Глава первая
© Издательство «Мысль». 1987
1905030000-028
У----------------167-87
004(01 )-87
Редакции географической
литературы
Рецензент—доктор биологичес-
ких наук Д. И. Бибиков
ББК 28.68
У77

Глава первая
Бургомистры
Глава первая
Кайры и моевки
на птичьем базаре
Глава первая
лава первая
Пришло лето
Глава первая
Тундровые незабудки
Куропаточья трава
Глава первая
«Хозяин» Арктики
Во льдах его пути
Глава первая
Купальница
Астрагалы
Цветет морошка
Глава вторая
Пушица
Глава вторая
Белощекие казарки
Таков песец летом
Глава вторая
Домашние олени
Гнездо белой совы
Глава вторая
«Подросток» белой совы
Остров Вайгач
Г лава вторая
Вайгач — родина
белощеких казарок

Глава вторая
«Главный шаман» зимой
«Главный шаман» летом
ПРЕДИСЛОВИЕ
Арктика—самый север нашей планеты, край удивитель-
ной природы, край контрастов. Зимой это долгая полярная
ночь, таинственные переливы сполохов в небе, морозы, вой
пурги. Летом — незаходящее круглые сутки солнце, прозрач-
ный воздух, необычные краски. Называют ее и суровой и
гостеприимной, унылой и чарующе-красивой, «Страной бело-
го безмолвия» и «Вотчиной полярного микроба», того
«микроба», который «поражает» человека на всю жизнь,
влечет его сюда вновь и вновь.
Летом здесь бурлит жизнь. Суша, хотя и не повсеместно,
зеленеет, покрывается пестрым ковром цветущих трав, появ-
ляются косяки гусей и уток, стаи чаек и чистиков, стада
оленей и моржей. Это — «живая Арктика», наиболее зримая,
да и наиболее интересная грань арктической природы. О
ней-то главным образом и пойдет разговор в книге.
Крайний Север давно уже обжит человеком. Несколько
тысячелетий обитали на нем люди, но их здесь всегда было
немного, а традиционные формы хозяйствования — оле-
неводство, охота, рыбная ловля — не вносили в окружа-
ющую природу больших изменений. Однако в последние
десятилетия здесь развивается добыча нефти и газа, руд
цветных металлов и каменного угля, вырастают новые
поселки и города, быстро увеличивается население. Все
более сложными становятся взаимосвязи человека со здеш-
ней природой, и все очевиднее становятся ее хрупкость,
неустойчивость, особая уязвимость. Наибольший же урон
терпит «живая Арктика» — органический мир Крайнего Севе-
ра, его растительность и животные. Хотелось мне поэтому
рассказать о том, какие из местных животных и почему
нуждаются в человеческой помощи, что делается в Совет-
ском Союзе и за его пределами для сохранения разнообра-
зия животного и растительного мира Арктики.
История исследования Арктики богата яркими страница-
ми, она запечатлела многие славные имена, и некоторые из
них, особенно связанные с «живой природой», с ее исследо-
ванием, освоением, охраной, нельзя не вспомнить и не
назвать.
Мне довелось видеть почти всю советскую Арктику,
побывать на Аляске, на севере Канады, а заметки о
проведенных в Заполярье днях, месяцах, годах заполнили
целую стопу полевых дневников. Потертые обложки, страни-
цы, распухшие от дождей, записи, которые с трудом читают-
ся, потому что сделаны закоченевшими пальцами, зимой, на
морозе, заложенное между страниц птичье перышко или
растение воскрешают в памяти те маршруты — пешие и
2	Предисловие
лодочные, на собачьих и оленьих упряжках, на вездеходе,
самолете, вертолете, работу подолгу на одном месте.
Полевые дневники, записи в них—то короткие, отрывоч-
ные, то более подробные — и послужили основой для написа-
ния этой книги.
«Живая Арктика» — интересный, увлекательный мир, и
мне хотелось открыть его перед читателями, привлечь к
этому миру их симпатии, особенно симпатии тех, кто живет и
работает или будет жить на Крайнем Севере,— современных
и будущих полярников.
Глава первая
СКАЛЫ НАД МОРЕМ
НА МУРМАНСКОМ БЕРЕГУ
Штормило. Ветер ревел, свистел в ушах и гнал по морю
стада белых барашков. Он обрушивал на прибрежные скалы
громады волн, а пену и брызги, словно забавляясь, зашвыри-
вал далеко в глубь суши.
Был я здесь, на острове Харлове, впервые, картина же
казалась удивительно знакомой.
Загадка, впрочем, мучила недолго:
— «О скалы грозные дробятся с ревом волны и с белой
пеною, клубясь, бегут назад...»
— Это же из Песни Варяжского гостя, из бессмертной
оперы «Садко»! Но лучше и не скажешь о сегодняшнем
Харлове, о Семи островах, в число которых он входит, о
Мурмане, где вблизи материка, а точнее, между устьями
речек Харловки и Восточной Лицы приютился этот архипе-
лаг.
Харлов — самый большой и высокий из островов. К морю
он спускается то красными гранитными ступенями, то обры-
вистой, тоже гранитной, красной или серой стеной, местами
изрезанной глубокими щелями. Как и на других островах,
вершина его плоская, покрыта слоем торфа. Немного уступа-
ют Харлову размерами и высотой острова Большой Лицкий и
Вешняк. Средний по величине — Кувшин. Вообще-то «кувши-
нами» русские поморы исстари называли небольшие остров-
ки, имеющие форму бугра либо холма; несколько Кувшинов
высятся, например, у берегов Новой Земли. Их семиостров-
ский тезка издали тоже смотрится бугром либо холмом.
Однако вблизи, если подойти к нему на катере или на лодке,
оказывается, что берега его скалисты, кое-где обрывисты, а
кое-где сбегают к морю крутыми ступенями. Входящие в
архипелаг Зеленцы — Большой и Малый — невелики, но все-
таки достаточно приподняты над морем. Последний, седьмой
4
Глава первая
их собрат—Малый Лицкий — островок и меньше, и ниже всех
прочих, поэтому волны в сильный шторм свободно перекаты-
ваются через него.
Только на Харлове есть постоянные ручьи, озерки и даже
целое озеро — не случайно оно называется Большим. Есть на
острове ивняки высотой по пояс взрослому человеку, даже
кустики можжевельника. Заросли карликовой березки, луго-
вины вороники, морошки, дерена и разнотравья перемежают-
ся здесь серебристо-серыми пятнами лишайников. К середи-
не лета остров раскрашивается цветами купальниц и иван-
чая, лютиков и колокольчиков. Сырые низины покрывает
желтый ковер калужницы. Луговины морошки сначала беле-
ют цветами, затем краснеют созревающими ягодами и,
наконец, желтеют ягодами спелыми. В общем, на Харлове
можно встретить все те растения, которые свойственны
архипелагу; только трав, кустарничков и кустарников ботани-
ки насчитали здесь 142 вида. Гораздо скуднее, хотя он
относительно богат видами, растительный покров на Боль-
шом Лицком острове и Вешняке. Еще однообразнее расти-
тельность на Кувшине, и уж совсем бедна она на семиостров-
ских «малышах».
Часто хмурится здесь небо и беснуется ветер, но все же
не всегда. Нет-нет да и установится штиль, невысоко над
горизонтом покажется солнце. Острова тогда преображают-
ся. Лениво плещется изумрудно-зеленое море под их берега-
ми, новые тона вспыхивают в ковре тундровых цветов.
Особенно слышным становится хор птичьих голосов.
Если не вообще на мурманском берегу, то уж во всяком
случае на Семи островах «тон задают» именно пернатые.
Среди них в первую очередь обращают на себя внимание
обитатели птичьих базаров. Это и относительно малоподвиж-
ные кайры — птицы размером с утку, в двухцветном опере-
нии— черном сверху и белом снизу. Волнистыми шеренгами,
как на параде, они выстраиваются по уступам и карнизам
скал. И каждая из них насиживает здесь, прямо на голом
камне, «по-спартански», свое единственное, крупное, пестро
раскрашенное яйцо. На Мурмане встречаются кайры двух
видов — тонкоклювые и толстоклювые. Внешне их не очень-
то и различишь, однако занимают они разные участки
колоний: тонкоклювым достаются центральные или самые
широкие карнизы, а толстоклювые как «бедные родственни-
ки» ютятся на «задворках» — по краям базара, на узких и
коротких уступах. Обычные обитатели общежитий —
небольшие, подвижные и крикливые чайки-моевки. Свои
гнезда они, как ласточки, прилепляют к отвесным скалам
или занимают уступы, непригодные для гнездования кайр,
даже толстоклювых.
5
СКАЛЫ НАД МОРЕМ
Сверху, в слое торфа, роют норы тупики. Тупик немного
меньше кайры, верх его тела тоже черный, низ — белый. Но
если кайра смотрится птицей «солидной», то тупик невольно
вызывает улыбку, в нем есть что-то от клоуна—громадный,
плоский, ярко-оранжевый клюв, отороченные жесткими ко-
жистыми валиками, будто подведенные, глаза, белоснежные,
как бы напудренные щеки. Однако «смешной» клюв и
«подведенные» глаза тупика вовсе не бутафория. Клювом,
как заступом, он копает нору (длина ее подчас составляет
несколько метров), ну а жесткие валики при «земляных
работах» защищают его глаза.
В нишах и щелях скал, в брошенных тупиковых норах
поселяются гагарки — молчаливые, малозаметные птицы,
размерами и окраской похожие на кайр. Тоже в укрытиях — в
расщелинах скал, в каменных россыпях—селятся чистики —
небольшие краснолапые родственники кайр, гагарок и тупи-
ков. Летом чистики почти сплошь черные, зимой почти
совершенно белые. Наконец, нередко гнездятся в этих
колониях крупные хищные чайки — морские и серебристые.
Различить их можно по цвету крыльев и спины: у морской
чайки они почти черные, у серебристой — серые.
По сравнению, скажем, с новоземельскими птичьи базары
Семи островов не так уж и велики: население их составляют
тысячи, редко—десятки тысяч пернатых. Однако и эти
скопления птиц, суета и шум здесь впечатляют; человек же,
впервые побывавший на них, запоминает такую встречу на
всю жизнь.
Как и на многих других птичьих базарах, на Семи остро-
вах собирали яйца, охотились на кайр и тупиков, но сколь-
ко-нибудь заметной роли в жизни человека этот промысел
никогда не играл. Однако есть у этих базаров своя осо-
бая ценность. Состав их обитателей богат, а расположены
они в одном из наиболее доступных районов советского
Севера. Попасть сюда просто, причем можно приехать на
любой, даже на очень короткий срок. Поэтому птичьи базары
Мурмана, Семи островов так известны среди орнитологов и
летом притягивают к себе студентов, аспирантов, да и
маститых ученых тоже.
Семь островов — название старинное, поморское. Бытует
оно по крайней мере с XVI века. «Мы дошли до Семи
островов и нашли там много рыбаков»,— писал в своем
дневнике 24 августа 1597 года спутник Баренца, голландский
моряк Де-Фер. Издавна плодились здесь и сохранились до
сих пор кречеты — редкие, а когда-то ценнейшие северные
птицы. В XVII веке указом царя Алексея Михайловича эти
гнездовья — «кречатьи седьбища» — были объявлены «госу-
даревой заповедью», то есть заповедными, и охранялись
6
Г лава первая
особыми стражниками, а пойманные на них птицы отправля-
лись в столицу, в царские «кречатни».
В 1929 году здесь побывал известный советский зоолог
А. Н. Формозов. Вернувшись в Москву, он выступил с предло-
жением организовать на Семи островах государственный
заповедник. В середине 30-х годов орнитологи В. С. Успен-
ский, Ю. М. Кафтановский, В. М. Модестов и Л. О. Белополь-
ский предложили более подробный проект заповедания
Семи островов. В 1938 году заповедник был создан, а его
первым директором стал Л. О. Белопольский. В наши дни
Семь островов, на правах отдела, входят в состав Канда-
лакшского государственного заповедника.
На крайнем западе Мурмана, в Варангер-фьорде, лежат
Айновы острова—два небольших, невысоких участка суши.
Это тоже часть Кандалакшского заповедника, настоящий
заполярный оазис. Лежат острова у семидесятой параллели,
на широте средней части Гренландии, и тем не менее
большая часть их покрыта пышным травостоем. «Богатство и
пышность Айновых лугов можно сравнить с богатством лугов
нашей средней полосы,— пишет известный советский орнито-
лог Н. Н. Скокова.— Удивляют роскошные пестрые луга жел-
той купальницы и лиловой луговой герани, ярко-малиновые
поля красной дремы и белоснежные, как пена морских
валов, кудрявые заросли ромашки. Темная зелень морошки и
вороники ковром укрывает холмы. Шафранные султаны
золотой розги вспыхивают среди скромной нежно-сиреневой
гвоздики. В увлажненных низинах, окруженные осочниками и
бордюром влаголюбивых растений... небольшие пресные озе-
ра отражают то голубое, то свинцово-серое небо. Крупные
зонтичные растения — лесной купырь и дягиль— в понижен-
ных участках рельефа, подтопленных грунтовыми водами,
образуют заросли, достигающие метровой высоты, а иногда и
роста человека. Кое-где эти заросли украшены бледно-
розовыми купами лекарственной валерианы. Кустарниковая
ива образует непроходимые заросли...»
Ботаников поражает не только пышность, пестрота траво-
стоя Айновых островов, но и то, что здесь растут некоторые
«южане», как, например, папоротники. Обитают на этих
островах и птицы-южане — пеночки-веснички, камышовки-
барсучки, вообще-то свойственные лесной зоне. И все это —
влияние теплых струй Гольфстрима и теплого, не замерза-
ющего круглый год моря.
Как и на Семи островах, главные «действующие лица»
здесь—пернатые. Хриплым клекотом встречают человека
морские и серебристые чайки, с пронзительным верещанием
вьются над ним, смело пикируют на него стремительные
7
СКАЛЫ НАД МОРЕМ
полярные крачки, над самой головой, со свистом рассекая
воздух, пролетают поморники — чайки, замещающие на Севе-
ре настоящих хищных птиц.
Каждый год на одних и тех же утоптанных ими вершинах
бугров устраивают свои весенние турниры нарядные, пестро
раскрашенные кулики-турухтаны. Однако больше всего здесь
тупиков. Гнездится их на Айновых островах около полутора
десятков тысяч — самая крупная в СССР тупиковая колония.
Тупики видны на суше, в воздухе, в море, а слой торфа во
всех направлениях, даже в несколько ярусов, пронизан
норами птиц, и нога то и дело проваливается в пустоты.
Многочисленные обитатели и Айновых, и Семи остро-
вов— морские нырковые утки, обыкновенные гаги. Это их пух
издавна считался одним из богатств Севера. Благодаря
своим замечательным качествам — прекрасной теплоизоля-
ции в сочетании с ничтожно малым удельным весом и
удивительной цепкостью (он не разваливается на отдельные
пушинки и в то же время не сваливается и не перетирается
при носке) — гагачий пух очень ценится. Он используется в
быту, идет на снаряжение и одежду для альпинистов,
летчиков-высотников, полярников (на подкладку к самому
«жаркому» мужскому пальто нужно всего пятьдесят граммов
пуха). Папанинцы, вернувшись на Большую землю, добрым
словом вспоминали о своей палатке на гагачьем пуху: она
верно послужила им и в морозы, и в пургу. Немаловажным
является то обстоятельство, что гаги гнездятся колониями,
так что их пух легко собирать.
Г аги-самки, в скромном, буровато-рыжем оперении, и
нарядные самцы-гагуны появляются у заповедных берегов в
мае. В весеннем наряде гагунов, кажется, собран весь набор
здешних красок — белая и черная, нежно-зеленая, рыжевато-
палевая. Гагуны теперь самые заметные из птиц. Привстав
на воде и взмахивая крыльями, они «красуются» перед
подругами, то и дело затевают драки с соперниками.
Круглые сутки несется с моря их громкое «ауканье». Но
проходит немного времени, самки садятся на гнезда, а самцы
умолкают, затем собираются в стаи и исчезают до следу-
ющей весны.
Свои гнезда гаги устраивают и на открытых местах, и
между камней, под кочками, под кустами, и в каждом гнезде
яйца бывают укрыты серым упругим пухом. Его по пушинке
наседка выщипывает со своей груди и живота. Впрочем,
когда в начале насиживания рядом с ней оказывается гагун,
утка не упустит случая как следует пощипать и разомлевше-
го ухажера.
Насиживание, пожалуй, самое трудное время в жизни
гаги; ради сохранения будущего потомства она не часто
8
Глава первая
сходит с гнезда и кормится урывками, сильно худеет.
Насиживание длится почти месяц, и в большинстве гнезд
гагачата вылупляются в конце июня. Примерно сутки они
еще обсыхают под наседкой, а затем вместе с ней уходят в
море. Здесь гаги дома. Здесь им живется безопаснее, чем на
суше, здесь они и кормятся — моллюсками, рачками, водо-
рослями.
То пуховое «одеяло», которым гага укрывает в гнезде
яйца — оно без мусора весит двадцать—тридцать граммов,—
и есть знаменитый гагачий пух. Он называется еще «живым»
пухом в отличие от «мертвого» — выщипанного человеком с
убитой птицы. Поскольку наседка щиплет его с разбором (она
выбирает наиболее цепкие и упругие пушинки), качество и,
конечно, цена «живого» пуха намного выше, чем «мертвого».
Наконец, и это главное, разумный сбор «живого» пуха не
наносит гагам вреда.
Удивляет доверчивость этой птицы. Чувствуя доброжела-
тельное к себе отношение, она отвечает человеку взаимно-
стью. Г аги охотно гнездятся в специально сделанных для них
укрытиях, селятся в домах — в пустотах завалинок и фунда-
ментов, иной раз даже под ступеньками крыльца, терпеливо
снося стук и шарканье ног над самой головой. Там, где
человек «дружит» с ними, насиживающие гаги подпускают
его к себе почти вплотную. Конечно, подходить к гнезду
нужно осторожно, без резких движений, лучше в неяркой,
защитного цвета одежде.
Несколько лет мы опекали гаг в губе Грибовой на Новой
Земле. На островках, где гнездились эти птицы, из камней и
принесенных морем бревен строили укрытия, если грунт
поддавался лопате, копали для гнезд лунки, а ранней весной
выпроваживали с гнездовий песцов и хищных чаек-
бургомистров. И гаги отозвались на заботу. Их не только
стало намного больше, но, что особенно бросалось в глаза, с
каждым годом менялось поведение птиц, они все меньше
боялись человека и все реже слетали с гнезд при его
появлении на островке.
Как «опекуны» гаг, мы, конечно, не были пионерами. На
тех же Айновых островах гагачье хозяйство вел когда-то их
владелец — Трифоно-Печенгский монастырь. Хозяйство было
нехитрым. Каждое лето на островах жили два монаха; они
охраняли птиц, собирали пух, устраивали, как и мы, искус-
ственные гнездовья. И если в 1887 году (до начала опеки)
здесь селились всего пятьдесят гаг, то в 1913 году — более
двух тысяч. Известно также, что в 1909 году монастырь
продал три пуда чистого гагачьего пуха и получил за него
немалые по тем временам деньги — 200 рублей.
Вообще же на Русском Севере гагачий пух собирали по
9
СКАЛЫ НАД МОРЕМ
крайней мере уже в XVII веке. Давнюю историю имеет
ведение гагачьего хозяйства и в Скандинавских странах.
Яркий пример рациональной организации столь экзотиче-
ского хозяйства—Исландия. Начиная с 1702 года здесь не
раз издавались законы, запрещающие охоту на гаг, разоре-
ние их гнезд, сбор гагачьих яиц и торговлю ими. Нарушителей
законов ждало тюремное заключение, забота же об этих
птицах поощрялась премиями. В результате это небольшое
государство вышло на первое место в мире по сбору и
продаже гагачьего пуха. Рекордный сбор пришелся на
1915 год. Он составил более четырех тонн чистого пуха, а
это значит, что на острове тогда гнездилось примерно двести
восемьдесят тысяч гаг. В последующие годы птиц здесь
больше уже не становилось, но, поскольку цены на пух
росли, выручка от его продажи увеличивалась. В 1951 году
она составила около миллиона исландских крон, в 1971 го-
ду— почти десять миллионов.
Разумное отношение к гаге заключается не только в ее
охране, устройстве укрытий для гнезд, защите птиц от
хищников, но и в соблюдении некоторых правил при сборе
пуха. Главное же правило таково: пух лучше собирать
дважды за сезон. Первый раз — незадолго до вывода птен-
цов— из гнезд выбирают лишь часть пуховой выстилки.
Собрать пух раньше или выбрать его из гнезда полностью —
значит погубить выводок. Второй сбор ведут уже после ухода
семьи в море.
К сожалению, далеко не всегда и не везде на нашем
Севере относятся к гаге по-хозяйски. Нередко еще собирают
ее яйца, жадные руки выгребают пух без разбору из каждого
найденного гнезда, находятся даже горе-охотники на самих
птиц. Постыдные это трофеи! Г ага нуждается в человеческой
заботе и с лихвой расплачивается за нее драгоценным пухом.
Именно здесь, на Мурмане, зоолог А. Н. Головкин обнару-
жил, что колонии морских птиц не только не «объедают»
ближайшие участки моря, но, наоборот, повышают их биоло-
гическую продуктивность. Жильцы этих «общежитий» съеда-
ют, правда, немало: за гнездовый период — около трех тысяч
тонн одной только рыбы (главным образом той, которая мало
интересует рыбаков), однако с пометом они возвращают в
морские воды фосфаты, нитраты, другие соли, необходимые
для развития простейших водорослей и донных растений.
Тем самым птицы способствуют и размножению беспозвоноч-
ных животных — потребителей водорослей, и подходу сюда
косяков рыбы — своего корма. В целом же рыбы вблизи
птичьих базаров оказывается больше, чем вдали от них
10
Г лава первая
Как влияют колонии морских птиц на растительность и
животный мир, видно и невооруженным глазом. Птичий базар
издали выдают не только шум и суета его обитателей, но и
сочная зелень, а то разноцветье трав у его подножия и по
краям колонии. На удобренной пометом почве, за счет тех
же минеральных солей, разрастаются подушки заячьей капу-
сты— родиолы, полярные маки, камнеломки. Особенно пыш-
ны здесь поросли кохлеарии, или ложечной травы. Внешне
она, может быть, и невзрачна: небольшие листики, мелкие
белые цветы, но это лучшее из местных противоцинготных
средств. К тому же кохлеария вполне съедобна, по вкусу
напоминает хрен, и полярники нередко готовят из нее салат.
Разлагаясь, птичий помет выделяет тепло, и растения
вблизи колоний пернатых начинают зеленеть и цвести
раньше, а увядают позже, чем на соседних участках. Неуди-
вительно, что к птичьим базарам тяготеют лемминги, мелкие
зерноядные птицы, а те в свою очередь привлекают сюда
хищников — горностаев, песцов, белых сов. «Оазисы» вокруг
птичьих базаров можно увидеть и на Мурмане, но особенно
выделяются они в высоких широтах, на фоне бесплодных
арктических пустынь. Запомнился мне, например, такой
оазис на острове Беннетта, на севере Новосибирских остро-
вов. Во второй половине августа, когда здесь уже нередко
выпадал снег и из-под него выглядывали лишь голые сухие
стебельки трав, у подножия скал с птичьим базаром, на
проталинах, все еще цвели и маки, и камнеломки, и кохле-7
арии. Поражали здешние маки — и необычно крупными цвета-
ми, и мясистыми сочными листьями.
Конечно, не всюду у колоний пернатых встречаются одни
и те же растения. На торфяниках Семи островов только
среди птичьих поселений растет тонколистный щавелек,
особенно хорошо чувствует себя здесь морошка, да и не
только она, а также розовая родиола, кохлеария, ромашка,
несколько видов злаков. Конечно, не всегда и не все
растения «процветают» в таких условиях. Например, тупики,
расчищая весной свои норы, нередко полностью уничтожают
растительный покров, зато летом на перекопанной и удоб-
ренной тупиками почве разрастается ромашка. Там же, на
Семи островах, у колоний крупных чаек исчезает вороника и
на ее месте появляются морошка и другие растения-
«птицелюбы»
На заповедных островах можно увидеть речную выдру. В
отличие от своих материковых собратьев она кормится в
море, добывает морскую рыбу, а кроме того, не прочь
заглянуть в нору тупика за яйцом, птенцом либо взрослой
птицей, разорить гнездо моевки или гаги. Еще чаще встреча-
11
СКАЛЫ НАД МОРЕМ
ется здесь горностай. От него тоже терпят урон и тупики, и
гаги. Бывали случаи, когда с материка заплывали сюда лоси.
Но самым многочисленным на островах из наземных живот-
ных временами бывает норвежский лемминг. «Временами» —
поскольку годы обилия зверьков, когда от их мельтешения
рябит в глазах, чередуются с годами «неурожайными», и
встретить лемминга тогда — большая удача. В этом отноше-
нии, да и образом жизни он походит на других леммингов —
сибирского и копытного. Однако внешне норвежский лемминг
отличается от сородичей чередованием черных и ярко-рыжих
пятен на шкурке, почему его называют также пеструшкой.
Местные жители — саамы когда-то считали, что пеструш-
ки, как дождь, временами выпадают с неба. Причины их
массовых появлений и теперь еще выявлены недостаточно;
во всяком случае зверьки не падают с небес, а при
сочетании благоприятной погоды и обилия кормов способны
очень быстро размножаться. Остается сказать, что в Совет-
ском Союзе распространение норвежских леммингов ограни-
чено лишь Кольским полуостровом; кроме СССР они обитают
также на севере Норвегии, Швеции и Финляндии.
Гербом Колы — одного из старейших русских поселений
на Мурмане — было изображение кита на голубом поле, «в
знак того, что жители сего города упражняются в ловле сих
зверей». Когда-то у Мурмана и в самом деле китов водилось
много. «Важнейшие животные,— писал в начале прошлого
столетия академик Н. Я. Озерецковский,— которые из оке-
ана заходят в Кольскую губу, суть киты... Кольская губа
преисполнена бывает различными животными, и киты, выме-
тывая из себя воду, представляют некоторый образ селения,
в котором затоплены печи и из труб поднимается дым
кверху». Академик сообщает и о том, что «вздумали коляне
в губе своей китов ловить; на сей конец поделали невода из
веревок, закидывали оные в Кольской губе, обметывая ими
китов, которых били носками и рогатинами».
«Упражнения» колян в ловле китов, впрочем, были мало
успешными. По свидетельству одного из очевидцев, «купец
Герасимов... изловивши десять китов, потерял на одиннадца-
том свою ловушку и бросил китоловство». Не оправдали
себя и попытки организовать у мурманских берегов государ-
ственный китобойный промысел, пионером которого был
Петр I, повелевший своим указом учредить «Кольское кито-
ловство». Причин неудач было много, однако это уже тема
другого рассказа.	/
На гербе Колы красовался, конечно, гренландский кит, и
именно о нем писал академик Озерецковский. Все крупные
киты поражают своими размерами, «гренландец» же — гигант
12
Г лава перва:
среди гигантов, одно из самых больших животных, когда
либо обитавших на земном шаре. Длина его тела може;
достигать двадцати двух метров, а вес—ста пятидесяти
тонн, что соответствует весу трех десятков слонов или дву:
сотен быков! Однако уже лет сто назад в Баренцевом морс
он был почти полностью истреблен. Восстанавливается егс
поголовье очень медленно, и на встречу этих исполинов j
берегов Мурмана надежды пока мало.
Встретить кита — значит увидеть в море его фонтаны —
струи воды и пара, выброшенные им из дыхал-ноздрей
Фонтаны видны далеко, иногда за несколько километров, е
поскольку их высота и форма у каждого вида китов свои, этс
хороший опознавательный признак, как бы «визитная карточ
ка» животного. «Гренландцы», например, выдают себя невы
сокими, не выше четырех — шести метров, выбросами, увен
чанными пушистыми шапками. Глядя на кита спереди nnv
сзади, можно заметить также, что его фонтаны двойные t
струи выбросов расходятся в стороны в виде латинской
буквы «V».
Если вдруг вырастут из моря стройные колонны высотой
с пятиэтажный дом, значит, подошел другой исполин —
голубой, или синий, кит. Он достигает двадцати- и даже
тридцатиметровой длины, хотя в весе немного уступаем
«гренландцу». У берегов Мурмана этот кит когда-то бы/
тоже обычен, но его тоже истребили китобои. Встретит!
здесь этих животных хотя и не часто, но все же удается
Голубой кит—самый крупный представитель рода полосати
ков; их общий отличительный признак — продольные складкр
или полосы на животе и горле. Чаще встречается у Мурмане
немного уступающий голубому киту в размерах финвал, иль
сельдяной полосатик, и его фонтаны тоже похожи не
стройные колонны, но они пониже и потоньше, чем у голубогс
кита. Изредка можно увидеть в этих водах их родственни
ка — сейвала. Он меньше финвала, а его фонтаны еще
тоньше и ниже. Время от времени появляются у Мурмане
горбачи. От всех крупных китов их отличают очень длинные
«руки» — грудные плавники и способность целиком выпрыги
вать из воды. Когда горбач в «благодушном» настроении, of
часто взлетает в воздух и, описав что-то вроде заднегс
сальто, подняв тучи брызг, шлепается на спину. Когда же of
уходит на глубину, в воздухе мелькает его хвост, похожий е
этот момент на какую-то гигантскую бабочку. «Веселым»
китом, «весельчаком» прозвали его китобои, имея в вид}
«резвый» характер кита. Если даже не удастся подсмотреть
«физкультурных упражнений» горбача, появление его выда
дут характерные невысокие, прямые и «пушистые» фонтаны
Чаще всего здесь появляется малый полосатик, который
13
СКАЛЫ НАД МОРЕМ
кстати, ближе других крупных китов подходит и к берегам.
Конечно, он сильно уступает по размерам своему голубому
собрату, но встреча с ним в море, а тем более на близком
расстоянии производит сильное впечатление. Хотя полосатик
и называется «малым», но в нем десять метров длины и
десять тонн веса. Это ведь тоже гигант!
Можно увидеть у мурманского побережья и кашалота —
самого крупного из зубатых китов (все предыдущие —
представители китов усатых).
Крупные киты — нечастые гости в здешних прибрежных
водах. А вот мелких их сородичей можно встретить почти
наверняка. Если под самыми островами покажутся вдруг
темные блестящие спины с острыми плавничками и, неспеш-
но перекатываясь, будут то исчезать, то вновь появляться на
спокойной глади моря, это скорее всего морские свинки,
по-поморски — пыхтуны. Они — самые обычные и самые мел-
кие, длиной всего до полутора метров, из здешних дельфи-
нов.
У шлюпки рыбака, бывает, вдруг вспорет воду высокий,
острый, похожий на парус спинной плавник, покажется
темное с белыми пятнами сильное тело, блеснет вниматель-
ный карий глаз. Это—косатка. Косатка слывет страшным
прожорливым хищником, грозой тюленей и даже крупных
китов. Появление косаток вызывает панику среди стад
котиков и моржей, а серые киты на севере Тихого океана,
спасаясь от «морских волков», замирают в ужасе, перевер-
нувшись брюхом вверх, или ищут защиты на мелководье, у
самых берегов. Как и настоящие сухопутные волки, косатки
охотятся стаей, слаженно, часть их становится загонщиками,
а часть ждет добычу в засаде. Известен случай (дело было в
Антарктике), когда косатки пытались атаковать оказавшего-
ся на льдине человека. В общем вполне справедливо моряки
нарекли ее killer—«убийца». Это — нелестная часть характе-
ристики. Но косатка заслуживает и добрых слов. В неволе, в
океанариумах, она, как правило, ведет себя миролюбиво,
оказывается не только очень сообразительным, но и «ласко-
вым» зверем, легко приручается и даже привязывается к
человеку.
Кто же она на самом деле, какая черта ее характера
главная? Единого мнения по этому поводу у специалистов
еще нет.
Обитают в этих водах не только морская свинка и
косатка. Здесь можно встретить беломордого и белобокого
дельфинов и афалину—она лучше других дельфинов пере-
носит неволю, и ее особенно часто держат в океанариумах.
Афалины легко дрессируются, осваивают прыжки через
препятствия, сквозь обруч, «игру в баскетбол», и именно они
14
Глава первая
собирают у бассейнов толпы зрителей. В зимние же месяцы к
мурманским берегам нередко подходят стада белух. Но не
очень-то их теперь рассмотришь: и день короток, и самих
зверей легко спутать с барашками на гребнях волн.
Как и во всех северных морях, нет-нет да и покажется
здесь из воды круглая как шар голова нерпы или вытянутая,
украшенная пышными «усами» голова морского зайца. Неред-
ки у Мурмана гренландские тюлени. Это они облюбовали
льды Г орла Белого моря для своей залежки: здесь рождает-
ся их молодняк, здесь тюлени спариваются и линяют.
Изредка встречаются у этих берегов обыкновенные тюлени-
хохлачи. Достопримечательность Мурмана—длинномордый
тюлень, по-поморски — тевяк, или жировец. Один из натура-
листов прошлого века писал, что «шея у него длинная, с
малой курчавой гривой и голова несколько похожа на
конскую». Действительно, у самца-тевяка по бокам шеи
можно заметить что-то вроде короткой курчавой «гривы», а
морда у тюленя вытянутая, имеющая что-то общее с конской.
Другая его особенность—удивительное разнообразие окра-
ски: от светло-серой до темной, почти черной, с пятнами и
без пятен. У самцов окраска чаще темная и однотонная, у
самок—более светлая и пятнистая. Тевяки, лежащие на
суше, издали похожи на стадо отдыхающих пегих коров.
Из года в год, осенью, они устраивают на Семи островах
залежки, располагаясь либо на пологих каменистых берегах,
либо среди торфяных кочек. Как и у гренландских тюленей,
здесь у них появляется потомство, здесь же происходят их
«свадьбы». Весной звери расстаются с сушей, а с началом
осенних штормов опять появляются на ней. Тевяк —
обитатель Северной Атлантики, в СССР распространен у
Мурмана, где его насчитывается около полутора тысяч, и в
Балтийском море, где его еще меньше. Как редкий вид,
тевяк включен в Красные книги СССР и РСФСР, а охрана
его — одна из задач заповедника.
В 1938 году по инициативе Л. О. Белопольского Семь ост-
ровов были объявлены «заповедником общегосударствен-
ного значения для охраны и изучения ценных в промысловом
отношении птиц (гаги, кайры и др.)». После вхождения их
вместе с Айновыми островами в состав Кандалакшского
заповедника экология гаги и других колониально гнездящих-
ся пернатых оставалась здесь главной темой научных иссле-
дований. Поэтому научные сотрудники на Семи островах
преимущественно орнитологи, и большое место в их работе
занимает кольцевание птиц с целью изучения миграций
пернатых обитателей островов.
Окольцевать птицу, то есть поймать ее и надеть ей на
15
СКАЛЫ НАД МОРЕМ
ногу алюминиевое колечко с номером и надписью «Сообщи
Москва», иногда бывает несложно. Например, чтобы нало-
вить тупиков, достаточно расстелить в их колонии по земле
рыболовную сеть. В ней запутываются и те птицы, что
возвращаются с моря, и те, что собирались лететь на
кормежку. Правда, тупики сильно щиплются, и своего рода
«издержки производства» при этом — шрамы и ссадины на
руках орнитологов и их помощников. Несложно окольцевать
кайрят. Они даже не пытаются убежать от человека; задача
лишь в том, чтобы попасть на гнездовье кайр. Легко
доступны для кольцевания и птенцы многих других птиц.
Поймать взрослую кайру труднее. Поначалу в заповедни-
ке для этого использовали петлю из конского волоса или
синтетической жилки, привязанную к длинному, легкому и
прочному шесту. Ловить птиц удавалось, но производитель-
ность такого труда была невысокой: петля болталась под
порывами ветра, кайры нередко отбрасывали ее клювом. С
изобретением крючка дело пошло гораздо успешнее. Точнее,
крючок родился сам, случайно, на Новой Земле. Здесь мы
кольцевали взрослых кайр. Но однажды во время работы у
меня сломалась удочка с петлей, а под рукой оказалось
шихало, нечто вроде копья из толстой проволоки на длинном
шесте,— традиционное местное орудие для добывания кайр
на птичьем базаре. Копье, очевидно, когда-то согнулось при
ударе о камень, и хозяин, считая его безнадежно испорчен-
ным, бросил на месте охоты.
Стояла хорошая погода, прекращать работу не хотелось,
и я с надеждой стал присматриваться к находке: «А что,
если проволоку изогнуть еще сильнее?» Сказано — сделано.
Несколько ударов камнем закончили превращение бывшего
копья в подобие крючка. Сквозь него, по идее, должна была
проходить только шея, но не голова птицы. Первая же проба
родившегося орудия оказалась удачной. Завести его на шею
кайры не составило труда, а пойманная таким путем добыча
прочно держалась в ловушке, поскольку при попытке уле-
теть от человека птица лишь сильнее застревала в нашем
«капкане». Вскоре же выяснилось, что крючком удобно
ловить не только кайр, но и доставать из гнезд птенцов
моевок и даже возвращать их обратно, в «отчий дом».
Словом, орудие сразу же стало нашим верным помощником,
а летом следующего года им уже пользовались и семио-
стровские орнитологи. Можно добавить, что, хотя птицу и
поднимают крючком за голову, ей это не вредит, и часто
бывает так, что отпущенная на свободу кайра тут же
возвращается на гнездовье и как ни в чем не бывало
продолжает прерванное насиживание. Некоторых птиц орни-
тологи ловят специальными ловушками, а в общей сложности
16
Глава первая
количество пернатых, окольцованных на Айновых и Семи
островах за год, исчисляется тысячами, а с начала существо-
вания здесь заповедника — многими десятками тысяч.
Кольцевание позволило раскрыть интересные особенно-
сти жизни птиц, выявить районы их зимовок, определить, в
каком возрасте они начинают размножаться и насколько
привязаны к местам своих гнездовий. Большую ценность
представляет и «Летопись природы», которая ведется здесь,
как и во всех советских заповедниках, из года в год по
определенной программе. Она, например, позволяет просле-
дить влияние колебаний климата на местный органический
мир, уловить общие закономерности происходящих в нем
многолетних изменений. Не забывают здесь и о делах
практических. На Семи островах, например, был разработан
способ «ускоренного размножения» гаг. Для этого яйца из
гагачьих гнезд собирают и кладут в инкубатор. Выведшихся
гагачат потом подпускают в «дикие» выводки, а наседке
дают возможность отложить и высидеть яйца вторично.
Конечно, для этого потребовалось разработать и режим
инкубации гагачьих яиц, и технику «подкидывания» гагачат
другим птицам.
Почти пол века назад вышел в свет первый выпуск Тру-
дов заповедника. Теперь их целая стопа, и они пользуются
авторитетом в научном мире. Проведенные здесь наблюде-
ния послужили основой для написания и защиты многих
диссертаций, количество же подготовленных в заповеднике
курсовых и дипломных студенческих работ настолько вели-
ко, что не поддается счету.
В последние годы Кандалакшский заповедник, его Семио-
стровский отдел, расширяет сферу своих действий —
проводит исследования в открытом море, на побережье
Мурмана и за его пределами, расширяет направления науч-
ных исследований, в которых все большее место занимают
общие проблемы экологии, охраны природы. И конечно,
важным соратником, союзником его — ведь один в поле не
воин — будет новый — тундровый заповедник, который уче-
ные предлагают организовать неподалеку, между рекой
Сидоровкой на мурманском берегу Баренцева моря и Поно-
ем— на терском берегу Белого моря.
Мурманская область, к которой относятся Семь остро-
вов,— одна из самых промышленно развитых в СССР, и
сохранение здесь экологического равновесия — задача столь
же важная, сколь и непростая. Заповедникам же — а их в
области пока два (Кандалакшский и Лапландский) — при-
надлежит в решении этой задачи немалая роль.
17
СКАЛЫ НАД МОРЕМ
«МАЛЕНЬКАЯ АНТАРКТИКА»
«Маленькой Антарктикой» называют Землю Франца-
Иосифа. Действительно, это будто модель самого южного
материка планеты — так много здесь ледников, настолько
холодно здешнее лето, так суров здешний климат.
Архипелаг Земля Франца-Иосифа — самые северные
острова СССР. Отсюда до Северного полюса около девяти-
сот километров — ближе, чем до материка. Архипелаг со-
ставляют почти двести островов — больших (таких немного),
мелких и очень мелких (такие преобладают). Если сказать о
них коротко, то это заснеженные купола ледников, их
голубые обрывы, скалы и каменные россыпи, в зависимости
от освещения то красные, то черные или серые, покрытое
льдами море и в нем темно-синие айсберги. Земля Франца-
Иосифа— это густые туманы и ураганные ветры, а летом —
редкие пятна зелени и несмолкаемый гомон птичьих база-
ров.
В общем и типичная, и необычная часть Арктики.
Начать хотя бы с истории исследования архипелага, тоже
и типичной, и необычной. Ей немногим больше ста лет, и она
по арктическим масштабам очень коротка (например, плава-
ния русских поморов на Новую Землю и другие острова
начались почти тысячелетие тому назад). Однако насколько
концентрированна, спрессованна эта история!
30 августа 1873 года зажатое льдами судно «Тегетгоф»
очутилось у неведомой суши. На горизонте виднелись черные
громады утесов, в белесом небе таяли снеговые вершины.
Таким предстал архипелаг перед человеком. На судне
находилась австро-венгерская экспедиция под руководством
Юлиуса Пайера и Карла Вайпрехта, по первоначальному
плану направлявшаяся к Северному полюсу. Участники
экспедиции дали островам имя кайзера Австро-Венгрии
Франца-Иосифа. Нужно, однако, сказать, что предположения
о существовании этой земли возникли раньше, еще у велико-
го Ломоносова, а затем существование ее предсказали
русский моряк Н. Г. Шиллинг, революционер и естествоиспы-
татель П. А. Кропоткин.
Экспедицию ждали еще многие опасности и лишения.
«Тегетгоф» погиб здесь, так и не выбравшись из ледового
плена, а люди, проведя на судне зиму, по льдам, со
шлюпками отправились к югу, осенью достигли Новой Земли
и уже отсюда с помощью поморов вернулись на Большую
землю.
Пайер писал: «Годы пройдут, а эти негостеприимные
берега останутся такими же, и снова воцарится здесь
нарушенное нами их великое одиночество... В течение
18
Глава первая
короткого лета в растрескавшиеся береговые утесы ударяет
прибой, волна с рыданием разбивается о камни, но некому
услышать ее жалобу... Посещенные нами страны едва ли
когда-нибудь окажут материальную пользу человечеству».
Однако уже через пять лет после «Тегетгофа» на Земле
Франца-Иосифа побывали голландцы, а вслед за ними
англичане и шотландцы. Летом 1895 года, возвращаясь из
похода к полюсу, островов достигли норвежцы — Фритьоф
Нансен и Ялмар Юхансен. После бескрайней ледяной пусты-
ни земля эта показалась им щедрой и гостеприимной. Потом
были американцы, итальянцы. Земля Франца-Иосифа стала
как бы трамплином в спортивной борьбе за достижение
полюса.
В 1901 году на архипелаге был поднят русский флаг—
сюда проложил путь во льдах ледокол «Ермак» со своим
создателем адмиралом С. О. Макаровым на капитанском
мостике. В сентябре 1913 года на Землю Франца-Иосифа
пришел «Святой великомученик Фока». Это было судно
экспедиции лейтенанта Г. Я. Седова. Отсюда начинался по-
ход Седова к полюсу, здесь же, на острове Рудольфа, самом
северном в архипелаге, находится его могила. В 1914 году,
как и Нансен, с севера, достигли островов штурман экспеди-
ции Г. А. Брусилова Валерьян Альбанов и его спутник матрос
А. Конрад.
За первые полвека со дня ее открытия на Земле
Франца-Иосифа побывала не одна сотня человек—больше
ста экспедиций (исследователей, спортсменов, зверобоев),
но представления об архипелаге все еще оставались отры-
вочными, скудными, а часто и неправильными. Несравненно
больше сведений о нем принесли вторые полстолетия, и есть
даты, особенно важные в истории изучения этой суши.
1929 год. В бухте Тихой острова Гукера, там, где когда-то
зимовала экспедиция Седова, открыта советская полярная
станция. Доставил для нее материалы, оборудование, самих
полярников, как бы продолжив дело своего тезки, ледоколь-
ный пароход «Георгий Седов». Поздравления же с новым
1930 годом зимовщики получили от известного полярного
исследователя Фритьофа Нансена. На станции начали круг-
лый год работать метеорологи, гидрологи, а затем и геологи,
биологи, географы.
1932 год. На острове Рудольфа открылась вторая совет-
ская полярная станция. Потом она действительно стала
трамплином для прыжка к Северному полюсу. Это случилось
в 1937 году, когда поднявшиеся с острова тяжелые четырех-
моторные самолеты совершили посадку у полюса, высадив
19
СКАЛЫ НАД МОРЕМ
на лед четверку папанинцев — первую в истории научную
дрейфующую станцию.
1957 год. На острове Хейса, в центре архипелага, откры-
лась научная полярная обсерватория «Дружная». Позже ей
было присвоено имя прославленного полярного радиста,
одного из папанинцев, участника первой зимовки в бухте
Тихой, Э. Т. Кренкеля. Здесь проводятся наблюдения и
эксперименты по многим проблемам геофизики, здесь запу-
скают в небо мирные ракеты.
Словом, последние несколько десятков лет—это годы
изучения самой Земли Франца-Иосифа. Теперь это не просто
трамплин на пути к полюсу, хотя она и сыграла такую роль, а
модельный, ключевой участок высоких широт, где выявляют-
ся закономерности, общие для всей Арктики, даже для
планеты в целом.
Наиболее давнюю историю имеет летопись погоды архи-
пелага. Начали вести ее еще Пайер и Вайпрехт. Участники
экспедиции Седова во время зимовки в бухте Тихой провели
уже полный комплекс метеорологических наблюдений. С
1929 года наблюдения были продолжены открывшейся в
бухте полярной станцией, с 1932 года их ведут полярники на
острове Рудольфа и с 1957 года — на острове Хейса.
Данные о магнитных бурях, об интенсивности космических
лучей, о природе полярных сияний, собранные здесь на
полярных станциях и в научной полярной обсерватории в
ходе исследований ионосферы,— ценнейший материал для
научных обобщений. Важное место в исследованиях, что
ведутся на архипелаге, занимают наблюдения гидрологов.
Они позволяют оценить общее состояние ледового покрова
на севере Баренцева моря, а анализ пульсаций доходящей
сюда северной ветви Гольфстрима дает основание для
прогноза ледовых условий не только в Баренцевом, но и в
Карском море.
Стал традиционным интерес, который проявляют к архи-
пелагу гляциологи. И это, конечно, неудивительно: Земля
Франца-Иосифа в первую очередь мир льдов (ими покрыто
85% поверхности этой суши). Здесь, на сравнительно неболь-
шой площади, насчитывают 350 одних только ледяных
куполов, а кроме них множество ледников других типов.
Систематическое изучение их началось с основанием поляр-
ной станции в бухте Тихой, а в 1947 году на леднике
Чюрлениса острова Гукера начал работу целый отряд гляци-
ологов. Круглогодичные наблюдения специалистов за накоп-
лением и таянием льда, измерения температуры в леднико-
вой толще привели к интересным выводам. Обнаружилось,
что здешние ледники молоды, даже очень молоды—им «все-
20
Глава первая
го лишь» два с половиной тысячелетия. Общий объем льда,
заключенного в ледниках архипелага, оказался равным двум
с половиной тысячам кубических километров, или — в перес-
чете—двум с четвертью тысячам миллиардов тонн воды, а
это больше, чем ее находится в Байкале. Было также
установлено, что ледники архипелага за последние тридцать
лет «похудели» примерно на сто миллиардов тонн, и, если
так будет продолжаться дальше, лет через триста они
полностью растают.
И конечно, давний интерес к архипелагу существует у
биологов. Если есть на Земле предел жизни, то не здесь ли
он находится?
Казалось бы, подтверждал такую догадку гербарий,
собранный на островах Пайером: в нем содержалось всего
лишь три вида растений. Немногим богаче оказалась и
коллекция В. Г ранта — ботаника, участника плавания на
«Эйре». Она состояла из девяти видов трав и нескольких
лишайников. Однако этот список постепенно увеличивался, и
теперь он включает 50 видов цветковых растений, 85 мхов и
около 120 видов лишайников. Не так уж мало для такой
суровой, заледенелой и столь близкой к полюсу суши. Какой
же это предел жизни?!
Растительность, конечно, не на всех островах одинакова.
Например, гербарий, собранный на острове Рудольфа, состо-
ит только из десяти видов. Зато на острове Гукера можно
найти почти всех представителей флоры архипелага. Конеч-
но, и здесь в основном безжизненная пустыня, зато в
«оазисах» радуют глаз куртинки цветущих полярных маков,
лютиков, камнеломок, тут найдена даже полярная ива, хоть
и стелющийся, миниатюрный, но все же кустарничек.
Что же касается местных животных, то их разнообразие,
пожалуй, превзошло самые смелые предположения. Действи-
тельно, зоологи насчитали на Земле Франца-Иосифа уже 38
видов птиц, 14 из которых, несомненно, гнездятся (всего же в
Арктике встречается не более 50 видов), и 10 видов зверей.
Подавляющее большинство этих животных явно связаны с
морем: здесь они добывают корм, в морских водах проводят
или всю жизнь, или большую ее чабть. Из птиц таковы все
чайки, чистики, кайры и люрики, глупыши, из зверей — киты
и тюлени. И это естественно, ведь суша здесь так бедна.
Местные пернатые главным образом обитатели птичьих
базаров, подчас громадных колоний, расположенных на
прибрежных скалах. На островах архипелага более шестиде-
сяти таких «общежитий», а самые массовые их жильцы —
суетливые и шумные люрики, птицы размером немного
больше воробья, черные сверху и белые снизу. Их всего
21
СКАЛЫ НАД МОРЕМ
здесь около полумиллиона. Немного уступают им по числен-
ности кайры. Обычны на здешних птичьих базарах краснола-
пые чистики, глупыши — родственники альбатросов и буреве-
стников, чайки — моевки и бургомистры.
Первыми, в феврале — марте, появляются у своих буду-
щих гнездовий люрики. Они прилетают сразу тысячными
стаями, и их звонкое щебетание среди зимы звучит как
вызов морозам и вьюгам. Почти так же рано появляются у
островов чистики, а чуть позже и остальные квартиранты.
Однако до начала их размножения пройдет еще не один
месяц, и птицы пока не привязаны тесно к суше — они то
вьются у скал или сидят на них, то на несколько дней
улетают в море, на ближайшие разводья и полыньи. «Обще-
жития» окончательно заселяются лишь в июне. Кайры и
глупыши занимают теперь на скалах широкие карнизы и
уступы, моевки, как и всюду, лепят свои гнезда даже на
гладкие каменные стенки. «Нижний этаж» — каменные рос-
сыпи у подножий утесов—достается люрикам и чистикам, а
на «верхних этажах» — верхушках скал и мысов — строят
свои гнезда бургомистры.
Если это большой птичий базар — а на Земле Франца-
Иосифа такие базары не редкость,— то он слышен уже за
несколько километров. Раскатистое карканье кайр и визгли-
вые выкрики моевок переплетаются в этом хоре с щебетани-
ем люриков и клекотом бургомистров, сливаясь в общий гул,
издали похожий на рокот прибоя. Сами птицы вьются у скал,
как пчелы у большого-большого улья. Но это летом. Про-
ходит июль, август, подрастают и оперяются птицы, и ба-
зары распадаются. На скалах до будущей весны становит-
ся тихо и пусто.
На плоских вершинах небольших островков, мысах и
косах отдельно устраивают «общежития» гаги — поставщики
знаменитого гагачьего пуха. Но пожалуй, главная достопри-
мечательность среди здешнего мира пернатых — белая чай-
ка. Ее с полным правом можно назвать не только самой
характерной, но и самой совершенной птицей высоких широт
Северного Ледовитого океана. В самом деле, всю свою
жизнь, в том числе и зиму, она проводит среди арктических
льдов, гнездится же на^самых северных участках суши, в том
числе и здесь, на Земле Франца-Иосифа.
«Признанным полярникам» среди птиц и зверей присуща
белая окраска оперения или меха (вспомним хотя бы белую
сову, белую куропатку, белого медведя), компактное тело-
сложение, неприхотливость в выборе местообитания и корма.
Все это свойственно белой чайке. О цвете ее оперения говорит
уже само название птицы. Если быть точным, оно белое с
легкой желтизной благодаря желтоватым стволам крупных
22
Глава первая
перьев. Отсюда и латинское название птицы — Pagophila
eburnea (переводится как «льдолюбивая цвета слоновой
кости»). К тому же в отличие почти от всех других чаек она
носит одинаковый белый наряд и летом и зимой, а молодые
становятся внешне неотличимыми от взрослых уже на первом
году жизни (у других, близких к ней чаек молодежь одевается
во взрослый наряд в двух-трехлетнем возрасте). Гнездится
белая чайка и колониями, и отдельными парами как на скалах,
так и на равнине. Существуют предположения, что иногда ее
гнездовья располагаются на морских льдах. Здесь, вдали от
суши, стайки этих птиц в гнездовое время не раз встречали
полярные летчики. Поражает, наконец, всеядность белой
чайки. Она кормится и «дарами моря» — рыбой, рачками, даже
водорослями, словом, всем, что удается подобрать на побе-
режье или краю полыней, не брезгует никакими отбросами,
найденными у человеческого жилья или зверобойного судна.
Зимой же для многих белых чаек главным кормильцем
становится белый медведь. Птицы кочуют вместе с ним во
льдах и всегда подбирают скудные остатки медвежьих
трапез.
В последние десятилетия ее гнездовья в Канадской
Арктике, в Гренландии и на Шпицбергене заметно уменьша-
ются или исчезают. Может быть, это следствие таяния
ледников, отчего гнездовья становятся более доступными
для песцов, а может быть, сказывается и уменьшение
численности белых медведей или сокращение в Арктике
зверобойного промысла. Судьба белой чайки поэтому трево-
жит специалистов, и она, как редкий и малоизученный вид,
включена теперь в Красную книгу СССР.
На Земле Франца-Иосифа гнездятся многие тысячи белых
чаек, находится крупнейшее в СССР (и одно из самых
крупных в мире) их гнездовье. Следовательно, в какой-то
мере будущее этих птиц зависит от состояния здешней
экологической обстановки.
На архипелаге отчасти решается судьба и белого медве-
дя— единственного, не считая моржа, зверя, которого можно
встретить на здешней суше, да и то здесь он лишь гость,
поскольку большая часть его жизни проходит среди дрейфу-
ющих льдов. Однако для рождения -потомства много самок
выходит на эту сушу, и ее с полным правом наряду с
островом Врангеля и Гренландией можно назвать медвежьим
«родильным домом».
Каждую зиму на этих островах собирается примерно
полтораста самок. Общий приплод их составляет около трех
сотен медвежат, а поскольку во всей Арктике он не
превышает в год двух тысяч, то это вполне ощутимое
пополнение в медвежьем поголовье.
23
СКАЛЫ НАД МОРЕМ
Еще меньше, чем белый медведь, с сушей связан морж.
Он принадлежит к атлантическому подвиду, находящемуся
под угрозой исчезновения и включенному в Красные книги
СССР и мира. Когда-то эти животные были широко распро-
странены на севере Атлантики, населяли Белое море, встре-
чались у побережий Норвегии и Шотландии. Однако давний
промысел моржей ради шкур, сала и особенно бивней
сократил и область распространения, и численность живот-
ных. Несколько десятилетий тому назад они уже не встреча-
лись не только в Белом, но и на большей части Баренцева
моря, а на Земле Франца-Иосифа, там, где когда-то жили
тысячи моржей, в лучшем случае оставались десятки. Сей-
час количество их здесь увеличилось, достигает, быть
может, нескольких сот, но и это еще очень немного.
Похожей, но более печальной была судьба другого обита-
теля прибрежных вод архипелага — гренландского, или, как
его еще называют, полярного, кита. В нем все поражает—и
размеры, и телосложение, и образ жизни. Зоологи относят
этот вид к подотряду усатых китов и семейству гладких
китов. Усы — одна из характерных особенностей гигантов.
Усы эти своеобразны. Они помещаются внутри ротовой
полости, образуют их триста — четыреста упругих пластин,
свисающих с верхней челюсти, а каждая пластина достигает
четырех с половиной метров длины и оторочена по внутрен-
нему краю волосовидной бахромой. Кормятся гренландские
киты, как это ни странно, лишь крошечными рачками и
другими планктонными организмами, используя усы как сито:
процеживают ими пищу, попавшую в рот вместе с водой. К
жизни в Арктике «гренландец» приспособился лучше других
китов. С обитанием во льдах могут быть связаны и особенно-
сти его телосложения: гладкая, без выступов спина, широ-
кие, короткие и закругленные передние плавники и необык-
новенно толстая кожа на спине и голове. Он не только
хорошо ориентируется в полыньях и узких извилистых раз-
водьях среди ледяных полей, но и в состоянии пробивать
спиной лед толщиной сантиметров до двадцати — тридцати.
Наверное, не было и нет на нашей планете животного,
столь ценного с хозяйственной точки зрения, как гренланд-
ский кит. В самом деле, от одного кита удавалось получить
двести бочек (тридцать тонн) жира — столько, сколько дали
бы три тысячи свиней или шесть тысяч баранов. Жир, как и
мясо, люди ели, из него варили мыло, его применяли для
выделки кож, но главным образом для освещения жилищ и
улиц. От каждого кита получали также по полторы тонны
уса, а это был и вовсе незаменимый материал. Из него
делали рессоры для экипажей и пружины для матрацев и
часов, каркас для корсетов и спицы для зонтов, рыболовные
24
Глава первая
удилища и набивку для подушек. Словом, китовый ус с
успехом заменял и пластмассу (которой еще не было), и
металл. Так длилось больше двухсот лет, пока были много-
численны гренландские киты, пока был развит их промысел.
Не случайно северные моря слыли в то время «жиротопнями
Европы».
Трудно представить себе все множество китов, населяв-
ших эти моря. Например, в XVII веке только в водах
Шпицбергена вели промысел ежегодно пятьсот, а то и тысяча
китобойных судов. На пустынном островке Амстердам, у
Западного Шпицбергена, вырос даже целый город —
Смеренбург (Ворванный город) с салотопнями, мастерскими,
складами и жилыми домами, лавками и трактирами. Семнад-
цатый век — время расцвета китобойного промысла в Барен-
цевом море. В следующем столетии начался спад, однако и
тогда здесь добывали по тысяче и больше китов в год. Еще в
1905 году в Баренцевом море было добыто шестьсот китов,
но уже в 1912 году—всего пятьдесят пять... В 20-х годах
нашего столетия гренландские киты в этой части Арктики
считались уже полностью истребленными. И вот — радостная,
весть. Несколько лет тому назад вблизи Земли Франца-
Иосифа состоялась встреча с гренландскими китами. Прав-
да, обнаружено их здесь немного, может быть, десяток-
другой, но и это замечательно. Теперь есть надежда, что
стада их будут восстанавливаться.
И конечно, говоря о Земле Франца-Иосифа, нельзя не
сказать о нарвале, или единозубе,— такой же местной
достопримечательности, как и белая чайка или гренландский
кит.
Зоологи включают его вместе с белухой, единственным и
близким родственником, в особое семейство подотряда
зубатых китов. Главная же его отличительная особенность—
громадный, двух-трехметровой длины, направленный вперед
спирально закрученный бивень. Это и есть единственный зуб
кита, оружие или украшение самца (у самок он не развивает-
ся, не имеют бивня и молодые животные).
Теперь известны многие подробности строения бивня, его
физические свойства, химический состав, однако назначение
остается для зоологов загадкой. Есть, конечно, предположе-
ния. Считают, например, что им зверь распахивает при
кормежке морское дно, предполагают, что своим «копьем»
эти киты прокалывают и убивают крупных рыб, которыми
кормятся, что он — орудие защиты от нападающих хищников,
что им они пробивают во льду лунки, сквозь которые дышат,
что бивень служит теплорадиатором и с его помощью
животные поддерживают нормальную температуру тела, его
считают даже звуковой антенной, используемой для переда-
25
СКАЛЫ НАД МОРЕМ
чи направленных звуков при эхолокации. Однако все эти
предположения шатки, и главный аргумент в их критике—
отсутствие бивня у самок и молодых зверей. Как же они в
таком случае добывают корм, пробивают лунки во льду или
обмениваются направленными звуковыми сигналами, тем
более что часто и подолгу самки и молодежь держатся
отдельно от взрослых самцов и на помощь своих «вооружен-
ных» сородичей рассчитывать не могут?
Высказывается и еще одна догадка, что бивень—это
«турнирное оружие», и, пуская его в ход, самцы лишь
«выясняют отношения». Может быть, ведь на голове самцов
оказывается гораздо больше шрамов (следов «дуэлей»), чем
у самок, обладателями же обломанных бивней чаще бывают
старые самцы. И все же это лишь догадки. Зоологам здесь
есть еще над чем подумать.
Вообще же нарвал относится к числу наименее изученных
зверей земного шара, и до сих пор остаются неизвестными
многие особенности его биологии... Можно лишь сказать, что
нарвал, или единозуб (последнее название, очевидно, более
удачное), такой же «истинный полярник», как и белая чайка,
что распространен он в высоких широтах Северного Ледови-
того океана, а в Советской Арктике более обычен у Земли
Франца-Иосифа. Впрочем, и здесь увидеть этого зверя
удается далеко не каждому, а точнее сказать, и здесь
каждая встреча с ним — удача, редкий, запоминающийся на
всю жизнь случай. Такой случай представился профессору
Н. Н. Сушкиной, которой довелось провести «в обществе»
единозубов несколько часов.
Произошло это в конце июля. Был разгар лета, но судно
окружали льды — событие для этих мест в общем нередкое.
Уже вечерело, когда с ближайшего разводья послышались
странные звуки. Там кто-то тяжело вздыхал, фыркал, пых-
тел, храпел. Иногда слышались свистки, похожие на паровоз-
ные.
«Первое время трудно было понять, что происходит,—
пишет Н. Н. Сушкина.— Но, вглядевшись в воду, мы увидели,
что вокруг нас плавают животные четырех — шести метров
длиной, медленно, точно с трудом поводя толстыми бивнями
из одной стороны в другую и издавая эти странные звуки...
Одновременно на воде и под водой можно было разли-
чить до тридцати — пятидесяти животных. В общем же
создавалось впечатление, что подошедшее к нам стадо
насчитывало не менее сотни голов. Звери находились в
большом возбуждении и беспрерывно передвигались. Прав-
да, иногда вдали можно было видеть, что некоторые доволь-
но долго неподвижно лежали на воде, точно маленькие
подводные лодки, выставив над ее поверхностью овальные
26
Глава первая
спины и головы. Затем они начинали быстро плавать,
рассекая воду наподобие небольших катеров. Иногда, выги-
баясь дугой, они выпрыгивали из воды, как дельфины, или
подныривали под кромку льда вниз головой, высоко подни-
мая хвост в воздух. Выплывая же из-подо льда на разводье,
звери часто выбрасывались из воды с торчащим вперед
бивнем.
Ночью и ближе к утру животные немного успокоились, и
об их присутствии можно было судить только по неподвижно
торчащим над поверхностью моря бивням — иногда одиноч-
ным, иногда же перекрещивающимся между собой наподобие
мечей. Рядом с ними на разводье суетилось множество
птиц — кайр, чистиков, чаек. Пролетали поморники и отнима-
ли у моевок их добычу. Несомненно, что пернатых и зверей
привлек сюда один и тот же косяк рыбы. Наутро разводье
опустело, исчезли и звери и птичьи стаи...»
Остается сказать, что, как редкое и малоизученное
животное, единозуб соседствует на листах Красной книги
СССР с белой чайкой, белым медведем, моржом и гренланд-
ским китом.
Бушует пурга. Ветер нудно воет, свистит, бьет в стенку
балка, и в такт его ударам дощатый домик скрипит и трещит.
Звенит и брякает на крыше печная труба.
В такую погоду особенно ценишь уют нашего жилища,
тепло камелька, «гостеприимство» спального мешка на узкой
двухъярусной койке. Не важно, что простора в балке
ненамного больше, чем в вагонном купе, что на полу не тает
снег, а под потолком порой царит тропическая жара. Когда
подбрасываешь в топку уголь, домик заполняет едкий чад, а
стоящее у печки ведро с нерпичьим салом благоухает
аптечным рыбьим жиром. Но это тоже не важно. Кров, какой
бы он ни был, сейчас дороже всего.
Николай спит на верхней полке, не обращая внимания ни
на пургу, ни на жару. На столике, хотя время дневное, горит
свечка, а освещенный ею пятачок мы делим с Владилем. Он
перебирает содержимое своего чемоданчика, что-то достает,
сверлит. Передо мной дневник и карандаш. Но вот звякает
крышка закипевшего чайника, и, освободив столик, мы
вдвоем (в который уж раз) принимаемся за чаепитие.
Происходило это в 1967 году на Земле Александры —
крайнем западном острове архипелага. Нам предстояло
здесь опробовать снаряжение и препараты для обездвижива-
ния белых медведей, разные образцы меток для них. Мы
собирались также — на что рассчитывали более определен-
но— понаблюдать за этими животными, их поведением.
Этими задачами определялся состав нашей группы. Владиль
27
СКАЛЫ НАД МОРЕМ
Комаров — зоолог, специалист по обездвиживанию животных.
За его плечами уже немалый опыт и работы в экспедициях, и
применения специальных «усыпляющих» пуль (это —
изобретение Владиля, теперь оно используется не только в
СССР, но и во многих зарубежных странах). Николай Шац-
ков — начинающий охотовед, наш помощник.
Балок стоит на мысу, на берегу моря. И западнее, и
восточнее мыса, на стыке суши и моря, громоздятся торосы.
К югу, постепенно повышаясь и незаметно переходя в купол
ледника, простирается равнина, покрытая грядами заструг. К
северу же то открывается, то исчезает полынья.
Второе апреля — начало нашей жизни в балке. День
морозный, ясный и тихий. На черных волнах у берега
раскачиваются чистики — тоже черные, уже перелинявшие в
летнее оперение. Дальше, и на воде и в воздухе, виднеются
громадные стаи кайр. Иногда показываются блестящие,
словно лакированные, головы нерп, пролетают глупыши,
белые чайки. Впрочем, наши интересы сосредоточены на
белых медведях, и с утра мы отправляемся в разведку на
поиски их следов: Владиль с Николаем — к западу от балка,
я — к востоку.
Сегодня около двадцати мороза, но идти жарко. Заструги
снаружи тверды как камень, внутри же они какие-то «недоб-
рокачественные», пустотелые. Пока поднимаешься на него,
унты скользят, когда наступаешь на гребень, заструг с
утробным уханьем проседает, и ноги по щиколотку вязнут в
плотном снегу,. Никак не приноровишься к такой дороге. К
тому же заметно пригревает солнце. Сквозь черный полушу-
бок оно даже припекает. Темные очки все время запотевают,
а когда их снимаешь, чтобы протереть, нестерпимо слепит
свет, потоки которого льются и с неба и снизу, со снега. Все
эти обстоятельства вынуждают нас сокращать маршрут. И
тем не менее мы сразу отмечаем резкое различие «плотно-
сти населения» моря и суши. Там вовсю кипит жизнь,
здесь—пустыня. Впрочем, это и неудивительно. На острове,
как и на всем архипелаге, нет леммингов, а значит, и не
живут постоянно песцы, нечего делать сейчас на нашей суше
и пернатым.
Однако следы белых медведей встречаются, хотя их и не
так много и они чаще старые либо очень старые. А кстати,
«старятся» здесь следы совсем не так, как, например, в
лесу. Г де только что прошел медведь (если, конечно, перед
тем не выпал рыхлый снег), на поверхности заструг можно
заметить лишь отпечатки когтей. Но снег под тяжестью
зверя все-таки уплотняется. Поэтому в пургу такие места
разрушаются медленнее, и следы как бы проявляются. Они
поднимаются все выше и становятся похожими на пеньки или
28
Глава первая
столбики и нередко достигают десятисантиметровой высоты.
Ветер между тем не прекращает своей работы. Он подтачи-
вает основания столбиков, постепенно придает им форму
грибов, а затем, перепилив «ножки», уничтожает и их.
К вечеру потеплело, стало задувать, с гребней заструг
потекли ручейки, потом потоки снега, а вскоре поземку
сменила пурга.
Дальше так и пошло: день—морозно, тихо, ясно, потом
на день-два—потепление, пурга. Опять короткая передыш-
ка, и снова поземка, пурга. Ветер часто менял направление.
Когда он дул с севера, полынья закрывалась. Кроме белых
чаек, все птицы исчезали; они даже предугадывали это
событие и загодя улетали большими стаями либо на север,
либо на запад. Зато объявлялись моржи. И поодиночке, и
небольшими компаниями они, как правило, неподвижно
лежали на крупных льдинах. На льду появлялись и нерпы.
Потом задувал южный ветер, и льды начинали расходиться.
Моржи исчезали, но снова возвращались птицы.
Мы начали с охоты на нерп, поскольку жир — лучшая
приманка для медведей. Медведей же, чтобы их обездви-
жить и пометить, нужно было подманивать к самому балку.
Николай в эту пору чаще действовал у берега. Он высматри-
вал нерп среди разводий или пытался подползти к ним,
когда те дремали на льдинах. Мы с Владилем предпочитали
караулить добычу на полынье. Особого успеха в охоте никто
не достиг, но все же общим трофеем стал пяток тюленей,
и приманкой мы себя обеспечили.
Николай освежевал первую же добытую нерпу, а заплыв-
шую жиром тушу чуть ли не целый день волочил на веревке
по застругам. Так были проложены во все стороны от балка
пахучие следы — «дорожные указатели» для гостя. Потом
приваду положили на видном месте, на бугорке перед окном,
а куски сала, по испытанному рецепту зверобоев, стали
подбрасывать в горящую печку. Оставалось только ждать;
чтобы привлечь медведя, мы как будто сделали все возмож-
ное.
Медведи между тем в округе показывались; встречались
не только старые, но и свежие их следы, встречались и сами
звери. Однако нас они обходили стороной. В один из тихих
дней я заметил медведя на льду, примерно в километре от
себя. Против солнца он казался не белым, а бурым. Зверь
быстро передвигался вдоль гряды торосов и явно направлял-
ся в нашу сторону.
Весть, с которой я влетел в балок, вызвала суматоху.
Владиль с необычной для него поспешностью кинулся к
своему чемоданчику. Николай схватился было за полушубок,
но никак не мог попасть в рукава. Что-то со звоном упало. В
29
СКАЛЫ НАД МОРЕМ
речку полетели куски сала, и ноздри защекотал аппетитный
шашлычный дух. Через открытую форточку с улицы пополз
холод. Но встреча так и не состоялась. Зверь не принял
приглашения, обошел «шашлычную», а потом продолжил
свой путь вдоль торосов.
Через несколько часов, но теперь уже с запада по
молодому льду прошел, а точнее, прополз или проплыл
другой медведь, а вскоре оттуда же еще один. Этот тоже
скорее полз, чем шел, ощупывая дорогу вытянутыми перед-
ними лапами. Но как раз напротив балка последний медведь
провалился задом под лед. Впрочем, он проворно отполз от
пролома, оглянулся, как мне показалось, с «выражением
конфуза» на физиономии, а затем, отряхнувшись, пополз еще
медленнее и осторожнее. Конечно, мы пытались соблазнить
и этих зверей. Из трубы балка опять текли манящие
ароматы. Но тоже тщетно.
В чем же дело? Почему здешние медведи изменяют
своим привычкам, вкусам и слабостям, почему они так
наплевательски относятся к нашим усилиям? Этот вопрос не
давал нам покоя. Ведь мы вроде не допускали оплошностей.
У нас даже нашлись помощники — белые чайки, которые
иногда круглыми сутками гомонили на приваде. Если даже не
доходит до медведя запах съестного, на чаячий галдеж он не
мог не обратить внимание. Может быть, их настораживает
зеленый цвет «шашлычной»? Ну что же, ее можно замаски-
ровать. И мы обложили балок со всех сторон снежными
кирпичами. Эта мера заметно утеплила наше жилище, но
других результатов не дала.
Однако причину столь странного поведения медведей мы
все же выяснили, и помогли нам в этом многочисленные
находки — и на льду, и на суше — полусъеденных медведями
нерпичьих детенышей — бельков. Нерпенок размером всего-
то с хорошую рукавицу, и для медведей при их аппетите—
это все равно что семечки. Нарушить трапезу хищников
здесь некому. Значит,— и это единственное, что можно было
допустить,— они просто сыты. Настала пора массового раз-
множения нерп, время, когда бельки, хотя они и спрятаны в
подснежных убежищах, доступны для белых медведей и
бельков в округе много.
Время шло. Заметно удлинялись дни и укорачивались
ночи. Затишье все так же сменялось пургой, а полынья то
открывалась, то исчезала. Временами, когда дул северный
ветер, льдины со скрежетом и скрипом ползли на берег, и
здесь вырастали новые гряды торосов. Несколько раз мы
видели моржей на воде, и так близко от берега, что даже в
балке слышалось их шумное дыхание. Появились бургоми-
стры и стали кормиться на приваде вместе с белыми
30
Глава первая
чайками. Прилетела пуночка и тоже прибилась к нашему
жилью: видимо, ее вполне устраивало скромное угощение в
виде крупы и хлебных крошек.
Но все-таки главными нашими нахлебниками были белые
чайки. Они держались компаниями, каждая обычно состояла
из четырех-пяти птиц и проводила на приваде несколько
дней. После небольшого перерыва на смену им прилетали
другие чайки. Среди них оказывались какие-то приметные
птицы — одна хромая, другую отличали грязные пятна на
перьях. Поэтому не вызывало сомнений, что появлялись у
нас все время новые гости. Обнаруживалась и такая законо-
мерность: прилет птиц чаще всего совпадал с приходом в
окрестности балка белого медведя. Было очевидно, что
каждая стайка сопровождала определенного зверя, хотя
птицы вовсе и не летели за ним по пятам. Они скорее
находились в «свободном поиске», похоже, даже выполняли
роль «наводчиков» и тем самым оказывали своему «кор-
мильцу» услугу. Особенно поражала привязанность чаек к
«своему» медведю. Несмотря на то что у нашего балка птицы
были хорошо обеспечены кормом, они, очевидно, не реша-
лись расставаться с «кормильцем» и после его ухода вскоре
же улетали. Можно предположить также, что не случаен был
и размер чаячьих стаек: большее количество их, наверное,
и не может прокормиться при одном медведе.
Подошло четырнадцатое апреля. Солнце больше не пря-
талось за горизонтом. В середине ночи его малиновый диск
лишь приближался к небосклону, а затем катился вдоль
него, цепляясь за верхушки торосов. Ночью вместе с солнцем
в небе виднелся и серп молодого месяца. А в дневные часы
светило все заметнее припекало, и на балке, и на гребнях
торосов повисли первые сосульки. Но вьюги не стихали,
оставались такими же свирепыми. И если они поначалу
воспринимались как благо, давали возможность отоспаться
после предотъездной суеты, то теперь скорее угнетали.
Даже Николай, большой друг «деда Морфея», больше не
радовался пурге. Владиль же в непогоду как-то замыкался в
себе и чаще обычного тянулся к пачке «Беломора». И дело,
наверное, заключалось не столько в пурге, сколько в
неудачных попытках подманить медведей, испытать на них
снаряжение, с подготовкой которого в Москве было столько
возни.
Медведи вели себя по-прежнему. В пургу они исчезали,
наверное, отлеживались где-нибудь в затишье. Исчезали и их
спутники — белые чайки. Скорее всего, что и они забивались
в укрытия и все время, пока бесновалась пурга—а она могла
длиться и неделю,— голодали. Но стоило стихнуть ветру, тем
более если в море стоял лед, как в стороне опять показыва-
31
СКАЛЫ НАД МОРЕМ
лись медведи, пронзительным верещанием заявляли о своем
появлении на приваде оголодавшие белые чайки.
В середине этого же дня на вездеходе к нам приехали
полярники. Перебивая друг друга, они возбужденно делились
свежими впечатлениями о своих встречах с белыми медведя-
ми— ис одиночками, и с семьями. Рассказывали, что по пути
к нам несколько раз после недолгого преследования «сажа-
ли» зверя, подъезжали к нему и фотографировали его
крупным планом.
— Может быть, и нам воспользоваться вездеходом?
Такая мысль, очевидно, одновременно мелькнула и у меня, и
у Владиля. А поскольку свободного места в вездеходе было
немного и мне хотелось еще понаблюдать за животными у
балка, с полярниками поехал Владиль. Конечно, он захватил
с собой и винтовку, и чемоданчик со снаряжением.
И вот—проявление «закона подлости».
Не прошло и часа после отъезда Владиля. Мы с Никола-
ем сидели на койках, курили, не спеша болтали о вещах,
далеких от нашей теперешней жизни. Просто так, между
прочим, я взглянул в окно. Там вроде что-то шевелилось.
— Неужели он?
Он! Метрах в ста от балка брел крупный зверь соломен-
но-желтого цвета. Хотя движения его казались замедленны-
ми, перемещался медведь быстро. И останься он в этот миг
незамеченным, возможно, прошел бы мимо. Не очень-то пока
доверяя своим глазам и ничего не говоря Николаю, я бросил
на угли кусок сала. В печке затрещало, и медведь сразу же
«откликнулся на приглашение».
Через две-три минуты он топтался под самым балком,
приподнявшись на задних лапах, попытался заглянуть в окно,
а затем деловито принялся за нерпу. Объев на ней жир и
покончив с внутренностями, гость еще раз обошел балок,
поскреб снаружи дверь и шумно принюхался, тычась носом в
дверные щели. Потом он вновь заглянул в окно, но уже
более настойчиво. Послышался сухой треск целлулоида. Но
тот выстоял, и я с облегчением опустил карабин: выдави
медведь окно, он мог бы не только просунуть голову, но и
войти в наше жилище.
У тюленей, как и у свиней, слой подкожного жира прочно
соединен с кожей, поэтому очистка шкур и тех и других —
дело трудоемкое, требующее навыка. Шкуру той нерпы,
которой сейчас лакомился медведь, Николай облюбовал
себе на шапку и воротник, но срезал с туши «начерно», с
довольно толстым слоем сала, отложив окончательное обез-
жиривание «на потом». И вот теперь гость принялся «доде-
лывать» работу моего напарника. Прижав ее лапой и смешно
морща нос, медведь сначала аккуратно оскабливал шкуру,
32
Г лава первая
но потом, войдя во вкус, вместе с жиром стал объедать и ее
края. Николай стоял рядом со мной у окна и сперва
вполголоса хвалил своего неожиданного помощника, но
затем умолк. Когда же окончательно определились намере-
ния зверя — от шкуры тот не оставил ничего,— в его адрес
понеслись далеко не хвалебные слова.
Разделавшись «на третье» со шкурой и побродив еще
вокруг, медведь ушел. Я взглянул на часы: он «развлекал»
нас ровно час тридцать. Но на этом приключения не
закончились. Среди ночи под стенкой опять послышался
звонкий скрип шагов — пришел гость. Судя по тому что он
держался уверенно и даже нахально, не обращал внимания
ни на щелчки затворов фотоаппаратов, ни на наши голоса,
мы признали в нем того же самого «пожирателя шапок и
воротников». Впрочем, на этот раз он гостил недолго, а
как-то сразу, решительно, двинулся к торосам. Из-за торосов
же выскочил и припустился галопом другой медведь. «Наш»
прибавил шагу, начал преследование, и вскоре оба медведя
скрылись во льдах. Но и это было не все. Еще через
несколько часов, ранним утром, у балка снова бродил
медведь, по поведению опять «пожиратель». Он слегка
перекусил остатками нерпы, сорвал с гвоздя сумку с продук-
тами, но, обнюхав ее, великодушно оставил в покое. Потом
он заглянул на крышу, опершись о нее передними лапами,
отчего балок «крякнул» и жалобно застонал, и уже после
этого отправился восвояси.
Установилась наконец-то тихая погода. Морозы спали. У
балка прижилась уже целая стайка пуночек — около десятка.
Мы с Николаем больше не подманивали медведей (все
снаряжение уехало с Владилем), а несколько дней потратили
на поиски медвежьих берлог. И — находили. Их местонахож-
дение мы наносили на карту, а сами убежища обмеряли и
зарисовывали.
Частично оправдались надежды и на вездеход: с него
Владиль сумел обездвижить двух медведей. Немного, конеч-
но. Но этот первый опыт нам потом очень пригодился. Через
два года на острове Врангеля началось уже регулярное
мечение зверей.
А семнадцатого апреля самолет уносил нас отсюда на
Большую землю. Сначала внизу еще были видны цепочки
медвежьих следов, потом искрились ледяные шапки, черне-
ли скалы и разводья среди льдов, а вскоре и они скрылись
за горизонтом...
Оценивая свое открытие, Юлиус Пайер не был оптими-
стом. Помните его слова: «Посещенные нами страны едва ли
когда-нибудь окажут материальную пользу человечеству»?
33
СКАЛЫ НАД МОРЕМ
А как сбывается этот прогноз?
Выше уже шла речь о большой, в том числе и
материальной, ценности научных сведений, собранных и
собираемых на архипелаге экспедициями, полярными станци-
ями, полярной обсерваторией. В наши дни, когда становится
особенно насущной задача сохранения арктической природы,
польза этих островов для человечества приобретает особую
значимость: по мнению специалистов, в первую очередь
здесь должен быть организован арктический биосферный
заповедник.
Этот заповедник будет включать в себя так органично
сочетающиеся здесь сухопутные и морские компоненты
экосистем — острова, ледники, морские полыньи. Он будет
способствовать сохранению и восстановлению гнездовий
морских птиц, китов, моржей, всего органического мира не
только этой «маленькой Антарктики», но и всей Арктики,
поскольку Земля Франца-Иосифа занимает в ней ключевое
положение.
Так прав ли был Пайер?
СТРАНА ВЕТРОВ
Почти на тысячу километров с северо-востока на юго-
запад протянулись острова Новой Земли — Северный и Юж-
ный, разделенные узким и извилистым проливом —
Маточкиным Шаром.
Новая Земля — это высокие горы и обширные равнины,
шумные реки и сползающие к побережью ледники, океанская
синь Баренцева моря у ее западных берегов и мутные воды
Карского моря — у восточных. Это рокот прибоя, суета и
гомон на птичьих базарах и, конечно, ветер.
В Арктике он не в диковинку, ему всюду есть место для
разгула. Но такие частые и сильные ураганы бывают лишь на
Новой Земле — не случайно ее называют иногда «Страной
ветров». Самый свирепый из них — «веток» (восточный). Он
иной раз неделю без передышки буйствует на западном
побережье, мчится со скоростью поршневого самолета, сби-
вает с ног человека, а камушки, которые он подхватывает по
пути, как пули прошивают оконные стекла, оставляя в них
аккуратные круглые отверстия.
Удивительно ярка, богата событиями история открытия и
освоения островов. С незапамятных времен, возможно уже
тысячу лет назад, начали плавать на Новую Землю, добы-
вать здесь зверя, птицу и рыбу русские поморы. Уважительно
и ласково звали они ее «кормилицей» «маткой», «маточкой»
34
Глава первая
(отсюда и Маточкин Шар; «шар» — пролив по-поморски). Уже
в конце XVI века, пять столетий назад, Новая Земля,
особенно западное побережье Южного острова, была хорошо
обжита. Мысы, заливы, проливы имели русские названия, на
побережье стояли и промысловые избы, и целые становища,
а на приметных местах в помощь мореплавателям поднялись
«глядни» — кресты и каменные пирамиды-гурии.
Тяжелы и опасны были новоземельские промыслы, но они
кормили многие семьи и кемлян, и мезенцев, и холмогорцев.
К тому же она была не только кормилицей: в плаваниях на
Матку да еще на Грумант (Шпицберген) оттачивалось, совер-
шенствовалось мастерство древних судостроителей и море-
плавателей. И хотя рассчитывать они могли лишь на удачу,
советы старшего, да на дружбу товарищей, поморы чаще
выходили победителями из схваток с ураганами и льдами.
Свой опыт они ценили, передавали из поколения в поколе-
ние, и именно на нем выросли династии известных полярных
мореходов — Ворониных, Малыгиных, Журавлевых.
Манила к себе Новая Земля и путешественников. Как
далеко она тянется к северу и востоку, не соединяется ли
она с Америкой и не отсюда ли идет путь в Китай и Индию?
Два столетия шли поиски ответа на этот вопрос. Сюда
снаряжали экспедиции англичане, датчане, голландцы. Гол-
ландец Виллем Баренц почти решил эту загадку. В 1596 году
его судно достигло северо-востока Новой Земли. Однако
здесь моряки были вынуждены зазимовать и в следующем
году вернуться на родину. На обратном пути они потеряли
многих товарищей, погиб и сам Баренц, а море, в котором он
нашел могилу, носит теперь его имя. Решил же географиче-
скую загадку—обогнул Новую Землю и определил ее
границы — снаряженный куда беднее голландцев помор-
олончанин Савва Ложкин. Историки относят это событие к
1742 году.
Хранит она память о подвигах многих русских исследова-
телей— помора Якова Чиракина и штурмана Федора Размыс-
лова, начавших в 1768 году опись ее берегов, продолживше-
го их труд подпоручика корпуса штурманов Петра Кузьмича
Пахтусова. На памятнике ему, стоящем в Кронштадте, крат-
кая, но емкая надпись, всего три слова: «Польза», «Труд»,
«Отвага»...
Лучшие годы жизни отдали ей путешественник, ученый и
революционер В. А. Русанов и художник, «первооткрыватель
Арктики» в живописи, А. А. Борисов. Здесь зимовала экспе-
диция Г. Я. Седова на «Святом великомученике Фоке» и
впервые в истории совершил (в 1914 году) полеты в арктиче-
ском небе летчик Ян Нагурский. Тридцать три года был
бессменным председателем Новоземельского островного Со-
35
СКАЛЫ НАД МОРЕМ
вета, «президентом» Новой Земли, местный ненец, талантли-
вый художник и натуралист, проводник и друг Русанова Илья
Константинович Тыко Вылка. Однако это уже современность:
совсем недавно, хмурым осенним днем 1960 года, провожал
его Архангельск в последний путь...
«Матка богата» — бытовала поморская поговорка. Дей-
ствительно, новоземельские промыслы с лихвой возмещали
помору и немалый риск, и большие траты на снаряжение и
сборы.
На Новой Земле промышляли белух и тюленей, белых
медведей и северных оленей, ловили линных гусей, собирали
гагачий пух и яйца кайр, добывали красную рыбу—гольца.
Но главным кормильцем в течение столетий здесь был морж,
а самой ценной добычей считались «тинки», или «рыбий
зуб»,— моржовые бивни. Цена на них в Московском государ-
стве даже в XVII веке достигала баснословной величины —
50, а то и 90 рублей за пару (раньше она была еще выше).
Для сравнения скажем, что соболья шкурка стоила в то
время два рубля, а жалованье казачьему атаману в год
составляло всего девять рублей... Давал моржовый промы-
сел также сало и шкуры. И они, как и «тинки», тоже
вывозились за границу. Известно, например, что ремни из
моржовых шкур использовались при постройке знаменитого
Кёльнского собора (их применяли во всех подъемных меха-
низмах) и, весьма возможно, что поступали сюда эти ремни
с Новой Земли.
Даже в наши дни промысел моржей тяжел и опасен, тем
более труден он был в прошлом. Вот, например, что пишет
голландец Де-Фер, один из спутников Баренца: «Моряки
думали, что это стадо моржей, возившихся на песке, не
может защищаться на суше, и поэтому напали на них, чтобы
овладеть их клыками, но поломали свои тесаки, топоры и
копья, не сумев убить ни одного; только у одного они выбили
клык, который и унесли. Не добившись в этой борьбе
никакого успеха, они решили вернуться на корабль, привезти
оттуда пушки и с ними атаковать моржей, но поднялся очень
сильный ветер, который стал ломать лед на большие глыбы,
так что от этого намерения пришлось отказаться». А между
тем еще задолго до плавания Баренца поморы владели
надежными приемами охоты на моржей и обходились при
этом без пушек и вообще без огнестрельного оружия. Обычно
они старались застать зверей спящими на берегу и, неза-
метно подкравшись к лежбищу со стороны моря, неожиданно
нападали, причем старались колоть крайних, чтобы других
загнать дальше на берег, где моржи оказывались относи-
тельно беспомощными. Кололи зверей копьями — «спицами»
и остроконечными гарпунами, к концам которых привязывали
36
Глава первая
длинную веревку или ремень—«обор». К другому концу
обора прикреплялась пустая закупоренная бочка, которая
служила поплавком и удерживала мертвого зверя на плаву.
Маточкин Шар, его западное устье,— место моей первой
встречи с Новой Землей и вообще с Арктикой. И хотя это
было давно, еще в канун войны, мне хорошо помнятся
подробности встречи, простота и суровость увиденных пейза-
жей, чистота их красок.
Полуночное солнце заливало тогда мир каким-то неправ-
доподобным, неземным светом, и все вокруг—островерхие
горы в снежных шапках, видневшиеся за проливом то ли
очень далеко, то ли очень близко, грани льдин, плывущих по
проливу,—то розовые, то фиолетовые, могучее и спокойное
дыхание моря, само светило, будто задремавшее на горизон-
те,— тоже казалось неправдоподобным и неземным.
Свежи в памяти первые встречи с новоземельцами —
кряжистыми, в большинстве своем бородатыми мужиками,
одетыми по местной моде в полушубки и пимы — мягкие
сапоги из тюленьих шкур, помнятся их неспешные разговоры,
в первую очередь о собаках, главных помощниках и един-
ственной здесь домашней скотине, потом о погоде, о промыс-
ловой удаче и в конце уже о прочем, в том числе о личной
жизни. Буднично, по-поморски нараспев, произносились сло-
ва о делах то трагических, то героических, из чего и состоит
жизнь северного охотника и зверобоя. Помнятся и стаи
собак — разномастных, лохматых, безучастных ко всему и ко
всем, немудреная промысловая снасть у домов, крепкий дух
ворвани и в самих домах, и вокруг них...
Пришлось мне видеть потом и другие районы Арктики, но
это место оказалось самым притягательным. Земля эта как
первая любовь—память о ней и очарованность ею на всю
жизнь. Впрочем, быть может, дело не в силе первого
впечатления. Ведь неспроста же, не без причины так
сгустились на Новой Земле, особенно у западного устья
Маточкина Шара, следы прошлого, свидетельства многих
былых событий! Тут и там виднеются еще замшелые брев-
на— остатки зимовий, могильные холмы; после шторма пока-
жется из прибрежной гальки то старинный двухлапый
якорь—«адмиралтей», то нос поморского карбаса, шитого
без гвоздей, еловыми корешками. Не случайно столько
славных имен хранят здесь названия приметных мест, ведь,
наверное, не только долг, нужда, но и красота вела сюда
человека.
Так или иначе, но после войны я вернулся на Новую
Землю, проработал здесь несколько лет, а в мыслях возвра-
щался к ней все вновь и вновь...
37
СКАЛЫ НАД МОРЕМ
Колонии птиц на скалистых морских берегах — одна из
характерных примет Арктики. На большинстве европейских
языков такие «общежития» пернатых зовутся «птичьими
горами» или «птичьими скалами». Однако гораздо более
удачным мне кажется их старинное поморское название —
«птичьи базары». Действительно, суета в воздухе и на воде
под берегами, на самих скалах, шум птичьих голосов,
слышный дальше чем за километр и заглушающий рокот
прибоя,— разве это не похоже на воскресный базар, на
какое-то грандиозное торжище?
Их можно встретить на побережьях всех наших северных
морей, кроме разве Карского, но самые крупные птичьи
базары приурочены к Баренцеву морю, главным образом к
западному побережью Новой Земли.
«Приближаясь к новоземельским берегам... приходится
видеть перед собой длинную черную полосу, тянущуюся
вдоль всего видимого горизонта. Эта полоса не что иное, как
несметное множество плавающих птиц. Когда пароход врезы-
вается в эту массу, то ближайшие к нему птицы поднимаются
вверх, но... тотчас же опускаются и, летя с криком над
поверхностью моря, бьют крыльями о воду, поднимая необы-
чайный шум, заглушающий стук пароходной машины и не
дающий возможности говорить друг с другом на самом
близком расстоянии» — так писал об обилии у Новой Земли
морских птиц М. С. Робуш — путешественник, побывавший
здесь в конце прошлого века. И его описание соответствует
действительности.
Всего на Новой Земле находится около пятидесяти
птичьих базаров, которые населяют больше двух миллионов
пернатых. Общая протяженность их составляет десятки
километров. А в губе Безымянной, на Южном острове Новой
Земли, находится, очевидно, самое крупное в северном
полушарии колониальное гнездовье. Лишь на южном бере-
гу губы оно тянется непрерывно на двенадцать километров;
всего же в губе селится около полумиллиона морских птиц.
Самые обычные жильцы этих «общежитий» —
толстоклювые кайры (о них уже шла речь). Можно лишь
добавить, что кайры — птицы шумливые, крики их похожи на
вороньи, а в общем хоре им принадлежат «басовые» партии.
«Тенора», даже «дисканты» в этом хоре — чайки-моевки,
которые селятся почти на каждом птичьем базаре, и не
только на Новой Земле. Здесь, конечно, можно встретить и
чистиков, услышать их негромкий свист. Иногда они образу-
ют целые колонии, но чаще гнездятся отдельными парами в
расщелинах скал, среди каменных россыпей. Там, где осо-
бенно ощутимо влияние Гольфстрима, селятся наиболее
теплолюбивые из обитателей колоний — тонкоклювые кайры
38
Глава первая
и тупики. На самых северных базарах Новой Земли обитают
люрики и белые чайки, кое-где гнездятся глупыши. И всюду,
на каждом птичьем базаре, поселяются чайки-бургомистры.
Все эти «квартиранты» добывают корм в море, и поэтому
богатство и щедрость морских вод—одно из обязательных
условий возникновения птичьих базаров. Второе условие—
берег, удобный для устройства гнезд. Действительно, если
моевкам обосноваться нетрудно (они делают свои гнезда из
ила, травы и водорослей и лепят их на отвесных утесах), то
кайры оказываются разборчивыми жильцами. Карнизы, кото-
рые они занимают, не должны иметь наклона ни к морю (в
таком случае яйца с него будут падать), ни в противополож-
ную сторону (будет скапливаться вода, что губительно
отразится на зародышах в кайровых яйцах). Кайры не могут
селиться ниже, чем в пяти-шести метрах от уровня моря:
только падение с такой высоты позволяет взрослым птицам
набрать необходимую для взлета скорость. Кроме того,
обосновавшись ниже, они подвергались бы большому риску
при шторме. Птенцы кайр, покидая базар, еще не имеют
маховых перьев, не способны к активному полету и на своих
коротких крылышках должны спланировать с карнизов на
воду. Поэтому для поселения птиц непригодны скалы, отде-
ленные от моря широкими пляжами, так же как и морские
побережья, не освободившиеся летом от льдов. В 1950 году
на маленьком суденышке—еле мы обошли большую часть
западного побережья Новой Земли и не смогли найти здесь
места, пригодного для новых поселений этих птиц.
Птенцы чистиков и люриков, когда они покидают гнезда,
имеют уже полуразвернувшиеся маховые перья и легко
преодолевают полосу суши. Поэтому колонии этих птиц могут
быть удалены от моря на несколько километров. Однако без
расщелин в скалах и пустот среди россыпей обойтись и те и
другие не могут. Наконец, бургомистр, как и всякий пернатый
хищник, предпочитает занимать «командные высоты» —
безопасные места с хорошим обзором.
Так складывается определенный порядок, присущий всем
птичьим базарам Севера. «Верхние этажи» — вершины пиков
и мысов — принадлежат бургомистрам. Они и впрямь чувству-
ют себя здесь хозяевами и берут с других обитателей
«общежитий» немалую дань—и яйцами, и птенцами. Челове-
ка эти хищные чайки встречают тревожными криками еще на
дальних подступах к базару, как будто стремятся не допу-
стить конкурента к своей постоянной (и неплохой) кормушке.
Центр поселения, как правило, составляют кайровые
колонии, причем величина их определяется количеством и
площадью горизонтальных карнизов. «Средние этажи», не-
пригодные для гнездовья кайр, достаются моевкам. Эти
39
СКАЛЫ НАД МОРЕМ
участки базаров — отвесные стены, ниши, глубокие щели —
наименее доступны для человека и очень коварны. Гнезда
моевок здесь нередко единственные выступы, на которые,
казалось бы, можно наступить ногой. Однако эти опоры
непрочны. Неопытного скалолаза они подчас вводят в
соблазн и служат ему плохую службу. Бывает, что одна-две
такие «ступеньки» выдерживают тяжесть человека, как бы
завлекают его дальше. Но следующие ступеньки внезапно
отваливаются — и незадачливый сборщик яиц летит в про-
пасть.
Чистики и люрики относятся к высоте безразлично и,
если находят глубокие расщелины, могут гнездиться как на
вершинах скал, так и низко над морем.
Раздел «сфер влияния» между обитателями птичьего
базара происходит не только на суше, но и в воде во время
кормежки. Чистики промышляют вблизи побережья и пита-
ются преимущественно донными животными. Они лучше
других пернатых приспособились к жизни во льдах и доволь-
ствуются небольшими полыньями, трещинами, разводьями
среди ледяных полей. С прибрежных скал иногда удается
наблюдать за охотой птиц. Нырнув и размахивая крыльями,
чистик «летает» в толще воды. Именно летает, настолько
движения его походят на обычный полет в воздухе. Достиг-
нув дна, он тщательно обследует камень за камнем, загляды-
вает, даже подныривает под них. Время от времени птица
появляется на поверхности, держа в клюве рыбешку или
рачка. Однако, прежде чем проглотить добычу или улететь с
ней к гнезду, чистик непременно «прополощет» ее, несколь-
ко раз опустит в воду, низко наклонив голову.
Кайры тоже прекрасно ныряют и совершают подводные
«полеты» при помощи крыльев, но ловят рыбу и рачков
дальше от берегов, на больших глубинах. Случалось, что
рыбаки доставали этих птиц, запутавшихся в сетях, с
глубины в тридцать и даже в сорок метров. Моевки в
отличие от других обитателей базара нырять не могут и
ловят добычу только в поверхностных слоях воды, зато
они — лучшие летуны и обладатели самых обширных охот-
ничьих угодий. Люрик кормится только мелкими рачками и
вообще беспозвоночными животными, и он, следовательно,
не конкурент жильцам соседних колоний. Совместное гнездо-
вание дает пернатым явные преимущества. Прежде всего
сообща легче отбиться от хищников, защитить от них свое
потомство. Например, к колонии белых чаек не рискует
приблизиться ни бургомистр, ни поморник. Что представляет
собой их коллективная самооборона, я видел не раз. Едва
лишь вблизи колонии показывался бургомистр, как навстре-
чу ему, сорвавшись со скал, бросалась чаячья стая. Бурго-
40
Глава первая
мистр тут же утопал в плотном облачке окружавших его
разъяренных птиц. Только по движению всей стаи можно
было догадываться, что хищнику основательно достается от
преследователей, что он мечется из стороны в сторону, то
взлетая, то совсем прижимаясь к земле или к прибрежным
льдам. Лишь далеко отогнав незваного гостя, возбужденные
чайки возвращаются на свои карнизы. А от полярников мне
приходилось слышать, что эти птицы успешно защищают
гнездовья и от песцов, и даже от белых медведей.
Хотя не столь яростно, но отгоняют бургомистров от
своих колоний и моевки. Тактику кайр скорее можно назвать
пассивной обороной. Пока птица насиживает или согревает
птенца, ее потомство находится в безопасности: никому еще
не приходилось видеть, чтобы бургомистр вытащил яйцо или
птенца из-под кайры. Мало того, наседка присмотрит за
близлежащим чужим яйцом и не позволит его похитить. Не
случайно поэтому кайры, гнездящиеся более плотными посе-
лениями, терпят от хищников гораздо меньший урон, чем те
же птицы, но живущие мелкими группами. Тактика «пассив-
ной обороны», кстати, свойственна не только этим пернатым
и не только обитателям птичьих базаров. Хищники наносят
гораздо меньший урон расположенным на равнине колониям
гаг, белых гусей, полярных крачек, если они селятся больши-
ми и тесными «общежитиями».
Выгоды колониальности заключаются не только в воз-
можности самообороны: в полярных странах обитатели пти-
чих колоний успешнее экономят тепло. Интересные наблюде-
ния такого рода были сделаны в Антарктике: температура
тела у императорских пингвинов, оказывается, зависит от
того, держатся ли они плотной «толпой» или поодиночке. В
первом случае она на два с лишним градуса выше, чем во
втором. Птенцы пингвинов в отсутствие родителей собирают-
ся в одну тесную стаю и только так спасаются от морозов.
То же происходит и в Арктике. Стоит спугнуть с карниза
взрослых кайр, как кайрята сползаются в кучу и замирают.
Растащить их бывает невозможно: если отнести птенца на
противоположный край карниза, он тут же возвращается в
свой «детский сад».
В крупных и плотнонаселенных колониях птенцы кайр не
только реже замерзают, но и быстрее растут. Если они
остаются без присмотра, у них здесь больше возможностей
согреться под крылом соседней птицы или в «детском саду».
Эти кайрята меньше остывают, а значит, расходуют больше
энергии не на поддержание температуры тела, а на рост и
развитие.
В Арктике, как и в Антарктике, перед птицами стоит
нелегкая задача: уложиться с высиживанием яиц и выращи-
41
СКАЛЫ НАД МОРЕМ
ванием птенцов в короткое полярное лето. И опять их
выручает жизнь в «общежитиях». В крупных и плотнонасе-
ленных колониях у кайр, моевок, чистиков яйца, а потом и
птенцы появляются дружно, почти одновременно. Не то в
гнездовьях мелких, разрозненных. Там наряду с крупными
птенцами гораздо чаще видишь и недавно вылупившихся
малышей, которым, конечно, не суждено превратиться во
взрослых птиц, и даже яйца. Наверное, много значит пример
соседей: жильцы тесных «общежитий» как бы взаимно
подгоняют друг друга к кладке, находятся в своеобразном и
полезном соревновании.
Кайры—самые многочисленные и самые удивительные
«квартиранты» новоземельских птичьих базаров. Особенно
поразительна тактика защиты ими потомства от холода.
Отложив яйцо (только одно), они почти уже не прерывают
насиживания. Если одна из птиц собирается улететь в море,
она передает яйцо уже дожидающемуся своей очереди
супругу (или супруге). Поэтому в верхней части яйца почти
постоянно поддерживается температура, близкая к тридцати
восьми градусам. Однако нижняя часть яйца, хотя и лежащая
на лапах птицы, сильно охлаждается, а температура здесь
без вреда для зародыша может опускаться до плюс пяти и
даже до плюс одного градуса. Это замечательное приспособ-
ление кайр — древних обитателей Арктики — к местным усло-
виям освободило их от всех забот, связанных с постройкой
гнезд, и позволило им откладывать яйца прямо на голые
камни. Правда, иной раз видишь, как кайра поднимает
небольшой камушек, долго держит его в клюве, словно
размышляя о том, что дальше делать с находкой, а потом
пытается подсунуть его под яйцо. «Дань ли это памяти»
своим далеким предкам, строившим настоящие гнезда, или
свидетельство зарождения у них такой привычки, а может
быть, это просто развлечение (в нем птицы ведь тоже
нуждаются), сказать трудно.
Кайры вообще не делают гнезд и потому могут присту-
пать к гнездованию уже тогда, когда карнизы еще покрыты
толстым слоем слежавшегося снега. В таких случаях наседки
постепенно «втаивают» и оказываются в снежных лунках
или даже норах, из которых виднеются только их головы.
Удивительно, что, «втаивая» вместе с птицей в снег, яйца
довольно точно опускаются на нужное место в скале.
Необычны и сами кайровые яйца. Скорлупа их очень
прочна, но толщина ее не везде одинакова и наиболее
велика там, где яйцо соприкасается с камнем. Интересно,
что скорлупа бывает гораздо толще, если птицы гнездятся на
зернистых, шероховатых каменных карнизах. Например, на
Новой Земле она, как правило, вдвое толще, а значит, и
42
Глава первая
прочнее, чем на мурманском побережье, где гранитные
карнизы базаров отполированы ледником. И конечно,
нельзя не обратить внимание на необычную, грушевидную
форму яиц. Она тоже не случайна и в какой-то мере
предотвращает падение яиц со скал. При толчке кайровые
яйца не катятся, а вертятся, благодаря чему и относительно
редко падают. При этом обнаруживается определенная
закономерность: их легче бывает столкнуть с карниза в
начале насиживания, чем в конце. Да это и понятно. По мере
развития зародыша в яйце увеличивается так называемая
воздушная камера и центр тяжести постепенно перемещает-
ся к его острому концу. Тупой конец яйца при этом поднима-
ется, а радиус окружности, описываемой им при толчке,
уменьшается. Уменьшается, конечно, и вероятность падения
яйца. И в этом заключается немалый биологический смысл,
ибо в конце насиживания птицы уже не могут возобновлять
утерянные кладки.
Раз уж речь зашла о кайрах и их приспособлениях к
жизни в Арктике, нельзя не вспомнить еще об одной
особенности этих птиц—нетребовательности по отношению к
свету. Летом они не отдают сколько-нибудь заметного
предпочтения определенной части суток и одинаково де-
ятельны и днем и ночью. Надо полагать, что так же они
ведут себя и полярной ночью (а большинство их зимует в
Арктике, вблизи кромки льда или на полыньях), хотя
остается непонятным, как им удается ловить рыбу или
рачков в почти абсолютной темноте. Не ориентируются ли
они по слабому фосфорическому свечению движущихся
организмов? А может быть, им свойственно особое «чувство
добычи»? Эти вопросы еще ждут своего решения.
Громадные скопления морских птиц, конечно, оказывают
заметное воздействие на окружающую природу, на обита-
ющих вблизи животных, на растительный покров. По прибли-
зительным подсчетам, одни лишь кайры за четыре месяца
вылавливают у западных берегов Новой Земли более два-
дцати пяти тысяч тонн различных морских организмов. По еще
более приблизительным подсчетам, обитатели всех птичьих
базаров Советской Арктики (а их насчитывается около
четырех миллионов) поедают за лето более двухсот тысяч
тонн кормов, преимущественно рыбы. Высказывались даже
предположения: не слишком ли дорого обходятся нам такие
скопления прожорливых пернатых?
Однако воздержимся от поспешных выводов. Общие за-
пасы рыбы в этих морях велики. Добычей кайрам, чисти-
кам, моевкам обычно служат малоценные и непромысловые
виды рыб (главным образом полярная тресочка-сайка). Нако-
нец,— это мы уже видели на Мурмане — птицы обильно
43
СКАЛЫ НАД МОРЕМ
удобряют своим пометом морские воды, вносят в них
минеральные соли, микроэлементы и вызывают здесь уси-
ленное развитие органической жизни. Тем самым жильцы
«птичьих общежитий» как бы сами «обеспечивают» себя
кормом.
Нельзя, наконец, не сказать, что в течение столетий на
этих птичьих базарах шел промысел — сбор яиц, главным
образом кайровых, и добыча самих птиц на мясо, шкурки,
перо и пух. Предприимчивые поморы пытались разрабаты-
вать на базарах даже залежи птичьего помета для получе-
ния из него селитры (селитра в свою очередь шла на
изготовление черного пороха). Еще сравнительно недавно, в
военные годы, новоземельские колонии птиц давали в год
сотни тысяч яиц, многие тонны мяса, что было ощутимой
поддержкой в питании населения Архангельской и Мурман-
ской областей. Но это было в прошлом. С 1956 года
«базарный» промысел был прекращен.
Поскольку в оперении этих птиц участвуют, в контра-
стном сочетании, лишь два цвета—черный и белый, то, даже
не зная, где находится их родина, где и как они строят
гнезда, можно догадаться, что это «северяне», что они
обитают в гнездовое время среди камней и снега.
В самом деле, белощекие казарки (речь идет о них),
обитатели севера Атлантики, гнездятся в нашей стране на
западе Южного острова Новой Земли и Вайгача, на пролете
же встречаются на побережьях Белого и Балтийского морей.
Во всем остальном — в питании, семейной жизни — они не
отличаются от других видов гусей, разве что селятся
колониями и проявляют большую привязанность к морским
побережьям. Но вот места гнездовий их необычны. Чаще
всего это труднодоступные карнизы скал, нередко участки
птичьих базаров (неважно, что соседи их оказываются
шумливыми и суетливыми). Впрочем, иногда они селятся и на
изолированных плоских островках, в гагачьих колониях.
Интересно, что в таких случаях в гнездах казарок нередко
встречаются яйца гаг. Как они туда попадают и какая их
ожидает судьба, остается, однако, неизвестным. Наконец,
поселения белощеких казарок можно встретить вблизи гнезд
сокола-сапсана.
Казалось бы, что общего между скалами, равнинными
островками и соседством сокола? А общее есть: защита от
песца, да и гнездование колониями—это тоже прием само-
обороны!
Сокола-сапсана ненцы зовут ханавей, что значит «гуси-
ный пастух». И справедливость этого названия я оценил
здесь, на Новой Земле. В губу Безымянную мне впервые
44
Глава первая
довелось попасть в канун войны. Стоял тогда теплый летний
день, и хозяева потчевали нас чаем у открытого окна.
Передо мной открывалась величественная панорама цепи
прибрежных скал, занятых колоссальным птичьим базаром,
среди зеркальной глади морского залива то и дело появля-
лись круглые усатые головы нерп. Но главной достопримеча-
тельностью была колония птиц во главе с сапсаном, что
лепилась на ближайшем выступе скалы. Несмотря на то что
рядом жили и шумели люди, что всего в нескольких метрах
бродили и затевали свары голодные упряжные собаки,
пернатые из года в год селились здесь и благополучно
выводили птенцов. В число жильцов этого пестрого по
составу «общежития» входили гаги, пуночки, пара чистиков и
даже белощекие казарки, хотя к людям, как и все гуси, они
относятся с большим недоверием. По рассказам хозяев, это
поселение существовало с незапамятных времен. Неизмен-
ным оставался и его состав, поскольку число гнезд в
колонии прямо определялось площадью карниза.
Вновь я попал сюда спустя годы, но «домашней» колонии
птиц, увы, не застал. В отсутствие хозяев в доме какое-то
время жил начинающий зоолог, и первым делом в его
коллекцию попали шкурки сапсанов. С тех пор соколы на
выступе больше не гнездились, а без них не рисковали
селиться и другие «квартиранты», в том числе и белощекие
казарки.
Так как эти птицы гнездятся на скалах, орнитологам было
неясно, как же спускаются гусята на землю. Высказывались
даже предположения, что родители переносят птенцов на
своей спине или в клюве. Но на самом деле это совсем не
так. Как-то в середине июня мне пришлось попасть на карниз
птичьего базара, где, как я раньше приметил, гнездилось
несколько пар белощеких казарок.
К моему появлению разные обитатели «общежития»
отнеслись неодинаково. Большинство кайр, оставшись на
местах, лишь повернули в мою сторону головы, а в их
хриплом ворчанье можно было уловить недоумение или
недовольство. Чайки-моевки, чьи гнезда лепились к камен-
ной стенке у края карниза, хотя их визгливые голоса и
зазвучали громче, тоже не проявили особого беспокойства.
Большинство их так и не взлетели, а остальные летали надо
мной медленно и низко. Невозмутимо лежал на камне,
совсем рядом, чистик. Но казарки, едва моя голова показа-
лась над карнизом, сразу же взмыли в воздух. Несколько
птиц опустились на воду под берегом, другие с отрывистыми,
лающими криками закружились высоко над скалами. В
ближайшем гусином гнезде среди трепетавших от ветра
клочков пуха виднелись яйца. Остальные гнезда, похоже,
45
СКАЛЫ НАД МОРЕМ
были пусты, а у самого края обрыва плотной кучкой с писком
метались новорожденные, но уже подсохшие гусята.
«Что же делать? — промелькнула мысль.— Сейчас они
разобьются». И я начал было прикидывать, как мне быстрее
отсюда уйти. Но такая необходимость тут же миновала. Один
из птенцов, набравшись храбрости, прыгнул со скалы. Мне
было хорошо видно, как он по пути несколько раз ударялся о
выступавшие камни. Но падал гусенок медленно, почти как
комок ваты, и поэтому, достигнув галечникового пляжа, легко
поднялся на ноги и засеменил к воде. За первым прыгнул
второй, третий, и на карнизе уже никого не осталось. В море
гусят ждали взрослые казарки. Они даже не стали разби-
раться, какой птенец кому принадлежит. Родители окружили
малышей и поплыли общей стаей к зеленевшему неподалеку
низменному берегу.
Потом мы все-таки измерили высоту, на которой распола-
гался этот карниз. Она составляла около тридцати метров!
В неволе, где их часто содержат, белощекие казарки
быстро становятся ручными и живут по многу лет. Однако
разводить их долго не удавалось. Впервые приплод их был
получен в 1930 году в Московском зоопарке лишь после того,
как на берегу пруда сложили несколько куч камней. Казарки,
очевидно, «поверили», что это скалы, и «обман» остается
неразгаданным до сих пор. Те кучи камней лежат на прежних
местах, и на каждой из них птицы ежегодно устраивают
гнезда...
Остается сказать, что белощекая казарка считается в
СССР редким видом. Еще в начале 60-х годов общая
численность этих птиц на Новой Земле и Вайгаче, возможно,
составляла лишь около тысячи. В последние годы количе-
ство их заметно увеличилось, но тем не менее белощекая
казарка включена в Красные книги СССР и РСФСР.
Стояла поздняя осень. В низинах давно уже лежал снег, а
увалы все еще чернели голыми россыпями сланцев. Что-то
неожиданно появлялось и так же неожиданно растворялось
в светлых сумерках—настоящего дня уже не было, опять
появлялось и вновь исчезало. Я долго не мог понять, что
это — живые существа или обман зрения? Недоумение рас-
сеялось, когда «нечто» оказалось совсем рядом. Это был
табунок уже безрогих—иначе бы их выдали рога—самцов
северных оленей, и они в своем белом меху каждый раз,
когда ступали по снегу, становились невидимками.
Тогда-то мне и представилась возможность хорошо рас-
смотреть их. Они казались—наверное, из-за очень густой и
длинной шерсти — какими-то пухлыми, даже раздутыми, ко-
ротконогими и короткомордыми. А когда олени все-таки
46
Глава первая
заметили меня и побежали, бросилось в глаза, что заколы-
хавшиеся гривы животных необыкновенно длинны и пышны.
Это были новоземельские северные олени.
Благодаря своим небольшим размерам, окраске меха (он
очень светлый, почти белый) они отличаются от всех
остальных северных оленей, обитающих в СССР, и выделя-
ются зоологами в особый подвид. Отличает этих животных
также строение меха—он очень густой и длинный, особенно
длинные у них гривы. Распространение их, как и следует из
названия, ограничено лишь островами Новой Земли.
Биология этого подвида изучена слабо. По-видимому, эти
олени отличаются от живущих на материке не только
размерами, цветом и строением меха. Например, в их рационе
существенное место занимают собранные на берегах морские
водоросли. Они, очевидно, и быстрее накапливают запасы
жира. До конца прошлого века они были обычно на обоих
островах Новой Земли и совершали более или менее
регулярные кочевки: осенью — с западного побережья на
восточное и с Северного острова на Южный, весной — в
обратном направлении. Происходившее в начале текущего
столетия «потепление» особенно резко проявлялось в приат-
лантических районах Арктики, в том числе на Новой Земле.
И неудивительно, что здешние олени несли наиболее силь-
ный урон от гололедиц. Конечно, бедственное положение
этих оленей усугублялось и их промыслом. Так или иначе, но
к 50-м годам, возможно, сохранились лишь десятки живот-
ных. Они были включены в Красные книги мира, СССР и
РСФСР. Однако, по учетам последних лет, их стадо на Новой
Земле увеличилось до нескольких тысяч. Опять бродят здесь
«невидимки», опять можно с ними повстречаться...
Как и всюду в Арктике, зимой на Новой Земле подолгу
воет пурга; ветер несет тучи снега—то сырого и липкого, то
сухого, колючего, обнажает вершины, а в низинах наметает
сугробы, прочные как бетон. Чаще всего зимой бушует здесь
и ураганный «веток». Солнце надолго исчезает за горизон-
том, и ночную тьму разгоняет скупой блеск луны да
бесконечно разнообразные переливы северных сияний. Помо-
ры метко называют их сполохами. Они и впрямь «сполошат»,
будоражат, волнуют, не оставляют равнодушными ни челове-
ка, ни, похоже, зверя. Во всяком случае складывается
впечатление, что при ярких сияниях чаще показываются на
поверхности снега копытные лемминги, становятся активнее
и песцы, и белые медведи. Впрочем, даже в разгар зимы, в
конце декабря, в полдень небо на юге светлеет, да и сияния
несут столько света, что при них можно рассмотреть и горы,
47
СКАЛЫ НАД МОРЕМ
и даже заструги. Хотя бывает, что не видишь зимой ни зги,
но это при туманах, а они случаются здесь круглый год.
Жизнь в эту пору едва теплится. Хотя на Новой Земле и
остается зимовать кое-кто из птиц и млекопитающих, встре-
тить их удается редко. Изредка разве пролетит и гагакнет
над прибрежным льдом чайка-бургомистр, просвистят крыль-
ями гаги, перелетающие с полыньи на полынью, иной раз
попадутся на глаза большие овальные отпечатки лап белого
медведя, встретится аккуратная цепочка песцовых следов, а
то—будто шитая бисером стежка, проложенная леммингом;
на черной поверхности воды, в разводье, покажется круглая
голова нерпы или морского зайца. Впрочем, чрезвычайные
обстоятельства иногда вносят изменения в эту картину.
Зимой 1949 года, например, «все карты спутала» сайка. Эта
мелкая стайная рыбешка подошла тогда для нереста близко
к западному побережью Новой Земли, но выбрала для этого
неудачное время. Подход ее совпал с сильным штормом, и
косяки рыбы оказались выброшенными на сушу. Местами
вал выплеснутой сайки вместе с прослойками льда в высоту
и ширину превышал метр и тянулся на километры вдоль
берега. Вскоре же у дармового угощения начали собираться
песцы, белые чайки, бургомистры, белые медведи. Как и
летом, с берега стал доноситься птичий гомон. А когда «дары
моря» промерзли, птиц здесь стало меньше, но песцов
прибавилось, причем постепенно они прогрызли в «кормуш-
ке» лабиринт нор, в которых и жили, и питались. Добавлю,
что потом, летом, пир в этих местах продолжали моевки,
поморники, бургомистры.
Хотя новоземельской зимой случаются и сильные морозы,
особенность ее — частые оттепели. Это тяжелое испытание
для леммингов, но еще сильнее страдают от них северные
олени. За потеплением приходят холода, сковывают снег
ледяной коркой, и животные тогда не могут добраться до
корма, их ждут голод, истощение и гибель.
В разгар зимы, глубоко под снегом, в теплых гнездах
леммингов — и формой, и размером эти гнезда похожи на
футбольный мяч — родятся слепые и беспомощные детены-
ши. В декабре — январе, тоже в подснежных убежищах,
неправдоподобно маленькими — размером с новорожденного
котенка и тоже слепыми и беспомощными — рождаются
белые медвежата. Однако эти события не вносят в природу
сколько-нибудь заметного оживления. Оно наступает позже,
но все же до того, как в воздухе окончательно повеет
весной.
В апреле еще стоят холода и свирепствует пурга, солнце
же поднимается над горизонтом, подолгу светит, а в тихие
дни и пригревает. На вершинах и склонах холмов, у прибреж-
48
Глава первая
ных скал в это время образуются выдувы и обнажаются
дернинки. В один из апрельских дней вдруг слышится
бесхитростная, но звонкая и мелодичная песенка пуночки.
Первыми прилетают самцы этих птиц, окрашенные светлее,
чем самки, почти чисто-белые. Поэтому певца часто и не
видишь—настолько сливается его оперение с цветом снега и
белесого неба. Пуночка—первый верный признак начала
весны в Арктике, поэтому ее так ждут, так любят полярники.
Примерно тогда же появляются белые совы, и в тихие дни из
тундры теперь несется нежное воркование, которым «совин»
сопровождает свое ухаживание за самкой.
В апреле к местам будущих гнездовий прилетают чисти-
ки. Стайки их со свистом кружатся в воздухе, то улетают
куда-то за припай, то опускаются на скалы. Да и на скалах
начинается суета: чистики затевают потасовки из-за укры-
тий, а самые нетерпеливые уже чистят квартиры, выбрасы-
вают из них скопившийся за зиму снег. Свист чистиков
переплетается здесь с трелями пуночек, с клекотом пока
еще немногочисленных бургомистров.
В марте—апреле меняется поведение песцов. На рыхлом
снегу теперь можно заметить парные песцовые следы, а на
гребнях заструг—желтые отметки самцов. Все это —
свидетельства приближения у них брачной поры.
На конец марта—начало апреля приходится массовый
выход из берлог медведиц с медвежатами. Малыши к этому
времени заметно выросли, окрепли, оделись в густой, пуши-
стый мех. День семья проводит «на улице». Мать раскапыва-
ет снег, добирается до растительной ветоши, кустиков
ив—это ее первые весенние корма. Медвежата, особенно в
хорошую погоду, с увлечением возятся в снегу, скатываются
то на животе, то на спине с крутых склонов. На ночь
медведица уводит их «домой», в убежище. Так проходит
около недели, и наконец, когда малыши достаточно окреп-
нут, медведица решается оставить берлогу и увести потом-
ство в морские льды. Нередко встречаешь теперь на суше
следы таких семей, и все они тянутся к побережью, к морю.
В это время можно увидеть и следы медвежьих «свадеб» —
отпечатки крупных лап самца и не таких больших лап самки.
Брачный сезон длится у этих зверей около месяца—с
середины марта до середины апреля, и только в это время
медведи держатся парами, а иногда самку сопровождает
несколько самцов.
Во второй половине апреля до островов доходят более
зримые приметы весны. Все больше удлиняется день, по
южным склонам гор прямо на глазах расплываются черные
пятна пропарин—снег здесь не растаял, а испарился, минуя
жидкое состояние. В солнечный день на гранях торосов, на
49
СКАЛЫ НАД МОРЕМ
обрывах прибрежных скал повисают сосульки. Все чаще
слышатся песни пуночек, теперь это не только самцы, но и
самки — в сером и даже рыжеватом оперении. С каждым
днем усиливается шум на прибрежных скалах. Сюда приле-
тают чайки-моевки, многочисленнее становятся бургомистры.
В апреле родятся детеныши у нерп. Мать заблаговремен-
но устраивает для детеныша «хатку» — подснежное убежи-
ще, имеющее только один вход—из-подо льда. Нерпенок,
покрытый нежной белой шерстью, проводит в таком логове
почти месяц. Здесь он линяет—сменяет пушистый «детский»
мех на жесткий и короткий — и лишь после этого уходит
через лаз в воду.
Апрель приносит людям в Арктике праздничное настро-
ение. Погода теперь стоит тихая, солнечная, это лучшее
время для походов и поездок.
В мае на Новой Земле тоже еще случаются морозы и
пурга, однако уже устанавливается полярный день, солнце
хотя и не поднимается высоко над горизонтом, но светит
круглые сутки. Обычно еще при морозах, в начале этого
месяца, начинают яйцекладку белые совы. Отложив на голую
промерзшую поверхность почвы первое яйцо, самка почти не
слетает с гнезда, и в течение всего периода насиживания ее
кормит самец. Яиц в совином гнезде бывает семь-восемь и
даже девять; сова откладывает их через день, и по этой
причине вывод совят потом сильно растягивается.
В середине мая приходит сюда «весна воды». Начинается
бурное таяние снега. Вода просачивается в овраги, в русла
ручьев, затапливает зимние укрытия леммингов. Летние же
норки их пока забиты ледяными пробками, и бездомные,
беззащитные зверьки мечутся по поверхности снега, скапли-
ваются на сохранившихся сухих островках среди потоков
воды. Это — время наиболее легкой добычи грызунов, и к
нему приурочено появление потомства в семьях песцов,
прилет поморников, в питании которых лемминги составляют
значительную долю.
Вторая половина мая — время прилета на Новую Землю
гусей — гуменников, белолобых, белощеких казарок. В небе
одна за другой проплывают вереницы гусей и лебедей,
«клубятся» стайки мелких зерноядных птиц—лапландских
подорожников, рогатых жаворонков. После того как оттает
верхний слой почвы, прилетают кулики, питающиеся живущи-
ми в грунте беспозвоночными животными. Стоит разлиться
на льду лужам и озеркам, как на них появляются утки — гаги-
гребенушки, морянки, а с вылетом насекомых совпадает
прилет насекомоядных птиц—каменки, белой трясогузки.
Июнь, особенно его первая половина,— пора наибольшего
оживления в здешней природе. Журча бегут ручейки и ручьи,
50
Глава первая
зеленеют склоны холмов. Появляются насекомые — шмели,
мухи, комары, хотя «комариного бедствия», как в материко-
вых тундрах, здесь не бывает. Влажный воздух звенит от
птичьих голосов. В этом хоре с трудом угадываются протяж-
ные, унылые крики морянок, что несутся с каждого озера,
гогот пролетающих стай гусей, жуткие вопли и стоны гагар,
звонкие, а иногда печальные, как у тулесов, голоса куликов.
Но конечно, наибольший шум и суета царят на побережье,
на птичьих базарах—все жильцы этих общежитий к началу
июня уже на месте. Если выстрелить здесь из ружья,
начинается столпотворение. Со скал срываются тучи испу-
ганных птиц, сыплются и разбиваются о камни яйца, на
человека льется «дождь» птичьего помета.
Новоземельское лето особенно не балует ни теплом, ни
безветрием, ни солнечными днями; обычные спутники его —
туман либо морось. Зато как ценишь здесь редкий час, когда
стихает ветер и выглядывает солнце! Сразу преображается
тогда мир, начинают радовать глаз даже пятна лишайников
на камнях: в пасмурную погоду они унылы, серы, а под
солнцем в них неожиданно прорезаются желтые и даже
красные тона. Набирает тогда силу, густеет окраска лютиков
и полярных маков, сочнее и ярче становится зелень их
листьев.
В это время года мир в Арктике часто предстает перед
человеком искаженным. Иной раз долго наблюдаешь за
белым медведем. Он то приближается, то исчезает, а
потом... взмахивает крыльями и улетает. Только теперь,
услышав его крик, догадываешься, что это был бургомистр.
Вообще туману в Арктике, а на Новой Земле особенно, по
плечу такие трюки, что и не снились признанным иллюзиони-
стам. Бывает, в маршруте встретишь какого-то невиданного
гиганта, больше всего похожего на страуса. «Гигант» — вот
он, рядом! Но вдруг, стремительно «сжавшись», это существо
превращается в куличка-чернозобика. И не только «страусы
в тумане». С моря или с берега отчетливо видишь знакомый
мыс, избу, становище, хотя до них от тебя не один десяток
километров. Однако стоит задуть ветру, и «мыс» тает. Это
было лишь марево, мираж...
Середина июня — приход на остров лета. Склоны холмов
серебрит теперь цветущая куропаточья трава, яркими пе-
стрыми мазками раскрашивает их цветущее разнотравье. У
большинства пернатых это пора насиживания яиц. Хор
птичьих голосов заметно стихает, да и сами птицы становят-
ся не так подвижны, реже бросаются в глаза, а некоторые из
них уже обзаводятся и птенцами, например белые совы. В их
гнездах можно встретить и яйца, и совят—не только
малышей, но и уже крупных, полуоперившихся. Появляются
51
СКАЛЫ НАД МОРЕМ
птенцы и в гнездах бургомистров. На птичьем базаре теперь
есть чем поживиться, есть чем выкармливать бургомистрам
свое потомство.
С выводом птенцов распределение пернатых на суше
заметно меняется. Пустеют сухие склоны увалов, каменные
россыпи, зато становятся оживленнее берега рек, озер,
морское побережье. Гаги уводят едва обсохших птенцов в
море. Двухдневные гусята и лебедята уже пасутся под
присмотром родителей по берегам озер и речных проток и
при опасности спешат к воде.
В то время как большинство здешних птиц только
приступают к насиживанию, некоторые уже улетают. В конце
июня стайками тянутся на юг самки плосконосых плавунчи-
ков. В конце июня исчезают с мест гнездовий и самцы
морянок, гаг-гребенушек.
Теперь начинается линька у гусей и лебедей. Старое,
обношенное перо они сбрасывают настолько быстро, что на
полторы-две недели теряют способность к полету. Перед
линькой птицы собираются у больших озер, на реках, берега
которых покрыты богатой травянистой растительностью. Ли-
шившись маховых перьев, они чувствуют себя беспомощными
и далеко от воды не отходят. Обширный полуостров на
западе Южного острова Новой Земли с незапамятных времен
носит название Гусиной Земли, и не напрасно. Еще поморам-
первооткрывателям он был известен как место больших
скоплений «подлини»—линяющих гусей. Промысел их —
«гусевание» — когда-то играл немалую роль в жизни острови-
тян, а соленые гуси в бочках даже вывозились отсюда на
материк.
В начале июля подрастают, выходят из нор, постепенно
осваивают охотничьи приемы молодые песцы. В первую
очередь они пробуют свои зубы, силу и ловкость на перепар-
хивающих птенцах пуночек и лапландских подорожников. Но
недолог этот охотничий сезон. «Поршки» с каждым днем
летают все лучше и все реже становятся добычей хищников.
С вылетом птенцов мелкие пернатые постепенно объединя-
ются в стайки и до окончательного отлета проводят время в
кочевках.
В середине июля подрастает молодняк у гусей. Едва
гусята освобождаются от пуха, как оказываются покрытыми
настоящими перьями. Удлиняются их крылья, и они пытаются
подлетывать, а некоторые даже летают, хотя и неуверенно,
низко над землей или водой. Одновременно заканчивается
линька и у их родителей.
Позднее, чем у большинства пернатых, лишь во второй
половине июля, выводятся птенцы у кайр, а потом у чистиков
и люриков. Продолжается в это время и отлет птиц. Как-то
52
Глава первая
скрытно, незаметно — не то, что было весной — исчезают
трясогузки, лапландские подорожники, взрослые кулички-
воробьи.
В июле чаще всего «обзаводятся потомством» ледники —
«у них рождаются» айсберги. Несколько раз здесь мне
пришлось быть очевидцем этого события. Отколовшийся еще
на суше «отрезанный ломоть» беззвучно отделяется от
ледника, раз-другой кувыркнется и с отливом медленно
отплывает в открытое море. Ни шума, ни грохота...
Август—это уже приход осени. Как-то вдруг замечаешь,
что солнце ночью приближается к горизонту, затем касается
его, а потом начинает закатываться. Ночи быстро удлиняют-
ся и темнеют, в ночные часы все заметнее холодает.
Желтеют и начинают осыпаться листики стелящихся ив —
приходит и сюда золотая осень. Все чаще случаются снего-
пады, а гладь озер по утрам то и дело подергивается
блестящим кружевом звонких ледяных игл.
В один из августовских дней в шуме птичьего базара ухо
улавливает необычное, раскатистое карканье кайр, которому
вторит какой-то отчаянный громкий свист. Это значит, что
«общежитие» пустеет, что кайры начинают покидать родные
скалы. Подолгу, часами, можно наблюдать, как происходит
спуск кайрят на воду. Родители, иной раз долго, на разные
голоса, «уговаривают» птенца, даже подталкивают его клю-
вами, пока тот не решается спрыгнуть с карниза. Его
крылышки еще слишком коротки для полета, на них можно
лишь планировать. Случается, что при падении он раз-другой
ударяется о камни, но поднимается на ноги, опять бросается
вниз и в конце концов добирается до моря.
Гуси, и молодняк, и старики, летают все увереннее, а вот
в поведении их появляется какая-то нервозность. Днем они,
как обычно, пасутся у озер и рек, но ночи проводят
беспокойно. С наступлением сумерек птицы как будто утихо-
мириваются и засыпают. Но вот к стае подсаживаются новые
гуси. Поднимается галдеж. Прилетевшие либо устраиваются
здесь же, прячут головы под крыло и засыпают, либо,
сманив заночевавших было гусей, летят дальше, будят новых
птиц. Партии гусей то объединяются, то делятся. До самого
рассвета тундра то стихает, то наполняется гусиным гоготом.
Все это признаки скорого отлета птиц на зимние квартиры.
Во второй половине августа осыпаются последние листи-
ки ив, все чаще идет снег, крепчают морозы. На глазах
пустеют птичьи базары. Там, где еще недавно было так
шумно, день-другой видишь нескольких замешкавшихся мо-
евок, а потом исчезают и они. Пустеют и тундры. Ночью
пролетит последний косяк гусей, и гогот их звучит необычно:
в нем слышится что-то тоскливое, печальное.
53	СКАЛЫ НАД МОРЕМ
Так же незаметно, как и осень, подкрадывается зима.
Дни все укорачиваются. Сковываются льдом озера и реки,
при тихой погоде в море плывет бесформенная каша молодо-
го льда — шуги. По низинам все больше наметает снега.
Переселяются в подснежные убежища лемминги. Не узнаешь
старого знакомого — песца. Сменив грязно-бурый короткий
мех на пушистую белую шубку, он превращается «из нищего
в принца».
С морских льдов начинают выходить на сушу беременные
медведицы и в октябре, как правило, залегают здесь в
берлоги. Пуночка первой прилетает на родину и последней —
в октябре, а то и в ноябре — ее покидает. Скрывается и
солнце, но, прежде чем окончательно исчезнуть, оно шлет
свои отблески на небо, на лед, окрашивая их то в красные,
то в желтые, то в синие тона. Все ярче разгораются в небе
сполохи. Долгая и злая зима вступает в свои права...
Глава вторая
ТУНДРА МНОГОЛИКАЯ
БОЛЬШАЯ ЗЕМЛЯ
Север Евразии, как и Северной Америки, то узкой, то
широкой полосой обрамляют безлесные просторы. Называют
их у нас тундрой, и принято считать, что происходит это
слово от финского «тунтури» — безлесные горы. Впрочем, у
русских поморов бытовало когда-то и свое, не заимствован-
ное их название—«сендуха». Именно оно еще в ходу у
русско-устьинских потомков поморов, переселившихся около
трех веков тому назад на север Якутии, в низовья Индигир-
ки. А в Беломорье кочкарная, или бугристая, тундра до сих
пор зовется «слютиной».
Тундра—понятие широкое, емкое. Это и бескрайняя
равнина с озерами и озерками, причудливо петляющими
реками и ручьями, это и покрытые щебенкой горные склоны,
за которые будто цепляется здешнее низкое солнце, это и
непроходимые заросли ивняков. Тундра—это зелень осок и
злаков и сырые бурые моховины, пестрое многоцветье
тундровых лугов и белоснежные мазки цветущей по болотам
пушицы, гомон птичьих голосов и звон комариных крыльев.
Это ласковые, тихие и солнечные дни, и это же вой ветра,
туманы, морось, а долгой зимой — море окаменевших снеж-
ных заструг.
Тундра занимает огромную площадь, и она неодинакова в
различных своих частях. Говорят, например, о тундре Ямаль-
ской, Гыданской, Таймырской. В европейской части СССР
выделяют тундру Кольскую, Канинскую и Тиманскую, Мало-
земельскую и Большеземельскую. Последние две—самые
значительные здесь, почему их часто зовут землями —
Малой, она лежит между реками Индигой и Печорой, и
Большой — между Печорой и рекой Карой.
Тундра многолика, но за «эталон» ее чаще принимают
северо-восток европейской части СССР, особенно восток
55
ТУНДРА МНОГОЛИКАЯ
Большой земли. Обусловлено это рядом причин, главным
образом тем, что здесь, на равнине, наиболее четко проявля-
ется широтная зональность: лесотундру сменяет полоса
кустарниковых тундр, за ней идет полоса мохово-
лишайниковых тундр и еще дальше к северу (на севере
Вайгача и Новой Земли) — арктических тундр. Сверху, с
самолета, границы зтих полос, или подзон, хорошо заметны;
подчас даже кажется, что их кто-то провел по линейке.
Здесь, следовательно, наиболее четко должны быть выраже-
ны и широтные пределы обитания живых организмов, здесь
легче выявить связи их распространения с условиями среды,
пути и формы приспособления к жизни на Севере. Северо-
восток европейской части СССР относится к тем районам
Евразии, где колебания климата наиболее ощутимы, где
похолодания и потепления вызывают особенно заметные
изменения в органическом мире.
Для зоологов эти места оставались почти что «белым
пятном», и нашим маленьким экспедициям предстояло сте-
реть его, провести здесь широтный разрез, выявить пределы
распространения птиц, млекопитающих, а отчасти растений и
насекомых. В предыдущие годы была завершена самая
северная часть разреза—через Новую Землю. На 1957 год
пришлась его средняя часть—через Югорский полуостров и
остров Вайгач. Моим спутником стал Юра Чернов—начинаю-
щий энтомолог (теперь он известный ученый, доктор наук).
Чтобы застать начало прилета птиц и пробуждения
насекомых, мы были в тундре уже в середине мая и вторую
половину этого месяца провели на полярной станции, на
южном берегу пролива Югорский Шар.
«Весной света» назвал такое время года М. М. Пришвин,
и это название будто специально придумано для Крайнего
Севера. Солнце сияло круглые сутки и так ярко, что нельзя
было выйти «на улицу» без темных очков. Но грело оно пока
плохо. Всюду на равнине еще лежал снег, небольшие
проталины чернели лишь по вершинам да кое-где по склонам
холмов. Ночью подмораживало: снег смерзался, твердел,
наст хорошо держал человека, и мы с Юрой уходили в
тундру. Днем снег раскисал. Сначала он рассыпался сухими
кристаллами, а с середины дня превращался в непроходи-
мую снежную кашу, поэтому на «дневку» мы возвращались
под гостеприимный кров полярной станции.
Птиц, как я и ожидал, поначалу было мало. У станции
держалась стайка пуночек, почти из одних самцов. Появи-
лись полярные жаворонки, на проталинах звенели их песни
между птицами разгорались драки из-за проталин — будущих
мест гнездовий. Был еще одинокий канюк. Он парил над
проталинами и изредка скучно «канючил».
56
Глава вторая
Погода стояла неустойчивая. В двадцатых числах мая то
холодало, выпадал снег и прикрывал первые проталины, то
теплело, выглядывало солнце, проталины расползались; при-
летали новые птицы, будто они караулили это «окно».
Пуночки все держались у полярной станции, но теперь их
«дружный мужской коллектив» распался. Появились серень-
кие самки; удачливые кавалеры обзаводились подругами, а
неудачники «выясняли отношения», затевали драки. Силь-
ный ветер взломал в проливе лед, и вскоре над проливом
показались стаи уток-гаг и морянок, появились бургомистры.
Тоскливые крики канюков зазвучали чаще и громче, а
двадцать пятого в их гнезде—кучке ивовых веток, сложен-
ных на обрывистом берегу ручья,— я увидел первое яйцо.
В самом конце мая на смену «весне света» пришла
«весна воды». Таяло уже не только днем, но и ночью,
помогал сгонять снег наползающий то и дело туман. Копив-
шаяся под снегом вода наконец вырвалась на свободу. Сразу
вдруг вскрылись ручьи, и к гомону птиц, шороху и свисту
птичьих крыльев добавилось журчание, звон, рокот воды.
Кустики ползучих ив расцвели пушистыми барашками. Бы-
стро оттаивала земля, просыпались насекомые, подлетали
последние из пернатых, и все в новых птичьих гнездах
появлялись яйца. Подошло время решать нашу главную
задачу—вести широтный разрез. Сначала же нужно было
выйти к границе подзон мохово-лишайниковых и кустарнико-
вых тундр, нанести ее на карту, описать, выяснить, какие к
ней приурочены изменения в животном мире.
Путь до нее занял почти три недели. Шли мы к ней и по
льду Хайпудырской губы, и по залитой водой раскисшей
тундре. Наконец вот она—граница.
Речка Бельковская течет с востока на запад и впадает в
Хайпудырскую губу. Речка невелика—шириной местами не
больше десятка метров. Но удивительно различаются ее
берега. На южном ивняки занимают по крайней мере три
четверти поверхности суши, на северном — куда меньше
половины. Высота кустов по одну сторону речки полтора, а
то и два метра, по другую—только по пояс, а дальше, к
северу, и по колено человеку. Стоило мне перебраться на
южный берег Бельковской, как среди кустов мелькнула
рыжая с черным голова овсянки-крошки, послышалась нег-
ромкая нежная песенка пеночки-веснички. Взлетела болот-
ная сова, она подпустила меня очень близко, а взлетев,
запорхала над кустами как бабочка, мягко и неслышно
взмахивая крыльями. Никто из этих птиц на северном берегу
речки не встречался. Я поставил здесь несколько мышело-
вок, и из одной вскоре достал полевку-экономку. Не води-
лись на северном берегу и эти зверьки.
57
ТУНДРА МНОГОЛИКАЯ
К северу от речки было гораздо больше гаг-гребенушек.
Их щеголи-селезни, одетые еще по-весеннему в яркий черно-
белый наряд и украшенные большим оранжевым гребнем,
попадались здесь на каждом озере, большом и малом. На
южном берегу гребенушек стало заметно меньше, а километ-
рах в десяти к югу не было ни одной. Их заменяли морские
чернети, или белобоки, как метко называют этих уток
охотники. К северу от Бельковской все реже встречались
утки-шилохвости, реже слышалось «блеяние» бекасов, зато
становились обычными тундровые лебеди, кулики-
чернозобики, кулички-воробьи. Как обнаружил Юра, речку
«не переступают» или почти «не переступают» и многие
насекомые. Словом, мы достигли хорошо выраженного рубе-
жа. Это и была граница подзон — мохово-лишайниковых и
кустарниковых тундр...
К речке Бельковской мы пришли двадцатого июня. Это
был и первый летний день. Будто не шел еще вчера дождь
со снегом, будто не вчера тундра казалась какой-то насуп-
ленной, неприветливой, угрюмой. Теперь ярко светило
солнце, а над сушей дрожали струйки теплого воздуха. На
глазах развертывались листики ив, и кусты зеленели все
ярче. По склонам увалов, в прогалинах между кустами,
наливались золотом пятна цветущих сиверсий. В этот день
впервые можно было оставить в палатке телогрейки, резино-
вые сапоги и пойти в маршрут налегке—в рубашках и кедах.
Выбирая место для лагеря, мы, как обычно, учитывали
практическую сторону дела: чтобы палатка стояла на сухой
и ровной площадке, по возможности укрытой от северного
ветра (он здесь самый злой), чтобы поблизости были и
топливо, и вода. Все эти требования удалось соблюсти.
Больше того, нам сильно повезло с соседями. Ближайший
бугор, как оказалось, облюбовали турухтаны. Он был для них
чем-то вроде ристалища, здесь проходили их турниры. Бойцы
слетались сюда к вечеру и сразу же, без промедления,
вступали в бой. Они смешно растопыривали «уши» и «ворот-
ники»—длинные перья на голове и шее (турухтаны интерес-
ны тем, что цвета этих весенних украшений самцов сильно
различаются и даже среди многих тысяч птиц редко удается
найти двух одинаковых), а их схватки походили на петуши-
ные, ведь не случайно турухтанов на Севере часто называют
петушками. Издали казалось, что бой идет не на жизнь, а на
смерть, но было это всего лишь игрой, представлением. Я
долго наблюдал за нашими соседями, бывал и на других
токах, но нигде не видел даже потерянного в драке
перышка.
Утром оживление на току спадало. «Бойцы», наверное,
уставали и постепенно разлетались. Вместе с самцами
58
Глава вторая
улетали и их скромно, даже невзрачно, одетые подруги. На
самом ристалище они не появлялись и, очевидно, «болели»
за «бойцов» со стороны. Это был, быть может, один из самых
старых турухтаньих токов во всей округе. Вершину бугра
будто трамбовал какой-то механизм; только за десятилетия,
а то и за века могли так утоптать его птицы.
Разбивая лагерь, мы нечаянно вторглись во владения
куличков — белохвостых песочников. Увал, на котором те-
перь стояла палатка, оказался токовищем этих малышей —
размером они не больше воробья. Впрочем, птахи обращали
на нас мало внимания. Почти круглые сутки без перерыва с
неба лились их звонкие трели, виднелись «висящие» в
воздухе сами кулички. Мы с Юрой перебрали всех здешних
певцов и, не колеблясь, поставили на первое место белохво-
стых песочников.
Были еще соседи, правда дальние. На прибрежном мысу
обосновалась пара соколов-сапсанов. Вообще этих птиц
оказалось здесь необыкновенно много. В иных местах, тоже
в тундре, встретишь за все лето одно гнездо соколов и тому
бываешь рад. На побережье Югорского полуострова их
гнезда встречались примерно через каждые десять километ-
ров, а местами—даже ближе одно от другого.
Весной можно было часами смотреть на их брачные игры.
Соколы словно радовались встрече с родиной. То самка (она
заметно крупнее), то самец, сложив крылья, устремлялись к
земле, затем взмывали ввысь, снова падали, иногда боком
или спиной, разворачивались в стремительных бросках,
выписывали в небе все новые, самые неожиданные и
немыслимые фигуры высшего пилотажа.
Сапсан — хищник, гроза всех птиц величиной до куропат-
ки или средних размеров утки. Сейчас соколы почти не
покидали своего гнезда и летали только поодиночке (одна из
птиц сидела на гнезде), но все равно наводили ужас на
местных пернатых. Стоило соколу показаться в небе, как
птицы прятались и замолкали. Не могло поэтому не удив-
лять, что совсем рядом с его гнездом обосновалось несколь-
ко пар белолобых гусей. В этой же компании жил и заяц,
причем вел он себя непринужденно и даже нахально:
кормился в прямом смысле слова под носом у насиживающе-
го хищника.
Вскоре мы встретились с местным охотником, ненцем
Осипом Тайбареем. На расспросы о встречах с соколом он
ответил коротко:
— По-нашему, это ханавей, гусиный пастух. Где ханавей,
там гуси.
Как было не вспомнить, что самый редкий и нарядный из
тундровых гусей — краснозобая казарка вообще не гнездится
59
ТУНДРА МНОГОЛИКАЯ
без опеки сапсана, что к его защите прибегают и белощекие
казарки, а нередко гаги и другие птицы. Конечно, это не
проявление его «сознательности». Суть дела в том, что
рядом со своим гнездом он не охотится, но, конечно, не
подпустит сюда и песца. Выходит, прав был охотник, и,
конечно, разумен ненецкий обычай — оберегать соколов, не
разорять их гнезд.
Погода установилась тихая и солнечная. Ночь теперь
мало отличалась ото дня: было почти одинаково светло и
тепло, и наше «утро», как и «вечер», приходилось на любое
время суток. Наскоро позавтракав, мы расходились по своим
делам. Юру я временами видел то «на покосе»—сачком на
длинной палке он «снимал» с травы и кустов насекомых, то
склонившимся над землей, за добычей мелких существ,
обитающих в почве. Меня же интересовали птицы и звери.
Чтобы выяснить, кто из них и в каком количестве населяет
тот или иной тип тундры, я занимался их учетом, находил и
описывал птичьи гнезда и, конечно, не упускал случая
просто понаблюдать за животными. В моем распоряжении
были бинокль, фотоаппарат, ружье — хотя пользовался им я
не часто — и, конечно, блокнот и карандаш.
Закончив намеченную на день программу, мы возвраща-
лись в лагерь. Тот, кто приходил первым, готовил нехитрый
обед (он же был и ужином), кипятил чай. Оставалось
разобрать принесенные из маршрута материалы, привести в
порядок записи в дневнике, наломать охапку-другую сухих
ивовых веток — запас топлива на завтра.
На губе еще стоит лед. Он обтаял, посерел, местами,
особенно перед устьями рек, похож на ломоть сыра—весь
источен аккуратными круглыми отверстиями. Лед отделен от
берегов полосой открытой воды, но достаточно прочен и
идти по нему теперь легко, словно по асфальту. К тому же
на нем прохладнее и нет комаров (на берегу, тем более в
кустарнике, их уже много). Мы поэтому идем по льду, все
свое имущество везем на санях, сколоченных из найденного
здесь же плавника, а к берегу подворачиваем по мере
надобности — чтобы провести очередные учеты, пополнить
сборы, наблюдения, сварить обед, переночевать.
От Бельковской движемся к северу, и наш маршрут
проходит прибрежными тундрами. На них сказывается вли-
яние и моря, и пересеченного рельефа (Югорский полуо-
стров, особенно в центральной своей части, горист), а значит,
широтные границы природных районов, как и пределы рас-
пространения животных и растений, выражены здесь не
очень четко. Однако это тоже интересно.
60
Глава вторая
Двадцать седьмого июня мы подошли к речке Седъяхе,
что километрах в двадцати пяти от Бельковской. Речка
вовсе невелика, но и она оказалась рубежом. К югу от нее
ивняков становится больше, высота кустов увеличивается. К
северу от речки кусты редеют и мельчают. Есть различия и в
животном мире. К югу от Седъяхи многочисленны белые
куропатки. На одном квадратном километре площади можно
насчитать и двадцать и двадцать пять пар. Для куропаток это
почти «потолок» возможной плотности гнездования. На
сходных участках северного берега речки количество гнезд
сокращается до десяти — пятнадцати на один квадратный
километр, дальше же их становится еще меньше. Не случай-
но по-ненецки эта птица зовется норо-хонде—«ивовая куро-
патка».
Курочки — самки куропаток сейчас сидят на гнездах.
Наряд их пестрый, коричневатый и так сливается с окружа-
ющей тундрой, что можно пройти всего в шаге от наседки и
не заметить ее. Вероятно, такого же мнения и сама птица.
Она подпускает к себе человека и на метр, и на полметра, а
если не делать резких движений, удается даже погладить ее
рукой.
У петушков же все наоборот. За исключением головы
и шеи, их оперение еще по-зимнему чисто-белое, и они
издали выдают себя. Да и ведет себя петушок так, будто
очень хочет привлечь внимание Заметив человека, он
поднимается в воздух, летит, часто взмахивая белыми
крыльями, а перед посадкой еще и крикнет громко и хрипло:
«Кува-кува». Это заключительная часть его брачной «песни».
В ночные часы до сих пор еще можно услышать ее
полностью; она звучит как «кок-пр-рр-кува-кува» и «поется»
в воздухе, в то время как петушок выписывает «горку» —
взлетает круто вверх и так же круто идет на посадку.
Конечно, петушок рискует. И у нор песцов, и у гнезд
соколов остатки куропаток-самцов встречаются теперь ча-
сто, самок — как редкое исключение. Принимая на себя удар,
петушок зато спасает жизнь и самке, и будущему выводку,
он как бы жертвует собой во имя продолжения куропаточь-
его рода.
К югу от Седъяхи услышишь за день и четыре, и пять
токующих бекасов, к северу—хорошо, если одного-двух. По
южному берегу, хотя и не часто, встречаются варакушки. Эта
птичка скрытна, осторожна, а может быть, просто застенчи-
ва. Но если удается увидеть ее, особенно самца, не налюбу-
ешься. Во все горло и грудь у него роскошная ярко-голубая
«манишка» с рыжим пятном посредине. Там, где они гнездят-
ся, слышится песенка самца—громкая, богатая коленами, а
еще чаше слышится «чак-чак» — резкий, отрывистый крик
61
ТУНДРА МНОГОЛИКАЯ
тревоги. По северному берегу Седъяхи ни одной варакушки
уже не было.
К югу от речки чаще встречаются утки-шилохвости и
свиязи, турпаны и синьги. Гораздо чаще видишь там и
чечеток (пожалуй, это самые мелкие из здешних птиц), и,
конечно, чаще попадаются там среди кустов их гнезда,
искусно сплетенные из веточек и травинок и непременно
выстланные белым ивовым пухом.
Конец июня — разгар здешнего лета. Тундру раскрасили
яркие пятна голубых незабудок, желтых лютиков и купаль-
ниц. Краснели куртины астрагалов и мытников, белели
поляны цветущей морошки, куропаточьей травы, пушицы.
Даже над сухими, бесплодными склонами нависла желтова-
тая дымка распустившихся полярных маков.
Заканчивали кладку яиц и начинали насиживание морян-
ки— самые многочисленные из местных уток. Они гнездятся
по берегам больших озер, и только после того, как на них
появится вода, а вскрываются озера очень поздно. Однако в
большинстве птичьих семей уже появились птенцы. Белоснеж-
ные пуховички были в гнездах сапсанов. Заканчивали насижи-
вание даже варакушки, каменки, краснозобые коньки, хотя эти
насекомоядные птицы прилетают на родину и начинают
гнездиться самыми последними. У лапландских подорожников
и пуночек птенцы оперялись, а у жаворонков даже начинали
летать. Катались по тундре рыжеватые пуховые комочки —
потомство куликов-воробьев, чернозобиков, белохвостых пе-
сочников.
Хор птичьих голосов постепенно редел. В последние дни
июня или начала июля кончили петь пуночки, жаворонки,
стали гораздо молчаливее самцы куропаток. Некоторые
пернатые даже улетали. На лужи и озерки присаживались
стайки самок круглоносых плавунчиков. В семейной жизни у
этих куличков все идет «наперекосяк». Самки их окрашены и
ярче, и наряднее, чем самцы. «Ухажеры» — тоже они. Отло-
жив яйца и оставив все семейные заботы самцам, эти
ветреницы собираются в стайки и улетают на юг. Сначала
присмирели, притихли, а затем тоже улетают самцы уток—
селезни гаг, турпанов, синьги. И хотя за счет молодежи
птичье население возрастало, с каждым днем тундра затиха-
ла и как-то беднела.
Лед на губе еще держал человека. Жаль было упускать
хорошую погоду, и мы спешили с разрезом как могли.
Десятого июля показался Югорский Шар. Над проливом
стая за стаей летели на запад селезни гребенушек, синьги,
турпанов. На льдинах, словно в жаркий день на подмосков-
ных пляжах, нежились нерпы.
62
Глава вторая
Вдали виднелись высокая ажурная башня, мачты и
домики полярной станции.
Маршрут по Югорскому полуострову подходил к концу.
В следующем 1958 году нам предстояло завершить ши-
ротный разрез, продлить его до северного края лесов (или,
что то же самое, начать отсюда). Теперь нас было трое: я,
Вадим Михайлович Гудков — орнитолог и Владимир Никола-
евич Вехов — ботаник. Орнитологу слегка за двадцать, и
иначе как Дима его никто не называет, однако он предан
делу и достаточно опытен, успел побывать уже не в одной
экспедиции. Владимир Николаевич — мой друг и коллега по
университету, для меня он просто Володя, человек он
бывалый, и ему тем более опыта не занимать. Исходная
точка теперешних маршрутов — город Воркута. Отсюда по
железной дороге рукой подать до тайги. Отсюда же мы
собираемся двигаться к северу.
Ближайшие лесные островки разбросаны всего километ-
рах в пятидесяти от Воркуты, в долинах рек Сейды и Усы.
Ельники и березняки перемежаются здесь низкорослыми
ивняками, зарослями карликовой березы, открытой бугри-
стой тундрой. Словом, это типичная лесотундра. С каждым
километром к югу деревья вытягиваются, стройнеют, а
лесные островки разрастаются, смыкаются и вскоре превра-
щаются в настоящий лес, тайгу. К северу так же быстро
деревья хиреют, островки леса мельчают, прогалы между
ними увеличиваются. А дальше идет уже настоящая тундра,
хотя там кое-где и виднеются «куропаточьи чумы» — ели с
чуть живой вершиной, но зато в густой «юбке» из лапника; в
ненастье такой «чум» дает прибежище и куропатке, и
путнику.
Лес, лесотундра, тундра. Все здесь близко, зримо, типич-
но, прямо по школьному учебнику географии.
Начало июня. Весна в этом году запаздывает. В остров-
ках леса еще по колено снега, но большинство пернатых уже
на месте. Конечно, это те из них, кто проводит здесь круглый
год,— глухари и тетерева, ястреб-тетеревятник, трехпалый
дятел, кукша, синичка-гаичка. Некоторых удалось увидеть, а
кто-то оставил следы на снегу или обронил перышко.
Несколькими километрами южнее мне встретились и щуры, и
клесты, и красногрудые снегири. Это хотя и не полный, но
весьма представительный набор «таежников». В прогалах же
между островками леса суетились «тундровики» — полярные
жаворонки и лапландские подорожники, отстаивая места
будущих гнезд, гоняли других пернатых поморники.
Языки тундры все уменьшались, превращались в язычки,
63
ТУНДРА МНОГОЛИКАЯ
пытались было протиснуться к югу по водоразделам, но
всюду, как в стену, упирались в лес. И хотя размеры их уже
невелики, эти языки и язычки все таки тундра со свойствен-
ным ей растительным и животным миром. Их-то и можно
принять за точку отсчета.
Юго-восток Большеземельской тундры — это обилие во-
ды, сложное переплетение долин, озер, вершин многочислен-
ных рек, текущих в самых разных направлениях. Здесь
поэтому нетрудно подыскать водный путь, который доставил
бы летом путешественников в нужное место. Правда, ско-
рость будет небольшая: здешние реки, как правило, небы-
стры, к тому же они настолько петляют, что можно пройти по
ним и сотню километров, а продвинуться по прямой едва на
десяток. Путешественников встретят мели, перекаты, а то и
пороги, не обойтись в путешествии и без утомительных
волоков из одной речки в другую. Зато не зависишь от
капризов техники, погоды, да и должностных лиц тоже.
Словом, мы предпочли водный путь.
Невдалеке от поселка Воргашор, одной из составных
частей Воркуты, протекает ручей — тоже Воргашор. Это —
начало пути. Ручей течет на север и впадает в речку
Янейтывис, а та в свою очередь—в реку Воркуту. Воркута,
правда, течет на юг и впадает в Усу, приток Печоры. Но если
подняться вверх по правому притоку Воркуты, текущему с
северо-запада, можно подойти довольно близко к озеру
Молотовей-Ямбу-то. Короткий волок—и озеро. Дальше вверх
по речке, впадающей в озеро, еще волок—подлиннее,
километров пять-шесть,— и река Сядейю, приток Коротаихи.
С Коротаихой же нам по пути. Она течет на северо-запад и
самостоятельно впадает в Хайпудырскую губу Баренцева
моря. От устья Коротаихи остается совсем немного до устья
Бельковской — конца прошлогоднего маршрута.
Тринадцатого июня мы разбили палатку на берегу Ворга-
шора. Вокруг палатки виднелись следы оленьих копыт,
оправдывая тем самым название ручья (на языке коми
Воргашор—«ручей оленьей тропы»).
На ручье конец ледохода. Воргашор полноводен, говор-
лив, по нему мчатся последние льдинки. Становится прохо-
димой и тундра. Снег, правда, виднеется по возвышенностям
в зарослях карликовой березы и в ивняках по низинам, но он
осел, посерел, в нем много плешин. Нет комаров. А главное,
все пернатые на месте. Выходит, мы выбрали лучшее время
для начала маршрута.
Наша «флотилия» состоит из разборной байдарки и
небольшой деревянной плоскодонки. Оба «корабля» не
64
Глава вторая
очень-то вместительны, поэтому с собой взято только самое
необходимое. У нас одна палатка-памирка. В принципе она
рассчитана на двоих, но, сильно потеснившись, в ней можно
жить и втроем. Спальный мешок у нас теплый, меховой, но
тоже один. Сделать его «трехспальным» удалось Володе.
Еще в Москве он распорол мешок сверху и вшил в разрез
клин, не пожалев на то свою фронтовую шинель. Конечно,
это изобретение не сулило нам большого комфорта. Напри-
мер, поворачиваться в нем на другой бок можно было лишь
втроем одновременно. Но все же лучше такой спальный
мешок, чем никакого.
Из Москвы вроде бы не взято ничего лишнего. Ничем
лишним не пополнились мы и в Воркуте, разве что Дима
настоял на покупке лапши — продукта не только «сверхнор-
мативного», но и неудобного в путешествии. И тем не менее у
палатки выросла неожиданно большая куча свертков, узлов,
ящиков. Не будь в нашем распоряжении лошади с телегой —
это помощь горняков,— трудно представить себе, как бы
удалось перетащить такую уйму имущества от поселка к
ручью.
Временами проглядывало солнце, теплело, можно было
сбросить телогрейку. Но чаще небо хмурилось, наваливался
туман, как из сита сыпала морось, а то и шел снег. Воргашор
уже стало неудобно называть ручьем. Он превратился в
реку—шумную и быструю. Мутная вода несла по нему
обмылки льдин, пену, мусор, теребила и трясла кусты ив,
будто пробовала их на прочность. Исчезал снег, пятна его
оставались лишь кое-где в западинах. Хотя и небыстро, но
зеленели ивняки, а среди кустов, приподняв слой слежав-
шейся листвы, проклевывались похожие на зеленые штыки
ростки чемерицы.
В солнечную погоду тундра оживала. На верхушках
кустов раскачивались и нарядные желтоголовые трясогузки,
и кулики-фифи, чаще можно было увидеть в ивняках
чечетку, а то и варакушку. Звучал громче, становился богаче
хор птичьих голосов. Несмотря на сильную конкуренцию — в
этом хоре участвовали такие признанные солисты, как
варакушки, краснозобые коньки, пеночки-веснички,— все-
таки и здесь лучшими певцами можно было назвать белохво-
стых песочников. Солнце пряталось, и птицы затаивались,
стихали. Если небо не затягивали облака, и днем и ночью
солнце светило почти одинаково, однако в ночные часы, как
и в ненастье, многие птицы стихали. Но были и исключения.
Не раньше чем в восемь-девять вечера на охоту вылетали
болотные совы, а заканчивалась их «вахта» в два-три утра.
Ночью и чаще, и громче звучали уж очень незамысловатые и
потому надоедливые песни дроздов-белобровиков. Эти (но,
65
ТУНДРА МНОГОЛИКАЯ
конечно, не те же самые) птицы встречались нам недавно и
невдалеке отсюда—в лесотундре и лесу. А пели они там
хотя и не очень мелодично, но куда разнообразнее. Большая
разница в песне тундровых и лесных белобровиков заметна
не только здесь, на севере европейской части СССР. Ее я
замечал и на Ямале, и на Гыдане, и на Таймыре. И она, мне
думается, не случайна. В тундре, где все видно, дроздам для
общения хватает и вот такого обедненного «языка». В лесу
же надежды на слух больше, чем на зрение, там и «язык»
должен быть богаче.
«Полуночничали» теперь и дупеля. Эти кулики — они
похожи на бекасов, разве что немного крупнее тех,—
распространены не только в кустарниковых тундрах, но и
гораздо южнее, вплоть до Молдавии, Украины, Казахстана.
Дупель—обычный трофей городского охотника, особенно
охотника с легавой собакой, но эта птица молчалива и
скрытна, поэтому изучена слабо и известно о ней мало. К
тому же самые важные события в жизни дупеля, в том числе
ток, бывают приурочены к ночным часам.
В Подмосковье я не раз наталкивался на дупелиные
токовища, но птицы справляли свои свадьбы — если это были
свадьбы — гюд покровом густой тьмы; до меня доносились
только какие-то непонятные звуки, похожие на шепот.
Приходил я на эти токовища и днем, но никакого объяснения
загадочному «шепоту» не находил. И вот теперь появилась
возможность разгадать загадку, и не только послушать, но и
увидеть токующих птиц.
Ток нашелся невдалеке от палатки, на поросшем кустами
осоковом болоте. Напали мы с Димой на него случайно,
поздно вечером и, конечно, птиц распугали. Но на следующий
день я пришел сюда загодя, устроился в кустах, как в
засидке, и стал ждать.
Первый дупель появился на току ровно в восемь вечера.
Через пятнадцать минут здесь была дюжина, а вскоре
собралось около двух десятков птиц. Одни из них опускались
на край болота и сразу исчезали из поля зрения — скорее
всего это были самки. Другие (наверное, самцы) садились
посередине болота и затевали то ли драку, то ли игру.
Склонившись к земле, один дупель преследовал другого. В
это время птицы и издавали те негромкие звуки. Правда,
теперь они меньше походили на шепот; дупеля скорее
«покряхтывали» или «булькали».
Пробежав мелкими шажками два-три метра, они меня-
лись ролями: преследуемый становился преследователем, и
так—раз за разом. Наконец соперники останавливались,
задирали вверх перья хвоста и обнажали свои ярко-белые
подхвостья. В такой позе кавалеры медленно поворачива-
66
Глава вторая
лись на одном месте и, вдосталь «нахвалившись исподним»,
один за другим улетали. Вслед за ними улетали и самки —
что это были они, уже не оставалось сомнений. К трем часам
утра ток опустел.
Так вот в чем дело? Это не «свадьба», а скорее
«смотрины». Загадка была теперь разгадана, но все равно с
тока я уходил с чувством разочарования: не такой уж
веселой показалась мне их «гулянка».
Наша «флотилия» наконец-то в пути. На лодки удалось
погрузить все имущество, хотя сделать это было не просто.
Особенно много вобрала в себя байдарка. В ней заполнены
теперь все пустоты — и под бортами, и в узком остром носу,
и в хвосте. То, что не поместилось внутри, лежит на ее
парусиновой палубе. Здесь и шесты для палатки, и мешок с
посудой, и лапша—другого места для нее так и не нашли.
Володя и Дима плывут на плоскодонке, я—на байдарке.
Плыть по течению, пока река быстра и полноводна,—
одно удовольствие. К тому же с лодки можно так много
увидеть.
Наши лодки замаскированы кустами, похожи на плавучие
острова, и мы не гребем, а только подруливаем. Поэтому и
птицы, и звери подпускают к себе близко, иной раз почти
вплотную. То рядом с тобой, среди кустов, окажется куро-
пач — самец белой куропатки. Отчетливо видны не только
его вспухшие алые «брови» — часть весеннего наряда, но
даже мелкая темная рябь на рыжих голове и шее. То
поравняешься с пришедшим на водопой пегим в эту пору
зайцем. До уток — морских чернетей, турпанов, свиязей —
иногда можно было бы дотянуться рукой. Так и кажется, что
на тебе сказочная шапка-невидимка. Лишь волк заподозрил
в «островах» что-то неладное, какой-то подвох. Он свечкой
взвился над кустами, метрах в десяти от передней лодки,
осмотрелся, наверное, все понял — и тут же исчез, словно
провалился сквозь землю.
Чем дальше от поселка, тем чаще встречаются куропатки
и зайцы, утки и гуси, словом, птицы и звери, которых
объединяет название «дичь». На нас они обращают все
меньше внимания, подпускают к себе все ближе.
Но вода спадала. С каждым днем открывалось все
больше мелей и перекатов, а невдалеке от устья Воргашора
один за другим пошли пороги. И если перекаты не были для
наших лодок серьезным препятствием — преодоление их
лишь требовало внимания, то пороги отнимали и время, и
силы. Перед порогом нужно было освободить лодки от груза,
и то и другое перенести по суше, а после порога спустить
67
ТУНДРА МНОГОЛИКАЯ
лодки на воду и вновь их заполнить. Особенно много возни
было с разгрузкой и загрузкой байдарки.
Двадцать второе июня стало для нас «черным» днем.
Цепь порогов началась с самого утра. Уже по заведенному в
таких случаях порядку Володя, как разведчик, шел по берегу
впереди. Перед очередным порогом он размахивал руками,
махал шапкой, кричал, словом, предупреждал нас с Димой об
опасности. Мы причаливали и начинали разгружаться. Подхо-
дил Володя и тоже включался в работу.
К середине дня я уже потерял счет пройденным порогам.
И терпение, и силы у всех иссякали. Дима откровенно
брюзжал, Володя помрачнел, хотя и молчал, я, наверное,
выглядел не лучше. Конечно, можно было устроить привал,
вскипятить чайник, отдохнуть. Но по карте выходило, что
конец порогам близок, что горный кряж, прорезанный Ворга-
шором, вот-вот кончится, а значит, скоро равнина, скоро
спокойная вода. Там и отдохнем — таким было общее
мнение.
Плывем дальше. Володя машет шапкой. Значит—опять
порог. Лодки приткнулись к берегу. Но так не хочется их
разгружать! Я пошел посмотреть на препятствие. С берега,
сверху, оно показалось мне не таким уж страшным. Отсюда я
«прицелился», подыскал как будто сносный проход.
— Давайте перенесем только «деревяшку», а на байдар-
ке буду сам сплавляться,— предложил я товарищам. Диме
моя идея пришлась по душе, Володя, во всяком случае
вслух, не возражал.
И вот байдарка среди клубящихся струй, грохота и пены.
Бросок вверх, вниз, будто мчишься на диком, необъезженном
скакуне. Всего какие-то мгновения — и самая страсть позади.
«Прицел» оказался верным. Но не говори «гоп», пока не
перепрыгнешь! Впереди, под пеной и водоворотами, затаился
еще камень, и байдарку бросило на него, развернуло поперек
течения, прижало к камню бортом. Раздался треск...
Меня сначала утащило на глубину, но затем вынесло на
поверхность и прибило к галечниковой косе. Если не считать
потери одного сапога — его так и не удалось найти,— я был
цел и невредим. Тут же, на косе, лежали рваная парусина,
запутавшиеся в ней обломки дюралевых трубок, кое-что из
груза, были разбросаны мешки, мешочки и разная мелочь.
Что-то уплывшее Володя и Дима перехватили ниже места
аварии. Часть имущества я смог поднять со дна Воргашора,
сгоряча раз-другой нырнув в его обжигающую воду.
Перед стартом я на всякий случай передал Володе ружье
и патронташ, фотоаппарат, полевую сумку с документами,
картами, деньгами. Все это было цело. Но сколько потерь!
Уплыл сапог—это еще полбеды. Потом в тундре нашлась
68
Глава вторая
брошенная автомобильная камера, и из нее получились
неплохие поршни — распространенная обувь охотников. Серь-
езнее пропажа соли, половины патронов, табака — это уже
моя беда, поскольку среди нас троих единственный куриль-
щик— это я. Вымокли сахар и сухари, а мешок, подвязанный
к палубе байдарки — при аварии он не оборвался,— сильно
похудел и содержал уже не лапшу, а ком теста. И главное,
вместо стройной, быстроходной и емкой байдарки —
безобразная куча обломков.
Что было делать? Сначала, конечно, разложить большой
костер, чтобы обогреться и обсушиться. Приготовить обед и
чай. Просушить сахар и сухари. Костер вскоре затрещал, и
было это кстати: к тому времени похолодало, пошел снег.
После обеда разобрали останки байдарки, вытащили
карту, стали совещаться. Байдарка вроде поддавалась ре-
монту. Конечно, не вернуть ей былые прочность и быстроход-
ность, но ведь и плыть нам дальше по спокойным и
нешироким рекам, в гонках не участвовать. Мало патронов —
беда, но как-то можно обойтись и с тем, что осталось. Мало
сахара и сухарей — это тоже можно пережить. Табак—
проблема моя, личная, на успехе общего дела эта пропажа
прямо не отразится. Вот без соли действительно плохо. Но
идти за ней в Воркуту—потерять по крайней мере неделю. В
общем решение было такое: работу продолжать, двигаться
вперед, без соли как-нибудь обходиться, а пока ремонтиро-
вать байдарку.
Три дня в лагере «кораблекрушения», как он значился в
дневниках, шли ремонтные работы. Мы старательно залата-
ли порванную обшивку, заменили сломанные трубки ивовыми
ветками, пустили на ремонт весь наличный шпагат, всю
проволоку, резиновый клей, наконец, лейкопластырь из
аптечки, и байдарка воскресла, успех даже превзошел все
ожидания. Мастерили главным образом мы с Володей,
кашеварил Дима. И утром, и вечером он кормил нас
клецками — сваренными в кипятке кусочками теста —
бывшей лапшой. Клецки, тем более без соли, представляли
далеко не лучшее яство, но чревоугодников среди нас не
оказалось, блюдо это мы ели и тесту пропасть не дали. За
эти дни у костра просох спальный мешок, из пачек с сахаром
перестал течь сироп. Можно было двигаться дальше.
Первого июля наши лодки вошли в длинное и узкое озеро
Молотовей-Ямбу-то (молотовей по-ненецки—«длинное», а
«то» означает «озеро»). Было тихо и жарко. Вода в мелко-
водных заливах пузырилась, будто кипела. Отчетливо слы-
шался какой-то шорох. Я всмотрелся в воду и увидел вот
что: мириады комариных личинок, как по команде, будто ими
кто дирижировал, ползли по стебелькам осок к поверхности
69
ТУНДРА МНОГОЛИКАЯ
воды. Здесь личинка останавливалась, подсыхала, затем
шкурка ее лопалась, а из щелки выползал взрослый комар —
пока еще немощный, жалкий, со скрюченными крылышками.
Шел массовый выплод этих насекомых, а треск множества
лопающихся шкурок воспринимался ухом как шорох.
Дальше от берега, там, где глубже, по водной глади
разбегались круги, оттуда доносились чавканье и шлепки.
Явно играла рыба, а уточнение внес спиннинг. Заброс — и на
берегу щука, за ней — вторая, третья. Желудки хищниц были
набиты ершами, а тех, как правило, переполняла зрелая
икра или молоки. Щуки пировали в стаях нерестящихся
ершей.
Спиннинг, к счастью, не пропал при аварии и теперь стал
нашим главным кормильцем. Еще по пути к озеру на блесну
ловились то щука, то хариус. На самом же озере пришла
настоящая рыбацкая удача. Было не важно, куда и как
падает блесна. Практически каждый бросок означал новую
щуку—то покрупнее, килограммов на десять, то помельче.
Куча пойманных щук могла бы вырасти еще больше, не
оборвись при очередном забросе блесна. Но все равно рыбы
теперь могло хватить нам на много дней.
Давно подмечено, что радости, как и беды, не «приходят»
поодиночке. И вот еще одно тому подтверждение. Утром мы
легко и неожиданно быстро одолели трудный участок пути,
днем удачно порыбачили, запаслись продовольствием, а
вечером нежданно-негаданно у лагеря появилась оленья
упряжка. На санях подъехали двое молодых ненцев.
За чаем выяснилось, что они пастухи, оленеводы, что со
стадом «каслают» (кочуют) на север, к побережью Карского
моря. Поведали и мы о себе. Конечно, рассказали об аварии,
подарили гостям кое-какую нужную им мелочь, поделились с
ними рыбой и на этом как будто расстались.
— Лакамбой (до свидания),—сказали гости.
— Лакамбой,— ответили мы.
Но прошел час-другой, и ненцы вернулись, но на этот раз на
двух упряжках, впятером. И не с пустыми руками. Они
привезли нам в подарок сахар и муку, махорку и, конечно, соль.
Ненцы соблюли тундровый обычай: помогли людям в беде.
Щедрым был этот дар. Летом оленья упряжка везет мало,
и каждый килограмм припасов у оленеводов на счету. Да и
кто мы для них? Всего лишь случайные встречные.
Опять пили чай, опять прощались. Лакамбой, лакамбой?
Несколько дней мы шли по водоразделу. Те речки и
ручьи, что текли отсюда на восток, несли свои воды в
Воркуту и дальше, в Печору. Текущие на запад—наши
попутчики, они попадали в Сядейю, а затем в Коротаиху.
70
Глава вторая
Хотя дело происходило чуть ли не в «сердцевине» подзоны
кустарниковых тундр, собственно кустарники, ивняки, юти-
лись теперь лишь по речным долинам. Преобладала же
тундра мохово-лишайниковая с порослями корявой карлико-
вой березки.
Встречались нам, конечно, и варакушки, и чечетки, и
пеночки-веснички. Настоящее раздолье было в этих местах
лапландским подорожникам. Гнездились здесь даже поляр-
ные жаворонки, хотя этой подзоне они в общем несвойствен-
ны. Но пожалуй, особенно бросались в глаза или, вернее,
особенно были слышны кулики. По ночам из приречных
кустов ив доносился грубый свист мородунки. Она скрытна,
осторожна, но, если ее увидишь, сразу отличишь от похожих
на нее куликов по изогнутому вверх, довольно длинному
клюву. В небе над ивняками, и тоже ночью, иной раз
слышался какой-то «металлический» звук, что-то вроде рева
самолетной турбины, но, конечно, в миниатюре. Это была
«песня» азиатского бекаса. Внешне он очень похож на
бекаса обыкновенного, но не «блеет», а издает такие вот
странные звуки. Интересно, что азиатский бекас расселяется
на запад, причем движется преимущественно по югу тундро-
вой зоны и лесотундре. Еще несколько десятилетий назад он
едва доходил до восточных склонов Урала, в начале 50-х
годов его стали встречать под Воркутой, а теперь мы видели
и слышали его еще западнее, вплоть до реки Сядейю.
На тех же приречных кустах раскачивались кулики-фифи.
Из кустов доносились приятные, мелодичные трели этих
куликов, а если рядом было гнездо и птицы беспокоились,
слышался их монотонный и надоедливый крик. В кустарни-
ках встречались и более редкие для этих мест кулики,
например щеголи. Они и впрямь «щеголяют» своим оперени-
ем— аспидно-черным с белым крапом, своими красными
ногами.
По галечниковым косам со свистом шмыгали юркие
зуйки-галстучники. На косах они и «гнездятся». В кавыч-
ках— потому что галстучники не устраивают даже подобия
гнезда. Их крупные пестрые яйца лежат прямо на косе и так
сливаются с галькой, что найти и увидеть их можно только
случайно. В оперении самой птицы перемешаны коричневый,
черный и белый цвета, и, если птица остановится, она сама
превращается в невидимку.
Над речными берегами все еще слышались звонкие трели
белохвостых песочников, а на буграх, среди зарослей карли-
ковой березки, нередко звучали заунывные флейтовые
посвисты золотистых ржанок. Красят все-таки тундру
кулики!
Приближалась середина июля. Только теперь, с большим
71
ТУНДРА МНОГОЛИКАЯ
опозданием, по-настоящему потеплело, полностью разверну-
лись листья ив, а тундра раскрасилась пятнами цветущих
трав. Впрочем, не было к погоде претензий. Позже обычного
зато пришла комариная напасть, пожалуй, недели на две
удлинилось в этом году благодатное время, когда не дума-
ешь о накомарнике, противокомариных мазях и жидкостях,
когда пьешь чай, ешь суп и кашу, не разбавленные пополам
комарами. Солнце же строго выдерживало свой календарь и
по ночам стало приближаться к горизонту.
Мы благополучно одолели длинный волок и вышли к
Сядейю. Остались позади сухие водораздельные тундры.
Впереди была равнина, был прямой путь к Коротаихе, к
Хайпудырской губе.
Вокруг все еще расстилалась «сердцевина» подзоны
кустарниковых тундр, ближайшие, самые северные, островки
леса, даже отдельные деревья находились отсюда километ-
рах в восьмидесяти, а то и в ста, и вдруг за одним из
поворотов Сядейю показалась... роща. Первым делом хоте-
лось протереть глаза, избавиться от наваждения. Но роща
приближалась. Сначала в ней различались куртины деревь-
ев, потом отдельные стволы, ветки, трепет листвы. Рощи
виднелись и дальше. Сомнений больше не оставалось.
Невдалеке отсюда проходили пути и российского акаде-
мика А. Г. Шренка (он пересек Большеземельскую тундру в
1837 году, а рассказу о своей экспедиции посвятил капиталь-
ный двухтомный труд «Путешествие на северо-восток Евро-
пейской России»), и пытливого натуралиста С. В. Керцелли
(это было уже в 1909 году), и известного советского ботани-
ка и североведа В. Н. Андреева. Каждый из них общался
здесь с оленеводами, прибегал к их помощи, конечно,
расспрашивал оленеводов о местных достопримечательно-
стях. И тем не менее ни один исследователь почему-то
ничего не сказал об этих удивительных лесах, не упоминали
о них и последние сводки по растительности СССР. Короче
говоря, мы оказались тут первыми естествоиспытателями, а
рощи и леса были нашим, может быть,и не ах каким великим,
но все же географическим открытием.
Необычным оказалось не только местоположение лесов,
но и их состав. И деревьями, и подлеском в них были только
ивы. Собственно рощи составляли ивы древовидные (ива
Гмелина), со стволами подчас толщиной в обхват и высотой
десять, а то и пятнадцать метров. Под сенью деревьев, но
как будто «не замечая их», как-то «по-тундровому», росли
обыкновенные для этих мест кустарниковые ивы (ива шер-
стистая). Подлесок разнообразили местами лишь кусты
красной смородины. Ютились рощи только по речным доли-
нам. Судя по следам заячьих зубов на коре деревьев, зимой
72
Глава вторая
в рощах скапливается по меньшей мере трехметровой глуби-
ны снег. Судя по другим приметам, весной их затапливают
полые воды, а грунт среди деревьев распахивают льдины.
Зато каждой весной вода приносит в рощи плодородный ил.
Интересно, что у рощ были предшественники: в торфяниках,
кое-где выглядывающих из-под слоя почвы, мы нашли
остатки более древних лесов — и стволы, и ветки, и кору
елей, берез, ольхи.
В рощах—в затишье, сырости и духоте—комар был
особенно густ и зол. Сквозь комариные тучи все предметы
виделись серыми, а их контуры размытыми; не будь у нас в
достатке противокомариных жидкостей, сюда бы не суну-
лись. Но вообще жизнь под пологом деревьев не отличалась
богатством. Не жили в рощах, да и не могли жить, поскольку
все здесь весной оказывается во власти воды и льда,
мелкие грызуны. Из мелких зверьков встретился только
горностай, а его «квартиры» были в необычных местах—в
дуплах ив, да еще на двухметровой высоте. Разнообразнее
оказалось птичье население, но почти все местные пернатые
были обитателями кустарников; это уже знакомые нам
варакушки и овсянки-крошки, чечетки и пеночки-веснички.
Они, как и сами кустарники, словно не видели леса, хотя и
жили под его пологом. Не случайно поэтому особенно
бедными жизнью, птицами были участки леса без подлеска.
Для географа, особенно для биогеографа, наша находка,
конечно, очень интересна. Топор оленевода пощадил ивы,
хотя дерево, древесина в тундре—большая ценность. И
будет очень жаль, если эти деревья попадут теперь под
топор геолога или другого изыскателя, а тем более будут
срублены бездумно, просто так. Ведь площадь рощ измеряет-
ся всего гектарами, тянутся они по долинам Коротаихи и ее
притоков узкой цепочкой или пунктиром лишь километров на
тридцать. Вырубить эти рощи просто и быстро, а восстановят-
ся они нескоро. Да и восстановятся ли?
Заканчивался июль. Лето катилось под уклон. Солнце
уже заходило за горизонт, но пока ненадолго, и настоящих
темных ночей еще не было. Однако в ночные часы заметно
холодало и жизнь в тундре замирала. Птицы умолкали, разве
что нарушал тишину вскрикнувший спросонок куропач или
«хохотнувшая» где-то на озере гагара.
На реке часто встречались гусиные семьи—линяющие,
потерявшие способность к полету старики и начинающие
оперяться молодые. Пока нас окружали сухие водораздель-
ные тундры, это были преимущественно белолобые гуси.
Здесь, на равнине, явно преобладали гуменники. Линяли и
холостые гуси. Они держались стаями на озерах, окруженных
73
ТУНДРА МНОГОЛИКАЯ
зарослями хвоща. Если не виднелись на таком озере сами
птицы, то уж их перья обязательно были набросаны по
берегам.
Подрастали птенцы и в других птичьих семьях. Все
увереннее перепархивали молодые галстучники и кулики-
фифи. Молодые лапландские подорожники по-настоящему
поднялись на крыло и тут же исчезли, очевидно, улетели.
Старики же линяли; они прятались в зарослях карликовой
березки, взлетали очень неохотно и летали плохо.
Раньше, чем подорожники, выросли и разлетелись моло-
дые тундровые жаворонки. Но у поздно прилетевших перна-
тых птенцы еще оставались в гнездах. Продолжали кормить
потомство и краснозобые коньки, и трясогузки, и пеночки.
Впрочем, у них еще был запас времени, и они, наверное,
успевали вырастить птенцов. Хуже обстояли дела у ласто-
чек-береговушек. Их колония встретилась нам двадцать
девятого июля. В норках, вырытых в обрывистом берегу
Коротаихи, были не только недавно вылупившиеся птенцы,
но и яйца. Ласточки едва «укладывались» в здешнее лето, и,
конечно, не случайно это была самая северная на нашем
пути их колония.
В своих низовьях Коротаиха окончательно вырывается на
равнину. Кустарники здесь больше не жмутся к долине реки,
а заполняют всю тундру. Теперь все реже нам встречались
гуси и утки, и становились они все пугливее. Начали
попадаться рыболовные сети, и, наконец, впереди открылся
поселок, тоже Коротаиха—домики вперемежку с островер-
хими чумами.
Подходил к концу наш маршрут. Заканчивался и широт-
ный разрез: уже близко устье Бельковской — места, обследо-
ванные в прошлом году.
ВОТЧИНА ВЯСАКА И ХАДАТО
Остров Вайгач как бы втиснулся между материком и
Новой Землей. Неудивительно, что и природа Вайгача вобра-
ла от соседей что-то среднее, промежуточное. Как и Новая
Земля, он горист, его побережье, особенно западное, изреза-
но, богато заливами. Однако нет в нем новоземельской
суровости, не бывает здесь таких ураганных ветров, не так
часты туманы. Летом равнины и склоны гор Вайгача, особен-
но его юго-запада, зеленеют, пестрят многоцветьем (не то что
на Новой Земле), хотя по сравнению с материком его
растительность и беднее, и скромнее. Это на суше. А под
74
Глава вторая
берегами острова—то голубизна морских вод, то хаос
торосов, а чаще беспорядочное движение стай льдин.
Можно сказать, он красив, но красота его непроста. Есть
в ней что-то загадочное, настораживающее, тревожное,
идущее от причудливых по форме скал, гротов и пещер,
которыми изобилует остров, от завываний ветра в расщели-
нах скал. Не случайно в прошлом он внушал человеку
суеверный страх, считался у ненцев священной землей —
«Хаюдейя», и здесь находилась вотчина главных ненецких
святилищ—«Вясака» (старик) и «Хадато» (бабушка).
Местом жительства Вясака был крайний юг Вайгача,
точнее, юго-восточный мыс бухты Варнека. Первое дошед-
шее до нас его описание сделал в 1556 году английский
моряк Стефен Барроу. По его словам, Вясак представлял
собой деревянную фигуру «с семью лицами», вырезанными
одно над другим. При нем «состояла пышная свита» из более
чем трехсот небольших идолов грубой работы, изображавших
«мужчин, женщин и детей». Путешественник окрестил это
место «Мысом идолов», по-русски же оно издавна называ-
лось мысом Болванским (позже он был переименован в мыс
Дьяконова).
Еще в 1824 году Вясака, почти не изменившимся, застал
штурман И. Иванов, автор первой описи Вайгача. Однако
через несколько лет, при крещении ненцев, миссионеры
предали огню и Вясака, и всю его свиту, а на их месте
воздвигли большой деревянный крест. Впрочем, в 1878 году
известный путешественник А. Э. Норденшельд вновь застал
здесь сотни деревянных идолов, груды оленьих черепов,
костей белых медведей, железных предметов. Хадато «жи-
ла» вдалеке от Вясака, на самом севере острова, на мысу, за
которым сохранилось название Болванский. По свидетель-
ству очевидцев, это была каменная глыба, напоминавшая
человеческую фигуру с заостренной головой. «Бабушка»
считалась матерью Земли и покровительницей промыслов.
Еще на одном святилище — к тому времени оно-то и стало
здесь главным — в 1897 году побывал художник А. А. Бори-
сов. Святилище располагалось в горах, у истоков реки
Хэхэяха (в переводе с ненецкого — «священная»). Это были
два огромных известняковых столба, разделенных расщели-
ной и составлявших нечто вроде арки. По дороге к нему
художник видел много идолов («чтобы перевезти лишь одну
из их груд, потребовалось бы возов 30—40»), кучи оленьих и
медвежьих черепов, топоров, ножей, обломков ружей, якорей
и якорных цепей. На Вайгачские святилища веками приезжа-
ли ненцы с Канина полуострова, с Малой и Большой Земель,
из-за «Камня» (Урала), закалывали здесь жертвенных оле-
ней, «кормили» оленьей кровью идолов, оставляли подноше-
75
ТУНДРА МНОГОЛИКАЯ
ния и, конечно, просили удачи в охоте, в семейных делах. Да
мало ли какая нужда бывает у человека?
Но это — в прошлом. Давно рассеялся тот суеверный
страх вокруг Вайгача, хотя у его скал по-прежнему дико
свистит и жутко воет ветер. На острове живут оленеводы и
охотники, работники полярных станций, в том числе, конечно,
и ненцы. Невдалеке от бывшего «жилища» Вясака — никаких
следов святилища там уже не осталось—вырос поселок
Варнек — островная «столица». В «гостях» у «Бабушки» мне
пришлось быть в 1957 году. Самой «хозяйки» я не застал: та
каменная глыба почти совсем разрушилась, и остатки ее уже
нисколько не походили на человеческую фигуру. Но вокруг
них, из-под слоя дресвы, некогда составлявшей глыбу,
выглядывали и обломки дерева, и куски металла. Для
историков здесь хранится, наверное, много интересного. По
соседству с «Бабушкиным жилищем» теперь стоит полярная
станция (Болванский Нос). Полярники ведут здесь наблюде-
ния за погодой, за морскими льдами и водами и, может быть,
даже пользуются «Бабушкиным покровительством», посколь-
ку в Советской Арктике это одна из самых «удачливых»
полярных станций.
В 1957 году, после Югорского полуострова, мы вели
широтный разрез и через остров Вайгач.
Двадцать третьего июля вертолет высадил нас на самом
севере острова, на Болванском мысу. Ноги ступали по
щебенке. Щебенка виднелась и вокруг—то голая и бесплод-
ная, то с островками мхов и лишайников. И хотя нашлись
поблизости и моховые болотца, и небольшие луговинки, хотя
по склонам белели куртины куропаточьей травы и трепетали
под порывами ветра полярные маки, это был уже другой мир,
непохожий на тот, что остался на материке. Это были
типичные арктические тундры, хорошо знакомые мне еще по
Новой Земле.
На галечниковом берегу ручья кормился выводок морских
песочников, а на морском пляже суетилась стайка подвиж-
ных куликов-песчанок—очевидно, шел уже их осенний про-
лет. Оба этих кулика — северяне, распространены вплоть до
севера Новой Земли и Земли Франца-Иосифа и южнее
подзоны арктических тундр не гнездятся. Будто подхвачен-
ные ветром бумажки, перепархивали с луговинки на луговин-
ку белокрылые пуночки, «гагавкая» покружился над головой
любопытный бургомистр, на моховом болотце прошмыгнул
под ногами лемминг. Если назвать еще короткохвостого
поморника, то это и были все птицы и звери, встреченные
нами на севере Вайгача в первый день нашего здесь
пребывания. Сразу же бросилась в глаза и такая местная
76
Глава вторая
особенность: жизнь здесь распределялась очень неравномер-
но и была сосредоточена в долинах рек и озер, на морском
побережье.
В один из первых дней я отправился к сопке Болван-
ской — самой высокой точке острова. Вначале дорога шла
теми же арктическими тундрами, где мне встретилось нес-
колько речек, озерков, моховое болотце. А дальше и выше
пошли каменные россыпи. Даже внизу жизнь не отличалась
богатством, здесь же была пустыня. Оживляли ее лишь
пятна распластавшихся по камням накипных лишайников —
черных, желтых, зеленых, красных. Редко видел я здесь и
птиц—полярных жаворонков, куликов-хрустанов, пуночек.
Да и держались они как-то необычно: настороженно, молча-
ливо, сурово, что ли, прямо под стать округе. На обратном
пути, ближе к побережью, встречи с птицами участились. С
диким хохотом пролетела самая большая и самая редкая из
гагар — белоклювая; раз-другой откуда-то из глубины остро-
ва вновь донесся ее крик — громкий, грубый, немного похо-
жий на конское ржание. Пролетела, почему-то на север,
стайка молодых турухтанов, в том числе и самцов (они
заметно крупнее самок), но без нарядных «доспехов», кото-
рыми щеголяют весной взрослые «петушки».
Уже у самого побережья, словно по заказу, один за
другим пролетели все три вида обитающих в Арктике
поморников — средний, потом короткохвостый и, наконец,
длиннохвостый. Самый надежный опознавательный признак
этих птиц, их «визитная карточка»,— хвост. У среднего
поморника два средних пера хвоста удлинены, на концах
закруглены и перекручены. Поэтому издали кажется, что
хвост птицы заканчивается каким-то «бантиком». У длинно-
хвостого поморника два средних пера хвоста тонкие, зао-
стренные и очень длинные (они такой же длины, как и
туловище птицы), у короткохвостого эти перья тоже зао-
стренные, но короткие. Поморники различаются и по разме-
ру. Средний поморник—самый крупный, массивный и плотно
сложенный. Самый мелкий и «хлипкий»—длиннохвостый.
Зоологи относят поморников к чайкам, хотя оперение у
них темное, бурое, совсем не чаячье. Полетом же и многими
чертами поведения они скорее напоминают хищных птиц,
вообще как бы заменяют на Севере малочисленных здесь
пернатых хищников. Важная, если не важнейшая, составная
часть их пищи — мелкие грызуны. Поэтому поморники успеш-
но размножаются, гнездятся с наибольшей плотностью в
«мышиные» годы, при обилии в тундре леммингов или других
полевок. Ни один из поморников не упустит случая разорить
также птичье гнездо, схватить яйцо или беспомощного
77
ТУНДРА МНОГОЛИКАЯ
птенца. Но есть у них и свой особый прием добычи корма.
Они преследуют в воздухе других птиц, чаще чаек, пока те
не выпустят из клюва добычу.
«Разбойники», «исправники», «бандиты» — какими только
обидными прозвищами их ни награждают. И не без основа-
ний. Они настолько специализировались в грабеже, что
поведение их выглядит подчас прямо-таки нелепо. Памятен
мне, например, такой случай. На пологие берега одного из
заливов Новой Земли зимой 1949 года штормовое море
выбросило громадный косяк сайки (об этом уже говорилось в
предыдущей главе). Следующим же летом моевки летали на
кормежку не в открытое море, как обычно, а в глубь залива
и выбирали из куч полусгнившую к тому времени рыбу. Здесь
же, и на берегах, и на воде, постоянно дежурили поморники.
Казалось бы, корма для них предостаточно — не ленись
нагнуться. Но поморники не отступали от своих правил. Они
зорко следили за кормящимися моевками, и стоило одной из
них схватить рыбью голову или целую сайку, как «разбойник»
бросался к чайке, отнимал у нее добычу и, получив тот же
корм, но уже в виде трофея, съедал его.
В самом начале нашего маршрута к югу вдоль западного
побережья Вайгача случилась неожиданная встреча. Было
это на реке Хэхэяхе, в нескольких километрах от ее устья.
Заглянув с высокого крутого берега вниз, я увидел на узком
галечниковом пляже, прямо под собой, небольшую гусиную
семью — пару взрослых и несколько пуховичков. Птицы отды-
хали, может быть, даже дремали, но бдительности не теряли
и мгновенно отреагировали на мое появление. Хлопая крыль-
ями— сверху хорошо было видно, что крылья их очень
коротки, без единого махового пера,— родители приводни-
лись, вместе с ними на воду скатились и гусята. Тревожные
крики этой пары встревожили бывших где-то неподалеку
других гусей, те тоже кинулись к воде, и вскоре общая
плотная стайка их, подхваченная течением, быстро пронес-
лась вниз по реке и скрылась за поворотом. Только теперь
до меня дошло, что в окраске гусей преобладали черный и
белый цвета, что голос их был грубым, хриплым, похожим на
собачий лай.
— Да ведь это же белощекие казарки!
Птицы почти наверняка были местными и вывели птенцов
здесь, на Вайгаче (с такими малышами издали вряд ли
приплывешь!). А это уже настоящее орнитологическое откры-
тие. Ведь до сих пор считалось, что в пределах СССР
белощекие казарки гнездятся только на Южном острове
Новой Земли. Но оставались все же сомнения. Гнезд, хотя
бы пустых, брошенных, найти не удалось. А одна стайка?
78
Глава вторая
Вдруг она все-таки приплыла с Новой Земли? Вот если бы
встретить здесь еще казарок...
И встреча состоялась, теперь уже у губы Лямчиной. По
прямой это километров на шестьдесят южнее низовий
Хэхэяхи и на столько же дальше от Новой Земли. Одну
стайку казарок с подросшими птенцами, но также нелетных,
я увидел на сыром приморском лугу, у устья реки Юнояхи,
другую заметил в море, у большого Цинкового острова.
Сомнений больше не оставалось. Белощекие казарки
гнездятся не только на Новой Земле, но и на Вайгаче!
Середина августа застала нас на побережье самого
большого из вайгачских заливов — губы Лямчиной. Позади,
на севере, остались пустынные арктические тундры. К югу от
губы Долгой — она как бы вгрызается далеко в глубь острова
на его северо-западе—начались типичные мохово-
лишайниковые тундры, те же самые, что встречались нам и
на Югорском полуострове. Опять стали многочисленными
гаги-гребенушки (но теперь только самки и подросшие птен-
цы), тундровые жаворонки и лапландские подорожники,
опять стали попадаться чечетки и мохноногие канюки.
Морских же песочников, как и можно было ожидать, к югу от
Долгой губы не встретилось ни одного.
Близилась осень. Начали желтеть листики стелющихся
ив и краснеть ягоды морошки. Ночи становились все темнее
и длиннее. Пришлось отказаться от летнего «режима» дня,
когда мы ложились спать и вставали не по часам, а как
придется, в зависимости от работы и от погоды. По ночам
случались заморозки, днем же по-прежнему было тепло.
После первого заморозка исчезли комары, но вместо них
появилась мошка, превратившая нашу жизнь в сущий ад.
Крошечные черные кровопийцы свободно проползали сквозь
сетку накомарника, от них не спасали ни дым костра, ни
сильный ветер, они лезли в глаза, в уши, забирались под
рубашку, даже в сапоги, а на местах укусов вздувались и
долго потом зудели твердые шишки. Счастье лишь, что век
мошки в тундре короток. Случился заморозок покрепче, и
докучливые насекомые исчезли так же неожиданно, как и
появились.
На севере острова по верховым болотам, а у губы
Лямчиной— вообще по болотам с хорошим травостоем,
оказалось довольно много тундровых лебедей. За день иной
раз встречалось по десятку лебединых семей — линяющих,
еще нелетных родителей и подрастающих, серых, тоже
нелетных молодых. По берегам озер попадались и брошен-
ные гнезда птиц—хотя и осевшие, но все равно большие
кучи мха и травы. Местами с пригорка виднелось сразу
79
ТУНДРА МНОГОЛИКАЯ
несколько лебединых выводков, а это значит, что здесь они
гнездились очень кучно.
Тундрового лебедя называют также малым. Действитель-
но, из обитающих в нашей стране, да, пожалуй, и в мире это
самый мелкий представитель лебедей, хотя и он не так уж
мал: весит пять-шесть килограммов, а длина его тела больше
метра. Заслуженно зовется этот лебедь и тундровым, пос-
кольку обитает только в тундровой зоне Евразии и Северной
Америки. Распределен он здесь, однако, очень неравномерно
и, как правило, редок. Проходишь по тундре и неделю и две,
и хорошо, если встретишь пару лебедей. Отнесен он у нас
поэтому к числу особо охраняемых видов и включен в
Красные книги СССР и РСФСР. Есть, впрочем, в тундре
очаги, где лебеди обычны, даже многочисленны. Таковы,
например, полуостров Гусиная Земля на Новой Земле,
некоторые участки Большеземельской тундры, Ямала, дель-
ты реки Лены, а теперь, выходит, и остров Вайгач. Здесь-то и
можно вдоволь налюбоваться этими красивыми белоснежны-
ми птицами (серыми они бывают только в юности).
Как относительно недавно выяснилось, тундровым лебе-
дям свойственна интересная особенность: практически каж-
дой птице присущи индивидуальные особенности окраски
клюва (он может быть и желтым, и розовым с тем или иным
черным рисунком), его формы, посадки головы, окраски глаз,
а кроме того, некоторых лебедей можно различить по
поведению. Обнаружили это известный английский натура-
лист и художник Питер Скотт и его дочь Дафила, наблюдав-
шие за птицами на местах их зимовок.
На основе множества рисунков, фотографий, записей
исследователи постепенно выработали систему распознава-
ния пернатых «в лицо». В определительных таблицах появи-
лись, например, лебеди «зубатые» и «плаксы» (с черными
вертикальными полосками на клюве под глазами), «черно-
бровые» и «желтобровые», «усачи» и «насмешники» (с черной
полоской, идущей от угла рта вверх), «курносые» и «сетча-
тоглазые». Всего Скотт выделил одиннадцать категорий
отличительных признаков и подсчитал, что они могут соста-
вить более двадцати трех тысяч различных комбинаций. А
это значит, что практически не найти двух абсолютно
одинаковых лебедей.
Открытие Питера Скотта и его дочери заинтересовало
орнитологов. Стало быть, этих птиц не нужно ловить, как
других пернатых, чтобы окольцевать или пометить иным
способом. Свои природные «метки» они носят всю жизнь, и
иногда в бинокль их можно рассмотреть на большом рассто-
янии. Тундровые лебеди тем самым оказываются очень
удобными для наблюдений.
80
Глава вторая
На побережье Лямчиной губы, по осоковым болотам с
ивняками, хотя и не часто, стали встречаться выводки белых
куропаток. Здесь, надо полагать, и находится северный
предел их гнездовой области (севернее нам попадался
только старый помет одиночных, скорее всего залетных
птиц). Тем самым давался ответ на вопрос, по поводу
которого долго спорили орнитологи. Одни из них утвержда-
ли, что куропатки гнездятся и на Южном острове Новой
Земли, по мнению других, птицы распространяются лишь до
юга Югорского полуострова. Не правы были ни те ни другие.
Все отчетливее проявляла себя осень. Быстро укорачива-
лись дни и удлинялись ночи. По склонам холмов ярче
загорались золотом кустики стелющихся ив. День ото дня
становилось прохладнее. Осень чувствовалась и в поведении
пернатых. Большинство их собирались в стайки и стаи,
готовились к отлету или даже улетали без всякой подго-
товки.
С начала августа перестали встречаться молодые лап-
ландские подорожники, а старики, поодиночке забившись в
густую осоку или кустарники, линяли, летали неохотно и с
трудом. Пуночки же, наоборот, теперь объединялись в
большие стаи и кочевали почти исключительно по берегу
моря. Но пожалуй, особенно заметны были теперь кулики. На
склонах холмов, покрытых подушками куропаточьей травы, в
первых числах августа появились золотистые ржанки. Они
держались стайками по два-три десятка, и в их настроении
улавливалась какая-то грусть. Птицы подолгу сидели на
одном месте неподвижно, нахохлившись, жалобно посвисты-
вали, будто переживали предстоящую разлуку с родиной. А
она была близка: последних золотистых ржанок я видел на
острове уже через несколько дней — шестнадцатого августа.
Еще раньше, в двадцатых числах июля, в море у острова
появились стайки круглоносых плавунчиков — взрослых сам-
цов (их «ветреные» подруги давно уже улетели) и подросших
молодых. С начала августа плавунчики стали встречаться
все реже, а после десятого исчезли окончательно. Зато в
десятых числах августа на морские побережья вдруг высыпа-
ли стайки куликов-чернозобиков (их отличает большое чер-
ное пятно, расположенное, однако, не на зобу, а на животе).
К ним вскоре стали присоединяться и турухтаны, и куличиная
«мелочь» — белохвостые песочники, кулички-воробьи. Такие
общие стаи все увеличивались, встречались все чаще;
илистые морские побережья словно какими-то иероглифами
были уже сплошь «исписаны» следами куликов. Но и они
продержались на острове лишь до двадцатого августа.
Позже других куликов улетели турухтаны. И в конце июля, и
81
ТУНДРА МНОГОЛИКАЯ
в начале августа продолжался их странный пролет—не на
юг, а к северу. Но к середине августа птицы вроде
«остепенились», стали устраиваться на илистых берегах моря
и оставались здесь до самого конца августа. В день их
отлета крупными хлопьями уже валил снег.
В то лето и на Югорском полуострове, и на Вайгаче
мы окольцевали около сотни куликов-турухтанов и морских
песочников, куличков-воробьев, галстучников. Несколько ко-
лец, снятых с этих турухтанов, потом вернулись в Москву, в
Центр кольцевания животных (на морских песочников, кулич-
ков-воробьев, галстучников, видимо, никто нигде и не охотит-
ся). Оказалось, что они зимовали и нашли свою смерть в
Тропической Африке, на болотах дельты реки Сенегала. Как
раз там известный шведский натуралист Кай Карри-Линдал
видел зимой стаи, состоящие из десятков тысяч турухтанов.
В эти стаи, возможно, входили и наши — вайгачские—птицы.
В конце августа на остров пришла уже глубокая осень. В
воздухе все чаще порхали снежинки, а порой густо валил
сырой снег, по ночам крепчали заморозки и лужи подергива-
лись звонкой корочкой льда.
Собирались в стаи и улетали гуси; они удивительно точно
предчувствуют близкие снегопады, морозы и вообще прибли-
жение зимы.
Окрестности поселков в тундре, изб, даже чумовищ —
мест, на которых стояли чумы, часто выделяются летом
сочной зеленью трав, яркими пятнами цветов. «Рукотворные
оазисы» можно встретить на любом участке тундр, но
особенно они заметны здесь, на Вайгаче.
Таким оказался и поселок в губе Дыроватой, расположен-
ной на северо-западе острова. Я долго шел сюда то
галечниковыми пляжами, то сухой щебнистой тундрой с
редкими пятнами лишайников и куропаточьей травы и вроде
даже успел привыкнуть к бедности красок и жизни вокруг
себя. Но вот с увала открылась губа Дыроватая — сложное
сочетание моря и суши, путаница островов и полуостровов
(удачно кто-то ее окрестил!). И на суше—как бы внутреннее
«море», изумрудно-зеленое с белыми барашками на гребнях
зеленых волн, по самые крыши утонувшие в этом «море»
домики поселка. В общем какой-то необычный, сказочный
мир.
Каждый из домиков окружали заросли ромашек высотой
по грудь взрослому человеку, а цветы их, очень крупные и
яркие, издали сливаясь в большие белые пятна, и были теми
«барашками», что ветер гнал по зеленому «морю». Чем
ближе к дому, тем гуще и выше становились ромашковые
«дебри», и среди них ни тропинки, ни человеческого следа —
82
Глава вторая
в поселке в то лето никто не жил (впрочем, подобными же
оазисами являются здесь и жилые поселки). Где-то в
«дебрях» паслись и, спугнутые мной, побежали через увал
линные гуси. Над «дебрями» порхали бабочки. Слышались
голоса пуночек, крик поморника, промелькнули каменка,
белая трясогузка. Хотя год был не «мышиный», под ногами
прошмыгнули несколько леммингов.
На Севере, как и всюду, человек прямо или косвенно
привлекает к своему жилью многих животных, и прежде
всего тем, что при нем легче прокормиться. И хотя человек
этому вовсе не рад, но стада домашних оленей — основной
источник существования на Севере волка, особенно зимой.
Даже если человек ведет кочевой образ жизни, у чумов и
яранг оленеводов можно видеть воронов, поморников, чаек,
которых привлекают сюда съедобные отбросы. Даже леген-
дарные «жар-птицы» Севера — розовые чайки относятся к
числу «посетителей», правда редких, связи которых с чело-
веком непрочны и непостоянны. Ранней весной их можно
увидеть на улицах некоторых якутских поселков. Цель
пребывания здесь и поведение чаек весьма прозаичны: они
обследуют помойки и переругиваются хриплыми голосами
из-за найденных съедобных крох. Весной же на улицах
северных городов и поселков, в том числе на асфальтиро-
ванных проспектах Воркуты, не особенно обращая внимания
на шум, на людей и на автомобили, устраивают свои турниры
задиристые самцы турухтанов. Зимой на улицах северных
поселков в пятне света от уличного фонаря бесплотной
тенью может промелькнуть песец, а то послышится хруст
снега под грузным телом белого медведя.
Человек вольно или невольно разрушает здесь моховую
дернину и усиливает протаивание почвенной мерзлоты,
удобряет почвы, а в конечном счете повышает в них
интенсивность биологических процессов, способствует преоб-
разованию исходной тундровой растительности в более
продуктивные луга. Поэтому-то окрестности северных посел-
ков и выделяются среди соседних участков сочной зеленью
разнотравья. К тому же запыленный снег вокруг поселков
тает на неделю, а то и на две раньше, чем в окружающей
тундре, отчего большинство пролетных птиц жмется ранней
весной к человеческому жилью, а кое-кто из пернатых
остаются здесь, чтобы вывести и вырастить потомство. Все
это происходит, конечно, при умеренной «нагрузке» на
ландшафты Севера, там, где не успели еще образоваться по
вине человека пустыни.
Лучше всех обеспеченными при человеке кормом оказы-
ваются растительноядные птицы и мелкие грызуны. Прилета-
83
ТУНДРА МНОГОЛИКАЯ
ют к домам, чтобы подкормиться, даже гнездящиеся вдалеке
пуночки и лапландские подорожники, многочисленные кули-
ки. Из грызунов в поселках и Европейского Севера, и Ямала
можно встретить немного похожих на домовых мышей, но
короткохвостых, узкочерепных полевок, а в поселках северо-
востока Сибири — красных полевок. Да и один из самых
обычных тундровых зверьков, сибирский лемминг, в те годы,
когда численность его невысока, ютится главным образом
вблизи человека. Грызуны в свою очередь привлекают в
поселки четвероногих хищников—горностаев и ласок. Мухи
и другие насекомые, обычные спутники человеческого
жилья, «приводят» с собой насекомоядных птиц.
В равнинной тундре трудно найти возвышения или укры-
тия, необходимые для устройства гнезд, и такие удобства
многим пернатым тоже предоставляет человек. Птицы охот-
но заселяют здесь навигационные знаки, вышки, другие
искусственные сооружения, очевидно принимая их за скалы
или за какие-нибудь другие природные образования.
Животные-«посетители» в первую очередь и связывают
свою судьбу с людьми. В каждом поселке, в каждом доме в
Арктике гнездятся пуночки. В естественных условиях они
используют для устройства гнезд любые укрытия: расщели-
ны в скалах, кучи камней, выброшенные морем бревна, даже
норки леммингов, на какой бы высоте они ни находились.
Столь же нетребовательны птицы при выборе укрытий для
гнезд и тогда, когда они селятся вблизи жилья. С равным
успехом пуночки используют вентиляционные отверстия в
фундаменте и «застрехи» под наличниками окон, пустоты в
каменной кладке стен, груды металлического лома, поленни-
цы дров. На чердаке нашего дома на Новой Земле пара
пуночек из года в год гнездилась в старом валенке, который
по этой причине не выбрасывали при уборке.
Южнее, на юге Арктики и в Субарктике, почти так же
обычны вблизи человека белые трясогузки и обыкновенные
каменки.
Белая трясогузка занимает в естественных условиях
любые укрытия, лишь бы они располагались невдалеке от
воды. Когда она гнездится в человеческих сооружениях, ее
привязанность к водоемам проявляется гораздо слабее, а
использует она самые разнообразные ниши и углубления—в
фундаментах, на стенах, чердаках. Иной раз трясогузки
селятся в необитаемых летом домах, конечно если находят
лаз внутрь. А на побережье Югорского полуострова мне
пришлось увидеть их гнездо даже в жилой рыбацкой избе.
Видимо, птицы гнездились здесь и в прошлом году, когда
изба пустовала. Гнездо располагалось на полке у стола,
всего в полуметре от голов сидящих людей; вылетали
84
Глава вторая
трясогузки наружу через раскрытую форточку. Когда я попал
сюда, в гнезде были уже довольно крупные птенцы. А пока я
гостил у рыбаков, снаружи похолодало, пошел снег. Мы было
встревожились за судьбу пернатых жильцов, но все обошлось
благополучно: день-два они вообще не летали на «улицу», а
ловили мух для птенцов и для себя в самом жилье. Вот и
еще одно преимущество тесного соседства.
Каменка немного меньше воробья. В неярком, но контра-
стном ее оперении сочетаются белый, серый и черный цвета.
В естественных условиях каменки занимают укрытия, нахо-
дящиеся на уровне земли: трещины скал, норы грызунов,
пустоты под камнями или бревнами. В поселках они гнездят-
ся в пустотах и углублениях искусственных сооружений, но
уже вне зависимости от высоты, на которой эти пустоты
расположены; гнезда их можно найти здесь и в трещинах
фундаментов, и за наличниками окон, и на крышах под
листами шифера.
Звери и птицы, о которых идет речь, были как бы
«отобраны» человеком из числа местных исконных обитате-
лей. Если присмотреться к ним внимательнее, окажется
также, что эти животные наиболее неприхотливы в выборе и
кормов, и убежищ. Некоторые из них нашли близ северных
селений настолько благоприятные условия, что селятся
здесь с большей плотностью, чем в «дикой» природе, и даже
интенсивнее размножаются. Такова, например, красная по-
левка. Местами, например в Якутии, зверьки наиболее
многочисленны именно в жилых домах, складах, амбарах, и
приносят они в тепле потомство не только летом, как их
«дикие» сородичи, но и зимой. Или — белохвостый песочник.
Он наиболее многочислен на гнездовьях в ближайших окре-
стностях поселков и селится здесь с плотностью, превыша-
ющей «естественную» в пять, а то и в десять раз. Что
привлекает его сюда, не очень-то ясно, вероятнее всего
более сытая жизнь.
Лишь благодаря человеку некоторые животные смогли
продвинуться далеко на север. Хороший пример тому—
чечетка. Исконные местообитания этой небольшой серой
птички с красной шапочкой на голове и черным пятном на
горле — заросли кустарников. А там, где естественных ку-
старников уже нет, чечетки используют для поселения их
искусственные «заменители». В окрестностях поселка Тикси
гнезда птиц находили в мотках брошенной проволоки и
стального троса. А на севере Югорского полуострова мне
встретилось гнездо чечеток, расположенное в срубе нежило-
го дома, в углу между верхними венцами бревен. Пернатые,
наверное, и здесь усмотрели какое-то сходство с кустом...
В окрестностях поселка Диксон, который расположен уже
85
ТУНДРА МНОГОЛИКАЯ
в открытой тундре, я совсем неожиданно увидел нескольких
варакушек и даже дроздов-белобровиков. Судя по их пове-
дению, у птиц тут были гнезда. Но ведь дроздам-
белобровикам для выведения птенцов необходимы кусты
высотой по крайней мере в рост человека, да и варакушки
обычно гнездятся в густых, хотя и не обязательно высоких
кустарниках. Как же птицы вышли из положения?
Несколько дней я потратил на решение этой загадки. И
вот первая находка. Самка варакушки (у нее нет такой
красивой «манишки», как у самца) вылетела из большой кучи
стружек, брошенных у склада. Среди этой кучи и находилось
ее гнездо с недавно появившимися на свет птенцами. Дальше
искать было легче. Следующее гнездо обнаружилось в
другой куче стружек, а еще несколько гнезд—среди кип
сена. И в стружках, и в сене все-таки можно усмотреть
отдаленное сходство с чащей кустарников. Дрозды поразили
меня гораздо сильнее. Одно из их гнезд я нашел в груде
пустых ящиков, другое — на ступеньке приставленной к стене
лестницы, третье—на бревенчатом основании маяка. Что
общего здесь с кустами? Об этом нужно спрашивать самих
птиц...
Продвигаясь на север, человек невольно привел за собой
из более южных краев и своих обычных «захребетников» —
домового и полевого воробьев, домовую мышь, серую крысу.
Но таких «приведенных» видов живет здесь в общем
немного, причем всех их отличают особая стойкость и
неприхотливость. Надо полагать, что других переселенцев с
юга на севере и не появится: им не преодолеть трудностей,
особенно связанных с коротким летом, долгой зимой, недо-
статком тепла. Видовой состав окружающего человека на
Севере животного мира, вероятно, будет расширяться, но
скорее всего за счет своих, исконных, «северян».
Многие птицы и звери, выходит, и здесь ладят с челове-
ком. А это значит, что вокруг северных поселков необяза-
тельны безжизненные пустыни, мертвые реки, доказатель-
ства чему и можно видеть на Вайгаче.
ЧУМЫ НА ГОРИЗОНТЕ
Изображение на карте этого полуострова, длинного и
узкого, напоминает палец. «Палец» указывает точно на
север, а одновременно и на свой отпрядыш — остров Белый.
Когда летишь над полуостровом на самолете, кажется, нет
ему края. Не случайно ненцы назвали его Ямал — «конец
земли».
86
Глава вторая
С юга на север Ямал протянулся без малого на восемьсот
километров. Расстояние большое. Но с самолета видишь под
собой вроде одно и то же—равнинную тундру; нет на Ямале
не только гор, но и мало-мальски солидных увалов. Всматри-
ваясь внимательнее, конечно, замечаешь и различия. На юге,
по долинам рек, сюда еще проникают леса—ельники,
лиственничники, березняки, но вообще это край кустарников,
главным образом ивняков. Средняя часть полуострова покры-
та мохово-лишайниковыми тундрами. Здесь особенно много
озер — и больших, и малых, кроме того, много болот, как и на
юге Ямала. Север полуострова—это относительно сухие
арктические тундры.
По существу то же самое можно увидеть и на соседних с
Ямалом Гыданском и Тазовском полуостровах (на Тазовском
нет только арктических тундр). Разница заключается лишь в
том, что на Ямале лучше прослеживается широтная пояс-
ность; ямальские тундры как бы лучше организованы, а
потому и более представительны.
Спокон веков характерной принадлежностью здешнего
пейзажа были темные треугольники чумов и россыпь светлых
точек—оленьих стад на горизонте, бесконечная вязь олень-
их троп по всей тундре.
Ямал—старейший и один из основных, как в нашей
стране, так и в мире, очагов северного оленеводства.
Нет, наверное, на свете более полезного домашнего
животного, чем северный олень. В самом деле, он может
нести на себе вьюк или всадника либо тянуть сани, причем
для него практически не существует бездорожья. Олень
преодолевает и топкие болота, и рыхлые снега, даже
широкие водные рубежи — реки, озера, морские проливы.
Мех телят и оленей-подростков—лучший материал для
одежды северян. Шкуры взрослых оленей идут на покрышку
к чумам и ярангам, на шитье спальных мешков, используют-
ся как подстилка в жилищах. Шкура с жестким, грубым
волосом, снятая с ног (камус), идет на шитье обуви и
рукавиц; подошвы для зимней обуви шьются из «щеток»
(шкуры, снятой с нижней части суставов ног) и «лбов».
Нитки, ссученные из оленьих сухожилий, необыкновенно
прочны и не преют от сырости. Мясо оленя — признанный
деликатес, высоко ценится и вкус оленьего молока. Съедоб-
ны, впрочем, не только его мясо, молоко и жир, но и кровь,
содержимое рубца, молодые, еще не затвердевшие рога. В
общем, если учесть, что шерсть оленя—ценное техническое
сырье, что из его костей вытапливают жир, что рога,
некоторые кости и даже копыта используются на разные
поделки, можно сказать, что практически все части оленьей
87
ТУНДРА МНОГОЛИКАЯ
туши находят себе применение в хозяйстве. И это еще не все.
Из молодых неокостеневших рогов северных оленей недавно
стали получать препарат рантарин — аналог легендарного
пантокрина. Рантарин высоко ценится, и стоимость оленьих
рогов иногда может превышать стоимость всей оленьей туши.
И быть может, самое главное: северный олень круглый
год живет под открытым небом и питается только поднож-
ным кормом. По существу лишь с его помощью, за счет
разведения домашних оленей или промысла оленей диких,
человек в состоянии использовать растительность громадных
по площади северных пастбищ, вовлечь их в хозяйственный
оборот.
Все это — «лицевая сторона медали». Есть, конечно, у
нее и обратная сторона. Олени пасутся «на ходу», даже «на
бегу». Останови их, не позволяй им идти, бежать, они
быстро выбьют пастбище, будут голодать сами, да и расти-
тельность здесь уже не восстановится. Иной раз стадо за
день проходит больше десятка километров, а за сезон — не
одну сотню. Со стадом и с той же скоростью, конечно,
движутся и пастухи, а кочевая жизнь на Севере нелегка.
Считается, что северный олень первоначально был при-
ручен обитателями Саянских гор, причем использовался ими
только как вьючное животное. Переселившиеся отсюда на
север Западной Сибири древние самодийцы — предки совре-
менных ненцев принесли с собой и навыки оленеводства, но
в тундре уже стали запрягать оленей в сани. С севера
Западной Сибири оленеводство распространилось и на за-
пад— вплоть до Кольского полуострова и севера Скандина-
вии и на восток — вплоть до Чукотского полуострова. В наши
дни разведение домашних оленей представляет на севере
Евразии (в Северной Америке широкого распространения оно
не получило) важную отрасль хозяйства, а наибольшее
количество этих животных, почти два с половиной миллиона
голов, насчитывается в СССР.
Кочевая жизнь оленевода нелегка. Она была бы даже
немыслима, не будь человек так оснащен. Начать хотя бы с
традиционного разборного жилища. У ненцев это чум. Состав-
ляют его три-четыре десятка пятиметровых шестов, покрыш-
ки— зимой из оленьих шкур, летом из брезента, сукна или
тоже шкур. Наконец, «пол» — маты из ивовых веток, несколь-
ко досок и, конечно, оленьи шкуры. Прежде и тепло, и свет в
чуме давал костер, теперь оленеводы возят железную печку,
а ее длинная железная труба выглядывает вместе с концами
жердей с верхушки чума. Вот и все детали. На постройку
такого жилища уходит всего полчаса, на разборку—и того
88
Глава вторая
меньше. В нем могут разместиться и жить и две, и три семьи,
к тому же всегда находится место для гостей.
Сильная пурга приносит в тундре много бед: ветер
нередко опрокидывает жилые вагончики, автобусы, заносит
снегом двухэтажные здания. Но никто не помнит случая,
чтобы в пургу опрокинулся чум, чтобы ветер разметал,
казалось бы, такие непрочные стенки, завалил чум снегом.
Конечно, все это при одном условии: если части чума и
сделаны, и собраны по всем правилам. Мне не раз приходи-
лось «пурговать» в нем. Пока топится печка, здесь тепло,
светло от свечки или керосиновой лампы, из котла разносит-
ся аппетитный запах вареной оленины. И хотя под ударами
ветра прогибаются и скрипят шесты, скрежещет и звякает
печная труба, невольно забываешь, что за тонкой меховой
стенкой бесятся снежные вихри, что там светопреставление.
Чум существует уже многие столетия, если не тысячеле-
тия, и тем не менее он не устарел. И практики, и теорети-
ки— архитекторы, конструкторы — пытаются создать более
удобное, более современное жилище для оленеводов. Мно-
гие опытные образцы проходили испытания, но не выдержи-
вали их. При сравнении с ними чум неизменно выходил
победителем. Больше того, его «акции поднимаются». Идея
чума легла в основу конструкции палаток для безлесных
местностей, и такие палатки завоевывают все большее
признание. В распоряжении оленеводов есть теперь и радио-
станции, и портативные электростанции, но и они, как
правило, размещаются все в том же чуме.
Лучше традиционной не придумаешь и одежды для
оленевода, хотя такие попытки тоже были. Ненцы мало
ходят пешком, гораздо больше и чаще ездят на санях.
Поэтому их одежда, может быть, и длинновата, и тяжелова-
та, но прекрасно защищает человека от непогоды, особенно
от холода. В ней, если случится нужда, можно переночевать
в тундре, под открытым небом, в любой мороз. Не случайно
ненецкие малицы (рубашки мехом внутрь), гуси, или совики
(шубы мехом наружу), пимы (меховые сапоги), тобоки (мехо-
вые «галоши») и либты (меховые чулки) носят зимой русские
охотники, многие работники полярных станций, а в тундровой
«глубинке» — почти каждый командированный.
В хозяйстве оленеводов нет ничего лишнего. Зато любая
вещь—совершенство. Что ни возьми — хорей (другое его
название—тюр) — шест, которым погоняют оленей, оленью
сбрую и, конечно, сани, к ним «ничего не прибавишь» и от
них «ничего не убавишь». На санях ненцы ездят круглый год,
поэтому они прочны, надежны, хотя и без лишнего запаса
прочности, и притом изящны. О совершенстве здешних саней
(по-ненецки—«хан») в какой-то мере свидетельствует и их
89
ТУНДРА МНОГОЛИКАЯ
«узкая специализация». Они разделяются на мужские и
женские (женские выше, шире, имеют на сиденье не только
заднюю, как мужские сани, но и боковую стенку), на
легковые и грузовые, в том числе на предназначенные
только для перевозки шестов чума, только для перевозки
дров, ларя или сундука с продуктами.
Верные помощники оленевода — небольшие пушистые
лайки. Их работа—собирать в стадо отстающих или разбре-
дающихся оленей. «Аррь-аррь» — слышится время от време-
ни обращенная к ним команда пастуха. И собаки срываются с
мест, мчатся вдоль края стада, догоняют и поворачивают
назад отбежавших животных.
Однако оснащение, собаки — это еще не все. Не был бы
ненец хорошим оленеводом, не будь его опорой многовековой
опыт тундровиков, его предков,— от них, конечно, и совер-
шенство его оснащения. Отражение этого опыта—
удивительная способность пастуха узнавать «в лицо» каждо-
го оленя, хотя в стаде их может быть несколько тысяч,
способность хорошо ориентироваться в тундре (впрочем, и
здесь бывают исключения), знание и использование народ-
ных примет, наконец, множество и разнообразие слов,
обозначающих разные группы оленей, состояние их пастбищ,
состояние снега, погоды, словом, все то, что окружает
здесь человека, от чего зависит успех его труда. Северное
оленеводство, вероятно, всегда будет в тундре важной
отраслью хозяйства, а опыт поколений оленеводов останется
его опорой.
Почва в тундре, если это только не голый, бесплодный ее
участок и не залитая водой низина, во всех направлениях
проточена норками, изборождена канавками — бывшими нор-
ками. Это результат деятельности леммингов — тех грызунов,
от обилия которых прямо или косвенно зависит благополучие
местных пернатых и четвероногих обитателей, даже сам
облик тундры.
На севере Евразии обитает несколько видов леммингов:
норвежский (он встречается только в Скандинавии и на
Кольском полуострове), сибирский (его называют также
обским), копытный и очень близкий к нему лемминг Виногра-
дова, который живет на острове Врангеля. У всех леммингов
плотное телосложение, короткие ноги и хвост, маленькие,
скрытые в меху уши, сходное строение зубов, все они
примерно одинаковых размеров (средних между мышью и
крысой). Зоологи относят их к подсемейству полевок семей-
ства мышеобразных. Русские охотники обычно зовут их
просто мышами. По-ненецки лемминг—«нисе», что тоже
значит «мышь».
90
Глава вторая
Сходство леммингов не ограничивается перечисленными
признаками. Количество этих зверьков необычайно резко
изменяется по годам. Одним летом их бывает очень много.
Лемминги непрестанно снуют перед человеком, то и дело
выскакивают из-под ног, с визгом кидаются на сапоги, на
собаку или оленя. Даже ночью, во сне, продолжает беспоко-
ить их мельтешение. Но на следующий год там же можно
пройти десятки километров и не встретить ни одного
лемминга, не найти ни одной жилой их норки.
Большие колебания численности от года к году—
характерная особенность всех видов леммингов, но наиболее
свойственны они леммингу сибирскому. При среднем его
«урожае» на одном квадратном километре тундры можно
насчитать пятьсот—шестьсот зверьков. При «пиках» .числен-
ности, которые случаются через три-четыре года, количество
их возрастает во много раз. Подсчитано, например, что
только одна семья белых сов (а это далеко не единственный
потребитель леммингов) поедает за весну и лето около двух
тысяч зверьков, причем вылавливает их с площади лишь в
один-два квадратных километра и не опустошает сколько-
нибудь заметно своих охотничьих угодий!
С обилием леммингов в тундру приходит «Великий
праздник жизни». В «мышиные» годы бывают сыты, успешно
размножаются и выкармливают потомство не только мыше-
еды, такие, как белая сова, поморники, мохноногий канюк,
песец. Не упускают случая поймать и проглотить зверька
даже такие вегетарианцы, как гага-гребенушка, белый жу-
равль-стерх, северный олень. В «мышиные» годы особенно
успешно размножаются гуси и утки, мелкие пернатые —
кулики, лапландские подорожники, тундровые жаворонки,
поскольку главный их враг—песец кормится теперь почти
исключительно леммингами.
Казалось бы, нет и не может быть связи между «урожа-
ями» грызунов и количеством пуха, заготавливаемого в
гагачьих колониях, ведь гаги гнездятся на изолированных
островках, и песец им в общем-то не страшен. Но такая связь
существует. Меньше всего собирают пуха—а это значит, что
гаги бедствуют,— в те годы, когда в тундре мало леммингов,
но встречаются белые совы. За неимением другого корма
пернатые хищницы разоряют много гагачьих гнезд. Больше
же всего пуха заготавливают в годы обилия леммингов.
Сам лемминг кормится, с короткими перерывами, и днем
и ночью. За сутки он съедает вдвое больше, чем весит сам:
около ста граммов, а за год—около пятидесяти килограммов
растительных кормов — стеблей и листьев трав, кустарнич-
ков, кустарников. Естественно, что в «мышиные» годы
воздействие зверьков на тундровую растительность бывает
91
ТУНДРА МНОГОЛИКАЯ
хорошо заметно. Особенно сильно они выкашивают поросли
пушицы по низинам. Это их зимние пастбища. Грызуны во
всех направлениях пробуравливают здесь снег и, бывает,
начисто выстригают пушицу. Поскольку их снежные ходы
идут над самой землей, зверькам достается наиболее пита-
тельная— прикорневая часть растений. Оставшиеся в снегу
«вершки» талые воды сносят весной в грядки и кучи, и такое
«лемминговое сено» кажется делом человеческих рук.
Лемминги не только выедают тундровую растительность,
но и изменяют ее. Та же пушица бывает зимой настолько
сильно выстрижена, что и на следующий год после «пика»
численности зверьков не цветет, а образует лишь вегетатив-
ные побеги. В местах, где почва наиболее удобрена грызуна-
ми, образуются небольшие «оазисы» с растительностью,
похожей на луговую. Не исчезает бесследно и «лемминговое
сено». Его скопления нередко превращаются в торфяные
бугры, кладут начало образованию особого «мелкобугорчато-
го» рельефа.
Но наступает день, когда зверькам становится тесно и
голодно, их охватывает неодолимая страсть к переселению.
Чаще случается это весной, и, по всей вероятности, кроме
голода путешествовать их вынуждают талые воды. Иногда
лемминги собираются в большие полчища, смело, а вернее,
безрассудно пускаются вплавь через широкие реки и озера,
поднимаются высоко в горы. Однако скорее можно увидеть
переселенцев-одиночек, как это было, например, в 1960 году
в устье Хромской губы, на севере Якутии. Вот выписки из
моего дневника:
«16 мая. Максимальная температура воздуха в его при-
земном слое—10°. В низинах, где самый глубокий снег, много
выходов леммингов, хотя самих зверьков не видно. Вокруг
базы, в радиусе трех километров, два гнезда белых сов и
жилая нора песца.
17	мая. 0°. В низинах стало больше выходов леммингов
на поверхность.
18—23 мая. Пурга, наблюдения не велись.
24	мая.— 8°. Выходов леммингов на поверхность в низи-
нах нет, но на склонах, чаще в их верхней трети, выходы
появились. В низине пробит шурф; глубина снега 80 см,
пушица практически вся выстрижена грызунами.
25	мая. 0°. Продолжается прилет чаек-бургомистров.
Гнезда белых сов встречаются почти через каждый кило-
метр, и у большинства гнезд лежат пойманные, но не
съеденные лемминги.
28	мая. 0°. Снег заметно оседает, на возвышенностях
появились первые проталины. На склонах много следов
леммингов.
92
Глава вторая
29	мая.— 2°. Лемминги (сибирские) начали встречаться на
поверхности снега. Появились поморники и серебристые
чайки, продолжают прилетать чайки-бургомистры.
30	мая. 3°. Снег тает. Над проталинами кружатся и ловят
леммингов серебристые чайки.
31	мая. 4°. Сильно тает. Количество серебристых чаек и
бургомистров увеличивается.
1	июня. 8°. Тает очень сильно. Лемминги (почти только
сибирские) собираются на вершинах бугров и увалов, но
там, где еще есть снег. Местами под снегом — сплошь зверь-
ки; их норки в грунте забиты льдом. Над скоплениями лем-
мингов вьются хищники, особенно много серебристых чаек.
На проталинах много трупов леммингов со следами ударов
клювом.
3	июня. 8°. Снег остался только в низинах, лемминги
мечутся по тундре. На обнажившихся склонах пушица и осока
сильно выедены грызунами.
5	июня. 5°. Снега на равнине нет. Норки леммингов по
южным склонам начинают оттаивать. Там же держится и
большинство зверьков, но укрытий хватает пока лишь немно-
гим.
6	июня. 8°. Началось переселение леммингов на запад
через Хромскую губу (ее ширина здесь около пяти километ-
ров). Зверьки бегут поодиночке, редко — парами.
7	июня. 10°. Вскрылись ручьи. На льду губы масса
леммингов, преимущественно молодых. Среднее расстояние
между бегущими зверьками — пятьдесят метров. Сегодня они
бегут не только с востока на запад, но и с запада на восток
(таких меньше). Путники иногда сталкиваются буквально нос
к носу, но затем каждый продолжает бежать в свою сторону.
В тундре лемминги мечутся среди снежной каши. Здесь все
время в поле зрения десятки зверьков, слышен их несмолка-
емый писк. У гнезд серебристых чаек много обезглавленных,
но несъеденных грызунов. Над губой снуют стаи поморников
и прочих чаек; птицы непрестанно пикируют и хватают
леммингов.
9	июня. 7°. Среди полузатопленной тундры мечется масса
зверьков. Переселение их через губу продолжается, но
сегодня «путешественников» меньше. В тундре масса гнезд
поморников, серебристых чаек и бургомистров.
10	июня. 10°. Склоны увалов обсыхают, норки леммингов
освобождаются от льда. Зверьков на поверхности тундры
немного, переселение их через губу почти прекратилось».
Летом в такие годы положение зверьков как будто
упрочивается, леммингов становится все больше, но осенью
на них обычно находит мор. Причины их гибели бывают
разными, но вымирание зверьков будто предопределено
93
ТУНДРА МНОГОЛИКАЯ
заранее. Если в такое лето поймать лемминга, то, несмотря
на заботливый уход и обилие корма, осенью он, как правило,
погибает.
«Праздник жизни» заканчивается. На следующий год по
тундре бродят голодные бездомные песцы, и редкой пичуге
удается вывести, а тем более вырастить птенцов. В такое
лето не увидишь здесь белой совы, редки поморники и
канюки. Тундра кажется опустевшей, онемевшей.
Вспышки размножения леммингов бывают иногда и на
небольших пятачках. Обнаружить такие скопления тогда
можно только случайно либо выискивать с самолета; их
выдают сгущения белых точек — сидящих у гнезд белых сов.
Но чаще «урожаи» грызунов происходят на больших про-
странствах тундр, как, скажем, было в 1973 году на всем
Ямале или в 1979 году—на всем полуострове, кроме его
крайнего юга. Иногда же лемминги размножаются сразу на
громадных площадях. Например, летом 1946 года их было
множество и на Большой, и на Малой Землях, на Ямале,
Гыданском полуострове, Таймыре, на большей части севера
Якутии. Причины таких вспышек до конца не выяснены.
Неудачными оказались попытки связать их только с пого-
дой, с обилием кормов, численностью хищников, с активно-
стью солнца. Более вероятно, что они зависят от сочетания
многих причин, в том числе обусловлены и плодовитостью
самих животных. Плодовитость же леммингов очень высока.
Подсчитано, что потомство от одной пары, даже если по-
ловина его погибнет, составит через три года около сотни
зверьков!
Копытные лемминги обитают в более сухих, возвышенных
участках тундр. Здесь, конечно, меньше корма, и в первую
очередь поэтому копытные лемминги никогда не размножа-
ются в таком количестве, как сибирские. Снег в таких
местах неглубокий, но очень плотный, к тому же и зимой
зверьки часто показываются на поверхности. В прямой связи
с их образом жизни и зимний облик животных—длинный
белый мех и «копытца» — разросшиеся когти средних паль-
цев на передних ногах.
Несхож и их характер. Если сибирский лемминг—зверек
беспокойный, нервный, даже злобный, то копытный скорее
флегматик и «добряк». Поймаешь его — он не кусается,
спокойно сидит в руке. Посадишь в карман — сидит и там:
смирно, терпеливо. Не раз копытные лемминги приживались
на базе в наших экспедициях. Кто-нибудь приносил из тундры
зверька и сажал его на стол. Пленник обследовал «место
заключения», обходил стол по краю, но спрыгивать не
решался, а когда находил корм, окончательно успокаивался
и жил здесь иной раз неделями, а то и месяцами.
94
Глава вторая
После леммингов песец—самый обычный из тундровых
зверей. В годы, когда он обеспечен кормом, песцовые семьи
занимают подавляющее большинство пригодных для их
жизни нор. То и дело видишь тогда самих песцов, слышишь
их глухой «с подвывом» лай, замечаешь вызванный ими
переполох—суету и тревожные крики куликов, пуночек,
поморников. Да песцам и нельзя не суетиться: в норах ждет
их с кормом десяток, а то и полтора десятка голодных ртов.
В такие грды вся тундра поделена между песцовыми
семьями, а жизнь взрослых зверей очень беспокойна: нужно
не только кормить потомство, добывать корм для себя, но и
охранять свои владения. Человека, идущего по тундре, часто
провожает, а точнее, «выпроваживает» со своего участка
песец. И это занятие, похоже, не доставляет ему удоволь-
ствия. Высунув язык, он тянется за тобой сзади или сбоку,
тявкает, воет. Если идешь медленно, а тем более остано-
вишься, сядешь, песец прямо-таки «выходит из себя». Он
зайдет спереди, сзади, сбоку, «за компанию» тоже посидит
невдалеке, жалобно поскулит. Зато с какой радостью он
мчится по своим делам, когда человек покидает его участок!
Какое-то время остаешься в одиночестве, но ненадолго.
Смотришь: с «кислой физиономией» навстречу плетется
новый «землевладелец». И так весь день, весь маршрут.
Но это — летом, когда песец выглядит невзрачно, когда
его мех короткий, бурый, когда с него неряшливо свисают
клочья зимней шерсти. Однако стоит песцу перелинять, стать
белоснежным, как меняется не только его внешний вид, но и
поведение. Он становится осторожным, недоверчивым, будто
понимает, как ценна одетая им новая пушистая шуба. Трудно
его теперь увидеть, а если заметишь, то только вдали, когда
он несется куда-то галопом, таким удивительно легким,
будто песца подбрасывают в воздух пружины.
Конечно, сытнее живется ему летом, тем более в «мыши-
ные» годы. Впрочем, в летнее время он «сводит концы с
концами» и при «неурожаях» грызунов — охотится на птиц,
разоряет их гнезда, кормится «дарами моря», при случае
ловит рыбу, ест ягоды. Но все равно, когда грызунов мало,
большинство песцов остаются без потомства, да и вообще
живут холостяками, бродяжничают.
Леммингами, когда они есть, песец кормится и зимой. Его
следы теперь чаще встретишь в долинах ручьев, в низинах,
где глубже и рыхлее снег, где скапливаются и доступнее для
него лемминги. По следам можно восстановить всю картину
охоты. Вот здесь песец как бы споткнулся, размеренный бег
его прервался — охотник, наверное, почуял добычу. Прыжок
в сторону, следы ткнувшейся в снег морды — «разведка
боем»; лемминг, похоже, перебежал на другое место. Новый
95
ТУНДРА МНОГОЛИКАЯ
прыжок, следы «приземления» и мордой, и передними
лапами, кучка набросанного лапами снега — опять не повез-
ло. Еще прыжок, кучка снега побольше, на снегу капельки
крови. Удача!
Однако даже в «мышиные» зимы песцам прокормиться в
тундре нелегко, и они еще осенью откочевывают отсюда.
Одни идут на юг и по долинам рек забредают далеко в глубь
лесной зоны, другие выходят на морской лед, становятся
спутниками и иждивенцами белых медведей. В конце 30-х
годов зоолог В. М. Сдобников пометил на Ямале металличе-
скими сережками сто семьдесят молодых песцов. Судьба
большинства их осталась неизвестной, но некоторые «дали о
себе знать». Четыре из них откочевали на север, пять—на
северо-запад, три — на запад, двенадцать—на юго-запад,
два—на юг и один—на северо-восток. Четыре песца были
найдены на Ямале, почти там же, где они и были помечены.
Один из четвероногих путешественников через три с полови-
ной месяца был пойман в Малоземельской тундре, за
девятьсот километров от Ямала, другой два с половиной
года спустя попал в капкан на Новой Земле, то есть по
прямой—более чем в тысяче километров от места мечения.
Иными словами, песцы разбрелись отсюда во всех направле-
ниях, кроме востока и юго-востока.
Песец в тундре не только один из самых приметных, но и
главный промысловый зверь, а добыча его — основная забота
северных охотников. В Советском Союзе в некоторые годы
добывается больше ста тысяч песцовых шкурок, в том числе
на Ямале—до десяти-двенадцати тысяч.
Песцов чаще добывают «пастями», нехитрыми по устрой-
ству ловушками, построенными из бревен, камней, дерна, а
линии этих ловушек—«пастники», особенно на Таймыре, на
севере Якутии, тянутся вдоль морского побережья или вдоль
рек на многие тысячи километров. Пасть—изобретение
старинное, русское. Не случайно у долган и якутов бытует
слегка измененное русское ее название—«паас»; по-русски
же—«брыкалом», «сторожком» — они называют и отдельные
части ловушки. Пасть, хотя и просто устроена, надежна,
уловиста, ее можно сделать из подручных материалов, и она,
вероятно, еще послужит охотникам. Издавна добывают этих
зверей также капканами.
Установка, настораживание, осмотр ловушек в мороз, в
пургу—труд нелегкий и уж во всяком случае прозаичный. Но
существует охота на песцов традиционно ненецкая —
увлекательная, спортивная, «праздничная». Это толара—
«загон», «облава».
Выждав хорошую погоду, хороший санный путь, в заранее
назначенное место выезжают тридцать—сорок, а то и боль-
96
Глава вторая
ше оленьих упряжек. Скопление такого количества людей,
обычно живущих порознь, уже само по себе событие. На
участниках толары «выходная» одежда, на оленях—
нарядная сбруя, да и в упряжках—отборные олени, чаще
важенки (они азартнее быков, стремителен их бег накорот-
ке).
От места сбора по команде распорядителя охоты упряж-
ки широкими дугами разъезжаются в стороны, образуя как
бы крылья невода. Такой «невод», прочесывая тундру,
мчится не один час. Закинув на спины рога, скачут олени,
слышатся крики загонщиков. Но вот крайние упряжки начи-
нают сближаться, крылья постепенно смыкаются, образуется
круг диаметром в несколько километров. Затем круг стреми-
тельно сокращается (тут-то и нужен азарт важенок), стенки
«невода» становятся все плотнее и прочнее. Уже видно, как
мечутся в кольце песцы, зайцы, а бывает, и волки. Если
страсти охотников и так уже были накалены, то теперь этот
накал «на точке кипения». Круг все больше сужается. В него
входят стрелки. Поднимается канонада.
День кончается, наползают сумерки. Но и охоте конец;
удачный загон дает иногда сотню, а иногда и больше песцов.
Свист и звон утиных крыльев, заунывные крики морянок
«ауллы-ауллы» (не случайно этих уток часто называют
аулейками), гусиный гогот—то трубный, торжественный, то
скрипучий и пронзительный, стаи самих гусей, выстроивших-
ся в небе когда «гуськом», когда клином... Водоплавающие
птицы так же характерны для тундр, как турухтаньи турниры,
песни куликов-песочников, лай песцов.
Особенно заметны здесь гуси. Да и как не залюбоваться
слаженным полетом этих крупных, статных птиц. Редкий
человек останется равнодушным, тем более дрогнет сердце
охотника при виде пролетающей гусиной стаи. Дикий гусь, к
какому бы виду он ни относился, красив и—добавлю
также—умен. Это один из самых желанных охотничьих
трофеев.
Родина подавляющего большинства диких гусей —
Крайний Север Евразии и Северной Америки, а точнее,
некоторые участки тундр, особенно равнинных, сырых, с
обилием рек и озер, с пышным (конечно, для тундры)
травостоем. К ним в первую очередь относятся восток
Большеземельской тундры, Ямал и Гыданский полуостров,
запад Таймыра.
О том, что север Западной Сибири — один из главных в
Евразии очагов размножения водоплавающих, можно было
догадываться и раньше, но после 1969 года, когда закончил-
ся здесь их подсчет, предположение сменилось уверенно-
97
ТУНДРА МНОГОЛИКАЯ
стью. Вместе с Александром Александровичем Кищинским,
моим другом и спутником по многим экспедициям, подряд два
летних сезона мы посвятили этой интересной работе. А
начали ее с того, что и на Ямале, и на Гыданском
полуострове заложили несколько «полигонов», пересчитали
и нанесли на карту все находившиеся здесь гусиные и
утиные гнезда и выводки. Затем облетали свои «полигоны»
на самолете и вертолете, на разной высоте и с разной
скоростью. Так удалось определить величину ошибки, допу-
скаемой наблюдателем при подсчете водоплавающих птиц с
воздуха. Теперь можно было начинать и «рабочие» полеты.
За два года мы покрыли учетами с воздуха около пяти
тысяч квадратных километров и выяснили, что в «нормаль-
ное» по погоде лето на севере Западной Сибири (главным
образом на Ямале, в полосе его мохово-лишайниковых
тундр) обитает не .меньше пяти-шести тысяч только взрос-
лых тундровых лебедей, трехсот тысяч гусей (белолобых и
гуменников; различаются они с воздуха плохо) и миллиона
уток (преимущественно морянок). Осенью же, вместе с
молодыми, отсюда улетает в общей сложности не меньше
трех миллионов водоплавающих. Это, быть может, около
половины всех гусей и уток, которых «поставляют» охотни-
кам средних широт тундры Евразии.
Лето в тундре знаменуется не только приходом теплых
дней, но и, увы, появлением комаров, а потом оводов, мош-
ки, словом, всех тех крылатых насекомых, которых объеди-
няет общее понятие «гнус». Уже из самого названия ясно, что
ждать от этой компании ничего хорошего не приходится.
В тундре гнус еще не так лют, как в тайге, но все равно и
здесь достается от него человеку и животным. Главная
«составная часть» его — комары (зоологи относят их к
нескольким видам и даже родам). Они облаком вьются и над
людьми, и над оленями, сплошь и не в один ряд облепляют
человека, лезут в нос, в глаза, в уши. Трудно становится
дышать, плохо видно и слышно, лоб, уши, руки горят от
комариных укусов.
«Не трескучие морозы, не зимние ночи, но чудовищные
тучи летних комаров затрудняют жизнь и работу на севе-
ре»,— писал известный зоолог и путешественник С. А. Бутур-
лин, и с его мнением нельзя не согласиться. Особенно
изобилуют комарами равнинные, сырые, а тем более кустар-
никовые тундры Ямала, Гыданского полуострова, севера
Якутии. Наиболее «комарны» тихие теплые дни. «Шибко
густой комар ноне»,—говорят о таких днях колымчане. Когда
он «густ», шум, производимый множеством крыльев насеко-
мых, воспринимается как звон или гул. Очень «густого»
98
Глава вторая
комара мне довелось застать здесь, на Ямале. Было это в
теплый тихий день, в кустарниковых тундрах, да еще в
«комарный» год. Перед глазами висело тогда что-то вроде
серой полупрозрачной шторы. Слои насекомых, сидевших на
капюшоне штормовки, на плечах и спине, не то чтобы
давили, но все же явно воспринимались как груз. И вот—о
шуме. Сосредоточившись, я услышал нечто похожее на рев
реактивного двигателя, мощный звук с каким-то металличе-
ским оттенком.
Тяжки такие дни, особенно если они застают тебя в
тундре, в маршруте. Хотя и изнываешь от жары, ни штормов-
ки ни телогрейки не сбросишь. От кровопийц сначала хочется
уйти, убежать. А потом, когда обессилишь, наступает апатия,
чувствуешь, что тебе уже все равно—«хоть сожрите, окаян-
ные». Впечатления о тех днях в памяти, конечно, стираются,
тускнеют. Лучше помнят их страницы дневников, поскольку
они хранят «вещественные доказательства»—десятки и
сотни присохших к бумаге комариных мумий.
В «комарные» дни падает работоспособность людей. В
«комарный» сезон трудно удержать оленей на месте; как и
человек, они стремятся уйти, убежать от кровопийц, и
пастухи иной раз не справляются со стадом, теряют много
животных. В такое лето олени плохо кормятся, к осени
остаются истощенными, а следующей весной самки либо не
родят телят, либо родят их слабыми, нежизнеспособными. В
такой год часто можно встретить уже в конце лета гнездо,
например, мохноногого канюка с птенцами-заморышами,
сплошь облепленными комарами. Взрослыми птицами таким
птенцам, конечно, не стать.
Каждый спасается здесь от комариной напасти по-своему.
На помощь человеку в последние годы пришли репеллен-
ты— противокомариные жидкости и мази, и они заметно
облегчили жизнь северян. Изыскиваются и новые средства
защиты человека от насекомых: испытывается особой вязки
белье, физики пытаются отгонять комаров ультразвуками.
Но остаются в ходу и старинные приемы «самообороны» —
накомарники (в прошлом в Якутии их делали из конского
волоса, и те, кто теперь ими владеет, очень их ценят), пологи
для спанья и, конечно, дымокуры. Дым от тлеющих сырых
веток щиплет глаза, выжимает из них слезы, но уж лучше
это, чем гнус.
Спасаясь от комаров, олени уходят в горы, на вершины
увалов, где сильнее ветер, либо скапливаются на пятачках
нестаявшего снега, где прохладнее. Да и переходы стад
диких и домашних оленей (летом — к северу, зимой — к югу)
тоже, наверное, сложились как средство защиты от кровосо-
сов. Другие тундровые звери — песцы, волки, лемминги —
99
ТУНДРА МНОГОЛИКАЯ
спасаются в норах—здесь прохладнее, сюда не лезут
комары. Копает длинные норы и живет в них летом даже
тундровый заяц-беляк. Лесные зайцы никогда этого не
делают.
Но только ли зло исходит от комаров? Желудки большин-
ства тундровых рыб бывают наполнены либо их личинками,
либо взрослыми насекомыми. Никогда еще ни одному самому
предприимчивому и терпеливому удильщику не удалось
поймать на удочку лучших представителей здешнего рыбьего
мира — чира или муксуна: настолько они специализировались
в питании комарами, так ими обеспечены и так их предпочи-
тают.
Личинки комаров — важная составная часть летнего раци-
она тундровых уток. Взрослыми насекомыми выкармливают
птенцов почти все мелкие тундровые пернатые, и не случай-
но поэтому конец их насиживания обычно совпадает с
началом массового лёта комаров. Ловко хватают «крово-
пийц» и кормятся в первые дни жизни только ими гусята-
пуховички гуменников, белолобых гусей, краснозобых каза-
рок. Да и не только птенцы. Комары — основа питания
здешних насекомоядных птиц—каменок, коньков, трясогу-
зок, варакушек.
Современные технические возможности, наверное, позво-
ляют искоренить комаров в тундре если не полностью, то во
всяком случае частично. Но что тогда произойдет? Быть
может, не потребуются больше репелленты и накомарники.
Но ведь исчезнет и рыба, исчезнут многие птицы. Тундра
опустеет, онемеет. Выходит, что комары несут не только зло!
О мошке речь уже шла. Она сильно досаждает и
человеку, и животным, счастье лишь, что век ее в тундре
очень короток, да и не везде и не каждый год она здесь
появляется.
Оводы, хотя сами по себе и безобидны (достигнув
взрослого состояния, эти насекомые вообще не питаются),
вызывают в оленьих стадах настоящую панику. Они не кусают,
но оставляют на теле оленя свои яички (кожный овод) или
личинок (носовой овод). И нет у оленя страшнее врага, кроме
разве волка, чем эти «подарки».
Из яичек кожного овода, приклеенных насекомым к шер-
сти животного, выводятся личинки, а те проникают в кожу и
поселяются здесь до следующего лета. Через год, достигнув
уже размеров желудя, они вновь пробуравливают кожу и
выпадают на землю, чтобы пройти здесь стадию куколок и
превратиться во взрослых насекомых. На теле одного оленя
развиваются подчас сотни личинок; такой олень худеет,
теряет силы, а его спина превращается в сплошную рану.
Носовой овод забрасывает в ноздри животному уже готовых
100
Глава вторая
подвижных личинок. Они добираются до носоглотки, где
развиваются тоже около года, и приносят хозяину не меньше
мучений, а иногда и гибель.
В общем трудно сказать, что хуже — комары, мошка или
оводы.
Два «Вихря» на корме нашей «дюральки» то спокойно и
умиротворенно урчат, то начинают звенеть натужно, нервно.
За кормой во всю ширину реки разбегаются волны, а
навстречу нам мчатся берега—то низменные, то высокие,
обрывистые. Это тоже Ямал, река Сёяха Западная.
Река сильно петляет. Вода в ней мутная (поморы так и
назвали ее рекой Мутной, хотя на самом деле она состоит из
двух рек—Мордыяхи, впадающей в Карское море, и ее
притока Сёяхи, вытекающей из большого озера Нейто), на
солнце желтовато-бурая, а когда небо затягивают облака,
какая-то неопределенно-серая. Широкие спокойные плесы
сменяются перекатами, где течение становится бурным,
стремительным. И всюду—на плесах, в сужениях — нас
подкарауливают мели. Они не видны и прячутся, кажется,
вопреки всем закономерностям именно там, где их никак не
должно быть. Поэтому мы мчимся вверх по течению «пере-
бежками», от мели к мели. На очередном препятствии
моторы захлебываются, лодка встает. Иногда, не вылезая из
нее, удается столкнуться шестами, но обычно вылезаем из
лодки, сталкиваем и ведем ее «под уздцы», с трудом
выдирая ноги из вязкого ила. Затем долгие попытки запу-
стить моторы, новая пробежка — и новая мель.
С каждым поворотом реки ловишь себя на мысли, что
высматриваешь поморские кочи, ждешь, что вот-вот забеле-
ют над бурой водой паруса, послышатся человеческие
голоса, зазвучит древняя, не сегодняшняя речь. Ведь эта
река—часть «морского хода» к Мангазее.
Пароходы, идущие по реке Тазу, гудками приветствуют то
место у устья речки Мангазейки, где когда-то стоял этот
первый на севере Сибири — и притом немалый — русский
город. Был в нем и свой кремль с высокой крепостной
стеной, со сторожевыми башнями, со съезжей избой, где
скрипели перьями дьяки, где вершился суд. Были здесь
гостиный двор и таможня, со всех концов города виднелся
высокий, в два этажа, воеводский дворец, а ближе к
Мангазейке располагался посад с прямыми мощеными улица-
ми и домами, нередко тоже двухэтажными. Жили в Мангазее
стрельцы, другие государевы люди, ремесленники, купцы.
Одних только собольих шкурок — ясака—отсюда вывозилось
каждый год больше чем по сто тысяч. Здесь торговали,
101
ТУНДРА МНОГОЛИКАЯ
строили и чинили коми, выделывали кожи и курили смолу,
работали щепной товар—деревянную посуду, дрань для
кровли, даже плавили для поделок медную руду, которую
добывали на месте нынешнего Норильска. Над городом
высилось несколько церквей, и далеко вокруг разливался
колокольный перезвон. Словом, в Мангазее кипела жизнь, и
не случайно современники называли ее «златокипящей».
«Морской ход» в Мангазею — от Пинеги, Мезени, Пусто-
зерска — шел через Югорский Шар и юг Карского моря.
Чтобы не огибать Ямал с севера и не встречаться со льдами,
путешественники пересекали полуостров в его средней ча-
сти— входили в реку Мутную и «тянулись бечевой» до озер,
истоков реки. Дальше шли озерами, протоками, переволаки-
вались в реку Зеленую (теперь это Сёяха Восточная). Сёяха
по-ненецки—«проходная»; местные жители, наверное, давно
знали об этом водном пути, возможно, и сами пользовались
им и открыли его поморам. От устья Зеленой до конечной
цели оставалось уже не так много, да и путь был легче;
мореплаватели здесь «бежали парусным погодьем».
Дорога через Ямал была и тогда нелегкой, реки, как и
теперь, изобиловали мелями. «А река Мутная невелика,
через мощно перебросить камнем, а река мелка...» — писал
один из тех путешественников, пинежанин Леонтий Шубин,
по прозвищу Плехан. И тем не менее поморы предпочитали
попадать в Мангазею «морским ходом». За лето ямальскими
реками и озерами проходили в обе стороны и десяток, и
полтора десятка кочей. Это сотни людей, и они, наверное,
попутно рыбачили, охотились, торговали с местными жите-
лями.
Однако то многолюдье на Ямале было недолгим, длилось
лишь несколько десятилетий. Опасаясь, что, увязавшись за
поморами, иностранцы «проищут» путь в Мангазею, царь
Михаил Федорович издал в 1619 году «заказ крепкий».
«Большим морем из Руси сюда не ходить»,— говорилось в
нем, а ослушникам грозило «быть казненными злыми смертя-
ми и домы разорити до основания». С царевым «заказом» на
Ямал опять пришла тишина, больше не белели на реках и
озерах паруса поморских кочей, замер ворот на волоке у
озера Луце-хавы-то (по-ненецки—«озеро, где погибли
русские»). Да и Мангазея с закрытием «морского хода» стала
хиреть, а в 1672 году город вообще был упразднен...
История исследования Ямала не так уж коротка. О его
географии, конечно, были осведомлены поморы, проторив-
шие в XVI столетии северный путь в Мангазею. В тридцатых
годах XVIII века трудами геодезиста Василия Селифонтова,
других участников Великой Северной экспедиции были со-
102
Глава вторая
ставлены первая опись и карта Ямала. Еще сто лет спустя
штурман И. Иванов (он же составил и первую опись Вайгача)
объехал берега полуострова и уточнил его карту. И тем не
менее даже в начале нынешнего века значительная часть
береговой линии Ямала обозначалась пунктиром, а его
внутренние части изобиловали «белыми пятнами». Стереть
многие из них удалось в 1908 году экспедиции Русского
географического общества. Организатором и руководителем
ее был молодой географ и зоолог, а в будущем известный
ученый, профессор Борис Михайлович Житков.
В подчинении у Житкова находилось всего три человека:
топограф, коллектор и переводчик. Экспедиция провела
здесь лишь весну и лето, однако сумела объехать на оленях
весь Ямал, провести топографическую съемку, метеорологи-
ческие наблюдения, собрать большие коллекции местных
растений, животных, предметов ненецкого быта. В 1913 году
появился солидный труд Б. М. Житкова «Полуостров
Ямал» — обстоятельное описание работы экспедиции, приро-
ды полуострова, образа жизни и занятий местных жителей. К
книге прилагалась и новая карта Ямала. И книга, и карта не
потеряли ценности даже в наши дни. К ним часто обращают-
ся специалисты, а книгу принимают за образец географиче-
ской монографии.
С Борисом Михайловичем Житковым мне довелось встре-
чаться незадолго до войны, в последние годы его жизни.
Небольшого роста, сухощавый, седой, с седыми короткими
усами и непременным пенсне на носу, скромный, даже
неприметный. Таким я помню его. Встретить его часто можно
было в старинном здании Зоологического музея Московского
университета. Борис Михайлович уже числился пенсионером,
но приходил в музей как на службу и, кажется, никогда не
оставался здесь один. Его окружали, искали с ним встречи
безусые студенты и седобородые коллеги-профессора, в
музее его дожидались явно приехавшие из «глубинки»,
одетые по «сибирской моде» практики—звероводы и охото-
веды, просто охотники. Житкова знали, у него просили
советов, с ним делились планами, мыслями.
Борис Михайлович прожил долгую и интересную жизнь.
Он много лет преподавал в Московском университете, в
Тимирязевской академии, в Лесном институте и читал пуб-
личные лекции в Политехническом музее, занимался органи-
зацией охотничьего хозяйства и охраны природы, заседал в
ученых советах и писал книги, статьи, даже фельетоны для
газет. Но пожалуй, главным для него делом было изучение и
освоение Севера. Еще в 1893 году, будучи студентом, он
побывал на Белом море; потом вместе со своим другом
103
ТУНДРА МНОГОЛИКАЯ
С. А. Бутурлиным путешествовал по Новой Земле и Колгу-
еву, позже были экспедиции на полуострова Канин и Ямал,
многолетняя работа в Комитете Севера при Президиуме
ВЦИК...
В конце июня 1980 года я оказался на берегу Сёяхи, там,
где пролегал и маршрут экспедиции Житкова. По первому
впечатлению здесь за это время как будто ничего не
изменилось.
«Богатством птиц отличались долины Сёяхи и Морды»,—
писал в своем дневнике Борис Михайлович семьдесят два
года назад.
«Долина Сёяхи отличается богатством жизни. Большие
площади здесь занимают ивняки, местами они высотой по
колено. Начали встречаться белые куропатки, чернозобики,
желтоголовые трясогузки, краснозобые коньки, а по песча-
ным буграм — тундровые жаворонки»,— значится в дневнике
у меня.
«Тундра обрывалась крутыми и высокими осыпями к
обширной долине Морды, покрытой озерами и широкими
протоками полой воды... Гуси давно уже сидели на гнездах, и
начали собираться табуны холостых птиц, линька которых
приближалась... Из хищников сокола, белые совы и канюки
гнездились кое-где на холмах и обрывах долины»,— в днев-
нике Б. М. Житкова.
«С увалов, цепь которых тянется вдоль Сёяхи, по ее
левому берегу, открывается широкая, богатая озерами доли-
на Мордыяхи. Пролетают косяки гусей, преимущественно
гуменников, очевидно, собираются на линьку холостые пти-
цы. Здесь необыкновенное для Ямала обилие пернатых
хищников: на увалах за день встречены четыре пары
канюков и две пары соколов-сапсанов»,— в моем дневнике.
«Красную казарку встретили в числе немногих, по-
видимому гнездившихся, пар близ впадения речки Тумбойяха
в реку Сёяха, нигде в других местах вида этого не наблюда-
ли»,— у Житкова.
«На песчаных ярах у устья Тумбойяхи, вблизи гнезда
канюка, гнездо краснозобой казарки (это единственное пока
место встречи казарок). Самец держится на противополож-
ном, низменном берегу реки. Взлетая при тревоге, он кричит
совсем как сапсан — «кья-кья-кья». Не умышленная ли это
имитация крика своего «защитника»? Две пары каменок,
несколько пар белых трясогузок, заяц и горностай—таковы
кроме канюков соседи казарок»,— у меня.
На увалах у Сёяхи мне встретилось и несколько ненецких
жертвенников — издали заметные кучи оленьих черепов с
104
Глава вторая
рогами либо отдельных рогов. Их, наверное, тоже видел
Житков.
По-ненецки такие места называются «хэбидя» или — на
русский манер—«гибидеи». Жертвоприношения были когда-
то распространенным обрядом у этого народа; жертвой
обычно служили олени, а жертвенники всюду, где жили
ненцы, от Белого моря до Енисея, представляли как бы
характерную часть тундрового пейзажа.
Гибидеев больше всего на Ямале. Чаще их увидишь на
приметных местах — на мысах, на вершинах бугров. Кроме
оленьих черепов и рогов здесь встречаются и идолы, причем
не обязательно деревянные, сделанные руками человека.
Идолами могли быть необычные камни, куски дерева, черепа
особо почитаемых либо каких-то необычных, диковинных
животных. Гибидеи поэтому могут заинтересовать и зоолога.
В этом я убедился много лет назад. Тогда нам с Сашей
Кищинским встретился жертвенник, где идолами были неп-
лохо сохранившиеся шесть черепов овцебыков. Случилось
это тоже на Ямале, в долине Юрибея. Потом выяснилось, что
те овцебыки жили около десяти тысяч лет назад. Вероятно,
их черепа долго пролежали в земле, а когда оказались на
поверхности, на них, как на необычные предметы, обратили
внимание ненцы. Сознаюсь, что и мы не смогли пройти мимо
них равнодушно. Хотя каждый череп весил немало, да и
размеры их порядочны, а наши рюкзаки и без того оттягива-
ли плечи, эту находку мы унесли с собой. Она заинтересова-
ла специалистов и теперь хранится в Палеонтологическом
музее Академии наук СССР.
Относились к особо почитаемым предметам, «удостаива-
лись чести» стать идолами и черепа белых медведей. Они
скапливались на некоторых гибидеях, а такие коллекции
представляют большую научную ценность.
После разрушения миссионерами Вясака его как бы стал
замещать «Главный шаман», расположенный на севере Яма-
ла, у мыса Яумал-хэ (Шаманский). Первым из европейцев
побывал здесь, по-видимому, также Б. М. Житков. Он увидел
полузанесенные снегом большие кучи деревянных идолов,
лиственничных шестов (лиственницу ненцы почитали как
«священное» дерево), рогов и шкур жертвенных оленей.
Другой гибидей, открытый Житкову ненцами, находился
недалеко отсюда, на самом берегу пролива Малыгина. Его
составляли почти исключительно черепа белых медведей.
Много лет и я стремился попасть сюда, несколько раз
даже видел эти гибидеи с самолета, но посадка вблизи них
все не удавалась. Лишь весной 1972 года вместе с известны-
ми палеонтологами Н. К. Верещагиным и Е. Н. Курочкиным
нас высадила здесь лыжная «Аннушка». Перед нами выгля-
105
ТУНДРА МНОГОЛИКАЯ
дывали из-под снега большие кучи оленьих черепов, рогов,
шкур, грубо сделанных деревянных идолов и просто листвен-
ничных шестов. На фоне хмурого серого неба «Шаман»
смотрелся мрачно, сурово, а едва затих вдали гул самолета,
стал задувать ветер, задымилась поземка. Вскоре поднялась
пурга. «Шаман», похоже, был недоволен нашим вторжением.
Порядка, который существовал на жертвеннике, мы ста-
рались не нарушать, и его «хозяин» как бы примирился с
нами, приоткрыл нам дверь к своим сокровищам. Шурфы,
пробитые в слое плотного снега, показали, что земля здесь
местами вымощена медвежьими черепами. Кое-где они были
заткнуты и в частокол из деревянных идолов. Посоветовав-
шись, мы решили вывезти отсюда часть наиболее сохранив-
шихся черепов; несколько десятков их укутали бумагой,
одеждой, в общем доступными упаковочными материалами и,
улетая, погрузили в самолет. Они попали в Ленинград, в
Зоологический музей Академии наук, и это было интересным
пополнением его коллекций. Однако «Шаман» тогда лишь
приоткрыл дверь своей кладовой, тем более что «медвежь-
его» гибидея мы вообще не нашли и решили, что он
скрывается под снежными наносами.
Еще раз мне удалось попасть сюда в 1976 году, теперь
уже летом. Вместе с географом М. Г. Деевым мы пришли к
«Главному шаману» пешком и смогли рассмотреть его не
спеша, во всех подробностях. «Шамана», оказалось, состав-
ляют семь отдельных жертвенников, расположенных невда-
леке друг от друга. Были они разной величины; у самого
большого из них диаметр достигал пяти, а высота—трех
метров. На этот раз нам удалось рассмотреть и многие
детали, которые нельзя было увидеть зимой, например
разной давности подношения: песцовые шкурки, остатки
меховой одежды, обломки саней и старинной утвари, б/гыл-
ки, монеты. Они лежали на земле, висели на идолах, на
шестах.
«Сколько же здесь интересного для этнографа, истори-
ка»,— подумалось мне. Да и меня, зоолога, ждали на жер-
твенниках новые находки — еще около сотни медвежьих
черепов; только на их обмеры ушло несколько дней. Удалось
теперь найти и «медвежий» гибидей, но, к сожалению,
попали мы сюда слишком поздно. Берег, на котором он
стоял, разрушился, и большая часть жертвенника (очевидно,
совсем недавно) упала в море, в пролив Малыгина.
Оленевод Андрей Вануйто, внук проводника Житкова
Аница Вануйто, сказал мне: «У наших стариков это были
хэбиде, здесь молились, просили у духов удачи. Мы их
бережем. Сейчас у нас это как маяки. Без них не узнаешь,
где правильная дорога, без них как будешь каслать?»
106
Глава вторая
Выходит, это не только исторические памятники. Они и
сегодня служат человеку.
На Сёяхе, да и вообще на Ямале, со времен Житкова,
даже древней Мангазеи, кажется, мало что изменилось. Но
это лишь на первый взгляд. Кроме чумов, оленьих стад,
гибидеев характерной принадлежностью здешнего пейзажа
стали буровые вышки, а в небе чаще, чем гусиные стаи,
видишь теперь самолеты и вертолеты. Здесь развиваются
новые отрасли хозяйства—добыча нефти и газа.
Тундра, и это относится не только к Ямалу, становится в
СССР важным поставщиком полезных ископаемых. Но к
сожалению, новые отрасли хозяйства не всегда уживаются
тут с отраслями старыми, традиционными — оленеводством,
рыбным и охотничьим промыслами. Ямальские оленеводы не
без оснований сетуют на сокращение площадей оленьих
пастбищ — их выводят из строя гусеницы тракторов и везде-
ходов, они страдают от загрязнений нефтью и буровыми
растворами. На оскудение запасов рыбы, дичи, зверя сетуют
ямальские рыбаки и охотники. Иными словами, становится
очевидной хрупкость, особая уязвимость здешней природы,
необходимость более бережного к ней отношения, упорядо-
чения использования современной техники, ограничения за-
грязнений почв, воды, воздуха и, конечно, организации
охраняемых природных территорий — заповедников, заказни-
ков, памятников природы.
А здесь есть что охранять.
Г лава третья
ГДЕ ОН, ПРЕДЕЛ ЖИЗНИ?
СЕВЕР ЕВРАЗИИ
Таймырский полуостров — самая северная территория ма-
терика Евразии.
Край этот далеко вклинился в Северный Ледовитый
океан и даже по сибирским масштабам велик: и с запада на
восток, и с юга на север (вместе с островами) он простирает-
ся больше чем на тысячу километров. Здесь есть и равнины,
и горные хребты, и большие реки, как Пясина, Таймыры, и
множество озер, среди которых самое большое в Советской
Арктике—Таймырское. На Таймыр, в низовья Хатанги —
дальше к северу, чем где бы то ни было в мире,— проникают
островки леса. Справедливости ради нужно сказать, что это
всего лишь корявый невзрачный лиственничник. Но ведь он
растет здесь за семьдесят второй параллелью, на широте
севера Ямала и острова Врангеля!
В пределах континента Евразии лишь на Таймыре пред-
ставлены арктические пустыни (на Северной Земле помимо
арктических пустынь существуют только ледники), есть на
полуострове и тундры — арктические, мохово-лишайниковые,
кустарниковые.
Кончался обычный экспедиционный день. Уже лежа в
спальных мешках, мы неторопливо делились впечатлениями
о сегодняшних маршрутах (в то лето наша работа проходила
на Пясине), обсуждали планы на завтра.
Однако ночь на этот раз выдалась беспокойная. Беседу
на полуслове прервал странный шум. Вначале это походило
на далекие порывы ветра, вскоре они слились, и казалось,
что где-то, прорвав плотину, зашуршал водяной поток. Все
выскочили из палатки. Понять сразу, что происходит, было
трудно. На нас катилась какая-то темная волна. В сгустив-
шихся сумерках можно было рассмотреть только, что она
108
Глава третья
«двухслойная»: сплошная — снизу и более редкая, похожая
на дымку—сверху. Волна быстро приближалась. Стали
различимы топот и сухой треск копыт, чавканье шагов по
сырой земле, грубые хриплые голоса. Недоумение рассе-
ялось. Шло стадо диких северных оленей, и лощина, где мы
разбили свой лагерь, оказалась на пути животных. Теперь
было видно, что олени движутся широким сомкнутым фрон-
том, что над ними колышется ажурная чаща рогов (вот чем
оказалась «дымка»), что в их рядах среди взрослых темными
пятнами мелькают телята. Стадо охватывало нас справа и
слева. Олени вот-вот могли смять палатку, растоптать все
наше имущество, а «за компанию», возможно, и нас самих.
Ничего другого не оставалось, как схватить ружья и начать
палить в воздух.
Крики, яркие вспышки и грохот выстрелов заставили
ближайших к нам оленей шарахнуться в сторону, и живая
лавина стала обтекать лагерь. Стадо отвернуло и скрылось
из виду, но долго еще, и час, и два, слышались шуршание,
гул, казалось, даже вздрагивала земля под ударами множе-
ства копыт. Наделавшее суматоху стадо выше нашего лагеря
переправилось через реку, и потом целый день как память о
происшедшем по поверхности воды плыла оленья шерсть.
Даже для наших дней это переселение оленей было
отнюдь не выдающимся, но и оно производило впечатление.
А ведь еще недавно встречались многотысячные их стада;
они шли непрерывно, по многу дней, переправляясь через
большие реки, а их рога издали напоминали бескрайний
движущийся лес!
Дикие и домашние северные олени, конечно, сходны
между собой, но пастух-оленевод безошибочно различит их
на любом расстоянии. «Дикарь» стройнее и, как правило,
крупнее своего домашнего собрата, у «дикаря»-самца мощнее
рога (у диких самок, наоборот, рога развиты хуже). Дикие
олени окрашены однообразно, в то время как в стаде
домашних могут быть животные и белые, и почти черные, и
пегие. Заметно различается и их образ жизни. «Дикари»
кормятся главным образом травянистой растительностью
и гораздо меньше, чем домашние олени, нуждаются в яге-
ле. «Дикари» нигде не задерживаются, пасутся «на ходу»,
даже «на бегу» и поэтому не выбивают так сильно пастбища.
Наконец, гон и отел у диких оленей проходят в более
короткие, но поздние сроки, и телята у них появляются
примерно на две недели позже, чем у оленей домашних,
когда в тундре уже чернеют проталины, когда здесь легче
добывать корм.
Когда-то, в периоды оледенений, дикие северные олени
обитали по всей Западной Европе вплоть до ее крайнего юга,
109
ГДЕ ОН, ПРЕДЕЛ ЖИЗНИ?
по всей Северной Азии и на большей части Северной
Америки. Позже область их распространения сократилась,
однако еще до конца прошлого столетия они были широко
распространены и в тундрах, и в тайге, и на островах
Северного Ледовитого океана. Количество диких оленей
повсеместно сокращалось вплоть до середины текущего
столетия. Причиной тому были и неумеренный их промысел,
и потепление климата (а это означало частые зимние
оттепели и гололедицы, когда животные не могли добраться
до корма), и вытеснение оленей с пастбищ их домашними
сородичами. Считается, что еще в середине XIX века пого-
ловье диких оленей в нашей стране исчислялось полумилли-
оном, через десять лет—примерно тремястами, а затем и
двумястами тысячами.
Однако в последние десятилетия стада их в СССР стали
восстанавливаться, хотя промысел оленей продолжается и
даже растет. В середине 60-х годов общая численность
животных снова поднялась до трехсот тысяч, а к середине
70-х годов даже превысила семьсот тысяч голов. Способ-
ствовали тому климатические изменения (гололедицы в
тундрах случаются реже), укрупнение колхозных и совхозных
стад оленей, высвободившее кое-какие пастбища для «дика-
рей», и, конечно, изменившееся отношение к ним, более
хозяйский подход к их использованию, начало которому
было положено с принятием в 1956 году постановления
Совета Министров РСФСР «О мерах охраны животных
Арктики».
Диких оленей зоологи подразделяют на множество под-
видов, однако все они могут быть объединены в две большие
группы—лесных оленей и тундровых. Лесные, как правило,
отличаются более крупными размерами, живут оседло или
совершают лишь небольшие перекочевки и даже в прошлом
не были очень многочисленны. Тундровые олени объединя-
ются подчас в громадные стада. Самое крупное из них —
таймырское. Как и другие тундровые «дикари», лето они
проводят в тундрах Таймыра, а на зиму откочевывают
далеко на юг, в лесотундру и тайгу. Вот как восстанавлива-
лось это стадо: в 1961 году в нем насчитывали около ста
тысяч животных, в 1966 году—около двухсот пятидесяти, а
в 1984 году—не менее полумиллиона.
Самые крупные стада диких оленей можно видеть в
октябре—ноябре, когда животные идут на юг, к местам
зимовок. На октябрь—ноябрь приходится у них и брачный
сезон. Самцы в это время преображаются: у самцов как бы
распухает шея (в ней накапливается толстый слой жира), они
становятся драчливыми и неосторожными, далеко по тундре
разносятся хрип возбужденных соперников, сухие удары
110
Глава третья
рогов. Но кончаются турниры, и бойцы сильно худеют, а
затем сбрасывают рога (самки сохраняют рога до весны).
Зимой стада распадаются. Самцы, объединившись в не-
большие компании, продолжают свой путь к югу. Самки и
подростки обычно остаются в лесотундре — здесь не так
глубок снег и легче добывать корм. Ранней весной начинает-
ся переход животных к северу, причем первыми идут
взрослые самки. В конце апреля — в мае они добираются до
известных им в тундре укромных мест и задерживаются
здесь, чтобы произвести на свет потомство, дать оленятам
возможность окрепнуть.
Летом самцы и самки с телятами пасутся врозь, а осенью
они вновь собираются в общие стада.
На протяжении тысячелетий в тундре дикие олени были
едва ли не главными кормильцами человека. В прошлом,
когда охотник владел только луком и копьем, добыча оленей
основывалась на хорошем знании их биологии. Чаще оленей
кололи «на плавях»—при переправах стад через реки, а
места таких переправ, поскольку они более или менее
постоянны, были собственностью стойбищ или родов. Кое-
где, чтобы направить стадо к переправе, строились длинные
изгороди из кольев и дерна, «украшенные» сверху гусиными
перьями — «махавками»; их следы до сих пор встречаются на
Таймыре.
Хитроумны способы охоты с «манщиком» — прирученным
животным, чаще самцом. Пользуясь им как прикрытием,
человек подбирался близко к пасущимся «дикарям». Осенью,
во время гона оленей, к его рогам подвязывали кожаные
петли или короткое копье; в первом случае «дикаря»
удавалось взять живым, во втором — «манщик» наносил ему
смертельные раны. Конечно, с появлением огнестрельного
оружия добыча оленей значительно упростилась. Как важ-
ные промысловые животные, они не потеряли своего значе-
ния и в наши дни. Лишь один промхоз «Таймырский»,
организованный в 1971 году, за первое десятилетие своего
существования добыл более трехсот пятидесяти тысяч диких
оленей, а всего в СССР только за охотничий сезон 1981/82
года их было добыто почти сто тысяч голов.
Не будь здесь оленьих стад (это относится не только к
«дикарям», но и к домашним оленям), не перезимовать бы на
севере волку. Труднее жилось бы и песцу; раскапывая снег,
олени облегчают ему добычу леммингов. Песцу, как и ворону,
достаются остатки волчьих трапез, трупы павших животных.
Зимой при стадах оленей кормятся белые и тундровые
куропатки и даже зайцы—там, где разрыт снег, им тоже
легче найти корм. Олени (и «дикари», и домашние) играют
заметную роль в жизни тундры и летом. Они опустошают
111
ГДЕ ОН, ПРЕДЕЛ ЖИЗНИ?
птичьи гнезда—не только растаптывают их, но и не упуска-
ют случая полакомиться яйцами. В то же время олень
становится как бы «кормильцем» насекомоядных птиц, пос-
кольку стада окружены тучами гнуса. Поедая осоку, пушицу,
олени оказываются конкурентами гусей, леммингов, других
травоядных птиц и зверей. Впрочем, они не только поедают
растительность, но и сильно изменяют ее; под их воздействи-
ем преображается подчас и сам характер местности. Живот-
ные разрыхляют копытами моховую дернину, и тогда глубже
протаивает грунт, на месте осок и пушиц появляются злаки,
тундровая растительность сменяется луговой. Да и лишайни-
ки, если ими не кормятся олени, постепенно стареют и
вымирают. Короче говоря, северный олень—один из «самых
главных» в тундре представителей животного мира.
Здешние волки летом ловят леммингов, зайцев, песцов и
разоряют птичьи гнезда, охотятся за линными гусями и едят
ягоды, при случае добывают северных оленей. Зимой же
олени становятся главным источником существования этих
хищников.
Ненцы метко называют волка «ты сармык» — «олений
зверь». Впрочем, так, прямым именем, хищника зовут редко,
чаще иносказательно: «тэва ямб» — хвостатый или «ныле-
ка»—злой дух. Действительно, «злой дух». Налет на стадо
волчьей стаи подчас означает десяток, а то и больше
растерзанных и съеденных животных, десятки животных,
разбежавшихся в панике. В Ямало-Ненецком округе только в
1951 году волки уничтожили более полутора тысяч и
разогнали более семи тысяч домашних оленей. За десятиле-
тие, с 1944 по 1954 год, оленеводы округа потеряли около
семидесяти пяти тысяч животных. Если учесть, что волк
нередко разрывает попавших в ловушки песцов и куропаток,
разносит болезни домашних животных, можно сказать, что
этот хищник наносит оленеводу, да и охотнику тоже, очень
большой вред.
Дикие олени резвее домашних, пасутся не так скученно и
терпят от волков не столь большой урон, однако и с них
«серые пастухи» берут немалую дань, по крайней мере около
пятидесяти оленей в год на каждого «едока». На Таймыре в
середине 70-х годов обитали 300—500 волков; нетрудно
подсчитать, какими цифрами выражалась их «дань». И хотя
среди жертв волка значительную часть составляют больные,
увечные, слабые животные, он, следовательно, в какой-то
мере выполняет в стадах «дикарей» роль санитара, и, по
мнению специалистов, численность хищников необходимо
регулировать, проще говоря, сокращать.
112
Глава третья
В тундре, как и повсеместно, человек издавна борется с
волком. В последние годы на помощь здешнему охотнику
пришла современная техника — самолеты, вертолеты, мото-
нарты. Казалось бы, куда теперь деваться «хвостатым»,
подходит конец их разбою. Но волки быстро приноровились и
к современной технике. Раньше звери не обращали внимания
ни на самолеты, ни на вертолеты, на какой бы высоте они ни
пролетали. Теперь же, едва заслышав вдали шум мотора,
они обычно мчатся к ближайшему укрытию — кустам, деревь-
ям, оврагам и «намертво» здесь затаиваются. В общем эти
хищники проявляют удивительную сообразительность, и
борьба с ними все еще остается делом нелегким.
Ивану Толстоухову, посланному в 1723 году император-
ским указом в Сибирь, было велено «у всякого чина людей
русских и иноземцев проведывать и купить разных родов
зверей и птиц живых, которые во удивление человеком», в
том числе «козарки — крылья черные, зобы коришневые». А
в 1721 и 1724 годах в Сибирь ездил другой царский
посыльный — Казимиров; ему также было поручено собрать
«куриозных птичек и зверьков», и среди них «красных
гусков».
В этих «козарках» и «гусках» не трудно узнать краснозо-
бых казарок. И нельзя не согласиться, что они действитель-
но «во удивление человеком» и весьма «куриозны». Это
самые миниатюрные гуси на всем земном шаре—размером
всего лишь с крупную утку. Еще сильнее выделяются они
среди гусей своей яркой окраской. В оперении их есть и
рыжий, и черный, и белый цвета, причем в сочетаниях
смелых, но гармоничных. Теперь, когда казарки неплохо
изучены, нельзя не удивляться также тому, насколько
ограниченна область их распространения, особенно летом.
Необычными для гусей оказываются и некоторые черты
поведения казарок.
Родина краснозобых казарок — Таймыр, отчасти также
Гыданский полуостров и Ямал, причем особенно охотно они
селятся здесь в полосе кустарниковых тундр. Еще недавно
казарки зимовали на юго-востоке Азербайджана, в его самой
теплой части. В экстремально холодные зимы, когда здесь
выпадал снег и замерзали водоемы, птицы летели южнее, в
Иран и Ирак, а в очень теплые зимы они не долетали до юга
Азербайджана, а оседали севернее, в частности в Дагестане.
Однако с середины 60-х годов на своих обычных местах
зимовок казарок стало появляться все меньше, зато все
больше птиц летели на юг Европы — в Румынию, Болгарию,
Грецию, и сейчас практически все они зимуют там.
На места гнездовий эти гуси возвращаются поздно, лишь
113
ГДЕ ОН, ПРЕДЕЛ ЖИЗНИ?
в середине июня, когда тундра почти полностью освобожда-
ется от снега, поверхность почвы успевает протаять и уже
трогаются в рост злаки и пушицы; они-то и составляют
основной летний корм для птиц.
Казарки очень подвижны, даже суетливы, характер у них
задиристый, и все же эти гуси слишком слабы, чтобы
успешно оборонять свое потомство и самих себя от голодных
песцов. И они используют для защиты все доступные им
пути. Гнездятся колониями — и мелкими, состоящими из
нескольких пар, и крупными, состоящими из десятков пар.
Ищут «покровительства» у соколов, мохноногих канюков,
крупных чаек — серебристых и бургомистров и очень часто
устраиваются рядом с их гнездами. Собственно, и расстояние
между поселениями казарок в том или ином районе опреде-
ляется плотностью гнездования пернатых хищников. Нако-
нец, для выведения потомства краснозобые казарки предпо-
читают занимать труднодоступные островки, вершины скал,
обрывы по берегам рек и озер — яры, как называют их на
Севере. Птицам, очевидно, не так уж легко бывает найти
удобное для размножения место, поэтому их гнездовья
подчас десятки лет подряд располагаются на одном и том
же островке или обрыве.
В отличие от большинства других диких гусей самка
краснозобой казарки сидит на яйцах так плотно и греет их
так самозабвенно, что подпускает к себе человека (если,
конечно, он подходит медленно, не делая резких движений)
вплотную, позволяет фотографировать себя с самого близко-
го расстояния и даже касаться рукой. После выведения
птенцов семьи казарок собираются в общие стайки, держатся
уже главным образом на воде, а если на берегах, то у самой
воды, но и в это время не рискуют удаляться от гнезд
хищных птиц. В тесной связи с водой как раз и заключается
одна из особенностей биологии краснозобых казарок, причем
по продолжительности ныряния, быстроте передвижения в
воде с ними, очевидно, не могут соперничать другие гуси.
Зимой жизнь их протекает однообразно. Мне приходилось
бывать в декабре в Кызылагачском заповеднике в Азербай-
джане, там, где находилась тогда главная «штаб-квартира»
зимующих краснозобых казарок, и видеть здесь своих земля-
ков. Это были как раз «нормальные» по погоде зимы.
Зеленела трава. Хотя ночами подмораживало и лужи подер-
гивались тонкой корочкой льда, днем пригревало солнце и
лед таял. Гуси, а среди них и краснозобые казарки, ночевали
на открытых мелководьях морского залива. Незадоло до
рассвета, между семью и восемью часами,— в зависимости
от того, ясным было утро или пасмурным,—доносились
первые крики казарок, а перед самым восходом солнца их
114
Глава третья
стаи поднимались и летели к ближайшему источнику пресной
воды на водопой.
В это же время покидали места ночевок белолобые гуси
и гуси-пискульки, но ни к тем ни к другим казарки не
присоединялись. И думается мне, по понятной причине.
Такой «свалки», которую они устраивают в воздухе, просто
не могут вытерпеть их гораздо более степенные сородичи.
Казарки поначалу тоже пытались лететь по-гусиному, кли-
ном, но вскоре их строй ломался, к основному клину
подстраивались все новые, дополнительные, и, наконец,
порядок в стае вовсе нарушался. Казарки летели уже,
«роясь», как комары, и, не переставая, звонко, по-галочьи,
переговаривались.
После утреннего водопоя птицы перелетали на кормеж-
ку— в степь, а то и на поля, на всходы озимой пшеницы, но
за день еще не раз наведывались к пресной воде. Сразу
после захода солнца, вскоре после семи часов, начинался их
обратный путь к заливу. И это изо дня в день до конца
февраля — начала марта, когда подходил срок их отлета на
родину. Так вели себя птицы на местах прежних зимовок,
примерно так же ведут они себя и теперь, на новых
зимовках.
Красота их издавна привлекала к ним внимание. И
поэтому Толстоухов и Казимиров, о которых я упоминал,
конечно, были не первыми ловцами и добытчиками живых
краснозобых казарок, тем более что в неволе даже взрос-
лые птицы быстро перестают дичиться и становятся ручны-
ми, не говоря уже о гусятах.
Изображение казарок можно увидеть на египетских папи-
русах, и очень может быть, что уже древние египтяне
содержали этих птиц. В наши дни их можно увидеть в неволе
в зоопарках многих стран мира. До недавнего времени, пока
их не научились разводить, ценились они очень высоко;
например, Московский зоопарк получал в обмен на несколь-
ко пар краснозобых казарок слона и человекообразную
обезьяну.
Как вид, находящийся под угрозой исчезновения, красно-
зобая казарка включена в Красные книги СССР и РСФСР.
Конвенцией о международной торговле видами дикой фауны
и флоры, находящимися под угрозой исчезновения, предус-
мотрен строгий контроль за торговлей этими птицами (а
также, например, их шкурками) и их перевозками.
Еще в середине 50-х годов общая численность их состав-
ляла более сорока тысяч, а уже через десятилетие она
сократилась примерно до двадцати пяти тысяч, и на севере
СССР краснозобые казарки стали самыми редкими из гусей.
Причины, вызвавшие сокращение их численности, очевидны.
115
ГДЕ ОН, ПРЕДЕЛ ЖИЗНИ?
Жизнь птиц колониями, гнездование из года в год в одних и
тех же местах, необычайная привязанность к гнездам в сезон
размножения — все это делает их особенно уязвимыми. А
между тем на некогда безлюдных реках и Таймыра, и
Гыданского полуострова, там, где они устраивают гнезда,
сейчас живут рыбаки, сюда часто наведываются разные
экспедиции. Среди этих людей много охотников, и далеко не
все они соблюдают охотничье законодательство, зная даже,
что эта птица относится к числу охраняемых. А по тундре
бродят вместе с ними или сами по себе их собаки...
Сильно сократилась численность соколов-сапсанов —
главных защитников краснозобых казарок, и песцы безнака-
занно совершают набеги на колонии гусей. Все более
многолюдными становятся те местности, над которыми птицы
пролетают весной и осенью, и все больше становится охотни-
ков. Все интенсивнее развиваются сельское хозяйство и про-
мышленность, растет население там, где зимуют эти птицы.
Поэтому сокращаются области их зимовок, казарки вынужде-
ны искать для себя новые прибежища. Нынешнее положение
казарок характерно для многих пернатых высоких широт.
Безнадежно ли это положение?
Хочется думать, что нет.
На Таймыре организован государственный заповедник; на
этой заповедной земле гнездится немало и краснозобых
казарок. В последние годы количество птиц на их родине
перестало убывать, и одна из возможных причин этого —
организация заповедника. Начинает восстанавливаться чис-
ленность тундрового сокола-сапсана, и, что, может быть,
самое главное, у краснозобых казарок появляется все
больше защитников, в том числе и среди охотников.
Когда пытаешься представить себе тундру в далеком
прошлом, ее обитателей того времени, в воображении в
первую очередь возникают стада мамонтов и их современни-
ков— овцебыков, схожих между собой даже внешне: одина-
ково «глыбообразные», обросшие густой и длинной шерстью.
Были в них одинаковые солидность и неторопливость в
движениях, сходным был и набор их кормов, а значит, звери
подчас паслись рядом, бок о бок. Их современниками были
также северные олени, но те всегда кормились отдельно.
Олени «быстры на ноги», а кроме того, ветер постоянно
несет ломкую оленью шерсть, и они поэтому не очень-то
желанные соседи для других травоядных зверей.
Но увы, мамонты вымерли. Овцебыки же сохранились в
Гренландии и на севере Нового Света.
Их история богата событиями. Когда-то они были распро-
странены только в Евразии. Перешеек, существовавший
116
Глава третья
многие тысячи лет назад на месте Берингова пролива,
послужил им мостом для перехода в Северную Америку.
Здесь овцебыки тоже широко расселились и отсюда проник-
ли в Гренландию. Однако менялся климат, отступали к
северу ледники, и оставалось все меньше мест, пригодных
для их жизни.
В Евразии они исчезли несколько тысячелетий назад, и
этому немало способствовал человек, оценивший вкус их
мяса, превосходные качества шкур, шерсти, рога как замеча-
тельного материала для разных поделок — прочного и упру-
гого. Еще недавно памятью об их былом распространении
здесь были лишь черепа и другие остатки скелетов, особен-
но густо рассеянные по Таймыру, Новосибирским островам,
материковым тундрам Якутии. Однако теперь в Евразии
опять можно увидеть живых овцебыков — они акклиматизи-
рованы в Норвегии, Швеции, а в середине 70-х годов
появились и на севере Сибири.
Разрабатывая планы их восстановления, советские зо-
ологи учитывали, что переселенцы заполнят пустующую
экологическую нишу и будут способствовать вовлечению в
хозяйственный оборот обширных по площади, но скудных и
не используемых сейчас пастбищ. Учитывалось и то важное
обстоятельство, что исчезновение в Арктике какого-либо
вида животных, при общей бедности ее фауны, ведет к
перестройке в экосистемах, так или иначе усугубляет их
неустойчивость. С возвращением же овцебыков здешний
органический мир становится как бы более стойким. И
конечно, принимались во внимание и хозяйственная ценность
этих зверей (вес быков достигает четырехсот килограммов, а
шерсть считается лучшей в мире), и то, что они не конкури-
руют из-за корма с северными оленями и могут жить в
гораздо более суровых, чем олени, условиях и довольство-
ваться более скудными пастбищами, что им практически не
страшны волки (при нападениях на них волчьих стай овцебы-
ки держат надежную «круговую оборону») и несвойственны
какие-либо специфические опасные болезни и паразиты.
Их завозу в СССР предшествовала большая подготови-
тельная работа: обследовались места предполагаемых выпу-
сков животных, оценивались и сопоставлялись кормовые,
климатические и другие условия обитания будущих пересе-
ленцев. В отношении двух районов — Таймырского полуостро-
ва и острова Врангеля — мнение специалистов было единым:
в советской Арктике это лучшие места для обитания овцебы-
ков.
Участвовать в ловле животных на острове Нунивак, на
Аляске, и сопровождать их оттуда довелось охотоведу из
Магадана Вадиму Сергеевичу Тархову и мне.
117
ГДЕ ОН, ПРЕДЕЛ ЖИЗНИ?
Существуют разные приемы ловли овцебыков, однако
нунивакские эскимосы применяют — и с большим успехом —
свой собственный способ. Поимка зверей обходится на
острове дешевле, чем где бы то ни было, а гибели их при
отлове почти не бывает. Загнав стадо в глубокий снег,
местные ловцы безбоязненно разъезжают между животными
на мотонартах, расчленяют стадо, и в первую очередь
отгоняют взрослых быков, которых тут же отпускают на
волю. Группы, в которых есть молодняк, отделяют одну от
другой. Каждую из них затем дробят («лишних» зверей тоже
выпускают) до тех пор, пока не останутся только овцебыки,
пригодные для переселения, т. е. нужного пола, возраста и
без заметных увечий. Ловят же овцебыков до обидного
просто, примерно так же, как карасей в подмосковном пруду.
В ход идет бредень, правда сплетенный из толстого шнура.
Вначале сеть набрасывают двое, однако, чтобы удержать
запутавшегося зверя, на него наваливаются все ловцы.
Проходят всего считанные минуты, и на снегу уже лежит
очередной овцебык со спутанными ногами.
К острову Нунивак приближалась весна. Еще случались и
морозы, и пурга, но все чаще и чаще перепадали ласковые,
тихие и солнечные дни. Загоны, построенные на окраине
поселка, пополнялись все новыми пленниками. Несколько
раз вместе с эскимосами на ловлю выезжали в глубь острова
и мы с Вадимом Сергеевичем. И вот незаметно подошел день
нашего расставания с островом, с друзьями-эскимосами. В
Бетеле мы встречали прилетевший сюда впервые в истории
советский авиалайнер. В его грузовом отсеке удалось разме-
стить все сорок клеток с четвероногими переселенцами и
даже — на непредвиденный случай — запас сена.
Дождь—первый в этом году—пошел, когда мы заканчи-
вали погрузку. Ко времени же нашего отлета из Бетела
дождь разошелся не на шутку.
— Вам везет! Это хорошая примета, переселение непре-
менно будет удачным!—сказал на прощание доктор Питер
Лент, американский зоолог, большой знаток овцебыков.
Через два часа мы были уже на Чукотке, на мысе
Шмидта. Здесь ярко светило солнце, стоял двадцатиградус-
ный мороз, дул злой, колючий ветер. Но, несмотря на стужу,
у здания аэропорта, как и там, на Аляске, толпились люди.
Об овцебыках и о планах их переселения здесь был
наслышан каждый. И хотя дело касалось только специали-
стов-зоологов, охотоведов, да кое-кого из начальства, среди
встречающих были чуть ли не все жители поселка. Так же
как и на Аляске, суетились фотографы и просто любопыт-
ные. Хватало и добровольцев-грузчиков, чтобы перенести
часть клеток с животными из самолета в готовые к вылету
118
Глава третья
вертолеты. Этим переселенцам через час-другой предстояло
попасть уже на место своего выпуска, на остров Врангеля.
Остальные овцебыки вскоре полетели дальше на запад. Их
ждали на Таймыре.
На Таймыре их приезду предшествовала своего рода
«генеральная репетиция» — на полгода раньше с канадского
острова Бэнкс сюда были завезены десять молодых овцебы-
ков, разумеется обоего пола. Их поместили в загоны,
построенные в долине реки Бикады, невдалеке от восточно-
го берега Таймырского озера. И «репетиция» прошла удачно.
Первая группа переселенцев благополучно перезимовала,
животные заметно окрепли, подросли, освоили местные
пастбища. Расчеты зоологов подтверждались: зима здесь
была морозной, но малоснежной (овцебыки плохо переносят
зимние оттепели и не могут добывать корм из-под глубокого
снега), а пастбища оказались достаточно кормными. Как
впоследствии выяснилось, здесь произрастает более семиде-
сяти видов поедаемых ими трав, кустарничков и кустарни-
ков, двадцать из которых составляют основу питания овце-
быков. Всего же ботаники выявили в этом районе сто сорок
два вида высших растений, в то время как на острове Бэнкс
их насчитывается лишь семьдесят два.
Итак, из сорока «американцев» двадцать попали на
Таймырский полуостров. Здесь их поместили в обширные
загоны, по соседству с их соплеменниками с острова Бэнкс.
Первую зиму, конечно гораздо более суровую, чем на
острове Нунивак, «американцы» перенесли труднее, чем
«канадцы», и несколько животных погибли от воспаления
легких.
На острове Врангеля переселенцев сначала поместили в
небольшой загон, но вскоре им была предоставлена полная
свобода. Уже в первый год в их рацион входило больше
двадцати видов местных растений, а через год этот список
превышал сорок видов. Без потерь не обошлось и здесь, но в
целом эксперимент протекал тоже успешно. В июне 1977 го-
да с острова пришло радостное известие: в стаде овцебыков
были замечены два новорожденных теленка.
На Таймыре первые телята—сразу трое—появились
весной 1978 года. Из них уцелел только один, однако сам
факт рождения молодых свидетельствовал о том, что пере-
селенцы начинают приспосабливаться к новым условиям. И
действительно, в 1979 году здесь родилось еще одиннадцать
телят, и стадо увеличилось до тридцати голов. Осенью того
же года часть животных была выпущена из загона, и они
успешно перезимовали, питаясь только природными кормами.
В 1980 году таймырское стадо овцебыков увеличилось до
сорока и в 1981 году—до пятидесяти голов. Теперь все они
119
ГДЕ ОН, ПРЕДЕЛ ЖИЗНИ?
живут здесь на полной свободе, а всего к концу 1984 года в
стаде насчитывалось более ста животных. Овцебыки, выпу-
щенные на острове Врангеля, сразу же разбрелись по этой
суше и образовали несколько стад. Однако теперь под
наблюдением работников здешнего заповедника находится
лишь одно из них. В 1982 году в нем было двадцать одно, в
1983 году—двадцать восемь и в 1984 году—около сорока
животных, подавляющее большинство которых родились уже
на этом острове. Судьба других стад выпущенных здесь
овцебыков остается пока неизвестной.
В общем переселение овцебыков и на Таймыр, и на
остров Врангеля оказалось успешным. Свидетельства тому—
и прекрасный внешний вид переселенцев, и полноценное
использование ими пастбищ, и то, что в стадах есть
молодняк, по крайней мере уже второго поколения. Словом,
сбывается предсказание доктора Лента!
Обнаружилась и такая интересная особенность пересе-
ленцев: и на Таймыре, и на острове Врангеля самки приносят
потомство ежегодно, в то время как на севере Канады и в
Гренландии — не чаще, чем раз в два года. Это еще одно
свидетельство благоприятности кормовых и климатических
условий их новой родины.
Первое десятилетие жизни переселенцев в Советской
Арктике оправдывает расчеты зоологов. Подтверждается и
тот предварительный вывод, что для обитания овцебыков
наиболее благоприятен север Сибири, где звери могут
заселять как горы, так и равнины. Запад Советской Арктики
со снежными и неустойчивыми зимами наименее благопри-
ятен для жизни этих зверей, хотя они могли бы обитать и
здесь, в некоторых горных районах. Восток Советской Аркти-
ки занимает в этом ряду промежуточное положение.
И последнее. Сколько же овцебыков помимо других
потребителей растительных кормов могли бы населять Край-
ний Север страны? Очевидно, десятки тысяч! А подтвержде-
ние тому—первый опыт их интродукции здесь.
В конце 40-х годов животный мир Таймыра изучал зоолог
В. М. Сдобников. Это он занимался мечением песцов на
Ямале, одним из первых выступил за организацию в таймыр-
ских тундрах заповедника. Василий Михайлович сделал на
Таймыре немало открытий, в частности обнаружил, что за
столетие некоторые птицы продвинулись здесь на сотни
километров к северу. Например, белая куропатка стала
гнездиться почти на двести километров севернее, а тундро-
вый жаворонок, белая трясогузка и варакушка—даже на
четыреста пятьдесят километров севернее, чем в прошлом
столетии.
120
Глава третья
Эти наблюдения озадачили исследователя. Впрочем,
нашлось и объяснение, его дали климатологи. Как оказалось,
в первой половине двадцатого века климат северного полу-
шария претерпел большие изменения. Их назвали даже
«невиданными» и «самыми большими из когда-либо отмечен-
ных со времени изобретения термометра». Изменения клима-
та особенно ощущались в Заполярье, в том числе, конечно, и
на Таймыре. Зимы здесь стали теплее, повысилась темпера-
тура, сократилась ледовитость арктических морей, раньше
начал таять снег, раньше стали вскрываться реки и озера.
Опускался уровень почвенной мерзлоты, и уменьшались в
размерах ледники. Не случайно эти изменения климата были
названы также «потеплением Арктики».
Потепление, конечно, не могло не сказаться и на органи-
ческом мире высоких широт. Еще в середине 30-х годов
ботаник Л. Н. Тюрина подметила, что по долинам рек Анады-
ря и Хатанги на тундру наступает лес. Затем продвижение к
северу кустарников и деревьев было обнаружено на севере
Западной Сибири и на востоке Европейского Севера, в
Скандинавии, в Северной Америке. Выяснилось, что в
тундрах стал богаче мир беспозвоночных животных, участи-
лись «пики» размножения леммингов.
Вслед за Сдобниковым зоологи стали замечать расселе-
ние птиц и зверей «южан» и в других частях Крайнего
Севера. Сомнений уже не оставалось: продвижение сюда
животных закономерно и климатически обусловленно. В
общем же оказалось, что на севере Евразии за первую
половину текущего столетия по этой причине появились или
заметно увеличились в количестве не меньше сорока видов
одних лишь птиц. Учитывая, что всего их здесь регулярно
размножается немногим больше ста двадцати видов, мир
пернатых Заполярья претерпел большие изменения.
Выяснились и интересные подробности этого процесса.
Большую часть вселенцев, как и можно было ожидать,
составляют птицы, в гнездовое время не связанные с
деревьями или кустарниками. Это несколько видов уток,
куликов, чаек. Но есть среди них и птицы, обитающие, как
правило, среди кустарников. Таковы, например, дрозд-
белобровик и варакушка, гнезда которых мне встретились на
Таймыре, на окраине поселка Диксон. Среди них есть даже
птицы, строящие гнезда на деревьях. Одна из них—серая
ворона. В тундрах Европейского Севера, Ямала и Гыданского
полуострова в начале лета можно видеть почти что массо-
вый пролет ворон к северу. Местами пролетает в общей
сложности не одна их сотня. Возвращения этих птиц отсюда
никто не видел; скорее всего все они здесь же и погибают.
Но на следующий год пролет ворон к северу возобновляется.
121
ГДЕ ОН, ПРЕДЕЛ ЖИЗНИ?
Выявлены и основные пути, по которым происходит расселе-
ние «южан». Это речные долины, где дальше всего к северу
распространяются и деревья, и кустарники и где «южане»
находят также более сносные климатические условия. За-
крепившись в речных долинах, как бы получив здесь «закал-
ку», новоселы нередко распространяются и по водораздель-
ным участкам тундр. Отметим, наконец, что среди переселен-
цев явно преобладает молодняк. Как и птицы, так же по
долинам рек вселялись в тундры лось и лисица, бурый
медведь и некоторые мышевидные грызуны. Очевидны и
непосредственные причины, позволившие продвинуться сюда
«чужакам». Для одних видов это в первую очередь более
продолжительное лето, для других—обилие корма.
Вселенцы подчас теснили «северян» — местных птиц и
зверей. Отступать «старожилам» было некуда; и область их
распространения, и численность сокращались. Так, видимо,
случилось с песцом. Лисица—зверь более крупный и силь-
ный— не только «объедала» его, но и выживала из нор (а
«запас» их в тундре ограничен) и даже загрызала своего
слабого сородича. Потепление Арктики означало учащение
оттепелей и гололедиц зимой, гибель от бескормицы север-
ных оленей, овцебыков и их спутников в зимнее время —
белых куропаток. Не характерно ли, что восстановление
стад таймырских диких оленей (хотя на то были и другие
причины) началось в 60-х годах, т. е. в то время, когда
приостановилось «потепление» Арктики?
Изменения климата Арктики вызвали сдвиги не только в
распространении здесь животных, но и в сроках прилета в
высокие широты и отлета отсюда птиц и даже в распределе-
нии их на зимовках; часть пернатых стала проводить зиму
севернее, чем раньше. Животный мир Заполярья, следова-
тельно, может служить хорошим показателем постоянных
колебаний климата нашей планеты, и особенно климата
высоких широт.
Для охотоведов-норильчан, сотрудников Института сель-
ского хозяйства Крайнего Севера, Таймыр нечто вроде
громадного опытного поля или вивария, где лабораторными
животными служат песцы, стада диких северных оленей, а в
последнее время и овцебыков. Работы охотоведам хватает
во все сезоны, но особенно много ее бывает летом, тем
более в годы, когда они в очередной раз подсчитывают на
полуострове диких оленей, определяют половой и возра-
стной состав стад (эти данные затем используются для
разработки норм добычи животных). Учеты ведутся с возду-
ха, одновременно с нескольких «Аннушек», как всюду назы-
вают безотказный самолет Ан-2. В 1966 году участвовать в
подсчетах оленей довелось и мне, а моими компаньонами в
122
Глава третья
большинстве полетов были Лев Николаевич Мичурин и
Виталий Зырянов.
Ухоженные бородка и усы, негромкий голос, «хорошие
манеры», как говорилось в старину, придают Льву Никола-
евичу облик кабинетного ученого. Но это только внешне. Он
опытный полевик, талантливый натуралист. Мичурин —
признанный лидер (не по должности, а по существу) среди
своих коллег. А это немало. Каждый из здешних охотове-
дов— яркая индивидуальность, каждый и полевик, и натура-
лист. Мичурин недавно защитил кандидатскую диссертацию.
Но конечно, не только в этом дело, так как у некоторых
сотрудников тоже диссертации на подходе. Есть во Льве
Николаевиче что-то неуловимо привлекательное, располага-
ющее. Отсюда, должно быть, и его лидерство. Виталий же
молод, в институте он недавно, но явно «пришелся ко
двору». Не случайно в кругу охотоведов его ласково зовут
Витюшей.
Летим уже не один час. Гул мотора то пропадает—ко
всему привыкаешь, к гулу тоже,—то вдруг «прорезается»,
выводит какую-то нехитрую мелодию. Для лучшего обзора и
фотографирования в самолете выставлены три иллюминато-
ра («блистеры», как говорят летчики). У переднего справа
сидит Мичурин, слева — я, сзади, у двери,— Зырянов, перед
ним на сиденье в большом количестве самые разные
фотоаппараты. Витюша занимает в институте должность
старшего лаборанта, но слывет чуть ли не лучшим фотогра-
фом.
Под самолетом проплывают бурые увалы, зеленеют
низины, синеют озера, мелькают белые точки; на увалах —
совы, в низинах—куропачи, над озерами — чайки. На воде
озер темные пятнышки—табунки гусей. Олени то подолгу не
видны, то встречаются большими стадами. Светлые в эту
пору, они появляются под самолетом каждый раз неожидан-
но. Показывается сначала кучка животных, потом их стано-
вится больше, больше, и вдруг сразу стадо заполняет всю
тундру до самого горизонта. Мчатся галопом крупные рогачи-
самцы, мчатся важенки-оленухи, не отстают от матерей
рыжеватые телята. Мичурин подает знаки мне, Зырянову и
наполовину втискивается в пилотский отсек; теперь уже он
«дирижирует» полетом.
Самолет снижается, тень его на земле стремительно
растет, обгоняя оленей мчится вдоль края стада. Кажется,
что до меня доносится хриплое дыхание, треск и топот
множества копыт, дрожь самой тундры. Животные шараха-
ются к центру стада, и оно все больше уплотняется. Этого-то
и добивались Мичурин и пилоты.
123
ГДЕ ОН, ПРЕДЕЛ ЖИЗНИ?
Но вот тень уменьшается, самолет набирает высоту.
Виталий, сменяя аппараты, без конца фотографирует. Только
так, уплотнив стадо до предела, и лишь с такой высоты
можно уместить его в кадр или хотя бы в несколько кадров.
Ну а собственно подсчет—дело будущего. Охотоведы зай-
мутся этим зимой. Они вооружатся лупами и будут пересчи-
тывать точки на фотографиях.
Съемка заканчивается. Местоположение стада и направ-
ление его я наношу на карту. Самолет снижается, выходит
на прежний курс, дописывает очередной галс. До следующе-
го стада передышка. Мичурин подсаживается на соседнее
сиденье. Закуриваем.
Действительно, у него и глаз наметан, и здешнюю тундру
он знает.
— Наверное, к выводку идет,— показывает он куда-то
вдаль. Всматриваюсь и с трудом различаю в той стороне
волка. Мичурин не проглядит ни песцового норовища, ни
гнезда белой совы. Он провожает взглядом «росчерки»
тракторов и вездеходов, отмечает на карте груды брошенных
железных бочек.
— Приметы цивилизации,— кивает он головой. И они, мне
кажется, сильно его тревожат.
— Смотрите,— говорит Лев Николаевич,— нганасаны жи-
вут здесь столетия, может быть, даже тысячелетия, а ведь
тундру не запакостили. И он прав. Не видно «пакостей».
Разве что заметишь на горизонте чум да цепочки столбиков
из дерна в местах постоянной охоты нганасанов на оленей.
Больше всего «наследила цивилизация» вдоль Пясины и
по ее притокам. Здесь особенно много гусеничных следов — и
старых (в низинах они уже превратились в овраги), и свежих.
— Этих в прошлом году не было. Этих тоже,— замечает
Мичурин.
Чем дальше к востоку, тем реже встречаются крупные
стада оленей, но зато тундра принимает все более первоз-
данный вид. Кажется даже, что и звери, и птицы начинают
все меньше бояться самолета. И уж совсем тундровой
«целиной» смотрится междуречье Логаты и Верхней Таймы-
ры, восточный «финиш» сегодняшнего маршрута. Отсюда
полетим все той же «целиной» к северу—сначала вдоль
Верхней, а затем вдоль Нижней Таймыры.
Пройти, проплыть или хотя бы пролететь таким путем —
это моя давняя мечта. Ведь это путь великого русского
естествоиспытателя Александра Федоровича Миддендорфа.
И вот теперь предоставляется возможность как бы увидеть
Таймыр его глазами.
Лишь бы не подвела погода. Лишь бы не навалился
туман, не заставил вернуться с пол пути на базу!
124
Глава третья
С трудом верится, что это путешествие могло свершиться
и принести такие результаты без малого полтораста лет
тому назад, когда еще и в помине не было ни авиации, ни
радио, а сам Таймыр выглядел на картах большим «белым
пятном».
Но начну по порядку. Речь идет об экспедиции Россий-
ской Академии наук во главе с профессором А. Ф. Мидден-
дорфом (позже он станет членом Академии наук и даже
будет избран почетным академиком). Экспедиции предстояло
исследовать на Таймыре «качество и количество органиче-
ской жизни», то есть найти здесь ее рубежи, решить задачу,
по тем временам почти равнозначную находке жизни на
других планетах. Естественно, что районом исследований
был избран именно Таймыр — участок континента, наиболее
выдвинутый к северу и отдаленный от теплых океанов —
Атлантического и Тихого. Не считая местных жителей и
казаков, время от времени помогавших ученому, спутниками
его были лишь лаборант, лесничий и топограф.
В конце апреля 1848 года, почти через пять месяцев
после выезда из Москвы, путешественники достигли селения
Коренного-Филипповского на реке Боганиде. Здесь они по-
строили лодку, отсюда в конце мая выступили к северу. Две
недели пришлось добираться до Верхней Таймыры. Дальше
им предстоял путь по реке, по сути дела путь в неизвестное.
Вокруг расстилался в полном смысле край непуганых птиц.
«Увидя нашу лодку...— пишет Миддендорф,—самки гаг-
гребенушек, несмотря на шум от весел, с любопытством
стали слетаться и, громко крякая, спустились рядом с нами
на воду. Ясно заметны были любопытство и удивление,
которое в них возбуждали лодка и сидевшие в ней лица».
Лишь в конце августа экспедиция вышла к заливу,
который потом получил название залива Миддендорфа. Путь
сюда был тяжел: позади остались пороги, шторма, ледяные
заторы. Но гораздо больше испытаний ждало людей на
обратном пути. Еще на Нижней Таймыре шторм повредил
лодку. На озере путь преградил лед, пришлось прорубаться
через него топорами. А вскоре лед заставил путешественни-
ков бросить лодку. Дальше пошли пешком, груз везли на
санках. Затем кончилось продовольствие. Наступил голод.
Крепчали морозы...
Миддендорф решился отправить спутников на юг за
помощью, а сам с коллекциями остался в тундре, без
палатки и без продуктов. Восемнадцать дней провел он у
устья Верхней Таймыры, в снежной яме, был уже на грани
гибели, когда пришла помощь. Его разыскали и привезли в
Коренное-Филипповское местные ненцы.
Таймырское путешествие вошло яркой страницей в исто-
125
ГДЕ ОН, ПРЕДЕЛ ЖИЗНИ?
рию исследования полярных стран. Перечитывая дневники
ученого, невольно задумываешься: в чем заключался залог
его успеха? Немаловажно, конечно, что был он в расцвете
сил—Александру Федоровичу исполнилось в то время два-
дцать восемь лет. Был он не новичок на Севере, хорошо
тренирован, многое мог сделать своими руками. Как писал
один из его современников, Миддендорф «с наслаждением
мог пролежать по целым ночам в лапландских болотах,
подкарауливая водяных птиц, а как пешеход был в состоянии
утомить самого крепкого моржебойца. Умел он собственными
руками построить лодку, умел и управлять ею и, будучи
превосходным стрелком, знал, что не уйдет от его пули дичь,
подпустившая на нужное расстояние». И все же главным мне
кажется его преданность науке, идее, фанатизм и одержи-
мость ученого.
Зримыми результатами Таймырской экспедиции стали
ящики с геологическими образцами, более восьми тысяч
гербарных образцов растений, около пятисот зверей в шку-
рах и столько же в спирту, сотни тушек птиц, экземпляров
рыб, беспозвоночных животных. Результатами ее были тща-
тельные наблюдения за таймырскими животными и растени-
ями, за погодой, климатом, условиями залегания в грунте
мамонтов, даже за бытом местного населения.
Миддендорф не ограничился исследованиями на Таймы-
ре. Отсюда он направился в Якутск для изучения вечной
мерзлоты, затем предпринял поездку на крайний восток и
юго-восток Сибири — к Охотскому морю, к Амуру, в Забай-
калье. Снова путешественники увидели Москву лишь в марте
1845 года. Почти тридцать лет заняла обработка данных
наблюдений и образцов. Наконец появился на свет многотом-
ный научный труд—«Путешествие на север и восток Сиби-
ри»,— труд, не потерявший своей ценности и в наши дни.
Погода не подвела, и полет по пути Миддендорфа
состоялся. Конечно, нельзя было рассчитывать на встречу
следов, каких-то вещественных доказательств пребывания
здесь этой экспедиции; давно уже нет на Таймыре и селения
Коренного-Филипповского, но природа, ландшафты с тех пор,
конечно, мало изменились.
Вначале летим на запад, вдоль Логаты, одного из
главных притоков Верхней Таймыры. Река то пропиливает
гряды увалов, и тогда берега ее возвышенны, «яристы», под
самолетом появляются плотные стайки краснозобых каза-
рок. То она вырывается на равнину, начинает сильно
петлять, в долине ее образуется кружево озер, озерков,
стариц. Исчезают казарки, но появляются стаи и выводки
гусей, то ли гуменников, то ли белолобых. Появляются
126
Глава третья
островки кустарников, но река вгрызается в очередную гряду
холмов, и кустарники пропадают.
Иногда показываются олени, хотя и не такими большими
стадами, как у Пясины, главным образом самцы. Вслед за
очередным табунком на махах мчится волк. А вот еще один
табунок. Видно, что два быка на бегу хромают, отстают от
стада все больше и самолет их быстро перегоняет.
— Этими займутся волки,— говорит о калеках Мичурин.
Вообще-то он противник крайностей в отношении к волку.
Накануне он рассказывал мне, что уже несколько лет при
каждом удобном случае собирает остатки волчьих пиршеств,
а потом тщательно их исследует. Как оказалось, почти две
трети оленей — жертв хищников — были или уродами, или
больными. Вспомнил он и о последствиях кампании по
истреблению волков. С 1960 по 1965 год с самолетов
удалось отстрелять на Таймыре около тысячи хищников.
Урон от них, конечно, сократился, но случилось и непредви-
денное. Количество оленей, пораженных разными болезнями,
за это же время возросло с двух процентов до тридцати, и
впервые за многие годы произошла их массовая гибель.
— Бороться с волками нужно, но с умом,— заключил свой
рассказ Лев Николаевич. А в 1969 году все это он изложил
на Международном конгрессе биологов-охотоведов и очень
заинтересовал своим докладом слушателей.
Показываются последние колена Логаты. Г де-то здесь
Миддендорф и его спутники спускали на воду «Тундру» — так
они назвали лодку. Отсюда начинался их водный путь.
Долетаем до Верхней Таймыры и поворачиваем на севе-
ро-восток. Соединившись со своим притоком, река заметно
полнеет, меньше петляет. Как признак ее «солидности», на
ней появляются острова. Слева все ближе подступают
склоны гор—каменные россыпи, скалы. Беднеет животный
мир: и гуси, и олени исчезают. Даже с самолета видно, как
скудна растительность. В распадке лежит сугроб нестаявше-
го снега, а на нем черное пятно. Наверное, это камень, но
кажется, будто там яма, бывший приют ученого. Конечно,
мысль нелепая, хотя действительно ненцы нашли его, обес-
силевшего от голода, где-то неподалеку от этих мест.
Приходит и такая мысль: «Здесь и летом-то не очень
проживешь охотой. А тогда, зимой, что можно было добыть?»
Река заканчивается дельтой с большими островами, со
многими протоками. Дельта же незаметно превращается в
залив озера. Открывается беспредельная водная гладь.
Таймырское озеро смотрится большим и на картах, но в
действительности это целое море: с южного берега, конечно,
не видно берегов — ни северного (до него километров пять-
десят), ни восточного, до которого больше двух сотен
127
ГДЕ ОН, ПРЕДЕЛ ЖИЗНИ?
километров. Ветер сегодня по тундровым понятиям неболь-
шой, но по озеру гуляют беляки, на прибрежную гальку
накатываются волны. Переправляться через него на лодчон-
ке и сейчас непросто. А в шторм? А каково было тем,
первым, пробиваться через замерзшее озеро топорами?
В него впадает много рек, вытекает же лишь одна—
Нижняя Таймыра. Она берет начало в северо-западном углу
озера, решительно прорезает при своем рождении хребет
Бырранга, оставляет здесь обрывистые кручи, а затем, будто
вздохнув после тяжкого труда, широко разливается, обтека-
ет несколько островов. К одному из них путешественники
приставали. Миддендорф окрестил его островом Бётлингка
(по имени русского академика, первого исследователя якут-
ского языка), и это название сохранилось на картах до сих
пор. Еще одно расширение — и Нижняя Таймыра мчится в
каньоне, стиснутая крутыми, скалистыми берегами. Против
такого течения на веслах не очень-то выгребешь!
Опять расширение, водовороты на воде, и снова сужение,
обрывы того самого Мамонтового яра, где ученому посча-
стливилось найти почти полный скелет мамонта. А вот и
конец реки — расширение, но теперь это уже Таймырская
губа Карского моря, Северный Ледовитый океан. Посередине
губы виднеется большой остров. Миддендорф присвоил ему
имя своего учителя, академика Бэра. Путешественники при-
ставали и к этой суше, даже провели на ней несколько дней.
На острове еще стояла ветхая изба, сложенная из плавника
сто лет назад участниками Великой Северной экспедиции.
Маршрут Миддендорфа сомкнулся здесь с маршрутами Дмит-
рия Лаптева, Семена Челюскина.
Дальше к северу по мелям ходили крутые волны. На воде
показалась шуга, и с каждым днем все гуще шел снег. К тому
же кончались сухари, а надежды на рыбную ловлю не
оправдывались. Отсюда путешественники повернули назад, к
югу.
Заканчивался и наш маршрут по следам экспедиции
Миддендорфа. Путь этот, даже на самолете и лишь в одну
сторону, показался мне очень долгим.
Отсюда, от Таймырской губы, мы полетели прямо на базу,
на Пясину.
На базе летчиков ждали и гостиница, и столовая. Охото-
веды ютились по соседству, в пустующем до осени домике
охотника. Здесь готовили обед и обедали, собирались в
полеты и вчерне обрабатывали уже собранные материалы. А
между полетами много говорили, спорили, и разговор шел
главным образом о том, что нужно охранять здешнюю
природу, по-хозяйски, разумно, использовать ее богатства.
128
Глава третья
В один из таких «земных» дней, когда по всему Таймыру
ползли туманы, Мичурин обнародовал свои подсчеты. Выхо-
дило, что трактор или вездеход за каждые три километра
пути «съедают» гектар оленьих пастбищ. Дороги на Таймыре
длинные. Трактористы и вездеходчики не любят водить
машины по старому следу, по уже распаханной тундре, а
каждый раз норовят идти параллельным курсом, по целине.
Тракторный и вездеходный парк здесь с каждым годом
растет, и на «распашку» тундры выходит все больше меха-
низмов. Пастбища сокращаются. А если они и восстанавлива-
ются, то очень медленно. «Доходы» в общем никак не
покрывают «расходов».
Григорий Дмитриевич Якушкин встряхивает шапкой кур-
чавых волос и со свойственной ему горячностью тоже
поминает «капитанов» тракторных походов недобрым сло-
вом. Поминает он и геофизиков-сейсмологов: «Ведь бывает,
что рвут заряды в самых рыбных местах. Сколько же рыбы
зря переглушат, да и вообще все живое распугивают».
Вступает в разговор Борис Михайлович Павлов. Хотя с
его лица не сходит застенчивая улыбка, говорит он о вещах
невеселых: о сокращении площадей оленьих пастбищ, о том,
что на Западном Таймыре путь мигрирующим к югу оленям
кроме железной дороги преградил теперь и газопровод.
Олени не решаются перейти через преграды, подолгу толкут-
ся перед ними, становятся легкой добычей браконьеров
либо, обессилев, погибают. Тревожит его и судьба краснозо-
бых казарок: от года к году сокращаются их гнездовья.
— Бедная Арктика,— не отрываясь от плиты (он сегодня
за повара) как бы заключает Болеслав Борисович Боржонов.
Мичурин, Якушкин, Павлов, Боржонов — охотоведы с
большим стажем и опытом, «корифеи», как их шутя называ-
ют в институте. Их объединяет и какое-то внешнее сходство;
несмотря на то что Мичурин, Якушкин и Павлов сухощавы,
поджары, Боржонов же, наоборот, «в теле». Что же касается
мнений (конечно, по производственным проблемам), взгля-
дов, то здесь «корифеи» едины. И уж, конечно, все они —
патриоты Таймыра, патриоты Севера. С ними солидарна, с
них берет пример молодежь, охотоведы того поколения, к
которому принадлежит Виталий Зырянов.
Идет разговор о том, что на прилавках норильских
магазинов мясо диких оленей выглядит непривлекательно,
что покупатели от него часто отворачиваются. А ведь это
деликатес. Не случайно за рубежом оленина, как диетиче-
ский продукт, стоит намного дороже любого другого мяса.
Вспоминают о традиционном промысле оленей местными
жителями — на переправах через реки, «на плавях». Рассуж-
дают о том, что в нем есть рациональное зерно, что такой
129
ГДЕ ОН, ПРЕДЕЛ ЖИЗНИ?
промысел, конечно в более усовершенствованном виде,
стоило бы здесь возродить. Говорят о необходимости по-
стройки специальных переходов для оленей через газопро-
вод и железную дорогу, о том, что охотничья инспекция на
Таймыре слаба, что не справляется она с браконьерами.
— Что ни говорите, парни, а нужен у нас заповедник,—
это опять Боржонов.
— Нужен и промхоз,—добавляет Павлов.
Мысль о том, что на Таймыре нужен заповедник, появи-
лась, конечно, не сейчас. Его организация планировалась
еще в предвоенные годы, назывался даже конкретный год
создания — тысяча девятьсот сорок третий. Но тогда шла
война и было не до него.
Вскоре после войны за организацию этого заповедника
выступили известный тундровед профессор Борис Анатоль-
евич Тихомиров и уже старый наш знакомый Василий
Михайлович Сдобников. Они были участниками Таймырской
экспедиции, работали на Таймырском озере и в его окрестно-
стях, на реках Логате и Верхней Таймыре, и именно здесь
рекомендовали теперь создать заповедник. Но их идея не
осуществилась. Зато созрело новое предложение. Оно роди-
лось в 1966 году в стенах Института сельского хозяйства
Крайнего Севера, и, конечно, не без активного участия
институтских охотоведов. По существу оно-то и обсуждалось
тогда в охотничьей избе.
— В какой части Таймыра жизнь богаче и разнообраз-
нее?
— Конечно, на Пясине, на Пуре,— рассуждали и «кори-
феи», и молодежь.
— В какой части Таймыра находятся основные гнездовья
краснозобых казарок, места отела и летние пастбища диких
оленей?
— Конечно, на Пясине, на Пуре!
— В какой части Таймыра природа находится в особенно
угрожаемом положении?
— На Пясине, на Пуре!
Заповедник—это учреждение, это люди. Конечно, разум-
нее всего расположить его «тылы» в таком большом и
современном городе, как Норильск. Отсюда и прямое сооб-
щение с Дудинкой (окружным центром), с Красноярском
(краевым центром), с Москвой. Здесь есть и банк (сотрудники
ведь должны получать зарплату), и магазины, школы и
больницы, и, конечно, электричество. Здесь могут быть
созданы нормальные условия для жизни людей и для
анализа собранных ими материалов. В таком случае на
Пясину, на Пуру будет и легче попадать, люди будут тратить
меньше времени на дорогу к местам полевых работ.
130
Глава третья
Да что долго говорить! Все ясно. С норильчанами вполне
был согласен и я.
Предложения института нашли поддержку в Красноярске,
в Москве. Дело, казалось, уже близилось к завершению. Но
тут выступил в защиту своей давней идеи профессор
Тихомиров. Как человек авторитетный и активный, он прив-
лек на свою сторону немало ученых, и дискуссия продолжа-
лась, а организация заповедника была приостановлена.
Шли годы. Велись споры, где быть заповеднику—на
западе или в центре Таймыра, на Пясине и Пуре или на
Логате и Верхней Таймыре, включая самый северный в мире
лес на острове Ары-Мас.
— Но ведь на Логате и на Верхней Таймыре и так
практически заповедник, людей там почти не бывает,—
утверждал Мичурин.
— Что оленя, что казарки там мало—одна жалость,—
горячился Якушкин.
— Зато эти ландшафты не изменены человеком, здесь
есть и арктические пустыни — равнинные и горные, есть
арктические и кустарниковые тундры, а остров Ары-Мас—
это участок лесотундры,— настаивали сторонники «централь-
ного» варианта.
Возникали и новые предложения (аппетит приходит во
время еды!).
— Путораны, Южный Таймыр — вот где необходим запо-
ведник. Не будет там заповедника, потеряем таймырского
снежного барана,—доказывал Павлов.
— А Восточный Таймыр — лежбища здесь моржей лап-
тевского подвида, включенного в Красную книгу СССР,
птичьи базары, «родильный дом» белых медведей?..
Чтобы разобраться в спорах, на Таймыр не раз выезжали
специальные экспедиции. Участник одной из них, Феликс
Робертович Штильмарк, даже увековечил историю создания
Таймырского заповедника в интересной книге*. Споры прек-
ратились с организацией в 1971 году госпромхоза (государ-
ственного промыслового хозяйства) «Таймырский», когда его
деятельность распространилась на большую часть Западного
Таймыра, в том числе и на Пясину, и на Пуру. В запасе
оставался лишь «центральный» вариант.
В 1979 году заповедник здесь наконец-то появился. Он
располагается на правобережье Верхней Таймыры — на той
самой тундровой «целине», которую мы с Мичуриным видели
в 1966 году с самолета, а его площадь составляет миллион
триста тысяч гектаров. Пока это самый большой заповедник
в СССР и один из крупнейших в мире. На севере он выходит
* Штильмарк Ф. Р. Свидание с Таймыром. Красноярск, 1979.
131
ГДЕ ОН, ПРЕДЕЛ ЖИЗНИ?
к Таймырскому озеру и включает склоны хребта Бырранга,
на юге отдельным участком его дополняет лесной остров
Ары-Мас.
На севере заповедника растительный покров занимает не
больше трети территории. Здесь мало цветковых растений,
даже мхов, зато бросаются в глаза разноцветные накипные
лишайники. Южнее распространены кочкарные, мохово-
кустарничковые, а местами и кустарниковые тундры —
поросли карликовой березки и ивняков. Здесь гнездится
немало краснозобых казарок и их «опекунов» — сапсанов,
гнездятся и собираются на линьку другие виды гусей,
размножаются гагары и гаги-гребенушки, несколько видов
чаек и многочисленные кулики, куропатки, лемминги, песцы,
обычны олени, волки, в реках и озерах немало рыбы — сига,
лосося-гольца, словом, есть все, что и должно быть в
здешних тундрах. И видовой состав животных, и особенности
их биологии в этой части Таймыра изучены не очень-то
хорошо. Это одна из первоочередных задач сотрудников
заповедника.
К сожалению, не все зачинатели этого дела увидели
плоды своих трудов. В 1970 году скончался Лев Николаевич
Мичурин, ушли из жизни Василий Михайлович Сдобников и
Борис Анатольевич Тихомиров. Они беззаветно отдавали
себя изучению, освоению и охране живой природы Севера.
Заповедник—их детище, как бы памятник им.
ПОСЛЕДНЯЯ «НЕХОЖЕНАЯ ЗЕМЛЯ»
На островке Домашнем, на западе Северной Земли,
высится гранитная глыба. На ней — бронзовая доска с над-
писью: «Полярный исследователь Георгий Алексеевич Уша-
ков». Здесь когда-то стоял домик задуманной им экспедиции;
возвращаясь из маршрутов, он встречал в нем тепло очага,
улыбки друзей. Сюда, пока был жив, он вновь и вновь
переносился в мечтах. Здесь, как он и завещал, теперь
замурована урна с его прахом.
История и судьба архипелага и этого человека тесно
переплелись, они во многом необычны и тем сходны.
Его путь сюда шел через остров Врангеля. Он был
первым советским «губернатором» острова и отдал ему три
долгих, нелегких, но счастливых года. Встреча Ушакова с
Северной Землей, тогда еще географической загадкой, кото-
рую предстояло решить ему и его спутникам по экспедиции,
состоялась в августе тысяча девятьсот тридцатого. А потом,
по возвращении его на Большую землю, была работа в
132
Г лава третья
правительственной комиссии по спасению челюскинцев и
участие в высокоширотной экспедиции на ледоколе «Садко»,
работа в Главсевморпути, в Главном управлении гидромет-
службы, в Академии наук, присуждение ему ученой степени
доктора географических наук и присвоение его имени, еще
при жизни, одному из арктических островов.
Архипелаг Северная Земля простирается с юга на север и
с запада на восток почти на четыреста километров. Входят в
него крупные по арктическим масштабам участки суши —
остров Октябрьской Революции, что почти в пять раз боль-
ше Вайгача и вдвое больше острова Врангеля. Расположен
архипелаг у самой северной оконечности Евразии, причем
отделяют его от континента всего пятьдесят пять километ-
ров. В ясные дни острова даже видны с материка, и тем не
менее Северная Земля была открыта совсем недавно. Это
была последняя в Арктике «нехоженая земля».
Путешественники бывали у северной оконечности матери-
ка и раньше. Еще в 1742 году мыс, позднее получивший его
имя, обогнул участник Великой Северной экспедиции под-
штурман Семен Челюскин. В 1878 году здесь побывала
экспедиция шведского полярного исследователя А. Э. Нор-
деншельда. Одиннадцать лет спустя отдавал якорь нансе-
новский «Фрам». В 1901 году проливом прошла «Заря» —
судно русской полярной экспедиции Э. В. Толля. И как это
ни удивительно, никто не заметил архипелага. А тот словно
сам пытался обратить на себя внимание. «Из птиц попада-
лось множество плавунчиков, большая стая стадных гусей,
перелетавших, по-видимому, на юг с полярной земли, распо-
ложенной севернее мыса Челюскина»,— писал в своем днев-
нике Норденшельд. Видели здесь пролетавших с севера
птиц, в общем-то тоже подозревали в них вестников неведо-
мой земли и Нансен, и Толль...
Честь открытия архипелага, подъема на нем русского
флага принадлежит русской гидрографической экспедиции
на ледоколах «Таймыр» и «Вайгач». Произошло это в
сентябре 1913 года. На картах эта земля тогда появилась, но
пока это был лишь ее краешек, небольшая часть ее
восточного побережья. На карте Арктики все еще оставалось
большое «белое пятно», стереть которое удалось через два
десятилетия Североземельской экспедиции. Организатором и
начальником ее был Г. А. Ушаков.
План выглядел смелым, даже дерзким. «Зацепиться» за
Северную Землю, высадиться на ней предстояло отряду
всего из четырех человек—начальника, геолога (это был
Н. Н. Урванцев), радиста (В. В. Ходов) и каюра-охотника
(С. П. Журавлев) с упряжками ездовых собак, с запасом
133
ГДЕ ОН, ПРЕДЕЛ ЖИЗНИ?
необходимого снаряжения и продовольствия. Девиз Ушакова
при сборах был таков: «Отказаться от всего, без чего можно
обойтись, и не забыть ни одной мелочи». Мясо для людей и
собак рассчитывали добывать на месте, охотой. По плану
радист должен был оставаться на базе, а начальнику,
геологу и охотнику предстояло обследовать Землю, нанести
ее на карту, собрать образцы геологических пород и минера-
лов, проводить наблюдения за растениями и животными, за
погодой, за ледниками, за морскими водами, за всем осталь-
ным, что может здесь встретиться.
«Зацепившись» за Землю, не теряя времени приступили к
работе. Каждый день, каждый маршрут приносили новые
наблюдения, новые открытия. Арктика здесь, быть может,
суровее, чем где-либо. Бывало им поэтому очень трудно. В
пути их ждали морозы и пурга, туманы, трещины на ледниках
и в морских льдах. Но план выполнялся. Рождалась карта,
на ней появлялись мысы, заливы, ледники, целые острова и
проливы между ними. Накапливались наблюдения, росли
коллекции. «Географическим подвигом века» назовут потом
эту экспедицию.
Академик Миддендорф не нашел «предела жизни» на
Таймыре. Не оказалось его и на Северной Земле.
Зимой черными и красными пятнами выделялись на
камнях накипные лишайники. Во время летних маршрутов
путешественников радовали куртинки цветущих маков и
незабудок, мятликов, камнеломок, среди мха виднелись
тонкие тельца миниатюрных полярных ив. На островах и
морских льдах встречались белые медведи. На суше обитали
лемминги, песцы, даже северные олени, гнездилось немало
птиц, и среди них пуночки и чайки, кулики, черные казарки.
Кое-где на береговых обрывах располагались птичьи базары.
Жизнь в море оказалась особенно богатой.
Из дневников Ушакова:
«21—29/VII 1931 г. База экспедиции. К югу от островов
неподвижные льды, на юго-западе, западе и северо-
западе— водяное небо*. На льду много нерп. Обычно в поле
зрения их видно 100—150 штук. В некоторых местах около
трещин они лежат группами в 10—15 голов... Из птиц видны
только белые полярные чайки и оба вида поморника (сред-
ний и короткохвостый.— С. У.).
На острове найдены два больших полуистлевших оленьих
рога...
30.VII. Остров Голомянный. К западу от острова море
вскрыто. Плавучие льды в 3 балла. На воде много нерп,
часто показываются морские зайцы. На берегу много свежих
* «Водяное небо»—отблески участков открытой воды в небе.
134
Глава третья
следов медведей. На острове обнаружена гнездовка белых
полярных чаек. Всего около 100 гнезд. Многие птенцы уже
бегают; есть, вероятно, только что вылупившиеся: в одном
гнезде обнаружены еще яйца. Видны поморники...
31.VII. База экспедиции. В прибрежных трещинах появи-
лось много сайки.
31.VII. Остров Голомянный. Обнаружена вторая гнездовка
белых полярных чаек. Из моря слышно дыхание белух.
15.VIII. На льду показывались три медведя. Близко от
берега прошло небольшое стадо (50—60 особей) белух и
стадо гренландских тюленей-лысунов (60—70). Наблюдался
необычно большой подход морских зайцев, много нерп. По
всем признакам, зверь шел за рыбой. Часто видим чаек,
дерущихся из-за какой-то мелкой рыбешки (по-видимому,
сайка). Появились молодые моевки и бургомистры.
26.VIII. Северо-западная оконечность Среднего острова.
Около мыса большая полынья, затянутая салом. Очень много
нерп. На кромке льда у полыньи замечено пять морских
зайцев. На мысу найдены норы леммингов.
27.VIII. Там же. В четырех-пяти километрах от базы на
льду замечен медведь. Много поморников и белых чаек.
Небольшими стайками появляются кулики-песочники.
9.IX. База экспедиции... В прибрежную полынью заходил
морж.
13.IX. Там же... Нерп мало. Зайцев (морских.— С. У.)
почти не видно. Близко к дому подходила медведица с
пестуном. В море много глупышей.
22.IX. База экспедиции... К концу дня шторм начал
утихать. В воздухе много моевок. Вечером с севера через
пролив между Домашним и Средним островами прошло
большое (не менее 500 голов) стадо белух. Над стадом целое
облако полярных чаек и моевок, занятых ловлей сайки.
27.IX. Там же... Замечено несколько стаек молодых
чистиков.
28.IX. Там же. В течение всего дня почти беспрерывно с
севера идут белухи... Около полуночи ход белухи стал
беспрерывным. Звери шли и с морской стороны, и через
пролив. Слышно беспрерывное сопение. Пролив несколько
часов буквально кипел...»
Исследования Северной Земли продолжались и после
этой экспедиции. Теперь во флоре архипелага насчитывают
шестьдесят один вид цветковых растений, главным образом
представителей семейств крестоцветных, злаков, камнело-
мок, и около двухсот видов мхов и лишайников. Выяснилось
также, что видовой состав растений богаче и разнообразнее
на юго-востоке и становится все беднее по мере движения к
северо-западу архипелага. Местная растительность в боль-
135
ГДЕ ОН, ПРЕДЕЛ ЖИЗНИ?
шинстве случаев относится к тому типу, который принято
называть полярно-пустынным, однако на нижних террасах
увалов и по долинам крупных рек встречаются «оазисы» —
участки с растительностью арктического тундрового типа.
Обитают на Северной Земле и в ее прибрежных водах
двенадцать видов зверей, в том числе горностай, волк, заяц,
и двадцать восемь видов птиц, из них гнездятся не менее
двадцати видов.
«Условия жизненных явлений в Сибири (на Крайнем
Севере.— С. У.) гораздо проще, главные, друг друга обуслов-
ливающие климатические причины, от которых они зависят,
проявляются там гораздо резче, тем, что самый недостаток в
разнообразии животных форм способствует лучшему понима-
нию общих законов жизни»—таким был один из главных
выводов, сделанных А. Ф. Миддендорфом в результате его
путешествия на Таймыр.
Северная Земля, так же как и Таймыр, удалена от теплых
океанов—Атлантического и Тихого, но располагается еще
севернее. «Климатические причины», от которых зависят
«условия жизненных явлений», здесь еще суровее, а «недо-
статок в разнообразии животных форм», особенно на суше,
еще очевиднее. Неудивительно, что здешние живые организ-
мы дают столь наглядные примеры приспособления к при-
родной среде высоких широт.
Начать хотя бы с окраски теплокровных животных.
Большинство североземельских птиц и зверей — белая сова и
белая чайка, тундровая куропатка и пуночка, песец и белый
медведь, копытный лемминг—носят белое, либо преимуще-
ственно белое, оперение или мех. Обычны здесь также
животные с противоположной, черной, окраской—черная
казарка, чистик, люрик, кайра. Эта закономерность харак-
терна вообще для Арктики и получила название правила
Глогера (в честь открывшего ее немецкого зоолога).
Такую окраску нельзя считать покровительственной. На-
пример, белой сове цвет ее одеяния летом скорее в тягость,
чем на пользу; демаскирующая ее окраска, надо полагать,
сильно затрудняет хищнице добычу леммингов. Вовсе не
соответствует общей гамме цветов и летний наряд самца
тундровой куропатки. До сих пор было довольно распростра-
нено мнение о том, что светлоокрашенные животные излуча-
ют меньше тепла и не так быстро охлаждаются. Однако
специально поставленные опыты не подтвердили и этого
предположения. В чем же тогда смысл полярного «побеле-
ния» и «почернения»? Ответ появился относительно недав-
но. Оказывается, и белая, и черная окраска в какой-то мере
обязательны для арктических птиц и млекопитающих: и та и
136
Глава третья
другая отражают высокую интенсивность протекания в орга-
низме окислительных процессов и вообще обмена веществ,
служат как бы суммарным выражением приспособления
животных к обитанию в высоких широтах.
Жить в Арктике—это значит бороться с холодом, значит
экономить тепло, всеми возможными способами сокращать
теплоотдачу. На птицах и зверях высоких широт, в том
числе, конечно, и Северной Земли, можно видеть, насколько
разнообразны пути «решения» животными этой задачи. Здесь
и проявление правила Аллена (по имени открывшего его
американского натуралиста) — укорочение ног, ушей, клювов.
Например, самый северный представитель лисиц—песец
имеет и самые короткие лапы, хвост, уши. Среди толстоклю-
вых кайр представители северных подвидов обладают и
наиболее коротким клювом. Один из самых короткоклювых
видов гусей земного шара—черная казарка — обитатель
Северной Земли. Здесь и особенности строения пера у
арктических птиц и волоса — у арктических млекопитающих,
способность животных быстро накапливать жир и медленно
его расходовать, даже необычно низкая их зараженность
паразитами.
Разнообразны пути защиты местными животными от
холода и своего потомства. У гаг и гусей это замечательные
теплоизолирующие свойства пуха, которым наседки выстила-
ют гнезда. У кайр, как уже говорилось, зародыши могут
развиваться и в том случае, если нижняя сторона яйца
охлаждается до плюс пяти, даже до плюс одного градуса
Цельсия, а кайрята, когда улетают родители, сбиваются на
карнизах птичьих базаров, как и птенцы антарктических
пингвинов, в тесные кучи.
Иначе защищают от холода яйца и птенцов белые совы.
Сезон размножения у этих птиц начинается и на Северной
Земле очень рано, еще при двадцати—тридцатиградусных
морозах. Отложив на голую, промерзшую почву яйцо, самка
почти не слетает с гнезда; корм она получает от самца в
течение всего периода насиживания. Яйца—семь, восемь,
изредка девять—сова откладывает через день, поэтому
вывод птенцов у нее сильно растягивается. В гнезде можно
увидеть одновременно и яйца, и недавно вылупившихся
малышей, и полуоперившихся подростков. Совиное гнездо
поэтому похоже на «живую диаграмму». Многочисленное
потомство обладает завидным аппетитом, и один самец
уже не в состоянии прокормить его. Поэтому самка пре-
доставляет старшим птенцам все заботы по насиживанию, по
согреванию младших братьев и сестер, а сама начинает ло-
вить грызунов.
Холод выступает здесь не только в «чистом виде», в
137
ГДЕ ОН, ПРЕДЕЛ ЖИЗНИ?
одиночку, но и в союзе со своими «производными» —
почвенной мерзлотой, снегом, льдом.
В промерзшем грунте трудно копать нору, а если и
выроешь ее, то будет в ней очень холодно. Поэтому так мало
в Арктике животных-землероев. На Северной Земле это один
лишь песец. Его норы, как и всюду, размещаются здесь
главным образом на вершинах и склонах холмов, речных
долин, где почва оттаивает быстрее и на большую глубину.
Но таких мест на арктической суше немного, поэтому и
количество песцовых нор здесь ограниченно, а многие из них
существуют десятилетия, если не столетия. Поэтому в годы
массового размножения песцов большинство нор бывает
занято; некоторые звери остаются даже бездомными, вынуж-
дены рождать и выкармливать потомство под открытым
небом.
Снег лежит в Арктике большую часть года. Он скрывает
находящиеся на суше запасы корма, и животные, которые
остаются здесь на зимовку, обычно бывают оснащены хоро-
шими «заступами». Таковы, например, громадные когти ко-
пытного лемминга и изогнутые сильные когти песца. Разница
в строении лапы лесных и арктических животных хорошо
видна при сравнении двух близких видов куропаток. Белая
куропатка обитает и в лесотундре, и в лесостепи. Из тундр,
северного предела своего распространения, она, как прави-
ло, на зиму откочевывает к югу, в лесотундру. Ее лапы —
типичные снегоступы — имеют большую опорную поверхность
за счет появляющихся осенью на пальцах жестких перьев и
длинных, но плоских и слабых когтей. Тундровая куропат-
ка— обитатель Арктики и высокогорий. Опорная поверхность
ее лап гораздо меньше, зато относительно короткие сильные
когти хорошо служат птице при разгребании твердого снега.
Однако для большинства пернатых снежный покров —
непреодолимое препятствие в добывании корма. Поэтому
сроки прилета их, как и сроки отлета, в большинстве
случаев совпадают со сроками таяния и появления снега.
Поэтому-то белые куропатки, если они задерживаются в
тундрах, проводят зиму вблизи стад северных оленей. Белые
совы при глубине снега в пять—семь сантиметров уже с
трудом могут ловить леммингов, а при слое его в десять
сантиметров грызуны становятся для сов недоступными.
Когда в низинах наметает большие сугробы, леммингов не
могут добывать также и песцы. Такова главная причина
откочевки отсюда на зиму хищников-мышеедов.
С особенностями залегания снежного покрова тесно
связано и распределение животных по арктической суше.
Зимой немногочисленных пернатых и четвероногих чаще
можно встретить на возвышенностях, где образуются выду-
Глава третья
138____________________________________________________
вы—свободные от снега участки. Здесь легче добывать
корм тундровым куропаткам, но тут же держатся и подстере-
тающие их белые совы и песцы. Летом с наибольшей
плотностью бывают заселены птицами рано оттаивающие
склоны речных долин, и в первую очередь здесь селятся
пернатые, имеющие продолжительный гнездовой период.
Однако считать, что снег доставляет животным в Аркти-
ке только неудобства, было бы неправильно. Без снега,
например, немыслима жизнь нерп и белых медведей, пос-
кольку в подснежных убежищах они и рождают, и выращива-
ют потомство. В теплых подснежных гнездах относительно
спокойно и обеспеченно проводят зиму лемминги; зимой, под
снегом, они даже успешно размножаются.
Арктику нельзя себе представить и безо льда. Сроки его
схода и появления на пресноводных водоемах определяют
время прилета и отлета водоплавающих птиц. Лед, особенно
морской, делает доступными для наземных зверей арктиче-
ские острова. Именно по ледяным мостам попадают на
Северную Землю северные олени и песцы. В скитаниях по
морским льдам проходит вся жизнь белых медведей.
С положением кромки дрейфующих льдов и припая
связано как зимнее, так и летнее распределение морских
птиц. Вблизи кромки льдов богаче жизнью морские воды,
здесь часто зимуют и кайры, и люрики. Но здесь же
неожиданное смыкание ледяных полей грозит пернатым
массовой гибелью от голода. Гнездовые колонии кайр,
птенцы которых не способны к полету, располагаются только
к югу от летней кромки льдов. Даже неширокая полоса их
под прибрежными скалами представляет для кайрят непре-
одолимую преграду. Наоборот, птенцы люриков и чистиков,
покидая гнезда, уже хорошо летают, и им не страшны
пространства льда, отделяющие «дом» от открытой воды.
Поэтому и чистики, и люрики селятся не только к югу, но и к
северу от кромки льдов.
Жить в высоких широтах—это значит приспосабливаться
к полярному дню, а тем, кто здесь зимует, нужно мириться и
с долгой полярной ночью. Животные, ведущие сумеречный
образ жизни, чувствуют себя летом в Арктике не очень-то
уютно. Скорее всего поэтому здесь нет летучих мышей и так
малочисленны совы. К обитанию в высоких широтах и к
полярному дню смогла приспособиться только белая сова. Но
летом и она пытается вести в какой-то мере «ночной» образ
жизни—деятельна по вечерам и ночам, когда количество
света хотя и ненамного, но уменьшается.
Однако жизнь в условиях полярного дня имеет и свои
преимущества, поскольку птицы и звери по сравнению с
более южными районами могут удлинять здесь свой «рабо-
139
ГДЕ ОН, ПРЕДЕЛ ЖИЗНИ?
чий день». Кайры, например, летом вообще не отдают
предпочтения какой-либо части суток и добывают корм как в
дневные, так и в ночные часы. Пуночки в середине летней
ночи не вылетают за кормом всего лишь час-два.
Важно, что круглосуточное солнечное освещение позво-
ляет птицам использовать здесь для поисков корма наиболее
благоприятные часы независимо от времени суток. Кулики и
чайки, например, добывая корм на берегу моря, бывают
наиболее деятельны в отлив и отдыхают во время прилива,
когда корм становится недоступным. Удлиняя в высоких
широтах свой «рабочий день», кайры, чистики, а возможно,
также и пуночки лучше кормят своих птенцов, и те быстрее
растут и развиваются, что в условиях короткого арктическо-
го лета очень важно.
Если все лето солнце лишь бродит здесь над горизонтом,
то зимой оно месяцами не показывается. Правда, в середине
зимнего дня даже здесь светлеет, и, например, тундровые
куропатки используют эти короткие сумерки, чтобы поспеш-
но набить зоб кормом. Кайры же оказываются безразличны-
ми к свету не только летом, но и зимой. Они и теперь
бывают деятельны круглые сутки. Остается, впрочем, неяс-
ным, как им удается ловить в воде подвижную добычу—
рыбу, рачков — почти в абсолютной темноте. Возможно, как*
и тюлени и киты, они имеют свои локаторы и пользуются ими
либо ориентируются по слабому фосфорическому свечению
движущихся организмов. Меньше всего неудобств зимой,
конечно, терпят сумеречные птицы и животные — белая сова,
песец. Они уже не выжидают наиболее темного времени, как
это приходится им делать летом, а охотятся, если тому не
препятствует пурга, в течение большей части суток...
Исследования Северной Земли продолжаются. Работают
здесь разные специалисты, в том числе, конечно, и биологи.
Для них архипелаг, пожалуй, особенно интересен.
В августе тысяча девятьсот тридцать второго к острову
Домашнему подошел пароход. Работа экспедиции заканчива-
лась.
«Воздух насыщен туманом, близким к моросящему дож-
дю... Сквозь эту, то редеющую, то сгущающуюся, пелену,
точно в дымке лесного пожара, виден остров Домашний,
вырисовывается силуэт нашего домика... В ушах все еще
слышится гул метели, перед глазами вспыхивают полярные
сияния, вспоминается улыбка Арктики; шорох гонимых вет-
ром снежных пылинок заглушается грохотом морских льдов;
в лунном свете серебрятся ледники, раздается поскрипыва-
ние саней, плечо ощущает стенку тесной палатки, а тело—
холодную снежную постель; тысячи километров тяжелого
140
Глава третья
пути шаг за шагом во всех подробностях оживают в вообра-
жении.
И сейчас, когда мы отплываем домой, нам становится
очень дорогим все виденное и пережитое здесь... Остров
Домашний и наш домик—немые свидетели борьбы и осуще-
ствления мечты об исследовании Северной Земли. Поэтому
они близки и дороги нам. С невольной грустью... мы следим,
как оседающий туман все гуще окутывает нашу базу, где
были пережиты поистине незабываемые дни...
Слышен скребущий, металлический звук машинного те-
леграфа. Капитан приказывает дать средний ход...» — писал
Г. А. Ушаков на последних страницах своего дневника.
ВОКРУГ—ЛЕДЯНАЯ ПУСТЫНЯ
Двадцатого мая 1956 года меня и радиста Славу Суверова
лыжная «Аннушка» высадила на острове Беннетта—одном из
самых северных Новосибирских островов. Хотя она и распо-
ложена немного южнее Северной Земли, эта суша отстоит
гораздо дальше от материка, а по суровости своей природы
занимает в Арктике одно из первых мест.
Мы высадились на куполе ледника. Светило яркое
солнце, и ослепительно сверкали в гранях бесчисленных
снежинок его лучи, на снег ложились густые темно-синие
тени. Стояла редкая для этих мест звенящая тишина. Ничьи
следы не нарушали снежной целины, не видно и не слышно
было никаких живых существ.
— Не здесь ли он, предел жизни?—мелькнула тогда у
меня мысль.
Остров Беннетта невелик. Длина его — около тридцати,
ширина — около пятнадцати километров. Однако купол лед-
ника, покрывающего большую часть этой суши, возвышается
над уровнем моря почти на полкилометра, а прибрежные
мысы высятся на сто — сто пятьдесят метров. Берега острова
омывает Восточно-Сибирское море. Впрочем, слово «омыва-
ет» не очень-то подходит—вокруг острова большую часть
года громоздятся гряды торосов. В некоторые годы эти
ледяные оковы так и не размыкаются. А за ними начинается
Великая ледяная пустыня.
Попасть сюда даже сейчас, в век авиации, трудно.
Поэтому-то не так часто ступала на остров и нога человека.
С 1881 года, со дня его открытия и до нашей на нем
высадки, люди здесь побывали лишь шесть раз и находи-
лись, как правило, недолго. Осенью 1902 года, уходя с него
141
ГДЕ ОН, ПРЕДЕЛ ЖИЗНИ?
по льду, погибли русский полярный исследователь Эдуард
Васильевич Толль и три его спутника. Дважды вслед за тем
появление на острове людей было связано с поисками либо
самого Толля, либо собранных им коллекций. Поэтому до
недавнего времени эта суша оставалась почти неизученной,
по сути дела последним в советской Арктике «белым» если
не «пятном», то «пятнышком». В нашу экспедицию—она
состояла всего из шести человек—входили разные специ-
алисты: геологи, метеоролог, топограф, он же гляциолог и
биолог. О радисте я уже говорил. Нам предстояло изучить и
описать остров, в общем стереть с карты это «белое
пятнышко», и уложиться мы должны были в здешнее
короткое лето.
Едва успели мы со Славой поставить палатку, разровнять
и разметить флажками «аэродром», натянуть антенну, как
остров показал свое настоящее «лицо»: задул порывистый
ветер, солнце подернулось дымкой, по снегу побежали и
завихрились струйки поземки. Началась пурга. Похолодало
до минус двадцати. Палатку грызли и рвали потоки снега,
при сильных порывах ветра ее каркас прогибался и скрипел.
Свалило и изуродовало радиомачту. Видимость сократилась
до предела. Пурга, конечно, загнала нас в палатку, и я
теперь мог присмотреться к своему напарнику. Слава, хотя
он и молод—ему едва за двадцать, и эта экспедиция первая
в его жизни,— оказался человеком спокойным, уравновешен-
ным. Даже самые свирепые толчки урагана, самый отчаян-
ный скрип и треск палаточного каркаса не отрывали его от
упражнений с рацией.
— Выйдет из него полярник, и теперь, в экспедиции, он
не подведет,— подумалось мне, а забегая вперед, скажу, что
так оно и получилось.
Кончилась непогода через день так же неожиданно, как и
началась. Вновь выглянуло солнце, заблестели снежинки на
гребнях заструг, но ненадолго. Теперь навалился густой
туман — предвестник и почти непременный спутник арктиче-
ского лета.
В просветах между пургой и туманами еще несколько раз
прилетал самолет. Он привез остальных участников экспеди-
ции, снаряжение, продукты. Начались заранее намеченные
маршруты, и в первом же из них стало ясно, что мое
представление о дикой и мрачной природе острова, сложив-
шееся во время полета над ним, вполне соответствует
действительности. Даже такие суровые арктические земли,
как Северный остров Новой Земли, тоже скалистый и
покрытый ледниками, или ближайший к нам остров Котель-
ный, выглядели гораздо приветливее.
Глава третья
142
На обращенных к солнцу склонах кое-где начали появ-
ляться первые проталины, вернее, «пропарины», так как снег
здесь не таял, а испарялся. Из-под снега выглядывали
обломки базальтов и лишь кое-где попадались чахлые
лишайники, мхи, крошечные сухие стебельки полярных ма-
ков. Однако тишину теперь нарушали пуночки, пока только
самцы. Их было уже немало, а звонкие песни птах часто
доносились откуда-то с морских льдов.
В один из маршрутов мы вышли вместе с геологом
Даниилом Соломоновичем Сороковым. Это было первое
наше совместное путешествие, и мне мой напарник пришелся
по душе. Я знал и раньше, что Даня — опытный полярник и
полевик, а теперь оказалось, что ко всему прочему он и
вынослив, и жизнерадостен. Чего же еще желать от спутни-
ка!
Мы шли без лыж, то по берегу, то по припаю, с каждым
шагом увязая в сыром снегу—где по щиколотку, где по
колено. Отдыхать удавалось лишь на медвежьих тропах.
Медведи, как выяснилось, часто навещают остров, и их
следы попадались теперь то и дело. Они вязнут в снегу не
меньше человека, зато потом, по утоптанным ими тропам,
идешь как по асфальту. К тому же эти звери сами предпочи-
тают дорогу полегче: избегают участков с рыхлым снегом,
обходят стороной запорошенные трещины во льду, находят
самые легкопреодолимые проходы среди торосов. Жаль
только, что не всегда можно было воспользоваться «мед-
вежьей услугой».
Кроме медвежьих встретился нам и песцовый след.
Песец, по-видимому один и тот же, много бродил по припаю.
Следы были и очень старые, обледеневшие, полузанесенные
снегом, и совсем свежие. Жилось ему здесь, очевидно,
неважно. Он особенно интересовался трещинами во льду,
часто раскапывал здесь снег и, надо полагать, собирал
скудные дары моря. Тут же, под надувом снега, устраивал он
и свои лежки. С припая, из-за гряд торосов, опять слышались
песни пуночек. Что делали там эти сухопутные и, как
принято считать, зерноядные пернатые, было непонятно.
На прибрежных скалах оказались большие колонии чи-
стиков. Птицы уже собрались у мест будущих гнездовий,
парами или небольшими компаниями сидели на заснеженных,
а местами и обледенелых карнизах скал. Отовсюду несся их
негромкий хрипловатый свист. Стайки чистиков виднелись и
в воздухе: одни летели куда-то на юго-запад, другие возвра-
щались оттуда. Скорее всего в море были разводья, где
птицы кормились.
На этот раз нам удалось присмотреть и неплохое место
для основного лагеря — в долине ручья, на южном берегу (не
143
ГДЕ ОН, ПРЕДЕЛ ЖИЗНИ?
жить же все лето на леднике, у бездействующего «аэродро-
ма», вдали и от воды, и от топлива!). На «пропаринах» здесь
виднелись ягельники, а из-под снега темными бугорками
кое-где торчали кустики полярных маков, по всей вероятно-
сти слишком поспешивших выглянуть из-под снега. Я внима-
тельно присматривался к таким «парничкам» и выяснил вот
что: они образуются чаще на каменистой или щебнистой
почве (цвет ее черный, и она сильнее согревается) и там, где
вокруг травянистых растений скапливаются их отмершие
части—те разлагаются и выделяют тепло. Под снегом в
таких местах образуются пустоты, снежная корочка над ними
постепенно утончается, превращается в лед, и парничок
готов. В нем, как и в настоящей теплице, растения развива-
ются быстрее. Вот и теперь кругом лежал снег, по ночам
случались порядочные морозы, а здесь уже зеленели листи-
ки и набухали бутоны полярных маков.
В начале июня наш основной лагерь был оборудован. На
высоком берегу ручья стояли три каркасные палатки КАПШ
(каркасные палатки Шапошникова), формой напоминающие
киргизские юрты или чукотские яранги. В одной из них
разместились Слава со своим радиохозяйством — теперь
единственный посредник между нами и внешним миром,
Вениамин Михайлович Картушин, наш топограф и гляциолог,
и я. Эта палатка сразу же стала самой людной, шумной и
жаркой. Это была и столовая, и кухня, здесь же обрабатыва-
ли коллекции, приводили в порядок записи и мы с Вениами-
ном Михайловичем. Во второй палатке поселились геологи —
Даня и Дима (Дмитрий Александрович Вольнов) и наш
метеоролог Герман Максимов. Здесь же стояли приборы
метеоролога (кроме, конечно, находившихся на метеопло-
щадке). В их палатке было тише, прохладнее, здесь лучше
шла работа, требующая внимания и сосредоточенности. В
жилых палатках стояли железные печки (отапливались мы
плавником, которым щедро снабдило нас море), кровати-
раскладушки, ящики, заменявшие столы, и чурбаки взамен
стульев. Третью палатку мы использовали как склад, в
банные же дни верх ее отстегивался от пола и ставился над
хорошо прогретой костром грудой камней. Баня у нас
получалась на славу.
Издали лагерь теперь смотрелся как целый поселок. Над
двумя палатками почти весь день приветливо вился дымок.
Рядом, тоже напоминая жилище, высился уложенный «ко-
стром» запас дров. За палатками протянулись в небо
радиомачты, в стороне, на пригорке, располагалось хозяй-
ство Германа—белая будка на высокой подставке и шест с
флюгером.
Первые дни июня были теплыми, иногда солнечными, но
144
Глава третья
чаще пасмурными. Снег в дневные часы оседал, превращал-
ся в сыпучие кристаллы, а ночью, когда подмораживало,
снег схватывался крепким настом. К исходу седьмого июня
на южных склонах холмов появились самые настоящие
проталины.
Прилетели самки пуночек, и тут же у птиц стали
складываться .пары. У лагеря несколько раз появлялись
короткохвостые поморники. Они бесцеремонно садились у
палаток, мало обращая внимания на людей. Два из них,
сложивших головы во славу науки, оказались сильно исто-
щенными. Жизнь их была здесь совсем не сытной, и были
они, конечно, бродягами, поскольку размножение этих птиц
немыслимо там, где нет леммингов; на нашем же острове
никаких признаков пребывания грызунов обнаружить не
удалось. Появлялись кулички-камнешарки, плосконосые пла-
вунчики; было пока неясно — гнездятся они здесь, или это
тоже бродяги.
Особенно меня обрадовало появление белых чаек. Едва
лишь мы оборудовали свой лагерь, как эти птицы заявили о
себе. Они напоминали каких-то призраков, настолько чайки
сливались своим оперением с пасмурным небом. Слышались
лишь дрожащие, пронзительно-громкие их крики «ирр-ирр»,
да временами мелькали в воздухе черные птичьи ноги.
Птицы быстро разведали, где находится наша свалка, когда
она пополняется, и появлялись у палаток в то время, когда
можно было чем-то поживиться.
До сих пор восточным пределом распространения белых
чаек в Евразии считался архипелаг Северная Земля. Поэто-
му встретить их на тысячу километров восточнее было пусть
небольшим, но все же открытием. Оставалось выяснить,
гнездились ли здесь эти птицы.
Девятого июня, на этот раз вместе с Димой, мы отправи-
лись к мысу Эммелины — восточной оконечности острова.
Большую часть пути нам пришлось пробираться узким кори-
дором между коренным берегом и грядами торосов, достигав-
шими невиданных размеров—двадцати, а то и больше
метров высоты.
Весна была слышна и здесь. Со вздыбленных льдин и
скал свисали сосульки. Как и в предыдущем маршруте,
слышался свист чистиков, среди возбужденных птиц часто
вспыхивали потасовки. Тут же, на обтаявших скалах, сидели
и перепархивали туда-сюда десятки пуночек. На подходе к
мысу Эммелины располагался и настоящий птичий базар.
Там уже суетились кайры, моевки, хозяйничали бургомистры.
Ни у моевок, ни у кайр яиц еще не было, но по поведению
птиц чувствовалось, что до начала кладки остаются считан-
ные дни.
145
ГДЕ ОН, ПРЕДЕЛ ЖИЗНИ?
На заснеженных берегах и припае всюду встречались
старые и свежие медвежьи следы. Больше всего проходило
медведей-подростков, но попадались следы и крупных зве-
рей. Иногда рядом с отпечатками больших когтистых лап
тянулись цепочки следов размером с человеческую ладонь:
шли медведицы с медвежатами, родившимися в нынешнем
году. Сейчас, как и десять дней тому назад, медведи шли в
основном с запада на восток. То ли голодая, то ли просто
нуждаясь в витаминах, они выходили на сушу, раскапывали
снег и добирались до растений. Особенно их интересовали
стебельки ив, которые прятались среди подушек куропа-
точьей травы и лишайников.
Зверей привлекали на суше не только витамины, но и
плавник, да и вообще каждый выдающийся над снегом
предмет. Как это было видно по следам и клочкам белой
шерсти, запутавшейся в заусеницах стволов, медведи были
неравнодушны к отдельным, торчащим стоймя бревнам,
иногда делали большой крюк, чтобы подойти к такому
бревну и почесаться о него, а может быть, чтобы его
повалить.
Выбросы плавника привлекали также пуночек; они что-то
склевывали здесь на снегу. Присев на бревно, мы с удивле-
нием заметили среди крупинок тающего снега множество
крошечных точек, похожих на пыль или копоть. Чудеса! Ведь
взяться этому на острове неоткуда. Недоумение еще больше
возросло, когда обнаружилось, что точки быстро передвига-
ются и даже подпрыгивают. Загадку помогла решить лупа.
Это оказались бескрылые насекомые—подуры, или снежные
блохи. Было их здесь много — по два, а то и по три десятка
на одном квадратном метре. Среди гниющих бревен они
находят и кров, и пищу, а сами служат кормом для пуночек.
Разрешилась теперь и другая загадка—что делают пу-
ночки на морском льду. У мыса Эммелины мы вышли к краю
большой полыньи, начинавшейся сразу за узкой полосой
припая. По поверхности ее ветер гнал волны, вода не только
плескалась у ледяных берегов, но время от времени вырыва-
лась на лед, лизала его пухлым пенистым языком. Здесь-то
нам и повстречались пуночки. Птицы шныряли у края
льдины, перепархивали от лужицы к лужице. Они поспешно
устремлялись вслед за схлынувшей со льда водой, поминут-
но наклонялись и что-то склевывали. Было ясно, что они
собирали дары моря, мелких морских рачков, выплеснутых
волнами на лед. Значит, пуночки не такие уж завзятые
вегетарианцы, как принято считать!
Пришелся мне по душе и этот мой спутник—Дима. Как и
Даня, он опытный полярник. С Даней они большие друзья,
почти ровесники — каждому из них около тридцати. Они как
Глава третья
бы дополняют друг друга, даже внешне. Даня полноват, Дима
скорее сухощав. Даня — человек импульсивный, шумный,
Дима рассудителен, говорит и медленно, и негромко. Оба они
не чураются никакой работы «на общество» (а у нас ее
хватает), хотя и здесь у каждого своя специализация. Дане
больше по вкусу приложение «грубой» физической силы,
Дима—«рукодельник», мастер по изготовлению нужных
предметов почти что «из ничего». А в общем оба они —
отличные компаньоны.
Весна наступала. Даже за те сутки, которые мы с Димой
провели в маршруте, вокруг лагеря произошли заметные
изменения. Проталины разрослись и соединились друг с
другом, из-под снега, осевшего еще больше, показались
новые россыпи базальтовых глыб. На исходе теплого и
пасмурного дня тринадцатого июня у палаток появились
лужи, а еще через пару дней со склонов холмов, журча и
переговариваясь, побежали первые ручейки. На проталинах с
каждым днем все заметнее оттаивала и напитывалась
влагой почва. На растениях набухали почки, проклевывались
листики. Одной из первых, шестнадцатого июня, зазеленела
кохлеария, на другой день на проталинах я увидел полураз-
вернувшиеся розетки камнеломок.
Особенно ускорил приход весны проливной дождь с
грозой, случившийся девятнадцатого июня. Над островом
прошла настоящая южная летняя гроза с яркими молниями в
черном небе, с трескучими раскатами грома. После дождя
раскисший снег таял с удвоенной скоростью, заметно оживи-
лись ручейки, и к нашим хозяйственным заботам прибави-
лось рытье канавок для отвода воды, выступившей вокруг
палаток.
В эти дни я часто бывал на ближайшей к лагерю колонии
чистиков. Возбуждение на гнездовье все возрастало, а
двадцать первого июня в темной расщелине, в их гнезде, я
нашел первое зеленоватое с коричневыми пятнышками яйцо.
Близилось лето.
По форме остров Беннетта напоминает ромб; его юго-
западный угол — мыс Эммы, северо-восточный угол — мыс
Эммелины, южный — полуостров Чернышева и северный —
мыс Надежды.
Облик острова стал вырисовываться перед нами после
знакомства с существующими его картами, а главное, после
первых маршрутов. Большая часть этой суши покрыта ледни-
ками, фирновыми полями и практически лишена жизни.
Сюда не залетают птицы, не заходят звери. Живя на куполе,
мы видели над ним только двух чаек-моевок.
Свободные от ледника части острова заняты в основном
147
ГДЕ ОН, ПРЕДЕЛ ЖИЗНИ?
каменными россыпями—хаотическими нагромождениями ко-
ричневато-бурых или черных базальтовых глыб, часто покры-
тых ярко-желтыми, оранжевыми, матово-черными или темно-
зелеными пятнами неприхотливых накипных лишайников.
Небольшие, выходящие к берегу моря долинки скудно порос-
ли мхами и лишайниками, а там, где в них образовалось
некое подобие почвы, ютятся немногочисленные виды цвет-
ковых растений, обитают почти все населяющие остров
сухопутные птицы.
Летом у подножия ледника и со снежников берут начало
многочисленные ручьи. Наиболее полноводный из них впада-
ет в море в южной части острова; у его устья и располагался
наш основной лагерь. Есть на острове, у восточной его
оконечности, и небольшое, промерзающее зимой озеро.
В планы геологов входило теперь путешествие вокруг
всего острова по узкой прибрежной полосе, лишенной ледни-
ков. Оно было необходимо и мне. Готовиться к нему мы
начали сразу же после переселения с ледника на берег
моря. Но путешествие все откладывалось—то из-за хозяй-
ственных дел, то из-за непогоды. Лишь когда в воздухе
по-настоящему запахло весной, стало ясно, что тянуть
больше нельзя, иначе распутица надолго перекроет дорогу.
Вышли мы рано утром двадцать второго июня. С собой не
взяли ничего лишнего, и все-таки с приборами, спальными
мешками (Даня с Димой взяли на двоих один мешок),
палаткой, патронами, ружьем на каждого пришлось килог-
раммов по тридцать груза. Теплыми напутствиями проводили
нас Вениамин Михайлович, Слава, Герман. Через час после
выхода мы еще видели стоящие на бугре палатки, но
осталась позади щебнистая гряда, и наш лагерь скрылся за
ней.
Вначале нам предстояло пересечь остров и выйти к его
северному берегу, после этого повернуть к западу и обойти
побережье в направлении, противоположном движению часо-
вой стрелки. В восточной и южной частях острова и раньше
бывали люди. На большую же часть северного побережья
человеческая нога еще не ступала. Это и придавало тепе-
решнему маршруту особый интерес (много ли таких мест
осталось на нашей планете?!).
Кое-где на суше попадались обросшие лишайниками рога
северных оленей, некогда обитавших на острове. Когда они
сюда попали, когда и по какой причине исчезли, так и
осталось неясным. Однако самая интересная встреча ждала
меня на северном побережье.
Кто же они, белые чайки — квартиранты, владельцы гнезд
или только временные на острове гости? Этот вопрос до сих
пор не давал мне покоя. И вот теперь, когда мы вышли к
Глава третья
148
высоким базальтовым столбам, подпиравшим северный бе-
рег, ответ, кажется, был найден.
С моря накатывались волны тумана. Чайки, похожие
теперь на большие снежные хлопья, то выныривали из него,
то скрывались в нем. Когда туман редел, можно было
рассмотреть, что птицы вьются у вершины одного из столбов
или парами, тесно прижавшись друг к другу, сидят на его
уступах. Уже то, что они упорно держались на одном месте,
причем явно объединялись в пары, наводило на мысль, что
чайки собрались здесь для размножения.
Но как убедиться в этом, как попасть туда, на вершину
высокого каменного столба? Ведь до нее, до предполагаемых
гнезд чаек, метров пятьдесят, не меньше. Будь на нашем
месте альпинисты-скалолазы, имей они надежный шнур и
прочее снаряжение, и то это было бы непросто. Мне
оставалось только наблюдать за обитателями колонии снизу,
искать какие-то косвенные доказательства.
Если не считать возможных гнездовий белых чаек и,
пожалуй, большей доверчивости птиц—чистики, например,
подпускали здесь к себе и на два метра, и на метр,—
северный берег острова мало чем отличался от южного. Та
же бедность жизни на суше, такая же тяжелая дорога—
россыпи базальтовых глыб, рыхлый раскисший снег, трещи-
новатый прибрежный припай. Конечно, и погода та же: туман,
морось.
К ночи мы вошли в небольшую долину, где все выгляде-
ло необычно приветливо — и бегущие со звонким журчанием
ручьи, и цепочка голубоватых озер. Погода к этому времени
стала улучшаться, сквозь разрывы в облаках выглянуло
солнце, и его лучи оживили даже мрачные громады скал,
сжимавших долину и с востока, и с запада. На обтаявшей
прибрежной косе лежали груды плавника. О лучшем месте
для лагеря трудно было и мечтать.
Утро следующего дня выдалось на редкость солнечным,
тихим и теплым. Долина показалась мне теперь еще уютнее,
чем накануне. Снега в ней уже почти не было. По склонам
долины зеленой щетиной пробивалась поросль злаков, на
щебнистых буграх зеленели куртинки камнеломок и маков.
Воздух, пронизанный дрожащими струйками, звенел от
птичьих голосов. Слышались песни старых знакомых —
пуночек, лапландских подорожников, крики пестро окрашен-
ных куликов-камнешарок. Откуда-то доносился громкий крик
самца белой куропатки. Если бы не синие склоны ледника и
не гряды торосов в море, можно было подумать, что мы
попали в какой-то другой мир, перенеслись далеко к югу.
Это был в полном смысле слова оазис на нашем суровом и
пустынном острове. Не без сожаления оставляли мы его,
149
ГДЕ ОН, ПРЕДЕЛ ЖИЗНИ?
снимали и свертывали палатку, увязывали рюкзаки.
Двадцать третьего июня нам удалось достигнуть с севера
мыса Эммы. Чем ближе к нему, тем круче и величественнее
становились прибрежные скалы. У самого мыса они состояли
из множества прислоненных друг к другу гигантских базаль-
товых столбов и напоминали то фантастические замки, то
органы с трубами невиданных размеров. Здесь тоже оказал-
ся птичий базар, и был он крупнее того, что я видел на мысе
Эммелины. На выступах и площадках базальтовых столбов, в
нишах и расщелинах между ними, гнездились тысячи пар
кайр, моевок, чистиков, бургомистров. Птицы летали и
сидели так высоко, что их голоса едва доносились до
прибрежных пляжей, а часто за шумом бегущих со скал
ручьев и вовсе не были слышны. Моевки с таким же
усердием, как и две недели назад на мысе Эммелины,
ремонтировали и строили гнезда. Судя по тем колониям, до
которых можно было добраться, кладка у них еще не
начиналась. Зато на карнизах, занятых кайрами, уже лежало
много крупных ярко окрашенных зеленых и голубых яиц.
Обогнуть остров мы не смогли. У мыса Эммы начинался
большой «непропуск»: сразу же под берегом открывалась
полынья и пенистые волны лизали крутые скалы. Верхней
дороги по берегу не было, а в море до самого горизонта
тянулись лишь мелкие поля битого льда. Оставался только
один выход: переночевать где-нибудь поблизости, а на
следующий день перевалить через остров, выйти на его
южное пебережье и уже оттуда попытаться достигнуть
противоположного конца «непропуска».
В середине ночи где-то в стороне послышались звонкие
гортанные крики гусей. Прошли считанные минуты, и из-за
скал показалась стайка черных казарок, выстроившихся в
длинную волнистую линию. Птицы летели к северу и скрыва-
лись на горизонте в темных облаках, висящих над большими
полыньями.
Потом, лежа в мешках, мы долго и всесторонне обсужда-
ли эту встречу. Вначале у Дани возник чисто «гастрономиче-
ский» вопрос, насколько съедобны казарки и каковы лучшие
способы приготовления из них жаркого. Но вскоре разговор
перешел на тему о причинах, которые заставили этих
сухопутных птиц лететь на север, где они долгое время не
увидят ничего, кроме льда и полыней. Мне вспомнилось, что
пятьдесят с лишним лет назад Толль и его спутники здесь
видели гусей, скорее всего тоже черных казарок, пролетав-
ших со стороны моря, с севера на юг. Об этом случае,
придавая ему большое значение, Толль счел нужным сооб-
щить даже в своей короткой записке, оставленной им на
острове.
Глава третья
150
Толль, а позже и многие другие исследователи Арктики
связывали перелеты птиц, в том числе и гусей, к северу и с
севера до Новосибирских островов с существованием там
загадочной Земли Санникова. Теперь известно, что такой
земли не существует. Куда же в таком случае летят птицы?
Казарки, которых мы видели, скорее всего направлялись
прямым путем через льды Центральной Арктики... в Север-
ную Америку. Основанием для такого предположения служат
результаты кольцевания пернатых. Впрочем, это пока пред-
положение, и здесь еще нужны новые доказательства.
На следующий день мы перевалили по глубокому снегу
через остров, разбили на южном берегу палатку и налегке
добрались до мыса Эммы, до уже знакомого «непропуска».
Это был, пожалуй, самый трудный и дальний переход за все
время работы на острове. На суше в многочисленных
долинах лежал глубокий раскисший снег. На припае нас
встречали беспорядочные нагромождения торосов, тот же
глубокий снег, скрытые под ним трещины, к тому же на весь
день зарядил дождь. И тем не менее за восемнадцать часов
нам удалось пройти больше тридцати километров.
Здесь тоже встречались белые чайки. Но и они держа-
лись у вершин базальтовых столбов, и добраться до предпо-
лагаемых их гнездовий было невозможно. С южной стороны
мыса Эммы оказался большой птичий базар. Достичь его
карнизов, занятых кайрами, было так же трудно, как и на
северном побережье. Дима с большим трудом вскарабкался
на один из них. Появление здесь человека не вызвало
переполоха среди птиц. Большинство их продолжало сидеть
на своих местах. Они уже приступили к насиживанию.
Измученные, насквозь промокшие и от дождя, и от
снежной каши, с чавкающей в сапогах водой подходили мы к
своей палатке. Невдалеке от нее наши старые следы
пересекал след крупного медведя. Он шел в том же
направлении. Мелькнула тревожная мысль: а что, если он
сокрушит палатку, разбросает и уничтожит оставленный в
ней груз. Там же все — и укрытие от непогоды, и еда, и
собранные коллекции. А ведь птичьи шкурки для медведя
представляют и вполне «материальный» интерес...
Немного не доходя до палатки, медвежий след отвернул
на припай. На душе стало легче. А вскоре показалось и на-
ше жилище — в полном порядке, с застегнутым входом.
Следующий день ушел на осмотр окрестностей этого
лагеря. После вчерашнего дождя скопившаяся под снегом
влага наконец вырвалась наружу и хлынула бурными ручьями
к морю. Снег оставался только в лощинах. За их пределами
он осел, разрыхлился и перестал быть для нас помехой.
Кроме того, он потемнел, и сейчас можно было находиться
151
ГДЕ ОН, ПРЕДЕЛ ЖИЗНИ?
«на улице» без темных очков. На растениях в последние дни
все заметнее развертывались листики и набухали бутоны. А
теперь мне встретилось несколько уже распустившихся
желтых цветочков лютика.
Еще через два дня, преодолев очень трудный участок—
язык спадающего к морю ледника, опять насквозь промок-
шие (не прекращаясь, шел дождь, приходилось переходить
вброд ручьи), мы вернулись домой. Хотя и продуктов, и
патронов в рюкзаках почти не оставалось, вес их не
убавился. Они даже потяжелели от собранных в маршруте
образцов горных пород, образцов животного и растительного
мира.
В конце июня на острове стояла холодная ветреная
погода. Только изредка температура воздуха поднималась до
плюс пяти-шести градусов, не часто бывали и ясные дни. Тем
не менее солнце делало свое дело. Река, на берегу которой
стояли палатки, за наше отсутствие вскрылась и несла
вместе с мутными водами снежную кашу, в ее устье
разлилось большое озеро. Вырвавшись на припай, вода
некоторое время мчалась по его поверхности, но затем через
многочисленные трещины уходила под лед. В нашей долине
почти полностью сошел снег, обнажилась и, напитавшись
водой, раскисла почва.
Птицы, занятые насиживанием, стали молчаливее. Озабо-
ченные, деловитые чистики свистели тише и реже. Прилетев
с моря, они не задерживались, как прежде, на карнизах
скал, а быстро скрывались в глубине расщелин. Пуночки
пели лишь изредка, уже не так задорно и лишь в ясные и
тихие дни. В их жизни началась, наверное, самая тревожная
пора: восьмого июля в одном из гнезд пуночек, среди
каменной россыпи, Вениамин Михайлович нашел четырех
птенцов — слепых и голых.
С начала июля на припае стали показываться нерпы. В
ясные дни они часами нежились на солнце, подставляя его
лучам то животы, то спины. Появление тюленей разожгло
настоящую охотничью лихорадку, особенно же она обуяла
Германа—самого молодого и, как выяснилось, наиболее
азартного из нас. Наблюдения за погодой и в обычные дни
позволяли ему спать помалу и урывками, теперь же он часто
проводил ночи на льду, похудел и осунулся. Но подобраться
к тюленям на расстояние выстрела не удавалось никому, и
Герману тоже. Выражение «неповоротлив как тюлень» к
нашим нерпам явно не относилось. Они лежали на гладких
ледяных полях, время от времени поднимали головы и
осматривались. При малейшей опасности звери скатывались
в свои лунки — отверстия во льду с гладкими, словно
отполированными краями. Чтобы не вспугнуть их, нужно
152
Глава третья
было проползти по-пластунски не одну сотню метров, зами-
рать в то время, когда тюлень поднимал голову, а если
учесть, что поверхность льда теперь походила на терку и
изобиловала лужами, следует признать, что это была труд-
ная задача.
С появлением нерп у нас опять стали обычными белые
медведи.
Герман и Вениамин Михайлович, часто распластываясь и
замирая, в который раз пытались подползти к тюленю. Они
были уже не так далеки от цели, как зверь, заподозрив
неладное, проворно юркнул под лед. Велико было удивление
наших охотников, когда, поднимаясь, они увидели перед
собой, на этом же ледяном поле, поднимающегося медведя.
Опасность, сказалось, угрожала нерпе сразу с двух сторон.
Незадачливым «конкурентам» не пришлось долго стоять
лицом к лицу. Мишка первым пустился наутек и исчез среди
торосов.
Вениамин Михайлович был единственным среди нас
новичком в Арктике. Он к тому же старше каждого из нас;
было ему здесь, конечно, непривычно и, наверное, тяжелее,
чем другим. Однако его выдержке и самообладанию можно
было позавидовать. Проявились эти качества не только
тогда, на припае. Был и другой случай. Он столкнулся с
медведем «нос к носу» в узком скалистом коридоре, когда
возвращался с очередных наблюдений на леднике. «Воору-
жение» его состояло лишь из лыхсной палки.
И тот и другой в замешательстве остановились. Вздумай
человек бежать, и встреча могла бы закончиться трагически.
Однако Вениамин Михайлович не испугался. Он громко
что-то крикнул медведю, лыжной палкой постучал о камень,
с угрозой замахнулся на зверя, и тот счел за благо
развернуться и уйти. Через день я проходил той же дорогой
и, разобравшись в следах, убедился, что события здесь
развивались так, как о них рассказывал сам участник.
Дома в перерывах между маршрутами мы по возможности
придерживались определенного распорядка и переходили на
«дневной» образ жизни. Раньше других, разбуженный
треском будильника, поднимался Герман. Он проводил в
предусмотренный срок наблюдения, затапливал в своей
палатке печку и ложился досыпать. Будильник, хождение
Германа из палатки в палатку будили остальных, и лагерь
оживал. Поднявшийся первым бежал к речке, часто подерну-
той у берегов ледяной корочкой, наскоро умывался, прино-
сил воду в палатку-кухню, растапливал печку и начинал
готовить завтрак.
После завтрака каждый принимался за свои дела. Даня с
153
ГДЕ ОН, ПРЕДЕЛ ЖИЗНИ?
Димой либо уходили на окрестные обнажения, либо садились
за дневники и этикетирование образцов. Вениамин Михайло-
вич брался за карту острова, перекладывал в гербарных
папках сохнущие растения или, прихватив рюкзак и стальной
щуп для взятия проб почв, тоже уходил из лагеря. Иногда он
брал с собой помощников: Германа, реже—Славу. Я же
отправлялся с ружьем и биноклем в тундру, к озеру у устья
нашей реки, к ближайшим колониям чистиков, а в те дни,
когда оставались необработанными накануне птицы, садился
за их препарирование.
Часам к четырем все собирались дома. К этому времени
очередной повар обычно готовил обед. К вечеру оживлялся
Слава. Он заранее ставил в кастрюле тесто и теперь,
наполнив палатку чадом, нагнав в ней невероятную жару,
пек, в зависимости от заявок, лепешки или оладьи. После
ужина—чая с оладьями—следовал общий поход к берегу
моря за очередным бревном, пилка или колка дров. На этом
трудовой день в лагере заканчивался. Иногда Даня с Димой
брали почитать на сон грядущий что-нибудь вроде «Настав-
ления по наблюдениям за облаками» или «Краткого опреде-
лителя птиц» (выбор книг у нас был ограничен), но над
первыми же страницами крепко засыпали.
По сравнению с весенним походом вокруг острова все
остальные маршруты были и короче, и легче. Четвертого
июля вместе с Даней и Славой мы отправились на восток
острова, к мысу Эммелины. Путь шел в основном по
обтаявшим каменным россыпям. Заметно припекало солнце.
Где-то в глубине, в пустотах между камнями, глухо шумели
присмиревшие ручейки.
Даня не выпускает из рук молотка. Он то карабкается по
скалистой стенке и настойчиво долбит ее острым стальным
клювом, то разбивает камни среди россыпи. Удары молотка
слышатся непрестанно. Если Дане удается напасть на отпе-
чаток моллюска в породе, он надолго задерживается на
этом месте. Я же интересуюсь современной жизнью. Вспор-
хнувшая из-под ног или пролетевшая мимо птица, найденное
гнездо часто отвлекают меня в сторону или тоже надолго
задерживают. Слава шагает с тяжелой поклажей далеко
впереди. Время от времени он оборачивается и, увидев, что
мы с Даней безнадежно застряли, сбросив мешок, с удоб-
ством располагается среди согретых солнцем каменных глыб.
Так доходим до обрывистых берегов полуострова Эмме-
лины. Дальше к мысу только одна дорога — по залитому
водой, посеревшему ноздреватому припаю. Лед здесь явно
ненадежен, выделяются подозрительные темные участки, и,
обходя их, мы то карабкаемся на террасы прибрежных скал,
то выходим далеко на лед к краям прибрежных полыней.
154
Глава третья
Недалеко и до цели. Все чаще приветствуют нас хриплы-
ми криками бургомистры; визгливо переругиваясь на лету,
стайками проносятся моевки. Это уже начало птичьего
базара. Преодолеваем последние гряды торосов и с облегче-
нием сбрасываем рюкзаки на прибрежную гальку.
Пока Даня и Слава ставят палатку, я собираю дрова для
костра. Неожиданно мое внимание привлекает стайка каких-
то незнакомых небольших птиц, похожих на чаек. Забыв о
дровах, направляюсь к ним. Птицы держатся у прибрежной
лужи на льду. Легко и изящно они то повисают над водой,
что-то схватывая с ее поверхности и часто взмахивая при
этом крыльями, то взмывают вверх и плавно скользят над
зазубренными вершинами торосов. Расстояние до птиц все
сокращается, но определить их вид я не могу. Ясно лишь, что
с ними я еще никогда не встречался. Две из них пролетают
совсем рядом. Птицы движутся в тени высокого тороса, и я
по-прежнему не могу как следует их разглядеть. Но вот
солнце осветило их, и птицы неожиданно преобразились. В их
оперении вдруг вспыхнул нежный, но насыщенный розовый
цвет. Так это же розовые чайки! Теперь уже бросаются в
глаза и узкие ожерелья на их шеях, другие особенности
строения и окраски.
Подойдя к ним почти вплотную, я присел и замер. За
моей спиной послышались чьи-то шаги; обернувшись, я
увидел Даню. По всей вероятности, целью его прихода тоже
были дрова, но, подойдя ближе и увидев птиц, Даня
неслышно опустился рядом на гальку.
Мы сидели молча. Чайки же как будто хотели показать
себя. Они пролетали и плавали всего в трех-четырех шагах,
иногда поворачивали в нашу сторону головы с темными
выразительными глазами. Слышались и их голоса—
негромкие, но разнообразные, напоминавшие иногда вереща-
ние, иногда глухое взлаивание или негромкое голубиное
воркование. Если бы не Слава, мы с Даней, возможно, еще
долго просидели бы на гальке, рассматривая и фотографи-
руя птиц. Теперь обычное олимпийское спокойствие Славы
иссякло. Голодный и огорченный неудачами «на кухне», он
равнодушно отнесся к невиданным птицам и решительно
потребовал нашего участия в немудреных, но трудоемких
хозяйственных делах.
Следующий день опять начинался хорошей погодой. Та-
ким обычно представляешь себе арктическое лето, вспоми-
ная о нем на Большой земле. Дым от костра, струясь,
тянется прямо к небу. Тишину нарушают потрескивание
смолистых кряжей в костре да приглушенный хор птичьих
голосов, который доносится с гнездовий. Солнце стоит
невысоко, и под его лучами нагромождения прибрежных
155
ГДЕ ОН, ПРЕДЕЛ ЖИЗНИ?
торосов преображаются. У самого берега будто сидит гигант-
ский филин. Уступ льдины навис насупленной бровью, под
ней угадывается большой глаз птицы. Дальше виднеются
медведь, голова носорога, лежащий верблюд... Рядом с
костром, на зеркальной поверхности озерка, будто в вальсе,
кружится пара плавунчиков. Они словно и не касаются воды,
настолько неглубоко сидят в ней птицы, настолько легки их
движения.
Вдали, среди торосов, скороговоркой «гавкают» встрево-
женные бургомистры. Крики их то приближаются, то замира-
ют. Вот они закричали рядом, и метрах в пятидесяти от
палатки на косе появляется медведь. Это еще подросток, а
цвет его меха не белый, а яркий, соломенно-желтый. Таких
зверей полярники иногда называют «водяными» в отличие от
белоснежных «ледовых», считая (не уверен, что это так),
будто пожелтение меха у медведей связано с наличием
открытой воды в местах их обитания.
Зверь идет не спеша. Слышно, как под его лапами
перекатывается и шуршит галька. Он пересекает пляж и
вновь скрывается в торосах. Бургомистры наконец оставляют
его в покое и, покружившись над костром, летят к птичьему
базару.
Туда же направляемся и мы. За месяц больших изменений
здесь не произошло, особенно в жизни моевок. Они по-
прежнему были заняты постройкой гнезд, были возбуждены,
драчливы.
Арктическое лето коротко, и «не в обычаях» здешних
пернатых мешкать с гнездовыми делами. Поэтому тепе-
решнее поведение птиц показалось мне странным. Еще
больше я удивился, когда, пролазав несколько часов по
карнизам, не нашел там ни одного чаячьего яйца.
Что случилось с моевками? Ясно, что, если они и начнут
нестись, времени для выращивания птенцов у них уже не
будет.
Я рассчитывал заняться здесь кольцеванием моевок,
взял с собой и запас алюминиевых колец, и уже опробован-
ный на Новой Земле и Мурмане проволочный крючок. Но
ловить птиц теперь оказалось трудно, и даже с помощью
Дани и Славы за целый день мне удалось окольцевать всего
около трех десятков моевок.
К вечеру погода испортилась, пушистыми, рыхлыми
хлопьями повалил снег. Вскоре карнизы скал, прибрежная
коса, припай покрылись сплошным белым покрывалом. По
пути к палатке я нашел первый вполне распустившийся
цветок полярного мака. Не будь снега, он, возможно, и
остался бы незамеченным, но теперь выделялся бледно-
желтым пятном на белом фоне и издали привлекал внима-
156
Глава третья
ние. Непогода ему не повредила, его лепестки не потемнели,
не потеряли упругости.
Снег валил и весь следующий день. О продолжении
работы на скалах нечего было и думать.
Во второй половине июля мне вновь пришлось побывать в
«оазисе». По пути я, конечно, заглянул и к белым чайкам. На
этот раз у меня был моток прочной капроновой веревки, но
подобраться к птицам опять не удалось. Снизу можно было
рассмотреть, что стало их здесь гораздо меньше, что ведут
они себя как-то тише, спокойнее. Скорее всего-, что, как и у
моевок, их гнезда пустовали. Но увы, это можно было лишь
предполагать.
В самом «оазисе» все так же приветливо синели озерки,
журчали ручьи, радовали глаз куртинки лютиков, маков,
камнеломок. Долину по-прежнему оживляли звонкие крики
камнешарок, песни пуночек, хотя в других частях острова
пуночки давно уже умолкли. Семнадцатого июля в гнезде
камнешарок здесь еще оказались яйца, а у пары куропаток—
только что выведшиеся птенцы...
Начинался август, а настоящее лето все не приходило.
Погода даже стала ухудшаться. По данным нашей метеостан-
ции, днем температура воздуха теперь лишь изредка подни-
малась выше нуля, ночью же, как правило, подмораживало.
Часто шел снег, то сухой, то мокрый, с дождем. Снег,
выпавший седьмого июля, продержался больше недели.
После первых сильных заморозков потемнели и опали цветы
полярных маков, погибли птенцы в нескольких известных мне
выводках камнешарок, замерзли птенцы в ближайшем к
нашему лагерю гнезде пуночек.
В середине августа начало отрывать от берегов острова
припай. Несколько дней северный ветер разламывал и
расталкивал льды. Море все ближе подступало к берегам. А
однажды, едва закончив утренние наблюдения, в нашу
палатку с радостной вестью вбежал Герман: «Море очисти-
лось!» Выскочив из палатки, я с трудом узнавал знакомые
места. Море очистилось до горизонта и шумело. Лишь
кое-где остались стамухи — безнадежно засевшие на мелях
льдины. На воде рядом с берегами плавали чистики, стайка-
ми пролетали моевки, показывались бургомистры.
Стоило морю очиститься ото льда, как у берегов стали
появляться моржи. Вынырнувший зверь с шумом и брызгами
выпускал из легких воздух, несколько минут держался на
поверхности, с сопением отдувался и опять нырял. Уходя под
воду, он показывал вначале округлую спину, а затем и
направленные вверх задние ласты.
Слава поначалу обрадовался открытому морю, быть
157
ГДЕ ОН, ПРЕДЕЛ ЖИЗНИ?
гложет, больше других и, не теряя времени, спустил на воду
резиновую лодку. Но в одно из первых плаваний у него
произошла неприятная встреча. Вдали от берега у самой
лодки, фыркая, вынырнул крупный морж. Наш моряк пустил-
ся наутек, но зверь не отставал. Он показывался из воды то
с одного, то с другого борта, упрямо пытался заглянуть
внутрь лодки, каждую минуту угрожая проткнуть массивными
клыками ее утлое тело. Приключение, к счастью, окончилось
благополучно. У самого берега морж нырнул и больше
вблизи не показывался. На этом Славино увлечение гребным
спортом закончилось.
Ликование по поводу открытия «купального сезона»,
впрочем, скоро прекратилось. Едва стих ветер, как лед стал
подходить к берегам, а через несколько дней море до
горизонта вновь покрылось белым панцирем.
Итак, надежда на приход лета не оправдывалась. Во
второй половине августа по ночам крепчали заморозки, снег
шел почти каждый день, при ветре поднималась поземка,
местами намело даже порядочные сугробы. Теперь особенно
бросалась в глаза и угнетала безжизненность нашей суши
(это, конечно, не относилось к побережью). Можно было
пройти и километр, и два и слышать только стук сапог о
камни и подмерзшую землю. Редко-редко, с негромким
попискиванием пролетала и скрывалась среди каменных
глыб семья пуночек. Выводки их, конечно, те, которым
удалось выжить, покинули гнезда в начале августа. Теперь у
молодых отросли крылья, хвосты, и они мало чем отличались
от родителей. Взрослые же пуночки перелиняли, выглядели
гораздо невзрачнее, чем весной, стали молчаливее и осто-
рожнее. Они уже не паслись подолгу на одном месте, как
прежде, а, опустившись на дерновинку, торопливо ее обша-
ривали и сразу же летели дальше. Может быть, это была
уже тренировка, подготовка птиц к отлету.
Девятнадцатого августа я был у мыса Эммелины. Колонии
кайр распадались. То здесь, то там срывались с карнизов
скал, планировали и опускались на воду кайрята. В море
виднелись сборища возбужденных взрослых птиц. С появле-
нием каждого нового птенца кайры кричали громче, суматоха
среди них усиливалась. Птицы устремлялись к кайренку,
клювами хватали его за крылья, за голову, ноги, тащили в
разные стороны, увлекали под воду. Дело кончалось тем, что
помятый птенец все-таки вырывался из толчеи и в сопровож-
дении одной взрослой птицы (наверное, одного из родителей)
плыл в открытое море. Эта картина была мне уже знакома
по Новой Земле. Скорее всего под базаром собирались
бездетные кайры, птицы, потерявшие потомство, но жажду-
щие его иметь.
158
Глава третья
Участки базара, заселенные кайрами, пустели на глазах.
Однако моевки продолжали упорно держаться здесь, хотя
большинство их гнезд пустовало. Они не только летали
вблизи скал или сидели на карнизах, но и — что казалось
самым интересным—старательно «изображали» насижива-
ние мнимых яиц, согревание и выкармливание несуществу-
ющих птенцов. Случалось, что, прилетев с моря, моевка
садилась на свое гнездо и, часто приседая и кланяясь,
выбрасывала из клюва корм, «оделяла» им воображаемое
потомство. Если гнездо занимала другая птица, то пища
доставалась ей. Если гнездо пустовало, корм съедала сама
добытчица. Моевки бессознательно повиновались материн-
скому инстинкту. К тому же они перепутали все сроки. В то
время как одни продолжали «насиживание», другие делали
вид, что кормят птенцов, а третьи ремонтировали и даже
строили жилища, несли в клювах клочки мха и травы.
Здесь, в высоких широтах Арктики, благополучие моевок,
да, по-видимому, и белых чаек зависит от обилия всего лишь
одного вида корма, в первую очередь сайки. Не подошла,
как в этом году, к берегам сайка, и уже катастрофа: птицы
остались бездетными.
Кончался полярный день. Восемнадцатого августа мы с
Даней специально задержались на плато полуострова Эмме-
лины, чтобы выяснить, заходит ли солнце за горизонт или
только приближается к нему. В полночь светило подошло к
горизонту, коснулось его своим нижним краем, покраснело,
вытянулось, стало похоже на малинового цвета огурец, но тут
же начало подниматься, выпрямляться и бледнеть. Однако
уже в двадцатых числах августа ночи стали темными и
быстро удлинялись.
На остров пришла золотая осень. Миниатюрные полураз-
вернувшиеся листики стелющихся ив пожелтели и заметно
выделялись на фоне зеленовато-серых подушек лишайников,
мхов, куропаточьей травы, растущих на склонах и возвышен-
ностях; в долинах и лощинах лежал снег. В устье ручья вода
не замерзала—тому препятствовало море, его приливы и
отливы,— и здесь все чаще показывались молодые плосконо-
сые плавунчики. Они уже хорошо летали и мало чем
отличались от взрослых птиц. Наша суша к тому времени уже
настолько опустела, что даже негромкое попискивание пла-
вунчиков вносило в жизнь острова заметное оживление.
В конце августа морозы усилились, без конца сыпал сухой
мелкий снег, быстро промерзала почва. Каждое утро на
земле лежал пушистый иней, а на разводьях появилась и
становилась все толще корка молодого льда. Дело шло к
зиме.
Вышло так, что трое—Даня, Дима и я — улетали с
159
ГДЕ ОН, ПРЕДЕЛ ЖИЗНИ?
острова первыми, восьмого августа. Захлопнулся за нами
люк летающей лодки, заревели, набирая обороты, моторы.
Внизу показались в последний раз фигурки товарищей,
лагерь. Проплыла извилистая полоска знакомого берега,
угадывались места наших лагерей во время маршрутов, с
грустью вспоминался каждый пройденный километр...
Вениамин Михайлович, Герман и Слава провели на
острове еще два месяца. По их наблюдениям, с начала
сентября начались вьюги, день укорачивался на глазах. В
конце сентября в ночном небе уже вспыхивали холодные
огни северных сияний, а морозы достигали шестнадцати
градусов.
Большинство пернатых покинули остров еще в августе.
Последних птенцов в гнездах чистиков Герман видел тридца-
того августа. Пятого сентября исчезли моевки, плавунчики,
тринадцатого — бургомистры. Последней, пятнадцатого сен-
тября, покидала остров одиночная пуночка. В это же время
перестали показываться в разводьях моржи. Куда-то к
кромке льда откочевали медведи, а вслед за ними и песцы.
На всю долгую зиму остров опустел...
Стерто с карты Арктики и это «белое пятнышко». Приро-
да острова Беннетта, как и ожидалось, отличается крайней
суровостью, и тем не менее нам встретились здесь и четыре
вида млекопитающих, и двадцать пять видов птиц. Все это
самые неприхотливые, самые «закаленные» представители
арктической фауны. Почти все они вынуждены добывать
корм в море — настолько бедна эта суша. К чисто наземным
птицам относятся только здешние белые куропатки.
Растительность острова так бедна, что на нем не могут
прокормиться лемминги, поэтому здесь не живут и белые
совы, не размножаются песцы и поморники. Птицы на
острове едва успевают уложиться с насиживанием яиц и
выращиванием птенцов в здешнее короткое лето. Куропатки,
например, начинают тут откладывать яйца почти на месяц
позже, чем на соседних Новосибирских островах, и поэтому
их птенцы подрастают уже в морозы, настоящей зимой.
Камнешарки откладывают яйца на Новосибирских островах в
середине июня, на острове Беннетта—в начале июля.
Птенцы здешних пуночек вылетают из гнезд в начале
августа, а на Новой Земле и даже на Земле Франца-
Иосифа— в середине июля. Бросается в глаза и мизерная
численность каждого из видов обитающих здесь наземных
животных. В самом деле, на острове обитали в тот год всего
две пары куропаток, три-четыре пары куликов-песчанок, пар
по десять куликов-камнешарок и лапландских подорожни-
ков...
Глава третья
160
Остров Беннетта очень интересен для биолога. Здесь
можно видеть, каков «предел прочности» живых организмов,
однако здесь еще не предел жизни.
Звенящей тишиной встретил людей Северный полюс.
Было это летом 1937 года, когда здесь начинала работу
первая советская высокоширотная экспедиция. Но прошло
несколько часов после посадки самолетов, и на полюсе
появилась пуночка. Она безбоязненно порхала по лагерю,
присаживалась на штабеля грузов, антенны, палатки. Через
несколько дней в лагере показалась вторая пуночка, а
стоило образоваться во льдах разводьям, как на них стали
прилетать глупыши, чистики, из воды начали показываться
головы нерп и морских зайцев. К палаткам подошел белый
медведь.
Почти каждая из последующих экспедиций пополняла
список встреченных здесь зверей, птиц, рыб; стало ясно, что
жизнь и у полюса, особенно в море, не так уж бедна.
Выяснилось, что летом в толще воды здесь бурно размножа-
ются планктонные организмы — водоросли, рачки. Круглый
год встречаются рыбы, и, конечно, самая обычная из
них—сайка. Но не только она; в Центральной Арктике
обитают по крайней мере пятнадцать различных видов
холодноводных рыб.
Вблизи Северного полюса встречено больше двадцати
видов птиц, главным образом это обитатели арктических
островов и материковых побережий — белые и розовые чай-
ки, чистики, моевки, поморники, глупыши. Каждая экспеди-
ция встречала вблизи полюса и сухопутных пернатых—
пуночек. Они кормились выплеснутыми на лед рачками,
копались в отбросах и, конечно, не пренебрегали подношени-
ями полярников — крупой, хлебными крошками. Не раз пуноч-
ки даже устраивали здесь гнезда и откладывали яйца. Кроме
них у полюса видели лапландских подорожников, каменок,
зуйков-галстучников, других мелких и не очень-то хорошо
летающих птиц. Всех их заносят сюда сильные ветры.
Черные казарки совершают через Центральную Арктику
перелеты с одного материка на другой.
Встречаются у Северного полюса белые медведи, нерпы
и морские зайцы, а нарвал вообще распространен только в
высоких широтах Арктики.
Не лишена, значит, жизни и Великая ледяная пустыня.
Жизнь есть и в высокогорьях, и в источниках с горячей,
почти кипящей водой, и в знойных пустынях, и в глубине
антарктического континента.
Нет предела жизни на нашей планете!
Глава третья
Яры по таймырским ре-
кам — места гнездовий
краснозобых казарок
Краснозобая казарка
I лава третья
Копытный лемминг	Сибирский лемминг
Глава третья
Весна. Цветет ива
Цветущий дикий лук
Глава третья
Глава третья
Морянка на гнезде
Песец в зимнем наряде
Глава четвертая
четвертая
Остров Большой Ляховский
Глава четвертая
Здесь жили мамонты
Глава четвертая
В зоологическом музее
Красивы тундровые цветы	(Ленинград)
Глава четвертая
Прилетела розовая чайка
Розовая чайка на гнезде
Глава четвертая
Ископаемые льды
I лава четвертая
Стерх
Глава четвертая
Наши каюры —
Нанаун и Ульвелькот
Бургомистры у гнезда
Глава четвертая
Глава четвертая
Моржи на лежбище
Г лава четвертая
Берлога вскрыта!
Глава четвертая
КРАЙ ЗЕМЛИ СИБИРСКОЙ
«КЭПСЭ, ДОГОР»
От Таймыра до Чукотки, от Хатангского залива до
низовьев Колымы протянулась неширокая полоса равнинных
тундр: на морских побережьях, а также на ближайших к ним
островах — арктических, южнее — мохово-лишайниковых и
кустарниковых. Они разнообразны — к западу от Лены
тундры относительно сухие, к востоку это край болот, озер и
озерков, рек и речных проток. Здесь стоит сухое, теплое, а
то и жаркое (по северным понятиям) лето, а зима — морозна,
ветрена, малоснежна.
Это край рыбаков, оленеводов, охотников — якутов, эвен-
ков, юкагиров, край, богатый и рыбой, и птицей, и зверем.
«Кэпсэ, догор» (говори, друг) — таково традиционное
якутское приглашение гостя к разговору. Наверное, это было
когда-то проявлением «информационного голода» — люди
здесь жили вдалеке друг от друга, общались редко. Теперь,
когда в каждой юрте рыбака и охотника, в каждом балке
оленевода есть транзистор, когда он наполняет жилище и
самой свежей информацией, и музыкой на любой вкус,
«кэпсэ, догор» превратилось просто в приветствие.
«Кэпсэ, догор»,— слышал я от хозяев юрт и в дельте
Яны, и в низовьях Хромы, и на Новосибирских островах.
«Учугей, догор» (хорошо, друг),—отвечал я, пытаясь
проявить свою воспитанность.
Этикет был соблюден. А потом шел разговор — об охоте и
охотничьей удаче, о мамонтах, останки которых встречаются
здесь в изобилии, о чудесней белой птице — стерхе и о
легендарной розовой чайке.
Остров Большой Ляховский — самый южный из Новоси-
бирских островов.
162
Глава четвертая
Глядя на него с воздуха, из вертолета, мы даже не
верили, что здесь вообще что-нибудь растет. Его окружало
холодное, забитое льдами море, и издали суша казалась
однообразной бурой пустыней. Но первое впечатление было
обманчивым. Под укрытием бугров-байджарахов, по долинам
рек и ручьев нашлись и кустики камнеломок, и густые, как
щетка, хотя и низкорослые, сизые поросли лисохвоста.
Кое-где зеленели дерновинки осок, а болота серебрили
головки цветущих пушиц. Внимательно присмотревшись, мож-
но было найти и веточки ползучих ив, правда чахлых, с
листиками размером всего лишь в спичечную головку.
Был конец июля, как-никак разгар лета. И хотя с моря
дул пронизывающий холодный ветер, а в воздухе частенько
порхали снежинки, все, что могло цвести, цвело, причем
преимущественно желтыми цветами. На ветру трепетали
крошечные полярные маки, а там, где они росли особенно
кучно, склоны холмов даже расцвечивались лимонно-
желтыми мазками. В местах более низких и влажных
золотились куртинки цветущего крестовника. Там же, где
еще ниже и сырее, были рассыпаны желтые цветы лютиков и
печеночника.
В тот год пернатые и четвероногие обитатели острова не
отличались обилием. Видели мы немногочисленных чаек,
куликов, гаг, редкие пары пуночек и лапландских подорож-
ников, выводки белых сов с крупными, уже полуоперившими-
ся птенцами. Всего несколько раз промелькнул передо мной
лемминг (вот почему таким пустынным был остров). Песец—
владелец норы и наш сосед, следы нескольких оленей и
одинокого волка—вот и все о ныне живущих на нем зверях.
Остатки же крупных, но вымерших зверей встречались здесь
буквально на каждом шагу.
Специально палеонтологией мы не занимались, однако в
первые же дни у палаток выросла солидная куча костей,
рогов, бивней. Были здесь части скелетов и диких быков, и
овцебыков, и диких лошадей, но больше всего было мамон-
тов. Да и трудно было удержаться, чтобы не подобрать в
маршруте покрытую бронзовым загаром бычью лопатку или
рог, так хорошо сохранившийся. Кто-то не поленился прине-
сти найденный в тундре мамонтовый бивень весом полцен-
тнера, а обломки бивня, лопнувшего вдоль, будто нарочно
разрезанного, чтобы показать его строение, очевидно, лежа-
ли на месте нашего лагеря уже многие годы.
Итак, вещественные доказательства были налицо, но уж
очень не вязались стада крупных, даже гигантских травояд-
ных животных с этой скудной современной растительностью,
да и вообще с суровой и небогатой природой. Словом,
останки были как-то не к месту и невольно вызывали в
163
КРАЙ ЗЕМЛИ СИБИРСКОЙ
памяти рассказы фантастов о пришествиях инопланетян.
Особенно впечатляли, конечно, останки мамонтов. И как
было не вспомнить, что именно вокруг них столь безудержно
разыгрывалась людская фантазия.
Хотя это с трудом укладывается в голове, но для наших
далеких предков он был вполне земным, даже обычным
зверем, как, скажем, песец, волк или северный олень. Люди
охотились на мамонта и подолгу пировали у туши добытого
зверя. Его кости и шкуру нередко использовали для устрой-
ства жилищ, а из прочных и упругих бивней выделывали
копья, иглы, шилья, браслеты, да и много других полезных и
красивых вещей. Первобытные охотники, возможно, поклоня-
лись лохматому гиганту и уж во всяком случае любили его
изображать. Дошедшие до нас, например, на стенах пещер
юга Франции и Урала рисунки мамонтов поражают своей
живостью и точностью. Однако мамонты исчезли, а пред-
ставления о них постепенно стерлись.
В китайских летописях за несколько столетий до нашей
эры мамонт описывался гигантской подземной крысой. Рас-
сказывалось, что, попав на дневной свет, он погибает. Возней
этого чудища в его норах объяснялись землетрясения. В
Древней Руси мамонта называли индриком или индером. И
здесь тоже верили, что он живет под землей и даже
прочищает там своим «рогом» (возможно, что и слово-то
«индрик» происходит от слова «единорог») русла рек. Тем,
надо полагать, определялись и целебные свойства дорогого
снадобья — порошка из мамонтового бивня, и способность его
«очищать» кровеносную систему.
Средневековые ремесленники и аптекари, имевшие дело
с его бивнями, конечно, признавали в них особый сорт
слоновой кости. Иными словами, в мамонтах давно уже
угадывали слонов, однако либо приведенных далеко на
север воинами Александра Македонского, либо занесенных
сюда водами «всемирного потопа». Лишь В. Н. Татищев
впервые признал, что этот слон некогда обитал там, где и
находят его кости и бивни. Свои соображения — он назвал
их «Сказания о звере мамонте, о котором обыватели
сибирские сказуют, якобы живет под землею, с их о том
доказательствы и других о том различные мнения» —
Татищев опубликовал в 1730 году.
Казалось бы, теперь все прояснилось. Однако фантазия
на мамонтовую тему не истощалась.
Еще до конца прошлого века на Дону бытовало предание,
будто индер—это не что иное, как «великий змей». Однаж-
ды он надумал-де «перепить» Дон, но лопнул, а кости его
разбросало далеко по округе. В фольклоре эвенков мамонту
отводилась важная роль в сотворении мира: мамонт («шэли»)
164
Глава четвертая
будто бы поднял бивнями из-под воды первозданного океана
землю («нянгня»). Эвенки считали его, следовательно,
«устроителем Вселенной». Не отголосок ли это преклонения
древнего человека перед мамонтом, своим современником?
(Именно такое предположение высказал известный сибир-
ский археолог В. Е. Ларичев.)
Удивительнее всего, что даже здесь, на Новосибирских
островах, где нередко вытаивают части туш животных с
мышцами, кожей и шерстью, местные охотники и сборщики
мамонтовых бивней еще недавно были убеждены, что имеют
дело с остатками громадного «водяного быка» (по-якутски —
«у-кыла»), что живет он в море и дважды в день пьет
морскую воду. Поэтому-то и вода в море то убывает, то
прибывает.
В Ленинграде, в Зоологическом музее Академии наук,
выставлено чучело мамонта. Гигант будто сидит в застеклен-
ной витрине, подогнув под себя передние ноги. Мамонта
нашли в 1901 году на реке Березовке, в низовьях Колымы, а
в 1902 году, под именем Березовского, он был помещен в
Зоологический музей и стал его гордостью. На мамонте
«родные» кожа и бурая шерсть. Как пишет участник раско-
пок туши, «его жилистое и поросшее жиром мясо на вид
было столько же свежо, как и свежее промерзшее бычачье
или конское мясо... Брошенное собакам мясо мамонта съеда-
лось ими весьма охотно...». Мясо выглядело так аппетитно,
что участники экспедиции колебались—не отведать ли его и
им. Но не решились.
Мы с Володей Блиновым, напарником по маршруту,
рискнули. Кусок передней ноги мамонта я нашел тогда на
Бёрёлёхе, притоке Индигирки. Часть ноги, по-видимому,
окончательно вытаяла и вывалилась из берегового обрыва
всего несколько дней тому назад, а до этого долго выгляды-
вала из земли. Ее успели основательно погрызть лисы,
песцы, волки. Однако на ней сохранились и лоскут кожи, и
порядочно мяса. Оно тоже выглядело свежим, слегка пахло
сыростью, землей, но никак не тухлятиной. Цвет его был
темно-красным, а на разрезе выделялись крупные грубые
волокна мышц. Словом, на дегустацию мы решились без
долгих колебаний. Кусок мяса был порезан на мелкие
кусочки, а они в свою очередь посолены, поперчены и
брошены в кипящее масло на сковородку. Увы, нас ждало
разочарование. Дразнящего аромата жаркого мы так и не
дождались. Кусочки мамонтятины странно растеклись по
сковородке — куда только делись грубые мышечные волок-
на— и превратились в какую-то бурую, липкую замазку,
вкусом и запахом напоминающую солидол...
Березовский мамонт был замечательной, но не един-
165
КРАЙ ЗЕМЛИ СИБИРСКОЙ
ственной находкой. В 1707 году мамонтовую тушу обнаружи-
ли на Енисее, в 1787 году—на Алазее. В 1799 году труп
старого самца вытаял в низовьях Лены; он известен теперь
как мамонт Адамса (по имени адъюнкта Академии наук,
раскопавшего тушу), и скелет этого зверя тоже выставлен в
Зоологическом музее в Ленинграде. В общем к середине
20-х годов были известны 23 такие находки. Они случались и
позже, и среди них особую известность приобрел мамонтенок
Дима, или Киргиляхский мамонт. Целый, прекрасно сохранив-
шийся труп мамонтового детеныша был вынесен на повер-
хность ножом горняцкого бульдозера. Произошло это в
1977 году в верховьях Колымы, на ручье Киргилях, у устья
ключа Дима. Отсюда и два названия у мамонтенка.
Мамонты когда-то населяли почти всю Европу, Сибирь,
северо-запад Северной Америки, и всюду здесь встречаются
их останки. Однако, если в других местах это лишь кости и
бивни, к тому же обычно плохо сохранившиеся, северо-
восток Сибири подчас преподносит исследователям целые
туши, и не только мамонтов, но и их современников и спутни-
ков, со всеми их внутренними органами, даже с остатками
корма в пищеводе и желудке. Они-то, эти туши, что до наших
дней хранила многолетняя, «вечная» мерзлота, и позволяют
восстановить облик и образ жизни вымерших животных,
даже природные условия той далекой поры.
О мамонтах написано множество книг и статей; одному
лишь Диме посвящено около четырех десятков только
научных публикаций. Проводятся специальные совещания и
симпозиумы, организуются выставки, и все это — по пробле-
ме мамонтов. В кругу ученых говорят даже о мамонтологии
как особой отрасли палеозоологии и о мамонтологах —
специалистах по этим животным. Неудивительно, что и самих
мамонтов, и условия, в которых они жили, мы представляем
теперь неплохо, даже лучше, чем некоторых современных
зверей.
Эти слоны по строению тела ближе к индийским и были
покрыты, особенно зимой, длинной, густой, рыжевато-бурой
шерстью. Высота их достигала трех с половиной метров, а
вес—шести тонн. У взрослых самцов изо рта выглядывали
огромные, загнутые вверх и внутрь бивни. У самок бивни
были тоньше и прямее. Короткие уши и густая шерсть,
несомненно, приспособления к жизни в холоде. Впрочем,
теплоизоляция их не была совершенной. Шерсть зверей, хотя
и была длинной — на животе и боках достигала метра,—
грела, как недавно выяснилось, неважно. Дело в том, что у
мамонтов не было сальных желез, не было и мышц, подни-
мавших на холоде волосы. Этим мамонты отличаются от
всех современных обитателей полярных стран и сходны,
166
Глава четвертая
например, с южноамериканскими ленивцами — животными,
очень чувствительными к низким температурам и влаге.
Предполагают, что в холодную и сырую погоду шерсть этих
слонов не только намокала, но даже смерзалась, и в этом,
возможно, одна из причин сезонных перекочевок мамонтов:
осенью и зимой — в лесную полосу и лесотундру, летом — в
открытую тундру.
Перекочевки мамонтов могли быть связаны, конечно, и с
поисками корма. Питались же они летом преимущественно
травой и кустарниками, зимой — сухой травой, ветками ку-
старников и деревьев вплоть до сосны и лиственницы. Корма
мамонту требовалось много, и прокормиться этим гигантам
было нелегко: содержимое желудка и кишечника одной из
туш, даже в подсушенном состоянии, весило более четверти
тонны! Мамонты, по-видимому, нередко голодали, и тогда их
выручал запас жира, накопленный, как у верблюдов, в горбе
(самыми горбатыми поэтому были наиболее упитанные
звери).
Добывая пищу, мамонт пользовался и хоботом, и бивнями.
Судя по тому что бивни, как правило, сильно обтерты, а
иногда и обломаны, звери разгребали ими снег, сдирали с
деревьев кору, ломали ветки и даже разламывали при
водопое речной и озерный лед.
Размножались эти слоны, очевидно, не быстрее их совре-
менных сородичей — самки приносили детенышей не чаще
чем раз в три года, а взрослыми они становились лишь в
десяти-пятнадцатилетнем возрасте. Долог ли был мамонто-
вый век? Прямого ответа на этот вопрос нет, но можно
высказать некоторые предположения. На срезе того лопнув-
шего бивня, что лежал на территории нашего лагеря, было
видно, что состоит он из многих, входящих один в другой
конусов с толщиной стенок около полусантиметра. Пришлось
мне видеть и другие лопнувшие вдоль и растрескавшиеся
бивни, и во всех случаях картина оказывалась сходной.
Скорее всего каждый конус—это годовой прирост бивня, а
поскольку в самом длинном из них (длина их изредка
достигает четырех метров) могут поместиться шесть-семь
десятков конусов, мамонты жили шестьдесят—семьдесят
лет, то есть примерно столько же, сколько и современные
слоны.
Установлено, что мамонты, в том числе и на севере
Сибири, особенно широко распространялись в теплое—
предледниковое время, 40—25 тысяч лет назад. Примерно
16—14 тысяч лет назад там, где они жили, сильно похолода-
ло, корма стало меньше, и они встречались уже гораздо
реже. И 13—9 тысяч лет назад — в конце последнего оледе-
нения— мамонты повсеместно исчезли.
167
КРАЙ ЗЕМЛИ СИБИРСКОЙ
Что же с ними произошло? Отчего они вымерли? Как
попали их трупы в мерзлый грунт тундры?
Предположениям на этот счет нет конца. Очевидно лишь,
что причины их гибели в разное время и в разных местах не
были одинаковы. На севере Сибири, как считает большин-
ство исследователей, крупные травоядные животные выми-
рали главным образом при резких изменениях климата и
ландшафтов. В других местах, например в Европе, в их
истреблении большую роль играл человек. По мнению
известного советского зоолога и палеонтолога Н. К. Вереща-
гина, болота и топи, образовавшиеся на севере Сибири в
конце последнего оледенения, и были теми ловушками, в
которых вязли и часто погибали не очень-то поворотливые
гиганты.
Затрудняли жизнь мамонтов глубокие снега, зимние отте-
пели и гололедицы — ведь шерсть зверей тогда намокала и
смерзалась. Как считает Н. К. Верещагин, в этих местах
самым трудным для них временем была зима и ранняя весна,
именно тогда и гибло их больше всего. В начале лета талые
воды сносили трупы мамонтов вместе с древесным хламом в
низины. Здесь туши замывало илом, и в таких местах
постепенно образовывались «кладбища» вымерших живот-
ных, залежи костей и мамонтовых бивней. Одно из них, быть
может крупнейшее на сибирской земле,— бёрёлёхское. Мут-
ный, сильно петляющий приток Индигирки подмывает здесь
свой высокий левый берег, а это в основном лед, тоже
мутный и серый. Река вымывает из него кости и разносит их
по пляжу на протяжении сотен метров. Получается что-то
похожее на палеонтологический музей под открытым небом:
образцы в нем даже как будто рассортированы — выше по
течению лежат крупные, ниже — мелкие. И, несмотря на то
что летом и зверя, и человека нещадно грызут бёрёлёхские
комары, что во всей округе вода мало пригодна для
питья — она крепко отдает тухлятиной, так много в земле
разлагающейся органики, а в реке, кроме того, вода почти
густая от ила,— несмотря на это, «музей» не страдает от
недостатка посетителей. В последние годы его навещают
палеонтологи. Они, кстати, сильно поразрушили костеносный
яр и тем самым «подрубили сучок», на котором держался
«музей». Издавна сюда приезжали рыбаки, чтобы набрать
подходящих костяных грузил для сетей (камня в этих местах
не сыщешь). А когда-то, тысячелетия назад, на Бёрёлёхе
было стойбище древних охотников — их каменные орудия
тоже вымывает река. Возможно, и этих людей «кладбище»
привлекало обилием и разнообразием материалов.
Кроме резкого изменения климата были и другие причины
гибели зверей. Они попадали под оползни на берегах рек,
168
Глава четвертая
увязали в иле, проваливались, как, например, мамонтенок
Дима, в промоины в грунтовой льду. В большинстве случаев
рано или поздно трупы их попадали в реки, и поэтому
мамонтовые «кладбища» обычно оказываются приуроченны-
ми к речным долинам.
Как материал их бивни мало чем отличаются от слоновой
кости. Они всегда высоко ценились, хотя трудно сказать,
когда стали попадать в цивилизованный мир. Известно лишь,
что на севере Сибири уже в XVII столетии их собирали
первые русские землепроходцы; еще раньше бивни мамонтов
и моржей (наши предки не всегда их различали) поступали
отсюда в Монголию и Китай, а древнейшие сведения о
мамонтовой кости восходят еще к временам Плиния и
Теофраста—к I столетию до нашей эры.
Мамонтовая кость прочна, красива, ее легко обрабаты-
вать— пилить, резать, шлифовать. Как и столетия назад,
сибирские оленеводы делают из нее застежки и другие
части оленьей упряжи. Ножнами и рукоятками ножей из
этого материала гордятся местные охотники. Тобольск и
Холмогоры — старинные центры художественной резьбы из
мамонтовой кости, а здешние мастера изумляли и продолжа-
ют изумлять ценителей ювелирной работы шкатулками,
фигурками людей и животных, другими поделками, в которых
искусство резчика удачно сочетается с его умением рас-
крыть благородство и изящество самого материала.
Как лекарство порошок из мамонтового бивня, быть
может, еще не так давно использовался в народной медици-
не, а в наши дни бивни получили новое применение: как
стойкий диэлектрик, они незаменимы в электронике.
«По всей Сибири,— писал известный русский мореплава-
тель Ф. П. Врангель,— особенно в северо-восточных и север-
ных частях ее, в глинистых холмах, тундрах и на берегах рек
находят множество мамонтовых клыков или рогов и костей.
Лучшее время добывать сии остатки допотопных животных—
начало лета, когда выступившие из берегов реки размывают
прибрежные холмы. Тогда жители отправляются к изобилу-
ющим мамонтовыми костями местам и обыкновенно возвра-
щаются с богатой добычей». Так собирали мамонтовые бивни
полтора столетия тому назад, там же и так же собирали их в
недалеком прошлом. К сказанному Ф. П. Врангелем можно
лишь добавить, что особым изобилием бивней снискали себе
славу Новосибирские острова—местные охотники звали их
Мамонтовыми,— а среди них остров Большой Ляховский.
Север Якутии вместе с прибрежной низменностью, Новоси-
бирские острова и то пространство, что теперь занимают
моря Лаптевых и Восточно-Сибирское, были когда-то единой
сушей. Ее иногда называют «мамонтовым материком»;
169
КРАЙ ЗЕМЛИ СИБИРСКОЙ
остров Большой Ляховский — и по положению и по значимо-
сти— в таком случае центр, «столица» этого «материка».
Промысел мамонтовых бивней переживал времена и
подъема, и спада. Вторую половину восемнадцатого столетия
и весь прошлый век можно считать временем его расцвета. В
среднем в год на северо-востоке Сибири добывали тогда по
полторы тысячи пудов (двадцать пять тонн) бивней. В
отдельные годы добыча промышленников (охотников) дости-
гала двух тысяч пудов, в том числе на Новосибирских
островах—двухсот пятидесяти пудов (четырех с лишним
тонн).
Известны и имена купцов и промышленников, «мамон-
товая кость и песцы... коим,— писал исследователь островов
М. М. Геденштром,— вознаградили все употребленные для
сего труды и убытки». Это были Иван Ляхов, в честь
которого и названы острова, «передовщик» (старший) его
артели Яков Санников, память о котором сохранилась в
названии легендарной Земли Санникова, купцы Семен и Лев
Сыроватские.
В начале текущего столетия с ростом цен на песцовые
шкурки промысел мамонтовых бивней захирел. Огромные
массивные бивни стало невыгодно вывозить с места находки
на оленьей или собачьей упряжке. Перестал оправдывать
промысел и ссуду, которую охотник получал у купца, а без
средств нельзя было подняться в далекий и трудный путь.
Не сразу возродился промысел и в советское время. Еще
недавно на склады якутских заготовителей, а отсюда к
мастерам-косторезам в год поступало бивней не больше
тонны. Между тем начавшееся в 20-х годах нашего столетия
потепление климата захватило и север Сибири; почвенная
мерзлота здесь стала разрушаться быстрее, и бивней, надо
полагать, стало вытаивать больше. Однако этот «урожай»
часто оставался неубранным. Пролежав несколько лет на
солнце и ветру или вновь погрузившись в ил, бивни треска-
лись, разрушались и постепенно превращались в труху. Разве
что распиленными на чурбаки, как сувениры, их увозил в
рюкзаках и баулах экспедиционный люд, увозили полярники
и туристы.
Так было. А в 1983 году на складе Чокурдахского
аэропорта мне бросилась в глаза большая куча, как показа-
лось сначала, бурых коряг. Это лежали мамонтовые бивни —
лишь часть добычи артели старателей. «Нивой» старателей
были материковые тундры, а при уборке «урожая» и перевоз-
ках они пользовались уже не собачьими упряжками, а
вездеходами и вертолетами, даже бульдозерами, а для
размывания грунта — гидромониторами. Похоже, давний про-
мысел теперь снова на подъеме.
170
Глава четвертая
Бивни собирали издавна и иногда помногу. Продолжают
собирать их и теперь. Но вот что удивительно —
«мамонтовый материк» не оскудевает, и «урожай», что родит
эта земля, неизменно остается богатым. Таким же «урожай-
ным» был и 1983 год. Остров к нашему приезду был уже
основательно отутюжен вездеходами. Свежие следы гусениц
встречались во многих речных долинах, и вездеходчики вряд
ли упускали случай подобрать хороший трофей. Однако и мы
видели по крайней мере десяток неплохих бивней, «родив-
шихся» уже после того, как здесь побывали люди.
Подсчитано, что за два с половиной столетия на северо-
востоке Сибири были собраны бивни, принадлежавшие по
меньшей мере сорока шести тысячам (!) мамонтов (среднего-
довая добыча составляла полторы тысячи пудов, или два-
дцать пять тонн, а средний вес пары бивней близок к восьми
пудам, или ста двадцати восьми килограммам). Всего же, как
предполагает Н. К. Верещагин, лишь за последние десять
тысячелетий «мамонтового» времени на равнинах северо-
востока Сибири жило не меньше сорока миллионов мамон-
тов. Сколько же их останков еще хранит земля!
Керны, взятые при бурении на острове Большом Ляхов-
ском и относящиеся к той поре, глубже чем на два метра
пронизаны корнями трав, в них встречаются корневища
березы, ольхи, ивы. Выходит, что мерзлота здесь не подни-
малась так высоко, как теперь, травостой был гораздо выше
и гуще, росли не только кустарники, но и деревья.
Хотелось, конечно, представить себе, как выглядела
тогда наша суша. И вот вроде бы это удалось.
Дело было в маршруте. Ветер стих, по тундре, быстро
густея, пополз туман. Я убрал в рюкзак фотоаппарат,
бинокль и устроился пережидать непогоду в нише — словно
ее специально для того вырыли в стенке байджараха.
Туман становился все гуще. Казалось уже, что с неба
упала большая копна ваты — сырой и липкой. В непривычную
для острова тишину вплетались какие-то приглушенные
звуки. Они, наверное, долго неслись «без пользы», не
привлекая моего внимания. А услышал я их, будто очнулся,
когда стадо подошло совсем близко. Обтекая ноги зверей,
прерывал свое ровное журчание ручей; когда же мамонт
выходил на берег, слышалось, как чавкает ил под его
ногами. Послышались громкие шлепки — так бьют концом
хобота о землю рассерженные самцы слонов. Донесся труб-
ный рев взрослого мамонта, свист мамонтенка.
Туман медленно полз, то густея, то редея, и в его
просветах стала угадываться картина, до того «слепленная»
лишь звуками. Показался высоченный косматый зверь, за
171
КРАЙ ЗЕМЛИ СИБИРСКОЙ
ним другой, третий. Плавно переступая ногами, они будто
плыли над самой землей, а их длинная шерсть скользила по
кустам, пригибая ветки своей тяжестью. Звери то скрыва-
лись в тумане, то выступали из него. Они шли и в то же
время оставались на месте.
Где-то вдали утробно рыкнул пещерный лев (а он тоже
жил здесь), возникли очертания лохматого приземистого
зверя, похоже—носорога.
Стал, однако, задувать ветер, туман пополз быстрее, а
затем и быстро поредел. Там, где только что был «носорог»,
появился байджарах. Байджарахами стало и «стадо мамон-
тов». Прерывистое журчание ручья на маленьком водопади-
ке слышалось до тех пор, пока его не заглушил свист ветра.
Раз-другой шлепнулись в овраг пласты подтаявшего дерна.
Чирикнул сидящий рядом на кочке поморник...
Досадно, что все это было лишь наваждением, плодом
тумана и фантазии. Очень жаль, что мамонты не живут
больше на нашей планете. А ведь дожили же их современни-
ки—северные олени, овцебыки, да и сибирская дикая
лошадь, возможно, сохранилась в облике своего домашнего
сородича — якутской лошади.
По сравнению с концом «мамонтового» времени климат в
Сибири стал суше, холоднее, уровень мерзлоты в почве
поднялся, и мамонты, сохранись они до этих дней, возможно,
чувствовали бы себя кое-где неплохо. Быть может, эти
сильные, понятливые и миролюбивые звери стали бы здесь
домашними животными, как и индийские слоны на своей
родине.
Жаль, что мамонты не живут больше на планете, что они
перевелись на своем «мамонтовом материке».
Сначала мне встретились следы. Один палец — спереди,
два—под прямым углом к нему, по бокам, четвертый,
маленький, зачаточный,— сзади. Каждый палец толщиной с
человеческий, но вдвое длиннее. Несомненно, оставила их
на илистой отмели большая птица. Но какая именно?
Следы были свежие и четкие, на некоторых хорошо
оттиснулись даже морщины птичьей «ступни». Перепонок
между пальцами не было. Значит, это был не лебедь.
Дело происходило в тундре Якутии, между реками Оленё-
ком и Анабаром. Из крупных птиц здесь можно встретить
разве что полярную гагару, но она не в состоянии разгули-
вать по суше так уверенно, да еще полуметровыми шагами, а
кроме того, у нее на лапах, как и у лебедя, есть плаватель-
ные перепонки. Залетает сюда также орлан-белохвост, но
ему нечего делать на топком иле, у него не такой широкий
шаг, да и вообще это следы не хищной птицы. Но чьи же?
172
Глава четвертая
Шли дни. Время от времени мне вновь попадались
загадочные отпечатки лап — и старые, полусмытые дождями,
и совсем свежие. В одном месте встретилась целая россыпь
этих следов. Они виднелись не только на речной отмели, но
и на сыром прибрежном лугу; здесь птицы даже обронили
несколько белых перьев. Но и вещественные доказательства
тоже не давали ответа. А так как в здешних равнинных
тундрах нет никаких укрытий, это было особенно странно.
«Ну где им здесь скрыться?»—думал я, в очередной раз
просматривая в бинокль и небо, и сушу. Как-то мы повстре-
чались с местным охотником — он пришел сюда поправлять
песцовые пасти. Однако и старожил не смог рассеять мое
недоумение.
Разгадка пришла неожиданно. Ранним утром меня разбу-
дили какие-то необычные звуки, нежные и одновременно
мощные, торжественные и волнующие, будто рожденные
какой-то диковинной флейтой. Трудно было даже опреде-
лить, где находится источник звуков—далеко или близко, на
земле или в небе. А когда я расстегнул вход палатки, то
замер...
На бугре среди болота, шагах в пятидесяти от меня,
разыгрывалось удивительное представление. Пять стройных,
белоснежных птиц ходили по кругу одна за другой, то
убыстряя, то замедляя шаг. Временами они останавливались
и церемонно приседали, сгибая свои длинные ноги, затем
выпрямлялись, распускали крылья и начинали кланяться
друг другу либо отвешивать «общие поклоны», направив
головы в центр круга.
Птицы подпрыгивали чуть ли не на метр, замирали на
месте, подняв головы и плотно прижав к телу крылья,— в
это время и неслись их диковинные клики,— опять начинали
«водить хоровод», проделывали какие-то другие танцеваль-
ные движения, и казалось, что разнообразию их нет конца.
Это был действительно какой-то цельный, законченный
танец; поражали в нем пластичность танцоров и согласован-
ность их действий, словно у них был свой дирижер.
Так вот чьи следы не давали мне покоя! Это стерх, белый
журавль (по-якутски—-(«кыталык»). Недаром эта птица счита-
ется в Якутии олицетворением красоты, изящества, недаром
ей посвящено так много легенд, песен, стихов и с ней
связано так много названий рек, озер, урочищ.
Эти мысли мелькали у меня в голове, пока я поспешно
вытягивал из-под спящего товарища телеобъектив и прила-
живал его к фотоаппарату. Все это удалось сделать быстро.
И тем не менее я опоздал. Птицы либо заметили движение в
палатке, либо услышали шорох, а может быть, просто
подошло время их отлета, и они взмыли в воздух. Кричали
173
КРАЙ ЗЕМЛИ СИБИРСКОЙ
стерхи и на лету, однако это были совсем не те звуки, что
разбудили меня: было теперь в них что-то обыденное,
скрипучее, похожее на гусиное гоготанье.
Стерх — одна из самых крупных и приметных у нас птиц.
Длина его тела превышает метр, размах крыльев — два
метра, а вес достигает семи-восьми килограммов. За исклю-
чением первостепенных маховых перьев (они черные), все
оперение взрослой птицы чисто-белое, а клюв, голая кожа
«лица» и ноги — кирпично-красные.
Не трудно догадаться, что название его происходит от
немецкого Storch, что значит «аист». Понятно также, как
родилась эта ошибка. Первыми путешественниками по Сиби-
ри в большинстве случаев были немцы, приглашенные на
службу царем Петром I. Встречая больших птиц с красными
клювами и ногами, услышав о них от местных жителей,
европейцы, не задумываясь, сочли их привычными для себя
аистами. Это «ученое» название и перешло в русский язык
как «сторх», «стерех» или «стерх».
Еще сто—двести лет назад белый журавль был, по-
видимому, немногочисленной, но широко распространенной в
Сибири птицей и обитал среди ее открытых пространств — от
степной зоны до тундры. Однако позже на большей части
Сибири он исчез. Причиной тому могли быть и пересыхание
водоемов, и распашка степей, и их осушение, и прямое
преследование птиц человеком, в том числе сбор яиц
стерхов. Теперь они размножаются только в двух изолиро-
ванных очагах: на северо-востоке Якутии, в лесотундре и
тундрах междуречья Яны и Алазеи, и — в очень небольшом
числе — в заболоченной тайге Западной Сибири, в бассейнах
рек Конды и Сосьвы. Холостые журавли кочуют летом на
более обширной территории, в том числе, как теперь
выяснилось, и на северо-западе Якутии. Зимуют они в
Южной Азии — Индии, Пакистане, Китае.
На места гнездовий стерхи прилетают одновременно с
гусями, в последних числах мая. Летят они небольшими
стаями и, прежде чем приступить к гнездовым делам, так же
как и другие журавли, какое-то время «предаются увеселе-
ниям». Впрочем, как я сам убедился, танцуют также и
холостые птицы, причем не только весной. Значит, это не
ток, не составная часть брачного ритуала. Скорее всего
птицы выражают так свое возбуждение, свои чувства, а
может быть, это просто игра.
Места их гнездования—топкие берега озер и речных
проток среди равнинной заболоченной тундры, окраины
труднодоступных болот в лесотундре или тайге. Гнездо они
устраивают на кочке и выстилают его собранной здесь же
растительной ветошью, поэтому заметить его, когда поблизо-
174
Глава четвертая
сти нет хозяев, трудно. Самец и самка поровну делят заботы
по насиживанию яиц и воспитанию журавлят. В начале июня
в их гнездах появляются обычно по два крупных зеленова-
тых с коричневыми и фиолетовыми пятнами яйца, а примерно
через месяц выводятся птенцы.
Запомнилась мне и такая встреча со стерхами. Дело
происходило в низовьях Яны. Ранним утром в густом липком
тумане я брел по болоту. Время от времени видимость все
же улучшалась и можно было хоть немного осмотреться.
Один из просветов застал меня у неширокой речной
протоки. На ее противоположном берегу маячили два белых
пятна. Одно из них, вытянутое, округлое, казалось, висело в
воздухе. Второе было похоже на снежный ком, лежащий на
земле немного поодаль.
Набегала очередная волна тумана. Но «белые пятна»,
прежде чем скрыться в ней, превратились в двух стерхов.
«Висящий в воздухе» выпустил вторую ногу, которую, как
оказалось, он держал поджатой, и выпростал из-под крыла
голову на длинной шее. Лежащая птица только подняла
голову. Стерхи спали, и я застиг их врасплох. Не шевелясь, я
дождался следующего просвета, но птиц на месте уже не
было.
На бугорке можно было рассмотреть пустое гнездо.
По-видимому, в нем недавно вывелись птенцы (было начало
июля), и один из родителей заснул, когда согревал их.
Заметив меня, старшие, конечно, улетели, а журавлята
скорее всего затаились где-то поблизости.
Случай этот, разумеется, необычный; стерхи всегда очень
осторожны, а в сезон размножения их бдительность особенно
возрастает. Обычно, едва заметив опасность, они стараются
незаметно отойти от гнезда, а если птенцы уже большие, то
и увести их с собой. Впрочем, защищая потомство или самих
себя, когда они линяют и не могут летать, стерхи храбро
нападают на песцов, на оленей и даже иногда на человека.
Как раз здесь, на Яне, несколько охотников рассказывали
мне, как они с трудом унесли ноги от разъяренных журавлей.
Птенцы стерхов вылупляются покрытыми густым рыжева-
тым пухом и уже через несколько часов начинают разыски-
вать корм. При опасности малыши прекрасно маскируются
среди ковра болотных трав. К осени они достигают размеров
взрослых птиц, но одевают пока не белое, а серое оперение.
На следующий год, весной, молодые прилетают на свою
родину уже в почти белом наряде, однако достигают полной
зрелости и начинают размножаться не раньше чем на
третьем-четвертом году жизни.
Чем кормятся стерхи, стало известно относительно не-
давно. Как выяснилось, они преимущественно вегетарианцы
175
КРАЙ ЗЕМЛИ СИБИРСКОЙ
и едят то же, что и гуси: корневища, стебли и побеги трав,
ягоды. Так же как и у гусей, их желудки наполнены
камешками, которые облегчают им перетирание грубой ра-
стительной пищи. Однако иногда журавли не прочь прогло-
тить лемминга, поймать в озере или речном заливе мелкую
рыбешку.
Одновременно с гусями, в конце августа — начале сентяб-
ря, стерхи улетают на юг и примерно через месяц достигают
мест зимовок. Здесь они держатся семьями или небольшими
стаями среди болот, речных мелководий и разливов. На них
они добывают пищу и отдыхают. Птицы не летают кормиться
на окрестные поля, и поэтому местное население в большин-
стве случаев относится к ним вполне дружелюбно. Впрочем,
зимовка их не всегда проходит благополучно. Например, в
заповеднике Гхана-Бхаратпур, в Центральной Индии, во
влажные годы семьи зимующих стерхов кочуют по бескрай-
ним мелководьям. В маловодные годы они скапливаются на
нескольких небольших водоемах. Там же зимует и местный
журавль-антигона, причем в стерхах он видит конкурентов и
подчас изгоняет их с общих мест кормежки. А поскольку с
каждым годом воды в заповедник попадает все меньше—ее
разбирают на орошение полей,— конкуренция между птицами
усиливается, и в этом, возможно, заключается важная
причина уменьшения численности западносибирских стерхов.
Сколько же их всего? В начале 80-х годов в Якутии, по
одним данным, их обитало не больше трехсот особей,
включая девяносто «территориальных» (возможно, гнездив-
шихся) пар, по другим данным — около четырехсот пятидеся-
ти особей, в том числе «территориальных» пар — около ста
шестидесяти. Западносибирских стерхов и того меньше, всего
около пятидесяти. Стерх включен в Красные книги — и
мировую, и СССР, и РСФСР. Конвенцией о международной
торговле видами дикой фауны и флоры, находящимися под
угрозой исчезновения, конечно, предусмотрен полный запрет
торговли и самими стерхами, и их шкурками, и их яйцами.
Однако этих мер уже недостаточно для сохранения птиц.
Начаты опыты по размножению стерхов в неволе, и с этой
целью советскими учеными в 1977 году было взято несколь-
ко яиц из гнезд для закладки в инкубатор. А еще через год
при Окском государственном заповеднике, в центре России,
был организован питомник по разведению редких видов
журавлей. В 1980 году там жили уже тринадцать стерхов (а
всего в мире в неволе жили двадцать восемь стерхов). Они
вывелись из привезенных сюда яиц «диких» птиц или попали
сюда со своей родины еще птенцами. Есть надежда, что они
тоже станут родителями, начнут здесь размножаться. Иници-
атор создания этого питомника и вообще автор идеи искус-
Глава четвертая
176
ственного разведения стерхов, профессор В. Е. Флинт, рас-
сказал о ней в своей интересной книге «Операция «Стерх» *.
Хотя и нет полной уверенности, но есть надежда, что он
останется замечательным живым украшением Севера, да и
вообще нашей планеты!
«Вернутся или бросят гнездо?»
Время тянется медленно. Под парусиновой крышей па-
латки вскоре становится жарко и душно, как в бане. Шею,
лоб, руки нещадно едят комары, и видно, что все новые
полчища их просачиваются «с воли» сквозь окошко и
неплотно застегнутые полы. Зато внизу как в холодильнике.
Ноги в резиновых сапогах по щиколотку вязнут в напитанном
водой мху, скользят по льду—поверхности той самой мер-
злоты, которой, верно, не суждено растаять и до скончания
века.
Вокруг — бескрайнее болото с лужами и небольшими
озерками, подернутое рыжеватой щетиной осоки. Для моей
палатки нашлась здесь только эта условно сухая кочка. В
ближайших окрестностях есть еще кочка — от меня до нее
метров пять-шесть. Она посуше, но это место уже занято. На
нем устроила гнездо пара розовых чаек.
Увидеть эту редкую птицу, а тем более ее гнездо
мечтают многие орнитологи. Было это и моим давним
желанием. И вот теперь мечта осуществилась. Произошло
это в низовьях реки Яны в двадцатых числах июня 1972 года.
Гнездо передо мной как на ладони. Сооружено оно очень
незамысловато. Это всего лишь небольшое углубление,
вытоптанное птицами в мягком, податливом моховом ковре.
На скудной подстилке из сухих листиков ив и прошлогодних
стеблей осок лежат два бурых с коричневыми пятнами яйца.
Стоит мне лишь ненадолго отвести взгляд в сторону, и
гнездо сразу теряется — настолько оно незаметно на фоне
замшелой кочки. Потом долго приходится шарить глазами,
чтобы обнаружить его вновь.
Хозяйка гнезда появилась неожиданно. Птица подлетела
откуда-то сбоку, низом и, легко опустившись на гнездо,
прикрыла собой яйца. Выросшая рядом палатка, шорох в ней,
блеск выглядывающего из окошка объектива настораживают
птицу, и она какое-то время с подозрением смотрит в мою
сторону, но постепенно успокаивается и поворачивается ко
мне боком. Первая встреча, пожалуй, разочаровывает. Моя
соседка сидит, вытянув вверх шею, совершенно недвижимо и
молча. Низкое полуночное солнце вырисовывает силуэт
* Флинт В. Е. Операция «Стерх». М.: Лесная промышленность.
1983.
177
КРАЙ ЗЕМЛИ СИБИРСКОЙ
птицы в общем обычной чаячьей конфигурации и окраски —
со светлой грудью и головой, серовато-сизыми спиной и
крыльями. Принадлежность ее к виду розовых чаек выдает
лишь узкая темная полоска, которая ожерельем проходит по
шее.
Вдосталь поснимав птицу, израсходовав не одну кассету
пленки, и цветной, и черно-белой, я решил перекусить. Из
принесенных с собой щепок развел здесь же, в палатке,
небольшой костер, задыхаясь от дыма, вскипятил чай —
благо котелок воды без труда удалось нацедить из «поднож-
ного» мха. Затем занялся записями в полевом дневнике.
Когда со всем этим было покончено, я приоткрыл окошко и,
взглянув на соседку, обомлел — настолько она преобрази-
лась! В ее оперении вспыхнул розовый цвет—яркий, но
какой-то необыкновенно нежный. Порозовели грудь, шея,
голова чайки, ожерелье на шее стало бархатисто-черным,
вокруг карих глаз появились изящные кораллово-красные
кольца. Передо мной была теперь поистине сказочная жар-
птица. Немного поодаль от гнезда стояла еще одна птица,
по-видимому, самец. Его оперение отличалось особенно
яркой окраской.
Чайки в этот миг были несказанно хороши. Трудно
объяснить, в чем заключался секрет этого чуда. То ли его
сотворило солнце: оно заметно поднялось, переместилось на
небосклоне, и я увидел птиц иначе освещенными, на этот
раз — в отраженном свете. То ли виноват был туман, мохна-
тые клочья которого ползли в то утро низко над тундрой,
оттеняли и усиливали розовый цвет в птичьем оперении.
Возможно сказывалась и особая сила первого впечатления.
Все может быть, однако такими празднично-нарядными своих
соседей я уже больше не видел, хотя и провел в их обществе
несколько суток.
Днем птицы уже не обращали на мою засидку внимания и
без помех занимались своими делами. Яйца насиживали по
очереди—то самец, то самка. Иногда обе птицы покидали
гнездо, но вели за ним пристальное наблюдение. Они
яростно бросались навстречу чайкам-бургомистрам и, успеш-
но защитив свой дом, садились на кочку, долго еще тараторя
визгливой скороговоркой «тэкэ-тэкэ-тэкэ», будто обсуждая
перипетии происшедшей схватки. Несмотря на свои неболь-
шие размеры и вроде бы сугубо миролюбивую внешность, они
оказались отчаянными драчунами и изгоняли из своих владе-
ний не только хищников, но и любых птиц средних или
крупных размеров. Была изгнана даже гага-гребенушка,
присевшая на лужу невдалеке от чаячьего гнезда, хотя
добрый нрав и мирные намерения утки не вызывали сомне-
ний.
178
Глава четвертая
Кормились чайки рядом с гнездом: расхаживали по
сырому мху и что-то выбирали из него или, перелетая с
одной лужи на другую, разыскивали корм в воде. Нередко
они высматривали добычу в воздухе. Быстро трепеща крыль-
ями, чайка зависала на одном месте и, прицелившись,
падала в воду, чтобы схватить какую-то живность. В это
время можно было рассмотреть, что хвост ее формой похож
на ромб (это тоже отличительная особенность вида), а лапы
киноварно-красного цвета.
Вообще мои соседи были большими домоседами. Если не
возникал «пограничный конфликт», они словно прилагали
все усилия к тому, чтобы остаться незаметными, не обратить
на себя внимания. Свободная от насиживания птица большую
часть времени ходила поблизости или плавала. Если она и
поднималась в воздух, то летала низко над тундрой в
пределах все тех же десятков квадратных метров болота,
прилегающих к кочке с гнездом. Птицы не отличались и
особой крикливостью; несмотря на то что мы были соседями,
их голоса обычно едва-едва доносились до меня.
Теперь можно было понять, почему трудно найти гнездо
розовых чаек, почему на их родине даже охотники, хотя они
и видят птиц во время пролета, как правило, ничего не могут
сказать о птичьих гнездовьях. Конечно, помогают чайкам
скрываться и болота, на которых они селятся. Идти по
такому болоту тяжело, а рассчитывать на стоящую дичь—
гуся, утку или куропатку—охотнику здесь не приходится.
К исходу дня похолодало, вперемежку с моросью пошел
снег. Насиживающая самка (по-видимому, на ее долю вообще
приходились ночные вахты) почти не вставала с гнезда.
Чаще обычного рядом с ней появлялся самец, каждый раз
сопровождавший свой прилет особыми звуками, похожими на
голубиное воркование. В целом «фраза», которую он произ-
носил, имела вопросительную интонацию; было похоже, что
он спрашивал у подруги: «Что новенького?»
«Что новенького?» доносилось до меня всю ночь. Как
выяснилось утром, вопрос не был праздным. У четы чаек
оказались новости, и немалые. Выйдя из палатки и вспугнув
этим птиц с гнезда, я обнаружил в нем уже не яйца, а двух
птенцов. Они только-только расстались со скорлупой и
выглядели пока уродливо-головастыми, покрывающий их
сырой пух топорщился сосульками. Хотя выглянуло солнце,
заметно еще не потеплело, выпавший ночью снег не стаял.
Новорожденные, лишенные родительского тепла, мерзли, и
их немощные тельца сотрясала частая дрожь. Чтобы дать
чайкам возможность вернуться к птенцам, я снова забрался
в палатку. Родители явились немедленно, и мелькнувшая
было у меня тревога за судьбу новорожденных тут же
179
КРАЙ ЗЕМЛИ' СИБИРСКОЙ
исчезла. Какая-либо из чаек согревала их теперь непрерыв-
но. Вторая птица часто наведывалась, но, как мне показа-
лось, о новостях больше уже не спрашивала.
В середине дня я снова подошел к гнезду. Чайчата
подсохли, их густой шелковистый пух выпрямился, и они
поэтому выглядели сильно подросшими. Серовато-бурый пят-
нистый наряд малышей, так же как и окраска яиц, удиви-
тельно сливался с окраской моховой кочки. Они стали
гораздо самостоятельнее. Один из птенцов, видимо уловив
тревожные нотки в криках кружащихся надо мной родителей,
довольно уверенно дошагал до ближайшей лужи, поплыл и
затаился в куртинке осоки.
Следующий день в общем не принес ничего нового.
Родители все еще не начинали кормить молодых (первые
дни они живут за счет запасов желтка, который выносят из
яйца в так называемом желточном пузыре). Взрослые птицы
стали относиться ко мне с большим доверием и, сидя на
гнезде, подпускали на два-три шага. Меньше всего птицы
тревожились, когда я опускался перед ними на корточки.
Птенцы, однако, доверия ко мне не питали. Стоило лишь
вспугнуть с гнезда кого-либо из родителей, как пуховички тут
же кидались в воду и скрывались среди осоки.
Тревожу птиц в последний раз. Время, отведенное на
знакомство с чайками, истекло, и я теперь снимал палатку,
укладывал в рюкзак имущество, чтобы отправиться через
болото в обратный путь.
Удачи вам, жар-птицы!
Нет, кажется, на свете птицы, так сильно озадачившей
ученых, как розовая чайка. Первая встреча с ней произошла
весной 1823 года в американской Арктике, у полуострова
Мелвилл. Затем ее встречали то в Баренцевом море, то в
Балтийском, то в Чукотском, то в Восточно-Сибирском.
Розовая чайка превратилась в живую легенду. Увидел ее к
северу от Земли Франца-Иосифа и был несказанно рад тому
Фритьоф Нансен. Но все же чаще всего птиц видели у
берегов Восточной Сибири, поэтому возникло предположе-
ние, что где-то здесь находится и их родина. Впрочем, «под
подозрением» оставалось и западное побережье Гренландии,
где в 1885 году было найдено яйцо, как будто снесенное
розовой чайкой.
Лишь 1905 год принес орнитологам сенсационное изве-
стие. Найдена родина этих птиц!
Сергея Александровича Бутурлина считали охотоведом и
оружиеведом: он готовил проекты охотничьих законов, его
«Настольная книга охотника»—одна из самых популярных в
180
Глава четвертая
советской охотничьей литературе; сочинениями Бутурлина
уже много десятилетий пользуются конструкторы охотничьих
ружей. Считали его и юристом: он имел юридическое
образование и какое-то время, не без успеха, исполнял
обязанности мирового судьи. Сергей Александрович —
известный орнитолог. За свою жизнь он написал множество
статей и заметок по орнитологии, собрал в разных краях
нашей страны громадную коллекцию птичьих шкурок, вместе
с Г. П. Дементьевым был автором пятитомного «Полного
определителя птиц СССР». Он любил поэзию и писал стихи.
В даль минувшего ушли вы —
Тундры, горы и холмы,
И туманные разливы
Беспредельной Колымы;
И несчетные станицы
Уток, чаек и гусей,
И сверкающих на солнце
Белоснежных лебедей...
Это одно из его стихотворений.
Но прежде всего он был североведом и главным делом
своей жизни считал изучение северных окраин страны,
участие в развитии их производительных сил. Он, можно
сказать, с детства «северянин», поскольку его отец еще в
прошлом веке отбывал ссылку в Тюмени и Тобольске за
«политические преступления».
В 1900 году состоялась первая поездка Бутурлина на
Белое море, на Новую Землю, на Колгуев. Через два
года — новая экспедиция на Колгуев, а в 1905 году—
командировка в далекий Колымский край. Сюда он приехал
уполномоченным Министерства внутренних дел, здесь ему
предстояло организовать борьбу с голодом. Он справился с
этой задачей, спас немало людей от голодной смерти, а
заодно открыл родину розовых чаек, вообще открыл мир
животных северо-востока Евразии, до тех пор остававшийся
неизвестным, собрал здесь большие зоологические, ботани-
ческие, этнографические коллекции.
С 1924 года, с организацией при ВЦИКе Комитета Севера
(Комитет содействия народностям северных окраин), он
состоял членом его бюро и ученым секретарем, по заданиям
Комитета ездил на Чукотку, редактировал сборники «Совет-
ский Север».
Первый из этих сборников открывала его статья «Что
такое «Север», кто там живет и будущее мировое значение
его» *. Это как бы итог североведческих исследований
* Сб. Советский Север. Первый сборник статей под редакцией
П. Г. Смидовича и Н. И. Леонова. Комитет содействия народностям
северных окраин при Президиуме ВЦИК. Москва, 1929 г.
181
КРАЙ ЗЕМЛИ СИБИРСКОЙ
Бутурлина, программа дальнейшего изучения и преобразова-
ния полярных окраин СССР. «Возможности Севера огромны
и будущее его блестяще» — писал он. Сергей Александрович
обладал даром научного предвидения, был влюблен в Север
и хорошо знал его...
Гнезда и выводки розовых чаек Бутурлин обнаружил в
низовьях Колымы, на Алазее и Индигирке, среди заболочен-
ной тундры и лесотундры. Он впервые описал яйца и
птенцов, поведение птиц, собрал коллекцию шкурок розовых
чаек разного возраста.
Родина чаек занимает очень небольшую площадь и даже
в наши дни остается далекой и труднодоступной. Долететь
на самолете до низовьев Индигирки или Колымы, конечно,
не проблема. Но чтобы добраться от аэродрома до самих
гнездовий, нужно потратить много времени и сил. А посколь-
ку птицы нередко меняют места размножения, усилия вооб-
ще могут оказаться бесплодными. Поэтому немногие орнито-
логи смогли познакомиться с живыми розовыми чайками и
что-либо добавить к наблюдениям Бутурлина.
Однако с начала 70-х годов стали появляться сообщения
о находках гнездовий птиц в новых местах, иногда даже в
большом удалении от их «законной» области размножения.
Они были обнаружены в низовьях Лены, на Восточном
Таймыре и на Западной Чукотке. В 1979 году гнездящиеся
розовые чайки встречены одновременно на севере и западе
Гренландии—тем самым, возможно, подтвердилась давняя
догадка орнитологов по поводу этого острова.
В январе того же 1979 года розовых чаек впервые
увидели жители японского острова Хоккайдо. Стояла пас-
мурная ветреная погода, шел снег, но появившаяся у берега
стайка неведомых, необычно окрашенных птиц долго удержи-
вала на набережных толпы людей, даже очень далеких от
орнитологии.
Что же случилось с розовыми чайками? Почему именно в
последние годы у них проявляется тяга к расселению?
Это новая загадка, которую они задали орнитологам.
Розовые чайки появляются на своей родине в конце мая,
причем в большинстве случаев летят прямо с севера.
Жители Северной Якутии видят их в это время особенно
часто. Если весна задерживается, в тундре нет еще прота-
лин, а на реках и озерах нет водяных заберегов, пернатые
нередко останавливаются у человеческого жилья. С началом
таяния снега птицы рассеиваются по болотам и сразу же
приступают к своим гнездовым делам.
Гостят они на родине недолго. В конце июля как
взрослые, так и едва начавшие летать молодые отправляют-
182
Глава четвертая
ся не к югу, как почти все пернатые, а опять к северу, к
побережью Ледовитого океана. Осенний пролет их проходит
быстро; осенью, так же как и летом, чайки уже относительно
редко попадаются на глаза человеку.
Известно, что птицы неразборчивы в пище, в гнездовое
время они кормятся водяными насекомыми и их личинками,
рачками, мелкой рыбешкой, моллюсками и даже некоторыми
растениями. В желудках чаек, добытых в море, находили
мелких планктонных рачков, моллюсков или мелкую рыбу.
Известно также, что розовые чайки начинают размно-
жаться не раньше чем в двухлетнем возрасте (поэтому
молодые птицы сравнительно часто встречаются летом в
море вдали от родины), что они откладывают по два-три
яйца и насиживают их около трех недель. Описаны интерес-
ные брачные церемонии чаек перед началом гнездования.
Бутурлин так рассказывает о них: «Самец всячески выража-
ет самке свою нежность, то как-то поклевывая или почесы-
вая ей шею открытым клювом, то время от времени
начинает похаживать перед ней взад и вперед, несколько
выпячивая зоб, и затем с какой-то трелью или трещанием
«трррр» наклоняет совершенно переднюю половину тулови-
ща к земле (точнее, ко льду или снегу), поднимая высоко
вверх заднюю половину с хвостом и сложенными крыльями,
и продолжает эту пантомиму несколько секунд, делая в этом
положении несколько шагов туда и сюда. Иногда этим
упражнениям предается и самка».
Выяснено, что далеко не всех птенцов родителям удается
вырастить, что около половины из них погибает и виноваты в
этом главным образом хищники — поморники, крупные чайки,
песцы. Растут молодые необычайно быстро и уже на ше-
стнадцатый-семнадцатый день поднимаются на крыло.
Однако все эти сведения относятся к двум летним
месяцам. А где и как проводят чайки остальную часть года?
Несомненно, что осенью и зимой они не покидают
пределов Северного Ледовитого океана. Правда, время от
времени птиц встречают в Беринговом и Охотском морях,
одиночки иногда появляются в Норвегии, Англии, Франции и
даже в Средиземном море. Но все это лишь исключения из
общего правила.
Осенью розовые чайки часто встречаются у Новосибир-
ских островов, в том числе, как я убедился, и у острова
Беннетта. В октябре, уже в преддверии зимы, большие стаи
птиц появляются у мыса Барроу, северной оконечности
Аляски. Птицы собираются здесь тысячами и, как рассказы-
вают очевидцы, нередко становятся добычей охотников (они
не только не боятся выстрелов, но даже летят на их звук,
принимая его, видимо, за треск взламывающегося льда и
183
КРАЙ ЗЕМЛИ СИБИРСКОЙ
ожидая, что найдут здесь открытую воду и корм). Отсюда
все птицы летят в одном направлении — на восток. На этом
их следы теряются.
Что происходит с розовыми чайками дальше, как прово-
дят они в Арктике суровую зиму, как разыскивают корм в
темноте полярной ночи, спасаются от морозов и пурги, пока
никто не знает. Это тоже загадка, которую еще предстоит
разгадать.
В Советском Союзе охота на розовых чаек запрещена
уже с 1949 года. В низовьях Колымы и Алазеи — в местах их
гнездования — был организован заказник. Как охраняемый
вид розовая чайка теперь фигурирует в советско-
американской Конвенции по охране перелетных птиц и мест
их обитания. Все это способствовало тому, что чайка сейчас
относится к категории видов с восстановленной численно-
стью (таков ее современный статус в Красной книге СССР, а
общее количество птиц определяется не менее чем в
пятьдесят тысяч пар).
Хотя охота на них запрещена, но и на их родине все-таки
гремят браконьерские выстрелы. Стреляют птиц не для еды,
а следуя модному поветрию — ради обладания «сувениром».
Но разве можно таким трофеем гордиться (тем более что
убитая птица даже в темноте быстро обесцвечивается)?
Модной темой мужских разговоров в северных посел-
ках— будь то Якутия или Чукотка—стали теперь бензин,
мотонарты, их дефицитные детали. А между тем два-три
десятилетия назад чаще всего говорили здесь о ездовых
собаках, о достоинствах передовика, о санях, о подполозках.
И это не случайно. На Севере, где «сто верст не рассто-
яние», а дорог мало, особенно необходим наземный, легкий
и, конечно, надежный транспорт. Это сама жизнь.
Собака и на Севере была первым домашним животным.
Не счесть тонн, перевезенных собаками за тысячелетия. Не
счесть человеческих жизней, спасенных в лютую пургу и
стужу, темной полярной ночью преданными четвероногими
помощниками. Друзьями по риску образно назвал их Поль-
Эмиль Виктор — известный французский полярный исследо-
ватель, сам обязанный своим успехом ездовым собакам.
Только благодаря им впервые были достигнуты оба
полюса. Неоценима польза, принесенная ездовыми собаками
полярным путешественникам. Собаки обеспечили успех Ве-
ликой Северной экспедиции, впервые, в начале XVIII века,
положившей на карту арктическое побережье России. Без
них не состоялось бы, уже в 30-х годах, обследование
Г. А. Ушаковым и Н. Н. Урванцевым последнего большого
«белого пятна» планеты — архипелага Северная Земля. А
184
Глава четвертая
чаще они делили с каюрами тяготы в работе будничной,
незаметной, но не менее тяжелой.
У них немало и военных заслуг, особенно на фронтах
Великой Отечественной войны. Десятки тысяч собак вывози-
ли тогда раненых с поля боя, подвозили на передовую
патроны и снаряды, помогали связистам наводить и снимать
телефонные линии. Не заслужили ли они за все это
памятника? Ведь есть же в Швейцарии памятник собаке—
горному спасателю, а в Колтушах, под Ленинградом,—
памятник подопытной собаке!
Использование упряжек «полярного типа» скорее всего
началось на северо-востоке Азии. Отсюда этот транспорт
распространился и на запад, и на восток, по всей тундре,
лесотундре, а по долинам рек—и в тайге Европы, Азии,
Северной Америки. Но пожалуй, особенно важное значение
он приобрел в Восточной Сибири и на Камчатке. Поголовье
ездовых собак во времена расцвета этого вида транспорта
исчислялось здесь многими десятками тысяч, а сами собаки
считались лучшими в мире. Фритьоф Нансен предпочел
сибирских ездовых собак в своем знаменитом путешествии
на «Фраме». Купил же и доставил ему этих тружеников
русский полярный исследователь Э. В. Толль.
За тысячелетия на Севере сформировалось несколько
пород упряжных собак, приспособленных и к местным при-
родным условиям, и к особенностям работы. Например, на
Аляске различают малемутов и хаски. Малемуты — местные
эскимосские трудяги — крупные, сильные, но флегматичные и
тихоходные. Хаски — так называют здесь собак, завезенных
из Сибири,— поджары, темпераментны, быстры.
Среди сибирских упряжных собак различают янских,
колымских, камчатских, амурских, причем всем им свой-
ственна определенная специализация. Это было хорошо
известно еще в прошлом столетии. Как писал тогда русский
путешественник Ф. П. Врангель, «надобно набирать собак
свычных в дорогах: вот причина, почему индигирские и
янские собаки предпочтительнее колымских, употребляемых
жителями только в недолговременные переезды, между тем
как с Яны и Индигирки жители переезжают ежегодно на
Котельный остров и Новую Сибирь и, имея пастники свои,
рассеянные по обширной тундре на несколько сот верст,
разъезжают для промыслов по две и по три недели сряду».
Так же оценивали здесь разные породы собак и в 20-х годах.
К этому времени относятся, например, записки известного
полярника Н. В. Пинегина: «Если спросите у колымчанина,
где лучшие собаки, он скажет: «Наши колымские собацки
беда хороши. А сказывают люди, что лучше наших—на
Лене». На Лене скажут, что лучше ленских—аллаихские,
185
КРАЙ ЗЕМЛИ СИБИРСКОЙ
или устьянские. В Устьянске говорят, что на Колыме собаки
хороши для быстрых переходов на легкой нарте, но колым-
ский подбор не сделает с грузом четыре тысячи километров,
которые покрывают за одну весну собаки островников
(охотников, промышлявших на Новосибирских островах.—
С. У.)».
Основная нагрузка на ездовых собак приходится, конеч-
но, зимой, а главное их назначение—тянуть сани с грузом
или с седоками. В Восточной Сибири их запрягают обычно
цугом — одна пара за другой по бокам потяга—длинной
веревки, ремня или куска стального троса. На севере
Западной Сибири и европейской части СССР чаще пользуют-
ся веерной упряжкой, когда собаки бегут рядом в одной
шеренге. Упряжки состоят из восьми—двенадцати собак. И
тот и другой способы езды имеют свои преимущества и свои
недостатки. В первом случае собаками управляют голосом,
во втором — вожжой. Езда цугом не так маневренна—
нельзя, например, повернуть нарту круто в сторону, зато
экономнее расходует силы собак, на нарту можно положить
больше груза, легче проехать среди торосов, по дну узких
оврагов, по глубокому рыхлому снегу.
Езда цугом требует собак более высокой квалификации,
лучше обученных, чем при езде веером. Особенно это
относится к передовику. Он сам, не дожидаясь команды
каюра, обойдет препятствие, поведет упряжку быстрее, а
если собаки, увидев зверя или птицу, помчатся в сторону,
отвлечет их, будто увидел что-то новое, и выправит путь.
Поэтому и ценился хороший передовик всегда очень дорого.
При цуговой упряжке обычно используют «колымские»,
или «чукотские», нарты, все части которых связаны ремнями.
На ходу они скрипят, изгибаются во всех сочленениях, и
кажется, что вот-вот они развалятся, но на самом деле
очень прочны и выдерживают нешуточные удары о торосы
или заструги. И, что тоже немаловажно, в случае поломки в
пути их можно легко отремонтировать. Детали нарт, исполь-
зуемых при веерной упряжке, связаны по-столярному, на
шипах. Эти нарты легче, выше, и поэтому на них удобнее
сидеть, однако они не так прочны и устойчивы, как «колым-
ские».
Наконец, успех езды на собаках, особенно цугом, зависит
от каюра, от его силы и выносливости, терпения, умения
находить «общий язык» с собаками и держать их в беспре-
кословном подчинении, от глазомера и способности удержать
сани на узком извилистом пути среди торосов... В общем с
него большой спрос, и поэтому хорошие каюры встречаются
не так уж часто, а каюры-виртуозы — большая редкость, они
входят в историю, о них слагаются легенды. Сибирские
186
Глава четвертая
каюры всегда считались лучшими в мире. «В езде на собаках
русские и чукчи стоят выше всех»,— писал Амундсен.
Зимой кроме работы в санях собаки иной раз буксируют
лыжников. Летом их издавна используют для буксировки
лодок; если встречается завал или бечевник переходит на
другой берег, хорошо обученные четвероногие «бурлаки» по
команде даже переплывают реку и опять занимают в
упряжке свои обычные места. Летом же иногда запрягают их
в повозки или используют для переноски грузов вьюками.
Кое-где на Севере пробовали даже пахать на собаках. И
получалось, хотя пахарь при этом быстро уставал: собаки с
плугом не идут, а бегут рывками.
Да, ездовые собаки выносливы, неприхотливы, способны
пройти и там, где нет пути ни вездеходу, ни даже мотонар-
там, для них не существует нелетной погоды, проблем
запасных частей и горючего. И тем не менее конкуренции с
механическим транспортом они не выдерживают, и прежде
всего потому, что как тягловую силу использовать их стало
невыгодно. В сезон работы одной собаке нужно дать в день
килограмм мяса или два килограмма рыбы, всей упряжке—
десять килограммов мяса или двадцать—рыбы. А в месяц? А
в год? Большую часть года охотник был занят заготовкой
корма для собак.
«Зачем собак держим? Чтобы рыбу возить. А зачем рыбу
возим? Чтобы собак кормить»,— бытовала поговорка в ни-
зовьях Колымы.
Закату ездового собаководства немало способствовали и
появившиеся в северных поселках пудели, таксы, другие
привозные собаки и невообразимые их помеси с собаками
упряжными. За неимением других стали запрягать и их, а они
лишь срамят, позорят настоящих ленских или колымских
псов. Расход кормов на них такой же, а отдачи — не
спрашивай...
Редкий праздник на Севере, особенно если он случался
весной, обходился в прошлом без бегов собачьих или
оленьих упряжек. Существовали даже традиционные маршру-
ты и правила таких состязаний. Например, на острове
Врангеля трасса бегов собачьих упряжек протяженностью
около семидесяти километров проходила между поселком
Ушаковским и бухтой Сомнительной. Дистанция собачьих
бегов в Нижне-Колымске составляла около пятидесяти кило-
метров, а лучшие упряжки проходили ее за два часа с
небольшим.
Проводятся такие соревнования и за рубежом, в том
числе в Северной Америке. В канадской провинции Квебек,
например, пользуются успехом «Восточное дерби» на дистан-
ции в 192 километра и «Гудзонское дерби» — на 320 километ-
187
КРАЙ ЗЕМЛИ СИБИРСКОЙ
ров, а в провинции Манитоба—дерби «Ред-ривер» (Красная
река) — на 835 километров. Однако наибольшую популяр-
ность бега собачьих упряжек завоевали на Аляске. Идею их
еще в начале нынешнего столетия, во времена аляскинской
«золотой лихорадки», породили споры золотоискателей о
том, чьи собаки лучше. Тогда же состоялись первые гонки и
«Через всю Аляску» (пос. Ном — пос. Кандл — пос. Ном) на
650 километров и «Соломон-дерби» (пос. Ном — пос. Соло-
мон)— на 105 километров. Главным же вдохновителем и
организатором их был легендарный аляскинский каюр Скот-
ти Аллен — современник и собеседник Джека Лондона (в
«Северные рассказы» Лондона он вошел как «Человек с
собаками»). В первые годы этих соревнований Скотти был и
их победителем. В 1909 году половину дистанции гонок
«Через всю Аляску» его упряжка прошла за 19 часов 46
минут, со средней скоростью около 17 километров в час, что
было для того времени мировым рекордом.
Позже условия соревнований собачьих упряжек здесь
усложнялись, а рекорды совершенствовались. Большие
Аляскинские гонки проходят теперь по маршруту Анко-
ридж— Ном на дистанции около 1700 километров. В 1975
году чемпион прошел ее за восемнадцать суток, в 1976
году—за 14 суток, 18 часов 52 минуты и 25 секунд (и в этих
соревнованиях судьи любят точность!), а в 1980 году—за 14
суток, 7 часов 11 минут и 51 секунду. Добавлю, что
соревнуются в этих бегах не только мужчины, но и женщины.
Ежегодно в конце февраля, когда стоят сильные морозы
и санный путь наиболее устойчив, в Анкоридже проходит
«Пушной фестиваль». Он проводится с размахом и собирает
много народа. В его программе и хоккей, и меховые аукци-
оны, и избрание «мисс Аляски», но «гвоздь программы»,
конечно, Большие гонки собачьих упряжек. О них без конца
пишут газеты, их показывает телевидение. Вокруг гонок
разгораются споры, заключаются пари. Шелестят банкноты,
худеют и толстеют бумажники.
— Маш! Маш! (Вперед! Пошел!) — Свистят и щелкают
бичи, скрипят сани, шуршит снег под полозьями, под множе-
ством собачьих лап. Упряжки срываются со старта и,
промчавшись по центральной улице Анкориджа, исчезают в
облаках снежной пыли.
— Маш! Маш! Хо! Хо! (Влево!) Джи! (Вправо!) — слышатся
еще некоторое время команды каюров, доносится собачий
лай.
Скажу попутно, что «погонные» слова каюров, как и
способы запрягания собак, неодинаковы даже в одной и той
же местности. Каюры-якуты, управляя цуговой упряжкой, не
только подают команды: «Батта!» (Вперед!), «Наррах! На-
188
Глава четвертая
ррах!» (Влево!) или «Тах! Тах!» (Вправо!), но при необходимо-
сти и «взбадривают» собак, будто впереди песец (Кор-кырса
бар!), олень (Кыллар-баллар!) или жилье (Чуета бар!). И хотя
это обман, уловка каюра помогает: обессилевшие собаки —
откуда только берутся у них силы — бегут быстрее. Там же,
на севере Восточной Сибири, команды русских каюров
обычно звучат как «Кх! Кх!» (Влево!), и «Подь! Подь!»
(Вправо!).
Но близится решающий этап гонок.
— Маш! Маш!—Те немногие упряжки, что одолели всю
дистанцию,— на финишной прямой — в узком коридоре среди
человеческой толпы. Напрягают последние силы запаленные
собаки. Каюры на задках полозьев, лица их обожжены
морозом, капюшоны парок в инее. Щелкают бичи. Заключа-
ются последние пари. Суетятся фото- и телерепортеры.
Неистовствуют болельщики.
И вот он — победитель! Под восторженный рев зрителей
совершается что-то вроде круга почета. Наконец команда:
«Воу!» (Стой!)...
Конечно, большую роль в таких гонках играют коммерция,
бизнес. Для кого-то это нажива, иногда и немалая; известно,
например, что еще в 1910 году на гонках «Через всю Аляску»
были заключены пари на общую сумму более чем десять
миллионов долларов. Быть может, поэтому такие соревнова-
ния не всегда честны, но велико в них и спортивное начало.
В гонках собачьих упряжек много общего с конскими бега-
ми—те же стремительность, раскрывшиеся в движении
красота и совершенство животных, а кроме того, слажен-
ность в работе упряжки, во взаимодействии с ней каюра, их
общий азарт, не оставляющий равнодушным никого из
зрителей.
Здесь-то, в спортивном начале, наверное, и кроется их
будущее. Праздники Севера проводятся во многих городах и
поселках нашего Заполярья, и как оживляли бы их бега
собачьих упряжек, катание на собаках! Как нужны были бы
тут клубы ездового собаководства и питомники, позволя-
ющие сохранить—пока еще это возможно—прославленные
породы сибирских упряжных собак!
Упряжками пользуются и будут пользоваться полярные
экспедиции, и свежий пример тому—состоявшаяся в 1983
году экспедиция, организованная газетой «Советская Рос-
сия». Упряжка и теперь была бы не лишней на полярной
станции, в северном национальном парке, в хозяйстве здеш-
него охотоведа, да мало ли в каких еще случаях. Словом,
век ездовых собак вовсе не кончился!
189
КРАЙ ЗЕМЛИ СИБИРСКОЙ
Как и всюду на Крайнем Севере, в этих районах развива-
ются современные отрасли промышленности, растут города и
поселки, увеличивается население. Теперь это край не
только оленеводов, рыбаков и охотников, но и горняков,
геологов, авиаторов. Все настойчивее выявляется необходи-
мость и более действенных мер охраны здешней природы.
Охраняемых ее участков здесь пока явно недостаточно.
Республиканский заказник Чайгургино, организованный в
1982 году, располагается в низовьях Колымы и Алазеи (в
долинах рек Алазеи, Большой Чукочьей и Омолона) и
занимает больше двух миллионов гектаров, главным образом
равнинных заболоченных тундр. В нем гнездятся стерхи и
розовые чайки, обитают многие другие птицы и звери.
Заказник Чайгургино, конечно, полезен, но очень нужны
в этих местах и заповедники. Пока организован только
один — Усть-Ленский. Этот заповедник размещается в дельте
реки Лены, включает острова и протоки дельты, морское
побережье, а также участки горных тундр на правом берегу
реки. В нем охраняются не только десятки видов птиц,
зверей, в том числе большие стада диких северных оленей,
промысловых рыб, но, конечно, и места их обитания. Давно
уже на очереди организация и Индигирского заповедника. Он
должен находиться в низовьях реки Индигирки, располагать
достаточной площадью и обеспечить охрану как современ-
ных птиц и зверей, в частности стерхов, розовых чаек,
водоплавающих птиц, мест их размножения, так и удивитель-
ные кладбища ископаемых животных, в том числе, конечно,
и на реке Бёрёлёх.
Представляется, что очень важным для сохранения эко-
систем Арктики был бы также заповедник в районе Великой
северной полыньи, включающий значительную часть моря
Лаптевых, запад Восточно-Сибирского моря и прилегающие к
ним участки суши. Усть-Ленский заповедник как раз и будет
одной из его составных частей. В общем здесь есть что
охранять, есть над чем подумать экологам.
РОДИНА БЕЛЫХ МЕДВЕДЕЙ
Остров Врангеля приютился на крайнем северо-востоке
Советского Союза, на стыке Восточно-Сибирского и Чукот-
ского морей. 180-й меридиан делит его на две почти равные
части, одна из которых лежит в западном полушарии,
вторая — в восточном. Летом, когда солнце круглые сутки не
покидает небосклона, остров окутывают туманы, долгой
полярной ночью на нем беснуются метели.
190
Глава четвертая
Остров горист, а горные хребты с величественными,
круглый год заснеженными пиками перемежаются здесь
обширными участками равнинных тундр. Растительность на
большей части этой суши чахлая и скудная. Однако в речных
долинах здесь можно встретить и «оазисы», где буйно
разрастаются травы, по пояс взрослому человеку поднима-
ются заросли ивняков, звенят птичьи трели, порхают бабоч-
ки, басовито жужжат шмели.
Разнообразие местных видов растений просто поражает.
Причина тому—особенности его геологической истории. Не-
когда он был частью Берингии—той обширной суши, которая
в далеком прошлом соединяла Азию с Америкой и которую
принято считать центром формирования арктической фауны
и флоры. К тому же ледники никогда не покрывали сразу
всю поверхность острова, поэтому здесь сохранилось многое
от самобытной, первозданной природы.
Удивительно богат и его животный мир. Здесь находится
единственное в нашей стране, грандиозное по размерам
колониальное гнездовье белых гусей. На скалистых берегах
в летние месяцы царят шум и суета, там располагаются
большие «общежития» морских птиц. Осенью и с плавучих
льдов, и с побережья несется рев моржей. Лишь на юго-
западной оконечности острова в отдельные годы скаплива-
ются десятки тысяч этих исполинов арктических вод (здеш-
няя залежка моржей, очевидно, крупнейшая в мире). Остров
Врангеля вместе с соседним островком Геральдом—самый
значительный «родильный дом» белых медведей. Это в
прямом смысле слова—родина многих и многих зверей,
кочующих среди льдов. А в 1975 году на остров Врангеля
были завезены овцебыки...
Нужно ли еще как-то объяснять интерес, который прояв-
ляют к острову зоологи?
Вместе с Феликсом Борисовичем Чернявским, теперь уже
известным зоологом, весной 1964 года мы впервые обследо-
вали этот «родильный дом», считали подснежные убежища
медведиц, отмечали на карте места их нахождения, забира-
лись в них, измеряли и зарисовывали берлоги. Большую
часть маршрутов мы проделали тогда на собачьих упряжках,
а нашими проводниками, да и добрыми товарищами тоже,
были местные охотники — эскимос Василий Алексеевич На-
наун и чукча Ваня Ульвелькот. Эта экспедиция вспоминается
мне, пожалуй, наиболее часто.
...С Ваней едет Феликс, с Нанауном—я. Вечереет. Ударя-
ясь о гребни заструг, подпрыгивает и скрипит тяжелогруже-
ная нарта. Старик—он давно уже «разменял шестой деся-
ток»— молчит. «Кх-кх, подь-подь»,— время от времени под-
191
КРАЙ ЗЕМЛИ СИБИРСКОЙ
правляет Василий бегущих собак, где-то тормозит, чертя снег
остолом. Дорога хорошо видна — светят сполохи. Через весь
небосклон с востока на запад протянулись два гигантских
желтовато-розовых «змея». Они то ползут куда-то, лениво
извиваясь и повторяя движения друг друга, то замирают и
подолгу лежат недвижимы. Но вот «тела» их переплетаются
в судорожном объятии, катятся клубком, ярко вспыхивают и
вновь распадаются. «Змеи» опять ползут, сливаются, расхо-
дятся и незаметно исчезают, превращаясь в занавес. Но и
занавес тоже не стоит на месте. Он колышется, желтеет,
зеленеет, становится алым, снова желтым...
Часами можно неотрывно смотреть вверх, поражаясь
бескрайней фантазии природы, вышивающей в темном небе
замысловатые узоры сияний. Лениво роясь, сменяют одна
другую мысли. Нанаун молчит. Замечаю, что он тоже смотрит
вверх. Значит, и ему не наскучило это зрелище. О чем он
думает? Возможно, вспоминает молодые годы, удачные
охоты, несбывшиеся мечты... Все может быть.
С головы до пят мы в оленьих мехах: меховые рубахи-
кухлянки, на ногах мягкие меховые сапоги-торбаза, меховые
чулки-либты. И все равно мороз добирается до тела.
Постепенно немеют пальцы ног, холод подбирается к лопат-
кам. Пора погреться. Соскакиваю с саней и трусцой бегу
рядом сотню-другую метров. То же проделывает Нанаун.
«Греясь», лучше держаться за дугу, укрепленную поперек
нарты. Собаки, почувствовав облегчение, прибавляют ско-
рость, норовя вообще освободиться от груза. Не случайно за
санями тянется длинная веревка. Упал человек с саней,
замешкался, но у него все-таки остается шанс не распро-
щаться с упряжкой, поймать конец веревки...
Небо постепенно заволакивается облаками, сияние тус-
кнеет, и к Ваниной избе мы подъезжаем темной ночью.
Жилье по крышу заметено снегом, и, даже когда в окне
загорается неяркий огонек, оно поначалу кажется угрюмым.
Но вот слышится несколько неуверенных хлопков, затем
частая трескотня мотора, и в окнах вспыхивает яркий
электрический свет—здесь своя электростанция. Жилье
внутри просторное, с высокими потолками, теплое, чистое.
Оно мало чем отличается от дома где-нибудь в подмосков-
ной деревне: те же сени, дальше кухня со столом, покрытым
клеенкой, лавками вокруг него, плитой; комната с никелиро-
ванной кроватью и горой подушек. Неважно, что лицо
хозяйки смугло и скуласто, что оленью ногу она разделывает
ножом в виде полумесяца.
Сброшены кухлянки, торбаза, опустошен почти ведерный
чайник крепкого чая, исчезла гора вареной оленины, что
хозяйка подала в деревянном корытце. На столе снова
192
Глава четвертая
чайник. Ваня, в синей сатиновой рубахе, пьет чай с блюдеч-
ка, отдувается, по его лбу струится пот. «Расейский» мужик,
да и только. Каждой шутке Нанауна—старик любит побала-
гурить— вторит Ванин, как, впрочем, и общий смех. Ваня
смеется особенно заразительно, как-то по-детски непосред-
ственно, за фиолетово-загорелыми губами блестят ровные,
крепкие, ослепительной белизны зубы. Однако тепло и
сытный ужин делают свое дело, глаза собеседников солове-
ют, разговор умолкает...
На следующий день выезжаем рано, едва показалось над
горизонтом холодное, неяркое солнце. Мороз щиплет нос и
щеки. Семенят, не оставляя на плотном снегу следов,
собачьи лапы, ритмично постукивает о гребни заструг нарта.
Цель нашего маршрута—обследовать всю западную часть
острова от побережья до Медвежьих гор.
Тихо. Наши тени, бегущие впереди по снегу, все укорачи-
ваются; солнце набирает высоту, постепенно разгорается,
начинает даже припекать. Но все его тепло остается пока
снаружи, на кухлянках. Чтобы согреться, приходится, как и
вчера, соскакивать с саней. Тем не менее чувствуется
дыхание весны. Откуда-то опять донесся крик ворона. Но это
уже не то спокойное деловитое «кру», что звучало у поселка
дней десять назад. Теперь его голос окрасился новыми
оттенками, наполнился томлением, торжеством, страстью.
Нанаун поворачивается ко мне, стряхивает рукав кухлян-
ки, достает из-за пазухи папиросу, закуривает. «Метахлюк,—
говорит он, показывая рукой вверх,— мы его не стреляем, не
ругаем тоже». На мой вопрос: «Почему?» — старик с серьез-
ным лицом рассказывает, что когда-то небо было постоянно
черным, а ворон облагодетельствовал человечество, принес
на землю свет. «Один раз клевал—дырку сделал, звезда
вышла, другой раз клевал—другую звезду сделал, потом
много раз клевал — солнце получилось». Историю эту я знал
и раньше, читал в сборниках эскимосских сказок. Конец ее я
рассказываю Нанауну. «А знаешь, почему он черный?»
Нанаун деликатно молчит. «Он раньше белый был, а как
проклевал большую дыру, так солнце его и опалило. С тех
пор он черный». Нанаун смеется.
Ульвелькот останавливает собак. «Нарта кричит, войдать
будем»,— говорит Нанаун. Полозья и впрямь «кричат» —
скрипят, а «войдать»—значит намораживать слой льда на их
скользящую поверхность; сани на «ледяном ходу», особенно
по снегу, идут гораздо легче. Подхватив остолом сани,
Нанаун валит их на бок. Затем он достает из-за пазухи
пластмассовую фляжку с водой, отвязывает от дуги лоскут
медвежьей шкуры, набирает воду в рот, прыскает ее на мех
и легкими, быстрыми мазками размазывает по полозу.
193
КРАЙ ЗЕМЛИ СИБИРСКОЙ
Переваливает сани на другой бок и войдает второй полоз.
Все, можно ехать дальше.
Нанаун знает эти места великолепно. «Вот, смотри,
сейчас берлога будет»,— говорит он. И в самом деле, на
склоне появляется характерное, округлой формы черное
пятно. «Здесь я много раз медведя стрелял». Опять берло-
га. Чтобы выяснить, пусты ли убежища или еще заняты и не
лазить для этого к каждому из них, отпрягаем и отпускаем
одну из собак. Невзрачная, небольшого роста бурая лохма-
тая собачонка словно понимает, чего от нее хотят, и усердно
принимается за работу. Она бесстрашно карабкается к
берлоге, заглядывает внутрь, принюхивается и тут же,
виновато виляя хвостом, возвращается обратно. Убежище
пусто. Находим около десятка медвежьих жилищ, и все они
оказываются уже необитаемыми. Каждое я наношу на карту,
отмечаю в блокноте экспозицию склона, зарисовываю распо-
ложение берлоги, примерное расстояние от нее до подножия
горы. В некоторые берлоги заползаю, измеряю их; тем
временем собаки получают передышку, а Нанаун войдает
сани...
К месту ночлега подъезжаем в сумерки, почти одновре-
менно. Нанаун и Ульвелькот сразу принимаются рубить для
собак моржатину. Мы с Феликсом ставим палатку, крепим ее
к нартам и камням, выглядывающим из-под снега. Лица у
всех курчавятся инеем, хлопья его сыплются с ресниц,
капюшона кухлянки. Иней посеребрил спины людей, осел на
шерсти собак. Весь сегодняшний день, наверное, было за
сорок...
Утром снова в путь. На картах появляются все новые
линии и точки — пройденные маршруты и найденные берлоги.
Несколько раз за день собаки облаивают затаившихся в
убежищах зверей, обнаруживают под снегом тех медведиц,
что еще не успели прорыть лаз наружу. Наши товарищи едва
не попадают в переделку.
Это было на исходе дня. Феликс и Ульвелькот увлеклись
разговором. Неожиданно для них уставшие было собаки
взревели, припустились вперед, и перед упряжкой, всего в
нескольких метрах, показалась берлога, мелькнул желтый
зад нырнувшей в убежище медведицы. Собеседники, к
счастью, не растерялись. Феликс повис на дуге и повалил
нарту на бок, Ваня успел забежать вперед и загородил
собакам вход в берлогу. Криками и остолом удалось отта-
щить возбужденных псов.
Следующий день занимался тоже тихим, солнечным и
морозным. Быстро позавтракали, собрали лагерь, тронулись.
Впереди Медвежьи горы—два невысоких конуса, особняком
стоящие среди тундры Академии. По рассказам охотников,
194
Глава четвертая
медведиц с потомством там особенно много. Значит, предсто-
ит самая интересная часть маршрута. Но вот жгучий порыв
встречного ветра, еще порыв, еще... С вершин заструг
покатились потоки поземки. Они сливаются, покрывают все
видимое пространство тундры Академии сверкающей пеле-
ной, непрерывно меняя окраску, поднимаются ввысь. Зрели-
ще очень красивое, но лучше бы полюбоваться им из окна,
сидя в теплом доме. А сейчас снег немилосердно сечет кожу,
душит, слепит, сбивает с ног. Собаки стали.
Небо затягивается мутной дымкой, сквозь которую прог-
лянул было и тут же спрятался безликий солнечный диск.
Сгущаются сумерки, хотя сейчас только середина дня. Где-то
в снежных вихрях исчезает вторая упряжка. Нанаун наклоня-
ется над лежащими собаками, и ветер затевает с ним злую
шутку. Он подбирается под полы кухлянки, надувает их как
паруса и с силой подхватывает щуплое тело, будто пытаясь
вознести его на небо. Я ловлю Василия за полы, когда он
пролетает мимо нарты. «Что будем делать?» — кричу Нана-
уну в ухо. «Тихое место искать надо»,— угадываю я ответ по
движению его губ. Но где найти затишье? Назад ехать
обидно. Лучше уж пробиваться вперед, против ветра, к
Медвежьим горам. Вероятно, туда движется и вторая упряж-
ка; на тех санях палатка, примус—все самое ценное.
Бесконечен, мучителен путь против ветра, хотя предстоит
пройти не так уж и много, всего километра два-три. Шаг за
шагом, с остановками, с отдыхом. За человеком бредут
собаки. Но вот ветер стихает. Попадаем в «ветровую тень»
гор. Сыплет сухой снег, однако это совсем не то, что
бушующий позади ураган. Забиваемся в глубь первого
встречного распадка и в полном изнеможении опускаемся на
сани. Ложатся, свернувшись калачиком, собаки. Достаем
окоченевшими руками спальные мешки, залезаем в них
прямо в торбазах и кухлянках и так, сидя, тесно прижавшись
спиной к спине, в полудремоте проводим остаток дня и ночь.
А снег все идет. На плечах, голове, коленях растут и
тяжелеют сугробы. Время от времени нужно стряхивать их,
вылезать из мешков и поднимать собак, чтобы те не
задохнулись под снежным покрывалом. К утру теплеет, снег,
попадая на лицо, тает, превращаясь в снежную кашицу.
Ветер становится порывистым и постепенно стихает. Мглу
рассеивает восходящее солнце. «Живой?» — окликаю притих-
шего соседа. «Живо-ой»,— отвечает нараспев Нанаун, отря-
хиваясь от снега.
Чтобы осмотреться, согреть онемевшие ноги и руки,
забираюсь по надуву на склон горы, вырубая ступеньки
прикладом карабина. Пурга кончилась. С гребней заструг
струятся лишь слабые ручейки снежной пыли. Открывается
195
КРАЙ ЗЕМЛИ СИБИРСКОЙ
равнина тундры Академии, виднеется застывшее море —
гряды сверкающих на солнце торосов. Никаких следов
второй упряжки. Уже собираюсь выстрелить в воздух, чтобы
дать знать о себе пропавшим товарищам, как вдруг замечаю,
что в нескольких шагах от меня шевелится снежный ком! Он
медленно разворачивается и постепенно превращается в
медвежью голову: два темных глаза, черный нос, короткие
округлые уши. Наши взгляды встречаются. Медведица зами-
рает от неожиданности, фукает, вытягивая губы дудочкой, и
скрывается в убежище. Только после этого я обращаю
внимание на сами склоны и вижу на них берлогу... вторую...
третью.
На обследование Медвежьих гор уходит пять-шесть ча-
сов. Поворачиваем к дому, тщетно осматриваясь по сторо-
нам, ища следы нарты Ульвелькота. Она появляется из-за
ближайшего отрога гор. Теперь у нас опять палатка, горячий
чай, впрочем, лишь на один ночлег: через день мы подъезжа-
ем к Ваниной избе. Наш маршрут заканчивается...
Вспоминаются и другие приезды на остров.
Весной 1969 года мы привезли к Медвежьим горам
вместительный балок с железной печкой, запасом угля,
продуктов, снаряжением.
Утро, тихое и ясное, застало нас с Сашей Кищинским в
маршруте. Уже в ближайших окрестностях балка встрети-
лись сравнительно недалеко одна от другой три берлоги: две
полузанесенные снегом, покинутые семьями и одна жилая.
Ее хозяйка глухо рявкнула, показав на миг голову, но тут же
скрылась.
Ненадолго останавливаемся около каждой берлоги, что-
бы описать ее и нанести на карту. Рядом с берлогой втыкаем
в снег красный флажок. Вскоре нам предстоит облететь
остров на самолете и попробовать учесть берлоги с воздуха;
флажки будут служить ориентирами и помогут решить,
насколько точен авиаучет, да и вообще оправдывает ли он
себя...
Солнце уже готовилось уйти за горизонт, когда на одном
из склонов нам встретился целый медвежий «городок»,
состоящий из четырех вскрытых и пока еще жилых берлог;
хозяек трех убежищ мы так и не увидели, но с четвертой
довелось познакомиться близко.
Мы уже подошли к берлоге метров на двести, когда
медведица показалась из узкого лаза и, вытягивая свою и
без того длинную шею, стала присматриваться. Три черные
точки среди ярко-желтого меха—глаза и нос—то опуска-
лись, то поднимались. На поверхность снега ложилась,
повторяя движения животного, густая синяя тень. В косых
196
Глава четвертая
закатных лучах отчетливо выделялись полосы заструг, вход
в берлогу, разбросанные вокруг него снежные обломки.
Почти идеальные условия для фотосъемки! Приготовив
аппараты, мы не спеша направились к берлоге. Карабин,
который висел теперь у Саши на груди, предусмотрительно
переведен на боевой взвод.
До берлоги метров пятьдесят. Хозяйка ее втягивает
голову в убежище, но продолжает изучать нас, пока еще
спокойно и вроде даже миролюбиво. Жилище имеет два
входа, устроенные примерно в метре один над другим. В
нижнем виднеется обращенная к нам голова медведицы,
через верхнее, отпихивая друг друга, попеременно выгляды-
вают любопытствующие медвежата.
В аппаратах по нескольку кадров — и с медведицей, и со
всей семьей. Но хочется снять их крупнее, и мы подходим
ближе. До берлоги остается метров двадцать, пятнадцать,
наконец, десять. Терпение медведицы иссякает. Она показы-
вает лобастую голову, прячется, опять высовывает голову и
шею и, неожиданно обломив тонкий снежный свод, прыжком
выскакивает наружу.
Я шел первым и теперь останавливаюсь. Зная, что рядом
Саша с карабином, стою спокойно, рассматривая зверя.
Медведица явно «берет нас на испуг». Слышится сердитое
шипение. Вздыбив на загривке шерсть, она пытается пока-
заться больше, чем есть на самом деле; наверное, с этой же
целью она подпрыгивает на одном месте раз, другой. Опять
шипит и, пятясь, уходит в берлогу. Оборачиваюсь к Саше и
вижу, что карабин мирно покоится у него на груди, а сам он
замерзшими пальцами тщетно пытается перезарядить пленку
в аппарате.
Так же как и медведица, пятясь, отходим от берлоги,
оставив семейство в покое. Поскольку хозяйка следующего
жилища может оказаться не столь миролюбивой, я забираю
карабин себе. Впрочем, уже наступили сумерки, и мы
поворачиваем обратно к балку...
Той же весной нам удалось обездвижить и пометить на
острове Врангеля первых медведей. К этому времени их
мечение уже было освоено зарубежными зоологами, но они
ловили зверей бродячих, среди льдов. Мы же поставили
перед собой более трудную задачу—метить медведиц и
медвежат в берлогах, что могло дать большую отдачу,
однако наша работа усложнялась. Сезон ее ограничивался
мартом — апрелем, когда в Арктике стоит далеко не лучшая
погода и мерзнут не только люди, но и механизмы. Непросто
подойти к берлоге, устроенной на высоком и крутом склоне,
найти или вырубить в плотном снегу площадку для людей и
оборудования. Даже если рядом надежный товарищ и в
197
КРАЙ ЗЕМЛИ СИБИРСКОЙ
руках его карабин, не так уж приятно близкое соседство
хозяйки берлоги. К тому же стрелять шприцем (а теперь мы
располагали «летающими шприцами») нужно почти в упор,
поскольку стрелок видит лишь голову медведицы. В нашей
«обездвиживающей» команде кроме нас с Сашей Кищинским
были Юрий Анатольевич Герасимов, охотовед и конструктор
летающих шприцев, и заведующий местным заказником
Николай Николаевич Винклер.
...Негромкий хлопок выстрела, и на щеке выглянувшей из
берлоги медведицы появляется красное пятнышко.
Все отскакивают от берлоги. Но зверь не показывается.
Часы отсчитывают пять минут, десять. В берлоге по-
прежнему тихо. Юрий Анатольевич нагибается, заглядывает
в медвежье убежище и движением руки подзывает меня.
Видно плохо, но в полумраке все-таки можно разглядеть
черные глаза и нос, обращенные к выходу. Угадываются
очертания широколобой головы, похоже неподвижно лежа-
щей на полу снежного коридора. Саша приносит длинный
шест; только так можно убедиться, что шприц действительно
сработал и препарат оказал свое действие. На всякий случай
у меня в руках карабин. Конец шеста тычется в большое
мягкое тело. Зверь не шевелится... Так была обездвижена
первая медведица, а ее берлога оказалась с «сюрпризом», и
судьба как бы вознаградила нас здесь вдвойне.
...Свод убежища быстро взломан лопатами, зверь пред-
стает лежащим на животе в глубокой яме. Глаза медведицы
открыты. Тело ее обмякло и недвижимо, хотя время от
времени судорожно вздрагивает, но приподнятая лапа или
голова тут же безвольно опускаются на снег. Мешкать
нельзя. Каждый приступает к той или иной процедуре —
прикреплению к ушам красных пластмассовых меток, обме-
рам; красной краской на огузке рисуется номер (в расчете,
что его заметят с самолета или судна). В яме тесно, суетятся
и мешают медвежата, но работа спорится и уже близка к
завершению, как вдруг из бокового отнорка в разрушенную
берлогу просовывается... новая медвежья голова.
Вначале показывается только морда. Мне она хорошо
видна. Наверное, это медвежонок. (Кто же еще?) Морда
тычется в Сашин локоть, и Саша, тоже решив, что это
детеныш, небрежно отталкивает «непоседу». Морда исчеза-
ет, но затем появляется вновь и уже настойчивее протиски-
вается под Сашину руку. Теперь уже видно, что это не
детеныш...
Еще медведь!
Мой крик, должно быть, прозвучал достаточно тревожно:
уже в следующий миг, буквально взлетев на приличную
высоту, все экспериментаторы стояли на краю ямы.
198
Глава четвертая
Впрочем, испуг был недолог. Окрыленные успехом с
первой медведицей, Саша и Николай Николаевич, орудуя
лопатами, загнали зверя в его убежище. Юрий Анатольевич
начал готовить к действию новые шприцы. Страхуя товари-
щей, я взялся за карабин. Опять хлопок выстрела, и вторая
медведица тоже легла обездвиженной. Как выяснилось, две
берлоги здесь разделяла лишь полуметровая снежная пере-
мычка. В перегородке был лаз, и хозяйки жилищ могли
свободно ходить друг к другу в гости. Случай, конечно,
исключительный, но вот—такое везение.
В балок на этот раз возвращались уже в полной темноте;
нужно было выяснить, на какой срок животные теряют
подвижность, вообще удостовериться, что с ними все в
порядке. Обе медведицы на наших глазах поднялись и ушли
(конечно, с медвежатами): одна—через час после попадания
в нее шприца, вторая — немного позже.
На следующий день удалось обездвижить еще одну
самку, затем двух, одну, снова двух. С каждой «подстрелен-
ной» медведицей накапливался опыт, работа шла все уве-
реннее...
В последние двадцать—тридцать лет белый медведь осо-
бенно привлекал к себе внимание зоологов как в Советском
Союзе, так и в других арктических странах. О нем были
опубликованы многочисленные статьи и книги, сняты кино-
фильмы, ему посвящались специальные, в том числе между-
народные, совещания. В результате он был изучен, пожалуй,
лучше, чем многие обычные звери средних широт, хотя,
конечно, в наших знаниях о нем остается еще немало
пробелов.
Белый медведь предстает теперь как один из не только
наиболее характерных, но и «совершенных» представителей
арктической фауны. В самом деле, сравнительно недавно
обособившись от общего с бурым медведем предка, он
приобрел многие специфические черты, соответствующие
требованиям среды.
Жизнь в океане—не только во льдах, но и в открытом
море,— потребность в преодолении водных рубежей отрази-
лись в формировании всего телосложения зверя. Узкое,
обтекаемой формы туловище, громадные лапы-весла, узкая
голова с приподнятыми глазницами, как и удлиненная под-
вижная шея, характеризуют белого медведя как хорошего
пловца и ныряльщика. Немалую роль здесь играет равномер-
ное опушение всего тела, благодаря чему мех белого
медведя похож на мех таких водяных животных, как калан,
котик или выдра. Облегчает ему плавание также близкий к
воде удельный вес тела.
199
КРАЙ ЗЕМЛИ СИБИРСКОЙ
Плотоядность и специализация в добывании тюленей
привели к изменениям не только в его зубной системе, но и в
пищеварительном тракте — кишечник у него короче, чем у
бурого медведя, и он сравнительно плохо переваривает
растительную пищу, а желудок его в связи с частыми
голодовками зверей в природе необычайно объемист.
Поскольку он живет в холоде и часто не впадает в
зимнюю спячку, чрезвычайно важное значение для белого
медведя приобретает «механизм» поддержания нормальной
температуры тела, его совершенная терморегуляция. Ее
обеспечивают и особенности строения кожи и меха животно-
го— утолщенная по сравнению с бурым медведем кожа, в
слоях которой могут скапливаться жировые клетки, удлине-
ние в зимние месяцы волос, особенно пуховых, и утолщение
их сердцевинного слоя (мех его, следовательно, «теплее»,
чем у бурого медведя), обильный слой подкожного жира.
Впрочем, составляющих этот «механизм» много, и далеко не
все они открыты. Среди них и особенности поведения зверя:
в холодную погоду отдыхающий белый медведь сворачивает-
ся клубком, прячет плохо защищенные от холода части
своего тела, в жаркую же погоду он ложится на спину
брюхом вверх, раскидывает в стороны лапы.
Поражает способность белого медведя переносить дли-
тельные голодовки — ведь это обычные, даже «нормальные»
события в его жизни. Справляться с ними организму зверя
помогают и большой объем его желудка, и способность при
необходимости в любое время года залегать в спячку,
удивительно быстро накапливать жир и очень экономно его
расходовать. А это значит, выражаясь техническим языком,
что организму белого медведя вообще свойствен очень
высокий КПД.
Белый медведь привлекает внимание исследователей не
только характером и глубиной своей приспособленности к
жизни в Северном Ледовитом океане. Ему принадлежит и
важная роль в жизни арктических экосистем. Она, конечно,
многообразна, и выявление ее представляет не только
теоретический, но и практический интерес.
Учитывая, что этот вид — конечное звено в предельно
упрощенных пищевых цепях высоких широт, белый медведь
может служить хорошим биологическим индикатором состо-
яния природной среды, наличия здесь нефтяных загрязнений,
остатков пестицидов, попадающих в Арктику с юга с токами
воды и воздуха.
Еще недавно судьба белого медведя вызывала тревогу.
Однако теперь положение вида заметно упрочилось. Если к
50-м годам общее поголовье их сокращалось до пяти тысяч,
то теперь оно превышает двадцать, может быть, двадцать
200
Г лава четвертая
пять тысяч, и это зримый результат как длительного запрета
охоты на белых медведей в СССР, так и заключенного в
1975 году Международного соглашения об их охране.
Рост численности этих зверей в Арктике вместе с тем
порождает новую проблему—сосуществования их с людьми,
численность которых здесь также с каждым годом увеличи-
вается. Белый медведь, хотя по своей натуре и миролюбив
(точнее, специализируется на добыче тюленей), все же
остается хищником — очень сильным, ловким, сообразитель-
ным и, конечно, далеко не безопасным для человека.
В прошлом, когда его всюду подстерегали охотники,
зверь чаще всего встречался с человеком лишь однажды за
свою жизнь, а если и избегал роковой развязки, то, напуган-
ный выстрелами, запомнивший боль от ран, уже до конца
своих дней относился настороженно и к людям, и к любым
проявлениям их деятельности. Однако в наши дни звери
теряют настороженность, безбоязненно подходят к домам,
заглядывают в большие и шумные поселки, а иногда,
«распоясавшись», ведут себя развязно и даже нападают на
людей. Подчас способствуют тому и сами полярники тем, что
пытаются «завязать дружбу» с белым медведем, предложить
ему угощение. Способствуют тому кинофильмы и популярные
статьи, изображающие его безобидным увальнем, а
«людская доброта», к сожалению, оборачивается медвежьей
услугой и для зверя, и для человека.
На островах Врангеля и Геральда ежегодно устраивают
берлоги 200—250 медведиц, причем их убежища, как прави-
ло, бывают устроены вблизи побережья. Чаще всего берлогу
можно встретить на крутом склоне горы, поскольку именно
здесь накапливается достаточно глубокий слой снега. Вооб-
ще возможность и успех зимовки зависят от состояния
снежного покрова. Мощностью его определяется высота
расположения берлоги над подножием склона. Большинство
медведиц устраивают убежища в верхней трети склонов.
Непосредственно у оснований их берлоги бывают редко: снег
в таких местах слишком глубок, и звери понимают, что
выбраться весной из-под него будет нелегко. Поскольку
накопление снега зависит от направления и силы ветра, в
разных местах и в разные годы медведицы занимают склоны,
разные по экспозиции.
Найти пригодное для устройства берлоги место в преде-
лах «родильного дома» медведице, по-видимому, не так-то
просто. Поэтому удобные заснеженные склоны и их участки
ежегодно заселяются на острове Врангеля примерно с
одинаковой плотностью, хотя приходят сюда каждую зиму
разные самки (размножаются они не чаще, чем раз в три
года). Нехваткой мест, удобных для устройства берлог,
201
КРАЙ ЗЕМЛИ СИБИРСКОЙ
можно объяснить также необычайно высокую плотность
медвежьих поселений на некоторых участках, особенно в
горах Медвежьих.
Устроены берлоги, как правило, однотипно и просто. В
подавляющем большинстве случаев это овальные камеры
длиной и шириной около полутора метров и высотой около
метра, а образуются они в результате обтаивания снега,
прессования его спиной и боками зверя и окончательной
отделки помещения лапами. Гораздо реже берлоги имеют
разной глубины ниши, туннели или состоят из нескольких
камер. Толщина снежного потолка чаще бывает около метра.
В потолке берлоги иногда встречаются узкие вентиляцион-
ные отверстия; такое отверстие, хотя оно и затянуто тол-
стым слоем инея, позволяет обнаружить весной еще не
«распечатанную» самкой берлогу.
Откапывается самка таким образом, что зимовальное
помещение оказывается значительно выше по склону, чем
вход в берлогу. Поэтому даже во вскрытой берлоге бывает
гораздо теплее, чем на «улице» (тот же принцип положен в
устройство и эскимосского иглу).
В декабре—январе в берлогах появляются медвежата,
покрытые редкой белесой шерсткой, беспомощные, слепые,
размером не крупнее новорожденного котенка. Но к марту
или апрелю они подрастают, одеваются густым мехом, и
мать решается вывести их наружу. Малышам явно нравится
этот новый, большой мир. Они с увлечением часами скатыва-
ются с гор—почти у каждой вскрытой берлоги виднеются
накатанные обледенелые дорожки,— затевают бесконечные
потасовки, и медведице, наверное, не сразу удается загнать
шалунов на ночлег, в убежище. Так проходит несколько
дней, пока медведица не уводит потомство на морской лед.
Семья за семьей уходит с острова, и к концу апреля
«родильный дом» пустеет.
Моржа с полным основанием можно назвать исполином
арктических вод. После гренландского кита, белухи и нарва-
ла это самое крупное из животных высоких широт. В самом
деле, длина его тела может достигать пяти метров, а
вес—полутора тонн. Вальковатое туловище, обтянутое тол-
стой, морщинистой кожей, приплюснутая спереди голова,
украшенная щетиной жестких усов, мясистые, подгибающи-
еся вперед ласты, маленькие, скрытые в кожных складках
глаза—таков в общих чертах его облик.
Молодые моржи покрыты буровато-коричневой шерстью.
С возрастом она рыжеет, редеет, и кожа животных становит-
ся почти совсем голой. Цвет же моржовой шкуры непосто-
янен. Животное, которое провело много времени в воде,
202
Глава четвертая
кажется синеватым. После того как морж хорошо прогреется
на солнце и его кровеносные сосуды расширятся, он стано-
вится рыжевато-розовым. Шея и грудь старых самцов к тому
же почти сплошь покрыта шишками размером с человече-
ский кулак, многочисленными рубцами и шрамами — следами
сражений с соперниками.
Однако главный отличительный признак животного —
бивни, гигантские клыки, развитые на верхней челюсти и
выступающие по углам рта. У взрослых зверей (бивни имеют
и самцы, и самки) они достигают семидесяти — восьмидесяти
сантиметров в длину и весят более четырех килограммов
каждый. Назначение их долгое время оставалось неизве-
стным. Однако не так давно было выяснено, что ими морж
распахивает морское дно в поисках своего основного кор-
ма— обитающих здесь моллюсков.
Большинство зоологов выделяют моржа в качестве един-
ственного представителя одноименного самостоятельного се-
мейства и даже подотряда и отряда ластоногих млекопита-
ющих. Моржи обитают в арктических и субарктических водах
и образуют здесь несколько самостоятельных стад. Наибо-
лее крупное из них—к нему относятся животные с острова
Врангеля — обитает в Беринговом и Чукотском морях. Зиму
эти моржи проводят в Беринговом море, у кромки льда, и
вообще в его незамерзающих частях. Летом они движутся на
северо-запад и северо-восток, достигают северных побере-
жий Чукотки и Аляски, островов Врангеля и Геральда.
На своих залежках—а места их более или менее опреде-
ленны— моржи появляются обычно в конце лета, когда от
берегов отходят льды. Моржи ложатся в разных частях
побережья острова Врангеля или на его прибрежных льдах.
Однако наиболее впечатляющее зрелище представляет за-
лежка зверей на юго-западной оконечности острова — мысе
Блоссом. Вначале здесь появляются одиночки, и они не
сразу выходят на берег, а какое-то время плавают вблизи на
мелководье, принюхиваются (моржи близоруки, неважно
слышат и более всего доверяют обонянию). Шумно плещется
вода, воздух оглашают тревожно-вопросительные крики,
похожие одновременно и на мычание коров, и на визг свиней.
Но вот, решившись, неуклюжими прыжками моржи начинают
выбираться на гальку. Большинство их тут же валится на бок
и засыпает. С моря подходят, карабкаются на берег все
новые и новые косяки.
Наконец залежка сформировалась. Тысячи моржей лежат
кто на боку, кто на животе или на спине, тесно прижавшись
один к другому, головами к морю. Местами звери громоздят-
ся в два и даже в три слоя; вновь прибывшие без стеснения
взбираются на тела товарищей и спят на них. Лишь очень
203
КРАЙ ЗЕМЛИ СИБИРСКОЙ
бесцеремонное обращение с соседом вызывает его недоволь-
ство, и тогда следует удар бивнями или ластом, впрочем,
чаще достающийся не виновнику, а ни в чем не повинному
собрату. Как по эстафете, удары передаются все дальше и
дальше, хотя в самом очаге скандала давно уже воцарилось
спокойствие. Воздух сотрясают богатырский храп спящих
моржей, мычание, рев и визг бодрствующих. От туш исходит
одуряющий терпкий запах...
В «ледовитые» годы, когда море у берегов полностью не
открывается, все моржи забираются только на льдины.
Впрочем, животные могут спать и на воде, что случается,
когда нет льдов и почему-либо бывает невозможно использо-
вать сушу.
Давний и неумеренный промысел моржей, естественно, не
мог не сказаться на поголовье животных (а размножаются
они медленно). Однако в последние десятилетия запасы
моржей на северо-востоке СССР начинают восстанавливать-
ся, чему способствовали меры по их охране, принятые как в
нашей стране, так и за рубежом. Поскольку крупнейшие — не
только в СССР, но, возможно, и в мире — залежки моржей
располагаются на острове Врангеля и на льдах у его
побережий, он играет важную роль в сохранении этих
интересных и ценных животных.
Был конец мая 1964 года. Наш балок стоял на краю
самого большого на острове гусиного гнездовья, на склоне
горы Тундровой. Мы приехали сюда до появления гусей и
теперь встречали их, наблюдали, как стаи, одна за одной,
подлетали с востока, переваливали через горный хребет и,
снизившись, начинали кружиться над гнездовьем.
Прилетевшие птицы держались парами и стремились
сразу же занять себе участок. Многие старые гнезда еще
были скрыты под снегом, мест явно не хватало, и дело не
обходилось без потасовок. Часто можно было видеть, как
гусак, хозяин территории, расправляется с новым претенден-
том на нее. Распустив крылья и низко пригнув голову, он со
всех ног бросался к чужаку. Иногда хватало и этого, но
порой разыгрывались настоящие баталии. То один, то другой
гусак щипал противника за «загривок», бил его крыльями. В
воздухе, как снежные хлопья, летели мелкие белые
перышки.
Бездомным парам не оставалось ничего другого, как
ждать, пока растает снег. Они объединялись в стаи и пока
паслись по склонам гор; местами вся дерновина здесь была
расщипана и «вспахана» гусиными клювами. Те пары, кото-
рым удавалось обосноваться, тут же приступали к очистке
204
Глава четвертая
гнезд от старой подстилки: благодаря этому место для
нового гнезда скорее просыхало, почва быстрее оттаивала и
прогревалась. Третьего июня во многих гнездах уже появи-
лись первые яйца.
Солнце, казалось бы, совершенно одинаково светило
круглые сутки, и тем не менее в природе существовал
определенный распорядок. В дневные часы в колонии
становилось гораздо шумнее, чаще случались потасовки:
птицы еще более нетерпимо относились к конкурентам, и в
схватках теперь участвовали не только гусаки, но и гусыни.
Много птиц было видно в воздухе, чаще и громче пели
пуночки и лапландские подорожники. Ночью птицы затихали,
зато активнее становились разорители птичьих гнезд—
песцы.
Двадцатого июня к середине дня небо затянули тучи,
задул ветер, из-за гор поползли серые клубы тумана.
Прошло немного времени, и пушистыми, рыхлыми хлопьями
повалил снег. К вечеру он уже покрывал землю слоем
толщиной двадцать—тридцать сантиметров. На следующее
утро похолодало еще сильнее. Снег продолжал идти, хотя на
земле его как будто не прибавлялось: снеговой покров
оседал и становился плотнее. Гнездовье покрывалось
сплошной снежной пеленой. Если не считать тех птиц, что
изредка пролетали над долиной, гусей не было видно.
«Неужели они замерзли?» — подумалось мне. Но все
оказалось не так страшно. У каждого гнезда из продухов
выглядывали клювы, из-под моих ног, раскидывая снежные
комья, взлетали птицы. Яйца в гнездах были теплые, значит,
гусыни продолжают их насиживать. Когда через день снег
стаял, жизнь на гнездовье продолжалась обычным порядком.
Пострадали лишь мелкие птахи. Померзли яйца у лапланд-
ских подорожников, пуночек, и некоторые из них вскоре
стали устраивать новые гнезда...
Мы жили среди гусей, постоянно видели вокруг множе-
ство птиц и все же как-то недооценивали общие масштабы
гнездовья. Но однажды, когда я оказался на перевале,
грандиозность открывшейся панорамы меня поразила. «Об-
щежитие» заполняло громадную долину и всюду упиралось в
горные хребты (площадь гнездовья в тот год, по нашим
подсчетам, составляла около ста квадратных километров).
Сверху оно казалось безбрежным озером, поверхность кото-
рого рябили крылья тысяч перелетавших гусей. Однако,
присмотревшись, можно было заметить, что густота колоний
не везде одинакова: самые плотные поселения располага-
лись на участках, раньше других освободившихся от снега, и
белые пятна скоплений пернатых перемежались с зелене-
ющими пустотами.
205
КРАЙ ЗЕМЛИ СИБИРСКОЙ
В конце июня на гнездовье начали встречаться большие
белые перья. Бросалось в глаза, что птицам стало труднее
взлетать, что на крыльях у них появляются просветы. У
гусей начиналась линька. С каждым днем крылья птиц все
редели, а к середине июля они растеряли все маховые
перья, летать не могли и при опасности спасались бегством.
В июле произошло важное событие в жизни птиц: начали
вылупляться гусята. В один из первых июльских дней я шел
по гнездовью. Гуси теперь подпускали к себе почти вплотную
и редко взлетали при моем приближении, предпочитая не
спеша отходить. Нагнувшись над одним из гнезд, я услышал
попискивание. На яйцах скорлупа была еще целой, но в
каждом из них уже «просился на волю» будущий гусь.
Следующей ночью необычный писк и новые интонации в
голосах взрослых птиц разбудили меня. Выглянув из балка, я
увидел, как в сопровождении родителей катятся золотисто-
серые пуховые шарики. Эти гусята были уже на воле...
Колония распадалась буквально на глазах. Брошенных
гнезд с каждым днем становилось все больше. Седьмого и
восьмого июля из колонии ушла основная масса птиц, а к
вечеру следующего дня гнездовье почти совсем опустело.
Гуси отправлялись на север, северо-восток и восток, не
придерживаясь каких-либо зримых ориентиров. В пути семьи
объединялись в стайки, те в свою очередь постепенно
вырастали в стаи. Нескончаемым потоком птицы — «и стар и
млад» — шли в тундру Академии. Здесь птицы находили
лучшие пастбища. У воды, на берегах рек и озер, они
чувствовали себя в большей безопасности.
Постепенно подошла середина августа. Взрослые гуси
вновь стали летать, молодые подрастали. Едва они освобож-
дались от пуха, как оказывались покрытыми хотя и серыми,
но настоящими перьями. Удлинялись их крылья, и юнцы
пытались пустить их в ход: они часто хлопали ими, пробова-
ли подлетывать, а некоторые даже летали, хотя и неуверен-
но, низко, над землей или водой. Крепнувшая с каждым днем
уверенность в своих силах явно доставляла им удовлетворе-
ние. Они взлетали, не принуждаемые к тому какой-либо
опасностью, и, опустившись на землю, издавали победные,
торжествующие крики.
Во второй половине августа солнце стало заходить за
горизонт. По утрам склоны холмов седели от инея, лужи
подергивались звонкой корочкой льда. Но с восходом солнца
холмы вновь рыжели, лед на лужах исчезал. Так длилось до
двадцать четвертого августа. В это утро иней не стаял,
посыпался сухой мелкий снег. Снежинки падали на подмер-
зшую землю, и ветер сносил их в овраги, подгребал к
206
Глава четвертая
камням, к задубевшим от стужи кустикам травы. Стаи
улетающих гусей были видны и раньше, но сегодня слышался
непрестанный гусиный крик. Пернатые странники слали свой
последний привет родине...
Белый гусь такой же «коренной полярник», как и белый
медведь. У этой птицы много интересных, а подчас даже и
необычных биологических особенностей, без которых она
вряд ли смогла бы существовать в Арктике. Гуси стремятся
предельно использовать здешнее короткое лето, выгадывая
не только дни, но и часы. Нередко они откладывают яйца
там, где останавливаются пролетные стаи, еще не долетев
до мест гнездовий. Срок насиживания у них необычайно
короток—всего двадцать один—двадцать два дня, в то
время как у гусей других видов оно длится не менее
двадцати пяти дней. Очень быстро и бурно протекают у них
линька, рост и развитие птенцов. У большинства видов гусей
старые и молодые, еще не размножающиеся птицы линяют в
разное время, а у белых гусей — почти одновременно, благо-
даря чему этот период у них сильно укорачивается. Им
приходится тщательно оберегать яйца от переохлаждения.
Поэтому после начала кладки они обильнее, чем другие гуси,
выстилают свои гнезда растительной ветошью, а позже и
пухом — лучшим природным теплоизолятором. Поражает, на-
конец, удивительная неприхотливость белых гусей: они могут
потреблять в пищу почти весь скудный набор растений,
который «предъявляет в их распоряжение» северная
природа.
Белые гуси подчас селятся небольшими колониями, а
иногда даже и отдельными парами, совместно с черными
казарками или гагами, но, как правило, вблизи гнезд белых
сов. Однако подавляющее большинство их размножается
здесь в крупных густонаселенных колониях. И это, конечно,
не случайно: совместное гнездование вообще характерно для
птиц полярных стран. И в том и в другом случае усилия гусей
направлены в основном на то, чтобы защищать гнезда от
хищников, в первую очередь от песцов. Как выяснилось,
обитатели центральных, наиболее густонаселенных участков
колоний терпят от хищников самый маленький урон: в тесном
«общежитии» врагу гораздо труднее найти поживу и подоб-
раться незамеченным. На его пути гораздо чаще встретится
гусак, который не только отгонит грабителя от своего гнезда,
но и тревожным криком обратит на него внимание соседей.
Характерно, что даже при распадении колоний песцы и
поморники чаще и с большим успехом атакуют именно
окраины стай, где скопления птиц не столь густы. Немало-
важно также, что гуси, как и обитатели птичьих базаров, при
колониальном гнездовании как бы взаимно подгоняют друг
207
КРАЙ ЗЕМЛИ СИБИРСКОЙ
друга к кладке и более полноценно используют полярное
лето. В густонаселенных колониях яйца в гнездах появляют-
ся почти одновременно, почти в одни и те же сроки
выводятся, обсыхают и покидают гнезда птенцы. В разре-
женных поселениях яйцекладка заметно растягивается и
часть гусят запаздывает с появлением на свет...
Около двухсот лет назад эти птицы не были редкостью
на всем побережье от Чукотского полуострова до Таймыра и
даже, возможно, до низовьев Оби, на протяжении по крайней
мере пяти тысяч километров. Однако за последующие сто
лет птицы на материке почти полностью исчезли. Известно,
что к 20-м годам XIX века они перевелись в низовьях
Индигирки и Колымы, на Новосибирских островах. Некоторое
время их прибежищем еще оставались низовья реки Алазеи,
но к 50-м годам прошлого века гуси перестали гнездиться и
здесь.
Что случилось с колониями сибирских белых гусей, что
было причиной их исчезновения — неизвестно. Можно лишь
предполагать, что на их судьбе пагубно сказались колониза-
ция европейцами Дальнего Запада Северной Америки —
традиционной области зимовки этих птиц—и, следовательно,
массовая охота на них, а также распашка переселенцами
североамериканских прерий—зимних пастбищ гусей. Так
или иначе, но в пределах Евразии белые гуси сохранились и
регулярно в больших количествах размножаются лишь на
острове Врангеля.
В августе 1926 года пятьдесят девять человек, в основ-
ном эскимосы, высадились на острове Врангеля. Три долгих
года возглавлял этот небольшой коллектив, делил со своими
подчиненными и друзьями радость и горе, был первым
«советским губернатором острова» Георгий Алексеевич Уша-
ков. Временами колонистам приходилось очень тяжело.
Нужно было преодолевать морозы и метели, голод и болезни
и, быть может, самое трудное — предрассудки в человече-
ском сознании. Но колония оправдала возлагавшиеся на нее
надежды. Заготовленные факторией шкуры песцов и медве-
дей, моржовые и мамонтовые бивни помогли с лихвой
покрыть все расходы, связанные с ее организацией, а
главное, на острове прочно обосновалось советское поселе-
ние.
На полярной станции острова теперь продолжаются нача-
тые в 1926 году наблюдения за погодой и снежным покро-
вом, за морскими водами и льдами. Несколько десятилетий
русские и украинцы, местные охотники—эскимосы и чукчи
добывали здесь пушного и морского зверя, занимались
разведением северных оленей. «Столицей» острова давно
208
Г лава четвертая
уже стал поселок Ушаковский, и на трех его улицах
разместились обыкновенные двухквартирные деревянные
дома. Недалеко вырос городок полярной станции, а в
Ушаковском открылись и работают больница и школа, клуб,
магазин, почта.
В 1976 году на острове Врангеля был организован госу-
дарственный заповедник (с 1960 года здесь существовал
охотничий заказник). С тех пор белые медведи и белые гуси,
залежки моржей и птичьи базары находятся под человече-
ской опекой, а местные охотники — те, кому особенно полю-
бился -остров,— стали работать в заповеднике, они несут
службу по охране островной природы, помогают научным
сотрудникам проводить наблюдения и ставить опыты.
Этот заповедник еще молод, но постепенно он набирает
силы, растет его научный авторитет. Вместе с тем не
ослабевает и ставший уже традиционным интерес к острову,
к его природе со стороны ученых Москвы и Ленинграда,
Новосибирска и Магадана. Как и прежде, каждый год сюда
приезжает то одна, то несколько экспедиций.
Бывая время от времени на острове, одновременно
видишь и старое, и много нового. Все также окутывают его
летом туманы, а зимой бушует пурга, мороз леденит кровь.
Где-то далеко отсюда, в тиши архитектурных мастерских,
уже не один год разрабатываются проекты постройки новой
«столицы» острова—центральной усадьбы заповедника—со
светлыми, просторными и хорошо оборудованными лаборато-
риями, уютными квартирами для сотрудников, не только с
новым клубом, но и со спортивным залом, оранжереями —
словом, всеми теми удобствами для жизни и работы, которы-
ми располагают люди на материке. Как считают проектиров-
щики, такой современный поселок нужно строить в бухте
Сомнительной — километрах в семидесяти от старого посел-
ка,— где не бывает ураганных ветров, не так часты туманы,
легче обеспечить людей водой.
Пока же островитянам продолжают верой и правдой
служить все те же домики Ушаковского, и все так же по
самые крыши заносит их зимой снегом. Но вот—новое.
Почти перевелись на острове упряжные собаки. Не стоят в
поселке прислоненные к домам нарты, не слышно уже
былого хора собачьих голосов, некому стало затевать шум-
ные потасовки. Несколько упряжек держит лишь кое-кто из
стариков либо, наоборот, энтузиасты среди молодежи —
наиболее рьяные приверженцы «классических» северных
традиций. Упряжных собак на острове, как, впрочем, и всюду
на Севере, сменили мотонарты. И теперь треск их моторов,
выплеснутые ими шлейфы сизого дыма, замысловатые пе-
209
КРАЙ ЗЕМЛИ СИБИРСКОЙ
реплетения следов гусениц стали едва ли не главной
местной приметой.
И это, конечно, не единственные перемены. Поскольку
здесь больше не ездят на собаках, у островитян отпала
забота о собачьем корме. Нет к тому же теперь нужды и в
моржовых шкурах, не говоря уже о кишках, костях и обо
всём прочем. Тем самым прекратился промысел моржей (это
следует и из статуса заповедника). Выветрился поэтому
острый запах копальхена в тех домах, где живут эскимосы и
чукчи. А привыкшим к этому деликатесу старикам его иной
раз привозят или присылают родные или знакомые с
материка. Сильно изменились за эти годы островные эскимо-
сы и чукчи также внешне. Редко кого увидишь теперь в
настоящих торбазах, тем более сшитых моржовыми или
оленьими сухожилиями, мужчину в кухлянке или женщину в
керкере — традиционном комбинезоне. Все они, как правило,
одеваются «по-городскому» и даже в дорогу берут с собой
полушубок или тулуп, сшитые на материке, на меховой
фабрике. Зато кое-кто из приезжих, опять-таки молодежь,
пытается возродить местные традиции и щеголяет в меховой
одежде, хотя, быть может, сшитой и не по всем правилам.
Да и знакомые лица встречаешь здесь все реже. Кто-то
переехал жить на материк. Это те, кто особенно привык к
охоте, или старики, у кого на материке есть родня. Кого-то
уже нет в живых. В 1978 году умер мой спутник по санным
походам, старейший островитянин, Василий Алексеевич На-
наун. Он был последним из переселенцев, приехавших сюда
в 1926 году вместе с Г. А. Ушаковым. И хотя вся его жизнь
прошла на острове, была она яркой и богатой событиями.
Начать хотя бы с того, что период его возмужания (а приехал
он сюда подростком) пришелся на годы работы на острове
Ушакова (это из уважения к нему Вася «взял» себе его
отчество), и Георгий Алексеевич оказал большое влияние на
формирование духовного мира Нанауна. На всю жизнь
сохранил он теплые воспоминания о своем умилеке (началь-
нике) и большом друге. И бывший умилек тоже нередко
вспоминал о Василии.
— Как живут островитяне, как Нанаун?—первым делом
спрашивал меня Георгий Алексеевич после каждого моего
возвращения с острова.
Бережно хранил Нанаун и то письмо, которое послал ему
Ушаков незадолго до своей кончины. Вот часть этого письма:
«Здравствуй Нанаун! Здравствуй дорогой друг! Ко мне
зашел товарищ перед своим отъездом на остров Врангеля, и
я пользуюсь случаем, чтобы послать тебе привет.
Делаю это с большой охотой, так как, по его словам, ты
все еще помнишь меня. А ведь всякому приятно, что где-то
210
Глава четвертая
на краю земли есть друг, который тебя иногда вспоминает, и
что есть чем вспомнить далекие годы. Вместе с тем мне
грустно, потому что из всех переселенцев, уехавших со мной
на остров Врангеля, остался ты один. И сейчас, когда я
мысленно разговариваю с тобой, передо мной как живые
стоят образы тех друзей, с которыми пришлось делить
радости и печали в первые годы жизни на острове. А остров
Врангеля и годы, проведенные на нем, хорошо запомнились.
И теперь мне часто кажется, что я отчетливо слышу
голоса всех друзей, когда вспоминаю нашу жизнь.
Время летит. Прошло много лет. Я состарился. Да и ты
уже не молодой. Жизнь—и моя, и твоя — прошла в борьбе за
Арктику, и мне кажется, что оба мы можем быть довольны
результатами, так как трудились честно и делали все, что
могли. Теперь идут новые, молодые люди. Они с новыми
силами и новыми средствами продолжают то, что мы начали
много лет назад. Можно пожелать им только успеха...»
Действительно, Нанаун трудился честно и делал все, что
мог. Еще юношей он стал самостоятельно охотиться на песца
и морского зверя. Был спутником по санным походам другого
начальника острова—А. И. Минеева, сменившего Ушакова.
Когда в этом появилась необходимость, Нанаун освоил
специальность механика и работал на полярной станции.
Потом — опять охотник, даже один из лучших на острове, и
председатель охотничьей артели. Многие годы он был здесь
представителем Советской власти — местные жители изби-
рали его депутатом островного Совета, был он участником
многих экспедиций по этой суше и очевидцем множества
происходивших здесь событий, уважаемым, приятным и про-
сто хорошим человеком.
Заметно постарел и поседел Ваня Ульвелькот—теперь
он уже пенсионер. Впрочем, душа у Вани по-прежнему
молода, все также любит он и ценит шутку. Верен Ульвель-
кот и своим четвероногим помощникам. Он здесь один из тех
немногих, кто не расстается с собачьей упряжкой. Стареют,
конечно, и другие островитяне. Но подрастает и молодежь. В
1982 году в конторе заповедника меня знакомили со склад-
ным черноглазым парнем, одетым «по-городскому» и даже
модно. Однако в его лице я сразу уловил что-то давно
знакомое. Это был Лева Нанаун, сын Василия; я знал его
еще вихрастым непоседливым мальчуганом. Лева работает в
заповеднике механиком, работает хорошо, и им довольны.
Словом, как и писал Г. А. Ушаков, «теперь идут новые,
молодые люди».
Каждый раз, когда улетаешь с острова Врангеля и его
контуры постепенно тают в далекой дымке, становится
211
КРАЙ ЗЕМЛИ СИБИРСКОЙ
грустно, приходит чувство утраты, словно расстаешься со
старым другом.
Хорошо, что есть этот остров!
ЗДЕСЬ РОЖДАЕТСЯ ДЕНЬ
Чукотский полуостров, Чукотка... Крайний северо-восток
Евразии. Отсюда солнце начинает свой путь над континен-
том.
Чукотка—это и узкая прибрежная полоска равнинных
тундр—то сухих, то заболоченных, и прибрежные скалы с
шумными птичьими базарами, фонтаны китов в море и
лежбища моржей на берегах. Чукотка—это горные хребты,
каменные россыпи и скалы, живописные речные долины и
богатые жизнью межгорные котловины. Чукотка—это тума-
ны или знойные дни летом, торосы во льдах, морозы и
свирепая пурга зимой.
Вместе с островом Врангеля, Алеутскими островами и
западом Аляски она когда-то составляла единую сушу—
Берингию. Как бы храня память о ней, немало видов
растений и животных теперь обитают лишь на крайнем
востоке Евразии и крайнем западе Северной Америки.
Чукотка в прошлом — край оленеводов и охотников на
морского зверя, талантливых самобытных художников —
чукчей и эскимосов. Теперь это также край горняков и
энергетиков, моряков и авиаторов.
Китовые фонтаны в прибрежных водах Чукотки не
редкость. Чаще всего здесь можно увидеть раздвоенные
фонтаны серых китов — широкие, пушистые, невысокие. Эти
исполины (длина их тела достигает двенадцати — пятнадцати
метров) пасутся на мелководьях, заходят в заливы и позво-
ляют рассмотреть себя с берега, с самого близкого рассто-
яния. Над водой сначала показывается его голова, из дыхал
вырываются фонтаны, затем появляется спина—гладкая
спереди и бугристая сзади. Выпустив с большими перерыва-
ми несколько фонтанов, всплеснув хвостом, кит скрывается
под водой. Он кормится некрупными рачками-бокоплавами, в
его желудке всегда можно найти гальку—свидетельство
того, что в поисках рачков кит роется на дне мелководий.
Заходит он и в пресноводные лагуны, но уже не в поисках
корма, а для того, чтобы освободиться от опостылевших
наружных паразитов (те в пресной воде погибают). Кроме
формы и высоты фонтанов у серого кита есть и другие
отличительные признаки. Окраска его тела черная с белыми
212
Глава четвертая
отметинами, цвет подкожного жира розовый или оранжевый.
Запах же его фонтанов, как рассказывают китобои, очень
приятен и напоминает запах свежих огурцов.
Гораздо чаще, чем у берегов Мурмана, можно увидеть
здесь и пушистые фонтаны горбача, увидеть выпрыгнувшего
из воды самого гиганта либо «бабочку» — лопасти его хвоста,
заметить стройные «колонны» — фонтаны китов-полосати-
ков. Здесь же наиболее вероятны встречи и с гренланд-
скими китами, с их фонтанами — пушистыми и сильно расхо-
дящимися в стороны.
Добыть кита непросто даже в наши дни, когда чукотские
китобои оснащены моторными вельботами и крупнокалибер-
ными ружьями. Тем более нелегким и опасным был этот
промысел в прошлом, когда на китов охотились с байдар,
обтянутых моржовыми шкурами, а в распоряжении людей
были только ручные гарпуны, поплавки и ремни из шкур
тюленей. Тем не менее прибрежные жители Чукотки с
давних пор охотились на этих животных, и не исключено, что
именно здесь зародился в далеком прошлом китобойный
промысел.
Еще недавно кое-кто из здешних охотников носил серебри-
стые непромокаемые плащи и рубахи, сшитые из китовых
кишок. Киты давали пищу людям и корм собакам, давали
горючее для светильников, а значит, «освещали и отаплива-
ли» человеческие жилища. Из сухожилий кита вили веревки,
рассученным китовым усом сшивали лодки, сани для лучше-
го скольжения подбивали китовым усом или пластинами
кости, выпиленными из нижней челюсти животного. Из
китового уса делали луки, ловушки на белых медведей и
песцов, плели «вечные» рыболовные сети. Ребра и челюсти
китов служили стропилами в ярангах и полуподземных
жилищах эскимосов и чукчей. Кое-где еще можно увидеть
остатки этих землянок (чукотское название их валкаран —
«дом из челюстей кита»). И теперь еще у чукотских яранг,
даже деревянных домов, кое-где стоят помосты, устроенные
из китовых ребер; летом на них держат сани, зимой —
байдары.
Киты играли большую роль и в духовной жизни коренных,
особенно прибрежных, жителей Чукотки. Начать хотя бы с
того, что китам приписывалось «родство» со здешними
охотниками; считалось, что эти звери произошли от китенка,
рожденного местной женщиной. В эскимосских сказках назы-
вается даже место, где произошло такое событие,— бывший
поселок Старый Наукан (по-эскимосски — Нунак), распола-
гавшийся вблизи скалистого мыса Дежнева. Неудивительно,
что кит здесь—один из главных героев сказок, песен и
плясок. «Праздником кита» нередко отмечается удачная
213
КРАЙ ЗЕМЛИ СИБИРСКОЙ
охота на исполина. Сейчас это просто веселье, развлечение,
пиршество. В прошлом же празднику сопутствовали магиче-
ские обряды, которые должны были обеспечить успех и в
предстоящей охоте. «Праздник кита», как правило, завер-
шался тем, что в море бросали остатки еды — китового мяса.
Считалось, что так будет возвращена жизнь убитому живот-
ному и он снова станет добычей охотников.
Обычна у берегов Чукотки хищница косатка. Это ее
панически боятся серые киты. Это, спасаясь от нее, они
выскакивают на мелководья. Однако местные китобои исста-
ри видели в ней покровительницу и на нее не охотились.
Считалось, что зимой косатка превращается в волка и
поедает их оленей, наказывая скупых оленеводов, если те
не дают приморским жителям мяса и шкур. Еще недавно
многие китобои носили при себе деревянное изображение
косатки, а фигуру «покровительницы» изображали на байда-
рах и вельботах.
Удивительное святилище древних эскимосов недавно
было обнаружено на островке Итыгран, отделенном от
восточного побережья Чукотки проливом Сенявина. В это
сооружение, получившее название «Китовая аллея», входит
и ряд черепов гренландских китов, в определенном порядке
вкопанных в землю, и собственно «аллея» из четырех-
пятиметровых столбов (нижнечелюстных костей гренланд-
ских китов). Древние строители, кроме того, проложили
здесь дорогу, сложили из костей какие-то кольца и подковы,
чем сильно озадачили современных историков и археологов.
Можно лишь сказать, что раньше ничего подобного не было
обнаружено не только на Чукотке, но и вообще в Арктике.
Можно предположить, что это сооружение имеет какое-то
отношение к китобойному промыслу.
Главными промысловыми видами для местных китобоев
всегда были серый и гренландский киты, когда-то очень
многочисленные.
Здешнего серого кита иногда называют также калифор-
нийским, поскольку основные зимовки и места размножения
животных располагаются у побережья Калифорнии. Изве-
стно, что за столетие, с середины прошлого века, числен-
ность серых китов этого стада усилиями главным образом
китобоев-американцев была сокращена с тридцати тысяч до
нескольких сот.
С 1947 года коммерческий промысел их повсеместно
запрещен, лишь местному населению Чукотки и Аляски
разрешается добывать серого кита для своих нужд.
Он включен в Красные книги Международного союза охра-
ны природы и природных ресурсов, СССР и РСФСР; торгов-
ля продуктами его промысла запрещена Международной
214
Глава четвертая
конвенцией, а основной «родильный дом»—лагуна Скаммо-
на в Мексике была объявлена заповедником.
Численность серых китов восстанавливается; в общей
сложности их насчитывается около шестнадцати тысяч.
Однако будущее этих животных продолжает тревожить, хотя
бы потому, что в местах их зимовок и размножения теперь
усиленно развивается морской промысел соли, нефти, газа.
Тем более тревожит судьба гренландских китов. Коммер-
ческий промысел их также был повсеместно запрещен в
1947 году, и также разрешено добывать этих животных лишь
местному населению Чукотки и Аляски. Известно, что в по-
следнее время (конец семидесятых—начало восьмиде-
сятых годов) аляскинские эскимосы добывают ежегодно
десятки китов. Промыслом их занимаются здесь жители
острова Св. Лаврентия, поселка Хоп, но главным образом
северного побережья Аляски — поселков Уэйнрайт и Барроу.
Их добыча растет от года к году. «Но так ли уж необходим
эскимосам этот промысел?—задумываются на Аляске и
ученые, и администраторы.— Не пора ли дать китам пере-
дышку? Тем более что одновременно с ростом их добычи
увеличивается и количество раненых, и вообще бесцельно
погубленных животных».
Считается, что общее поголовье «гренландцев» беринго-
во-чукотского стада составляет сейчас около двух тысяч
голов (примерно двадцать процентов того, что было здесь
сто лет назад). Запасы этих китов, очевидно, увеличиваются,
но, к сожалению, очень медленно.
«Гренландец», конечно, включен в те же Красные книги,
что и серый кит, торговля продуктами его промысла также
запрещена Международной конвенцией. Все чаще и настойчи-
вее раздаются призывы и к полной охране животных, к
восстановлению, пока это возможно, их численности, учиты-
вая ту важную роль, которую они играют в круговороте
веществ в арктических морях. Зоологи выдвигают также
интересное предложение — перейти к новой форме использо-
вания запасов китов, к созданию особых морских ферм, где
человек выступал бы в той же роли, что и пастух (а также и
зоотехник, и ветеринарный врач) при стаде домашнего скота.
И в числе первых кандидатов к «одомашниванию» называют
гренландских китов.
Велика была роль китов и китобойного промысла в жизни
прибрежного населения Чукотки, однако роль моржа была
здесь еще большей, сопоставимой разве что с ролью север-
ного оленя в жизни чукчей-оленеводов. Не случайно же
существует такое разнообразие местных названий животных!
Старого самца чукотские эскимосы называют «антохпак»,
215
КРАЙ ЗЕМЛИ СИБИРСКОЙ
американские эскимосы — «антохнак» или «антохкапийок»
(«старик с плавучей льдины»), чукчи — «кытхвойю». Шкуры
таких моржей — очень толстые, морщинистые, с многочислен-
ными рубцами и шрамами — не поддаются обработке; не
особенно ценится и их мясо, грубое и жесткое. Старая
самка—«агнасалик» или «ангрук» по-эскимосски или «на-
урырка» по-чукотски—дает хотя и толстую, но не очень
морщинистую и пригодную для постройки байдары шкуру.
Мясо ее тоже жесткое, но все же помягче, чем у старого
самца. Шкура молодого, но уже подросшего самца, которого
эскимосы называют «ункавак» или «нукоблук», хороша для
изготовления ремней. Мясо его, так же как мясо молодой
подросшей самки (по-эскимосски — «айвок»), неплохое на
вкус и довольно нежное. Из шкуры совсем маленького
детеныша, который по-эскимосски называется «кассекак»
(крикун) или «иззаквук» (большой ласт), а по-чукотски —
«кайрырка», делаются подошвы для обуви. Мясо его наибо-
лее нежное.
Разные названия даются моржам даже в зависимости от
того, где они находятся: моржа, плывущего по воде, эскимо-
сы называют «айвок», чукчи—«рырка»; лежащего на льдине
первые называют «унавок», вторые—«ротрат». Моржа, ле-
жащего на берегу, эскимосы называют «укхток».
Еще до недавнего времени без промысла его была
немыслима жизнь коренного населения многих районов Край-
него Севера, особенно эскимосов и чукчей. Этот промысел
давал людям мясо для еды и кормления ездовых собак,
шкуры для постройки жилищ и лодок. Желудки и кишки
моржей использовались для шитья непромокаемой одежды и
изготовления домашней утвари, сухожилия моржа заменяли
нитки. Не пропадали даже кости животных; их использовали
для постройки лодок и саней, применяли как кухонную
утварь: лопатка моржа, например, с успехом заменяла
блюдо. Наконец, кости моржей заменяли дрова: их поливали
моржовым жиром и сжигали в очагах.
И в наши дни морж остался здесь поставщиком мяса; это
из него готовят традиционное чукотское блюдо «копальхен»
(мясо завертывают или зашивают в моржовую же шкуру и
подолгу выдерживают в специальной яме. Приготовленное
таким образом оно становится мягким, приобретает острый
вкус и запах).
Всегда ценились и ценятся моржовые клыки. Ради добы-
чи клыков — «рыбьего зуба» — русские поморы пускались в
трудные плавания по арктическим морям, предпринимали
удивительные по смелости походы в Сибирь. Отсюда, с
северо-востока Сибири, русские землепроходцы регулярно
доставляли «рыбий зуб» уже с середины XVII века. Известно,
216
Глава четвертая
например, что в 1646 году казак Исай Игнатьев первым
проник на северное побережье Чукотки. Он же впервые
привез в Якутск и партию бивней, которые выменял у
чукчей. Шестью годами позже состоялось историческое
плавание Семена Дежнева вдоль берегов всего Чукотского
полуострова. Свершилось замечательное географическое от-
крытие— был найден пролив между Азией и Америкой.
Однако главной, наиболее важной своей находкой Дежнев
счел обнаруженные им здесь моржовые лежбища и скопле-
ния «заморной кости» (бивней зверей, по разным причинам
погибших на суше).
Издавна моржовые бивни находили применение в хозяй-
стве чукчей и эскимосов. Из бивней делали наконечники для
гарпунов и курительные трубки, застежки для оленьей
упряжи и полозья для саней. В наши дни спрос на них здесь
сильно вырос, а используются они главным образом как
материал для художественных поделок.
В цивилизованном мире в прошлом моржи порождали
множество фантастических рассказов и описаний; внешность
их рисовалась ужасной, а нрав — необыкновенно диким и
свирепым. На самом же деле в облике моржа есть что-то
располагающее, а по характеру он в общем-то миролюбив.
Доказательство тому—звери, живущие в зоопарках; они
сильно привязываются к человеку, хорошо поддаются дрес-
сировке и вообще проявляют себя существами ласковыми,
даже нежными. Но бывают и исключения. Опасны, и их
боятся зверобои, раненые моржи и моржи-хищники —
«келючи», или «кеключи» по-чукотски.
Напугать гребцов, даже искупать их в море может любой
морж. Изредка случается, что он подплывает к шлюпке и,
закинув в нее бивни, повисает на борту (любопытство ведь
свойственно не только человеку!). Раненый и разъяренный
морж тем более опасен. Моржи, по мнению зверобоев,
боятся крови и вообще всего красного. Поэтому-то на
Чукотке и можно увидеть вельботы с днищами, выкрашенны-
ми снаружи красной краской; считается, что это может
спасти от нападения зверей. Бывает, что при разделке
убитых моржей на льдине зверобои выдерживают и насто-
ящие осады. Животные в силу развитого у них чувства
товарищества пытаются как-то помочь своим пострадавшим
соплеменникам, отвоевать у людей туши и столкнуть их в
море. Но ведь это оборона, моржи лишь защищаются!
Иное дело моржи-хищники. Они нападают на байдары и
вельботы беспричинно. Зверобои узнают их издали. Считает-
ся, что бивни у «келючей» желтые, будто обкуренные,
иногда обломаны, или концы их сильно расходятся в стороны
(обычно бивни моржей белые и растут более или менее
217
КРАЙ ЗЕМЛИ СИБИРСКОЙ
параллельно один другому), что кожа их покрыта царапина-
ми, что мясо имеет прослойки жира, а желудок наполнен не
остатками моллюсков, как обычно, а кусками нерпичьих
шкур и мяса, иногда рыбой или другим несвойственным
моржу кормом. Считается, что «келюч» вырастает из мор-
жонка, рано потерявшего мать и вынужденного питаться чем
попало. Такое предположение правдоподобно. Действитель-
но, у моржонка нет бивней, ему нечем раскапывать морской
грунт, он не может добывать моллюсков, а выживет такой
детеныш лишь в том случае, если превратится в хищника.
Можно представить себе, что хищниками становятся и те
моржи, бивни которых растут уродливо, или животные,
обломавшие свои бивни,— так как они тоже не могут добы-
вать моллюсков. Нетрудно понять также, почему бивни у
«келючей» желтые: эти звери не раскапывают дна, а потому
и «не чистят» постоянно свои зубы.
Промысел моржей ведется здесь уже тысячелетия, а
отношение чукчей и эскимосов к своим кормильцам могло бы
вообще служить примером бережного и рачительного исполь-
зования запасов животных. Вот лишь один пример. В начале
нашего века, когда количество моржей на одном из главных
лежбищ—инчоунском—стало заметно сокращаться, ме-
стные чукчи по своей инициативе организовали охрану и
выделили для этого специальную стражу. Стражники следи-
ли за тем, чтобы моржей, особенно в первые дни их
появления на берегу, не беспокоили, чтобы до конца суще-
ствования залежки поблизости не жгли костров, чтобы
охотники не добывали здесь зверей больше, чем было
действительно необходимо для жизни людей, причем на
промысле разрешалось использовать только пики. Нарушите-
лей ждала суровая кара—вплоть до изгнания их из стойбищ.
Эти простые меры оказались действенными; лежбище с
каждым годом все увеличивалось.
В последние десятилетия, особенно в Советском Союзе,
началась и государственная охрана моржей. Был прекращен
их коммерческий промысел, запрещено строительство ма-
яков и других сооружений вблизи моржовых залежек; на
острове Врангеля, где находится, очевидно, самое крупное
их лежбище, организован заповедник. Полезные результаты
этих мер очевидны. Тихоокеанское стадо моржей — они
обитают на Чукотке и Аляске—теперь насчитывает около
двухсот пятидесяти тысяч животных (примерно столько же
моржей насчитывалось в этом стаде и сто лет тому назад).
Восстанавливаются исчезавшие было их береговые лежби-
ща. По наблюдениям и зоологов, и зверобоев, с каждым
годом увеличивается здесь и количество «келючей». (Может
быть, кое-где моржам уже не хватает кормов?)
218
Глава четвертая
Прибрежные скалы и россыпи каменных глыб Чукотки
дают прибежище колониальным гнездовьям птиц.
Здесь стоит такой же шум, так же мельтешат в воздухе
пернатые, как и на остальных птичьих базарах Севера.
Однако состав обитателей этих общежитий намного шире,
чем, например, на Новой Земле, острове Беннетта или
острове Врангеля. У нор и расщелин, где скрыты их гнезда,
здесь можно заметить тихонь топорков. Главный их отличи-
тельный признак — красный, плоский, очень высокий клюв,
действительно «топорок». А седые косицы, которые спуска-
ются по бокам головы, да и выражение «лица» (оно белое, а
все остальное оперение птиц черное) придают им сходство с
какими-то угрюмыми старцами. Зато у ипаток, или, как их
еще называют, морских попугаев (они очень похожи на
тупиков), «лица» словно бы приветливые, улыбчивые.
«Гордецы» бакланы (относятся к виду беринговых бакла-
нов) держатся особняком, предпочитают места потише и
поспокойнее. Зато суетливые конюги-крошки с задорно
взъерошенными хохолками на лбу не могут обойтись без
общества, без шума. Как и конюги-крошки, скрывают свои
гнезда среди каменных россыпей и серые пыжики и белоб-
рюшки — птицы со странной формы клювом и пучками белых
перьев по бокам головы.
На северном побережье Чукотки самые крупные колонии,
где гнездятся десятки тысяч пернатых, располагаются у
мыса Шмидта, на острове Колючин при входе в Колючинскую
губу, у мыса Дежнева. В каменных россыпях почти всегда
окутанного туманами острова Ратманова — в Беринговом
проливе — гнездятся десятки тысяч конюг, а десятки тысяч
кайр селятся на карнизах отвесных скал. Есть птичьи базары
и на восточном побережье Чукотки, а на юго-востоке ее, у
мыса Наварин, находится, возможно, самое крупное из
здешних «птичьих общежитий».
По-чукотски он называется «итлихлеут», что значит
«белоголовый», и это, несомненно, удачнее, чем «гусь-
белошей», как зовут его русские охотники (таково же и
официальное его название), или чем старое книжное «голу-
бой» или «канадский» гусь. Действительно, первое, что
бросается в глаза при виде птицы,— ее крупная белая
голова. Затем уже можно заметить, что шея у гуся короткая,
толстая, сзади белая (остальное оперение его голубовато-
серое, с красивым волнистым узором).
Гнездится гусь только на востоке Чукотки, на побережье
Анадырского залива, и на крайнем западе Аляски; зимует на
Алеутских и Командорских островах, на востоке Камчатки и
западе Северной Америки. «Белоголовые» облюбовали
219
КРАЙ ЗЕМЛИ СИБИРСКОЙ
морские побережья, хотя летом залетают довольно далеко в
глубь суши и иногда даже там гнездятся.
На своей родине, на Чукотке, белоголовые гуси появля-
ются в конце мая — начале июня. Как рассказывают очевид-
цы, в первое время по прилете самцы токуют (что не
очень-то свойственно гусям): довольно неуклюже расхажива-
ют вокруг гусынь, покачивают при этом головой, издают
негромкие хриплые звуки. А в пределах своего обширного
гнездового участка гусаки ведут себя воинственно и прогоня-
ют отсюда весной не только своих сородичей, но и вообще
любых птиц.
Селятся они среди равнинной тундры и довольно далеко
пара от пары — в сотнях метров, а то и в нескольких
километрах. Гнезда их незатейливы. Птицы утаптывают в
грунте неглубокую ямку, устилают ее травой, мхом, перьями,
а с началом насиживания также и пухом. Но подстилки и
особенно пуха в их гнездах немного. И в этом заключен
очевидный смысл: когда взрослые гуси уходят или улетают,
заметить их гнездо, даже вблизи, бывает трудно.
В середине июня самки откладывают в гнезде по четыре-
пять, а изредка и до восьми яиц и приступают к насижива-
нию. Интересно поведение в это время птиц. При опасности,
например при приближении человека, самка оставляет гнез-
до, а гуси, пригнувшись и вытянув головы, осторожно
пробираются к воде. Если затаиться и не беспокоить их, они
отходят лишь на сто—полтораста метров и бродят здесь,
спокойно пощипывая траву. Постепенно птицы приближаются
к гнезду, а дойдя до него, самка опять садится на яйца. Если
гуси сильно испуганы, они пробегают несколько метров, а
затем поднимаются в воздух и, летя низко над землей,
исчезают из виду. Но иной раз при опасности гусыня лишь
распластывается на земле, вытягивая перед собой шею, и
тогда она и сама становится как бы невидимкой, и прикрыва-
ет собой гнездо.
В июле взрослые гуси линяют, а в августе они вновь
начинают летать. Молодые в августе тоже летают—к этому
времени они подрастают, оперяются и становятся похожими
на родителей, с той лишь разницей, что черный цвет на
передней стороне шеи у них заменяется пока буроватым. В
сентябре, а иногда и в октябре они откочевывают на
зимовку.
Летом, как и другие гуси, они кормятся травой, особенно
злаками и осоками. Но с осени до весны птицы держатся
главным образом на низменных морских берегах и питаются
не только травой, но и водорослями и мелкими морскими
животными, в том числе моллюсками.
Мне довелось встретиться с белоголовыми гусями на
220
Глава четвертая
острове Нунивак, на Аляске. В середине сентября здесь
стояли еще теплые солнечные дни, но с севера уже стая за
стаей летели черные и канадские казарки. Наконец, вот и
они, белоголовые гуси. Это был верный признак того, что на
их родине послышалось дыхание зимы и скорее всего уже
выпал снег. Канадские казарки, не задерживаясь, пролетали
над островом, а черные казарки и белоголовые гуси останав-
ливались на неглубоких лагунах.
Интересно, что всю светлую часть суток птиц можно было
видеть сидящими на море. Создавалось впечатление, что они
даже не летали на водопой, а довольствовались соленой
водой. Разные виды не смешивались между собой, держа-
лись обособленно. Стаи белоголовых гусей выдавало множе-
ство светлых точек, которые раскачивались в такт волнам.
Когда в лагуне появлялась лодка, первыми взлетали черные
казарки. Гуси поднимались в воздух неохотно и летели,
почти стелясь, над самой водой.
Численность белоголовых гусей в течение нескольких
десятилетий неуклонно сокращалась, чему, конечно, немало
способствовали охотники. В последнее время падение их
численности, по-видимому, прекратилось (в СССР теперь
насчитывают двенадцать—пятнадцать тысяч этих птиц). Од-
нако будущее белоголового гуся продолжает тревожить. Не
случайно как редкий вид с ограниченным распространением
он включен в Красные книги СССР и РСФСР.
Как и белоголовый гусь, даллия водится лишь вблизи
Берингова пролива — на востоке Чукотки и западе Аляски.
Это рыбка, и она не часто попадает в руки ученых. Еще
недавно многие специалисты-ихтиологи мечтали хотя бы
одним глазом взглянуть на нее (да и сейчас даллия —
редкость в коллекциях зоологических музеев). Но дело не
только в этом. Даллия необычайно живуча. Она может
замерзать и даже долго оставаться замерзшей, а затем,
оттаяв, снова возвращаться к жизни. Обитает же она на
своей родине в насквозь промерзающих болотах, озерках и
ручьях.
Почему даллия не распространилась широко по Северу, и
нельзя ли расселить ее в других участках тундры, «зары-
бить», как говорят ихтиологи, пустующие мелкие озера и
ручьи? Над этим советские ученые задумывались давно.
Пытались и осуществить такую идею, и мне довелось
впервые привезти- для этой цели в Москву живых рыбок.
Дело было в 1964 году. Наша экспедиция заканчивала
работу на востоке Чукотки уже осенью. С каждым днем все
более желтыми становились листики ползучих ив. Гуси и
журавли собирались в предотлетные стаи. Рыжие крикуны
221
КРАЙ ЗЕМЛИ СИБИРСКОЙ
суслики (они стрекочут как сороки, а зовут их здесь
евражками) спешили накопить жир и кормились, пренебрегая
опасностью, вдали от своих нор, близко подпускали к себе
человека.
Незадолго до отъезда отсюда я получил телеграмму от
своего друга профессора В. Д. Лебедева с просьбой привезти
в Москву живых даллий. И теперь с сачком на длинной
палке и большим пластиковым мешком в рюкзаке с утра до
вечера я ходил по тундре, цедил воду в ручьях и озерах, с
надеждой копался на мелководьях в иле. Научные сводки
сообщали, что даллия водится именно здесь, в окрестностях
залива Лаврентия. Однако напасть на нее мне никак не
удавалось.
Может быть, помогут местные жители? Я стал расспраши-
вать охотников, рыбаков, оленеводов, что наезжают в
поселок из тундры. Объяснял, как выглядит рыбка, рисовал
ее на папиросных пачках и коробках сахара, добросовестно
выполнял обязанности гостя, выпивая вместе с хозяевами
несчетное количество чашек чая. Но нет, даллии никто не
знал.
Оставалось несколько дней до отъезда. И тут случай
свел меня со стариком чукчей. Он давно ослеп и не только
не бывал в тундре, но почти уже не выходил и из дома, где
жил вместе с дочерью и зятем.
— Это ты ищешь черных рыбок? — спросил он через
переводчицу, свою дочь.— Как же, знаю, знаю.
И поведал, как много лет назад, когда он обновлял
санный путь, его упряжные собаки вдруг остановились и
начали выкапывать из-под мха и снега... рыбу. Пустив в ход
остол, выкопал несколько рыбок и изумленный охотник.
Потом он попал в пургу, не один день отлеживался в сугробе,
и нечаянная добыча очень ему пригодилась.
Рассказчик увлекся, стал вспоминать подробности той
поездки (он тогда ехал за своей невестой). Услышал я от
него много и других интересных историй. Дело тоже не
обошлось без чая. Но все же со слов старика я смог
начертить примерную карту, нанес на нее его путь и место
необычной рыбной ловли.
На следующий день я опять был в тундре, легко нашел ту
самую долину и сразу же стал обладателем желанной
добычи. Трудно сказать, что поразило меня больше — сами
рыбы, ничтожные размеры водоема, в котором они жили, или
необыкновенная память старого охотника. К исходу дня у
меня за спиной, в пузыре из прозрачной пленки, плескалось
уже с полсотни даллий. Через несколько дней, пересажива-
ясь с самолета на самолет, я благополучно привез их в
Москву. Часть рыбок поселилась в аквариумах Московского
222
Глава четвертая
университета, а часть—в зоопарке. Это был первый и
единственный случай появления в столице живых даллий.
Посмотреть на них шли и специалисты — ихтиологи и любите-
ли-аквариумисты (а рыбки были очень красивы). Они хорошо
перезимовали. Ученым удалось выяснить некоторые особен-
ности биологии даллий, появилась даже надежда получить
от них приплод. Но весной, почти в один день, все они
погибли от грибкового заболевания.
Даллия пока не включена в Красные книги, но, очевидно,
это кандидат на такое включение. Уж очень невелика
область ее распространения!
Через несколько лет я снова встретился с даллиями,
теперь уже на Аляске, в низовьях реки Кускоквим, в
эскимосском поселке Кветлук.
Двое ребят несли за дужку пластиковое ведро. Оба были
в резиновых сапогах и с ног до головы заляпаны илом. У
обоих были посиневшие носы и руки.
Не рыбаки ли? Я заглянул в ведерко. Оно было наполо-
вину заполнено рыбой. Рыбки небольшие, в ладонь длиной
или меньше, но такие знакомые — головастые, угольно-
бурые, с тусклым блеском и с беспорядочно разбросанными
по телу золотистыми блестками.
— Как они называются?—спросил я у ребят.
— Джон Берьезкин,— несмело ответил старший.
Похоже, что мои собеседники, как и я, были не очень-то
тверды в английском языке.
— А рыба?
— Блэкфиш (черная рыба),— поняв наконец вопрос, отве-
тил Джон Березкин: многие эскимосы носят там русские
фамилии и имена.
Оказывается, что и называют ее по обе стороны Беринго-
ва пролива одинаково—черной рыбой.
— Что будете делать с уловом?—спросил я у рыбаков. И
вспомнилось мне, с какими предосторожностями я вез тогда
даллий в Москву, с каким интересом смотрели на них здесь и
специалисты, и любители.
— К обеду,— коротко ответили мои собеседники...
Если бы не одна особенность, он бы вовсе не выделялся
среди мелких рыжевато-бурых куличков-песочников, нес-
колько видов которых населяют север Евразии и Северной
Америки. Но эта птица невольно обращает на себя внимание
необычайно странной формой клюва: на конце он приплюс-
нут, расширен и в общем похож на лопату. Отсюда и
происходит русское название птицы — кулик-лопатень.
Он стал известен в мире ученых и получил латинское
223
КРАЙ ЗЕМЛИ СИБИРСКОЙ
название Platalea pygmea (что значит «колпица-карлик»*)
еще в середине восемнадцатого столетия, однако долгое
время оставался зоологической загадкой. Лишь в начале
нашего века была открыта его родина, впервые найдены
гнезда с яйцами и пуховые птенцы.
Сейчас окончательно выяснено, что родина лопатня—это
всего лишь узкая прибрежная полоса Чукотского полуостро-
ва и Анадырского залива. Зимует же он на крайнем юго-
востоке Азии — во Вьетнаме, Бирме, Индии.
Места гнездования лопатней — равнинная тундра, изоби-
лующая озерками, речками и ручьями. Появляются они здесь
в начале июня одновременно с другими куликами и вообще с
большинством мелких тундровых пернатых и сразу же
приступают к размножению. Натуралистам удалось наблю-
дать их брачное поведение. Выглядит оно так: токующий
самец зависает в воздухе, часто трепещет крыльями и
издает мелодичные жужжащие трели. Продолжая серенаду,
он планирует к земле, к тому месту, где находится его
гнездо. В общем своим поведением птицы напоминают
белохвостых песочников; трели же их настолько приятны,
что лопатней относят к числу лучших пернатых певцов
чукотских тундр.
Как и у подавляющего большинства куликов, кладка
лопатней состоит из четырех буроватых, крапчатых, груше-
видной формы яиц, по отношению к размерам самой птицы
очень крупных. Однако распределение у птиц родительских
обязанностей, как и продолжительность срока насиживания,
до сих пор остается неизвестным. В июле, в разгар тундрово-
го лета, когда заморозки уже маловероятны, а в воздухе
звенят мириады комариных крыльев, следовательно, в самое
теплое и сытное для птиц время в гнездах лопатней
вылупляются птенцы. Они появляются на свет одетыми
густым, буроватым с пятнышками пухом и в общем были бы
очень похожи на птенцов других куличков-песочников, если
бы не их* клюв. Он пока намного короче, чем у родителей, но
с теми же «фамильными» чертами — с характерной «лопа-
той» на конце.
Едва обсохнув, куличата в состоянии уже сами добывать
корм; пушистые шарики юрко рыщут в дебрях низкорослой
осочки, среди стелющихся по земле ивнячков и ловко
схватывают зазевавшихся комаров и других мелких насеко-
мых. Забота родителей (а может быть, только одного из них)
о потомстве заключается в обогревании малышей и защите
* Из всех пернатых мира такой же формы клюв имеют только
настоящие колпицы — птицы, родственные цаплям и, как правило,
обитающие в южных водоемах.
224
Глава четвертая
их от врагов. Мастерски прикидываясь раненым, волоча по
земле крылья, кулик храбро ковыляет перед песцом, оленем
или человеком, отвлекая на себя опасность и отводя ее от
затаившихся птенцов. В середине августа, еще до того, как в
тундре повеет настоящей осенью, лопатни улетают на
зимние квартиры. Молодые в это время уже хорошо летают
и отличаются от взрослых лишь более тусклым по окраске
оперением.
Естественно, возникает вопрос: какие же преимущества
дает лопатням их странный клюв?
Вот с колпицами, пожалуй, все ясно. Их «лопаты»
благодаря множеству нервных окончаний очень чувствитель-
ны, и птицы даже ночью успешно выбирают ими из ила
мелких животных. Да и по манере добывания корма они не
похожи на остальных (во всяком случае родственных им)
пернатых. Выстроившись в ряд, колпицы бродят по мелко-
водьям и, не вынимая клювов из воды, размахивают ими
вправо-влево, будто косами. Поэтому колпиц часто называют
также «косарями». Иное дело лопатень. Он, по-видимому,
питается тем же, чем и другие песочники: комарами и их
личинками, другими мелкими насекомыми, мелкими рачками.
Лопатень добывает корм там же, где и другие песочники;
птицы даже держатся во время кормежки в смешанных
стайках.
Кое-кто из натуралистов видел, правда, как лопатни
ловили насекомых в воздухе или, зайдя в воду, «косили»
своими клювами. Однако «кошение» для них далеко не
столь характерно, как для колпиц. Следовательно, вопрос,
зачем лопатням их «лопаты», тоже ждет еще решения.
Встретить кулика-лопатня в природе мечтают многие
натуралисты. Но увидеть его, даже попав на Чукотку, не
так-то просто. В одних местах эти кулички относительно
обычны, в других, даже со сходными условиями, очень редки
или отсутствуют вовсе. Да и узнать его среди других, очень
похожих на него песочников, трудно. В этом я убедился,
пройдя по здешним тундрам не один десяток километров. У
меня было здесь множество интересных встреч, но, увы, не с
куличком-лопатнем. А когда я улетел с Чукотки, мне неволь-
но вспомнился легендарный цветок папоротника, что расцве-
тает в ночь под Ивана-купалу. Он ведь тоже дается не
каждому...
Размером лопатень с воробья, и поэтому он не привлека-
ет внимания охотников, если, конечно, это не специалисты-
орнитологи. Известен, правда, случай, который вошел в
историю, когда из этих куличков был приготовлен обед, да
еще на весь офицерский состав. Это произошло в 1879 году
на судне «Вега», в экспедиции известного арктического
225
КРАЙ ЗЕМЛИ СИБИРСКОЙ
исследователя А. Норденшельда (за что, кстати, его потом
сильно упрекали зоологи).
Но это, конечно, не в счет. Лопатень теперь включен в
Красные книги СССР и РСФСР из тех соображений, что
область гнездования его крайне ограниченна, что распреде-
лен он здесь неравномерно (так как разборчив в выборе
мест гнездовий) и, следовательно, общая численность этих
птиц невелика: по мнению некоторых орнитологов, она не
превышает двух-трех тысяч...
Всюду на Севере собирают и используют дикие расте-
ния—для еды, для лечения, для выделки и окраски шкур,
для многих других нужд. И это относится не только к
коренным северянам. Ягоды и грибы, сочную и приятную на
вкус зелень дикого лука, а для банной нужды — ветки
карликовой березки и ивы (неважно, что они корявы)
заготавливают многие жители здешних городов и поселков.
Но пожалуй, особенно в чести дикие растения у чукчей и
эскимосов. В первую очередь это относится к съедобным
растениям, и на то есть веские основания. На Чукотке, где
основу питания людей исстари составляли мясо и жир,
растения не только разнообразили и украшали меню, но и
были необходимой его составной частью, единственным
источником углеводов, некоторых микроэлементов, витами-
нов. И хотя меню современных чукчей и эскимосов измени-
лось— в него вошли и другие источники углеводов (хлеб,
сахар),—дикие растения продолжают играть в питании чело-
века здесь все еще большую роль. И наверное, не только «по
инерции». Ведь витамины на Севере особенно нужны челове-
ку!
Чукчанки и эскимоски (а эта работа по традиции считает-
ся женской) собирают летом ягоды, ивовые ветки, многие
известные им травы, кустарнички, водоросли, нередко доби-
раются и до подземных кладовых полевок и сусликов, до
запасенных домовитыми зверьками корешков и клубней. Как
свидетельство успеха в таком промысле, в четтыгене —
холодной части, «сенях» — почти каждой яранги висят пучки
трав и корешков. Вошедшему в четтыген они сразу бросают-
ся в глаза; возможно, хозяйки так их развешивают специаль-
но, чтобы показать свои способности, свое трудолюбие.
В общей сложности в меню чукчей и эскимосов входит
больше двадцати видов растений (все они имеют и свои
местные названия). Это главным образом травы — кисличник
и арктический щавель с приятным кислым вкусом, конечно
же кохлеария, или ложечная трава, по вкусу напоминающая
хрен, зеленые побеги дикого лука, горец живородящий,
воздушные клубеньки и корневища которого богаты и вита-
226
Глава четвертая
мином С и сахарами (их едят сырыми и вареными), клубни и
корневища клайтонии (вареными по вкусу они напоминают
картофель). Об ивовых ветках я уже говорил. Прибрежные
жители Чукотки собирают и используют также бурые водо-
росли—ламинарии, или «морскую капусту». И конечно, как
на морском побережье, так и вдали от него женщины
заготавливают ягоды—бруснику и голубику, шиповник и
стелющуюся рябину, морошку и дикую смородину. Как ни
странно, чукчи и эскимосы высоко ценят также ягоды шикши,
или водяники, хотя в других местах эти ягоды мало кто
собирает.
Кстати, ягоды шикши ценят эскимосы и по ту сторону
Берингова пролива. Выяснилось это так. Однажды мне
довелось путешествовать по Якутии в компании аляскинских
эскимосов — наших гостей. Рассматривая здесь растения на
оленьих пастбищах, они раскопали веточки шикши, усеянные
промерзшими черными ягодами, и очень им обрадовались.
— Самые вкусные ягоды,— сказал один из них.
— Значит, эскимосы могут жить и на вашей земле,—
пошутил он. Потом добавил: — Без этой ягоды не пригото-
вишь и акутаг—наше эскимосское мороженое, нужно к ним
добавить только тюленьего жира и сахара.
На Чукотке ягоды, да и вообще растения, тоже едят с
жиром, а кроме того, из них вместе с оленьей кровью и
жиром варят густой суп—«опангу» или употребляют их как
салат, мелко нарубленными, вместе с мясом. Остается
добавить, что грибы, которые так охотно собирают здесь и
едят горожане, до которых так падки северные олени,
местных жителей, как правило, не интересуют. В переводе с
эскимосского они называются «чертовыми ушами» и все
подряд считаются ядовитыми. Исключение составляет лишь
мухомор, который в прошлом использовали как местное
«хмельное».
В общем на Крайнем Севере, в том числе и на Чукотке,
встречается немало съедобных или полезных в каком-то
ином отношении растений. Горожанам, начинающим полярни-
кам, конечно, стоило бы приглядеться к опыту местных
жителей, шире использовать эти дары природы, а некоторые
растения, возможно, заслуживают и одомашнивания, выра-
щивания на здешних огородах и лугах.
Только на небольшом пятачке, у подножия известняково-
го холма, вблизи мыса Дежнева, можно увидеть это невысо-
кое и невзрачное растеньице с тонкими и нежными побегами.
Если посчитать, то растений окажется всего несколько
десятков. Это селезеночник щелистый — одно из самых
редких растений не только Чукотки и Крайнего Севера, но и
227
КРАЙ ЗЕМЛИ СИБИРСКОЙ
земного шара. А на правобережье реки Чегитунь, и тоже в
мизерном количестве, растет резушник чукотский, а стелю-
щийся по земле и малозаметный «остролодочник почти
длинноложковый» (что поделаешь, именно такое название
дали ему ботаники) растет, по-видимому, только на двух
участках в Анадырском районе Чукотки.
Только в трех местах Чукотки растет сердечник клиноли-
стный, не больше чем в восьми местах — мак Уэлполя и
первоцвет берингийский. К их несчастью, у них красивые
цветы: у мака—желтые или белые, у первоцвета—
пурпурные, и они «за компанию» иногда попадают в букеты.
Правда, есть надежда, что эти растения сохранятся: в тех
местах, где они растут, теперь организуются памятники
природы. Почти также редок мелколепестник сложный, но
он кроме Чукотского полуострова встречается и на острове
Врангеля. Наконец, только в долине реки Песцовой, на
участке длиной пятнадцать и шириной семь метров, распро-
странена на Чукотке калина съедобная (она встречается
также и более обычна на Аляске).
В Красной книге СССР из 603 видов редких и исчезающих
растений 20 относятся к «северянам», в своем распростране-
нии не выходящим к югу за пределы тундровой зоны.
Особенно много их на Чукотке, а также на Кольском
полуострове (хотя, быть может, их обилие отражает и
лучшую изученность этих районов ботаниками).
Чукотка больше всего удивляет неожиданной, контра-
стной сменой пейзажей. Никогда не знаешь, что ждет тебя за
ближайшим хребтом или за прибрежным мысом.
В чукотском языке есть слово «какомей»; оно в ходу и у
здешних эскимосов. Перевести его на русский язык трудно.
Это выражение восторга и удивления, восхищения и грусти.
Когда вспоминаешь о Чукотке, приходит на ум «какомей»!
Глава пятая
НА РУБЕЖЕ ТЫСЯЧЕЛЕТИЙ
ВЧЕРА
Человек появился в тундре по крайней мере семь-восемь
тысяч лет тому назад, причем «привел» его сюда и долгое
время был его главным «кормильцем» дикий северный олень.
Не случайно ненцы, как бы по старой памяти, зовут «дикаря»
«илебць», что значит «дающий жизнь» (для домашних оленей
употребляются другие, совершенно непохожие названия), а
«илебць пертя» — ненецкое имя доброго божества, дающего
людям это благо.
Люди оседали там, где чаще встречались олени, кочева-
ли вслед за оленьими стадами. Хотя попутно они ловили
рыбу, добывали куропаток, гусей и уток, собирали птичьи
яйца и съедобные растения, весь их жизненный уклад, даже
духовный мир были приспособлены к охоте на оленей, к
использованию всего того, что давала такая охота.
В глубокой древности человек освоил промысел «дика-
рей» на их переправах через реки, и это событие стало
важной вехой в жизни тундрового населения. Охотники
впервые получили возможность обеспечивать себя и свои
семьи на большую часть года мясом и шкурами, и голод стал
гораздо реже навещать их стойбища. Такой промысел требо-
вал участия многих людей: у оленьих переправ начали
встречаться представители не только разных родов, но и
разных племен, а значит, с этих пор стали складываться
новые взаимоотношения между северянами, даже новые
группы населения.
Человек давно появился и на побережьях северных
морей, особенно Чукотского и Берингова; здесь «дающими
жизнь» были морские звери — тюлени и киты. Начало про-
мысла моржей, а затем и китов, очевидно, сыграло в их
жизни такую же важную роль, как и начало добычи оленей
на переправах — в жизни тундровых охотников.
229
НА РУБЕЖЕ ТЫСЯЧЕЛЕТИЙ
Количество «кормильцев»—диких оленей и морских зве-
рей— прямо определяло тогда численность охотников-
северян. По подсчетам известного советского этнографа
Ю. Б. Симченко, например, в тундрах Евразии обитало на
заре их освоения человеком около трех миллионов «дика-
рей». При благоприятных условиях годовой прирост в их
стадах составлял около двухсот тысяч голов. Учитывая же,
что человек потреблял в год восемнадцать—двадцать оле-
ней, все население тундровой зоны Евразии могло состав-
лять (при условии, что промысел не сокращал запасов
оленей, что снимались только «проценты с основного капита-
ла») всего лишь десять—одиннадцать тысяч человек. При
такой невысокой численности людей, относительно неболь-
ших потребностях и примитивной технике на Севере сложи-
лось и долгое время существовало нечто вроде равновесия
между ними и окружающей средой. Человек как бы вписы-
вался в природу, хотя, конечно, и в те далекие времена он
вносил в нее какие-то изменения: вырубал леса и кустарники
для постройки и отопления жилищ, истреблял птиц на их
гнездовьях, способствовал исчезновению на севере Евразии
диких лошадей, овцебыков, а может быть, и мамонтов,
уничтожал целые стада оленей. В наши дни у стойбищ
охотников и рыбаков в тундре нередко кормятся пуночки и
трясогузки, кулики, чайки, вороны, лемминги и песцы. То же
самое, наверное, происходило и тогда.
За тысячелетия жизни здесь люди создали удивительную
материальную культуру, изобрели совершенные способы охо-
ты, приспособились к преодолению невзгод арктического
климата. Даже снег и лед они превратили в своих союзников,
стали использовать как строительный материал. Однако
узкая специализация северян наряду с неплохой обеспечен-
ностью их пищей и необходимыми материалами имела и свою
оборотную сторону: они надолго затормозили, как бы закон-
сервировали, их развитие. Убедительным доказательством
тому служат, например, племена канадских и аляскинских
эскимосов, которые еще несколько десятилетий назад вели
такой же образ жизни, целиком зависели от охоты на диких
оленей, как и их далекие предшественники.
Коренные жители североамериканских тундр оставались
охотниками на оленей или морских зверей до прихода сюда
«белого человека». В тундрах же Евразии еще несколько
столетий тому назад большинство местных народностей
стали разводить домашних оленей. Впрочем, долгое время
стада их были небольшими, а домашние животные использо-
вались лишь для охоты на «дикарей», для перевозки людей
и грузов. Еще двести — триста лет назад общее количество
их не превышало миллиона голов; в тундре все еще
230
Глава пятая
преобладали и оставались главными «кормильцами» челове-
ка дикие олени. Лишь с конца прошлого века здесь стали
появляться крупные стада домашних оленей, они стали
преобладать над «дикарями», вытеснять тех с их пастбищ.
Оленеводы в отличие от охотников нуждались в древеси-
не— она требовалась для поделки саней, постройки более
просторных жилищ (оленеводы могли позволить себе это,
как и сооружение из дерева усовершенствованных ловушек
на зверей и птиц), и люди стали вырубать больше деревьев,
расходовать больше топлива. Оленеводы могли кочевать и
дальше, и быстрее, чем пешие охотники, а поэтому им стали
доступны удаленные пастбища, птичьи гнездовья, места
скопления рыбы. Заметные изменения в природу тундр стали
вносить и сами домашние олени. Человек ограничивал их
передвижение, и животные паслись теперь более скученно,
гораздо сильнее, чем «дикари», выедали лакомые кормовые
растения, особенно лишайники-ягели. Если пастухи подолгу
держали стада на одном месте, то после ухода животных
оставались вообще непригодные для выпаса участки, в
низинах—топкие непросыхающие болота, на сухих возвы-
шенностях— оголенные пески, за которыми закрепилось их
ненецкое название — «ярей».
Однако было бы ошибкой думать, что оленеводство
наносит только ущерб природе тундры. В тех местах, где
олени уничтожали ягельники, нередко возникали не менее
ценные пастбища, покрытые луговой растительностью. Изме-
нялись в таких случаях даже сами олени. Например, на
Чукотке, где ягельники были выбиты давно и сильно,
сложилась (конечно, не без участия человека) особая порода
домашних оленей — харгин. Эти животные вообще не нужда-
ются в лишайниках и могут довольствоваться лишь травяни-
стыми растениями и кустарниками. От всех других домашних
оленей они отличаются наиболее приземистым массивным
туловищем и способностью к очень быстрому нагулу. Стада
харгинов держатся на выпасе особенно кучно, и им легче
разбивать корку плотного снега и льда, которые образуются
после сильных метелей и оттепелей (а пурга и оттепели
случаются на Чукотке часто).
Как подметил еще в конце прошлого столетия шведский
ботаник Ф. Чельман, участник экспедиции А. Норденшельда,
«против своей воли и, по-видимому, совершенно бессозна-
тельно чукча становится растениеводом. Почти повсюду
вокруг его чума густыми сомкнутыми группами произрастают
виды растений, из которых одни совершенно отсутствуют в
окрестностях, другие встречаются поблизости, но в очень
небольшом количестве или произрастают рассеянно. Не
подлежит сомнению, что часть их проникла сюда без участия
231
НА РУБЕЖЕ ТЫСЯЧЕЛЕТИЙ
людей и, найдя благоприятную для произрастания среду на
кучах отбросов, которые накапливаются с течением времени
вокруг жилых мест, сохранилась здесь и размножилась.
Другие, несомненно, обязаны своим присутствием чукчам,
которые собрали их где-то далеко и частично разбросали в
виде отбросов здесь, где они вслед за тем укоренились и
размножились».
Принято считать, что отношение первобытного охотника и
скотовода к природе и ее дарам в большинстве случаев
было бездумным, а по существу даже враждебным, что
человеку вообще было свойственно «подрубать сучок, на
котором он сидел». В лучшем случае его поведение могло
быть названо «стратегией предусмотрительного хищника».
Она выражалась в том, что люди прекращали охоту на
животных, становившихся редкими, предоставляли покой
сильно выбитым пастбищам. Все это справедливо по отноше-
нию к Северу и к северянам. Однако несомненно и другое. С
незапамятных времен здесь сложились и поддерживались
некоторые разумные принципы природопользования.
Обитатели и Чукотки, и Аляски, например, издревле
соблюдали определенные правила промысла моржей на
береговых лежбищах. Эти правила нацелены на сохранение
стад моржей, на поддержание их оптимальной численности и
поражают современных зоологов своей простотой и мудро-
стью. Надо полагать, что древним зверобоям были известны
многие особенности биологии своих «кормильцев», ставшие
достоянием науки лишь в самые последние годы.
Скорее всего своего рода охотничий кодекс стихийно
складывался и у других северных народностей. К сожале-
нию, он остается неизученным, а возможности его изучения
быстро сокращаются, поскольку стариков — хранителей пра-
вил остается все меньше. Между тем в том или ином
виде этот «кодекс» очень пригодился бы при разработке
стратегии современных взаимоотношений человека и природы
Севера.
В самом деле, разве не разумны такие охотничьи прави-
ла? Их и теперь соблюдают ямальские ненцы:
«Быть скаредным, жадным («сывна минзь») оскорбитель-
но для мужчины».
«Не добывай и не старайся добыть лишнего».
«Раз добыл, надо съесть. Если есть не будешь, зачем
тогда добывать?»
«Не бери из гнезд птичьих яиц—птицы исчезнут».
«Не разоряй песцовые норовища».
И разве не разумно бытующее у ненцев как на Ямале, так
и на Европейском Севере правило: оставлять чумовище—
232
Глава пятая
место стоянки чума («мяды»)— чистым? После укладки на
нарты его частей и всего имущества женщины обязательно
соберут весь мусор и сожгут его. Старики объясняют этот
обычай тем, что сразу после откочевки людей на чумовище
появляется злой дух—«мядинда». «Чем больше он соберет
здесь предметов, тем больше навредит людям». Или прави-
ло, о котором пишет долганская поэтесса Огдо Аксенова:
«Долганская женщина не станет стирать одежду в непроточ-
ном озере — на берег после нее придут другие люди, здесь
будут пить олени, в озере живет рыба!..»
Примечательно, что северные народности еще в глубокой
древности создавали здесь и своеобразные заповедники.
Ненцы, например, считали «священным» (а по нынешним
понятиям — заповедным) остров Белый, не выпасали на нем
домашних оленей и, за редким исключением, не охотились.
Зато южнее, на Ямале, они успешно промышляли и диких
оленей, и песцов, и водоплавающую дичь, которые беспре-
пятственно плодились в этом резервате. В тундрах и евро-
пейской части СССР, и Западной Сибири было немало других
«священных» мест—холмов (по-ненецки — «хай-седе»), рек
(хэ-яга), мысов (хаэ-сале). Очевидно, только благодаря тому
что они считались «священными», сохранилось до наших
дней несколько лесных островов среди здешней тундры. По
существу являют собой микрозаповедники и хальмеры —
родовые кладбища ненцев, обычно расположенные на хол-
мах или на высоких берегах рек. На хальмерах и вблизи них
обычно не охотились, и эти участки тундр до сих пор
поражают не только обилием обитающих здесь зверей и
птиц, но и их доверчивостью.
Дарами арктической природы, даже в далеком прошлом,
пользовались не только коренные северяне. Много веков
насчитывает история продвижения на север Евразии выход-
цев из Киевской и Владимирской Руси, из Великого Новгоро-
да, из Московского государства. Это были не только «служи-
лые люди» и купцы, но и охотники, рыбаки. Уже в двенадца-
том и тринадцатом столетиях они заселили побережья
Белого моря, а затем вышли на Мурман, открыли богатые
морским зверем, рыбой и дичью острова Новой Земли и
Груманта (Шпицбергена).
Пока на них охотились немногочисленные поморы, запа-
сам морских зверей не угрожало истощение, тем более что
приемы охоты (а возможно, и вообще охотничий «кодекс»)
переселенцы с юга перенимали у коренных северян. Так,
например, обстояло дело с промыслом моржей и на Новой
Земле, и на Груманте. Как чукчи и эскимосы, русские поморы
добывали зверей преимущественно на залежках; старались
233
НА РУБЕЖЕ ТЫСЯЧЕЛЕТИЙ
застать их спящими на берегу и напасть на них, незаметно
подкравшись к лежбищу со стороны моря. Убивали они
зверей тоже копьями-«спицами» и остроконечными гарпунами
с «оборами». Как и коренные северяне, поморы использова-
ли не только моржовые бивни, но и шкуры, и жир.
В семнадцатом столетии начали промысел в северных
морях западноевропейские китобои и зверобои. Первый
«удар» их пришелся по Баренцеву морю. В 1611 году в водах
Шпицбергена появились англичане, в следующем году—
голландцы, в 1615 году—датчане, за ними — испанцы, фран-
цузы, немцы. На промысел сюда ежегодно приходили по
пятьсот и даже по тысяче кораблей.
Через пятьдесят лет запасы наиболее заманчивой добы-
чи китобоев — гренландских китов — стали заметно сокра-
щаться, а в начале нынешнего столетия в Баренцевом море
они считались полностью уничтоженными.
По мере того как таяли запасы китов у Шпицбергена,
охотники в поисках добычи уходили в другие районы Аркти-
ки. В 1817 году они проникли в Баффиново море и вскоре
очистили от морских исполинов все проливы и заливы
севернее Баффиновой Земли. Последними были опустошены
Берингово, Чукотское и Охотское моря. Промысел здесь
начался в середине прошлого столетия, а через пятьдесят
лет продолжать его стало уже невыгодно. В конце прошлого
века участь китов разделило атлантическое стадо моржей
(западноевропейские зверобои нередко брали только одни
бивни), сократились запасы тюленей...
К этому времени и в Европе, и в Америке поднялся спрос
на песцовые шкурки, и коренные северяне все больше
переключались на их добычу. В обмен на пушнину они
получали огнестрельное оружие. С ним было легче охотиться
и на диких оленей, и на морского зверя. Северяне стали
расточительно пользоваться дарами природы, и неудивитель-
но, что эти дары быстро таяли...
СЕГОДНЯ
На Севере открыты и разрабатываются месторождения
нефти и газа, каменного угля, руд железа и цветных
металлов. Особенно это относится к советскому Северу,
значение которого для народного хозяйства страны неуклон-
но растет. Здесь выросли большие города с широкими
проспектами и многоэтажными зданиями, как, например,
Норильск, и их электрическое зарево виднеется в тундре за
десятки километров; на сотни и тысячи километров протяну-
234
Глава пятая
лись от них шоссейные и железные дороги, трубы нефте- и
газопроводов. В последние десятилетия на Севере усиленно
развиваются не только новые, современные отрасли про-
мышленности, энергетика, транспорт, но и традиционные
отрасли хозяйства—оленеводство, охотничий промысел, ры-
боловство.
В эти же десятилетия стало особенно очевидным, что
северная природа очень хрупка, что «нормальная» для более
южных районов нагрузка, такие же формы и размах челове-
ческой деятельности вызывают в ней глубокие, а часто
нежелательные и необратимые изменения. При этом особен-
но страдает органический мир—животные и растительность.
Не случайно поэтому усилилась тревога за судьбу белых
медведей и розовых чаек, стерхов, водоплавающих и хищных
птиц—обитателей высоких широт, тревога за судьбу оленьих
пастбищ, за судьбу лесов на северном пределе их произра-
стания.
Как эхо докатываются до Крайнего Севера последствия
человеческой деятельности в других краях, и прежде всего
потому, что там проводит зиму большинство зверей, а тем
более птиц-«северян». В мире повсеместно растет число
охотников, и это, конечно, ощущают на себе тундровые утки
и гуси во время своих миграций и зимовок. А такие пернатые,
как кулики, вообще считаются дичью лишь за пределами их
родины. Даже значительная часть песцовых шкурок, несмот-
ря на то что песцы размножаются только в тундрах,
добываются в лесотундре и лесной полосе.
Еще сильнее «северяне» ощущают косвенное воздей-
ствие человеческой деятельности. Изменение ландшафтов
на местах зимовок арктических птиц—распашка земель,
осушение болот или, наоборот, обводнение земель, неуме-
ренное применение здесь химических средств борьбы с
вредителями сельского и лесного хозяйства—нередко ведет
к резкому уменьшению численности или даже к полному
исчезновению пернатых. Так случилось, например, с эскимос-
скими кроншнепами. Эти кулики из канадских тундр—со
своей родины — улетали зимовать в Южную Америку. По
пути, особенно в Соединенных Штатах, их нещадно истребля-
ли охотники. Жирные, отъевшиеся на тундровых ягодах, они
пользовались среди гурманов славой «сдобных птичек». К
тому же с каждым годом сокращались и площади целинных
степей в Аргентине—их зимних местообитаний. Еще в
середине прошлого столетия эту дичь привозили на амери-
канские рынки фургонами. В конце прошлого века они стали
редкостью, а в 1932 году на Лабрадоре была убита послед-
няя одиноко летевшая птица. (Много лет спустя опять видели
одиночных эскимосских кроншнепов, но это уже не меняет
235
НА РУБЕЖЕ ТЫСЯЧЕЛЕТИЙ
сути дела.) Очень может быть, что по сходным причинам
сто—сто пятьдесят лет назад в материковых тундрах Сиби-
ри исчезли громадные колонии белых гусей, проводивших
зиму в прериях Дальнего Запада Северной Америки.
Ядохимикаты, особенно ДДТ, так же как и продукты их
распада, подчас наносят большой урон дикой фауне. В
высоких широтах они не применяются, но их заносят сюда
речные воды, морские и воздушные течения. Яды накаплива-
ются в организме арктических (и антарктических) животных,
в наибольших количествах—у видов, занимающих послед-
ние, высшие ступени «пищевой пирамиды». В Арктике от них
особенно страдают питающиеся рыбой тюлени и белые
медведи. Накопив в организме определенное количество
ядов, и те и другие перестают размножаться или даже
погибают.
Ядохимикаты и продукты их распада «северяне» накапли-
вают и в местах своих зимовок и миграций. Так случилось с
хищными птицами, в том числе с тундровыми соколами-
сапсанами. Вначале, еще в 40-х годах, зоологи стали отме-
чать падение их плодовитости; пернатые стали откладывать
меньше яиц, выращивать меньше птенцов. Следующий
симптом был еще более тревожным. Птицы перестали дово-
дить до конца насиживание яиц, поскольку скорлупа их стала
ненормально тонкой и не выдерживала давления лап насед-
ки. Численность сапсанов продолжала сокращаться до сере-
дины 70-х годов (в тундрах Северной Америки и в Гренлан-
дии к этому времени оказывались занятыми лишь около
трети известных гнезд этих птиц). В последующие годы в
связи с запретом или ограничением использования в боль-
шинстве стран мира ДДТ и сходных с ним препаратов
положение с хищными птицами в тундре, как и повсеместно,
улучшилось.
Одно из последствий хозяйственной (по существу, конеч-
но, бесхозяйственной) деятельности человека—гибель птиц
от нефти, мазута и других загрязнений морских вод. Авария
лишь одного танкера «Герд Мерск» в 1955 году, в устье
Эльбы, привела к гибели примерно пятисот тысяч птиц,
преимущественно тундровых уток. В 1957 году вблизи швед-
ского острова Готланд, в Балтийском море, погибло, попав в
нефтяное пятно (а сколько таких пятен плавает сейчас на
поверхности морских вод!), более тридцати тысяч зимующих
морянок. Неудивительно, что в последующие годы заметно
уменьшилось число этих уток на их родине, в шведской
Лапландии. Еще больше птиц гибнет в море не при авариях
танкеров, а при «хроническом» загрязнении морских вод.
Лишь в Северном море и в Северной Атлантике такая гибель
пернатых ежегодно исчисляется сотнями тысяч.
236
Глава пятая
Намного сильнее человек наносит урон животному и
растительному миру непосредственно на Крайнем Севере. И
не только потому, что здесь тоже растет число охотников
(это обстоятельство, конечно, также следует принимать во
внимание). Ведь невольный ущерб наносят местным живот-
ным люди, даже полные самых добрых чувств к «братьям
меньшим», но незнакомые с их нравами. Здесь особенно
сильно проявляются вредные последствия так называемого
«фактора беспокойства»: достаточно вспугнуть наседку, и
гнездо пропало—в тундре оно всегда на виду у хищников!
Часто находятся любители сфотографировать вблизи лежби-
ще моржей, вообще подробнее рассмотреть этих гигантов, а
то и потрогать их. Между тем не требуется больших усилий,
чтобы вызвать панику на моржовом лежбище, а она нередко
заканчивается тем, что животные давят друг друга, и на
месте залежки остаются десятки их трупов. Панику на
моржовом лежбище может вызвать также низко пролетев-
ший самолет или гудок проходящего парохода.
Уже говорилось о том, какую «медвежью услугу» оказы-
вают белым медведям (а также и себе) некоторые сердо-
больные полярники и моряки, когда те, подкармливая зве-
рей, «развращают» их, способствуют появлению среди них
вначале назойливых попрошаек, а затем нахальных, опасных
для человека «громил».
Человек двинул в Арктику могучую технику и использует
ее, подчас не учитывая особенностей местной природы. Ведь
даже проехавший летом трактор или вездеход оставляет в
тундре десятилетиями не заживающий шрам. Гусеницы сди-
рают с грунта моховую дернину, в колеях быстро протаивает
мерзлота, в них зарождаются и отсюда растут овраги. С
этого начинается эрозия почв. Подсчитано, что один везде-
ход или трактор, пройдя всего три километра, уничтожает
гектар тундровой растительности — оленьих пастбищ. При
одноразовом развороте вездехода в кустарниковой или
мохово-лишайниковой тундре Таймыра растительность унич-
тожается на 95%. Такой же урон ей наносит вездеход при
шестиразовом проезде по одному месту, а кроме того, он
оставляет за собой колею полуметровой глубины (воздей-
ствие на тундру транспортных средств повышается с увели-
чением скорости их движения, в сырую погоду и на сырых
заболоченных участках). Это всего один трактор или везде-
ход. А если их много?
Гораздо больший урон, чем в средних широтах или на
юге, наносят здешней природе, животному и растительному
миру загрязнения промышленными и бытовыми отходами.
При низких температурах, продолжительном залегании снега
и ледоставе их распад оказывается здесь очень медленным,
237
НА РУБЕЖЕ ТЫСЯЧЕЛЕТИЙ
а вредное воздействие на растительность и животных —
продолжительным. Если, например, в средней полосе загряз-
ненная бытовыми стоками река очищается на участке в
двести — триста метров, то на Крайнем Севере для ее
самоочищения недостаточно и полутора километров. Также
наносят большой урон северной природе загрязнения нефтью
и нефтепродуктами, ядовитыми веществами, входящими в
состав буровых растворов.
Выбросы в атмосферу сернистого газа и окислов азота
заводами, газовыми и нефтяными скважинами здесь, при
повышенной влажности воздуха, оборачиваются выпадением
«кислотных дождей» — растворов серной и азотной кислоты,
наносят большой урон лишайникам, а тем самым вообще
растительному покрову.
Даже если в том нет большой нужды, человек нередко
сводит или изреживает северные леса. А ведь здесь, на
пределе произрастания древесной растительности, эти леса
не только украшают пейзаж, дают приют пернатым и
четвероногим обитателям, но и смягчают климат. Срубить
дерево — значит открыть доступ ветру и пурге.
На Севере, как и повсеместно, пожары чаще возникают
по вине человека—от непогашенного костра, брошенного
окурка, искры из неисправного двигателя — и охватывают
подчас громадные площади. Не меньший урон, чем лесу, они
наносят тундре. Больше того, в отличие от леса сожженные
здесь ягельники часто уже не восстанавливаются, а на их
месте образуются скудные пятнистые тундры.
С развитием промышленности и транспорта на Севере
возникают и неожиданные проблемы. Так, газо- и нефтепро-
воды оказываются препятствием на пути мигрирующих
оленьих стад. При их сооружении необходимо устраивать
специальные проходы для животных, более тщательно изу-
чать пути миграций оленей. Или совсем «свежий» факт. С
каждым годом все более продолжительной становится нави-
гация в арктических морях, ледокольные корабли все легче
преодолевают льды и все чаще оставляют в них полосы
открытой воды. Эти каналы в свою очередь привлекают
морских зверей, особенно нерп; поскольку же каналы быстро
закрываются, то они становятся ловушками для животных.
Как предотвратить заходы сюда и гибель зверей, пока
неясно.
Большую группу животных красноречиво называют «иско-
паемыми завтрашнего дня». Это они признаны исчезающими
или редкими, это их судьбы вызывают особое беспокойство,
это они внесены в международную Красную книгу, в Красные
книги СССР и РСФСР. В первое издание Красной книги
СССР (1978 г.) было включено 126 видов и подвидов
238
Глава пятая
млекопитающих и птиц, четырнадцать из которых составляют
«северяне» — животные, обитающие исключительно или пре-
имущественно на Крайнем Севере. Второе издание Красной
книги СССР (1984 г.) включает уже 174 таких вида и
подвида, в том числе восемнадцать видов «северян». Учиты-
вая, что фауна Крайнего Севера вообще бедна видами,
«северян» попало в Красные книги уже немало. Они, а тем
более животные, признанные исчезающими (как, например,
стерх или гренландский кит), конечно, требуют к себе
особого внимания, а изменения их численности могут слу-
жить хорошим показателем общего состояния здешнего
органического мира, показателем того, насколько правильно,
разумно хозяйничает на Севере пришедший сюда человек.
Ресурсы животного мира Крайнего Севера СССР исполь-
зуются с каждым годом все шире, и охота, надо полагать,
еще долгие годы будет занимать большое место в хозяй-
ственном освоении обширных северных территорий. Промыс-
ловое направление остается ведущим в экономике местных
совхозов и колхозов. Все большую роль начинает играть
здесь спортивная охота, поскольку охотники составляют
немалую часть жителей городов и поселков, приезжают
сюда и из других мест как туристы. Растет спрос на
северную пушнину, гагачий пух, рыбу и дичь, на многое
другое, что дает северная природа.
Большие по площади, но скудные пастбища северного
Таймыра непригодны для разведения домашних оленей:
отсюда далеко и трудно перегонять стада на зимний выпас,
здесь нет топлива, необходимого пастухам. Однако дикие
олени в этих условиях могут прокормиться, здесь обитает,
причем большую часть года, крупнейшее в мире их стадо, и
промысел «дикарей» (как, в будущем, и акклиматизирован-
ных здесь овцебыков) представляет единственный путь
вовлечения в хозяйственный оборот растительности таймыр-
ских тундр. Мало того что мясо и шкуры диких оленей
обходятся гораздо дешевле, у них по сравнению с домашни-
ми сородичами, как мы видели, есть и другие важные
преимущества.
Из-за бедности видового состава фауны и флоры охотни-
чий промысел превращается здесь в своего рода «ниточку».
Потянув за нее, можно получить доступ сразу к значительной
части природных ресурсов, вовлекать в хозяйственное ис-
пользование одни ресурсы при помощи других. Примеров
такого рода достаточно. Разумный промысел моржей позво-
ляет вовлечь в хозяйственный оборот запасы донных моллю-
сков арктических морей, а, добывая в прошлом гренландских
китов, человек имел возможность особенно полно утилизиро-
239
НА РУБЕЖЕ ТЫСЯЧЕЛЕТИЙ
вать планктон этих морей. Животный мир Крайнего Севера
имеет, следовательно, большую практическую ценность, и не
только прямую, но и косвенную. При выпадении из него
каких-то видов (а ими в первую очередь могут оказаться
исчезающие и редкие животные) он резко обедняется, и
местные природные комплексы в таком случае становятся
еще более неустойчивыми и уязвимыми.
В СССР многое делается для охраны природы, разумного,
рационального использования ее богатств, в том числе
растительного и животного мира. Совершенствуется природо-
охранное законодательство страны, приняты специальные
законы и важные правительственные решения, предусматри-
вающие порядок использования и охраны природных ресур-
сов. Как часть большой и важной государственной задачи
рассматривает охрану природы, научно обоснованное, раци-
ональное использование ее богатств Конституция СССР.
На сохранение фауны, в том числе Крайнего Севера,
направлен специальный закон «Об охране и использовании
животного мира СССР», принятый в 1980 году. Закон рас-
сматривает животный мир как один из основных компонен-
тов природной среды, важную составную часть природных
богатств государства, как источник получения промышленно-
го и лекарственного сырья, пищевых продуктов и других
материальных ценностей. Согласно этому закону, животный
мир СССР используется также в научных, культурно-
просветительных и эстетических целях, а меры по его охране
и научно обоснованному, рациональному использованию осу-
ществляются в соответствии с государственными планами
экономического и социального развития страны при активном
участии государственных, общественных организаций, а так-
же граждан. Советское законодательство, отмечает закон,
призвано способствовать эффективной охране и рациональ-
ному использованию животного мира, воспитанию советских
людей в духе хозяйского и гуманного отношения к животному
миру.
Выше уже неоднократно упоминались Красные книги. Это
списки и описания видов и подвидов животных и растений,
которым по тем или иным причинам угрожает исчезновение.
Здесь же даются рекомендации по осуществлению охраны
каждого животного или растения. Свое название Красные
книги получили не случайно: красный цвет—сигнал и символ
опасности. Первая из них была составлена Международным
союзом охраны природы и природных ресурсов (Советский
Союз представлен в нем рядом организаций), охватывала
весь земной шар и вышла в свет в 1963 году; затем она
неоднократно переиздавалась. Необходимым дополнением к
240
Г лава пятая
ней стали национальные Красные книги, содержащие более
обширные списки и более подробные сведения об особо
охраняемых животных и растениях отдельных государств.
Красные книги не имеют силы закона, и включение в них
тех или иных животных и растений еще не означает начала
охраны их самих или их местообитаний. Однако это основа
для издания законодательных актов, это научно обоснован-
ная программа практических действий по спасению редких
видов и подвидов, это, наконец, одно из средств воспитания
людей, пропаганды разумного, бережного их отношения не
только к редким представителям фауны и флоры, но и
вообще к природе.
Существенная роль в охране и рациональном использова-
нии животных принадлежит, конечно, и правилам охоты,
действующим в областях, краях и автономных республиках
СССР. Правила определяют допустимые сроки, нормы и
способы охоты, перечисляют виды животных, добыча кото-
рых в области запрещена (естественно, что в первую
очередь это виды и подвиды, включенные в Красные книги, а
также особо ценные животные или традиционно охраняемые
птицы, как, например, журавли, лебеди, гаги). Правилами
охоты повсеместно запрещаются истребительные способы
добывания животных, в частности при помощи моторного
транспорта или ядов, запрещаются разорение гнезд птиц и
нор зверей (в том числе песцов), а также промысел линных
птиц.
На сохранение «краснокнижных» видов и подвидов жи-
вотных и растений направлены специальные конвенции и
соглашения. В 1973—1976 годах восемьдесят стран мира, в
том числе СССР, подписали Конвенцию о международной
торговле видами дикой фауны и флоры, находящимися под
угрозой исчезновения (выше она уже упоминалась). Этот
документ определяет списки таких животных и правила
международной торговли ими. Виды, вошедшие в списки
первой категории (например, стерх, кречет, сокол-сапсан),
могут быть проданы или куплены только в исключительных
случаях и лишь по согласованию со специальными научными
учреждениями.
В списки животных второй категории, торговля которыми
строго регламентируется, а экспорт и импорт их требуют
специального заключения научных экспертов, из «северян»
включены белый медведь, тундровый лебедь, краснозобая
казарка. Конвенция предусматривает также составление
списков животных и растений третьей категории, включа-
ющих виды, охрана которых определяется национальными
интересами государств и регламентируется законами этих
стран.
Глава четвертая
Белых медведей здесь
много
Во льдах у острова
Врангеля

Г лава четвертая
Топорок
Г лава четвертая
Гнездовье кайр
лава пятая
Глава пятая
Не здесь ли
предел жизни?
Глава пятая
В Таймырском заповед-
нике
Под крылом самолета—
Аляска
Глава пятая
В одном из национальных
парков на Аляске
Киты у побережья Аляски
Глава пятая
На ферме овцебыков
(Аляска)
Овцебыки
241
НА РУБЕЖЕ ТЫСЯЧЕЛЕТИЙ
Советский Союз заключил и более частные соглашения,
играющие немаловажную роль в сохранении северных живот-
ных: советско-японскую и советско-американскую конвенции
об охране перелетных птиц, Соглашение (с Канадой, США,
Данией и Норвегией) о международной охране белого
медведя.
Как и во многих других государствах, в СССР была
торжественно оглашена Всемирная стратегия охраны приро-
ды, подготовленная в 1978 году Международным союзом
охраны природы и природных ресурсов. Цель этого докумен-
та— выявить экосистемы, а также виды животных и расте-
ний, требующие особого внимания, разработать требования
по охране живой природы, обосновать и предложить меры по
их осуществлению.
Давно уже признаны польза и необходимость заповедни-
ков, заказников, национальных парков. А всего можно насчи-
тать больше двух десятков различных категорий охраняемых
участков природы — в густонаселенных областях нашей пла-
неты, в местностях с какими-то выдающимися природными
условиями или там, где находят прибежище особенно ценные
либо редкие представители животного и растительного мира.
Кто не слышал, например, о красотах Кавказского, да и
многих других наших заповедников, о тех работах по сохране-
нию представителей фауны и флоры, которые здесь прово-
дятся, о «земном рае» для крупных животных в националь-
ных парках Африки или о чудесах природы Йеллоустонского
национального парка—старейшего учреждения такого рода в
США!
А нужны ли заповедники в Арктике? Ведь население
здесь в общем-то невелико, и не является ли она большим
«естественным заповедником»? Да и кого, собственно, здесь
охранять? Еще относительно недавно такие вопросы возни-
кали и казались обоснованными. Однако в наши дни они
вряд ли могут появиться и уж во всяком случае вызовут
недоумение. Стало ясно, что Арктика—это вовсе не «есте-
ственный заповедник», что здесь есть кого охранять, что
охраняемые участки природы на Крайнем Севере особенно
необходимы.
В СССР организация заповедников признана одной из
наиболее важных и действенных мер охраны природы,
особенно сохранения тех или иных ее участков с целью
изучения естественного хода природных процессов. Они
учреждаются без ограничения срока действия (навечно),
причем никакие формы хозяйственной деятельности на их
территории, как правило, не допускаются. Заказники обычно
организуются на определенный срок, а охраняются в них
242
Глава пятая
лишь отдельные природные объекты, чаще всего виды
животных или растений. Всего в СССР в начале 1985 года
насчитывалось около 140 заповедников и заповедно-
охотничьих хозяйств (их территория составляла свыше
10 млн. га, или около 0,6% общей площади страны), несколь-
ко национальных парков, многие сотни заказников, тысячи
памятников природы, обширные запретные и защитные лес-
ные зоны.
Сеть заповедников, заказников и других охраняемых
участков природы на большей части территории СССР
сложилась преимущественно в 30-х годах, и теперь она лишь
совершенствуется. На Крайнем же Севере страны, где
природные ресурсы стали осваиваться намного позже, чем в
более южных районах, сеть охраняемых участков природы по
существу только складывается: здесь пока организованы
четыре заповедника, речь о которых уже шла, и около
двадцати заказников.
Главным образом в последние десятилетия стала скла-
дываться сеть охраняемых участков природы и в зарубежной
Арктике. Следует, однако, иметь в виду, что организация их
была обусловлена не только соображениями охраны приро-
ды, но подчас и политическими мотивами, как, например, на
Аляске,— стремлением правительства США зарезервировать
для будущего использования те или иные природные ресур-
сы. В зарубежных природных резерватах, как и в наших
заповедниках, в большинстве случаев запрещаются хозяй-
ственная деятельность и неорганизованный туризм. Однако в
национальных парках и заказниках нередко разрешаются не
только массовый туризм, но и охота, рыбная ловля, даже
разработка полезных ископаемых или заготовки леса.
На Аляске, поскольку о ней уже зашла речь, организова-
ны тринадцать национальных парков, около тридцати заказ-
ников диких животных, несколько исторических парков и
памятников. Старейший и один из самых больших по площа-
ди национальных парков Аляски — Мак-Кинли. Он организо-
ван в 1917 году, а его площадь составляет около полутора
миллионов гектаров. Мак-Кинли — название расположенной
здесь высочайшей горы Северной Америки. Другое название
этого национального парка и горы—Денали, что на языке
местных индейцев-атабасков означает «дом солнца». Мне
довелось побывать здесь и с разрешения местных вла-
стей я сделал несколько снимков. Ледники и горные пики
сменяются здесь обширными каменными россыпями, смешан-
ные леса—горными тундрами и болотами. Разнообразен и
животный мир национального парка, в нем обитает подавля-
ющее большинство свойственных Аляске зверей и птиц.
Мак-Кинли — один из самых популярных национальных пар-
243
НА РУБЕЖЕ ТЫСЯЧЕЛЕТИЙ
ков в этом штате; количество посетителей достигает здесь в
некоторые годы ста тысяч человек, и среди них немало
альпинистов, пытающихся подняться на Мак-Кинли — одну из
самых «престижных» горных вершин в мире. Среди альпини-
стов бывает немало иностранцев, а в 1977 году на вершину
успешно поднялись и советские спортсмены.
Национальный парк Ледяной залив создан немного
позже, чем Мак-Кинли, и тоже очень популярен. Он располо-
жен на южном побережье Аляски. Приехавших сюда тури-
стов ждут величественные картины сползающих к морю
ледников; от ледяных стен то и дело отваливаются большие
глыбы — так рождаются айсберги. Человека здесь поражает
удивительная близость двух миров — на суше и в море.
Сивучи — ближайшие родственники морских котиков —
устраивают на лесных опушках лежбища; под берегами, в
непосредственной близости от них, пасутся морские исполи-
ны— киты. В некоторых из здешних национальных парков
представлены и арктические ландшафты. Таков, например,
национальный парк Мыс Крузенштерна, история существо-
вания которого не превышает десятилетия. Здесь можно
увидеть различные типы тундр, стада диких оленей и даже
моржей и белых медведей.
Большинство заказников Аляски было организовано для
охраны птичьих базаров, местообитаний морских выдр—
каланов, мест гнездования и линьки водоплавающей дичи.
Однако некоторые заказники, расположенные на севере
Аляски, включают в себя различные типы тундр, места
размножения или постоянного обитания тех или иных видов
арктических животных.
Аляска—это еще не Арктика. Зато в Канаде большие
площади занимают арктические пустыни, ледники и, конеч-
но, тундры. Административно они входят в пределы террито-
рии Юкон и Северо-Западных территорий.
Еще относительно недавно север Канады оставался
слабо населенным, слабо освоенным человеком, и необходи-
мость в организации охраняемых территорий здесь по суще-
ству не возникала. Был лишь один национальный парк —
старейший и один из самых больших в этой стране (он
организован в 1922 году и занимает площадь свыше
4 миллионов гектаров), частично заходивший в Северо-
Западные территории из южнее расположенной провинции
Альберта. Это Вуд-Буффало («парк лесных бизонов»). Назва-
ние его не случайно. Именно лесные бизоны долгое время
составляли главное богатство и гордость парка. Еще несколь-
ко тысяч лет назад они были широко распространены не
только в Северной Америке, но и в Восточной Сибири. Однако
244
Г лава пятая
до наших дней эти дикие быки (конечно, также и коровы)
сохранились только в глухих заболоченных ельниках и
лиственничниках парка—в бассейнах рек Пис, Буффало, Бёрч
(эти реки несут свои воды в озера Атабаска и Большое
Невольничье) и кое-где в его окрестностях.
В 1954 году отсюда же пришло сенсационное известие. В
Вуд-Буффало, среди его бескрайних болот (болота здесь
широко распространены, как и леса), зоологи обнаружили
гнездовье редчайших птиц мира—американских белых жу-
равлей. Это ближайшие родственники стерхов, сходны и их
судьбы.
Когда-то американские журавли были широко распрос-
транены в Новом Свете от степной до тундровой зоны, хо-
тя особенно многочисленны нигде не были. С наплывом в
Америку европейских переселенцев, с распашкой степей и
осушением болот журавли лишались привычных мест гнездо-
вания, к тому же с каждым годом все больше охотников
поджидало пернатых на путях их перелетов. И птицы
капитулировали перед «белым» человеком. Последнее гнез-
до американских белых журавлей в штате Айова нашли в
1883 году, в штате Миннесота—шестью годами позже, а еще
через восемь лет птицы вообще перестали размножаться в
Соединенных Штатах. На территории Канады последнее их
гнездо было найдено в Саскачеване в 1922 году.
После этого многие годы никто уже не встречал их гнезд,
хотя примерно тридцать птиц еще сохранились: их видели и
во время пролета, и на зимовках. И вот такая счастливая
находка! Не буду подробно останавливаться на дальнейшей
судьбе американских журавлей, скажу только, что обнару-
женное в Вуд-Буффало гнездовье зоологи использовали в
работах по спасению этого вида. Уже в 1976 году в мире
насчитывалось около восьмидесяти журавлей, и появилась
надежда, что они все-таки выживут, уцелеют на нашей пла-
нете.
В парке обитают, конечно, не одни бизоны и белые
журавли. Здесь увидишь и похожего на кролика местного
зайца—небольшого, короткоухого, местную бурундуковую
белку (внешне она похожа на нашу белку, поведением — на
бурундука). Не редкость в парке скунсы и древесные
дикобразы, бобры, черные медведи-барибалы, лоси и дикие
северные олени. Здесь обычны воротничковые рябчики,
американские кукши, канадские кедровки. Всего же перна-
тых обитает более двухсот видов.
Открытие на севере Канады в последние годы месторож-
дений нефти и природного газа, развитие других отраслей
промышленности и транспорта, рост населения, вообще
245
НА РУБЕЖЕ ТЫСЯЧЕЛЕТИЙ
наступление человека на природу потребовали принятия мер
по ее охране, в том числе организации новых национальных
парков и заказников. Такими национальными парками, уч-
режденными здесь в 1972 году, стали Клюан, Наханни и
Баффинова Земля.
Первый из них площадью около двух миллионов гекта-
ров— царство ледников и тундр, красочных альпийских лугов
и угрюмой тайги. На его территории находятся высочайшие
горные пики Канады — горы Св. Ильи, обитает большинство
представителей канадской фауны—дикие северные олени,
медведи-барибалы и лоси, волки и койоты, горные бараны и
сурки, гнездятся около 170 видов птиц. Национальный парк
Наханни включен в список объектов Всемирного наследия
ЮНЕСКО — настолько уникальны и величественны его лан-
дшафты: один из глубочайших в мире каньонов, грандиозные
водопады. Площадь его составляет около полумиллиона
гектаров.
Национальный парк Баффинова Земля площадью около
двух миллионов гектаров имеет и эскимосское название
Ауюиттук («место, где никогда не тает снег»). Здесь пред-
ставлены ледники и снежники полуострова Камберленд
Баффиновой Земли, ее горные тундры и фиорды. В нем
обитают дикие северные олени и песцы, на этой суше
устраивают береговые залежки моржи и залегают в берлоги
белые медведи, регулярно размножаются около 40 видов
птиц, и среди них белоголовые орлы и кречеты, обитатели
птичьих базаров — кайры, гагарки, чистики. Археологов в
этом национальном парке привлекают остатки эскимосских
поселений двухтысячелетней давности.
В последние годы на севере Канады были организованы
или организуются и другие национальные парки. Парк Север-
ный Юкон известен как местообитание больших стад диких
северных оленей, бурых и белых медведей, лосей, диких
баранов. Широкую известность национальному парку Тукту-
яктук принесли уникальные формы рельефа, связанные с
вечной мерзлотой, своеобразные холмы, за которыми закре-
пилось их эскимосское название «пинго». Самый большой из
таких холмов — Ибиук—объявлен к тому же национальным
памятником.
Достопримечательности национального парка Залив Ба-
терст— места отёла овцебыков, обитания диких северных
оленей, размножения водоплавающей дичи, соколов-
сапсанов. Национальный парк Остров Бэнкс призван охра-
нять стада овцебыков, диких северных оленей, места размно-
жения песцов. Основная задача национального парка Залив
Уэйджер — охрана стад дикого северного оленя, белого
медведя и мест устройства медведями берлог, белухи,
246
Глава пятая
нарвала, нескольких видов тюленей. Наконец — о националь-
ном парке Остров Элсмира. Этот парк—самый северный в
Канаде, и природа его особенно сурова. Здесь обитают, уже
на пределе своего распространения, овцебыки, дикие север-
ные олени, песцы.
Гренландия из иллюминатора самолета предстает бес-
крайней ледяной глыбой. Поверхность ее искрится под
лучами солнца, и кажется, что внизу, в холодной голубой
пустыне, жизни нет, что она здесь невозможна. Но на самом
деле это не так. Хотя гренландский ледник грандиозен и
практически безжизнен, узкая прибрежная полоса острова
свободна ото льда, и на ней, так же как и в прилежащих
морских водах, жизнь оказывается не такой уж бедной,
особенно на юго-западе острова, где в защищенных от
сильных ветров долинах поднимаются даже рощицы берез и
ольшаники, можно увидеть куртины рябин и можжевельника.
Путешественника, попавшего в Гренландию коротким поляр-
ным летом, изумляет яркий ковер цветущих трав, нередко
расцвечивающих склоны холмов.
Охота на морских и наземных зверей и птиц, рыболовство
издавна были основным источником существования гренлан-
дцев, давали пищу людям, корм собакам, были источником
тепла и света в человеческих жилищах. Однако давний, а
нередко и хищнический промысел животных наряду с усили-
вающимся косвенным влиянием человеческой деятельно-
сти— разрушением и загрязнением природной среды — и
здесь пагубно сказались на численности многих видов, здесь
также стали необходимы определенные меры по охране при-
роды.
Начало таких действий в Гренландии обычно связывают
с именем известного датского ботаника М. Порсильда (не
случайно его имя носит одно из редких местных растений —
бескильница Порсильда). Именно по его инициативе в
1912 году на острове Диско вблизи западного побережья
Гренландии был организован первый заповедник. И хотя его
территория невелика, доступ в него людей и даже охота в
нем не были запрещены, сама идея оказалась плодотворной,
получила признание, и заповедник на острове Диско послу-
жил прообразом других созданных в последующие годы
охраняемых территорий Гренландии. В 1947 году на запад-
ном побережье ее был организован заповедник Залив Мел-
вилл, располагающийся на берегах одноименного залива и
находящихся в нем островах. Территория этого заповедника
была уже практически изъята из хозяйственного использова-
ния, ограничивались вход сюда и пребывание здесь людей,
247
НА РУБЕЖЕ ТЫСЯЧЕЛЕТИЙ
запрещена охота (она разрешается лишь в специально
отведенных местах местным жителям).
В 1977 году на острове был учрежден Северо-
Восточногренландский национальный парк, крупнейший в
мире: его площадь составляет около семи миллионов гекта-
ров. Кроме небольших участков побережья вся эта террито-
рия занята ледниковым щитом (местами высота его над
уровнем моря приближается к трем тысячам метров). Однако
животный мир национального парка довольно богат. Здесь
можно встретить стада диких северных оленей и овцебыков,
обычны песцы и зайцы, нередки белые медведи, относитель-
но разнообразен мир пернатых — гнездятся несколько видов
гусей, белые куропатки и белые совы, кречеты, в прибреж-
ных водах обитают моржи и практически все виды тюленей,
характерные для Гренландии. В этом национальном парке
полностью охраняются как сами животные, так и их место-
обитания, особенно пастбища оленей и овцебыков, места
устройства берлог белыми медведями, места моржовых
залежек и гнездования редких видов птиц. Режим охраны
национального парка предусматривает также особые прави-
ла поведения в нем туристов — а их поток сюда с каждым
годом все возрастает.
Существующий опыт свидетельствует, что заповедники (а
также заказники и национальные парки) именно в Арктике
представляют наиболее действенную форму охраны приро-
ды. Это связано с тем, что в отличие от более южных
районов, где сельское и лесное хозяйство ведется на
больших и сплошных площадях, здесь и воздействие челове-
ка на природу, и распространение нуждающихся в особых
мерах охраны объектов приурочены к отдельным очагам.
Немаловажно также, что именно в Арктике сохранились,
могут быть выявлены и заповеданы значительные по площа-
ди участки первичных, не измененных человеком природных
комплексов.
Уже говорилось, что характерные для Арктики птицы и
звери связаны преимущественно с морем, добывают корм в
морских водах или на морских побережьях. Характерно
также, что по мере движения к северу среди птичьего
населения увеличивается доля видов, связанных с водной
средой,— куликов, уток, чаек, чистиков. В высоких широтах
Арктики доля сухопутных птиц сокращается до предела. И
это естественно: суша здесь настолько бедна кормами,
настолько скудна ее растительность, что она не в состоянии
прокормить большое число животных.
Все это проявление общей закономерности, свойственной
248
Глава пятая
Арктике, а именно большой роли в местных экосистемах их
водных компонентов. В экосистемах высоких широт «основа»
жизни — море, особенно незамерзающие участки—полыньи.
Это обстоятельство необходимо учитывать при организации в
высоких широтах охраняемых участков природы, поскольку
иначе не может быть обеспечена их экологическая автоно-
мия. Между тем автономия экосистемы придает заповеднику
или национальному парку особую ценность, ибо, как уже
говорилось, важнейшая их задача заключается в изучении
природных процессов. Такая автономия — способность суще-
ствовать и развиваться самостоятельно, без вмешательства
человека,— присуща лишь экосистемам малонаселенных об-
ластей земного шара, в частности Арктики, и в этом тоже
заключается особая ценность арктических заповедников.
Какими же должны быть охраняемые участки природы на
Крайнем Севере и где располагаться здесь «идеальным»
заповедникам и национальным паркам? (Это, конечно, не
значит, что уже существующие заповедники нужно закрыть.)
В Арктике прежде всего они должны учитывать экологиче-
ские особенности зоны и включать в себя не только сушу, но
и соседние участки моря, в первую очередь полыньи. Чем
дальше к северу, тем в принципе большая часть площади
заповедников должна приходиться на море.
При организации тундровых заповедников необходимо
учитывать роль в здешних экосистемах северных оленей. Без
них не могут нормально существовать и развиваться не
только местная растительность, но в какой-то мере и
животный мир. Ягельники, например, если их не скусывают
олени, «перестаивают», деградируют (среди них накаплива-
ются отмершие части лишайников — «белый торф») и посте-
пенно заменяются другими растительными группировками.
Значит, в заповедной тундре, если'нет «дикарей», не только
допустим, но и необходим (конечно, строго регламентирован-
ный) выпас домашних оленей.
Еще одно специфическое требование к охраняемым уча-
сткам природы Крайнего Севера—они должны быть доста-
точно большими по площади. И теоретические расчеты, и
существующий практический опыт показывают, что миллион
гектаров — это тот минимум, который им необходим.
Остальные требования — общие, относящиеся к охраня-
емым участкам природы любой части земного шара. Это
типичность ландшафтов, характерность растительного и жи-
вотного мира. Однако, если какие-то уникальные явления
природы окажутся также представленными в заповеднике,
ценность его от этого лишь возрастет. Важно, чтобы в состав
заповедника или национального парка вошли первичные, еще
не измененные человеком ландшафты, чтобы природе запо-
249
НА РУБЕЖЕ ТЫСЯЧЕЛЕТИЙ
ведника не угрожало (во всяком случае сильное) загрязнение
или другое проявление человеческой деятельности, развива-
ющейся за пределами охраняемой территории. Немаловажно
и такое обстоятельство, как возможность обеспечения нор-
мальных условий для жизни и работы людей: ведь заповед-
ник—это в то же время коллектив сотрудников. В общем
требований много, и их перечень можно было бы еще
основательно пополнить.
Где же все-таки на Крайнем Севере СССР могут быть
организованы «идеальные» заповедники и другие охраня-
емые участки природы?
Выше уже шла речь о проекте организации заповедников
в «ключевых» участках советской Арктики — в районе Земли
Франца-Иосифа и в море Лаптевых, в районе Сибирской
полыньи. Несомненно, повысило бы экологическую ценность
и заповедника «Остров Врангеля», и Семиостровского уча-
стка Кандалакшского заповедника включение в их состав
значительных участков прилегающих морей. «Идеальный»
тундровый заповедник, очевидно, может быть организован в
Большеземельской тундре, принятой многими географами за
эталон тундровой зоны Евразии (в этом-то заповеднике и
будет необходим выпас домашних оленей).
Не перечесть на Крайнем Севере СССР живописных
уголков, расположенных нередко вблизи больших городов,
крупных воздушных, морских и речных портов и уже ставших
популярными местами массового отдыха и туризма. Есть
среди них и места, выдающиеся по своей красоте. Это и
Полярный Урал с его горными кручами, водопадами и
порожистыми реками. Это и озеро Лама, расположенное
недалеко от Норильска, с кристально-чистой водой, с удиви-
тельной красоты берегами — где облесенными, где скалисты-
ми, со множеством срывающихся к озеру водопадов. Это и
удивительные горячие источники Чукотки. Вот где быть
арктическим национальным паркам!
Выше рассказывалось об общегосударственных или меж-
дународных мерах по охране природы, играющих ту или иную
роль в сохранении и северных экосистем, животных и
растений Крайнего Севера. Наряду с ними в СССР были
приняты важные постановления правительства, направлен-
ные на охрану именно арктической природы.
Еще в 1921 году В. И. Ленин подписал декрет Совнарко-
ма «Об охране рыбных и звериных угодий в Северном
Ледовитом океане и Белом море». Как уже следует из его
названия, этот декрет был направлен на защиту интересов
государства в рыбных и зверобойных промыслах Севера, на
охрану здешней промысловой фауны.
250
Г лава пятая
В 1956 году Совет Министров РСФСР принял специальное
постановление «О мерах охраны животных Арктики». Оно
предусматривало полный запрет в СССР охоты на белых
медведей, промысла моржей и диких северных оленей
(добывание моржей и оленей разрешалось, в ограниченном
количестве и по специальным лицензиям, только местному
населению Крайнего Севера), а также другие меры по их
охране, ограничивало и вводило в строгие рамки промысло-
вое использование птичьих базаров и колоний гаг. Это
постановление, как уже говорилось, сыграло очень важную
роль в сохранении и восстановлении численности белых
медведей, чукотского стада моржей, диких северных оленей,
обитателей птичьих базаров.
В 1959 году в целях упорядочения использования лес-
ных ресурсов в северной части притундровых лесов бы-
ла установлена ширина защитных полос от 30 до 150 км
при общей ширине лесотундровой зоны 30—300 км.
Специальные законодательные акты предусматривали так-
же меры по сохранению оленьих пастбищ.
В 1984 году Верховным Советом СССР был принят Указ
«Об усилении охраны природы в районах Крайнего Севера и
морских районах, прилегающих к северному побережью
СССР» *, ставший основным нормативным актом, регулиру-
ющим проблемы охраны природы этого региона. В отличие от
документов, принятых раньше, Указ направлен на охрану не
отдельных компонентов природы Севера, а всего ее ком-
плекса; он также впервые устанавливает ряд норм. Так, в
Указе подчеркивается, что для сохранения и восстановления
природных комплексов, разработки научных основ охраны
природы здесь создается система заповедников и заказни-
ков, что в нее входят материковые и островные участки, а
также участки морского дна и водного пространства. Указ,
следовательно, открывает широкие перспективы в организа-
ции на Крайнем Севере сети заповедников и других охраня-
емых участков природы, нацеливает на создание здесь
заповедников — экологически автономных и полноценных.
В соответствии с этим документом плавание судов в
пределах районов заповедников и заказников может осуще-
ствляться только по специальным коридорам, а передвиже-
ние транспортных средств по ледовой поверхности в зоне
заповедников и заказников возможно лишь по определенным
трассам. Кроме того, Указ предусматривает установление
особых требований при плавании в Арктике судов, полетах
самолетов и вертолетов, при проектировании, строительстве
* Ведомости Верховного Совета Союза Советских Социалисти-
ческих Республик. 26 ноября 1984 г.
251
НА РУБЕЖЕ ТЫСЯЧЕЛЕТИЙ
и эксплуатации разного рода предприятий, сооружений и
установок.
Указом вводятся также более строгие правила по охране
здесь земель и растительности (например, запрещается
использовать механизированный транспорт для передвиже-
ния за пределами дорог и других специальных трасс—как в
тундре, так и в лесотундре), вод и воздуха (при очистке
сточных вод и выбросов в атмосферу должна учитываться
повышенная уязвимость природы этих районов), животного
мира (устанавливаются особые ограничения на добывание
здесь диких зверей, птиц и других животных), предусматрива-
ется необходимость восстановления на Крайнем Севере
возобновимых природных ресурсов, которым причинен ущерб
при строительных, геологоразведочных и иных работах,
ограничивается посещение Арктики туристами. Указ предус-
матривает, что в случае нарушения его положений лица,
виновные в этом, несут как административную, так и
уголовную ответственность.
Хрупкость и повышенная уязвимость живой природы
Арктики стали сегодня очевидными. Стало очевидным и
другое: необходимость бережного к ней отношения. На то
направлены нормы природопользования в Арктике, многие
законы по ее охране, принятые в странах этого региона.
Наконец,— и это, наверное, самое главное — в мире растут
«экологическая сознательность» и число защитников приро-
ды, в том числе и Крайнего Севера. Все это особенно
относится к Советскому Союзу, к советской Арктике, где
природа стала достоянием всего народа. Вот всего лишь
один факт, говорящий сам за себя. В начале января
1985 года в проливе Сенявина, вблизи того самого острова
Итыгран, на котором древние охотники построили «Китовую
аллею», попало в беду тысячеголовое стадо белух. Увлек-
шись погоней за сайкой, звери оказались на мелководье, в
ледовой ловушке. Они скопились в двух небольших полынь-
ях, задыхались, голодали.
Однако люди не позарились на легкую добычу. Рыбаки,
охотники, механизаторы местного совхоза день за днем,
неделю за неделей, не страшась морозов и пурги, боролись
за спасение пленников — скалывали по краям полыней лед,
вывозили его тракторами на берег, даже подкармливали
белух рыбой. Гибель зверей удалось предотвратить. А в
начале февраля, оставив свою вахту по проводке судов, к
проливу Сенявина подошел ледокол «Москва». Он пробил во
льдах канал и помог выйти белухам из ловушки...
252
Глава пятая
ЗАВТРА
«Если сравнить Россию со зданием, нельзя не признать,
что фасад его выходит на Северный Ледовитый океан»,—
писал С. О. Макаров — адмирал, творец первого в мире
линейного ледокола и руководитель его первых плаваний в
Арктике. И хотя эти строки родились еще в начале текущего
столетия, их глубокий смысл открывается сегодня, а обра-
щен в будущее, в завтра.
В самом деле, географы, экономисты, социологи едино-
душно считают, что значение этого региона с его еще не
растраченными природными ресурсами будет неуклонно ра-
сти, что движение сюда и производства, и населения будет
продолжаться. Не вызывает сомнений, что ресурсы полезных
ископаемых на Крайнем Севере, в Арктике будут разрабаты-
ваться все более интенсивно, причем Советский Союз,
вероятно, будет занимать здесь по-прежнему лидирующее
положение. Относится это к северным областям и других
государств. Не случайно, например, канадское правительство
официальным актом отменило название своих тундр Barren
Grounds (Бесплодные пустыни) и заменило его названием
Northern Plain (Северная равнина).
Крайний Север, Арктика—самый крупный на земном
шаре резерв свободных территорий, а это тоже природный
ресурс, и он также становится все более дефицитным. Не
случайно же в разных государствах разрабатываются проек-
ты строительства искусственных островов, подводных и
даже космических поселений. Крайний Север остается «эко-
логическим резервом» свободных территорий, как назвал его
советский ученый Г. А. Агранат, важным производителем
кислорода (ведь тундровые растения вырабатывают его
летом круглые сутки), регулятором на больших простран-
ствах северного полушария водного режима.
Вместе с тем повышенная уязвимость природы Крайнего
Севера, Арктики стала уже настолько очевидной, что не
может не приниматься в расчет при дальнейшем освоении
здешних ресурсов. И это обстоятельство вселяет надежду,
что здесь в основе будущего природопользования будут
лежать здравые экологические принципы, что эти принципы
получат более конкретное выражение, что наряду с развити-
ем хозяйства, промышленности в тундрах и арктических
пустынях сохранятся чистые реки и чистый воздух, расти-
тельность и животный мир.
С каждым годом все большей популярностью пользуются
туристические маршруты на Крайний Север — пешие и лодоч-
253
НА РУБЕЖЕ ТЫСЯЧЕЛЕТИЙ
ные, путешествия на речных и морских пароходах, на
самолетах. И это тоже форма использования здешней приро-
ды, тоже один из ее ресурсов, причем с годами ценность его,
несомненно, будет расти.
Человека влечет сюда нетронутая природа, первозданная
тишина, чистый воздух и, конечно, «живая Арктика», радость
общения с ее пернатыми и четвероногими обитателями.
Подсчитано, например, что доход от одного льва в нацио-
нальном парке Амбосели, в Кении, составляет: при продаже
его шкуры —1150 долларов, при добыче его охотниками-
спортсменами, участниками сафари,— 8500, а при «зрелищ-
ном» использовании — 515 тысяч долларов. Еще никто не
подсчитал подобным же образом доход от белого медведя,
но будто о нем пишет известный английский зоолог
Дж. Хаксли: «Крупные животные, свободно и безбоязненно
разгуливающие по необозримым просторам,—это зрелище
волнует и восхищает, подобно созерцанию прекрасного зда-
ния или прослушиванию гениальной симфонии».
Среди здешних туристов, конечно, преобладают и будут
преобладать горожане, уставшие от городского шума и
суеты. В этом — одна из причин напряженности потока
туристов, направляющихся, например, из средней полосы и
Юга США, из их «каменных джунглей», на Аляску. Приезжие
наводняют ее, и наряду с нефтяной «лихорадкой» Аляска в
наши дни переживает приступ «туристской лихорадки»,
приноравливается к ней. Для туристов устраиваются здесь
многочисленные фестивали: «пушной», «крабовый», «ледя-
ной» (каких только нет!), организуются зрелища и развлече-
ния.
Самолеты привозят группы американцев из «нижних»
штатов, реже—иностранцев, на Крайний Север — на мыс
Барроу, в бывшую колыбель Русской Америки — на остров
Кадьяк и в ее бывшую столицу—город Ситку. Это организо-
ванные туристы. Кроме них на Аляску едут любители пеших
маршрутов (такого путешественника в Америке зовут «хай-
кер», а само путешествие называется «хайкинг») и лодочных
походов (они называются «каноэнинг» или «каякинг»; пос-
леднее относится к байдарочникам), путешествий на верхо-
вых лошадях и собачьих упряжках. Вошли в моду странствия
одиночек, даже путешествия в одиночку в «Белое безмол-
вие», по зимней Аляске. Уже в середине 70-х годов сюда
ежегодно приезжали по полмиллиона туристов, а «турист-
ская индустрия» превратилась в штате в один из основных
источников дохода. Другой популярный район туризма на
зарубежном Севере—канадская территория Юкон и вообще
Северная Канада. Сюда несложно попасть, здесь очень
живописная природа, а на Юконе еще свежа память о
254
Г лава пятая
знаменитой «золотой лихорадке» начала текущего столетия.
С каждым годом все больше туристов едет в Гренландию. А
всего в начале 80-х годов зарубежный Север ежегодно
посещали не менее миллиона человек.
Нельзя не вспомнить, что освоение Севера туристами
имеет давнюю историю. Например, туристические рейсы
пароходов на Шпицберген начались в 1896 году, а в следу-
ющем 1897 году пароход «Лофотен» под командованием
знаменитого ледового капитана Отто Свердрупа (до этого он
был капитаном на нансеновском «Фраме») совершил уже
шесть таких рейсов. А поток паломников в Соловецкий
монастырь, на Белое море? Он не иссякал несколько
столетий, и не был ли он тоже своего рода «туристическим
маршрутом»? Не пленяли ли и этих людей северная природа,
умиротворяющая тишина, нежные тона пейзажей? Не случай-
но же так популярны путешествия на Соловки в наши дни!
Остается сказать о спортивных путешествиях и экспеди-
циях на Крайний Север, в Арктику. Этот край привлекает
путешественников возможностью испытать себя в единобор-
стве с суровой природой, проявить свою настойчивость,
изобретательность, словом, «самоутвердиться», и, конечно,
далеко не на последнем месте стоит возможность общения с
«живой Арктикой», в частности с ее «символом» — белым
медведем.
По существу и такие путешествия начались сюда еще в
прошлые века, хотя тогда их было трудно отделить от
походов, совершаемых с научными либо практическими —
торговыми или промысловыми — целями. Участники «гонок к
полюсу» (точнее, к полюсам) в той или иной мере были тоже
спортсменами. В наши дни они тем более преследуют
спортивные цели.
Зачем они идут сюда—пешком или с собачьими упряжка-
ми, ради чего терпят лишения, рискуют жизнью? На этот
вопрос отвечает один из таких «одержимых», Уолли Хер-
берт: «Я верю, что одной из черт развития цивилизации
является дух приключений — потребность человека ответить
на вызов».
С мнением Херберта можно согласиться, можно его
отвергать. Несомненно, однако, что Арктика—не место для
увеселительных прогулок, походов неопытных и плохо подго-
товленных туристов.
Печальным и поучительным примером тому может слу-
жить судьба японца Наоми Уэмуры. До того как он совершил
свое путешествие на Северный полюс—предприятие не
только смелое, но и дерзкое,— в виде «разминки» он
побывал на высочайших вершинах пяти континентов, спу-
стился вниз по реке Амазонке, путешествовал в Антарктиде, а
255
НА РУБЕЖЕ ТЫСЯЧЕЛЕТИЙ
с 1974 по 1976 год, также в одиночку, прошел с собачьей
упряжкой двенадцать тысяч километров по леднику Гренлан-
дии, по арктической Канаде и Аляске.
И тем не менее даже такого опытного «искателя приклю-
чений» ждал трагический конец. Он погиб в феврале 1984
года на Аляске, при спуске с одной из самых «капризных»
вершин мира — горы Мак-Кинли...
Наряду с косвенным продолжается и, конечно, будет
расти прямое использование человеком живой природы
Арктики, в том числе за счет развития здесь традиционных
отраслей хозяйства.
Домашний северный олень, очевидно, еще долгие годы
будет на севере Евразии главным потребителем тундровой
растительности, будет способствовать вовлечению громад-
ных площадей тундровых и лесотундровых (как и таежных)
пастбищ в хозяйственный оборот. Как уже говорилось,
современная численность домашних северных оленей состав-
ляет в СССР около 2,5 миллиона голов. По расчетам
профессора В. Н. Андреева, на тех же пастбищах в тундре и
лесотундре при современных формах их использования мож-
но дополнительно разместить лишь 200—300 тысяч оленей
(в тайге такие возможности гораздо шире). Резерв пастбищ
на Крайнем Севере, следовательно, невелик. Но есть другие
пути увеличения поголовья животных: за счет более разумного
использования пастбищ, более действенной их охраны, вос-
становления их нарушенных или обедненных участков, за
счет повышения их продуктивности. В самом деле, человек
издавна ухаживает за лугами, получает большую отдачу от
вложенных в луговодство труда и средств. А почему бы не
распространить заботу и на тундры, не «окультуривать» их,
не превращать и их в высокопродуктивные тундровые луга?
Наверное, пора, тем более что опыт такого рода работ—
внесения в тундровые пастбища удобрений, подсева кормо-
вых трав — пусть пока небольшой, но есть и вполне себя
оправдывает.
Существуют и другие пути увеличения поголовья домаш-
них северных оленей, повышения отдачи от этой отрасли
хозяйства; среди них и улучшение структуры стад, и подкор-
мка животных в зимний и весенний периоды (удельная
емкость пастбищ при этом сильно возрастает), выведение
более продуктивных пород оленей и усиление борьбы с их
болезнями. Специалисты считают также перспективным пе-
реход к так называемому изгородному, управляемому выпасу
оленей, то есть содержанию их в обширных загонах. В таком
случае экономнее расходуется растительность, облегчаются
и уход за пастбищами, и ветеринарный надзор за животными,
256
Г лава пятая
становится производительнее труд пастухов и облегчается
их быт—сокращается необходимость в кочевках.
На Крайнем Севере, в Арктике, конечно, и в будущем
будут играть большую роль охотничий промысел, спортивная
охота, рыболовство. Достаточно оснований предполагать, что
этот регион на долгие годы останется (конечно, при раци-
ональном использовании таких ресурсов) поставщиком цен-
ной пушнины, особенно песцовых шкурок, что здесь будут
развиваться и совершенствоваться промысел и диких север-
ных оленей, и морского зверя, и рыбы. Оставаться этому
региону и крупнейшим в северном полушарии очагом размно-
жения водоплавающих и других охотничьих птиц. Ведь растет
же в последние десятилетия численность северных видов
гусей, зимующих в Западной Европе. И это несмотря на
усиление антропогенной нагрузки на природу в местах
гнездования, миграции и зимовок птиц!
В охотничьем и рыбном хозяйстве Крайнего Севера, как и
в оленеводстве, таятся еще большие невскрытые резервы.
Скажем, помочь песцам в выращивании их многочисленного
потомства, подкармливать их в наиболее трудное и голодное
время — значит получать дополнительно песцовые шкурки,
повышать «урожай», который мы собираем в тундре. Может
быть увеличена отдача и от промысла диких северных
оленей — за счет упорядочения самого промысла, сокраще-
ния гибели животных от болезней или хищников.
Среди животных-«северян» есть и такие, что «просятся»
в спутники человека. И это не только гага—поставщик
ценного пуха. На Аляске, невдалеке от Колледжа, пригорода
Фэрбенкса, мне довелось увидеть необычную ферму. Она
располагалась на просторной лесной поляне. Небольшой
скотный двор, сарай и несколько загонов были обнесены
сеткой. Ворота большинства загонов стояли открытыми
настежь, и животные могли выходить из них, когда им
вздумается. На ферме содержались овцебыки — около ста
пятидесяти животных разного пола и возраста. Управлялись
с ними всего два пастуха, и обоих звали Биллами. Билл
старший — старший и по возрасту, и по положению — работал
на ферме уже третий год.
— Трудно ли иметь дело с овцебыками? — спросил я его.
— Теперь-то работа у меня благодать. Раньше, когда я
пас коров, приходилось куда тяжелее,—ответил он не разду-
мывая.
На ферме царила будничная, обыденная атмосфера.
Пахло сеном, навозом и как-то очень по-домашнему—
самими животными. У яслей бок о бок с овцебыками хрумкал
сено поджарый рыжий конь. Загоны маловаты, и с ранней
осени до весны скотину подкармливают сеном и концентра-
257
НА РУБЕЖЕ ТЫСЯЧЕЛЕТИЙ
тами, однако, если им хватает подножного корма, в подкор-
мке они не нуждаются.
Самая горячая пора приходит на ферму весной. В это
время животные линяют и пастухи собирают их подшерсток.
Не только с коров, но и с большинства взрослых быков (из
соображений безопасности у всех овцебыков на ферме
удалены рога) Биллы попросту выщипывают пух руками,
обходя загоны утром и вечером. Лишь немногих отбившихся
от рук быков им приходится загонять в специальный станок.
Животные весной в общем-то и сами жмутся к людям,
поскольку освобождение от клочьев ненужной зимней шер-
сти приносит им облегчение.
В тот год, когда я здесь был, на ферме как бы
стажировались—приглядывались к работе пастухов, к нра-
вам и потребностям животных—двое молодых эскимосов:
такую же ферму собирались завести жители одной из
здешних эскимосских деревень. Содержат одомашненных
овцебыков на фермах—ради сбора их подшерстка—также и
в Канаде, и в Норвегии. Как правило, такие фермы приносят
владельцам неплохой доход. Почему бы не привиться этой
отрасли животноводства и в Советском Союзе, в колхозах и
совхозах Крайнего Севера?
Хотя это не только местное, северное, явление, но здесь
все большее развитие получает пушное звероводство —
разведение на фермах голубых песцов, серебристо-черных
лисиц, норок. Тоже своего рода фермы — по доращиванию
детенышей гренландских тюленей (при этом сокращается их
естественная гибель, и вообще запасы животных используют-
ся более рационально) — стали возникать в последние годы в
Беломорье, а местные поморы, бывшие зверобои, стали
превращаться в звероводов. Выше уже шла речь о проектах
советских зоологов организовать китовые морские «фермы».
Не исключено, что в будущем дойдет очередь и до организа-
ции моржовых «ферм». Словом, закономерен переход здесь
от промысла к хозяйству и тем самым к более интенсивному
и планомерному использованию животных.
Впрочем, овцебыки не были первыми «северянами» (ко-
нечно, после северных оленей), прирученными и одомашнен-
ными человеком. До недавнего времени оставалось неясным
происхождение якутской породы лошадей, той самой, о
которой писал академик А. Ф. Миддендорф: «Якутская ло-
шадь— замечательное животное и, очевидно, больше всяко-
го другого домашнего животного, не исключая даже собаки,
сумела освоиться с самыми разнообразными условиями».
Действительно, эти лошади, обрастающие зимой длинной
густой шерстью, накапливающие толстый слой подкожного
жира, даже в тундрах Якутии способны круглый год кормить-
258
Глава пятая
ся на естественных пастбищах, у них толстая кожа—
неплохая защита от гнуса, большие прочные копыта—
«болотоходы».
Ясность внесла находка в верховьях Индигирки, на реке
Селерикан. В 1965 году, пробивая здесь штольню, на
восьмиметровой глубине горняки обнаружили промерзший
труп лошади. Возраст ее был определен в тридцать семь
тысяч лет, но оказалась она как две капли воды похожей на
современную якутскую. С этой находкой все встало на свои
места: появились основания считать, что порода произошла
от дикого предка (ее научное название—лошадь Черского),
некогда спутника мамонта, однако обитавшего на северо-
востоке Сибири еще несколько сот лет тому назад. Возмож-
но, что кое-где здесь эти животные встречались даже в
недавнем прошлом. Во всяком случае в 1901 году на
Средней Колыме местные эвенки рассказывали зоологу
Е. В. Пфанценмайеру, что они охотятся на диких белых
лошадей (а это самая распространенная масть якутской
породы) и считают их мясо очень вкусным...
Конечно, не только животные, но и некоторые растения-
«северяне» могут быть окультурены и одомашнены. В первую
очередь это кормовые растения, за счет которых возможно
превращение участков тундр и в тучные пастбища (причем не
только для оленей, но и для молочного скота), и в хорошие
сенокосы. Убедительные доказательства тому были даны
агрономом И. С. Хантимером, проводившим многолетние ра-
боты по созданию лугов, в том числе с использованием
местных трав, в Большеземельской тундре.
Из местных растений как кандидат для одомашнивания
большого внимания заслуживает, например, широко распро-
страненный на Крайнем Севере злак—арктофила рыжева-
тая. По мелководным озерам и речным старицам, на их
берегах, она местами образует густые заросли высотой по
пояс взрослому человеку; урожайность ее лугов достигает
девяноста центнеров с гектара, а по содержанию в своих
сочных стеблях, листьях и цветочных метелках протеина,
белка, аминокислот, сахаров и некоторых микроэлементов
она не имеет себе равных среди не только диких, но, как
правило, и культурных злаков. Интересна и полевица ползу-
чая— в среднем и северном Приобье ее называют «мурок».
Как пишет известный северовед, профессор Е. Е. Сыроеч-
ковский, она пышно разрастается по сорам—мелководным
заливам и старицам, а ее подводные луга служат местами
нагула для многих видов рыб, местом кормежки водоплава-
ющих птиц. Со второй половины лета, выйдя из-под воды,
мурковые луга становятся хорошими пастбищами для скота.
Зимой, под снегом, на обсохших сорах, мурок как бы
259
НА РУБЕЖЕ ТЫСЯЧЕЛЕТИЙ
прессуется и консервируется. Толщина его подушки достига-
ет пяти сантиметров, а по питательности один килограмм
«консервированного» мурка заменяет пятьсот граммов овса и
служит хорошим зимним кормом для «тебенюющих» (находя-
щихся на вольном выпасе) лошадей.
Как претендент в домашние кормовые растения, очевид-
но, заслуживает внимания также пушица (особенно пушица
влагалищная) — излюбленный весенний корм всех травояд-
ных тундровых животных—и оленей, и гусей, и леммингов.
Ее сочные листья нередко показываются уже из-под снега, а
сразу после таяния снега по низинам в тундре зеленеют
пышные пушицевые луга. В это время в растениях содержит-
ся почти двадцать процентов белков, они богаты сахаром,
витаминами, микроэлементами.
Можно предполагать, что среди одомашненных «северян»
окажутся и пищевые растения, например кохлеария. Она
пышно разрастается вблизи птичьих базаров или песцовых
нор даже в высоких широтах Арктики и, наверное, окажется
также отзывчивой к удобрениям на арктических огородах,
причем не в теплицах, а под открытым небом. В том, что их
можно будет выращивать на Крайнем Севере в открытом
грунте, и заключается особая ценность окультуренных ме-
стных растений.
Для озеленения улиц города Воркуты уже не один год с
успехом используется ива прутовидная. Древовидные ивы и
ели высаживаются в тундре вдоль Воркутинской железной
дороги, и такие защитные полосы оказываются более надеж-
ным средством предотвращения снежных заносов, чем тра-
диционные щиты из досок. Наконец, просто декоративные
растения, дикие «северяне» с нарядными цветами, с кра-
сивой зеленью. Таких видов немало, но пока это украше-
ние только дикой природы. Но как украсили бы они улицы,
площади, дворы северных городов и поселков!
Дикие «северяне» — идет ли речь о растениях кормовых,
пищевых или декоративных—имеют по сравнению с растени-
ями культурными (а значит, выведенными южнее) большие
преимущества. Они не боятся летних заморозков, приспособ-
лены к существованию в условиях короткого лета и кругло-
суточного солнечного освещения (это растения «длинного
дня»), а потому «спешат жить», растут и развиваются
чрезвычайно быстро. Не всем им, правда, свойственна
высокая продуктивность, и семена их, как правило, облада-
ют невысокой всхожестью. Но ведь и предки домашних
растений не были «рекордсменами», а современная их
высокая продуктивность—результат длительной, зачастую
многовековой, селекционной работы с ними человека.
Техногенные, антропогенные пустыни на нашей планете
260
Глава пятая
теперь не редкость. Они множатся, занимают все большие
площади. На Крайнем Севере, в Арктике, где природа в
общем-то небогата, такие «рукотворные» пустыни безрадо-
стны вдвойне. К тому же усилий для своего здесь «созда-
ния» они требуют совсем немного, а вдохнуть в них жизнь
особенно трудно. На Аляске в середине семидесятых годов
мне пришлось видеть такие пустыни (здесь их зовут «бед-
ленде»—дурные земли), родившиеся на месте лесов и тундр
во время «золотой лихорадки», то есть еще в начале века.
На плешинах, обезобразивших речные долины и склоны гор,
все еще виднелись отвалы промытого грунта, ржавые остовы
драг, безымянные могильные холмы. На них так .и не
восстановились почва и растительность, сюда так и не
вернулись птицы и звери.
Между тем человеку, живущему на Крайнем Севере, в
Арктике, пожалуй, как нигде, нужны чистые вода, воздух,
снег, голубизна неба, разноцветье трав, птичьи песни. Ведь
никто так не бывает рад пернатым вестникам весны, как
жители северных поселков.
Выше уже шла речь об «оазисах», выделяющихся на
фоне тундры и сочной зеленью трав, и яркими пятнами
цветов, о тех пернатых и четвероногих спутниках человека,
которые были «отобраны» им из числа местных видов либо
«приведены» на Север из более южных районов. В северных
поселках намечаются даже «городской» и «сельский» ком-
плексы, хотя по-настоящему сельских ландшафтов на Край-
нем Севере нет. Среди домов здесь чаще селятся пуночки,
белые трясогузки, каменки — это «горожане», и они очень
украшают поселки. В ближайших окрестностях домов неред-
ки гнезда белохвостых песочников, а то и варакушек, а в
некотором удалении от домов, но еще в «сфере явного
влияния» человека обитают краснозобые коньки (тоже хоро-
шие певцы), чечетки, зуйки-галстучники — все они как бы
«селяне».
Фауна культурного ландшафта Крайнего Севера еще
очень молода и по сути дела формируется сейчас, на наших
глазах. Можно предположить, что видовой состав ее будет
постепенно расширяться, причем главным образом за счет
приспособленных к местным условиям «вселенцев». И здесь
открывается широкое, интересное поле деятельности для
полярников. В средней полосе и на юге мы уже давно
привлекаем к своему жилью скворцов, мухоловок, синиц; в
охотничьих хозяйствах разработаны и успешно применяются
методы поселения на водоемах водоплавающих птиц. А
разве не заманчиво научиться привлекать пернатых, конечно
с выбором, в северные города и поселки, на ближайшие к
ним реки и озера?
261
НА РУБЕЖЕ ТЫСЯЧЕЛЕТИЙ
Живая природа может соседствовать с человеком и на
Крайнем Севере, человек даже в состоянии «творить» ее по
своему желанию. Лишь бы не был перейден тот рубеж, за
которым начинаются незаживающие раны, рождаются без-
жизненные пустыни.
Как бы ни шло здесь освоение природных ресурсов, как
бы ни развивалось здесь хозяйство, на Крайнем Севере, в
Арктике, сохранятся и полярная ночь, и морозы, и пурга.
Словом, этот край так и останется Севером, Арктикой.
Для тех, кто будет приезжать сюда, жить здесь, окажется
полезным многовековой опыт местного населения, опыт не
только преодоления коренными северянами невзгод здешне-
го климата, выработанный веками тип одежды и обуви, но и
традиционные приемы охоты и рыбной ловли, родившиеся на
Крайнем Севере разумные принципы общения человека с
природой. Конечно, речь идет не о слепом копировании быта,
традиционной культуры, даже охотничьего «кодекса» ненцев,
чукчей, эскимосов, но о творческом восприятии этого опыта,
о перенесении его «рациональных зерен» в современную
жизнь, в современное природопользование.
Едва ли не самым впечатляющим примером бурного
хозяйственного освоения советского Заполярья может слу-
жить Ямал, как и вообще север Западной Сибири. В самом
деле, газ и нефть были обнаружены здесь совсем недавно,
всего два-три десятилетия назад. Однако уже к началу 80-х
годов этот регион превратился в основную энергетическую
базу страны.
«Ямальский газ», «ямальская нефть»—эти слова замель-
кали на страницах газет, в радиопередачах, да и в разгово-
рах людей в здешних поселках, в тундре. Но прошло еще
несколько лет, и к наиболее употребимым на Ямале словам
прибавилась также «железная дорога».
«Железнодорожную станцию на полуострове Ямал зало-
жили транспортные строители,— писала 11 июля 1986 года
газета «Известия».— Сооружение Обской—так назвали но-
вую станцию — начато в десяти километрах от молодого
города Лабытнанги.
Стальная магистраль, протяженность которой составит
540 километров, ускорит создание газодобывающего ком-
плекса.
Обской — первой на будущей магистрали — предстоит
стать крупным железнодорожным узлом в сибирском Запо-
лярье. Именно отсюда действующая железная дорога Чум —
Лабытнанги круто повернет на север полуострова».
Мне довелось бывать на Ямале в те годы, когда в тундре
262
Глава пятая
поднимались еще первые буровые вышки, а олени, недоуме-
вая, останавливались перед редкими следами тракторов и
вездеходов. Уже тогда были слышны жалобы оленеводов на
сокращение площадей оленьих пастбищ, ямальские рыбаки и
охотники сетовали на оскудение запасов рыбы, дичи, зверя.
Шло время, вышек в тундре вставало все больше, трактор-
ные следы встречались здесь все чаще, а оскудение местной
природы становилось все очевиднее. И вот теперь—
строительство железной дороги, приход в тундру невиданно
мощной техники, множества людей.
По проекту дорога перешагнет через Юрибей — самую
полноводную и богатую рыбой реку полуострова. Ее насыпь
пересечет Ямальский заказник—изобилующую озерами и
речными протоками долину Мордыяхи, один из основных на
полуострове очагов размножения гусей, песцов, нагула и
нереста промысловых рыб—щокура, муксуна, пыжьяна,
пройдет через главные летние пастбища оленьих стад.
Изменения в здешнем экологическом «климате» усилятся,
причем скорее всего не в пользу живой природы.
Что нужно сделать, чтобы сохранить эту природу, как
разумно сочетать здесь традиционные, старые (но отнюдь не
устаревшие) и современные отрасли хозяйства? Такую зада-
чу и предстояло решить в 1986 году нашей экспедиции. Она
была направлена в Ямало-Ненецкий автономный округ Все-
союзным научно-исследовательским институтом охраны при-
роды и заповедного дела.
Я не стану подробно рассказывать о ее работе и
результатах—это означало бы пересказ всей книги. Конеч-
но, были и теперь ненастье и кровопийцы комары, и на этот
раз подолгу приходилось ждать летной погоды и помногу
часов подряд с ревом рубили воздух лопасти нашего верто-
лета.
Были разговоры и споры — и в учреждениях, и между
собой. В общем все то же, что и в предыдущих экспедициях.
А одним из результатов ее стал проект организации на
севере Западной Сибири государственного заповедника.
Этот заповедник должен состоять из двух участков:
южного, расположенного на юге Ямала, в бассейнах рек
Щучьей и Хадыты, и северного, находящегося на севере
Гыданского полуострова, на той его части, что носит назва-
ние полуостров Мамонт.
На южном участке представлены все ландшафты севера
Западной Сибири, кроме арктических тундр. Но тундры здесь
263
НА РУБЕЖЕ ТЫСЯЧЕЛЕТИЙ
есть — как равнинные, так и предгорные (поскольку сюда
еще заходят восточные предгорья Урала), и среди них
травянистые, моховые, лишайниковые, кустарниковые и су-
хие, заболоченные. Когда вертолет пересекает его и летит с
севера на юг, видишь, как тундра сменяется лесом. Вначале
отдельные деревья (лиственницы, ели) показываются в
речных долинах или у озер. Даже издали, сверху, замечаешь,
как трудно приходится этим пионерам, видно, что они
обтрепаны и изломаны жестокими ветрами, обожжены моро-
зами. Чем южнее, тем больше становится таких смельчаков,
отдельные деревья, а потом и рощицы, поднимаются на
водоразделы, а рядом, в речных долинах, лес становится
крупнее, гуще, к лиственницам и елям присоединяются
береза, ольха, черемуха.
На реке «по шейку» в воде спокойно стоит рогач-лось. С
речного берега в глубь леса галопом удирает семейство —
медведица и два подростка-медвежонка. А рядом, на поляне,
как неживая, застыла белая сова. Словом, на этом участке
близко соседствуют друг с другом тундра, лесотундра, самые
северные в Западной Сибири островки настоящего леса,
тайги. На Щучьей это преимущественно лиственничники, на
Хадыте—лиственничники с примесью ели (Хадыта по-
ненецки и означает «еловая»).
Животный мир этого участка в пределах Ямала наиболее
богат и разнообразен. Например, здесь регулярно размножа-
ются почти девяносто видов птиц (всего же на полуострове
их немногим больше ста). На одном гектаре удается насчи-
тать до четырнадцати пар гнездящихся птиц (на других
участках плотность их гнездования намного ниже). В преде-
лах не только Ямала, но и Евразии, а возможно, и всей
планеты здесь наиболее обычны, если не сказать многочис-
ленны, кречеты, самые мелкие из диких «серых» гусей —
пискульки, обычны лебеди — и кликуны, и тундровые, обита-
ют орланы-белохвосты, так же как кречеты и тундровые
лебеди, включенные в Красную книгу СССР. К сказанному
можно добавить, что сами реки — и Щучья и Хадыта—места
нагула и нереста нескольких видов промысловых рыб,
особенно ряпушки.
Северный участок заповедника входит в подзону аркти-
ческих тундр. Эта подзона имеет здесь и наиболее типичное,
«классическое», выражение. Большие площади на полу-
острове Мамонт заняты лишайниковыми, моховыми или
пушицевыми тундрами, но не редкость среди них и бесплод-
ные плешины. На крайнем же юге участка растительность
становится богаче, там появляются багульник, морошка,
даже островки ивняков.
Типична для подзоны арктических тундр и фауна этого
264
Г лава пятая
участка. В его пределах размножается, конечно, гораздо
меньше видов птиц, всего около тридцати, но зато среди них
преобладают «полярники», как, например, белоклювая гага-
ра, стеллерова гага, тундряная куропатка, кулики —
краснозобик и камнешарка. Здесь же гнездятся краснозобые
казарки, встречаются дикие северные олени (в тундрах
Западной Сибири они стали уже большой редкостью), а
зимой на побережье полуострова Мамонт нет-нет да и
покажется белый медведь. И последнее — о рыбе. Гыданский
залив и пресноводные водоемы полуострова Мамонт счита-
ются в округе важнейшими районами нереста, нагула и
зимовки омуля и муксуна, щокура и пыжьяна.
Участки заповедника—южный и северный — как нельзя
лучше дополняют один другой и вместе будут отражать
практически все разнообразие ландшафтов севера Западной
Сибири, все представленные здесь природные зоны. Взаимно
дополняют эти участки друг друга и в ином отношении.
Пастбища юга Ямала с незапамятных времен — осенью,
зимой и весной — использовались оленеводами. Большая
нагрузка приходится на них и теперь, и поэтому они уже
порядочно выбиты, растительность здесь кое-где заметно
изменена человеком. Полуостров Мамонт мало интересовал
оленеводов в прошлом, мало интересует их и теперь.
Растительный покров на нем поэтому слабо изменен, а
местами пребывает и в первозданном состоянии (это, воз-
можно, единственные в Евразии участки первичных, «перво-
зданных», тундр).
Ждут этот край, и видимо скоро, большие перемены.
Отсюда по трубопроводам должны пойти на юг и большой
газ, и большая нефть. Здесь вырастут новые поселки,
возможно, даже города. Круглый год—и полярным днем, и
полярной ночью — будут слышны гудки тепловозов, стук
вагонных колес на железной дороге. И тем не менее и на
Ямале и на Гыданском полуострове могут быть сохранены
эталонные участки природы, оленьи пастбища, главные очаги
размножения птиц, зверей, рыбы. В этом и будет заключать-
ся основная задача Ямальского государственного заповедни-
ка.
Назвав одной из задач будущего заповедника сохранение
оленьих пастбищ, конечно, в их действенном, «рабочем»
состоянии, я не оговорился. Выше уже шел разговор о том,
что олень, неважно какой он, дикий или домашний,—
необходимый сочлен тундровой экосистемы, что он не
позволяет вырождаться ягельникам и вообще «поддержива-
ет должный тонус» тундры. Таковы теоретические предпо-
265
НА РУБЕЖЕ ТЫСЯЧЕЛЕТИЙ
сылки. Однако на практике до сих они не учитывались, и
вход на заповедные территории домашним оленям был
строго запрещен (диких оленей такой запрет не касался). И
вот теперь проектом предусматривается использование ра-
стительности заповедника стадами домашних оленей (на юге
Ямала диких оленей давно уже нет). Правда, здесь потребу-
ются и определенные ограничения. Имеется в виду, что не
менее тридцати процентов заповедника составит абсолютно
охраняемая территория, где влияние человека и его деятель-
ность сократятся до предела. Для прогона больших стад
будут выделены и обозначены указателями специальные
коридоры, а пастухам придется соблюдать правила и требо-
вания, тщательно продуманные и разработанные сотрудни-
ками заповедника.
Вообще его сотрудникам будет над чем поработать.
Север Гыданского полуострова остается пока одним из
последних районов тундровой зоны СССР, слабо изученных и
ботаниками и зоологами, и очень может быть, что специали-
стов еще ждут здесь интересные находки.
Южный участок заповедника в отличие от северного
относится к наиболее изученным тундровым территориям. Не
только изученным, но и давно обжитым. Возможно, что
именно на юге Ямала складывалось как отрасль хозяйства,
совершенствовалось северное оленеводство. Много веков
назад здесь пролегали пути дружин новгородцев, шедших «за
Камень» (Урал) за «мягкой рухлядью» (за пушниной). Позже
этим путем шли землепроходцы, купцы, «государевы лю-
ди».
Не одно столетие велась разведка водных путей через
южный Ямал: из Оби в бассейн Печоры, из Оби в Байдарац-
кую губу, предполагалось использовать для этой цели и реку
Щучью.
Во второй половине восемнадцатого столетия на юге
Ямала побывал путешественник и естествоиспытатель (впос-
ледствии российский академик) Василий Зуев. Собранные им
разнообразные сведения о природе края вошли в классиче-
ский труд академика Петра Палласа «Путешествие по
разным провинциям Российского государства». В 1875 году
экспедицию на Щучью предприняли немецкие зоологи Отто
Финш и Альфред Брем (да, да, тот самый известный зоолог,
путешественник, автор знаменитой многотомной «Жизни
животных»).
В исследовании края участвовали и другие зоологи,
среди них Б. М. Житков, В. М. Сдобников, имена которых
уже упоминались, многие ботаники, географы, этнографы.
266
Г лава пятая
Словом, сотрудникам заповедника достанется неплохое на-
следство и будет с чем сравнивать свои наблюдения, во
всяком случае относящиеся к южному участку.
Сама жизнь подсказывает, чем должен заниматься
Ямальский заповедник, какие научные проблемы он должен
решать. Конечно, в первую очередь это разработка путей
сохранения природы Ямала, его растительности, его живот-
ного мира.
Идея организации здесь заповедника возникла не сегод-
ня, не в наши дни. Еще в середине 30-х годов за него,
особенно за сохранение на Ямале лесных островов, ратовал
известный зоолог, исследователь фауны Крайнего Севера
СССР А. Н. Дубровский. Позже с этой же идеей выступил
видный советский эколог академик С. С. Шварц. В одной из
последних своих работ, в 1976 году, он писал: «Мне уже не
раз приходилось писать о «Хадытынском феномене»... Здесь
настоящий лес: лиственница, ель, береза, красная смороди-
на, черемуха (она цветет здесь в середине июля), жимолость,
на лугах травы по пояс. Не будем сейчас говорить о том, чем
объясняется «Хадытынский феномен». Обратим внимание на
другое. Растения превосходно приспособились к субарктиче-
скому климату. Они могли бы быть использованы в качестве
бесценного посадочного материала для создания подобных
лесных оазисов во всей южной тундре. Эта работа, сто-
имость которой по сравнению со стоимостью работ по
промышленному освоению Крайнего Севера мала, имела бы
планетарное значение. Многовековой спор: кто наступает—
тундра на лес или лес на тундру—мог бы быть решен в
пользу леса и (об этом и надо помнить в первую очередь) в
пользу человека...» И это тоже будет задачей заповедника на
Ямале.
Взгляд человека на природу Крайнего Севера, на природу
Арктики, ее оценка со временем менялись. Гартвиг (в книге
«Природа и человек на Крайнем Севере», переведенной на
русский язык с немецкого С. А. Усовым и изданной в Москве
в 1833 году; в 1866 году появилось даже ее второе издание,
что свидетельствовало о популярности книги) писал: «Хотя
человек и называет себя царем земли, и в более счастливых
странах, где в труде выражается его могущество, он действи-
тельно таков, но на Крайнем Севере только в немногих
местностях удалось получать ему скудные плоды от непло-
дородной почвы, и почти повсюду здесь является он только
кочующим звероловом, рыболовом или пастухом, а при-
267
НА РУБЕЖЕ ТЫСЯЧЕЛЕТИЙ
рода целые тысячелетия остается неизменной...
Во всем мире нет ничего печальнее и бесплоднее
обнаженной тундры, состоит ли она из необозримых болот
или сухой, покрытой лишаями почвы. Желтоватые мхи и
серые лишаи образуют некрасивый ковер, которым здесь
покрывается природа и на котором изредка, как диковинка,
и то на плоских склонах, обращенных к югу, поднимаются
тощие травки или цветки».
Неизвестно, побывал ли автор этих строк на Севере, а
если и побывал, то где именно. Но вот впечатления о
таймырских тундрах академика А. Ф. Миддендорфа: «Вид
плоской нагорной тундры на большом протяжении убийствен-
но однообразен; горизонт исчезает в безграничной, несконча-
емой дали, и на всем этом пространстве везде одно и то же.
Нет ни тени, ни ночи. Ни свет, ни ветер, ни звук... нигде не
встречают препятствия. Повсюду скользит ветер, повсюду
тишина и безмолвие...»
И каким контрастом к сказанному звучат слова современ-
ных исследователей Таймыра — Б. Б. Боржонова, М. П. Пав-
лова и Г. Д. Якушкина (о них уже говорилось в этой
книге) — о тех же таймырских тундрах: «Непрерывным пото-
ком, как золотой дождь, льются на просторы равнин солнеч-
ные лучи. От такой массы света и тепла бурно растут
растения... Цветут звездчатки, камнеломки, дриады... Быстро
поднимается солнечная зелень осок, пушиц, злаков, хвощей.
Трепещет над Таймыром прогретый воздух, пропитанный
нежным ароматом цветов...
Очаровательная осенняя пора... Тундра отливает багрян-
цем и позолотой листвы, синью озер и лазурью неба.
Просторы ее наполнены шумом и голосами богатого царства
животных...»
Или вот такие строки современного автора М. Сини-
цына; они относятся к Ямалу: «Тундра как хороший, но
скромный и сдержанный человек. С первого знакомства
он не пленяет яркостью и блеском, но каждый проведенный
с ним день увеличивает симпатию и расположение... Прек-
расны и богаты просторы Заполярья, а в облике тундры, в
непередаваемой мягкости ее красок, в нежной легкости
северного неба... есть своя неповторимая прелесть и красо-
та... В ясные дни, когда светит нежаркое северное солнце,
когда видна бледная голубизна неба, пронизанная перистыми
облаками, редкими и легкими, точно серебристые прожилки
в мраморе, а вся залитая светом земля переливается своими
нежными тонами,— в такие дни тундра прекрасна. Кажется,
будто всю красоту, которую природа равномерно, в малых
дозах дает людям в средней полосе, она сконцентрировала и
сразу изливает здесь в огромных непостижимых размерах...»
268
Глава пятая
Природа Арктики за последние два столетия изменилась,
конечно, мало, но эта область земного шара стала как бы
ближе к нам, понятнее, «обыкновеннее». В этом, наверное,
причина различий в отношении к ней, в ее оценке.
Что ждет ее в будущем?
Она, эта природа, может и должна сохраниться. Ее
будущее, ее Завтра, в руках человека, нас самих, наших
современников и потомков, нынешних и будущих полярников.
Эта природа хрупка, но все более известными становятся
пути и принципы разумного здесь хозяйствования. И мне
думается, человеческий разум и в этом случае восторже-
ствует.
ОГЛАВЛЕНИЕ
ПРЕДИСЛОВИЕ 1
Г лава первая
СКАЛЫ НАД МОРЕМ	з
НА МУРМАНСКОМ БЕРЕГУ	3
«МАЛЕНЬКАЯ АНТАРКТИКА»	17
СТРАНА ВЕТРОВ	33
Г лава вторая
ТУНДРА МНОГОЛИКАЯ	54
БОЛЬШАЯ ЗЕМЛЯ	54
ВОТЧИНА ВЯСАКА И ХАДАТО	73
ЧУМЫ НА ГОРИЗОНТЕ	85
Г лава третья
ГДЕ ОН, ПРЕДЕЛ ЖИЗНИ?	107
СЕВЕР ЕВРАЗИИ	107
ПОСЛЕДНЯЯ «НЕХОЖЕНАЯ ЗЕМЛЯ»	131
ВОКРУГ—ЛЕДЯНАЯ ПУСТЫНЯ	140
Г лава четвертая
КРАЙ ЗЕМЛИ СИБИРСКОЙ	161
«КЭПСЭ, ДОГОР»	161
РОДИНА БЕЛЫХ МЕДВЕДЕЙ	189
ЗДЕСЬ РОЖДАЕТСЯ ДЕНЬ	211
Г лава пятая
НА РУБЕЖЕ ТЫСЯЧЕЛЕТИЙ 228
ВЧЕРА 228
СЕГОДНЯ 233
ЗАВТРА 252
Успенский С. М.
У 77 Живая Арктика.— Мысль, 1987.—269 с., 20 ил.
1 р. 60 к.
Известный зоолог-полярник обобщает результаты своих многолет-
них исследований, увлекательно рассказывает о животном мире
Севера, об истории открытия и освоения Арктики, о неповторимой
красоте этого сурового края. Особое внимание автор уделяет пробле-
ме сохранения богатства и разнообразия живой природы Крайнего
Севера.
1905030000-028
У----------------167-87
ББК 28.68
004(01 )-87
Авторы фотографий
Е. В. Арбузов
Л. И. Вейсман
А. Г. Кибальчич
С. В. Мараков
Э. В. Назаров
С. М. Успенский
Савва Михайлович Успенский
ЖИВАЯ АРКТИКА
Заведующий редакцией Ю. Л. Мазуров
Редактор А. Г. Шемарин
Редактор карты Л. Я. Строкина
Младший редактор 3. П. Львова
Оформление художника А. А. Брайтмана
Художественный редактор Е. М. Омельяновская
Технический редактор Е. А. Молодова
Корректор Г. Б. Абудеева
ИБ № 2901
Сдано в набор 20.05.86. Подписано в печать 30.01.87. А 09013. Формат
84х1081/32. Бумага тип. № 1. Гарн. Гельветика. Высокая печать. Усл. печ. лис-
тов 16,38 с вкп. Усл. кр.-отт. 23,78. Учетно-издат. листов 20,15 с вкл.
Тираж 100 000 экз. Заказ № 2559. Цена 1 р. 60 к.
Издательство «Мысль». 117071. Москва, В-71, Ленинский пр., 15.
Ордена Октябрьской Революции и ордена Трудового Красного Знамени МПО
«Первая Образцовая типография» имени А. А. Жданова Союзполиграфпрома
при Государственном комитете СССР по делам издательств, полиграфии и
книжной торговли. 113054, Москва, Валовая, 28.