все события,
которые якобы относятся к историческому арабскому мятежу,
в итоге сводятся к впечатлениям самого Лоуренса.
В этом случае стиль не только способность символизиро-
вать такие предельно широкие обобщения, как «Азия», «Восток»
или «арабы», но также форма замещения и включения, когда го-
лос рассказчика становится историей как таковой и — для бело-
го западного человека как читателя и как писателя —тем един-
ственным Востоком, который он способен понять. Так же, как
Ренан, описавший возможности, открытые семитам в культуре,
мышлении и языке, Лоуренс размечает (и, конечно же, присваи-
вает) пространство и время современной Азии. Эффект этого
стиля в том, что он соблазнительно сближает Азию и Запад, но
ненадолго. В конце концов мы остаемся с ощущением, что пе-
чальное расстояние, всё еще разделяющее «нас» и Восток, обре-
чено нести свою чужеродность как знак вечной отчужденности
от Запада. Это разочаровывающее заключение подкрепляется
(одновременно) и заключительным пассажем «Поездки в Индию»
865 Лоуэлл Томас (1892–1981)— американский писатель, актер и теле-
ведущий. Побывал в Палестине как военный корреспондент
и снял большое количество материала о Лоуренсе и его деятель-
ности. Впоследствии активно выступал с лекциями и кино-
показами, рассказывая о деятельности Лоур енса и событиях
на Ближнем Востоке.
866 Роберт Грейвс (1895–1985) —британский поэт, автор исторических
романов. В 1927 г. опубликовал коммерчески успешную био-
графию Лоуренса Lawrence and the Arabs (писатель был близким
другом последнего и пользовался его поддержкой при напи-
сании пр оизведения).
Стиль, экспертиза, видение: всемирный ориентализм
372
Э.М .Форстера 867, где Азиз и Филдинг делают попытку примире-
ния, но терпят при этом неудачу:
«Почему же мы не можем теперь стать друзьями? —
спросил другой, в волнении сжимая его руку. —
Это то, чего хочу я, и то, чего хочешь ты». Но этого
не хотели лошади — они разошлись в разные стороны;
этого не хотела земля, посылавшая им на встречу
камни, между которыми всадникам приходилось про-
езжать друг за другом; храмы, тюрьма, дворец,
птицы, падаль, гостиница, попадавшиеся навстречу,
когда они выезжали из расщелины и видели под
собой Мау868 — они этого не хотели, они вторили сотней
голосов: «Нет, не сейчас», и небо говорило: «Нет,
не там»869.
Этот стиль, это краткое определение — то, с чем Восток сталки-
вался неизменно.
Несмотря на весь пессимизм, в его фразах есть и позитив-
ное политическое послание. Пропасть между Востоком и Запа-
дом (East and West) можно преодолеть, как это понимали Кромер
и Бальфур, при помощи превосходящего знания и власти Запа-
да. Видение Лоуренса было дополнено во Франции книгой Мо-
риса Барре870 «Обследование Леванта», представляющей собой
описание путешествия автора по Ближнему Востоку в 1914 го-
ду. Подобно многим другим работам, «Обследование» — это под-
ведение итогов, его автор не только ищет истоки западной куль-
туры на Востоке, но также повторяет путь Нерваля, Флобера
и Ламартина в их путешествиях по Востоку. Для Барре, однако,
в этом путешествии существует еще одно, политическое изме-
рение: он ищет доказательства и неоспоримые подтверждения
созидательной роли Франции на Востоке (East). Разница между
867 Эдвард Морган Форстер (1879–1970) — английский
романист и эссеист.
868 Название города и региона в Индии.
869 Forster E. M. A Passage to India. 1924; reprint ed.,
N. Y.: Harcourt, Brace & Co., 1952. P. 322.
870 Морис Барр е (1862–1923) —французский писатель, поли-
тик, ведущая фигура французского национализма.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
373
экспертизой французов и британцев всё еще существует: если
первые имеют дело с реальным соединением народов и терри-
тории, то последние—с областью духовной возможности. Для
Барре Франция лучше всего представлена французскими шко-
лами. «Восхитительно видеть маленьких восточных девчушек,
знающих и так прелестно воспроизводящих фантазию и мело-
дию [своим разговорным французским] Иль-де-Франс», — гово-
рит он о школе в Александрии. Если у Франции там нет колоний,
это вовсе не означает, что там у нее нет совсем ничего:
Там, на Востоке, есть чувство Франции, столь религи-
озное и столь сильное, что оно способно поглотить
и примирить все наши самые разнонаправленные устрем-
ления. На Востоке мы представляем духовность,
правосудие и идеалы. Англия там сильна, Германия все-
могуща, но душой Востока владеем мы.
Громогласно оспаривая мнение Жореса871, этот заслуженный ев-
ропейский доктор предлагает вакцинировать Азию от собствен-
ных болезней, превратить восточных людей в людей Запада,
установить целительный контакт между ними и Францией. Но
даже в этих проектах видение Барре сохраняет то самое разли-
чие между Востоком и Западом (East and West), которое он сам
намерен смягчать.
Как можем мы создать для себя интеллектуальную
элиту, с которой мы сможем работать, из восточ-
ных людей, не утративших своей идентичности и продол-
жающих развиваться в соответствии с собственной
нормой, сохранивших связь с семейными традициями,
которые бы стали связующим звеном между нами
и массой местного населения? Как нам установить отно-
шения, имея при этом в виду подготовку почвы для
заключения соглашений и договоров, что стало бы жела-
тельной формой нашего политического будущего?
871 Жан Жорес (1859–1914)— французский
социалист, политик. Выступал с антиколониальной
риторикой.
Стиль, экспертиза, видение: всемирный ориентализм
374
Всё в итоге сводится к тому, чтобы добиться от этих чуж-
дых нам людей желания поддерживать контакт
с нашим разумом, даже если это стремление в действи-
тельности будет исходить из их собственного пони-
мания своей национальной судьбы872.
Курсив в последнем предложении принадлежит самому Барре.
Поскольку в отличие от Лоуренса и Хогарта (чья книга «Стран-
ствующий ученый» представляет собой очень информативное
и совершенно лишенное романтики описание двух поездок по
Леванту в 1896 и 1910 годах873) у него речь идет о мире далеких воз-
можностей, он оказывается в большей степени подготовленным,
чтобы представить себе Восток (Orient), идущий собственным
путем. Однако проповедуемая им связь (или цепь) между Восто-
ком и Западом (East and West) предназначена для того, чтобы по-
зволять оказывать постоянное интеллектуальное давление, на-
правленное с Запада на Восток (from West to East). Барре видит
эту картину не как волны, сражения, духовные приключения, но
как необходимость культивирования культурного империализ-
ма, столь же неискоренимого, сколь и неуловимого. Британское
видение, представленное Лоуренсом, относится к основному те-
чению, в котором Восток, народы, политические организации,
движения направляются и контролируются благодаря профес-
сиональной опеке Белого Человека. Восток —это «наш» Восток,
«наш» народ и «наша» власть. Англичане в меньшей степени
склонны разделять массы и элиты, нежели французы, чьи вос-
приятия и политика всегда основывались на меньшинствах и на
внутреннем давлении духовного единства Франции и ее коло-
ниальных детей. Британские агенты-ориенталисты — Лоуренс,
Белл, Филби, Сторрз, Хогарт — и в ходе, и после Первой мировой
войны приняли на себя обе роли: и роль эксперта-авантюри-
ста-эксцентрика (начало которой положено в XIX веке Лэйном,
872 Barrés Maurice. Une Enquête aux pays du Levant. Paris: Pion, 1923.
Vol. 1.P. 20; Vol. 2. P. 181, 192, 193,197.
873 Hogarth D. G . The Wandering Scholar. London: Oxford University
Press, 1924. Сам Хогарт описывает свой стиль как стиль «иссле-
дователя во-первых и ученого — во -вторых» (P. 4).
Глава 3 | Ориентализм сегодня
375
Бёртоном и Эстер Стенхоуп), и роль колониальной власти, зани-
мающей центральную позицию рядом с местным правителем,
два самых известных примера здесь — отношения Лоуренса
с хашимитами и Филби с династией саудитов. Британская экс-
пертиза формировалась вокруг консенсуса, ортодоксии и су-
веренного правления; французская ориентальная экспертиза
в межвоенный период утверждалась через всё неортодоксаль-
ное, через духовные связи и эксцентриков. Вовсе не случайно,
что из двух крупнейших научных карьер в этот период — карье-
ры англичанина и карьеры француза (я имею в виду Г. А. Р. Гибба
и Луи Массиньона)—одна строилась вокруг роли сунны в исламе
(т. е. на ортодоксии), а другая фокусировалась вокруг превдо-
христоподобной и теософской фигуры суфия Мансура ал-Хал-
ладжа. Мы вернемся к этим двум крупнейшим ориенталистам
чуть позже.
В этом разделе я уделил столько внимания имперским аген-
там и творцам политики вместо ученых лишь для того, чтобы
подчеркнуть главный произошедший в ориентализме, в зна-
нии о Востоке, в связях с ним сдвиг — сдвиг от академического
к инструментальному подходу. Этот сдвиг сопровождало так-
же и изменение подхода отдельных ориенталистов. Они уже не
считали себя (как это было с Лэйном, Саси, Ренаном, Коссеном,
Мюллером и др.) членами гильдии с ее собственными тради-
циями и ритуалами. Теперь ориенталист стал представителем
своей западной культуры, человеком, чья работа вмещает в себе
масштабную двойственность, символическим проявлением ко-
торой (независимо от ее конкретной формы) эта работа и вы-
ступает: западное сознание, знание, наука, овладевающая самы-
ми отдаленными границами Востока и им самим в мельчайших
подробностях. Официально ориенталист считает, что способ-
ствует союзу между Востоком и Западом (Orient and Occident),
но по большей части он вновь подтверждает технологическое,
политическое и культурное превосходство Запада над Восто-
ком. В таком союзе история представлена в очень разбавленном
виде, если вообще представлена. Рассматриваемая как текущее
развитие, как нить повествования или как динамичная сила,
Стиль, экспертиза, видение: всемирный ориентализм
376
систематически и материально раскручивающаяся во времени
и пространстве, человеческая история, восточная или западная,
подчинена эссенциалистской, идеалистической концепции Вос-
тока и Запада (Occident and Orient). Поскольку ориенталист ощу-
щает себя стоящим на границе, разделяющей Восток и Запад
(East-West divide), он не только использует широкие обобщения,
но и стремится превратить каждую сторону восточной или за-
падной (Oriental or Occidental) жизни в непосредственный знак
соответствующей географической части.
В текстах ориенталиста взаимозаменяемость его эксперт-
ного мнения и его свидетельства как представителя Запада вы-
ражается прежде всего визуально. Вот типичный пассаж (цити-
руемый Гиббом) из классической работы Дункана Макдональда
«Религиозные взгляды и жизнь в исламе» (1909):
Арабы показали себя не слишком склонными принимать
всё на веру, но упрямыми материалистами, вопрошаю-
щими, сомневающимися, насмехающимися над собствен-
ными предрассудками и обычаями, увлеченно прове-
ряющими сверхъестественное, и всё это — в любопытной
легкомысленной, почти детской манере874.
Здесь ключевой глагол— «показали», который дает нам понять,
что арабы именно так проявили себя (вольно или невольно) под
испытующим взором эксперта. Количество приписываемых им
свойств за счет множественного наложения придает «арабам»
определенную экзистенциальную весомость. Таким образом «ара-
бов» вынуждают присоединиться к довольно широкой категории,
общей для всей современной антропологической мысли, — к ка-
тегории «по-детски примитивных». Также Макдональд подразу-
мевает, что для подобных описаний существует особая привиле-
гированная позиция, которую занимает западный ориенталист,
чья репрезентативная функция состоит в том, чтобы показать
то, что необходимо увидеть. В итоге всю историю ориентализма
874 Цит. по: Gibb H. A . R . Structure of Religious Thought in Islam //
Studies on the Civilization of Islam / Eds Stanford J. Shaw and
William R. Polk. Boston: Beacon Press, 1962. P. 180.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
377
можно рассматривать как своего рода вершину или чутко реа-
гирующий фронтир, принадлежащий одновременно и Востоку,
и Западу (Orient and Occident). Сложная динамика человеческой
жизни — то, что я называю историей-повествованием, — стано-
вится либо неуместной, либо незначительной в сравнении с па-
норамным видением, для которого подробности восточной жиз-
ни лишь подтверждают «восточность» (Orientalness) предмета
исследования и «западность» (Westernness) наблюдателя.
Если это видение и напоминает в чем-то взгляд Данте, то
ни в коем случае нельзя упускать из виду то, насколько сильно
отличаются этот Восток и Восток Данте. В этом случае доказа-
тельства должны быть (и считаются) научными, их происхож-
дение, говоря на манер генеалогии, восходит к европейской ин-
теллектуальной традиции и гуманитарной науке XIX столетия.
Более того, Восток —это уже не диковина, не враг и не область
экзотики, это политическая реальность выдающегося и значи-
мого момента. Подобно Лоуренсу, Макдональд не способен раз-
делить свои роли западного человека и ученого. Таким образом,
его видение ислама, как и представление Лоуренса об арабах,
смешивает определение объекта и идентичность дающего опре-
деление лица. Все восточные арабы должны быть подогнаны
под видение восточного типа, сконструированное западным уче-
ным, так же, как и конкретный опыт встреч с Востоком, в кото-
ром человек заново постигает суть Востока как следствие своего
внутреннего от него отчуждения. У Лоуренса и у Форстера это
последнее ощущение порождает уныние и чувство личного про-
вала. У таких ученых, как Макдональд, оно только способствует
усилению самого ориенталистского дискурса.
Оно же распространяет этот дискурс дальше, на мир куль-
туры, политики и на действительность. В межвоенный период,
как мы можем с легкостью судить по романам Мальро875, отно-
шения Востока и Запада (East and West) обрели постоянство —
всеобщее и тревожное. Повсюду были видны признаки дви-
жения Востока к политической независимости: в расчлененной
875 Андр е Мальро (1901–1976)— французский писатель, культуролог и политик.
Стиль, экспертиза, видение: всемирный ориентализм
378
Османской империи его подогревали союзники, что, как это хо-
рошо видно на примере арабского восстания и его последствий,
быстро стало проблемой. Теперь Восток стал вызовом, причем
не только Западу в целом, но самому духу, знанию и империи За-
пада. После целого столетия постоянного вмешательства (и изу-
чения) Востока (Orient) роль Запада на Востоке (East), реагирую-
щем на кризисы современности, представлялась значительно
более деликатной. Существовала проблема открытой оккупации,
проблема управляемых территорий, проблема европейской кон-
куренции на Востоке (Orient), проблема взаимодействия с мест-
ными элитами, местными народными движениями и местными
требованиями самоуправления и независимости, проблема ци-
вилизационных контактов между Востоком и Западом (Orient
and Occident). Подобные вопросы требовали пересмотра запад-
ного знания о Востоке. В 1925 году всерьез размышлял об остро-
те проблемы Восток — Запад (East-West) не кто иной, как сам
Сильвен Леви [(1863–1935)], президент французского Азиатско-
го общества в 1928–1935 годах, профессор-санскритолог в Кол-
леж де Франс:
Наш долг в том, чтобы понять восточную цивилизацию.
Решение гуманистической проблемы, которая на ин-
теллектуальном уровне состоит в том, чтобы приложить
эмоциональные и интеллектуальные усилия для пони-
мания иностранных цивилизаций как в их прошлых, так
и в их будущих формах, особенным образом возложе-
но на нас, французов [хотя аналогичные чувства мог бы
выразить англичанин: проблема была общеевропей-
ская], практическим образом в отношении наших обшир-
ных азиатских колоний...
Эти люди — наследники долгой традиции истории, ис-
кусства и религии, смысл которой они еще не полностью
утратили и которую они, по всей видимости, стре-
мятся продлить. Мы взяли на себя ответственность вме-
шаться в их развитие, иногда без спросу, иногда
же в ответ на их просьбу... Мы претендуем, справедливо
это или нет, на то, что представляем более высокую
Глава 3 | Ориентализм сегодня
379
цивилизацию, и по праву, данному нам этим превос-
ходством, постоянно твердим с уверенностью,
которая кажется местному населению недопустимой,
что можем ставить под сомнение все их местные
традиции...
В целом, куда бы ни проник европеец, местный взи-
рал на себя с каким-то общим отчаянием, кото-
рое было действительно острым, поскольку он чувст-
вовал, что его благополучие в моральной сфере
еще в большей степени, чем в материальной, вместо
того чтобы возрастать, уменьшалось. Всё это сдела-
ло основу его социальной жизни хрупкой и рушащейся
под ним, а золотые колонны, опираясь на которые,
он думал восстановить свою жизнь, теперь кажутся
мишурой.
Разочарование перешло в затаенную вражду по всему
Востоку, от края и до края, и вражда эта ныне уже
близка к тому, чтобы вылиться в ненависть, а ненависть
только того и ждет, чтобы стать действием.
Если по причине лености или непонимания Европа
не сделает никаких усилий, которые лишь в ее собствен-
ных интересах, то азиатская трагедия подойдет к своей
критической точке.
Именно здесь наука — форма жизни и инструмент поли-
тики — везде, где на карту поставлены наши интере-
сы, — оказывается в долгу перед собой, в долгу проникнуть
в местную цивилизацию и жизнь, чтобы открыть их
фундаментальные ценности и устойчивые характеристики,
а не душить местную жизнь бессвязными угрозами
европейского цивилизационного импорта. Мы должны
предложить этим цивилизациям самих себя, как
мы предлагаем наши товары на местном рынке [курсив
как в оригинале]876.
876 Lefèvre Frédéric. Une Heure avec Sylvain Lévi // Mémorial
Sylvain Lévi / Éd. Jacques Bacot. Paris: Paul Hartmann,
1937. P. 123 –124.
Стиль, экспертиза, видение: всемирный ориентализм
380
Леви без труда соединяет ориентализм с политикой, поскольку
давнюю (точнее, продолжающуюся) западную интервенцию на
Восток отрицать невозможно —как из-за ее последствий для зна-
ния, так и в силу воздействия на злополучных местных жителей.
И то и другое вносит свою лепту в ужас грядущего. Несмотря на
декларируемый гуманизм и трогательную заботу о ближних,
Леви представляет нынешний момент в неприятно ограничен-
ных понятиях. Считается, что восточный человек чувствует, что
его миру угрожает превосходящая цивилизация, при этом его
мотивом является вовсе не позитивное стремление к свободе, по-
литической независимости или культурному развитию на соб-
ственных основаниях, а вражда или завистливая злоба. Панацея
от этого возможного ужасного поворота событий — предложить
Восток западному потребителю, вывести его на рынок, сделать
его одним из многочисленных товаров, конкурирующих за вни-
мание. Одним ударом можно разрядить напряжение на Востоке
(позволив ему считать себя «равным» на западном рынке идей)
и унять беспокойство Запада по поводу надвигающейся восточ-
ной волны. И наконец, главный тезис Леви (и его наиболее крас-
норечивое признание): с Востоком надо что-то делать, иначе «ази-
атская трагедия подойдет к критической точке».
Азия страдает, но ее страдания несут в себе угрозы Европе:
между Востоком и Западом (East and West) пролегает извечная,
всегда напряженная граница, практически не изменившаяся
с классических времен. Тому, что говорит Леви, один из наиболее
почтенных современных ориенталистов, вторят, не столь тонко,
культурные гуманисты. В 1925 году французское периодичес-
кое издание «Ежемесячные тетради»877 провело исследование
среди известных интеллектуалов, и среди них были ориентали-
сты — Леви, Эмиль Сенар878 и литераторы — Андре Жид, Поль
Валери879 и Эдмон Жалу880. Вопросы об отношениях между Вос-
током и Западом (Orient and Occident) были составлены в острой,
877 Les Cahiers du mois (фр.).
878 Эмиль Сенар (1847–1928 — французский индолог.
879 Поль Валери (1871–1945)—французский поэт
и философ.
880 Эдмон Жалу (1878–1949) —французский пр озаик.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
381
если не сказать провокационной манере, что само по себе кое-
что говорит об атмосфере в культуре того времени. Мы сразу
замечаем, что идеи, которые прежде провозглашала ориента-
листская наука, стали теперь общепринятыми. Один из вопро-
сов касался взаимной непроницаемости Востока и Запада (идея
Метерлинка). Следующий — действительно ли влияние Восто-
ка представляет собой «серьезную опасность»881 (выражение
Анри Массиса882) для французской мысли. Третий вопрос каса-
ется тех ценностей западной культуры, которым можно при-
писать превосходство над Востоком. Мне кажется, здесь стоит
привести ответы Валери — настолько они откровенны, прямы
и архаичны, по крайней мере для начала XX столетия:
С точки зрения культуры я не думаю, что нам следует
сейчас особенно опасаться восточного влияния. Оно нам
известно. Мы обязаны Востоку истоками нашего искус-
ства и большей частью знаний. Мы также можем привет-
ствовать то новое, что приходит с Востока сейчас, хотя
я лично сомневаюсь, что такое возможно. В этом сомне-
нии и есть наша защита и наше европейское оружие.
Кроме того, подлинная проблема в таких вопросах — как всё
это осмыслить. Это всегда было, совершенно точно,
главной особенностью европейского ума — на протяжении
столетий. И поэтому роль наша состоит в том, чтобы
поддерживать эту способность выбора, универсального
понимания, преобразования всего в наше собственное
содержание, силы — всего того, что сделало нас такими, ка-
кие мы есть. Греки и римляне показали нам, как обхо-
диться с монстрами Азии, как подвергать их анализу и из-
влекать из них их сущность ... Средиземноморский бас-
сейн представляется мне закрытым сосудом, куда всегда
стекалась мудрость с просторов Востока и где она стано-
вилась насыщеннее [курсив и отточия как в оригинале]883.
881 Un péril grave (фр.) .
882 Анри Массис (1886–1970)— французский
литератур овед.
883 Valéry Paul. Oeuvres / Éd. Jean Hytier. Paris:
Gallimard, 1960. Vol. 2. P. 1556–1557.
Стиль, экспертиза, видение: всемирный ориентализм
382
Если европейская культура в целом и осмысливала Восток, то Ва-
лери, несомненно, сознавал, что одним из инструментов на этом
пути был ориентализм. В мире, где уже прозвучали принципы
Вильсона о национальном самоопределении, Валери уверенно
полагает, что угрозу Востока можно устранить, анализируя ее.
«Сила выбора» для Европы состоит прежде всего в том, чтобы
признать, что истоки европейской науки лежат на Востоке, а за-
тем вытеснить это представление. Так, в другом контексте Баль-
фур мог утверждать, что коренные обитатели Палестины, хотя
и имеют преимущественное право собственности на землю, не
имеют власти сохранить ее в дальнейшем. Простые желания се-
мисот тысяч арабов, говорит он, ни на секунду нельзя сравнить
с судьбой подлинно европейского колониального движения884.
Как выразился Джон Бакен885 в 1922 году, Азия весьма не-
приятно напоминает извержение вулкана, которое может вне-
запно уничтожить «наш» мир:
Земля бурлит беспорядочной силой и неорганизованным
разумом. Вы никогда не задумывались над этим в от-
ношении Китая? Миллионы острых умов задыхаются там,
занятые пошлыми поделками. У них нет цели, нет на-
правляющей силы, а потому все их усилия тщетны, мир
смеется над Китаем886.
И если Китай может сорганизоваться (а именно так оно и будет),
вот тогда будет не до смеха. А потому усилия Европы направле-
ны на то, чтобы поддерживать себя в состоянии, которое Валери
назвал «могучей машиной»887, 888, — поглощая извне всё, что воз-
можно, и перерабатывать всё к своей пользе, интеллектуально
884 Цит. по: Sykes Christopher. Crossroads to Israel. 1965; reprint
ed., Bloomington: Indiana University Press, 1973. P. 5.
885 Джон Бакен (1875–1940) —британский государственный
деятель, писатель и колониальный администратор.
886 Цит. по: Sandison Alan. The Wheel of Empire: A Study of the
Imperial Idea in Some Late Nineteenth and Early Twentieth
Century Fiction. N . Y.: St. Martin’s Press, 1967. P. 158. Великолеп-
ное исследование подобных настроений во Франции
можно найти в работе: Loutfi Martine Astier. Littérature et
colonialisme: L’Expansion coloniale vue dans la littérature
romanesque française, 1871–1914. The Hague: Mouton & Co., 1971.
887 Un machine puissante (фр.) .
888 Valéry Paul. Variété. Paris: Gallimard, 1924. P. 43.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
383
и материально, удерживая Восток в избирательно организован-
ном (или дезорганизованном) состоянии. Однако сделать это
можно лишь благодаря ясности видения и анализа. До тех пор,
пока мы не увидим Восток таким, каков он есть, его сила — во-
енная, материальная, духовная — рано или поздно сокрушит
Европу. Обширные колониальные империи, могучие системы
последовательного подавления для того и существовали, чтобы
в конечном счете ограждать Европу от того, чего она так боя-
лась. Колониальные сюжеты, какими их увидел Джордж Оруэлл
в 1939 году в Марракеше, нельзя воспринимать иначе, как своего
рода континентальную эманацию — африканскую, азиатскую,
восточную:
Когда идешь по такому городу, как этот, — двести тысяч
жителей, из которых по крайней мере у двадцати тысяч
в буквальном смысле слова ничего нет, кроме лохмоть-
ев на теле, когда видишь, как эти люди живут, и более того,
как легко они умирают, трудно поверить, что находишься
среди людей. В действительности все колониальные импе-
рии основаны именно на этом. У людей смуглые лица,
и более того — их много! Неужели они одной с нами плоти?
Есть ли у них хотя бы имена? Или же они всего лишь
часть аморфной смуглой массы и обладают индивидуаль-
ностью не более, чем, скажем, пчелы или коралловые
полипы? Они вырастают из земли, маются и голодают какое-
то время, а затем вновь уходят в безымянные холмики
на кладбище, и никто не заметит, что их уже нет на свете.
Да и сами могилы вскоре сровняются с землей889.
Помимо живописных персонажей, предстающих перед евро-
пейским читателем в экзотических рассказах менее значитель-
ных авторов (Пьер Лоти, Мармадьюк Пиктхолл и тому подобных),
всё, что европейцу известно о не-европейце, в точности повто-
ряет сказанное Оруэллом. Он либо предмет для забавы, либо
889 Orwell George. Marrakech // A Collection
of Essays. N . Y.: Doubleday Anchor Books, 1954.
P. 187.
Стиль, экспертиза, видение: всемирный ориентализм
384
частица обширной массы, подпадающий в обыденном или даже
специализированном дискурсе под неопределенный тип «восточ-
ного человека», «африканца», «желтого», «смуглого» или «мусуль-
манина». В эти абстракции ориентализм привнес силу обобще-
ния, способную превращать отдельные элементы цивилизации
в идеальные носители ценностей, идей и позиций, которые,
в свою очередь, ориенталисты находили на «Востоке» и превра-
щали в общепринятую культурную реальность.
Если задуматься над тем, что Раймон Шваб вынес из своей
блестящей биографии Анкетиль-Дюперрона в 1934 году — и тем
самым положил начало исследованиям, которые в итоге поме-
стили ориентализм в соответствующий культурный контекст, —
следует отметить, что сделанное им пребывало в разительном
контрасте с работой его коллег, художников и интеллектуалов,
для которых Восток и Запад (Orient and Occident) так и остава-
лись потрепанными абстракциями, какими они были для Вале-
ри. И не то чтобы Паунд, Элиот, Йейтс, Артур Уэйли, Феноллоса,
Поль Клодель890 (в своем «Познании Востока»), Виктор Сегален
и другие игнорировали «мудрость Востока», как несколькими
поколениями ранее назвал ее Макс Мюллер. Скорее, культура
смотрела на Восток, и в особенности на ислам, с тем недоверием,
которое всегда определяло отношение к нему науки. Подходя-
щий пример современного подхода в его наиболее явной фор-
ме можно найти в серии лекций на тему «Запад и Восток» (The
Occident and the Orient), прочитанных в 1924 году в Чикагском
университете Валентайном Чиролом, известным европейским
журналистом, имевшим большой опыт пребывания на Востоке
(East)891. Его целью было показать образованной американской
аудитории, что Восток (Orient)— не так уж далеко, как мы, воз-
можно, считаем. Его позиция проста: Восток и Запад (Orient and
Occident) неискоренимо противоположны друг другу, Восток —
в особенности «мухаммеданизм» — является одной из «великих
890 Поль Клодель (1868–1955)— французский поэт, дипломат, католик.
891 Валентайн Чирол (1852–1929)—британский журналист. С 1870-х
гг. путешествовал по Ближнему Востоку. Написал значительное
количество трудов, анализируя современное положение
в Азии.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
385
мировых сил», ответственных за этот «глубочайший раскол» в ми-
ре892. Вот некоторые из решительных обобщений Чирола (наде-
юсь, что верно воспроизвожу названия шести его лекций): «Их
древнее поле сражений», «Кончина Османской империи, особый
случай Египта», «Эксперимент Великобритании в Египте», «Про-
тектораты и управляемые территории», «Новый фактор боль-
шевизма» и «Некоторые общие выводы».
К такому довольно распространенному взгляду на Восток,
как взгляд Чирола, можно добавить свидетельство Эли Фора893,
который в своих размышлениях проводит, как и Чирол, уже зна-
комую нам четкую грань в области истории и культуры между
Белым Западом и цветным Востоком (White Occidentalism and
coloured Orientalism). Не обращая внимания на парадоксы типа
«бесконечной резни восточного безразличия»894 (поскольку в от-
личие от «нас» «они» понятия не имеют о мире), Фор пытается
доказать, что восточный человек ленив, что на Востоке нет по-
нятия истории, нации или родины, что Восток по сути своей ми-
стичен и так далее. Фор заявляет, что до тех пор, пока Восток не
станет рациональным, не разовьет у себя технику и позитивизм,
не может быть и речи о восстановлении связей между Востоком
и Западом (East and West)895. Гораздо более тонкий и научный
подход к дилемме «Восток —Запад» (East-West) можно найти в эс-
се Фернана Бальдансперже896 «Там, где встречаются интеллек-
туальные Запад и Восток». Но даже он говорит о врожденном
презрении Востока к идее, дисциплине ума и рациональному
истолкованию897.
Несущиеся из глубин европейской культуры идеи, выска-
занные писателями, которые считают, что говорят от имени этой
культуры, являются общими местами («прописными истинами»)
и не могут быть сочтены лишь образчиками провинциального
892 Chirol Valentine. The Occident and the Orient. Chicago: University of Chicago
Press, 1924. P. 6.
893 Эли Фор (1873–1937)— французский писатель и историк искусства.
894 Le carnage permanent de l’indifférence orientale (фр.) .
895 Faure Élie. Orient et Occident // Mercure de France. July 1 —August 1,
1931. Vol. 229 . P. 263, 264, 269, 270, 272.
896 Фернан Бальдансперже (1871–1958)— французский филолог и литературовед.
897 Baldensperger Fernand. Où s’affrontent l’Orient et l’Occident intellectuels //
Éludes d’histoire littéraire. 3rd ser. Paris: Droz, 1939. P. 230.
Стиль, экспертиза, видение: всемирный ориентализм
386
шовинизма. Они таковыми не являются — а это очевидно каждо-
му, кто знает хоть что-то о других работах Фора и Бальданспер-
же — и от этого еще более парадоксальны. Их общий фон — это
превращение в XX веке строго профессионального научного
ориентализма, чьей функцией в культуре XIX века было стрем-
ление возродить в Европе утраченную традицию гуманизма,
в инструмент политики, и, что еще важнее, в кодекс, при помо-
щи которого Европа могла интерпретировать и саму себя, и Вос-
ток. По причинам, рассмотренным выше, ориентализм нес на
себе отпечаток общего страха Европы перед исламом, что еще
усугублялось политическими вызовами межвоенного периода.
Моя позиция в том, что метаморфоза сравнительно безобидной
филологической специальности в нечто, способное управлять
политическими движениями, править колониями, делать поч-
ти апокалиптические заявления о трудной цивилизационной
миссии Белого Человека, происходит в рамках якобы либераль-
ной культуры с ее хвалеными универсализмом, плюрализмом
и открытостью. Однако в действительности происходит нечто
прямо противоположное: превращение доктрины и поставляе-
мого «наукой» знания в «истину». Если такая истина оставляет
за собой право судить о Востоке как о чем-то неизменно и непре-
ложно восточном в том смысле, о котором шла речь выше, тогда
вся эта широта взглядов не более чем форма угнетения и мента-
листский предрассудок.
Степень подобной нелиберальности зачастую даже не со-
знавалась и не осознается до сих пор внутри самой этой куль-
туры— по причинам, ставшим предметом исследования в этой
книге. Тем не менее отрадно, что этому не-либерализму был
брошен вызов. Вот фрагмент из предисловия А. А . Ричардса898
к его книге «Мэн-цзы на уме» (1932), где легко можно заменить
слово «китайская» на «восточная».
Что касается роста знаний в отношении китайской
мысли на Западе, интересно отметить, что даже такой
898 Айвор Армстронг Ричардс (1893–1979) —
британский и американский литературный
критик.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
387
автор, как Этьен Жильсон899, которого вряд ли можно
заподозрить в незнании или беспечности, мог, однако,
в предисловии к английскому изданию своей работы
«Философия Св. Фомы Аквинского» написать, что томист-
ская философия «приняла и вобрала в себя всю чело-
веческую традицию». Именно так мы все и думаем. Для
нас Западный мир — и есть мир [или та его часть, кото-
рая имеет значение]. Однако непредвзятый наблюдатель,
конечно, заметил бы, что такой провинциализм весьма
опасен. И мы на Западе еще не настолько счастливы, чтобы
быть уверенными, что не страдаем от его последствий900.
Заявление Ричардса предшествует тому, что он назвал «множе-
ственным определением», или подлинным плюрализмом, сво-
бодным от воинственности системы определений. Принимаем
мы или нет его выпад в адрес провинциализма Жильсона, мы
можем принять его утверждение о том, что либеральный гума-
низм, частью которого исторически являлся ориентализм, пре-
пятствует процессу расширения значения, которое лежит в ос-
нове подлинного понимания. Что именно идет на смену этому
расширенному значению ориентализма в XX веке — в техниче-
ской области — это тема, о которой речь пойдет дальше.
899 Этьен Жильсон (1884–1978) —французский философ.
900 Richards I. A . Mencius on the Mind: Experiments in Multiple
Definitions. London: Routledge & Kegan Paul, 1932. P. xiv.
Стиль, экспертиза, видение: всемирный ориентализм
388
III
Расцвет современного
англо-французского ориентализма
Поскольку мы привыкли считать современного эксперта в не-
коей области Востока или аспекте восточной жизни специали-
стом-страноведом, мы совершенно утратили ощущение, что
вплоть до Второй мировой войны ориенталиста считали прежде
всего специалистом широкого профиля, способным к широким
обобщениям (с большой долей специальных познаний, конеч-
но), обладающим необходимыми навыками для того, чтобы де-
лать суммативные заявления. Под суммативными заявлениями
я имею в виду, что, высказывая относительно простые утвержде-
ния, скажем, по поводу арабской грамматики или индийской
религии, ориенталист будет понят (и сам будет придерживаться
этого мнения) так, как будто он говорит нечто о Востоке в целом,
так сказать, суммируя. Таким образом, всякое исследование от-
дельного фрагмента восточного материала одновременно в сум-
ме подтверждает исконно восточный характер всего этого мате-
риала. А поскольку существует общее глубокое убеждение, что
Восток в целом органично и прочно связан воедино, ученый-ори-
енталист получает все герменевтические основания считать те
материальные свидетельства, с которыми он имел дело, ведущи-
ми к лучшему пониманию таких понятий, как восточный харак-
тер, восточный ум, этика и дух.
На протяжении большей части двух первых глав этой книги
я приводил такие же аргументы в отношении более ранних перио-
дов истории ориенталистской мысли. Дифференциация в позд-
нейшей истории, о которой пойдет речь здесь, это дифференциа-
ция между периодами непосредственно до и непосредственно
после Первой мировой войны. В обоих случаях, как и в более ран-
нее время, Восток — это всегда Восток, невзирая на конкретные
случаи, на стиль и методы, которые используются для его опи-
сания. Разница между этими двумя периодами заключается
в причинах, по которым ориенталист занят поиском сущностной
«восточности» (orientality) Востока. Удачный пример подобного
Глава 3 | Ориентализм сегодня
389
обоснования в предвоенный период можно найти в следующем
абзаце текста Снук-Хюргронье, взятом из его рецензии 1899 года
на книгу Эдуарда Захау901 «Магометанское право»:
...з а кон, который на практике должен был делать всё более
значительные уступки привычкам и обычаям народа,
а также произволу его правителей, тем не менее сохраня-
ет большое влияние на интеллектуальную жизнь му-
сульман. Потому он остается и для нас важным предметом
изучения, не только из отвлеченных соображений,
связанных с историей права, цивилизации и религии, но
также и в практических целях. Чем ближе становятся
отношения Европы с исламским Востоком (Muslim East),
тем больше исламские страны подпадают под сюзе-
ренитет Европы и тем важнее для нас, европейцев, стано-
вится знакомство с интеллектуальной жизнью, рели-
гиозным законом и концептуальными основами ислама902.
Хотя Снук-Хюргронье и допускает, что нечто столь абстрактное,
как «исламское право», иногда уступает давлению истории и об-
щества, он всё же скорее заинтересован, чем нет, в удержании
этой абстракции в интеллектуальном обороте, потому что в ши-
роком смысле «исламское право» подтверждает неравенство
между западными и восточными землями (East and West). Для
Снук-Хюргронье разграничение между Востоком и Западом
(Orient and Occident) представляет собой нечто противополож-
ное академическому или общепринятому клише. Для него оно
обозначает сущностные, исторические властные взаимоотно-
шения между ними. Знание Востока подтверждает, расширяет
или углубляет ту разницу, при помощи которой европейский
сюзеренитет (у этой фразы — почтенное происхождение, ухо-
дящее корнями в XIX столетие) утверждается над Азией. Знать
Восток в целом — это как знать нечто, что передано тебе для со-
хранения, если ты— человек Запада.
901 Карл Эдуард Захау (1845–1930)— немецкий востоковед.
902 Selected Works of C. Snouck Hurgronje / Eds G. H . Bousquet and
J. Schacht. Leiden: E. J. Brill, 1957. P. 267.
Расцвет современного англо-французского ориентализма
390
Почти симметричный пассаж к этой выдержке из Снук-
Хюргронье можно найти в заключительном параграфе статьи
Гибба «Литература» в книге «Наследие ислама», опубликован-
ной в 1931 году. Описав три случайных контакта между Восто-
ком и Западом (East and West) в период до XVIII века, Гибб затем
переходит к веку XIX:
После этих трех случайных контактов немецкие романти-
ки вновь обратились к Востоку и впервые сделали
своей намеренной целью открыть дорогу подлинному на-
следию восточной поэзии в поэзию Европы. XIX век
с его новым чувством силы и превосходства, казалось,
решил захлопнуть перед ними ворота. С другой сто-
роны, сегодня видны признаки перемен. Восточную лите-
ратуру вновь изучают ради нее самой и растет новое
понимание Востока. По мере того, как это знание распро-
страняется и Восток вновь занимает полагающееся
ему по праву место в жизни человечества, восточная лите-
ратура может, наконец, выполнить свою историческую
функцию и помочь нам освободиться от стесняющих и по-
давляющих концепций, которые ограничивают всё
значительное в литературе, мысли и истории нашей соб-
ственной частью земного шара903.
Выражение Гибба «ради нее самой» диаметрально противопо-
ложно доводам, приводимым в заявлении Снук-Хюргронье о ев-
ропейском сюзеренитете над Востоком. Однако практически
непоколебимой остается всеобъемлющая идентичность чего-то
под названием «Восток» (East) и чего-то другого под названи-
ем «Запад» (West). Подобные сущности полезны друг для друга,
и это очевидно, что похвальное намерение Гибба — показать:
влияние восточной литературы на Запад не обязательно должно
быть (по своим результатам) тем, что Брюнетьер называл «наци-
ональным позором». Скорее, Восток (East) можно рассматривать
903 Gibb H. A . R . Literature // The Legacy of Islam / Eds Thomas
Arnold and Alfred Guillaume. Oxford: Clarendon Press,
1931. P. 209.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
391
как своего рода гуманистический вызов местной ограниченно-
сти западного этноцентризма.
Вопреки его прежним размышлениям о гётевской идее «все-
мирной литературы», призыв Гибба к взаимному гуманистиче-
скому обогащению Востока и Запада (East and West) отражает
изменившиеся политические и культурные реалии послевоен-
ной эпохи. Сюзеренитет Европы над Востоком никуда не делся:
он изменился, эволюционировал — в британском Египте — от
более или менее мирного его принятия местным населением ко
всё более запутанным политическим проблемам, включавшим
в себя требования независимости. Для британцев это были годы
постоянных проблем, связанных с Заглулом, партией «Вафд»
и тому подобным904, 905
. Более того, с 1925 года шел процесс миро-
вой экономической рецессии, что также усиливало в текстах
Гибба ощущение тревоги. Однако самым убедительным в его сло-
вах оказывается культурное послание. Прислушайтесь к Вос-
току, говорит Гибб читателю, и это поможет западному созна-
нию побороть собственную узость, нацеленность на угнетение
и ограниченность перспективы.
Основания при переходе от Снук-Хюргронье к Гиббу суще-
ственно изменились, равно как и приоритеты. Теперь уже обсуж-
дение того, что господство Европы над Востоком—естественный
факт, не обходилось без дебатов, точно так же как уже больше не
предполагалось, что Восток нуждается в западном просвещении.
В межвоенный период особое значение приобретает культурное
самоопределение, способствовавшее преодолению провинци-
альности и ксенофобии. По Гиббу, это Запад нуждается в Восто-
ке как в предмете изучения, поскольку это помогает освободить
дух от неплодотворной специализации, облегчает страдания
904 Саад Заглул (1859–1927) — египетский политик, лидер партии
«Вафд» (партия делегаций). В 1923 г. партия активно
участвовала в разработке конституции страны, призванной
создать парламентскую монархию. Политика Египта той
эпохи определялась тр еугольником: король, пр едставитель
Британской короны и партия «Вафд».
905 Лучший общий обзор этого периода, его политики,
общественного устройства, экономики и культуры можно
найти в книге: Berque, Jacques. Egypt: Imperialism
and Revolution, trans. Jean Stewart. New York: Praeger Publi-
shers, 1972.
Расцвет современного англо-французского ориентализма
392
от местнического и националистического эгоизма, усиливает
способность восприятия по-настоящему важных вопросов при
изучении культуры. Если Восток в этой новой диалектике куль-
турного самосознания представляется скорее партнером, чем
оппонентом, это связано с тем, что, во-первых, теперь Восток
в гораздо большей степени, чем раньше, являет собой вызов, и, во-
вторых, потому что Запад вступает в сравнительно новую фазу
культурного кризиса, отчасти вызванного сокращением запад-
ного сюзеренитета над остальным миром.
Поэтому в работах лучших ориенталистов межвоенного
периода, представленного такими яркими фигурами, как Мас-
синьон и Гибб, можно найти элементы, сближающие их с луч-
шими гуманистическими научными традициями того времени.
Так, суммативный подход, о котором я говорил ранее, можно
считать ориенталистским эквивалентом попыток сугубо в рам-
ках западной гуманистики понять культуру как целое, антипози-
тивистским, интуитивным, сочувственным образом. И ориента-
листы, и не ориенталисты начинали с ощущением, что западная
культура вступает в важную фазу, главной чертой которой яв-
ляется кризис, вызванный такими угрозами, как невежество,
узкотехническое отношение к миру, моральная сухость, непре-
клонный национализм и так далее. Идея обращения к опреде-
ленным текстам, например для того, чтобы двигаться от конкрет-
ного к общему (для понимания жизни определенного периода
и, следовательно, его культуры), является общей для западных
гуманистов, вдохновленных работами Вильгельма Дильтея906,
а также для выдающихся ученых-востоковедов, таких как Мас-
синьон и Гибб. Проект оживления филологии — в том виде, как
его можно найти у Курция, Восслера, Ауэрбаха, Шпитцера, Гун-
дольфа, Гофмансталя907 — имеет аналог в том заряде энергии, ка-
кой придали строго технической ориенталистской филологии
906 Вильгельм Дильтей (1833–1911)— немецкий историк
культуры, философ-идеалист.
907 Полезные сведения об интеллектуальном проекте,
который послужил основой их работы: On Four Modern
Humanists: Hofmannsthal, Gundolph, Curtius,
Kantorowicz. Ed . Arthur R Evans Jr. Princeton N. J.: Princeton
University Press, 1970.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
393
исследования Массиньона в той области, которую он называл
«мистическим лексиконом», «словарем исламской преданности»
и так далее.
Однако существуют и другие, более интересные совпадения
между ориентализмом в этой фазе его истории, современной ев-
ропейской наукой о человеке (science de l’homme) и современной
ей наукой о духе (Geisteswissenschaften). Следует отметить, что,
во-первых, не-ориенталистская культурология была вынуждена
быстрее реагировать на угрозу гуманистической культуре, исхо-
дящую от самодовольного, аморального технического поворота,
представленного в том числе подъемом фашизма в Европе. Этот
ответ, как и общая тревога межвоенного периода, сохранил акту-
альность и в послевоенное время (после Второй мировой). Яркое
научное и личностное свидетельство такого ответа можно найти
в известной работе Эриха Ауэрбаха «Мимезис», в его последних
методологических рассуждениях в качестве Филолога908. Он со-
общает нам, что «Мимезис» написан в Турции, во время его из-
гнания, и во многом замышлялся как попытка по-настоящему
вглядеться в развитие западной культуры, возможно, в тот по-
следний момент, когда она еще сохраняет целостность и цивили-
зационное единство. А потому он ставит перед собой задачу на-
писать общую работу, основанную на конкретном текстуальном
анализе, представляющую принципы западной литературы во
всем их многообразии, богатстве и плодородии. Целью работы
было обобщение западной культуры, в которой само обобщение
по значимости уравнивалось с жестом его осуществления, что,
как Ауэрбах считал, стало возможным благодаря тому, что он на-
зывал «позднебуржуазным гуманизмом»909. Таким образом, част-
ная деталь превращается в высокоопосредованный символ все-
мирного исторического процесса.
908 Auerbach Erich. Mimesis: The Representation of Reality
in Western Literature. trans. Willard R. Trask. 1946;
reprint ed., Princeton, N. J.: Princeton University Press, 1968.;
его же: Literary Language and Its Public in Late Latin Anti-
quity and in the Middle Ages. Trans. Ralph Manheim. N . Y.: Bol-
lingen Books, 1965.
909 Auerbach Erich. Philology and Weltliteratur. Trans.
M. and E. W. Said // Centennial Review. Winter 1969. Vol. 13,
no.1.P.11.
Расцвет современного англо-французского ориентализма
394
Не меньшее значение для Ауэрбаха — и этот факт непосред-
ственно относится к ориентализму — имеет гуманистическая
традиция приобщения к неродной национальной культуре или
литературе. Ауэрбах приводит в пример Курциуса910, немца, чьи
выдающиеся достижения свидетельствовали о его сознатель-
ном выборе профессионально посвятить себя романской лите-
ратуре. Недаром Ауэрбах завершает свои размышления важной
цитатой из «Дидаскаликона» Гуго Сен-Викторского911: «Человек,
для которого нет края лучше родного, еще только зеленый но-
вичок; тот, для кого любая почва как родная, уже силен; но со-
вершенен лишь тот, для кого весь мир— чужбина»912. Чем больше
человек готов отделить себя от родной культуры, тем легче он
сможет судить о ней, равно как и обо всём мире, с духовной не-
предвзятостью и великодушием, необходимыми для истинного
видения. И тем человеку легче, сочетая в равной степени бли-
зость и отстраненность, оценить самого себя и чужую культуру.
Не менее важной и формирующей методологию культур-
ной силой было использование в социальных науках категории
«типа» — и как аналитического приема, и как способа видеть
привычные вещи в новом свете. Более подробно историю «типов»
можно найти у таких мыслителей начала XX века, как Вебер913,
Дюркгейм914, Лукач915, Маннгейм916 и других представителей со-
циологии знания, работы которых вспоминают достаточно ча-
сто917. Однако, как мне кажется, мало кто замечал, что исследова-
ния Вебера, посвященные протестантизму, иудаизму и буддизму,
завели его (возможно, непреднамеренно) на территорию, кото-
рую прежде делили и на которую раньше претендовали исклю-
чительно ориенталисты. Именно там нашел он поддержку со
стороны тех мыслителей XIX столетия, которые были убеждены,
910 Эрнст Роберт Курциус (1886–1956) — немецкий филолог и переводчик.
911 Гуго Сен-Виктор ский (1096/7–1141)— французский богослов и педагог.
912 Ibid. P. 17.
913 Макс Вебер (1864–1920)— немецкий социолог и философ.
914 Эмиль Дюркгейм (1858–1917) —французский социолог и философ.
915 Дьёрдь Лукач (1885–1971)— немецкий философ и литератур овед.
916 Карл Маннгейм (1893–1947)— социолог австро-венгерского
происхождения, основатель социологии знания.
917 См., напр.: Hughes H. Stuart. Consciousness and Society: The
Reconstruction of European Social Thought, 1890–1930. 1958; reprint
ed., N. Y.: Vintage Books, 1961.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
395
что существует своего рода онтологическая разница между вос-
точной и западной (Eastern and Western) экономическими (и ре-
лигиозными) «ментальностями». Никогда серьезно не занима-
ясь исламом, Вебер тем не менее существенно повлиял на эту
область, в основном потому, что его понятие «типа» было «внеш-
ним» подтверждением многих канонических тезисов ориента-
листов, чьи экономические идеи никогда не шли дальше утвер-
ждения, будто восточный человек в основе своей неспособен
к торговле, коммерции и экономической рациональности. В от-
ношении ислама эти клише сохранялись и поддерживались на
протяжении столетий, вплоть до появления в 1966 году важно-
го исследования Максима Родинсона918 «Ислам и капитализм».
Понятие «типа» — восточного, исламского, арабского или какого-
то еще — сохраняется до сих пор и подпитывается другими аб-
стракциями такого же рода, парадигмами или типами, по мере
их появления в современных социальных науках.
В этой книге я много говорил о переживаемом ориенталис-
тами чувстве отчуждения, когда они имеют дело или живут
в культуре, столь глубоко отличной от их собственной. Теперь
одно из ярких различий между ориентализмом в его исламской
версии и всеми прочими гуманистическими дисциплинами, где
ауэрбаховские представления о необходимости отчуждения об-
ладают некоторой значимостью, заключается в том, что ислам-
ские ориенталисты никогда не рассматривали свою отчужден-
ность от ислама как нечто благотворное или как подход, дающий
лучшее понимание собственной культуры. Скорее, отчужден-
ность от ислама лишь усиливала в них чувство превосходства ев-
ропейской культуры, даже по мере того, как их антипатия рас-
пространялась на весь Восток в целом, деградировавшим (и, как
правило, крайне опасным) представителем которого считался
ислам. Подобные тенденции — и это также было частью моей ар-
гументации — оказались встроенными в саму традицию ориента-
листского исследования на протяжении XIX века и со временем
918 Максим Родинсон (1915–2004)—
французский историк-марксист, социолог
и востоковед.
Расцвет современного англо-французского ориентализма
396
стали стандартным компонентом ориенталистского образова-
ния, передаваемого от поколения к поколению. Кроме того, су-
ществовала большая вероятность того, что европейские ученые
продолжали рассматривать Ближний Восток сквозь призму его
библейских «истоков», то есть как место, обладающее несомнен-
ной религиозной значимостью. С учетом его особых отношений
с христианством и иудаизмом ислам навечно оставался для ори-
енталиста идеей (или типом) настоящей культурной наглости,
усугубленной, естественно, страхом того, что исламская цивили-
зация с самого начала (и до сих пор) продолжает занимать враж-
дебную позицию по отношению к христианскому Западу.
По этим причинам исламский ориентализм в межвоенный
период в общем смысле разделял ощущение культурного кри-
зиса, провозглашаемого Ауэрбахом и другими авторами, о ко-
торых мы кратко упомянули, при этом не развиваясь в том же
направлении, что и другие гуманитарные науки. Поскольку в ис-
ламском ориентализме изначально существовал особенно по-
лемичный религиозный подход, он оставался зажатым, так ска-
зать, в определенные методологические рамки. Его культурная
отчужденность прежде всего нуждалась в защите от современ-
ной истории, от социальных и политических обстоятельств, так
же как и от неизбежных ревизий, инициируемых в отношении
любого теоретического или исторического «типа» с появлением
новых данных. В случае исламской цивилизации те абстракции
(или, точнее, сама возможность построения таких абстракций),
которые предлагал ориентализм, считались получившими но-
вое подтверждение. Поскольку предполагалось, что ислам рабо-
тал именно так, как об этом говорили ориенталисты (без отсы-
лок к реальности, но ссылаясь на «классические» принципы), то
также считалось верным, что современный ислам — это не что
иное, как новая версия ислама древнего, в особенности после
того, как было решено, что современность для ислама — это ско-
рее оскорбление, чем вызов. (Кстати сказать, большое количе-
ство различных допущений и предпосылок в этом описании так-
же предназначены для того, чтобы подчеркнуть причудливые
извивы и повороты, которые приходится постоянно совершать
Глава 3 | Ориентализм сегодня
397
ориентализму ради сохранения своего своеобразного способа
видения человеческой реальности.) Наконец, если обобщающие
тенденции в филологии (как полагали Ауэрбах или Курциус)
должны были вести к расширению осведомленности ученого,
ощущению братства всех людей, универсальности некоторых
принципов человеческого поведения, то в исламском ориента-
лизме это обобщение, напротив, привело к обострению чувства
различия между Востоком и Западом (Orient and Occident), что
отразилось на исламе.
То, что я описываю, для исламского ориентализма было
и остается характерным вплоть до сегодняшнего дня: регрессив-
ная позиция по сравнению с другими гуманитарными науками
(и даже с другими ответвлениями ориентализма), общая методо-
логическая и идеологическая отсталость и сравнительная изоли-
рованность от происходящего как в других гуманитарных науках,
так и в реальном мире исторических, экономических, социаль-
ных и политических обстоятельств919. Некоторое представление
об этом отставании в исламском (или семитском) ориентализ-
ме присутствовало уже в конце XIX века, возможно, потому что
для отдельных наблюдателей уже тогда начинало становиться
очевидным, что семитский или исламский ориентализм в очень
незначительной мере вышел из берегов своего первоначально-
го религиозного русла. Первый конгресс ориенталистов прошел
в Париже в 1873 году, и почти с самого начала всем другим ученым
было ясно, что семитологи и исламологи, в общем, в большом ин-
теллектуальном отставании. Работая над обзором всех прошед-
ших в период между 1873 и 1897 годами конгрессов, английский
исследователь Р.Н.Каст920 был вынужден отметить в отношении
семито-исламского направления следующее:
Такие встречи [как та, что прошла среди специалистов
по древним семитам], действительно, способствуют про-
грессу востоковедения.
919 См.: Abdel Malek Anwar. Orientalism in Crisis //
Diogenes. Winter 1963. Vol. 44. P. 103 –140.
920 Роберт Нидхэм Каст (1821–1909)— английский
востоковед, колониальный
администратор.
Расцвет современного англо-французского ориентализма
398
Однако нельзя сказать того же о секции специалистов
по современным семитам. Там было много участни-
ков, однако обсуждаемые темы представляли лишь незна-
чительный интерес — такие, которые способны зани-
мать умы лишь дилетантов старой школы, но вовсе не те,
что составляют обширный класс «показательных про-
блем» XIX века. Мне приходится обратиться к Плинию,
чтобы подобрать слова. На этой секции полностью
отсутствовал дух современной филологии и археологии,
а читаемые доклады больше напоминали заседание
университетских преподавателей прошлого века, кото-
рые собрались, чтобы обсудить, как следует читать
тот или иной фрагмент из греческой пьесы, или где ставить
ударение в гласных, задолго до того, как развитие ком-
паративной филологии смахнуло всю эту схоластическую
паутину прочь. Стоило ли вообще обсуждать, мог
или нет Магомет держать в руках ручку или писать?921
До некоторой степени эта устаревшая полемика, которую опи-
сывает Каст, представляла собой версию европейского антисе-
митизма на ученый лад. Даже само определение «современные
семиты», которое распространяют и на мусульман, и на евреев
(и который идет от упомянутых работ по древним семитам, нача-
ло которым положил Ренан), несет в себе явный расистский от-
тенок — и несет без каких-либо последствий. Чуть позже в своем
обзоре Каст отмечает, что на той же встрече «„арии“ дали богатую
пищу для размышлений». Понятно, что «арии» — это абстракция,
противоположная «семитам», но по некоторым причинам, о ко-
торых я говорил выше, подобные атавистические ярлыки счи-
тались особенно уместными в отношении семитов. Насколько
серьезными были моральные и гуманитарные последствия это-
го для всего человеческого сообщества, показала история XX сто-
летия. Однако в истории современного антисемитизма была
921 Cust R. N. The International Congresses
of Orientalists // Hellas. 1897. Vol. 6,
no. 4. P. 349.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
399
еще недостаточно подчеркнута та роль, которую сыграл ориен-
тализм в узаконивании подобных атавистических категорий,
и, что еще важнее для нашего исследования, тех методов, при
помощи которых эта академическая и интеллектуальная леги-
тимация отстаивает свои права в дискуссиях об исламе, арабах
и Ближнем Востоке в наше время. В то время как уже невозмож-
но ни в научной, ни в популярной работе писать о таких вещах,
как «мышление негра» или «еврейская личность», вполне до-
пустимо заниматься изучением «исламского мышления» или
«арабского характера», но об этом чуть позже.
Так, для того, чтобы лучше понять интеллектуальную генеа-
логию межвоенного исламского ориентализма—которая самым
лучшим и интересным образом (никакой иронии) представлена
карьерами Массиньона и Гибба, — мы должны разобраться в раз-
личиях между суммативным подходом к своему материалу ори-
енталиста и подходом таких филологов, как Ауэрбах и Курциус,
который имел с ним серьезное сходство в культурном отноше-
нии. Интеллектуальный кризис в исламском ориентализме был
еще одним аспектом духовного кризиса «позднебуржуазного
гуманизма»: согласно своей форме и в соответствии с собствен-
ным стилем, исламский ориентализм рассматривал проблемы
человечества сквозь призму отдельных категорий под названи-
ем «восточный» и «западный» (Oriental or Occidental). Считалось,
что для восточного человека освобождение, само-выражение
и само-развитие — не столь насущные вопросы, как для запад-
ного человека. Вместо этого исламский ориенталист выражал
свои мысли об исламе таким образом, чтобы подчеркнуть при-
сущее ему, и как предполагалось, всем мусульманам, сопротив-
ление переменам, достижению взаимопонимания между Восто-
ком и Западом (East and West), движению мужчин и женщин от
архаических, примитивных классовых институтов к современ-
ности. Действительно, ощущение сопротивления переменам
было столь неистовым, и столь всеобъемлющи были приписы-
ваемые ему силы, что, читая труды ориенталистов, становилось
очевидно: апокалипсис, которого нужно опасаться, это вовсе не
крушение западной цивилизации, а скорее крушение барьеров,
Расцвет современного англо-французского ориентализма
400
разделяющих Восток и Запад (East and West). Когда Гибб обличал
национализм в современных исламских государствах, он делал
это потому, что понимал: национализм разъедает внутренние
конструкции, делающие ислам «восточным» (Oriental). В итоге
секулярный национализм привел бы к тому, что Восток (Orient)
стал бы неотличим от Запада. Однако нужно отдать должное ис-
ключительной силе сочувственного самоотождествления Гибба
с чуждой ему религией, поскольку свое неодобрение он выразил
так, будто говорил от лица исламского ортодоксального сооб-
щества. В какой степени подобное ходатайство было возвратом
к давней привычке ориенталистов говорить за местное населе-
ние, а в какой — честной попыткой представить интересы исла-
ма, это вопрос, ответ на который находится где-то между двух
представленных альтернатив.
Ни один ученый, ни один мыслитель, конечно же, не мо-
жет быть абсолютным представителем некоторого идеального
типа или школы, к которым, в силу национального происхож-
дения или исторической случайности, принадлежит. Однако
в такой сравнительно изолированной и специализированной
традиции, как ориентализм, как мне кажется, у каждого уче-
ного есть некое представление (частью осознаваемое, частью
нет) о национальной традиции, если и не о национальной идео-
логии. Это особенно справедливо в отношении ориентализма
еще и по причине непосредственной политической вовлеченно-
сти европейских наций в дела той или иной восточной страны:
сразу же приходит на ум имя Снук-Хюргронье (если не брать
англичан или французов, у которых с чувством национальной
идентичности всё просто и понятно)922. Даже сделав все необ-
ходимые оговорки о различиях между индивидом и типом (или
между индивидом и традицией), поразительно, до какой степе-
ни и Гибб, и Массиньон в действительности были представи-
телями определенного типа. Возможно, было бы лучше ска-
зать, что Гибб и Массиньон оправдали надежды, которые были
922 См.: Wertheim W. F. Counter insurgency Research at the Turn
of the Century —Snouck Hurgronje and the Acheh War //
Sociologische Gids. September—December 1972. Vol. 19.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
401
возложены на них национальными традициями, национальны-
ми политиками, внутренней историей их национальных «школ»
ориентализма.
Сильвен Леви колко описал различие между двумя этими
школами следующим образом:
Политический интерес, связывающий Англию и Индию,
заставляет британцев работать на поддержание контакта
с конкретными реалиями и на сохранение связи между
представлением прошлого и зрелищем настоящего.
Взращенная на классических традициях Франция зани-
мается поисками человеческого разума и того, как он
проявляет себя в Индии, точно так же, как ей интересен
Китай923.
Было бы слишком просто сказать, что эта полярность приводит
к рассудительной, эффективной, конкретной работе с одной сто-
роны, и универсалистской, теоретической, выдающейся — с дру-
гой. Однако эта полярность озаряет две долгие и по-настоящему
выдающиеся карьеры, которые задавали тон во всем француз-
ском и англо-американском исламском ориентализме вплоть до
1960-х годов. Если превалирование в подходе вообще имеет хоть
какой-то смысл, то только потому, что каждый из этих ученых
сформировался и вполне осознанно работал в определенной
традиции, ограничения (или рамки, используя терминологию
интеллектуальных или политических кругов) которой можно
описать именно так, как это сделал Леви в приведенном выше
фрагменте.
Гибб родился в Египте, Массиньон —во Франции. Оба ста-
ли глубоко религиозными людьми и исследовали не столько об-
щество как таковое, сколько его религиозную жизнь. Оба были
исключительно достойными людьми, главным достижением их
обоих было то, что они поставили на службу современному миру
политики традиции гуманитарной науки. Тем не менее масштаб
923 Lévi Sylvain. Les Parts respectives des nations
occidentales dans les progrès de l’indianisme // Mémorial
Sylvain Lévi. P. 116.
Расцвет современного англо-французского ориентализма
402
их работ — и их своеобразие — совершенно различны с учетом
отличий в научном и религиозном образовании. Массиньона,
посвятившего свою жизнь изучению аль-Халладжа, «следы кото-
рого, — как в 1962 году писал Гибб в некрологе Массиньона, — он
никогда не переставал искать в позднейшей исламской литера-
туре и религиозной практике», безграничный размах его иссле-
дований мог завести практически куда угодно в поисках свиде-
тельств «человеческого духа — сквозь пространство и время»924.
Его сочинение «охватывает каждый аспект, область жизни и мыс-
ли современного ислама», и влияние Массиньона в ориенталис-
тике было неизменным вызовом его коллегам. Определенно,
Гибб поначалу восхищался им, но в итоге свернул с пути, на ко-
тором Массиньон развивал
темы, каким-либо образом связанные с духовной жизнью
мусульман и католиков, [что позволило ему отыскать]
близкие элементы в почитании Фатимы925 и, следователь-
но, особое поле интересов при изучении шиитской
мысли в многообразии ее проявлений, а также таких сю-
жетов, как предание о Семи спящих отроках в сооб-
ществе потомков Авраама926. Его труды, благодаря тем
качествам, которые он в них привнес, приобрели
непреходящую ценность в исследовании ислама. Однако
именно из-за этих свойств они представлены как бы
в двух регистрах. Один — это обычный уровень объектив-
ной науки, стремящейся объяснить природу явления,
924 L’esprit humaine à travers l’espace et le temps (фр.) .
925 Фатима (ум. в 633) — дочь Пророка, жена Али ибн Абу
Талиба. Ее муж и дети (ахл аль-киса ’) считаются ближайшими
родственниками Пророка, которым он давал приют в своей
палатке или которых он укрывал своим плащом (киса’) . Почита-
ние Фатимы особенно развилось в среде шиитов, для ко-
торых Али и его семья — важнейший элемент идентификации
(шииты — от арабского ши’а — «приверженцы, сторонники»,
партия Али). В X–XII вв. идеологическое значение Фатимы осо-
бенно усилилось с воцарением династии Фатимидов, воз-
водивших к ней свою родословную.
926 Асхаб ал-Кахф — юноши и их собака Китмир, проспавшие по воле
Аллаха много лет (около 300) в пещере, где укрылись от вра-
гов. История, призванная показать защиту Аллахом истинных
верующих. Распространена в разных регионах Ближнего
Востока. Подобные рассказы есть и у иудеев, и у христиан. Специа-
листы считают этот рассказ одним из вариантов сказания
о Семи отроках Эфесских (распространившимся в V в.). Поэтому
Гибб и указывает на «сообщество потомков Авраама».
Глава 3 | Ориентализм сегодня
403
мастерски используя общепризнанные инструменты
академического исследования. Второй — это уровень, на
котором объективные данные и понимание поглощаю-
тся и трансформируются личным предчувствием духовных
измерений. И не всегда удается провести грань между
первым уровнем и вторым — преображением, проистекаю-
щим из полноты его богатой личности.
Здесь содержится намек, что католики более склонны к изуче-
нию «почитания Фатимы», чем протестанты, но несомненна
и настороженность Гибба в отношении ко всякому, кто стирает
различие между «объективной» наукой и построениями, осно-
ванными на (пусть и сильном) «личном предчувствии духовных
измерений». Гибб был совершенно прав, в следующем параграфе
некролога признавая «плодотворность» ума Массиньона в таких
разноплановых областях, как «символизм мусульманского искус-
ства, структура мусульманской логики, хитросплетения средне-
вековых финансовых вопросов и организация объединений мас-
теровых». И снова прав, отмечая чуть далее, что первоначальный
интерес Массиньона к семитским языкам дал толчок «намеренно
туманным исследованиям, которые для посвященных были со-
поставимы с мистериями древних герметистов»927. Тем не менее
завершает Гибб на великодушной ноте замечанием о том, что
для нас урок, который он собственным примером
преподнес ориенталистам своего поколения, в том, что
даже классический ориентализм уже более невоз-
можен без преданности тем жизненным силам, которые
придают смысл и ценность разным особенностям
восточных культур928.
В этом, конечно, состояла великая заслуга Массиньона, и это
верно, что в современной французской исламологии (как ее
иногда называют) сформировалась традиция идентификации
927 Герметизм — магико -оккультное теософическое учение.
928 Gibb H. A . R . Louis Massignon (1882–1962) // Journal of the Royal
Asiatic Society. 1962. P. 120, 121.
Расцвет современного англо-французского ориентализма
404
с этими «жизненными силами», влияющими на «восточные куль-
туры». Нужно лишь упомянуть о выдающихся достижениях та-
ких ученых, как Жак Берк, Максим Родинсон, Ив Лакост, Роже
Арнальде, — сильно отличающихся друг от друга и по подходам,
и по интенциям, — чтобы отметить исключительную плодо-
творность примера Массиньона, чье интеллектуальное влия-
ние на этих исследователей несомненно.
Однако увлекшись и сосредоточив внимание на многооб-
разных сильных и слабых сторонах Массиньона, Гибб упускает
из виду то очевидное, что сделало Массиньона столь отличным от
самого Гибба и что в конце концов сделало его символом стреми-
тельно развивающегося французского ориентализма. Во-пер-
вых, это личная история Массиньона, которая прекрасно ил-
люстрирует простые истины из характеристики французского
ориентализма, данной Леви. Сама идея «человеческого духа»929
была в большей или меньшей степени чуждой той интеллек-
туальной и религиозной среде, из которой вышли Гибб и мно-
гие другие английские ориенталисты. В случае же Массиньона
понятие духа в той же мере реалия эстетическая, в какой ре-
лигиозная, моральная и историческая, — это то, что он впитал
с детства. Его семья поддерживала дружеские отношения с та-
кими людьми, как Гюисманс, и почти во всех работах Массиньо-
на прослеживаются следы образования, полученного в ранние
годы в окружавшей его интеллектуальной среде, так же, как
и идеи позднего символизма, вплоть до определенного направ-
ления католицизма (и суфийского мистицизма), к которым он
питал интерес. В работах Массиньона нет никаких строгих ра-
мок, они — пример одного из выдающихся стилей Франции сво-
его времени. Его мысли о человеческом опыте свидетельствуют
о прекрасном знакомстве с работами современных ему мыс-
лителей и художников, и эта исключительная широта охвата
культурного поля в его работах переводит его в иную категорию,
нежели Гибба. Его ранние представления восходят к тому перио-
ду, который получил название эстетического декаданса, но они
929 Un esprit humain (фр.).
Глава 3 | Ориентализм сегодня
405
связаны также с работами Бергсона, Дюркгейма и Мосса930. Его
первый контакт с ориентализмом состоялся благодаря Ренану,
чьи лекции он слушал в молодости; он также учился у Сильве-
на Леви, дружил с таким людьми, как Поль Клодель, Габриэль
Бунур931, Жак и Раиcа Маритен932 и Шарль де Фуко933. Позднее
он занимался изучением таких сравнительно новых областей,
как урбанистическая социология, структурная лингвистика,
психоанализ, современная антропология и новая история934.
В своем эссе, не говоря уже о монументальном исследовании об
аль-Халладже, он с легкостью обращается ко всему корпусу ис-
ламской литературы, его фантастическая эрудиция и узнавае-
мая личность иногда делали его похожим на ученого, созданного
фантазией Хорхе Луиса Борхеса935. Он весьма остро реагировал
на «ориентальные» темы в европейской литературе. Гибба эти
вопросы также интересовали, однако в отличие от Гибба внима-
ние Массиньона не привлекали ни европейские писатели, кото-
рые «поняли» Восток, ни европейские тексты, представлявшие
собой независимое художественное подтверждение того, что
впоследствии откроют ученые-ориенталисты (например, Гибб
интересовался Скоттом как одним из источников к исследова-
нию, посвященному Саладину). «Восток» Массиньона был полно-
стью созвучен миру Семи спящих отроков и молитвам Авраама
930 Марсель Мосс (1872–1950)—французский социолог, ученик
Дюркгейма.
931 Габриэль Бунур (1886–1969)— французский писатель, работавший
на Ближнем Востоке и интересовавшийся мистической
поэзией.
932 Жак Маритен (1882–1973)— французский философ, основопо-
ложник неотомизма, христианской адаптации учения Аристотеля.
Раиса Маритен (Уманцова; 1883–1960) —французская поэтесса
и основоположница неотомизма.
933 Шарль де Фуко (1858–1916)— монах, исследователь Африки.
934 Новая история — подход третьего поколения школы «Анналов»,
появившегося в 1970-е гг. Имеет связь с историей менталь-
ностей (изучение коллективных представлений и ментальных
структур сообщества), историей идей, историей эмоций,
исторической антропологией и историей повседневности. Зада-
ча заключалась в рассмотрении всех видов человеческой
деятельности (а не только политики) как социальных и культур -
ных структур, заданных сообществом «снизу», расширяя
круг источников нетрадиционными (устными преданиями, фото-
графиями и т. п.). В центре внимания этого направления —
долговременные тенденции.
935 Хорхе Луис Борхес (1889–1986)— аргентинский писатель. За счет
блестящей эрудиции и знания языков создавал сложные
смешения различных символов, реальных и выдуманных персо-
нажей, обращаясь к глубоким философским вопросам.
Расцвет современного англо-французского ориентализма
406
(Гибб выделяет именно эти две темы как маркирующие неор-
тодоксальный взгляд Массиньона на ислам): он необычный, не-
много странный, чутко реагирующий на тот поразительный
дар толкования, который Массиньон в него привнес (и который
в некотором смысле выстроил как предмет). Если Гибб симпати-
зировал Саладину Скотта, то симметричным пристрастием Мас-
синьона был Нерваль — самоубийца, «проклятый поэт»936, пси-
хологический курьез. Но также нельзя сказать, что Массиньон
был лишь «учеником истории». Напротив, его интересовали и со-
временные исламско-французские отношения, не только куль-
тура, но и политика. Вне всякого сомнения, он был человеком
страстным, верившим в то, что существует возможность про-
никнуть в мир ислама, причем не только посредством науки, но
и деятельно участвуя в разных его проявлениях, не последнюю
роль среди которых играет восточное христианство, соединив-
шееся с исламом: сам Массиньон выступил основателем одного
из объединений такого рода— Общины Бадалия937.
Выдающийся литературный дар Массиньона иногда при-
дает его научной работе вид причудливого, чересчур космополи-
тического и личного размышления. Однако это впечатление об-
манчиво и в действительности редко соответствует подлинному
характеру его текстов. Он сознательно стремился избежать того,
что называл «аналитическим и статическим анализом ориен-
тализма»938, 939, бессмысленного наваливания на некий ислам-
ский текст или проблему источников, истоков, доказательств,
подтверждений и тому подобного. Повсюду он старался как мож-
но полнее учитывать контекст любого текста или проблемы,
936 Poète maudit (фр.) .
937 «Бадалия» — термин, означающий самопожертвование, отдачу своей
жизни за другого. В 1934 г. в Каире Массиньон стал вдохновителем
создания одноименной молитвенной ассоциации, идеей которой был
мир между христианами и мусульманами, особенно необходимый
в ходе процессов деколонизации. Соосновательница — Мэри Кахил
(1889–1979), египетская христианка. Их позитивное отношение
к исламу повлияло на создание декларации Nostra aetate (декларация
об отношении церкви к нехристианским религиям) во время Второ-
го ватиканского собора. Воссоздана в 2002 г.
938 L’analyse analytique et statique de l’orientalisme (фр.).
939 Massignon Louis. Opéra Minora / Ed. Y. Moubarac. Beirut: Darel Maaref,
1963. Vol. 3. P. 114. Я пользовался полным библиографическим списком
работ Массиньона, составленным: Moubarac. L’Oeuvre de Louis Mas-
signon. Beirut: Éditions du Cénacle libanais, 1972–1973.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
407
вдохнуть в них жизнь, чтобы поразить своего читателя внезап-
ными догадками и идеями, доступными всякому, кто, подобно
Массиньону, хотел бы преодолеть границы дисциплин и тради-
ций для того, чтобы пробиться к человеческой сути написанного.
Ни один из современных ориенталистов — не исключая и Гиб-
ба, стоявшего к нему ближе всех, если сравнивать успешность
и влияние, — не был способен с такой легкостью (и точностью)
обращаться в своих эссе и к исламским мистикам, и к Юнгу, Гей-
зенбергу, Малларме и Кьеркегору, и определенно у очень немно-
гих ориенталистов подобный размах сочетался с конкретным
политическим опытом, о котором он говорит в своем эссе 1952 го-
да «Запад пред Востоком: приоритет культурного решения»940.
И тем не менее его интеллектуальный круг был четко опреде-
лен. В нем была ярко выраженная структура, сохранявшаяся
на протяжении всей карьеры Массиньона от начала и до конца,
несмотря на беспрецедентную широту и масштаб его эрудиции,
содержавшая ряд неизменных в своей основе идей. Обратимся
же к их краткому описанию.
В качестве отправной точки Массиньон избрал существо-
вание трех авраамических религий, среди которых ислам — это
религия Измаила, монотеистическая вера того народа, который
был исключен из Божественного Завета, данного Исааку. А по-
тому ислам — это религия сопротивления (Богу Отцу и Его во-
площению — Христу), всё еще полная тоски, начавшейся пла-
чем Агари941. В итоге арабский язык — это язык слез, а понятие
«джихад»942 в исламе (Массиньон прямо утверждает, что это эпи-
ческая форма ислама, которую Ренан так и не сумел ни увидеть,
940 Massignon. L ’Occident devant l’Orient: Primauté d’une solution
culturelle // Opéra Minora. Vol. 1 . P. 208 –223.
941 Агарь (Хаджар)— египетская служанка, наложница Авраама, мать Измаила.
Считалась прародительницей арабов (потому и называемых раньше
агарянами).
942 Джихад (от арабского «усилие») —борьба за веру. В Коране упоминается
в нескольких противоречивых значениях, в частности, как отказ от
конфронтации и обращение в веру «мудростью и хорошим увещеванием».
Позднее концепция была разделена на несколько элементов — «джи-
хад сердца» (нравственное самосовершенствование — Великий Джихад),
«языка» (повеление одобряемого и запрещение порицаемого), «руки»
(дисциплинарные санкции против нарушителей нравственности)
и «меча» (вооруженная борьба с неверными — Малый Джихад). Впрочем,
для вооруженной борьбы есть другие термины — «фатх» и «газават»,
которые часто переводят как «священная война».
Расцвет современного англо-французского ориентализма
408
ни понять) имеет важное интеллектуальное измерение. Миссия
«джихада» состоит в войне против христианства и иудаизма как
внешних врагов и против ереси как врага внутреннего. Однако
внутри ислама, как Массиньон был уверен, ему удалось разли-
чить и противоток, воплощенный в мистицизме, пути к боже-
ственной благодати, изучение которого стало его главной ин-
теллектуальной миссией. Важнейшая черта мистицизма — его
субъективный характер, нерациональное и даже невыразимое
стремление к уникальному, личному, мгновенному опыту при-
общения к Богу. А потому все незаурядные исследования Мас-
синьона по мистицизму были попыткой описать выход души за
пределы ограничивающего единодушия ортодоксального ислам-
ского сообщества, или сунны. Иранский мистик отважнее араб-
ского отчасти потому, что он —ариец (старые ярлыки XIX века
«ариец» и «семит» неотвратно влекли Массиньона так же, как
и правомерность шлегелевской бинарной оппозиции между дву-
мя языковыми семьями943) и отчасти потому, что они искали
Совершенства. Арабские же мистики, по мнению Массиньона,
склонялись к тому, что Ваарденбург называет «свидетельствую-
щим монизмом». Показательным примером для Массиньона был
аль-Халладж, который искал освобождения вне ортодоксального
сообщества тем, что просил — и в конце концов получил — то са-
мое распятие, отвергаемое исламом как идея. Мухаммед, соглас-
но Массиньону, осознанно отказался от предложенной ему воз-
можности преодолеть пропасть, отделяющую его от Бога. Таким
образом, заслуга аль-Халладжа состояла в том, что он достиг ми-
стического единения с Богом вопреки самой сути ислама.
Прочее ортодоксальное сообщество живет в условиях того,
что Массиньон называет soif ontologique — онтологической жаж-
ды. Бог является человеку в виде своего рода отсутствия, в виде
отказа явить Себя, однако осознание правоверным мусульма-
нином своей покорности воле Бога (исламу) порождает рев-
ностные чувства к божественной трансцендентности и нетер-
пимость к любого рода идолопоклонству. Источник этих идей,
943 Ibid. P. 169.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
409
по Массиньону, — «обрезанное сердце». Охваченное мусульман-
ским свидетельским рвением, оно может, как в случаях с мис-
тиками вроде аль-Халладжа, воспылать также божественной
страстью или любовью к Богу. В любом случае божественное
трансцендентальное единство (tawhid944) — это то, к чему должен
стремиться и что должен снова и снова постигать праведный му-
сульманин, либо выступая его свидетелем, либо через мистиче-
скую любовь к Богу: всё это Массиньон описывает в сложном эссе,
раскрывающем «интенцию» ислама945. Очевидно, что симпатии
Массиньона — на стороне мистического течения в исламе, в оди-
наковой мере обусловленные его близостью темпераменту ис-
следователя — набожного католика и разрушающим воздейс-
твием мистицизма на ортодоксальную веру. Массиньон рисует
образ ислама как религии, постоянно проявляющейся в соб-
ственных отказах, запаздываниях (по отношению к другим ав-
раамическим религиям), в сравнительно бесплодном ощуще-
нии мирской реальности, в мощных конструктах для защиты от
«душевной суеты», подобных тем, что практиковал аль-Халладж
и другие суфийские мистики, в его одиночестве как последней
«восточной» из трех великих монотеистических религий946.
Однако столь очевидно суровый взгляд на ислам с его «про-
стыми постоянными»947 (в особенности для такого блестящего
мыслителя, как Массиньон) не влечет за собой никакой особой
враждебности с его стороны. Когда читаешь Массиньона, посто-
янно упираешься в напоминания о необходимости комплексного
прочтения — призывы, в абсолютной искренности которых нет
нужды сомневаться. Он писал в 1951 году, что его вариант ориен-
тализма — это «не жажда экзотики и не измена Европе, а стрем-
ление соотнести наши методы исследований и жизненные тра-
диции древних цивилизаций»948. Примененный на практике
944 Ат-Таухид (от глагола «ваххада» — считать
что-то единым, единственным —принцип монотеизма.
945 См.: Waardenburg. L’Islam dans le miroir de l’Occident.
P. 147, 183, 186, 192, 211, 213.
946 Massignon. Opéra Minora. 1:227.
947 Ibid. P. 355.
948 Цит. из эссе Массиньона о Бируни по:
Waardenburg. L’Islam dans le miroir de l’Occident.
P. 225.
Расцвет современного англо-французского ориентализма
410
к изучению арабских или исламских текстов, этот вариант ори-
ентализма порождал совершенно ошеломительные интерпрета-
ции. Было бы непростительной глупостью не оценить настоящей
гениальности и новизны ума Массиньона. В его определении
ориентализма внимание привлекают два словосочетания: «наши
методы исследований» и «жизненные традиции древних циви-
лизаций». Массиньон рассматривал свою деятельность как син-
тез двух резко противоположных величин, и здесь вызывает во-
просы наличие асимметрии, причем не только между Европой
и Востоком. Массиньон подразумевает, что суть различия между
Востоком и Западом (East and West) — в различии между совре-
менностью и древней традицией. И действительно, в его работах
на политическую и современную проблематику, где ограничен-
ность метода Массиньона видна лучше всего, оппозиция «Вос-
ток —Запад» (East-West) проявляется наиболее своеобразно.
В своем видении столкновения Востока и Запада (East-
West) он возлагал большую ответственность на Запад — за втор-
жение на Восток (East), за колониализм, за непрекращающиеся
нападки на ислам. Массиньон был неутомимым защитником
мусульманской цивилизации. Как свидетельствуют его много-
численные статьи и письма после 1948 года, он выступал в за-
щиту палестинских беженцев, боролся за права арабов в Пале-
стине, и мусульман, и христиан, против сионизма, против того,
что, используя выражение Аббы Эвена949, он язвительно называл
израильским «буржуазным колониализмом»950. Однако в целом
мысль Массиньона двигалась в русле общих представлений, со-
гласно которым исламский Восток принадлежит древности, а За-
пад — современности. Как и Робертсон Смит, Массиньон считал,
что восточный человек — это не человек современности, это
семит. Эта редуцирующая категория оказала большое влияние
на его мысль. Когда, например, в 1960 году он и его коллега по
Коллеж де Франс Жак Берк951 опубликовали в Esprit свою беседу
949 Абба Эвен (1915–2002)— израильский дипломат, исследователь
арабского языка и иврита.
950 Massignon. Opéra Minora. Vol. 3. P. 526.
951 Жак Берк (1910–1995)—французский социолог и антрополог.
Исследователь социальной истории современного ислама.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
411
об «арабах», то большая часть времени ушла на обсуждение
того, действительно ли лучший способ рассмотрения пробле-
мы современных арабов — просто объявить арабо-израильский
конфликт проблемой семитов. Берк пытался осторожно возра-
жать и подталкивать Массиньона к признанию того, что арабы,
как и весь остальной мир, претерпели «антропологические из-
менения». Массиньон сразу пресек эти попытки952. В своем на-
стойчивом стремлении понять и объяснить палестинский кон-
фликт он, несмотря на свой глубочайший гуманизм, никогда
не заходил дальше, чем описание этого конфликта как раздора
между Исааком и Измаилом, или — когда шла речь о его непри-
язни к Израилю, — как напряженности в отношениях иудаизма
и христианства. Когда сионисты захватили арабские города и по-
селения, прежде всего были оскорблены религиозные чувства
Массиньона.
Европа, и особенно Франция, представляли для него совре-
менные реалии. Отчасти из-за давних политических столкнове-
ний с англичанами во время Первой мировой войны Массиньон
сохранял ярко выраженную неприязнь и к Англии, и к англий-
ской политике. Лоуренс и люди его типа олицетворяли слишком
сложную политику, которой он, Массиньон, противостоял своим
взаимодействием с Фейсалом953. «Вместе с Фейсалом я пытал-
ся... проникнуть в самый смысл его традиции»954. Англичане же
олицетворяли «экспансию» на Восток, аморальную экономиче-
скую политику и устаревшую философию политического влия-
ния955. Француз же — человек более современного типа, кото-
рый призван обрести на Востоке то, что утратил, — духовность,
традиционные ценности и так далее. Я думаю, что взгляды Мас-
синьона в этой области в целом развивались в русле традиции
XIX столетия, которая считала Восток лекарством для Запада:
самые ранние взгляды подобного толка можно встретить еще
952 Ibid. P. 610–611.
953 Возможно, речь идет о Фейсале I (1883–1933)— короле Ирака,
с которым Массиньон вел переговоры в 1919 г.
954 Je cherchais avec Faysal... à pénétrer dans le sens même
de sa tradition à lui (фр.).
955 Ibid. P. 212 . См. еще нападки на англичан на с. 211, а также
оценку им фигуры Лоуренса.
Расцвет современного англо-французского ориентализма
412
у Кине. У Массиньона они соединялись с чувством христианско-
го сострадания:
Коль скоро речь идет о восточных людях, нам следует
помнить о науке сострадания, об «участии» в построении
их языка и ментальной структуры, в которых мы долж-
ны участвовать, потому что в конце концов эта наука свиде-
тельствует также о наших истинах, или же об истинах,
которые мы утратили и должны обрести вновь. Наконец,
потому, что на глубинном уровне всё сущее в своем
роде хорошо, и этот несчастный колонизированный народ
существует не только для нашего блага, но и ради себя
самого [en soi]956.
Тем не менее восточный человек en soi был не в состоянии оце-
нить или понять себя сам. Отчасти из-за того, что с ним Европа
сотворила, он утратил свою религию и свою философию. У му-
сульман была внутри «абсолютная пустота»957, они были близки
к анархии и самоубийству. А потому долгом Франции стало со-
единиться со стремлением мусульман защитить свою традици-
онную культуру, с их правом управлять собственной династичес-
кой жизнью и верой958.
Ни один ученый, даже Массиньон, не способен противосто-
ять давлению собственной нации или научной традиции, в ко-
торой работает. В том, что он говорит о Востоке и его взаимоот-
ношениях с Западом, слышится развитие или же повторение
идей других французских ориенталистов. Однако можно допу-
стить, что его переосмысление и персональный стиль, его инди-
видуальный гений смогли бы в конце концов преодолеть поли-
тические ограничения, воздействующие безлично посредством
традиции и через национальную атмосферу. Даже если так,
в случае Массиньона мы должны всё же признать, что в одном
вопросе, несмотря на весь масштаб его личности и исключи-
тельную неординарность, представления Массиньона о Востоке
956 Цит. по: Waardenburg. L’Islam dans le miroir de l’Occident. P. 219.
957 Un vide immense (фр.) .
958 Ibid. P. 218 –219.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
413
оставались вполне традиционными и ориенталистскими. Он
считал исламский Восток духовным, семитским, племенным,
радикально монотеистическим, не-арийским, — набор прилага-
тельных, напоминающий каталог антропологических описаний
конца XIX столетия. Реальность войны, колониализма, империа-
лизма, экономического подавления, любви, смерти и культур-
ного обмена у Массиньона неизменно проходит сквозь фильтр
метафизических, предельно дегуманизированных категорий:
«семитский», «европейский», «восточный», «западный», «арий-
ский» и так далее. Эти категории структурируют его мир и при-
дают всему глубинный смысл (для самого исследователя, по
крайней мере). С другой стороны, среди индивидуальных и тща-
тельно проработанных концепций научного мира Массиньон
отвел себе особое место. Он воссоздавал и защищал ислам от
Европы, с одной стороны, и защищал ислам от его собственной
ортодоксии — с другой. Эта интервенция на Восток — посколь-
ку таковой она и была — в качестве вдохновителя и поборника
означала принятие Массиньоном инаковости Востока и одно-
временно — попытку сделать Восток таким, каким хотелось бы
ему. Воля-к-знанию о Востоке и воля-к-знанию от его [Востока]
лица у Массиньона были одинаково сильны. Тому яркий при-
мер —его аль-Халладж. Непропорционально большая роль, ко-
торую для Массиньона играл аль-Халладж, означала, во-первых,
решение ученого контрастно выделить персонажа на фоне по-
родившей его культуры, и, во-вторых, то, что фигура аль-Халлад-
жа стала представлять постоянный вызов или даже источник
раздражения для западного христианства, для которого вера не
была (и, вероятно, не могла быть) тем предельным самопожерт-
вованием, каким она была для суфиев. Во всяком случае, ал-Хал-
ладж Массиньона в буквальном смысле был должен воплощать
те ценности, которые доктринальной системой ислама были
объявлены вне закона — системой, к которой сам Массиньон
обращался прежде всего для того, чтобы противопоставить ей
аль-Халладжа.
Тем не менее это вовсе не означает, что мы должны немед-
ленно объявить работу Массиньона ошибочной или сообщить,
Расцвет современного англо-французского ориентализма
414
что его главная ошибка— в толковании ислама как чего-то, чему
может следовать «средний», или «обычный», мусульманин. Вы-
дающийся мусульманский ученый высказался именно в таком
ключе, впрочем, никакой вины Массиньону не вменяя959. Как
бы ни было заманчиво согласиться с подобными тезисами — по-
скольку, как эта книга пыталась продемонстрировать, ислам на
Западе был представлен совершенно неверно, — настоящий во-
прос заключается в том, возможно ли найти подлинную репре-
зентацию чего бы то ни было, или же всякая репрезентация —
в силу того, что она является таковой, — погружена в стихию
языка, и, шире, — в сферу культуры, институций и политическо-
го окружения того, кто ее представляет? И если последний ва-
риант является верным (а я уверен, что это именно так), тогда
мы должны быть готовы принять тот факт, что в репрезентации
тем самым— eo ipso960 — намешено, включено, вплетено, внедре-
но великое множество всего прочего, помимо «истины», которая
и сама является репрезентацией. В методологическом отноше-
нии это ведет нас к рассмотрению репрезентаций (или невер-
ных представлений, различие между ними — в лучшем случае
вопрос степени) как таких, которые существуют в определенном
для него поле, заданном не только общим предметом, но и общей
историей, традицией, универсумом дискурса. В пределах это-
го поля, которое не может быть создано усилиями лишь одного
ученого, но в котором каждый исследователь так или иначе себя
обнаруживает и находит для себя место, каждый ученый вносит
свой вклад. Подобный вклад— даже для исключительно гениаль-
ного исследователя—представляет собой стратегию перераспре-
деления материала в границах заданного поля. Даже если тот
или иной ученый находит некогда утраченный манускрипт, он
встраивает найденный текст в заранее подготовленный контекст.
Именно в этом-то и состоит подлинный смысл нахождения но-
вого текста. Так индивидуальный вклад каждого исследователя
959 Tibawi A. L . English Speaking Orientalists: A Critique of Their
Approach to Islam and Arab Nationalism, Part I // Islamic
Quarterly. January—June 1964. Vol. 8. no. 1, 2. P. 25 —44; Part II //
Islamic Quarterly. July—December 1964. Vol. 8, no. 3, 4. P. 73–88.
960 Тем самым, самой вещью (лат.) .
Глава 3 | Ориентализм сегодня
415
сначала вызывает изменения поля, а затем способствует уста-
новлению новой стабильности, будто на некой поверхности ле-
жат двадцать компасов, и, когда появляется двадцать первый, это
на время заставляет их стрелки колебаться, но затем всё устраи-
вается, приспосабливаясь к новой конфигурации.
Репрезентации ориентализма в европейской культуре до-
стигают того, что можно назвать дискурсивной непротиворечи-
востью, не только исторической, но и материальной (и институ-
циональной). Как я уже упоминал в связи с Ренаном, подобная
непротиворечивость — это форма культурной практики, систе-
мы возможностей для высказываний о Востоке. Мое видение
этой системы не в том, что это неверное представление некой
сущности Востока (в существование которой я никогда не верил),
но в том, что эта система действует так, как обычно и действуют
репрезентации: ради некоторой цели, в соответствии с опреде-
ленной тенденцией, они действуют в специфическом историчес-
ком, интеллектуальном и экономическом окружении. Иными
словами, у репрезентаций есть цели, большей частью времени
они действенны и выполняют одну или несколько задач. Репре-
зентации —это формации, или, как Ролан Барт961 называл все
действия в языке, деформации. Восток как европейская репре-
зентация сформирован — или деформирован, — исходя из всё
растущей особой чувствительности к территории под названи-
ем «Восток» (East). Специалисты по этой территории делают,
так сказать, свою работу потому, что их профессия как ориента-
листов требует, чтобы они своевременно предъявляли обществу
образ Востока (Orient), свои знания о Востоке и его понимание.
В большой степени ориенталист дает своему обществу репре-
зентации Востока, которые: (а) несут на себе его характерный
отпечаток, (б) иллюстрируют его концепцию того, каким Восток
может или должен быть, (в) сознательно оспаривают чьи-либо
еще взгляды на Восток, (г) снабжают ориенталистский дискурс
тем, в чем он в данный момент нуждается, и (д) отвечают оп-
ределенным культурным, профессиональным, национальным,
961 Ролан Барт (1915–1980) —французский философ и семиотик.
Расцвет современного англо-французского ориентализма
416
политическим и экономическим потребностям эпохи. Становит-
ся очевидно, что позитивное знание, пусть до конца никогда не
исчезая, роль здесь играет далеко не первостепенную. Напротив,
«знание», которое никогда не бывает совершенно необработан-
ным, непосредственным или просто объективным, — это то, что
распределяется и перераспределяется между пятью перечислен-
ными выше атрибутами ориенталистской репрезентации.
Под этим углом фигура Массиньона уже в меньшей степени
напоминает образ мифологизированного «гения», но скорее его
деятельность предстает своего рода системой по производству
определенного рода утверждений, рассеянных по громадному
массиву дискурсивных формаций, которые вместе составляют
архив, или культурный слой своего времени. Не думаю, что мы
сильно дегуманизируем Массиньона таким заявлением, равно
как и не сводим его до уровня субъекта вульгарного детерми-
низма. Напротив, в определенном смысле перед нами человек,
способности которого —в сфере культуры и в том, чем он непо-
средственно занимался и как он это развивал, — поднимались
над средним уровнем человеческих возможностей, приобретая
институциональный характер. И это, несомненно, именно то,
к чему должен стремиться всякий смертный, если он не хочет до-
вольствоваться лишь своим смертным уделом во времени и про-
странстве. Когда Массиньон говорит «мы все —семиты»962, он
указывает на масштаб своего замысла в отношении общества,
демонстрируя, в какой мере Восток способен преодолевать мест-
ные и частные обстоятельства французского общества и даже
самого француза. Категория «семитов» выросла из ориентализ-
ма Массиньона, но свою энергию она черпала из тенденции этой
дисциплины к расширению границ, к выходу в более широкую
область истории и антропологии, где, казалось, имела реальный
смысл и силу963.
962 Nous sommes tous des Sémites (фр.) .
963 «Главенствующая фигура во всех видах [ориенталистской работы] —
это Массиньон». Cahen, Claude and Peliat, Charles. Les Études arabes et
islamiques // Journal asiatique. 1973. Vol. 261, no. 1, 4. P. 104. Очень тщательный
обзор поля исламского ориентализма можно найти в работе: Sauvaget
Jean. Introduction à l’histoire de l’Orient musulman: Éléments de bibliographie /
Éd. Claude Cahen. Paris: Adrien Maisonneuve, 1961.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
417
Безусловно, существовала определенная среда, где форму-
лировки Массиньона и репрезентации Востока имели большое
влияние и были безоговорочно верны, — круг профессиональ-
ных ориенталистов. Как я говорил выше, признание Гиббом за-
слуг Массиньона тесно связано с осознанием того, что его твор-
чество следует рассматривать как альтернативу собственным
работам Гибба. Конечно, те положения, которые я анализирую
в некрологе, написанном Гиббом, — это намеки, а не разверну-
тые сентенции, но они важны для сравнения собственной карье-
ры Гибба с карьерой Массиньона. Альберт Хурани964 в своем ме-
мориальном эссе о Гиббе для Британской академии (к которому
я уже несколько раз обращался) удачно подводит итоги карьере
ученого, его главным идеям и всему значимому в его творчестве.
С оценкой Хурани в основных чертах я согласен. Однако кое-что
в нем учтено не было; впрочем, этот недостаток отчасти воспол-
няет другая, менее удачная работа о Гиббе — статья Уильяма
Полка965 «Сэр Гамильтон Гибб между ориентализмом и истори-
ей»966. Хурани рассматривает фируру Гибба скорее как сумму
личного опыта, личных влияний, тогда как Полк, гораздо менее
тонко понимающий творчество Гибба в целом, рассматривает
последнего как кульминацию специфической академической
традиции, которую (используя выражение, отсутствующее в ра-
боте Полка) можно назвать консенсусом академического сооб-
щества, или парадигмой.
Прямо заимствованная из работ Томаса Куна967, эта сентен-
ция имеет непосредственное отношение к Гиббу, который, как
напоминает нам Хурани, был во многом институциональной фи-
гурой. Во всем, что Гибб делал или говорил с самого начала своей
карьеры в Лондоне, на среднем ее этапе в Оксфорде и в период
964 Альберт Хурани (1915–1993)— ливанский и британский историк.
965 Уильям Полк (1929–2020) — американский специалист-международник.
966 Polk William. Sir Hamilton Gibb Between Orientalism and History //
International Journal of Middle East Studies. April 1975. Vol. 6, no. 2. P. 131—139.
Я использовал список трудов Гибба в издании: Arabic and Islamic
Studies in Honor of Hamilton A. R . Gibb / Ed . George Makdisi. Cambridge,
Mass.; Harvard University Press, 1965. P. 1 –20.
967 Томас Кун (1922–1996)— американский историк и философ науки. Имеется
в виду книга «Структура научных революций», в которой, в частности,
отмечается социологическая природа термина «парадигма» — как резуль-
тата консенсуса научного сообщества.
Расцвет современного англо-французского ориентализма
418
наибольшего своего влияния — на посту директора Гарвардского
Центра исследований Среднего Востока , мы найдем несомненный
отпечаток ума, с удивительной легкостью действующего в гра-
ницах сложившихся институтов. Если Массиньон всегда был
аутсайдером, то Гибб, напротив, всегда был инсайдером. Но, как
бы то ни было, оба этих человека смогли достичь вершин успеха
и влияния во французском и англо-американском ориентализ-
ме соответственно. Восток для Гибба был не просто местом, с ко-
торым можно было непосредственно соприкоснуться, но и тем,
о чем читают, пишут, что изучают в научных обществах, универ-
ситетах и на конференциях. Как и Массиньон, Гибб гордился
своей дружбой с мусульманами, но они казались ему, как и Лэй-
ну, друзьями скорее полезными, чем близкими. Таким образом,
Гибб — это династическая фигура в пределах академических
рамок британского (а позднее и американского) ориентализма,
ученый, чья работа вполне сознательно демонстрировала нацио-
нальные тенденции в академической традиции, сложившиеся
в университетах, правительствах и исследовательских фондах.
Один из показателей этого — тот факт, что в зрелые годы
Гибб часто писал и выступал для политически влиятельных ор-
ганизаций. Так, в 1951 году он опубликовал статью в книге под
названием «Ближний Восток и великие державы», в которой по-
пытался обосновать необходимость расширения англо-амери-
канских программ исследования Востока:
...с и туация в западных странах в их отношении к странам
Азии и Африки поменялась. Мы уже более не можем
полагаться на фактор престижа, игравший, как представ-
ляется, ведущую роль в довоенном мышлении, так же
как мы больше не можем ожидать, что народы Азии и Афри-
ки придут к нам и будут у нас учиться, пока мы сидим
сложа руки. Это мы должны изучать их для того, чтобы на-
учиться работать с ними в таких отношениях, которые
больше походят на взаимность968.
968 Gibb H. A . R . Oriental Studies in the United Kingdom // The Near
East and the Great Powers / Ed. Richard N. Frye. Cambridge, Mass.:
Harvard University Press, 1951. P. 86 –87.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
419
Условия этих новых отношений были позже изложены в ра-
боте «Пересматривая регионоведение» (Area Studies Reconside-
red). Ориентальные исследования следует понимать не столько
как научную деятельность, но скорее как инструмент националь-
ной политики в отношении недавно получивших независимость
и, возможно, весьма несговорчивых наций постколониального
мира. Ориенталист, вооруженный осознанием собственной зна-
чимости для Атлантического содружества, в новом формате дол-
жен был быть проводником для политиков, бизнесменов, нового
поколения ученых.
Самым значимым в поздних взглядах Гибба стала не пози-
тивная работа ориенталиста как ученого (например, такого уче-
ного, каким в молодости был сам Гибб, когда изучал вторжения
мусульман в Центральную Азию969), а возможность ее адапти-
ровать к использованию в обществе. Об этом хорошо сказал
Хурани:
...е му [Гиббу] стало ясно, что современные правительства
и элиты действовали, не зная или отвергая собствен-
ные традиции общественной жизни и морали, и причины
их неудач именно в этом. А потому его главные усилия
были направлены на разъяснение путем тщательного изу-
чения прошлого специфической природы мусульман-
ского общества, его верований и культуры, лежащих в его
основе. Но даже эту проблему поначалу он трактовал
в политическом смысле970.
Однако такая позиция была бы невозможна без достаточно
скрупулезной подготовки в прежних работах Гибба, и именно
там нам следует искать ключ к пониманию этих идей. В кругу
тех, кто оказал влияние на молодого Гибба, был Дункан Макдо-
нальд, из работ которого выросла концепция Гибба об исламе
как жизненной системе, согласованность которой достигает-
ся не столько благодаря людям, ведущим эту жизнь, сколько
969 Имеется в виду работа The Arab conquests in Central Asia (1923).
970 Hourani Albert. Sir Hamilton Gibb, 1895–1971 // Proceedings of the
British Academy. 1972. Vol. 58. P. 504 .
Расцвет современного англо-французского ориентализма
420
благодаря самому учению, методам религиозной практики, идее
порядка, охватывающей весь мусульманский народ. Контакт на-
рода и ислама носил очевидно динамический характер, однако
для западного исследователя значение прежде всего имела ре-
шающая способность ислама прояснять опыт исламского народа,
а не наоборот.
Для Макдональда (и, следовательно, для Гибба) эпистемо-
логические и методологические трудности ислама как объекта
изучения (о которых можно было бы долго и очень отвлеченно
рассуждать) являлись неоспоримыми. Со своей стороны Макдо-
нальд был уверен, что благодаря исламу можно постигнуть еще
более поразительную абстракцию — восточное мировоззрение.
Вступительная глава его самой влиятельной работы «Религиоз-
ные взгляды и жизнь в исламе» (значимость которой для Гибба
невозможно отрицать) являет собой собрание безапелляцион-
ных заявлений по поводу восточного, или ориентального, скла-
да ума. Он начинает со следующего заявления: «...я думаю, это
очевидно и общепризнано, что концепция Незримого восточ-
ным народам ближе и для них реальнее, чем для народов за-
падных». Ее не могут подорвать «серьезные исключения, кото-
рые время от времени почти полностью опровергают общий
закон», как не могут они подорвать и другие столь же широкие
и общие законы, управляющие восточным умом. «Отличитель-
ной чертой восточного склада ума является не столько доверчи-
вость к Незримому, сколько неспособность выстроить систему
в отношении вещей зримых». Еще одна часть этих затруднений,
на которые позднее Гибб возложил вину за отсутствие формы
в арабской литературе и за преимущественно атомистичный
взгляд мусульман на реальность, в том, «что отличие восточ-
ного человека состоит не столько в его религиозности, сколько
в недостатке чувств закона. Для него в природе не существует
никакого неизменного порядка». О том, что этот «факт», как ка-
жется, не учитывает выдающихся достижений исламской нау-
ки, на которых во многом основывается современная наука За-
пада, Макдональд предпочитает умолчать. Он продолжает свой
каталог: «Очевидно, что для восточного человека всё возможно.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
421
Сверхъестественное подходит так близко, что его можно кос-
нуться в любой момент». То событие (а именно историческое
и географическое зарождение монотеизма на Востоке), которое
в аргументации Макдональда превращается в целую теорию
различия между Востоком и Западом, в действительности гово-
рит лишь о степени влияния «ориентализма» на Макдональда.
Вот его резюме:
Неспособность увидеть жизнь в ее постоянстве, увидеть
ее как целое, понять, что теория жизни должна охваты-
вать все факты, склонность к тому, чтобы отдаться одной-
единственной идее и при этом не замечать всего ос-
тального, — в этом, я уверен, и состоит различие между
Востоком и Западом971.
Во всем этом нет ничего особо нового. От Шлегеля и до Ренана,
от Робертсона Смита и до Т. Э. Лоуренса подобные идеи повто-
рялись снова и снова. Они представляют решение, принятое
о Востоке, а не естественный факт. Всякий, кто, подобно Мас-
синьону или Гиббу, осознанно пришел в профессию под назва-
нием «ориентализм», сделал это на основе следующего реше-
ния: Восток — это Восток, он совершенно иной и так далее. Так
любые уточнения, любое развитие и последующие изменения
в этой области лишь поддерживают и продлевают жизнь ре-
шению ограничивать Восток. Во взглядах Макдональда (или
Гибба) нет ни капли иронии по поводу склонности Востока от-
даваться одной-единственной идее, как, похоже, никто не в со-
стоянии определить, до какой степени ориентализм зациклен
на одной-единственной идее — идее отличия Востока. Никого
не смущает повсеместное употребление таких широких поня-
тий, как «ислам» или «Восток», которые используют как вполне
подходящие существительные, сочетая с ними прилагательные
и глаголы и относя их при этом не к миру платоновских идей,
а к живым людям.
971 Macdonald Duncan Black. The Religious Attitude
and Life in Islam. 1909; reprint ed. Beirut: Khayats
Publishers, 1965. P. 2–11 .
Расцвет современного англо-французского ориентализма
422
Совсем не случайно главной темой Гибба почти во всех ра-
ботах, написанных им об исламе и арабах, была тема напря-
жения между «исламом» как трансцендентным, неизбывным
восточным фактом и реалиями повседневного человеческого
опыта. Его вклад как ученого и набожного христианина касался
«ислама», а не сравнительно (для него) тривиальных трудностей,
привнесенных в ислам национализмом, классовой борьбой, ин-
дивидуализирующим опытом любви, гнева или человеческого
труда. И нигде эта, обедняющая его вклад, черта так не очевид-
на, как в сборнике «Куда идет ислам?» (1932), который вышел
под его редакцией и в котором также был опубликован его текст.
(Туда вошла и интересная статья Массиньона об исламе в Се-
верной Африке.) Задачей Гибба, как он ее понимал, было оценить
ислам в современной ситуации и его вероятные пути развития
в будущем. При такой задаче отдельные и очевидно различающие-
ся регионы исламского мира оказываются не столько опровер-
жением единства ислама, а, напротив, его примером. Гибб дает
вводное определение ислама, затем в заключительной части он
пытается рассмотреть нынешнее состояние ислама и его возмож-
ное будущее. Как и Макдональда, Гибба, похоже, вполне устраива-
ла идея монолитного Востока, жизненные обстоятельства кото-
рого не удается с легкостью свести к проблемам расы и расовой
теории. В своем решительном отрицании ценности расовых
обобщений Гибб стоит выше одиозных предрассудков прежних
поколений ориенталистов. Соответственно, он с симпатией смот-
рит на универсализм и толерантность ислама в отношении раз-
нообразных этнических и религиозных сообществ, мирно и демо-
кратично сосуществующих под его покровительством. Грозное
пророчество Гибб делает лишь в отношении сионистов и хри-
стиан-маронитов — единственных этнических сообществ в ис-
ламском мире, как он считает, не способных принять принципы
сосуществования972.
972 Gibb H. A . R . Whither Islam? // Whither
Islam? A Survey of Modern
Movements in the Moslem World /
Ed. H . A . R . Gibb . London: Victor Gollancz,
1932. P. 328, 387.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
423
Однако суть аргументации Гибба состоит в том, что ислам,
поскольку он в конце концов отражает исключительное внима-
ние восточного человека к Незримому, а не к природе, обладает
абсолютным первенством и господством над всей жизнью на
исламском Востоке. Для Гибба ислам — это и есть исламская
ортодоксия, а также —это сообщество верующих, это жизнь,
единство, ясность, ценности. Он же есть закон и порядок, несмо-
тря на сомнительные действия сторонников джихада и комму-
нистических агитаторов. Страница за страницей, в книге «Куда
идет ислам?» мы узнаем, что новые коммерческие банки в Егип-
те и Сирии — это продукты ислама или исламская инициатива;
школы и растущий уровень грамотности — это тоже исламское,
как и деятельность журналистов, вестернизация и интеллекту-
альные общества. Гибб ни словом не упоминает о европейском
колониализме, обсуждая рост национализма и его «яды». То, что
история современного ислама была бы гораздо понятнее с уче-
том его противодействия — политического и неполитического —
колониализму, Гиббу даже в голову не приходит, так же как ему
кажется неуместным высказываться о том, являются ли «ислам-
ские» правительства, которые он рассматривает, республикан-
скими, феодальными или монархическими.
Для Гибба «ислам» — это своего рода суперструктура, кото-
рой угрожают как политические риски (национализм, комму-
нистическая агитация, вестернизация), так и опасные попытки
мусульман отстоять свою интеллектуальную самостоятельность.
В следующем пассаже обратите внимание на то, как слово «ре-
лигия» и другие близкие слова придают тексту Гибба опреде-
ленный оттенок, такой, что мы начинаем явственно ощущать
праведное возмущение тем общемировым давлением, которое
обрушилось на «ислам»:
Ислам как религия практически не утратил
своей силы, но ислам как арбитр социальной жизни
[в современном мире] повержен. Наряду с этим
(или помимо этого) власть набирает новые силы,
которые подчас входят в противоречие с его
традициями и социальными предписаниями, но тем
Расцвет современного англо-французского ориентализма
424
не менее пробивают себе дорогу наперекор всему.
Если говорить предельно просто, то произошло
следующее: до недавнего времени у обычного мусуль-
манина — горожанина и землепашца — не было
политических интересов или функций и не было
под рукой доступной литературы, за исклю-
чением религиозной, не было общественной жизни
и не было празднеств, за исключением тех,
что связаны с религией; он знал очень мало или
совсем ничего о внешнем мире за предела-
ми религии. А потому для него религия означала
всё. Однако теперь почти во всех развитых
странах круг его интересов расширился, его деятель-
ность не ограничивается более религиозной
сферой. Его интересуют политические вопросы,
он читает (или ему читают) массу статей на
разные темы, уже не связанные непосредствен-
но с религией, и где религиозная точка зре-
ния может быть вообще не представлена, а решение
нужно принимать, исходя из совершенно иных
принципов... [Курсив мой. — Э . С.]973.
Конечно, картину эту увидеть не просто, поскольку, в отличие
от любой другой религии, ислам есть или означает всё. Мне ка-
жется, что гипербола в описании феномена человека свойствен-
на именно ориентализму. Сама жизнь — политика, литература,
энергия, деятельность, рост — есть насильственное вторжение
(для западного наблюдателя) в эту непостижимую тотальность
Востока. Тем не менее как «дополнение и противовес европей-
ской цивилизации» ислам в его современной форме — полезная
вещь, — вот основа заявления Гибба о современном исламе. Ведь
«в предельно широком историческом смысле то, что происходит
сейчас между Европой и исламом — это реинтеграция западной
цивилизации, искусственно разделенной в эпоху Возрождения
973 Ibid. P. 335 .
Глава 3 | Ориентализм сегодня
425
и теперь заново утверждающей свое единство с непреодолимой
силой»974.
В отличие от Массиньона, который и не пытался скрывать
свои метафизические размышления, Гибб представляет подоб-
ные наблюдения как объективное знание (категория, которой,
по его мнению, не хватает у Массиньона). Однако по всем стан-
дартам большая часть общих работ Гибба по исламу метафизич-
на, и не только потому, что он пользуется такими абстракциями,
как «ислам», как будто у них есть ясное и четкое значение, но
и потому, что никогда не понятно, в каком конкретном времени
и пространстве находится «ислам» Гибба. С одной стороны, вслед
за Макдональдом он помещает ислам определенно вне Запада,
с другой — во многих его работах ислам «реинтегрируется» с За-
падом. В 1955 году он отчасти прояснил этот вопрос о внешнем
или внутреннем положении ислама: Запад взял от ислама толь-
ко те ненаучные элементы, которые тот изначально сам получил
от Запада. Таким образом, заимствуя из исламской науки, Запад
просто следовал закону, который характеризовал «естественную
науку и технологии... неопределенно передаваемыми»975. Конеч-
ный результат — в том, чтобы сделать ислам в «искусстве, эстети-
ке, философии и религиозной мысли» явлением второстепенным
(поскольку все они пришли с Запада) и, если говорить о науке
и технологии, всего лишь каналом для элементов, которые не яв-
ляются только — sui generis (своеобразно) — исламскими.
Понимание того, каким должен быть ислам по мысли Гибба,
следует искать в этих метафизических пределах. Действительно,
две важные его работы 40-х годов «Современные тенденции в ис-
ламе» и «Мухаммеданизм: историческое исследование» в значи-
тельной мере проливают свет на этот вопрос. В обеих книгах Гибб
настойчиво обсуждает современный кризис в исламе, противопо-
ставляя его изначальную сущность современным попыткам моди-
фикации. Я уже отмечал враждебность Гибба к модернистским
течениям в исламе и его упорную приверженность исламской
974 Ibid. P. 377.
975 Gibb H. A . R . The Influence of Islamic Culture on Medieval Europe //
John Rylands Library Bulletin. September 1955. Vol. 38, no. 1 . P. 98.
Расцвет современного англо-французского ориентализма
426
ортодоксии. Теперь настало время отметить, что Гибб предпочи-
тает наименование «мухаммеданизм» «исламу» (поскольку, как
он утверждает, ислам в действительности основывается на идее
апостольской преемственности, которая достигает кульминации
в фигуре Мухаммеда), а также его утверждение, что ведущей
наукой в исламе является право, которое очень рано заменило
теологию. Любопытно в этих заявлениях то, что они являются
утверждениями об исламе не на основе внутренних свидетельств
ислама, а скорее на основе логики, намеренно выходящей за пре-
делы ислама. Ни один мусульманин никогда не станет называть
себя мухаммеданином976, так же как ниоткуда не следует, что
он станет отдавать предпочтение праву перед теологией. Но тут
Гибб окружает себя как ученого ворохом противоречий, которые
он сам различает, там, где в «исламе» «существует определенное
не проговариваемое расхождение между процессами — офици-
альными внешним и реальным внутренним»977.
Так ориенталист видит свою задачу в том, чтобы прогово-
рить это расхождение — и следовательно, сказать об исламе прав-
ду, которую тот по определению, поскольку его собственные про-
тиворечия препятствуют возможности самопознания, не может
выразить самостоятельно. Большая часть из общих заявлений
Гибба по поводу ислама приписывает исламу взгляды, которые
(опять же, по его определению) ни религия, ни культура не в со-
стоянии постичь: «Восточная философия никогда не ценила
идею справедливости, фундаментальную для греческой филосо-
фии». Восточные общества, «в отличие от большинства западных
обществ, как правило, посвящали себя построению стабильных
социальных организаций [в большей степени, чем] конструи-
рованию идеальных систем философской мысли». Принципи-
альная внутренняя слабость ислама — в «разрыве связи между
976 Это утверждение связано со специфическим статусом Пророка,
который не был цар ем (малик), а был посланником (расул),
выполнявшим миссию по пер едаче божественного откровения
(Коран). Поклонение в исламе связано прежде всего
с Аллахом (Единым Богом). Потому между христианством
и исламом существует перманентная дискуссия о статусе Христа
(Иса аль-Масих).
977 Gibb H. A . R . Mohammedanism: An Historical Survey. London: Oxford
University Press, 1949. P. 2, 9, 84.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
427
религиозными порядками и верхним и средним классами му-
сульманского общества»978. Но также Гибб понимает, что ислам
никогда не существовал в изоляции от остального мира и по-
тому вынужден был противостоять ряду внешних потрясений,
беспорядков и разобщенности с остальным миром. Так, он ут-
верждает, что современный ислам представляет собой резуль-
тат дисинхронного контакта классической религии с романти-
ческими идеями Запада. Как реакция на это вторжение в исламе
возникла школа модернистов979, чьи идеи повсеместно обна-
ружили свою несостоятельность. Эти идеи совершенно не под-
ходят для современного мира: махдизм980, национализм, идея
возрождения халифата. Однако и консервативная реакция на
модернизм в неменьшей степени не соответствует современ-
ности, поскольку порождает своего рода упертый луддизм981.
И что же представляет собой ислам в итоге, если он не смог ни
преодолеть внутренние неувязки, ни удовлетворительно спра-
виться с внешним окружением? Ответ следует искать в следую-
щем отрывке в середине книги «Современные тенденции»:
Ислам — это живая и энергичная религия, она обращает-
ся к сердцам, умам и совести десятков или сотен мил-
лионов, давая им образец честной, благоразумной и бого-
боязненной жизни. Окаменел не сам ислам, а лишь
его ортодоксальные формулы, догматика, социальная
978 Ibid. P. 111, 188, 189.
979 На самом деле движение модернизма в XIX–XX вв. было распр остранено
не только в исламе. Следует говорить и об иудейских, и о буддист-
ских модернистах. В 1970–2000-х гг. исследование исламского модерниз-
ма было едва ли не главной отраслью для многих региональных
историографий. Например, в Центральной Азии и Поволжье значимым
было исследование феномена «джадидизма» (от персидского «усул-и
джадид», «усул-и савтия» — новый (звуковой) метод образования). В совре-
менной исторической науке «джадидоцентричная историография»
осуждается как изобретение современных исследователей, связанное
с чрезмерным возвышением одной, избранной группы интеллектуа-
лов, которым приписываются идеалистические черты современной либе-
ральной доктрины. Впр очем, соотношение модернизма на Ближнем
Востоке и в Центральной Азии, их связи и расхождения — до сих пор одна
из тем академических дискуссий.
980 Махди («ведомый праведным путем») — предвестник близости конца све-
та; эсхатологическая, мессианская фигура. Концепция махди получи-
ла значительное развитие в шиитском исламе. Кроме того, эта концепция
часто использовалась для объединения сообщества. Так, уже опи-
санное выше восстание в Восточном Судане возглавлял Мухаммад Ахмад
ибн Абдалла, объявивший себя махди и создавший Махдистское
государство.
981 Луддиты — участники протестов против промышленной революции в Англии.
Расцвет современного англо-французского ориентализма
428
апологетика. Именно здесь и есть главное расхождение,
недовольство которым присуще большей части обра-
зованных и разумных его последователей и чья опасность
для будущего совершенно очевидна. Никакая религия
в конечном счете не сможет противостоять распаду, когда
существует пропасть между желанием подчинить во-
лю своих последователей и обращением к их интеллекту.
То обстоятельство, что для подавляющего большинст-
ва мусульман проблема расхождения еще не существует,
служит оправданием для уламов982, которые не торо-
пятся принимать поспешные меры, предписываемые мо-
дернистами. Однако распространение модернизма —
это предупреждение о том, что пересмотр формул нельзя
откладывать бесконечно.
Пытаясь выявить истоки и причины подобного «окамене-
ния» догм ислама, мы, возможно, найдем также ответ
на вопрос, задаваемый модернистами и оставшийся для
них без ответа, — вопрос о том, каким образом можно
переформулировать фундаментальные принципы ислама,
не касаясь при этом его сущностных элементов983.
Последняя часть фрагмента нам уже хорошо знакома: здесь
предполагается, что именно нынешние традиционные ориен-
талисты способны реконструировать и переформулировать Вос-
ток, учитывая, что сам он этого сделать не в состоянии. Отчасти
ислам Гибба существует прежде того ислама, который практи-
куют, изучают и проповедуют на Востоке. Однако такой возмож-
ный ислам — не просто очередная выдумка ориенталистов, вы-
жимка из его идей: он основан на «исламе», который (коль скоро
он не может существовать в действительности) обращается ко
всему сообществу верующих. Причина, по которой «ислам» мо-
жет существовать в каком-то будущем ориенталистском изводе,
982 Уламо (буквально «ученые»,) от корня «илм» —
наука, знание — исламские богословы.
983 Gibb H. A . R . Modern Trends in Islam. Chicago:
University of Chicago Press, 1947.
P. 108, 113, 123.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
429
заключается в том, что на Востоке ислам узурпирован и опоро-
чен языком его духовенства, претендующим на сознание общи-
ны. До тех пор, пока она остается безмолвной, ислам в безопас-
ности. Но как только реформаторское духовенство примет на
себя роль (узаконит) переформулирования ислама для того, что-
бы тот мог войти в современность, проблемы неизбежны. для
того, чтобы тот мог войти в современность, проблемы неизбеж-
ны. И подобные проблемы — это и есть расхождение.
Расхождения, о которых говорит Гибб, представляются чем-
то более важным, нежели просто предполагаемые интеллекту-
альные затруднения в исламе. По моему мнению, они выражают
саму привилегию, само то основание, которое ориенталист за-
нимает, готовясь писать об исламе, принимать для него законы
или его переформулировать. Для Гибба рассуждение об этом
расхождении далеко от случайности, это эпистемологический
переход к предмету и его смотровая площадка, с высоты кото-
рой во всех своих произведениях и на каждой из занимаемых
им влиятельных должностей он мог ислам обозревать. Между
безмолвным призывом ислама к монолитному сообществу ор-
тодоксальных верующих и всем вербальным выражением исла-
ма компанией сбившихся с пути политических активистов, дове-
денных до отчаяния клерков и беспринципных реформаторов—
вот где стоит, пишет и переформулирует Гибб. В его работах
сказано либо то, чего ислам не смог сказать, либо то, что за-
малчивалось духовенством. Сказанное Гиббом в каком-то смыс-
ле стоит по времени впереди ислама, допуская при этом, что
когда-нибудь в будущем ислам окажется в состоянии сказать
то, чего не может высказать сейчас. В другом смысле, не менее
важном, работы Гибба по исламу уничтожают представление
о религии как о единстве «живых» верований, поскольку в своих
работах он смог постичь «ислам» как безмолвный призыв, обра-
щенный к мусульманам еще до того, как их вера стала предме-
том светских споров, практик и обсуждений.
Противоречие в работе Гибба (а это именно противоречие —
говорить об «исламе», не так, как о нем говорит духовенство, и не
так, как, если бы они могли, говорили бы верующие) отчасти
Расцвет современного англо-французского ориентализма
430
скрывается метафизическим подходом, ведущим в его работе
и господствующим на протяжении всей истории современно-
го ориентализма, традиции которого Гибб унаследовал от сво-
их учителей, например Макдональда. Восток и ислам обладают
своего рода нереальным, феноменологически редуцированным
статусом, который делает их недосягаемыми для всех, кроме за-
падных экспертов. С самого начала изучения Западом Востока
последнему никогда не удавалось говорить за самого себя. Свиде-
тельства о Востоке получали печать достоверности лишь в рабо-
тах ориенталистов. Творчество Гибба подразумевает, что ислам
(или мухаммеданизм) существует в том виде, как он есть, и в та-
ком, каким он должен быть. Метафизически — и только мета-
физически — сущность и потенция стали одним и тем же. Только
использование метафизического подхода сделало возможным
появление таких важных статей Гибба, как «Структура религи-
озной мысли ислама» или «Истолкование исламской истории»,
не говоря уже о различении между субъективным и объектив-
ным знанием, что было проделано Гиббом в русле критики Мас-
синьона984. Свои рассуждения об «исламе» он ведет с поистине
олимпийским спокойствием и невозмутимостью. Нет никаких
неувязок, как нет и ощутимого разрыва между текстом Гибба
и описываемым им явлением, поскольку каждый из них, соглас-
но самому Гиббу, в конце концов сводим к другому. В качестве та-
ковых «ислам» и его описание Гиббом обладают той спокойной
дискурсивной ясностью, которая неизменно присуща хорошо
упорядоченным страницам текстов английских ученых.
Я придаю большое значение внешнему виду и сознатель-
но продуманному макету страницы в текстах ориенталистов
в их печатной форме. Я уже ранее говорил о выстроенной в ал-
фавитном порядке энциклопедии д’Эрбело, гигантских листах
«Описания Египта», лабораторно-музейных записных книжках
Ренана, отточиях и коротких эпизодах в «Нравах» Лэйна, анто-
логиях Саси и так далее. Такие страницы — это знаки и Востока,
984 Обе работы опубликованы в книге:
Gibb. Studies on the Civilization of Islam.
P. 176 –208, 3–33.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
431
и ориенталиста, представленные читателю. Существует опреде-
ленный порядок этих страниц, через который читатель форми-
рует представление не только о «Востоке», но и об ориенталисте
как истолкователе, экспоненте, личности, посреднике, представ-
ляющем (и представительном) эксперте. Гибб и Массиньон оста-
вили нам тексты, которые позволяют воспроизвести канву ори-
ентализма на Западе как историю, вмещающую в себя различные
видовые и топографические стили, редуцированные в итоге к на-
учному и монографическому единообразию. Восточный человек
как вид, восточные выражения, восточные лексикографические
единицы, восточные серии, восточные примеры — всё это у Гибба
и Массиньона заняло подчиненное место в сравнении с влиянием
линеарной прозы дискурсивного анализа, представленной в эссе,
статьях и научных книгах. В свое время, с конца Первой мировой
войны и до начала 60-х годов, энциклопедия, антология, личные
заметки, три эти ведущие формы работы ориенталистов, пре-
терпели радикальное изменение. Их авторитет был перераспре-
делен, или распылен, или рассеян в пользу сообщества экспер-
тов («Энциклопедия ислама», «Кембриджская история ислама»),
в пользу работ более низкого уровня (учебники по языку для на-
чинающих, но не тех, кто готовится к дипломатической служ-
бе, как это было в случае с «Хрестоматией» Саси, а занимающих-
ся социологическими исследованиями, изучением экономики
или истории), разного рода сенсационных откровений (которые
в большей мере касаются личностей или правительств — вспом-
ним Лоуренса, — нежели знания). Гибб с его несколько небреж-
ными, но глубоко последовательными текстами, Массиньон
с его пылом художника, которому никакая отсылка не кажется
слишком экстравагантной, если ее толкованием неординарно
распорядиться, — эти ученые подняли, по сути, экуменический
авторитет европейского ориентализма так высоко, как смогли.
На смену им пришли новые реалии, новый обособленный стиль,
в широком смысле англо-американский, а в более узком — стиль
американских социальных наук. Здесь старый ориентализм рас-
пался на множество частей, однако все они продолжали служить
прежним традиционным догмам ориентализма.
Расцвет современного англо-французского ориентализма
432
IV
Современный этап
После Второй мировой войны и в особенности после каждой из
арабо-израильских войн арабские мусульмане начинали играть
заметную роль в американской популярной культуре, так же
как и в академическом мире, среди политиков и представителей
бизнеса. Это знак крупных изменений в международном рас-
пределении сил. Франция и Британия уже не занимают главного
положения на этой политической арене, их сместил американ-
ский империализм. Теперь сеть разнообразных и многочислен-
ных интересов связывает части бывшего колониального мира
с Соединенными Штатами, точно так же, как интенсивный рост
числа академических специальностей разделяет (и одновре-
менно соединяет) все прежние филологические и ориентиро-
ванные на Европу дисциплины вроде ориентализма. Регионове-
ды как их теперь называют, претендуют на экспертное знание
этих регионов, предлагая свои услуги правительству или бизне-
су, или тому и другому вместе. Колоссальные, псевдоэмпиричес-
кие знания, накопленные в анналах современного европейско-
го ориентализма, — как отмечает, например, в своей летописи
этой сферы в XIX веке Жюль Моль, — исчезли и затем предстали
в новых формах. Теперь культура наполнена огромным много-
образием гибридных представлений о Востоке. Япония, Индо-
китай, Китай, Индия, Пакистан — их репрезентации уже полу-
чили и продолжают получать широкий отклик по мере того,
как по понятным причинам становятся предметом оживлен-
ных дискуссий. Ислам и арабы также обрели новые представле-
ния, и нам следует с ними обращаться как с фрагментарными,
мощными и идеологически последовательными постоянными,
пусть обсуждаемыми и не так часто, в которые здесь, в Соеди-
ненных Штатах, преобразовался традиционный европейский
ориентализм.
1. Представление в образах популярной культуры и в соци-
альных науках. Вот несколько примеров того, как сегодня чаще
всего представляют арабов. Отметим, с какой легкостью «араб»
Глава 3 | Ориентализм сегодня
433
приспосабливается к тем изменениям и той редукции, исклю-
чительно тенденциозного характера, которым его подвергают.
Тема костюмированного приема по поводу десятилетия оконча-
ния Принстона в 1967 году была объявлена до начала июньской
Шестидневной войны985. Мотив — описывать костюм было бы
неправильно как чересчур наводящий на размышления — дол-
жен был быть арабским: халаты, головной убор, сандалии. Сразу
после войны, когда арабский мотив стал синонимом неловкости,
в программу приема были внесены изменения. Костюмы оста-
лись те же, что планировались изначально, но группа должна
была пройти процессией с руками, поднятыми над головой в жес-
те полного поражения. Вот во что вылился арабский мотив: от
едва намеченного стереотипа восседающего на верблюде кочев-
ника — в одобряемую карикатуру, воплощение некомпетентно-
сти и поражения, — вот и весь отведенный арабам диапазон.
Однако вскоре после войны 1973 года986 арабы вновь появи-
лись повсюду, и уже в гораздо более устрашающем виде. В карика-
турах постоянно изображали арабского шейха на фоне закрытой
бензоколонки. Причем эти арабы имели отчетливо «семитский»
облик — нос крючком, ухмылка в усы: явные напоминания (для
большинства несемитского населения), что в конечном счете «се-
миты» были причиной всех «наших» неприятностей —в данном
случае перебоев с бензином. Переключение антисемитских пре-
дубеждений массового сознания с евреев на арабов произошло
плавно, благо образ, по сути, был одним и тем же.
Итак, если араб и привлекает к себе внимание, то прежде все-
го как нечто отрицательное. В нем видят угрозу Израилю и все-
му западному образу жизни, или — взгляд с другой стороны на
ту же тему — преодоленное препятствие при создании Государ-
ства Израиль в 1948 году. Если у такого араба и имеется какая-то
985 Вооруженное противостояние Израиля и арабских государств
(Сирии, Египта и Иордании) 5–11 июня 1967 г., результатом которого
стало значительное территориальное расширение Израиля.
986 Война Судного дня (6–23 октября 1973)— неудачная попытка Египта
и Сирии вернуть себе утерянные в ходе Шестидневной войны
территории. Результатом войны стало эмбарго со стороны нефте-
производителей (арабских государств) на по ставку нефти
союзникам Израиля, что стало причиной топливного кризиса
1970-х гг.
Современный этап
434
история, это часть истории, которой его наделили (или у него
отобрали, разница небольшая) в ориенталистской традиции или
позднее в традиции сионистской. Палестину Ламартин и ран-
ние сионисты считали безлюдной пустыней, ждущей своего рас-
цвета. Тех же, кто ее населял, считали ни на что не способными,
непоследовательными кочевниками, у которых нет никаких ре-
альных прав на эту землю, а потому нет ни культурной, ни нацио-
нальной реальности. Итак, араба теперь представляют как тень,
которая выслеживает евреев. К этой тени — поскольку и арабы,
и евреи являются восточными семитами — можно привязать лю-
бое из тех традиционных скрытых опасений, которые западный
человек испытывал по отношению к человеку Востока. Образ
еврея, бытовавший в Европе до нацизма, раздвоился: то, что мы
имеем сейчас, — это еврейский герой, образ, созданный на осно-
ве воссозданного культа авантюриста-первопроходца-ориента-
листа (вроде Бёртона, Лэйна, Ренана), и его крадущаяся, таин-
ственно-зловещая тень — восточный араб. Лишенный всего, за
исключением приписываемого ему ориенталистской полемикой
прошлого, араб обречен на судьбу, которая связывает его по ру-
кам и ногам и обрекает на периодически обрушивающиеся на
него кары, чему Барбара Такман987 дала теологическое наиме-
нование «грозного и стремительного меча Израиля».
Помимо своего антисионизма, араб— поставщик нефти. Это
оказывается еще одной негативной характеристикой, поскольку
все высказывания об арабской нефти сводятся к нефтяному эм-
барго 1973–1974 годов (от которого выиграли прежде всего запад-
ные нефтяные компании и небольшой слой правящей арабской
элиты), а само эмбарго — к идее полной моральной непригодно-
сти арабов владеть такими богатыми нефтяными запасами. Если
без обычных эвфемизмов, то вопрос, который чаще всего задают:
почему такие люди, как арабы, имеют право угрожать развитому
(свободному, демократическому, моральному) миру? Частым от-
ветом на этот вопрос выступает предложение направить к араб-
ским нефтяным месторождениям морскую пехоту.
987 Барбара Такман (1912–1989)— американская писательница.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
435
В кино и на телевидении с арабами ассоциируется распут-
ство или кровожадная преступность. Араб ведет себя как сек-
суально озабоченный дегенерат, способный, однако, на хитро-
умные козни, но по сути своей он — низкий, коварный садист.
Работорговец, погонщик верблюдов, меняла, колоритный под-
лец— вот некоторые из традиционных амплуа араба в кино. Ара-
ба можно часто увидеть в роли главаря (мародеров, пиратов,
«местных» повстанцев), злобно рычащего пленному западному
герою и белокурой красавице (оба — само благообразие): «Мои
люди собираются вас прикончить, но сначала они хотели бы по-
забавиться». Когда он говорит, с его уст не сходит язвительная
насмешка: таков, например, образ шейха, созданный Валенти-
но988. В кинохрониках и новостных фото арабов всегда пока-
зывают в больших количествах. Никакой индивидуальности,
никаких личностных характеристик или личного опыта. Боль-
шинство материалов представляют ярость масс и нищету или
же иррациональные (а потому безнадежно странные) жесты.
За всем этим встает грозный образ джихада. Последствие: страх,
что мусульмане (или арабы) завоюют мир.
Регулярно публикуемые книги и статьи об исламе и арабах
показывают, что не произошло никаких сдвигов по сравнению
с яростной антиисламской полемикой Средневековья и Воз-
рождения. Нет ни одной другой такой этнической или религиоз-
ной группы, о которой бы практически всегда писали или гово-
рили с вызовом или в оскорбительном тоне. В описании учебных
курсов 1975 года, подготовленном студентами-старшекурсни-
ками Колумбийского университета, о курсе арабского языка гово-
рится, что практически каждое слово здесь связано с насилием
и что арабский образ мыслей, отраженный в языке, неизменно
претенциозен. Недавно опубликованная статья Эмметта Тир-
релла989 в журнале Harper’s исходила из еще более клеветничес-
кой и расистской позиции, утверждая, что все арабы по своей
988 Рудольф Валентино (1895–1926) — американский киноактер
итальянского пр оисхождения. Саид имеет в виду фильмы
«Шейх» (1921) и «Сын Шейха» (1926).
989 Эмметт Тиррелл (род. 1943)— американский редактор
и пуб лиц ист.
Современный этап
436
сути убийцы и что насилие и ложь у арабов в крови990. В иссле-
довании под названием «Арабы в американских учебниках» пе-
ред нами раскрывается картина самой поразительной лжи или,
скорее, совершенно бездушного представления религиозно-
этнической группы. В одной из книг утверждается, что «немно-
гие народы этого [арабского] региона знают, что можно жить
лучше». А затем автор задает совершенно обезоруживающий
вопрос: «Что же связывает народы Среднего Востока?» И сам же
без колебаний отвечает: «В последнее время — это враждебность
арабов, их ненависть к евреям и народу Израиля». Наряду с этим
можно в другой книге найти и вот такие строки об исламе: «Ре-
лигия мусульман, называемая исламом, возникает в VII веке. Ее
основателем был богатый делец из Аравии по имени Мухаммед.
Он объявил себя пророком. У него нашлись последователи среди
арабов. Он убеждал их, что именно арабы избраны, чтобы пра-
вить миром». За такого рода мыслями следуют другие, столь же
точные: «Вскоре после смерти Мухаммеда его учение было со-
брано в книгу под названием Коран. Она стала священной кни-
гой ислама»991.
Академическая наука, чья задача—изучение арабского Ближ-
него Востока, отнюдь не опровергает, но, напротив, поддержи-
вает подобные грубые поделки. (Отметим попутно, что выше-
упомянутое событие в Принстоне состоялось в университете,
который гордится своим отделением исследований Ближнего
Востока, основанным в 1927 году и старейшим в стране.) Возь-
мем в качестве примера отчет, подготовленный в 1967 году Мор-
роу Бёрджером992, профессором социологии и ближневосточных
исследований в Принстоне, по запросу Департамента здравоохра-
нения, образования и социального обеспечения. В то время он
занимал пост президента Ассоциации исследований Среднего
Востока (MESA), основанной в 1967 году, — профессиональной
990 Tyrrell R. Emmett Jr. Chimera in the Middle East // Harper’s .
November 1976. P. 35 –38 .
991 Цит. по: Ayad al-Qazzaz Ruth Aflyo et al. The Arabs in American
Textbooks, California State Board of Education, June 1975.
Р. 10, 15.
992 Морроу Бёрджер (1918–1981)— американский социолог
и эксперт по Ближнему Востоку.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
437
ассоциации ученых, занимающихся различными темами, свя-
занными с Ближним Востоком, «преимущественно периодом
времени после возникновения ислама и с позиций социологии
и гуманитарных дисциплин»993. Бёрджер озаглавил свой доклад
«Исследования Среднего Востока и Северной Африки: развитие
и задачи», доклад этот был опубликован во втором выпуске MESA
Bulletin. После обзора стратегического, экономического и поли-
тического значения региона для Соединенных Штатов и после
перечисления различных поддержанных американскими пра-
вительственными и частными фондами проектов, направлен-
ных на развитие университетских программ, — Акта о защите
образования 1958 года (инициатива, инспирированная запус-
ком Спутника994), установление связей между Советом по ис-
следованиям в социологии и MESA и т. д ., — Бёрджер приходит
к следующим выводам:
Современные Средний Восток и Северная Африка не явля-
ются центрами значительных культурных достижений,
и нет оснований считать, что такие достижения появятся
в ближайшем будущем. Таким образом, изучение этого
региона или его языков не является само по себе наградой,
коль скоро речь идет о современной культуре.
...Наш регион не является центром серьезной политичес-
кой власти и у него нет потенциала стать таковым...
Средний Восток (в меньшей мере — Северная Африка)
проигрывает в своей непосредственной политичес-
кой значимости для Соединенных Штатов (даже в смысле
источника новостей или проблем) Африке, Латинской
Америке и Дальнему Востоку.
...с о временный Средний Восток, таким образом, лишь
в незначительной степени обладает чертами, кото-
рые могут привлечь внимание ученых. Это, однако, не сни-
жает обоснованности и интеллектуальной ценности
993 Statement of Purpose // MESA Bulletin. May 1967. Vol. 1, no. 1. P. 33.
994 Инициатива Дуайта Эйзенхауэра по финансированию
всех ур овней американского образования как ответ на техно-
логическое отставание в соперничестве с СССР (символом
которого стал запуск советского спутника в 1957).
Современный этап
438
изучения этого региона и не повлияет на качество выпол-
няемой учеными работы. Но это, так сказать, создает
ей определенные ограничения, о которых следует помнить,
в вопросах развития этой области — роста числа иссле-
дователей и преподавателей995.
Как пророчество звучит, конечно, довольно прискорбно, однако
еще печальнее то, что Бёрджер облечен полномочиями не толь-
ко благодаря его знаниям, но, как это ясно из заключительной
части его доклада, потому, что его положение позволяло ему да-
вать прогнозы на будущее— политического характера. То, что
он не сумел разглядеть огромной политической значимости
Ближнего Востока и потенции его большой политической силы,
как мне кажется, не было случайным заблуждением. Обе глав-
ные ошибки Бёрджера, присутствующие в первом и последнем
параграфах, восходят к родовым чертам ориентализма, которые
мы рассматриваем в данной книге. В том, что Бёрджер говорит
об отсутствии значительных культурных достижений и в вы-
воде по поводу изучения этого региона в будущем, а именно что
Средний Восток из-за присущей ему слабости не привлекает
большого внимания ученых, мы видим почти дословное повто-
рение канонического мнения ориенталистов о том, что у семи-
тов никогда не было выдающихся культурных достижений,
и что, как часто повторял Ренан, семитский мир слишком беден,
чтобы когда-либо привлечь внимание мира. Более того, делая
подобные проверенные веками заявления и обнаруживая пол-
ную слепоту к тому, что находится перед глазами — в конце кон-
цов, Бёрджер писал эти строки не пятьдесят лет тому назад, а в то
время, когда в США около десяти процентов от импорта нефти
шло со Среднего Востока и когда их стратегические и экономи-
ческие инвестиции в этот регион стали невообразимо огромны-
ми, — Бёрджер тем не менее уверен, что занимает верную пози-
цию как ориенталист. На самом деле он говорит, что без таких
995 Berger Morroe. Middle Eastern and North African Studies:
Developments and Needs // MESA Bulletin. November 1967.
Vol.1,no.2.P.16.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
439
людей, как он, Средний Восток был бы забыт, и что без него в ка-
честве посредника и истолкователя этот регион невозможно
понять — отчасти потому, что то немногое, что здесь может быть
понято, имеет весьма своеобразный характер: только ориента-
лист может толковать Восток, поскольку тот совершенно не спо-
собен истолковывать себя сам.
То обстоятельство, что Бёрджер, когда писал эти строки, был
не столько классическим ориенталистом (он им не был и не яв-
ляется), сколько профессиональным социологом, не умаляет
его связи с ориентализмом и господствующими в этой сфере
идеями. Среди них особенно характерна антипатия к тому ма-
териалу, который составляет основу исследований. У Бёрджера
эта антипатия сильна настолько, что перекрывает ему очевид-
ную реальность. И что еще поразительнее, она позволяет ему не
задавать себе вопрос, почему же, если Средний Восток «не обла-
дает значительными культурными достижениями», он должен
рекомендовать всем и каждому посвятить свою жизнь, как это
сделал сам Бёрджер, изучению его культуры. Гуманитарии, в от-
личие, скажем, от врачей, изучают то, что им нравится и что их
интересует. Только чрезмерно раздутое чувство культурного
долга может подвигнуть гуманитария заниматься тем пред-
метом, о котором сам он не слишком высокого мнения. Тем не
менее именно это чувство долга и взращивал ориентализм, по-
скольку целые поколения ориенталистов культура отправляла
на баррикады, где в силу своей профессиональной деятельно-
сти те сталкивались с Востоком — с его варварством, необычно-
стью и своенравием — и от имени Запада удерживали это всё
в границах.
Я упомянул Бёрджера как пример академического подхода
к исламскому Востоку и как пример того, как научные круги мо-
гут поддерживать карикатурные образы, пропагандируемые
массовой культурой. Однако Бёрджер, кроме того, олицетворяет
собой все самые последние трансформации, охватившие ориен-
тализм, его превращение из преимущественно филологической
дисциплины в широкое и очень обобщенное восприятие Восто-
ка в социальных науках. Ориенталист уже больше не пытается
Современный этап
440
в совершенстве овладеть эзотерическими языками Востока —
вместо этого он выступает как социолог, который «прилагает»
свою науку к материалу Востока, как, впрочем, и к любому дру-
гому материалу. Это особый американский вклад в историю ори-
ентализма, и его можно датировать периодом сразу после Вто-
рой мировой войны, когда Соединенные Штаты заняли позицию,
прежде занимаемую Англией и Францией. До этого времени
американский опыт Востока был довольно ограниченным. Им
интересовались лишь отдельные чудаки вроде Мелвилла, ци-
ники вроде Марка Твена, американские трансценденталисты,
усматривавшие связь индийской мысли со своей собственной,
немногочисленные теологи и исследователи Библии, изучавшие
языки библейского Востока. Были еще отдельные случаи дипло-
матических и военных столкновений с берберскими пиратами,
нерегулярные морские экспедиции на Дальний Восток и, конеч-
но же, вездесущие миссионеры. В Америке не было глубоко уко-
рененной традиции ориентализма, и, следовательно, имевшиеся
у американских исследователей познания, в отличие от Европы,
не проходили через сито филологических по своим истокам про-
цессов уточнения, переформулирования и реконструкции. Так-
же отсутствовал и творческий вклад художественной литерату-
ры: возможно, потому, что американский фронтир —единствен-
ное, что привлекало внимание писателей, — лежал к западу, а не
к востоку. Вскоре после Второй мировой войны Восток стал не
широкой и всесторонней темой, как это было на протяжении
многих веков в Европе, а, скорее, темой административной и по-
литической. Именно в этой ситуации появляется ученый-обще-
ствовед, эксперт нового типа, на чьи в чем-то более узкие плечи
и ложится мантия ориентализма. Такие эксперты, в свою очередь,
как мы увидим, так видоизменили ориентализм, что он стал едва
узнаваемым. Однако культурно-враждебный подход новый ори-
ентализм унаследовал и сохранил.
Один из ошеломляющих фактов нового американского об-
ществоведческого подхода к Востоку— это странное избегание
им художественной литературы. Можно прочитать кипы науч-
ных текстов по современному Ближнему Востоку и не встретить
Глава 3 | Ориентализм сегодня
441
ни одной ссылки на художественное произведение. Для экспер-
тов-регионоведов важнее «факты», и тут литературные тек-
сты — скорее, помеха. Результатом такого упущения в современ-
ных американских представлениях об арабах и об исламском
Востоке стало то, что весь регион и населяющие его народы ока-
зываются концептуально выхолощенными, сведенными к раз-
нообразным «подходам», «тенденциям» и статистике — короче,
дегуманизированы. Если арабский поэт или писатель, каких не-
мало, пишет о своем опыте, ценностях, о своей человеческой при-
роде (каким бы странным он ни был), он фактически разрушает
те модели (образы, клише, абстракции), которыми представлен
Восток. Художественный текст более или менее прямо говорит
о жизненных реалиях. Его сила не в том, что автор —араб, ан-
гличанин или француз, его сила заключена в мощи и жизнен-
ности слова, которое, перефразируя Флобера из «Искушения Св.
Антония», вырывает идолов из рук ориенталистов и заставляет
их отказаться от своих великовозрастных детей-паралитиков,
то есть от своих идей о Востоке, которые они пытались выдавать
за подлинный Восток.
Отсутствие художественной литературы и сравнительно
слабые позиции филологии в современных американских иссле-
дованиях по Ближнему Востоку — вот черты нового причудливо-
го ориентализма, когда уже само использование этого термина
становится необычным. Действительно, мало что в фигурах этих
современных академических экспертов по Ближнему Востоку
напоминает тот традиционный ориентализм, который завер-
шился вместе с Гиббом и Массиньоном. Как я уже говорил, глав-
ное, что осталось, — это культурная враждебность и толкования,
основывающиеся не столько на филологии, сколько на «эксперт-
ном опыте». Родословная современного американского ориен-
тализма берет начало скорее в армейских школах иностранных
языков, созданных во время и после войны, вследствие внезапно
проявившегося в послевоенный период интереса правительства
и корпораций к не-западному миру, в соперничестве в годы хо-
лодной войны с Советским Союзом и при остаточном миссио-
нерском отношении к восточным народам, которых считали
Современный этап
442
созревшими для реформ и перевоспитания. Нефилологическое
изучение эзотерических восточных языков полезно по элемен-
тарным стратегическим причинам, однако также оно полезно
в силу того, что придает почти мистическую ауру авторитету
«эксперта», который, получив свои навыки из первых рук, может
работать даже с таким безнадежно темным материалом.
В системе социальных наук языковые исследования —ин -
струмент для достижения более высоких целей и определенно
не для изучения художественных текстов. Так, в 1958 году Инсти-
тут Среднего Востока (MEI —околоправительственная организа-
ция, созданная для того, чтобы наблюдать за исследовательским
интересом к Ближнему Востоку и его финансово поддерживать)
выпустил «Отчет о текущих исследованиях». Статье «Нынешнее
состояние арабских исследований в Соединенных Штатах» (на-
писанной, что примечательно, профессором-гебраистом) пред-
послан эпиграф, объявляющий, что «знание иностранных языков
уже не является более исключительным уделом ученых-гумани-
тариев. Теперь это рабочий инструмент в руках инженеров, эко-
номистов, социологов и многих других специалистов». В целом
сообщение подчеркивает значимость арабского языка для ме-
неджеров нефтяных компаний, техников и военного персонала.
Но главный пункт отчета представлен в трех следующих пред-
ложениях: «В российских университетах теперь готовят специа-
листов, которые свободно говорят по-арабски. Россия осозна-
ла, насколько важно обращаться к людям и их умам на родном
для них языке. Соединенные Штаты не могут более отклады-
вать развертывание собственной программы по изучению ино-
странных языков»996. Итак, восточные языки являются частью
некоторой политической задачи —так было почти всегда всег-
да — или частью постоянной пропагандистской работы. В обоих
случаях изучение восточных языков становится инструмен-
том, реализующим тезис Гарольда Лассуэлла о пропаганде, ког-
да важно не столько то, что представляет собой тот или иной
996 Mansoor Menachem. Present State of Arabic Studies in the United
States // Report on Current Research 1958 / Ed. Kathleen H. Brown.
Washington: Middle East Institute, 1958. P. 55–56 .
Глава 3 | Ориентализм сегодня
443
народ или что он думает, а то, кем его заставляют быть и как за-
ставляют думать.
В реальности пропагандистский подход берет в расчет
индивидуальность и безразличен к формальной демо-
кратии. Внимание к индивидуальному обусловлено тем,
что крупномасштабные действия зависят от поддерж-
ки масс, и опытом непостоянства людских предпочтений...
Это внимание к людям в массах основывается не на
демократической догматике, будто люди сами способны
судить о собственных интересах. Современный пропа-
гандист, как и современный психолог, признает, что люди
нередко собственные интересы осознают плохо, бро-
саются от одной альтернативы к другой без веских причин
или же боязливо цепляются за совершенно замше-
лые идеи. Вычисление перспективы на фоне постоянных
изменений в привычках и ценностях предполагает
нечто большее, чем просто оценку предпочтений челове-
ка вообще. Это означает необходимость учета струк-
туры отношений, в которые вовлечены люди, выявления
признаков предпочтений, которые могут не отражать
никаких осознанных намерений, и направления програм-
мы к такому решению, которое соответствовало бы
действительности...
Принимая во внимание эти дополнения, которые дей-
ствительно требуют массовых действий, задача пропаган-
диста в том, чтобы придумать такие представляющие
цель символы, которые послужили бы двоякой цели: усвое-
нию и адаптации. Символы должны вызвать спонтан-
ное приятие. ...из этого следует, что идеал управления —
это контроль над ситуацией не за счет предписаний,
но за счет правильных прогнозов... Пропагандист прини-
мает как должное, что у всего в мире есть причина,
но предсказуем он лишь отчасти...997
997 Lasswell Harold. Propaganda // Encyclopedia of the Social Sciences.
1934. Vol. 12. P. 527. Этой ссылкой я обязан профессору Ноаму
Хомскому.
Современный этап
444
Таким образом, знание иностранного языка—это часть хитроум-
ной атаки на население, точно так же, как изучение иностранно-
го региона — Востока —оказывается программой контроля че-
рез предвидение.
Подобные программы всегда должны иметь определенную
либеральную внешнюю оболочку, лоск, и обычно это — часть ра-
боты ученых, людей доброй воли, энтузиастов. Идея, которую
продвигают: изучая восточного человека, мусульман или арабов,
«мы» имеем возможность узнать другие народы, их образ жиз-
ни и мысли и так далее. А потому лучше всего предоставить им
возможность говорить самим за себя, представлять самих себя
(пусть даже за этой фикцией стоит реплика Маркса — с кото-
рым согласился бы и Лассуэлл, — обращенная к Луи Наполеону:
«Они не могут представлять свои интересы, их должны пред-
ставлять другие»). Но только до определенного момента и оп-
ределенным образом. В 1973 году во время тревожных дней
арабо-израильской войны журнал The New York Times опубли-
ковал две статьи, одна из которых представляла израильскую
сторону конфликта, а другая — арабскую. Израильскую сторону
представлял израильский юрист, а арабскую —бывший амери-
канский посол в одной из арабских стран, у которого не было
специальной ориенталистской подготовки. Прежде чем перей-
ти к простому выводу о том, что, как известно, арабы считаются
неспособными представлять себя сами, неплохо было бы вспом-
нить, что и арабы, и евреи — это семиты (в том широком куль-
турном смысле, о котором мы уже говорили), и что и те и другие
были поставлены в такое положение, что их нужно было пред-
ставлять (западной аудитории). Здесь уместно вспомнить от-
рывок из Пруста, в котором описывается внезапное появление
еврея в аристократическом салоне:
Неважно, что румыны, египтяне и турки ненавидят
евреев. Во французском салоне различия между
этими народами не так уж заметны, и когда какой-
нибудь израэлит входит, словно только что из
знойной пустыни, изогнув хребет, наподобие гиены,
вытянув вперед шею, рассыпаясь в цветистых
Глава 3 | Ориентализм сегодня
445
восточных «шалом-алейхемах», он досыта тешит все-
общий вкус к ориентализму998.
2. Политика культурных связей. Хотя Соединенные Штаты ста-
ли мировой державой только в XX веке, в веке XIX интерес к Вос-
току подготовил их последующую откровенно имперскую пози-
цию. Оставляя в стороне кампании против берберских пиратов
1801 и 1815 годов999, обратимся к основанию Американского вос-
точного общества в 1842 году. На его первом годичном собрании
в 1843-м президент Общества Джон Пикеринг1000 ясно дал по-
нять, что Америка собирается заниматься изучением Востока
для того, чтобы последовать примеру европейских держав. Суть
послания Пикеринга заключалась в том, что основа восточных
исследований — и тогда, и сейчас — была политической, а не
исключительно научной. Обратите внимание, как в резюме его
речи избранная им линия аргументации в пользу ориентализ-
ма не оставляет места сомнению в дальнейших намерениях:
На первом годичном собрании Американского общества
в 1843 году президент Пикеринг начал с замечатель-
ного обзора состояния дел в области, которую Обществу
надлежало исследовать, с того, что обратил внимание
на исключительно благоприятные обстоятельства, уста-
новившийся повсюду мир, свободный доступ в вос-
точные страны и прекрасные возможности для общения.
Земля казалась мирной во времена Меттерниха и Луи-
Филиппа1001. Нанкинский договор1002 открыл китайские
998 Пруст. М. Сторона Германтов. — М .: Иностранка, Азбука-Аттикус.
2020. С. 101 . reprint ed., N. Y.: Vintage Books, 1970. P. 135. См.:
ПрустМ.УГермантов/Пер.Н.М.Любимова. М., 1992. С.159.
999 Берберские войны — столкновение США , Швеции и Сицилии c фло-
том североафриканских государств (Марокко, де-факто неза-
висимых частей Османской империи — Туниса, Алжира и Триполи)
из-за нападений пиратов на торговые суда. Ослабевшие
североафриканские государства вскоре стали колониями великих
держав.
1000 Джон Пикеринг (1777–1846) — американский юрист и лингвист.
1001 Имеется в виду пост-Наполеоновское переустройство Европы и его
основные участники — австрийский дипломат Клеменс фон
Меттерних (1773–1859) и французский король Луи-Филипп (1773–1850).
1002 Нанкинский договор (1842) —договор, который подвел конец
первой Опиумной войне. Открывал для английской торговли
пять китайских портов, санкционировал захват Великобританией
острова Сянган (Гонконг).
Современный этап
446
порты. Океанские суда оснастили гребными винтами,
Морзе изобрел телеграф и уже обратился с предложени-
ем проложить кабель по дну Атлантического океана.
Задачи Общества состоят в том, чтобы способствовать
развитию и изучению азиатских, африканских и поли-
незийских языков. А также во всем, что имеет отношение
к Востоку, привить вкус ориентальных исследований,
т. е. публиковать тексты, переводы и сообщения, собирать
книги и артефакты. Большая работа уже проделана
в области изучения Азии, и в особенности — изучения сан-
скрита и семитских языков1003.
Меттерних, Луи-Филипп, Нанкинский договор, гребной винт —
всё это говорит об имперском единении, способствующем ев-
ропейско-американскому проникновению на Восток. С тех пор
всё так и продолжается. Даже легендарные американские мис-
сионеры на Ближнем Востоке на протяжении XIX и XX веков
видели себя не только в роли посланников Бога, но посланни-
ков своего Бога, своей культуры и своей судьбы1004. Самые первые
миссионерские институции —печатни, школы, университеты,
больницы и т. п. — к онечно, способствовавшие улучшению бла-
госостояния региона, в связи с их специфическим имперским
характером и поддержкой со стороны правительства Соединен-
ных Штатов были неотличимы от своих французских и британ-
ских аналогов на Востоке. Сионизм и колонизация Палестины,
ставшие главным политическим интересом США в годы Первой
мировой войны, оказали серьезное влияние на вступление США
в войну. Британские дискуссии до и после появления Деклара-
ции Бальфура (ноябрь 1917 года) отражают серьезность, с кото-
рой эта декларация была воспринята в США1005. Во время и после
1003 Schmidt Nathaniel. Early Oriental Studies in Europe and the Work of the
American Oriental Society, 1842–1922 // Journal of the American Oriental
Society. 1923 . Vol. 43. P. 11. См. также: Speiser E. A . Near Eastern
Studies in America, 1939–1945 // Archiv Orientální. 1948. Vol. 16 . P. 76 –88 .
1004 См., например.: Jessup Henry. Fifty Three Years in Syria. 2 vols. N . Y.:
Fleming H. Réveil, 1910.
1005 О связи между Декларацией Бальфура и военной политикой США
см.: Ingrams Doreen. Palestine Papers 1917–1922: Seeds of Conflict.
London: Cox & Syman, 1972. P. 10 ff.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
447
Второй мировой войны наблюдался вполне отчетливый рост вни-
мания США к Среднему Востоку. Каир, Тегеран и Северная Аф-
рика были важным театром военных действий, и на этом фоне —
освоения Британией и Францией нефтяных запасов, стратеги-
ческих и человеческих ресурсов —США готовились к своей но-
вой имперской роли в послевоенном мире.
Не последнее место здесь играла «политика культурных свя-
зей», как ее определил в 1950 году Мортимер Грейвс1006. Частью
этой политики, по его утверждению, была необходимость иметь
«все значимые публикации на каждом из важных ближневосточ-
ных языков, выпущенные после 1900 года», — стремление, «кото-
рое наш Конгресс должен объявить средством обеспечения на-
циональной безопасности». Совершенно ясно, что речь идет о том,
сообщал Грейвс (всякому, кто готов был слушать), что американ-
цам необходимо «значительно лучше осознавать те силы, кото-
рые противятся принятию американской идеи на Ближнем Вос-
токе. Первые среди них — это, конечно, коммунизм и ислам»1007.
Из этих соображений и как современное дополнение к Амери-
канскому восточному обществу, чей взор был обращен в прошлое,
и родился весь обширный аппарат для исследований Среднего
Востока. Моделью ему, как по открыто стратегическому подхо-
ду, так и по вниманию, уделяемому общественной безопасности
и политике (а вовсе не из интереса к чистой науке, как зачастую
заявляют), послужил Институт Среднего Востока, основанный
в мае 1946 года в Вашингтоне под эгидой (или же как часть) фе-
дерального правительства1008. От этих организаций берут свое на-
чало Ассоциация исследований Среднего Востока, мощная под-
держка фонда Форда и других фондов, различные федеральные
программы поддержки университетов, федеральные исследо-
вательские проекты, исследовательские проекты, выполняемые
такими организациями, как Департамент обороны, Корпорация
1006 Мортимер Грейвс (1893–1982)— один из основателей исследований Дальнего
Востока в США, директор Американского совета научных обществ (ACLS).
1007 Graves Mortimer. A Cultural Relations Policy in the Near East // The Near
East and the Great Powers / Ed. Frye. P. 76, 78.
1008 Keiser George Camp. The Middle East Institute: Its Inception and Its Place
in American International Studies // The Near East and the Great Powers /
Ed. Frye. P. 80, 84.
Современный этап
448
RAND1009, Гудзоновский институт1010, консультации и лоббистская
деятельность банков, нефтяных и мультинациональных компа-
ний. Не будет преуменьшением сказать, что во всем этом сохра-
няется —как в целом, так и в отдельных деталях, — традиционное
ориенталистское мировоззрение, сформировавшееся в Европе.
Параллель между европейским и американским имперски-
ми проектами в отношении Востока (Ближнего и Дальнего) оче-
видна. Но, возможно, несколько менее очевидно, что (а) степень,
в которой европейская традиция ориентализма если и не была
полностью перенята, то приспособлена, нормализирована, одо-
машнена, популяризирована и стала неотъемлемой частью по-
слевоенного расцвета американских исследований Ближнего
Востока и что (б) европейская традиция в Соединенных Шта-
тах стала основой для согласованной позиции большого числа
ученых, институтов, стиля дискурса и ориентации, несмотря
на новый, современный облик американского ориентализма
и использование им на первый взгляд сложных методов соци-
альных наук. Мы уже говорили о взглядах Гибба, однако необ-
ходимо отметить, что в середине 1950-х годов, когда он стал ди-
ректором Гарвардского Центра исследований Ближнего Востока,
эта позиция придала его идеям еще большее влияние. Пребыва-
ние Гибба в США отличалось по своему воздействию от воздей-
ствия Филиппа Хитти1011 в Принстоне в конце 1920-х. Факультет
Принстонского университета сформировал многих серьезных
ученых, и его подход к восточным исследованиям поддерживал
значительный научный интерес в этой области. С другой сторо-
ны, Гиббу были ближе аспекты ориентализма, связанные с госу-
дарственной политикой, и его позиция в Гарварде в значительно
большей степени, чем позиция Хитти в Принстоне, поворачива-
ла ориентализм в сторону исследовательского подхода в духе хо-
лодной войны.
1009 RAND Corporation — стратегический исследовательский центр,
некоммерческая организация.
1010 Гудзоновский институт — консервативный американский
«мозговой центр» (think tank), был создан сотрудни-
ками RAND.
1011 Филипп Хитти (1886–1978)— ливанско -американский профессор.
Создатель арабистики в США.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
449
Как бы там ни было, в собственных работах Гибб не столь
явно использует язык культурного дискурса Ренана, Беккера
и Массиньона. Тем не менее этот дискурс, его интеллектуальное
устройство и его догмы отчетливо проступают прежде всего (но
не только) в трудах и институциональном авторитете Густава
фон Грюнебаума, работавшего сначала в Чикагском, а затем в Ка-
лифорнийском университете. В США он прибыл как иммигрант,
в числе бежавших от фашизма европейских ученых1012. Впослед-
ствии он создал солидный ориенталистский труд, сосредото-
чившись преимущественно на исламе как глобальной культуре,
о которой от начала и до конца своей карьеры он продолжал вы-
давать одни и те же упрощенные и негативистские обобщения.
Его тексты — смесь австро-германского энциклопедизма, типич-
ных псевдонаучных предрассудков французского, английского
и итальянского ориентализма и отчаянных попыток сохранить
беспристрастность ученого наблюдателя — почти нечитабельны.
На каждой странице, посвященной исламскому самосознанию, —
вперемешку полдюжины ссылок на исламские тексты, взятые из
огромного множества самых различных периодов, цитаты из Гус-
серля и досократиков, Леви-Стросса и различных американских
социологов. Но даже это не может скрыть почти смертельную не-
приязнь Грюнебаума к исламу. Он утверждает безо всяких коле-
баний, что ислам — уникальное явление, не похожее ни на какую
другую религию или цивилизацию, а после этого настаивает на
его антигуманности, неспособности к развитию, самопознанию
или объективности, равно как и на том, что он не-творческий,
не-научный и авторитарный. Вот два характерных отрывка —
и нам следует помнить, что фон Грюнебаум писал это с уникаль-
ной по силе своего воздействия позиции авторитетного европей-
ского ученого в Соединенных Штатах, а также — что он препода-
вал, управлял, распределял гранты.
Важно понимать, что мусульманская цивилизация — это
культурная сущность, которая не разделяет наших главных
1012 Об этой иммиграции см.: The Intellectual Migration: Europe
and America, 1930–1960 / Eds Donald Fleming and Bernard Bailyn.
Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1969.
Современный этап
450
устремлений. В ней отсутствует жизненная заинте-
ресованность в упорядоченном изучении других культур
как ради них самих, так и для того, чтобы лучше
понимать собственный характер и историю. Если бы
эти наблюдения были верны только для современ-
ного ислама, то можно было бы их приписать состоянию
его нынешнего глубокого упадка, который не позво-
ляет ему выглянуть за свои пределы, если только к этому
не вынуждают обстоятельства. Однако поскольку это
утверждение верно и в отношении прошлого, здесь, воз-
можно, просматривается связь с основополагающей
антигуманностью этой [исламской] цивилизации, то есть
с ее сознательным отказом принимать человека как
судью или меру вещей и стремлением довольствоваться
истиной как описанием духовного строя, или, иными
словами, психологической истиной.
[Арабскому или исламскому национализму], несмотря
на то, что спорадически он использует в качестве
лозунга понятие священного права нации, не хватает
созидательной этики. Также ему не хватает, как мы
увидим, свойственной концу XIX века веры в механисти-
ческий прогресс, и в конце концов, ему не хватает
интеллектуальной энергии первичного явления. И власть,
и воля к власти замыкаются сами на себе. [Кажется,
что фраза в его аргументации не играет никакой роли,
однако несомненно, что для фон Грюнебаума в этом
философски звучащем предложении, лишенном смыс-
ла, — источник уверенности и спокойствия за то,
что он говорит об исламе вполне взвешенно и без пре-
небрежения.] Ресентимент от политического прене-
брежения [испытываемый исламом] рождает нетерпение
и препятствует долговременному анализу и планиро-
ванию в интеллектуальной сфере1013.
1013 Von Grunebaum Gustave. Modern Islam:
The Search for Cultural Identity. N . Y.: Vintage Books,
1964. P. 55, 261.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
451
В любом другом контексте подобный текст назвали бы, мягко го-
воря, спорным. Для ориентализма, конечно, это довольно орто-
доксальная точка зрения, вполне вписывающаяся в канон амери-
канских исследований Среднего Востока после Второй мировой
войны, в основном потому, что культурный авторитет ассоцииро-
вался с европейскими учеными. Работы фон Грюнебаума воспри-
нимаются некритически, хотя сама эта среда сегодня неспособна
породить подобную фигуру. Единственный ученый, предприняв-
ший серьезное критическое исследование взглядов фон Грюнеба-
ума, — Абдулла Ляруи, марокканский историк и политолог1014.
Используя мотив упрощающего повторения в работах фон
Грюнебаума как практический инструмент для критического
антиориенталистского исследования, Ляруи в своем труде зада-
ется вопросом: что заставляло фон Грюнебаума, несмотря на су-
ществующую огромную массу деталей и избранный широкий
временной диапазон, придерживаться редукционистской пози-
ции? По выражению Ляруи, «прилагательные, которые фон Грю-
небаум использует для характеристики мира ислама (средневе-
ковый, классический, современный), носят нейтральный или
избыточный характер: нет разницы между классическим исла-
мом и исламом средневековым, или исламом простым и понят-
ным... Для него [фон Грюнебаума] есть только один ислам, ко-
торый изменяется внутри себя»1015. Согласно фон Грюнебауму,
современный ислам отвернулся от Запада, потому что хранит
верность изначальному самоощущению, а потому ислам может
модернизироваться только через его самореинтерпретацию с за-
падной точки зрения — что, конечно же, как показывает фон
Грюнебаум, невозможно. Разбирая выводы фон Грюнебаума, до-
полняющие образ ислама как культуры, не способной к иннова-
циям, Ляруи не упоминает, что идея о том, что исламу необходи-
мо использовать западные методы для самосовершенствования,
1014 Абдулла Ляруи (род. 1933) — один из ведущих интеллектуалов Марокко.
1015 Laroui Abdullah. Pour une méthodologie des études islamiques:
L’Islam au miroir de Gustave von Grunebaum // Diogène. July–September
1973. Vol. 38. P. 30. Эта статья также опубликована в сборнике:
Laroui, The Crisis of the Arab Intellectuals: Traditionalism or Historicism?
Trans. Diarmid Cammell. Berkeley: University of California
Press, 1976.
Современный этап
452
с подачи фон Грюнебаума и благодаря его широкому влиянию
в исследованиях Среднего Востока превратилась в трюизм. (На-
пример, Дэвид Гордон1016 в своей работе «Самоопределение и ис-
тория в Третьем мире»1017 призывает арабов, африканцев и азиа-
тов двигаться к «зрелости», что, по его мнению, возможно лишь
обучившись западной беспристрастности.)
Ляруи также показывает то, каким образом фон Грюнебаум
для понимания ислама использует культурологическую теорию
А. Л . Крёбера1018 и то, как это использование влечет за собой че-
реду упрощений и выборов — таких, что в итоге ислам предста-
ет в виде замкнутой системы исключений. Так, любую из мно-
гих сторон исламской культуры фон Грюнебаум рассматривает
как непосредственное отражение некой неизменной матрицы,
специфического учения о Боге, которое придает всему смысл
и порядок: таким образом, развитие, история, традиция и реаль-
ность в исламе взаимозаменяемы. Ляруи справедливо отмеча-
ет, что история, как сложный порядок событий, времен и зна-
чений, не может быть сведена к подобному понятию культуры,
точно так же как культуру нельзя свести к идеологии, а идеоло-
гию — к теологии. Фон Грюнебаум пал жертвой унаследованных
им ориенталистских догм и того, что он выделил определенные
особенности ислама и решил трактовать их в терминах недоста-
точности: в исламе есть разработанная теория религии, но очень
мало сведений о религиозном опыте, есть хорошо разработанная
политическая теория, но мало отчетливо политических докумен-
тов, есть теория социального устройства и очень мало индивиду-
ализированных действий, есть разработанная теория истории
и очень мало точно датированных событий, есть разработанная
1016 Дэвид Гордон (учился и работал в Бейруте в 1949–1975;
сборник его памяти издан в 1996)— американский арабист,
родившийся в Стамбуле и работавший в Бейруте.
1017 Gordon David. Self—Determination and History in the Third World.
Princeton, N. J.: Princeton University Press, 1971.
1018 Альфред Луис Крёбер (1876–1960)— американский антрополог
и археолог. Считал культуру универсальной человеческой
характеристикой, которую следует рассматривать не только
в ее целом в отношении конкретного сообщества, но
и включая те элементы, которые выходят за его рамки. Пре-
имущественно рассматривал культуру как модель или
конфигурацию, стараясь находить общие паттерны развития
разных культур.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
453
теория экономики, но мало количественных данных и так да-
лее1019. В итоге возникает историческое видение ислама, зашорен-
ное теорией культуры, которая неспособна отдавать должное —
и тем более заниматься исследованием — экзистенциальной
реальности в опыте своих приверженцев. Для фон Грюнебаума
ислам — это ислам первых европейских ориенталистов: моно-
литный, пренебрегающий опытом обычного человека, грубый,
упрощенный, неизменный.
Этот взгляд на ислам в основе своей политичен, он не скры-
вает своих пристрастий. Мощь его влияния на новое поколение
ориенталистов (более молодых, чем сам фон Грюнебаум) зиж-
дется отчасти на традиционной власти авторитета и отчасти на
той пользе, которую он приносит, «схватывая» огромную часть
мира и объявляя ее целостным и непротиворечивым феноме-
ном. А поскольку ислам никогда не был простой политической
темой для Запада — и прежде всего после Второй мировой вой-
ны, когда арабский национализм в открытую объявил о своем
противостоянии западному империализму, — стремление ком-
пенсировать это в интеллектуальной сфере лишь росло. Один
из авторитетных ученых сказал об исламе (не уточняя, правда,
какой ислам или какой аспект ислама он имеет в виду), что тот
является «прототипом традиционного закрытого общества». Об-
ратите внимание на использование слова «ислам» в назидатель-
ном ключе для обозначения всего сразу: общества, религии, про-
тотипа и реальности. Всё это будет сведено тем же ученым к пред-
ставлению о том, что, в отличие от нормальных (т. е. «наших»)
обществ, ислам и общества Среднего Востока имеют полностью
«политический» характер: тут содержится упрек исламу за то,
что он не «либеральный», не способен отделить (как это делаем
«мы») политику от культуры. В результате получается злобно-
идеологизированный портрет «нас» и «их»:
Понимание общества Среднего Востока как единого
целого остается для нас главной целью. Только такие обще-
ства [как «наши»], которые уже достигли динамической
1019 Laroui. Pour une méthodologie des études islamiques. P. 41 .
Современный этап
454
стабильности, могут себе позволить думать о политике,
экономике и культуре как о подлинно автономных сферах
существования, а не просто удобных академических
подразделах для изучения. В традиционном обществе, кото -
рое не разделяет кесарево и Божье, которое пребывает
в постоянном движении, связь между, скажем, политикой
и всеми прочими аспектами жизни — ключ ко всему.
Например, жениться ли мужчине на четырех женах или на
одной, поститься или нет, приобретать или уступать зем-
лю, полагаться на откровение или рассудок — всё это стало
на Среднем Востоке политическими проблемами...
Не в меньшей степени, чем сами мусульмане, новый ориен-
талист должен заново исследовать, какие могут быть
в исламском обществе важные структуры и взаимосвязи1020.
Тривиальность большинства примеров (четыре жены, соблюде-
ние или несоблюдение поста и т. п.) направлена на то, чтобы по-
казать всеохватность ислама и его тиранию. При этом где же всё
это должно происходить, нам не говорят. Нам лишь напоминают
о несомненном неполитическом факте, что ориенталисты «по
большей части ответственны за то, что дали жителям Среднего
Востока возможность верно оценить их собственное прошлое»1021,
ну вдруг мы на минуту могли забыть, что ориенталисты по опре-
делению знают то, чего восточные люди сами о себе знать не могут.
Если таков итог «сурового» направления в новом американ-
ском ориентализме, то «мягкое» направление подчеркивает тот
факт, что традиционные ориенталисты дали нам основные пред-
ставления об исламской истории, религии и обществе, но при
этом «слишком часто довольствовались общим представлением
о цивилизации на основе лишь нескольких манускриптов»1022.
А потому новые регионоведы в противоположность традицион-
ным ориенталистам рассуждают философски:
1020 Halpern Manfred. Middle East Studies: A Review of the State of the Field
with a Few Examples // World Politics. October 1962. Vol. 15 . P. 121–122 .
1021 Ibid. P. 117.
1022 Binder Leonard. 1974 Presidential Address // MESA Bulletin. February
1975.Vol.9,no.1.P.2.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
455
Исследовательская методология и дисциплинарные
парадигмы не должны определять, что выбирается для
изучения, они не должны ограничивать наблюдение.
С этой точки зрения регионоведение считает, что истин-
ное знание возможно только о том, что существует,
тогда как методы и теории — это абстракции, которые орга-
низовывают наблюдения и предлагают объяснения
в соответствии с внеэмпирическими критериями1023.
Хорошо. Но как узнать «то, что существует» и до какой степе-
ни это «то, что существует» формируется самим познающим?
Это не обсуждается, поскольку в страноведческих программах
институциализируется новое безоценочное восприятие Восто-
ка как «того, что существует». Ислам редко изучают, редко ис-
следуют и редко знают вне тенденциозного теоретизирования.
Наивность этой концепции плохо скрывает ее идеологический
смысл — абсурдное утверждение, что человек не играет ника-
кой роли ни при отборе материала, ни в процессе познания, что
реальность Востока статична и есть «то, что существует», и что
лишь мессианский революционер (выражение из словаря д-ра
Киссинджера) не заметит разницы между реальностью внеш-
него мира и реальностью в своей собственной голове.
В пространстве толкований ориентализма между жестким
и более свободным его вариантами появилось немало более или
менее выхолощенных его разновидностей, использующих как
новый академический жаргон, так и старый. Однако и по сей
день основные догмы ориентализма в отношении арабов и ис-
лама продолжают существовать в неизменном виде. Давайте
вспомним их. Первая догма — это абсолютное и систематическое
различие между Западом — рациональным, развитым, гуман-
ным, высшим и Востоком — аберрантным, неразвитым, низшим.
Другая догма — в том, что абстракции о Востоке, особенно осно-
ванные на текстах, представляющих «классическую» восточную
цивилизацию, всегда предпочтительнее, чем прямое указание
1023 Ibid. P. 5.
Современный этап
456
на то, что Восток вечен, однороден и неспособен определить себя,
и потому при описании Востока не обойтись без обобщенной
и систематизированной лексики, представляющей Восток с за-
падной, научно «объективной» точки зрения. Еще одна — что Вос-
ток, по сути, есть нечто такое, чего либо следует бояться («желтая
угроза», «монгольская орда», «смуглые доминионы»), либо дер-
жать под контролем (за счет умиротворения, исследования и раз-
вития, открытой оккупации, если возможно).
Невероятно то, что подобные представления сохраняют-
ся без серьезных перемен и не подвергаются сомнению в акаде-
мических и правительственных исследованиях современного
Ближнего Востока. Прискорбно, но на оспаривание этих ориен-
талистских догм работы исламских или арабских ученых хоть
сколько-нибудь заметного влияния оказать не смогли (да и сде-
лано в этом направлении было немногое). Отдельные статьи,
пусть значимые для своего места и времени, всё же не смогли
повлиять на этот консенсус— навязанный исследователям, под-
держиваемый разнообразными организациями, институциями
и традициями. Дело в том, что современная судьба исламского
ориентализма значительно отличается от судеб остальных ори-
енталистских субдисциплин. Комитет заинтересованных ис-
следователей Азии (большинство в нем составляли американцы)
в 1960-е осуществил революцию в табели о рангах специалистов
по Восточной Азии; попали под огонь критики ревизионистов
и специалисты по африканским исследованиям — также как
и прочие специалисты по регионам третьего мира. И только ара-
бисты и исламологи продолжают жить своей прежней жизнью.
Для них всё еще существуют такие понятия, как «исламское об-
щество», «арабский ум», «восточная душа»1024. Даже те, чья специ-
альность — современный исламский мир, весьма анахронично
используют тексты Корана, чтобы в нем найти ответы на во-
просы обо всех жизненных аспектах современного египетско-
го или алжирского общества. Считается, что ислам — или его
1024 В этом предложении Саид делает упор на неопределенный
артикль: “an Islamic society, an Arab mind, an Oriental psyche”, подчерки-
вая неопределенность и единичность представленных понятий.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
457
относящаяся к VII веку идеальная модель, сконструированная
ориенталистом, — обладает единством, над которым не властны
ни более поздние влияния колониализма, ни империализма, ни
даже обычная политика. Клише по поводу поведения мусульман
(или мухаммедан, как их продолжают называть) распространя-
ются с такой беспечностью, которую никто не позволяет себе
в отношении чернокожих или евреев. В лучшем случае мусуль-
манин для ориенталиста —это «местный информант». Втайне,
однако, он остается презираемым еретиком, который, кроме про-
чего, за свои грехи должен на своих плечах нести бремя неблаго-
дарной и негативной известности — в роли анти-сиониста.
Конечно, в исследованиях по Среднему Востоку есть и свой
истеблишмент, и круг интересов, и связи «однокашников» или
«экспертов» в фондах, нефтяных компаниях, военных и диплома-
тических миссиях, сплачивающие корпоративную деятельность
с миром академического знания. Существуют гранты и другие
виды вознаграждений, существуют организации, иерархии, ин-
ституты, центры, факультеты, отделения, — и всё это направле-
но на легитимизацию и поддержание горстки простых и по сути
своей неизменных идей об исламе, Востоке и арабах. Недавно про-
веденный критический анализ состояния дел в исследованиях по
Среднему Востоку в США показал, что эта область является ско-
рее многосоставной, нежели «монолитной»: там есть и ориента-
листы старой закалки, и специалисты, сознательно занимающие
маргинальную позицию, специалисты по борьбе с повстанцами,
высокопоставленные политики, а также «небольшая группа...
„серых кардиналов“ от академической сферы»1025. В любом случае,
ядро догматов ориентализма продолжает существовать.
В качестве примера того, что производят представители
этой сферы — в его наивысшей и наиболее интеллектуально ав-
торитетной форме, — позвольте мне кратко рассмотреть двух-
томное издание «Кембриджской истории ислама». Это издание,
впервые изданное в Англии в 1970 году, представляет собой стан-
дартную сумму ориенталистской ортодоксии. Сказать об этой
1025 Middle East Studies Network in the United States // MERIP Reports. June 1975. Vol. 38. P. 5.
Современный этап
458
работе, подготовленной большой группой ведущих в своей обла-
сти ученых, что это интеллектуальная неудача, значило бы под-
разумевать, что могла бы существовать какая-то иная и более
удачная история ислама. В действительности, как уже отмечали
некоторые проницательные ученые1026, такого рода истории обре-
чены с самого начала, и не могло бы быть никакого другого, более
удачного исполнения: ее редакторы слишком многое восприняли
некритично, слишком сильно полагались на размытые, неопре-
деленные концепции, слишком мало уделили внимания мето-
дологическим вопросам (точнее, методологию сохранили в том
виде, как она существовала в ориенталистском дискурсе на про-
тяжении двух веков), и не было предпринято никаких попыток
представить ислам как нечто интересное. Более того, «Кембридж-
ская история ислама» не только неверно воспринимает и невер-
но толкует ислам как религию — там также отсутствует идея его
истории как таковой. Подобное можно утверждать в отношении
немногих трудов, но здесь это действительно так: в издании прак-
тически нет идей и отсутствует методологическая внятность.
В написанной Эрфаном Шахидом1027 главе о доисламской
Аравии, открывающей «Историю», неплохо прослежена связь
между топографией и хозяйственной деятельностью человека,
на фоне которой в VII веке ислам и возник. Но что, собственно,
можно сказать о самой истории ислама, весьма поверхностно
определенного во введении П. М . Холта как «культурный син-
тез»1028, которая сразу же от доисламской Аравии переходит к гла-
ве о Мухаммеде, затем к Праведным халифам и Омейядскому
халифату и почти полностью обходит вниманием ислам как си-
стему убеждений, верований и доктрин? На протяжении многих
сотен страниц первого тома ислам предстает как непрерывная
череда сражений, правлений и смертей, подъемов и расцветов,
появлений и исчезновений, описанных ужасно монотонно.
1026 Две самые удачные критические рецензии на «Кембриджскую историю»:
Hourani Albert. The English Historical Review. April 1972. Vol.87, no. 343. P. 348–357,
и Owen Roger. Journal of Interdisciplinary History. Autumn 1973. Vol. 4, no. 2. P. 287–298.
1027 Эрфан Шахид (1926–2016) — специалист по арабской литературе.
1028 Holt P. M . Introduction, The Cambridge History of Islam / Eds P. M . Holt, Anne
K. S. Lambton, and Bernard Lewis. 2 vols. Cambridge: Cambridge University Press,
1970. Vol. 1 . P. xi.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
459
Возьмем, к примеру, период Аббасидов VIII–XI веков. Всякий,
кто хотя бы немного знаком с историей арабов и ислама, знает, что
это был пик исламской цивилизации, сопоставимый по своему
блеску с Высоким Возрождением в Италии. Однако нигде на про-
тяжении сорока страниц описания нет и намека на какое-либо
богатство. Вместо этого тут можно встретить такие выражения:
«Возглавляя халифат, [аль-Ма’мун], по всей видимости, уклонялся
от контактов с багдадским обществом и жил в Мерве, препоручив
правление Ираком одному из своих доверенных людей, аль-Хаса-
ну бен Сахлю, брату ал-Фадля, который почти сразу же столкнулся
с шиитским мятежом Абу’л Сарая, который с джумада II 199 (янва-
ря 815) года призывал из Куфы к восстанию в пользу Хасанида ибн
Табатаба»1029. Вряд ли человек, не занимавшийся изучением исла-
ма, поймет из этого пассажа, кто такие шииты или же кто такой
Хасанид. Также вряд ли он сможет составить какое-то представ-
ление о том, что же такое Джумада II, кроме того, что это какая-то
дата. И конечно же он решит, что Аббасиды, включая сюда и Гаруна
аль-Рашида, были безнадежно тупыми и кровожадными людьми,
которые только и могли, что сидеть, обозлившись, в своем Мерве1030.
1029 Sourdel D. The Abbasid Caliphate // Cambridge History of Islam / Eds Holt et al. Vol.1 . P. 121.
1030 После смерти халифа ар-Рашида в 809 г. главой государства стал младший сын аль-
Амин (чьей матерью была представительница рода Аббасидов), а его брат аль -
Ма’мун (сын наложницы) стал губернатором Хорасана (северо-восточной провинции
Халифата, центром которой был город Мерв; руины Мерва находятся на террито-
рии современного Туркменистана). Однако отношения между братьями испортились,
поскольку незадолго до смерти ар-Рашид изменил свое решение о порядке
престолонаследия, выдвинув на первый план аль-Ма’муна. Распря между братьями
(и поддерживавшими их партиями) привела к Гражданской войне, известной как
Четвертая фитна (в результате аль -Амин был убит). Война вызвала дестабилизацию
внутренней политики Халифата, утрату новым халифом аль-Ма’муном доверия
своих подданных, прежде всего — арабской элиты (поскольку его поддержали иранс-
кие и тюркские военачальники, основные жители Хорасана). Потому халиф избегал
багдадского общества, базируясь в Мерве. Аль-Хасан ибн Сахль, назначенный губерна-
тором Ирака, был по происхождению зороастрийцем, то есть иранцем, что только
ухудшило положение халифа в глазах арабской элиты, открыто бросившей ему вызов.
В результате в Южном Ираке вспыхнуло восстание шиитов, которые выдвинули
как «своего кандидата» потомка Хасана (внук Пророка, сына Али-ибн Табатаба. Дата
этого восстания —джумада ас-сани (второй месяц джумада), то есть шестой месяц
мусульманского календаря 199 года хиджры. Иными словами, авторы «Кембриджской
истории» убрали множество подробностей и деталей, что сократило информацию
до основных имен и дат, сделав ее достаточно трудной для восприятия. Если говорить
об интеллектуальном развитии эпохи аль-Ма’муна, то достаточно вспомнить воз-
никновение «восточного перипатетизма» — движения переработки греческой фило-
софии на арабский язык и в связи с локальной эпистемологической традицией,
поддержанного халифом. Эта эпоха (после активной политики халифа по разрешению
внутренних конфликтов) привела к или пышному расцвету, или мощному разви-
тию культуры. Потому личность аль -Ма’муна привлекала многих исследователей, даже
не профессиональных ориенталистов. Помня тезис Саида о связи литературы
и ориентализма, достаточно упомянуть, что специализированное исследование
об аль-Ма’муне написал Николай Васильевич Гоголь (1809–1852).
Современный этап
460
В центральные исламские земли тут по определению не
входят Северная Африка и Андалусия, а их история представля-
ет собой упорядоченное движение от прошлого к современно-
сти. Поэтому в первом томе ислам — это географическое обозна-
чение, хронологически и избирательно используемое так, как
это удобно экспертам. Но ничто в главах, посвященных клас-
сическому исламу, не предвещает того разочарования, которое
ожидает нас по мере приближения к «недавним временам», как
их решили здесь именовать. Глава, посвященная современным
арабским странам, написана без малейшего понимания проис-
ходящих в этом регионе революционных изменений. Автор при-
нимает учительский тон и избирает открыто реакционный под-
ход к арабам («Следует сказать, что в этот период образованная
и необразованная молодежь арабских стран, со своим энтузиаз-
мом и идеализмом, стала питательной почвой для политической
эксплуатации и временами, возможно, даже того не сознавая,
орудием беспринципных экстремистов и агитаторов»1031), под-
крепляя это случайными фразами о ливанском национализме
(при этом нам не сообщают, что увлечение фашизмом неболь-
шой группы арабов в 1930-е годы заразило также и ливанских
маронитов, которые в 1936 году основали «Ливанские фаланги»
по образцу чернорубашечников Муссолини). «Волнения и аги-
тация» — так описывается 1936 год: без какого-либо упоминания
о сионизме, без упоминания понятий антиколониализма и анти-
империализма, которым не позволено нарушать безмятежность
этого повествования. Что же касается тех глав, где речь идет
о «политическом влиянии Запада» и «экономических и социаль-
ных переменах» — ничего более конкретного, — они трактуют-
ся как вынужденная уступка исламу в его контактах с «нашим»
миром в целом. Перемены в одностороннем порядке связыва-
ются с модернизацией, хотя нигде внятно не поясняется, поче-
му следует столь очевидно игнорировать другие виды перемен.
Поскольку предполагается, что единственные заслуживающие
1031 Zeine Z. N. The Arab Lands // Cambridge
History of Islam / Eds Holt et al.
Vol.1.P.575.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
461
внимания отношения ислама — только с Западом, игнорируется
значимость Бандунгской конференции, Африки или третьего
мира в целом. Такое беспечное безразличие к трем четвертям
реального мира отчасти объясняет удивительно жизнерадост-
ное заявление о том, что «историческая почва расчищена [кем,
для чего, каким образом?] для новых отношений между Западом
и исламом... на основе равенства и сотрудничества»1032.
В конце первого тома мы увязаем в противоречиях и труд-
ностях, связанных с вопросом о том, чем же на самом деле яв-
ляется ислам, при этом никаких разъяснений по этому поводу
во втором томе найти не удается. Половина книги посвящена
рассмотрению периода с X по XII век в Индии, Пакистане, Индо-
незии, Испании, Северной Африке и Сицилии. И хотя в разде-
лах, посвященных Северной Африке, отношение к исламу чуть
отличается, там тоже в основном мы встречаем смесь профес-
сионального ориенталистского жаргона с нагромождением сби-
вающих с толку исторических подробностей. Итак, после почти
тысячи двухсот страниц непроглядного текста ислам предстает
читателями как культурный собирательный образ, сравнимый
с историей королей, сражений и династий. Во второй части вто-
рого тома этот великий синтез, наконец, завершается раздела-
ми о «Географическом положении», «Источниках исламской ци-
вилизации», «Религии и культуре» и «Военном деле».
Никогда еще законные вопросы и возражения не были столь
обоснованны. Почему глава посвящена исламскому военному
делу, в то время как на самом деле в ней обсуждаются (и небе-
зынтересно, надо сказать) социологические аспекты некоторых
исламских армий? Следует ли из этого, что существуют какие-
то особые исламские методы ведения войны наряду, скажем,
с христианскими? С тем же успехом можно было бы обсудить
коммунистическое военное дело в противоположность капита-
листическому. Какую пользу для понимания ислама —за исклю-
чением возможности для Густава фон Грюнебаума проявить свою
1032 Rustow Dankwart A. The Political Impact
of the West // Cambridge History of Islam / Eds Holt
etal.Vol.1.P.697.
Современный этап
462
беспорядочную эрудицию — приносят все эти непонятные цита-
ты из Леопольда фон Ранке, которые, наряду с прочим столь же
тяжеловесным и не относящимся к делу материалом, заполняют
написанные Грюнебаумом страницы об исламской цивилиза-
ции? Не ложь ли это — пытаться таким образом замаскировать
настоящее высказывание Грюнебаума о том, что исламская ци-
вилизация основана на беспринципных заимствованиях мусуль-
манами у иудеохристианской, эллинистической и австро-гер-
манской цивилизаций? Сравните идею «ислам по определению
является культурой плагиата» с текстом из первого тома, о том,
что «так называемая арабская литература» была написана пер-
сами (никаких доказательств не представлено, имена не указа-
ны). В тексте Луи Гарде1033 о «Религии и культуре» нам коротко
сообщают, что говорить следует лишь о первых пяти веках исла-
ма. Значит ли это, что религия и культура в «новейшее время» не
могут быть «синтезированы», или это означает, что ислам своей
конечной формы достиг в XII столетии? Существует ли на самом
деле «исламская география», которая, как кажется, включает
в себя «запланированную анархию» мусульманских городов, или
же это по преимуществу тема, придуманная ради того, чтобы
продемонстрировать негибкую теорию расово-географического
детерминизма? Намеком нам напоминают о «посте на Рамадан
с его оживленными ночами», из чего, по-видимому, мы должны
заключить, что ислам — это религия, «созданная для городских
жителей». Такое объяснение само нуждается в объяснении.
Разделы об экономике и социальных институциях, о праве
и юриспруденции, мистицизме, искусстве и архитектуре, нау-
ке и различных жанрах исламской литературы в целом выше
по уровню, чем большая часть «Истории». Однако нет никаких
признаков, что у авторов этих разделов есть что-то общее с гу-
манитариями или учеными из других областей: методы обще-
принятой истории идей, марксистский анализ, новая история
в этих разделах отсутствуют, и это не случайно. Коротко говоря,
1033 Луи Гарде (1905–1986)— французский
священник и историк, исследователь истории
и социологии ислама.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
463
эти историки считали, что лучше всего рассматривать ислам
в платоновском ключе или же как пережиток древности. Для
некоторых авторов «Истории» ислам — это политика и религия,
для других — стиль бытия, для третьих он «отделим от мусуль-
манского общества», для прочих — мистически постигаемая сущ-
ность. При этом для всех авторов данного труда ислам — это уда-
ленная, лишенная внутренних конфликтов сущность, которая
мало что способна прояснить в проблемах современных мусуль-
ман. И надо всем этим бессвязным проектом под названием «Кем-
бриджская история ислама» нависает призрак древней пропис-
ной истины: ислам о текстах, а не о людях.
Фундаментальный вопрос, который поднимают современ-
ные ориенталистские тексты, такие как «Кембриджская исто-
рия ислама», заключается в следующем: являются ли этническое
происхождение и религия наиболее подходящими, или же, как
минимум, самыми полезными, основными, четкими критерия-
ми для определения человеческого опыта? Действительно ли
для понимания современной политики более важно знать, что
X и Y претерпели неудачу в каких-то очень конкретных обстоя-
тельствах, или же знать, что они мусульмане или евреи? Конеч-
но, это спорный вопрос, и вполне вероятно, что разумно настаи-
вать и на религиозно-этническом, и на социоэкономическом
описании. Однако ориентализм совершенно явственно выдви-
гает категорию ислама на первый план, и это главное соображе-
ние в отношении его ретроградной интеллектуальной тактики.
3. Просто ислам. Теория семитской простоты настолько
глубоко укоренилась в современном ориентализме, что она
практически не отличается от таких известных антисемитских
европейских трудов, как «Протоколы Сионских мудрецов»1034,
и замечаний, подобных высказанным Хаимом Вейцманом1035
в адрес Артура Бальфура 30 мая 1918 года:
1034 «Протоколы сионских мудрецов» — подложный документ, созданный
с антисемитскими целями, в котором излагаются якобы планы евре-
ев по установлению мирового господства и разрушению христиан-
ского мира. С 2012 г. включен в Федеральный список экстремистских
материалов Министерства юстиции Российской Федерации.
1035 Хаим Вейцман (1874–1952) — химик, политик, первый президент
Израиля.
Современный этап
464
...арабы, обладающие лишь поверхностным умом и сообра-
зительностью, поклоняются лишь силе и успеху... Бри-
танские власти... зная предательскую натуру арабов... долж-
ны были внимательно и непрерывно следить... Чем
более привлекательным старается быть английский режим,
тем более заносчивыми становятся арабы... Нынеш-
нее состояние дел непременно привело бы к созданию
арабской Палестины, если бы в Палестине были ара-
бы. Однако в действительности ничего подобного не может
быть, потому что феллах1036 по крайней мере на четы-
ре столетия отстал от времени, а эфенди1037... — бесчестен,
невежественен, жаден и столь же непатриотичен,
сколь и неэффективен1038.
Общий знаменатель между Вейцманом и европейскими антисе-
митами — это ориенталистская перспектива, которая представ-
ляет семитов (или какую-то из их подгрупп) лишенными качеств,
желательных для западного человека. Хотя разница между Ре-
наном и Вейцманом состоит в том, что последний уже ощуща-
ет за своей риторикой поддержку институций, а первый — еще
нет. Разве нет в ориентализме XX века всё того же неувядающего
«благодатного детства» — ныне опрометчиво связываемого с на-
укой, с государством и всеми его институтами, — которое Ренан
видел в неизменном способе бытия семитов?
Но сколько вреда причинило поддержание этого мифа
в XX столетии! Он рисует нам образ араба, увиденного глаза-
ми «развитого» квазизападного общества. Сопротивляющийся
пришлым колониалистам палестинец был либо неразумным
дикарем, либо ничтожной величиной — в моральном и даже эк-
зистенциальном отношении. По законам Израиля только еврей
обладает полными гражданскими правами и безоговорочной
привилегией на иммиграцию. Арабы же, несмотря на то, что
они живут на этой земле, имеют значительно меньше прав: они
1036 Феллах — «крестьянин» (араб.).
1037 Эфенди — «господин» (турецк.) .
1038 Цит. по: Ingrams. Palestine Papers, 1917–1922 . P. 31 –32.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
465
не могут иммигрировать, а если кому-то кажется, что у них
меньше прав, так это потому, что они «менее развиты». В изра-
ильской политике ориентализм в отношении арабов правит
безраздельно, как это показывает со всей ясностью недавно
опубликованный Меморандум Кёнига1039. Есть хорошие арабы
(которые делают то, что им говорят), и есть плохие арабы (ко-
торые не подчиняются, а значит, они террористы). Но больше
всего таких арабов, от которых можно ожидать, что они, потер-
пев поражение, будут послушно сидеть себе за надежной лини-
ей укреплений, укомплектованной минимальным количеством
человек, в соответствии с мифом о превосходстве Израиля, и ни-
когда больше не осмелятся атаковать. Стоит только бегло про-
смотреть книгу генерала Йехошафата Харкаби1040 «Отношение
арабов к Израилю», чтобы понять — как это восторженно пред-
ставил Роберт Альтер1041 в своем «Комментарии»1042, — что араб-
ский ум — развращенный, антисемитский до самого основания,
склонный к насилию, неуравновешенный — может порождать
одну лишь риторику и ничего больше. Один миф подкрепляет
и порождает другой. Оба они стоят друг друга и стремятся к об-
щей симметрии и схематизму, в котором от араба как от восточ-
ного человека можно было бы чего-то ожидать, но как человече-
ское существо ни один араб ни на что не способен.
Из себя, в себе самом, как набор убеждений, как метод ана-
лиза, ориентализм не способен к развитию. Более того, это настоя-
щая доктринальная антитеза развития. Его главным аргумен-
том является миф об остановившихся в своем развитии семитах.
Из этой матрицы исходят и прочие мифы, каждый из которых
говорит нам, что семиты полностью противоположны западному
1039 Меморандум Кёнига — секретный доклад Исраэля Кёнига,
комиссара Северного округа, написанный в 1976 г. Меморандум
направлен на подрыв влияния арабского большинства
в Галилейском регионе с целью воспрепятствовать его объеди-
нению и политизации. Утечка меморандума в прессу вызва-
ла широкий общественный резонанс.
1040 Йехошафат Харкаби (1921–1994)— четвертый начальник военной раз-
ведки Израиля, профессор Еврейского университета в Иерусалиме.
1041 Роберт Альтер (род. в 1935)— американский профессор -гебраист.
1042 Alter Robert. Rhetoric and the Arab Mind // Commentary. October 1968.
P. 61 –85. Статья Альтера — льстивый обзор книги генерала
Йехошафата Харкаби: Harkabi Yehoshafat. Arab Attitudes to Israel.
Jerusalem: Keter Press, 1972.
Современный этап
466
человеку и потому непременно оказываются жертвами собствен-
ной слабости. Цепь событий и обстоятельств привела к тому, что
семитский миф раздвоился в сионистском движении: одни, се-
миты, пошли по пути ориентализма, а другие, арабы, были вы-
нуждены идти по пути восточного человека. Каждый раз, когда
речь заходит о шатре и племени, или когда идет речь о нацио-
нальном характере арабов, этот миф обязательно пускают в ход.
Власть, которой обладает этот инструментарий, подкрепляется
сформировавшимися вокруг него институциями. За каждым
ориенталистом — буквально —стоит система поддержки оше-
ломляющей силы, и это учитывая эфемерность тех мифов, кото-
рые пропагандирует ориентализм. Эта система достигает апо-
гея в институтах государственной власти. Писать об арабском
восточном мире — это значит писать от имени всей нации и при-
том заниматься вовсе не идеологией, а говорить от лица неоспо-
римой и несомненной абсолютной истины, подкрепленной без-
граничной силой.
В февральском номере Commentary за 1974 год опублико-
вана статья профессора Гила Карла Элроя1043, озаглавленная
«Хотят ли арабы мира?». Элрой — профессор политологии и ав-
тор двух работ: «Отношение к еврейской государственности
в арабском мире» и «Образы средневосточного конфликта». Это
человек, который обязан «знать» арабов профессионально, экс-
перт в области создания имиджа. Его аргументы вполне пред-
сказуемы: арабы хотят уничтожить Израиль, арабы сами при-
знаются в своем ничтожестве (и Элрой нарочито обращается за
подтверждением к египетским газетам, как будто египетские
и арабские газеты — это одно и то же) и так далее с неослабе-
вающим и односторонним рвением. Центральным моментом
его статьи, так же как и в статьях других «арабистов» (синоним
«ориенталистов»), вроде генерала Харкаби, которые специали-
зируются на «арабском уме», является рабочая гипотеза (если
убрать всю не относящуюся к делу чушь) о том, кто такие арабы
на самом деле. Другими словами, Элрой должен доказать, что,
1043 Гил Карл Элрой (1925–1985)— американский профессор политологии.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
467
поскольку арабы, во-первых, все как один склонны к кровавой
мести, во-вторых, психологически неспособны к миру и, в-треть-
их, с рождения склонны к такому пониманию справедливости,
которое на самом деле есть нечто прямо противоположное,
им нельзя доверять, с ними нужно бороться так, как борются
со смертельно опасной болезнью. В подтверждение своих слов
Элрой приводит цитату из эссе Гарольда У. Глиддена «Арабский
мир» (мы уже упоминали его в главе I). Элрой считает, что Глид-
дену «очень хорошо» удалось «уловить культурное различие
между западным и арабским взглядом» на мир. Тут аргументы
Элроя и Глиддена сходятся, поскольку арабы — безнадежные
дикари, и поэтому этот авторитет в области арабского ума со-
общает широкой аудитории, предположительно состоящей из
встревоженных евреев, что им следует, как и раньше, быть наче-
ку. И всё это он проделывает в академической манере, беспри-
страстно и объективно, опираясь на свидетельства, почерпнутые
у самих арабов —которые, как он уверяет с олимпийским спо-
койствием, «решительно исключают... подлинный мир» — и из
психоанализа1044.
Можно попытаться объяснить эти утверждения, признав,
что существует еще более неявное и сильное различие у ориен-
талиста и восточного человека: первый пишет, а второй высту-
пает как предмет описания. Удел последних — пассивность, то-
гда как для первых —это власть наблюдать, изучать и так далее.
Как сказал однажды Ролан Барт, миф (и те, кто его увековечи-
вает) может изобретать себя непрерывно1045. Восточный чело-
век представлен как неизменный, стабильный, нуждающийся
в исследовании, нуждающийся даже в знании о самом себе. Ни-
какой диалектики нет и не нужно. Есть источник информации
(восточный человек) и источник знания (ориенталист), или
иначе, автор и предмет его исследования, во всем остальном
остающийся инертным. Взаимоотношения между ними — пре-
жде всего вопрос власти, чему есть многочисленные примеры.
1044 Alroy Gil Carl. Do The Arabs Want Peace? // Commentary. February 1974. P. 56 –61.
1045 Barthes Roland. Mythologies. Trans. Annette Lavers. N . Y.: Hill & Wang,
1972. P. 109 –159 .
Современный этап
468
Вот пример, взятый из работы Рафаэля Патаи1046 «Золотая река —
Золотой дороге»:
Для того чтобы надлежащим образом оценить, что
культура Среднего Востока добровольно примет из того
необъятного богатства, которое предлагает ей запад-
ная цивилизация, необходимо достигнуть, прежде всего,
лучшего и более здравого понимания культуры Сред-
него Востока. Это же — необходимые условия для того,
чтобы оценить возможный эффект вновь приобретен-
ных черт на культурный контекст ориентированных на тра-
дицию народов. Также следует изучить более глубоко,
нежели прежде, пути и способы, при помощи которых мож-
но было сделать новые культурные предложения при-
влекательными. Короче говоря, единственный способ,
каким можно распутать гордиев узел сопротивления
вестернизации на Среднем Востоке, — в изучении Сред-
него Востока, в получении более полной картины его
традиционной культуры, достижении лучшего понимания
происходящих процессов перемен, более глубокого
проникновения в психологию человеческих групп, взра-
щенных в культуре Среднего Востока. Процесс наклад-
ный, но результат — достижение гармонии между Западом
и примыкающими территориями, имеющими первосте-
пенную важность, — того стоит1047.
Метафоры, которыми наполнен данный пассаж (я выделил их
курсивом), взяты из разных видов человеческой деятельно-
сти — торговли, садоводства, религии, ветеринарии, истории.
И тем не менее каждый раз настоящее определение связи меж-
ду Средним Востоком и Западом оказывается сексуальным: как
я говорил ранее при рассмотрении творчества Флобера, ассо-
циация между Востоком и сексом исключительно устойчива.
1046 Рафаэль Патаи (1910–1996) — венгерский этнограф
и историк.
1047 Patai Raphael. Golden River to Golden Road: Society,
Culture, and Change in the Middle East. Philadelphia: Univer-
sity of Pennsylvania Press, 1962; 3rd rev. ed., 1969. P. 406.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
469
Средний Восток сопротивляется, как всякая девственница, од-
нако мужчина-ученый добивается успеха, взламывая, пронизы-
вая этот гордиев узел насквозь, несмотря на то, что «процесс на-
кладный». «Гармония» — это результат завоевания, победы над
девичьей скромностью и ни в коем случае не сосуществование
равных. Лежащее в основе этой ситуации отношение власти
между ученым и предметом исследования, по сути, никогда не
меняется: такое единообразие на руку ориенталисту. Изучение,
понимание, знание, оценка, маскируемые льстивыми речами
о «гармонии», — на самом деле это орудие завоевания.
Словесные операции в таких сочинениях, как работа Патаи
(которая даже превзошла предыдущую его работу «Арабский
ум»1048), нацелены на совершенно определенное сжатие и упро-
щение. Большая часть его материала носит антропологический
характер — он описывает Средний Восток как «культурный ре-
гион», — но вот результат направлен на то, чтобы полностью
уничтожить множество различий среди арабов (кем бы они на
самом деле ни были) ради одного различия, а именно того само-
го, что отличает арабов ото всех остальных. В качестве предмета
изучения и анализа их еще проще контролировать. Более того,
подвергнув их такого рода упрощению, легко можно допустить,
узаконить, придать значимость любой чуши, какую, например,
можно встретить в тексте книги Сании Хамади1049 «Темпера-
мент и характер арабов». Например:
До сих пор арабы демонстрировали полную неспособ-
ность к дисциплине и единству. У них могут быть взрывы
коллективного воодушевления, однако они не способ-
ны к терпеливым коллективным усилиям, которые обычно
принимаются с трудом. Они обнаружили недостаток
координации и согласия в организации и функционирова-
нии, не проявив никакой способности к кооперации.
1048 Pata, Raphael. The Arab Mind. N . Y.: Charles Scribner’s
Sons, 1973. Есть примеры работ еще более расистского
толка, см.: Laffin, John. The Arab Mind Considered:
A Need for Understanding. N . Y.: Taplinger Publishing
Co., 1976.
1049 Сания Хамади (1924–1990)— ливано -американская
специалистка по психологии, социолог.
Современный этап
470
Им чуждо всякое коллективное действие на общее благо
или ради взаимной выгоды1050.
Стиль этой прозы говорит даже больше, чем Хамади собиралась
сказать. Такие глаголы, как «демонстрировать», «обнаружить»,
«проявить», используются с косвенными дополнениями: кому
арабы всё это демонстрируют, проявляют и показывают? Оче-
видно, никому в особенности и всем вместе. Это еще один спо-
соб говорить, что эти истины самоочевидны только для приви-
легированного или подготовленного наблюдателя, поскольку
Хамади не приводит общедоступных свидетельств, подтверж-
дающих ее наблюдения. Да и действительно, учитывая полную
их бессмысленность, какие же могут быть тут свидетельства?
Дальше — больше, ее тон становится всё увереннее: «Им чуждо
всякое коллективное действие». Категории становятся всё бо-
лее резкими, утверждения — всё более непререкаемыми, а сами
арабы полностью превращаются из народа в предмет для стили-
стических упражнений Хамади. Арабы существуют только как
предлог для деспотичного наблюдателя: «Мир — это моя идея».
И так во всех работах современного ориенталиста: заявле-
ния самого странного рода заполняют написанные им/ею стра-
ницы — утверждение ли это Манфреда Халперна1051, доказываю-
щего, что все действия человеческого ума можно свести к восьми
базовым операциям, и исламский ум способен освоить лишь че-
тыре из них1052, или утверждение МорроуБёрджера о том, что если
1050 Hamady Sania. Temperament and Character of the Arabs. N. Y.: Twayne
Publishers, 1960. P. 100. Книга Хамади пользуется большой популярно-
стью у израильтян и апологетов Израиля, ее одобрительно цити-
рует Элрой, так же как и Эмос Элон (Elon Amos. The Israelis: Founders
and Sons. N . Y.: Holt, Rinehart & Winston, 1971). Ее также часто цити-
рует Морроу Бёрджер. Образцом для нее выступает книга Лэйна «Нравы
и обычаи современных египтян», однако у нее напрочь отсутству-
ют эрудиция и осведомленность, присущие Лэйну.
1051 Манфред Халперн (1924–2001)— исследователь постимперской
политики на Ближнем Востоке.
1052 Этот тезис Манфред Халперн развивает в работе: Halpern Manfred.
Four Contrasting Repertories of Human Relations in Islam: Two Pre
Modern and Two Modern Ways of Dealing with Continuity and Change,
Collaboration and Conflict and the Achieving of Justice // Pap e r
presented to the 22nd Near East Conference at Princeton University
on Psychology and Near Eastern Studies, May 8, 1973. Этой статье
предшествовала также другая работа Халперна: A Redefinition of the
Revolutionary Situation // Journal of International Affairs. 1969. Vol. 23,
no.1P.54–75.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
471
в арабском языке важное место занимает риторика, то, следова-
тельно, арабы не способны к истинному мышлению1053. Возмож-
но, кто-то назовет эти утверждения мифами — по структуре
и по функции, — однако необходимо попытаться понять, что за
необходимость приводит к их использованию. Вот одна из та-
ких попыток — в порядке размышления, конечно. Обобщения
ориенталистов весьма детализированы, когда речь идет о пере-
числении недостатков арабов, но оказываются куда менее по-
дробными, когда речь заходит о том, чтобы проанализировать их
сильные стороны. Арабская семья, арабская риторика, арабский
характер, — несмотря на пространные описания ориенталис-
тов, всё это выглядит безжизненным, лишенным человеческой
энергии, даже если те же самые описания обладают полнотой
и глубиной благодаря широкому охвату предмета исследования.
И вновь Хамади:
Так, араб живет в тяжелой и неблагодарной среде.
У него мало шансов развить свой потенциал
и упрочить свою позицию в обществе; он слабо верит
в прогресс и перемены и спасение видит лишь
в загробном мире1054.
1053 Berger Morroe. The Arab World Today. N . Y.: Doubleday Anchor Books,
1964. P. 140. Такого рода выводы лишь подчеркивают нелепую
работу псевдоарабистов вроде Джоэла Кармайкла и Дани-
эля Лернера, однако нечто подобное присутствует, хотя и в более
тонкой форме, в работах таких политологов и историков, как
Теодор Дрейпер, Вальтер Лякер и Эли Кедури. Также это хорошо
заметно и в высоко ценимых работах: Baer Gabriel. Popula-
tion and Society in the Arab East. Trans. Hanna Szoke. N . Y.: Frederick
A. Praeger, 1964; Bonne Alfred. State and Economics in the Middle
East: A Society in Transition. London: Routledge & Kegan Paul, 1955.
Общее мнение, как кажется, следующее: если они (арабы)
и мыслят вообще, то как-то иначе, не обязательно используя
категорию причины, а часто и без нее. См. также: Adel
Daher’s RAND study, Current Trends in Arab Intellectual Thought (RM
5979 FF, December 1969) и типичный вывод: «Ориентация на
решение конкретных проблем, очевидно, полностью отсутствует
в арабском мышлении» (P. 29). В своей рецензии для Journal
of Interdisciplinary History Роджер Оуэн подвергает критике само
понятие «ислам» как концепт, изучаемый историей. Он кон-
центрируется на «Кембриджской истории ислама», которая, по
его мнению, некоторым образом увековечивает идею исла-
ма (в духе Карла Беккера и Макса Вебера), «по существу задан-
ную как религиозная, феодальная и антирациональная
система, которой не хватает необходимых черт, обусловивших
возможность европейского прогресса». По поводу доказа-
тельств полной несостоятельности позиции Вебера см.: Rodinson,
Maxime. Islam and Capitalism. Trans. Brian Pearce. N . Y.: Pantheon
Books, 1974. P. 76 –117.
1054 Hamady. Character and Temperament. P. 197.
Современный этап
472
То, чего сам араб не может достичь, следует искать в работах
о нем. Ориенталист прекрасно разбирается в его потенциях, он
не пессимист, он способен упрочить позицию — и свою, и ара-
ба. Возникающий перед нами образ араба как восточного че-
ловека — определенно негативный. Тогда зачем же, спросим мы,
вся эти бесчисленная череда посвященных ему работ? Что же
удерживает ориенталиста, если не — а это определенно не она, —
любовь к арабской науке, уму, обществу, его достижениям? Дру-
гими словами, какова природа арабского присутствия в мифи-
ческом дискурсе о нем?
Прежде всего это два момента: численность и плодовитость.
Оба качества в конце концов можно свести одно к другому, одна-
ко в целях нашего анализа их необходимо разделить. Почти без
исключений во всех современных работах по ориенталистике
(в особенности в сфере социологии) много говорят о семье, о до-
минирующей роли мужчины, о том, что влияние семьи пронизы-
вает всё общество. Типичный пример такого рода —работа Па-
таи. При этом немедленно проявляется молчаливый парадокс:
ведь если семья — это институт, единственным средством от
крушения которого является плацебо «модернизации», нам при-
дется признать, что семья продолжает воспроизводить себя, она
фертильна и по-прежнему является источником существова-
ния арабов в мире, в том виде, в каком она существует. То, что
Бёрджер называет «большой ценностью, которую мужчина при-
дает своим сексуальным навыкам»1055, означает скрытую силу,
которая лежит в основе присутствия арабов в мире. Если араб-
ское общество представлено почти исключительно в негатив-
ных и по большей части пассивных терминах, для похищения
и покорения героя-ориенталиста, то можно считать, что подоб-
ная репрезентация — это способ справиться с вариативностью
и мощью арабского многообразия, источник которого носит если
не интеллектуальный и социальный характер, то сексуальный
и биологический. Тем не менее абсолютно нерушимым табу
в ориенталистском дискурсе является положение, что к самой
1055 Berger. Arab World. P. 102.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
473
сексуальности никогда не следует относиться серьезно. На нее
никогда не следует в явном виде возлагать вину за отсутствие
успехов и «реальной» рациональности, которые у арабов обна-
руживают исследования ориенталистов. Однако, по моему мне-
нию, это и есть недостающее звено в аргументации, главной
целью которой является критика «традиционного» арабского
общества, как в случае с работами Хамади, Бёрджера и Лернера.
Они признают силу семьи, замечают слабость арабского ума,
отмечают «важность» Восточного мира для Запада, но никогда
не говорят, что из этого дискурса следует: единственное, что
остается арабам после всего сказанного и сделанного, — это
неизменное сексуальное влечение. Но иногда —как, например,
в работе Леона Муньери1056, — тайное становится явным: «Мощ-
ное сексуальное влечение... характерно для южан с горячей кро-
вью»1057. В большинстве случаев, однако, принижение арабского
общества и его сведение к невообразимым банальностям, невоз-
можным в отношении какого-либо другого народа, кроме расо-
во неполноценных арабов, осуществляется за счет скрытых сек-
суальных преувеличений: араб воспроизводит себя, бесконечно,
сексуально, и практически ничего больше. Ориенталист об этом
не говорит прямо, хотя вся аргументация строится именно на
этом: «Но сотрудничество на Ближнем Востоке — это всё еще по
большей части семейное дело и редко встречается за пределами
круга кровных родственников или деревни»1058. Это всё равно
что сказать, что араб — лишь биологическая единица; в институ-
циональном, политическом, культурном отношении он — ноль
или почти ноль. Арабы существуют как производители семей
и как численность.
Проблема с подобными взглядами в том, что они противосто-
ят приписываемой арабам — ориенталистами вроде Патаи, Хама-
ди и прочими—пассивности. Однако это вполне в духе логики ми-
фа или снов — вмещать в себя радикальные противоположности.
1056 Леон Муньери — французский медик, на диссертацию которого
(1951) ссылался и другой теор етик постколониализма Франц Фанон.
1057 Цит. по: Gendzier Irene. Frantz Fanon: A Critical Study. N. Y.:
Pantheon Books, 1973. P. 94.
1058 Berger. Arab World. P. 151.
Современный этап
474
Ведь миф не анализирует и не решает проблемы. Он их представ-
ляет как уже проанализированные и уже решенные, т. е. пред-
ставляет их как собранные образы, вроде того, как из хлама де-
лают пугало и выдают его потом за человека. Поскольку этот
образ использует весь материал в собственных целях, а миф
по определению замещает собою жизнь, противоположность
между чрезмерно плодовитым арабом и пассивным чучелом не
функциональна. Дискурс сглаживает противоположности. Вос-
точный араб — невозможное создание, чья либидозная энергия
приводит его к припадкам перевозбуждения, и тем не менее
в глазах всего мира он — марионетка, бессмысленно уставившая-
ся на современный ландшафт: он не может ни понять его, ни
справиться с ним.
Похоже, именно такой образ араба возникает в недавних дис-
куссиях о политическом поведении на Востоке. Этот образ поро-
жден научными дискуссиями на излюбленные в последнее время
ориенталистами темы — революция и модернизация. Под эги-
дой Школы восточных и африканских исследований в 1972 году
вышел в свет том, озаглавленный «Революция на Среднем Востоке
и другие тематические исследования», под редакцией П. Вати-
киотиса1059. Заглавие чересчур медицинское, поскольку ожида-
ется, что мы решим, будто ориенталисты, наконец, были облаго-
детельствованы тем, чего «традиционный» ориентализм обычно
был лишен: психоклиническим вниманием. Ватикиотис задает
тон сборнику псевдо-клиническим определением революции,
но поскольку при этом мысленно он и его читатели имеют в виду
арабскую революцию, враждебный тон этого определения ка-
жется оправданным. В этом есть своя тонкая ирония, о кото-
рой я скажу позже. В части теории Ватикиотис опирается на
Камю1060 — чей колониальный склад ума, как недавно продемон-
стрировал Конор Круз О’Брайен1061, обуславливал его прохладное
отношение и к революции, и к арабам, — и фразу Камю о том,
1059 Панайотис Джерасимоф Ватикиотис (1928–1997)— греко-амери-
канский политолог.
1060 Альбер Камю (1913–1960)— французский философ, борец за права
населения Алжира.
1061 Конор Круз О’Брайен (1917–2008) — ирландский политик и историк.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
475
что «революция губит и людей, и принципы», он принимает как
«смыслообразующую». Ватикиотис продолжает:
... любая революционная идеология пребывает в прямом
конфликте (даже можно сказать, в лобовом столкновении)
с рациональной, биологической и психологической
природой человека.
Революционная идеология строится на методическом
метастазе и потому требует от своих приверженцев фана-
тизма. Для революционера политика — это не только
вопрос веры или убеждений, замещающих религиозную
веру. Она должна перестать быть тем, чем была преж-
де, а именно адаптационной деятельностью, направлен-
ной на выживание. Метастазирующая, сотериологи-
ческая политика не терпит приспособленчества, ибо как
еще иначе может она преодолеть препоны, игнориро-
вать и обойти преграды комплексной биолого-психологи -
ческой природы человека, загипнотизировать его
хрупкую и при этом ограниченную и уязвимую рациональ-
ность? Она сторонится и избегает конкретных и част-
ных человеческих проблем и предрассудков политической
жизни, но процветает на абстракциях и прометействе.
Все материальные ценности она подчиняет одной, наивыс-
шей ценности: участию человека и истории в грандиоз-
ном проекте освобождения человечества. Ей тесно в рам-
ках человеческой политики, стиснутой множеством
раздражающих ограничений. Вместо этого она стремит-
ся создать новый мир, но не адаптивным, непрочным,
шатким, т. е. человечным путем, при помощи устрашающе-
го акта олимпийского псевдобожественного творения.
Политика на службе человека — формула для революцион-
ной идеологии совершенно неприемлемая. Скорее,
наоборот, это человек существует ради порожденного
политикой и жестко наведенного порядка1062.
1062 Vatikiotis P. J ., ed. Revolution in the Middle East, and Other
Case Studies; proceedings of a seminar. London: George Allen
& Unwin, 1972. P. 8 –9.
Современный этап
476
Что бы в этом пассаже ни говорилось дальше — витиеватая
речь самого крайнего толка и контрреволюционный фанатизм,
в ней нет ничего, кроме утверждения, что революция — это пло-
хой извод сексуальности (псевдобожественный акт творения)
и еще— раковая опухоль. Согласно Ватикиотису, всё, что дела-
ется «человеком», — рационально, правильно, тонко и конкрет-
но, тогда как то, что провозглашает революция, — бесчеловечно,
иррационально, гипнотизирующе и канцерогенно. Порождение,
перемены и преемственность отождествляются не только с сек-
суальностью и с безумием, но также, несколько парадоксальным
образом, и с абстракцией.
Слова Ватикиотиса эмоционально окрашены: здесь и призы-
вы (справа) к человечеству и потомкам, и призывы (против ле-
вых) оградить человечество от сексуальности, рака, безумия, ир-
рационального насилия и революции. И раз уж речь идет именно
об арабской революции, то читать этот фрагмент надо так: вот
что такое революция, и если арабы хотят ее, то это весьма крас-
норечиво характеризует их как народ подчиненный, каким они
и являются. Они способны только на сексуальное возбуждение,
а не на олимпийское (западное, современное) разумное размыш-
ление. Теперь в игру вступает ирония, о которой я говорил ранее,
поскольку на протяжении нескольких страниц мы обнаружива-
ем, что арабы до такой степени ни на что не годны, что не сме-
ют надеяться, скажем так, удовлетворить свои революционные
амбиции. Подразумевается, что арабской сексуальности нужно
опасаться самой по себе, а не из-за ее несостоятельности. Короче
говоря, Ватикиотис предлагает читателю принять на веру, что
революция на Среднем Востоке представляет опасность прежде
всего потому, что она не может осуществиться.
Главный источник политических конфликтов и потен-
циальной революции во многих странах Среднего
Востока, а также сегодняшних Африки и Азии, — это неспо -
собность так называемых радикальных националисти-
ческих режимов и движений управлять — не говоря уже
о том, чтобы решить их — социальными, экономически-
ми и политическими проблемами независимости... До тех
Глава 3 | Ориентализм сегодня
477
пор, пока государства на Среднем Востоке не смогут
контролировать свою экономическую деятельность
и не создадут собственную технологию, их революцион-
ный опыт останется ограниченным. Самих полити-
ческих категорий, необходимых для революции, будет
недоставать1063.
Проклят, если делаешь, и проклят, если не делаешь. В этой серии
противоречивых определений революция предстает как плод
сексуально затуманенного сознания, которое при более тща-
тельном анализе оказывается неспособным даже на то безумие,
которому Ватикиотис выказывает уважение, — человеческое
(не арабское), конкретное (не абстрактное), асексуальное (не
сексуальное).
Главным научным шедевром сборника Ватикиотиса вы-
ступает эссе Бернарда Льюиса «Исламские концепции револю-
ции». Стратегия здесь выступает в обновленном виде. Читатели
узнают из этого текста, что для арабоязычных народов слово
thawra1064 и родственные ему означают революцию; то же самое
говорится во введении Ватикиотиса. Тем не менее Льюис не
раскрывает значение слова thawra вплоть до самого конца ста-
тьи, пока он не рассмотрит такие понятия, как dawl1065, fitna1066,
bughat1067 в историческом и по большей части в религиозном кон-
тексте. Дело же в том, что «западная доктрина о праве на сопро-
тивление негодному правительству чужда исламской мысли»,
которая в политической сфере ведет к «пораженчеству» и «квие-
тизму». В этот момент никак нельзя понять, где все эти слова
в действительности встречаются, кроме как в истории слов.
Уже ближе к концу эссе мы находим следующее рассуждение:
1063 Ibid. P. 12, 13.
1064 ةروث— «революция, восстание, извержение вулкана, вспышка
гнева». От корня راث— «бушевать, подниматься, возникать».
1065 ةلود — «государство, господство, династия».
1066 هنتف— «искушение, смута, восстание, безумие, заблужде-
ние», от корня نتف— «очаровывать, сеять смуту, лгать, отвращать».
1067 Вероятно, تغب — множественное число от يغب — «несправед-
ливость, притеснение»; от корня يغب — «желать, замышлять,
покушаться». Джон Келси указывает, что этот термин
предполагает «пр оступок», в юридическом словаре обозначая
термин «повстанец».
Современный этап
478
В арабоговорящих странах используют другое слово
для обозначения [революции] — thawra. В классическом
арабском корень th-w-r означает «встать», «поднять»
(например, верблюда), «быть взволнованным или возбуж-
денным», и отсюда (в особенности в странах Магриба) —
«поднимать мятеж», «бунтовать». Часто его используют
в контексте образования небольших независимых
государств, так что так называемых «удельных царьков»,
правивших в Испании XI века после падения Кордов-
ского халифата, называли thuwwar (ед. ч . tha’ir). Существи-
тельное thawra первоначально означало «возбужде-
ние», как, например, в той фразе, которую приводит Си-
хах1068, стандартный словарь средневекового арабского
языка: “intazir hatta taskun hadhihi ‘lthawra”, «подожди, пока
не уляжется возбуждение» — вполне разумный совет.
аль-Иджи1069 использует глагол в форме thawaran или itharat
fitna — «подстрекать к мятежу», для характеристики
одной из тех опасностей, которые могут помешать чело-
веку исполнить долг и оказать сопротивление негод-
ному правительству. Термин thawra использовали арабс-
кие авторы в XIX веке по отношению к Французской
революции, а их последователи использовали его для
выражения одобрения революциям своего времени,
внутренним и иностранным1070.
Отрывок, полный снисхождения и передергиваний. Зачем сооб-
щать о «подымающемся верблюде» в качестве этимологического
основания для современной арабской революции, кроме как для
1068 Ас-Сихах — словарь арабского языка, автором которого
был лексикограф аль-Джахаури (IX—X вв.) .
1069 Адудуддин аль-Иджи (XIII–XIV вв.) — мусульманский
философ.
1070 Lewis Bernard. Islamic Concepts of Revolution // Ibid.
P. 33, 38–39. В своем исследовании «Раса и цвет в исламе»
(Race and Color in Islam. N. Y.: Harper & Row, 1971) Льюис
выражает сходную неудовлетворенность принципами ши-
рокого подхода. Более отчетливо политический, но
менее резкий характер но сит его работа «Ислам в истории:
идеи, люди и события на Среднем Востоке» (Islam
in History: Ideas, Men and Events in the Middle East. London:
Alcove Press, 1973).
Глава 3 | Ориентализм сегодня
479
дискредитации современности? Цель Льюиса явно в том, чтобы
принизить революцию с ее нынешней позиции до чего-то не
более благородного (или прекрасного), чем встающий верблюд.
Революция — это возбуждение, бунт (мятеж), образование малень-
ких независимых государств — и не более. Лучший совет (кото-
рый, вероятно, способен дать лишь западный ученый и джентль-
мен) таков: «Подожди, пока уляжется возбуждение». И вряд ли
кто сможет из такого рассуждения о thawra понять, что огром-
ное число людей самым активным образом вносило свой в нее
вклад— в формах более сложных, чем способна понять саркасти-
ческая ученость Льюиса. Однако именно такого рода сущностное
описание естественно для ученых и политиков, занимающихся
Средним Востоком: революционные волнения среди «арабов»
имеют те же последствия, что и встающий верблюд, и заслужи-
вают не больше внимания, чем болтовня деревенщины. Канони-
ческая ориенталистская литература по этим же идеологическим
причинам никому не смогла объяснить и никого не смогла подго-
товить к революционным потрясениям в арабском мире XX века.
То, что Льюис ассоциирует thawra с подымающимся вер-
блюдом и в целом с возбуждением (а вовсе не с борьбой во имя
определенных ценностей), и намекает более откровенно, чем
обычно, что для него араб — едва ли нечто большее, чем просто
сексуально озабоченный невротик. Всякое слово или фраза, при
помощи которых он описывает революцию, имеет сексуальный
оттенок: взволнованный, возбужденный, вставший. Однако по
большей части он приписывает арабу «скверную» сексуальность.
В конце концов, раз уж арабы ни на что серьезное не годятся, то
их сексуальное возбуждение — ничуть не благороднее, чем воз-
буждение (rising up) верблюда. На самом деле это не революция,
а подстрекательство, образование мелких суверенных террито-
рий и еще большее возбуждение —это всё равно утверждение,
что вместо совокупления араб способен только на предваритель-
ные ласки, мастурбацию, прерванный половой акт1071. Таковы
выводы Льюиса вне зависимости от того, насколько невинны
1071 Coitus interruptus (лат.).
Современный этап
480
его мотивы и витиеват его язык. Раз уж он так чувствителен
к оттенкам слов, то должен понимать, что и у его слов оттенки
тоже есть.
Пример Льюиса интересно проследить дальше, поскольку
его положение в мире политики англо-американского средневос-
точного истеблишмента —это положение ученого-ориенталис-
та, и всё им написанное утопает в ориенталистском «авторитете».
Тем не менее по меньшей мере полтора десятилетия его работа
носила вызывающе идеологический характер, несмотря на все
его разнообразные попытки продемонстрировать собственную
тонкость и ироничность. Я упомянул одну из его недавних ра-
бот как прекрасный пример того, как ученый, чья деятельность
подразумевает либеральный и объективно научный характер,
скатывается в пропаганду, направленную против собственного
предмета изучения. Но это не должно удивлять тех, кто знаком
с историей ориентализма: это лишь один из недавних скандалов
этой «науки» — и на Западе так и не раскритикованный.
Льюис был настолько увлечен своим намерением разобла-
чить, развенчать, дискредитировать арабов и ислам, что его под-
вели собственные силы ученого и историка. Например, он публи-
кует в издании 1964 года главу под названием «Мятеж ислама»,
а затем перепечатывает тот же самый материал спустя 12 лет,
лишь слегка изменив его, чтобы соответствовать новому кон-
тексту (на этот раз в «Комментарии»), и называет его «Возвра-
щение ислама». От «Мятежа» до «Возвращения» всё, конечно, ме-
няется к худшему, перемены, которые по Льюису, должны были
разъяснить новой аудитории, отчего же мусульмане (или ара-
бы) никак не успокоятся и не примут факт израильской гегемо-
нии над Ближним Востоком.
Посмотрим внимательнее, как именно он это проделывает.
В обеих публикациях он упоминает антиимпериалистический
бунт в Каире в 1945 году1072, который в обоих случаях он описыва-
ет как антиеврейский. Однако ни в первом, ни во втором случае
1072 Каирский погром — беспорядки, начавшиеся
с демонстрации против Декларации
Бальфура.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
481
нам ничего не говорят о том, в чем именно состоял его антиев-
рейский характер. В действительности же, приводя конкретные
примеры антиеврейской направленности, он говорит нечто со-
вершенно иное: «...католическая, армянская, греческая право-
славная церкви подверглись нападению и были повреждены».
Обратимся к первой версии 1964 года:
2 ноября 1945 года политические лидеры Египта призвали
выйти на демонстрации в связи с годовщиной Декла-
рации Бальфура. Вскоре всё это переросло в антиеврей-
ские мятежи, в ходе которых католическая, армянская,
греческая православная церкви подверглись нападению
и были повреждены. Позвольте спросить, какое отно-
шение к Декларации Бальфура имели католики, армяне
и греки?1073
А вот версия, опубликованная в «Комментарии» в 1976 году:
Поскольку националистическое движение стало по-настоя-
щему популярным, оно становилось всё менее нацио-
налистическим и всё более религиозным — другими слова-
ми, менее арабским и более исламским. Во времена
кризисов, а таких за последние десятилетия было немало,
инстинктивная общая лояльность перевешивает все
другие. Достаточно нескольких примеров. 2 ноября 1945 го-
да в Египте прошел ряд демонстраций [обратите вни-
мание на выражение «прошел ряд демонстраций» — здесь
видна попытка показать действие инстинктивной лояль-
ности, в предыдущей версии ответственность возлагается
на действия «политических лидеров»] в связи с годовщи-
ной провозглашения британским правительством Декла-
рации Бальфура. Хотя это явно не входило в намерения
организовавших ее лидеров, демонстрация быстро пере-
росла в антиеврейский мятеж, а мятеж — во всеобщий
бунт, в ходе которого несколько церквей — католических,
1073 Lewis Bernard. The Revolt of Islam // The Middle
East and The West. Bloomington: Indiana University Press,
1964. P. 95.
Современный этап
482
армянских и греческих православных [и вновь поучитель-
ное изменение: здесь создается впечатление, что напа-
дению подверглось множество церквей, принадлежащих
трем конфессиям; в предыдущей версии речь идет
о трех конкретных церквях] — подверглись нападению
и были повреждены1074.
Полемической (ненаучной) задачей Льюиса было показать здесь
и повсюду, что ислам — это антисемитская идеология, а не про-
сто религия. Он не видит логических противоречий, утверждая,
что ислам — это жуткий массовый феномен, и, одновременно,
что он «не популярен по-настоящему», что, впрочем, долго его
не занимает. Как видно из второй версии его тенденциозного
текста, он продолжает настаивать, что ислам — это иррацио-
нальная толпа или массовый феномен, управляющий мусуль-
манами при помощи страстей, инстинктов и бессознательной
ненависти. Цель этого образа— напугать аудиторию ислама и за-
ставить ее не уступать ему ни пяди. Согласно Льюису, ислам не
развивается, как не развиваются и сами мусульмане. Они про-
сто есть, и за ними нужно наблюдать из расчета этой их чистой
сущности (по Льюису), которая включает в себя давнюю нена-
висть к христианам и евреям. Льюис повсюду воздерживается
от подобных взрывоопасных заявлений: он заботится о том, что-
бы произнести, что, конечно, мусульмане не такие антисемиты,
как нацисты, однако их религия способна с легкостью приспо-
сабливаться к антисемитизму— так это и произошло. То же са-
мое в отношении ислама к расизму, рабству и прочим более или
менее «западным» порокам. Идеологическое обоснование Лью-
исом ислама состоит в том, что тот никогда не меняется и что
его, Льюиса, миссия — информировать об этом консервативные
круги еврейской читающей общественности и всех, кто готов
согласиться с тем, что любые политические, исторические и на-
учные сообщения о мусульманах должны начинаться и закан-
чиваться тем, что мусульмане — это мусульмане.
1074 Lewis Bernard. The Return of Islam // Commentary. January 1976. P. 44.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
483
Допустить, что у целой цивилизации религия может
быть приоритетом, — уже чересчур. Даже предположение
подобного расценивается либеральным мнением как
оскорбительное, поскольку оно готово защищать всех, кого
сочтет своими подопечными. Это сказывается на ны-
нешней неспособности политиков, журналистов, так же,
как и ученых, признать значимость религиозного факто-
ра в текущих взаимоотношениях с мусульманским миром.
Отсюда вытекает обращение к языку «левых» и «пра-
вых», прогрессивному и консервативному, и всей прочей
западной терминологии, использование которой для
объяснения мусульманского политического феномена при-
мерно так же точно и информативно, как освещение
крикетного матча комментатором по бейсболу (Льюису
нравится это его последнее сравнение настолько,
что он дословно переносит его из текста 1964 года)1075.
В своей более поздней работе Льюис сообщает нам, какие тер-
мины являются более точными и полезными, но при этом она
не кажется менее «западной» (что бы это слово ни означало):
мусульмане, как и большинство других бывших колониальных
народов, не способны ни говорить правду, ни даже видеть ее. Со-
гласно Льюису, они одержимы мифами, как и «так называемая
ревизионистская школа в США, которая обращается назад, к зо-
лотому веку американских добродетелей, и приписывает прак-
тически все грехи и преступления мира нынешним правящим
кругам своей страны»1076. Даже несмотря на то, что это вредная
и исключительно неточная характеристика ревизионистской
истории, такого рода замечания направлены на то, чтобы пред-
ставить самого Льюиса великим историком, возвышающимся
над недоразвитыми мусульманами и ревизионистами.
Но когда речь идет о точности и о том, чтобы жить в соответ-
ствии с собственным правилом «ученый никогда не позволяет
1075 Ibid. P. 40.
1076 Lewis Bernard. History — Remembered, Recovered, Invented.
Princeton, N. J.: Princeton University Press, 1975. P. 68 .
Современный этап
484
проявляться своим предрассудкам»1077 по отношению к самому
себе и к данному случаю, Льюис — настоящий рыцарь. Например,
он будет подробно излагать историю «арабы против сионизма»
(используя при этом язык арабских националистов), не упоми-
ная — вообще нигде, ни в одном из своих произведений — о втор-
жении сионистов и колонизации Палестины, невзирая на кон-
фликт с исконными арабскими обитателями этих территорий.
Ни один израильтянин не станет отрицать этого, но Льюис как
историк-ориенталист попросту не обращает на это внимания.
Он говорит об отсутствии на Среднем Востоке демократии, за
исключением Израиля, даже не упоминая при этом о Правилах
защиты в чрезвычайных ситуациях1078, применяемых в Израи-
ле по отношению к арабам, как ничего не говорит ни о «превен-
тивных арестах» арабов в Израиле, ни о дюжинах незаконных
поселений на оккупированном военным путем Западном бере-
гу Иордана и секторе Газа, ни об отсутствии у арабов в бывшей
Палестине гражданских прав, первым среди которых являет-
ся право на иммиграцию. Вместо этого Льюис позволяет себе
в духе свободной науки заявить, что «империализм и сионизм [раз
уж речь идет об арабах] лучше знакомы нам под своими старыми
именами—христиан и евреев»1079. Он приводит цитату из Т. Э. Лоу-
ренса о «семитах», чтобы поддержать свой тезис против ислама,
но никогда не говорит о сионизме параллельно с исламом (как
если бы сионизм был французским, а не религиозным движени-
ем) и повсюду пытается продемонстрировать, что любая револю-
ция — это в лучшем случае форма «секулярного милленаризма».
Можно было бы счесть всё это менее предосудительным, чем
политическая пропаганда, — а это она и есть, — не сопровождай-
ся оно при этом проповедью объективности, честности и бес-
пристрастности настоящего историка: подтекст здесь в том, что
мусульмане и арабы не способны быть объективными никогда,
а ориенталисты, такие как Льюис, — по определению, по своему
1077 Lewis. Islam in History. P. 65.
1078 Emergency Defense Regulations — приняты в 1945 г.
В 1950–1960-х гг. предпринимались попытки отменить
эти правила.
1079 Lewis. The Middle East and the West. P. 60, 87.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
485
образованию, просто потому, что они люди Запада, — объектив-
ны всегда. Вот кульминация ориентализма как догмы, которая
не только принижает свой предмет исследования, но и ослепля-
ет тех, кто ее придерживается. Однако предоставим слово само-
му Льюису для рассказа о том, как следует себя вести историку.
Также мы можем спросить: только ли восточные люди подвер-
жены тем предрассудкам, которые он критикует?
Пристрастия [историка] также могут повлиять на
выбор предмета исследования, однако они не должны
повлиять на его отношение к нему. Если в ходе сво-
его исследования историк видит, что группа, с которой
он себя идентифицирует, всегда права, и что другие
группы, с которыми первая находится в конфликте, всегда
неправы, ему следует непременно еще раз проанали-
зировать свои выводы и пересмотреть исходные гипоте-
зы, на основе которых он отбирал и истолковывал
свидетельства, поскольку это не в природе человеческих
сообществ [видимо, то же самое относится и к сооб-
ществу ориенталистов] — быть правым всегда. Наконец,
историк должен быть искренним и честным в том,
каким образом он представляет свое повествование. Это
не значит, что он должен ограничиваться изложением
твердо установленных фактов. На многих этапах работы
историк должен формулировать гипотезы и выносить
суждения. Однако важно, чтобы он делал это осознанно
и открыто, рассматривая свидетельства как за, так
и против своих заключений, изучая различные возможные
интерпретации и открыто отстаивая свое решение,
а также то, каким образом и почему он к нему пришел1080.
Напрасно пытаться отыскать у Льюиса осознанное, честное и от-
крытое суждение об исламе, как он к тому призывает. Как мы ви-
дели, он предпочитает работать с предположениями и инсинуа-
циями. Можно предположить, что он делает это несознательно
1080 Lewis. Islam in History. P. 65–66.
Современный этап
486
(за исключением, пожалуй, таких «политических» тем, как про-
сионизм и антиарабский национализм, а также поддержка хо-
лодной войны), поскольку он мог бы с уверенностью заявить, что
в целом вся история ориентализма, бенефициаром которого он
выступает, превратила эти инсинуации и гипотезы в бесспор-
ные истины. Наверное, самой непререкаемой из этих твердока-
менных «истин» и самой необычной (поскольку трудно поверить,
чтобы такое было возможно в отношении какого-нибудь другого
языка) является утверждение, будто арабский язык уже сам по
себе —опасная идеология. Современный классический случай
(locus classicus) подобного воззрения на арабский язык отражен
в эссе Э. Шуби «Влияние арабского языка на психологию ара-
бов»1081. Автор представлен как «психолог, имеющий опыт в обла-
сти клинической и социальной психологии», и, наверное, главная
причина, по которой его взгляды получили столь широкое рас-
пространение, — в том, что он сам араб (и к тому же обвиняющий
сам себя). Выдвигаемый им аргумент удручающе простодушен,
возможно, потому что он понятия не имеет о том, что такое язык
и как он устроен. Тем не менее подзаголовки в его эссе могут нам
многое рассказать. Для арабского языка характерны «Общая
смутность мысли», «Излишнее подчеркивание лингвистических
знаков», «Чрезмерная настойчивость и преувеличения». Шуби
так часто цитируют как большого авторитета потому, что так он
себя и подает, а также потому, что его гипотеза строится на обра-
зе некоего безмолвного араба, который в то же время — большой
мастер игры в слова: без цели и смысла. Безмолвность — важ-
ная часть того, о чем говорит Шуби, поскольку на протяжении
всей статьи он нигде не цитирует литературу, которой арабы так
чрезмерно гордятся. Где же тогда, каким образом арабский язык
влияет на ум араба? Лишь и только в границах мифологического
мира, созданного для арабов ориенталистами. Араб— это символ
немоты в сочетании с безнадежной чрезмерностью артикуляции,
1081 Впервые эта работа опубликована в издании: Middle
East Journal. 1951 . Vol. 5, а затем перепечатана в сборнике
Readings in Arab Middle Eastern Societies and Cultures /
Eds Abdulla Lutfiyye and Charles W. Churchill. The Hague:
Mouton &Co., 1970.P. 688–703.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
487
бедности в сочетании с избытком. То, что такой результат может
быть достигнут филологическими средствами, свидетельствует
о печальном конце некогда сложной филологической традиции,
представителей которой сегодня можно встретить чрезвычайно
редко. Доверие современных ориенталистов к «филологии» — вот
еще одна слабость этой научной дисциплины, перешедшей в об-
ласть социальных наук и идеологии.
Во всем том, что я описывал, язык ориентализма играет гла-
венствующую роль. Он «естественным» образом совмещает про-
тивоположности, представляет человеческие типы в научных
идиомах и методологиях, приписывает реальность и связанность
объектам (другими словами), которые сам же сотворил. Мифи-
ческий язык —это дискурс, который может быть только систе-
матичным. Дискурс не создается произвольно, а утверждения
внутри дискурса невозможны без соотнесения — иногда неосоз-
нанного или, во всяком случае, непреднамеренного — с идеоло-
гией и институциями, поддерживающими его существование.
Последние всегда — институции развитого общества, которые
имеют дело с обществом менее развитым, сильная культура стал-
кивается с более слабой. Важнейшая черта мифического дис-
курса состоит в том, что он скрывает свое происхождение, так
же, как и происхождение тех, кого он описывает. «Арабы» пред-
ставлены статичными образами, почти идеальными типами,
никогда не увидишь их в процессе реализации собственных
возможностей или в ходе исторических изменений. Преувели-
ченная ценность, придаваемая арабскому как языку, позволя-
ет ориенталисту сделать язык эквивалентом разума, общества,
истории и природы. Для ориенталиста этот язык говорит за
араба— восточного человека, а не наоборот.
4. Восточный Восток на Востоке (Orientals Orientals Orien-
tals). Система идеологических измышлений, которую я называю
ориентализмом, имеет серьезные последствия не только потому,
что она постыдно неразумна. США сегодня очень много инвести-
руют в Средний Восток, больше, чем какая-либо страна в мире:
эксперты по Среднему Востоку насквозь пропитаны идеями
ориентализма — все до последнего человека. Многие из этих
Современный этап
488
инвестиций в действительности построены на песке: эксперты
инструктируют политиков на основе таких высоколиквидных
абстракций, как политические элиты, модернизация и стабиль-
ность, большая часть из которых представляет собой просто
старые ориенталистские стереотипы, приукрашенные новым
политическим жаргоном, и по большей части совершенно не
подходят для описания того, что недавно происходило в Лива-
не или раньше, во время противостояния палестинского народа
Израилю. Ориенталист сегодня пытается представить Восток
как имитацию Запада, что, по мнению Бернарда Льюиса, толь-
ко пойдет Востоку на пользу, если его национализм «будет готов
договариваться с Западом»1082. Если же тем временем арабы, му-
сульмане или какой-нибудь третий или четвертый мир пойдут
своими, неожиданными для Запада путями, то не удивлюсь,
если ориенталисты станут нас уверять, что это свидетельствует
о неисправимости восточных народов, а потому в который раз
доказывает, что верить им нельзя.
Однако методологические затруднения ориентализма нель-
зя устранить ни просто сказав, что реальный Восток отличается
от того, как его представляет ориентализм, ни утверждая, что
ориенталисты — по большей части люди Запада, у которых и не
может быть внутреннего ощущения Востока. Оба эти утвержде-
ния ложны. Темой моей книги не является предположение, суще-
ствует ли реальный или подлинный Восток (ислам, арабы и т. п .),
так же, как и выбор «инсайдерской» и «аутсайдерской» позиции,
пользуясь ценным разделением Роберта К. Мертона1083, 1084
. Напро-
тив, я утверждаю, что сам Восток— это понятие составное и что
представление, будто существуют географические простран-
ства с местным населением — совершенно «другими» людьми,
которых модно определять через религии, культуры или при-
надлежность к народу, характерные для этого географического
пространства, — тоже в высшей степени спорная идея. Также
1082 Lewis. The Middle East and the West. P. 140.
1083 Роберт Кинг Мертон (1910–2003) — американский социолог.
1084 Merton Robert K. The Perspectives of Insiders and Outsiders // The Socio-
logy of Science: Theoretical and Empirical Investigations / Ed. Norman
W. Storer. Chicago: University of Chicago Press, 1973. P. 99 –136.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
489
я не верю в разного рода ограничительные суждения, будто
только чернокожие могут говорить о чернокожих, мусульмане —
о мусульманах и так далее.
Однако несмотря на все свои промахи, достойный сожале-
ния язык, плохо скрываемый расизм, не слишком богатый ин-
теллектуальный аппарат, ориентализм сегодня процветает —
в формах, которые я попытался описать. Действительно, есть
некоторые причины для беспокойства в том, что его влияние
распространилось и на сам «Восток»: страницы книг и журна-
лов, выходящих на арабском языке (и без сомнения, на япон-
ском, различных диалектах индийского и других восточных
языках), заполнены аналитическими текстами второго поряд-
ка, разбирающими понятие «арабского ума», «ислама» и прочие
мифы. Ориентализм распространился и в Соединенных Шта-
тах — теперь, когда арабские деньги и ресурсы значительно уси-
лили и сделали более привлекательной традиционную «озабо-
ченность» стратегически важным Востоком. Ориентализм был
успешно приспособлен к новому империализму, где господствую-
щие парадигмы не только не отрицают, но подтверждают не-
прекращающееся имперское стремление доминировать в Азии.
В одной части Востока, о которой я могу говорить на основе
непосредственных впечатлений, примирение интеллектуально-
го класса и нового империализма вполне можно назвать особым
достижением ориентализма. Арабский мир сегодня является
интеллектуальным, политическим и культурным сателлитом
Соединенных Штатов. Само по себе это не так уж и плохо, однако
речь идет о вполне конкретной форме таких отношений. Пре-
жде всего надо иметь в виду, что в арабском мире университеты
обычно устроены по некоей заимствованной (или откровенно
навязанной) бывшими колониальными державами модели. Но-
вые обстоятельства делают учебные программы почти карика-
турой: в аудиториях зачастую сидят сотни студентов, которых
учат плохо подготовленные, уставшие, малооплачиваемые пре-
подаватели, политические назначенцы; при этом почти полно-
стью отсутствуют передовые исследования и исследовательские
возможности и, что еще более важно, — ни одной порядочной
Современный этап
490
библиотеки на весь регион. И если раньше на интеллектуальном
горизонте Востока доминировали Британия и Франция в силу
своего исключительного положения и богатства, то теперь эту
позицию занимают Соединенные Штаты, и результатом стало то,
что те немногие одаренные ученые, которым удалось преодолеть
все препоны системы, перебираются в США и продолжают свои
исследования уже там. И хотя, конечно же, отдельные студенты
из арабского мира по-прежнему отправляются учиться в Европу,
всё же подавляющее большинство едет в США: это верно как в от-
ношении студентов из так называемых радикальных государств,
так и в отношении консервативных государств — Саудовской
Аравии или Кувейта. Кроме того, попечительская система в сфе-
ре стипендий, бизнеса и исследований делает США практически
главным вершителем судеб. Источником всего, пусть и не настоя-
щим, считаются Соединенные Штаты.
Два фактора делают эту ситуацию еще более очевидным
триумфом ориентализма. До тех пор, пока существуют широкие
обобщения, современная культура Ближнего Востока находит-
ся под влиянием европейской и американской моделей. Когда
в 1936 году Таха Хусейн1085 говорил о современной арабской
культуре, что это, по существу, культура европейская, а не вос-
точная, он имел в виду самосознание культурной элиты Египта,
выдающимся представителем которой был он сам. То же самое
можно утверждать в отношении арабской культурной элиты
и сегодня, несмотря на то, что доминирование западной куль-
туры несколько ослабила мощь антиимпериалистических идей
третьего мира, охвативших регион с начала 1950-х годов. Кроме
того, арабский и исламский мир остаются силами второго по-
рядка в смысле производства культуры, знания и образования.
Здесь нужно полностью отдавать себе отчет, используя термино-
логию политической власти, описывая складывающееся поло-
жение. Ни один арабский или исламский ученый-гуманитарий
не может себе позволить игнорировать то, что происходит в на-
учных журналах, институтах и университетах в Соединенных
1085 Таха Хусейн (1889–1973) — египетский интеллектуал, писатель и историк.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
491
Штатах и Европе, но не наоборот. Например, нет ни одного круп-
ного журнала по арабистике, который выходил бы сегодня в араб-
ском мире, как нет ни одного арабского образовательного инсти-
тута, способного бросить вызов в области изучения арабского
мира таким университетам, как Оксфорд, Гарвард или Калифор-
нийский университет. В не ориенталистской области положе-
ние не так печально. Вполне предсказуемый результат состоит
в том, что восточные студенты (и восточные профессора) всё
еще смотрят в рот американским ориенталистам, чтобы затем,
в свою очередь, повторить клише, которые я выше назвал дог-
мами ориентализма. Подобная система воспроизводства делает
неизбежным использование восточным ученым полученных
в Америке навыков для того, чтобы ощущать превосходство над
собственным народом, потому что он может «управлять» ориен-
талистской системой. Однако для своих учителей, европейских
и американских ориенталистов, он останется всего лишь «мест-
ным источником». Именно такая роль ожидает его на Западе, даже
если ему посчастливится остаться там после полученного им об-
разования. Большинство начальных курсов по восточным языкам
в американских университетах сегодня ведут «местные источни-
ки». Но при этом все ключевые посты в этой системе (в универси-
тетах, фондах и т. п .) занимают исключительно те, кто не является
выходцами с Востока, хотя численное соотношение среди профес-
сионалов между выходцами с Востока и учеными иного проис-
хождения не дает последним столь большого преимущества.
Существуют и другие способы показать, как поддерживает-
ся культурное господство, как с согласия самих восточных людей,
так и в результате прямого и грубого экономического давления
Соединенных Штатов. Отрезвляющее знание: в США существуют
десятки организаций, изучающих арабский и исламский Восток,
а на Востоке нет никаких организаций, которые занимались бы
изучением Соединенных Штатов, страны, обладающей наиболь-
шим экономическим и политическим влиянием в регионе. Хуже
того: на Востоке нет институций даже скромного уровня, заня-
тых изучением Востока. Но это, я думаю, не так значительно по
сравнению со вторым фактором, способствующим торжеству
Современный этап
492
ориентализма: формированием потребительского общества на
Востоке. Арабский и исламский мир попались на крючок запад-
ной рыночной системы. Вряд ли нужно напоминать, что круп-
нейшие нефтяные компании находятся под контролем амери-
канской экономической системы. Я имею в виду, что доходы от
арабской нефти —не принимая во внимание вопрос сбыта, ис-
следования и управление индустрией — оседают в США. Всё это
превратило богатые нефтью арабские страны в крупнейших по-
требителей американского экспорта — это относится как к госу-
дарствам Персидского залива, так и к Ливии, Ираку и Алжиру.
Я считаю, что это отношение является односторонним: Соеди-
ненные Штаты выступают избирательным потребителем очень
небольшого числа товаров (в основном нефти и дешевой рабочей
силы), в то время как арабы потребляют широкий спектр амери-
канских продуктов, как материальных, так и идеологических.
У этого множество разных последствий. В регионе царит
стандартизация вкуса, символами которой выступают не толь-
ко транзисторы, голубые джинсы и кока-кола, но также и куль-
турные образы Востока, поставляемые американскими СМИ
и бездумно потребляемые массовой телевизионной аудитори-
ей. Простейший пример того, о чем я говорю, — парадокс араба,
воспринимающего самого себя как араба — персонажа из гол-
ливудского фильма. Еще один результат — то, что западная ры-
ночная экономика с ее ориентацией на потребление породила
(и порождает всё возрастающими темпами) целый класс обра-
зованных людей, чья деятельность направлена на удовлетво-
рение потребностей рынка. Очевидно, упор делается на инже-
нерное дело, бизнес и экономику, при этом сама интеллигенция
оказывается вспомогательным придатком к тому, что она счи-
тает основными тенденциями Запада. Ей была предписана роль
«агента модернизации», это означает, что она придает легитим-
ность и авторитет идеям модернизации, прогресса и культуры,
которые по большей части исходят от Соединенных Штатов.
Впечатляющие подтверждения этому можно найти в социаль-
ных науках и, что весьма удивительно, среди радикальных ин-
теллектуалов, которые оптом позаимствовали свой марксизм
Глава 3 | Ориентализм сегодня
493
из смутных представлений самого Маркса по поводу третьего
мира, о чем я уже в этой книге говорил ранее. И если всё сказан-
ное там является уступкой образам и доктринам ориентализма,
то оно получает мощное подкрепление в экономических, поли-
тических и социальных переменах: так современный Восток
сам участвует в собственной ориентализации.
И в заключение: существуют ли альтернативы ориента-
лизму? Можно ли считать эту книгу лишь аргументом против
чего-то, а не за что-то позитивное? В книге я не раз упоминал
о провозглашающих «деколонизацию» новых направлениях в так
называемом страноведении — о работе Анвара Абдель-Малика,
исследованиях о Среднем Востоке, опубликованных членами
группы Халла1086, новаторском анализе и предложениях многих
ученых в Европе, США и на Ближнем Востоке1087, — и я не пытался
сделать ничего большего, чем лишь упомянуть о них или же ко-
ротко на них сослаться. Моя задача состояла в том, чтобы описать
определенную систему идей, но ни в коем случае не заменить ее
другой системой. Кроме того, я попытался поднять целый ряд во-
просов, относящихся к дискуссии проблем человеческого опыта:
как представлять (represent) другие культуры? Что такое другая
культура? Насколько полезно понятие отдельной культуры (расы,
религии или цивилизации), или же оно всегда ведет к самохваль-
ству (если речь идет о собственной культуре) и враждебности
и агрессии (если обсуждается культура «другая»)? Действительно
ли культурные, религиозные и расовые различия значат больше,
чем социоэкономические или политико-исторические? Каким об-
разом идеи приобретают авторитет, «нормальность» и даже ста-
тус «естественной» истины? Какова роль интеллектуала? Должен
1086 Группа исследователей из Великобритании, включавшая Талаля
Ассада, Роджера Оуэна и Сами Зубайда. Они провели три
конференции в Университете Халла (с 1974 по 1976) и опублико-
вали р езультаты этих конфер енций в журнале Review
of Middle Eastern Studies.
1087 См., напр., последние работы Анвара Абдель-Малика, Ива Лакоста
и других автор ов, опубликованных в Review of Middle East
Studies 1 and 2 (London: Ithaca Press, 1975, 1976), различные статьи,
посвященные анализу политики на Среднем Востоке, Ноама
Хомского, а также работы, выполненные в рамках Middle East Re-
search and Information Project (MERIP). Интер есные перспективы
раскрываются в работе: Gabriel Ardant, Kostas Axelos, Jacques Berque
et al. De rimpérialisme à la decolonization. Paris: Éditions de Minuit, 1965.
Современный этап
494
ли он апробировать культуру и государство, частью которых яв-
ляется сам? Какое внимание следует уделять независимым кри-
тикам и критикам оппозиционным?
Надеюсь, что на некоторые из этих вопросов в неявной фор-
ме я уже дал ответ, но позволю себе сказать об этом еще несколько
слов в более явной форме. Как я уже говорил, ориентализм ставит
под вопрос не только саму возможность не политизированной
науки, но также и выгоду от слишком тесных связей между уче-
ным и государством. Я думаю, также очевидно, что обстоятель-
ства, способствующие сохранению ориентализмом его лидирую-
щего положения как типа мышления, в целом сохранятся, и это
довольно удручающе. Однако сам я надеюсь, что ориентализм не
всегда будет оставаться столь бесспорным в интеллектуальном,
идеологическом и политическом отношении, каков он сейчас.
Я бы не взялся за книгу такого рода, если бы не верил, что
существует наука, которая не так испорчена или, по крайней
мере, не так слепа к человеческой реальности, как та, о которой
я в основном веду речь. Сегодня множество исследователей рабо-
тает в таких областях, как исламская история, религия, цивили-
зация, социология и антропология, и их труды имеют большую
научную ценность. Проблемы начинаются тогда, когда цеховая
традиция ориентализма берет верх над недостаточно бдитель-
ным ученым, чье индивидуальное сознание не может противо-
стоять слишком глубоко укорененным в этой профессии пропис-
ным истинам. Тем больше вероятность, что интересные работы
будут написаны учеными, которые сохраняют верность дисци-
плине, заданной интеллектуально, а не такому «полю», как ори-
ентализм, заданному канонически, имперски или географичес-
ки. Прекрасным примером такого рода является антропология
Клиффорда Гирца1088, чей интерес к исламу носит дискретный
и конкретный характер, достаточный, чтобы определяющим для
него стали изучаемые им отдельные общества и проблемы, а не
ритуалы, предрассудки и доктрины ориентализма.
1088 Клиффорд Гирц (1926–2006) — американский антрополог, чья
символическо-интерпретативная антропология оказала
значительное влияние на развитие гуманитарных дисциплин.
Глава 3 | Ориентализм сегодня
495
С другой стороны, ученые и критики, выученные в ориен-
талистской традиции, вполне способны освободиться от старых
идеологических пут. Образование Жака Берка и Максима Родин-
сона в этом смысле соответствует наиболее строгим критериям,
однако их исследования даже самых традиционных проблем
полны энергии, обусловленной высоким уровнем их методоло-
гической осознанности. Если исторически ориентализм всегда
был слишком самодовольным, слишком замкнутым, слишком
позитивистски уверенным в своих методах и предпосылках, то
единственный способ открыться тому, что изучаешь на Востоке
и о Востоке, — осознанно критически пересмотреть методоло-
гию. Именно это отличает Берка и Родинсона, каждого по-свое-
му. В их работах можно найти, во-первых, чуткость к лежаще-
му перед ними материалу, постоянное уточнение собственной
методологии и практики и постоянное стремление соотносить
свою работу больше с материалом, нежели с доктринальными
предрассудками. Конечно, Берк и Родинсон, как и Абдель-Малик
и Роджер Оуэн, прекрасно понимают, что изучение человека
и общества — будь то восточное общество или нет — лучше всего
проводить в широком поле всех гуманитарных наук. А потому
эти ученые выступают как критически настроенные читатели
и ученики того, что происходит в других областях. Интерес Бер-
ка к недавним открытиям в структурной антропологии, внима-
ние Родинсона к социологии и политической теории, Оуэна —
к экономической истории способствуют внесению корректив из
других современных наук о человеке в исследование так назы-
ваемых проблем Востока.
Но всё это не отменяет того, что даже если мы отвергнем
ориенталистское деление на «них» и «нас», сегодня в гуманитар-
ную науку мощно вторгаются политические и идеологические
реалии. Этого никто не в состоянии избежать: если не разделять
на Восток —Запад, остается деление на Север —Юг, на имущих —
неимущих, империалистов — антиимпериалистов, белых — цвет-
ных. С этим невозможно справиться, просто сделав вид, что этого
не существует. Напротив, современный ориентализм преподает
нам хороший урок интеллектуальной нечестности и маскировки
Современный этап
496
этой проблемы, лишь упрочившей эти противопоставления. Тем
не менее «прогрессивная» наука с ее открытой полемикой и вер-
ным настроем и легко может выродиться в догматическое за-
бытье: не лучшая перспектива.
Мое собственное понимание проблемы достаточно ясно
представлено в сформулированных выше вопросах. Современ-
ная мысль и опыт научили нас быть чувствительными в том,
что касается представления и изучения «Другого» посредством
расового мышления, бездумного и некритичного принятия ав-
торитета и авторитетных идей, социально-политической роли
интеллектуалов, огромной ценности скептического критичес-
кого мышления. Возможно, если мы вспомним, что изучение
человеческого опыта обычно имеет этические, если не сказать
политические, последствия, в хорошем или плохом смысле, мы
не будем так равнодушны к тому, что делаем как ученые. А что
может быть лучше для ученого, чем человеческая свобода и зна-
ние? Возможно, нам также следует помнить, что изучение чело-
века в обществе основано на конкретике человеческой истории
и опыте, а не на сухих абстракциях, не на смутных правилах
и произвольных системах. Тогда проблема состоит в том, чтобы
сделать исследование соответствующим и некоторым образом
сформированным опытом, который был бы освещен и, возмож-
но, изменен самим исследованием. Любой ценой снова и сно-
ва нужно избегать ориентализации Востока, ведь результатом
этого станет лишь «улучшение качества знания» и «снижение»
самомнения ученых. Без «Востока» останутся только ученые,
критики, интеллектуалы — люди, для которых расовые, этниче-
ские и национальные различия важны меньше, чем общее дело
поддержки человеческого сообщества.
Я действительно верю, и в своей другой работе я пытался
показать, что на сегодня в гуманитарных науках сделано доста-
точно, чтобы снабдить современного ученого такими идеями, ме-
тодами и знаниями, которые могли бы обойтись без расовых, идео-
логических и империалистических стереотипов, подобных тем,
которые породил во время своего исторического господства ори-
ентализм. Я считаю, что ориентализм оказался несостоятельным
Глава 3 | Ориентализм сегодня
497
не только в интеллектуальном, но и в человеческом отношении,
поскольку, встав в извечную оппозицию к большой части света,
которую он счел себе чуждой, ориентализм оказался не в состоя-
нии соотнести себя с человеческим опытом и не смог его даже
распознать. Всемирная гегемония ориентализма и всё, что он
отстаивает, теперь могут быть преодолены, если мы сможем по-
жать плоды подъема политического и исторического сознания
народов по всему миру в XX столетии. Если у этой книги и есть
будущее, оно заключается в скромном вкладе в решение этой
проблемы и в предупреждении: такие системы мышления, как
ориентализм, дискурсы власти, идеологические фикции — око -
вы разума — слишком легко создаются, применяются и сохраня-
ются. Кроме того, я надеюсь показать моему читателю, что ответ
на ориентализм — это не оксидентализм. Ни один из бывших
«восточных» людей не утешится мыслью, что, сам некогда быв-
ший «восточным», он, вероятно,— очень вероятно—займется изу-
чением новых «восточных» или «западных» людей, созданных
им самим. Если в знании об ориентализме и есть смысл, то он
в том, чтобы постоянно напоминать нам об искушении вырожде-
ния знания, любого знания, повсюду и всегда. Сейчас, возможно,
даже больше, чем прежде.
Современный этап
498
Предисловие (2003)
Девять лет назад, весной 1994 года, я написал послесловие к «Ори-
ентализму», в котором, пытаясь прояснить, что я, по моему мне-
нию, сказал, а что — нет, остановился не только на тех многочис-
ленных дискуссиях, которые возникли с выходом моей книги
в 1978 году, но и на том, как работа по представлению «Востока»
подвергается всё большим искажениям и неверным истолкова-
ниям. То, что сегодня я нахожу это скорее ироничным, чем раз-
дражающим, свидетельствует о влиянии возраста, вступившего
в свои права вместе с неизменным снижением уровня ожида-
ний и уменьшением педагогического рвения, обычно сопрово-
ждающими зрелость. Недавняя смерть двух моих главных на-
ставников —в интеллектуальных трудах, в политике и в делах
личных — Экбаля Ахмада1089 и Ибрагима Абу-Лухода (он был од-
ним из тех, кому эта работа была посвящена), принесла много
печали и огромное чувство утраты, а также смирение и реши-
тельное упрямое намерение продолжать работать. Дело вовсе
не в оптимизме, а скорее в вере в нескончаемый процесс эман-
сипации и просвещения, который, на мой взгляд, определяет
и направляет интеллектуальное призвание.
Тем не менее для меня по-прежнему удивителен тот факт,
что «Ориентализм» продолжают обсуждать и переводить на дру-
гие языки: на сегодняшний день их число достигло тридцати
шести. Благодаря усилиям моей дорогой подруги и коллеги про-
фессора Габи Питербёрг1090 в Калифорнийском университете
в Лос-Анджелесе, а ранее в Университете Бен-Гуриона в Изра-
иле, появился перевод книги на иврит, вызвавший серьезные
дискуссии и споры среди израильских читателей и студентов.
Кроме того, по инициативе Австралии появился перевод на вьет-
намский язык; я надеюсь, что не будет слишком нескромным
сообщить, что для этой книги, похоже, также открылось и ин-
докитайское интеллектуальное пространство. В любом случае,
1089 Экбаль Ахмад (1933–1999)— пакистанский политолог и активист.
1090 Габриэль Питербёрг (род. 1955) — историк, специалист по истории
Ближнего Востока и Османской империи.
499
мне как автору, никогда не воображавшему настолько счастли-
вой судьбы для своей работы, доставляет большое удовольствие
отмечать, что интерес к тому, что я пытался сделать в своей
книге, угас не вполне, особенно в самых разных странах самого
«Востока».
Отчасти, конечно, это связано с тем, что с Ближним Востоком,
арабами и исламом продолжают происходить значительные пере-
мены, они ведутборьбу, споры и, пока я пишу эти строки, — войну.
Как я уже говорил много лет назад, «Ориентализм» — это продукт
обстоятельств, которые в основе своей радикально не связаны.
В своих мемуарах «Не к месту» (1999) я описывал те странные
и противоречивые миры, в которых я рос, представив себе и сво-
им читателям подробный отчет о том, что, по моему мнению,
сформировало меня в Палестине, Египте и Ливане. Но это было
личное повествование, в котором я очень коротко останавливал-
ся на годах моей собственной вовлеченности в политическую дея-
тельность, начавшуюся после арабо-израильской войны 1967 года,
войны, последствия которой (Израилем всё еще оккупированы
палестинские территории и Голанские высоты), ее условия и иде-
ология, похоже, имели решающее значение для всего моего по-
коления арабов и американцев. Тем не менее я хочу еще раз
подчеркнуть, что эта книга и, если уж на то пошло, вся моя ин-
теллектуальная работа в целом стали возможны благодаря моей
карьере университетского исследователя. Несмотря на все свои
часто отмечаемые недостатки и проблемы, американские уни-
верситеты вообще — и мой, Колумбийский, в частности, — всё
еще остаются одним из немногих мест в Соединенных Штатах,
где размышления и учеба могут проходить в условиях, близких
к утопии. Я никогда ничего не преподавал о Ближнем Востоке,
будучи по образованию и на практике преподавателем в основ-
ном европейских и американских гуманитарных наук, специа-
листом по современному сравнительному литературоведению.
Университет и моя педагогическая работа с двумя поколениями
студентов и замечательных коллег сделали возможным глубо-
ко продуманное, аналитическое исследование, воплощенное
в этой книге, которая, несмотря на все отсылки, всё же является
500
книгой о культуре, идеях, истории и власти, а не только (tout
court) о ближневосточной политике. Таково было мое представ-
ление с самого начала, и сегодня мне это еще в большей степени
ясно и очевидно.
Тем не менее «Ориентализм» — это во многом книга, свя-
занная с бурным развитием современной истории. В ней я под-
черкиваю, что ни термин «Восток», ни концепция Запада не
обладают какой-либо онтологической устойчивостью, но оба со-
стоят из человеческих усилий по отчасти утверждению, отчасти
идентификации Другого. Никогда еще не было столь очевид-
ным, как в наше время нарастания страха, ненависти, отвра-
щения и возрождения гордыни и высокомерия, во многом свя-
занных с исламом и арабами с одной стороны, и «нами», людьми
Запада, — с другой, что эти условности высокого уровня, кото-
рыми легко манипулировать, превращая их в инструменты влия-
ния, столь масштабны. «Ориентализм» начинается с описания
гражданской войны в Ливане 1975 года, закончившейся в 1990 го-
ду, но насилие и жуткое кровопролитие там продолжается и по
сей день. У нас был провал мирных переговоров в Осло1091, нача-
ло Второй интифады1092 и ужасающие страдания палестинцев
на вновь захваченном Западном берегу реки Иордан и в секто-
ре Газа из-за применения против беззащитных гражданских
лиц израильских F-16 и вертолетов «Апач». Феномен террори-
стов-смертников проявился во всей своей ужасающей разруши-
тельности, как и зловещие апокалиптические события 11 сентя-
бря и их последствия в войнах против Афганистана и Ирака1093.
Пока я пишу эти строки, продолжается незаконное и непозво-
лительное имперское вторжение и оккупация Ирака Велико-
британией и Соединенными Штатами с перспективой полного
1091 Секретные переговоры между Израилем и Организацией
освобождения Палестины в 1993 и 1995 гг. Значительная часть
палестинского населения выступила против них. Саид
назвал соглашения «Палестинским Версалем», ссылаясь
на итоговое соглашение Первой мировой.
1092 Вторая интифада (2000–2005) — вооруженные столкновения
палестинцев и израильтян после провала переговор ов между
воюющими сторонами.
1093 Террористическая атака на Нью-Йорк 11 сентября 2001 г.
привела к масштабной Иракской войне (2003–2011 гг.) и вводу
американских войск в Афганистан (2001–2021 гг.) .
Предисловие (2003)
501
разорения, политических беспорядков и новых вторжений, о ко-
торых действительно страшно думать. Столкновение цивилиза-
ций1094— бесконечное, неумолимое, непоправимое. Тем не менее
я думаю, что это не так.
Мне хотелось бы сказать, что общее понимание Ближнего
Востока, арабов и ислама в Соединенных Штатах улучшилось, но,
увы, на самом деле этого не произошло. В Европе ситуация, по-
хоже, значительно лучше — по самым разным причинам. В США
ужесточение отношений, усиление влияния унизительных обоб-
щений и клише, господство грубой власти в сочетании с упро-
щенным видением и презрением к инакомыслящим и «другим»
получило ответ в виде погромов, разграбления и разрушения
библиотек и музеев Ирака. Что наши лидеры и их интеллекту-
альные лакеи, похоже, неспособны понять, так это то, что исто-
рию нельзя протереть, как школьную доску, начисто, чтобы «мы»
смогли вписать туда собственное будущее и навязать другим,
угнетенным людям, собственный стиль жизни. Довольно часто
можно слышать, как высокопоставленные чиновники в Вашинг-
тоне и других местах говорят о перекраивании карты Ближ-
него Востока, будто древние общества и миллионы людей можно
встряхнуть, как арахис в банке. Это нередко случалось с «Восто-
ком», этой полумифической конструкцией, которая со времени
вторжения Наполеона в Египет в конце XVIII столетия создава-
лась и пересоздавалась бесчисленное количество раз властью,
действующей через выгодную ей форму знания, утверждающей,
что такова природа Востока, и мы должны относиться к ней соот-
ветственно. В процессе бесчисленные исторические наслоения,
включающие бессчетное число историй и головокружительное
разнообразие народов, языков, опытов и культур, отметаются
в сторону или игнорируются, отбрасываются наравне с сокрови-
щами, превращенными в не имеющие смысла фрагменты, вы-
везенные из библиотек и музеев Багдада. Я считаю, что историю
создают мужчины и женщины, но точно так же ее переделывают
1094 Возможно, ссылка на известную работу Самуила Хантингтона
«Столкновение цивилизаций и переустройство мирового
порядка».
502
и переписывают, всегда что-то умалчивая и что-то исключая,
навязывая форму и допуская искажения— чтобы «наш» геогра-
фический восток и «наш» Восток как идея становился «нашим»,
чтобы им владеть и управлять.
Я должен еще раз подчеркнуть, что у меня нет «настояще-
го» Востока, за который я могу ратовать. Однако я очень высо-
ко ценю силы и способности народов этого региона бороться за
свое видение того, кем они являются и кем хотят быть. На совре-
менные арабские и мусульманские общества так часто напада-
ли — массированно и расчетливо-агрессивно — за их отсталость,
отсутствие демократии и ущемление прав женщин, что мы про-
сто забываем, что такие понятия, как «современность», «просве-
щение» и «демократия», ни в коем случае не являются очевидны-
ми и общепринятыми понятиями, которые либо есть, либо нет,
как пасхальные яйца в гостиной. Удивительная беззаботность
поверхностных публицистов, которые говорят от имени внеш-
ней политики и которые не имеют ни малейшего представления
(или вообще каких-либо знаний) о языке, на котором говорят
реальные люди, создала пустынный ландшафт, готовый к тому,
чтобы американской власти построили там эрзац-модель «демо-
кратии» свободного рынка, даже без тени сомнения в том, что
такие проекты могут существовать лишь в свифтовской Акаде-
мии Лагадо1095.
Я настаиваю, что существует разница между знанием дру-
гих народов и других времен, появляющимся в результате пони-
мания, сострадания, тщательного изучения и анализа ради них
самих, и знанием — если это вообще оно, — которое является ча-
стью кампании в целях самоутверждения, нагнетания враждеб-
ности и разжигания войны. В конце концов, существует глубокая
разница между желанием понимать для сосуществования и гума-
нистического расширения горизонтов и желанием доминировать
1095 Речь идет о романе Джонатана Свифта (1667–1745) «Приключения
Гулливера». Гулливер прибывает в город Лагадо, страдаю-
щий от бедности. Король же вкладывает колоссальное состоя-
ние в развитие Академии, которая призвана внести свою
лепту в развитие страны. Однако специалисты Академии зани-
маются бессмысленными и глупыми экспериментами и раз-
рабатывают заведомо неисполняемые проекты.
Предисловие (2003)
503
извне для установления контроля и господства. Несомненно, од-
ной из интеллектуальных катастроф истории является то, что
империалистическая война, развязанная небольшой группой
неизбранных должностных лиц США (их называли трусливыми
ястребами, поскольку никто из них никогда не служил в армии),
велась против разоренной диктатуры третьего мира на абсолют-
но идеологических основаниях, связанных с мировым господ-
ством, контролем безопасности и ограниченными ресурсами, но
истинные ее намерения были скрыты, а сама она — форсирована
и всесторонне поддержана ориенталистами, предавшими свое
призвание ученых. Основное влияние в Пентагоне и в Совете на-
циональной безопасности на Джорджа Буша-младшего оказали
такие люди, как Бернард Льюис и Фуад Аджами1096, эксперты по
арабскому и исламскому миру, которые помогли американским
ястребам задуматься о таких абсурдных явлениях, как арабский
разум и многовековой исламский упадок, который лишь амери-
канская власть и могла обратить вспять. Сегодня книжные мага-
зины в США заполнены потрепанными плакатами с кричащими
заголовками об исламе и терроре, разоблачении ислама, араб-
ской угрозе и мусульманской опасности, все они написаны поли-
тическими полемистами, претендующими на знания, передан-
ные им и всем прочим экспертами, якобы проникшими в сердце
этих странных восточных народов — ужасной занозы в «нашей»
плоти. Это разжигание войны поддерживали вездесущие CNN’ы
и Fox’ы, плюс несметное количество евангелических и правых ра-
диоведущих, плюс бесчисленные таблоиды и даже журналисты
среднего уровня — все они повторяли одни и те же непроверяе-
мые вымыслы и обобщения, чтобы заставить «Америку» высту-
пить против иностранного дьявола.
При всех своих ужасных недостатках и жутком диктаторе1097
(частично созданном политикой США два десятилетия назад),
1096 Фуад Аджами (1945–2014)— ливано -американский востоковед,
ярый сторонник войны в Ираке.
1097 Саддам Хусейн (1937–2006)— иракский государственный деятель.
Саид имеет в виду сложные дипломатические игры на Ближ-
нем Востоке в 1970–1980-х гг., в которых принимали участие раз-
личные крупные игр оки, включая СССР и США. Развитие
этих альянсов способствовало укреплению власти Саддама.
504
если бы Ирак был крупнейшим в мире экспортером бананов или
апельсинов, войны, несомненно, не было бы — как не было бы
и истерии по поводу таинственно исчезнувшего оружия массово-
го уничтожения, и переброски огромной армии, военно-морского
флота и военно-воздушных сил за семь тысяч миль, чтобы унич-
тожить страну, едва известную даже образованным американ-
цам, и всё это во имя «свободы». Войны бы не было без хорошо
подготовленного ощущения, что люди там непохожи на «нас»
и не ценят «наши» ценности, лежащие в основе той традицион-
ной ориенталистской догмы, которую я описываю в этой книге.
Из того же круга проплаченных профессиональных ученых,
что и завербованные голландскими завоевателями в Малайзии,
Западной Африки, французскими армиями Индокитая и Се-
верной Африки, вышли американские советники в Пентагоне
и Белом доме, продолжая использовать всё те же клише, те же
унизительные стереотипы, те же оправдания власти и насилия
(в конце концов, власть правит балом и это единственный язык,
который они понимают), что и раньше. К этим людям в Ираке
присоединилась целая армия частных подрядчиков и энергич-
ных предпринимателей, которым было доверено всё — начиная
с написания учебников и конституции и заканчивая перестрой-
кой и приватизацией политической жизни Ирака и его нефтя-
ной промышленности. Каждая империя в своих официальных
декларациях заявляет о том, что она не похожа на все остальные,
что ее обстоятельства особенные, что ее миссия— просвещение,
цивилизация, наведение порядка и демократии, и что силу она
использует только в крайнем случае. И, что еще печальнее, все-
гда найдется хор полных энтузиазма интеллектуалов, которые
будут говорить успокаивающие слова о добрых или альтруис-
тичных империях, как будто нельзя верить своим собственным
глазам, перед которыми — свидетельства разрушений, страда-
ний и смертей: результаты последней цивилизаторской миссии
(mission civilizatrice).
Одним из характерно американских вкладов в имперский
дискурс стал специализированный жаргон политических экспер-
тов. Вам не нужен арабский, персидский или даже французский,
Предисловие (2003)
505
чтобы рассуждать о том, что эффект домино демократии — это
именно то, что нужно арабскому миру. Воинственные и абсо-
лютно невежественные эксперты по политике, чей мировой
опыт ограничивает шоссе вокруг Вашингтона, выпускают кни-
ги о «терроризме» и либерализме, или об исламском фундамен-
тализме и американской внешней политике, или о конце исто-
рии1098, и всё это борется за внимание и влияние вне понятий
правды, размышления, настоящего знания. Тут важно, насколь-
ко эффективно и изобретательно это звучит и кто может на это
согласиться. Худшая черта этих стереотипирующих материалов
заключается в том, что человеческое страдание во всей его пол-
ноте и болезненности исчезает. Память, а вместе с ней и истори-
ческое прошлое стираются, как в распространенной пренебре-
жительно-презрительной американской фразе: «Ты — история».
Спустя двадцать пять лет после выхода в свет «Ориента-
лизм» вновь поднимает вопрос о том, есть ли конец у современ-
ного империализма или он так и продолжается на Востоке со
времен вторжения Наполеона в Египет двести лет назад. Арабам
и мусульманам говорили, что изучение жертв и размышления
о разграблении империи — это единственные способы избежать
ответственности в настоящем. Вы потерпели неудачу, вы ошиб-
лись, говорит современный ориенталист. То, что жертвы импе-
рии плачут, в то время как их страна катится к чертям собачьим,
это, конечно, также и вклад в литературу В. С. Найпола1099. Что же
это за поверхностный расчет имперского посягательства, как
он упрощает те огромные изменения, который империя при-
вносит в жизни «угнетенных народов» поколение за поколением,
как он не хочет замечать ту вереницу долгих лет, на протяжении
которых империя продолжает прокладывать свой путь по жиз-
ням, скажем, палестинцев, конголезцев, алжирцев или ирак-
цев? Мы справедливо полагаем, что Холокост навсегда изме-
нил сознание нашего времени: почему мы не признаем того же
1098 Вероятно, укол в сторону Фрэнсиса Фукуямы, автора
книги «Конец истории и последний человек».
1099 Видиадхар Сураджпрасад Найпол (1932—2018) – бри-
танский писатель, автор нескольких исторических
исследований.
506
эпистемологического изменения в том, что сделал империализм
и что продолжает делать ориентализм? Подумайте о той линии,
которая начинается с Наполеона, продолжается с ростом иссле-
дований Востока и захватом Северной Африки и точно так же
продолжается во Вьетнаме, Египте, Палестине на протяжении
всего двадцатого века в борьбе за нефть и стратегический кон-
троль над Персидским заливом, Ираком, Сирией, Палестиной
и Афганистаном. Затем подумайте о подъеме антиколониально-
го национализма в короткий период либеральной независимо-
сти, эпохи военных переворотов, мятежей, гражданской войны,
религиозного фанатизма , иррациональной борьбы и беском-
промиссной жестокости против последних групп «местных
жителей». Каждая из этих фаз и эпох порождает свое собствен-
ное искаженное знание о другом, у каждой — свои собственные
упрощенные образы, своя собственная спорная аргументация.
Моя мысль в «Ориентализме» — использовать гуманистичес-
кую критику, чтобы вскрыть эти поля борьбы, представить бо-
лее длинную цепь размышлений и анализа на замену коротким
вспышкам полемической ярости, препятствующим всякой мыс-
ли и ограничивающим нас ярлыками и враждебными спорами,
цель которых — воинствующая коллективная идентичность, а не
понимание и интеллектуальный обмен. Я назвал то, что делаю,
«гуманизмом» — словом, которое я упорно продолжаю исполь-
зовать, несмотря на пренебрежительное к нему отношение со
стороны искушенных постмодернистских критиков. Под гума-
низмом я имею в виду, прежде всего, попытку разорвать блейков-
ские «оковы разума»1100, чтобы иметь возможность использовать
свой разум исторически и рационально для глубокого понима-
ния и подлинной открытости. Более того, гуманизм поддержи-
вает чувство общности с другими интерпретаторами, другими
обществами и периодами: строго говоря, поэтому не существует
такого понятия, как отдельно стоящий гуманист.
1100 Имеется в виду дискуссия эпохи романтизма о вообра-
жении как инструменте освобождения из заданных
опытом и научной мыслью «оков». Эта мысль получила
большое развитие в стихотворениях Уильяма Блейка
(1757–1827).
Предисловие (2003)
507
Это означает, что каждая область связана со всеми други-
ми и что ничто из того, что происходит в нашем мире, нико-
гда не было изолированным и свободным от внешнего влияния.
Удручает то, что чем больше критическое изучение культуры
демонстрирует нам, что это именно так, тем менее влиятельной
эта точка зрения, по-видимому, становится, а такие территори-
альные упрощенные противопоставления, как «Ислам против
Запада» — напротив, всё более.
Я давно ощущаю, что на тех из нас, кто в силу обстоятельств
действительно живет многокультурной жизнью, соединяющей
ислам и Запад, лежит особая интеллектуальная и моральная от-
ветственность за то, что мы делаем как ученые и мыслители. Ко-
нечно, я думаю, что на нас лежит обязанность усложнить и/или
демонтировать упрощенные формулы и абстрактные, но мощ-
ные по силе своего воздействия мысли, которые уводят разум
от конкретной человеческой истории и опыта в мир идеологи-
ческой фантастики, метафизической конфронтации и коллек-
тивных страстей. Это не означает, что мы не должны говорить
о несправедливости и страданиях, но нам следует никогда не
забывать о том контексте, который формирует история, культу-
ра и социоэкономическая реальность. Наша роль состоит в том,
чтобы сделать поле обсуждения шире, а не привести его гра-
ницы в соответствие с представлением доминирующей власти.
Последние тридцать пять лет моей жизни я большей частью
провел, защищая права палестинского народа на национальное
самоопределение, но я всегда старался делать это, уделяя вни-
мание реалиям жизни еврейского народа и тому, что ему дове-
лось перенести из-за преследований и геноцида. Первостепен-
ное значение имеет то, что борьба за равноправие в Палестине/
Израиле должна быть направлена на достижение гуманной
цели — сосуществования, а не дальнейшего угнетения и отри-
цания. Не случайно я указываю, что у ориентализма и совре-
менного антисемитизма общие корни. Поэтому, по-видимому,
для независимых интеллектуалов жизненно необходимо всегда
предлагать альтернативные модели на смену тем упрощающим
и ограничивающим, основанным на взаимной вражде моделям
508
отношений, которые так долго преобладали на Ближнем Восто-
ке и в других местах.
Позвольте мне рассказать о другой альтернативной модели,
чрезвычайно важной в моей работе. Я гуманитарий, чья область—
литература, сорок лет назад я получил образование в сфере срав-
нительного литературоведения, главные идеи которого берут
начало в Германии конца XVIII —начала XIX веков. Перед этим
я должен упомянуть в высшей степени творческий вклад Джам-
баттиста Вико, неаполитанского философа и филолога, идеи ко-
торого предвосхитили и позже влились в ход размышлений не-
мецких мыслителей, которых я собираюсь процитировать. Они
принадлежат эпохе Гердера и Вольфа, за которыми последова-
ли Гёте, Гумбольдт, Дильтей, Ницше, Гадамер и, наконец, такие
великие филологи-романтики XX столетия, как Эрих Ауэрбах,
Лео Спитцер и Эрнст Роберт Курциус. Для молодежи нынеш-
него поколения сама идея филологии наводит на мысль о чем-
то невероятно антикварном и затхлом, но филология на самом
деле является самым главным и самым творческим из искусств
интерпретации. Для меня самым замечательным примером это-
му был интерес Гёте к исламу в целом и Хафизу в частности,
всепоглощающая страсть, которая привела к созданию его «За-
падно-восточного дивана» и нашла отражение в более поздних
идеях Гёте о «мировой литературе» — изучении всех литератур
мира как симфонического целого, которое теоретически может
быть понято как сохранение индивидуальности каждого произ-
ведения и одновременно — целостной картины.
Немалая доля иронии есть в осознании того, что по мере
того, как в сегодняшнем глобализованном мире сближение про-
исходит некоторыми из прискорбных способов, о которых я здесь
говорил, мы, возможно, движемся к той стандартизации и одно-
родности, для предотвращения которых идеи Гёте и были сфор-
мулированы. В эссе, опубликованном в 1951 году под названием
«Филология мировой литературы», Эрих Ауэрбах говорил об этом
в первые послевоенные годы, ставшие временем начала холодной
войны. Его прекрасная книга «Мимесис», опубликованная в Бер-
не в 1946 году, но написанная в те годы, когда Ауэрбах в изгнании
Предисловие (2003)
509
во время войны преподавал романские языки в Стамбуле, долж-
на была стать свидетельством разнообразия и конкретности ре-
альности, представленной в западной литературе от Гомера до
Вирджинии Вулф; но, читая эссе 1951 года, чувствуешь, что для
Ауэрбаха эта книга стала элегией о времени, когда люди могли
интерпретировать тексты филологически, конкретно, чутко
и интуитивно, используя эрудицию и блестяще владея несколь-
кими языками, чтобы поддержать тот тип понимания, которого
требовал Гёте для своего осмысления исламской литературы.
Знание языков и истории было необходимо, но недостаточ-
но, как и механический сбор фактов, чтобы сформировать вер-
ный метод понимания того, что представлял собой, например,
такой автор, как Данте. Основным требованием для такого фило-
логического понимания, о котором Ауэрбах и его предшествен-
ники говорили и которое они пытались практиковать, было
сочувственное и субъективное проникновение в жизнь текста
с позиции его времени и его автора (eingefuhling). Вместо от-
чуждения и враждебности к другому времени и другой культуре
филология в применении к «мировой литературе» несла в себе
глубокий гуманистический дух, озаренный щедростью и, если
можно так выразиться, гостеприимством. Разум интерпретато-
ра-толкователя активно создает внутри себя пространство для
иностранного Другого. И это творческое создание пространства
для произведений, в остальном чужого и далекого, и есть самая
важная часть миссии филологической интерпретации.
Всё это, очевидно, было подорвано и уничтожено в Германии
национал-социализмом. После войны, скорбно отмечает Ауэр-
бах, стандартизация идей и всё большая и большая специали-
зация знаний постепенно сужали возможности для такого рода
исследовательской — в вечном поиске — филологической ра-
боты, которую он представлял, а после смерти Ауэрбаха в 1957 го-
ду, что совсем прискорбно, эти идеи, как и подобная практи-
ка гуманистических исследований, значительно сократились
как по масштабам, так и по значимости. Книжная культура, ос-
нованная на архивных исследованиях, а также общие принци-
пы мышления, которые когда-то поддерживали гуманизм как
510
историческую дисциплину, почти исчезли. Чтению в реальном
смысле этого слова наши сегодняшние студенты часто предпо-
читают фрагментарные знания, доступные в Интернете и в СМИ.
Хуже того: образованию угрожают националистические
и религиозные ортодоксии, часто распространяемые средства-
ми массовой информации, а исторически, в духе сенсаций фо-
кусирующиеся на далеких электронных войнах, которые дают
зрителям ощущение хирургической точности, но на самом деле
скрывают ужасные страдания и разрушения, вызванные совре-
менной «чистой» войной. При демонизации неизвестного врага,
когда ярлык «террорист» нужен, чтобы держать публику в со-
стоянии возбуждения и гнева, медийные образы привлекают
слишком много внимания и могут эксплуатироваться во время
кризиса и неопределенности, подобного периоду после 11 сентя-
бря. Говоря и как американец, и как араб, я должен попросить
своего читателя не недооценивать тот упрощенный взгляд на
мир, который небольшая горстка гражданских элит Пентагона
сформулировала для реализации политики США во всем араб-
ском и исламском мире, — взгляд, в котором террор, упреждаю-
щая война и односторонняя смена режима, подкрепленные
самым раздутым военным бюджетом в истории, являются гла-
венствующими идеями, которые бесконечно и изматывающе
обсуждают средства массовой информации, принимающие на
себя роль так называемых «экспертов», подтверждающих гене-
ральную линию правительства.
Размышления, дебаты, рациональные аргументы, мораль-
ные принципы, основанные на секулярном представлении о том,
что именно люди должны творить свою собственную историю,
были заменены абстрактными идеями, которые прославляют
американскую или западную исключительность, принижают
значимость контекста и относятся к другим культурам с презри-
тельной насмешкой. Возможно, вы скажете, что я делаю слишком
много резких переходов между гуманистической интерпретаци-
ей, с одной стороны, и внешней политикой—с другой, и что совре-
менным технологическим обществом, которое наряду с беспре-
цедентной мощью обладает еще Интернетом и истребителями
Предисловие (2003)
511
F-16, в конце концов должны командовать такие выдающиеся экс-
перты в области технической политики, как Дональд Рамсфелд1101
и Ричард Перл1102. Но то, что действительно оказалось утраченным,
так это ощущение близости и взаимозависимости человеческих
жизней, которое нельзя ни свести к какой-то формуле, ни отбро-
сить как нечто ничего не значащее. Сам язык войны в высшей
степени бесчеловечен. «Мы войдем туда, уничтожим Саддама,
уничтожим его армию четкими точечными ударами, и все будут
думать, что это прекрасно», — сказала конгрессвумен по нацио-
нальному телевидению. Мне кажется, что это чрезвычайно сим-
птоматично для того опасного момента, который мы пережива-
ем, когда вице-президент Чейни, выступая 26 августа 2002 года
с жесткой речью о необходимости нападения на Ирак, в поддерж-
ку военной интервенции против Ирака цитирует как единствен-
ного «эксперта» по Ближнему Востоку арабского ученого, который
ежевечерне, будучи на зарплате в СМИ, транслировал ненависть
к собственному народу и декларировал отречение от собствен-
ных корней. Такая «измена священнослужителей»1103— знак того,
что подлинный гуманизм способен вырождаться в шовинизм
и псевдопатриотизм.
Это одна из сторон глобальной дискуссии. В арабских и му-
сульманских странах ситуация едва ли лучше. Как утверждает
Рула Халаф1104 в своем превосходном эссе, напечатанном в Financial
Times 4 сентября 2002 года, на этих территориях всё чаще мож-
но наблюдать склонность к необременительному антиамери-
канизму, что демонстрирует слабое понимание того, что на са-
мом деле представляют собой США как общество. Поскольку
в общем правительства мало чем могут повлиять на полити-
ку США по отношению к ним, они направляют свою энергию
1101 Дональд Рамсфелд (1932–2021)— американский политик, министр
обороны США в 1975–1977 и 2001–2006 гг.
1102 Ричард Перл (род. 1941) — американский политик, заместитель
министра обороны США по вопр осам политике в области
международной безопасности при Рональде Рейгане и руко-
водитель Совета по оборонной политики при Джордже
Буше — младшем.
1103 Trahison des clercs (фр.) . Из книги Жюльена Бенда (1867–1956)
«Предательство интеллектуалов». Речь идет о забвении
моральной ответственности интеллектуала перед обществом.
1104 Рула Халаф — ливано -британская журналистка.
512
на подавление и угнетение собственного населения, что при-
водит к возмущению, проявлениям гнева и беспомощным про-
клятиям, которые никак не помогают сделать более открытым
общество, где секулярные идеи о человеческой истории и раз-
витии были повержены провалами и разочарованиями, а так-
же исламизмом, построенным на заучивании, уничтожении
других, конкурирующих, форм секулярного знания и неспособ-
ности анализировать и обмениваться идеями в довольно проти-
воречивом пространстве современного дискурса. Постепенное
исчезновение выдающейся традиции исламского иджтихада1105
стало одной из главных культурных катастроф нашего времени,
в результате которой критическое мышление и индивидуальная
борьба с проблемами современного мира просто исчезли из поля
зрения. Вместо этого правят ортодоксия и догма.
Это не означает, что сфера культуры просто-напросто ре-
грессировала, с одной стороны, к воинственному неоориентализ-
му, а с другой — к тотальному нигилизму. Недавний Всемирный
саммит Организации Объединенных Наций в Йоханнесбурге,
несмотря на все свои ограничения, смог выявить обширную об-
ласть общей глобальной озабоченности, детальная проработка
которой по вопросам, связанным с окружающей средой, голо-
дом, разрывом между развитыми и развивающимися странами,
здравоохранением и правами человека, свидетельствует о долго-
жданном появлении нового коллективного сообщества, которое
придает часто довольно поверхностному понятию «единый мир»
новую актуальность. Однако при всем этом мы должны признать,
что, возможно, никто не знает о чрезвычайно сложном единстве
нашего глобализованного мира, несмотря на реальность того,
что, как я уже говорил в самом начале, в мире существует реаль-
ная взаимозависимость частей, которая не оставляет возможно-
сти для изоляции во всей полноте этого слова.
1105 Иджтихад — от араб. «усердствование» — деятельность богослова
в изучении богословско-правового комплекса, ее составные
элементы (методы, принципы, аргументы) и степень авторитетно-
сти ученого (муджтахида). Иногда трактуется как самостоя-
тельное суждение правоведа. В таком случае противопоставляется
цепочке передачи знания и бездумному полаганию на пр ед-
шествующие авторитеты.
Предисловие (2003)
513
Мысль, на которой мне хотелось бы закончить, — настойчи-
вое утверждение того, что ужасные упрощающие конфликты, ко-
торые загоняют людей в прокрустово ложе псевдокатегорий типа
«Америка», «Запад» или «Ислам» и изобретают коллективные иден-
тичности для большого числа людей, которые на самом деле друг
от друга сильно отличаются, не должны оставаться такими же
действенными, как сейчас, им необходимо противопоставление,
чтобы их неотвратимое влияние и возможность мобилизовать
силы были ослаблены. В нашем распоряжении всё еще есть навы-
ки рациональной интерпретации, которые являются наследием
гуманитарного образования, это не как сентиментальная почти-
тельность, побуждающая нас вернуться к традиционным ценно-
стям или классике, а активная практика секулярного рациональ-
ного дискурса. Секулярный мир — это мир истории, созданный
людьми. Человеческая деятельность подлежит исследованию
и анализу, и чтобы ее понять, нужно ее постигать, критиковать,
влиять на нее и ее оценивать. И кроме того, критическая мысль
не подчиняется государственной власти или приказам вступать
в ряды, идущие против того или иного утвержденного врага.
Вместо искусственного столкновения цивилизаций нам нужно
сосредоточиться на медленной совместной работе культур, ко-
торые пересекаются, заимствуют друг у друга и живут вместе
гораздо интереснее, чем при сокращенном или неаутентичном
модусе понимания. Но для обретения такого —более широкого —
восприятия нам нужно время, терпеливое и скептическое иссле-
дование, подкрепленное верой в множественные возможности
интерпретации, которую так трудно поддерживать в мире, тре-
бующем мгновенных действий и реакций.
Гуманизм основывается на человеческой индивидуальности
и субъективной интуиции, а не на воспринятых от кого-то идеях
и устоявшихся авторитетах. Тексты должны читаться как тексты,
которые были созданы и продолжают жить в сфере историче-
ского во всех вариантах того, что я называю светским. Но это ни
в коем случае не исключает власть, поскольку, напротив, то, что
я пытался показать в своей книге, было примером того, что власть
внедряется даже в самые далекие от практики исследования.
514
И, наконец, что самое важное: гуманизм —это единствен-
ный и, я бы даже сказал, последний рубеж сопротивления, ко-
торый стоит на пути тех бесчеловечных практик и той неспра-
ведливости, которые уродуют человеческую историю. Сегодня
нам в этом способствует открытое демократическое поле кибер-
пространства, открытое для всех пользователей настолько, что
подобное и в страшном сне не могло привидеться предыдущим
поколениям тиранов и ортодоксов. Протесты по всему миру до
начала войны в Ираке были бы невозможны, если бы не суще-
ствование альтернативных сообществ, получающих информа-
цию из альтернативных источников новостей и хорошо осве-
домленных об экологических, правозащитных инициативах
и о борьбе за свободу, которые объединяют нас на нашей кро-
шечной планете. Человеческое и гуманистическое стремление
к просветлению и эмансипации не остановить, пусть сила про-
тиводействия, исходящая от Рамсфелдов, Бен Ладенов, Шаро-
нов и Бушей этого мира невероятно сильна. И мне хотелось бы
верить, что «Ориентализму» нашлось место на долгом и столь
часто прерываемом пути к человеческой свободе.
Э.В.С.
Нью-Йорк, май 2003
Предисловие (2003)
515
Послесловие (1995)
I
«Ориентализм» был завершен в конце 1977 года и опубликован год
спустя. Эта книга была и поныне остается единственной, которую
я написал на одном дыхании, от замысла к черновикам и к окон-
чательной редакции без каких-либо перерывов или отвлечений.
За исключением удивительного года в роли научного сотрудника
в Стэнфорде в Центре передовых исследований в области поведен-
ческих наук (1975–1976), который я провел в комфорте и не зная
забот, я практически не чувствовал поддержки и не видел прояв-
ления интереса к своей работе извне. Меня поддерживали один
или два друга и ближайшие родственники, но было совершенно
не ясно, может ли исследование того, каким образом власть, на-
ука и воображение Европы и Америки на протяжении двухсот
лет представляли себе Средний Восток, арабов и ислам, заинте-
ресовать широкую аудиторию. Сейчас я вспоминаю, как трудно
было заинтересовать этим проектом серьезного издателя. В част-
ности, одно научное издательство очень осторожно предложило
мне скромный контракт на небольшую монографию — настолько
бесперспективной и незначительной выглядела вся эта затея. Но,
к счастью (как я уже писал в разделе «Благодарности», мне очень
повезло с первым издателем «Ориентализма»), вскоре после того,
как я закончил писать, всё очень быстро изменилось к лучшему.
И в Америке, и в Англии, где книга вышла отдельным издани-
ем в 1979 году, «Ориентализм» получил множество откликов, ча-
стью (как и следовало ожидать) весьма враждебных, частью — не-
доуменных, но всё же в основном положительных и полных
энтузиазма. Появившееся в 1980 году французское издание от-
крыло серию переводов, число которых растет и по сей день. Мно-
гие из переводов породили дискуссии на языках, которыми я не
владею. Существует замечательный и вызывающий споры пере-
вод на арабский, выполненный сирийским поэтом и критиком Ка-
малем Абу-Дибом1106, на котором я подробнее остановлюсь позже.
1106 Камаль Абу-Диб (род. 1942)— глава кафедры арабского языка в Университете Лондона.
516
Затем «Ориентализм» появился на японском, немецком, порту-
гальском, итальянском, польском, испанском, каталонском, ту-
рецком, сербохорватском и шведском языках (в 1993 году книга
стала бестселлером в Швеции, что озадачило местного издателя
так же, как и меня). Несколько изданий (на греческом, русском,
норвежском и китайском) готовятся к выходу. Были одно-два со-
общения о других изданиях на европейских языках, в том числе
в Израиле. Были и частичные пиратские переводы в Иране и Па-
кистане. Многие переводы, о которых мне известно (в частности,
японский), выдержали уже несколько изданий; они продолжают
издаваться и, похоже, дают повод к дискуссиям, выходящим дале-
ко за пределы того, о чем я размышлял, работая над этой книгой.
В результате всего этого «Ориентализм», почти в духе Борхе-
са, стал несколькими книгами. И в той мере, в какой мне удалось
отследить и понять все эти изводы, мне хотелось бы обсудить
странную, часто тревожащую и, безусловно, невообразимую по-
лиморфность — вновь обращаясь к книге, к тому, как восприня-
ли ее другие, и к тому, что я сам написал после «Ориентализма»
(восемь или девять книг плюс множество статей).
Естественно, мне следует попытаться скорректировать не-
верные прочтения, а иногда и намеренно ложные истолкования.
Мне придется повторить некоторые аргументы и рассуждения,
демонстрирующие полезность «Ориентализма» в тех отноше-
ниях, которые в то время я мог предвидеть лишь частично. Цель —
не свести счеты или снискать похвалы в свой адрес, но описать
и зафиксировать тот значительно расширенный смысл автор-
ства, выходящий далеко за пределы эгоизма одиночки, который
мы ощущаем, приступая к работе. В любом случае «Ориента-
лизм» сейчас представляется мне коллективным трудом, кото-
рый вытесняет меня как автора гораздо сильнее, чем я ожидал,
когда писал эту книгу.
Мне хотелось бы начать с того аспекта восприятия моей
работы, о котором я сожалею больше всего и который сейчас
(в 1994 году) труднее всего преодолеть. Книгу объявили — оши-
бочно и слишком громогласно — антизападной: так ее характе-
ризовали как враждебно настроенные, так и дружественные
Послесловие (1995)
517
комментаторы. У подобного восприятия есть две составляющие,
иногда приводимые вместе, иногда— раздельно. Первая из них —
приписываемое мне утверждение, будто феномен ориентализ-
ма — это синекдоха, или миниатюрный знак всего Запада, кото-
рый следует воспринимать как репрезентацию Запада в целом.
Поскольку это так, соответственно весь Запад является врагом
арабов и ислама или, по той же причине, Ирана, Китая, Индии
и многих других неевропейских народов, пострадавших от ко-
лониализма и западных предрассудков. Вторая часть утвержде-
ний, приписываемых мне, не менее поучительна: хищный Запад
и ориентализм ущемляют ислам и арабов. (Заметьте, что терми-
ны «Запад» и «ориентализм» растворились друг в друге.) И раз
это так, само существование ориентализма и ориенталистов
используется для защиты прямо противоположной позиции,
а именно той, что ислам совершенен, что это единственный путь
(al hal al-wahid) и так далее и тому подобное. Оказывается, что
критиковать ориентализм, как я сделал это в своей книге, озна-
чает выступать поборником исламизма и мусульманского фун-
даментализма.
Трудно понять, что делать с подобными карикатурными
мутациями книги, которая с точки зрения автора и всей его ар-
гументации является открыто антиэссенциалистской, скептич-
ной в отношении любых категорий типа «Восток» или «Запад»
и предельно осторожной — не «защищать» Восток и ислам и не
обсуждать их. Тем не менее «Ориентализм» действительно был
воспринят в арабском мире как пример последовательной защи-
ты ислама и арабов, несмотря на все мои явные заявления о том,
что у меня не было ни намерения, ни возможности показывать,
какими же Восток и ислам являются в действительности. На са-
мом деле уже в самом начале книги я пошел куда дальше: я за-
явил, что слова «Восток» и «Запад» не перекликаются ни с какой
устойчивой реальностью, которая существует как естественная
данность; более того, что все подобные географические обозна-
чения — это странная комбинация эмпирического и воображае-
мого. Само понятие Востока, которое используют в Британии,
Франции и Америке, по большому счету исходит из побуждения
518
не только нечто описывать, но также и из стремления господ-
ствовать и защищаться. Это хорошо заметно, когда я писал о том,
что ислам был особенно опасным воплощением Востока.
Главная мысль этих рассуждений — то, что, как показал Вико,
история делается людьми. И если борьба за контроль над терри-
торией является частью этой истории, то и борьба за ее исто-
рический и социальный смысл тоже. Задача ученого — не в том,
чтобы отделить одну борьбу от другой, но, напротив, в том, чтобы
соединить их, несмотря на всё различие между всепоглощаю-
щей материальностью одной и рафинированной идеальностью
другой. Я попытался сделать это, продемонстрировав, что раз-
витие и существование любой культуры требует наличия иного
и конкурирующего с ней alter ego. Конструирование идентичнос-
ти, неважно чьей — Востока, Запада, Франции или Британии,
поскольку она, очевидно, будучи вместилищем определенного
коллективного опыта, в конце концов и будет именно конструк-
цией,—предполагает создание некоей противоположности, «Дру-
гих», действительность которых всегда является предметом не-
прерывной интерпретации и переинтерпретации с точки зрения
их отличия от «нас». Каждая эпоха и каждое общество воссозда-
ют собственных «Других». Далекие от статики, свои идентич-
ность или идентичность «Другого» представляют собой, скорее,
исторический, социальный, интеллектуальный и политический
процесс, словно соревнование, вовлекающее людей и институ-
ции во всех обществах. Сегодняшние споры о «настоящем фран-
цузе» или «настоящем англичанине» во Франции и в Англии
соответственно, или об исламе в таких странах, как Египет или
Пакистан, — части одного и того же процесса интерпретации, ко-
торый включает в себя идентичности различных «Других», будь
то маргиналы или беженцы, вероотступники или неверующие.
В любом случае должно быть ясно, что всё это — не умственные
упражнения, а крайне насущные социальные противостояния,
затрагивающие такие конкретные политические вопросы, как
законы об иммиграции, законодательство в области индивиду-
ального поведения, формирование ортодоксии, легитимизация
насилия и/или восстаний, характер и содержание образования,
Послесловие (1995)
519
направленность внешней политики, которой зачастую прихо-
дится иметь дело с указыванием на официальных врагов государ-
ства. Короче говоря, конструирование идентичности в любом об-
ществе связано с властью и безвластием, а потому не может быть
предметом только лишь академических размышлений.
Принятие этой в высшей степени текучей и исключитель-
но разнообразной реальности затрудняет то, что большинство
людей сопротивляются концепции, лежащей в ее основе: чело-
веческая идентичность не только не есть нечто естественное, но,
напротив, конструируется, а иногда и полностью изобретается.
Неприятие и враждебность по отношению к книгам вроде «Ори-
ентализма» (а после нее — к работам «Изобретение традиции»1107
и «Черная Афина»1108, 1109) отчасти вызваны тем, что они подрывают
наивную веру в некую бесспорную позитивность и неизменную
историчность культуры, самости, национальной идентичности.
Читать «Ориентализм» и считать, что он защищает ислам, мож-
но только в том случае, если проигнорировать половину моих
рассуждений, где я утверждаю (как и в последующей книге «Ос-
вещая ислам»), что даже то сообщество, к которому мы принад-
лежим от рождения, несвободно от этой гонки интерпретаций,
и то, что на Западе видится возникновением ислама, возвратом
к нему или его возрождением, в действительности является борь-
бой внутри мусульманских обществ за определение ислама. Ни
один человек или институция, ни один авторитет не способен
полностью контролировать это определение, а следовательно,
и борьбу за него. Эпистемологическая ошибка фундаментализма
состоит в предположении, что «фундаментальное» представляет
собой внеисторическую категорию, не являющуюся предметом
критического осмысления истинными верующими, которые, как
предполагается, должны принимать ее на веру. Приверженцы
1107 Работа британского историка Эрика Хобсбаума
(1917–2012).
1108 Противоречивая работа британского синолога Мартина
Берналя (1937–2013), вызвавшая активную критику
специалистов по античности.
1109 Bernal Martin. Black Athena. New Brunswick: Rutgers University
Press. Vol. I, 1987; Vol. II, 1991); Hobsbawm Eric J. and
Rangers Terence, eds. The Invention of Tradition. Cambridge:
Cambridge University Press, 1984.
520
восстановленной или, иначе говоря, возрожденной версии ран-
него ислама считают ориенталистов (вроде Салмана Рушди1110)
опасными, поскольку они вмешиваются в эту версию, бросают на
нее тень сомнения, выставляют ее мошеннической и лишенной
божественной благодати. Для них достоинство моей книги было
в том, что она указывала на опасную злонамеренность ориента-
листов и таким образом вырвала ислам из их когтей.
Очень сомневаюсь, что я поступал таким образом, но такое
мнение существует и этому есть две причины. Первая— нелег-
ко жить смиренно и без страха после утверждения, что чело-
веческая реальность постоянно создается и пересоздается, что
всё стабильное постоянно находится под угрозой. В ответ на этот
страх проявляются патриотизм, экстремальный ксенофобский
национализм и откровенно отталкивающий шовинизм. Всем нам
нужна какая-то почва под ногами, вопрос в том, насколько ради-
кально и неизменно наше определение этой почвы. Я считаю, что
в случае сущностного ислама или Востока эти образы —не более
чем образы, и они существуют и поддерживаются в качестве та-
ковых и сообществом правоверных мусульман, и (эта связь здесь
существенна) сообществом ориенталистов. Моя критика того,
что я назвал ориентализмом, не в том, что он изучает старые вос-
точные языки, общества и народы, а в том, что как система мыс-
ли он подходит к неоднородной, динамичной и сложной челове-
ческой реальности с некритически эссенциалистской позиции;
это предполагает признание как устойчивости реальности Вос-
тока, так и признание неменьшей устойчивости Запада, наблю-
дающего за Востоком издалека и, так сказать, сверху. Эта ложная
позиция скрывает исторические перемены. И, что еще важнее
с моей точки зрения, она скрывает интересы ориенталистов.
Эти интересы, несмотря на попытки провести тонкое различие
между ориентализмом — невинными усилиями науки и ориен-
тализмом — пособником империи, невозможно в односторон-
нем порядке вырвать из общего имперского контекста, который
1110 Ахмед Салман Рушди (род. в 1947)—
британский писатель индийского
происхождения.
Послесловие (1995)
521
вступает в свою современную глобальную фазу во время завоева-
ния Наполеоном Египта в 1798 году.
Я имею в виду тот разительный контраст между сильной
и слабой сторонами, который был очевиден с самых первых
столкновений современной Европы с тем, что она называла Вос-
током. Продуманная торжественность и грандиозность «Описа-
ния Египта» Наполеона — массивные, стоящие в ряд тома, сви-
детельствующие о планомерных трудах целого корпуса ученых,
поддерживаемых современной армией колониальных завоева-
телей, — вытесняет личные свидетельства вроде трех отдельных
книг Абд-аль-Рахмана аль-Джабарти, в которых он описывает
французское вторжение с точки зрения побежденного. Можно
сказать, что «Описание» — это всего лишь научный и, следова-
тельно, объективный отчет о Египте начала XIX века, но суще-
ствование аль-Джабарти (о котором Наполеон не знал, да и знать
не хотел) предполагает обратное. Взгляд Наполеона «объекти-
вен» с точки зрения могущественной империи, пытающейся
удержать Египет в своей имперской орбите, книга аль-Джабар-
ти — это взгляд того, кому это завоевание дорого обошлось, того,
кто был захвачен и побежден.
Другими словами, «Описание» и хроники аль-Джабарти не
просто остаются нейтральной документацией вечного противо-
стояния Запада и Востока: вместе они образуют исторический
опыт, из которого исходят другие, и до которого также существо-
вал другой опыт. Изучение исторической динамики подобных
комбинаций опытов более востребовано, чем постоянное воз-
вращение к стереотипам вроде «конфликта Востока и Запада»
(East and West). Это одна из причин, почему «Ориентализм» был
ошибочно воспринят как скрыто антизападная работа, и одна
из причин, почему это прочтение (как любое прочтение, осно-
ванное на предполагаемой устойчивости бинарной оппозиции)
в результате неоправданных действий и даже преднамеренных
искажений, создаваемых задним числом, приводит к созданию
образа невинно пострадавшего ислама.
Вторая причина, по которой оказалось так трудно при-
нять антиэссенциализм моих аргументов, носит политический
522
и идеологический характер. Я совершенно не предполагал ни
того, что через год после публикации книги Иран станет ареной
исключительной и далеко идущей исламской революции, ни
того, что конфликт между Израилем и Палестиной примет та-
кую жестокую и затяжную форму, начиная со вторжения в Ли-
ван в 1982 году и закачивая интифадой в конце 1987-го. Оконча-
ние холодной войны не приглушило и уж точно не завершило, по
всей видимости, бесконечное противостояние Востока и Запада,
олицетворенное исламскими арабами и западными христиана-
ми. Последующие, но не менее острые конфликты разразились
в результате вторжения Советского Союза в Афганистан. Вы-
зов status quo был брошен в 1980-х и 1990-х годах исламскими
группировками в таких разных странах, как Алжир, Иордания,
Ливан, Египет, и на Оккупированных территориях и последо-
вавшими за этим реакциями со стороны Америки и Европы,
а также созданием в Пакистане исламских бригад для борьбы
с русскими войсками в Афганистане, войной в Персидском за-
ливе, продолжающейся поддержкой Израиля и закреплением
тематики тревожных, пусть не всегда точных и информирован-
ных, журналистских расследований и научных изысканий по
теме «ислама». Всё это породило ощущение травли у тех, кто
ежедневно вынужден был объявлять, что не относится ни к лю-
дям Запада, ни к людям Востока. Похоже, что никому так и не
удалось вырваться из оппозиции «мы»/«они», которая выража-
ется в ощущении крепнущей, углубляющейся и становящейся
всё менее гибкой идентичности, и из этого не было сделано ни-
каких выводов.
В таком бурном контексте судьба «Ориентализма» была
одновременно и счастливой, и несчастной. Для тех представи-
телей арабского и исламского мира, которые смотрели на втор-
жение Запада с тревогой и опасением, эта книга стала первым
серьезным ответом Западу, который никогда на самом деле не
слушал Восток и так никогда и не простил восточным людям
их «восточность». Я припоминаю один из первых обзоров моей
книги на арабском, в котором меня провозгласили поборником
всего арабского, защитником униженных и оскорбленных, чья
Послесловие (1995)
523
миссия — в том, чтобы призвать власти Запада к своего рода
эпическому и романтическому братанию (mano-a -mano). Не-
смотря на преувеличение, книга действительно передает реаль-
ное ощущение непреходящей враждебности Запада, которое
испытывали на себе арабы, а также представляет собой ответ,
который многие образованные арабы сочли уместным.
Не буду отрицать, что во время написания книги я понимал
субъективность истины, навеянную мне фразой Маркса, — фра-
зой, которую я использовал в качестве одного из эпиграфов к дан-
ной книге («Они не могут представлять свои интересы, их долж-
ны представлять другие»). Она означает: если вы чувствуете, что
вам не дали возможности высказаться, вы будете изо всех сил
бороться, чтобы получить такую возможность. Действительно,
угнетенные могут говорить1111, как об этом красноречиво сви-
детельствует история освободительных движений ХХ столетия.
Но я никогда не думал, что увековечиваю враждебность двух
соперничающих политических и культурных монолитных бло-
ков, чье сооружение я описал и ужасающие последствия которой
я стремился ослабить. Напротив, как я уже говорил раньше, оппо-
зиция «Восток — Запад» (Orient-versus-Occident) является и лож-
ной, и крайне нежелательной, и чем реже в ней видят нечто
большее, чем увлекательную историю интерпретаций и проти-
востояния интересов, тем лучше. Я рад отметить, что многие чи-
татели в Англии и Америке, а также в англоговорящих странах
Африки, Азии, Австралии и в странах Карибского бассейна, уви-
дели в этой книге попытку обратить внимание на то, что позднее
получило название мультикультурализма, а не на факты ксено-
фобии и агрессивного, расово ориентированного национализма.
1111 Отсылка к работе философа Гаятри Спивак (род. в 1942) «Могут ли
угнетенные говорить?» Зачастую слово «субальтерн» переводится как
«подчиненный» / «угнетенный». Однако речь идет об определен-
ной концепции, восходящей к Грамши и разрабатываемой группой
индийских историков (в частности, Дипешем Чакрабарти), обоз-
начающей население колоний, исключенное из властных иерархий,
которое не просто не имеет собственного голоса, но и не осоз-
нает свою зависимость от языка других (колонизаторов). Само эссе
Спивак еще глубже, поскольку пр едставляет собой полемику
с Марксом, Фуко и другими философами относительно р оли личнос-
ти в истории. Ответ Спивак на поставленный вопрос отрицатель-
ный. Этот текст вызвал большое движение историков, попытавшихся
«уловить» голоса субальтернов в колониальных архивах.
524
Тем не менее об «Ориентализме» всё чаще думали как о сво-
его рода свидетельстве угнетенных — обездоленные всего мира
отвечают, — чем как о мультикультуралистской критике власти,
использующей знание для упрочения своего влияния. Таким об-
разом, я как автор исполнял предписанную мне роль: саморепре-
зентации того, что прежде было подавлено и искажено в научных
текстах дискурса, исторически обращенного не к народам Восто-
ка, а к Западу. Это важно и усиливает то ощущение постоянной
борьбы недвижимых вечно разделенных идентичностей, которых
в моей книге я пытался избегать, но парадоксальным образом
предполагал и зависел от них. Похоже, ни один из числа тех ори-
енталистов, о ком шла речь в книге, никогда не предполагал, что
его читателем может стать человек Востока. Дискурс ориентализ-
ма, его внутренняя связность и строгость методов были рассчи-
таны на читателя и потребителя в западных метрополиях. Это
относится и к тем людям, которыми я искренне восхищаюсь, та-
ким как Эдвард Лэйн или Гюстав Флобер, очарованными Египтом,
и к надменным колониальным администраторам, таким как лорд
Кромер, и к блестящим ученым, как Эрнест Ренан, и к аристо-
кратам, как Артур Бальфур, — все они относились со снисхожде-
нием и неприязнью к восточным народам, которыми правили
и которые изучали. Должен признаться, я получил удовольствие,
без приглашения прислушиваясь к различным мнениям внутри
ориенталистского сообщества, и такое же удовольствие я полу-
чил, когда обнародовал свои находки среди европейцев и неевро-
пейцев. У меня нет ни малейшего сомнения в том, что это стало
возможным потому, что я пересек имперскую разделительную
линию «Восток — Запад» (East-West), влился в жизнь Запада и всё
же сохранил органическую связь со своими родными местами.
Повторюсь: это было преодоление барьера, а не его поддержание.
Я верю, что «Ориентализм» как книга это отражает, особенно ко-
гда я говорю о гуманистическом исследовании как о стремлении
выйти за рамки принудительных ограничений мысли, взяв курс
на не подавляющий и неэссенциалистский тип исследования.
Подобные соображения на самом деле еще настоятельнее
требуют от моей книги стать своего рода свидетельством ран
Послесловие (1995)
525
и летописью страданий, рассказ о которых воспринимается как
сильно запоздалый ответ Западу. Мне не по душе столь упрощен-
ная характеристика работы, в которой — и здесь я не собира-
юсь проявлять ложную скромность — много нюансов и тонких
различий в том, что касается разных людей, периодов и стилей
ориентализма. Мой анализ меняет картину, усиливает различия
и улучшает различение, отделяет периоды и авторов друг от дру-
га, даже если всё это имеет отношение к ориентализму. Воспри-
нимать мой анализ Шатобриана или Флобера, Бёртона или Лэйна
одинаково, выводя всё тот же урезанный смысл банальной фор-
мулы «критика западной цивилизации», было бы, как мне кажет-
ся, одновременно и упрощением, и ошибкой. Но точно так же
я думаю, что вполне оправданно считать некоторых авторитет-
ных ориенталистов, например почти комичного в своем постоян-
стве Бернарда Льюиса, политически ангажированными и враж-
дебно настроенными, хоть они и пытаются это замаскировать
учтивостью и неубедительной имитацией научного исследования.
Мы снова возвращаемся к историческому и политическому
контексту книги, и я не собираюсь утверждать, будто он не имеет
отношения к ее содержанию. Одним из наиболее проницатель-
ных и тонко различающих моменты в сложившихся обстоятель-
ствах стал обзор Басима Мусаллама1112 (MERIP, 1979). Он начинает
с сопоставления моей книги с более ранней демистификацией
ориентализма ливанским ученым Михаилом Рустумом1113 в 1895 го-
ду (Kitab al Gharib fi al Gharb), но затем говорит, что, в отличие от
книги Рустума, моя книга — об утрате. Мусаллам подчеркивает:
Рустум пишет, как свободный человек и как член свобод-
ного общества: сириец, говорящий по-арабски, граж-
данин всё еще независимого Османского государства...
В отличие от Михаила Рустума, у Эдварда Саида нет
общепризнанной идентичности, сам его народ находится
1112 Басим Мусаллам (род. в 1943) — профессор Кембриджа,
исламовед.
1113 Михаил Асад Рустум (конец XIX — начало XX в.) — арабский
поэт, публицист, мигрировавший в США в 1880-х гг. Собственно,
этому и посвящена указанная «Книга о Западе, написанная
странником». Был редактором газеты «Эмигрант» (Аль-Мухад-
жер), публиковался в газете «Вселенная» (Аль-Коун).
526
под вопросом. Возможно, Саид и его поколение ино-
гда чувствуют, что опираются на что-то зыбкое — на остатки
разрушенного общества Сирии Михаил Рустума и на
память. Другие в этот век национального освобождения
добились успеха — в Азии и Африке; здесь же, на кон-
трасте, — отчаянное сопротивление непреодолимым пре-
пятствиям, до сих пор терпящее поражение. Эту книгу
написал не какой-то «араб» вообще, но человек определен-
ного круга и со вполне определенным жизненным
опытом.
Мусаллам верно подмечает, что алжирец не написал бы такую
в общем пессимистическую книгу, как моя, которая лишь в ма-
лой степени касается истории отношений Франции и Северной
Африки (в особенности Франции и Алжира). Соглашаясь с об-
щим впечатлением, что «Ориентализм» был написан исходя из
вполне конкретной истории личной утраты и национальной
дезинтеграции (всего за несколько лет до завершения «Ориен-
тализма» Голда Меир1114 сделала свое знаменитое и глубоко ори-
енталистское заявление о том, что нет такой нации, как пале-
стинцы), хотелось бы добавить, что ни в этой книге, ни в двух
последующих — «Палестинский вопрос» (1980) и «Освещая ис-
лам» (1981) — я не намеревался лишь предлагать политическую
программу восстановления идентичности и возрождения на-
ционализма. Конечно, в обеих последних книгах была сделана
попытка дополнить то, что было упущено в «Ориентализме»,
а именно представление о том, каким альтернативный образ
этих составляющих Востока — Палестины и ислама — может
быть с моей персональной точки зрения.
Но во всех моих книгах основой выступала критика злорад-
ствующего и некритичного национализма. Представленный
мною образ ислама возникал не из напористых рассуждений
и догматической ортодоксии, а на идее, что существуют различ-
ные интерпретации ислама как внутри, так и вне исламского
1114 Голда Меир (1898–1978)— израильский государственный деятель.
Послесловие (1995)
527
мира, и они ведут равноправный диалог. Мой взгляд на Палести-
ну, изначально сформулированный в «Палестинском вопросе»,
остается таким же и по сей день: я высказался по поводу легко-
мысленного нативизма и воинствующего милитаризма, присуще-
го националистическому консенсусу; вместо этого я предложил
критический взгляд на арабское окружение, историю Палести-
ны и реалии Израиля с не оставляющим сомнений выводом, что
только урегулирование на основе переговоров между двумя стра-
дающими сообществами, арабами и евреями, позволит добиться
передышки в этой бесконечной войне. (Следует отметить, что
хотя моя книга о Палестине была удачно переведена на иврит
в начале 1980-х годов небольшим израильским издательством
«Мифрас», на арабский она не переведена и по сей день. Все ин-
тересовавшиеся моей книгой арабские издатели хотели, чтобы
я изменил или убрал те разделы, где открыто критикуется тот
или иной арабский режим (включая ООП1115), — запрос, который
я неизменно отвергал.)
С сожалением приходится признать, что, несмотря на заме-
чательный перевод Камаля Абу Диба, арабы в своем восприятии
«Ориентализма» ухитряются игнорировать те части моей книги,
в которых акцент сделан на то, чтобы остудить националистиче-
ский пыл — который, как следует из моей критики ориентализма,
я связываю с желанием господствовать и контролировать, столь
характерным для империализма. Главное достижение тщатель-
ного перевода Абу Диба— почти полное отсутствие арабизиро-
ванных западных выражений: специальные термины, такие как
«дискурс», «симулякр», «парадигма» или «кодекс», были выведены
из классической риторической арабской традиции. Его замысел
состоял в том, чтобы поместить мою работу в пределы полностью
сформированной традиции, как если бы она обращалась к другой
традиции с точки зрения культурной самодостаточности и ра-
венства. Таким образом, рассуждал он, можно показать, что, если
возможна эпистемологическая критика изнутри западной тра-
диции, это же возможно и изнутри традиции арабской.
1115 Организация освобождения Палестины.
528
Тем не менее ощущение противоборства между часто эмо-
ционально определяемым арабским миром и еще более эмоцио-
нально переживаемым миром западным заслоняло тот факт,
что «Ориентализм» должен был стать критическим исследова-
нием, а не утверждением враждующих и безнадежно проти-
воположных идентичностей. Кроме того, описанная мною на
последних страницах книги ситуация, когда одна мощная дис-
курсивная система сохраняет гегемонию над другой, должна
была стать приглашением к дебатам, способным подвигнуть
арабских читателей и критиков решительнее заниматься ори-
енталистской системой. Меня укоряли как за то, что я не уделил
достаточного внимания Марксу (те фрагменты в моей книге,
которые догматичные критики в арабском мире и в Индии осо-
бенно выделяли, касались ориентализма самого Маркса), чье
мышление, как было заявлено, оказалось выше его собственных
очевидных предрассудков, так и за то, что я не ценю достиже-
ния ориентализма, Запада и так далее. Как и в случае с защитой
ислама, обращение к марксизму или «Западу» как к единой це-
лостной системе, насколько мне кажется, стало бы случаем ис-
пользования одной ортодоксии для уничтожения другой.
Разница между арабскими и неарабскими откликами на
«Ориентализм», мне кажется, — это явная демонстрация того,
как десятилетия утрат, разочарований и отсутствия демократии
сказались на интеллектуальной и культурной жизни в арабском
регионе. Я представлял свою книгу частью существовавшего
и прежде направления мысли, задачей которого было освободить
интеллектуалов от оков систем, подобных ориентализму: я хо-
тел, чтобы читатели использовали мою работу для собственных
исследований, которые прольют свет на исторический опыт ара-
бов и других народов. Это, несомненно, произошло в Европе, США,
Австралии, Индии, странах Карибского бассейна, Ирландии, Ла-
тинской Америке и некоторых регионах Африки. Интересные
исследования африканистских и индологических дискурсов,
анализ истории подчиненных народов, переформатирование
постколониальной антропологии, политологии, истории искус-
ств, литературоведения, музыковедения, а кроме того, развитие
Послесловие (1995)
529
феминистского дискурса и дискурса меньшинств — во всём
этом, чему я рад и чем польщен, есть след влияния «Ориента-
лизма». Это не относится к арабскому миру (насколько я могу об
этом судить) — отчасти из-за того, что мой текст воспринимается,
и справедливо, как европоцентристский, отчасти из-за того, что,
как говорит Мусаллам, борьба за культурное выживание требует
слишком многого; книги вроде моей воспринимаются скорее не
как нечто полезное — с точки зрения продуктивности, — а как за-
щитный жест за/против «Запада».
Среди американских и британских ученых — их самой
взыскательной и строгой части — «Ориентализм», как и другие
мои работы, подвергся нападками из-за его «остаточного» гума-
низма, теоретической непоследовательности, неудовлетвори-
тельного или даже сентиментального подхода к этой теме. Я рад,
что всё именно так! «Ориентализм» — вдохновенная и страст-
ная книга, а не теоретический механизм. Еще никому не уда-
лось убедительно доказать, что индивидуальное усилие не яв-
ляется на глубинном уровне и эксцентричным, и (в смысле
Джерарда Мэнли Хопкинса1116) оригинальным — и это несмотря
на существование систем мысли, дискурсов и гегемонии (хотя
в действительности ни одна из них не является цельной, совер-
шенной или неизбежной). Мой интерес к ориентализму как
к культурному феномену (как и к культуре империализма, о ко-
торой я писал в книге «Культура и империализм» в 1993 году)
проистекает из его разнообразия и непредсказуемости — две
черты, придающие писателям типа Массиньона и Бёртона их
удивительную силу и даже привлекательность. Я пытался сохра-
нить в своем анализе ориентализма сочетание последовательно-
сти и непоследовательности, присущую ему игру, которую пере-
дать можно только в том случае, если за писателем или критиком
сохраняется право на выражение эмоций, право переживать,
злиться, удивляться и даже восторгаться. Я считаю, что именно
поэтому в споре Гайана Пракаша1117 с одной стороны и Розалинд
1116 Джерард Мэнли Хопкинс (1844–1889) — английский поэт и священник.
Имел особую ритмику стиха.
1117 Гайан Пракаш (род. в 1952)— профессор индийской истории в Принстоне.
530
О’Ханлон1118 и Дэвидом Уошбруком1119 — с другой следует отдавать
должное более гибкому постструктурализму Пракаша1120. На том
же основании нельзя отрицать, что труды Хоми Бхабхи, Гаятри
Спивак, Ашиса Нанди1121, основанные на подчас головокружи-
тельно субъективных отношениях, порожденных колониализ-
мом, внесли свой вклад в наше понимание гуманистических лову-
шек систем, расставленных такими системами, как ориентализм.
Я хотел бы завершить этот обзор критических преобразо-
ваний «Ориентализма» упоминанием группы людей, которые,
как и следовало ожидать, громче всех высказались о моей кни-
ге, — самих ориенталистов. Вовсе не они были моей целевой ауди-
торией: мне хотелось пролить свет на их деятельность, чтобы
предоставить другим специалистам в области гуманитарных на-
ук возможность разобраться в специфических процессах и про-
исхождении этой области. Слово «ориентализм» слишком долго
связывали с названием специальности. Я попытался показать
его значение и роль в культуре в целом, в литературе, идеологии,
в социальных и политических отношениях. Говорить о ком-то
как о восточном человеке так, как это делали ориенталисты, зна-
чило не только определять его как человека, чьи язык, география
и история стали тематикой научных трактатов: зачастую это
было унизительным выражением для обозначения человече-
ского существа низшего сорта. Нельзя отрицать, что для худож-
ников вроде Нерваля или Сегалена1122 слово «Восток» чудесным
и поразительным образом было связано с экзотикой, очаровани-
ем, тайной и обещанием. Но оно было и широким обобщением.
1118 Розалинд О’Ханлон — исследовательница индийской истории
в Оксфорде.
1119 Дэвид Уошбрук (1948–2021) — профессор индийской истории в Кембридже.
В 1990–1992 гг. между этими тремя специалистами разгорелась дис-
куссия, которая охватывала сразу несколько тем: положение «локаль-
ных» исследователей в британском академическом сообществе,
методология исторических исследований (в частности, стоит ли акцен-
тир ованно обращаться к субальтерным исследованиям), обращение
к марксизму и критика американской историографии. Пракаш был сто-
ронником субальтерной теории и постколониализма.
1120 O’Hanlon and Washbrook. After Orientalism: Culture, Criticism, and Politics
in the Third World; Prakash, Can the Subaltern Ride? A Reply to O’Hanlon
and Washbrook, both in Comparative Studies in Society and History. January
1992. IV, 9. P. 141 –184.
1121 Речь о классиках постколониальной теории, работы которых также будут
опубликованы в данной серии.
1122 Виктор Сегален (1878–1919)— французский поэт и археолог.
Послесловие (1995)
531
Помимо подобного использования слов «Восток», «восточный
человек», «ориентализм», появилось слово «ориенталист», обо-
значавшее эрудированного ученого, чаще всего академического
специалиста по языкам и истории Востока. Хотя, как писал мне
Альберт Хурани в марте 1992 года, за несколько месяцев до своей
безвременной кончины, ставшей огромной утратой, из-за моей
аргументации (в которой, по его выражению, меня нельзя было
упрекнуть) печальным результатом моей книги стала почти
полная невозможность использования термина «ориентализм»
в нейтральном ключе — настолько оно стало ругательным. В за-
вершение он отметил, что ему бы хотелось сохранить за этим
словом наименование «ограниченной, довольно скучной, но всё
же работающей научной дисциплины».
В своем в целом взвешенном обзоре «Ориентализма» 1979 го-
да Хурани высказал одно из своих возражений, предположив,
что, выделяя присущие многим работам ориенталистов преуве-
личения, расизм и враждебность, я не упоминаю об их многочис-
ленных научных и гуманистических достижениях. Он назвал
имена Маршалла Ходжсона1123, Клода Каена1124, Андре Раймона1125,
ученых, которые (обязательно (de rigueur) наряду с немецкими
авторами) внесли значительный вклад в человеческое знание.
Это тем не менее не противоречит тому, что я говорю в «Ориен-
тализме», правда, с той разницей, что я действительно настаи-
ваю на преобладании в самом этом дискурсе определенных
отношений, которые нельзя игнорировать или недооценивать.
Я нигде не утверждаю, что ориентализм—это зло, или что у всех
ориенталистов подход одинаковый. Но я утверждаю, что у цеха
ориенталистов есть своя собственная особая история сотрудни-
чества с имперской властью, и не считать это не относящимся
к делу было бы наивным.
При всей моей симпатии к просьбе Хурани, я серьезно со-
мневаюсь в том, что ориентализм, если понимать его правильно,
1123 Маршалл Ходжсон (1922–1968) — американский историк-
исламовед.
1124 Клод Каен (1909–1991)— французский историк-востоковед.
1125 Андр е Раймон (1925–2011) — специалист по истории
урбанистики на Ближнем Востоке.
532
можно полностью отделить от окружающих его весьма запутан-
ных и не всегда лестных обстоятельств. Я полагаю, что ориен-
талистом можно — в смысле Хурани — в крайнем случае счесть
специалиста по архивам Османов или Фатимидов, но мы обязаны
спросить: где, как и при поддержке каких институтов и сил такие
исследования проводятся сегодня? Многие исследователи уже по-
сле выхода моей книги задавались именно этими вопросами в от-
ношении самых сложных и предельно отвлеченных ученых, что
иногда приводило к совершенно ошеломительным результатам.
Тем не менее была одна попытка аргументированно дока-
зать, что критика ориентализма (в частности, моя) является
одновременно и бессмысленной, и противоречащей самой идее
беспристрастного научного исследования. Эта попытка принад-
лежит Бернарду Льюису, которому я посвятил несколько крити-
ческих страниц в своей книге. За пятнадцать лет, прошедших по-
сле появления «Ориентализма», Льюис написал ряд эссе, часть
из которых были собраны в книге «Ислам и Запад». Один из ос-
новных разделов этой книги состоит из нападок на меня, кото-
рые он окружает главами и другими эссе, где использует набор
туманных и характерно ориенталистских выражений — «му-
сульмане ненавидят современность», «ислам никогда не отделял
церковь от государства» и так далее и тому подобное, — все эти
утверждения делаются на предельно высоком уровне обобще-
ния, едва упоминая о различиях между отдельными мусульма-
нами, мусульманскими обществами, мусульманскими традиция-
ми и историческими эпохами. Поскольку Льюис в некотором
смысле сам назначил себя главой и спикером ориенталистского
цеха, на трудах которого изначально и строилась моя критика,
возможно, стоит потратить некоторое время, чтобы показать,
как он это делает. Увы, эти идеи довольно сильно распростра-
нены среди его приспешников и подражателей, чья работа, по-
видимому, заключается в том, чтобы предостеречь западных
потребителей об опасности разъяренного, принципиально неде-
мократического и исполненного насилия исламского мира.
Многословие Льюиса едва ли скрывает как идеологичес-
кую подоплеку его позиции, так и его выдающуюся способность
Послесловие (1995)
533
представлять почти всё в неверном свете. Конечно, это черты,
присущие всем ориенталистам, но некоторым из них по крайней
мере хватает смелости оставаться честными в своем активном
клеветничестве в адрес исламских, равно как и других неевро-
пейских народов. Некоторым, но не Льюису. Используя ложные
аналогии, он искажает истину и косвенно методы исследования,
присовокупляя к ним образ всезнающего безмятежного авто-
ритета, поскольку так, по его мнению, и должен говорить уче-
ный. Возьмем в качестве показательного примера его аналогию
между моей критикой ориентализма и гипотетическими на-
падками на исследования классической древности. Эти нападки,
по его словам, были бы глупым занятием. Конечно, так бы оно
и было, но ориентализм и эллинизм совершенно не сопостави-
мы. Первый —попытка представить целую часть земного шара
как довесок к его колонизации, последний же, напротив, никак
не связан с непосредственным колониальным захватом Греции
в ХIХ и XX веках. Кроме того, ориентализм выражает антипатию
к исламу, эллинизм — симпатию к классической Греции.
Помимо этого, настоящий политический момент с его оби-
лием расистских, антиарабских и антимусульманских стерео-
типов (и отсутствием каких-либо нападок на классическую
Грецию) позволяет Льюису делать антиисторические и явно по-
литические утверждения в форме научной аргументации—та
практика, которая была свойственна «старому доброму» коло-
низаторскому ориентализму и отнюдь не делала ему чести1126.
Таким образом, работа Льюиса — это скорее часть современной
политической, нежели сугубо интеллектуальной среды.
Намекать, как делает это он, что ветвь ориентализма, зани-
мающаяся исламом и арабами, представляет собой научную дис-
циплину, которую, следовательно, можно справедливо отнести
1126 В одном довольно показательном случае привычка Льюиса к тенденциоз-
ным обобщениям довела его до проблем с законом. По сообщениям
Libération (1 марта 1994) и Guardian (8 марта 1994), во Франции против Льюи-
са выдвинуты уголовное и гражданское обвинения со стороны пред-
ставителей армянской диаспоры и правозащитной организации. Его обви-
няют по тем же статьям закона, которые преследуют отрицание
существования нацистского Холокоста. Именно, его обвиняют (согласно
сообщениям французских газет) в отрицании существования геноцида
армян в Османской империи.
534
к той же категории, что и классическая филология, абсурдно так
же, как и сравнивать кого-либо из израильских арабистов и ори-
енталистов, работавших на оккупационные власти на Западном
берегу реки Иордан и в секторе Газа, с учеными вроде Виламови-
ца-Мёллендорфа или Моммзена1127. С одной стороны, Льюис хочет
выдать исламский ориентализм за невинное и увлекательное на-
учное направление, а с другой — пытается уверить нас, что ориен-
тализм слишком сложен, разнообразен и требует специфических
навыков, чтобы его со стороны мог критиковать не ориенталист
(такой, как я и многие другие). Тактика Льюиса состоит в замал-
чивании значительной части исторического опыта. Как я пола-
гаю, интерес Европы к исламу проистекает не из любопытства,
а из страха перед монотеистическим и сильным в культурном
и военном отношении конкурентом христианства. Первые ев-
ропейские исследования по исламу, как продемонстрировали
многие историки, представляли собой средневековую полемику,
нацеленную на сдерживание угрозы мусульманских орд и веро-
отступничества. Так или иначе, сочетание страха и враждебнос-
ти сохранилось и поныне, как в научном, так и во вненаучном ин-
тересе к исламу, который рассматривается как принадлежность
части мира—Востока, —противопоставленной— в воображении,
исторически и географически — Европе и Западу.
В отношении исламского или арабского ориентализма ин-
тересно первое — те чрезвычайно устойчивые формы, которые
обрели средневековые пережитки, и второе — история и социо-
логия связей между ориентализмом и породившими его об-
ществами. Существуют сильные связи между ориентализмом
и литературным воображением, а также между ориентализ-
мом и имперским сознанием. Во многих периодах европейской
истории в глаза бросается взаимосвязь между тем, что об исла-
ме писали ученые и специалисты, и тем, что впоследствии о нем
говорили поэты, писатели, политики и журналисты. Кроме то-
го,—и это тот ключевой момент, который Льюис отказывается
1127 Специалисты по классической Гр еции
и Риму — Ульрих фон Виламовиц-Мёллендорф
(1848–1931) и Теодор Моммзен (1817–1903).
Послесловие (1995)
535
признавать, — существует удивительная (но тем не менее оче-
видная) параллель между расцветом современной ориента-
листской науки и появлением обширных имперских британ-
ских и французских владений на Востоке.
Хотя связь между установленным порядком британского
классического образования и расширением Британской импе-
рии сложнее, чем это мог предположить Льюис, в современной
истории филологии нет более бросающейся в глаза параллели
между знанием и властью, чем ориентализм. Многое из той ин-
формации и знания об исламе и Востоке, которые колониальные
власти использовали для оправдания колониализма, было взято
из ориенталистской науки: недавний коллективный труд боль-
шого числа исследователей «Ориентализм и проблемы постко-
лониального периода»1128 с помощью многочисленных докумен-
тов демонстрирует, как колониальная администрация Южной
Азии использовала ориенталистское знание. Регулярный обмен
информацией между учеными-регионоведами (в том числе
и ориенталистами) и министерствами иностранных дел всё еще
существует. Кроме того, предпосылки для множества стереоти-
пов по поводу исламской и арабской чувственности, лени, фата-
лизма, жестокости, деградации и роскоши, которые можно най-
ти у писателей — от Джона Бакена до В.С.Найпола, — возникли
в областях, смежных с академическим ориентализмом. Напро-
тив, обмен клише между индологией и синологией, с одной сто-
роны, и культурой в целом —с другой был не столь успешным,
хотя и здесь есть связи и заимствования, о которых следует упо-
мянуть. Не много сходства и между отношением западных сино-
логов и индологов к своему предмету и фактом о том, что многие
профессиональные исламисты в Европе и США проводят всю
жизнь, изучая свой предмет, при этом считают, что эта культура
и эта религия не могут нравиться, не говоря уже о восхищении.
Утверждать, как это делают Льюис и его последователи,
что все подобные наблюдения — лишь вопрос «модных веяний»,
1128 Breckenridge Carol and van der Veer Peter, eds.
Orientalism and the Postcolonial Predicament. Philadelphia:
University of Pennsylvania Press, 1993.
536
значит уходить от ответа на вопрос, почему, например, так мно-
го специалистов по исламу консультировали и продолжают кон-
сультировать и активно сотрудничать с правительствами, чьи
планы в исламском мире— это экономическая эксплуатация, до-
минирование или прямая агрессия, или почему так много ислами-
стов— таких, как сам Льюис, — считают, что их долг —нападать на
современные исламские или арабские народы, при этом утверж-
дая, что «классическая» исламская культура тем не менее может
быть предметом беспристрастного научного интереса. Лицезре-
ние специалистов по истории средневековых исламских гильдий,
отправленных по заданию Госдепартамента для инструктирова-
ния местных посольств на предмет американских интересов, свя-
занных с национальной безопасностью в Персидском заливе, ни-
как не напоминает любовь к Элладе, которую Льюис приписывал
якобы родственной области классической филологии.
Поэтому и неудивительно, что исламский и арабский ори-
ентализм, всегда готовые отрицать свое сотрудничество с госу-
дарственной властью, до самого последнего времени не были
способны произвести внутренний аудит этих, только что описан-
ных мною связей, и что Льюис может выдавать поразительные
утверждения—например, будто критика ориентализма «бессмыс-
ленна». Неудивительно также и то, что за редким исключением
большинство негативных оценок, которые моя работа получи-
ла от «специалистов», оказываются, как и критика Льюиса, всего
лишь банальным описанием грубого вторжения чужака в их вла-
дения. Единственными специалистами (опять же за некоторыми
исключениями), которые попытались разобраться с тем, о чем
я говорю, — а это не только содержание ориентализма, но и его
отношения, принадлежность, политические тенденции, миро-
воззрение, — были китаеведы, индологи и молодое поколение
ученых — специалистов по Ближнему Востоку, восприимчивых
к новым веяниям, а также к политической аргументации, свя-
занным с критикой ориентализма. В качестве примера приведу
Бенджамина Шварца1129 из Гарварда, который, воспользовавшись
1129 Бенджамин Шварц (1916–1999) — американский синолог.
Послесловие (1995)
537
случаем, в 1982 году в своем президентском обращении к Ассо-
циации азиатских исследований не только согласился с частью
моей критики, но также признал и мои аргументы.
Многие представители старшего поколения арабистов и ис-
ламистов отреагировали на мою книгу как на оскорбление, что
заменило им саморефлексию, при этом большинство из них ис-
пользовало такие слова, как «пагубный», «позор», «клевета» — как
будто критика сама по себе является непозволительным нару-
шением их священного академического спокойствия. В случае
с Льюисом избранная защита—проявление недобросовестности,
поскольку именно он в большей мере, чем другие ориенталисты,
был страстным политическим борцом против арабов в Конгрес-
се, в Commentary и много где еще. Именно поэтому надлежа-
щий ответ ему должен включать в себя и рассмотрение полити-
ческого и социологического аспектов того, что представляет
собой его защита «чести» области его исследований, причем до-
статочно очевидно, что эта защита представляет собой тщатель-
но продуманную смесь идеологических полуправд, призванных
ввести в заблуждение читателя неспециалиста.
Короче говоря, отношения между исламским или арабс-
ким ориентализмом и современной европейской культурой
можно изучать без одновременного составления списков всех
когда-либо живших ориенталистов, всех ориенталистских тра-
диций или всего, что ориенталистами было написано, сваливая
потом это всё в кучу как прогнивший и бесполезный империа-
лизм. Я так никогда не делал. Невежество заявлять, будто ориен-
тализм — это заговор, а «Запад» — это зло: оба этих утверждения
входят в число тех глупостей, которые Льюис и один из его эпи-
гонов, иракский публицист Канан Макийа1130 безрассудно мне
приписывали. С другой стороны, лицемерно замалчивать куль-
турный, политический, идеологический и институциональный
контекст, в котором люди пишут, думают и говорят о Востоке,
будь то ученые или нет. И как я говорил выше, исключительно
1130 Канан Макийа (род. в 1949) — иракско-
американский профессор ближневосточных
исследований.
538
важно понимать, что причина, по которой «Ориентализму»
противятся столь многие мыслящие не-западные люди, в том,
что его современный дискурс совершенно справедливо воспри-
нимается как дискурс власти, корни которой уходят в эпоху
колониальных завоеваний. Все это недавно стало темой инте-
ресного симпозиума «Колониализм и культура»1131. В подобном
дискурсе, основанном по большей части на допущении, что ис-
лам монолитен и неизменен и потому удобен «экспертам» для
удовлетворения внутренних политических интересов, ни му-
сульмане, ни арабы, ни другие дегуманизированные народы
не видят себя человеческими существами, а своих исследовате-
лей — всего лишь учеными. Главным образом в дискурсе совре-
менного ориентализма (и в аналогичных ему дискурсах, скон-
струированных для коренного населения Америки и Африки)
дегуманизированные народы видят перманентную тенденцию
к отрицанию, подавлению и искажению культурного контекста
этой системы мышления с целью поддержания видимости ее
научной беспристрастности.
1131 Dirks Nicholas B., ed. Colonialism and
Culture. Ann Arbor: The University of Michigan
Press, 1992.
Послесловие (1995)
539
II
И всё же мне бы не хотелось думать, что взгляды Льюиса, какими
быпопулярными они ни были, стали тем единственным, что воз-
никло за последние пятнадцать лет. Действительно, после рас-
пада Советского Союза некоторые ученые и журналисты в США
спешили найти новую «империю зла» и объявить таковой ори-
ентализированный ислам. Следствием стал поток унизитель-
ных стереотипов, заполнивших электронные и печатные СМИ,
которые валили в одну кучу ислам и терроризм, арабов и наси-
лие, Восток и тиранию. В различных частях Среднего и Дальнего
Востока в это же время происходил возврат к нативистской ре-
лигии и примитивному национализму, один из особенно безоб-
разных аспектов которого — всё еще действующая иранская
фетва1132 против Салмана Рушди. Но это далеко не полная кар-
тина, и в оставшейся части этого эссе мне хотелось бы погово-
рить о новых направлениях в исследованиях, критике и интер-
претациях, которые, основываясь на тех же положениях, что
и моя книга, идут по этому пути куда дальше и, как мне кажется,
значительно обогащают наше понимание сложности историче-
ского опыта.
Конечно, ни одно из этих направлений не было совсем уж
неожиданным, но и статуса полноправного научного направ-
ления или устоявшейся практики ни одно из них до сих пор не
получило. Международная ситуация остается поразительно не-
спокойной, сильно идеологизированной, изменчивой, напря-
женной и даже убийственной. Несмотря на то, что Советский
Союз распался и страны Восточной Европы обрели политиче-
скую независимость, модели власти и господства остаются тре-
вожно актуальными. Глобальный Юг, который некогда роман-
тично и даже трогательно именовали третьим миром, запутался
в долгах, расколот на множество несвязанных единиц, погряз
в проблемах бедности, болезней и отсталости, которые послед-
ние десять-пятнадцать лет только множатся. Ушли в небытие
1132 Фетва (фатва) — правовое заключение,
сделанное на базе шариата (системы исламского
права).
540
Движение неприсоединения1133 и харизматические лидеры, воз-
главлявшие борьбу за независимость и деколонизацию. Тревож-
ные примеры этнических конфликтов и локальных войн, не
ограничивающихся глобальным Югом, как свидетельствует тра-
гический опыт Боснии, возникают снова и снова. И в Централь-
ной Америке, и на Среднем Востоке, и в Азии Соединенные
Штаты остаются господствующей силой, а Европа, беспокойная
и всё еще разъединенная, плетется позади.
Пояснения к ситуации на современной мировой арене
и попытки культурно и политически ее осмыслить проявились
в некоторых случаях поразительно драматически. Я уже упоми-
нал фундаментализм. Его секулярным эквивалентом выступа-
ют возврат к национализму и теориям, подчеркивающим карди-
нальные различия — я уверен, фальшиво всеохватные—культур
и цивилизаций. Недавно, к примеру, профессор Самюэль Хан-
тингтон из Гарвардского университета выдвинул совершенно
неубедительное утверждение, что на смену биполярному миру
времен холодной войны пришло то, что он назвал «столкнове-
нием цивилизаций», — тезис, основанный на предпосылке, что
западная, конфуцианская, исламская цивилизации, наряду
с другими, представляют собой нечто вроде герметичных от-
секов, а их приверженцы заинтересованы лишь во взаимном
отталкивании1134.
Это утверждение совершенно нелепо, поскольку одним из
великих достижений современной теории культуры является
почти повсеместное признание того, что культуры гибридны
и неоднородны, и, как я доказываю в «Культуре и империализ-
ме», культуры и цивилизации настолько взаимозависимы и вза-
имосвязаны, что любое обобщенное или просто схематичное
описание очень обедняет их индивидуальность. Разве можно
сегодня говорить о «западной цивилизации» иначе, чем о —
в большой степени — идеологической фикции, предполагающей
1133 Междунар одная организация, действующая до сих пор,
декларирующая неприсоединение ни к одному из
военных блоков.
1134 Huntington S. The Clash of Civilizations // Foreign Affairs.
Summer 1993. Vol. 71, no 3. P. 22–49.
Послесловие (1995)
541
ни на чем не основанный перевес горстки ценностей и идей, ни
одна из которых не имеет смысла за пределами истории завое-
ваний, миграции, путешествий и смешения народов? Это все
придало западным нациям их нынешнюю смешанную идентич-
ность. В особенности это касается Соединенных Штатов, кото-
рые сегодня можно описывать лишь как гигантский палимпсест
разных народов и культур, объединенных полной проблем исто-
рией завоеваний, истребления и, конечно же, общими культур-
ными и политическими достижениями. Это и было одним из
сообщений «Ориентализма»: любая попытка свести культуры
и народы к отдельным и определенным типам или сущностям
приводит в результате не только к неверным истолкованиям
и фальсификациям, но и к тому, что понимание осложняется
властью, которая производит различия типа «Восток» и «Запад».
Хантингтон и вместе с ним все теоретики и апологеты тор-
жествующей западной традиции вроде Фрэнсиса Фукуямы про-
должают сохранять влияние на общественное мнение. Это так,
и тому свидетельство — симптоматичный случай с Полом Джон-
соном1135, некогда левым интеллектуалом, а теперь — ретроград-
ным общественным и политическим полемистом. В номере от
18 апреля 1993 года New York Times Magazine, отнюдь не марги-
нального издания, Джонсон опубликовал статью, озаглавлен-
ную «Колониализм возвращается — как раз вовремя». Основная
идея этой статьи состоит в том, что «цивилизованные страны»
должны принять на себя обязательства по реколонизации стран
третьего мира, «где нарушены самые основные условия циви-
лизованной жизни», и сделать это посредством системы навя-
занного попечительства. Его модель — неприкрытое обращение
к колониализму XIX столетия: чтобы европейцы могли получать
прибыль, им необходимо установить политический строй.
Призыв Джонсона не остался незамеченным для высших
американских чиновников, СМИ и, конечно же, для американ-
ского внешнеполитического курса, который остается интер-
венционистским на Среднем Востоке, в Латинской Америке,
1135 Пол Джонсон (род. в 1928)— британский журналист и историк.
542
Восточной Европе и откровенно миссионерским по всему осталь-
ному миру, особенно в России и бывших советских республиках.
Важно то, что в общественном сознании образовалась еще не
исследованная, но серьезная расщелина между старой идеей
западной гегемонии (часть которой —система ориентализма),
с одной стороны, и более современными идеями, родившимися
в угнетаемых и обездоленных сообществах, а также в среде ин-
теллектуалов, ученых и художников, — с другой. Сейчас уже ни-
кого не удивляет — кроме разве что пожилых европейцев или
американцев, — что угнетенные, подвергшиеся колонизации, по-
рабощению, подавлению, больше не желают молчать и мириться
с тем, что их никто не принимает в расчет. Произошла револю-
ция в сознании женщин, представителей меньшинств и марги-
налов, — настолько сильная, что повлияла на господствующий
стиль мышления во всем мире. И хотя у меня, когда я работал над
«Ориентализмом» в 1970-е, было об этом некоторое представле-
ние, сейчас всё это столь же очевидно, сколь взывает ко внима-
нию всякого, кто серьезно занимается изучением культуры.
Можно выделить два основных направления: постколониа-
лизм и постмодернизм. Использование приставки «пост-» пред-
полагает не столько переход, преодоление, сколько, как показала
Элла Шохат1136 в своей основополагающей статье о постколониа-
лизме, «преемственность и разрыв; но акцент делается на но-
вых способах и формах старых колониальных практик, а не на
их преодолении»1137. Постколониализм и постмодернизм стали
связанными дискурсами обсуждений и исследований 1980-х
годов, и во многих случаях, как казалось, опирающимися на та-
кие работы, как «Ориентализм». Здесь невозможно затронуть
обширные терминологические дебаты, которые сопровождают
оба этих слова: некоторые из этих ученых подробно останавли-
ваются на том, следует или не следует в словах использовать де-
фис. Здесь важно не говорить об отдельных случаях чрезмерного
или комичного использования жаргона, а обозначить события
1136 Элла Шохат — профессор Нью-Йоркского университета, исследо-
вательница искусства и истории Ближнего Востока.
1137 Notes on the “Post Colonial” // Social Text. 1992 . Vol. 31/32. P. 106.
Послесловие (1995)
543
и действия, которые с позиции книги, вышедшей в 1978 году,
важно отметить в 1994 году.
Большинство заслуживающих внимания работ о новом по-
литическом и экономическом порядке касаются того, что Гарри
Магдофф1138 в своей недавней статье назвал «глобализацией» —
системой, с помощью которой немногочисленная финансовая
элита распространяет свою власть на весь мир, что ведет к по-
вышению цен на товары и услуги, перераспределению благ от
групп с низким доходом (обычно в не-западном мире) в пользу
групп с высоким доходом1139. Наряду с этим, как отчетливо про-
демонстрировали Масао Миёши1140 и Ариф Дирлик1141, устано-
вился новый международный порядок, в котором у государств
больше нет границ, труд и доход распределяются только гло-
бальными менеджерами, а колониализм вновь появляется на
сцене в форме подчинения Юга Северу1142. И Миёши, и Дирлик
показывают, что интерес западных ученых к таким вопросам,
как «мультикультурализм» и «постколониализм», на деле может
быть культурным и интеллектуальным бегством перед лицом
новых реалий глобальной власти. «Нам необходим, — говорит
Миёши, — четкий политический и экономический подход, а не
жесты „педагогической целесообразности“, представленные „ли-
беральным самообманом“, в таких новых областях, как культу-
рология и мультикультурализм».
Но даже если мы всерьез принимаем эти предписания (как
это следует сделать), исторический опыт дает серьезные осно-
вания для того, чтобы проявлять интерес как к постмодернизму,
так и к существенно от него отличному постколониализму. Пре-
жде всего в первом есть место гораздо большему евроцентрис-
тскому уклону, а также теоретический и эстетический акцент
1138 Гарри Магдофф (1913–2006) — марксистский публицист.
1139 Magdoff. Globalisation — To What End? // Socialist Register 1992. New
World Order? / Eds Ralph Milliband and Leo Panitch. N . Y.: Monthly
Review Press, 1992. P. 1 –32.
1140 Масао Миёши (1928–2009) — японский литературовед.
1141 Ариф Дирлик (1940–2017) — турецко-американский историк.
1142 Miyoshi. A Borderless World? From Colonialism to Transnationalism
and the Decline of the Nation State // Critical Inquiry. Summer
1993. Vol.19, no 4. P. 726 –751; Dirlik. The Postcolonial Aura: Third World
Criticism in the Age of Global Capitalism // Critical Inquiry. Winter
1994. Vol. 20, no 2. P. 328–356.
544
на всем локальном и случайном, почти невесомая декоратив-
ность истории, пастиш и, конечно, консюмеризм. Самые первые
постколониалистские исследования были созданы такими вы-
дающимися мыслителями, как Анвар Абдель-Малик, Самир
Амин, К.Л.Р.Джеймс, и почти все они были основаны на изуче-
нии господства и контроля, которые рассматривались с точки
зрения либо полной политической независимости, либо — не-
завершенного проекта по ее обретению. Хотя постмодернизм
в одном из своих самых известных программных заявлений
(принадлежащем Жан Франсуа Лиотару1143) подчеркивает исчез-
новение больших нарративов (метанарративов) эмансипации
и просвещения, во многих работах первого поколения постко-
лониальных ученых и художников делается совершенно дру-
гой акцент: метанарративы всё же сохраняются, даже если их
воплощение и реализация в настоящее время временно при-
остановлены, отсрочены или затруднены. Это решающее разли-
чие между злободневными историческими и политическими
императивами постколониализма и относительной отстранен-
ностью постмодернизма приводит к совершенно разным под-
ходам и результатам, хотя между ними есть некоторые совпаде-
ния (например, в технике «магического реализма»).
Я думаю, было бы неправильно предполагать, что во многих
из? из их? лучших постколониальных работ, которые получили
такое стремительное распространение с начала 1980-х годов, не
уделялось большого внимания местному, региональному и кон-
тингентному: уделялось, но мне кажется, что куда интереснее
связь их основных принципов с универсальными проблемами,
касающимися эмансипации, пересмотра отношения к истории
и культуре, широко распространенного использования повто-
ряющихся теоретических моделей и стилей. Ведущим мотивом
была последовательная критика евроцентризма и патриархата.
В 1980-х годах в кампусах США и Европы студенты и препода-
ватели усердно трудились над расширением академического
1143 Жан Франсуа Лиотар (1924–1998) —
французский философ. Речь о книге «Состояние
постмодерна» (1979).
Послесловие (1995)
545
подхода к так называемым основным учебным программам,
включая в них тексты женщин, неевропейских художников
и мыслителей, угнетенных. Это сопровождалось важными из-
менениями в подходе к изучению территорий, прежде всецело
находившихся в руках классических ориенталистов и аналогич-
ных им фигур в других областях. Антропология, политология,
литература, социология и в первую очередь история испытали на
себе влияние широкомасштабного критического анализа источ-
ников, новых теорий и отказа от европоцентристской перспек-
тивы. Возможно, самый блестящий труд, связанный с подобной
переоценкой ценностей, был проделан не в области исследова-
ний Среднего Востока, а в индологии с появлением коллектива
Subaltern Studies— группы замечательных ученых и исследовате-
лей во главе с Ранаджитом Гухой1144. Их целью было не что иное,
как революция в историографии, и первейшей задачей— освобо-
ждение индийской историографии от господства националисти-
ческой элиты и признание той роли, которую в истории играли
городская беднота и жители сел. Думаю, было бы неправильно
считать эту главным образом академическую работу напрямую
участвующей в течении «транснационального» неоколониализ-
ма. Следует помнить о достижениях этой группы, не забывая при
этом о возможных подводных камнях.
Особенно меня интересовало расширение постколониалис-
тского видения на сферу проблем географии. В конце концов,
«Ориентализм» — исследование, основанное на переосмыслении
того, что в течение веков считалось непреодолимой пропастью,
разделяющей Восток и Запад. Моя цель, как я говорил ранее, за-
ключалась не столько в том, чтобы снять это различие — ведь
невозможно отрицать конструктивную роль и национальных,
и культурных различий в человеческих отношениях, — сколько
бросить вызов представлению о том, что подобные различия
непременно подразумевают неприятие, раз и навсегда опре-
деленный ряд неизменно враждебных сущностей, и что всё
знание должно строиться именно на этом. То, к чему я взывал
1144 Ранаджит Гуха (род. в 1923)— индийский историк.
546
в «Ориентализме», было новым способом понимания разделений
и конфликтов, которые из поколения в поколение поддерживали
вражду, войны и имперский контроль. А одним из самых инте-
ресных результатов постколониальных исследований было новое
прочтение канонических культурных текстов не с целью прини-
зить или очернить их, а с тем, чтобы заново пересмотреть некото-
рые из их положений, уже вне удушающих рамок бинарной диа-
лектики «господин — раб». Похожим был эффект и поразительно
изобретательных романов, таких как «Дети полуночи» Рушди,
рассказов К.Л.Р.Джеймса, поэзии Эме Сезэра и Дерека Уолкотта,
произведений, где смелые поиски новой формы в действитель-
ности стали повторным присвоением исторического опыта коло-
ниализма, возрожденного и преобразованного в новую эстетику
общности и часто трансцендентного пере-формулирования.
Похожие результаты можно найти в работе ряда известных
ирландских писателей, которые в 1980 году создали группу под на-
званием Field Day. В предисловии к сборнику их работ говорится:
...(авторы) полагали, что Field Day может и должна?
Если «группа»? внести свой вклад в разрешение суще-
ствующего кризиса с помощью анализа распростра-
ненных мнений, мифов, стереотипов, которые стали одно-
временно и симптомом, и причиной нынешней ситуа-
ции (между Ирландией и Севером). Крах конституционных
и политических соглашений, возвращение насилия,
на подавление или сдерживание которого эти меры были
направлены, делает такой анализ еще более насущным
требованием на Севере, нежели в республике... Поэтому
компания решила осуществить ряд публикаций,
начав с серии проспектов (в дополнение к впечатляю-
щей серии поэм Симуса Хини, эссе Симуса Дина,
пьес Брайана Фрила и Тома Полина), в которых иссле-
довалась природа ирландской проблемы и благо-
даря которым ей можно было противостоять успешнее,
чем прежде1145.
1145 Ireland’s Field Day. London: Hutchinson, 1985. P. vii–viii.
Послесловие (1995)
547
Идея переосмысления и переформулирования исторического
опыта, некогда основывавшегося на географическом разделе-
нии народов и культур, находится теперь в самом центре цело-
го направления академических и критических работ. Ее можно
увидеть в следующих текстах: «По ту сторону арабов и евреев:
пересоздаем левантийскую культуру» Амиела Алкалея, «Чер-
ная Атлантика: современность и двойственное сознание» Пола
Гилроя и «Подчиненные другим: британские писательницы
и колониальное рабство, 1670–1834 годы». Мойры Фергюсон1146 —
и это лишь некоторые из них. В этих текстах подвергаются пере-
смотру сферы, которые некогда считались принадлежавшими
исключительным одному народу, полу, расе или классу, — теперь
их пересматривают, и осмысляют, как, каким образом в них вов-
лекаются другие. Левант, долгое время представлявшийся по-
лем битвы арабов и евреев, предстает в книге Алкалея как сре-
диземноморская культура, общая для обоих народов; по словам
Гилроя, подобный процесс изменяет, буквально удваивая, наше
восприятие Атлантического океана, который прежде восприни-
мался как исключительно европейский путь. Заново обращаясь
к исследованию взаимоотношений английских рабовладельцев
и африканских рабов, Фергюсон предлагает более сложную мо-
дель, разделяя фигуры белой женщины и белого мужчины и тем
самым выявляя новые уровни угнетения и коллективных травм
в Африке.
Я мог бы продолжить приводить примеры. Но я на этом за-
вершу, отметив, что, хотя вражда и неравенство, пробудившие
мой интерес к ориентализму как культурному и политическому
феномену, всё еще существуют, сейчас хотя бы общепризнан-
ным стало то, что это не извечный порядок вещей, а определен-
ный исторический опыт, конец которого, или как минимум
1146 Alcalay Amiel. Beyond Arabs and Jews: Re making Levantine Culture.
Minneapolis: University of Minnesota Press, 1993; Gilroy Paul. The Black
Atlantic: Modernity and Double Consciousness. Cambridge: Harvard
University Press, 1993; Ferguson Moira. Subject to Others: British Women
Writers and Colonial Slavery, 1670–1834 . London: Routledge, 1992.
Volkov D. (2018) Russia’s Turn to Persia: Orientalism in Diplomacy
and Intelligence. Cambridge: Cambridge University Press.
Waardenburg J. (2005) Louis Massignon (1883–1962) as a Student of Islam,
Die Welt des Islams, 45:3, 312–342.
548
частичное смягчение не так далеко. Оглядываясь назад сквозь
пятнадцать лет, наполненные событиями, и новые попытки
интерпретаций и научных исследований, направленных на то,
чтобы ослабить давление оков империализма на мысль и чело-
веческие отношения, понимаешь, что у «Ориентализма» есть по
крайней мере одно достоинство: он открыто вступил в борьбу,
которая, конечно, продолжается и на «Западе», и на «Востоке».
Эдвард Саид
Нью-Йорк, март 1994
Послесловие (1995)
549
Абашин С. (2020) Верещагин без колониализ-
ма: как постсоветская Россия не отме-
чает 150-летие завоевания Средней Азии //
Новое литературное обозрение No 161.
Аверинцев С. (1968) «Морфология культуры»
Освальда Шпенглера // Вопросы литера-
туры, 1, 132–153.
Баранов Х. (2008) Большой арабско-русский
словарь. М: Живой язык.
Батунский М. (1971) О некоторых тенденци-
ях в современном западном исламоведении,
Религия и общественная мысль народов
Востока. М: Издательство «Наука», 207–241.
Батунский М. (2012) Россия и ислам. Том 3.
М.: Прогресс-Традиция.
Бессмертная О. (2019) Понимание истории
и идентичность автора в возражениях
Атауллы Баязитова Эрнесту Ренану,
Islamology, 9:1–2, 54–82.
Бобровников В. (2016) Ориентализм — не дог-
ма, а руководство к действию? О перево-
дах и понимании книги Э. У. Саида в России,
Ориентализм vs ориенталистика. М:
Садра, 53–78 .
Гиргас В. (2010) Арабско-русский словарь
к Корану и хадисам. СПб.: Диля.
Дастон Л., Галисон П. (2018) Объективность.
М: Новое литературное обозрение.
Кныш А. (2004) Мусульманский мистицизм:
краткая история. М-СПб.: Диля.
Лэйн Э. (1982) Нравы и обычаи египтян
в первой половине XIX в. М: Наука.
Месяц С. (2011) Платоновская концепция
дискурсивного знания// Философский жур-
нал No 1 (6), 20–30.
Могильнер М. (2007) Homo Imperii: история
физической антропологии в России
(XIX— начало XX в.). М: Новое литератур-
ное обозрение.
Панарин С. (2015) Эдвард Саид: книга
софизмов // Историческая экспертиза No 2
(3), 78–105.
Потапова Н. (2015) Лингвистический пово-
рот в историографии: учебное пособие.
Спб.: Издательство Европейского
университета.
Прозоров С. (1991) Ислам: энциклопедический
словарь. М: Наука.
Савельева, И., Полетаев, А. (2007) Теория
исторического знания (учебное пособие).
СПб.: Алетейя.
Саид Э. (2006) Ориентализм. СПб: Русский
мир.
Стеблин-Каменский И. (1993) Авеста. Из-
бранные гимны. Из Видевдата. М: Дружба
народов.
ТамимдариА. (2007) История персидской
литературы. Спб.: Петербургское восто-
ко вед ен ие.
Тлостанова М. (2009) Деколониальные гендер-
ные эпистемологии. М: ООО «ИПЦ Маска».
Тодорова М. (2005) Есть ли русская душа
у русского ориентализма? Дополнение
к спору Натаниэля Найта и Адиба
Халида, Российская империя в зарубежной
историографии. Работы последних
лет: Антология. М.: Новое издательство,
345–359.
Тольц В. (2013) «Собственный Восток Рос-
сии»: политика идентичности и востоко-
ведение в позднеимперский и раннесо-
ветский период. М: Новое литературное
обозрение.
Фуко М. (2004) Археология знания. СПб.:
Гуманитарная академия.
Andreeva E. (2021) Russian Central Asia
in the Works of Nikolai Karazin, 1842–1908.
Palgrave-Macmillan.
Andurain J. (2017) La “Grande-Syrie”,
diachronie d’une construction géographique
(1912–1923), Par delà le théâtre européen
de 14-18 : L’autre grande guerre dans le monde
musulman, 141, 33–51.
Apic M. (2016) Le Voyage en Orient de Gerard
de Neval en tant que remise en question
de la perspective eurocentriste, en Revista de
Filología Románica 33:2, 257–275.
Barksdale R. (1957) Thomas Arnold’s Attitude
toward Race, The Phylon Quarterly, 18:2,
174–180.
Bergmann E. (2020) Understanding Nativist
Populism, Neo-Naturalism, 29–52.
Briggs, Ch., Bauman, R. (1992) Genre,
Intertextuality, and Social Power, Journal of
Linguistic Anthropology, 2:2, 131–172.
Список литературы,
использованной
при написании ком-
ментариев
550
Brophy D. (2016) Uyghur nation: reform and
revolution on the Russia-China frontier.
Harvard University Press.
Burke P. (1992) New Perspectives on Historical
Writing. Pennsylvania State University Press.
Çelik Z. (2021) Europe Knows Nothing about
the Orient: A Critical Discourse from the East
(1872–1932). Koç University Press.
Crone P. (2004) God’s rule: government and
Islam. Columbia University Press.
Crossley C. Edgar Quinet and the “Renaissance
orientale”, Dalhousie French Studies,
43 (Orientales), 131–144.
Duff D. (2002) Intertextuality versus Genre
Theory: Bakhtin, Kristeva and the Question
of Genre, Paragraph, 25:1, 54 –73.
Feichtinger J., Bhatti, A. and Hülmbauer, C.
(2020) How to Write the Global History of
Knowledge-Making: Interaction, Circulation
and the Transgression of Cultural Difference.
Springer.
Ganguly K. (2015) Revisiting Edward Said’s
Orientalism, History of the Present 5:1, 65–82.
Hayter W. (1975) The Hayter report and after,
Oxford Review of Education, 1:2 // Education
and Pluralism, 169–172.
Herman P. (2019) Scholarly Personae in the
History of Orientalism, 1870–1930. Leiden-
Boston: Brill.
Heschel S. and Ryad, U. (2019) The Muslim
Reception of European Orientalism:
Reversing the Gaze. London and New York:
Routledge.
Housefield J. (2000) Orientalism as Irony in
Gérard de Nerval’s Voyage en Orient // The
Journal of North African Studies, 5:4, 10–24.
Irwin R. (2007)For Lust of Knowing: The Orien-
talists and their Enemies. Penguin books.
Kelsay J. (2013) Muslim Discourse on Rebellion,
Ethics & International Affairs, 27:4, 379–391.
Lindner K. (2010) Marx’s Eurocentrism.
Postcolonial studies and Marx scholarship //
Radical Philosophy, 27–41.
Linton M. (2017) Any Enlightened Government:
Mortimer Graves’ Plan for a National
Center for Far Eastern Studies, 1935–1946 //
The Journal of American-East Asian relations,
24, 7–26.
Marchand S. (2009) German Orientalism in the
Age of Empire: Religion, Race, and Scholarship.
Cambridge University Press.
Messaoudi A. (2010) Renseigner, enseigner.
Les interprètes militaires et la constitution
d’un premier corpus savant “algérien”
(1830–1870) // Revue d’histoire du XIXe siècle,
41, 97–112 .
Morimoto K. (2012) Sayyids and Sharifs in
Muslim Societies: The living links to the
Prophet. London and New York: Routledge.
Morrison A. (2020) The Russian Conquest
of CentralAsia. A study in Imperial Expansion,
1814–1914. Cambridge: Cambridge
Unive rsity Press.
Newton K. (2008) George Eliot and Racism:
How Should One Read “the modern hep! hep!
hep!”? // The Modern Language Review,
103:3, 654–665.
Olender M. (2017) Between Sciences of Origins
and Religions of the Future: Questions
of Philology // Philological encounters, 2,
201–236.
Piette A. (2019) Theoretical Anthropology
or How to Observe a Human Being.
Springer.
Piveteau J. (1950) Le débat entre Cuvier et
Geoffroy Saint-Hilaire sur l’unité
de plan et de composition // Revue d’histoire
des sciences et de leurs applications, 3:4,
343–363 .
Proudman, M. (2005) Disraeli as an
“Orientalist”: The Polemical Errors of Edward
Said, the Journal of historical society, V:4,
547–568 .
Said E. (2003) Orientalism. Penguin books.
Said E. (2004) L’orientalisme: L’Orient créé par
l’Occident. Paris: Seuil.
Schwabe, C. (2012) Romenticism, Orientalism,
and Nationalidentity: German literary fairy
tales, 1795–1848. University of Florida.
Subrahmanyam S. (2008) One for the Money,
Two for the Show. On Postcolonial Studies
and South Asian History, L’Homme, 187/188 //
Miroirs Transatlantiques, 93–104.
Trüper, H. (2020) Orientalism, Philology, and
the Illegibility of the Modern World. London,:
Bloomsbury Academic.
Validi-Togan A. (1981) Bugünkü Türk ili
(Türkistan) ve yakın tarihi. İstanbul:
Enderun Kitabevi.
Varisco D. (2007) Reading Orientalism: Said
and the Unsaid. University of Washington
Press.
Список литературы, использованной при написании комментариев
551
A
Аббасиды 459
Абдель-Малик, Анвар 158, 160, 170, 176,
493, 495, 544
Абель-Ремюза, Жан-Пьер 162
Абрамс, Мейер Говард 183
Аверроэс (Ибн Рушд) 118, 119, 169
Авеста (Зенд-Авеста) 44, 130, 161
Авестийский язык 79, 92
Авиценна 118, 119
Авраам 118, 237, 402, 405
Авраамические религии 407, 409
Адансон, Мишель 187
Азиатское общество (Франция) 80, 93,162,
198, 259, 260, 336, 378
Азиатское общество Бенгалии 132
Александр Македонский 102, 103, 141, 264
Александрия 137, 373
Алжир 197, 333, 492, 522 , 526
аль-Джабарти Абд-аль-Рахман 138, 521
аль-Иджи Адудуддин 478
ал ь-Ра шид Гарун 459
Альтер, Роберт 465
Альтюссер, Луи 42
аль-Халладж, Мансур 169, 402 , 405, 408,
409, 413
аль-Харири, Абу Мухаммад аль-Касим 201
Альянс за прогресс 174, 175
Американское восточное общество 80,
445
Андалусия 460
Анкетиль-Дюперрон, Абрам Ясент 44, 52,
92, 129 –131, 134 , 186 , 195, 247, 384
ан-Нути, Хасан 266
Антропоцентризм 160, 176
Арабо-израильские войны 59, 411, 432,
444, 499
Арабские халифаты 458, 459, 478
Арабский язык 90, 93, 111, 126, 138–140, 197,
220, 226, 251, 258, 305, 407, 435, 442, 459 ,
471, 478 , 486, 487, 489, 515, 522 , 525, 527
Арабское восстание 337, 363, 364, 369, 378
Аравия 43, 110, 158, 341, 359, 360, 436 ,
458, 490
Арберри, Артур Джон 133
Арендт, Ханна 366
Арианство 110
Арии 398, 413
Ариосто, Лодовико 110
Аристотель 119
Арнальде, Роже 404
Арнольд, Мэтью 39, 230
Арнольд, Томас 343, 348
Ассад, Томас Дж. 303, 304
Ассоциация исследовании Среднего
Востока (MESA) 436, 447
Ауэрбах, Эрих 31, 392–397, 399, 508, 509
Афины 101, 269, 286
Африка 5, 13, 68, 71, 84, 104, 141, 142, 150,
162, 298, 321, 330, 332, 341 , 344 , 418, 422,
437, 460,461,476,504,506,523,526,
528, 538, 547
Африканцы 346, 384 , 452
Ахмед, шейх 253
Б
Байрон, Джордж Гордон, лорд 53, 63, 162,
166, 262, 278, 299
Бакен, Джон 382, 535
Балланш, Пьер Симон 232
Бальдансперже, Фернан 385, 386
Бальзак, Оноре де 37, 221, 227
Бальфур, Артур Джеймс 61–69, 72, 74 –76 ,
83–85, 89, 132 , 152, 157, 158 , 171, 339, 372,
382, 446, 463, 481, 524
Барре, Морис 163, 372–374
Барт, Ролан 415, 467
Башляр, Гастон 98
Беван, Энтони 343
Бегин, Альберт 164
Беда Достопочтенный 108
Бейрут 17, 285
Беккер, Карл Генрих 47, 168 , 169, 319,
320, 449
Бекфорд, Уильям 53, 166, 189
Белл, Гертруда 306, 342 , 343, 350, 352, 353,
359, 362, 363, 374
Бентам, Иеремия 202, 328
Бергсон, Анри 62, 405
Берк, Жак 404, 410, 411, 495
Берлин, Исайя 120
Бертран, Анри Гасьен 137
Бёрджер, Морроу 436–439, 470, 472 , 473
Бёрк, Эдмунд 131
Бёртон, Ричард Фрэнсис 48, 54 , 93,
146, 162 , 167, 249, 250, 265 , 268, 276 , 296,
301–307, 322, 340, 342, 359, 375 , 434 ,
525, 529
Указатель имен
и терминов
552
Блант, Уилфрид Скоуэн 304, 362
Ближний Восток 19, 43, 58, 59, 77,79, 84 , 103,
107, 126, 136 , 163, 173, 248, 263, 265 , 299,
308, 313, 336, 338 , 357, 358, 365, 372, 396,
399, 418 , 436 –439, 440–442, 446–448,
451–454, 456, 457, 468, 469, 473, 474, 476,
477, 479, 480, 484, 487, 490, 493, 499, 501,
508, 511 , 515, 536, 539 –541, 545
Блюменбах, Иоганн Фридрих 191
Боде, Анри 127
Бодлер, Шарль 282
Бонапарт, Наполеон I 52, 79, 129, 134 –140,
142–146, 148, 155 –157, 189, 195, 201, 202, 217,
264–267, 269, 280, 332, 501 , 505, 506, 521
Бонапарт, Шарль Луи Наполеон 444
Бопп, Франц 45, 160, 184, 211 , 215 , 216,
221, 354
Бордо, Анри 266
Борнье, Анри де 149
Борхес, Хорхе Луис 405, 516
Боссюэ, Жак Бенинь 199
Браунинг, Роберт 46
Брахма 237
Брахманизм 129
Бремон, Эдмон 343
Брокельманн, Карл 47
Брольи, Ашиль Шарль Леонс Виктор де
198, 203
Бросс, Шарль де 187
Брэкен, Гарри 37
Брюнетьер, Фердинанд 390
Брюно, Жан 282, 283
Бугенвиль, Луи Антуан де 186
Буддизм 192, 211, 355, 394
Бунур, Габриэль 405
Буркхардт, Якоб 156, 252, 318
Бурнуф, Эжен 160, 162
Бурхард Сионский 122
Бэкон, Роджер 121
Бэкон, Фрэнсис 323
Бэринг, Ивлин (лорд Кромер) 67–69, 71, 72,
74–76, 81 –83, 85, 86 , 89, 157, 158 , 171 , 239,
323–326, 341 , 349, 372, 524
Бютор, Мишель 285
Бюффон, Жорж-Луи Леклерк де 144,190
В
Ваарденбург, Жак 319–321, 408
Вагнер, Рихард 208, 209
Вайль, Густав 162
Валери, Поль 380–382, 384
Валле, Пьетро делла 103
Варрон, Марк Теренций 228
Вартема, Лодовико ди 103
Ватикиотис Панайотис Джерасимоф
474–477
Ваттель, Эмер де 330
Вебер, Макс 394, 395, 471
Вейцман, Хаим 463, 464
Велльхаузен, Юлиус 319
Венский конгресс 85
Верн, Жюль 333
Византия 128, 270, 299, 351
Вико, Джамбаттиста 23, 56, 95, 188, 192,
193,211, 218,219,233,508,518
Вильгельм Триполийский 121
Вильсон, Томас Вудро 338, 382
Виньи, Альфред Виктор де 162, 265
Вогюэ, Эжен-Мельхиор де 267
Вольней, Константен Франсуа 74, 136, 137,
146, 211, 263, 266, 267
Вольтер 130, 153
Вольф, Фридрих Август 209–211, 508
Вордсворт, Уильям 30, 184
Восслер, Карл 392
Востоковедение 11, 20, 48, 201 , 397
Восточный комитет 335
Восточный ренессанс 78, 128, 217
Всемирная компания 149
Вторая мировая война 22, 23, 45, 46, 57,
95,171,174,388,393,432,440, 447,451,453
Вьетнамская война 33
Г
Галлан, Антуан 111–114
Гаман, Иоганн Георг 188
Гарвардский университет 173, 418, 448 ,
491, 536 , 540
Гарде, Луи 462
Гастингс, Уоррен 132
Гвиберт Ножанский 121
Гейзенберг, Вернер 407
Гердер, Иоганн Готфрид фон 45, 161, 188,
189, 211, 215 , 218 , 219, 233, 508
Германия 45, 48 , 163, 206, 298, 323, 344 ,
363, 373, 508 , 509
Геродот 102, 149, 274
Гёте, Иоганн Вольфганг фон 48, 53, 93,
95, 162 , 164, 189, 228, 243, 245 , 248, 262 ,
263, 508, 509
Гиббон, Эдвард 99, 104, 126, 188, 193
Гизо, Франсуа Пьер Гийом 232
Указатель имен и терминов
553
Гирц, Клиффорд 494
Глидден, Гарольд Уолтер 86–88 , 467
Гобино, Жозеф Артюр де 28, 162, 237, 348
Гобсон, Джон Аткинсон 152
Голдсмит, Оливер 187
Голиус, Якобус 113
Гольдциер, Игнац 47, 170, 320
Гомер 34, 50, 141, 509
Гордон, Дэвид 452
Гордон, Чарльз Джордж 61
Готье, Теофиль 163, 164, 281
Гофмансталь, Гуго фон 392
Грамши, Антонио 26, 27, 32, 39, 57, 58
Грейвс, Мортимер 447
Грейвс, Роберт 371
Греция 94, 102 , 117, 146, 268, 278, 319, 533
Гримм, Якоб 160
Груссе, Рене 103
Грюнебаум, Густав фон 171, 449–453,
461, 462
Гуго Сен-Викторский 394
Гумбольдт, Александр фон 213
Гумбольдт, Вильгельм фон 162, 211, 508
Гундол ьф, Фр идрих 392
Гуссерль, Эдмунд 449
Гюго, Виктор 20, 53, 92, 93, 95, 139, 162, 164,
248, 262, 263
Гюисманс, Жорис Карл 282, 404
Д
Дамаск 350, 351, 368 , 369
Дампир, Уильям 187
Данте 21, 117–119, 121–123, 157, 196 , 277, 321,
322, 377, 509
Дарвин, Чарльз 355
Дасье, Бон-Жозеф 198, 201, 202
Даути, Чарльз 163, 268, 304, 340, 359,
362, 363
Декларация Бальфура 446, 481
Делакруа, Фердинан Виктор Эжен 190
Деппинг, Гийом 332
Дестют де Траси, Антуан Луи Клод 182
Дефремери, Шарль Франсуа 267
Джихад 407, 408 , 423, 435
Джонс, Уильям 29, 46, 52, 92 , 128, 131–134 ,
160, 186, 195 , 215 , 247, 263, 265, 328
Джонсон, Пол 541
Джонсон, Сэмюэл 131, 191
Дидро, Дени 191
Дизраэли, Бенджамин 16, 24, 48, 80, 162,
163, 166, 167, 248, 261 , 265, 266, 300, 332
Диккенс, Чарльз 39, 234
Диодор Сицилийский 274
Дози, Райнхарт 162, 238, 239
Драйден, Джон 63
Друзы 45, 166, 200, 298, 300
Думер, Поль 344
Дэниел, Норман 106
Дюга, Гюстав 94
Дюркгейм, Эмиль 394, 405
Е
Евреи 59, 161–163, 166 , 204, 223, 225 , 238,
244, 273, 277, 298 , 300, 357, 368, 398, 433,
434, 436 , 444 , 457, 463, 464 , 467, 482,
484, 527, 547
Еврипид 99, 101, 102
Европоцентризм 14, 21, 160, 529, 545
Египет 43, 48, 64, 66 –68 , 72, 79, 104, 129,
134–136, 139 –141, 144–146, 148, 251, 255, 268 ,
273, 274, 285, 302 , 306, 501 , 505, 518, 521 , 522
Египетский институт 136
Ж
Жалу, Эдмон 380
Жане, Поль 182
Жермен, Жан 107
Жид, Андре 296, 380
Жильсон, Этьен 387
Жирарден, Сен-Марк 331, 332
Жорес, Жан 373
Жорж-Пико, Франсуа 337
Жоффруа Сент-Илер, Этьен 37, 144, 224,
225, 232
Жоффруа Сент-Илер, Изидор 224
Жюда, Огюст-Селестен 267
З
Заглул, Саад 391
Законы Ману 132, 192
Захау, Карл Эдуард 389
Зенд-Авеста 44, 161
Зёммеринг, Самуэль Томас 191
Зороастризм 192, 355
И
Ибн Али Хусейн (великий шариф
Мекки) 364
Ибн Халдун 239
Измаил 407, 411
Израиль 59, 359, 411, 433, 434 , 436 ,
464–466, 484, 488 , 499, 507, 516, 522, 527
554
Индокитай 77, 333, 334, 504
Индонезия 104, 321
Иоанн Сеговийский 108, 193
Ирак 158, 177, 459, 492, 500, 501, 504, 506,
511, 514
Испания 44, 104 , 127, 138, 146 , 153, 206, 238,
268, 461, 478
Италия 44, 45, 134 , 337, 459
Й
Йейтс, Уильям Батлер 178, 351, 352, 384
Йемен 177, 302
К
Кабанис, Пьер Жан Жорж 182
Кабе, Этьен 182
Каен, Клод 531
Каир 138, 167, 255 , 267, 284, 285, 302 , 303,
342, 447, 480
Калиостро, Алессандро 146, 240
Камю, Альбер 474
Кант, Иммануил 191, 210
Карлайл, Томас 39
Карфаген 269, 274 , 277, 289
Кассирер, Эрнст 233
Каст, Роберт Нидхэм 397, 398
Катафаго, Жозеф 267
Катрмер, Этьен Марк 220, 266
Кёрзон, Джордж Натаниэл 325–330, 351
Кёрзон, Роберт 303
Кидд, Бенджамин 356
Кинглейк, Александр Уильям 248, 265,
301, 302
Кине, Эдгар 128, 134, 181, 217–219, 233,
282, 412
Киплинг, Редьярд 82, 343 , 346 , 347, 349
Киссинджер, Генри 84–86 , 455
Китай 18,30, 43, 79,84,92, 104,125,187,188,
192, 220, 382, 401, 517
Китченер, Горацио Герберт 363
Клебер, Жан-Батист 139
Клермон-Ганно, Шарль Симон 267
Кло, Антуан-Бартелеми (Кло-бей) 290
Клодель, Поль 384, 405
Колбрук, Генри Томас 133
Коле, Луиз 291
Коллеж де Франс 197, 219, 378, 410
Колумб, Христофор 103
Колумбийский университет 435, 499
Кольридж, Сэмюэл Тэйлор 46, 216
Комитет де Бунзена 337
Комитет заинтересованных исследова-
телей Азии 456
Коммунизм 175, 447
Кондорсе, Николя де 232
Конрад, Джозеф 291, 296, 308, 369
Констан, Бенджамен 217
Конт, Огюст 182, 184, 348
Конфуций 119
Коран 106, 111, 114, 119, 138, 158, 188, 239, 240,
252, 269, 360, 436, 456
Кордовский халифат 478
Королевское азиатское общество 162,
259
Коссен де Персеваль, Арман-Пьер 232,
239–241, 353, 375
Крессати, Салим Жан-Мишель, де 344
Крестовые походы 127, 264, 266, 270, 300
Крёбер, Альфред Луис 452
Крозиер, Джон Б. 356
Кромер, лорд см. Бэринг, Ивлин
Крымская война 241
Ксеркс 100, 101
Кувейт 490
Кузен, Виктор 182, 213 , 232
Кук, Джеймс 186
Кук, Томас 147, 148
Кун, Томас 417
Курно, Антуан Огюстен 182
Курциус, Эрнст Роберт 394, 397, 399, 508
Кучук Ханем 25, 291–294, 317
Кьеркегор, Сёрен 407
Кьернан, Виктор Гордон 95
Кювье, Жорж Леопольд де 37, 198, 210, 211,
224, 225, 228, 241, 315
Л
Ла Ронсьер-Ле Нури, Камиль
Клеман де 334
Лайалл, Альфред Комин 72, 85, 239
Лайалл, Чарльз 343
Лакост, Ив 404
Ламартин, Альфонс де 48, 54, 136, 146, 162,
180, 268 , 276 –281, 283, 298 , 301, 302 , 330,
353, 372 , 434
Ламенне, Фелисите Робер де 183
Лассуэлл, Гарольд 174, 442, 444
Ле Маскрие, Жан-Батист 140
Ле Стрэндж, Гай 343
Лебон, Гюстав 317
Леви, Сильвен 378, 380, 401, 404 , 405
Левин, Гарри 288
Указатель имен и терминов
555
Леви-Стросс, Клод 96, 449
Легран, Жорж 267
Лейард, Остин Генри 303
Лейбниц, Готфрид Вильгельм 199
Леконт, Казимир 149
Лепик, Людовик-Наполеон 267
Лернер, Даниэль 473
Леруа-Больё, Пьер Поль 334, 335
Лессепс, Матье де 148
Лессепс, Фердинанд де 146–152, 155 –157,
234, 332 , 335, 336
Ливан 177, 278 , 285, 298, 488 , 499,
500, 522
Ливия 492
Ликург 141
Линней, Карл 190
Локк, Джон 37
Лоррен, Клод 278
Лоти, Пьер 163, 383
Лоуф, Роберт 45
Лугард, Фредерик 325
Луис Пьер 317
Луи-Филипп I 445, 446
Лукач, Дьёрдь 394
Льюис, Бернард 171, 174, 477–480,
482–485, 488, 503, 525, 532–537, 539
Лэйн, Эдвард Уильям 28, 40, 46 , 54,
93, 146, 162 , 179, 195, 249, 250–260,
262–265, 268, 271, 273, 275 –277, 283 , 284 ,
286, 287, 291, 293, 296 , 301, 303,
307, 315, 317, 322, 340, 342, 343, 353, 357,
364–366, 369, 374 , 375, 430, 434,
524, 525
Лютер, Мартин 108, 122
Ляруи, Абдулла 451, 452
М
Макдональд, Дункан Блэк 170, 172, 320,
321, 376, 377, 419–422 , 425, 430
Маколей, Томас Бабингтон 39, 241, 305
Малларме, Стефан 407
Мальро, Андре 377
Мандевиль, Бернард де 62, 103
Маннгейм, Карл 394
Манс, Рафаэль дю 114
Марголиуc, Дэвид Сэмюэл 343
Мариет, Огюст 267
Мариньи, Франсуа-Ожье де 135
Маритен, Жак 405
Маритен, Раиса 405
Марк Аврелий 232
Маркс, Карл 16, 21, 39, 42, 51, 63, 167,
242–248 , 315, 353 , 444 , 493 , 523, 528
Марксизм 38, 80, 492, 528
Маркус, Стивен 28
Марло, Кристофер 110
Марлоу, Джон 148
Марониты 298, 336, 422, 460
Марракеш 383
Масперо, Гастон 267
Массиньон, Луи 169, 320, 375, 393, 399 –414 ,
416–418, 422 , 425, 431, 441, 449, 529
Массис, Анри 381
Массон-Урсель, Поль 321
Махдизм 427
Мекка 127, 146, 238, 249, 268 , 301, 304,
305, 364
Мелвилл, Герман 299, 440
Меморандум Кёнига 465
Мертон, Роберт Кинг 488
Месопотамия 163, 336, 343
Метерлинк, Морис 381
Метлицки, Дороти 42
Меттерних, Клеменс фон 445, 446
Милль, Джон Стюарт 39, 328, 348
Мильтон, Джон 110
Митчелл, Питер Чальмерз 356
Михаэлис, Иоганн Давид 45
Мишле, Жюль 125, 156, 182, 213, 218, 219
Моль, Жюль 93, 94, 432
Монтескьё, Шарль Луи де 191, 211
Моразе, Шарль 181
Морзе, Сэмюэл 446
Мориер, Джеймс 300
Мосс, Марсель 405
Моцарт, Вольфганг Амадей 189
Моэм, Уильям Сомерсет 296
Муньери, Леон 473
Мур, Томас 189
Мухаммед 106, 107, 109, 110, 114 , 115, 118 ,
119, 122 , 123, 127, 138, 167, 169, 193, 239 –241,
320, 360, 361, 408 , 426, 436, 458
Мьюр, Уильям 162, 238, 239 , 343
Мюллер, Фридрих Макс 47, 375, 384
Н
Нанкинский договор 445, 446
Наполеон III см. Бонапарт, Шарль Луи
Наполеон
Насер, Гамаль Абдель 151
Нёльдеке, Теодор 47, 319
Немецкое восточное общество 80
556
Нерваль, Жерар де 17, 29, 48, 54, 80,
95, 162, 164, 167, 249, 264–266, 276, 277,
281–287, 296, 298, 301 , 315, 371, 372 ,
406, 530
Несториане 336
Николай Кузанский 107
Николсон, Рейнолд Аллейн 343
Ницше, Фридрих Вильгельм 208–210, 311,
312, 508
Новалис 184
Нокс, Роберт 315
Ньюмен, Джон Генри 39, 241
О
О'Брайен, Конор Круз 474
Общественная школа восточных
языков 140
Община Бадалия 406
Озанам, Антуан Фредерик 232
Окли, Саймон 111, 128
Оксфордский университет 90, 95, 417, 491
Омар I 127, 270
Ораби, Ахмед 67, 71, 267
Оруэлл, Джордж 383
Османская империя 129, 137, 163 , 298 , 317,
336, 378 , 385
Отчет Хейтера 95
Оуэн, Роджер 14, 495
П
Пакистан 321, 432, 461, 518 , 522
Палгрейв, Уильям Гиффорд 306
Палестина 57, 165, 177, 278, 299, 382 , 434 ,
446, 464 , 484, 499, 506 , 507, 522, 526, 527
Палмер, Эдвард Генри 162, 306, 341
Паниккар, Кавалам Мадхава 25
Парацельс 47
Париж 44, 90, 93, 130, 146, 160, 268, 336, 397
Парижское географическое
общество 332
Патаи, Рафаэль 468, 469, 473
Паунд, Эзра 384
Пелопоннесская война 101
Первая мировая война 169, 171, 196,
336, 341,342,344,366,374,388,
411, 431, 446
Первый конгресс ориенталистов 321,
397
Персидский язык 111, 131 , 139, 161, 504
Персия 44, 45, 104, 128
Петр Достопочтенный 121
Пий II (Папа Римский) 107
Пикеринг, Джо н 445
Пикколомини, Энеа Сильвио см. Пий II
(Папа Р имс кий)
Пиктхолл, Мармадьюк Уильям 383
Пиранези, Джованни Баттиста 189
Пире н, А нри 121
Питт, Уильям 131
Пифагор 141
Платон 119, 141
Плиний 398
Покок, Эдвард 113
Полк, Уильям 417
Поло, Марко 103
Поляков, Леон 162
Португалия 44, 127
Постель, Гийом 92, 113
Поуп, Александр 63, 82
Прац, Марио 281
Пресвитер Иоанн 110
Придо, Хамфри 123
Принстонский университет 95, 433, 436,
448
Прудон, Пьер Жозеф 182
Пруст, Марсель 230, 444
Пуссен, Николя 278
Р
Ранке, Леопольд фон 156, 318, 462
Расовая теория 37, 231, 355, 422
Рафаэль Санти 119
Ренан, Эрнес
Рено, Жозеф Туссен 197
Рёскин, Джон 39, 348
Ричардс, Айвор Армстронг 386, 387
Ричардс, Вивьен Уоррен 349
Робертсон, Джон Маккиннон 62, 63
Родинсон, Максим 395, 404, 495
Розеттский камень 194, 222
Россия5, 6,8,9, 32, 44,45, 163,298,302,
328, 344, 351, 442, 542
Руссо, Жан-Жак 192, 199, 218, 219,
233, 278
С
Сайкс, Марк 337, 338, 343, 362
Саладин 118, 119, 165, 405 , 406
Санскрит 44, 92, 128 , 132, 133, 158, 161 , 192,
216, 217, 220, 221
Сарацины 107, 127, 128 , 165
Сасаниды 45, 199
Указатель имен и терминов
557
Саси, Антуан Исаак Сильвестр де 28, 45,
47, 54 , 140, 160, 195, 197–207, 216, 220,
226, 232, 233, 236, 237, 239, 240, 246, 247,
260, 263, 276, 277, 283, 301, 307, 340,
375, 431
Саудовская Аравия 490
Саутерн, Ричард Уильям 99, 107–109
Светтенхэм, Александр 325
Сегален, Виктор 384, 530
Сейл, Джордж 111, 188
Семитские языки 79, 92 , 126, 128, 146, 161,
211, 217, 221 –227, 230, 354, 403 , 446
Семиты 161, 162, 212 , 220, 221, 223 –225, 230,
236, 237, 244, 352–360, 362, 363, 365 ,
367,371, 397,398,408,410,411, 416,434,
444, 464 , 465, 484
Сенар, Эмиль 380
Сервантес, Мигель де 110, 153
Сесил, Роберт Артур Талбот 61, 77
Сионизм 59, 60, 410, 446, 460, 484, 486
Сирия 43, 48 , 54, 104, 129, 136 , 163, 177, 265,
302, 332 , 341, 343, 344 , 423, 506, 526
Сицилия 104, 127, 461
Скалигер, Жозеф Жюст 113
Скотт, Вальтер 80, 105, 162, 165, 166, 248,
265, 299, 405, 406
Смит, Уильям Робертсон 358–363, 410, 421
Снук-Хюргронье, Христиан 320, 321 ,
389–391, 400
Советский Союз 30, 170, 441, 522, 539
Соединенные Штаты Америки (США) 26,
31, 33 , 57–59, 84, 87, 99, 170, 432 , 437, 438 ,
440, 442 , 445 –449, 457, 483, 487,
489–493, 499 –501, 503 , 510, 511, 528 , 535,
539–541 , 544
Солон 141
Солсбери, лорд см. Сесил, Роберт Артур
Талбот
Сольси, Фелисьен де 266
Сорбонна 214
Соссюр, Леопольд де 316
Спитцер, Лео 508
Средневековье, Средние века 104, 107,
109, 110, 121, 186 , 435
Средний Восток см. Ближний Восток
Стендаль 268
Стенхоуп, Эстер Люси 375
Стивенс, Уоллес 24
Сторрз, Рональд 306, 362, 374
Стоукс, Эрик 328
Суинберн, Алджернон Чарльз 282
Сулейманы 112
Сунна 375, 408
Сурат 130
Суфийский мистицизм 404, 409
Суэцкий канал 146, 151, 152, 336
США см. Соединенные Штаты Америки
Т
Такман, Барбара 434
Талейран-Перигор, Шарль Морис де 135
Тассо, Торквато 110, 279
Твен, Марк 164
Теккерей, Уильям Мейкпис 303
Темпл, Чарльз Линдси 316
Тири, Жан 135
Тиррелл, Эмметт 435
Токвиль, Алексис де 156
Томас, Лоуэлл 371
Триллинг, Лайонел 355
Турнефор, Жозеф Питтон де 187
Турция 5, 104, 265, 285, 336, 341, 363, 393
Тьеполо, Джованни Баттиста 190
Тюрго, Анн Робер Жак 232
У
Уайльд, Оскар 230
Уилкинс, Чарльз 132
Уильямс, Реймонд 40, 60
Уистон, Уильям 128, 129
Уорбертон, Элиот 303
Упанишады 130, 161
Уэйли, Артур 384
Уэстлейк, Джон 316
Ф
Фабр д'Оливе, Антуан 145
Фашодский кризис 61
Фейсал 411
Фенелон, Франсуа 119
Феноллоса, Эрнест Франсиско 384
Филби, Гарри Сент-Джон 306, 342, 359,
362, 374 , 375
Фитцджеральд, Эдвард 300
Фланден, Пьер Этьен 343
Флобер, Гюстав 25, 29, 34, 40, 54,
80, 95 , 146, 155 , 162, 167, 168,
180–186, 194 , 227, 248 , 250, 264 –266 ,
277, 281 –283, 287–297, 299, 301 ,
302, 307, 308, 315, 317, 340, 353, 372,
441, 468 , 524, 525
Фор, Эли 385
558
Фориэль, Клод 232
Форстер, Эдвард Морган 372, 377
Франклин, Бенджамин 131
Франклин-Буйон, Анри 343
Франко-прусская война 331
Франция 22, 23, 33, 44, 45 , 48, 77,
104, 129, 149, 160, 163, 197, 198, 201, 203 ,
206, 227, 265, 266, 268, 274 , 277, 297,
298, 302 , 308, 322, 328, 331–333, 336,
337, 341, 343–345, 362, 372–372,
401, 404 , 411 , 412, 432, 440, 447, 490,
517, 518 , 526
Фрейд, Зигмунд 53, 160
Фуко, Мишель 21, 40, 52, 54, 155, 191, 207,
215, 294
Фуко, Шарль де 405
Фурье, Жан-Батист Жозеф 61, 141, 142
Фурье, Франсуа Мари Шарль 182
Фюк, Иоганн 42
Х
Хавалы 291
Хаддури, Маджид 87
Хаксли, Томас Генри 356
Халперн, Манфред 470
Хамади, Сания 469–471, 473
Харви, Чарльз 356
Харкаби, Иехошафат 465, 466
Хафиз 263, 508
Хашимиты 375
Хиджаз 343, 359 , 362
Хитти, Филипп 448
Хогарт, Дэвид Джордж 306, 341 , 359, 362,
363, 374
Холодная война 508, 522, 540
Холт, Питер Малькольм 171, 458
Хомский, Ноам 14, 33,
Хоттингер, Иоганн 111
Хурани, Альберт 417, 419, 531, 532
Хусейн, Таха 490
Хэй, Деннис 27
Ц
Цезарь, Юлий 102, 141
Центр исследований Среднего Востока
(Гарвард) 173, 418, 448
Чанакский договор 298
Чикагский университет 171, 384 , 449
Чирол, Валентайн 384, 385
Чосер, Джеффри 62
Чу, Сэмюэл 105
Ш
Шампольон, Жан-Франсуа 45, 194 ,
217, 222
Шарль-Ру, Франсуа 145
Шарм, Габриель 334
Шатобриан, Франсуа Рене де 17, 48, 136,
146,162,164,184,216,265,268–271,
273–277, 279, 280, 283, 285 , 286 , 301, 525
Шаффер, Элинор 46
Шахид, Эрфан 458
Шваб, Раймон 42, 46, 92, 184, 218, 384
Шекспир, Вильям 30, 62, 110
Шеллинг, Фридрих Вильгельм 233, 237
Шлегель, Фридрих 48, 54 , 93, 161, 184,
217, 237, 421
Шопенгауэр, Артур 185, 208
Шпенглер, Освальд 53, 318
Штейнталь, Хейман 47
Шуби, Э. 486
Шумер 192
Э
Эвен, Абба 410
Эйхгорн, Иоганн Готфрид 45
Элиот, Джордж 39, 46, 47, 163, 265 ,
300, 355
Элиот, Томас Стернз 384
Элрой, Гил Карл 466, 467
Энгельс, Фридрих 160
Эрпениус, Томас 92, 113
Эрхемперт 105
Эсхил 20, 50, 99, 101, 371
Ю
Юм, Давид 37
Юнг, Карл Густ ав 407
Я
Япония 18, 43, 125, 192 , 432
Указатель имен и терминов
Эдвард Саид
Ориентализм
Перевод
Катарина Лопаткина
Научный редактор
Антон Ихсанов
Художественный
и выпускающий редактор
Катя Суверина
Корректоры
Ольга Дубицкая, Марина Сидакова
Макет, верстка
Константин Ерёменко
На обложке:
Барельеф Елены Янсон-Манизер
на станции «Добрынинская»
Московского метрополитена.
Печать офсетная.
Тираж 2000 экз.
Отпечатано в типографии
«Август Борг», Москва