У ИСТОКОВ
РЕВОЛЮЦИОННОГО
ПЕРЕВОРОТА
в ФИЛОСОФИИ

У ИСТОКОВ
РЕВОЛЮЦИОННОГО
ПЕРЕВОРОТА
вФИ/ЮСОФИИ
/1.Н.ПАЖИТНОВ
«ЭК0Н01ИИЧЕСК0-ФИЛ0С0ФСКИЕ
РУКОПИСИ 1844 ГОДА»
К. МАРКСА

В страхе перед растущим влиянием всепобеждающих
марксистско-ленинских идей идеологи империализма
предпринимают многочисленные попытки выхолостить революционное
содержание марксизма, извратить его основные положения.
Не последнее место в этой идеологической диверсии занимают
спекуляции на ранних работах К- Маркса, в особенности
на «Экономическо-философских рукописях 1844 года»,
попытки противопоставить молодого Маркса зрелому и
переложить на его ранние труды центр тяжести в понимании
марксизма в целом. Автор этой книги на основе всестороннего
анализа «Экономическо-философских рукописей 1844 года»
убедительно показывает полную (несостоятельность подобного
рода попыток буржуазных фальсификаторов. Он раскрывает
действительное значение этого раннего труда К. Маркса,
характеризует его как своеобразную творческую лабораторию
революционного переворота в науке, ознакомление с которой
в значительной мере обогащает понимание всего процесса
формирования марксистского мировоззрения. В книге
подробно разбираются: проблема «отчужденного труда»,
отношение Маркса к классической политической экономии, к
философии Гегеля и Фейербаха, прослеживается связь основных
идей, выдвигаемых впервые в анализируемых «Рукописях»,
с более зрелым их освещением в поздних работах Маркса.

ПРЕДИСЛОВИЕ
1844 год является переломным в развитии
теоретических взглядов Маркса. Именно в это время он
совершает переход с позиций революционного демократизма
на позиции пролетарского коммунизма. В области
философских взглядов этот переход выражается в том, что
Маркс решительно порывает с идеализмом левогегель-
янского толка и начинает разработку философских
вопросов на основе материалистического мировоззрения.
Непосредственным образом этот поворот в развитии
мировоззрения Маркса связан с его статьями,
опубликованными в «Немецко-французском ежегоднике». Однако
не меньший интерес в этом отношении представляют
экономические и философские исследования,
проведенные Марксом в течение 1844 г. в Париже и Брюсселе,
в ходе которых он, по собственному признанию, пришел
к выводу о том, что общественное производство
материальной жизни является общей основой, которая
определяет в конечном счете как отношение человека к
природе, так и отношение человека к человеку, весь
политический и правовой строй общества, весь его духовный
облик. Эти исследования, по словам В. И. Ленина, и
привели .Маркса к основной идее всей его системы —
к идее общественных отношений производства.
Результаты этой работы Маркса сохранились лишь
в виде рукописей, конспектов, отдельных замечаний
и т. д. Марксу не удалось подытожить результаты
своего труда и выпустить в свет цельное, законченное
произведение. «Экономическо-философские рукописи 1844
года», а также непосредственно примыкающие к ним
3

«Замечания к выпискам из экономистов»1 (последние
с полным основанием и хронологически, и по
содержанию можно считать составной частью «Экономическо-
философских рукописей 1844 года») написаны с целью
уяснения вопроса самому себе. Это обстоятельство,
создавая известную дополнительную трудность для их
исследования, ни в коей мере не снижает ценности
указанных работ Маркса и не может умалить их значения
для всего последующего развития марксистской теории.
«Экономическо-философские рукописи 1844 года» не
только закрепляют окончательный переход Маркса к
новым классовым и философским позициям. Ставя
целый ряд принципиальных проблем философии,
политической экономии и коммунизма с точки зрения
революционных требований пролетариата, они по существу
оказываются важнейшим узловым пунктом процесса
формирования марксизма. В этих рукописях впервые
дается набросок разработки важнейших составных
частей марксизма и четко определяются пути дальнейшей
теоретической работы Маркса на многие годы вперед.
Анализ этого малоисследованного у нас произведения
Маркса проливает новый свет на генезис основных
марксистских идей, помогает глубже понять процесс
формирования мировоззрения Маркса, его источники,
движущие пружины, формы, органическую взаимосвязь
отдельных составных частей марксизма.
Настоящая работа ставит перед собой задачу
выяснить место «Экономическо-философских рукописей
1844 года» в истории развития марксистской теории и
исследовать на их материале некоторые важнейшие
стороны процесса формирования коммунистических и
философских воззрений Маркса.
1 К. Marx, ökonomische Studien. Marx— Engels,
Gesamtausgabe, Bd. III, Berlin, 1932, S. 435—583.

ГЛАВА I
ОСВЕЩЕНИЕ «ЭКОНОМИЧЕСКО-ФИЛОСОФСКИХ
РУКОПИСЕЙ 1844 ГОДА»
В СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ
И БУРЖУАЗНОЙ ЛИТЕРАТУРЕ
«Экономическо-философские рукописи 1844 года»
стали известны сравнительно недавно. Впервые они
были частично опубликованы в 1927 г. в III томе архива
Маркса и Энгельса, а затем, в 1929 г., перепечатаны
в III томе Собраний сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса
под названием «Подготовительные работы для «Святого
семейства»». Издатели не предполагали, что они имеют
перед собой рукопись самостоятельной работы, которую
Марксу не удалось завершить и подготовить к печати.
Поэтому это первое издание их в качестве
«Подготовительных работ для «Святого семейства»» прошло почти
незамеченным.
В январе 1931 г. в цюрихском
социал-демократическом ежемесячнике появилось коротенькое сообщение
Майера о вновь открытом раннем произведении Маркса1.
В 1932 г. эта рукопись была обработана и опубликована
на немецком языке в первом томе кронеровского
издания «Карл Маркс. Исторический материализм» 2 под
названием «Политическая экономия и философия» (самим
Марксом «Рукописи» не были озаглавлены). Однако
1 См. /. Р. Mayer, Über eine unveröffentlichte Schrift von Marx.
«Rote Revue», Zürich, Januar 1931.
2 Karl Marx, Der Historische Materialismus. Die Frühschriften,
Leipzig 1932.
5

это издание также не было полным, хотя и добавляло
некоторые главы, отсутствовавшие в русском издании
и лишь несколько позднее, в том же 1932 г. «Экономи-
ческо-философские рукописи 1844 года» были
опубликованы полностью на немецком языке в III томе собрания
сочинений Маркса и Энгельса под редакцией
Адоратского 1. Это время можно считать началом их
«легального» существования.
С начала 30-х годов на Западе получила широкое
распространение порочная концепция истолкования
«Экономическо-философских рукописей 1844 года», в
корне извращающая действительное содержание этой
работы Маркса.
Первые издатели «Рукописей» на немецком языке
Ландсхут и Майер в своем «Введении» подняли на щит
вновь открытый труд Маркса как «новое Евангелие»,
как «откровение истинного марксизма»,
представляющее якобы в чистом виде его действительный,
сокровенный смысл, таким, как его понимал сам Маркс. Изо
всех сил они пытались доказать «решающее значение»
«Экономическо-философских рукописей 1844 года» для
обоснования «нового понимания марксизма».
Уцепившись за старую фейербаховскую терминологию,
которую Маркс наполняет новым, революционным
содержанием, издатели стремились представить «Рукописи» как
«центральную работу Маркса, главный узловой пункт
развития его мышления, в котором принципы
экономического анализа непосредственно вытекают из идеи
истинной действительности человека» 2. По их мнению,
это «единственный документ, который охватывает все
горизонты марксова духа»3.
Проговариваясь об истинных причинах своего
славословия по поводу «Рукописей», они особо превозносят
«центральную», с их точки зрения, идею этого
произведения, заключавшуюся якобы в том, что Маркс-де
отрицает здесь «обобществление средств производства и
устранение эксплуатации через экспроприацию
экспроприаторов как действительную цель истории» 4 и, наобо-
1 Marx — Engels, Gesamtausgabe, Bd. III, Berlin, 1932.
2 Karl Marx, Der Historische Materialismus. Die Frühschriften,
Bd. I, 1932, S. XIII.
3 Ibid., S. XXVIII.
4 Ibid., S. XXXVIII.
6

рот, выдвигает в качестве таковой «всестороннее
осуществление и развитие человеческой сущности» 1.
Очевидно, в таком виде «истинный марксизм» им был очень
близок и понятен.
Другой приверженец этой концепции, Г. де-Ман,
в своей статье «Вновь открытый Маркс» 2 также в
первую очередь стремится подчеркнуть «решающее
значение вновь открытых рукописей для нового понимания
хода развития и всего смысла учения Маркса»3.
Особую роль их он усматривает в том, что «они открывают
яснее, чем какое-либо другое произведение Маркса,
этико-гуманистические мотивы, стоящие за его
социалистическими настроениями» 4. «Этот Маркс,— пишет
де-Ман,— реалист, а не материалист. Отклонение от
философского идеализма не ведет его к тому, чтобы
мнимой высшей реальности идеи противопоставить
высшую реальность материи. Скорее он подчиняет обе эти
реальности одной всеохватывающей действительности
жизни в ее пассивно-активной,
бессознательно-сознательной тотальности. И материальные, и идеальные
причины он рассматривает как явления единого
тотального жизненного процесса. И как конец этого процесса
перед ним выступает не завершившееся действие
материальных причин, а полное развертывание
жизненных сил, которое ведет, наоборот, к освобождению от
господства всего материального, в том числе и от
производственных потребностей»5. Нетрудно уловить
за всей этой претенциозной словесной шелухой
типично ревизионистскую тенденцию истолкования
марксизма.
Чувствуя, однако, что нельзя просто умозаключать
от «Рукописей» ко всему марксизму в целом,
отбрасывая историю дальнейшего развития взглядов Маркса как
убежденного материалиста, де-Ман ставит вопрос об
отношении раннего «Маркса-гуманиста» к позднему
«Марксу-материалисту». «Была ли эта гуманистическая
точка зрения преодолена в дальнейшем или оказалась
1 Karl Marx, Der Historische Materialismus. Die Frühschriften,
Bd. I, S. XXXVIII.
2 См. «Der Kampf» № 5, 6, 1932.
3 «Der Kampf» № 5, 1932, S. 224.
4 Ibidem.
Б «Der Kampf» № 6, 1932, S. 272.
7

раз и навсегда завоеванной предпосылкой всего марксо-
ва учения?» 1 Ставя так прямо этот вопрос, автор не
решается ответить на него четко и недвусмысленно и
пытается протащить свою концепцию с «черного хода».
«Ответ на этот вопрос,— пишет он,— требует нового
основательного изучения всей истории развития
марксова мышления»2. Однако тут же он подчеркивает,
что «никак нельзя согласиться с оценкой «Рукописей»
как еще незрелого, юношеского произведения» 3. Такая
оценка, с его точки зрения, смешивает два аспекта
рассмотрения проблемы, которые необходимо строго
разделить. «Экономическое учение Маркса в это время
действительно вступало впервые в фазу своего
возникновения,— пишет он,— в то время как философские
предпосылки марксова мышления в процессе разрыва с
гегельянством уже нашли свою вполне созревшую и
законченную формулировку» 4.
Более того, де-Ман считает, что вообще «Рукописи»
«еще раз убедительно доказывают, что по своим
творческим качествам, высший пункт марксовых достижений
лежит между 1843 и 1848 годами». «Как бы высоко не
ценились поздние произведения Маркса,— пишет он,—
тем не менее они обнаруживают известное торможение
и ослабление его творческих возможностей, которое
Марксу не всегда удавалось преодолевать героическим
напряжением сил»5. Причины этого, по мнению де-
Мана, лежат частично в борьбе с болезнью, с
материальной нуждой, частично «в озлоблении и ожесточении,
которые овладели Марксом после 1848 года в
результате постоянно повторявшихся разочарований в
пророчествах, для осуществления которых еще не пришла
пора в его время» 6.
После того как так легко «доказано», что марксизм
1844 г., да еще в том виде, который ему придается, это
и есть «истинный марксизм», «не испорченный еще 1848
и 1871 годами», совсем не трудно, уцепившись за
несовершенную, терминологию и спекулируя на действитель-
1 «Der Kampf» № 5, 1932, S. 274.
2 Ibidem.
3 Ibidem.
4 Ibidem.
б Ibid, S. 275-276.
6 Ibidem.
8

ной незрелости марксова мировоззрения этого времени,
протащить свою концепцию.
Представив «Экономическо-философские рукописи
1844 года» как некую «исповедь» Маркса о
«глубочайших гуманистических и этических ценностях, лежащих
в основе всех его последующих работ и заключающих
в себе их сокровенный смысл» *, де-Ман пытается тем
самым выдать этический социализм за «истинный,
стопроцентный марксизм».
В унисон с этой концепцией звучит и голос Г. Мар-
кузе, который в статье «О вновь открытых рукописях
Маркса»2 также считает, что они «дают совершенно
новую основу для понимания происхождения и
истинного, первоначального смысла исторического
материализма и всей теории научного социализма»3. Их особое
значение, с его точки зрения, заключается в том, что
Маркс-де рассматривает здесь человека вообще, как
такового, а не только как представителя определенного
класса, субъекта производства и т. д.4
Нет нужды анализировать подробно позицию автора:
она по существу не дает ничего нового в сравнении с
разобранной выше. Реакционный смысл этой концепции
очевиден. За непомерным возвеличением «Экономиче-
ско-философских рукописей 1844 года» скрывается
весьма прозаический расчет: доказать, что все главное и
существенное в марксизме уже было создано к 1844 г.,
что вся его последующая история формирования есть
движение по нисходящей линии, к раскрытию не
существенного, не главного; представить дело таким
образом, что само рациональное содержание этой
последующей истории развития может и должно быть понятно
с точки зрения «этой вершины», а не наоборот. Иначе
говоря, извратив действительное содержание
«Рукописей», сделать их одновременно основным критерием
оценки всего мировоззрения Маркса и тем самым
фальсифицировать марксизм, выхолостить его революционную
душу и представить его в виде некоей разновидности
этического социализма. Оборотной стороной этой кон-
1 «Der Kampf» № 5, 1932, S. 276.
2 См. «Die Gesellschaft» № 8, 1932.
3 Ibid., S. 136.
4 См. ibid., S. 140.
9

цепции оказывается фальсификация самих
«Экономическо-философских рукописей 1844 года», искусственное
акцентирование в них отдельных моментов,
характеризующих еще незрелость, незавершенность марксова
мировоззрения этого времени, и замалчивание всего
богатства нового революционного содержания,
прорывающегося сквозь сети старой терминологии и определившего
основное направление теоретической работы Маркса на
много лет вперед. Сама возможность такой
фальсификации предполагает в качестве исходной предпосылки
искусственный отрыв «Рукописей» от всей дальнейшей
разработки марксовой теории.
Сформировавшись еще в 30-е годы, в период первого
выхода в свет «Экономическо-философских рукописей
1844 года», эта правосоциалистическая фальсификация
марксизма оказалась чрезвычайно живучей. В
дальнейшем, в работах Горкгаймера, Адорно, Лайзеганга, По-
пица и др., она получила довольно широкое
распространение, как один из опорных пунктов буржуазной
критики марксизма.
В послевоенные годы в связи с резким обострением
идеологической борьбы и все более углубляющимся
кризисом буржуазной философии и социологии противники
марксизма ищут новые пути и средства для его
фальсификации. Полностью принимая на вооружение
правосоциалистическую спекуляцию на ранних работах
Маркса, они одновременно идут дальше по пути
извращения смысла этих работ, пытаясь истолковывать их
с позиций идеалистического антропологизма.
Особенно хорошо видна эта тенденция в обширном
комментарии теолога Э. Тира под красноречивым
заглавием «Антропология молодого Маркса», предпосланном
кельнскому изданию «Экономическо-философских
рукописей 1844 года»1. Вслед за своими
правосоциалистическими предшественниками Тир подчеркивает «особо
выдающееся значение «Рукописей», как произведения,
вводящего в проблематику более поздних работ Маркса
и раскрывающего их смысл». «Марксов текст,— пишет
Э. Тир,— дает без помощи более поздних произведений
первое и обоснованное представление о том, что такое
1 К. Marx, Die Nationalökonomie und Philosophie, Köln —
Berlin, 1950.
10

марксизм в понимании самого Маркса»1. Здесь же
специально оговаривается «полная невозможность понять
марксизм более позднего времени без той руководящей
нити, которую дают «Рукописи», поскольку «хотя
развернутые здесь предпосылки и живут в более поздних
произведениях Маркса, но они даны там в
завуалированной форме и их нелегко извлечь»2.
Что же представляет собой эта «руководящая нить»,
которую дают, с точки зрения автора, «Рукописи» для
понимания существа марксизма? И вот тут автор
говорит нечто «новое». Состоит она, оказывается, в том, что
«Рукописи» вскрывают в качестве главного источника
«всего марксова мировоззрения понимание сущности и
задачи человека как такового»3. Они доказывают, что
при разработке своего мировоззрения, «доходящего до
вопросов творения и конечной цели в области природы,
общества и истории», Маркс ставит в центр «человека
и его жизненный смысл», т. е. «философско-социологи-
ческую антропологию» 4.
Столетие тому назад антропологизм как
философская доктрина в мировоззрении Фейербаха и позднее
Чернышевского выступал как одна из форм
материализма. В современных же условиях антропологический
принцип, который отстаивает Э. Тир, стал одной из
главных теоретических основ экзистенциализма — модной
на Западе разновидности иррационалистической
идеалистической буржуазной философии.
Основной философской категорией
экзистенциалисты считают «существование» (Existenz). С их точки
зрения, единственной реальной сферой бытия, которая
соответствует этому понятию, является сфера
человеческой жизни, так как только здесь имеет место бытие,
которое осознает себя как подлинное «существование»,
т. е. страдает, мучается, переживает, умирает и пр.
Сумма этих психических переживаний и составляет,
с точки зрения экзистенциализма, универсальную
основу всей действительности. Все формы существования
живой и неживой природы, движение физических тел,
законы развития животного и растительного мира
1 К- Marx, Die Nationalökonomie und Philosophie, S. 4—5.
2 Ibid., S. 4.
3 Ibidem.
4 Ibid., S. 9.
11

и т. д.— все это лишь своеобразные формы опредмечен-
ных человеческих переживаний, этого подлинного
антропологического подтекста всей реальности.
Подобная концепция, представляющая собой одну из
новейших разновидностей современного субъективного
идеализма, неизбежно связана с проповедью
иррационализма. Как бы ни превозносили экзистенциалисты
опыт, истину, практику, на самом деле вся их концепция
направлена на дискредитацию научной картины мира,
с одной стороны, и человеческого разума — с другой.
Софистически обыгрывая диалектику субъекта и
объекта в познании, доказывая, что подлинное
«существование» как полное слияние субъекта с объектом
недоступно теоретическому мышлению, экзистенциалисты
противопоставляют научному познанию, теоретической
абстрагирующей деятельности разума «практическое
переживание», «интуицию» и пр.
Очевидно, что эти экзистенциалистские
антропологические концепции настолько же враждебны воззрениям
молодого Маркса, насколько они враждебны марксизму
вообще. И тем не менее именно в таком духе пытаются
интерпретировать философские воззрения молодого
Маркса его новейшие экзистенциалистские критики.
В этом плане трактует философскую эволюцию
молодого Маркса и Э. Тир. Вырывая из контекста
отдельные положения из ранних работ Маркса периода
«Рейнской газеты», «Немецко-французского ежегодника» и
др., вроде того, что «корнем является для человека сам
человек» 1, что «идеи... это демоны, которых человек
может победить, лишь подчинившись им»2 и т. д., автор
объявляет эти положения зародышами
экзистенциалистской концепции Маркса, которая-де достигла своего
полного расцвета в «Экономическо-философских
рукописях 1844 года».
«Экономическо-философские рукописи 1844 года»,—
бесспорно, еще незрелое произведение Маркса.
Разработка целого ряда важнейших принципиальных
философских проблем, данная здесь, еще весьма далека от
той классической формы, которую она приобрела
позднее. Особенно остро эта незрелость проявляется в тер-
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 1, 1955, стр. 422.
2 Там же, стр. 118.
12

минологии. Здесь еще очень много от Гегеля и
особенно от Фейербаха, она явно не соответствует тому
новому содержанию, которое в нее вкладывается, и в какой-
то степени это содержание затемняет. Этим пользуются
экзистенциалистские критики марксизма. Они выдают
терминологию молодого Маркса за сокровенное
содержание марксизма в целом, намеренно игнорируя или
извращая подлинный смысл мыслей Маркса.
Анализируя в «Рукописях» сущность и содержание
человеческого труда как основной формы человеческой
жизнедеятельности, Маркс очень глубоко
прослеживает, как в процессе развития человеческого общества
благодаря труду коренным образом видоизменяется
отношение человека к природе. Будучи по происхождению
частью природы, высшим продуктом ее развития,
человек в процессе взаимодействия с природой все более и
более подчиняет ее себе, осваивает весь окружающий
его мир как сферу приложения своих духовных и
физических сил. Человеческий труд дает вторую жизнь
природе, и именно поэтому, чем больше она
охватывается человеческой деятельностью, тем в большей степени,
пройдя через горнило труда, она превращается в
«мастерскую трудящегося человека», в природу,
«очеловеченную трудом». Экзистенциалисты цепляются за эти
положения Маркса, еще очень нечетко и подчас
туманно выраженные, и объявляют Маркса субъективным
идеалистом, экзистенциалистом, рассматривающим
природу как «отчуждение человеческих сущностных сил»,
как «неорганическое тело человека» и т. д. При этом
глубокое, в сущности историко-материалистическое,
содержание этих мыслей полностью извращается.
Точно таким же образом поступает Э. Тир, когда
разбирает марксову трактовку проблемы человеческой
чувственности, т. е. способности человека активно
воспринимать внешний мир. Маркс доказывает в
«Рукописях», что чувства человека (зрение, слух, обоняние и
т. п.) есть не просто дар природы, как это
представлялось Фейербаху, а исторический продукт, рождающийся
в труде, в деятельности человека по преобразованию
природы и развивающийся в этом процессе. Именно это
имеет в виду Маркс, когда пишет, что «человеческое
чувство, человечность чувств,— возникают лишь
благодаря наличию соответствующего предмета, благодаря
13

очеловеченной природе» 1, что «по мере того, как
предметная действительность повсюду в обществе становится
для человека действительностью человеческих
сущностных сил, человеческой действительностью и,
следовательно, действительностью его собственных
сущностных сил, все предметы становятся для него
опредмечиванием самого себя, утверждением и осуществлением
его индивидуальности, его предметами...»2
Используя несовершенную терминологию,
применяемую молодым Марксом, экзистенциалистский критик
выхватывает эти мысли из контекста и искусственно
сближает их с основными положениями
идеалистического антропологизма, пытаясь доказать, будто Маркс
трактует здесь природу как нечто вторичное,
производное от человеческой чувственности. Это совершенно
произвольное толкование этих тезисов, ибо Маркс говорит
здесь только о двухстороннем взаимодействии между
созданными человеком предметами и его духовными
силами. Созданные трудом предметы развивают духовные
силы, чувства человека, а эти последние увеличивают
его способность производить предметы труда. Э. Тир,
характеризуя всю концепцию Маркса о единстве и
взаимодействии человека с природой в процессе труда,
развернутую в рукописях, как «учение об онтологии
человеческой сущности»3, иначе говоря, как учение об
универсальной антропологической основе всей природы,
по существу намеренно извращает реальный диалекти-
ко-материалистический смысл этих идей.
Подобным образом поступают и критики Маркса из
неотомистского лагеря. Их тоже не устраивает Маркс —
материалист и коммунист. Будучи не в состоянии
игнорировать рост и укрепление позиций марксизма в
сознании широких масс, они стремятся перетащить
Маркса в свой философский лагерь, доказывая, что между
его взглядами и воззрениями последователей «святого
Фомы» нет якобы никакой непроходимой пропасти. Для
этого они также используют экзистенциалистскую
обработку трудов молодого Маркса в духе идеалистического
антропологизма.
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, Госполит-
издат, 1956, стр. 593—594.
2 Там же, стр. 593.
3 К. Marx, Die Nationalökonomie und Philosophie, S. 88—94
14

«Те, для кого стало привычным ценить Маркса как
представителя классического материализма,— пишет
неотомист Я. Гоммес в своей работе «От Гегеля к
Марксу»,— будут, очевидно, удивлены тем, что мы ставим
Маркса в тот ряд представителей древней мистико-дуа-
листско-гностической линии, наиболее известной и
влиятельной ветвью которой на Западе является, например,,
неоплатонизм» К
«Аристотелевско-томистская философия, с одной
стороны,— пишет этот же автор в другом месте,— и
диалектическое мышление Гегеля и Маркса, с другой стороны,
говорят вполне одно и то же» 2. Как та, так и другая
стороны считают, будто «...всякое внутреннее единство
и целостность, которые человек создает в своем
мышлении из мысли и предмета, должно рассматриваться как
высший способ бытия как мышления, так и
осознанной предметности; что, следовательно, с другой
стороны, в самом себе бытие вещи и человека есть
нечто не собственное, не истинное и потоми подлежащее
устранению» 3.
После подобных утверждений не кажется уже
неожиданным и положение о том, что «основательный
скепсис Маркса относительно значения предметного мира для
человеческого бытия доказывает еще раз близкое
родство Маркса и Кьеркегора» 4. В попытках установления
подобного родства Гоммес не одинок. О необходимости
примирения Маркса с Кьеркегором, как о «важнейшей
задаче ближайших лет», пишет философ католицизма
Е. Мунье5. Найти точки соприкосновения между ними
и доказать, что Маркс близок своей антропологической
доктриной христианству, пытается и В. Диркс.
Единственный коренной пункт расхождения молодого Маркса
с христианством Диркс усматривает в том, что у
Маркса-де «отсутствует признание абсолютного
значения отдельной человеческой личности»6. «Для Маркса
1 /. Hommes, Von Gegel zu Marx, «Philosophisches Jahrbuch des
Görres-Gesellschaft», 2. Halbband, München, 1953, S. 388—389.
2 Ibid., S. 392.
3 Ibid., S. 392—393 (курсив мой.—Л. П.).
4 Ibid., S. 390.
5 E. Mounier, Introduction aux existentialismes, Paris, 1947, p. 90.
6 Cm. W. Dirks, Marxismus in Christlichen Sicht, Frankfurt a/M.,
1947, S. 125.
15

важно,— пишет он,— найти истину целого, и поэтому для
него последней, определяющей бытие действительностью
является человеческое общество, находящееся в
процессе диалектического самодвижения, а для
христианства — Бог-отец, детьми которого все мы являемся» 1.
Социальные корни этой экзистенциалистской и
неотомистской обработки молодого Маркса с позиций
идеалистического антропологизма довольно прозрачны, ее
реакционный смысл также очевиден. Буржуазные
апологеты готовы использовать любые идеологические
средства, лишь бы отвлечь народные массы от марксизма,
от борьбы за социальные права, за демократию и
социализм. Идея необходимости социальных
преобразований— одно из основных положений революционного
марксизма — вызывает у них злобную ненависть.
«...Фундаментальная онтология (т. е. диалектический
материализм. — Л. Л.), — пишет Гоммес, —стремится
убедить человека в том, что он должен реформировать
не только свои собственные действия и мысли, но и
заданное бытие вещей и людей. В основе этого лежит
мысль, что бытие и естественный порядок мира сами
по себе плохи и являются основой зла, что не человека
нужно объявлять виновником зла, а Творца мира и
основателя естественного порядка. Это чудовищное
заблуждение относительно действительных потребностей
человека в спасении и исцелении...»2
Неотомисты пытаются доказать, что все зло в
человеке, в его роковой раздвоенности, первоначальной
ущербности его психической природы. Поэтому никакое
преобразование внешних условий, всего общества в
целом не в состоянии как бы то ни было изменить его
судьбу, она зависит полностью от индивидуального,
неповторимого человеческого существования.
Буржуазные идеологи с горечью устами даже таких
закоренелых и злостных противников марксизма, как
М. Ланге, вынуждены признавать, что «Маркс как
философ обладает в настоящее время наибольшим
количеством приверженцев» 3. Замалчивать марксизм, не
считаться с ростом его влияния .на умы многих миллионов
1 W. Dirks, Marxismus in Christlichen Sicht, S. 125.
2 /. Hommes, Von Gegel zu Marx, S. 393.
3 M. G. Lange, Marxismus, Leninismus, Stalinismus, Stuttgart,
1955, S. 12.
16

людей, как в прежнее время, они уже не могут.
Поэтому нет ничего удивительного в том, что в поисках
аргументов для своих теорий они пытаются использовать
некоторые незрелые мысли, элементы антропологизма и
абстрактного гуманизма в ранних работах Маркса.
Продолжая традиции правых социал-демократов, они
канонизируют эти моменты, стремятся свести к ним все
содержание марксизма и выбросить за борт все подлинное
богатство революционных марксистских идей, под
знаменем которых сейчас живет и борется пролетариат
всего мира. Не случайно поэтому Гоммес пытается
выдать за «основную мысль марксизма» положение о том,
что «человек ввергнут в глубокое самоотчуждение, т. е.
в противоречие с самим собой». Именно этой мыслью,
с его точки зрения, «Маркс сегодня еще одерживает
победы, тогда как многие существенные части его
воззрений канули в вечность» К С той же целью М. Ланге
стремится доказать, что «антропологические взгляды
молодого Маркса ни в коей мере не устарели на
сегодняшний день»*2.
В настоящее время во Франции, Германии, Австрии
марксисты ведут активную идеологическую борьбу
с правосоциалистическими и
буржуазно-идеалистическими критиками, превратившими спекуляцию на
ранних работах Маркса в один из главных опорных пунктов
своей ревизии марксизма. Борьба по вопросам
формирования мировоззрения молодого Маркса органически
смыкается с борьбой за чистоту идейных и
теоретических основ марксизма-ленинизма в целом против
реакционной буржуазной идеологии и философии.
За последние годы во Франции особенно оживилась
деятельность идеологов католической церкви.
Напуганная ростом влияния Коммунистической партии среди
широких масс трудящихся Франции, католическая
церковь всячески стремится ограничить распространение
этого влияния как в области политики, так и в области
философии. Именно эта социальная потребность
вызвала к жизни такие труды, как «Идея Карла Маркса»
Кальвеза 3, «Марксизм и гуманизм» Биго 4 и др.
1 /. Hommes, Von Gegel zu Marx, S. 360.
2 M. G. Lange, Marxismus, Leninismus, Stalinismus, S. 33.
3 /. Calvez, La pensée de Karl Marx, Paris, 1956.
4 Bigo, Marxisme et Humanisme, Paris, 1953.
2 Л. Н. Пажитнов
17

Французские коммунисты в открытой дискуссии, а
затем в сборнике «Марксисты отвечают своим
католическим критикам»1 открыто выступили против
очередной попытки фальсификации марксизма, предпринятой
католической реакцией. А. Дени, Р. Гароди, Ж. Коньо,
Г. Бесс в своих статьях разоблачили попытки
преподобных отцов католической церкви использовать теорию
отчуждения молодого Маркса, развернутую в «Экономиче-
ско-философских рукописях 1844 года», для
растворения марксизма в общем потоке течений современной
буржуазной реакционной философии.
Так, характеризуя интерпретацию марксизма,
данную в книге Биго «Марксизм и гуманизм», Р. Гароди
метко вскрывает два ложных априорных принципа,
положенных в основу этой интерпретации: принцип
позитивизма в науке и принцип трансцендентальности
морали. Руководствуясь первым принципом, Биго
характеризует политическую экономию марксизма как
«метафизику» (для позитивиста вообще все, что выходит за
рамки эмпиризма, есть «метафизика»). Исходя из
второго принципа он доказывает, что «политическая
экономия марксизма есть этика»2.
Опираясь на неокантианский тезис о
трансцендентальности морали, т. е. о ее якобы надэмпирическом,
абсолютном значении, независимом от каких бы то ни
было воздействий общественных условий, преподобный
отец Биго пытается доказать, что Маркс в своих
экономических исследованиях выступает не как материалист,
а как «гуманист и моралист». Политическая экономия
марксизма, с его точки зрения, не включает в себя
формулировку объективных законов развития
капиталистического общества, а представляет собой «анализ
положения человека в мире экономики», систему моральных
«требований человека» к действительности. «Маркс
ставит человека как абсолют,— утверждает Биго,— Идея
трансцендентальности лежит в основе всех его
тезисов» 3.
* Henri Denis, Roger Garaudy, Georges Cogniot et Gay Besse,
Les marxistes répondent à leurs critiques catholiques, Paris, 1957
(эта книга переведена на русский язык, см. Анри Дени, Роже
Гароди, Жорж Коньо, Ги Бесс, Марксисты отвечают своим
католическим критикам, Соцэкгиз, М., 1958).
2 Bigo, Marxisme et Humanisme, p. 36.
3 Ibid., p. 142.
18

Под углом зрения агностического позитивизма и
трансцендентальности морали Биго рассматривает и
марксову концепцию отчуждения. Он считает, что Маркс
лишь трансформировал драму гегелевского абсолютного
духа в историческую и социальную драму:
«...Феноменологию духа перевел в феноменологию труда,
диалектику человеческого отчуждения — в диалектику
капитала, метафизику абсолютного знания — в метафизику
абсолютного коммунизма»1. Глубоко прав Р. Гароди,
когда он подчеркивает, что концепция
трансцендентальности морали и в особенности позитивистский
агностицизм в науке «в наше время все больше выступает
как концепция, наиболее подходящая для обеспечения
«мирного сосуществования» науки и религии»2.
И Биго, и Кальвез в своей широко
разрекламированной реакционной буржуазной прессой книге «Идея
Карла Маркса» уже не следуют попыткам правых
социал-демократов противопоставлять молодого Маркса
зрелому, Маркса в период написания «Экономическо-
философских рукописей 1844 года» — Марксу периода
«Капитала». Наоборот, они стремятся доказать единство
и внутреннюю органическую взаимосвязь всех
произведений Маркса и подогнать весь марксизм под единую
мерку «Экономическо-философских рукописей» и теории
отчуждения, исходя из собственной их интерпретации.
В духе экзистенциалистской обработки Маркса с
позиций идеалистического антропологизма Кальвез при
анализе марксовой концепции отчуждения всячески
выдвигает на первый план идею о «гуманизировании
человеком природы», о «созерцании человеком самого
себя в созданном им мире» и т. д., игнорируя при этом
прямые указания Маркса в «Экономическо-философских
рукописях 1844 года» на то, что «очеловечивание»,
«гуманизация» природы осуществляется не в сознании, не
в психической сфере, а в промышленности, индустрии,
практике. Именно поэтому это практическое освоение,
«очеловечивание» природы, с точки зрения Маркса, не
только не отрицает объективного бытия природы, как
1 Bigo, Marxisme et Humanisme, p. 34.
2 Анри Дени, Роже Гароди, Жорж Коньо, Ги Бесс, Марксисты
отвечают своим католическим критикам, стр. 22,

это пытается представить Кальвез, а, наоборот, служит
тому блестящим, неопровержимым подтверждением.
Отвечая своим католическим критикам, французские
коммунисты убедительно доказывают, что буржуазные
идеологи всех направлений спекулируют на теории
отчуждения молодого Маркса, стремясь использовать ее
как средство фальсификации марксизма, как «средство
ведения атаки на принцип объективности природы».
«Современная буржуазная философия,— пишет Р. Га-
роди,— преследует диалектику природы с такой же
ненавистью, как и идею объективных законов природы...» 1
Борьбу против экзистенциалистских
антропологических концепций в истолковании марксизма ведут
представители марксистско-ленинской идеологии и в
Германской Демократической Республике. В этом отношении
характерна дискуссия по вопросам философской
концепции Э. Блоха, проведенная в апреле 1957 г. в
Университете Карла Маркса в Лейпциге. Организаторы
конференции-дискуссии, немецкие философы-марксисты,
поставили своей целью «внести ясность в
ревизионистский характер его (Э. Блоха.— Л. П.) философии,
претендующей на марку марксизма»2.
В докладах Р. Гроппа и Р. Шульца, в
выступлениях Г. Лея, Г. Менде и других была доказана полная
несовместимость с учением марксизма-ленинизма
принципов философской концепции Блоха, изложенных им
главным образом в книге «Принцип надежды» 3, а
также в работе «Субъект — объект»4.
Исходным пунктом своей концепции Блох ставит не
природу и общество, а человека, индивида. Причем
человек трактуется им не как совокупность общественных
отношений производства, а абстрактно-психологически.
«Человек есть столь же изменчивая, сколь и
всеобъемлющая, побудительная, активная сущность,
совокупность меняющихся желаний» 5,— пишет он.
Абсолютизируя содержание ранних работ Маркса и в особенности
«Экономическо-философских рукописей 1844 года»,
1 Анри Цени, Роже Гароди, Жорж Коньо, Г и Бесс, Марксисты
отвечают своим католическим критикам, стр. 21.
2 «Ernst Blochs Revision des Marxismus», Berlin, 1957, S. 7.
3 E. Bloch, Das Prinzip Hoffnung, Berlin, 1954, 1955.
« E. Bloch, Subjekt — Objekt, Berlin, 1952.
5 E. Bloch, Das Prinzip Hoffnung, Bd. I, Berlin, 1954, S. 62.
20

неверно понимаемых им в духе
абстрактно-психологического, антропологического гуманизма, Блох пытается
все движение человеческой истории вывести из
человеческих психических свойств и аффектов. Не случайно в
качестве отправного пункта исследования он выбирает
незрелую мысль молодого Маркса о том, что движение
истории есть процесс «гуманизации природы и
натурализации человека». В этом плане весь марксизм
истолковывается в совершенно чуждом ему
антропологическом смысле, что в свою очередь неизбежно смыкает
концепцию «надежды» Блоха с реакционными
течениями современной буржуазной иррационалистической
философии.
В рамках развертываемой им концепции о «мировом
избавлении» от всевозможных зол, нищеты и
социальных неурядиц, к которому якобы с «надеждой»
стремится человек, побуждаемый голодом, Блох дает
идеалистическую интерпретацию «отчуждения». Вопреки
Марксу, связывавшему уже в «Экономическо-философских
рукописях 1844 года» уничтожение отчуждения с
классовой борьбой, коммунистическим движением и
революционной ломкой буржуазного экономического уклада,
Блох мыслит устранение отчуждения как чистый процесс
«гуманизации природы и натурализации человека», как
снятие противоречия субъекта и объекта: «Это
уничтожение отчуждения в человеке и природе, между
человеком и природой,— пишет он,— есть совпадение, слияние
снявшего вещественность объекта с
манифестированным субъектом и снявшего вещественного субъекта с
манифестированным объектом»1. Полное слияние
субъекта с объектом характеризуется Блохом как состояние
их «идентичности» и рассматривается как конечная
цель, к которой внутренне стремится якобы весь
исторический процесс. «Завершение объекта — в
освобожденном субъекте, завершение субъекта — в неотчужденном
объекте»2,— пишет он.
Если отбросить весьма претенциозную и нарочито
затемненную и усложненную манеру изложения, станет
ясно, что эта концепция «идентичности», т. е. слияния
субъекта и объекта, представляет собой лишь
ухудшенный вариант гегелевской теории снятия противоречий
1 Е. Bloch, Das Prinzip Hoffnung, Bd. I, S. 261.
2 E. Bloch, Subjekt — Objekt, S. 343.
21

в субъекте. Причем, поскольку совпадение субъекта и
объекта трактуется Блохом как «снятие
вещественности», как освобождение духа от всего материального, у
него пропадает все рациональное содержание даже
гегелевской разработки этой проблемы, не говоря уже о
марксизме.
«Идентичность» субъекта и объекта у Блоха
оказывается таким состоянием, в котором не заключено
никакого побудительного импульса к развитию, никакой
возможности дальнейшего прогресса. Характеризуя это
состояние, он специально подчеркивает, что в нем не
будет места «ничему преходящему во времени, никакому
пространственному противостоянию одного вне другого,
никакой окостенелости, принадлежащих смерти. Не
будет также никакого процесса» 1. Это состояние
космической свободы по существу мало чем отличается от
небесного царства, проповедуемого религией.
Поэтому с полным правом выступавшие на
конференции немецкие философы-марксисты обвиняли Блоха
в разрыве с марксизмом, в ревизионизме, в
«антинаучной спекуляции» и «клерикальном обскурантизме»2. «Из
нужды и бесконечности материального мира,
противоречий жизни и классовой борьбы человек, по мнению
Блоха, должен с надеждой стремиться ко всеобщему
избавлению — к космической свободе. Подобная
субъективистская концепция снятия отчуждения,— пишет
Гропп,— представляет собой типичную разновидность
экзистенциализма на мелкобуржуазный лад»3.
Экзистенциалистские и неотомистские критики
Маркса, такие, как Тир, Гоммес, Веттер и др., стремятся
превратить марксизм в мировую теологию, в
своеобразную религию без бога. Извращение концепции
субъекта— объекта за счет принижения объективного фактора
и непомерного возвеличения субъективного ставит
философию «надежды» Э. Блоха в тесное родство с этими
реакционными течениями современной буржуазной ир-
рационалистической философии.
Как было сказано ранее, еще в 30-е годы правые
социал-демократы пытались доказать, что открытие «Эко-
номическо-философских рукописей 1844 года» Маркса
1 Е. Bloch, Subjekt — Objekt, S. 456.
2 См. «Ernst Blochs Revision des Marxismus», S. 22.
3 Ibid., S. 24.
22

требует коренного пересмотра всего марксизма в целом
с позиций тех «этических» и «гуманистических» идеалов
Маркса, которые якобы впервые здесь были
обнаружены. Ландсхут и Майер даже утверждали, что после
открытия «Рукописей» первое предложение «Манифеста
Коммунистической партии» следует читать так: «Вся
предшествующая история есть история самоотчуждения
человека» 1.
Попытки пересмотра марксизма с позиций весьма
односторонне интерпретируемого содержания «Экономиче-
ско-философских рукописей 1844 года» продолжаются и
в настоящее время. Некоторые лидеры австрийской
социал-демократии— К. Шмид, Ф. Эрлер и др.— в своих
программных выступлениях часто используют
несовершенную, абстрактную терминологию «Рукописей» для
того, чтобы смазать остроту современных социальных
проблем. Они говорят об «отчуждении человека», об
«отделении его от природы, общества и самого себя» и
забывают об эксплуатации и ограблении рабочего класса
всей буржуазной системой производства. Они говорят о
социализме, характеризуя его как «снятие
самоотчуждения человека», и стыдливо умалчивают при этом о
ликвидации частной собственности. Освещая весь этот
словесный блуд именем Маркса, они используют незрелую
терминологию его ранних работ, для того чтобы скрыть
от рабочего класса свое отступничество от духа
марксизма под маской верности его букве, свою ревизию
основных революционных принципов марксизма.
В свете всех этих факторов становится понятной
острая необходимость последовательной борьбы с
современными буржуазными фальсификациями марксизма.
Однако действительный отпор этим нападкам на
марксизм невозможно дать, точно так же как
подлинный смысл этой крикливой, раздуваемой за рубежом
кампании вокруг работ молодого Маркса невозможно
разоблачить, не привлекая к детальному рассмотрению
«Экономическо-философские рукописи 1844 года», как
главный арсенал, из которого черпаются аргументы.
Потребность во всестороннем марксистском исследовании
действительного содержания «Рукописей» тем более
1 Karl Marx, Der Historische Materialismus. Die Frühschriften,
Bd. I, S. XXXVIII.
23

велика, что за годы, истекшие после их открытия и
опубликования, в этом отношении сделано чрезвычайно мало.
Лишь в послевоенные годы за рубежом стали
предприниматься попытки их марксистского освещения
(работы О. Корню, Г. Менде и др.). Однако, как правило,
«Рукописи» там анализируются мимоходом, в плане
общего представления о процессе формирования
мировоззрения молодого Маркса, и потому слишком
отвлеченно; а в тех случаях, когда вопрос о них ставится
специально, исследователи часто ограничиваются лишь
позитивным истолкованием текста с марксистских позиций.
Причем и здесь дело не обходится без недоразумений.
Так, например, О. Корню в книге «Карл Маркс и
развитие современного мышления» \ касаясь «Экономиче-
ско-философских рукописей 1844 года», утверждает, что
«это произведение остается еще идеалистическим».
«Конечная цель человеческой эмансипации для Маркса,—
пишет автор,— осуществление гуманизма через
низвержение существующего экономического порядка,
который неразумен и аморален. Переворот этот управляется
критикой, которая остается у Маркса существенным
элементом прогресса. Она управляет в действительности
как практическая энергия ходом истории и
противопоставляет существующей иррациональной
действительности... действительность, соответствующую истинной
природе человека» 2. Едва ли подобное истолкование можно
считать правильным.
Настораживает прежде всего тот факт, что нечто
подобное утверждают и буржуазные критики,
откровенные противники марксизма. Так, например,
католический профессор Веттер в своей антимарксистской книге
«Диалектический материализм», пишет, характеризуя
«Экономическо-философские рукописи 1844 года», что в
них Маркс находится еще под влиянием гегелевского
идеализма, поскольку считает, что «критика играет еще
определенную роль: вскрывая противоречия в
социальном порядке, она разъясняет путь исторического
развития и ускоряет его»3.
1 Л. Cornu, Karl Marx und die Entwicklung des modernen
Denkens, Berlin, 1950.
2 Ibid., S. 106—107.
3 G. Wetter, Der dialektische Materialismus. Seine Geschichte
und sein System in der Sowjetunion, Wien, 1953, S. 33—34.
24

Правда, О. Корню в результате критики в его адрес
признал недостатки этой своей работы и заявил, что
проделал новое исследование «Экономическо-философ-
ских рукописей 1844 года». Однако появившаяся вскоре
его книга «К. Маркс. «Экономическо-философские
рукописи»» 1 едва ли может удовлетворить читателя,
поскольку в позиции автора нет полной ясности, она тонет
в море цитат.
Недостаточно уделяется внимания исследованию
«Экономическо-философских рукописей 1844 года» и у
нас, в Советском Союзе. Правда, экономическое
содержание «Рукописей» получило подробное освещение в
книге Д. И. Розенберга «Очерки развития
экономического учения Маркса и Энгельса в сороковые годы XIX
века». Но что касается анализа философского
содержания «Рукописей», то здесь по существу сделано еще
очень мало. В монографической литературе,
посвященной анализу процесса формирования марксистской
философии, исследователи, как правило, только вскользь
касаются этой работы Маркса. Список же специальных
философских исследований «Рукописей» исчерпывается
несколькими журнальными статьями.
В 1956 г. «Экономическо-философские рукописи 1844
года» впервые были опубликованы полностью на
русском языке в сборнике «К. Маркс и Ф. Энгельс, Из
ранних произведений». Можно надеяться, что это повысит
интерес к ним и послужит толчком к научной
марксистской разработке всего богатства содержания этой
работы Маркса.
* *
*
Как показывает сохранившийся проект
«Предисловия» к «Экономическо-философским рукописям 1844
года», Маркс в июле и августе 1844 г., еще до встречи
с Энгельсом, подготавливал для
«Немецко-французского ежегодника» работу, направленную против Бруно
Бауэра. В ней он намеревался развернуть критику
науки о праве и государстве в виде критики гегелевской
философии права. Однако в процессе подготовки
работы к печати Марксу стало ясно, что «сочетание кри-
1 A. Cornu, Karl Marx. Die ökonomisch-philosophische
Manuskripte, Berlin, 1955.
25

тики, направленной только против спекулятивного
мышления, с критикой различных предметов самих по себе
совершенно нецелесообразно», что оно «стесняет ход
изложения и затрудняет понимание» 1. Поэтому Маркс
отказывается от своего первоначального намерения и
меняет план. Он решает «критику права, морали,
политики и т. д.» дать «в ряде отдельных, следующих друг
за другом самостоятельных брошюр», а в заключение
попытаться «осветить в особой работе внутреннюю
связь целого, взаимоотношение отдельных частей», и
подвергнуть «критике спекулятивную обработку всего
этого материала» 2. Маркс здесь же подчеркивает, что
к своим выводам он пришел путем «вполне
эмпирического анализа, основанного на добросовестном
критическом изучении политической экономии» 3.
Заключительная глава замышляемой работы —
критический разбор гегелевской диалектики и гегелевской
философии вообще — представлялась Марксу, по его
собственным словам, «совершенно необходимой»4,
поскольку здесь он усматривал основу для критики
младогегельянства. В этом же предисловии Маркс указывает
на выдающееся значение философских произведений
Фейербаха, подчеркивая, что они обосновывают
единственно возможный и плодотворный подход к критике
политической экономии. В связи с этим Маркс ставит
перед собой задачу показать, в какой мере «фейербахов-
ские открытия относительно сущности философии»
требуют все же «критического размежевания с
философской диалектикой», «по крайней мере для того чтобы
доказать их»5.
Таков был замысел работы. Он очень обширный и
нацелен далеко вперед. Здесь можно видеть
проблематику «Святого семейства», «Немецкой идеологии» и
других произведений. Осуществить полностью свой
замысел в «Рукописях» Марксу не удалось. Тем не менее та
работа, которая была проделана в этом направлении,
бесспорно, представляет интерес как важнейшее
связующее звено между ранним периодом становления комму-
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 519.
2 Там же.
3 Там же.
4 Там же, стр. 520.
5 См. там же, стр. 522.
26

нистических и философских взглядов Маркса и его
более поздними и зрелыми произведениями, в которых он
развивал дальше основные идеи пролетарского
мировоззрения.
Теоретический анализ предреволюционной ситуации
в Германии начала 40-х годов с необходимостью
приводил Маркса к вопросу об исторической миссии
пролетариата. В статьях, опубликованных в
«Немецко-французском ежегоднике»: «К еврейскому вопросу» и особенно
«К критике гегелевской философии права» Маркс,
глубоко анализируя расстановку классовых сил в условиях
надвигавшейся революции в Германии, впервые
обращает свои взоры к пролетариату как к единственной
реальной силе, способной решить революционным путем
задачу «всеобщей человеческой эмансипации».
Положительная возможность немецкой эмансипации, пишет он,
заключается «в образовании класса, скованного
радикальными цепями, такого класса гражданского
общества, который не есть класс гражданского общества;
такого сословия, которое являет собой разложение всех
сословий; такой сферы, которая... находится не в
одностороннем противоречии с последствиями, вытекающими
из немецкого государственного строя, а во всестороннем
противоречии с его предпосылками; такой сферы,
наконец, которая не может себя эмансипировать, не
эмансипируя себя от всех других сфер общества и не
эмансипируя, вместе с этим, все другие сферы общества... Этот
результат разложения общества, как особое сословие,
есть пролетариат»1.
Маркс, таким образом, оценивает пролетариат как
класс, который способен стать наиболее решительной и
радикальной силой революции. Он по существу
связывает вопрос о «всеобщей человеческой эмансипации» с
эмансипацией пролетариата и делает тем самым
громадный шаг вперед в развитии своего мировоззрения.
Анализируя пролетарское требование отмены
частной собственности, Маркс показывает, что, «требуя от-
рицания частной собственности, пролетариат лишь
возводит в принцип общества то, что общество возвело
в его принцип, что воплощено уже в нем, в
пролетариате, помимо его содействия, как отрицательный резуль-
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 1, стр. 427—428.
27

тат общества» '. Подчеркивая, что эти требования
пролетариата ставят его в отношение «всестороннего
противоречия с основами существующего строя» в отличие
от всех других оппозиционных слоев общества, Маркс
тем самым по существу уже совершает выход за
пределы революционного демократизма.
Революционный демократизм как целостная
политическая доктрина при всем положительном содержании
его общих антифеодальных лозунгов неизбежно
основывается на еще неразвитой противоположности
экономических интересов пролетариата и буржуазии. Там, где
пролетариат начинает выступать самостоятельно,
идеология революционного демократизма неминуемо
раскалывается, уступая место, с одной стороны,
пролетарскому коммунизму, а с другой стороны — открыто
буржуазной идеологии.
Маркс в это время уже достаточно ясно понимает,
что пролетариат понуждается к революции не силой
отвлеченных нравственных, политических или
религиозных идей, а властной силой нужды, нищеты, голода, что
для пролетариата поэтому вопрос о революционном
преобразовании общества с самого начала становится
насущным жизненным вопросом. Поэтому осмысление
Марксом требования отмены частной собственности —
единственной меры, способной удовлетворить
существенно важные потребности пролетариата,— как знамени
борьбы за «всеобщую человеческую эмансипацию»,
означало по существу четкое выделение специфически
пролетарской точки зрения в надвигавшейся революции.
Большую роль в этом повороте Маркса от
революционного демократизма к пролетарскому коммунизму
сыграли объективные условия, в которых он оказался,
эмигрировав в Париж. Во Франции капитализм
развивался более бурными темпами, чем в Германии, и
соответственно здесь были более резко выражены его
основные противоречия. Французский пролетариат обладал
хорошо развитым классовым самосознанием,
обогащенным опытом двух социальных революций—1789 и
1830 гг. Кроме того, в Париже Маркс впервые получил
возможность познакомиться с различными формами
коммунистического и социалистического движения, а
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 1, стр. 428.
28

также с многочисленными социалистическими и
коммунистическими теориями, в которых была заключена
содержательная критика буржуазных
частнособственнических отношений и капиталистической системы
хозяйства. Все это помогло Марксу увидеть в пролетариате
реальную классовую силу и предвидеть его решающую
роль в грядущих социальных битвах.
В эпоху нарастания революционной ситуации в
Европе на арене общественной борьбы впервые
появляется пролетариат как самостоятельная сила (восстание
силезских ткачей в 1844 г. и др.). В. И. Ленин,
характеризуя деятельность Маркса в этот период, писал, что
он выступает как «революционер, провозглашающий
«беспощадную критику всего существующего» и в
частности «критику оружия», апеллирующий к массам и
к пролетариату» К
Маркс стремится объяснить революционное
движение рабочего класса из его объективного положения
в капиталистическом обществе; анализируя это его
положение, он пытается выяснить историческую роль
пролетариата, цели и задачи его борьбы. Таким образом,
решительный поворот Маркса к пролетарскому
коммунизму поставил перед ним проблему всестороннего
научного исследования исторической миссии
пролетариата, а это в свою очередь обусловило постановку им в
совершенно новом плане как экономических, так и
философских вопросов.
Именно поэтому «Экономическо-философские
рукописи 1844 года», как первая серьезная попытка
решения этой задачи, знаменуют собой серьезный шаг
вперед в развитии марксистского мировоззрения по
сравнению с работами Маркса, опубликованными в
«Немецко-французском ежегоднике».
Если там Маркс рассматривает пролетариат еще как
сословие, представляющее собой результат
«разложения всех сословий», как «сферу универсальных
страданий», над которой тяготеет «бесправие вообще», то
в «Экономическо-философских рукописях 1844 года» он
намечает конкретные пути научного исследования
коммунистических стремлений пролетариата. Именно под
этим углом зрения он развертывает критику буржуаз-
1 В. И. Ленин, Соч., т. 21, стр. 31.
29

ной политической экономии, критически перерабатывает
гегелевское наследство, стремясь выработать научную
методологию для теоретической и практической борьбы.
Здесь же на основе критики буржуазной политической
экономии Маркс разрабатывает целый ряд основных
проблем материалистического понимания истории,
становясь тем самым на путь сознательного преодоления
фейербаховского материализма и закладывая основы
революционного переворота в философии вообще.
Неудивительно поэтому, что основные идеи,
разработанные в «Экономическо-философских рукописях 1844
года», подготавливают проблематику не только
«Святого семейства», но и «Немецкой идеологии», «Нищеты
философии» и даже в известном смысле «Капитала».

ГЛАВА II
ОТЧУЖДЕННЫЙ ТРУД
Основные черты критики Марксом буржуазной
политической экономии
В. И. Ленин писал, что материалистическое
понимание истории, разработанное Марксом в 40-е годы, было
«гениальной гипотезой», которая, лишь будучи
подтверждена созданием «Капитала», стала наукой. С другой
стороны, характеризуя теорию научного социализма
Маркса, Ленин указывает, что социализм выводится
Марксом «всецело и исключительно из экономического
закона движения современного общества» *. Эти
положения Ленина содержат исчерпывающую
характеристику взаимоотношения важнейших составных частей
марксизма, в котором экономической теории прямо
отводится место фундамента всей системы марксистского
мировоззрения.
В силу исторических условий получилось так, что в
центре научных интересов Маркса в 40-е годы
оказалась разработка философских проблем
материалистического понимания истории, а также проблем научного
социализма. Этому были посвящены все его крупнейшие
произведения данного периода. Экономическое же
исследование структуры буржуазного общества—эта
подлинная основа коммунистических и философских
воззрений Маркса — оказалось разработанным к этому
времени только в черновиках, рукописях, отдельных
1 В. И. Ленин, Соч., т. 21, стр. 54.
31

набросках и замечаниях, которые Маркс не смог
систематически разработать и подготовить к печати.
Благодаря этому обстоятельству формирование
коммунистических и философских взглядов Маркса
получило на поверхности форму чисто теоретической,
логической дедукции, как бы лишенной строгого научного
фундамента. Не случайно за эту видимость уцепились
разного рода фальсификаторы марксизма, пытавшиеся
искусственно разграничить два исторических этапа в его
развитии — до 1848 г. и после 1848 г., противопоставить
один этап другому и с позиций первого,
представленного в извращенном виде, развенчать все богатство
идей, развитых в более поздних и зрелых трудах
Маркса.
Изучение первого этапа экономических исследований
Маркса, развернутых в «Экономическо-философских
рукописях 1844 года», вскрывая перед нами как бы
творческую лабораторию Маркса, позволяет на конкретных
фактах опровергнуть эти домыслы буржуазных
фальсификаторов. Оно дает возможность показать, что,
во-первых, доказательство Марксом исторической
необходимости пролетарского коммунизма с самого начала
носило строго научный характер и имело своим исходным
пунктом понимание его как необходимого результата
развертывания противоречий капиталистической формы
частной собственности. Во-вторых, оно свидетельствует
о том, что гипотеза о материалистическом понимании
истории с самого начала родилась как строго научная
гипотеза, поскольку она была выдвинута на основе
анализа классовых противоречий, свойственных высшей
ступени развития частнособственнических
производственных отношений, где впервые вскрывались
сокровенные пружины движения человеческой истории,— на
основе анализа противоречий труда и капитала.
Экономические исследования Маркса в указанных
рукописях еще не выходят далеко за рамки того
фактического материала, который служил предметом
осмысления в буржуазной экономической науке.
Самостоятельного изучения реального процесса движения и
функционирования капиталистической системы хозяйства
Маркс здесь еще не предпринимает. Он рассматривает
теории крупнейших представителей буржуазной
политической экономии, сопоставляет их друг с другом, разби-
32

рает те противоречия, которые вскрываются в процессе
этого анализа и которые не смогла объяснить
буржуазная наука, пытается выяснить их действительные корни
с позиций экономических требований пролетариата.
Критическое преодоление классовой и теоретической
ограниченности буржуазной политической экономии
в этот период осуществлялось Марксом в условиях,
когда методологическая база для этого еще не была им
создана. Эти обстоятельства предопределили известную
ограниченность и незрелость этой работы Маркса.
Однако значение ее состоит именно в том, что она
вывела Маркса на единственно верный путь создания
цельной научной теории, помогла ему с самого начала
взять правильный курс в разработке проблем
диалектики и материализма и определила в конечном счете
поразительную глубину всей системы марксистского
мировоззрения.
Анализируя в «Экономическо-философских
рукописях 1844 года» различные теории буржуазной
политической экономии, Маркс стремится выяснить, насколько
пролетарское требование уничтожения частной
собственности обосновано с точки зрения исторического
развития человеческого общества. Глубокий интерес к
этому основному вопросу заставляет Маркса обратиться
к изучению науки, специально трактующей проблему
частной собственности.
Критику буржуазной политической экономии в
«Экономическо-философских рукописях» Маркс ведет в
плане анализа заработной платы, прибыли на капитал и
земельной ренты — трех главных категорий,
выражающих три группы доходов основных классов буржуазного
общества.
Разбирая теорию заработной платы А. Смита, Маркс
показывает, как буржуазная экономическая наука
запутывается в неразрешимых противоречиях. В основу
стоимости товара она кладет труд, затраченный на его
производство, она исходит из труда, как «подлинной
души производства, и тем не менее труду она не дает
ничего, а частной собственности отдает все» 1.
Исследование действительного положения рабочего
класса в буржуазном обществе Маркс проводит всесто-
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 570.
33

ронне, рассматривая последовательно движение
заработной платы в зависимости от роста или упадка
благосостояния страны. А. Смит утверждал, что заработная
плата уменьшается лишь в условиях общего упадка
общественного производства, а в условиях роста богатства
страны растет и заработная плата. Маркс в результате
тщательного исследования действительного положения
вещей вскрывает несостоятельность смитовской
трактовки этого вопроса и показывает, что даже в условиях
роста общественного богатства страны, которые
являются целью и идеалом как политической экономии, так
и вообще буржуазного общества, эти условия несут для
рабочих «стационарную нищету»1. В результате
анализа положения рабочего класса Маркс делает вывод:
«При упадочном состоянии общества больше всех
страдает рабочий. Специфической тяжестью испытываемого
им гнета он обязан своему положению как положению
рабочего, но гнетом вообще он обязан строю общества.
А при прогрессирующем состоянии общества гибель и
обнищание рабочего есть продукт его труда и
произведенного им богатства. Иными словами, нищета вытекает
из сущности самого нынешнего труда»2.
Корень этого противоречия Маркс усматривает в
отделении труда от капитала и земли, т. е. в отделении
труда от всей совокупности произведенного им
общественного богатства, которое враждебно противостоит ему
в виде частной собственности. Прямым следствием
этого факта является то, что труд рабочего «все в большей
и большей степени противостоит ему как чужая
собственность, а средства его существования и его
деятельности все в большей и большей степени
концентрируются в руках капиталиста»3. Именно поэтому это
отделение труда от капитала и земли сказывается
наиболее губительным образом на положении
рабочего класса.
Переходя к анализу частной собственности, Маркс
рассматривает две ее основные формы: промышленную
и земельную, и стремится выяснить их отношение друг
к другу. Что касается капитала, то его Маркс прямо
определяет как «частную собственность на продукты
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранмих произведений, стр. 527.
2 Там же, стр. 529.
3 Там же, стр. 525.
34

чужого труда» 1. «Капитал есть командная власть над
трудом и его продуктами. Капиталист обладает этой
властью не благодаря своим личным или человеческим
свойствам, а лишь как собственник капитала. Его сила
есть покупательная сила его капитала, против которой
ничто не может устоять» 2. Маркс, таким образом,
определяет капитал уже не просто как «накопленный
труд»,— как это делала буржуазная политическая
экономия,— а как «накопленный чужой труд», подчеркивая
тем самым классовый, антагонистический элемент в этом
общественном отношении.
Исследуя отношение капитала к земельной
собственности, Маркс показывает, как в силу ожесточенной
конкуренции, которая вовлекает в свою сферу и
сельскохозяйственное производство, большая часть земельной
собственности попадает в руки капиталистов и они
становятся одновременно и собственниками
промышленных предприятий и земельными собственниками. Это
приводит к тому, что по существу исчезает различие
между капиталистом и земельным собственником, и все
общество распадается на два класса — рабочих и
капиталистов. «...Превращение земельной собственности в
товар означает окончательное падение старой
аристократии и окончательное возвышение денежной
аристократии» 3.
Маркс вскрывает историческую закономерность
процесса подчинения феодальной собственности
капиталистической собственности. Капитал оказывается в
состоянии подчинить себе земледельческое производство
потому, что весь эксплуататорский смысл частной
собственности уже в потенции заключен в феодальной
форме собственности на землю. «Вообще господство
частной собственности начинается с землевладения;
землевладение является ее основой»4,— пишет Маркс. Но
здесь «господство мертвой материи над людьми»
существует еще под покровом патриархальных отношений
земельного собственника к земле и к своим крепостным.
В этих условиях еще существует видимость более
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 534
(курсив мой.— Л. n.J.
2 Там же.
3 Там же, стр. 553.
4 Там же, стр. 554.
35

тесного отношения между владельцем и землей, чем
это имеет место в отношении собственности на капитал.
Земельное владение выступает еще как «неорганическое
тело» своего хозяина, несущее на себе печать его
личности, ранга, его привилегий и т. д. С другой стороны,
и люди, обрабатывающие землю, стоят к ней в таком
отношении, что кажутся ее собственностью, которую
вместе с землей наследует ее владелец.
Капитал, подчиняя себе земельную собственность,
снимает с нее эту патриархальную видимость,
обнаруживая господство частной собственности вообще как
чистое господство капитала, лишенного всех
политических и прочих этикеток, т. е., иначе говоря, он
преобразует земельную собственность по своему образу и
подобию и сводит отношение земельного собственника и
земледельца к чисто экономическому отношению
эксплуататора и эксплуатируемого.
Само историческое движение частной собственности
порождает, таким образом, необходимость того, чтобы
«неподвижная монополия превратилась в подвижную
и беспокойную монополию, в конкуренцию, а праздное
наслаждение плодами чужого кровавого пота — в
суетливую торговлю ими. И, наконец, необходимо, чтобы
в процессе этой конкуренции земельная собственность
в образе капитала продемонстрировала свое господство
как над рабочим классом, так и над самими
собственниками, разоряемыми или возносимыми выше согласно
законам движения капитала»1. «Тем самым,— пишет
Маркс,— место средневековой поговорки «nulle terre
sans seigneur» («нет земли без сеньора».— Ред.)
занимает поговорка нового времени «l'argent n'a pas de
maître («деньги не имеют господина».— Ред.), ярко
выражающая господство мертвой материи над людьми»2.
Тот факт, что движение действительной истории с
необходимостью превращает земельного собственника
в обыкновенного прозаического капиталиста, приводит
к тому, что противоположность труда и капитала
упрощается и обостряется и этим самым ускоряется ее
решение. «...Противоположность труда и капитала,
будучи доведена до крайности, неизбежно становится выс-
1 К. Маркс и Ф Энгельс, Из ранних произведений, стр. 555.
2 Там же.
36

шим пунктом, высшей ступенью и гибелью всего
отношения частной собственности» 1.
Таким образом, Маркс в результате анализа
исторического развития двух форм частной собственности и их
отношения к труду рабочего четко выделяет главное
противоречие, лежащее в основе всех остальных
противоречий буржуазного общества, и находит здесь
исходный пункт для развертывания своего положительного
понимания взаимосвязи всех существенных сторон,
характеризующих общественную систему материального
производства в условиях частной собственности
(необходимо отметить, что под последней Маркс имеет в виду
в «Экономическо-философских рукописях 1844 года» ее
наиболее развитую, высшую форму —
капиталистическую частную собственность).
В результате анализа основных теорий буржуазной
политической экономии Маркс устанавливает, что
частная собственность трактуется в буржуазной науке
антиисторически. «Политическая экономия... берет в
качестве исходного пункта отношение человека к человеку
как отношение частного собственника к частному
собственнику» 2. Она исходит из предпосылки, что частная
собственность есть атрибут человеческой природы,
коренное свойство, изначально присущее человеку,
которое не может быть ни отделено от него, ни упразднено.
Человек, таким образом, с самого начала
предполагается в качестве частного собственника. Здесь по
существу буржуазная наука открыто обнажает свою
классовую природу, поскольку она кладет в качестве своей
основной теоретической предпосылки типично
буржуазный предрассудок, рожденный обиходом повседневной
буржуазной практики.
Марксу было ясно, что если принять эту точку
зрения, то коммунизм, как доктрину, основывающуюся на
принципе отрицания частной собственности, пришлось
бы признать благородным, но роковым заблуждением,
противоречащим коренным свойствам человеческой
природы.
Антиисторическое понимание частной собственности
привело к тому, что буржуазная политическая экономия
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 575.
2 Marx — Engels, Gesamtausgabe, Bd. III, S. 537.
37

оказалась не в состоянии объяснить основных
противоречий, раздирающих капиталистическое общество. Она,
в частности, не смогла объяснить того факта, что в нем
работающий класс, создающий своим трудом все
богатства общества, в результате оказывается лишенным
самых насущных предметов жизненных потребностей
и отброшенным к варварским, нищенским условиям
существования. Это противоречие настолько бросалось
в глаза, что буржуазная экономическая наука не могла
его не констатировать, хотя бы частично. Причем
она фиксировала его как факт отнюдь не случайный,
а строго закономерный, совершенно не зависящий от
злой прихоти и произвола господствующего в
капиталистическом производстве класса, как объективную
жизненную основу, вечное и необходимое условие
существования и функционирования всякого
общественного производства. Лучшие представители классической
буржуазной политэкономии заявляли об этом цинично
и прямо, вовсе не заботясь о моральном оправдании
господствующей системы производства. «Политико-эко-
ном говорит нам, что первоначально и в соответствии
с теорией весь продукт труда принадлежит рабочему.
Но одновременно с этим он говорит, что в
действительности рабочему достается самая малая доля продукта —
то, без чего абсолютно нельзя обойтись: лишь столько,
сколько необходимо, чтобы он существовал — не как
человек, а как рабочий... Политико-эконом говорит нам,
что все покупается на труд и что капитал есть не что
иное, как накопленный труд; однако одновременно с этим
он говорит, что рабочий не только не может купить всего,
но вынужден продавать самого себя и свое человеческое
достоинство» 1.
Однако, фиксируя данный факт, буржуазная
экономическая наука не могла постигнуть законов этого
процесса, т. е. доказать, «как они вытекают из самого
существа частной собственности». Маркс усматривает
причину теоретической слабости экономистов в узком,
буржуазно ограниченном понимании человеческого
труда как «деятельности для заработка», как
«деятельности, производящей товары». На поверхности
капиталистических отношений человеческая трудовая деятель-
Д'. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 527—528.
38

ность действительно предстает именно в такой форме,
ее-то и схватывает буржуазная экономическая наука,
считая, что такова сущность труда вообще. Из этого
понимания она исходит при формулировке всех своих
научных построений и выводов. Она не рассматривает
труд как основную форму жизнедеятельности человека,
и поэтому сам рабочий существует в буржуазной
политической экономии только как рабочая лошадь, которая
нуждается лишь в поддержании своего физического
существования во время работы. «Она не рассматривает
его в безработное для него время, не рассматривает его
как человека,— пишет Маркс,— это она предоставляет
уголовной юстиции, врачам, религии, статистическим
таблицам, политике и надзирателю за нищими» 1.
Маркс, таким образом, четко уясняет себе тот факт,
что из сферы научного внимания буржуазной
политической экономии совершенно ускользает основная
проблема этой науки — проблема специфического
отношения рабочего к продуктам своего труда и к самому акту
труда в условиях капиталистической частной
собственности. Этим самым закрываются пути для научного
объяснения противоречий, свойственных буржуазному
обществу. Именно поэтому буржуазная политическая
экономия не может объяснить происхождения частной
собственности. «Материальный процесс, проделываемый
в действительности частной собственностью, она
укладывает в общие, абстрактные формулы, которые и
приобретают для нее затем значение законов,— пишет
Маркс.— Эти законы она не осмысливает, т. е. не
показывает, как они вытекают из самого существа частной
собственности. Политическая экономия не дает нам
ключа к пониманию основы и причины отделения труда
от капитала и капитала от земли. Так, например, когда
она определяет взаимоотношение между заработной
платой и прибылью на капитал, то последней причиной
является для нее интерес капиталистов; иными словами,
она предполагает как данное то, что она должна
вывести в результате анализа. Точно так же всюду
вклинивается конкуренция. Объяснение для нее ищут во
внешних обстоятельствах. При этом политическая экономия
ничего не говорит нам о том, в какой мере эти внешние,
1 Д'. Маркс и Ф. Энгельс, Из рамних произведений, стр. 529.
39

с виду случайные обстоятельства являются лишь
выражением некоторого необходимого развития» 1.
Таким образом Маркс показывает, что
антиисторический подход к трактовке частной собственности и, как
следствие его, узкое, ограниченное понимание сущности
и значения человеческого труда в истории
общественного развития с необходимостью закрепляют в
буржуазной экономической науке метафизический метод
рассмотрения основных связей и отношений
капиталистической системы производства.
Будучи не в состоянии осмыслить
капиталистическую систему частной собственности как исторически
сложившийся общественный организм,
характеризующийся строго закономерной взаимосвязью отдельных
сторон, буржуазная политическая экономия
оказывается поэтому не в состоянии выработать строгую
последовательность в рассмотрении и анализе экономических
отношений, так как реальная история их формирования
ускользает из сферы ее внимания. Так Маркс
показывает, что А. Смит не смог объяснить взаимозависимость
между разделением труда и обменом. Пытаясь
разъяснить происхождение обмена, он вынужден был
предполагать— как данное —разделение труда; пытаясь же
объяснить разделение труда, он апеллирует к
природной склонности людей к обмену своих продуктов.
«Именно вследствие непонимания политической
экономией взаимосвязи изучаемого ею движения,— пишет
Маркс,— можно было учение о конкуренции
противопоставлять учению о монополии, учение о свободе
промыслов— учению о корпорации, учение о разделе
земельных владений — учению о крупной земельной
собственности, ибо конкуренция, свобода промыслов, раздел
земельных владений мыслились и изображались только
как случайные, преднамеренные, насильственные, а не
как необходимые, неизбежные, естественные следствия
монополии, корпорации и феодальной собственности» 2.
Маркс, таким образом, четко уясняет, что
единственно верное, научное понимание капиталистической
частной собственности должно исходить из того, что она
является историческим продуктом, возникшим как зако-
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 559.
2 Там же, стр. 560.
АО

номерный результат развертывания противоречий
предшествующей ей формы, что все ее виды являются
необходимым порождением и своеобразным итогом развития
феодальных частнособственнических отношений.
Буржуазная политическая экономия, наблюдая в
действительности переплетение экономических связей и
отношений, постоянную смену причинно-следственных
взаимозависимостей, характерные для развитой
общественной системы, и будучи не в состоянии их осмыслить,
вынуждена была объяснять их свойствами человеческой
природы, отодвигая решение вопроса о происхождении
буржуазных экономических категорий «в серую
туманную даль», подсовывая подчас в качестве само собой
разумеющихся исходных предпосылок предрассудки
буржуазного обихода. «Таким же образом,— пишет
Маркс,— теолог объясняет происхождение зла
грехопадением, т. е. он предполагает как факт, в форме
исторического события, то, что он должен объяснить» 1.
Подход Маркса к анализу капиталистической
частной собственности с классовых позиций пролетариата
впервые раскрыл перед ним широкие возможности
строго научного исследования ее коренных
противоречий. Маркс ставит перед собой задачу —
последовательно развить всю совокупность экономических категорий
из основных противоречий, заложенных в частной
собственности. Причем в качестве исходного пункта
анализа Маркс выбирает не первобытное состояние
человечества, а, наоборот, «высшую точку развития частной
собственности», поскольку здесь борьба
противоположностей предстает в наиболее чистой и открытой форме
и, таким образом, впервые раскрывается ее
«сокровенная тайна».
Аналогичную линию исследования наметил Энгельс
в статье «Очерки критики политической экономии»,
опубликованной в «Немецко-французском ежегоднике»,
высоко оцененной Марксом. В этой работе Энгельс
«с точки зрения социализма рассмотрел основные
явления современного экономического порядка, как
необходимые последствия господства частной собственности» 2.
Анализируя процесс движения частной собственности,
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 560.
2 В. И. Ленин, Соч., т. 2, стр. 10.
41

Энгельс показал, что прямым ее следствием оказыЁаеТ-
ся конкуренция, которая с необходимостью определяет
такие экономические категории, как стоимость, цена,
издержки производства и т. д. Развитие конкуренции
с необходимостью приводит к монополии и порождает
кризисы перепроизводства, усиливающие эксплуатацию
пролетариата и пауперизацию средних слоев. В конце
концов это приводит к резкому обострению классовой
борьбы пролетариата и к окончательному
ниспровержению господства частной собственности.
Маркс, ставя перед собой задачу «осмыслить
существенную взаимосвязь между частной собственностью,
корыстолюбием, отделением друг от друга труда,
капитала и земельной собственности, между обменом и
конкуренцией, между стоимостью человека и его
обесценением, между монополией и конкуренцией и т. д., между
всем этим отчуждением и денежной системой» 1, по
существу идет по этому же пути анализа частной
собственности.
При развертывании критики частнособственнических
отношений Маркс четко формулирует отправной
исходный пункт: «Рабочий становится тем беднее, чем больше
богатства он производит, чем больше растут мощь и
размеры его продукции. Рабочий становится тем более
дешевым товаром, чем больше товаров он создает.
В прямом соответствии с ростом стоимости мира вещей
растет обесценение человеческого мира. Труд
производит не только товары: он производит самого себя и
рабочего как товар, притом в той самой пропорции, в
которой он производит вообще товары»2. Этот факт
означает, что частная собственность необходимо
предполагает в качестве своей основы определенное отношение
рабочего к процессу своего труда и его продуктам.
Буржуазная политическая экономия не рассматривает
этого отношения. Смазывая противоположность между
трудом и капиталом, она готова и рабочего рассматривать
как частного собственника, а его труд, за который он
получает заработную плату,— как своеобразный «капитал,
приносящий проценты».
Разоблачая всю фальшь этой буржуазной
апологетики, Маркс обращается к детальному анализу отноше-
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 560.
2 Там же.
42

ния рабочего к продукту его труда и к самому труду,
характеризуя это отношение категорией «отчуждения».
Термин «отчуждение» не изобретен Марксом.
Этимологически он возник как немецкий перевод английского
термина «alienation», применявшегося в классической
политической экономии для характеристики процесса
обмена товаропроизводителями своих продуктов как
товаров на рынке. Категория «отчуждения» нашла
широкое применение в немецкой классической философии. Ее
использовал Фихте для характеристики процесса «пола-
гания», т. е. творения, создания объекта, который в его
концепции рассматривался как «отчужденный субъект»,
как «отчужденный» разум. Особенно важное место
заняла эта категория в гегелевской философии, а также в
философии Фейербаха, рассматривавшего религию как
«самоотчуждение человека». В 30 и 40-е годы XIX в.,
в период ожесточенной борьбы вокруг гегелевского
философского наследства, эта категория из гегелевской
«Феноменологии духа» была перенесена в работы
младогегельянцев.
В отличие от классиков немецкой философии Маркс
пытается дать анализ экономического значения
категории «отчуждения», и этот аспект он делает основным при
исследовании этой категории. Поэтому категория
«отчуждения» органически перерастает в категорию
«отчужденного труда» и наполняется новым содержанием,
выводящим Маркса далеко за рамки тех философских
идей, которые вкладывали в нее классики немецкой
философии.
Разработка категории «отчужденного труда» служит
Марксу в «Экономическо-философских рукописях 1844
года» глубокой основой для критики капиталистических
частнособственнических отношений и является
своеобразным итогом первого этапа его работы по созданию
своей экономической теории. С другой стороны, она, как
мы увидим далее, дает возможность Марксу в
совершенно новом плане поставить и решить целый ряд
важнейших философских проблем диалектики, начать
разработку материалистического понимания истории и выйти
тем самым на дорогу последовательного научного
доказательства исторической необходимости пролетарского
коммунизма.
43

Разработка Марксом категории «отчужденный труд»
Анализ Марксом специфического отношения
человека к продукту своего труда и к самому акту труда в
условиях частной собственности строится на основе
глубокого понимания сущности человеческой
жизнедеятельности вообще как развернутого в истории процесса
«опредмечивания» человека. Следует отметить, что в
разделе «Отчужденный труд» Маркс анализирует
современное ему буржуазное общество, и те противоречия,
которые он здесь исследует, есть по существу
противоречия, свойственные именно капиталистическому
производству. В 1844 г. Маркс еще недифференцированно
обозначает эту общественную систему как систему
«частной собственности» вообще. Эта терминологическая
нечеткость вполне естественна в условиях
неразработанности категорий новой материалистической
социологии и учения об общественно-экономических формациях.
Но тем не менее во избежание недоразумений ее
необходимо постоянно иметь в виду.
Вводя категорию «опредмечивания» человека в
процессе трудовой деятельности, Маркс исходит из
глубоко материалистической предпосылки в понимании
человеческого труда как специфического способа
взаимодействия человека с природой, с предметами природы.
Общественный человек с самого начала рассматривается
Марксом как существо, наделенное сознанием и волей
и активно преследующее в своей деятельности
сознательно поставленные цели. Именно поэтому любое
осуществление трудового акта выливается в
«опредмечивание» человека. Видоизменяя природу в соответствии с
некоторой наперед заданной целью, человек деятельно
использует все свои «сущностные силы», как
выражается Маркс, т. е. всю совокупность своих способностей,
талантов, навыков, своих физических, умственных и
нравственных сил. Поэтому предмет природы,
обработанный трудом, помимо того, что в нем в новой форме
представлено вещество природы, выступает
одновременно как кристаллизация человеческой деятельности.
Его чувственный облик, рожденный трудом, становится
своеобразным выражением человеческой сущности, «оп-
редмеченной» в нем, а сам предмет в совокупности всех
своих свойств — показателем уровня развития человека,
44

степени его понимания природы и овладения ею.
Категория «опредмеченного труда» выступает,
следовательно, у Маркса как характеристика всей совокупности
продуктов человеческого труда, рассматриваемых как
носители человеческой общественной субстанции, как
предметное бытие человека.
В отличие от понятия «опредмечивание труда»
категорию «отчуждение труда» Маркс применяет только к
анализу капиталистического общества. Она выступает
как характеристика особого отношения человека к
предметам внешнего мира, отношения, возникающего
исторически, в результате разделения общественного
труда и появления «свободного рабочего»,
осуществляющего трудовую деятельность с помощью производительных
сил, которые ему не принадлежат, а, наоборот,
противостоят ему как независимая от него, чуждая и
враждебная сила. Маркс по существу проводит здесь ту мысль,
что в условиях капиталистической частной
собственности труд, воплощенный в продуктах производства, т. е.
«опредмеченный труд», выступает по отношению к
непосредственному производителю как самостоятельная и
враждебно противостоящая ему власть
капиталистического овеществленного богатства. «...Согласно законам
политической экономии,— пишет Маркс,—
самоотчуждение рабочего в его предмете выражается в том, что чем
больше рабочий производит, тем меньше он может
потреблять; чем больше ценностей он создает, тем больше
сам он обесценивается и лишается достоинства...» 1
Развитие человеческой трудовой деятельности
постепенно вовлекает все большую часть природы в сферу
труда. Окружающий человека предметный мир все в
большей степени становится совокупностью продуктов
человеческой деятельности. В конце концов общество
стремится к тому, чтобы освоить всю природу,
превратив ее в «неорганическое тело» человека. Объективный
процесс развития труда, таким образом,
преобразовывает первоначальное историческое положение человека,
как части природы, в прямо противоположное
отношение: теперь постепенно сама природа становится частью
человека, составным элементом человеческого
общественного мира. Здесь же обнаруживается и истинное
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 562.
45

призвание труда как средства осуществления этого
господства человека над природой.
Факт отчуждения труда придает процессу
овеществления труда в условиях капиталистической частной
собственности крайне противоречивую форму. В этих
условиях, чем больше общество покоряет природу, тем
больше вновь воссозданный трудом окружающий
человека мир порабощает самого человека, создателя всех
материальных ценностей. Сам этот мир, как мастерская
трудящегося человека, предоставляющая ему материал
и орудия труда, а также и все средства для чисто
физического существования, все более и более перестает
принадлежать его труду. В итоге благодаря отчуждению
труда господство общества над природой по отношению
к непосредственному производителю превращается
в свою противоположность: он становится рабом
созданного им мира общественного богатства, и это
рабство усугубляется по мере того, как природа все в
большей и большей степени осваивается его трудом.
«Конечно, труд производит чудесные вещи для богачей, но он
же производит обнищание рабочего. Он создает дворцы,
но также и трущобы для рабочих. Он творит красоту,
но также и уродует рабочего. Он заменяет ручной труд
машиной, но при этом отбрасывает часть рабочих
назад к варварскому труду, а другую часть рабочих
превращает в машину. Он производит ум, но также и
слабоумие, кретинизм как удел рабочих» 1.
Характеристика специфического отношения рабочего
к продукту своего труда составляет лишь одну сторону
марксовой трактовки «отчуждения». Развертывая далее
анализ положения непосредственного производителя в
системе капиталистического производства, Маркс
охватывает этой категорией и особый характер самого
процесса трудовой деятельности рабочего. Рабочий
оказывается отчужденным по отношению к продукту своего
труда лишь постольку, поскольку он отчуждает себя в
самом акте производства, поскольку его собственный
труд есть деятельность «самоотчуждения»,
«самоотчужденный труд». Иначе говоря/ Маркс показывает, что в
отчуждении предмета и продукта труда лишь
резюмируется отчуждение, совершающееся в процессе трудовой
деятельности человека.
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 562.
46

Сущность этой второй, внутренней, стороны
отчуждения состоит в том, что сам труд в капиталистическом
обществе выступает как нечто внешнее по отношению к
рабочему, он не только не способствует свободному
развитию его физических и умственных сил, а, наоборот,
разрушает его тело и дух. В этих условиях он предстает
как принудительная, внешним образом навязанная
деятельность, на которую человек смотрит не как на
удовлетворение насущной потребности, а как на необходимое
мучительное средство удовлетворения потребностей,
посторонних труду. «Внешний труд, труд, в процессе
которого человек себя отчуждает,— пишет Маркс,— есть
принесение себя в жертву, самоистязание» 1.
Таким образом, Маркс показывает, что процесс
отчуждения труда совершается в недрах
капиталистического производства и охватывает обе стороны труда —
субъективную и объективную: с внутренней,
субъективной, стороны рабочий оказывается прикованным к
определенному виду труда не в силу природной склонности
или способности, а чисто случайным образом, в
результате стихийной игры общественных сил, совершающейся
за его спиной; с внешней, объективной, стороны
материальные предпосылки трудового процесса — орудия и
средства его, сами являющиеся продуктами труда, также
отчуждены от непосредственного производителя и
выступают как командная власть над его трудом.
Труд, как сознательная, целенаправленная
деятельность человека, является основной формой его
жизнедеятельности. Только через эту форму человек способен
выразить свою специфическую общественную сущность.
Именно поэтому отчуждение трудовой деятельности в
единстве ее внутренней и внешней сторон по существу
отчуждает от человека его «родовую», как пишет Маркс,
пользуясь фейербаховской терминологией, т. е.
общественную, сущность. Развитие через труд «сущностных
сил» человека перестает быть целью производства и
оказывается лишь средством сохранения чисто
физического существования человека.
Отчужденный труд, как отчуждение человеческой
деятельности и продуктов этой деятельности, оказывается
такой исторической формой осуществления господства
/С Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 563.
47

общества над природой, при которой человек не
является хозяином своих отношений к внешнему миру.
Наоборот, эти отношения, развиваясь, отнимают у него все
развитое в труде богатство его связей с
действительностью, все его разностороннее содержание как
общественно сформированной личности. Продукты труда,
будучи отчуждены, выходят из-под общественного
контроля и выступают против человека в форме враждебного
ему мира капиталистического частнособственнического
богатства.
Категория «отчужденного труда», взятая в целом,
оказывается чрезвычайно меткой и глубокой
характеристикой противоречия, лежащего в основе
капиталистического прогресса. Капиталистическое производство,
базирующееся на стихийном разделении общественного
труда, в целом развивает «сущностные силы» человека
чрезвычайно интенсивно и многосторонне, и в этом
смысле буржуазное общество достигает несравненно
более высокой ступени господства над природой, чем
когда бы то ни было раньше. Но развитие «сущностных
сил» общества в целом происходит таким образом, что
духовные и физические силы каждого производителя в
отдельности развиваются уродливо-односторонне,
деградируют, приходят в упадок, т. е. сущность этого
процесса выражается через свою прямую
противоположность: всестороннее развитие материального
общественного производства осуществляется капитализмом за
счет всесторонней утраты субъектом производства своих
общественно развитых человеческих свойств.
Капиталистический прогресс покупается дорогой ценой: в жертву
ему приносится человек как разносторонне развитая
личность. Категория «отчужденного труда»
характеризует цену этого прогресса.
Разработка категории «отчужденного труда» дает
возможность Марксу поставить на материалистическую
почву вопрос о происхождении частной собственности.
В противовес буржуазной науке, рассматривавшей
отчуждение труда как «разумное», логически и
исторически оправданное следствие движения частной
собственности, а эту последнюю — как коренной атрибут
«человеческой природы», Маркс выводит частную
собственность как необходимый результат отчужденного
труда, как исторически-конкретную форму отношения ра-
48

бочего к природе и к самому себе. Доказывая, что
вследствие отчуждения труда рабочий производит не только
свое отношение к продуктам и самому акту
производства, но и отношение, в котором капиталист стоит к его
труду и продукту труда, а также свое отношение к
капиталисту, Маркс развивает глубоко
материалистическое понимание отношений частной собственности как
исторически конкретной формы, в которой
осуществляется человеческая деятельность по преобразованию
природы, формы, порожденной определенным отношением
непосредственного производителя к труду и продуктам
своего труда. «...Посредством отчужденного,
самоотчужденного труда,— пишет Маркс,— рабочий порождает
отношение к этому труду некоего человека, чуждого
труду и стоящего вне труда. Отношение рабочего к труду
порождает отношение к тому же труду капиталиста...» 1
Имея свой источник в отчужденном труде, сама
частная собственность выступает на поверхности
капиталистической системы производства, наоборот, как
средство, с помощью которого осуществляется процесс
отчуждения. Буржуазная экономическая наука попадает
в плен этой видимости, будучи не способна разобраться
во всей сложности существующего здесь
диалектического взаимодействия. Это оказывается под силу только
материалисту-диалектику Марксу. «...Понятие
самоотчужденного труда (самоотчужденной жизни) мы
получили, исходя из политической экономии, как результат
движения частной собственности,— пишет он.— Но
анализ этого понятия показывает, что, хотя частная
собственность и выступает как основа и причина
самоотчужденного труда, в действительности она, наоборот,
оказывается его следствием, подобно тому как боги
первоначально являются не причиной, а следствием заблуждения
человеческого рассудка. Позднее это отношение
превращается в отношение взаимодействия»2.
Понимание частной собственности как
«материального, резюмированного выражения отчужденного труда»
позволяет осмыслить Марксу частную собственность как
исторически закономерное общественное отношение,
имеющее свою основу в истории развития материаль-
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 569.
2 Там же.
3 Л. Н. Пажитнов
49

ttoro производства. Домарксовский утопический
коммунизм не понимал исторической закономерности
возникновения и развития частной собственности и именно
поэтому, несмотря на подчас очень меткую критику ее
противоречий, не мог найти реальных путей выхода за
ее рамки и средств ее преодоления, не мог научно
обосновать свои коммунистические идеалы. С этой точки
зрения марксово признание исторической закономерности
частной собственности закладывает первый камень в
фундамент научного понимания коммунизма, служит
исходным пунктом того революционного переворота в истории
человеческой мысли, который составил
всемирно-историческую заслугу Маркса перед человечеством.
Правда, в «Экономическо-философских рукописях
1844 года» Маркс еще не дает решения этого вопроса,
он лишь выдвигает его, намечая путь для дальнейших
исследований: «Мы приняли, как факт, отчуждение
труда, его самоотчуждение..,— пишет он.— Спрашивается
теперь, как дошел человек до отчуждения своего труда?
Как обосновано это отчуждение в сущности
человеческого развития?» 1 Ответа на этот вопрос рукописи 1844
года еще не дают, и это вполне естественно. Для
подобного ответа здесь явно не хватает материала. Более
того, сама категория «отчужденного труда», на основе
которой Маркс анализирует проблему частной
собственности, при всей своей глубине и классовой заостренности,
оказывается еще недостаточно четкой. Содержание ее
чрезвычайно многосторонне. Эта категория
характеризует одновременно и объективную экономическую
основу капиталистической действительности, т. е.
частнокапиталистическую собственность, и отношение субъекта
производства к этой действительности. Кроме того, в
ней отражен объективный факт господства мертвого
труда над живым. Сюда же включается и
характеристика антигуманистической формы выражения этих
отношений, поскольку Маркс с помощью категории
«отчуждения» характеризует «обесчеловечение человека
вообще», «обесценение жизни», «утрату истинно
человеческой действительности» и т. д. Экономическое и
философское содержание в этом понятии переплетаются
настолько тесно, что трудно их разделить. Одно содер-
К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 571.
50

жание переливается в другое, они взаимно
оплодотворяют друг друга.
Факт этот не случаен: составные части марксизма
здесь только впервые начинают оформляться, и
категория «отчужденного труда» оказывается исходным
пунктом этого процесса, определяя основное направление как
критики буржуазной экономической науки, так и
предшествующих коммунистических теорий и философских
доктрин.
Детальный анализ категории «отчужденного труда»
доказывает, однако, что во всем многообразии ее
содержания существует закономерная взаимосвязь, и
исторические рамки, охватываемые ею, определяются
довольно четко. Маркс в «Экономическо-философских
рукописях 1844 года» последовательно проводит мысль о том,
что экономическое противоречие «отчужденного труда»
и частной собственности находит свое социальное
выражение в классовом противоречии труда и капитала,
класса пролетариев и класса-капиталистов.
К анализу этого противоречия Маркс подходит
строго исторически. Он показывает, что на первоначальных
этапах развития частной собственности
противоположность между нею и «отсутствием собственности» есть
еще «безразличная противоположность», т. е. эта
противоположность выступает как чисто внешнее отношение,
в котором две стороны не обусловливают, не
взаимопроникают друг друга и не составляют еще двух
неразрывных полюсов единого общественного организма.
«Эта противоположность (т. е. противоположность
между собственностью и отсутствием собственности.—
Л. П.) может выражаться,— подчеркивает Маркс,—
в первой форме и без наличия развитого движения
частной собственности (в Древнем Риме, в Турции и т. д.)» 1.
Ссылка на пример Древнего Рима, данная здесь
Марксом, помогает понять суть дела. На этот пример
Маркс неоднократно ссылался позднее в «Капитале» и
в письме в редакцию «Отечественных записок»2,
иллюстрируя с его помощью важность и необходимость
конкретно-исторического подхода к анализу любого разви-
! К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 585.
2 См. «Переписка К. Маркса и Ф. Энгельса с русскими
политическими деятелями», М., 1951, стр. 223.
3*
51

вающегося процесса. Экспроприация свободных
крестьян в определенный период древней римской истории
сопровождалась процессом концентрации крупной
земельной собственности и образованием значительных
денежных капиталов. В результате этого процесса
налицо оказались, с одной стороны, свободные люди,
лишенные всякой собственности, кроме своей рабочей
силы, а с другой стороны — собственники всех средств
эксплуатации их труда. Однако тем не менее «римские
пролетарии,— пишет Маркс,— стали не наемными
рабочими...», а в Риме «развился не капиталистический, а
рабовладельческий способ производства»1, на
возникновение которого этот исторический факт не оказал
никакого заметного влияния. «Таким образом,—
резюмирует свою мысль Маркс,— события, поразительно
аналогичные, но происходящие в различной исторической
обстановке, приводят к совершенно разным
результатам»2.
По существу эта же мысль проводится Марксом и
в «Экономическо-философских рукописях 1844 года»,
когда он подчеркивает, что противоположность между
собственностью и отсутствием собственности «еще не
мыслится как противоречие, пока ее не понимают как
противоположность между трудом и капиталом» 3.
Исторический подход к трактовке частной
собственности дает возможность Марксу чрезвычайно глубоко '
понять внутреннюю диалектическую природу
противоречия труда и капитала как основного источника
саморазвития капиталистических частно-собственнических
отношений. «...Труд, субъективная сущность частной
собственности, как нечто, исключающее собственность, и
капитал, объективированный труд, как нечто
исключающее труд,— такова частная собственность как развитая
до степени противоречия форма указанной
противоположности, а потому как энергичная, напряженная
форма, побуждающая к разрешению этого противоречия» 4.
Другими словами, только тогда, когда частная
собственность приобретает всеобщий характер и обнаруживает
1 «Переписка К- Маркса и Ф. Энгельса с русскими
политическими деятелями», стр. 223.
2 Там же.
3 К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 585.
4 Там же.
52

свой единственный источник в отчужденном труде, а
сам труд в свою очередь становится исключительной
монополией класса людей, лишенных всякой
собственности, кроме своей рабочей силы, возникает отношение
антагонистического противоречия труда и капитала —
такая форма отношений, которая «неизбежно
становится высшим пунктом, высшей ступенью и гибелью всего
отношения частной собственности» 1.
Согласно мысли Маркса, отчужденный труд
является специфической экономической основой движения
общественного производства лишь на высшей ступени
развития частной собственности и, с другой стороны,
никак не определяет процесс прогрессивного движения
частной собственности на ранних исторических
ступенях. Эта глубокая мысль была подтверждена всем
последующим развитием марксистской теории.
В известном смысле отчуждение труда характерно
вообще для всякого товарного производства (поскольку
продукты труда здесь производятся для обмена, а не
для собственного потребления), а это последнее древнее
писаной человеческой истории. Товарное производство
существует и в порах рабовладельческого, и
феодального общества, но лишь как частная экономическая
форма, как своеобразный фермент, ускоряющий
разложение этих систем. Реальная же экономическая основа,
на которой покоятся эти системы, принципиально иная:
ни рабовладельческое производство древности, ни
натуральное хозяйство феодальной эпохи не основываются
на «отчужденном труде», на товарном производстве.
Последнее становится всеобщей экономической
категорией лишь в условиях развитой частной собственности,
в условиях капиталистического строя.
Глубокий историзм марксова анализа отношений
труда и капитала лишний раз подтверждает то
положение, что отчужденный труд Маркс рассматривает в «Эко-
номическо-философских рукописях 1844 года» как
специфическую экономическую основу не частной
собственности вообще, а ее высшей, капиталистической формы.
С другой стороны, усматривая в анализе
отчужденного труда в современной форме ключ к разгадке
проблемы происхождения частной собственности, Маркс,
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 575.
53

следовательно, имеет в виду не проблему
происхождения частной собственности вообще, а происхождение и
утверждение ее высшей, специфически буржуазной
формы.
С этой точки зрения определяются и исторические
рамки категории «отчужденного труда». Она предстает
как первая и еще очень абстрактно схваченная
характеристика реальной экономической основы происхождения
и развития капиталистической системы общественного
производства.
Буржуазные критики марксизма, фальсифицируя
содержание категории отчужденного труда, пытаются
доказать, что в положении о взаимосвязи отчужденного
труда и частной собственности Маркс анализирует не
реальные отношения, которые он стремится выразить в
понятиях, а что этот тезис выводится чисто дедуктивным
путем. Г. Попиц, например, в книге «Отчужденный
человек» пишет по этому поводу: «...Маркс ищет такое
состояние, которое на определенном уровне
человеческого естественного формирования включает в себя
отчуждение человека, следствием чего позднее должна
быть частная собственность» 1. Это марксово
положение, утверждает он здесь же, логически необоснованно,
так как-де «не подкреплено никаким историческим
пониманием».
На самом же деле в «Экономическо-философских
рукописях 1844 года» Маркс вовсе не ищет такого
состояния, которое бы включало в себя на определенном
уровне естественного формирования отчуждение
человека. Как раз наоборот, он подвергает анализу
процесс воспроизводства современных ему буржуазных
частнособственнических отношений и вскрывает в
отчужденном труде ту реальную экономическую основу, на
которой покоятся эти отношения и которая постоянно
воспроизводится ими вновь, как необходимое условие
своего движения. Все своеобразие его метода
заключается именно в том, что этим самым в принципе
решается и вопрос о происхождении всей системы этих
отношений. «Эта новая постановка вопроса,— пишет
Маркс,— уже включает в себя его разрешение» 2.
Буржуазный критик марксизма просто не понимает сущно-
1 Н. Popitz, Der entfremdete Mensch, Basel, 1950, S. 142.
2 К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 571.
54

сти диалектического метода. Поэтому он видит здесь
только хитроумную логическую дедукцию, «не
подкрепленную историческим пониманием». К тому же, как и
правые социал-демократы, он рассматривает «Экономи-
ческо-философские рукописи 1844 года» как высший
пункт развития мировоззрения Маркса. С этих позиций
Попицу нетрудно доказывать неразработанность
отдельных положений, недостаток аргументации, отсутствие
реального исторического анализа и т. д., которые здесь
и на самом деле в какой-то степени еще имеют место.
С точки зрения же действительной истории
формирования марксизма незавершенность разработки
проблемы отчуждения труда никак не должна заслонять от
нас того, что сама принципиальная постановка ее,
связывающая историческую закономерность возникновения
капиталистической частной собственности с
определенным характером труда, оказалась правильной и
плодотворной, поскольку вывела Маркса на единственно
научный историко-материалистический путь ее решения.
Критика противоречий буржуазной частной
собственности
В основе марксовой критики противоречий
современной ему системы буржуазных отношений лежит глубокое
историческое понимание капиталистической частной
собственности как закономерного общественного явления,
которое не только является источником всех социальных
зол, но и заключает в себе «положительную сущность».
«Ее (частной собственности.— Л. П.) движение —
производство и потребление — есть чувственное проявление
движения всего предшествующего производства, т. е. оно
представляет собой осуществление или действительность
человека» *. Это понимание поднимает марксову критику
всей системы капиталистических частнособственнических
отношений на недосягаемую высоту по сравнению с его
предшественниками, придавая самому направлению этой
критики принципиально новый характер. Устанавливая,
что современная форма частной собственности
основывается на отчужденном труде, Маркс стремится вывести
К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 589.
55

и объяснить с этой точки зрения основные противоречия,
характеризующие процесс ее движения.
В марксовой интерпретации буржуазная частная
собственность это не просто обладание материальными
благами— предметами человеческих потребностей, а
эксплуатация человеческих «сущностных сил»,
кристаллизованных в этих предметах, как продуктах человеческой
деятельности. Мертвый овеществленный труд начинает
господствовать над живым. «Отчуждение труда» в
условиях капиталистической частной собственности приводит
к тому, что человек как бы «обесчеловечивается»: все его
свойства, все его богатства как общественно
сформированного индивида, будучи перенесены в предметы и
отняты у него, выступают на поверхности общественной
жизни как внутренние органические свойства самих этих
предметов, по видимости присущие им как бы от
природы.
Указывая на «положительную сущность» частной
собственности, Маркс подчеркивает, что через эксплуатацию
человеческих «сущностных сил» в ее рамках
осуществляется одновременно и развитие этих сил. Частная
собственность, следовательно, рассматривается Марксом как
своеобразная, превратная общественная форма, в
которой осуществляется реальный исторический прогресс
развития человеческих производительных способностей.
Такое понимание выводит его далеко за рамки
свойственной буржуазной экономической науке трактовки
частной собственности как «коренного атрибута
человеческой природы». Маркс глубоко схватывает
историческую закономерность, которая прокладывает здесь себе
дорогу, создавая внутренне противоречивую форму
общественного богатства, основанного на «универсальной
нищете» непосредственного производителя. Но коль
скоро человеческое существо доводится до «абсолютной
бедности», чтобы «породить из себя свое внутреннее
богатство», истинная цель человечества состоит в том,
чтобы овладеть этим богатством, вернув его человеку.
Иначе говоря, если частнособственническая форма
развития есть исторический продукт, в принципе становится
возможной постановка вопроса и о преодолении этой
формы. Именно в этом направлении развивается
Марксом вся критика противоречий развитой частной
собственности.
56

Критика капиталистической' частной собственности
как эксплуатации человеческих «сущностных сил»,
которую развертывает Маркс в «Экономическо-философских
рукописях 1844 года», показывая как овеществление
труда приводит в этих условиях к материальному и
духовному обнищанию производителя, кажется на первый
взгляд весьма сходной с фейербаховской критикой
религиозного «самоотчуждения» человека, с его принципами
анализа земной тайны религиозных представлений.
В своей критике религии Фейербах, вскрывая на
многочисленных примерах из истории религиозных
воззрений антропологическую природу божественных образов,
доказал, что человек сам создает себе богов по своему
образу и подобию, вкладывая в эти продукты фантазии
свои стремления к счастью, свои надежды на лучшее
будущее. Обожествляет ли он природу на ранних стадиях
своего развития, когда его зависимость от нее
чрезвычайно велика (языческая религия); обожествляет ли он
общественные силы на более поздних ступенях развития,
когда они начинают противостоять ему и властвовать
над ним не менее жестоко и деспотично (христианство),
независимо от этого истинным источником божественных
образов является сам человек. В них он воплощает свою
сущность и затем поклоняется творениям своей
собственной фантазии, ища у них заступничества и спасения.
Разоблачая земную тайну религии, Фейербах
показывает одновременно, что, очеловечивая внешние,
господствующие над ним силы, человек сам «обесчеловечи-
вается», поскольку, чем больше он полагает в боге, тем
меньше удерживает в самом себе. Поклоняясь богу и
уповая на него, человек обрекает себя на покорность и
смирение, перенося заботу о собственном будущем со
своих плеч на плечи божий.
С точки зрения Фейербаха, корни человеческого
рабства заключены в религии. Человек должен
освободиться от власти религиозных предрассудков, разбить цепи,
приковывающие его к небу, вернуть себе все свои силы,
которые он приписывает богу, и обрести счастье в
истинной родовой общности на земле.
Маркс, развертывая критику отчужденного труда как
реальной экономической основы капиталистической
частной собственности, также считает, что отчуждение
приводит к «господству мертвой материи над человеком»,
57

«обесчеловечивает» его, ввергает его в рабство
фетишизму вещественного богатства. Однако это сходство в
подходе оказывается чисто внешним, поверхностным. По
существу здесь уже четко обозначается принципиальное,
коренное различие в трактовке отчуждения Марксом и
Фейербахом. И дело не только в том (хотя и этот факт,
бесспорно, играет существенную, роль), что сама
сущность человека рассматривается Марксом совсем не в
духе фейербаховского антропологизма. Сами рамки
рассмотрения проблемы у Маркса несравненно шире, чем
у Фейербаха. Уже в статье «К критике гегелевской
философии права» Маркс подчеркивал, что «ближайшая
задача философии, находящейся на службе истории,
состоит— после того как разоблачен священный образ
человеческого самоотчуждения — в том, чтобы разоблачить
самоотчуждение в его несвященных образах. Критика
неба превращается, таким образом, в критику земли,
критика религии — в критику права, критика теологии —
в критику политики» К
В «Экономическо-философских рукописях 1844 года»
Маркс впервые приступает к выполнению этой задачи,
разоблачая в буржуазных частнособственнических
институтах эти земные «несвященные образы»
человеческого самоотчуждения. Корни человеческого рабства
вскрываются Марксом несравненно глубже, чем у
Фейербаха. Он видит их в капиталистической частной
собственности, в том, что она ставит человека в
иррациональное отношение к труду и его продуктам. С этой
точки зрения Маркс переосмысливает и истинную тайну
религиозного самоотчуждения человека, его «священных
образов» и тем самым под фейербаховскую критику
религии подводится солидный экономический фундамент,
который позволит Марксу в недалеком будущем понять
действительную роль фейербаховской критики религии,
вскрыть ее ограниченность и, сохранив ее
материалистическое и атеистическое содержание, определить ее
подлинное место и значение в истории. Это означает, что
принципы анализа Марксом «земного отчуждения» в
«Рукописях» не только не совпадают с фейербаховскими,
а, наоборот, оказываются исходным пунктом их
научного материалистического переосмысления.
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 1, стр. 415.
58

Дальнейшая работа Маркса по углублению анализа
экономической структуры буржуазного общества
позволила ему до конца раскрыть тайну религиозного
самоотчуждения человека и понять его как неизбежную
форму отражения в сознании стихийной и всемогущей
власти над человеком капиталистического разделения
труда. Маркс показал, что человек наделяет
божественное существо вовсе не теми силами и способностями,
которыми он сам обладает, как это представлялось
Фейербаху. На самом деле человек обожествляет те силы и
способности, которые реально противостоят ему в мире
стихийно развивающегося разделения труда и которыми
он не в состоянии овладеть при существующей классово-
антагонистической форме этого процесса. Когда человек
оказывается ограниченным в своей жизни и
деятельности узкими профессиональными рамками, все
способности и таланты, существующие вне его личности, как
принадлежность других индивидов представляются ему ни
с чем не сравнимыми достоинствами, божественным
даром, которым он не владеет и не может овладеть.
Вместе с этим критика «овеществленной формы
богатства», на которой основывается капиталистическое
производство, и тех противоречий, которые порождаются
«отчужденным трудом», в дальнейшем послужила
Марксу основой для раскрытия в «Капитале» сущности
товарного фетишизма — особого явления, благодаря
которому общественный характер труда представляется
самим людям как «вещный характер самих продуктов
труда, как общественные свойства данных вещей,
присущие им от природы» К Когда Маркс, вскрывая тайну
товарного фетишизма, пишет, что товарный фетишизм
порождается своеобразным характером труда,
производящего продукты как товары, он фактически имеет в
виду как раз то его своеобразие, которое он
характеризовал в 1844 г. категорией «отчуждения». Правда, более
зрелое понимание основных противоречий, свойственных
товарно-капиталистическому производству, развернутое
в «Капитале», дает возможность Марксу глубже
раскрыть и тайну товарного фетишизма, чем это было
возможно в 1844 г. Но это обстоятельство никак не
умаляет значения «Экономическо-философских рукописей
1 К. Маркс, Капитал, т. I, Госполитиздат, 1955, стр. 78.
59

1844 года», а является лишь выражением того факта, что
«Капитал» как труд, венчающий собой процесс
развития экономической теории Маркса, конечно, в известном
смысле отрицает данные «Рукописи». Но отрицает не
формально, а диалектически, т. е. он не просто
отбрасывает данную там разработку проблем, а включает ее в
себя, углубляя и переосмысливая их рациональное
содержание с точки зрения более развитого понимания
целого.
Развертывая в «Экономичееко-философских
рукописях 1844 года» критику «несвященных образов
человеческого самоотчуждения», Маркс большое внимание
уделяет анализу денег, подчеркивая, что в их функции быть
посредником обмена факт «господства мертвой материи
над человеком» находит свое наиболее яркое
материальное, чувственно-предметное выражение. Здесь уже сам
общественный акт обмена товаров, благодаря которому
продукты труда взаимно дополняют друг друга,
обнаруживая общественный характер существующего
разделения труда, отчуждается от человека и выступает на
поверхности как природное свойство некоторого
материального вещества, как свойство золота. Человеческие
отношения к вещам приобретают особый отчужденный
характер; деятельность человека, его воля, его
отношение к другим людям начинают выступать как такие
жизненные проявления, которые выходят из-под контроля
человека и начинают определяться за его спиной
стихийной игрой чуждых ему общественных сил. По своей
форме характеристика Марксом денег как высшего
выражения отчужденного труда весьма напоминает
характеристику, данную в свое время М. Гессом в статье «О
сущности денег» (написанной в 1844 г. для
«Немецко-французского ежегодника»). Гесс пытается рассмотреть в
этой работе сущность денег как «земного отчуждения
человека». «Чем является Бог для теоретической жизни,—
писал он,^- тем же являются деньги для практической
жизни — превращенным миром» *. На этом основании
теоретики II Интернационала, а также буржуазные
фальсификаторы марксизма пытаются представить
«истинного социалиста» М. Гесса как некое посредствующее
1 М. Hess, Sozialistische Aufsätze 1841—1847, Berlin, 1921,
S. 166.
60

звено между Марксом и немецкой классической
философией — Гегелем и Фейербахом. Эту точку зрения, в
частности, проводит Т. Злоцисти в своей биографии Гесса, в
известной мере присоединяется к ней и Э. Тир в своем
комментарии к кёльнскому изданию «Экономическо-
философских рукописей 1844 года». Оба они считают
неправомерным распространять ту оценку «истинного
социализма», которая дана Марксом в «Манифесте
Коммунистической партии», на Гесса, пытаются
апеллировать к Ф. Мерингу, который-де также считал эту оценку
«слишком резкой». Злоцисти, в частности, считает, что
статья Гесса «О сущности денег» оказала на Маркса
«решающее влияние», толкнула его к углубленному
изучению буржуазной экономической науки и
«предвосхитила его выводы о товарном фетишизме».
Нет нужды рассматривать здесь этот вопрос во всем
его объеме. Укажем лишь на принципиальное различие
подхода к анализу сущности денег Маркса и Гесса.
Критику буржуазной экономической науки Гесс осуществлял
с позиций фейербахианской этики, противопоставляя
частнособственническому эгоизму новую мораль любви:
«Любите друг друга, объединитесь в духе, и вы станете
обладать в своем сердце тем блаженным сознанием,
которое вы так долго и тщетно искали над собой, в Боге.
Организуйтесь, объединитесь в действительности, и в
своих деяниях вы станете обладателями того достояния,
которое вы так долго искали вне себя, в деньгах» К За
пределы чисто морального осуждения буржуазного
эгоизма и этического обоснования коммунизма в
соответствии с требованиями антропологического принципа
Фейербаха Гессу вообще не удалось выйти. Тесная связь
с социологией Фейербаха является самым слабым
местом его философии: она предопределила как
расплывчатость гессовской критики отчуждения, так и полную
утопичность его коммунистических идеалов.
Связь отчуждения с частной собственностью Гесс
лишь декларирует. В то время как Маркс на основе
критики буржуазной экономической науки заостряет
внимание на анализе отчуждения человека в процессе его
материальной общественной трудовой практики, Гесс
рассматривает отчуждение человека абстрактно, схваты-
» М. Hess, Sozialistische Aufsätze 1841—1847, S. 149.
6J

вая лишь поверхностную форму его выражения в
деньгах и не вскрывая его сущности. Причем и в этой форме
отчуждения Гесс усматривает лишь «потерю
человеческой личности вообще». С его точки зрения
«существующую частную собственность нужно отвергнуть потому,
что она не личная, не срослась с индивидом, а отделена,
обособлена от него; что в качестве такого обособленного,
совершенно отчужденного всеобщего средства жизни и
сношений, она в виде денег внешне противостоит
индивиду» К
Экономическая основа отчужденного труда осталась
вообще вне поля зрения Гесса. Даже в поздние годы
своей жизни он бросал упреки Марксу и Энгельсу в том,
что они, будучи «слишком материалистами», «променяли
туманную концепцию немецкой философии на узкую и
мелочную концепцию английской политической
экономии» 2.
В критике частной собственности у Гесса
содержались и некоторые рациональные моменты, но они не
составляли основного содержания ее и не определили
тенденцию дальнейшего развития его мировоззрения.
Поэтому совершенно неправомерно переносить на них
центр тяжести при оценке действительного
исторического места Гесса и выдвигать его на этом основании
в непосредственные предшественники Маркса.
В противоположность Гессу Маркс рассматривает
отчуждение человека, выраженное в деньгах, не как
самодовлеющий фактор, а лишь как материальное,
предметное обнаружение отчуждения, совершающегося в
недрах трудовой производственной деятельности. Благодаря
такому способу рассмотрения Марксу удается вскрыть
специфическую форму, которую принимают отношения
различных сфер общественного разделения труда в
условиях капиталистической частной собственности. Анализ
этих отношений выводит Маркса на путь глубокого
понимания экономических основ противоположности
умственного и физического труда, характеризующий процесс
движения развитой частной собственности.
В условиях капиталистической частной собственности
прогресс духовной культуры сопровождается все боль-
1 М. Hess, Sozialistische Aufsätze 1841—1847, S. 153.
2 Цит. по книге: Архив К. Маркса и Ф. Энгельса, кн. III,
1927, стр. 458
62

шим выхолащиванием всякого интеллектуального
начала из физического труда рабочего на производстве.
Капитал стремится отнять у громадного большинства
человечества, занятого в сфере материального
производства, все возможности для сознательного восприятия и
усвоения духовной культуры; во всяком случае
стремится свести их к минимуму. Благодаря этому и сама
буржуазная культура, возникая в сфере, чуждой
физическому труду, начинает выступать все более враждебно
по отношению к трудящимся массам. Презрение к сфере
материальной производительной деятельности
становится общей чертой буржуазной духовной культуры:
философии, науки, искусства, так что в конце концов эта
«отчужденность» двух сфер общественного труда
становится своеобразным выражением острого социального
антагонизма.
Характеризуя этот антагонизм, Маркс исходит из
того, что капитал стремится захватить и подчинить себе
все сферы общественного разделения труда. Отчуждение
непосредственного производителя от продукта его труда
Маркс рассматривает как основу, на которой вырастает
отчуждение духовного труда. «Религия, семья,
государство, право, мораль, наука, искусство и т. д. суть лишь
особые виды производства и подчиняются его всеобщему
закону» 1. Это подчинение сферы умственного труда
всеобщему закону материального производства означает,
что объективная тенденция развития такова, что ученый,
художник, философ и т. д. в условиях капитализма
низводятся до положения обычных производителей
товаров, по отношению к которым и^х труд, а также и его
продукт выступают в отчужденной форме.
Однако если в сфере материального производства эта
отчужденность продукта и труда от непосредственного
производителя является губительной лишь по отношению
к непосредственному производителю и не влияет на
продукт производства (тот факт, что продукт выступает
враждебно по отношению к непосредственному
производителю, никак не отражается в его чувственном
облике, в его свойствах), то в сфере духовного
производства отчуждение охватывает своим влиянием обе
стороны.
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 589
63

Это обусловливается в первую очередь тем, что
умственный труд по своей природе есть индивидуальный
труд, и поэтому продукт этого труда несет на себе
печать строго определенной личности, будь ли то
художник, ученый, композитор, философ и т. д. (тот факт, что
продукт, несмотря на это, остается все же общественным
продуктом, выражает лишь то, что сам его автор, а
также материал, из которого он создается, являются в
конечном счете общественными продуктами и не может
изменить существа дела). Это значит, что вопрос о том,
является ли продукт умственного труда результатом
свободного творчества, свободным выражением таланта
индивидуума, становится существеннейшим вопросом,
определяющим судьбу не только автора, но и его продукта.
В продукте материального производства в силу
существующего разделения труда и распадения его на ряд
простейших, элементарных операций печать личности
стерта.
В сфере же духовного производства картина
совершенно иная. Особенно ярко это проявляется в области
художественного творчества, в сфере искусства. Вопрос
об отношении автора к его произведению является
коренным вопросом художественного творчества.
Искусство вообще немыслимо без выражения этого отношения.
Как определенная сфера общественного разделения
труда, искусство находит свое призвание в
специфическом, художественно-обобщенном отражении
взаимоотношений человека с окружающим миром.
Судьба человека и человечества в ту или иную эпоху,
при той или иной системе общественных отношений —
вот основной «предмет» искусства, который оно
художественно осваивает и выражает в системе
художественных образов определенной эпохи, вот та особая задача,
которую искусство решает как особая сфера
общественного труда, если пытаться формулировать ее в наиболее
общем виде.
Искусство, таким образом, изображает мир,
окружающий человека, лишь в его отношении к человеку, так,
как он выступает перед ним. Причем специфика
искусства заключается в том, что само это отношение
выражается через понимание художником жизни, которое он
развертывает в образах своего произведения. Но это
значит, что вопрос об отношении художника к процессу
04

своего творчества является принципиальным вопросом,
определяющим судьбу искусства вообще. Как особая
специфическая область общественного труда оно требует
от художника творческой деятельности как свободного
проявления его таланта, его миропонимания, его
отношения к действительности.
Когда Маркс доказывает, что отчуждение труда
распространяется на все сферы общественного разделения
труда, в том числе и сферу духовного труда, он по
существу проводит мысль, что буржуазные
частнособственнические отношения по самой своей природе
принципиально враждебны всякому творческому труду.
Правда, капитал не может свести художника к
положению наемного рабочего, не может прямо заставить его
работать по своему заданию, поскольку не может, как
правило, отобрать у него орудия его труда в силу их
сравнительной простоты. Но именно поэтому капитал
подчиняет художника обходным путем, отчуждая от него
средства его существования и вынуждая его тем самым
работать на рынок. Последний же становится
единственной экономической формой связи художника с
другими видами общественного труда, продукты которых
ему необходимы для жизни. Благодаря этому
фактически художник в своем творчестве оказывается
зависимым от денежного мешка предпринимателя, от
издателя, которые его безжалостно эксплуатируют, от вкусов
и прихотей весьма узкого круга читающей публики,
которой он должен угождать, чтобы не умереть с голоду,
вынужден насиловать, калечить свой талант.
С другой стороны, и сама жизнь как живой источник,
объект, материал творчества художника представляется
ему лишенной всякого эстетического начала. Тот факт,
что человек отчужден от своей деятельности, что его труд
как важнейшее проявление жизни становится для него
лишь мучительным средством к жизни, навязанным
силой нужды и голода, калечит самого человека.
Богатство человеческой личности, вся совокупность
человеческих сущностных сил, способностей, талантов,
развитых человеком в процессе общественного труда и
представленных в сумме продуктов труда, в условиях
частной собственности теряют всякую самостоятельную
общественную ценность и вообще перестают быть целью
П5

производства. Человеческий труд ценится лишь с
абстрактно-количественной, стоимостной стороны, а
качественная его сторона отходит на второй план.
Неслучайно поэтому, пишет Маркс, главным догматом
политической экономии, как отражение этого факта,
становится «самоотречение, отказ от жизни и от всех
человеческих потребностей»: «Чем меньше ты ешь, пьешь, чем
меньше покупаешь книг, чем реже ходишь в театр, на
балы, в кафе, чем меньше ты думаешь, любишь,
теоретизируешь, поешь, рисуешь, фехтуешь и т. д., тем больше
ты сберегаешь, тем больше становится твое сокровище,
не подтачиваемое ни молью, ни червем,— твой капитал» i.
Сами человеческие потребности начинают выполнять
роль средства порабощения человека, поскольку всякая
нужда, заинтересованность в каком-либо предмете
ставят его в новую зависимость от владельца этого
предмета, целью которого является не удовлетворение
потребности, а нечто совершенно иное. Человеческие
потребности становятся предметом эксплуатации, всякая новая
потребность становится поводом для того, чтобы
поставить человека в новую зависимость, склонить его к
новому способу наслаждения, а значит, и экономического
разорения. Именно поэтому «вместе с ростом массы
предметов растет царство чуждых сущностей, под игом
которых находится человек, и каждый новый продукт
представляет собой новую возможность взаимного
обмана и взаимного ограбления»2. Богатство потребностей,
развитых человеком в процессе труда, оборачивается
теперь против него, становится проклятием, цепями,
привязывающими его к враждебному ему миру буржуазного
богатства.
Это приводит к тому, что духовный облик человека в
условиях частнокапиталистической собственности резко
обедняется. Над всей совокупностью его отношений к
окружающему миру начинает доминировать одно
чувство— чувство обладания. «Частная собственность
сделала нас столь глупыми и односторонними, что какой-
нибудь предмет является нашим лишь тогда, когда мы им
обладаем,— пишет Маркс,— т. е. когда он существует
для нас как капитал или когда мы им непосредственно
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 602.
2 Там же, стр. 599.
66

владеем, едим его, пьем, носим на своем теле, живем в
нем и т. д.,— одним словом, когда мы его потребляем,—
хотя сама же частная собственность все эти виды
непосредственного осуществления владения в свою очередь
рассматривает лишь как средство к жизни, а та жизнь,
для которой они служат средством, есть жизнь частной
собственности — труд и капитализирование»1.
Таким образом, окружающая человека
действительность при господстве частной собственности и
отчужденного труда, как ее предпосылки, становится враждебной
человеку, тот мир, который человек создает своим
трудом, выступает против него как чуждая и
порабощающая его сила. Продукты труда, представляющие собой
вещество природы, одухотворенное человеческой
деятельностью, вступают в такие отношения, которые
совершенно выходят из-под контроля человека и господствуют
над ним как стихийные мистические силы. Человек как
бы перестает узнавать самого себя в им же созданном
мире, теряется в нем.
По существу Маркс проводит мысль о том, что
капиталистическое производство исключает из своего поля
зрения человека. Развитие его потребностей, всех его
«сущностных сил» не является целью общественного
производства в условиях частной собственности: «жизнь
частной собственности — труд и капитализирование».
Капиталистические условия производства по самой
своей природе враждебны творческому труду — такой
вывод напрашивается в результате анализа марксовой
разработки проблемы отношений различных сфер
общественного разделения труда и в первую очередь
умственного и физического труда.
Правда, в «Экономическо-философских рукописях
1844 года» Маркс еще не формулирует четко этого
вывода, ввиду того что основные принципы его экономической
теории были еще недостаточно разработаны в это
время. Такой вывод Маркс сделал позже, в «Теориях
прибавочной стоимости», на основе разработки категорий
абстрактного и конкретного труда, прибавочной
стоимости. Исходя из научного понимания экономической
структуры буржуазного общества, Маркс там прямо
характеризует капиталистическое производство как «враждебное
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 592.
67

известным отраслям духовного производства, Например
искусству и поэзии» *. Но уже здесь, в «Экономиче-
ско-философских рукописях 1844 года», в процессе
критики капиталистических частнособственнических
отношений на основе разработки категории отчужденного труда
Маркс вскрыл внутреннюю антиэстетическую,
антигуманистическую природу этих отношений, предвосхитив тем
самым более позднюю, окончательную формулировку
этого вывода.
Этот вывод, конечно, не следует понимать безусловно.
Объективная тенденция развития капиталистических
отношений действительно несет гибель искусству, как
особой сфере в системе общественного разделения труда, но
целиком погубить искусство она не может. Во-первых,
потому, что не может полностью подчинить себе
художника и свести его к положению наемного рабочего, и,
во-вторых, потому, что, используя эту свою
относительную самостоятельность и осознавая гибельное влияние
зависимости своего творчества от денежного мешка,
сами люди, работающие в области искусства, начинают
бороться против этой тенденции, пытаются всеми
возможными средствами отстоять свою творческую
независимость и подчас ценой тяжелых лишений завоевывают
себе право на свободное, правдивое, подлинно
художественное творчество. Кроме того, развитие противоречий
капиталистической действительности и как выражение
этого развертывание освободительной борьбы
пролетариата дают возможность передовым деятелям
буржуазного искусства увидеть в пролетариате знаменосца
общественной правды и творца новых отношений, несущих
подлинную свободу их труду. Ставя свое искусство на
службу этой борьбе, они открывают в ней богатейший
материал для своего творчества и находят выход из
тупика, в который заводят искусство буржуазные
отношения.
Таким образом, разработка категории отчужденного
труда позволяет Марксу осмыслить капиталистические
частнособственнические отношения как целую систему
противоречий. Она дает возможность Марксу развернуть
глубокое материалистическое понимание
противоположности умственного и физического труда как самого
1 К. Маркс, Теории прибавочной стоимости (IV том
«Капитала»}, ч. I, Госполитиздат, 1955, стр. 261.
68

общего выражения этого отчуждения и показать, как
отчуждение труда, проникая во все сферы общественного
разделения труда, приводит не только к полному обесче-
ловечиванию трудящегося человека, но и губительным
образом действует на сферу умственного труда. Выше
это было показано на примере искусства как особой
формы умственного труда. То же самое следует сказать
и о других областях духовного производства. В самой
сфере умственного труда особые его области становятся
благодаря отчужденному характеру труда в
противоречивые отношения друг к другу.
Так, например, Маркс показывает, что практические
выводы буржуазной политической экономии приходят в
резкое противоречие с официальной буржуазной моралью,
догмами религии. Мораль политической экономии — это
принцип наживы. В соответствии с ее законами человек
может пользоваться любыми средствами в целях
обогащения: он может изменять своему нравственному долгу,
совершать предательство, обман, продавать свое
человеческое достоинство, если он из всего этого извлекает
прибыль, ему — почет и уважение, во всяком случае
законов политической экономии он этим не нарушает.
С другой стороны, официальная буржуазная мораль
превозносит с церковных кафедр нормы добродетели,
чистоты совести и т. д.
Анализ глубокой экономической основы этого
противоречия дает возможность Марксу вскрыть истинную
сущность буржуазной морали и показать, что ее
традиционные нормы лишь стыдливо прикрывают
действительную мораль развитой частной собственности, которая
рождается в обиходе буржуазной стяжательской
практики, стремящейся сделать предметом торга и спекуляции
все нравственные качества человека. «В самой сущности
отчуждения,— пишет Маркс,— заложено то, что каждая
отдельная сфера прилагает ко мне другой и
противоположный масштаб: у морали один масштаб, у
политической экономии — другой, ибо каждая из них является
некоторым определенным отчуждением человека, каждая
фиксирует некоторый особый круг отчужденной
сущностной деятельности и каждая относится отчужденно к
другому отчуждению» 1.
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 604.
69

Значение развернутой Марксом критики острых
противоречий, характеризующих движение
капиталистических частнособственнических отношений, очень велико.
На первый взгляд может показаться, что эта критика
мало чем отличается от тех высоких образцов, которыми
богата литература предшественников Маркса,
представителей утопического социализма и коммунизма. Фурье,
например, в своих произведениях развертывает не менее
блестящую критику язв буржуазного общества,
характеризуя его как «клоаку всех преступлений»,
порождающую «вопиющие антагонизмы» между людьми. «В
цивилизованном обществе,— пишет он,— каждый индивидуум
находится в состоянии непрерывной войны с
коллективом» 1. «Врач желает, чтобы было как можно больше
болезней, а прокурор — судебных процессов в каждой
семье. Архитектор мечтает о пожарах, которые бы
уничтожили четверть города, а стекольщик — о граде,
который перебил бы все стекла... Для содержания суда во
Франции ежегодно должно совершаться 120 тысяч
преступлений» 2 и т. д.
Принципиальная же разница между критикой этих
противоречий, данной Марксом, и
социалистами-утопистами состоит в самом способе их осмысления. Для
Фурье, в частности, они являются свидетельством того,
что общество развивается по неверному пути и сама
крайняя степень остроты этих противоречий доказывает,
с его точки зрения, что оно, следуя дальше по этому
пути, неминуемо зайдет в тупик. Выход он видит один —
отказаться от порочного строя цивилизации и
осуществить проект новой социальной гармонии.
Маркс понимает всю систему капиталистических
частнособственнических противоречий принципиально по-
иному. Вскрывая их глубокую экономическую основу, он
вместе с этим понимает исторически обусловленный
характер буржуазной частной собственности, как
закономерной общественной формы развертывания
человеческих производительных «сущностных сил». Именно
поэтому крайняя степень остроты этих противоречий,
характеризующая высшую ступень движения частной соб-
1 Цит. по книге: А. Дворцов, Шарль Фурье. Его жизнь и учение,
Соцэкгиз, 1938, стр. 105.
2 Там же.
70

ственности, выступает перед ним уже как свидетельство
того факта, что эта форма начинает изживать себя и
превращаться в тормоз исторического развития. Поэтому
Маркс направляет мысль на отыскание реальных
общественных сил, способных взорвать ее основы и открыть
простор дальнейшему прогрессу.
Критика Марксом утопических коммунистических
доктрин и начало разработки принципов
научного коммунизма
Анализ отчужденного труда как реальной
экономической основы капиталистической системы производства и
критика на этой основе противоречий буржуазной
частной собственности выводят Маркса на новый путь
анализа проблем коммунистической теории. Эти проблемы
Маркс ставит очень широко. Понимание исторической
закономерности капиталистической формы частной
собственности, корни которой Маркс усматривает в
определенной структуре общественного труда, в его
определенном исторически-конкретном характере, позволяет ему
глубоко поставить вопрос о ликвидации
капиталистической частной собственности, о необходимых
предпосылках для ее преодоления.
Как важнейшую составную часть разработки теории
научного коммунизма в «Экономическо-философских
рукописях 1844 года» Маркс развертывает критику
предшествующих коммунистических доктрин, вскрывая их
коренные слабости и недостатки с позиций более
высокого понимания основных противоречий
капиталистического производства. В качестве исходного пункта этой
критики Маркс формулирует мысль о том, что «все
революционное движение находит себе как эмпирическую, так и
теоретическую основу в движении частной
собственности, в экономике» 1.
Основной недостаток предшествующих теорий
коммунизма, провозглашавших необходимость уничтожения
частной собственности, Маркс видит в том, что все они
не основываются на действительном понимании сущности
развитой частной собственности, не схватывают ее внут-
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 588.
71

ренней связи с отчужденным трудом, не понимают того,
что «материальная, непосредственно чувственная
частная собственность является материальным, чувственным
выражением отчужденной человеческой жизни»1. Так,
одна из первых коммунистических доктрин — грубый
уравнительный коммунизм — видит в частной
собственности лишь собственность на вещи, материальные блага
как предметы потребления. Маркс показывает, что
отрицание частной собственности в уравнительном коммунизме
на деле не является еще ее положительным
преодолением, поскольку этот коммунизм не понимает еще
сущности этой собственности. «...Господство вещественной
собственности над ним (уравнительным коммунизмом.—
Л. П.) так велико,— пишет Маркс,— что он стремится
уничтожить все то, чем, на началах частной
собственности, не могут обладать все...»2 Именно поэтому этот
коммунизм, по характеристике Маркса, еще не ведет
к уничтожению частной собственности, а является
«только обобщением и завершением ее».
Маркс не указывает, кого из конкретных
представителей этой исторической формы коммунизма он имеет в
виду, но, судя по содержанию критики, очевидно, речь
идет о французских коммунистических учениях XVIII в.—
Мабли и Морелли. В них эти черты уравнительности
выражены очень ярко.
Мабли, например, развивая свое учение с позиций
защиты «естественных, неотъемлемых прав человека»,
резко выступает против частной собственности, видит
в ней главный источник всех общественных зол и
требует установления равенства и общности имущества.
Однако, как только перед ним встает вопрос о способах
практического осуществления этих мер, он не может
найти для них реальной почвы. Частная собственность,
считает Мабли, настолько развратила людей, настолько
укоренилась в их умах и душах, что они теперь ни за
что не согласятся расстаться с нею. Поэтому
практически ликвидировать ее уже невозможно. Задача состоит
в том, чтобы добиться равенства самих собственников.
Мабли выдвигает целый ряд мероприятий, призванных
оградить собственность от нарушений: ограничение тор-
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 588—589.
2 Там же, стр. 586.
П

Говли как главного источника легкой наживы, устаной-
ление максимума земельной собственности, борьба
против роскоши, проповедь скромности и умеренности в
потребностях и доходах как истинного пути к счастью
и т. д. Все эти меры характеризуют грубо
уравнительный характер этой коммунистической доктрины. В
большей или меньшей степени они свойственны и
коммунистическому учению Морелли.
Замечательной чертой марксовой критики этой формы
коммунизма является глубокий исторический подход
к ее оценке. Понимание буржуазной частной
собственности как закономерного исторического продукта
общественного развития позволяет Марксу понять, что
практическое осуществление этой доктрины означало бы
возвращение к уже пройденному историей этапу, и тем
самым вскрыть ее беспочвенность и утопизм. «Что такое
упразднение частной собственности отнюдь не является
подлинным освоением ее,— пишет он,— видно как раз
из абстрактного отрицания всего мира культуры и
цивилизации, из возврата к неестественной простоте
бедного и не имеющего потребностей человека, который не
только не возвысился над уровнем частной
собственности, но даже и не дорос еще до нее» 1.
О глубине и зрелости этой критики уравнительного
коммунизма свидетельствует и тот факт, что несколько
позже, в «Манифесте Коммунистической партии», Маркс
по существу воспроизводит эту оценку, характеризуя
«революционную литературу», сопутствовавшую первым
движениям пролетариата в период низвержения
феодального строя, как «неизбежно реакционную по своему
содержанию», «проповедующую всеобщий аскетизм и
грубую уравнительность» 2.
Некоторые исследователи считают, что критика
Марксом уравнительного коммунизма в «Экономическо-фи-
лософских рукописях 1844 года» направлена своим
острием против доктрины Бабефа. С этим вряд ли можно
согласиться, ибо в «Манифесте Коммунистической
партии» Маркс, критикуя грубый уравнительный
коммунизм, специально оговаривается, что он не имеет в виду
здесь литературу, «которая во всех великих революциях
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 586—587.
2 См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 4, 1955, стр. 455.
73

нового времени выражала требования пролетариата
(сочинения Бабёфа и т. д.)»1. Несомненный факт
преемственности «Экономическо-философских рукописей
1844 года» и «Коммунистического Манифеста» в
характеристике грубого уравнительного коммунизма ставит
поэтому под сомнение это заключение, хотя в своей
положительной части доктрина Бабефа примыкает к этому
же течению.
Эта же черта, т. е. «непонимание сущности частной
собственности», характерна и для другой, более поздней
исторической формы коммунизма, которую Маркс
определяет как «коммунизм: а) еще политического
характера, демократический или деспотический; ß) с
упразднением государства, но в то же время еще
незавершенный и все еще находящийся под влиянием частной
собственности, т. е. отчуждения человека»2. Речь идет,
очевидно, о коммунистических теориях середины XIX в.:
Кабе, Дезами, Вильгарделя и др. Кабе, например,
в своем «Путешествии в Икарию» пишет, что
«политической организацией Икарии является республика», т. е.
«государство или всякое общество, которым правят или
которое управляется в общем интересе, какова бы ни
была форма правления, единоличная или коллегиальная,
наследственная или избирательная» 3, что «демократия,
принявшая принцип общности», «обогащает бедных без
ограбления богатых», «уничтожает без замедления
нищету, обеспечивает всем труд и существование» 4.
Маркс подчеркивает более прогрессивный характер
этих теорий, исходя из того, что в них отрицание
частной собственности предполагает уже сохранение
положительных результатов, достигнутых историческим
развитием в рамках частной собственности. Именно поэтому
требование уничтожения частной собственности
оказывается связанным в этих теориях с уничтожением
человеческого самоотчуждения. Кабе, например,
подчеркивает, что «прогресс промышленности сделает общность
более осуществимой, чем когда-либо, что нынешнее
безграничное развитие производительной мощности при
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 4, стр. 455.
2 К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 587—588.
3 Э. Кабе, Путешествие в Икарию, т. I, М.—Л., 1935, стр. 8.
4 См. там же, стр. 9.
74

посредстве пара и машин может обеспечить равенство
избытка» 1.
Однако, несмотря на известный прогресс, и этот
коммунизм, по выражению Маркса, «еще находится в плену
у частной собственности»2. Провозглашая отмену
буржуазной частной собственности, он также не понимает
еще ее органической связи с отчужденным трудом, на
котором она основывается, не ставит задачу коренного
преобразования этой ее основы. Несмотря на
декларирование отмены частной собственности, труд
рассматривается в этих теориях еще как деятельность, несущая
в себе черты принуждения, бремени. «Этот коммунизм,—
пишет Маркс,— не постиг еще человеческой природы
потребности», и поэтому оказывается, что его аргументы,
почерпнутые из прошлого, лишь доказывают, что
«несравненно большая часть исторического движения
противоречит его утверждениям и что если он когда-либо
существовал, то именно это его прошлое бытие
опровергает его претензию на сущность» 3.
Что касается теорий Фурье, Сен-Симона, то Маркс
не анализирует их подробно и вообще еще не относит
их в «Экономическо-философских рукописях 1844 года»
к коммунистическим теориям на том, очевидно,
основании, что они не выдвигают требования всестороннего
уничтожения частной собственности.
В основе марксовой критики всех этих теорий лежит
глубокое понимание буржуазной частной собственности
как исторически закономерного общественного
института, который при всех своих внутренних противоречиях
является формой развития человеческих
производительных сил и способностей. Это понимание, придавая
удивительную меткость и остроту марксовой критике
предшествующих коммунистических доктрин, одновременно
выводит Маркса на дорогу последовательно научного
осмысления коммунизма. «Для уничтожения идеи
частной собственности вполне достаточно идеи
коммунизма,— пишет он.— Для уничтожения же частной
собственности в реальной действительности требуется
действительное коммунистическое действие»4. Отсюда видно,
1 Э. Кабе, Путешествие в Икарию, т. I, стр. 6.
2 К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 588.
3 Там же
4 Там же, стр. 606.
75

насколько неосновательными являются утверждения
де-Мана, приведенные в I главе, о том, что Маркс
в «Рукописях» рассматривает материальные и
идеальные факторы как явления одного порядка. Маркс четко
фиксирует их различие, их особую роль в решении
исторических задач. Мысль Маркса о том, что лишь реальное
коммунистическое движение способно практически
уничтожить частную собственность, безоговорочно
опровергает все попытки правосоциалистических
фальсификаторов марксизма представить Маркса эпохи 40-х годов
как абстрактного гуманиста и реалиста, далекого от
противопоставления материализма идеализму.
Маркс показывает в «Рукописях», что все
противоречия, свойственные буржуазному обществу, основанному
на господстве развитой частной собственности,
наиболее пагубно сказываются на положении пролетариата
как класса. Именно этим объясняет Маркс глубокий
классовый антагонизм пролетариата по отношению ко
всему буржуазному обществу. Не случайно поэтому как
прямой и непосредственный вывод из всего анализа
противоречий буржуазной частной собственности Маркс
выдвигает в «Экономическо-философских рукописях
1844 года» идею исторической миссии пролетариата,
четко формулируя его задачу—освобождение общества
от гнета частной собственности: «...Из отношения
отчужденного труда к частной собственности вытекает далее,
что эмансипация общества от частной собственности
и т. д., от кабалы, выливается в политическую форму
эмансипации рабочих, причем дело здесь не только в их
эмансипации, ибо их эмансипация заключает в себе
общечеловеческую эмансипацию; и это потому, что вся
кабала человечества заключается в отношении рабочего
к производству и все кабальные отношения суть лишь
видоизменения и следствия этого отношения» х.
По своему внешнему виду эта формулировка
напоминает то место из статьи «К критике гегелевской
философии права», которое приведено выше в I главе.
Однако если учесть, что здесь под эту формулировку
уже подведен солидный экономический фундамент и она
выводится Марксом как логический результат научного
рассмотрения противоречий капиталистических частно-
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 570.
76

собственнических отношений, то станет очевидным ее
более глубокое внутреннее содержание.
Разработка проблемы отношения труда и частной
собственности в более развитой и четкой форме была
дана Марксом несколько позднее в работе «Святое
семейство». В. И. Ленин, приводя это место в своем
конспекте «Святого семейства», очень высоко оценивает его,
замечая, что оно «рельефно выдвигает почти уже
сложившийся взгляд Маркса на революционную роль
пролетариата» 1.
Научное понимание крайнего антагонизма, в котором
стоит пролетариат ко всему миру частной собственности
и его революционной роли в процессе коренного
преобразования общества и освобождения человечества от
частнособственнического рабства, дает Марксу
возможность глубоко поставить проблему теоретического
доказательства необходимости уничтожения частной
собственности, проблему научного предвосхищения
коммунизма.
Коммунизм для Маркса как «положительное
уничтожение частной собственности» предполагает
одновременно в качестве необходимого условия своего
осуществления «полное, происходящее сознательным образом и
с сохранением всего богатства достигнутого развития
(курсив мой.— Л. Я.), возвращение человека к самому
себе как человеку общественному...»2 Именно поэтому
простое провозглашение необходимости отмены частной
собственности еще не является решением проблемы.
Для того чтобы подрубить корни частной
собственности, надо преобразовать человеческий труд, преодолеть
ту его историческую форму, которую Маркс
характеризует категорией «отчуждения» и которая является
основой, порождающей капиталистическую частную
собственность. Но что значит преодолеть отчуждение? Это
значит, во-первых, ликвидировать существующую
антагонистическую форму разделения труда и ее наиболее
существенное выражение — противоположность
умственного и физического труда. Это значит, во-вторых,
ликвидировать антагонистическую форму общественного
богатства, в основе которой лежит мертвый накопленный
1 В. И. Ленин, Соч., т. 38, стр. 8.
2 Д\ Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 588.
77

отчужденный труд, измеряемый лишь с точки зрения
его абстрактной количественной стороны как сгусток
рабочего времени, овеществленного в продукте — товаре,
и порабощающий живой человеческий труд. Это значит,
наконец, сделать основным мерилом общественного
богатства самого человека, степень развития его
производительных способностей, его активных сущностных сил,
всей совокупности его отношений к окружающему миру.
Иными словами, частную собственность можно будет
считать окончательно преодоленной тогда, когда «на
место политико-экономического богатства и
политико-экономической нищеты» станет «богатый человек и богатая
человеческая потребность», «человек, нуждающийся во
всей полноте человеческих проявлений жизни» 1.
Сущность и основу коммунизма Маркс усматривает
в новом отношении человека к своей производственной
деятельности, как к наслаждению, как к удовлетворению
основной жизненной потребности. Историческая миссия
коммунизма состоит в том перевороте, который он
совершит в самом отношении общества к труду, возвратив
ему, как основному проявлению человеческой жизни, все
его истинно великое значение и достоинство.
Утверждение свободного человеческого труда,
всестороннее развитие человека, его чувств, разума,
способностей и талантов, всех его «сущностных сил» — вот
сущность коммунизма. Именно так Маркс понимает его
историческое призвание, когда пишет, что коммунизм
есть «подлинное разрешение противоречия между
человеком и природой, человеком и человеком», есть
«решение загадки истории»2. Задачу научного исследования
капитализма Маркс видит, следовательно, в том, чтобы
выяснить, насколько созрели уже в рамках буржуазной
частной собственности необходимые условия для такого
переворота в обществе, насколько сама человеческая
деятельность создала внутри себя предпосылки для того,
чтобы взорвать и окончательно преодолеть оковы
частной собственности.
В «Экономическо-философских рукописях 1844 года»
Маркс еще не дает решения этой проблемы, он лишь
намечает путь дальнейшего исследования. Но тем не
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 596.
2 Там же, стр. 588.
78

менее сама постановка вопроса оказывается
чрезвычайно глубокой. О том, насколько этот путь оказался
плодотворным, свидетельствуют более поздние
экономические работы Маркса. В качестве примера могут
служить рукописи Маркса 1857—1858 гг. \ содержащие
предварительную разработку важнейших проблем
политической экономии. В них Маркс на основе уже
разработанной и выясненной для себя теории прибавочной
стоимости и категорий абстрактного и конкретного
труда продолжает и завершает рассмотрение этих
проблем, идя по пути, намеченному в «Экономическо-фило-
софских рукописях 1844 года».
Анализ дальнейшей разработки Марксом проблем,
поставленных в «Экономическо-философских рукописях
1844 года», одновременно дает возможность с
фактами в руках опровергнуть домыслы буржуазных
критиков марксизма, пытающихся дискредитировать
замеченный Марксом путь решения основных противоречий,
раздирающих капиталистическую
частнособственническую организацию общественного производства.
Так, автор недавно вышедшей в Западной Германии
книги «Труд и образование», Г. Вайншток, апеллируя
исключительно к «Экономическо-философским рукописям
1844 года», как последнему слову марксизма, пытается
доказать, что классовая борьба и революция
принципиально не могут исцелить болезни капиталистического
общества.
Анализируя процесс труда на крупном машинном
производстве, Вайншток утверждает, что Маркс своей
разработкой проблемы «отчужденного труда» очень
верно и глубоко фиксировал основное противоречие этого
процесса, заключающееся в том, что рост силы и
могущества средств общественного труда, колоссальное
развитие его производительной мощи, с необходимостью
приводит к упрощению тех операций, которые совершает
трудящийся индивидуум в каждом единичном акте
труда, что, иначе говоря, развитие общественных
производительных сил неизбежно приводит к обеднению
содержания трудовой деятельности непосредственного
производителя. А это с неизбежностью калечит и уро-
1 Отрывки из этих рукописей напечатаны в журнале «Боль,
шевик» № 11—12, 1939, стр. 61—65.
79

Дует человека как физически, так и духовно,
нравственно. Труд как столбовая дорога развития
человеческих способностей и талантов по существу перестает
быть таковым, поскольку все эти лучшие человеческие
качества уже никак не могут быть применимы в
процессе индустриального, машинного труда и,
следовательно, не могут развиваться в его условиях.
В чем причина этой болезни? Вайншток считает, что
она лежит в разделении труда, без которого вообще
немыслимо машинное производство. Он никак не может
согласиться с тем решением этого противоречия, которое
наметил Маркс в разбираемых «Рукописях». «Никто не
сможет сегодня оспаривать,— пишет он — что
зажженная Марксом борьба была яркой страницей в истории
гуманизма» К Однако достигает ли эта классовая
борьба своей положительной цели? «Может ли эта
борьба против капиталистов, которых Маркс
считает виновниками обесчеловечения рабочего, принести в
качестве результатов эту полную эмансипацию
человеческих чувств и способностей или по крайней мере хотя
бы немного приблизить решение этой проблемы?» На
этот вопрос Вайншток дает отрицательный ответ и
мотивирует его тем, что и после уничтожения частной
собственности не преодолевается разделение труда,
ликвидация ее не может якобы примирить умственный и
физический труд 2.
С точки зрения Вайнштока, такое решение способно
лишь упростить проблему, а никак не способствовать
ее решению. «Мы не должны..,— пишет автор,— вместе
с Марксом сваливать всю вину за несчастия на
капиталистического козла отпущения»3, тем более что, даже
с точки зрения самого Маркса, и капиталисты
подвержены влиянию этой болезни. Они сами являются
персонифицированным капиталом, игрушкой тех самых сил,
которые обесчеловечивают рабочих. Причина этой
болезни якобы находится не в капитализме, а в
двойственности самого труда, в специфике машинного
производства, основанного на разделении труда. Чтобы избежать
его губительных результатов, необходимо изменить по-
1 Я. Weinstock, Arbeit und Bildung, Heidelberg, 1956, S. 43.
2 Ibid., S. 45.
3 Ibid., S. 52.
80

ложение человека в машинном производстве, поскольку
в том виде, в каком производство осуществляется сейчас,
оно не только не нуждается в человеке, стремящемся
к широкому проявлению всего богатства своих
способностей, талантов, чувств и свойств, но и вообще не
может их применить. Ликвидация частной собственности,
по мысли автора, не приведет к цели, потому что
машинное производство калечит человеческую
индивидуальность совершенно независимо от того, кому эти машины
принадлежат.
Автор не может и не хочет понять, что сама
реорганизация машинного производства и коренное изменение
положения рабочего в производстве возможны лишь при
условии уничтожения частной собственности и
обобществлении производства. Он стремится резко
разграничить эти две проблемы, вырыть между ними пропасть
и дискредитировать тем самым основное содержание
марксовой теории, спекулируя на том, что в
«Рукописях» эти проблемы действительно еще не решены
окончательно.
Из анализа этой буржуазной критики марксизма
становится ясной опасность правосоциалистической оценки
«Рукописей» как произведения, в котором якобы уже
заключен весь марксизм. Ведь неслучайно, опираясь на
эту точку зрения, Вайншток совершенно не заботится о
том, чтобы рассмотреть, например, более поздние
экономические рукописи, где Маркс по существу дал
исчерпывающее освещение этих проблем, лишь намеченных
в «Экономическо-философских рукописях 1844 года».
В подготовительных работах к «Капиталу» Маркс
убедительно доказал органическую связь решения
проблемы реорганизации самого положения трудящегося
человека в производстве с необходимостью ликвидации
частнособственнической капиталистической формы
разделения общественного труда. Исследуя положение
трудящегося человека на производстве, Маркс показывает,
как с колоссальным ростом техники и развитием
производительных сил в крупной промышленности создание
богатства становится все менее и менее зависимым от
того количества времени, в течение которого рабочий
непосредственно трудится на производстве. Технический
прогресс приводит к тому, что центр тяжести в
создании общественного богатства переносится на те про-
4 Л. Н. Пажнтыов
81

изводительные мощности, которые приводятся в действие
на протяжении производственного процесса. Причем
могучая производительность этих агрегатов оказывается
несоизмеримой с тем количеством рабочего времени,
которое тратится на их создание, и начинает зависеть
главным образом от общего уровня развития науки и от
степени ее применения в производстве.
Человеческий труд, следовательно, уже как бы
исключается из непосредственного процесса производства
и приобретает такую форму, при которой человек
становится рядом с производственным процессом, он
оказывается в положении скорее его регулятора и
надзирателя, вместо того чтобы быть его главным агентом. Если
раньше, на первых ступенях развития техники, человек
вклинивал между собой и предметом труда
видоизмененный предмет природы, используя его как орудие
производства, то теперь, на высших ступенях технического
прогресса и развития крупного машинного производства,
он уже «вклинивает между собой и неорганической
природой, которой он овладевает, естественный процесс,
который он преобразует в промышленный» 1.
Благодаря этому преобразованию коренной
основой развития производства становится уже не
непосредственный труд, выполняемый рабочим, не то время, в
течение которого он трудится на производстве, а общий
уровень развития человека как общественного индивида,
усвоение им достижений науки, степень его понимания
природы и овладение ею. Соответственно этому
«мерилом богатства будет уже не рабочее время, а свободное
время» 2, которое общество выделяет за счет сокращения
необходимого рабочего времени и использует его в
целях дальнейшего осуществления расцвета человеческой
производительной силы, «ибо действительное богатство,
это,— пишет Маркс,— развитая производительная сила
всех индивидов» 3.
Однако при капиталистической системе производства
это высвобождающееся время существует в
антагонистической форме. С одной стороны, капитал, стремясь
свести необходимое рабочее время к минимуму, создает
J «Большевик» № 11 — 12, 1939, стр. 62.
2 Там же, стр. 64.
3 Там же.
82

тем самым объективные предпосылки для
использования свободного времени как средства всестороннего
развития всех членов общества. Но, с другой стороны,
он это делает лишь для того, чтобы превратить это
высвобождающееся время в прибавочное рабочее время,
в прибавочный труд. Поэтому свободное время
принимает в условиях капитала, да и во всех
предшествующих ему антагонистических формациях, форму досуга,
свободного времени для немногих. Само богатство
оказывается основанным на бедности, поскольку это
свободное время существует в противоположность
прибавочному рабочему времени.
«Чем больше развивается это противоречие,— пишет
Маркс,— тем больше обнаруживается, что рост
производительных сил не может быть дольше скован
присвоением чужого прибавочного труда, но что рабочая
масса должна сама присвоить себе свой прибавочный
труд. Как только она это сделает — и свободное время
тем самым перестанет существовать в антагонистической
форме,— с одной стороны окажется, что необходимое
рабочее время будет измеряться потребностями
общественного индивида, а с другой стороны, что развитие
производительных сил пойдет с такой быстротой
вперед, что, хотя теперь производство будет рассчитано на
богатство всех, тем не менее свободное время всех
возрастет» 1.
' На ранних ступенях развития производства
непосредственный труд рабочего реализовывался, как
правило, в особом продукте или в части продукта, а
общественный характер всех этих частных видов
разделенного труда казался созданным лишь благодаря процессу
обмена. Автоматизация средств производства на высшей
ступени развития крупной промышленности приводит к
тому, что в качестве основного агента производства
выступает уже непосредственное «сочетание
общественной деятельности» в человеке, «в голове которого
закреплены накопленные обществом знания»2. Таким
образом, изменение положения трудящегося человека в
производстве, которое приносит прогресс крупной
машинной индустрии, создает также предпосылки и для прео-
1 «Большевик» № 11 — 12, 1939, стр. 63-64.
2 Там же, стр. 64, 65.

доления противоположности между умственным и
физическим трудом.
Все предпосылки, создаваемые крупным
промышленным производством, оказываются, по словам Маркса,
живым отрицанием той капиталистической формы, в
рамках которой они развивались. Общество, взрывая
эту форму, сковывающую дальнейшее развитие
производства, претворяет их в жизнь, осуществляя в
действительности всестороннее развитие человека.
В процессе создания нового общественного строя
впервые вскрывается сокровенная тайна общественного
процесса производства. С точки зрения этой
достигнутой человечеством вершины сам производственный
процесс, условия и способы его осуществления, т. е. его
исторически сменяющиеся формы, обнаруживают себя
лишь как необходимые моменты развития, а в качестве
истинного субъекта и действительной цели его выступает
человек, «индивиды в их взаимных связях», выступает,
таким образом, «их собственный постоянный процесс
движения, в котором они обновляют самих себя в такой
же мере, в какой они обновляют тот мир богатства,
который они создают» К
Вся сила научного предвидения, заключенная в этих
положениях Маркса, с особой полнотой раскрывается
в нашу эпоху, когда советский народ, вдохновленный
великими идеями XXI съезда Коммунистической партии,
приступил к осуществлению грандиозной программы
строительства материально-технической базы
коммунистического общества. Принятый XXI съездом КПСС
семилетний план развития народного хозяйства СССР
отчетливо раскрывает подлинно гуманистическую природу
социалистического строя. Одной из важнейших задач
этого плана является создание условий для
максимального удовлетворения материальных и духовных
потребностей советских людей.
В свете глубоких положений Маркса перспективы,
открывающиеся нашими планами, поистине грандиозны.
Мы идем к самой короткой в мире рабочей неделе и к
самому короткому рабочему- дню. Этим по существу
делается громадный шаг вперед по пути создания резер-
1 «Большевик» № 11—12, 1939, стр. 65.
64

bob свободного времени, о которых писал Маркс.
Направленные на решение задач всестороннего и
гармонического развития человека, они дадут прекрасные
всходы. Человек получит реальные возможности для
повышения своей духовной культуры, он сможет
значительно расширять свой интеллектуальный кругозор,
вооружить себя знанием передовых достижений науки.
Коль скоро при широкой технической оснащенности
производства доля его непосредственного общественно
необходимого полезного труда будет отнимать минимум
времени, перед ним откроются широкие перспективы
всестороннего развития своих талантов и способностей.
* *
*
В результате критической переработки теорий
буржуазной экономической науки в «Экономическо-фило-
софских рукописях 1844 года» Маркс пришел к выводу,
что система капиталистической частной собственности
доводит до крайнего обострения основные
противоречия этого общества и поэтому она есть «начало заката
всего отношения частной собственности». С другой
стороны, Маркс четко уясняет себе, что буржуазная
экономическая наука оказалась бессильной вскрыть корни
этих противоречий, поскольку ее классовая
ограниченность предопределила ее теоретическую беспомощность
в решении коренных научных проблем. Одной из
причин этой беспомощности был формально-логический,
метафизический метод исследования, применяемый в этой
науке.
Поэтому задача теоретического преодоления
ограниченности буржуазной экономической науки упиралась
в разработку проблем диалектики как единственного
метода, с помощью которого можно было осмыслить всю
сложность существующих общественных отношений
и научно исследовать исторические перспективы
развертывающегося коммунистического движения
пролетариата. В свою очередь потребность в решении уже
этой задачи поставила Маркса перед необходимостью
«свести счеты со своей философской совестью» и
проделать большую работу по переоценке последних дости-
85

жений философской мысли в рамках данной
проблематики.
Это обстоятельство объясняет тот повышенный
интерес Маркса к освоению гегелевского философского
наследства, который мы находим в «Экономическо-фило-
софских рукописях 1844 года», а подход к критике этого
наследства с пролетарских классовых позиций
определяет в конечном счете как остроту критического
разговора с гегелевской диалектикой, так и глубину
положительной разработки ряда проблем научного метода.

%*
e?
ГЛАВА III
КРИТИКА ГЕГЕЛЕВСКОЙ ДИАЛЕКТИКИ
Задача «сведения счетов со своей философской
совестью», вставшая перед Марксом в процессе критики
теоретических и методологических предпосылок
буржуазной экономической науки, требовала резкого
размежевания с лагерем младогегельянцев, в первую очередь
по вопросу об отношении к гегелевской диалектике и
философии вообще.
Виднейшие представители младогегельянства в своих
теоретических работах, посвященных критике религии,
оказались в плену гегелевской Логики и обнаружили
полную неспособность критически подойти к
гегелевскому наследству, рабски копируя у Гегеля не только
манеру и способ изложения, но и все слабые,
консервативные стороны его философии. Некритически заимствуя
гегелевскую идеалистическую концепцию развития, они
превратили гегелевскую абсолютную идею, которую он
считал движущей силой истории, в самосознание; себя
же они объявили его апостолами, вершащими
критический суд над историей. Своей основной задачей они
считали критику сознания, называя ее «критической
критикой», в отличие от критики, направленной против
существующего порядка вещей. После того, пишет
Маркс, как эта «чистая, решительная, абсолютная, все
себя уяснившая критика» «свела все историческое
движение к отношению остального мира (зачисленного ею,
в отличие от нее самой, в категорию «массы») к ней
самой и растворила все догматические
противоположности в одной догматической противоположности между
87

собственной своей мудростью и глупостью мира,., после
того как, наконец, она возвестила критический страшный
суд, заявив, что близится день, когда против нее
ополчится все погибающее человечество, которое будет
разбито ею на группы, причем каждая особая группа
получит свое testimonium paupertatis (свидетельство о
бедности.— Ред.),— после всех этих забавных кривляний
умирающего в форме критики идеализма
(младогегельянства) этот идеализм не высказал даже и отдаленного
намека на то, что пора критически размежеваться со
своей матерью, гегелевской диалектикой...» !
Маркс, таким образом, в «Экономическо-философ-
ских рукописях 1844 года» уясняет себе истинную
сущность младогегельянства как своеобразного
«теологически-карикатурного завершения» гегелевской
философской системы, знаменовавшего собой окончательный
крах всех попыток преодолеть гегелевскую философию,
оставаясь всецело в ее собственной спекулятивной сфере
и не выходя за ее пределы.
Однако критику младогегельянства Маркс здесь еще
не развертывает. Он лишь четко формулирует исходные
отправные пункты и намечает основное направление
для нее, специально оговаривая в предисловии к
«Рукописям», что он «в другом месте» подробно покажет
«...эту историческую Немезиду, этот небезынтересный
суд истории, которая предназначает теперь теологию,
искони являвшуюся гнилым участком философии, к тому,
чтобы на себе самой продемонстрировать
отрицательный распад философии, т. е. процесс ее гнилостного
разложения» 2. Нет никакого сомнения в том, что речь
здесь идет о уже созревшем к тому времени у Маркса
замысле «Святого семейства».
Именно поэтому, подготавливая реализацию этого
замысла, Маркс в «Экономическо-философских
рукописях 1844 года» основной упор делает на критический
разбор гегелевской диалектики и философии вообще, как
главного первоисточника всей методологии «критических
теологов».
Глубокая критика капиталистических
частнособственнических отношений и буржуазной экономической науки
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 622.
2 Там же, стр. 522.
88

с позиций классовых требований пролетариата впервые
открывали Марксу тот реальный выход за пределы
старой философии, без которого ее критика не могла быть
плодотворной. С другой стороны, они указывали Марксу
верную перспективу положительной разработки проблем
материалистической диалектики на основе этой
критики.
Разбор гегелевской диалектики в «Экономическо-
философских рукописях 1844 года» Маркс осуществляет
в основном на материале «Феноменологии духа» Гегеля.
И это не только потому, что теоретические работы
младогегельянцев основывались преимущественно на этом
произведении. Главная причина заключалась в том, что
критика «Феноменологии духа» — первого зрелого
произведения Гегеля, являющегося, по характеристике
Маркса, «истинным истоком и тайной гегелевской
философии» \ давала в руки ключ к пониманию всей
гегелевской системы. Огромную роль здесь сыграл и тот
факт, что круг вопросов и проблем, поднятых Гегелем и
разобранных здесь, как будет показано дальше,
наиболее гармонировал с научными интересами Маркса в это
время.
В процессе критики гегелевской диалектики Маркс
основное внимание уделяет разбору гегелевской
трактовки «отчуждения» как центральной философской
категории «Феноменологии духа». В трактовке этой
категории, как в капле воды, отразились как сильные
стороны гегелевской диалектики, так и ее слабости. Именно
такое направление критики помогает Марксу нащупать
принципиальные пороки гегелевской методологии
вообще, вскрыть ее неразрывную связь с философским
идеализмом и заложить прочный фундамент для
положительной разработки научного диалектического метода на
материалистической основе.
Прежде чем приступить к анализу основных
принципов научной методологии, которые Маркс
разрабатывает в процессе критики гегелевской диалектики,
необходимо хотя бы в общих чертах вскрыть смысл
гегелевского понимания «отчуждения», место и значение
этой категории в системе движения духа к абсолютному
знанию, развернутой Гегелем в «Феноменологии духа».
1 К. Маркс и Ф. Энгельс. Из ранних произведений, стр. 624.
89

Гегелевская трактовка категории «отчуждение»
В «Феноменологии духа» Гегель впервые в истории
философской мысли попытался рассмотреть процесс
познания как процесс активной человеческой деятельности,
органически включенной в поступательный ход
социальной истории и развертывающейся в теснейшей связи со
всеми другими областями человеческой деятельности.
Фундаментальная проблема связи субъекта и объекта,
поставленная классиками немецкой философии, у самого
Гегеля на почве объективного идеализма получает
детальную разработку и ставится в «Феноменологии духа»
чрезвычайно широко как проблема, решение которой
с необходимостью включает в сферу научного
рассмотрения весь мир, освоенный человеческой деятельностью.
По существу она перерастает у Гегеля в проблему
диалектической связи человека с окружающим миром через
объекты, созданные в процессе исторической
общественной практики человечества.
Эта черта, составляющая важную заслугу
гегелевской «Феноменологии духа», особенно не по душе
буржуазным критикам Гегеля. Они выступают против его
теории познания, упрекая Гегеля в «противоречии между
психологизмом и историзмом». Так, Р. Гайм, один из
первых комментаторов Гегеля, характеризуя гегелевскую
«Феноменологию духа», пишет, что «в коротких словах,
феноменология есть не что иное, как психология
(психологию Гайм не отличает от теории познания.— Л. Я.),
в которую вмешательство истории внесло беспорядок
и запутанность; в то же время это есть и история,
потрясенная в своем внутреннем ходе вмешательством
психологии» К Основную слабость «Феноменологии
духа» Гайм видит в попытке ее автора опереться на
социальную историю. «Простое философское изложение
необходимых ступеней сознания ограничилось бы только
его чистыми и общими формами. Но в истории, где
сознание целых масс образовалось вследствие тысячи
случайностей и зависит от тысячи конкретных определенно-
стей,— в истории нигде не встречаются такие чистые
формы» 2.
« Р. Гайм, Гегель и его время, СПб., 1861, стр. 203.
2 Там же, стр. 201.
90

Точка зрения Гайма является типичной для
многочисленных буржуазных критиков Гегеля. В их
понимании социальная история есть вообще нечто
несовместимое с научной теорией познания, и сама попытка их
увязать представляется им абсурдной.
Приступая к написанию «Феноменологии духа»,
Гегель проделал большую работу по изучению теорий
классической буржуазной политической экономии. Маркс
специально подчеркивает в «Рукописях», что Гегель в
разработке основных проблем «Феноменологии» «стоит
на точке зрения современной политической экономии» К
Категория «отчуждения», «отрешения», применяемая
Гегелем в «Феноменологии духа», призвана выразить
и обобщить то новое понимание общественной связи
субъекта и объекта, которое рождалось у Гегеля на
основе его экономических исследований. Основное
рациональное содержание этой категории определяется тем,
что через нее Гегель глубоко схватывает главную черту,
характеризующую всю систему общественных
отношений людей в современную ему буржуазную эпоху,
отношений, стихийно складывающихся и осуществляющихся
через отношения вещей как товаров, как продуктов
труда, не подвластных контролю со стороны их
непосредственных производителей.
В «Феноменологии духа» все проблемы Гегель
разрабатывает с позиций объективного идеализма.
Сущность человека он усматривает в «самосознании».
Проводя последовательно основную идею этой работы —
идею труда как столбовой дороги развития человеческой
культуры, как универсального способа самопорождения
и саморазвития общественного человека, как
субстанции и субъекта всей общественной истории, Гегель,
однако, «знает и признает только один вид труда,
именно абстрактно-духовный труд»2. Именно поэтому
содержанием всей истории оказывается у него процесс
развития сознания.
Усваивая передовые достижения буржуазной
экономической науки, Гегель разделяет и ее слабости.
Будучи не в состоянии преодолеть ограниченных рамок
буржуазного кругозора, он, так же как и буржуазные
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 627.
2 Там же.
91

экономисты, рассматривает товарно-капиталистическую
форму «отчуждения» как вечную и всеобщую.
В силу этих обстоятельств категория «отчуждения»
оказывается у Гегеля тождественной категории
«вещественности», «предметности», и в общем контексте
гегелевской спекулятивной конструкции выступает как
категория, фиксирующая всякий акт превращения
субъективной человеческой деятельности в предметно-
объективированный результат, выходящий из-под
непосредственного контроля человека, т. е. всякий акт
опредмечения человеческой деятельности 1.
Рациональное содержание этой категории остается,
конечно, и здесь, но приобретает несколько иной смысл.
Проводя ту мысль, что человек творит 'своей
деятельностью такую объективную реальность, взаимодействия в
сфере которой уже выходят из-под его контроля и
выступают по отношению к нему как независимые от него
и стихийно вырастающие последствия его деятельности,
Гегель по существу нащупывает здесь идею
объективности общественно-исторического развития и его законов.
Тем самым он делает большой шаг вперед по сравнению
со своими философскими предшественниками —
немецкими философами-идеалистами. Однако при всем этом
отождествление специфически буржуазной формы
«отчуждения труда» с «опредмечением» человеческой
деятельности вообще закрывает с самого начала Гегелю
пути к действительному решению проблемы трагической
разорванности, взаимоотчуждения субъекта и объекта в
современную ему эпоху и приведению их в соответствие
через революционное преобразование объекта, т. е.
реального, действительного мира. Гегель пытается найти
это решение в сфере чистой мысли, в системе
логических категорий, путем «снятия» отчуждения в субъекте.
Отсюда и вырастает грандиозная утопическая
конструкция субъекта — объекта в «Феноменологии духа».
В «Феноменологии духа» Гегеля, пожалуй, в
максимальной степени выявляется главное преимущество
немецкой классической философии, связанное с разработ-
1 На эту характерную черту гегелевской трактовки категории
отчуждения указывает и Р. Гароди в статье «О понятии
«отчуждения»». «...В идеалистической перспективе философии Гегеля
понятие отчуждения сливается с понятием объективирования»
(«Вопросы философии» № 8, 1959, стр. 68).
92

кой деятельной, активной стороны отношения человека
к окружающему миру. Основной формой отношения
человека к природе является его деятельность. Именно в
активной деятельности, направленной на изменение
данных природой условий, Гегель усматривает столбовую
дорогу развития всех субъективных способностей
человека. «Индивид..,— пишет Гегель,— есть свободное дей-
ствование... есть только то, что получается в результате
его действования» 1. «Истинное бытие человека... есть его
действие; в последнем индивидуальность
действительна» 2.
С этим основным направлением исследования
связано то обстоятельство, что в гегелевской
«Феноменологии духа» нашли свою детальную разработку такие
категории, как «отчуждение», «субъект», «самосознание»,
такие проблемы, как отношение деятельности человека
к условиям ее осуществления и к ее собственным
результатам, как отношение свободы и необходимости в
человеческой жизнедеятельности, как роль труда в процессе
духовного развития человека и человечества, и ряд
других важнейших проблем и категорий диалектики.
«Феноменология духа» представляет собой первую
попытку энциклопедической разработки всех этих
вопросов, отражая в себе как сильную, диалектическую,
сторону подхода к их постановке и решению, так и слабую
его сторону, связанную с идеализмом, с абсолютизацией
относительной самостоятельности духовного,
умственного труда.
Глубина гегелевского подхода к анализу отношения
субъекта к объекту обнаруживается прежде всего в том,
что он ставит вопрос об отношении сознания к предмету
на почву истории. Исходя из того, что исходным
пунктом научного понимания действительности является
идея тождества мышления и бытия, Гегель
рассматривает исторический процесс движения познания именно
с этой точки зрения, выводя это тождество как
закономерный результат развития познавательного процесса.
Источником и движущей силой этого процесса является
противоречие между знанием и природой, между
понятием и его предметом, которое, развертываясь, приводит
сознание к убеждению, что сущностью материального
1 Гегель, Соч., т. IV, Соцэкгиз, 1959, стр. 165.
2 Там же, стр. 172.
93

мира является чистая мысль и что знание и предмет
знания тождественны. Таким образом, оказывается, что в
процессе развертывания этих противоречий все более
и более абсолютизируется их тождество, а их борьба
угасает, сглаживается; противоположности
взаимопроникают, впитываются друг в друга, достигая в конце
концов абсолютного тождества.
Идея тождества мышления и бытия, выступая у
Гегеля как предпосылка и как итоговый результат всего
движения истории, мистифицирует реальное единство
этих категорий. В «Феноменологии духа» Гегель
стремится представить процесс развития форм сознания как
историю осознания духом самого себя как истинной
сущности мира.
Человек, утверждает Гегель, будучи еще до всякого
осознания им действительности вовлечен в качестве
предметной сущности во внешний мир, первоначально
осознает его как совокупность объектов, существующих
вне и независимо от него. Познание при этом принимает
форму чувственной достоверности, оно постигает
действительность чисто эмпирическим путем. В процессе
дальнейшего овладения действительностью
мыслящий субъект познает, что внешние объекты
соотносительны ему, что они по своей сущности представляют
собой опредмеченную действительность его самого, что
в основе этих объектов лежит творческая деятельность
духа. В результате сознание освобождается от
господства над ним внешнего предметного мира и начинает
отличать себя от непосредственного чувственного
опыта. Это Гегель называет актом рефлексии, который
переводит сознание в самосознание, преобразуя пассивное
отношение субъекта к объекту в активное.
Самосознание, выходя за пределы чувственного опыта,
обнаруживает, что развитие мыслящего духа образует в
действительности истинную субстанцию чувственного мира,
которая развертывает всю полноту своего содержания в
историческом процессе активного овладения внешним
предметным миром. Именно поэтому истинное, по
Гегелю, должно быть понято и выражено не только как
субстанция, но и как субъект1, т. е. как активная,
развертывающаяся в форме истории деятельность человече-
1 См. Гегель, Соч., т. IV, стр. 9.
94

ского разума. Мир оказывается, таким образом,
воплощением, осуществлением деятельности духа, .продукты
которого представляют собой не просто мертвые вещи,
а выражение «отчуждения» человеческой духовной
сущности.
Гегель стремится во всеобщих философских
категориях выразить основные закономерности всякой
человеческой деятельности. В «отчуждении», «отрешении» он
угадывает, открывает основную характеристику
человеческой деятельности в современную ему эпоху и делает
эти категории центральным пунктом своей философской
конструкции. Но решить поставленную задачу Гегелю
не удается. Благодаря тому что вся разработка
указанной проблематики проводится с позиций философского
идеализма, в результате оказывается, что Гегель с
помощью категорий «отчуждения», «отрешения», а также
«снятия» этого отчуждения описал, причем на
идеалистический, спекулятивный лад, лишь процесс развития
абстрактного теоретического мышления.
Понятая так «Феноменология духа» Гегеля является
своеобразным введением в его «Науку логики»: здесь
излагается история возникновения духовных
предпосылок овладения индивидом диалектическим мышлением
и наукой о нем.
Этим и определяется тот своеобразный угол зрения
на явления духовной жизни человека, который
проводится в «Феноменологии духа». Истинный смысл любой
формы духовной деятельности человеческого существа
Гегель усматривает в том, что она подготавливает почву
для перехода индивида к чисто логической
(«спекулятивной») деятельности.
Глубоко диалектически понимает Гегель духовное
развитие личности как сокращенное повторение истории
духовной культуры человечества. Он пытается показать,
что в духовном развитии индивида господствуют те же
самые закономерности, которые можно обнаружить в
движении всеобщей человеческой культуры.
На первой ступени своего развития индивид, говорит
Гегель, стоит лицом к лицу с бесконечным миром
вещей, явлений, событий, предметов. К этому же миру
чувственно воспринимаемых явлений принадлежит и его
собственное тело — сто антропологическая, анатомо-фи-
зиологическая природная организация.
95

На этой ступени развития индивиду кажется, что
правила поведения в мире вещей ему диктуют сами вещи,
их природа. Ему представляется, что законы
деятельности духа — это отраженные в индивидуальном духе
законы вещей, законы природы. Под видом первой,
стихийно-наивной ступени развития духа Гегель довольно
точно воспроизводит точку зрения старого,
метафизического материализма со всеми ее слабостями.
Критикуя созерцательно-метафизическую точку
зрения старого материализма, связанную с
индивидуалистическим толкованием природы человека, Гегель
выдвигает против нее тот аргумент, что индивид
взаимодействует с природой не один на один, а с самого начала
в качестве члена общества. «Разум наличествует как
текучая всеобщая субстанция, как неизменная простая
вещность, рассыпающаяся на множество совершенно
самостоятельных сущностей, подобно свету в звездах,—
бесчисленными для себя сверкающими точками... Они
сознают, что они суть эти единичные самостоятельные
сущности, благодаря тому, что они жертвуют своей
единичностью, и эта всеобщая субстанция есть их душа и
сущность, подобно тому как это всеобщее в свою очередь
есть действование их как отдельных единиц или ими
созданное произведение» К «Как отдельное лицо в своей
единичной работе бессознательно уже выполняет
некоторую общую работу, так выполняет оно и общую работу
в свою очередь как свой сознательный предмет; целое
становится как целое его произведением, для которого
оно жертвует собою, и именно поэтому получает от него
обратно себя самого.— Здесь нет ничего, что не было
бы взаимным, ничего, в чем самостоятельность индивида,
растворяя свое для-себя-бытие, подвергая негации самое
себя, не сообщала бы себе своего положительного
значения... Это единство бытия для другого, или
превращения себя в вещи, и для-себя-бытия, эта всеобщая
субстанция говорит своим всеобщим языком в нравах и
законах народа»2.
Из этого факта вытекают чрезвычайно важные
последствия. Подчеркивая, что человек — это не просто
«природное», а общественно-историческое существо,
1 Гегель, Соч., т. IV, стр. 188—189.
2 Там же, стр. 189.
96

Гегель показывает, что ни одну из специфических
человеческих способностей нельзя вывести прямо из
природы и ее законов.
Индивид приобщается к духовной жизни только там,
где он начинает обращаться с вещами так, как того
требуют исторически сложившиеся условия культуры.
Правила поведения в мире вещей индивиду диктуют не
«вещи» сами по себе, а другие люди, умеющие
использовать вещи по их культурному назначению.
Реки не принуждают человека воздвигать плотины,
и не движение воздуха заставляет его сооружать
ветряные мельницы. Духовное развитие индивида — это не
продукт пассивного восприятия природных воздействий,
а продукт собственной деятельности человека,
подчеркивает Гегель. Он обретает сознание, самосознание,
волю, память, способность говорить, мыслить и т. д. не
от природы, как таковой, а от общества. Все эти
способности, все формы духовной жизни индивид усваивает
только там, где он научается использовать вещи по их
общественному, а не по непосредственно-природному
назначению.
Здесь Гегель вплотную подходит к пониманию роли
труда, чувственно-практического преобразования
природы, как той основы, на которой возникает вся
духовная жизнь человека. Благодаря этому он выдвигает
очень сильные аргументы против старого материализма,
согласно которому индивид получает знание о вещи в
результате пассивного восприятия ее. В этом существо
той «деятельной стороны» в концепции Гегеля, которую
так высоко оценил Маркс 1.
В подразделе гегелевской «Феноменологии духа»
«Господин и раб» труд, формирующий вещи, прямо
представлен как столбовая дорога развития «духа».
Процесс рождения «самосознания» (т. е. способности
субъекта сознательно относиться к самому себе, к своим
собственным поступкам, к своей собственной деятельности)
связывается здесь с переходом от потребительского
отношения к природе — к трудовому, к производительному
действию. Человек обретает «самосознание» лишь там,
где он начинает не просто потреблять готовые дары
природы, а приготавливать продукты для потребления,
1 См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 3, 1955, стр. 1.
97

производить их. Поэтому сознание раба, который
непосредственно трудится, оказывается у Гегеля основным
путем развития духа, а сознание «господина», который
только потребляет, в конечном счете является
бесплодным эпизодом в развитии духовной жизни человека.
Однако весь тонкий диалектический анализ связи
духовного развития человека с трудом, формирующим
вещи, у Гегеля поставлен на службу ложному,
объективно-идеалистическому пониманию духовного развития
и его законов.
Гегель подменяет вопрос об отношении человека ко
всему окружающему его миру более узкой проблемой —
проблемой образования, проблемой отношения личности
к духовной культуре, уже созданной человечеством.
По существу вся «Феноменология духа» и сводится
к рассмотрению того процесса, в ходе которого
образующаяся личность овладевает уже готовыми духовными
богатствами. Эту идею Гегель проводит по всем трем
основным направлениям формирования индивида,
которые он последовательно развертывает в
«Феноменологии духа»: по линии связи его с природой, обществом
и высшими формами духовной культуры. Всюду Гегель
рассматривает фактически не проблему отношения
человека к действительности во всем ее объеме, а лишь
процесс освоения им уже развившихся духовных
способностей.
Поэтому вместо реального человеческого индивида
у Гегеля везде фигурирует единичное самосознание, а
вместо материального мира—совокупная духовная
культура человечества. «То, что по отношению к отдельному
индивиду представляется как его образование, есть
существенный момент самой субстанции, а именно
непосредственный переход ее мысленной всеобщности в
действительность, или ее простая душа, благодаря которой
в-себе [-бытие] есть «признанное» и наличное бытие.
Движение Индивидуальности, осуществляющей свое
образование, есть потому непосредственно становление ее как
всеобщей предметной сущности, т. е. становление
действительного мира. Последний, хотя и возник благодаря
индивидуальности, для самосознания есть нечто
непосредственно отчужденное... Но, будучи в то же время
уверенным, что этот мир есть его субстанция,
самосознание старается овладеть им... То, что здесь кажется
98

проявлением силы индивида, под которую подпадает
субстанция и тем самым снимается, есть то же самое, что
претворение субстанции в действительность. Ибо сила
индивида состоит в том, что он сообразовывается с ней,
т. е. что он отрешается от своей самости, стало быть,
полагает себя как предметную сущую субстанцию. Его
образованность и его собственная действительность есть
поэтому претворение самой субстанции в
действительность» 1.
Реальные, чувственно воспринимаемые вещи,
предметы, явления предстают в его системе лишь как
различные воплощения «духа», рассматриваются
исключительно как средства его обнаружения.
По Гегелю, «дух» с самого начала заключает в себе
идеальную схему всей своей будущей деятельности.
Эта схема — система категорий Логики. Она изначально
существует в недрах «духа», но дух ничего не знает
о ней, не осознает ее. Прямо внутрь себя дух, субъект,
заглянуть не может. Для этого ему нужно какое-то
«зеркало». Он сам и создает такое «зеркало». Для этого
он начинает передвигать, перемещать, изменять вещи,
заставлять их двигаться перед своими глазами. К этому
и сводится по Гегелю роль труда, роль реального
чувственно-практического изменения природы в процессе
духовного развития человечества (особенно ярко это
понимание сущности предметно-практической
деятельности, лишь намеченное в «Феноменологии духа»,
выявилось позднее, в «Философии духа»). В такой
конструкции Гегель дает идеалистическое толкование реальной
диалектической связи духовного развития человека
и труда, его чувственно-практической деятельности.
Дух (т. е. сознание и воля человека) реально
рождается в процессе общественного труда. Человек
развивает в себе духовные способности постольку, поскольку
он изменяет противостоящую ему природу. У Гегеля же
дело обстоит не так. Дух, согласно его концепции,
заранее предположен как вполне готовая затаившаяся в лоне
«идеи» реальность. Мыслительная способность уже
изначально присуща духу, а труд ее лишь обнаруживает,
т. е. противопоставляет ее духу и тем самым дает ему
возможность увидеть, осознать, познать ее.
1 Гегель, Соч., т. IV, стр. 264—265.
99

Непонимание того факта, что именно материальный
труд, предметно-практическая деятельность есть
реальная всеобщая основа и источник всех духовных
способностей человека, является коренным пороком
гегелевской концепции. Объяснить прямо и непосредственно из
природы способность действовать согласно законам
логики, тем более диалектической логики, нельзя, потому
что реальная основа, на которой возникает эта
способность,— не природа, как таковая, а процесс ее
предметно-практического изменения общественным трудом.
Поскольку Гегель этой реальной основы не видит, он и
вынужден предполагать логическую схему человеческой
деятельности как нечто готовое, изначально присущее
человеческому духу.
С другой стороны, рассмотрение законов чисто
мыслительного, логического процесса как универсальных
законов движения всей человеческой действительной
истории вообще привело'Гегеля к мистификации реальной
картины развития научного теоретического мышления.
Идеалистическое решение основного вопроса
философии приводило Гегеля к пониманию развития
познания как процесса субстанционального, т. е. имеющего
источник развития внутри себя, а не как процесса
отражения сознанием человека окружающего мира.
Критикуя слабости метафизического материализма, не
способного вскрыть активный характер этого процесса и в силу
своей созерцательности подчас беспомощного в решении
целого ряда важнейших гносеологических проблем,
Гегель абсолютизирует законы логики познавательного
процесса.
Гегель не отрицает того, что в процессе познания
человеку противостоит независимо от него
существующий предмет — объект познания. Наоборот, Гегель из
этого исходит. Констатируя тот факт, что в процессе
духовного освоения предмета сознание наталкивается на
определенные трудности, Гегель не видит, что
последние присущи самому объекту познания. То, что с самого
начала предмет ставит определенные рамки для
познавательной деятельности и определенным образом
обусловливает характер ее движения, развертывания в
конкретном материале, Гегель считает лишь видимостью.
На самом же деле при ближайшем рассмотрении
обнаруживается, согласно Гегелю, что в качестве действи-
100

тельной преграды для деятельности духа выступает не
сам объект, а та предшествующая человеческая
деятельность по его духовному освоению, которая в нем
зафиксирована. Задача познания заключается в том, чтобы
преодолеть это предшествующее понимание предмета
как несовершенное, осознаЕ его лишь как «отчуждение»
духа, т. е. как необходимый момент его поступательного
развития. Гегель отрицает тот факт, что объекту
познания присуща своя внутренняя диалектика,
составляющая специфический закон его существования и развития.
Если мышление в процессе освоения предмета будет
исходить из внутренней логики предмета, оно, с точки
зрения Гегеля, неизбежно придет в тупик, ибо предмет
никак не может определить логику и последовательность
развертывания духа в конкретном материале.
Плодотворных результатов мышление достигнет лишь в том
случае, если оно будет двигаться в соответствии со своей
внутренней природой, истинная сфера проявления
которой — область чистого спекулятивного мышления.
«Сущее без духовной деятельности есть некоторая вещь для
сознания и столь мало составляет его сущность, что оно,
вернее сказать, есть то, что противоположно ей, и
сознание для себя действительно лишь благодаря негации
и уничтожению такого бытия» 1.
Таким образом, действительное содержание всякого
процесса познания, развертывающегося в любом
конкретном материале, по Гегелю, заключается не в
отражении присущей объекту своеобразной диалектики
развития, а в том, что благодаря ему человеческое
мышление поднимается на более высокую ступень в осознании
самого себя. Причем сам этот процесс восхождения духа,
его строгая закономерность полагается только
внутренней диалектической природой мышления.
История каждой конкретной науки обнаруживает
свое истинное содержание, лишь будучи осознана как
одна из необходимых ступеней процесса самораскрытия,
самообнаружения духом своей внутренней
диалектической природы.
Впоследствии «предметное» бытие духа в конкретных
областях научного знания снимается, и он возвращается
в свою собственную сферу. Это «снятие» отчуждения,
1 Гегель, Соч., т. IV, стр. 182.
101

возвращение духа к самому себе, происходит в сфере
философии. Последняя выступает у Гегеля как «наука
наук», как сфера, в которой обретает «последнюю
истину» каждая наука: история — в философии истории,
юриспруденция— в философии права, естествознание — в
натурфилософии, религия — в философии религии и т. д.
Подобная концепция не является плодом чистой
фантазии Гегеля. В ее основе лежит тот факт, что развитие
научного теоретического мышления осуществляется
лишь в процессе развития конкретных научных областей
знания и его внутренняя диалектика может быть
вскрыта лишь через обобщение тех законов, форм, способов
мышления, которые проявились и развернулись в
движении научного мышления. Иначе говоря, Гегель опирается
на то действительное положение, что эволюция
научного знания содержит в себе, но лишь в качестве одной
из своих сторон, процесс развития научного
теоретического мышления, зафиксированный в научных
исследованиях и представляющий собой философский
мировоззренческий элемент в каждой науке, отнюдь не
исчерпывающий, конечно, всего ее содержания. Идеализм
гегелевской концепции вырастает на основе раздувания
этой специфической стороны процесса развития научного
знания, преувеличения ее действительного значения,
абсолютизации этого философского элемента науки и
превращении его в мистическую самоцель исторического
развития.
Третируя и принижая конкретное научное знание,
Гегель спекулирует также на его исторически
относительном характере, на его неизбежной ограниченности
в каждую данную эпоху. Отводя философии роль
особой науки, с помощью которой усваивается истинное
непреходящее содержание любой отрасли знания, Гегель
исходит из того, что конкретное научное познание не в
состоянии дойти до «последней» сущности вещей; оно
не способно к этому по своей природе, как знание,
развертывающееся в отчужденной «предметной» сфере.
Выполнить эту роль может лишь спекулятивное
мышление средствами философских категорий, единственно
всеобщих и абсолютных, составляющих в своей
совокупности нерушимое здание истинной науки,
неподверженное разрушающему влиянию времени.
102

Правда, относительность конкретных научных
представлений не является для Гегеля основанием к тому,
чтобы усомниться в их ценности и необходимости.
«Снятие» отчуждения, совершающееся в сфере философии,
не тождественно в гегелевской трактовке полному
отрицанию всех результатов развития духа в сфере
отчуждения. Как раз наоборот, Гегель трактует этот процесс
как «предметное движение, которое вбирает в себя
обратно отчуждение», как «присвоение предметной
сущности путем снятия ее отчуждения». И тем не менее в
угоду своей идеалистической конструкции он
спекулирует на относительности конкретных научных истин,
стремясь поставить предел развитию «предметного»
научного знания, выше которого оно якобы не способно
подняться, и тем самым отстоять монополию
абсолютного исчерпывающего познания «последней сути» всех
вещей за философией как «наукой наук» и, в частности,
за своей философией.
Сведение Гегелем категории «отчуждения» к
опредмечиванию, овеществлению приводит в конце концов к
тому, что весь объективный мир, окружающий человека,
предстает у него в качестве «отчужденного духа».
Идеализм гегелевской концепции в этом пункте выступает
наиболее четко. Особенно резкую форму он
приобретает тогда, когда Гегель пытается в рамках своей
трактовки субъекта — объекта разграничить две
специфические формы «отчуждения» — естественную и
общественную и противопоставить их друг другу. Процесс
отчуждения духа в природе не представляет, согласно Гегелю,
действительной, развернутой во времени истории;
развитие духа происходит здесь лишь по видимости. Наоборот,
процесс отчуждения, совершающийся в сфере
общественной жизни, протекает во времени и составляет, с
точки зрения Гегеля, действительную историю развития
духа.
Корни этой мистификации лежат в ложности самого
идеалистического принципа исследования. Гегель
проводит такое резкое разграничение двух видов отчуждения
исключительно с позиций познавательного процесса, с
точки зрения специфики его развертывания в сфере
природных или общественных явлений, а не исходя из
самой природы и общества как таковых. Поскольку,
однако, процесс познавательной деятельности разверты-
^ 103

вается как естественноисторический процесс, специфика
которого состоит как раз во всеобщем характере его
категорий, с одинаковым успехом применимых для
отражения своеобразия развития как природных, так и
общественных явлений, постольку Гегелю удается в
резком разграничении двух видов отчуждения, корни
которого он сам усматривает в деятельности духа, субъекта,
схватить след существенного различия природных и
общественных явлений как своеобразных объектов
познания, имеющего место в реальной действительности.
Научное знание об обществе развивается в теснейшей
связи с развитием самого объекта, так что деятельность
познающего субъекта оказывается органически
включенной в качестве одной из сторон в процесс объективного
развития общества. История общественной науки
предстает как наполненный внутренними противоречиями
диалектический процесс развития научного знания,
движимый взаимодействием субъекта и объекта, в котором
не только познание деятельно осваивает объект, но и
само испытывает с его стороны постоянное воздействие.
Своеобразие развития естественнонаучного знания
определяется тем, что процесс его исторического
развития оказывается по времени несоизмеримым с историей
развития природы. Процесс движения естественных наук
от познания сравнительно простых форм движения к
более сложным развертывается тогда, когда все эти формы
в природе уже давно сложились, они теперь как бы
сосуществуют одновременно. Поэтому здесь основным
двигателем этого процесса выступает не сам объект, не
его действительная история становления и развития, а
процесс человеческой общественной практики, процесс
исторического преобразования и изменения природы
человеком.
Поскольку с гегелевских позиций история всякого
предмета отождествляется с историей его познания,
постольку историю природы Гегель рассматривает лишь
под углом зрения ее теоретического освоения в науке.
Отсюда неизбежно метафизическая ограниченность
современного Гегелю естествознания некритически
переносится им на самою природу и выдается за ее
специфическую объективную характеристику. Природа как
отчужденное бытие духа лишается, таким образом,
действительной истории.
104

Известным оправданием подобному истолкованию
природы может служить недостаточный уровень
развития естественных наук в эпоху Гегеля. Но это никак
не снимает отрицательного влияния исходных
идеалистических принципов рассмотрения проблемы
субъекта — объекта, закономерно приводивших Гегеля к
метафизическому истолкованию процесса развития
природы.
В связи с изложенным выше становится понятным,
что преодоление Марксом гегелевской трактовки
«отчуждения», развернутой в «Феноменологии духа», было
связано с критикой гегелевской концепции субъекта —
объекта в целом, с радикальной переоценкой общих
идеалистических принципов его диалектики. Эта критика
привела Маркса к коренному размежеванию со старой
философией вообще и заставила его заняться
разработкой проблем диалектики на материалистической основе.
К рассмотрению этих вопросов мы сейчас и приступим.
Критика Марксом гегелевской диалектики
и разработка некоторых принципов
научной методологии
Важнейшей особенностью марксовой критики
гегелевской диалектики в «Экономическо-философских
рукописях 1844 года» является органическое единство
экономического и философского подхода к
рассмотрению теоретических проблем. В этот период Маркс
приступил к выработке материалистического решения
мировоззренческих вопросов. Экономические взгляды
Маркса этого времени содержали в себе
социалистическую критику теорий буржуазной экономической науки.
Объединение этих двух точек зрения открывало широкие
перспективы для исследования диалектики
общественного развития, движения человеческой общественной
практики. Связь политической экономии и философии
в «Экономическо-философских рукописях 1844 года» —
это глубокий методологический принцип теоретического
исследования коммунизма и материализма, основная
предпосылка действительного преодоления идеализма
гегелевской диалектики и ограниченности старой
философии вообще.
105

В нашей исследовательской литературе, посвященной
процессу формирования марксистской диалектики, на
это единство двух аспектов обращают мало внимания.
Обычно анализируется значение трех великих открытий
в естествознании для выработки диалектического
метода, раскрывается роль революционной классовой борьбы
пролетариата, но остается в тени важное значение
первого этапа критики Марксом буржуазной политической
экономии и его первого анализа на этой основе
экономического положения рабочего класса в системе
капиталистического частнособственнического производства для
разработки марксистской методологии. Исследование
«Экономическо-философских рукописей 1844 года»,
знаменующих собой начало революционного переворота
в философии, показывает, что подобный подход к
вопросу формирования марксистской диалектики является
односторонним. Тот факт, что воззрения буржуазных
экономистов мало что могли дать Марксу для
выработки правильной методологии, не меняет существа
дела. Революционный переворот в философии с самого
начала был органически связан с введением в
философию точки зрения материальной производственной
практики общественно-исторического человека, а научное
понимание последней вырабатывалось у Маркса на основе
его занятий политической экономией в 1844 г.
Вся философская критика гегелевской диалектики
в «Экономическо-философских рукописях 1844 года»
осуществляется Марксом на основе глубокого
материалистического понимания сущности отчужденного труда.
Основной порок Гегеля Маркс усматривает в том, что
он, хотя и правильно понимает труд как «процесс
самопорождения человека», тем не менее «видит только
положительную сторону труда, но не отрицательную»1,
Маркс показывает, как на этой основе вырастает вся
мистификация, заключенная в гегелевской
идеалистической конструкции.
При всем том, что Гегель берет предметом своего
анализа только абстрактно-духовный труд, он очень
высоко оценивает его значение в процессе формирования
и развития человека. Он указывает, что только
благодаря труду человек впервые получает возможность, как
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 627.
106

в зеркале, увидеть себя самого, сознательно соотнестись
с другим человеком и тем самым с самим собой.
Современный человек есть результат, итоговый продукт
исторического процесса развития его собственной
деятельности— эту идею, выражающую собой глубокое
понимание «положительной стороны труда», как столбовой
дороги осуществления человеческой свободы, Гегель
проводит в «Феноменологии духа» очень убедительно.
Но от внимания Гегеля фактически ускользает та
конкретная общественная форма, в которой
осуществляется этот исторический процесс. Эта, по
характеристике Маркса, «отрицательная сторона труда»,
благодаря которой весь предметный мир продуктов
человеческой деятельности в условиях развитой
частной собственности из зеркала, отражающего человеку
общественный смысл его труда, превращается в
кривое зеркало, в котором человек перестает узнавать
самого себя, эта сторона принципиально не могла быть
объяснена с гегелевских исходных позиций.
Стремясь с помощью категории «отчуждения»
выразить определенный характер отношения человека к миру,
созданному его трудом, Гегель, однако, как мы уже
указывали выше, рассматривает в качестве
специфически человеческой деятельности исключительно духовную,
теоретическую деятельность человеческого сознания. Эта
ограниченность приводит Гегеля к ряду существенных
ошибок. Прежде всего она заставляет его
рассматривать все формы отчуждения, будь то богатство,
государство, религия и пр., в их отвлеченной форме, как
духовные сущности, как отчуждение чистого,
абстрактного философского мышления. Благодаря этому
оказывается, что все эти формы отчуждения не есть
действительные религия, государство, природа, богатство, не
реальные общественные силы, плоть которых состоит из
живой ткани материальных связей, сторон и отношений,
а система определенных знаний о природе, государстве,
религии и т. д., сотканная из продуктов мыслящего
человеческого разума, научных понятий, категорий
и т. д.
Поэтому реальная противоположность человека миру
вещей, опредмеченного труда, который в условиях
буржуазных частнособственнических отношений выступает
по отношению к нему как порабощающая его сила,
107

предстает в гегелевской интерпретации как
противоположность внутри сознания между самосознанием и
предметностью как его отчуждением. Маркс в своей
разработке категории отчужденного труда проводит
резкое разграничение между опредмечиванием труда в
процессе его осуществления и отчуждением субъекта от
объекта при капиталистических частнособственнических
условиях труда. У Гегеля эти категории
отождествляются, любое опредмечивание труда есть одновременно
акт его отчуждения. Это отождествление Гегелем
отчуждения и опредмечивания в первую очередь
подвергается Марксом критике.
Всякое осуществление труда предполагает
взаимодействие с предметом, является его опредмечиванием.
И если это опредмечивание рассматривать как
отчуждение, то этим самым само отчуждение увековечивается,
оно оказывается необходимым моментом движения
человеческой деятельности на всем протяжении процесса ее
исторического развития, выражающим внутренний закон
этого процесса во все времена и эпохи. Таким образом,
смазывается строгая историческая конкретность этой
категории.
Маркс показывает, что, поскольку у Гегеля сама
«предметность» «полагается самосознанием», т. е.
является его продуктом, абстрактной категорией, не
заключающей в себе ничего собственно предметного,
самостоятельного по отношению к самосознанию,
постольку сама противоположность сознания предмету
в гегелевской схеме оказывается чисто формальной
противоположностью, противоположностью «между в-себе
и для-себя, между сознанием и самосознанием, между
объектом и субъектом, т. е. противоположностью между
абстрактным мышлением и чувственной
действительностью» К
В гегелевском отождествлении отчуждения и
опредмечивания Маркс нащупывает исходный пункт всей
мистификации, заключенной в его трактовке отчуждения.
Он схватывает здесь существо принципиальной
противоположности своего мировоззрения типично
идеалистической трактовке вопроса, поднятой Гегелем в ранг
философской всеобщности.
1 /\. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 625
108

Упомянутый ранее Г. Вайншток, касаясь марксовой
критики гегелевской диалектики, выступает против
положения Маркса о том, что «Гегель не понимает
отрицательной стороны труда». Маркс выдвигал подобное
обвинение Гегелю лишь потому, утверждает Вайншток,
что не знал произведений Гегеля иенского периода,
предшествующих написанию «Феноменологии духа».
А между тем в них-де это понимание выражено
чрезвычайно ярко. Для подтверждения этого положения
Вайншток приводит выдержки из «Реальной философии»
Гегеля, где последний действительно подчеркивает
отрицательное влияние машинного труда на трудящегося
индивидуума. «Каждая хитрость, которой человек
(создавая машину.— Л. Я.) пользуется в отношении к
природе, оборачивается против него самого; чем больше он
от нее получает и чем больше он ее покоряет, тем
ограниченнее становится он сам. Тем, что он обработку
природы поручает машинам, он не снимает для себя
необходимости труда, а лишь отталкивается, отдаляется
от природы» 1.
Марксу действительно не были известны иенские
лекции Гегеля, но отсюда никак не следует, что Маркс
в этом пункте неправ и что Гегель на самом деле
вскрывает в этих лекциях отрицательную сторону труда.
Те выдержки, которые приводит Вайншток,
свидетельствуют о том, что Гегель фиксировал отрицательное
влияние машинного труда вообще, но ведь это — совсем
другая «отрицательная сторона труда», чем та, которую
имел в виду Маркс.
Труд, который совершается в сфере материального
производства, с точки зрения Гегеля, не является
столбовой дорогой человеческого развития. Его Гегель
третирует как сферу «нужды и рассудка», в которой дух
никак не может развернуть свою диалектику.
Отрицательную сторону труда Гегель не связывает со
специфической общественной формой, в которой осуществляется
трудовой процесс. А весь смысл марксовой критики
заключается именно в этом. Маркс не только
подчеркивает непонимание Гегелем этой «отрицательной стороны
труда», но и доказывает, что с гегелевских исходных
1 Heget, Jenenser Realphilosophie, I, «Sämtliche Werke», Bd. XIX,
hrsg. von G. Lasson, Leipzig, 1932, S. 237.
109

идеалистических позиций такое понимание вообще
нельзя было дать.
Вскрыть реальный отрицательный смысл отчуждения
труда можно лишь там, где за исходную сферу
рассмотрения принимается сфера материального труда, сфера
предметно-практической деятельности. Система
общественных отношений, которая складывается именно в этой
сфере, определяет особенности всех форм духовной
деятельности в ту или иную историческую эпоху.
Маркс доказывает, что гегелевская абсолютизация
духовного труда и третирование им материальной
трудовой практики закрывает ему двери для
действительного понимания «отрицательной стороны труда»,
заключенной в отчужденной человеческой деятельности,
лишает его возможности вскрыть ее реальные
исторические корни. С позиций философского идеализма
оказывается принципиально невозможным истинное решение
проблемы о путях и способах ликвидации
«отрицательной стороны труда». Эти позиции с неизбежностью
ведут Гегеля к иллюзорной утопической попытке найти
решение проблемы в сфере чистой мысли, через снятие
реальных общественных противоречий в процессе их
осознания в разуме.
Развертывая далее критику гегелевской концепции
отчуждения, Маркс показывает, что, поскольку у Гегеля
отчуждение по своей природе является духовной
сущностью, отчуждением мыслящего духа в предметной
сфере, а истинная форма духа—это логический,
спекулятивный, познающий себя дух, постольку у Гегеля «в
качестве полагаемой и подлежащей снятию сущности
отчуждения здесь выступает не то, что человеческая
сущность опредмечивается бесчеловечным образом,
в противоположность самой себе, а то, что она
опредмечивается в отличие от абстрактного мышления и в
противоположность к нему» 1. В этом положении заключена
вся квинтэссенция марксовой критики гегелевской
концепции отчуждения. Благодаря тому что
противоположность положительной и отрицательной сторон труда
в гегелевской интерпретации оказывается чисто
теоретической противоположностью между мыслью и
предметом, разрешение этой противоположности и устрапе-
1 К Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 626.
ПО

ние отчуждения предстает в результате как чисто
теоретический акт.
Отчуждение Гегель рассматривает как «отрицание»
самосознания; в соответствии с этим устранение
отчуждения выступает как следующая ступень
диалектического движения — «отрицание отрицания». Но
поскольку задача ликвидации отчуждения исчерпывается для
Гегеля актом теоретического осознания его
неистинности, его временного, преходящего характера как
момента развития, постольку гегелевская диалектика
отрицания как «движущего и порождающего принципа»
выступает как средство, с помощью которого борьба
реальных противоположностей переносится из реальной
действительности в сферу чистой мысли с целью их
примирения.
Проще говоря, для Гегеля устранить все
противоречия современного ему общественного бытия — это
значит лишь осознать тот факт, что человек в рамках этого
бытия ведет несовершенную, неистинную жизнь.
Человек, понявший это, тем самым устранил и разрешил все
действительные противоречия, «преодолел их
сознанием». «Человек (согласно Гегелю.— Л. Я.), понявший,
что в праве, политике и т. д. он ведет отчужденную
жизнь, ведет в этой отчужденной жизни как таковой
свою истинную человеческую жизнь» 1. «Поэтому у
Гегеля,— пишет далее Маркс,— отрицание отрицания не
есть утверждение истинной сущности посредством
отрицания мнимой сущности, а представляет собой
утверждение мнимой или отчужденной от себя сущности в ее
отрицании, или отрицание этой мнимой сущности как
предметной, находящейся вне человека и не зависящей
от него сущности и превращение ее в субъект» 2.
Неслучайно поэтому такую большую роль в
гегелевской конструкции играет категория «снятия»
(«Aufheben»), в которой переплетаются одновременно и
отрицание, и утверждение. Снятие отчуждения есть по
существу акт осознания его в качестве необходимого
момента развития духа. Последний, по Гегелю, не имеет в себе
никакой самостоятельной сущности, поэтому акт
обнаружения его истинного значения осуществляется путем
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 634.
2 Там же, стр. 635.
J11

временной материализации и объективизации энергии
духа, которую этот последний на мгновенье закрепляет
в виде продукта и придает ему опять-таки на мгновение
и лишь для видимости роль самостоятельного предмета.
Снятие отчуждения оказывается одновременно
упразднением этой видимости и восстановлением этого
истинного значения отчуждения. «В реальной
действительности,— пишет Маркс,— частное право, мораль, семья,
гражданское общество, государство и т. д. продолжают
существовать попрежнему, они только стали моментами,
формами существования и наличного бытия человека,
которые не имеют силы изолированно друг от друга,
отменяют друг друга, порождают друг друга и т. д.
Моменты движения. В их действительном существовании
эта их подвижная сущность скрыта. Она
обнаруживается, раскрывается впервые только в мышлении, в
философии...» 1
Маркс, таким образом, четко уясняет себе, что на
почве философского идеализма закон отрицания
отрицания теряет всю свою критическую силу, и снятие
отчуждения становится по существу его утверждением, его
теоретическим оправданием и закреплением. На почве
философского идеализма диалектика превращается
в метод, оправдывающий такое «изменение»
действительности, которое на деле ограничивается лишь иным
ее истолкованием. Неслучайно поэтому несколько
позднее, в «Святом семействе», разоблачая методологию
младогегельянцев, Маркс опирается на эти свои
выводы, подчеркивая, что «абсолютная критика научилась
из «Феноменологии» Гегеля, по крайней мере, одному
искусству — превращать реальные, объективные, вне
меня существующие цепи в исключительно идеальные,
исключительно субъективные, исключительно во мне
существующие цепи и поэтому все внешние, чувственные
битвы превращать в битвы чистых идей»2. Таким
образом, то снятие отчуждения, которое осуществляется
у Гегеля, по существу оставляет нетронутым сам
предмет, в котором кристаллизованы и закреплены в
отчужденной форме производительные силы человека.
Именно поэтому обратное присвоение этих сил, противостоя-
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 635.
2 К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 2, 1955, стр. 90.
112

щих человеку в виде чуждых ему предметов, в
результате гегелевского «снятия» отчуждения, оказывается
«присвоением, которое совершается в сознании, в
чистом мышлении, т. е. в абстракции, есть присвоение этих
предметов как мыслей и движений мыслей...» *
Подвергая критике гегелевское «отрицание
отрицания», Маркс не отбрасывает его целиком. Тот факт, что
в системе гегелевского объективного идеализма этот
принцип используется в качестве средства примирения
противоположностей, не может служить основанием для
того, чтобы выбросить за борт его богатое
положительное методологическое содержание. Об этой стороне
марксовой критики гегелевской диалектики тем более
стоит упомянуть, что в недалеком прошлом закон
отрицания отрицания не пользовался благосклонностью у
некоторых наших философов. А между тем очевидно,
что четыре черты диалектического метода не учитывают
одной из важнейших сторон диалектико-материалисти-
ческой теории развития, той черты, которая отражается
в законе отрицания отрицания. Маркс же на нее
указывает как на главный положительный момент
гегелевской конструкции. Это — момент связи настоящей
ступени развития с предыдущей, момент преемственности,
удержания положительных результатов, достигнутых
в предшествующем развитии. Правда, у Гегеля эта черта
выпячивается как главная, доминирующая черта
процесса развития. (Гегель даже внутреннюю
противоречивость вещей выводит из некоей присущей всякому
феномену, явлению духа отрицательности.) Маркс, как мы
уже показывали, выдвигает на первый план принцип
единства и борьбы противоположностей. Однако этот
факт не может снять важности учета той черты
процесса развития, которую Гегель вскрыл в принципе
отрицания отрицания.
Рассмотрение гегелевского отождествления
категорий отчуждения и опредмечивания, а также анализ
гегелевской схемы полагания и снятия отчуждения
являются основными моментами марксовой критики
гегелевской трактовки отчуждения. В результате этой
критики, как уже было выяснено, Маркс устанавливает, что
философский идеализм извращает диалектику, притуп-
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 626.
5 Л . Н. Пажитнов
113

ляет ее критическое острие, тем самым он окончательно
преодолевает его, размежевывается с ним. Важность
этого вывода необходимо подчеркнуть потому, что в
современной буржуазной философии стало модой
отождествлять Маркса с Гегелем, рассматривать диалектику
вообще как метод движения мысли и на этом основании
объявлять ее «идеалистическим моментом в марксизме».
С точки зрения неотомистов, иррационалистов
соединение диалектики с материализмом есть «чудовищное
противоречие», искать диалектику в сфере самих вещей они
считают бессмысленным занятием. И те и другие
объявляют диалектику «великой духовной силой»,
призванной исцелить мир, доказывают, что именно
диалектическое мышление наиболее соответствует духовному строю
современного человека и т. д., но при этом трактуют ее
как чисто субъективную деятельность, как движение
понятий. Именно в таком духе «обрабатывают» они и
материалистическую диалектику Маркса, рассматривая
его в одном ряду с Гегелем как великого представителя
диалектической философии и полностью игнорируя при
этом принципиальное отличие материалистической
диалектики от идеалистической. «Историческое воззрение
Маркса, строго говоря; так же мало материалистично,
как и гегелевское» 1,— пишет Ланге. «Марксизм в
основе своей представляет лишь возвращенный к своей
собственной сущности гегелизм»2,— утверждает Гом-
мес. Подобные идеи можно обнаружить и в сочинениях
Веттера, Мерло-Понти, Боркенау и др. Иррационали-
сты, объявляя себя приверженцами диалектики, видят
главную заслугу ее в том, что она-де полностью
преодолела ту традиционную пропасть, которую разверзла
между сознанием и бытием, между мышлением и
реальностью метафизика, и впервые постигла подлинную
сущность взаимопроникновения и тождества субъекта и
объекта. Критическое отношение Маркса к
предшествующему метафизическому материализму они выдают за
решительное размежевание Маркса с материализмом
вообще. Именно с этих позиций, утверждает Ланге,
Маркс якобы упрекал Фейербаха за то, что он «...не
1 M. G. Lange, Marxismus, Leninismus, Stalinismus, Stuttgart,
1955, S. 49.
2 /. Hommes, Von Hegel zu Marx, S. 360.
114

схватывает реальный мир как совокупность чувственной
деятельности индивида» 1.
Нет поэтому ничего удивительного в том, что,
игнорируя, смазывая принципиальное различие между
материалистической диалектикой и идеалистической, они не
могут понять и рациональное содержание гегелевской
концепции «отчуждения». Развертывая теорию полага-
ния и снятия отчуждения духа, Гегель строго
ограничивает себя рамками философии как науки, рассматривая
ее лишь как теорию движения теоретического научного
мышления, т. е. лишь в пределах гносеологии. Это
отнюдь не приводило Гегеля к рассмотрению всей
реальности вообще на субъективно-идеалистический манер,
как отчуждения сознания. Современные же иррациона-
листы, пытаясь представить Гегеля своим
предшественником, трактуют его теорию «отчуждения» прямо
противоположным образом, произвольно выводя его
концепцию за рамки гносеологии и распространяя ее на
всю реальность, на все формы человеческой
жизнедеятельности вообще. Весь мир в результате оказывается
«отчуждением сознания», а «снятие отчуждения»
выдается за действительное упразднение объективного
бытия предмета. Неудивительно, что все рациональное
содержание гегелевской постановки этой проблемы
полностью пропадает.
Именно поэтому особенно важно подчеркнуть
значение тех выводов, к которым пришел Маркс в процессе
критики гегелевской концепции отчуждения, выводов
о том, что последовательное проведение диалектики
несовместимо с идеализмом, что диалектический метод в
сущности своей глубоко материалистичен.
Вместе с тем нельзя не учитывать и того, что эти
выводы резюмируют лишь критическую работу Маркса.
Если бы вся марксова критика гегелевской диалектики
в «Экономическо-философских рукописях 1844 года»
заключалась только в этом, роль ее с точки зрения
последующего развития марксистской диалектики была бы
весьма ограниченной. Значение ее вырастает из тогог
что она не является для Маркса самоцелью. Разбор
идеалистических пороков гегелевской схемы полагания
и снятия отчуждения служит Марксу отправным пунк-
1 M. G. Lange, Marxismus, Leninismus, Stalinisrnus, S. 33.

том для критики основных слабостей всей гегелевской
диалектики и разработки на этой основе ряда
фундаментальных принципов научной материалистической
методологии.
Правда, критика гегелевской диалектики не доведена
Марксом в «Экономическо-философских рукописях 1844
года» до конца. После критического разбора
«Феноменологии духа» Маркс переходит к гегелевской Логике,
и тут же рукопись обрывается. Свое положительное
понимание диалектики Маркс, очевидно, собирался (на
это он указывал в Предисловии) развернуть в конце как
итог всего изложения. Однако осуществить свой
замысел ему не удалось. Благодаря этому материал,
вскрывающий его собственное понимание вопросов,
оказывается ограниченным рамками тех проблем, которые
были поставлены Гегелем в «Феноменологии духа» и на
которые Маркс заостряет внимание при ее разборе.
Это — вопросы общей теории развития, «отрицания
отрицания», субъекта — объекта, теории и практики и др.
Что касается проблем собственно диалектики, как
логики и теории познания, их Маркс собирался
рассмотреть в процессе критического анализа гегелевской
Логики. Но проделать эту работу ему не пришлось. Тем не
менее тот круг вопросов, который Марксу удалось
охватить при анализе гегелевской «Феноменологии духа»,
бесспорно, заслуживает самого пристального внимания
как первый набросок решения важнейших принципов
научной материалистической диалектики.
* *
*
Оценивая гегелевскую концепцию отчуждения в
целом, Маркс указывает на то, что в ней «уже заключен
в скрытом виде, в качестве зародыша, потенции, тайны,
некритический позитивизм и столь же некритический
идеализм позднейших гегелевских произведений, это
философское разложение и восстановление наличной
эмпирии» 1.
Поскольку у Гегеля отчуждение является лишь
формой развития духа, постольку его сущность не рассма-
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 626.
116

тривается как самостоятельная специфическая
сущность. Диалектика развития конкретного научного
познания оказывается лишь отблеском диалектики
философских категорий. Любая область конкретно-научного
познания не заключает в себе никакой необходимой и
всеобщей истины. Истина ее как раз в том, чтобы
утвердить истину абсолютного, т. е. философского познания.
Все представления о предмете оказываются
односторонними, преходящими. Единственная прочная истина
предмета в том, что в процессе его освоения развивается
мышление.
Таким образом, каждому комплексу предметов и
явлений, которые изучает та или иная наука,
навязывается диалектика познавательного процесса. Поэтому
оказывается, что Гегель, как пишет Маркс, находится
в противоположности «как к действительной сущности
(предмета.— Л. П.), так и к непосредственной,
нефилософской науке, или к нефилософским понятиям, об этой
сущности» К
В итоге рассмотрения всех сфер научного знания
Гегель приходил к выводу, что единственная сфера, в
которой законы прочны и устойчивы,— это сфера чистой
мысли. Ее законы действительно обладают свойством
всеобщности и необходимости и составляют в своей
строго последовательной совокупности нерушимое
здание истинной науки. Что же касается диалектики внутри
любой конкретной науки, то она рассматривается
Гегелем лишь как отблеск диалектики мышления.
Эта концепция закрепляет в гегелевской философии
некритический подход к данным конкретных наук,
к тем теориям, которые в этих науках складываются.
Гегелевское «философское постижение» сущности этих
теорий в рамках философской системы объективного
идеализма направлено на выделение в них лишь
тех логических философских моментов, которые
подтверждают гегелевскую конструкцию развития духа.
В результате Гегель канонизирует достигнутую той
или иной наукой ступень в ее развитии, рассматривает
ее как высший предел, дальше которого она уже
своими средствами пойти не может. По отношению к
каждой науке «последний шаг» вперед делает якобы его
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 636.
5* Л. Н. Пажитнов 117

философия. Она включает эту науку в целостную
систему развития духовной культуры, произвольно завершая
тем самым ее развитие. В итоге получается, что у Гегеля
каждая наука предстает лишь как отблеск философской
науки, как «сырье» производства Логики. Что же
касается ее специальных определений, тех данных, которые
она добывает на пути все более глубокого
проникновения в сущность своего особого предмета, на пути
постижения его внутренней диалектики,— к ним Гегель
относится некритически.
Оценивая эту концепцию, Маркс говорит, что из нее
с необходимостью вырастает некритический позитивизм
как «философское разложение и воскресение наличной
эмпирии». Маркс, стало быть, по существу нащупывает
центральный пункт, в котором проходит решительный
водораздел между гегелевской и марксистской
диалектикой и который он наиболее полно и исчерпывающе
охарактеризовал позднее, в Послесловии ко второму
изданию I тома «Капитала»: «Для Гегеля процесс
мышления, который он превращает даже под именем идеи
в самостоятельный субъект, есть демиург [творец,
создатель] действительного, которое представляет лишь его
внешнее проявление. У меня же, наоборот, идеальное
есть не что иное, как материальное, пересаженное в
человеческую голову и преобразованное в ней» 1.
Гегелевское отождествление диалектики развития
предмета с диалектикой развития знания о нем
приводит к тому, что собственная диалектика предмета
игнорируется и подменяется диалектикой мышления о
предмете. Поскольку в действительности эти две диалектики
никогда полностью не совпадают, как логика вообще не
совпадает с логикой конкретного предмета, постольку
развитие объективной диалектики предмета взрывает
оковы, навязанные ему «наукой наук», и прокладывает
себе дорогу в конкретных научных исследованиях. Это
в свою очередь дискредитирует ту философскую
конструкцию развития, которая навязывалась Гегелем
предмету. Именно поэтому гегелевская диалектика не могла
устоять под напором развития конкретного научного
знания и не могла закрыть дорогу «некритическому
К. Маркс, Капитал, т. I, стр. 19.
118

позитивизму» как «воскресению наличной эмпирии»
на основе этого «философского разложения», который
уже потенциально, в виде «зародыша, тайны», скрывался
в гегелевской диалектике как ее отрицательная сторона.
Особенно наглядно выступает «некритический
позитивизм» гегелевской диалектики в сфере анализа
экономических отношений буржуазного общества.
Венгерский ревизионист Г. Лукач в книге «Молодой Гегель и
проблемы капиталистического общества» пытается
доказать, что Гегель развивает дальше учение классиков
буржуазной политической экономии, что в своих
взглядах на обмен, товар, стоимость и т. д. он «доводит
противоречия, объективно содержащиеся в некоторых
категориях экономической теории Смита, до такой высоты
диалектического осознания, с которой открываются
горизонты, неведомые Смиту» 1.
Это утверждение неправильно прежде всего потому,
что диалектический метод Гегеля не толкал его на
критическую оценку и переработку экономических учений.
В этом утверждении Лукача проявляется
ревизионистская тенденция к смазыванию принципиального
различия между гегелевской идеалистической диалектикой и
марксистской научной материалистической
методологией.
Гегель действительно был хорошо знаком с теориями
английской политической экономии, и развитая в них
проблематика вошла в его «Реальную философию»,
«Феноменологию духа», а впоследствии получила
окончательную завершенную форму в «Философии права». Но
из этого вовсе не следует, как это пытается представить
Лукач, что в своем отношении к классической
политической экономии Гегель хоть в какой-то степени
осуществил или хотя бы начал ту работу по ее подлинно
творческому научному переосмыслению и развитию, которая
выпала на долю Маркса. Как раз наоборот, именно в
отношении к классической политической экономии,
пожалуй, наиболее полно выразились, с одной стороны,
общий методологический порок гегелевской
конструкции, связанный с идеализмом в исходных пунктах, а
с другой — все величие научного подвига, совершенного
Марксом.
Цит. по журналу «Вопросы философии» № 5, 1956, стр. 153.
5**
119

Как в своих работах иенского периода, так и
позднее, в «Философии права», Гегель рассматривает
экономические проблемы как подчиненную составную часть
теории права. В центре его внимания и здесь стоит не
реальная экономическая структура буржуазного
общества, а проблема развития общественного сознания, его
правовой, юридической формы, которая выступает в его
интерпретации как сфера, регулирующая всю систему
экономических отношений между частными
собственниками. В таком аспекте анализ буржуазной экономики
неизбежно сводится к рассмотрению взаимоотношений
товаровладельцев в процессе обмена товаров, на рынке,
и из его сферы ускользает реальный способ
производства, действительно определяющий в конечном счете эти
взаимоотношения. Неслучайно при подобной
интерпретации экономической структуры буржуазного общества
Гегель видит основу, регулирующую процесс обмена
товаров не в количественном приравнивании труда — этой
основы трудовой теории стоимости, развитой
классической политэкономией,— а в «обоюдовыгодном договорном
отношении». Это отношение как всеобщая форма
юридического сознания является для Гегеля реальной
гарантией эквивалентного обмена товаров. В соответствии
с этим и стоимость рассматривается им совершенно
независимо от труда, лишь как общественно признанная,
юридически обоснованная оценка. Неслучайно также
весь анализ современной ему экономической
действительности Гегель подчиняет рассмотрению проблемы
развития правовой идеи равенства (начиная с периода
Французской революции 1789—1794 гг. и вплоть до
современного Гегелю состояния буржуазного общества),
основу которой он вскрывает в договорном рыночном
отношении. Гегель последовательно проводит мысль о
том, что над всей системой правовых отношений,
включая и их экономическое выражение, доминирует сфера
государства как той целостности, которая разрешает все
возникающие в хозяйственной и правовой
действительности противоречия между «великим богатством и
великой нищетой».
Едва ли после этого можно согласиться с
утверждением Лукача о том, что «Гегель, как и Смит,
рассматривает капиталистическую экономику как систему,
которая движется силой внутренней динамики, как
120

систему, которая сама снимает возникающие в ней
нарушения» 1.
Основной недостаток гегелевского подхода к
рассмотрению экономических явлений Лукач усматривает в
том, что рыночный договор выступает для Гегеля как
«концентрированное выражение всего нового
экономического строя»2. Но тем не менее во всей этой философ-
ско-правовой интерпретации экономических явлений,
рассматривающей их лишь как внешнее, поверхностно-
эмпирическое выражение правовых норм, как
«вещественное воплощение» правового сознания, Лукач видит
не коренной и последовательно проводимый принцип
гегелевской методологии, а частную
непоследовательность, некоторую «переоценку правовых принципов в
экономической жизни»3.
Игнорируя принципиальное различие гегелевского и
марксовского подхода к критике классической
буржуазной политической экономии, Лукач обходит проблему
отношения гегелевской философии к конкретным
наукам, к тем теориям, которые в них были развиты.
А именно здесь лежит ключ к пониманию гегелевского
«некритического позитивизма» по отношению к
«нефилософскому знанию», на который указывал Маркс. Теория
трудовой стоимости, развитая в английской
политической экономии, была для того времени одним из
лучших образцов создания такой целостной системы знания
внутри особой науки. Анализ переосмысления Гегелем
этого наследства с позиций идеалистического
понимания философии как «науки наук» обнаруживает всю
ограниченность такого понимания философии. Оно не
только не позволило Гегелю развить дальше
экономическую теорию классиков буржуазной экономической
науки, но даже не дало возможности достаточно глубоко
усвоить достигнутые ими результаты. Если английские
экономисты поставили перед собой проблему выяснения
источника прибыли на основе определения стоимости
трудом и эквивалентности обмена, то Гегель по
существу разделяет по этому вопросу тривиальные представ-
1 G. Lukacs, Der Junge Hegel und die Probleme der
kapitalistischen Gesellschaft, Berlin, 1954, S. 384.
2 Ibid., S. 442.
3 Ibidem.
121

ления, утверждая, что прибыль возникает в процессе
обмена из отчуждения товара. «Накопление богатства
совершается отчасти по воле случая, отчасти благодаря
всеобщности через распределение» *,— пишет он.
Вопреки утверждениям Лукача основные
предпосылки и положения гегелевского анализа экономических
явлений подчас прямо противоречат основным
принципам классической политической экономии. Гегелевская
попытка «философского постижения» экономической
теории в рамках целостной философской системы,
основанной на идеалистических принципах рассмотрения
духовной культуры как самодовлеющего фактора в
истории, здесь прямо и непосредственно привела к тому
«разложению теории» трудовой стоимости и
«воскресению наличной эмпирии», о которых пишет Маркс в
«Экономическо-философских рукописях 1844 года»,
характеризуя «некритический позитивизм» гегелевской
диалектики с точки зрения гносеологии.
Помимо гносеологического момента, в
характеристике Марксом «некритического позитивизма» гегелевской
диалектики заключен также и другой,
мировоззренческий, момент. Маркс по существу подвергает здесь
критике ту консервативную сторону гегелевской
диалектики, которая, как он писал впоследствии, оказалась
способом «прославления существующего положения
вещей».
Революционная сторона диалектики, которая, по
словам Маркса, заставляет «каждую осуществленную
форму рассматривать в движении, следовательно, также и
с ее преходящей стороны», которая «в позитивное пони-
мание существующего... включает в то же время
понимание его отрицания, его необходимой гибели»,— эта
сторона в системе гегелевского философского
идеализма мистифицируется. Поскольку гегелевская
диалектика в процессе движения познания подвергает
«отрицанию» только мысль о предмете, а сам объект остается
нетронутым,— более того, последний при всех своих
несовершенствах получает у Гегеля наивысшее философское
оправдание,— постольку само позитивное понимание
существующего оказывается некритическим. Очевидно,
1 Heget, Jenenser Realphilosophie, II, «Sämtliche Werke», Bd. XX.
hrsg. von G. Lasson, Leipzig, 1931, S. 232.
122

именно эту консервативную сторону гегелевской
диалектики имел в виду Маркс, когда он писал в 1873 г., что
он ее «подверг критике почти 30 лет тому назад», когда
сна была в моде у немецких филистеров, видевших в
ней лишь средство прославления существующих
общественных порядков.
Маркс не согласен с Гегелем в том, что в сфере
отчуждения духа (т. е. в материальном мире) не
заключено никакой внутренней, самостоятельной логики
развития. Маркс в это время уже понимает объективную
закономерность отчуждения труда, он стремится, как
мы показали ранее, найти ее корни в истории. Для
ликвидации отчуждения труда, согласно Марксу,
необходимо, чтобы внутри него созрели для этого реальные
предпосылки. Он исследует эти предпосылки, и в
диалектике Маркс ищет одно из средств научного
доказательства необходимости уничтожения частной
собственности и неизбежности наступления коммунизма.
Таким образом, в «Экономическо-философских
рукописях 1844 года» через критику «некритического
позитивизма» гегелевской диалектики впервые четко
определяется принципиальная противоположность марксова
и гегелевского понимания диалектики. Дальнейшая
работа Маркса в этом направлении привела его к
выводу, что диалектика отнюдь не является монопольной
сферой философской науки. Любое конкретно-научное
исследование должно исходить из той предпосылки, что
предмет, который подвергается исследованию, обладает
специфической логикой развития, которую необходимо
вскрыть и воспроизвести научными средствами.
Категории, выражающие и фиксирующие эти внутренние
связи и отношения в предмете, являются такими же
строго научными категориями, как и всеобщие философские
категории. В любой конкретной области явлений наука
может и обязана ручаться за то, что ее законы,
выраженные в научных категориях, являются всеобщими и
необходимыми. «Капитал» был создан Марксом как раз
на основе именно такого понимания задачи и
перспективы экономического исследования. Он знаменовал
собой окончательное утверждение противоположности
материалистической и идеалистической диалектики,
наметившейся и определившейся уже в «Экономическо-
философских рукописях 1844 года».
123

Преодоление «некритического позитивизма»
гегелевской диалектики подводит Маркса к переосмыслению
с материалистических позиций и другой
фундаментальной философской проблемы, мистифицированной
Гегелем, проблемы отношения субъекта и объекта.
В качестве субъекта у Гегеля выступает
самосознание, идея, оторванная от своего материального
субстрата и превращенная в самостоятельную сущность.
Действительный человек и природа становятся у Гегеля
просто предикатами, символами этой сущности. Именно
поэтому оказывается, что в качестве объекта у Гегеля
выступает не сам материальный предмет в совокупности
всех его связей и отношений, а мысль о нем,
составляющая его духовную сущность. Связи субъекта и объекта
оказываются ограниченными исключительно
теоретической сферой. «Поэтому,— пишет Маркс,— отношение
между субъектом и предикатом абсолютно извращено:
это — мистический субъект-объект, или перекрываю-
щая объект субъективность, абсолютный субъект как
процесс,., это — чистое, безостановочное кружение в
самом себе» К
В гегелевской схеме субъекта — объекта заключено
к рациональное содержание, и это подчеркивает Маркс.
Оно состоит, во-первых, в акцентировании активной,
творческой роли субъекта, в последовательном
проведении той мысли, что отношение субъекта и объекта не
есть раз навсегда данное и окостеневшее., Оно само
формируется, складывается в историческом процессе
активного взаимодействия обеих сторон. Сам субъект у
Гегеля окончательно оформляется как итог, результат
этого диалектического взаимодействия. «Величие
гегелевской «Феноменологии» и ее конечного результата,—
пишет Маркс,—...заключается, следовательно, в том,
что Гегель рассматривает самопорождение человека как
процесс,., в том, что он, стало быть, ухватывает
сущность труда и понимает предметного человека,
истинного, потому что действительного, человека как
результат его собственного труда» 2.
Но, несмотря на эти действительно содержащиеся в
гегелевской схеме рациональные моменты, сама схема
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 638.
2 Там же, стр. 627.
121

в целом оказывается порочной и никак не может
удовлетворить Маркса. Главный ее недостаток заключается
в том, что в качестве объекта у Гегеля выступает
исключительно опредмеченный субъект в форме отчуждения.
Субъект соотносится у Гегеля лишь с теми сторонами
объекта, которые уже освоены предшествующей
деятельностью человека. Именно поэтому основным
направлением деятельности субъекта оказывается
переосмысление и обобщение уже накопленного мыслительного
материала, переработка уже существующих
представлений о предмете в понятия. При этом сам предмет
ускользает из сферы взаимоотношений субъекта и
объекта. Деятельность субъекта, таким образом, никак не
направляется на исследование действительной логики
развития предмета. Эта последняя интересует Гегеля
лишь как отблеск движения духа. Именно поэтому
гегелевская диалектика при всей ее критичности в
области философии мирно уживается с весьма
некритическим отношением к предшествующим представлениям
о предмете в области конкретных наук. Диалектика
движения субъекта превращается в самоцель и перестает
быть методом добывания новых знаний о предмете,
средством отыскания объективной истины. Именно
поэтому процесс движения субъекта в объекте
оказывается «чистым, безостановочным кружением в себе».
Положительная разработка ««Марксом проблемы
отчужденного труда выступает по существу как
теоретическая предпосылка критики гегелевской схемы
субъекта — объекта. Она свидетельствует о преодолении этой
схемы в процессе разработки конкретной научной
проблематики.
Категория отчужденного труда, как мы уже
показали выше, содержит в себе характеристику
специфического отношения субъекта к объектам, созданным в
результате его деятельности и являющимся продуктами
ее, в условиях капиталистической
частнособственнической организации труда.
Объект здесь также выступает для Маркса как
опредмеченный субъект. Однако в отличие от Гегеля Маркс
нащупывает в процессе разработки проблемы, что «рас-
предмечение» объекта, т. е. взаимодействие в процессе
труда с теми его сторонами, которые уже подверглись
освоению в человеческой деятельности, отнюдь не исчер*
125

пывает еще его содержания. Процесс «опредмечения
субъекта» и «распредмечения объекта» почему-то
оказывается в условиях капитализма одновременно их
взаимоотчуждением. Гегель довольно просто выходит из
этого затруднения, отождествляя опредмечение с
отчуждением вообще. Маркс, однако, принять такое
решение не может. Для него этот факт становится
свидетельством того, что сущность объекта не совпадает
с опредмеченным субъектом и заключает в себе свое
собственное содержание, которое оказывается главным
моментом, определяющим характер процесса
опредмечения труда и его конечные результаты. Маркс уже
четко уясняет себе, что одной лишь предшествующей
деятельностью человека, опредмеченной в объекте и
опосредующей каждый новый акт опредмечения труда,
объяснить это содержание с материалистических
позиций невозможно.
Иначе говоря, материалистический анализ
отчужденного труда как особой формы отношения субъекта и
объекта натолкнул Маркса на исследование внутренней
диалектики движения самого объекта, тех его сторон и
связей, которые выходят за рамки того, что
вскрывается в процессе непосредственного опредмечения
субъекта, и которые сами определяют характер этого процесса.
Взаимосвязь капиталистической формы частной
собственности с отчужденным трудом как его
экономической основой, которую устанавливает Маркс, дает ему
возможность впервые осмыслить противоречие
опредмечения труда и его отчуждения как противоречие
содержания и формы объективного процесса
воспроизводства частной собственности на высшей ступени ее
развития. А это в свою очередь определяет постановку
проблемы дальнейшего исследования объекта, анализа
противоречий, составляющих внутренний закон его
движения и определяющих в конечном счете
специфическую форму их внешнего выражения.
Эта проблема была решена Марксом позднее в
«Капитале» через раскрытие тайны товарного фетишизма
на основе исследования объективных закономерностей
движения капиталистической, системы общественного
производства. Однако понимание предмета науки как
объекта, заключающего в себе внутренний источник
самодвижения и развивающегося в форме естественно-
126

исторического процесса, выступало уже как
необходимая методологическая предпосылка всей этой работы.
Первые основы этого понимания Маркс закладывает
в 1844 г. в Экономическо-философских рукописях» в
процессе критики гегелевской схемы субъекта — объекта и
материалистического переосмысления ее рационального
содержания.
Значение этой критики гегелевской схемы отношения
субъекта и объекта в «Рукописях» определяется еще и
тем, что через нее Маркс впервые подходит к
решающему выводу о роли практики в процессе познания.
В гегелевском понимании объекта науки как опред-
меченного субъекта была заключена плодотворная
мысль о том, что по отношению к научному познанию
объект выступает не просто как мертвая вещь. Наука,
соотносясь с предметом, всегда решает какую-либо
задачу. В самом предмете не заключено никакой
проблемы, и вырасти из него она не может. Эта проблема
вырастает лишь из взаимодействия этого предмета с
человеком, т. е. из сферы практической деятельности.
Практическое освоение предмета в процессе
человеческой деятельности всегда осуществляется в конечном
счете под углом выяснения возможности использования
предмета как орудия или средства удовлетворения
человеческой потребности. В этом процессе человек
видоизменяет предмет, приспосабливая его для себя,
поскольку «ни природа в объективном смысле, ни природа
в субъективном смысле непосредственно не дана
человеческому существу адекватным образом» К До тех пор,
пока направление этого преобразования совпадает с
внутренней логикой существования предмета, все идет
гладко, но как только они расходятся, и приходят в
противоречие друг с другом, т. е. когда человек пытается
преобразовать предмет в таком направлении, которое не
совпадает с внутренней логикой движения предмета, и
последний оказывает ему сопротивление, здесь
вырастает проблема, определяющая в самом общем плане
направление научного исследования.
Таким образом, объект, который дан науке как
предмет ее теоретического освоения, в каждом конкретном
случае предстает перед ней как существующий в опре-
1 К. Маркс и Ф. Энгельс Из ранних произведений, стр. 632.
127

деленном отношении, в определенной связи с
человеческой деятельностью, зафиксированной и опредмеченнои
в нем.
Этот факт не противоречит основному тезису
марксистской диалектико-материалистической теории
отражения, утверждающему, что источником познания
является объективная реальность, существующая вне
человека. Речь здесь идет о способе, которым эта
реальность задается науке как своеобразной высшей форме
отражения, развивающейся на основе практического
освоения человеком окружающей действительности.
Этот факт, в частности объясняет, почему так часто
науке трудно бывает четко выделить и определить свой
предмет исследования, почему вообще этот вопрос
вырастает для нее в научную проблему.
Своей критикой гегелевской схемы субъекта —
объекта Маркс подготавливает по существу ту мысль,
которая была блестяще сформулирована несколько позднее,
в «Тезисах о Фейербахе». Здесь, в «Рукописях», Маркс,
с одной стороны, подчеркивает заслугу Гегеля в том,
что он рассматривает предмет, действительность,
чувственность не в форме созерцания, а как деятельность
субъекта, развертывающуюся в объекте. С другой
стороны, Маркс отмечает и слабость точки зрения Гегеля,
ибо эта «деятельная сторона» развита Гегелем
абстрактно, т. е. как чисто теоретическая духовная деятельность,
поскольку Гегель не/ включает в свой анализ
материальной, чувственно-практической деятельности как таковой.
У Маркса здесь еще нет четкой формулировки этой
мысли, но многие существеннейшие предпосылки для нее
здесь уже имеются.
В противоположность Гегелю Маркс прямо
подчеркивает в «Рукописях», что «разрешение теоретических
противоположностей само оказывается возможным
только практическим путем, только посредством
практической энергии людей и что поэтому их разрешение
отнюдь не является задачей только познания, а
представляет собой действительную жизненную задачу, которую
философия не могла разрешить именно потому, что она
видела в ней только теоретическую задачу» 1.
«...Истинная практика является условием действительной и по-
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 594.
128

ложительной теории...»1 Отсюда вытекает и марксово
понимание основной слабости гегелевской
идеалистической трактовки отчуждения, которую он усматривает
в том, что у Гегеля «отчуждение самосознания не
рассматривается как выражение, как отражающееся в
знании и мышлении выражение действительного
отчуждения человеческой сущности» 2. А именно такой способ
рассмотрения является, с точки зрения Маркса,
единственно правильным и плодотворным.
Поскольку отчуждение захватывает и подчиняет себе
все сферы человеческого труда, в том числе и сферу
умственного труда, постольку те реальные
противоположности, которые вырастают на основе этого
отчуждения и которые вскрываются в теории, могут быть
решены только практическим путем, через практическое
уничтожение отчуждения и основанной на нем частной
собственности. Здесь Маркс подготавливает формулировку
той идеи, которая была дана им в «Тезисах о
Фейербахе»: «Общественная жизнь является по существу
практической. Все мистерии, которые уводят теорию
в мистицизм, находят свое рациональное разрешение
в человеческой практике и в понимании этой
практики» 3. И хотя в «Рукописях» эта гениальная идея
Маркса о единстве теории и практики еще не
сформулирована окончательно, она является плотью и кровью
всей критики гегелевской диалектики, становится
основным принципом анализа важнейших философских
проблем и применяется в конкретном исследовании.
Выше было указано, что главной чертой марксовой
критики гегелевской диалектики является органическое
единство экономического и философского углов зрения
в рассмотрении всех теоретических проблем. По
существу этот принцип служит конкретным выражением
тезиса о единстве теории и практики, и уже здесь он
применяется Марксом вполне сознательно.
Последовательно проводя этот принцип, Маркс
рассматривает и гегелевскую философию объективного
идеализма как одно из характернейших выражений всеобщего
отчуждения человеческой деятельности, охватывающего и
область духовного труда. «...Отчужденный от самого себя
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 605.
2 Там же, стр. 629.
3 К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 3, стр. 3.
129

человек,— пишет Маркс,— это также — отчужденный от
своей сущности, т. е. от своей природной и человеческой
сущности, мыслитель. Поэтому его мысли это — какие-то
застывшие духи, обитающие вне природы и вне человека.
Гегель собрал воедино и запер в своей «Логике» всех этих
застывших духов, рассматривая каждого из них сперва
как отрицание, т. е. как отчуждение человеческого
мышления, а затем как отрицание отрицания, т. е. как снятие
этого отчуждения, как действительное проявление
человеческого мышления...» 1
Маркс, таким образом, устанавливает чрезвычайно
глубокую связь между современным ему философским
идеализмом и всеобщим отчуждением труда. По существу
здесь еще в неотчетливой форме намечается идея о том,
что философский идеализм вырастает на основе
частнособственнической формы разделения общественного
труда, характеризующейся противоположностью физического
и умственного труда. Лишь когда умственный труд
отделяется от физического и конституируется в особую сферу
деятельности, человеческая голова оказывается в
состоянии вообразить себе, что ее продукты представляют собой
нечто иное, чем обобщение результатов объективной
реальности. Эта гениальная мысль, подчеркнутая
основоположниками марксизма несколько позднее,
фактически уже намечается в «Экономическо-философских
рукописях 1844 года» и оказывается чрезвычайно
плодотворной установкой в критике философского идеализма.
Идея единства теории и практики, впервые намеченная
в анализируемых «Рукописях», проводится Марксом как
основной методологический принцип в теоретической
работе. Она является главным философским завоеванием
этого произведения Маркса, знаменовавшим собой начало
революционного переворота в науке.
Поэтому неслучайно буржуазные комментаторы
Гегеля, затрагивающие в той или иной мере критику Марксом
гегелевской диалектики в 1844 г., основной упор делают
на дискредитацию именно этого принципа, поскольку
они чувствуют в нем главный исходный пункт всей
марксовой концепции. Один из'теоретиков
экзистенциализма Ж. Ипполит в своей статье, посвященной разбору
некоторых проблем гегелевской «Феноменологии духа»,
К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 640.
130

пытается опровергнуть именно этот пункт марксовой
критики гегелевской диалектики.
Анализируя кратко раздел «Самосознание» из работы
«Феноменология духа», Ипполит стремится доказать, что
Гегель дал здесь «основоположения исторической
действительности», нашел «всеобщие условия человеческого
существования» 1. Человек постоянно находится в какой-
нибудь ситуации. Однако эти ситуации предполагают
некоторые всеобщие предпосылки, которые чрезвычайно
важны, поскольку они в большей или меньшей мере
содержатся в каждой человеческой ситуации вообще. Какой же
требуется метод, чтобы вскрыть эти предпосылки? Ипполит
считает, что анализ «сущности» человека здесь Гегель
отвергает, поскольку-де он заставляет предполагать нечто
вроде «человеческой природы», в которую Гегель не верит
и понятие о которой он подверг критике еще в своих
ранних работах. Заслугу Гегеля Ипполит видит в том, что у
него истина выступает как продукт «человеческой
деятельности», как его творение и «полагается в сердце
существования через его опосредование»2. Ипполит
сопоставляет концепцию Гегеля с точкой зрения Маркса —
«одного из крупнейших последователей Гегеля» — и,
извращая позицию Маркса, пытается развенчать
материалистический принцип единства теории и практики.
Для Гегеля человек есть дух, что означает у него
синтез истории и коллективного становления, пишет
Ипполит. Истина выступает как закономерный
продукт духа в этой истории и через нее она
закономерно обосновывается разумом и становлением
человеческой истории. «Маркс же,— указывает
Ипполит,— исходит из классовой борьбы как
существеннейшего феномена истории, связывает эту борьбу с
понятием труда и труд — с первоначальным отношением
человека и природы» 3. Иначе говоря, в противоположность
Гегелю «он исходит не из разума, а из определенных
поступков, дел, фактов», но благодаря этому оказывается не
в состоянии вывести из них строго обоснованную
историческую закономерность, поскольку «все эти практические
дела и факты, как бы значительны они ни были, при всем
1 /. НурроШе, Die Situation des Menschen in der hegelschen
Phänomenologie, «Die Umschau», Hf. 6—7, Mainz, 1947, S. 654.
2 Ibid., S. 664.
3 Ibid., S. 654—655.
131

этом остаются только эмпирическими фактами, которым
могут быть противопоставлены другие факты, дела и
поступки» 1. Отсюда и проистекает якобы «неизбежная
двусмысленность его (Маркса — Л. П.) мышления».
Современный иррационализм не отрицает значения
практики, но трактует ее лишь как преодоление
абстрактной метафизической противоположности между сознанием
и материей. Все формы духовной деятельности иррациона-
листы рассматривают как различные способы
существования людей, как формы «коммуникации», т. е. общения
между ними. С этой точки зрения эти формы вообще
ничем не отличаются от материального производства, от
непосредственно практических форм деятельности.
Абстрактная метафизическая противоположность бытия и сознания,
материи и духа «преодолевается» таким образом, что обе
стороны противоположности растворяются в практике как
единстве, взаимопроникновении того и другого. В
результате все научное содержание идеи единства теории и
практики в иррационализме испаряется, оно теряет весь свой
материалистический смысл, и надо ли после этого
удивляться тому, что, например, неотомисты объявляют
принцип единства теории и практики «связующим звеном
между марксизмом и экзистенциализмом».
Даже беглый анализ этих типичных для современной
буржуазной философской мысли выпадов против
марксизма подтверждает, насколько глубоко подметил Маркс
более ста лет тому назад в принципе единства теории и
практики коренную противоположность буржуазного и
пролетарского мировоззрения.
Однако эта идея, которую Маркс впервые выдвигает
в 1844 г. как боевое знамя новой точки зрения в
философской науке, сознательно беря в качестве главного
отправного пункта своей теоретической работы реальную
практическую потребность пролетариата в ликвидации
отчужденного труда и радикальном преобразовании общества,
нуждалась в строго научном теоретическом обосновании.
Самое правомерность подобной постановки вопроса
нужно было аргументировать хотя бы потому, что с точки
зрения всей предшествующей философии подобный
принцип, подобное объединение практического и теоретиче-
1 /. Hyppolite, Die Situation des Menschen in der hegelschen
Phänomenologie, «Die Umschau», Hf. 6—7, Mainz, 1947, S. 654.
132

ского углов зрения неизбежно должно было вести к
«односторонности» и «предвзятости», т. е. к извращению
научной теории, нарушению ее «чистоты и
беспристрастности». Надо было доказать, что цели и потребности
пролетариата как класса, положенные в основу теории,
действительно ведут науку вперед, а не уводят в
сторону, и не только не лишают ее выводов объективной
ценности, но, наоборот, оказываются единственно
прочной гарантией от «односторонности» и «предвзятости».
Однако подобное доказательство можно было
осуществить лишь с позиций несравненно более глубокого
понимания сущности законов исторического развития
общества, с точки зрения глубокого проникновения в
законы и движущие пружины человеческой истории. Иначе
говоря, решение этой задачи неизбежно выводило Маркса
на путь разработки основ историко-материалистического
мировоззрения. С другой стороны, социалистическая
критика капиталистических частнособственнических
общественных отношений и их теоретического отражения в
буржуазной экономической науке, а также творческая
переработка рациональных моментов гегелевской диалектики
создавали все необходимые предпосылки для успешного
решения этой грандиозной научной проблемы.
Анализ первых шагов Маркса, которые он делает в
этом направлении в «Экономическо-философских
рукописях 1844 года», станет предметом нашего дальнейшего
рассмотрения, поскольку без этого представление о
данном произведении Маркса неизбежно окажется неполным.
Однако предварительно следует сделать некоторые
замечания.
Плеханов в статье «Философская эволюция Маркса»
писал, что «в сороковые годы Маркс и Энгельс, под
влиянием борьбы с реакцией, прикрывавшейся гегелевской
философией, и с философским филистерством левогегельян-
цев... абсолютно отрицательно относились к Гегелю, не
думая тогда отделять зерна от плевел, диалектический метод
от абсолютного духа»1. И еще: «На расстоянии более
двадцати листов «Святого семейства» мы ни разу не
встречаем оценки этого положительного значения
гегелевской философии»2. Весь путь Маркса и Энгельса
1 Г. В. Плеханов^Соч., т. XVIII, 1928, стр. 332.
2 Там же.
133

Плеханов делит на три этапа: «первый этап —
абстрактное гегелевское самосознание, второй этап — конкретно-
абстрактный человек Фейербаха, третий и последний
этап — реальный человек, живущий в реальном
классовом обществе, в определенной
общественно-экономической обстановке»1.
В нашей литературе критикуются эти положения
Плеханова, при этом обычно отмечается, что в основе
плехановской концепции развития философских взглядов
Маркса лежит отрыв теории от революционной практики
пролетариата, и на этом ставится точка. Между тем в
подобной форме правильная по своему существу и
направлению критика оказывается бездоказательной.
Плеханов, характеризуя период первой половины 40-х
годов в философском развитии Маркса как «фейербахов-
ский», аргументирует это, во-первых, тем, что якобы
отношение Маркса к Гегелю в этот период примерно такое же,
как и отношение Фейербаха. Маркс будто бы «не отделяет
зерна от плевел», как и Фейербах. Во-вторых, Плеханов
указывает на то, что по своему положительному
пониманию основных философских проблем Маркс якобы стоит
еще в этот период на фейербаховских,
абстрактно-созерцательных позициях. Ясно, что для опровержения этой
точки зрения одних указаний на разрыв у Плеханова
теории и практики недостаточно. Эти указания хороши
как аргументированный вывод, опирающийся на факты,
но самих фактов он заменить не может, даже если и
очевидна неправильность концепции Плеханова.
«Экономическо-философские рукописи 1844 года»,
подводящие нас к истокам революционного переворота в
философии, где Маркс впервые на основе серьезной критики
политической экономии закладывает материалистический
фундамент для всей последующей разработки своего
мировоззрения и намечает обширную программу
теоретической работы на многие годы вперед, дают все основания
для того, чтобы на фактах доказать несостоятельность
точки зрения Плеханова.
Фейербаховская критика гегелевской философии
действительно по своему существу была негативной и поэтому
односторонней. Основную задачу Фейербах видел в том,
чтобы доказать ее органическое родство с теологией и тем
1 Г. В. Плеханов, Соч., т. XVIII, стр. 333.
134

самым отвергнуть ее целиком. Вопросы религии, по
собственному признанию Фейербаха, в течение всей его
жизни были «главным предметом его мышления». Фейербах
стремился вскрыть земную сущность религии, «свести все
сверхчеловеческое к человеку», доказать, что религия
представляет собой отчуждение человеческой сущности и
закрепление в божественных образах человеческой
фантазии и воображения.
Подходя с этих позиций к критике гегелевской
философии, Фейербах рассматривает ее как «последнее
убежище, последнюю рациональную опору теологии», стремясь
доказать, что все ее главные принципы в сущности
являются логическим выражением теологических христианских
догм, что гегелевское отчуждение мышления от реального
действительного субъекта есть не что иное, как
логическая интерпретация самоотчуждения человека в религии.
Иначе говоря, Фейербах исследует и критически
преодолевает гегелевское отчуждение только с точки зрения его
результатов, окончательных философских выводов. Весь
же процесс, который приводит Гегеля к этим выводам и
который воспроизводится в его концепции как полный
внутренних противоречий, глубокий историзм, тесная
взаимосвязь в гегелевском «отчуждении» философии и
политической экономии — все это богатство рационального
содержания выпало из поля зрения Фейербаха. Поэтому,
несмотря на преимущество своих исходных
материалистических позиций, Фейербах не смог преодолеть гегелевскую
концепцию и выйти за рамки буржуазного мировоззрения.
Критика гегелевской диалектики и философского
идеализма, которую развертывает Маркс в «Экономическо-
философских рукописях 1844 года», представляет собой
нечто качественно иное по сравнению с фейербаховской
критикой гегелевской философии. Маркс, правда, высоко
оценивает заслуги Фейербаха, подчеркивая его роль в
«основании истинного материализма и реальной науки».
Он также принимает на вооружение и фейербаховскую
материалистическую критику спекулятивной
идеалистической философии как «теологии, превращенной в
логику, в приемлемом для ума и современности виде». Но
это именно те заслуги, которые признавали за
Фейербахом основоположники марксизма и в более поздний
период и которые признаем сейчас мы. Признание их,
следовательно, не говорит за то, что Маркс в это время
135

полностью некритически разделяет все пункты фейерба-
ховской критики Гегеля.
В предисловии к «Экономическо-философским
рукописям 1844 года» Маркс указывал, что материалистические
открытия Фейербаха требуют для своего доказательства
анализа диалектического метода. В «Рукописях» он
пытается дать такое доказательство, и те шаги, которые он
делает в этом направлении, критически переосмысливая
рациональные моменты гегелевской диалектики, выводят
его далеко за пределы фейербаховского материализма.
Глубокая разработка категории отчужденного труда
приводит Маркса к выводу, что тайна
религиозно-идеалистического сознания заключается в том, что частная
собственность ставит человека в иррациональное отношение к
труду и его продуктам, что, следовательно, ключ к
раскрытию этой тайны лежит в условиях материального
производства — этой «раскрытой книге человеческих
сущностных сил, чувственно представшей перед нами
человеческой психологии».
Позднее, в «Тезисах о Фейербахе», резюмируя свою
критику антропологической ограниченности
фейербаховского материализма, Маркс указывал на то, что сведение
Фейербахом религиозной идеологии к ее светской основе
решает лишь одну половину задачи. Другая ее половина
состоит в том, чтобы из внутренней «саморазорванности
и самопротиворечивости этой земной основы» объяснить
факт раздвоения мира на религиозный и светский и затем
эту основу «практически революционизировать» К
Решение этой второй половины задачи, т. е. выяснение
«саморазорванности и самопротиворечивости земной
основы», Маркс уже начинает в «Экономическо-философ-
ских рукописях 1844 года», он делает эту проблему
главным направлением всей своей теоретической работы.
Более того, в противоположность Фейербаху, видевшему
основное средство преодоления религии в образовании и
просвещении, Маркс доказывает зависимость этого
преодоления от ликвидации реального экономического
отчуждения труда в материальном производстве, подчеркивая,
что «религиозное отчуждение как таковое происходит
лишь в сфере сознания, в сфере внутреннего мира
человека, но экономическое отчуждение есть отчуждение дей-
См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 3, стр. 2.
136

ствительной жизни,— его упразднение охватывает
поэтому обе стороны» i.
Эта установка дает возможность Марксу подойти к
критике гегелевской диалектики с принципиально иных
позиций, чем Фейербах. В диалектике Маркс ищет
средство научного доказательства необходимости этого
«практического революционизирования» общества. Именно
поэтому в процессе критики Гегеля Маркса интересуют не
только результаты, выводы его диалектики, но сам
диалектический процесс их рождения, логика движения и
развития мысли, глубокий историзм и все богатство
рационального содержания, заключенное в гегелевских категориях
«отчуждения», «отрицания отрицания», «снятия»,
«субъекта — объекта» и др.
Процесс переработки гегелевской диалектики у Маркса
приобретает творческий характер, а это в свою очередь
способствует серьезному углублению тех исходных
материалистических позиций, заслугу в обосновании которых
Маркс справедливо приписывал Фейербаху.
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 589

^МВНННИШНМШ^
ГЛАВА IV
ИСХОДНЫЕ ПРИНЦИПЫ НОВОЙ СОЦИОЛОГИИ
Основное внимание Маркса в «Экономическо-философ-
ских рукопиях 1844 года» сконцентрировано на разработке
проблем политической экономии, научного коммунизма и
диалектики. Социологические вопросы (если судить по
предисловию, раскрывающему первоначальный замысел
Маркса) он намеревался рассмотреть в конце
изложения как итог всей критической работы. Рукопись
осталась незаконченной, и эти вопросы в систематическом
виде оказались нерассмотренными. Тем не менее на
характеристике историко-социологических взглядов
Маркса этого времени нельзя не остановиться. Это тем
более необходимо сделать, что до открытия «Экономи-
ческо-философских рукописей 1844 года» этот вопрос
решался на основе анализа более поздних работ Маркса
(например, «Святого семейства», где многие проблемы,
уже разработанные Марксом, в силу специфических
задач, стоявших перед этим произведением, не были
освещены) .
«Экономическо-философские рукописи 1844 года»
проливают новый свет на процесс формирования
марксистской социологии и ее отношение к предшествующему,
в первую очередь фейербаховскому, материализму.
Буржуазные фальсификаторы марксизма и
ревизионисты пытаются извратить реальный смысл содержания
марксова материализма. Выше, уже было показано, что
они, цепляясь за недостаточную разработанность основных
историко-материалистических идей, стремятся представить
«Экономическо-философские рукописи 1844 года» в
качестве нового главного аргумента, подтверждающего якобы
истинность характеристики марксова материализма пер-
138

вой половины 40-х годов как «фейербахианского». Это
определяет важность принципиального решения вопроса
о характере марксова материализма этого периода на
материале данных рукописей.
Значение фейербаховского материализма для развития
марксистского мировоззрения велико, и оно достаточно
выяснено в нашей литературе. Фейербах своей
сокрушительной критикой философского идеализма и утверждением
материализма расчистил Марксу путь для критики
гегелевской диалектики. Его антропологический материализм,
ставящий в центр анализа отношение человека к человеку,
несмотря на всю свою ограниченность, был историческим
шагом вперед по сравнению с предшествующим
механистическим французским материализмом XVIII в., он
облегчил Марксу переход к историческому материализму.
Поэтому Маркс и рассматривает Фейербаха в данных
рукописях как ближайшего союзника в борьбе против
религии и идеализма, подчас даже переоценивая его
действительные заслуги. Цепляясь за этот «культ Фейербаха»,
буржуазные идеологи стремятся представить Маркса
этого времени как последовательного убежденного
фейербахианца, тем более что сам Маркс широко пользуется
его терминологией. Но этим они схватывают лишь
поверхностное, субъективное отношение Маркса к
Фейербаху и оставляют в тени сложный процесс
формирования нового диалектико-материалистического понимания
сущности человека и его истории, развертывающийся
первоначально еще в старых философских терминах.
Фейербах сделал главной темой своей философии
проблему естественного в основных жизненных проявлениях
человека; этим он фактически открыл доступ к анализу
социальных проблем вообще. Однако подлинно научное
решение социальных вопросов на базе его философии
было невозможно. Экономика, политика, право,
искусство и т. д.— все это оставалось по существу вне
философии Фейербаха. Перейти к общественным проблемам
не позволяли ему исходные принципы его концепции.
Фейербаховский «земной человек», писал впоследствии
Маркс, возник, «как из куколки, из бога
монотеистических религий», т. е. он был лишен всех тех исторически
развитых качеств, которые могли выработаться и
обнаружиться лишь вне самой религии, в сфере
действительного социального общения людей. «Земная природа»
139

тех сторон деятельности человека, которые проявляются в
области права, политики, искусства, науки Фейербахом не
была выяснена. Поскольку общественные черты человека
в той мере, в какой они исследуются Фейербахом,
понимаются им чисто антропологически, как исключительно
естественное достояние, постольку реальная основа
развития этих черт в человеке остается фактически не
рассмотренной в его философии: роли труда в формировании
человека Фейербах уделяет значительно меньше
внимания, чем, например, Гегель. Все изложение проблемы
труда Фейербах облекает в иносказательную форму анализа
«иудаизма».
Например, в работе «Сущность христианства» в
разделе «Значение творения в иудействе» Фейербах
непосредственно рассматривает библейскую догму о сотворении
мира из ничего, но действительным предметом является
созидательная трудовая деятельность человека вообще.
В процессе этой деятельности, утверждает Фейербах,
«человек смотрит на природу как на практическое средство
удовлетворения своей воли и потребностей и низводит ее
в своем представлении на степень простого орудия,
простого продукта воли» К Трудовую деятельность Фейербах
рассматривает как высшее выражение своеволия,
своекорыстия, практицизма, торгашеского отношения к жизни.
Все эти качества он признает неотъемлемыми
атрибутами иудейской религии. Насыщение, по его мнению, есть
конечная цель всякого трудового действия, «поедание»,
т. е. уничтожение, предмета, есть то, к чему сводится
всякий практический акт.
Фейербах относится ко всему этому с нескрываемым
отвращением, однако выйти за рамки такого понимания
практики «лишь в грязно-иудейской форме ее
проявления» (Маркс) он не в состоянии. Труд, по мнению
Фейербаха,— это деятельность, всегда осуществляющаяся по
принуждению потребности, как служение ближайшим
целям, как разрушение собственной меры предмета в
угоду человеческим вожделениям.
«Иудаизму» Фейербах противопоставляет
художественное отношение к действительности древних греков. Его
он рассматривает как образец чистого теоретического
1 Л. Фейербах, Избранные философские произведения в двух
томах, т. II, Госполитиздат, 1955, стр. 143.
140

созерцания, не искаженного грубым влиянием
практической потребности, относящегося к вещи бескорыстно.
Практическое и теоретическое освоение мира вообще
являлись для Фейербаха двумя взаимоисключающими
способами отношения к предмету. С его точки зрения,
практика, насилующая природу, никак не может служить
основой для теоретического освоения предмета в науке,
стремящейся познать предмет таким, каков он есть «сам в
себе».
Выше было показано, что в результате критики
гегелевской диалектики, а также феиербаховского понимания
тайны религии Марксу удалось значительно расширить
рамки категории «отчуждения» и наполнить ее новым
содержанием. В процессе огромной критической работы,
предпринятой Марксом в «Экономическо-философских
рукописях 1844 года», он несравненно глубже, чем
Фейербах, вскрывает общественную сущность человека.
Анализируя взаимодействие его с природой, Маркс уясняет,
что отношение человека к природе не является
непосредственным, а опосредуется через общественный труд. На
место феиербаховского непосредственного единства
человека и природы Маркс выдвигает новый исторический
элемент — промышленность как «раскрытую книгу
человеческих сущностных сил». Место феиербаховского
понимания человека как части природы у Маркса занимает
идея человека как совокупности общественных
социальных сил, формирующих его и формируемых им самим в
историческом процессе развития общественного
производства. На основе этих положений Маркс начинает
разработку основных категорий нового мировоззрения,
категорий общественного бытия, общественного сознания,
подчеркивая, что «как родовое сознание человек
утверждает свою реальную общественную жизнь и только
повторяет в мышлении свое реальное бытие...» 1 В процессе
критики буржуазных частнособственнических отношений
и научного исследования коммунизма Маркс выдвигает
целый ряд глубоких положений об определяющей роли
материального производства в общественной жизни,
подчеркивая, что «вся так называемая всемирная история
есть не что иное, как порождение человека человеческим
трудом»2, что «религия, семья, государство, право,
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 591.
2 Там же, стр. 598.
141

мораль, наука, искусство и т. д. суть лишь особые виды
производства и подчиняются его всеобщему закону»1.
Зародышем нового понимания истории является мысль
Маркса о том, что в движении частной собственности
дан как эмпирический, так и теоретический фундамент
не только политической экономии, но и всего
революционного движения2. Эта гениальная формулировка
вплотную подводит Маркса к трактовке отношений
собственности как основы, базиса общественной жизни, данной
в классической форме позднее, в предисловии «К
критике политической экономии».
Подобных мыслей, которые представляют собою
зародыши новой научной социологии, в тексте «Рукописей»
очень много. Однако они все же представляют собой лишь
отдельные фрагментарные замечания, разбросанные в
тексте и не систематизированные самим Марксом.
Чрезвычайно важно подчеркнуть закономерный характер
рождения этих набросков и вскрыть реальную теоретическую
основу, на которой они возникли. Этим самым выясняется и
историческое значение этих зародышей нового
материалистического понимания истории как факторов,
свидетельствующих о принципиально новых путях и тенденциях
развития философской науки, впервые открывшихся перед
Марксом и совершенно недоступных фейербаховскому
материализму.
В то же время необходимо подчеркнуть, что, хотя все
эти зародыши нового понимания истории и подрывают в
корне ревизионистскую концепцию современных
буржуазных фальсификаторов, трактующих марксистский
материализм как «систему философской антропологии», тем
не менее сами они требуют своего дальнейшего
раскрытия. Ведь авторы этой концепции могут возразить:
Да, действительно эти наброски и фрагменты
намечают направление и тенденцию дальнейшего
развития Маркса. Но это всего лишь отдельные
фрагментарные замечания, зародыши будущего, которые по своему
удельному весу еще в это время очень невелики и потому
никак не могут изменить общей оценки марксовой
трактовки проблем философского материализма в период
1844 г., в сущности своей еще всецело остающейся в
рамках философского антропологизма. Они якобы никакие
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 589.
2 См. там же, стр. 588.
142

могут изменить того факта, что в целом, в основных
пунктах, в понимании человека, его сущности, Маркс еще в
это время полностью разделяет фейербаховскую точку
зрения.
Для того чтобы полностью опровергнуть эту
ревизионистскую концепцию и отстоять принципиальную
самостоятельность марксистского философского мировоззрения,
необходимо доказать, что в положительной разработке
некоторых важнейших общефилософских проблем в
«Рукописях» Маркс уже выходит за рамки абстрактного
антропологизма Фейербаха. Должно быть показано, что
грандиозная критическая переработка высших достижений
буржуазной экономической и философской науки с
позиций классовых революционных требований пролетариата
дала Марксу возможность принципиально по-новому
решить некоторые фундаментальные общефилософские
проблемы, занимавшие центральное место во всей
предшествующей философии и, в частности, в философии
Фейербаха. Иными словами, нам предстоит показать, что и в
понимании сущности человека, его социального и
духовного облика, специфики его жизнедеятельности, в
трактовке проблемы чувственного восприятия человеком
действительности, составляющих краеугольные камни
фейербаховского антропологизма, Маркс уже встает на
совершенно иные пути решения этих проблем, четко
выражающие собой как коренную противоположность
классовых позиций Маркса и Фейербаха, так и
принципиальное различие их отправных методологических установок.
Рассмотрение разработки этих проблем в «Экономиче-
ско-философских рукописях 1844 года» даст возможность
вскрыть и проанализировать некоторые важные исходные
пункты формирования нового материалистического
понимания истории, разработанные здесь Марксом в более
или менее систематической форме и послужившие
теоретической основой для его последующей работы в этом
направлении.
Анализ Марксом значения общественного труда
в историческом процессе развития человека
Разбирая основные черты марксовой критики
гегелевской диалектики, мы подчеркивали органическое единство
экономического и философского углов зрения в рассмо-
143

трении основных методологических проблем и пытались
показать, насколько это единство оказалось
плодотворным. Не менее плодотворные результаты это единство
принесло и в разработке материалистического
понимания истории и преодолении антропологической
ограниченности фейербаховского материализма.
Наиболее значительным результатом работы Маркса в
этом направлении в «Экономическо-философских
рукописях 1844 года» является разработка диалектико-материа-
листического понимания сущности труда как основной
формы человеческой жизнедеятельности вообще, его
специфики в отличие от всех форм жизнедеятельности
животных и его решающей роли в процессе становления и
развития человеческого общества.
Разработка диалектики процесса труда наглядно
обнаруживает прежде всего огромную роль пролетарских
классовых позиций Маркса, определивших совершенно новый
подход к решению этой проблемы, принципиально
недоступный представителям классической буржуазной
политической экономии.
С точки зрения буржуазной политической экономии,
рассматривавшей основные категории своей науки
(частную собственность, разделение труда, обмен и т. д.) как
вечные и неизменные, а само капиталистическое
производство как наилучшую форму общественной организации,
сущность труда полностью отождествлялась с той формой
ее существования, которая характерна для
капиталистической системы производства. Труд с этой точки зрения —
это деятельность, навязанная человеку извне властной
силой нужды и голода, он есть средство удовлетворения
чисто биологических потребностей человека, свойственных
ему от природы и общих с животными.
Становясь на позиции пролетариата — класса,
непосредственно осуществляющего процесс труда, Маркс
трактует основное требование пролетариата—уничтожение
частной собственности — как требование коренного
изменения существующих условий труда и создания новых
условий, соответствующих его действительной природе. Но с
позиций буржуазной политической экономии научное
исследование этого пролетарского требования не
представлялось возможным, ибо последняя понимала труд лишь
как «деятельность для заработка».
144

Вместе с этим Маркс осознает, что такое понимание
сущности труда, которое положено в основу буржуазной
экономической науки, вовсе не является плодом чистой
фантазии или умышленной фальсификации. Наоборот, вся
писанная человеческая история на первый взгляд
подтверждает такое понимание труда, поскольку и в эпоху
рабства, и при феодализме, и в условиях капитализма на
поверхности труд выступает как деятельность, навязанная
человеку палкой надсмотрщика или силой нужды и
голода, обеспечивающая трудящемуся человеку лишь скотские
условия существования и неизбежно поэтому несущая на
себе печать общественного презрения и проклятия.
С этой точки зрения, действительно,
капиталистическая система труда представлялась как наилучшая,
наиболее разумная и совершенная форма организации
трудовой деятельности, и, наоборот, пролетарские
требования ее коренной реорганизации казались абсурдными,
лишенными серьезного исторического оправдания и
противоречащими самой сущности труда. Роль метафизики
как методологии, закрепляющей
буржуазно-ограниченное понимание сущности человеческого труда,
проявлялась в этом пункте наиболее ярко. Буржуазная наука
действовала здесь в полном согласии с требованиями
метафизического метода. Для нее вскрыть сущность
человеческого труда означало лишь фиксировать то
абстрактно-общее, что характеризует процесс его
движения на всех ступенях исторического развития.
Критика метафизической ограниченности теорий
буржуазной экономической науки и творческая переработка
гегелевского диалектического метода позволили Марксу
по-новому подойти к решению этой проблемы.
Провозглашенное пролетариатом требование
уничтожения частной собственности Маркс рассматривает как
факт, опровергающий буржуазное понимание сущности
труда и ставящий во весь рост проблему выработки нового
ее понимания. Это требование свидетельствует о том, что
труд уже перерос те условия, в которых он развертывался
раньше и развертывается теперь, что, следовательно,
сущность его не совпадает с той формой, в которой он
выступает на поверхности общественной жизни; причем это
несовпадение развилось уже до степени противоречия.
Иначе говоря, общественная форма не выражает сущности
труда; его развитие выявило такие существенные стороны,
145

которые уже никак не укладываются в
частнособственнические рамки и требуют совершенно иных условий для
своего наиболее полного раскрытия и обнаружения.
Методология анализа, применяемая Марксом здесь, в
корне отличается от метафизического способа обобщения,
характерного для буржуазной политической экономии.
Буржуазная наука боится противоречий. Выдавая за
сущность явления то абстрактно-общее, что характеризует
различные этапы его движения, и отвлекаясь от его
конкретно-исторической специфики, она не может понять,
почему фиксированная таким образом сущность приходит
в противоречие с теми условиями, которые по идее
должны были бы как раз наиболее ей соответствовать.
Для Маркса же это противоречие становится
исходным пунктом понимания существа предмета. Уже при
анализе сущности частной собственности Маркс брал за
исходное наиболее развитую ступень ее движения,
подчеркивая, что лишь «на последней, кульминационной
стадии развития частной собственности... обнаруживается...
ее тайна». Там же Маркс указывал, что невозможно
вскрыть эту сущность путем выявления
абстрактно-общего для всех исторических ступеней развития частной
собственности, поскольку каждое явление в различных
исторических условиях развертывается по-разному и
поскольку лишь на высших ступенях обнаруживаются
противоречия, определяющие в конечном счете
специфический способ движения и развития исследуемого предмета.
Этот же диалектический метод Маркс применяет и
при анализе человеческого труда, сознательно беря в
качестве исходного пункта исследования внутреннее
противоречие содержания и общественной формы человеческой
деятельности на высшей ступени ее развития и
обнаружения.
С точки зрения анализа высшей ступени развития
частнособственнических отношений, когда сущность труда
пришла в непримиримое противоречие с
капиталистической формой его осуществления, когда это противоречие
нашло свое выражение в провозглашении пролетарских
требований уничтожения частной собственности, впервые
открылись возможности для глубокого диалектико-мате-
риалистического исследования сущности и специфики
человеческой трудовой деятельноети, ее роли в развитии
человеческого общества.
146

Развертывая в «Экономическо-философских рукописях
1844 года» новое понимание диалектической природы
человеческого труда, Маркс прежде всего подчеркивает
несостоятельность той ее трактовки, которая рассматривает
труд лишь как средство удовлетворения биологических
потребностей человека, общих ему с животными, т. е.
потребностей в пище, жилище и т. д., иначе говоря, как
средство, с помощью которого человек постоянно
воспроизводит себя как «часть природы». Из этой трактовки
следовало, что специфическая сущность человека как
общественного существа никак не может быть выражена
в труде.
Маркс, напротив, очень высоко оценивает человеческий
труд, видя в нем «разгадку всей человеческой истории»,
показывая, что именно в труде рождается и постоянно
воспроизводится человек как специфическое
общественное существо, что через труд рождается человеческое
общество.
«Практическое созидание предметного мира,
переработка неорганической природы есть самоутверждение
человека как сознательного родового существа, т. е. такого
существа, которое относится к роду как к своей
собственной сущности, или к самому себе как к родовому
существу» 1. Маркс стремится вскрыть внутреннюю
объективную природу труда вне зависимости от
конкретно-исторических общественных форм его осуществления.
Анализируя это объективное содержание трудовой
деятельности человека, Маркс прежде всего
подчеркивает, что в отличие от всех форм жизнедеятельности
животных она отнюдь не управляется чисто биологическими
потребностями человеческого тела. Деятельность
животного, которое строит себе гнезда, что-то в виде жилища и
т. д., тоже в какой-то степени преобразует природу, но по
своему характеру она инстинктивна, неумолимо
предопределена физиологической организацией животного. Эта
деятельность неразрывно связана с удовлетворением
непосредственной потребности его тела, и поэтому она
имеет односторонний характер, ограниченный «меркой и
потребностью вида», к которому принадлежит животное.
В отличие от животных «человек,— подчеркивает
Маркс,—производит даже будучи свободен от физической
1 Л'. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 566.
147

потребности, и в истинном смысле слова только тогда и
производит, когда он свободен от нее» К Это не значит,
что удовлетворение естественных, данных человеку от
природы потребностей перестает быть задачей его
трудовой жизнедеятельности. Маркс проводит здесь глубокую
мысль о том, что физиологическая организация человека
в отличие от животных не определяет непосредственно
способ удовлетворения этих потребностей. Свою
жизнедеятельность человек делает предметом сознания и воли;
именно поэтому формы ее осуществления теряют
непосредственную связь с его физическим телом и человек
противостоит им свободно.
Эта сознательность, как главная характерная черта
человеческой трудовой деятельности, определяет ее
специфический универсальный характер, абсолютно
недоступный формам жизнедеятельности животных. Человеческий
труд, став предметом сознания и воли, оказывается
способным охватить всю природу, перевоссоздать ее заново
и освоить для человека, так что она становится его
«неорганическим телом».
Утверждая, что сознательно трудящийся человек в
отличие от животных «умеет производить по меркам
любого вида, и всюду он умеет прилагать к предмету
соответствующую мерку», Маркс тем самым
подчеркивает, что потребность человека, будучи им осознана,
утрачивает «эгоистический» характер. Она перестает
выступать по отношению к природе как слепая сила,
стихийно толкающая к тому, чтобы преобразовать предмет
«эгоистически», т. е. лишь в соответствии с внутренней
мерой этой потребности. Поскольку человек в процессе
трудовой деятельности оказывается в состоянии учесть и
«внутреннюю меру предмета», т. е. внутренний закон его
существования и развития, постольку он начинает
формировать предмет всесторонне, осваивая его с точки
зрения всей совокупности своих отношений к нему. А это
значит, что человек формирует предмет универсально,
воспроизводя его как органическое единство всех сторон
и связей, включенных им в процесс труда.
Таким образом, сам процесс удовлетворения потреб-
ности теряет непосредственный характер, свойственный
всем формам жизнедеятельности животных. Опосреду-
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 566.
148

ясь через труд и приобретая сознательный
универсальный характер, он впервые открывает возможности для
видоизменения и развития потребностей человека.
Поскольку способ их удовлетворения уже не определяется
физической природной организацией человека, постольку
он вырастает в* специфически человеческую
общественную проблему, необходимость решения которой
определяет целесообразный характер человеческой
деятельности. Удовлетворение потребности впервые становится
осознанной целью, с необходимостью включающей в
себя постановку проблемы о способе ее достижения и,
следовательно, выработку некоторой совокупности
требований к нему.
Сформированная таким образом потребность
приобретает уже специфический характер, несущий на себе
печать общественного труда и выводящий человека
далеко за рамки того, что непосредственно дано ему
природой. Предмет, преобразованный в соответствии с этими
требованиями, представляет собой уже не просто
вещество природы, а материю, организованную человеком
строго определенным образом в соответствии с заранее
намеченной идеальной конструкцией, которую он
предварительно построил в своей голове как средство
достижения сознательно поставленной цели. Само вещество
природы, таким образом, уже начинает выступать как
носитель человеческой субстанции.
Специфика этой субстанции заключается в ее
общественном характере. Маркс сознательно исходит из того,
что «деятельность и пользование ее плодами, как по
своему содержанию, так и по способу существования, носят
общественный характер: общественная деятельность и
общественное пользование»1. «...Даже и тогда,— пишет
он,— когда я занимаюсь научной и т. п. деятельностью,—
деятельностью, которую я только в редких случаях могу
осуществлять в непосредственном общении с другими,—
даже и тогда я занят общественной деятельностью,
потому что я действую как человек. Мне не только дан, в
качестве общественного продукта, материал для моей
деятельности — даже и сам язык, на котором работает
мыслитель,— но и мое собственное бытие есть
общественная деятельность; а потому и то, что я делаю из моей
К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 589.
6 Л. Н. Пажитнов
149

особы, я делаю из себя для общества, сознавая себя как
общественное существо» 1.
Поэтому продукт труда как сознательной
целенаправленной деятельности человека есть по своей природе
общественный продукт и то проявление человеческой
жизни, которое зафиксировано, опредмечен© в нем, должно
быть понято как проявление общественной жизни. Но
это значит, что отношение человека к природе, опосре-
дуясь через труд, неизбежно преломляется уже как
специфически человеческое общественное отношение.
Человеческая потребность предстает уже как сумма таких
требований к предмету, которые вырастают на основе
общественных отношений труда, а сам продукт, как
материализация человеческой общественной субстанции,
становится вещественным свидетельством того, насколько
человек сбросил с себя оковы животного
происхождения и стал общественным существом, насколько его
потребности, представленные в предмете, приобрели
общественную форму, несущую на себе печать социальных
условий бытия.
Благодаря этому коренным образом изменяется и
присвоение предмета. Оно уже не может ограничиваться
лишь потреблением вещества природы. Естественный
обмен веществ дополняется общественным и начинает
регулироваться требованиями последнего.
Маркс показывает, что человек, преобразуя вещество
природы, действует как целостная личность, для
достижения своей цели он развертывает все богатство своих
«сущностных сил», т. е. способностей, талантов, чувств,
всей совокупности своих отношений к окружающему
миру. Поэтому присвоение предмета как вещества природы
требует одновременно и овладения этим богатством
человеческих сущностных сил, кристаллизованных в нем.
Благодаря этому естественные потребности человека,
удовлетворение которых связано с сохранением
физического существования человека, приобретают
общественную форму, они опосредуются его трудом, всей
совокупностью социальных отношений. К своему жилищу,
одежде человек относится не только утилитарно, как к
средству защиты от холода, непогоды. Он требует
одновременно от них удобств, красоты формы, цвета и т. д.
1 /(. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 590.
150

Сама возможность потребления предмета,таким
образом, начинает обусловливаться целым рядом требований
к тому общественному содержанию, носителем которого
он выступает. И если человек еще продолжает делить
свои потребности на общие ему с животными и чисто
человеческие потребности, то лишь условно, с точки
зрения их происхождения, а не по существу. Необходимость
освоения этого нового общественного содержания
рождает новую форму отношения человека к предмету, пре
образующую коренным образом характер всей
совокупности человеческих потребностей. Человек в отличие от
животного наслаждается предметом.
Деятельность животного также накладывает
определенную печать на природу, однако это не изменяет
сущности и характера его жизнедеятельности, поскольку
животное не отделяет себя от природы. Для человека же
предметы природы выступают как новая форма
существования его самого, как материальное, объективное,
чувственно-предметное выражение общественного
смысла его труда. «...Человек,— пишет Маркс,— удваивает
себя уже не только интеллектуально, как это имеет
место в сознании, но и реально, деятельно, и созерцает
самого себя в созданном им мире» К
Наслаждение предметом как новая форма его
освоения рождается, таким образом, как способность
восприятия общественного качества предметов природы, ставших
благодаря труду вещественным выражением господства
человеческой общественной субстанции над силами
природы, т. е. оно становится чувством прекрасного,
приобретает качество красоты. Иначе говоря, наслаждение
предметом выступает как специфический общественный
способ присвоения всей полноты человеческого
проявления жизни, сверкающего в чувственном облике предмета,
как наслаждение мощью и величие человеческого труда,
свободно формирующего природу по «законам красоты».
Трактовка Марксом объективного характера
человеческой трудовой деятельности, ее специфики.по
сравнению с жизнедеятельностью животных не является еще
последовательной материалистической трактовкой этого
вопроса. Дело здесь не только в том, что Маркс еще
пользуется фейербаховской терминологией, характеризуя
К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 566.
151

человеческое общество как «род», а человека как
«родовое существо», что он, развивая по существу
принципиально новое понимание проблемы, акцентирует еще
внимание на доказательстве его родственности и общности
с фейербаховским антропологизмом, подчеркивая, что
гуманизм или натурализм является истиной, объединяющей
материализм и идеализм1, что «только натурализм
способен понять акт всемирной истории» и т. д.
Суть дела заключается в том, что в анализе этой
проблемы Маркс еще не доходит до самых корней ее. Он не
вскрывает еще главной специфической черты
человеческой трудовой деятельности, совершающейся в отличие
от всех форм жизнедеятельности животных с помощью
орудий труда, начинающейся, собственно говоря, с
изготовления и употребления этих орудий. Маркс еще не
фиксирует своего внимания на этой черте человеческого
труда, не раскрывает еще значения производства орудий
труда как объективной основы развития тех моментов
сознательности, целесообразности, которые он
выделяет как характернейшие стороны трудового процесса.
Указывая, что процесс сознательного преобразования
природы включает в себя учет «меры самого предмета»,
т. е. закономерной взаимосвязи всех его внутренних
свойств и качеств, Маркс еще не рассматривает с этой
точки зрения орудия труда в качестве материального
«вещественного доказательства» того, что трудовая
деятельность человека совершается на основе понимания
объективных связей внешней природы и сознательного
овладения ими.
Однако даже в этом виде анализ объективной
сущности труда обнаруживает огромное превосходство марксо-
ва понимания этой категории по сравнению с
Фейербахом. Несмотря на свою незавершенность, этот анализ
создает Марксу предпосылки для глубокого
диалектического понимания труда как исторического процесса,
заключающего в себе внутренний источник саморазвития,
самопорождения человека. Из него Маркс выводит мысль
о том, что благодаря чертам, заложенным в самой
сущности труда, процесс человеческой жизнедеятельности
начинает оказывать обратное активное воздействие на
самого субъекта и коренным образом преобразует его.
См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 631.
152

Если на ранних ступенях развития трудовой процесс
по необходимости развертывается в тех условиях,
которые человеку приготовила природа, то с развитием
общественного труда, постепенно осваивающего для человека
всю природу и преобразующего ее в соответствии с его
потребностями, видоизменяются и естественные
предпосылки труда. Они сами оказываются его продуктом,
«опредмеченной действительностью человеческих
сущностных сил». Токарный станок, например, на котором
трудится современный рабочий, представляет собой сложный
продукт инженерной мысли. Его конструкция основана на
точных знаниях свойств металлов, в ней воплощены
передовые достижения самых различных отраслей науки
и техники. Максимальное использование
производительных возможностей этой машины требует от рабочего не
только физических усилий, но и всестороннего понимания
основных технических принципов, на которых основана ее
конструкция.
В процессе потребления орудий современного
производства человек не просто механически использует их
производительную мощность, но и постигает
заключенную в них творческую конструкторскую мысль,
овладевает новыми общественно выработанными способами
изменения вещества природы, которые в этих орудиях
реализованы, «опредмечены». Именно на этой основе в
конечном счете осуществляется и процесс
усовершенствования орудий производства, технический и научный
прогресс. Вовлекаясь в трудовой процесс как «живой обмен
веществ», эти вещественные предпосылки труда «рас-
предмечиваются», т. е. обнаруживают в соотношении с
человеческой деятельностью заключенное в них как
продуктах труда общественное содержание. Труд предстает,
таким образом, как развертывающееся в ходе истории
диалектическое единство процессов «опредмечивания» и
«распредмечивания» человека, т. е. как своеобразный,
специфический способ деятельного саморазвития
человека, всех его производительных сил, включенных в
процесс труда. Естественный обмен веществ, проходя через
горнило труда, приобретает особую форму и начинает
выступать уже как общественный обмен веществ,
движимый новыми противоречиями, вырастающими на этой
основе.
6* Л. Н. Пажитнов
153

«Действительное, деятельное отношение человека к
себе как к родовому существу, или проявление им себя на
деле как действительного родового существа, т. е. как
человеческого существа, возможно только тем путем, что
человек действительно извлекает из себя все свои
родовые силы (что опять-таки возможно лишь посредством
совокупной деятельности человечества, лишь как
результат истории) и относится к ним как к предметам...»1
Плодотворность постановки этой проблемы,
послужившей теоретической основой для формулировки основных
положений исторического материализма, в полном
объеме можно оценить лишь в свете всей дальнейшей работы
Маркса в этом направлении. Особое значение постановки
ее в «Экономическо-философских рукописях 1844 года»
обнаруживается в том, что она дает возможность
Марксу принципиально по-новому поставить проблему
исторического формирования человека, становления всех
черт его нравственного и духовного облика, проблему
специфически человеческого способа чувственного
восприятия и освоения действительности — одного из
краеугольных камней философской антропологии Фейербаха.
Разработка Марксом материалистического понимания
«человеческой чувственности» и утверждение
принципа единства теории и практики
То, что человек в отличие от животных есть
общественное существо, способное сознательно относиться к
коллективу, в котором он живет, и осознавать себя
частью этого коллектива, прекрасно понимал и Фейербах.
Однако когда он пытается выяснить основу этой
специфики человека, то он указывает на то, что человек в
отличие от животных одарен разумом, чувством и волей и
потому по самой своей природе способен сознавать и
любить в другом человеке друга и брата своего. Проще
говоря, человек есть общественное существо по самой
своей природе.
Маркс, как было уже показано выше, в
противоположность Фейербаху выдвигает принципиально иной
путь решения вопроса, усматривая основу этой специ-
К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 627.
154

фики человека в характере его трудовой практической
деятельности. Что же касается разума, чувства и воли, то
они выступают у Маркса как вторичные, производные
отличия, как черты, характеризующие сам процесс
человеческой деятельности и развивающиеся в нем. С этих
позиций Маркс дает новую трактовку проблемы
развития «человеческой чувственности», т. е. развития
специфически человеческой способности к чувственному
освоению действительности в процессе ее практического
преобразования. Человек воспринимает окружающий мир*
иначе, чем животное. Диапазон его зрения и слуха, вкуса,
обоняния и осязания гораздо богаче, шире и тоньше. Он
не ограничивается, как у животного, узкими рамками
тех свойств предметов природы, которые биологически
полезны для вида, к которому животное принадлежит.
Человек свободно противостоит предмету, он способен
наслаждаться им в процессе его чувственного
восприятия, независимо от его полезности. Именно поэтому и
сфера чувственного восприятия человеком
действительности универсально широка — это вся природа, весь
окружающий мир. «...Человеческий глаз,— пишет Маркс,—
воспринимает и наслаждается иначе, чем грубый
нечеловеческий глаз, человеческое ухо — иначе, чем грубое,
неразвитое ухо, и т. д.»1
Этот очевидный факт понимает и Фейербах, но
объяснить его не может. Он просто апеллирует к естественным
свойствам человеческой природы, к якобы заложенной
в ней способности к чистому созерцанию, не омраченному
соображениями практической пользы.
Фейербах подчеркивает, что «предмет, с которым
субъект связан по существу, в силу необходимости, есть
не что иное, как собственная, но объективная сущность
этого субъекта»'2, что «человек самого себя познает из
объекта: сознание объекта есть самосознание человека»3.
Иначе говоря, Фейербах понимает, что лишь через
соотношение чувства с объективным предметом, через
чувственное восприятие предмета, действительности
развивается специфически человеческая способность
чувственного восприятия. Однако он видит в предмете лишь про-
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Из рашних произведений, стр. 592.
2 Л. Фейербах. Избранные философские произведения в двух
томах, т. II, стр. 33.
3 Там же, стр. 34.
6*
155

цесс обнаружения этой способности, но не понимает
процесса ее развития. Разум, воля и любовь, пишет он,
«составляют коренные элементы, обосновывающие его
{человека.— Л. П.) сущность, не являющуюся ни его
непосредственным достоянием, ни продуктом. Это силы,
оживотворяющие, определяющие, господствующие, это
божественные, абсолютные силы, которым человек не может
противостоять» 1. Отношение человеческих чувств к пред«
метам у Фейербаха пассивное, чисто созерцательное. «На
животное производят впечатление только
непосредственно для жизни необходимые лучи солнца, на человека —
равнодушное сияние отдаленнейших звезд. Только
человеку доступны чистые, интеллектуальные, бескорыстные
радости и аффекты...»2 Фейербах сознает своеобразный
характер проявления чувств человека, свободного в
отличие от животных от биологической
предопределенности, однако он не может вскрыть его объективной основы.
Не случайно специфику проявления человеческих чувств
он усматривает в их «беспристрастности», «чуждости
практической пользе». Здесь по существу находит свое
выражение та метафизическая слабость фейербаховского
антропологизма, на которую несколько позднее указал
Маркс и которая заключается в том, что у Фейербаха
(так же, как и у всего предшествующего материализма)
«предмет, действительность, чувственность берется
только в форме объекта, или в форме созерцания, а не как
человеческая чувственная деятельность, практика, не
субъективно»3. «Бездушный, неверующий,
рационалистический труд,— пишет Фейербах,— ставит
существование человека в зависимость от целесообразной
деятельности, обусловленной в свою очередь изучением
объективного мира. Но чувство не интересуется объективным
миром; оно не выступает дальше себя и выше себя, оно
блаженно в себе самом»4. И далее: «Практическое
созерцание есть созерцание нечистое, запятнанное
эгоизмом, ибо оно не позволяет мне относиться к вещи
бескорыстно; оно не есть самодовлеющее созерцание, так
1 Л. Фейербах, Избранные философские произведения в двух
томах, т. II, стр. 32.
2 Там же, стр. 34.
3 К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 3, стр. 1.
4 Л. Фейербах, Избранные философские произведения в двух
томах, т. II, стр. 164.
156

как я не отношусь здесь к объекту, как к равноценному
со мной» *. Иначе говоря, Фейербах трактует отношение
человеческих чувств к предмету как непосредственное,
теоретическое созерцание, не искаженное влиянием
«грубой практической потребности».
Данная Марксом новая трактовка человеческой
практики раскрывает широкие перспективы для
действительного понимания процесса формирования
человеческих чувств. «...Человеческое чувство, как оно есть
непосредственно, в своей непосредственной
предметности, не есть человеческая чувственность, человеческая
предметность,— пишет он, подчеркивая ту мысль, что
отношение человека к предмету не является
непосредственным, а опосредуется через общественный труд.—
...И подобно тому как все природное должно возникнуть,
так и человек имеет свой акт возникновения, историю,
которая, однако, отражается в его сознании...» 2
Этот историзм, пронизывающий марксову трактовку
труда, позволяет ему понять человека, его сущность не
по-фейербаховски, не абстрактно, как раз навсегда
данную природой, а как становящуюся, постоянно
развивающуюся и потому каждый раз строго определенную
в своей исторической конкретности.
«Сущностные силы» человека в понимании Маркса —
это совокупность творческих способностей,
развивающихся в процессе их практического использования в
производственной деятельности. Не случайно Маркс
призывает психологическую науку, исследующую черты
духовного облика человека, обратить свои взоры на
промышленность как «раскрытую книгу человеческих
сущностных сил», представляющую в чувственно реальной
форме все богатство человеческого творчества,
развитого в процессе труда.
Способность человека чувственно воспринимать
внешний мир опосредована трудом — вот основной тезис
марксовой трактовки этой проблемы в «Экономическо-
философских рукописях 1844 года», определяющий
принципиальное отличие от понимания ее Фейербахом. Своим
трудом человек создает не только предметы, пригодные
1 Л. Фейербах, Избранные философские произведения в двух
томах, т. II, стр. 232.
2 Д'. Маркс и Ф. Энгельс, Из рамних произведений, стр. 632.
157

для усвоения, одновременно он преобразует и данные ему
природой естественные предпосылки, в которых
первоначально развертывается труд. Они все более и более
выступают как необходимый объективный результат его
труда, как стихийно складывающиеся общественные
условия, в которых развертывается его
жизнедеятельность. Осуществляя трудовой акт, человек ставит себя в
определенное отношение к этим объективным условиям,
поскольку он деятельно их осваивает. Реализуется это
отношение через отношение к предмету, как продукту
общественной деятельности, развертывающейся в данных
условиях. Однако в рамки данного отношения предмет
включается не как носитель определенных естественных
свойств, а как носитель одного особого свойства — быть
продуктом человеческого труда. Только в этом случае его
естественные свойства приобретают особый
общественный смысл и выступают как предметное выражение
человеческого содержания, человеческих «сущностных сил».
В процессе деятельного освоения заключенных в
предмете «сущностных сил» человека развивается и
аппарат его чувств. Физический аппарат восприятия,
данный человеку природой, в принципе не отличается от
аппарата животных, он никак не приспособлен к
усвоению особых общественных качеств, носителем которых
выступает предмет. И тем не менее человек
воспринимает такие элементы, которые животным вовсе
недоступны. Например, звук как элемент мелодии, как
продукт человеческого творчества представляет собой
совершенно особый предмет, отличие которого от других
звуков никак не сводится к частоте или амплитуде
колебаний *. То же относится и к цвету, форме и т. д. В этом
своем качестве они доступны лишь человеческим
чувствам, безотносительно к ним они вообще ничего не значат.
Маркс находит действительную реальную основу, на
которой вырастает специфический характер человеческих
чувств. Для него ясно, что дело здесь не в свободе от
1 Об этом очень хорошо сказал А. И. Герцен: «...Звук не
принадлежит исключительно миру вибраций, он в то же самое время
принадлежит миру гармонии и в этом последнем образует
эстетическую реальность. Симфония, слагающаяся из звуковых колебаний,
господствует над физической стороной звука, поглощает ее,
выходит из ее пределов» (А. И. Герцен, Избранные философские
произведения в двух томах, т. II, Госполитиздат, 1946, стр. 282)\
158

практической потребности, а в том, что сами потребности
приобретают качественно иной, общественный характер.
Под их действием человек начинает формировать мир
в соответствии с «объективной меркой» самого предмета.
Благодаря этому практика в ее всеобщем содержании
как раз оказывается силой, раздвигающей узкие рамки
человеческой чувственности, данные природой.
В горниле труда выковывается специфически
общественный характер человеческих чувств, приобретающих
способность активно осваивать предмет в совокупности
всех его сторон и качеств, вовлеченных в процесс
общественной практики. Но это значит, что основным
мерилом способности человека воспринимать внешний мир
становится уже не совокупность естественных,
заложенных природой способностей человеческого рода, как это
представлялось Фейербаху, а степень развития
человеческих «сущностных сил», что формирование человека,
всех чеггг его духовного и нравственного облика начинает
непосредственно определяться тем общественным
содержанием человеческого труда, на основе освоения
которого развертывается их деятельность. «...По мере того
как предметная действительность повсюду в обществе
становится для человека действительностью
человеческих сущностных сил, человеческой действительностью
и, следовательно, действительностью его собственных
сущностных сил,— пишет Маркс,— все предметы
становятся для него опредмечиванием самого себя,
утверждением и осуществлением его индивидуальности...»
И далее «лишь благодаря предметно развернутому
богатству человеческого существа развивается, а частью и
впервые порождается, богатство субъективной
человеческой чувственности: музыкальное ухо, чувствующий
красоту формы глаз,— короче говоря, такие чувства,
которые способны к человеческим наслаждениям и которые
утверждают себя как человеческие сущностные силы»1.
Таким образом, Маркс проводит мысль о том, что
развитие способностей к восприятию общественных
качеств вещей у человека осуществляется в процессе
практического «очеловечивания» мира. По мере того как
человек все в большей и большей мере охватывает
природу своим трудом, образование чувств выступает как
К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 593.
159

результат освоения человеком окружающей
действительности, как субъективное выражение того факта, что
природа стала «неорганическим телом» человека, частью
его мира, что человек господствует над ней. В
сформированном человеческом чувстве фиксируется всеобщее
содержание человеческого труда как специфического
способа самопорождения человека в процессе активного
взаимодействия с природой.
Например, природа, как элемент эстетического
наслаждения, является историческим общественным
продуктом, как таковая она выступает объективной
характеристикой высокоразвитого эстетического
общественного чувства. Лишь для него она действительна (не
случайно поэтому чисто пейзажная живопись как первое
выражение способности человека к созерцанию красоты
природы возникает в европейском искусстве лишь в
эпоху Возрождения. Для греческого искусства,
например, природа как самостоятельный предмет
художественного освоения вообще не характерна).
«Очеловечивание» действительности в процессе ее
практического освоения выступает как необходимая
предпосылка формирования специфически «человеческих
чувств». Эстетическое чувство как таковое есть лишь
выражение в чистом виде этой специфики. Практическое
освоение абсолютно всей природы есть по существу
бесконечный процесс. Однако, как бы ни была узка на
каждом отдельном этапе сфера охвата природы
человеческой практикой, все равно в процессе ее освоения
выражается и опредмечивается всеобщее содероюание
человеческой практики как осуществления господства
человека над природой вообще. Это всеобщее
содержание человеческой деятельности как таковое в принципе
не может быть обнаружено в качестве итогового
результата какого-либо частного акта практического освоения
природы. Адекватную всеобщую форму выражения оно
получает лишь в субъекте, в формировании его
общественно развитых человеческих эстетических чувств.
Человеку не дано двух особых аппаратов восприятия:
одного — для «очеловеченной» природы, другого — для
неочеловеченной. В процессе практического
«очеловечивания» мира способность чувственно воспринимать мир
формируется как единая человеческая чувственность,
фиксирующая непосредственно всеобщее содержание
160

труда вне зависимости от широты объективной сферы,
которую труд охватывает, и прилагающая мерку этой
всеобщности ко всей окружающей действительности, как
освоенной, так и не освоенной трудом.
Отсюда становится понятной и относительная
самостоятельность духовного освоения мира человеком.
Конечно, звездное небо, солнце, моря и океаны,
многочисленные формы растительного и животного мира как
таковые не являются непосредственным продуктом
труда. И тем не менее, хотя человек не преобразует их
практическим трудом, он осваивает их духовно,
постигает их сущность в науке. В процессе развертывания
всех форм человеческой жизнедеятельности они как бы
становятся частью человеческого мира как объекты, в
процессе освоения которых человек обогащает самого
себя, развертывая и развивая тем самым свои духовные
и нравственные силы. Достигая в своей деятельности,
в труде и науке высшей власти над природой, человек
одновременно завоевывает себе право на наслаждение
этой властью. Все естественное богатство звуков, красок,
линий, пластических форм необработанной природы
завоевывается человеком для себя как сфера приложения
его духовных «сущностных сил» и в качестве таковой
выступает для «человеческой чувственности» как
предметное выражение универсального богатства
человеческого существа. Естественно поэтому, что мера, в
которой эта сфера становится предметом его наслаждения,
определяется лишь степенью развития человеческого
эстетического чувства.
Но отсюда следует, что формирование человеческих
чувств есть результат совокупной общественной
практики и никак не является продуктом индивидуального
развития воспринимающего аппарата. «...Не только пять
внешних чувств, но и так называемые духовные чувства,
практические чувства (воля, любовь и т. д.),— одним
словом, человеческое чувство, человечность чувств,—
пишет Маркс,— возникают лишь благодаря наличию
соответствующего предмета, благодаря очеловеченной
природе. Образование пяти внешних чувств — это работа
всей до сих пор протекшей всемирной истории» 1. Иначе
говоря, развитие человеческих органов чувств осущест*
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 593—594.
161

вляется в единстве с формированием специфического
предмета этих чувств.
Человеческие чувства, будучи непосредственно
включены в общественный обмен живого труда с предметами
как овеществленным, опредмеченным трудом,
необходимо попадают в зависимость от той общественной
исторически-конкретной формы, в которой осуществляется
этот обмен. Опосредуясь в своем отношении к предмету
трудом, они опосредуются одновременно и той системой
общественных отношений, в которой осуществляется
труд.
Историко-материалистическое понимание развития
человеческой чувственности как чувственно-практической
деятельности помогает Марксу вскрыть ее социально
обусловленный характер. Маркс находит здесь новый
аспект характеристики развитой частной собственности
как системы, определяющей специфический способ
чувственно-практического освоения мира человеком.
«Частная собственность,— пишет Маркс,— сделала
нас столь тупыми и односторонними, что какой-нибудь
предмет является нашим лишь тогда, когда мы им
обладаем, т. е. когда он существует для нас как капитал
или когда мы им непосредственно владеем, едим его,
пьем, носим на своем теле, живем в нем и т. д.,— одним
словом, когда мы его потребляем...»1 Иначе говоря,
отчужденный труд, как экономическая основа
буржуазной частной собственности, накладывает печать и на
способность человека чувственно воспринимать мир.
Выражением этого является, по словам Маркса, то,
что «на место всех физических и духовных чувств стало
простое отчуждение всех этих чувств — чувство
обладания» 2.
Маркс показывает, что в условиях развитой частной
собственности созданный предмет перестает выступать
перед человеком как объективно развернутое богатство
человеческой сущности, он уже не представляет и не
выражает человека. В качестве основного общественно
признанного мерила ценности предмета выступает
количество кристаллизованного в нем отчужденного труда.
Качественная же его сторона-, обращенная лицом к
1 Л'. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 592.
2 Там же.
162

человеку и его потребности, отходит на задний план,
становится лишь формой существования первой.
Значение этих мыслей Маркса состоит в том, что они
помогают ему глубже, всестороннее вскрыть общую
социологическую основу всей совокупности противоречий,
характеризующих движение развитой частной
собственности.
Разработка диалектики труда как основной формы
человеческой жизнедеятельности привела Маркса к
пониманию его сущности как специфического способа, с
помощью которого человек осуществляет процесс своего
исторического саморазвития, как могучего средства
развития человеческих «сущностных сил», составляющего
сокровенный смысл всей общественной истории. Из этого
Маркс делает вывод, что тот способ
чувственно-практического присвоения предмета, который вырастает на
основе развитой частной собственности, противоречит
самой сущности труда.
С этих позиций Маркс осмысливает всю систему
противоречий капиталистической частной собственности,
основанной на отчужденной деятельности как выражении
главного противоречия его всеобщей необходимой
сущности с той конкретно-исторической формой ее
осуществления, которая характерна для буржуазного
общества. Маркс понимает, что в этих условиях труд
выступает в форме, которая не только не соответствует
его внутренней природе и его историческому призванию,
но форхма эта приходит с ними в противоречие,
оказывается по существу их наиболее полным и
всесторонним отрицанием. В этих условиях рост силы и
могущества общественного труда не только перестает служить
средством универсального развития человека, но,
наоборот, закрывает для этого все пути.
С этой точки зрения пролетарские требования
уничтожения частной собственности Маркс впервые
осознает как выражение назревшей общественной
потребности в практическом революционном разрешении этого
противоречия. Отсюда видна вся фальшь
правосоциалистической, экзистенциалистской оценки «Экономиче-
ско-философских рукописей 1844 года», данной Г. Мар-
кузе и Э. Тиром, как произведения, в котором Маркс
рассматривает якобы «человека вообще», а не как
представителя определенного класса, сословия и т. д., как
163

работы, в центре которой якобы стоит «человек и его
жизненный смысл», т. е. «философско-социологическая
антропология».
Научный анализ «Рукописей» полностью
опровергает эти утверждения. Как было показано, Марксу
удалось вскрыть подлинное значение труда в
формировании и развитии человека именно потому, что в своем
анализе он открыто становится на позиции класса,
непосредственно осуществляющего процесс труда. Лишь
под этим углом зрения обнаруживается внутренняя
диалектика труда, сложная противоречивость
исторической эволюции общественного человека.
С другой стороны, через анализ объективной
диалектики труда и вскрытие его действительной сокровенной
сущности и роли в процессе формирования
«сущностных сил» человека, через понимание развития
человеческих чувств в ходе чувственно-практической
деятельности и преодоление абстрактной созерцательности фейер-
баховского материализма Маркс впервые закладывает
основы для последовательного, историко-материалисти-
ческого понимания принципа единства теории и
практики, который был выдвинут им на основе критической
переработки гегелевской диалектики.
С позиций Фейербаха правильно оценить роль
практики невозможно. Специфически человеческое
отношение к предмету Фейербах выводит из якобы заложенной
в человеке от природы способности отдаваться чистому
беспристрастному созерцанию предмета, пренебрегая
соображениями «практической пользы». Причем именно
такое созерцание и является, с точки зрения Фейербаха,
основой и исходным пунктом для теоретического,
разумного освоения предмета в науке.
Маркс принимает на вооружение
материалистический сенсуализм Фейербаха, подчеркивая вслед за ним,
что «не только в мышлении, но и всеми чувствами
человек утверждает себя в предметном мире» \ что
«чувственность.;, должна быть основой всей науки»2. Однако
сама чувственность, как было показано выше,
понимается Марксом совершенно по-новому: как деятельность,
органически включенная в процесс практического преоб-
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 593.
2 Там же, стр. 596.
164

разования предметного мира. Поэтому для Маркса в
качестве «основы науки» выступает не чувственность
в форме пассивного созерцания, а активная, чувственно-
практическая деятельность. Неслучайно он указывает,
что «наука является действительной наукой лишь в том
случае, если она исходит из чувственности в ее двояком
виде: из чувственного сознания и из чувственной
потребности...» 1 Вся разработка объективной диалектики
труда по существу служит Марксу средством для
утверждения этого методологического принципа единства
теории и практики.
Анализ основных черт труда приводит Маркса к
выводу о том, что благодаря труду «потребность и
пользование вещью утратили свою эгоистическую природу,..
так как польза стала человеческой пользой»2.
Специфический способ ее удовлетворения посредством труда
коренным образом преобразует ее первоначальный вид
и придает ей особый характер. В процессе развития
потребность подпадает под действие всеобщих законов
движения общественного производства, она получает
форму такой совокупности требований к предмету,
которая закономерно вырастает на основе учета
результатов всей человеческой общественной практики.
Универсальность человеческого труда,
преобразующего предмет не только в соответствии с принципом
полезности, но и с учетом его «внутренней меры»,
выступает для Маркса гарантией того, что деятельное
чувственно-практическое освоение предмета в труде,
осуществляющееся под влиянием такого рода потребности,
выступая как основа его теоретического освоения, не
только не уводит науку в сторону от анализа существа
вопроса, а, наоборот, дает ей единственно правильное
направление для проникновения в действительную
объективную сущность предмета.
Таким образом, разработка диалектики труда и
преодоление на этой основе антропологической трактовки
проблемы человеческих чувств Фейербахом и
разработка диалектико-материалистического понимания
чувственности как чувственно-практической деятельности
закономерно вывели Маркса на дорогу глубокой истори-
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, стр. 596.
2 Там же, стр. 592.
165

ко-материалистической трактовки принципа единства
теории и практики. Принципиальное отличие классовой
позиции Маркса, его исходные методологические
установки и пути в положительной разработке этих
основных общефилософских проблем приводят к
утверждению принципа, прямо противоположного позициям фей-
ербаховского материализма. Различие основных
тенденций теоретического развития Маркса и Фейербаха
достигает в этом пункте своего наивысшего выражения.
Эти факты окончательно опровергают буржуазных
фальсификаторов, пытающихся подменить марксизм
фейербахианством и представить его в виде некоторой
разновидности буржуазного этического социализма.
Разработка принципа единства теории и практики
венчает собой анализ Марксом социологических
вопросов в «Экономическо-философских рукописях 1844 года»;
в этом принципе, являющимся итогом огромной
критической работы Маркса, определяется коренная
противоположность марксистского мировоззрения
буржуазному.
Утверждение Марксом этого принципа,
послужившего гранитным фундаментом для всего последующего
развития его теории, знаменовало собой
окончательный выход Маркса на путь разработки историко-мате-
риалистического мировоззрения и начало
революционного переворота в науке, составившего
всемирно-историческую заслугу Маркса перед человечеством.

%a
v*
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Анализ содержания «Экономическо-философских
рукописей 1844 года» показывает прежде всего, что они не
являются произведением зрелого, сложившегося
марксизма. Основные идеи Маркса предстают здесь еще в
процессе становления, формирования, и наряду с
замечательными ярко выраженными материалистическими
формулировками — зародышами будущего
марксистского мировоззрения, свидетельствующими о совершенно
новых путях и тенденциях его развития, здесь не редко
можно встретить и незрелые мысли, заимствованные из тех
теоретических источников, которые служили Марксу
мыслительным материалом и от которых он
отталкивался в разработке новой проблематики. Это доказывает, в
частности, заметно ощутимое в «Рукописях» влияние
фейербаховской и гегелевской терминологии.
Поэтому особенно остро стоит вопрос о конкретно-
историческом подходе к оценке
«Экономическо-философских рукописей 1844 года» как работы, относящейся
к периоду формирования марксизма, все действительное
содержание которой можно правильно осмыслить лишь
с точки зрения вершин, достигнутых всем последующим
развитием марксистской теории. Ясно, что только таким
путем в разработке проблем, осуществляемой здесь
Марксом подчас еще при помощи старой гегелевской и
фейербаховской терминологии, можно выделить и
проследить живую струю формирующегося пролетарского
мировоззрения.
Исходя из этого, можно четко определить
действительное место «Рукописей» в истории формирования
марксизма. Закрепляя окончательный переход Маркса
167

к новым классовым и философским позициям, они
одновременно представляют собой важнейший узловой пункт
революционного переворота в науке. В них Маркс
впервые с новых позиций подвергает рассмотрению
основные принципиальные проблемы теории коммунизма
и философии, последовательно проводя принцип
органической связи философии, ее метода и теории с
экономикой и политикой.
«Экономическо-философские рукописи 1844 года»
прежде всего обнаруживают, что главным теоретическим
фундаментом революционного переворота в философии
являются критика Марксом буржуазной экономической
науки и разработка понимания реальной экономической
основы капиталистической системы производства. Это
исследование дает Марксу возможность приступить к
разработке теории научного коммунизма, выработать
новый способ подхода к критической переоценке
предшествующих коммунистических теорий и высших
достижений буржуазной философской мысли.
На основе критической переработки теорий
классической буржуазной политической экономии Маркс
развертывает анализ сущности человеческого труда как
основной формы человеческой жизнедеятельности и как
своеобразного способа самопорождения и развития
человека в процессе его активного взаимодействия с
природой.
Если человеческий труд — сущность общественного
производства, то современная буржуазная форма
частной собственности для Маркса — это производное от нее.
Эта собственность есть отчужденный труд.
Глубокая трактовка отчужденного труда служит
Марксу средством научного исследования коммунизма
и основой для определения своего отношения к
классической политической экономии, предшествующим
коммунистическим теориям, Гегелю и Фейербаху.
Творческая переработка Марксом трех основных
направлений предшествующей общественной науки:
буржуазной политической экономии, теории коммунизма и
философии является важнейшей теоретической предпосылкой
революционного переворота в философии. И тот факт,
что в качестве главной основы философской революции
выступает критика политической экономии, не
исключает, а, наоборот, предполагает в качестве необходимого
168

условия плодотворности этого переворота обратное
влияние разработки философской проблематики на
развитие экономической теории Маркса.
Категория отчуждения, таким образом, является
фокусом, в котором собираются в один узел нити от
трех теоретических источников марксизма. Будучи
переплавлены здесь, они впервые дают ростки трем
направлениям, по которым пошло в дальнейшем
развитие трех основных составных частей марксизма.
Критический подход Маркса к теоретическим
источникам дает ему возможность с позиций пролетарских
'классовых требований приступить к решению
насущных задач, выдвинутых общественным развитием.
Гегель в свое время также был хорошо знаком с теориями
английской политической экономии, владел диалектикой
и хорошо знал французскую коммунистическую
литературу. Однако узость того критического кругозора,
который открывали позиции его класса, стремившегося
к компромиссному решению коренных социальных
проблем эпохи, не позволила ему преодолеть
идеалистическую традицию немецкой классической философии.
Поэтому пересечение указанных выше трех основных путей
развития общественной науки в гегелевской философии
в силу отсталости политического развития Германии
того времени не привело к взаимному оплодотворению
политической экономии и философии.
Коммунистические и материалистические позиции
Маркса выступают в «Экономическо-философских
рукописях 1844 года», как исходные теоретические
предпосылки огромной критической работы. Благодаря этому,
в результате взаимооплодотворения политической
экономии, коммунизма и философии, в «Рукописях»
впервые намечаются основные составные части марксизма
и четко определяется основная тенденция формирования
и развития всего мировоззрения в целом.

СОДЕРЖАНИЕ
ПРЕДИСЛОВИЕ 3
Глава I. Освещение „Экономическо-философских
рукописей 1844 года" в социал-демократической и буржуазной
литературе 5
Глава II. Отчужденный труд 31
Основные черты критики Марксом буржуазной политической
экономии —
Разработка Марксом категории „отчужденный труд" ... 44
Критика противоречий буржуазной частной собственности 55
Критика Марксом утопических коммунистических доктрин
и начало разработки принципов научного коммунизма . . 71
Г л ава III. Критика гегелевской диалектики 87
Гегелевская трактовка категории „отчуждение" 90
Критика Марксом гегелевской диалектики и разработка
некоторых принципов научной методологии 105
Глава IV. Исходные принципы новой социологии 138
Анализ Марксом значения общественного труда в
историческом процессе развития человека 143
Разработка Марксом материалистического понимания
„человеческой чувственности" и утверждение принципа
единства теории и практики 154
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 167

Пажитнов Леонид Николаевич.
у истоков революционного
ПЕРЕВОРОТА В ФИЛОСОФИИ