4S\
H емирович­

AKhhzhkc

іс.
/Ъ

Н/мировичъ­Данченко.

u
¥£7,

СПОЛОХИ.
Ночью и днемъ.— Мірская печальница. ­^Умирающій
левъ.— Пѣвцы сокодавера.—Ватиканъ и колиЗей. —
Съ визитомъ у старухи. — Монахъ­защитникъ. ■—
' Сестра. — Закинѳскія ночи. — Паутина.

МОСКВА.

1892.

СОЧИНЕШЯ ТОГО ЖЕ АВТОРА.
Романы:
Гроза изд. 7­ое—цѣна 1 р. 50 к.
Впередъ изд. 2­ое—
2­ое—цѣна
цѣна 2 р.
Плевна и Шипка нзданіе 2­е (распродано).
Кулисы изд. 2­ое ц. 1 р. 25 к.
Монахъ изд. 2­ое ц. 1 р.
Цари биржи 3­я тысяча ц. 2 р.
Горячая любовь ц. 1 р.
Въ ешовыхъ рукавицахъ ц. l р. 25.
Семья богатырей 3­я тысяча ц. 2 р.
Исповѣдь женщины изд. 2­ое ц. 1 р. 25 к.
Контрабандисты съ 86 рисунками (печатается).
Жизнь какъ она есть (печатается).
Подъ звонъ колоколовъ (распродано).
Банкирскій домъ (печатается).
Болотные огни (печатается).

Стихотворенія и повѣсти.
Стихотворенія (распродано).
У Океана изд. „2­ое ц. 2 р. 50 к.
Быль изд. 2­ое ц. 1 р. 25.
Въ гостяхъ изд. 2­ое ц. 1 р. 25.
Подневольные странники 4­ая тысяча 2 т. ц. 3. р. 50 к.
На просторѣ (3­я тысяча) ц. 1 р. 50 к.
Всесвѣтный бродяга съ рис. Богданова—75 к.
Святочные разсказы ц. 2 ­р.
Незанѣтные герои изд. 2­ое ц. 1 р.
Крымскія повѣсти ц. 1 р. 25.
Сказки дѣйствительности ц. 2 р.
Ночи безсонныя ц. l р. 25.
jBb одоѣ (повѣстп пзъ военной жизни) съ рис. д. 1 р.
Сполохи (печатаются).
Разошлись! Ц. 1 р.
Подъ солнцемъ Юга (печатается).
Въ потьиахъ цѣна 1 р.
:'■
(на оборотѣ).

Вас. Немировичъ­Данченко,

сполохи.
Ночью и днемъ.— Мірская печальница.— Умирагощій
левъ.— Пѣвцы сокодавера.—Ватиканъ и колизей. —
С'ь визитомъ у старухи. — Монахъ­защитникъ. —
Сестра. — Закинѳскія ночи. — Паутина.

МОСКВА.

Университетская типогр. Страстной бульваръ.
1892.

flJri 'О

Дозвожено цензурой. Москва, августа 28 дня 1892 года.

ОГЛАБЛЕНІЕ.

Стр.
Ночью и днемъ ......................... ___
Мірская печальница ..........................
Умирающій левъ ............................
Пѣвцы сокодавера ............ ; .............
Ватиканъ и колизей
колизей.........................
.........................
Съ визитомъ у старухи
старухи......................
......................
Монахъ­защитникъ ..........................
Сестра ....................................
Закинѳскія ночи ............................
Паутина ...................................

і
25
55
63
73
93
ill
] 35
151
185

•SHNTJ38

іена j3

)ohnhb£

*

НОЧЬЮ и ДНЕМЪ.
і.
Когда онъ вернулся домой, ему почудилось что­
то таинственное, почти мистическое въ тишинѣ,
окружавшей его. Точно онъ былъ здѣсь не одинь,
будто около стоялъ, неподвижно стоялъ нѣкто,
кому не было надобности дышать, двигаться.
Иванъ Николаевичъ попробовалъ кашлянуть, ска­
залъ первое навернувшееся ему слово, но и ка­
шель и голосъ такъ странно прозвучали, какъ буд­
то это сдѣлалъ не онъ, а тотъ другой. Спички
обыкновенно лежали на углу стола. Онъ ощупью
сталъ ихъ отыскивать и уронилъ на коверъ. При­
шлось за ними нагибаться. Холодъ пробѣгалъ по
его спинѣ и сосредоточивался въ . колѣняхъ. Онъ
постоянно съ тѣхъ поръ испытывалъ это ощу­
щеніе. Проснувшись ночью и найдя свѣчу сгорѣв­
шей, онъ торопился зажечь новую, только бы ни
одной минуты ему не оставаться въ темнотѣ, Онъ
зналъ, что мракъ рождаетъ загадочные призраки,
что стбитъ только вспыхнуть огню, и вмѣстѣ съ
потемками они отъ него поползутъ прочь. Онъ
1

о

пробовалъ пересиливать себя, нарочно выдержи­
валъ цѣлыыи часами; лежалъ, открывъ глаза и
пристально глядя въ самыя нѣдра тьмы, обсту­
павшей его постель. И всегда на его глазахъ
рождалось во мракѣ одно и то же. Сначала вдругъ
неожиданно вспыхивала слабая искорка. Голу­
боватая, трепетная, чуть замѣтная. Проступить
и пропадетъ, потомъ проступить опять и вновь
исчезнетъ... Наконецъ, удержится и дрожитъ, дро­
житъ... Вокругъ нея образовывается какой то клу­
бочекъ тумана; маленькій, маленькій, голубой вну­
три, сѣрѣющій по краямъ и, наконецъ, сливающій­
ся съ тьмой. Клубочекъ этотъ растетъ... Искорка
вся растворяется въ немъ, точно давая ему жизнь.
Въ немъ что­то переливается, дымится, какъ ды­
мится паръ надъ стынущею рѣкой. Потомъ нѣко­
торые отливы, оттѣнки удерж аваются, оиредѣляют­
ся. А въ это время сердце бьется, страшно бьет­
ся, потому что онъ уже знаетъ: въ этомъ клубкѣ
опредѣлившимися и устойчивыми тѣнями сейчасъ
обрисуются чьи­то опущенныя вѣки. Чуть чуть
намѣтятся брови... Едва­едва... Лрбъ сольется съ
краями клубка, съ тьмою, точно очертанія голо­
вы распускаются въ ней. Потомъ носъ... блѣднын,
безжизненный носъ, такой же безжизненный, какъ и
вѣки... Совсѣмъ безкровныя губы, плотно сжатый,
слишпіяся. И сколько бы онъ ни смотрѣлъ во
тьму, самъ себя убѣждая, что это все пустяки,
что мертвые не возвращаются,—лицо это неотступ­
но будетъ передъ нимъ. И онъ, не отводя глазъ

3

отъ этого видѣнія, точно сторожа его, протягивалъ
руку подъ подушку, отыскивалъ спички, зажигалъ
ихъ и по мѣрѣ того какъ разсѣвалась тьма—при­
зракъ блѣднѣлъ, блѣднѣлъ, будто всѣми своими ато­
мами распускался въ тускломъ свѣтѣ, уже наполняв­
шемъ комнату. Ивана Николаевича за послѣднее
время пугало то, что прежде сомкнутыя, даже ка­
­завшіяся ему слипшимися губы—ни съ того, ни съ
сего открылись... Глаза оставались закрытыми. Вѣки
такъ же плотно прилегали къ нимъ, а эти безцвѣт­
яыя, блѣдныя, блѣдныя губы отделялись одна
отъ другой. Теперь онъ уже не дѣлалъ такихъ
оиытовъ. Съ него было довольно! Онъ спалъ со
свѣчами... Онъ приказывалъ даже безъ него дер­
жать лампы зажженными, но старикъ­лакей, какъ
случилось сегодня, забывалъ объ этомъ.
Когда онъ нагибался за спичками—ему почу­
дилось, что знакомая голубая искорка уже тре­
петала въ неподвижномъ мракѣ. Дрожащей рукою
онъ зажегъ свѣчу, и ему показалось, что это не
мракъ уползаетъ въ углы, подъ потолокъ, въ го­
стиную, а черные шлейфы какихъ­то длинныхъ
мантій, до сихъ поръ недвижно лежавшіе на
Еоврѣ. Свѣча разгорѣлась — онъ ощупалъ лобъ:
лобъ былъ холодный, весь покрытый каплями по­
та... Сердце захолонуло. Въ гостиной, куда по­
ползли черныя мантій мрака, вдругъ прозвучалъ
стонъ. Необыкновенно музыкальный и тихій въ то
же время, — точно послѣднее, умиравшее отзвучіе
лопнувшей струны... Какъ отъ призрака единствен­
1*

4

нымъ спасеніемъ былъ действительный свѣтъ, такъ
отъ этихъ гадлюцинацій слуха онъ спасался на­
стоящимъ шумомъ. Онъ нарочно уронилъ большуіо
книгу. Но она беззвучно упала въ пушистый и
толстый коверъ... Стонъ могъ повториться. Онъ
нервною рукою схватилъ колокольчикъ... Онъ зналъ,
что прислуга спитъ внизу и его не услышитъ, но
ему нуженъ былъ звонъ—чѣмъ рѣзче, тѣмъ лучше.
Онъ громко зазвонилъ, — и вдругъ обмеръ... Въ
черномъ четыреугольникѣ двери, которая вела въ
гостиную, показалась какал­то фигура... Этого
еще не было никогда. О, еслибъ онъ увидѣлъ въ
ея рукахъ ножъ, — онъ бы не испугался. Разбой­
никъ, убійца былъ бы счастьемъ въ эту минуту*
Нѣтъ, передъ нимъ очевидно совершалась новая
метаморфоза его воплощеннаго страха. Онъ обер­
нулся къ этой фигурѣ,—та не пропадала.
— Зачѣмъ ты здѣсь?
Молчаніе.
— Кто тебя звалъ?
То же самое...
Онъ собралъ послѣдніе остатки мужества и по­
шелъ прямо на нее, со свѣчею въ рукахъ. Пламя
ея потянулось назадъ, словно въ ужасѣ передъ
тѣмъ, чтб было въ той комнатѣ. Фигура подалась
назадъ... Онъ вошелъ въ гостиную со свѣчей —
призракъ исчезъ; но когда несчастный оглянулся1
назадъ, ему почудилось, что тотъ же силуэтъ сто­
ить уже въ его кабинетѣ... Иванъ Николаевича
зажегъ и въ гостиной лампу. Только тогда онъ­

б

успокоился... Онъ сѣдъ въ кресло и постарался
собрать свои мысли, но каждая изъ нихъ уноси­
лась куда­то и трепетала какъ испуганная птич­
ка... Когда, наконещь, ему силой воли, какъ ему
казалось даже страшнымъ напряженіемъ мышцъ
головы, удалось одолѣть этотъ ужасъ,—онъ всталъ,
прошелся по комнатѣ, налилъ и выпилъ большую
дозу cali bromatum, взялъ стклянку съ одеколо­
номъ и опрокинулъ ее на свою голову. Чувство
холода въ темени нѣсколько привело его въ себя.
Онъ вздохнулъ съ облегченіемъ, раздѣлся и легъ
въ постель.
— Ахъ, еслибы заснуть! и вдругъ ему вспо­
мнилось макбетовское «Я убилъ сонъ». — Ахъ,
еслибы заснуть!.. Скорѣй!.. Безъ грезъ ибезъ сновъ.
И зачѣмъ эти ночи такъ длинны? То ли дѣло лѣ­
томъ, когда одна заря смѣняетъ другую... Тогда
нѣтъ призраковъ, тогда онъ можетъ спать, вообра­
женіе не работаем.... но теперь, теперь!..
Онъ закрылъ глаза. Онъ привыкъ къ яркому
свѣту и только при немъ могъ забываться...
П.
Спалъ ояъ однако всегда крѣпкимъ, тяжелымъ
сномъ... Но странное дѣло, — это продолжалось
только часа три­четыре. Какъ бы ни былъ онъ
утомленъ наеанунѣ,—его точно что­то разомъ по­
дымало съ ностели. Нѣкоторое время онъ безсмыс­

6

ленно всматривался въ знакомую обстановку ка­
бинета, не понимая, чтб съ нимъ и гдѣ онъ. Она
сливалась для него съ еще не улетучившимся
сяовидѣніемъ, и онъ тщетно отыскивалъ блужда­
ющимъ взглядомъ призраковъ, минуту назадъ тол­
пившихся у его постели. Потомъ онъ замѣчалъ
большой, чернаго дерева, столъ, такое же кресло,,
темныя обои, темныя гардины оконъ, шкафы съ
книгами, зажигалъ другую свѣчу, чтобы было свѣт­
лѣе, и ложился опять съ открытыми глазами и
больною головой, съ страннымъ сознаніемъ чего­
то ужаснаго въ сердцѣ. Его ждало нѣсколько ча­
совъ безсонвицы. Онъ привыкъ уже къ этому. Онъ
зналъ, что глаза его не сомкнутся, пока между
гардинами не прорѣжется тусклая полоса свѣта и
рождающійся день не заставить поблѣднѣть жел­
тые огни свѣчей... А тамъ опять крѣпкій сонъ до
тѣхъ поръ, пока старикъ лакей не иридетъ, не от­
кинетъ занавѣсъ у окна и не разбудитъ егообыч­
нымъ:
— Вставпйте, Иванъ Школаевичъ!.. Десять ча­
совъ ужь, пора!
Начинался день, когда опять его нервы стано­
вились крѣпки, и онъ самъ смѣялся надъ своими
ночными ужасами. Точно въ немъ было два чело­
вѣка: одинъ здоровый, веселый и смѣлый— днемъ,
другой суевѣрный, трусливый и больной ночью.
Странное дѣло! Прежде этого съ нимъ не было.
Послѣ того случая, которому онъ собственно
не придавалъ сначала никакого значенія, прошли

7

долгіе годы, онъ пережилъ свою молодость, пере­
жилъ ее бурно» и весело. Еще бы! Были здоровье,
средства, досугъ... Потомъ, какъ и всѣ, онъ дѣ­
лалъ карьеру и въ ней успѣлъ. Это ему досталось
даже такъ легко, что онъ потерялъ къ ней вкусъ
и накануяѣ назначенія его на довольно высокій
іюстъ ни съ того, ни съ сего взялъ да и подалъ
въ отставку. Уѣхалъ путешествовать—вернулся еще
здоровѣе и «жизнерадостнѣе», какъ выражался зави­
довавши ему полу­больной пріятель. «Ты счастли­
вецъ,—говорилъ послѣдній,—у тебя нервовъ нѣтъ.
Попробовалъ бы ты съ моими пожить!» И дѣйстви­
тельно всю жизнь у него не было нервовъ. Ров­
ный, спокойный, онъ только изумлялся истериче­
ской способности другихъ создавать себѣ страхи,
вѣчно жить въ ожиданіи призрачныхъ катастрофъ,
волноваться и мучиться, Богъ зваетъ, по какимъ
поводамъ. У него уже появились въ вискахъ пряди
еѣдыхъ волосъ, въ бородѣ показались серебряный
нитки, у глазъ намѣтились гусиныя лапки и из­
рѣдка ни съ того, ни съ сего начинало ломить
спину, ноги­ Подходила старость, но онъ зналъ,
что она будетъ у него безмятежной и ясной. Какъ
эгоистъ, онъ радовался тому, что въ свое время
не обзавелся семьей. Теперь бы возись съ нею.
Еще неизвѣстно, чѣмъ бы она его порадовала. Онъ
слишкомъ навидался этихъ прелестей у своихъ
знакомыхъ. Жизнь его была полна и безъ того.
Широкое образованіе, богатство давали ему воз­
можность брать отъ нея все доступное человѣку.

8

У него былъ большой и прекрасный крутъ знако­
ыыхъ. Онъ не замѣчалъ какъ идетъ время и
вдругъ...
Именно вдругъ...
Случилось это нежданно ­ негаданно. Десятки
лѣтъ спало и разомъ проснулось... Онъ забылъ
думать объ этомъ... Самое происшествіе слилось
до такой степени съ общимъ фономъ его молодости,
что даже контуры и краски слились и словно въ
старой картинѣ потухли... Какъ­то вечеромъ онъ
вернулся домой... Просидѣлъ до полночи за инте­
ресовавшей его книгой, спокойно легъ спать и
заснудъ крѣнкимъ и счастливымъ сномъ... И около
двухъ часовъ—ни съ того, ни съ сего проснулся...
Ему почудилось, что кто­то толкнулъ его что
ли?.. Онъ поднялся и нѣсколько времени смот­
рѣлъ въ темноту, ничего не понимая. Онъ уже
собирался перевернуться на другой бокъ и заснуть,
какъ вдругъ проступила, дрогнула и спряталась
голубоватая искорка... Онъ протеръ глаза. Улыб­
нулся даже. Чудится!.. Вотъ опять проступила, за­
дрожала и удержалась... Окуталась въ легкій паръ
и вся растаяла въ немъ, озаривъ его чуть замѣт­
нымъ свѣтомъ... Онъ не безъ любопытства всматри­
вался. Онъ не былъ суевѣренъ, и галлюцинація
интересовала его сама по себѣ, какъ рѣдкое зрѣли­
ще. Онъ даже сталъ соображать, чтб онъ ѣлъ сегод­
ня... Вспомнилъ грибы—и успокоился. Вѣрно отъ
нихъ... Но клубокъ пара сталъ определяться и гу­
ститься въсерединѣ... Появились какіа­то очерта­

9

нія... Края его слились съ темнотою и пропали въ
ней... Теперь уже онъ не могъ бы оторвать глазъ отъ
этого етраннаго, все же безформеннаго призрака... Но
помимо его быстро работавшей мысли, помимо глу­
боко лежавшаго въ его душѣ скептицизма — онъ
впервые почувствовалъ, какъ сердце его сжимает­
ся, какъ что­то иодстуааетъ къ горлу, такъ что
ему становится трудно дышать. Чувство глупаго,
безсознательнаго страха впервые прокралось къ
нему и холодомъ обдало ослабѣвшее тѣло... И еотъ
въ бѣломъ клубкѣ обрисовались опущенныя вѣки
съ безцвѣтными, плотно къ щекамъ прилипшими
рѣсницами... Линіи заострившагося носа, сжатыя
<5езкровныя губы... И ничего больше... А память
работала во всю... Чѣмъ­то знакомымъ казался ему
•странный и безсмысленный нризракъ, чѣмъ­то зна­
комымъ, но ужасно далекимъ.
И вдругъ онъ вспомнилъ на зло годамъ и раз­
стоянію! Всаомнилъ разомъ все, точно это случи­
лось еще вчера... Онъ зажегъ свѣчу. Всталъ, облилъ
голову холодною водою и опять легъ. Но сна уже
не было...
— Какія глупости! вслухъ проговорилъ онъ и
засмѣялся даже.
Но смѣхъ его тогда прозвучалъ такъ странно,
что онъ весь похолодѣлъ отъ него. Ему почуди­
лось, что въ слѣдующей комнатѣ кто­то засмѣялся
тоже... Отозвалось въ углу подъ потолкомъ!
— Шалятъ нервы!.. У меня нервы! Чортъ зна­
етъ что такое!

10

Онъ протянулъ руку. На ночномъ столикѣ лежа­
ло новое изданіе Боккачіевскаго «Декамерона»..­
Сталъ пробѣгать страницу за страницей, но сквозь
строки итальянскаго текста проступало что­то
другое. Читая, онъ не понималъ напечатаннаго,
но хорошо соображалъ это другое... Наконецъ,
строки стали сплетаться въ какіе­то узлы... И книга
сама выпала у него изъ рукъ...
— Да развѣ она такая была? опять вслухъ
спросилъ онъ себя.
III.
Именно такая!
Теперь онъ хорошо помнитъ ее. Странно какъ
тридцать лѣтъ въ немъ спало, казалось даже умерлс»
воспоминаніе, а тутъ воскресло разомъ, безъ вся­
каго повилимому повода... Собственно говоря, онъ
и не сдѣлалъ ничего особеннаго. Каждый день на
бѣломъ свѣтѣ творятся дѣла еще хуже, и никому
отъ нихъ не больно. Люди , сходятся и расходятся.
Мало ли такихъ? Онъ въ этомъ отношеніи былъ
похожъ на всѣхъ его товарищей. Молодость клю­
чемъ кипѣла, хотѣлось жить, а тутъ подвернулась
эта тихая и кроткая дѣвушка, съ робкой улыбкой
и наивными голубыми глазками. Молчаливая, какъ
мышонокъ въ норѣ, она иногда по поручепію ма­
тери, его квартирной хозяйки, заходила къ нему
въ комнату. Разъ осталась дольше обыкнопенпаго, —

11

іі юноша ее поцѣловалъ, смѣясь и любуясь, какъ
вспыхнуло ея блѣдное личико и загорѣлись наив­
ные глазки... А тамъ само собою пошло—подъ гору.
Разъ побѣжалъ человѣкъ,— остановиться ему трудно
на крутомъ спускѣ. Ноги не слушаются головы.
И его и ее точно какимъ­то вихремъ подхватило
и давай кружить. Да, онъ даже и теперь чувству­
ете свою совѣсть спокойной. Въ самомъ дѣлѣ, чѣмъ
онъ виноват^ Онъ не обѣщалъ ей ничего. Она,
отдаваясь ему, не диктовала своихъ условій, и онъ
не соглашался на нихъ, не принималъ ихъ. Между
ними не было никакихъ обязательствъ. Ни онъ не
заикался о женитьбѣ, ни она не мечтала о ней.
Еще бы! Онъ хорошей и богатой семьи. Даже ска­
жи онъ ей, она бы съ ужасомъ подумала, какъ
она войдетъ въ эту семью! Нѣтъ, это было бы
рѣшительно невозможно. Любили потому, что лю­
билось и время пришло для обоихъ. Вотъ и все­
Она смотрѣла на него довѣрчивымъ, робкимъ
взглядомъ, молилась, служила ему. Когда онъ
уѣзжалъ, она даже не плакала. Она знала, что
это такъ и должно быть. Онъ кончилъ курсъ,
его ждала семья. Онъ не обѣщался вернуться.
Надо отдать ему справедливость, онъ не успокои­
валъ ее и не обманывалъ. Прощаясь съ нею, онъ
не услышалъ отъ нея упрека. Она сидѣла вся
блѣдная, опустивъ безсильно руки на колѣна и
глядя въ землю. Только когда онъ, улыбаясь, ска­
залъ ей: „вернусь, пожалуй, застану тебя уже за­
мужемъ",—она вся вздрогнула и подняла на него

12

недоумѣвающій взглядъ. Такъ и читалось въ немъ
„неужели ты сказалъэто? Или я ослышалась". О нъ
оставилъ ей депегъ, и она не отказалась отъ нихъ.
Такъ онѣ на столикѣ около нея и лежали, тамъ,
гдѣ онъ ноложилъ ихъ. Его только поразило одно:
въ нослѣднемъ поцѣлуѣ ея не было страстности.
Онъ обнялъ ее, —она оставалась такою же непо­
движною: точно онъ ласкалъ трупъ. На Никола­
евскомъ вокзалѣ, окруженный товарищами, онъ за­
былъ о ней. Только когда поѣздъ двинулся, вдали,
у самыхъ дверей залы для пассажировъ, онъ за­
мѣтилъ ее. Она не подошла къ нему. Она только
неотступно смотрѣла на него оттуда, на этотъ разъ
большими и печальными глазами. Онъ даже гор­
дился собою во всемъ этомъ „казусѣ", какъ онъ
потомъ называлъ случайное приключеніе его моло­
дости. Еще бы, ихъ связь осталась никому неиз­
вѣстной. Никто изъ его друзей даже не подозрѣ­
валъ о ней. О, онъ поступилъ по­рыцарски. Она
бы могла выйдти замужъ и устроиться какъ слѣ­
дуетъ. Во всякомъ случаѣ ея прошлое не воскрес­
ло бы передъ нею, не заставило бы ее краснѣть пе­
реданное устами кого­либо посторонняго... Дома ему
было не до того. Новые люди, новыя знакомства, но­
вые интересы. Все это захватывало, не давало опом­
ниться. Только черезъ два мѣсяца онъ вернулся въ
Петербурга. Не о Надѣ же ему было' думать на
первыхъ порахъ. Начались служба, выѣзды. Скром­
ная, наивная дѣвушка съ ея тихими ласками и
робкою улыбкой совсѣмъ стушевалась въ общемъ

13

фонѣ его недавняго прошлаго. Даже когда онъ вспо­
миналъ о ней,—чтб, надо сказать правду, случалось
рѣдко,—только чувство довольства собою являлось у
него на душѣ.— „Ну чтожъ, потоыъ разыщу, помогу
ей открыть табачную лавку. Пусть живетъ! Она была
удобная!.." Но, разумѣется, добрыя намѣренія такъ
бы и не исполнились, еслибы разъ вечероігь онъ нео­
жиданно не остался на­единѣ съ самимъ собою. Въ
театрѣ, куда онъ собирался, не было мѣста, поѣхалъ
къ знакомьшъ — дома нѣтъ, къ другимъ — тоже...
Куда же дѣваться? А погода была скверная,—ту­
манъ, холодъ. Дома тоже не знаешь какъ убить
время... И въ этотъ­то безцѣльный досугъ его по­
тянуло съѣздить на старую квартиру, узнать, чтб'
подѣлываетъ та дѣвушка,—пожалуй, если ея ма­
тери нѣтъ дома, взять ее съ собою и къ себѣ —
часа на два, на три... Онавдругъ дорога ему стала
почему­то. Ему разомъ, безъ всякой причины за­
хотѣлось опять этой робкой ласки, тихой, стыдли­
вой улыбки, наивнаго, словно мерцающаго взгляда
голубыхъ глазъ. Они бы согрѣли его теперь въ
этотъ холодъ. Онъ поѣхалъ туда. — „Неужели я
здѣсь жилъ? " — задумался онъ, подымаясь по не­
особенно чистой лѣстницѣ во второй этажъ. Онъ
позвонилъ, заранѣе любуясь смущеніемъ и радостью
милой дѣвушки. Никто ему не отпиралъ. Позво­
нилъ еще. За дверями послышались тяжелые шаги.
— Здравствуйте, Анна! Не узнали меня?— спро­
силъ онъ у горничной.
Но та какъ­то безсмысленно смотрѣла на него,,
ничего не понимая.

14

— Что съ вами?
— Иванъ Николаевиче.. Большое горе у насъ
случилось!..
— Что такое?..
Издали въ корридорѣ показалась хозяйка. Расте­
рянная, заплаканная.
— А, Надежда Ильинична?..
— Голубчикъ!.. Иванъ Николаевиче. — заголо­
сила та,—Господи!.. Въ какую минуту вы... Надя­
то моя...
„Сбѣжала!" —досадливо мелькнуло у него въго­
ловѣ... Но онъ спросилъ:
— Больна?..
— Нѣтъ... Вотъ­вотъ ..—И она сама не понимая,
чтб она дѣлаетъ, старуха повернула къ себѣ. Иванъ
Николаевичъ такъ какъ былъ—въ шинели, даже
не снявъ шляпы, іюслѣдовалъ за нею. Въ первой
комнатѣ толкалось нѣсколько жильцовъ, словно
ждавшихъ чего­то... И то же самое растерянное
выраженіе молодой человѣкъ замѣтилъ на ихъ
лицахъ.
IY.
Надя не сбѣжала... Она и больна не была. На­
противъ, дѣвушка оказывалась здѣсь; она лежала
на постели, одѣтая въ то же сѣренькое платьице,
которое такъ нравилось Ивану Николаевичу, —
скромное и простенькое, какъ она сама. Ноги ея
странно и неподвижно торчали изъ­лодъ него. Одна

15

нога въ туфлѣ, другая въ какомъ­то темномъ чул­
«ѣ... Кругомъ тишина... Старуха­мать даже не ила­
кала... Она изрѣдка только стонала, не отводя
тусклаго взгляда отъ этой смятой подушки, на ко­
торой, едва­едва блѣднѣя, изъ наволочки выступало
лицо ея дочери. Опущенныя вѣки, и не только
опущенныя, но какъ будто сжатия съ усиліемъ,
такъ что рѣсницы прилились къ щекамъ. Заострив­
шійся носъ съ синеватою тѣнью какихъ­то подте­
ковъ, плотно слиашіяся губы... Одна рука, тонкая ,
•съ длинными пальчиками, лежала на груди, дру­
гая висѣла съ кровати на полъ... На ней быль
•золотой тонкій обручъ браслета, подареннаго когда­
то Иваномъ Николаевичемъ.
Онъ такъ и остался въ дверяхъ, прикованный
къ порогу...
Ето­то снялъ сь него шинель и шляпу, — онъ
даже не замѣтилъ этого. Онъ не могъ отвести
глазъ отъ мертваго лица, но которому какъ разъ
въ эту минуту ползла муха. Остановилась, почи­
стила лапки и опять поползла ближе къ рѣсни­
цамъ,—за нею по блѣднымъ щекамъ слѣдовала ея
маленькая тѣнь. Въ головахъ стояла лампа. Керо­
синь шипѣлъ въ ней, и, странно, это шииѣніе
раздражало Ивана Николаевича. Что­то противное
злобное слышалось въ немъ. Наконецъ, онъ ото­
двинулся немного и, замѣтивъ одного изъ жилі.­
цовъ, еще при немъ занимавшаго здѣсь комнату,
­безсознательно подалъ ему руку...
— Кто бы могъ думать! — банально началъ тотъ.

16

— Чтб случилось, ради Бога?
— Скучала всѣ эти мѣсяцы — шопотомъ и
быстро, быстро началъ пояснять тотъ — скучала
всѣ эти мѣсяцы и какъ скучала! Слоняется бывало
по корридору, жметъ себѣ руки. Встрѣтишься съ
ней, спросишь: что вы На денька?—» Ахъ—тоска!.,
такая тоска!" Тутъ смѣяться начали­было надъ
нею. | Объясняли— „дѣвицѣ замужъ пришла пора",,
а она замѣсто того сегодня заперлась и—вотъ ви­
дите...
— Чтб „видите "­то, чтб „и"?
— Отравилась!
Ивана Николаевича точно что­то въ сердце толк­
нуло.
— Почему вы думаете, что отравилась?
— Пузырекъ нашли около... Докторъ былъ и ядъ
самый назвалъ. Дигиталисъ, что­ли, или стрих­
нинъ —не знаю. Изъ тѣхъ, что столбнякъ вызы­
ваютъ... Записку оставила на столѣ, — странную,
никто ее понять не можетъ.
— Какую?
— Коротенькая: „прости, мама... Не могла я
больше... Прощайте и вы..." Далѣе слѣдовало долж­
мо быть чье имя, но его она старательно зачерк­
нула, съ собой въ могилу унесла тайну.
— Тайну?—холодѣя спросилъ Иванъ Никола­
евичъ.
— Да, несомнѣнно. Докторъ, осматривавший ее,
сообщилъ намъ... —и жилецъ еще болѣе понизилъ
голосъ:—сообщилъ намъ, что 'она уже четвертый

17

мѣсяцъ должно быть въ интересномъ положеніи. А
мы веѣ ее считали дѣвочкой. Думали что...
Но тутъ вернувшаяся изъ той комнаты мать
подошла къ Ивану Николаевичу.
— Батюшка, милый вы мой!.. Голубчикъ!.. дочка­
то, дочка.
Тотъ молчалъ.
— Хоть бы мнѣ старой сначала. А то она!
Жить бы ей да жить. Господи, Господи! Покарай­
же Ты его!
И опустясь на стулъ около, она заплакала какъ­
то жалкоі безсильно, но старчески.
— Хоть бы знать­то, кто загубилъ ее. Вотъ
Иванъ Николаевичъ жили вы здѣсь. Сами видѣли
какая она была. Такъ вѣдь и ея не пожалѣли. Ре­
беночка­то, и того развратили у меня. Какъ цвѣ­
точекъ росла. Я такъ думаю на старика одного
Степана Пантелеевича. Изъ интендантскихъ! Все на
нее таращился бывало! Жилъ онъ здѣсь, богат ъ
былъ. А у нея въ конвертѣ­то деньги оказались,
болыпія деньги. А на бумажкѣ написано: „ма­
менька, раздай бѣднымъ, пускай за меня Богу
молятся!"
— Сколько денегъ?—совсѣмъ«уже глупо спро­
силъ Иванъ Николаевичъ.
— Двѣ тысячи!
Это было именно то, чтб онъ оставилъ ей.
— И ни на кого­то она, голубиная душенька,
не жаловалась. А особенно про васъ всегда жа­
лѣючи поминала. Любила ваеъ покойница. Всегда
2

18

вы съ ней ласковы были. Что же теперь я буду,
Иванъ Николаевичъ, чтб же я безъ нея­то? Гос­
поди!.. Хоть бы меня зарыли... съ ней вмѣстѣ. Не
глядѣть мнѣ больше на бѣлый свѣтъ.
Иванъ Николаевичъ вомелъ опять въ ту ком­
нату, гдѣ лежала Надя.
Онъ поднялъ свѣсившуюся руку, хотѣлъ ее по­
ложить на постель, но она опять тяжело и безжиз­
ненно упала. Не зная самъ, что дѣлаетъ, онъ кос­
нулся губами лба покойницы и почувствовалъ отъ
нея такой холодъ, что онъ насквозь проникъ его
до сердца. Поправивъ сбившіеся волосы ея и, какъ
пьяный шатаясь, вышелъ вонъ. Его уже въ пе­
редней догнали и подали ему шинель и шляпу.
— На похороны придете?
Онъ даже не замѣтилъ, кто его спрашивалъ.
— Да, да, непреыѣнно.
— Такъ послѣ завтра... Завтра утромъ ее по­
трошить будутъ.
Но онъ уже не слушалъ. Весь въ ужасѣ онъ
спускался внизъ по лѣстницѣ, поѣхалъ къ себѣ...
Но молчаніе его комнатъ было ему теперь не подъ­
силу. Онъ вышелъ и долго слонялся по улицаыъ
города, потомъ попалъ куда­то въ ресторанъ и си­
дѣлъ тамъ, пока не заперли дверей и не попро­
сили его удалиться. Вспомннвъ, что Дюссо еще
отпертъ, онъ поѣхалъ туда. Нашелъ знакомыхъ,
изумившихся его мрачности... Они заинтересова­
лись,— начали его разе прашивать. Иванъ Никола­
евичъ не выдалъ имъ тайны, но замкнулся въ такую

19

загадочность, что сталъ даже рисоваться ею... На
похороны онъ не поѣхалъ... Черезъ недѣлю—двѣ
онъ даже забылъ обо всежь этомъ „происшеетвіи",
и вотъ только теперь, черезъ тридцать лѣтъ, не­
жданно­негаданно, безо всякихъ видимыхъ причинъ
оно воскресло передъ нимъ именно въ той формѣ,
какую всего менѣе онъ считалъ бы возможной.
У.
Черезъ тридцать лѣтъ! Былъ ли онъ виноватъ
нередъ нею? Нѣтъ. Въ глубинѣ своего эгоизма
онъ считалъ ее полусумасшедшей идеалисткой...
Вѣдь она отдалась ему безъ всякихъ условій. Онъ
никогда не обѣщалъ на ней жениться. Да она и
сама понимала, что это невозможно. Развѣ она не
могла выйти за какого­нибудь чиновника, помель­
че? Тотъ былъ бы даже радъ той помощи, какую
при этомъ оказалъ бы имъ Иванъ Наколаевичъ.
Ребенокъ!.. Она во­первыхъ скрывала его, а во­
вторыхъ — онъ бы и на него выдалъ извѣстную
сумму. Зачѣмъ же эти призраки, безмолвные, нѣ­
мые, встаютъ передъ нимъ, зачѣмъ они нарушаютъ
покой его счастливаго существованія?.. Почему онъ
не можетъ остаться теперь лицомъ къ лицу съ
прошлымъ, чтобы изъ глубины непрогляднаго мрака
не показалось ему это мертвое лицо съ опущен­
ными вѣками и блѣдными, сжатыми губами?..
Сегодняшнюю ночь онъ строводилъ безъ сна...
2*

20

Никогда еще огонь свѣчи такъ не раздражали
его. Богъ знаетъ, что бы онъ далъ за одну возмож­
ность затушить ее и остаться въ темнотѣ безъ ви~
дѣній, безъ грезъ. Почему­то именно сегодня онъ
сталъ думать о томъ, что эта несчастная испытывала
передъ своей ранней кончиной... Отчего она не
дала знать ему?.. Вѣдь его адресъ былъ у нея^
Ызъ деревни письмо ее тотчасъ же переслали бы
къ нему въ Петербургъ... Что заставляло ее мол­
чать? Не стыдъ. ВЬдь не стыдилась же она своей
любви, отдаваясь ему. Боязнь? чего? Она вообще­
и ранѣе дичкомъ была. Ей казалось ужаснымъ
быть навязчивой. Онъ не слышалъ отъ нея ни
одного укора. Онъ вспомнилъ, сколькихъ женщинъ
онъ любилъ нотомъ, и какія драматическія пред­
ставленія онѣ устраивали ему при всякомъ поводѣ
да наконецъ и безъ повода. Она была деликатнѣе,.
сдержаннѣе всѣхъ ихъ. Едва ли не она одна н
любила его какъ слѣдуетъ, по настоящему. По край­
ней мѣрѣ въ одномъ ея чувствѣ было самопожерт­
вованіе; другія, напротивъ, отъ него требовали
жертвы! Отчего же этихъ другихъ онъ цѣнилъ
больше? Отчего?
А существуетъ ли еще ея могила?..
Съ чего ему пришелъ въ голову этотъ вопросъ?
Онъ зналъ, что похоронили ее на Смоленскомъ
кладбищѣ. Какъ­то вскорѣ послѣ ея смерти встрѣ­
тилъ знакомаго жильца изъ тѣхъ номеровъ и тотъ
упрекнулъ его:
— А вы такъ и не проводили ея?.. Не сдѣлалв

•21

этой чести бѣдной дѣвочкѣ. Положимъ, вы чужой
•ей... Но мы всѣ шли за ея гробомъ. Всѣ.
— Я боленъ бьглъ!— потупился онъ.
— Развѣ что... Матушка ея ждала васъ. Съ часъ
не выносили гроба, — думали, что вы опоздали...
Островерховъ не пріѣхалъ тоже. Но онъ, по край­
ней мѣрѣ, цвѣтовъ прислалъ. Покойница такъ лю­
била цвѣты при жизни.
Потомъ онъ все собирался съѣздить къ ней на
могилу. Но не до того было: жизнь шла мимо клад­
бищъ и непріятныхъ воспоминаній. Теперь она
опять повернула къ нимъ... И это старое обѣща­
ніе— посѣтить ея бѣдную могилку— встало передъ
нимъ еще однимъ упрекомъ.
— Да, надо будетъ съѣздить: —вслухъ прогово­
рилъ онъ.
— Завтра же!..
И взглянулъ передъ собою въ полумракъ, ле­
жавши за дверями гостиной. Точно онъ кому­ то
далъ обѣщаніе... Странное дѣло, ему стало нѣ­
сколько легче послѣ этого. Точно онъ уже отчасти
сталъ сводить съ нею счеты... Заснулъ онъ подъ­
утро, и заснулъ крѣпко... Слуга, явившійся въ де­
сять часовъ разбудить его, былъ прогнанъ — съ
бранью, удивившею того. Иванъ Николае вичъ все­
гда былъ вѣжливъ съ людьми.
— Сами приказывали! — оправдывался тотъ въ
дверяхъ.
— Разбуди въ часъ!.. — И онъ заснулъ еще
крѣпче.

22

Къ часу, впрочемъ, онъ самъ проснулся—и долго
лежалъ, припоминая, чтб онъ хотѣлъ сдѣлать?
Что­то лежало у него на совѣсти, какое­то обѣща­
ніе, которое слѣдовало исполнить сегодня же. На­
конецъ, траурныя рамки похоронныхъ объявленій
въ поданной ему газетѣ навели его на мысль.
— Да... съѣздигъ къ ней...
Не измѣняя заведеннаго порядка своей жизни,
онъ съ аппетитомъ позавтракалъ, затѣмъ одѣлся
потеплѣе и вышелъ.
Кучеръ его уже ждалъ у подъѣзда.
— На Смоленское кладбище!..
— Чего­съ?—изумился тотъ.
— На Смоленское.
Не измѣняя выраженія крайняго недоумѣнія на
лицѣ, кучеръ повернулъ по направленію къ Ва­
сильевскому острову...
я Ну, вотъ и отлично... Да, давно бы слѣдовало,
давно—посѣтить ея могилу... Ахъ, какая была эта
дѣвушка!.. Ласковая, нѣжная, тихая! Такихъ нѣтъ
теперь. И какъ любить умѣла! Бывало въ глаза
смотритъ — робко, робко, а у самой взглядъ такъ
и теплится... Да, давно бы слѣдовало"...
Какъ и всегда день принесъ съ собою спокой­
ствіе и жажду жизни. Отъ призраковъ уже не оста­
валось ничего.
Еучеръ въѣхалъ на Николаевскій мостъ.
Тутъ очень ­дуло, и вѣтеръ былъ сѣверный, мо­
розный. Щипало лицо, носъ Ивану Николаевичу,
какъ онъ ли кутался въ бобровый воротникъ ши­
нели...

23

— Послушай... ты какъ думаешь... далеко еще
ѣхать.
— Да... съ часъ пожалуй... это вѣдь вонъ гдѣ...
тамъ и еще холоднѣе будетъ...
Въ самомъ дѣлѣ... Притомъ объясняться со сто­
рожами, въ конторѣ. Отыскивать могилу... бродить
по снѣгу...
Еще разъ пахнуло, вѣтромъ...
— Фу, ты, чортъ! Какой морозъ!.. Алексѣй...
— Чего изволите?—обернулся кучеръ.
— Поворачивай назадъ!..—вырвалось у Ивана
Николаевича.
Ото всѣхъ его добрыхъ намѣреній только и оста­
лось это восклицаніе...
— Куда прикажите?
— Къ Донецкой... „Сегодня, кажется, у нея—
пріемный день",—сообразилъ онъ про себя.
„А Надя? — шевельнулось у него въ головѣ.—
Она вѣдь ждетъ!»...
Но день уже разсѣялъ ночные страхи... Иванъ
Николаевичъ даже проговорилъ вслухъ:
Мертвый въ гробѣ — мирно сшг,
Жизнью пользуйся живущій!..

ШРСШ ПЕЧАЛЬНИЦА.
(Изъ „Сішокъ дѣйствительностп").
I.
— Слабая женщина! А вы, господа, имѣете но­
нятіе о томъ, что такое слабая женщина? .
Ну, думаю, пойдутъ теперь обобщенія. Я на­
чалъ уже посматривать въ тотъ уголокъ, гдѣ была
моя шляпа, и соображалъ насколько для меня удо­
бенъ путь къ отступленію. Съ хозяиномъ можно и
не прощаться: онъ такъ захлопотался объ уживѣ;
остальные не замѣтятъ.­ Но говорившій точно уга­
далъ мое намѣреніе и обратился уже ко мнѣ прямо:
— Вы вотъ на войнѣ были. Помните этихъ сла­
быхъ женщинъ—сестеръ милосердія?
— Еще бы. Отличао помню.
— Ну такъ скажите, кто оказывался сильнѣе:
нашъ братъ съ мускулами, которыхъ давай Вогъ
любому кузнецу, или эти слабыя женщины, нерв­
ныя, впечатлительный и потому­то именно способ­
ный на величайшій подъемъ духа?
— Я уже достаточно писалъ объ этомъ.

26

— Вотъ именно... Онѣ, съ вашихъ словъ, какъ
живыя стоятъ нередо мною среди тифознаго цар­
ства... Слабыя женщины! —уже совсѣмъ негодую­
щимъ голосомъ повторилъ онъ.
— Да почему ты это такъ близко принимаешь
къ сердцу?— остановилъ его пріятель.
— А потому, что сегодня, не далѣе какъ два
часа назадъ, у меня была такая „слабая женщина".
Вонъ, Кшокольцевъ — кочергу узломъ вяжетъ, а
я васъ увѣряю, что у него не хватило бы и на
десятую долю ея силы...
— Ты это о комъ?
— О Таничкѣ!
— Это намъ ничего не говорить... Мало ли ихъ,
Таничекъ­то...
— Ну, друзья мои, такихъ, какъ она, пожалуй
дѣйствительно мало... Нашей женщинѣ дай настоя­
щее дѣло—она и развернется въ такомъ чудномъ
блескѣ, что...
— Ты пожалуй скоро стихами начнешь.
, — И стоитъ! А то, только и слышишь, что рус­
кая женщина киснетъ, что она — нервная дрянь,
глаза вишь у нея намокромъ мѣстѣ; какихъ только
гадостей и глупостей не выдумаютъ! Нѣтъ ты по­
пробуй съ ее... Какъ понадобится, такъ она, эта
оклеветанная вами русская женщина, теменемъ въ
облака упрется!
— Любопытное гимнастическое упражненіе.
— Ты лучше разскажи намъ про свою Танечку.

27

— Разскажу, хоть вы и не стоите этого!.. Вамъ
бы „о женпщнѣ" читать разныхъ „вопроситель­
ныхъ знаковъ" да съ французскими романистами
на ея счетъ ненавистничать!..
П.
„Было это два года назадъ. Я болѣе подлаго
осенняго дня не помню... Въ каждомъ атомѣ воз­
духа—готовый насморкъ сидѣлъ Внизу было мокро»
сверху падала слякоть какая­то. Страшно было
смотрѣть на нищихъ. Знаете, вѣдь наши москов­
скіе нищіе особенно жалки и ободраны. По край­
ней мѣрѣ такихъ оголѣвшихъ я нигдѣ не видалъ.
Дрожатъ бѣдняги— посинѣли. Дышешь—и дыханіе
въ легкихъ точно перехватываетъ что­то. Доктора
въ такія погоды принимаютъ особенно торжествен­
ное выраженіе, совсѣмъ—„галанскіе" имянинники.
Я ѣхалъ закутавшись, воротникъ поднялъ — ну,
тарантасъ тарантасомъ, шапку нахлобучилъ. Встрѣ­
тилъ меня одинъ пріятель и потомъ всѣмъ разска­
зывалъ, что меня въ капорѣ видѣлъ на улицѣ. Но
какъ я ни закрывался, а оказалось—сухой нитки
на мнѣ нѣтъ, насквозь сыростью прохватило. Дома
не лучше. Три часа пополудни, а точно ночь насту­
пила. Въ окно хоть не гляди: сѣро, скверно, ту­
чей обволокло тебя и на стѣнѣ противуположнаго
дома черезъ улицу лишаи какіе­то отъ сырости
проступили. Ну, думаю, теперь бы я ни за что на

28

улицу носа не показалъ... Переодѣлся, затопили
мнѣ каминъ, взялъ я какую­то книгу, иоудобнѣе
въ кресло усѣлся, какъ вдругъ : докладываютъ маѣ:
— Барышня васъ спрашиваютъ.
— Какая барышня? Мой Семенъ вы знаете —
оетроуміежъ не отличается. Онъ подумалъ подт­
малъ и рѣшилъ:
— Одѣтая не то чтобы... Изъ тѣхъ, которыя
но книжной части бѣгаютъ.
— Проси...
Входитъ барышня... Думаю, дѣйствительно „по
книжной части". Массу я такихъ перевидалъ. Ху­
денькая, блѣдная, блѣдная, ни кровинки въ лицѣ,
губы—бѣлыя, какъ у чахоточныхъ. Профиль о.тинъ!
Краше въ гробъ кладутъ. Кашмировое платьеце за­
платано кое­гдѣ, но чистенькое. У шеи н у рукавовъ
подмокло. Пальто должно быть коротко—всю сля­
котью этой небесной захлестало. Волосы причесаны
гладко и жиденькіе. Руки—красны. Холодно имъ,
бѣднымъ. Подалъ ей свою—дрожитъ. Плечами по­
водитъ, не отогрѣлась еще. У насъ, у беллетристовъ,
поганая привычка есть все замѣчать и наблюдать,
каждую мелочь въ умѣ отмѣтить. Такимъ образомъ
и я не упустилъ, что ботинки у нея были худыя­
худыя, ѣсть просили. А одну она вѣрно, бѣдняжка,
собственноручно бичевочкой перетянула. И разу­
мѣется сыростью ихъ насквозь прохватило. На по­
лу— сырыя пятна отъ нихъ.
Одно, чтб у нея было хорошо—глаза. И не боль­
шие, и не горячіе, а такъ, что­то есть въ нихъ.

29

Во­первыхъ, взглядъ ужь очень серьезный, сейчасъ
вы замѣчаете, что съ настоя щимъ человѣкомъ дѣло
имѣете. Глубокій. Даже вѣдь безцвѣтные какіе­то,
а прямо въ душу вамъ смотрятъ. Разберешь этотъ
взглядъ—такъ невольно сдѣлаешь то же, чтб й я,
то есть чуть не съ силой усадишь ее къ камину
въ покойное кресло, да человѣку прикажешь сей­
часъ же подать ей чаю горячаго, и впередъ еще,—
она и не сказала, зачѣмъ пришла,—а ты готовъ
все для нея сдѣлать. И знаете, что я вамъ скажу?
Такіе именно глаза у наш ихъ русскихъ женщинъ
встрѣчаются. Это ихъ сила и ихъ особенная, своя
красота. И не только умъ въ'нихъ—нѣтъ, и доб­
рота душевная видна!.. Начала­было она говорить,
а я ей: голубушка, пока вы не отогрѣетесь, да въ
себя не придете, я съ вами и толковать не стану.
Смѣется: „это, поясняетъ, вамъ въ диковину, а я
вѣдь каждый день такъ. По урокамъ да за пере­
пискою. Я сегодня у васъ уже вторично.
— А гдѣ вы живете? спрашиваю.
— На Остоженкѣ, въ третьемъ Ушаковскомъ!
Я такъ и ахнулъ. Я, какъ вы знаете, безсмѣнно у
Красныхъ воротъ!..
— Пѣшкомъ?
— Еще бы, улыбается. Извощики кусаются. Куда
ужъ! И на конку трудно...
Ну, согрѣлась она и сейчасъ же торопливо­
торопливо давай дѣло свое рассказывать... Точно
боится у меня отнять время, и краснѣетъ, и
робѣетъ, и сама на себя злится за это, — вижу,

30

больно губы прикусываетъ. Кажется, не будь по­
стороння™, сама себя бы побить готова. Отъ де­
ликатности у нихъ это. Знаете, нѣтъ болѣе дели­
катныхъ женщинъ, какъ вотъ такіе заморыши, пока
онѣ бѣдны. Намъ пальцемъ шевельнуть только,
чтобы исполнить ихъ просьбу, а онѣ приступаютъ
къ ней, точно придется мнѣ для нея горы свора­
чивать или, по меньшей мѣрѣ, Царь­пушку украсть .

III.
— Читала я, говоритъ, о переселенцахъ... Просто
мнѣ спать они не даютъ.
— Чѣмъ же это?
— Ужасно, ужасно. Дома, землю бросили... Дви­
нулись съ дѣтьми крохотными „мѣста" отыскивать
въ Сибири... Пишутъ, набралось ихъ въ Тюмени—
силъ человѣческихъ нѣтъ справиться съ ними со
всѣми. Какіе жалкіе, заброшенные! Больныхъ между
ними сколько и уходу никакого.
— Да что­жь вы­то сдѣлать можете?—удивляюсь
я на нее. И, правду сказать, смѣшно мнѣ даже.
— Какъ что?., помочь имъ... Я училась меди­
цинѣ, ходить за ними могу.;.
— За переселенцами?..
— Да, именно!..
И кровь ей (Богъ вѣсть откуда взялась!) въ лицо
бросилась. Заторпыхалась моя гостья какъ­то, —
видимое дѣло, досадно ей, что я никакъ въ толкъ
не могу взять ея мыслей.

31

— А развѣ здѣсь вы не можете ходить за боль­
ными?
— Здѣсь?.. Здѣсь на это много охотницъ... Очень
много... А тамъ... Вы подумайте, въ этакія погоды
они подъ телѣгами ночуютъ... Холодно, мокро. Го­
лодный дѣти кричатъ, у матерей молока давно
нѣтъ. Мрутъ, пишутъ оттуда. Нѣтъ, я, знаете, я
рѣпшлась, окончательно... И вы напрасно отгова­
ривать меня стжшт..
И сколько usjy у кея, сердечнаго порыва этого,
что мнѣ даже вь голову не пришло спросить ее:
» да я­то, матушка, что могу сдѣлать?" У такихъ,
какъ она, эти душевныя движенія необыкновенно
заразительны, Всѣхъ кругомъ захватывают^ и ихъ
дѣло какъ­то разомъ дѣлается вапгамъ.
Я посмотрѣлъ на нее. Эдакая „хлипкая", какъ
говорятъ у насъ. Думаю — гдѣ ей справиться! И
грудь доска­доской. Сквозь платье видно, какъ вы­
дались острыя ключицы, какъ худы плечи! И рука
тонкая, точно у ребенка, скверно выхоженнаго.
— Милая вы моя, вы на себя посмотрите, ну,
куда вамъ такими цѣлями задаваться.
— Это вы по моему виду заключили?
— Да!
— О, объ этомъ и толковать нечего... Что я...
Если мнѣ удастся хоть десятую долю — я и то
счастлива буду... Смыслъ всей жизни въ этомъ...
Да и главное вѣдь: какъ не разсуждайте, а этого
ужаса, о которомъ прочла я, все равно, нельзя вы­
нести. Нужно идти, бѣжать къ нимъ, помочь...
И скорѣе, скорѣе!

32

— Да чѣмъ... чѣмъ? Ну, скажите, чѣмъ вы­то
поможете?
— Объ этомъ я подумаю на мѣстѣ... Я тоже
себя зпаю... Попаду туда—буду полезна. .
Тутъ только пришло маѣ въ голову спросить ее
наконецъ.
— Ну, а чѣмъ я вамъ могу быть полезнымъ?
— Вы въ Томскѣ. многихъ знаете?
— Да, многихъ.
— Дайте мнѣ письмо туда это разъ... А во­вто­
рыхъ мнѣ не съ чѣмъ подняться. Еслибы я имѣла
до Нижняго билетъ третьяго класса, а тамъ до
Перми—на пароходахъ, хоть на палубѣ,—это мнѣ
все равно, tsi отъ Перми до Ирбита тоже третій
классъ. Говорятъ такіе есть льготные билеты...
*в­ Да вы въ третьемъ классѣ не выдержите,
особенно на пароходѣ.
— Это я то? удивилась она.
. ■— Да, вы!
— Богъ съ вами!..
И она даже засмѣялась, до того дика ей пока­
залась мысль, что она можетъ не выдержать такихъ
пустяковъ .
— Вы знаете Анфису Ѳедоровну—вѣдь совсѣмъ
душевный человѣкъ и такія, какъ моя нежданная
гостья, никогда отъ нея не уходятъ безъ совѣта
и содѣйствія! Я забралъ сейчасъ ее и поѣхалъ. Го­
ворю ей: тамъ мы потолкуемъ. Анфиса Ѳедоровна
полгорода знаетъ. Она вамъ и билеты добудетъ и
вмѣстѣ вы это дѣло обсудите, какъ его лучше обо­

о r>

ао

рудовать! А только жалко мнѣ васъ, вамъ бы са­
мимъ полѣчиться да заняться своимъ здоровьемъ,
а не о другихъ думать.
Засмѣялась она.
— Я, говорить, изъ такихъ, что только на боль­
шомъ и хорошемъ дѣлѣ окрѣпнуть могутъ.
Покачалъ я головой — и не сталъ разубѣж­
дать ее.
1У.
Анфису Ѳедоровну мы застали дома. И, разу­
мѣется, въ такихъ дѣлахъ—дѣлахъ сердца—она
оказалась гораздо умнѣе нашего брата. Мы всюду
видимъ или выдумываемъ препятствія, а хорошая
женщина ихъ какъ­то не замѣчаетъ. Она проще
относится къ дѣлу, и то, чтб поразило меня, ее и
не удивило даже. Мои опасенія за здоровье „хлип­
каго" и блѣднаго созданія, такъ довѣрчиво обра­
тившагося ко мнѣ, ея даже и не коснулись.
Ей и въ голову не пришло говорить: да какъ вы
это выдержите, да вы сами сляжете! Она сразу
душевнымъ чутьемъ своимъ поняла, что „такъ
надо, такъ слѣдуетъ дѣлать", а разъ поняла, отъ
этого' именно пункта и пошла далѣе и стала об­
суждать съ нею чисто дѣловую сторону: какъ все
это лучше устроить, чѣмъ запастись, за что именно
приняться на первыхъ порахъ. И сближаются хо­
рошія женщины на такой почвѣ необыкновенно
быстро. Я въ другую комнату покурить пошелъ,
3

34

вернулся, смотрю —Анфиса Ѳедоровна уже попросту
ее Таничкой называетъ и такъ съ ней разговари­
вает^ точно онѣ, по крайней мѣрѣ, десять лѣтъ
уже коротко знакомы. Ж вы знаете это любопыт­
ное чистое женское свойство: весь разговоръ у нихъ
о мелочахъ какихъ­то. А сквозь всѣ эти мелочи,
красною ниткою въ сущности очень вѣрныя сооб­
ражения проходятъ, и такъ онѣ всѣ эти мелочи и
второстепенный обстоятельства, детали расплани­
руютъ и разставятъ, что, смотришь, крупнѣйшій то
вопросъ такъ рѣшенъ, что къ нему нашъ братъ и
одной черточки не прибавить, — кругло выйдетъ
и безъ насъ! А со стороны кажется—мелочи...
Изъ разговора Анфисы Ѳедоровны съ Танечкой
я убѣдился, что послѣдняя помимо своихъ милыхъ
душевныхъ свойствъ получила довольно солидное
образованіе. Она принадлежала къ столько разъ
оклеветаннымъ дѣвушкамъ, которыя серьезно ра­
ботали надъ собою, прошли сначала гимназію, по­
томъ поступили на курсы и не для одной выставки
только, а въ силу неутолимой жажды знанія. Если
бы господа, такъ часто и такъ подло наускивавшіе
невѣжественныя массы на этихъ . бѣдныхъ неофи­
токъ науки—добросовѣстно всмотрѣлись бы въ та­
кихъ именно Танечекъ, они бы вѣроятно въ сво­
емъ словарѣ нашли для нихъ другіе эпитеты. Они
бы увидѣли, что если иногда по своей скудости
и нищетѣ эти Танечки не поражаютъ своимъ ве­
ликолѣпіемъ и изяществомъ, то изъ нихъ во вся­
комъ случаѣ выходятъ прекрасныя жены и матери.

35

Дѣвицы Кукшины отошли въ область прошлаго.
На смѣну имъ выступили серьезные умы и доб­
рыя сердца, одушевленная искреннимъ желаніемъ
сѣять вокругъ счастіе, дать людямъ радость и
<5лаго; одушевленныя настолько, что даже слухи
о чужихъ бѣдствіяхъ дѣлаютъ этихъ Танечекъ не­
счастными и заставляютъ ихъ бѣжать на помощь.
Не одна сотня этихъ Танечекъ во время войны
сгибла отъ горячекъ и тифа, оставаясь, какъ ча­
совые, на своихъ постахъ среди отравленныхъ ла­
заретовъ и госпиталей. Вмѣстѣ съ солдатомъ они
­обнаружили несокрушимыя силы. Онѣ явились
честью своего народа, и временно грязныя пасти
клеветниковъ замолкли. Но кончилась легенда вой­
ны, наступила будничная дѣйствительность, и снова
выступили впередъ „ стриженые волосы, пальцы въ
чернилахъ и отрепанные подолы", трафаретные
видовые признаки, безъ которыхъ извѣстная часть
нашего общества никакъ не хочетъ или не можетъ
себѣ представить трудящуюся женщину.
У.
Говорю я ей: вы бы сначала все­таки разрѣше­
ніе выхлопотали себѣ.
— Зачѣмъ это?
— А вдругъ васъ не допустятъ.
— Меня?
— Да, васъ. Вѣдь вы знаете—у насъ и съ петли
3*

зе
самоубійцу снять нельзя, пока полиція не явится.
На все свое распредѣленіе...
— До меня это не касается.
—. Какъ не касается?
..■— Такъ. . Кто же можетъ запретить мнѣ доброе
дѣло едѣлать.
И такъ просто это сказала и даже бѣлес.оватыя
брови свои;" наивно приподняла. На лицѣ недоумѣ­
ніе полное. Кто ей въ самомъ дѣлѣ помѣшать бу­
детъ въ состояніи, если она сама твердо въ это
вѣритъ.
— Да лотомъ знаете,—вдругъ вырвалось у нея.
Спрашиваться­то вѣдь никогда не надо. Самую прос­
тую вещь вы задумали и дѣлайте. Если спросите,
такъ вѣдь этимъ еамымъ подозрѣніе внушаете,
нѣтъ—ничего такого, тогда зачѣмъ позволенія спра­
шивать. Нѣтъ, ужь лучше я не спрашиваясь... А
какъ Богъ на душу...
Такъ, не спрашиваясь, и поѣхала она.
Жаль ее было ужасно. Отказалась отъ всего для
себя самой. Шубки даже не взяла. Такъ, въ ле­
гонькомъ пальтишкѣ—на сибирскіе морозы. Потому
у насъ гнилая осень, а тамъ вѣдь ужь и двадцать
пять градусовъ ниже нуля. Веселая въ вагонъ са­
дилась. Глаза счастьемъ горятъ. Нервы видимое
дѣло ходуномъ ходятъ, дождаться не можетъ, когда
'до дѣла дорвется. Руку пожала мнѣ, — чувствую,
пальчики ея дрожатъ. А день этотъ былъ такой
подлый, который и нашей осени,—на что ужь уро­
дина—и то въ диковину. Казалось, что вся земля

37

исходила какими­то нечистыми, болѣзненвымй испа­
реніями. Дышать становилось противно; кажется,
уткнулся бы въ подушку носомъ, : да и проспалъ
до свѣчей. Туманъ стоялъ кругомъ. Наканунѣ
выпалъ снѣгъ и за ночь растаялъ; по улицамъ цѣ­
лыя обера грязи. Ее, бѣдную Танечку, пока она
до Нйжегородскаго вокзала доѣхала— всю залѣпило.
Анфиса Ѳедоровна полюбопытствовала ея пальтиш­
ко посмотрѣть и ахнула: саржевая подкладка какая­
то, ни клочка ваты... Хотя бы платкомъ горло об­
вернула—такъ нѣтъ. Ужь на­силу навязали ей
шерстяную шаль какую­то...
Третій звонокъ дали... Кондукторъ въ послѣдній
разъ свиснулъ... Анфиса Ѳедоровна благословила
ее. А я, правду сказать, какъ на мертвую смот­
рѣлъ на нее, на Танечку. Думалъ: пропасть ей
тамъ, какъ такую каторгу холода „хлипкой" вы­
держать? И не доѣдетъ пожалуй. Одно только меня
и утѣшало: то, что все­таки ея жизнь полнѣе лю­
бой иной на видъ болѣе счастливой жизни. Въ са­
момъ дѣлѣ, сотня тысячъ сытыхъ и богатыхъ лю­
дей томятся бездѣльемъ, мучатся, нервничаютъ,
потому что некуда имъ себя дѣвать, а вотъ эта­
кая Танечка—вся полна кипучими намѣреніями и
секунды у нея пустой и незанятой нѣтъ. Если и
дѣла ей не удастся сдѣлать, такъ хоть мысль о
дѣлѣ все существованіе наполнить. Ну и позави­
дуешь по­неволѣ. Анфиса Ѳедоровна тоже должно
быть думала объ этомъ. По крайней мѣрѣ, когда
этотъ проклятый, молочный какой­то туманъ про­

38

глотилъ иоѣздъ, и мы слышали только. : громыханіе
вагоновъ издали, да свистки локомотива, она обер­
нулась ко мнѣ и говорить:
— А знаете, Танечка­то вѣдь счастливѣе насъ!..
— Вотъ умретъ, тогда и будете толковать о ея
счастьѣ.
■— И умретъ, а. все­таки счастливѣе!. <
■

.■:■..■

VI.
Вернулся я домой—на міръ Божій глядѣть не
хочется. Спустилъ я. шторы, завѣсилъ гардины
одну за другую, такъ чтобы этого сѣраго . дня и
не видѣть совсѣмъ, зажегъ лампы и свѣчи и толь­
ко тогда началъ успокаиваться немного. Какъ
вдругъ ко мнѣ является пріятель. Я зналъ, что
онъ бывалъ въ Сибири. Въ Иркутскъ по какому­то
дѣлу ѣздилъ... Спрашиваю его:
— Холодно ли теперь за Ураломъ?
— Въ какомъ именно мѣстѣ?
—; А за Ирбитомъ хотя бы?
— За Ирбитомъ!.. Градусовъ тридцать пожалуй
будетъ.
— Типунъ бы вамъ на языкъ, ангелъ мой.
— За что такое украшеніе!
— Да я только­что проводилъ одну дѣвушку
туда.
...
— Ну что же... Я тоже уцѣлѣлъ, а больной со­
всѣмъ уѣхалъ... Я знаете, сшилъ себѣ хорошій ро­

39

мановскій полушубокъ, а сверху—доху надѣвалъ.
Лягу въ тарантасъ, да шубой еще поверхъ дохи
прикроюсь. На ногахъ тоже мѣховые сапоги по
колѣно. Ну и ничего. Доѣдешь до станціи—сей­
часъ на крыльцѣ доху долой, потому если ее съ
холоду въ жаръ, да съ жару на холодъ—такъ она
вылѣзетъ вся. Войдешь въ горницу—сейчасъ ста­
канъ холодной воды... А потомъ, немного спустя,
чаю. Такъ всѣ сибирики, дѣлаютъ.
— Больше, я думаю, водкой согрѣваются­
— Ни­ни! Ни одной капли. Спиртъ понижаетъ
температуру. Въ дорогѣ его нельзя зимой. Глав­
ное—хорошая шуба, да надежная доха.
— Ну, значитъ, пропадетъ моя Танечка!—сооб­
ражаю я.—А долго надо ѣхать?
— Смотря на какую веревочку попадешь.
— Это еще что такое?
— Казенныхъ­то почтъ нѣтъ. Частныя. По всему
пути извозчиковъ масса. Съ однимъ сговоришься,
а і ужь тотъ отъ себя будетъ тебя другимъ переда­
вать. Это и называется веревочкой. Хорошая вере­
вочка попадется, такъ въ часъ будете по пятнад­.
цаги­шестнадцати верстъ дѣлать. Ну, а если дур­
ная, тогда плохо!..
Е вечеромъ передаю это все Анфисѣ Ѳедоровнѣ,
а оаа улыбаясь смотритъ на меня.
— Чему вы это?
Ц А вашимъ сомнѣпіямъ. Танечка такой хоро­
ши теловѣкъ, что пропасть ей никакъ нельзя бу­
детъ.\ Этого, душа моя, Богъ никакъ не допуститъ.

40

Не бойтесь. Она въ своемъ вѣтромъ подбитомъ
яальтишкѣ лучше до мѣста доберется, чѣмъ вашъ
пріятель въ дохѣ и въ шубѣ... Опять же и люди
не дадутъ ей погибнуть. Развѣ сейчасъ же не видно,
что за душа у нея. Довольно ей въ глаза загля­
нуть... Посмотрите, мѣсяца черезъ два письмо отъ
нея получимъ...
YII.
Настала зима... Первое время мы часто вспоми­
нали о Танечкѣ. Анфиса Ѳедоровна удивлялась,
что отъ нея нѣтъ писемъ. Я боялся, что бѣдная
дѣвушка не добралась до далѳкаго Томска и забо­
лѣла гдѣ­нибудь по пути. Иначе она бы, разумѣется,
написала. Всякій разъ въ холодные дни или въ
снѣжныя метели у меня сердце щемило, когда я
представлялъ себѣ ея худое, блѣдное лицо съ
безкровными губами. Пропала, разумѣется, про­
пала! Еуда ей такой слабой выстоять, когда и
болѣе сильнымъ подобные подвиги не по плечами!
Дѣло въ томъ, что тогда я судилъ о женщинахь
съ нашей точки зрѣнія. Нѣтъ у нея мускуловь,
какъ у гимнаста въ циркѣ — ну, значить, слаба.
Только впослѣдствіи я убѣдился, что настоящая
сила женщины не въ нихъ, не въ складѣ ея тѣта,
а глубоко въ самое сердце схоронилась и дѣлазтъ
ее способной на невозможныя для нашего б>ата
дѣла. Именно въ самое сердце. Вмѣстѣ съ кр)вью
оно разгоняетъ эту силу по всему организіу, и

/

41

тамъ, гдѣ любой кузнецъ съ обожженной шкурой
и кулакомъ, способнымъ убить быка, пропадетъ, —
она сумѣетъ все поставить по своему. Даже если
и свалится съ ногъ, то все­таки гдѣ мы болѣемъ,
она только хворзетъ и надломленная, истощенная,
измученная опять подымается и продолжаетъ свое!..
Такъ случилось и въ этотъ разъ. Свѣдѣнія о Та­
нечкѣ были получены нежданно­негаданно. Прі­
ѣхалъ въ Москву какой­то сибирякъ изъ Томска,
хлопотать о чемъ­то, съ письмами ко всѣмъ, кто ему
могъ быть нолезенъ. Одно такое было у него и къ
Анфисѣ Ѳедоровнѣ. Когда онъ явился къ ней, я у
нея былъ тоже и, разумѣется, при одномъ имени
Томска сейчасъ же вспомнилъ уѣхавшую туда дѣ­
вушку.
— Не знаете ли вы ея?—И я ему назвалъ.
— Бона! Мірскую печальницу да не знать!
— Какъ вы ее назвали?
— Всѣ ее у насъ такъ величаютъ: мірскою пе­
чальницей. Потому что ей до всего дѣло.
— Здорова она?
— Что ей дѣлается! Ее сломить нельзя.
— Какъ такъ?
— Нельзя! Она точно заговоренная... Должно
быть слово такое знаетъ. Ничто ее не беретъ. Ужь
мы на нее дивились. Чудовая!.. Народъ у насъ по­
своему о ней говорить. Старообрядецъ одинъ слухъ
пустилъ, что Богомъ, значить, ангелъ къ нейпри­
ставленъ оберегать ее —такъ и повѣрили. Ни мо­
розь ея не беретъ, ни болѣзни!.. Я думаю, солдатъ

42

того не вытерпитъ!.. И точно она сама этому вѣ­
ритъ, потому что у нея никакой заботы о себѣ
нѣтъ. Самая простая на видъ — ничего геройскаго
въ ней нѣтъ. Мы вѣдь тоже, — не глядите, что
заугольники,—въ захолустьяхъ напшхъ почитыва­
емъ. Поди больше чѣмъ вы, потому что у васъ
столько досуга нѣтъ! А только о такихъ намъ и
въ книгахъ никто еще не разсказывалъ, потому
что у авторовъ онѣ не настоящія. Либо красавица
самая необыкновенная, либо ужь такая богатырша,
что нашему брату и рядомъ­то съ ней становиться
страшно. А то умомъ. своимъ каждаго точно топо­
ромъ въ носъ бьетъ... А Танечка (у насъ ее тоже
Танечкой прозвали) хилая да слабая, гляди на
нее хоть сто лѣтъ — ничего особеннаго, никакихъ
узоровъ на ней не написано. Совсѣмъ незамѣтная.
Даже складомъ на ребенка похожа... Только глаза,
правда! Только вѣдь это старые люди ихъ зерка­
ломъ души называли, а нынче­ повѣрь этому зер­
калу — живо въ дуракахъ останешься!.. Совсѣмъ,
говорю, простая. Идетъ, никто за ней не повер­
нетъ головы, ни у. кого вопроса не навернется:
„кто де это такая"? А она вотъ какія дѣла обра­
ботала. Пріѣхала, разспросила, гдѣ переселенцы, и
къ нимъ. Никто на нее вниманіе не обратилъ,
потому развѣ ее отличишь. Такъ она­ сама къ ра*
ботѣ и пристала. А когда опомнились,— чиновники
у насъ тоже знаете, на все имъ бумагу подай, —
да сталп спрашивать, по какому такому праву, и
кто она, и зачѣмъ здѣсь, такъ оказалось, чтобезъ

43

нея никому, даже тѣмъ же чиновникамъ, не обой­
тись. Какъ­то такъ случилось, что она все знаетъ,
все умѣетъ и всѣмъ нужна. Дѣла она столько пе­
редѣлала, что никто повѣрить не могъ, чтобы
она одна все это. Любая община сестеръ мило­
сердія столько не сможетъ, а объ нашихъ докто­
рахъ я и говорить не стану. Потому докторъ то­
же человѣкъ: ему и позавтракать, и пообѣдать,
и отдохнуть, и чаю , напиться надо, а вечеромъ
въ картишки перекинуться, но и практику забы­
вать не слѣдуетъ, — волка­ то вѣдь ноги кор­
мятъ. А ей ни ѣсть, ни пить, ни спать. Все это
она какъ­то урывками, на ходу и сама поди не
замѣчала какъ. И вотъ что дивнѣе всего: мужчи­
ны—всякимъ силамъ природа предѣлъ положила—
поработаютъ, повозятся да вѣдь и языкъ.высунуть,
а она — нѣтъ! Точно трудъ да возня эта сама во
себѣ . ея силу питаютъ. Все также нахмурится, сож­
метъ губы и отъ одного больнаго къ другому, отъ
одного бѣдняги. къ сосѣду... Точно мышь: ея не
видишЬ) а она все бѣгаетъ да суетится. Такъ вотъ
только­что въ голову пришло у насъ кое­кому спро­
сить ее, зачѣмъ она здѣсь — анъ смотришь, безъ
нея какъ безъ рукъ,—ни тпру, ни ну! Къ ней же
пришлось обращаться. А еще немного спустя ейвсѣ
невольно подчинились. Тихо она все, ровно. Ни
голосу не повысить, ни сердится ни на кого. Все
ласково, нѣжно, кротко. И другіе при ней работать
стали. Совѣстно ли имъ, ласка ли дѣйствовала—
Богъ знаетъ.: А еще глядь­поглядь—много, времени

44

дрошло—и сама она оправляться начала. Сильнѣй
да здоровѣй. И не ѣстъ, не пьетъ, не отдыхаетъ
какъ слѣдуетъ, а точно выздоравливаетъ и поправ­
ляться стала.
— Гдѣ, же она теперь?
— Уѣхала!
— Куда?
— Съ переселенцами двинулась. По тайгамъ...
Богъ ее знаетъ, гдѣ она остановится! Мы прово­
дили ее чуть не цѣлымъ городомъ.
VIII.
Позвольте мнѣ теперь вамъ прочесть отрывокъ
изъ письма, полученнаго годъ тому назадъ отъ
Набѣжина. Вы его помните? Онъ вѣдь нѣсколько
лѣтъ уже какъ предпринялъ громадное кругосвѣт­
ное путешествіе. Мы его считали даже погибшимъ,
потому что, разъ попавъ въ Америку, онъ уже не
удостоивалъ насъ ни однимъ словомъ и отклик­
нулся только изъ Санъ­Франциско, наканунѣ от­
плытія въ Японію. Потомъ опять молчаніе, и уже
нѣсколько писемъ изъ Владивостока. Онъ впро­
чемъ и до сихъ поръ гдѣ­то въ Сибири. Застрялъ,
что­то изучаетъ и, какъ у всѣхъ россійскихъ Тен­
тетниковыхъ, ничего у него, разумѣется, изъ этого
не выйдетъ. Все разрѣшится письмами къ пріяте­
ламъ да умными разговорами за ужиномъ. Такая
ужь наша судьба, французъ съ быстротой брант­

■15

мейстера прояатится по какой­нибудь странѣ и
смотришь — цѣлая серія солидныхъ томиковъ. Нѣ­
мецъ тоже на каждый день въ пути смотритъ какъ
на, сотню — другую марокъ, которыя онъ долженъ
извлечь изъ него, а нашъ братъ соберетъ интерес­
нѣйшія данныя, даже, случается, записки вести
будетъ, чтобы, вернувшись, забыть ихъ въ пись­
менномъ столѣ. Это ужь такъ. Такъ вотъ та же
судьба вѣроятно и Набѣжина постигнетъ. Но одно
его письмо я часто ношу съ собой. Ужь очень оно
меня порадовало.
— Страсть у тебя къпредпсловіямъ!— замѣтилъ
кто­то.
— Читай ужь пожалуйста. Ты все обобщаешь.
Набѣжинъ, который на одномъ мѣстѣ дня поси­
дѣть не можетъ, у тебя въ Обломовы попалъ.
— Разумѣется Обломовъ, только съ одного бока.
Въ каждомъ русскомъ есть Обломовъ. И въ немъ
онъ сидитъ. Ты подумай, стоить Набѣжину сѣсть
къ письменному столу, и кончено: руки у человѣка
отнялись и голова не работаетъ. А за бутылкой
лафиту откуда что берется. Ну, такъ вотъ, господа,
позвольте прочесть вамъ нѣсколько строчекъ.
„Родныя Палестины, ты знаешь, меня не осо­
бенно порадовали. Я уже тебѣ писалъ о Сахалинѣ,
съ впечатлѣніями котораго до сихъ поръ еще не
раздѣлался. Отъ Владивостока пошла какая­то те­
мень сплошная. Водка, винтъ, драка, эксплоатація
народнаго труда — какъ будто для этого только и
просыпается сибирское сонное царство, чтобы опять

46

заснуть тотчасъ же. И подумай, это—послѣ Аме­
рики, тдѣ жизнь ключемъ кинитъ. Другая планета
совсѣмъ. Одно, что меня миритъ съ „дымомъ оте­
чества", который, какъ всякому дыму подобаетъ,
до сихъ поръ только глаза мнѣ ѣстъ и дыханіе
захватываете, — это случайная встрѣча въ тайгѣ
съ удивительно интереснымъ типомъ. Наткнулся
я въ тайгѣ на становище переселенцевъ. Что это
за жалкій, что за голодный народъ! Я видѣлъ пе­
реселенцевъ Ъъ Америкѣ, но ^куда же! Тамъ даже
китайскіе куліи не удовлетворились бы : такимъ
„минимумомъ", который достался на долю отече­
ственныхъ „піонеровъ". Покорная, молчаливо стра­
дающая масса и посреди — истинная праведница
Христова... Это нѣкто Татьяна Фирсова. Въ толпѣ
пройдете мимо и не замѣтите ея. Такихъ, какъ
она, природа по сорока на дюжину отпускаетъ, а
поди­ка что она выдерживаетъ и выноситъ. Сама
скудно и плохо одѣтая, она ведетъ добровольно
ту же мучительную жизнь, что и переселенцы, толь­
ко за одно вправо помогать имъ. И она истинная
представительница альтруизма нашего вѣка, аль­
труизма, оклеветаннаго, осмѣяннаго, но которому
все­таки принадлежитъ будущее!.. Она до сихъ
поръ какъ живая передо мною. Надо видѣть ее,—
а я съ ними пробылъ недѣлю,—какъ она ухажи­
ваетъ за больными, нянчитъ дѣтей, возится съ
членами этого бродячаго общества, которыхъ побо­
гаче, убѣждая ихъ дѣлиться своимъ избыткомъ съ
остальными, какъ она предстательствуетъ завсѣхъ

47

„своихъ" передъ звѣрообразаымъ сибирскимъ „чи­
номъ" (вотъ тоже ископаемый типъ!). Надо это ви­
цѣтьі Не спитъ, кажется. Не доѣстъ сама! Полное
отреченіе отъ своей личности, полное забвеніе
своего я.:. Ну и молятся же на нее мужики. „Про­
падомъ бы безъ нея пропали", говорятъ, и я этому
вѣрю, видя ее на дѣлѣ... Откуда эта маленькая и
хилая женщина беретъ столько силы? Вѣдь при­
рода ей и кармана такого не отпустила, гдѣ бы
хоть въ скрытомъ видѣ сила лежать могла. А поди!
И прнтомъ какая удивительная изобрѣтательность!
На пустомъ мѣстѣ она сумѣетъ достать все, что
надо. Ее зовутъ здѣсь „мірскою печальницей", —
ужасно къ лицу ей это имя. И притомъ, несмотря
на ея постоянно озабоченно сдвинутыя брови, ;—
на губахъ такая улыбка, голосъ такъ ласковъ, что
видно ее ничѣмъ нельзя вывести изъ себя, кромѣ
несправедливости—разумѣется. А голосъ действи­
тельно такой, что зажмурился бы и все его
слушалъ... Мнѣ мужики разсказывали, какъ за Ир­
кутскомъ ихъ вьюга застала въ поляхъ. Всѣ бы
померзли, если бы не она—эта маленькая Жанна
Д'Аркъ переселенческой партіи. Но Жанна Д 'Аркъ
та вѣдь ненормальная была. Ейвидѣнія представ­
лялись, духоводица,—а эта совсѣмъ, совсѣмъ про­
стая. Точно изъ живорыбнаго садка ее сачкомъ
вытащили первую попавшуюся!.. Такъ вотъ я тебѣ
скажу, что такой „обыкновенной" женщины въ
цѣломъ мірѣ не найдешь. Это лучшее достояніе
нашей родины, ея честь, ея слава, залогъ ея пре­

48

краснаго будущаго. И когда я вспоминаю здѣсь,
какъ оклеветана она, сколько грязи вылили на ;
нее, на эту мірскую печальницу, разные доброволь­
цы ассенизаторско­литературнаго цеха—такъ вчу­
жѣ становится больно и обидно. Впрочемъ можетъ
быть такъ и надо".
— Ну, тутъ дальше я ужь читать вамъ не буду...
Тутъ о Танечкѣ ничего...
— Мірская печальница! Какое прекрасное вы­
раженіе!—заыѣтилъ кто­то.
— И вѣрно какъ! Какъ пристало къ ней. Сла­
бая женщина! Надо знать, господа, что такое сла­
бая женщина!
Въ этотъ вечеръ больше мы уже не вспоминали
о Танечкѣ.
Хозяинъ позвалъ ужинать, за ужиномъ подня­
лись другіе разговоры—не до нея было!..
IX.
Вѣдь должно быть находила она наслажденіе во
всемъ этомъ. „Подвига." —будемъ ужь такъ назы­
вать ея добровольно наложенное на себя послу­
шаніе—захватывалъ ее всю безраздѣльно, ни чему
другому не оставалось мѣста! Жизнь ея была со­,
всѣмъ, совсѣмъ полна. Она не чувствовала ни на
одну минуту скуки, той скуки, которая является
нашимъ истиннымъ проклятіемъ. Вѣдь не щъ од­ •
ного же упорства она пошла дальше съ этой пар­

49

тіен переселенцев!., не изъ тщеславія. Какое тамъ
тщеславіе среди рваныхъ дерюгъ, въ этой нуждѣ
безконечной, въ этомъ ьѣчномъ изморѣ! Какъ хо­
чешь объясняй, а она сдѣлала то, на чтб никто
изъ насъ не способенъ и въ чемъ явилась ея на­
стоящая женская сила. „L'altruisme c'est l'egois­
ше vrai" —это именно нро женщину было сказано.
Насъ съ нашими стальными мускулами и воловьи­
ми жилами, съ нашими нервами, которыми хоть
барки къ мостамъ привязывай— на такой „эгоизмъ"
никогда бы не хватило... И я по дорогѣ домой
невольно рисовалъ себѣ эту блѣдную, слабенькую
„хлипкую" дѣвушку именно такою, какою ее на­
мѣтилъ нашъ пріятель въ своемъ горячемъ раз­
сказѣ... Передо мною въ неоглядную даль раски­
дывалась холодная Сибирь, чудовищная, громадная,
подавляющая —и посреди нея это крохотное, хилое
существо съ серьезными глубокими глазами съ
сдвинутыми озабоченными бровями... Еругомъ—ту­
мань и воютъ метели, бѣлые призраки взметанныхъ
снѣговъ до самаго неба подымаются надъ нею...
Съ сѣвера вѣтеръ потянется— все живое къ землѣ
никнетъ, все застуживается кругомъ, смерть одна
торжествующая и побѣдная царитъ на этомъ не­
обозримомъ просторѣ— и здругъ какая­то совсѣмъ
незамѣтная Танечка, инфузорія,выходитъ на борьбу,
со всѣми этими ужасами и какъ выходить— бодро,
спокойно, даже безъ всякой одушевляющей вѣры въ
побѣду, нототу что ни о какихъ блестя щихъ побѣдахъ
она не думаетъ, а дѣлаетъ себѣ скромно свое великое,
4

50

„маленькое" великое дѣло и пе боится ничего, рѣ­
■шительно ничего. Шуми себѣ метель до самаго
поднебесья, сплетайтесь лѣса непроходимыми ча­
щами, кипи многоводная рѣка бѣшеными волнами...
И вдругъ передо мною воскресли, точно въявь
изъ тумана поднялись и въ чистомъ небѣ обрисо­
вались ледяныя вершины Шибки, застуженные хол­
мы Плевны, мокрыя низины и болотины Приду­
найской Болгаріи. Развѣ мало тамъ было именно
такихъ же самыхъ Танечекъ, съ тѣмъже „истин­
нымъ эгоизмомъ" великой любви къ человѣку въ
еердцѣ, съ тѣми же озабоченно сдвинутыми бро­
вями надъ серьезными вдумчивыми глазами? Какъ
спокойно проходили онѣ по тифозному царству по­
ходныхъ лазаретовъ и не терялись тамъ, гдѣ все
терялось, гдѣ мы съ нашими стальными мускулами,
воловьими жилами и канатными нервами оказыва­
лись безсилъными передъ внезапно выросшего пе­
редъ нами настоящею дѣйствительностью войны,
безъ іпумныхъ, громкихъ фразъ, безъ мишуры, въ
которую ее облекаетъ легенда... А эти длинные ка­
раваны раненыхъ, въ телѣгахъ по страшнымъ до­
рогамъ!.. Развѣ не такую же роль играла тамъ
сестра милосердія, какую теперь играетъ эта самая
Танечка въ таборѣ обнищалыхъ и измученныхъ пе­
реселенцевъ?.. Разумѣется, ту же самую...
Мірская печальница!

51

X.

Черезъ нѣсколько мѣсяцевъ, которые я провелъ
далеко отсюда, я ояять встрѣтился съ пріятелемъ,
разсказывавшимъ мнѣ исторію Танечки.
— Давно вы пріѣхали?—спросилъ онъ меня.
— Вчера.
— Надоѣло шататься?
— Не скажу. Каждый день въ путешествіи—это
новая книга, только книга, написанная живыми
образами и полная глубокихъ идей. Нужно умѣть
читать ее...
— Ну, мы такія книги читаемъ и дома. Надо
тоже умѣть, потому что, употребляя ваше сравне­
ніе, каждый встрѣтившійся вамъ человѣкъ—такая
книга.
— Ну, между такими книгами много скучныхъ
и безсодержательныхъ! —замѣтилъ я.
— Не всегда... Да вотъ кстати.—И онъ посмо­
трѣлъ на часы.—Хотите я познакомлю васъ съ
одною такою книгою. Она должна прійдти ко мнѣ
■черезъ минутъ двадцать. Хотите?
Мы пошли къ нему:
Нріятель мой жилъ недалеко...
— Для моей книги,—улыбался онъ какъ­ то сча­
стливо и радостно,—не надо ни заграпичнаго пас­
порта, ни желѣзнодорожнаго билета, ни суеты—
ничего.—Вотъ садитесь въ это кресло и читайте
­ее...
4*

52

— Когда она будетъ у васъ?
Какъ будто нарочно, въ передней звякнулъ ко­
локольчикъ. Послышалось громкое и веселое: дома?..
Мой пріятель пошелъ туда; тамъ чему­то смѣялись
и что то говорили спѣшао и сбиваясь, точно не
было времени и что­то надо было сообщить сей­
часъ, сію минуту. Потомъ, въ дверяхъ гостиной,
гдѣ сидѣлъ я, появилась. молодая дѣвушка, —оче­
видно выросшая не въ городѣ, гдѣ онѣ быстро
блѣднѣютъ и хирѣютъ, а въ деревнѣ, на волѣ,
среди простора и въ чистомъ, здоровоиъ воздухѣ
полей и луговъ. Я прнвсталъ и, ожидая пока меня
пріятель познакомитъ съ нею, невольно залюбо­
вался ея спокойнымъ и здоровымъ лицомъ. Отъ
такихъ невольно отвыкаешь у насъ!
— Позвольте васъ познакомить!— И онъ назвалъ
меня­—А это наша мірская печальница.
— Танечка!—вырвалось у меня.
Она яокраенѣла, улыбаясь.
— Именно Танечка!
— Помилуйте, да вы ее рисовали мнѣ такою
хилою, болезнѣнной...
— Я и была такая,— отвѣтилаона за него.—Когда
я пріѣхала въ Томскъ, то мѣстный „ батюшка"
сравнилъ меня съ „вѣтвью, вѣтромъ колеблемой".
Это я ужь потомъ на сибирскихъ холодахъ „испра­
вилась и .
Я всмотрѣлся въ нее. Несомнѣнно ея были эти
глубокіе, вдумчивые глаза, эти серьезный, хмурив­
шіяся брови. Еслиби ея взгляда ие смягчала на­

53

ивная и кроткая улыбка губъ,—на лицѣ Танечки
было бы много чисто аскетической суровости.
— Да, я очень поправилась.
— Неужели тамъ, въ Сибири?
— И сама не замѣтила, какъ, только вернулась
совсѣыъ другая... Себя не узнаю. Здоровье точно
само пришло.
— Вотъ и подите,—весело шутилъ мой прія­
тель —Другихъ такая каторжная работа убиваетъ,
а „слабымъ женщинамъ" она на пользу. Добрѣютъ
онѣ отъ нея. Дѣйствительно, Танечка, вы неузна­
ваемы... Тьфу, тьфу—не сглазить бы васъ... И вѣдь
— отдыхать не хочетъ!—обратился онъ ко мнѣ.—
Ищетъ себѣ занятій при какомъ­ нибудь госпиталѣ.
— Я навыкла тамъ съ больными... Люблю это
дѣло... И скучно безъ него...
Поневолѣ мнѣ пришло на память восклицаніе
моего друга, какиыъ онъ началъ свой разсказъ о
мірской печальницѣ.
— Слабая женщина! А вы имѣете понятіе, гос­
пода, о томъ, что такое слабая женщина?

УМИРАЮЩІЙ ЛЕВЪ.
Въ ржавой желѣзной клѣткѣ звѣринца умиралъ
старый левъ.Лѣто стояло холодное. Солнце едва по­
казывалось при сѣверномъ вѣтрѣ, отъ котораго по
блѣднымъ небесамъ какъ будто въ ужасѣ бѣжали
сѣрыя тучи. Алыя, словно кровью облитыя, зори
гасли въ туманахъ ночи; долго боролись съ ними
простуженныя утра. Августовскіе дни никакъ пе
могли согрѣть озябшую землю. Въ половинѣ мѣ­
сяца ударилъ морозъ и чахоточнымъ румянцемъ
подернулись ­ листья кленовъ, поблекли и пожел­
тѣли липы и только одной рябинѣ жилось хоро­
шо среди агоніи безъ разцвѣта увядавшагс лѣта.
Оно было не первымъ для могучаго животна го;
царя пустыня не сразу сломилъ холодный сѣверъ.
Долго, очень долго левъ бился въ своей клѣткѣ,
яростно кидался на подходившихъ къ ней, грызъ
зубами желѣзные прутья и ревѣлъ такъ властно
и грозно, что остальные звѣри какъ­то припадали
къ землѣ, боязливо жмурились и только пара вели­
колѣпныхъ королевскихъ тигровъ радостно отвѣ­

56

чала ему издали точно привѣтомъ на привѣтъ.
Цѣлые годы левъ не ыогъ успокоиться, привыкнуть
къ рабству. Въ этомъ отношеніи онъ не былъ че­
ловѣкомъ, привязывающимся къ своей темницѣ.
Если бы даже благородное животное могло созна­
вать, что свобода никогда болѣе не улыбнется
ему — оно бы все околачивалось о свои рѣшотаи.
Утомясь, оно ложилось, клало свою громадную,
гордую голову на вытянутая могучія лапы и толь­
ко сверкало, гнѣвно и презрительно сверкало узив­
шимися зрачками на подходившихъ къ клѣткѣ лю­
бопытныхъ. Ихъ обдавало горячимъ дыханіемъ его
пасти, и они пятились, недовѣрчиво поглядывая
на желѣзныя полосы. Попадались пьяные, орали
ему что­то, но левъ только щурился на нихъ, раз­
вѣ уже очень надоѣдали ему, и онъ во весь ростъ
взвивался съ мѣста, схватывался когтями за вер­
хнее прутья своей влѣтки и злобно ревѣлъ, такъ
злобно, что стоявшіе далеко за садомъ понурыя
извощичьи лошаденки вздрагивали, "кидались въ
сторону и долго послѣ того поводили ушами и
опасливо похрапывали въ его сторону. Но зимы,
которыя онъ проводилъ въ полутьмѣ, были долги
лѣта—коротки и холодны. Кормили его плохо. Ча­
сто бѣдный, развѣнчанный повелитель спаленнаго
солнцемъ края съ отвращеніемъ отходилъ отъ вя­
лыхъ кусковъ конины, на которые развѣ только
польстился бы воронъ. Еще чаще онъ въ безсиліи
падалъ передъ тысячами жадныхъ любопитныхъ
глазъ. Къ нему привыали, его перестали бояться;

57

онъ уже не ревѣлъ теперь, когда его донимали
криками, онъ только отходилъ къ глубь своей клѣт­
ки.и тамъ нервно билъ хвостомъ о ноль. Только
когда солнце показывалось изъ­за тучъ, онъ опять
подползалъ къ рѣшеткѣ, вытягивался, подставлялъ
ему свое такъ быстро хилѣвшее тѣло и зажмури­
вался и замиралъ, точно ему хотѣлось ничего боль­
ше не видѣть, не чувствовать, кромѣ этой теплой
ласки, какъ будто долетавшей къ нему изъ его
жаркой пустыни... Какъ онъ очутился здѣсь? Да­
вно­ли онъ носился по песчанымъ пеекамъ Сахары,
высматривая, не обрисуется ли въ ея огнистой да­
ли тонкая и длинная шея жираффы, этой пальмы
между животными. Боязливыхъ и быстрыхъ анти­
лопъ онъ нагонялъ какъ буря и ударомъ лапы
точно молніей валилъ ихъ о земь. Песчаный и го­
рячій вихрь самума оставался позади, когда левъ
уносился въ одному ему извѣстныя пещеры. Онъ
пилъ чистыя воды въ оазисахъ подъ нѣжно ко­
лыхавшимися вѣнцами вѣеровидныхъ пальмъ, ды­
шалъ страстнымъ ароматомъ пышныхъ и яркихъ
цвѣтовъ солнечнаго края. Отъ пирамидъ, синѣв­
шихъ надъ медлительнымъ Ниломъ, до синихъ
волнъ Атлантики, вся пустыня принадлежала ему,
и только на этомъ просторѣ ему не было тѣсно.
И вдругъ какая­то подлая яма, толстая сѣть, нак­
рывшая его, въ которой, бѣснуясь, онъ путался
все больше и больше, гвалтъ ликующей толпы зь,­
кутанныхъ въ бѣлое арабовъ, тѣхъ самыхъ, что еще
вчера, мысленно обращаясь къ нему, называли его

5S

„господиномъ", и тьма! Тьма въ какомъ­то тѣсномъ
ящикѣ, гдѣ онъ долженъ лежать свернувшись, въ
которомъ только однииъ негодующимъ ревомъ онъ
показываете, что еще я:ивъ, не задохнулся. Его
везутъ куда­то. Онъ слышитъ скрипѣніе глубоко
врѣзывающихся въ песокъ колесъ, мычаніе быковъ,
громкія понуканія погонщиковъ. Разъ, когда от­
крыли дверцу, чтобы сунуть ему мясо, онъ раз­
смотрѣлъ вдали бѣлое что­то; если бы онъ видѣлъ
прежде, онъ понялъ бы, что передъ нимъ подъ строй
ными и меланхолическими пальмами Блидаха—буд­
то сахарные слѣпившіеся дома, гдѣ живутъ всѣ эти
его враги и побѣдители. Потомъ, въ слѣдующій
разъ онъ различилъ вдали такую же пустыню, въ
какой онъ жилъ. Она была также безпредѣльна,
но вмѣсто недвижныхъ песчаныхъ холмовъ, только
подъ вѣтромъ курившихся золотою пылью, по ней
катились голубыя въ бѣлыхъ гривахъ волны, да
вѣяло такою освѣжающею прохладою, что подъ
нею самая мучительная смерть была отраднѣе раб­
ства. Затѣмъ опять наступила тьма. Онъ былъ за­
пертъ въ трюмѣ большего корабля, онъ слышалъ
свистъ бури, визгъ цѣпей, топоть ногъ на палубѣ
надъ собою—и впервые увидѣлъ свѣтъ только на
блѣдномъ и чахломъ Сѣверѣ—его вѣчнымъ плѣп­
никомъ. Нѣмецъ­хозяинъ гордился имъ. Онъ за­
платилъ за него въ Гамбургѣ 10,000 рублей и,
налившись пивомъ, являлся къ клѣткѣ, подбоче­
нивался и, показывая благородному льву свое пья­
ное мурло, кричалъ:

59

— Ты, говорятъ, силенъ, а я тебя купилъ и
держу въ клѣткѣ—значить я сильнѣе тебя...
Е въ доказательство этого желѣзнымъ наконечни­
комъ палки тыкалъ его въ морду...
Пріѣзжали какіе­то сухіе, выцвѣтшіе люди; по­
падись ему они въ пустынѣ, онъ бы, пожалуй, не
тронулъ ихъ,—не охотникъ былъ до костей. Они,
глядя на него, записывали что­то, и хозяинъ опять,
чтобы показать имъ грозу пустыни во всей красѣ,
совалъ палку въ его жадно раскрытую и горячо
дышавшую пасть. Левъ вскакивалъ, бѣсился, а нѣ­
медъ добродушно хохоталъ и говорилъ: „о, я нит­
шево не жалѣй для мой „ публикумъ". Я давалъ
за этотъ великолѣпный скатинъ 10,000 рубель"... И
ученые и хозяинъ были довольны, только само
дорого оплаченное животное, растревоженное ими,
долго послѣ того бѣгало по клѣткѣ, ричало и не
могло успокоиться... Съ каждымъ годомъ оно ста­
новилось медленнѣе въ движеніяхъ. Шерсть его
лѣзла клочьями и блекла, утрачивая свой золоти­
стый цвѣтъ, она уже не лежала волнисто и кра­
сиво, повинуясь каждому нервному трепету чуткой
кожи. Онъ уже не рычалъ тавъ громко, чаще хри­
пѣлъ .. Желѣзные прутья рѣшетки не дрожали
подъ его лапами. Онъ то и дѣло приваливался къ
ней, какъ болѣе сознательный узникъ­человѣкъ къ
окну своей клѣтки. Точно левъ понималъ, что
тамъ, за нею, свобода, и лишенный ея старался
какъ можно больше забрать вольнаго воздуха въ
свои легкія. Промозглый запахъ его клѣтки ду­

60

шшгь звѣря! Ояъ уже не слушалъ насмѣшливыхъ
криковъ, не шевелился, когда его трогали. Въ
немъ все • болѣло. Онъ только лизалъ мясо, нюхалъ
его и рѣдко могъ проглотить нѣсколько кусковъ.
Вставая, онъ едва держался, прислонясь къ
рѣшеткѣ. Изъ его взмученной груди дыханіе вы­
летаю со свистомъ. Одно • солнце выводило его
изъ неподвижности. Только­ что оно подымалось за
деревьями—онъ уже не отрывалъ отъ него своихъ
тускнувшихъ глазъ. Казалось, въ немъ, въ его
пламенномъ дискѣ онъ видѣлъ отраженіе своей
родины, чувствовалъ подъ своими лапами горячіе
пески пустыни съ ея священною тишиною и про­
зрачною далью... Скоро левъ, какъ человѣкъ, сталъ
кашлять. „Публикумъ" уже выражала недовольство
нѣмцемъ­хозяиномъ. „Что онъ намъ все разную
калѣчь показываетъ. Развѣ это левъ — дворняга­
дворнягой!..." И хозяинъ всполошился. Позвали
ветеринара.— „Плакали ваши денежки!" обратился
онъ къ нѣмцу,—АЬег,я за него платилъ 10,000 ру­
бель! — „Нечего аЬег, видите сами, чахотка въ по­
слѣднемъ градусѣ! И, пощекотавъ больнаго льва
тросточкой, пошелъ себѣ дальше... Нѣмецъ всмо­
трѣлся: облысѣлъ левъ. Грива на половину вылѣз­
ла,—весь полъ покрытъ ея клочьями. Куски мяса
не тронуты, на одинъ изъ нихъ левъ положилъ
лапу и нервно то вонзитъ въ него когти, то рас­
править ихъ, но не ѣстъ... Хрипитъ. Косой лучъ
солнца позолотилъ ржавую рѣшетку въ другомъ
концѣ клѣтки, левъ поднялся, шатаясь, какъ пья­

Gl

ный, подобрался туда и рухнулъ къ ней всѣмъ
своимъ ослабѣвшинъ тѣломъ, такъ что подъ про­
щалі нымъ евѣтомъ отгоравшаго дня, казалось, за­
тлѣла и вспыхнула его золотистая шерсть. Удари­
ло холодами. Теперь ужь и солнце его не грѣло;
онъ, дрожа, только смотрѣлъ на него­.. Могъ ли
онъ думать? Если—да, то въ эти мгяовенія ему
вѣроятно приходило въ голову, что оно такъ же
освѣщаетъ его далекую пустыню...
— Aber я платилъ за этотъ старый оселъ
10,000!—восклицалъ хозяинъ и, убѣдясь, что левъ
для него окончательно потерянъ, хотѣлъ, какъ
всякій разсудительный нѣмецъ, спасти хоть его
жкуру, пока она окончательно не вылѣзла. Отра­
вить льва нельзя было — ничего не ѣлъ. „Тогда
надо его рѣзайть... У меня есть для этого шель­
вѣкъ и Карлъ Адамычъ сдѣлайтъ великолѣпный
чучелъ на мой кабинетъ!"...
Но бѣдномѵ старому умирающему льву не при­
шлось дождаться татарина съ ножемъ...
На другой день, когда отворили дверцу изъ тем­
наго отдѣлевія клѣткп, въ которомъ онъ спалъ,
въ свѣтлое, онъ могъ только доползти до порога.
Отсюда ужь онъ не вилѣлъ солнца, но оно бросало
свой огнистый свѣтъ на рѣшетку, ложилось зыб­
кою золотистою волною на полъ. Левъ почти уже
не отрывалъ своего гаснущаго взгляда ни отъ этой
рѣшетки, ни отъ этихъ желтыхъ бликовъ на полу.
Ему вдругъ хорошо и тепло стало. Онъ не пони­
малъ, чтб съ нимъ. Куда дѣлись эти ржавые прутья,

62

эти стѣны, эта чахлая зелень за ними? Даль раз­
двинулась. Безконечная, полная зноя и мистиче­
ской тишины засіяла кругомъ пустыня. Гдѣ­то на
краю ея мерещатся недвижимыя тонкіа пальмы.
Красиво клонятся ихъ вѣнцы... Горячій песокъ,
не простынувши за ночь, подъ нимъ, и такъ льву
удобно на немъ лежать... Чу... Это издали рычитъ
его львица., зоветъ его. Онъ видитъ ее... Едва
отдѣляется ея тѣло, гибкое и волнистое, отъ зо­
лотистаго холма... Опять зоветъ... И вдругъ левъ,
откуда вспыхнула сила, — поднялся, могуче заре­
вѣлъ попрежнему, какъ камень изъ пращи бросил­
ся ей на встрѣчу и, ударясь о рѣшетку, палъ у
ея перилъ, вытянувъ лапы и безсильно свернувъ
башку... Иодбѣжалъ надсмотрщикъ­татаринъ—левъ
уже не дышетъ. Схвативъ его за остатки гривы,
поднялъ и уронилъ. Голова мощнаго нѣкогда звѣ­
ря съ глухимъ шумомъ ударилась о полъ.
Старый левъ умеръ!... Съ него содрали шкуру,
Карлъ Адамовичъ не уронилъ своей репутаціи—
приготовилъ изъ нея великолѣпное чучело, и те­
перь хозяинъ гордится имъ.

ПЪВЦЫ СОНОДАВЕРА.
Яркое солнце, мрачные дома... Вверху чер­
ные дворцы и башни, внизу — далеко ­ далеко
унылое плато безплодной Кастиліи... Синее строгое
небо опрокинулось надъ готскимъ городомъ... Мы
на площади Сокодаверъ. Еакъ здѣсь все рѣзко,
преувеличено! Лучи не свѣтятъ, а горятъ и жгутъ;
ужъ если тѣнь ляжетъ, такъ и она точно черная
ночь рядомъ съ бѣлымъ днемъ... Вонъ нодъ ста­
рою аркой съ гербомъ давно угасшаго рода—слѣ­
пые пѣвцы. Еакъ мало здѣсь измѣнилось съ тѣхъ
поръ, какъ такихъ же слушалъ императоръ Карлъ
V! Пожалуй, что и лохмотья тѣ­же! А ужь типы­
то навѣрное!... Вы помните этотъ удивительный
день, когда тріумфатору казалось, что весь міръ
переполненъ его славою? Въ своемъ Алькасарѣ,
обращаясь къ царедворцамъ, онъ воскликнулъ: „я
думаю, теперь въ Испаніи нѣтъ сердца, которое
бы не билось за одно съ моимъ"!.. Еще бы! гордые
халифаты Африки впервые смирились передъ ме­
чомъ императора. Пираты были уничтожены и на

G4

все Средиземное море его черный орелъ бросилъ
суровую тѣнь своихъ могучихъ крыльевъ... Надо
же было ему выйдти на эту самую площадь Соко­
давера!.. Еще ранѣе, проходя и проѣзжая по ней,
онъ замѣчадъ толпу, неизмѣнно собиравшуюся въ
тѣни старой башни, въ одномъ шъ ея угловъ. На
этотъ разъ Карлъ V заинтересовался: чтб бы это
могло быть такое? Оттуда доносилась печальная
ритурнель гитаръ. Старческіе голоса пѣли что­то...
Государь обратился съ вопросомъ къ свитѣ.
— Это не стоитъ вниманія вашего величества.
— Однако?
Оказалось, что изо всѣхъ придворныхъ только
одинъ и зналъ, въ чемъ дѣло.
— Галисійскіе пѣвцы... Народъ мрачный... Ни­
чего не стоющій... Ихъ нельзя и сравнивать съ
нашими веселыми андалузцами.
Карлъ Y подошелъ. Толпа разступилась. Она
не кричала „ѵіѵе". Въ ея настроеоіи не было то­
го, къ чему пріучили императора „вѣрвые и бла­
городные" толедане.
— Что у васъ здѣсь?
Молчаніе... Люди (безмолвные и сумрачные) стали
мало­по­малу расходиться.
— Я спрашиваю, чтб здѣсь?
У самой стѣны сидѣло трое слѣпцовъ съ гита­
рами. Они не могли видѣть, что передъ ними самъ
Карлъ V, только почуяли суматоху и встревожи­
лись. Послѣднія отззучія ихъ струнъ казалось еще
лрожали въ воздухѣ. Вдругъ Карлу Y пришла въ

65

голову блажная мысль. Онъ любилъ театральни­
чать великодушіемъ и щедростью.
— Бы откуда?— спросилъ онъ у нищихъ.
— Изъ Оренсе, сеньоръ­кавальеро. Изъ Оренсе
—города гидальго и нищихъ.
Король улыбнулся. Галисія въ то время была
еще вѣрнѣйщею изъ провинцій, за что Филипнъ
II впослѣдствіи залилъ ее слезами и кровью...
Карлъ Y швырнулъ кошелекъ съ золотомъ на
гитару одного изъ пѣвцовъ. Ея струны вздрогну­
ли и загудѣли.
— Должно быть богатый?—шепнулъ тотъ со­
еѣду.
— Сдоите мнѣ пѣсню, которую вы только­что
пѣли...
— Вашей милости она не понравится.
— Почему?—благокслонно улыбнулся императоръ.
— Это пѣсня бѣдныхъ. Она родилась въ дым­
ныхъ лачугахъ Леона и Астуріи. Для богатыхъ и
знатныхъ мы поемъ другія—андалузскія и вален­
сіанскія... Въ Андалузіи и Валенсіи много солнца
и смѣха.
— Пойте ту, которую вы пѣли сейчасъ.
Нищимъ было заплачено хорошо. Они во всю
свою жизнь не только не имѣли, но и не ощупывали
такой массы золотыхъ...
Послышалась печальная ритурнель, такая пе­
чальная, что, по словамъ легенды, императору даже
плакать захотѣлось. Каждый звукъ ея не взви­
вался къ синему небу, а падалъ на земь, какъ
.5

60

слеза. Струны вѣрно передавали: какъ стонетъ
сердце человѣческое, какъ оно болитъ и исходить
кровью въ непосильныхъ мукахъ. Когда послѣдній
аккордъ этой ритурнели замерь подъ зноемъ и
свѣтомъ, одииъ изънищихъ запѣлъ. Сначала Карлъ
V не понялъ что это—жалоба или плачъ? Да и
сверхъ того слова пѣсни отличались отъ благо­
родна™ кастильскаго нарѣчія. Такъ дѣйствительно
говорили въ дыыныхъ хижинахъ Астуріи.
— „Хуана, Хуана!.. Что ты каждое утро и каж­
дый вечеръ выходишь на высокую гору? На высо­
кую, высокую и стоишь на ея утесѣ и смотришь
вдаль Цѣлый день и цѣлую ночь ты плачешь по­
томъ, запершись и сидя у холоднаго очага во
мракѣ".
— „Я смотрю какъ восходить и заходить
солнце"...
— я По солнцу не плачу тъ и ночь тоже не
провожаютъ слезами. Кого ты ждешь—по той до­
рогѣ, чтб легла къ намъ черезъ горы? Хуана, Ху­
ана, кто ушелъ по ней отъ тебя?...
— „Пять лѣтъ назадъ король взялъ моего сы­
на Хосе, одѣлъ его желѣзомъ, даль ему мечъ въ
руки и увелъ съ собою по этой дорогѣ—далеко­
далеко. Послѣ того опустѣла моя хижина и очагъ
ея погасъ.
„Для кого я стану зажигать его? Въ немъ одни
пауки вьютъ свою сѣть... Пять лѣтъ я хожу на
высокую гору, пять лѣтъ утромъ и вечеромъ смо­
трю, не покажется­ли вдали мой Хосе.

67

— „Хуана, Хуана! Развѣ ты не слышала какъ
императоръ разбилъ невѣрныхъ въ далекой Афри­
кѣ? Въ слѣпоыъ страхѣ бѣжали передъ нимъ въ
пустыню враги и ея жаждующіе пески до ­сыта на­
поила кровь невѣрныхъ "?
— „Что мнѣ за дѣло до его побѣдъ? Мнѣ­ли имъ
радоваться, когда мой Хосе, можетъ быть, лежиіъ
теперь на этихъ пескахъ, безсильно раскинувъ ру­
ки, и черный воронъ уже выклевалъ ему глаза?..
Развѣ эти побѣды вернутъ жизнь ему, огонь мо­
ему очагу, счастье моему сердцу, улыбку моему
лицу, работника—нашему саду"?
— „Хуана, Хуана! Или ты не слышала пропо­
вѣди нашего капеллана? Онъ говорилъ о томъ,
что само небо благословило Карла Y, самъ Богъ
послалъ ему побѣду и христіанскій крестъ засіяетъ
теперь надъ послѣдними мескитами арабовъ".
— „Что мнѣ за дѣло до мескитъ и другихъ
прекрасныхъ вещей, которыя существуютъ только
для тѣхъ, кто можетъ платить за это? Небо вѣдь
спокойно смотритъ на мои пустѣтощія нивы, на
мою холодѣюшую лачугу. Капелланъ ни разу не
послалъ утѣшенія въ мое осиротѣвшее сердце. Я
не могла ему принести пѣтуха въ воскресенье и
индюка въ большой праздникъ. Онъ называетъ ме­
ня грѣшницей потому, что мвѣ нечѣмъ заплатить
за его молитвы! Хосе, мой Хосе, зачѣмъ ты
ушелъ отъ меня? Хосе, мой Хосе, зачѣмъ въ мигъ
разлуки ты не поразилъ мнѣ сердца мечемъ, вру­
ченнымъ тебѣ Еарломъ! Бѣда намъ, бѣда! Слава
5*

68

и побѣды—ему, кровь, нищета и страданія—намъ!
Кто будетъ за насъ говорить небу? А за него во
всѣхъ храмахъ молятся капелланы".
Опять послышалась длинная ритурнель гитаръ.
Лицо Карла Y было мрачно. Когда струны смолк­
ли, второй нищіи запѣлъ уже не такимъ страдаль­
чесйимъ голосомъ. Въ тонѣ его пѣсни слышался
гнѣвъ. Она уже не падала слезами о земь, а съ
силою уносилась въ голубую высь. ,
я Мы шли мимо бѣдныхъ деревень, запустѣлыхъ
полей, мы какъ сокровище собирала слезы нес­
частныхъ въ наши гитары, жалобы ихъ въ наши
сердца. Мы ослѣпли отъ зрѣлища страданій. И
теперь, когда мы дотрогиваемся до нашихъ струнъ,
съ нихъ вмѣсто веселыхъ пѣсенъ капаютъ слезы,
когда хотимъ пѣть — невольно жалуемся и сто­
немъ"...
Новый напѣвъ струнъ... Темныя тѣни бѣжали
по лицу Карла Y. Овита потупилась, затая дыха­
ніе. Ждали вспышки гнѣва. Такая тишина стояла
кругомъ, точно все замерло и приникло въ ожида­
ніи грозы. Вотъ­вотъ ударитъ молнія и прокатится
громъ... Только одни пѣвцы были спокойны. Они
ничего не видѣли своими незрячими глазами.
Третій нищій вдругъ запѣлъ... И, казалось, ка­
кія­то хищныя птицы сорвались съ своихъ го­
лыхъ утесовъ и кричатъ отъ злости и муки, такъ
рѣзко и грозно звучалъ его голосъ.
„Хуана, Хуана, близокъ часъ!.. Близокъ часъ!..
Ты умрешь, а когда­нибудь умретъ и Карлъ V.

69

Смерть равняетъ короля и нищаго. И тѣмъ и дру­
гимъ въ могилѣ надо одно и то же мѣсто. Тлѣніе
уничтожаетъ главу какъ покрытую вѣнцомъ власти,
такъ и струпьями проказы. Хуана, Хуана, близокъ
часъ, близокъ! Оба вы предстанете предъ суди­
лищемъ Божьимъ. Когда тебя спросить Христосъ
Іисуеь, „чтб ты можешь сказать Ему"?—призови
Мадонну, кроткую, чистую Мадонну, которая тоже
плакала о своемъ Сынѣ кровавыми слезами. И ког­
да Пресвятая придетъ на зовъ твой,—спой при
королѣ Карлѣ свою пѣсню. Спой, какъ ты ее сей­
часъ пѣла передъ нами! Спой эту пѣсню, и ты
увидишь, что молитвы капеллановъ елишкомъ тя­
желы. Онѣ безсильно остановились на полдорогѣ
къ небу. Богъ ихъ не слыпштъ. Къ его престолу
доносятся только слезы несчастныхъ. Имъ и счетъ,
и почесть, и слава на небесахъ. Хуана, Хуана,
когда Господь тебя, спросить: „ Чего же ты хочешь?
Какого наказанія просишь Карлу, могущественно­
му императору цѣлаго міра"?—прости его, Ты,
слабая, помилуй того, передъ кѣмъ теперь трепе­
щетъ вселенная. Прости его отъ всей души, по­
тому что онъ въ счастьѣ своемъ—несчастнѣе насъ,
въ могуществѣ— слабѣе послѣдней слезы твоей, въ
блескѣ и величіи—слѣпѣе и темнѣе вашей слѣ­
поты... Прости его, Хуана! Именемъ твоимъ люди
не станутъ пугать своихъ дѣтей, а славный в ­ве­
ликій . повелитель міра на цѣлые вѣка и народы
бросить своьо зловѣщую тѣнь".
.. ­
Придворные схватились за мечи.

70

Карлъ У остановилъ ихъ однимъ движеніемъ
руки.
— Оставьте бѣднякамъ пѣсню и слезы. Если
мы у нихъ отнимемъ и это—отъ страданій ихъ
погибнетъ вселенная, померкнетъ небо и упадутъ
звѣзды. Мы и они идемъ къ одной и той же
правдѣ, но разными путями... Когда твоя Хуана,
—обратился онъ къ послѣднему нищему,—запоетъ
передъ престоломъ нищаго, пріятель, то я соберу
всѣхъ несчастныхъ страдальцевъ­христіанъ, му­
чившихся въ злой неволѣ у невѣрныхъ и осво­
божденныхъ мною. Можетъ быть Богъ и ихъ за­
хочетъ услышать?..
Карлъ У отошелъ, но, пройдя нѣсколько шаговъ,
обернулся:
— Не трогать этихъ нищихъ, пусть свободно
поютъ свои пѣсни.
Въ ту же ночь онъ вдругъ проснулся и всталъ.
Мракъ его спальной весь казался наполненнымъ
какими­то темными призраками. Мимо его лица
шелестѣди широкія рукава ихъ траурныхъ одеждъ.
Глаза ихъ горѣли печалью и мукой.
— Кто здѣсь?..—чуть слышно спросилъ пове­
литель.
И тихо, тихо, точно стучась въ его сердце,
послышалась робкая жалоба:
— Гдѣ наши дѣти?... Король, отдай намъ дѣтей!..
Скоро Карлъ уѣхалъ изъ Толедо. Вернулся онъ
черезъ недѣлю и, вспомнивъ нищихъ, пошелъ на
площадь Сокодавера. Также былъ ярокъ день и

71

мрачны дома, также горячо жгло солнце... Нонѣв­
довъ не было нигдѣ. Народъ веселился вокругъ
шутовъ, ломавшихся тамъ, гдѣ еще недавно пла­
кали и жаловались струны. Онъ уже гораздо гром­
че встрѣ^алъ своими восторженными криками мо­
гущественна™ повелителя.
— Гдѣ нищіе Сокодавера?
Всѣ молчали. Свита или не хотѣла, или нерѣ­
шалась говорить.
— Гдѣ нищіе, что пѣли здѣсь въ углу? —спро­
силъ Карлъ У какого­то ротозѣя, оравшаго ему
„ѵіѵе"!
— Нищіе?.. Ихъ повѣсили...
— Кто, когда?.
— Нѣсколько дней назадъ, главный альгуазилъ.
„Главный альгуазилъ" былъ тутъ же...
— За что ты ихъ повѣсилъ?
— Государь, въ своей нечестивой пѣснѣ они
осмѣлились потѣшаться надо мною... И пѣсню эту
такіе же оборванцы стали повторять на улицахъ
Толедо...

БАТИКАНЪ и КОЛИЗЕЙ.
Римъ не дается сразу... Бродишь­бродишь • по
его улицамъ и площадямъ и только спустя много
дней и недѣдь старый вѣковѣчный городъ вдругъ
начнетъ выдвигаться передъ вами царственными
силуэтами своихъ августъйшихъ дворцовъ и хра­
мовъ изъ­за жалкой плѣсени сегодняшняго дня...
Пройдетъ еще немного и вы уже не видите новаго
города. Онъ весь заслоненъ величавыми руинами...
Нигдѣ легенда не заститъ такъ действительности,
какъ здѣсь... Кругомъ идетъ крошка и ломка. Ру­
шатъ цѣлыя улицы, стираютъ съ лица земли мрач­
ные средневѣковые кварталы, съ ихъ щелями и
закоулками, полными ещекровавыхъ воспоминаній
и романтическихъ былей. Намѣств этой уходящей
изъ міра стари вытягиваются .въ струнку совре­
менньія линіи домовъ, голыхъ, однообразныхъ какъ
казармы..* И все­таки Римъ древности, Римъ ле­
гендъ — еще непобѣдимъ. Онъ поступился только
самою малою частью своихъ обширныхъ владѣній,
и выйдите здѣсь въ первую лунную ночь — надъ

74

скучными и безхарактерными созданіями нашего
вѣка онъ вдругъ выростетъ передъ нами въ гран­
діозномъ великолѣпіи своихъ каменныхъ твердынь,
въ суровой красотѣ профилей и фасадовъ, съ ко­
торыми помѣрялись цѣлыя тысячелѣтія и въ без­
силіи отступили отъ нихъ... Люди съ своей сто­
роны сдѣлали все: они разграбили его галлереи,
расхитили статуи съ пьедесталовъ, обокрали ниши,
гдѣ нѣкогда стояли бюсты грозныхъ повелителей
вселенной, содрали барельефы съ его стѣнъ, сняли
мозаики половъ, сбили прочь фрески, уцѣлѣвшія
до сихъ поръ, краски которыхъ свѣжи какъ эмаль...
И только... Точно моль, что вездѣ, гдѣ могла,
прогрызла платье и не смѣла тронуть самого ве­
ликана... Его лохмотья—еще больше къ лицу ему;
рядомъ съ мундирнымъ Римомъ, онъ настоящій
повелитель... Оаъ императоръ и вождь, тогда какъ
сегодняшній Римъ во что ни одѣвается, все на
немъ кажется ливреей...
Ломали Гетто...
Мнѣ жаль было старыхъ щелей, говорившихъ
такъ краснорѣчпво объ ужасахъ недавняго прош­
лаго. Всякій разъ какъ падала сррдневѣковая стѣ­
на, земля точно стонала подъ нею, и немедленно
подъ свѣжею руиною показывались арки и очер­
чивались колоссальные своды римскихъ домовъ, ­—
домовъ, помнившихъ времена Нерона и Тиверія и
только задѣланныхъ кругомъ каменными паутинами
Гетто... Задыхаясь отъ клубовъ пыли, я выбрался
на громадную, — разумѣется, для этого города —

75

площадь, на которой когда­то горѣли костры ин­
квизиціи... Вонъ мраморный Джіордано Бруно. Су­
ровый монахъ, сожженный здѣсь... Онъ слишкомъ
хорошо понималъ Евангеліе, слишкомъ ясно читалъ
въ немъ завѣты любви, братства и свободы, чтобы
жить среди общаго мрака... Его сожгли тутъ,
какъ Савонароллу во Флоренціи, какъ Фра­Барто­
ломео въ Севильѣ. Всмотритесь въ тьму среднихъ
вѣковъ, эти костры не являются ли вамъ яркимъ
созвѣздіемъ будущаго. Зловѣщіе огни суевѣрія
давно погасли, а это созвѣздіе все яснѣе и яснѣе
свѣтитъ намъ на новые пути... Это верстовые стол­
бы дороги, по которой двигался умъ человѣка! Я
никогда не могъ безъ волненія проходить мимо этого
памятника, воздвигнутаго Джіордано Бруно, вѣкомъ,
имъ угаданнымъ... И въ этотъ разъ я остановился,
уносясь благоговѣйною мыслью въ длинный мартиро­
логъ страдальцевъ, для которыхъ муки славной
смерти являлись заманчивѣе позорной жизни среди
рабства и униженій... Остановился, какъ вдругъ
рядомъ со мною послышалась суматоха: толпа маль­
чишекъ кричала и бѣсновалась вокругъ какого­то
монаха... О, не торжествующаго, не грознаго, не
католическаго монаха среднихъ вѣковъ, не того,
который жегъ Савонароллу, Дшіордано­Бруно, а
монаха сегодняшняго, жалкаго, оборваннаго... Лицо
загнаннаго и напуганнаго звѣря... Блуждающів
глаза, словно отыскивавшіе нору, куда бы ему
можно было уйти отъ насмѣшливаго, мстительнаго,
безжалостнаго міра... Босой, спасаясь отъ осинаго

76

роя жестокихъ уличныхъ дѣтей, онъ то шмыгалъ
направо, то надѣво и — какова иронія! —кинулся
наконецъ къ памятнику Джіордано Бруно, присло­
нился къ его рѣшеткѣ, точно прося защиты, и
закрылъ глаза грубыми руками... Мнѣ стало жаль
его... Я крикнулъ на дѣтей и отогналъ ихъ прочь...
— Вы свободны, отецъ мой, — проговорилъ я,
обращаясь къ нему...
— Благодарю, благодарю ваеъ... Что я имъ сдѣ­
лалъ?.. Я только просилъ милостыню... Только —
милостыню... И это Римъ,.. нашъ Римъ! — горько
вырвалось у него... Я пришолъ сюда вчера... Я—
сициліепъ... У насъ еще не травятъ иаоковъ какъ
бѣшеныхъ псовъ... Я не ѣлъ цѣлый день... Кому
это памяти акъ?,
. Онъ обернулся, прочелъ надпись, отступилъ въ
ужасѣ, протягивая руки передъ собою, '„точно за­
щищаясь ими отъ какого­то страшнаго призрака...
— Здѣсь, здѣсь.. на этомъ самомъ мѣстѣ*..
Гдѣ еретика сожгли... И они .смѣли... Инебомол­
ЧИТЪ...

,

' ;

■

Странно было видѣть, какъ по ргрубѣвшему,
подъ южнымъ солнцемъ ставшему похожимъ на
пергаментъ лицу полились слезы... Монахъ, точно
стыдясь меня, плакалъ отвернувшись и низко опу­
стивъ рыжій капюшонъ свой на глаза... Только
еѣдая борода его вздрагивала (онъ не брилъ ея—
какъ й другіе сицилійскіе монахи)... Онъ скоро
сдѣлалъ надъ собою видимое усиліе, поклонился
мнѣ и пошелъ было прочь... Но приостановился.
Видимо онъ колебался...

77

—і Вамъ нужно что­нибудь?
— Мнѣ стыдно... Можетъ­быть намъ пора уми­
рать... Я уже говорилъ вамъ, что со вчерашняго
дня не ѣлъ .....
— Не могу ли я вамъ предложить зайти со
мною въ одну изъ остерій.
— А вамъ... со мною... Отъ моихъ лохмотьевъ
бѣгутъ всѣ...
— Какія глупости... Вотъ тутъ есть остеріа
дель­Фальконе... Намъ подадутъ въ ней отіичнаго
орвіето, и никто не поемѣетъ оскорбить васъ...
Монахъ вмѣсто отвѣта низко поклонился мнѣ
еще разъ и мы отправились,
— И это Римъ... И это нашъ Римъ! по­преж­
нему повторялъ онъ, оглядываясь изъ подлобья на
сегодняшнюю мѣщанскую толпу, кишмя кишѣвшую
въ старыхъ улицахъ. Кое­гдѣ на площадкахъ тор­
чали выхваченныя нѣсколько сотъ лѣтъ тому на­
задъ изъ языческихъ храмовъ колонны съ като­
лическими святыми наверху, и при видѣ ихъ мо­
нахъ оживлялся.
— Не все еще ушло изъ міра... Не все!..
И глаза его загорались на мгновеніе злобнымъ
огонькомъ, точно въ нихъ изъ­за нѣсколькихъ со­
тенъ лѣтъ чудомъ каким ъ­ то отражалось полымя
костровъ Бруно и Савонароллы...
— Не все еще ушло изъ міра, не все... Пробь­
ете часъ, и весь этотъ сегодняшній міръ унесется
отъ дуновенія устъ Его, какъ уносится прочь вѣн­
чикъ одуванчика отъ сильнаго порыва сирокко...
И это придетъ, да придегъ...

78

И вдругъ, неожиданно для меня, ыонахъ сбро­
силъ свой капюшонъ и, уже гнѣвно сверкая гла­
зами, погрозилъ кулакомъ въ пространство. Я по­
нялъ разомъ: дѣйствительно не все ушло изъ мі­
ра... Побѣди завтра такіе, какъ этотъ, и снова
вспыхнуть костры на площадяхъ Рима и въ чер­
ныхъ кавернахъ св. Ангела опять загремятъ цѣпи
узниковъ. Къ счастью остеріа была близко.
— Войдите, отче,—показалъ я ему на ея гоете­
пріимныя отпертыя двери.
— Благодарю васъ...
Войдя, монахъ забылъ и старый Римъ, и свою
злобу... Онъ какъ­то по собачьи потянулъ носомъ
въ ту сторону, гдѣ ярко пылала печь и дымились
разныя блюда. Потянулъ—и разомъ ослабѣлъ отъ
голода... Такъ ослабѣлъ, что чуть не упалъ на
ближайшую скамью и даже голову опустилъ на
руки. Воодушевленіе, поддерживавшее его недав­
но, — погасло. Передо мною былъ уже не „воинъ
церкви", а просто нищій, нуждавшійся въ моей
помощи Я приказалъ подать ему вина.
— Выпейте скорѣе, сначала...
Отъ перваго же стакана крѣпкаго орвіето кровь
бросилась ему въ голову и глаза заблистали, но
уже добрымъ свѣтомъ. Онъ, казалось, ласкалъ,
взглядомъ и бѣлыя массы макаронъ, политыхъ мас­
ломъ, и желтоватыя груды подцвѣченнаго шафра­
номъ рису, и аппетитно дымившіяся фритгуры изъ
разной рыбы, поджаренной въ мѣстномъ „olio", и
цѣлыя горы салата, составлявшаго здѣсь „specia­

79

lita di easa". Хозяинъ остеріи славился этиыъ и
съ гордостью говорилъ, что сюда полакомиться его
салатомъ приходятъ даже изъ Квиринала и Мон­
течиторіо...
Я только теперь увидѣлъ воочію, что значить
волчій аппетитъ.
Фра­Инноченціо — такъ звали моего новаго прія­
теля,—какъ­то мгновенно уничтожалъ все, чтб ему
подавали... Онъ уже не обращалъ вниманія на
насмѣшливыя улыбки Антоніо, который, несмотря
на свое званіе половаго, вмѣшивался дѣятельно въ
политику и эту старую крысу Криспи иначе не
называлъ какъ „padre della Patria". Монаховъ онъ
ненавидѣлъ— и войди фра­Инноченціо безъ меня,
едва ли онъ пошевелился бы на его зовъ... Мо­
нахъ съѣлъ суповникъ minestrone, гдѣ было
все: и фасоль, и горохъ, и вермишель, и рисъ, и
грибы, и Богъ знаетъ еще что, мгновенно стеръ
съ лица земли гору макаронъ al sugo, потомъ
навалился, какъ на злѣйшаго своего врага, на
такую же гору рису, не спуская глазъ съ ожи­
давшей его и румянившейся на очагѣ рыбы. Отъ
этой не осталось и хвоста, когда передъ нимъ очу­
тился большой кругъ „горгонцолы". Ароматъ сыру
заставилъ заходить его ноздри. Глаза Инноченціо
приняли даже сладострастное выраженіе. Я думаю,
въ эту минуту онъ не отказался бы чокнуться даже
%ъ величайшимъ еретикомъ Мартиномъ Лютеромъ...
Исчезла горгонцола — настала очередь finocchi —
нѣчто въ родѣ нашего сельдерея...

80

Когда фра­Инноченціо отвалился отъ стола, на
его лицѣ было чисто теньеровское благодушное
выраженіе... Онъ откинулся къ стѣнѣ, сложилъ на
животѣ руки и сладко зажмурился.
— Сыты вы?—спросилъ я его.
— Да... На цѣлую недѣлю, mio figlio (мой
сынъ).
— Не хотите ли еще чего­нибудь...
Онъ сонно раскрылъ глаза, устало обвелъ ими
остерію и съ видимымъ сожалѣніемъ отрицательно
покачалъ головою. Духъбодръ— и все бы, кажется,
съѣлъ, а плоть немощна.
— Нѣтъ, mio figlio... Я не хѳчу болѣе злоупо­
треблять вашимъ великодушіемъ.
— А что бы вы сказали о стаканчикѣ марсалы
теперь?
— Что же кромѣ того, что виноградная лоза
создана на утѣху грѣшному человѣчеству.
На моихъ глазахъ голодный и озлобленный мс­
нахъ Зурбарана обращался въ веселаго и благо­
душнаго инока во вкусѣ Рабле.
— А кофе, если къ нему прибавить немного
бенедиктину?
— Зачѣмъ же „немного"?—встревожился онъ. .
Я велѣлъ подать и то и другое.
Выпилъ онъ марсалу. Кофе его освѣжилъ.
— Вы зачѣмъ же пріѣхали въ Римъ? — спро­
силъ я его.
*
— Пріѣхалъ! я пришелъ... Только изъ Мессины
въ Реджіо благочестивый капитанъ парохода пе­

81

ревезъ меня... Весь остальной путь я сдѣлалъ пѣш­
комъ и чѣмъ больше подвигался къ сѣверу, тѣыъ
больше замѣчалъ, какъ вѣра оскудѣваетъ въ на­
родѣ!.. До Козепцы меня сажали за столъ всюду,
гдѣ я стучался въ двери. Мнѣ давали вино, рыбу,
сыръ... За Неаполемъ — только сыръ и хлѣбъ, а
подъ Римомъ, подъ нашимъ Римомъ и одного хлѣба
напросишься... Да!... Зачѣмъ я сюда пришелъ?
Мнѣ хотѣлось поклониться святѣйшему отцу... Я
видѣлъ его вчера — онъ былъ грустенъ... Очень
грустенъ... Намѣстникъ Петра — въ своемъ Вати­
канѣ какъ узникъ въ заточеніи... Гдѣ тѣ време­
на: Римъ управлялъ міромъ, и міръ покорно скло­
нялся къ его ногамъ... Онъ былъгрозенъ и могу­
щественъ. Императоры пѣшкомъ ходили въ Ка­
носсу, короли искали милостей папы... Онъ объя­
влялъ войны и заключалъ миръ. По одному движе­
нію его руки сотни тысячъ воиновъ двигались въ
Палестину, въ Африку. Все, что поднимало голову,
должно было гибнуть. Торжественно и свято го­
рѣли костры на площадяхъ всего католичества...
Цѣлые народы стирались съ лица земли... Вспом­
ните альбигойцевъ. Головы вѣнпеносцевъ падали
такъ же легко, какъ трава подъ серпомъ... Папа
создавалъ королей, папа сбрасывалъ ихъ въ про­
пасть забвенія. Громы Ватикана отдавались въ лу­
стыняхъ Африки, въ дѣвственныхъ лѣсахъ Аме­
рики. Молніи его настигали всюду; сама смерть
не освобождала отъ ужасовъ его гнѣва; онъ цѣ­
лые города обрекалъ аду— и адъ ждалъ свою жер­
6

S2

тву. Цѣлыя провинціи стенали, отлученныя отъ его
церкви, —и никто не смѣлъ тамъ хоронить своихъ
мертвецовъ. Они лежали у запечатанныхъ вратъ
храмовъ, вороны выклевывали имъ нёзрячія очи,
собаки рвали ихъ оставленный тѣла... Все, все, и
наука и искусства служили ­ему. Одинъ былъ Вогъ
на небесахъ—и одинъ властитель на землѣ... Вся
она могла бы сдѣлаться единымъ стадомъ ■— надо
было только слѣпо вѣрить и слѣпо повиноваться.
Римъ освобождалъ міръ отъ мукъ неспокойной со­
вѣсти, отъ вѣчныхъ тревогъ пытливаго. и мяту­
щагося ума, отъ . терзаній бѣсовскаго сомяѣнія...
Въ этомъ свѣтломъ* царствѣ не было мѣста мысли.
Зачѣмъ. она! Все было указано. Пути намѣчи­
вались—и уму, исовѣсти, и сердцу, и слову че­
ловѣка... Все,. что было съ нами, должно было жить
ы цвѣсти, что противъ — гибнуть, уничтожать­
ся. Его проклятіе было вѣчно... Мы были вождями,
именемъ св. отца мы новелѣвали міромъ—мы па:
стыри душъ, мы хранители ихъ совѣсти...
От. Инноченціо уже стоялъ передо мною. Голосъ
его почти гремѣлъ; жестикулировалъ монахъ такъ,
что я невольно отъ него посторонился.
— А Римъ... Развѣ это тотъ Римъ?.. Велико­
лѣпнѣе не было города во всей вселенной: золото,
драгоцѣнные камни, шелки, иарча, пряности Во­
стока, сокровища Индіи — все это рѣками лилось
сюда. Развѣ теперь строютъ дворцы, подобные тѣмъ,
въ которыхъ жили князья церкви, ея прелаты,
епископы., кардиналы... Тайну своего сооруженія

83

имъ передалъ Римъ императоров^, Римъ Октавія
Августа, Нерона, Тиверія, Домиціана. И "теперь
каменными твердынями стоять эти палаццо среди
зкалкихъ сооруженій королевской Италіи. Римъ
■былъ великъ, Римъ. былъ царствененъ, равнаго ему
можно было искать только у древнихъ. Въ несрав­
ненномъ блескѣ и роскоши стояли его храмы, за­
рево огней ихъ освѣщало всю землю и къ напѣ­
вамъ ихъ молитвъ робко прислушивалась вселенная.
Когда гудѣлъ колоколъ св. Петра—;молчала земля,
молились люди и пѣли. ангелы. По улицамъ, ко­
торый теперь ломаютъ, въ невиданномъ великолѣ­
піи, ослѣпляя пурпуромъ, парчею, золотомъ, свер­
кающими діадемами, огнями тысячей факеловъ
двигались процессіи — и народъ встрѣчалъ ихъ на
колѣняхъ; точно рѣка радужнаго пламени струи­
лась по этимъ священннмъ 'мостовымъ... Римъ
■былъ господиномъ міра, а господами Рима были
мы!.. Искусство— развѣ можетъ оно жить теперь?
Кто дастъ новому Микель Анджело цѣлыя горы
Мрамора, чтобы въ каменную броню одѣть гигант­
скіе образы его вооб'ражешя, кто одушевитъ чи­
стою вѣрою Рафаэля или Мурильо, чтобы изъ безднъ
свѣта изъ мистическихъ высей неба кисть ихъ
уловила божественный черты Мадонны... Кто?.. Не
министры ли въ Монтечиторіо? Не король ли въ
Квириналѣ?.. Кто золотомъ, огнемъ и парчею одѣ­
нетъ эти улицы, кто дастъ счастье народу?..
— Счастье народу?! — бурнымъ ураганомъ вор­
вался въ вашу бесѣдѵ Антонію. А вы давали его?
6*

84

­Да!.. .
— Цѣною рабства, униженія... Совѣсть и мысль
молчала...
Фра­Инноченціо презрительно посмотрѣлъ на
него,.
— Не выйдемъ ли мы... обратился онъ ко мнѣ
тихо.
— Пожалуй...
Мы выбрались изъ остерія....
Ночь уже стояла надъ Римомъ, звѣзды ярко
свѣтили въ небесахъ... Шумъ недалекаго Тибра
донисился до насъ...
— Я радъ, что на тернистомъ пути своемъ
встрѣтилъ васъ... Теперь истинные католики въ.
рѣдкость...
— Я не католикъ!—улыбнулся я..
— Нѣтъ... Кто ate вы?
И отецъ Инноченціо отшатнулся отъ меня.
— Я греческой церкви...
Можно было думать, что змѣя зашипѣла на
монаха... Откинулся, поднялъ руки и черезъ нѣ­
сколько мгновеній его уже «е­было около... Только
слабый шорохъ его босыхъ ногъ доносился изъ~
за угла.
Я пошелъ къ Тибру...
Вонъ вдали круглая башня св. Ангела... Вонъ
куполъ св. Петра... Какъ ночью смутны ихъ очер­
танія... Направо прямо изъ воды подымаются ста­
рые черные теперь дома. Въ рѣдкомъ окнѣ робко
мигнетъ огонекъ. . Да... Вонъ онъ средневѣковый

S5

Римъ,—Римъ, на поклоненіе къ' которому шли ко­
роли и императоры, Римъ, какъ паукъ отсюда под­
стерегавши каждое движеніе человѣческой мысли,
каждый порывъ проснувшейся народной совѣсти,
Римъ, канонизировавши палачей и проклинавшій
праведниковъ, Римъ, который всю' вселённую сдѣ­
лалъ бы монастыремъ трапнистовъ...' Вотъ онъ
этотъ гигантъ, желавшій и мыслить и чувствовать
одинъ за всѣхъ... Стихійный эгоизмъ свой онъ одѣ­
валъ яркою порфирою царственнаго великолѣпія,
слѣпилъ глаза своимъ блескомъ, такъ что совѣсть
поневолѣ смолкала у тѣхъ, кто приходилъ сюда...
И какое рабство — мрачное, подлое распространя­
лось отсюда, какъ кругъ на водѣ. Кто смѣлъ со­
перничать съ нимъ?.. Онъ дѣйствительно не только
жегъ людей, но и истреблялъ цѣлые народы. Гдѣ
благородные мавры Испаніи, гдѣ ея ученые евреи,
гдѣ альбигойцы? Гдѣ во Францік гугеноты, гдѣ
пышныя тысячедѣтнія царства Америки?.. О, онъ
не зналъ пощады... Онъ давилъ все, пока не былъ
раздавленъ самъ... И все­таки на немъ лежитъ от­
блескъ величія, подкупающій близорукое человѣ­
чество. Этотъ голодный монахъ—какъ онъ выросъ,
когда заговорилъ о томъ, о его Римѣ? Гдѣ онъ
взялъ силу и красоту слова?.. Лохмотникъ гово­
рилъ какъ властелинъ... А это только отбросы,
оскребыши, выродившіеся потомки средневѣковаго
Рима.
Чѣмъ же былъ настоящій?..

86

За куполомъ св. Петра вдругъ просвѣтлѣло. Онъ
рѣзко выдѣлился на разомъ поблѣднѣвшемъ небѣ.
Вмѣстѣ съ нимъ опредѣлшшсь величавые силуэты
Ватикана, кровли и выступающіе фасады дворцовъ
и бдшенъ. Изъ ночнаго мрака тусклою . сталью
блеснулъ Тибръ, округлилась и точно поднялась
громада св. Ангела... Изъ­за собора тихо выплы­
валъ мѣсяцъ. Еще нѣсколько мгновеній и поголу­
бѣли выси небесныя. Въ безднахъ лазури то­
нули и пропадали еще недавно такъ ярко горѣв­
шія звѣзды. Скоро ясная, мечтательная, задумчи­
вая лунная ночь такимъ нѣжныыъ поэтическимъ
сумракомъ окутала Римъ, что меня потянуло въ
мистическое безмолвіе его руинъ, гдѣ, казалось,
таинственная древность въ эти часы очарованнагр
сна открывается со всѣми своими загадками...' Я
шелъ мимо спящихъ храмовъ, молчаливыхъ двор­
цовъ, сурово хранящихъ за своими гигантскими
порталами страпгныя тайны далекаго прошлаго.
На безлюдныхъ площадях.ъ въ ореолѣ мерцавшаго
свѣта, наклоняясь съ своихъ высокихъ колоннъ,
благословляли, простирая надо мною руки, камен­
ные святые. Въ темнотѣ тѣсныхъ переулковъ, ка­
залось, скользили призраки...
Я едва достучался къ главному сторожу Колизея»
Онъ мнѣ обѣщалъ отворить его въ первую лун­
ную ночь.
Какая тишина въ этихъ царственныхъ руинахъ...
Онѣ не спятъ, овѣ притаились и сторожатъ что­
то... Какъ хорошъ этотъ каменный гигантъ подъ

87

яркимъ мѣсяцемъ!. Все исчезло, точно провалилось
въ бездну,—и Римъ, вѣчный Римъ, и тысячелѣтія,
и царства, и народы съ тѣхъ норъ, какъ на этихъ
облитыхъ луннымъ .свѣтомъ плитахъ остервенѣлый
и голодный звѣрь терзалъ тѣло мученицы или
гладіаторы умирали и убивали въ угоду разврат­
нымъ квиритамъ. . Все, все исчезло—остались толь­
ко невѣдомо какъ въ пустомъ пространствѣ эти
некрушимые профили, безчисленныя ступени, чу­
довищныя, въ исполинскихъ стѣнахъ зіяющія арки,
въ которыя теперь такъ нѣжно лились лазурно­
серебристыя волны свѣта... Какъ рѣзко въ ночяыхъ
небесахъ рисуется кайма этихъ стѣаъ, вверху изъ­
ѣденныхъ вѣками и какъ изъѣденныхъ! Казалось,
тысячелѣтія напрасно ломали зубы надъ этимъ
стихійнымъ сооруженіемъ...
Я сѣлъ на одну изъ студеней.. .
Какъ все молчитъ кругомъ­.. Зловѣще молчитъ...
Напротивъ, вся черная за свѣтомъ. мрачно высит­
ся стѣна. Только въ аркахъ ея синѣетъ ночное
небо, да рѣзко обрисовываются въ нихъ узловатыя
вѣтви изъ камня поднявшихся деревьевъ... Черные
зѣвы внутреннихъ галлерей... Чтб тамъ чудится?
Какія тѣни?.. Сплю ли я?.. Самъ не знаю. Хочу
подняться и не могу, точно эти чары и меня за­
колдовали. Какой это гулъ несется издали... Точно
рѣка прорвала свои плотины. Вотъ, вотъ еще нѣ^
сколько мгновеній и бунтующая влага хлынетъ и
все. зальетъ пѣнящимися разливами... О жилъ ка­
мень что ли?.. Тяжелая поступь когортъ, закован­

88

ныхъ въ желѣзо... Лязгъ мечей... Грохотъ колес­
ницъ... И Колизей уже не пусть... Вверху надо
мною бѣлые силуеты весталокъ... пурпуръ сенато­
ровъ... Вотъ они, эти спокойныя и холодныя лица
патриціевъ; точно изо всѣхъ музеевъ собрались' Они
сюда, оживъ на одну эту волшебную ночь... И
арена внизу наполнилась... Тихо выходятъ гладі­
аторы. Щиты ударяются о щиты, мечи о мечи...
Въ лунномъ блескѣ тускло блестятъ оконечники
ьопій, мерещутся размахи на­диво сплетенныхъ
сѣтей... Какой острый запахъ... Лужи пролитой
крови,—я вижу, какъ онѣ круглятся на этихъ сѣ­
рыхъ плитахъ черными размоинами... Въ смертныхъ
корчахъ—умирающіе... Со ступеней несется торже­
ствующи говоръ всемірнаго города, а изъ­за же­
лѣзныхъ рѣшетокъ неистово ревутъ почуявшіе
кровь тигры... Жадно ревутъ, такъ же жадно, какъ
и эта толпа наверху... А это чт5?.. Въ нѣжной
красотѣ юности, въ чистомъ блескѣ безгрѣшныхъ
помысловъ святая, непорочная выходитъ на арену
дѣвушка... Ее­ли рвутъ острые зубы дикихъ звѣ­
рей... Ея­ли взглядъ въ послѣднія мгновенія уст­
ремленъ съ такою восторженною вѣрою въ эту до­
ступную ея мысли бездну неба?.. Чу... Во всѣоква
и арки галлереи цѣлымъ ураганомъ врываются
свѣтлые призраки... Назадъ отброшены серебрис­
тый полы ихъ легкихъ покрововъ; съ крестами въ
рукахъ, съ еще не застывшею проповѣдью добра
и правды на устахъ, несутся они головокружитель­
нымъ вихремъ въ глубь Колизея, —весь его на­

89

полняя точно еіяющимъ паромъ... Всѣ, всѣ, кто
въ теченіе вѣковъ гибнулъ здѣсь за великія права
человѣческаго духа, за свободу совѣсти и за со­
вѣсть свободы!.. Неужели этихъ исполинскихъ стѣнъ
хватить, чтобы вмѣстить ихъ здѣсь... Еще и еще
новые ураганы призраковъ толпятся въ воздухѣ,
въ осіяномъ воздухѣ римской лунной ночи, за ар­
ками галлереи... Слѣдитъ за ними око и не ви­
дитъ конца имъ,—свѣтлыми облаками тонутъ они въ
чистыхъ небесахъ... Сколько ихъ здѣсь... И все
это страдало, вѣрило, молилось, все побѣждало,
умирая...
Да, настоящій Римъ, Рилъ, кичливо называв­
ши себя вѣчнымъ,— исчезъ. Онъ окаменѣлый на
ужасъ всѣмъ вѣкамъ стоитъ исполинскими профи­
лями своихъ руинъ­мавзолеевъ. Мученики побѣ­
дили его... Зло, какъ глава змія, было стерто съ
лица земли. О, какое свѣтлое торжество. Торже­
ство добра, красоты и правды. Торжество всепро­
щенія... Ушли палачи изъ міра, на ихъ троны въ
величіи страдальческаго героизма вступили жертвы.
Человѣчество, бѣдное человѣчество должно был»
вздохнуть свободно. Кроткая покорность передъ
зломъ оказалась сильнѣе мечей, плахъ, огня, тем­
ницъ, самой смерти. О, теперь настанетъ царство
добра и свободы. Конецъ вЬчному гнету...
Зачѣмъ же опять эти огни костровъ на площа­
дяхъ? Зачѣмъ по знаку первосвященника тысячи
и сотни тыеячъ новыХъ гладіаторовъ католическа­
го міра слѣпо подымаются и идутъ избивать дру­

90

гія тысячи и сотни тысячъ людей, или не зна^
ющихъ Евангелія, или сіишкомъ хорошо его
понимающихъ. Какъ жертва могла, восторжество­
вавъ, обратиться въ палача? Что., за безсмысліе
во всемъ этомъ? Неужели они боролись съ жесто­
костью древняго Рима, чтобы, сбросивъ его, под­
нять темницы Рима средневѣковаго, гдѣ опять
стала задыхаться и биться въ тщетныхъ усиліяхъ
своихъ мысль и совѣсть человѣчества?.. Нероновъ
и Тиверіевъ смѣнили папы. Кто же теперь вѣчною
угрозою свободѣ, добру и правдѣ смѣнитъ папъ..і
Ужели любовь и всепрощеніе—только орудіе борь­
бы, орудіе сіабыхъ, тотчасъ же забываемое, какъ
только слабые становятся сильными? или чело­
вѣчеству суждено биться въ заколдованномъ кругѣ
рабства, и весь прогрессъ исторіи заключается въ,
смѣнѣ однихъ притѣснителей другими. .
Кто новый идетъ на смѣну...
Кого теперь должны бояться люди...
Я не помню, долго ли я спалъ... Повѣяло ут­;
ренпимъ холодкомъ... Я открылъ глаза. Небо блек­
ло... Луны уже не было. Когда я проснулся— на
стѣнахъ Колизея загорался румянецъ восходящаго
солнца... Римъ еще былъ окутанъ туманомъ и надъ,
нимъ плавали верхушки башеаъ, куполы соборовъ,:
зубцы стѣнъ, профили термовъ, кровли дворцовъ,
статуи, вѣнчавшія капители колоннъ, кипарисы
Монте­Пинчіо... :
Съ страннымъ чувствомъ жуткости на душѣ я
шелъ домой....

91

Только­что пережитыя впечатлѣнія охватывали
меня смятеніемъ и тревогой. Вчерашній монахъ—
такъ грозно отшатнувшійся отъ меня—выросталъ
въ какого­то исполина. Не вѣрилось, чтобы умеръ
принципъ, имъ представляемый...
Но... дня черезъ два я его встрѣтилъ...
Фра­Инноченціо оиять былъ голоденъ и потому
робокъ. Онъ сконфуженно подошелъ ко мнѣ, по­
клонился низко­низко... Увы! Отъ его ненависти
не оставалось и слѣда... Онъ и искательно и лас­
ково смотрѣлъ на меня. Будь у него хвостъ—онъ
завилялъ бы теперь какъ собака. Видя, что я
не гоню его, фра­Янноченціо толкяулъ меня лок­
темъ и совсѣмъ покошачьи замурлыкалъ.
— А какое въ той остеріи было орвіетто... И
маккароиы... Самому папѣ не каждый день при­
ходится ѣсть такіе.
И лукаво подмигивалъ, и пожималъ мнѣ руку...
За одинъ стаканъ орвіетто онъ готовъ былъ
простить мнѣ схизму.
Вотъ онъ царственный Римъ! И этотъ монахъ
сжегъ когда­то Джіордано Бруно... Нѣтъ, не его
надо бояться. На страхъ измученному человѣче­
ству не воскреснутъ средневѣковыя были... Не под­
няться опять Григоріямъ и Сикстамъ, какъ до
нихъ не воскреснуть было Неронамъ и Тиверіямъ...

*

СЪ ВИЗНТОМЪ У СТАРУХИ.
Парижская толпа — сама по себѣ цѣлый міръ.
Сядьте противъ оперы, въ Cafe de la Раіх, навѣр­
ное до вечера вы не замѣтите какъ прошло время,
такая „смѣсь одеждъ и лицъ, племенъ, нарѣчій,
состояній" будетъ кипѣть вокругъ васъ. Новичекъ
на первыхъ порахъ теряется въ этомъ пестромъ
калейдоскопѣ, голова идетъ кругомъ, точно море
подхватило его и уноситъ куда­то безъ пути, безъ
цѣли,.. Волны за волнами, толпы за толпами. Въ
общемъ хаосѣ тонетъ мысль и притупляется на­
блюдательность. А между тѣмъ здѣсь­то и смо­
трѣть во всѣ глаза. Тутъ бьется пульсъ показнаго
бульварнаго Парижа, здѣсь ярмарка людскаго тще­
славія, этнографическая выставка, устроившаяся
сама собою безъ зога и безъ предварительныхъ
хлопотъ. Самая картина, открывающаяся передъ
вами, полна своеобразнаго, если хотите, величія.
Прямо передъ вами блестящая Avenue de ГОрёга
съ утра до ночи кишмя­кишащая десятками ты­
сячъ невѣдомо куда стремящихся людей; торопли­

94

выхъ, взбаломученныхъ, точно каждому изъ нихъ
необходимо что­то сдѣлать сейчасъ, сію минуту,
за которою уже не будетъ времени... Сотни экипа­
жей мчатся по ней какою­то пестрою рѣкой, сли­
вая въ одну полосу и я колесницы и всадниковъ".
По Avenue и бульвару Каиуциновъ — отъ жалкаго
отрепаннаго фіакра до тысячнаго ландо — вы въ
часъ увидите образчики всѣхъ орудій казни, при­
думанныхъ человѣчествомъ для передвиженія. Тутъ
даже, громыхая тяжело и старчески кряхтя, ка­
тятся куда­то неимовѣрные ковчеги, десятки лѣтъ
спавшіе на евоихъ Араратахъ, пока (нынѣ закрыв­
шаяся уже) выставка не призвала ихъ къ жизни.
И все это полно народа, и каждый, занявшій въ
нихъ мѣсто, точно задался цѣлыо навеселиться и
накричать за всю свою жизнь заразъ. Кружева,
шелкъ, атласъ, бархатъ въ коляскахъ, крагаеныя
и свѣжія лица, красавицы и уроды, старухи и
только­что уголкомъ зеленаго листка прорѣзавшіяся
сквозь почку дѣвушкп, растакуэры съ галстуками
вмѣсто орденскихъ ленточекъ въ петличкахъ, ан­
гличане, вытянутые точно въ извѣстномъ инквизи­
ціонномъ аппаратѣ и нѣмцы жирокоплечіе, грудас­
тые и короткошейные, итальянцы, будто выросшіе
изъ евоихъ узенькихъ и тѣсныхъ пиджаковъ, тыся­
чи, десятки тысячъ испанцевъ... Испанцы вездѣ —
справа, слѣва, впереди, позади... Я попалъ сюда
во время истиннаго наводненія испанцевъ, захва­
тившихъ весь Парижъ, окурившихъ его своими
сигарами и засыпавшихъ своимъ золотомъ... Испа­

95

нецъ самолюбивъ и щедръ. Онъ за границей по­
едѣднюю песету швыряетъ съ жестомъ, которому
могли бы позавидовать наши театральные короли
и благородные отцы. Онъ знаетъ, что "дома онъ
будетъ въ полной мѣрѣ сытъ своими „пучеро и
гарбансо"...
: И эта рѣка людей и экипажей льется мимо васъ,
никогда не истощаясь, но мелѣя... На бульварѣ
Капуциновъ городовые то­и дѣло останавливаютъ
одно тетеніе, чтобы дать иройдтн другому. Часто
съ одной стороны улицы на противоположную можно
пройдти развѣ только по экипажам*.. . Вся подъ
солнцемъ Rue de 1а Раіх направо — стройная и
строгая съ Вандомскою колонною вдали • и слабою,
чуть замѣтною улыбкою Тюильрійскихъ садовъ за
нею... Налѣво улица 4­го сентября; она ведетъ
прямо къ массивному, очертившему себя рядомъ
сѣрыхъ тяжелыхъ колоннъ зданію биржи. Позади
васъ громада Большой Оперы, каменное великолѣ­
піе которой такъ къ лицу этому казовому концу
всемірной столицы. Справа и слѣва ея къ вамъ
бѣгутъ улицы Обера и Галеви и по всѣмъ этимъ
будьварамъ, avenue и улицамъ стремятся рѣки
чего­то живаго, чувствующаго, кричащаго, но сли­
вающагося для васъ въ одинъ миражъ... Прорвавъ
плотину, такъ вода неудержимо несется впередъ,
затопляя все передъ собою... И тутъ опять та же
неимовѣрная роскошь, тотъ же дорогой блескъ, то
же бѣшенство расточительности, delirium тщесла­
вія... Берете машинально газету и читаете о боль­

96

шомъ пароходѣ, выщедшемъ изъ Ныо­Іорка съ
золотомъ для болтающихся по Парижу американ­
цевъ. Прислушиваетесь къ торопливой бесѣдѣ сѣв­
шихъ рядомъ съ вами французовъ. Оба оказы­
ваются изъ „Credit Lionnaib". Работы до отчаянія,
жалуются они. Милліоны переводятся ежедневно
на Парижъ путешественникамъ. Цифры рябятъ въ
глазахъ и вытягиваются въ какіе­то длинные ряды
нолей, болѣе приличные астрономическимъ тракта­
тами чѣмъ скромнымъ конторскимъ книгамъ. Не
хватаетъ провизіи въ дорогихъ ресторанахъ; 14,000
мэровъ наѣхало и всѣ отели полны чуть не до
кошачьихъ концертныхъ залъ на крышахъ. Кто­то
вычислилъ, что на однѣ бумажки для уличныхъ
рекламъ, которыя суютъ вамъ на всѣхъ перекрест­
кахъ, тратится здѣсь ,болѣе 1,200,000 франковъ
въ день. Цифры растутъ, сливаются, переплетаются,
заслоняютъ передъ вами все, выкрикиваютъ вамъ
въ уши, точно молотками стучатъ въ голову.
Проигрыши въ клубахъ достигаютъ невѣроятныхъ
суммъ. Я вчера обѣдалъ въ скромномъ „Cercle de
la presse", — и въ этотъ тихій литературный кру­
жокъ вторглись жрецы золотаго тельца. Тамъ те­
перь о проигрыгпахъ по сто тысячъ франковъ го­
ворятъ какъ о грошахъ. На всѣхъ лицахъ напи­
сано или напущенное выраженіе презрѣнія къ зо­
лоту, или страстная жажда наживы во что бы то
ни стало... А въ это время рядомъ шла борьба на
жизнь и на смерть. Все поднялось на республику.
Ненавистная авантюристамъ и кондотьери, она

97

стояла какъ утесъ посреди моря... Въ Люксембург­
скомъ дворцѣ судили Буланже съ его пособниками,
газеты были полны самыхъ невѣроятныхъ разобла­
ченій. Парижъ приглашаетъ всю Францію: „пріѣз­
жай чуть не даромъ и полюбуйся, что республика
создала и что она разрушила... Смотри и суди"...
А кругомъ по­прежнему трескъ и гамъ, сумас­
шедшій блескъ, не имѣющій ничего общаго съ
настоящими силами и геніемъ страны... И вотъ
около того мѣста, на которомъ мы сидимъ въ Ca­
fe de la Раіх вчера подняли даму... Прилично одѣ­
тая старуха упала... Ее понесли... Сдѣлаемте ей
визитъ. Никогда не мѣшаетъ заглянуть за кулисы
и узнать, изъ какихъ жалкихъ лохмотьевъ состав­
лена блестящая декорація. Не совѣтую вамъ только
брать для этого извозчика. Онъ застрянетъ въ
этихъ скрещивающихся рѣкахъ людскаго наводне­
нія. Ему придется останавливаться на каждомь
шагу. Воспользуйтесь моментомъ, перебѣгите буль­
варъ Капуциновъ, протолкайтесь черезъ Avenue
de ГОрёга (даже вѣжливые французы на сей разъ
пріучидись работать локтями!). Оставьте за собою
улицу Риволи, этотъ двойной рядъ магазиновъ,
сверкаюшихъ своими вывѣсками, преслѣдующихъ
васъ, точно гонящихся за вами, такъ­что вамъ
хочется зажмуриться, закрыть лицо руками и на­
удачу юркнуть куда­нибудь. Пройдите черезъ Place
de Carrousel... Мимоходомъ взгляните на памят­
никъ Гамбетты, на­лѣво, и намѣсто, гдѣ когда­то
стоялъ дворецъ Наполеона Ш­го, на­право. Позоръ
7

93

и слава переплелись странно: не разберешь, гдѣ
кончился одинъ и началась другая...
Вотъ передъ вами набережная Сены... Монумен­
тальный Лувръ позади... Сенъ­Жерменъ де­л'Оксер­
руа, башня св. Якова, мрачная, въ золотистомъ
освѣщеніи уже склоняющагося къ западу солнца...
Шатле... Городская Дума, въ которую, взявшись
за руки, могутъ войти и свободно размѣститься
всѣ существующія на Руси думы, причемъ тамъ
и еще останется, достаточно мѣста... Мимо, мимо!
Та, поднятая около Большой Оперы старуха ждетъ
васъ, — нельзя же быть невѣжливымъ съ дамами.
Она теперь недалеко. Передъ вами Сена съ своими
пароходами и безчисленными мостами. Одинъ изъ
нихъ — Pont de Notre Dame — какъ разъ около.
За нимъ и позади васъ — вся исторія Парижа, а
слѣдовательно всей Франціи и едва ли не полу­
міра. Но вамъ сегодня не до воспоминаній... Ho­
tel Dieu—налѣво. За нимъ, въ глубинѣ площади,
весь обвитый каменпымъ кружевомъ, опирающійся
на тысячи колоннъ и колоннокъ, слипшихся вмѣ­
стѣ въ порталахъ и только вверху выступающихъ
отдѣльно, перекинувшій сотни каменныхъ рукъ на
стороны, точно онъ хочетъ приподнять на нихъ
свои неоконченныя башни—соборъ Парижской Бо­
гоматери... Вы вскользь вспоминаеге великолѣпную
эпическую поэму въ прозѣ Виктора Гюго. Мимо­
ходомъ смотрите, не качается ли на колоколахъ
Квазимодо, не мелькаетъ ли за угломъ стройная
фигура парижской Миньоны средеихъ вѣковъ —

99

Эсмеральды... Но ни ея, ни ея козы нѣтъ. Вмѣето
нихъ цѣлые табуны англичанъ, американцевъ, рус­
скихъ съ путеводителями въ рукахъ, съ биноклями,
съ разсѣянными и утомленными глазами... Мимо,
мимо!.. Темносѣрый, строгій на сияемъ небѣ со­
боръ позади. Ваша старуха тутъ уже близко. Вы
быстро идете мимо сквера по набережной Архіе­
пископства и останавливаетесь... Здѣсь живетъ
она?—справляетесь вы съ вашимъ путеводителемъ.
Именно тутъ, въ этомъвонъ ничего не говорящемъ
ни уму, ни сердцу, ни воображенію низенькомъ и
длинаомъ желтомъ каменноиъ зданіи... Не то кор­
дегардія, не то гауптвахта, не то наше уѣздное
казначейство или казарма старой инвалидной ко­
манды... Даже странно видѣть въ центрѣ Парижа
такое... Вы идете туда. „Можно"? На васъ огля­
дываются съ удивленіемъ. Еще бы—старуха при­
нимаешь всѣхъ, пожалуйте!..
Очевидно она теперь, по крайней мѣрѣ, большая
особа. У входа къ ней двое полицейскихъ. Тѣмъ
не менѣе она нисколько не тщеславится и не
важничаетъ. Цѣлый день съ утра до вечера у ней
общій пріемъ... Если привезутъ такихъ же какъ
она, то милости просимъ и ночью. При солноѣ для
живыхъ—мертвымъ всегда открыты двери... Первая
галлерея или лучше вестибюль у нея украшенъ
даже фотографіями, причемъ въ выборѣ ихъ она
обнаруживаем нѣскодько странный вкусъ. Тутъ
висятъ исключительно портреты, снятые съ мер­
твецовъ, когда­либо поднятыхъ на парижской мос­
7*

100

товой и вытащенныхъ изъ Сены. Что за ужасныя
лица! Никто не могъ бы иллюстрировать лучше
исторію человѣческихъ страданій и несчастій. Это
въ полномъ смыслѣ слова люди и типы самоубій­
ства и горя; большая часть изъ нихъ съ пролом­
ленными черепами, пробитыми висками, подтеками
на лицахъ, шрамами и разсѣченными ранами на
лбу. Каждаго такъ и хочется спросить: что случи­
лось съ тобою, какъ, среди этой сумасшедшей рос­
коши, ты могъ дойти до такого конца? Какую тайну
видѣли твои глаза прежде, чѣмъ они застыли въ
выраженіи неопредѣленнаго ужаса? Самъ ли ты
бросился съ этихъ мраморныхъ и бронзовыхъ мос­
товъ въ текучую сталь Сены или тебя кто­нибудь
другой швырнулъ съ набережной? Кто былъ твоимъ
Каиномъ, неотомщенная и—увы!—никѣмъ неузнан­
ная и никому не дорогая жертва? Нѣкоторыхъ лицъ
на портретахъ нельзя узнать совсѣмъ,—это просто
вздутые комья чего­то сбитаго и обезформленнаго.
Долго ли еще вы будете висѣть тутъ, тѣша празд­
ное любопытство толпы?.. Именно „толпы", въ боль­
шинствѣ слѣпой и глухой къ чужому горю.
Вестибюль только тяжелыми арками отдѣляется
отъ главнаго помѣщенія.
Вы помните описаніе того, какъ Наполеонъ III,.
бившій на популярность, показывался во времена
оны постороннимъ посѣтителямъ. Его и его семью
могъ каждый видѣть чуть ли не во время обѣда.
Одна изъ стѣнъ столовой въ Тюильрійскомъ дворцѣ
состояла изъ сплошнаго стекла. Властитель фран­

101

цузовъ—­герой, заочный впрочемъ, Мексики и дѣй­
ствительный Седана — любилъ, чтобы за стекломъ
этимъ появлялись любопытныя лица почтитель­
ныхъ парижанъ и ослѣпленныхъ его роскошью пу­
тешественниковъ. Онъ даже иногда удостоивалъ
замѣчать ихъ и кланялся имъ.
Не удивляйтесь. Старуха тоже дождалась, хотя
нѣсколько поздно, такой чести. Она—за стекломъ,
какъ и Наполеонъ III; только должно быть у нея
голова закружилась отъ оказываемыхъ ей почестей.
Она никому не кланяется и никого не замѣчаетъ.
И она не одна тамъ, за стекломъ. Кромѣ нея тутъ
еще четверо... Самое завидное существованіе —лежи
и ничего не дѣлай!.. Бъ этомъ отдѣленіи „дворца
мертвыхъ" всѣ стихаютъ. Бъ толпѣ слышенъ только
шопотъ. Тихо, на цыпочкахъ всѣ переходятъ отъ
одного окна къ другому. Точно разбудить боятся!
На всѣхъ лицахъ жадное любопытство и какой­то
странный, безпредметный ужасъ. Взгляды прико­
вываются по очереди къ каждому изъ пансіонеровъ...
вы, разумѣется, догадались — морга!.. Посѣтители
точно стремятся узнать эти „никому не принадле­
жащая" тѣла, допрапшваютъ у своей памяти, не
встрѣчали­ли ихъ когда­нибудь, не сталкивались­ли
съ ними гдѣ, и съ тѣмъ же подавленнымъ выра­
женіемъ переходятъ къ слѣдующему... Это своего
рода выставка, выставка постоянная, ужасная, ожи­
дающая новаго Эдгара Поэ, чтобы описать ее...
Выставка, отъ которой холодѣетъ кровь въ жилахъ;
выставка, гдѣ каждый чувствуетъ себя чуть не
Каиномъ!..

1Q2

Да, это моргъ...
Онъ ужасенъ, но поучителенъ. Вся эта безумная
стая легкой наживы, весь этотъ кошмаръ богат­
ства сразу меркнуть, когда вы побываете здѣсь.
Вѣдъ это наши братья, такіе же люди, какъ вы,
Они и любили, и радовались, и страдали, и вѣ­
рили, и надѣялись... Въ нихъ были заключены
цѣлые міры сознанія? Что же такъ грубо, преступ­
но разбило ихъ, уничтожило эти міры?.. У нихъ
были свои восторги торжества и муки, неудачъ и
паденія... Какъ можете вы спать спокойно послѣ
того, какъ ваше сердце подсказало вамъ: это твои
ближніе!..
Первый—должно быть простой рабочій. Изъ вро­
винціи—въ шумный, блестящій и богатый Парижъ,
Парижъ, гдѣ ежедневно на бумагу для уличныхъ
рекламъ тратится 1,200,000 франковъ — привела
его нужда... Онъ уже три мѣсяца лежитъ здѣсь—
съ всклоченными волосами, изъ подъ которыхъ
пристально и сосредоточенно­серьезно смотритъ на
васъ единственный глазъ. Его никто не можетъ
узнать, и еще бы! Тѣ, кто любили его и любятъ,—
теперь гдѣ­ нибудь въ глуши Нормандіи или Бре­
тани,—ждутъ­не­дождутся вѣсточки отъ него. Мо­
жетъ­быть даже шлютъ ему упрекъ: „должно быть
повезло ему въ Парижѣ,—совсѣмъ забылъ о насъ.
Богъ ему судья"!..
Мнѣ кажется, что Богъ будетъ ему во всякомъ
случаѣ милостивымъ судьей!..

103

Другой рядомъ... Какой могучій колосеъ! Масса
черныхъ волосъ слиплась отъ крови. Черезъ все
лицо шрамъ. Плечи—кажется быка убилъ бы кула­
комъ! Сколько природа потратила своего творче­
ства, чтобы создать пбДобнаго атлета? И зачѣмъ,
спрашивается. Всѣ они лежать ногами впередъ.
У этого по росту ноги громадныя. Ступни чуть не
въ стекло уперлись и посинѣли. Прочно стоялъ онъ
на нихъ! Въ чемъ онъ, разобрать трудно. Черезъ
него переброшена не то гарибальдійская красная
рубаха, не то широкій красный поясъ. Не узнать
никакъ. На лицѣ, впрочемъ, не одно выражение
грубой физической силы. Нѣтъ... Въ немъ отрази­
лась неустанно работавшая мысль. Что­то гордое,
непреклонное. О, онъ вѣрно не умѣлъ просить и
не просилъ! Этотъ не гнулся, онъ сломался, когда
его придавило! Но — дальше, дальше. Вмѣстѣ съ
вами здѣсь много другихъ. Васъ толкаютъ. Вы
слишкомъ застоялись иередъ окномъ. Другіе также
ждутъ своей очереди. Оглянитесь на этого вотъ
оборванца. Въ его лицѣ не одно состраданіе, жад­
ное любопытство, страхъ. Нѣтъ, нѣтъ да и прос­
кользнете личный ужасъ, ужасъ за самого себя;
вѣрно думаетъ: „Неужели и мнѣ придется лежать
за этимъ стекломъ, на этой наклонной плоскости,
ногами впередъ и также неподвижно смотрѣть от­
туда на такихъ, какъ я теперь, живыхъ и... нес­
частныхъ"?!
Третій „экземпляръ"... Но позвольте мнѣ сдѣт
лать нѣкоторое отступленіе.

104

Въ Италіи, на первыхъ порахъ моего скиталь­
чества по ней, я сдружился съ бывшимъ профес­
соромъ падуанскаго j университета, Винченцо­де­
Кастро, необыкновенно живымъ, бойкимъ стари­
комъ, обладавшимъ совершенно молодымъ чув­
ствомъ восторженнаго удивленія во всему прекрас­
ному и благородному... Такіе встрѣчались среди
итальянцевъ стара го поколѣнія, „дѣлавшихъ Ита­
лію и когда­то. Въ далекіе годы, когда его волосы
были черны, онъ много страдалъ за итальянское
единство, боролся какъ солдатъ за свободу родины
и извѣдалъ въ достаточной степени сначала пре­
лести австрійскихътюремъ, а потомъ горькій хлѣбъ
изгнанія. Отъ этой пережитой имъ эпопеи у него
осталось до конца жизни наклонность къ пафосу
и необыкновенно высокимъ діапазонамъ въ прос­
томъ разсказѣ. Старость дала ему другую страсть—
разсказывать анекдоты, по его мнѣнію, весьма остро­
умные, которые мы всѣ изъ уваженія къ профес­
сору и бойцу такими именно и находили. Своего
рода succes d'estime. Такъ вотъ у синьора Вин­
ченцо была привычка: прежде чѣмъ разсказать ве­
селую вещь — придать лицу чрезвычайно лукавое
выраженіе и прищурить лѣвый глазъ... Представьте
себѣ мой ужасъ, когда я узналъ въ № 3­мъ морга
именно его, профессора Винченцо­де­Кастро... Это
его лукавая усмѣшка, его прищуренный лѣвый
глазъ „передъ анекдотомъ". Больше: на папсіоне­
рѣ ужасааго учрежденія оказывалась даже круг­
ленькая шапочка, которую носилъ мой профессоръ,

105

и такой же чистенькій, до­верху застегнутый сюр­
тучекъ, изъ тѣхъ, которые старики ухитряются,
на зло модѣ, времени и моли, сохранить десятки
лѣтъ въ полной неприкосновенности. Одно, что меня
привело въ себя, — я присутствовалъ въ Миланѣ
лично на похоронахъ де­Кастро: не могъ же онъ
умереть два раза! Сходство было разительно!..
№ 3­й — несомнѣнно иностранецъ. Его никто не
могъ узнать въ Парижѣ... Онъ умеръ на Итальян­
скомъ бульварѣ... Переходилъ, шатаясь, черезъ
улицу, обезсилѣлъ, упалъ. Кучеръ, наѣзжавшій на
него, едва успѣлъ остановить лошадей. Подняли,—
онъ уже оказался съ слабыми признаками жизни.
Пока его довезли до госпиталя, и тѣ исчезли. Врачъ,
производившій вскрытіе, призналъ смерть отъ...
голода...
Это лукавое лицо съ нрищуреннымъ глазомъ и
съ другимъ, пристально устремленнымъ на меня,
до сихъ поръ остается въ моей памяти. Въ без­
сонныя ночи я его вижу и все жду, какой же анек­
дотъ въ концѣ­концовъ разскажетъ мнѣ мой № 3­й...
Четвертая была умершая въ Люксембургскомъ
саду работница... Ее тоже вскрыли и тоже конста­
тировали смерть отъ истощенія... Ея никто не
зналъ,—она видимо долго искала работы и не на­
ходила ея. У нея должно­быть были деньги, но
она берегла их$, уменьшая ежедневно свою порцію.
У нея въ карманѣ нашли даже... 30 сантимовъ.
Очевидно, она разсчитывала завтра пообѣдать на
нихъ, надѣясь, все­таки надѣясь (о, какъ люди

106

долго и упорно надѣются!) найти наконецъ работу
и поденную плату... Она какъ будто спала на мра­
морѣ... Глаза ея были закрыты. Можетъ быть при­
грѣло солнышко, глаза сомкнулись, а тутъ какъ разъ
и подкралась смерть,—они и не открывались больше.
№ 5­й—именно била моя старуха ..
Она также кокетливо и опрятно одѣта, какъ мы
ее видѣли у Cafe de la Раіх, передъ Оперой, среди
самой безумной роскоши Парижа, въ фокусѣ без­
смысленныхъ тратъ, и какого­то delirium'a мотов­
ства... Высохшее лицо, острый носикъ, далеко вы­
двинувшійся подбородокъ и пронизывагощіе васъ
глаза, Голова въ чепчикѣ, ленты его сложены со
вкусомъ и чисты, тюль не особенно измять. Чер­
ное кашмировое платье, съ шелковой вставкой въ
боку, только туфли на ея ногахъ страшно изно­
шены, стерты и каблуки сбиты. Около нея зонтикъ
и перчатки... Я помнилъ, какъ она свалилась, какъ
ее подхватили и унесли. Куда?.. Душу въ пространт
ство, въ великій иксъ, тѣло—сюда, въ моргъ... Ея
никто не зналъ... Рѣшительно никто. . Одинокая,
оставленная, всѣмъ чужая, въ ея трудные годы!
И при этомъ — привычка къ хорошему обществу,
къ иной обстановкѣ, не имѣющей ничего общагб
ни съ моргомъ*. ни съ судебно­полицейской меди­
ципой. Я помню, очень хорошо помню, что она ни
у кого ничего не просила. Стояла, смотрѣла, какъ
мы всѣ ѣли,; пили, смѣялись. Ее тоже вскрыли и
оказалось, что въ желудкѣ № 5­го и послѣдняго
на еей разъ не было ничего уже дня­ 3—4.­
■

107

И она стояла около насъ голодная, съ страстною
жадностью провожая каждый кусокъ, который мы
клали въ ротъ! Можетъ быть она также приходила
туда и вчера, и третьяго дня. Можетъ быть та­
кимъ именно взглядомъ она смотрѣла и на меня,
когда я ѣлъ. И я не угадалъ этого взгляда, не
спасъ ея, когда еще можно было спасти! Бываютъ
минуты, когда каждый изъ насъ долженъ себя чув­
ствовать убійцей, Каиномъ!
— Отчего же она не просила?—старался я найти
хоть тѣнь оправданія себѣ.
— О, monsieur,—объяснялъ мнѣ habitue морга,
одинъ изъ служащихъ здѣсь. — Такія никогда не
просятъ! Онѣ даже не обращаются къ оффиціаль­
ной помощи. Благотворительность въ Парижѣ устрот
ена превосходно. Даже профессіональный нищій у
насъ не пропадетъ. Двадцать человѣкъ откажутъ,
двадцать первый—дастъ! Гибнутъ вотъ такіе, какъ
она и какъ онъ, —ткнулъ habitue пальцемъ въ лу­
каваго старичка, — знавшіе лучшіе дни, быть­мо­
жетъ когда­то сами захлебывавшіеся этою роскошью,
имѣвшіе семью, дѣтей. О, они слишкомъ горды для
этого! Протянуть ^руку для нихъ труднѣе, чѣмъ
умереть.
— И такихъ много?
— Ежедневно находятъ по нѣскольку человѣкъ;
но тѣ не долго остаются въ^ моргѣ: ихъ узнаютъ
старые знакомые, друзья ихъ лучшаго времени. У
нихъ часто оказываются родственники. Случается,
устраиваютъ имъ даже роскошныя похороны!

108

Роскошныя похороны для пансіонера морга!
Не насмѣшка ли: эти бѣлыя страусовыя перья,
бархатъ и золото покрова, траурныя попоны лоша­
дей, факелы, глазетовый гробъ на серебря ныхъ
лапкахъ и равнодушные, внезапно оказавшіеся
друзья, слѣдующіе за нимъ!.. Друзья, исполняющіе
послѣдній долгъ по отношенію къ нему.
Вѣдь сотая доля того, что стоятъ эти похороны,
спасла бы несчастнаго отъ смерти и отъ морга.
— Тѣ не долго находятся у насъ, а вотъ эту
madame никто еще не узналъ. Ее, вѣроятно, сов­
сѣмъ забыли. У нея въ карманѣ нашли фотогра­
фы дѣтей, но гдѣ они сняты — неизвѣстно. Обо­
ротная сторона стерлась, и, очевидно, дѣти уже
давно выросли ­ и, суда по ея одиночеству, уже
исчезли со свѣта.
Я при этомъ вспомнилъ еще недавно оглашенное
извѣстіе о русскомъ аристократѣ, умершемъ въ
паркѣ Монсо отъ голода, одругомъ—нѣкогда бо­
гатомъ соотечественник, кончившемъ такъ же въ
Елисейскихъ поляхъ. Да, ихъ много, очень много
среди этого блеска, этого горячечнаго мотовства.
Еще бы. Трудна иностранцу борьба за существо­
заніе среди двухъ съ половиною мялльоновъ жиз­
ней, завоевывающихъ себѣ каждый день трудомъ и
личною энергіей...
Моргъ, за моргомъ­г­общая яма для бѣдныхъ.
И опять неукротимый и негодующій голосъ по­
дымается въ душѣ и вновь я слышу: „и ты ей не
помогъ, ты не угадалъ этого страдальчески­остраго

109

болѣзненно­страстнаго взгляда, какимъ она смо­
трѣла на тебя, когда ты ѣлъ! Ты, какъ и всѣ,
привыкъ къ нищимъ я въ мундирѣ", къ профессіо­
нальнымъ лохмотьямъ и заученному просительному
тону, къ этимъ опасливо оглядывающимся бѣдня­
камъ на углахъ, не знающимъ гордости и протя­
гивающимъ руку съ надеждою: авось двадцать пер­
вый не откажетъ!" Можетъ быть, и эта старуха про­
бовала. Можетъ быть, она, шаркая стоптанными
туфлями по тротуарамъ, догоняла прохожихъ и
робко обращалась къ нимъ. Но она была слишкомъ
хорошо одѣта для нищей, никакъ не могла дойти
до своего двадцать перваіо! Можетъ быть, ей от­
казывали грубо, оскорбительно,—и она уже не хо­
тѣла повторять опыта. Можетъ быть, въ ту памят­
ную минуту, она на углу Avenue de 1'Орёга и Ка­
пуцинскаго бульвара хотѣла попросить у меня, но...
побоялась, что и я окажусь въ числѣ двадцати!
Сдѣлавъ прощальный визитъ, я вернулся въ Cafe
de la Раіх. Тамъ именно нѣсколько моихъ друзей
назначили мнѣ встрѣтиться. И опять вокругъ клю­
чемъ кипѣла блестящая жизнь всемірнаго города.
Въ громадномъ калейдоскопѣ мѣшались тысячи,
десятки тысячъ счастливыхъ, безпечныхъ лицъ.
Все говорило о жаждѣ зрѣлищъ и 1 наслажденій,
какъ будто вдали около собора Парижской Богома­
тери не было этого страшнаго морга, съ его пан­
сіонерами и фотографическою выставкой, съ мрач­
ными посѣтителями, загодя задающимися мыслью:
на какихъ именно изъ этихъ мраморныхъ наръ

110

имъ придется лежать, когда пробьетъ и ихъ часъ?..
Не знаю, сила ли впечатлѣнія или разбитые нер­
вы,—только провожая глазами закутанныхъ въ кру­
жева женщинъ, проѣзжавшихъ мимо, я невольно
думалъ: какой же изъ нихъ придется состариться,
потерять всѣхъ близкихъ и дорогихъ людей, остаться
одинокой и безпомощной среди этого громаднаго и
безпощаднаго міра и, наконецъ, упасть, какъ упала
та старуха, гдѣ­нибудь около Оперы, на бульва­
рахъ, въ Champs Elysees, бывшихъ ѵ свидетелями
ея красоты и блеска, быть перенесенной оттуда въ
этотъ страшный моргъ и лежать тамъ заморожен­
ною цѣлыми мѣсяцами, глядя открытыми и недвиж­
ными глазами на массы любопытныхъ, толпящихся
передъ стеклами ихъ послѣдняго прибѣжища? Ж
невольно все темнѣло и блекло кругомъ. Дрянь и
рвань старыхъ декорацій выступала впередъ и отъ
показнаго блеска не оставалось ничего кромѣ мишу­
ры и фольги...

ИОНАХЪ­ВАЩИТНгКЪ.
Я шелъ изъ Позилиппо внизъ въ яркую лувную
ночь... На всемъ сквозили голубые тоны, все ухо­
дило въ лазурную безконечность и задумчивый
мѣсяцъ хотѣлъ затопить всю эту синеву подъ
нимъ серебрянымъ свѣтомъ... Вдали неаполитанскіе
берега — точно брилліантовое ожерелье сверкали
надъ моремъ безчисленными огнями своихъ фона­
рей. . Порою вспыхивалъ Везувій, точно злсвѣще
дыгаа огнемъ надъ этимъ зачарованнымъ міромъ.
Такъ хорошо и тепло было—что я сползъ прямо
къ морю, нодозвалъ лодку и подъ мѣрный плескъ
веселъ погрузился въ необъятное голубое цар­
ство несравненной итальянской ночи... Дальше и
дальше отступалъ берегъ. Одинъ полуразвалившійся
дворецъ Анны Караффы, черный и таинственный
цѣльною художественною массою вдавался въ это
наводненіе луннаго свѣта. Невольно взглядъ ис­
калъ—не покажется ли королева, стройная и бѣлая
во мракѣ арокъ, — не вспыхнуть ли кругомъ огни
безчисленныхъ факеловъ и снизу на волнахъ, что
нѣжно ластятся къ этой красивой руинѣ изъ едва

112

замѣтной лодки, не раздастся ли звонъ тихихъ
струнъ и не взовьется ли оттуда къ этой аркѣ
влюбленный мотивъ серенады... И точно мечта
сбылась! Лодку мою нагнала другая. На ея носу
развалился рыбакъ и небрежно перебираетъ струны
гитары. На кормѣ задумалась молодая ророіа­
па, уронивъ руки на свои колѣна... О чемъ? А
струйки точно цѣлуютъ прокопченные и просмо­
ленные борта челнока и шепчутъ ему что­то...
Пора было возвращаться назадъ... Не хотѣлось раз­
ставаться съ моремъ. Но и въ Позилиппо вѣдь
хорошо ночью. Тихо идешь по пути внизъ. Изъ гро­
товъ, пробитыхъ въ нависшихъ надъ дорогою ска­
лахъ, слышатся веселые голоса... Нѣкоторыя изъ
этихъ пещеръ отперты и подъ алыми отблеска­
ми огня вы видите мирно трапезующія семьи.
„Добро пожаловать"! весело кричатъ они вамъ.
„Какъ вамъ нравятся ваши дворцы? Правда, лучше
королевскаго на Капо ди Монте"?.. Днемъ вы мо­
жете осмотрѣть здѣсь гротъ Сеана, любимца Ти­
верія; выходя изъ этой черной жилы въ одну сто­
рону— вы любуетесь роскошнымъ, замершимъ среди
аметистоваго моря шатромъ Иекіи, въ другую —
еще болѣекрасивымъ, словно выточеннымъ изъцѣ­
лой глыбы ля писъ­лазури Капри... Отсюда же вамъ
покажутъ руину знаменитой виллы Полліона. Меня,
правду сказать, вся эта старь мало интересовала.
Въ виду дивной поэмы Неаполитанскаго залива,
гдѣ отъ каждой струйки брызжетъ солнцемъ и
жизнью, гдѣ цезура волнъ такъ ритмично ласкаетъ

113

ухо, а отдѣльныя главы его городовъ и горъ, до­
линъ и острововъ такъ разнообразны и законче­
ны, —совсѣмъ не хочется и думать о смерти и гроб­
ницахъ. Пускай въ нихъ мирно спятъ всѣ эти ге­
рои классическаго мира. Будетъ достаточно вре­
мени еіце подумать о смерти на нашемъ сѣверѣ,
среди его унынія и тумановъ, мертвящихъ снѣговъ
и въ самой себѣ извѣрившейся жизни... Когда тутъ
задумываться надъ гробницами, если надъ самымъ
берегомъ растетъ лазурная прозрачная волна и съ
гармоничнымъ ропотомъ бѣжитъ въ молчаливые
гроты, если, какъ теперь, благоуханенъ воздухъ и
свѣсившись надъ вашей дорогой, такъ ласково ка­
саются лица усталаго путника чудные локоны,
только­что распустившихся деревьевъ... Тутъ даже"
монаху при самомъ постриженіи своемъ умерше­
му, отпѣтому и погребенному жить хочется. Мой
пріятель, братъ Франческо, хромой и босоногій, го­
ворилъ мнѣ откровенно. я Тутъ не спасешься"!
Почему? — Ужь очень много воли далъ Господь
Всемилостивый дьяволу на Неаполитанскомъ заливѣ!
Хорошо разсуждать было тѣмъ, которые въ пусты­
нѣ жили. Нѣтъ—пускай бы они сюда — подъ это
солнце забрались, да къ этому морю. Хотѣлъ бы я
посмотрѣть, какія птички у нихъ бы запѣли?
Братъ Франческо со времени уничтоженія мона­
стырей живетъ подаяніемъ. Вы увидите эту фигуру
въ Неаполѣ повсюду и на Пьяццѣ дель Меркато,
гдѣ онъ рыбаку, отказывающемуся преподнести ему
„пульпу" или „бронзино", живописуетъ какъ на
8

114

томъ свѣтѣ по сгіеціальному заказу его, брата
Франческо, будутъ сего самаго злополучнаго и же­
стоковыйнаго рыбака жарить въ оливковомъ ма­
слѣ или варить въ смолѣ и самъ Франческо, изъ
рая, держа за хвостъ вотъ эту именно рыбину, ста­
нетъ дразнить его. Вы встрѣтите его и въ ресто­
ранахъ Санта Лучіи, гдѣ, подходя къ зазѣвавше­
муся „форестьере", онъ объявляетъ ему, что Ma­
donna Santissima, заинтересованная въ спасеніи
его души, послала къ нему его, брата Франческо,
за подаяніемъ. И на Мерджеллинѣ онъ со вздохомъ
разскажетъ вамъ, какъ нѣкогда по субботамъ, во
время возвращенія рыбаковъ съ промысла, всѣ мо­
настыри командировывали сюда сборщиковъ съ осла­
ми и мулами и благочестивые „piscatori" до верху
нагружали ихъ корзины такими рыбами^ что бы­
вало братія и въ нѣсколько дней не успѣетъ уни­
чтожить ихъ въ трапезныхъ. Онъ догонитъ васъ и
по пути въ Позилиппо и отвѣчая на тысячи обра­
щеяныхъ къ нему изъ гротовъ привѣтствій, пояс­
нитъ вамъ, Подмигивая, что тутъ именно водятся
такія „рагащщ"!...— „Королю не удастся на своемъ
вѣку полакомиться подобнымъ кусочкомъ. Вотъ и
спасайся тутъ! " дѣловымъ тономъ закончить братъ
Франческо.—­Ну, ужь это, сдѣлайте одолженіе, если
меня на томъ свѣтѣ припрутъ къ стѣнкѣ—я самъ
скажу Всемогущему* а зачѣмъ, если ты не хотѣлъ,
чтобы мы загубили наши Души—ты у насъ не от­
нялъ этого солнца, моря и садовъ. На какомъ осно­
ваній ты позволить дьяволу расплодить такихъ

115

рагаццъ? Потому что, отчаянно жестикулируя, по­
ясняетъ онъ: рагаццы­то здѣшнія всѣ отъ дьявола...
Вы имъ посмотрите въ глаза— настоящее пекло! И
машинально при этомъ онъ ущипнетъ проходящую
мимо я чертову ­ дочь", сокрушенно вздыхая при
этомъ:
— Ну ужь и монахи нынче,—смѣется рагацца
«му вслѣдъ?
— Да и дѣвки тоже, нечего сказать! Огляды­
вается онъ, — а ты вотъ что Пеішина, или какъ
тамъ тебя Аниунціата что­ли?
— Ну хоть бы и Лучіа.
— Такъ вотъ что, Лучіа, какъ прочитаешь ве­
черомъ свои Ave и три Pater noster, такъ прихо­
ди пожалуйста къ Шеди­гротта, ты знаешь садикъ
тетушки Анны?
— Зачѣмъ это? Вотъ еще что вздумалъ, плѣши­
вый... Зачѣмъ это я пойду туда?
— Я бы тебя научилъ такому заклятію отъ не­
чистаго духа, что онъ, подлый и скверный, тьфу­
тьфу, никогда не посмѣлъ бы соблазнить тебя......
И еще далъ бы тебѣ молитву, отъ которой твой
Беппо или Пеппо, или кто тамъ ѵ тебя—ни на
ліагъ бы ни отсталъ отъ твоего подола.
— А вотъ я этому самому Беппо возьму да и
скажу, чему ты меня учишь?
— И отлично. Онъ же обругаетъ тебя дурой,
что ты не пошла, потому что всякой христіанской
душѣ необходима помощь противъ дьявола.
8*

116

Большинство неаполитанскихъ монаховъ теперь
нищенствуетъ, обрѣтаясь въ отличныхъ отноше­
віяхъ съ мѣстнымъ населеніемъ.
Разумѣется, нѣсколько странно, что народъ все
:„простилъ и монаху и забылъ, что сдѣлали ему
иноки, служившіе нѣкогда пшіонами Бурбонамъ..
Но удивительно, что и интеллигенция Неаполя
снисходительно относится къ босопогимъ нищимъ,.
нежелающимъ и теперь работать, благо подаяніе­
легко достается здѣсь. Какъ можно было забыть
такихъ злодѣевъ, какъ фра­Бартоломео или сестра,
Летииіа? Развѣ только въ памяти народа ихъ за­
слонили выдающіеся представители доминиканска­
го ордена, давшаго здѣшнимъ „lazzaroni" —хода­
таевъ и заступниковъ. Это именно были монахи­на­
родники, иначе не знаю какъ и назвать ихъ. Са­
мый типичный изъ этихъ— падре Рокко, плодъ отъ
плода, кость оть костей Неаполя. Онъ все свое
время отдавалъ нищетѣ и черни и, не желая знать
богатства и силы, отвергалъ приглашенія даже
всемогущихъ министровъ тогдапгняго королевства
обѣихъ Сицилій. Карлъ III и Фердинандъ IV
называли Рокко — „адвокатомъ рынка и берега".
Старый монахъ, когда онъ это считалъ справедли­
вым^ босоногій, оборванный, весь въ пыли, шелъ
во дворецъ, требовалъ аудіенціи и смѣло отстаи­
валъ тѣхъ, за кого никто не смѣлъ хлопотать. Надо'
указать, что Карлъ ПІ—не въ примѣръ позднѣй­
шимъ правителямъ Неаполя— отличался большими
достоинствами. Онъ упростилъ законодательство а

117

судебную процедуру, смягчилъ жестокость нака'за­
ній отзывавшихся средними вѣками, уничтожилъ
пытку, быдъ доступенъ народу, освободилъ ■ его отъ
тяжелыхъ повинностей, ослабилъ вліяніе духовен­
ства, мрачнаго, подозрительнаго, черною тучею ле­
жавшаго надъ благословенною Богомъ страною. Онъ
же положилъ начало третьему 'сословію, которое
теперь уже съѣдаетъ живьемъ дуковъ и принчи­
ловъ, совсѣмъ выродившихся въ Неанолѣ и обратив­
шихся въ идіотство. Онъ вмѣстѣ съ Фердинандонъ
VI оено'вывалъ массы школъ, старался объ улуч­
шеніи нравовъ. Во время этой монаршей работы —'
падре Рокко былъ не послѣднею спицею въ коле­
сницѣ и облегчалъ королямъ ихъ просвѣтительный
трудъ, боролся въ самыхъ глубокихъ слояхъ народа
съ невѣжествомъ его времени. Если духовенству
не удалось затормозить реформаторской дѣятельно­
сти правителей, духовенству, которому народъ вѣ­
рилъ слѣпо, такъ это случилось только потому, что
тотъ же народъ еще слѣпѣе вѣрилъ Рокко... Часто,
когда толпы буйныхъ ладзарони съ Мерджеллины,
Сайта­Лучіи, Портичи шли требовать отмѣны мѣръ,
клонившихся къ ихъ же благу—навстрѣчу имъ по­
падался Падре­Рокко и отрезвлялъ ихъ.
Онъ родился въ 1700 г. Его родственники и до
■сего дня живутъ въ Неаполѣ. Мнѣ показывали
прёстарѣлаго Рокко, торгующаго на Via Orefice
Онъ приходится двоюроднымъ праправнукомъ свя­
тому монаху­народнику. Отецъ и мать нослѣдняго
были мелкими торговцами. Его посвятили Богу

118

ранѣе, чѣмъ Рокко родился. Такъ рѣщилъ отецъг
воля котораго здѣсь и до сего дня не допускаетъ
никакихъ разсужденій. Прежде существовалъ обы­
чай отдавать дѣтей въ монастырь. Помимо „завид­
ной карьеры" (потому что ряса тогда была неизмѣ­
римо выше заплатанной куртки рабочаго) бѣдные
люди вѣрили, что такимъ образомъ они пріобрѣ­
таготъ себѣ нѣкоторый преферансъ у неба и что
при этомъ условіи всѣ ихъ „броколи, капучеи, ба­
таты, циккореи, финокки" и прочія овощи пойдутъ
гораздо ходче въ продажѣ. Имѣть своего между
святыми отцами—да вѣдь это здѣсь и теперь верхъ
благополучія. И сегодня вы услышите хотя бы на
Санта­Лучіи: „ему (или ей) хорошо. У нихъ сынъ
тогой гляди священникомъ будетъ. Они не оста­
нутся безъ защиты, А вотъ что намъ дѣлать —
нашего то балбеса уже въ берсальеры забрали.
Цѣлаго пѣтуха ему на шляпу ощипали!" Въ іезуит­
ской школѣ и потомъ въ монастырѣ тщетно бились
съ Рокко, внушая ему глубокую премудрость фило­
софіи и внѣдряя въ его смиренную душу горькіе
корни ученія вообще, Будущій падре отличался
слишкомъ живою натурою, жаждою дѣятельности,
любовью къ загнанному и забитому народу, что­
бъ уйдти подобно многимъ отцамъ своего ордена
въ книгу и запереться въ кельѣ. Внизу разсти­^
лался и млѣлъ у синягоморя Неаполь, котораго
страшная темень народная была Рокко извѣстна
болѣе чѣмъ кому другому. Онъ вышелъ изъ самой
глубины этого бѣднаго люда— его сердце сочилось

119

общими съ нимъ ранами. Онъ любилъ Бога—не
>ъ абстракдіи, а въ тѣхъ, кто представдялъ собою
образъ его и подобіе. Подъ черною рясой онъ все­
таки оставался неаполитанскимъ „пополано"­^ и
интересы его приннмалъ всегда близко къ сердцу.
Юношей ужь— онъ только и мечталъ о томъ, чтобы
выйдти въ міръ бойцомъ противу всѣхъ неправдъ
и побѣдпть ихъ, Часто сверху, съ кровли своего
монастыря, онъ смотрѣлъ внизъ на кипѣвшія суе­
тою улицы города. Ночь его заставала за этимъ.
. — О чемъ мечтаешь? спрашивали его...
— О, обо мцогомъ. Когда я смотрю отсюда, мнѣ
кажется, что сердце мое ширится и ширится, что
всѣ узники и тысячи улицъ съ голоднымъ, бѣд­
нымъ и темнымъ народомъ—въ немъ именно за­
ключены... Я такъ ихъ люблю, что смерть за нихъ
была бы легка мнѣ... Но побѣда въ ихъ пользу—
вотъ настоящее счастье.
Среди нездоровой и шаткой въ своихъ нрав­
ственныхъ устояхъ массы Неаполитанпевъ^­чернь
всего болѣе нуждалась въ его помощи—и ровно
шестьдесятъ лѣтъ онъ былъ исключительно апо­
столомъ ея несчастій, шестьдесятъ долгихъ лѣтъ,
ушедшихъ на борьбу съ пороками излюбленнаго
имъ самаго низшаго слоя. Съ утра до ночи его
встрѣчали—въ его бѣлой монашеской мантіи съ
посохомъ въ рукахъ, въ деревянныхъ башмакахъ,­
бродящииъ по самымъ ужасньшъ трущобамъ. Не
было такого вертепа разврата и преступленія, куда
бы н* проникалъ падре Рокко съ своею грубою,

120

но мѣткою рѣчью. Его слово нравилось потому,
что образное, простое, оно стучалось прямо въ
сердца несчастныхъ, всегда было имъ понятно.
Сверхъ того, падре Рокко былъ Неаполитанецъ до
мозга костей, слѣдовательно остроуменъ. Онъ зас­
тавлялъ не только плакать, но и смѣяться. Онъ
не однимъ пламеннымъ мечомъ архангела изгонялъ
демоновъ, онъ бичевалъ ихъ своимъ рѣзкимъ юмо­
ромъ, дѣлалъ пороки смѣшными и презрительными,
преслѣдовалъ ихъ сатирой, эпиграммой, баснею,
анекдотомъ. Онъ терпѣть не могъ схоластики и от­
влеченнаго мышленія аскетическихъ келліотовъ:
онъ принадлежалъ улицѣ весь и всю свою жизнь
провелъ на улицѣ. Разбойники и каммористы
безпощадно бичуемые ймъ, сбѣгались слушать,
его, когда онъ проходилъ по ихъ мрачнымъ и гряз­
нымъ закоулкамъ. Это не былъ изящный монахъ
паллацо и нобилей, но кость отъ костей своего на­
рода. Нельзя было придумать лучшаго апосто­
ла площади. Насмѣшливая или пламенная, его '
рѣчь никогда не возвышалась надъ уровнемъ по­
нятій его аудиторіи. Каждое слово его какъ стрѣла
било прямо въ цѣль. Кончивъ разъ свою проповѣдь,
онъ воскликнулъ: „мнѣ мало вашего вниманія, —
я хочу, чтобы въ сердцѣ своемъ вы почувствовали
всю свою мерзость... Пусть тотъ изъ васъ, кто со­
*знаетъ свой грѣхъ, подыметъ правую руку! Бсѣ
эдѣлали это и падре Рокко въ изступленномъ по­
рывѣ воскликнулъ: о, мой Господь, гдѣ мечъ тво­
ихъ архангеловъ, чтобы отсѣчь эти руки, такѢ час­
то осквернявшіяся подлостію, блудомъ, воровствами,

121

убійствамв!.. Слушатели были дѣйствительно ворами
м разбойниками, и именно эту паству любилъ смѣ­
лый монахъ. Разъ улицы Неаполя—его народные
кварталы, выведенные изъ себя, поднялись какъ
•одинъ человѣкъ—падре Рокко узналъ, что противъ
нихъ посланы войска... Онъ бросился къ командо­
вавшему ими и властно приказалъ ему остановить­
ся. „Я ручаюсь и за народъ и за' короля. Его Ве­
личество подтвердить мой приказъ, а перваго я
успокою и безъ васъ". Потомъ онъ явился къ
дворцу. Его знали всѣ. Первыя слова, его, когда
онъ увидѣлъ Фердинанда, были: король—твой на­
родъ невиноватъ...
— Какъ невиноватъ, когда­ онъ отказался под­
чиняться моему повелѣнію.
— Да, потому что повелѣніе твое сообщено ему
•обманщиками, которымъ онъ не вѣритъ пли па­
лачами, отъ которыхъ не ждетъ ничего добраго...
Я самъ ему объявлю—и ручаюсь,что когда я крик­
ну: еѵѵіѵа il re — всѣ шапки полетятъ въ воздухъ...
Король согласился. Рокко пошелъ на площадь.
— Ребята, спросилъ онъ, — у васъ уже есть
вождь?..
— Нѣтъ, кричала толпа.
— Ну, выберите меня!..
Его избрали съ восторгомъ...
— А теперь дѣти, изъ этого не нашего мѣста—
сами, посмотрите, — и онъ указалъ рукою на дво­
рецъ — здѣсь король, тамъ нобили, пойдемъ на
Санта­Лючію и ибсудимъ дѣло какъ слѣдуетъ.

122

Черезъ часъ возстаніе было прекращено. Народъ.
вѣрилъ Роккп; зато, когда хотѣли разъ ввести
несправедливо налогъ на хлѣбъ, тотъ же падре­
Рокко опоясался мечомъ и пришелъ къ Фердинанду.
— Я сегодня поднимаю народъ противъ твоего­
министра.
— За что?
— Ты приказалъ обложить налогомъ послѣдній
куль хлѣба у ладзарони?
— Нѣтъ, мнѣ говорили о хлѣбѣ изъ Портичи и>
Поцуоли... .
— А сказали ли тебѣ, что это и есть именно*
хлѣбъ, который ѣдятъ бѣдные?
Король разсмотрѣлъ дѣло, и налогъ былъ отмѣ­
ненъ, но падре Рокко было этого мало— онъ отъ
имени народа потребовалъ смѣны министра.
„Ему вѣдь не вѣрятъ и отъ сихъ поръ въ
каждомъ его поступкѣ будутъ видѣть угрозу на­
роду". Король колебался, но за Рокко стоялъ стѣ­
ново весь Неаполь, п Фердинандъ долженъ былъ
уступить. Біографы падре Рокко признаютъ, что­
ослабленіе грабежей и разбоевъ на узкихъ улицахъ
стара го города, было слѣдстніемъ проповѣди этого,
неутомимаго апостола. Часто ночью въ кварталахъ,
гдѣ до тѣхъ поръ звучали безстыдныя нѣсни ж
наглый хохотъ, вольныя артели воровъ начинали
пѣть псалмы послѣ проповѣди Рокко и вслѣдъ
за нимъ уходили домой обновленными. Чтобы по­
слушать знаменитаго монаха, кардиналы и герцоги
являлись въ эти душные кварталы и мѣшались съ

123

толпою черни. Такимъ образомъ часто на площади .
del Mercato или въ Кастельнуово, бархатныя ман­
тіи и страусовыя перья, золотил цѣпи и украшен­
ныя рубинами шпаги, попадались въ грязныхъ мас­
сахъ полунагихъ оборванцевъ, и еще чаще красная
сутана кардинала алѣла рядомъ съ запачканнымъ
въ крови „manto" какого­нибудь калабрійекаго­
Спарафучилло. Въ тѣ времена въ простонародныхъ
улицахъ пооткрывались по сараямъ и подваламъ,
сотни крохотныхъ и жалкихъ театриковъ, развра­
щавшихъ толпу. Пьесы, которыя здѣсь ставились,
были омерзительны по безстыдству. Самые грубые
инстинкты здѣсь возводились въ величайшее до­
стоинство. Насиліе, грабежъ, обманъ— славились,
какъ добродѣтель. Толпа скотинѣла отъ нихъ.
Не было тѣхъ формъ распутства, которымъ не по­
учала бы эта сцена. Но падре Рокко не остано­
вила ея непривычная обстановка. Прерывая спек­
такль, онъ безъ церемоніи расталкивалъ актеровъ и
съ распятіемъ въ рукахъ, начиналъ съ подмостокъ
лупанара свое обличительное слово. Надъ нимъ пробо­
вали смѣяться, но смѣхъ вѣдь былъ и его оружіемъ.
Потомъ смолкали, и когда рѣчь его становилась
патетической — аудиторія плакала навзрыдъ. Для
борьбы со страстью къ игрѣ, раззорявіпей населе­
ніе, падре Рокко щелъ ; въ самыя грязныя таверны
и кабаки. Разъ въ воровскомъ кварталѣ онъ уви­
дѣлъ у пустой стѣны толпу собравшихся разбойни­
ков^ Они играли въ карты. Рокко подогаелъ ти­
хонько, и они еще не успѣли оглянуться, какъ

124

онъ и карты и ставки живо, забралъ въ карманъ,
Одинъ изъ игроковъ бросился на него еъ ножемъ
и не ударь его по рукѣ стоявшій около носиль­
щикъ, жизнь и апостольская дѣятельность падре
Рокко на томъ бы и докончились. „Это на моихъ
бѣдныхъ!" улыбался онъ, какъ будто ничего не слу­
чилось. Рокко былъ самымъ усерднымъ посѣти­
телемъ домовъ терпимости. Его кошелекъ и ко­
шельки его покровителей были всегда открыты,
и если несчастныя женщины изъ такихъ верте­
повъ желали вернуться къ труду, падре Рокко
не успокоивался, пока не спасалъ ихъ изъ ада.
Бъ этихъ печальныхъ мѣстахъ появленіе падре
Рокко производило глубокое впечатлѣніе. Падпгія
обнимали его колѣна, цѣловали его руки и ры­
дали, когда онъ обращадъ къ нимъ свое дышав­
шее милосердіемъ и надеждою слово. Величайшею
радостью Рокко было спасеніе душъ: здѣсь и въ
разбойничьихъ шайкахъ. Его очень часто видѣ­
ли, какъ онъ везъ спасенную имъ женщину въ
имъ же устроенное убѣжище. Молодежь и каммо­
ристы смѣялись ему вслѣдъ, кричали: „браво св.
отецъ, посмотрите какую овцу онъ подцѣпилъ для
своей кельи", но Падре Рокко, исполненный внут­
ренняго счастья, оставался невозмутимъ. Точно
также онъ собиралъ брошенныхъ дѣтей, сиротъ,
заблудившихся. Часто нищіе отдавали ему своихъ
мальчиковъ и дѣвочекъ. Онъ никогда не отказы­
вался отъ этого я добра". Онъ ухитрился, не имѣя
ничего, открыть до семнадцати пріютовъ.

125

Разъ король Карлъ III, отправлявшись на охоту,
­встрѣтилъ падре Рокко.
— Куда ты падре Рокко?— спросило его вели­
чество.
— Туда жз, куда и ьы, государь. Я вѣдь тоже
и охотникъ, и рыбакъ. Я ищу свою дичь и ловлю
свою рыбу въ подвалахъ, на церковныхъ папертяхъ,
въ тавернахъ и на площадяхъ. Только я наполняю
свою котомку скорѣе, чѣмъ вы вашу.
Разбойники въ горахъ Авеллино негодовали на
него. Они рѣшили покончить съ нимъ. Падре Рокко
услышалъ объ этомъ и. вдругъ явился въ ущельѣ
къ ихъ костру.
— Вотъ я!.. Вы хотѣли меня... Я готовъ уме­
реть...
Дѣло кончилось проповѣдью, а проповѣдь тѣмъ,
что онъ пернулъ ихъ всѣхъ къ честной жизни, до­
бившись у короля помилованія для нихъ.
Воровство, разбои и убійства практиковались въ
глухихъ и отдаленныхъ кварталахъ Неаполя вслѣд­
• ствіе царившей на нихъ по ночамъ темноты. Послѣ
заката солнца не смѣли ходить даже по лучшимъ
улицамъ и площадямъ. Падре Рокко убѣдилъ коро­
ля приказать дворянамъ, носланникамъ, прелатамъ,
купцамъ освѣщать свои дома снаружи. Что касается
стараго города—города воровскихъ закоулковъ, то
Рокко въ неболыпомъ разстояніи одинъ отъ другаго
развѣеилъ тамъ образа Мадонны и Распятія. Папа,
по его совѣту, назначилъ особенное отпущевіе грѣ­
ховъ тѣмъ, которые будутъ эти образа освѣщать.

126

Такимъ образомъ вскорѣ темныхъ улицъ вовсе не
стадо въ самыхъ бѣдвыхъ участкахъ города. Яви­
лось столько охотпиковъ получить индульгенціи,
что падре Рокко сначала удвоилъ, а потомъ утро­
ялъ количество этихъ реликвій. Борьба противъ
игроковъ была Ш далеко неполна, еслибы падре
Рокко оставилъ въ покоѣ богатыхъ и сильныхъ.
Однажды онъ поднесъ Карлу III длинный списокъ
дворянскихъ фамилій, представители которыхъ бы­
ли раззорены игрою. Прочитавъ его, король при­
шелъ въ ужасъ.
— Я не хочу, воскликнулъ онъ, — быть коро­
лемъ ншцихъ.
И тотчасъ же послѣдовалъ указъ, запрещавшій
азартныя игры. Пойманные и уличенные въ нихъ
дворяне осуждались на пять лѣтъ въ тюрьму, а
мѣщане — на такой же срокъ на галеры. Ферди­
нандъ IV еще усилилъ эти наказанія.
Громадныя и великолѣпныя зданія существующей
до сихъ поръ Неаполитанской Albergo. dei Poveri,—
одолженъ своимъ существованіемъ тоже падре Рок­
ко. Королева Маріа Амалія собственными руками
украшала алтарь на Рождество Христово. Ей по­
надобилось для этого нѣсколько ожерелій. Она на­
чала ихъ нанизывать, работа шла медленно,(Одинъ
изъ присутствовавшихъ замѣтилъ, что въ Генуэз­
скомъ пріютѣ для бѣдныхъ въ этихъ случая хъ
употребляютъ длинную иглу. Зашла рѣчь объ этомъ
учрежденіи,— падре Рокко былъ тутъ же...

127

— Позоръ для Неаполя и стыдъ для короля, что
у насъ нѣтъ ничего подобнаго, рѣзко, по своему
обыкновенно, воскликнулъ онъ. Король улыбнулся и
молчалъ... Я буду говорить теперь моимъбѣднымъ,
продолжалъ Рокко, что, я былъ до сихъ поръ ду­
ракомъ, мѣшая имъ воровать и грабить, если ни­
кто о нихъ не хочетъ позаботиться...
— Потише, потише... св. отецъ... Я давно хочу
•создать здѣсь что­нибудь подобное.
Король опредѣлилъ на это громадную сумму и,
чтобы ее покрыть отказался отъ цѣлаго ряда обыч­
ныхъ во дворцѣ праздниковъ и между прочимъ
•отъ чествованія дня рожденія своего сына, за­
тѣмъ онъ прекратилъ охоту, распродалъ экипа­
жи и все добытое такимъ образомъ ассигно­
валъ туда же. При этомъ падре Рокко былъ
оезпощаденъ, — онъ разъ въ процессіи подошелъ
къ королевѣ, и указавъ ей на массу полунагаго
населенія неаполитанскихъ бѣдняковъ, стоявшую
вдали, замѣтилъ— «въ виду голодныхъ людей,—
вы не станете ѣсть, королева?—Зачѣмъ же носите
брилліанты и изумруды передъ голыми!» Вліяніе
старика­монаха было такъ велико, что королева
сняла съ себя всѣ драгоцѣнности и отдала ему
для Albergo dei Poveri. Такъ какъ у Карла III
оставалась страсть къ рыболовству и охотѣ, —
то онъ удовлетворялъ ее какъ добрый буржуа: г.ь
одиночку ходилъ съ ружьемъ или уѣзжалъ съ удоч­
ками въ Портичи, гдѣ въ Гранателло у него былъ
«вой дворецъ. Примѣръ этотъ такъ вдохновилъ

128

падре Рокко, что онъ уже властно обращался къ­
нобилямъ: «вы роскошествуете, когда вапгь король
во всемъ себѣ отказываетъ» —и вотъ въ самое ко­
роткое время деньги для Albergo dei Poveri ока­
зались собранными... Едва­ли не это именно соз­
дало самыхъ сильныхъ враговъ падре Рокко. За­
вистники умножались по мѣрѣ роста его популяр­
ности. Посыпались обвиненія, что онъ позоритъ
монашескую рясу—являясь въ самыхъ постыдныхъ
мѣстахъ, — своего рода, какъ видите честь мундира,,
въ жертву которой приносится общечеловѣческая
честь. Его покровителя, Карла Ш, уже не было въ
Неаполѣ. Разъ въ самомъ ужаснѣишемъ гнѣздѣ поро ­
ка и преступленія,—куда и простонародье не рѣша­
лось ходить безъ опаски, на Piazza Francese,—нача­
лась схватка между чернью и полиціей. Пошли въ
дѣло ножи... Падре Рокко,—всегда болѣвшій серд­
цемъ за слабыхъ и угнетенныхъ, бросился въ самую
кипень свалки и останавливая одвихъ, грозя дру­
гими убѣждая третьихъ—остановилъ разгорѣвшее­
ся было кровопролитіе­ Настоятелю Домипикан­
скаго монастыря разсказали этотъ случай, но въ
особомъ освѣщеніи, приписавъ падре Рокко по­
чинъ этой схватки. Монашество—обрядовое, фор­
мальное—было все противъ бѣднаго инока­народ­
ника. „Апостола улицы", не выслугаавъ, заперли
въ тюрьму обители, а оттуда тайкомъ ночью сослали
въ монастырь на Монте­Сомма на Везувіи, запре­
тивъ ему вступить съ кѣмъ бы то нибыловъсно­
шенія и иодчинивъ его строжайшему надбору. Два.

129

года провелъ падре Рокко сокрушаясь о своихъ
бѣдныхъ, о дѣтяхъ основанныхъ имъ пріютовъ, о
женщинахъ, спасенныхъ имъ изъ бездны разврата
и помѣщенныхъ въ убѣжища. Дѣятельная натура
его не могла примириться съ епокойствіемъ и ти­
шиною ссылотааго скита. Жажда подвига, вну­
тренняя энергія прожигала его насквозь. Онъ
уходилъ иногда на вершину горы и оттуда со
слезами на глазахъ смотрѣлъ на свой Неаполь
и простиралъ къ нему руки, точно желалъ обнять
его. Приставленные къ нему сторожа часто видѣли
его „грызущимъ зубами" желѣзные затворы своей
кельи, которую за ея тишину и покой Рокко на­
зывалъ гробомъ.
„Я былъ въ Новомъ ковчегѣ,тщетно ожидавшимъ
голубя"—говорилъ онъ потомъ объ этомъ времени...
Въ 1764 г.—эпидемія и голодъ посѣтили Неа­
поль. Бѣдствія были такъ ужасни, что народъ ску­
ченный въ грязи и тѣснотѣ старыхъ улицъ, сби­
тый какъ стадо, ополоумѣвшій отъ безработицы—
безпомощно тысячами умиралъ на тротуарахъ.
Окрестныя деревни безлюдѣли. Были сплошь обра­
тившіяся въ кладбища. Начались возстанія. Озвѣ­
рѣвшіе несчастные бросались на дворцы нобилей,
и имя падре Рокко при этомъ пришло всѣмъ на
уста и на память. Первые же враги его сообразили,
что помочь дѣлу можетъ только онъ и никто больше.
Никто не давалъ себѣ отчета, что здѣсь можетъ
сдѣлать старый монахъ? знали только, что онъ
одинъ найдется въ этомъ хаосѣ и положить ко­
9

130

нецъ всенародному отчаянно. Подъ наноромъ об­
щаго чувства — оказались безсильны и твердыни
доминиканскихъ монастырей... Къ падре Рокко
послали просить вернуться въ Неаполь. Онъ, „какъ
орелъ со скалы", кинулся внизъ, въ жаждавшія его
помощи гнѣзда болѣзни и нищеты. Казалось си­
лы его удвоились, утроились. Современники не
понимали, когда онъспалъ. Его п ночью и цнемъ
видѣли за работою. Онъ первымъ дѣломъ постро­
илъ бараки для больныхъ, отдѣливъ ихъ отъ здо­
ровыхъ, онъ очищалъ квартиры бѣдныхъ, хоро­
нилъ умирающихъ и утѣшалъ живыхъ. Онъ орга­
низовалъ въ самыхъ широкихъ размѣрахъ доставку
хлѣба безчисленнымъ голоднымъ семьямъ. Въ кон­
цѣ­концовъ онъ влилъ часть своей энергіи въ ос­
тальное духовенство растеряннаго Неаполя и у
него разомъ составилась цѣлая партія молодыхъ
самоотверженныхъ помощниковъ... Эпидемія под­
далась... Размѣры ея сократились... Цѣлые квар­
талы уже были свободны отъ нея, съ тѣмъ боль­
шею „яростью" старый народникъ­черноризецъ бо­
ролся съ нею въ послѣднихъ ея гнѣздахъ. Его
встрѣчали во всѣхъ концахъ города. Ему случа­
лось по цѣлымъ недѣлямъ не ѣсть—некогда было!...
Онъ въ тоже время позаботился и о послѣднемъ
пріютѣ для бѣдныхъ. Трупы ихъ до тѣхъ поръ ки­
дали прямо во рвы, въ общія переполненныя водою
ямы. Часто ихъ даже забывали завалить землею и
на милю кругомъ все было заражено зловоніемъ
разлагавшихся тѣлъ. Нроѣзжающіе мимо, случалось,

131

падали мертвыми. Ихъ асфиксировали міазмы. Когда
ззѣтромъ относило послѣдніе въ сторону — подхо­
дившіе видали трупы плававшими въ зеленой жид­
кости. Падре Рокко—выбралъ день, созвалъ всѣхъ
своихъ — явился на мѣсто и завалилъ всѣ эти
ужасныя клоаки землей. Потомъ онъ самовольно,
не спрашиваясь никого, занялъ громадное простран­
ство ва сѣверъ отъ города и, не успѣли еще власти
очнуться и помѣшать ему, какъ онъ во главѣ цѣ­
лой ^арміи помоіцниковъ разбилъ тамъ кладбище.
Новые трупы были похоронены какъ слѣдуетъ, и
герцогъ Санъ Джермаио хотя и поднялъ процессъ,
но, выигравъ его, увидѣлъ, что земля эта уже пред­
ставляла ряды могилъ. Эпидемія прекратилась.
Явился подвозъ съѣстныхъ припасовъ. Падре Рокко
придумалъ для бѣдняковъ общественныя работы.
Когда его хотѣли остановить, на этомъ, онъ кри­
чалъ:'„Я былъ мертвъ и нѣмъ и вы меня воскре­
сили. Зачѣмъ?" Его хотѣли взять опять, но теперь
это уже было небезопасно. Народъ стоялъ толпою
вокругъ своего трибуна и начальника.
Также дѣятельно работать для своего народа
от. Рокко продолжалъ и тогда, когда я началъ види­
мо дряхлѣть.
Онъ еще усилилъ свою энергію. Его спраши­
вали, почему онъ не жалѣетъ себя, не бережется?
— Теперь уже некогда. Мнѣ мало осталось вре­
мени, а дѣла много. Отдохну въ Парствіи Его, ему
.же не будетъ конца!
Онъ не возвращался болѣе въ обитель. Изъ
9*

132

вертепа въ вертеііъ, изъ одного подвала ­въ другой
онъ ходилъ дни и ночи, проповѣдуя добро и прав­
ду,­ спасая павшихъ и удерживая отъ паденія ко­
леблющихся. Теперь онъ уже властно стучался во
всѣ двери, требуя именемъ Христа для народа все,
что тому было нужно. Когда пожаръ уничтожилъ
одинъ изъ кварталовъ, онъ приказалъ погорѣвшимъ
отворить церкви и они цѣлый годъ жили въ' нихъ.
Онъ входилъ въ тюрьмы и за каявшихся являлся
предстателемъ передъ королемъ. Разбойника Кар­
мело довелъ до слезъ. Тотъ былъ приговоренъ къ
казни. Цѣлую ночь падре Рокко кричалъ подъ
окнами королевой спальни: „Подари мнѣ человѣка,
подари мнѣ человѣка!" Его отгоняли, но разъ пад­
ре Рокко что­нибудь задумывалъ, его трудно было
заставить отойти прочь. Подъ утро король при­
казалъ впустить его.
— Что тебѣ надо?
— Жизни Кармело.
И Еармело былъ помилованъ и долго послѣ то­
го жилъ въ горахъ Нолы честнымъ дровосѣкомъ.
Ночью заставали падре Рокко молившимся на
кладбищахъ бѣдныхъ. За нихъ некому, оправды­
вался онъ, богатые имѣютъ къ своимъ услугамъ
мессы, прелатовъ, канониковъ, у этихъ—я одинъ.
Богъ его—былъ богомъ добрымъ всепрощающимъ!
Имя ему—любовь! говорилъ Рокко. Онъ любовью
міръ создалъ и любовью же его держитъ. Любовь—
это цементъ душъ. Адъ—есть отсу.тствіе любви,,
рай—есть ея царство.

133

Но есть предѣлъ всему. Рокко свалился. Силы
его были надорваны и старостью и напряженною
дѣятельностыо. Слухъ о его болѣзни подяялъ на
ноги весь Неаполь. Апостола бѣдныхъ перенесли
въ обитель. Народъ стоялъ толпою у монастыря
доминиканцевъ и день и ночь, и умиравшій толь­
ко одного его и помнилъ въ послѣднія мгно­
яенія. „Ахъ бѣдный Неаполь, бѣдный Неаполь!—
довторялъ онъ, — и, наконецъ, собравъ послѣд­
нія усилія, созвалъ къ своему одру друзей. Онъ
заставилъ ихъ покляться надъ евангеліемъ, что они
не оставятъ его дѣла, его пріютовъ, его убѣжищъ,
его больницъ, его Albergo dei Роѵегі, его гаколъ и
главное—что каждый изъ нихъ передъ властью и
знатью города такъже будетъ стоять за народъ, какъ
всю свою жизнь стоялъ за него онъ, падре Рокко!
Когда всѣ дали клятву, онъ воскликнулъ:
— Благодарю тебя Боже... Теперь я доволенъ.
Ciqio clissolvi eu esse cam Cristo!.. Покажите мнѣ
народъ...
Кто­то отворилъ окно. Рыданіе несмѣтной толпы
ураганомъ ворвалось въ его келью. Онъ въ отвѣтъ
толпѣ, благословіяя, простеръ къ ней руки.
— Подумай о своей душѣ! Говорили ему передъ
этимъ­
— Некогда, отвѣчалъ онъ. Я долженъ подумать
о народѣ... О душѣ моей подумаетъ онъ.
Такъ умеръ этотъ монахъ­народиикъ!..
— Господи, суди меня, какъ я судилъ ихъ! вос­
кликнулъ онъ въ послѣднее мгновеніе своей жизни.

134

Когда съ колокольни доминиканскаго монастыря
тягуче и торжественно раздался первый ударъ воз­
вѣщавшій смерть „апостола улицы" —весь Неаполь,
какъ при аѵе Maria опустился на колѣни, моли­
лись во дворцахъ, на площадяхъ, въ вертепахъ,
въ пріютахъ, въ церквахъ, въ домахъ терпимости,
въ кабакахъ. Душа Рокко возносилась въ свѣтломъ
облакѣ общенароднаго горя. Тѣло его было вы­
ставлено, и народъ какъ святыню сорвалъ съ него
и унесъ одежды, свѣчи, горѣвшія около...
Тѣмъ не менѣе бѣднякомъ родившійся, нищимъ
жившій и нищимъ умершій, Рокко былъ и похо­
роненъ какъ нищій и кости его не были собраны въ
отдѣльную нишу—что дѣлаютъ здѣсь съ останка­
ми выдающихся людей. Онъ былъ и брошенъ въ
общую для неимущихъ монаховъ яму...
Когда Рокко хотѣлъ отдохнуть, онъ уходилъ на
Позилиппо —и отсюда любовался Неаполемъ.
Я былъ съ отцомъ Франческо именно на этомъ
пути...
Ночь все стыла, волны ластились къ тйхимъ бе­
регамъ, вѣтерокъ съ Кампаньи разносилъ благоу­
ханіе только что распускавшихся цвѣтовъ. Струны
гитары пѣли о чемъ то близкомъ каждому въ за­
думчивомъ молчаніи и покоѣ природы... Легко вздра­
гивали вѣнцы пальмы... А Неаполь вдали — какъ
брилліантовое ожерелье искрился и лучился безчис­
ленными огнями своихъ фонарей надъ засыпающимъ
моремъ и тяжело дышалъ надъ нимъ Везувій...

С ■ Е С Т Р А.
і.
Все утонуло въ голубомъ свѣтѣ: и небо, и не­
движныя лагуны, и царственный силуэтъ Венеціи,
и словно до сихъ поръ грезящіе о славныхъ вре­
менахъ дожей острова Адріатики. Только далеко­
далеко на сѣверѣ таинственно мерещутся мисти­
ческія горы суроваго Фріуля. Словно синій туманъ
лежать онѣ надъ голубымъ моремъ, какъ оно—
нолувоздушныя, какъ оно— призрачныя, фантасти­
ческія. Кажется, проснется вѣтеръ и, надувъ па­
руса судна, замершаго на остеклѣвшемъ просторѣ
лагуны, вмѣстѣ съ нимъ и эти горы унесетъ Богъ
вѣсть куда. Только и различаешь ясно ихъ снѣ­
говыя вершины и бѣлыя полосы леднйковъ, спол­
зающихъ внизъ. Точно серебряная мантіи набро­
шены на плечи этихъ грозныхъ великановъ, сто­
рожащихъ оттуда тишину и покой чуднаго города,
сотни лѣтъ торжественно умирагощаго въ яркомъ
ореолѣ дивныхъ воспоминаній и поэтическихъ ле­
гендъ.

136

Все утонуло въ голубомъ свѣтѣ. Затерялась въ
немъ и гондола — черная, медленная, беззвучно
скользящая по беззвучной лагунѣ. Чуть шевелить
весломъ стройный гребецъ, такъ лѣниво, что всплыв­
шія на поверхность сквозныя медузы только ко­
лышутся отъ этого легкагоѵ незамѣтнаго движенія.
Посреди лагуны точно вѣха глубоко вбита въ мор­
ское дно; на ней образъ Мадонны. Лодка подплыла
къ нему— barcajolo уцѣпился за вѣху, подтянулъ
гондолу и привязалъ ее. Теперь все замерло кру­
гомъ. И небо, и лагуна, и Венеція вдали. Замерли
и прислушиваются. Еъ чему? Не къ голосамъ ли
воспоминаній, и изъ­за нѣсколькихъ вѣковъ ясно
говорящимъ въ этой священной тишинѣ.
„Слушаетъ" тишину и русоволосая дѣвушка,
привольно раскинувшаяся на мягкихъ подушкахъ
лодки. Слушаетъ и смотритъ. Смотритъ, какъ изъ
затопившаго все голубаго свѣта выступаетъ золо­
тистый профиль" Венеціи съ ея башнями, коло­
кольнями, дворцами. Точно миражъ, точно море
заснуло и видитъ сказочный сонъ, такъ хороша
эта развѣнчанная царица Адріатики!... Изрѣдка
только чуть коснется гондола объ одинокое древко
иконы, да кротко сверху смотритъ Мадонна. Смо­
тритъ на эту русоволосую дѣвушку и радуется ей.
Гребцу надоѣло сидѣть такъ... Смуглый, точно
весь вылитый изъ темной бронзы, онъ спустилъ
въ воду свои босыя ноги и, глядя на это небо и
море, сталъ въ полголоса пѣть давно знакомое:­

187

Cielo e mar! l'etereo velo
Splende come un santo altare.
L'angiol mio verra dal cielo?
­. L'angiol mio verra dal mare?
Cielo e mar! per l'aura fonda
Non appar ne suol, ne monte,
L'orizzonte bacia l'onda,
L'onda bacia l'orizzonte!...
И часы проходятъ за часами и, словно пламенѣя
отъ страсти, солнце медлительно спускается къ
влюбленному въ него морю. И Венеція краснѣетъ,
облитая заревомъ ихъ поцѣлуя, и та же гондола
тихо скользитъ къ ней обратно... Одинъ за дру­
гимъ выростаютъ ей навстрѣчу величавые дворцы,
■еще окутанные полинявшими и разодранными кру­
жевами мраморныхъ орнаментовъ, пышные соборы—
теперь безлюдные среди пустынныхъ площадей и
тонкія башни ихъ, сверкающія золотомъ и багрян­
цемъ заката... Колокола наполняютъ узкія улицы
и каналы своимъ торжественнымъ звономъ, точно
•благословляя съ высоты умирающіе palazzo... Ave
llaria! шепчетъ позади русоволосой дѣвушкѣ смуг­
лый гондольеръ, и тихіе звуки его молитвы сли­
ваются съ ударами весла и плескомъ зеленоватой
влаги въ темные борта его лодки...
Синяя ночь, съ серебряными призраками и чер­
ными тѣнями спящаго города, смѣняетъ голубой
день... Русоволосая дѣвушка на балконѣ... Она за­
былась совсѣмъ и, опершись на холодный мраморъ
«го, слушаетъ и не можетъ наслушаться, какъ

138

гдѣ­то далеко­далеко таетъ замирающая серенада...
Молчитъ очарованная ночь... Облитые луннымъ
свѣтомъ, безмолвствуютъ заколдованные дворцы..*
Чему радуется, о чемъ плачетъ этотъ теноръ?...
я Celeste Aida — forma divina"... О, какъ хороша,
жизнь съ ея свѣтомъ и улыбкою.. . Развѣ есть гдѣ­
нибудь горе?.. Не призракъ ли страданіе—рядомъ
съ этой упоительной дѣйствительностыо...
П.
Сестра Раевская проснулась...
Точно желая еще на мгновеніе удержать передъ­
собою чудны! сонъ, — она опять закрыла глаза^
но увы!... Вся озаренная, мерцающая, дышущая
прохладой и нѣгой венеціанская ночь была уже
далеко... такъ далеко, что въ слѣдующую минуту
отъ ея призрака ничего уже не оставалось подъ
этимъ мокрымъ, захлестаннымъ дождемъ и за­
платаннымъ шатромъ... Диеій, холодный вѣтеръ,
словно отпѣвая кого­то, носился по влажнойу
утонувшей подъ туманами болгарской равнинѣ...
кружился вокругъ шатра, врывался подъ его по­
лотнища, трепетавшія словно отъ испуга, обда­
валъ сыростью..и стужей лица нѣсколькихъ дѣ­
вушекъ, лежавшихъ здѣсь на прогнившей на­
сквозь отъ осеннихъ ливней соломѣ, и убѣгалъ
дальше — къ чернымъ склонамъ и оврагамъ, въ
грязи и слякоти которыхъ лежали исковерканные
трупы павщихъ солдатъ... Въ шатрѣ слышалось

139

тяжелое дыханіе, чей то бредъ, стонъ во снѣ...
Раевская на мгновеніе остановила болѣзненный
взглядъ своихъ потускнѣвшихъ глазъ на грязномъ
фонарѣ, качавшемся отъ вѣтра вверху, подъ поло­
гомъ шатра... Русоволосая дѣвушка, да—это была
она... Но куда дѣлись ея волосы?... . Отчего по­
блекло ея личико, еще недавно такое чистое, яркое,
свѣжее... Все—въ синихъ пятнахъ какихъ­то, осу­
нувшееся... Ей страшно теперь и взглянуть въ
зеркало... Это не она, совсѣмъ не она... Еще на­
дняхъ шедъ мимо ея знакомый. Видалась она еъ
нимъ часто въ Петербургѣ...
— Здравствуйте!... улыбнулась она ему.
.
Онъ съ недоумѣніемъ прииоднялъ фуражку... .
— Виноватъ... Съ кѣмъ имѣю честь...
— Неужели же вы меня, меня не узнаете...
Раевская!...
Тотъ вспыхнулъ, крѣпко пожалъ ей руку. По­
молчалъ нерѣшительно...
. ,■>.,
— Что, я очень перемѣнилась?
.,
— Да... просто отвѣтилъ онъ. Что . съ вами
было?
— Два тифа выдержала... Да и работа у насъ,
знаете сами, какая... ,
— Святая!... Работа, передъ которой надо на
колѣни стать... Но... Ольга Петровна, уѣзжайте
скорѣе... Какъ можно скорѣе... Вы сдѣлали больше,
чѣмъ существо человѣческое сдѣлать можетъ—до­
вольно съ васъ. Спасайтесь сами теперь... Ради
Бога...

но
— Меня и то посылаютъ въ Россію... Говорятъ,
еще два мѣсяца здѣеь и я умру...
— Какъ весело вы это говорите...
спг Дритерпѣлась,,.
Да... И она—и всѣ эти^ея подруги... Подвигъ
ихъ незамѣт.енъ—­только солдатъ унесетъ воспоми­
нание о немъ въ свою глухую, далекую деревушку.
Солдатъ, котораго на зло безкормицѣ и голоду,
на зло болгарской осени и турецкимъ пулямъ—
выходили онѣ... Онѣ ; стали действительными се­
страми народу, — онѣ, отовсюду собравшаяся на
эти кровавыя нивы, съ грязныхъ улицъ болыпихъ
городовъ и изъ золоченыхъ гостиныхъ, съ оди­
наковой цѣлью возлюбить своего ближняго больше
себя, послужить ему и умереть за него, если по­
надобится, безъ пышныхъ фразъ и трескучихъ ре­
ляцій... Какъ искренно отдались онѣ этому свя­
тому дѣлу! Сколько могилъ выросло посреди бол­
гарскихъ пустырей надъ замучившимися на работѣ
сестрами... Сколько сотенъ ихъ стоятъ теперь,
южидая смерти, истомленный, блѣдныя, чахлыя, но
не опускающія своихъ рукъ, не теряющія бодро­
сти и вѣры... Да, здѣсь онѣ завоевываютъ жен­
щинѣ право быть товарищемъ и сестрою народу, —
и неужели пройдетъ нѣскодько лѣтъ, и найдутся
подлые голоса, способные снова клеветать и лгать
на нее—на мученицу и подругу умирающаго?...

141

III.
День рождался въ туманѣ—весь озябшій, туск­
лый, промозглый... Вдали разгоралась перестрѣлка.
Мимо палатокъ и жатровъ лазарета, расползаясь
въ слякоти, медленно двигались на боевыя позиціи
хилые и понурые солдатики...
— Сестра Раевская! Вы назначены въ Россію,
назадъ... улыбается ей молодой врачъ. Потруди­
лись, будетъ...
— Да, я знаю...
— Собирайтесь... Завтра надо выѣзжать. Я съ
вами стану говорить серьезно: вамъ надо долго
поправляться... А главное — не въ Петербург!.
Уѣзжайте куда­нибудь на далекій югъ.
Ольга Петровна вспомнила вчерашній сонъ.
— Вы—женщина богатая, вамъ ничего не зна­
чить дорога... Я бы вамъ совѣтовалъ въ Алжиръ...
Сестры тоже прощались съ нею, глядя на нее
съ завистью. Бѣдиыя, онѣ выдержали по одному
тифу и еще не считали себя въ правѣ воспользо­
ваться тѣмъ же правомъ. Теплыя и сухія комнаты,
свѣжія постели, горячая пища—снились и грези­
лись имъ, захолодавшимъ здѣсь, какъ нивѣсть
какое счастье.
— Только бы съ недѣлечку отогрѣться и тогда
опять пожалуй назадъ!— говорили онѣ...
Раевская стала укладываться...
Окончивъ съ своимъ сундукомъ, она сѣла па

142

него... и задумалась. Еще вчера получила отъ
своей кузины письмо изъ Неаполя и не успѣла
еще отвѣтить на него. Та была замужемъ за.од­
нимъ изъ нашихъ консуловъ за­границей и давно
■уже звала къ себѣ Ольгу Петровну... Машинально
она вытащила изъ кармана измятый листокъ и
«тала его перечитывать...
„Тутъ у насъ хорошо: несмотря на ноябрь, —
солнце грѣетъ и небо безоблачно... Я еще ни разу
не надѣвала пальто. Съ утра до вечера мы на
балконѣ и любуемся точно сквознымъ какимъ­то
заливомъ и синимъ Капри вдали... Вотъ море!
'Оно точно мерцаетъ. Везувій налѣво тяжело ды­
шитъ, иначе и не знаю съ чѣмъ и сравнить это...
•Пріѣзжай сюда скорѣе, и я тебѣ ручаюсь, что ты
оправишься мѣсяца въ два совершенно. Кстати же
и Антоніо Дамола здѣсь. Я отсюда вижу, какъ ты
'краснѣешь и улыбаешься. . Когда ему я говорю о
тебѣ, онъ вынимаетъ медальонъ и благоговѣйно
цѣлуетъ въ немъ твое изображеніе... Я знаю, что
й ты не совсѣмъ равнодушна къ этому красавцу,
и еслибы не война, которая такъ перевернула
твои планы, ты теперь навѣрное была бы заму­
жемъ... Впрочемъ это отъ тебя не ушло и те­
перь..."
„Не ушло"... Она хорошо это знаетъ. Она пе­
реписывалась съ нимъ, и восторженный италь­
янецъ клялся ей, что чувство его переживетъ годы,
десятки лѣтъ... Она знаетъ, что стоитъ только ей
пожелать, и любимый человѣкъ будетъ у ея ногъ

І43

черезъ нѣсколько дней, ровно черезъ столько, сколько
надо, чтобы добраться туда, въ тотъ благословен­
ный край...
Она закрыла глаза, стараясь представить себѣ
его красивое лицо, огневые глаза... вспомнить его
голосъ, грудной, звучный, весь проникнутый силой
и чувствомъ...
— Сестра... Степановъ умираетъ!... Бѣдный... у
него уже бредъ начался.
Разомъ точно не стало всѣхъ этихъ призраковъ
­счастья... Точно унесло ихъ' куда­то нежданнымъ
порывомъ вѣтра.
Ольга Петровна даже уронила письмо...
— Какъ умираетъ?.;­. Да вѣдь онъ оправлялся.
■ — Развѣ можно оправиться въ этой гнили!...
И думать смѣшно... Не увезли его во ­время — ну
теперь рана и обратилась въ гангрену... Докторъ
йриказалъ вынести его къ тѣмъ... знаешь, что въ
антоновомъ огнѣ...
— Надо пойти къ нему... Онъ такъ радовался,
такъ жить хотѣлъ...
— Ты ѣдешь въ Россію... Пожалуйста останься
тутъ... и безъ тебя найдутся... Тамъ зараза вѣдь...
Еще сама заболѣешь.
"Но Раевская уже не слышала...
IY.
Въ сторояѣ шалашъ изъ хвороста. Еще лѣтомъ
«го сложили здѣсь. Въ окрестностяхъ было много

144

зелени —и онъ стоялъ веселый и зеленый. Теперь
зелень пожелтѣла и осыпалась, и темные, грязные
прутья одни торчали вороньимъ гнѣздомъ какимъ­
то посреди осенней слякоти... Сюда сносили всѣхъ,
на кого гангрена клала свою страшную печать.
Отсюда былъ одинъ только выходъ — въ общую
темную и влажную могилу... Ампутацій среди
этихъ условій производить нельзя было. Рѣжутъ
въ одномъ мѣстѣ — чернѣетъ выше въ другомъ.
Не смотря на то, что вѣтеръ свободно входилъ и
выходилъ сквозь этотъ плетень, въ немъ стоялъ
удушливый, трупный запахъ...
Сестра Раевская шла сюда. Она не боялась за­
разы и сидѣла надъ умирающими цѣлые дни и
ночи, въ то время какъ докторъ останавливался у
дверей и издали только спрашивадъ ее, неувѣренно;
и осторожно:
— Ну, что у васъ... Все какъ слѣдуетъ?... И
спѣшилъ поскорѣе прочь отъ этого ужаснаго угла.
А что какъ слѣдуетъ — едва ли и самъ онъ
могъ бы рѣшить! Она и не отвѣчала ему вовсе.
Сестра Раевская умирающимъ говорила о дале­
кой родинѣ, писала имъ письма домой и своей
кроткой улыбкой, своимъ примиряющимъ спокой­
ствіемъ умѣла влить и въ ихъ смятенныя души
надежду и миръ... Случалось, заживо гніющіе люди
умирали на ея рукахъ, умирали, въ послѣднія
мгновенія слыша ея ободряющій и ласковый го­
лосъ... И къ удивленію другихъ на ихъ устахъ
вмѣсто отпечатка страданій и нечеловѣческой боли

145

лежалъ тихій отсвѣтъ какого ­ то невыразимаго
счастья...
— Ну что, Степановъ?— вошла Раевская сюда, въ
этотъ зачумленный плетень.
Метавшійся на соломѣ раненый дико взглянулъ
на нее и опять завозился, стараясь тщетно снять
съ своего лица точно сѣвшую на него паутину,
какъ ему казалось...
Она внимательно взглянула на него и положила
ему на голову свою худую и блѣдную руку... Мало­
по­малу бредъ его сталъ утихать... Онъ ужь нѣ­
сколько разъ широко открывалъ глаза и пристально,
•съ какимъ­то наивнымъ удивленіемъ всматривался
въ Ольгу Петровну... Лѣвая рука его, все снимав­
шая паутину, стала двигаться медленнѣе и нако­
нецъ совсѣмъ опустилась... Скоро въ чертахъ его
мелькнулъ лучъ сознанія...
Сестра... голубушка... родимая... послышалось ей...
Бредъ смѣнился всхлипываніемъ, точно каждый
звукъ, прежде чѣмъ вырваться наружу, вздраги­
валъ и останавливался въ горлѣ у страдальца...
Сестра, милая... Всѣ бросили... всѣ ушли — ты
одна со мною... Спаси тебя Богъ... Дай Онъ тебѣ...
— Ну, полно, полно... Кто же тебя броситъ...
Видятъ, что тебѣ лучше, потому и пошли къ дру­
гимъ, кому потяжелѣе... А я сюда зашла отдох­
нуть и поболтать съ тобой...
— Вотъ, вотъ спасибо! веселѣлъ солдатъ... Вотъ
спасибо, мать ты наша родненькая... Измаялась
съ нами­то и ты голубушка...
10

146

— Теперь недолго... Вмѣстѣ съ вами въ Россію
ѣду...
— Какъ съ нами?...
— Такъ... тебя назначили назадъ въ Россію,
тамъ дома выздоровѣешь...
— Дома! И точно солнце бросило свой прощаль­
ный свѣтъ на чернѣвшее лицо его... Дома­то, да
не оправиться?! Вотъ какъ, — воодушевлялся сол­
дата, — и довезти не усиѣютъ, здоровъ буду...
Дома­то, слава­те Господи... У насъ— семья хоро­
шая, большая, живемъ, сестра, зажиточно: однѣхъ
коровъ три держимъ, четыре лошади! Вотъ у насъ
какъ!... Мать ты наша, чистая голубка!... И онъ і
уже не отрывался отъ нея своимъ просіявшимъ
взглядомъ.
— Только ты не отходи! — молилъ онъ ее. —
Потому безъ тебя—пропадать станемъ... Ты меня
не брось...
— Нѣтъ, нѣтъ—не брошу!
И усталая рука ея съ натугой и болью остава­
лась на его горячемъ лбу, и она не переставала
улыбаться умирающему и долго ­ долго говорила
ему о родимой сторонѣ, о далекой семьѣ, которая
ждетъ не дождется своего дорогаго сына...
Ж, слушая ее, отходилъ Степановъ, счастливый
и улыбающійся самъ. И когда черная смерть под­
крадывалась къ нему, когда сердце его въ ея кост­
лявыхъ рукахъ замирало, — съ лица его не схо­
дило вьіраженіе счастья, и онъ видѣлъ уже вокругъ
грязной соломы своей милыхъ и близкихъ людей,

147

видѣлъ ихъ въ кроткомъ взглядѣ сестры, слышалъ
ихъ голоса въ ея только ему одному понятныхъ
словахъ...
— Скоро... скоро... домой!...—повторялъ онъ за
нею.—Домой... Хорошо дома!...
И, казалось, безкровныя уста еще повторяли это,
когда она, опустивъ его вѣки на уже неподвиж­
ные глаза, перекрестила его и въ послѣдній разъ
матерински поцѣловала почернѣвшее лицо стра­
дальца.
И долго еще она была одна съ его трупомъ. Ей
казалось страшнымъ бросить здѣсь на жертву
дождю, одиночеству и вѣтру это измученное, иско­
верканное тѣло.
„Всѣ бросили, всѣ ушли,— ты одна со мною!..." —
слышался ей точно изъ безконечной дали его го­
лосъ, когда она, наконецъ, оставила зараженный
плетень и тихо направилась къ своему шатру,
вздрагивая отъ холода и чуть не по кодѣно уходя
въ отвратительную слякоть.
„Всѣ бросили, всѣ ушли,—ты одна со мною!..."
Такъ постоянно говорили ей раненые и больные.
Неужели же она теперь броситъ ихъ и уйдетъ?...
Неужели же то горячее солнце, то синее небо, тѣ
счастливые люди заставятъ ее забыть этотъ міръ
скорби и мукъ, гдѣ она была ангеломъ ­ храните­
телемъ, гдѣ одно ея появленіе заставляло утихать
злыя страданія и замирать болѣзненные стоны?...
Неужели подъ говоръ тихихъ волнъ теплаго и ла­
сковаго моря она не услышитъ больше этнхъ свя­
10*

148

тыхъ: „сестра, голубушка, родимая"... святыхъ,.
словно изъ­за могилы благословляющихъ ее словъ?..
Какъ, зная весь этотъ адъ здѣсь, она будетъ тамъ
дышать благоуханіемъ южныхъ садовъ, воздухомъ
утонувшихъ въ голубомъ свѣтѣ горъ?... И она
могла думать, мечтать объ этомъ?... Нѣтъ, здѣсь
ея мѣсто, здѣсь, пока еще сердце дышетъ, пока1,
глаза видятъ и ухо слышитъ... Пусть это—одинъ
ужасъ, сплошной, стихійный ужасъ кругомъ,—она
дѣлала его радостью для умирающихъ, одно ея
слово было раемъ для страдальцевъ...
„Всѣ бросили, всѣ ушли!..."
— Нѣтъ, я не брошу васъ... не уйду... Я оста­
нусь съ вами!...—вся въ слезахъ, умиленная, пов­
торяла она.
И она не ушла!... Для этого ада она отказалась
ото всего...
Не ушла къ голубому морю, къ дорогимъ лю­
дямъ, къ любви, такъ жгуче звавшей ее за три­
девять земель...
Не ушла отъ смерти, уже сторожившей му­
ченицу.
Y.
Обледенѣлые скаты... Жадное вороньё тучами
слетается. Съ вершинъ, гдѣ чернѣютъ редуты, съ
утра до ночи гремятъ стальныя пасти орудій, злоб­
ная и безцощадная трескотня ружейныхъ залповъ
глушитъ всѣ звуки... Вымерзаютъ полки... Люди

149

мрутъ въ землянкахъ, въ траншеяхъ... Смерть тор­
жествующая, смерть всенобѣдная царитъ вокругъ...
Здѣсь ея власть, — и ничему иному нѣтъ мѣста...
По всѣмъ дорогамъ и тропинкамъ — въ снѣгахъ
несутъ живые мертвыхъ: убитыхъ и замерзшихъ;
часто на пути первые ложатся рядомъ со вторыми,—
въ свою очередь умирая отъ измора, устали, хо­
лода или случайно нагнавшей ихъ пули...
Это — Шипка зимою. Шипка, гдѣ все благо­
получно!".
Черныя землянки... Мракъ... Страданія... Сверху
вода ручьями — прямо въ лица больнымъ... внизу
грязь, — они тонутъ въ ней и задыхаются... Это
шипкинскіе лазареты'­... Солома давно прогнила,
на ней раненые одинъ къ другому въ рядъ, тѣсно,
какъ дрова, сложены. Мѣста нѣтъ—и лужами до­
рожить приходится, прямо въ нихъ складывать
людей, сносимыхъ сверху, съ позицій. На всѣхъ
лохмотья... Ни одѣялъ, ни подушекъ. Винить не­
кого. Взять не отъ куда... Грязь, смѣшавшаяся
съ кровью, заражаетъ воздухъ.
Жадное вороньё тучами слетается и сюда — и
ждетъ... неотступно ждетъ. Всѣ окрестные скаты
почернѣли подъ нимъ.
Въ одной изъ землянокъ, въ грязи и смрадѣ,
на голыхъ доскахъ лежитъ только­что скончавша­
яся сестра милосердія... Широко открыты ея еще
недавно такія кроткія и ласковыя очи, неподвижны
чистыя уста и на вѣки замеръ въ груди тихій
голосъ, казавшійся голосомъ ангела страдальцамъ и

150

мученикамъ боевыхъ нолей... Она тоже въ лохмоть­
яхъ, онадѣлилаеь до конца съ „братьями" всѣмъ,
чтб у нея было, и наконецъ отдала имъ и самую
жизнь свою...
Она не ушла отъ нихъ, не бросила.
Она осталась съ ними!

ЗАКИНѲСКІЯ НОЧИ.

0

Мы увидѣли Занте въ теплую, ярко­озаренную
ночь. Всѣ на пароходѣ вышли на палубу и уже
не отрывали глазъ отъ этихъ воздупгаыхъ, приз­
рачныхъ береговъ... Іоническое море было ти­
хо—оно и сіяло и синѣло, а по слѣду, бѣжавшему
за нами, ярко сверкали милліоны звѣздъ... Я уже
былъ на Корфу, но меня предупреждали, что его
кр.асота—ничто въ сравненіи съ нѣжною прелестью
Закинѳа, какъ называютъ греки свой островъ. Ве­
неціанцы, когда­то царствовавшіе на Средиземномъ
морѣ, окрестили Занте именемъ жемчужины; ихъ
поэты говорили: стоить быть праведнымъ, если
рай подобенъ Закинѳу. Благоуханіемъ апельсинныхъ
и лимонныхъ цвѣтовъ, лилій и розъ, жасминовъ и
левкоя — напоенъ его воздухъ такъ, что близость
волшебнаго острова мы угадали, когда еще и бе­
рега его не намѣтились вдали. Вѣтерокъ оттуда
вѣялъ легкій, чуть замѣтный, но на его крылахъ
уже доносился къ намъ первый привѣтъ Занте:
чудное дыханіе его долинъ... Съ нами былъ грекъ

152

оттуда. Онъ оставилъ родину десять лѣтъ назадъ
и цѣлый день не уходилъ съ палубы, ожидая —
когда его влюбленному взгляду откроются волшеб­
ныя, стройныя, какъ музыкальная гамма, скалы
Эліо. Заря зажгла Іоническое море багрянцемъ и
золотомъ, но онъ упорно смотрѣлъ все въ одну и
ту же сторону. Когда, наконецъ, подъ трепетнымъ
мерпаніемъ звѣздъ легко и смѣло выступили зубцы
Закинѳскихъ горъ, онъ едва­ли увлаженнымъ взо­
ромъ различалъ ихъ милыя очертанія...
Удивительная ночь!
Такой задумчивой, мечтательной — я не помню
на своемъ вѣку. Все притаилось, чуть дыша...
Какое ­ то таинство совершалось и въ безднѣ
неба, и въ глубинѣ моря... Никуда не тянуло, ни­
чего не хотѣлось—такъ хороша была эта действи­
тельность! Огонекъ мелькнулъ и скрылся. Другой
проступилъ, помигалъ­помигалъ и остался, точно
открылъ свое пламенное око... Пароходъ шелъ пря­
мо къ маяку, за которымъ бѣлѣлъ, именно бѣлѣлъ,
какъ бѣлѣетъ серебряная глыба,—городъ, лѣниво
и привольно раскидывавшійся надъ заливомъ. И
городъ былъ легокъ и воздушенъ, — такъ возду­
шенъ, что, казалось, онъ на мгновеніе опустился къ
этимъ синимъ скаламъ. Потянетъ вѣтерокъ—и онъ
подымется и медленно и плавно утонетъ въ звѣзд­
ной дали.
Когда пароходъ уже подошелъ — тяжело было
оставаться и ждать утра на палубѣ... Хотѣлось
скорѣе убѣдиться: призракъ это или въ самомъ

153

дѣлѣ бѣлыя венеціанскія палаццо выросли у ти­
хихъ и ласковыхъ водъ? За то утромъ, когда
первые лучи разсвѣта облили ихъ румянцемъ и по­
золотили ихъ стѣны, когда розовыя тучи потя­
нулись изъ просыпавшихся долинъ къ утесамъ,
сіявшимъ пламенными отблесками ярко рождавша­
гося дня,—мы не пожалѣли, что остались на палубѣ.
Такихъ миражей, закрѣпощенныхъ землѣ, не встрѣ­
тишь въ иномъ краю! Я понялъ, почему Закинѳцы
плачутъ, возвращаясь сюда... Я не могъ постичь
только одного, какъ на десятки лѣтъ можно оста­
вить этотъ міръ чудесъ?
Всѣ торопились на берегъ, я оставался и смот­
рѣлъ. Никогда еще природа не являлась мнѣ въ
такомъ обаяніи. Не только небо было сине, не
только море мерцало въ лазурномъ блескѣ,—самыя
тѣни здѣсь ложились на все, ирозрачныя и голу­
быя. Въ бездонномъ зеркалѣ залива отражался весь
въ этихъ голубыхъ тѣняхъ бѣлый городъ, его строй­
ныя лиственницы, пышные платаны, зигзаги ста­
рыхъ стѣнъ, взбиравшихся къ башнямъ, вѣнчаю­
щимъ утесы. А вдали за ними! Цѣлая перспекти­
ва смутныхъ, но величавыхъ вершинъ. Воображеніе
подсказывало между ними несравненную прелесть
теплыхъ долинъ, гдѣ цѣпкая лоза вьется вокругъ
вѣковыхъ буковъ и съ невиданною роскошью жиз­
нерадостный, полный творческихъ силъ Югъ бле­
щетъ такими сочетаніями формъ, цвѣтовъ, оттѣн­
ковъ, что ни кисти художника, ни слову поэта—не
передать достойно ихъ живые образы... Наконецъ на­

154

до было съѣхать. Послѣдняя лодка чуть­чуть шеве­
лилась на голубомъ зеркалѣ моря, у нашего па­
рохода... „Вы съ нами дальше?" спросилъ меня
капитанъ. „Нѣтъ­нѣтъ! " Торопливо, точно испуган­
но отвѣтилъ я. Завтра оставить Закинѳъ! Да раз­
вѣ это было возможно. Я взялъ свои вещи, сбро­
силъ ихъ съ трапа прямо на руки черномазому
греку въ красной фескѣ и самъ послѣдовалъ за
ними... Вода падала съ веселъ точно вся окрашен­
ная въ кобальтъ, брызги ея лучились сапфирами
въ тепломъ воздухѣ такой необыкновенной проз­
рачности, что малѣйшая складка берега, вѣнцы
алоэ и вѣеровидныя латаніи, зеленыя ладони какту­
совъ—казались близкими, точно я уже вышелъ на
волшебный островъ. И эта бездна внизу! Какъ она
была чиста! Серебристые силуэты медлительныхъ
болыпихъ рыбъ, золотистыя сѣти солнечнаго свѣта
на песчаномъ днѣ, какіе­то камни, поросшіе водо­
рослями, неподвижно вытянувшимися вверхъ. Бе­
регъ точно шелъ на насъ, и когда я выекочилъ
на каменную поверхность стараго венеціанскаго
мола, мнѣ впервые пришло въ голову: куда же я?
Отель съ обычными типами восторженныхъ нѣ­
мокъ и куда­то торопящихся англичанъ, съ моно­
тонною обстановкою, давно наскучившею, лакеями
во фракахъ, „Times' омъ" въ читальной и длин­
ными столами табльдота — казался ужаснымъ. Я
обратился къ лодочнику, нельзя­ли нанять комна­
ты гдѣ­нибудь въ городѣ.
— Тамъ старые дома... Путешественники не лю­
бятъ жить въ такихъ. Мало удобствъ.

155

— Какіе старые дома? схватился я за эту вѣсть.
— Венеціанскіе еще.
— Вотъ такой­то именно и покажи!.. Я зап­
лачу тебѣ.
Онъ живо схватилъ кою сумку и двинулся въ
городъ.
Тѣсныя улицы, голубая лента неба, порою слѣ­
пящій просвѣтъ солнечныхъ лучей на фрескахъ
или барельефахъ забытаго дворца, южная, пестрая,
живописная толпа — въ одно мгновеніе пережи­
вающая больше, чѣмъ мы на нашемъ, туманномъ
Сѣверѣ въ цѣлые дни. Площадки съ ладонь, на
которыя выдвигаются царственные фасады храмовъ.
Какія­то лѣстницы вверхъ, обставленныя домами,
похожими на башни, —и вдругъ чудесный профиль
палаццо, какихъ много въ закоулкахъ Венеціи: съ
мраморнымъ кружевомъ оконъ подковами, съ пест­
рыми уже облупившимися вставками драгоцѣн­
ной мозаики, затѣйливыми и узорочными зуб­
цами на кровляхъ, круглыми колоннами внизу; на
капители которыхъ ваятель потратилъ все свое
искусство, вырѣзавъ мраморъ, какъ воскъ. Громада
воротъ съ теменью и прохладою за ними, и.въ этой
темени едва­едва замѣтная широкая и монументаль­
ная лѣстница съ потемнѣвшими статуями, съ бюс­
тами въ нишахъ и тонкими колоннами, развѣтвляю­
щимися въ высотѣ въ красивые и легкіе своды. Ло­
дочникъ увѣренно взбѣжалъ вверхъ по ступенямъ
въ какую­то залу, карнизы которой тянулись по­
лосою гербовъ и коронъ, въ углахъ затканные пау­

15G

тиной; въ легкомъ матѣ пыли смутно обрисовыва­
лись изваянія сатировъ и нимфъ, а полъ весь былъ
уложенъ шашками чернаго и розоваго мрамора.
Онъ далъ тысячи трещишь... Окна — хоть въ со­
боръ такія: громадныя, широкія, въ причудливомъ
переплетѣ бѣломраморной рѣзьбы въ тонкихъ ко­
лоннахъ, съ вырѣзами трилистника вверху.
— Эге! заоралъ лодочникъ.
Гдѣ­то послышался отзвукъ. Откликнулся кто­то
или эхо повторило?
Я имѣлъ неосторожность сунуть греку какую­то
монету. Онъ радостно улыбнулся мнѣ и крикнувъ:
„здѣсь—она сейчасъ придетъ!" весело кинулся
назадъ на берегъ, гдѣ его ждала новая работа и
новыя драхмы... Я остался одинъ. Глупѣе положе­
ніе трудно себѣ представить... Какая­то ящерица
пробѣжала по стѣнѣ, — зеленая съ рубиновыми
глазками, съ гибкимъ хвостомъ. Въ высотѣ подъ
потолкомъ всполохнулась п залетала птица... Я по­
дошелъ къ окну,—цѣлое марево плоскихъ кровель
внизу и воздушная лазурь моря. И направо, и на­
лѣво, словно нѣжно раскинувшіеся обнять его,
пышно млѣющіе въ солнечномъ блескѣ берега..
Однако, что > же это?..
— Эге! крикнулъ я, подражая лодочнику.
Тотъ же откликъ или то же эхо...
— Эге, эге! повторялъ я. Гдѣ­то что­то звякну­
ло, послышался трескъ, точно отворяли крѣпост­
ную дверь, щелканіе и скрипъ желѣзнаго засова...
Не тюремщикъ­ли? Вдругъ направо взвизгнули

257

ржавыя петли, и на черно­розовый мраморъ пола
легла какая­то длинная тѣнь.
— Есть­ли кто­нибудь здѣсь? спросилъ я по­
итальянски.
Весь Занте говоритъ на этомъ языкѣ.
Тѣнь легла еще длиннѣе, и въ четвероугольни"
кѣ дверей обрисовалась, точно въ рамѣ старин­
наго портрета, — нѣсколько выцвѣтшая, высокая,
стройная женщина, вся въ черномъ; ни кровинки
въ • лицѣ — блѣдное­блѣдное, ни кровинки въ гу­
бахъ... только, словно чудомъ, живутъ и горятъ
какимъ­то неутомимымъ блескомъ большіе, черные,
печальные глаза.
— Что вамъ? спросила она меня.
— Простите... я не самъ, лодочникъ привелъ
меня и самъ ушелъ...
— Вамъ нужна комната?...
И уже не обращая вниманія на меня, она мед­
ленно, я бы даже сказалъ—царственно, прошла че­
резъ громадную залу къ стѣнѣ напротивъ, встави­
ла большой ржавый ключъ въ замокъ незамѣчен­
ной мною двери и отворила ее. Я послѣдовалъ за
нею... Вѣрно здѣсь когда­то была капелла ка­
кого­нибудь венеціанскаго патриція... Своды то­
нули въ высотѣ. Стѣны шли полукругомъ, и окна,
характерною арабскою аркою, лрорѣзывали ихъ
чуть не у самаго карниза, такъ что широкіе лучи
солнца скрещивались надъ нашими головами. По­
среди, подъ балдахиномъ, который поддерживали
бронзовые когти большого геральдическаго орла,—

168

стояла кровать, по размѣрамъ похожая на алтарь.
Полъ былъ мраморный, стѣны также. Надъ две­
рями и окнами важно темнѣли, тоже окутанные
паутиной, болыпіе щиты со львомъ, державшимъ
въ одной изъ лапъ мечъ. На мраморныхъ стѣнахъ,
въ почернѣвшихъ отъ времени рамахъ портреты.
Рыцари, патриціи, дожи, венеціанки, — двѣ даже
въ коронахъ во весь ростъ, ­— смотрѣли оттуда на
меня непривѣтливыми и холодными глазами.
— Я беру эту комнату.
Хозяйка поклонилась и исчезла. Казалось, ушла
въ одну изъ этихъ рамъ — и меня обуялъ соб­
лазнъ узнать: въ которую? Откуда она смотритъ на
меня теперь, блѣдная, со своими пламенными и
печальными глазами? Иллюзія была до такой сте­
пени полна, что я обошелъ всѣ портреты и только
теперь понялъ въ чемъ дѣло: дверь, соединявшая
эту quasi­капеллу съ большою залою палаццо, была
закрыта тоже однамъ изъ портретовъ. Отворялась
она — поворачивался и онъ съ нею, затворялась—
нопадалъ на свое мѣсто въ рядъ другихъ. Я было
отошелъ уже прочь, какъ вдругъ странное явленіе
поразило меня: хозяйка оказалось не вышла—она
смотрѣла на меня изъ глубины комнаты.
— Что за чортъ! уже вслухъ проговорилъ я и
направился туда.
Дѣло объяснилось просто: въ одной изъ рамъ
была изображена высокая, тонкая и стройная ве­
неціанка, вся въ черномъ. Лицо ея поразительно
напоминало хозяйку палаццо... Такое же блѣдное,

159'

тѣ же исполненные огня и печали глаза... Стран­
но! Венеціанцы давно оставили Занте... Толь­
ко полуразвалившіеся дворцы и напоминаютъ ихъ.
Несомнѣнно, нынѣшняя обладательница этого па­
лаццо принадлежала знатному роду, владѣвшему
имъ нѣкогда... Почему же она здѣсь? Зачѣмъ—ея
дѣдъ что­ли, не уѣхалъ отсюда? Что значить эта
полустершаяся черная полоса, шедшая черезъ весь
портретъ справа на лѣво? Какъ объяснить эти
надписи въ углу: „позоръ и измѣна"? . Случаенъ
или нѣтъ—ударъ ножа въ лицо портрета? Несом­
нѣнно ударъ ножа. Какъ его ни задѣлывали по­
томъ, но со временемъ онъ опять выступилъ. Вотъ
онъ, —вблизи его видишь ясно... Я еще присталь­
нѣе всмотрѣлся. Въ самомъ дѣлѣ столько тоски въ
этихъ глазахъ. Чтб значитъ этотъ черный цвѣтъ
среди пышныхъ и яркихъ цвѣтовъ на другихъ
портретахъ? Отчего на этой блѣдной женщинѣ—
ни жемчуга, ни брилльянтовъ, ни золота? Монахи­
ни тѣхъ временъ, если онѣ принадлежали знат­
нымъ родамъ, и тѣ носили украшенія. Тутъ же
только черный бархатъ и блѣдное лицо. И ничего
больше... Нѣтъ, вижу еще что­то есть... Какія­то
слова; только ихъ не разобрать. Краска напухла
пли стерта... Я взялъ воды, и брызнулъ туда. Что­
бы заставить выступить полинявшіе контуры или
детали древнихъ картиаъ — это лучше всего. На
нѣсколько мгновеній онѣ разомъ загорятся преж­
нею яркостью и жизнью — и теперь передо мной
вдругъ, точно зловѣщая молнія, блеснула и опять
потускнѣла надпись „Sii maledetta"!

160

„Будь проклята!.."
Кѣмъ? За что?.. Кто эта несчастная, которой
даже изображеніе не должно было знать покоя...
Какая драма хранилась за этимъ старымъ кускомъ
размалеваннаго холста?... Что случилось здѣсь въ
этой величавой капеллѣ?... Всѣ эти вопросы быстро
мѣшались въ моей головѣ, въ то время какъ я со­
бираясь скорѣе познакомиться съ Занте—приводилъ
себя въ лорядокъ.
Теплая улица, шумная, поэтическая безпорядоч­
ность не знающей нашихъ рамокъ жизни, іони­
ческое небо и іоническія волны — на цѣлый день
изгнали изъ моей памяти эту блѣдную женщину
съ печальными глазами.
Какъ поютъ на Занте!.. Греки вообще вокализиру­
ютъ больше носомъ, чѣмъ горломъ и грудью, а такъ
какъ они похваляются большими голосами, то по­
нятно, что и органы этихъ голосовъ—носы—должны
быть грандіозны. Исключеніе—Закинѳъ. Венеціанцы
оставили ему въ наслѣдство свой вкусъ, свои ме­
лодіи, свою манеру пѣть. По вечерамъ, казалось,,
волны моря и тѣ пѣли. Сотни огоньковъ на лод­
кахъ и въ каждой лодкѣ пѣвецъ. На улицахъ то­
же. Весь городъ дышетъ нѣгою и пѣсней. Днемъ—
рабочіе на площадяхъ, у своихъ мастерскихъ, про­
хожіе, крестьяне на ослахъ,—точно пѣсня для нихъ
такая же необходимость какъ дыханіе,—всѣ поютъ.
Изъ каждаго открытаго окна несется пѣсня, вмѣстѣ
съ нервною ритурнелью, струнъ. Ходишь какъ
очарованный, въ этомъ звучномъ царствѣ мелодіи.

161

Голова кружится и сердце бьется и невольно стре­
мится къ тему­то. И восторгъ проникаетъ въ ду­
шу: какъ хороша, какъ хороша жизнь!
Я уѣзжалъ изъ Закинѳа въ деревни, пріютив­
шіяся на днѣ долинъ, какъ будто кругомъ нѣтъ
ничего—ни людей, ни свѣта. Такая тишина и та­
лой покой!.. Когда я вернулся опять въ свою ге­
ралдическую капеллу стараго венеціанскаго палац­
іцо, лунная ночь уже кутала Занте серебряною вѣн­
•чальною фатою. Точно невѣста этотъ городъ обру­
чался морю, морю, въ каждой струйкѣ своей повто­
рявшему свѣтлый кругъ мѣсяца. А когда просы­
пался вѣтерокъ и лѣниво бѣжалъ по морской по­
верхности, она казалась золотою кольчугою на мед­
ленно дышащей груди спящаго великана.
Въ одну такую ночь я поздно вернулся до­
мой, и первое, чтб мнѣ бросилось въ глаза, была
загадочная венеціанка темнаго портрета. Луна би­
ла прямо въ нее. Рама и т.емный фонъ сливались
съ сумракомъ капеллы.Выдѣлялось одно это блѣдное
лицо... Какъ выходецъ изъ могилы— въ этотъ часъ
оно жило, — жило, казалось, безконечною, неуто­
лимою какъ страсть, болящею какъ открытая рапа,
печалью. Оно смотрѣло на меня такъ, что я пото­
ропился завѣсить окно и успокоился только тогда,
когда эти пламенный очи утонули въ прозрачныхъ
сумеркахъ моей комнаты.
■За день я усталь и заснулъ быстро, но сонъ у
меня чуткій—и я вдругъ проснулся, или мнѣ по­
казалось, что проснулся, часовъ около трехъ. Чтб

1G2

меня поразило—это то, что, ложась въ постель, я
опустплъ на окнѣ занавѣску, а открывъ глаза—
былъ весь ослѣпленъ яркимъ свѣтомъ луны. Бе­
зумнымъ свѣтомъ, — свѣтомъ, въ которомъ было
что­то до напряженія живое, что­то и манившее,,
и охватывавшее душу безпредметною тоскою. Кажет­
ся сорвался бы и понесся по этому лучу—куда? въ
пространство, въ блескъ, въ этотъ холодный ужасъ
бездны небесной, въ эту стихійную смерть... Еще
разъ взглянувъ пристальнѣе въ окно, я невольно­
вздрогнулъ, хотѣлъ подняться и не могъ... Между
мною и имъ стояло что­то... Тонкое, подвижное,
черное... Этотъ рѣзкій абрисъ—мертвой и блѣдной
головы... Эти широко открытые и видимо ниче­
го не видѣмпіе глаза изъ­подъ чернаго, низко­
низко на блѣдный лобъ ладавшаго покрывала...
Венеціанка вышла изъ портрета? Или это ея двой­
никъ?.. Я осторожно повернулъ голову къ портре­
ту — его не было... На его мѣстѣ подъ лунньшъ­
свѣтомъ—безобразное, пустое пятно... Въ воздухѣ
нѣчто... Я бы сказалъ: рыданіе, если бы хоть
малѣйшій звукъ поразилъ мое ухо... Нѣтъ, была.,
тишина и въ то же время точно что­то наполняло­
эту тишину своимъ неслышнымъ рыданіемъ. Долго­
ли я лежалъ такъ, не знаю... Но когда я очнулся,­
солнце свѣтило въ капеллу, портретъ былъ на.
своемъ мѣстѣ. Я вскочилъ, бросился къ нему. Онъ
смотрѣлъ на меня живыми, печальными глазами, и
странно: на тонкомъ слоѣ пыли, покрывавшемъ полъ,.
показались мнѣ слѣды чьей­то узенькой и малень­

163

кой, необутой ноги... Они шли къ окну и возвраща­
лись оттуда къ портрету? Обманывалось­ли мое
зрѣніе? Не знаю... Когда я, немного спустя, опять къ
нимъ вернулся—ихъ уже не было. Они точно рас­
плылись, какъ расплываются звуки въ тишинѣ...
Дверь моей комнаты была полуоткрыта — тогда
какъ я ее притворилъ наканунѣ. Сама она не мог­
ла отвориться...Ржавыя петли ея поддавались^ тру­
домъ и всякій разъ наполняли своимъ болѣзнен­
нымъ скрипомъ тишину моей спальни...
Отъ всего этого у меня на душѣ остался смут­
ный слѣдокъ не страха—чего же бояться портре­
та!—а скорѣе смятенія, чувство какой­то неизвѣст­
ности, чего­то загадочнаго, недоступнаго моему по­
ниманію... Къ счастію или къ несчастію, въ тотъ же
день мнѣ удалось познакомиться въ мѣстномъ кафе
съ старожиломъ Занте, влюбленнымъ въ свой ост­
ровъ и городъ, какъ въ юности бываютъ влюб­
лены въ женщину. Мы разговорились о далекомъ
прошломъ этого райскаго уголка. Онъ мнѣ пере­
давалъ его легенды, хранившія еще отпечатокъ
своего венеціанскаго происхождевія, когда вдругъ
рѣчь зашла о дворцѣ Попадополи...
— Да я въ немъ живу... обрадовался я возмож­
ности собрать нѣкоторыя свѣдѣнія о своей рези­
денціи.
— Не правда ли—это скорѣе музей, чѣмъ жи­
лой домъ?.. Одинъ англійскій путешественникъ
назвалъ его безобразною глыбою камня. Но въ этой
11*

164

глыбѣ больше красоты, чѣмъ во всѣхъ старыхъ
аббатствахъ Англіи.
— Да... Особенно моя спальня. Она похожа на
капеллу, знаете...
— И вся въ портретахъ и щитахъ со львами...
А въ ключѣ сводовъ вверху изображена змѣя, свив­
шаяся кольцомъ.
— Именно... именно...
— Такъ и есть, — комната черной женщины...
Однако вы храбрый человѣкъ!
— Почему? Для чего же мнѣ особенная смѣлость
нужна?..
— Или вы крѣпко спите по ночамъ?.. Вамъ еще,
засмѣялся онъ, — не являлась „проклятая"?
— Сегодня ночью я ее видѣлъ во снѣ.
— Во снѣ? обидѣлся онъ.—Нѣтъ, извините, это
не во снѣ; во­первыхъ, ее видѣли многіе, а во­вто­
рыхъ, появленіе черной женщины или такъ­назы­
ваемой „проклятой" записано во всѣ наши хрони­
ки. Она знатнаго рода. Самаго знатнаго, какіе только
были у насъ. Попадополн происходятъ отъ визан,­
тійскихъ императоровъ и въ Венеціи они считались
первыми вельможами.Они и дожескіе колпаки носили
и арміями командовали, и громадными провинциями
управляли. Они гордились тѣмъ, что къ ихъ бла­
городной крови никогда не примѣшивалась кровь
рода, не считавшаго въ своей средѣ императоровъ,
королей и знаменитыхъ полководцевъ. За единствен­
нымъ исключеніемъ... И этимъ исключеніемъ имен­
но и была „черная женщина". Это наша Закинѳская

165

легенда, и здѣсь ее разскажетъ вамъ каждый школь­
никъ...
— Прежде чѣмъ вы ее передадите шнѣ, не объ­
ясните ли почему моя нынѣпшяя хозяйка такъ по­
хожа ваучерную женщину?
— Это все вы узнаете изъ легенды... Только
пойдемъ къ морю. Здѣсь душно...
„Попадополи отъ, имени Венеціи правили Закин­
ѳомъ. Не было рода горделивѣе: казалось, они
въ высотѣ, а цѣлый міръ, жалкій и презрѣнный,
копошится у ихъ ногъ. Разсказывали объ одномъ
изъ нихъ: онъ не хотѣлъ преклонять колѣна пе­
редъ Христомъ­Искупителемъ, потому что Слад­
чайшій родился въ семьѣ плотника! Умирая они
приказывали хоронить себя въ еводахъ храмовъ 5> въ
верху, чтобы ничья нога не попирала мѣста, гдѣ
лежитъ ихъ прахъ. Они не говорили съ народомъ—
ихъ волю объявляли глашатаи. До нихъ венеціанскіе
правители . показывались Закинѳцамъ — изъ того
окна, которое освѣщаетъ вашу спальню... Пападо­
поли не могли унизиться до этого — они бросали
народу въ окно медали со своимъ изображеніемъ—
и только. Они не предсѣдательствовали въ судахъ и
совѣтахъ. Въ храмы они шли крытыми галлереями
и молились за рѣшетками, сквозь которыя чернь не
видѣла ихъ лицъ... Одинъ изъ нихъ, подражая гре­
ческимъ императорамъ, въѣхалъ разъ въ соборъ
верхомъ и заставилъ священник% подать ему прос­
фору, которую и принялъ концомъ своего копья.Небо
молчало; Византія, изнывавшая подъ владычествомъ

166

турокъ, смотрѣла на Попадополи какъ на родъ,
предназначенный впослѣдствіи носить корону Баг­
рянороднаго. Венеція дорожила службою ихъ, по­
тому что такимъ образомъ она держала въ рукахъ
населенія Іонійскихъ острововъ, Морей и Кипра...
Но высокомѣріе и гордость Попадополи достигли
своего апогея при Іоаннѣ, правителѣ Занте и Кор­
фу. Онъ застазилъ свою дочь носить всю жизнь
покрывало, чтобы даже взглядъ равныхъ ей по
происхожденію не смѣлъ подыматься на ея лицо.
Оттого, лишеннее солнца и воздуха, оно приняло
мертвенную бѣлизну, какъ вы и видите на ея порт­
ретѣ. Іоаннъ предназначалъ ее замужъ за Герман­
скаго императора. Дѣла священной Римской им­
періи колебались, и несмѣтныя сокровища Попа­
дополи могли бы ихъ поправить. Этотъ бракъ
удовлетворялъ честолюбію ея отца, и онъ уже ви­
дѣлъ на челѣ своей дочери соединенные вѣнцы
Запада и Востока. Ему казалось такъ легко, опи­
раясь на могущество Европы, уничтожить Турцію
и посадить на тронъ Византійскій свою дочь... Въ
ней были всѣ его надежды, и^ѳна воспиталась въ
преданіяхъ и предразеудкахъ своего рода. Казалось,
гордость послѣдняго тускнѣла передъ ея гордостью!..
Шли уже переговоры съ Римскимъ императоромъ.
Послы его собирались ѣхать съ согласіемъ отца и
его подарками. Лѣто стояло жаркое, иводворцахъ
Занте люди задыхались отъ зноя... Семья прави­
теля направилась въ горы, гдѣ у него были чуд­
ныя виллы, тонувшія въ пышной зелени, освѣжае ­

167

мыя безчисленными ручьями; сѣмена дивныхъ цвѣ­
товъ присылались сюда со всѣхъ концовъ міра и
•благоуханія ихъ смѣнялись днемъ и ночью; миріа­
ды птицъ слетались въ сады Попадополи... Только
голссъ человѣка рѣдко раздавался въ нихъ. Пра­
витель запретилъ своимъ рабамъ говорить громко,
и когда семья его жила здѣсь—они переговарива­
лись шепотомъ. Слуги какъ призраки скользили по
мраморамъ и мозаикамъ—и дочь Іоанна не счита­
ла ихъ даже людьми, одаренными словомъ. Она
сама приказывала имъ знаками... Она равнодушно
■слушала ихъ крики, когда за малѣйшую неосто­
рожность или незначуіцую оплошность ихъ преда­
вали мучительнымъ истязаніямъ. Жалость ни разу
не проникала въ ея сердце, и она даже ничтож­
нымъ жестомъ своей прекрасной руки еще никогда
не остановила лютой казни, какой подвергали про­
винившагося раба.
Была ясная ночь. Чистая, звѣздная, прозрачная,
ісакія только и бываютъ надъ Іоническимъ моремъ,
.когда и безъ луны свѣтло, когда цвѣты дышатъ
несравненными ароматами, ручей съ ручьемъ пе­
решептываются влюбленными струйками и листъ
яъ листу нѣжно и страстно льнетъ на деревьяхъ.
Дочери Іоанна Попадополи не спалось. Душно­ли
ей было, или отъ запаха лилій кровь ей къ вис­
камъ прилила и сердце забилось съ непривычною
истомою, только она встала съ постели и пере­
бралась къ окну... Темный садъ за нимъ весь
жилъ въ эти часы кажущагося покоя. . Въ вер­

168

хушкахъ платановъ и ыагнодій громко звенѣли
цикады, во мракѣ благоухающихъ кустовъ внизу
вспыхивали, сверкали и гасли свѣтляки. Ночныя
бабочки медленно проносились въ тепломъ воздухѣ,
меланхолически жаловался на что­то фонтанъ..­
Издали чуть слышно доносился трепетъ моря подъ
нагрѣтыми за день скалами... Порою ухо ловило
едва замѣтный трескъ— это лопались почки „ноч­
ного цвѣтка", разсыпая кругомъ свою животворя­
щую пыль.Трава мягко шуршала... Змѣя ползла въ
ней или ящерица быстро и юрко бѣжала куда­то?..
Странное дѣло—никогда еще сердце дѣвушки не бо­
лѣло такъ,не стремилось въ невѣдомую даль, не было
полно неутолимыми желаніями какъ именно въ эту
ночь. Неутолимыми, потому что она не знала имъ
имени!.. Легкій шелкъ наброшеннаго ею на себя по­'
крывала показался ей тяжелымъ. Она скинула его и,,
высунувшись въ окно, жадно задышала ночною прох­
ладой. Какъ вдругъ... Голоса недоставало этой но­
чи, не было пѣсни, чтобы зачаровать все кругомъ,
и эта пѣсня раздалась смѣло и звучно за тяжелою
и непроницаемою стѣною кактусовъ... Дѣвушка не
знала кто это поетъ, она не разбирала словъ, по­
тому что они были на неизвѣстномъ ей языкѣ.
Она чувствовала только такой приливъ несбыточ­
наго счаетія, такое блаженство, захватывавшее ее въ
свой головокружащій вихрь, что казалось сердце
тянулось за этою пѣсней, и порвись она — и она
бы оборвалось... Но пѣсня погасла, а сердце толь­
ко заболѣло, пока она снова не началась еще гром­

169

че, еще счастливѣе, еще заманчивѣе. Никакое
колдовство до сихъ поръ, ни порча, ни очарованіе
не могли проникнуть за стѣны дворцовъ Попадо­
поли— а эта пѣсня оказалась сильнѣе порчи и кол­
довства. Дѣвушка еще не знала всей силы человѣче­
скаго голоса. Пѣвцы Венеціи и Тосканы, заѣзжав­
шіе сюда—никогда не производили на нее такого
дѣйствія. Слушая ихъ въ залахъ полныхъ народа,
въ яркоыъ блескѣ тысячей восковыхъ свѣчъ— она
оставалась равнодушною и не замѣчала пульсовъ,
бившихся въ каждомъ словѣ ихъ пѣсенъ. Теперь
иное дѣло... Теперь она цѣлый день послѣ этой но­
чи ходила какъ потерянная, точно прислушиваясь
къ отголоску этихъ пѣсенъ, еще звучавшему въ
ея душѣ. Она даже низошла до того, что спросила
свою дуэнью —кто это поетъ...
— Рядомъ съ виллою — бѣдный садъ одного Зан­
тіота... Его все время не было. Говорятъ, онъ драл­
ся съ турками и только теперь вернулся... Если
пѣсни его мѣшаютъ...
— Нѣтъ, нѣтъ! остановила дѣвушка усердную
старуху. Ни ему, ни кому другому не говорите ни
слова... Пусть поетъ. Что мнѣ за дѣло!..
И она опять погрузилась въ величавое спокой­
ствіе. Но оно продолжалось только до вечера...
Когда стемнѣло и раскрылись повсюду благоухан­
ный чашечки каприфолій, она уже сидѣла у окна,
тщетно сдерживая бьющееся сердце. Но въ эту
ночь пѣсни почему­то не было. Сквозь переплетав­
шіеся кактусы она видѣла огонекъ въ скромной

170

хижинѣ молодаго грека, онъ молчалъ и скоро ноч­
нцкъ его погасъ тоже.Она чуть не плакала, прислу­
шиваясь къ тяжелому безмолвію 'ночи... Да и са­
мая ночь была не такова какъ прошлая. Ни одной
звѣзды въ небесахъ, покрытыхъ сѣрою марью, ни
жизни въ саду. Молчали цикады, свѣтляки рѣдко­
рѣдко вспыхивали и только филинъ плакалъ вда­
ли, да змѣи шуршали въ травѣ. Самое море без­
молствовало и тяжело, какъ свинецъ, лежало у
скалъ. Дулъ южный вѣтеръ изъ Африки, нанося
на счастливые Іоническіе острова мертвящее ды­
ханіе Самума... И еще ночь прошла безъ пѣсни.
На четвертую дѣвушка уже засыпала въ постели,
какъ вдругъ счастливая и восторженная опять раз­
далась за стѣною кактусовъ пѣсня вернувшагося
героя. Гордая дочь Попадополи босикомъ вскочи­
ла, подбѣжала къ окну и замерла тамъ, стараясь
не проронить ни одного звука, чаровавшаго ее и
охватывавшаго всю ея душу странною и непонят­
ною властью... Теперь только къ звукамъ пѣсни при­
соединился трепетъ струнъ.
Прошла часть лѣта...
Дѣвушка видимо мѣнялась. Блѣдное, мертвен­
но блѣдное лицо, до сихъ поръ не оживлявшееся
никогда, теперь то и дѣло вспыхивало румянцемъ.
Ея движенія стали болѣе порывисты. Разъ она да­
же ушла одна въ садъ и тамъ у кактусовъ стояла
долго и смотрѣла на сосѣднюю лачугу. Но та
была пуста въ этотъ часъ. Чего съ гордой Попа­
дополи не случалось никогда,—безсмысленныя, без­

171

яредметяыя слезы часто навертывались на ея глаза.
И въ первый разъ какъ при ней рука управляю­
щего, вооруженная' бичемъ, поднялась надъ померт­
вѣвшимъ отъ страха невольникомъ: — она строго
остановила перваго:
— Довольно... Я не хочу этого...
Она не докончила странной мысли, пришедшей
■ей въ голову, иначе она бы сказала: пусть здѣсь
всѣ будутъ счастливы!
Разъ когда въ безсонную ночь молодой грекъ
лѣлъ свои пѣсни, какой­то шорохъ поразилъ его
около... Онъ оглянулся. Ограда кактусовъ тутъ раз­
давалась и въ просвѣтѣ ему почудилось чье­то лицо,
горѣвшее восторгомъ...
Ночи уже были яркія, лунныя. Онъ замолкъ...
— Пой еще, пой! послышалось ему.—Странная
­сила въ твоей пѣснѣ. Она влечетъ къ себѣ и ма­
нитъ. Нѣтъ возможности противостоять ей. За ней
идешь невольно... или безвольно...
— Тывѣрно невольница жестокаго По падопсли?..
Дѣвушка промолчала.
— Я часто слышу отсюда стоны и вопли ихъ
рабовъ... Да покараетъ Господь гордость и злобу
проклятаго рода!
— Почему ты его такъ ненавидишь?
— О!.. Мы, простые греки, дрались за свободу
нашей родины, хотя намъ эта свобода дастъ все
ту же нищету и тѣ же страданія!.. А Попадопо­
ли—кичливые потомки имаераторовъ Византіи—ни
разу не стали во главѣ возставшихъ. Хоть побѣди

172
l

мы сегодня—завтра они возсѣли бы на тронъ Багря­
нороднаго... Мы любимъ свободу какъ женщину, ни
на что не надѣясь— для нея самой... Они любятъ
ее только тогда, когда она имъ приносить выго­
ды... Подлый родъ тирановъ!.. Пройди здѣсь во всѣ
лачуги Закинѳа, прислушайся къ голосу старцевъ,
дѣтей, дѣвушекъ, зрѣлыхъ мужей, воиновъ, рабо­
чихъ—нигдѣ ты не уловишь ни одного благосло­
венія Попадополи. Ихъ клянутъ, какъ клянутъ па­
лачей. Все это богатство выросло въ слезахъ и въ
крови народа. Сотни тысячъ людей кругомъ стали
жалкими нищими, чтобы одинъ родъ Попадополи
возвеличился и вознесся надо всѣми... Но Господь
справедлива Онъ терпитъ до времени... Небесный
огонь въ нежданную минуту упадетъ ; на высокомѣр­
ныхъ...
И вдругъ, наклонясь, онъ схватилъ горсть песку
и разбросалъ его во всѣ стороны.
— Такъ расточитъ Оиъ враговъ Грепіи— иногда
она воспрянетъ—умрутъ и исчезнуть гордые Попа­
дополи!
Потомъ онъ опять запѣлъ свою пѣсню. Полная
тоски и горя, прислушивалась къ ней дѣвушка.
— Отчего ты не выйдешь сюда? улыбнулся онъ ей.
И взявъ топоръ, сбилъ прочь одинъ изъ толстыхъ
кактусовъ.
Робко она проскользнула въ образовавшуюся щель,
и когда пѣвецъ взялъ ее за руку — отъ одного
прпкосновенія его жгучее чувство охватило ее... Ей
закружило голову... Она ничего не видѣла, ничего

173

не слышала... Она не замѣчала какъ безумно вос­
торженно сіяла луна надъ ними, какъ пѣло имъ
внизу море, какъ при видѣ ихъ изнывали и уми­
рали цвѣты, исходя самыми одуряющими аромата­
ми, какъ пальма вздрагивала перистою вершиною,
точно огонь пожиравшій ихъ пробѣгалъ и по ней
до послѣдняго узорочнаго листа ея короны. Алый
разсвѣтъ, вспыхнувшій на горахъ Албаніи и Морей,
заставилъ очнуться дѣвушку. Она низко­низко на­
кинула покрывало на горѣвшее отъ поцѣлуевъ лицо
и ускользнула въ виллу, кинувъ молодому пѣвцу:
„до завтра!.. "
А завтра была такая же ночь. Казалось, вся
природа кругомъ горѣла и томилась, море молило
о чемъ­то, никли розы, охваченныя страстью...
— Скажи, кто ты? шептала дѣвушка, склонясь
на могучее плечо молодаго грека.
— Я?., усмѣхнулся онъ.—Ты невольница, раба,
но ты царица въ сравненіи со мною... Никто не
знаетъ здѣсь, что я сынъ казненнаго Костаки.
Дѣвушка вздрогнула. Еостаки были республикою
лишены всѣхъ правъ и прокляты церковью. Грекъ
замѣтилъ это движеніе и оттолкнулъ ее.
; — Жди прочь!.. Я признанъ Венеціей иТурціей
ниже и хуже собаки,—да, но я ношу высоко голову,
потому что нашъ родъ не опозорилъ себя ни одною
измѣною великой Греціи! Мы всегда дрались за
нее и умирали. Ни одинъ Еостаки не кончилъ
своей жизни въ постели... Мой отецъ задавленъ
въ висѣличной петлѣ въ Адріанополѣ, дѣдъ— обез­

174

главленъ Венеціей!.. Теперь мы хуже змѣи, кото­
рую спѣшнтъ раздавить каждый прохожій; но день,
когда народъ очнется и Греція воскреснетъ, будетъ
и для насъ днемъ величайшаго торжества. Память
нашу оправдаютъ свободные потомки. Они возве­
личатъ своихъ мучениковъ.
— Ты не такъ понялъ меня.,. Не отвращеніе,
а страхъ за тебя заставили меня вздрогнуть.
— Страхъ?.. Костяки его не знаютъ. Я. умру,
какъ умеръ мой отецъ... Раньше или позже — не
все­ли равно?.. Страхъ! Моя мать была зарѣзана
арнаутами, сестра кинулась съ одной изъ Морей­
скихъ скалъ въ кипучую бездну Коринѳскаго за­
лива, когда ее вели въ гаремъ къ пашѣ... Я
объявленъ и султаномъ и дожемъ — презрѣннымъ,
внѣ закона... Но страхъ я оставляю пмъ!.. Что такое
страхъ? Онъ свободнаго дѣлаетъ рабомъ... Кто хо­
четъ служить свободѣ—тотъ навсегда разстанься
со страхомъ...
За лунными ночами настали темныя, звѣздныя...
За звѣздными— опять лунныя...
И какъ только тьма окутывала землю, гордая
дочь Попадополи, завернувшись въ черное покры­
вало, спѣшила въ лачугу Костаки. Тамъ весь міръ
уходилъ изъ ея сознанія. Ей казалось, что кругомъ
нѣтъ ничего—какая­то бездна... И они одни толь­
ко во всей вселенной плаваютъ въ свѣтломъ облакѣ
такого счастья, какое лишь разъ въ жизни выпа­
даетъ на долю человѣку, чтобы потомъ до самой
смерти онъ вспоминалъ его съ тоскою и блажен­

175

ствомъ.Давно отцвѣли весеннія розы, и лѣтніе цвѣты
стали уже осыпаться... Пожелтѣла сожженная солн­
цемъ трава, суше и жостче сталъ шорохъ листвы на
деревьяхъ, ласковое море становилось грознымъ и
по ночамъ бѣгаено вспѣненными волнами, разбра­
сывая по вѣтру бѣлыя гривы, неслось въ зловѣ­
щіе гроты. Утесы вздрагивали отъ его ударовъ.
Сѣверный вѣтеръ, оставивъ за собою Альпи, быстра
пробѣгалъ черезъ Адриатику, срывалъ со скалъ
Корциры чреватыя молніями тучи и какъ оскорб­
леніе бросалъ ихъ прямо въ лицо блѣднѣвшему
Закинѳу...
Разъ дочь Попадополи сквозь дождь и бурю про­
бѣжала, въ черную злую ночь, къ хижинѣ своего
избранника.
Она была пуста. Факелъ валялся въ углу. Дѣ­
вушка зажгла его... Осмотрѣла стѣны. На одной изъ
нихъ было выцарапано ножемъ:
„Меня узнали... Я въ тюрьмѣ Закинѳа... Участь
отца и дѣда ждетъ меня. Живи... будь счастлива.
Забудь!..
Факелъ упалъ. Смолистое дерево ярко пылало.
Краснымъ языкомъ обвило оливковый пень, стояв­
ши въ углу. Затрещалъ и закурился тотъ. По­
лымя сорвалось, лизнуло низкую кровлю... пропа­
ло въ ней, только черный дымокъ, точно душа
умершаго огня съ тихимъ свистомъ проникъ сквозь
ея жерди. И когда дочь Попадополи очнулась, ла­
чуга Костаки уже пылала. Дѣвушка бросилась до­
мой—и была пора. На огонь бѣжали люди.

176

— Гдѣ ^молодой пѣвецъ? спросила она на дру­
гой день у" своей дуэньи.
— Грекъ?.. Это оказался великій злодѣй. Его
открыли... Имя его Костаки. Отецъ, чтобы доказать
Турціи дружбу Венеціи, приказалъ его выслать
султану.
— Что съ нимъ сдѣлаетъ тотъ?
— Сожжетъ живымъ или посадить на колъ...
Развѣ не все равно?..
— Гдѣ онъ теперь?
— Въ тюрьмѣ Закинѳа. За нимъ изъ Миссолун­
ги придетъ турецкій корабль.
Дѣвушка смолкла. Цѣлый день она обдумывала
что­то. Вечеромъ отецъ сказалъ,­,ей:
— Завтра я жду пословъ императора за тобою...
Будь готова. Я ужь вижу вѣнецъ, сіяющій надъ
твоею головой.
Она не отвѣтила ему ни слова.
Попадополи объяснялъ это гордостью, и еі у еще
болѣе дорога стала дочь за это. Цѣлый міръ, ка­
залось ему, долженъ быть у погъ той, которая да­
же передъ нимъ, передъ своимъ отцомъ, ни разу
не склонилась съ покорностью и любовью дочери.
Вечеромъ она проникла въ комнату, гдѣ спалъ
отецъ, и взяла изъ­подъ его изголовья перстень—
знакъ его власти. Потомъ сама прошла въ конюш­
ню и выбрала себѣ лучшаго коня, осѣдлала его,
сѣла и вихремъ понеслась къ Закишу. Ночь опять
была бурная. Сорванныя съ утесовъ Корциры, чре­
ватая грозою тучи разрѣшались надъ Занте мол­

177

•ніями и громами. Дождь хлесталъ платаны и оливы;
низко­низко, къ самой землѣ, вѣтеръ гнулъ гиб­
кія пальмы. Дорога шла карнизами скалъ,—но дѣ­
вушка не боялась ничего. Она неслась впередъ, и
когда далеко внизу показалось бѣіпено кипѣвшее
море, когда подъ ударомъ молніи на мгновеніе
выступилъ изъ непрогляднаго мрака весь бѣлый За­
кинѳъ, со своими дворцами, башнями и стѣнами,
ступенями плоскихъ кровель, сползающихъ къ са­
мому морю — дѣвушка пріостановила коня.
Въ воротахъ Маріи Пречистой ее задержала
стража.
Она показала отцовскій перстень, и начальникъ
караула съ почетомъ впустилъ ее.
— Птюведи меня къ тюрьмѣ.
Улицы были черны. Молніи ужь блистали дале­
ко. Въ Закинѳѣ тускло свѣтились только лампады
передъ иконами вдѣланными въ стѣну. Эти лам­
пады горятъ здѣсь и до сихъ поръ. Отъ непогоды
■онѣ защищены стеклами вдѣланными въ ниши.
Подъ слабымъ сіяніемъ ихъ дѣвушка различала кое­
•гдѣ вывѣшенныя знамена со львомъ Св. Марка,
высокія мачты посреди площади съ хоругвями По­
падополи.
— Что это? спросила она у провожатаго.
— Завтра за дочерью правителя явятся послы
императора.
Дѣвушка усмѣхнулась. Вотъ и тюрьма. Глыба
свалившагося камня... Точно червивый ходъ—нора,
12

178

гдѣ сидятъ караульные. Она смѣло вошла туда.
Сыро и душно... Вода каплетъ со сводовъ, черныя
лужи на камняхъ пола. Влага или кровь? Вездѣ
орудія пытокъ. Зловѣщій отсвѣтъ факеловъ дробится
въ горбинахъ и изломахъ камня. Тѣсная пещера,,
въ ней Костаки.
— Именемъ правителя... ты свободенъ!
Онъ смотритъ на нее, ничего не понимая. Но­
перстень открываетъ ему дорогу... Солдаты—пре­
клоняютъ оружіе... Впереди тѣ же багровые факелы»
освѣщатотъ имъ путь...
Они вышли на улицу. Узникъ съ жадностью втя­
гиваетъ холодный воздухъ свободы.
Она приказала солдатамъ вернуться...
— Кто ты? спросилъ ее съ изумленіемъ осво­
божденный.
— Погоди. Сначала надо выбраться изъ города...
Они долго плутали по его переулкамъ, теряя въ.
темнотѣ дорогу и снова попадая на нее.
— Кто ты? опять спрашивалъ ее Костаки.
— Зачѣмъ тебѣ. Я люблю тебя.
— Но какою силою и властью облечена ты? Какъ
зовутъ тебя?­
• — Отнынѣ будутъ звать „проклятой!.."
До городскихъ воротъ, выходившихъ на берегъ
моря — они добрались тогда, когда изъ ночнаго
мрака вдругъ выдѣлились и блѣдныя проступили
вершины башенъ и зубцы стѣнъ...
— Разсвѣтъ! Скорѣе!.. Скорѣе!..
Но утро здѣсь смѣняетъ быстро ночную темень.

179

Когда бѣглецы добрались до „marina" *), былъ уже
день. Тучи быстро бѣжали по просвѣтлѣвшимъ не­
бесаыъ. Изъ­за Морей выходило солнце... Костаки
кинулся въ первую попавшуюся ему лодку. Море
ревѣло у береговъ, дальше его валы подымались какъ
горы. Вѣтеръ рылъ бездны между ними, въ глубинѣ
которыхъ вода злобно шипѣла, точно подстерегая
жертву. Цѣлыя облака пѣны срывало ураганомъ
и несло въ просыпавшійся городъ. Костаки рабо­
талъ веслами, но море опять отбрасывало его лод­
ку назадъ къ берегу... Въ одну изъ такихъ ми­
нута—когда носъ ея врѣзался въ песокъ марины,
передъ ыолодымъ грекомъ и дѣвушкой выросла
стража.
— Сегодня у правителя похищенъ перстень...
Эта дѣвушка показывала его намъ и именемъ По­
вадополи освободила Костаки... Взять ее!..
Тщетно Костаки боролся съ солдатами. Скоро
онъ былъ въ ихъ рукахъ. Она и не пробовала со­
противляться. Она только низко опустила свое по­
крывало, и ихъ повезли черезъ Занте въ лѣтній
дворецъ правителя. Попадополи самъ встрѣтилъ ихъ.
Кругомъ стояла его свита. Смѣлое воровство пер­
стня цѣлый домъ подняло на ноги. Стучались даже
къ его дочери. Но двери ея были заперты, и отецъ
не приказалъ ее тревожить.
— Пусть спитъ будущая императрица...
*) Marina­—родъ бухты, искусственной гавани, куда при­
стаютъ неболыпія суда, лодки.
12*

180

Костаки вошелъ съ гордо поднятой головою.
Глаза его горѣли ненавистью. На оскорбленія стра­
жи— онъ молчалъ. Но въ виду своего врага— онъ
улыбнулся презрительно и выпрямился такъ, точно
онъ былъ здѣсь Попадополи, а тотъ его узникомъ­
— Не далеко­же ты ушелъ отъ меня! встрѣтилъ
его Попадополи.
— За то душа моя скоро далеко уйдетъ отъ
этого подлаго міра... Мы встрѣтимся тамъ! указалъ
онъ въ небеса.
— Ты проклятъ и туда тебя не пустятъ.
— Проклятія земли слишкомъ тяжелы чтобы до­
летать до небесъ. Только стоны рабовъ и бѣдныхъ
подымаются къ престолу Божьему... А тамъ ты
давно осужденъ; твое счастіе — здѣсь, наше — за
гробомъ. Не все­ли равно какъ переступить черезъ
порогъ? Липгаій часъ или день страданія — не
дѣлаютъ разницы. Умирать тяжело только тира­
намъ и палачамъ... А ты всю свою жизнь былъ
и тѣмъ и другимъ. Проклятіе твоему дому и роду!..
Но тутъ сообщница схватила его за руку.
— Молчи!., хоть ты­то не проклинай меня!
И она сбросила покрывало... Свита оцѣпенѣла...
Попадополи зашатался и долженъ былъ присло­
ниться къ коринѳской колоннѣ чтобы не упасть...
— Дочь моя!., вырвалось у него.
Костаки отшатнулся. Неужели онъ былъ оруді­
емъ небесна го мщенія этому гордому роду притѣс­
нителей?
— Да, твоя дочь... Обрученная невѣста Римска­

181

го императора и — любовница сына висѣльника,
презрѣннаго Костаки.
И она только теперь вернула свою гордость!
Всѣ ушли въ глубокомъ молчаніи.
— Я знаю, что приговоръ j мнѣ уже сложился
въ твоей душѣ. Но въ нашемъ роду — всегда иё­
полняютъ послѣднюю волю умирающихъ. Поэтому
я требую у тебя пощады моему ребенку. Я скоро
буду матерью. Дитя невиновно, ни въ чемъ! Я долж­
на умереть и не боюсь смерти—я была счастлива!
Мой Костаки тоже готовъ! Но оно, и дочь Попа­
дополи коснулась рукою близь сердца, оно бью­
щееся подъ нимъ, оно должно увидѣть свѣтъ,
должно жить!
Костаки замуровали живаго въ стѣны виллы.
Попадополи приказалъ молчать свитѣ. Когда
послы императора явились—имъ было объявлено,
что дочь правителя внезапно умерла... Онъ привезъ
ее въ свой дворецъ. Она жила нѣсколько мѣсяцевъ
въ комнатѣ, которую вы называете капеллою еще три
мѣсяца и, давъ жизнь ребенку, безчувственная еще
была перенесена въ склепъ за своимъ портретомъ.
Стѣну туда задѣлали, память несчастной прокляли!
Сынъ Костаки явился мстителемъ за свой на­
родъ. Отъ руки его и его дѣтей гибли Попадополи.
К остаки настигали ихъ всюду и сами въ свою оче­
редь умирали подъ ударами мечей въ бою или
подъ топорами на плахѣ. Послѣдній Костаки—былъ
вождемъ возставшихъ Закинѳцевъ. Онъ долгіе годы
держался въ горахъ и ущельяхъ, пока турки не

182

были изгнаны оттуда. Этотъ родъ весь служилъ
свободѣ, а ей нужны мученики—и Костаки ложи­
лись безропотно подъ ея знаменами. Въ тотъ день
когда Закинѳъ освободился отъ турокъ— умеръ по­
слѣдній Костаки въ семибашенномъ замкѣ Стам­
була и въ тотъ­же часъ въ венеціанскихъ тюрь­
махъ, обвиненнай въ позорномъ преступленіи, заду­
шенъ сынъ лослѣдняго изъ Попадополи. Отъ гор­
даго рода, отъ его сокровищъ и богатствъ—не ос­
талось ничего. Господь стеръ его съ лица еемли,
и только изрѣдка въ капеллѣ стараго дворца пока­
зывается призракъ гордой дочери Попадополи...
О Костаки остались легенды, внимая которымъ
наши дѣти растутъ бойцами за независимость сво­
ей родины, остались пѣсни, которая мы поемъ до
сихъ поръ. Въ комъ бьется сердце мужа, тотъ
не можетъ ихъ слышать равнодушно. Рука при
ихъ звукахъ невольно ищетъ оружія... А дѣвуш­
ки — тѣ до сихъ поръ идутъ на эти пѣсни какъ
бабочки на огонекъ, вспыхнувшій среди ночпой
темени.
— Но что значить, что хозяйка моего дворца,
такъ напоминаетъ дочь Попадополи?
— Явленіе повторяющееся каждое поколѣніе.
У хозяевъ, владѣющихъ дворцомъ, рождается всегда
дочь похожая на этотъ портретъ... И странно—
она кончаетъ жизнь одинокою, внушая страхъ всѣмъ
кто къ ней приближается Говорятъ, что надъ
родомъ тяготѣло проклятье до тѣхъ поръ, по­

183

­яа существовалъ онъ; теперь оно лежитъ надъ са­
мымъ дворцоыъ этого рода...
Больше я не видѣлъ призрака несчастной до­
чери Попадополи.
Былъ­ли это онъ, или хозяйка въ лунатизмѣ
входила въ мою комнату въ тотъ разъ—не знаю...
Я. скоро уѣхалъ изъ Занте. Мнѣ никогда не за­
быть его послѣднюю ночь, когда стройный силуэтъ
благоуханнаго острова уходйлъ отъ меня въ свѣт­
лую даль іонической ночи среди синихъ водъ сво­
его моря—задумчивый, поэтически, весь кажущій­
ся воплощенною легендою... Ярко горѣли звѣзды.
Полярная была далеко на сѣверѣ, и я долженъ
•былъ подвигаться къ ней все ближе и ближе. На
палубѣ матросъ запѣлъ что­то. Слова его пѣсни
были мнѣ непонятны, но звуки ея падали прямо
въ душу... Пѣсня то мучилась и болѣла какъ серд­
це, истекающее кровью, то взрывалась въ высоту
и какъ орлица носилась тамъ, прекрасная, воль­
ная, зовущая къ свободѣ и подвигу...
— Какая пѣсня это? спросилъ я у капитана.
— Въ Занте ихъ называютъ пѣснями рода Кос­
таки...
Еще разъ мнѣ привелось услышать ее въ Пат­
расѣ.
Тамъ на высотѣесть тюрьма—при мнѣ въ ней си­
дѣли послѣдніе клефты Пелопонеса. Они ее пѣли хо­
ромъ, и мнѣ чудилось что вотъ­вотъ рухнутъ разомъ
каменныя стѣны этого замка, треснутъ и разсып­

184

лютея его желѣзныя рѣшетки и какъ хрупкое стек­
ло раздробятся тяжелые замки.
Но стѣны стояли все такъ­же... Рѣшетки чернѣ­
ли какъ и прежде.
Пѣсня — дѣлала свободною только душу чело­
вѣка...

ПАУТИНА.

Жарокъ лѣтній полдень. Безсильно вытянулись
растомленныя вѣтви деревьевъ и не шелохнутся.
Подъ ними тѣнь безъ прохлады. Небо потемнѣло
отъ зноя и строго глядитъ на землю, измученную
солнпемъ. Тишина. Только неугомонные кузнечики
нѣтъ­нѣтъ да и зазвенятъ въ сожженной и словно
щетина торчмя­стоящей травѣ. Птицы попрятались,
будто ихъ никогда не было. Вдали, точно воздуш­
ное марево, лазурь недвижнаго сегодня моря. За­
мерло оно у песчаныхъ береговъ и не дышетъ.
Не всколыхнется ничто на его осіянномъ просторѣ.
Вонъ, гдѣ­то на самомъ краю—едва различишь—
застыло, опустивъ свои паруса, промысловое судно.
Заштилѣло. Теперь до вечера ему не сдвинуться
съ мѣста!..
У громадной скалы, чтб поднялась вся въ ли­
ловыхъ тѣняхъ, пріютился небольшой садъ. Точно
зеленое облако опустилось тамъ, да и задремало

ISO

въ защищенномъ ею уголкѣ. Только въ одномъ
мѣстѣ чуть­чуть бѣлѣетъ стѣна домика, притаив­
шагося въ веселой чащѣ, и выступаетъ уголокъ
его черепичной крыши. Въ стѣнѣ—окно, сплошь
затканное виноградными сѣтками. Еще дальше—
за садомъ и скалою—крутыя горы. Рѣзко на си­
невѣ неба рисуются ихъ причудливыя вершины...
По стремнинамъ смутными пятнами выступаютъ
рощи, хмурятся темными морщинами рытвины,
прорытыя дождями, спнѣютъ изорванными отвѣ­
сами грозные утесы...
Въ домикѣ тишина. Только въ саду слышенъ
шорохъ. Песокъ на дорожкахъ хруститъ подъ нерв­
ными, торопливыми шагами дѣвушки, блѣдное, из­
мученное лицо которой такъ не ладится со всею
полнотою жизни, развертывающей вокругъ та­
кія неисчислимыя сокровища. Ящерицы бѣгутъ
во всѣ стороны, розы льютъ навстрѣчу свой
ароматъ; сквозь узорчатыя сѣти вѣтвей, пере­
плетающихся вверху, такъ красиво небо, —но ей
ни до чего нѣтъ дѣла. Тяжелыя мысли перебѣ­
гающими тѣнями смѣняются на ея лицѣ, крупныя
слезы выступаютъ на глазахъ, грудь дышетъ съ
болью, съ натугой,—очевидно, она не въ силахъ
совладать съ сердцемъ, что стучится въ свою клѣт­
ку, будто разбить ее хочетъ...
— Да, все, все кончено! Теперь мнѣ некуда
уйдти, нечего дѣлать. Ни угла, ни пріюта... Бро­

187

шена, забыта!.. И когда?—когда нельзя вернуться
домой. Обманута!.. Кѣнъ же—человѣкомъ, которо­
му отдала все, взамѣнъ ничего не требуя!.. Опо­
зорена!.. Назадъ—дороги нѣтъ. Я слишкомъ пока­
зывалась съ нимъ!.. . Невыносимо было притво­
ряться и лгать, какъ лгутъ другіе. Скрывать свою
любовь, красть ее, прятаться, а въ общество яв­
ляться съ ясностью недоступной добродѣтели, —
это разврата, подлость... Все за все — я такъ и
понимала наши отношенія. Я отдалась еыу от­
крыто, не посмотрѣла на то, что онъ не сво­
боденъ. Развѣ я могла думать, что не пройдетъ
и года, какъ онъ меня броситъ?... И въ какоыъ
положеніи—безо всего, одну, одну, когда я готов­
люсь быть матерью!.. Да, еслибы я могла пережить
эти пять­шесть мѣсяцевъ!.. '"Если бы мнѣ было на
чтб ихъ пережить! Ему легко теперь. Что ему!..
Онъ можетъ даже хвастаться этимъ. Когда ему
станутъ намекать на меня,—онъ промолчитъ, но
улыбнется самодовольною улыбкою­.. Я ее от­
сюда вижу,.. Если онъ способенъ былъ оставить
меня теперь, зная, что я безпомощна, что мнѣ
назадъ въ семью дороги нѣтъ, что я пока рабо­
тать не могу, не умѣю, — разумѣется у него хва­
тить подлости первому швырнуть въ меня грязью...
Негодяй!... И я его любила и какъ любила... Боже
мой, Боже мой! Бѣдная матушка,—она чуть не
умерла отъ стыда и горя. Хорошо еще, что другія
дочери остались, —для нихъ она нужна... Мнѣ­то

188

ужъ зато не для кого жить... Отецъ!... Вернулъ
мнѣ мои письма. Приказалъ ынѣ сказать: «У меня
нѣтъ больше дочери!» А самъ—я знаю— страдаетъ и
какъ страдаетъ!.. Даже въ городѣ, гдѣ меня знали,
гдѣ мнѣ бы помогли, я теперь не могу показать­
ся... Господи, да неужели это не сонъ, неужели
я не проснусь у себя дома, прежней—любимой и
чистой—съ тяжестью только­что привидѣвшагося
мнѣ кошмара?..
— Да, ничего не осталось, кромѣ смерти!...
Жить не для кого, а для себя ни средствъ, ни
силъ нѣтъ... Средствъ? Господи, какая это гадость!
Развѣ я послѣ той сцены могла сказать ему:
«оставь мнѣ денегъ». Я не продавала свою лю­
бовь. Онъ самъ долженъ былъ подумать, съ чѣмъ
онъ покидаетъ меня. Онъ не могъ не знать, что
у меня ни копѣйки. Что же—онъ вообразилъ, буд­
то я стану просить его: нѣтъ, скорѣе смерть!..
Мысли точно пчелы роились въ ея головѣ. Од­
на мрачнѣе другой. Впереди—не свѣтила надежда,
не на что было разсчитывать. Еслибы любимый
человѣкъ и вернулся, — все равно, она уже не
могла продолжать съ нимъ прежнихъ отношеній.
Что­то оборвалось и навсегда въ ея сердцѣ. Мож­
но простить все, но не подлость, не этотъ сквер­
ный и жалкій обманъ, не это бездушное отноше­
ніе къ ней...
­7Г­­ Сослаться на смерть матери, когда она и

1S9

болѣть не думала, собраться тайкомъ и поворов­
ски бѣжать отъ меня, зная, что я готовлюсь стать
матерью сама!» Зная, что мнѣ завтра нечего по­
слать на базаръ!.. И какое глупое письмо! «Про­
сти меня, я къ сожалѣнію поздно понялъ, что мы
оба ошибались!..» Видите­ли, онъ ошибался!.. Ему
это ничего. «Мы не сходимся характерами. Увле­
ченіе я принялъ за любовь!..» Онъ не разобралъ
въ свои сорокъ лѣтъ, что онъ чувствовалъ, а я
въ девятнадцать должна была понять это!..
— Да куда же я дѣнусь?—вдругъ вырвалось у
нея. Неужели же такъ­таки ничего и не остается
кромѣ этого,—и она нащупала бывшій у нея въ
карманѣ револьверъ...—Ничего, ничего!.. На этой
большой землѣ, во всемъ безпощадномъ мірѣ —
нѣтъ уголка для меня. Страшно умирать молодой.
Страшно!..
Она сорвала вѣтку и еще быстрѣе пошла впе­
редъ по аллеѣ, пока не остановилась передъ стѣ­
ною. За' нею слышались веселые голоса. Молодая
татарки играли тамъ, перекликаясь одна съ дру­
гою. Сама не зная зачѣмъ, она прислушалась. За­
висть прокрадывалась въ ея сердце. Имъ хорошо!
Растутъ себѣ беззаботно, не зная всѣхъ этихъ мукъ,
не становясь лицомъ къ лицу съ необходимостью
умирать такъ глупо, безъ толку. Въ самомъ дѣлѣ,
какъ онѣ всполошатся, когда завтра ее найдутъ
здѣсь лежащею на землѣ: въ вискѣ ранка, песокъ

190

около обрызганъ кровью! Тѣло уже похолодѣетъ
къ тому времени... И такъ же будетъ синѣть это
равнодушное небо, благоухать розы! И море такое
же, и все, все. Точно ничего не случилось. Все
по прежнему. Только не для нея: она уже не уви­
дитъ и не услышитъ ничего!.. А тамъ что?.. Даль­
ше?.. Неужели ее можно судить, развѣ она вино­
вата? Это не самоубійство; все равно, что онагш&
убита. Вѣдь ей нельзя, нѣтъ возможности жить;
она по крайней мѣрѣ недѣлю думала и ничего не
нашла. Ничего, кромѣ этого!... Да, пора...
— Опять этотъ паукъ!..
И она, изумленная, отступила.
Она давно ненавидѣла пауковъ, точно предчув­
ствовала, что къ одному изъ такихъ попадется въ
сѣть... Но этотъ, этотъ! Третьяго дня она также
ходила по саду и машинально вѣткой разорвала
его паутину въ углу стѣны. Вчера подошла сюда
же, и опять паутина цѣла: блеститъ себѣ на солн­
цѣ и неугомонный паучекъ только хлопочетъ по
краямъ, додѣлывая то, что она разрушила. Ишь
какъ плететъ!.. Противный, гадкій! Сколько бѣд­
ныхъ мушекъ высосалъ! И она также билась въ
такой­же паутинѣ—и ее высасывалъ тотъ.
И дѣвушка злобно смахнула вѣткой новую па­
утину и прочь пошла назадъ по аллеѣ...
— Ему хорошо. Теперь вѣрно въ Ялтѣ остано­
вился въ гостинницѣ „Росеія" и рисуется передъ

191

барынями. Одно у него занятіе... „Не пиши ко
ынѣ,—все равно письмо твое не найдетъ меня!.."
Подлецъ! И она подняла руку, точно желая уда­
рить кого­то. Развѣ я стала бы бѣгать за нимъ.
„Наши объясненія ни къ чему не поведутъ. Чув­
ства не посуда, которую можно склеивать!" Ты
раньше не думалъ объ этомъ, когда клялся отдать
мнѣ всего себя, жить для моего счастья, только
и думать о томъ, чтобы мнѣ было легко и хорошо.
„Разумѣется, моя жизнь разбита". Это его жизнь
разбита! А моя цѣла?.. Ему—трудно, а мнѣ легко?..
У него десятки выходовъ, завтрашній день ему не
грозитъ голодной смертью!.. Ему вездѣ открыты
двери... Хоть къ женѣ вернись,— та пошлая дура
рада будетъ. Все ему проститъ. Такимъ всегда,
все и всѣ прощаютъ... За что же я?.. Я за что?..
Чтб я сдѣлала ужаснаго?.. Почему мнѣ гибнуть и
какъ гибнуть! Знаю, что нѣтъ другаго средства,—
а страшно, страшно! Одно мгновеніе, но какое
ужасное!..
— Пора!.. Будь ты проклята, негодяй!.. Хорошо
ли проклинать въ послѣднюю минуту? Надо всѣмъ
простить. О, Господи, Господи, — ему я не могу,
простить!.. Ему не прощу я и тамъ, когда встрѣ­
чусь съ нимъ. Пора, да, пора!
Она безсознательно шла къ оставленной только
что стѣнѣ. Солнце теперь било сюда. Жарко было
и душно, жгло даже, но она не замѣчала этого.

192

Ей почему­то хотѣлось услышать человѣческій го­
лосъ. Тѣ—татарки—вѣрно еще не ушли домой.
Бѣлая стѣна глаза слѣпила. Снизу по ней подни­
малась какая­то цѣпкая поросль, да будто не оси­
ливъ зноя, опустилась внизъ тонкимъ завившимся
стеблемъ.
— Онъ опять работаетъ!..
Дѣвушка въ нѣмонъ изумленіи остановилась
передъ паукомъ.
Насѣкомое въ третій разъ устраивало свою па­
утину. Нисколько, повидимому, не обезкураженное
и не растерявшееся, оно во всѣ свои длинныя и
тонкія ноги бѣгало взадъ и впередъ, заплетая сѣт­
ки, торопливо опускалось внизъ по едва замѣтной
нити и зацѣпляло ее за выступъ какого­то кир­
пича, потомъ еще спѣшнѣе стремилось вверхъ,
стараясь добраться до вѣтки дерева и на ней^укрѣ­
пить другую основу своего будущаго дома...
Дѣвушка опять подняла какой­то сучекъ и имъ
разорвала начало пауковой работы. На обрывкѣ
повисъ­было и самъ строитель. Сообразивъ опасность
онъ даже мертвымъ притворился и ноги сжалъ.
Потомъ онъ мало­по­мало зашевелился, поднялся,
расправилъ лапки, живо спустился внизъ, взбѣжалъ
по стѣнѣ и, ни мало не смущаясь новымъ уда­
ромъ судьбы, постигшимъ его ни вѣсть за что,
опять завозился съ едва уловимою глазами бы­
стротою.

193

— Да что же это такое?—изумилась дѣвушка.—
Ишь, ишь. .. какъ онъ!..
„Неужели же у паука—у глупаго, ничтожнаго
насѣкомаго— болѣе терпѣнія, настойчивости и вы­
носливости, чѣмъ у человѣка? Неужели же у него
нѣтъ безв ыходныхъ положеній? Вѣдь я четыре раза
разрушала его работу,—и онъ ни на одно мгнове­
ніе не растерялся, не сложилъ безсильно свои длин­
ныя ножки... Да, въ самомъ­то дѣлѣ— такъ­ли без­
выходно мое положеніе?...
А паукъ ужъ забрасывалъ свои сѣтки съ одно­
го сучка на другой, возился у стѣны, перекидывая
ихъ къ дереву...
— Вотъ онъ, вотъ онъ!...
И вдругъ все передъ нею явилось въ иномъ видѣ...
И чѣмъ упорнѣе и торопливѣе работалъ паукъ, тѣмъ
яснѣе представлялась ей будущность. Въ самомъ дѣ­
лѣ, етараго не вернуть. Если бы онъ самъ пріѣхалъ
къ ней, она бы съ негодованіемъ его выгнала. До­
мой возврата нѣтъ. Семья всегда на нее будетъ
сшотрѣть или съ сожалѣніемъ, какъ на больную,
или съ негодованіемъ, какъ на опозорившую ихъ.
И то и другое невыносимо и еще неизвѣстно что
хуже! Само общество, въ которомъ онъ выросла,
несомнѣнно отвернется отъ нея. Еще не будь у
нея ребенка—дѣло другаго рода. Забыли бы! Ра­
зумѣется, другія бросаютъ дѣтей на произволъ
судьбы, только не она. Она неспособна на это.
Нѣтъ, она должна воспитать его. Если тотъ „не­
годяй" ей одной предоставилъ это, она выполнитъ

191

свое назначеяіе, какъ бы трудно ей ни приходи­
лось... Все равно... Тысячи находятся въ такомъ
же положеніи, такъ же тяжело цѣлою жизнью
расплачиваются за ошибку, за минуту" счастья...
Неужели же у нея не хватить силы сдѣлать то,
чтб дѣлаютъ онѣ? Денегъ нѣтъ на первое время­
правда, за то есть вещи, много вещей. Есть зо­
лото, есть ненужныя дорогія бездѣлушки. Нѣсколько
мѣсяцевъ она пробьется, а тамъ —только не терять
головы, работать какъ работаетъ этотъ паучекъ,—
ишь какъ заплетаетъ свою сквозную сѣтку!—и все
уладится. Вмѣсто стараго паразитнаго—создается
новое, самостоятельное положеніе. Люди? Люди
отворачиваются отъ тощ кто самъ виновно накло­
"няетъ голову. Они презираютъ несчастіе, если оно
соединяется съ слабостью. Передъ силою общест­
венное мнѣніе не высказывается вслухъ. Оно страш­
но тому, кто его боится... Правда, это назовутъ
наглостью, но сознаніе того, что ты права, что
ты ничего не сдѣлала такого, чтб­бы заслуживало
безповоротнаго осужденія, развѣ этого мало?.. Да,
разумѣется, это такъ... И потомъ, кто же отниметъ
у нея это голубое небо, эту чудную зелень, этотъ
одинаково принадлежащей веѣмъ воздухъ, ароматъ
ярко пылающихъ розъ, синеву зачарованнаго сего­
"дня моря красоту этихъ горъ?...
Э, да жизнь еще долга какі! 1
Можетъ быть, не разъ улыбнется ей счастье...
Гойорятъ, оно тому только и даётся въ руки, кто
силенъ и смѣлъ.

195

Надо, значить, быть сильной и смѣлой и не
опускать головы, никогда, никогда!..
А паучекъ еще торопливѣе разбрасывалъ паути­
ну... Она обѣщала раскинуться отъ забора къ де­
реву, еще больше и крѣпче прежней...

.

Путешествія и дневники.
Лапландія и Лапландцы изд. 2­ое ц. l р.
Воинствукщій Израиль изд. 2­ое (распродано).
Очерки Испаніи (третья тысяча) 2 т. п, 3 р.
Даль изд. 2­ое ц. 1 р. 25
Бѣломорье и Соловки изд. 4­ое дѣна 1 р. 50 к.
Крестьянское царство изд. 2­ое 2 т. ц. 2 р.
Святыя горы— ц. 80 к.

Кама и Урал­ь­п, 3 р.
По Волгѣ 3­ья тысяча—ц.
ц. 2 р. 50.
Годъ Войны изд. 3­е 1­й томъ ц. 2 р.
2­й я ­ 2 р.
3­й я — (распроданъ)
Послѣ Войны (очерки Водгаріи) ц. 2 р.
Скобелевъ (5­ая тысяча) изд. 3­е ц. 2 р. 50.
Венеція— (печатается).
У Михеля (съпршюж. „очерко въ Голлавдіи") печатается.
Страна холода съ рисунками Н. Каразива роскошное
изданіе—4­ая тысяча ц. 5 р.
Каспій (печатается).
Книги для дѣтей.
Другъ за друга! (романъ для юношества) съ множест­
вом!, рисунковъ ц. 2 р.
На краю гибели (тоже) ц. 2 р. 50 к.
За Дунаемъ изд. 3­е—
3­е—ц.
ц. 50,
Скромные подвиги ц. 3 р. 50.
Федька Рудѳкопъ ц. 1 р.^
Народный изданія.
Иванъ непомнящій— ц. 5.

Махмудкины дѣти—
дѣти—ц.
ц. 3 к.
Забытый рудникъ—
рудникъ—ц.
ц. 15 к.^
Соловки—
Соловки—Ц.
Ц. 12 к.
Лѣто и Зима на Шипкѣ (дешевая библіотека)^ц. 10 к.

Цѣна рубль.

/

<^;­'Ш

»Ч'
2007052688