«Американская мечта» и американская действительность - Шестаков В.П., Голенпольский Т.Г.

Часть I. СОЦИАЛЬНЫЕ ИЗМЕРЕНИЯ «АМЕРИКАНСКОЙ МЕЧТЫ»

Глава 2. «АМЕРИКАНСКАЯ МЕЧТА» И «ЭТИКА УСПЕХА»

Глава 3. «АМЕРИКАНСКАЯ МЕЧТА» И АМЕРИКАНСКИЙ ГЕРОЙ

Глава 4. КРИЗИС «АМЕРИКАНСКОЙ МЕЧТЫ» В 70-Х ГОДАХ

Часть II. ОТРАЖЕНИЕ «АМЕРИКАНСКОЙ МЕЧТЫ»

Глава 7. «АМЕРИКАНСКАЯ МЕЧТА» В ЛИТЕРАТУРЕ США

Часть III. «АМЕРИКАНСКИЕ МЕЧТЫ: УТРАЧЕННЫЕ И ОБРЕТЕННЫЕ»

Author: Шестаков В.П. Голенпольский Т.Г.

Tags: культура культурное строительство история сша сша

Year: 1981

Similar

Кубрик

Философия бунта

Народная история США

Патология потребительства. Критика буржуазного образа жизни

Text

Т. Г. Голенпольский
В. П. Шестаков
«ИМЕРИ1ЯНСШ
/ИЕЧТ4
И /МЕРШНСШ
.ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ
Москва
«Искусство»
1981

Б5К71
Г 60
Рецензент
Ю. А. Замошкин, докт. филос. наук
тЩЩ-БЗ-79-2-80 0302020300
© Издательство «Искусство», 1981 г.

ОГЛАВЛЕНИЕ
Введение 6
Часть I. СОЦИАЛЬНЫЕ ИЗМЕРЕНИЯ «АМЕРИКАНСКОЙ
МЕЧТЫ»
Глава 1. ИСТОРИЧЕСКИЕ СУДЬБЫ
17 «АМЕРИКАНСКОЙ МЕЧТЫ»
Глава 2. «АМЕРИКАНСКАЯ МЕЧТА»
40 И «ЭТИКА УСПЕХА»
Глава 3. «АМЕРИКАНСКАЯ МЕЧТА»
56 И АМЕРИКАНСКИЙ ГЕРОЙ
Глава 4. КРИЗИС «АМЕРИКАНСКОЙ
81 МЕЧТЫ» В 70-Х ГОДАХ
Глава 5. «ЕСТЬ У МЕНЯ МЕЧТА...»
96
Часть II. ОТРАЖЕНИЕ «АМЕРИКАНСКОЙ МЕЧТЫ»
В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ КУЛЬТУРЕ
Глава 6. ЭВОЛЮЦИЯ «АМЕРИКАНСКОЙ
116 МЕЧТЫ» В КИНЕМАТОГРАФЕ
Глава 7. «АМЕРИКАНСКАЯ МЕЧТА»
151 В ЛИТЕРАТУРЕ США
Часть III. «АМЕРИКАНСКИЕ МЕЧТЫ:
УТРАЧЕННЫЕ И ОБРЕТЕННЫЕ»
Заключение 207

Введение
В конце 60-х и в особенности в начале 70-х годов по целому-
ряду причин социального и политического характера в США
особенно ярко проявились все симптомы морального кризиса. Этот
кризис явился частью идейно-политического кризиса, охватившего
современное буржуазное общество. В докладе на XXVI съезде КПСС
Генеральный секретарь ЦК КПСС Л. И. Брежнев отметил факт
продолжающегося идейно-политического кризиса
империалистической системы: «Сузилась сфера империалистического господства
в хмире, обострились внутренние противоречия в странах
капитала и соперничество между ними. Резко возросла агрессивность
политики империализма —и прежде всего американского»1.
В США этот кризис проявился наиболее остро в 60—70-х годах,
в связи с поражением во Вьетнаме, подъемом молодежного движения
н обострением расовых конфликтов. В области морали, а еще шире —
в сфере ценностных ориентации огромного слоя американцев этот
кризис породил явления двойного порядка. С одной стороны, он
привел к росту аморализма, девальвации традиционной системы
нравственных ценностей, к утрате устойчивых моральных
критериев, что в особенной степени проявилось в молодежном движении,
когда американская молодежь пыталась создать «новую мораль»,
соответствующую ее поискам «новой чувственности» 2. С другой
стороны, моральный кризис привел к своеобразному «ревайвализ-
му» — возрождению и переосмыслению некоторых традиционных
моральных ценностей и идеалов, которые должны были занять
место обесценивших себя моральных императивов и таким образом
заполнить образовавшийся «моральный вакуум». К числу такого
рода идеалов относится то, что традиционно в американской
литературе обозначается термином «американская мечта». I
Что же такое «американская мечта»? Какой круг
представлений, моральных ценностей, политических идеалов она отражает?
Современная буржуазная пропаганда стремится представить
«американскую мечту» в качестве единого «всеамериканского»
идеала, придавая ей националистическое и надклассовое содержание.'
При этом игнорируется и тщательно маскируется тот очевидный
факт, что уже с самого своего возникновения «американская мечта»
явилась отражением острой классовой борьбы и противоположных
классовых интересов. Эти приемы буржуазной пропаганды
получили распространение в последние годы, и особенно в связи с 200-ле-
1 Материалы XXVI съезда КПСС М., 1981, с. 4.
2 Jankelovich D. The New Morality. N. Y., 1974.
6

тием США, они имели совершенно очевидную цель — скрыть те
классовые и социальные конфликты, которые и сегодня раздирают
американское общество.
Полемизируя с такого рода буржуазной апологетикой,
Генеральный секретарь КП США Гэс Холл в выступлении на симпозиуме
«Марксизм и 200-летие США» в Колумбийском университете в
апреле 1976 года сказал: «Классовая борьба пробиралась зайцем
в трюмах тех судов, которые отплывали к обоим континентам
Америки. Классовая борьба первой вступила на берег в Плимуте,
а через 16 лет после того, как там высадились первые поселенцы, уже
произошла оставившая след в истории забастовка рыбаков. Наша
двухсотлетняя история — это двести лет классовой борьбы и
одновременно двести лет разгула расизма».
В противоположность буржуазному мифу о единой
надклассовой мечте марксизм выдвигает принцип классового, конкретно-
исторического анализа содержания тех идеологических элементов,
которые входили в состав «американской мечты». Методологической
основой этого анализа может служить ленинская концепция двух
культур в каждой национальной культуре в условиях буржуазного
общества. «В каждой национальной культуре,— писал В. И.
Ленин,— есть, хотя бы не развитые, элементы демократической и
социалистической культуры, ибо в каждой нации есть трудящаяся
и эксплуатируемая масса, условия жизни которой неизбежно
порождают идеологию демократическую и социалистическую. Но в
каждой нации есть также культура буржуазная (а в большинстве
еще черносотенная и клерикальная) — притом ке в виде только
«элементов», а в виде господствующей культуры» х.
Ленинское учение о двух культурах в каждой национальной
культуре может быть методологической основой для исследования
тех идеологических явлений, которые входят в содержание такого
сложного феномена, как «американская мечта». Оно позволяет
видеть, что не существует никакой единой «американской мечты».
В истории американской идеологии всегда существовали, по сути
дела, две мечты: буржуазная и апологетическая, с одной стороны,
и демократическая — с другой. Одна — это традиционная мечта
о лучшей жизни, равенстве и братстве, мечта американских
трудящихся, негритянского населения и других национальных
меньшинств. С другой стороны, существуют и попытки американских
идеологов свести все содержание «американской мечты» к
«американскому образу жизни», к казенному патриотизму и национализму,
этике преуспеяния и философии «равных возможностей». Все это —
паразитизм на народной мечте о лучшей жизни, на ее живительных
корнях в истории американской демократии.
«Американская мечта» — трудноопределимое понятие. Некото-
1 Ленин #. И. Поли. собр. соч., т. 24, с. 120—121.
7

рые американские исследователи вообще считают невозможным
определить «американскую мечту», утверждая, что она
представляет собой не логическое понятие, а некую иррациональную
коллективную надежду 1. Быть может, поэтому американские словари
и энциклопедии вообще не содержат определения этого понятия.
И тем не менее в специальных исследованиях об «американской
мечте» мы находим довольно пестрый спектр мнений относительно
значения этого понятия. Некоторые авторы связывают
«американскую мечту» с традиционной национальной этикой преуспеяния,
со стремлением к успеху 2. Другие видят в мечте своеобразный тип
утопии, веру в лучшее будущее Америки 3. Для третьих
«американская мечта» равнозначна «американскому образу жизни» и т. д.
В американской литературе нет недостатка в попытках
представить «американскую мечту» как основу всей американской
демократии, а ее основоположников — как пророков и мечтателей.
«Первая зафиксированная «Американская мечта»,— пишет Стюарт
Холбрук,— это была мечта о небольшом корабле, пересекающем
бушующий океан с пассажирами на борту, которые вряд ли могли
поверить, что настанет день, когда их будут вспоминать как
пионеров, а «Мэйфлауэр» будет символизировать собой «свидетельство
о рождении» американской демократии. Величайшая Американская
Мечта вырисовывается в величественных строках Декларации
независимости, ей дает основу Конституция» 4.
Другие авторы идут еще дальше, пытаясь приравнять
«американскую мечту» к учению Маркса о коммунистическом обществе.
«Наше исследование,— пишет Р. Гудвин,— начинается с
утверждения сходства между Марксовой утопией (!) и Американской
мечтой. Обе исходят из веры в то, что все люди имеют равные права
в области материального благосостояния и что равенство составляет
необходимую основу, которая открывает людям «царство свободы»,
развитие «человеческих потенций» или «поиски счастья» 5.
Столь пестрый набор определений не случаен. Он
свидетельствует о том, что «американская мечта» — сложный комплекс
понятий, идеалов, надежд, характерных для американского социально-
политического сознания. Этот комплекс включает, во-первых, целый
ряд социально-психологических стереотипов, связанных со
спецификой так называемого американского характера, американской
историей, как, например, с возникшим еще во времена освоения
1 «Американская мечта никогда не была точно определена и, очевидно,
никогда не будет определена. Она одновременно и слишком разнообразна и
слишком смутна: разные люди имеют в виду различный смысл, говоря о ней»
(Carpenter F. American Literature and the Dream. NY., 1955, p. 3).
2 Clienoweth L. The American Dream of Success. Massachusetts, 1974.
3 Partington V- L. American Dreams. A Study of American Utopias.
Providence, 1947.
4 Holbrook 5. Я. Dreamers of the American Dream. N.Y., 1957, p. 35.
G Goodwin R. The American Condition. N.Y., 1974, p. 18.
8

Запада представлением о «мобильности» американцев, со
стремлением к передвижению, к поискам новых пространств и т. д.
Во-вторых, он содержит комплекс моральных идеалов и норм, таких, как
представление о «равных возможностях», о «человеке, создавшем
самого себя» (self-made man), концепция успеха и т. д. В-третьих,
в процессе эволюции «американской мечты» на нее наложился ряд
социально-политических представлений, в том числе концепция
«американской исключительности» и «явного предначертания», что
существенно трансформировало «американскую мечту» и сделало
ее предметом не только нравственных, но и политических
дискуссии 1.
Политическая история США содержит многочисленные попытки
истолковать «американскую мечту» в качестве чисто буржуазного
феномена, для того чтобы оправдать политику правящей
администрации и пробудить в американцах патриотический энтузиазм.
«Американская мечта» стала расхожим понятием для утверждения
морализма в политике 2. Она прочно вошла в словарь риторических
терминов конгрессменов. К «американской мечте» неоднократно
обращался бывший президент США Линдон Джонсон, пытавшийся
создать миф о «великом обществе», которое якобы принесет каждому
«изобилие и свободу» 3. В речи от 16 сентября 1965 года он сказал:
«Мы намерены показать, что мечта Америки о «великом обществе»
не остановится на полпути. Это не только американская мечта.
Добро пожаловать всем участвовать в этом обществе, все
приглашаются внести в него свою лепту» 4.
Другой американский президент, Ричард Никсон, в своей инау-
гурационной речи в 1968 году говорил: «Американская мечта
недоступна тому, кто уснул... Мы должны перенести долгую ночь
американского духа. Но когда наши глаза уловят первые слабые
лучи восхода, давайте не проклинать темноту. Давайте
накапливать свет» 5.
Но реальная политика, как известно, нередко расходится с
предвыборными обещаниями президентов. Скептицизм американского
народа в отношении моральности правящей верхушки еще более
усилился в связи с уотергейтским скандалом.
1 Не случайно, что некоторые буржуазные идеологи обосновывают идею об
<:нсключительности» «американской мечты», о ее уникальном характере.
«Американцы,— писал известный американский критик и политический деятель Л. Трил-
лпнг,— это единственная нация, которая гордится своей мечтой и которая дала
ой имя «Американская мечта» (Trilling L. The Liberal Imagination. Essays on
Literature and Society. N.Y., 1970, p. 252).
" См.: Залюшкин Ю. А., Мельвиль A. 10. Морализм и разрядка.— «США:
Экономика. Политика. Идеология», 1977, № 11.
3 Johnson L. My Hope for America. N.Y., 1954, p. 51.
4 Kearns D. Lyndon Johnson and American Dream. N.Y., 1976, p. 220.
5 The American Dream in Literature. Ed. by E. Werner. N.Y., 1970, p. 208.
9

Джимми Картер, обещавший восстановить престиж США и
доверие к правительству, также обращался за помощью к магической
вере в «американскую мечту». В своей инаугурационной речи он
сказал: «Я не собираюсь сегодня провозглашать какую-то новую
мечту, а скорее, хочу призвать заново поверить в нашу старую
мечту...»
Делая акцент на «старой» мечте, Картер тем самым подчеркивал
морализм своей политической программы, ее связь с традиционной
системой ценностей. Правда, в этой же речи Картер совершенно
открыто попытался использовать риторику «американской мечты»
в чисто прагматических целях, для укрепления собственного
политического имиджа. По его словам, «американская мечта» означает
не только веру в лучшее будущее Америки, но и веру в
правительство. «Американская мечта вечна. Мы должны снова до конца
поверить в свою страну и друг в друга. Я верю в то, что Америка может
быть лучше, чем она есть. Мы должны быть сильнее, чем прежде.
Пусть наши прежние ошибки заставят нас вновь возвратиться
к основополагающим принципам нашей страны, ибо нам известно,
что, если мы презираем правительство, у нас нет будущего».
Идеологический смысл этого заявления совершенно очевиден.
За годы пребывания на посту президента оптимизм Картера,
его вера в реставрацию «старой американской мечты» значительно
пошатнулись. В выступлении по национальному телевидению в
июле 1979 года он вынужден был говорить уже о «кризисе духа»,
о кризисе доверия в стране: «Это кризис веры, это кризис, который
затрагивает самое сердце, душу и дух нашей национальной воли.
Мы можем видеть этот кризис в растущих сомнениях в смысле нашей
жизни и в утрате единства целей нашего народа. Подрыв нашей веры
в будущее является угрозой уничтожения самого социального и
политического строя Америки» х.
Признание Картером «кризиса духа» есть одновременно
признание кризиса «американской мечты», признание глубокого духовного
кризиса, который налицо сегодня в США.
Пришедшая в 1981 году к власти администрация Рональда
Рейгана сделала основой своей политической программы
идеологию консерватизма. Нынешний президент США заверяет, что
«консерватизм открывает новые возможности развития... мечты о
возрождении Америки откроют путь инициативе и упорному
труду»2. В этом контексте идея «американской мечты»
приобретает характер консервативной морально-религиозной доктрины.
Обращение ведущих общественных деятелей буржуазной
Америки к «американской мечте» не случайно. В их политической
риторике она — не просто метафора или красивый образ, она
1 «За рубежом», 1979, №31, с. 9.
2 Roberts J'. The Conservative Decade Westport. Connecticut, 1980, p.VIII.
10

превращается в идеологическое средство, способ воздействия на
общественное мнение. Дело в том, что в современных условиях,
учитывая, что в массовом сознании происходят существенные
изменения, аппарат буржуазной пропаганды прибегает к все более
изощренным психологическим способам воздействия, к широкому
использованию политических, идеологических и национальных
мифов. «Империализм не может рассчитывать на успех, открыто
провозглашая свои действительные цели. Он вынужден создавать
целую систему идеологических мифов, затуманивающих подлинный
смысл его намерений, усыпляющих бдительность народов» х.
В 70-х годах вера в «американскую мечту» переживает
серьезный кризис, который связан с общим идейным и духовным кризисом
в стране 2. Этот кризис признается сегодня и официальными
представителями правящих кругов США и либеральной, критически
настроенной интеллигенцией. Все больше голосов свидетельствуют
в пользу того, что «американская мечта» умерла, превратилась
в «американский кошмар».
«Американская мечта» используется как средство буржуазной
пропаганды, рекламирующей американский образ жизни. Следует
отметить, что буржуазные идеологи стремятся манипулировать
массовым сознанием с помощью социальных мифов, основанных на
вере. Отсюда всевозможные попытки обоснования мифа в структуре
современного общественного сознания, с которым выступают
многие американские социологи. «Для того чтобы функционировать
как сознательный организм,— пишет Г. Хаддсон,— нация должна
упростить свой хаотический опыт и превратить его в идеи и лозунги
публичных дискуссий и политических выступлений. Одним из
существенных средств кристаллизации национального сознания
является миф» 3. Таким мифом в структуре буржуазной пропаганды
становится и «американская мечта». Отсюда признание
иррационального характера этой мечты, ориентация не на знание и
мышление, а на интуицию и эмоции. Вера в «американскую мечту»
оборачивается верой в миф.
Политическая пропаганда США, отражающая интересы
правящего класса империалистической Америки, широко использует
различные элементы «американской мечты» как средство
манипуляции сознанием людей, как антисоциалистическое противоядие в
условиях борьбы двух общественных систем. «Мечты» такого рода,
необходимые и сегодня силам мировой реакции, резко противостоят
демократической мечте, продолжающей жить в сознании масс аме-
1 Международное Совещание коммунистических и рабочих партий.
Документы и материалы. М., 1969, с. 78.
2 Об этом нам уже приходилось писать (см.: Шестаков В. Я. «Американская
мечта» и моральный кризис.— «США: Экономика. Политика. Идеология», 1979,
№ 2.
'•' Haddson J. America in Our Time. N.Y., 1976, pp. 3-4.
11

pijкапских трудящихся, угнетенных слоев черных и белых граждан
Америки.
Не случайно мужественный борец за права негритянского
населения Мартин Лютер Кинг в 1962 году выступил в Вашингтоне
с речью «Есть у меня мечта...», в которой он связывал надежды
негритянского населения на свободу и равенство с демократической
мечтой Америки (более подробно мы будем касаться этой речи
несколько ниже) 1.
Эта речь, как и многие другие выступления демократической
общественности США, свидетельствует о том, что в современной
Америке помимо официального клише «американской мечты» как
синонима американского образа жизни существует и
демократическая мечта, связанная своими корнями с демократическими
американскими традициями.
Как показали исследования ряда социологов и историков,
«американская мечта» в период депрессии 30-х годов способствовала
радикализации идеологии рабочего класса и некоторых слоев
либеральной интеллигенции, создавала оптимистическую веру в
достижение целей классовой борьбы и солидарности трудящихся 2.
Любопытное исследование об отношении трудящихся Америки
к «американской мечте» провел известный публицист Стаде Тёркел.
В 1976 году в журнале «Иностранная литература» был опубликован
русский перевод его книги «Работа» 3, в которой он описал судьбы
трудящихся людей Чикаго. В своей новой книге, которая
называется «Американские мечты: утраченные и обретенные», он ставит
своей целью выяснить отношение американских трудящихся к
традиционным моральным ценностям и идеалам. В интервью по поводу
этой книги Тёркел сказал, что ее основу составляют
социологические опросы более ста американцев, представителей различных
профессий, специальностей и социальных слоев. Резюмируя
смысл своих исследований, Тёркел говорит: «Мечта о равенстве —
это, конечно, мечта. В Америке она никогда не осуществлялась. Но
трудящийся человек должен иметь что-то помимо своей работы.
Поэтому моя мечта — это мечта о том, чтобы трудящиеся имели
отдых и свободное время, которое позволило бы им жить
полноценной жизнью» 4.
Однако, несмотря на то, что некоторые элементы, входящие в
состав феномена «американской мечты», имеют связь с
демократическими традициями, сама эта мечта как определенная надежда
на лучшую жизнь имеет ограниченные исторические горизонты.
1 См.: Кинг М. Есть у меня мечта . . . А\., 1970.
2 Chinoy £. Automobile Workers and the American Dream. N.Y., 1965;
Pells R. Radical Vision and American Dreams. Cultural and Social Thought in the
Depression Years. N.Y., 1973.
:>' См.: «Иностр. лит.», 1976, № 1—2.
4 «Rolling Stone», 1978, Jul. 13, p. 22.
V?

Она все еще является действенным лозунгом в борьбе широкого
слоя угнетенных, в особенности в движении негров и других
национальных меньшинств, борющихся за равенство и свободу. Однако
на высших уровнях политического сознания трудящихся Америки,
достигнутых коммунистическим движением, «американская мечта»
уже не стоит во главе идейно-политической программы. Ее место
занимают другие, более передовые и политически осознанные
идеалы, идеалы социализма, интернационализма и
антиимпериалистической борьбы.
Хотя «американская мечта» издавна была феноменом
национального сознания американцев, она долгое время не имела
теоретического и логического выражения. Впервые термин «американская
мечта» употребляет Генри Адаме в своей «Истории Соединенных
Штатов Америки» (1884). Однако теоретическое развитие это
понятие получило в работах Джеймса Траслоу Адамса, «историка
американской мечты». В своей книге «Американский эпос» (1931) он
применил это понятие ко всей американской истории, представив
ее как историю реализации «американской мечты», попытался
определить ее, проследить отдельные этапы ее развития.
Эта книга имеет любопытную историю. Адаме хотел назвать ее
«Американская мечта», что вполне соответствовало бы предмету
его исследования, но издатель книги отказался от этого названия.
Об этом случае сам Адаме сообщает следующее: «Америка всегда
была страной мечты. Однако Эллери Седгвик не позволил мне
назвать мою книгу «Эпос Америки» «Американской Мечтой», как
я того хотел. Его возражения основывались на том, что ни один
иммигрант, приехавший в Америку, не заплатит три с половиной
доллара за мечту. Но именно иммигранты ставят последнее песо
на мечту, а из всей моей книги только одна фраза превратилась
в газетный штамп — это «американская мечта» Ч
Действительно, издатель ошибся. Начиная с Адамса термин
«американская мечта» прочно вошел в научную и художественную
литературу, а книги с подобным названием имеют повышенный спрос
на американском книжном рынке.
Как официальный историограф «американской мечты» Адаме
стремился дать ей чисто буржуазное истолкование. Он пытался
обосновать исключительность «американской мечты», ее
внеклассовый и внесоциальный характер.
Фактически Адаме отождествляет «американскую мечту» с
американизмом. По его словам, эта мечта содержит в себе то, что
отличает американцев от европейцев. «Если американизм был мечтой,
то он был в то же время величайшей реальностью в американской
жизни. Он был такой же движущей силой, как пшеница или зо-
1 Newins A. James Truslow Adams. Historian of the American Dream. Illinois,
1968, p. 296.
П

лото. Это был американизм, и его алтарь находился в сердце
каждого простого человека. Может быть, этот человек не сделал многого
для американской культуры в ее узком смысле, по он сражался за
упрочение американской мечты. Именно это сделало его великом
фигурой американской драмы» г.
После Адамса термин «американская мечта» широко вошел в
американскую политическую, социологическую и художественно-
критическую литературу, что мы постараемся показать в
дальнейшем изложении.
В нашей литературе тема «американской мечты» привлекала
к себе внимание главным образом литературоведов, которые
обращались к ней в связи с интерпретацией и освещением различных
периодов американской литературы. Отметим, что и здесь
существуют самые различные, порой противоположные точки зрения. Так,
например, М. Мендельсон полагает, что понятие «американская
мечта» имеет значение только по отношению к далекому прошлому
американской истории и совершенно неприменимо к XX столетию:
«В двадцатом веке понятие «американской мечты», по нашему
мнению, вовсе утратило свой смысл в приложении к современности.
Оно и стало исчезать (хотя и не ушло полностью) из литературы, во
всяком случае, сделалось в основном исторической
реминисценцией» 2.
Этот вывод представляется нам слишком поспешным.
Фактически вне поля исследования оказывается современное состояние
«американской мечты», ее эволюция и превращение ее в
«американскую трагедию», «американские кошмары».
Мы полагаем, что «американская мечта» является важнейшим
социально-психологическим и идеологическим компонентом в
общественной жизни современной Америки и поэтому ее исследование
представляет не только исторический, но и актуальный интерес.
Более приемлема, на наш взгляд, концепция А. Зверева,
развитая им в статье «Американская трагедия» и «американская
мечта», где под углом зрения мечты рассматривается вся история
современной американской литературы, начиная с Т. Драйзера и
кончая литературой 70-х годов. Нельзя не согласиться с выводом,
к которому приходит А. Зверев: «Тема не исчерпана, к ней
литературе предстоит возвращаться снова и снова, соизмеряя Идеал
с меняющейся реальностью, глубже проникая в противоречия
самого Идеала, в диалектику общественных процессов и явлений
психологической и нравственной жизни, так или иначе сопряженных
с верой в «Мечту» и попытками ее практического осуществления» 3.
1 Adams J. The Epic of America. N.Y., 1931, p. 174.
2 Мендельсон М. «Американская трагедия» Теодора Драйзера. М., 1971,
с. 62.
3 Зверев А. «Американская трагедия» и «американская мечта».— В кн.:
Литература США XX века. М., 1978, с. 208.
И

В русле исследования современной американской литературы
возникают интересные попытки определения «американской
мечты». Так, А. Мулярчик, комментируя книгу У. Аллена «Традиция
и мечта», дает следующее определение: «Американская мечта» —
совокупное представление об идеальном будущем Америки,
возникающем в творчестве писателей США, начиная с Купера и кончая
многими современными прозаиками» х.
Определение, которое дает «американской мечте» А. Мулярчик,
представляется верным, но недостаточно конкретизированным. Если
иметь в виду исходную форму, которую демократическая
«американская мечта» получила в своем первоначальном виде, в частности
в «Декларации независимости», то ее можно определить следующим
образом: «Американская мечта» — это представление о
демократическом пути развития Америки, содержащее для каждого американца
индивидуальную надежду на достижение успеха, «равенство
возможностей» и «стремление к счастью».
«Американская мечта» возникла как идеал победившей
буржуазной демократии. Главное содержание этой мечты заключалось в вере
в безграничные богатства Американского континента, в свободу от
религиозных и сословных ограничений, надежде на то, что каждый
отдельный человек, если он будет упорно стремиться к цели,
добьется успеха и получит свой шанс в стремлении к счастью. В
последующем это демократическое содержание «американской мечты»
утрачивалось, пока она не превратилась в привычное средство
американской пропаганды.
В анализе «американской мечты», ее социального и исторического
содержания, ее эволюции в духовной культуре и общественном
сознании Америки, который предпринимается в настоящей книге,
мы опираемся на уже проделанные в нашей литературе
исследования. Следует вместе с тем подчеркнуть, что наш подход к теме не
ограничивается рассмотрением судеб «американской мечты» в
художественной литературе.
Прежде всего авторы пытаются проследить исторические
истоки «американской мечты», ее связь с отдельными периодами
американской истории. В книге показывается, что эта мечта возникла
на революционном подъеме буржуазного общества XVIII и XIX
веков, в борьбе с феодальной и полуфеодальной Европой. Правда,
в дальнейшем развитии американской истории по мере превращения
США в империалистическую державу содержание «американской
мечты» менялось, наполнялось различным идеологическим
смыслом — от выражения отдельных демократических идеалов вплоть
до использования ее в целях пропаганды «американского образа
жизни», превращения ее в официальный лозунг, в вульгарное
средство обмана и лицемерного приукрашивания.
1 Аллен У. Традиция и мечта. М., 1970, с. 255—256.
15

В контексте этой эволюции «американской мечты»
анализируются и некоторые составляющие ее идейные и идеологические
компоненты, в частности «этика успеха», концепция «равных
возможностей» и т. д.
Специальным предметом настоящей книги является анализ того,
каким образом «американская мечта» и ее эволюция получили
отражение в духовной культуре Америки, в ее идеалах, морали,
представлениях о будущем, в различных видах искусства — литературе,
кинематографе, драматургии.
Авторы отдают себе отчет в том, что тема, к которой они
обратились, далеко не исчерпана и, очевидно, еще неоднократно будет
привлекать внимание исследователей.
Концепция и структура книги продумывались авторами
совместно, совместно написаны главы 1-я и 7-я. Главы 2-я, 3-я и
5-я, а также часть III—Т. Г. Голенпольским. Введение,
главы 4-я- и 6-я, а также заключение написаны В. П. Шестаковым.

ЧАСТЬ I
Социальные измерения «американской мечты»
Глава 1. ИСТОРИЧЕСКИЕ СУДЬБЫ «АМЕРИКАНСКОЕ МЕЧТЫ»
«Американская мечта» имеет глубокие корни в американской
истории, в истории американской демократии. Она была органично
связана с освободительными традициями американской и
французских революций, она возникла из недр революционной войны за
независимость. На исторической почве XVIII столетия — краткого
подъема буржуазного общества — обретало свою моральную силу
и величие то явление, которое именуется сегодня «американской
мечтой».
Американская революция и связанная с ней идеология носили
антифеодальный и антиколониальный характер. В
противоположность полуфеодальной и феодальной Европе Америка считалась для
всего окружающего мира символом свободы и демократии. Именно
это привлекало сюда первых поселенцев.
Зачем тянулись люди в Америку? Одни бежали от рабских
условий труда, другие спасались от преследования церкви, третьи
бежали от сословного и национального неравенства. Мечты и
надежды людей, которые приезжали в Америку, были самыми
разнообразными. Но их социальное содержание было довольно
однородным, оно носило ярко выраженный антифеодальный характер и по
природе своей определялось идеалами буржуазной демократии. Это
были в основном мелкобуржуазные мечты и идеалы, поскольку их
носителями были крестьяне и мелкие собственники, бежавшие от
рабских форм труда в полуфеодальной Европе.
«Соединенные Штаты,— писал Ф. Энгельс,— современны,
буржуазны уже с самого их зарождения... Они были основаны мелкими
буржуа и крестьянами, бежавшими от европейского феодализма
с целью учредить чисто буржуазное общество» г.
История колонизации Америки, история Американской
революции и Гражданской войны, так же как и современная американская
история,— отражение двух противоборствующих тенденций: той,
что выражала коренные интересы народа страны, и той, что
выполняла охранительные функции, защищая интересы господствующего
класса страны. Таким образом, по существу, в истории Америки
существовало две мечты.
Историческое возникновение и развитие «американской мечты»
парадоксально. Парадокс этот заключается в том, что «американская
мечта» возникла не в Америке, а в Европе, откуда она была
перевезена иммигрантами в Новый Свет. «Как состояние ума и как меч-
1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 39, с. 128.
17

та,— пишет Джилберт Чайнард,— Америка существовала задолго
до того, как ее открыли. С самых ранних дней западной
цивилизации люди мечтали о потерянном рае, о Золотом веке... С первыми
сведениями о Новом Свете возникло ощущение, что эти мечты и
стремления становятся фактом, географической реальностью,
открывающей неограниченные возможности... Американская мечта
стала культурной традицией Европы» 1.
Эта культурная традиция стала и частью американской
культуры. Естественно, что она была переосмыслена и применена к
условиям американской действительности, но в основе все-таки лежали
идеи и идеалы, носившие европейское происхождение.
В Америку из Старого Света были экспортированы главным
образом два типа представлений. Во-первых, европейская
христианская мифология с ее эсхатологической мечтой о наступлении
тысячелетнего царства на земле. Эта традиция связывала мечту о
будущем не с каким-либо местом в пространстве, а со временем.
Во-вторых, это были и утопические представления об открытии городов
или государств, на долгое время исчезнувших в результате каких-
либо катастроф. Эта традиция, идущая еще от «Атлантиды»
Платона, была жива в сознании первых иммигрантов. Она связывала
представления о будущем не столько со временем, сколько с
пространством, с определенным географическим местом — Америкой.
Правда, мечта иммигрантов, которая вела их в Америку, далеко
не всегда была связана с утопией. Утопия предполагала знание
европейской литературной традиции, мечта же была у каждого.
Гораздо чаще она была связана с библейскими идеями, с
представлением об Америке как о божественной стране, которая должна
спасти погрязший в грехе Старый Свет.
«Присущий «отцам-пилигримам» религиозный оптимизм, их
претензии на особую роль Америки в духовной судьбе человечества
и даже так называемый «комплекс превосходства американцев»,
короче — весь синдром мессианских идей в колониальный период
вытекал тогда из специфически американской трактовки Священного
писания и служил той идейной основой, на которой формировалось
духовное лицо американской нации» 2.
Первые поселенцы, прибывшие в Новый Свет и основавшие здесь
колонию «Новая Англия», были пуритане. Пуритане стремились
приспособить теологию к повседневной жизни, и прежде всего к
решению общественных проблем. Для пуритан, уверенных, что они
1 Цит. по кн.: Литературная история США, т. 1. М., 1977, с. 268.
2 США: Политическая мысль и история. М., 1976, с. 57—58. О роли
пуританизма в становлении американской политической идеологии см.: Perry R. В.
Puritanism and Democracy. N. Y., 1944; Scheider. The Puritan Mind. Ann Arbor,
1958; Ziff L. Puritanism in America. A New Culture in a New World. N.Y., 1973;
Гаджиев К- С Современная американская неоконсервативная историография и
некоторые проблемы пуританизма.— «Вестн. МГУ. История», 1973, № 3.
18

осуществляют божественное предначертание, основывая «дом бога
на земле», были характерны утопические представления. Как
отмечает Д. Бурстин в первом томе своей книги «Американцы», «если
когда-либо и существовал народ, чей индивидуальный багаж был
специально приспособлен для путешествия в Утопию, то это были
пуритане из Новой Англии. В своей Библии они находили
программу построения Хорошего общества, и само их путешествие
в Америку породило законную веру в возможность построить его
на этой земле» х.
Одной из наиболее значительных утопий, основанных на
пуританской идеологии, была «Христианская республика» Джона
Элиота, написанная в 1659 году. В ней, развивая теократические взгляды
на государство, Элиот нарисовал такое будущее общество, в
котором вся светская и государственная власть подчинена слову
божьему. В своей книге «Основные течения американской мысли» Верной
Луис Паррингтон так характеризует сочинение Элиота: «Это была
тоненькая книжечка, однако на двадцати одной странице текста
этот мечтатель, грезивший о новом Израиле, сумел изложить свой
план создания идеальной христианской республики... Джон Элиот
счел своим долгом выслать английским пуританам в качестве
практического руководства план христианской Утопии,
составленный по образцу государства Моисеева. Нигде идеалы теократии
не были выражены с такой предельной откровенностью и
непреклонной прямотой, как на страницах книги «Христианская
республика» 2.
Джон Элиот утверждал в своей утопии: «Не подлежит
сомнению, что в Священном писании дана нам форма государственного
правления, установленная самим богом. Любой народ может
воспользоваться всеми благами и преимуществами самой совершенной
формы правления, стоит ему только согласиться использовать ее...
Не к поискам выдуманных государственных установлений и планов
правления, создаваемых человеческим разумом, призывает ныне
господь англичан. Всевышний уже создал все необходимое для
людей, так что им следует обратиться к богу и установить, какой
государственный строй завещан и предписан нам в Писании» \
Исходя из того, что закон раз и навсегда провозглашен
божественным установлением, Джон Элиот приходил в своей утопии к
выводу о ненужности светской власти, а также и светского главы
государства. Вместо этого он выдвигал идею магистратов, которые
должны выполнять не законодательную, а исполнительную
функцию: рассматривать судебные дела, разбирать тяжбы. Естественно,
1 Boorstin D. The Americans. The Colonial Experience. N. Y., 1968, p. 29.
2 Паррингтон В Л. Основные течения американской мысли. М., 1962,
т. 1. с. 130—131.
3 Там же, с. 131.
19

этот вывод оказывался в противоречии с интересами королевской
власти, и не случайно, что книга Элиота стала предметом судебного
разбирательства. На сессии генерального суда 22 мая 1661 года
в Бостоне было вынесено следующее решение:
«Настоящий суд, рассмотрев дело о книге, озаглавленной
«Христианская республика», написанной г-ном Джоном Элиотом из
Роксбери в Новой Англии, нашел, что названная книга 'является
дерзостным оскорблением по отношению к королевскому
правительству Англии, что полностью и добровольно признал на суде
и сам вышеупомянутый Элиот. Посему суд властью, ему данной,
постановил вышеозначенную книгу полностью изъять... а лицам,
имеющим экземпляры книги, предписывается в двухнедельный срок
либо уничтожить, либо стереть, либо сдать их в магистрат...» *.
Такова была печальная и вместе с тем поучительная история
первой американской утопии. Ее судебное разбирательство
свидетельствовало о косвенном признании силы утопической мысли,
которая угрожала существованию реальных институтов власти.
Религиозная форма социальной мысли была характерна для
XVII века, в XVIII столетии она приобретает форму прямых
политических проектов и дискуссий. В.-Л. Паррингтон пишет по этому
поводу: «В Америке, так же как и в Англии, XVII век был saeculum
theologicum, a XVIII век — saeculum politicum. Самый прямой и
вернейший путь к познанию духа этого времени — это тернистый
путь изучения тогдашней богословской и политической полемики.
Тот, кто, набравшись решимости, проберется сквозь эти тернии,
будет с лихвой вознагражден: перед ним как живые предстанут
деятели, в жарких спорах отстаивающие свои планы и проекты
Утопии, которую предстояло создать на свободных просторах
Америки. Может быть, им и не хватало сноровки в менее существенных
искусствах, но как зодчие и строители нового государства они были
мастерами своего дела. В ходе страстной полемики они заложили
основы грядущей Америки, и неотесанные камни фундаментов были
прочно скреплены цементом идеалов» 2.
Другой вариант утопических представлений был связан с
утопиями пространства, с представлением о том, что сама Америка
является реализацией библейской эсхатологии. «Утопический взгляд
на Америку,— пишет Л. Болдвин,— начался с кальвинистской
веры в то, что они создают Город Бога, и эта идея проходит через
всю историю Америки» 3.
С этим были связаны представления об Америке как «райском
саде» (Garden of Eden) и о самом американце как «новом Адаме».
Эти представления прочно вошли в массовое сознание первых пе-
1 Паррингтон В.-Л. Основные течения американской мысли, т. 1, с. 132.
2 Там же, с. 37.
3 Baldwin L. The Meaning of America. The Univ. of Pittsburgh, 1955, p. 128.
20

реселенцев, оно встречается в их легендах, преданиях, первых
литературных документах.
Р. Льюис, исследовавший происхождение и развитие «мифа об
Адаме», пишет: «Нет ничего удивительного в том, что для
поколения, выросшего на Библии, героем стал Адам до его
грехопадения. Адам был первым человеком, архетипом человечества... Он
был абсолютно невинным. Это и был образ американца до Адама» х.
С образом «нового Адама» связано представление о
невинности, естественности американцев, которые, подобно Адаму, не имели
прошлого и уповали только на свое будущее. Этот библейско-мпфо-
логический вариант «американской мечты» мы встречаем уже у
Кревкёра, одного из первых авторов, попытавшихся
сформулировать концепцию Америки и американского характера.
Пожалуй, Кревкёр более чем кто-либо другой подтверждает
иммигрантские корни «американской мечты». Сам эмигрант из
Франции, он поселился сначала в Канаде, а в 1759 году переселился
в штат Нью-Йорк. Здесь в 1772 году появились его знаменитые
«Письма с американской фермы». Третье письмо представляет собой
концепцию американца как «нового человека».
«Что такое американец, этот новый человек? — спрашивает
Гектор де Кревкёр.— Он либо европеец, либо произошел от
европейца. Здесь такая пестрая смесь кровей, которой не увидишь ни
в какой другой стране. Здесь представители всех национальностей
расплавляются в одну человеческую нацию... Американцы — это
западные пилигримы, которые принесли с собой с Востока большую
часть искусств, наук, промышленности; они завершают великий
цикл. Американец — это новый человек, который действует
согласно новым принципам; поэтому он должен поддерживать новые
идеалы, новые формы, новые взгляды. От невольной праздности,
рабской зависимости, нищеты и бессмысленного труда он обратился
к новым различным средствам, которые обеспечили ему
полноценное существование.— Это и есть Американец» 2.
Конечно же, последняя фраза Кревкёра — «Это и есть
Американец»,— скорее, риторический прием, который, по сути дела,
означает — «таким должен быть американец». Увы, мечте Кревкёра
не суждено было сбыться. Не сработал «плавильный котел»,
поднялся уровень нищеты, обострились национальные и классовые
противоречия. Оптимистическая надежда на «равенство
возможностей» осталась мечтой.
Мечты и утопии пуритан. Как признает большинство
американских историков и социологов, система нравственных ценностей в
США коренится в протестантской этике и пуританской мора-
1 Lewis R. W. В. The Americnn Adam. The Univ. of Chicago Press, p. 5.
2 Crevecoeur H. What is an American.—In: The Character of Americans. Ed. by
M. McGriffer, 1970, p. 43.
21

ли. Зта этика играла значительную роль на ранних этапах
формирования капитализма. Связано это было с тем, что моральные
принципы, которые проповедовал протестантизм, такие, как
индивидуализм, этика «личного успеха», принципы самоограничения и
буржуазного накопительства, вполне соответствовали практике
свободного предпринимательства в американском обществе.
Наиболее полно принципы протестантской морали были
выражены в сочинениях американского публициста и ученого
Бенджамина Франклина. В них получили отражение наиболее
характерные принципы, соответствующие духу нарождающегося
американского капитализма. В их числе были принципы буржуазного
накопительства.
В «Наставлении молодому торговцу» Франклин пишет: «Помни,
что время — деньги; тот, кто мог бы ежедневно зарабатывать
десять шиллингов и тем не менее полдня гуляет или лентяйничает
дома, должен, если он расходует на себя всего только шесть
пенсов, учесть не только этот расход, но считать, что он истратил,
пли, вернее, выбросил, сверх того еще шесть пенсов. Помни, что
деньги по природе своей плодоносны и способны порождать новые
деньги... Кто убивает супоросную свинью, тот уничтожает все ее
потомство до тысячного ее колена. Кто изводит одну монету в пять
шиллингов, тот убивает все, что она могла произвести,— целые
колонны фунтов стерлингов...
Тот, кто бесплодно растрачивает время стоимостью в пять
шиллингов, теряет пять шиллингов и мог бы с тем же успехом
бросить их в море. Тот, кто потерял пять шиллингов, не только
утратил эту сумму, но и всю прибыль, которая могла бы быть
получена, если вложить эти деньги в дело,— что к тому времени,
когда молодой человек состарится, могло бы обратиться в
значительную сумму денег» г.
Анализируя эти принципы, проповедуемые Франклином,
немецкий социолог Макс Вебер пишет о социальной сути этой
«философии скупости». «Идеал ее — кредитоспособный
добропорядочный человек, долг которого — рассматривать приумножение своего
капитала как самоцель. Суть дела заключается в том, что здесь
не просто проповедуются правила житейского поведения, а
излагается своеобразная «этика», нарушение которой рассматривается
не только как глупость, но и как своего рода нарушение долга.
Речь идет не только о «практической мудрости» (это было бы не
ново), а о выражении некоего этоса...» 2. По словам Вебера,
пуританизм был носителем этоса рационального буржуазного
предпринимательства и рациональной организации труда.
1 Цит. по кн.: Weber M. Die protestantische Ethik. Munchen und Hamburg,
1965, Bd 1, S. 40-42.
т Ibid., S. 42.
22

Этика протестантизма содержала в себе целую систему
нравственных ценностей, которые интерпретировались в духе
предприимчивости и буржуазного накопительства. В другом своем
сочинении, «Альманахе бедного Ричарда», Франклин называет
тринадцать «полезных добродетелей», которые соответствуют пуританской
морали. Это умеренность, молчаливость, аккуратность,
справедливость, трудолюбие, воздержанность, прилежание, спокойствие,
целомудрие, смирение, искренность, бережливость, решительность.
В русле протестантской этики и пуританской морали возникали
традиционные для эпохи «свободного предпринимательства»
представление о «человеке, создавшем самого себя»,
индивидуалистические концепции личного успеха, «равных возможностей» и т. д.
Протестантская этика и пуританская мораль были ведущими
нравственными принципами американской этики на протяжении
всей истории Америки. Однако со временем изначальные идеи
протестантизма претерпели изменения. Как остроумно заметил
американский писатель Ван Вик Бруко, «когда вино пуритан перебродило,
его аромат превратился в трансцендентализм, а само вино — в ком-
мерсализм». Действительно, отдельные элементы протестантской
этики вошли в трансцендентализм Эмерсона, тогда как практическая
философия протестантизма перестала быть религией и стала основой
буржуазного накопительства, которая провозглашала: «Пусть
погибнут наши тела, но мы накопим деньги, чтобы спасти наши души».
Декларация независимости и «стремление к счастью». «История
новейшей цивилизованной Америки открывается одной из тех
великих, действительно освободительных, действительно
революционных войн, которых было так немного среди громадной массы
грабительских, вызванных, подобно теперешней
империалистической войне, дракой между королями, помещиками, капиталистами
из-за дележа захваченных земель или награбленных прибылей» 1.
Так характеризовал В. И. Ленин американскую войну за
независимость. В ней нашла свое отражение демократическая мечта
свободолюбивого народа, мечта, проявления которой будут
неоднократно повторяться на протяжении истории страны.
Как отметил советский историк Н. Н. Яковлев, «в ходе этой
войны проявились две тенденции — революционно-демократическая
и консервативная. Носителями первой были народные массы,
главная движущая сила войны за независимость, второй — буржуазия,
оставшаяся гегемоном на всем ее протяжении... Эти две тенденции,
проявившиеся уже в 1775—1783 годах, отчетливо прослеживаются
во всей дальнейшей истории США, борьба между ними не
прекращается... Если прогрессивные силы в США обращаются к демокра-
1 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 37, с. 48.
23

тнческому наследию войны за независимость в борьбе за коренные
интересы американских трудящихся, то это же наследие пытаются
использовать в своих интересах идеологи правящего класса» *.
В Декларации независимости, одном из важнейших документов
Американской революции, отразившем дух народной мечты,
говорится следующее:
«Мы считаем самоочевидными следующие истины: все люди
сотворены равными, и все они одарены своим создателем некоторыми
неотчуждаемыми правами, к числу которых принадлежат жизнь,
свобода и стремление к счастью».
Как известно, Томас Джефферсон, написавший текст
Декларации независимости, существенно изменил формулу Локка о праве
человека на «жизнь, свободу и собственность», заменив
«собственность» на «стремление к счастью». Эта замена по-разному
истолковывается американскими исследователями. Некоторые из них, как,
например, В.-Л. Паррингтон, настаивает на том, что, произведя
эту замену, Джефферсон «революционизировал» английскую
политическую концепцию 2. Другие объясняют эту замену философскими
интересами Джефферсона, его увлечениями эпикуреизмом,
сочинениями Гельвеция и Шефтсбери 3.
Однако в своем классическом выражении формула Локка о
«естественных правах человека» носила достаточно революционный
характер. Право на «собственность» у него означало не только право
на владение имуществом, но и неотчуждаемость принадлежащего
индивиду имущества, впрочем, как и его жизни, способностей,
стремлений. Таким образом, этот принцип носил прямо
антифеодальный характер и он не имел бы такого революционного звучания,
если бы Локк заменил право «собственности» на достаточно
расплывчатое и неопределенное «стремление к счастью».
Однако в условиях Америки, население которой составляли
иммигранты, прибывшие в Новый Свет в поисках «обетованной
земли», «рая на земле», принцип «стремления к счастью» более всего
соответствовал социальным нуждам и уровню политического
сознания американцев. Фактически «стремление к счастью» было одним
1 США: политическая мысль и история. М-, 1976, с. 5.
2 «Самюэл Адаме и другие последователи Локка,— пишет В.-Л.
Паррингтон,— удовлетворялись классическими перечислениями прав на жизнь, свободу
и собственность, однако в руках Джефферсона английская концепция приобрела
более революционное звучание. Замена «собственности» «стремлением к счастью»
свидетельствует об окончательном разрыве.с учением вигов, завещанным Локком
английской буржуазии, и о появлении более широкой социальной концепции.
Именно эта замена и внесла в Декларацию те идеалы, которые сделали ее
неувядающе жизненной и человечной. Формулировки Декларации означали нечто
большее, чем политический жест, рассчитанный на поддержку народа»
(Паррингтон В.-Л. Основные течения американской мысли, т. 1, с. 423).
:{ In: Robbins С The Pursuit of Happiness.—In: American Continuing
Revolution. Washington, D. C, 1975, pp. 119—139.
■24

из первых законодательных и юридических кодификаций
«американской мечты», его неопределенность и широта полностью
соответствовали широте и неопределенности «американской мечты»,
которая была скорее национальным мифом, чем точно
сформулированным политическим требованием.
«Стремление к счастью» было одним из элементов в триаде
основных прав, провозглашенных Джефферсоном: право на жизнь,
право на свободу и право на стремление к счастью. Однако если
первые два права были формально подкреплены юридическими и
законодательными актами, под третье — «право на стремление
к счастью» — никакие гарантии нельзя было подвести. Очевидно,
что Джефферсои не случайно в своей формулировке использовал
слово «стремление», а не «обретение» счастья. Из этого следует, что
ни общество, ни государство не могут гарантировать это право,
его осуществление целиком зависит от удачливости и инициативы
отдельной личности.
Известный американский ученый и педагог Мортимер Адлер,
комментируя этот лозунг Декларации независимости,
вынужден признать: «В традиционном философском представлении
«счастье» неразрывно связывается с достойно прожитой жизнью
как таковой, но достижение счастья зависит от наличия у человека
известных добродетелей, воспитывать которые в себе способен
каждый. И если человек в этом не преуспевает, то винить он может
только себя. Никакое общество или учрежденная им власть не
может наделить его моральными качествами и сделать из него
хорошего, нравственного человека. А следовательно, поскольку
обретение счастья зависит от внутренних нравственных качеств человека,
ни общество, ни правительство не могут обеспечить ему обретения
или достижения счастья».
В этой формулировке наглядно проступает концепция
буржуазного индивидуализма: в неудачах отдельной личности виновно не
общество, породившее определенные социальные условия, а он
сам. Таким образом, общественная система уклоняется от
ответственности за судьбу каждого своего члена, а голословное заявление
о праве на стремление к счастью повисает в воздухе.
Принцип, сформулированный Декларацией независимости,
поскольку он не гарантируется никаким законодательством,
фактически правом назван быть не может. Но, не будучи правом в
собственном смысле слова, принцип «стремления к счастью» оказался
катализатором социальных надежд и утопических мечтаний самых
широких слоев американцев. Неопределенность формулы, в которой
утверждалось право на «стремление к счастью», вполне
соответствовала неопределенному характеру «американской мечты» х. Эта не-
.. * «Право на стремление к счастью, провозглашенное Декларацией,
выражает революционный, программный-и в определенной мере мировоззренческий
25

определенность и позволила апологетам так называемого
американского образа жизни широко использовать его в качестве своего
лозунга.
В эпоху Американской революции «американская мечта»
сливалась с социальными мечтаниями и надеждами, привезенными
иммигрантами с европейского континента. Новые волны
иммигрантов, прибывших из Старого Света, приносили все новые и новые
варианты «американской мечты», а главное — потребность в
социальных надеждах и ожиданиях.
Декларация независимости была первым документом не только
юридических и правовых норм, но и социально-нравственных
ценностей и идеалов. Обычно в американской литературе эта система
ценностей обозначается как «традиционные американские ценности».
«В Декларации независимости, Конституции и других формальных
и неформальных документах,— пишет американский социолог
Э. Эльберт,— центральными ценностями являются следующие:
свобода, справедливость, демократия, понимаемая как суверенность
людей, право частной собственности, индивидуальной
ответственности, инициатива и предприимчивость, ограниченные лишь общей
заботой об общем благе и нежеланием нанести ущерб другим...
«Американский характер» понимается как оптимизм, уверенность
в будущем, вера в прогресс, высокая оценка успеха, понимаемого
как процветание, которое может быть развито индивидуальной
инициативой; высокий моральный характер, более или менее
связанный с пуританской этикой, а именно с ориентацией на долг,
серьезностью, умеренностью, моральностью... религиозной верой...
практичностью...» г.
Этот набор ценностей в другой интерпретации может
изменяться, пополняться или сокращаться, но в основе перечисленные
качества признаются как «традиционные американские ценности».
Отношение к ним является существенным показателем состояния
морального климата в Америке.
Из прошлого в будущее. Период между революцией и
гражданской войной в США был, по определению Д. Бурстина, скорее
«периодом поисков, нежели находок». Происходило становление
американского характера, причем процесс этого становления был
отнюдь не однозначным. С одной стороны, налицо были все признаки
индивидуалистической морали, восторжествовавшей в этике пури-
смысл этого документа, игнорируемый буржуазными исследователями... Для
Американской революции, в свете духовной предыстории страны, огромное
значение имело утверждение посюстороннего, земного благоденствия людей» (Карим-
ский А. М. Революция 1776 года и становление американской философии. М.,
1976).
1 Albert E. M. Conflict and Change in American Values.—In: The Character
of Americans, p. 199.
26

танизма. Она проявлялась по-разному. В «Путеводителе эмигранта
по Орегону и Калифорнии» (1845) приводится рассказ Лэнсфорда
Гастингса, отправившегося в компании 160 человек из Миссури
16 мая 1842 года на Запад: «Над всем витала гармония чувств,
определенная единством цели и общностью интересов. Казалось,
все испытания будут преодолены благодаря последовательному
порядку и миролюбию. Но не прошло и двух дней пути из родного
края, где правили закон и порядок, как «американский характер»
проявил себя во всей своей красе. Все стремились руководить,
руководимых не было» г. Так начиналась метаморфоза —
превращение пуритан в янки.
Один из наиболее известных юмористов «янкилэнда», как
называли шутя Новую Англию, Джош Биллингс, так охарактеризовал
этого самого янки: «Настоящие янки имеют характер смешливый
и просто кипят от предприимчивости и любопытства.
Телосложением они худы, наподобие гончих псов, терпеливы в своей коварной
хитрости; всегда настороженны; вывести их из себя трудно; драк
они избегают, но в безвыходном положении полны решимости. Язык
их смазан вожделением удовольствий, а их елейно-вкрадчивые речи
скрывают стремление к наживе... В живом янки нет ни капли
смирения; его любовь к изобретательству взращивает любовь к
переменам. Он смотрит на мраморную пирамиду, прикидывает ее высоту,
подсчитывает, сколько на нее пошло камня, и продает этот
величественный памятник в Бостоне с немалой для себя прибылью» 2.
В этой шутливой зарисовке немало правды. Ведь и в самом
деле, кто мог подумать, что носители жесткой сектантской морали,
прибывшие сюда из Старого Света, уже через поколение проявят
чудеса гибкости, всеядности, изобретательности. Что пристальный
взор их оторвется от небес, чтобы устремиться вдаль в поисках
выгодных рынков, не всегда чистоплотных сделок; ради этого они
пойдут на что угодно. Все превращалось в товар, имело смысл
лишь то, что приобретало рыночную стоимость. Так наметилась
первая дихотомия: на словах они не отказывались от своей
верности заветам «отцов-основателей», на деле же они отнюдь не
обременяли себя соблюдением жестких канонов пуританской
морали.
Все становилось источником богатств, в том числе и само море,
связывавшее Старый Свет с Новым. Но и на суше взор устремлялся
в самые разные направления. Д. Бурстин говорит, что источниками
доходов и разорений были и гранит для строительства и лед для
десерта. Но, пожалуй, с первых шагов Америка обратила СЕое
внимание на механизацию труда, на разного рода машины.
Первопричиной тому была, конечно же, нехватка рабочих рук. Машинизация
1 Boorstin D. The Americans. The National Experience. N.Y., 1965, p. 81.
2 Голоса Америки. Из народного творчества США. М., 1976, с. 97.
27

в определенном смысле упрощала труд рабочих. Она
способствовала также текучести людей. Освоить узкую сферу
деятельности, которая требовалась от рабочего, было сравнительно
нетрудно — для этого не нужно было особого умения.
Реформы в средствах производства проходили под бурный
аккомпанемент реформ социальных. Прежде всего они были связаны
с реформой общественного образования. Правда, эта реформа
касалась не столько самого содержания образования, сколько
перестройки и улучшения школьных помещений. Городская реформа,
по сути дела, сводилась к повышению требований к санитарному
содержанию улиц, тюремная — к изолированию подростков от
взрослых, медицинская — к улучшению содержания
душевнобольных. Все эти реформы, которые были скорее филантропическими,
нежели социальными, сопровождались бурными кампаниями, а
победы объявлялись кардинальными переменами решающего
характера. Пройдет 150 лет, и каждая подобная акция будет в Америке
называться «революцией». Так появятся новые фильтры для
сигарет, и это будет названо «революцией» в табачном деле, равно
как и удлинение или укорочение женских юбок также будет
названо «революцией». Все это в плане оценок было предопределено
еще в начале прошлого века.
Конечно же, это не значит, что даже в ту пору не
предпринимались попытки серьезных социальных реформ. Они были связаны
с движением против рабства, с борьбой рабочих за право
организовывать свои производственные профессиональные союзы и т. д.
Борьба эта — длинная история мужества трудящихся и
безжалостности хозяев, история, чьи страницы залиты кровью женщин,
детей, стариков. И если начало ее уходит в первые два десятилетия
XIX века, то конца ей и сегодня еще не видно.
Говоря о наиболее характерной черте американцев тех лет,
черте, которая осталась типичной для них и поныне, в первую очередь
нужно отметить их легкость на подъем, мобильность. Как говорит
Бурстин, в те годы Америка была похожа на большую гостиницу:
постоянно кто-то куда-то вселялся, кто-то куда-то ехал, кто-то
зачем-то переезжал. Страна казалась невероятно большой.
Приехавшие были убеждены, что где-то на ее территории каждого из них
ждало его личное, персональное счастье. И американцы носились
из конца в конец, пробуя все в своих странствиях, каждый раз
с наивной искренностью восклицая: «Вот оно!» Большинство
ошибалось и двигалось дальше. Кое-кто уставал и оседал,
довольствуясь тем немногим, что сумел обрести. Те единицы, что находили
свое призвание или то, что они готовы были назвать своим счастьем,
единицы, что нашли свое счастье в Америке, служили своего рода
приманкой для тысяч ищущих, для сотен авантюристов, для
десятков выпавших из того уклада жизни, который формировался
в стране. И они с новой энергией пускались в поиски того самого
28

счастья, которое им обещала Декларация независимости. И были
новые разочарования, новые непоправимые потери, хотя были и
новые находки.
Из всех мифов, сложившихся в ту пору и дошедших до нас
через произведения художественной культуры, наиболее живучим
оказался миф об одиночке или толпе одиночек, покоривших
континент *. Этот миф, который столько лет питал мораль
американского индивидуализма, оказался несостоятельным. «Нам часто
говорят, что дух пионеров — это и есть индивидуализм,— замечает
Д. Бурстин.— Это, как утверждают некоторые, и породило
американский образ жизни» 2. До нас дошли легенды о Дэниеле Буне,
о братьях Пайк. Но никто не романтизировал ни Огайскую
компанию единомышленников, ни группу Бартальсона, ни компанию
графства Джерси. «Секреты групп, передвигавшихся по стране,
остались столь же неизвестными, как и многие секреты истории.
Сколько было этих случайных попутчиков, собиравшихся в группы,
чтобы проехать отрезок пути, а затем распасться!» ;{ Были,
конечно, первопроходцы. Но они никогда не оседали. Только в кино
пли на телевидении «одинокий волк» превращался в победителя.
В истории даже самый великий первооткрыватель был человеком,
который собирал вокруг себя людей перед лицом непредвиденных
трудностей. Великие географические открытия практически всегда
осуществлялись не одиночками, а группами. Легендарный герой
Дэниел Бун обрел свою известность за искусство быть
предводителем, а не только за подвиги на охоте. В первом путешествии Колумб
имел под своим началом три корабля. Во втором — семнадцать.
Гений Колумба или Васко да Гамы, Ла Салля или Магеллана
как раз и таился в их организаторском таланте. Континент был
тоже своего рода океаном. Пересечь его благополучно можно было
только в компании. Между Американской революцией и
Гражданской войной те, кто прокладывал путь на Запад от сложившихся
поселений, вроде отцов-пилигримов, редко передвигались в
одиночку.
Впрочем, никто не опровергает возможности того, что
одиночками могли быть охотники, гиды, землемеры или даже священники.
Но, как правило, ранние поселенцы по причинам безопасности
двигались группами. Итак, даже по мнению американских
исследователей, в основе завоевания страны лежал принцип коммунитариз-
1 Этот традиционный взгляд на американскую историю выражают,
например, Г. Барнс и Н. Руэди в книге «Американский образ жизни»: «Демократия
расширялась, оптимизм и идеализм расцветали. Каждый пионер мог заново строить
свое будущее. Американская мечта — надежда на универсальную свободу и
благополучие— приобретала популярность» (Barness #., Ruedi N. The American
Way of Life. N.Y., 1945, p. 138).
2 Boorstin D. The Americans. The National Experience, p. 51.
3 Ibid., p. 52.
29

ма г. Практицизм требовал коммунитарности, существования
временных союзов, союзов по случайным признакам (соседи, члены
клуба любителей песни, соученики). Но с первых своих шагов эта
коммунитарность сталкивалась с этикой индивидуализма.
Столкновение двух таких противоположных систем ценностей в конечном
счете стало причиной психической раздвоенности нации и
индивидуумов.
Это было далеко не единственное противоречие, разрывавшее
духовную жизнь нации изнутри. Американская действительность
XIX века все чаще сталкивалась с мечтой «отцов-основателей», и
далеко не всегда одерживала верх мечта. Примером тому могла бы
служить трагическая история американских мормонов.
Эта религиозная секта была организована в 1830 году
Джозефом Смитом в Файэтте, штат Нью-Йорк. Религиозное учение
мормонов было сходно по своей сути с пуританским вероучением
и взглядами на общество XIX века. Подобно ранним пуританам,
мормоны следовали за своим жестко авторитарным руководством.
Это были люди удивительной энергии, трудолюбия и смелости.
Их замкнутость, полигамный образ жизни, равно как и
дружелюбное отношение к индейцам, вызывали повсеместные к ним
недоверие и гонения на них. Немало было пролито крови мормонов в
стране, возвестившей о своей приверженности свободе
вероисповедания. Гонимые отовсюду, мормоны делали несколько попыток
осесть. Их лишали права голосовать, они были вынуждены
организовывать боевые отряды самозащиты. В тюрьме был убит их
руководитель Смит. Новый руководитель вывел группу в штат Юта,
который колонизовали более пяти тысяч мормонов. Президент Бью-
кенен в 1858 году, невзирая на обращения руководителей
мормонов за помощью к федеральным властям на основании Декларации
независимости, отдал приказ об использовании против них
регулярных частей. Восстание мормонов было потоплено в крови. Лишь
в 1896 году, после ряда принципиальных уступок, мормонов
перестали преследовать. Их мечте об отдельном штате не было суждено
сбыться. Но даже то, что им удалось сделать в Юте, остается
памятником удивительному трудолюбию первых переселенцев.
Все сегодня знают о золотой горячке, охватившей Америку в
конце века. Но первой горячкой, как утверждает Бурстин, была
все же «земельная». С той разницей, что за золотом стремились
в определенные места, а земельная горячка была повсеместной.
Американский скваттеризм 2 был связан с первопоселенчест-
вом. Все меры по занятию земель требовали легализации, мораль-
1 Коммунитаризм, коммунитарность (от англ. слова «community») —
общественная система или организация, основанная на небольших и
недолговременных кооперативных сообществах.
2 Скваттеризм (от англ. слова «squatter») — незаконный захват
государственных земель.
30

нон и физической защиты от тех, кто посягал на землю, имущество
и собственность поселенцев. Отсутствие этих институтов на Западе
приводило к все той же разновидности коммунитаризма, связанной
в данном случае с защитой собственности, вначале от шайки
бандитов, а потом и от организованного террора банков, компаний,
фирм, нанимавших профессиональных убийц, для того чтобы
завладеть участком, на котором были найдены полезные ископаемые,
или участками, рядом с которыми будет проходить железная дорога.
Э. Тоффлер в своей книге «Шок от будущего», написанной в
60-х годах XX столетия, сетует по поводу того, что американцы,
сорвавшись с места, не просто бросают родные пределы, а порывают
с духовными традициями, покидают могилы родных, которые
нередко были захоронены тут же под вязами. Но это отнюдь не было
особенностью американской действительности второй половины
XX века. То же было и в период движения на Запад. Люди не просто
покидали могилы родных, хороня их на казавшихся бесконечными
дорогах к другому океану, они даже не ставили знаков
захоронения, а могилы закладывали камнями и заравнивали дерном, чтобы
их нельзя было заметить. Все оставалось позади, не только могилы,
но даже и имущество, ибо, чтобы быть мобильным, нельзя было
ехать со всем своим скарбом. Люди двигались навстречу совершенно
новому образу жизни. Жизнь, начатая сначала по приезде в
Америку, начиналась еще раз сначала. Даже семьи — оплот
протестантизма — разрушались. Брать в дорогу женщин и детей было
опасно. Все было трансформировано, облегчено, все приспособлено
для дороги: религия, мораль, этика, облик людей, манера одеваться.'
Все было подчинено одному — добраться «туда» первым. Где
будет это «туда», мало кто знал. Цель была конкретна и вместе с тем
иллюзорна. Единственной реальностью была дорога. Она
останется ею и тогда, когда нация освоит свою территорию, и по-прежнему
будет частью ее расплывчатой мечты и нереализованных надежд.
Одни оседали ближе, другие шли дальше. А за всеми ними
неумолимо двигалась лавина тех, кто должен был превратить поселки
в поселения, поселения — в города. Следом шли банки,
коммерсанты, лавочники, салуны и, конечно же, служители закона.
Им противопоставляла себя защитница «интересов народа», его
глас — маленькая газета маленького города, которую позднее
ностальгически будут называть последним исчезающим оплотом
демократических надежд доброй старой Америки. Эта надежда
падет, не выдержав конкуренции с пресс-индустрией —
выразительницей интересов супермонополий, денежных магнатов,
политиканов и околополитических воротил. Но еще тогда, когда она только
пришла в поселок, ставший городишком, она уже была заражена
тем самым духом, который позволял уживаться на ее страницах
принципам великой Американской революции и торгашеской
крикливости. Газета объединяла мир грамотных, призывала к филан-
31

тропии богатых, к терпимости бедных. Газеты враждовали. Они
объединяли разъединяя. Л следом за ними шли школы, колледжи,
университеты. Америка приближалась к своему «позолоченному
веку».
Но прежде чем это случилось, Америке предстояло выдержать
серьезное испытание на демократическую зрелость. Этим
испытанием была Гражданская война между индустриальным Севером и
рабовладельческим Югом. Она должна была на деле подтвердить
готовность демократической части страны с оружием в руках
отстоять завещание «отцов-основателей» о том, что «все люди
сотворены равными».
Последствия Гражданской войны трудно переоценить. Как
писал К. Маркс в своем обращении к Национальному рабочему союзу
США в 1869 году, «Гражданская война имела положительный
результат — освобождение рабов и тот моральный импульс, который
был этим дан вашему собственному классовому движению» х. Эта
война, начавшаяся в апреле 1865 года, унесла жизнь 618 тысяч
американцев. Она должна была принести свободу угнетенным
черным американцам. Но жизнь показала, что нельзя даже условно
освободить одну часть населения, покуда другая остается в
кабале.
Как писал видный американский историк Уильям Фостер,
судьба негров «тесно связана во многих отношениях с судьбой всех
белых американцев, имеющих основание быть недовольными своим
положением. Эту истину следует рассматривать как закон
социального развития в Соединенных Штатах» 2.
Гражданская война в США сыграла чрезвычайно важную роль,
объединив все прогрессивные и передовые силы страны вокруг
демократической идеи.
Социальные мечты и социальные утопии. Важный вклад в
формирование «американской мечты» внесли трансценденталисты —
литературно-философский кружок, возглавляемый Р.-У. Эмерсоном.
Для трансценденталистов была характерна оптимистическая вера
в будущее Америки — вера, органично связанная с критикой
капиталистического общества. Обличая американскую цивилизацию,
погрязшую в стяжательстве и погоне за наживой, они
проповедовали уход к природе, возврат к простым и естественным
отношениям.
Трансценденталисты сыграли большую роль в развитии
радикальных и социально-критических движений в Америке. Выступая
против общественных отношений, основанных на эксплуатации
человека человеком, они утверждали, что в основе общественных от-
1 Маркс /О, Энгельс Ф. Соч., т. 16, с. 372.
2 Фостер У. Негритянский народ в истории Америки. М., 1955, с. 722.
Я2

ношений должно быть признание равенства всех людей. Путь к
общественному прогрессу, к истинной демократии лежит через
самоусовершенствование человека, через развитие в каждой
отдельной личности врожденного чувства справедливости.
В речи «Молодой Американец» Эмерсон развивает мысль о
демократическом будущем Америки, о создании общества, которое
будет не противостоять Природе, а соответствовать величию и
богатству американских ландшафтов. «Свобода нашей страны, ее
молодость не могут не внушать нам предчувствия, что в Америке
законы и общественные институты в какой-то мере будут
соответствовать величию Природы. Когда люди управляют территорией
между двумя океанами, между снегами и тропиками, какой-то
отголосок отличающей Природу уравновешенности должен передаваться
их законам. Разноязыкая толпа берет с бою корабли,
отплывающие из всех уголков мира к великим вратам Северной Америки —
Бостону, Нью-Йорку, Новому Орлеану, а достигнув места
назначения, устремляется в прерию и в горы, незамедлительно обогащая
своими собственными идеями общественное мнение, внося свой пай
в общую сокровищницу, прибавляя свой голос к голосу всех
других, и законы нашей страны не могут не быть более свободными,
более всеобщими, чем где бы то ни было еще. Америке, видимо, не
-составляет труда воодушевиться духом широкой гуманности; юная
годами, свободная, здоровая, полная сил, эта страна тружеников,
демократов, людей, стремящихся к благу, одушевленных верой
святых, должна представлять все человечество. Это страна
Будущего... страна, где все только начинается, где проекты, планы,
надежды непрерывно сменяют друг друга» *.
К кружку трансценденталистов принадлежал и выдающийся
демократический писатель Генри Торо. Развивая идеи Эл:ерсона, сн
усилил социально-критическое содержание трансцендентализма.
В частности, он выдвинул принцип «гражданского неповиновения»,
содержащий требования ограничения власти государства. «Я
всецело согласен с утверждением,— писал Торо,— «лучшее
правительство то, которое правит как можно меньше» — и хотел бы, чтобы
оно осуществлялось как можно быстрее и систематически.
Осуществленное, оно сводится в конце концов — и за это я тоже стою —
к девизу: «Лучшее правительство то, которое не правит вовсе» 2.
Торо выступил против рабовладения, он написал специальную
статью «Рабство в Массачусетсе». Ему принадлежит также философ-
ско-утопическая повесть «Уолден, или Жизнь в лесу». «Уолден» —
это не обычная утопия. В ней не описывается вымышленное
будущее, как это обычно делается в утопических романах. Утопией
эту повесть делает то, что в ней описывается модель жизни, абсо-
1 Цит. по кн.: Эстетика американского романтизма. М., 1977, с. 286.
2 Там же, с. 335.
2 Л» 2681
33

лютно противостоящая и противопоставленная капиталистической
действительности в Америке.
Кроме того, «Уолден» — это не только литературнее
произведение, плод художественной фантазии писателя. За этим
произведением стоит личность писателя, его личный эксперимент, который
он провел для того, чтобы проверить свои собственные социальные
идеи. В 1845 году Торо поселился в одинокой хижине на берегу
Уолденского озера и жил здесь два года, в течение которых он и
написал свое сочинение. В свет эта работа появилась в 1854 году.
«Уолден» — это прежде всего антикапиталистическая утопия.
Ее социальный пафос состоит в обличении капитализма —
капиталистического города, торговли, буржуазно-бюрократического
общества. Торо резко выступает против капиталистической
эксплуатации, против общества, в котором «роскошь одного класса
уравновешивается нищетой другого» х. Он утверждает, что буржуазный
прогресс достигнут ценой человеческих жертв, все блага
современной цивилизации оплачены кровью тех, кто является жертвами
эксплуатации. В этом смысле Торо рассуждает о железных
дорогах, опоясавших территорию страны: «Думали ли вы когда-нибудь
о том, что за шпалы уложены на железнодорожных путях? Каждая
шпала — это человек, ирландец или янки. Рельсы проложили по
людским телам, засыпали их песком и пустили по ним вагоны.
Шпалы лежат смирно, очень смирно» 2.
Капиталистической цивилизации Торо противопоставляет жизнь
на лоне природы, самоограничение человека, добывающего
средства к существованию ремесленным трудом, охотой и фермерским
трудом. Торо говорит, что человек может добывать средства к
существованию тремя способами: он может подвергаться
эксплуатации, может эксплуатировать своих ближних, и, наконец, он может
жить третьим способом, сводя свои потребности к минимуму. Торо
пропагандирует третий путь. Разделяя идеалы трансценденталис-
тов, философии Ж.-Ж. Руссо, Торо был противником рабства,
мечтал о свободе всех людей. Его утопия не была утопией бегства.
Хотя Торо и не проповедовал активное вмешательство в ход жизни,
его собственный эксперимент свидетельствовал о том, что он не
был поклонником созерцательного и романтического утопизма.
«Уолден,— пишет В.-Л. Паррингтон,— это своего рода
руководство по организации жизни, автор которого стремится
опровергнуть Адама Смита и доказать, что повседневный круг ее
представляет собой нечто более одухотворенное, чем поклонение
неизменному евангелию доходов и расходов 3. По словам зтого автора,
Торо — одно из величайших имен в американской литературе.
1 Торо Г. Уолден, или Жизнь в лесу. М., 1962, с. 24—25.
2 Там же, с. 61.
*■ Паррингтон В.-Л> Основные течения американской мысли, т. 2, с. 465.
34

Утопия Торо не получила широкого признания при жизни
автора, ее оптимизм, вера в потенции человека и природы получили
признание значительно позже. Как бы предвидя это, Торо писал
в финале своей книги: «Я не утверждаю, что Джон или Джонатан
поймут все это; завтрашний день не таков, чтобы он пришел сам по
себе, просто с течением времени. Свет, слепящий нас,
представляется нам тьмой. Восходит лишь та заря, к которой пробудились
мы сами. Настоящий день еще впереди. Наше солнце — это
утренняя звезда» Ч
Социальный критицизм Торо и трансценденталистов был
связан с утопизмом, который в принципе характерен для всякой
романтической критики капитализма. Трансценденталисты отразили
в своих работах те стороны «американской мечты», которые связаны
с верой в безграничные возможности американской природы и
естественного, не испорченного цивилизацией человека как
основы и фундамента американской демократии.
Другая линия в развитии представлений сб «американской
мечте» в ее демократическом варианте была связана с утопическим
социализмом. Первая фаза развития социалистического утопизма
в Америке относится к 30—50-м годам XIX века. В это время идеи
утопического социализма проникают за океан и служат основой
для осуществления различных социальных экспериментов. Для
европейских мыслителей XIX века Америка представлялась наиболее
благоприятной почвой для осуществления тех социальных надежд,
которые оказались неосуществимыми в Европе. Именно с этим
связано развитие фурьеристского движения, которое получило
наибольший размах в 40-х годах.
В это время в штате А\ассачусетс возникают три
социально-утопические общины, построенные по образцу фаланстера Фурье,—
Брук-Фарм, Фрутленд и Хопдейл. Руководителем самой крупной
из них — Брук-Фарм — был Джордж Рипли, среди ее членов были
Н. Готорн, М. Фуллер, Э. Чаннинг и другие. Члены Брук-Фарм
пытались воплотить в жизнь принципы социалистической утопии
Фурье. Однако социалистические коммуны оказались
недолговечными, экономические трудности, идейные противоречия привели
их к быстрому распаду.
Однако, хотя попытки реализовать на практике идеи
утопического социализма оказались неудачными, сами идеи утопического
социализма не исчезли. Новый этап развития этих идей относится
к последним десятилетиям XIX века и связан с именем
выдающегося американского утопического социалиста Эдварда Беллами.
В своей социалистической утопии «Оглядываясь назад» (1888)
Беллами описыбает будущее Америки через сто лет. Герой его
романа Джулиан Вест просыпается в 2000 году и застает общественное
1 Торо Г. Уолден..;, с. 210.
2*
•35

устройство, основанное на социалистических идеалах: труд
становится всеобщей обязанностью, существует «промышленная армия»,
в обществе господствует солидарность и братство людей.
Государство берет на себя воспитание граждан, обеспечивает процветание
экономики и комфорт в частной жизни.
Роман Беллами имел огромную популярность, он вызвал
оживленную полемику как в среде сторонников Беллами, так и в среде
его противников. В конце 80-х — начале 90-х годов в США появились
десятки утопических романов, в которых дискутировалось
будущее Америки. Некоторые из них, в частности романы С. Стоуна,
У. Хоуэлса, С. Шиндлера, развивали идеи Беллами, другие были
направлены против того образа будущего, который был нарисован
писателем-утопистом. Влияние идей Беллами вышло за пределы
собственно литературы. В 90-х годах возникло даже политическое
движение, партия национализаторов, которая стремилась на
практике реализовать проекты «человеческого братства» Беллами.
Б. А. Гиленсон в книге «Социалистическая традиция в
литературе США», отмечая огромную популярность утопии Беллами как
в США, так и в других странах, пишет: «В самих Соединенных
Штатах роман не утратил своей притягательности и в XX веке; по
свидетельству Филиппа Фонера, историка-марксиста, при всех своих
недостатках он «долгое время был для многих американцев первым
учебником социализма» х.
Несмотря на присущие ему противоречия, роман Беллами
показал, что традиции утопического социализма в Америке были не
только связаны с европейским социализмом, но и имели основу
в самой американской действительности. В Америке не было
недостатка в утопической литературе. В истории американской
литературы существовали и религиозные, и технократические, и
сатирические, и либерально-буржуазные утопии 2.
В этом разнообразии социально-утопических идей, характерных
для XIX века в Америке, утопия Беллами занимает, несомненно,
самое высокое место, представляя вариант социально-утопического
прочтения «американской мечты».
Рост популярности идей утопического социализма был верным
признаком несогласия демократической Америки с общественным
укладом страны. Вместе с тем он своеобразно отражал состояние
борьбы вокруг наследия революционной демократии,
свидетельствуя о все усиливающихся противоречиях между наследием
Американской революции и общественно-политической
действительностью.
1 Гиленсон Б. А. Социалистическая традиция в литературе США. М., 1975,
с. 50.
2 Doing I. Utopian America. Dreams and Reality. Rochell Park, 1976.
36

• Гипотеза фронтира. Попыткол пересмотра демократического и
революционного наследия американской истории явилась гипотеза
фронтира, получившая распространение в буржуазной
историографии в конце XIX — начале XX века.
В 1893 году американский историк Фредерик Джексон
Тернер написал для Американской исторической ассоциации очерк
«Значение фронтира в американской истории» х. В этом очерке
Тернер указал на роль Запада в становлении национального характера
американцев, в развитии их мышления, традиций, демократии.
Тернер не был первым, кто писал о роли Запада для американцев, об
этом и до него много писали и дискутировали. Значение концепции
Тернера заключалось в том, как он истолковывал эту роль.
В отличие от тех историков, которые видели главный движущий
момент американской истории в борьбе антирабовладельческого
Севера и рабовладельческого Юга, Тернер выдвинул предположение,
что главное в становлении Америки заключалось в движении на
Запад, в освоении новых, свободных земель. В этом движении на
Запад американцы, по мнению Тернера, были вынуждены
отказаться от наследия европейских социальных традиций и создавать
совершенно новые социальные формы общежития. «Фронтир свободен
от влияния европейских идей. Человек западного мира
поворачивается спиной к Атлантическому океану и с неумолимой энергией
и самоотдачей начинает строить новое общество, свободное от
древних форм».
Архетипом американца для Тернера был пионер, который жил
на фронтире, то есть на границе цивилизации и дикости.
Освоение Запада создавало новую, предприимчивую личность, которая,
будучи представителем цивилизации, была способна сражаться и
покорять. Именно эта жизнь на границе цивилизации и дикости
делала американцев американцами. «Фронтир,— пишет Тернер,—
это линия быстрой и эффективной американизации. Борьба с
дикостью учила колонистов. Она снимала их с поезда и сажала в
каноэ. Она срывала с них одежду цивилизации, давала им мокасины
и охотничью рубашку. Она бросала их в хижину чироков или
ирокезов... Мало-помалу они покоряли дикость, но то новое, что
появлялось, не было старой Европой. То новое, что здесь возникло,
были американцы».
Индивидуализм, свободное предпринимательство пионеров,
заселяющих свободные земли, создали, по мнению Тернера, основы
американской демократии-. Для него фронтир был расцветом
демократии, который революционизировал все американское общест-
1 Фронтир (буквально — «граница») представление о постоянно
расширяющихся границах продвижения переселенцев на Запад, место, находящееся на
рубеже между «дикостью» и цивилизацией. Мы полагаем, что русский перевод
этого термина как «граница» или «рубеж» не является адекватным, и поэтому
оставляем широко вошедший в международную лексику термин «фронтир».
37

во. Бедняки и эмигранты, населяющие города востока, приходили
на свободные земли и превращались в независимых, свободных
владельцев. Это, по мнению Тернера, и создало фундамент
американской демократии. В адресе, посланном университету
Вашингтона в 1914 году, Тернер писал: «Американская демократия
родилась не из мечты теоретиков; она не была привезена на «Сьюзен
констант» в Вирджинию или на «Мейфлауэре» в Плимут. Полная
силы и энергии, она вышла из американского леса и обретала
нозую силу каждый раз, когда касалась новых границ. Не
Конституция, а свободные земли и изобилие природных ресурсов
создали демократический тип общества в Америке на много веков
вперед» 1.
Гипотеза фронтира Тернера прочно вошла в американскую
историографию, на протяжении нескольких десятилетий была
господствующей концепцией американской истории. Она стала наиболее
распространенной концепцией и в сфере политического сознания,
в особенности в американском либерализме 2. К идее фронтира
обращался Рузвельт в своих выступлениях; администрация Кеннеди,
рекламируя свою политическую программу, выдвинула лозунг
завоевания «новых рубежей».
Работы Тернера широко обсуждались в первые десятилетия
XX века. В результате возникла огромная историческая литература
вокруг проблемы, фронтира. Появилась также и масса романов,
посвященных освоению Запада. Образ пионера стал излюбленной
темой американской живописи, литературы, а в последующем —
кинематографии. Все это создавало сложный, синкретический миф о
Западе как ключевом моменте американской истории, вбиравшем
в себя исторические легенды, мечты первопоселенцев о «земле
обетованной», воспоминания о демократическом прошлом Америки.
Вместе с тем было очевидно, что гипотеза фронтира Тернера
содержала попытку националистической трактовки «американской
мечты». Прежде считалось, что «американская мечта» имеет
европейское происхождение, что она была завезена в Новый Свет
иммигрантами, приехавшими в Америку, для того чтобы строить
лучшее будущее. Тернер, по сути дела, предложил другое
объяснение возникновения американского мифа. По мнению Тернера,
«американская мечта» родилась на фронтире, она Еышла из
«американского леса».
Концепция Тернера по своему реальному содержанию была
отказом ог демократических традиций американской истории.
Считая, что главным мотивом американской истории было движение на
1 Цит. по кн.: The West and American Ideal. N.Y., 1931, p. 293.
2 См.: Валюженич А. В. Американский либерализм. М., 1976; Hartz L. The
Liberal Tradition in America. N.Y., 1935; Robertson J. The Meaning of Liberalism.
Port Washington, 1971.
ЗЯ

Запад, Тернер отрицал революционную роль войны Севера и Юга.
Он идеализировал аграрную, сельскохозяйственную Америку,
теоретически обосновывал политику экспансии. Не случайно его
идеи были подхвачены политиками Т. Рузвельтом, В. Вильсоном,
историками Генри и Бруксом Адамсами, которые применили
гипотезу фронтира к американской внешней политике. К тому же
Тернер допустил и ряд фактических неточностей. Как показали
исследования историков, многие демократические учреждения
были основаны в XVIII веке не на Западе, а на Востоке, тогда
как Тернер исходил из противопоставления демократического
Запада и антидемократического Востока. Представление о Западе
как «свободных землях» тоже неверно, так как западные территории
были заселены индейскими племенами, которые были коренными
американцами. Сегодня совершенно ненаучным оказывается и
представление о фронтире как точке соприкосновения «дикости» и
«цивилизации». Не случайно индейцы говорят: «Не существовало
дикости, пока не пришли белые».
Поэтому к гипотезе фронтира следует относиться не как к
научной, а, скорее, как к мифологической концепции. Это
вынуждены признать и многие американские историки. Джон Ковелти в
своей работе «Фронтир и коренные американцы», например,
указывая на несоответствия гипотезы Тернера реальным фактам
истории, говорит, что идея фронтира была главным образом стимулом
для воображения. «Хотя мы открываем все увеличивающиеся
трудности в определении социальной и экономической роли фронтира
в американской истории, нет никакого сомнения в огромной роли
Запада и индейцев для американского воображения» \
Ковелти справедливо указывает на то, что не существует
какого-то единого образа Запада в американском воображении, а
существует по меньшей мере четыре образа фронтира: 1) фронтир
как представление о пионерах, заселяющих Запад; 2) как мечта
о новом обществе; 3) как бегство от цивилизации и стремление к
слиянию с природой; 4) как мечта о богатствах, скрывающихся
в западных землях. «Каждый из этих образов зависит от
различных типов восприятия, надежд и ценностей, так что они,
собственно говоря, отражают четыре конфликтные цели, которые
отличаются одна от другой. Но как сложная коллективная ценность культура
не развивается в понятиях абстрактной логики» 2.
Пересмотр концепции фронтира привел к появлению новых
концепций относительно имиджа Америки и американского характера.
К числу их принадлежит, например, концепция Дж. Пирсона,
который выдвинул в качестве главного фактора формирования аме-
1 Cawelti J. The Frontier and Native American.—In: America as Art.
Washington, 1976, p. 137.
2 Ibid., p. 182.
39

риканского характера фактор «трех М» — миграции, мобильности,
движения (migration, mobility, movement). Пирсон не отрицал
значения фронтира для формирования американского характера, но
считал, что это только часть того процесса, который связан с
общими для американского общества тенденциями к миграции,
мобильности и движению. Эти процессы Пирсон обнаруживает и в
экономике, и в демографической политике, и в нравственности
американцев. Именно эти процессы, а не борьба за демократические
идеалы или война против рабовладения сформировали, по мнению
Пирсона, американский характер. Эта концепция, как и многие
другие теории буржуазных историков, по сути дела,
выхолащивает демократическое наследие американской истории.
Таким образом, мы видим, что в американской историографии
вокруг вопроса об исторических корнях и судьбах «американской
мечты» происходит острая борьба. Буржуазные исследователи
пытаются игнорировать демократические истоки этой мечты,
растворить их в религиозно-мистических, националистических или
экспансионистских концепциях. Таковы концепции «нового Адама»,
«явного предначертания», гипотеза фронтира, которые до сих пор
имеют широкое хождение в буржуазной историографии. Этим
концепциям противостоят марксистские исследования американской
истории, которые выявляют демократическое содержание и роль
завоеваний Американской революции и их связь с передовыми
демократическими идеалами.
Глава 2. «АМЕРИКАНСКАЯ МЕЧТА» И «ЭТИКА УСПЕХА»
Во многих работах буржуазных авторов, посвященных
«американской мечте», ее судьбам и содержанию, имеются попытки
свести мечту к традиционной «этике успеха». Эти попытки далеко
не всегда основательны. Как мы уже говорили выше, не
существует единой «американской мечты». Точнее говорить о двух
мечтах — демократической, связанной с надеждами трудящихся, и
буржуазной, империалистической. Стремление к личному успеху
действительно составляет внутреннее содержание буржуазного
варианта «американской мечты», и здесь можно ставить знак
равенства между понятием «мечты» if «успеха». Они действительно во
многом взаимосвязаны и могут определяться одно через другое.
В качестве одного из главных критериев социальной и
нравственной оценки понятие «успех» сформировалось еще в
протестантской этике, традиции которой, как признают американские
исследователи, живы и до сих пор. Протестантизм учил, что главным
нравственным качеством должно быть трудолюбие. Последнее раньше
или позже должно привести к зажиточности и преуспеянию.
Каждый преуспевающий обязан помогать своим ближним. Бедняк же
40

этого делать не в состоянии. Он обуза для всего общества, так как
паразитирует на плодах деятельности тех, кто трудолюбив и
зажиточен. Быть бедным есть грех.
Так в протестантской этике создавались нравственные основы
для оправдания богатства, осуждения бедности и прославления
успеха как прямого пути к зажиточности.
Американские историки стремятся, как правило, представить
дело так, что на вновь открытый континент прибыли якобы
одинаково бедные люди и лишь благодаря частной инициативе одни
стали богатыми, другие — бедными. На самом деле в Америку
приезжали люди различных социальных и имущественных положений
и богатым здесь было гораздо легче приспособиться, чем бедным.
Конечно, условия неосвоенного континента, «девственной страны»
требовали от людей определенных качеств — предприимчивости,
инициативы,— и успех сопутствовал тем, кто ими обладал. Поэтому
с самого начала успех символизировал в Америке возможность
«выбиться в люди». Так возникал миф о том, что каждый чистильщик
сапог может стать президентом, если, конечно, он использует свой
шанс на успех.
Конечно же, стремление к успеху само по себе вовсе не является
предосудительным. На протяжении веков человечество стремилось
к успеху: освоить природу, облегчить свой труд, обеспечить
благоприятное существование своим потомкам. Но концепция успеха
в буржуазной морали характеризуется тем, что она ориентирует
людей на самообогащение в ущерб другим. Человек, не достигший
успеха,— неудачник, а значит, человек «второго сорта». Таким
образом, буржуазная «этика успеха» основывается на концепции
индивидуализма, враждебной духу коллективизма.
Миф об успехе и его творцы. В десятилетие кануна Гражданское
воины в американской литературе особенно популярной стала тема
успеха. Точнее говоря,— тема погони за успехом. В более поздний
период ее назовут темой «крысиных бегов». Мораль успеха уже
существовала в национальной психике, оформившись в поговорки
типа «победитель забирает все», «первый пришел — первый взял»,
«победителя не судят».
Книги на тему успеха начали появляться в Америке с 185.0
года. Они и до сих пор не исчезли с рынка, пользуясь постоянным
спросом и популярностью у американского обывателя. Роман об
успехе и по сей день является одним из самых процветающих
жанров в американской литературе. Конечно же, дело не в названиях
и не в популярности самих книг типа «Наверху много места»,
«Путешествия в дома великих американцев», а в том, что ими
утверждалась для массового потребителя шкала ценностей и ценностных
ориентации. Миф о преуспевшем герое призван был покорить
американское воображение.
4!

Классикой этого жанра остаются маленькие квазилитературные
поделки Горацио Алджера-младшего, который считается
родоначальником этого направления в литературе.
Родился Алджер в 1832 году в Челси, штат Массачусетс. Его
отец был священником и искренне надеялся на то, что сын пойдет
по его стопам. Однако Горацио, окончив Гарвард, отказался от
сана и уехал, подобно его будущим героям, в Нью-Йорк, где после
долгих мытарств устроился воспитателем в приюте у сирот. Там он
и начал сочинять свои рассказы. Успех этих книжек едва ли
поддается описанию. Впрочем, Алджеру это было неведомо. Живя
в нищете, он продавал свои рассказы издателям со всеми правами
на них за ничтожную цену. Всего он издал около 150 книг и умер
больным и нищим в 1899 году. Вполне американский парадокс:
творец книжонок-утешителей и мифа о доступности успеха для
всех умирает никому не нужным, в нищете.
Неудачник в жизни, он сублимировал в своих фантазиях и
выдумках то, чего был лишен в реальной жизни. Примечательно,
пожалуй, то, что эти десятицентовые книжки, созданные одним из
самых популярных мифотворцев буржуазной Америки и ее образа
жизни, все же поддерживали тлеющий уголек надежды в тех, кто
уже давно имел все основания разувериться не только в
«американской мечте», но и в жизни вообще.
Герои Алджера были сгустком, конденсацией идеи успеха 1.
Оборвыш один, без чей-либо помощи бросается в водоворот жизни
большого города и побеждает. В этом была суть веры в
потенциальное величие простого человека, веры в порыв, в подвиг. Но
содержание этих книжек, их установки были гимном индивидуализму,
типичным буржуазным утешительством. Конечно, с точки зрения
художественной рассказы Алджера едва ли заслуживали всех этих
серьезных эпитетов. Но было нечто иное— был социальный эффект
оглупления людей художественно неискушенных, которым больше
всего на свете хотелось, нужно было верить в то, что в конце
туннеля все же есть свет.
Выражаясь языком социологии, Алджеру удалось уравнять
стремление к счастью со стремлением к успеху, а стремление к
успеху — низвести до погони за деньгами. Так между понятием
счастья и деньгами был поставлен знак равенства. У героев Алджера
в определенном смысле были предтечи — литературные и
фольклорные герои, устремленные к успеху,— но в тех жила еще и
романтика. Это были герои «дикого Запада», о которых мы уже
рассказывали,— охотники, трапперы, следопыты, ковбои. Их
эволюция от романтической героики к героике Алджера происходила
1 Cawelti J. From Rags to Respectability: Horatio Alger.—In: Myth and
American Experience, vol. 1, 1971; Weis R. The American Myth of Success. From
Horatio Alger to Norman Vincent Pcale. N.Y.—London, 1969.
42

медленно. Алджеровский герой, таким образом, завершил эту
эволюцию, поставив все на уровень формулы, согласно которой герой
тот, кто при помощи денег добился уважения общества.
Принципиальное отличие героев американского романтизма
заключалось в том, что они были врагами всего урбанического;
они не доверяли новой экономической системе, предпочитая
добывать себе средства для пропитания в лесу, нежели приобретать их
на базаре. И хотя то, что принято называть прогрессом, шло на их
плечах или за ними по пятам, в литературе они всегда
изображались людьми глубоко враждебными ему. Эти герои XIX века
постепенно теряли связь с американской национальной
действительностью, а поэтому очень скоро стали нетипичными, так как не
отражали ни духа, ни национального характера надвигающейся
индустриальной революции, как называли социологи эту эпоху.
Романтический герой был героем уходящим, беспомощным в новых
условиях. Он был не в состоянии противостоять надвигающемуся
технологическому прессу, давившему все на своем пути.
Наоборот, герои Алджера начинали свою жизнь в аграрных
районах страны, затем убегали в города и возвращались
победителями. Впрочем, город выступал и в виде чего-то неудержимо
влекущего, и в виде потогонных линий с их измождающим трудом, и
мастерских, в которых гнетущим трудом уничтожалась человеческая
индивидуальность. Спасением были деньги. Они были и критерием
успеха, и системой отсчета, и мерой продвижения человека по
социальной лестнице. Поражала скрупулезность алджеровских
героев в денежных вопросах. Автор рассказывал читателям, сколько
его герой получал на первой работе, сколько — на последующих.
Сколько он платил за квартиру, за еду и, конечно же, сколько
отложил и накопил. Герои его были немцами, ирландцами,
итальянцами — одним словом, иммигрантами. Тем самым читателю
представлялась возможность самоидентификации.
В 1868 году появился его «Оборвыш Дик, или Уличная жизнь
в Нью-Йорке». С того времени и до начала депрессии в Америке
вышло около 10 миллионов экземпляров книг Алджера. Этот
рекорд, пожалуй, еще никем из писателей США не побит и по сей
день. Пика успеха книги Алджера, вероятно, достигли между 70-ми
и 90-ми годами прошлого столетия, когда темпы урбанизации и
индустриализации были интенсивными, к тому же велик был и поток
иммигрантов. Но выросли и мальчики — читатели Алджера, во
всяком случае настолько, чтобы убедиться в сладостной лжи его
книжек.
То, что великий мифотворец умер в бедности, само по себе было
символичным. Погоня за успехом станет бичсм американского
общества, причиной гибели молодых иденов, гриффитов и многих,
многих других. И все же естественное человеческое качество —
надеяться до последнего дыхания,— помноженное на тысячи книг
43

о том, как кто-то «из грязи» стал богатым, превратило стремление
к успеху в США в своеобразную религию. По сути своей то, что
предлагал обществу Горацио Алджер, сводилось к приятию
«ценностей», которые навязывались средней Америке как эталон:
послушание, почитание денежной мошны, благодарность хозяину.
Так, Оборвыш Дик служил верой и правдой своему хозяину.
А преуспев и достигнув некоторого положения в обществе, Ричард
Хантер уже сам выговаривал Спичечнику Марку: «Помни, что я
твои покровитель, а следовательно, вправе ожидать от тебя
безоговорочного послушания и подчинения».
Эта этика была с радостью подхвачена другим пропагандистом
успеха и его олицетворением — миллионером Эндрю Карнеги. В
своих книгах «Триумф демократии» (1886), «Евангелие богатства» (1900)
он утверждал, что консолидация богатства и власти в руках
немногих не только необходима, но и неизбежна во имя прогресса.
Это-де не исключает возможности проявления индивидуальной
воли, но развитие общества, как он считает, целиком зависит от
миллионеров. Им также отводится роль покровителей бедняков.
Следующим шагом, более циничным, было требование Джона
Д. Рокфеллера, чтобы рабочий подчинил свои интересы не просто
миллионеру, а интересам индустриального учреждения. Так за
спиной посталджеровского героя-бизнесмена постепенно вырастало
безликое божество, именуемое «корпорация».
Религия успеха в новом веке не исчезла. Возникли новые
проповедники, видоизменилось и само евангелие его. Одним из первых
пророков этики укрупняющегося бизнеса стал Дейл Карнеги —
однофамилец миллионера. Его книга «Как приобретать друзей и
оказывать влияние на людей» породила серию книг в жанре так
называемого «нон-фикшн» — литературы без вымысла,
принадлежащей к разряду документальной, в которой американцам
предлагались различные советы на тему о том, как сделать так, чтобы стать
богатым, здоровым, преуспевающим, счастливым. Как стать
хорошим поваром, хорошей женой, желанным мужем. Как готовить,
столярничать и, конечно же, делать деньги. Вся эта бесконечная
серия книг, отвечающих на вопрос, «как сделать так, чтобы...»,
подразумевала, что достижение того или иного совершенства в
искусстве делать что-либо гарантировало человеку то самое желанное
счастье. Но важнее было даже не то, что, купив эту книгу, каждый
мог стать счастливым, а то, что достижение счастья наконец
зависело не от кого-то, а якобы целиком и полностью — от него самого.
Модель Карнеги утверждала, что человек, который может достичь
материального успеха в жизни, обязательно обретет любовь и
внимание к своей персоне. Внимание со стороны общества дает деньги,
деньги дают внимание общества.
Успех и его герои способствовали' повсеместному насаждению
этой мелкобуржуазной мечты. Ее особенностью было то, что она
44

должна была стать неотъемлемой частью убеждений простых
американцев. Не случайно в 1906 году Уильям Джемс в письме
Герберту Уэллсу писал: «Исключительное поклонение проклятому
успеху — это наша национальная болезнь» 1.
Успех и «равенство возможностей». Концепция успеха стала
экстраполироваться на всю систему общественных ценностей.
Успех, таким образом, превращался в критерий национальной
морали. Но в обрамлении индивидуалистической морали этот успех
всегда понимался в первую очередь как «личный успех». Этот
«личный успех», составлявший основу традиционной системы
американских ценностей, был, в частности, связан и с другой
концепцией — концепцией «личной ответственности» или «надежды на
самого себя».
Совершенно очевидно, что эта концепция носит открыто
идеологический характер: ее идеологическая цель заключается в том,
чтобы перенести ответственность за успех или неуспех с
социальной системы на личность. Приписывая заслугу в достижении успеха
индивидууму, буржуазные идеологи снимают с системы
ответственность за неуспех большинства. Таким образом, система выводится
из-под огня критики. Это вынуждены признать американские
социологи Р. Клоуворд и Л. Олин: «Тенденция отождествлять успех с
индивидуальными способностями, а неуспех — с личной
неполноценностью помогает обеспечить стабильность и сохранение
существующих установлений путем переключения критики с системы
институтов на личность» 2.
Рассматривая «этику успеха» как проявление буржуазного
индивидуализма, советский социолог Ю. А. Замошкин пишет:
«Концепция «личного успеха», особенно в ее традиционном
американском варианте, включает в качестве важнейшего элемента так
называемую идею «личной ответственности» индивида в борьбе за
успех. Идея эта гласит, что успех человека зависит лишь от его
личных, индивидуальных качеств, от свойств его воли к победе, от
его энергии. Если ты недостоин успеха, значит, ты сам и только
сам виноват в этом — вот существо этой идеи» 3.
Следует отметить, что принцип «надежды на самого себя» в
системе американской нравственности возведен до уровня морального
предрассудка, о чем свидетельствует не только его живучесть, и>
и его возрастающее влияние4. Концепцию успеха буржуазные
1 Lynn К- The Dream of Success. Boston, 1955, p. 15.
2 Cloward R. A., Olilin L. E. Delinquency and Opportunity. Glencoe, I960,
p. 105-106.
3 Замошкин 10. А. Кризис буржуазного индивидуализма и личности. М.,
1966, с. 56.
4 Brody R., Suiderman P. Coping: the Ethic of Self-Reliance.—uThe
American Journal of Politicae Science", 1977, Aug.
45

социологи в США связывают и с широко пропагандируемым
официальной моралью мифом о так называемом равенстве
возможностей. Но поскольку речь идет об успехе личном, то, как правило,
утверждается, что американский образ жизни, американская
демократия основываются не на «равенстве результатов», а только на
«равенстве возможностей», которые зависят от личной инициативы
и личной предприимчивости. Характеризуя эту концепцию
равенства, известный американский социолог С. Липсет пишет: «Наиболее
примечательным в американской концепции равенства является
акцент на слове «равенство», но не на равенстве положения в обществе,
зарплаты или благосостояния, а на равенстве возможностей.
Американский идеал основывается на открытой социальной
мобильности, каждый начинает с одной и той же точки в своей погоне за
успехом» *.
Пропагандистский характер этого положения очевиден. Этика
успеха, санкционируя и стимулируя конкретную борьбу,
обосновывает не равенство, а превосходство одних над другими. Даже
в лучшем случае успех доступен лишь единицам.
Американский ученый Л. Ченовет, социолог либерального
толка, посвятивший специальную книгу анализу «этики успеха»,
пишет: «Если разобраться по существу, этика успеха работает
отнюдь не на равенство, а, совсем наоборот, на превосходство одного
над другим. В соответствии с ней восхваляются люди, которым
в жизни повезло, которым удалось добраться до верха, или, во
всяком случае, те, которые познали удачу — они лучшие в мире.
Неудачник не может быть центральной фигурой в концепции
американского духа. Если человек из низов преуспел, его восхваляют;
если он сломался, его забывают. Таким образом, неверно
утверждать, что в основе американской демократии лежит абсолютное
равенство» 2.
Американский историк И. Уилли в книге, посвященной анализу
мифа о «человеке, создавшем ca?vioro себя», пишет: «Американские
возможности действительно были великолепны, но они никогда не
были надеждой для всех людей. Успех был рассчитан только для
немногих, но не для каждого. Это — действительный факт, но
разве люди строят свою жизнь только в соответствии с фактами?..
Люди, живущие в низших слоях общества, нуждаются в мечтах, и
философы бизнеса только помогали им обрести их» 3.
Миф о «равенстве возможностей» в буржуазном обществе
оказывается на деле абсолютным неравенством. В частности, этот миф
искажает подлинные социальные причины наличия бедности в стра-
1 Lipset S. Opportunity and Welfare in the First New Nation.-— In: America's
Continuing Revolution, p. 340.
2 Chencweth L. The American Dream of Success, p. 10.
3 Wyllie J. The Self-Made Man in America. N.Y., 1966, p. 174.
40

не. Концепция успеха превращается в апологию существования
огромного большинства обездоленных в обществе.
Действительно, концепция «равных возможностей» в
буржуазном контексте служит орудием манипуляции общественным
сознанием, поскольку она утверждает, что не капиталистическая
эксплуатация, а несоблюдение «этики успеха» приводит к тому, что
около 24 миллионов американцев живут на грани бедности. Иными
словами, из этого следует, что препятствием на пути к успеху
оказывается не капитализм, а сам человек. Вина за бедность, таким
образом, ложится не на социальную систему, а на отдельного
человека, который якобы не проявил достаточной инициативы и
предприимчивости в погоне за успехом.
В 1972 году в Америке был проведен социологический опрос
общественного мнения об отношении к бедности. На вопрос:
«Бедные остаются бедными, так как американский образ жизни не
предоставляет всем равных возможностей» — только 39 процентов
опрошенных ответили утвердительно, тогда как 61 процент —
отрицательно. На другой вопрос: «Многие бедные потому являются
ими, что не хотят упорно трудиться» — 58 процентов
высказались «за» а.
Это еще раз показывает, до какой степени в сознание
большинства американцев внедрена концепция «равных возможностей»,
которая служит средством игнорирования действительных причин
бедности.
«Этика успеха» маскирует не только социальные причины
бедности, но и истоки богатства в Америке, создавая миф о США как
стране «неограниченных возможностей».
В основе широко пропагандируемой «этики успеха» Есегда
лежал миф о «неограниченных возможностях». Миф этот содержал
обещания для каждого, кто проявит нужную инициативу,
независимо от сферы его деятельности. Как показало исследование С. Лип-
сета и Р. Бендикса -, с 1900-го по 1940 год в Америке было открыто
15,9 миллиона предприятий. Эта цифра обычно используется для
пропаганды мифа о неограниченных возможностях, якобы
таящихся в американской системе. Однако при этом обычно «забывают»,
что именно за это же время 14 миллионов предприятий лопнули,
а их владельцы обанкротились.
Приведем другой пример, опровергающий миф о «всеобщих и
неограниченных возможностях». Обратимся к сфере образования.
Образование всегда рассматривалось в Америке как ключ к успеху,
к благосостоянию. Вместе с тем только 6 процентов
неквалифицированных рабочих имели шанс поступить в колледж. Дети людей,
обладающих высоким общественным статусом, составляли 50 про-
1 CPS 1972. American National Election Study, p. 434.
2 Upset S., Bendix R. Social Mobility in Industrial Society. Berkeley, 1964.
47

центов поступающих в колледжи. В анализе, проведенном N. Нью-
камером по Еопросу о том, кто занимал должности президентов
и председателей советов в крупнейших предприятиях и
корпорациях США с 1898-го по 1959 год, было обнаружено, что лишь от
1,3 до 3,1 процента управленческой элиты вышли из среды в
прошлом неквалифицированных рабочих. Остальные были выходцами
из семей власть имущих. Таким образом, попадание чужеродного
элемента в «обойму» сильных мира сего оказывалось делом малой
вероятности. Как говорит Ченовет, «утверждение, что американец
может подняться из нищеты к богатству,— не что иное, как миф» *.
На самом деле успех, так же как и богатство, наследуется.
Для пропаганды мифа о «неограниченных возможностях»
широко используется идеология потребительства. Социологи консю-
меризма утверждают, что в эпоху всеобщего потребления
определяющим становится не работа, не место в системе производства,
а потребление. Обладание вещью провозглашается символом успеха,
реализацией мечты. Идеология консюмеризма нашла свое
адекватное выражение во всемогущей американской рекламе, которая не
престо предлагала потребителю галстук или женское белье, а
прежде всего — успех, престиж, статус: «Мы продаем не мыло, а
престиж», «Все преуспевающие люди курят «Честерфилд»!»
Кризис концепции успеха. Миф об успехе долгое время казался
американцам вечным и абсолютно непоколебимым. Однако уже в
первые десятилетия XX века появились первые симптомы его
кризиса.
Л. Ченовет в своей книге «Американская мечта об успехе»
обстоятельно показывает эволюцию концепции успеха. Подъем «этики
успеха» был связан с 20-ми годами, то есть с периодом временной
стабилизации американского капитализма.
«Период с 1870-го по 1920 год,— пишет Ченовет,— стал
чрезвычайно важным в том смысле, что он показал, как извращены были
наши ценности, как наши личные желания были сублимированы.
Предложенный нами мир фантазии должен был заменить мысль.
Этот период — наглядная иллюстрация того, что индивидуализм
привел к конформизму, свобода волеизъявления — к пассивности,
призывы заботиться о ближнем — к эгоистическому
удовлетворению собственных интересов» 2.
Не случайно поэтому основные нападки пророков успеха в 20-е
годы были направлены против «красной опасности». В стране
началось преследование коммунистов. Гонениям вместе с ними
подвергались и радикалы и либералы. Началась депортация ннако-
1 Chenoweth L. The American Dream of Success, p. 13.
2 Ibid., pp. 31-32.
43

мыслящих из страны. В 1924 году был принят дискриминационный
декрет об ограничении въезда под предлогом защиты страны от
подрывных элементов. Врагами объявлялись все, кто отказывался
видеть счастье в потребительском образе жизни. Успех понимался
как нечто сиюминутное, как вспышка. Поэтому если в прешедшее
десятилетие символом успеха был индустриалист, бизнесмен, то
теперь его место заняли «звезды» театра, кино, то есть все те, кто
олицетворял потребительскую философию. Моралисты, представ-
лявшиев начале XIX века трудолюбие как ключ к личному успеху,
были отодвинуты далеко на задний план.
Иллюзиям национального преуспеяния, извратившим
изначальную мечту, был нанесен мощный удар в 30-е годы. Пятнадцать
миллионов безработных, оказавшихся на улице, были своего рода
вызовом американским обещаниям. Вот почему 30-е годы прошли в
поисках иных решений. Громче стали слышны голоса моралистов,
винивших людскую расточительность, исчезнувшее трудолюбие.
«Бедные — это те, кто не хочет работать»,— заявил г. Форд. И с
1930-го по 1931 год уволил 45 тысяч рабочих. Система
рекомендовала, защищая себя, искать вину в частностях: прошла волна
разоблачений в жульничестве, взяточничестве, биржевых аферах,
пьянстве и распутстве. Бережливость вновь провозглашалась
добродетелью и кратчайшим путем к успеху. В списке индивидуальных
качеств, необходимых для того, чтобы добиться успеха, фактор
везения в 30-е годы перекочевал с седьмого на третье место. Это ли
не было опровержением мифа о всеобщих везможностях! В ту пору
деньги оставались на первом месте как критерий успеха, на
втором — символы престижа, на третьем — власть.
Вторая мировая война, противостояние фашизму и японскому
милитаризму бросили вызов традициям индивидуализма. Зто
отразилось и в новой политике Рузвельта, идея которой в конечном
счете сводилась к коллективным мерам по спасению системы.
«Опыт второй мировой войны,— пишет Ченовет,—
последовавший сразу же после декады депрессии, значительно ослабил и без
того пошатнувшуюся веру в «этику успеха». Это привело к тому,
что установки и ценности этого периода отличались от 20—30-х
годов. «Этика успеха» подвергалась более резким нападкам в эту
эпоху, нежели в прошлые годы...»1. Труд вновь приобретал смысл,
поскольку люди стали верить в то, что их усилия могут
способствовать уничтожению фашизма.
Но «этика успеха» не пережила войну. Маккартизм, как
реакция на некоторую демократизацию страны, нещадно подавлял
всякую тягу к реформам, даже нерадикального характера.
Параноидальный в своем антисоветизме сенатор Маккарти призвал очистить
страну от коммунистов, надеясь таким образом разъединить одних
1 Chcnoixeih L. The American Dream of Success, p. 90.
4')

и объединить других под более приемлемым лозунгом. Порой эта
кампания принимала смехотворные формы. Ченовет рассказывает
случай, когда один из полицейских западной Вирджинии
обнаружил автомат, торгующий конфетами, на этикетках которых
давались географические сведения. На одной из них было написано,
что Россия — самое большое государство в мире. Этого было
достаточно, чтобы начать судебное дело против фабрики.
В тот период на смену былому общенациональному чувству
в разрозненные души одиноких в толпе людей насаждалась «этика
суперпатриотизма». Стремление к успеху превращалось в
«крысиные гонки».
«Холодная война» и маккартизм, нищета, горячая война в Корее,
где было убито 33 649 человек и ранено более 103 тысяч
американцев (согласно данным Министерства обороны США), расовые
волнения в негритянских гетто — все это едва ли могло
способствовать усилению веры нации в индивидуальный успех как символ
веры. Скорее, наоборот, 50-е годы проходили в США под знаком
национальной фрустрации. Понемногу в Америке начинают
говорить о необходимости найти иные, более осмысленные цели в
жизни, нежели просто меркантильный успех. Такие ценности, как
любовь, чувство удовлетворения от помощи другим, вновь начинают
обретать смысл.
Примером того, как формировалась «этика успеха», может
послужить статистика, предложенная двумя исследователями — Лео
Ловенталом и Лоуренсом Ченоветом. Американский социолог Ловен-
тал провел анализ ряда популярных американских журналов, с
тем чтобы выявить, кого прославляет американская пресса, кого
она предлагает обществу в качестве эталона национального героя.
По его подсчетам, выясняется, что до 1914 года идолом Америки
был лидер производства. Банкирам, владельцам железных дорог,
крупным бизнесменам было посвящено 28 процентов статей в
рассматриваемых журналах. В период до 1914 года 46 процентов
статей уже было посвящено тем, кто занимался политикой. После
первой мировой войны статей о бизнесменах осталось лишь 17
процентов от общего числа. Но упало и увлечение политикой — ей
было посвящено всего 30 процентов статей. Зато в послевоенный
период активно возрастает интерес к другому герою — к тому, кого
возвели на трон пророки потребительской этики. Как отметил Ловен-
тал, современными идолами масс оказались не те, кто вел битву
в сфере производства,— «чаще всего это были люди, чьи имена
появляются на афишах кинотеатров, ночных клубов» х. «Идолы
потребления» сменили «идолов производства».
1 Lowenthal L. Biographies in Popular Magazines.—Radio Research, 1942—
1943. Ed. Lazersfeld and Stanton. N.Y., 1944, p. 507.
50

Объясняя это явление, американский социолог Дэвид Рисмен
в своей книге «Одинокая толпа» пришел к выводу, что в основе
эволюции лежит переход от типа личности, которую он называет
«личностью, ориентированной изнутри», к типу «личности,
ориентированной извне». Под последним Рисмен понимает буржуазного
индивида, попавшего из условий свободного предпринимательства
и частной инициативы в условия буржуазной бюрократии,
принуждения и манипуляции. С этим процессом Рисмен связывает падение
индивидуализма, рост пессимизма и возникновение
«потребительской психологии», то есть психологии обывателя, поклоняющегося
«идолу потребления» (термин Ловентала).
Другой американский социолог, Лоуренс Ченовет, тоже
пытался выявить героев «этики успеха», то есть тех, кто соответствует
идеалам, насаждаемым массовой пропагандой. С этой целью он
изучил два консервативных по своему характеру журнала — «Ридерз
дайджест» и «Сатэрдэй ивнинг пост».
Обычно «Ридерз дайджест» считают отвечающим интересам того,
что в США называют «мидл-мидл класс»,— интересам людей,
достигших некоторых устойчивых позиций в пределах так
называемого среднего класса. «Сатэрдэй ивнинг пост» — один из
консервативных журналов, рассчитанный на чтение у домашнего, очага и
проповедующий «старые добрые американские ценности».
Согласно данным Ченовета, в период 1917—1929 годов крупный
бизнесмен как герой и в том и в другом журналах занимал с
достаточным перевесом первое место. На втором месте был герой сферы
шоу-бизнеса — развлечений. Следом шли мелкие бизнесмены, так
называемые «опора и гарантия демократического характера
американской экономики» — чемпионы индивидуализма. Они
уступили место героям корпораций, как бы молчаливо подтверждая ту
истину, что «этика индивидуализма» — одна из несущих опор
«американской мечты» в эпоху, предшествующую началу
«индустриальной революции»,— переживала критическое время. Пройдет
сорок лет, и те же журналы покажут, что герой мелкого бизнеса
займет безоговорочно последнее место и в том и в другом журналах.
На первом месте в «Сатэрдэй ивнинг пост» твердо будет стоять
герой шоу-бизнеса. В «Ридерз дайджест» он окажется на втором
месте, что объясняется, на наш взгляд, лишь определенным
характером ориентации журнала на этом этапе. (На первом месте здесь
оказался политический деятель, дипломат.) Крупные бизнесмены
переходят на третье-четвертое место в 60-х годах. В> эти годы
заметно стремление к поискам популярных героев в сфере
развлечения. В ореоле кинозвезды, всегда кто-то был, и не обязательно
актер. Так, героем телевидения стал, например, писатель, охотно
рассуждающий о политике, о необходимости реформы в стране.
Его имидж поддерживался колонками сплетен в прессе. В списке
«развлекателей»' оказались актеры, режиссеры, продюсеры, пнса-
5!

тел и и музыканты. Понятие героя (такого, каким для США был
Вашингтон или фольклорный первопроходец) начало
девальвироваться, на его место выдвигались знаменитости.
Что касается средств достижения успеха, то есть инструментов,
при помощи которых можно было стать «героем», то «Сатэрдэй ив-
нинг пост» и в 1917—1929-м и в 1961—1969 годах показал, что
превыше всего ценятся усердие и добродетельный характер 1.
Уже к концу 50-х годов, по словам Ченовета, стало очевидно,
что «этика успеха» «пуста, как рассохшаяся бочка». Тем не менее
консервативная Америка цеплялась за нее, стремясь во что бы то
ни стало ее сохранить. Это была ее последняя надежда, последняя
уловка наполнить американскую жизнь смыслом, ибо нет ничего
страшнее для нации, чем духовный вакуум, духовная
опустошенность.
Расколовшие страну 60-е годы грозили окончательно
уничтожить мечту американской буржуазии. Черные граждане США
восстали против тех, кто слишком долго отказывал им в праве на
участие в успехе и в «американской мечте», которая обещала равенство;
студенты противопоставили себя университетам, которые не
считались с реальностью американской действительности. «Средний
класс» Америки требовал победы во Вьетнаме и не хотел
признавать кризис американского духа. Молодежь ринулась в
бесцельную погоню за призраком далекого прошлого, толком не понимая
ее подлинно демократических ценностей. Отвергая жизнь ради
накопительства, они отказывались работать, в том числе и на систему.
Отцы готовы были мириться с многими выходками детей. Но
смириться с их отказом от «этики успеха» они не могли. Молодежь и
студенчество стали олицетворением врага Америки «среднего
класса».
Но поскольку они все же были детьми Америки, то вину за
их заблуждения отцы стремились найти в заокеанских влияниях.
Виноватым был, конечно же, объявлен всемирный коммунизм,
распространение которого нужно было остановить в Юго-Восточной
Азии, дабы завтра он не появился на одном из концов голденгейт-
ского моста. И во имя этого конформистская Америка начала
убивать своих детей не только во Вьетнаме, но и в Кенте и в Чикаго.
«Не стреляйте! Мы — ваши дети!» — уверяла зеленая поросль
Америки — наивные идеалисты, надеявшиеся возродить
демократическую мечту «отцов-основателей» с помощью «новой чувственности»,
секса, наркотиков и религии рок-н-ролла. А когда из этой попытки
ничего хорошего не вышло, они обратились к насилию как
панацее. Их научили верить, что на пути к успеху не следует
пренебрегать даже насилием. С криками «черт побери все!» и «Апока-
1 См. также: Green Th. America's Heroes. Changing Models of Success in
American Magazines. N.Y., 1970.
52

липсис — сейчас!» они совершали жестокие убийства. Кровавая
волна прокатилась по стране. «Мечта» оборачивалась
кошмаром.
Успех как критерий жизни в Америке накладывался на все —
он был своеобразным мерилом. Даже война, в которой участвовали
американцы, рассматривалась не с точки зрения ее
справедливости, а с позиции необходимости победить во имя победы или
проиграть. Вот почему во время агрессии во Вьетнаме истеблишмент не
задавался вопросом о моральности или аморальности агрессии —
его заботил лишь дух солдата, армии.
При этом именно идеология успеха была определяющим
фактором. Она в разное время принимала разные формы политического
убеждения. Приход к власти политических фигур тоже
рассматривался с позиции «этики успеха». Политический успех Франклина
Рузвельта символизировал способность человека преодолеть
тяготы судьбы. Победив полиомиелит, он стал президентом. Его улыбка
должна была возродить мечту после депрессии. Амбивалентность
этого периода сказалась ярче всего в столкновении
моралистической и гуманистической риторики с жестким прагматизмом: чтобы
поддержать цены на рынке, лучше перебить свиней, чем отдать их
беднякам. Радикал становится в глазах буржуазной Америки
врагом ее мечты.
К 1938 году (по неполным данным) Комитет по
антиамериканской деятельности заслушал 493 человека, 280 профсоюзов, 640
организаций, включая даже такие, как римские католические
группы и бойскауты. Комитет пытался дискредитировать даже «новую
политику» Рузвельта, утверждая, что это заговор коммунистов.
Дело дошло до смешного, когда один «свидетель» заявил, будто
ему доподлинно известно, что юная «звезда» Голливуда Ширли
Тэмпл (ей тогда было лет десять) дала согласие, чтобы ее имя было
использовано для защиты коммунистов. По этому поводу секретарь
по внутренним делам Айкс саркастически заявил, что, вероятно^
пришла пора сделать налет на детскую комнату девочки и в
качестве свидетелей ее принадлежности к коммунистам взять ее кукол.
Паранойя антикоммунизма 30-х, как и ее рецидив конца 40:х —
начала 50-х годов, была вызвана, в частности, и тем, что нужно
было срочно отвлечь массы от духовного кризиса, возникшего
в связи с осознанием несостоятельности мечты об успехе. Объявив
«крестовый поход» против коммунизма, Маккарти и его
сподвижники рассчитывали поддержать искусственно единство нации
вокруг \1ечты об успехе.
В это время, для того чтобы жить спокойно, нужно было делать
вид, что в Америке и с Америкой ничего не происходит. Вот почему
в ранг проблем возводились псевдопроблемы или проблемы
несущественные. Стоявший у власти президент Эйзенхауэр был более
известен как игрок в гольф, нежели как государственный деятель.
53

Вместо сколько-нибудь серьезных реформ он предлагал усталым
американцам чаще обращаться к богу.
Столкнувшиеся в 60-х годах во время президентских выборов
и Никсон и Кеннеди оба исходили из того, что «мечта об успехе»
определяет качество американской жизни. Правда, они несколько
расходились в вопросе о содержании этой мечты. Программа
Кеннеди по бесплатной медицинской помощи за счет предварительных
отчислений от заработной платы трудящихся на здравоохранение
вызвала резкую критику со стороны Никсона. Он считал, что
всякая помощь такого рода снижает целеустремленное рвение
американцев к успеху.
Для Кеннеди реформы имели особое значение, так как в этом,
как он считал, выражалось широкое участие американцев в
реализации национальной мечты. Но администрация Кеннеди не
ограничивалась внутренними проблемами страны. Чтобы объединить
Америку, была принята программа распространения
«американской мечты» за рубеж, причем идеологический эксперт
подкреплялся экономической помощью. Все это сочеталось с изрядной
агрессивностью по отношению к странам, не желавшим принимать за
эталон экспортируемый образ жизни. Во внутренней политике
Кеннеди пытался соединить традиционный индивидуализм с
лозунгами патриотизма. Это нашло свое выражение в его известном
призыве не спрашивать, что твоя страна может сделать для тебя, а
подумать о том, что ты можешь сделать для своей страны. Признавая
пределы американских возможностей и тем не менее желая
сохранить «этику успеха» для страны, взывая к сотрудничеству и
кооперации и вместе с тем стимулируя индивидуализм, Кеннеди пытался
возродить мечту о возможности личного успеха. И, не ведая, к чему
это все приведет, Америка пошла за эклектической мечтой
молодого президента, который выдвинул лозунг завоевания «новых
фронтиров» — новых рубежей. Эти фронтиры уходили в космос и
в экономику. Но Кеннеди погиб, не успев убедиться в том, что его
программа, которая некоторым казалась многообещающей, ничего
не дала широким слоям американцев.
Несколько внутриполитических реформ в духе «американской
мечты» нация получила от Джонсона. Однако при более
внимательном рассмотрении оказалось, что они были направлены на
укрепление «среднего класса», а не на помощь бедноте, которая более
всего в ней нуждалась. Все попытки Джонсона войти в историю
в качестве реформатора, вернувшего Америку к мечте, потерпели
провал. В историю он вошел как человек, начавший эскалацию
американской агрессии во Вьетнаме. Война во Вьетнаме
поляризовала страну, привела к кризису доверия.
С приходом Никсона в Белый дом круг замкнулся —
американцев вновь вернули к традиционной буржуазной мечте об успехе.
«Мы великие,— говорил Никсон,— не потому, что правительство
54

что-то сделало для народа, а потому, что народ что-то сделал для
себя». Оплотом для единства нации должно быть частное
предпринимательство, заявил Никсон в своей инаугурационной речи в
1968 году. Но уотергейтский скандал с особой отчетливостью
продемонстрировал моральную несостоятельность американских
политиков с их безудержным стремлением к успеху во что бы то ни
стало, еще раз показал несостоятельность риторики мечты как погони
за индивидуалистическим успехом, обнажив пороки, присущие
буржуазной идеологии.
В конце 60-х — начале 70-х годов «мечта об успехе»
претерпевает наиболее серьезный кризис. Все попытки возрождения
«этики успеха» как основы национальной морали, которые
предпринимались в период администраций Дж. Кеннеди и Р. Никсона, не
привели к желаемому результату. «Пройдя через эволюцию новых
рубежей «великого общества» и нового никсонианства, американцы
70-х годов фактически оказались перед прежней мечтой об успехе,
осуществляемой путем ультранационализма и корпоративизма,
характерных для 50-х годов. Идеалы 60-х годов просуществовали
лишь очень короткое время. Не успели американцы откликнуться
на призывы Кеннеди, как он погиб, и весь реформистский дух
испарился уже к 1965 году. Конец 60-х годов характеризует
жестокость и апатия... Попытки сохранить «американскую мечту»
кончились «американской трагедией» х.
Но было ли различие в подходе администраций трех
президентов к понятию успеха? На этот вопрос следует ответить
отрицательно. Существенного различия не было и быть не могло, поскольку
все три президента — Кеннеди, Джонсон и Никсон (то же самсе мы
можем сказать о Картере),—столь не похожие друг на друга
индивидуально, вместе с тем выражали интересы все того же крупного
капитала. Независимо от того, кто оставался в выгоде —
мультимиллионеры восточного побережья, техасские
нефтепромышленники или калифорнийские банки,— народ получал паллиативные
решения в виде предвыборных обещаний и возвышенной буржуазной
риторики.
Следует отметить, что ощущение кризиса концепции успеха
постоянно сочетается с попытками ее возрождения. В этом смысле
характерна автобиографическая книга президента Дж. Картера,
которая символически называется «Почему не первый?»2. В ней
Картер пересказывает разговор с адмиралом Риковером, который
произошел в 1952 году, когда Картер обучался в Военно-Морской
академии. Адмирал спросил Картера, какое место по успеваемости
он занимает в своем классе. Оказалось, что Картер был 59-м в
1 Donnald F. The Phaeton Ride. The Crisis of American Success. Garden City-
N.Y., 1974, pp. 163—164.
2 Carter J. Why Not the Best? N.Y., 1975.
55

классе, состоявшем из 820 человек. «Почему же не первый?» —
спросил Риковер. В своей книге Картер строит на этом факте
своеобразную философию успеха. И, видимо, не случайно, заняв пост
президента, Картер пообещал, что будет поддерживать
конкуренцию во всех сферах американской экономики и деятельности всех
общественных институтов. Философия успеха обретает свою
конкретную сущность в капиталистической конкуренции, в борьбе
всех против всех.
Глаза 3. «АМЕРИКАНСКАЯ МЕЧТА» И АМЕРИКАНСКИЙ ГЕРОЙ
Каждый народ имеет своих героев. Они — реальное
воплощение национальных идеалов, надежд и устремлений.
Какие же герои характерны для американской истории, с кем
связывал народ свои мечты, кто их персонифицировал? И, наконец,
как трансформировались они в наше время, каковы герои
современной Америки?
Следует отметить, что все эти вопросы остро волнуют многих
американских социологов и историков. В их работах мы находим
самый пестрый спектр мнений — от самого апологетического до
самого критического г.
В настоящей главе мы не ставим своей целью дать описание и
характеристику героев Америки. Скорее всего, нас интересует
эволюция американского общественного сознания в его отношении к
героизму. В этой эволюции можно выделить как минимум три
этапа. Во-первых, народные легенды и предания о пионерах
американской истории, таких, как Дэвид Крокет или Дэниел Бун. Во-
вторых, реальные герои американской истории, такие, как Джордж
Вашингтон, Авраам Линкольн или Томас Джефферсон. И,
в-третьих, наконец, герои, созданные массовой культурой и средствами
массовой информации, такие мифологизированные образы, как
супермен, легендарный ковбой Билли Кид или символ
всеамериканской красоты кинозвезда Мерилин Монро. Эта эволюция
американских героев дает богатый материал для понимания судеб и
метаморфоз «американской мечты».
В отличие от Европы США не имеют длительной истории.
Понятие исторического времени здесь было иное. Историей было то,
что происходило недавно, почти сегодня, сейчас. По словам Бур-
стина, Америке, в отличие от Европы, «от неуловимой устной
легенды до закрепления этого имиджа в печати требовались, не
века, а всего лишь несколько лет».
1 V/ecter D. The Него in America. N.Y., 1949; Davis /С. The Него: Charles
L.Linberg and the American Dream. N.Y., 1959; Cambell J. The Hero With
Thousand Faces. Princenton Univ. Press, 1973.
PG

Первым фольклоризованным героем Америки стал Дэвид
Крокет (1786—1836). Устные легенды о нем начали циркулировать еще
при жизни, при жизни же появились и книги, в которых
повествовалось о его реальных и придуманных похождениях в Новом
Свете. Часть из них придумал он сам. Образ, созданный им,
полюбился народу. И народ стал сам слагать свои легенды о Крокете.
Порой было даже трудно отличить один вымысел от другого, да и
не было в этом особой нужды.
Крокет был тем, о ком позже скажут — типично американский
герой. Вся его жизнь, реальная и выдуманная, была отражением
тех условий, в которых в ту пору жила, а главное, хотела жить
нация в период подъема буржуазной демократии. После победы
Американской революции, участником которой был отец Крокета, семья
поселяется в Теннесси, где и рождается будущий национальный
герой. В 13 лет он убегает из дому и бродяжничает. Участвует в
военных действиях под руководством Эндрю Джексона в 1813—
1814 годах в качестве разведчика. Крокет был судьей, полковником
ополчения и даже избирался в течение трех сроков в Конгресс.
Вдали от Вашингтона он жил рискованной жизнью лесопроходца,
охотясь на медведей и сплавляя лес.
• Крокет был малообразован и презрительно относился к
книжной премудрости. Законы правописания он считал «противными
природе». Кстати сказать, американизация орфографии сводилась
• именно к тому, что написание многих слов приближалось к
произношению. Пожалуй, наиболее раннее жизнеописание Крокета
появилось в 1833 году под названием «Скетчи и эксцентричные
похождения полковника Дэвида Крокета». А первый прижизненный
альманах, так и названный — «Альманах Дэви Крокета», увидел
свет в 1835 году. До этого о Крокете писали в самых различных
газетах и листках во многих городах страны.
«Я кто? Я горлопан,— говорил о себе Крокет.— Я переспорю
и перекричу любого с фронтира. А уж поверьте, крикунов и
хвастунов там более чем хватало».
Похождения его были ничуть не менее головокружительными,
чем те, о которых поведал миру славный барон Мюнхгаузен. Дэви
улыбкой убивал енотов и даже пантер. Ударом кулака о скалу он
выбивал искру, для того чтобы разжечь костер, медведя обучил
сбивать масло в бочке и на предвыборный митинг своего соперника
в конгрессе штата приехал верхом на крокодиле. Но, пожалуй,
вершиной его приключений был ремонт земной оси, которая из-за
мороза перестала вращать нашу планету. Впрочем, героических
эскапад было не отнять у всех легендарных героев мира. Да и
модель их была универсальной. Брались реальные факты,
гиперболизировались до неузнаваемости, в результате чего
мифологизировался не только сам герой, но и его окружение.
Но, как подчеркивали американские исследователи, отличие их
57

национального героя от классического европейского состоит в том,
что похождения первого были всегда окрашены добрым юмором.
Юмор чувствовался и в тоне рассказчика и в отношении самого
героя к тому, что он делал. Как верно заметил Д. Бурстин, «все
герои героичны, и лишь немногие из них комичны». Для поведения
американского национального героя характерна также буффонада.
Да и отношение к нему американцев пронизано юмором.
Интересно, что вообще жанр героики в США, будь то массовая
литература или кино, всегда был окрашен улыбкой рассказчика.
Другими национальными героями тех лет, повести о
похождениях которых были основаны на той же архитектонике, были
Дэниел Бун и Майк Финк-лодочник. Подобно тому как образ
Крокета был ностальгической реакцией на урбанизацию Америки,
образ лодочника и бурлака Финка в фольклоре был реакцией на
появление на американских реках паровых двигателей.
Впрочем, это были не единственные герои народа, покорившего
просторы девственного континента. Достаточно вспомнить
великана лесоруба Поля Баньяна и знаменитого силача Кем па
Моргана, появившегося в эпоху «нефтяной горячки», и; ковбоя диких
прерий Пекоса Билла. И конечно же, Питера Франческо, который
из хилого мальчонки стал легендарным силачом в армии,
возглавляемой не менее легендарным генералом и будущим первым
президентом страны Джорджем Вашингтоном.
Другой тип героизма был связан с воспеванием реальных
героев американской истории, таких, как Джефферсон, Линкольн,
Вашингтон. Впрочем, здесь тоже было много мифологического.
Обратимся в связи с этим к образу первого президента США Джорджа
Вашингтона. О его личности написана целая библиотека книг за
рубежом и у нас в стране. Это и исторические исследования, и
художественные произведения. Но здесь нас интересует не столько
образ Вашингтона, сколько эволюция американского героизма.
С самого начала образ Вашингтона сознательно создавался
в американской историографии как рафинированный образец
стилизованного полубога. Может, поэтому легенда не донесла до нас
ни одной из черт, свидетельствовавших о его слабостях, о его
вражде с Джефферсоном — другой легендарной личностью той же
модели. «Когда 14 декабря 1799 года Вашингтон скончался,—
пишет Д. Бурстин,— он уже считался весьма и весьма
противоречивой фигурой» х. Его обвиняли во всех грехах, в том. числе и в
присвоении казенных денег. «Но удивляет не то, что он со временем
стал полубогом и отцом страны, а то, насколько быстро-произошла
эта трансфигурация» 2. Его жизнь была возведена в ранг
священной. В годы, когда в Америке было еще совсем: немного- праздни-
1 Boorstin D. The Americans. The National Experience, p. 339.
2 Ibid.
C8

ков, американцы в национальном масштабе праздновали три дня
рождения: день рождения страны, рождество (связанное с мифом
о рождении Христа) и день рождения Вашингтона. Первая
книга, начавшая мифологизацию Вашингтона, появилась через год
после его смерти. А через каких-нибудь двадцать пять лет его
образ, окутанный легендами, был вознесен превыше героев
библейской истории. Он стал иконой, тысячекратно повторенный
в скульптурах, на марках и деньгах, еще при жизни было решено
назвать столицу его именем. А к середине XX века помимо города
и штата его именем были названы 32 графства и около 120 малых
поселений. Он стал частью школьной этики. Стоит только в
младших классах учителю заговорить о честности, как сразу же
приводится пример, который знает каждый американец без исключения.
Однажды маленький Вашингтон срубил вишневое деревце в саду
отца и, несмотря на страх перед наказанием, признался в этом.
«Подойди ко мне, мое дорогое дитя! Дай я обниму тебя! —
воскликнул растроганный отец.— Я прижму тебя к моему сердцу, потому
что я счастлив. Я счастлив потому, что ты, погубив мое деревне,
заплатил мне за него в тысячу крат. Столь отважный поступок моего
сына дороже мне тысячи деревьев, цветущих серебром и
приносящих золотые плоды». Таков был патокообразный привкус этих
мифов.
Как ни странно, но канонизация таких великих личностей
американской истории, как Томас Джефферсон и Бенджамин
Франклин, по сравнению с Вашингтоном шла куда как более медленно.
Вначале они были признаны в Европе, и лишь значительно позже
их признали в США. Причем мифологизация этих замечательных
личностей всегда шла по весьма своеобразной линии.
Национальная психика воспринимала их, подчеркивая или традиционную
чудаковатость, или простоту их нравов, демократизм характеров.
Много лет спустя возведенный после своей трагической гибели в
сонм американских героев, Джон Кеннеди высоко оценил
личные достоинства одного из авторов Декларации независимости.
Выступая на приеме в честь группы лауреатов Нобелевской
премии, он сказал: «Никогда еще в Белом доме не собиралось столько
талантов и знаний, кроме разве тех случаев, когда Томас
Джефферсон обедал здесь в одиночестве».
Период президентства самого Кеннеди буржуазная пресса,
сочиняя новые мифы и внедряя их в сознание рядового
американца, провозгласила эпохой расцвета интеллектуализма в США.
В Америке героизм часто нуждался в подкреплении
пуританской морали. Ее принципы были сформулированы уже в
«Бедном Ричарде» Бенджамина Франклина — этом кодексе
нравственных основ и правил поведения.
Среди этих правил есть и такие: «Болтуны не работники»; «Кто
не бдителен,— в опасности»; «Стремясь стать самым великим чело-
59

веком в стране, ты можешь не преуспеть; стремясь стать самым
лучшим, ты можешь преуспеть, потому что одинокий бегун может
выиграть забег». «Повитухой бутлегеров» назвал это творение
юного Франклина Ф. Скотт Фицджеральд. Но, как справедливо
отмечает профессор истории Колумбийского университета Ричард
Б. Морри в книге «Семеро, сформировавших нашу нацию»,
«обманчиво простой и обезоруживающе чистосердечный, Франклин, был
на самом деле человеком необычайно сложным. У него было много
масок, и. по сей день каждый описывающий его выбирает маску
по своему вкусу».
В английском языке термин «grass roots» (корни травы)
употребляют тогда, когда речь идет об исконно народном, о том, что есть
основа американской нации. Корни эти цепко сидят в земле
страны. Они — символ единения нации и почвы, на которой она
произрастает.
Траве — на сей раз не в образном ее значении, а в
буквальном — было суждено сыграть важную роль в жизни американской
нации и стать косвенной причиной появления целого эпоса. На
западе страны рост травы не зависел от дождя, и скот мог питаться
в этих краях практически круглый год. Так началась в Америке
скотоводческая горячка на Дальнем Западе. Благоприятные
условия для нового промысла привели к рождению афоризма: «В
Техасе скот живет ради людей, а во всем мире люди живут ради
скота». В этом была немалая доля истины. Впрочем, были и свои
трудности. Ковбои, пасшие скот, затем перегоняли его. через огромные
просторы к местам, где устраивались большие торги.. Стада
скупали оптом. Но между сгоном диких животных и их продажей лежало
расстояние длиной в человеческие жизни — жизни, наполненные
единоборством добра и зла, труда и алчности. Ради скота убивали
индейцев, скот крали у конкурирующих скотоводов. Не. помогало
даже клеймо владельца, введенное для защиты частной
собственности. Для сопровождения и охраны скота набирали отряды ковбоев.
Они должны были уметь делать три вещи: владеть конем и лассо,
быстро выхватывать из кобуры пистолет — от этого зависела жизнь
ковбоя — и, наконец, петь песни. Ночью, чтобы скот- спал
спокойно, не боясь нападения волков, ковбой ездил вокруг стада и
негромко пел те песни, которые со временем будет знать вся Америка.
Эти песни нередко сочинялись самими же пастухами. Потом на
торгах, после того как скот был распродан, устраивался праздник-
родео. Сейчас он стал своего рода шоу-бизнесом. Тогда это было
искусством, продиктованным условиями жизни. Ковбой должен
был уметь согнать скот в стадо, перегнать его на определенное
расстояние, догнать и связать теленка, объездить дикого скакуна,
попасть из пистолета в подброшенный пятак и спеть песню.
Борьба и социальное расслоение среди первопоселенцев привели
к разделению ковбоев на «хороших» и «плохих ребят». Но модель по-
60

ведения постепенно усложнялась, так как появились «хорошие
плохие ребята» и «плохие хорошие ребята». Первыми были шерифы и
их окружение, продавшиеся воротилам бизнеса в городе,—тем, кто,
используя грязные махинации, устраняли конкурентов,
используя для этих целей бандитов-наемников. Эти находились под сенью
«закона», представленного «хорошими плохими ребятами».
«Плохие хорошие ребята» были те, кто, выступая в интересах
обиженных, шли против представителей закона, защищая одни
частнособственнические интересы (обычно мелкие) от других. «Плохие
ребята», или профессиональные драчуны и убийцы, писал Теодор
Рузвельт после одной из своих поездок на Запад в 1888 году,— это
совсем иная порода (отличная от обычных преступников,
конокрадов и грабителей с большой дороги), многие из них, по их
собственной мерке, совершенно честные люди. Когда решались споры,
побеждал тот, кто быстрее «тянул» пистолет из кобуры. Решали
секунды. Закон был на стороне победителя. Поскольку у убитого
в руках был револьвер, убийцу оправдывали. Это была
самозащита. Так лишний раз получала подкрепление «этика
индивидуализма», согласно которой победителя не судили. Прав, кто
оказывался первым,— на его стороне и был закон.
Из этой-то среды и появились Робин Гуды Дальнего Запада,
такие герои американских школьников, как Парнишка Билли
(Билли Кид). Его настоящая фамилия — Уильям Боннеп — была мало
кому известна. Жизнь Парнишки Билли стала предметом
многочисленных рассказов, комиксов и фильмов. Его убил из засады Пэт
Гэррет — человек, который в молодости был его другом, а затем
стал шерифом. Парадокс, и вполне американский, заключался в
том, что именно Пэт Гэррет и стал впоследствии биографом
Парнишки Билли. Он создал о нем книгу и тем самым возвел его в ранг
национального героя.
Впрочем, в полном соответствии с массовой культуре й для
широкого потребителя незамедлительно начали производиться
общедоступные «герои». Они создавались по принципу «такой, как ты и я».
Если Билли Кид оказался «идеальной моделью», то тут же для
массового потребления появлялись девальвированные Киды.
Постепенно, с развитием железных дорог потребность в романтике
скотоводческого промысла отпала. Но цепка национальная
психика, стократ усиленная массовыми средствами воздействия,
такими, как кино и реклама, она ностальгически увековечила героя
скотогорячки в бесчисленных вестернах и даже в... рекламе
сигарет «Мальборо». На них изображен курящий ковбой, и надпись
гласит: «Настоящий мужчина курит «Мальборо»!»
Преступность в США не всегда была такой трагической и
неразрешимой проблемой, как сегодня. В колониальную эпоху было и
пьянство, и мелкая кража, и драки. Известно, что в Пенсильвании
со времен первых поселений до принятия Декларации за убийство
G!

были осуждены всего сорок человек. Однако по мере продвижения
фронтира агрессивность все чаще давала о себе знать. По мере того
как утверждалась психология индивидуализма, человек все чаще
ставил себя над законом, особенно в тех местах, где закон и органы
правосудия были не всегда рядом.
Многие американские историки утверждают, что агрессивным
импульсам людей в Америке немало способствовал этос расизма.
«Люди, которые начали с того, что уничтожали краснокожих,
держали в бесчеловечном рабстве черных, взрастили в себе свойства,
присущие жестокости и насилию»,— писал американский историк
Артур М. Шлезинджер-младший х. Дело было не в людях, а в
системе, потворствовавшей этим преступлениям.
Шло время. Ружье да револьвер все больше правили жизнью
людей. К 1860 году герой фронтира, человек с ружьем и
пистолетом, перекочевал с необозримых просторов страны на страницы
десятицентовых книжонок. Техасец Джек, Билли Кид, Джесси
Джеймс стали эталоном американского героя. Однако по мере
роста урбанизации преступность находила себе все чаще прибежище
в городах.
Первое крупное ограбление было зарегистрировано в Нью-
Йорке 27 октября 1878 года. Джимми Хоуп со своей шайкой
похитили 3 миллиона долларов. В ответ на это десятицентовая
литература породила нового героя-мстителя — частного сыщика Ника
Картера. А героем трущоб стал гангстер.
Гангстерские «подвиги» с первых же шагов носили на себе черты
бизнеса. И здесь руководствовались «этикой успеха». Согласно
мифологии массовой культуры гангстеры просто по-своему прочли
сказки Горацио Алджера о неограниченных возможностях
предприимчивых людей. Преступления стали своего рода пародией на
частное предпринимательство. По мере того как кончалась эра
одиночек в бизнесе, корпорировался и преступный мир. Убежищем для
них стали всевозможные игорные дома, салуны, опиокурильни.
Широкий размах получила торговля «живым товаром» —
проституция. Бизнес на женских прелестях был одним из самых
доходных. Процветал он довольно долго, можно сказать — до тех пор,
пока не сел за решетку, а затем не был выслан из страны один из
главарей преступного синдиката — легендарный Счастливчик Лу-
чиано. Но это произошло в 1936 году.
Пожалуй, наибольшей популярности достиг новый
американский «герой» в начале века, в период «прохибишн» — «сухого
закона», согласно которому было запрещено «изготовление,
продажа или перевозка алкогольных напитков, их импорт или экспорт
из США».
1 Цит. по кн.: Byrnes Tlu Professional Criminals of America. N.Y., 1962,
p. XV.
62

Запрет на производство алкоголя привел к небывалому взрыву
самогоноварения. Шайки, гнавшие алкоголь, конкурировали друг
с другом. Между шайками началась настоящая война. Gang
(шайка) породила gangster (гангстера).
Впрочем, понятие «гангстер» существовало и в XIX веке. Только
использовали его как имя нарицательное для политиканов, которые
образовывали шайки, для того чтобы протаскивать те или иные
решения на разных уровнях управления в стране. Бандитизм и
буржуазное политиканство имеют давние связи.
Королем гангстеров и героем американского преступного
фольклора, вскоре заполонившего воображение всей Америки, стал
Аль-Капоне. Но, в отличие от бандитов-одиночек, Капоне стал
известен как главарь организованной преступности в Чикаго. Деньги
и револьверы гангстерских синдикатов открывали путь к постам
мэров, конгрессменов. Те же в свою очередь закрывали глаза на
дела шаек. Предводители шаек обретали респектабельность и лоск.
Они входили в моду. «Я зарабатываю, удовлетворяя потребность
публики. Если я нарушаю закон, мои заказчики, а их сотни из
самых респектабельных кругов Чикаго, не менее виновны. Когда
я торгую алкоголем, это бутлегерство. Когда они подают его на
серебряных подносиках, это гостеприимство. Все называют меня
рэкетиром. Я же считаю себя бизнесменом»,— заявлял
Аль-Капоне г.
Но героизирован был не только предводитель. Героем, или,
вернее, антигероем, надолго покорившим американское воображение,
стал коллективный образ, получивший неанглийское название —
мафия.
Так случилось, что в списке имен наиболее известных главарей
преступного мира было немало выходцев из Италии. Сказать, что
это совпадение, было бы неверно, равно как неверно обобщать, как
делают некоторые американские исследователи, считая любого
американца итальянского происхождения обязательно представителем
мифологизированной мафии. Справедливости ради скажем, что в
преступном мире США представлены в достаточной мере и другие
национальные меньшинства: негры, евреи, ирландпы, корейцы,
китайцы, как, впрочем, и представители так называемых УАСП 2 —
белые протестанты англосаксонского происхождения,
причисляющие себя традиционно к подлинным хозяевам Америки.
«В прошлом мы всегда акцентировали положительные стороны
естественного отбора, как бы объясняя, каким образом были
благословлены таким количеством энергичных, моэильных,
целеустремленных, отчаянных и оптимистически настроенных людей в нашей
1 Цит. по кн.: Boorstin D. The Americans. The Democratic Experience. N.Y.,
1973, p. 84.
2 White Anglo-Saxon Protestant — белые англосаксы-протестанты, потомки
первых поселенцев.
63

стране,— пишет в своей книге «Стремление к одиночеству»
американский социолог Филипп Слэптер.— Но вскоре внимание
привлекли и более отрицательные аспекты этого изначального отбора.
Если мы и обрели энергичных и отчаянных людей, то в их числе
мы приобрели и людей, оторванных от ка.:нх бы то ни было корней,
не гнушающихся ничем; тех, для кого деньги дороже всяких
привязанностей, а личный успех — превыше любви и преданности» *•
Полицейский инспектор Томас Бирнс, написавший книгу
«Профессиональные преступники Америки» (1886), считает, что
подавляющее большинство правонарушителей не принадлежит к
так называемым иммигрантам-нацменьшинствам, они — УАСП.
И тем не менее американский эпос стереотипизировал именно
иммигранта в качестве гангстера. Как пишет Д. Бурстин,
«преобладание итальянцев в анналах организованной преступности в
первой половине XX века скорее характеризует не самих итальянских
иммигрантов, а те условия, в которых они оказались. Это была
последняя значительная группа иммигрантов, достигших
американских берегов» 2. Так уж оказалось, что все приемлемые и
доступные пути к успеху были заняты приехавшими до них
потомками переселенцев, указывает Д. Белл в своем исследовании
«Преступление как американский образ жизни». Большинство
вновь прибывших иммигрантов были крестьянами, то есть людьми,
трудно вписывающимися в условия городской жизни. На
социальной лестнице они заняли практически самую низкую ступеньку
подвергаясь повсеместной дискриминации. Цитируя Джейкоба Рин-
сэ, Бурстин пишет, что даже в 1960 году, когда итальянцы
составляли VG часть католиков Америки, среди них не было ни одного
епископа или архиепископа. Эти места были заняты ирландцами,
прибывшими в США за полвека до итальянцев. Капоне как-то
заметил: «Я не раз пытался заняться законным бизнесом, но мне не
позволяли этого».
Вместе с тем было бы неверно исключать тот факт, что вместе
с приезжими итальянцами в США могли проникнуть и
представители сицилианской террористической организации — мафии. Итак,
не прошло и десятка лет, как в американском фольклоре герою
фронтира пришлось потесниться, дабы уступить часть места на
постаменте славы гангстеру. Немалую роль в этом сыграл Голливуд
(один из основных мифотворцев «американской мечты»), потратив
на это не один десяток километров пленки.
Но мифотворчество — мифотворчеством, а факты — фактами.
Убийца как герой или антигерой — явление, отражающее
реальную действительность Америки XX столетия. Бывший министр
юстиции США в администрации президента Джонсона Рамсей Кларк
1 Slater Ph. The Pursuit of Loneliness. London, 1975, p. 16.
2 Boorstin £). The Americans. The Democratic Experience, p. 84.
64

пишет: «Начиная с 1900 года в США при помощи огнестрельного
оружия было убито 800 тысяч человек. Каждый год у нас убивают
свыше 20 тысяч человек и более чем 200 тысяч получают огнестрель.г
ные телесные повреждения или увечья. В этом столетии общее
число погибших в результате перестрелок между гражданами
превышает потери американцев во всех войнах, которые они вели,
начиная с революции и кончая Вьетнамом» х.
Причины этого становятся понятными, когда мы узнаем, что
огнестрельное оружие в США доступно всем: психопатам,
преступникам, наркоманам, алкоголикам, детям — всем. Как показывает
Кларк, оружие в стране имеется более чем у 40 миллионов человек.
Да, действительно, владение оружием — это часть американской
истории, ее традиции. В ранний период истории, да и в XX веке,
оружие отождествлялось для американца с безопасностью его
самого, его семьи. В нем была своего рода гарантия независимости.
Когда отец дарил сыну оружие, он тем самым как бы признавал
его мужскую зрелость — в этом акте была своего рода символика.
Пытаясь объяснить ситуацию поистине опасную, Р. Кларк пишет,
что «история и обычаи оказывают на человеческое поведение более
сильное влияние, чем разум и недавно приобретенный опыт.
Обычаи достаточно медленно адаптируются к новым условиям.
Общество не спешит убедиться в том, что происшедшие перемены делают
бессмысленными и даже опасными старые стандарты поведения, на
протяжении длительного времени считавшиеся необходимыми,
чтобы выжить. Когда-то огнестрельное оружие было добытчиком,
защитником и стражем свободы. Сегодня с его помощью убивают» 2.
Как бы подтверждая эту мысль в другом месте, Кларк пишет:
«Мы уже не пионеры, рискующие жизнью для покорения
девственной природы и уповающие в поисках пищи и защиты на свои
ружья»3. В этом контексте становится понятным утверждение
Д. Белла о том, что «человек с пистолетом — эталон американского
героя».
Но вот с приходом новой администрации, администрации
Франклина Рузвельта, с «сухим законом» было покончено. Значило
ли это смерть организованной преступности? Нет. Подобно хорошо
поставленному индустриальному предприятию, которое без труда
переходит с мирных рельсов на военные и наоборот, синдикат
преступного мира США, оставив бутлегерство, перешел на новые
формы заработков.
После депрессии, словно после реанимации, ожила в массовой
культуре героика «человека, сделавшего самого себя». Небывалую
популярность завоевали в ту пору книжечки комиксов Гарольда
1 Кларк Р. Преступность в США. М., 1975, с. 129.
2 Там же, с, 130.
3 Там же,
3 №2631
65

Грэя «Маленькая сиротка Энни». Энни — из тех, кого, как говорит
бакалейщик, тоже действующее лицо комиксов Грэя, тяжелая
работа не испугает, «она из тех, кого депрессия не сломит». «Сможешь,
если захочешь»,— менторствовала героиня. «Бесплатно — ха-ха!
Бесплатно ничего не бывает! Кто-нибудь за это всегда платит!» —
морализировала она в адрес тех, кто вынужден был в голодную
годину довольствоваться подачкой Армии спасения, предлагающей
рванье вместо одежды и бесплатную тарелку похлебки. Лживый
оптимизм буржуазной пропаганды сквозил со страниц комиксов
Грэя, пытавшегося насадить или, вернее, приспособить этику
«американской мечты» к конформистским целям. Покровитель сиротки
Энни Папаша Уорбакс, чье имя в переводе обозначает «деньги,
сделанные на войне», потерял 210 миллионов долларов во время
депрессии, но не пал от этого духом. Меньше стало хлопот.
Совершенно очевидно, что, показывая Энни в сочетании с
Папашей Уорбаксом, Грэй предложил Америке своеобразный
социальный срез страны, как он ее видел: безжалостный богач Уорбакс,
на чьей спине держится экономика страны, и бережливая сиротка,
использующая миллионера в корыстных целях. Без этих двух
героев, как утверждала массовая культура, Америка не могла бы
существовать.
В 1938 году массовая культура США породила нового героя,
Америка увлеклась человеком с раздвоенной личностью.
Малоизвестный в повседневной жизни, скромный и более чем
застенчивый, усердный, трудолюбивый, законопослушный и неуверенный
в себе настолько, что даже его девушка Лоиза Лейн грозилась
бросить его, Кларк Кент сошел со страниц комиксов, чтобы стать
одним из расхожих стереотипов «американской мечты». И вместе
с тем этот незаметный человек обладал качествами, как бы
синтезировавшими в себе те положительные черты, которыми были
наделены все его предшественники — герои американского фольклора,
легенд, реальные и придуманные персонажи. Кларк Кент был
суперменом, сверхчеловеком.
Родился он на планете Криптон, в ту страшную пору, когда она
погибала от извержений. Там он потерял своих родителей.
На смертном одре отец супермена предупредил его, что на планете
Земля, куда мальчика отправляли, немало злых сил, они приносят
непоправимые беды невинным людям. Последним обращением отца
к будущему герою была просьба посвятить себя борьбе с этими
силами.
Так случилось, что и земные родители, усыновившие Кларка
Кента — супермена, тоже погибли. И тогда всю свою могучую силу
и умение творить чудеса, всю невероятную энергию Кент отдает
делу добра. Супермен был олицетворением героя-одиночки.
Как удобный инструмент пропаганды и насаждения идей
американизма он удовлетворял все текущие нужды буржуазной идео-
66

логии. Рядовой «джи-ай», изображаемый буржуазной 4 прессой,
также представал перед читателем суперменом. На призывных
пунктах висели плакаты, изображавшие матроса, морского
пехотинца и солдата рядом с сексапильной девицей, которая говорила
им: «Вы — мои супермены!» Так скромные прагматические мечты
алджеровского героя были доведены до фантастических размеров.
Миф гласил, что суперменом может стать каждый. Нужно только
захотеть, как говорила сиротка Энни. Терпи, Кларк Кент,
увещевала его пропаганда, ты ведь на самом-то деле супермен. В
период второй мировой войны, когда США вместе с союзниками
сражались против немецкого фашизма и японского
милитаризма, супермен отражал чаяния демократической Америки. В пос-
лефултоновский период с приходом маккартизма и изменением
политического климата в стране супермен стал выражать идеи
наиболее реакционных кругов.
Но окончилась война, в которой объединенные силы СССР,
США, Англии и других стран мира разгромили фашизм и
японский милитаризм, и домой вернулся тот самый Джон Дик или
Гарри, который был настоящим героем, который верил в то, что,
уничтожая фашизм и милитаризм за океаном, он боролся со злом
и дома. Он думал, что страна ему будет за это благодарна. Но на
деле все было не так.
У карикатуриста Молдина было два героя — Вилли и Джо,—
творившие реальные подвиги на фронте. В 1946 году они с трудом
находят работу на бензоколонке. Они поражены, как быстро страна
забыла тяготы войны и кинулась в погоню за сомнительными
ценностями мирной жизни. Жена Вилли встречает национального
героя жалобами на то, что тот, пока воевал там в Европе, не мог
найти свободное от войны время, чтобы достать в Париже или Риме
пару чулок. На другой известной карикатуре Молдина весьма
красноречиво была изображена мраморная статуя Неизвестного
солдата: солдат лежит скрючившись на скамейке в парке. А вот
еще карикатура: на той же скамейке в парке лежит солдат,
накрытый лозунгом «Добро пожаловать домой, герой!». Лежащий рядом
с ним, на другой скамейке, солдат говорит ему: «Тебе еще повезло.
Твой лозунг — на материале. А мой — из бумаги, давно
порвался!» Или та же пара в госпитале спрашивает посетителя: «Как там
дела на улице, ребята? Мы еще военные герои или уже головная
боль для налогоплательщика?!» Такова была, с точки зрения
талантливого художника, участь подлинного американского героя.
Однако карикатуры Молдина в защиту свободы слова, против
«охоты за ведьмами» некоторые газеты отказывались
публиковать.
Популяризировали супермена, чьи подвиги «все больше
способствовали насаждению той паранойи, которая охватывала страну...
з*
67

И не понадобилось много времени, чтобы вымышленного Супермена
заменил демагог из Конгресса» \— заметил Л. Ченовет.
В послевоенное время американцы стремились уйти от
социальных проблем, заслониться от них мелочами повседневной жизни.
Государство это более чем устраивало. Безликая, духовно серая
атмосфера, пожалуй, ярче всего была выражена оценкой, которую
дал сенатор Хьюберт Хэмфри замечательному произведению
Эрнеста Хемингуэя «Старик и море»: «Почему кого-то должен
интересовать старик, которому ничего не удалось достигнуть в жизни».
Лозунгом Америки должен стать, по мнению министра обороны
страны Уилсона, девиз: «Что хорошо для страны — хорошо для
«Дженерал моторе», и наоборот». Так Америке предложен был
новый герой — корпорация и «corporate man» — человек
корпорации.
Пробуждение от духовно сонных лет администрации
президента Эйзенхауэра сопровождалось выдвижением на политическую
авансцену человека, которому было суждено стать одним из самых
мифологизированных героев США,— Джона Кеннеди. Герой
войны, в 29 лет член палаты представителей, в 35 лет сенатор и в 43 —
президент США. В упоении Америка с готовностью приписывала
ему все: самый молодой президент США (на самом деле самым
молодым был Теодор Рузвельт — он стал президентом в 42 года), самый
красноречивый. Его обращение к нации — «не спрашивайте, что
страна может сделать для вас, спросите, что вы можете сделать для
страны» — стало символом времени. Америка так сильно хотела
обновления, что забыла о том, что с этими же словами к сенату,
правда римскому, обратился Цицерон в 63 году до нашей эры. Так
родился новый супермен — интеллектуальный.
В 1960 году Норман Мейлер пишет статью, посвященную
Кеннеди, выдвинувшему свою кандидатуру на пост президента страны.
Статья называлась «Супермен приходит в супермаркет». Не
веривший никому Мейлер поверил имиджу Кеннеди, решив, что он и
есть супермен, который спасет США.
В эти годы Норман Мейлер еще верил в героизм. Более того, он
считал, что Америка — страна, где продолжают жить героические
идеалы эпохи Возрождения. «Америка,— писал он в «Президентских
докладах»,— страна, в которой с настоятельной страстностью
утверждался динамичный миф Ренессанса о том, что каждый человек
потенциально экстраординарен. А проще говоря, Америка была
краем, в котором верили в Хемингуэя, Джорджа Вашингтона,
Билли Кнда, Линкольна, Джефферсона, Марка Твена, Джека
Лондона. Это была страна, в которой один герой, обгоняя другого,
стремился расширить границы страны. И когда Запад был наконец засе-
* Chenoweth L. The American Dream of Success, p. 108.
68

лен, это движение обратилось вовнутрь, став частью воспаленной,
перевозбужденной, перенакаленной жизни мечты. И когда
киностудии зажгли свои прожекторы, фронтир уже завершил свою жизнь,
а романтические возможности покорения новых земель превратились
в вертикальный миф, порожденный человеческим воображением, о
возможностях нового типа героической жизни» *.
Кеннеди был для Мейлера олицетворением, символом этой
«жизни мечты».
Но вскоре наступает отрезвление. После фиаско на Плайя-Хи-
рон он обращается с открытым письмом к Кеннеди, в котором
говорит: «От избранного Вами для будущего истории плана дурно
пахнет... Вы виртуозны в делах, связанных с управлением страной, но
Вам никогда не понять революционной страсти, которая охватывает
тех, кто беден. Жадность богатых уже искалечила их юность. Не
поняв этого, Вы никогда не поймете, как быть с Кастро и Кубой».
В феврале 1963 года в журнале «Американский стрелок» был
опубликован купон-объявление, вырезав который и приложив к
нему чек на 21 доллар 45 центов любой американец мог стать
обладателем винтовки системы «Манчестер Каркано» калибра 6,5 мм.
Чтобы купить ее, Ли Харви Освальд заполнил купон фиктивным
именем и адресом почтового ящика в Далласе, штат Техас. Не
исключено, что таким же образом было куплено еще несколько
винтовок.
0 Джоне Кеннеди и его окружении писали многие, и особенно
после его гибели. Артур Шлезингер, Пьер Сэлинджер, Уильям
Манчестер, Дэвид Хэлберстам, Гор Видал — разве всех назовешь.
В том, что мимо семейного клана Кеннеди не прошел ни один
американский писатель, публицист или видный историк, нет ничего
удивительного. Слишком большие надежды связывали многие в
США с образом молодого президента. Но, пожалуй, никто не был
столь резок в анализе 1000 дней Кеннеди, как известный
американский писатель Гор Видал. «Если правы историки, что политика
нового президента формируется в первые 18 месяцев правления,— писал
он в 1967 году,— то позволительно предположить, что
администрация Кеннеди никогда бы не реализовала наши надежды. И, как
всегда бывает, мертвый Джон Кеннеди оказался значительно
могущественнее, чем живой. Хотя его администрация особых успехов
стране не принесла, по нему все же стали мерить всех современных
деятелей страны» 2.
Конечно же, героизация Кеннеди в основном результат
деятельности могущественного семейного клана Кеннеди, сумевшего
безукоризненно поставить и организовать политическую рекламу.
Рекламировалось все, начиная от старой военной раны президен-
1 Mailer N. The Presidential Papers. N.Y., 1964, p. 39.
2 Vidal G. Collected Essays. N.Y., 1972, p. 235.
69

та, кончая тем, что он был вторым человеком у руля, который не
брал жалованья за то, что работал президентом.
«Кто может стать руководителем нашей страны?— с горечью
вопрошал Видал.—С ростом «цен на политику» и на сотворение имиджа
становится очевидно, что им может быть или очень богатый человек,
или тот, кто может привлечь на свою сторону капитал. А среди них
победит тот, кто сумеет привлечь на свою сторону телезрителя.
Чтобы быть справедливым, нужно, вероятно, добавить, что политик
у нас в стране не может не соответствовать тому, чего от него требует
система. Лицемерие и самообман всегда характеризовали «средний
класс», а США сегодня — образец среднеклассового общества, так
что обвинять политиков в том, что они нас обманывают,
несправедливо — мы этого хотим сами» \
Анализируя имидж национального героя, созданный вокруг
Кеннеди, видный американский журналист Хэлберстам подчеркивает,
что героев в США делают деньги. В своей книге «Самые лучшие,
самые талантливые» автор создает сложный образ Джона Кеннеди,
из-за спины которого постоянно выглядывает лик старого Джо
Кеннеди, отца президента, одного из самых богатых людей страны.
Основной недостаток реального, а не мифологизированного
Кеннеди Хэлберстам видит в том, что его администрация, которая
поначалу привлекала к вашингтонским холмам «самых лучших, самых
талантливых» из университетов и крупнейших корпораций, по
существу, не слишком отклонилась от политики администрации «Айка»
Эйзенхауэра, разве что аппарат стал погибче. Рационалист Кеннеди
не смог осуществить то, чего от него ожидали, и предложил вести
самую иррациональную политику не только по отношению к
Вьетнаму, но и ко всей Азии. Именно то, что он не хотел оглянуться
назад и извлечь соответствующие уроки из политики США в период
маккартизма, собственно, и позволило Кеннеди направить страну,
при всех оговорках о своем нежелании, на путь, который вел в
трясину. В ней-то и увязнет администрация следующего президента
страны — Линдона Б. Джонсона. Но перед этим в Далласе
раздадутся трагические выстрелы, убившие Кеннеди-человека, но
породившие образ Кеннеди-героя, Кеннеди-мученика.
О том, как стать президентом страны, написано немало. Самое
необходимое для этого — иметь деньги, причем неважно чьи: свои
или тех, кто заинтересован в том, чтобы продать тебя в качестве
президента страны, где существуют сто с небольшим миллионов
голосующих. Для того чтобы тебя купили, нужна реклама. И точно
так же делают кинозвезд — просто ставки поменьше.
Чтобы стать кинозвездой, Мерилин Монро пришлось преодолеть
не менее трудный путь. А может быть, и более сложный. У нее был
1 Vidal J. Collected Essays, p. 253.
70

небольшой актерский талант, огромное желание стать актрисой и
поистине невероятное упорство. Позируя для фотографов, она
пробивается на страницы известных журналов. Ее выносят на обложку
сразу трех журналов — «Ю. С. Кэмера», «Пэрэйд» и «Пэйджент».
Дальше в действие вступает агент по рекламе. В основе
деятельности этих агентов, что бы они ни рекламировали, лежат не факты, а
«фактоиды», как их называет Норман Мейлер. Так случилось, что
именно в это время один из самых богатых и таинственных людей
Америки, Говард Хьюз, был в центре внимания всех газет: он попал
в авиационную катастрофу и чудом остался в живых. Тогда агент
Нормы Джин Бейкер (ибо именно под этим именем Мерилин была
известна в сиротском доме) проталкивает в прессу
фактоид-рекламу: «Судя по всему, Говард Хьюз пошел на поправку, поскольку
он заинтересовался личностью Нормы Джин — девушки, которая
в этом месяце украшает обложку журнала «Лайф».
«Одним из свойств рекламного фактоида,— писал Мейлер,—
является то, что в него верит автор другого фактоида, напечатанного
рядом». Обложка журнала плюс сообщение об интересе
знаменитой личности —«паблисити» — этого достаточно для того, чтобы
заинтриговать кого надо. Мерилин делает первые пробы в
Голливуде.
В 1946 году она получает контракт на 75 долларов в неделю.
Через семь лет она будет стоить киностудии «Твенти сенчюри фокс»
1500 долларов в неделю и оправдывать каждый полученный цент.
До «Асфальтовых джунглей» оставалось три года, до «Джентльмены
предпочитают блондинок» — шесть и девять лет — до «Семилетнего
зуда». А пока ее имя стоит в титрах четырнадцатым или
пятнадцатым по счету. Дебют на второй роли в «Девушках кордебалета»
оказывается неудачным,— скорее, из-за самого фильма. Впрочем, и она
сама там чуть-чуть деревянная. А дальше происходит то, что
практически определяет ее амплуа в Голливуде. В фильме с участием
знаменитого комика Граучо Маркса, одного из так называемых
братьев Маркс, популярных комиков золотой поры Голливуда, она
появляется в проходной роли и делает недвусмысленное движение
бедром. Эти тридцать секунд (в фильме «Одуревший от любви»)
Мейлер назвал «договором с чертом». Мерилин продала свое тело
Америке. И чтобы окончательно получить свое, она проходит шесть
кварталов на съемку и со съемки в неглиже и босиком. Вечером на
большом рекламном приеме присутствует всемогущий президент
студии «XX век — Фокс» Спирос Скурос. Он был очень удивлен, узнав,
что все фотографы интересуются лишь какой-то малоизвестной
старлеткой, забыв о его «звездах». «Дайте ее им, если они ее так хотят»,—
говорит он. И ее дали. Она стала частью снов и сновидений
кинозрителей США, их тайным вожделением. Но дело заключается,
конечно, не в многочисленных романах Мерилин. Ее значение как
национального символа заключалось в том, что, по словам Нормана
71

Мейлера, она олицетворяла «любовную связь каждого американца
с Америкой» г.
С этим была связана и личная трагедия Мерилин. Став
национальным символом, мечтой и вожделением каждого американца,
она уже не могла жить нормальной человеческой жизнью. Каждый
ее шаг, каждое ее желание многократно увеличивались и
повторялись средствами массовой информации, журналисты следовали за
ней по пятам. И, очевидно, в этом состояла одна из причин гибели
актрисы.
Массовая культура в США создавала и создает
мифологизированных героев, которые с калейдоскопической быстротой сменяют друг
друга. Точнее сказать, это не герои, а имиджи, приукрашенные
и приспособленные для восприятия обывателей имена и биографии.
Пантеон героев, созданных массовой культурой,— это пантеон
псевдогероев, псевдогероизма.
Это, однако, не означает, что в современной Америке вообще
нет подлинных героев. Нет, здесь были и есть герои, хотя, быть
может, эти герои оказались невоспетыми. Но не воспетыми кем?
Буржуазной прессой, «имиджмэйкерами» от рекламы. И тем не менее
в Америке есть и действительные герои, чьими именами американцы
вправе гордиться. Это — Джон Рид, Сакко и Ванцетти, Анджела
Дэвис, Мартин Лютер Кинг, астронавты, первыми вступившие на
Луну, и многие другие.
Упадок героизма. Американцев беспокоит судьба их героев.
А есть ли сегодня герои в современной Америке, спрашивают они.
Американский журналист Хоугленд в статье «Куда делись все наши
герои?» пишет: «Сейчас мы убиваем наших героев. Стоит нам
полюбить кого-то, как из-за угла степенно появляется убийца,
олицетворяющий отнюдь не только свою личную склонность к
разрушению... Люди с развитым воображением историков сотворили себе
из 60-х годов нашего столетия собственный театр, на сцене
которого разыгрывается спектакль о гражданской войне,— нищета,
полицейские побоища и т. д. Знаете, на что это похоже? На жизнь в
королевстве, где король — дурак и урод, над которым смеется весь
народ, но все же будущее смешливого народа — в его руках.
Америка, нация верящих, стала похожа на стоячее болото: мы все ждем
кого-то, кто взбаламутит воду и направит ее хоть в какое-то
русло — веру» 2.
Пытаясь восполнить этот пробел, в прорыв бросился
американский кинематограф. Еще недавно с позиций экзистенциалистской
философии он с деланной смелостью и дерзостью глядел в
безутешное будущее капиталистического общества. Вчерашний завт-
1 Mailer N. Marilyn. A Biography. N.Y., 1973, p. 15.
I Хоугленд Эд. Куда делись все наши герои? — «Ровесник», 1977, № 1, с. 8.
72

рашний день наступил сегодня. И многие осознали, что
перспективнее смотреть в день позавчерашний. Эту тенденцию в искусстве
назвали «ретро». Стремление реконструировать, а может, и
возродить былые ценности и идеалы (ведь верили же во что-то раньше!)
отражается в фильмах Ламонта Джонсона, Джона Эвилдсена и
других.
Так, в 1973 году Джонсон снимает фильм «Последний
американский герой». В семье, которая еле сводит концы с концами, отец
все еще занимается бутлегерством, а сын Гордон (его играет М. Брид-
жес) развозит самогон заказчикам, обводя вокруг пальца
незадачливых полицейских этого захудалого провинциального городишка.
Но отца ловят и отправляют в тюрьму. Гордон должен добывать
средства к существованию. И он начинает заниматься автогонками
в их американской интерпретации — все разрешено ради конечной
цели. К машине приделывается таран, чтобы калечить стоящих на
пути, мешающих продвижению к финишу, к успеху. В атмосфере
жесточайшей конкуренции, войны каждого против всех Гордон
проявляет свой истинно американский характер: он устраняет
конкурентов, не считаясь ни с чем, и становится чемпионом в
состязаниях, где в каждом заезде на карту ставится не просто победа, а
жизнь. Вот как оправдываются преступления против морали,
устраняется необходимость в каких-либо этических колебаниях.
Амбивалентность этого фильма усложняет понимание режиссерской
позиции. Язык ленты — его изобразительный ряд — не содержит
намеков на авторское осуждение. Что же это? Констатация,
циничная гордость или саморазоблачение? Эти вопросы не праздные,
поскольку фильм делался в период определенного спада
моралистической критики против американских буржуазных ценностей, столь
активно насаждавшихся в послевоенное десятилетие.
Если может последующее произведение дать ответ на вопросы
к предыдущему произведению художника, то мы его получили в
1979 году, когда Джонсон создал фильм «Один на один». Это был
фильм откровенно конформистский, официозный, направленный на
реставрацию былых идеалов, что в 1977 году было вполне в духе
времени.
Генри Стил, стипендиат университета Калифорнии,
баскетболист, приезжает из средней школы и начинает знакомиться с
завидной по своей самостоятельности жизнью студента одного из самых
дорогих университетов страны. На его пути — бесчисленные
соблазны: марихуана, виски, девушки, свободная и ни к чему не
обязывающая любовь, точнее, секс. Но Генри целеустремлен: он
должен стать спортивной «звездой» университета и войти в большой
спорт.
Однако тренер разочарован в Генри. Ему предлагают покинуть
команду, а значит, и университет, поскольку он существует в нем
на стипендию за свою игру в баскетбол. Генри отказывается, и
73

тогда тренер дает ему непосильные нагрузки как средство для
испытания характера. Он должен тренироваться один на один со
спортсменом, который вдвое превосходит его и по росту и по силе; Генри
выдерживает все испытания, а в ответственном матче он приносит
команде решающие игру очки. Наградой становится слава,
признание. Восторженные болельщики уносят Генри на руках.
За этим, казалось бы, невинным сюжетом стоит четкая
идеологическая установка. Она, в частности, прочитывается в
столкновении Генри с поклонником девушки, которая ему очень нравится.
Поклонник этот — «интеллектуал», молодой профессор психологии,
представитель либеральной университетской интеллигенции —
изображен почти карикатурно. Он небрежно одет, волен в манерах,
он критикан и, конечно же, всем недоволен. «Интеллигент» обвиняет
«спортсмена» в том, что последний лишен даже грошового
интеллекта, что он просто машина для забрасывания мячей в корзинку.
И тогда спортсмен выдвигает свои аргументы, вполне в стиле
времен фронтира,— кулаком в морду. Вознаграждение не заставляет
себя долго ждать. Девушка покидает профессора, чтобы стать
подругой спортсмена.
Этот фильм — несомненная реакция официозной идеологии на
бурные 60-е годы, когда интеллектуалы «бузили» и сделались
героями телевизионных репортажей, а «джоки»-спортсмены стали
непопулярны, поскольку были «патриотами» и выступали в поддержку
позорной авантюры администрации США в Юго-Восточной Азии.
Фильм призывает интегрироваться с системой, добиваясь своего
места в ней, а не бунтовать против нее.
Думается, что попытки протащить, гальванизировать
традиционные буржуазные ценности не случайно реализуются в масс-
культуре США, в первую очередь на фабульном материале спорта
и спортсменов. Спорт для американцев — та система
ценностей, с помощью которой измеряется нагляднее всего успех,
остро ставится вопрос о конкурентности. В нем все решает сила,
сноровка, быстрота. В нем нагляднее всего виден
герой-победитель. В нем даже предусмотрительно выработана формула для
проигравшего, которой не было в других сферах жизни,— в
проигравшем ценится умение «красиво проиграть». «Он умеет держать
удар», он достойно принимает взбучку — это целый самурайский
кодекс. Спорт рассматривается как наглядный пример того, что
понимается под «равными возможностями», — все начинают с одной
черты, по одному знаку. На этом, пожалуй, все равенство и
кончается.
Наглядным примером тому стал один из самых популярных
фильмов последних лет, получивший в 1977 году пять «Оскаров»,—
фильм Джона Эвилдсена «Рокки».
В отличие от прямолинейных киноподелок этот фильм далеко
не однозначный. И, несмотря на абсолютно типичные голливудские
74

приемы и сценарные ходы, он совсем не прост. Являясь
современным апофеозом «этики успеха», он вместе с тем наглядный образец
того, каким рафинированным стал пропагандистский аппарат
буржуазной идеологии.
В канун 200-летнего юбилея Декларации в Филадельфии
объявлен матч на первенство мира. Но так случается, что один из
претендентов заболевает. В организацию матча вложены огромные
капиталы. Величайшие психологи-практики, инженеры массового
потребительского сознания — специалисты по рекламе — сразу же
находят выход. Великий Апполо Крид должен встретиться с молодым,
начинающим боксером, не проходившим горнило отборочных
матчей. Большие деньги, большая реклама, большое будущее для парня.
Нужен боксер из Филадельфии, города, где все произошло, нужен
кто-то из нацменьшинств. Итальянец, да, итальянец — ведь и
итальянцы открывали Америку!
Так выбор падает на Рокки Бальбао — «итальянского
жеребца», как он называет себя. Рокки улыбнулась фортуна. Она дала
ему один-единственный шанс в жизни, тот самый, ради которого со
всем готовы смириться десятки миллионов обиженных
американцев, обойденных этой проклятой мечтой!
И вот настает день матча. Американцы — величайшие мастера
шоу! Они умеют подать спортивное состязание так, как подают
президентские выборы в стране. А выборы — обставить как
ежегодный красочный парад-шествие, устраиваемый крупнейшим
универмагом Мэйси. Впрочем, семиотика этих событий одна:
американцам продают товар — чем он сомнительнее, тем пышнее должна быть
упаковка.
Бой срежиссирован как великолепное
спортивно-патриотическое представление. Роскошные герлс-моделыцицы выходят в
карнавальных костюмах, изображающих статуи Свободы. Они
окружают Апполо Крида — на нем костюм Дяди Сэма.
С первого раунда очевидно, что силы противников явно не
равны. Чемпиону исход давно ясен. Вопрос о том, когда завершить
всю эту комедию. Но разве дело в технике? Для Рокки речь идет
не о миллионе. Для него решается вопрос жизни. Ставка — жизнь.
Окровавленный, полуослепший, Рокки дрался все пятнадцать
раундов, дрался, но простоял. И проиграл бой с Апполо Кридом.
Но выиграл поединок с судьбой. В определенном смысле он
победитель — человек, победивший себя, сделавший себя.
Концепция фильма «Рокки» вписывается в рамки новых
консервативных веяний в развитии американского буржуазного сознания.
Новых в том смысле, что речь идет о поствьетнамском,
постуотергейтском периоде американской истории. Консерватизм же всегда
имел достаточно глубокие корни и достаточно ярко проявлялся на
протяжении всей истории США, громче заявляя о себе в периоды
подъема демократических движений и еще некоторое время после.
75

За всеми реалистическими деталями и тонкими
психологическими зарисовками характеров просматривается совпадение с давно
действующими попытками имущих классов снизить то, что
буржуазные социологи, и в частности Д. Белл, называют «порогом
притязаний» малоимущей и нуждающейся Америки. Речь идет о
требованиях нуждающихся и безработных повысить помощь от
федерального правительства. А ведь это означает перераспределение бюджета
с военной ориентации на мирную. А коль скоро фактические
владельцы капиталистической Америки — монополии — на это не идут,
то выход в повышении налогов. От повышения налогов страдает
средняя Америка. А вину за повышение сваливают на бедняков —
на тех, кто якобы не хочет рассчитывать на свои силы, на себя.
Мало того, что они жертвы системы, они объявляются к тому же
еще и врагами американских идеалов.
Дело в том, что еще со времени рузвельтовского «нового курса»
американское правительство взяло на себя формальное
обязательство оказывать определенную помощь неимущим по
федеральным программам социального обеспечения. Минувшие два
десятилетия прошли под знаком растущих требований различных
слоев страны (безработных, женщин, негров, трудящихся, живущих
за гранью нищеты) к федеральным властям. Борьба этих социальных
групп за свои права, формально декларированные в официальных
программах «общества благосостояния», но не осуществляемые в
полную меру на практике, в апологетическом направлении
социологии получила название «революции растущих притязаний» (Д. Белл).
Ею-то и пугают американский «средний класс», видя в ней угрозу
стабильности общественного строя на ближайшие два десятилетия.
В качестве панацеи от этой «революции растущих притязаний»
выдвигается все та же доктрина, призывающая отказаться от
«чрезмерных надежд на помощь». В условиях экономического спада
прошедшего десятилетия, постоянной угрозы безработицы, роста
инфляции, роста цен на жизненно необходимые продукты и вещи,
сохранения высокого порога бедности (11 процентов населения США)
эти предложения объективно преследуют цель переложить бремя
экономических трудностей на плечи самых обездоленных слоев,
лишить их какой бы то ни было помощи.
Для того чтобы правильно понять ту глубину, на которой
укоренены в американской культуре такие понятия, как «равные
возможности», «успех», «человек, создавший самого себя», нужно
осознать всю их многомерность, их способность вмещать в себя самые
различные, даже порой самые полярные ориентации. Мы
допускаем, что автор сценария не ставил перед собой задачи превратить
свой фильм в иллюстрацию модных или действующих ныне доктрин
или социальных рецептов. Мы не исключаем и того, что автор
считал для себя основным показать свою озабоченность судьбой
«маленького человека», свою веру в его скрытые способности преодоле-
76

вать трудности, существующие в обществе. Однако о произведении
искусства приходится судить не по тому, что хотелось сказать его
автору, а по тому, что из этого произведения получилось, по той
роли, которую конечный продукт творчества объективно играет в
современной идейно-политической борьбе.
Действительно, если бы не было частных подтверждений,
подобных судьбе Рокки, в жизни, вера в этику преуспеяния растаяла бы,
как сигаретный дым на ветру. В этом отношении история героя
фильма в определенном смысле повторяет историю его сценариста и
исполнителя главной роли. Жил да был третьеразрядный актер
рекламных роликов, американец итальянского происхождения
Сильвестр Сталлоне, молодой, напористый, агрессивный парень.
Понемногу пописывал, его работы были малоизвестными. А тут
приближается 200-летие. И Сталлоне пишет то, что потом стало
сценарием к фильму «Рокки». Сценарий готовы взять. Но этого ему
мало. Умение торговаться — тоже один из залогов достижения
успеха. Сталлоне заявляет, что отдаст сценарий только тому, кто
возьмет его на главную роль. Число продюсеров, желающих пойти на
это, резко сокращается. Но наконец приходит желанный двойной
контракт. Сталлоне работает для своей роли не меньше, чем
Рокки — для своего боя. Чтобы получить роль, он переносит огромные
физические нагрузки, которые под силу разве что настоящему
спортсмену, а не профессиональному актеру. И, так же как Рокки, он
побеждает.
Примеров тому, как люди из самых низов поднимались по
лестнице успеха, много. Среди них — Фрэнк Синатра и Джеймс
Болдуин, основатель династии Фордов и основатель студии «МГМ»
Голдвин. Можно назвать еще два или три десятка имен. Эти имена
Америка знает, как десять заповедей, потому что они широко
разрекламированы.
Официальный пропагандистский аппарат США активно
использует эти счастливые исключения, для того чтобы выдать их за
правила, подкрепить тот тезис, что американское общество и в самом
деле общество «равных возможностей». Кольцо замыкается.
«Страна, подобная США, является открытой общественной драмой, в
которой новые лица появляются чуть ли не ежедневно. Здесь
постоянно идет соревнование за то, чтобы перехватить друг у друга шоу.
Здесь все верят в то, что может случиться. И случается»,— писал
буржуазный социолог Оррин Клапп в своей книге «Символические
лидеры» г. Так порождаются герои на час. По словам другого
социолога, Джона Спайчера, герои Америки сегодня тиражируются,
множатся и вместе с тем мельчают, становятся мини-героями ?.
Но тут было бы справедливо спросить, а герои ли это вообще. Если
1 Klapp О. The Symbolic Leaders. Chicago, 1964, p. 251.
2 Speicher J. The New Heroes.—«Cheetach», 1967, Nov., pp. 27—28.
77

верно, что нынешних джентльменов делает портной, то уже
несомненно, что нынешние герои — это продукт массовых средств
информации. Опросы, проведенные в США сегодня, показывают, насколько
сместилось, девальвировалось понятие героя. По существу, когда
речь идет о современности, имеют в виду не героя, а знаменитость,
что на языке США означает хорошо разрекламированную личность.
В обществе псевдособытий знаменитость — чаще всего псевдогерой.
Случается, конечно, так, что человек становится известным
благодаря своим достижениям в науке или искусстве. Но эти его
достижения мало кому известны и непонятны широкому кругу людей.
Но он все же знаменит, а поэтому обывателю интересно все,
что связано с его повседневной жизнью. Пишут о том, где он
был, с кем он был, во что был одет, кто шил ему одежду, с кем он
не поздоровался, и т. д.
А чего только не делают современные псевдогерои, чтобы
обратить на себя внимание, чтобы их не забыли. Но все это, конечно же,
псевдопоступки... В капиталистическом обществе сегодня быть
подлинным героем — значит, по существу, обречь себя на безвестность.
Ибо, как только человек становится подлинным героем или хотя бы
потенциально не таким, как все, он становится неудобным,
непредсказуемым, плохо управляемым. Чтобы сделать его таким, как все,
его образ коммерциализируется, растворяется в пустяках и тем
самым нивелируется, низводится — и уже в таком виде
канонизируется.
В этом смысле особенно удобными для буржуазной пропаганды
становятся умершие герои. Знаменитость очень быстро устаревает
и забывается еще при жизни. Вот почему их выпекают в таком
количестве. Герой умерший или погибший становится бессмертным,
мучеником в памяти людей. Из личности протестующей он
превращается во вполне официозную личность, которая теперь уж будет
служить тому, против чего восставала при жизни.
Комментируя подобное явление, Элвин Тоффлер пишет: «Все
это позволяет сделать очень важный вывод. То, что происходит,—
не просто смена реальных людей или даже вымышленных
характеров, но быстрая смена имиджей в нашем сознании. Отношение к
этим имиджам реальности, на которых основывается наше
поведение, становится все более и более переходным, неустойчивым...
Постоянно усиливается скорость, с которой мы создаем и забываем
наши имиджи реальности»1.
«Куда делись наши герои?» — риторически вопрошает
публицист Хоугленд и отвечает: «...когда-то наша жизнь была наполнена
замечательными открытиями, почтениями перед электричеством и
нефтью. Но вот мы обнаружили, что инженеры и правительственные
эксперты по экономике нас обманывают,— и вера в могущество
» Toffler Л. The Future Shock. N.Y., 1970, p. 137.
78

науки улетучилась. Американцы перестали верить даже во врачей —
решено, что они занимаются нынче не лечением, а
самообогащением на наших болячках. А после вьетнамской войны испарилась
слава наших солдат и моряков —что вполне естественно. Взамен
нас все больше прельщает ностальгия, потому что минувшее
является нам в аккуратненько упакованном виде» г.
Анализируя факты дегероизации в США, Д. Бурстин
отмечает, что начиная с XX века героизм в стране совершенно умирает,
он вырождается в кратковременную известность, популярность.
В прошлом, считает он, герой становился таковым благодаря
своим моральным усилиям, физической и нравственной силе.
«Герой делался с помощью фольклора, святых текстов, исторических
книг, известность создается при помощи сплетен мимолетного
имиджа в кино и по телевидению. Известность разрушает ту
поступь времени, которая создает героев. Герои создают самих себя,
известность делается посредством многократного повторения. Она
рождается на страницах еженедельников... Артур Миллер стал
по-настоящему известным только тогда, когда женился на Мерилин
Монро» 2. И далее: «В эпоху культа больших имен наши
действительные герои остаются анонимными. Люди, имеющие нечто
большее за собой, чем известность,— учителя, медсестры, матери,
рабочие — остаются невоспетыми героями» 3.
Констатируя падение героизма, Р. Мине в книге «Этический
императив» пишет: «Америка не имеет современного морального
героя, и мы даже не представляем себе ясно, каким он должен быть
и что должен делать. Быть может, Джон Кеннеди, Роберт Кеннеди
или Мартин Лютер Кинг являются исключением, но, когда
риторика их мученической смерти сошла на нет, Америка опять
вернулась к осознанию падения наших моральных героев» 4.
Имена героев катастрофически быстро забываются, уступая
место псевдогероям рекламы и имиджам, создаваемым средствами
массовой информации.
«Считаете ли вы,— спросил Тоффлер учащихся средней школы,—
что астронавт Джон Гленн — герой?» «Нет, он слишком стар»,—
был ответ. Вначале я подумал, что школьницы полагают, что
мужчина в сорок лет стар, для того чтобы быть героем. Но затем я
понял, что ошибся. Школьницы хотели сказать, что полет Гленна
(а он был в феврале 1962 года) происходил слишком давно, чтобы
вызвать у кого бы то ни было интерес» ?. Сегодня Гленна уже не
1 Цит. по журн.: «Ровесник», 1977, № 1, с. 8.
2 Boorstin D. The Image or What Happened to the American Dream. N.Y.,
1961, p. 63.
3 Ibid., p. 76.
4 Means R. The Ethical Imperative. The Crisis in American Value. N.Y.,
1969, p. 101.
6- Toffler A. The Future Shock, p. 137,
79

вспоминают как героя. Он исчез, как исчезли многие из тех,
кто еще вчера ходил в кумирах. Бен Уоттенберг, автор
апологетического исследования «Настоящая Америка», считает, что в
70-х годах утратили свой ореол те, кто в 60-х годах считался
знаменитостью. Забыты имена, известные всему поколению эпохи
контркультуры. Оставался в героях Джон Уэйн — киноактер,
олицетворивший в кино эпоху фронтира и американского
экспансионизма. На гребне негритянского движения, судя по опросам,
популярным стал актер-комик Билл Косби, благодаря своим
остросатирическим репризам1.
В конце 1979 года в американском журнале «Ньюсуик»
появилась статья Пита Акстельма под заголовком «Куда делись все наши
герои?». При всей противоречивости концепций автора статья тем
не менее поднимает ряд существенных вопросов.
История Америки полна примеров подлинного героизма, и
автор справедливо вспоминает имена героев войны за независимость
и безымянных героев американской армии, сражавшихся против
японского милитаризма. А сегодня? Есть ли место для подвигов в
американской действительности сегодня?
«Я немало читал за последнее время,— пишет Акстельм,— о
том, что мы стали слишком богаты, слишком мудры, о том, что мы
слишком запутались, для того чтобы иметь героев» ?. В кино,
сетует автор, героические подвиги, воплощенные актером на экране,
заменены специальными трюками и ослепляющими эффектами.
В спорте больше говорят о том, какая команда кого перекупила.
Подвиги астронавтов сведены до горьких шуток по поводу
упавшего «Скайлэба». И все же, несмотря на оглупляющий вой дискотек,
«я думаю, что есть среди нас еще люди, которые выискивают свои
собственные пути, свои индивидуальные тропы, рискуя и тем не
менее продолжая дело, которое они считают своим
предназначением» 3.
В поисках этих героев автор обращается к людям труда —
шахтерам, пожарникам, тем, кто занят простой и нелегкой повседневной
работой. Это, вероятно, самое важное в статье.
Но, как это ни печально, основной идеей статьи оказывается все
та же буржуазная концепция героя-одиночки. Герой, считает
автор,— это тот, кто в одиночку совершает подвиги и присваивает
себе славу, за что и попадает в пантеон великих. К коллективному
подвигу у автора отношение отрицательное. Какой же это героизм,
вопрошает Акстельм, когда имеется центральное управление
полетом и наземный контроль, который может взять все операции на
1 Wattenberg В. The Real America, 1974, p. 255.
2 Axthelm P. Where have AH Our Heroes Gone.— «Newsweek», 1979, Aug.,
p. 40.
3 Ibid., p. 40.
80

себя? Поскольку массового героизма он не признает, то оказывается
вынужденным сводить все заслуги к роли лидеров, которые взяли
на себя труд «сделать американскую мечту об успехе более емкой,
способной включить всех нас» г. Все это, в конце концов,
приводит автора на ложные позиции в трактовке проблемы героя в
современной Америке.
Тем, кто задает вопрос, куда делись сегодня американские
герои, мы можем порекомендовать, чтобы они обратили свое
внимание на американские тюрьмы, где сидят политические заключенные,
на залы судебных заседаний, где вершится неправый суд над теми,
кто не хочет примириться с бесправием. Вот где сегодня
американские герои, которых волнует завтрашний день их великой страны.
Глава 4. КРИЗИС «АМЕРИКАНСКОЙ МЕЧТЫ» В 70-Х ГОДАХ
Мечта и иллюзия. Семидесятые годы — сложный период в
истории американской культуры. Пока еще трудно дать всестороннюю
оценку этого десятилетия, во всяком случае, такую, которую
получают в политической и социологической литературе
предшествующие десятилетия, например 60-е годы 2. И тем не менее, пожалуй,
как никогда прежде, в 70-е годы проявились все симптомы
серьезного морального кризиса, который явился частью идей
но-политического кризиса буржуазного общества.
Существование этого кризиса вынуждены признать даже
представители правительственной администрации. Например, 3. Бже-
зинский в выступлении на совещании «трехсторонней комиссии»
от 25 октября 1977 года специально говорил о «кризисе духа» в
США. «В некоторых отношениях кризис духа последних лет —
специфически американское явление; в более широком смысле он
составляет часть более распространенной болезни, поразившей
Запад». Президент Картер в выступлении по национальному
телевидению 16 июля 1979 года также должен был признать существование в
США глубокого «кризиса американского духа».
Существование морального кризиса в стране признают также и
многие американские социологи, анализирующие нравственный
климат в стране за последнее десятилетие. О росте аморализма в США
и о его причинах пишут Д. Бенсон и Т. Ингеман в СБоей книге
«Аморальная Америка» 3. Об «этической смерти цивилизации» в
Америке пишет Фред Кук в книге «Страна коррупции», отмечая,
что коррупция приводит к девальвации традиционной этики и
1 Axthelm P. Where have All Our Heroes Gone.— «Newsweek», 1979, Aug.,
p. 42.
? См., например: Dkkstein M. Gates of Eden. American Culture in the Sixties.
N.Y., 1977.
3 Benson G-, Engemati T. Amoral America. Stanford, 1975.
81

аморализму. По словам Кука, современное американское
общество — «это общество, в котором деньги становятся этикой, где
мораль, которой мы руководствуемся в нашей практике,
противостоит морали, которую мы исповедуем» г. О коррупции, ставшей
нормой политики, пишет Д. Гардинер ?. О кризисе американского
общества, который охватывает и политику, и экономику, и
окружающую среду, и мораль, пишут авторы сборника «Америка в
кризисе» 3. О моральном кризисе в США, утрате высоких моральных
примеров и идеалов пишет Р. Мине в книге «Этический императив».
Все эти работы свидетельствуют о том, что сегодня американское
общество переживает острый моральный кризис.
Этот кризис начался еще в 60-х годах, он сказался на судьбе
многих моральных ценностей, в том числе и на судьбе «американской
мечты». Не случайно, что уже в 60-х годах появляются работы,
анализирующие причины кризиса этой мечты. Одним из первых о
кризисе «американской мечты» пишет известный американский
социолог Дэниел Буретин.
В своей книге «Имидж, или Что произошло с американской
мечтой» (1961) Бурстин, анализируя состояние американской культуры,
пришел к выводу, что «американская мечта» из морального идеала,
каким она была в XIX веке, вырождается в имидж, то есть в систему
псевдофактов, фиктивных ценностей и ложных иллюзий.
Бурстин определяет имидж4 как искусственную имитацию
внешней формы объекта, характеризующуюся следующими
отличительными особенностями: 1) имидж всегда синтетичен, он создается
искусственным способом; 2) имидж является предметом веры; 3) он
связан с пассивным, конформистским сознанием; 4) имидж является
упрощенным изображением объекта; 5) наконец, имидж
претенциозен, он создается для того, чтобы соответствовать определенному
престижу.
Концепцию имиджа Бурстин применяет ко многим сферам
американской действительности, начиная с рекламы и кончая
президентскими выборами. Всюду здесь действуют одинаковые законы,
превращающие реальность в иллюзию, в театральный спектакль,
шоу. «Создание иллюзий,— пишет Бурстин,— которые заменяют
наш опыт, стало бизнесом в Америке, самым почетным, самым
необходимым и самым респектабельным бизнесом. Я имею в виду не
только рекламу, деятельность отделов информации или полити-
1 Cook F. The Corrupted Land. The Social Morality in Modern America. N.Y.,
1970.
2 Gardiner J. The Politics of Corruption. N.Y., 1970.
3 America in Crisis. Ed. by R. Lee and D. Palmer. Cambridge, 1972.
4 Имидж (англ. «image») — труднопереводимый термин, который широко
употребляется в современной социологической и политической литературе.
Буквальный перевод этого понятия как «образ» или «идея» не является точным и
адекватным. Поэтому мы оставим английское написание этого понятия.
82

ческую риторику, но и всякую деятельность, которая имеет целью
информировать, воспитывать, улучшать, нас: работу наших лучших
журналистов, наиболее доходных книгоиздателей, наиболее
успешных специалистов по развлечениям, наших лучших гидов и наиболее
влиятельных лидеров в вопросах международных отношений...
Все они стремятся сделать наши имиджи наиболее
привлекательными» Ч
Бурстин рассматривает современную ситуацию в американской
культуре как последствия так называемой «графической революции»,
создавшей систему дешевых и популярных средств массовой
информации — газет, журналов, ридер-дайджестов, телевидения,
кинематографа. Деятельность этих средств привела к тому, что
повсюду в Америке имидж стал заменять место реальности. Это
происходит не только в области массовой культуры и рекламы, но и в
области религии, политики и морали. Повсюду здесь идеалы
превращаются в имидж, героизм перерождается в известность, герой —
в знаменитость, популярность — в бестселлеризм.
Все эти процессы, трансформировавшие жизнь американцев,
трансформировали, по мнению Бурстина, и саму «американскую
мечту».
«Американская мечта,— пишет Бурстин,— это наиболее
адекватный способ описания надежд. Она вдохновляла и пробуждала
энтузиазм, потому что символизировала различия между
возможностями новой Америки и трудностями старой жизни... Но теперь, в
эпоху подъема нашей мощи, в век «графической революции», мы
испытываем новую и специфическую для Америки угрозу. Это
угроза победы нереальности над реальностью. Это опасность того,
что место американской мечты займут американские иллюзии. Мы
рискуем быть первым в мировой истории народом, который создал
свои иллюзии так живо, так привлекательно, так «реалистично»,
что мы можем жить в них. Мы народ, который более всего
подвержен иллюзиям. Они — наши новости, наши герои, наши
приключения, наше искусство, они — весь наш опыт» 2.
В своей книге Бурстин дает острую критику современной
массовой культуры в Америке, в том числе ее морали, искусства,
политики. Как и канадский социолог Маклюэн, он объясняет процесс
упадка культуры и девальвации ценностей действием средств
массовой информации. Его «графическая революция» ео многом
напоминает конец «галактики Гуттенберга» Маклюэна. Вместе с тем
Бурстин более последователен в своей критике и, в отличие от
Маклюэна, не считает, что успехи технологии могут привести к
позитивным результатам. Но что предлагает Бурстин в качестве
противоядия против упадка американских ценностей? Как, по его
г Boorsiin £>• The Image or What Happened to the American Dream, p. 5.
5 Ibid., p. 240.
83

мнению, можно освободиться от имиджа? Позитивная программа,
которую предлагает Бурстин, оказывается чрезвычайно банальной.
Он не может предложить ничего иного, кроме индивидуального
самоусовершенствования. «Нет общей формулы,— говорит он,— для
освобождения от наших иллюзий. Каждый должен освобождаться
от их чар сам» \
Поэтому критика Бурстином «американской мечты», анализ
причин ее превращения в имидж не были глубокими. Главное зло он
видит не в буржуазной действительности, а в средствах массовой
коммуникации, в возникновении массовой культуры. Бурстин не
доводит свою критику до социальных выводов, оставаясь на
уровне описания фактов.
Другой американский социолог, теоретик контркультуры
Чарлз Рейч, также с тревогой писал о кризисе «американской
мечты». В своей книге «Зеленеющая Америка» он нарисовал
трагическую картину разрушения всех аспектов «американской мечты»,
которую он связывает с «сознанием I» — сознанием мелких
бизнесменов и фермеров. «Сознание I»,— пишет Рейч,— верило, что
американская мечта все еще возможна и что успех зависит от
характера, моральности, напряженной работы и самоотречения» ?. Однако
по мере того, как «сознание I» вытеснялось корпоративным
«сознанием II», «американская мечта», по словам Рейча, деформируется и
умирает. «Что произошло в нашей истории, почему утратило свое
значение «сознание I»? Когда случилось, что американская мечта
стала подвергаться эрозии? Когда демократические ценности
пришли в упадок, когда простой человек утратил свою силу и
независимость?» 3 Отвечая на эти вопросы, Рейч говорит, что
«американскую мечту» убил монополистический капитализм, покончивший со
всеми индивидуалистическими мифами и идеалами. Убийцами
«американской мечты» были не бандиты с бомбами — «врагами
традиционных американских идеалов были люди с громкими именами:
Вандербилд, Карнеги, Гарриман, Форд».
В числе причин, способствующих деградации «американской
мечты», Рейч перечисляет такие, как коррупция, нищета, упадок
свободы и демократии, разрушение окружающей среды,
отчуждение, разобщенность, «потеря самого себя», господство
корпоративных связей над личными, неконтролируемая технология. Правда,
описывая все эти пороки современного буржуазного общества, Рейч
далек от материалистического понимания природы современного
монополистического капитализма. Констатируя глубочайший
моральный и культурный кризис современного американского общества,
Рейч вместе с тем строит утопическую картину установления нового
1 Boorstin D. The Image or What Happened to the American Dream, p. 260.
. 2 Reich Ch. The Greening of America. N.Y., 1970, p. 25.
3 Ibid., p. 27,
81

типа сознания — «сознания III», которое, придя на место
«сознания I» и «сознания II», ознаменует собой совпадение личных и
общественных интересов и приведет к разрушению «корпоративного
общества». Возникновение «сознания III», о котором мечтает Рейч,
приведет к осуществлению многих американских идеалов, которые
были утрачены «сознанием II». «Новая эпоха,— пишет Рейч,— это
не отрицание, а воплощение американской мечты... В чем состоит
главная идея Америки, если не в том, чтобы дать каждому человеку
возможность создавать свою собственную жизнь. Мечта эта
существовала для многих поколений, чтобы создать такую технологию,
которая будет поднимать жизнь на высший уровень» г.
Книга Рейча представляет собой попытку осознания судеб
«американской мечты» с позиций левого радикализма. Как и
большинство манифестов леворадикального толка, она содержит утопическую
программу — программу разрешения кризиса «сознания I» и
возвращения «американской мечты».
Однако о глубоком моральном кризисе сегодня говорят не
только представители либеральной или леворадикальной мысли.
Этот кризис признают и представители других политических и
идеологических направлений в США.
С позиций неоконсерватизма, который получает широкое
распространение в США в середине 70-х годов 2, о моральном кризисе
в США пишет известный американский социолог Дэниел Белл.
В своей книге «Культурные противоречия капитализма» он
связывает этот кризис прежде всего с разложением протестантской
этики и пуританской морали, которые в прошлом служили
адекватным выражением социальной структуры американского
капитализма. «Протестантская этика и пуританская мораль — два кода,
которые возвеличивали труд, трезвость, бережливость,
сексуальные ограничения и различные запреты. Они определяли природу
морального поведения и социальной респектабельности.
Постмодернистская культура 60-х годов, поскольку она сама себя называла
«контркультурой», может интерпретироваться как вызов
протестантской этике. Правда, все это звучит слишком просто. На самом
деле протестантская этика и пуританская мораль как социальные
факторы подорваны уже давно. Они продолжали жить уже не как
поведенческая реальность, но, скорее, как чистая идеология,
которая использовалась либо моралистами, для того чтобы наставлять,
либо социологами, для того чтобы создавать мифы. В
действительности падение традиционной системы буржуазных ценностей было
порождено экономической системой, точнее говоря, свободным рын-
1 Reich Ch. The Greening of America, p. 356.
2 См.: Замошкии Ю. А.У Мельвиль Л. Ю. Между либерализмом и
неоконсерватизмом.— «Вопр. философии», 1976, № 11; Мельвиль А- Ю. Идеология
американского неоконсерватизма.— «США: Экономика. Политика. Идеология», 1978,
№ 11.
85

ком. В этом источник противоречий капитализма в американской
жизни» х.
Д. Белл утверждает, что ситуация, в которой находится
современный американский капитализм, уникальна. Она
характеризуется полным расхождением культуры, с одной стороны, и социальной
и технологической структуры современного капитализма — с
другой. Этот распад или расхождение начался давно. Симптомы его
проявлялись уже в начале XX столетия. Причем процесс этот был
двусторонним. С одной стороны, традиционная система ценностей
подвергалась атакам либералов и интеллектуалов, с другой
стороны — происходила фундаментальная трансформация самой
социальной структуры американского капитализма, изменения в
самой ее экономической системе. «Растущая плутократия, которая
стала явной в «позолоченный век», означала, что труд и
накопление не имеют больше завершения в себе самих (хотя они и
оставались такими в представлениях Д. Рокфеллера и Эндрю Карне-
ги), но ведут к потребительству и роскоши. Не труд и
божественная избранность, а статус и богатство становятся признаками
успеха» ?.
Остатки пуританских традиций, по словам Белла, были
окончательно подорваны в 60-х годах представителями контркультуры,
которые выдвинули в противоположность протестантской этике
этику гедонизма. Сама культура «выдвигает в качестве
доминирующего принципа модернизм, который подменяет ценности
буржуазной жизни гедонизмом, а гедонизм подрывает пуританскую этику,
которая прежде служила моральным обоснованием общества» 3.
Моральный кризис, обесценение традиционной системы
ценностей, основанной на традициях буржуазного индивидуализма,
приводят к серьезному кризису надежд и представлений о будущем.
В своей книге «Культурные противоречия капитализма» Белл
специально пишет о «кризисе надежд»: «В США всегда существовали три
словесно не высказанных предположения: предположение о том,
что индивидуальные ценности будут расти, что растущее
материальное благосостояние разрешит все проблемы, вытекающие из
неравенства, и что опыт будет основой для решения всех проблем
будущего. И вот теперь все эти надежды рухнули. Растущее благосостояние
не устраняет неравенства, а, напротив, создает новые проблемы.
Опыт не является более надежным гидом в сложных технических
проблемах современного общества. И ценности, составляющие
основу для надежд на успешное материальное благосостояние,
сегодня под вопросом» 4.
Таким образом, Д. Белл выступает с критикой контркультуры с
1 Bell D. The Cultural Contradictions of Capitalism. N.Y., 1976, p. 56.
2 Ibid., p. 76.
3 Ibid.
^ Ibid., P, 251.
SG

позиций неоконсерватизма. Говоря о глубоком моральном и
культурном кризисе, он ищет пути к преодолению культурных
противоречий капитализма. Этот путь он видит в обновлении моральных
ценностей, в создании новых моральных принципов, основанных не на
буржуазном индивидуализме, который выродился в гедонизм и поп-
культуру, а на новых формах «коллективности», «самоограничения»,
умеренности, культурной традиции х.
Моральный кризис, признаваемый сегодня большинством
американских социологов и идеологов, во многом связан с кризисом
индивидуализма, который исторически был основанием для
развития многих американских ценностей. О причинах этого кризиса,
его формах и этапах убедительно писал Ю. А. Замошкин, который,
в частности, показал, что в условиях
государственно-монополистического капитализма сужается классовая основа для
индивидуализма. «Изменения в классовой структуре современного американского
капитализма выступают как одна из важнейших причин,
порождающих общий кризис индивидуализма. Эти изменения ставят
миллионы американцев перед лицом резкого контраста между
формальной демократической оболочкой (в которую облечены традиционные
лозунги индивидуализма США, и прежде всего лозунг «равных прав
каждого на успех») и реальной действительностью» 2.
Действительно, принцип индивидуализма и основанные на нем
нормы морали и поведения соответствовали ранним стадиям
формирования капитализма в США, практике свободного
предпринимательства и ничем не ограниченной стихии рынка. Однако в
период империалистической стадии капитализма все более и более
приобретают власть крупные промышленные монополии, синдикаты,
корпорации. Деятельность этих крупных бюрократических
организаций основывается на авторитете, на «иерархии престижа и
власти», то есть на нормах поведения, которые выходят за пределы
индивидуалистической этики. Отсюда и попытки обосновать новую,
«корпоративную этику», противостоящую этике индивидуализма.
В этом отношении большой интерес представляет собой Еышед-
шая в 1977 году книга «Этика корпоративного поведения». Ее
авторы утверждают, что «корпоративная этика» создает совершенно
новую систему ценностей, которая противостоит старой системе
морали, основанной на традиционной индивидуалистической
идеологии. Вместо принципа индивидуализма она провозглашает новый
принцип — «коммунитаризм», своеобразный суррогат
коллективизма, основанный на авторитете и системе иерархического
подчинения 3.
1 См.: Мельвиль А. Ю. По ту сторону буржуазного индивидуализма.— «США:
Экономика. Политика. Идеология», 1977, №8, с. 99—102.
2 Замошкин 10. Л. Кризис буржуазного индивидуализма и личность. М.,
1966, с. 81.
3 The Ethics of Corporate Conduct. Columbia Univ. N. Y., 1977.
87

Принципы «корпоративной этики» — скорее обещания, чем
реальность. В структуре ее идей главное — это критика
индивидуализма, признание того, что протестантская мораль и основанные
на ней ценности оказались в условиях современной Америки
несостоятельными и иллюзорными. Выступая с критикой традиционной
системы морали, представители «корпоративной морали» еще раз
подтверждают факт существования серьезного морального кризиса
в стране.
Осознавая реальную опасность, большинство американских
авторов либеральной ориентации считают, что возрождение
«американской мечты» возможно только путем возврата к старой,
домонополистической Америке, к практике свободного
предпринимательства, путем возрождения духа индивидуализма,
противостоящего монополиям и государству. Эту, по сути дела, утопическую
концепцию развивает, например, Роберт Рингер в своей книге
«Реставрация Американской мечты» г.
Однако в 70-х годах благодаря экономическому и
экологическому кризисам вера в возрождение теряет под собой всякую почву.
Теперь американцы приходят к выводу, что природные и
экономические возможности исчерпаны, что достигнут предел, через
который перешагнуть нельзя. В книге «Пробуждение от американской
мечты» Р. Майлс пишет, что энергетический кризис,
капиталистическая эксплуатация природы, рост населения, безмерное
потребительство подорвали один из важнейших аспектов «американской
мечты». Сегодня, по словам Майлса, американцы пробуждаются от
«американской мечты», чтобы оказаться лицом к лицу с кошмаром
экономического и экологического кризисов 2.
Существенный кризис претерпевает и такой важный аспект
«американской мечты», как концепция успеха и «равных
возможностей». Следует отметить, что в 70-х годах вокруг принципа
равенства происходит острая дискуссия между представителями двух
ведущих идеологических направлений в США — либерализмом и
консерватизмом.
В основе политической традиции с самого начала лежало
представление о равенстве как «равенстве возможностей». С этим
принципом была связана целая система нравственных и социальных
ценностей, в частности идея индивидуального успеха, свободного
соревнования как пути выявления индивидуальных способностей,
традиционная ориентация на индивидуализм как главный
этический и поведенческий принцип.
В 70-х годах концепция «равных возможностей» начинает
модифицироваться. Она подвергается резкой критике со стороны
либеральной критики как принцип, не соответствующий действитель-
* Ringer R. Restoring the American Dream. N.Y., 1979.
2 Miles R. Awakening from the American Dream. N.Y., 1876, p. 1.
88

поста и не отражающий демократическое понимание равенства.
Как замечает Д. Шаар, этот принцип гарантирует только равные
возможности в том, чтобы каждый мог принять участие в
состязании, но не в том, чтобы он мог его выиграть. Более того, «общество,
построенное по принципу «равенства возможностей», увеличивает
неравенство людей» 1. По мнению Шаара, принцип «равенства
возможностей» приводит к созданию элиты и меритократии как
системы, обосновывающей уже имеющиеся привилегии.
Как альтернатива принципу «равенства возможностей»
выдвигается другой, более радикальный принцип — «равенства
результатов». Этот принцип означает создание такой системы, которая
основывается не на формальном, а на реальном равенстве — в
зарплате, общественном положении, социальном обеспечении. Против
этого принципа открыто возражают идеологи консерватизма, в
частности Д. Белл, который предпочитает идее равенства
результатов систему меритократии ?.
«Неоконсерваторы категорически отвергают идею «равенства
результатов»,— пишет А. Мельвиль,— усматривая в ней угрозу
для всей американской общественной системы, основанной на
принципах «равенства возможностей». Требование «равенства
результатов», поддерживаемое сегодня, в частности, негритянским
движением в США, отражает кризис традиционной идеи
индивидуалистического предпринимательского «успеха» и растущую
неудовлетворенность формальным толкованием принципа равенства, стремление
заменить его равенством реальным» 3.
Эти противостоящие друг другу трактовки принципа равенства
наглядным образом подтверждают различные принципы оценки
либеральной и консервативной идеологий судеб «американской
мечты».
Точно так же обстоит и с идеей «неограниченных возможностей».
Для либеральной традиции в США всегда была характерна вера в то,
что условия буржуазной демократии дают неограниченные и все
растущие возможности. Теперь этой концепции либерализма
консерваторы противопоставляют идею «предела», ограничения
возможностей. «Сияние зеленого огонька, который увидел Гетсби,—
пишет Питер Клик, обращаясь к известному роману Фицджераль-
да,— сегодня погасло. Требование экономических ограничений,
давление других наций, стремящихся получить более равные доли
в мировом доходе, желание американского капитала идти, несмотря
ни на что, своим путем — все это увеличивает вероятность того,
1 Schaar J. Equality of Opportunity and Beyond.— In: Up the Mainstream.
N.Y., 1974, p. 235.
2 Bell D. On Meritocracy and Equality.—In: The Public Interest. Fall,
1972, p. 29.
3 Мельвиль А. 10. Идеология американского консерватизма: традиции и
современные формы.— «Вопр. философии», 1979, № 5, с. 146.
89

что производство продуктов, сфера обслуживания, окружающая
среда становятся меньше, чем человеческие потребности... Идея
предела становится общим местом в социальной мысли» \
Серьезные изменения произошли в 70-х годах в системе
моральных и политических ценностей американской молодежи. Об этом
свидетельствуют опросы, проведенные в 1973 году Д. Янкеловичем
(цифры означают проценты).
Отношение
к американскому обществу
Нестуденческая Студенческая
молодежь молодежь
A. Природа американского
общества
Наше общество — больное 35 35
Наше общество — демократическое
только по названию 58 63
Б. Наш взгляд на общество
Американский образ жизни
превосходит жизнь в других странах 19 12
Система не является гибкой, нужны
радикальные изменения 18 17
Вся система должна быть заменена 7 4
B. Критическое отношение
к американскому обществу
Бизнес слишком занят погоней за
прибылью и не связан с
общественной ответственностью 92 94
Внешняя политика основана на
узкоэкономических интересах и идее
силы
Частная жизнь людей разрушена
В своей основе мы расистское
общество
Мне надоело слушать нападки на
американские ценности,
патриотизм, мораль
Мы слишком заботимся о равенстве
и недостаточно — о законе и
порядке
1 Cleack P. Crooked Path. San-Francisco—London, 1977, p. 142.
88
84
77
78
71
88
86
79
65
53
90

Из приведенных цифр видно, что большинство американской
молодежи в начале 70-х годов признает, что американское общество
демократично только по названию, а не по существу (58 и 63
процента). Вместе с тем меньшинство считает, что Америка — это
«больное общество» (35) и что оно нуждается в радикальных
изменениях (21 и 25 процентов).
Американская молодежь сохраняет критицизм по отношению к
основным проблемам американской жизни, она считает, что
крупный американский бизнес занят погоней за прибылью, что в стране
господствует расизм, что внешняя политика США основана на
принципе силы и т. д. Вместе с тем в настроениях молодежи
проявляются и элементы консервативности. Значительное большинство,
до 78 процентов, заявляет, что оно устало слышать критику
американских ценностей и морали, и, несмотря на критику отдельных
институтов, высказывает веру в американский образ жизни.
В отношении личных и моральных ценностей Янкелович
приводит следующую таблицу (в процентах):
1. Наиболее значительные
личные ценности
Любовь
Дружба
Самореализация
Семья
Личная жизнь
Образование
Помощь другим людям
Чистота и моральность
Труд
Творчество
Близость к природе
Наличие детей
Религия
Патриотизм
Деньги
2. Вера в традиционные
американские ценности
Важно выполнять любую работу
Бизнес имеет цель приносить
прибыль
Люди должны постоянно экономить
деньги
Делание карьеры очень важно
Нестуденческая Студенческая
молодежь молодежь
88
87
87
81
78
75
64
57
53
52
50
45
42
40
34
89
85
80
79
87
86
87
68
71
76
56
34
43
50
45
31
23
19
20
84
85
71
81
91

Частная собственность священна 74 67
Сильная личность должна
контролировать нашу жизнь 70 65
Конкуренция способствует
улучшению 66 62
Упорная работа всегда
вознаграждается 56 44
Лучшие люди те, которые принимают
настоящее 35 11
По мнению Янкеловича, эти опросы свидетельствуют об упадке
традиционных американских ценностей, таких, как патриотизм,
религия, мораль. Если в 1969 году религию признавало 42%
молодежи, то в 1973 году религию признают только 42% нестуден-
ческой молодежи и 23% студентов. Патриотизм в 1961 году
признавали 61%, в 1973 году — соответственно 40 и 19%.
Что касается традиционных американских ценностей, то
большинство американской молодежи, в особенности ее нестуденческая
часть, по-прежнему признает в основном принципы
протестантской этики, хотя многие из них продолжают обесцениваться. Так,
если в 1969 году частную собственность считало священной 88%,
то в 1973 году эта цифра уменьшилась до 74%. Благотворность
конкуренции признают 66% по сравнению с 81% в 1969 году, упорную
работу — 56% по отношению к 79% и т. д.
Выступая на молодежном митинге в Нью-Йорке, посвященном
200-летию США, в марте 1976 года, Генеральный секретарь КП США
сказал: «Сегодня миллионы спрашивают: в чем состоит 200-летнее
наследство, оставленное молодому поколению?.. В 200-летнюю
годовщину эти миллионы молодых людей, наследников так
называемой «американской мечты», спрашивают: «Что мы должны
праздновать? Почему должна страна чтить прошлое, когда все большему
числу молодых людей становится ясно, что у них нет будущего,
когда миллионы обнаруживают, что они смотрят на празднество со
стороны и их обуревает неуверенность и сомнения относительно
завтрашнего дня?»
У нашей молодежи есть право, как моральное, так и
гарантированное конституцией человеческое право — спросить в эту
двухсотую годовщину: «Что же, черт возьми, происходит?
Неужели мы «лишнее поколение», которое можно выбросить с черного хода,
прежде чем мы сможем найти себе место у парадного входа в жизнь?»
Наша молодежь спросит, и общество обязано ответить на этот
вопрос».
Конец «американского будущего». Моральный кризис,
охвативший Америку в 70-х годах, поставил под сомнение многие традицион-
92

ные ценности, в том числе представление об особом «американском
будущем» — этой футурологической версии американской
исключительности. В 1973 году вышла книга Питера Шрага, которая так и
называется — «Конец американского будущего». Ее автор
анализирует все аспекты традиционных представлений о будущем,
характерных для американской социологии, истории, футурологии. По
его мнению, война во Вьетнаме, Уотергейт, депрессия и безработица
расшатали традиционный американский оптимизм в отношении к
будущему: «Многие люди в Америке начинают сомневаться в
будущем... Они видят будущее не более как на десять лет вперед, то
будущее, которое не обещает им ничего лучшего, только то же
самое. В этом контексте планы на 2000 год и размышления об этих
планах никого больше не привлекают» 1.
Вместе с тем в 70-х годах окончательно обнаружилась
несостоятельность традиционных американских мифов о будущем Америки,
веры в «невинность» американского Адама, в «новые фронтиры»,
в «американскую исключительность». Им на смену пришли
прозаизм и бездуховность. «По иронии судьбы царствование Никсона
возродило некоторые предпосылки общей политической этики и, сверх
того, трансцендентное отсутствие духовных интересов. Это, по-
видимому, доказывает, что альтернатива утопии — это не
обязательно апокалипсис и что конец предположений о моральном
совершенствовании и бесконечном развитии не означает немедленного
наступления варварства и упадка. Хотя Никсон стоял во главе
государства четыре года, страна по-прежнему существует, время не
исчерпало себя и солнце и поныне восходит на востоке... Намерение
Никсона освежить страну не создало нового будущего и тем более —
«американского будущего». Это означает, что Соединенные Штаты
являются сегодня частью несовершенного мира. Америка никогда не
будет вновь такой прекрасной в своих ожиданиях и вере в свою
невинность, она также не будет более страной надежд» 2.
В книге «Пища, жилище и американская мечта» С. Ароновитц
доказывает, что пищевой и энергетический кризисы начала 70-х
годов значительно подорвали престиж США, их претензии на
доминирующее положение в мире, веру американцев в то, что их
страна обладает наиболее высоким жизненным уровнем. В этой книге
содержится интересная глава, которая называется «Будущее
американской мечты». Здесь автор ставит вопрос, возможно ли
осуществление всех тех надежд и обещаний, которые содержала
«американская мечта» на протяжении нескольких столетий. И хотя
Ароновитц не дает негативного ответа на этот вопрос, он считает,
что будущее «американской мечты» весьма проблематично и
альтернативно.
1 Schrag P. The End of the American Future. N.Y., 1973, p. 285.
? Ibid., p. 306.
03

«Способность США избегать репрессивных форм правления, к
которым обычно прибегают в военное время или в эпоху
экономических кризисов,— пишет он,— была всегда основана на вере в
высокий уровень жизни, развитие производства и безопасность от
физического уничтожения. Теперь этой веры больше не существует.
И в этом заключается большая опасность. Благодаря развитию
военной технологии США могут быть разрушены так же легко, как
любая другая страна. Падение нашей национальной экономики ставит
перед нами вопрос: может ли быть оправданна эрозия всех
демократических форм внутри страны экономическим превосходством над
другими странами. Перед американцами стоит реальный выбор:
должны ли мы, несмотря на растущее чувство нашей
беспомощности, иметь дело с глобальными проблемами, принимать правила игры
больших корпораций или мы будем искать другие средства, чтобы
победить кризис на основе широкого демократического движения,
которое изменит направление нашей экономики и социальной
жизни?» г
Кризис традиционных ценностей особенно остро ощущается в
связи с экологическим и энергетическим кризисами,
разразившимися в США в 70-х годах. Говоря об экологическом кризисе в США,
известный американский критик Джон Олдридж пишет: «Часто
говорят, что сегодня мы имеем все материальные возможности
для того, чтобы превратить Американскую мечту в реальность.
Беда в том, что Американская мечта уже давно стала реальностью, и,
как оказалось, довольно безобразной реальностью. Мы создавали
общество благосостояния для масс людей, которые эмигрировали в
Америку из других стран мира... Это была Американская мечта,
и мы осуществили ее. Но мы не могли создать прекрасную среду
для обитания, так как то, что мы строили, оказалось богадельней.
А назначение богадельни — не создавать комфортабельную
цивилизацию или прекрасную жизнь, а давать пищу и приют бедным» 2.
Кризис «американской мечты» признают не только социологи и
философы, этот кризис становится очевидным для широкого
круга американцев, в особенности тех, кто на себе почувствовал
последствия экономического и энергетического кризиса, падения цен
и национального бесправия. На съезде Национального совета
престарелых граждан Америки президент этой организации Нельсон X.
Крушенк заявил: «Мы должны продолжать борьбу за свободу, за
справедливость, за человеческое достоинство даже в нашем
преклонном возрасте... Поскольку двое из каждых пяти престарелых
граждан живут на доходы, которые держат их ниже уровня
бедности, наша революция не завершилась, американскую революцию
1 Aronowiiz 5. Food, Shelter and the American Dream. N.Y., 1974, p. 171.
? Oldridge J. The Devil in the Fire. Retrospective Essays on American
Literature and Culture. N.Y., 1978, p. 333.
94

предстоит еще выиграть — «американская мечта» остается
мечтой» х.
Серьезный кризис переживают и те аспекты «американской
мечты», которые связаны с внешней политикой и которые на
протяжении длительного времени служили моральным оправданием многих
акций американского правительства. В частности, очевидный кризис
переживает концепция американской исключительности 2. Вместе
с тем рушатся претензии на глобальный характер «американской
мечты», на попытки пропаганды ее за пределами страны. Как
отмечает Гэс Холл, «мечта об американском веке»а которая с самого
начала была основана на мифе, на своего рода опьянении
империализма США от того, что ему удалось захватить после второй
мировой войны, превращается в кошмар для империализма США» 3.
Но в условиях морального кризиса произошло не только
осознание краха «американской мечты» — усилились также попытки
ее возрождения и обновления. Эта тенденция к «ревайвализму»
характерна и для социологической литературы, в особенности для
теоретиков консервативного толка. «Американская мечта была
истинной,— пишет Р. Корнуэлл 4. Другой американский
исследователь, Д. Грилл, выступая против критики «американской
мечты», пытается доказать, что разлад этой мечты с действительностью
был свидетельством ее мощи, а не слабости. «С самого начала нашей
истории на этом континенте,— пишет он,— Американская мечта
одновременно организовывала и спасала нас, хотя неспособность
реализовывать ее приводила нас порой к фрустрации. Многие
отрицали и до сих пор отрицают действенность Мечты, но это
отрицание парадоксально обнаруживает, что американская Мечта живет
в сердцах и умах многих» !\
Консервативная идеология использует идею «американской
мечты» для. возрождения концепций традиционного популизма б.
Роберт Рингер, призывая к возрождению «американской мечты»,
связывает это возрождение с реставрацией традиционных методов
капиталистического предпринимательства. «Сердце Американской
мечты,— пишет он,— свобода, а живительная ее кровь — это
свободное предпринимательство» 7.
1 Положение в области прав человека в США. Публикация
Коммунистической партии США. М., 1978, с. 46.
2 Bell £>. The End of American Exceptionalism.—Public Interest. Fall,
1975.
3 Холл Г. Революционное рабочее движение и современный империализм,
с. 72.
4 Cornuelle R. Reclaiming the American Dream. N.Y., 1968, p. 21.
6 The American Dream: Vision and Reality. Ed. by D. Harrison and A. Shaw.
San-Francisco, 1975, p. IX.
6 Krickus R. Pursuing the American Dream. White Ethics and the New
Populism. Bloomington, 1976.
T Ringer R. Restoring the American Dream, p. 306.
95

Интересно, что даже те американские социологи, которые
совсем недавно рисовали пессимистическую картину американского
будущего, сегодня начинают говорить о необходимости
возрождения «американской мечты». В этом отношении представляет
интерес интервью, которое журнал «Спен» провел с известным
американским футурологом, автором книги «Шок от будущего» Э. Тоффле-
ром.На вопрос «что значит сегодня для вас «американская мечта»
Тоффлер ответил: «Я считаю, что американская мечта... как мечта
каждого отдельного человека, создающего свое независимое
будущее,— это продукт эпохи Просвещения, продукт французской,
впрочем, как и Американской, революции, продукт философии
Декарта и Локка. Я думаю, что это была освободительная и
революционная идеология. И она хорошо нам послужила. Что же касается
судьбы американской мечты сегодня, то мне кажется, что нужно
по-новому взглянуть на нее. Мы должны спросить себя, что мы
понимаем под термином «индивидуум». Мы, американцы, всегда были
сильны в риторике индивидуализма. Слишком часто стремление к
индивидуальному счастью мы ставили выше стремления к
общественному счастью. Мне кажется, что теперь мы можем создать
новую американскую мечту, которая будет рассматривать
индивидуальное развитие в терминах общественного блага» х.
Такого рода оценки весьма характерны для 70-х годов. Они
свидетельствуют как о падении веры в «американскую мечту» (что
более всего проявляется в среде леворадикальной интеллигенции),
так и о всевозрастающей тенденции к реставрации традиционных
американских идеалов, которая выражает рост неоконсервативных
настроений в общественном мнении и политическом сознании США
в конце прошлого десятилетия.
Глава 5. «ЕСТЬ У МЕНЯ МЕЧТА...»
28 августа 1963 года 200 тысяч американцев, представителей
самых различных слоев общества, прибыли в Вашингтон и собрались
перед мемориалом Линкольна, для того чтобы выразить свой
протест против угнетенного положения афро-американцев в США. Со
ступеней мемориала перед демонстрантами выступил известный
лидер негритянского движения Мартин Лютер Кинг со своей ставшей
впоследствии знаменитой речью «Есть у меня мечта...». Он сказал:
«Несмотря на все лишения и трудности, у меня все еще есть
мечта, и корни ее уходят глубоко в американскую мечту.
Я мечтаю о том, что в один прекрасный день наша страна
возвысится, чтобы жить в соответствии с нашими принципами — «все
люди сотворены равными».
1 Toff кг Л. Redreamim* the American Dream.— In: «Span», 1978, Aug*
96

Я мечтаю о том, что в один прекрасный день на чудесных холмах
Джорджии сыновья бывших рабов и сыновья бывших
рабовладельцев сядут за один стол братства.
Я мечтаю о том, что в один прекрасный день даже изнемогающий
от притеснений и несправедливости штат Миссисипи превратится
в оазис свободы и справедливости.
Я мечтаю о том, что в один прекрасный день мои четверо
маленьких детей будут жить в стране, где о них будут судить не по
цвету кожи, а по цельности их натуры.
Есть у меня мечта...
Я мечтаю о том, что в один прекрасный день штат Алабама...
превратится в место, где черные девочки и мальчики смогут взять
за руки белых девочек и мальчиков и гулять вместе, как братья и
сестры.
Есть у меня мечта...
И если Америке суждено быть великой страной, эта мечта
должна стать явью».
Летом 1979 года авторы этой книги обратились к известному
американскому ученому-марксисту Г. Аптекеру с вопросом об
отношении негритянского населения США к «американской мечте».
В своем ответе Аптекер вернулся к знаменитому выступлению
Мартина Лютера Кинга «Есть у меня мечта»:
«Речь Мартина Лютера Кинга, которую теперь называют речью
надежды, произвела на Америку такое потрясающее
впечатление, потому что в ней синтезировано все, чему учили нас, о чем
мечтали передовые умы нашей страны. В ней содержатся надежды
отцов-основателей, мысли Линкольна, высказанные им, в
частности, в знаменитой речи в Геттисберге, идеи Эмерсона и Торо—
наших мыслителей-гуманистов. Она впитала в себя и все то, что
проповедовала негритянская церковь. Когда черные проповедники
говорили о рае на земле, они имели в виду вполне определенную
землю — Америку. Но поскольку негритянская религия говорила
о включении в этот рай негра, ее проповеди приобретали форму
протеста. Здесь, вероятно, нужно отметить тот факт, что
африканская церковь, как она себя называла, не была изоляционистской.
С первых своих шагов она приглашала на свои службы и белых,
тем самым проповедуя равенство людей. Мартин Лютер Кинг,
вышедший из этой церкви, продолжил ее традиции, проповедуя
Мысль, что Америка должна стать страной подлинной свободы,
страной равных и справедливых, что, в сущности, и было содержанием
«американской мечты». Но речь Кинга, как и его секулярная
деятельность, имела еще и другое значение. Кинг был вождем масс, за
что, я считаю, он и был убит; его речь была одинаково близка и
белым и черным и поэтому выступала как фактор, объединяющий всех
американцев в их традиционном неприятии несправедливости».
4 № 2681
97

Иммигрант поневоле. Для того чтобы понять то, о чем мечтают
американцы с черной кожей, вернемся почти на четыре столетия
назад. В 1619 году голландский корабль, прибывший в английские
поселения Северной Америки, продал в рабство на плантации
Вирджинии первых двадцать негров. Впрочем, негры (их было пока
немного) уже жили в Америке, но они не были рабами.
Волны иммигрантов захлестывали в ту пору Американский
континент. Как правило, из Старого Света в Новый приезжали
инициативные, энергичные люди, надеясь здесь обрести свой «второй
шанс». И только негров привозили сюда не по их воле, а в цепях.
Как грустно пошутит несколько столетий спустя один из деятелей
негритянского движения, Букер Т. Вашингтон, «негры были
единственными иммигрантами, с которых не брали платы за проезд» х.
Эту поездку они будут оплачивать все четыреста последующих
лет.
Слово «раб» становится юридическим термином в конце XVII
века, когда в Вирджинии был принят закон, на основании которого
вся нехристианская прислуга, доставленная морем, остается в
рабстве пожизненно. Позднее, правда, будет уточнено, что и
принадлежность к христианству не освобождает от рабства.
В первых переписях негры не числились вообще. В переписях
после 1850 года о белых американцах писали: «рожденный в США»,
«рожденный не в США», о черных — «свободный» и «несвободный».
Боязнь того, что «черный» выйдет из повиновения, не давала
многим рабовладельцам покоя. И для этого страха были основания.
Все чаще стали доходить до Юга слухи о восстаниях рабов:
Антигуа, Мартиника, Каракас. А.потом пробудились и американские
штаты. В 1822 году произошло восстание в Чарлстоне (Южная
Каролина) под руководством свободного черного Дэнмарка Вэси.
Рабы не хотели жить по-прежнему. У них, к удивлению
некоторых белых, оказалась своя Мечта. Сформулировал ее в 1829 году
свободный при рождении негр Дэвид Уокер из Северной Каролины
в своем «Обращении к цветным гражданам мира». Впрочем, это
был не первый письменный документ аболиционистов.
Еще в 1688 году религиозной группой меннонитов в Джерман-
тауне, штат Пенсильвания, была опубликована «Резолюция
меннонитов против рабства».
Ранние документы, в которых негры требовали признания их
равноправными людьми, появились еще в 1797 году, когда четверо
бежавших из Северной Каролины обратились к Конгрессу США с
петицией «о вызволении их народа». Три года спустя свободные
негры Филадельфии в своем послании в Конгресс призывали
пересмотреть федеральные законы о работорговле и возвращении
беглых рабов «и принять такие меры, которые со временем освободили
1 Butcher Мг The Negro in American Culture, N.Y., 1956, p. 9,
98

бы всех братьев из того положения, в котором они сейчас
находятся» х.
За четыре года до появления журнала «Либерейтер»,
возглавленного неистовым борцом против рабства белым публицистом
Уильямом Ллойдом Гаррисоном, в 1827 году, появляется первая
негритянская газета «Дневник свободы», целью которой было
воздействовать на общественное мнение страны, привлечь внимание
американцев к судьбам тех, кто еще оставался в рабстве. «Слишком
долго за нас говорили другие. Слишком часто положение вещей
интерпретировалось ложно» 2,— писали основатели газеты Джон Ра-
суэрм и Сэмюел Корниш. Они отстаивали право быть причастными
к «мечте», и это нашло свое выражение не только в требованиях
освобождения от рабства, но и в требованиях образования для
черных американцев, права на участие в национальном прогрессе и в
духовной культуре страны. Газета просуществовала несколько лет,
после чего Корниш стал самостоятельно издавать газету с
красноречивым названием «Права для всех».
В 1827 году появляется документ, всколыхнувший Америку и
поставивший имя его автора в ряды таких выдающихся деятелей
негритянской культуры, как Фредерик Дуглас и Уильям Дюбуа.
Это было «Обращение» Дэвида Уокера. Оно было адресовано не
только американцам, и не только черным американцам,— это было
воззвание «к цветным гражданам мира». «Может ли наше положение
стать еще хуже? — спрашивал он.— Любые перемены могут
привести только к улучшению, ибо хуже быть не может. Они не могут
с нами обращаться еще хуже, поскольку понимают, что тот день,
когда они это попытаются сделать, станет их последним днем 3.
Обращаясь к белым американцам, Уокер сказал: «Америка
настолько же наша, как и ваша, страна. Но чтобы Америка стала родиной
негров, необходимо было прежде всего освобождение всех негров
США от рабства. Помните, американцы, что мы будем и должны
быть свободными и просвещенными, такими же, как вы. Будете ли
вы стоять в стороне и ждать, пока мы сами обретем свою свободу
силой? Я говорю вам это, американцы, ради вас самих» 4. В
«Обращении» Дэвида Уокера требования черных американцев отразились
с большой полнотой и силой.
На вопрос автора этой главы Герберту Аптекеру о значении
«Обращения» Уокера он сказал: «Его значимость для американской
мечты невозможно переоценить. Посудите сами, о чем это воззвание.
Уокер призывает черных стать такими же людьми, как все. Он
призывает сбросить оковы рабства. Он призывает освободить Америку.
* ViwacK L. The Black abolitionists. Chicago, 1961, p. 231,
2 «Freedom's Journal», 1827, Mar. 16.
3 Black History: a Reappraisal. N.Y., 1968, p. 209.
4 Ibid.
4*
99

Он заявляет, что оковы рабства — позор для страны. Он
утверждает, что рабство оскорбительно для белых, поскольку оно противно
духу американской демократии, сформулированной во всех ее
великих документах. И вместе с тем он утверждает готовность
черных нести ответственность вместе с белыми за реализацию этих
великих идеалов. Это наша страна, как бы говорит Уокер. И если кто-
либо владеет ею, то это в первую очередь мы. Пот черных граждан,
их кровь и страдания — вот наш вклад в ее процветание духовное
н материальное. И от этой страны мы никогда не откажемся».
В какой-то мере этот документ был ответом на другую мечту —
мечту некоторых черных американцев о создании своего очага вне
Соединенных Штатов. Это движение, которое было названо
колонизационным, Уокер считал наиболее опасным явлением,
угрожающим свободе и независимости негров в Америке. Можно сказать, что
«Обращение» Уокера до сих пор остается главным документом,
отразившим мечты черных американцев. И сегодня это «Обращение»
не потеряло своей актуальности. Конечно же, подобного рода
воззвания не являлись единственной формой протеста. Помимо
обращений, деклараций, заявлений не менее распространенной
формой протеста было бегство рабов из неволи. Таких побегов было
несколько десятков тысяч.
Но наиболее сильной формой протеста были, конечно,
восстания и бунты негров. Известно более 250 достаточно крупных
бунтов и восстаний рабов в США. Помимо восстания Вэси, о котором
здесь уже упоминалось, произошло восстание Ната Тернера в Юго-
Восточной Вирджинии — в штате, где белые жили как в пороховом
погребе, поскольку черных там было на 81 тысячу больше, чем
белых. Пожалуй, наиболее знаменательным в этом бунте было то,
что Нат Тернер восстал против самого института рабства, а не
против «плохого» хозяина, как это было в прежних восстаниях рабов.
В 1859 году, как бы в ответ на казнь Ната Тернера, против
рабства восстает с оружием в руках белый проповедник Джон Браун.
Восстание жестоко подавляется, но Браун не раскаивается, он идет
на виселицу во имя освободительных идей.
В конце 30-х годов прошлого столетия в Нью-Йорке начала
выходить газета «Цветной американец». В ответ на призыв
Американского общества реформы морали отказаться от понятия «цветной
американец» и впредь называть себя «угнетенный американец»
редактор газеты, все тот же Корниш, писал: «Вы — цветные
американцы, так же как индейцы — краснокожие американцы, а белые —■
белые американцы. И вы не хуже их, так же как они не хуже вас».
В то же самое время газета «Национальный штандарт против
рабства» в июне 1840 года призывала черных отказаться от самоизоляции
в борьбе против рабства, за исключением случаев крайней
необходимости; школы, съезды, церкви должны быть совместными,
утверждала газета. Негры должны повсеместно объединяться со своими
100

белыми братьями в борьбе за равные права. Ив этой борьбе они
должны участвовать не столько потому, что они цветные, сколько
потому, что они люди.
И когда в США началась Гражданская война, Север
обратился к черным гражданам с призывом вступить в армию юнионистов*
В американской истории мало пишут о том, что в Гражданской
войне 1860 года против конфедератов сражалось 200 тысяч негров.
«После того как на груди у черного появились медные буквы
«U. S.» (Соединенные Штаты), а на его пуговицах — изображение
орла, после того как на плече его повисла винтовка, а карман
отвис от патронов, после того как он прошел войну, нет такой силы,
которая бы могла отрицать его право на гражданство США»,—
заявил в 1863 году один из самых видных борцов за права негров,
Ф. Дуглас.
Фредерик Дуглас был одним из наиболее выдающихся
мыслителей и теоретиков негритянского движения в период кануна
Гражданской войны в США и непосредственно после нее. Выдающийся
оратор и публицист, высокообразованный для своего времени
человек, он пользовался заслуженным авторитетом у просвещенной
Америки и имел возможность обращаться с трибуны
непосредственно к белой аудитории не только в США, но и в Европе.
«Что значит для американского раба ваше 4 июля? —
спрашивал Дуглас.— Скажу вам, что этот день более чем какой-либо
другой показывает ему всю несправедливость и жестокость, жертвой
которой он постоянно является. Для него ваше празднество —
большая ложь. Ваше национальное величие — необоснованное
тщеславие. Ваше обличение тиранов — жестокое лицемерие. Он глух к
звукам фанфар, сопровождающих ваше торжество, ваши крики о
свободе и равенстве звучат для него как насмешка. Ваши молитвы
и гимны, ваше благодарение и религиозные шествия — грубый
обман. Все это не более чем прозрачная вуаль, прикрывающая
преступления, позорные даже для нации дикарей. Нет на свете нации,
на чьей совести была бы большая вина, чем вина за те ужасающие
и кровавые преступления, которая лежит на совести народа США
в настоящий момент» *.
На протяжении многовековой истории идеологи негритянского
движения неоднократно обращались к анализу традиционных
американских ценностей, мифов и идеалов. В этом отношении
представляют интерес выступления Фредерика Дугласа, в одном из
которых он анализирует концепцию американского индивидуализма
о «человеке, создавшем самого себя».
«Понятие «человека, который создал самого себя», я понимаю
так же, как понимает его обыденное сознание. Это те люди, которые
поднялись так или иначе без чьей-либо помощи и достигли знаний,
1 Gregory Т. Frederick Douglass the Orator. N. Y., 1971, p. 105.
101

власти, положения и славы в обществе. Это те, которые мало обя-.
заны своему происхождению, своим родственным и дружеским
связям. Они не унаследовали состояния и не получили высокого оора-
зования... Это те, что поднялись не только без помощи и поддержки
общества, но даже, наоборот, наперекор ему, наперекор тем силам,
которые делали все, чтобы подавить их и не пускать наверх. Таких
людей, где бы они ни находились — в колледже или на фабрике, кем
бы они ни были—профессорами или пахарями, англосаксами или
англо-африканцами, мы называем «людьми, которые создали самих
себя» \
При всем уважении к людям такого типа Дугласу очевидны и
слабые стороны подобного пути к успеху и подобной категории
людей. «При всем моем восхищении «людьми, создавшими самих
себя», я далек от того, чтобы считать их лучшими людьми. Это
верно, что они сильны, но они и однобоки..* Они недооценивают
значение образования, поскольку сами достигают своего положения
без него. Поэтому они считают, что и другие могут обойтись без
него... Их никак нельзя обвинить в излишней скромности. Они явно
думают о себе больше, чем это следует. Затраченная энергия,
преодоленные барьеры, достигнутая высота, противопоставление себя
другим пробуждают в них чувство высокомерия и превращают их
в эгоцентристов» 2.
Так звучала критика концепции успеха в устах негритянского
мыслителя, выступавшего с просветительских позиций. Таким
образом, не отрицая в принципе соревнования индивидов, Дуглас
критикует концепцию успеха с демократических позиций.
Гражданская война, по существу, не решила судьбы негров.
Когда в 1863 году был провозглашен Декрет об освобождении
негров, правительство США обещало всем тем, кто работал на
плантациях Юга, выдать бесплатно по сорок акров земли и по одному мулу
на семью. Обещанию этому не суждено было сбыться — против
него, естественно, восстали крупные землевладельцы. Выражение
«мул и сорок акров» стало символом несбыточных надежд и чаяний
афро-американцев.
«Мул и сорок акров». Итак, результатом победы Гражданской
войны в США было освобождение негров от рабства. Институт
рабства пал ценою более 600 тысяч жизней американцев Севера и Юга.
Первая часть мечты афро-американца — перестать быть рабом —
сбылась. Но, как выяснилось, не быть рабом еще не значит быть
свободным, не говоря уж о том, чтобы быть равным с белым. Как
показывают факты, порой даже самые просвещенные мыслители США
не были подготовлены к признанию за черными равенства с англо-
1 Douglass. The Orator. N.Y., 1971, pp. 173—174.
2 Ibid., pp. 175—176.
102

саксами. Для некоторых политиков, во всяком случае изначально,
вопрос состоял не в освобождении негров от рабства, а в
готовности платить любой ценой за сохранение целостности Соединенных
Штатов. В 1862 году Линкольн говорил: «Если бы я мог спасти
Союз [единство штатов], не освобождая ни одного раба,— я
пошел бы на это. Если бы я мог его спасти, освободив всех рабов,
я пошел бы на это. Если бы я мог спасти его, освободив лишь часть
и оставив в рабстве остальных, я пошел бы на это» х. «Мы...
освобождаем рабов там, где они вне нашей досягаемости, и оставляем в
рабстве там, где их освобождение в наших силах» 2 — так оценил
ситуацию в ту пору государственный секретарь Уильям Стюард.
В своей инаугурационной речи Линкольн еще был готов принять
13-ю поправку, сохраняющую рабство на Юге. Санкционируя
13-ю поправку в период войны, он говорил об «элиминировании
рабства в конфедеративных штатах». Однако Республиканский конгресс
оказался более радикальным под давлением обстоятельств и пошел
дальше, введя в поправку слова о полном запрете рабства во всех
Соединенных Штатах. Ратификация поправки в таком
окончательном виде произошла восемь месяцев спустя" после смерти
президента, явившись фундаментальным изменением соответствующего
текста Конституции 1789 года.
Необходимо отметить факт эволюции отношений Линкольна к
рабству вообще и неграм в частности. Еще в 1862 году он стоял
за чисто джефферсоновскую мечту для Америки. Когда он говорил
об Америке как о большой семье, стране одной нации, он не имел
в виду черных, но, в отличие от Джефферсона, который в рабстве
видел зло, но зло необходимое, Линкольн считал рабство самым
большим злом, которое может испытать народ. И хотя ход войны
послужил определенным катализатором отношения Линкольна к
рабству в стране в целом, его отношение к черным как расе было по
меньшей мере двойственным.
В споре со Стивеном Дугласом в 1858 году Линкольн утверждал,
что он не сторонник социального и политического равенства двух
рас. Концепция управления и подчинения должна была быть
сохранена. Принимая делегацию свободных черных в качестве
президента, он прямо сказал им, что считает полезным для двух рас
быть отдельными и разделенными. Не исключено, что идеи
подобного рода и способствовали порождению новой мечты части афро-
американцев— мечты о сепаратизме, которая, по сути дела, была
своего рода антимечтой. Одним из ее перяых проповедников еще
во времена Линкольна стал Генри Гарнетт, уехавший на Гаити.
Позже будут уезжать и другие негры—на острова Карибского
моря, в Панаму. Так оформится колонизационное движение.
1 Carrol P., Noble D. The Free and Unfree. N. Y.. 1977, p. 217.
2 Ibid., p. 225.
103

Но сложности, возникшие на пути этого движения, активное
несогласие целого ряда видных черных деятелей и, наконец,
необходимость использовать негров в рядах армии Севера после первых
же ее серьезных поражений — все это привело Линкольна к
необходимости пересмотреть свое решение. Так, в личном письме
губернатору штата Луизиана, написанном после Реконструкции, он
допускал, что некоторые негры, «наиболее образованные и особенно
те, кто мужественно сражался в наших рядах», получат право
голоса. Тем самым высказывалась надежда, что они помогут в
грядущих испытаниях «сохранить алмаз свободы в семье свободных».
Следует заметить, что противоречия, присущие политике
Линкольна в расовом вопросе, характерны для буржуазно-демократической
позиции. При всей его ограниченности и слабостях Линкольн
остался в памяти демократической Америки как великий
политический деятель. Быть может, этому способствовало его умение или
даже искусство быть гибким.
После завершения гражданской войны на Юге оставалось около
90 процентов черных американцев. Надежда получить свою
землю не сбылась, но черные арендовали ее у своих бывших хозяев
на условиях оплаты ренты частью своего урожая. Они даже могли,
собрав деньги, выкупить свой участок. Впрочем, в массе это была
малореальная перспектива. Негр едва успевал расплачиваться с
владельцами магазинов, которые продавали им все необходимое
в кредит. Задолженности росли, и в конечном итоге черные бросали
все и уходили на заработки в города Севера.
Но Север-освободитель оказывался не слишком-то ласков к
освобожденным пришельцам. Одно дело было бороться за их
свободу, когда они не представляли собой конкурентной силы. Другое
дело, когда они появились рядом и предлагали свой труд, за
который хозяева могли дать им много меньше, чем белым эмигрантам,
поток которых, как казалось тогда, не иссякнет. Так возникал
северный вариант расизма, основанный на экономической
эксплуатации богатыми бедных — бедных черных и бедных белых. Разжигая
ненависть белой бедноты к черным, политиканы использовали
расизм как свою платформу в расчете получить голоса белой бедноты
на выборах.
Понемногу районы города, в которых селились прибывающие с
Юга черные, росли и становились все более гомогенными. Так
возникали в больших городах гетто — трущобы бедняков. За квартиры
с негров брали дороже, чем с белых, за работу платили меньше.
Гражданская война выделила очень четкий слой мелкой черной
буржуазии, которая, фигурально выражаясь, дала обет белой
буржуазии не выходить за рамки дозволенного в
социально-политических требованиях и вместе с тем нещадным образом
эксплуатировала черную бедноту в гетто. Черный бедняк подвергался
классовому и расовому угнетению.
104

Но из горнила Гражданской войны вышли не только черные
богачи, но и новые черные вожди. Одним из наиболее значительных
лидеров этого времени был Букер Т. Вашингтон, ставший
выразителем буржуазной «американской мечты». Как и белые пуритане,
он твердил: работайте старательно, будьте экономны и бережливы —
усердие всегда вознаграждается. Американскому обществу нужны
умелые, высокообразованные люди. Начните снизу, и вы
подниметесь наверх, где места хватит всем. Это ли не было проповедью о
человеке, который может, пройдя все трудности, «создать сам себя»?
Американский историк Август Мейер, анализируя взгляды Буке-
ра Т. Вашингтона, очень точно заметил, что в основе его философии
лежала концепция приспособления х. Концепция Букера Т.
Вашингтона, призывавшая негра к пассивному приспособлению, по
сути своей обрекала черного навсегда оставаться гражданином
второго сорта.
Иной путь черным Америки указал видный деятель
негритянского движения, писатель, историк, ученый-антрополог и
этнограф У. Э.-Б. Дюбуа. Его творчество пронизано великой любовью к
Америке, в его произведениях звучит горе сына страны, которая
поражена раковой опухолью расизма. Отсюда его искреннее
стремление преобразовать общество. И негры, его органическая составная
часть, должны сделать все, что в их силах, чтобы вырвать страну
из клещей этой болезни. Свобода черных — это свобода всех,
считал Дюбуа, поскольку черные в силу обстоятельств оказались на
низшей ступени социальной лестницы. «Как редактор
многотомного собрания сочинений доктора Дюбуа я утверждаю, что все, о чем
писал этот великий мыслитель, находится в русле демократической
мечты американского народа,— сказал автору этой главы Г. Апте-
кер.— Как и Уокер, он утверждал, что негр не решит своих
проблем, покинув Америку. Америка — это его страна. Борьба черных
за свободу, считал он,— это не только борьба за судьбы черных
детей будущего, это борьба за свободу белых детей будущего. И хотя
Уильям Дюбуа покинул Америку, это был шаг вынужденный
и прежде всего позорящий страну, которая при жизни не приняла,
не поняла его. И вот теперь, чтобы как-то загладить свою вину
перед ним, в США решено сделать его дом официальным
общенациональным мемориалом».
При всем стремлении Букера Т. Вашингтона объединить черных
всего мира, для того чтобы противостоять расизму, он никогда не
стоял на позициях сепаратизма. Он был в истории движения за
освобождение негров, пожалуй, одним из первых, кто увидел для
черного выход в борьбе за гражданские права здесь, в Америке.
«Давайте раз навсегда поймем, что мы являемся американцами,
1 Цит. по кн.: Meier A. Booker T. Washington:An Introduction. Ann Arbor,
1963, p. 100,
105

что мы доставлены сюда первыми поселенцами и что сам тип
цивилизации, из которого мы вышли, сделал необходимым полное
принятие нами западных обычаев и традиций ради того, чтобы
выжить. Иначе говоря, никто не является столь «коренным», столь
«сделанным в США», как мы. Абсурдно говорить о возвращении в
Африку лишь потому, что она была нашим домом триста лет назад» *.
Америка черных в литературе. Рабство отторгнуло негра от его
африканского наследия, обезоружив его духовно. Он встретился с
еще неизвестными и непонятными традициями и культурой Нового
Света. Лишенный возможности общаться со своими хозяевами на
их языке, он не мог общаться и с себе подобными, поскольку при
купле негров рабовладельцы старались приобретать негров из
разных племен, с тем чтобы они были носителями разных языков и
диалектов — это должно было оградить рабовладельцев, как они
считали, от возможности «заговора рабов».
Все это обрекало черного на еще большую изоляцию и
одиночество. Среди рабов вырабатывался какой-то «птичий язык»
общения, что способствовало закреплению мифа о неполноценности
негра. Он получал чужое имя. Затем ему навязывали фамилию хозяина.
У него не было и практически не могло быть постоянной семьи, не
было даже постоянного хозяина. Острота одиночества толкала его
еще сильнее в объятия чужой религии.
В церквах африканские ритуалы все больше уступали место
христианским. Новая религиозная культура возникала в
значительной степени под влиянием культурных традиций тех
национальных групп, которые населяли данный округ или регион или
доминировали в нем. Песни, танцы, рассказы негров, созданные ими в
рабстве, были своего рода катарсисом.
В XVIII веке впервые возникает негритянская поэзия,
отражающая надежды и чаяния черного населения Америки. Так, в 1746
году появилась первая поэма — рабыни из Дирфилда, штат
Массачусетс, Люси Терри. Четырнадцать лет спустя раб из Лонг-Айленда
Джупитер Хаммон опубликовал поэму «Вечерние мысли:
Христос-спаситель». А в 1773 году совсем юная Филлис Уитли издала
томик стихов «Поэмы по разным поводам — религиозным и
моральным». Следует отметить, что по мастерству все эти стихи были
немногим слабее того, что появлялось на среднем уровне американской
поэзии XVIII века. Они, конечно же, были подражательными.
Профессор университета Северной Каролины Дарвин Тэрнер, отмечая
тот факт, что по своей тематике они не касались рабства и
угнетенного положения негров, в частности, писал, что, с одной стороны,
«это, скорее, отразило независимость этих поэтов от капризов сво-
3 Цит. по кн.: Isaacs Я. The New World of Negro Americans. N.Y., 1965,
p. 222.
1C6

их хозяев», а с другой — показало их «нежелание обидеть своих
покровителей» напоминанием о позорящем их явлении — рабстве г.
Но вот, уже в 1829 году, Джордж Мозес Хортон издал свой
первый том, который стал первым сборником поэта с Юга. Назван он
был со всей прямотой и откровением — «Мечты о свободе». На
деньги, вырученные от изданий, Хортон надеялся выкупить себя. Но
это ему не удалось, он был освобожден лишь в 1865 году войсками
Севера.
Еще сложнее дело обстояло в художественной прозе. Первыми
ее творцами были рабы, которые в меру овладения языком своих
хозяев рассказывали друг другу, а затем и своим белым
хозяевам, которых нянчили, сказки, известные им от своих
родителей, сказки, привезенные из «старого дома» — из Африки.
Любопытно то, что это были не чисто африканские сказки, а своеобразные
переложения, адаптированные к новым условиям. Даже
животный мир и флора были из непосредственного, нового окружения.
Кто-то их рассказывал, кто-то пересказывал, остальные
модифицировали. Это было творчеством целой расы. В них нашло
отражение то, чем и как жили невольники. Даже в том, что до нас дошло,
пробиваются сквозь Эзопов язык мечты, чаяния, идеалы целого
народа. Сочинения эти, как отмечали их собиратели, были далеки
от англосаксонской традиции и тем самым сыграли роль важного
компонента, пополнившего и обогатившего американскую
культуру. Это был важный компонент еще и потому, что новый образный
мир и необычное видение становились достоянием белых
американцев еще в чистом возрасте детства. Тем самым эти два фактора
играли немалую роль в становлении национальной психики и белых и
черных. Впрочем, знакомство в раннем возрасте с негритянским
фольклором еще не было гарантией того, что, расставшись с
детством, человек не становился расистом. Таков был парадокс Юга.
Отношения хозяина с рабом строились по принципу: мой раб,
что хочу, то с ним и делаю. Рабы знали все сокровенные тайны
своего белого хозяина с самого его детства до смерти. Хозяин не
стеснялся своего раба — черный не человек. Не стесняются же своего
любимого кресла или привычных шлепанцев.
Фольклорные сказки передавались из уст в уста, умеющих
писать почти не было. Имели хождения пословицы, поговорки,
заклинания, да и сказки с западноафриканской символикой. Рассказы
были о колдунах, об охотниках и о необычайных пиршествах. К ним
присоединились все те же темы о небе и рае, куда надеялся в конце
пути попасть негр.
Вместе с тем фольклористы, занимавшиеся компаративистикой,
отмечают не только сходство негритянской литературы с
африканским образным строем, но и их расхождения. По своему духу, по
1 In: Black American Literature. Ed. by D. T. Turner. Ohio, 1969, p. 9,
107

способу выражения африканский фольклор лаконичен, сдержан,
философичен, даже фаталистичен. В этом отношении эмоциональный
американский фольклор представляет собой его противоположность.
Фольклор черных был продуктом симбиоза африканского прошлого
и трудносплетений жизни негра в США. Примером могут стать
дошедшие до нас «Сказки дядюшки Римуса», собранные Джоэлом
Чэндлером Гаррисом. Конечно же, это уже не те сказки, что
существовали когда-то,— те, увы, утрачены навсегда, как навсегда
осталось для нас неясным многое из той символики, что была столь
многозначна в устных повествованиях о похождениях
великолепного Братца Кролика.
Фольклористы обвиняли Гарриса в том, что он слишком вольно
пересказал сказки Римуса. Однако при всем несовершенстве
собранного материала, его несоответствии оригиналу мы должны
быть признательны собирателям за то, что они хоть как-то сберегли
для нас эти жемчужины народного творчества — жемчужины,
которые сочинялись усталыми отцами под палящим полуденным
солнцем на ржаво-багряной земле Джорджии, чтобы потом, когда
зайдет это назойливое светило и станет «темно, как в животе», шепотом
поведать их своим детям. А те пронесут их сквозь свою жизнь,
обогатив своим опытом, чтобы передать своим детям. И может быть,
в памяти далекого потомка промелькнут эти истории детства, когда
улюлюкающая толпа будет разжигать под ним костер. И в
течение двухсот лет после того как принципы свободы и равенства
будут записаны в Декларации независимости, после того как
сто лет спустя будет во всеуслышание объявлено, что все люди
созданы равными и это есть самоочевидная истина и что черный
американец отныне считается свободным, негр не будет чувствовать
себя в безопасности от страшного варварства, названного судом
Линча.
Ставший фактом американской действительности, негр
постепенно становится и фактом американской литературы. Естественно,
литература, как и общественное сознание, которое она отражала,
находилась в плену у определенного рода
социально-психологических стереотипов.
Как указывают исследователи литературы этого периода, в
книгах Уильяма Хилла Брауна, Сузанны Роусон и Хью Брэкен-
бриджа налицо пусть несколько сентиментальное мироощущение,
но все же противное идеям рабства. Стереотип черного балагура
восходит к Ирвингу и его «Сальмагунди» (1807). Потом уже этот
образ стал почти обязательным. Образ черного получает свое
дальнейшее развитие у Купера. В «Шаноне» (1821) наряду с бурлеско-
выми образами появляется Цезарь Томсон — верный,
самоотверженный слуга. В «Пионерах» — черные не рабы. Но, пожалуй, более
привлекательным оказался образ моряка Скиппо Африканца в
«Рэд Роувер»: это мужественный, цельный человек, превосходя-
108

щий своих белых коллег по силе, навыкам и способностям, что,
однако, не ограждает его от их издевок. И в романе «Последний из
могикан» есть черный, точнее, черная женщина, которая своим
обаянием затмевает многие куперовские женские образы. Она была
первой в американской литературе октаронкой, ставшей в
дальнейшем стереотипом литературы раннего периода. Характерно,
что, не будучи в состоянии вписать своих положительных черных
героев в американскую действительность, Купер избирает для них
всегда трагический итог.
Для Г. Мелвилла, северянина по происхождению, черный
существует в измерении, хорошо известном автору,— он мореход.
В великолепном «Моби Дике», описывая своего Даго, черного
героя, он сравнивает его с белыми: «Белый, стоя подле него, выглядел
как флаг перемирия, вынесенный из осажденной крепости». И даже
такая заведомо отрицательная фигура, как трусливый Пип,— трус
по своей человеческой, а не расовой сути. Даже рисуя кровавый
мятеж на Сан Доминике, который учинили черные, вырезав всех
белых («Бенито Черено»), Мелвилл показывает не кровожадных
варваров, а доведенных до отчаяния черных, которые в конечном
счете платят своими жизнями за мечту о свободе.
Злой сатирой на США явилась аллегория Мелвилла «Марли»
(1849). Незабываемо выписана здесь сцена в вымышленном автором
Вивенце, когда раб со спиной, исполосованной красными
кровяными подтеками, поднимает полосатый флаг, на котором видна
надпись: «Все люди рождены равными и свободными», а снизу — едва
заметная приписка: «Кроме рода Хама».
Книгой, потрясшей воображение цивилизованного мира, стал
роман Гарриет Бичер-Стоу — произведение той маленькой
женщины, которая, по словам Линкольна, начала эту большую
Гражданскую войну. Конечно же, эти слова, сказанные президентом
писательнице, не следует принимать буквально. Но нельзя сбрасывать
со счетов и того факта, что она действительно имела огромное
влияние на читателей своего времени. Достаточно сказать, что только
в первый год было продано триста тысяч экземпляров ее книги —
по тем временам тираж огромнейший. Прошло совсем немного
времени, и в Британской империи разошлось полтора миллиона
экземпляров этой книги. В одной Англии книга выдержала в ту пору
сорок изданий. Книга была переведена почти на все языки мира.
С восторгом отзывались о ней многие передовые писатели того
времени: Толстой, Гейне, Диккенс, Жорж Санд. Хауэлс назвал ее
лучшей книгой Америки эпохи Гражданской войны.
И в то же время против Бичер-Стоу была развернута
литературная кампания. Ее роману были противопоставлены сочинения,
апологетизирующие рабство: «Хижина дяди Тома — такая, как она
есть» У.-Л. Смита (1852), «Хижина тетки Филлис» Истмен (1832),
«Дядя Робин и его хижина» Джона Пейджа (1853). В чем только
109

не обвиняли Бичер-Стоу! И в том, что роман «завербованный», то
есть нарочито тенденциозный, и в том, что вся книга — вымысел.
Последнее заявление вынудило писательницу опубликовать «Ключ
к «Хижине дяди Тома», свой документальный аппарат.
Вместе с тем неудержимо сильной струей в общем потоке
литературы периода кануна войны Севера и Юга была публицистика.
Пламенные строки тех, кто верил в древнюю, как сам мир, мечту
об обществе, где все будут равны, где о человеке будут судить не
по тому, кем были его предки, а по тому, что он за человек, будили
совесть Америки, напоминая ей о том, что просто мечтать о счастье
мало. Чтобы мечта стала реальностью, за нее надо бороться. Именно
о такой Америке мечтал замечательный мыслитель Нового Света
Генри Торо, когда говорил: «Мне нравится воображать такое
государство, которое сможет наконец позволить себе быть
справедливым ко всем людям и уважать личность...»1. Или как он сказал в
другом месте: «Закон не может делать людей свободными, сами люди
должны делать закон свободным» 2.
Если говорить о собственно негритянской литературе, то она,
по существу, проявилась в конце XIX века. Все, что
предшествовало этому, следует отнести скорее к фольклору, нежели к литературе.
Социальное расслоение негритянского населения выделило
некоторое количество хорошо образованных черных, что позволило им
получить признание и в культурной жизни страны.
Вместе с тем появление так называемого «среднего класса», как
показывает исследователь негритянской литературы в США Роберт
Боун, имело и негативные стороны, поскольку его представители
безгранично поверили в американскую мечту об успехе. «Идеология
успеха проникла в ранний негритянский роман в разных формах.
Это была и «вдохновительная» литература, устремлявшая
негритянскую молодежь на проникновение в Еерхние слои материально
обеспеченных, а посему ориентирующая их на материальные ценности.
Прославлялась в них бережливость и изворотливость, инициатива
и надежность — то, что выделяло героя или героиню из числа
просто смертных» ъ.
Ранний американский роман негров носил характер протеста.
В нем негры показывали свою жизнь, полную невзгод, в нем они
взывали к справедливости. Впрочем, ранний роман также стремился
доказать Америке, что черные рассматривают Америку как свою
страну и что они отнюдь не состоят в заговоре против всех белых.
Они хотят просто иметь то, что им причитается как людям.
К числу первых негритянских романов обычно относят книгу
Уильяма Брауна «Клотел, или Дочь президента». Роман, изданный
в 1853 году в Лондоне, выдержан в мелодраматическом стиле. Ши-
1 См.: Эстетика американского романтизма, с. 356.
2 Там же, с. 362.
3 Bone R. The Negro Literature in America. N.Y., 1969, p. 14.
110

рокую известность завоевали два других негритянских писателя —
Чарлз Чеснат (1858—1932) и Пол Данбар (1872—1906). И не только
как романисты. Чеснат был известен как автор прекрасных
коротких рассказов, а Данбар — как поэт.
Нельзя здесь не упомянуть романы Уильяма Дюбуа и Джемса
Уэлдона Джонсона. Его «Автобиография бывшего цветного
человека» (1912) стала, по существу, началом становления современной
зрелой негритянской литературы в США. Так выглядела
литературная панорама кануна «гарлемского ренессанса».
Его приход ознаменовал качественный взрыв, в первую очередь
джазовой музыки и поэзии, и здесь необходимо упомянуть
поэтическое творчество Ленгстона Хьюза. «Я тоже американец,— говорил
Хьюз в одном из своих стихотворений,— я служил вам все эти
долгие годы, и, если вы меня не впустите, вы не будете Америкой». Эти
слова символичны: черные всегда ощущали себя органической
частью страны, и поэтому все, что было характерно для. нее (и в
хорошем и в плохом), было характерно и для черных американцев.
Период «гарлемского ренессанса» в негритянской литературе
был периодом самоосознания, самооткрытия. Произошел
качественный сдвиг, позволивший негритянской литературе выделиться из
основного потока и оформиться как самостоятельное направление.
Парадокс заключается в том, что, выделившись, она получила
возможность вновь влиться в основной поток американской
литературы, внести в нее большой вклад своими художественными
достижениями. Это относится к творчеству Ричарда Райта (конец
30-х годов), Ральфа Эллисона (40-е годы), а также к литературе
негритянской молодежи 50—60-х годов.
В XX веке большой популярностью пользовался роман
Маргарет Митчелл «Унесенные ветром». Митчелл в этом романе пытается
показать, что за войной, «развязанной Севером» против
идиллического Юга, стояла обычная борьба за власть. Ради этого-то и
«спустили черных дикарей на беззащитных и добрых южан». А ведь до
войны для черных на Юге жизнь была чуть ли не сказкой,
утверждает Митчелл: «...их кормили, хорошо одевали, присматривали за
ними, когда они болели, и заботились о них в старости». Ку-клукс-
клан в ее романе выглядит по меньшей мере рыцарским орденом,
посвятившим себя защите «обиженных и слабых» южан. Вся война,
по ее словам, была «ужасающим зрелищем, в котором одна половина
нации силой оружия хотела навязать другой половине нации власть
черных, большинство из которых были привезены из Африки всего
лишь одно поколение назад».
«Всеамериканским романом» эту книгу сделала в первую очередь
кинокартина, где роль Скарлет О'Хара исполнила великолепная
Вивиен Ли, а в главной мужской роли выступил покоритель сердец
женщин Америки «среднего класса» красавец Кларк Гейбл. Но
книга от этого не стала менее расистской.
Ill

Так выглядела Америка со страниц своей так называемой
массовой литературы в первой половине XX века. Правда, в это время
уже писал Ричард Райт. Но его творчество лежало в русле других
традиций.
Борьба за гражданские права и мечта о свободе. В Программе
Компартии США отмечается, что, «хотя афро-американцы
подвергаются угнетению как единый народ, в их среде можно обнаружить
представителей всех экономических классов капиталистического
общества. Некоторые черные — трудящиеся фермеры, небольшая
часть принадлежит к городскому среднему классу, будучи
представителями свободных профессий и мелкими предпринимателями, еще
меньшая доля — капиталисты, но в своем большинстве —
значительно более 50% — черные принадлежат к рабочему классу.
Поэтому чернокожие американцы подвергаются тройному угнетению —
на расовой основе, как рабочие и как народ» г.
Немалую роль в пробуждении черных сыграл исход второй
мировой войны. Война, закончившаяся разгромом фашизма,
одновременно нанесла могучий удар по международному расизму. Был
развенчан миф о превосходстве нордическо-германской расы, и
вместе с тем потерпела поражение также и «теория» о превосходстве
белого человека над цветными. Как и СССР, страны, прочно ставшие
на путь социализма, проводят у себя ленинскую политику полного
равноправия наций.
Большое влияние на психику черных американцев имело
пробуждение африканского континента. На развалинах колониальной
системы в Африке стали одно за другим возникать независимые
государства. 1960 год, вошедший в историю как «год Африки», принес
независимость сразу двадцати четырем африканским государствам
с населением свыше 80 миллионов. Одно за другим вступали в ООН
африканские государства, и в Нью-Йорке, во дворце Генеральной
Ассамблеи, появились чернокожие президенты, премьер-министры,
дипломаты...
Уже в 1959 году произошла революция в западном полушарии,
на Кубе, где негры и мулаты — значительная часть населения.
Все это не могло не влиять на сознание американского негра.
«Ведь сегодня,— писал выдающийся борец против расизма Мартин
Лютер Кинг в 1965 году,— негр видит не только то, что происходит
в его стране, он видит, как цветные — желтые, черные и
коричневые— управляют своими независимыми странами. Он видит, как
цветные государственные деятели голосуют по важнейшим
вопросам войны и мира в Организации Объединенных Наций, в то время
как ему отказывают в праве голоса на выборах шерифа» 2.
1 «США: Экономика. Политика. Идеология», 1970, № 12, с. 77.
2 Кинг М. Есть у меня мечта... М., 1970, с. 99.
112

Шестидесятые и семидесятые годы — годы самоотверженной
борьбы негритянского народа — получили в американской печати
название «негритянской революции».
Постепенно в движении черных за свои права начинают занимать
главное место требования экономического и политического
характера, среди них — требования прекращения дискриминации
черных при найме на работу и при оплате труда, требования о
равноправии при выборах, равенства в образовании и т. д.
Стало ясным, что в движении черных произошли необратимые
изменения, а в психике черных — соответствующая переоценка
ценностей. К руководству в многочисленных группах и партиях
афро-американского движения все чаще приходит молодежь.
Нередко выступления черных стали выходить за пределы
узкорасовых проблем. Борьба стала приобретать
антиимпериалистический характер. Негритянскому народу становилась очевидной
тесная связь между развязанной американским империализмом
агрессивной войной во Вьетнаме и угнетением черных в самой Америке,
между внутренней и внешней политикой США.
Пожалуй, наиболее уязвимым местом движения за гражданские
права черных была и пока остается его организационная
раздробленность, фракционность. Бесчисленное количество распыленных
групп и группировок препятствовало единству действий, требований
и даже целей.
История негритянского движения после второй мировой войны —
это история поисков различных групп афро-американцев своего
собственного решения вопроса об освобождении черных. У каждой
из этих групп был свой рецепт и своя надежда на исцеление страны
от ее социального недуга.
Обратной реакцией некоторой части черных в США на угнетение
стала идея «черного национализма». Утопические лозунги черного
сепаратизма, хотя и способствовали росту расового самосознания и
даже гордости (что было немаловажно), тем не менее тянули массы
в ложном направлении. Это осознал один из видных деятелей
черного движения, Малькольм Икс. Но именно тогда, когда он
приближается к пониманию необходимости интернационализма в борьбе
за свободу, отвергнув узкосектантский подход, его зверски
убивают. Буржуазию испугали его слова: «Революция никогда не
основывается на том, что у кого-то выпрашивают «интегрированную»
чашку кофе. Революция свергает системы».
Беспощадно действует буржуазная система подавления и по
отношению к тем, кто назвал себя «детьми Малькольма»,— к партии
«Черная пантера». Манифест этой партии был, по существу, мечтой
угнетенного народа: «Мы требуем свободы. Мы требуем власти,
позволяющей нам самим решать судьбу черного населения. Мы
требуем работы для негров. Мы требуем прекратить грабеж черного
населения капиталистами. Мы требуем благоустроенного жилья, на
113

которое имеет право всякий под солнцем. Мы требуем образования
для нашего народа, образования, которое помогало бы понять
сущность разлагающегося американского общества. Мы требуем
образования, чтобы знать правдивую историю нашего народа,
представлять его роль в современном обществе... Мы требуем земли, хлеба,
жилья, образования, одежды, справедливости и мира» х.
Заявив о себе во всеуслышание и о том, что она взялась за
оружие, эта партия вместе с тем привнесла в свое движение немало
леваческих, сектантских, промаоистских взглядов, призывая к
повсеместной партизанской войне в городах США. Этим она, по
существу, поставила себя под удар. Многие ее члены были физически
уничтожены. Отсутствие опыта борьбы с учетом конкретных
условий США, непонимание принципа сосуществования в отношениях
между социалистическими и капиталистическими странами привели
некоторых ее руководителей к недружелюбным высказываниям в
адрес европейских социалистических стран.
Было бы, конечно, неверным представлять дело так, будто
перечисленными радикальными проявлениями и ограничивалась
борьба черных США в XX веке. Действовали и действуют немало
буржуазных, конформистских организаций, считающих, что путь к
расовому равенству лежит через создание национальной черной
буржуазии, через приятие ценностей белой буржуазии. Этот
циничный классовый подход откровенно враждебен интересам
подавляющего большинства афро-американцев. Существовали и продолжают
действовать организации, проводящие, по существу, ту же линию,
только в более замаскированном виде.
Коммунистическая партия США всегда вела и продолжает вести
борьбу за гражданские права всех цветных стран на единственно
верных, интернационалистских и классовых принципах,
подчеркивая, что многое для исправления нынешнего положения может
и должно быть сделано еще до исчезновения умирающего
капитализма. В Программе КП США, в частности, указывается на то, что
для успеха борьбы черного народа США за свое освобождение
важно пробудить в нем «национальную гордость», которая способствует
появлению и укреплению сплоченности среди черных, возрождению
интереса к истории, культуре и наследию черного народа,
зарождению чувства достоинства и гордости за принадлежность к
черному народу».
В середине 70-х годов массовое негритянское движение в
Америке, начавшееся около двадцати лет назад, по-видимому,
миновало свой пик, приняло более глубинные формы, пройдя ряд фаз:
ненасильственного сопротивления, «расизма наоборот»,
экстремистских призывов к партизанской борьбе в городах. Однако основной
вопрос, вопрос о расовом равенстве американских граждан, так и
1 Цит. по кн.: Боноски Ф. Две культуры. М., 1978, с. 88.
114

остался нерешенным, извлечены лишь некоторые уроки.
Продолжается волна судебных процессов, убийств, маршей... «Но
американский кризис... не получил своего решения,— пишет Дж. Болдуин
в своем публицистическом произведении «Имени его не будет на
площади».— Старый мир умирает, а новый стучится в утробе своей
матери-времени, заявляя о том, что готов родиться. Время
показало, что роды не будут легкими — слишком многие из нас оказались
неумелыми повитухами. И тем не менее главное— не забывать о
нашей ответственности перед рождающимся вновь: признание своей
ответственности перед ним — уже ключ к дальнейшим успехам».
Как остроумно заметил в конце своей жизни Мартин Лютер
Кинг, «сегрегация в стране мертва. Остается узнать, во сколько нам
обойдутся ее похороны».
Противоречия, разъедавшие американскую социальную жизнь
в отношении к черным гражданам страны, поставили под сомнение
«американскую мечту» и в той ее части, которая говорит, что все
люди созданы равными и наделены творцом правами на жизнь,
свободу и на стремление к счастью.
Итак, мы видим, что народная мечта, получившая отражение
в традициях, в искусстве, литературе, политическом сознании
американских негров, отягощена многолетними страданиями и
лишениями негров, пропитана их многовековой борьбой за человеческие,
гражданские и политические права. Многое противостоит здесь
официальной идеологии американизма. Как же соотносится эта мечта
народа с так называемой «американской мечтой»?
Летом 1979 года один из авторов этой книги задал вопрос
выдающемуся борцу за гражданские права в США, члену ЦК Компартии
США Анджеле Дэвис, как относятся к «американской мечте» черные
граждане Америки. А. Дэвис ответила:
«Американская мечта» — не строго социологическое, а, скорее,
эмоциональное понятие. В этом смысле у каждого американца есть
мечта. Есть она и у отдельных групп и классов. Если белая
буржуазия и единицы допущенных в их ряды черных разделяют одну
мечту, то у угнетенных черных, как, впрочем, и у белых, была и
остается своя мечта — мечта об освобождении. Все эти разговоры о том,
что черные Америки все больше проникают в так называемый
«средний класс»,— вымысел. Даже буржуазная печать теперь вынуждена
признать это. Сегодня, как никогда, господствующий класс делает
все, чтобы разорвать единство черных, единство угнетенных.
И вместе с тем сегодня все чаще белые, черные, мексиканцы,
пуэрториканцы объединяются в своих требованиях. Если же выделить
черных как единое целое, то их мечта была, есть и остается на
обозримое будущее мечтой о свободе».
Подлинное освобождение черных — одно из необходимых условий
для освобождения белых. Ибо, как известно, не может быть
свободен народ, угнетающий другие народы.

ЧАСТЬ II
Отражение «американской мечты»
в художественной культуре
Глава 6. ЭВОЛЮЦИЯ «АМЕРИКАНСКОЙ МЕЧТЫ»
В КИНЕМАТОГРАФЕ
Содержание и судьба «американской мечты» отражаются во
многих фильмах, произведенных как в Голливуде, так и вне его. В них
мы находим как проповедь буржуазных мифов и идеалов (не
случайно Голливуд в прошлом назывался «фабрикой грез» или
«индустрией мечты»), так и отражение демократических представлений об
Америке. Демократическая концепция американской
действительности засвидетельствована в лучших проявлениях
кинематографической классики США, в таких фильмах, как «Гроздья гнева»,
«Гражданин Кейн», «Табачная дорога», и др.
В современных американских фильмах, подобных «Нэшвиллу»,
«Рокки» или «Последнему киносеансу», содержится попытка
ответить на вопрос, что произошло с «американской мечтой», как
трансформировались сегодня традиционные американские ценности и
идеалы.
Но помимо отдельных фильмов в США существуют два жанра,
которые на протяжении всего своего существования органично
связаны с темой «американской мечты». Это — вестерн и
гангстерский фильм, два «вечных», по словам французского теоретика кино
А. Базена, жанра американского кино, которые оказали
существенное влияние на развитие национальной психологии. Рассматривая
развитие этих двух жанров кино США, можно особенно ясно
увидеть, как постепенно эволюционировала на экране «американская
мечта», как со временем под напором неумолимой реальности
разрушались привычные клише идеальных, мифологических
представлений о жизни.
Вестерн: миф и его интерпретаторы. С самого своего
возникновения вестерн вобрал в себя три важнейших элемента, которые
составляют характернейшие черты «американской мечты». Это — 1)
философия фронтира, 2) «этика успеха» и 3) идеал «человека,
создавшего самого себя».
Философия фронтира создала визуальный образ Запада как
символа американской демократии, географической аллегории
американских ценностей. Фронтир реализовался в образе
символического пейзажа, без которого немыслим ни один вестерн,— он служит
обязательным фоном для традиционной эпической драмы.
Задолго до того, как образ Запада появился на экране, он
получил глубокое осмысление у многих американских писателей, пока-
116

завших в своих романах роль Запада в становлении американского
характера и американских идеалов.
Первым среди американских писателей, кто придал образу
Запада серьезное философское и социальное звучание, был Фенимор
Купер. У него тема Запада получила глубокое и поистине эпическое
развитие, этой теме посвящена серия романов Купера, героем
которых является человек фронтира Натти Бампо, по прозвищу
Кожаный Чулок. Это романы «Пионеры» (1823), «Последний из могикан»
(1826), «Прерия» (1827), «Проводник» (1840), «Зверобой» (1841).
В истории американской литературы эти романы получили
название эпопеи о Кожаном Чулке.
В этой эпопее Купер создал своеобразную комбинацию
приключенческого романа с повествованием о заселении Дальнего Запада.
Основная тема, которая переходит у Купера из романа в роман,—
это тема конфликта между природой и цивилизацией, между
свободой и законом. Герой Купера Натти Бампо живет между двумя
этими крайностями. Он дружит с индейцами, бежит от наступления
цивилизации в девственные леса, но вместе с тем он сам не
растворяется в первобытной дикости, а является носителем определенных
моральных идеалов. Кожаный Чулок, так же как Ункас,
Чингачгук,— это образ «благородного дикаря», сочетающего благородство
и отвагу с предприимчивостью естественного человека. Достоинство
художественной позиции Купера заключается в том, что он никогда
не становится в конфликте на одну какую-либо сторону — он не
только осуждает цивилизацию, но и изображает ее движение на
Запад, он не только романтизирует природу, но и показывает ее
столкновение с цивилизацией. Повсюду у Купера мы находим
диалектику и двойственность. В своих романах он показывает тот
момент в развитии американской истории, когда старая и новая жизнь
еще находятся в равновесии. Все это придало образу Запада у
Купера сложность и напряженность. У него Запад — место борьбы
между цивилизацией и естественным образом жизни, и эта борьба
не приводит к победе ни то, ни другое начало. В центре внимания —
диалектика природы и цивилизации.
В романах Купера нашла свое отражение мечта о
демократическом обществе, свободном от пороков цивилизации и сохраняющем
индивидуальный героизм и моральную целостность естественного
человека. Дж. Ковелти, характеризуя мироощущение Купера как
противоречивое, подчеркивает, что эти противоречия были связаны
с проблемами и парадоксами американской цивилизации. Купер
ощущал все опасности, которые таились в наступлении цивилизации
на природу. Он «чувствовал неопределенность американской
мечты» «более остро, чем большинство его современников» г.
1 Cawelti J. Adventure, Mystery and Romance. Univ. of Chicago Press, 1976,
p. 209.
117

Романы Купера породили бесчисленное количество
подражателей, авторов массовой, так называемой десятицентовой литературы
(dime novel). Среди них был и один из создателей массовой
литературы в США, Горацио Алджер, о котором уже говорилось.
Эти романы использовали широкий читательский интерес к мифу
о Дальнем Западе, однако они были отходом и упрощением той
модели Запада, которую создал Купер. Вместо сложной диалектики
природы и цивилизации в них доминировала упрощенная схема
борьбы добра и зла, причем зло воплощалось, как правило, в
образах индейцев.
Возрождение вестерна относится к началу XX столетия. Три
человека стояли у колыбели вестерна: писатель Оуэн Уистер,
художник Фредерик Ремингтон и политический деятель, будущий
президент США Теодор Рузвельт. Первый сделал популярными
описания Запада в литературе, второй писал картины на темы Запада
и был иллюстратором книг Уистера, третий придал идее Запада
широкое идеологическое и политическое звучание *.
В 1902 году в свет выходит один из самых популярных романов
на тему освоения Запада — «Виргинец». Его автор Оуэн Уистер
создал новую концепцию Запада, во многом отличную от той,
которую развивал Купер. Вместо противопоставления природы и
цивилизации он выдвинул новую антитезу — противоположность
между Востоком и Западом. Как и Т. Рузвельт, О. Уистер был
сторонником синтеза между Востоком и Западом и пропагандировал
идею об очищении Востока Западом.
У Уистера появился новый тип героя — ковбой 2. Правда, он
не изобрел этого героя, но придал ему популярность и показал его
не только на фоне природы, но и на широком социальном фоне.
Вместе с тем его роман вобрал в себя популярную для начала века
«этику успеха». Простой ковбой, история которого рассказана в романе,
превращается во владельца ранчо и становится влиятельным
гражданином. Таким образом, Уистер синтезировал противоположности
природы и цивилизации Купера с призывом к успеху и прогрессу.
«Уистер,— пишет Ковелти,— разрешил старую двойственность
между природой и цивилизацией, показав Запад не только как
серию естественных ценностей, противоположных цивилизации, но
и изобразив социальное окружение, в котором рождалась
Американская мечта» 3.
Философия фронтира, многочисленные романы о «диком Западе»
заложили фундамент бурного развития вестерна как жанра в кино:
1910—1925 годы — период расцвета вестерна. На экране
американского кинематографа в эти годы появляются первые звезды вестер-
1 Roosevelt 7. The Winning of the West. N.Y., 1889.
2 Frantz J. B. F., Choathe J. E. The American Cowboy. The Myth and Reality.
London, 1956.
3 Cawelli J. Adventure, Mystery and Romance, p. 225.
118

на: Уильям Харт, Дуглас Фербенкс, Том Микс — актеры
различного актерского дарования, утверждавшие своим образом и
поведением на экране различные концепции вестерна. Но из всех троих
наибольший вклад в установление стереотипа вестерна сделал
Уильям Харт.
Харт был первым создателем образа ковбоя на экране. За ним
укрепилось прозвище «хорошего плохого парня» (Good Bad Guy),
который выступает в качестве нарушителя закона, но в конце
концов остается верен тому неписаному моральному кодексу, что
составлял основу «американской мечты». Фильмам Харта присущ
типичный моральный конфликт: несмотря на некоторые отклонения
от закона, «хороший плохой парень» в конце концов оказывается
«хорошим», несмотря ни на что; он принимает новые ценности и
становится из аутсайдера членом новой общины поселенцев.
Появление фильма «Дилижанс» Джона Форда, вышедшего на
экраны в 1939 году, явилось началом нового периода в истории
вестерна, получившего название «классический вестерн».
«Дилижанс» означал коренную ломку того стереотипа, который
был развит в ранних вестернах, и прежде всего в продукции У.
Харта. Морализму ранних вестернов Форд противопоставил совершенно
новую концепцию Запада, которая во многом основывалась на
критике пуританской морали и религиозного ханжества. Сюжет фильма
одновременно и прост и многозначен. Рано утром из
провинциального городка Тонто отправляется в путь почтовый дилижанс. Его
пассажиры представляют в микрокосме структуру чего-то
большего — быть может, всего американского общества. Среди них —
представители высших слоев общества: банкир, надменная светская
дама, которая едет к мужу-офицеру, коммивояжер, шериф, который
отправляется на розыски бежавшего из тюрьмы Ринго Кида. С
другой стороны, здесь и представители низших слоев общества, его
изгои и изгнанники: проститутка Даллас, которую местные ханжи
выдворяют из города, опустившийся пьяница доктор Бун. Наконец,
появляется и сам герой — Ринго Кид,— который отправляется в
соседний городок, чтобы посчитаться с братьями Пальмер,
убившими его отца. Шериф предъявляет ему ордер на арест, надевает
наручники и сажает в дилижанс. Теперь все в сборе, и путешествие
начинается.
В тесном, полутемном мирке дилижанса разыгрывается сложная
жизненная драма. Поначалу каждый ведет себя в соответствии с
социальным регламентом, каждый играет ту роль, которая
предписана ему его местом в обществе. Представители высшего общества
чураются проститутки, и никто даже не отвечает на просьбу дать ей
воды. Лишь один Ринго Кид, который, как всякий герой вестерна,
находится вне сословий, вне общества, отвечает на ее просьбу,
протягивая свою фляжку.
Но вот наступает вечер, дилижанс прибывает на почтовую стан-
110

цию. Начиная с этого момента возникают ситуации, в которых
актеры этой социальной драмы начинают выпадать из предписанных
им ролей. У миссис Мэллори начинаются роды, и тут неожиданно
с самой лучшей стороны показывает себя пьяница доктор, который
в трудных условиях, при свете керосиновой лампы принимает роды
и спасает мать и ребенка. Проститутка Даллас оказывается хорошей
помощницей доктору и проявляет поистине материнскую заботу
о ребенке.
Наутро дилижанс, который накануне остался без конвоя,
продолжает свой путь. Ринго Кид имеет шанс бежать, но он
возвращается, увидев на горе дым индейского костра: это значит, что индейцы
вышли на тропу войны. На дилижанс нападают индейцы,
начинается захватывающая погоня, и Ринго Кид проявляет чудеса
находчивости и смелости. Он без промаха стреляет в нападающих
индейцев, а когда убивают кучера, перескакивает с крыши дилижанса на
бешено мчащегося коня и, подбирая вожжи, спасает дилижанс от
крушения. Но вот впереди раздаются звуки горна: это на выручку
спешит кавалерийский разъезд. Погоня остается позади, и
дилижанс с пассажирами, живыми и мертвыми, прибывает в Лордсбург.
Здесь происходит второй акт этой примитивной фольклорной
драмы, который стал впоследствии обязательным элементом всякого
вестерна. Шериф отпускает под честное слово Ринго Кида, чтобы он
отомстил братьям Пальмер за их злодеяния. На ночной улице
сходятся противники, раздаются выстрелы, и Ринго Кид падает.
Распахивается дверь салуна, и мы видим, как входит один из
братьев Пальмер, но лишь для того, чтобы упасть замертво. А Ринго
Кид, который, оказывается, нарочно падал, чтобы спастись от
пули, садится в свою повозку. Он верен своему слову и готов
отправиться в тюрьму. Но благородный шериф отпускает его, он бросает
камешком в лошадей, и повозка увозит навстречу восходящему
солнцу Ринго Кида и его подружку Даллас.
Так завершается фильм, которому суждено было стать
родоначальником «классического вестерна». В фильме Форда совершенно
разрушается структура раннего, моралистического вестерна.
Атакуя пуританскую мораль, Форд показывает, что истинными героями
оказываются те персонажи, которых общество признало
аморальными. С другой стороны, представители высших сословий,
олицетворяющие нетерпимость и ригоризм буржуазной морали,
оказываются на самом деле преступниками. По прибытии в Лордсбург
выясняется, что банкир украл деньги своих вкладчиков и пытался
бежать.
Незатейливая история, в которой каждый из персонажей был
не характером, а обобщенным типом, завершила процесс сложения
«стопроцентного американца» в его идеализированном, легендарном
варианте и процесс формирования «американской мечты» как
таковой.
120

В «Дилижансе» «стопроцентным американцем» оказывается Рин-
го Кид — изгой общества, но на самом деле истинный рыцарь без
страха и упрека, средоточие отваги, гуманности и благородства.
У Ринго Кида нет никаких социальных корней, но зато есть умение
постоять за себя, защитить слабых и беззащитных. Именно поэтому
Кид достигает успеха во всех своих начинаниях — ив спасении
дилижанса от преследования индейцев, и в мести убийцам отца
братьям Пальмер. Ринго Кид, как и всякий герой «классического
вестерна»,— «человек ниоткуда», человек без прошлого, но вместе
с тем это человек-легенда, «человек, создавший самого себя»,
надежный человек, человек, на которого можно положиться. В образе
Ринго Кида достигают истинного равновесия слагаемые
«американской мечты» как таковой. Следует также отметить, что в фильме
Форда еще нет зазора между пропагандистскими клише
«американской мечты» и народными представлениями о настоящем герое.
Вот почему фильм Форда получил признание и официальной и
демократической Америки.
Характерно, что в том же году Джон Форд сделал фильм
«Молодой мистер Линкольн», год спустя — «Гроздья гнева» по роману
Дж. Стейнбека, один из наиболее значительных фильмов о борьбе
фермеров за свои права, а через год — «Табачную дорогу» по Э.
Колдуэллу.
«Дилижанс» (как и другие фильмы Джона Форда этого времени)
отразил в жанре вестерна демократические настроения. Вся
сюжетная коллизия фильма развивалась на несоответствии социальной
роли персонажа его человеческим качествам: «привилегированные»—
банкир, городская верхушка, изгнавшая проститутку, игрока и
пьяницу доктора,— оказывались по ходу сюжета отрицательными,
а все отщепенцы — положительными персонажами фильма.
Таким образом, по своей явной функции «Дилижанс» воплощал
миф американской демократии. Он утверждал те права силы, тот
тип «человека, создавшего самого себя», который на грани
30-х годов стал предметом исследования в гангстерском фильме.
В фильме «Форт Апачи» (1948) Форд по-новому подходит к
изображению коренных жителей Запада — индейцев. В ранних
вестернах индейцы изображались как кровожадные и агрессивные
дикари, и никто не сомневался в моральности и законности их
уничтожения. Фраза генерала Шеридана «Хорош только мертвый
индеец» долгое время была неписаным каноном вестерна. Джон Форд
был одним из первых режиссеров, который поставил под сомнение
этот канон. В его фильме индейцы — не кровожадные дикари, а
полные достоинства и сознания своей правоты люди. Сюжет фильма
построен на антагонистических отношениях двух героев:
полковника, переведенного начальником гарнизона в форт Апачи, и
капитана, долгое время служившего на границе и сохранившего кодекс
поведения старого фронтирсмена. Капитан (Джон Уэйн) стоит за
121

переговоры с индейцами, но служака полковник настаивает на
немедленных военных действиях. Он отказывается от переговоров,
ведет свой гарнизон в атаку и бессмысленно погибает в сражении.
Гибель полковника и его людей ничем не оправданна. Но капитан,
наследующий пост полковника, превращает нелепую смерть
полковника в подвиг и сам становится сторонником того армейского
кодекса чести, который исповедовал полковник.
В 1961 году Форд вновь возвращается к теме фронтира в фильме
«Человек, который убил Либерти Баланса». В фильме
рассказывается о жизни маленького городка на Западе, жителей которого
терроризирует банда, возглавляемая жестоким бандитом Либерти
Балансом. Никто в городе не может противостоять этому бандиту,
разве что Том Донифон (Джон Уэйн), который не хуже Баланса
владеет пистолетом и может постоять за себя.
В городок с востока приезжает молодой юрист Рейсом Стоддард
(Джеймс Стюарт). Еще в пути его судьба пересекается с Либерти
Балансом. Бандиты нападают на дилижанс, и, когда молодой
джентльмен хочет вступиться за женщину, его жестоко избивают,
а книги, среди которых был и свод законов, втаптывают в грязь.
Тем не менее Стоддард полон оптимизма и стремится научить детей
и взрослых азбуке американской демократии. Он открывает школу,
проводит в городке выборы. Но Либерти Баланс преследует юриста,
который не в состоянии постоять за себя с оружием в руках. На
темной улочке городка происходит традиционная фордовская дуэль.
Раздается выстрел, и... Либерти Баланс замертво падает.
Городок приветствует Стоддарда как «человека, который убил
Либерти Баланса», избавил весь город от беззакония и анархии.
Его избирают депутатом от города, причем Форд широко использует
изображение национальных патриотических символов: тут и
звездно-полосатый флаг, и ковбой, прямо на лошади выезжающий на
сцену. На выборах юриста обвиняют в том, что он убил человека*
И тогда Том Донифон рассказывает ему, как на самом деле
происходила дуэль. Мы вновь видим сцену дуэли, но уже с новой точки
зрения. Оказывается, Либерти Баланс был убит не юристом, а
Донифоном, который стрелял из темноты и спас от пули
незадачливого стрелка. Узнав об этом, Стоддард вновь принимает участие
в выборах и побеждает.
Затем он делает головокружительную карьеру: становится
депутатом в Конгрессе, послом, а затем сенатором. В конце своей
карьеры он возвращается в маленький городок, чтобы принять участие
в похоронах умершего в бедности и безвестности Тома Донифона.
И хотя именно Донифон — тот человек, который убил Либерти
Баланса, никто не хочет этому верить. «Когда легенда становится
правдой,— говорит редактор местной газеты,— она перестает быть
мифом».
Конец фильма, как это почти всегда бывает у Форда, символи-
122

чен. Сила оружия уступает место закону. Настоящий герой умирает
в безвестности, чтобы уступить место новым героям, новому Западу.
Американская кинокритика рассматривает этот фильм Форда
как пародию на политические выборы в США. Филип Френч,
например, называет его гротескной карикатурой на карьеру
политического лидера. Но очевидно, что смысл фильма более значителен.
В нем отражается ностальгия, ощущение падения моральных
ценностей, утраты героизма, обесценения многих аспектов
«американской мечты», которая так прямо и без колебаний утверждалась в
«Дилижансе». Таким образом, творчество Джона Форда, одного
из лучших режиссеров классического американского
кинематографа, отражает эволюцию «американской мечты» и завершается
несомненным осознанием ее кризиса. В этом Форд близок Фолкнеру,
который в конце жизни заявил, что «американская мечта» покинула
американскую действительность.
Джон Форд подготовил почву для того, чтобы вестерн из
позитивного жанра стал критическим и разоблачительным.
Пожалуй, никакой другой жанр американского искусства не
имеет такой тесной и непосредственной связи с политикой, как
вестерн. Причем, как выясняется, эта связь двусторонняя. Филип
Френч в своей книге «Вестерны: аспекты киножанра» пишет: «Как
американская жизнь оказывает влияние на вестерн, так и вестерн
влияет на американскую жизнь» г.
Многие американские политические деятели сознательно или
бессознательно подражают героям вестерна и используют идеи и
образы вестерна в своей политике. Эта «вестернизация» политики —
довольно частый случай в американской политической истории,
которая берет начало уже с Теодора Рузвельта. Джон Кеннеди
в период своего президентства выдвинул лозунг «новых рубежей»,
заимствованный из популярной литературы и кинофильмов о
Западе.
Страстным поклонником вестерна и его героев был Ричард
Никсон. «Как мы знаем,— пишет в своей книге Ф. Френч,— этот
впечатлительный любитель кино смотрел фильм «Паттои» в ночь
накануне того, как он санкционировал вторжение в Камбоджу. Он
просматривал также фильмы с участием Джона Уэйна за день до того,
как, выступая на конференции в Денвере и касаясь дела Мэнсона,
он высказал вечную идею вестерна («Хороший парень побеждает,
а плохой всегда остается в проигрыше»). На конференции
республиканской партии в Майами Джон Уэйн отблагодарил президента,
вручив ему серию снимков, отражающих карьеру Никсона» 2.
Джон Уэйн был также любимым героем Дж. Картера, который
говорил, что «в эпоху, когда почти не существует героев, Уэйн
1 French Ph. Westerns. Aspects of Movie Genre. N.Y., 1974, p. 34.
2 Ibid., p. 36.
123

представляет собой образец настоящего героизма». Очевидно,
Картер, обосновывая свою внешнюю политику с позиции силы, многое
позаимствовал от воинственного имиджа Уэйна. Не случайно на
обложке журнала «Тайм» была помещена карикатура, на которой
Картер изображен в виде шерифа, от которого в страхе в разные
стороны разбегаются его союзники. По-видимому, Картер был
не прочь ввести законы вестерна в международную политику.
По мнению Френча, многие американские политические лидеры
имели много общего с героями вестернов и, во всяком случае,
привносили в политику их дух и идеалы. «Я имею в виду,— пишет
Френч,— четырех известных лиц, появившихся в начале 50-х годов.
Первая пара — это Джон Кеннеди и Барри Голдуотер, которые
были сенаторами в 1953 году; один из них защищал «новый фронтир»,
другой — «старые фронтиры». Вторая пара — это Линдон
Джонсон и Уильям Бакли... В 1964 году Америка стала перед
необходимостью выбора между двумя героями вестерна — Джонсоном из
Техаса и Голдуотером из Аризоны, причем оба они были из семей
пионеров» х.
Политический характер вестерна проявляется не только в
эволюции и стилистике жанра, но и в имидже его популярных актеров.
С этой точки зрения представляет большой интерес имидж одного
из самых популярных актеров вестерна — Джона Уэйна.
За свою жизнь Уэйн сыграл более чем в 200 фильмах,
большинство из которых — вестерны. Он неоднократно возглавлял десятку
самых популярных американских актеров, а в 1971 году получил
«Оскара», причем не за исполнение какой-то конкретной роли, а за
воплощение в кинематографе образа американского героя. Как
Мерилин Монро была для американцев символом красоты, так и
Джон Уэйн символизировал для нескольких поколений
американцев типично американского героя. Уэйн умер в 1979 году.
Незадолго до смерти он получил почетную медаль Конгресса, на которой
было написано: «Джон Уэйн — американец».
Первой ролью Уэйна была роль ковбоя Ринго Кида в
«Дилижансе». Потом были и другие роли — ковбоев, шерифов. Вестерн был
излюбленным жанром Уэйна. Хотя, впрочем, он любил сниматься
и в военных фильмах. В 1943 году он с успехом сыграл в «Летающих
тиграх» Дэвида Миллера, и с тех пор его амплуа стал не только
ковбой, но и военный — еще один вариант американского идеала
«человека с пистолетом». Вторая мировая война способствовала росту
имиджа Уэйна: традиционный американский идеал интегрировался
с более широкой гуманистической идеей борьбы с фашизмом.
Надо сказать, что во всех своих ролях Джон Уэйн подкупал
зрителя тем, что он всегда был «своим парнем», «человеком из
народа», «человеком, создавшим самого себя». Богатство, сословные и
1 French Ph. Westerns. Aspects of Movie Genre, p. 28.
124

общественные условности для него ничего не значили, важен был
характер человека, идущего прямо к своей цели.
Но в 50-х годах с Джоном Уэйном произошла метаморфоза.
Уверовав в себя как «всеамериканского героя», Уэйн стал не только
носителем, но и рабом своего имиджа. Когда в Голливуде стал
господствовать маккартизм, Уэйн вступил в члены Комитета защиты
американских идеалов. Он становится одним из активных борцов
против «коммунистической опасности». Его новый политический
имидж требует новых ролей, и Уэйн начинает сниматься в
шпионских фильмах, изображая агентов, разоблачающих
«коммунистические заговоры». В 1968 году он ставит фильм «Зеленые береты»,
прославляющий «грязную войну» во Вьетнаме. Так «всеамериканский
герой» становится героем «молчаливого большинства», излюбленным
образцом для подражания многих политических лидеров.
Эта печальная эволюция Джона Уэйна поставила под сомнение
его имидж «героя всей Америки», сделала его предметом критики
протестующей Америки. Эрик Бентли в статье «Политический театр
Джона Уэйна» писал в 1973 году: «Наиболее значительным
американцем в наше время является Джон Уэйн. Если считать, что все
хорошее исходит из Калифорнии, то Ричард Никсон и Рональд
Рейган — только его младшие дружки по лагерю, вторые актеры в
самом большом из всех разыгрываемых вестернов, тележка,
прицепленная к упряжке Уэйна. В эпоху, когда имидж является самой
важной вещью, Уэйн — это самый важный имидж, и если его душа —
воинственность, то его тело — политика, и имя этой политики —
антикоммунизм» г.
Правда, существует и другой тип связи политики и вестерна.
Гарри Купер, который, как и Уэйн, участвовал в Комитете защиты
американских идеалов в мрачные годы маккартизма, снялся в
главной роли, шерифа, в фильме «Ровно в полдень». Это — один из
самых критических фильмов за всю историю американского вестерна.
Не случайно Джон Уэйн выступил против этого фильма, назвав его
«самым неамериканским вестерном». Но Гарри Купер как артист
остался верен гуманистической концепции вестерна, не
соблазнившись тем, чтобы стать символом и выразителем культа силы и
нетерпимости, как это делал Уэйн.
Фильм «Ровно в полдень» поставил известный американский
режиссер Фред Циннеман, автор фильмов «Бенджи», «Человек на
все времена», «Отсюда в вечность», «Джулия». Характерно, что
«Ровно в полдень» — это первый и последний опыт работы
режиссера в жанре вестерна. Обращаясь к этому жанру, Циннеман
стремился использовать его популярную форму для реализации идей,
стоящих далеко за пределами традиционной шкалы ценностей
фильмов о покорении «дикого Запада».
1 French Ph. Westerns. Aspects of Movie Genre, p. 37.
125

Характерно, что сценарий к «Полдню» был написан Карлом
Форманом, одним из членов «Голливудской десятки», обвиненных
в коммунизме, внесенных в черные списки и изгнанных из
Голливуда.
Сюжет фильма строится на основе истории о шерифе маленького
городка, который в одиночку сражается против четырех членов;
банды. Шериф Кейн (его играет Гарри Купер) очищает городок от
преступности, изгоняя из него бандитов и преступников. Через
пять лет в городок возвращаются члены банды, чтобы отомстить
шерифу. Ровно в полдень придет поезд, на котором должен прибыть
глава банды, и это время будет часом расплаты.
Известие об этом молниеносно распространяется. За несколько
часов до прихода поезда в маленьком городке происходят сложные
события, которые символизируют более сложные и масштабные
события, характерные для политической жизни Америки в целом.
Чувства опасности и страха молниеносно наполняют городок.
От шерифа уходит его помощник. Когда же шериф вербует
волонтеров в салуне, на его призыв отзывается только одноглазый старый
пьяница, все остальные мужчины отказывают шерифу в помощи.
Отказом отвечают ему и в церкви, где прихожане обвиняют шерифа
в безнравственности и предлагают ему покинуть город.
Стрелки часов неумолимо приближаются к двенадцати, а шериф
Кейн не только не приобрел к этому времени помощников, но,
напротив, остался в совершенном одиночестве. Перед грядущей
опасностью все покидают его: помощник, друг и даже жена, с
которой он обвенчался несколько часов назад.
Итак, ровно в полдень шериф остается одиноким, оставленным
на произвол судьбы всеми жителями городка, покой и порядок
которого он так долго оберегал. Ему остается только один
спасительный выход — бросить все и уехать, но чувство долга, верность
кодексу чести не позволяют ему сделать это. Ровно в 12 часов
пополудни ему навстречу движутся четверо бандитов, уверенных
в своей силе и безнаказанности. Шериф вступает в неравный
поединок и расправляется со всеми членами банды. И только тогда на
опустевшие улицы высыпают жители, поздравляя шерифа с
победой. Но он снимает с себя звезду шерифа и бросает ее в дорожную
пыль. Теперь, когда он исполнил свой долг, он покидает этот
неблагодарный, трусливый городок, отказавшийся бороться со злом.
Фильм, построенный, казалось бы, на традиционном сюжете —
война закона с преступностью,— содержал много политических
аллегорий. Филип Френч, автор книги «Вестерны», утверждает, что
этот фильм является формой реакции на маккартизм: он отражает
героизм людей, которые имели мужество в одиночку сражаться
за* свои убеждения в трудные годы «охоты за ведьмами» *.
1 French Ph. Westerns. Aspects of Movie Genre, p. 35.
126

Если судить по сюжету, это как будто та же старая история:
человек, олицетворяющий закон и руководимый кодексом чести,
не может оставить город на произвол бандитов. И один, как,
впрочем, это нередко бывает в вестерне, он выступает против четверых —
при трусливом попустительстве всех жителей. На самом деле это
история о человеке, который, понимая все последствия своего
поступка, имеет мужество устоять, когда все кругом предают его —
бывшие друзья, союзники, сочувствующие,— и защищать свою
правду.
Б годы воинствующего антикоммунизма, маккартистского
кошмара, когда одни трусливо отказывались от прежних позиций,
другие мужественно отстаивали их, форма вестерна оказалась и
достаточно емкой и достаточно устоявшейся, чтобы вместить всю глубину
этого социального конфликта.
«Полдень» вернул Форману, первому из голливудской «красной»
десятки, «имя». И это имело независимо от повода огромное
политическое значение.
В 60-х годах эволюция вестерна, разрушение его традиционных
стереотипов привели к созданию новой жанровой разновидности —
антивестерну. Типичным образцом этого рода фильмов является
«Маленький Большой человек» Артура Пенна — фильм, который
вывернул наизнанку традиционные стереотипы вестерна.
В основе фильма лежит один из национальных мифов — история
гибели генерала Кастера и его Седьмой кавалерийской бригады
в сражении с индейцами у Литл Биг Хорн 25 июня 1876 года.
История индейских войн на территории США с самого начала
несла в себе одно противоречие, которое надо иметь в виду,
рассматривая мифологические стереотипы американской героики. Надо
помнить, что войны эти вели «голубые мундиры», иначе говоря,
победоносные федеральные войска, только что разгромившие
конфедератов в кровопролитной Гражданской войне за отмену рабства
и брошенные вслед за тем на фронтир, то есть на границы еще
уцелевших территорий индейских племен.
Генералы Шерман, Шеридан, Карлтон и другие пришли сюда
в ореоле борьбы за отмену рабства и расовой дискриминации.
И именно им, борцам за правое и прогрессивное дело, надлежало
уничтожить аборигенов...
Альтернатива была проста: полная ассимиляция или полное же
истребление. С точки зрения западной цивилизации индейцы, с их
верованиями, кочевой жизнью племен, казались дикарями. Они
должны были уступить дорогу белому человеку или исчезнуть.
Миф о Кастере, который повел своих солдат в безнадежную
атаку у Литл Биг Хорн и погиб вместе со своей бригадой,
основывался на этой посылке.
Гибель Кастера была одним из самых тяжких и бессмысленных
поражений «голубых мундиров» и именно поэтому была возведена
127

национальной традицией в легенду, как и рассказано в «Форте
Апачи». На месте сражения был воздвигнут монумент и музей —•
на месте последней ставки Кастера; и по сей день экскурсоводы
у макета поля боя рассказывают о героическом сопротивлении
бригады, ни словом не упоминая об истреблении сиуков и шейе-
нов, которое последовало за этим. В начале 40-х годов был создан
фильм о Кастере — «Они умерли на своих постах» (режиссер Ральф
Уолш). Этот фильм трактовал жизнь и смерть Кастера как
поэтическую легенду. В роли Кастера снимался Эррол Флин,
прославившийся исполнением ролей романтических героев.
Эта легенда о Кастере была пересмотрена и вывернута наизнанку
в фильме, сделанном А. Пенном по одноименному роману
«Маленький Большой человек».
Фильм пародирует многие стереотипы вестерна. В нем есть
белая девушка, которая попадает в плен к индейцам, как в одном
из уэйновских вестернов («Искатели»). Впрочем, индейцы не
обращают на нее внимания, и она благополучно возвращается к своим.
Есть «наемный стрелок»: вернувшись к белым, герой открывает
в себе данные врожденного снайпера,— правда, оказывается, что
он при этом неспособен убивать. Есть погоня, с пародийной
точностью воспроизводящая знаменитую фордовскую погоню в
«Дилижансе». Перечисление это можно продолжать долго. Но
основному пересмотру подвергнуты не эти достаточно красноречивые
частности, а сама легенда о доблестном Кастере, которого индейцы
называли «дубленая шкура», «длинные волосы», а также «безумный
Кастер».
Мир белых людей вовсе не рисуется в этом фильме ни более
здравым, ни более человечным, чем мир индейцев (стереотипы
которых — в их благородном варианте, созданном вестерном,— тоже
стали предметом пародии). Но поступки индейцев продиктованы
реальной жизненной необходимостью, например эпизод, когда
индейская жена героя просит его осуществить супружеские
обязанности по отношению хотя бы к двум ее овдовевшим сестрам, так
как мужчины племени погибли от голода,— забавная и
драматическая сценка, в которую вторгается резня, учиненная Кастером
среди беспомощных женщин вымирающего племени. И если
индейский вождь Большой Лось рисуется по-своему благородным,
наивным и величественным в своей вековой мудрости, то Кастер —
злая пародия на само понятие «белого человека». Белый мундир,
белый конь, напоминающий о ковбое ранних вестернов Томе Миксе,
белое холеное тело, золотые длинные волосы, давшие Кастеру его
прозвище, холеные усы — все это составляет образ
самовлюбленного, чванливого, шовинистически настроенного генерала. Дастин
Хоффман, играющий «маленького большого человека», по сути дела,
антигерой. Он не только по имени, но и по своему имиджу
сознательно противопоставлен Джону Уэйну. Прекрасный актер, но
128

«не-герой» по всем своим внешним данным — малому росту,
некрасивому лицу, характерности,— Дастин Хоффман не случайно
появился на американском экране на смену Гарри Куперу, Джемсу
Стюарту, Джону Уэйну, Грегори Пеку, этим «стопроцентным
американцам», как их продолжение и антипод.
Характерно, что в фильме Пенна борется и побеждает уже не
«стопроцентный американец», герой официально пропагандируемой
«американской мечты», а герой, вызванный к жизни новыми,
критическими устремлениями демократической Америки. Фильм Пенна —
это протест против сегрегации. Одна из впечатляющих сцен в
фильме — избиение шейенов. В ней изображаются действительные
события 1868 года, когда были убиты 158 индейцев, и не только
мужчины, но женщины и дети. Американская критика не случайно
увидела аналогию между этими кадрами и событиями во Вьетнаме.
Критик Полин Кэйл писала в рецензии: «Это фильм — о геноциде,
об индейцах и о Вьетнаме, и Артур Пени хочет выразить в своем
фильме предупреждение. Избиение беспомощных индейцев,
изображенное на экране, похоже на избиение жителей вьетнамских
деревень, и этот фильм показывает тесную эмоциональную связь между
этими двумя событиями» *.
Фильм Пенна ставил под сомнение характерное для
«классического вестерна» представление о том, что индейцы — «кровожадные
дикари», борьба против которых — это борьба цивилизации с
«диким Западом». В «Маленьком Большом человеке» «кровожадными»
оказываются именно белые, которые преследуют и зверски убивают
индейцев. Традиционная романтизация американской истории
сменяется трезвым, реалистическим взглядом на нее. «Маленький
Большой человек»,— пишут Д. Фенин и У. Эверсон,— веха в
истории вестерна. Вне всякого сомнения, это наиболее зрелый документ
в процессе переоценки вестерна и связанных с ним мифов» 2.
Современный вестерн сплошь и рядом обращается к
самопародированию, вывертыванию наизнанку, нарочитой перестановке
смысловых и эмоциональных акцентов. На смену классическому типу
героя — «человеку с пистолетом» приходит антигерой — психически
и физически слабый человек.
Такой персонаж впервые появляется в фильме «Кэт Беллоу»
(режиссер Эллиот Зильберштейн), герой которого — беспробудный
пьяница, алкоголик. Обычно герой вестерна — сверхчеловек,
который все может. А в этом фильме герой (его играет Ли Марвин) шагу
не может сделать без бутылки. В самые ответственные моменты
жизни, когда надо вступить в перестрелку, он выпивает бутылку
виски и на наших глазах из вялого, сонного человека превращается
1 Kael P. Deeper into Movies. N. Y., 1974, p. 272.
2 Fenin Gy Ever son W. The Western. From Silents to the Seventies. N. Y.,
1973, p. 370.
5 ЛЬ 2681
129

ка короткое время в героя, способного постоять за попранную
справедливость. Но через некоторое время он снова засыпает в канаве.
«Человек с пистолетом» уступает место «человеку с бутылкой».
Традиционная концепция вестерна, романтизирующая фронтир,
пересматривается и в фильме Роберта Олтмана «Мистер Маккейб
и миссис Миллер» (1971), сделанном, казалось бы, в противовес
всем законам жанра. В фильме рассказывается история мистера
Маккейба, который приезжает на Запад и привозит золотоискателям
сомнительные плоды цивилизации — виски, карточную игру и
бордель. В фильме нет традиционного идеального героя — эдакого
хорошего парня, может быть, грубоватого, но всегда борющегося
за справедливость. Мистер Маккейб и по характеру и по профессии
далеко не герой. Да и вся обстановка, в которой происходит
действие, не имеет ничего общего с традиционным изображением Запада:
фильм снимался в Канаде, зимой — все действие сопровождается
снегопадом, который оттеняет грязь и нищету поселка. А заведение
Маккейба скорее напоминает ночлежку из пьесы Горького «На дне»,
чем салун в традиционном вестерне.
Демифологизацию вестерна продолжает в своем фильме
«Последнее кино» (1971) известный американский режиссер, постановщик
фильма «Беспечный ездок» Деннис Хоппер. «Последнее кино» — это
фильм о фильме. В нем рассказывается о съемках вестерна в Перу.
Кадры вестерна и реальные события в жизни актеров,
снимающихся в этом фильме, переплетаются между собой. Насилие,
которое показывается в вестерне, заражающе действует на жителей
поселка: драки и убийства переходят с экрана в реальную жизнь.
В известной мере этот фильм является протестом против массового
голливудского вестерна с его проповедью насилия.
Другой необычный фильм, разрушающий миф о фронтире и его
героях,— «Жизнь и времена судьи Роя Бина» (1972), поставленный
молодым режиссером Джоном Милиесом с участием ведущих
американских актеров: Джона Хьюстона, Пола Ньюмена, Авы
Гарднер. В фильме рассказывается о судье Рое Бине, бывшем
преступнике, который посредством жесточайших расправ устанавливает
на «диком Западе» закон и порядок. Пятерых бандитов,
спасающихся от правосудия, он делает своими помощниками и добивается
того, что городок, который он взял под свою опеку, процветает.
Но затем на Запад наступает цивилизация. В Техасе открыли
нефть, и в город хлынула толпа предпринимателей. Меняется облик
городка: появляются машины, нефтяные вышки, офисы, дельцы,
банки, дансинги. На фоне прогресса техники и нефтяной горячки
героизм и доблесть пионеров Запада становятся смешными. Судья
Рой Бин скрывается, а его помощники оказываются на дне
общества: один чистит обувь, другой убирает на улице, третий
беспробудно пьет. Рой Бин появляется только в финале фильма, и то для
того, чтобы сжечь до основания этот городишко.
130

Фильм Милиеса — смесь комедии и горькой иронии. В нем —«
тоска по прошлому, ностальгия.об ушедшем героическом времени.
Не меньшей иронии и даже, можно сказать, сарказма исполнен
фантастический фильм режиссера Майкла Кричтона «Мир Запада».
В фильме изображается мир будущего — начала третьего
тысячелетия. Индустрия развлечений достигает такой степени
совершенства, что позволяет с помощью механических роботов, которых
совершенно невозможно отличить от живых людей, воспроизвести
обстановку прошлых эпох: Древнего Рима, средневековья или не
менее экзотичного мира американского «дикого Запада». Такие
«поездки» в прошлое становятся предметом «индустрии
развлечений»: за солидную плату желающие проводят свой отпуск в той
стране или в той эпохе, которая им больше всего нравится.
Двое молодых людей, героев фильма, решают провести свой
отпуск на диком американском Западе — среди суровых ковбоев
и мужественных пионеров. Фирма, организующая путешествие,
гарантирует им всевозможные удовольствия: туристы будут жить
в подлинной обстановке «дикого Запада», скакать на лошадях, пить
виски в салунах, участвовать в драках. Более того, им разрешается
пользоваться оружием и убивать своих механизированных
противников. И действительно, молодые люди вкушают все прелести
ковбойской жизни, знакомой им по старым вестернам: они наблюдают
ограбления банков, массовую перестрелку. Наконец, в салуне
появляется ковбой-робот (Юл Бриннер), который оскорбляет
туристов, и те — такова программа «развлечений» — убивают его. Ночью
операторы реставрируют все механизмы, поврежденные в
перестрелке, и наутро Юл Бриннер опять появляется перед нашими героями.
Они вновь убивают его, но на следующий день он, жаждущий
мщения, возвращается с пистолетом в руке. Однако на этот раз
в механизме электронных роботов происходят какие-то неполадки —
роботы отказываются подчиниться заложенной в них программе.
В результате робот убивает одного из туристов и начинает
преследовать другого. Одержимого жаждой убийства робота никто и
ничто не может остановить, скорость его манипуляций во много
раз превышает действия людей. Преследуемый роботом турист
попадает в павильон Древнего Рима, где — тоже из-за нарушения
программ управления — происходят восстания рабов. То же
случается и в средневековом павильоне, где средневековые рыцари
убивают всех туристов. В море крови, среди трупов и разрушенных
зданий герой слышит текст рекламы: «Путешествуйте в мир «дикого
Запада»! Вы прекрасно проведете здесь время!»
В фильме Кричтона проводится мысль о том, что коммерсализа-
ция истории — игра в «дикий Запад» — приводит к трагическим
результатам: персонажи истории восстают и разрушают мир
цивилизации. «Бунт роботов» оказывается здесь вполне обоснованным.
В известной мере фильм «Мир Запада» — это протест против ис-
5*
,.131

пользования в коммерческих вестернах идеализированной истории
йокорення Запада для пропаганды насилия.
Большой интерес для понимания той эволюции, которая
происходит с современным американским вестерном, представляет фильм
Роберта Олтмана «Баффало Билл и индейцы» (1976). В основе
фильма — реальная история пионера покорения Запада Уильяма
Коди, по прозвищу Баффало Билл. В 60-х годах он участвовал
в войне с индейцами, а затем организовал театрализованное
представление «Зрелища дикого Запада».
Основная идея фильма: американская история — это
шоу-бизнес. Олтман пересматривает традиционные легенды и мифы
американской истории, согласно которым белые — мужественные герои,
индейцы — кровожадные убийцы.
По своей структуре фильм Олтмана — сложное произведение.
В нем сосуществуют три плана: во-первых, история самого Баффало
Билла; во-вторых, его театральное представление и, в-третьих,
повествование писателя, который рассказывает о Баффало Билле и
его представлении.
Картина Олтмана — зрелище в зрелище. Мы видим Баффало
Билла (его играет Пол Ньюмен) в преклонном возрасте, эдаким
театральным героем, пестро одетым, в парике из длинных белых
волос, окруженного певицами, антрепренерами. Он ездит на белом
коне, который постоянно его не слушается. Живет в вымышленном
театральном мире. Прячется под одеяло, когда его застают без
парика, потому что по легенде он должен быть белокурым и
длинноволосым. Фактически в фильме Олтмана он не герой, а марионетка,
которая действует по сценарию, написанному для него писателем
НедОхМ Бантлейном. Он — миф, созданный фантазией сценариста.
Когда он напивается, то забывает, кто он сам и что ему надо делать.
Другой полюс — индейцы и их вождь Сидящий Бык, которого
вместе с его племенем за мизерную плату — пару одеял —
нанимают для участия в зрелище. По сценарию, белые должны победить,
а дурные индейцы — погибнуть. Но Сидящий Бык, появляясь на
арене, излучает моральное достоинство, силу и даже вызывает
у зрителей чувство страха.
После известия о том, что Сидящий Бык убит, зрелище
становится наконец таким, каким хотел его видеть Баффало: в поединке
с огромным индейцем он повергает противника на землю и всходит
на театрализованный пьедестал. Таким Баффало вошел в
американскую историю. Но, как показывает Олтман, в Америке историю
делает шоу-бизнес. Фильм Олтмана, используя традиционный жанр
вестерна, разоблачает мифы официальной американской истории,
согласно которым пионеры Запада — благородные герои, а
индейцы .— жестокие убийцы и головорезы.
Итак, мифы о «диком Западе» — и их критическое
переосмысление. Вестерн — и антивестерн. Эволюция жанра или эволюция
132

идей? Буржуазные исследователи предпочитают видеть лишь
изменения формы или «смену идей, которая, спасает вестерн от упадка» *,
то есть модернизацию идей ради спасения жанра. Так рассуждают
Д. Фенин и У. Эверсон, которым по душе наивный оптимизм
вестернов с их идеализацией прошлого США. Свое недовольство против
сегодняшнего дня США они выражают не с позиций будущего, а
с позиций прошлого, которое представляется им героическим.
Вестерн, по их мнению, отражает «необходимость в романтике
приключений, оптимистическом понимании будущего, потребность в
справедливости, индивидуализме, смелой и независимой личности». Этот
жанр, по их мнению, представляет контраст тому пустому и ложному
миру, в котором так часто оказываются американцы: фронтир
быстро исчезает, а век лошадей давно прошел 3.
Такое идеализированное понимание вестерна (как изображения
героической эпохи) характерно для американских исследователей.
Оно связано с чувством ностальгии по тем идеалам, которые сквозь
пелену десятилетий рисовались им в прошлом, «золотом веке». Но
как романтизированное прошлое, так и его идеалы оказались
фантомом. И если им прежде не дано было осуществиться, то
теперешняя Америка тем более не дает для этого никаких оснований.
Гангстерский фильм и его герои. В главе, посвященной герояхМ
американской истории, мы уже говорили о том, что в условиях
экономического кризиса, роста преступности в стране в
американском искусстве появляется новый герой — гангстер. В
кинематографе появление этого героя сопровождалось возникновением нового
жанра — так называемого гангстерского фильма.
По своей популярности и воздействию на массового зрителя он
ни в коей мере не уступает такому типично американскому жанру,
как вестерн. Возникнув в самом начале 30-х годов, гангстерский
фильм и до сих пор продолжает играть огромную роль в
американском киноискусстве, и сегодня нет никаких симптомов того, что
этот жанр по своему значению и популярности уступает сейчас
каким-либо другим.
Хотя в настоящее время гангстерские фильмы снимаются не
только в США, тем не менее они представляют собой типично
американский жанр. Он родился в Америке и тесно связан с
американской историей. Как и вестерн, гангстерский фильм не только
отразил американскую действительность, но и оказал огромное
влияние на социальную психологию и поведение американцев.
Как и вестерн, гангстерский фильм отразил эволюцию многих
традиционных для буржуазной Америки идеалов, в том числе и
1 Fenin G., Everson W. The Western. From Silenis to the Seventies,
p. 378.
2 Ibid., p. 397.
133

эволюцию «американской мечты». Джон Габри, автор популярной
книги «Гангстерский фильм», прямо пишет по этому поводу:
«Современный гангстер, чей таинственный облик и образ жизни вот уже
более сорока лет возбуждает и даже терроризирует воображение
американских зрителей, является, по сути дела, парадоксальной
фигурой. С одной стороны, он символизирует чудовищное зло, а
с другой стороны, он — ставшая явью американская мечта...
Гангстер в кино представляет собой многое из того, что является
болезненным для Америки, но в то же время он является выражением
американских идеалов» \
Роберт Уоршоу, напротив, видит эмоциональный и
идеологический смысл гангстерского фильма в активном отказе от
современной жизни США, от «американизма» вообще: «Гангстер — это «нет»
великому американскому «да», печатью которого проштемпелевана
вся наша официальная культура и которое тем не менее не имеет
ничего общего с нашей действительной жизнью» 2.
Каковы бы ни были концепции жанра, несомненно одно:
гангстерский фильм — это отражение исторической действительности
США. Как пишет Джон Бэкстер в своей книге «Гангстерский
фильм», «история гангстерского фильма — это история
преступности в США». Действительно, гангстерский фильм отразил все
этапы развития преступности в США и в своих лучших,
реалистических образцах дал объяснение причин этой преступности.
Гангстерский фильм с самого своего возникновения носил
документальный характер. Он отражал хронику жизни в США 20—
30-х годов, рост преступности, бутлегерство 3, войну гангстеров.
Названия гангстерских фильмов — «Враг общества», «Лицо со
шрамом» — буквально не сходили с заголовков газет. Это была
почти документальная хроника событий, перенесенная на экран.
Большинство кинокритиков и историков кино связывает
возникновение гангстерского фильма с установлением в Америке
«сухого закона». Этот закон был введен в действие 17 января 1920 года,
когда согласно 18-й поправке к Конституции было установлено, что
производство, продажа или транспортировка алкоголя, ввоз или
вывоз его из США должны быть запрещены. Нарушение этого
закона каралось штрафом в тысячу долларов и шестью месяцами
тюремного заключения, а повторное нарушение — десятью
тысячами долларов и пятью годами тюрьмы. Так называемый «Волстид
экт» (по имени представителя штата Миннесота Эндрю Волстида)
запрещал продажу крепких алкогольных напитков, хотя и не
запрещал покупать их.
1 Gabree J. Gangsters. From Little Caesar to the Godfather. N.Y., 1973, pp. 13—
14.
2 Warshow R. The Immediate Experience. N.Y., 1974, p. 130, 136.
3 Бутлегерство — незаконное производство спиртных напитков и торговля
ими.
134

«Сухой закон» привел в действие реакционные политические
организации. Ярым противником производства алкоголя в США
была расистская организация ку-клукс-клан, которая к тому
времени насчитывала около четырех миллионов человек. Были
использованы шовинистические чувства, направленные против
американцев немецкого происхождения, хранивших монополию на
производство алкогольных напитков в стране. Кроме того, в установлении
«сухого закона» большую роль сыграли интересы американского
бизнеса. Эндрю Синклер в своей книге «Сухой закон, эпоха
эксцессов» рассматривает «сухой закон» как проявление борьбы между
старой, сельскохозяйственной, и новой, урбанизированной,
Америкой. По его мнению, установление «сухого закона» было победой
аграрной цивилизации над урбанизхмом.
Характеризуя эпоху «сухого закона», Джон Бэкстер пишет:
«Как мера запрета «Волстид экт» был ошибкой. Употребление
алкоголя усилилось, поскольку существовали возможности
обходить закон и гангстерские банды, используя насилие и террор,
требовали от владельцев подпольных баров увеличивать
производство их продукта. Деньги, которые обычно шли на уплату налогов
и обложения, составили доход преступных банд. Гангстеризм в
Чикаго, например, вырос исключительно на основе «сухого
закона» х. Считалось, что «сухой закон» очистит нацию, устранит
преступность и укрепит мораль. Накануне принятия 18-й поправки
Антиалкогольная лига приветствовала американцев следующими
пожеланиями: «Завтра наступает наконец первый сухой день
рождения Америки. Когда стрелка часов минует цифру 12, родится
новая нация. Наступит эра чистого мышления и чистого образа
мысли. Антиалкогольная лига желает всем мужчинам, женщинам
и детям счастливого «Сухого» года».
Однако на деле установление «сухого закона» привело к прямо
противоположным результатам. Он явился если и не причиной, то
поводом необычайного роста преступности в США.
В 20-х годах по всей стране процветало бутлегерство. Вся страна
была опутана сетью незаконных организаций, производящих и
продающих алкоголь. На доходы от производства этого незаконного
продукта рекрутировались все новые и новые банды и организации,
которые сражались друг с другом за рынки сбыта.
Вся эта атмосфера незаконной деятельности породила новый
социальный тип — тип гангстера, который обманывал закон и
государство, но в то же время оказывал услугу, обществу, предлагая
запрещенные законом напитки. Этот тип гангстера, о деятельности
котЪрого сообщали ежедневные газеты, довольно скоро перекочевал
на экран, и гангстер стал одним из героев нового жанра кино —
гангстерского фильма.
* Baxter J. The Gangster Film. L.—N.Y., 1970, p. 72.
135

Как уже говорилось выше, первые гангстерские фильмы носили
документальный характер. Прототипами их героев были реальные
преступники, некоронованные короли преступного мира Америки:
чикагский король гангстеров Аль-Капоне, Джон Дилинжер, мамаша
Бэккер и ее сыновья, отчаянные грабители банков Бонни Паркер
и Клайд Барроу и другие.
Центральной фигурой гангстера 20—30-х годов в американском
кинематографе был Аль-Капоне. Легенда о нем была создана
газетами, а в последующем рассказана в романах «Подпольный мир»
Бена Хекта (1927), «Маленький Цезарь» У. Барнетта (1929) и др.
Биография Аль-Капоне и до сих пор является предметом
внимания многих американских писателей, причем некоторые из них
трактуют этого знаменитого преступника как типичный образец
«человека, создавшего самого себя» г.
Выходец из Италии, Дль-Капоне эмигрировал в Америку, где
оказался вначале в Нью-Йорке, а с 1921 года — в Чикаго. В 20-х
годах Чикаго был центром организованной преступности в США. Это
было связано с тем, что крупная индустрия в этом городе давала
большие барыши и город быстро богател. Этому способствовало
и географическое положение города, через который, а далее — через
Большие американские озера вел путь в Канаду.
Небывалый рост преступности в Чикаго относится к периоду
«сухого закона». Уже с 1916 года город контролировался гангстером
Колосимо, по прозвищу Большой Джим, но в 1920 году Колосимо
был убит другим гангстером — Джонни Торрио. Появившись в
Чикаго, Аль-Капоне становится «лейтенантом» при Джонни Торрио,
а затем по извечной логике соперничества убивает своего шефа
в цветочном магазине. После этого Аль-Капоне становится
фактически властелином города, наживаясь на игорных домах,
подпольных барах, бутлегерстве. В 1929 году его дважды арестовывали,
но он благополучно избегал тюрьмы. Только в 1931 году под
давлением неопровержимых улик он попадает на скамью подсудимых
и присуждается к одиннадцати годам тюремного заключения. Из
тюрьмы Аль-Капоне выходит в 1939 году. Умер он уже после
войны, в 1947 году, когда на экраны уже вышли многие фильмы,
посвященные ему и его банде.
Когда в конце 20-х годов Голливуд открыл, что тема
преступности и образ гангстера вызывают живой интерес у публики, появилась
серия гангстерских фильмов, посвященных Аль-Капоне. Среди
них — «Подпольный мир» Д. фон Стенберга (1927), «Маленький
Цезарь» М. Лероя (1930), «Враг общества» У. Уэллмана (1931),
«Лицо со шрамом» Г. Хоукса (1932). С этого времени гангстерский
фильм становится популярным жанром американского кино.
1 In: Pasley F. D. Al Capone: The Biography of Self-Made Man. London, 1966;
Cobier J. Capone. N.Y., 1971.
136

Известный американский социолог Джон Ковелти, анализируя
причины столь внезапного и быстрого подъема нового киножанра,
пишет: «Одним из важнейших аспектов легенды о Капоне было
появление на экране гангстера в качестве протагониста низших
социальных слоев. В XIX веке героический преступник был по
преимуществу аристократом, символизирующим силы зла. Даже
благодушный бандит американских вестернов, как правило,
происходит из респектабельных слоев общества: чаще всего его семья
владеет прекрасной фермой, до тех пор пока его не разоряет
лендлорд или владельцы железной дороги. Аль-Капоне — выходец из
вульгарных, низших слоев. Его самая характерная особенность
состоит в том, что он никогда не ассимилируется с высшим классом
и всегда остается нераскаявшимся варваром. Хотя он заботится
о своих манерах, костюме, он тем не менее всегда готов к драке и
кидает грейпфрут в лицо надоевшей ему даме. Даже одетый в
модный костюм и шелковую рубашку, Капоне своим поведением и
языком выдает свое происхождение из низших классов» *.
Одним из самых значительных фильмов, положивших начало
гангстерскому кино, был фильм «Лицо со шрамом» Говарда Хоукса
(1932). Этот фильм, как и многие другие, основывался на
биографии Аль-Капоне. Сохранилось воспоминание Хоукса о том, как
возник замысел этого фильма. «У нас был,— пишет Хоукс,—
довольно элементарный замысел, когда мы приступили к работе над
этим фильмом. Я спросил Бена Хекта, нравятся ли ему
гангстерские фильмы. «Боже мой,— ответил он,— ты не должен с ними
связываться». Но я сказал ему: «Знаешь, мне пришла в голову
мысль, что семейство Борджиа сегодня живет в Чикаго, а Цезарь
Борджиа — это Аль-Капоне». Тогда он ответил: «Ну что же,
приступим к работе с завтрашнего дня» 2. «Это сравнение Борджиа
с бутлегерством,— пишет Ричард Уайтхолл,— не было
искусственным. Бутлегеры осуществляли отравление народа в таких больших
масштабах, которые Борджиа даже и не снились» 3.
В этой параллели между Аль-Капоне и Борджиа сказалось
характерное для массового искусства стремление к трансформации
истории, ее классических мифов и легенд. С помощью приема
«остранения» историческая легенда о семье Борджиа получала
современное звучание, а судьба гангстера приобретала исторический
смысл и, подобно мифу, наполнялась новым содержанием. Так
возникала мифология гангстерского фильма, основанная на
принципе — постоянство мотива при бесконечной вариации сюжета.
Фильм Хоукса изображал традиционную версию Аль-Капоне —
«человека со шрамом», его возвышение и гибель. Первоначально
1 Cawelti J. Adventure, Mystery and Romance, pp. 60—61.
2 Voices of Film Experience. Ed. bv Jav Leida. N.Y., 1972.
* «Films and Filming», 1969, Jan.,* p. *11.
137

Тони Камонте — один из подручных в гангстерской банде. Но вот
убит один из предводителей соперничающей организации — Ко-
стело, и Тони становится лейтенантом. Он быстро поднимается по
иерархической лестнице успеха, пока не становится главой всего
преступного мира в Чикаго. Но даже и тогда Тони остается
человеком из низов. И хотя он носит черный костюм с неизменной
гортензией в петлице, его представления о богатстве и престиже
остаются по-детски наивными. Он показывает своей девушке шкаф
с одеждой: каждый день он может надевать новую рубашку.
Но концепция гангстерского фильма неумолимо ведет героя от
головокружительного успеха к гибели. В финале фильма квартира
Тони окружена полицией, в перестрелке погибает сестра Тони.
И тогда он понимает, что проиграл, что весь его путь к успеху
оказывается на самом деле преддверием катастрофы.
В финале хорошо используется символика. Еще в начале
картины мы видим рекламу знаменитой туристской конторы Кука,
которая кричит горящими буквами со стен зданий: «Мир
принадлежит Вам. Путешествуйте с помощью конторы.Кука». Первоначально
эта реклама звучит как обещание, как надежда завоевать мир. Но
в финале фильма, когда Тони погибает, эта светящаяся надежда
звучит горько и иронически.
Гангстерский фильм стал невероятно популярным в Америке
после успеха «Человека со шрамом» и «Маленького Цезаря». Об
этом свидетельствовала и демократическая пресса. Известный в
30-е годы кинокритик Дуайт Макдональд писал: «Маленький
Цезарь» — это самое значительное повествование о том, что произошло
в нашей стране», этот фильм отразил «сущность реальной жизни».
Об успехе жанра свидетельствовала и лихорадка, охватившая
Голливуд: в 1932 году было произведено пятьдесят фильмов о
гангстерах. Гангстер в короткий срок превратился в национальный миф,
в трагического героя. «Нет сомнения,— пишет Ричард Уайтхолл,—
что молодежь в Америке, да и не только в Америке, сделала из
гангстеров героев, окружила их ореолом славы и
предприимчивости, которые приписывались до того только «человеку с
пистолетом» из вестерна. Этот новый тип «человека £ пистолетом»,
пришедший прямо с газетных заголовков, взял верх и на некоторое
время занял место героев вестерна в популярной мифологии» х.
Такая дань восхищения «человеком с пистолетом» не случайна:
появился тот герой, которого ждала публика, подготовленная
рекламой успеха во что бы то ни стало. Этому человеку, преступнику,
приписывают несуществующие добродетели, его трагическая судьба
вызывает сочувствие, он, в конце концов, выступает как борец за
эмансипацию личности.
1 Whithall R. A Three Part Dossier on the American Gangster Film.—In: «Films
and Filming», 1964, Jan., p. 10.
138

Известный американский социолог Дэниел Белл в статье
«Преступление как американский образ жизни» пишет: «Настоящим
американцем был охотник, ковбой, пограничник, солдат, моряк,
а в перенаселенных трущобах — гангстер. Это был человеке
пистолетом, добывавший личной доблестью то, в чем ему отказал
сложный порядок стратифицированного общества. И дуэль с законом
разыгрывалась par exellence в сфере морали; это была дуэль между
гангстером, в котором воплощаются наши собственные незаконные
желания, и обвинителем, которому принадлежит решающее слово
и на чьей стороне сила закона» х.
Популярность первых гангстерских фильмов, несмотря на культ
насилия и жестокости, в немалой степени была вызвана и тем, что
с ними впервые в голливудский кинематограф проникли нотки
социального критицизма, впервые в кино (в литературе это
произошло в романах Т. Драйзера) была подвергнута сомнению идея
успеха.
Американский кинокритик Ричард Гриффит, анализируя
содержание гангстерского фильма, утверждает, что в 30-е годы этот
жанр был «зеркалом скрытого недовольства американской
социальной структурой». Он считал, что это единственный жанр
голливудского кино, существование которого может несколько
корректировать традиционный взгляд на Голливуд как на серийную фабрику
эскапистских или официально-патриотических фильмов» 2.
Критический настрой гангстерских фильмов приводит к тому,
что против них начинается кампания. Руководитель ФБР Э. Гувер
упрекает Голливуд в прославлении преступности. Различные
реакционные организации, в том числе «Дочери Американской
революции», «Рыцари Колумба», «Американский легион», обращаются
с требованиями прекратить производство фильмов, «проповедующих
насилие» и показывающих «позор Америки». В 1932 году журнал-
«Филм уикли» опубликовал серию статей против фильмов «Лицо со
шрамом» и «Секретная семерка».
Все это привело к дополнительным ограничениям и
запрещениям со стороны Ассоциации продюсеров и прокатчиков кино
(Motion Picture Producers and Distributors of America). Президент
этой организации Хэйс заявил, что «преувеличение роли гангстеров
в американской жизни нежелательно».
Все эти выступления в печати, ограничения и запрещения
привели к тому, что Голливуд практически прекратил производство
гангстерских фильмов. К концу 1932 года гангстерский фильм
совершенно сошел с экранов и в течение нескольких лет вообще
не производился. Так завершился первый цикл развития этого
жанра, относящийся к периоду 1929—-1932 годов.
1 Социология преступности. М., 1966, с. 267.
2 Movies and Method. Ed. by В. NMchols. Berkeley and Los Angeles, 1976,
p. 116.
139

Следующий цикл начался в 1934 году. Он связан со следующим
событием. Двадцать второго сентября 1934 года при выходе из
чикагского кинотеатра «Байограф» агентом ФБР был застрелен один
из героев преступного мира Америки — Джон Дилинжер. По
иронии судьбы Дилинжер, который долгое время скрывался от
полиции, вышел из укрытия, чтобы посмотреть гангстерский фильм
«Манхэттенская мелодрама». Увлечение мелодрамой привело Ди-
линжера к трагедии.
Убийство Дилинжера полицейским агентом знаменовало не
только поворот в борьбе правительства против преступности, но и
в эволюции гангстерского фильма. После двухлетнего перерыва
гангстерский фильм вновь появился на экранах Америки, но с
одним существенным изменением. Вместо гангстера героем новой
серии стал идеализированный полицейский — джимен г. Как
отмечает Э. Саррис, его идеологическая функция заключалась в том,
чтобы «не только обезвредить гангстера, но и отнять у него
популярность, привлекательность, романтику» 2.
Джимен был новым типом полицейского, созданным
федеральным правительством для борьбы против захлестнувшей страну
волны преступности. До этого времени борьба с гангстерами велась
только штатной полицией. Если гангстер покидал один штат и
переезжал в другой, то он не нес юридической ответственности за
преступления, совершенные в другом штате. Именно поэтому
возникла необходимость создания нового контингента людей, которые
уже не были сотрудниками штатной полиции, а являлись агентами
правительства. Они могли бороться с гангстерами как с
общенациональной опасностью, как с «врагами общества». Поэтому агенты
могли преследовать преступников по всей стране, не ограничиваясь
территорией одного штата. Сначала безоружные, они получили
право владеть оружием, автоматами, газовыми гранатами. Фильмы,
в которых героями стали агенты ФБР (джимены), имели целью
подготовить общественное мнение к новой политике правительства
в борьбе с гангстеризмом.
Однако джимен не просто вытеснил гангстера с первых ролей
в гангстерском фильме, он заимствовал у него имидж, манеру
поведения, этику риска и надежды на успех. Как и гангстер,
джимен предприимчив, умеет постоять за себя в драке или перестрелке.
Он тоже не имеет твердых моральных убеждений и чаще всего
руководствуется не долгом, а личными мотивами. И хотя в реальной
жизни гангстер и джимен были антиподами, в структуре
гангстерского фильма джимен заменил образ гангстера, сохранив Есе его
качества, в том числе и его претензию на воплощение идеала
«человека, создавшего самого себя».
1 Джимен (от англ. gun-man) — стрелок.
2 Sarris A. Big Funerals. The Hollywood Gangsters, 1927—1933.—In: «Film
Comment», 1977, May—Jul., p. 6.
140

«Различие детектива и гангстера,— пишет Д. Ковелти,—
заключается в том, что гангстер — эгоцентрист, его действия
мотивируются только его желаниями, он хочет диктовать миру свою волю,
но, поскольку его амбиции ограниченны, он может нести только
разрушение. Детектив же руководствуется не амбицией, а желанием
помочь другим людям. За исключением этого различия моральный
мир этих двух типов один и тот же» х.
Одним из первых фильмов в новой серии гангстерских фильмов
была картина режиссера Уильяма Кейгли «Джи Мен» (1935). Герой
фильма Дэвис Брик (его играет Джеймс Кегни) — молодой адвокат.
В недавнем прошлом он был беспризорным, бродяжничал по стране,
был связан с преступным миром. Но руководитель гангстерской
банды, некто Мак Кей, оплатил Дэвису учебу в университете.
Теперь Дэвис сидит в адвокатской конторе и ждет своих клиентов.
Но дела идут плохо, так как молодой адвокат отказывается от
сомнительных дел. Его однокашник по университету предлагает
вступить на правительственную службу, но Дэвис отказывается,
ведь своим дипломом он во многом обязан Мак Кею. Но когда
гангстеры убивают его приятеля, он делает выбор и становится
агентом ФБР. Он проходит основательный тренаж: занимается
стрельбой, боксом, джиу-джитсу. Знакомство с преступным миром
помогает ему, он выводит ФБР на нью-йоркских гангстеров, в числе
которых — «враг общества номер один» некто Леггет. В результате
шайка гангстеров разгромлена, а неуловимый Леггет погибает
в перестрелке с полицией и агентами ФБР.
В некоторых гангстерских фильмах конца 30-х годов в центре
внимания уже не биографии знаменитых гангстеров, а социальные
условия, порождающие преступность. Если в ранних фильмах о
гангстерах утверждалась та идея, что гангстерами не становятся,
а рождаются, то теперь появляются попытки социального анализа
их жизни. В этом смысле показательны фильмы «Ангелы с грязными
лицами» (1938) и «Школа преступности» (1938).
В фильме режиссера Майкла Кертица «Ангелы с грязными
лицами» рассказывается о судьбе двух подростков, которые живут
в одном из перенаселенных, грязных тупиков большого города.
Один из них, Рокки Салливэн, становится известным и удачливым
преступником, а другой, Конноли,— священником. В тупике, где
они когда-то жили, ничего не изменилось: та же нищета, грязь,
преступность. И та же участь у детей: грязные и голодные, они
занимаются мелким воровством. Рокки Салливэн для них — герой,
воплощение сильного и бесстрашного человека. И когда Рокки
возвращается в свой город, они готовы боготворить его, слушать
каждое его слово. Священник Конноли, который тратит все силы
на то, чтобы перевоспитать ребят, с горечью говорит: «Чтобы завое-
1 Cawelii /. Op. eft., p. 61.
141

вать их доверие, мне понадобилось три года, а тебе — всего
тридцать минут». Но вот Рокки (его играет Джеймс Кегни) вступает
в соперничество с местной бандой, выманивает у нее сто тысяч
долларов и часть из них отдает Конноли на воспитание ребят. Но тот
отказывается: деньги, добытые преступным путем, не могут
служить добру. Более того: чтобы избавить своих питомцев от дурного
влияния Рокки, Конноли начинает выступать с разоблачениями
против своего бывшего друга по радио и в газетах. В конце концов
полиция арестовывает Рокки по обвинению в убийстве, суд
приговаривает его к смертной казни. Но прежде чем его отведут на
электрический стул, камеру смертника посещает Конноли и"
умоляет Рокки перед смертью попросить пощады у исполнителей
приговора: это может исправить ребят, которые хотят стать такими
гангстерами, как Рокки/ Рокки категорически отказывается: еще
никогда и ни при каких обстоятельствах он не трусил. Но в финале
фильма, когда Рокки ведут на электрический стул, он кричит,
умоляя о пощаде. Газеты оповещают, что знаменитый гангстер умер
как трус. Ребята, узнав об этом, возвращаются к священнику,
теперь они всецело в его власти.
В этом фильме, не лишенном мелодраматических моментов, есть
вместе с тем попытка разобраться, откуда возникает преступность,
почему дети американцев становятся гангстерами. И хотя фильм
не дает прямого ответа на этот вопрос, заслуга режиссера в том,
что этот вопрос впервые был здесь поставлен.
В фильме Кертица чувствуется дыхание живой жизни, отсюда
отсутствие штампов гангстерского боевика. Гангстер здесь уже
не сверхчеловек, не супермен — он живой человек, порой
надменный, порой жалкий, но зато лишенный всякого схематизма. Можно
считать, что в образе Рокки стереотип «американской мечты»
подвергся значительному переосмыслению и переакцентировке.
«Стопроцентный» американский парень, добивающийся успеха везде и
всюду, у Кертица оказывается на поверку заурядным обывателем.
Фильм «Ангелы с грязными лицами» положил начало новому типу
гангстерского фильма, в котором преступный мир изображается
реалистически, без всяких прикрас жанра. Эта традиция получила
широкое продолжение в голливудских картинах 60-х годов.
Начиная с 60-х годов предметом изображения в гангстерском фильме
становится не отдельный преступник и метаморфозы его судьбы,
а организованная преступность. «Хотя преступные организации,—
пишет Ковелти,— существовали более столетия, миф об
«организованной преступности» является современным явлением. Даже такой
борец с преступностью, как Эдгар Гувер, отрицал идею
национальных синдикатов преступников до середины 50-х годов. Потом
отрицать стало трудно, так как к тому времени публика узнала о
широких преступных организациях, таких, как «Коза ностра»,
«Мафия», «Синдикат». Все это подтверждалось различными слушаниями
142

в Конгрессе, расследованием большого жюри, сенсационными
публикациями в газетах» х.
Назначенная в 1967 году президентом Линдоном Джонсоном
комиссия обследовала 71 город и обнаружила присутствие
организованной преступности в 25-ти из них. В своих выводах комиссия
была вынуждена признать, что в четырех из пяти обследованных
городов с населением один миллион жителей имелась
организованная преступность.
Выяснилось также, что доход от организованной преступности
составляет 6—7 миллиардов долларов ежегодно. Эта цифра
превышает чистый доход таких промышленных корпораций, как
«Дженерал моторе», «Стандард Ойл», «Форд», «Дженерал электрик»,
«Крайслер», «Интернейшнл бизнес мэшинз», «Мобил ойл», «Тексако» и др.
Современный гангстерский фильм отказывается от изображения
биографий отдельных преступников. На смену фильмам о
Дилинжере, Аль-Капоне, «малютке Нельсоне» приходят фильмы
о подпольных преступных синдикатах. Этот поворотный момент
начинается с фильма Френсиса Копполы «Крестный отец».
0 фильме «Крестный отец» в нашей литературе много писали.
Можно сослаться на статьи Я. Березницкого, И. Силюнаса и др.
Гораздо в меньшей степени писалось о фильме «Крестный отец,
часть II», который по своему идейному содержанию оказался,
несомненно, выше первой части этого фильма 2.
Первая часть «Крестного отца», которая явилась прямой
экранизацией романа Пьюзо, представляла собой несомненное
продолжение традиции гангстерского фильма с бандами, перестрелками,
бесконечной серией жестоких убийств, морем крови и насилием.
Правда, в каноническую схему гангстерского фильма Коппола внес
и новый элемент. Изображая войну гангстеров, Коппола проводил
идею о том, что мафия мало чем отличается от любого
капиталистического бизнеса. В его фильме мафия — аллегория всякого
свободного предпринимательства и погони за прибылью. А в одном из
интервью, которое Коппола дал в 1972 году, он говорил: «Я хотел
показать мафию как метафору Америки. И мафия и Америка вышли
из Европы. И мафия и Америка имеют абсолютно одинаковую
организацию. У обеих руки в крови, когда они борются за власть и
защищают свои интересы. Обе они — и мафия и Америка — абсолютно
капиталистический феномен и имеют своей целью прибыль». Это
горькое признание, характеризующее современный имидж
Америки, американский образ жизни, раскрывает нам замысел режиссера.
Во второй части фильма изображается новый дон — Майкл. Он
1 Movies and Method. Ed. by В. Nichols. Berkeley and Los Angeles,
p. 61.
2 Об этом фильме см.: Шестаков В. Америка в зеркале экрана. М., 1976;
Его же. Новый Голливуд: миф и реальность.— В сб.: Мифы и реальность, М.,
1978.
143

действует скорее как бизнесмен, чем как гангстер. Его
посетители — конгрессмены и сенаторы, которым он оказывает
всевозможные услуги. И когда Майкла вызывают на сенатскую комиссию,
занимающуюся проблемой организованной преступности в стране,
именно сенаторы спасают Майкла от разоблачения. Один из них,
сенатор Гири, произносит горячую речь в защиту Майкла,
утверждая, что он, как и большинство американцев итальянского
происхождения, «внес большой вклад в историю Америки и
американский образ жизни». Так Коппола раскрывает одно из самых
болезненных явлений современного капиталистического общества —
связь организованной преступности с политической властью. Мысль
Копполы: «Мафия — это метафора Америки» — получает здесь
острое социально-критическое звучание.
В 70-е годы, когда критическая струя в кинематографе заметно
усиливается, эта мысль находит свое воплощение в ряде фильмов.
Среди них — киноленты, разоблачающие связь преступного мира
с полицией. Наиболее ярко эта тема была продемонстрирована в
фильме Сиднея Люмета «Серпико» (1973). Героем этого фильма
является полицейский сыщик Фрэнк Серпико (эту роль превосходно
исполняет Ал Пачино). Блестящий выпускник Полицейской
академии, Серпико решает посвятить всю свою жизнь борьбе с торговлей
наркотиками. Он отращивает длинные волосы, одевается как
типичный хиппи и в этом виде посещает злачные места Нью-Йорка, где
происходит торговля наркотиками. Но вскоре Серпико
обнаруживает, что в этом преступном бизнесе участвуют не только гангстеры,
но и сами полицейские, которые получают свою долю от
поставщиков кокаина и марихуаны. Он сообщает об этом факте в газеты, но
разоблачения приводят лишь к конфликту с начальством и
коллегами. И когда на одной операции по изъятию наркотиков он
попадает в засаду, никто из полицейских не приходит к нему на помощь.
Серпико получает тяжелое ранение, но все-таки находит в себе
мужество и дает показания на комиссии по расследованию
коррупции. На этом его блестящая карьера завершается: Серпико бросает
службу и уходит из полиции. Обращение прогрессивных
кинематографистов к таким болезненным явлениям, как коррупция,
которая сегодня охватывает даже высшие эшелоны американской
администрации, было вызвано рядом политических скандалов,
отразивших глубокий моральный кризис буржуазного общества.
Связь преступности, политики и большого бизнеса становится
очевидной для всех. О. Демарис в своей книге «Город в плену»,
посвященной преступности в Чикаго, пишет: «Сегодня совершенно
невозможно различить партнеров: бизнесмен является политиком,
политик — гангстером, гангстер — бизнесменом» *.
1 Цит. по кн.: Pedelion С. Don. The Executioner: Chicago Wipe-Out. N. Y.,
1971, p. 16.
14*

Бывший министр юстиции Р. Кларк в своей книге
«Преступность в США» сообщает, что в 1968 году из 300 агентов,
работающих по борьбе с наркотиками, более 50-ти были уволены, а 12
были обвинены в торговле наркотиками и получении взяток.
Характеризуя эти скандальные факты, Ф. Кук пишет в книге
«Страна коррупции»: «В середине XX столетия по всей Америке
от побережья к побережью, в маленьких и больших городах
прогремели скандалы, связанные с глубочайшим моральным падением
цивилизации: полицейский становится вором» *.
Фильмы, отражающие подобные явления, как пишет
американский исследователь вестерна Ковелти, «не просто показывают
ненормальность преступности — они выражают более глубокий смысл.
Они стали мрачным напоминанием, что Америка — это общество
преступников, они стали выражать разрушительную иронию по
поводу того, что «семья» преступников может быть более
человечной и более морально удовлетворительной, чем общество с
казарменным распорядком безответственных влиятельных организаций,
неограниченной коррупцией и бессмысленным насилием» 2.
Политический фильм. Прогрессивные режиссеры Америки всегда
обращались к острым политическим проблемам американской
действительности. О положении американских трудящихся, о
классовых сражениях 30-х годов рассказывалось в таких широко
известных фильмах Дж. Форда, как «Гроздья гнева» и «Табачная дорога».
Одним из острых политических фильмов, который завершал
развитие демократического кинематографа 30-х годов, был «Гражданин
Кейн» Орсона Уэллса (1941). В этом фильме с глубокой психоло*
гической правдой изображалась жизнь газетного магната Чарлза
Форстера Кейна, ставшего живым воплощением традиционных
американских мифов о «равенстве возможностей» и «личном успехе».
Фильм начинается с момента смерти Кейна в его огромном и
роскошном замке Ксанду. Перед самой смертью Кейн произносит
непонятное для окружающих слово: «Rosebud».
После смерти Кейна журналист Томпсон пытается выяснить, что
представлял собой «гражданин Кейн», какой человек скрывался
за мифом о властном и всемогущем политическом деятеле, ставшем
еще при жизни символом Америки. На вопрос о том, кто он, сам
Кейн отвечал: «Я — американец. Всегда был и буду простым
американцем».
Вначале Томпсон знакомится с официальным портретом
«простого американца». Он просматривает рекламный ролик о жизни Кейна.
Здесь под звуки бравурной музыки создается образ человека,
который использовал свой шанс, поднялся снизу до уровня сильных
1 Cook F. The Corrupted Land. N.Y., 1966, p. 243.
2 Cawelti J. Op. cit., p. 79.
145

мира сего. Но это только одна версия. Затем камера возвращает
нас в прошлое, показывает действительную судьбу Кейна: его
подъемы и падения, силу и слабости этой незаурядной личности.
И оказывается, что в жизни это был глубоко несчастный человек.
Миф об успехе поманил его. Ему в жертву Кейн принес простые
человеческие чувства — любовь к женщине, искреннее желание
принести счастье людям. А в результате — поражение на
политических выборах, потеря друзей, одинокая смерть в гротескном
замке, в котором собраны все богатства мира, но нет одного —
простого человеческого счастья. И умирает Кейн, вспоминая свое
детство, когда он катался на деревянных саночках, на которых
была надпись «Rosebud». Несбывшаяся мечта о счастье — вот ключ
к жизни Кейна, вот разгадка его трагедии, скрывающаяся под
официальным мифом преуспеяния.
Следует отметить, что у «гражданина Кейна» были
предшественники, но только не в кино, а в литературе. Это — «принц мечты»
Каупервуд Т. Драйзера и «великий Гэтсби» Фицджеральда. Они тоже
поверили в «американскую мечту», стали ее рабами и потерпели
поражение, каждый по-разному, но с одним и тем же чувством,
что идеал, к которому они стремились, обманул их.
В условиях разгула маккартизма, начавшегося в 40-х годах,
политический кинематограф, отражающий правду об американской
действительности, не мог существовать. Ему на смену пришли
дешевые шпионские и детективные фильмы, проповедующие
антисоветизм и дух «холодной войны».
Только в 60-х годах многие из передовых американских
режиссеров попытались очиститься от скверны маккартизма и выступили
в своих произведениях в защиту гуманистических человеческих
ценностей, в защиту прав человека своей страны.
Одним из первых свидетельств этого процесса был фильм Сиднея
Поллака «Какими мы были». Он воскрешал самую мрачную
страницу в истории Голливуда — период маккартизма, «охоты за
ведьмами», когда подвергались гонениям прогрессивные режиссеры и
сценаристы, обвиненные в принадлежности к компартии. Эта
грустная повесть об утраченных иллюзиях, о моральной трагедии тех,
кто изменил своим идеалам, имела прямой политический подтекст.
Следует отметить, что тема маккартизма до сих пор не сходит
с американского экрана. Свидетельство этому — вышедший в
1977 году фильм Мартина Ритта «Подставное лицо».
Если прежде появлялись отдельные значительные фильмы на
острые политические сюжеты, то начиная с 70-х годов возникает
целая серия фильмов на эти темы, что позволяет даже говорить
о возникновении целого жанра политического кино в США. Темами
этих фильмов становятся многие кризисные явления, характерные
для американского общества последних десятилетий: политические
скандалы, коррупция, Уотергейт, воина во Вьетнаме.
116

Один из первых фильмов о политических скандалах появился
в 1964 году. Это был «Самый достойный» по пьесе одного из самых
талантливых американских писателей, Гора Видала. Фильм
рассказывал о нечистоплотных политических махинациях, этих
постоянных спутниках предвыборных кампаний в США.
В 1974 году на экранах США появился фильм Френсиса Копполы
«Разговор», который, будучи снят до Уотергейта, перекликался по
теме с этим политическим скандалом, пошатнувшим администрацию
Никсона. В 1977 году появился фильм режиссера А. Пакулы «Вся
президентская рать» по книге двух журналистов — Вудворта и
Бернстайна, посвященной истории Уотергейта. О коррупции, о
связи организованной преступности с политической верхушкой и
полицией рассказывается в таких фильмах, как «Серпико», «Крестный
отец» и др.
Американский кинематограф не прошел мимо такого события
американской истории, как 200-летие США. Оно стало поводом
для осмысления и переосмысления пройденного страной
исторического пути, судеб «американской мечты». Появившиеся в связи
с этим юбилеем произведения имели далеко не однородный
характер, среди них были и откровенно буржуазно-апологетические
и критические, правдиво анализирующие явления американской
действительности. По-разному получила в них отражение и
«американская мечта».
«Моя аллегория Америки» — так объяснил суть своего фильма
«Нэшвилл» (1975) режиссер Роберт Олтман. Если «Крестный отец»
Френсиса Копполы рассказывал о связи политики и мафии, то
«Нэшвилл» раскрывал связь политики и шоу-бизнеса.
В Нэшвилл, штат Теннесси, эту Мекку американской песни в
стиле «кантри» и «вестерн», возвращается еще слабая после
автокатастрофы «звезда» — любимица публики, хрупкая красавица
Барбара Джин. Среди сотен поклонников на аэродроме ее встречает и
политикан, пройдоха — некий Джон Триплет. Элегантный,
интересный, обаятельный, каким и положено по законам бизнеса быть
рекламному дельцу и агенту по связям с общественностью, Триплет
прибывает в город в разгар предвыборной кампании. Он
представляет здесь кандидата в президенты от так называемой партии «На
замену» Хэла Филиппа Уоркера, чье имя и единожды мелькнувший
портрет ассоциируются с небезызвестным политическим деятелем
Юга расистом Уоллесом. Через пять дней в нэшвиллском парке
на ступеньках местного «Парфенона» Триплету поручено провести
митинг в поддержку Уоркера, предварив его парадом «звезд»
музыки «кантри» и их концертом. Триплет пытается ангажировать
ведущих исполнителей этого жанра, соблазняя их трансляцией по
национальному телевидению. И вот агитфургон Триплета, подобно
призраку, носится по городу. Его появление и в общем-то
бессвязный текст, звучащий из установленных на нем репродукторов, иг-
147

рают роль рефрена, лейтмотива, своеобразной перебивки. Из
фургона долетают обрывки фраз о том, что вся беда нации в адвокатах
(они заполнили и Конгресс США и всю жизнь американцев), и о
том, что Уоркер, и один только Уоркер, может дать однозначный
ответ, предложить нации жизненно важный для нее девиз: «Новые
корни для страны!»
Город Нэшвилл Олтмана разделен на две части: на тех, кто
в зените популярности, и на тех, кто, слоняясь по этому
бездушному карнавалу, дожидается своего звездного часа. Они тянутся
к «звездам», стремятся хотя бы постоять рядом с ними, наивно
надеясь, что сумеют унести с собой крохотный лучик своего
неуловимого зайчика — успеха.
Нэшвилл Олтмана — город простых людей, город, где повсюду
вас преследует властный голос политикана, зовущий к утраченным
корням, где в церкви поют о любви духовной, в уютных домах
ютится любовь квазиреспектабельная, а в мотелях — всякая
прочая. Однако единственное, что связывает людей в этом городе,—
это их стремление к успеху.
Тема «корней», точнее, отсутствие их — это фон, который делает
более явной главную тему фильма — погоню за успехом, ставшую
психотической манией в США, социальным бичом. И здесь сходство
политики и шоу-бизнеса очевидно. Национальная жизнь
превратилась в сплошной конкурс на популярность; и актеры и политиканы
не хотят уступить друг другу место на ступеньках успеха, ибо
успех — это не просто признание, это деньги. Вот почему, как
говорит Олтман, рвущиеся к этому мнимому идеалу готовы идти по
трупам, а добравшись до него, делать что угодно, только бы
удержаться.
«Наша культура, вдохновленная такими идеалами, как
возможность приобрести деньги, власть и славу, не останавливается ни
перед чем. Подделывается все, даже прошлое,— писал в своей
рецензии на фильм Курт Воннегут.— Поедающие ее плоды
утрачивают связь не только с реальностью, но и с людьми, окружающими
их. Эта культура взращивает психически больных».
В фильме уже никто ни во что не верит: ни в то, что говорят,
ни в то, о чем поют. И только одна Барбара Джин во все верит
искренне. И когда она пытается рассказать об этом со сцены, ей
не верят, ее считают лишившейся рассудка. А на митинге, где над
ее головой развевается огромное звездно-полосатое полотнище,
какой-то маньяк убивает ее из пистолета. Она гибнет, оставаясь
искренней и наивной, веря в миф о возможности вернуть своей
стране утраченные корни. Но не успели еще унести ее тело со
ступенек «Парфенона», как, воспользовавшись замешательством,
микрофон хватает давно рвущаяся к нему одна из сотен случайных
претенденток на славу. Вначале неуверенно, но постепенно входя
в роль она поет нечто разрастающееся до ритуально-церковного
148

спиричуэлза. И люди забывают об убийстве, они хлопают в ладоши,
ветер развевает звездно-полосатое полотнище — и все поют песню,
завершающуюся рефреном: «Все это меня не волнует».
Потомок новых пилигримов, прибывших в Америку на корабле
«Мейфлауэр», что уже само по себе символично, режиссер и
продюсер Роберт Олтман создал лучшую свою ленту, в которой
показал, к чему пришла его страна, оставшаяся без корней, без
идеалов, с одним стремлением — преуспеть. Преуспеть любой
ценой — ценой компромиссов с совестью, ценой человеческих
жизней.
После «Нэшвилла» Олтман создал еще один резко критический
фильм — «Свадьба» (1979),— в котором он беспощадно разоблачил
бездуховность и хронический аморализм буржуазного общества в
Америке. Как вынужден признать обозреватель журнала «Ныосуик»
Д. Кролл, «Свадьба» является одним из лучших фильмов Олтмана
и вместе с тем самым мрачным изображением сумасшедшей,
противоречивой Америки» х.
Критическим изображением политической реальности в США
является и вышедший в 1977 году фильм известного американского
режиссера Сиднея Люмета «Телесеть» (сценарий Педди Чаевски),
показывающий движущие механизмы коммерческого телевидения,
этого главного центра по созданию буржуазных стереотипов
общественного мнения.
Основным «эстетическим» принципом этого средства для
промывания мозгов являются деньги. Успех или неуспех телевизионной
передачи определяется здесь количеством квартир, включившихся
в телесеть,— чем их больше, тем выше балл, тем дороже в это
время реклама, тем больше барыши. Ради них калечится,
прерывается, снимается любая передача.
Сюжет фильма строится вокруг некоего Говарда Билла, одного
из ведущих специалистов последних новостей, дела которого за
последнее время беспрерывно ухудшались (его роль в фильме
исполняет известный актер Питер Финч, игра которого посмертно
отмечена «Оскаром» за лучшую мужскую роль). Билла за две
недели предупредили о том, что он уволен. Решив «отметить» это
событие со своим приятелем, заведующим отделом последних
известий, Говард Билл заявляет, что покончит с собой ео время одной
из передач. В пьяном угаре его приятель подтверждает, что на этом
деле можно было бы набрать «будь здоров сколько баллов, не говоря
уже о том, что за этим последует новая серия передач —
«Самоубийство недели», «Казнь недели» и «Смертный час».
Говард не покончил жизнь самоубийством, но режиссер и
сценарист своим фильмом нанесли серьезный удар по тем, кто
манипулирует сознанием миллионов людей, раскрыв технику промыва-
1 «Hewsweek», 1979, Nov. 25, p. 109.
119

ния мозгов, показав, что за истину они получают из источника,
называемого коммерческим телевидением!
Важно отметить, что сама по себе политическая тематика и даже
элементы критики существующего положения в США не делают
еще фильм демократическим или прогрессивным. За последнее время
в Америке появилось немало произведений, сделанных в струе,
которую можно было бы назвать критической. После книг
«Пентагоновские бумаги», «Вся президентская рать» и «Дневник ЦРУ»
критиковать стало модным. Мода растворила подлинную критику,
сделав ее мнимой. К картинам такого типа можно отнести ленту
«Вся президентская рать», в которой «Уотергейтское дело»,
окончательно подорвавшее в глазах американцев, да и всего мира миф
о системе выборов в США как о демократическом институте,
низведено до уровня коммерческого боевика, где два смелых парня
изобличают правящую администрацию страны. Подобные
метаморфозы — явление довольно типичное для американской культуры, и
это нельзя упускать из виду.
Сегодня в США появились фильмы, которые, показывая
кризисные явления американского общества, не вскрывают, а, напротив,
маскируют их социальные корни и таким образом пропагандируют
в массах идеи социальной пассивности и конформизма. Примером
такого фильма является фильм режиссера Майкла Чимино
«Охотник на оленей» (1979).
Тема войны во Вьетнаме — одна из наиболее популярных проблем
американского кино. Начиная с документальной ленты «Сердца и
умы», которая показала раскол нации на два лагеря — сторонников
и противников войны,— появилось большое количество фильмов,
так или иначе осмысливающих последствия этой войны для
американцев. Среди них — «Таксист» (1975), «Раскаты грома» (1977),
«Герои» (1978), «Возвращение домой» (1979). Большинство этих
фильмов носило критический характер, отражало протест против
«грязной войны», которая унесла тысячи жизней и причинила
огромный ущерб престижу США в мире. Однако в фильме «Охотник на
оленей» оценка войны во Вьетнаме приобрела иной эмоциональный
и идеологический смысл. Этот фильм является грубым искажением
истории. В нем американские агрессоры изображаются невинными
жертвами, святыми мучениками, тогда как вьетнамские борцы за
свободу и независимость своей родины рисуются насильниками и
садистами. И, хочет того режиссер или нет, фильм имеет явный
политический смысл: он служит оправданием войны во Вьетнаме
и носит совершенно очевидный антивьетнамский характер.
Этот фильм глубоко симптоматичен. Он отражает резкий рост
консервативных настроений в США, что проявляется не только
в политике, идеологии, но и в искусстве. В связи с этим во многих
произведениях искусства содержится попытка реставрации так
называемых «традиционных американских ценностей»: веры в «аме-
150

риканскую мечту», концепции успеха как единственного
нравственного критерия; представления о «человеке, создавшем самого себя».
Эти тенденции, как мы уже говорили выше, проявлялись и раньше,
в частности в фильме «Рокки». Теперь, как, например, в картине
«Охотник на оленей», они становятся господствующей тенденцией,
активно насаждаемой в массовом сознании буржуазным
пропагандистским аппаратом.
В этой связи нельзя не вспомнить слова Генерального секретаря
Компартии США Гэса Холла: «Движение против агрессии
Соединенных Штатов в Индокитае и борьба с этой агрессией оказали
глубокое влияние на образ жизни миллионов людей. Благодаря
Уотергейту и сопутствующим разоблачениям значительно
усилились угрозы для демократических прав и институтов, сохранение
которых в прошлом большинство считало само собой разумеющимся.
Правящий класс имеет в своем распоряжении множество средств,
к которым прибегает для сохранения пассивности масс, а если не
сохранения пассивности, то хотя бы для их раскола. Роль
своеобразного опиума пассивности выполняет идеологический тезис,
согласно которому капитализм является самым совершенным строем
даже при наличии некоторых недостатков и что в любом случае он
ныне стал народным капитализмом, покончившим с контролем
монополий... Вместо снотворного, роль которого в свое время
выполняли разглагольствования о «едином счастливом семействе», теперь
используются рассуждения о том, что мы должны держаться все
вместе, потому что наша страна попала в тяжелое положение. Эти
идеологические пропагандистские ухищрения приносят свои
результаты. Они создают препятствия на пути борьбы и радикализма».
Вместе с тем в передовом американском кинематографе, в
различных его жанрах, возрождается и демократическая, народная
мечта, мечта о равенстве, вера в лучшую Америку, в Америку
трудящихся,— мечта тех, кто борется в США за социальную
справедливость.
Глава 7. «АМЕРИКАНСКАЯ МЕЧТА» В ЛИТЕРАТУРЕ США
Об «американской мечте» в американской литературе написано
немало. Это одна из наиболее популярных тем американского
литературоведения. Существуют десятки исследований, хрестоматий и
антологий, посвященных этой проблеме. В них мы находим самые
различные оценки и того, что такое «американская мечта», и того,
какую роль она играет в американской литературе.
И тем не менее все это разнообразие оценок и интерпретаций
можно свести к двум принципиальным подходам —
апологетическому и критическому. Первый — исходит из того, что вся история
американской литературы есть история утверждения «американской
мечты» и все положительное развитие в области литературы зависит
151

от того, насколько тот или иной период в ее развитии передает
позитивный дух «американской мечты». Наиболее отчетливо этот
подход выражен в сборнике «Американская мечта в литературе»,
составитель которого Стэнли Вернер пишет в предисловии:
«Американцы до сих пор верят, что наша страна является величайшей
в мире, что люди в основе своей хороши и могут быть еще лучше,
что человек имеет личные права и возможности развивать свои
творческие способности. Вера в то, что Америка открывает равные
возможности для всех людей, является фундаментальной частью
Американской мечты. Американская история начиналась с мечты.
Первые поселенцы прибыли к этим берегам с надеждой создать
лучшую жизнь для них самих и их детей. Их смелость и настойчивость
стали основой для американского характера. Наше литературное
наследство свидетельствует о вере миллионов американцев в
Американскую мечту» \
Концепция «мечты» как основного стержня американской
литературы принимается многими зарубежными литературоведами.
В частности, в определенном аспекте ее принимает английский
литературовед Уолтер Аллен. В своей книге «Традиция и мечта»,
сопоставляя английскую и американскую литературу XX века, он
доказывает, что английская литература развивалась на основе
традиции, ставшей литературным и эстетическим законом, тогда как
американские писатели вдохновлялись поисками «американской
мечты».
Наряду с этим существует и другая, прямо противоположная
концепция соотношения «американской мечты» и американской
литературы. Она основывается на представлении о том, что
наиболее плодотворные периоды американской литературы связаны с
осознанием кризиса «американской мечты» и с попытками ее
критического осмысления. Такая концепция лежит, например, в основе
книги «Американские мечты, американские кошмары». Ее
составитель Дж. Мэдден исходит из того, что «история мечты в Америке —
это борьба за ее выполнение и критика ее несостоятельности» 2,
По его словам, подлинно художественной литературе США всегда
была присуща критика общественного устройства страны за его
неспособность превратить мечту в реальность. Основной
тональностью этого сборника является утверждение того, что история
американской литературы — это история борьбы «мечты» с
кошмарами, история кризисов и поражений этой «мечты». По мнению
авторов, именно критика «американской мечты», осознание невоз-,
можности ее реализации оказались наиболее плодотворным
направлением в развитии американской литературы 3.
1 The American Dream in Literature. Ed. by S. Werner. N.Y., 1970, p. 10.
2 American Dreams, American Nightmares. Ed. by D. Madden, 1971, p. 3.
3 Ibid.
152

. Эти две противоположные концепции представляют собой два
полюса в решении проблемы о взаимоотношении американской
литературы и «американской мечты».
Эти два подхода не умозрительны, они являются отражением
конкретного материала американской литературы, в которой
наряду с утверждением, а порой и апологетикой «американской мечты»
существовала огромная традиция, чаще всего связанная с
традициями критического реализма, осознания нежизненности этой
«мечты».
Тема «мечты» в американской литературе привлекает внимание
и советских авторов. Мы уже ссылались на статью А. Зверева
«Американская трагедия» и «американская мечта», в которой автор
попытался проследить литературную судьбу «американской
трагедии» *. Плодотворность такого подхода очевидна. Вместе с тем едва
ли можно согласиться с концепцией автора, в соответствии с
которой история американской литературы распадается на два
периода — литературу «американской мечты» (до начала XX века) и
литературу «американской трагедии», которая пришла, по мнению
автора, на смену «американской мечте». На наш взгляд, подобное
противопоставление «американской мечты» и «американской
трагедии» является в определенном смысле механистичным.
На самом деле, как нам кажется, «американская трагедия»
является не чем-то внеположным «мечте», а, скорее, одной из ее
модификаций, не отрицанием «американской мечты» как таковой, а
одним из моментов ее развития. «Американская мечта» и
«американская трагедия» — это две стороны одного и того же явления, два
полюса одного и того же силового поля.
Совершенно очевидно, что в рамках небольшой главы
невозможно дать сколько-нибудь полную картину развития американской
литературы XX века. Мы на это ни в коем случае не претендуем.
Наша задача состоит в том, чтобы выяснить, как изменилось
отношение к «американской мечте» на разных этапах развития
американского романа, какие типы и способы ее интерпретации выдвигали
американские писатели. Поэтому, не претендуя на историческую
полноту, попытаемся охарактеризовать литературную историю
«американской мечты», основные типологические подходы к ее
интерпретации.
«Американская трагедия». Образ «американской мечты» незримо
присутствует во всей американской литературе XX века. Это —
одна из традиционных тем американского романа, которая на
разных этапах развития литературы получала различную
интерпретацию и оценку.
* См.: Литература США XX века, с. 134—208.
153

Первоначальный вариант «американской мечты» был широко
тиражирован в многочисленных дешевых романах Горацио Алджера,
одного из самых популярных пророков евангелия успеха.
Популярность романов Алджера относится к концу XIX — началу XX века,
когда классовые противоречия американского капитализма еще не
получили явного антагонистического выражения и миф об обществе
«равных возможностей» еще сохранял иллюзию реальности.
Однако уже в эпоху экономического «процветания» для многих
американских художников стали очевидны пороки
капиталистической цивилизации. Широкую реалистическую картину
американской действительности нарисовал в своих романах Теодор Драйзер.
Творчество Драйзера богато и разнообразно. Одной из главных
в его романах стала тема «американской мечты», ее подъемы и
падения, столкновение мечты и реальности, превращение
«американской мечты» в «американскую трагедию».
Для Драйзера характерен новый подход к «американской мечте».
Вместо ее восхвалений, высокопарных и морализаторских
рассуждений в духе Горацио Алджера Драйзер включил «мечту» в контекст
реальной американской жизни конца XIX — начала XX века и
показал ее не вымышленную, а реальную судьбу. Оценивая роль
Драйзера в развитии американской литературы, английский
литературовед Уолтер Аллен писал: «Появление Драйзера с его
скептическим взглядом на «американскую мечту» произвело подлинную
революцию» г.
В своей «Трилогии желания» Драйзер реалистически изображает
развитие капитализма в Америке во второй половине прошлого
столетия. Герой романов, трилогии «Финансист» (1912) и «Титан»
(1914) Фрэнк Алджернон Каупервуд исповедует религию успеха.
Не считаясь ни с какими принципами морали, принося несчастье
своим близким, он медленно, но неотвратимо поднимается по
лестнице жизненного успеха: из мелкого биржевого спекулянта
становится могущественным финансовым магнатом. Даже когда за
спекуляцию городскими акциями Каупервуд попадает в тюрьму, он
не теряет своей веры в себя, в свой успех. В конце концов он
становится владельцем трамвайного транспорта в Чикаго,
чудовищно богатым и всесильным магнатом.
Хотя Каупервуд никогда не считается в своих действиях с
моралью, его нельзя назвать бездушным, лишенным интеллекта
человеком. У него есть своя философия, которая выражается в девизе:
«Мои желания — прежде всего». По словам Драйзера, он «принц
мечты», но и этого сильного, предприимчивого человека философия
успеха приводит в конце концов к моральной и жизненной
катастрофе. Успех оказывается иллюзией.
% Уолтер А. Традиция и мечта. М., 1970, с. 255.
15.4

Герой «Американской трагедии» (1925) Клайд Гриффите также
мечтает о жизненном успехе, ради которого идет на все. И перед
Клайдом та же цель, что и перед Каупервудом,— достичь широко
обещанного всем успеха. И когда на его пути оказывается Роберта,
за связь с которой он должен теперь платить, он идет на
преступление.
Для Драйзера судьба Клайда — это судьба сотен тысяч молодых
американцев, которые приносят себя в жертву Молоху, стремясь
достичь успеха.
Несмотря на различие психического облика героев,
«Американская трагедия» продолжает ту же тему, что и «Трилогия желания».
Отмечая это обстоятельство, видный писатель Роберт Пени Уоррен
пишет: «Каупервуд — «принц мечты», Клайд — раб мечты. Ни тот,
ни другой не имеют сознания собственного «я», но Каупервуд
энергично поддерживает свои иллюзии, Клайд пассивно следует им. Оба
представляют собой два полюса «трагедии» Америки, страны
фиктивных ценностей, которые порождаются фиктивным
самосознанием» х.
В своих романах Драйзер показал трагедию «американской
мечты», невозможность ее осуществления нравственными
средствами. На фоне литературы, проповедующей прагматические ценности,
философию успеха, воинствующего индивидуализма, Драйзер был
первым, кто высказал сомнение в возможности реализации тех
социально-нравственных идеалов успеха и преуспеяния, которые
составляют содержание буржуазной «американской мечты».
Своеобразно отразил судьбу «американской мечты» Френсис
Скотт Фицджеральд. В своих романах Фицджеральд красочно и
ярко отразил дух 20-х годов, десятилетие, которое он сам определил
как «эпоху джаза». Для Америки 20-е годы были периодом бума,
эрой временной экономической стабилизации. В эти годы
официальная пропаганда широко рекламировала идеи «процветания»,
безграничного накопления и потребительства. «Бизнес Америки —
это бизнес»,— говорил тогдашний президент Кулидж.
Эта атмосфера периода 20-х годов великолепно передана в одном
из лучших романов Фицджеральда — «Великий Гэтсби» (1925). Нет
необходимости пересказывать содержание этого широко известного
романа. Напомним только лирическое отступление в конце книги,
где автор смотрит на Америку глазами первых голландских
поселенцев: «И по мере того как луна поднималась выше, стирая
очертания ненужных построек, я прозревал древний остров, возникший
некогда перед взором голландских моряков,— нетронутое зеленое
лоно мира. Шелест его деревьев, тех, что потом исчезли, уступив
дому Гэтсби, был некогда музыкой последней и величайшей
человеческой мечты; должно быть, на один короткий миг человек затаил
1 Warren R. Democracy and Poetry. Cambridge, 1975, p. 27,
155

дыхание перед новым континентом, невольно поддавшись красоте
зрелища, которого он не понимал и не искал,— ведь история в
последний раз поставила его лицом к лицу с чем-то соизмеримым
заложенной в нем способности к восхищению».
Этот образ «американской мечты», возникший перед героем
романа в лунном свете, привиделся миллионеру Гэтсби, верившему
во всесильную американскую идею успеха... «Ему, наверное,
казалось, что теперь, когда его мечта так близко, стоит протянуть
руку — и он поймает ее. Он не знал, что она навсегда осталась
позади, где-то в темных далях за этим городом, там, где под ночным
небом раскинулись неоглядные земли Америки.
Гэтсби верил в зеленый огонек, свет неимоверного будущего
счастья, которое отодвигается с каждым годом. Пусть это
ускользнуло сегодня, не беда — завтра мы побежим еще быстрее, еще
дальше станем протягивать руки... И в одно прекрасное утро...»
Советский литературовед А. Н. Горбунов отметил общность
романов «Великий Гэтсби» и «Американская трагедия» Т. Драйзера,
психическую и эмоциональную общность их героев, трагическую
общность их судеб. «Впервые в полной мере раскрыв в «Великом
Гэтсби» неповторимое своеобразие своего таланта, Фицджеральд
создал свой оригинальный вариант «американской трагедии»,
высказав множество не менее глубоких, чем у Драйзера, мыслей о
современной Америке» 1.
К этой справедливой оценке добавим только, что идейная
общность Фицджеральда и Драйзера при абсолютном различии их
художественных методов и стилистики объясняется сходством
отношения к «американской мечте».
В одном из своих писем этого времени Фицджеральд писал:
«Величайшая надежда Америки состоит в том, что здесь что-то
должно произойти, но ты скоро устаешь гадать, потому что с
американцами ничего не происходит, кроме того, что они стареют, и
с американским искусством тоже ничего не происходит, потому что
Америка — это история луны, которая так и не взошла» ?.
Гроздья гнева. Окончилась первая мировая война. На одной
шестой территории земного шара победила социалистическая
революция. В капиталистическом мире стихал период острейших
классовых боев (1917—1923) и наступала полоса некоторого затишья,
что позволило говорить о периоде относительной стабилизации. Но
в то время, как в 1929 году объем промышленного производства
достиг наивысшего по сравнению с предыдущими годами уровня,
1 Горбунов А. И. Романы Френсиса Скотта Фицджеральда. Новосибирск,
1975, с. 74.
2 Fitzgp.rald F. Scott. Letters. Ed. by A. Turnbull. N. Y., 1963, p. 488.
15G

армия безработных американцев выросла до четырех миллионов.
И это несмотря на постоянное расширение производства.
Наступление буржуазии на уровень жизни трудящихся Америки
было встречено забастовками рабочего класса. В январе 1926 года
начинается забастовка шестнадцати тысяч текстильщиков в штате
Нью-Джерси, которая длится тринадцать месяцев и завершается
частичной победой рабочих.
В апреле 1927 года бастуют 200 тысяч рабочих-шахтеров.
Реформистское крыло профсоюзов предательски срывает стачку.
Горняки терпят жестокое поражение.
В ответ на размах забастовочного движения буржуазия США
усиливает террор против активных борцов американского
пролетариата. 28 августа 1927 года, после позорного судилища по
заведомо сфабрикованному делу, казнят на электрическом стуле двух
революционных рабочих-американцев итальянского
происхождения — Сакко и Ванцетти.
Реакционная политика США в отношении трудящихся, бедноты
(и в первую очередь бедноты из национальных меньшинств внутри
страны) осуществляется параллельно с экспансионистской
политикой за границей, и в первую очередь в Восточной Азии и
Латинской Америке.
Победив на президентских выборах в 1928 году, Герберт
Гувер заявил: «Мы, американцы, подошли ближе к окончательной
победе над бедностью, чем какая-либо другая страна в истории... Мир
вступает в эпоху величайшего экономического процветания».
А 24 октября 1929 года, в «черный четверг», произошел биржевой
крах в США — 32 процента трудящихся страны оказались
безработными.
В ответ на призыв Компартии США 6 марта 1930 года 1 миллион
250 тысяч безработных вышли на митинги и демонстрации в
нескольких крупнейших городах страны. В декабре 1931 года начался
национальный голодный поход на Вашингтон представителей
миллионов оказавшихся безработными трудящихся.
Летом следующего года состоялся поход 23 тысяч ветеранов
мировой войны, организованный с целью добиться обещанных им
пособий. Против участников похода были брошены регулярные
войска, танки, слезоточивый газ.
Ничуть не легче в эти годы было положение фермеров:
принудительная продажа фер*м за долги, за задержку в уплате налогов —
и все тот же слезоточивый газ в ответ на попытки организованного
протеста.
В 1933 году в результате очередных выборов президентом
страны стал Франклин Делано Рузвельт. Политика, проводившаяся
его правительством, несколько укрепила сильно пошатнувшееся
внутреннее и внешнее положение страны. Однако минувший
кризис не прошел бесследно. В 1935—1937 годах в США бастовало
157

3 миллиона 766 тысяч текстильщиков, швейников, грузчиков
Тихоокеанского побережья. В Сан-Франциско была объявлена
всеобщая забастовка 127 тысяч трудящихся.
Все эти массовые потрясения, и в первую очередь пробуждение
массового сознания и классовой солидарности, не могли пройти
мимо духовной культуры США 30-х годов — «грозовых»,
«бунтарских», «радикальных», «пролетарских», «красных». Они нашли свое
отражение и в крупных и в малых формах художественной
литературы страны.
За последние годы появилось огромное количество американских
исследовательских работ, в которых делается попытка заново
рассмотреть, «переоценить» это славное десятилетие. Ревизия сводится
или к принижению его роли, или к попыткам показать, что его
теоретическая основа (учение социализма) — явление чуждое
Америке, завезенное из Европы. Иными словами, это то, что на языке
вульгарной буржуазной пропаганды получило название «дело рук
Москвы». Подлинно американским, по их мнению, следовало бы
считать ту самую веру в «исключительность США», во все то, что
было определено «отцами-основателями». Суть этой веры была
сформулирована в 1931 году Джеймсом Траслоу Адамсом в
«Американском эпосе»: «...Американская мечта — это мечта о стране, в
которой перед каждым человеком открываются возможности,
соответствующие его способностям и его заслугам» х. Иными словами,
провозглашалась концепция, согласно которой
буржуазно-демократическая форма общественного правления обозначалась как вершина
личностных свобод. На уровне обыденного сознания этот идеал
получил вполне консюмеристский перевод и был обозначен словом
«успех». О сути его мы уже рассказывали.
Однако по мере развития американской истории все явственнее
проступали те глубинные противоречия, которые были присущи
буржуазной Америке с самого ее основания,— противоречия,
лежащие в основе экономики частного собственничества. И
передовая, демократическая Америка обратила свой взор к другой
теории— к теории научного социализма, отказавшись от
славословия буржуазной «американской мечты».
Американский литературовед Эдмунд Вильсон писал в 30-е
годы: «Старая американская мечта-легенда о бедном юноше, который
становится миллионером (пришедшая на смену легенде о бедном
юноше, который становится президентом), утратила свою яркость
и привлекательность... Реальностью общества миллионеров стали
уродства капитализма». И никакие попытки уже не могли
подновить буржуазную «американскую мечту», будь то лозунг «нового
курса» или обещание «новых свобод» или «великого общества»,
Что же касается представления о том, что социалистические идеи в
1 Adams J. The Epic of America, p. 404.
158

США были «завезены», то эта версия получила достойное
опровержение в заявлениях ряда выдающихся деятелей. Так, американский
писатель Майкл Голд сказал, что он пришел к социализму «за
несколько лет до русской революции, когда невозможно было
получать «директивы из Москвы». Юджин В. Дэбс, Билл Хейвуд, Джон
Рид — вот тс американцы, которые впервые внушили мне идеи
социализма»1.
В 1937 году Джозеф Фримен так сформулировал эту мысль:
«Социалистическое движение в Америке существовало задолго до
русской революции. Можно только посмеяться над теми, кто
заявляет — по злобе или по невежеству,— что «марксистский подход
к литературе был тайно замыслен и навязан американским
писателям».
В Программе Компартии США говорится: «Мы наследники
долгой и славной традиции. И если единомышленники у нас имеются в
каждой стране, корни нашего движения уходят в американскую
почву» 2.
Говоря об истоках социалистических традиций в американской
литературе, советский исследователь Б. Гиленсон писал: «Эти
истоки относятся еще к 30—40-м годам прошлого столетия, когда
утописты-социалисты в Америке, увидев первые горькие итоги
буржуазного прогресса, стали задумываться о возможности
некапиталистического пути. Позднее свою приверженность к идеалу братства
людей, социалистическому в своей сущности, выразил Уолт Уитмен.
Процветающую Америку, в которой восторжествовала
справедливость и равенство, нарисовал Беллами в своем знаменитом романе
«Взгляд назад». У.-Д. Хауэллс не только прямо писал об
иллюзорности «политической демократии», но и называл себя социалистом»3.
Все это свидетельствует, что литература «грозного десятилетия»
возникла не на пустом месте, а имела глубокие корни в
американской истории. «Прогрессивное движение в литературе США было
движением глубоко национальным,— указывал в своем
исследовании литературы США 30-х годов А. Беляев.— Однако, как и все
прогрессивное, движение это не замыкалось в границах своей
страны, а активно искало связи с прогрессивным движением в
литературах мира. Резко обострившаяся борьба пролетариата с
капиталистическим угнетением, подъем антифашистской борьбы во
многих странах мира и некоторые другие социальные факторы 30-х
годов определили бурное развитие прогрессивных тенденций в
литературах мира. Эти тенденции в каждой литературе возникали и
развивались по-разному; однако, раз возникнув, они, естественно,
1 Прогрессивные деятели США в борьбе за передовую идеологию. М., 1955,
с. 909.
2 «СШАг'^Экономика. Политика. Идеология», 1971, №2, с. 99.
3 Гиленсон Б. А. Социалистическая традиция в литературе США. М., 1975
с. 7.
159

искали путей сближения друг с другом, путей к объединению своих
разрозненных усилий...» х.
Демократическая и социалистическая литература Америки,
содержащая мечту о социализме, была по своему характеру близка
демократической мечте американцев. Своим содержанием она
противостояла традиционным индивидуалистическим ценностям,
характерным для апологетов буржуазной мечты. Как очень точно
подметил американский литературовед Малькольм Каули, «в то
время говорили не «я», а «мы» 2. Эта мысль звучит в словах Гарри
Моргана, героя романа Хемингуэя «Иметь и не иметь», когда он
говорит: «Человек один не может ни черта», и в эпиграфе из Джона
Донна к роману Хемингуэя «По ком звонит колокол»: «Нет
человека, который был бы как остров, сам по себе...» Об этом говорит и
Том Джоуд — герой романа Стейнбека «Гроздья гнева»: «Человеку
в одиночку жить не годится». Это была пора, когда
героям-одиночкам противопоставлялась классовая солидарность.
Второй примечательной чертой этой поры была критика «этики
успеха». По существу, эта критика началась в прошлом
десятилетии — в творчестве Теодора Драйзера.
Миф об успехе развенчивается Стейнбеком в мастерски
созданной картине, когда Джоуды по дороге в Калифорнию видят, что
«поля, расстилающиеся вдоль дорог, были плодородными, а по
дорогам ехали голодные люди. Амбары были полны, а дети
бедняков росли рахитиками и на теле у них вздувались гнойники
пеллагры». Гибнет герой книги А. Мальца «Глубинный источник»
коммунист Принси. Но своих врагов он морально побеждает: «Нет,
тот, кто предает свое дело, не человек» — таков «глубинный
источник» силы героя.
Гибнет Роберт Джордан — герой романа «По ком звонит
колокол», гибнет, выполняя задание взорвать мост в тылу у фашистов.
Гибнет, но становится бессмертным. В торжественном реквиеме
«Американцам, павшим за Испанию» речь идет именно о таких, как
Джордан, «ставших частицей испанской земли, а землю нельзя
обратить в рабство. Ибо земля пребудет вовеки. Она переживет
всех тиранов. Те, кто достойно сошли в нее — а кто достойнее
сошел в нее, чем воевавший в Испании? — те уже достигли
бессмертия». Разве сопоставимо представление о бессмертии человека с
таким потребительским понятием, как успех?
Все это привело в литературу нового героя, и в первую очередь
героя-труженика, такого труженика, который работал не ради
самообогащения, а для блага таких же тружеников, как он сам.
А если это был не рабочий или фермер, а представитель американ-
1 Беляев А- А. Социальный американский роман 30-х годов и буржуазная
критика. М., 1969, с. 80.
2 «New York Times Book Rev.», 1964, Dec. 13.
160

ской интеллигенции, то он, как отметил С. Динамов, впервые в
истории США «переходит от борьбы одиночек и группочек к
действительной массовой борьбе вместе с рабочим классом за новый строй,
за новую культуру, за новое искусство революционной правды» *,
В море новой американской литературы — литературы,
получившей специфически американскую жанровую окраску протеста,—
вливается несколько разных потоков. Первый и определяющий
поток — литература социалистическая. Сюда в первую очередь
следует отнести лирико-документальиую публицистику. Она имела
своих предтечей в литературе «разгребателей грязи» — в
творчестве Джона Рида, Л. Стеффенса, Альберта Риса Уильямса, она
представлена романом Э. Синклера «Джимми Хиггинс» (1919), Шервуда
Андерсена «Марширующие люди» (1917), романом Т. Драйзера
«Американская трагедия» (1925). Сюда относятся книги Т. Драйзера
«Трагическая Америка» и «Говорят горняки.Харлана».
«Трагическая Америка» (1931) — произведение уникальное в
том смысле, что, быть может, впервые писатель-художник
обратился к анатомированию состояния страны, о которой принято было
говорить как о процветающей, но которая на деле, как это писателю
удалось показать, не просто находилась «в состоянии упадка», но
и «в таком состоянии, что никакими реформами положение не
изменишь» 2. Как показал Я- Н. Засурский, «Трагическая Америка»
Драйзера знаменовала собой рождение нового искусства,
неразрывно связанного с рабочим классом, порвавшего с буржуазной
идеологией и разоблачавшего эту буржуазную идеологию» 3.
Исключительный интерес представляет, на наш взгляд,
описанная Драйзером история борьбы шахтеров округа Харлан: здесь
зазвучал голос самих борцов; традиции этой борьбы оказались
живыми в памяти американского рабочего класса.
В 1977 году был снят документальный фильм о шахтерах
Харлана — «Округ Харлан» (режиссер Барбара Коппл), .получивший
«Оскара» как лучший документальный фильм года. Этот фильм —
своеобразная летопись боевой рабочей славы, в нем используются
документальные кадры 30-х годов. Тогда отцы нынешних
забастовщиков пели: «В округе Харлан никто не стоит в.стороне». «На чьей
ты стороне?» — поют они вновь сорок лет спустя.
Появление этого фильма — свидетельство того, что традиции
«грозовых», «красных» годов до сих пор живы в прогрессивном
демократическом искусстве США.
В потоке литературы о рабочем классе появлялись
произведения не только публицистические. Так, теме забастовки ткачей в
Гастоне (1929) посвятили свои романы шесть писателей. Среди них
1 Динамов С -Зарубежная литература. М., 1960, с. 384.
2 Драйзер Т. Собр. соч. в 12-ти т., т. 2, М., 1955, с. 100. .
3 Засурский Я- Теодор Драйзер. М., 1957, с. 163.
6 к* 2681
161

обращал на себя внимание политический роман Шервуда Андерсона
«По ту сторону желания», появившийся в 1932 году. При всех
идейных неточностях он свидетельствовал об искреннем стремлении
автора найти выход из тупика, в который загнала себя фрейдист-
вующая интеллигенция 20-х годов. «Романы стачек»,— пишет А.
Беляев,— были открыто тенденциозными романами, смело
отстаивавшими интересы трудового народа и беспощадно обличавшими класс
капиталистов» г. Немалый интерес представляют романы двух
выходцев из рабочего класса — Майкла Голда «Еврейская беднота»
(1930) и Джека Конроя «Обездоленные» (1933). Мысли,
сформулированные Конроем в несколько искусственной форме, обретут
высокое художественное звучание в книге Стейнбека «Гроздья гнева».
Не менее убедительным и по художественной силе и по силе
правды жизни стало уже упоминавшееся произведение А. Мальца
«Глубинный источник».
«Достоинство «Глубинного источника» и в том, что писатель с
с неоспоримой очевидностью показал возможность превращения
рядового американского рабочего в процессе борьбы за свои права
в героическую личность,— писал видный советский литературовед
М. Мендельсон.— А это происходит вопреки тому, что всюду в США
культивируется индивидуализм» 2. Главный герой романа —
олицетворение несгибаемой веры в правоту своего дела, человек
чистой совести.
Другой поток литературы 30-х годов составляют антифашистские
романы. Тридцатые годы — это не только период активизации
борьбы прогрессивных сил в США, но и роста фашизма в Европе. Этот
процесс характерен не только для Европы, но и для Америки.
«...В США... в период между приходом Гитлера к власти в 1933 году
и началом второй мировой войны в 1939 году угроза торжества
фашистской реакции была весьма серьезной и опасной»,— писал
У. Фостер 3, Таким образом, мысль о том, что опасность
фашизма была не только где-то там, за морями, но и здесь, в Америке,
была очевидна. В 1935 году появляется роман Синклера Льюиса
с предостерегающим, но все же оптимистическим названием — «Это
у нас невозможно». Пожалуй, основным достоинством романа было
то, что автору удалось показать: те, кто постоянно запугивает
нацию так называемой «красной угрозой», постоянно подталкивает
американского обывателя к приятию если не самого фашизма, то,
во всяком случае, чего-то весьма близкого ему. «Лечить
демократические беды бедами фашизма! — восклицает герой либерального
толка.— Странная терапия! Я слышал о лечении сифилиса привив-
1 Беляев Л. Социальный американский роман 30-х годов..., с. 15.
2 Мендельсон М. Зарубежная литература 30-х годов XX века. М., 1969,
с, 117.
s Фостер У, Очерк политической истории Америки. М., 1953, с. 577,
162

кой малярии, но я никогда не слышал о лечении малярии прививкой
сифилиса» г. И хотя сам С. Льюис предпочитал капитализм
социализму, следует отдать автору должное в том, что он был одним из
первых американских писателей, заговоривших о реальной угрозе
фашизма Соединенным Штатам не извне, а изнутри.
Вместе с тем одним из первых романов, посвященных войне
против фашизма в Испании, стал роман Э. Синклера «Они не
пройдут». Оставаясь на позициях неприсоединения к организованной
борьбе деятелей культуры США, он тем не менее счел необходимым
предпослать своей антифашистской книге слова: «Мой ответ
Муссолини, преследующему мои книги, и Гитлеру, который сжигает
их». Эта книга Синклера стала важным вкладом в борьбу
антифашистов всего мира.
Однако художественной вершиной литературы США,
посвященной испанским событиям, стал роман Эрнеста Хемингуэя «По ком
звонит колокол». Роман Хемингуэя — это произведение о простых
людях, о крестьянах, которые бросили свой самый мирный на свете
труд, чтобы взяться за оружие, потому что угроза нависла над их
домом, а дом их был частью земли, частью страны. Роман
рассказал нам, как крестьянин, то есть человек, более других, вероятно,
подверженный чувству собственности, в сложном социальном
процессе преодолевает это чувство, начиная понимать, что, защищая
других, он защищает и себя. В этом плане абсолютно прав критик
Б. Гиленсон, когда пишет, что в широком смысле роман «вызывает
ассоциации с главами романа Стейнбека «Гроздья гнева».
«Американская мечта» традиционно рассматривается как нечто
внутриамериканское: мой дом, моя семья, мое имущество, мой
успех. Может быть, в этом коренятся причины традиционно
американского стремления к изоляции, к «частной жизни» («прайвэси»).
Американский империалистический экспансионизм — участие в
подавлении революции в Мексике, авантюры в Юго-Восточной Азии —
был, по существу, ударом по демократическим чаяниям народа.
Роман «По ком звонит колокол» тоже вышел за пределы
национальных границ, но вышел как воинствующий антипод всякого рода
захватническим устремлениям империалистов, фашистов, в том
числе и в самих Соединенных Штатах.
Фашизм в ту пору осознавался передовыми американцами не
только как итало-германский феномен и не только как беда Европы.
Фашизм виделся американцам и как американская возможность:
разгул ку-клукс-клана на Юге, гонения на американцев китайского
и японского происхождения на Западе, антиевропейские и
антиитальянские настроения на востоке страны. Расизм, как спрут,
обвил американскую действительность. Официальная Америка, на
словах занимавшая позицию невмешательства, что было равнознач-
* Lewis S. It Can't Happen Here. N.Y., 1935, p. 23.
6*
163

но потворству фашизму, на деле активно противостояла участию
лучших сыновей Нового Эдема в Линкольиовской бригаде.
«Джордан превосходно осознает при этом, что за участие в борьбе против
фашистов в Испании его занесут в США в «черные списки» как
«красного»,— пишет М. Мендельсон х. И хоть сам Джордан не приемлет
программы коммунистов, умирает он за общее дело. Его
предсмертной мыслью было: «Если мы победим здесь, то победим повсюду».
Джордан погибает, сознавая, что он дрался за всех обездоленных
мира, против всех угнетателей, за все, во что верил, и за новый мир,
который раскрыли перед ним.
«По ком звонит колокол» — одно из лучших антифашистских
произведений тех лет, классический образец литературы
демократического потока славного десятилетия. В это же время выходит еще
несколько книг о делах и боях интернациональной бригады. Сюда
относится книга Альва Бесси «Люди в бою» (1939). Активно заявил
свое отношение к фашизму и к его расовой доктрине Томас Вулф,
сотрудничая в «Нью мэссис» и поддерживая испанских
республиканцев. Корреспондентами в Испании побывали Теодор Драйзер,
Лэнгстон Хьюз и другие.
Почти одновременно с романами, посвященными борьбе
американского рабочего класса, появляются книги о фермерах. Одним
из первых об этом стал писать Эрскин Колдуэлл. Если его
современники предпочитали писать о роли богатства как фактора,
выхолащивающего все гуманное из людей, то Колдуэлл показал,
насколько пагубно на людей действует нищета. Впрочем, такой
поворот мысли вполне понятен, поскольку творчество Колдуэлла
относится к годам «великого кризиса». Сквозной темой его
произведений стало обличение бездуховности и мещанства. Однако наиболее
концентрированно тема разорения и обнищания фермерства
отражена на страницах его романа «Табачная дорога» (1932),
повествующего о судьбе издольщика Джитера Лестера. «На примере семьи
Лестеров, которая под тяжкими ударами судьбы распадается и
терпит полный крах, Э. Колдуэлл показал разлагающее действие
буржуазной действительности на нравственность и мораль человека,
с большой убедительностью доказал враждебность этой
действительности человеческой природе»,— писал А. Беляев 2.
Однако главным романом этого десятилетия стали «Гроздья
гнева» Джона Стейнбека, за который писатель получил высшую
литературную премию страны — Пулитцеровскую премию года. По
роману практически сразу стали снимать кинофильм. Роман
запрещали, сжигали, автора предавали анафеме.
Это было поистине широкое полотно жизни трудовой Америки,
жизни, о которой никто до этого так правдиво и так художественно
1 Мендельсон М. Современный американский роман. М., 1964, с. 168.
2 Беляев А. Социальный американский роман 30-х годов..., с. 33.
164

не писал. «Гроздья гнева» стали эпосом борьбы трудовой Америки
за свое достоинство, за свои человеческие права в стране, где им
обещали реализацию мечты о счастье. И кроме того, это еще был
рассказ о становлении борцов, которые осознали, что подлинного
счастья никто им не даст — за него надо идти в бой.
Эволюция Тома Джоуда показана автором со всей
художественной убедительностью. Роман начинается с того, что вместе с
согнанными с земли Джоудами Том отправляется в поисках своего
счастья в Калифорнию. «Я буду везде, куда ни глянешь,— говорит
он, прощаясь с матерью.— Поднимутся голодные на борьбу за
кусок хлеба, я буду с ними. Где полисмен замахнется дубинкой, там
буду я. Если Кэйси правильно говорил, значит, тоже буду с теми,
кто не стерпит и закричит. Ребятишки проголодаются, прибегут
домой, и я буду смеяться вместе с ними, радоваться, что ужин готов.
И когда наш народ будет есть хлеб, который сам же посеял, будет
>KiiTbjB домах, которые сам построил,— там буду и я». Это уже был
манифест нового человека. Это была по-новому осмысленная мечта
угнетенного американского народа. История этого народа —
гордая история Америки. Не случайно мамаша Джоуд говорит: «Мы
Джоуды. Мы ни перед кем на задних лапках не ходили. Дед нашего
деда сражался за революцию». Эти слова как бы завершают
исторический цикл. Потомок борца за «великую революцию», как называл
Американскую революцию В. И. Ленин, тоже стал борцом,
осознав, что не может народ жить одними воспоминаниями о
завоеванных свободах. За них надо постоянно идти в бой. Не за свои свободы,
а за свободу миллионов Джо удов — за Оки \ как их называли в
Америке. «Мы народ, нас не уничтожишь»,— с глубокой
убежденностью говорит мать Тома. Это образ, олицетворяющий силу,
терпение и трудолюбие американского народа.
Особое место в романе занимает образ земли. Автор не только
связывает понятия «народ» и «земля» воедино. Он также
показывает, что стало с ними. И в этом смысле он также отвечает на вопрос
об «американской мечте». Ведь земля и была исходным мотивом
переезда в эту страну миллионов европейцев. «Когда-то давно
Калифорния принадлежала Мексике, а ее земли — мексиканцам, а
потом в страну хлынула орда оборванных, не знающих покоя
американцев. И так сильна была в них жажда земли, что они захватили
эту землю... большие поместья, искромсали их, дрались каждый
за свой кусок, рыча, как освирепевшие, изголодавшиеся звери, и
охраняли захваченное с оружием в руках». Так они стали
собственниками, «и дети их выросли и породили детей на этой земле». Но
алчность собственников убила в них способность воспринимать
красоту этой земли. Они в ней видели только средство наживы. Они
1 Оки — так называли сельскохозяйственных рабочих, переселенцев из
Оклахомы.
165

грабили ее. «Деньги измельчали, их любовь к земле и их страсть
каплю за каплей высушили проценты, и они стали теперь не
фермерами, а мелкими лавочниками, торгующими урожаем, мелкими
фабрикантами, которые продают прежде, чем производят... И с годами
землей завладели крупные дельцы... Теперь земледелие стало
промышленностью... хозяева уже не работали на своих фермах». Они
работали на тресты и банки, которые стремятся только к прибыли.
«Над землей больше не стоит девственный аромат полей, лугов,
лесов, теперь встает запах гниения»,— пишет Стейнбек. В угоду
алчности кучки богатеев уничтожаются дары земли: «Жгите кофе в
пароходных топках, жгите кукурузу вместо дров — она горит
жарко. Сбрасывайте картофель в реки и ставьте охрану вдоль берега,
не то голодные все выловят. Режьте свиней и зарывайте туши в
землю, и пусть земля пропитается гнилью». «Это преступление,
которому нет имени. Это горе, которое не измерить никакими слезами.
Это поражение, которое повергает в прах все наши успехи».
Так предстала перед писателем в те дни реальность
«американской мечты». Пройдет время, и Стейнбек, изменивший былым
убеждениям, скажет о «мечте» нечто другое. Но это другое никто не
запомнит. А «Гроздья гнева» навсегда останутся в благодарной
памяти трудового народа Америки.
Тридцатые годы в Америке были более чем благотворными для
развития романа критического реализма. И сюда, вероятно, в
первую очередь следует отнести романы Джеймса Т. Фаррела и Дос
Пассоса. В своей трилогии о Стадсе Лонигене («Юность», 1932;
«Молодость», 1934; «Судный день», 1935) Фаррел, по существу,
создал произведение, полное страстного обличения системы,
обрекшей людей на жизнь в столь жестоких условиях. Именно систему
он обвиняет в гибели двадцатидевятилетнего героя, показывая
в своей трилогии всю враждебность капиталистического города
Чикаго для людей, и в первую очередь для людей молодых.
Трилогия Дос Пассоса «США» — еще одна попытка
широкоформатного показа бурлящей социальными событиями Америки того
десятилетия. Трилогия состоит из романов «42-я параллель»,
«1919 год» и «Большие деньги». Используя новаторские по тем
временам приемы коллажирования событий, симультанности действия,
киноглаза, автор, по существу, первым обратился к теме
превращения «американской мечты» в американский кошмар. В «Биографиях»
он мастерски сталкивает и монтирует в общем потоке своей фабулы
реальных людей, чьи имена всегда ассоциируются с понятием
успеха,— Эндрю Карнеги, Эдисон, Генри Форд и Вудро Вильсон. Им
в определенном смысле противопоставляются носители подлинной
демократической мечты, такие, как Джо Хилл, Юджин Дэбс, Билл
Хэйвуд и, наконец, Сакко и Ванцетти, в защите которых автор
принимал деятельное участие. С 30-ми годами связано творчество еще
одного писателя, в чьих произведениях получила отражение де-
166

мократическая «американская мечта»,—Томаса Вулфа. В его
романах правдиво и реалистично показана бездуховность
провинциальной Америки, которая заставляет героев бежать из своего дома в
поисках идеала. И вместе с тем критицизм Вулфа всегда связан с
верой в демократическую Америку, Америку простых людей. Эта
вера пронизывает уже первый роман Вулфа — «Оглянись на дом
свой, Ангел» (1929): «Боже милостивый! В чужом краю мы чувствуем
себя скитальцами, но в отчем доме нам не находится места. Над нами
властвуют горы: они вошли в нашу душу, когда мы были еще совсем
детьми; и с тех пор и дела наши, и мысли устремляются ввысь. Эта
непостижимая страна стала нашей плотью и кровью; мы живем,
прислушиваясь к ее пульсу. Можно уехать из Америки, но нельзя
ее покинуть, нельзя забыть... Куда бы мы ни шли, везде было темно
и душно. И тогда вновь вернулось чувство голода — это
пронзительное, непонятное чувство, которое мучит и всюду преследует
американцев, которое превращает их в изгнанников в собственном
доме и не дает им покоя в странствиях».
Эта же мысль является главной темой и последнего романа
Вулфа — «Домой возврата нет». Здесь автор, прошедший большую
школу жизни, поисков идеала, утраты и обретения веры, говорит
устами героя: «Я знаю, что мы потеряны в Америке, но я верю в то, что мы
будем найдены. Я полагаю, что истинное открытие Америки еще
впереди. Я думаю, что настоящее воплощение нашего духа, нашего
народа, нашей могучей, бессмертной земли еще только должно
наступить».
В 1933 году появляется пьеса Джорджа О'Нила «Американская
мечта», в которой также отражаются радикальные идеалы
литературы этого десятилетия.
Пьеса О'Нила дает панораму американской истории начиная
с истории первых поселенцев и кончая 30-ми годами XX столетия.
В ней изображается жизнь семьи Пингри в разные периоды
американской истории. В первом действии события происходят в 1650 году,
во втором — в 1849-м и в третьем — в 1933 году. И всюду
героем выступает Дэниел Пингри, воплощающий идеалы
американской истории на различных ее этапах. В первом действии Дэниел —
борец за равенство людей, который говорит, что «все люди должны
жить вместе, как братья». Этот «новый Адам» не хочет наследовать
богатство отца, крупного плантатора, и уходит из дому, чтобы жить
простой, естественной жизнью на маленькой ферме. В 1849 году
Дэниел Пингри, проповедуя философию фронтира, собирается
вместе с семьей перебраться на Запад, в Калифорнию. И, наконец, в
1933 году мы видим нового Дэниела Пингри. Этот наследник
пионеров чувствует себя беспомощным в борьбе с крупными
монополиями и крупным бизнесом, который узурпировал традиционные
идеалы американской демократии. Он говорит своему другу
коммунисту Шварцу: «Да, этот дом — американский эпос. Да, я — аме-
167

риканская история. Я — последний из семьи, которая помогла
построить этот проклятый бизнес. Я имею все, чтобы наслаждаться той
Утопией, которая создана идеалистами прошлого. Это все, что мы
получили. Но я плюю на все. Пусть я ничто. И я не собираюсь
ничего делать. Вы должны создать новый мир. Поторапливайтесь с
вашей революцией. Торопитесь, ради бога. Я больше не хочу сидеть
в кресле и читать толстые фолианты, пить, есть, принимать ванну,
ложиться и вставать с постели. Взорвите эту рутинную страну,
которая больше не принадлежит нам. Взорвите всех нас, но так,
чтобы ни одна частица нашей плоти не упала обратно на землю» г.
Осознавая свое банкротство как личности, ощущая крах
«американской мечты», которую пытались воплотить его предки, Дэниел
кончает жизнь самоубийством — он стреляется из дедушкиного
пистолета. Так трагически, мрачно разрешает драматург
столкновение «мечты» с американской действительностью.
Тема «американской мечты» звучит ностальгически в
американской литературе 30-х годов. Осознание того, что «мечта» разошлась
с действительностью, сочетается с попытками реставрировать
традиционные идеалы, создать новый вариант этой «мечты». В этом
ключе написан роман Майкла Фостера «Американская мечта»
(1937). Как и в пьесе О'Нила, в романе рассказ о современном
герое сочетается с картинами американской истории — приезда
переселенцев из Европы, истребления индейцев. Эти события прошлого
помогают герою найти свой путь в жизни, поверить в то, что
«американская мечта» жива и необходима людям, несмотря на то, что
она была девальвирована и пережила кризис. «Американская
мечта,— думает герой,— была утрачена из-за коррупции;
захватанная руками торгашей, распроданная с лотка на шумных улицах и в
грязных коридорах, она была потеряна. Но, быть может,
где-нибудь, в маленьких, освещенных лампами домах на тихих улицах,
домах людей, о которых никто ничего не слыхал, потому что они
слишком заняты, заставляя мир двигаться,— мечта все еще жива.
Только теперь она больше не называется Американской мечтой.
И Шелби неожиданно увидел, что мечта все еще жива; она была жива
во все кровавые столетия, испорченная торгашами и крикунами;
она будет жить вечно. Ее будут прозревать отдельные люди и лишь
иногда — отдельные нации. Потому что это больше — не
Американская мечта, это старая, старая вера в то, что как-нибудь, где-
нибудь придет время, когда человек встанет из руин старого мира.
Придет время, когда люди будут жить по принципам
справедливости. И нежности. И правды» 2.
Свой вклад в литературу 30-х годов внесла и литература черных
американцев. Роман Ричарда Райта «Сын Америки» появился в
1 О*Neil G. American Dream. N.Y.—Los Angeles, 1933, pp. 156—157,
2 Foster M. American Dream. N. Y., 1937, p. 499.
168

1940 году. Однако по своей идейной направленности он,
несомненно, принадлежал к эпохе тридцатых. Не вызывает никакого
сомнения сильное влияние, оказанное на этот роман «Американской
трагедией» Т. Драйзера. Биггер Томас, герой романа Райта, был
задуман как своеобразный антипод дяди Тома. Он ненавидит мир,
который его окружает, он созрел для того, чтобы восстать против
него. Но судьба распоряжается иначе: Биггер совершает два
убийства и оказывается в центре борьбы различных
противоборствующих сил. Одни пытаются изобразить его типичным черным
насильником в соответствии с действующими стереотипами, другие —
мстителем. Адвокат-коммунист в своих выступлениях стремится
раскрыть те социальные корни, которые сделали из обычного
паренька убийцу. Книга показала, что, хотя после освобождения
негров в США и прошло без малого сто лет, черному американцу и в
стране и в «американской мечте» все еще не было места.
Вместе с тем книга сыграла роль катализатора в формировании
нового героя — негра — в литературе США. Два десятилетия
спустя выдающийся писатель Джеймс Болдуин вступит в спор со своим
учителем Ричардом Райтом и покажет, что Биггер — плоть от плоти
дяди Тома, что он — жертва мифа, созданного расистами о
неполноценности черных.
Сегодня буржуазные историки и социологи стремятся
представить 30-е годы как период разочарования в «американской мечте»,
упадка всех традиционных духовных идеалов. Норман Фёрстер в
своей книге «Имидж Америки» пишет: «Американская мечта, которая
двигала пионеров на Запад, обернулась американским кошмаром»г.
Другой американский историк в специальном исследовании о 30-х
годах отмечает, что «депрессия показала на все времена
фундаментальную реальность «американской мечты» 2. Однако нельзя не
видеть и другое: тогда же, в 30-е годы, появляется реалистическая
литература, реалистическое искусство, возродившее дух
подлинных демократических чаяний народа.
Интерес в США к эпохе 30-х годов практически никогда не
угасал. Иногда о ней писали с заведомо враждебных позиций, как это
было в период маккартизма. С разными мерками подходили к этому
периоду американские теоретики. Лесли Фидлер предлагал
фрейдистский подход. Маркус Кляйн видит в нем своеобразное проявление
модернизма. Для М. Гейсмара это был «последний подлинный взрыв
нашей социальной и литературной творческой энергии перед
сонливостью 40-х и молчаливостью 50-х». Для Мальколма Каули 30-е
годы были «годами веры, которые вернулись в литературу после
того, как десятилетиями их отрицали и неправильно толковали» 3.
1 Foerster N. Image of America. Notre Dame—London, 1970, p. 146.
2 Pells R. Radical Vision and American Dream. N. Y., 1973, p. 366.
3 «New York Times Book Rev.», 1964, Dec. 13.
1G9

В контексте рассматриваемой нами проблемы замечание Каули
представляет особый интерес, ибо концепция «американской мечты»
как идеала в определенном смысле основывалась на вере. Именно
эту веру и стремились всегда использовать идеологи капитализма.
Поскольку в массе всегда жила вера в «американскую мечту»,
поскольку каждый насыщал ее своими надеждами, перед
буржуазными идеологами стояла и продолжает стоять задача
использования этой веры, пропаганды через нее своих идей, своих установок,
своих ценностей — духовных и материальных. Конец 20-х и
десятилетие 30-х годов нанесли серьезный удар буржуазным ценностным
ориентациям, расшатавшим основы веры в «мечту». Передовые
деятели американской культуры в эти годы выступили с позиции
критики буржуазной «мечты». Одни пошли по пути восстановления
традиционно буржуазных демократических ценностей, другие
предложили своим согражданам иную мечту, в которой бережно
сохраненное национальное наследие страны обогащалось мечтой всего
человечества о времени, когда не будет ни эксплуататоров, ни
угнетенных,— мечту о социализме и коммунизме. И в этом был великий
смысл третьего десятилетия XX века в США. Он возродил
демократическую мечту, он вселил в американских трудящихся веру в
достижимость светлого будущего.
Мечта и кошмар. Послевоенные годы были трудным периодом
для американской литературы. Атмосфера холодной войны,
антикоммунистическая истерия, разгул маккартизма в стране
создавали мрачный духовный климат, в атмосфере которого увядала вера в
традиционные американские ценности, пошатнулись и надежды на
будущее счастье. И все чаще в романах американских писателей
«американская мечта» оборачивалась «американским кошмаром».
Не случайно американский литературовед Дж. Баумбах
называет свою книгу о послевоенном романе «Ландшафтом кошмаров» г.
Другой американский критик, Ихаб Хассан, характеризуя развитие
послевоенного американского романа, отмечает, что начиная с
50-х годов основными полюсами американской литературы
становятся мечта и кошмар. «Вопреки культуре послевоенной эпохи,—
пишет он,— которая курьезно сочетает насилие и гедонизм, злобу и
апатию, американский писатель находит применение своему
воображению... Америка постоянно анализирует свое краткое прошлое,
даже когда она претворяет будущее мира в настоящее. Это ставит
жизнь писателя на точку, в которой пересекается пророчество и
ностальгия. Если американская мечта оказывается путем к
кошмару, то в ранние часы рассвета кошмар уступает новым мечтам» 2#
1 Baumbach J. The Landscape of Nightmare. Studies in the Contemporary
American Novel. N.Y., 1965. '
2 Hassan I. Contemporary American Literature: 1945—1972. N.Y., 1973, p. 3,
170

Поляризация мечты и кошмара в современной американской
литературе рассматривается в уже упоминавшемся нами сборнике
«Американские мечты, американские кошмары».
Характеризуя эволюцию «американской мечты» в послевоенной
литературе, Н. Анастасьев пишет: «Американская литература
преодолевала раздробленность, фрагментарность, привносимую в
действительность буржуазным прогрессом, вырабатывала общую
художественную концепцию современного мира. Коротко можно так
сказать: она обнаружила несостоятельность мечты, старинного
национального мифа, на котором воспитывались многие поколения
американцев,— равные возможности всем, чистильщику сапог не
заказана дорога в Белый дом, каждый при известном усердии и
удачном стечении обстоятельств может стать Рокфеллером или Кар-
неги. Драйзер, используя традиционные средства, увидел в Мечте
трагедию разделения общества на богатых и бедных; молодое же
поколение романистов открыло тяжелую истину: Мечта есть
духовный кошмар» *.
Разочарования в имидже Америки, в ее обещаниях содержатся
в книге Генри Миллера «Кондиционированный кошмар» (1945),
в которой писатель рассуждает о послевоенной Америке, об
американской демократии, о ее культуре, о положении художника в
обществе «равных возможностей».
«Мы привыкли думать о себе,— пишет Миллер,— как об
эмансипированном народе, называть себя демократичными, любящими
свободу, свободными от предвзятостей и ненависти людьми. Эта
страна — плавильный котел, место великого человеческого
эксперимента. Все это — прекрасные слова, полные возвышенных,
идеализированных чувств. На самом деле мы вульгарная, легко
управляемая толпа, чьи страсти легко мобилизуются демагогами,
журналистами, религиозными шарлатанами, агитаторами и тому подобными.
Страна великих возможностей стала страной бессмысленного труда
и борьбы друг с другом. Цель наших усилий уже давно забыта. Мы
не можем больше мечтать о помощи бедным и бездомным; в этой
огромной, пустой стране нет места для тех, кто, подобно отцам-
основателям, приехал искать убежища... Где наш демократический
дух? Где наши лидеры?» 2
Главный вывод, к которому приходит Миллер: «Война ничему
не научила нас». Действительно, эпоха «холодной войны«, разгул
маккартизма в стране подтвердили самые мрачные предчувствия
писателя.
К теме «американской мечты» обращается известный
американский драматург Эдвард Олби. В 1960 году он пишет пьесу, которая
1 Анастасьев Н. Массовая культура и индивидуальность таланта.— «Нов,
мир», 1976, Ко 8, с. 251.
2 Miller Я. The Air—Conditioned Nightmare. N.Y., 1966, p. 18.
171

так и называлась — «Американская мечта». В этой пьесе
показывалась традиционная американская семья, члены которой —
Папочка, Мамочка и выжившая из ума Бабушка — ведут бесконечную,
омерзительную грызню между собой из-за денег, из-за дома, из-за
бабушкиных коробочек и пакетиков, перевязанных ленточками.
Разговор вертится около одной темы: Бабушку надо отдать в дом
для престарелых, а она, естественно, этого не хочет. И вот в финале
пьесы, когда положение Бабушки кажется уже безнадежным, в
доме появляется роскошный Молодой человек, олицетворяющий
традиционную «американскую мечту». Он и впрямь красавец,
такой, каких создает голливудский кинематограф: отличный профиль,
прямой нос, честные глаза, чарующая улыбка. От одного взгляда
на него можно потерять сознание, шутка ли: в простом
американском доме — воплощение всех национальных представлений о
красоте и добродетели. Теперь, кажется, дела в доме пойдут на
поправку, раз в нем поселилась сама «американская мечта», да еще в
образе красивого, мускулистого парня, готового взяться за любую
работу.
Однако на самом деле все обстоит гораздо хуже, чем можно было
предполагать. Оказывается, что за чарующей внешностью в
«американской мечте» нет ничего — ничего, кроме пустоты. «Я потерял
способность что-либо чувствовать,— говорит красавец.— У меня
нет никаких эмоций! Меня обескровили, разорвали на части...
выхолостили. Теперь у меня осталась только внешность... тело, лицо.
Мне остается только пользоваться тем, что у меня есть... я позволяю
любить себя... пусть они получают наслаждение от меня... От моего
присутствия, от самого факта моего существования..Но только и
всего. Как я вам сказал, я неполноценен... сам я ничего не чувствую.
И вот... вот я здесь... такой, каким вы меня видите. Я —только
внешность, и так будет всегда».
Пьеса Олби получила резкие оценки со стороны буржуазной
прессы. Еще бы, автор коснулся в ней святая святых американского
образа жизни — «американской мечты». Не случайно пьесу
обвиняли в нигилизме, аморализме, пораженческих настроениях.
«Каково же в самом деле содержание пьесы, из-за чего оно столь
сильно расстроило «стражей» общественной морали? — писал Олби
в предисловии к своей пьесе в 1961 году.— Пьеса является
анализом американской действительности. Она является опровержением
выдумки о том, что дела в нашей стране идут как по маслу.
Является ли она оскорбительной? Я надеюсь, что да, поскольку я
намерен был оскорбить, впрочем, как и повеселить и позабавить.
Является ли пьеса нигилистической, аморальной? Позвольте мне на
это ответить следующее. «Американская мечта» — картина нашего
времени, так, как я ее вижу. Каждое честное произведение — это
утверждение того, что человеку приятно или больно, это его личный
вопль. Однако мне бы хотелось, чтобы «Американская мечта» была
172

больше, чем только это. Мне бы хотелось, чтобы пьеса превзошла все
личное и частное и рассказала о том, что мучит всех нас».
Нельзя сказать, что в своей пьесе Олби подверг критике все
действительно болезненные стороны «американской мечты», ее
бесплодность, выхолощенность. Главный предмет его критики —
мещанство, опустошенность и бездуховность жизни, или, как сказал
сам писатель, «моральная, интеллектуальная и эмоциональная лень».
Критикуя именно эти стороны американской действительности,
Олби достигает большой остроты, обнаруживая за красивой
внешностью «американской мечты» пустоту и кошмар.
Еще более строгий диагноз состояния американских идеалов
поставил Норман Мейлер в своем романе «Американская мечта».
Этот роман вышел в свет в 1965 году. За несколько лет до этого
Мейлер издал книгу «Президентские доклады» (1963), в которой развил
концепцию американского героя, используя в качестве образца и
идеала образ Джона Кеннеди. В этой книге есть следующее
рассуждение, в котором проглядывает замысел и главная идея
«Американской мечты»: «Начиная с первой мировой войны американцы стали
вести двойную жизнь, и наша история раздвоилась на два потока:
один — видимый и другой — скрытый, подпольный. Первый
поток — это история политики, которая конкретна, фактологична,
практична и невероятно скучна, второй поток — поток яростных,
одиноких и романтических желаний, концентрирующий экстаз и
насилие. Это и есть жизнь нации в мечте» х
Эта судьба национальной мечты, или жизни нации в мечте, и
становится предметом нового романа Мейлера.
Герой романа Мейлера — Стивен Роджек, человек, который в
молодости имел большие шансы на блестящую политическую
карьеру. Роман не случайно начинается со слов: «Я встретил Джона
Кеннеди в ноябре 1941 года». В романе содержится совершенно
очевидная параллель между Стивеном Роджеком и Джоном Кеннеди.
Оба они герои войны, оба — выпускники Гарвардского
университета. Оба в один и тот же год избирались в конгресс. (Некоторые
критики считают, что даже имя Роджек — производное от имен
Роберт и Джек 2.)
Эта идентификация героя с президентом Кеннеди не случайна.
Она представляет собой отголосок старого американского мифа о
«равенстве возможностей» и, если несколько перефразировать старое
высказывание, убеждения в том, что каждый выпускник
Гарвардского университета может стать президентом.
С этих романтических реминисценций начинается роман. Они
нужны Мейлеру для того, чтобы резко сопоставить старый миф с
новой реальностью. Как пишет биограф и исследователь творчества
1 Mailer N. The Presidential Papers. Middlesex, 1968, p. 71.
*Dicksiein M. Gates of Eden. N.Y., 1977, p. 120.
173

Нормана Мейлера Лаура Адаме, «уже на первых страницах романа
«Американская мечта» мы знакомимся с современной версией
«американской мечты», с ее трансформацией от первоначального, эде-
мического варианта, который мы видим в романах Горацио Алджера.
Эти романы содержали миф о том, что упорная работа, праведная
жизнь и немного удачи — это все, что нужно в стране
возможностей, чтобы продвинуться по лестнице успеха к богатству и счастью.
Но в современной Америке продвижение к богатству и счастью
зависит не от личных усилий, а от наследства или удачной женитьбы» 1.
Действительно, в стремлении достичь успеха Роджек женится
на Деборе Келли, дочери богатых и влиятельных родителей. Но
начиная с этого момента его путь к мечте оказывается «лестницей
наверх, ведущей вниз». Роджек разочаровывается в политике,
становится профессором психологии и телевизионным комментатором*
Но деньги семьи Келли не приносят ему счастья. Могущество
семьи Келли основано на связях с ЦРУ, международными
шпионами, с мафией. В конце концов, Роджек чувствует себя в плену,
он становится игрушкой, манипулируемой непонятными ему
силами. И тогда, чтобы разорвать круг запутавших его связей, он
убивает жену. После этого он находит освобождение — освобождение
не от деспотичной женщины, но от мира, который его окружал.
После смерти жены Роджек покидает фешенебельный район
Нью-Йорка, переселяется в Гарлем, затем в Ист-Сайд. Здесь он
встречается с певицей Черри; но однажды он находит свою
любимую зверски убитой. Его преследуют полиция и гангстеры, он
вынужден бороться за свою жизнь.
Одиссея Роджека приводит его в Лас-Вегас, где он выигрывает
крупную сумму. Но в конце коетцов, преследуемый кошмарами,
герой покидает Америку и бежит в джунгли Гватемалы и
Юкатана, там он надеется найти истинную Америку.
Так иллюзия Америки — «страны свободы и счастья» —
превращается в бегство от нее. И в этом заключено реальное воплощение
«американского идеала» сегодня. Роман Мейлера подводит, таким
образом, «определенный итог двухвековому поиску «американской
мечты», начатому еще «отцами американской революции» и столь
плачевно завершаемому их блудными детьми в XX веке» 2.
Роман «Американская мечта» — сложное произведение,
проникнутое духом экзистенциалистской философии со всеми
сопутствующими ей темами: размышлениями о жизни и смерти, добре и зле,
боге и дьяволе, любви и ненависти.
Роман Мейлера — это не просто сатира на «американскую мечту».
Нельзя согласиться с теми американскими критиками, которые
1 Adams L. Existential Battles. The Growth of Norman Mailer. Ohio Univ.
Press, 1976, p. 73.
2 Николюкин А. Реализм и модернизм в творчестве Нормана Мейлера.—»
В кн.: Проблемы литературы США XX века. М., 1970, с. 37.
174

относят «Американскую мечту» к жанру «черного юмора». Это
серьезная и трагичная книга. Характерно, что, даже констатируя
превращение «американской мечты» в кошмар, Мейлер не теряет
надежды. Он заставляет своего героя делать все новые и новые попытки
обрести веру в себя и в национальную мечту.
Критический образ «американской мечты» получил отражение
и в области литературы, написанной для кинематографа. В 60-х
годах известный французский режиссер-документалист левого
толка Крис Маркер написал сценарий, которому, правда, не было
суждено получить свое кинематографическое воплощение. Он так и
назывался — «Американская мечта». В финале сценария Маркер пишет:
«Американская мечта — это все, что вы увидели в этом фильме.
Это хорошая американская мечта: не мнущаяся, не ломающаяся,
с гарантией на один год. В своем сценарии режиссер попытался
показать контрасты американской цивилизации: природы и
технологии, истории и современности, стремления к новшествам и
угнетающего однообразия образа жизни. Автор рассказывает о молодежных
культах, о контрастах между искусством и рекламой, о
Голливуде — городе привидений, о роли газет, о культе еды и т. д.
И хотя сценарий называется «Американская мечта», по существу,
он рассказывает об американских кошмарах х.
Критика «американской мечты», которая оказалась мифом и
национальной иллюзией, привела к обострению дискуссии о судьбах
этой традиционной для американской литературы темы.
Характерно, что в этой дискуссии приняли участие два ведущих
американских писателя, в творчестве которых отразились
различные этапы развития представлений о мечте,— Фолкнер и Стейнбек.
Их взгляды отразили поляризацию представлений об
«американской мечте»: с одной стороны, апологетические концепции,
стремление уберечь и спасти ее от критики, а с другой — убеждение в
несостоятельности мечты, ее расхождение с американской
реальностью.
Джон Стейнбек к 60-м годам превратился в яростного
защитника американского образа жизни. Образ «американской мечты»
подспудно присутствует на страницах его повести «Путешествие с
Чарли в поисках Америки» (1962). Собственно говоря, Стейнбек
совершает путешествие по американским городам, магистралям и
проселкам, для того чтобы убедиться, жива ли еще «американская
мечта» и как она изменилась. «Есть у нас порядки, обычаи, мифы,
новшества и перемены,— пишет Стейнбек,— которые входят
составными частями в структуру Америки. И я намерен обсуждать
их здесь в той последовательности, в какой они попадали в сферу
моего внимания». И действительно, Стейнбек, встречаясь по дороге
с разными людьми, проверяет, живы ли те идеи и идеалы, которые
1 «Film Quarterly», 1979, Spring, pp. 39—40.
175

питали когда-то веру пионеров, заселявших необжитые земли.
Конечно, Отейнбек видит много изменений: Америка становится все
более механизированной, американцы бросают свои насиженные
дома и переселяются в трейлеры — дома на колесах, люди
начинают питаться консервами и полуфабрикатами и т. д. Но в основном,
полагает Стейнбек, Америка не изменила своим традициям, своим
идеалам. Подводя итог своим путевым наблюдениям, Стейнбек
пишет: «Если бы мне понадобилось вместить свои мысли в одно
тщательно продуманное обобщение, я сформулировал бы его
следующим образом: несмотря на громадность наших географических
пространств, несмотря на характерные особенности каждого
отдельного района Америки, несмотря на то, что в ней перемешались
представители всех этнических групп — мы единая нация, мы новое
племя. Каждый американец прежде всего американец, а уже потом
среди них можно различать южан, северян, жителей западных и
восточных штатов... Тип американца существует — это неоспоримо
и легко доказуемо».
Стейнбек приходит к выводу, что суть Америки — в ее
национальном характере. И не случайно, что вслед за «Путешествием с
Чарли в поисках Америки» Стейнбек пишет книгу «Америка и
американцы» (1966), своеобразную философию американского
характера. Знаменательно, что в этой книге Стейнбек посвящает
специальную главу «американской мечте». Основной пафос рассуждений
писателя заключается в том, чтобы защитить «мечту» от нападок
всевозможных критиков, хотя Стейнбек признает
«парадоксальный» характер американской этики и отношения к миру. По
словам Стейнбека, духовная жизнь американцев насыщена
парадоксами.
«В большинстве случаев,— пишет он,— американцы —
несдержанные люди: мы едим слишком много, когда мы в состоянии себе
это позволить, слишком много пьем и чересчур потакаем своим
чувствам. Даже в наших так называемых добродетелях мы опять-таки
невоздержанны: трезвенник не только не отказывается пить — он
должен прекратить пьянство во всем мире, вегетарианец считает,
что есть мясо — значит нарушать закон. Мы слишком много
работаем, и многие из нас умирают от перенапряжения. Вместе с тем
мы, как самоубийцы, играем с насилием» *.
Эти парадоксы, по мнению Стейнбека, проявляются всюду и во
всем. Американцы постоянно ругают свое правительство, считают
его бессильным и глупым — и в то же время они верят, что это самое
лучшее правительство в мире, и пытаются навязать свое мнение
каждому.
Американцы верят, что они изобретательная нация, что они
от природы склонны что-то изобретать или копаться в механизмах,
1 Sieinbec J. America and Americans. N.Y., 1965, p. 29.
176

и вместе с тем сегодня никто толком не знает, как устроен
автомобиль, и, когда мотор начинает барахлить, заглядывают в
бензобак, а не открывают капот автомобиля.
Американцам дорога мысль, что они наследники пионеров, что
они живут близко к природе, но ни одна нация, кроме*американцев,
не приучена питаться только консервами и замороженной пищей.
Американцы, говорит Стейнбек, выглядят как нация пуритан
в общественной жизни и распутников — в частной. По достижении
половой зрелости они много времени уделяют сексу, но
американские суды постоянно заняты разбором дел о сексуальных
расстройствах, обвинении во фригидности или импотенции.
Мы считаем себя реалистами, и тем не менее мы покупаем только
то, к чему нас призывает телевидение или реклама. «Мы боимся
бессонницы, одиночества, боимся хотя бы на один момент остаться
без того шума и сумятицы, которые мы называем средствами
развлечения. Мы ненавидим абстрактное искусство, но производим его
больше, чем другие страны мира, вместе взятые» *.
Таким образом, говорит Стейнбек, «перед вами ряд
утверждений, которые отвергаются рядом прямо противоположных
утверждений. Похоже, что американцы живут, дышат и функционируют
парадоксами; но ничто не является столь парадоксальным, как наша
страстная вера в наши собственные мифы» 2.
«Парадоксы существуют повсюду. Мы кричим на каждом углу,
что мы нация, управляемая законами, а не людьми, и вместе с тем
при первой возможности мы нарушаем любой закон, если мы
полагаем, что это нам сойдет с рук. Мы искренне считаем, что наши
политические позиции основаны на фактах, и вместе с тем мы
голосуем против человека только потому, что нам не нравятся его
религиозные убеждения, его имя или форма носа» 3.
«Американская мечта» реализовалась в привычках, морали,
фольклоре. Она каждый день проигрывается в ковбойских
картинах или телешоу, она связана с образами ковбоев, воинственных
индейцев, быстрых на пистолет шерифов. Эта мечта не выпускает
из своих объятий бизнесмена из Техаса, который носит сапоги на
высоких каблуках и огромную ковбойскую шляпу, хотя уже давно
ездит в автомобиле с кондиционером. Даже безработный,
избиваемый полицейским, женщина, становящаяся проституткой из-за
высоких цен или просто от отчаяния,— все они поклоняются
американскому образу жизни, хотя каждый из них будет озадачен и
даже рассержен, если его спросят, что это такое» 4.
И, обобщая свои рассуждения об «американской мечте»,
Стейнбек приходит к следующему весьма знаменательному выводу: «Аме-
1 Steinbec У. America and Americans. N. Y., 1965, p. 30.
2 Ibid.
3 Ibid.
4 Ibid., p. 29*. .
177

риканская мечта имеет свое имя. Она называется «американский
образ жизни». Невозможно дать ему определение или назвать
человека или группу людей, которые живут в соответствии с ним.
И тем не менее этот образ жизни очень реален. Наши мечты
оживляют наши смутные тяготения к тому, чем мы хотим быть и чем мы
можем стать,— мудрыми, справедливыми, полными сочувствия и
благородства. Тот факт, что у нас вообще есть эта мечта, указывает
на возможность ее реализации» *.
Таким образом, Стейнбек выступает как апологет «американской
мечты», американского образа жизни, рассматривая эти понятия
как однозначные. Эта позиция махрового патриотизма и привела
его к оправданию «грязной войны» во Вьетнаме.
Другой полюс в отношении к «американской мечте» связан с
творчеством и воззрениями Уильяма Фолкнера. Тема
«американской мечты» волновала писателя. Однажды он задумал книгу" под
названием «Американская мечта». Этот замысел остался
нереализованным, но Фолкнер написал специально для этой книги две
статьи — «О частной жизни» и «О страхе».
В статье «О частной жизни. Американская мечта: что с ней
произошло» Фолкнер писал: «Была мечта: человек становится равным
себе подобному не потому, что он рожден черным, или белым, или
коричневым, или желтым и, следовательно, безвозвратно обречен
оставаться таковым до конца своих дней... Мечта — это свобода
равного начала со всеми остальными людьми, это свобода, которая
обязывает защищать и охранять это равенство индивидуальным
мужеством, честной работой и взаимной ответственностью. Потом мы
потеряли Мечту. Она оставила нас, она, которая поддерживала, и
хранила, и защищала нас в то время, как наш народ, выработавший
новую концепцию человеческого существования, обретал прочную
точку опоры, чтобы во весь рост встать в ряду иных народов земли;
та самая мечта, которая ничего от нас не требовала взамен, кроме
необходимости помнить о том, что, живая, она, следовательно,
смертна и, как таковая, должна постоянно поддерживаться
неубывающей ответственностью и бдительностью мужества, чести, гордости
и смирения. Теперь она ушла от нас. Мы дремали, мы погрузились
в сон, и она оставила нас. И в вакууме не звучат больше сильные
голоса... Потому что то, что мы слышим теперь,— это какофония
страха, умиротворенности и компромисса, напыщенный лепет;
громкие и пустые слова, которые мы лишили какого бы то ни было
смысла, «свобода», «демократия», «патриотизм»: произнося их, мы,
наконец-то разбуженные, отчаянно пытаемся скрыть потерю от
самих себя. Что-то произошло с Мечтой. Многое произошло...» 2.
Таким образом Стейнбек и Фолкнер в своей публицистике
1 Sfeinbec J. America and Americans. N. Y., 1965, p. 34.
% Писатели США о литературе. М., 1974, с. 302.
178

утверждают два разных подхода к «американской мечте». Если Стейн-
бек апологетизирует «американскую мечту», то Фолкнер
показывает ее расхождение с американской действительностью. Как уже
отмечалось, эти два подхода характерны для всей американской
литературы, и в том числе для современного этапа ее развития.
Эмигранты в поисках Америки. В американском
литературоведении существует термин «эмигрантская литература». Он относится
к романам, в которых описываются судьбы различных поколений
эмигрантов — итальянцев, мексиканцев, евреев,— которые
пытались обрести в Америке свою вторую родину. Эта тема
раскрывается в творчестве Бернарда Маламуда, Филиппа Рота, Марио Пью-
зо, Владимира Набокова и других.
Поток «эмигрантской литературы» никогда не иссякал в США.
Здесь были произведения различного художественного и идейного
уровня: значительные и малозначительные, трагические и лгелодра-
матические, критические и апологетические, популярные и
малоизвестные. Иногда же произведения этого жанра превращались в
коммерческие боевики, или, если пользоваться американской
терминологией, в бестселлеры.
В 1969 году бестселлером номер один был роман Марио Пьюзо
«Крестный отец». В течение нескольких месяцев никому не известный
писатель превратился в наиболее популярного и дорого
оплачиваемого автора.
Причины популярности «Крестного отца» разнообразны. И,
несомненно, одна из них в том, что в романе рассказывается о
судьбах итальянских эмигрантов, приехавших в Новый Свет за
«мечтой» и оказавшихся здесь нежеланными пасынками Америки.
Еще до написания романа Пьюзо опубликовал статью, которая так
и называлась — «Выбирая мечту». В ней он говорит о несбывшихся
надеждах итальянцев, отцы которых, бросив родину, переселились
в Америку, чтобы открыть для себя новый континент, «новый шанс».
Именно мечта об «американской мечте», говорит Пьюзо, вела
эмигрантов в Америку. «Они оставляли Италию и переплывали океан,
чтобы прибыть в новую страну и оставить затем свои потные кости
в Америке. Безграмотные Колумбы, они осмеливались искать
обетованную страну. Таким образом они мечтали о Мечте» *.
Роман Пьюзо «Крестный отец», так же как и последующая его
двухсерийная экранизация Френсисом Копполой, оказался эпосом
жизни итальянских эмигрантов в Америке. Благодаря роману
американский читатель впервые, по сути дела, узнал об
организованной преступности в Америке — факт, который официальные
власти, и в том числе Гувер, долгое время скрывали от простых
американцев.
* Puso M. Choosing a Dream.—In: The Godfather Papers. N.Y., 1972, p. 27,
179

Появившись на прилавках книжных магазинов в 1969 году,
роман оказался одним из самых популярных бестселлеров США за
последнее десятилетие. Чемпион книжного бизнеса, он собрал
обильную жатву читательского интереса, был издан стотысячным
(огрохмным по американским масштабам) тиражом в дешевом,
бумажном переплете. В течение полутора лет, а точнее в течение
шестидесяти семи недель, «Крестный отец» занимал высшую строку в
списке бестселлеров, публикуемом журналом «Тайм». Наконец, что для
американцев является высшим мерилом успеха, он принес автору,
до той поры малоизвестному писателю, миллионное состояние и
шумную, если не сказать скандальную, популярность. Вокруг
романа и его автора создавались легенды. В частности, многие
утверждали, что написание романа субсидировала сама мафия,
которая якобы заплатила Пьюзо миллион долларов. Все это в контексте
американской системы ценностей — свидетельство огромного,
можно сказать беспрецедентного, успеха романа.
Однако было бы ошибочно объяснять успех художественными
достоинствами романа как литературного произведения. Несмотря
на то, что роман мастерски скроен, он далек от художественного
совершенства. Забегая вперед, следует отметить, что в нем слишком
много избитых, традиционных для буржуазной массовой
литературы штампов, грубого, низкопробного секса (своеобразная дань
массовой культуре). Все эти недостатки слишком явны, слишком
открыто лежат на поверхности, они совершенно очевидны даже для
неискушенного читателя, а критика, в том числе и американская,
справедливо отметила их сразу же после выхода романа в свет.
Очевидно, что популярность романа объясняется другими
причинами. И главная из них, на наш взгляд, заключается в том, что
в романе, по сути дела, впервые была показана мафия, ее структура
и организация, ее место в системе американского общества. Нельзя
отказать Марио Пьюзо в смелости — до него мало кто из
американских писателей решался хотя бы прикоснуться к опасному и
таинственному миру организованной преступности.
Что знали американцы о мафии? Пожалуй, только то, что она
существует. Правда, они видели большое число гангстерских
фильмов, в которых рассказывалось о некоронованных королях
преступного мира Америки — чикагском гангстере Аль-Капоне, Джоне
Дилинжере, мамаше Беккер, этой «кровавой маме» с ее
преступными сыновьями, о неуловимых грабителях банков Бонни Паркере
и Клайде Барроу. Но мир гангстерского фильма — не реальная
история преступности в США. В нем гангстеры, в полосатых
костюмах и с неизменной орхидеей в петлице, с пистолетом или автоматом
в руке, уничтожают своих врагов, прожигают жизнь в ресторанном
угаре и затем — ведь в соответствии с требованиями жанра порок
должен быть наказан — погцбают в перестрелке с полицией или
конкурирующей бандой.
180 •

Марио Пьюзо приоткрыл завесу над реальностью, подернутой
тонкой кинематографической дымкой. Опираясь на свой
жизненный опыт жителя итальянского района Нью-Йорка, на
документальные источники, и прежде всего на показания бывшего мафиози Ва-
лаччи, Пьюзо показал в своем романе действительный мир мафии,
ее иерархическую структуру, на самом верху которой возвышается
дон, или глава, мафии, а затем следуют его советники — «консиль-
еоре», полковники — «капо-режиме» и уже в самом низу —
рядовые солдаты, люди, способные по приказу дона не моргнув глазом
убить, задушить или зарезать. Пьюзо раскрыл в своем романе
сложную сеть преступных связей, которыми опутана страна, показал
взаимоотношения между двадцатью пятью семьями мафии, раскрыл
их связь с полицией, политической верхушкой и даже с Капитолием.
Нет сомнения, на такой шаг не решался еще ни один из
американских писателей или журналистов. Пьюзо решился, хотя и в
осторожной форме. Но даже и этого было достаточно. Америка увидела
в романе оборотную сторону своей официальной жизни. Этим,
пожалуй, и объясняется несомненный успех романа.
Впрочем, к вопросу о преступности в Америке Пьюзо
обращался и раньше, до написания «Крестного отца». Еще в 1966 году в
журнале «Кавалер» он опубликовал статью «Как преступность делает
Америку здоровее, чище, богаче и красивее».
Название этой статьи иронично, как и сама статья. В ней Пьюзо
пытается доказать довольно парадоксальную мысль, что растущая
в США преступность является естественным следствием адаптации,
приспособления индивида к обществу, которое по природе своей
преступно. Ведь именно это общество занимается гонкой
вооружений, тратит огромные средства на новые ракетоносители, вместо того
чтобы изготовлять искусственные почки и новые лекарства, именно
оно санкционирует сотни других узаконенных преступлений.
«Все эти преступления,— писал Пьюзо в своей статье,—
неизбежны. Поскольку общество становится все более и более
преступным, хорошо адаптирующийся гражданин, по определению, должен
стать более преступным. Разве не долг каждого американца жить
насколько можно бесчестно и эгоистично? Что еще может заставить
вращаться колеса индустрии? Разве бизнесмен, который
беспощадно сражается за прибыль, подобно акуле, нападающей на
выпавшего из лодки,— разве он не на правильном пути? Разве
несправедливо, что все, что хорошо для «Дженерал моторе», хорошо для
Америки? Разве путь в счастливую жизнь не вымощен обманом,
ложью и воровством? В нашем обществе ответ на все эти вопросы
будет один: «Да». Вот почему преступность — это благо для
Америки» *.
1 Puso M. Choosing a Dream.—- In: The Godfather Papers. N. Y. 1972,
p. 27.
181

В статье Пыозо при всей ее свифтовской иронии проглядывала
одна очень важная мысль. Он пытался доказать, что преступны не
отдельные люди — преступно все буржуазное общество в целом, а
каждый человек должен, хочешь или не хочешь, к этому обществу
подлаживаться... Собственно говоря, эта мысль стала и идейной
основой романа «Крестный отец».
Сюжет романа составляет история семьи Корлеоне — одной из
могущественных гангстерских династий. Его действие
складывается как пересечение нескольких параллельных линий. Это история
Вито Корлеоне, бедного итальянского эмигранта, ставшего под
давлением обстоятельств на путь преступности. Другая линия
связана с популярным голливудским певцом и актером Джонни Фон-
тейном (критика не без основания обнаружила сходство этого
персонажа с Фрэнком Синатрой). Все эти линии переплетаются друг с
другом, создавая сложную эпическую картину развития
организованной преступности в Америке, которая охватывает период с
начала'века вплоть до послевоенного времени.
После выхода романа Пьюзо жаловался на то, что критика
обошла вниманием важный элемент, присутствующий в его романе,—
иронию. Действительно, в некоторых главах романа, в особенности
в изображении становления империи Корлеоне, ирония
присутствует. Но это ирония мягкая, безобидная, никого не ранящая. Более
того, в изображении мафии у Пьюзо, хочет он того или нет,
проявляется известный элемент идеализации. В конце концов мафия
оказывается большой семьей, которая дает своим членам укрытие и
поддержку, тогда как современное государство такого укрытия не
дает и дать не может.
Но эта известная идеализация мафии как бы подчеркивает
основную мысль Пьюзо: преступны не отдельные лица, а преступно
все общество. В романе есть фраза, которая выражает концепцию
романа и с полным правом могла бы быть эпиграфом к нему: «Один
адвокат с портфелем может награбить больше, чем сотня людей с
автоматами». Конечно, Пьюзо осуждает преступный мир мафии. Но
он не ограничивается изображением мафии. Пьюзо показывает и
внешне благополучное, респектабельное общество, в котором
полиция, государственный аппарат, адвокаты, прокуроры, сенаторы
должны обеспечить общественный порядок и бороться с
преступностью. На самом деле все они также связаны с преступным
бизнесом мафии, вступают с ней в сговор, получают свою долю и от
проституции, и от игорных домов, и от торговли наркотиками. Пьюзо
показывает, что коррупция, как раковая опухоль, разрастается на
теле нации. Корни преступности заключаются не в характере
итальянцев, или, точнее, сицилийцев,— они в самой социальной системе.
И в том, что писатель не побоялся сказать об этом, одна из главных
причин* популярности романа «Крестный отец».
Как это часто бывает в Америке, вторую жизнь роману дала его
182

экранизация (о ней мы уже говорили в главе о кинематографе).
Следует только добавить, что Френсис Коппола значительно
переработал сценарий Пьюзо, усилил некоторые социальные аспекты.
Основываясь на содержании романа, режиссер стремился показать
мафию как аллегорию всякого свободного предпринимательства и
погони за прибылью.
70-е годы: тоска по прошлому. Если для предыдущих этапов
развития американской литературы были популярны романы о
будущем, выдержанные в жанре научной фантастики, то для 70-х
годов характерен интерес к прошлому, попытка так или иначе
осмыслить историю американской нации. Очевидно, этот интерес не
случаен. Прежде всего он связан с попытками ответить на вопрос о том,
куда идет современная Америка, что случилось с демократическими
традициями прошлого, как соотносится прошлый и сегодняшний
день Америки. Все это породило живой интерес американского
читателя к жанру так называемого «нон-фикшн» — лирико-докумен-
тальной прозе, к таким его ответвлениям, как биографии, мемуары
и т. д.
Кроме того, существовали и другие причины, стимулирующие
живой интерес к прошлому. Одна из них — двухсотлетие
Соединенных Штатов, двухвековой юбилей со времени принятия
Декларации независимости. В потоке предъюбилейных публикаций было
немало «дежурных», предпраздничных однодневок, откровенных
апологий буржуазного образа жизни, лишенных каких-либо
художественных и идейных достоинств. Однако наряду с этим появились
и серьезные произведения, принадлежащие крупным американским
писателям. Среди них — исторические романы Г. Видала, Дж. Ми-
ченера, Дж. Апдайка, Э. Доктороу. Их содержание имеет прямое
отношение к интересующей нас теме — «американской мечте».
В списках американских бестселлеров 1974 года тридцать
девять недель занимал видное место роман талантливого
американского писателя Гора Видала «Бэрр». Г. Видала, автора многих
романов, нескольких публицистических сборников и пьес, советский
читатель помнит по изданной в русском переводе книге
«Вашингтон, округ Колумбия». В этом произведении Видал повествует о
событиях двухсотлетней давности, однако, по признанию
английской и американской критики, многие персонажи романа
обнаруживают сходство с американскими политическими деятелями наших
дней.
«Почему исторический роман, а не история?» — вопрошает Гор
Видал в послесловии. И отвечает на этот вопрос так: «Для меня
привлекательность формы исторического романа в том, что автор,
создавая его, может быть столь же дотошным (или небрежным),
как историк, и при этом оставлять за собой право не толвко
перестраивать события, но, что еще более важно, давать им свою моти-
183

вировку, что честному историку или биографу делать не следует».
Не станем спорить с автором по поводу его взглядов на историю и
исторический роман, тем более что он не выдает свое мнение за
непреложную истину.
Из истории Соединенных Штатов известно, что Аарон Бэрр был
юристом, политическим деятелем, полковником армии Вашингтона,
одним из участников Американской революции и третьим
вице-президентом США (1801—1804 годы). Президент Джефферсон отдал
его под суд, обвинив в измене, в попытке отколоть от американского
союза западные штаты. Несмотря на то, что присяжные на процессе
были выдвинуты из числа сторонников Джефферсона, они
отказались признать подсудимого виновным, и он был оправдан. Бэрр
убил на дуэли одного из видных государственных деятелей того
времени, Александра Гамильтона, жил в эмиграции в Европе, снова
вернулся в США. Следует также упомянуть, что Бэрр оставил для
потомков два тома дневников. Столь примечательная личность,
известная к тому же своей крайней противоречивостью, Аарон Бэрр
и стал одним из основных героев романа Гора Видала.
Авторских оценок исторических событий в романе, по существу,
нет. Или, во всяком случае, они не лежат на поверхности. Это
достигается при помощи своеобразного литературного приема —
двойного остранения. Так, первый план романа повествует о трех
последних годах жизни Аарона Бэрра. Повествование ведется на
широком фоне борьбы за политическую власть от лица вымышленного
персонажа — Чарли Шайлера. Двадцатипятилетний
беспринципный молодой человек, начинающий юрист, стажирующийся у
Бэрра, Чарли уговаривает состарившегося государственного деятеля
продиктовать ему свои воспоминания и дважды продает их втайне
от своего патрона. Кстати, в конце романа выясняется, что Шай-
лер — один из незаконнорожденных сыновей Бэрра. Подкупают
Чарли те, кто заинтересован в компрометации Мартина ван Бюрена,
кандидата на пост президента, также внебрачного сына Аарона
Бэрра. Второй план романа охватывает период с 20 апреля 1775 года,
дня битвы при Лексингтоне, когда на поле боя впервые сошлись
английские и американские солдаты, по день и час смерти Бэрра.
Повествование здесь ведет сам Аарон Бэрр, диктующий Чарли
свои мемуары. В романе есть и третий план, который, как уже го-
ворилось выше, позволяет автору, пишущему об историческом
прошлом, «совершать набеги» на современное внутриполитическое
положение в стране.
Судя по всему, Г. Видал, отдавший немало лет участию в
политической деятельности и тонко чувствующий современность,
приурочил свой роман к приближавшемуся юбилею. Жизнь Аарона
Бэрра — это повод для писателя изящно и остроумно показать, как
рождалась нация, чем она жила первые десятилетия своего
существования. Автор не делает попытки облагородить одну из самых не-
181

популярных фигур в истории США. Видал дает понять, что он
далеко не всегда разделяет взгляды Аарона Бэрра. И хотя его герой —
это исключительно колоритная фигура для художника, автор
романа использует его прежде всего для того, чтобы перенести
читателя в прошлое, попытаться понять противоречия американской
политической и общественной жизни тех лет, когда складывались
Соединенные Штаты. Все это невольно заставляет читателя
проводить сравнение между прошлыми и современными формами
политической жизни и в конце концов осознать, что буржуазное
политиканство и трюкачество, по существу, не порождение
сегодняшнего дня — оно уходит своими корнями в историческое прошлое
и органически присуще американскому общественному строю.
Вполне возможно, что сам Гор Видал и не согласился бы с таким
выводом: он пишет об «отцах-основателях» США той поры, когда
их еще не коснулся хрестоматийный глянец, об их слабостях,
непоследовательности в борьбе за политический успех. Однако
такова уж участь всякого талантливого художественного
произведения. Хотел того автор или нет, но он дал весьма критическую
оценку американской буржуазной системе прошлого и настоящего.
Другая книга, приуроченная к празднованию юбилея и
обратившая на себя внимание американской критики,— произведение
известного американского писателя Джеймса Миченера «Сентиниэл».
Первая его работа, «Повести тихоокеанского Юга», была написана
в 1947 году. «Сентениэл» — его девятнадцатая книга. Подобно
нашумевшему в свое время роману «Гавайи», новая книга Миченера —
очередная попытка создать «всеамериканский» роман, эпопею,
охватывающую без малого... 136 миллионов лет. (Первые главы романа
рисуют экологическую картину Североамериканского континента.)
Уеы, эту попытку трудно признать удавшейся. Все начинается с того,
что журнал «Ю. С. ньюс энд уорлд рипорт» приглашает
ученого-историка Льюиса Вернера (судя по всему, это прототип самого автора)
написать историю маленького городка в сердце штата Колорадо.
Этот вымышленный автором городок называется Сентениэл (в
переводе — «столетие»). Назван он так в честь золотого юбилея страны
и в связи с провозглашением Колорадо тридцать восьмым штатом
в 1876 году.
События разворачиваются вдалеке от тех мест, где делается
большая политика. Сюда, в Колорадо, на речку Южная Платта,
докатывается лишь эхо исторических событий. Зато здесь совсем нередко
ощущались их трагические последствия. Но если политика
делалась там, на востоке страны, именно здесь, на «диком Западе»,
утверждает Миченер, вершилась ее подлинная история — история
жестокая, кровавая. Во имя создания городов, ставших вскоре
непригодными для проживания, американцы уничтожают вокруг себя
все и вся. Страшные картины истребления краснокожих, расхи-
185

щения и гибели природных богатств, созданные Миченером, не
могут оставить читателя безразличным.
Дебаты, возникшие в определенный период в Конгрессе вокруг
будущего западных территорий, показали, что самыми рьяными
поборниками их захвата были четверо: сенатор Дж. Тайлер от штата
Вирджиния, сенатор Пирс от Нью-Гэмпшира, член палаты
представителей Дж. Полк от Теннесси и член палаты представителей
Дж. Бюкенен от Пенсильвании. Позднее каждый из этой четверки
стал президентом страны и внес свою лепту в освоение западных
земель. Ради этого совершались преступления, которые еще сегодня
лежат несмываемым пятном на совести нации. Жестокость всегда
порождала жестокость — этот тезис автора как бы подтверждается
историей десяти семейств с 1750 года до наших дней.
Устами персонажа своей предшествующей книги, «Странники»
(1971), автор утверждал, что в современных Соединенных Штатах,
с их перенаселенными и грязными городами, романтика может
существовать только на открытых просторах Юга и Запада. Миченер
влюблен в бескрайние просторы страны, но полагает, что нужно
не только спасать природу, но и исправлять моральный облик
людей. В этом смысле его последний роман вполне современен — это
своего рода призыв к поискам утраченных нравственных ценностей,
ибо не может быть здоровой нации, уничтожающей вокруг себя
красоту.
Хотя Миченер и пытается бичевать некоторые пороки
американского общества, многие черты этого общества предстают в романе в
явно идеализированном виде. Не соответствует исторической правде
его представление о мексиканской революции, предвзято
отношение автора к судьбам национальных меньшинств в США.
Водном из последних романов Миченера — «Чезапик»,
рассказывающем о маленькой деревушке на берегу Атлантического океана,
носит апологетический характер. Описывая простых, обыкновенных
и самых обыденных людей, живущих здесь, Миченер хочет показать,
что, несмотря на все потрясения, основные американские ценности,
и в том числе «американская мечта», остались в
неприкосновенности.
Другим романом, который, правда, не был формально
посвящен 200-летию США, но тоже был приурочен к этой дате, стал
«Рэгтайм», Эдгара Лоуренса Доктороу, сразу же возглавивший
список бестселлеров второй половины 1975 года.
Книга Доктороу посвящена первому десятилетию нашего
столетия — той странной эпохе в истории Соединенных Штатов, когда
жили прототипы героев пустяковых и дешевеньких книг мифотеор-
ца Горацио Алджера об Америке — «стране великих возможностей»,
когда позавчерашние мальчики с пятью долларами в кармане
становились послезавтрашними миллионерами-благотворителями;
эпохе, когда, поверив в эти возможности, в США приехало около
186

миллиона иммигрантов со всех концов света. Здесь их ждал
потогонный труд, враждебное отношение местного населения и голодное
существование.
Доктороу пишет об эпохе, когда массовая культура еще только
становилась индустрией. Познакомившись с ней во время своего
посещения страны, пятидесятилетний врач-психиатр Зигмунд
Фрейд сказал: «Америка — ошибка, гигантская ошибка». Это была
эпоха, когда появилось авто «Форд модели «Т» и конвейер — это
овеществленное обоснование идеи Форда о том, что в современном
индустриальном производстве человек должен быть столь же
безболезненно заменим, как и любая запчасть, с которой он работает
у поточной линии. Эта идея стала философским апогеем
дегуманизации труда — труда, который столько поколений передовых умов
человечества мечтали превратить в радость. Это была эпоха, когда
безвестный в ту пору и лишь недавно канонизированный пианист-
негр Скотт Джоплин создал свой «Мэпл лиф рэг» — новую
музыкальную форму рэгтайм, впитавшую в себя и элементы мазурки,
навеянную вальсами Шопена и Штрауса, в которые талантливый черный
музыкант имплантировал импульсивный негритянский
танцевальный ритм кекуока. Это была эпоха кануна первой
империалистической войны.
Эпоха рэгтайма для американцев — наших современников всегда
была связана с чувством ностальгии: так уж устроена
человеческая память — она быстро забывает плохое, а к трудностям
прошлых лет относится с трогательной сентиментальностью. Однако
только сентиментальным или ностальгическим роман Доктороу не
назовешь. На всех событиях, описанных в книге, уже есть тень
всего того, что еще произойдет в Америке 50—70-х годов:
политические скандалы, взрывы расизма, воинствующий конформизм и
экстремизм, анархизм и жестокость, слепая вера в техницизм и
бегство от реальности в оккультизм, солипсизм и психоанализ.
«Пройдет совсем немного, и в Париже художники начнут рисовать два
глаза на одной половине лица»,— как бы между прочим замечает
автор. «Рэгтайм» — коллаж событий исторически достоверных и
вымышленных, и соответственно герои произведения делятся на
две группы. Здесь неудержимый фокусник Гудини встречается с
эрцгерцогом Фердинандом, который, приехав вместе с деятелями
германского генерального штаба, чтобы посмотреть на то, как
великий эскапист мастерски владеет летательным аппаратом, почему-
то поздравляет его с изобретением аэроплана. Здесь архибогатый
Морган тайно встречается с нуворишем Генри Фордом в своей
святая святых — библиотеке, чтобы поговорить о делах оккультных.
Стареющий Морган истратил миллионы долларов, собирая рукописи
по мистицизму всех народов и цивилизаций. Генри Форд свою
твердую веру в-переселение душ обрел из двадцатипятицентовой
книжонки, изданной в Филадельфии. И тому и другому трудно поверить в
187

то, что когда-нибудь будет так, что нх не будет. А в это время где-
то в другом месте Генри Toy, ревнивый муж красотки из
«шоу-бизнеса» Эвелины Несбит, стреляет в упор и убивает ее любовника,
известного архитектора Стэнфорда Уайта (так было и в самом деле).
И поверх всей этой светской суеты доносятся апокалипсические речи
анархистки Эммы Голдман, чьи «труды» на гребне новой волны
суфраксизма пленили воображение новоявленных сторонниц
свободной любви.
Вторая группа героев Доктороу, героев придуманных,
распадается на две категории — белые и черные. У белых очень условные
имена, и они в свою очередь представляют два разных социальных
этажа не столь уж стратификационно разноэтажной Америки. В
зажиточном районе загородного Нью-Йорка, в полном света и красок
Нью-Рошелле, живет семья Отца, Матери, Дедушки и Маленького
мальчика, судя по всему, ведущего повествование в романе. А где-
то в другом месте, в сером и обветшалом гетто, живет семья
эмигранта, которого все просто называют Татэ. Татэ и Маленькая
девочка перебиваются с хлеба на воду, существуя на выручку от
проданных силуэтных портретов, которые этот преждевременно
состарившийся художник изготовляет в присутствии заказчика при
помощи ножниц и бумаги.
А далее в романе происходит то, что принято называть магией
творчества. Словно от прикосновения волшебника, все вырезанные
Доктороу силуэты обретают жизнь и под воздействием его
несомненного таланта переплетаются, сталкиваются, расходятся.
Гордость технического гения и плод жестокосердной эксплуатации
рабочих «Форд модели «Т», как символ американизма, возводится в
материальный символ гибели черного пианиста. Общественное
устройство страны неосуществленных надежд таково, что бедный и в
самом деле может приобрести богатство, но оно же его и погубит,
как бы говорит автор романа. Ибо одно дело — может, но совсем
другое дело — простят ли ему эту «не положенную» по социальному
статусу выходку те, чья роль в этом обществе сводится к функции
предохранителя, защищающего всю схему государственного
устройства от неожиданных подъемов напряжения в народных
массах. И эту выходку черному музыканту не прощают. Срабатывает
встроенная в социально-политическую структуру система
предохранителей, защищающая ее жизнедеятельность,— ловушка
захлопывается, и человек, поверивший в миф о «равных возможностях»
для всех, гибнет.
В ходе повествования вымышленные герои невидимыми, но
существующими, прочными как сталь нитями оказываются
связанными, гармонично или диссонансно, с героями книги,
существовавшими в действительности. Причем внутреннее развитие романа
идет по законам, встроенным в архитектонику музыкальной формы
рэгтайма: левая рука на счет «четыре четверти» мерно отбивает по-
188

ступь уходящей в прошлое эпохи, в то врехмя как из-под правой
льется стремительная, пружинистая, синкопированная мелодия,
несущая на себе развитие шестнадцатитактной темы. В соответствии с
формальными законами рэгтайма в романе таких тем несколько:
каждая из них конструируется, получает свое развитие,
импровизацию, вариации на темы, заложенные в образах и событиях той
эпохи.
Было бы ошибочным видеть в новом поветрии на исторические
романы в стиле «ретро» только выражение эскапизма. Конечно,
существуют романы, в которых изображение прошлого служит
попыткой бегства от действительности, реставрации старых идеалов,
старой системы духовных и моральных ценностей. Лучшие
произведения этого потока свидетельствуют о необыкновенной живучести
демократических корней, питающих культуру американского
народа. И «Рэгтайм» отнюдь не ностальгическое прощание с эпохой,
а попытка осмысления сложного для США седьмого десятилетия
XX века, попытка ответить на вопрос, который еще в 60-х годах
поставил классик американской литературы У. Фолкнер: «Что
случилось с американской мечтой?»
Тема «американской мечты» возникает в романе Губерта Селби
«Реквием по мечте» (1978). Писатель изображает изуродованный,
искаженный мир той мечты, которая заставляла действовать и
стремиться к успеху многих героев американской литературы.
В романе рассказывается о трех подростках — Гарри Голдфарбе,
его подружке Марион и их чернокожем товарище Тайроне Лаве.
Их мечты, как и мечты многих их сверстников, связаны со
стремлением к самостоятельности, с понятным для каждого молодого
человека стремлением побыстрее встать на собственные ноги.^Но жестокая
атмосфера одного из самых мрачных районов Нью-Йорка,
Нижнего Бронкса, приводит персонажей романа к грязному ремеслу —
торговле наркотиками, сутенерству, проституции. Не спасает
героев и «бегство в никуда». На полпути из Нью-Йорка во Флориду
Гарри и его спутников арестовывают как бродяг и бросают в тюрьму.
К тому же Гарри, который злоупотреблял наркотиками, заражается
гангреной и лишается руки. Так тройка беглецов, отправившихся
куда глаза глядят в попытках обрести «американскую мечту»,
сталкивается с жестоким и равнодушным миром, с кошмаром нищеты и
наркомании.
Итак, американская литература XX века показывает сложную,
динамическую картину трансформации «американской мечты».
Первоначально «американская мечта» воплощалась в романах,
пропагандирующих идею и культ успеха, позднее она превращалась
в «американскую трагедию», а еще позднее — в «американские
кошмары».

ЧАСТЬ III
«Американские мечты: утраченные и обретенные»
В предыдущих главах мы рассмотрели сложную эволюцию
«американской мечты», ее отражение в американской идеологии,
культуре, искусстве и литературе. Мы обращались к
социологическим и политологическим трактатам, романам, пьесам и
кинофильмам. Но все это — отраженный образ «американской мечты»,
ее философская или художественная интерпретация. А как сами
американцы думают об «американской мечте», о ее сложных и
противоречивых судьбах?
Ответ на этот вопрос дает недавно вышедшая книга известного
американского публициста Стадса Тёркела «Американские мечты:
утраченные и обретенные». Эта книга представляет собой
документальный анализ общественного мнения современной Америки по
вопросу о сущности «американской мечты» и ее судьбе. Стаде Тёр-
кел провел около ста интервью с представителями различных
социальных слоев общества, самых разных возрастов,
национальных и этнических групп. В этой книге содержится огромный
документальный материал, записанный рукой маститого журналиста,—
продолжение того, что Тёркел начал делать в предыдущей своей
книге — «Работа».
В этой книге идет разговор об «американской мечте». Здесь
слышны отзвуки сотен голосов и отголоски тысяч других,
которые уловил и добросовестно зафиксировал автор. Тёркел не
спешит делать выводы и заключения, предоставляя читателям
выслушать различные точки зрения. «Это нечто напоминающее
джаз: здесь существует тема и импровизация на эту тему»,—•
утверждает автор. Тема эта — «американская мечта»,
импровизация — сотни человеческих судеб, получившихся и не
получившихся. Пронизанная духом высокого популизма, книга Тёркела
представляет собой попытку понять, о чем мечтает американский
народ, как он относится к своему настоящему, прошедшему и
будущему. Послушаем, о чем же говорят сами американцы.
Во многих суждениях совершенно откровенно звучат ноты
разочарования, сожаления о прошлом, страх перед будущим.
Опасения вызывают все убывающие ресурсы страны. Лесоруб из
Орегона, которого опрашивал Тёркел, говорит: «Потери способны
понять только те, кто знает, как было раньше. Что происходит
с нашей природой? Я убежден, что только красота и все
величественное, что есть в природе, могут заставить людей перестать
уничтожать друг друга. А этой красоты становится все меньше» Ч
1 Terkel S. American Dream: Lost and Found. N.Y., 1980, p. XX. В дальней-
uitM ссылки на эту книгу приводятся в тексте.
190

«Начало было у нас не таким уж плохим,— как бы вторит ему
Джесси Бинфорд, жительница Южной Дакоты.— Подумать только,
какие возможности таила в себе наша земля! Где еще можно было
найти нечто подобное? Но все это было в самом начале нашей
истории... А сейчас единственное чувство — это страх перед
грядущим, новым, неизвестным. Страх. Страх... Конечно же, нужно
обладать немалым разумом и мужеством, чтобы понять те
перемены, которые входят и еще войдут в нашу жизнь. Но все-таки
существуют непреходящие ценности, от которых нам нельзя
отказываться» (с. XXI).
Подобную мысль развивает и другой собеседник Тёркела —
уволенный с работы профессор американской истории в Кентукки
Джон Филдинг: «Успех — это обоюдоострое понятие. За все надо
платить. Мне совсем не легким путем пришлось убедиться, что я
всегда позволял другим определять мои ценности» (с. 73).
«Что стало с vox populis [голосом народа]? — спрашивает Тёр-
кел.— Неужели вся американская мечта сегодня сводится к 60-,
30- и 10-секундным рекламным вставкам, которыми ежедневно
бомбардируют нас по всем телевизионным каналам? Неужели не
осталось никакого иного языка, никакой иной мечты?» (с. XXII).
Впрочем, на этот вопрос отвечают и те, кто работает в рекламе
и создает стандартный имидж «американской мечты». В числе
опрошенных — Брюс Бендингер, 33 года. Окончил Висконсинский
университет, в 21 год поступил в рекламное агентство в Чикаго,
в 28 лет стал его вице-президентом. Однако в 30 лет он бросает
престижную работу и отказывается от погони за успехом. Его
высказывания об «американской мечте» проникнуты скептицизмом:
«Нам осталось мечтать не о столь уж многом. Когда мы были
подростками, существовали все эти бесчисленные книжки Горацио
Алджера о человеке, который вот-вот создаст «U.S. Стил» или
какое-нибудь другое крупное дело. Теперь вершина мечты — стать
кинорежиссером или звездой рок-музыки» (с. 443). Идея успеха,
которой проникнута американская мораль преуспеяния, вызывает
у Бендингера отвращение. «Вся эта ковбойско-капиталистическая
прибаутка, которой потешала себя страна в течение двухсот лет,
сегодня находится на последнем издыхании... Очень важно понять,
что я не могу достичь абсолютно всего. Я не могу стать королем
или президентом.. Но если мне удастся сохранить способность
к самооценке, я смогу принести пользу, ухаживая за садом»
(с. 444).
Другое критическое высказывание о судьбе «американской
мечты» принадлежит Эмме Найт, королеве красоты в США 1973 года.
Став «Мисс США», она, по существу, стала распродавать свой
имидж. Получая гонорар от рекламного агентства, она должна
была ездить по стране, расхваливая всевозможные товары. Эмма
Найт перестала принадлежать себе, стала частью официальной
191

«американской мечты», символом успеха. «Ведь на самом деле,—'
говорит она,— не меня поклонники «Мисс США» считают красивой,
а мою корону и ту ленту, которая была переброшена через плечо.
Набросьте эту ленту на лампу — и клянусь, что десяток мужчин
пригласят ее на свидание. Впрочем, я бы могла пятьдесят лет
говорить об этом, но это ни к чему не приведет. Всегда найдутся
девушки, которые будут стремиться стать «Мисс Америка». Вот что
такое фантазия, которая называется Американской мечтой*
(с. 5—6).
Конечно, в современной Америке еще многие остаются
приверженцами традиционной идеи личного успеха, которая лежит в ос
нове буржуазной «американской мечты». Вот что говорит Уолле-^
Рассмусен, обладатель премии Горацио Алджера, президент
компании, чей капитал оценивается в 7,5 миллиарда долларов. «Меня
спрашивают, мечтал ли я занять то место, на котором теперь сижу.
Я отвечаю: нет, не мечтал. Вся моя амбиция в жизни сводилась
к тому, чтобы завтра жить немного лучше, чем сегодня... Я всегда
хотел быть первым, даже когда я сходил с самолета... Я думаю, что
трудности в жизни необходимы, чтобы по-настоящему наслаждаться
ею... Если ты хочешь преуспевать, не позволяй никому стоять на
твоем пути. А сегодня люди хотят получать все и ничего за это не
платить. Но за все надо платить» (с. 13—14).
Рассмусен исповедует традиционную религию успеха. Эта
религия признает только один закон жизни — закон джунглей.
Не случайна и метафора, которой пользуется этот бизнесмен,
стремясь подвести итог своей жизни: «Убивают только тех львов,
которые медлительны, которые не могут побеспокоиться о себе,—
быстрых и ловких зверей не могут поймать» (с. 14). По его словам,
все беды в обществе, в котором он живет, заключаются в том, что
люди не могут постоять за себя. От этого возникает и безработица,
и растущая преступность. Оказывается, что виноватым является
не общество, породившее безработицу или преступность, а те, кто
не могут дать отпор преступникам. Поистине апологетическая
философия.
Но даже и этот видавший виды бизнесмен высказывается весьма
пессимистично, когда речь заходит о будущем. «Новый спад или
революция вернет нашу страну в состояние устойчивости. Такое
случалось в истории. Это единственное, что я усвоил из писаной
истории. Если это случится, кто выживет в этих условиях? Для
большинства это будет тяжелое испытание. Вы не можете стоять
в стороне. Вы должны либо подняться наверх, либо погибнуть»
(с. 15).
Вот мнение об «американской мечте» еще одного бизнесмена.
Гейлорд Фримен — председатель директоров Чикагского
национального банка. Он говорит: «Мне кажется, наша страна очень
быстро состарилась. Мы утратили многое из нашей мечты. Для
192

большинства людей мир все более и более сужается. Молодой
человек, который приходит в бизнес, интересуется поначалу всем.
Но он получает работу — и его мир сужается. Он женится,
появляется дом, семья. Мир для него становится еще уже. Наконец,
он старится. Уже нет работы, нет семьи. Остается одна-единствен-
ная забота — состояние его желудка по утрам. По-моему, через
это сегодня проходит вся наша страна» (с. 20).
Как видим, у капитанов буржуазной индустрии не слишком
бодрый взгляд в будущее. Им остается только сожаление о прошлом.
-с По словам Джил Робинсон, дочери крупного голливудского
-гкинопродюсера, «американская мечта» — плод вымысла Голли-
з вуда. Робинсон выросла в фантастическом мире, в мире, где все
- было нереальным, ненастоящим. Сначала придумали систему
«звезд», затем убеждали всех, что грезы, которыми живут эти
вымышленные «звезды»,— это мечта, ради которой только и стоит
жить. «Однако «звезды», которые определяли наши мечты, на самом
деле имели к ним не больше отношения, чем феи или гномы. В этом
мире никто не умирает, но и не взрослеет» (с. 52).
Апофеозом «американской мечты», говорит Робинсон, был
печально знаменитый хэппи энд — счастливый конец. Мало кто
задумывался над тем, что означал хэппи энд. Чаще всего это был
способ уйти от ответственности, от необходимости действовать.
• И в самом деле, если сегодня все хорошо кончается, значит, завтра
не о чем будет беспокоиться. Голливуд выхолостил способность
чувствовать, научив лишь имитировать, подражать чувствам
кинозвезд. Американцы любят, как Джуди Гарланд; целуются, как
Эррол Флин; ходят, как Джеймс Кэгни; красят волосы, как Мери-
лин Монро. «Кино убедило нас в том, что плохое не может
победить. Это атрофировало у нас желание бороться со злом, служить
делу — ведь все равно хорошие победят. Так кино превратилось
в удобный политический инструмент» (с. 54).
По словам Робинсон, Голливуд разделил Америку на героев
п на участников массовок. Массовка могла погибнуть, герой, как
и мечта, должен был выжить. Но время шло, и кино менялось.
Жизнь становилась труднее, и мифы надо было усложнять. В 40-е
годы Голливуд расстался с мифом об обязательном триумфе
«маленького человека»; в 60-е годы стали понимать, что война — это
вовсе не парад. В кино стало пробиваться чувство реальности,
которое и убило старый Голливуд. Но, защищенные от реальности
миром иллюзий, американцы испугались. «А чем же еще нам жить,
если не мечтами? — говорит Робинсон.— Должны же мы во что-
нибудь верить. Ведь мы вообще сойдем с ума, если должны будем
поверить во все то, что существует в действительности. Если я не
смогу поверить в то, что где-то там есть счастливый конец, пусть
даже на небесах, я не смогу сегодня работать. Поверьте, я говорю
правду, и говорю от имени всех» (с. 59).
7 ДЪ 2681
193

Так звучит монолог жертв Голливуда, который своими сказками
заговорил несколько поколений Америки и обрек их на невеселое
пробуждение от умиротворяющих грез.
Однако жертвами являются не только статисты, но и герои.
Стаде Тёркел взял интервью у одной из «звезд» Голливуда —
Джоан Кроуфорд. Женщина, к экранному изображению которой
ревновали когда-то своих мужей американские женщины, теперь
рекламирует пепси-колу и другие товары, символизирующие
американское процветание. Она живет в бесконечных разъездах
и вынуждена признать: «У меня нет личной жизни, я чудовищно
одинока... Когда я наконец остаюсь вечером одна дома, я снимаю
туфли, снимаю с лица косметику, сажусь, вяжу и смотрю
телевизор. Это для меня самые драгоценные минуты жизни» (с. 60).
Так, героиня американских грез лишь наедине с телевизором
становится самой собой, превращаясь из героини в статиста.
Великий мифотворец Голливуд породил многие варианты
буржуазной «американской мечты». В течение многих десятилетий
(да и до сих пор) он создавал модели поведения, на которые
ориентировалось не одно поколение. «Если жизнь не складывалась по
образцу фильмов «Волшебник из страны Оз» или «Унесенные
ветром», значит, ее вообще не существовало,— говорит Джил
Робинсон. В этих фильмах ничего не говорилось о жизни, они были для
нас важнейшими мифотворцами» (с. 56).
Писательница Линда Кристьянсон также говорит: «Я выросла
в период второй мировой войны. Фильмы, которые я видела в
детстве, были об одном и том же: я вырасту, у меня будет маленький
беленький домик с белым забором, преуспевающий муж с хорошей
работой. Мы будем хорошо одеваться. Когда муж будет приходить
с работы, я буду доставать из духовки шоколадное печенье. Мы
будем счастливыми. Это и было для нас Американской мечтой»
(с. 318).
Но когда «американская мечта» Кристьянсон осуществилась
(она вышла замуж за миллионера, живет в доме, который стоит
миллион долларов), она поняла ее эфемерность. Богатство не
принесло ей счастья. К сожалению, подобные «уроки жизни» многим
американцам неизвестны. Они снова и снова впитывают грезы
Голливуда, который формирует их фальшивые идеалы. Вот
интервью Тёркела с Анастасисом Косталисом. Он — грек по
происхождению. В США приехал недавно, теперь работает шофером такси.
Кумир Косталиса — Джон Траволта, кинозвезда и танцор,
мгновенно взошедший на небосклон после фильма «Лихорадка в
субботу вечером». «Этот фильм мы смотрели вновь и вновь. Джон
Траволта — это да! Многие мне говорили: этот фильм прямо о вас»
(с. 136).
И Косталис поверил в миф, теперь он стремится жить
«как в кино»: всю неделю работает как каторжный, а в субботу
194

вечером посещает диско. И тогда он чувствует себя героем,
сверхчеловеком, перед которым не может устоять ни одна женщина.
А потом — снова будни.
Молодая девушка Шарон Фокс, еще одна жертва Голливуда,
также живет в мире иллюзий. Смыслом своей жизни она сделала
сбор автографов знаменитостей. В ее коллекции — автографы
Юла Бриннера, Тонни Беннета и «самого» Элвиса Пресли. Ее
жизнь — парадигматический пример судьбы, растворившейся в
современной мифологии.
А вот что говорит Джон Филдинг, профессор американской
истории университета в Кентукки: «Я родился в маленьком
техасском городке. Если вы смотрели фильм «Последний киносеанс»,
вы знаете все об этом городке. Образы в фильмах 50-х годов были
иными, чем нынче. Тогда не было всяких антигероев типа Дастина
Хоффмана. И поведение героев фильмов не было столь запутанным,
они знали, что им следовало делать. Помните Рэндолфа Скотта?
Входишь в кинотеатр, гаснет свет — и ты в мире фантазии, мире
очень реальном для восьмилетнего мальчишки, запивающего
сладкие кукурузные хлопья кока-колой. Выезжает Рэндолф Скотт
на своем ослепительно белом коне и всегда кого-то спасает.
Женщины с него глаз не сводят, горожане в полной растерянности,
никто не знает, что делать. А когда он появляется, все ставится
на свое место» (с. 69).
В книге Тёркела немало сведений о том, как Голливуд
насаждает в стране эскапистскую идеологию, уводя массы от актуальных
жизненных проблем. Даже когда Голливуд затрагивает острые
социальные проблемы (коммерческое предприятие не может не
учитывать запросы зрителей), создатели фильмов находят способ
затушевать их социальный смысл, сваливая все беды не на
порочность системы, а на порочность человека. Система же должна
оставаться вне критики. Такова политика в кино.
Ну а что думают об «американской мечте» те, кто занимаются
реальной политикой? Вот мнение сенатора из Южной Дакоты
Джеймса Абурезка, ливанца по происхождению: «Нас уверяли,
что существует Американская мечта, согласно которой со всеми
людьми одинаково обращаются. Но в жизни этого никогда не
бывает. Это я знаю наверняка. Если верить рекламным
компаниям, то выходит, что, покуда ты позволяешь людям, управляющим
этой страной, делать свое дело, ты будешь наслаждаться мечтой.
Ты не попадешь в тюрьму, у тебя не будет никаких неприятностей
с белыми и т. д. Я не верю в существование мечты.
Привилегированные всегда сумеют протащить закон, который легализирует
то, что им угодно. Они научились не попадать в тюрьму всякий
раз, когда они отнимают у кого-то имущество или права. И так
везде — ив городе и в сельской местности» (с. 340).
Бывший сенатор понимает, какое воздействие оказывают
7*
195

средства массовой коммуникации на общественное мнение. Те, кто
получают власть, вместо того чтобы заниматься политикой,
«превращаются в технократов, целиком полагающихся на данные опросов.
Сидят на своих постах, забыв о том, чего ждет от них
общественность. Картер выступает и говорит по национальному телевидению:
«Нам нужно принести жертвы, потому что в один прекрасный день
у нас кончатся энергетические ресурсы». Интересно, почему
200 миллионов человек должны приносить жертвы, а 50 тысяч тех,
кто наверху, никогда не приносят их» (с. 338).
Сенатор Абурезк пессимистически относится как к будущему
«американской мечты», так и к будущему США: «Скоро мы лишимся
нашего изобилия... Наша система работает исключительно на
принципе алчности. Она неплохо работает, когда все есть, когда
даже самые алчные насыщаются. Но когда все это кончится,
наступит катастрофа, произойдет ужасный политический взрыв. Думаю,
что изменится сама система, вероятно в сторону социализма...
Но не исключаю, что может появиться и фашизм. Я
пессимистически отношусь к будущему Американской мечты. Она
неосуществима, покуда властью обладает меньшинство. Этой страной
управляют межнациональные корпорации и банки... Если бы
американцы знали правду, они смогли бы правильно рассуждать. Людям
надо доверять. Но газеты и телевидение преподносят положение
дел в лучшем случае поверхностно» (с. 341).
Когда Деннис Кучинич давал интервью Тёркелу, он был мэром
города Кливленда. В его высказываниях ощущается трезвое
представление, что не существует единой мечты для всех американцев.
«Что для меня Американская мечта? Это не Америка корпораций,
подобных ИБМ, «Иитернейшнл тэлэграф энд телефон», «Эксон».
Это Америка Пэппа, Джефферсона и Сэмюеля Адамса. Все
очевиднее становится существование двух Америк: Америки
международных корпораций, которые диктуют своп решения Вашингтону, и
Америки малых городов и сел, которая все более чувствует себя
отстраненной от принятия решений. Я предвижу в будущем
катаклизм: народные массы раздавят экономическую элиту, которая
давно перестала служить людям. Эта схватка уже приобретает
реальные очертания» (с. 349).
Сам Кучинич занимал довольно высокий пост. Но он не
собирался идти на сделки, изменять своим радикальным убеждениям:
«Когда меня избрали мэром, ко мне подошли старейшины и
сказали: «Ну что ж, парень, тебе удалось. Будешь слушать нас и
делать то, что мы тебе говорим,— станешь большим человеком».
От меня ожидали, что я буду уважать систему. Когда же я бросил
ей вызов, это не понравилось заправилам большого бизнеса в
Кливленде. На меня натравили газеты и телевидение» (с. 347).
Судьба этого мэра не вызывает удивления. В постскриптуме
к интервью Тёркел добавляет: «В ноябре 1979 года Кучинича не
196

переизбрали мэром. Против него выступили все газеты, радио и
телевидение Кливленда» (с. 350).
Вот описание судьбы еще одного политического деятеля — мэра
города Детройта негра Колмена Янга. Его детство прошло в
негритянском гетто Детройта, куда семья Янгов перебралась в
1923 году из расистской Алабамы. Уже с ранних лет ему приходилось
помогать матери в воспитании младших братьев, зарабатывать на
жизнь. Он был первым в католической школе и даже был
рекомендован стипендиатом в католический колледж. Но когда Янг передал
рекомендательное письмо преподавателю колледжа, тот, увидев
его темную кожу, сказал: «Ты что, японец или еще кто?» Янг ответил:
«Я цветной». «Тогда он,— рассказывает Янг,— разорвал мои бумаги
и бросил клочки мне в лицо. На этом кончился мой роман с
католической церковью» (с. 356). За свою жизнь Янг перепробовал
множество профессий и в конце концов стал профсоюзным лидером
в Детройте. Он хорошо помнит тяжелые времена в эпоху великой
депрессии, он помнит встречу с миллионером Генри Фордом,
который однажды пригласил его на завтрак как профсоюзного лидера.
В 40-х годах его вызывали в комиссию по расследованию
антиамериканской деятельности. Позднее он стал мэром Детройта и сейчас
делает многое, чтобы облегчить положение негроз и национальных
меньшинств, населяющих город. Он прожил долгую жизнь, многое
видел, имеет большой жизненный опыт, которому нельзя не
доверять. И этот человек говорит: «Было бы большой ошибкой верить,
что Американская мечта — это яблочный пирог или хэппи энд.
Все это совершенно необязательно. Эта чертова штука в любой
момент может превратиться в дым» (с. 367—368).
В США сильно влияние идей выдающегося негритянского лидера
Мартина Лютера Кинга. Об этом влиянии Стаде Тёркел
рассказывает, описывая судьбу Клейборна Эллиса. Эллис живет в городке
Дарем, в Южной Каролине. У него было трудное детство. Его отец
был рабочим на хлопковых плантациях и рано умер. Жизнь самого
Эллиса не сложилась. Хотел заняться мелким бизнесом, но
потерпел неудачу. Взяв в банке ссуду, он купил бензоколонку. Но деньги
надо было отдавать, и он трудился день и ночь, пока у него не
случился сердечный приступ — как раз за два месяца до конца выплаты
ссуды. Эллис потерял все, что имел, от него ушла жена. Несчастье
озлобило его: «Я начал обвинять черных. Я должен был ненавидеть
кого-нибудь». Эллис стал членом местного ку-клукс-клана. Люди,
одетые в белые балахоны, потребовали от него клятвы, и он
поклялся на кресте, что будет «бороться за чистоту белой расы,
сражаться с коммунизмом и защищать белых».
Эллис рассказывает, что большинство членов клана были
бедными и необразованными людьми, не имеющими за душой ничего.
Но как члены клана, они могли бесплатно обращаться к врачам,
адвокатам и полиции. Они имели оружие и представляли собой
197

силу, способную терроризировать людей еще более несчастных и
забитых. В конце концов Эллис стал президентом, или «циклопом»,
местного отделения ку-клукс-клана.
Удивительно, как этот, казалось бы, «закоренелый расист»
превратился в борца за гражданские права черных. Не сразу
наступило прозрение. Доверие породило доверие. Однажды Эллис
присутствовал на одном из собраний негров, и негры протянули
ему руку. Они избрали его членом антирасистского союза. Сам
Эллис так рассказывает о своем перерождении: «Я начал по-другому
смотреть на черных, стал обмениваться с ними рукопожатиями и
видел в них людей... Я как бы заново родился. Это была новая
жизнь. Вместо бессонных ночей, которые я проводил, когда был
членом ку-клукс-клана, я стал нормально спать и чувствовать
себя прекрасно. Я впервые стал жить, поступил в восьмилетнюю
школу, стал читать книги по биологии» (с. 209).
Впоследствии Эллиса даже выбрали руководителем
антирасистского союза. Зарплата была небольшая, но он работал днем и ночью,
и эта работа приносила ему удовлетворение.
Эллис говорит, что большую роль в изменении его образа жизни
и мыслей сыграли идеи Мартина Лютера Кинга. Когда-то, будучи
расистом, он со своими бывшими дружками отмечал как
праздник покушение на Кинга. «G тех пор как я изменился, я часто сижу
и слушаю записи с голосом Мартина Лютера Кинга. Я слушаю,
и слезы текут из моих глаз, так как теперь я понимаю, о чем он
говорит...» (с. 211).
Теперь сам Эллис пропагандирует идеи Мартина Лютера Кинга:
«Я говорю людям, что в нашей стране существуют возможности
остановить войну и распри между людьми». И тогда ему говорят,
что он рассуждает, как Мартин Лютер Кинг. Но Эллис думает,
что если с его жизнью, его убеждениями могла произойти такая
перемена, что если он, бывший член ку-клукс-клана, рассуждает,
как Мартин Лютер Кинг, то его мечта может осуществиться:
«Я не думаю, что это невозможная мечта. Это случилось в моей
жизни. Это случилось в жизни других людей в Америке» (с. 211).
Таким образом, Эллис на опыте своей жизни пришел к выводу,
что существует демократическая мечта — мечта о равенстве между
людьми независимо от цвета кожи.
Каково же отношение к «американской мечте» трудящихся —
тех, кто борется за ее истинно демократические традиции?
Стаде Тёркел взял интервью у 79-летней Флоренс Риз, автора
песни, которую поют бастующие рабочие графства Харлан и
которая стала символом пролетарской борьбы и единения:
«Сходитесь, рабочие, все бедняки.
Для вас есть хорошие новости.
Пришел к нам сюда профсоюз навсегда.
Рабочий, на чьей стороне ты, на чьей стороне ты, рабочий?»
198

Флоренс Риз «говорит: «Родилась я в Юнион-Сити, в штате
Теннесси. Это фермерский край. Песни я начала сочинять, когда
была еще маленькой. Писала обо всем, что приходило на ум.
А когда стала старше, стала писать о рабочих. И вот пришло время,
и я написала песню «На чьей стороне ты, рабочий?». Мой отец был
шахтером. Он погиб в шахте в 1914 году. За целую тонну угля
ему платили пять центов. После его смерти угольные магнаты не
заплатили матери ни цента. А шахтеры погибали каждую неделю.
Тогда в 1917 году мы организовали профсоюз, который объединил
всех рабочих» (с. 179).
Конечно же, продолжает Риз, это не понравилось хозяевам,
в особенности когда профсоюз стал во главе забастовок. -Против
забастовщиков направили национальную гвардию. Ее муж,
несмотря на то, что был болен (у него была профессиональная
болезнь, которую в народе называют «черные легкие»), стал одним
из организаторов забастовки. Мужа Риз арестовали и повезли
в тюрьму графства Харлан. По дороге остановились. Все вышли
из машины в надежде, что арестованный попытается убежать и
тогда его можно пристрелить. А он, понимая это, сидел и ждал.
Что думает Риз об Америке? «Америка — хорошая, красивая
страна. Некоторые говорят, что это самая богатая и христианская
страна на свете. Но я не верю, что она самая христианская, хотя,
быть может, она и самая богатая. Иначе все не было бы настолько
плохо. Везде грабят, воруют, убивают, насилуют». Наказывают
лишь бедняков, которых голод толкает на преступления.
Богатые же преступники в США имеют все права: «Если с голоду я
украду кусок хлеба, меня посадят в тюрьму. Но если что-нибудь
украдет миллионер, то он только продвинется наверх. Уж
в тюрьму-то его не посадят. По-моему, это неправильно... Мы
живем в замечательной стране, но нужно сделать так, чтобы в ней
было хорошо жить и простым людям. Только простые люди должны
постоять за себя, как стояли за себя шахтеры» (с. 183).
И после этого Флоренс Риз опять поет:
«Поезжай в графство Харлан, там ты не найдешь нейтральных.
Ты будешь либо штрейкбрехером, либо станешь на сторону
союза.
Почему их дети должны жить в роскоши, а наши — быть
дикарями?
Вот в чем суть выбора... Так на чьей ты стороне?
На чьей ты стороне?»
Свой трудный путь неравной борьбы с монополиями выбрал
фермер Хершел Лигон из Теннесси, прапрадед которого был
участником Американской революции. Лигон любит природу, он упрямо
держится за свой кусочек земли, не хочет расставаться со своей
фермой. Но чтобы владеть фермой, ему приходится один на один
сражаться с большими корпорациями. Его представление о на-
199

стоящем и будущем Америки крайне пессимистично: «Америка
сейчас находится в самой плохой форме со времен нашей
революции. Мы настолько в плохой форме, что в любую минуту к власти
у нас может прийти такая личность, как Гитлер. Просто захватит
власть, и все» (с. 149—150).
В своей книге С. Тёркел приводит интервью с Элизабет Росс,
пожилой женщиной из местечка Арден (штат Делавэр). В 1911 году
ее семья переселилась из Филадельфии в Арден, где была основана
социалистическая коммуна. Члены коммуны считали, что земля
должна быть общей собственностью, что все люди равны и никто
не должен эксплуатировать другого. Родители Росс считали себя
социалистами, но говорили дочери, что в Америке не существует
классов и классовой борьбы. Однако великая депрессия выявила
остроту классовой борьбы. Из газет она узнала об ужасающей
бедности американцев, о том, что матери отравляли себя и своих
детей газом, «потому что им нечего было есть» (с. 293).
Великая депрессия изменила представление Росс об Америке
и «американской мечте»: «Сейчас я не думаю слишком много об
Американской мечте, как раньше. Мои родители полагали, что
Америка — исключительная страна. Сейчас этой исключительности
больше нет. Похоже, что весь мир переместился в Америку, как и
Америка переместилась в Арден. Глобальные проблемы
надвинулись на нас. Я считаю, что отдельной Американской мечты больше
не существует. Это — мировая мечта» (с. 293).
Это интересный вывод. Росс отвергает идею исключительности
Америки, полагая, что нет какой-то особой «американской мечты»,
а есть демократическая мечта трудящихся всего мира о
бесклассовом обществе. Это очевидное признание демократической мечты,
противостоящей буржуазной, националистической мечте.
Одним из вопросов о жизни и смерти «американской мечты»,
камнем преткновения на пути ее реализации был вопрос о
«плавильном котле — «melting pot». Действительно ли Америка
переплавляет все национальности в одну единую национальность —
американскую? Действительно ли она — дом для миллионов
иммигрантов или же это в первую очередь страна белых англосаксов?
Стаде Тёркел беседовал с многими представителями этнических
меньшинств об их отношении к Америке и «американской мечте»,
и их ответы рисуют, на наш взгляд, довольно любопытную картину.
Вот беседа с американцами японского происхождения Аки и
Джун Куроуз. Оба родились в Сиэтле, у них четверо детей. Джун
говорит: «Меня часто спрашивают, всегда ли мы жили в черте
интеграции. Да, всегда, потому что это было наполовину японское
гетто, наполовину жилища белых проституток. Среди белых
владельцев было соглашение не пускать по эту сторону горы черных
и японцев». Аки добавляет: «Я сам видел бумагу с этим
соглашением. В ней говорилось: никаких черных, никаких евреев, никаких
200

азиатов. Американская мечта? Она существует только для белых.
До войны я так не думал. А после Пирл-Харбора нас выкинули из
американского общества. А ведь я так гордился, что я
американец» (с. 161).
После Пирл-Харбора многих американцев японского
происхождения отправили за колючую проволоку. А потом был взрыв
атомной бомбы над Хиросимой и Нагасаки. Аки говорит: «Я считаю, что
мы обязаны вновь и вновь напоминать людям о том, что могут
наделать такие бомбы. А ведь теперь существуют бомбы во много
крат более мощные. Но времена меняются. Новое поколение японцев
говорит нам: «Как вы могли молчать? Почему вы нам об этом не
рассказывали?» Движение за гражданские права пробудило нас.
Многие японцы второго и третьего поколений принимали активное
участие в борьбе за права черных...» (с. 170—171).
Итак, выясняется, что, когда Аки и Джун говорили, что
«американская мечта» только для белых, они имели в виду буржуазную
мечту. А сами они и их дети вступают в борьбу за гражданские
права других национальных меньшинств и в процессе этой борьбы
приходят к выводу о необходимости бороться и за свои права, то
есть за подлинно демократическую мечту о свободе и равенстве.
Рамона Беннет — индианка, ей 42 года. Она говорит: «Когда
я в детстве ходила в школу, мы изучали там историю — для того,
как нам говорили, чтобы не повторять ошибок. Однако если бы
американские дети узнавали из своих учебников о том, что
красивые и гордые жены шайенов в кровавой бойне у Песчаного ручья
закрывали своими шалями тела своих детей, чтобы те не видели
страшных штыков, несущих им смерть, если бы американские дети
знали о том, как индейские матери закрывали своими телами тела
своих детей, когда в них стреляли ружья Гатлинга, то, быть может,
не было бы кровавого истребления детей, стариков и женщин во
вьетнамской деревушке Ми Лай. Если бы учителя истории учили
американских детей правде, то солдаты никогда не повиновались бы
[приказам лейтенанта Келлн. И не было бы никакой резни, и
национальная совесть была бы в сохранности. А ложь превращает нашу
1*ечту в кошмар» (с. 174).
I Да, Америка — страна иммигрантов. Они накатывались на ее
■ерега волнами, и в этих волнах погибали десятки и тысячи людей.
Люди в стране жили двойными стандартами: одни — для белых,
другие — для цветных. «Все, что мы читаем об индейцах,— говорит
Нрмона Беннет,— заимствовано из театра Джона Уэйна... Когда
ирландец встает за свои права, он — патриот. Когда же за свои
тзр..?,а поднимается индеец, он — дикарь» (с. 174).
' Негр Хартман Тэрнбоу уже не молод, ему 75 лет. Его дед был
рабом на плантации. Несмотря на свой возраст, Тэрнбоу —
активный борец за гражданские права черных. «Американская мечта? —
переспрашивает он и смеется громко и долго.— Старый дух рабства
201

по-прежиему существует, как и в те времена, когда в Ричмонде
(штат Вирджиния) разгружали первую партию рабов. Этот дух
еще жив среди белых и сегодня, и кое-кто еще не отказался мечтать
об его возрождении. Вон ку-клукс-клан оживет если не сегодня,
то завтра. Знаете, что они предсказывают? Они говорят, что через
пятнадцать лет всех черных снова отправят в рабство»
(с. 194).
О чем же мечтает Тэрнбоу? «Знаете, что бы я хотел увидеть
сбывшимся? Какой бы я хотел увидеть Америку? Чтобы все могли
пожать друг другу руки, стать братьями и забыть о различиях»
(с. 194). На вопрос интервьюера мексиканка из города Фресно
Джесси де ла Круз отвечает так: «Улучшаются ли дела в Америке?
Думаю, что нет. Страна сама для нас ничего не сделает. Мы сами
должны все сделать для себя. Мы должны продолжать бороться.
Я думаю, что перемены настанут. У нас есть пословица: «надежда
умирает последней». Надежду нельзя терять. Потерять надежду —
значит потерять все» (с. 160). У Джесси шестеро детей. Она мечтает
о том, чтобы иметь свой дом и небольшой кусочек земли, где можно
было бы растить детей и не бояться, что кто-нибудь тебя выгонит
с этой земли. Об этом мечтали и ее мать — но она умерла в 1930
году от болезней — и ее отец — но он был вынужден вернуться
в Мексику. А Джесси осталась в Америке и нашла себя в едином
строю с Сезаром Чавезом и другими чиканос, вставшими на борьбу
против беззастенчивой эксплуатации владельцев калифорнийских
плантаций.
Вот еще одно проницательное мнение об «американской мечте» —
оно принадлежит Томасу Адамсу, потомку шестого президента
США Джона Квинси Адамса: «Мне кажется,— говорит он,—
никогда наша страна не была подвержена такой опасности, как в 20-е
годы. Тогда, казалось бы, реализовалась Американская мечта:
с каждым годом у всех становилось все больше денег. Это был
период с 1918-го по 1924 год. У всех появились машины, и Генри Форд
вроде как освободил всех нас. Казалось, что все, что нам было
нужно,— это как можно больше машин и как можно больше
грандиозных домов. А потом мы поняли, что вместе с машинами пришла
грязь, пыль, автокатастрофы и неизбежные проблемы конвейера.
Мы прислушивались к Дж.-П. Моргану и другим финансовым
колдунам. А президентом тогда был Кэлвин Кулидж. Казалось, что
так будет всегда и дела будут идти все лучше и лучше. А когда я
пошел в колледж, разразилась депрессия... и тогда все поняли, что
Морган и Оуэн Янг не имеют ответов на вставшие вопросы. Это
было мое первое столкновение с беспомощностью истеблишмента.
Но я никогда не сомневался в Американской мечте. Если люди
не будут верить в утопию, если разучатся все тщательно
взвешивать, то вместо одного верного ответа мы вынуждены будем
довольствоваться огромным количеством ответов. Я ни на минуту не
202

сожалею, что я остался бедным человеком, отдав свои средства на
борьбу против войны во Вьетнаме» (с. 94—95).Так отстаивает свои
идеалы потомок тех, кто в далекие времена провозглашал эти
идеалы.
Один из разделов книги Тёркела называется «Зрители и
гладиаторы». Зрители — это те, кто равнодушно смотрят на то, что
происходит в Америке и не вступают в борьбу против несправедливости
и угнетения, гладиаторы — это те, кто сражаются. Джодиан Кал-
берт 31 год, она актриса в Чикаго. «Я родилась в демократической
семье. Мой отец был профессором университета в Иллинойсе и
занимался политикой. Для нас Американской мечтой является
все то, что связано с антимаккартизмом. Я много ближе к своим
родителям, чем к тем, кому сейчас двадцать пять. В 60-х годах я
принимала участие в революции... А тут на днях я пошла на
сборище молодежи. Говорили немало, но до споров не доходило.
Говорили о работе, о своих квартирах, кто больше преуспел, кто стал
больше зарабатывать, кто получил прибавку. Как. мне было скучно
у них!.. В них нет огня» (с. 445—446).
Джодиан протестует против равнодушных «зрителей». К их
числу относится, например, Уильям Готард. Ему 27 лет, он из
состоятельной семьи. Все, что происходит в Америке, его вполне
устраивает. «Во всем, что касается моей страны,:— я оптимист.
Правда, я никогда не жил в период депрессии. Быть может, это
отрезвило бы меня. Ведь я никогда не голодал. Если бы я голодал,
быть может, сегодня я был бы менее оптимистичен» (с. 455).
Сэма Ловджоя Тёркел относит к гладиаторам. Ему 33 года,
о нем снят документальный фильм «Ядерная война Сэма». Когда
в небольшом городке штата Массачусетс начали строить атомную
электростанцию, он организовал кампанию против этого
строительства, выступив против могущественной корпорации. «Средства
массовой информации пытаются заверить нас, что в стране сейчас
апатия и паралич. Вранье все это. Движение вовсе не умерло. Оно
сделало самое разумное, что могло сделать,— оно ушло вглубь,
в семью, в сообщества. Будучи незаметным, оно действует у нас
по соседству... Если в Америке когда-нибудь будут перемены, то
только благодаря этим маленьким группам, которые уже готовы
для этого. А потом — бум! Поднимется девятый вал, который
обрушится на Вашингтон. И голоса людей будут услышаны»
(с. 460—461).
В своей книге Стаде Тёркел дает слово представителям самых
различных социальных слоев и общественных групп. Он
интервьюирует не только тех, кто критически относится к «американской
мечте», но и тех, кто ее апологетизирует, кто истолковывает ее как
традиционную буржуазную мечту об успехе и преуспеянии. Их
немало в Америке — тех, кто исповедует одну-единственную
философию— «философию успеха, достижения богатства».
203

Один из них, Арнольд Швартценеггер, австриец по
происхождению, в Америку приехал в 1968 году. Он — культурист, завоевал
звание «мистер Юниверс». Его мечта — «превратить каждый
доллар в миллион» (с. 128).
Испанец по происхождению, Рафаэль Рико — коридорный в
небольшой гостинице в Манхэттене. Он говорит: «Моя Американская
мечта — быть знаменитым. Я хотел бы быть большим боссом,
владеть большой фирмой, сидеть, развалясь в кресле, отдыхать и
копить деньги» (с. 124).
Существуют и более сложные модели буржуазной мечты. Вот
интервью с мисс Джорджией Бейлис, президентом Национального
общества «Дочери Американской революции» в Вашингтоне —
реакционной политической организации, насчитывающей
девятнадцать миллионов членов. Она — ярая националистка. Каждое
утро она совершает торжественный обряд — подъем американского
флага. Бейлис выступает против разрядки, против договора ОСВ-2.
Многое не нравится ей в ее стране — свободное поведение
молодежи, либеральные идеи, протесты против войны во Вьетнаме.
Для нее «американская мечта» священна: «Я не могу дотронуться
до Американской мечты. Все, что я могу сказать,— любите свою
страну. Когда на параде развевается американский флаг, сердце
переполняется гордостью и чувствуешь себя счастливой» (с. 294).
Боб Браун, полковник запаса, издает журнал для военных
«Солджер оф форчуи» в Колорадо. Он — джингоист, считает, что
война — лучший способ решения политических конфликтов, и
предлагает сбросить атомную бомбу на Советский Союз.
Оправдывает войну во Вьетнаме. Его «американская мечта» —
Американская империя, «Pax Americana». Он говорит: «Для меня
Американская мечта — увеличение престижа США во всем мире. Многие
пессимистически относятся к этому... Но я считаю, что если для нашей
свободы мы должны увеличить военный бюджет, то с позволения
бога мы сделаем это» (с. 388).
Такого рода мнения об «американской мечте» — основа для
самых реакционных организаций в США, почва, на которой здесь
периодически возрождается идеология расизма, национализма и
милитаризма.
Стаде Тёркел не делает прямых выводов из огромного
материала, составляющего его книгу опроса мнений об «американской
мечте». И все же компоновка собранного материала, композиция
книги дают основание для определения позиции автора.
Несомненно, Тёркел — сторонник тех, кто борется за классово
определенную, демократическую мечту — мечту трудящейся Америки.
Книга Стадса Тёркела состоит из двух частей. В первой
рассказывается о мечтах эмигрантов, о мечтах сельской и
урбанистической Америки. Во второй части Тёркел знакомит читателей с
биографиями людей из различных социальных слоев США, рассказы-
204

вает о мечтах утерянных, но не утраченных и о мечтах вновь
обретенных.
Но самая важная часть книги — эпилог. Здесь Тёркел
предоставляет слово лесорубу (духовному потомку Поля Баньяна и всех
тех, кто первыми осваивали новый континент) и негру,
представителю угнетенной части американского общества.
Как завещание, как клятва звучат заключительные слова
интервью с 62-летним Бобом Зиаком, лесорубом и сыном лесоруба из
города Кнаппа, штат Орегон. «То, что мне удалось прожить жизнь,
не став богатым,— это, наверное, самый великий дар, который
может получить человек от судьбы. Я не чувствую себя
проигравшим или бедным. Во многих отношениях я — богач. Я считаю, что,
пока я живу, я несу ответственность за то, чтобы сохранить ту
красоту, что осталась на земле. И не только сохранить, но и
передать ее следующему поколению. Потому что если я этого не сделаю,
то мои дети и дети этих детей получат от нас в наследство голую
землю» (с. 467).
А у негра Кларенса Спенсера Тёркел брал интервью довольно
давно, 25 августа 1963 года. Эта дата — канун исторического
марша на Вашингтон, который проходил под руководством Мартина
Лютера Кинга, того самого марша, на котором прозвучала
замечательная речь Кинга «Есть у меня мечта...». Тогда Кларенсу
Спенсеру было 70 лет и он ехал на поезде в Вашингтон. Он еще не знал,
о чем завтра будет говорить Кинг, но уже сам пророчески произнес
ключевые слова: «Дети мои, это похоже на мечту. Я просто горд,
что еду на этом поезде в Вашингтон. Даже если мне не удастся
завтра маршировать. Я горд, что я в этом поезде. Для меня это
значит, что сбылось то, о чем я думал, с тех пор как вообще начал
думать. Это моя свобода, и я себя чувствую человеком, таким, как
все... Давайте жить вместе. Мы это сумеем. Вот почему я на этом
поезде. Помните старую, добрую песню:
«Этот поезд не везет лгунов, этот поезд,
Этот поезд едет к славе, этот поезд».
Уж это мы знаем. Наш народ придумывал такие песни. Когда на
Юге становилось совсем плохо, придумывали блюзы, пели и в 30-е
годы, когда совсем не стало работы. Не знаю, каким способом и
как, но мы победим. У нас нет оружия, но правда на нашей
стороне. Наше правительство слишком долго управляло, защищая
меньшинство, а не большинство. Самое обидное, что эту страну
построили мы. Мой отец был рабом. Мы работали, прокладывая
железные дороги, строили хорошие шоссе, заравнивали рвы,
расчищали землю. Человек ведь может и устать. Ему может надоесть,
и устать он может, а? Но я горд, что я на этом поезде. Я прямо-таки
счастлив» (с. 428—470).
205

Таким образом, в книге Стадса Тёркела — огромное количество
мнений об «американской мечте». Тёркел задался целью
представить мнения самых различных слоев американского общества:
политиков, бизнесменов, рабочих, фермеров, артистов,
журналистов, профессоров университетов, студентов, негров, индейцев,
представителей самых различных национальных меньшинств.
Самое очевидное достоинство его книги заключается в том, что в ней
не просто собраны мнения американцев, книга не дает голой
статистики утверждений «за» и «против». Тёркел показывает сложные
судьбы людей, историю их жизни, их надежд, чаяний и иллюзий.
Нам кажется, прав рецензент книги С. Канфер, который писал:
«Некогда Уолт Уитмен писал об одном из сборников своих стихов:
«Это не книга. Прикоснувшись к ней, вы прикасаетесь к человеку».
Прикоснувшись к «Американским мечтам» Стадса Тёркела, вы
прикасаетесь к сотням мужчин и женщин, а быть может, и к
миллионам. В век безликих опросов, скучных социологических трактатов
и скороговорки психологов политики и историки могли бы
обменять десять фунтов своих публицистических материалов на каждую
страницу этой впечатляющей устной истории. Как говорил поэт
Карл Сэндберг, «народ — это да» *.
Впрочем, у иного читателя может создаться впечатление, что
определить «американскую мечту» в принципе нельзя. Однако за
всем калейдоскопом суждений и мнений внимательный читатель
увидит два основных подхода к «американской мечте», которые
высказывают интервьюируемые Тёркелом американцы. Для одних
это буржуазная мечта, достижение материального успеха. Для
других это мечта о классовой солидарности, мечта о будущем
обществе, без классов и эксплуатации, о равенстве всех людей.
Нельзя не видеть, что многие высказывания американцев,
зарегистрированные в книге Тёркела, совпадают с концепцией
настоящей книги. Выше приводилось мнение бывшего мэра города
Кливленда Кучинича о существовании двух Америк — Америки
больших корпораций и большого бизнеса и демократической
Америки, наследующей лучшие традиции прошлого Американской
революции. В нашей книге идет речь о двух типах мечты, которые мы
находим в общественном сознании, культуре, искусстве Америки. *
Стаде Тёркел верит в голос народа. Его книга показывает, что
не существует единой «американской мечты», что это область, в
которой происходит борьба мнений, идей и интересов. В этом —
большое значение книги, и в этом — ее итоги, ее конечные выводы,
совпадающие с выводами авторов настоящей книги.
1 Time, 1980, Sept. 29, p. 70.

Заключение
Итак, мы ознакомились с содержанием «американской мечты»
и основными этапами ее социальной и исторической эволюции.
Нам хотелось показать широкое распространение феномена
«американской мечты» в самых разнообразных аспектах американской
культуры. В своем анализе мы исходили из двух типов
«американской мечты» — буржуазной и демократической. Мы убедились, что
судьбы демократической мечты, ее взлеты и падения получили
отражение в различных формах американского искусства, в
поисках передовыми американскими художниками демократических
корней национальной культуры.
Вместе с тем буржуазная идеология стремилась и стремится
использовать популярность традиционных демократических
идеалов, рожденных на этапе подъема американской буржуазной
революции. Это проявляется в многочисленных попытках
истолкования «американской мечты» в качестве символа «американских
возможностей», «американского пути развития», «американского
будущего», или просто американского образа жизни. Средства
массовой информации — телевидение, радио, кино, газеты и
журналы, политическая реклама — стремятся тиражировать
«американскую мечту», сделать ее таким же ходким товаром на экспорт,
как и американский образ жизни. В особенной мере использование
«американской мечты» как ходкого товара буржуазной пропаганды
стало ощутимо в связи с празднованием 200-летия независимости
США. Юбилейные торжества, музыкальные фестивали и
политические митинги сопровождались журнальным и газетным бумом:
появилось огромное количество статей о прошлом Америки, о ее
«исключительности», о «преимуществах» буржуазного сбраза
жизни. Выше мы подвергали анализу эту юбилейную литературу и
убедились, что восхваление демократического прошлого Америки
сталкивается с осознанием серьезного кризиса в настоящем и
отсутствием перспектив развития в будущем.
«Американская мечта» ныне все чаще становится дежурным
лозунгом политического консерватизма и моральным прикрытием для
шумных политических кампаний, имеющих целью рекламировать
американский образ жизни. Такой была широко развернутая
администрацией Картера политика «защиты прав человека»,
которая, как известно, и сегодня служит предлогом для нападок на
СССР и страны социализма. В самих США подвергаются жестоким
преследованиям тысячи инакомыслящих. Долгое время по
сфабрикованному обвинению в тюрьме находилась «улмингтонская десят-
207

ка». Полицейским преследованиям подвергалась мужественный
борец за мир Анджела Дэвис, которая была брошена в тюрьму.
«Когда мы находились здесь, в здании суда,— писала Дэвис,—
я слушала, как судья Томсон распространялся об американской
системе правосудия. Он говорил о презумпции невиновности, о
равенстве всех перед законом, о справедливости. Он нарисовал нам
картину прекрасного мира. Но мне пришлось ждать суда два с
половиной года. Своими глазами я видела, что справедливость —
это не осуществление Американской мечты, а кошмар Америки» *.
Эти слова весьма симптоматичны. Сегодняшняя политическая
реальность превращает американские надежды, «американские
мечты» в кошмар, и далеко не всегда «кондиционированный», а
самый грубый, самый реальный.
Как отмечает Генеральный секретарь Коммунистической партии
США Гэс Холл, в мышлении широких масс американцев
происходят серьезные изменения: «Громадное число людей исследуют все
области капиталистического образа жизни и ставят под сомнение
сложившиеся представления. То, что вчера принимали за нечто
само собой разумеющееся, сегодня отвергают: люди уже не
принимают старые штампы и не верят демагогическим обещаниям» ?.
Об этом свидетельствуют и наиболее трезвые писатели и
публицисты, об этом свидетельствуют и опросы общественного мнения,
которые, по словам Г. Холла, «стали подлинным кошмаром для тех,
кто творит мифы американского капитализма» 3.
Для рядовых американцев 70-е годы оставили в памяти горечь
разочарований и гряду апокалипсических видений — и все же
пусть слабую, но все-таки надежду на то, что мечта о лучшем
будущем страны не умерла и не умрет, пока жив трудовой народ
Америки. Залог тому сегодня, как и в прошлом, демократические
и прогрессивные силы США, отстаивающие интересы трудящихся
Америки, интересы всеобщего мира и подлинного счастья.
1 Цит. по листовке «Free Assata Shakur».
2 Холл Г. Меняющийся образ мышления.— «США: Экономика. Политика*
Идеология», 1970, № 1, с. 16.
3 Там же.

Иллюстрации

«Свободу рабам» — с таким лозунгом на знаменах шли в бой северяне в
период Гражданской войны.

«Американская мечта» родилась в Европе. Толпы обиженных, угнетенных и
разоренных хлынули в Новый Свет в надежде найти там «райские пастбища».

«Вы здесь никому не нужны», — кричали иммигрантам те, кто сам недавно
вступил на Американский континент.
Иммигрант становился беззащитной добычей многочисленных вымогателей,
жуликов, ростовщиков.

«Европейская свалка» у подножия перепуганной статуи Свободы — так
изобразил художник журнала «Джадж» реакцию американцев на поток вновь
прибывающих.

Роскошная жизнь некоронованных королей Америки зиждилась на
безжалостной эксплуатации.

Этой девочке «повезло» — она получила работу на фабрике.

Иммигранты жили в дырявых палатках.

А богатые демонстрировали дорогие платья и драгоценности.

Мифотворцы успокаивали. «Каждый чистильщик
сапог может стать президентом», — писал в своих
десятицентовых книжечках Горацио Алджер. Книги для бедных поучали: трудись —и ты станешь богатым; спаси дочь
миллионера—и ты станешь счастливым.

На президентских выборах 1928 года Герберт Гувер заявил: «Мы,
американцы, подошли к окончательной победе над бедностью». Но в октябре 1929
года 32 процента трудящихся оказались выброшенными на улицу.
«За куском хлеба» — картина Р. Марша (1929 г. Библиотека Конгресса).

Крестьяне бросали свои насиженные места, двигаясь навстречу неведомому.
В Холл-Каунти (штат Техас) из 40 тыс. жителей осталось несколько сот.
Вновь на Запад двинулись «Оки», переселенцы в Калифорнию, где им
обещали «молочные реки и медовые берега».
В Нью-Йорке за бесплатным пайком.

И созревали гроздья гнева.

На борьбу за свои права вставал пролетариат США. аРабочие на заводе» —
картина американского художника.

кСкэбы» — штрейкбрехеры — расправляются с забастовщиками в Кливленде
в 1937 году.
На головы рабочих обрушились дубинки полицейских. Политическая
карикатура Уильяма Гроппера.

Неудовлетворенность настоящим пытался использовать великий мифотворец
Голливуд.
Кадр из фильма «Аламо» с участием Джона Уэйна.
Индустрия развлечений создавала городки-музеи, воспроизводившие
времена фронтира.

Героем вестерна стал шериф, который устанавливал закон и порядок с
помощью оружия. Кадр из фильма «Шериф фронтира» с участием Рэндольфа
Скотта.

Мрачным фоном героики фронтира стало уничтожение американских
индейцев. С оружием в руках они отстаивали свое право на жизнь. Кадр из
фильма «Голубые солдаты».

С экранов кинотеатров вестерн перешел на телевидение. Популярные
звезды телевестернов из фильмов «Шайен», «Револьверный дымок» и другие.

Голливуд героизировал гангстеров.

Известные актеры, снимавшиеся в роли легендарного гангстера Аль-Капоне:
Род Стайгер, Невилл Бранд, Эдвард Робинсон, Пол Муни и Джессон Ро-
бардс.

Отмена «сухого закона» положила конец бутлегерству, но не покончила с
преступностью.
Борьба гангстерских шаек порой напоминала настоящую войну.
Актеры Фей Дановей и Усррен Батти в -фильме «Бонн* и Клайд»,
романтизирующем похождения гангстеров Бонн и Паркер и Клайда Барроу.
Автомобиль, в котором погибли Паркер и Барроу, стал музейным экспонатом.

Расизм был всегда национальным позором США.
Документальные кадры: суд Линча.

Куклуксклановцы в белых балахонах призывают
бойкотировать магазины, обслуживающие
черных американцев.

Ни угнетение, ни физическая расправа не могли сломить мужественных
борцов за гражданские права. Права голосовать требует чернокожий
демонстрант.

Лучшие сыны негритянского народа были брошены в тюрьмы. За решеткой —
Мартин Лютер Кинг — выдающийся борец за права своего народа.

28 августа 1963 года на многотысячном митинге в Вашингтоне Мартин Лютер
Кинг выступил с речью «Есть у меня мечта...**

«Американские граффити». Так разрисовывала негритянская молодежь стены
домов в своих кварталах. На рисунках надписи: «Это уже не расовая битва —
это классовая борьба».

«У угнетенных черных, как, впрочем, и у белых, остается своя мечта — мечта
об освобождении», — сказала лауреат Ленинской премии мира Анджела
Дэвис.

В 60-х годах 6 США ширится поток движения протеста. В него вливается
антивоенное и антиимпериалистическое движение молодежи.
Студенты Чикаго выступают против войны во Вьетнаме.

Черные студенты пикетируют Колумбийский университет.

Провозглашая лозунг «Власть цветам», молодежь противопоставляет цветы
штыкам военной полиции.

На ступенях Пентагона.
«Изнасилована полицейскими» — надпись на скульптуре в Колумбийском
университете.

«Зеленая поросль» Америки искала пути из духовного тупика, в котором
оказалась страна.
Одни обращались к вооруженному экстремизму.

Другие покидали города, создавая.коммуны ш лесах и полях Америки.

Или бесцельно мчались на мотоциклах, бороздя дороги страны.

Война во Вьетнаме подорвала многие моральные идеалы американцев, их
веру в патриотизм и героизм. «Американский герой» — так назвал свою
картину художник Клейтон Пинкертон.

Женщина в США всегда была неравноправной по сравнению с мужчиной.
«Выброшена из жизни в 21 год». Обложка журнала «Эсквайр» (февраль
1967 г.).

Голливуд создавал имиджи секс-идолов. Мерилин Монро — идол ЗД-х годов.

Оплакивая мужа, убитого Америкой, — Жаклин Кеннеди.

-^вонкГиы." 6УАУЩвМ "ЫбвРвТ А"Я "^ AMвPИKa, П°-раЗНОМУ •-««"" ™ °А«и уходили с лиМкольно.скими бригадами сражаться против фашизма
американцы. в Испании.

Другие объединялись под фашистской свастикой.
Одни в угаре национального шовинизма готовы убивать все и вся.

Другие становились жертвами террора и расизма. Фотомонтаж,
изображающий жертв политических убийств — Мартина Лютера Кинга, Джона и Роберта
Кеннеди на Арлингтонском кладбище.

Символическое изображение Америки 60-х годов. Политический коллаж
художника Раушенберга.

Со страхом глядит эта девочка в будущее: ей говорили, что расизм умер
в Бирмингеме.

А он опять ожил во Флориде.

Что ждет тебя. Америка, в будущем?

Голенпольский Т. Г., Шестаков В. П.
Г 60 «Американская мечта» и американская
действительность.— М.: Искусство, 1981. — 208 с, 32 л. ил.
«Американская мечта» — специфический феномен национального
сознания американцев. Возникшая как идеал американской буржуазной
демократии, «американская мечта» стала пропагандистским лозунгом буржуазных
идеологов США. Авторы останавливаются на наиболее характерных
моментах этого явления. Убедительно и на интересном фактическом материале они
прослеживают воплощение темы «американской мечты» и действительности
в литературе США и кино, особенно в таких его специфически американских
жанрах, как вестерн и гангстерский фильм. Книга будет полезна социологу
и эстетику, она заинтересует и более широкую аудиторию.
10506-191 ББК71
■ БЗ-79-2-80 0302020300 37И
025(01 )-81
Танкред Григорьевич Голенпольский
Вячеслав Павлович Шестаков
«Американская мечта»
и американская действительность
Редактор С. В. Игошина. Художник Г. И.Сауков. Художественный
редактор И. Г. Румянцева. Технический редактор Н. И.
Новожилова. Корректоры Н. Г. Рязанова, Г. И. Сопова.
И.Б. № 1006.
Сдано в набор 20.03.81. Подписано к печати 27.07.81. А09473. Формат
издания 60x84/16. Бумага типографская J^ 1 и тифдручная. Гарнитура
литературная. Высокая печать. Усл. п. л. 15,81. Уч.-изд. л. 17,4; Изд. № 17516:
Тираж 50 000. Заказ 2681. Цена 1 р. 50 к. Издательство «Искусство»,
103009 Москва, Собиновский пер., 3. Ордена Октябрьской Революции и
ордена Трудового Красного Знамени Первая Образцовая типография имени
А. А. Жданова Союзполиграфпрома при Государственном комитете СССР
по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. Москва, М-54,
Валовая, 28. Иллюстрации отпечатаны в ордена Трудового Красного
Знамени Московской типографии Kt 2 Союзполиграфпрома, Проспект
Мира, 105. Зак. 3820.

1 p. 50 к Что такое «американская мечта»?
Какие черты действительности
США отражает это понятие?
Зарождение мифа об
«американской мечте» относится к тем
далеким временам, когда на берег
вновь открытого континента
высадились первые поселенцы.
Преследуемых законом мятежников,
протестантов манила мечта о стране
«неограниченных возможностей».
Неудачники, потерпевшие
жизненный крах, видели здесь надежду на
«второй шанс».
Возникшая как отражение
стремлений и надежд эмигрантов
Старого Света, «американская мечта»
постепенно превратилась в
пропагандистский лозунг.
Авторы книги — доктор
философских наук В. П. Шестаков и
кандидат филологических наук Т. Г. Го-
ленпольский,— критически
анализируя это
социально-психологическое явление, развенчивают
миф об «американской мечте».
Методологической основой
исследования является учение В. И.
Ленина о двух культурах. В книге
показаны столкновение различных
тенденций американской культуры,
борьба прогрессивных сил США за
сохранение и развитие
гуманистических и демократических
традиций.