/
Author: Тьерр Л.А.
Tags: история как литературный жанр исторические произведения хроники анналы мемуары дневники воспоминания жизнеописания биографии фольклор фольклорист история франции история консульства и империи великая французская революция
ISBN: 978-5-8159-1207-6
Year: 2014
Text
A. THIERS
HISTOIRE DU CONSULAT
ET
DE L’EMPIRE
PARIS. PAULIN, LIBRAIRE-ÉDITEUR, 60 RUE RICHELIEU
I845-I862
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР
ИСТОРИЯ КОНСУЛЬСТВА
и
ИМПЕРИИ
ИМПЕРИЯ
в четырех томах
2
том
f
ЗАХАРОВ
МОСКВА
УДК 82-94 ББК 82(3)Фр Т94
Тьер Л.-А.
Т94 История Консульства и Империи. Книга II. Империя: в четырех томах / Тьер Луи-Адольф ; [пер. с франц.
О.Вайнер]. — М. : «Захаров, 2014. — 928 с. : илл.
ISBN 978-5-8159-1207-6 (общий)
ISBN 978-5-8159-1224-3 (том 2)
Луи-Адольф Тьер (1797—1877) — политик, премьер-министр во время Июльской монархии, первый президент Третьей республики, историк, писатель — полвека связывают историю Франции с этим именем. Автор фундаментальных исследований «История Французской революции» и «История Консульства и Империи». Эти исследования являются уникальными источниками, так как написаны «по горячим следам» и основаны на оригинальных архивных материалах, к которым Тьер имел доступ в силу своих высоких государственных должностей.
Оба труда представляют собой очень подробную историю Французской революции и эпохи Наполеона I и по сей день цитируются и русскими и европейскими историками. Тем более удивительно, что в полном виде «История Консульства и Империи» в России никогда не издавалась. В 1846—1849 годах вышли только первые четыре тома — «Консульство», которое «Захаров» переиздало в новой литературной редакции в 2012 году. Вторая часть — «Империя» — так и не была издана! «Захаров» предлагает вам впервые на русском языке (с некоторыми сокращениями) — через полтора века после издания во Франции! — это захватывающее чтение в замечательном переводе Ольги Вайнер.
© Ольга Вайнер, 2014 © «Захаров», 2014
X
ФОНТЕНБЛО
Тильзитский мир вызвал во Франции всеобщую глубокую радость. С победителем Аустерлица, Йены, Фрид- ланда перестали бояться войны; однако после Эйлау многие испытали недолгую тревогу. К тому же тайный инстинкт говорил — внятно некоторым и смутно всем, — что на этом пути, как и на всяком ином, нужно уметь вовремя остановиться, что после успехов могут прийти неудачи. Делам человеческим положен предел, который не следует переступать, и все чувствовали, что Наполеон приближается к пределу, который легко различается разумом, но отвергается чувствами.
К тому же все жаждали мира и его тихих радостей. Несомненно, Наполеон обеспечил Франции внутреннюю безопасность, и в такой степени, что почти за год его отсутствия не случилось никаких волнений. Недолгая тревога, порожденная бойней в Эйлау и зимним вздорожанием продовольствия, и робкий ропот недовольных в салонах стали единственными признаками наступавшего кризиса. Но, хотя никто уже не опасался возвращения ужасов девяносто третьего года и все чувствовали себя вполне уверенно, условием тому было, чтобы Наполеон оставался живым и перестал подставлять свою драгоценную голову ядрам; все желали насладиться, без примеси беспокойства, величайшим благоденствием, которым он одарил Францию. Те, кто был обязан ему крупными состояниями, мечтали ими воспользоваться; классы, живущие сельским хозяйством, промышленностью и торговлей, то есть почти всё население, желали, наконец, извлечь выгоду из последствий революции и открывшихся Франции обширных рынков сбыта, ибо, хоть моря и были закрыты для Франции, перед ней простирался
6
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
целый континент. Да и моря, как надеялись, вследствие Тильзитских переговоров должны были вскоре открыться. Все видели, что величайшие державы континента, убедившись в совпадении интересов и бессмысленности вражды, в лице своих государей заключили друг друга в объятия и объединились, чтобы закрыть берега Европы для Англии и обернуть против нее усилия всех народов. И теперь все обольщались, что эта держава испугается в 1807 году своей изоляции, как испугалась ее в 1802-м, и согласится на мир на умеренных условиях. Казалось невозможным и предположить, что посредничество русского двора, облегчающее для ее гордости столь отвечающее ее интересам примирение, может быть отвергнуто. Все наслаждались миром на континенте, предвкушали мир на морях и были счастливы одновременно тем, что имели, и тем, на что надеялись.
Однако армия, на которую бремя войны ложилось тяжелее всего, не так жадно стремилась к миру, как остальной народ. Правда, ее главные вожди, уже повидавшие столько дальних стран и кровопролитных сражений, уже увитые славой и которых Наполеон вскоре должен был осыпать богатствами, желали, как и вся нация, насладиться тем, что приобрели. Многие старые солдаты, получившие свою долю от щедрот Наполеона, желали того же. Но молодые генералы, офицеры и солдаты, а они составляли наибольшую часть армии, только и ждали новых случаев стяжать славу и богатство. Тем не менее передышка после утомительной кампании была по сердцу и им, и можно сказать, что Тильзитский мир единодушно приветствовали и народ, и армия, и Франция, и Европа, и победители, и побежденные. За исключением Англии, против которой вновь обернулся весь континент, и Австрии, понадеявшейся было на уничтожение ее покорителя, все народы рукоплескали миру, внезапно последовавшему за величайшими военными потрясениями современности.
Наполеона ждали с нетерпением; ибо, помимо причин с неудовольствием относиться к его отлучкам, всегда вызываемых войной, всем нравилось знать, что он рядом, бдит над всеобщим покоем и старается извлечь из своего неисчерпаемого гения новые средства благополучия.
X. Фонтенбло
7
Пушечный выстрел Инвалидов, возвестивший о вступлении Наполеона во дворец Сен-Клу, отозвался во всех сердцах сигналом счастливейшего события, и сверкавшая вечером в окнах парижан и на фасадах общественных зданий иллюминация свидетельствовала о подлинной всеобщей радости.
Утром 27 июля Наполеон прибыл в замок Сен-Клу, где имел обыкновение проводить лето. К принцессам его дома, поспешившим увидеться с братом, присоединились великие сановники, министры и главные члены государственных учреждений. Уверенность и радость светились на лице императора. «Вот и обеспечен мир на континенте, — сказал он, — а вскоре мы получим и морской мир, при вольном или невольном содействии всех континентальных держав. Я имею основания полагать прочным только что заключенный мною союз с Россией. Мне хватило бы и менее мощного союзника, чтобы сдержать Европу и отнять у Англии все ресурсы. Но с таким союзником, как Россия, которого доставила мне победа, я подавлю любое сопротивление. Будем же наслаждаться нашим величием и сделаемся теперь коммерсантами и фабрикантами!» Обращаясь к своим министрам, Наполеон сказал: «Довольно я побыл генералом, с вами я теперь вновь стану премьер-министром и вернусь к великим смотрам дел, которым пора сменить великие смотры войск». Он удержал в Сен-Клу Камбасереса, пригласив его на семейный обед, и беседовал с ним о своих планах, ибо его непрестанно трудившийся пламенный ум заканчивал одно дело лишь для того, чтобы тут же начать новое.
На следующий день Наполеон занялся распоряжениями, объемлющими всю Европу, от Корфу до Кенигсберга. Он стремился как можно скорее извлечь выгоду из заключенного в Тильзите союза с Россией, купленного кровью побед и бесконечными надеждами: прежде чем время и неизбежные разочарования охладят его первоначальный пыл. Союз заключал обязательства вынудить Швецию, Данию и Португалию, то есть все прибрежные европейские государства, выступить против Англии, а также принудить к подобному решению и Австрию, надавив на нее решительно. В результате Англия, если не
8
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
примет условий мира, предложенных Россией, должна была оказаться в кольце врагов от Кронштадта до Кадиса и от Кадиса до Триеста.
Уже на пути из Дрездена в Париж и на следующий же день по прибытии в Париж Наполеон отдавал распоряжения для незамедлительного осуществления этой обширной системы. Прежде всего он отправил в Санкт-Петербург посланца для продолжения обольщения Александра, начатого в Тильзите. Конечно, невозможно было найти посла более обольстительного, чем он сам. Однако нужно было подыскать кого-то, кто мог нравиться, внушать царю доверие и сглаживать все трудности, какие неизбежно возникают даже при самом искреннем союзе. Выбор требовал размышления. Но, пока не сыскался тот, кто соединит в себе все желаемые достоинства, Наполеон послал генерала Савари, об уме, храбрости, беззаветной и безграничной преданности которого мы уже говорили. Генерал подходил для любых миссий — и для войны, и для дипломатии, и для поддержания порядка, он умел проявить и гибкость, и жесткость и был способен подчинить себе мысли молодого монарха, которому уже успел понравиться. В первое время, когда важно было знать, насколько искренен Александр, умеет ли он противостоять враждебному настрою народа, который не столь быстро, как он сам, переходил от горьких воспоминаний Фридланда к иллюзиям Тильзита, — генерал Савари был способен проникнуть в ум молодого государя, припугнуть его дерзостью, а при нужде и ответить вполне военной заносчивостью на заносчивость, с какой мог столкнуться в Санкт-Петербурге. Генерал Савари обладал еще одним преимуществом, небезразличным злой гордости Наполеона. Война с Россией началась из-за смерти герцога Энгиенского, и Наполеон был не прочь послать туда человека, сыгравшего в катастрофе наибольшую роль. Так он бросал вызов русскому дворянству, враждебному Франции, не задевая государя, который в своей изменчивости позабыл о причине войны столь же скоро, как и о самой войне.
Наполеон предоставил генералу Савари обширные полномочия, без всякого официального звания, и много денег, чтобы он мог приличествующим образом устроиться
X. Фонтенбло
9
в Санкт-Петербурге. Савари должен был заверить молодого императора в искренности Франции, настаивать на его скорейшем объяснении с Англией и получении результата — либо мира, либо войны, а в случае войны — на незамедлительном захвате Финляндии, каковое предприятие, при удовлетворении московских амбиций, имело бы следствием и окончательное вовлечение России в политику Франции.
Позаботившись об отношениях с Россией, Наполеон перенес внимание на другие кабинеты, призванные содействовать его системе. Он вовсе не рассчитывал на здравое поведение Швеции, которой правил тогда сумасбродный король. Хотя этой державе было вдвойне выгодно не дожидаться, когда ее принудят силой, а содействовать триумфу нейтральных стран и выгодно избавиться от русского вторжения, Наполеон тем не менее полагал, что вскоре придется применить против нее силу. Обладая армией в 420 тысяч человек и владея континентом от Рейна до Немана, это было ему нетрудно. Он распорядился немедленно приступать к захвату Шведской Померании, единственному сохранившемуся владению Швеции на германской земле. С этой целью Наполеон произвел некоторые изменения в расположении своих сил в Польше и Пруссии. Он не хотел оставлять Польшу прежде, чем учрежденное им новое Саксонское королевство утвердится в ней, и Пруссию прежде, чем будут полностью выплачены военные контрибуции — как ординарные, так и экстраординарные. Вследствие чего маршал Даву с его корпусом, польскими войсками нового призыва и большей частью драгун, получил приказ оккупировать часть Польши, назначавшуюся, в виде Великого герцогства Варшавского, королю Саксонии. Одной дивизии предписывалось расположиться в Торуне, другой в Варшаве, третьей в Познани. Так возникло первое генерал-губернаторство. Маршал Сульт с его армейским корпусом и почти всем кавалерийским резервом получил приказ оккупировать Старую Пруссию, от Прегеля до Вислы и от Вислы до Одера, с предписанием выводить войска постепенно, по мере выплаты контрибуций. Внутри этого второго генерал-губернаторства Наполеон расположил
10
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
еще одно, в некотором роде исключительное, как и само место, требовавшее его присутствия, — то был Данциг. В нем размещались гренадеры Удино и дивизия Вердье, которые формировали корпус маршала Ланна и оккупировали этот богатый город и возвращенные ему, как свободному городу, территории. Дивизии Вердье не назначалось там оставаться, но гренадеры Удино получили приказ не оставлять город до полного прояснения европейских дел. Третье генерал-губернаторство, заключающее в себе Силезию, было вверено маршалу Мортье, которого Наполеон охотно размещал в провинциях, чьи богатства требовалось уберечь от военных беспорядков. Мортье оставил свой армейский корпус, распущенный в результате воссоединения поляков и саксонцев в герцогстве Варшавском, и командовал теперь пятым и шестым корпусами, оставленными Массена и Неем. (Эти двое, а также Ланн получили дозволение вернуться во Францию, чтобы отдохнуть от тягот войны.) Пятый корпус был расквартирован в окрестностях Бреслау в Верхней Силезии, шестой — в окрестностях Глогау в Нижней Силезии. Первый корпус, вверенный после ранения Бер- надотта генералу Виктору, получил приказ оккупировать Берлин, следуя в своем попятном движении совместно с Императорской гвардией, которая возвращалась во Францию.
Наконец, войска, формировавшие наблюдательную армию в тылах Наполеона, были быстро выдвинуты на побережье. Итальянцы, часть баварцев, баденцы, гессенцы, две прекрасные французские дивизии Буде и Моли- тора были переведены, вместе с артиллерийским парком, послужившим для осады Данцига, к Шведской Померании. Наполеон усилил этот парк всеми орудиями и боеприпасами, какие удалось собрать благодаря теплому времени года, и расположил его напротив Штральзунда, чтобы отнять это временное пристанище у короля Швеции в том случае, если этот государь, верный своему нраву, единолично возобновит военные действия, когда все сложили оружие. Непосредственное командование этими войсками, доходившими в целом до 38 тысяч человек и снабженными множеством снаряжения, принял маршал Брюн, возглавлявший наблюдательную армию.
X. Фонтенбло
11
Инженеру Шаслу, который столь искусно руководил осадой Данцига, было поручено руководить и предстоящей, возможно, осадой Штральзунда.
Бернадотт, уехавший в Гамбург поправить здоровье после ранения, получил командование войсками, назначавшимися для охраны ганзейских городов и Ганновера. Голландцы были приближены к Голландии и передвинуты на Эмс, испанцы оккупировали Гамбург. После роспуска корпуса Мортье Французская дивизия Дюпа, входившая в его состав, была направлена в ганзейские города для оказания помощи союзникам, голландцам или испанцам, в случае появления неприятеля. Неприятелем могли оказаться не кто иные, как англичане, которые уже год непрестанно давали пустые обещания послать экспедицию на континент, и теперь вполне могли, как нередко случается с теми, кто долго колеблется, начать действовать, когда время действовать миновало. К войскам Брю- на, стоявшим перед Штральзундом, и войскам Бернадот- та, наблюдавшим за Ганновером и Голландией, должна была при нужде присоединиться дивизия Дюпа, а затем и весь первый корпус, сосредоточенный в эту минуту вокруг Берлина. Против подобного соединения сил всякое поползновение англичан было обречено на провал.
Таким образом, если бы русское посредничество потерпело неудачу, всё было бы готово к тому, чтобы отбросить шведов из Померании в Штральзунд, из Штральзунда на остров Рюген, с острова Рюген в море, и туда же отбросить и англичан — в случае их высадки на континент. Эти меры должны были также вынудить Данию присоединиться к континентальной коалиции против Англии. Датчане столь скрупулезно соблюдали нейтралитет и вели себя столь сдержанно, что невозможно было действовать с ними так же грубо, как со шведами. Наполеон поручил Талейрану написать датскому двору, что настало время присоединиться к делу Франции, ибо Франция борется против Англии не за что иное, как за права нейтральных стран, а права нейтральных стран — жизненно важный вопрос для всех морских держав, и особенно для самых маленьких, обыкновенно более всего страдающих от британского владычества. Талейрану было приказано выказать дружелюбие и настойчивость, предложить Дании
12
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
содействие прекрасных французских войск и артиллерии, способной держать на расстоянии даже наилучшим образом оснащенные английские корабли.
Напугав Англию таким соединением сил и жесткими мерами против ее торговли, Наполеон рассчитывал не без пользы содействовать русскому посредничеству. Приняв вышеуказанные военные меры, он приказал конфисковать английские товары в Лейпциге, где они обнаружились в значительном количестве. Будучи недоволен тем, как исполнялись его приказы в ганзейских городах, он приказал захватить английскую факторию в Гамбурге, конфисковать все ценности и товары, а также перехватывать на всех почтовых отделениях британскую коммерческую корреспонденцию, в результате чего было сожжено более ста тысяч писем.
Конфискованные товары Наполеон приказал продать, а выручку за них перевести в кассу военных контрибуций. Он потребовал, чтобы Ганновер, с которым он обращался без всякой пощады, поскольку тот был английской провинцией, Гессен, прусские провинции Франконии и сама Пруссия, наконец, заплатили контрибуции прежде вывода войск. К обычным контрибуциям, которые были выплачены лишь наполовину, Наполеон добавил экстраординарную контрибуцию, не такую уж непосильную и представляющую собой справедливую цену за войну, в которую его вовлекли. Договориться с Пруссией относительно способа выплаты оставшихся контрибуций он поручил Дарю, своему искусному и неподкупному представителю в финансовых делах армии, объявив, что несмотря на желание отозвать французские войска, дабы перевести их на европейское побережье, он не оставит Пруссии ни единой провинции и ни единой крепости до полной выплаты обещанных ему сумм. Таким образом он надеялся, покрыв все расходы на кампанию и соединив с контрибуциями Германии остатки контрибуций, которыми облагалась Австрия, сохранить примерно 300 миллионов.
Принимая меры для осуществления своей системы на Севере, Наполеон принимал их равным образом и на Юге. Во время Прусской кампании Испания подала ему повод к недоверию, ибо прокламация князя Мира, в которой он
X. Фонтенбло
13
призвал испанское население к оружию под предлогом противостояния неизвестному врагу, могла объясняться только настоящей изменой.
Вернувшись в Париж, Наполеон перенес свое внимание на эту важнейшую часть европейского побережья, сказав себе, что в конце концов придется принять решение в отношении вырождавшейся испанской монархии, всегда готовой к измене. И хотя его мысль не знала покоя и беспрестанно перелетала с одного предмета на другой, — подобно его орлу, перелетавшему из одной столицы в другую, — он решил пока не останавливаться на этом важном вопросе, поскольку не хотел усложнять существующее положение и мешать всеобщему умиротворению, которого пламенно желал, на которое надеялся и которое, в случае его осуществления, сделало бы возрождение испанской монархии не столь насущным делом. Однако в том случае, если Англия, несмотря на свою изоляцию, захочет всё же продолжать войну, Наполеон предполагал уделить серьезное внимание положению Испании и принять в ее отношении окончательное решение. В настоящее время он собирался только добиться от нее принятия строгих мер против британской торговли и подчинения Португалии его обширным замыслам.
Помимо постоянного посла Массерано, совершенно бесполезного и исполнявшего исключительно почетную роль, Испанию в Париже представлял Искуэрдо, секретный агент князя Мира, облеченный всей полнотой его доверия. Реальные дела поручались только ему, ибо он был проницателен и знал все тайны испанского двора. Сочтя, что для предотвращения возможного гнева Наполеона двух агентов недостаточно, несчастные государи из Эскориала задумали послать к нему третьего, чрезвычайного посла, чтобы поздравить с победами и засвидетельствовать по случаю этих побед радость, которой они вовсе не ощущали. На эту пышную роль выбрали знатнейшего испанского вельможу герцога де Фриаса и попросили дозволения прислать его в Париж. Но для того чтобы обезоружить Наполеона, не требовалось столько почестей: несколько большая активность против общего врага была для него, несомненно, важнее, чем самые великолепные посольства. Не желая тревожить более
14
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
необходимости двор, чувствовавший свою вину, Наполеон принял герцога де Фриаса с величайшим почтением и выслушал поздравления. А затем сказал новому и старым послам, что принимает поздравления с победами и с восстановлением континентального мира, но из континентального мира следует извлечь мир морской; что этого — столь желательного для Испании и ее колоний — результата можно добиться, лишь напутав общего врага энергичными усилиями и абсолютным запрещением его торговли; что нужно содействовать Франции и с этой целью потребовать от Португалии скорейшего и всецелого присоединения к континентальной системе, не показного, а действительного изгнания англичан из Опорто и Лиссабона, немедленного объявления войны и конфискации всех британских товаров; что если Португалия на это не согласится, то Испании придется приготовить свои войска, ибо он уже приготовил свои, и Португалия будет тотчас захвачена до окончания войны, может быть, навсегда, — в зависимости от обстоятельств. Все три испанских посланника склонились перед волей Наполеона, которую обещали без промедления передать своему кабинету.
Одновременно Наполеон вызвал посла Португалии господина Лиму и уведомил его, что если в сроки, строго необходимые для того, чтобы написать в Лиссабон и получить ответ, он не получит обещания изгнать англичан, наложить запрет на их торговлю и объявить войну, то господину Лиме придется забрать паспорта и ожидать выдвижения французской армии из Байонны на Саламанку, а из Саламанки на Лиссабон; что этого требует политика великих держав для восстановления мира в Европе.
Лима обещал тотчас написать своему двору и не замедлил это сделать. Но Наполеон не удовольствовался простым объявлением своей воли и, предвидя, что таковое объявление будет действенным лишь в той мере, в какой за ним последует демонстрация силы, отдал приказ срочно собрать в Байонне корпус в двадцать пять тысяч человек, готовый возобновить против Португалии экспедицию 1801 года. Мы, конечно, помним, что несколькими месяцами ранее он задумал высвободить лагеря
X. Фонтенбло
15
на побережьях, заменив их пятью резервными легионами, по шесть батальонов в каждом, организацию которых доверил пяти бывшим генералам, ставшим сенаторами. Полагая, что ближайшее возвращение Великой армии должно напугать англичан, он, еще до окончательного их формирования, не колеблясь, оголил побережье Нормандии и Бретани и приказал собрать в Байонне войска из лагерей Сен-Ло, Понтиви и Наполеон-Вандеи. Каждый из этих лагерей представлял собой настоящую дивизию, а в соединении с драгунами со сборных пунктов в Версале и Сен-Жермене, артиллерийскими подразделениями из Ренна, Тулузы и Байонны все они составляли превосходную армию численностью около 25 тысяч человек. Эта армия получила приказ без промедления сосредоточиться в Байонне. Командовать ею Наполеон назначил генерала Жюно, который знал Португалию, где прежде служил послом, и был хорошим офицером, всецело преданным своему властителю. Эти меры были приняты совершенно открыто, чтобы Испания и Португалия не заблуждались насчет того, насколько серьезны будут последствия их отказа. Одновременно были отданы приказы о том, чтобы по два батальона из каждого резервного легиона сменили на побережье удалявшиеся оттуда войска.
В том же духе Наполеон распорядился делами в Италии. Там, как и повсюду, его первой заботой было ужесточение мер против английской торговли, всё с тем же намерением сделать Лондонский кабинет более чутким к предложениям России. Королева Этрурии [Мария-Луиза] дочь государей Испании, посаженная Наполеоном на тосканский трон, правила своим государством с небрежностью женщины и испанки, выказывая весьма не много верности общему делу: англичане торговали в Ливорно так же свободно, как в собственных портах. Наполеон объединил опорные пункты армии Неаполя в папских провинциях и бдительно следил за постоянным их снабжением новобранцами и снаряжением. Он приказал принцу Евгению сформировать из них дивизию в четыре тысячи человек, направить ее через Апеннины на Пизу, неожиданно напасть на английские торговые корабли в Ливорно, захватить людей и товары, а затем
16
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
объявить королеве Этрурии, что войска пришли для защиты порта от вражеских поползновений, весьма возможных после отправки испанского гарнизона с корпусом генерала Ла Романы в Ганновер. Предписав эту экспедицию, Наполеон послал приказ генералу Лемаруа направить войсковые подразделения в провинции Урбино, Мачерата и Фермо для занятия побережья, изгнания с него англичан и подготовки надежных стоянок для французских судов, которые должны были вскоре показаться в этих морях. В самом деле, Наполеон только что получил обратно залив Каттаро, Корфу и Ионические острова и решил не упускать случая захватить Сицилию и заполонить своими кораблями Средиземное море. В то же время он рекомендовал генералу Лемаруа наблюдать за настроениями в провинциях Святого престола и в случае выявления явной склонности перейти из церковного управления под власть принца Евгения не противоречить и не чинить таковой склонности никаких препятствий.
В это время ссора со Святым престолом, об истоках которой мы рассказали, опустив изложение ее повседневных подробностей, с каждой минутой разгоралась всё сильнее. Прибыв в Париж на коронацию Наполеона, папа покинул столицу Франции с великим моральным и религиозным удовлетворением и мирским неудовольствием, оттого что ему не вернули папских провинций. С тех пор, в результате постепенного расширения французского владычества в Италии, независимость папы становилась всё более формальной, и он затаил глубокое разочарование, которого не умел скрыть. Вместо того чтобы договориться с всемогущим государем, который вовсе не думал завладевать суверенитетом Рима и хотел от него только добрососедских отношений с новыми французскими государствами, основанными в Италии, папа поддавался досадным влияниям, тем более властным над его разумом, что они соответствовали его тайным чувствам. Движимый подобной склонностью, он досаждал Наполеону при всяком урегулировании дел, касающемся королевства Италии. Он притязал на сохранение в нем всех прав папства, якобы гораздо более сильных в Италии, нежели во Франции, и не соглашался на равный конкордат для обеих стран. К этому присоединялись
X. Фонтенбло
17
и придирки более личного свойства. Принц Жером Бонапарт во время морских кампаний в Америке заключил брак с одной весьма красивой особой честного происхождения, но в возрасте, делавшем брак недействительным; недействительным его делало и отсутствие согласия со стороны родителей. Наполеон желал основать новое королевство Вестфалию, женив принца на германской принцессе, и отказался признавать этот брак, недействительный с точки зрения гражданских и церковных законов и противоречивший его политическим замыслам. Он обратился к Святому престолу с просьбой аннулировать брак, чему папа категорически воспротивился. Наконец, еще более открытым проявлением враждебности стало превращение города Рима в прибежище всех врагов короля Жозефа.
На пути из Тильзита в Париж Наполеон написал принцу Евгению, изложив ему свои претензии и поручив уведомить о них Ватикан, чтобы дать знать папе, что терпение императора Франции, и без того невеликое, на сей раз истощилось и что при необходимости, не посягая на духовную власть понтифика, он без колебаний лишит его мирской власти. Подобными отношениями с римским двором объясняется легкость, с какой Наполеон принял вышеупомянутые меры в отношении части побережья Адриатического моря, состоявшей в ведении Святого престола.
Тильзитский договор оговаривал возвращение Наполеону залива Каттаро, уступку Корфу и всех Ионических островов. Эти владения дополняли провинции Наполеона в Иллирии, обеспечивали господство в Адриатическом море и подступы к турецким провинциям в Европе, назначавшиеся ему в случае раздела Оттоманской империи, и давали, наконец, новое средство подчинить себе Средиземное море, где он желал господствовать безраздельно, коль скоро пришлось оставить Океан на волю англичан. Мы помним, что после заключения Пресбург- ского мира русские завладели фортами Каттаро, в минуту смены австрийского гарнизона французским. Дабы не позволить англичанам поступить подобным же образом, Наполеон прямо из Тильзита приказал генералу
18
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
Мармону собрать под стенами Катгаро французские войска в самую минуту ухода русских. Приказ был пунктуально исполнен, и французские войска, вступив в Каттаро, прочно заняли эту важную морскую позицию.
Но Корфу и Ионические острова интересовали Наполеона еще больше, чем залив Каттаро. Он предписал своему брату Жозефу тайно, дабы не возбудить подозрений у англичан, направить в Таранто итальянский 5-й линейный и французский 6-й линейный полки, несколько артиллерийских рот, рабочих, боеприпасы, офицеров Главного штаба и генерала Бертье для командования гарнизоном и сформировать из них несколько конвоев для отправки на фелуках из Таранто на Корфу. Поскольку путь не превышал нескольких лье, двух суток должно было хватить для переправы в несколько приемов четырех тысяч человек. Передачу Ионических островов осуществлял адмирал Сенявин, командующий русскими силами на Архипелаге. Он делал это с крайним неудовольствием, ничуть не скрываемым, ибо русский флот, руководимый в основном либо английскими, либо русскими офицерами, обученными в Англии, был гораздо более враждебен к французам, чем сухопутная армия, сражавшаяся в Эйлау и Фридланде. Адмирал подчинился и сдал французским войскам охранявшиеся им прекрасные позиции. Но его неудовольствие имело двоякую причину, ибо, оставив дорогие ему Каттаро, Корфу и Ионические острова, он оказывался в Средиземном море, не имея возможности после разрыва с турками вернуться в Черное море через Дарданеллы, и был вынужден идти через Гибралтарский пролив, Ла-Манш и Зунд мимо английского флота, который, в зависимости от исхода начатых переговоров, мог пропустить его или арестовать. Угадав его затруднения, Наполеон приказал передать русским адмиралам, что в портах Средиземноморья, как итальянских и французских, так и испанских и португальских, они найдут надежные стоянки, продовольствие, боеприпасы и средства для ремонта.
Русские военно-морские силы, уведомленные и своим и французским правительствами, отошли двумя дивизиями в разных направлениях. Дивизия с гарнизоном Катгаро направилась к Венеции, где высадила русские войска,
X. Фонтенбло
19
которые с величайшими почестями встретил Евгений. Дивизия с войсками с Корфу высадила их в городе Ман- фредония, в королевстве Неаполь, и затем, под водительством адмирала Сенявина, направилась к проливу. Адмирал, еще не принявший взглядов своего государя, не пожелал останавливаться во французских портах и портах, находившихся под французским влиянием, и надеялся добраться до северных морей прежде, чем переговоры между российским и английским дворами приведут к разрыву.
Наполеон решил не ограничиваться предосторожностями в отношении провинций Адриатики и Средиземного моря. Отправка четырехтысячного корпуса на Корфу казалась ему недостаточной. Поэтому он приказал послать туда еще французский 14-й легкий полк и несколько других подразделений, чтобы довести численность имеющихся там франко-итальянских сил до 7-8 тысяч человек, не считая некоторого количества албанцев и греков, завербованных для охраны мелких островов под началом французских офицеров. Пять тысяч человек находились на самом Корфу, и полторы тысячи — на острове Сент-Мор. На континенте пятьсот человек охраняли город Паргу. На Закинфе и Кефалонии Наполеон разместил французские подразделения для поддержки и сдерживания албанцев. Он предписал принцу Евгению и королю Жозефу при всяком благоприятном ветре отправлять из Анконы и Таранто на мелких итальянских суденышках зерно, сухари, порох, снаряды, ружья, пушки, лафеты и продолжать до тех пор, пока на Корфу не наберется всё необходимое для длительной обороны, чтобы избежать риска, как на Мальте, потерять из-за голода позицию, которую неприятель не может захватить силой.
Генерал Мармон построил в провинциях Иллирии, которыми управлял с большим умом и усердием, прекрасные дороги. Он получил приказ продолжить их до Рагузы и Каттаро, совершать разведывательные рейды до Бутринто, города на побережье Эпира, расположенного напротив Корфу, и подготовить средства для быстрой переброски туда дивизии. Наполеон приказал также просить Порту отдать ему Бутринто, чтобы свободно использовать эту позицию, откуда легко было посылать помощь
20
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
на Корфу; его просьба была удовлетворена. Наконец, он потребовал и добился устройства перегрузочного пункта в Тартаре, меж Каттаро и Бутринто, дабы Мармон скорее получал уведомления о появлении неприятеля и мог прибыть с 10—12 тысячами человек — силой достаточной, чтобы дать отпор англичанам в случае их высадки.
К этим средствам Наполеон прибавил другие, которые предоставляло содействие флота. Он отправил из Тулона капитана Шоно-Дюкло с фрегатами «Помона» и «Полина» и корветом «Викторьез», чтобы начать формировать флот на Корфу. Кроме того, он приказал поставить в порту Корфу два больших брига и снарядить их местными матросами и подразделениями французских войск. Этому новому флоту из фрегатов и бригов назначалось крейсировать меж Италией и Эпиром, Корфу и другими островами, пропускать французские торговые суда и задерживать суда неприятеля.
Обращаясь к Жозефу, принцу Евгению и Мармону с этими многочисленными инструкциями, исполненными не только повелительности, всегда присущей его приказам, но и страсти, всегда обнаруживающейся, когда его приказы связывались с занимавшей его идеей, Наполеон писал им: «Эти меры касаются планов, которые вы не можете знать. Знайте только, что потеря Корфу при существующем положении станет для Империи величайшим несчастьем».
Его планы, в самом деле, были мало кому известны в Европе. Сам Талейран, переговорщик Наполеона в Тильзите, имел о них только смутное представление. Они были ведомы только Наполеону и Александру, обещавшим друг другу на берегах Немана договориться о предстоящем разделе Турецкой империи. Наполеон не торопился достичь этого результата; Александр, напротив, стремился к нему всеми силами, что составляло опасность для их союза. Но в предвидении событий Наполеон хотел быть готовым к захвату турецких провинций, находившихся у него под рукой; более того, что бы ни случилось, он желал сделаться хозяином Средиземноморья. Он полагал, что господство в этом море, кратчайшем пути между Востоком и Западом, утешит его в потере первенства на Океане. Поэтому в день подписания
X\ Фонтенбло
21
Тильзитского мира Наполеон решился вновь завладеть Сицилией, которую считал своей с тех пор, как захватил Неаполь для одного из своих братьев; он надеялся удержать ее либо в результате оставления ее англичанами, если русским удастся договориться о мире, либо силой оружия в случае продолжения войны. Поэтому еще с конца зимы он слал приказы министру флота для отправки эскадр в порт Тулона и подготовки великой экспедиции на Сицилию.
Приказы, исполнению которых помешали обстоятельства и недостаток средств, повторились с новой силой после подписания континентального мира. В самый день подписания мира Наполеон написал принцу Евгению, королю Жозефу, королю Луи и министру флота, что по окончании войны на континенте настало время вернуться к морю и подумать, как с выгодой воспользоваться огромной протяженностью побережий, которыми обладает Франция. Англия, несомненно, обладала преимуществом островного положения, бывшего до той поры непоколебимым основанием ее морского величия; но обладание всеми морскими побережьями от Кронштадта до Кадиса, от Кадиса до Неаполя и от Неаполя до Венеции также доставляло средство морского могущества, и средство грозное, если воспользоваться им с умением и вовремя. В Берлине, в упоении победами, Наполеон говорил, что нужно покорить море через сушу. Он по возможности осуществил эту идею, добившись в Тильзите добровольного или вынужденного союза всех континентальных держав против Англии; теперь нужно было спешить использовать этот союз, пока континентальное владычество Франции не стало для мира еще невыносимее, чем морское владычество Англии.
Двадцать два месяца миновало после роковой Трафальгарской битвы, в которой французский флот выказал высочайший героизм в величайшем поражении. Эти месяцы были употреблены на некоторую деятельность, и не без некоторой пользы. Адмирал Декре предлагал Наполеону заменить систему крупных морских сражений системой раздельных отдаленных крейсерств. Преимуществом этой системы был меньший риск для всех сразу, обретение в плавании недостающего опыта, причинение
22
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
ущерба неприятельской торговле и, наконец, шанс повстречать противника, лишенного численного превосходства, ибо море своей необъятностью дает место случайностям. Подобную систему, безусловно, стояло опробовать, и она получила бы бесспорные преимущества над предыдущей, если бы численное превосходство англичан не было столь велико и если бы отдаленные владения Франции не были столь опустошены и лишены всяких ресурсов.
Согласно плану министра Декре в Бресте, Рошфоре и Кадисе были подготовлены крейсерства, назначенные к отплытию на конец 1805 года при благоприятных осенних ветрах. Дивизия из четырех фрегатов отплыла в индийские моря, дабы вредить там английской торговле и помогать продуктами каперства острову Бурбон и Иль-де- Франсу, уже не имеющим возможности жить продуктами торговли. Фрегаты добрались благополучно и в самом деле доставили островам весьма обильные ресурсы. Тридцатого октября 1805 года из Лорьяна вышел капитан Лермит с кораблем «Регюлюс», фрегатами «Кибела» и «Президент» и бригами «Сюрвейан» и «Дилижа». Он взял курс на Канарские острова и, следуя вдоль побережья Африки с севера на юг, подстерегал английские суда, занимавшиеся работорговлей, захватывал их и в результате уничтожил великое их множество, ибо английское адмиралтейство, не предвидя в этих пределах встреч с французским флотом, не приняло мер предосторожности. Проплавав декабрь, январь, февраль и март, нанеся большой ущерб англичанам и захватив у них богатую добычу, дивизия отправила «Сюрвейан» во Францию с известиями о себе, а сама предалась на волю пассатов, которые отнесли ее к берегам Америки. В апреле она подошла к бразильскому порту Сан-Сальвадор, где посчастливилось найти продовольствие и выгодно продать негров, захваченных на английских судах. После двадцати двух дней передышки дивизия снова вышла в море и крейсировала в пределах Рио-де-Жанейро, нередко подвергаясь преследованию со стороны направлявшихся в Индию английских кораблей. Затем она подошла к Антильским островам, продолжая захватывать добьгчу,
X. Фонтенбло
23
но 19 августа была настигнута ужасающим ураганом, самым чудовищным из случившихся в этих морях за последнюю четверть века, и рассеялась. «Реполюс», потеряв из виду фрегаты, после напрасных их поисков возвратился 3 октября 1806 года в Брест, после почти годичного плавания. Фрегат «Кибела», лишившись мачт, был отнесен к Соединенным Штатам. Фрегат «Президент» захватили.
Несмотря на происшествия, случившиеся под конец крейсерства и неизбежные при одиннадцатимесячном плавании, Франция приняла бы от фортуны подобные условия для всех крейсерств. Капитан Лермит уничтожил 26 неприятельских кораблей, захватил 570 пленников, уничтожил ценностей более чем на 5 миллионов и доставил значительные суммы, намного превзошедшие затраты на крейсерство. Работорговля у берегов Африки в тот год была разорена, и английские страховые компании яростно обрушились на адмиралтейство. Но остальные французские крейсерства были не столь удачны.
Ресурсы для организации сильной дивизии предоставлял только Брест. Из кораблей, собранных в этом большом порту, отобрали шесть, наиболее годных для долгого плавания, и 13 декабря 1805 года послали их, под командованием контр-адмирала Вильоме, в американские моря. Из шести кораблей, отбывших из Бреста, один нашел пристанище в Гаване, другой был уничтожен, еще два добрались до залива Чезапик в плачевном состоянии и без большого шанса оттуда выбраться, один спасся, а последний оказался на якорной стоянке в Кон- карно, откуда его трудно было извлечь. Небольшая добыча составляла слабое возмещение за подобные неудачи.
В то же время из Лорьяна в северные моря были отправлены фрегаты «Сирена», «Реванш» и «Герьер» под командованием доблестного фламандского моряка, капитана Ледюка. Отплыв из Лорьяна в марте 1806 года, капитан Ледюк вернулся в сентябре в Сен-Мало и, не имея возможности пристать к берегу, встал на якорь в маленькой бухте Бреа. Он захватил 14 английских и одно русское судно, взял 270 пленников и уничтожил ценностей почти на три миллиона. К несчастью, он также потерял 95 человек. Его крейсерство можно было
24
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
счесть выгодным, хоть и потерпевшим большой урон от ненастной погоды. Оно составило великую честь руководившему им капитану.
В сентябре 1806 года контр-адмирал Космао, так достойно сражавшийся в Трафальгаре, вышел из Тулона с кораблями «Боре» и «Аннибал», фрегатом «Урания» и катером «Сюксе», отправившись в Геную за построенным там кораблем «Женуа». Пройдя через пролив, он вернулся в Тулон, освободив это море для французской и итальянской торговли. Космао предпринимал подобное плавание еще не раз, и ему всегда удавалось уклоняться от неприятельского крейсерства.
В то же время капитан Солей, отбывший из Рошфора с четырьмя фрегатами и одним бригом, потерпел кровавое поражение. Англичане усвоили новую систему блокады: держась вдали от берега, они вынуждали блокированные французские суда выйти из порта, чтобы затем окружить их, прежде чем те успеют вернуться. Такая стратегия полностью оправдала себя в отношении капитана Солея. Тогда существовал обычай выходить в море ночью, дабы незаметно миновать неприятельские крейсерства. Поскольку державшихся в отдалении англичан не было видно, капитан Солей вышел в море вечером 24 сентября 1806 года, не повстречав их на своем пути. На следующий день он заметил их в открытом море, поднял все паруса, чтобы уйти от них, и успел пройти сотню миль. Однако 26-го его настигла эскадра сэра Сэмюэла Худа, состоявшая из семи кораблей и множества фрегатов, и в течение многих часов он вел героический бой против пяти неприятельских кораблей. За исключением «Фемиды», которой удалось спастись с двумя бригами, остальные суда дивизии были захвачены и уничтожены.
Несчастливый министр Декре, вынужденный к концу 1806 года докладывать своему господину, получавшему отовсюду счастливые известия, только о неудачах, совершенно пал духом и разочаровался в системе крейсерств так же, как в системе больших сражений. Вынужденный объяснять Наполеону неудачи как новой, так и предыдущей военной системы, он указывал на их подлинные причины, делавшие при существующем положении вещей равно опасными любые военно-морские операции.
X. Фонтенбло
25
Во-первых, численное превосходство англичан было столь велико, что позволяло им блокировать французские порты силами многих крупных эскадр, сохраняя при этом множество дивизий для преследования крейсерств, едва они давали о себе знать. Во-вторых, оснащение французских кораблей весьма уступало оснащению английских; и хотя французские матросы превосходили врага доблестью, они заметно уступали ему опытностью.
Таково было положение морского флота Франции в 1807 году, когда Наполеон вернулся из долгой Северной кампании. Убежденный, что добьется мира во главе континентальных держав или победит Англию решающим перевесом объединенных сил, он был исполнен пыла. Он привык черпать в своем гении ресурсы для побед над людьми и стихиями и нисколько не разделял уныния адмирала Декре. Прежде всего, английской торговле были перекрыты еще не все пути. Через приоткрытые двери в Россию, Пруссию, Данию и ганзейские города, во враждебную Португалию, в безнадзорную Испанию, в Австрию, которую приходилось щадить, английские товары, продаваемые за низкую цену, проникали на континент. Теперь же, напротив, всякий доступ надлежало перекрыть и подготовить, таким образом, великий урон английским мануфактурам. Кроме того, теперь Наполеон был свободен приумножить судостроительные работы за счет ресурсов французского бюджета, с каждым днем становившегося всё богаче, и плодов победы, а также с помощью леса и рабочих рук со всего европейского континента. Располагая, кроме того, многочисленными высвободившимися войсками, он задумал обширную систему, постепенное развитие которой должно было настолько увеличить шансы великой экспедиции на Лондон, Ирландию или Индию, что она, возможно, стала бы успешной, если бы ее удалось скрыть от адмиралтейства, или же британское упорство в конце концов отступило бы перед ее вечной угрозой.
Наполеон был невысокого мнения о крупных морских сражениях, на которые соглашался лишь в некоторых случаях, дабы не отступать слишком явно перед неприятелем. Он был не лучшего мнения и о крейсерствах,
26
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
слишком опасных ввиду недостатка надежных и снабженных обильными запасами стоянок. Соединив русские, голландские, французские, испанские, итальянские силы, располагая оснащенным флотом в Булони, Тексе- ле, Флиссингене, Бресте, Лорьяне, Рошфоре, Кадисе, Тулоне, Генуе, Таранто и Венеции, содержа при флоте многочисленные и непобедимые войска, Наполеон хотел вынудить Англию держать перед этими портами военно- морские силы, которых не могло хватить для блокады всех портов. Неожиданно выйдя из порта, который окажется без надзора, он задумал перебросить армию в Египет, Индию или даже в Лондон, а в ожидании такого шанса — истощить людские, лесные, денежные ресурсы англичан, изнурить их постоянство и храбрость. Если бы он не изнурил себя сам в бесчисленных предприятиях, чуждых его великой цели, если бы не утомил добрую волю и терпение своих союзников, то в конце концов одержал бы над Англией верх, ибо средства его были несомненно обширны и продуманы.
Но прежде великого развертывания сил, на которое требовалось два-три года, Наполеон приказал ускорить работы на судостроительных верфях во всей Империи, чтобы испытать систему экспедиций в Средиземном море, напав на Сицилию: он всё еще хотел добавить ее к королевству Неаполитанскому, уже отданному Жозефу.
Возвестив брату Луи о скором возвращении голландской армии и о том, что после возвращения она будет поглощать часть его ресурсов, Наполеон предписал ему привести в боеготовое состояние флот Текселя и собрать в нем не менее девяти полностью снаряженных кораблей. В Антверпене и Флиссингене он уже добился удивительных результатов. Пять построенных в Антверпене 80- и 74-пушечных кораблей без происшествий спустились по Эско во Флиссинген и там оснащались. Еще три почти законченных корабля должны были довести численность эскадры в Эско до восьми кораблей. Для их снаряжения отовсюду были собраны голландские, фламандские и пикардийские моряки. Наполеон приказал спустить на воду три завершенных корабля, заложить на освободившихся верфях новые и бесконечно умножать число верфей; он хотел, чтобы Антверпен строил суда не
X. Фонтенбло
27
только для Флиссингена, но и для Бреста, поскольку в Нидерланды сплавлялся по рекам германский и северный лес. Брестский лес Наполеон предполагал сохранить для ремонта эскадр, оснащавшихся в этом большом порту.
По возвращении в Париж Наполеон решил реорганизовать старую Булонскую флотилию. Он также торопил с постройкой фрегатов в Дюнкерке, Гавре, Шербуре и Сен-Мало. В Бресте, где после отплытия эскадры Виль- оме оставалось двенадцать оснащенных кораблей, Наполеон приказал расснастить негодные корабли и наилучшим образом оснастить хорошие, сохранив высвободившихся матросов для новых строящихся кораблей. В Рошфоре Франция располагала прекрасной дивизией из пяти кораблей, отлично оснащенной и с превосходным командиром. Ею командовал один из тех людей, которых называют морскими волками, доблестный контр-адмирал Альман, лишившийся своих фрегатов из-за разгрома капитана Солея. Ему не терпелось выйти в море, но его по-прежнему удерживал английский флот, который уже 8—10 месяцев не выпускал из виду рейд острова Экс. Наполеон приказал спустить на воду завершенный корабль, отремонтировать еще один, годный к службе, чтобы довести численность этой дивизии до семи кораблей. Повсюду, где завершалось строительство кораблей, он приказал без промедления приступать к строительству новых. В Кадисе он располагал прекрасной дивизией из пять кораблей, остатков Трафальгара, отлично организованных и оснащенных, под командованием адмирала Розили. Он обратился к Мадридскому кабинету с настойчивыми, почти грозными требованиями добавить несколько кораблей к кораблям адмирала Розили и рекомендовал последнему быть готовым поднять якорь по первому сигналу. В Тулоне были снаряжены три корабля, два из которых принадлежали Тулону, а один Генуе. Наполеон приказал спустить на воду в Тулоне «Торговлю города Парижа» и «Робюсту», а в Генуе — «Бреслау», оснастить их, убрать негодные суда и тотчас сменить их на верфях новыми, чтобы в этом порту было шесть готовых кораблей. Наполеон послал инженеров в город Специю для изучения этой позиции, представлявшейся ему довольно удачной. Наведя справки о портах Неаполя и Кастелламаре, он
28
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
предписал Жозефу приступить к строительству двух кораблей в каждом из них. Пять кораблей строилось в Венеции, и Наполеон приказал заложить на ее верфях еще три корабля и подготовить выход возрожденного венецианского флота из арсенала в Адриатическое море.
Таким образом, Наполеон мог удвоить или утроить военно-морские силы Империи менее чем через год. Кораблей, которых поначалу недоставало, чтобы меряться силами с англичанами, в скором времени должно было стать достаточно для переброски войск и уже было достаточно для новых блокад и принуждения Англии к разорительным тратам.
Ожидая завершения этих гигантских начинаний, Наполеон пожелал немедля доставить помощь колониям и в ходе той же операции собрать сорок кораблей в Средиземном море. Он приказал дивизиям Бреста, Лорьяна и Рошфора погрузить 3100 человек и множество боеприпасов, доставить 1200 из них на Мартинику, 600 на Гваделупу, 500 в Сен-Доминго, 300 в Кайенну, 100 в Сенегал и 400 на Иль-де-Франс, а по возвращении в Европу пройти через Гибралтарский пролив и прибыть в Тулон. Соединение в Тулоне всех кораблей вместе с фрегатами должно было составить сорок судов, то есть силу, способную перебросить 15—18 тысяч человек на Сицилию и всё что угодно на Ионические острова.
Адмирал Декре, с почтенной храбростью противоречивший планам Наполеона, когда их величие не соразмерялось со средствами, не преминул оспорить и этот план. Он полагал, что неблагоразумно ставить снабжение колоний в зависимость от успеха двух-трех крупных экспедиций; ибо крупные экспедиции из многих кораблей и фрегатов подвергались ради доставки нескольких сотен человек в колонии опасностям, несоразмерным важности цели. Декре считал, что лучше отправлять в колонии отдельные фрегаты, погрузив на каждый из них некоторое количество снаряжения и две-три сотни человек, ибо в случае гибели одного из них потеря будет незначительной, а другие фрегаты доберутся до цели, и колонии всегда смогут рассчитывать на получение части предназначенной им помощи. Он считал, что дивизии, которым придется проходить через пролив, подвергнутся
X. Фонтенбло
29
огромной опасности, во избежание ее следует предоставить им свободу воспользоваться благоприятным ветром, чтобы пересечь пролив, при этом не усложняя их миссию плаванием к Антильским островам и возвращением в Европу. Наконец, Декре полагал, что в Средиземное море достаточно послать дивизию Кадиса, расположенную близко к цели, и, возможно, дивизию Рошфора, но что не следует уводить с Океана все силы, отправляя в Тулон дивизии Лорьяна и Бреста.
Наполеон, уступавший справедливым доводам опытных людей, принял замечания министра, следствием чего стало его решение отправить отдельные экспедиции в колонии из портов Дюнкерка, Гавра, Шербура, Нанта, Рошфора и Бордо, изобиловавших фрегатами, а в Тулон послать дивизии Рошфора и Кадиса. Вместе с Тулонской дивизией они формировали соединение в 17—18 кораблей и 7—8 фрегатов и представляли собой достаточные силы, чтобы в течение двух-трех месяцев господствовать в Средиземном море и исполнить всё задуманное относительно Сардинии, Сицилии и Ионических островов. Адмирал Альман в Рошфоре и адмирал Розили в Кадисе получили приказ при первом благоприятном случае поднять якорь и пройти через пролив, действуя так, как подскажут им опыт и обстоятельства. От испанского двора Наполеон потребовал снарядить в Кадисе несколько кораблей, снабдить провиантом, достаточным для короткой экспедиции, дивизию из Картахены и направить ее в Тулон.
Таковы были меры принятые Наполеоном во исполнение Тильзитского договора, дабы устрашить Англию огромным сосредоточением военно-морских сил и склонить ее к миру, а в случае упорства принудить Швецию, Данию, Пруссию, Португалию и Австрию закрыть порты товарам из Манчестера и Бирмингема. Но не только внешние дела привлекали внимание Наполеона. Ему не терпелось заняться управлением, финансами, общественными работами, законодательством — всем тем, что могло содействовать внутреннему благополучию Франции, которая была дорога ему не меньше его славы.
Но прежде Наполеону пришлось осуществить несколько необходимых перемен в высших военных и гражданских должностях. Главной, если не единственной причиной
30
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
перемен стал Талейран. Этот искусный представитель Наполеона в Европе, который был ленив, сладострастен, никогда не спешил действовать и вообще двигаться и чьи физические немощи усиливала его вялость, подвергся жестоким испытаниям во время Прусской и Польской кампаний. Он устал от министерства иностранных дел и хотел, не отказываясь от управления этими делами, которые были его излюбленным занятием, заниматься ими не в качестве министра. Его гордость весьма пострадала, когда его не сделали великим сановником, как Камбасереса и Лебрена, и герцогство Беневентское, пожалованное ему в качестве возмещения, лишь на время приглушило его желания, не утолив их. Бесконечное отсутствие во Франции принцев императорской семьи, которые были одновременно великими сановниками и иностранными государями, предоставило случай увеличить количество великих сановников. Отсутствовавших принцев было трое: Луи Бонапарт, король Голландии и коннетабль; Евгений Богарне, вице-король Италии и государственный архиканцлер; Жозеф, король Неаполя и великий электор. Талейран внушил Наполеону, что нужно снабдить их заместителями, с титулами вице-коннетабля, великого вице-электора и вице-архиканцлера. Талейран хотел стать великим вице-электором и, предоставив министру иностранных дел вульгарную заботу получать и отправлять депеши, самому продолжать руководить основными переговорами. Во время пребывания в армии он не упускал возможности беседовать с императором на эту тему и своей настойчивостью добился обещания, которое Наполеон дал ему наперекор себе — ибо не хотел, чтобы великие сановники осуществляли активные функции, ввиду того, что они не подлежали никакой ответственности, разделяя в некотором роде неприкосновенность государя.
По возвращении в Париж, когда все получали награды за услуги, оказанные во время последней кампании, Талейран явился в Сен-Клу и в присутствии Камбасереса напомнил Наполеону о его обещании. Наполеон выказал горячее недовольство. «Не понимаю, — резко возразил он, — вашего нетерпения сделаться великим сановником и оставить должность, которая прославила вас. Вы должны
X. Фонтенбло
31
знать, что великие сановники не могут быть министрами, внешние сношения не останутся за вами, и ради титула, который будет только тешить ваше тщеславие, вы потеряете выдающуюся должность, к которой весьма способны». «Я устал, — отвечал Талейран, — мне нужен отдых». «Что ж, вы станете великим сановником, но станете им не один». И Наполеон обратился к Камбасере- су: «Бертье послужил мне не менее других, будет несправедливо не сделать великим сановником и его. Составьте декрет, которым Талейрану будет пожалован сан великого вице-электора, а Бертье — вице-коннетабля, и принесите его мне на подпись».
Талейран удалился, и Наполеон пространно выразил Камбасересу свое недовольство. Так Талейран покинул свой пост, с большим уроном для себя и для дел.
Декрет был подписан 14 августа 1807 года. Следовало найти замену Талейрану и Бертье на должностях министра иностранных дел и военного министра. У Наполеона был под рукой министр внутренних дел Шампаньи, человек мягкий, честный, усердный, посвященный в дипломатические обычаи благодаря своему посольству в Вене. Шампаньи и был назначен министром иностранных дел. В министерстве внутренних дел его сменил Крете, просвещенный и трудолюбивый член Государственного совета, в то время управляющий Французского банка. Новым управляющим Банка стал Жобер, другой член Государственного совета.
Возводя Бертье в сан вице-коннетабля, Наполеон не захотел, однако, лишаться его как начальника штаба Великой армии, на должности которого никто не мог с ним сравняться, и сохранил эту должность за ним. Но в военном министерстве Бертье заменили генералом Кларком, административные таланты которого выявились на посту губернатора Берлина. Генерал Гюллен, преданность и личную храбрость которого Наполеон мог оценить не единожды, сменил генерала Жюно, которому предстояло возглавить Португальскую армию, на посту губернатора Парижа.
Франция в то время понесла чувствительную потерю в лице министра по делам религии графа Порталиса, искусного юрисконсульта, талантливого и блестящего
32
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
писателя, ученого соратника Наполеона в двух прекраснейших его творениях — Гражданском кодексе и Конкордате, сумевшего сохранять в отношениях с духовенством верную меру мягкости и строгости, чтимого французской Церковью и оказывавшего полезное влияние на нее и на Наполеона; человека, весьма достойного сожаления в ту минуту, когда Франция приближалась к открытому разрыву с римским двором, и столь же достойного сожаления в управлении делами Церкви, как Талейран — в управлении иностранными делами. Этот трудолюбивый человек, пораженный родом слепоты, заменял недостаток зрения чудесной памятью, и ему случалось притворяться записывающим, когда Наполеон диктовал ему, чтобы затем воспроизвести его мысли и их живое выражение по памяти. Порталис стал дорог Наполеону, который весьма о нем сожалел. В министерстве по делам религии его заменил Биго де Преамене, другой юрисконсульт и соавтор Гражданского кодекса, человек не блестящего, но трезвого ума и безупречно религиозный.
Утвердив эти назначения с Камбасересом — единственным, с кем он советовался в таких обстоятельствах, — Наполеон перенес внимание на законодательство, внутреннее управление, финансы и общественные работы.
Прежде всего он позаботился ввести в Конституцию изменение, казавшееся ему необходимым, хотя само по себе оно и было весьма несущественно: он решил упразднить Трибунат. Будучи сведен к пятидесяти членам, лишен трибуны и разделен на три отделения — законодательства, внутреннего управления и финансов, — этот корпус обсуждал на закрытых заседаниях с соответствующими отделениями Государственного совета проекты законов, предлагаемые правительством, и был лишь пустой тенью. Мы уже рассказывали, как велась эта работа. После совещаний у великого канцлера член Трибуната и член Государственного совета произносили речи перед Законодательным корпусом. Затем Законодательный корпус молча голосовал за представленные проекты, за исключением некоторых весьма редких случаев, когда дело касалось материальных выгод, по вопросам о которых только и позволяли себе члены Трибуната иметь
X. Фонтенбло
33
мнение, отличное от правительственного. Так, тихо и быстро, при всеобщем одобрении решались внутренние дела.
Внешние же дела, которые было самое время смело обсудить, чтобы остановить того, чей страстный гений толкнет его вскоре в бездну, решались исключительно императором и Сенатом, в весьма неравных пропорциях, разумеется. Наполеон решал дела мира и войны еще более абсолютным образом, чем императоры Древнего Рима, султаны Константинополя и русские цари, ибо у него не было ни преторианцев, ни янычар, ни стрельцов, ни улемов, ни бояр. У него были только послушные и героические солдаты, только оплачиваемое и отстраненное от дел духовенство, только новая аристократия, которую он сам создавал, жалуя придуманные им титулы и состояния, доставленные его обширными завоеваниями. Время от времени император посвящал Сенат в тайну дипломатических переговоров, когда они приводили к войне. Сенат, с 1805 года получивший полномочия в отсутствие Законодательного корпуса вотировать по воинским наборам, платил за эту посвященность двумя-тремя воинскими призывами, за которые Наполеон, в свою очередь, платил блестящими бюллетенями, почерневшими и разорванными знаменами и мирными договорами, к несчастью, весьма непрочными. Ослепленная славой и очарованная покоем страна, находя управление внутренними делами превосходным, а управление внешними — возведенным на небывалую высоту, желала, чтобы так продолжалось и далее, и только порой, когда французской армии случалось зимовать на Висле и биться на Немане, начинала опасаться, как бы всё это величие в самом его избытке не дошло до предела.
Таковы были формы героического деспотизма, порожденного Революцией. Изменение их не имело значения, ибо суть оставалась прежней. Но можно было исправить некоторые детали в организации послушных и зависимых корпусов, и именно это собирался сделать Наполеон в отношении Трибуната, который занимал ложное и не достойное его названия положение. Хотя Законодательный корпус и не желал большего веса, нежели тот, каким уже обладал, и был совершенно не расположен
2-2446
34
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
пользоваться правом голоса, даже если бы его получил, он тем не менее несколько смущался своей немоты, выставлявшей его в смешном свете. Нужно было сделать простую вещь, которая не могла повредить свободе того времени, а именно, слить Трибунат с Законодательным корпусом, соединив в одном органе полномочия и людей. Это и решил сделать Наполеон, посовещавшись с Камба- сересом. Он решил, что Трибунат будет упразднен, а его полномочия передадут Законодательному корпусу, которому возвратится таким образом право обсуждения; что при открытии каждой сессии Законодательного корпуса голосованием будут избираться три комиссии по семь членов в каждой, которые, подобно упраздненным комиссиям Трибуната, будут заниматься законодательством, внутренним управлением и финансами; что эти отделения на закрытых заседаниях с соответствующими отделениями Государственного совета продолжат обсуждение проектов законов, представляемых правительством. Кроме того, чтобы не менять существующий порядок вещей на предстоящей сессии, все труды которой были уже подготовлены, было решено обнародовать сенатус-консульт с новыми распоряжениями в день закрытия этой сессии.
Наполеону также не терпелось принять и другую меру, которую он считал куда более срочной, нежели упразднение Трибуната, а именно чистку магистратуры. Правительство Консульства, торопясь упрочить свое положение в минуту учреждения, набирало членов всяческих администраций в большой спешке, и уже вскоре ему пришлось изменить некоторые назначения. Изменения тем более заслуживали одобрения, что продиктованы были уже не политическими мотивами, но приобретенным знанием о достоинствах каждого. В магистратуре же ничего подобного не происходило по причине несменяемости ее членов, установленной конституцией Сийеса, и некоторые лица, выбранные в VIII году, при незнании людей, в спешке всеобщей реорганизации, стали со временем подавать постоянные поводы к возмущению. В то время как среди служащих правительства, помещенного под активный надзор, преобладала благопристойность и прилежность, магистратура нередко подавала досадные примеры обратного. Следовало это устранить, и Наполеон
X. Фонтенбло
35
решил положить конец подобному беспорядку. Он спросил мнение Камбасереса, верховного судии в подобных делах, чей плодовитый и трезвый ум нашел в этом случае, как во многих других, изобретательное средство, подкрепленное прочными доводами. Конституция VIII года, объявив членов судебной системы несменяемыми, подчинила их, тем не менее, общему для всех членов правительства условию, то есть занесению в избирательные списки. Тем самым она гарантировала пожизненность и несменяемость их должности лишь условно, если они будут всю жизнь заслуживать общественное уважение. Поскольку эта предосторожность исчезла вместе с избирательными списками, нужно было, сказал Камбасерес, их заменить. Для этого он предложил две меры — одну постоянную, другую временную. Первая состояла в том, чтобы считать назначения в магистратуре окончательными и несменяемыми только по истечении пяти лет и после проверки нравственных качеств и способностей магистратов опытом. Вторая состояла в том, чтобы сформировать комиссию из десяти членов и поручить ей провести смотр всей магистратуры и выявить тех ее членов, которые выказали себя недостойными отправлять правосудие. Эта изобретательная и внушающая доверие комбинация была принята Наполеоном и обращена в сенатус-кон- сульт, который следовало представить на утверждение Сенату.
Отдав дань конституционным и административным мерам, Наполеон уделил внимание финансам. Этой сферой он был удовлетворен как никакой другой, ибо в Казначействе царило изобилие, и порядок в нем восстановился. К хорошему состоянию финансов с прошедшего года присоединилась и легкость в обслуживании Казначейства. Мы помним, что по различным причинам состояние Казначейства вызывало большие затруднения, и это породило финансовую депрессию 1805 и 1806 годов, даже при чудесных успехах кампании, окончившейся победой в Аустерлице. Но в январе 1806-го возвращение Наполеона с победой и огромным количеством металлических денег, захваченных у Австрии, возродило доверие и доставило первую помощь, в которой была великая
36
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
нужда. С 1806 года операции Казначейства облегчило новое учреждение, ставшее необходимым дополнением финансовой организации и приведшее в течение 1807 года к невиданному изобилию. Касса обслуживания, учрежденная в конце 1806 года, при отбытии Наполеона в Пруссию, при его возвращении в 1807 году была переполнена деньгами. Мольен не ограничился созданием одной служебной кассы в центре Империи, он учредил подобную ей в заальпийских департаментах. Кроме того, в Алессандрии была учреждена касса перечислений, в которую все счетоводы Лигурии, Пьемонта и французской Италии перечисляли поступавшие к ним средства и которая, в свою очередь, направляла их туда, где в них нуждались.
Ведя войну на Севере, Наполеон внимательно следил за развитием новых финансовых учреждений, и по возвращении в Париж, когда министры явились приветствовать в его лице счастливого покорителя континента, он горячо поблагодарил Мольена. Никогда не делая добра наполовину, Наполеон задумал довести до конца так называемое освобождение Казначейства. Новая служебная касса, посредством займа в 80 миллионов с плавающей процентной ставкой, была почти избавлена от необходимости прибегать к дисконтированию облигаций и бонов на предъявителя, кроме некоторых срочных случаев, когда она обращалась к Банку. Но Наполеон решил обеспечить свои ресурсы при помощи комбинации, которую задумал еще на биваках среди заснеженной Польши. Сумма облигаций и бонов на предъявителя, срок платежей по которым наступал в следующем году и которые нужно было тогда дисконтировать, доходила примерно до 124 миллионов. Правда, расход не покрывался приходом за год. Но Наполеон хотел по возможности закрывать расход в том же году. Согласно задуманному им в Польше плану, он захотел, чтобы облигации 1807 года, срок которых истекал в 1808 году, оставлялись на 1808 отчетный год, а облигации 1808 года, срок которых истекал в 1809 году, — на 1809 год, так чтобы каждый отчетный год располагал только теми ценными бумагами, срок погашения которых истекал в течение двенадцати месяцев. Но для этого нужно было в 1807 году доставить эквивалент
X. Фонтенбло
37
124 миллионам в ценных бумагах, относимых на последующие отчетные года. Наполеон решил предоставить служебной кассе заем в 124 миллиона из ресурсов, которыми располагал. Перебрав различные комбинации, он решил предоставить 84 миллиона из казначейства армии, а остальные 40 миллионов — через учреждения, помещавшие свои средства в бумаги Казначейства. Располагая 84 миллионами, поступившими ей от армии, новая касса должна была действовать теперь свободнее, имея возможность просить у народа лишь 40 миллионов вместо 80, которые тот ей одалживал в 1807 году, и была избавлена в будущем от дисконтирования облигаций и бонов на предъявителя. Кроме того, Наполеон решил, что 124 миллиона облигаций и бонов на предъявителя, относимые с одного года на следующий, останутся неприкосновенными в портфеле и будут изъяты из него только в следующем году, в минуту их замещения равной суммой новых ценных бумаг.
Армейское казначейство предоставляло этот заем государственному Казначейству не на временной, а на постоянной основе, посредством одной глубокой комбинации, которая еще яснее обнаруживала, каким образом Наполеон предполагал воспользоваться плодами победы. Он предвидел, что после покрытия экстраординарных военных расходов за 1805, 1806 и 1807 годы у него останется около 300 миллионов, которые уже были частично отложены и должны были разместиться в амортизационном фонде. Из этой сокровищницы, как из чудесного источника, он предполагал извлечь не только благосостояние своих генералов, офицеров и солдат, но и процветание Империи. Прибавив к этой сумме 12—15 миллионов, которые он искусно экономил каждый год из 25 миллионов цивильного листа, а также некоторое количество земельных владений в Польше, Пруссии, Ганновере и Вестфалии, мы получим представление об огромных ресурсах, которые Наполеон приберег для обеспечения частных состояний и общественного благосостояния. Но, желая извлечь двойную пользу, он остерегался награждать генералов, офицеров и солдат денежными суммами, ибо деньги были бы вскоре растрачены теми, кого он хотел обогатить: постоянно подвергаясь
38
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
смертельному риску, они желали насладиться жизнью, пока были живы. Поэтому Наполеону было достаточно, чтобы армейское казначейство богатело процентами, а не наличными деньгами. Вследствие чего он решил, что взамен 84-х миллионов, которые он переведет в служебную кассу, государство предоставит армейскому казначейству на эквивалентную сумму пятипроцентные рентные обязательства. Твердо решившись не прибегать к общественным займам, он обретал таким образом в лице армейского казначейства банкира, который давал взаймы государству по разумной цене, не вызывая ни ажиотажа, ни обесценивания.
Финансовые меры этого года Наполеон дополнил учреждением нового бухгалтерского учета методом двойной записи, который завершил введение во французские финансы восхитительной ясности, продолжающейся до наших дней.
Новая касса, породив обязанность и заинтересованность счетоводов переводить средства в Казначейство тотчас по их получении, с неизбежной небольшой отсрочкой на местное взимание, централизацию в главных городах департаментов и отправку в Париж или в места расходов, предоставила средство точно учитывать все операции, из которых складывались сборы и переводы налогов. Мольен, уже использовавший ранее при управлении фермами простые, практичные и надежные формы ведения счетов, ввел их в употребление в амортизационном фонде в бытность его директором и в служебной кассе после ее учреждения. Он начал использовать метод двойной записи, который состоял в ведении ежедневного журнала всех операций прихода и расхода, записи о которых осуществлялись тотчас по их исполнении; в извлечении из этого журнала операций, относящихся к каждому из дебиторов или кредиторов, с которыми имели дело в течение дня, и в открытии для каждого из них отдельного счета, который наглядно показывал, сколько они должны и сколько должны им; в сведении, наконец, всех отдельных счетов в единый всеобщий счет, представлявший не что иное, как ежедневный и точный анализ отношений каждого коммерсанта со всеми другими.
X. Фонтенбло
39
Следя с помощью подобных записей за деятельностью служебной кассы и счетоводов и имея возможность убедиться в точности их перечислений, Мольен задался вопросом, почему бы подобную систему учета не ввести и в самом Казначействе, сделав ее единственной и обязательной. Не осмелившись тотчас изменить всю бухгалтерию Империи, он задумал ввести вторую систему учета совместно с прежней. Он учредил счетную контору под руководством опытного бухгалтера, снабдил его счетоводами, привлеченными из различных коммерческих домов, и некоторым количеством молодых людей, принадлежавших к старым династиям финансистов. Он приказал им вести методом двойной записи учет операций с теми генеральными сборщиками, которые, не имея намерений скрывать от Казначейства правду, искали, напротив, наилучших средств быть осведомленными. Другим — избегавшим новой системы записей без дурных намерений, а лишь из-за самой ее новизны и своего невежества — прислали молодых людей из парижской конторы для обучения новой системе. Наконец, ее сделали обязательной для тех, кого подозревали в махинациях. Понадобилось совсем немного времени, чтобы узнать, что многие счетоводы являлись должниками. Едва эта это обстоятельство открылось, стало ясно, что следует менять всю систему бухгалтерии.
Наполеон, который всегда поддерживал полезные новшества, отвергая дурные, после своего возвращения непрестанно следил за ходом этого финансового эксперимента и разрешил Мольену составить декрет для введения новой системы учета во всей Империи, начиная с 1 января 1808 года. Основную часть декрета составило точное описание сделавшихся обязательными отношений каждого счетовода со служебной кассой. Все сборщики, все плательщики и получатели общественных средств были отныне обязаны вести ежедневный журнал всех операций и каждые десять дней отсылать его в Казначейство, которое, сопоставляя все эти журналы друг с другом, было теперь в состоянии точно устанавливать приход и расход средств и платить и требовать только те проценты, которые оно должно или которые должны ему.
40
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
Восхищенный этим прекрасным порядком Наполеон захотел наградить министра, который его установил и которому он весьма содействовал своим одобрением и поддержкой против его корыстных противников. Он пожаловал ему одну из величайших наград, которыми наделял своих соратников, и значительной суммой для покупки имения, в котором этот министр и проводит последние годы своей жизни.
Для того чтобы управление Францией не оставляло желать лучшего, недоставало только одного учреждения. Централизованная бухгалтерия обладала чисто административной властью. Оставалось создать более высокую судебную инстанцию, то есть судебное ведомство, которое будет выверять все счета, законно увольнять счетоводов, выкупать у государства их заложенное имущество, подтверждать точность представленных счетов и придавать их ежегодному закрытию форму верховного судебного постановления. Следовало, наконец, создать Счетную палату. Наполеон часто об этом думал и по возвращении из Тильзита осуществил эту великую идею.
Раньше во Франции счетными палатами назывались счетные суды, осуществлявшие активный надзор за счетоводами и заменявшие в некоторой степени надзор, который не могло осуществлять дурно организованное в ту пору Казначейство. Они обладали правомочиями уголовного судебного органа, преследовали взяточничество, но и сами были не защищены от изъятия некоторых дел из производства пристрастным правительством, что случалось не раз, когда дело касалось богатых счетоводов, имевших высоких покровителей. Эту изначальную модель и следовало улучшить, приспособить к учреждениям, нравам и законам новых времен. После упразднения в 1789 году счетных палат осталась только счетная комиссия, правда, независимая от Казначейства, но лишенная характера, малочисленная и оставлявшая неисполненными множество счетов. Следуя склонности к единству и сообразуясь с характером нового французского управления, централизованного во всех его частях, Наполеон захотел иметь только один Счетный суд, который будет обладать равным статусом с Государственным
X. Фонтенбло
41
советом и Кассационным судом. В его функции входило каждый год судить всех генеральных сборщиков и плательщиков. Он не наделялся уголовными правомочиями, ибо это означало бы смещение юрисдикции, но ему дали право ежегодно объявлять сборщиков и плательщиков, согласно их финансовому годовому отчету, свободными от долга в отношении государства и освобождать их имущество, то есть решать вопросы залога. Счетному суду также поручалось вести журналы надзора за исполнением финансовых законов, которые ежегодно должны были вручаться главе государства через архиказначея Империи.
Создание этого учреждения было полезно еще и тем, что оно предоставило почетные и прибыльные должности наиболее выдающимся членам Трибуната, которых Наполеон стремился разместить подобающим образом. Он составил новый Счетный суд из членов Счетной комиссии, которую упразднил, и членов Трибуната, который также был упразднен. Президентами палаты были назначены бывшие члены Трибуната Жард-Панвилье и Дельпьер и бывший член Счетной комиссии Бриер де Сюржи, а генеральным прокурором — бывший член Счетной комиссии Гарнье. Оставалась важная должность первого президента. Это был повод восстановить справедливость в отношении Марбуа, освобожденного в 1806 году от должности министра Казначейства за недостаток проницательности и твердости в отношениях с «Объединенными негоциантами». Наполеон был неправ, ожидая от Марбуа этих качеств и наказав его за то, что он ими не обладал. И теперь император исправил эту несправедливость, сделав его первым президентом Счетного суда, ибо Марбуа гораздо более подходил для того, чтобы быть главным финансовым судьей, нежели деятельным и дальновидным администратором.
Позаботившись о финансах Империи, Наполеон не менее деятельно позаботился об общественно-полезных работах. Занимаясь этим предметом с Крете, министром внутренних дел, с Реньо и Монталиве, членами Государственного совета, с министрами финансов и Казначейства, он принял многочисленные решения, имевшие целью
42
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
ускорить уже начатые работы и приступить к новым. Восстановление мира, предполагаемое скорейшее уменьшение общественных расходов, возможность черпать в армейском казначействе позволяли Наполеону следовать вдохновению своего созидательного гения. Были отремонтированы и поддерживались за счет Казначейства 13 400 лье дорог, образующих обширную сеть путей сообщения Империи. Наконец завершилась прокладка двух монументальных дорог через Симплон и Мон-Сени, и Наполеон приказал выделить средства на строительство дороги через Мон-Женевр. Он открыл необходимые кредиты, чтобы утроить количество рабочих бригад на прокладке дороги из Лиона к подножию Мон-Сени, удвоить их количество на дороге из Савоны в Алессандрию, связывавшей Лигурию с Пьемонтом, и утроить — на большой дороге из Майнца в Париж, которой он придавал наибольшее значение. Кроме того, Наполеон декретировал строительство не менее полезной, на его взгляд, дороги из Парижа в Везель.
Завершилось сооружение четырех мостов, еще десять мостов строились, в том числе в Роанне и Туре через Луару, в Страсбурге через Рейн, а в Авиньоне через Рону. Наполеон приказал построить мост через Сену в Севре и завершить мост через Сену в Сен-Клу — частично деревянный, мост через Скривию между Тор- тоной и Алессандрией и мост через Жиронду перед Бордо, который стал одним из величайших памятников Европы.
Внимание Наполеона не переставали привлекать каналы — единственное известное в то время средство сообщить сухопутным перевозкам легкость и низкую стоимость перевозок морских. Полным ходом шло строительство десяти больших каналов, которым назначалось связать меж собой все части Империи: Эско с Маасом, Маас с Рейном*, Рейн с Соной и Роной**, Эско с Соммой, Сомму с Уазой и Сеной***, Сену с Соной и Роной****, Сену с Луарой, Луару с Шером, море на севере Бретани
* Северный канал.
** Канал Наполеона, впоследствии канал Рона — Рейн.
*** Канал Сен-Кантен.
**** Бургундский канал.
X. Фонтенбло
43
с морем на юге. Некоторые каналы были спроектированы еще в семнадцатом и восемнадцатом столетиях, другие были задуманы самим Наполеоном. Так называемый Северный канал, который должен был соединить Эско и Маас и Маас и Рейн, задуманный Наполеоном и осуществимый для него одного, ибо канал присоединил к Франции пересекаемые им страны, был полностью спроектирован и намечен, началось строительство. Прокладка Сен-Кантена, наиболее сложная часть строительства канала, который должен был соединить Эско и Сомму и Сомму и Сену, была завершена и обещала скорое открытие навигации из Парижа в Амстердам. Уркский канал, уже почти завершенный, должен был привести в Париж воды Марны. Бургундский канал, задуманный и построенный в восемнадцатом веке, был давно заброшен. Наполеон приказал продолжить его часть от Дижона до Сен-Жан-де-Лон. Из двадцати двух шлюзов этой части канала одиннадцать были построены во время его правления. Таким образом вскоре могла стать возможной навигация из Дижона в Сону. На отрезке от Йонны до Тонера требовалось возвести восемнадцать шлюзов, шли работы по их сооружению. Но главная трудность этого строительства состояла в пересечении водораздельного хребта между бассейнами Сены и Соны. Предлагавшиеся до сих пор средства оказались недостаточны. Наполеон приказал возобновить на этой линии навигации исследования и как можно скорее приступать к работам. Ознакомившись с трудностями прокладки канала, соединяющего Рону с Рейном, который ему очень хотелось построить и который он разрешил назвать своим именем, Наполеон выделил на его строительство новые средства. Канал Бокера был завершен, и Наполеон приказал изучить расположение Южного канала, предполагая продолжить его до Бордо; возобновить работы на канале Бери, стремясь продолжить навигацию от Шера до Луары; произвести новые работы на канале Ла-Рошели и на каналах из Иль-э-Ранса, Блаве и Нанта в Брест: им назначалось пронизать во всех направлениях и сделать пригодным для навигации полуостров Бретань, а также облегчить снабжение крупных военных портов.
Наполеон справедливо полагал, что к искусственной навигации по каналам следует добавить естественную
44
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
навигацию по большим и малым рекам, а для этого нужно улучшить их течение. Он приказал провести исследование восемнадцати рек, на которых, впрочем, некоторые работы были уже предприняты. Всегда последовательный в своих планах, от каналов и рек император перешел к портам. Он выделил новые средства для порта Савоны, примыкавшего к дороге из Алессандрии. Известно, какие чудеса совершались в Антверпене, в чьих обширных доках, вырытых будто по волшебству, уже стояли трех- дечные корабли, принятые с верфей этого великого города: их переправляли через Эско во Флиссинген. Имея соглашение с Голландией об уступке ему Флиссингена, Наполеон приказал произвести там работы, дабы облегчить вход и выход из порта и якорную стоянку для кораблей. В Дюнкерке и Кале он выделил средства на удлинение пирсов. В Шербуре поднялся над водой большой пирс, которому назначалось формировать порт, и увенчался этот пирс батареей, которую называли батареей Наполеона.
Наконец, Наполеон подверг новому изучению систему крепостей Империи. Для их строительства он хотел выделять не менее 12 миллионов в год, распределяя их в зависимости от значения крепости, которое определил следующим порядком: Алессандрия, Майнц, Везель, Страсбург, Киль и т.д.
Занимаясь великими работами, Наполеон никогда не забывал о Париже, месте своего пребывания, центре правительства, его любимом городе, столице, олицетворявшей собой величие и моральное превосходство Франции над всеми нациями. Он поклялся покрыть столицу памятниками искусства и общественной значимости, оздоровить ее и придать ей всё мыслимое великолепие. Уже работали круглосуточно тридцать фонтанов, которые прежде давали воду лишь по нескольку часов в день. Сооружение канала Урк позволяло непрерывно подавать воду в другие старые и новые фонтаны. В это время руками многих тысяч рабочих возводились две триумфальные арки — на площади Карусель и на площади Звезды, колонна на Вандомской площади, фасад Законодательного корпуса, церковь Мадлен, тогда называвшаяся храмом Славы. Аустерлицкий мост, перекинутый
X. Фонтенбло
45
через Сену при вхождении реки в город, был завершен, а Йенский мост, перекинутый через Сену при ее выходе из города, строился, и таким образом столице Империи вскоре предстояло стоять меж двух бессмертных памятников. Наполеон декретировал строительство дворца новой Биржи и приказал подыскать для него место. Вскоре должно было начаться строительство Императорской улицы, которую он хотел построить еще в 1806 году. Кроме того, Наполеон решил соорудить длинные крытые галереи на главных рынках, чтобы дать покупателям и продавцам прибежище от непогоды; возвести четыре больших скотобойни на четырех оконечностях Парижа вместо сорока сколь нездоровых, столь и опасных боен, на которых забивали скот с давних пор; реконструировать купол хлебного рынка; построить просторные склады, способные вместить многие миллионы квинталов зерна, прямо рядом с Арсеналом, у канала Сен-Мартен, в том месте, куда подходили судоходные пути. Наполеон выделил значительные суммы на снабжение Парижа продовольствием, но решил, что мало купить зерна на двадцать миллионов франков, нужно иметь место для его складирования, и именно этой мысли обязаны своим появлением зернохранилища, существующие доныне у площади Бастилии.
В результате работ по всей Империи внутренний бюджет мгновенно подскочил с 30 миллионов до 56. Резервный фонд, заложенный в бюджет в качестве ресурса, и дополнительные суммы, которые было где взять, предполагали покрытие избыточных трат, производимых в целях всеобщего общественного блага, но не превышающих разумной меры, несмотря на созидательный порыв главы государства. Между тем Наполеон хотел облегчить положение Казначейства и с этой целью задумал несколько комбинаций. Некоторые общественно-полезные сооружения — такие как Бургундский канал, канал Бери, дорога из Бордо в Лион — приносили и местную пользу, следовательно департаменты охотно могли пойти на расходы для скорейшего их завершения. Это была не напрасная надежда, ибо многие департаменты к тому времени уже добровольно расходовали средства для содействия
46
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
этим работам. Но их решения носили временный характер и зависели от превратностей обсуждения на советах. Поэтому Наполеон решил представить закон, в силу которого участие департаментов в некоторых работах будет справедливо урегулировано и они будут обложены определенными суммами на определенное число лет. Департаменты Кот-д’Ор и Йонна должны были содействовать строительству Бургундского канала; департаменты Алье и Шер — строительству канала Бери; департаменты Роны, Луары, Пюи-де-Дом, Коррез, Дордонь и Жиронды — строительству дороги из Бордо в Лион. В среднем вклады государства и департамента делились поровну.
Наполеон задумал еще более развить этот род ресурсов. Три канала из вышеперечисленных — Эско —- Рейн, Рейн — Рона, Рона — Сена — казались ему наиболее достойными внимания. Почти по соседству с ними находились три других, завершенных или близких к завершению и способных приносить доход уже в недалеком будущем: это были каналы Сен-Кантен, Орлеанский и Южный. Наполеон решил завершить их как можно скорее и затем продать банкирам в форме акций, которые должны были приносить 6—7%, притом что сам он мог представить покупателя на нереализованные. Таким покупателем стало бы, разумеется, всё то же армейское казначейство. «Эти суммы, — сказал Наполеон министру внутренних дел, — вы потратите на ускорение работ на трех каналах, которые столь важны для процветания Империи. По завершении строительства я продам их тоже. Так, перекидывая с одного предприятия на другое капитал в 300—400 миллионов, растущий за счет ежегодных поступлений от государства и департаментов, мы за несколько лет изменим лик земли».
Кроме того, Наполеон придавал большое значение пресечению нищенства. Чтобы добиться его уничтожения, император хотел создать ведомственные дома, в которых нищим будут предоставлены работа и хлеб и в которых их будут удерживать силой, если обнаружат просящими милостыню в общественных местах и на больших дорогах. Он требовал, чтобы дома такого рода открыли во всех департаментах в самом скором времени.
X. Фонтенбло
47
Затем Наполеон занялся реорганизацией Банка Франции, желая превратить его в один из главных инструментов общественного благополучия. Еще в 1806 году он изменил структуру Банка и придал ему монархическую форму вместо республиканской; в результате Банк получил управляющего и трех членов генерального совета, назначаемых министром финансов. Кроме того, Наполеон пожелал, чтобы капитал Банка был соразмерен назначавшейся ему роли и чтобы вместо 45 тысяч облигаций было выпущено 90 тысяч, что довело бы капитал до 90 миллионов. Новые 45 тысяч облигаций разместили с выгодой, ибо, будучи выпущенными по 1200 франков, они продавались по 1400.
Также по требованию Наполеона Банк снизил процентную ставку по вкладам до 4%, а процентную ставку по ценным бумагам с 6% до 5% и с 5% до 4%. Подобная мера непреложно обернулась бы прибылями на следующий год, если бы новые предприятия за пределами Империи не отвлекли капиталы, как и солдат Франции, от их наилучшего, надежнейшего и полезнейшего употребления.
Пугающее и печальное зрелище зимней кампании 1807 года в соединении с суровым временем года и отсутствием императорского двора ненадолго замедлили деловую активность, особенно в Париже. Но восстановление континентального мира и надежда на мир морской живо подтолкнули воображение, и повсюду на мануфактурах закипела работа, а торговые дома принялись строить планы продаж на всей протяженности континента. Хотя товары Великобритании продолжали проникать в Европу путями, сокрытыми от Наполеона, проникали они всё же с трудом, и с еще большим трудом распространялись. Хлопковые нити и ткани, которые благодаря запретительным законам, выпущенным во Франции, изготовлялись с льготами, в большом количестве и с улучшением качества, заменяли английские товары того же рода, переправлялись через Рейн вслед за армиями и распространялись в Испании, Италии, Германии. Французские шелковые ткани, несравненные во все времена, наполняли рынки Европы, что вызывало в Лионе всеобщее удовлетворение. Французские сукна, с тех пор как испанской
48
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
шерсти недоставало англичанам и было вдоволь во Франции, вытесняли английские сукна со всех ярмарок континента, ибо превосходили их не только качеством, но и красотой.
Вдобавок от запрета английских товаров выигрывала не только торговля. Саксония, самая промышленно развитая из германских провинций, уже отправляла уголь по Эльбе в Гамбург, сукно, изготовленное из прекрасной саксонской шерсти, — на рынки, прежде для нее закрытые, а металлы Эрцгебирге — повсюду, где недоставало американских металлов. Французские и германские изделия из железа также много выиграли от исчезновения английских и шведских железных изделий и совершенствовались на глазах.
Полагая, что хорошее законодательство, наряду с капиталами и рынками, доставит величайшее благо торговле, Наполеон приказал Камбасересу подготовить Торговый кодекс, каковой и был составлен. Полностью подготовленный к возвращению Наполеона, он должен был быть представлен Законодательному корпусу на ожидавшейся краткой сессии.
Настало время Наполеону пожаловать наконец своим славным солдатам обещанные награды, которые они так верно заслужили во время двух последних кампаний. Император желал основать новую аристократию, которая будет окружать трон, содействовать его защите, способствовать блеску французского общества, не вредя общественной свободе и не попирая принципов равенства, провозглашенных Французской революцией. Опыт доказал, что аристократия вовсе не вредит свободе страны, ибо английская аристократия не менее других классов способствовала свободе Великобритании.
Наполеон воспользовался славой Тильзита, чтобы исполнить давно задуманный план учреждения дворянства. Уже в 1806 году, когда он раздавал короны своим братьям, сестрам и приемному сыну, а княжества — многим своим соратникам: Понтекорво — маршалу Бернадотту, Бене- вент — Талейрану, Невшатель — генерал-майору Бертье, — Наполеон объявил, что позднее узаконит порядок наследования для семей, в пользу которых создавались княжества.
X. Фонтенбло
49
Вследствие чего он постановил сенатус-консультом, что пожалованные титулы, равно как и доходы, сопровождавшие эти титулы, будут передаваться по наследству по прямой мужской линии, в противоположность системе наследования, принятой в Гражданском кодексе. Кроме того, он постановил, что сановники Империи всех степеней могут передавать старшим сыновьям титул герцога, графа или барона, сообразно достоинству отца, при условии представления доказательства некоторого дохода, треть которого должна оставаться связанной с титулом, передаваемым потомству. Эти же лица имели право учреждать титулы для своих младших сыновей, однако более низкие, чем пожалованные старшим, и по-прежнему при условии выделения из состояния доли, которая станет наследуемым сопровождением этих титулов. Так было положено начало майоратам. Великие сановники: великий электор, коннетабль, великий канцлер, архиказначей, — стали титуловаться высочествами. Их старшим сыновьям полагался титул герцогов, если отец учреждал для них майорат в 200 тысяч ливров ренты. Министрам, сенаторам, государственным советникам, президентам Законодательного корпуса, архиепископам жаловался графский титул, который они могли передавать сыновьям и племянникам, при условии основания майората в 30 тысяч ливров ренты. Наконец, пожизненные президенты избирательных коллегий, первые президенты, генеральные прокуроры и епископы, а также мэры тридцати семи главных городов Империи получали баронский титул и могли передавать его старшим сыновьям, при условии основании майората в 15 тысяч ливров ренты. Рядовые члены Почетного легиона именовались кавалерами и передавали свой титул посредством майората в 3 тысячи ливров ренты.
И вновь перед Сенатом была поставлена задача придать законный характер новому императорскому волеизъявлению посредством сенатус-консульта, который совершенно недвусмысленно оговаривал, что эти титулы не предоставляют никаких особенных прав, не влекут никакого исключения из общего закона, не делают никакого изъятия из обязанностей и долга, возложенных на всех остальных граждан. Исключительным был только
50
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
порядок наследования для пожалованных дворянством семей, которые приобретали новое величие ценой равного раздела.
Приняв эти постановления, Наполеон раздал своим товарищам по оружию часть сокровищ, собранных его гением. Пока не пожаловав Ланну, Массена, Даву, Бер- тье, Нею и другим титулы, которые он предполагал позаимствовать у великих событий своего правления, он хотел обеспечить их состояние. Наполеон подарит им земли, расположенные в Польше, Германии, Италии, с правом продать их и разместить вырученные суммы во Франции, а также наличные деньги для покупки домов и обстановки. Это были лишь первые дарения, ибо позднее они были удвоены, утроены и даже учетверены для некоторых. Маршал Ланн получил 328 тысяч франков дохода и миллион деньгами; маршал Даву — 410 тысяч франков дохода и 300 тысяч деньгами; маршал Массена — 183 тысячи франков дохода и 200 тысяч деньгами (позднее он стал одним из наиболее щедро вознагражденных); генерал-майор Бертье — 405 тысяч франков дохода и 500 тысяч деньгами; маршал Ней — 229 тысяч франков дохода и 300 тысяч деньгами; маршал Мортье — 198 тысяч франков дохода и 200 тысяч деньгами; маршал Ожеро — 172 тысяч франков дохода и 200 тысяч деньгами; маршал Сульт — 305 тысяч франков дохода и 300 тысяч деньгами; маршал Бернадотт — 291 тысячу франков дохода и 200 тысяч деньгами. Генералы Себас- тиани, Виктор, Рапп, Жюно, Бертран, Лемаруа, Колен- кур, Савари, Мутон, Монсей, Фриан, Сент-Илер, Удино, Лористон, Гюден, Маршан, Мармон, Дюпон, Легран, Сюше, Ларибуазьер, Луазон, Релье, Нансути, Сонжи, Шаслу и другие получили по 150, 100, 80 и 50 тысяч франков дохода и почти все — по 100 тысяч франков деньгами.
Гражданские лица также получили свою долю от этих щедрот. Великий канцлер Камбасерес и архиказначей Лебрен получили по 200 тысяч франков дохода. Мольен, Фуше, Декре, Годен, Дарю получили по 40—50 тысяч франков дохода. Все они — и гражданские, и военные — были лишь предварительно пожалованы этими великолепными дарами в Польше, Вестфалии, Ганновере, что
X. Фонтенбло
51
должно было заинтересовать их в поддержании величия Империи. Наполеон приберег для себя в Польше владений на 20 миллионов, в Ганновере — на 30, в Вестфалии — капитал, приносящий 5-6 миллионов дохода, помимо 30 миллионов в столице. Таким образом, ему было чем обогатить послуживших ему смельчаков и во что воплотить прекрасные слова, сказанные им многим из них: «Не грабьте; я дам вам больше, чем вы сможете взять, и то, что я дам вам, ничего не будет стоить ни вашей чести, ни народам, которых мы победили». И он был прав, ибо владения, которые он раздавал, являлись императорскими доменами в Италии и королевскими и великогерцогскими владениями в Пруссии, Ганновере, Вестфалии. Но эти домены, приобретенные победой, могли быть утрачены в результате поражения и, к счастью для тех, кого он столь щедро награждал, большинству предстояло получить другие пожалования во Франции.
Наградив генералов, Наполеон не забыл и офицеров с солдатами. Помимо задержанного жалованья он приказал выплатить всем значительные вознаграждения. В такой форме были распределены 18 миллионов, в том числе 6 миллионов среди офицеров и 12 миллионов среди солдат. Раненые получили тройную долю. Те, кому посчастливилось участвовать в четырех великих сражениях последней войны: Аустерлице, Йене, Эйлау и Фрид- ланде, — получили вдвое больше остальных. К этим единовременным вознаграждениям прибавились постоянные дотации в 500 франков для солдат с ампутированными конечностями и дотации в 1000, 2000, 4000, 5000 и 10 000 франков для отличившихся, в званиях от младшего офицера до полковника. Для офицеров и генералов это было лишь первое вознаграждение, за которым позднее последовали другие, более значительные, помимо жалованья Почетного легиона и пенсий по отставке, законно причитающихся им по окончании военной карьеры.
Наполеон принял и другие меры — сколь мудрые, столь и гуманные. Он приказал провести несколько армейских смотров, чтобы вывести из рядов уставших и искалеченных солдат, не оказывающих более иных услуг, кроме подбадривания молодых солдат рассказами
52
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
о войне. Он приказал обеспечить им пенсию и заменить новобранцами, непрестанно повторяя, что армейское казначейство достаточно богато, чтобы платить за оказанные заслуги, но государственный бюджет недостаточно богат, чтобы платить солдатам, не годным более к строевой службе. Думая о гражданских заслугах не менее, чем о военных, он потребовал и добился изменения закона о гражданских пенсиях, который после 1789 года столько раз менялся под влиянием народных прихотей, сколько раз до этой эпохи менялись награды под влиянием прихоти королевской. Учредительное собрание установило максимальный размер гражданской пенсии в 10 тысяч франков, Конвент — в 3 тысячи, Консульство — в 6 тысяч. Наполеон пожелал определить максимальный размер пенсии, назначаемой за выдающиеся заслуги, в 20 тысяч. Эту мысль, неопасную для финансов государства и полезную для развития талантов, внушила ему смерть Портали- са, оставившего после себя вдову без всякого состояния.
Церковь, как все служители государства, получила свою долю от щедрот победителя. Наполеон постановил — по предложению Камбасереса, временно управлявшего министерством по делам религии, — что количество дополнительных церквей следует довести с 24 до 30 тысяч, дабы распространить благодеяния Церкви на все части Империи. Кроме этого, заметив, что карьера священника стала менее популярной, он предоставил 2400 стипендий мелким семинариям. Наполеон хотел дать понять Церкви, что если у него с ее главой и имеются некоторые раздоры мирского свойства, в духовном отношении он по-прежнему расположен служить ей и защищать ее.
Столь много заботясь о других, император тем не менее пошел и на меру, выгодную, казалось бы, только его личной славе. Он согласился с желанием, вызванным искренней любовью одних и угодничеством других, изменить название Гражданского кодекса и назвать его Кодексом Наполеона. Несомненно, это был тот самый случай, когда титул был заслужен, ибо Кодекс был творением Наполеона в такой же мере, как победы при Аустерлице и Йене. В Аустерлице и Йене у него были
X. Фонтенбло
53
солдаты, предоставившие ему свои жизни, при составлении Кодекса у него были юрисконсультанты, предоставившие ему свои знания; но именно благодаря его воле и верности суждений великий труд был доведен до завершения. И если Юстиниан, который сражался своими генералами и думал своими министрами, смог дать кодексу римского права свое имя, Наполеон тем более имел право назвать своим именем кодекс французских законов. К тому же имя великого человека защищает хорошие законы в той же мере, в какой хорошие законы защищают память о великом человеке. Одновременно Наполеон написал своим братьям и сестрам, подчиненным его влиянию, обязав их ввести в действие этот кодекс справедливости и гражданского равенства в их государствах. Он предписал принять его во всей Италии, брату Луи рекомендовал принять его в Голландии, а брату Жерому — в Вестфалии. Короля Саксонии, Великого герцога Варшавского, он призвал ввести его в действие в восстановленной Польше. Кодекс уже изучали в Германии и, несмотря на отвращение, какое эта страна должна была испытывать в то время ко всему французскому, все сердца в ней откликались на точность, ясность и последовательность Кодекса, который к тому же восстанавливал справедливость в семье и прекращал феодальную тиранию в ней. В Гамбурге принятия Гражданского кодекса потребовало само население, его ввели и в Данциге. Бремен и ганзейские города тоже объявили о скорейшем его принятии. Князь-примас во Франкфуртском княжестве и король Баварии в своем выросшем не так давно королевстве повелели изучить его, дабы внедрить в умы прежде внедрения в обиход. Великий герцог Баденский принял его в своем герцогстве.
Так Франция возмещала ущерб человечеству за пролитую во время войны кровь и несколько компенсировала зло, которое причинила нынешнему поколению, тем великим благом, которое обеспечила поколениям будущего.
Таковы были занятия Наполеона после возвращения из Тильзита, такова была Франция в его правление. Большинство принятых им решений не могли обойтись без содействия законодательной власти. Он не собирал
54
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
ее уже более года, и ему не терпелось созвать Законодательный корпус. Сессию решили открыть 16 августа, на следующий день после Дня святого Наполеона. Пятнадцатое августа стало для Парижа и для всей Франции подлинным праздником. Все еще радовались наступлению мира, ибо едва миновал месяц, с тех пор как весть о его подписании дошла до Парижа. К радости от возвращения мира на континент присоединялась надежда на мир морской. Присутствие Наполеона в Париже уже произвело свое обычное действие. Всё пришло в движение, денег было в избытке. Богачи, только что созданные его рукой, строили элегантные дворцы и заказывали для их украшения пышную обстановку. Их жены пригоршнями швырялись золотом у торговцев роскошью. Возвещали о долгом пребывании двора в Фонтенбло, куда пригласили всё высшее общество Парижа и где ожидались празднества, которых была лишена зима. Живо трогала сердца и национальная слава, сообщая всеобщей радости возвышенный характер.
Шестнадцатого августа Наполеон прибыл в Законодательный корпус в окружении своих маршалов, при огромном стечении народа, и предстал перед Государственным советом, Трибунатом и членами Законодательного корпуса. Талейран, как великий вице-электор, привел к присяге вновь принятых членов Законодательного корпуса. Затем император ясным и проникновенным голосом произнес следующую речь:
«Господа представители департаментов в Законодательном корпусе, господа трибуны и члены Государственного совета!
Новые войны, новые победы, новые мирные договоры изменили политический лик Европы со времени вашей последней сессии.
Бранденбургский дом, составивший заговор против нашей независимости, правит до сих пор только благодаря искренним дружеским чувствам, внушенным мне могущественным северным императором.
На Эльбе будет править французский принц: он сумеет примирить интересы своих новых подданных со своими главными и священнейшими обязанностями.
X. Фонтенбло
55
Саксонский дом вновь обрел независимость, утраченную пятьдесят лет назад.
Народы герцогства Варшавского и города Данцига вновь обрели родину и права.
Все народы радуются безвозвратному уничтожению вредоносного влияния Англии на континент.
Франция соединилась с народами Германии законами Рейнского союза; с народами Испании, Голландии, Швейцарии и Италии — законами нашей федеративной системы. Наши новые отношения с Россией скреплены взаимным уважением обоих великих народов.
Во всем, что я сделал, я руководствовался исключительно счастьем моих народов, более дорогим мне, нежели моя собственная слава.
Я желаю мира на море. Горечь воспоминаний не повлияет на мои решения. Я не могу питать злобу к народу, ставшему игрушкой и жертвой раздирающих его партий, обманутому относительно его положения и положения его соседей.
Но какой бы исход морской войны ни был предрешен Провидением, для моих народов я всегда останусь всё тем же, и мои народы всегда будут достойны меня.
Французы, ваше поведение в то время, как ваш император был удален от вас более чем на пятьсот лье, усилило мое уважение к вам. Я ощутил гордость от того, что я первый среди вас. Вы думали обо мне все десять месяцев, что я находился вдали от вас и среди опасностей, и знаки любви, которые вы мне выказывали, постоянно возбуждали во мне самые горячие чувства. Заботы о моей безопасности трогали меня лишь в силу вашей заинтересованности в ней и ее значения для вашего будущего. Вы добрый и великий народ.
Я задумал различные меры для упрощения и усовершенствования наших учреждений.
Нация ощутила самые благоприятные последствия учреждения Почетного легиона. Я создал имперские титулы, чтобы придать новый блеск моим главным подданным, почтить выдающиеся заслуги выдающимися наградами и помешать возвращению феодальных титулов, несовместных с нашими законами.
56
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
Доклады министра финансов и министра Казначейства расскажут вам о расцвете наших финансов. Бремя поземельного налога для моих народов будет в значительной мере облегчено.
Министр внутренних дел расскажет вам о работах, начатых и завершенных. Однако гораздо важнее то, что остается сделать, ибо я хочу, чтобы в результате осуществления задуманной мной системы во всех частях Империи, даже в самых последних деревушках, возросли благоденствие граждан и стоимость земли.
Господа депутаты Законодательного корпуса, я вправе рассчитывать на вашу помощь для достижения этого великого результата».
Эта речь была выслушана с живым волнением и сопровождалась бурными рукоплесканиями. Наполеон возвратился в Тюильри в сопровождении такой же толпы, приветствуемый теми же радостными кликами.
В последующие дни были внесены законы, которые устанавливали бюджет 1807 года в 720 миллионов доходов и расходов; возвращали стране в том же 1808 году 20 миллионов поземельного налога; регулировали содействие департаментов грандиозным общественно полезным работам; учреждали Счетный суд и утверждали Торговый кодекс. На рассмотрение Сената были представлены меры, касающиеся учреждения новых титулов, чистки магистратуры, объединения Трибуната и Законодательного корпуса. По представлении законов министр внутренних дел зачитал доклад о положении дел в Империи.
Законодательный корпус без промедления приступил к работе, продолжавшейся со спокойствием и быстротой, присущими чисто формальным обсуждениям, ибо серьезный анализ предложенных законов происходил в другом месте: на совместных заседаниях Трибуната и Государственного совета. В продолжение этой короткой сессии, которая удерживала Наполеона в Париже и вынуждала откладывать отъезд в Фонтенбло, он отпраздновал бракосочетание принцессы Екатерины Вюртембергской с Жеромом. Юная принцесса, которой однажды назначалось стать примером всем супругам в невзгодах, одаренная самыми
X. Фонтенбло
57
благородными достоинствами, прекрасная и величественная, гордая, как ее отец, но нежная и преданная долгу, 20 августа прибыла в замок Ренси близ Парижа, несколько взволнованная ожидавшим ее положением при дворе, блеск и могущество которого в Европе никто не отрицал, но который представляли местопребыванием грубой силы. При ней не было никого из слуг, окружавших ее с детства. Двадцать первого августа Наполеон встретил ее у подножия лестницы Тюильри. Она хотела склониться перед ним, но он заключил ее в объятия и затем представил императрице, всему двору и приглашенным в Париж депутатам нового королевства Вестфалия. На следующий день молодых супругов сочетал гражданским браком великий канцлер Камбасерес, а через день они приняли брачное благословение в часовне Тюильри от князя-примаса Карла Дальберга, привязанного к Наполеону и из благодарности прибывшего лично освятить новую германскую монархию, основанную на севере Рейнского союза, президентом которого он являлся.
Празднества по случая бракосочетания продолжались несколько дней, в течение которых Наполеон подготовил отъезд новобрачных в Вестфалию. Столицей королевства, состоявшего главным образом из земель великого герцога Гессенского, низложенного по причине его вероломства, был Кассель. Помимо курфюрстского Гессена, оно заключало Вестфалию и провинции, отрезанные от Пруссии слева от Эльбы, с крепостью Магдебург. Была еще надежда приобрести часть Ганновера. Титул королевства Вестфалии подходил ее географическому положению, протяженности и роли в Рейнском союзе. Наполеон послал туда в качестве временных регентов государственных советников Симеона, Беньо и Жоливе: для организации управления королевством и чтобы принц Жером получил по прибытии род учрежденного правительства, а после — мудрых советников, способных руководить его неопытностью. Его самого Наполеон проводил со следующими наставлениями:
«Брат мой, думаю, вы должны отправиться в Штутгарт, ибо приглашены туда королем Вюртемберга. Оттуда поезжайте в Кассель, со всей пышностью, к какой склонят вас надежды вашего народа. Созовите депутатов городов,
58
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
министров всех религий и посланников существующих ныне государств, сделав так, чтобы половина их была не- дворянами, а половина дворянами; и перед собранием, таким образом составленным, примите конституцию и принесите клятву ее поддерживать, а незамедлительно после того примите присягу представителей вашего народа. Три члена регентства вручат вам страну. Они составят частный совет, который оставляйте при себе столько, сколько будет необходимо. Поначалу назначьте только половину государственных советников; этого достаточно для начала работы. Позаботьтесь о том, чтобы большая их часть были недворянами, однако никто не должен заметить вашего стремления поддерживать большинство третьего сословия на всех должностях. Из этого правила следует изъять некоторые придворные должности, на которые, вследствие самой их сути, нужно призвать самые громкие имена. Но в министерствах, в советах, по возможности, в апелляционных судах и в администрации большинство должны составлять недворяне. Такое управление заденет Германию и огорчит, возможно, другой класс; но не обращайте на это внимания. Постарайтесь не допускать обсуждений и не давайте понять, что придаете значение возвышению третьего сословия.
Основной принцип — набирать талантливых людей отовсюду, где они есть. Здесь я набросал вам общие принципы управления. Генерал-майору я приказал передать вам командование французскими войсками, присутствующими в вашем королевстве. Помните, что вы француз, покровительствуйте им и следите за тем, чтобы они вели себя безупречно. Постепенно, по мере того как необходимость в них отпадет, отошлите губернаторов и комендантов. По моему мнению, торопиться вам не следует, и к жалобам городов, которые думают только о том, как отделаться от неудобств, причиненных войной, прислушивайтесь с осторожностью и сдержанностью. Помните, что в Баварии армия оставалась полгода, и этот добрый народ терпеливо перенес возложенное на него бремя. До января месяца вы должны успеть разделить ваше королевство на департаменты, поставить в них префектов и приступить к управлению. Для меня особенно важно, чтобы вы не откладывали введение в действие
X. Фонтенбло
59
Кодекса Наполеона. Конституция бесповоротно вводит его с 1 января. Если вы задержитесь с его введением, это станет вопросом государственного права, ибо, если возникнут дела о наследовании, вы будете обременены тысячью рекламаций. Против него не преминут выдвинуть возражения, противопоставьте им ваше твердое волеизъявление. Пишите мне чаще...
Вы найдете ниже конституцию вашего королевства. Она заключает условия, при которых я отказываюсь от всех моих прав победителя и от приобретенных мною прав на вашу страну. Вы должны верно ей следовать. Благополучие вашего народа для меня важно не только тем, как оно повлияет на вашу и мою славу, но и с точки зрения общей европейской системы. Не слушайте тех, кто говорит, что ваш народ, привыкший к рабству, с неблагодарностью примет ваши благодеяния. Королевство Вестфалия более просвещено, чем в том вас хотят убедить, и ваш трон будет стоять прочно только благодаря доверию и любви населения. Народы Германии с нетерпением ждут, чтобы люди неблагородного происхождения, но имеющие дарования, обрели равные права на ваше уважение и должности; чтобы всякий род зависимости и промежуточных уз между государем и последним классом населения был полностью уничтожен. Отличительными чертами вашей монархии станут благодеяния Кодекса Наполеона, публичность процедур и учреждение судов присяжных; и если уж говорить до конца, то на их воздействие в развитии и упрочении монархии я рассчитываю более, чем на результаты самых великих побед. Ваш народ должен пользоваться свободой, равенством и благополучием, которые неведомы другим народам Германии, а ваше либеральное правление должно произвести тем или иным образом самые благотворные перемены в системе Рейнского союза и в могуществе вашей монархии. Такая манера править оградит вас от Пруссии надежнее, чем Эльба, крепости и покровительство Франции. Какой народ захочет вернуться под иго прусского произвола, изведав благодеяния мудрого и либерального правления? Народы Германии, Франции, Италии, Испании желают равенства и либеральных идей. Уже многие годы я организую дела Европы и успел убедиться, что
60
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
ворчание привилегированных классов противоположно общему мнению. Будьте конституционным королем. Если разума и просвещения недостаточно, в вашем положении к этому обязывает правильная политика...»
Сессия Законодательного корпуса, хотя ей нужно было преобразовать в законы множество проектов, не могла быть долгой, ибо предварительные совещания сделали публичное обсуждение почти бессмысленным и чисто формальным. Ей хватило второй половины августа и первой половины сентября. По завершении работы обеим ассамблеям был представлен сенатус-консульт, упразднявший Трибунат и передававший полномочия его и его членов в Законодательный корпус. Его представление сопровождалось речью, в которой воздавалась честь трудам и заслугам упраздняемого корпуса. После всех этих пустых формальностей сессия закрылась, и последние труды императорского правительства обрели законный характер.
Двадцать второго сентября двор отбыл, наконец, в Фонтенбло, где ожидались пышные празднества в течение всей осени. Наполеону хотелось полностью воспроизвести картину нравов старого двора. Он пригласил множество иностранных принцев и французских и иностранных вельмож. Днем охотились и загоняли лесных оленей. Наполеон приказал надевать охотничьи костюмы — как мужчинам, так и дамам. Он и сам облачался в охотничий наряд, извиняя в собственных глазах это ребячество мыслью о том, что соблюдение придворного этикета при новых дворах способствует их респектабельности. Вечерами знаменитые парижские актеры представляли императору шедевры Корнеля, Расина, Мольера, ибо он удостаивал своим присутствием только великие постановки, бессмертные национальные творения. И словно в честь дальнейшего воскрешения старых нравов, Наполеон оказывал некоторым придворным дамам, известным своей красотой, знаки внимания, весьма огорчавшие Жозефину и вызывавшие в отношении его особы речи куда менее серьезные, нежели те, предметом каковых он обычно являлся.
X. Фонтенбло
61
В то время как Наполеон развлекался в Фонтенбло, занимаясь одновременно множеством дел и ожидая результата переговоров России с Англией, Тильзитские договоренности озаботили все кабинеты и вызвали естественные последствия во всем мире. Португалия, принужденная объявить о своей позиции, просила Лондон позволения подчиниться воле Наполеона, однако таким способом, чтобы как можно менее навредить британской торговле и избавить как англичан, так и самих португальцев от присутствия французской армии в Лиссабоне. Испанский двор, крайне встревоженный возможными последствиями своего изменнического поведения в прошедшем году, отправил в Париж, как мы уже знаем, помимо посла Массерано, еще и посла чрезвычайного, Фриаса, и вдобавок секретного посланника Искуэрдо. Никому из них не удалось разгадать страшную тайну будущего Испании.
Австрия горько сожалела о своем бездействии после сражения в Эйлау и была встревожена первыми признаками согласия между императорами Франции и России. Она догадалась, что союз их — столь естественный в то время, как Франция воевала с Англией на море и с Германией на суше, и столь грозный для Европы в любое время — заключен положительно, и платой за него станут, по всей вероятности, дунайские провинции. Это бы довершило несчастия, поразившие Австрию в этом веке, ибо за последние пятнадцать лет она потеряла Нидерланды, Италию, Тироль и Швабию, оказалась отброшена за Инн, за Штирийские и Юлианские Альпы, а теперь ей предстояло увидеть, как Россия водворяется в низовьях Дуная, отрезает ее от Черного моря и окружает на востоке, в то время как Франция окружает ее на западе. Поэтому австрийские представители при всех дворах были беспокойны, подозрительны, любопытны и старались всеми средствами проникнуть в тайну Тильзита. Планы нового союза безуспешно пытались разгадать повсюду. В Константинополе их выдавали за полностью раскрытые, говорили туркам, что Франция их покинула и предала России, что они должны повернуть оружие против французов, продолжать войну против русских и помириться с англичанами, которые поддержат их.
62
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
Пруссия, пораженная своим несчастьем, мало беспокоясь о тайных договоренностях Тильзита и еще менее о том, что станет на Востоке с европейским равновесием — уже нарушенным для нее на Западе. Она думала лишь о том, чтобы добиться оставления своей территории и уменьшить военные контрибуции, на нее наложенные; ибо в том изнурении, в каком она пребывала, любая сумма, отданная Франции, отнимала у нее ресурсы для восстановления ее армии и возможности исправить однажды свои неудачи.
Россия являла собой совершенно иное зрелище. Ее государь, искавший в союзе с французами возможности роста, способные вознаградить его за последние злоключения, прилагал постоянные усилия, дабы привести к своим взглядам двор, аристократию и народ. Но поскольку Александр один поддался в Тильзите обаянию Наполеона, он не мог добиться, чтобы все так же быстро, как он сам, перешли от ярости войны к восторгам нового альянса. Он пытался убедить всех, что, завершившись сближением с Францией, события приняли наилучший оборот из возможных; что его министры, рассорив его прежде с этой державой, толкнули его на гибельный путь, с которого он свернул сколь удачно, столь и искусно; что он сам совершил только одну ошибку, поверив в силу прусской армии и лояльность Англии, но теперь он совершенно избавился от этой двойной иллюзии; что в Европе есть только две армии, достойные того, чтобы с ними считались — русская и французская; что бессмысленно сталкивать их друг с другом ради такой коварной и эгоистичной державы, как Англия, и лучше объединить силы ради мира и величия — мира, если Лондонский кабинет отречется, наконец, от своих притязаний на море, и величия, если он вынудит Европу и дальше идти по пути мучений и жертв; что в таком случае каждый должен подумать о себе и о собственных интересах, и настало время России подумать о своих. Доходя до этого пункта и не решаясь раскрыть все надежды, какие внушил ему Наполеон, и тем более признать существование секретного договора, каковой он обещал хранить в строгой тайне, Александр принимал
X. Фонтенбло
63
таинственный, но довольный вид, предоставляя догадываться о том, о чем он сказать не решался, хотя и испытывал сильное искушение. Говоря, например, о Турции, он открыто объявлял, что подпишет с ней перемирие, но повременит выводить войска из дунайских провинций, тем более что такая затянувшаяся оккупация не вызовет никаких вопросов в Париже.
Полупризнания скорее возбуждали нескромное и досадное любопытство, нежели привлекали умы к идеям императора Александра. Впрочем, ему помогал Румянцев, который знал всё и который прежде служил Екатерине и унаследовал ее восточные притязания. Министр, как и его государь, твердил, что нужно набраться терпения, предоставить событиям идти своим чередом и что скоро случившийся в Тильзите политический поворот получит самое удовлетворительное объяснение.
Но к императору не всегда прислушивались и не всегда его слушались. Чуждая тайнам императорской дипломатии публика, уязвленная последними военными неудачами, выказывала весьма прискорбную недоброжелательность по отношению к французам. Вельможи, помнившие об изменчивости русской политики при Павле, начинали верить, что она станет столь же изменчивой при его сыне Александре, и опасались, как бы сближение с Францией не оказалось предвестником скорой войны с Англией, что могло поставить под угрозу их доходы, если британцы перестанут покупать их продукцию. Поэтому прибывший в Санкт-Петербург вскоре после подписания мира генерал Савари был весьма холодно встречен всеми, за исключением императора Александра и двух-трех семей, близких к государю. Прекрасно осведомленный о таком положении, Александр старался сделать пребывание генерала в Санкт-Петербурге переносимым и даже приятным, осыпал его любезностями, допускал почти каждодневно к себе, часто приглашал к столу и, опасаясь его донесений Наполеону, умолял набраться терпения, говоря, что всё изменится, когда последние впечатления изгладятся из памяти, а Франция что-нибудь сделает ради справедливых притязаний России. Савари с живой благодарностью отвечал на любезную предупредительность императора, выказывал себя
64
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
довольным, вовсе не взволнованным неприятным приемом русского общества и исполненным веры в скорейшее изменение настроений. К тому же, чтобы постоять за себя, у Савари было достаточно ума, апломба и чувства необъятной национальной славы, которая позволяет французам повсюду шагать с высоко поднятой головой.
Пример императора Александра и его недвусмысленно выраженная воля открыли перед генералом Савари двери нескольких главных домов Санкт-Петербурга, но большинство знатных семей продолжали ему отказывать: властитель Александр был не властен над высшим обществом, которое испытывало совсем другое влияние. Слишком рано получив царский скипетр, государь предоставил все внешние признаки верховной власти матери, прежде времени низведенной к роли вдовствующей императрицы. Добродетельная, но надменная Мария Федоровна, утратившая со смертью Павла половину своей власти, находила утешение в нарочитой пышности императорского двора, которой пожелал окружить ее сын. Императрица-мать нежно любила сына, не вела и не терпела речей, которые могли бы его раздражить, но давала волю собственным чувствам, выказывая видимую отчужденность в отношении французов. Савари она приняла с холодной вежливостью. Тот вовсе не был задет, но постарался дать понять императору, что ни одно из этих обстоятельств от него не ускользает. Александр, не сдержавшись и опасаясь, что из-за его подчеркнутого почтения к матери адъютант Наполеона не сумеет распознать истинного властелина империи, схватил генерала за руку со словами: «Здесь нет иного государя, кроме меня. Я чту свою мать, но все покорятся мне, будьте в этом уверены! В любом случае я напомню всем, кому нужно, что такое моя власть!» Удовлетворенный тем, что довел императора до подобного признания, уколов его императорскую гордость, генерал Савари умолк, убедившись в его стремлении поддерживать новый альянс.
В самом деле, все с горячим нетерпением ждали, как поведет себя Англия. Открытый Тильзитский договор был обнародован. Все понимали, что в нем сказано не всё и что новое сближение с Францией предполагает
X. Фонтенбло
65
секретные договоренности. Но из открытых статей договора стало известно, что Россия станет посредницей для Франции перед Англией, а Франция — посредницей для России перед Портой, и теперь все ожидали результатов этого двойного посредничества.
Верный своим обязательствам, император Александр, тотчас по прибытии в Санкт-Петербург, направил британскому правительству ноту с пожеланием восстановления всеобщего мира и предложением посредничества в деле сближения Франции и Англии. Британский посол в Санкт-Петербурге и министр иностранных дел в Лондоне приняли ноту с холодностью, не оставлявшей больших надежд на примирение. Новые английские министры, бывшие весьма посредственными учениками Питта, не склонялись к миру. Эти новички, которым фортуна назначила позднее незаслуженную честь пожинать плоды усилий Питта, хотели отличаться от своих предшественников, а поскольку предшественники умеряли политику Питта, они стремились зайти в ней дальше него.
Они вошли в правительство в марте и могли помочь воюющим державам в апреле, мае и июне, поскольку Данциг был сдан только 26 мая. Но хоть министры и поспешили обещать экспедиции на континент, они ничего не сделали — то ли по неспособности, то ли из-за озабоченности внутренними делами, ибо им пришлось бы тогда распускать парламент и созывать новый. Как бы то ни было, собрав флот в Даунсе и сосредоточив там для высадки многочисленные войска, англичане ограничились отправкой в Штральзунд одной дивизии. При известии о Фридландском сражении и Тильзитском мире министры похолодели от страха за свою страну и за самих себя, ибо, с жаром критикуя бездействие своих предшественников, теперь сами они рисковали услышать в свой адрес куда более справедливые упреки в бездействии в течение решающих месяцев апреля, мая и июня 1807 года. Следовало любой ценой совершить вылазку, которая поразит общественное мнение, снимет с правительства упрек в бездеятельности и, полезная или бесполезная, человечная или варварская, будет достаточно привлекательна, чтобы занять умы недовольных и напуганных.
3-2446
66
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
В таком положении Англия решилась на нападение, которое было воспринято во всем мире как покушение на человечность, нападение не только гнусное, но и весьма дурно рассчитанное даже с точки зрения британских интересов. Речь идет о знаменитой экспедиции против Дании с целью силой принудить ее встать на сторону Англии. Будучи скверными подражателями Питта, английские министры захотели повторить победу над Копенгагеном, благодаря которой в 1801 году Англии удалось распустить коалицию нейтральных стран. Но когда министерство Адцингтона, вдохновляемое Питтом, атаковало Копенгаген в 1801 году, удар наносился ради уничтожения коалиции, в которую Дания открыто входила. Это были военные действия в ответ на другие военные действия — искусная в дерзости, жестокая по средствам, но необходимая операция.
В 1807 году, напротив, нападение на Данию, тщательно соблюдавшую нейтралитет, было не оправдано ничем. По несчастливой привычке остерегаться более Франции, нежели Англии, Дания всю свою армию выставила против Гольдштейна, рискуя скорее столкнуться с французскими войсками, как и случилось в Любеке, нежели позволить перейти свои границы. Дипломатия Дании, как и ее армия, постоянно выказывала в отношении Франции сумрачную подозрительность. Дания вовсе не проводила, как лживо утверждали английские министры, переговоров с Россией и Францией о вступлении в новую континентальную коалицию, а напротив, заявила еще раз о намерении сохранять нейтралитет, хотя Наполеон весьма решительно побуждал ее определиться с позицией в отношении Англии. Будь английские министры половчее, они предоставили бы Наполеону возможность силой принудить Данию к союзу и послали бы флот в Каттегат, дабы при приближении французов прийти на помощь Копенгагену и стать законными хозяевами датского флота, обоих Бельтов и Зунда. Только такого дружеского поведения с готовностью прийти на помощь и следовало придерживаться в отношении Дании, когда Европа, устав от ссоры Франции и Англии, склонялась к осуждению того из противников, кто усугубит бедствия войны. Противоположное поведение вручало Данию
X. Фонтенбло
67
Наполеону и избавляло его от неудобства самому осуществлять ее тираническое принуждение. К тому же захват нескольких старых кораблей без экипажей стал для англичан лишь бесплодным грабежом, тем более недальновидным и гнусным, что его исполнили отвратительным способом — в результате бомбардировки мирного населения, женщин, детей и стариков.
Едва получив известие о Тильзитском мире, Сент-Джейм- ский кабинет, сославшись на якобы раздобытые тайными путями сведения о подчинении Дании континентальной коалиции, решил выслать в Копенгаген мощную экспедицию, чтобы завладеть датским флотом под предлогом лишения Наполеона военно-морских ресурсов Дании. Приняв такое решение, правительство без промедления отдало необходимые распоряжения. Войска и флот в Даунсе уже были готовы, оставалось поднять паруса. После неудачи у Константинополя совет адмиралтейства постановил, что всякая морская экспедиция должна предприниматься с войсками для высадки. Согласно этому решению, в Даунсе собрали 20 тысяч человек, которые вместе с отправленными в Штральзунд войсками должны были составить под стенами Копенгагена армию в 27-28 тысяч. Поскольку датские войска находились на границе с Гольдштейном, решили перебросить одну морскую дивизию на оба Бельта, чтобы перекрыть проливы и помешать ей вернуться на помощь Копенгагену, затем высадить 20 тысяч человек в окрестностях столицы, окружить ее, предъявить ультиматум и, в случае отказа сдаться, бомбардировать вплоть до полного уничтожения. План нападения, основанный на отсутствии укреплений со стороны моря и на соединении всех датских войск на суше, свидетельствовал о доброй воле Дании и недостойной злонамеренности Британского кабинета.
Вот при таких обстоятельствах дошло до Лондона предложение о российском посредничестве и переговорах о сближении с Францией. Англия слишком глубоко оказалась втянутой в ожесточенные военные действия, слишком манила ее надежда на блестящую экспедицию, чтобы она стала прислушиваться к каким бы то ни было мирным предложениям. Было решено дать России уклончивый
68
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
ответ, который позволил бы, не отвергая возможности сближения в будущем, в настоящее время свободно продолжить начатое предприятие. Поэтому России отправили ноту, в которой, пародируя прежний язык Питта, говорили, что совершенно готовы к миру, но он всегда проваливается из-за недобросовестности Франции, и что, не желая после стольких бесплодных переговоров угодить в новую ловушку, хотят знать, на каких основах Россия, ставшая посредницей, имеет миссию вести переговоры. Все последующие действия Англии позволили истолковать этот уклончивый ответ в самом отрицательном смысле.
Адмирал Гамбье, командующий английским флотом, и генерал-лейтенант Каткарт, командующий десантными войсками, отплыли с несколькими дивизиями в последние дни июля. Экспедиция, отправившаяся из нескольких портов Ла-Манша, состояла из 25 линейных кораблей, 40 фрегатов и 377 транспортных судов. Она везла около 20 тысяч человек и должна была подобрать еще 7-8 тысяч человек в Штральзунде. Военный флот шел впереди транспортного, дабы окружить остров Зеландию и помешать возвращению датских войск в Копенгаген. Первого августа флот был в Каттегате, 3-го — при входе в Зунд. Прежде чем войти в Зунд адмирал Гамбье отрядил дивизию фрегатов и бригов с несколькими 74-пушечными кораблями, под командованием коммодора Китса. Ему предписывалось захватить оба Бельта и крейсировать в них, чтобы не позволить ни одному человеку перейти с суши на остров Фионию, а с Фионии на Зеландию. Флот прошел через Зунд, не встретив сопротивления, потому что Дания ни о чем не ведала, а Швеция знала всё, и встал на рейде Эльсинора, у крепости Кроненбург, хранившей молчание.
К королевскому принцу Дании, в то время регенту королевства [Фредерику VI], выслали с ультиматумом мистера Джексона, английского поверенного в делах во Франции до приезда лорда Витворта. Не найдя королевского принца в Копенгагене, Джексон отправился за ним в Гольштейн, в резиденцию, где пребывала в ту минуту королевская семья. Там он сослался на якобы
X. Фонтенбло
69
существующие тайные договоренности, в силу которых Дания собиралась, по доброй воле или по принуждению, сделаться участницей континентальной коалиции против Англии; указал на необходимость принять меры предосторожности, чтобы военно-морские силы Дании и проход через Зунд не попали в распоряжение французов; вследствие чего потребовал, от имени своего правительства, сдачи английской армии крепости Кроненбург, господствующей в Зунде, порта Копенгагена и, наконец, самого флота, пообещав возвратить всё это Дании, как только минует опасность. Джексон заверил, что Дания ничего не потеряет, так как британские войска будут вести себя в ней как союзники и друзья и оплатят всё, что будут потреблять.
«А чем вы заплатите за нашу потерянную честь, — отвечал возмущенный принц, — если мы согласимся на это позорное предложение?» На праведное негодование принца Джексон отвечал с наглой фамильярностью, что война есть война и нужно покориться необходимости, так как слабый должен уступить сильному. Принц отослал английского посланца, непреклонно объявив, что поедет в Копенгаген и выполнит свой долг принца и датского гражданина. Он действительно прибыл в столицу, объявил в прокламации о нависшей над страной опасности, обратился к населению с патриотическим призывом и распорядился принять к обороне все меры, какие позволяло время и внезапная осада Зеландии, ставшая уже столь плотной, что принц сам с величайшими трудностями пересек воды сначала Большого, а затем и Малого Бельта. К несчастью, средства обороны совершенно не отвечали потребностям Копенгагена, ибо в городе имелось от силы пять тысяч боеспособных человек — три тысячи линейных войск и две тысячи хорошо организованной милиции. К ним прибавилось гражданское ополчение, собравшее три-четыре тысячи горожан и студентов. Как в 1801 году, все старые корабли были поставлены на шпринг снаружи проливов, чтобы прикрыть город со стороны моря с помощью плавучих батарей. Флот, предмет любви и гордости датчан, тщательно укрыли в глубине доков и спешно возвели укрепления на суше, со всех сторон обставив их батареями тяжелой артиллерии, которой
70
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
были весьма богаты датские арсеналы. Но если таких средств было довольно, чтобы помешать штурму, их было вовсе не достаточно при угрозе бомбардировки. Чтобы удерживать неприятеля на расстоянии, делающем бомбардировку невозможной, нужны были либо внешние укрепления, о возведении которых Дания, рассчитывая на островное положение своей столицы, никогда и не помышляла, либо линейная армия, которую она в силу своей лояльности разместила на сухопутной границе. Как бы то ни было, приняв все возможные меры, принц оставил доблестного генерала Пеймана комендантом Копенгагена, с приказом держать оборону до последнего. Сам же он покинул крепость и помчался в Гольштейн собирать рассеянную на границе армию, чтобы привести ее на помощь столице, если удастся перебраться через заливы.
В это время английский посланец вернулся на свой флот, предписал английской миссии покинуть Копенгаген и приказал адмиралу Гамбье и генералу Каткарту приступать к ужасающей расправе над городом, всё преступление которого состояло в обладании флотом, срочно потребовавшимся английским министрам для упрочения их положения в парламенте. Переговоры с датским правительством, необходимость дождаться прибытия транспортных судов, отбывших за военным флотом, и ожидание благоприятного ветра отсрочили начало операции адмирала Гамбье до 15 августа. Шестнадцатого августа он подошел к побережью несколькими лье севернее Копенгагена и высадил около 20 тысяч человек, большей частью германцев, состоявших на службе у Англии. Дивизии из Штральзунда предстояло высадиться южнее, у Кьоге.
Ободренные присутствием в обоих Бельтах дивизии легкого флота коммодора Китса, англичане спокойно приступили к своему преступному нападению. Они понимали, что даже с 30 тысячами им не удастся взять приступом крепость, в которой находилось 8-9 тысяч защитников, в том числе 5 тысяч регулярных войск и множество жителей, доблестных моряков. Они рассчитывали на средства уничтожения, которыми располагали благодаря огромному количеству тяжелой артиллерии,
X. Фонтенбло
71
доставленной на кораблях. Для пущей надежности они привезли даже полковника Конгрива, который должен был впервые испытать свои грозные ракеты. Потому операция состояла не в регулярных подкопных работах, а в установке нескольких прочных и надежно защищенных зажигательных батарей. Почти все стены Копенгагена обнимало продолговатое озеро. Англичане закрепились на позиции за этим озером и начали строить зажигательные батареи, воздерживаясь от pix применения до полного оснащения. Пока они трудились, с моря подошел флот, и между осажденными и осаждавшими начались весьма живые перестрелки на суше и на море. Поспешно снаряженная датская флотилия успешно защищала узкие проливы, по которым можно было приблизиться к Копенгагену, в то время как запертые в городе линейные войска предпринимали против войск генерала Каткарта частые вылазки.
Англичане ожрвдали прибытия второй дивизии из-под Штральзунда. Поскольку подстрекаемые ими шведы возобновили военные действия, маршал Брюн с 38-тысячной армией предпринял осаду этой крепости, со всем снаряжением, вернувшимся в распоряжение французской армии после взятия Данцига и прекращения осады Коль- берга, Мариенбурга и Грауденца. Маршалу Брюну помогал генерал Шаслу, столь успешно содействовавший взятию Данцига. Этот искусный офицер, располагая теперь сразу всеми средствами, которые лишь постепенно сосредоточивались перед Данцигом, решил сделать осаду Штральзунда образцом точности, стремительности и силы. Он подготовил три атаки, одна из которых, будучи направлена на озеро Книпер, могла привести к уничтожению шведского флота. Открыв траншею одновременно во всех точках, он, несмотря на огонь из крепости, за несколько дней установил и оснастил батареи и приступил к столь грозной атаке, что неприятельский генерал, хоть и располагал 15 тысячами шведов и 7-8 тысячами англичан, был вынужден выслать парламентера и 21 августа сдать Штральзунд.
Во время осады, проводившейся французами с достойными восхищения доблестью и искусством, генерал Каткарт подтянул к себе дивизию английских войск,
72
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
помогавших шведам. Он высадил их в Кьоге, после чего Копенгаген оказался полностью окружен и генерал получил возможность безнаказанно уничтожить несчастный город. Нет ничего более законного, чем осада, и нет ничего более варварского, чем бомбардировка, если она не оправдана военной необходимостью. А какой необходимостью, кроме желания отнять флот и ограбить известный своим богатством арсенал, можно было оправдать чудовищную расправу, подготовленную англичанами!
Первого сентября генерал Каткарт, поставив батареей 69 орудий, в том числе 48 мортир и гаубиц, предъявил Копенгагену ультиматум. Он требовал, чтобы ему сдали порт, арсенал и флот, угрожая в случае отказа сжечь город и горячо настаивая, чтобы его избавили от необходимости употребить отвратительные его сердцу средства. Поскольку генерал Пейман отвечал отказом, вечером 2 сентября на несчастную столицу Дании обрушился ужасающий град снарядов, бомб и ракет. Продолжив эту жестокость в течение всей ночи 2 сентября и части следующего дня, английский генерал приостановил огонь, чтобы проверить, не готова ли сдаться крепость. Во многих кварталах начался пожар, погибли сотни несчастных, многие здания были объяты пламенем, всё трудоспособное население, заливавшее водой из Балтики горящие кварталы, валилось с ног от усталости. Генерал Пейман при этом душераздирающем зрелище хранил угрюмое молчание, словно ожидая, когда человеколюбие заглушит в нем голос чести.
Бесчувственные к стольким бедствиям, англичане вечером 3-го возобновили огонь, поддерживали его всю ночь и весь следующий день, за исключением одной краткой передышки, и упорствовали в своем варварстве до утра 5 сентября. Невозможно было долее подвергать население в сто тысяч человек такой расправе. Погибли почти две тысячи мужчин, женщин, детей и стариков. Пол города было объято пламенем, красивейшие церкви разрушены, огонь добрался до арсенала. Раненый генерал Пейман, не в силах более выносить чудовищные сцены, разворачивающиеся перед его взором, уступил, наконец, перед угрозой полного уничтожения, которую повторил английский генерал, и сдал Копенгаген его варварским
X. Фонтенбло
73
покорителям. Капитуляция была подписана 7 сентября. Она предоставляла англичанам крепость Кроненбург, город Копенгаген и арсенал, с возможностью оккупировать их в течение шести недель, каковой срок был сочтен необходимым, чтобы снарядить датский флот и увести его в Англию. Флот был сдан адмиралу Гамбье, с условием возвращения его при наступлении мира.
После подписания капитуляции английские солдаты вступили в Копенгаген, а моряки ринулись в арсенал. На глазах отчаявшихся жителей, лишившихся крова, и тысяч погибших и умирающих, которые помимо личного горя остро чувствовали несчастье страны, — ибо потеря датского флота каждому казалась крахом его собственного существования, — английские матросы, во множестве сошедшие на сушу, с невиданным зверством обрушились на арсенал. Ведомые ненавистью к европейским морякам и жаждой наживы, ибо английский обычай оставлял морякам большую часть добычи, офицеры и матросы выказали необычайное рвение, спустив на воду все суда, способные держаться на плаву, какие только нашлись в Копенгагене. Шестнадцать линейных кораблей и два десятка бригов и фрегатов, годных к службе, за несколько дней были оснащены, снаряжены и выведены из доков. Разрушительный пыл английских моряков этим не ограничился. Они уничтожили два корабля, строившихся на верфях, и перетащили на борт английской и датской эскадр все деревянные изделия и боеприпасы, какие нашлись в арсенале, забрав даже инструменты рабочих и уничтожив всё, что не смогли унести. Затем половина английских экипажей была переведена на борт датских кораблей, и вся экспедиция, вместе с флотом побежденных, вышла из проливов. Проходя мимо Кро- ненбурга и других пунктов побережья, армада подобрала все английские войска и взяла курс к берегам Англии.
Невозможно выразить чувство, поразившее Европу после неслыханной акции, совершенной военным министерством Каннинга и Каслри, но не английским народом, сурово ее осудившим. Всеобщее возмущение охватило как друзей Франции, так и самых решительных ее врагов. Прежде говорили, что никто не может спать
74
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
спокойно радом с грозным завоевателем, порожденным Французской революцией. Теперь говорили, что Англия столь же тиранична на море, как Наполеон на суше, что она столь же коварна, как он жесток, и что радом с ними обоими не будет ни безопасности, ни покоя ни для одной нации. Такие речи вели враги Франции в Берлине и Вене. Но все беспристрастные люди признали правоту Франции, желавшей объединить усилия народов против невыносимой морской деспотии Англии, которая не допускала иных флагов, кроме английских, не терпела иных товаров, кроме английских, и в итоге диктовала цены на все товары — как колониальные, так и собственного производства. Европе надлежало объединиться, чтобы противостоять Англии, отобрать у нее скипетр морей и вернуть на материк покой, которого он был лишен из-за нее вот уже пятнадцать лет.
Пожалуй, ничто не могло быть более желанно Наполеону. Теперь он мог не принуждать Данию, так как она сама бросится в его объятия, поможет ему закрыть Зунд и, что куда лучше нескольких старых посудин, доставит ему превосходных матросов для снаряжения бесчисленных судов, строившихся во Франции. Он мог двинуть русские армии на Швецию, а испанские — на Португалию; он даже мог требовать от Вены изгнания англичан с берегов Адриатики; наконец он мог требовать чего угодно от Санкт-Петербурга, ибо после случившегося в Копенгагене Александр уже не должен был встречать со стороны русского общества сопротивления своей политике. Если бы в ту минуту, воспользовавшись ошибкой Англии, Наполеон не совершил подобной же ошибки, он оказался бы в уникальном положении и обрел бы моральную силу, равную физической силе его армий. В самом деле, отрицательные стороны его системы покорения моря через сушу теперь сделались приемлемыми, ибо принуждение континентальных держав к содействию его замыслам нашло объяснение и оправдание. Если Наполеон закрывал порты морских европейских стран, вынуждая их народы обходиться без сахара и кофе и заменять эти тропические продукты дорогостоящими и далекими от совершенства европейскими подделками, и попирал всеобщие торговые интересы, то после копенгагенского преступления он
X. Фонтенбло
75
получал за всё это полное и безоговорочное прощение. Но нужно было предоставить Англии возможность ошибиться и не впасть в столь же тяжкую ошибку самому, а это трудно, ибо в ходе ожесточенной борьбы одно нередко цепляется за другое и ошибки одного вскоре уравновешиваются ошибками другого или даже перевешивают их.
В то же время, несмотря на осуждение всеми честными англичанами копенгагенской экспедиции, парламент объявил, что выскажется о ней позднее, когда министры смогут сказать то, о чем вынуждены пока молчать. Однако всякая мысль о мире была оставлена навсегда. Отдавая себе отчет в досадном впечатлении, произведенном на Европу его последними варварскими акциями, Сент-Джеймский кабинет предпринял попытку восстановить доверие двух главных дворов континента — Вены и Санкт-Петербурга. В Вену Англия отправила лорда Пемброка, а в Санкт-Петербург — генерала Вильсона, с некоторыми предложениями, какие обыкновенно предпочитают передавать устно, а не письменно. Вот каковы были эти предложения.
Видимое удовлетворение императора Александра по возвращении с войны, ознаменованной, однако, одними поражениями; его полупризнания о том, что великие результаты союза с Францией вскоре дадут о себе знать; настойчивость, с какой он стремился оккупировать Молдавию и Валахию, — всё это ясно показывало тем, кто обладал хотя бы толикой проницательности, что Франция, дабы втянуть Россию в свою политику, посулила ей большие выгоды на Востоке. Поэтому Британский кабинет без колебаний пошел на жертвы, которых требовали, похоже, обстоятельства: продолжая притворяться, что защищает целостность Оттоманской империи, он решил, что лучше самому отдать России Валахию и Молдавию, чем позволить это сделать Наполеону. Вследствие чего Вильсон, военный и дипломат, человек смелый и умный, но в то время еще незначительный, получил приказ доставить императору Александру самые соблазнительные предложения. Он не был наделен явными полномочиями, но в беседе с российским посланником Алопеусом лорд Каннинг объявил, что всему сказанному
76
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
Вильсоном можно верить. Лорду Пемброку, отправленному чрезвычайным послом в Австрию, было поручено разъяснить венскому двору необходимость согласиться с Россией и покориться всем жертвам, которые может повлечь за собой такая политика. На самом деле речь шла о том, чтобы склонить Австрию примириться с переходом Молдавии и Валахии в собственность России.
Лорд Гауэр (будущий лорд Гранвиль), английский посланник в России, и присланный ему в помощь Вильсон попытались убедить русский двор, что содеянное в Копенгагене не следует считать дурным, что таким образом просто изъяли вредоносные средства у общего врага Европы; что надо радоваться, а не раздражаться; что на Россию рассчитывают в деле убеждения Дании в правильной оценке последних событий, а флот ей вернут позднее, если она захочет примкнуть к правому делу; что, не притязая на осуждение новой политики России, в Англии уверены, что она вскоре вернется к своей прежней политике как к единственно правильной; что ее не пытаются вновь подтолкнуть к войне с Францией в ту минуту, когда она так нуждается в отдыхе и восстановлении сил; что рост ее территории и могущества будет принят даже с удовольствием, ибо есть только один род досадного роста, которому надлежит всеми средствами препятствовать, — это рост Франции; и если Россия хочет получить Молдавию и Валахию, Англия согласна, лишь бы это не стало результатом раздела турецких провинций с императором Наполеоном.
Наиболее компрометирующие слова, на которые отважились лишь при возможности в случае чего от них отказаться, были сказаны Вильсоном Румянцеву, который тотчас передал их генералу Савари. Столь поспешная просьба извинить Копенгагенскую экспедицию и поручение России оправдать Англию в глазах Дании были самой оскорбительной фамильярностью в отношении России. Император с силой ощутил это и встретил предложения Англии с величайшей надменностью. На предложение оправдать перед Копенгагеном захват датского флота он отвечал категорическим требованием объяснений по этому предмету, а от лорда Гауэра потребовал тотчас высказать, и самым определенным образом, его отношение
X. Фонтенбло
11
к предложению русского правительства о посредничестве. Лорд Гауэр вышел по этому случаю из состояния привычной расслабленности и настоятельно потребовал, чтобы ему открыли тайну Тильзитских переговоров, заявив, что пока не скажут, что произошло на этой знаменитой встрече, Англия будет считать себя свободной от всяких объяснений по поводу того, что она сделала в Копенгагене. Что касается русского предложения о посредничестве, лорд Гауэр отвечал на него гордым отказом.
Таков был исход объяснений с английским посланником. Предложения Вильсона Румянцев оставил без внимания, как слова безо всякого смысла, и отослал генерала, будто не понял, что тот хотел сказать. Однако, как мы скоро увидим, он всё отлично понял.
Румянцев, бывший министр Екатерины, хранивший отсвет ее славы, наследник ее обширных притязаний, великий государственный деятель, стал в данных обстоятельствах доверенным лицом Александра и всех его мечтаний. Александр назначил его министром иностранных дел и не стал отправлять послом в Париж — хотя тот обладал всеми необходимыми для этого поста качествами, — потому что хотел сохранить его при своей особе. Молодой государь и его старый министр пылко мечтали о дунайских провинциях. Финляндия — приобретение в ближайшем времени более желательное, ибо необходимое, тогда как дунайские провинции были лишь излишеством — привлекала их в куда меньшей степени. Молдавия и Валахия вели к Константинополю, который и манил их. Они приняли бы их из любых рук, но в нетерпении своих желаний судили верно о дарителе, способном дать быстро и надолго. Наполеон в этом отношении обладал всеми предпочтениями. В самом деле, от кого, как не от Наполеона, можно было в то время получить что-либо значительное? Захват любой территории в любой части европейского континента без его согласия означал войну с ним, а война с ним, каким бы числом не велась, еще не удалась никому. Если Англия и выказала сговорчивость в отношении дунайских провинций, можно ли было надеяться, что подобные расположения выкажет и Австрия? Такой дар, сделанный наперекор Австрии, мог исходить только от человека, непрестанно
78
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
побеждавшего ее вот уже пятнадцать лет, то есть от Наполеона. При виде согласия императоров Франции и России никто в Европе не осмелится восстать против того, что они решат сообща.
Потому Александру следовало настойчиво продолжать начатое в Тильзите и добиться от Наполеона, сумев ему угодить, осуществления надежд, которым он с такой готовностью поддался на берегах Немана. Цену, назначенную Наполеоном за всё, чего от него ждали, было нетрудно представить. Если война продолжится, он предпримет новые операции в Италии, Португалии и даже, возможно, в Испании. Там правили Бурбоны, составлявшие шокирующий контраст его династии, невыносимый для него. Россия ничуть не намеревалась мешать предприятиям такого рода: идеи, внедрявшиеся вслед за созданными Наполеоном новыми династиями, пока еще не угрожали власти царей. России нечего было сожалеть об усилении французского влияния, если оно облегчало продвижение московских армий к Константинополю. Потому Александру не надлежало тревожиться о том, что попытается предпринять Наполеон на юге и на западе Европы; проявив снисходительность, он имел все основания надеяться, что Наполеон позволит ему предпринять на Востоке то, что захочет он.
Потому последние события лишь укрепили решимость Александра и Румянцева следовать принятой в Тильзите политике. Поскольку посредничество оборачивалось войной, из войны следовало извлечь всё, что обещал извлечь из нее Наполеон; только, чтобы связать его еще более, нужно было быть готовым исполнить его пожелания. Он, очевидно, потребует выдворения английской и шведской миссий и нападения на Финляндию, чтобы заставить Швецию закрыть Зунд. Следовало удовлетворить его по всем этим статьям, чтобы он согласился оставить русские войска в Валахии и Молдавии.
Департаментом иностранных дел у императора Александра заведовал тогда Будберг — незначительный министр и бесстрастный, безыдейный, неприятный собеседник в разговорах о предметах, оставлявших его совершенно равнодушным. Александр освободил его от должности
X. Фонтенбло
79
и вверил иностранные дела Румянцеву. Бывший с императором в Тильзите Лобанов был назначен военным министром, адмирал Чичагов — морским министром. Наконец, для посольства в Париж выбрали человека, который, казалось, должен был там понравиться. Как мы сказали, более всего Александру хотелось послать туда самого Румянцева, но он предпочел оставить его при себе. Обер- гофмаршалом Александра был Толстой, вельможа весьма ему преданный, а у него был брат, генерал Толстой, человек выдающегося ума и достоинств. Александр решил, что последний, из верности своему повелителю, не станет досаждать французам, как прежде делал Морков; что ему приятно будет связать со своим именем политику территориального роста, что ему по вкусу придется военный двор и он сам сумеет, в свою очередь, понравиться при военном дворе и повсюду следовать за ним в его быстрых передвижениях. Впрочем, окончательное назначение графа Толстого было решено согласовать с самим Наполеоном.
Генерала Савари по-прежнему окружали в Санкт-Петербурге заботы Александра и холодная вежливость высшего русского общества. Хоть и не зная поначалу всего сказанного в Тильзите и узнав обо всем лишь из последующих сообщений Наполеона, который решил осведомить его, дабы предупредить совершение им ошибок по неведению, Савари весьма быстро разгадал тайны сердец и понял, что Россия сделает всё, чего от нее захотят, ради оставления ей одной-двух провинций не на севере, а на востоке. Тотчас после известия о Копенгагенских событиях и бурных объяснений с лордом Гауэром Александр и Румянцев призвали генерала Савари и на языке, присущем каждому из них, сообщили о решениях Санкт-Петербургского кабинета.
«Как вы знаете, — говорил Александр генералу в ходе многих и весьма долгих бесед, — наши хлопоты о мире привели к войне. Этого я ожидал; но признаюсь, не ожидал ни Копенгагенской экспедиции, ни надменности британского правительства. Я принял решение и готов исполнить свои обязательства. Скажите вашему господину, что я отошлю лорда Гауэра, если Наполеон того пожелает. Кронштадт вооружен, и если англичане захотят туда
80
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
сунуться, то узнают, что иметь дело с русскими совсем не то же, что с испанцами и турками. Однако я ничего не решу, пока не прибудет курьер из Парижа, ибо мы не должны нарушить расчеты Наполеона. К тому же я хочу, чтобы мой флот вернулся в русские порты прежде разрыва. Как бы то ни было, я совершенно расположен следовать поведению, более всего подходящему вашему господину. Пусть он мне даже пришлет, если ему угодно, уже составленную ноту, и я прикажу вручить ее лорду Гауэру вместе с его паспортами. Заняться Швецией я пока не в состоянии и прошу времени на реорганизацию моих полков, весьма пострадавших в последнюю войну и сильно удаленных от Финляндии, ибо нужно время, чтобы перевести их с юга на север империи. Кроме того, на этом театре мне будет недостаточно моей армии. В мелководных северных заливах используют во множество гребные флотилии. У шведов есть такая флотилия, и весьма многочисленная; моя же еще не снаряжена, а я не хочу подвергать себя риску потерпеть поражение от столь маленького государства. Поэтому скажите вашему господину, что я нападу на Швецию, как только подготовлю свои средства, на что мне понадобятся еще декабрь и январь; но в отношении англичан я готов выказать свою позицию незамедлительно. Я даже думаю, что этим мы не ограничимся и потребуем от Австрии, чтобы она примкнула, волей или неволей, к континентальной коалиции. Для этого дела я бы тоже хотел получить составленную в Париже ноту, чтобы послать ее в Вену, ибо не бывает полуальянсов, и во всем нужно действовать в полном согласии.
Я желаю, чтобы моя близость с Наполеоном была всецелой, и для этого выбрал Толстого. Если он не подходит, пусть меня предупредят, и я вышлю другого человека, ибо хочу предупредить любые неясности. Когда мы разделены расстоянием и не можем видеться, легко может зародиться недоверие. Пусть при первом же сомнении или первом же неприятном впечатлении он мне напишет или передаст словечко через вас или же через иного доверенного человека, и всё разъяснится. Я обещаю ему полную открытость и ожидаю того же с его стороны. О, если бы мы могли видеться, как
X. Фонтенбло
81
в Тильзите, каждый день, в любое время! Но теперь мы так далеки друг от друга... Однако я надеюсь вскоре его посетить. Весной я еду в Париж. Но пока нам нужно стараться договариваться через посредника и прийти, по возможности, к полному доверию. Я сам делаю что могу, но здесь у меня нет такого влияния, как у Наполеона в Париже.
Видите ли, моя страна удивлена столь резкими переменами. Она страшится бед, которых Англия может наделать в отношении ее коммерции, она сердита на вас за ваши победы. Ее интересы должны быть удовлетворены, а чувства успокоены. Присылайте к нам французских коммерсантов, закупайте у нас морское снаряжение и наши товары, а мы станем покупать парижские товары: восстановление торговли положит конец тревогам высших классов об их доходах. Но главное, помогите мне покорить всю нацию, сделав что-нибудь ради справедливых притязаний России. Ваш господин, несомненно, говорил вам о том, что произошло в Тильзите...»
Тут император выказал любопытство и беспокойство. Ему не терпелось открыться генералу Савари насчет того, что больше всего его интересовало, и в то же время он опасался проявить несдержанность, излив душу тому, кто не посвящен в суть дела. Между тем у него была новая причина искать объяснения с представителем Наполеона. Вследствие французского посредничества русские только что подписали с турками перемирие, которое оговаривало возвращение им кораблей, захваченных адмиралом Сенявиным, прекращение военных действий до весны и, наконец, вывод войск с берегов Дуная. По существу, только последнее условие и беспокоило императора Александра, но он не хотел в этом признаваться и сетовал на перемирие в целом, которое приписывал недружественному вмешательству французского посланника.
«Я и не думал о дунайских провинциях, — сказал он генералу Савари, — но ваш император, получив в Тильзите известие о падении Селима, воскликнул: Ничего не поделаешь с этими варварами! Провидение освободило меня от обязательств перед ними; так давайте договоримся за их счет!.. И я ступил на этот путь, — продолжал император Александр, — и Румянцев вместе со мною. За нами
82
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
последовала нация. Финляндия, куда вы меня толкаете, — это пустыня, обладание которой не улыбается никому и которую к тому же надо отбирать у прежнего союзника, родственника, посредством рода отступничества, которое задевает национальную порядочность и доставляет поводы врагам альянса. Поэтому нужно поискать в другом месте более привлекательные причины нашей внезапной перемены. Скажите всё это императору Наполеону, убедите его, что меня гораздо менее воодушевляет желание завладеть еще одной провинцией, нежели желание сделать прочным и приятным для моей нации альянс, от которого я ожидаю великих дел...»
Генерал Савари постарался не обескуражить Александра и справедливо заметил ему, что не может еще знать, какие великие замыслы породит продолжение войны у Наполеона, но он, разумеется, сделает всё возможное, чтобы удовлетворить своего могущественного союзника. Румянцев был менее двусмыслен, чем его государь, и рассказал Савари о предложениях генерала Вильсона и о том, какое впечатление они произвели на императора Александра, о готовности государя воспользоваться случаем и доказать свою преданность Франции, пожелав только из ее рук получить то, что он мог бы получить от Англии. Румянцев как никогда горячо выказал решительное расположение открыто выступить против Англии и Швеции, а при необходимости и против самой Австрии, дабы привести эту последнюю к Тильзитской политике. Так теперь стали именовать систему взаимной терпимости, обещанную друг другу в отношении того, что каждый будет предпринимать со своей стороны. Но Румянцев добавлял, что Россия должна получить эквивалент всего, что намерена позволить, хотя бы для того, чтобы сделать новый альянс более популярным и продолжительным.
Осыпая генерала Савари всеми возможными ласками, настояниями, излияниями и даже подарками, император Александр, ничего о том не сказав, приказал своей армии не оставлять дунайских провинций под тем предлогом, что перемирие не может быть ратифицировано в настоящем виде. Он и его министр повторили, что нужно не беспокоить их по поводу турок, не требовать, чтобы
X. Фонтенбло
83
русские унижались перед варварами, а заняться как можно скорее территориальным урегулированием на Востоке, обменяться доверенными послами и, главное, направить в Санкт-Петербург французских закупщиков на смену закупщикам английским. В особенности Александр просил об обучении во Франции молодых дворян, призванных служить в русском флоте, которые обычно обучались в Англии, где приобретали досадные настроения; и о закупке на французских мануфактурах ружей для замены русских ружей, которые были дурного качества; добавляя, что поскольку обеим армиям теперь назначено служить общему делу, они могут обмениваться оружием. Эти любезные слова Александр сопроводил великолепным подарком — мехами для императора Наполеона, сказав, что хочет быть его меховым поставщиком, и повторил, что отправит Толстого, как только его кандидатура будет одобрена в Париже.
Когда Савари передал Наполеону подробности разговоров с Александром, тот почувствовал одновременно удовлетворение и замешательство, ибо убедился, что может как угодно располагать российским императором и его главным министром. Однако, поразмыслив после Тильзита на холодную голову, он начал думать, что чересчур опасно позволять гигантской империи Петра Великого делать еще один шаг к Константинополю, ибо стремительность ее роста за последний век и без того ужасала мир. Себастиани писал ему из Константинополя, что русских там ненавидят; что если бы турки имели хоть малейшую надежду найти опору в лице Франции, они сами бросились бы в ее объятия; что все части империи, годные по своему положению стать французскими, сами отдадутся Франции; что для этого следует договариваться не с Россией, а с Австрией; что соглашение с Австрией будет много выгодней и проще, независимо от того, захочет ли Франция раздела или сохранения Оттоманской империи, ибо при разделе Австрия попросит меньше, удовлетворенная тем, что Россия не получит на берегах Дуная вообще ничего, а при решении сохранить империю будет столь счастлива, что Франция получит ее содействие ценой весьма малых жертв. Все эти
84
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
идеи, каждая из которых имела свою внешне привлекательную сторону, теснились в голове Наполеона, и он не хотел торопиться с вынесением решения по столь важному вопросу.
Наполеон задумал удовлетворить притязания Москвы не на Востоке, куда ее горячо влекло, а на Севере, куда ее влекло весьма слабо, и отдать русским Финляндию под предлогом выдвижения ее к Швеции. Финляндия действительно имела важное значение в свете подлинных европейских интересов, ибо если захват Молдавии и Валахии весьма тревожным образом приближал Россию к Дарданеллам, то присвоение Финляндии не менее тревожным образом приближало ее к Зунду. К несчастью, в то время как она расширялась таким достойным сожаления для будущей независимости Европы образом, в ее глазах подарок этот цены почти не имел. В реальности Наполеон давал много, но мало по видимости, а ему нужно было сделать ровно противоположное, чтобы по самой низкой цене расплатиться за новый союз, которому назначалось стать основанием всех его последующих предприятий. Он хотел верить, что удовлетворит Россию Финляндией, а решение в отношении дунайских провинций решил отложить, не разрушая, однако, надежд, которые ему надлежало поддерживать.
Ему также оказалось нелегко найти для Санкт-Петербурга подходящего посла. В конце концов он выбрал обер-шталмейстера Коленкура, профессионального военного, человека правдивого, здравомыслящего, достойного, весьма способного внушить почтение молодому императору, следовать за ним повсюду и маскировать, самой своей правдивостью, некоторое плутовство миссии, которая заключалось в том, чтобы не дать в итоге того, на что позволяли надеяться. Наполеон просветил Коленкура о том, что произошло в Тильзите, признался, что при всех стараниях удовлетворить императора Александра он в то же время не намерен делать ему слишком опасные для Европы уступки, и рекомендовал ему приложить все усилия для сохранения союза, на котором предстояло теперь строить всю политику.
В то же время Наполеон написал Александру, благодаря его за подарки и предлагая ему, в свою очередь,
X. Фонтенбло
85
свои (прекраснейший севрский фарфор); настаивая на его помощи в восстановлении мира путем принуждения к нему Англии; прося тотчас отослать из Санкт-Петербурга послов Англии и Швеции; предупреждая о том, что французская армия займет Данию в силу союзного договора, заключенного с Копенгагеном, и торопя с выдвижением русской армии в Швецию для закрытия Зунда с обеих сторон; возвещая о вступлении многочисленных войск на испанский полуостров с целью окончательного его закрытия для англичан; заверяя, наконец, что он непричастен к заключению перемирия с Портой, ибо не одобряет его (что означало молчаливое согласие на продолжение оккупации дунайских провинций); сообщая, что ему еще требуется поразмыслить по вопросу сохранения или раздела Оттоманской империи, столь серьезному и важному для настоящего и будущего; что он предполагает углубиться в этот вопрос с Толстым и именно в ожидании его прибытия откладывает свой отъезд в Италию, куда тем не менее спешит отправиться. Кроме того, Наполеон сообщал императору и Румянцеву, что поручил министру Декре закупить в российских портах морского снаряжения на двадцать миллионов; что французский флот готов принять на обучение молодых русских дворян; и наконец, что 50 тысяч ружей наилучшей модели выделено в распоряжение императорского правительства, которое может послать за ними туда, куда ему будет угодно указать.
К несчастью, в покушении Англии на Данию Наполеон не только увидел случай расположить к себе Европу, но и нашел в нем предлог позволить себе новые предприятия. Он захотел воспользоваться продолжением войны для завершения всех задуманных им комбинаций. Без труда различая скрытое недовольство Австрии, Наполеон пожелал с ним покончить, чтобы чувствовать себя свободнее в своих действиях. Он с чрезвычайной любезностью принял в Фонтенбло брата императора Франца герцога Вюрцбургского, переходившего из одного княжества в другое и весьма желавшего сближения Австрии с Францией, дабы не страдать более от их ссор. Наполеон имел долгое и откровенное объяснение с этим государем, полностью ободрил его насчет своих намерений
86
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
в отношении венского двора, у которого не хотел ничего отнимать и которому, напротив, желал вернуть крепость Браунау, оставшуюся в руках французов после вероломства, совершенного в отношении залива Каттаро. Наполеон заявил, что, поскольку залив Каттаро ему возвращен, он более не вправе и не заинтересован сохранять за собой Браунау, важную крепость на Инне, и что он просит только о сохранении военной дороги в Истрии, предоставленной ему ранее для прохода французских войск в Далмацию. Самое большее, чего он хочет, при условии согласия Вены, это небольшого спрямления границы между королевством Италия и Австрийской империей, чтобы она проходила по тальвегу* Изонцо. А после этого он ничего более не потребует и расположен тщательно соблюдать букву договоров. Наполеон добавил, что в вопросах общей политики он присоединяется к России с просьбой Австрии помочь ему восстановить мир, закрыв берега Адриатики для английской торговли, ибо ужасные события в Копенгагене делают это долгом всех держав. О Турции Наполеон упомянул вскользь, не выказав склонности принимать какие-либо решения в ближайшем будущем, однако дал понять, что на Востоке ничто не должно совершаться без согласия Австрии, то есть без сохранения ее доли в том случае, если Оттоманская империя прекратит свое существование.
Эти чистосердечные разъяснения, с радостью принятые герцогом Вюрцбургским и переданные Вене, вызвали там подлинное облегчение. Как бы Австрия ни сожалела об упущенном случае встать между Наполеоном и Рейном, когда он двигался на Неман, теперь, когда случай миновал, она не желала большего, как оставаться в покое. Известие о том, что можно вернуть Браунау, ничего не теряя в Истрии, и что, помимо этого, ничего не затевается в ближайшее время на Востоке, доставило бы Венскому кабинету настоящую радость, если бы при сложившемся положении вещей он был на нее способен. Потому Австрия выказала склонность сделать всё, что
* Линия, соединяющая самые глубокие участки долины, оврага, реки. — Прим. ред.
X. Фонтенбло
87
захочет Наполеон в отношении Англии, поведение которой в Копенгагене было столь гнусно, что даже Австрия была готова во всеуслышание осудить ее. Вследствие чего Меттерниху, послу Австрии в Париже, были высланы полномочия для подписания конвенции по всем предметам, в каких желательно было согласие.
Договорились, что Австрии будет возвращена крепость Браунау, что границей австрийских и итальянских владений будет считаться тальвег Изонцо и что военная дорога через Истрию останется открытой для прохода французских войск в Далмацию. Содержавшая эти договоренности конвенция была подписана в Фонтенбло 10 октября. К письменным обязательствам присоединились устные обещания относительно Англии. Австрия не могла внезапно и решительно объявить войну своей старой союзнице, но обещала достичь желаемого результата, употребив формы, которые не лишат ее решения твердости. В действительности она поручила Штарембергу, своему послу в Лондоне, заявить об акции в Копенгагене как о преступлении, живо прочувствованном всеми нейтральными странами; потребовать ответа на предложения австрийского и российского дворов о посредничестве, сделанные в апреле и в июле, и уведомить, что если Англия в кратчайшие сроки не ответит на неоднократные мирные предложения, с ней будут вынуждены прервать все отношения и отозвать австрийского посла. К официальным декларациям Австрия присовокупила тайное заявление о том, что, будучи полностью изолированной на континенте, она неспособна противостоять объединившимся России и Франции и вынуждена уступить им; что Франция в настоящее время предлагает ей терпимые условия; что она решительно уже не может и не желает думать о войне, а Англии нужно, в свою очередь, подумать о мире, ибо в противном случае она вынудит своих лучших друзей расстаться с ней. Австрийский кабинет только и желал, чтобы Лондон принял его мирные предложения, и решил прервать дипломатические отношения с Англией в случае отказа.
Поскольку план Наполеона состоял в повсеместном переносе военных действий изнутри континента к его побережью, Пруссии он заявил, что охотно возобновит
88
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
вывод войск, приостановленный из-за задержек с выплатой контрибуций, но нужно как можно скорее договориться о сумме и способе выплаты. Пруссия предложила прислать во Францию принца Вильгельма, и Наполеон подтвердил, что примет его с бесконечным почтением. Эта несчастная держава была столь ослаблена, что пожелала не только присоединиться к континентальной системе, но и заключить с Францией официальный оборонительный и наступательный союзный договор. Что касается Дании, она такой договор уже подписала, согласившись впустить французские войска на острова Фионию и Зеландию, чтобы они могли закрыть Зунд, перейти его по льду и вторгнуться в Швецию в ту минуту, когда русские начнут операции против Финляндии.
Понуждаемый событиями продолжать войну с Англией и вооруженный средствами всего континента, Наполеон задумал использовать их с присущей ему энергией и искусством. Еще до исхода Копенгагенской экспедиции, только узнав, что она направляется к Балтике, он отправил в Булонь адмирала Декре, чтобы тот осмотрел флотилию и выяснил, сможет ли она принять на борт армию, которую он хотел привести из Германии после уплаты Пруссией контрибуций. Декре спешно посетил Булонь, Вимрё, Амблетез, Кале, Дюнкерк и Антверпен и нашел флотилию в состоянии, увы, непригодном для погрузки многочисленной армии. Вырытый в Булони круговой порт занесло песком на два фута, порты Вимрё и Амблетеза — на три; через несколько лет эти творения гения Наполеона и упорства французских солдат могли полностью исчезнуть. Большая часть судов, строившихся в спешке из сырого дерева, нуждалась в серьезном ремонте. Лишь около 300 судов из 1200—1300 были пригодны к службе, а 900 транспортных судов почти полностью вышли из строя вследствие четырехлетнего пребывания на якорной стоянке.
Голландская флотилия, частью отосланная восвояси, частью оставшаяся в Булони, пострадала меньше; но моряки были истомлены праздностью и сожалениями о более полезном применении их сил и доблести. Поэтому тотчас спустить флотилию на воду, погрузив на нее,
X. Фонтенбло
89
как в 1804 году, 150 тысяч человек, было невозможно. Но через два месяца, вложив 5-6 миллионов, уничтожив пятую часть судов и отремонтировав остальные, можно было погрузить на французскую и голландскую флотилии 90 тысяч человек и 3—4 тысячи лошадей. Когда по завершении инспекции Декре вернулся в Париж, Наполеон согласился с ним в том, что экспедицию лучше разделить. Было решено отослать домой голландских моряков с их частью снаряжения, сохранить наилучшие военные суда, уничтожить остальные и отремонтировать оставшиеся, приспособив их к погрузке 60 тысяч человек. Затем предполагалось погрузить вернувшихся домой голландских матросов на флот Текселя, а французских моряков, бесполезных для флотилии, — на борт эскадры Флиссингена, обеспечив себе таким образом содействие эскадр Текселя и Флиссингена, способных перебросить 30 тысяч человек из устья Мааса к устью Темзы. Кроме того, отдельные экспедиции могли быть отправлены из Бреста и других пунктов побережья. После отдачи соответствующих распоряжений флотилия Булони, сделавшаяся более управляемой, в сочетании с эскадрами Текселя, Флиссингена, Бреста, Лорьяна, Рошфора, Кадиса, Тулона, Генуи и Таранто, заняла свое место в задуманной Наполеоном обширной системе лагерей, расположенных при крупных флотских соединениях, непрестанно грозивших Великобритании и ее колониям мощной экспедицией.
Затем Наполеон отдал приказы об экспедиции на Сицилию и полном обеспечении всем необходимым Ионических островов. Своему брату Жозефу Наполеон предписал отобрать у англичан Шилу и Реджо, оставшиеся за ними после экспедиции Сент-Эфеми, и сосредоточить часть полков Неаполитанской армии вокруг Байи и Реджо, подготовив их к погрузке. Он приказал непрестанно отправлять Жозефу и принцу Евгению продовольствие, боеприпасы и новобранцев на Корфу, Кефалонию и Закинф. Наконец, дивизиям Рошфора и Кадиса Наполеон повторил приказ выйти в море и прибыть в Тулон. В Тулон же он отправил адмирала Гантома для командования флотом, которому назначалось контролировать
90
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
воды Средиземного моря, завершить покорение королевства Неаполя путем захвата Сицилии и упрочить французское владычество на Ионических островах.
Занимаясь морскими позициями в Италии, Наполеон вновь поторопил Португальскую экспедицию. Номинальная численность солдат из лагерей Сен-Ло, Понтиви и Наполеона, объединенных в Байонне под командованием генерала Жюно, составляла 26 тысяч человек, действительная численность — 23 тысячи, в том числе 2 тысячи конников и 36 орудий. На соединение с ними уже выдвигалось подкрепление в 3-4 тысячи человек. Двенадцатого октября, на следующий день после подписания конвенции с Австрией, Наполеон приказал генералу Жюно перейти границу Испании, удовольствовавшись простым уведомлением Мадрида о прохождении французских войск. Он предписал ему следовать через Бургос, Вальядолид, Саламанку, Сьюдад- Родриго, Алькантару и далее — правым берегом Тахо до Лиссабона, наказав двигаться как можно быстрее. Испания обещала присоединить к французским войскам свои собственные — для содействия экспедиции и для участия в разделе добычи. Однако, не полагаясь ни на Испанию, ни на ее войска, Наполеон подготовил вторую армию на случай, если Португалия окажет некоторое сопротивление, или, что было более вероятно, если Англия пришлет к устью Тахо силы, вернувшиеся из Копенгагенской экспедиции. В каждом из пяти резервных легионов, сменивших охранявшие побережье лагеря, уже были снаряжены по два-три батальона. Наполеон приказал собрать их в Байонне, сформировать из них три дивизии и доукомплектовать двумя батальонами Парижской гвардии, четырьмя швейцарскими батальонами из Ренна, Булони и Марселя, третьим батальоном 5-го легкого из Шербура и первым батальоном 47-го линейного из Гренобля. Всем этим частям предстояло оставить расположения и к концу ноября прибыть, в сопровождении 40 орудий и нескольких сотен конников, в Байонну, где из них формировался корпус в 23-24 тысячи человек. Командование корпусом Наполеон поручил генералу Дюпону, одному из
X. Фонтенбло
91
выдающихся дивизионных генералов того времени, которому назначалось вскоре сделаться маршалом.
Какой бы серьезный оборот ни приняли события в Португалии, этой второй армии для поддержки армии Жюно было достаточно. Она получила название Второго наблюдательного корпуса Жиронды, поскольку армия Жюно уже получила название Первого. Обеим армиям недоставало только кавалерии. Наполеон призвал бригаду в 1000 гусар из Компьеня, бригаду в 1200 егерей из Шартра, бригаду в 1500 драгун из Орлеана и бригаду в 1400 кирасир из Тура, что составило в целом 5000 всадников. Этих сил было вполне достаточно для гористых стран, в которых предстояло действовать обеим армиям. Хотя солдаты эти были молоды, Наполеон счел их способными противостоять британским войскам и более чем достаточными для победы над армиями южан, которых он не принимал тогда всерьез.
Итак, всё было готово к захвагу Португалии помимо обещанной Испанией помощи. Лиссабонский двор прислал такой ответ, какого и ждал Наполеон и какой ему был нужен после копенгагенских событий, чтобы приступить к беспощадным действиям. Принц-регент Португалии, зять короля и королевы Испании, как и они, по семейной традиции и по личной склонности питал слабость к Англии. Уведомленный Лимой, своим послом в Париже, и Рейневалем, поверенным в делах Франции в Лиссабоне, о категорических требованиях Наполеона, принц-регент [Жуан VI] условился с британским правительством о том, какой линии поведения он станет придерживаться, чтобы избавить себя от вторжения французской армии и нанести как можно меньший урон интересам Англии. Через лорда Стрэнгфорда он договорился с Каннингом, что для видимости уступит требованию Франции исключить британский флаг и даже, если придется, притворно объявит войну Англии, но откажется принимать меры против английских негоциантов и их собственности. Дав такой ответ, принц-регент надеялся, что Франция им удовлетворится. В случае же отказа Франции, лиссабонский двор был готов скорее пойти на крайние меры, но не на борьбу с французскими войсками (он был неспособен на такое благородное отчаяние), а на бегство за море.
92
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
Династия Браганса, состарившаяся, как и соседствующая династия испанских Бурбонов, погрязшая, как и они, в невежестве, вялости и малодушии, питала отвращение и к веку, в который происходили столь пугающие революции, и к самой земле Европы, служившей их театром. В своей постыдной мизантропии она доходила до желания удалиться в Южную Америку, территорию которой разделяла с Испанией. Льстецы ее вульгарных склонностей непрестанно нахваливали ей богатства ее заморских владений, как расхваливают богачу, которого толкают к разорению, неизвестное ему имение. Они говорили, что не стоит труда защищать от притеснителей Европы скалистый и песчаный клочок португальской земли, тогда как по ту сторону Атлантики ее ждет великолепная империя, почти такая же огромная, как вся эта жалкая Европа, которую не могут поделить меж собой миллионы жадных солдат; империя, богатая золотом, серебром и алмазами, в которой можно обрести покой, не опасаясь никаких врагов. Бежать из Португалии, предоставив англичанам и французам сколько угодно поливать своей кровью ее бесплодные берега, а португальскому народу — заботу самостоятельно защищать его независимость, если он ей еще дорожит, — таковы были постыдные планы, которыми успокаивали свои страхи регент Португалии и его семья. Потому Рейневалю был дан официальный ответ, что отношения с Великобританией, хотя Португалия с трудом сможет обойтись без нее, будут разорваны, что ей будет даже объявлена война, но приказ об аресте английских негоциантов и конфискации их собственности претит порядочности принца-регента.
Наполеон был слишком проницателен, чтоб потерпеть подобную неудачу. Он слишком ясно видел, что ответ согласован с Лондоном, что изгнание англичан будет мнимым и его главная цель, таким образом, достигнута не будет. К тому же он ничего не имел против тайных, но известных ему, планов семьи Браганса удалиться в Бразилию; ибо, к несчастью, после Копенгагенской катастрофы его мысли приняли совсем другой оборот: вторжение в Португалию имело целью уже не окончательное закрытие континентального побережья, а полный захват. Поэтому Наполеон решил захватить Португалию,
X. Фонтенбло
93
договорившись лишь с Испанией и даже использовав ее, дабы ее революционизировать; ибо она ему не нравилась, она стесняла и возмущала его в ее нынешнем состоянии не менее, чем неаполитанский и лиссабонский дворы, которые он уже согнал или собирался согнать с их зашатавшихся тронов. Так было положено начало величайшим ошибкам и несчастьям этого правления. Сердце сжимается при приближении к рассказу об этих мрачных событиях, ибо они стали началом несчастий не только одного из самых необыкновенных и обольстительных людей, но и Франции, увлекаемой вместе с ее героем к ужасающему падению.
Наполеон приказал Рейневалю покинуть Лиссабон, велел вручить Лиме его паспорта, предписал Жюно ускорить движение войск и не слушать никаких предложений, под тем предлогом, что он не должен вмешиваться ни в какие переговоры и единственная его миссия состоит в том, чтобы закрыть Лиссабон для англичан. Приказав безотлагательно и безостановочно двигаться на Лиссабон, Наполеон хотел захватить португальский флот и конфисковать всё имущество англичан как в Лиссабоне, так и в Опорто. В случае бегства лиссабонского двора он хотел успеть захватить как можно больше морского снаряжения и ценностей. В том случае, если двор останется в Португалии, подчинившись требованиям, захват португальского флота и имущества англичан возместят ущерб за невозможность уничтожить дом Браган- са, ибо невозможно будет строго наказать покорившийся и безоружный двор.
Оставалось решить, как распорядиться Португалией в случае, если дом Браганса удалится в Америку. Единолично завладеть ею было недопустимо, даже для победителя, уже учредившего французские департаменты на По и собиравшегося вскоре учредить их на Тибре и Эльбе. Казалось более благоразумным отдать ее одному из принцев дома Бонапартов, еще ожидавшему своей короны; но это означало окончательное устройство Иберийского полуострова, без возможности каких-либо дальнейших комбинаций. Дело в том, что с некоторых пор разумом Наполеона начала овладевать одна роковая мысль. Согнав с трона неаполитанских Бурбонов, он часто думал,
94
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
что однажды нужно будет обойтись точно так же и с Бурбонами испанскими, которые не были столь предприимчивы, чтоб нападать на него открыто, но были столь же враждебны в душе. Наполеон размышлял, сколь опасно оставлять в тылу Бурбонов — даже не для него самого, но для его преемников, которые в преемниках Карла IV встретят, возможно, качества, им самим не присущие. Он раздумывал обо всех низостях, порочности и коварстве мадридского двора (не несчастного Карла IV, но его преступной супруги и ее подлого фаворита), о состоянии этой державы, столь великой при Карле III, располагавшей тогда внушительными финансами и флотом, а ныне не имевшей ни денег, ни флота и оставлявшей в бездействии ресурсы, которые в других руках давно послужили бы, в соединении с ресурсами Франции, подавлению Англии. И тогда Наполеона охватывало негодование за настоящее и страх перед будущим. Он думал, что надо воспользоваться покорностью континента его замыслам, преданным содействием России, неизбежным продолжением войны, на которое обрекала Европу Англия, и той ненавистью, которую она возбудила к себе своим поведением в Дании, чтобы завершить обновление Запада, повсюду заменить Бурбонов Бонапартами, возродить благородную и великодушную испанскую нацию, уснувшую в праздности и невежестве, и вернуть ей ее могущество, а Франции — верную и полезную союзницу вместо союзницы неверной, бесполезной и неприятной.
Эти мысли были верны, справедливы и даже осуществимы, если бы он уже не предпринял на севере больше дел, чем возможно было завершить за несколько правлений, если бы он уже не взялся за учреждение Италии, Германии, Польши! Не самым простым, но самым срочным и самым полезным из всех этих дел, после учреждения Италии, было возрождение Испании. Там хватило бы сотни тысяч солдат из четырехсот тысяч, разбросанных от Рейна до Вислы, и они нашли бы себе там наилучшее применение. Но было слишком рискованно и опасно добавлять к множеству предприятий на севере новое предприятие на юге и браться за него с едва организованными войсками! Но Наполеон так не думал. Он не знал ни одной трудности, какой бы не победил от
X. Фонтенбло
95
Рейна до Немана, от Океана до Адриатики, от Юлианских Альп до Мессинского пролива и берегов Иордана. Он глубоко презирал войска южан, их офицеров и полководцев, ненамного выше ставил английские войска и полагал, что покорить испанцев будет не намного труднее, чем калабрийцев. Сомнения Наполеона вызывали не материальные, а моральные трудности, ибо он никак не мог отыскать допустимый в глазах мира предлог, чтобы обойтись с Карлом IV и его женой так же, как он уже обошелся с Каролиной Неаполитанской и ее мужем. Ведь эта династия не доставляла никакого допустимого для общественного мнения Европы повода к низложению. Как бы ни были велики могущество и слава Наполеона, он не мог, не возмутив мир, однажды заявить: Карл ГУ — слабоумный король, которого обманывает жена и которым вертит фаворит, унижающий и разрушающий Испанию; и я, Наполеон, в силу моего гения и моей миссии, низлагаю его ради возрождения Испании. Такую манеру действия человечество не дозволит никому.
Поэтому Наполеон не мог низложить Карла IV за его глупость и слабость, за прелюбодеяние его жены, за унижение Испании. Ему требовалось найти достаточно основательную претензию, которая сообщила бы ему право вторгнуться к соседу и переменить правящую династию. Ему нужно было предательство, подобное тому, что совершила королева Неаполя, когда после подписания договора о нейтралитете атаковала французскую армию с тыла; или же бойня, как в Вероне, когда Венецианская республика перерезала французских раненых и больных, тогда как сама армия двигалась на Вену. Наполеон мог сослаться лишь на двусмысленную прокламацию, обнародованную накануне Йены и призывавшую испанскую нацию к оружию, прокламацию, которой он притворно не придал значения, хоть она и сопровождалась тайными переговорами с Англией, доказанными впоследствии, но отрицаемыми испанским двором.
Однако Наполеон ожидал, что внутренние распри, возмущавшие Эскориал, доставят ему наконец предлог для вторжения в страну в качестве освободителя, миротворца или, быть может, оскорбленного соседа. Но если у него была общая, систематическая идея касательно
96
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
поставленной цели, он не определял для себя ни дня, ни способа действия. Он удовольствовался бы и простым семейным альянсом между двумя дворами, если бы тот обещал полное возрождение Испании, а в результате такого возрождения — искренний и полезный союз между двумя нациями. Потому Наполеон и не хотел принимать по поводу Португалии никакого окончательного решения, что оно связало бы его в отношении мадридского двора.
В то время при Наполеоне находился опасный советчик — опасный не по причине недостатка здравомыслия, а по причине недостатка любви к правде: то был Талей- ран, который, угадав тайную озабоченность Наполеона, влиял на него самым пагубным образом, беспрестанно увлекая его. Нет для державы льстеца более опасного, нежели впавший в немилость придворный, желающий вернуть благорасположение монарха. Талейран весьма не угодил Наполеону своей готовностью проститься с портфелем министра иностранных дел ради титула великого сановника и теперь старался ему снова понравиться, давая советы, поскольку Наполеон любил советоваться.
Талейран приехал в Фонтенбло. Он видел возобновление войн после событий в Копенгагене, видел, как Франция подталкивает Россию на север и на восток, чтобы иметь возможность самой устремиться на юг и на запад, видел, что португальский вопрос выходит на первый план. И хотя он не был столь гениален, чтобы судить о наилучшем устройстве Европы, он достаточно хорошо знал человеческие страсти, чтобы понять, что Наполеона переполняют смутные, но глубокие думы об Иберийском полуострове. Озаренный догадкой, Талейран перевел разговор на эту тему, и тотчас холодность Наполеона рассеялась, беседа возродилась, и если не доверие, то по крайней мере непринужденность восстановилась. Едва возвратившись с охоты или покинув женское общество, Наполеон уединялся с Талейраном и вел с ним долгие беседы — с воодушевлением, а порой с сумрачной озабоченностью — на тему, очевидно, весьма серьезную, но непонятную и даже необъяснимую, столь великими казались после Тильзита могущество,
X. Фонтенбло
97
процветание и умиротворение Империи! Прохаживаясь по просторным галереям Фонтенбло, то медленно, то с быстротой, соразмерной скорости его мысли, Наполеон подвергал пытке хромого придворного, который едва поспевал за ним, умерщвляя тело, как умерщвлял и душу, льстя гибельной и пагубной страсти гения. Один только Камбасерес, впервые лишенный доверия, которым всегда пользовался, догадывался о теме этих бесед, но не осмеливался, к сожалению, ни прервать их, ни противостоять Талейрану, ибо со временем Наполеон, став с ним более повелительным, хоть и не менее дружелюбным, уже не был столь открыт советам его робкого благоразумия.
Появился в Фонтенбло и другой человек, малоизвестный, редко допускаемый к чести находиться в присутствии Наполеона, но хитрый и ловкий, насколько возможно для секретного агента: то был Искуэрдо, доверенный человек Мануэля Годоя, князя Мира, присланный в Париж, как мы говорили выше, для серьезных переговоров. Он был поверенным в делах не только Испании, но и князя Мира, к которому был весьма привязан и которым весьма высоко ценился, получая самые важные миссии. Он старался, как мог, устроить дела своей страны и своего господина, ибо был добрым испанцем, хоть и преданным фавориту. Наделенный редкой проницательностью и предчувствуя приближение решающей для Испании минуты, этот изощренный и вкрадчивый агент всеми силами старался понять то, что происходило на советах Наполеона.
Хотя мысль об операции в Португалии и пробудила аппетиты мадридского двора, там всё же не без некоторого сожаления относились к возможному отбытию дома Браганса в Бразилию, ибо сами испытывали величайшую тревогу по поводу своих американских колоний с тех пор, как Соединенные Штаты сбросили иго англичан. Учреждение в Бразилии независимого европейского государства заставляло мадридский двор опасаться новых потрясений, которые могли привести к провозглашению независимости Мексики, Перу и Ла Платы. Между тем не было никакой вероятности, чтобы Браганса, спасенные в первый раз Испанией в 1802 году, что стоило
4 - 2446
98
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
последней острова Тринидад, смогли снова спастись в 1807-м. Поэтому следовало примириться с их вольным или невольным удалением в Бразилию. Лучшим, к чему мог стремиться в таком положении мадридский двор, было приобретение Португалии. Но испанцы хорошо чувствовали, что не заслужили такой богатой награды от Наполеона, и подозревали, что покупать ее придется ценой жертв, быть может, даже согласиться на ее раздел. По этому случаю Искуэрдо было поручено добиться одной из провинций Португалии для князя Мира. Этот последний чувствовал, как с каждым днем сгущаются тучи над его головой и при дворе, и в народе, и хотел, если уж придется пасть с высот величия, низвергнуться не в бездну, а в независимое и хорошо охраняемое герцогство. В случае раздела Португалии надлежало также удовлетворить притязания королевы Этрурии, любимой дочери короля и королевы Испании, вдовы принца Парм- ского, матери пятилетнего короля и регентши. Заподозрив, что Наполеон в Италии не оставит владений ни Испании, ни Австрии, его просили отдать королеве Этрурии часть Португалии. Тогда Португалия, разделенная на два вассальных герцогства испанской короны, превратилась бы в испанскую провинцию.
Кроме того, ленивый и вырождающийся мадридский двор лелеял амбициозное желание обрести новый титул для прикрытия собственного ничтожества и желал, чтобы Карл IV именовался королем Испаний и императором Америк. Так мог бы быть удовлетворен каждый при этом опустившемся дворе. Фаворит получил бы герцогство, где мог бы предаваться своим гнусностям; королева — удовольствие богато одарить фаворита и любимую дочь; а король — утеху для его глупого тщеславия.
Добиться в Фонтенбло одобрения всех этих пожеланий и поручили Искуэрдо. Доставленный им план расчленения Португалии более всего подходил целям Наполеона, разве что с некоторыми небольшими поправками. Наполеон был полон решимости очистить Италию от иностранных государей и после изгнания австрийцев стремился удалить из нее и испанцев, хоть и неопасных, но неудобных. Так что догадка о том, что он попытается вернуть себе Этрурию в обмен на часть Португалии,
X. Фонтенбло
99
оказалась верной. Но он полагал чрезмерным платить королеве Этрурии за Тоскану половиной Португалии, а фавориту за его преданность — другой половиной. Утром 23 октября, не утруждаясь объяснениями с теми, кому ему надлежало лишь выразить свою волю, Наполеон продиктовал Шампаньи ноту с бесповоротным решением. Королеве Этрурии Марии-Луизе, для ее сына, он предоставлял землю на реке Дуэро с 800 тысячами населения и со столицей в Опорто. Землю эту надлежало именовать королевством Северной Лузитании. На другом конце Португалии, на юге, он предоставлял князю Мира землю с 400 тысячами населения, заключавшую провинции Алгарви и Алентежу и именуемую княжеством Алгарв- ским. Население двух этих маленьких государств равнялось населению Тосканы, составлявшему тогда 1200 тысяч человек. Наполеон был не настолько доволен Испанией, чтобы давать ей больше, чем у нее забирал. Середину Португалии, то есть Лиссабон, Тахо, верховья Дуэро, называемые португальской Эстремадурой, Бейра и Трас- ос-Монтес, заключавшие население в 2 миллиона, он оставлял себе, чтобы распорядиться ими по заключении мира. Такое временное устройство ему подходило наилучшим образом, ибо оставляло место дальнейшим комбинациям. Новые португальские княжества становились вассальными государствами испанской короны, а бедный король Карл IV именовался, согласно его желанию, королем Испаний и императором Америк и, подобно Наполеону, носил двойной титул Императорского и Королевского Величества.
Помимо этого, Наполеон требовал, чтобы Испания присоединила к французским войскам дивизию в 10 тысяч человек для захвата провинции Опорто, дивизию в 10-11 тысяч для поддержки движения французов на Лиссабон и дивизию в 6 тысяч для оккупации Алгарви. Договорились, что французскими и союзническими войскахми будет командовать генерал Жюно.
Распорядившись Португалией таким образом, Наполеон получал обратно Этрурию, необходимую для обустройства Италии, швырял изрядную приманку притязаниям князя Мира, откладывал окончательное решение
100
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
в отношении Иберийского полуострова и даже оставлял открытым вопрос выдворения Браганса в Америку.
Договор о временном разделе Португалии был составлен согласно записке Наполеона, продиктованной Шампаньи, и подписан Искуэрдо со стороны Испании и гофмаршалом Дюроком со стороны Франции в Фонтенбло 27 октября. Договор этот приобрел, под названием договора Фонтенбло, печальную известность, ибо стал первым актом вторжения на Иберийский полуостров.
Едва подписи были поставлены, как генералу Жюно, чьи войска, вступившие 17-го в Испанию, уже дошли до Саламанки, был отправлен приказ двигаться на Тахо через Алькантару и следовать ее правым берегом, в то время как генерал Солано будет следовать с 10 тысячами испанцев ее левым берегом. Жюно настоятельно рекомендовалось отсылать в Париж всех португальских эмиссаров, которые будут выходить ему навстречу, говоря, что у него нет полномочий вести переговоры и он получил приказ двигаться на Лиссабон как друг, если не встретит сопротивления, или как завоеватель, если сопротивление будет ему оказано.
За внимание к излияниям Наполеона об Испании Талейран получил то, чего желал, а именно род верховенства в департаменте иностранных дел. Побежденный его ловкостью, Наполеон постановил, что великий вице- электор заменит в исполнении всех обязанностей не только великого электора, который находился в Неаполе, но и государственного канцлера, который правил в Милане. Талейран оказался, таким образом, одновременно сановником и министром, к чему всегда стремился и чего никогда не хотел Наполеон. Но в эту решающую и роковую минуту благоразумие удалилось и уступило место попустительству, куда более опасному у Талейрана, чем у кого-либо иного, ибо у него оно облекалось в формы здравомыслия.
Наполеон планировал отбыть в Италию тотчас после прибытия Толстого, ибо он не посещал своей любимой страны с 1805 года. Но внезапно, в минуту отбытия, известия из Мадрида остановили его и вынудили отложить отъезд. Известия, с некоторого времени начавшие делаться всё серьезнее, были самого странного и неожиданного свойства. Они возвещали, что 27 октября, в самый
X. Фонтенбло
101
день подписания договора Фонтенбло, наследный принц Астурийский был арестован в Эскориале и помещен под арест в собственных покоях; что его бумаги конфискованы, в них найдены доказательства заговора против трона и принц теперь будет подвержен уголовному преследованию. Вскоре после этого письмо от 29 октября, подписанное самим Карлом IV, уведомило Наполеона о том, что старший сын короля, совращенный злодеями, составил двойной план покушения на жизнь матери и на корону отца. Несчастный король добавлял, что подобное покушение должно быть наказано и его подстрекатели разыскиваются; но что принц, будь он автор или сообщник столь отвратительных планов, уже не может быть допущен к правлению и теперь один из его братьев, более достойный верховного титула, заменит его при отцовском дворе и на троне.
Судебное преследование наследника короны и изменение порядка наследования трона были событиями огромной важности, они неизбежно должны были взволновать Наполеона, весьма озабоченного делами Испании, и не позволяли ему более отстраняться от испанских проблем. Призыв к его дружбе и советам, возвещая об ужасном и весьма позорном семейном несчастье, если всё описанное было правдой, вынуждал его проявить пристальное внимание к происходящему и даже вмешаться, чтобы справиться с последствиями. Более того, в то же самое время пришло письмо и от принца Астурийского, который также взывал к покровительству Наполеона и хотел стать не только его протеже, но и родственником, чуть ли не приемным сыном, получив руку одной из французских принцесс. Так несчастные Бурбоны — и отец, и сын — сами призывали и почти вынуждали вмешаться в их дела грозного победителя, и без того питавшего сильное отвращение к их немощи и слишком склонного прогнать их с трона, на котором они были не только бесполезны, но и опасны для общего дела Франции и Испании.
Чтобы объяснить эти странные обстоятельства, следует оглянуться назад и узнать, что происходило в последний год при испанском дворе. Испания представляла
102
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
самые уродливые формы разложения во всей Европе: вырождающийся двор, над которым властвовал наглый фаворит, узурпировавший королевскую власть благодаря страсти бесстыдной королевы; честный и благонамеренный король Карл IV, не способный, однако, ни на какой труд, кроме охоты и почитавший даром небес возможность переложить управление страной на кого-нибудь другого; его развратная, словно византийская принцесса, жена, покорная бывшему гвардейцу, ныне князю Мира, преданная ему сердцем и отдававшаяся вульгарным любовникам, которых он сам ей выбирал; пустой, легкомысленный, ленивый, невежественный, плутоватый и трусливый князь Мира, не обладавший лишь одним пороком — жестокостью, всегда подчинявший себе своего господина тем, что брал на себя труд принимать за него вялые и капризные решения, которых хватало для мизерной активности опустившегося правительства, — все они довели Испанию до неописуемого состояния. Ни финансов, ни флота, ни армии, ни политики, ни власти над готовыми взбунтоваться колониями, ни уважения со стороны возмущенной нации, ни отношений с Европой, пренебрегавшей трусливым, коварным и безвольным двором, ни даже поддержки Франции, ибо презрение заставило Наполеона считать всё дозволенным в отношении державы, дошедшей до такого падения. Такова была Испания в октябре 1807 года.
С той поры как испанская монархия оказалась запертой между Пиренеями и окружавшими ее морями и могла не опасаться ни Нидерландов, ни Италии, ее главные интересы сосредоточились в морском флоте, включая управление колониями и собственными арсеналами. В колониях не было ни солдат, ни ружей для вооружения колонистов за неимением солдат. Состоявший при Карле III из 76 кораблей и 51 фрегата, флот располагал только 33 кораблями и 20 фрегатами при Карле IV. Восемь кораблей из их числа не подлежали ремонту. Оставалось 25, в том числе пять трехдечных, хорошо построенных и весьма красивых; одиннадцать 74-пушечных, посредственных или дурных; девять 54- и 64-пушечных, большей частью обветшалых и устаревшей модели. Половина фрегатов нуждалась в срочном ремонте. Только
X. Фонтенбло
103
шесть кораблей из всего этого арсенала были готовы к отплытию, но с запасом продовольствия не более чем на три месяца, неполными экипажами и настолько загрязненной подводной частью, что полноценное управление кораблями делалось невозможным. Эти шесть кораблей находились в Картахене, оснащенные и снаряженные уже три года как и поднимавшие якоря, только чтобы выйти из порта и тотчас вернуться.
Ни в Кадисе, ни в Ферроле не было ни одного корабля, способного выйти в открытое море. В Кадисе, правда, имелось шесть оснащенных кораблей, но лишенных запасов продовольствия и экипажей. Матросов было достаточно, но, поскольку им нечем было платить, их не решались нанимать и оставляли бездеятельными в портах. Немногие из тех, кого нанимали, использовались не на эскадре, а плавали на канонерских шлюпах между Альхесирасом и Кадисом для защиты каботажа. Таким образом, весь испанский флот в рабочем состоянии сводился к шести оснащенным и снаряженным кораблям в Картахене и шести оснащенным, но не снаряженным кораблям в Кадисе. Из двадцати фрегатов оснащены были лишь четыре, и еще шесть можно было оснастить. Будущее виделось столь же печальным, как настоящее, ибо во всей Испании строилось лишь два корабля, так давно поставленных на верфи, что не верилось, что когда-нибудь они будут достроены.
В Ферроле, Кадисе и Картахене недоставало дерева, железа, меди и пеньки. Великолепные арсеналы, построенные при прежних правлениях и достойные испанского величия как своими размерами, так и способностью удовлетворить все нужды могучего флота, пребывали в запустении. Порты зарастали илом. Прекрасная внутренняя гавань Картахены заполнялась песком и нечистотами. Многочисленные каналы, через которые порт Кадиса сообщался с богатыми равнинами Андалусии, зарастали тиной и обломками судов. Один из двух складов арсенала Кадиса, девять лет назад уничтоженный пожаром, так и не был восстановлен. Канатное производство в Кадисе и Картахене было некогда лучшим в Европе, теперь же не находилось и нескольких квинталов пеньки, чтобы занять рабочих. Между тем Севилья, Гренада, Валенсия
104
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
настойчиво призывали закупить у них пеньку, не находившую сбыта. Буки и дубы Старой Кастилии, Бискайи, Астурии и Сьерра-де-Ронда, прекрасные сосны Андалусии, Мурсии и Каталонии, поваленные на землю, гнили за неимением транспорта для доставки к верфям, где должны были использоваться.
Однако сырья недоставало не только потому, что его не покупали, но и потому, что его продавали. Под предлогом избавления от ненужного хлама администрация порта Картахены, чтобы раздобыть денег и выплатить несколько жалований, распродала самое ценное сырье, главным образом металл. Управление Картахены, обязанное снабжать эскадру, не находило продовольствия, потому что задолжало 13 миллионов реалов поставщикам. Рабочие разбегались, не из предательства, но из нужды. В Картахене оставалось не более 700 рабочих из 5 тысяч. Одни умерли от эпидемий, опустошивших побережья Испании несколькими годами ранее, другие бежали в Гибралтар на службу к англичанам. Матросы рассеялись внутри страны и за границей. Некоторым из них задолжали плату за двадцать семь месяцев. Небольшие ресурсы, которые еще оставались, уходили на жалованье огромному Главному штабу, которого хватило бы на несколько больших флотов. Штаб включал в себя одного главного адмирала, двух адмиралов, 29 вице-адмиралов, 63 контр-адмирала, 80 капитанов кораблей, 134 капитана фрегатов, 12 интендантов, 6 казначеев, 11 комиссаров-распоря- дителей и 74 начальника финансовой части, которые управляли морскими силами, сведенными к 33 кораблям и 20 фрегатам; при этом оснащены и снаряжены были только 6 кораблей и 4 фрегата!
Вот до чего дошел флот одной из самых великих наций мореплавателей земного шара, нации островной, такой же, как англичане, но обладавшей куда лучшими портами, чем они, деревом, которого не было у них, сырьем всякого рода и, наконец, множеством умелых рабочих, доблестных матросов и офицеров, способных, как Гравина, на героическую смерть!
Приведенные нами факты едва ли были известны в Мадриде. Правительство знало только то, что флот находится в небрежении. Оно это знало, и даже этого
X. Фонтенбло
105
хотело. Флот казался второстепенным делом нации, которой нужно было защищать Флориду, Мексику, Перу, Колумбию, Ла Плату и Филиппины! Затея бороться с Англией казалось химерической, притом что коалиция Франции и Испании располагала такими портами как Копенгаген, Тексель, Антверпен, Флиссинген, Шербур, Брест, Рошфор, Ферроль, Лиссабон, Кадис, Картахена, Тулон, Генуя, Таранто, Венеция и могла вывести из них 120 линейных кораблей! Князь Мира, который один составлял всё правительство, порой и сам недостойно насмехался над испанским флотом. Вместо того чтобы оплакивать Трафальгар, он над ним посмеялся! И всё потому, что в душе Годой ненавидел свою докучливую союзницу Францию, вечно упрекавшую его в преступном бездействии, и предпочитал Англию, которая позволяла ему надеяться — если он предаст дело морских наций — на покой, столь удобный его малодушию. Поэтому, пренебрегая морским флотом, он выказывал великую заботу о сухопутной армии, средству противостояния Франции. Князь Мира любил похвалиться своими гренадерами, драгунами и гусарами! Вот какова была, однако, его армия, предмет его любви.
Испанская армия насчитывала 58 тысяч пехотинцев и артиллеристов, примерно 15 тысяч кавалеристов, 6 тысяч королевских гвардейцев, 11 тысяч швейцарцев, 2 тысячи ирландцев и, наконец, 28 тысяч солдат провинциальных милиций, в целом — около 120 тысяч человек, представлявших не более 60 тысяч боеспособных солдат. За вычетом 14 тысяч человек, отправленных на север Германии, для экспедиции в Португалию оставалось не более 15-16 тысяч человек из тех 26 тысяч, что были обещаны договором Фонтенбло. В гарнизоне города Сеуты вместо 6 тысяч, предписанных уставом и обычаем, оставалось только 3 тысячи. В знаменитом лагере Сан-Роке перед Гибралтаром насчитывалось не более 8-9 тысяч человек. Остальная армия, рассеянная по провинциям, несла полицейскую службу, ибо в Испании тогда не существовало жандармерии. Сосредоточение армии было невозможно, поскольку 14 тысяч человек, посланные в Германию, и 16 тысяч, посылаемые в Португалию, почти полностью исчерпали свободную часть регулярных войск. К тому же
106
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
все эти солдаты, дурно одетые, голодные, плохо оплачиваемые, лишенные воинского и соревновательного духа, необученные, были лишь телом без души. Как и во флоте, почти все ресурсы армии пожирал Главный штаб. В нем состояли: 1 генералиссимус, 5 капитан-генералов, 87 генерал-лейтенантов, 127 бригадных генералов, 252 бригадира и не менее двух тысяч полковников. Вот что оставалось от устрашающих орд, приводивших в трепет Европу в пятнадцатом и шестнадцатом веках!
Состояние финансов, которые вместе с сухопутными и морскими армиями составляют могущество государства, отвечало положению армий и объясняло его. Долги по срочным и годовым займам Голландии, Банку, населению, крупным фермам составляли 114 миллионов, задолженности по денежному содержанию и жалованьям — 111 миллионов, в королевских векселях (бумажные деньги, терявшие 50%) — 1 миллиард 33 миллиона, что состав- лото в целом долг в 1 миллиард 258 миллионов, который можно было квалифицировать как неотложный. Промышленность, давно пришедшая в упадок, не производила более прекрасных шелков и сукон, несмотря на шелковицы Андалусии и великолепные стада овец испанской породы. Несколько фабрик хлопкового полотна в Каталонии представляли не реальную промышленность, а скорее возможность приписать испанское происхождение английской хлопчатобумажной ткани. Торговля почти полностью сводилась к подпольному обмену пиастров, чей вывоз был запрещен, на английские товары, чей ввоз был запрещен равным образом, и к ввозу (разрешенному) некоторых французских предметов роскоши. Снабжение колоний и флота, которое только и поддерживало еще остаточную активность в портах Испании, остановилось с началом войны. Сельское хозяйство, отсталое по способам ведения из-за жаркого климата и почти абсолютного недостатка воды, не менялось на протяжении веков. Народ был беден, буржуазия разорена, знать обременена долгами, и даже духовенство, хоть и богато наделенное и само по себе более многочисленное, чем армия и флот, страдало от взимания седьмой части своего имущества римским двором.
X. Фонтенбло
107
Но под этой повсеместной нищетой скрывалась сильная и гордая нация, не забывающая о былом величии, утратившая привычку к боям, но способная на самую отважную преданность; невежественная, фанатичная, ненавидящая другие нации; тем не менее осведомленная, что по другую сторону Пиренеев происходят полезные реформы и свершаются великие дела; желающая и одновременно страшащаяся просвещения из-за границы; словом, исполненная противоречий, недостатков, благородных и привлекательных качеств, тоскующая от вековой праздности, доведенная до отчаяния своим унижением, возмущенная зрелищем, при котором присутствовала!
И вот перед лицом этой нации, готовой потерять терпение, продолжал свои бесчинства несуразный фаворит, властитель лени своего государя и пороков государыни. В стране, владевшей Мексикой и Перу, не хватало наличных денег, а снедаемый смутными предчувствиями Мануэль Годой копил в своем дворце золото и серебро, ибо свободно распоряжался всеми ресурсами казначейства. Правда, слухи сильно преувеличивали его запасы, ибо поговаривали о сотнях миллионов, собранных во дворце.
Несчастный испанский народ, не желая отдавать сердце наглому фавориту, греховной королеве и глупому королю, отдал его наследнику короны, принцу Астурийскому, впоследствии Фердинанду VII, который был немногим более своих родителей достоин любви великого народа. Двадцатитрехлетний принц был вдовцом принцессы Неаполитанской, умершей, по слухам, от яда, преподнесенного ей ненавистью королевы и фаворита, что было неправдой, но почиталось за правду всей Испанией. Фердинанд верил, по недалекости ума и сердца, что лишился любимой женщины из-за преступной матери и влиявшего на нее фаворита-прелюбодея. Принц был неуклюж, слаб и лжив; но увлеченная нация, желавшая любить хотя бы одного из своих властителей и надеяться на лучшее будущее, принимала его неуклюжесть за скромность, его дикую тоску — за горе добродетельного сына, а упрямство — за твердость. Веря слухам о его
108
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
противодействии князю Мира, все приписывали ему самые благородные добродетели.
В 1807 году вдруг разнеслась весть, что здоровье короля быстро клонится к упадку и конец его близок. Честный и слепой король не подозревал о низостях, бесчестивших его правление при его попустительстве. Наделенный, однако, некоторым здравомыслием, он хорошо видел несчастья вокруг себя. Он винил обстоятельства и пребывал в убеждении, что без князя Мира всё было бы еще хуже. Он был печален и болен. Считали, что близка его кончина. Не желая ему зла, нация видела в его смерти окончание унижений, принц Астурийский — окончание рабства, королева и Годой — окончание их власти. Для двух последних это значило не просто окончание узурпированной власти, а катастрофу, ибо они догадывались, что принц Астурийский будет мстить за себя. Они только и думали о том, как предупредить последствия смерти короля, которой ожидали много раньше, чем она в действительности случилась. Князь Мира уже сделался генералиссимусом всех испанских войск. Он решил (и королева с готовностью согласилась с его решением) придать себе новые полномочия, дабы постепенно сосредоточить в своих руках все королевские права и удалить Фердинанда от трона. Он хотел объявить его неспособным править страной, переложить корону на более юную голову, что сделало бы необходимым регентство, и присвоить таковое регентство самому себе, что продлило бы власть, которую он не выпускал из рук уже столько лет. Короля убедили в том, что армия благоденствует благодаря Мануэлю Годою, но флот бедствует, и ему также надобно испытать на себе влияние гения, который поддерживает испанскую монархию. Карл IV принял это предложение с радостью, какую всегда испытывал, передавая свою власть Годою, и королевским декретом пожаловал ему звание великого адмирала. К званию, которое вручало князю Мира командование всеми морскими силами, в дополнение к командованию силами сухопутными, добавили титул светлейшего высочества. Для содействия князю образовали адмиралтейский совет, состоявший из его ставленников, и, несмотря на бедственное положение государства, было решено
X. Фонтенбло
109
возвести для него адмиралтейский дворец в самом прекрасном квартале Мадрида. Так, все благодеяния князя свелись к новым расходам, способным только ухудшить и без того бедственное положение флота.
Мало было отдать в руки князя Мира командование всеми войсками монархии, его захотели сделать распорядителем дворца и в некотором роде особы короля. Тому внушили, что бесчувственный сын, не питающий привязанности к родителям из-за пагубного влияния Неаполитанского дома, с каждым днем становится всё опаснее; что любимый Мануэль должен простереть могущественную руку и над королевским жилищем, дабы охранить его от опасности. Вследствие чего князя назначили генерал-полковником королевского военного дома, и с этой минуты он распоряжался в самом дворце и командовал королевской гвардией.
Этой мерой Годой не ограничился. Он сделал своего брата испанским грандом и назначил его полковником испанской гвардии. Наконец, он набрал для самого себя гвардию из королевских карабинеров. Приняв эти меры предосторожности, он прощупал одного за другим членов Совета Кастилии, которыми хотел располагать, дабы подготовить их к перемене порядка наследования трона. Советы Кастилии и Индий умеряли абсолютную власть королей Испании, как парламенты умеряют власть королей Франции. Никакое серьезное государственное дело не решалось без учета мнения этих двух органов. Князь Мира, введя в них множество своих приверженцев, хотел быть уверенным в их содействии. Но при всей их закрепощенное™ члены Совета не выказали склонности согласиться на перемену порядка наследования трона. Тем не менее их продолжали тайно уговаривать, равно как и командиров полков. И тем и другим говорили, что принц Астурийский одновременно неспособен и зол и что после смерти короля небезопасно для монархии оказаться в столь неумелых и злотворных руках.
Князь Мира распространил свои интриги далеко за пределы испанского двора. Хоть он и ненавидел Францию за ее надоедливые и суровые советы, но знал, что сила за ней и что планы, с которыми он связывал свое спасение, останутся химерой без поддержки Наполеона.
по
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
Потому он стремился обрести эту поддержку посредством тысячи низостей. Составив ложное представление об императорском дворе по образу и подобию испанского двора, он решил приобрести себе там сторонников и, вообразив, что Мюрат главный человек в армии и пользуется большим влиянием на Наполеона, задумал его покорить. Он завязал с ним тайную переписку, подкрепляя ее подарками, а именно посылкой великолепных лошадей. Неосторожный Мюрат, сочтя полезным, в свою очередь, завязывать отношения везде, где могли освободиться короны, поспешил не упустить возможности завести на Иберийском полуострове столь могущественного друга, как князь Мира. Португальская корона, которая должна была вскоре освободиться, занимала не последнее место в его расчетах.
Слухи о тайных интригах князя Мира с целью перемены порядка наследования трона просочились в Мадрид. Встревоженный принц Астурийский открылся своим друзьям, на которых мог, по его мнению, положиться. Главными из них были герцог де Сан-Карлос, гофмаршал дома короля, весьма честный человек; герцог дель Ин- фантадо, величайший испанский вельможа, пользующийся всеобщим уважением; и, наконец, каноник Эскоикис, научивший принца тому немногому, что тот знал, и в ту пору удалившийся в Толедо, где был членом архиепископского капитула. Этот просвещенный человек, весьма сведущий в литературе и несведущий в политике, нежно любящий своего ученика и любимый им, огорчился положением, до которого тот был низведен, и решился помочь ему любыми средствами. При всей своей благонамеренности он оказался чувствителен, однако, к возможной перспективе сделаться однажды другом и исповедником короля Испании.
Фердинанд тайно призвал каноника Эскоикиса в Мадрид. Когда каноник прибыл из Толедо, было решено, что у принца есть только одно средство защититься от великой опасности, ему угрожавшей, — воззвать к покровительству Наполеона и, дабы обеспечить его себе наиболее полным образом, просить его женить принца на принцессе из семьи Бонапарт. В подобном альянсе каноник Эскоикис видел два преимущества: обретение
X. Фонтенбло
111
принцем всемогущего покровителя и достижение вероятной цели самого Наполеона, который был не прочь, по его мнению, связать Испанию со своей династией тесными и прочными узами. Его совет был принят Фердинандом, хоть и не пришелся ему по вкусу. Молодой принц питал в душе не лучшие испанские страсти, в частности, непримиримую ненависть к иностранцам, а особенно к Французской революции и Наполеону. Однако, доверившись канонику, он решил действовать сообразно полученному совету.
Но если князь Мира располагал средствами устанавливать с французским двором связи любого рода, то принц Астурийский, сосланный под неусыпный надзор в Эскориал, не имел никаких возможностей донести до Наполеона свои мысли и желания. Он и его окружение задумали обратиться к французскому послу Богарне.
Богарне, брат первого мужа Жозефины, заменил в 1806 году в Мадриде генерала Бернонвиля. Это был посредственный, неуклюжий и скаредный человек, совершенно не пригодный для исправляемой им должности, но всё же наделенный некоторым здравомыслием и абсолютной честностью. Со всем этим он соединял довольно смешную чванливость, внушенную ему его положением, ибо он приходился деверем своей государыне. Его заносчивость, честность и неуклюжесть никак не вязались с коварными плутнями и легкомыслием фаворита, и Богарне не питал к князю Мира ни любви, ни уважения. Он посылал Наполеону донесения сообразные тому, что чувствовал, поэтому в Мадриде его считали врагом великого адмирала и поэтому доверенные лица Фердинанда решили к нему обратиться.
Каноник Эскоикис просил представить его послу под тем предлогом, что он желал подарить ему поэму собственного сочинения о покорении Мексики. Постепенно ему удалось установить с послом Франции более тесные отношения, он полностью ему открылся и рассказал о положении принца, опасностях, ему грозивших, его стремлениях и желании получить жену из рук Наполеона. Богарне отправил в Париж таинственную депешу, в которой сообщал, что некий невинный сын, страдая от
112
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
жестокого обращения отца и матери, взывает к покровительству Наполеона. Наполеон, раздраженный этой смехотворной таинственностью, приказал Богарне быть более вразумительном и ясным. Тот послушался и в тайной корреспонденции рассказал все подробности происходящего. Ему отвечали, что надобно всё выслушивать, ничего не обещать, выказывая благожелательный интерес к злоключениям принца, а на просьбу о браке отвечать, что предложение слишком туманно, чтобы приниматься всерьез, и потому не может повлечь ни согласия, ни отказа.
В июле 1807 года Фердинанд решился, наконец, передать через каноника Эскоикиса письма для посла и самого Наполеона, в которых, сетуя на свои несчастья и грозившие ему опасности, открыто просил покровительства Франции и руки одной из принцесс дома Бонапартов. Датированные 11 октября письма были отправлены лишь 20-го, когда Богарне нашел надежного курьера, и доставлены 27-28 октября, в ту самую минуту, когда до Парижа дошли и другие не менее важные известия, о которых мы сейчас расскажем.
Обратившись к Наполеону и не зная, станет ли французское вмешательство достаточно быстрым и действенным, Фердинанд пожелал принять и собственные меры предосторожности. Заручившись поддержкой друзей, он задумал совершить демарш в отношении отца, попытаться открыть ему глаза, рассказать о преступлениях князя Мира, сообщничестве королевы и если не о прелюбодеянии ее с фаворитом, то по крайней мере о ее гнусной покорности воле этого властителя королевского дома. Фердинанд собирался вручить королю записку со всеми этими откровениями, с просьбой вернуть ее после ознакомления, ибо ее обнаружение порождало угрозу его жизни. Черновик записки принадлежал руке каноника Эскоикиса. Помимо этого, на случай внезапной кончины короля, авторы плана задумали предоставить герцогу Инфантадо заранее подписанные Фердинандом полномочия, в силу которых герцог получал военное командование Мадридом и Новой Кастилией и был в состоянии, при необходимости, оказать вооруженное сопротивление князю Мира. Таковы были средства, задуманные тайным
X. Фонтенбло
113
кружком принца для предупреждения подлинной или мнимой узурпации трона.
Кто-то из надзиравших за Фердинандом, то ли получив тайное признание принца, то ли нескромно заглянув в его бумаги, открыл всё королеве. Когда она узнала все подробности, Марию-Луизу охватил сильнейший гнев. Князя Мира не было в ту минуту в Эскориале, удаленном от Мадрида на двенадцать лье. Его вызвали, и он покинул свой дворец через потайную дверь, пожелав в подобных обстоятельствах не афишировать свое отсутствие в Эскориале, дабы устранить мысль, что он может быть подстрекателем готовящихся событий. Королева постаралась убедить короля, что речь идет не менее чем об обширном заговоре против его трона и жизни, что нужно действовать без промедления, не бояться огласки, ставшей даже необходимой, внезапно ворваться в покои принца и завладеть его бумагами, прежде чем он успеет их уничтожить. Слабый Карл IV, не способный сообразить, на какой путь встает в результате подобного демарша, согласился на всё, чего от него требовали, и в тот же вечер, 27 октября, день подписания договора Фонтенбло, позволил вторгнуться в жилище сына и конфисковать его бумаги.
Молодой принц, не обладавший, кроме некоторой проницательности, ни умом, ни смелостью, был потрясен и без сопротивления отдал все, что у него было. Бумаги доставили королеве, которая пожелала лично изучить их. К несчастью, среди бумаг имелись и шифр для тайной переписки, и приказ, назначавший герцога Инфантадо комендантом Новой Кастилии, с пустым местом для даты, дабы вписать ее после кончины короля. Этих последних улик королеве было довольно, чтобы вообразить самое худшее, обмануть несчастного Карла IV и обмануться самой. Она поверила, что это доказательства заговора с целью низложения ее с супругом и даже угроза их жизням. Представление этих улик бедному Карлу IV исполнило волнением и его. Он пролил слезы боли о сыне, которого еще любил, ибо был весьма удручен, обнаружив его виновность; затем возблагодарил небо, спасшее от столь великой опасности его жизнь, трон, жену и друга Мануэля. Было решено без промедления
114
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
арестовать принца и его сообщников, а затем объявить министрам об открывшихся обстоятельствах и королевском решении судить виновных.
Годой был отослан в Мадрид, чтобы все думали, что он его и не покидал и непричастен к трагическим событиям в Эскориале. Король пришел к Фердинанду, потребовал у сына меч и объявил его узником в его собственных покоях. Затем были разосланы курьеры с приказами об аресте мнимых сообщников принца. Министрам и членам Совета было объявлено обо всех решениях.
После подобного скандала не было возможности скрывать печальные события, разыгравшиеся в Эскориале, от испанского народа. Королева и фаворит потребовали акта обнародования, и в стране, где таковые совершались лишь по поводу величайших событий, таких как рождение или кончина короля, объявление войны или подписание мира, всем властям был разослан королевский декрет о раскрытии заговора и аресте принца и его сообщников.
При этом дворе — где не решались ничего предпринять, не доложив прежде в Париж, где искали у Наполеона поддержки в своем несчастье, своей неспособности и своем преступлении, — невозможно было предаться столь плачевным нелепостям, не написав ему. Вследствие чего, прямо накануне обнародования упомянутого акта, несчастному Карлу IV продиктовали письмо к Наполеону, исполненное смехотворного страдания и лишенное всякого достоинства, где он сообщал о том, что сын его предал, и объявлял о своей воле переменить порядок наследования трона.
Как мы знаем, письмо от 11 октября, в котором Фердинанд просил у Наполеона покровительства и жену, тот получил лишь 28-го. А 5, 6 и 7 ноября пришли письма от посла и Карла ГУ, уведомлявшие о шумном скандале, потрясшем Эскориал. Теперь Наполеон был невольно принужден вмешаться в испанские дела много раньше, чем собирался и желал. С некоторых пор он думал, что опасно оставлять Бурбонов на троне, столь высоком и столь близком, что следует отказаться от мысли добиться от Испании каких-либо полезных услуг, пока она остается в руках выродившейся династии. Он
X. Фонтенбло
115
не мог найти предлог, чтобы поразить рабов, простершихся у его ног и ненавидевших его, желавших его предать, уже пытавшихся однажды это сделать, а затем униженно отрекшихся от своего предательства. Однако сын, обратившийся к нему с просьбой, и отец, выдававший сына за преступника, предоставляли ему случай незамедлительно вмешаться в испанские дела. Всё еще полный тревог и сомнений в том, что он собирался предпринять, Наполеон отдал поспешные приказы, свидетельствующие о весьма перевозбужденной воле.
До сих пор предписанные им движения войск имели целью лишь Португалию. Но с этой минуты приготовления обрели размах и ускорение, уже не оставлявшие сомнений относительно их цели. Две французские армии, одна из которых уже вступила в Испанию, а другая направлялась к Байонне, насчитывали около 50 тысяч человек. В случае серьезных событий на Иберийском полуострове их было недостаточно, ибо только вторая могла быть использована в Испании. Наполеон ускорил ее движение к Байонне, приказал генералу Дюпону тотчас возглавить ее и решил собрать третью армию в 34 тысячи человек, которую назвал Корпусом наблюдения за океанским побережьем, назначив ее командующим маршала Монсея, некогда воевавшего в Испании. Корпус генерала Дюпона, или Второй корпус Жиронды, вместе с корпусом маршала Монсея, составляли 60 тысяч человек. Наконец, поскольку известия из Мадрида делались с каждым днем всё тревожнее, Наполеон приказал, как он уже делал не раз, устроить перевалочные пункты на пути из Меца, Нанси и Седана в Бордо для перевозки войск. Дабы вселить в них готовность перенести усталость, а также скрыть свою цель, он повелел сказать солдатам, что их перебрасывают на помощь их братьям в Португалии, которой угрожает высадка англичан.
Одновременно с переброской новобранцев к Испании Наполеон вывел из Германии к Рейну своих ветеранов. Страны по ту сторону Вислы были оставлены. Маршал Даву, возглавлявший первое генерал-губернаторство в Польше, на другом берегу Вислы, отошел на территорию между Вислой и Одером, заняв Торн, Варшаву и Познань и поставив кавалерию на Одере. Польша получила
116
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
значительное облегчение. Маршал Сульт, возглавлявший второе генерал-губернаторство, оставил Старую Пруссию и передвинулся к прусско-шведской Померании, оставив кавалерию на острове Ногат. На правом берегу Вислы остались в Данциге гренадеры Удино. Первый корпус, перешедший под командование Виктора, остался с тяжелой кавалерией в Берлине, на берегах Эльбы. Мортье, с пятым и шестым корпусами и двумя драгунскими дивизиями, остался в Верхней и Нижней Силезии. Бер- надотт, контролировавший берега Балтики после взятия Штральзунда и роспуска корпуса Брюна, занял Любек с дивизией Дюпа, Люнебург с дивизией Буде, Гамбург с испанцами, а Бремен с голландцами. Кавалерия, остававшаяся вне этих губернаторств, была отправлена в Ганновер. Баварцы, вюртембержцы, баденцы, гессенцы и итальянцы получили разрешение вернуться домой. Тяжелая осадная артиллерия, запасы одежды, башмаков, оружия, изготовленные в Польше и Германии, были отправлены в Магдебург. Двенадцать тысяч человек Императорской гвардии ускорили движение к Парижу.
Даже без поляков и саксонцев, оставшихся в Польше, баварцев, вюртембержцев, баденцев, гессенцев, итальянцев, направившихся в свои страны, но не отпущенных и готовых вернуться по первому зову, Великая армия на Севере насчитывала еще около 300 тысяч человек. В целом Наполеон располагал в то время 800 тысячами человек французских войск и не менее чем 150 тысячами союзных войск — устрашающей колоссальной силой, особенно если вспомнить, что Великая армия состояла в основном из испытанных солдат под командой опытнейших и искусных офицеров!
Придвинув старые войска к Рейну, а новые выдвинув к Пиренеям, Наполеон с жадным любопытством и нетерпением ожидал вестей из Мадрида, которые должны были, как он думал, сыпаться одна за другой ввиду такого события, как арест наследного принца короны. Не принимая никакого решения, ожидая события, наиболее сообразного его желаниям, не доверяя уму Богарне, хоть и всецело доверяя его честности, Наполеон предписал ему лишь наблюдать за всем и со всей возможной
X. Фонтенбло
117
быстротой сообщать обо всем в Париж. Но события разворачивались не так стремительно, как поначалу хотелось верить.
Принц Астурийский, вовлеченный в заговор, не преступный, разумеется, вскоре доказал, что заслуживал рабства, которого хотел избежать. Запертый в одиночестве в своих покоях, терзаемый преувеличенным страхом перед жестокостью фаворита, достаточно легковерный, чтобы допускать, что фаворит и мать приказали отравить его первую жену, он вообразил, что погиб, и решил спасти свою жизнь самым трусливым из всех способов — выдачей мнимых сообщников. Сын, оказавшийся не лучше своих притеснителей, задумал пасть к ногам матери и во всем ей признаться. Правдивое признание не могло ее удовлетворить, а если бы ради угождения ей он приписал своим сообщникам предполагаемые ею преступления, это стало бы подлым предательством. Фердинанд молил мать посетить его, дабы выслушать покаянные признания и заверения в покорности. Государыня — имевшая больше ума, чем ее сын, и не желавшая примирения, вероятного следствия свидания, — послала к нему министра юстиции Кабальеро, весьма дальновидного человека, умевшего играть любую роль, но среди всех предпочитавшего ту, что могла приблизить его к победившей партии.
Фердинанд глубоко унизился перед отцовским министром и рассказал о случившемся, сведя, однако, свой рассказ к правде, в которой не было ничего преступного. Он утверждал, что хотел лишь предотвратить покушение на свои права, и добавил, что писал Наполеону и проста у него руки французской принцессы, о чем было до сих пор не известно. Самым важным в его признаниях было указание на герцогов Сан-Карлоса и Инфантадо и на каноника Эскоикиса как на подстрекателей, сбивших его с толку. Результатом его заявления был немедленный арест, совершенный с неслыханной грубостью, и заключение в Эскориал выданных им лиц. Узники с достоинством и твердостью отвечали на все задаваемые вопросы и вернули обвинение к истине, объявив, что намеревались только вывести из заблуждения Карла IV, обманутого недостойным фаворитом, избавить принца Астурийского
118
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
от невыносимого притеснения и предупредить, в случае кончины короля, акт узурпации, который предвидела и которого страшилась вся Испания.
Между тем безрассудный и бессмысленный судебный процесс произвел огромное впечатление на всю Испанию. Поднялся единодушный вопль ярости и возмущения против князя Мира и королевы, которые добивались, как говорили, погибели добродетельного сына, единственной надежды нации. Существа дела никто не знал, но в нелепое обвинение принца Астурийского в намерении свергнуть отца с трона никто не верил; народное здравомыслие подсказывало, что вменяемые в вину действия были продиктованы желанием помешать фавориту узурпировать верховную власть. Постепенно демарш Фердинанда в отношении Наполеона стал известен. Общественное мнение, сообразовавшись с тем, что сделал обожаемый наследник короны, безоглядно одобрило его. Говорили, что он сделал правильно, обратившись к великому человеку, который восстановил порядок и религию во Франции и мог бы, если бы захотел, возродить и Испанию, не заставляя ее пережить революцию. Особенно дальновидно было подумать о соединении двух домов кровными узами, ибо только такой союз мог положить конец недоверию, разделявшему еще Бурбонов и Бонапартов. Одобрив веру Фердинанда в Наполеона с изменчивостью и пылкостью страстной нации, всё население Испании тотчас единодушно возжелало, чтобы длинные колонны французских войск, направлявшиеся в Лиссабон, ненадолго заглянули в Мадрид и освободили обманутого отца и гонимого сына от притеснявшего их чудовища. Это чувство было всеобщим во всех классах населения и представляло весьма своеобразный контраст с теми чувствами, которым предстояло вскоре охватить ту же Испанию в отношении Франции и ее правителя!
Долгое время презирая Испанию и позволяя себе у нее на глазах любые скандалы, фаворит испугался, заслышав крики порицания, поднимавшиеся против него со всех сторон. Он покинул постель, в которой его удерживало мнимое недомогание, и задумал явиться в Эско- риал в качестве миротворца. Ему только что объявили
X Фонтенбло
119
о подписании договора Фонтенбло, и, хотя договор еще не подлежал обнародованию, Мануэль Годой пребывал в радости, что получил достоинство суверенного князя при покровительстве Франции. Ободрившись, он счел необходимым избежать бурного кризиса и изыскать более мягкие средства добиться своей цели. Ему представилось более надежным обесчестить принца Астурийского, нежели подвергнуть его осуждению, которое возмутило бы всю Испанию и сделало бы его идолом нации. На этом пути уже был сделан первый шаг благодаря поспешному признанию принца, которого у него не просили, и выдаче сообщников, о которых никто не подозревал. И теперь Годой уговорил королеву, хоть и не без труда, предоставить прощение, о котором униженно попросит принц, признав свою вину. Он явился в покои Фердинанда, превращенные в тюрьму, и был принят не с презрением, каковое должен был встретить со стороны принца, наделенного хоть каким-нибудь достоинством, но с удовлетворением, каковое ощущает обвиняемый, чувствуя себя спасенным. Князь Мира предложил Фердинанду написать отцу и матери письма, в которых он самым униженным образом попросит прощения, после чего всё будет забыто.
После того как письма были подписаны, Карл IV обнародовал новый декрет, с объявлением прощения принцу, продолжения гонений на его сообщников и запрета на хождение первого декрета, изобличавшего принца перед испанским народом.
Однако воздействие его на общественное мнение оказалось неожиданным. Хотя все действующие лица этих событий заслуживали почти равного осуждения, испанский народ, сочтя виноватыми лишь фаворита и королеву, увидел в поведении принца только следствие притеснений, а в его заявлениях — лишь подложные либо вырванные признания, и продолжал боготворить его, приписывая ему все вообразимые добродетели и прося Наполеона простереть над Испанией могущественную длань. Тотчас Наполеон стал божеством-покровителем, единодушно призываемым со всех сторон. То был единственный случай, когда испанский народ пылко восхищался не испанским героем и взывал к иностранному вмешательству.
120
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
Наполеону сообщили как об обвинении принца Астурийского, так и о дарованном ему прощении. Он удивился обоим известиям и понял, что драма, которая в ином веке могла стать кровавой, а в нашем стала просто отталкивающей, замедлила свой ход. Хотя демарш принца Астурийского расположил к нему Наполеона, последний сомневался, стоит ли доверять его нраву, нет ли в его слабости и страстях повода видеть в нем либо немощного союзника, либо коварного врага. Поэтому решение выдать за него принцессу из дома Бонапартов, по видимости самое легкое, было не слишком надежным. Продление правления Карла IV, князя Мира и королевы также не казалось долгосрочным решением, как из-за нездоровья короля, так и из-за возмущения готовой вспыхнуть Испании. Поэтому наиболее простым решением казалась смена династии. Но по-прежнему оставалась опасность задеть чувства великой нации и в особенности чувства Европы, за неимением предлога для низвержения государей, которые, хоть и разделившись меж собой, единодушно призывали Наполеона как друга и повелителя.
Продолжая сомневаться, в то время как Испания продолжала волноваться, Наполеон решил воспользоваться недолгой передышкой, чтобы посвятить несколько дней Италии и устроить несколько больших дел, которые требовали его присутствия. К тому же в Италии он собирался повидаться с братом Люсьеном, помириться с ним и принять его дочь, которая могла стать предназначенной для Испании принцессой на тот случай, если окончательно перевесит ненасильственный план объединения домов через брачный союз. Приняв эти решения, Наполеон отдал войскам контрприказы, чтобы несколько замедлить их движение к Испании. Он отменил перевозку Корпуса наблюдения, предписав ему двигаться по тому же маршруту пешим ходом и без всякой спешки. Генералу Дюпону он приказал подготовить всё таким образом, чтобы Второй корпус Жиронды мог в конце ноября вступить в Испанию и двигаться на Вальядолид, не приближаясь более к Португалии. Своему камергеру Турнону, здравомыслие которого весьма ценил, Наполеон приказал ехать в Испанию, наблюдать за событиями, выяснить, много ли приверженцев у принца Астурийского
X. Фонтенбло
121
и сохранились ли они еще у старого двора, и поручил ему доставить Карлу IV ответ на его письма. В этом ответе, исполненном любезности и великодушия, Наполеон советовал Карлу IV хранить спокойствие и снисходительность по отношению к сыну, отрицал получение от того каких-либо просьб и не пытался сеять новое семя разногласий, хоть и был более заинтересован в возмущении, нежели в умиротворении Испании.
После чего, подозревая, что вскоре ему придется перенести свое внимание в эту сторону, Наполеон 16 ноября покинул Фонтенбло в сопровождении Мюрата, министров флота и внутренних дел, господ Сганзена и Прони, управляющих важными службами, и направился в Милан, чтобы обнять там любимого сына, принца Евгения Богарне. Перед отъездом он отдал приказ о торжественной встрече Императорской гвардии, прибытие которой ожидалось в Париже. Наполеон не желал присутствовать на этом торжестве и даже хотел, чтобы о нем, если возможно, не вспоминали. Он желал, чтобы, чествуя гвардию, бывшую армейской элитой, чествовали саму армию. Поэтому, предписывая министру внутренних дел подробности церемонии, он писал: В эмблемах и надписях, которые надобно сделать по этому случаю, речь должна идти о моей гвардии, а не обо мне, и следует показать, что в лице гвардии воздается честь всей Великой армии.
Двадцать пятого ноября префект Сены и главы департаментов Парижа прибыли к заставе Ла Биллет в сопровождении великого множества народа, чтобы встретить героев Аустерлица, Йены и Фридланда, которых возглавлял маршал Бессьер. На этом месте была возведена Триумфальная арка. Знаменосцы выступили из рядов, склонили штандарты, на которые власти столицы возложили золотые венки с надписью: Великой армии от города Парижа. Затем двенадцать тысяч гвардейцев, с обветренными лицами, седобородых и даже искалеченных, прошествовали через Париж в сопровождении воодушевленной толпы, рукоплескавшей их триумфу. Обильная трапеза, накрытая на Елисейских полях, была предложена героям от имени города Парижа, который на этом братском национальном торжестве представлял всю Францию,
122
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
подобно тому, как гвардия представляла всю армию. Окончание праздника омрачилось дождем: казалось, армия, не имевшая в нашем величии и наших ошибках иной доли, кроме героизма, была несчастлива. От миллиарда, обещанного Конвентом, остался только праздник, обещанный в 1806 году всей армии Аустерлица; от праздника для всей армии остался только праздник для гвардии, сорванный непогодой и лишенный присутствия Наполеона. Но слава французской армии могла обойтись и без этих пустых торжеств. История скажет, что все перемешивали ошибки с заслугами во Франции с 1789 до 1815 год, все, за исключением армии: она просто сражалась и всегда, при всех правительствах, умела хранить преданность и умирать за жизнь и величие своей страны.
XI
АРАНХУЭС
В то время как Наполеон, определившись относительно Испании с целью, но не со средствами, ехал в Италию, исполненный уверенности в собственном могуществе, французские армии продвигались по Иберийскому полуострову и сталкивались с первыми трудностями, поджидавшими их на этой негостеприимной земле.
Первой назначалось ступить на нее армии генерала Жюно. Ее миссия, как мы видели, состояла в овладении Португалией. Численность армии составляли 23 тысячи боеспособных солдат, которых сопровождали еще 3-4 тысячи человек подкреплений со сборных пунктов. Армия разделялась на три дивизии под командованием Дела- борда, Луазона, Траво. Начальником ее Генштаба был генерал Тьебо, а главнокомандующим — доблестный Жюно, преданный адъютант Наполеона, пробывший недолгое время послом в Португалии, умный и храбрый до безрассудства офицер, единственным недостатком которого была природная горячность, которой суждено было привести его однажды к болезни рассудка. Армия состояла из новобранцев 1807 года, призванных в 1806-м, но перемешанных со старыми кадрами и достаточно обученных. Они были весьма способны проявить стойкость в бою, но, к несчастью, непривычны к тяготам походной жизни, которым, однако, и предстояло стать их главным испытанием. Наполеон, желавший скорее вступить в Лиссабон, чтобы настичь там не королевскую семью, которая его не волновала, а португальский флот и огромные богатства английских негоциантов, приказал Жюно двигаться с удвоенной быстротой и не беречь солдат от тягот и лишений, дабы прибыть вовремя.
124
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
Семнадцатого октября армия несколькими колоннами вступила в Испанию, направившись на Вальядолид через Толосу, Виторию и Бургос. Несмотря на обещания князя Мира, на дороге почти ничего не было приготовлено, и вечером пришлось спешно собрать кое-какое продовольствие, чтобы накормить изнуренные дневным переходом войска. Жилища кишели паразитами и были столь отвратительны, что французские солдаты предпочли ночевать в полях и на улицах, отказавшись от предложенного им крова. Население встречало их с естественным любопытством пылкого народа, охочего до зрелищ, каковых бездеятельное правительство не доставляло ему уже целый век. Высшие классы встречали французов приветливо, но простой народ уже выказывал в их отношении темную ненависть к иностранцам. По дороге в Саламанку зарезали нескольких отставших солдат, хотя они всюду вели себя с самой благоразумной сдержанностью.
Дойдя до Саламанки и сделав краткую остановку, армия уже успела весьма пострадать от тягот перехода и бросила позади некоторое количество отставших. Предусмотрительный начальник штаба устроил в Вальядолиде, Саламанке и в Сьюдад-Родриго сборные пункты для приема уставших и больных солдат и дальнейшего отправления их вслед за армией группами, достаточно многочисленными для самообороны.
Получив в Саламанке приказ двигаться без остановки, армия покинула город 12 ноября. Ей предстояло перейти через горную цепь, чтобы пройти из Сьюдад- Родриго в Алькантару. От Саламанки до Алькантары следовало преодолеть пятьдесят лье по бедным, гористым и лесистым местам, где встречались лишь пастухи, приводившие туда стада дважды в год. Хотя испанские власти обещали заготовить продовольствие, в Сан-Муньосе вновь не нашлось почти ничего. Войска за два дня прошли девятнадцать лье, поев лишь немного козьего мяса, которое они раздобыли, захватив встреченные в пути стада. В Сьюдад-Родриго, довольно большом городе и важной крепости, нашли весьма недружелюбного губернатора, который в качестве извинения сослался на
XL Аранхуэс
125
то, что его оставили в неведении о прохождении французской армии, и который ничуть не побеспокоился исправить положение. Тем не менее удалось собрать немного продовольствия, чтобы обеспечить войскам половину рациона; организовали новый сборный пункт для приема отставших солдат, количество которых возрастало с каждым шагом, и направились к горам, чтобы перейти из долины Дуэро в долину Тахо.
Погода внезапно испортилась. Дождь и снег непрерывно сменяли друг друга. Изрытые тропы, которыми следовали колонны, исчезали прямо под ногами людей и лошадей. Обманутые полудикими проводниками, которые нередко обманывались и сами, ибо никогда не выходили за пределы своих деревень, несколько колонн заблудились и вышли к гребням горной цепи у деревни Пенья-Парда, валясь с ног от усталости и голода и покинув на дороге множество отставших. За продовольствием нужно было идти в Моралеху, по ту сторону гор, но внезапно разразилась ужасная буря. В один миг все потоки вышли из берегов, и под завывания ветра и грохот воды неопытные солдаты, почти не евшие уже несколько дней и без надежды на лучшее пристанище в ближайшие дни, оказались охвачены внезапным приступом уныния, которое наваливается на юные души, непривычные к невзгодам военной жизни.
Между тем первая колонна, добравшись к одиннадцати часам вечера до Моралехи, обнаружила там уже нашедшее пристанище подразделение и разъяснила, в каком состоянии оставила солдат на дороге. На помощь отставшим товарищам выслали наименее уставших людей. Разожгли большие костры, на вершине колокольни поместили сигнальный огонь, ударили в набат, привлекая к этому месту заблудившихся. В довершение несчастья в Моралехе также ничего не было подготовлено, запасы продовольствия отсутствовали. Измученные голодом солдаты, не считаясь более ни с чем, предались грабежу и опустошили несчастный городок, ставший жертвой невыполнения испанским правительством его обещаний. Поначалу до городка добралось не более четверти личного состава, но в течение ночи добрались все, кто не пал от усталости, не утонул в потоках и не был убит пастухами
126
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
Эстремадуры. Еще нескольких коз хватило на то, чтобы если и не утолить голод солдат, но хотя бы не дать им умереть от истощения. Невозможно было останавливаться в таком месте, и на следующий день выступили к Аль- кантаре, где наконец вышли на берега Тахо и к границе Португалии.
Главнокомандующий Жюно прибыл туда раньше армии, дабы своими заботами исправить нерадение испанского правительства. Город предоставлял немного больше ресурсов, чем дикие горы Эстремадуры. Тем не менее ресурсы эти были незначительны и уже частично потреблены испанскими войсками генерала Карафы, которому назначалось с дивизией в 9-10 тысяч человек поддерживать движение французских войск и спускаться по левому берегу Тахо, в то время как генерал Жюно будет спускаться по правому. Удалось раздобыть нескольких быков и баранов, которых распределили между полками; нашлось немного хлеба, чтобы дать по полрациона каждому солдату. После чего войска поставили на постой — как для воссоединения армии, так и для восстановления ее истощившихся сил. Она оставила позади себя и потеряла в лесах и потоках пятую часть личного состава, то есть 4-5 тысяч человек. Половина кавалерии осталась без лошадей, многие из которых умерли с голоду или не смогли продолжать путь, лишившись подков. Артиллерию пришлось тащить с помощью быков, а поскольку это средство вскоре исчезло, до Алькантары добралось не более шести орудий. Боеприпасы и остальное снаряжение также пришлось бросить по дороге.
Несчастный генерал Жюно оказался в крайнем затруднении. С одной стороны, его подгоняли приказы Наполеона и уверенность, что если он не придет вскоре в Лиссабон, то или португальский флот успеет уплыть со всеми богатствами Португалии, или он встретит организованное сопротивление, которое будет трудно преодолеть; с другой стороны, перед ним простирались обрывистые отроги гор провинции Бейра, разделенные ужасающими ущельями, совершенно пустынными, лишенными всяких ресурсов и ставшими еще более опасными из-за осенних проливных дождей. К тому же французские солдаты,
XL Аранхуэс
ni
в спешке покинув Францию, не имели при себе снаряжения, оказались в большинстве разутыми и без ранцев и были не в состоянии ни выдержать продолжительный марш, ни победить сколь-нибудь серьезное сопротивление, если бы с таковым столкнулись. А последнего нельзя было исключить, ибо у португальцев оставалось 25 тысяч довольно неплохих солдат, весьма расположенных к обороне, ибо перспектива принадлежать Испании вовсе не содействовала дружелюбной встрече с захватчиками их земли. Нельзя было рассчитывать и на помощь испанцев, ибо вместо двадцати батальонов они прислали французам только восемь, питавших к тому же столь недобрые чувства к иностранцам, что их пришлось отослать обратно.
Перед лицом такой альтернативы — либо позволить совершиться в Лиссабоне событиям, достойным сожаления, либо подвергнуть изнуренные войска новым тяготам — генерал Жюно не колебался и осмотрительности предпочел послушание. Он принял решение продолжить стремительный марш через отроги Бейры, окаймляющие Тахо от Алькантары до Абрантеса. А потому не медля собрал некоторое количество башмаков, раздобыл нескольких быков и, для изготовления патронов, воспользовался имевшимся на месте пороховым складом и бумагой: объемистыми архивами кабальеро Алькантары. Затем Жюно разделил свою армию на две части, составив одну из пехоты двух первых дивизий, а вторую — из пехоты третьей дивизии, кавалерии, артиллерии и отставших. Первую часть он выдвинул вперед, а вторую оставил в Алькан- таре с приказом выдвигаться, как только все отставшие подтянутся, восстановят силы и раздобудут транспорт. С собой он взял лишь несколько горных орудий, которые было проще тащить ввиду их небольшого калибра.
Двадцатого ноября Жюно отбыл из Алькантары и пересек границу Португалии по правому берегу Тахо, в то время как генерал Карафа переходил ее по левому. Конечно, лучше было перейти Тахо, добраться до Бадахо- са и идти в Эл ваш по большой дороге, которой следуют обычно испанцы, через плоскую провинцию Алентежу. Но для этого нужно было спуститься до Бадахоса по всему полуострову, а затем длинным обходным путем
128
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
добираться до Лиссабона. Наполеон, отдав, после изучения карты, приказ двигаться к Лиссабону кратчайшим путем, предписал следовать правым берегом Тахо, от Алькантары до Абрантеса. Такой маршрут был короче и позволял осуществить переход через Тахо при приближении к Лиссабону. Однако если бы Наполеон знал, что в Португалии придется столкнуться с проливными дождями, а из-за небрежения союзников армия прибудет в Алькантару измученной голодом и усталостью, он предпочел бы потерять несколько дней, нежели продолжать марш, который вскоре стал обреченным.
Тут-то и начали обнаруживать себя пагубные стороны политики крайностей, когда, желая действовать одновременно и на Висле, и на Тахо, и в Данциге, и в Лиссабоне, приходилось отдавать приказы издалека, использовать слабых солдат и неопытных генералов, тогда как крепкие солдаты и искусные генералы оказывались занятыми в другом месте. Бывают соратники, грешащие вялостью, бывают такие, что грешат избытком рвения. Последние встречаются реже и в целом более полезны, хотя иногда становятся опасны. Доблестный Жюно относился к последним. Поэтому он без колебаний покинул 20 ноября Алькантару, отослав, как мы сказали, часть испанских войск, показавшихся ему ненадежными, и направив другую их часть по левому берегу Тахо, а сам выдвинулся по правому. Из армии, которая в Байонне насчитывала 23 тысячи боеспособных солдат, он уводил с собой не более 15 тысяч: не потому что остальные погибли и заблудились, но потому что они были неспособны продолжать столь стремительный марш. Он выдвинулся вдоль Тахо по горным тропам, вынужденный непрестанно подниматься и спускаться, то восходя на гряду отрогов, отходящих от Бейры, то углубляясь в ущелья, их разделяющие. Две пехотные дивизии он направил на Каште- лу-Бранку разными дорогами. Погода по-прежнему оставалась ужасной, дожди не прекращались, дорога была почти непроходима. На следующий день обе дивизии соединились в Каштелу-Бранку, и обе — в ужасном состоянии. Солдаты были бледны, обезображены и почти все босоноги. Остановиться значило умереть с голода, а кроме того потерять драгоценное время. Поэтому снова
XL Аранхуэс
129
двинулись в путь в надежде добраться до богатого и густонаселенного Абрантеса, расположенного за пределами гористой местности, в открытом и плодородном краю. Двигались двумя колоннами. Первой колонне предстояло преодолеть четырнадцать лье и четыре-пять горных потоков. От дождя они так разбухли, что переправа через них была опасна. Солдаты становились в цепи, держась за ружья, чтобы противостоять бурному натиску вод. До Собрейра-Формозы добрались только к одиннадцати часам вечера, в состоянии подлинного отчаяния. За первый час собралось не более шестой части людей. Нашли каштаны, немного скота и поели. Вторая дивизия на пути в Пердигао, в свою очередь, претерпела жестокие страдания.
Наконец, после неслыханных лишений и тягот, 24 ноября войска добрались до Абрантеса в количестве 4-5 тысяч человек, бледных, исхудалых, с окровавленными ногами, в разорванной одежде и выведенными из строя ружьями, ибо солдаты пользовались ими как посохами, переходя через горные реки и карабкаясь в горы. Прибыть в таком виде к густонаселенному городу значило вызвать у отцов города искушение захлопнуть ворота перед войсками и защититься от них, попросту дав им умереть с голоду. Но к счастью, бессмертные победы, одержанные во всех концах света французскими ветеранами, защищали молодые войска везде, где бы они ни оказались. Слава французской армии была такова, что при ее приближении у населения возникало только одно чувство — желание предоставить ей как можно скорее то, в чем она нуждалась. Узнав французских солдат поближе, их переставали ненавидеть, не переставая опасаться, и предоставляли им по доброй воле то, что в первый день предлагали из страха.
Главнокомандующий пришел в Абрантес прежде своей армии, чтобы заранее подготовить помощь, какой требовало ее печальное состояние. Жители предоставили всё, чего он хотел. В изобилии собрали скот и хлеб, и, впервые после отбытия из Саламанки, то есть за двенадцать дней, солдаты получили полный рацион. Для них раздобыли прекрасное вино, обувь, одежду и транспорт и даже выслали назад повозки, чтобы подобрать отставших и больных. Молодые солдаты, столь чувствительные
5-2446
130
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
ко всем ощущениям, быстро оправились и за два дня перешли от самого мрачного отчаяния к роду довольства и уверенности в завтрашнем дне.
Жюно приказал починить оружие и сформировал из отборных рот колонну в четыре тысячи человек, которая была в состоянии продолжать движение на Лиссабон. Предупредив своей стремительностью сопротивление, могущее стать непреодолимым в горах Бейры, он пожинал первые плоды своих усилий. Но Жюно хотел вовремя прибыть в Лиссабон, чтобы успеть перехватать всех, кто попытается ускользнуть из столицы. Этого второго успеха достичь было почти невозможно.
Лиссабон в эту минуту был охвачен невероятным смятением. Узнав о движении французской армии на Вальядолид, принц-регент уступил всем требованиям Наполеона, объявил войну Великобритании, издал указ о конфискации имущества англичан, дав тем не менее торговцам время увезти и продать всё самое ценное. Наконец, чтобы остановить французскую армию, он отправил навстречу Жюно посланцев, которые, к несчастью, искали его на дорогах, где его не было. Посол Англии лорд Стрэнгфорд, забрав паспорта, удалился на борт английского флота, который без промедления приступил к блокаде Тахо.
Неожиданное появление французской армии на дороге из Алькантары в Абрантес, где ее движение не мог замедлить ни один из высланных эмиссаров, породило в душе принца Жуана несказанный ужас, разделяемый всеми его родственниками и советниками. И тогда мысль о бегстве возобладала над всеми другими. Зная о происходящем, лорд Стрэнгфорд поспешил вернуться в Лиссабон с известиями из Парижа, полученными через Лондон и возвещавшими о решении Наполеона сместить с трона дом Браганса. Эти вести и присутствие посла окончательно предрешили отъезд королевской семьи в Бразилию. Предполагая, что придется, возможно, закрывать Тахо от англичан, худо-бедно снарядили остатки португальского флота, то есть один 80-пушечный корабль, семь 74-пушечных, три фрегата и три брига. Когда 27 ноября весть о вступлении Жюно в Абрантес, откуда он за три
XL Аранхуэс
131
марша мог дойти до Лиссабона, достигла столицы, королевскую семью и часть аристократии, со всем ценным, что они могли взять с собой, погрузили на корабли. Все могли видеть, как в непогоду, под проливным дождем, принцы, принцессы, королева-мать, почти все придворные, множество знатных семейств, мужчины, женщины, дети, слуги в суматохе грузились на эскадру и на два десятка больших судов, предназначенных для торговли с Бразилией. Обстановка королевских дворцов и богатейших домов Лиссабона, содержимое государственных касс, деньги, которые уже некоторое время собирал принц-регент и которые сумели раздобыть семьи беженцев, — всё валялось в грязи на набережных Тахо, на глазах потрясенного народа, испытывавшего попеременно то сочувствие при виде столь мучительного зрелища, то раздражение при виде столь трусливого бегства, оставлявшего его без правительства и без защиты. Днем 27-го тридцать шесть военных и торговых судов, выстроившись вокруг флагманского корабля среди Тахо, широкой перед Лиссабоном, как морской залив, стали ждать благоприятного ветра, в то время как население в триста тысяч душ взирало на них с болью, гневом, любопытством и ужасом. В устье Тахо крейсировал английский флот, чтобы встретить эмигрантов и защитить их при необходимости своей артиллерией.
Так прошел весь день, ибо ветер не позволял выйти из Тахо. Тревога царила на португальском флоте, ибо если бы хоть одно французское подразделение, добравшись до Лиссабона, бросилось к Беленской башне, Тахо оказалась бы запертой.
В это время генерал Жюно, не переводя духу, вел своих несчастных солдат к стенам Лиссабона. Два дня, 26 и 27 ноября, он простоял перед Зезере, чьи воды поднялись за несколько часов от двенадцати футов до пятнадцати. Он переправился через реку с несколькими тысячами человек на лодках, доставленных ему за хорошие деньги речниками. Весь следующий день Жюно двигался на Сантарен через затопленные берега Тахо, где солдатам приходилось шагать по колено в воде, затем он дошел до Сакавена и получил там известия из Лиссабона. Жюно узнал, что королевская семья со всем двором
132
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
погрузилась на корабли и собирается увести с собой нагруженный богатствами португальский флот. Надежды прибыть вовремя не осталось, однако следовало предупредить мятеж, подавить который было невозможно силами нескольких тысяч измученных солдат без единой пушки. Тридцатого утром генерал Жюно без колебаний покинул Сакавен с колонной в полторы тысячи гренадеров и немногих португальских всадников, встреченных им по пути, которых он вынудил следовать за собой. Жюно вошел в Лиссабон в 8 утра и был встречен комиссией правительства, которой принц-регент сдал королевство, и французским эмигрантом Новионом, которому было поручено поддержание порядка (он справлялся с этой задачей, проявляя немалый ум и энергию). Генерал Жюно нашел столицу спокойной, скорбящей о присутствии иностранцев, но покорной и настолько возмущенной бегством двора, что на тех, кто занял его место, сердились даже меньше. Прождав под парусами весь день 27-го и часть 28-го, португальский флот благодаря перемене ветра пересек, наконец, вечером Тахо и был встречен приветственными залпами английского флота. Адмирал Сидней Смит выделил мощную дивизию для сопровождения беглой монархии в Америку, где ей предстояло начать с Бразилии освобождение всех португальских и испанских колоний, ибо Французской революции дано было переменить облик как Старого, так и Нового Света и троны Иберийского полуострова, низвергнутые ею в Океан, своим падением произвели волну, докатившуюся до другого берега Атлантики.
Таким образом, генерал Жюно не выполнил, несмотря на все усилия, одну часть плана, но зато сумел без единого выстрела завладеть важнейшими позициями европейского побережья и предупредить сопротивление, чем и был вознагражден за свое упорство. Теперь ему предстояло водвориться в Лиссабоне, подтянуть армию, предоставить ей отдых, снабдить всем необходимым и вернуть ей внушительный вид, который она утратила за время этого незабываемого марша.
К концу дня в Лиссабон прибыла часть первой дивизии. Жюно завладел фортами и доминирующими позициями Лиссабона, расположенного на холмистых берегах
XI. Аранхуэс
133
широко разлившихся вод Тахо. Он расположил войска посреди враждебного населения в триста тысяч человек наиболее подходящим для их безопасности образом. Прочно устроив первые прибывшие подразделения, Жюно занялся подтягиванием остальных частей армии. Многие солдаты утонули и были убиты, некоторые умерли от усталости. Но потери эти, хоть и весьма достойные сожаления, были не столь велики, как можно было заключить из небольшого количества людей, добравшихся до Лиссабона в первый день. Составленные позднее списки засвидетельствовали, что количество умерших и заблудившихся не превышало 1700 человек. Оставались 21-22 тысячи солдат, уже набравшихся опыта в ходе кампании, за которыми следовали еще 3-4 тысячи. Отставшие солдаты объединялись в отряды для защиты от нападений крестьян и кормились как могли, тем, что находили в лесах. Добравшись до Абрантеса, они погрузились на лодки, которые и доставили их по Тахо в Лиссабон. Сильно задержавшаяся артиллерия также была погружена на лодки и таким образом быстро прибыла к месту общего сбора. Кавалерия прибыла без лошадей.
Однако Португалия могла предоставить армии всё, чего ей недоставало. В Лиссабоне имелся великолепный арсенал, служивший равным образом для снаряжения сухопутных и морских армий, в котором трудились три тысячи весьма искусных рабочих, только и мечтавших продолжать зарабатывать на жизнь, — даже работая на французов. Жюно использовал их для ремонта и починки армейского снаряжения и для изготовления лафетов многочисленной имевшейся в Лиссабоне артиллерии, которую надлежало поставить в батареи против англичан.
Португальская армия численностью 25 тысяч человек располагалась неподалеку от столицы, ожидая решения своей участи. Большинство ее солдат Жюно отправил в увольнение, так что осталось не более 6 тысяч человек. Он забрал всех лошадей кавалерии и снарядил французскую конницу, а затем распорядился подобным же образом и артиллерией. Через несколько дней его воссоединившаяся армия, вновь снаряженная и одетая во всё новое, отдохнув от тягот походной жизни, предстала в наилучшем виде. Генерал Жюно расположил первую
134
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
дивизию и половину второй в Лиссабоне, другую половину второй дивизии — перед Абрантесом; а третью — на обратной стороне гор, у подножия которых располагается Лиссабон, от Пениши до Коимбры. Кавалерию во главе с генералом Келлерманом он отправил в долину Алентежу, чтобы повсюду обеспечить присутствие французов. В Сетубале Жюно расположил сопровождавших его испанцев генерала Карафы и устроил хорошо охраняемую дорогу через Лейрию, Коимбру, Альмейду, Саламанку и Байонну. Испанский генерал Таранко с 7-8 тысячами человек занимал Опорто, а генерал Солано с 3-4 тысячами — Алгарви.
В то время как французская армия занимала Португалию, Наполеон, располагавший при входе на Иберийский полуостров еще двумя армиями, приказал Дюпону, командующему Вторым корпусом Жиронды, выдвинуть одну из его дивизий на Виторию, под предлогом оказания помощи генералу Жюно против англичан. Еще прежде выступления этой дивизии подкрепление в 3-4 тысячи человек, которому назначалось влиться в армию Португалии, уже выступило на Саламанку. Вошло в обыкновение считать испанскую границу упраздненной разграничительной линией, а саму Испанию — открытой дорогой, которой пользовались, даже не предупреждая монарха. Первая дивизия генерала Дюпона, в самом деле, успела прибыть в Виторию прежде, чем Богарне уведомил об этом движении мадридский двор. Князь Мира сам с видимой тревогой заговорил об этом с послом, принеся по этому поводу извинения за недостаток приготовлений на дороге, пройденной генералом Жюно, и объяснив подобное нерадение важными заботами, возникшими вследствие судебного процесса.
Из-за этого-то процесса и несмотря на дарованное принцу Астурийскому прощение, волнение в Испании продолжало нарастать — как при дворе, так и в народе. Принц Астурийский, которого должны были обесчестить его гнусная покорность и трусливая выдача друзей, напротив, был обожаем народом, предпочитающим извинить ему двусмысленность поведения, вменив ее в вину его врагам. Предложение о браке с французской принцессой,
XL Аранхуэс
135
адресованное Фердинандом Наполеону, обратило взоры нации и самого принца к высокому покровителю, который в ту минуту вершил судьбы мира. Французские войска, вступившие на испанскую территорию, вместе с теми, что скапливались между Бордо и Байонной, намного превышали силы, необходимые для оккупации Португалии, и подтверждали мнение, что этот могущественный покровитель подумывает о вмешательстве в дела Испании. Всей нации хотелось верить, что оно будет отвечать ее пожеланиям, что фаворит будет низвергнут, королева сослана в монастырь, Карл IV — в охотничий домик, а корона вручена Фердинанду VII, соединившемуся с французской принцессой.
Напрасно наиболее сведущие люди говорили, что для низвержения ненавистного фаворита не понадобилось бы столько солдат, что и одного кивка всемогущего Императора Французов хватило бы, чтобы отправить его в небытие, что скопление войск, вероятно, есть орудие куда более значительного решения прогнать Бурбонов со всех тронов Европы; напрасно проницательные люди указывали на это — их никто не слушал, потому что их слова противоречили страсти, владевшей всеми сердцами.
Однако королеве и фавориту страх открыл глаза на опасность их положения. Оба чувствовали, — и королева с большей ясностью, чем ее любовник, — какое презрение они внушают великому властелину Европы, до какой степени их трусливая бездарность ниже его великих замыслов. Хотя Наполеон подписал договор Фонтенбло, признав Мануэля Годоя правящим князем Алгарви, оба не чувствовали себя спокойно. Ведь Жюно уже полностью завладел управлением Португалией, не исключая и провинций, занятых испанскими войсками, а Наполеон требовал отложить обнародование договора Фонтенбло. Но к чему тайны, когда Португалия уже во власти союзных войск, а дом Браганса отбыл за океан, оставив пустующий трон? К этим тревожным вопросам прибавлялись письма от Искуэрдо, который не скрывал начинавшие терзать его страхи. Правда, страхи эти основывались не на фактах, ибо Наполеон никому не говорил о своих замыслах относительно Испании, да и не мог говорить, так как и сам не был уверен в том, что собирается
136
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
предпринять. Однако проницательные люди угадывали его роковую склонность повсюду заменять семью Бурбонов его собственной, склонность, завладевшую его душой до такой степени, что она заставила его забыть всякую осторожность. Молчание Наполеона, не прекращавшего вести слишком явные приготовления, особенно поразило Искуэрдо, человека весьма искусного в разоблачении того, что хотели от него скрыть. Он непрестанно писал князю Мира, что, несмотря на отбытие Наполеона в Италию и отсутствие каких-либо слухов и разговоров среди его министров и доверенных лиц, во всем, что он видел, крылась некая весьма тревожная тайна.
Князь Мира и королева были чрезвычайно обеспокоены. На публике королева выказывала удвоенную привязанность к князю Мира, находя удовольствие в подобном вызове целомудрию присутствующих и отвращению врагов. Двор опустел, все честные люди оставили его. Когда королевская семья показывалась из садов Эскориала, народ хранил молчание, делая исключение только для принца Астурийского, которого бурно приветствовал, так что королева приказала полиции запретить всякие возгласы.
Каждый вечер князь Мира отправлялся к Тудо* изливать муки своей души, весьма страдающей, хоть и легкомысленной. Страх преследовал и его, и этих интересовавшихся его участью женщин столь отличного от него положения. Страх побуждал их принимать меры предосторожности того рода, какие принимают на Востоке против фортуны или тирании. У князя Мира копили золото и драгоценные камни, разбирали великолепные уборы, извлекая из них бриллианты, которые свозили к нему вместе со значительными суммами наличных денег. Всякий мог видеть, как по ночам груженые мулы отправлялись от его жилища в Кадис и Ферроль. Народ, по обыкновению, всё преувеличивал и безмерно раздувал: поговаривали о том, что князь Мира собрал пятьсот миллионов наличных денег и отправил их несколькими караванами в неизвестных направлениях. Эти фантастические
* Пепита Тудо — в то время любовница Годоя; впоследствии — его жена. — Прим. ред.
XL Аранхуэс
137
рассказы, в соединении с известием о бегстве дома Бра- ганса, порождали повсюду слухи о том, что князь Мира собирается увезти королевскую семью в Мексику, чтобы продлить по ту сторону моря власть, срок которой истекал в Европе. Предположение это, распространившись с невероятной быстротой, ввергло в негодование всех испанцев. Мысль о том, что испанская королевская семья, подобно королевской семье Португалии, пустится в трусливое бегство, увезя пленником обожаемого принца и оставив Наполеону пустующий трон, их возмущала, и это опасение удваивало, если это было еще возможно, ненависть народа к фавориту. С каждой неделей слухи о том, что богатства короны тайно вывозятся в Кадис, а князь Мира готов увезти королевскую семью в Севилью, звучали всё громче, возмущали умы и развязывали языки.
И какими бы ложными ни бывали обычно слухи, ходящие среди взволнованного населения, на сей раз они были не лишены основания. Пораженный примером дома Браганса, отчаявшийся князь Мира стал мечтать об Америке как о пристанище, куда можно отправиться за покоем, безопасностью и продлением власти. Он открылся королеве, которой его планы понравились, и, дабы склонить к ним и короля, начал пугать его замыслами Наполеона. Сказав ему более того, чем знал сам, Годой представил Карлу IV план бегства в Америку как наиболее надежное решение, наиболее выгодное даже для самой Испании. Сопротивляться армиям Наполеона, по его словам, было невозможно. Можно было бороться, но чтобы в итоге пасть перед тем, кого напрасно пыталась победить вся Европа, и в этой борьбе потерять не только Испанию, но и великолепную Вест-Индию, которая в тысячу раз прекраснее, чем европейские земли дома Бурбонов. Заморские провинции, уже зараженные мятежным духом вследствие восстания английских колоний и только и мечтавшие объявить о своей независимости, воспользуются войной, которая поглотит все силы метрополии, чтобы скинуть ее иго, и таким образом, помимо Испании, будут потеряны и Мексика, и Перу, и Колумбия, и Ла Плата, и Филиппины. Однако при бегстве в колонии можно будет удержать их самим присутствием правящего дома и образовать независимую империю.
138
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
Если Наполеон, всё более ненавистный Европе по мере роста своего могущества, в конце концов падет, можно будет вернуться в Старый Свет, обретя уверенность в преданности американских провинций и избежав, с помощью простого путешествия, всеобщего потрясения всех государств. Если же, напротив, тиран умрет на узурпированном им троне, упрочив положение своей династии, в Новом Свете появится помолодевшая империя, которая позволит забыть обо всем, что оставлено в Европе.
Однако эти идеи, единственно здравые из всех, что когда-либо задумывал фаворит, приводили Карла IV в полное расстройство. Он, конечно, не думал о вооруженном сопротивлении. Но отъезд из Эскориала в Кадис, погрузка на корабль, путешествие через океан, прощание навсегда с охотой в Эль-Пардо внушали ему не меньший ужас. Он предпочитал отмахиваться от столь зловещих предвидений и броситься в объятия, как он говорил, своего великодушного друга Наполеона. Следует добавить, к чести этого доброго и несчастного государя, что, несмотря на свою недалекость, он чувствовал величие Наполеона, восхищался его подвигами и, если бы был способен хоть на какие-то усилия, охотно помог бы ему победить Англию. Потому тем, кто говорил ему о заокеанском пристанище, Карл IV отвечал, что нужно стараться угадать намерения Наполеона и сообразоваться с ними, ибо они не могут быть дурными по сути; что принц Астурийский в конце концов не так уж плохо придумал, попросив руки принцессы дома Бонапартов; что это средство упрочит союз двух династий; что невозможно, чтобы Наполеон, выдав за Фердинанда одну из своих приемных дочерей, захотел лишить ее трона. Впервые в жизни, быть может, несчастный король, чей разум пробудился под давлением обстоятельств, задумал собственную мысль и выказал к ней приверженность. Он пожелал, чтобы сделанное не по форме предложение Фердинанда было повторено в должной форме от имени испанской короны, с приличествующей торжественностью и необходимыми для переговоров полномочиями. Если Наполеон согласится, он будет связан обязательствами с домом Бурбонов; если откажется, станет ясно, что следует подумать об убежище за океаном.
XL Аранхуэс
139
He было ничего более неприятного для королевы и фаворита, чем мысль о таком браке, ибо Фердинанд, став супругом французской принцессы, стал бы всемогущим, а падение фаворита и уничтожение влияния королевы стали бы неизбежны. Но отказаться повторить предложение Фердинанда от имени короны значило признать, что он ошибся не только по форме, но и по существу; значило дать понять Наполеону, что союз с ним нежелателен; значило лишиться как надежного способа прояснить намерения французского императора, так и аргументов, необходимых, чтобы заставить Карла IV одобрить план бегства в Америку. Все эти доводы и привели королеву и фаворита к мысли всё же просить руки французской принцессы. Вследствие чего Карлу IV предложили написать Наполеону самое сердечное письмо с просьбой соединить наследника испанской короны с принцессой дома Бонапартов. Этим предложением не ограничились. Во втором письме, приложенном к первому, от Наполеона требовали незамедлительного выполнения договора Фонтенбло, его обнародования и вступления всех участников раздела португальских провинций во владение доставшимися им наделами. Обнародование договора Фонтенбло стало бы мощным средством предохраниться от подлинных или мнимых планов вторжения.
Письмам испанского короля предстояло проделать долгий путь: Наполеон находился тогда в Италии и с присущей ему стремительностью следовал из одного города в другой. Путь из Мадрида в Париж занимал не менее семи дней, из Парижа в Милан не менее пяти; если же Наполеон был в ту минуту в отъезде, в Венеции или в Пальманове, депеши из Испании не могли дойти до него скорее чем за 14—15 дней. Столько же времени требовалось на доставление ответов, и эти проволочки совершенно устраивали Наполеона, которому хотелось замедлить течение времени, настолько трудно ему было принять решение относительно Испании.
Отбыв 16 ноября из Парижа, Наполеон 21-го прибыл в Милан, посетив по пути несколько городов. Он даже застал врасплох Евгения Богарне, который не успел
140
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
выйти ему навстречу. Показавшись наутро после приезда в Миланском соборе, чтобы прослушать Те Deum, после полудня — во дворце Монцы, где навестил вице-короле- ву, вечером — в театре Ла Скала, чтобы показаться итальянцам, он в промежутках беседовал с чиновниками, заведовавшими важнейшими службами. В течение 23, 24 и 25 ноября он уладил великое множество дел и отдал массу приказов.
Постановив бюджет королевства Италии, уделив серьезное внимание итальянской армии, созвав ко времени своего возвращения в Милан, то есть к 10 декабря, коллегии ученых (Dotti), владельцев (Possidenti) и торговцев (Commercianti), он отбыл в Венецию через Брешию, Верону и Падую. По дороге он забрал с собой короля и королеву Баварских, на чьей дочери женился Евгений; сестру Элизу, принцессу Луккскую и в скором будущем правительницу Тосканы; наконец, брата Жозефа, которого не видел с тех пор, как назначил его королем Неаполя, и которого нежно любил, несмотря на множество упреков в вялой манере правления. В Фузи- не, маленьком порту, где садятся на суда, чтобы плыть в Венецию, власти и население ожидали Наполеона в богато разукрашенных гондолах, чтобы доставить в жилище бывшей королевы морей. Бесчисленные гондолы, сверкавшие тысячью красок, сопровождали баркасы, которые перевозили, вместе с властелином мира, вице-короля и вице-королеву Италии, короля и королеву Баварии, принцессу Луккскую, короля Неаполя, великого герцога Бергского, принца Невшательского и большинство генералов бывшей армии Италии.
Проведя некоторое время на приемах, Наполеон потратил следующие дни на осмотр общественных заведений, верфей, арсенала и каналов, сопровождаемый повсюду Декре, Прони и Сганзеном. Закончив осмотр, он издал декрет в двенадцати главах, объемлющий все нужды возрожденной Венеции. Эти декретом, в частности, восстанавливались некоторые налоги, отмененные после падения республики, но оправданные длительным опытом, не обременительные и необходимые для того, чтобы поддержать существование города, ибо Венеция, как и Голландия, есть скорее творение рук человеческих, нежели природы.
XL Аранхуэс
141
Обеспечив средства, Наполеон подумал об их использовании. Прежде всего, он организовал управление, которому вменялось в обязанности заниматься содержанием каналов и углублением лагун; издал указ о сооружении большого канала для вывода судов из арсенала в пролив Маламокко и дока для 74-пушечных кораблей, а также об организации гидравлических работ на реке Бренте, отводящей воды в лагуны, и на других путях, которыми они попадают в Адриатику. Кроме того, он учредил свободный порт для беспошлинного ввоза товаров. Наполеон позаботился также об общественном здоровье, повелев перенести кладбища от церквей на специально выделенный для этой цели остров*; не забыл и об увеселениях для народа, отремонтировав и осветив площадь Святого Марка, извечный предмет гордости венецианцев; он обеспечил, наконец, пристойное существование моряков, реорганизовав старые благотворительные заведения.
Осыпав Венецию всеми этими благодеяниями, Наполеон отбыл во Фриуль, чтобы осмотреть укрепления Пальмановы и Озоппо, возведением которых не переставал руководить издалека и которые считал, вместе с Мантуей и Алессандрией, залогом обладания Италией. Озоппо и Пальманова на Изонцо, Пескьера и Мантуя на Мин- чио, Алессандрия на Танаро были в его глазах эшелонами почти непреодолимой обороны против германцев.
Затем он прибыл через Леньяно в Мантую, где должен был увидеться с братом Люсьеном, чтобы попытаться помириться с ним, чего горячо желал, но только на некоторых условиях. Его камердинер Меневаль** ночью сходил за Люсьеном в гостиницу и привел его во дворец, который занимал Наполеон. Люсьен, вместо того чтобы броситься в объятия брата, приступил к нему с гордостью, впрочем весьма извинительной (ибо из двух братьев был тем, кто не обладал никакой властью), но переходящей, возможно, пределы того, чего требовало достоинство. Свидание прошло мучительно и бурно, но
* Ныне это всемирно известное кладбище Сан-Микеле на одноименном острове. — Прим. ред.
** Воспоминания барона Меневаля издавались в «Захарове» в 2002 году, в книге «Наполеон. Годы величия». — Прим. ред.
142
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
не без полезного результата. Наполеон всё еще относил к числу возможных комбинаций в Испании союз французской принцессы с Фердинандом. Именно тогда он и получил письмо от короля Карла IV с повторным предложением о брачном союзе; и хотя сам склонялся к более радикальному решению, в то же время не исключал и такой род компромисса. Потому он просил Люсьена отдать ему дочь от первого брака, чтобы воспитать ее при императрице-матери, внушить свои взгляды и послать затем в Испанию для возрождения династии Бурбонов. Если бы он не решился доверить ей эту роль, у него было довольно и других тронов, более или менее высоких, на которые он мог возвести ее посредством брачного альянса. Наполеон был расположен пожаловать Люсьену титул французского принца, даже сделать его королем Португалии, где он оказался бы рядом с дочерью, но при условии расторжения его второго брака, с возмещением супруге ущерба посредством титула и богатого надела. Такое устройство дел было возможно, но Наполеон требовал его слишком властно и получил раздраженный отказ. Братья расстались в волнении и досаде, однако без ссоры, ибо часть того, что желал Наполеон, — отправка в Париж дочери Люсьена — осуществилась несколько дней спустя. На следующий же день Наполеон отбыл в Милан, куда возвратился 15 декабря.
В Милане его ожидали депеши, пришедшие из Испании и со всех концов Империи, и ему надлежало принять немало решений. Письма агентов с Иберийского полуострова и письма Карла IV с предложением о браке с французской принцессой вручили ему по дороге. Решение столь важных вопросов было для него невозможно в том состоянии ума, в котором он пребывал в это время. Наполеон не хотел брать на себя никаких обязательств, ибо еще ничего не решил, хоть и склонялся, как мы уже сказали, к решению низложить Бурбонов. Он приказал Шампаньи написать в Мадрид о том, что он получил письма короля Карла IV и оценил их важность, но, будучи всецело поглощен делами Италии, не может заняться делами Испании с тем вниманием, какого они достойны, и подобающим образом ответит тотчас по
XL Аранхуэс
143
возвращении в Париж в скором времени. Он настаивал на том, чтобы договор Фонтенбло оставался еще некоторое время тайным, а послу Богарне, не считаясь с его мнениями и суждениями, адресовал ничего не значащие, но определенные в одном пункте ответы, запретив выказывать какое-либо предпочтение партиям, разделявшим испанский двор, и давать понять, в какую сторону склоняется двор французский.
Между тем, всецело предавшись делам Италии, Наполеон вовсе не забывал об Испании. Напротив, он отдал новые военные приказы, стремясь постепенно нарастить свои силы по обе стороны Пиренеев, чтобы вне зависимости от окончательного решения ему осталось бы лишь выразить свою волю, когда она у него появится. Помимо армии Жюно, необходимой в Португалии, он подготовил, как мы видели, еще корпуса Дюпона и Монсея и полагал, что этого недостаточно. Он считал, что эти два корпуса, будучи направленными по дороге из Бургоса и Вальядолида под предлогом прохода в Португалию и имея возможность движением влево передвинуться на Мадрид, будут сдерживать столицу и обе Кастилии. Но Наварра, Арагон, Каталония, провинции столь важные и сами по себе, и своим духом, и местоположением, и находящимися в них крепостями, казались ему подлежащими оккупации если и не тотчас выдвинутыми туда силами, то по крайней мере силами, готовыми вступить в них в любой момент.
Поэтому Наполеон хотел располагать еще двумя готовыми дивизиями, одна из которых, разместившись у Сен-Жан-Пье-де-Пора, могла бы под каким-нибудь предлогом выступить на Памплону, а другая, собранная в Перпиньяне, могла бы равным образом войти в Барселону и завладеть как городом, так и фортами, его контролирующими. Завладев Памплоной и фортами Барселоны, Наполеон получал два прочных опорных пункта для движения армий на Мадрид. А пока ему было достаточно держать их сосредоточенными на границе. Армия генерала Жюно, набранная из бывшего Булонского лагеря, оставила пять запасных батальонов, из которых он мог сформировать дивизию в 3-4 тысячи человек, достаточную для оккупации Памплоны и сдерживания Наварры.
144
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
Швейцарский батальон, расквартированный по соседству, мог довести их количество до шести. Наполеон приказал немедленно воссоединить их в Сен-Жан-Пье-де-Поре под командованием генерала Мутона и добавить к ним роту пешей артиллерии. Перпиньянскую же дивизию он набрал в Италии. Возвращение войск союзников в их страны уже позволяло располагать частью итальянских полков, размещенных вблизи Франции. Наполеон предписал трем итальянским батальонам из Турина и одному из Генуи направляться в Авиньон. Прекрасный неаполитанский полк, который Жозеф отправил к нему для приучения к боевой жизни, уже находился близ Гренобля. Ему также был отправлен приказ двигаться к Авиньону. Туда же были направлены четыре ломбардских и неаполитанских эскадрона, насчитывавших 600—700 всадников, и несколько артиллерийских рот. Французский полк из крепости Браунау, возвращенной австрийцам, переходил Альпы, возвращаясь в Италию. Ему было предписано следовать на юг Франции. Наконец, в Пьемонте имелись сборные пункты пяти егерских и четырех кирасирских полков, отправленных прошлой зимой из Италии в Польшу. Как все армейские сборные пункты, они были весьма обильно снабжены людьми и лошадьми. Наполеон набрал из них еще две прекрасных кавалерийских бригады, сформировавшие под командованием генерала Бессьера дивизию в 1200 всадников. Присоединив к этим войскам несколько французских и швейцарских батальонов из Прованса, можно было собрать в Перпиньяне корпус в 10—12 тысяч человек.
Предписав эти диспозиции войскам, остававшимся по эту сторону Пиренеев, Наполеон распорядился о новом движении войск, уже их перешедших. Генералу Дюпону, одна дивизия которого выдвинулась к Витории, он приказал воссоединить все три дивизии между Бургосом и Вальядолидом в первые дни января, с видимым направлением на Саламанку и Сьюдад-Родриго, то есть на Лиссабон, но при этом наблюдая за мостом через Дуэро на Мадридской дороге, дабы быть готовыми завладеть им при первой необходимости. Маршалу Монсею было предписано занять позиции, оставляемые Дюпоном, и выдвинуть одну из его дивизий к Витории. Эти движения не
XL Аранхуэс
145
могли чрезмерно усилить подозрений испанского двора, ибо производились по Лиссабонской дороге. Однако чтобы придать им еще более естественный вид, Наполеон велел Богарне направить испанскому двору уведомления самого тревожного свойства о скоплении английских сил в Гибралтаре, скоплении совершенно реальном, ибо незадолго до того стало известно, что британское правительство почти полностью вывело войска с Сицилии и намеревается послать в Португалию войска, вернувшиеся из Копенгагена. Наполеон настоятельно просил испанский двор позаботиться об охране Сеуты, Кадиса, лагеря Сан-Роке и Балеарских островов, этими полезными указаниями добавив правдоподобия предлогам, на которые ссылался при введении в Испанию новых французских войск.
Наполеон спешил покончить с делами Италии, чтобы вернуться в Париж, откуда мог пристальнее следить за предметом своей постоянной озабоченности. Однако решение по одному из тех вопросов, которые ему было бы удобнее решать в Париже, нежели в Милане, он не захотел откладывать ни на день. Вопрос этот относился к постановлениям британского правительства от 11 ноября касательно навигации нейтральных стран. Обнаружив, что доведенная до крайности система запретов вредит Англии более, чем Франции, Сент-Джеймский кабинет задумал доставить облегчение всеобщей торговле, принудив суда всех стран заходить в Великобританию и, более того, платить ей дань. Вследствие чего было постановлено, что судно любой страны, не находящейся в состоянии войны с Великобританией, хотя и зависящей в той или иной степени от Франции, может свободно заходить в порты Соединенного Королевства и его колоний и затем отправляться куда угодно при условии уплаты 25%-ной таможенной пошлины. И напротив, всякое судно, не заходившее в порты Великобритании и имеющее на свои товары сертификаты, выданные французскими агентами, подлежит конфискации и объявляется трофеем. Таким способом торговые суда любой страны принуждались (в той мере, в какой были выполнимы законы на морских просторах) либо заходить в английские
146
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
порты для уплаты пошлины, либо плыть в Англию за продовольствием и другими товарами английского производства. Вся торговля должна была проходить через английские порты, всякий товар должен был либо происходить из Англии, либо быть оплачен там пошлиной. Благодаря этим предписаниям англичане получали надежное средство отправлять во Францию свои колониальные товары, происхождение которых нельзя было проследить. В действительности они заманивали к себе суда нейтральных стран, нагружали их сахаром и кофе, затем сопровождали к французским или голландским портам с фальшивыми документами, выдававшими английские товары за товары нейтральных стран, прибывшие прямо из Америки.
Узнав в Милане об этом решении, Наполеон сначала написал в Париж, потребовав доклада у министра финансов и начальника таможен. Однако, не дожидаясь их ответа, он 17 декабря издал декрет, известный под названием Миланского, еще более суровый, чем все предыдущие.
Если в Берлинском декрете Наполеон ограничился недопущением в порты Империи любого судна, заходившего в Англию, на сей раз он пошел дальше и объявил военной добычей всякое судно, которое заходило в Англию или в ее колонии и подчинялось ее требованию уплаты пошлины. Подзаконными актами он установил суровые наказания для капитанов и матросов, уличенных в подложных декларациях. Миланского декрета было довольно, чтобы полностью перекрыть сообщения, которые Англия хотела открыть к своей выгоде. Но преимущество покупалось ценой насилия, которое неминуемо должно было вскоре утомить Францию и ее союзников не менее, чем саму Англию.
За исключением этого недолго отвлечения, Наполеон отдавал всё свое время управлению королевством Италия. К концу декабря в Милане собрались коллегии владельцев, торговцев и ученых, чтобы заслушать сообщение о многих важных актах. Первым из них Наполеон официально усыновлял принца Евгения Богарне. Вторым — уточнял последствия усыновления, подтверждая передачу короны Италии принцу Евгению и ограничивая ею
XL Лранхуэс
147
его право наследования, что исключало для него возможность однажды наследовать корону Франции. Итальянцы любили принца, ибо никогда еще не жили при столь мягком и просвещенном правительстве, наслаждаясь в последние два года спокойствием и миром и отдыхая от ужасов войны. Но поскольку в настоящее время корона Италии оставалась присоединенной к короне Франции, а Евгений Богарне был лишь ее заранее назначенным наследником в достоинстве вице-короля, Наполеон пожелал, чтобы он именовался принцем Венецианским, каковой титул назначалось отныне носить всем наследникам королевства Италии. Он также учредил титул принцессы Болоньи для Жозефины, дочери Евгения от его брака с принцессой Августой Баварской. Наконец, в знак благоволения к герцогу Мельци, бывшему вице-президенту Итальянской республики, он пожаловал ему титул герцога Лоди, в честь одной из блестящих побед в первых кампаниях.
Покончив с этими делами, Наполеон отбыл в Пьемонт, осмотрел крепость Алессандрии, поблагодарил генерала Шаслу, руководившего ее строительством, и отправился в Турин, где пожаловал новые привилегии этим недавно обретенным французским провинциям. Он приказал построить для связи Лигурии с Пьемонтом канал, который соединил бы По со Средиземным морем, и улучшить навигацию из Алессандрии по Танаро, чтобы лодки могли достичь По в любое время года. Кроме того, Наполеон приказал спрямить в нескольких местах большую дорогу из Алессандрии в Савону и связать ее с Туринской дорогой. Он решил открыть большую дорогу из Мон- Женевра, которая в соединении с дорогой Мон-Сени должна была довершить сообщение Франции с Пьемонтом через Приморские Альпы. Он также постановил построить каменный мост через По в Турине, деревянный мост через Сезию в Верчелли, деревянный мост через Бормиду меж Алессандрией и Тортоной и еще три деревянных моста меньшей значимости через горные потоки, протекающие меж Турином и Верчелли.
Наполеон покинул Турин и прибыл в Париж вечером 1 января 1808 года. Возвращению императора в столицу Империи суждено было ознаменоваться важнейшими
148
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
решениями его правления. В самом деле, настало время определиться касательно Испании, ибо невозможно было более откладывать ответ Карлу IV, а также касательно римского двора, отношения с которым с каждым днем ухудшались. Таким образом, Наполеону предстояло столкнуться с двумя старейшими и наиболее грозными осколками старого режима: испанскими Бурбонами и папством.
Желая заменить на всех тронах Бурбонов Бонапартами, влекомый к этой цели семейным чувством и реформаторским гением, нетерпимым к выродившимся монархиям, бесполезным или вредоносным, Наполеон колебался в отношении Испании между тремя разными решениями. Во-первых, представлялось возможным привязать к себе Испанию посредством низвержения фаворита и брака принца Астурийского с французской принцессой — без каких-либо требований, способных оскорбить гордость испанцев; во-вторых, можно было предложить брачный альянс и низвержение фаворита, принудив при этом Испанию к территориальным жертвам, которые обеспечивали Франции берега Эбро, побережье Каталонии и совместное пользование испанскими колониями; наконец, Наполеон мог прибегнуть к крайним мерам, то есть низложить Бурбонов и навязать испанцам новую династию, не требуя от них ни уступок территорий, ни торговых привилегий и удовольствовавшись, в качестве единственного результата, прочным соединением судеб Испании с судьбами Франции.
Ни одно из этих решений не было хорошим, но далеко не все они были одинаково плохи.
Предложить Фердинанду французскую принцессу, добавить к этой милости низвержение фаворита, не заставив платить за такое двойное удовольствие никакой жертвой, значило исполнить радостью всю испанскую нацию, приобрести на некоторое время ее абсолютную преданность и опереться на ее энергичную поддержку против любого министра, который будет недоволен французской политикой. Но Фердинанд, обладавший всеми недостатками испанского характера без единого его достоинства, в скором времени стал бы таким же врагом Франции, как Мануэль Годой, события вернулись бы в привычное русло, и невежество, нерадение, ненависть
XL Аранхуэс
149
к любым улучшениям и зависть к иностранному превосходству стали бы вновь основными чертами испанского правительства и при новом режиме. Правда, у трона находилась бы французская принцесса, но ей пришлось бы обладать редкой настойчивостью для сопротивления столь противоположным тенденциям, и сама ее настойчивость, возможно, сделала бы ее ненавистной испанцам. К тому же столь богато одаренные природой принцессы появляются не часто, а те, что находились тогда в распоряжении Наполеона, не блистали яркими достоинствами, сколь необходимыми для их роли, столь и опасными для них самих.
Второй план, состоявший в требовании низвержения фаворита, уступки Португалии провинций Эбро и открытия для французов испанских колоний, был лишь ухудшенным вариантом первого. Обладание провинциями Эбро представляло преимущество скорее мнимое, нежели действительное, ибо по причине близкого соседства там более всего недолюбливали французов. Кроме того, испанцев возмутило бы подобное расчленение их территории, и в результате их радость по поводу брака Фердинанда с французской принцессой и низвержения фаворита была бы настолько отравлена, что породила бы неблагодарность с первого же дня. Сам Лиссабон потерял бы в их глазах всякую притягательность, если бы пришлось платить за него Сарагосой и Барселоной. Открытие французам испанских колоний и в самом деле являлось серьезным преимуществом, но его было нетрудно добиться и без возбуждения озлобленности. Таким образом, второй план не сулил привязать Испанию к Франции даже ненадолго, обрекая французов, напротив, на их вечную ненависть.
Третий план, к которому неодолимым образом и склонялся Наполеон, состоял в низложении Бурбонов и окончательном соединении Франции и Испании посредством установления единой династии. Этот план имел целью возрождение Испании, притом что у нее ничего не отнимали, а напротив давали ей Португалию, удаляли фаворита и проводили внутренние реформы, — словом, возрождали политику Людовика XIV, в которой не было ничего слишком великого для человека, превзошедшего
150
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
всё известное величие. Следует заметить, что политика Людовика XIV была для Франции политикой естественной, Объединение в едином духе и в единых целях всего Запада, то есть Франции и Апеннинского и Иберийского полуостровов, противопоставление их могущества на суше коалиции северных дворов, а их могущества на море — притязаниям Англии, — вот что могло бы стать безусловно подлинным и законным притязанием Наполеона, совершенно оправданным правилами здравой политики, пусть бы она и не удалась.
Но за расточительностью, безумными тратами, всегда следует наказание — в невозможности позволить себе траты необходимые. Поставив перед собой на Севере столь огромную и выходящую за пределы подлинных интересов Франции задачу, а именно: учреждение французской Германии (к великому неудовольствию германских народов) и попытка восстановления Польши (наперекор Австрии и Пруссии), Наполеон не мог не испытывать недостаток финансовых ресурсов для исполнения более глубоких политических замыслов. В самом деле, он был вынужден в одно и то же время держать триста тысяч человек между Одером и Вислой, чтобы обеспечить покорность Германии и союз с Россией, и сто двадцать тысяч человек в Италии, чтобы лишить Австрию и мысли перейти через Альпы. Теперь ему требовалось еще 100—200 тысяч человек для сдерживания Испании и вытеснения из нее англичан, намеревавшихся обрести в ней надежное и удобное пристанище, ибо им нужно было лишь пересечь Гас- конский залив, чтобы добраться до нее. Все эти армии в Германии, Италии и Испании представляли собой массу в 800—900 тысяч человек и требовали постоянного расширения внимания, усилий и командования, на что Франции и даже его гению могло в конце концов не" хватить сил и средств.
Всё происходящее уже было разительным тому подтверждением, ибо, чтобы раздобыть войска, не ослабив Великую армию и не оголив Германию и Италию, Наполеону пришлось идти на множество ухищрений и не удалось найти никого, кроме новобранцев под командованием офицеров, вызванных со сборных пунктов или возвращенных из отставки. Недостаток ресурсов отягчался
XL Аранхуэс
151
и другим обстоятельством. Покорность испанского двора, хоть и смешанная с множеством тайных измен и бесплодная вследствие немощи испанской администрации, имела все внешние признаки абсолютнейшей преданности. Поэтому Наполеон не мог предъявить двору Эскориала ни единой правдоподобной претензии, и диктаторский акт низложения Карла IV, противный простой справедливости и неприемлемый для масс, мог вызвать мятеж гордой и завистливой нации, питавшей пламенную ненависть к чужакам. Для ее сдерживания нужны были совсем иные силы, нежели те, которые был в состоянии собрать Наполеон. Его попытка осуществить свои замыслы с недостаточными ресурсами могла стать началом его поражений.
Для успеха этого предприятия имелось еще одно необходимое условие, а именно сохранение тесного альянса, который Наполеон заключил в Тильзите. Поэтому, как бы ни досадно было проявлять снисходительность к притязаниям императора Александра, следовало принять соответствующее решение и предупредить рассеяние французских сил, любой ценой купив содействие великой Северной империи, — словом, расплатиться Молдавией и Валахией за возможность безнаказанно низложить испанских Бурбонов.
Наконец, даже при соединении всех этих условий для Испании и Франции оставалась еще одна серьезная опасность: возможная и даже вероятная потеря богатых испанских колоний. Пример Соединенных Штатов породил в них склонность к независимости, каковую склонность только усиливало постыдное нерадение метрополии, оставлявшей их беззащитными. Поэтому следовало опасаться, как бы навязывание новой династии не доставило колониям искомый предлог для мятежа, средствами для которого их с радостью снабдило бы английское покровительство. В таком весьма вероятном случае Испания будет разорена, пока не откроет для себя новых источников процветания, а Франция добьется лишь обогащения английской торговли.
Таковы были три плана, из которых приходилось выбирать Наполеону. Лучше всего было последовать первому плану, что довело бы радость нации до упоения,
152
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
и просить лишь открытия колоний и, быть может, оставления Балеарских островов или Филиппин, не приносивших Испании никакой выгоды. Благодарность испанцев могла быть непродолжительной, но сохранилась бы достаточно долго для искреннего их содействия Наполеону в последний период морской войны против англичан.
Но этот план, единственно разумный, ибо он не требовал новых предприятий от уже перегруженной Империи, не встречал ни малейшего одобрения ни у Наполеона, тайным желаниям которого противоречил, ни у Талейрана, которому недоставало смелости поддержать его, хоть он и начал уже страшиться последствий избранной политики. Теперь осмотрительность возобладала над желанием угодить, Талейран колебался и пытался найти компромисс, чтобы увести Наполеона с рокового пути, на который сам его и толкнул. Но тот постоянно и неуклонно возвращался к мысли об изгнании Бурбонов с их последнего трона в Европе и желал воспользоваться минутой безграничного могущества на континенте, наступившей после копенгагенских событий, пока он был молод, победоносен и ему повиновалась и служила фортуна. После завершения задуманной им системы великим ударом по испанской династии наступит покой — для него, для армии, Франции и Запада, ослепленных его славой и довольных установленным порядком и произведенными реформами.
Однако в январе 1808 года, даже после процесса Эс- кориала, Наполеон еще не принял бесповоротного решения и возвращался порой к мысли о соединении двух домов в брачном альянсе, когда некий семейный инцидент сделал эту комбинацию практически неосуществимой. Наполеон призвал в Париж дочь Люсьена от первого брака [Шарлотту], чтобы удалить ее от ссор родителей. К несчастью, воспитанной в изгнании девушке нередко доводилось слышать горькие сетования на всемогущую семью, делившую троны Европы и не вспоминавшую о далеком безвестном брате, и она прибыла в Париж совсем не с теми чувствами, которых от нее ожидали. Живя при императрице-матери, окружившей ее своими заботами, она между тем находила ее суровой, а своих
XL Аранхуэс
153
теток — невнимательными, что не сближало ее с теми, кого ее научили скорее опасаться, нежели любить. В своих письмах к итальянской родне Шарлотта изливала все обуревавшие ее неприятные чувства. Наполеон, предполагавший отправить ее в Испанию, хотел знать, принесет ли она туда и приверженность его политике, и велел за ней тщательно присматривать и читать ее переписку. Едва она приехала в Париж, как письма, в которых излагались малоприятные для императорской семьи слухи о бабке, тетках и дяде Наполеоне, были конфискованы и переданы Наполеону. Он тотчас призвал в Тюильри мать, братьев и сестер и зачитал перехваченные письма в семейном собрании. Позабавившись гневом свидетелей этой сцены, которым в этих письмах всем одинаково досталось, он оставил иронию и перешел к холодной суровости, потребовав в двадцать четыре часа отослать юную племянницу обратно в Италию. Вот почему дом Бонапартов не располагал ныне принцессой для Испании: недавно принятая в императорскую семью мадемуазель Ташер таковой не являлась. Наполеон недавно удочерил эту юную особу, племянницу императрицы Жозефины, и отправил ее в Германию, чтобы выдать замуж за наследника княжеского дома Аренбергов. Замыслив соединить свою кровь с кровью Бурбонов, он хотел бы, чтобы это была его собственная кровь, а не кровь его жены, как бы он ни был к ней привязан.
Но даже без этого происшествия Наполеон, вероятно, предпочел бы в итоге наиболее радикальное решение, то есть низложение Бурбонов. В любом случае, у него более не было выбора. Но он по-прежнему испытывал сильнейшие затруднения, отыскивая веский повод для низложения. Разделения при дворе, скандальные страсти королевы и фаворита, их ненависть к наследнику короны и его ненависть к ним, нетерпение готовой взорваться нации — все эти нараставшие с каждым часом страсти могли привести к внезапному взрыву и породить желанный повод. Кроме того, нетрудно было заметить, что постепенный ввод французских войск в Испанию весьма способствовал возбуждению умов, внушая одним надежды, другим страхи, и ожидания всем, и мог в конце концов спровоцировать развязку. К тому же вся эта
154
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
совокупность причин могла породить и весьма устраивающий Наполеона результат, а именно бегство королевской семьи Испании по примеру королевской семьи Португалии. Бегство Бурбонов совершенно подходило Наполеону, ибо оставляло свободным трон, который испанская нация, возможно, в своем негодовании пожаловала бы ему и сама. С этой минуты новая эмиграция европейской династии в Америку стала тем самым решением, которое выбрал Наполеон как наименее одиозное и наименее возмутительное для цивилизованного общества. Верным способом добиться нужного результата было наращивание количества французских войск в Испании, при окутывании своих намерений всё более глубокой тайной. Именно так он и стал действовать.
На первое письмо Карла IV, где тот просил руки французской принцессы для Фердинанда и обнародования договора Фонтенбло, Наполеон отвечал, что весьма польщен желанием королевской семьи Испании соединиться с его домом, но хочет знать, возвращена ли принцу Астурийскому милость его августейших родителей, ибо ему не хотелось бы породниться с обесчестившим себя сыном. На второе письмо он отвечал, что дела в Португалии еще недостаточно продвинулись, чтобы можно было дробить управление ею и в особенности разделять военное командование, ввиду готовившейся высадки англичан; что следует поостеречься преждевременно волновать население раскрытием ожидающей его участи; и что по всем этим причинам следует еще некоторое время избегать обнародования договора Фонтенбло. Вручить эти столь двусмысленные письма — безо всяких объяснений — было поручено служащему французской миссии Ванделю.
К нагнетанию таинственности Наполеон добавил новое наращивание сил. Он усилил дивизию Западных Пиренеев, присоединив к ней четвертые батальоны пяти резервных легионов, организация которых в эту минуту уже завершилась. Эти 3 тысячи человек, в соединении с 3-4 тысячами, уже направленными через Сен-Жан - Пье-де-Пор на Памплону, должны были сформировать дивизию в 6-7 тысяч, достаточную для оккупации крепости
XL Аранхуэс
155
и надзора за Арагоном. Командование ею было вверено генералу Мерлю. Наполеон увеличил и дивизию Восточных Пиренеев, состоявшую из итальянцев, присоединив к ней временные батальоны из французских сборных пунктов, размещенных меж Алессандрией и Турином и переполненных уже обученными новобранцами. Эта новая французская дивизия насчитывала 5 тысяч человек и, в соединении с итальянской дивизией в 6-7 тысяч, которой командовал генерал Лекки, формировала совершенно достаточный для Каталонии корпус, вверенный командованию генерала Дюэма.
Общий пехотный резерв Наполеон организовал в Орлеане, соединив под командованием генерала Вердье временные батальоны со сборных пунктов, еще не поставлявших подразделений для Испании. Общий кавалерийский резерв был организован в Пуатье, из четырех временных кавалерийских полков со сборных пунктов, представлявших всадников всех родов: кирасиров, драгун, гусар и егерей, — под командованием генерала кавалерии Лассаля. В Булонском лагере, гарнизоне Парижа и лагерях Бретани Наполеон расположил десять старых полков, взятых из Великой армии. Наконец, он тайно направил в Бордо несколько пехотных, кавалерийских и артиллерийских подразделений Императорской гвардии, подозревая, что в скором времени ему придется самому ехать в Испанию, чтобы привести дело к желаемой развязке. При численности корпуса Дюпона в 25 тысяч, корпуса Монсея в 32 тысячи, дивизии Западных Пиренеев в 6-7 тысяч, корпуса Восточных Пиренеев в 11-12 тысяч, резервов Орлеана и Пуатье в 10 тысяч и войск гвардии в 2-3 тысячи человек общая численность направленных в Испанию войск составляла около 80 тысяч (без учета Португальской армии, вместе с которой численность солдат, предназначенных для Иберийского полуострова, превышала 100 тысяч человек). Но они были столь молоды и непривычны к военным тяготам, что следовало ожидать большой разницы между их номинальной численностью и численностью действительно боеспособных сил. К тому же четверть действующего состава в январе 1808 года еще только двигалась к полуострову. Желая ускорить развязку, Наполеон приказал войскам осуществить решительное движение на Мадрид.
156
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
Большая дорога, ведущая к столице, раздваивается на широте Бургоса. Одно из ответвлений пересекает королевство Леон через Вальядолид и Сеговию и ведет к Мадриду через Эскориал. Другое пересекает Старую Кастилию через Аранду и приводит в Мадрид. Корпуса Дюпона и Монсея, находясь в Вальядолиде и между Виторией и Бургосом (то есть до развилки), еще не сделали решающего шага, который обнаружил бы их намерение двигаться на Мадрид. Наполеон приказал Дюпону направить одну из его дивизией на Сеговию, а Монсею — одну из его дивизий на Аранду, под предлогом поиска продовольствия. С этой минуты движение на Мадрид стало явным. Но вступление французских войск в Каталонию и Наварру для оккупации Барселоны и Памплоны еще яснее указывало, что подлинной целью движений был вовсе не Лиссабон. Дабы представить хотя бы наполовину правдоподобное объяснение, Наполеон повелел послу Богарне объявить испанскому двору о своем намерении совершить двойное движение войск на Кадис через Каталонию, Эстремадуру и Андалусию. Целью экспедиции якобы была защита французского флота, стоявшего на якоре в Кадисе.
Наполеон находил слишком выгодным наличие сборных пунктов, постоянно переполненных новобранцами, проходившими обучение за 12—15 месяцев до начала их использования в деле, чтобы отказаться от системы заблаговременного воинского призыва, особенно в ту минуту, когда он намеревался сформировать на европейском побережье многочисленные лагеря рядом с флотами. Вследствие чего, потребовав ранее, еще весной 1807 года, провести призыв за 1808 год, теперь, зимой 1808-го, он собирался потребовать проведения призыва за 1809-ый. К тому же это предоставляло ему случай выступить в Сенате с правдоподобным объяснением огромного сосредоточения войск у подножия Пиренеев.
Сенат собрался 21 января, чтобы заслушать доклад о переговорах с Португалией и принятом и даже исполненном решении о захвате вотчины дома Браганса. Призыв 1808 года, говорил Реньо де Сен-Жан д’Анже- ли, автор представленного в Сенате доклада, ознаменовался подписанием в Тильзите континентального мира,
XL Аранхуэс
157
призыв 1809 года ознаменуется заключением мира морского. К сожалению, никому пока не было известно, где будет подписан этот мир. Для смягчения эффекта преждевременных призывов было вновь повторено обещание использовать досрочно призываемых новобранцев только в сборных пунктах. Другой доклад возвещал о присоединении к Империи, во исполнение предшествующих договоров, Киля, Касселя, Везеля и Флиссингена: Киля и Касселя как необходимых дополнений к крепостям Страсбурга и Майнца; Везеля как важнейшего пункта в нижнем течении Рейна; Флиссингена как порта для судостроительных верфей Антверпена. Последний доклад должен был подтверждать бескорыстие Франции, которая не сохраняла за собой завоеванных стран — Австрии, Германии, Пруссии, Польши, — довольствуясь столь незначительными приобретениями, как Киль, Кассель, Везель и Флиссинген. Наполеон хотел, чтобы новое королевство Вестфалия не считалось приращением территории Империи, ибо было отдано независимому государю, но рассматривалось как расширение федеративной системы Французской империи.
Хороши или дурны были изложенные блестящим и величественным языком доводы, содержание которых принадлежало Наполеону, а стиль — Реньо, но сенаторы приняли их, почтительно склонив головы, и единодушно проголосовали за призыв 1809 года.
Новый контингент в 80 тысяч должен был довести численность французских войск, рассредоточенных на Висле, Одере, берегах Балтики, в Альпах, на По, Эче, Изонцо, на берегах Иллирии и Калабрии, а также на Эбро и Тахо, почти до 900 тысяч человек. С добавлением 100 тысяч союзников получалось более одного миллиона человек, три четверти которых составляли опытные ветераны, равные по меньшей мере солдатам Цезаря и ведомые человеком, который превосходил римского полководца военным гением.
Именно в эту эпоху у Наполеона зародилась идея превращения французских полков в легионы, подобные римским. Обычно на границе оставлялся батальон, называемый батальоном депо, в котором под началом офицеров,
158
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
наименее способных к активной службе, собирали людей ослабевших, выздоравливающих или еще не обученных, предоставляя им место для отдыха и обучения и содействуя таким образом постоянному пополнению боевых батальонов. С глубоким искусством используя подобную структуру, Наполеон сумел создать те армии, которые, выходя с Рейна, Эча или Вольтурно, сражались и побеждали на Висле и Немане. Постоянная забота о сборных пунктах была скрытой причиной его побед не в меньшей степени, чем военный гений. Этому искусству Наполеона приходилось усложняться, а вниманию — расширяться, по мере того как сборные пункты, размещенные, к примеру, на По или Рейне, отправляли одни подразделения в армии Пруссии и Польши, а другие — в армии Испании, Португалии и Иллирии. Следить за ста шестнадцатью французскими пехотными полками, восьмьюдесятью кавалерийскими полками, из которых формировалось значительное количество временных корпусов, а также за Императорской гвардией, швейцарцами, поляками, итальянцами, ирландцами, германскими и испанскими союзниками, каждым полком и его подразделениями в разных странах, руководить их формированием, обучением и размещением, чтобы обеспечить наилучшее применение всякого и предупредить дезорганизацию, — всё это требовало удвоенного внимания, иногда непосильного даже для самого неутомимого из всех гениев.
Поэтому Наполеон задумал создать вместо ста двадцати полков шестьдесят легионов, каждый из которых должен был включать восемь боевых батальонов под командованием одного бригадного генерала, двух полковников и одного майора, поставлять батальоны в Польшу, Италию и Испанию и иметь единый сборный пункт. Но это значило исказить сам принцип полка, главное в котором — физическая сила командира батальона и моральная сила полковника, и заменить его совершенно произвольным формированием. Тем не менее эта концепция была столь дорога Наполеону, что с тех пор он никогда не переставал обдумывать ее, даже в изгнании. Однако в то время он ограничился компромиссным решением, которое только увеличивало состав полка и уменьшало общую численность корпусов. Декретом, окончательно подписанным
XL Аранхуэс
159
18 февраля, Наполеон постановил, что все пехотные полки будут формироваться из пяти батальонов, в том числе четырех боевых и одного сборного; каждый батальон — из шести рот: гренадерской, вольтижерской и четырех стрелковых. Сборный батальон состоял только из четырех рот, а отборные роты формировались только на войне. Согласно этому декрету, каждая рота состояла из 130 человек, полк — из 3970 человек, в том числе 108 офицеров и 3862 младших офицеров и солдат. Полковник и четыре командира батальонов командовали боевыми батальонами, а в сборном пункте оставался майор. При такой организации, уже превышавшей привычные пропорции, полк со сборным пунктом на Рейне, мог, к примеру, иметь два боевых батальона в Великой ар- хмии — один на побережье Нормандии, другой в Испании. Полк со сборным пунктом в Пьемонте мог иметь два боевых батальона в Далмации — один в Ломбардии, другой в Каталонии.
Таким образом, каждый корпус принимал участие во всех родах войн одновременно: когда военные действия прекращались на Севере, можно было позаботиться о предоставлении отдыха всем, кто служил в Польше, а в Испанию направить тех, кто не участвовал в последних кампаниях, или тех, у кого были силы и желание участвовать в нескольких кампаниях кряду. Но такая организация полков, представлявшая, возможно, некоторые преимущества для Наполеона и для Империи, есть своеобразное свидетельство политики крайностей. В то время как расширение военных кампаний Наполеона ослабляло его армию, рассредоточивая ее, оно ослабляло и полк как основу ее организации, расширяя его сверх меры и уменьшая родственный дух братьев по оружию, слишком удаленных друг от друга. Военный корпус есть единое целое, обладающее естественными пропорциями и собственной архитектурой, которые легко деформировать вследствие чрезмерного его разрастания.
Впрочем, многие распоряжения этого декрета обнаруживали благородные и мужественные чувства задумавшего его великого человека. Полковой орел, предмет почитания, любви и преданности солдат, ибо он олицетворял их честь, должен был находиться там, где будет
160
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
находиться наибольшее количество батальонов, и вверялся знаменосцу, который получал звание, ранг и плату лейтенанта и должен был иметь не менее десяти лет выслуги (или участвовать в кампаниях Ульма, Аустерлица, Йены и Фридданда). За ним шли, в качестве второго и третьего знаменосцев, два старых солдата в звании сержанта и с жалованьем главного сержанта, которые участвовали в великих сражениях и не имели возможности продвинуться по причине неграмотности. То был достойный способ использования и вознаграждения доблестных солдат. Всё в государстве испытывало влияние гения Наполеона и носило печать его великой души.
Опьяненный собственным могуществом, считая всё дозволенным, с тех пор как Англия позволила себе всё, поскольку полагала войну на континенте завершенной, и приняв продолжение морской войны за отсрочку, полезную для завершения его замыслов, Наполеон решил сокрушить все препятствия, противостоявшие его воле. Отдав приказы, ведущие к включению Иберийского полуострова в его империю, Наполеон отдал подобные же приказы касательно Апеннинского полуострова, с целью покончить с суверенностью и стеснявшего его в центре Италии папы, и бросавших ему вызов из самого сердца Сицилии неаполитанских Бурбонов.
Отказ после коронации вернуть папские провинции Святому престолу и покорение Неаполитанского королевства, что окончательно сделало Римское государство анклавом Французской империи, постепенно привели к накоплению недовольства Пия VII и превратили его обычную мягкость в продолжительное и порой бурное раздражение против Наполеона, которого он между тем любил. Утрата княжеств Беневент и Понтекорво, отданных Талейрану и маршалу Бернадотту, оккупация Анконы и непрестанные прохождения французских войск довершили неудовольствие и отчаяние святейшего отца. Потому он не желал удовлетворять никакие просьбы Франции, отвергал одни по благовидным причинам, другие по неблаговидным, которым даже не старался придать вид таковых.
Сначала Пий VII отказался расторгнуть первый брак принца Жерома, свершившийся без каких-либо формальностей,
XL Аранхуэс
161
и согласился лишь закрыть глаза на провозглашение его недействительным французскими церковными властями. Он отказался признать Жозефа королем Неаполя, принял в Риме непокорных неаполитанских кардиналов и предоставил в предместьях столицы убежище разбойникам, которые убивали французов. Он оставил при себе консула низложенного короля Неаполитанского, заявив, что король, удалившийся на Сицилию, оставался государем по крайней мере этого острова и мог, следственно, иметь представительство в Риме. Папа не согласился изгнать англичан с территории Римского государства, заявив, что он независимый монарх и как таковой может быть в состоянии мира или войны с кем угодно, добавляя, что в качестве главы христианского мира не может вступать в войну ни с какими христианскими государствами, даже не католическими. Он тянул с назначением епископов, требовал приезда итальянских епископов в Рим, оспаривал действие французского Конкордата в итальянских Лигурии и Пьемонте, ставших французскими, и действие итальянского Конкордата в венецианских провинциях, последними присоединенных к королевству Италии. Наконец, папа не принимал никаких учреждений новой германской Церкви, а по любому предмету ссылался на естественные трудности, им порождаемые, или произвольно создавал трудности несуществующие. Так Наполеон пожинал плоды своего пренебрежения в отношении римского двора, который мог наилучшим образом расположить к себе посредством незатруднительных территориальных жертв; ибо, не трогая королевств Ломбардии и Неаполя, он обладал также Пармой, Пьяченцей и Тосканой, которые вполне могли пополнить владения Святого престола.
Оставив всяческие предосторожности, Наполеон приказал генералу Лемаруа оккупировать Урбино, Анкону и Мачерату на Адриатическом побережье; и тогда Святой престол, папа и кардиналы, опасаясь, что эти провинции в итоге ожидает участь бывшей Папской области, задумали было заключить с Наполеоном следующее соглашение:
Папа, независимый государь своих владений, провозглашенный таковым, получивший гарантию независимости от Франции, предлагает заключить с ней альянс
6-2446
162
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
и всякий раз. как она будет в состоянии войны, изгонять ее врагов с территории Римского государства;
Французские войска могут оккупировать Анкону, Чивитавеккью, Остию, но будут содержаться французским правительством;
Папа обязуется привести в рабочее состояние и углубить заиленный порт Анконы;
Он готов признать короля Жозефа, отослать консула короля Фердинанда, убийц французов и неаполитанских кардиналов, отказавшихся принести присягу, и отказаться от своего древнего права инвеституры* на корону Неаполя;
Он соглашается распространить Конкордат Италии на все провинции, составляющие королевство Италия, и Конкордат Франции — на все провинции Италии, превращенные во французские провинции;
Он без промедления назначит французских и итальянских епископов и не будет требовать от них приезда в Рим;
Он назначит полномочных послов для заключения германского конкордата;
Наконец, дабы убедить Наполеона в расположении Священной коллегии и соразмерить влияние Франции протяженности ее территории, папа доведет количество французских кардиналов в общей численности кардиналов до трети.
Соглашение было почти заключено, когда папа, поддавшись неблагоприятным внушениям и задетый двумя статьями: той, которая обязывала Святой престол закрыть свою территорию для врагов Франции (что было неизбежно при географическом положении Римского государства), и той, которая увеличивала количество французских кардиналов (что способствовало мирному решению всех вопросов в будущем), — решительно отказался дать свое согласие.
Тогда, не слушая более никаких возражений, Наполеон приказал вернуть паспорта кардиналу Байану и начать вторжение в Римское государство. Как и с Испанией,
* Инвеститура (в средневековой Европе) — передача феода, должности, сана, закреплявшая вассальную зависимость. — Прим. ред.
XL Аранхуэс
163
в душе он пришел к окончательному решению: оставить папу в Ватикане с богатым доходом и исключительно духовной властью и лишить его мирского суверенитета в Центральной Италии. Однако, готовясь через два-три месяца, то есть незадолго до праздника Пасхи, иметь дело с испанцами, Наполеон не хотел давать фанатичному народу не только политического, но и религиозного повода к возмущению. Поэтому он задумал пока оккупировать только Рим и провинции на побережье Средиземного моря, подобно тому как приказывал ранее оккупировать провинции на Адриатическом побережье. Генерал-губернатору Тосканы было велено собрать 2500 человек в Перудже, генералу Лемаруа — направить столько же людей на Фолиньо, генералу Миолису — возглавить эти две бригады, выдвинуться на Рим, подобрать по пути колонну в 3 тысячи человек, отправленную Жозефом из Террачины, и вступить с этими 8 тысячами солдат в столицу христианского мира. Генерал Миолис должен был мирно или силой занять замок Святого Ангела, принять командование папскими войсками, оставить папу в Ватикане с почетной гвардией, не вмешиваться в управление и заявить лишь, что пришел занять Рим на довольно продолжительное время в чисто военных целях и для удаления от Римского государства врагов Франции. Он должен был завладеть только полицией и использовать ее, чтобы изгнать всех разбойников, превративших Рим в свое логово, выслать неаполитанских кардиналов в Неаполь и изъять из государственных касс необходимые средства для содержания французских войск.
Знаменитый Миолис, старый солдат Республики, соединявший с несгибаемым характером ум, образование, высочайшую честность и навык ведения переговоров с итальянскими принцами, как никто другой подходил для выполнения этой трудной миссии при сохранении должного уважения к главе христианского мира. Наполеон назначил ему значительное содержание, приказав держать большой дом и приучать римлян видеть подлинного главу правительства во французском генерале, водворившемся в замке Святого Ангела, а не в понтифике, оставленном в Ватикане.
164
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
Вторжение в Португалию привлекло к Гибралтару английские войска из Алессандрии и с Сицилии. На Сицилии, для сохранения этого осколка короны, осталось в распоряжении их несчастной жертвы, королевы Каролины, не более 7-8 тысяч англичан. Представился удобный случай подготовить экспедицию против этого острова и воспользоваться соединением французских флотов в Средиземном море для ее перевозки. Наполеон приказал адмиралу Розили, командующему французским флотом Кадиса, и адмиралу Альману, командующему прекрасной дивизией Рошфора, поднять якорь при первой благоприятной возможности и присоединиться к Тулонской дивизии. Он добился, чтобы такой же приказ был отдан и испанской дивизии Картахены под командованием адмирала Вальдеса. В случае если все эти присоединения осуществятся благополучно, Наполеон предполагал получить в Тулоне более двадцати кораблей под командованием адмирала Гантома. С присоединением одной только эскадры Рошфора, наиболее вероятным и наиболее желательным, он имел бы достаточно кораблей для перевозки армии на Сицилию и снабжения Корфу, второй и не менее важной цели экспедиции. Поэтому он приказал адмиралу Гантому собрать в Тулоне корабли и погрузить на них значительное количество припасов всякого рода, таких как зерно, сухари, порох, снаряды, лафеты, орудия, дабы доставить этот груз на Корфу, каков бы ни был успех операции против Сицилии.
Наполеон предписал Жозефу собрать в Байи 8-9 тысяч человек в полном вооружении и в Шиле, напротив маяка Капо Ферро, еще 7-8 тысяч, с множеством фелюг и лодок, годных для переправы через узкий пролив, отделяющий Сицилию от Калабрии. Он хотел, чтобы всё было готово к прибытию адмирала Гантома, который смог бы погрузить 8-9 тысяч из Байи и перевезти их за двадцать четыре часа к северу от маяка, куда подойдут и 7-8 тысяч человек, собранные в Шиле. Эти 15-16 тысяч должны были захватить маяк, вооружить его артиллерией, вооружить равным образом форт Шилы и, завладев этими двумя пунктами, запирающими пролив, сделаться его хозяевами. При достижении такого результата ни один английский солдат не осмелился бы более оставаться на Сицилии.
XL Аранхуэс
165
Но это смелое предприятие предполагало, что неоднократно повторявшиеся приказы Наполеона относительно Шилы и Реджо, двух пунктов, которыми англичане еще владели на побережье Калабрии, будут выполнены. Наполеон не раз выказывал Жозефу свое негодование из-за того, что при армии более чем в 40 тысяч человек тот терпит присутствие англичан на материковой Италии. «Это позор, — писал император брату, — что англичане еще могут противостоять нам на суше. Я не хочу, чтобы вы мне писали прежде, чем этот позор будет исправлен; а если этого вскоре не случится, я пошлю одного из своих генералов заменить вас в командовании армией в Неаполе».
Задетый этими упреками, Жозеф поручил генералу Ренье атаковать в Шиле и Реджо англичан, столь оскорблявших взор Наполеона. Англичане всё еще сопротивлялись, чем Наполеон был весьма разгневан. Но поскольку его гнев из-за мягкотелости брата ничего не менял в положении вещей, решили изменить план экспедиции: невозможно было завладеть проливом, пока французам не принадлежал берег Калабрии. Адмиралу Гантому было приказано вначале отправляться на Корфу, чтобы доставить туда военные припасы, а затем уже вернуться в пролив, подойти к Реджо, который вероятно будет захвачен ко времени его появления, взять там на борт 12 тысяч человек и перевезти их по проливу к югу от Капо Ферро. Еще одной причиной для подобных действий стало и время года: плавая по проливу, адмирал находил убежище от буйных ветров, дующих зимой с северо-запада и делающих опасным приближение к северному берегу Сицилии.
Получив эти распоряжения, адмирал Гантом пребывал в готовности выдвинуться при первом появлении одной из дивизий, ожидаемых из Картахены, Кадиса или Рошфора. Адмирал Розили также был весьма расположен выйти из Кадиса, где его удерживали уже более двух лет. Но сделать это ему было труднее, чем кому бы то ни было, — по причине близости Гибралтара. Море между берегом Испании и берегом Африки было усеяно мелкими сторожевыми судами английского флота, который Держался в открытом море, дабы соблазнить адмирала
166
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
Розили выйти из порта. Едва французы поднимали паруса, как тотчас появлялась вся армия неприятеля. Адмирал Розили с шестью кораблями и двумя-тремя фрегатами не мог бросить вызов пятнадцати кораблям и множеству фрегатов неприятеля, не подвергнув себя риску нового разгрома. Поэтому, хоть он и получил приказ выйти в море в сентябре 1807 года, ему не удавалось его исполнить и в феврале 1808-го.
Контр-адмирал Альман, храбрейший морской офицер Франции и мореплаватель, был столь же плотно заблокирован в Рошфоре. Но если бы ему, с его превосходными экипажами и отличными кораблями, удалось бы выйти в открытый океан в результате отважной вылазки, он имел немало шансов ускользнуть от англичан. Благоприятствуемый непогодой, Альман поднял паруса 17 января 1808 года, вышел в море, оставшись незамеченным, углубился в Гасконский залив, благополучно обогнул мыс Ортегаль, обошел вокруг всей Испании, оказался ввиду сближения берегов Европы и Африки и темной ночью при ужасном западном ветре смело устремился в пролив. Говорят, что удача покровительствует храбрецам; по крайней мере, на этот раз она так и поступила, и через несколько часов адмирал Альман со всей своей дивизией оказался на просторах Средиземного моря. Третьего февраля он показался в виду Тулона и дал сигнал к отплытию адмиралу Гантому, чтобы совместно с ним двинуться к цели, намеченной Наполеоном. Радость доблестного моряка из-за того, что он столь счастливо совершил опасный переход, была безмерной.
Адмирал Гантом имел приказ отплыть при первом же присоединении, которое увеличит его силы. Присоединив к пяти кораблям Тулона пять кораблей Рошфора, он мог ничего не опасаться в Средиземном море. С двумя превосходными помощниками, контр-адмиралами Альма- ном и Космао, он располагал двумя трехдечными кораблями, одним 80-пушечником, семью 74-пушечниками, двумя фрегатами, двумя корветами и двумя большими флейтами* — в целом шестнадцатью судами. Погрузив
* Флейт — морское парусное судно Нидерландов XVI—XVIII веков. — Прим. ред.
XL Аранхуэс
167
на все суда огромные запасы, которые ему предстояло доставить на Корфу, Гантом поднял якорь 10 февраля, взяв курс на Ионические острова, откуда должен был затем вернуться в Сицилийский пролив, чтобы перевезти французскую армию из Реджо в Катанию. Итак, 19 февраля он поднял паруса и вышел в море, не заметив ни одного неприятельского судна.
В то время как начиналось это долгое двухмесячное плавание, события в Испании следовали своим печальным ходом. Письма Наполеона в ответ на предложение о браке и обнародовании договора Фонтенбло, написанные 10 января и отправленные 20-го, прибыли только 27—28 января и были вручены 1 февраля. Они оказались не таковы, чтобы успокоить испанский двор. К довершению несчастья заканчивался и процесс Эскориала, с чрезвычайным шумом и к полному смятению его зачинщиков.
Несмотря на все старания объявить друзей принца Астурийского сообщниками несуществующего преступления, их невиновность, поддержанная общественным мнением, спасла их. Маркиз Айербе, граф Оргас и герцоги Сан-Карлос и Инфантадо вели себя с великолепным достоинством. Каноник Эскоикис, возбужденный опасностью, стремлением до конца сыграть свою роль, любовью к своему королевскому воспитаннику и негодованием честного человека, выказал почти вызывающую твердость. Храбрость бедного безоружного священника, не имевшего иной поддержки против всемогущего двора, кроме поддержки общественного мнения, привела в смятение обвинителей и вдохновила всеобщий интерес, ибо, хотя процесс и был тайным, его подробности ежедневно становились известны и передавались из уст в уста. Поскольку судьи начинали колебаться, к ним прислали подкрепление из преданных магистратов. Прокурор придерживался полученного им приказа требовать смертной казни для обвиняемых. Двор, всеми способами уговаривая судей, на которых, как он полагал, можно было рассчитывать, требовал, чтобы они поддержали прокурора — не для того, чтобы исполнить смертный приговор, но чтобы дать королю возможность проявить милосердие.
168
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
Таков и был план двора: добиться вынесения смертного приговора и не требовать его исполнения. Один из судей, родственник министра юстиции дон Эудженио Кабальеро, пораженный смертельный недугом, не захотел умереть, не высказав мнения, достойного великого магистрата. Он просил своих коллег, заседавших в суде, прийти в его дом и провести заседание у его смертного одра. Когда они собрались, дон Эудженио заявил, что невозможно судить сообщников подлинного или мнимого преступления при отсутствии главного его зачинщика, то есть принца Астурийского, а по законам королевства принц может быть призван к ответу и выслушан только собранием кортесов. Он добавил, что во многом преступление это кажется ему надуманным, что представленные улики ничтожны или лишены законного характера, так как существуют в копиях, а не в оригиналах; что неизвестное лицо, свидетельствовавшее в пользу преступления, должно, по испанскому закону, явиться лично и принести присягу; что за отсутствием главного обвиняемого, доказательств, свидетелей, при том что известно о покушении, вменяемом в вину принцу, любимцу народа, и всеми уважаемым деятелям, честные судьи обязаны отказаться от вынесения приговора и просить монарха прекратить столь скандальный процесс.
Едва высказался этот доблестный гражданин абсолютной монархии, при которой, какой бы абсолютной она ни была, всё же существуют законы и пропитанные духом закона суды, как его коллеги с патриотическим воодушевлением присоединились к его голосу.
Узнав о таком постановлении суда, публика преисполнилась радости, а двор погрузился в уныние. Бедного Карла IV убедили, что за отсутствием приговора судей, он должен произнести приговор сам, и вынудили его издать королевский декрет, которым герцоги Сан-Карлос и Инфантадо, маркиз Айербе и граф Оргас высылались из столицы и лишались достоинств, званий и наград. С ненавистным двору каноником Эскоикисом обошлись наиболее сурово. У него отняли все его церковные доходы и обрекли окончить дни в монастыре Тардон.
Похороны храброго судьи дона Эудженио Кабальеро, столь благородно исполнившего свой долг, превратились
XL Аранхуэс
169
в своего рода триумф. Религиозные конгрегации боролись за честь бесплатно похоронить магистрата, столь достойно окончившего свою карьеру, и все уважаемые люди Мадрида сопровождали его в последний путь. Все радовались спасению жизней осужденных, особенно после преувеличенных страхов, внушенных процессом.
В то время как симпатии восторженной нации окружали тех, кто выступил против двора, сам двор был исполнен ужаса и ярости. Ему больше неоткуда было ждать поддержки. Испанский народ выказывал к нему непримиримую ненависть, с той небольшой разницей в пользу короля, что его не ненавидели, а презирали. Что до грозного Императора Французов, которому двор поочередно то льстил, то изменял, тот скрылся вдруг за непроницаемой завесой и хранил пугающее молчание. Французские армии, направленные поначалу в Португалию, теперь приближались к Мадриду, под предлогом движения на Кадис и Гибралтар. Отказ обнародовать договор Фонтенбло, содержавший уступку суверенного княжества Годою и гарантию территориальной целостности владений Испанского дома, предвещал нечто ужасное. Мысль о бегстве в Америку по примеру дома Бра- ганса всё чаще посещала заправил двора. Но нужно было убедить короля, страшившегося тягот переезда не менее, чем ужасов войны; нужно было уговорить принцев крови, дона Антонио — брата Карла IV, Фердинанда — его сына и наследника, равно как и более молодых инфантов, потому что довольно было кому-нибудь проболтаться, чтобы вся нация восстала против такого плана. Князь Мира, дабы скрыть приготовления в Ферроле и Кадисе, пустил слух, что собирается лично, в качестве великого адмирала, провести инспекцию портов и начнет ее с портов юга.
Но до бегства, которое даже для Годоя и королевы было крайним выходом, еще следовало дожить, а прежде нужно было всеми средствами попытаться вырвать У Наполеона секрет его намерений и смягчить, если возможно, его грозную волю. Дней через десять после окончания процесса Эскориала, 5 февраля, Карла IV заставили написать еще одно письмо, с целью просить его объясниться, тронуть его сердце, даже воззвать к его чести. В письме Карл IV признавался, что приближение
170
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
французских войск вселяет в него тревогу, напоминал Наполеону обо всем, что он для него сделал, обо всех свидетельствах преданности, о принесении в жертву испанского флота, об отправке войск в далекие страны. А взамен просил у французского императора откровенного и честного заявления о его намерениях. Бедный король не знал, что преданный альянс, за который он ратовал, замешан на тысяче мелких тайных предательств. Не ведая о том, он с совершенной искренностью вопрошал Наполеона под диктовку тех, кто знал, думал и хотел за него.
Вслед за письмом к Наполеону отправились самые срочные письма для Искуэрдо. Его умоляли любой ценой разузнать точные намерения Франции; попытаться изменить их любыми жертвами, если эти намерения окажутся враждебными; или же, по крайней мере, дать о них знать, дабы можно было противостоять им или избежать их последствий. Ему открыли необходимый кредит, на случай если золото поможет преуспеть в подобной миссии.
Депеши, о которых идет речь, прибыли в Париж в середине февраля. Наполеон уклонился от просьбы выдать за Фердинанда французскую принцессу, притворившись, будто не знает, получил ли принц прощение от родителей. Не имея более возможности ссылаться на сомнения в этом вопросе и прямо вопрошаемый о намерениях, он понял, что настал день развязки, что, приняв решение низложить Бурбонов, нужно выбрать наконец и средство этого достичь, не слишком возмутив общественное мнение Испании, Франции и Европы. Такое средство подсказала ему своим бегством семья Браганса, на нем он и остановился: это значило вынудить испанский двор сесть в Кадисе на корабль и отправиться в Новый Свет. И тогда будет проще простого предстать перед покинутой нацией и объявить, что вместо выродившейся трусливой династии, бросившей трон и народ, ей дают новую, миролюбиво-реформаторскую династию, которая несет в Испанию благодеяния Французской революции без ее бедствий и участие в великих свершениях Франции без тех ужасных войн, которые ей пришлось выдержать. Такое решение было естественным, наименее
XL Аранхуэс
171
предосудительным и являлось следствием малодушия выродившихся семейств, правивших на юге Европы. К тому же с каждым днем оно становилось всё более вероятным, ибо при каждом новом приступе ужаса, потрясавшем испанский двор, в столице начинали ходить слухи о скором удалении его в Америку. Чтобы довести ужас до предела, достаточно было решительно выдвинуть французские войска к Мадриду, продолжая хранить угрожающее молчание относительно их назначения. Наполеон решил подготовить всё таким образом, чтобы вызвать неминуемую катастрофу в марте. Стояла середина февраля; до середины марта — для последних приготовлений — оставалось полмесяца.
Прежде чем вызвать желаемую развязку в Мадриде, Наполеону нужно было принять решение по вопросу не менее важному, чем испанский, — по вопросу Востока, ибо в эту минуту первый оказывался тесно связанным со вторым. Было бы крайне неосмотрительно вмешаться в дела Испании при недовольстве России. Как ни привычна была Европа к новым зрелищам, как ни была она подготовлена к скорому концу испанских Бурбонов, от предвидения всё же далеко до реальности, и падение одного из старейших тронов мира должно было причинить глубокое волнение и перенести осуждение Англии, вызванное преступлением в Копенгагене, на голову Наполеона. Накануне совершения столь дерзостного акта было бы в высшей степени неосторожно не убедиться в твердом согласии России. На самом деле одним из величайших неудобств испанского предприятия было то, что оно неизбежно влекло жертвы на Востоке, и, как мы увидим позже, одной из наиболее достойных сожаления ошибок Наполеона в данных обстоятельствах стало то, что он не сумел пойти на эти жертвы.
Генерала Савари сменил в Санкт-Петербурге Колен- кур, и почти в то же время прибыл в Париж посол России Толстой. Александр рассказал ему о беседах с Наполеоном в Тильзите, потому что ему самому было приятно вспоминать о них. Однако после этого весьма искаженного пересказа Толстой решил, что всё уже сказано, жертва принесена и он едет в Париж только для
172
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
того, чтобы подписать раздел Турции и приобретение если не Константинополя и Дарданелл, то по меньшей мере равнин Дуная до Балкан. В дороге он остановился у несчастных государей Пруссии, лишившихся части своих земель и почти всех доходов в результате продолжавшейся оккупации их провинций. Толстой полагал, что захват восточных провинций увеличивает славу России, а оставление прусских провинций затрагивает ее честь, и прибыл в Париж с двойной озабоченностью — добиться части Турецкой империи и вывода войск из Пруссии. Следует добавить, что он был обидчив, раздражителен, подозрителен и чрезмерно кичился славой русских войск.
Наполеон намеревался оказать Толстому самый любезный прием и заставить его полюбить Париж, чтобы посланник содействовал своими донесениями поддержанию альянса. Однако тот быстро ему наскучил, выказав крайнюю резкость и несговорчивость по вопросам вывода войск из Пруссии и приобретения дунайских провинций. Не в силах выносить настойчивость нового посла, Наполеон сказал ему, что если после вывода войск из Старой Пруссии и части Померании он продолжает оккупировать Бранденбург и Силезию, то только потому, что ему отказываются платить военную контрибуцию; что он только и мечтает вывести войска, как только ему заплатят; что к тому же, если он и остается в Пруссии дольше предусмотренного срока, то русские в свою очередь остаются без видимых причин в дунайских провинциях, а Молдавия и Валахия стоят Силезии. Не сказав этого в точности, Наполеон, по мнению предубежденного ума, каковым являлся Толстой, как бы поставил вывод войск из Силезии в зависимость от вывода войск из Молдавии и Валахии и почти связал приобретение последних русскими с приобретением Силезии французами. Характеру Толстого пришлось уступить надменности Наполеона, но русский посланник ощутил горячую досаду; и поскольку обычно ищут общества тех, кто более всего симпатизирует испытываемым чувствам, он начал посещать немногочисленных упрямцев из старой французской аристократии, которые речами мстили за удаление их от императорского двора.
XL Аранхуэс
173
Отношения в Санкт-Петербурге между Коленкуром и императором Александром развивались лучше; но так же, как и его посол, император не скрывал своего огорчения. С Коленкуром он был любезен, а в душе обижен, ибо не видел осуществления данных ему обещаний. Донесения Толстого крайне огорчали его, о чем он и сообщил Коленкуру. Он проявил к французскому послу большое уважение, принял с великими почестями, до которых, как он видел, тот был жаден, и затем, заговорив об интересах России, разразился горькими жалобами. Он никогда не слышал, сказал Александр, чтобы участь Силезии увязывалась с участью Молдавии и Валахии. Он договаривался с императором Наполеоном о возврате части прусских земель, необходимом и обязательном для чести России. Он удовольствовался бы этим возвратом и удалился бы в свою империю, довольный тем, что избавил своих несчастливых союзников от некоторых следствий войны, если бы император Наполеон, пожелав привлечь его в свою систему, не заговорил с ним сам о возможном приобретении Молдавии и Валахии. Вступив на этот путь, он сделал всё, чего желал Наполеон: объявил войну Англии, несмотря на урон для русской торговли, и решился на войну со Швецией, несмотря на родственные связи с ее монархом. И теперь, когда он и все в империи ожидали получить награду за такую преданность иностранной политике, вдруг из Парижа приходит известие, что следует отказаться от законнейших надежд! Царь не мог опомниться от удивления и утешиться в своем горе. Увязывание судьбы Силезии с судьбой Молдавии и Валахии делало для него долгом чести отказаться от всего. Он не мог платить землями несчастного друга за приобретения на Дунае.
Он не добавлял, что ему только позволили надеяться на дунайские провинции, но не обещали их, и что если русская нация, обманутая придворными слухами, приняла надежду за твердое обязательство, он должен винить в этом себя, свою несдержанность и даже слабость, ибо сумел подчинить себе свое окружение, лишь пообещав ему то, чего не мог исполнить. Было очевидно, что если не прийти ему на помощь и не дать того, на что он неосторожно позволил надеяться, Александр будет жестоко
174
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
обижен и в душе его затаится глубокая рана, вечно кровоточащая, а значит, вскоре могут воспоследовать новые войны.
Коленкур, отнеся досадные донесения из Парижа на счет недоразумения и мрачной подозрительности Толстого, сумел вернуть некоторое спокойствие душе императора Александра. Тот в конце концов рассердился на самого Толстого и на его неуклюжесть и объявил Колен- куру, что если обнаружит, что Толстой, как некогда Морков, вновь пытается рассорить два двора, то преподаст разительный урок тем, кто берется ему мешать вместо того, чтобы старательно служить. Император Александр оказался весьма чувствительным к чудесным подаркам из севрского фарфора, присланным в Санкт-Петербург, уступке пятидесяти тысяч ружей и приему русских кадетов во французский флот. Но ничто не трогало это сердце, полное единственной страсти, кроме предмета самой этой страсти. Дунайские провинции или ничего — вот что было написано на его лице и в его душе.
Коленкур объявил Наполеону, что российский двор, хоть и глубоко обиженный, воевать не станет, но если ему не предоставить того, что он, по праву или без оного, льстит себя надеждой получить, на него более рассчитывать нельзя.
Возвратившись из Санкт-Петербурга, генерал Савари подкрепил донесения Коленкура своими свидетельствами с множеством подробностей и утвердил Наполеона в мысли, что он может всецело привязать к себе императора Александра и удержать его для всех своих планов, какими бы они ни были, посредством уступки на Востоке. Решившись в середине февраля покончить с испанскими Бурбонами, Наполеон больше не колебался и решился заплатить берегами Дуная за новую державу на берегах Эбро и Тахо, которую, как он считал, он вскоре обретет.
Несомненно, это было наилучшее решение, какое он мог принять: ибо хоть и было весьма досадно собственноручно подвести русских к Константинополю, или, по крайней мере, приблизить к цели их извечных притязаний, нужно было проявить последовательность и принять условия, на которых это предприятие стало бы
XL Аранхуэс
175
возможным. Следовало отдать одну-две провинции на Дунае, чтобы обрести право свергнуть с трона Испании одну из старейших династий Европы и возобновить по ту сторону Пиренеев политику Людовика XIV. К тому же, если отдать русским Молдавию и Валахию без Болгарии, то есть остановить их на берегах Дуная, а австрийцам в то же время дать Боснию, Сербию и Болгарию, поставив их у русских на пути, зло не казалось таким уж большим. Прекрасной компенсацией для Франции стали бы Албания и Морея, и вынужденная уступка русским оказалась бы не слишком высокой ценой за альянс с ними. Каждодневные речи императора Александра и Румянцева не оставляли никаких сомнений в их согласии на такие условия.
Между тем Наполеон, то ли пожелав занять воображение Александра, то ли пытаясь скрыть вынужденную жертву внутри огромного переустройства, то ли задумав извлечь из обстоятельств полное приобретение берегов Средиземноморья, не счел должным ограничиться оставлением Молдавии и Валахии, которое всё бы устроило, и согласился рассмотреть роковой вопрос полного раздела Оттоманской империи. Он написал Александру письмо, в котором объявлял о намерении приступить к вопросу раздела Восточной империи, всесторонне рассмотреть его и решить окончательно; он выражал также желание допустить к разделу Австрию и ставил основным условием этого раздела, каким бы он ни был — частичным или полным, — гигантскую экспедицию в Индию, через Азиатский континент, осуществленную французской, австрийской и русской армиями. Письмо Наполеона было вручено Александру Коленкуром. Царь был уже уведомлен о благоприятных переменах в Париже, принял посла Франции с великой радостью и тотчас, с нескрываемым волнением, прочел при нем письмо Наполеона. «Великий человек! — восклицал он непрестанно. — Великий человек! Он возвратился к идеям Тильзита! Когда я прошу его предоставить что-нибудь для удовлетворения гордости русской нации, я прошу о том не из честолюбия, а потому что хочу, чтобы моя нация настолько же полно предалась его великим планам, как и я сам. Ваш господин, — добавлял он, — хочет заинтересовать Австрию
176
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
разделом Турецкой империи, и он прав. Это мудрая мысль, я охотно к ней присоединяюсь. Теперь нам нужно договориться о распределении территорий, которые мы собираемся отнять у турецких варваров. Обсудите этот предмет с Румянцевым. Однако не следует скрывать, что окончательное обсуждение должно состояться лишь непосредственно между мной и Наполеоном. Нужно начать с всестороннего изучения предмета. Как только наши идеи созреют, я покину Санкт-Петербург и отправлюсь навстречу вашему императору так далеко, как он пожелает. Хотел бы я приехать в Париж, но не могу. Мы можем встретиться в Веймаре, у моих родственников. Однако и там нам будут досаждать. В Эрфурте мы были бы совершенно свободны. Предложите это место вашему государю, и как только прибудет его ответ, я тотчас отправлюсь туда».
Старый Румянцев выказал не меньше пылкости. После невероятных свидетельств удовлетворения и преданности Франции он наконец приступил к трудному вопросу раздела. И тогда, следует сказать, начались большие затруднения. Хотя и Румянцев, и Коленкур были снабжены инструкциями и знали, что следует говорить о предмете, который их соединил, ни один из них не хотел произнести первого слова. Наиболее изголодавшийся должен был заговорить первым, и он заговорил. Он заговорил на этой встрече и на многих других, совершенно свободно и с дерзостью неслыханного честолюбия.
Представились два плана: частичного раздела, оставлявшего туркам часть их европейской территории от Балкан до Босфора и, следовательно, оба пролива и Константинополь, а также все азиатские провинции; и полного раздела, не оставлявшего туркам никаких европейских территорий и отнимавшего все азиатские провинции на побережье Средиземного моря.
Первый план соответствовал тому, который и обсуждался обоими императорами в Тильзите. Он представлял мало трудностей. Франция получала все приморские провинции, Албанию, Морею, Кандию. Россия приобретала Молдавию и Валахию, образующие левый берег Дуная, Болгарию, формирующую его правый берег, и останавливалась, таким образом, у Балкан. Австрия, в утешение
XL Лранхуэс
111
за водворение русских в устье Дуная, получала в полную собственность Боснию, а Сербию отдавали одному из эрцгерцогов. В этой системе турки сохраняли основную часть своих европейских провинций, то есть юг Балкан, оба пролива, Константинополь и все азиатские владения. У них забирали только провинции, которыми они не могли более править: Молдавию и Валахию, которым уже нужно было уступить род независимости; Сербию, которая пыталась освободиться силой оружия; Эпир, который более принадлежал Али, паше [его столицы] Янины, нежели Порте; Грецию, которая уже выказывала склонность скорее бросить вызов своим бывшим покорителям, нежели выносить их иго. Распределение этих провинций между участниками раздела производилось согласно географии. При этом Франция получала, правда, великолепные морские позиции. В то же время, помимо приближения русских к Константинополю, Франция давала России и Австрии провинции, смежные с их территориями, а себе брала те, которые могли за ней остаться, только если бы она и далее продолжала разрастаться.
Второй план был своего рода потрясением цивилизованного мира. Оттоманская империя должна была полностью исчезнуть как из Европы, так и из Азии. Русские, согласно второму плану, переходили через Балканы и занимали их южный склон, то есть бывшую Фракию до проливов, получали Константинополь — предмет своих вожделений — и часть побережья Азии, что обеспечивало обладание проливами. Австрия получала, помимо Боснии и Сербии, еще и Македонию до самого моря, за исключением Салоник. Франция, сохраняя свою прежнюю долю — Албанию, Фессалию до Салоник, Морею, Кандию, — получала также все острова Архипелага, Кипр, Сирию, Египет. Турки, оттесненные вглубь Малой Азии и к Евфрату, были свободны поддерживать там культ своего Корана, который привел их к потере европейских владений и трех четвертей азиатских.
В этом химерическом мировом разделе был, между тем, один пункт, по которому не могли договориться и спорили так, будто все эти планы должны были осуществиться в самое ближайшее время. Русские хотели Константинополь как символ Восточной империи; они
178
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
хотели Босфор и Дарданеллы как ключи от моря. Ко- ленкур, разделяя чувства Наполеона, который вздрагивал от гордости и испуга, когда его просили уступить Константинополь властителям Севера, категорически отказывался и предлагал превратить Константинополь и оба пролива в своего рода нейтральное государство, род ганзейского города, наподобие Гамбурга и Бремена. Когда русский министр, настаивая, требовал Константинополь, как будто дорожил лишь Святой Софией, Коленкур уступал, при условии согласия своего господина, но требовал для Франции Дарданеллы — для прохода в Сирию и Египет, что повело бы французские батальоны по пути древних крестоносцев. Но русские, получая Святую Софию, не хотели оставлять французам Дарданеллы. Из-за Дарданелл они отказывались даже от Константинополя и объявляли, что предпочтут первый частичный раздел, который оставлял туркам юг Балкан и Константинополь. Довольствуясь в этом случае обширными равнинами Дуная до Балкан, они соглашались отложить остальные приобретения и предпочитали оставить ключи от Черного моря в руках турок, нежели передать их французам.
После долгого обсуждения русский министр и французский посол лишь укрепились в своих идеях. Только встреча двух государей могла положить конец разногласиям. Было решено направить Наполеону оба плана с просьбой прислать свои мнения и предложение о встрече. Для такой встречи предполагалось выбрать место, весьма близкое к Франции, например, Эрфурт. Но писать подобные вещи дорого стоило даже тем, кто дерзал о них говорить. Коленкур, осознавая их химеричность, предпочел предоставить заботу письменного изложения Румянцеву. Тот согласился взяться за эту задачу и составил записку, черновик которой был полностью написан его рукой и которую Коленкур должен был передать непосредственно Наполеону. Тем не менее, решившись написать, он не решился ее подписать. Для придания ей аутентичности, император Александр объявил Коленкуру в беседе, что записка полностью им одобрена и должна быть принята, хоть и без подписи, как подлинное выражение мысли русского двора.
XL Аранхуэс
179
Однако мало было обсудить при встрече планы раздела Турецкой империи. Наполеон полагал, что для удовлетворения русских требуется что-то более существенное, что-то, что потребовало бы наименьших жертв от него, но глубоко затронуло их, а именно покорение Финляндии. Он приказал Коленкуру настоятельно потребовать начала экспедиции против Швеции — по причине, о которой мы только что сказали, а также потому, что желал бесповоротно вовлечь Россию в свою систему. Вступив в войну со шведами, она не смогла бы не вступить в войну и с англичанами, перейдя от простого объявления войны к действительным военным действиям. Русские, казалось, не торопились выступать, но, непрестанно побуждаемые Коленкуром, в конце концов вошли в Финляндию в феврале, в то самое время, когда обсуждался план раздела, о котором мы рассказали.
Несмотря на все усилия, Александр не смог собрать на границе Финляндии более 25 тысяч человек. Командование ими он доверил генерал Буксгевдену, тому самому, который выказал свою некомпетентность в Аустерлице и еще более разительным образом — в войне со Швецией. Ему дали превосходные войска и хороших помощников, а именно героического и неутомимого Багратиона, который по окончании одной войны захотел поучаствовать в другой. Наполеон торопил их начать зимой, в морозы, дабы они могли без труда пересекать по льду озера, которыми усеяна Финляндия. Этот край защищал доблестный шведский офицер генерал Клинг- спорр, с 15 тысячами человек крепких регулярных войск и 4-5 тысячами ополченцев. Если бы шведское правительство, проявив больше внимания к полученным предупреждениям, приняло меры предосторожности и направило туда все свои силы, оно смогло бы с преимуществом побороться за эту ценную провинцию. Но Швеция оставила там слишком мало войск, и притом войск слишком неподготовленных, чтобы они могли оказать действенное сопротивление. Русские, в свою очередь, атаковали в соответствии с весьма дурно задуманным планом, который свидетельствовал о глубочайшей некомпетентности их главнокомандующего.
180
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
От Выборга до Або и от Або до Улеаборга Финляндия образует треугольник, две стороны которого омываются Финским и Ботническим заливами, а третья сторона образует русскую границу. Здравый смысл подсказывал, что действовать нужно со стороны русской границы, то есть через Савонию, потому что это была самая короткая и наименее защищенная линия. Шведы располагались на побережье Финского и Ботнического заливов и были рассредоточены в портах. Если бы вместо того, чтобы двигаться вдоль побережья, отбивая его у шведов, русские выдвинули колонну в 15 тысяч человек между Выборгом и Улеаборгом, послав к побережью другую колонну в 10 тысяч человек, чтобы по мере отхода шведов занимать его и блокировать крепости, они прибыли бы к Улеаборгу раньше шведов и захватили бы не только Финляндию, но и самого генерала Клингспорра с его маленькой армией. Но они двигались вдоль побережья тремя колоннами под командованием генералов Горчакова, Тучкова и Багратиона, тесня перед собой шведов, которые защищались с такой же силой, с какой их атаковали. В то время как две колонны двигались на Тава- стехус, левая колонна, дойдя до Свеаборга, предприняла блокаду этой крупной морской крепости, которая состояла из нескольких укрепленных островов и которую оборонял старый адмирал Кронстедт с 7 тысячами человек. Центральная и правая колонны двинулись от Тава- стехуса к Або, пройдя вдоль Финского залива. Генерал Багратион был оставлен в Або, а генерал Тучков выдвинулся к Ботническому заливу. Одна слабая колонна была направлена на главную линию, идущую от Выборга до Улеаборга. Захватив, но не покорив страну, русские предприняли осаду крепостей побережья, в том числе и Свеаборга, чрезвычайно облегчаемую морозом.
Почти месяц понадобился на этот поход, который был лишь началом войны с Финляндией, месяц, употребленный русскими дипломатами на обсуждение раздела Востока. Узнав о вторжении, шведский король позволил себе поступок, который уже был не в ходу даже в Турции: он приказал арестовать русского посла Алопе- уса, вместо того чтобы ограничиться его высылкой, что возбудило негодование всего дипломатического корпуса,
XL Аранхуэс
181
присутствовавшего в Стокгольме. Александр с достоинством ответил на этот странный поступок: он с бесконечными знаками почтения отпустил Стединга, посла Швеции в Санкт-Петербурге, уважаемого всеми старика, но отомстил иначе и более искусно. Воспользовавшись случаем, он провозгласил присоединение Финляндии к Российской империи. Это завоевание стало единственным результатом великих планов Тильзита, но и его одного хватило для оправдания политики, которой следовал в ту минуту император Александр: оно доказало, что Россия может побеждать лишь при содействии Франции.
Несмотря на показное пренебрежение русских к завоеванию Финляндии, сам факт, казавшийся свершившимся, хотя оставалось пролить еще немало крови, произвел в Санкт-Петербурге глубокое впечатление. Было отмечено, что тогда как на службе у Англии терпели лишь поражения, после нескольких месяцев дружбы с Францией приобрели важную провинцию, правда, невозделанную и малонаселенную, но замечательно расположенную; начали надеяться, что политика французского альянса сможет стать весьма плодотворной. Император и его министр сияли. Их обычные оппоненты Чарторижский и Новосильцев выказывали уже меньше пренебрежения и горечи в своей критике. Столичное общество засвидетельствовало свое удовлетворение Коленкуру новыми знаками уважения, адресованными не только его особе, но и его правительству.
Узнав о вторжении в Этрурию и Португалию и о движении войск к Риму и Мадриду, император и Румянцев не усомнились, что причины этих движений весьма серьезны, но говорили о них со странным легкомыслием и без видимой озабоченности. Коленкур, в точности сообщавший своему господину о настроениях русского двора, доложил об этом Наполеону с присущей ему правдивостью. Излагая пожелания России, он выражал уверенность, что в настоящем она вполне удовлетворена и можно заставить ее пожить некоторое время надеждами.
Наполеон же полагал, что его согласие на открытое обсуждение раздела Турецкой империи и вторжение в Финляндию предоставят воображению русской нации
182
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
и ее государя достаточно пищи на многие месяцы и что в этот промежуток времени он сможет приступить к осуществлению своих планов на Западе.
Мы уже знаем, каковы были эти планы. Они состояли в постепенном запугивании испанского двора с целью принудить его к бегству по примеру дома Браганса. Войска были готовы. Генерал Дюпон с 25 тысячами человек находился на дороге Вальядолида, а одна из его дивизий в Сеговии направилась на Мадрид. Маршал Монсей с 30 тысячами находился между Бургосом и Арандой, прямо на пути к Мадриду. Генерал Дюэм с 7-8 тысячами человек двигался на Барселону. Дивизия в три тысячи человек двигалась через Сен-Жан-Пье-де-Пор на Памплону. Другая дивизия, состоявшая из четвертых батальонов пяти резервных легионов, должна была подкрепить первую. Пехотный резерв составлялся в Орлеане, кавалерийский — в Пуатье. Эти силы включали примерно 80 тысяч молодых солдат, никогда не бывавших в бою, но исполненных боевого духа, воодушевлявшего в те времена французские войска.
Армии требовался главнокомандующий. И Наполеон выбрал ддя столь важной политической миссии весьма нескромного главнокомандующего, но поставил его в положение, делавшее всякую нескромность невозможной. Главнокомандующим стал Мюрат, по-прежнему недовольный тем, что он всего лишь великий герцог, и сгоравший от нетерпения стать где-нибудь королем. Он принимал участие в итальянской, австрийской, прусской и польской кампаниях и способствовал возведению тронов в Неаполе, Флоренции, Милане, Гааге, Касселе и Варшаве, но не получил ни одного из этих тронов для себя. Более всего сожалея о польском троне, теперь он был жаден до любой войны, которая предоставила бы ему новые шансы на царствование. Иберийский полуостров, где опустел португальский трон и зашатался трон испанский, стал для него страной грез, как некогда Мексика и Перу — для испанских авантюристов. И если нужно было ускорить падение несчастного Карла IV каким-нибудь окольным и неблаговидным способом, Мюрат в его стремлении к трону, при всей его доброте и великодушии, был на это готов. Можно было опасаться
XL Аранхуэс
183
даже слишком большого усердия с его стороны. В то же время, будучи умнее и сообразительнее, чем о нем обыкновенно судили (последующие обстоятельства докажут это), он был способен, при большой заинтересованности, стать даже скромным и сдержанным. Отправить Мюрата в Испанию значило пригласить его на праздник. Но поскольку Наполеон хотел напутать правящий дом отправкой многочисленных войск в сочетании с абсолютным молчанием относительно своих намерений, он использовал своего зятя согласно принятому плану. Держа его при себе в Италии и в Париже, он не говорил ему ни слова о своих намерениях в Испании.
Двадцатого февраля, увидевшись с Мюратом днем и ничего не сказав о назначаемой ему миссии, Наполеон поручил военному министру отправить его ночью в Байонну, чтобы принять там командование войсками, вступающими в Испанию. Ему следовало прибыть туда 26-го и получить инструкции на месте. Инструкции были следующими: взять на себя верховное командование корпусами Жиронды и Океанского побережья, дивизией Восточных Пиренеев, дивизией Западных Пиренеев и всеми войсками, которые позднее вступят в Испанию; прибыть в первые дни марта в Бургос, где будут ждать подразделения Императорской гвардии; устроить свой генеральный штаб в корпусе маршала Монсея, то есть в самом Бургосе; выдвигаться с этим корпусом на Мадрид через Аранду и Сомосьерру, направить туда же корпус Дюпона; завладеть к 15 марта обоими переходами через Гвадарраму; собрать шестьсот тысяч рационов, уже приготовленных в Байонне, чтобы войска были обеспечены запасом продовольствия на две недели на случай форсированного марша; ждать для всяких последующих движений приказов из Парижа; без промедления занять цитадель Памплоны, форты Барселоны, крепость Сан-Себастьян; представить испанским командирам в качестве причины оккупации обычное на войне правило обеспечивать свои тылы при движении вперед даже в дружественной стране; держать все войска сосредоточенными, как обычно делается при приближении к неприятелю; следить за тем, чтобы жалованье выплачивалось наличностью, чтобы солдаты, имея деньги, не испытывали
184
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
искушения грабить; не искать и не принимать сообщения с испанским двором, не получив на то ясного приказа; не отвечать ни на какие письма князя Мира; при расспросах, если невозможно промолчать в ответ, говорить, что французские войска вступают в Испанию в целях, известных одному Наполеону и, разумеется, выгодных делу Испании и Франции; туманно произносить слова «Кадис» и «Гибралтар», не утверждая ничего положительно; баскским провинциям объявить, что их привилегии будут соблюдены, что бы ни случилось; обнародовать, по прибытии в Бургос, дежурный приказ, вменяющий войскам строжайшую дисциплину и братские отношения с великодушным испанским народом, другом и союзником французского народа; ко всем этим выражениям дружбы не примешивать ничьего имени, не упоминая ни короля Карла IV, ни его правительства в какой бы то ни было форме.
Таково было краткое содержание инструкций, отправленных Мюрату 20 февраля и подтвержденных и развитых последующими приказами. Генерал Бельяр был приставлен к нему в качестве начальника Главного штаба, генерал Груши — в качестве командующего кавалерией. Генералу Ларибуазьеру было поручено командовать артиллерией.
К инструкциям относительно вступающих в Испанию корпусов были добавлены другие, касательно армии Португалии. Наполеон хотел, чтобы предприятие, за которое Испании придется заплатить своей династией, ей ничего не стоило. Но он не был столь же щепетилен в отношении Португалии, к которой разрешил относиться как к завоеванной союзнице Англии. Оценив богатство этой страны сообразно богатству ее колоний, а не самой метрополии, он предписал Жюно наложить на нее контрибуцию в сто миллионов и с крайней суровостью подавлять всякие попытки мятежа. Он приказал распустить португальскую армию и отправить во Францию всех, кто не сможет быть отправлен в увольнение; особо тщательно следить за испанскими дивизиями, которые содействовали вторжению в Португалию, и оттянуть их как можно дальше от границ с Испанией. Наибольшую часть сил ему надлежало расположить в Лиссабоне, а две
XL Аранхуэс
185
небольшие французские дивизии по 4-5 тысяч человек в каждой — в Альмейде, для сдерживания испанских войск генерала Таранко, занимавшего Опорто, и в Бада- хосе, чтобы при необходимости выдвинуться на Андалусию. Следовало хранить этот приказ в строгой тайне, а если станет известно о каком-либо столкновении между испанцами и французами, распространить среди португальцев слух, что причиной столкновения было не что иное, как сама Португалия, которой испанцы хотели завладеть, в чем им было отказано.
Этих военных распоряжений было недостаточно, чтобы полностью достичь цели, которую ставил себе Наполеон. В то время как его войска должны были таинственным образом двигаться на Мадрид, говоря ободряющие слова лишь испанскому народу и ни единого слова правящему дому, он привел в действие и свою дипломатию. Богарне непрестанно требовал у Парижа инструкций на случай катастрофы, которая казалась неминуемой. Ему было предписано сохранять абсолютный нейтралитет в отношении мятежных группировок, разделявших Испанию, не выказывая интереса ни к одной из них; на расспросы о намерениях Императора Французов отвечать, что он весьма недоволен, но не говорить чем; о движениях французских войск намекать, что они направляются, вероятно, в Гибралтар и Кадис, ибо англичане подтягивают к этим пунктам крупные силы.
Наполеон применил и более надежное средство, чтобы исполнить ужаса несчастный испанский двор. Искуэрдо по-прежнему находился в Париже. Видя, что невозможно добиться обнародования договора Фонтенбло, он заключил, что Франция хочет другого, что раздел Португалии был лишь временным соглашением ради немедленной уступки Тосканы и что задумывается низложение самой испанской династии. Со своей обычной проницательностью он полностью предвидел цель, к которой стремился французский император. Внезапно Наполеон приказал обращаться с Искуэрдо с крайней суровостью, будто не хотел более иметь ничего общего со столь слабым, немощным и неискренним двором; словом, он хотел побудить посланника уехать в Мадрид, дабы принести туда переполнявший его ужас. Гофмаршал Дюрок получил
186
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
приказ написать Искуэрдо о возвращении его в Мадрид. Искуэрдо покинул Париж в тот же день.
Наполеону нужно было ответить на письмо Карла IV от 5 февраля, в котором тот просил Наполеона ободрить его в его намерениях и объяснить движения французских войск, приближавшихся к Мадриду. В этом письме Карл IV уже не говорил о бракосочетании сына с племянницей Наполеона, видя, что тот притворяется, будто забыл о предложении. Как человек, ищущий ссоры, Наполеон, вместо того чтобы рассеять тревоги Карла IV, посетовал на его молчание по поводу бракосочетания, пример какового молчания сам и подал. Ответ его, датированный 25 февраля, был весьма краток и сух.
Это новое письмо, которое означало отказ ободрить несчастного Карла IV и должно было, напротив, исполнить его страха, доставил камергер императора Турнон, который уже бывал в Мадрид с подобной миссией и соединял с великой преданностью здравомыслие и любовь к истине. Он получил инструкцию проследить за маршем и поведением французских войск и настроениями испанского народа в их отношении, понаблюдать также за тем, что происходит в Эскориале и затем вернуться в Бургос к 15 марта, чтобы дожидаться там прибытия императора. Наполеон рассчитал, что его приказы, отданные с 20 по 25 февраля, возымеют свои последствия к середине марта и что к этому времени ему лично следует прибыть в Бургос, чтобы извлечь из событий желаемый результат.
Имелись все основания считать, что и без того искушаемый примером дома Браганса испанский двор, увидев движение французской армии на Мадрид, притом что Богарне ничего не будет говорить, потому что ничего не знает, а Искуэрдо будет говорить много, потому что сильно боится, оставит колебания и убежит в Кадис. Наполеон придумал новую комбинацию, еще более хитроумную, нежели все те, о которых мы говорили. В Кадисе имелась прекрасная французская дивизия, способная контролировать его порт и рейд. Наполеон решил использовать ее для удержания Бурбонов при попытке сесть на корабль, заставив их перед тем из страха перебраться из Аранхуэса в Кадис и арестовать в самом
XL Аранхуэс
187
Кадисе, прежде чем они под эскортом англичан возьмут курс на Веракрус. Вследствие чего он отправил адмиралу Розили шифрованную депешу со срочным приказом занять на рейде Кадиса такую позицию, с которой будет возможно перехватить любое судно и остановить беглую королевскую семью, если она захочет подражать безумию, говорилось в депеше, лиссабонского двора.
Мюрат в полной мере исполнил приказы Наполеона, прибыв в Байонну 26 февраля, как предписывал pi ему инструкции. Отъезд оказался столь внезапным, что он не взял с собой ни офицеров Главного штаба, ни лошадей для личного использования. С Мюратом отправились лишь адъютанты, которые должны сопровождать офицера его звания — маршала, великого герцога и императорского принца одновременно. Он разослал их во всех направлениях, чтобы узнать расположение и размещение корпусов, наладить с ними сообщение и подтянуть к себе. Таинственность инструкций Наполеона ранила его тщеславие, но он столь ясно угадывал цель, и цель ему так нравилась, что он не просил большего и принялся за дело, пунктуально исполняя волеизъявления своего господина.
В Байонне царила неразбериха: прибывавшим войскам, состоявшим из новобранцев и недавно организованным, недоставало как всего самого необходимого, так и опыта, который может заменить всё.
Мюрат, обладавший острым умом и наученный командованию великими уроками и постоянными выговорами Наполеона, провел в Байонне несколько дней, чтобы навести там хоть какой-то порядок, разобраться, что исполнено, а что запаздывает, и уведомить об этом императора, дабы тот исправил необходимое. Затем Мюрат отбыл в Виторию. Он пересек границу 10 марта и в тот же день прибыл в Толосу. Если и существовал главнокомандующий, который мог понравиться испанцам своим милым лицом, воинственным видом, открытыми и совершенно южными манерами, то это был, конечно, Мюрат. Он был создан, чтобы нравиться и внушать почтение, и бесспорно, именно он, из всех французских принцев, лучше всего подходил для того, чтобы подняться на трон
188
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
Испании. Позднее мы увидим, какой большой ошибкой было предпочесть ему другого.
Население баскских провинций встретило Мюрата с великими проявлениями радости. Этот превосходный народ, самый прекрасный, пылкий, храбрый и трудолюбивый из всех, что населяют Иберийский полуостров, не был похож на остальных испанцев. Баски не разделяли ни их национальных предрассудков, ни ненависти к иностранцам. Живя между равнинами Гаскони и Кастилии, в гористом краю, разговаривая на особенном языке, промышляя незаконной торговлей и с Францией, и с Испанией благодаря обширным привилегиям, которым он был обязан труднодоступное™ гор и своей доблести, этот народ представлял своего рода нейтральную страну, своего рода Швейцарию, расположенную между Францией и Испанией. Французские войска были превосходно приняты; они соблюдали строгую дисциплину, платили за всё, что брали, и, потребляя местные продукты, были для страны скорее выгодой, чем бременем.
Ничуть не хуже встречали Мюрата в Витории, столице Алавы, третьей из баскских провинций, в которой испанский дух ощущается уже более отчетливо. Мюрат въехал в нее 11-го числа в карете епископа, который поспешил ему навстречу со всеми местными властями. Население теснилось у городских ворот, приветствуя генерала, ставшего принцем и вскоре призванного стать королем. Французские солдаты, хоть и более многочисленные в Испании, чем нужно было для войны с Португалией, еще не дали ни одного повода для жалоб. Если в их появлении и предполагали политическое намерение, то считали его направленным против двора — сколь ненавистного, столь и презираемого. Поэтому не было причины сопротивляться ни любопытству, которое они возбуждали, ни надеждам, которые они порождали. Власти, получившие из Мадрида приказ подготовить продовольствие, дабы предупредить всякое недовольство, собрали весьма обильные припасы. На заявление Мюрата, что все поставки армии будут оплачены Францией, власти отвечали с кастильской гордостью: они принимают французов как союзников и друзей, а испанское гостеприимство не нуждается в оплате.
XI. Аранхуэс
189
Из Витории Мюрат направился в Бургос, где должна была разместиться его штаб-квартира. Оставляя Виторию, покидают гористую разнообразную и радующую взор пиренейскую Швейцарию и вступают в настоящую Испанию. В Бургосе, столице Старой Кастилии, Мюрата встречали всё еще хорошо, то есть с любопытством и надеждой. В ту минуту никто еще не думал о сопротивлении; от французов ждали лишь добра, и с их стороны также, не считая нескольких случайных стычек между крестьянами и французскими новобранцами, опьяненными испанским вином и возбужденными красотой женщин, в отношении населения царила сердечность. Конечно, некоторые наиболее дальновидные испанцы понимали, что это необыкновенное скопление войск предвещает нечто иное, нежели низложение князя Мира, ибо при царивших в стране настроениях достаточно было лишь одного слова Наполеона, чтобы отстранить Годоя от власти. Но всем хотелось верить и надеяться лишь на падение фаворита; все думали только об этой единственной цели. Всеобщее заблуждение довершали ловко пущенные слухи об экспедиции на Гибралтар.
Едва Мюрат вступил в Испанию, как ему доставили сразу два письма от его друга князя Мира, с поздравлениями и с расспросами. Он легко преодолел желание ответить на них, поостерегшись укреплять связи со столь непопулярным персонажем и еще более опасаясь не угодить Наполеону. Оба письма остались без ответа. Впрочем, князь Мира был не единственным, кто пытался расспросить Мюрата. Гражданские, военные и церковные власти, спешившие навстречу ему с приветствиями, старались всячески развязать его природную болтливость. Он испытывал крайнюю досаду из-за того, что оказался среди всей этой суматохи без иных инструкций, кроме военных. Поэтому, едва прибыв в Испанию, он тотчас написал Наполеону о состоянии войск, об их бедственном положении, болезнях, а также о радушном приеме испанцев, о непопулярности князя Мира и энтузиазме испанцев в отношении Наполеона, о легкости осуществления в Испании всего чего угодно, и о собственных затруднениях, вызванных неосведомленностью перед лицом готовящихся событий. «Я полагал, Сир, — писал он
190
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
Наполеону, — что заслужил Ваше доверие после стольких лет преданной службы и должен знать, будучи облечен ответственностью командовать Вашими войсками, для каких целей они будут использованы. Умоляю Вас, — добавлял он, — дайте мне инструкции».
Наполеон, чьей целью было запугивание двора молчанием при дружелюбном ободрении населения, дабы прибыть в Мадрид без боя и мирно завладеть пустым троном, ощутил нетерпеливую досаду при чтении писем Мюрата, наполненных настойчивыми расспросами. «Когда я вам предписываю, — ответил он, — выдвигать войска, держать дивизии сосредоточенными и избегать боев, обильно снабжать войска, чтобы удерживать от беспорядков, избегать всяческих столкновений, не принимать участия в распрях испанского двора и пересылать мне все вопросы, с которыми он будет к вам обращаться, — разве это не инструкции? Остальное вас не касается, и если я ничего вам не говорю, значит вы ничего не должны знать».
К этому выговору Наполеон добавил приказы, которых требовали обстоятельства. Он предписал набрать из его гвардии молодых младших офицеров, достаточно умелых и участвовавших в кампаниях 1806 и 1807 годов, чтобы назначить их офицерами в полки, где в них имеется недостаток; без промедления подвергнуть лечению всех больных чесоткой; поставить войска лагерем, как только пройдут холода; отправить бригаду из четвертых батальонов резервных легионов на соединение с бригадой генерала д’Арманьяка, которой уже было поручено оккупировать Памплону; завладеть цитаделью Памплоны, вооружить ее, оставить в ней тысячу человек, а затем расположить всю дивизию Восточных Пиренеев между Виторией и Бургосом, дабы прикрыть тылы армии.
Кроме того, Наполеон распорядился насчет движения на Мадрид. Он приказал Мюрату до 20 марта перебросить через Гвадарраму корпус маршала Монсея из Сомосьерры и корпус генерала Дюпона из Сеговии, 22—23 марта быть под стенами Мадрида; потребовать передышки для войск перед продолжением движения на Кадис. Если городские ворота закроются перед ними, следовало войти в Мадрид силой, но только после того, как будет
XL Аранхуэс
191
сделано всё для предупреждения столкновения. Ко всем этим предписаниям присоединялись прежние рекомендации хранить молчание о политике, снабжать войска всем необходимым и даже задержать движение на день-дру- гой, если снабжение и средства транспорта окажутся недостаточными.
Мюрату пришлось смириться с тем, что он больше ничего не узнает, и он постарался верно исполнить приказы Наполеона, уверенный, впрочем, что вся эта таинственность скрывает лишь то, чего он и желает, то есть низложение испанских Бурбонов и освобождение одного из прекраснейших тронов мира.
Оккупация крепостей, о которой император отдавал неоднократные приказы, осуществилась. Этот внезапный захват, свершившийся в последние дни февраля и первые дни марта, произвел на Испанию самое досадное впечатление. Проницательные умы, уже подмечавшие, что для захвата Португалии, к тому же уже покоренной, и низложения опостылевшего нации фаворита не было нужды в таком количестве войск, начали находить подтверждения своим наблюдениям и встречать больше понимания. В местностях, где были произведены эти операции, сопровождавшиеся большим или меньшим насилием, едва не дошло до рукопашных боев с французскими войсками. Буржуазия, менее враждебно, чем народ, настроенная к иностранцам, более расположенная к переменам и в меньшей степени обработанная духовенством, прельщалась надеждами на падение фаворита и возрождение Испании с помощью Франции и теперь была безутешна. Народ выказал первое недовольство, которое вскоре удалось подавить с помощью твердости, проявленной французскими солдатами и офицерами.
Обострению уныния буржуазии и ревнивого гнева народа послужили еще два обстоятельства: первым, и наиболее опасным, была контрибуция в сто миллионов, наложенная на португальцев; вторым, менее известным публике, стало бракосочетание мадемуазель Ташер с князем Аренбергским. В первом случае все задавались вопросом, какое же бремя падет на Испанию, если на нее наложат контрибуцию, соразмерную той, которой обременили
192
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
Португалию, а бракосочетание мадемуазель Ташер с князем Аренбергским привело в отчаяние всех, кто рассчитывал на будущий союз французской принцессы с Фердинандом. Оставалось признать единственным намерением Наполеона только низложение Бурбонов. Буржуазия, а особенно знать, возможно, и приспособились бы к перемене династии, которая обещала им возрождение Испании, не принуждая пройти через жестокие испытания Французской революции; но духовенство, и особенно монахи, видевшие во французах опасных врагов своему существованию, с гневом отвергали эту идею и легко могли воздействовать на фанатичный народ, жаждавший движения и беспорядков. Духовенство, поддерживая связь со всеми уголками Испании через епархии и монастыри, обладало мощным средством с невероятной быстротой распространить по всей стране выгодные ему настроения. Между тем эти первые настроения были лишь предвестниками той ненависти, которой суждено было вскоре вспыхнуть. В эту минуту испанцев более всего занимал двор, при котором бесчеловечная мать и ненавистный фаворит, властвуя над слабым королем, угнетали обожаемого молодого принца. Все взгляды устремлялись к Мадриду и к Аранхуэсу, и именно туда призывали французов, чтобы свершить желанную революцию.
Впрочем, минута катастрофы близилась. Двадцать пятого февраля Наполеон принудил Искуэрдо выехать из Парижа и послал Турнона с новым, ничего не значащим, а потому весьма тревожным письмом. Искуэрдо 5 марта явился в Аранхуэсе к королевской семье. Его донесения были самого тревожного свойства и исполнили страха как королевскую семью, так и друзей князя Мира, его мать, сестер и конфидентку мадемуазель Тудо. Рассказав о переговорах с Талейраном, об уступке французам провинций Эбро и открытии испанских колоний, Искуэрдо объявил, что переговоры эти, при всей их неприятности, не более чем обман, так как Наполеон со всей очевидностью хочет другого, то есть трона Испании для одного из своих братьев. Искуэрдо с легкостью убедил двор Аранхуэса, и без того охваченный ужасом, что если не принять немедленного решения, то их всех ждет гибель. Прибытие Турнона с новым письмом ничуть
XL Аранхуэс
193
не рассеяло страхи двора. С этой минуты решение о бегстве было принято. Карлу IV казалось неверным не дождаться Наполеона, чтобы самолично вручить его всемогуществу участь Испанского дома. Добрый король Карл имел слишком честное сердце и слишком ограниченный ум, чтобы разгадать хоть какую-нибудь из комбинаций Наполеона, и был склонен думать, что если дождется французского императора и доверится ему, то всё устроится к лучшему. Но князь Мира и королева, отлично зная, что им нечего надеяться на милость Наполеона и что его вмешательство будет направлено против них, не оставили королю выбора и убедили его удалиться в Андалусию.
Между тем, дабы не лишиться последних ресурсов со стороны Франции, Искуэрдо должен был без промедления вернуться в Париж, осыпать прошениями Наполеона и золотом — своих агентов, чтобы предотвратить удар, грозивший Испанскому дому, и подписать любой договор, каким бы позорным он ни оказался. Он отбыл утром 11 марта, чтобы поспеть в Париж раньше, чем будет отдан роковой приказ.
После принятия решения удалиться в Андалусию требовалось еще склонить к нему многих — как в Аранхуэсе, так и в Мадриде. Принц Астурийский видел во французах освободителей и не хотел бежать от них, тем более в качестве пленника королевы и князя Мира. Того же мнения придерживался и его дядя дон Антонио, разделявший его отвращение к королеве и фавориту. Все, кто имел в королевской семье хоть какой-то вес, высказывались против бегства и хотели дождаться французов. Королева и фаворит не придавали значения этому сопротивлению и были полны решимости победить его и волей или неволей вывезти всю королевскую семью в Севилью. Но нужно было преодолеть и иное, более грозное противодействие. Совет Кастилии, с которым провели тайные консультации, отверг идею постыдного бегства двора и отвечал, что не нужно было допускать французов в Испанию, а уж если их с такой легкостью допустили, нужно теперь либо оказать им неожиданное сопротивление, подняв против них всю нацию, либо распахнуть объятия, воззвав к их лояльности. Князь
7-2446
194
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
Мира не посчитался с мнением Совета и отдал распоряжения для скорейшего отъезда в Андалусию. Пытаясь скрыть цель поездки, он туманно говорил о намерении осмотреть порты, надзор за которыми, с тех пор как он стал великим адмиралом, входил в его обязанности.
Поскольку перевозка ценностей и обстановки уже была замечена ранее, приготовления к отъезду двора рассеяли последние сомнения. Трудно вообразить негодование испанцев, узнавших, что Бурбоны собираются оставить их так же, как Браганса оставили португальцев. Ожесточение всех классов против двора достигло предела. Знать, буржуазия, народ и армия вели в Мадриде одни и те же речи, и эти речи были столь откровенны, смелы и невоздержанны, как случается лишь накануне великих потрясений в самых свободных странах. Личная охрана короля, с которой дурно обошелся князь Мира, проявляла особенно пылкое раздражение и намеревалась противостоять отъезду короля даже силой. Многие офицеры этого подразделения были всецело преданы принцу Астурийскому.
Шумная оппозиция не поколебала планов князя Мира и королевы, только внушив им желание как можно скорее удалиться от ненависти и опасностей в Андалусию, а затем, если понадобится, и в Америку. Князь Мира отдал соответствующие распоряжения. Отправленным в Португалию войскам он приказал вернуться, ибо накануне потери Испании было уже не до Алгарви и Северной Лузитании. Конечно, князь Мира не собирался бороться с французской армией силами этих небольших корпусов, предназначая их больше для прикрытия бегства королевской семьи, чем для организации безнадежной обороны на юге Испании. В порту Кадиса были подготовлены несколько фрегатов.
Следуя своему обыкновению проводить неделю при их величествах, а другую в Мадриде, в воскресенье 13 марта князь Мира вернулся в Аранхуэс. Тотчас по прибытии он отдал последние распоряжения к отъезду, назначенному на вторник или среду. Мажордом двора приказал подготовить королевские кареты. На дороге в Оканью были расставлены смены лошадей. Валлонским и испанским
XL Аранхуэс
195
гвардейцам в Мадриде, а также гвардейцам короля, не несущим службу, было предписано подготовиться к отбытию в Аранхуэс.
Хотя с возражениями некоторых министров и не считались, следовало, однако, объявить им об окончательном решении двора и получить их подписи под различными приказами. Тотчас по прибытии в Аранхуэс, князь Мира вызвал в королевскую резиденцию многих из них, в том числе маркиза де Кабальеро, который заставил себя долго ждать. Потерявший терпение князь Мира оказал ему весьма дурной прием. Министр наотрез отказался давать согласие на уже предрешенный отъезд. «Я приказываю вам подписать», — гневно заявил ему князь. «Я получаю приказы только от короля», — отвечал Кабальеро. Подобное сопротивление со стороны человека, не отличавшегося большой отвагой, показывало, до какой степени пошатнулась власть фаворита.
Принц Астурийский и дон Антонио сообщили своим доверенным лицам всё, что им было известно, и фактически попросили защитить их от замышляемого против них насилия. Преданные принцу офицеры личной охраны поговорили со своими солдатами, которые были готовы нарушить все правила субординации по первому слову принца. Прислуга, зная по самим приготовлениям, которыми ей пришлось заниматься, до какой степени близок отъезд, и которой не хотелось покидать привычное место, предупредила обитателей Аранхуэса. Жители города, не желая лишаться двора, исполнились решимости помешать его отъезду и, распустив слухи о планах бегства, привлекли грозных крестьян Ла-Манчи, также весьма недовольных тем, что двор их покинет и лишит привилегии кормить его. Толпы народа стекались в Аранхуэс отовсюду, и в них были замечены самые необыкновенные лица. Граф де Монтихо, преследуемый двором, знатный сеньор по рождению и состоянию, владевший искусством и склонностью возбуждать к мятежу народные массы, находился среди этой толпы и готовился дать ей сигнал к восстанию. Таким образом, вокруг Аранхуэса собрались и несли непрерывный караул объединенные тревогой, корыстью и страстью горожане Аранхуэса, крестьяне Ла-Манчи и гвардейцы короля.
196
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
Во вторник 15-го последние приготовления двора и некоторые слова принца Астурийского произвели такое волнение, что с минуты на минуту можно было ожидать начала народного восстания. На следующее утро зачинщики отъезда, видя, что вскоре он станет невозможен, если не успокоить взволнованное население, задумали обнародовать прокламацию, в которой Карл IV обещал не покидать Аранхуэс. В самом деле, прокламация была тотчас составлена, зачитана, развешана на стенах главных улиц Аранхуэса и поспешно отправлена в Мадрид. На некоторое время она успокоила людей. Толпа явилась к королевской резиденции, потребовала своих государей, которые показались в окнах дворца, и рукоплескала им изо всех сил, крича: «Да здравствует король! Смерть князю Мира! Смерть продажному фавориту!» День закончился к всеобщему удовлетворению, которое, к несчастью, было недолгим.
Семнадцатого марта, несмотря на королевские обещания, отъезд казался по-прежнему неминуемым. Нагруженные кареты продолжали стоять во дворах дворца. Лошади ждали на почтовых станциях. Войска мадридского гарнизона отправились в Аранхуэс. Многие жители столицы и толпы любопытных последовали за ними и проделали с ними весь путь в семь-восемь лье. В дороге народ шумно выступал против королевы и князя Мира и требовал у офицеров и солдат, чтобы те не позволяли бесчестному узурпатору похитить их государей. Войска к вечеру добрались до Аранхуэса и встали на постой у местных жителей.
Ближе к полуночи происшествие у дворца князя Мира стало той самой искрой, которая вызвала пламя. Гвардейцы и любопытные заметили некую даму, которая вышла из дворца под руку с офицером в сопровождении нескольких гусар, составлявших обычную охрану князя Мира. В ней узнали (или подумали, что узнали) мадемуазель Пепиту Тудо, которая, по всей видимости, собиралась сесть в карету. Толпа окружила ее. Когда гусары князя попытались освободить проход, раздался выстрел. В ту же секунду поднялся ужасающий шум. Гвардейцы короля вскочили на лошадей и с саблями ринулись на гусар князя. Валлонские и испанские гвардейцы тоже
XL Аранхуэс
197
схватились за оружие, но не для того, чтобы заставить чтить королевскую власть, а чтобы присоединиться к толпе. Не сдерживаемые более, люди собрались под окнами дворца, требуя короля и испуская яростные крики «Да здравствует король! Смерть князю Мира!». Изрядно напугав короля, народ двинулся в другой конец Аранхуэса и окружил жилище князя Мира. Исступленные толпы вышибли двери дворца, ворвались в роскошное жилище фаворита и принялись разорять его, выкидывая в окна картины, гобелены и великолепную мебель, разрушая, но не предаваясь грабежу, ибо руководила ими не жадность, а ярость. Перебегая из покоев в покои, люди искали предмет своей ненависти, но нашли лишь несчастную супругу князя Мира.
Даже самая ничтожная чернь в Испании знала всю подноготную Мануэля Годоя. Все знали, сколько у него женщин и какую он любит, а какую нет. Толпа знала о несчастьях принцессы Бурбонской, которой пришлось соединить свою жизнь с гвардейским солдатом, чтобы придать этому солдату недостающий ему королевский лоск. Узнав ее, толпа пала к ее ногам, с благоговением вывела из разоренного дома, усадила в карету и с триумфом отвезла к дворцу государя. Доставив ее в королевское жилище и сочтя, что не покончила еще с дворцом князя Мира, толпа вернулась туда и искала его самого во всех закоулках, а не найдя, выместила злобу на дворце, чудовищно разорив его. Поскольку фаворит не был обнаружен и с наступлением дня, все решили, что он спрятался в другом месте.
Можно догадаться, каковы были в ту минуту страх Карла IV и отчаяние королевы. Воспоминание о революции во Франции всегда наполняло их ужасом. Революция, которой они так страшились теперь пришла к ним, испускала те же крики, совершала те же действия, хоть и вдохновлялась иными чувствами. Они были безутешны, растеряны, согласны на все. Принц же Астурийский, видя, что враг его повержен, а корона вот-вот падет с головы отца на его собственную, и не ведая, что вскоре она окажется на земле и будет подобрана кончиком сабли, выказывал подлую и вероломную радость, которая навлекала на него жесточайшие упреки со стороны матери.
198
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
Подоспевшие министры и преданные королю дворяне наперебой стали советовать ему отнять у князя Мира все звания и должности — в качестве единственного средства восстановить спокойствие и спасти жизнь самого князя. Король, готовый на всё, и королева, желая спасти более жизнь, нежели могущество своего любовника, тотчас согласились, и утром 18 марта вышел декрет, возвещавший, что король лишает дона Мануэля Годоя должности великого адмирала и звания генералиссимуса и дозволяет ему удалиться в место, какое ему будет угодно выбрать.
Таков был конец жалкого фаворита, необыкновенная судьба которого стала последним пережитком старых дворов и их пороков; ибо даже абсолютной монархии приходится теперь считаться с общественным мнением. Узнав о разжаловании Годоя, наводнивший Аранхуэс народ предался бурной радости, будто назавтра должен был стать счастливейшим народом в мире. Повсюду на улицах пели, плясали, обнимались и поздравляли друг друга с падением фаворита: удовлетворялось чувство куда более пылкое, чем радость, — ненависть к неслыханной фортуне, оскорбившей всю Испанию. Новость, за два-три часа достигнув Мадрида, вызвала исступленный восторг населения.
День 18-го прошел спокойно, а между тем взволнованная толпа нуждалась в новых переживаниях. Ей было мало разрушить дворец, она хотела разорвать на куски самого Годоя. Его разыскивали повсюду, и королева трепетала, всякий миг боясь услышать об обнаружении его убежища и его гибели. Министры провели ночь в замке при своих государях, которые ни на миг не сомкнули глаз.
Девятнадцатого марта утром народное волнение, усмиренное сначала прокламацией, а затем низложением фаворита, вновь поднялось как волна, которая то опадает, то вздымается. Офицеры дворцовой стражи, чувствуя, что теряют власть над своими войсками, объявили, что будут не в силах защитить монархию в случае нападения. Растерянные король и королева позвали Фердинанда, прося его защиты, и он обещал им свои услуги с тайной радостью победителя и с легкостью заговорщика, знавшего,
XL Аранхуэс
199
на какие пружины нажать, когда новая волна народного ропота докажет, что не зря наступающий день внушает страх.
Между тем разыскиваемый всеми князь Мира не покидал своего жилища. Когда сокрушали двери его дворца, он схватил пригоршню золота и пару пистолетов и спрятался под самой крышей, завернувшись в циновку, похожую на тростниковый коврик, какими пользуются в Испании. Оставаясь в таком ужасном положении весь день 18-го и ночью, утром он не выдержал, измученный жаждой, покинул свое убежище и тотчас наткнулся на солдата валлонской гвардии, стоявшего на часах. К счастью для него, дворец его в ту минуту не был окружен чернью. Несколько подоспевших весьма кстати гвардейцев, поместив князя меж своих лошадей, быстро повели его в квартал, служивший им казармой. Нужно было идти через весь Аранхуэс, и в мгновение ока узнавшая новость чернь собралась вокруг них. Князь шел пешком меж двух конников, держась за луки их седел и защищаемый ими от нападений толпы. Другие гвардейцы спереди и сзади старались защитить его, но не смогли помешать разъяренному народу нанести ему несколько опасных ударов кольями и вилами. С разбитыми ногами, с обширной раной в бедре и почти выпавшим из орбиты глазом князь Мира добрался, наконец, до казармы гвардейцев, где его бросили, окровавленного, на солому конюшни. Печальный пример милости королей, которой народная ярость может в течение одного дня отомстить за двадцать лет незаслуженного могущества.
Узнав о новых волнениях, король и королева вновь призвали Фердинанда, молили его забыть оскорбления и помочь несчастному Годою. Принц обещал спасти его. И в самом деле, он прибыл в квартал гвардейцев, который грозила захватить разъяренная чернь, рассеял ее, объявив, что виновный будет предан суду Совета Кастилии и судим. Голос наследника короны заставил толпу рассеяться.
Принц вернулся во дворец успокоить родителей, пребывавших в неописуемой тревоге и готовых ради спасения себя самих и их дорогого Мануэля пожертвовать чем угодно, даже троном. Чего от нас хотят, восклицали
200
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
они, ради пощады нашего несчастного друга?! Его низвержения? Мы низвергли его. Предания суду? Мы предадим его суду. Хотят короны? Мы откажемся и от нее! Род помрачения завладел королем и королевой: они не ведали, что говорили, и обращались ко всем, прося то опоры, то совета. Чтобы успокоить их, решили отправить князя Мира под мощным эскортом в Гренаду, воспользовавшись приготовленными на дороге сменами лошадей. Карета, запряженная шестеркой мулов, была тотчас доставлена к казарме гвардейцев, чтобы вывезти князя Мира из опасного Аранхуэса. Но едва эти приготовления были замечены, как люди, догадавшись, для чего они предназначены, набросились на карету и разбили ее, выказав решимость помешать всякому отъезду.
Это новое происшествие довершило умственное помрачение несчастного Карла IV и его жены. Оба решили, что в Испанию пришла Французская революция; что она направлена не только против князя Мира, но и против них; что единственное средство предотвратить зарождающуюся бурю, спасти свою жизнь и жизнь несчастного друга — вложить скипетр в руки Фердинанда. Они говорили об этом всему своему окружению, и печальное и одобрительное молчание присутствующих подтверждало, что это и есть самое простое и верное решение, более всего способное остановить в самом ее начале революцию, столь же пугающую, как и та, что заставила пасть голову Людовика XVI. Карл IV сказал, что хочет отречься от престола; его честолюбивая жена отвечала ему, что он прав, и их министры без единого возражения предложили им составить акт отречения.
В ту же минуту акт был составлен и обнародован. Карл IV объявлял, что, устав от тягот правления, согбенный бременем возраста и болезней, он отказывается от короны, которую носил двадцать лет, в пользу своего сына Фердинанда.
Известие об отречении повергло Аранхуэс в упоение. Народ приветствовал молодого короля, которого столь долго жаждал видеть на троне, осыпая его тысячами благословений. Фердинанд, которого природа создала скрытным, а несчастья юности только усовершенствовали в этом гнусном искусстве, казался счастливым и был
XL Аранхуэс
201
достаточно доволен фортуной, чтобы казаться довольным людьми. Он временно оставил министров отца, не имея возможности сразу сменить их, и тотчас приказал им вернуть изгнанного из Мадрида герцога Инфантадо и каноника Эскоикиса, заточенного в монастырь Тар- дон. Он немедленно назначил герцога Инфантадо капитаном своих гвардейцев и президентом Совета Кастилии. Так, по удалении одного фаворита рождался другой, но ему оставалось продержаться лишь несколько дней, ибо грозный Наполеон приближался. Его войска спускались с высот Сомосьерры и были от Мадрида на расстоянии форсированного марша. Фердинанду посоветовали начать правление с демарша в отношении Императора Французов. Герцог дель Парке был выслан к Мюрату договариваться о вступлении войск в Мадрид. Герцог Мединасели, герцог Фриас и граф Фернан Нуньес были отправлены к Наполеону, чтобы поклясться ему в дружбе и повторить просьбу о французской принцессе. Вечером Фердинанд уснул, считая себя королем. Он и стал им, но после долгого пленения и ужасной войны.
Так пали последние Бурбоны, чтобы вновь явиться — на радость или беду — несколько лет спустя. Они пали в Аранхуэсе, как пали в Париже и в Неаполе, когда Французская революция настигла их, подобно фурии-мстительнице, преследующей виновных. В Париже революция лишила одного из Бурбонов головы, другого выкинула из Неаполя в море*, заставив укрыться на Сицилии. В Аранхуэсе, благодаря народу, влюбленному не в свободу, а всё еще в монархию, она заставила Карла IV отречься от трона ради спасения жизни бесчестного фаворита. Всегда ужасная, хотя, по счастью, всё менее жестокая, революция, низвергая с тронов, уже не убивала королей.
Речь идет о Фердинанде IV. — Прим. ред.
XII
БАЙОННА
При известии о падении князя Мира население Мадрида испытало своего рода жестокую радость. Известие же об отречении Карла IV и о вступлении на трон Фердинанда VII довело ее до экстаза. Но для толпы нет полной радости, если она не сопровождается разрушением. Узнав, что князь Мира арестован в Аранхуэсе, решили наброситься на его семью и лиц, пользовавшихся его доверием. Разгромили их дома, искали их самих, но благодаря мужеству Богарне никто, к счастью, не попал в руки толпы. Вернувшись в Мадрид тотчас после отречения Карла IV, французский посланник успел спрятать семью Годоев. Мать, брат и сестры Мануэля провели ужасную ночь под крышей своего дворца, и Богарне предоставил им убежище в здании посольства, где их защищал страх перед французским оружием, ибо Мюрат в эту минуту находился всего лишь в одном переходе от Мадрида. Погромы и поджоги продолжались всё воскресенье 20 марта, и никакая власть им не препятствовала. Усталость, содействие некоторых вооружившихся горожан и прокламация Фердинанда, не желавшего опозорить начало своего правления гнусными бесчинствами, положили конец беспорядкам. К тому же Мадрид был охвачен радостью из-за того, что ненавистное правление наконец-то закончилось, а правление, столь пламенно желанное, наступило. Вряд ли в удовлетворенных душах могло пробудить тревогу известие о приближении к столице французов. Теперь испанцы обольщались мыслью, что французы признают Фердинанда VII; в любом случае, народ этот, возгордившийся тем, что победил ужасного фаворита сам, обрел огромную уверенность в себе и, казалось, никого более не боялся. Вдобавок в своей
XII. Байонна
203
наивной радости люди верили только в то, что им нравилось, и французы были для них только союзниками, явившимися торжественно открыть правление Фердинанда VIL При подобных настроениях французские войска могли быть уверены в хорошем приеме.
Они уже большей частью перешли Гвадарраму. Двадцатого числа две первых дивизии корпуса Монсея находились меж Каванильесом и Буйтраго, третья — в Сомо- сьерре. Первая дивизия Дюпона пришла в тот же день в Гвадарраму, готовая подойти к Эскориалу; вторая была в Сеговии, третья — в Вальядолиде. Таким образом, Мюрат мог в течение суток вступить в Мадрид с двумя дивизиями Монсея, дивизией генерала Дюпона, всей кавалерией и гвардией, то есть с 30 тысячами человек.
Беспорядки в столице глубоко огорчили Мюрата, и он испугался, как бы французов не обвинили в желании вызвать потрясения в Испании, дабы легче завладеть ею. Не знал он и того, был ли такой неожиданный поворот событий желателен Наполеону и мог ли наверняка привести к освобождению испанского трона. Гуманность, послушание и честолюбие вели в его душе мучительную борьбу. В таком состоянии Мюрат написал Наполеону, чтобы поделиться с ним тем, что только что узнал сам, вновь пожаловаться на свою непосвященность, выразить сожаление по поводу событий в Мадриде и сообщить, что собирается без промедления вступить в столицу, дабы любой ценой подавить бесчинства черни. Он тотчас выдвинул войска Монсея к Сан-Агостино, а войска генерала Дюпона — к Эскориалу.
Двадцать первого марта Мюрат принял в Эль-Моларе переодетого курьера, доставившего ему письмо от королевы Этрурии. Эта государыня, которую он знавал в Италии и с которой подружился, взывала к его сердцу от имени августейшей и глубоко несчастной семьи. Она сообщала, что ее престарелым родителям грозит великая опасность и что для защиты они прибегают к его великодушному покровительству. Она молила его тайно прибыть в Аранхуэс, дабы убедиться в их прискорбном положении и найти средства их вызволить.
Мюрат с большой любезностью отвечал Марии-Луизе, что весьма сочувствует несчастьям королевской семьи
204
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
Испании, но не может покинуть штаб-квартиру, где его удерживает долг, и посылает к ней вместо себя одного из своих офицеров, Монтиона, человека надежного, которому она может сказать всё, что доверила бы ему самому.
Монтион прибыл в Аранхуэс 22 марта и нашел семью старых государей безутешной. Приступ страха довел Карла IV и его жену до того, что они лишили себя верховной власти. Но когда первый испуг миновал, за народным мятежом последовали тишина и одиночество, а князю Мира, которого Фердинанд VII приказал судить, начали угрожать новые опасности, королеву охватила двойная скорбь от утраты власти и от того, что предмету ее преступной привязанности угрожает опасность. И поскольку движения ее души тотчас отзывались в душе ее слабого супруга, Карл IV исполнился тех же сожалений и той же скорби. В довершение несчастья их от имени Фердинанда VII известили, что им надлежит отправляться в Бадахос, вглубь Эстремадуры, подальше от французов, чтобы жить там в изгнании и, быть может, в нищете, в то время как ненавистный сын будет править, мстить за себя и уничтожит, вероятно, несчастного Годоя!
В таком положении нашел Монтион эту обездоленную семью. Старые король и королева Испании и молодая королева Этрурии осаждали его мольбами и пылкими просьбами. Ему поведали о тревогах последних дней, насилии, которое они претерпели и которому могли подвергнуться снова, о предписании удалиться в Бадахос и об опасностях, грозивших Годою. О последнем говорили более, чем о самой королевской семье, молили о покровительстве со стороны Франции, соглашались во всем положиться на решения Мюрата, сделать его вершителем судеб Испании и подчиниться всем его приказаниям.
Монтион тотчас отбыл к Мюрату, который приближался к Мадриду, собираясь вступить в столицу 23 марта, почти точно в день, назначенный Наполеоном. Он рассказал маршалу обо всем, что видел и слышал во время беседы со старыми государями, об pix горьких сожалениях и желании воззвать к Наполеону по поводу последних событий. Когда Мюрат выслушал его рассказ, его посетило своего рода внезапное озарение. Он не знал тайны политики, орудием которой являлся, но догадывался, что
XII. Байонна
205
Наполеон хочет, напугав Карла IV, принудить его к бегству и завладеть короной Испании, как и короной Португалии. Когда революция в Аранхуэсе этот план расстроила, Мюрат понял,- что сами обстоятельства подсказывают новый план. Ему пришла в голову мысль превратить сожаления старых государей в официальный протест против их отречения 19 марта, а после составления, подписания и получения им этого протеста отказать в признании Фердинанду VII (что было вполне естественно, ибо принц Астурийский, вступив на трон подобным способом, мог получить признание только от самого Наполеона). В результате такой комбинации Испания оставалась без государя: ибо протест свергнутого короля не мог вернуть ему трона, а власть Фердинанда VII благодаря протесту приостанавливалась. При королях, один из которых уже не был, а другой еще не стал таковым, Испания переходила под власть единственного человека — главнокомандующего французской армией. Фортуна, таким образом, сама возвращала средство, которое отняла, помешав бегству Карла IV.
Обостренный честолюбием ум Мюрата изобрел то, что находчивый гений Наполеона задумал несколько дней спустя, при известии о последних событиях. Не медля ни минуты, Мюрат вновь отправил Монтиона в Аранхуэс, приказав еще раз повидаться с королевской семьей и предложить ей опротестовать акт отречения от 19 марта, ибо он был подписан под принуждением; опротестовать тайно, если она не решится на публичный протест, вложить протест в письмо к Наполеону, который прибудет в ближайшие дни в Испанию и сделается, таким образом, судией гнусной узурпации сына по отношению к отцу. Мюрат обещал выиграть при Наполеоне дело старых государей, а пока защитить не только их, но и несчастного Годоя, ставшего пленником Фердинанда VII.
Монтион снова уехал в Аранхуэс, а Мюрат поспешил уведомить Наполеона о случившемся и сообщить ему о придуманной комбинации. Добравшись к вечеру 22 марта до Чамартина, возвышающегося над Мадридом, он приготовился вступить в столицу на следующий же день. Там же он принял посланца Фердинанда VII, герцога дель Парке, который приветствовал его от имени нового
206
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
короля Испании, пригласил вступить в Мадрид, обещал продовольствие и жилища для армии и заверил в дружеских чувствах нового двора в отношении Франции. Мюрат оказал герцогу любезный прием, в котором сквозила, однако, некоторая надменность, ему свойственная, и, приняв заверения герцога, довольно ясно ему выразил, что только Император Французов может признать Фердинанда VII и придать законность революции Аранхуэса. Он заявил, что в ожидании императорского решения сам может видеть в новом правлении только правление фактическое, а Фердинанда VII титуловать только принцем Астурийским. Этот род отношений был принят, и всё было подготовлено для вступления французов в Мадрид 23 марта 1808 года.
Утром 23-го Мюрат собрал на высотах за Мадридом часть своей армии, состоявшей в ту минуту из двух первых дивизий маршала Монсея, кавалерии всех корпусов и подразделений Императорской гвардии, присланной из Парижа для формирования эскорта Наполеона. Мюрат вступил в столицу в середине дня во главе своего блестящего штаба и очаровал испанцев своим милым лицом и открытой улыбкой. Особенно всех поразила гвардия; впрочем, кирасиры своим ростом, доспехами и дисциплиной поразили их не меньше. Однако пехота Монсея, состоявшая большей частью из плохо одетых юношей, измученных усталостью, внушила людям скорее сострадание, нежели страх. Тем не менее в целом этот военный спектакль произвел впечатление на воображение испанцев. Они щедро рукоплескали французам и их командирам.
В то время как Мюрат входил в Мадрид, ему сообщили, что туда собираются привезти под конвоем гвардейцев пленника, закованного в цепи, — несчастного Годоя, суд над которым желали начать без промедления. Из великодушия и из расчета, чтобы пощадить старый двор, призванный стать орудием новых комбинаций, Мюрат решил не допускать жестокой расправы над павшим фаворитом. Опасаясь, что появление этого человека, ненавистного толпе, вызовет народные волнения, особенно в минуту вступления французских войск, он
XII. Байонна
207
послал одного из своих офицеров с простым и ясным приказом отложить перевод узника и задержать его в какой-нибудь деревне близ Мадрида. Этот приказ застал князя Мира в городке Пинто, где его удержали на несколько дней. Мюрат тотчас направил в Аранхуэс кавалерийское подразделение, чтобы защитить старых государей, помешать их отправлению в Бадахос и придать им мужества следовать его советам. В то же время он объявил, что ни он, ни его господин не потерпят жестокостей, замышляемых против Мануэля Годоя.
Монтион нашел семью старых государей еще более опечаленной, чем накануне, еще более встревоженной участью князя Мира, еще более удрученной своим одиночеством, еще более раздраженной триумфом Фердинанда VII и, вследствие этого, еще более расположенной броситься в объятия Франции. Мысль о протесте, способном вернуть им власть или отомстить за себя, была принята с воодушевлением. Карл IV тотчас выказал готовность подписать протест.
Мюрат, уверенный, что сможет располагать старыми государями по своему усмотрению, решил воздействовать и на Фердинанда VII, чтобы убедить его не принимать пока корону, провести коронацию как можно позже и отложить на время торжественное вступление в Мадрид. Мюрат думал, что чем меньше Фердинанд VII пробудет королем, тем вернее сбудутся его надежды. Кроме того, он желал добиться от Фердинанда еще одного, неотложного, решения. Думая об отъезде в Андалусию, князь Мира приказал испанским войскам вновь пересечь португальскую границу, чтобы дивизия Таранко вернулась в Старую Кастилию, а дивизия Солано — в Эстремадуру. Последняя уже приближалась к Мадриду и могла стать причиной столкновений, противных целям Мюрата, который отлично понимал, что дела в Испании нужно вести с помощью ловкости, а не силы. Но приказ испанским войскам совершить попятное движение мог отдать только сам Фердинанд.
Мюрат отправил к нему Богарне, которому, зная о его привязанности к Фердинанду, не особенно доверял, но в котором предполагал больше тонкости, чем способен был проявить в политическом заговоре этот
208
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
честный и неуклюжий посол. Мюрат просил использовать всё влияние на Фердинанда VII, чтобы убедить его не вступать в Мадрид, приостановить свою вновь обретенную королевскую власть до решения Наполеона и отвести испанские войска. Богарне, уступив просьбам, тотчас отбыл в Аранхуэс, чтобы сделать если не всё, то хотя бы часть того, чего так желал Мюрат.
Прибыв к Фердинанду, он прежде всего с обыкновенной своей настойчивостью просил его отослать испанские войска на их первоначальные позиции. Не имея еще при себе двух своих главных доверенных лиц, каноника Эскоикиса и герцога Инфантадо, сосланных слишком далеко от Мадрида, Фердинанд призвал отцовских министров Севальоса и Кабальеро и, посоветовавшись с ними, приказал генералу Таранко и маркизу Солано вернуться в Португалию или хотя бы остановиться на границе этого королевства в ожидании новых инструкций. Выполнив первую часть поручения, Богарне, то ли не вполне понимая намерения Мюрата, то ли не желая считаться с ним, стал убеждать Фердинанда, что нужно любой ценой обрести благосклонность Наполеона, а для этого он должен выступить ему навстречу, броситься в его объятия, просить его дружбы и защиты; что чем скорее он совершит подобный демарш, тем быстрее обретет уверенность в своей власти; что лучше всего ехать немедленно; что ему не придется проделывать большой путь, ибо он встретит Наполеона по дороге; и что в Мадрид ему нужно идти только для того, чтобы как можно скорее пересечь его и попасть в Бургос или в Виторию.
Богарне советовал от чистого сердца, не подозревая, что способствует, со своей стороны, как Мюрат со своей, изобретению ловушки, в которую принц вскоре попадется. Фердинанд VII не отверг его совета, но отложил решение до прибытия своих доверенных лиц, без которых не желал предпринимать ничего важного. Из советов Богарне он принял только то, что подходило ему в то время: решил покинуть Аранхуэс и тотчас отправиться в Мадрид, объявив о своем торжественном вступлении в столицу 24 марта.
Отбыв ранним утром 24-го из Аранхуэса, Фердинанд вышел из кареты у мадридских ворот Аточа, сел на коня
XIL Байонна
209
и в окружении придворных офицеров въехал на широкую улицу Алькала под приветствия огромной толпы. Хмельное от радости население высыпало на улицу и прильнуло к окнам, женщины бросали цветы, мужчины устилали плащами дорогу перед молодым королем. Иные, потрясая кинжалами, клялись умереть за него, ибо эти пламенные души смутно ощущали надвигающуюся опасность. Коварный, злобный, столь мало достойный любви принц был в ту минуту окружен такой же любовью, какую получил от римлян Тит, а от французов Генрих IV. Он был отрадой Испании, которая не догадывалась ни о своем, ни о его будущем.
Прибыв во дворец, Фердинанд VII принял представителей местной власти. Днем к нему явился с приветствиями дипломатический корпус. Удержанный Мюратом Богарне не появлялся; его отсутствие весьма встревожило новый двор и поставило в затруднительное положение членов дипломатического корпуса, которые уступили своим тайным чувствам, так скоро примкнув к монархии Бурбонов. Министры слабых и зависимых дворов принесли Мюрату извинения. Министр России также извинился, но менее униженно, сославшись на неизменность дипломатических обычаев, в силу которых приветствуют всякого нового короля, не обсуждая вопрос его окончательного признания.
Мюрат принял эти объяснения с плохо скрываемым недовольством, ибо уже рассматривал Фердинанда как соперника, притязавшего на корону Испании. Когда же ему предложили самому посетить его, он категорически отказался, объявив, что Карл IV останется для него королем Испании, а Фердинанд — принцем Астурийским, до тех пор пока Наполеон не рассудит их великий и прискорбный конфликт. Вечером 21 марта Мюрат написал Наполеону обо всем случившемся и о своем плане заставить Карла ГУ опротестовать акт отречения и не признавать королем Фердинанда. В последующие два дня, занятый маршем и вступлением в Мадрид, он не мог писать. Двадцать четвертого марта он прибавил к своему плану новую мысль, которую невинно подсказал ему Богарне и которой предстояло обрести вероломное употребление: выслать Фердинанда навстречу Наполеону, чтобы
210
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
тот завладел его особой и поступил с ним затем по своему усмотрению. Тогда пришлось бы иметь дело только с Карлом IV, у которого нетрудно было вырвать скипетр при его неспособности удержать его в своих немощных руках, тем более что сама Испания не была расположена ему его оставить.
Наполеон узнавал о событиях в Испании по прошествии пяти—семи дней, ибо именно такой срок требовался тогда на сообщение между Мадридом и Парижем. Так, с 23 по 27 марта он узнал о мятеже в Аранхуэсе, низложении фаворита и вынужденном отречении Карла IV. Такой непредсказуемый поворот событий, хоть он и был наиболее естественным, удивил Наполеона, но не расстроил. Поскольку отъезд правящего дома не состоялся, первый план пришлось признать неудавшимся. Однако в новых событиях Наполеон усмотрел и новое средство добиться цели, и средство это в точности совпало с тем, какое обстоятельства подсказали Мюрату. Еще прежде, чем письма Мюрата добрались до Парижа, Наполеон решил не признавать Фердинанда VII, чью молодую и столь желанную испанцам монархию будет трудно уничтожить, и продолжать считать королем Карла IV, потому что его старую, одряхлевшую и всем опостылевшую монархию будет легко низложить. Выступая в качестве третейского судии меж отцом и сыном, можно будет удовлетворить требования отца, который не преминет вскоре уступить Наполеону корону Испании, по внушению князя Мира и королевы, более всего желающих отомстить за себя Фердинанду. Если вдобавок, под предлогом такого третейского суда, удастся заманить к себе принца Астурийского, станет нетрудно завладеть его особой и тогда придется иметь дело лишь с низложенными государями — удобными инструментами в могущественной руке, способной обеспечить им покой, в котором так нуждается их старость, и отмщение, которого жаждет их уязвленное сердце. Можно будет на некоторое время оставить им скипетр, а затем вынудить уступить его в обмен на роскошное и безопасное пристанище, или же забрать его у них тотчас, воспользовавшись их страхом перед революцией и отвращением к ним народа, которому надоели их пороки.
XII. Байонна
211
Так, вступив на путь захвата иностранного трона без военных действий, Наполеон с каждой минутой становился всё более виновным. Иные приписывают этот процесс его «прирожденному коварству», другие — неосмотрительности Мюрата, втянувшего Наполеона помимо его воли. Истина такова, какой мы представляем ее здесь. Оба — и Наполеон, и Мюрат, — воодушевляемые честолюбием и ведомые обстоятельствами, способствовали этому темному делу; что же до плана не признавать сына и использовать рассерженного на мятежного сына отца, то он родился одновременно и в Мадриде, и в Париже, и у Мюрата, и у Наполеона и был вызван самим ходом событий*.
Пригласив к себе генерала Савари, которого уже использовал в самых ответственных миссиях и который как раз возвратился из Санкт-Петербурга, Наполеон открыл ему свое желание возродить Испанию и привязать ее к Франции путем перемены династии, рассказал о трудностях этого предприятия, о новых событиях после революции в Аранхуэсе и появившейся наконец возможности добиться их желаемого завершения, воспользовавшись конфликтом Карла IV с Фердинандом VIL Наполеон выразил намерение не признавать сына, притворно поддержать власть отца, затем вынудить Карла IV уступить корону себе, выманить Фердинанда из Мадрида в Бургос или в Байонну, завладеть его особой и заставить отступиться от своих прав взамен на такое возмещение в Италии, как, например, Этрурия. Наполеон приказал генералу Савари приступить к делу со всей осторожностью, завлечь Фердинанда в Байонну обещаниями разрешить распри в его пользу, но в случае его упрямства внезапно обнародовать протест Карла IV, объявить последнего единственным правителем Испании и обращаться с Фердинандом как с мятежным сыном и подданным. Предпочтение должно неизменно отдаваться ненасильственным средствам. Наполеон хотел, чтобы Савари без промедления отправлялся в Мадрид и раскрыл Мюрату тайну, которую от него до сей поры скрывали, но которую он
* То, что я здесь излагаю, подтверждается письмами Наполеона и Мюрата, их содержанием и датами.
212
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
превосходно разгадал и в которую теперь его должен был посвятить надежный человек. Генерал Савари тотчас отбыл, чтобы целиком и полностью исполнить волю Наполеона.
В это самое время в мыслях Наполеона произошел один из внезапных поворотов, каковые при незнании человеческой природы удивляют и поспешно принимаются за непоследовательность у людей, чье превосходство не так общепризнанно, как превосходство человека, историю которого мы описываем. При всем роковом влечении к узурпации короны Испании, Наполеон не скрывал от себя нежелательных последствий этого прискорбного предприятия. Он предвидел порицание общественного мнения, возмущение испанцев, их упорное сопротивление и выгоду, которую сумеет извлечь из этого сопротивления Англия; он предвидел всё это с удивительной ясностью и тем не менее, ослепленный своей способностью превозмочь все трудности и увлеченный страстью основать новый порядок в Европе, шел к своей цели, волнуемый, однако, время от времени предвидением самых зловещих картин. Происшествие, до сегодняшнего дня неизвестное, произвело в нем один из таких поворотов и побудило отдать приказы, противоположные отданным ранее. Некоторые неосведомленные историки сочли это доказательством того, что Наполеона вовлекло в испанское дело — быстрее и глубже, чем он сам того желал, — неосмотрительное честолюбие Мюрата.
Одному из своих агентов, отправлявшихся в Испанию, Наполеон по справедливости доверял: то был его камергер Турнон — хладнокровный, не склонный к иллюзиям и достаточно преданный, чтобы говорить правду. Турнон, наблюдавший во время последней поездки в Мадрид предвестия Аранхуэсской революции и народную любовь к принцу Астурийскому, пребывал в убеждении, что стремление завладеть Испанией любым способом — безумие, что куда лучше сделать Фердинанда VII своим союзником, который станет более послушным, чем Карл IV, ибо рядом с ним не будет уже князя Мира и старой королевы, перемежавших подчинение с капризами и ненавистью.
XII. Байонна
213
Наполеон приказал Турнону быть 15 марта в Бургосе, предполагая приехать туда в это же время и услышать из уст надежного человека подробности обо всех событиях. Чтобы попасть в Бургос, Турнон проехал через штаб-квартиру Мюрата, не скрыл ни от него, ни от его офицеров страх, который внушало ему предстоящее предприятие, выслушал их насмешки и прибыл в Бургос 15-го числа, как ему было приказано. Из Бургоса он писал Наполеону, смиренно, но с настойчивостью честного человека, умоляя не принимать никаких окончательных решений, пока он не увидит Испанию собственными глазами, и не доверять донесениям его доблестных, но легкомысленных военных, мечтающих лишь о сражениях и коронах. Он был убежден, что в Испании придется столкнуться с жестокими разочарованиями и, быть может, с ужасными несчастьями. Прождав в Бургосе до 24-го и не дождавшись Наполеона, он отбыл в Париж, куда при всей спешке смог добраться лишь 29 марта.
Поскольку Мюрат не писал 22-го и 23-го, будучи занят вступлением в Мадрид, Наполеон 28-го и 29-го оставался без новостей. Он весьма беспокоился о том, что могло случиться в Испании, и в таком состоянии крайней обеспокоенности был какое-то время склонен видеть вещи в самом неблагоприятном свете. Неожиданное прибытие благоразумного и хорошо осведомленного очевидца, убежденно и бескорыстно противоречившего небескорыстным донесениям военных, произвело в Наполеоне внезапную, но, к несчастью, кратковременную перемену, ибо продлилась она не более суток. Он тотчас написал Мюрату, что опять посылает Турнона в Испанию с новыми приказами, так как, кажется, действует слишком быстро и слишком торопится в Мадрид; что слишком поспешно выдвинул генерала Дюпона по ту сторону Гвадаррамы; что не нужно было оголять Сеговию и Вальядолид при известии о возвращении войск генерала Таранко в Старую Кастилию; что следует остерегаться вмешательства в дела испанцев и вступать в столкновения с ними, ибо всякая война с ними будет губительной; что нельзя считать испанцев безобидными только потому, что они безоружны; что помимо природной свирепости они обладают всей энергией нового народа,
214
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
не изнуренного политическими страстями; что испанская армия, хоть и малочисленная и неспособная сопротивляться даже самому слабому французскому войску, рассеется по всем провинциям, чтобы служить в них ядром вечного мятежам что священники, монахи и знать, хорошо понимая, что французы идут для реформирования старого общественного строя Испании, употребят всё свое влияние, чтобы возбудить против них фанатичный народ; что Англия тотчас воспользуется случаем доставить Франции новые неприятности и создать огромные трудности; что поэтому следует сохранять крайнюю сдержанность в отношении отца и сына; что сын по сути является врагом Франции, ибо в высочайшей степени разделяет все испанские предрассудки, и что его предполагаемое отвращение к политике отца (политике уступок Франции) немало значит в его популярности; что Фердинанд скоро станет открытым врагом французов, но с ним не следует рвать, ибо, при всей его посредственности, столкновение с Францией сделает его героем\ что не следует торопиться с выбором между отцом и сыном и гадать о решении, которое еще только будет принято, тем более что он, Наполеон, еще сам его не знает; что Мюрата ни в коем случае не должны заподозрить в личной заинтересованности; что Наполеон позаботится о нем, лишь бы он не заботился о себе сам; что самый верный из его помощников и муж его сестры будет вознагражден за свои услуги короной Португалии.
Таковы были благоразумные советы, которые Наполеон собирался отправить Мюрату под влиянием и через посредство Турнона, когда наконец получил письмо Мюрата от 24 марта. Тот сообщал о мирном вступлении в Мадрид, об оказанном ему превосходном приеме, о желании старых государей броситься в его объятия и их готовности опротестовать отречение от 19-го числа, а также о том, как легко освободить трон, отказав в признании Фердинанду VII и оставив Испанию с уже отрекшимся и еще не признанным королем. Вновь обретя все подручные средства, в которые он на какое-то время перестал верить, Наполеон вернулся к первоначальному плану и подтвердил приказы, отправленные незадолго до прибытия Турнона с генералом Савари. Вследствие чего
XII. Байонна
215
в новом письме от 30 марта Наполеон написал Мюрату, что одобряет всё его поведение; что он поступил правильно, войдя в Мадрид; что нужно в то же время продолжать избегать всяческих столкновений и помешать тому, чтобы причинили какое-либо зло князю Мира, даже отослать его в Байонну, если возможно; тщательно защищать старых монархов, заставить их перебраться из Аранхуэса в Эскориал, где они будут рядом с французской армией; не признавать Фердинанда VII и дожидаться прибытия французского двора в Байонну, куда он собирается незамедлительно переместиться.
Наполеон тотчас отправил Турнона, не отдав ему своего столь прозорливого письма, но с поручением продолжать за всем наблюдать и подготовить ему жилье в Мадриде. Сам Наполеон 2 апреля отбыл в Бордо, где хотел провести несколько дней, дождаться новых писем от Мюрата и дать время добраться до Байонны всем тем, кого должны были, волей или неволей, туда привезти. В Париже, для бесед с представителями европейской дипломатии, которых потребуется ободрять или сдерживать после прибытия каждого курьера из Мадрида, он оставил Талейрана, взяв с собой послушного и верного Шампаньи, от которого не ждал серьезных возражений. Готовясь к долгому пребыванию на границе с Испанией и приему многих государей, Наполеон приказал Жозефине присоединиться к нему в ближайшие дни и 4 апреля, горя нетерпением узнать новости от Мюрата, прибыл в Бордо.
События в Мадриде, замедлившись на то время, пока Мюрат ожидал приказов из Парижа, а Фердинанд VII — каноника Эскоикиса и герцога Инфантадо, вскоре вновь пошли своим ходом. Мюрат пришел в восторг, получив письмо от 30 марта, и с еще большим усердием последовал изобретенному им самим плану действий, недостойному его честности. Савари привез ему тайные волеизъявления Наполеона, пребывавшие в столь печальной гармонии с его собственными желаниями, и колебаниям не оставалось места. Не признавать Фердинанда VII, убедить его отправиться навстречу Наполеону, в случае сопротивления обнародовать протест Карла IV и объявить последнего
216
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
единственным королем Испании, а принца Астурийского — мятежным сыном и узурпатором, вырвать князя Мира из рук его палачей — из человеколюбия и из расчета, ибо ему предстояло стать полезным орудием в данных обстоятельствах, — такой план подсказывали Мюрату события и излагал Наполеон, который в ту минуту направлялся к Байонне.
Мюрат и Савари договорились о том, как наилучшим образом расставить сети. У них под рукой имелся удобный помощник — господин Богарне, тем более удобный, что в своем слепом доверии он был убежден, что для Фердинанда VII нет ничего лучше, чем мчаться навстречу Наполеону, броситься в его объятия или к его ногам и добиться признания нового титула и руки французской принцессы. Богарне ежедневно рекомендовал такое поведение Фердинанду, и тот, горя нетерпением получить от Наполеона право на власть, но не решаясь принимать решения в отсутствие своих фаворитов, обещал последовать советам французского посла, как только в Мадрид прибудут лица, облеченные его доверием.
Наконец, когда прибыл герцог Инфантадо, Фердинанд VII сделал его главой Совета Кастилии и командующим военным домом. Он имел также удовольствие вновь обнять своего наставника, которого недостойно предал во время процесса Эскориала, но которого любил и которому привык открывать свое сердце, открывавшееся весьма немногим. Он хотел осыпать каноника почестями и сделать великим инквизитором, от чего Эскоикис с напускным бескорыстием отказался, пожелав оставаться лишь наставником своего королевского воспитанника, но в качестве такового мечтая править Испанией и Ин- диями. Он согласился только на титул государственного советника и ленту Карла III, будто желая доставить своему королю удовольствие чем-нибудь его одарить.
Вместе с герцогом Инфантадо и каноником Эскои- кисом королю предстояло решить важнейшие вопросы, от которых зависела его участь и судьба монархии. Все вопросы сводились к одному: ехать ли навстречу Наполеону, чтобы обрести его милость, признание нового титула и руку французской принцессы, или же гордо дожидаться его в Мадриде, в окружении верного и воодушевленного
XII. Байонна
217
народа? Но еще прежде решения этого важного вопроса навстречу французам послали графа Фернана Нуньеса, герцога Мединасели и герцога Фриаса, а затем отправили инфанта дона Карла. После воздания Наполеону этих первых почестей, оставалось узнать, на какие уступки придется пойти, чтобы обеспечить себе благоволение французского императора в том случае, если он будет притязать на роль третейского судьи между отцом и сыном. Этот трудный предмет обсуждался в течение нескольких дней.
Прежде всего, нужно было понять, что замышлял Наполеон в отношении Испании, когда присоединил к 30 тысячам человек, посланным в Лиссабон, новую армию, численность которой оценивали не менее чем в 80 тысяч и движение которой от Байонны и Перпиньяна через Кастилию и Каталонию указывало совсем на иную цель, нежели Португалия. Однако советники Фердинанда — как вновь назначенные, так и те, что остались со времен князя Мира, — не были посвящены в тайну дипломатических отношений с Францией. Министр иностранных дел Севальос ничего не знал о предмете переговоров, ведущихся в Париже господином Искуэрдо. О нем знали только князь Мира и королева, а король знал только то, о чем ему соблаговолили сообщить. К тому же сами переговоры, как проницательно утверждал Искуэрдо, были, возможно, лишь отвлекающим маневром, имевшим целью скрыть истинные намерения Наполеона.
Таким образом, советники Фердинанда, как новые, так и старые, не знали того, что знал князь Мира, а сам князь Мира не знал того, что Искуэрдо скорее разгадал, нежели узнал наверняка. Пока шло обсуждение, в Мадрид прибыла от Искуэрдо депеша, адресованная князю Мира и написанная в Париже 24 марта, до того как агенту стало известно о революции в Аранхуэсе. Искуэрдо сообщал подробности переговоров между кабинетами Мадрида и Парижа, из которых следовало, что Наполеон требовал договора о вечном союзе между двумя государствами, открытия для французов испанских колоний и обмена Португалии на провинции, расположенные на реке Эбро, у подножия Пиренеев, такие как Наварра, Арагон и Каталония (чтобы облегчить проход войск,
218
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
предназначенных для охраны Португалии). На таких условиях, писал Искуэрдо, император Наполеон пожалует королю Испании титул императора Америк, признает Фердинанда VII наследником испанской короны и даст ему в жены французскую принцессу. Искуэрдо писал, что горячо оспаривал эти условия, особенно оставление провинций Эбро, но безуспешно. Он не добавлял, ибо говорил об этом непосредственно во время своего краткого пребывания в Мадриде, что Наполеон, по его. мнению, хочет совсем другого и стремится завладеть самой короной Испании.
Прочитав депешу, им не предназначенную, советники Фердинанда сочли себя полностью посвященными в тайну политики Наполеона. Они простосердечно предположили, что правительства Франции и Испании договариваются по вопросам, упомянутым в депеше, и что Наполеон ничуть не помышляет завладевать испанской короной. По их мнению, речь шла лишь об обмене нескольких провинций на Португалию, открытии испанских колоний французам и согласии на альянс, который уже существовал де-факто и де-юре и который полностью соответствовал подлинным интересам обеих стран. Единственным щекотливым пунктом было принесение в жертву провинций Эбро. Но от необходимости отдавать провинции можно избавиться, установив сервитут* для военной дороги и потерпеть таким образом прохождение французских войск, стесняющее, но временное; ибо как только Наполеон начнет новую войну на севере (что не замедлит произойти), ему придется уйти из Португалии, и Испания освободится от присутствия его войск.
Так была истолкована депеша Искуэрдо. Советники Фердинанда полагали, что в обмен на такие жертвы, разумеется, будет получено признание титула нового короля. Последнее соображение более всего влияло на несведущих советников и их несведущего господина и заставляло смолкнуть все остальные. Между тем некоторые симптомы внушали им тревогу на этот счет. Оказанные королю и королеве почести, готовность Мюрата
* Здесь: право в установленных пределах пользоваться чужой собственностью. — Прим. ред.
XII. Байонна
219
защитить чету с помощью французской кавалерии, заявление о том, что он не потерпит никакою насилия против князя Мира, некоторые речи, долетевшие из Аранхуэса, где старый двор хвалился покровительством своего могущественного друга Наполеона, — все эти признаки заставляли Фердинанда и его маленький двор опасаться внезапного вмешательства Франции в пользу Карла IV. Хотя Богарне и внушал им надежду на благосклонность Наполеона, не обещая ее, они уже несколько дней выслушивали от посла лишь туманные обещания и совет броситься в объятия Наполеона, чтобы снискать себе его благосклонность, которая, получается, еще не обретена, коль скоро нужно ехать добывать ее в такую даль. Мюрат, по положению своему куда более близкий к императору, обнадеживал еще менее, выказывая расположение только к старым государям, а молодому королю жалуя только титул принца Астурийского. Другие речи, долетавшие из Аранхуэса, внушали опасение, как бы старым государям не пришло в голову самим поехать к Наполеону, чтобы на свой лад описать революцию в Аранхуэсе, добиться его благоволения и получить восстановление прав. Опасались, как бы власть не вернулась к Карлу IV и если не к князю Мира, то по крайней мере к королеве, которая вновь поставит Фердинанда в прискорбное положение угнетенного сына, а герцога Инфантадо и каноника Эскоикиса сошлет и отомстит таким образом за несколько дней своего унижения и за низложение фаворита.
Последний довод, более чем какой-либо иной, побуждал Фердинанда VII и его легковерных советников выехать навстречу Наполеону: ими овладело опасение, что Карл IV сам отправится к Наполеону защищать свое дело и, возможно, его выиграет. Они предпочли бы видеть на троне Испании Наполеона, нежели допустить возвращение к власти королевы. Подобные чувства владели и старыми государями и в итоге позволили, к несчастью Испании и Франции, скипетру Филиппа V попасть в руки семьи Бонапарт.
Как только возник этот страх, вопрос о поездке навстречу Наполеону был решен, а продолжавшееся его обсуждение свидетельствовало лишь о колебаниях слабых людей, которые не умеют даже решительно хотеть
220
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
того, чего желают. Впрочем, покончить с колебаниями помогали и принц Мюрат, и генерал Савари. Мюрат ежедневно прибегал к услугам посла Богарне, чтобы напомнить Фердинанду свой совет отправиться в путь, и беседовал с каноником Эскоикисом. Обещать ему признание Фердинанда VII Мюрат поостерегся, но несколько раз повторил, что Наполеон питает абсолютно дружеские намерения и не собирается вмешиваться во внутренние дела Испании, что французские войска находились у ворот Мадрида в минуту революции по чистой случайности, но поскольку Европа может переложить ответственность за революцию на Императора Французов, последний должен убедиться, прежде чем признать нового короля, что в Аранхуэсе всё произошло законно, а лучше самого Фердинанда никто не сумеет осведомить его на этот счет. Так Мюрат провел бедного каноника, который обольщался тем, что провел Мюрата сам, и вышел от него убежденный, что поездка неминуемо приведет к признанию принца Астурийского королем Испании.
Стало известно, что в Мадрид прибыл генерал Савари, и хотя его положение было куда более низким, чем положение Мюрата, генерала считали более посвященным в подлинные замыслы Наполеона. Поэтому каноник Эско- икис и герцог Инфантадо захотели побеседовать с ним, сначала сами, а затем в присутствии Фердинанда VII. Услышав из его уст слова еще более недвусмысленные, чем слова Мюрата, ибо Савари не считал необходимым скрытничать, они представили его принцу Астурийскому. Тот расспросил генерала Савари о возможной пользе поездки, которую ему советовали совершить, и о последствиях беседы с Наполеоном. Речь шла не о Байонне, а лишь о Бургосе или Витории, ибо император, как уверяли, должен был вот-вот прибыть, и следовало только оказать ему честь, опередить старых государей и первыми побеседовать с ним, чтобы убедительным образом объяснить непонятную революцию в Аранхуэсе. Стараясь говорить от собственного имени, генерал Савари утверждал, что когда Наполеон увидит испанского принца, услышит из его уст рассказ о последних событиях и, главное, обретет уверенность, что Франция получит в его лице верного союзника, он признает его королем Испании.
XII. Байонна
221
Случилось то, что и случается в беседах такого рода: генерал Савари ничего не обещал, позволив на многое надеяться, а Фердинанд VII счел, что ему обещали всё то, на что позволили надеяться.
Итак, Фердинанд решился на поездку, но вначале хотел отправиться в Аранхуэс, чтобы навестить отца, которого оставил в забвении и почти в нужде с 19 марта, не соизволив навестить ни единого раза. Он желал получить от него письмо для Наполеона, дабы связать своего старого отца в некотором роде свидетельством в свою пользу. Но Карл IV весьма дурно принял дурного сына. Королева встретила его еще хуже, и ему было отказано в свидетельстве, которым он мог бы вооружиться для подтверждения своего хорошего поведения во время событий в Аранхуэсе.
Хоть и несколько расстроенный отказом, Фердинанд тем не менее назначил отъезд на 10 апреля. В Мадриде он оставлял регентство в составе своего дяди-инфанта дона Антонио, военного министра О’Фаррила, министра финансов Азанзы и министра юстиции дона Себастьяна Пиньюэлы, а с собой брал своих ближайших советников герцога Инфантадо и каноника Эскоикиса, министра Севальоса и опытных переговорщиков Мускиса и Лабрадора. Кроме того, его сопровождали герцог Сан-Карлос и другие придворные.
Однако не так-то просто было заставить смириться с таким решением население Мадрида. Большинство, начиная догадываться о причине, приведшей французов на Иберийский полуостров, зловещим образом истолковывали отказ признать Фердинанда VII и считали из ряда вон выходящей ошибкой ехать навстречу Наполеону, ибо это значило добровольно предаться в его могущественные руки. При этом известии в Мадриде поднялось невыразимое волнение и начался бы бунт, если бы Фердинанд не успокоил народ прокламацией, заявив, что Наполеон сам едет в Мадрид, чтобы завязать узы нового альянса и упрочить счастье испанцев, и что невозможно не выехать навстречу столь знаменитому и столь великому гостю.
Прокламация предупредила волнения, но не вполне рассеяла подозрения, внушенные народу здравомыслием.
222
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
Фердинанд отбыл 10 апреля, окруженный протестующими преданными сторонниками и огромной толпой обычных людей, которая лениво его приветствовала. У некоторой части населения можно было заметить и своего рода пренебрежительное сочувствие к наивной доверчивости молодого короля.
С Мюратом было условлено, что генерал Савари, во избежание перемены решения со стороны Фердинанда, поедет вместе с ним, чтобы заманить принца и его сторонников из Бургоса в Виторию, а из Витории в Байонну. Кроме того, было решено требовать освобождения князя Мира только после пересечения Фердинандом границы, а до тех пор воздерживаться как от этого демарша, так и от любого другого, способного внушить подозрения.
Через генералов Савари и Релье, одного за другим отправленных в Мадрид, Наполеон объявил Мюрату о решении завладеть особой Фердинанда VII, вернуть на некоторое время Карла IV, а затем заставить его уступить ему корону. Он даже предписал Мюрату, на случай если не удастся убедить Фердинанда уехать, обнародовать протест Карла IV и заявить, что единственный король — он, а Фердинанд VII — мятежный сын. Но сговорчивость Фердинанда VH в отношении поездки избавляла от необходимости прибегать к этому насильственному средству и возвращать скипетр в руки Карла IV.
Предвидения Мюрата не замедлили исполниться. Едва стало известно об отъезде Фердинанда VII, как старые государи также захотели отправиться в путешествие. С 17 марта они не могли успокоиться ни на минуту. Испания стала им отвратительна, они беспрестанно говорили о том, чтобы ее оставить и поселиться пусть даже на простой ферме во Франции, в стране, которую их могущественный друг Наполеон сделал столь спокойной, мирной и безопасной. Но супруги заговорили совсем по-другому, когда узнали, что Фердинанд VII собирается договариваться с Наполеоном. Хотя у них не было ни большой надежды, ни большого желания вновь завладеть скипетром, им досаждала мысль, что Фердинанд выиграет дело у вершителя их судеб; что, став признанным королем, укрепившись признанием Франции, он станет господином — их и несчастного Годоя — и сможет решать
XII. Байонна
223
их участь. Вне себя от таких мыслей, король и королева горячо возжелали лично изложить всемогущему государю, который приближался к Пиренеям, свое дело против бесчеловечного сына. Так, несчастные Бурбоны наперегонки спешили предать себя грозному завоевателю, который притягивал их подобно тому, как змея притягивает птиц, попадающих под власть непреодолимого и таинственного влечения.
Их пожелания были тотчас переданы Мюрату, который встретил их с несказанной радостью. Если бы он повиновался своему первому движению, то немедленно усадил бы в кареты и старый двор, чтобы тут же отправить его вслед за новым двором. Но он боялся возбудить слишком много подозрений, отправив в путешествие всех членов семьи одновременно, навести Фердинанда и его советников на размышления, которые отвратят их, быть может, от поездки, и главное, не хотел принимать подобное решение без согласия императора. Поэтому Мюрат ограничился тем, что незамедлительно сообщил Наполеону эту важную новость, не сомневаясь в его ответе и с удовольствием наблюдая, как все государи, имевшие право на корону Испании, сами стремятся к пропасти, зияющей в Байонне. Он лелеял безумные надежды и убеждал себя, что в Испании всё станет возможно, если к силе добавить немного хитрости.
В это время Фердинанд VII и его двор с медлительностью, обыкновенной для ленивых вырождающихся испанских государей, направлялись к Бургосу. Прибыв в Бургос, они ощутили удивление, которое начало порождать в них сожаления. Генерал Савари им непрестанно твердил, что нужно лишь выехать навстречу Наполеону, что его найдут на дороге в Старой Кастилии, быть может, уже в Бургосе. Пламенное желание увидеть его первыми, опередить старых государей до того лишило Фердинанда и его сторонников проницательности, что они не заметили грубой ловушки. Но когда они приблизились к Пиренеям и оказались в окружении французских войск, их охватил своего рода трепет и они уже почти были готовы остановиться, тем более что никто здесь не слышал о скором прибытии Наполеона. (Он находился
224
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
в Бордо.) Савари, который не покидал их, тотчас вмешался, укрепил их пошатнувшееся доверие, заверил, что они скоро встретят Наполеона и что чем ближе они к нему продвинутся, тем больше расположат к себе. Решено было ехать в Виторию, куда прибыли к вечеру 13 апреля.
В Витории сомнения Фердинанда VII переросли в бесповоротное сопротивление: он не желал продолжать путешествие. С одной стороны, он узнал, что Наполеон, даже не думая пересекать испанскую границу, находится еще в Бордо, и испанская мнительность почувствовала себя оскорбленной, оттого что так далеко зашла навстречу гостю, который совсем не спешил. С другой стороны, рядом с Францией, где все догадывались о намерениях Наполеона, где в давно сосредоточенных французских войсках без всякой сдержанности говорили о предполагаемой цели их миссии, трудно было продолжать строить иллюзии. В самом деле, в Байонне и окрестностях все болтали о том, что Наполеон собирается завершить свою политическую систему и просто-напросто заменить семью Бурбонов на испанском троне семьей Бонапарта. Из французских баскских провинций эти речи перешли в баскские провинции Испании и произвели на Фердинанда VII и каноника Эскоикиса такое впечатление, что они тотчас решили остановиться в Витории, сославшись на тонкости этикета, которые и в самом деле имели определенный вес: ехать навстречу Наполеону через испанскую границу значило утратить достоинство. Генерал Савари, в котором воинская горячность брала порой верх над осторожностью, внезапно переменился, увидев, что его уже не слушают: из любезного и вкрадчивого он стал вдруг надменным и жестким, вскочил на коня и заявил своим спутникам, что они могут поступать как хотят, но он сам возвращается в Байонну, чтобы присоединиться там к Наполеону, а им, вероятно, придется раскаяться в перемене решения. Савари оставил Фердинанда испуганным, но всё еще упорно не желающим ехать дальше.
Приехав в Байонну 14 апреля, Савари на несколько часов опередив императора, который прибыл к вечеру. Наполеон останавливался на несколько дней в Бордо, чтобы дать время испанским государям приблизиться
XII. Байонна
225
к границе и не ехать им навстречу, что ему пришлось бы сделать, если бы он находился в Байонне. Прибыв в Байонну, император с великим удовлетворением узнал обо всем, что было сделано в Мадриде для исполнения его замыслов, и принял меры для их окончательного осуществления.
Он решил отправить генерала Савари обратно в Виторию с ответом на письмо Фердинанда, составленным в таких выражениях, которые заманивали принца в Байонну, не содержа при этом никаких официальных обязательств. В этом ответе Наполеон писал, что бумаги отца должны были убедить Фердинанда в императорском благоволении (намек на советы Карлу IV проявить снисхождение во время процесса Эскориала); что тем самым его личное расположение не может быть поставлено под сомнение; что, направляя французские войска к пунктам европейского побережья, наиболее подходящим для содействия его замыслам против Англии, он намеревался прибыть в Мадрид, чтобы по пути побудить своего августейшего друга Карла IV к кое-каким необходимым реформам, а именно к отсылке князя Мира; что среди этих планов он был застигнут событиями в Аранхуэсе; что он ничуть не подразумевает сделаться их судией, но поскольку на местах оказались его войска, он не хочет в глазах Европы показаться зачинщиком или сообщником революции, которая опрокинула трон его союзника и друга; что он не притязает на какое-либо вмешательство во внутренние дела Испании, но если ему будет доказано, что отречение Карла IV было добровольным, он не станет препятствовать признанию его, принца Астурийского, законным государем Испании; что с этой целью он желает с ним побеседовать час-другой, и что, наконец, при сдержанности Франции в последний месяц, не следует опасаться найти в Императоре Французов неблагоприятно настроенного судию. В конце письма Наполеон выказал расположение и к идее брака, в том случае если разъяснения, которые он получит в Байонне, Удовлетворят его.
Это письмо, являя собой искусную смесь снисходительности, высокомерия и рассудительности, было бы превосходным образчиком красноречия, если бы не скрывало
8-2446
226
ЛУИ-АДОЛЬФ ТЬЕР. Империя
коварства. Генерал Савари должен был доставить его в Виторию с необходимыми разъяснениями, при нужде добавив вводящие в заблуждение слова, на которые он был щедр и которые, прозвучав из его уст, могли заставить Фердинанда решиться, ни к чему при этом не обязав Наполеона. Но оставалась вероятность, что Фердинанд Vil и его советники сумеют избежать всех ловушек. Наполеон не собирался останавливаться на полпути и решил в таком случае прибегнуть к силе. Помимо наблюдательной дивизии Западных Пиренеев, он переправил в Испанию временный пехотный резерв Вердье, временную кавалерийскую дивизию Лассаля и новые подразделения Императорской гвардии. Объединенные под командованием маршала Бессьера, эти войска должны были, заняв Старую Кастилию, обеспечивать тылы армии. Наполеон тотчас приказал Мюрату и Бессьеру не колебаться и по первому же слову генерала Савари арестовать принца Астурийского, одновременно обнародовав протест Карла IV и заявив, что он единственный король, а сын его не кто иной, как узурпатор, учинивший революцию в Аранхуэсе, чтобы завладеть троном. Однако если Фердинанд VII согласится перейти границу и приехать в Байонну, Наполеон склонялся к мысли не возвращать Карлу IV скипетр, который у него придется вскоре забрать, а просто-напросто направить в Байонну и старых государей, поскольку они сами выразили такое желание. Он вновь приказал Мюрату добиться освобождения князя Мира, как только Фердинанд VII перейдет границу, и отправить его в Байонну.
Отдав эти приказы и отправив Савари обратно в Виторию, Наполеон занялся устройством в Байонне своего дома. Помимо императрицы Жозефины, ему предстояло принять там немало иных государей и государынь. В этом краю, одном из самых притягательных: в Европе, находился в одном лье от Байонны маленький замок, регулярной архитектуры, построенный, как говорят, для одной из принцесс, которых Франция и Испания отдавали ранее друг другу в жены. Наполеон тотчас решил приобрести его. Для удовлетворения этого желания не понадобились, к счастью, ни хитрость, ни насилие, каких стоила в ту минуту корона Испании. Замок с удовольствием
XII. Байонна
227
продали за сотню тысяч франков. Наполеон расположился в нем 17 марта, освободив покои, которые он занимал в Байонне, для королевской семьи Испании, которую вскоре надеялись собрать там в полном составе. В саду встала лагерем Императорская гвардия.
Встретив генерала Савари, со всей поспешностью прибывшего в Виторию с письмом Наполеона в руках, Фердинанд VII и его советники вновь исполнились доверия к судьбе. Это письмо, вовсе не открыв им глаза, лишь ввело их в еще большее заблуждение. Они оказались чувствительны лишь к словам Наполеона о том, что ему нужно узнать подробности событий в Аранхуэсе и он надеется получить их в беседе с Фердинандом VII, а после этого без затруднений сможет признать его королем Испании. Это туманное обещание вернуло несчастным все их иллюзии. Они у