Author: Миркин Б.М.
Tags: биологические науки в целом ботаника история как литературный жанр исторические произведения хроники анналы мемуары дневники воспоминания жизнеописания биографии биологические науки биология автобиография
ISBN: 978-5-7501-0838-1
Year: 2007
Text
СП
да
К*
Л/
Борис Михаилович Миркин,
родился в 1937 году;
в 1959 г. закончил Казанский
государственный университет,
в 1963 г. - аспирантуру при ЛГУ;
в 1972 г. защитил докторскую
диссертацию.
Профессор кафедры экологии БГУ,
главный научный сотрудник ИБ УНЦ РАН,
член-корреспондент АН РБ, заслуженный деятель науки РБ и Р5.
Награжден орденом Салавата Юлаева.
Круг научных интересов: наука о растительности,
экологическое образование.
Подготовил 15 докторов и 55 кандидатов наук
Б.М.Миркин
ОСТРОВА АРХИПЕЛАГА
“ПАМЯТЬ"
ХДК 57+58+82-94
ББК28г
М63
Издание осуществлено при финансовой поддержке
Фонда фундаментальных исследований
Академии наук Республики Башкортостан
Ответственные за выпуск:
профессор Л.Г. Наумова,
кандидат биологических наук В.Б. Мартыненко
Миркин КМ.
Острова архипелага «Память»: Записки геоботаника. Изд. 2-е, доп. - Уфа:
Гилем, 2007.-248 с. - ISBN 978-5-7501-0838-1
Книга включила серию автобиографических очерков, в которых автор рассказы-
вает о своем участии в событиях, происходивших в биологии, в науке о растительно-
сти и экологии в период 1950-2007 гг. Рассказ идет на фоне широкой панорамы харак-
теристик коллег автора - от молодых сотрудников до научной элиты. Много внима-
ния уделено описанию экспедиций, в которых работал автор - в Монголии, Якутии,
Узбекистане и др. Всем описываемым событиям дана активная авторская оценка.
Предназначена для специалистов-биологов, геоботаников, экологов. Книга будет
особенно полезной для молодых исследователей и студентов, которые собираются
связать свою жизнь с наукой.
ISBN 978-5-7501-0838-1
© Миркин Б.М., 2007
© Издательство «Гилем», 2007
ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА
К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ
Идея создания этой книги пришла мне в голову внезапно, но
материал для нее накапливался достаточно долго. Я любил
и люблю писать не только о результатах научных исследований, но и
том, как они выполняются. И, вообще, писать о жизни. Впрочем, по-
скольку главное, чем я занимаюсь, - это наука, то все в моей жизни
так или иначе с ней тесно переплетено.
Включенные в книгу главы были написаны в разные годы как
очерки, и большая их часть публиковалась в «Вечерней Уфе» и в
республиканских газетах. Про экспедиции я писал в 1960-1970-е годы,
мои очерки о поездках по Башкирии печатал «Ленинец». «Вечерняя
Уфа» опубликовала 40 статей (по 10 в год) о поездках в Монголию.
Этот «сериал» назывался «Мармбы» (мармбы - это древние врачи-
травники из ламаистских монастырей). В 1989 году в «Ленинце» и
параллельно в многотиражке Казанского госуниверситета была опуб-
ликована документальная повесть «Заморозки в апреле». «Сериал»
«Острова архипелага «Память» частично был напечатан в «Вечер-
ней Уфе» в 1998 году, и в том же году он целиком вышел в переводе
на башкирский язык в журнале «Агидель». Очерки о чисто научных
моментах моей биографии «Островки архипелага «Память» отдель-
ной брошюрой небольшим тиражом опубликовал в Тольятти мой уче-
ник член-корр. РАН, директор Института экологии Волжского бас-
сейна РАН Г.С.Розенберг, он же написал небольшое предисловие к
этим очеркам. Два очерка об Эстонии из этой брошюры перевел на
эстонский язык ныне покойный профессор В.В.Мазинг и опубликовал
их в журнале «Akademia». Некоторые очерки, вошедшие в эту книгу,
были напечатаны в научных изданиях, в таких случаях приведены
соответствующие ссылки.
3
Предисловие автора к первому изданию
Монтируя все это разнообразие очерков, написанных в разное
время, я не приводил их к одному стилю, только кое-что сократил и
кое-что добавил. Для придания книге цельности я написал и некото-
рые новые главы. Наконец, я написал о том, о чем в советские вре-
мена писать было просто нельзя («По следам легендарной местнос-
ти Джидали-Байсун»).
Коллеги посоветовали мне поместить в книгу персоналию, кото-
рую пять лет назад, когда мне исполнилось 60 лет, написали мои уче-
ники. Я выполнил это пожелание. Возможно, эта персоналия будет
полезна для тех, кто не знает меня лично, и будет судить обо мне
именно по прочитанным очеркам.
Объединению разрозненных очерков, написанных в разные годы
и разным стилем, в книгу во многом мне помогла моя жена и посто-
янный соавтор Лениза Гумеровна Наумова, которой я приношу свою
искреннюю благодарность.
ЗайМИЗДамая^--------w_____
ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА
КО ВТОРОМУ ИЗДАНИЮ
За несколько месяцев до семидесятилетия, когда начали обо-
значаться «пугающие контуры поздравительных мероприятий»,
ко мне обратился вице-президент АН РБ Ахат Мустафин с предло-
жением переиздать «Острова», поместив в текст некоторое количе-
ство фотографий. Подумав, я согласился с этим предложением.
Во-первых, у меня давно разошлись экземпляры первого изда-
ния, а число тех, кто обращается с просьбой получить эту книгу, не
убывает. Книга понравилась коллегам, а наш друг, «самый башкирс-
кий эстонец» (увы, ныне покойный) профессор В.Мазинг, перевел гла-
вы об Эстонии на эстонский язык, и они были опубликованы в журна-
ле «Akademia» с комментариями проф. Х.Трасса. Юрий Коваль, бле-
стящий журналист, с которым мы всю жизнь живем «на параллелях»,
стал инициатором публикации на страницах журнала «Бельские про-
сторы» главы «Состояние души». Теперь о моих «годах странствий»
прочли и люди, далекие от академической науки.
Во-вторых, теперь я могу рассказать о последних 15-20 годах
жизни, от обсуждения которых ушел в первом издании. Эти события
в то время еще не прошли через фильтры времени, способные снять
эмоциональность оценок и отделить «зерна от плевел».
Таким образом, полностью сохранив текст первого издания, я
заменил краткое «Заключение» на часть 7-ю «Время перемен». При
этом я не пытался дать картину перемен в обществе - крушения
социализма с его уравниловкой, дефицитом почти всего того, что нуж-
но человеку, и в то же время безбедной жизнью за счет гарантиро-
ванных, хотя и небольших доходов, стабильного финансирования ра-
боты вузов и академических учреждений. Рынок особенно основа-
тельно ударил по академическим учреждениям. Впрочем, и вузам
5
Предисловие автора ко второму изданию
пришлось зарабатывать деньги и открывать коммерческие потоки.
Как итог произошедших перемен - случаи ухода из науки в бизнес
стали уже не единичными, отток мозгов за границу усилился. Все это
коснулось и тех коллективов, в которых работаю я.
И тем не менее, предваряя содержание новой части, скажу, что я
перешел в рынок «с плюсом» - мой рейтинг повысился, я стал чле-
ном корреспондентом АН РБ, у меня исчезли проблемы с изданием
книг в центральных издательствах и в нашем «Гилеме», стало боль-
ше статей в центральных журналах. Причем не столько в академи-
ческих изданиях, сколько в научно-популярных журналах, таких, как
«Биология в школе» и «Экология и жизнь». В Башкортостане появил-
ся целый ряд новых журналов: «Вестник АН РБ», «Ядкяр», «Эконо-
мика и управление», «Табигат» (во всех журналах, кроме «Ядкяра»,
являюсь членом редколлегии). Как заместитель председателя ре-
дакционного совета я участвую в работе издательства «Башкирская
энциклопедия».
В первое издание «Островов» был включен очерк обо мне, кото-
рый к 60-летию написали мои ученики для журнала «Бюллетень
МОИП». Во втором издании этот очерк заменен другим, написан-
ным для журнала «Растительность России» к моему 70-летию.
СЛОВО ОБ УЧИТЕЛЕ1
Исполнилось 70 лет Борису Михайловичу Миркину, доктору био-
логических наук, профессору Башкирского государственно-
го университета (БГУ), главному научному сотруднику Института
биологии УНЦ РАН, профессору Башкирского института развития
образования. Б.М. входит в плеяду российских (в недалеком про-
шлом - советских) ученых, которые в 1960-1980-е годы были актив-
ными участниками процесса преодоления изоляции советской геобо-
таники и её интеграции в мировую науку.
Б.М. родился 16 июля 1937 года в г. Уфе. В 1959 году он окончил
Казанский государственный университет (КГУ), где его научным ру-
ководителем был профессор М.В. Марков, лидер старейшей казанской
геоботанической школы, история которой украшена именами С.И. Кор-
жинского и А.Я. Гордягина. В студенческие годы Б.М. активно зани-
мался научной работой и на 5 курсе опубликовал свою первую работу
«О микрорельефе сфагновых болот». М.В. Марков собирался оста-
вить Б.М. на кафедре для прохождения аспирантуры, но сделать это
ему не удалось: Б.М. и его однокашник Г.Б. Гортинский стали органи-
заторами выступлений против Т.Д. Лысенко, который в 1958 году пред-
принял атаку на советскую биологию. Обоих студентов-отличников
собирались исключить из университета, поэтому об аспирантуре не
могло быть и речи. Исключения не произошло только благодаря прин-
ципиальной позиции ректора - физика М.Т. Нужина.
После окончания КГУ Б.М. некоторое время работал геоботани-
ком в лаборатории почвоведения Башкирского НИИ сельского хо-
зяйства и лаборантом на кафедре ботаники Башкирского государ-
1 Сокращенный вариант персоналии, опубликованной в журнале «Раститель-
ность России» (2007, № 2).
7
Слово об учителе
ственного университета (БГУ). Затем он был направлен в целевую
аспирантуру Ленинградского государственного университета (ЛГУ),
где намеревался поступить к А.П. Шенникову. Однако в то время
классик советского луговедения уже ушел работать в Ботанический
институт им. В.Л. Комарова АН СССР. Тем не менее Б.М. успел
прослушать его последний лекционный курс, и, как пишет сам, пер-
вые лекции по геоботанике в БГУ он читал на основе конспектов
лекций А.П. Шенникова. Руководителем Б.М. был назначен заведу-
ющий кафедрой доцент И.Х. Блюменталь, но по существу его на-
ставником стал профессор А.А. Ниценко.
В 1963 году Б.М. защитил кандидатскую диссертацию в ЛГУ, а в
1972 году - докторскую диссертацию на заседании Ученого совета
Тартуского университета. В качестве ведущего оппонента на защиту
приезжал академик Е. М. Лавренко, который способствовал форми-
рованию Б.М. как ученого. Е.М. Лавренко был инициатором пригла-
шения Б.М. на работу в совместную советско-монгольскую комп-
лексную биологическую экспедицию АН СССР и АН МНР.
С 1963 года Б.М. постоянно работает в БГУ, в котором он прошел
путь от ассистента до профессора. В 1982-1987 годах Б.М. был про-
ректором по научной работе, однако этой должности он не любил: не
хватало времени на главное - науку. С 2004 года Б.М. работает про-
фессором кафедры экологии. С 1970 года Б.М. работает по совмес-
тительству в Институте биологии Уфимского научного центра РАН.
С 1996 года он является председателем докторского диссертацион-
ного совета при БГУ по специальностям «ботаника» и «физиология и
биохимия растений».
Как считает сам Б.М., по характеру он «Владимир Спиваков»,
т.е. может «солировать», но предпочитает деятельность «дири-
жера». Уже вернувшись в 1963 году после аспирантуры, он создал
в БГУ хоздоговорную Лабораторию геоботаники, из которой выш-
ли его первые кандидаты наук. В 1968 году коллектив лаборато-
рии участвовал во Всесоюзной конференции по динамике расти-
тельности во Владимире. Этот «дебют» был удачным: высокую
оценку докладам уфимских ученых дал Т.А. Работнов. В даль-
нейшем от этой лаборатории «отпочковалась» одноименная лабо-
ратория Института биологии Башкирского филиала АН СССР, ко-
торая была создана для участия в уже упомянутой советско-мон-
гольской экспедиции.
8
Слово об учителе
Как руководитель Б.М. обладает многими достоинствами: он легко
генерирует идеи и ставит перед сотрудниками четкие задачи, очень
конкретен при консультациях, прекрасно редактирует тексты и, нако-
нец, создает атмосферу взаимодоверия в коллективе. Его чувство
юмора и доброта создают в возглавляемых им коллективах самый
благоприятный творческий (и человеческий) климат. Однако, несмот-
ря на мягкость характера и стиль руководства «с улыбкой», Б.М. мо-
жет быть и достаточно жестким.
В 1980-е годы Б.М. развернул кипучую деятельность по распрос-
транению метода Браун-Бланке в СССР. Проведенное им в 1981 году
«Всесоюзное совещание по классификации растительности» собрало
в Уфе специалистов из многих регионов России, Украины и стран
Балтии. На конференции царила атмосфера энтузиазма и осознания
необходимости перехода к принципам системы Браун-Бланке, кото-
рую Б.М. назвал «синтаксономическим эсперанто». Благодаря ини-
циативе Т.А. Работнова, была опубликована первая советская моно-
графия по методу Браун-Бланке (Классификация растительности
СССР, 1986). В Уфе проходили стажировку десятки специалистов (в
том числе из БИН и Московского государственного университета
(МГУ). Б.М. многократно проводил семинары по методу Браун-Блан-
ке в Киеве, Хабаровске, Сыктывкаре, читал лекции на кафедре гео-
ботаники МГУ. В эти годы он ежегодно выступал с докладами на
секции биогеоценологии МОИП, которую возглавлял Т.А. Работнов.
Доклады Б.М. всегда собирали полную аудиторию. В 1989 году уче-
ные из Уфы провели в МГУ школу-семинар по методу Браун-Бланке,
в 1997 году - международную школу-семинар по компьютерным ба-
зам данных (совместно с Ланкастерским университетом Великобри-
тании).
Деятельность Б.М. привела к появлению таких синтаксономис-
тов высокого класса, как В.Б. Голуб, В.В. Корженевский, А.Д. Було-
хов, М.Х. Ахтямов, А.И. Соломещ, А.Р. Ишбирдин, М.М. Черосов.
Сибирские фитоценологи Н.Б. Ермаков и А.Ю. Королюк сформиро-
вались как синтаксономисты независимо от «уфимцев», но их под-
толкнули к этому статьи и особенно рецензии Б.М., в которых он кри-
тически рассматривал работы по классификации растительности си-
бирских геоботаников. Б.М. - не только теоретик классификации, но
и опытный практик с развитым «синтаксономическим тактом». Он
является автором десятков синтаксонов.
9
Слово об учителе
Уже в годы аспирантуры Б.М. испытал влияние В.И. Василеви-
ча, который был первопроходцем количественной геоботаники в СССР.
Б.М. участвовал в совещаниях по количественной геоботанике в Тарту
(1969) и в Риге (1971) и провел Всесоюзное совещание по количе-
ственным методам в Уфе (1974). Его основным соавтором в этих
исследованиях был Г.С. Розенберг. Б.М. разработал ряд методов
ординационного анализа растительности, которые сегодня широко
используются в практике геоботанических исследований.
Последние 20 лет много внимания Б.М. уделял агроэкологии. Он
создал творческий коллектив из крупных агрономов и почвоведов,
который разработал концепцию экологического императива сельско-
го хозяйства РБ. В Лаборатории геоботаники и охраны растительно-
сти Института биологии Б.М. руководит научной тематикой по изу-
чению биоразнообразия. Вопрос этот достаточно хорошо разрабо-
тан, но Б.М. смог сделать ряд интересных научных обобщений. В
это же время Б.М. много внимания уделяет экологическому образо-
ванию. Он входит в состав редакционных коллегий журналов «Эколо-
гия и жизнь» и «Биология в школе».
Б.М. отличается очень высокой научной продуктивностью (как
он любит говорить, у него вся жизнь «семидневка» и «двенадцатиме-
сячник»). Он является автором более 50 монографий и учебников.
Общий список трудов Б.М. превышает 1000 наименований. Полови-
на этого списка - рецензии, которые опубликованы на страницах цен-
тральных журналов. Эти статьи всегда содержат глубокий критичес-
кий анализ рецензируемой работы.
В «послужном списке» Б.М. 16 докторов и 55 кандидатов наук
(в том числе 6 кандидатов и 3 доктора наук подготовлены для Яку-
тии, 5 кандидатов наук - для Монголии). Сформировавшаяся науч-
ная школа Б.М. подтверждает ту истину, что обычно учатся у тех,
кого любят.
Б.М. избран членом-корреспондентом АН РБ. За заслуги в об-
ласти науки и образования ему присвоены почетные звания - заслу-
женный деятель науки Российской Федерации и Республики Баш-
кортостан. Он награжден почетными грамотами Президиума Вер-
ховного Совета РСФСР (1982 г.) и Республики Башкортостан
(1997 г.), а в 1977 году - медалью Монгольской Народной Респуб-
лики «Найрамдал». За заслуги в деле возрождения науки и экономи-
ки России Б.М. удостоен общественной награды - медали «Петра I»,
10
Слово об учителе
а за вклад в области охраны природы награжден почетным знаком
«За охрану природы России».
Наш рассказ о Б.М. будет неполным, если мы не скажем несколько
слов о его увлечении: он - страстный филофонист. Многие годы Б.М.
выступает на страницах уфимской печати в качестве музыкального
критика и популяризатора оперной музыки, которой он интересуется
с молодых лет. Более 40 лет Б.М. ведет в Башкирском госуниверси-
тете «Клуб любителей оперной музыки», где звучат записи из его
уникальной коллекции. Он эмоционально повествует о сюжетах опер
и вокальных особенностях знаменитых исполнителей, а также об их
судьбах.
Остается пожелать дорогому Борису Михайловичу крепкого здо-
ровья, благодарных и талантливых учеников и сохранения научной
продуктивности на долгие годы!
Э.З. Башаева, В.Б. Мартыненко, С.М. Ямалов
Часть 1
«ПРЕ-КРАСНОЕ» ВОСПИТАНИЕ (1937-1954)
Само собой разумеется, что в описанный период детства и в
школьные годы я не занимался ни наукой о растительности,
ни агроэкологией, ни экологией, ни экологическим образованием, т.е.
тем, что составило основу моей профессиональной деятельности.
Родители рассказывали, что в детстве я хотел быть поваром (это
намерение частично было реализовано: я люблю готовить, и, гово-
рят, делаю это неплохо). Тем не менее именно в годы детства у меня
сформировались те жизненные принципы, реализация которых приво-
дила к коллизиям, описанным в книге. И если со временем идеологи-
ческая часть моего воспитания выветрилась - у меня никогда не было
ни малейшего желания выйти на демонстрацию под красными фла-
гами (а в последние годы я вообще стал жить вне всякой политики),
то коллективизм и обостренное чувство ответственности остались у
меня навсегда.
Впрочем, этот комплекс может быть сформирован не только ком-
мунистическим воспитанием, а любой верой. Один из самых инте-
ресных людей, с которыми меня свела судьба, - Сабирьян Абдулло-
вич Кунакбаев, замечательный селекционер и мужественный пред-
ставитель «вавиловцев», которые были верны истине и не шли на
сделки с совестью (он выдержал ночные допросы в ГПУ в 1938 году
и устоял перед нападками в 1948 году, когда Лысенко громил советс-
кую биологию). На мой вопрос, откуда в нем эта твердость жизнен-
ной позиции, он отвечал:
- От ислама. Я окончил три медресе. Там учили быть верным
принципам. Я не хожу в мечеть и не выполняю намаза. Если бы я это
12
Родители
делал, то у меня не было бы времени заниматься селекцией. Но по
духу я - мусульманин.
Мне остается в резонанс со словами Кунакбаева сказать:
- По духу я - коммунист.
Родители
По происхождению я - из самых «красных». Родители мои были
первыми комсомольцами. Отец начинал свою политическую
карьеру в комсомольской ячейке в Монастырщино под Смоленском,
а потом работал в губкоме комсомола в Смоленске. Он вырос в не-
богатой еврейской семье, прекрасно учился в школе при синагоге, и
потому старики говорили:
- Что за профессию такую ты выбрал - «комсомол», стал бы
лучше врачом или раввином.
Мать, дочь ремесленника-скобаря, была первой пионервожатой
города Тулы и встречалась с Н.К.Крупской. Ее сестры были учите-
лями начальной школы. Так что семья была полуинтеллигентной, и
даже имела граммофон с пластинками Ф.И.Шаляпина.
Оба выдвиженца комсомола были командированы в Ленинградс-
кий Комвуз. Это учебное заведение было сразу и рабфаком и вузом.
Поступавшие в него должны были быть выходцами из трудового на-
рода и потому чаще всего были плохо образованными.
Комвузовцам давали гуманитарное образование: студентов в ос-
новном учили марксизму-ленинизму, литературе и истории. Там вос-
питывали передовой отряд строителей социализма. Мои будущие ро-
дители принимали участие в коллективизации казачества на Дону и
таким образом как бы стояли за страницами «Поднятой целины» Шо-
лохова. Отец рассказывал, что казаки на завалинке лузгали семечки,
а против колхозов посылали бунтовать своих шумных баб-казачек.
Один раз, отбиваясь от них, отец даже, забравшись на стол, стрелял
в воздух...
В Ленинграде мои родители полюбили друг друга и поженились,
оттуда их распределили в Уфу. Но при одинаковой «стартовой» спе-
циальности - культработник, несущий идеи марксизма-ленинизма в
массы, их карьеры разошлись. Отец стал преподавателем полити-
ческой экономии и первым кандидатом экономических наук в Баш-
кирской АССР, мать - библиотекарем.
13
«Пре-красное» воспитание
До войны отец работал в сельхозинституте (и был его проректо-
ром по учебной работе) и мединституте, после войны заведовал ка-
федрой политэкономии в Партийной школе при ОК КПСС, а после ее
закрытия вплоть до ухода на пенсию был доцентом кафедры полит-
экономии БГУ.
Он был прекрасным лектором, феноменально знавшим «Капитал»
Маркса и до конца верившим в то, что преподавал. С идеями социа-
лизма он не расставался до смерти. Про него (когда он уже был на
пенсии) я говорил так:
— Все вы не ученые, а талмудисты, но ты - талмудист талантли-
вый.
Как педагог он был ортодоксально принципиален. Помню, когда
мы уже оба работали в университете, он пришел и сообщил мне, что
поставил тройку дочери очень «высокого лица». Сказал об этом с гор-
достью. Я уже был изрядно поражен язвой конформизма и в некоторых
случаях считал нужным не «лезть на рожон», и потому ответил:
- Это аукнется и тебе и мне.
И был прав. Это действительно потом нам обоим «аукалось» мно-
го лет...
Отцу я обязан многим. Во-первых, полученными генами, кото-
рые дали возможность достигать в жизни того, чего я хотел. И, во-
вторых, воспитанием («сигнальной наследственностью»). Он приучил
меня следовать заповеди «Не оставляй на завтра то, что можешь
сделать сегодня». Будучи человеком достаточно бесконфликтным, к
череде конфликтов, которые у меня начались уже в студенческие годы,
отец относился с полным пониманием.
Об отце тепло вспоминают многие. И есть за что.
Мать до войны была первой заведующей Республиканской биб-
лиотекой (ныне имени З.Валиди), после войны - библиотекой БФАН
СССР. У нее был трудный для сотрудников (в основном - сотрудниц)
характер, но это был библиотекарь для читателей. Того же она тре-
бовала от подчиненных. Порядок в библиотеке поддерживался иде-
альный, любые желания читателя тут же исполнялись.
Безусловно, родители представляли собой коммунистов по зову
сердца. Их идеологией было: «Вначале общество, потом «Я». Сегод-
ня над этими «стройными колоннами по четыре в ряд» принято сме-
яться, но было в них и свое хорошее, далеко не всегда коллективизм
был ущербным.
14
Родители
Нашей семье повезло, репрессии ее не коснулись, причем я ни на
минуту не сомневаюсь в том, что родители были непричастны к дья-
вольской мясорубке сталинщины. Более того, будучи секретарем
парторганизации в СХИ, отец разбирал один донос (не хочу называть
ни фамилию доносителя, ни фамилию того, на кого доносили). Доно-
ситель был исключен из партии за клевету, а тот, на кого доносили, не
пострадал.
Первые воспоминания детства - это начало войны. Впрочем, по-
мню кое-что и до этой трагической даты. У нас была добрая овчарка
Дозор, которая прекрасно играла со мной, потом, когда началась вой-
на, ее увезли в Миловку сторожить огород.
В том, что произошло (мне было тогда четыре года), я, понятно,
разобраться не мог. Помню только, что у нас недолго жили родствен-
ники-евреи, которые бежали из Западной Украины и Белоруссии. А
отец однажды принес большой узел военной амуниции, и мать вече-
ром пришивала пуговицы к шинели, и из ее глаз капали слезы.
1941 год
На следующий день утром мать меня разбудила и привела на
кухню «посмотреть на старшего политрука». Отец завтракал в новой
форме. И специально, чтобы показать мне, как едят военные, открыл
15
«Пре-красное» воспитание
рот и затолкал в него большой кусок хлеба. Мне отец в военной фор-
ме очень понравился. Все мы тогда любили военных. И моим люби-
мым детским писателем был певец военных - Аркадий Гайдар (впро-
чем, и к его внуку я отношусь хорошо).
Вообще-то, у отца была «бронь» (т.е. освобождение от призыва),
кандидатов наук тогда было мало, и их Сталин хотел сохранить. Отец
отправился в военкомат добровольцем. Его мобилизовали, но на фронт
не отправили, а назначили начальником СЭЦ (социально-экономичес-
кого цикла) Давлекановского ВАУР (военного авиационного училища
разведчиков).
Это было очень большое училище, где готовили летчиков для са-
молетов П-2 (штурмовик-бомбардировщик). Отец рвался воевать,
но попал на фронт лишь в 1944 году после того, как училище перевели
в Кировоград. Разумеется, на фронте он не летал и не бомбил, а был
лектором политотдела штаба полка. Вообще-то, он завершил полный
курс подготовки летчика-штурмана, но как штурман летал всего один
раз - при сдаче экзамена.
Моя мать ушла из библиотеки в военный госпиталь, который рас-
полагался в здании по улице Цурюпы, 9 (там теперь Академия ис-
кусств), и стала его политруком. Она уходила на работу рано и прихо-
дила поздно. Вечерами брат (он старше меня на пять лет) спокойно
засыпал, а мне в темноте мерещилось, что кто-то ходит по комнате.
Было страшно. Потом из Тулы к нам приехала и прожила всю войну
старшая сестра матери тетя Соня, очень добрая женщина. Она была
учительницей начальных классов, сразу же после войны вернулась в
Тулу, начала работать, но прожила недолго.
Впрочем, часто мать брала меня с собой в госпиталь, и я прово-
дил весь день в палатах, строго соблюдая запрет: не брать никакой
еды у раненых. (Вообще-то, мы были воспитаны при многих запре-
тах, которым следовали неукоснительно!). Единственное, что мне раз-
решалось брать - косточки от урюка. Их собирала мне одна из ра-
ботниц кухни, я колол эти орешки на кирпиче во дворе. Раненые отно-
сились ко мне хорошо.
В госпитале постоянно бывали артисты - профессиональные и
самодеятельные, вечерами показывали кино. Раненые и мы с бра-
том (он после школы приходил посмотреть кино) очень любили кино-
сборники про солдата Швейка. Эти ленты с немудрящим воспита-
тельным юмором стали выпускать в первые месяцы после начала
16
Давлеканово
войны. Для тех больных, которые не могли ходить, мини-концерты
устраивали прямо в палатах. Я ходил за артистами из палаты в пала-
ту, запоминал исполняемое и потом воспроизводил его раненым. Это
им нравилось, у одного раненого был баян и под его аккомпанемент я
пел и плясал.
Давлеканово
Отец иногда приезжал из Давлеканово, а после зимы в 1942 году
все мы перебрались в этот городок, который тогда был вовсе
не таким, как сейчас. Из того, что запомнилось с детства, остались
только элеватор, вокзал, водонапорная башня и школа.
Мы ехали на поезде, и в вагоне нам по такому случаю дали по
несколько квадратиков шоколада (это был особый шоколад для пило-
тов, в котором содержались вещества, не дававшие заснуть). Наши
вещи приехали на полуторке, спустя несколько часов. На возу со скар-
бом сидела тетя Соня, которая сопровождала эту грузоперевозку.
Скарб наш был немудрящим. Жили в довоенные годы коммуни-
сты в основной своей массе аскетично. Но была в этом скарбе «па-
тефонная тумбочка»: такой шкаф, где на верхней полке хранился
патефон, а под ним за закрывающейся дверцей на двух полках, раз-
деленных на секции фанерными перегородками, - с полсотни плас-
тинок. Эти пластинки путешествовали с нами потом обратно в Уфу,
и мы их «крутили», будучи школьниками. Среди них были записи
эстрадных певцов В. Козина, Л. Утесова, К. Шульженко, выдающих-
ся певцов оперного репертуара - Ф. Шаляпина, Л. Собинова, А. Неж-
дановой, Э. Карузо, Т. Руффо, Б. Джильи, и корифеев «сталинской»
оперы - С. Лемешева, И. Козловского, А. Пирогова, М. Михайлова,
А. Батурина и других. С этих записей начался мой интерес к опере,
который с годами все более усиливался.
Адрес свой в этом городке я запомнил: улица Мажита Гафури, 17.
Это был двухэтажный «жактовский» дом. Символично то, что попал
в Давлеканово в конце 60-х годов в момент, когда этот дом разбира-
ли... Так что успел попрощаться со своим детством.
Квартира наша была на первом этаже и состояла из двух малень-
ких комнат и кухни с русской печкой и плитой. Еду готовили в основ-
ном на таганке - треноге с приваренным кругом, на который ставили
17
«Пре-красное» воспитание
кастрюлю. Дровами нас снабжали исправно, там я научился их пи-
лить и колоть.
Электричества очень часто не было, и в ходу были коптилки из
расплющенных с одной стороны гильз от патронов для противотанко-
вого ружья.
Первые три года с нами был отец. Вечерами при коптилке он
готовился к занятиям. В его подчинении были очень симпатичные
офицеры. С их семьями мы дружили, и в праздники собиралась при-
ятная компания за небогатым столом «в складчину». Водку к празд-
никам давали по талонам, она была вонючей, ее пили мало и чаще
использовали для расчетов как «СКВ».
Мать работала заведующей парткабинетом РК ВКПб - читаль-
ным залом с политлитературой. Часто ее посылали в колхозы на по-
сев, сенокос или уборку. Эта деятельность называлась «уполномо-
ченный райкома». Иногда дома у нас останавливались командиро-
вочные из Уфы. У них были более богатые пайки, и однажды я по-
пробовал замороженный мандарин, который выдававшая паек про-
давщица уважительно называла «лимон».
По военным временам мы жили хорошо. Были хлебные карточки
и большие огороды, где выращивали картофель. Его хватало. Каж-
дый день покупали стакан катыка, которым вместо масла заправля-
ли вареную картошку. Часто готовились картофельные оладьи, бла-
годаря искусству тети Сони - почти без масла. Чай был морковный.
К концу войны у нас была даже свинья Зютка, ее тетя Соня очень
любила и в день кончины этого добродушного животного не выходи-
ла во двор и хваталась за сердце. Зато долго в доме было свиное
сало, окорока засолили и закоптили.
Потом была у нас злющая, бодливая коза Катька. Терялась по
дороге с пастбища, ее надо было встречать, а она бодала нас и всех
встречных. Но молока было много, и оно было жирное. После лета
козу сменяли на барана, кожу которого выделали на обувной фабри-
ке. Из нее нам нашили тапочек.
Сахара не было, отец, пока жил в Давлеканово, питался в офицер-
ской столовой и приносил нам с братом по 2 кусочка сахара или ма-
ленький кулечек с сахарным песком.
Однажды к нам в квартиру забрался вор. Это услышала тетя
Соня, разбудила отца, тот в темноте схватил вора за руки, зажгли
свет. Молодой голодный парень успел собрать все белье, которое
18
Давлеканово
сохло на веревке (он увидел это «богатство» в окно и ждал ночи).
Вора в милицию не сдали, выслушали его грустный рассказ, накор-
мили и отпустили. Он плакал. Времена были тяжелые.
В Давлеканово я пристрастился к ловле баклешек на муху, кото-
рая наживлялась на маленький крючок-заглотыш. Чтобы добыть крю-
чок, нужно было собрать много утиля - цветного металла или тряпья
(макулатуру не принимали) и сдать в пункт сбора на рынке. Потом
эту рыбу жарили и ели, что было большим стимулом к освоению ис-
кусства промысла.
Хотя мы и не голодали, есть хотелось постоянно. Летом ели чер-
ный паслен и плоды просвирника, проволочной петлей через щели
между досками забора таскали у соседей огурцы.
В Давлеканово я закончил два первых класса. У меня была заме-
чательная учительница - Вера Степановна Кизым. Она хорошо уме-
ла «ставить руку» и добивалась того, чтобы мы писали по «прописи»
(это был такой альбом с образцами каллиграфического письма). В те
годы писали ручками со специальными школьными перьями, и тре-
бовалось не только правильно вывести букву, но еще и за счет нажи-
ма на перо разные части буквы изобразить линиями разной толщины.
Доброты Вера Степановна была необычайной. И если к ней учени-
ки забегали по какому-то делу, то она кормила их хлебом с овощной
самодельной икрой. Я приезжал к ней в гости в конце 60-х уже доцен-
том. Учительница была больна, у нее отказали ноги, и она пользова-
лась костылями. Узнала меня она сразу и сказала со слезами:
- Боря!
Потом дала мне денег (как я ни отказывался) и отправила купить
пива.
Спектр педагогических приемов у Веры Степановны был более
широк, чем у современных наставников. Он включал в случае край-
ней необходимости щелчок линейкой по затылку.
У меня рано проявился «талант» ставить кляксы и размазывать
рукавом непросохшие строчки. Потом этот «талант» оформился в
старших классах во время уроков черчения. В итоге я жил за счет
«бартера» - мне чертили, а я делал переводы с английского. В клас-
се от Веры Степановны мне частенько попадало, и несколько раз для
устрашения она водила меня в учительскую.
Писали мы на разлинованных книжных листах (ценились книги с
хорошей бумагой). У каждого из нас была всего одна тетрадка, кото-
19
«Пре-красное» воспитание
рую выдавали для контрольных работ. Это было праздником (именно
поэтому по сей день я экономлю бумагу и пишу на двух сторонах
листа и того же требую от юных коллег: черновики писать только на
обороте использованной бумаги).
Каждый ученик носил с собой пузырек с чернилами в матерча-
том кисете. Помню, одна девочка разлила чернила и плакала. Мы
«сбросились» и слили в ее пузырек по капле из своих переносных
чернильниц.
С первого класса было военное дело, хотя занятия проводила тоже
Вера Степановна и командовала «Смирно», «Налево», «Направо»,
«Шагом марш». Военрук занимался со старшеклассниками и лишь
изредка приходил посмотреть на наши успехи в освоении искусства
строевого шага.
Половина окон в классе была заколочена фанерой, и если по ка-
кой-то причине выходило из строя еще одно стекло, то договарива-
лись о том, кто еще принесет фанерку.
В школе кормили: в большую перемену давали ломтик черного
хлеба, съедали его вмиг. Изредка хлеб был посыпан растертым пе-
ченьем. Это уже воспринималось как деликатес!
В 1944 году, когда отец уже уехал из Давлеканово, летом на две
недели мы ездили в гости в эстонскую деревню Сяде. У нас с дово-
енных времен была одежда (я носил все с плеча брата, но рос быст-
ро и не изнашивал). Мать собрала одежду, тщательно подремонтиро-
вала, отстирала и погладила ее, мы этим «бартером» отблагодарили
хозяев за постой, молоко и картошку.
Эстонцы мне очень понравились (а со временем мое отношение
к ним сформировалось в преклонение перед их деловитостью и орга-
низованностью) и об этом еще будет рассказ. Особенно я полюбил
учителя-пасечника Карла Карловича. На его пасеке постоянно оти-
рались дети, и этот добрый старик угощал их воском с медом, кото-
рый срезал с запечатанных сот, прежде чем сунуть их в медогонку.
Иногда он давал им полизать пальцами мед со дна плоского ящика, в
который складывались соты.
«Пути Господни неисповедимы», и моя главная (уже почти 40 лет!)
помощница в БГУ Надежда Михайловна замужем за эстонцем из
этой деревни - Гамлетом (имя ему дали в честь постановки в дерев-
не трагедии Шекспира!). Она носит эстонскую фамилию Муст, что
означает в переводе на русский «черный».
20
« Супер-лицей»
В Давлеканово мы встретили День Победы, который я запомнил
хорошо. Все целовались и плакали, мы не учились (это была главная
радость) и участвовали в городском митинге. Вечером в парке было
народное гуляние, и мы впервые попробовали мороженое.
Вскоре стали появляться конфеты, и мы спрашивали друга у друга:
- Конфеты пробовал?
Это были расплющенные подушечки с повидлом или сахарные
помадки ядовито-красного цвета. Я первую послевоенную конфету
попробовал на городской «детплощадке», где мы с братом летом от-
дыхали.
Мы постоянно бегали на железнодорожную станцию. Во время
войны целью посещений было подкараулить останавливающийся по-
езд, который шел с фронта (везли раненых, танки и целые платформы
разных медных гильз, ими-то мы и промышляли). После Победы за-
дачи изменились. Ехавшие с фронта солдаты на крик «Дядя, дай мо-
нетку!» кидали нам мелкую иностранную валюту. Тут же шел обмен
с военнопленными, которых везли с фронта на отбывание трудовой
повинности: за несколько картофелин можно было выменять ложку
или еще какой-нибудь сувенир. Общению пленных с населением ох-
рана не препятствовала.
Женщины ходили встречать мужей. Везло одной из ста, а осталь-
ные ходили «просто поплакать», некоторые из них уже получили похо-
ронки.
Отец демобилизовался вскоре после окончания войны. В Киро-
вограде в училище ему подарили танковые часы в плексигласовой
пирамиде и несколько небольших отрезов хлопчатобумажной мате-
рии. Отец с фронта никаких трофеев, кроме складной солдатской ложки
с вилкой, перочинного ножичка, куска мыла «эрзац» (с песком) и ко-
жаной детской сумочки с двумя десятками разных монет, не привез.
Вскоре мы уехали в Уфу, и давлекановская страничка моей био-
графии закончилась.
«Супер-лицей»
В конце 1945 года мы вернулись в Уфу и несколько лет жили в
квартире при Партийной школе, где отец заведовал кафедрой
политэкономии. (Размещалась Партийная школа в хорошо знакомом
мне здании по улице Цюрупы, дом 9, где в войну был госпиталь).
21
«Пре-красное» воспитание
Сталин (в отличие от нынешнего руководства) обеспечивал ученых
хорошо. У нас была «лимитная книжка», по которой выдавалось дос-
таточно продуктов для вполне нормальной жизни семьи. В это время
Мария Миронова, которая выступала в паре с Александром Менаке-
ром (отцом Андрея Миронова) в одной из реприз на вопрос «Кому на
Руси жить хорошо» отвечала:
- Научным работникам!
Семья была очень благополучной, и у нас даже жила домработ-
ница. В те годы это стоило недорого, и было довольно обычным в
семьях, где работали оба родителя. Теперь прислугу могут позво-
лить себе держать лишь «крутые» бизнесмены.
Третий и четвертый классы я учился в школе № 18 (на углу улиц
Цюрупы и Пушкина, там теперь сменная школа), а с пятого класса
стал ходить в среднюю мужскую школу № 11. Тогда она располага-
лась в здании на углу улиц Октябрьской революции и Ленина (над
«Оптикой»). Теперь там педуниверситет, а школу перевели в новое
здание в Старую Уфу. После этого я как-то утерял интерес к своей
«альма-матер», так как школа это не только номер, но еще и опреде-
ленный адрес и здание. Это не моя школа, хотя я приходил туда не-
сколько раз, пока был жив «последний из могикан» настоящей школы
№ И, ее директор Вадим Вячеславович Смирнов.
Сейчас стало модой «выбить» в Минобразе для школы титул ли-
цея или гимназии. В те времена все школы - и получше и похуже -
были просто школы, но уровень образования в среднем был, думаю,
не ниже, чем сейчас, а в мужской средней школе № 11 - много выше.
По современным меркам это был «супер-лицей», учителя кото-
рого по уровню соответствовали доцентам вузов: химик Полина Пет-
ровна Положенцева, математик Ольга Александровна Уварова, био-
лог Прасковья Павловна Минеева, географ Александр Арсеньевич
Заварин (этого преподавателя все мы любили особой любовью и на-
зывали Арсеньич), литератор Маргарита Александровна Куцан.
В школе был грозный директор Петр Александрович Железнов.
Он преподавал физику и умел, не повышая голоса, угомонить в клас-
се шум любого уровня. Он слегка картавил, и его фразы «Пьяйдем в
кабинет» все мы боялись. При этом он был человеком добрейшей
души.
Из школы вышло множество знаменитостей. Из тех, с кем я учил-
ся либо в параллельном классе, либо годом раньше - Ромэн Назиров,
22
« Супер-лицей»
блестящий профессор-филолог, уникальный специалист по Достоевс-
кому; популярнейший автор «Вечерки» Юра Дерфель (псевдонимы
Ю.Старшов и Д.Дель), к сожалению, уже ушедшие из жизни; круп-
ный орнитолог московский профессор Валерик Ильичев.
Учился я неровно и даже неважно. У меня был постоянный не-
контакт с математикой (потом эта ситуация изменилась и я, уже став
биологом, с ней поладил), я был рассеянным и писал с ошибками (за
сочинение на аттестат зрелости схватил тройку). Правда, к десято-
му классу, когда я определился поступать на биофак в Казань, то
подналег на экзаменационные предметы и при поступлении в универ-
ситет набрал 25 баллов из 25 возможных.
Школа, как я уже говорил, была мужской. Общаться с девочка-
ми мы не умели. К нам на вечер приходили девочки из школ № 3 и
№ 45. Сам я ходил изредка на вечера только в школу № 3. Танцевали
тогда бальные танцы: вальс, краковяк, польку, падекатр, падеспань,
реже фокстрот и танго, хотя эти танцы не одобрялись как «буржуаз-
ные». А я со своим «красным» воспитанием их просто терпеть не
мог. Мне всегда кто-то нравился, но «своей девочки» в школе у меня
никогда не было. И танцевать я тоже не умел и обучился этому (правда,
довольно плохо) уже в вузе.
Традицией школы были летние шлюпочные походы. Шлюпки цеп-
лялись к одноэтажному пароходу, который шел вверх по Уфимке до
Караидели (Павловского водохранилища еще не было), а потом на
веслах туристы спускались до Уфы. Однажды я был в таком походе
и входил в гребную команду яла. На вахте «матросы» менялись че-
рез 45 минут, выдерживать ее было трудно, но это было замечатель-
но по результату. За две недели гребли мышцы накачивались лучше,
чем при работе на самом современном тренажере.
В 1953 году, когда я учился в 9 классе, умер товарищ Сталин. Как
я уже говорил, семья наша была ортодоксально коммунистической с
религиозным отношением к Сталину. Таких семей было много. В пе-
риод войны все эти «зомбированные» люди верили, что именно Ста-
лин разрабатывал гениальные военные операции. На фронте они гиб-
ли с криками «За Родину, за Сталина!», а великий генетик и растени-
евод академик Николай Вавилов писал из тюрьмы письма «товари-
щу Сталину» с надеждой, что тот разберется.
Поразительно, но и сегодня я помню целиком несколько песен о
Сталине и любимое стихотворение матери (а вот автора слов, увы,
23
«Пре-красное» воспитание
забыл, кажется, это Е. Долматовский). В этом стихотворении выра-
жалась вся суть восприятия зомбированным обществом обожеств-
ленного генсека-монарха:
Спасибо Вам, что в годы испытаний
Вы помогли нам устоять в борьбе.
Мы так Вам верили, товарищ Сталин,
Как, может быть, не верили себе.
Я верил в Сталина больше, чем большинство верующих верит в
Бога. Когда меня приняли в комсомол, то во время торжественных
актов в комитете комсомола и в райкоме я, выслушивая заключение
председательствующего о решении принять меня в ряды членов
ВЛКСМ, смотрел на портрет товарища Сталина на стене, и казалось,
что Сталин мне слегка улыбается.
Я был в комсомольском активе и участвовал в районных и даже
республиканских комсомольских конференциях. В это время комсо-
мол БАССР возглавлял еще совсем молодой Зекерия Акназаров, по-
том много лет - Председатель Совета Министров, прекрасный че-
ловек добрейшей души, которого не испортили годы пребывания на
административном Олимпе. Мы были соседями, когда он ушел на
пенсию. Часто виделись и беседовали. Зекерию-агая любили все.
Смерть Сталина в нашей семье была воспринята как событие
апокалиптического масштаба. Я в это время был пионервожатым и
решил, что в этот трудный час должен быть со своими воспитанни-
ками. В школе царила атмосфера траура, хотя теперь уже очевидно,
что она не была всеобщей. Преподаватель немецкого языка (сам я
учил английский) Михаил Маркович Минков (потом мы с ним часто
общались в период его работы в БГУ), несмотря на трагизм собы-
тия, поставил 25 двоек тем, кто не выучил урока. Его в школе осуж-
дали и говорили об этом как о проявлении аполитичности.
Впрочем, в школе я оказался нс очень нужен, вернулся домой и
вместе с матерью отправился «прощаться с товарищем Сталиным».
В театральном скверике в те годы стоял монументальный памятник
Отцу народов. Пьедестал был затянут красной и черной материей,
из репродуктора лилась траурная музыка (кстати, хорошая - «Смерть
Озе» Грига, «Лакримоза» Моцарта, последняя часть «Симфонии № 6»
Чайковского и др.). Желающих пройти мимо памятника (причем ни-
24
«Супер-лицей»
кого туда не гнали, люди шли сами) было так много, что процессия
начиналась от угла улиц Коммунистической и Ленина (в Москве в
давке желающих пройти мимо гроба Сталина в Доме Союзов погиб-
ло много людей).
Было очень холодно, я был в ботинках без утепления и в тонких
носках. Ноги страшно замерзли, но я чувствовал себя как счастли-
вый самобичующийся религиозный фанатик, который хлещет плетью
обнаженную спину. Я радовался: пусть совсем замерзну, раз такое
горе! Сейчас вспоминать обо всем этом жутковато. Но так было.
Мы любили не только товарища Сталина, но и всех тех, кто его окру-
жал, особенно товарищей Ворошилова, Молотова и Калинина.
Среди моих однокашников было много любителей оперы. Мы
ходили в оперный театр на все спектакли, нашим кумиром был бари-
тон Александр Сутягин. Красиво скучающий и хорошо поющий Оне-
гин-Сутягин завораживал и вызывал у нас восхищение. Когда он был
гостем школы, его встречали и провожали овациями. В школьные
годы я слушал С.Лемешева (с ним прекрасно пела Виолетту в «Тра-
виате» Бану Валеева), П. Лисициана, П. Норцова, Е. Кругликову, был
на спектаклях с совсем юной Майей Плисецкой. В те годы и наш
балет был великолепным. В мастерстве состязались пары 3. Насрет-
динова - X. Сафиуллин и Г. Сулейманова - Ф. Саттаров, украшала
сцену Т. Худайбердина.
В 50-е годы появились первые долгоиграющие пластинки на
78 оборотов (как и патефонные пластинки). Я их проигрывал, нацепив
звукосниматель с пьезоголовкой на трубу патефона и подключив этот
уникальный плеер к радиоприемнику. Уже когда я был студентом,
родители купили радиолу «Рига». Вплоть до начала 90-х годов я про-
должал коллекционировать пластинки (уже на 33 оборота). Теперь
эта коллекция из более 1000 хлорвиниловых дисков подарена мной
Академии искусств, а сам я перешел на компакт-диски.
В июле 1959 года на винтомоторном самолете «ЛИ-2» с крошеч-
ного аэропорта в районе гостиницы «Турист» (здание бывшего аэро-
вокзала с петушком сохранилось до сих пор) я улетел в Казань. До
этого я никогда не уезжал из дома.
25
Часть 2
«ТАМ, ГДЕ ТИННЫЙ БУЛАК»
Следующие три главы - о годах студенчества, самых счаст-
ливых в любой биографии. И хотя на этот период выпали
достаточно серьезные испытания, я по сей день чувствую себя сту-
дентом. И горжусь тем, что учился в Казанском университете.
«Когда студент на свет родился...»
Вдень прилета в Казань я сдал документы в университет и
был тут же поселен в общежитие. Спустя несколько дней
сдал первый вступительный экзамен - химию - на пять. И после
этого угодил с дизентерией во временную инфекционную больницу.
Эпидемия была такая, что больниц не хватало, и я лежал в одном из
залов Дома ученых.
В больницу мои новые знакомые-абитуриенты принесли книги, я
лечился фталазолом и занимался. Стало очевидно, что третий анализ,
после которого выписывают из больницы, будет уже после окончания
экзаменов. Студент-практикант медик, с которым я обсудил эту ситу-
ацию, помог мне досрочно выйти из больницы. Он «сделал» хороший
второй анализ, дал горсть таблеток и взял с меня слово, что если будет
рецидив, я сам прибегу в больницу. (К счастью, рецидива не было.)
При выписке меня ждал отец, который прилетел поддержать мое
пошатнувшееся состояние. Мы с ним поселились в гостинице.
«Просить» за меня он не ходил, я сам пошел к секретарю прием-
ной комиссии (это был химик, доцент В.В.Евдокимов, он принимал
26
«Когда студент на свет родился...»
первый экзамен и даже запомнил меня) и рассказал про случившую-
ся коллизию. Секретарь ответил: « Бывает, приезжайте в следую-
щем году». Я сказал, что хочу сдавать экзамены сейчас. Остава-
лось два дня вступительной сессии. Направления на экзамены мне
дали, и первый день я писал сочинение, а второй - сдавал три устных
экзамена. Получил все пятерки и был зачислен на первый курс. Кон-
курс был большой, и не проходили даже с одной четверкой, набор
был очень сильный.
Казанский университет в годы моего обучения - 1954-1959 - яв-
лял собой замечательное учебное заведение с маститыми профес-
сорами, унаследовавшими старые традиции, с прекрасным зоологи-
ческим музеем и хорошим гербарием. На биологическом факульте-
те кафедру зоологии беспозвоночных возглавлял Николай Александ-
рович Ливанов, которому было уже за восемьдесят (он продолжал
работать вплоть до кончины, которая наступила на девяносто тре-
тьем году жизни). Это был сухонький человек с профессорской бо-
родкой клинышком. Лекции он читал превосходно, был добр на экза-
менах и любил умных и находчивых студентов. Все знали, что если
«правдоподобно соврать» Ливанову, то можно получить высокую оцен-
ку. При сдаче ему экзамена по зоологии беспозвоночных со мной слу-
чился забавный эпизод.
С первого курса я начал выезжать в экспедиции до окончания экза-
менационной сессии. Я был сильным студентом и беспрепятственно
получал в деканате разрешения на перенос экзаменов. Понятно, что
хорошо подготовиться к экзаменам удавалось не всегда. Когда я сда-
вал экзамен Ливанову, то не дочитал около 100 страниц учебника. Он
дал мне три вопроса, на первые два я ответил очень хорошо, а на тре-
тьем (о скорпионах) - «поплыл». Ливанов оставил меня в музее гото-
виться одного, при мне был учебник, но я считал неприличным зло-
употреблять доверием профессора. Таблице «Скорпион» было лет пять-
десят, и все эти годы студенты писали на ней карандашом необходи-
мые сведения. Надписи стирали, но они появлялись снова.
Я тщательно изучил содержание таблицы и смело «ринулся» в
третий вопрос. Ливанов быстро понял, что материала я не знаю и,
улыбаясь, смотрел на мое «плавание». Наконец, он задал вопрос:
- Как произошли дыхальца у скорпиона?
Надо было ответить, что они образовались путем редукции ко-
нечностей. Я этого не знал и с наигранно наивным видом ответил:
27
«Там, где тинный булак»
- Известно как, исторически.
Профессор рассмеялся, задал мне несколько дополнительных воп-
росов, на которые я, к счастью, хорошо ответил, и поставил мне пятер-
ку. Видимо, я ему понравился, мы беседовали довольно долго, он по-
вел меня по музею, рассказывая о наиболее интересных экспонатах.
Когда через пять лет после окончания учебы я приехал в Казань, Лива-
нов узнал меня и сказал: «Я помню, как вы сдавали экзамен!».
Студенты третьего курса. Слева направо: М.В. Протопопов,
Г.Б. Гортинский, Б.М. Миркин. 1955 год
Кафедру физиологии растений возглавлял Алексей Михайлович
Алексеев, профессор, труды которого по водному режиму растений были
известны во всем мире. В последние годы нашей учебы он, кроме
того, был директором Института биологии Казанского филиала АН
СССР. Алексеев был суховатым человеком, непреклонным в своих
убеждениях. В самые тяжелые для советской биологии годы он читал
студентам в своих лекциях разделы математической статистики (она
была особенно ненавистна лысенковцам, так как требовала доброт-
ных исходных данных, которых у них никогда не было) и очень положи-
тельно отзывался о Грегоре Менделе. Увы, репутации великого гене-
тика в России навредил К.А.Тимирязев, назвавший Менделя монахом-
недоучкой и автором «гороховых законов наследственности».
28
«Когда студент на свет родился...»
Кафедру систематики высших возглавлял профессор В.И.Бара-
нов - путешественник, ботанико-географ, палеоботаник. Этот чуда-
коватый старик пользовался особой любовью студентов, его потеш-
ную манеру говорить можно было легко скопировать. Однако паро-
дии никогда не были злыми, Баранова любили все. Когда мы окончи-
ли университет, то узнали, что он покончил с собой.
Наконец, кафедру геоботаники, на которой я специализировался,
возглавлял профессор М.В.Марков. Это был иной человек, успевший
в гражданскую войну недолго побыть в Белой Армии, и потому «быв-
ший большим роялистом, чем король». Он был воспитан страхом
перед репрессиями и склонен к политической демагогии.
На первой лекции по геоботанике, давая определение науке, Мар-
ков сказал:
- Геоботаника - это наука о растительных сообществах, которая
помогает строить коммунизм.
Начиная с четвертого курса мы с ним перестали понимать друг
друга, а в период моей ленинградской аспирантуры Михаил Василье-
вич, выслушав, чем я занимаюсь, горько качал головой, считая меня
«конченым человеком». Отход от единомыслия и даже саму возмож-
ность плюрализма он считал недопустимыми. Тем не менее Марков
был идеальным организатором кафедры, прекрасным ботаником,
многоопытным лектором и, как показало время, принципиальным
человеком, который не шел на сговор с совестью.
Традиции казанского студенчества и демократизм отношений
профессуры и студентов Марков принимал как должное. Через три
недели после начала занятий он позвал меня в свой кабинет и дал
денег, чтобы купить вина (как сейчас помню, из расчета 150 г на
нос). Состоялся кафедральный вечер в честь первокурсников (уча-
ствовали студенты всех курсов, они же и организовали немудреную
закуску). Марков тут же начал учить нас петь старинные студенчес-
кие песни и высоким неплохо поставленным баритоном запел:
Там, где тинный Булак
Да с Казанкой рекой
Словно брат и сестра обнимаются,
От зари до зари
Лишь зажгут фонари
Вереницей студенты шатаются.
Все мы подхватили припев: «Через тумбу-тумбу раз...».
29
«Там, где тинный булак»
Песен студенческих мы знали много, особенно любили песню-
«Когда студент родился...». Веселились (без ущерба для занятий)
достаточно часто, однако Баранов считал, что уровень нашего уве-
селения не соответствует романтическим традициям Казанского сту-
денчества. Однажды он догнал меня на лестнице и сказал:
- Миркин, не слишком ли мало вы балбесничаете? В ваши годы
мы до пяти утра сидели в кабачке, а в девять часов были в лаборато-
рии и после этого все хорошо работали.
В Казани у меня были замечательные друзья - Слава Шунтов
(это наш Синдбад-мореход, объехавший весь мир, профессор из Даль-
невосточного рыбного института, автор многих книг и прогнозов о
миграциях промысловой рыбы) и Гоша Гортинский (ленинградский
профессор, эколог растений, который, увы, в самом расцвете сил вне-
запно умер от обширного инфаркта). Мы очень дружили и часто бы-
вали в одной компании с Игорем Тарчевским, при нас он был аспи-
рантом, а потом доцентом. Теперь Игорь - крупнейший физиолог стра-
ны, академик РАН, директор Института биологии Казанского филиа-
ла РАН. Он часто бывает в Уфе и читает блестящие лекции.
После первого и второго курса я ездил в экспедиции с Е.Л. Лю-
барским, который только что окончил университет. Он был молод,
энергичен, полон мыслей. Я был увлечен им как исследователем, и,
кроме того, нас связывали дружеские отношения. Мы вместе хули-
ганили, например, после вечернего киносеанса забирались под реч-
ной паром, и когда переправлявшиеся на нем сельские красавицы
достигали середины реки, начинали орать страшными голосами. Ито-
гом был панический визг. А мы выплывали из-под парома и от души
хохотали!
Учился я в основном на пятерки. По тем временам как хорошо
обеспеченный я имел право только на повышенную стипендию
(29 рублей), дважды получал по четверке, и меня тут же на семестр
лишали стипендии. Однако занимался учебой в основном только в
сессию, в остальное время года тратил свое время на научную ра-
боту и, кроме того, был активным участником художественной са-
модеятельности - вел концерты, показывал пантомимы, писал це-
лые спектакли для СТЭМа (по-моему, плохие, но это было злобод-
невно и смешно).
Выступали мы часто, особенно в период выборных компаний. В
школьные каникулы я подрабатывал Дедом Морозом.
30
«Когда студент на свет родился...»
В общем, моя студенческая жизнь была «перманентными гаст-
ролями». К старшим курсам я достиг больших успехов и как куль-
торг, и как конферансье. Биофак занял на смотре первое место в КГУ,
а я вел городские концерты.
Одна из моих однокашниц как-то затянула меня в вокальный
класс Казанской консерватории, где нужны были «кролики» для обу-
чения студентов-вокалистов навыкам преподавания вокала. Моим
наставником стал студент третьего курса Олег Полянский. Он в те
годы изумительно пел и победил на республиканском фестивале мо-
лодежи и студентов. После его исполнения в актовом зале КГУ
«Дивлюсь я на небо» студенты долго вызывали его и скандировали
«У-кра-ин-ца!» (Потом с Олегом мы общались в Ленинграде, где
он был стажером студии, а я - аспирантом университета. Когда он
приехал в Уфу работать солистом оперного театра, то вначале жил
у нас.)
Я успел позаниматься месяц, потом заболело горло, и уроки пре-
кратились. Но я много узнал о том, как поют вокалисты. Кроме это-
го, я пристрастился сидеть на уроках студентов-вокалистов, и видел,
как они осваивают искусство пения. Студентов-вокалистов я знал
почти всех, часто посещал их концерты. В одном из спектаклей опер-
ной студии консерватории я даже «участвовал» - открывал и закры-
вал занавес. Об оперном театре и не говорю, там я бывал на всех
премьерах и гастролях. С билетом на галерку я умудрялся найти
место в партере. Если сгоняли с чужого места, то не смущался.
На нашем факультете было мало парней и приходилось защищать
его честь во время соревнований. Я тренировался весной пару не-
дель и очень прилично пробегал дистанцию 400 м, однажды даже
бежал этап эстафеты в университетской команде. К легкой атлетике
У меня были хорошие способности, тренеры меня тянули в секцию, но
заниматься спортом мне было некогда.
Каждый месяц родители присылали мне 40 рублей. Два первых
года были голодными: в столовой ели кислые щи с килькой, а на ужин
дома - хлеб с маргарином и луком. Потом снабжение в Казани улуч-
шилось, и если были деньги, то можно было недорого сытно поесть.
В общежитии жить мне не довелось. Вначале не хватало мест, а
потом, когда делили места во вновь построенном общежитии, я был
секретарем факультетского бюро комсомола и посчитал, что взять
место себе неудобно. Мы договорились, что мне дадут место на сле-
31
«Там, где тинный булак»
дующий год, когда я перейду на пятый курс и уйду с «должности». Но
потом об этом забыли, и места мне так и не дали.
Все пять лет я за 10 рублей в месяц снимал угол в комнате дома
на улице Баумана около театра имени Качалова. Там жила семья ра-
бочих, в которой постоянно и много пили и использовали ненорматив-
ную лексику. Мои представления о пролетариате как о передовом
отряде общества в это время начали трансформироваться, тем бо-
лее что среди тех, кто пил, был и секретарь цеховой парторганизации
авиационного завода.
К четвертому курсу из лагеря вернулся сын хозяйки Левка, ко-
торый отсидел за воровство уже третий срок. Человек он был, по-
своему, даже талантливый, хотя дурной и даже опасный в состоя-
нии опьянения. Меня он любил, хотя считал, что должность в ком-
сомольской иерархии я занимаю для карьеры. Он был вором в зако-
не, который решил «завязать». Его постоянно тянули старые связи,
но он вернуться к ворам не хотел, не хотел и сотрудничать с мили-
цией.
Ночами он мне многое рассказывал про лагерные порядки и пе-
репел все лагерные песни. Когда я уезжал, он сказал:
- Все равно, Миркин, меня убьют.
Через три месяца после моего отъезда его убили в подъезде. Он
был в сознании перед смертью два часа, но имени убийцы не назвал.
Об этом мне в зареванном письме написала хозяйка. Спустя пять
лет мы с Гошей Гортинским пришли на эту квартиру и основательно
помянули Левку. Когда я первый раз смотрел «Калину красную», то
был потрясен героем Шукшина. Все это я видел в жизни.
Целина, которая все спишет...
После окончания второго курса мы ездили в Казахстан на убор-
ку целинного урожая. Целина - это детище Хрущева, лиде-
ра страны, который, как и М.С.Горбачев, понимал, что «систему нужно
менять» и не боялся этого делать. Но, как и Горбачев, Хрущев не
имел последовательной программы реформ и, обладая кипучей энер-
гией, делал одну разрушающую страну ошибку за другой под обеща-
ния, что нынешнее поколение людей будет жить при коммунизме. А в
стране при этом уже начинался голод.
32
Целина, которая все спишет...
Каждому политическому деятелю посвящается множество анек-
дотов (в этом плане Хрущев и Брежнев были рекордсменами). Глав-
ный анекдот о Хрущеве, думаю, был такой:
- Никита Сергеевич, все к коммунизму идем, а есть нечего.
- Кто же ест, когда идет. Придем - поедим.
Целина в Казахстане (и в Башкортостане тоже) была ошибкой, и так
называемая «антипартийная группа» сталинских соратников (Г.М.Ма-
ленков, В.М.Молотов, К.Е.Ворошилов, Л.М.Каганович и др.), которая
выступила против освоения целинных земель, была права. Нужно было
вложить эти огромные деньги в сельское хозяйство уже обжитых и ос-
военных районов Нечерноземья, резервы которых были далеко не ис-
черпаны (Н.И.Вавилов, к слову, призывал «осеверить» земледелие).
Итогом освоения целины стало уничтожение десятков миллионов
гектаров прекрасных степных пастбищ, что подорвало кормовую базу
животноводства, и разрушение эрозией примерно половины освоен-
ных почв. Я слышал, как Н.В.Тимофеев-Ресовский говорил про ос-
воение целины: «Варварство на уровне Ивана Грозного».
Все, что делал Хрущев, носило «революционный характер». В
итоге вместо того, чтобы изучить опыт освоения целинных земель в
США и Канаде и не повторять ошибок, мы наделали своих. В Кана-
ду Хрущев и ведущие агрономы для обмена опытом поехали лишь
тогда, когда на целине уже свирепствовал Черный Дракон эрозии, по-
жиравший почвы. (Ветры там дули такие сильные, что бывали слу-
чаи, когда со стола сдувало миску с кашей).
И именно со времени освоения целины мы начали ввозить пшени-
цу, причем год от года импорт зерна увеличивался. (Теперь он пре-
кратился.) Лишь через десять лет после начала целинной эпопеи у
нас была разработана почвозащитная технология обработки земли.
Обо всем этом в момент поездки на целину я не знал и полный
«энтузизизма» (удачное слово из репертуара Е.Петросяна) ехал при-
нять участие в «подвиге комсомола».
«Подвиг» этот, кстати, был дорогой: первых целинников вывезли
в степь ранней весной и поселили в палатках, когда еще лежал снег. В
итоге половина из них заболела еще до того, как привезли трактора
Для распашки степи. После первого года вся техника осталась зимо-
вать под снегом и в основном вышла из строя. С весны привезли
новую. Там появилась социалистическая поговорка плановой эконо-
мики, когда никто ничего не считал: «Целина спишет».
33
«Там, где тинный булак»
Ехали в Казахстан студенты, как и полагается комсомольцам-
добровольцам, в эшелоне из товарных («телячьих») вагонов с крас-
ными лозунгами. Кормили нас на станциях в огромных солдатских
столовых. Ввиду отсутствия удобств вагоны разделялись на мужс-
кие и женские. Спать было неудобно, так как на дощатых нарах на-
стил был жестким. Рессор на вагонах тоже не было. И нас так тряс-
ло, что, казалось, из головы вот-вот вывалятся мозги. Но мы были
счастливы.
В Павлодаре нас встретили с духовым оркестром, посадили в
грузовики и повезли в совхоз «Казанский». Среди встречающих был
рубаха-парень гармонист, и по дороге мы хором громко пели:
Вьется дорогая длинная,
Здравствуй, земля целинная...
На месте постоянной дислокации мы поставили свои палатки ря-
дом с палатками целинников-аборигенов. Студенты строили дома,
работали прицепщиками на тракторах (практически пахали, так как
рабочая смена делилась пополам, и половину ее штатный тракто-
рист спал) и помощниками комбайнеров, «подрабатывали» пшеницу
на токах.
Урожай был невысоким - 7-9 ц/га, но площади были такими
гигантскими, что пшеницы было намолочено огромное количество.
На токах ее были целые горы, и половина осталась под снегом, так
как вывезти ее просто не успели, а складских помещений еще не
было. Тока были открытыми, и даже брезента не хватало («цели-
на спишет»).
На целине моя комсомольская деятельность достигла апогея: я
был секретарем целинной университетской организации ВЛКСМ, и
потом за это мне даже дали грамоту ЦК ВЛКСМ. Руководитель с
«демократическими» взглядами наверняка бы схлопотал себе осво-
божденное место и обеспечил свое благополучие путем включения в
наряды денежных работ. Меня деньги не интересовали, я работал на
самых разных работах - делал саман, убирал хлеб (причем сам по-
шел на самый плохой и без конца ломавшийся самоходный комбайн).
Моей обязанностью было смазывать его (потом и трактор). Все точки
смазки я усвоил быстро и до начала работы закачивал в них шпри-
цем солидол.
34
Целина, которая все спишет...
По большому счету как руководитель я был «производственно-
му процессу» не нужен. Было руководство совхоза, которое опреде-
ляло фронт работ, был практичный доцент П.В. Гришин, который рас-
пределял студентов по рабочим местам. Но я нашел свою нишу в
руководстве - стал контролировать распределение по участкам ра-
боты на основе социалистического принципа - всем поровну. Посколь-
ку работа на току оплачивалась во много раз ниже, чем, скажем, на
строительстве, то я стремился перераспределять студентов так, что-
бы на току поработали все.
На целине я был вместе с однокашником Фангатом Хазиевым,
теперь академиком-секретарем биологического отделения АН РБ и
заведующим Отделом экологии Института биологии УНЦ РАН. Фан-
гат не прошел такого «красного» воспитания, как я, и потому придер-
живался иных взглядов. Он был из села, умел делать все, был прак-
тичен и совершенно естественно выбрал самую оплачиваемую ра-
боту - строил саманные дома. Я с ним тогда воевал, но на ток он
идти не хотел и не пошел.
Сейчас, когда мы уже много лет работаем вместе, то вспомина-
ем этот эпизод со смехом. Строителем, надо сказать, Фангат был
отменным и столь ценного «кадра» надо было использовать именно
на укладке саманных стен и платить ему больше, чем неумехе-горо-
жанину моего типа.
Определенное время я занимался производством саманных кир-
пичей. Делалось это так: в яму заливалась цистерна воды и вилами
набрасывалась солома. Потом в нее заезжал трактор, который «танце-
вал вальс» и гусеницами перемешивал воду, землю и солому.
После окончания работы трактора мы долго домешивали лип-
кую смесь босыми ногами, а потом раскладывали ее в санки-фор-
мы, которые оттаскивались на ровное место. Там из форм выбива-
ли сырые кирпичи и раскладывали их ровными рядами. Было жар-
ко, и после трех-четырех дней подсохшие кирпичи можно было со-
бирать в пирамидки. А потом их складывали в штабеля и отвозили
на стройку к Фангату. Дома из такого самана, говорили, стоят де-
сятки лет.
Делать саман было выгодно, и это был наиболее доходный пери-
од моей работы. Кроме того, рабочий день саманника составлял всего
4 часа (за это время обрабатывалась одна цистерна воды), и у меня
оставалось много времени для общественной работы.
35
«Там, где тинный булак»
Когда к осени я перешел в пахари, то решил постоянно работать в
ночную смену, чтобы днем еще лучше выполнять обязанность ком-
сомольского вожака. Днем спать мне удавалось мало, и в итоге про-
изошел забавный эпизод. После того, как я подготовил мой ДТ-54 к
работе - заправил соляркой и смазал, то половину ночи спал, сидя в
грохочущей кабине. В два ноль-ноль тракторист сказал мне: «Паши»
и ушел спать к скирде. Пахать было просто, плуг был отрегулирован,
и моей задачей было лишь внимательно смотреть, чтобы гусеница
трактора шла вдоль борозды. Управлять трактором, как известно,
очень легко.
Однажды я умудрился заснуть за рычагами. Проспал секунд 30,
но этого было достаточно, чтобы трактор развернулся, и борозда была
испорчена. Я надеялся до пробуждения тракториста запахать послед-
ствия этого кратковременного «вырубания», но не успел: поля были
огромными, и один круг трактора составлял 12 км.
В 6.00 в кабину влез тракторист и сменил меня. Я рядом заснул
мертвым сном и был вскоре разбужен тычком в плечо:
- Напахал, заснул что ли?
- Ага.
В целом же «энтузизисты» в нашем отряде преобладали, работа-
ли студенты прекрасно. Нас кормили прилично, иногда верблюжьим
мясом. Жир его имеет специфический вкус, но при волчьем аппетите
съедалось все. Вместе с нами работали солдаты-шофера, которые
возили зерно. С ними мы дружили (особенно женская часть отряда,
так как в нашей бригаде ребят было немного). Вечерами много пели
под гитару и ели арбузы. Студенты съели практически всю совхоз-
ную бахчу, нам никто не мешал, так как эту продукцию все равно
девать было некуда. Арбузы были замечательно сладкими. На цели-
не был «сухой закон», но к окончанию на последний вечер вино при-
везли.
Окончание, впрочем, было омрачено расчетом за работу. На це-
лине все руководство крало, директора совхоза менялись по два раза
в год, потом, правда, отобрались постоянные руководители, порядка
стало больше, и при следующих поездках на целину студенты зара-
батывали хорошо.
В то лето, когда дело дошло до получения денег, выяснилось, что
90% нарядов исчезли. Почти все студенты остались должны за питание,
но им эти долги «широким жестом» руководство совхоза «прощало».
36
Встреча с «Зубром» и ее последствия
Если бы расследованием занялся я, то наверняка все так бы и
осталось, тем более что я был убежден, что главное в нашей рабо-
те - это не заработок, а помощь стране. Но, к счастью, П.В.Гришин
придерживался иных взглядов, и часть нарядов смог отыскать. Мы
получили по 30-50 рублей. Некоторые тем не менее уехали так и не
получив ни копейки.
Ехали домой мы в пассажирском поезде, снятом с южного курорт-
ного маршрута, правда, по 8 человек в купе и спали даже на третьих
полках, пристегнувшись ремнем к трубе.
На следующий год я на целину уже не поехал, два года подряд у
меня была практика в Ильменском заповеднике.
Встреча с «Зубром» и ее последствия
В Казани я узнал о «культе личности». До того, как комсомоль-
ский актив был ознакомлен с докладом Хрущева на XIX съез-
де, я чувствовал, что с памятью о товарище Сталине делается что-
то недоброе, и очень переживал по этому поводу. Доклад Хрущева,
выдержки из которого читали на комсомольском активе, меня бук-
вально сразил, и ореол величия с портрета усатого «отца народов»
разом сдуло. На пятом курсе мне предстояли первые испытания на
прочность: защита научных убеждений. Потом такого рода испыта-
ния многократно повторялись.
У произошедшей со мной истории была предыстория. В начале
50-х годов (последние классы школы и первые курсы университета)
я являл собой идеальный пример советского школьника. Я был убеж-
ден, что советская биология на голову выше «буржуазной» и что мор-
ганисты, менделисты, вейсманисты и прочие «носители мракобесия
и человеконенавистничества» заслуживают самого сурового и бес-
компромиссного осуждения. Как сейчас помню очень понравивший-
ся мне новогодний номер «Огонька» 1949 года: Лысенко был изобра-
жен как дворник с метлой, которой выметает труды «мракобесов», а
его ученики со стандартными улыбками несут огромный том трудов
И.В. Мичурина...
Таким убежденным в однозначной правоте советской биологии я
поступил в Казанский университет, где на первом курсе «Введение в
биологию» читал М.Г.Стеколыциков. Он был таким же убежденным
37
«Там, где тинный булак»
мичуринцем, как и я. В науку Стекольщиков пришел трудным путем:
работал грузчиком и только после двадцати лет научился писать. Он
был благодарен системе, которая позволила ему дойти до стадии
доцента, и фанатически убежден в непререкаемой правильности всех
догм Лысенко. Сближало нас и то, что оба мы в руках не держали ни
одной книжки по генетике и отвергали хромосомную теорию наслед-
ственности по принципу: не знаем, и знать не хотим.
Человеком он был добрым, кормил медом студентов, которых
приводили к нему на экскурсию во время учебной практики. Сте-
кольщиков занимался пчелами, но тема его научных изысканий была
под стать информированности в вопросах генетики. Он занимался
поиском возможностей оплодотворения пчелиной матки шмелем с
целью получения нового гибридного вида с длинным хоботком. Как и
было принято у сторонников Лысенко, шкуру неубитого медведя он
продавал за большую цену. Пчелы-шмели должны были решить про-
блему опыления цветков бобовых, так как обычной пчеле нелегко
забраться в узкую трубку цветка клевера и достичь желанного не-
ктара. Это должно было на многие тысячи тонн повысить заготовку
семян клевера. Когда я однажды рассказал об этом в компании био-
логов в наши дни, то долго стоял хохот. Задача была абсолютно не-
разрешимой, так как различия генетического аппарата пчелы и шме-
ля даже при самой успешной «свадьбе» исключают получение по-
томства.
Одним словом, знакомство с тем курсом, который читал Сте-
кольщиков, еще больше убедило меня в том, что иного понимания
природы наследственности, механизмов эволюции, характера отно-
шений особей между видами и внутри вида, кроме того, которое у
меня сформировалось в школе, быть не может.
Однако разрушить мои убеждения удалось буквально за несколь-
ко часов. После третьего курса я поехал на практику в Ильменский
государственный заповедник к Юрию Захаровичу Кулагину. Потом с
ним, доктором и профессором, мы вместе работали в университете и
Институте биологии, а сейчас я постоянно общаюсь с его сыном,
Алексеем Юрьевичем Кулагиным, уже тоже доктором и профессо-
ром, который заведует лабораторией лесоведения в Институте био-
логии.
В первую же ночь на кордоне Няшево я оказался в палатке вме-
сте с Юрием Ивановичем Новоженовым. Тогда он был аспирантом и
38
Встреча с «Зубром» и ее последствия
только начинал свою научную карьеру энтомолога (теперь профес-
сор Новоженов заведует кафедрой в Екатеринбургском госуниверси-
тете). Однако в вопросах общей биологии Новоженов был несрав-
ненно более образован, чем я. Он постоянно общался с Николаем
Владимировичем Тимофеевым-Ресовским, который работал в лабо-
ратории, созданной для него в том же заповеднике, но на другом кор-
доне - Миассово.
Н.В.Тимофеев-Ресовский входил в число крупнейших генетиков
мира, в предвоенные годы он выехал работать по приглашению зару-
бежных коллег в один из институтов Германии с намерением вер-
нуться в СССР, но репрессии, которые начались в результате укреп-
ления позиции Лысенко, неминуемо настигли бы и Тимофеева-Ресов-
ского. Друзья и коллеги предостерегали его, тем более, что для объяв-
ления ученого иностранным шпионом после нескольких лет работы в
Германии были «все основания». Тимофеев-Ресовский стал вынуж-
денным «невозвращенцем». После войны ученый вернулся в СССР и
очень трудным путем через северные лагеря и палату реанимации
получил возможность относительно нормальной научной деятельно-
сти. До последних дней жизни он так и не был до конца реабилитиро-
ван и восстановлен в научных степенях и званиях. После романа Д.Гра-
нина «Зубр» личность этого человека стала легендарной, и он вполне
заслуживал этого. Николай Владимирович был истинным Граждани-
ном Вселенной и преданным служителем науки о природе наслед-
ственности.
Юрий Иванович мне не понравился с первого взгляда, это был
типичный «стиляга» в брюках-дудочках и с характерной прической
«коком», которую мы осуждали как проявление буржуазной идеоло-
гии. У нас на эту тему завязался спор, и Юрий Иванович, видимо
быстро сообразив, с кем имеет дело, вдруг спросил:
- Быть может, вы и в мичуринское учение верите?
С антипатией взглянув на узкие светлые брюки и вызывающую
клетчатую рубашку Новоженова, я ответил:
- А как же!
В палатке помимо нас было еще двое студентов, они накинулись
на меня, и поскольку, кроме чисто религиозного «Я верю», других
аргументов у меня не было, то где-то к четырем часам утра моя
голова была основательно прочищена. Было немного страшно рас-
ставаться с такими простыми и четкими истинами, как моменталь-
39
«Там, где тинный булак»
ное изменение организма F любую стороНу ПОд влиянием условий
среды, и признать то, что существуют гены (я до этого считал, что
это «чистый витализм», «идеалистическая жизненная сила»), мута-
ции и хромосомы. Но повор°т свершился, и стало очевидно, что мне
нужно как можно скорее узнать хотя бы Часть из того, что знали мои
компетентные коллеги в платке.
Моим первым желанием было увидеть Н.В.Тимофеева-Ресовс-
кого. Я узнал, что раз в неАелю Николай Владимирович читает лек-
ции для студентов, и что они слетаются на этот маяк, как мотыльки
на свет, со всех кордонов заповедника, хотя основную часть аудито-
рии составляют те, кто посгоянно живет а Миассово и работает в его
лаборатории.
В день очередной лек11ии мы пешком отправились в Миассово.
Пройдя не короткий, почти двадцагикилометровый путь по замеча-
тельно красивым тропам дорожкам заповедника вокруг озера Ми-
ассово, мы прибыли к цели. В Миассово мы увидели, что навстречу
нам идет босиком крупный седой человек с опущенной головой, оде-
тый в сатиновые шароварМ и белую безрукавку навыпуск. «Это Ти-
мофеев-Ресовский», - ус!*ели шепнуть мне студенты, и тут же со-
стоялась сцена, как нельзя лучше выражавшая необузданный харак-
тер и доброту «Зубра».
- Откуда пришли?
- Из Няшево.
- Ясно, жрать хотите. Лекция на час переносится, есть им надо.
Далее бегом Ресовский отправился к кухонному навесу, заглянув
под крышку котла, обругал его содержимое, принес две банки кон-
сервов, потребовав, чтоб?1 их немедленно бросили в варево.
Накормленные, мы псДнялись на второй этаж, где в лаборатории,
бегая из угла в угол и выбрасывая плохо загашенные окурки в окно
(их там тушил дежурный)? Ресовский читал лекцию о зарождении
эксперимента и его роли в развитии науки. Он был абсолютно раско-
ван и пугал меня «опасными» выражениями. Помню, что лекцию он
начал так:
— Леночка (тут он посмотрел на очень миловидную студентку)
велела мне читать какун>-то лекцию, а я уж и не знаю, о чем гово-
рить. Но давайте я вам расскажу о Платоне. Конечно, он не читал
трудов Маркса и был тРекля™м идеалистом-платоником. Тем не
менее именно Платон 6р1Л первым, кто показал роль эксперимента.
40
Встреча с «Зубром» и ее последствия
Далее Николай Владимирович повел речь о роли эксперимента,
отвлекаясь и рассказывая о картинах Леонардо да Винчи (это был
его идеал), постоянно обращаясь к сидевшей тут же жене с вопро-
сом, правильно ли он запомнил место, где висит картина в таком-то
музее, и т.д.
После лекции состоялось традиционное для сообщества Миассо-
во чаепитие с умеренным количеством вина и пением старинных ро-
мансов. А потом все смотрели в небо на звезды. Роль первой скрип-
ки пытался взять постоянный обитатель Миассово в летние месяцы
замечательный математик, член-корреспондент АН СССР А.А.Ля-
пунов. (Спустя несколько лет он создаст в Новосибирском Академ-
городке школу талантливых биологов-кибернетиков. Среди тех, кто
постоянно пил чай на кухне Ляпунова, был, кстати, будущий директор
нашего Института биологии крупный генетик Р.Н.Чураев).
Ляпунов пытался начать читать лекцию по астрономии, но его
мягкий голос тут же был подавлен могучим баритоном Ресовского,
который вытеснил конкурента и стал кричать о звездах сам. Вооб-
ще, когда я слушал этого человека (потом я несколько раз попадал
на его лекции в Ленинграде и Москве), то поражался широте его
эрудиции. Казалось, что Тимофеев-Ресовский знает все. Ляпунов,
привыкший к такого рода выходкам своего друга, тихо отошел в
сторону и удовлетворился обществом одной слушательницы-сту-
дентки...
Глубокой ночью мы возвращались в Няшево. Я понимал, что
«мичуринский период» мой биографии полностью завершен.
Вернувшись из заповедника в Казань, я начал искать книги по
генетике, которые не были уничтожены в период гонений после сорок
восьмого года, причем мои предположения, что люди уровня Ливано-
ва - Алексеева не способны уничтожать научную литературу, полно-
стью подтвердились. На мою просьбу тут же откликнулся Н.А.Ли-
ванов, который принес учебник генетики Делоне и еще несколько книг,
менее содержательных и потому не оставивших особого следа в моей
памяти.
Я входил в удивительный и неведомый мне мир генов, аллелей,
хромосом, кроссинговера, мутаций и прочих интимных законов живой
природы. Учебник стали читать и мои друзья - Гоша Гортинский и
Слава Шунтов. Потом мы штудировали первые зарубежные моногра-
фии по генетике, которые издавал... «Атомиздат» (И.В.Курчатов смот-
41
«Там, где тинный булак»
рел далеко вперед и ратовал за развитие генетики). Помогал нам тогда
еще совсем молодой доцент Игорь Тарчевский, который читал курс
биофизики и следил за новейшей литературой по генетике.
Гортинский был тогда председателем СНО и получил приглаше-
ние на встречу с Т.Д.Лысенко, которая прошла в МГУ. Приехал он
переполненный впечатлениями. Академик держал себя развязно до
хамства и постоянно бравировал своим невежеством, обращаясь к
сидящим в аудитории студентам:
- Скажите мне формулу крахмала, я не теоретик и не помню та-
кой ерунды.
На вопросы отвечал раздраженно, обрывая и не допуская даже
мысли о том, что какое-либо положение его теории может быть оши-
бочным. Разумеется, рассказ Гоши не повысил в наших глазах авто-
ритета «мичуринской биологии».
Понятно, что после того, что мы узнали, выслушивать догмы,
которые чеканил на семинарах М.Г.Стеколыциков, стало невозмож-
но. Начались первые баталии: мы забрасывали Стеколыцикова воп-
росами, он плохо ориентировался в генетике (а точнее, совсем ее не
знал) и постоянно «садился в лужу».
В это время Лысенко вовсю уже открыто в печати «долбали»
В.Н. Сукачев и другие советские биологи. Казалось, что дни лысен-
ковщины сочтены, но в 1958 году случилось невероятное. Лысенко
вошел в доверие к Хрущеву, и ему удалось «протолкнуть» редакцион-
ную статью в «Правду» «О положении в биологической науке» с осуж-
дением своих противников. Известно, что статью написал И.И.Пре-
зент, истинный «злой гений» советской биологии. Начались «замо-
розки в апреле».
Стенная газета филологов в то время постоянно просила студен-
тов разных факультетов писать на тему «новое в нашей науке». Была
моя очередь, и я написал о том, что «новое в биологии - это конец
учению Лысенко». Мою заметку вывесили 13 декабря 1958 года, и
как раз на следующий день появилась статья в «Правде»
Сразу же после появления статьи стенную газету филологов сняли и
принесли вначале в комитет ВЛКСМ, а потом - в партком. И тут ее
прочитал человек, который с этой страницы станет важным действую-
щим (или, скорее, противодействующим) лицом событий. Это А.М.Гор-
шков, кандидат биологических наук, секретарь парткома. Откуда он был
прислан на укрепление университетской партийной организации я не знаю,
42
Встреча с «Зубром» и ее последствия
н0 появился Горшков совершенно внезапно, и мы сразу почувствовали
его руку и стиль. Это был деятель времен тридцать седьмого года, при-
выкший измерять активность партийного работника количеством рас-
крытых дел, причем считал, что чем крупнее дело, чем больше людей
будет «проходить» по нему, тем ему, как партийному организатору, боль-
ше чести. Конечно, «хрущевская оттепель» - это не сталинские време-
на, тем не менее старые привычки Горшкова сказывались, и он успел
организовать несколько «дел» на факультетах, хотя мы были для него,
думаю, самой большой удачей.
Не помню, сколько раз меня приглашали в партком для беседы с
ним, и все, что он говорил, слилось для меня в единый монолог. На
мои возражения по поводу учения Лысенко он мне отвечал:
- А я твоих мракобесов Дубининых и Тимофеевых-Ресовских не
читал, и читать не желаю, а Трофим Денисович нас вот так учит...
Профилактические беседы не помогли, мы продолжали активно
выступать против Лысенко. Горшков почувствовал, что на нас мож-
но нажить немалый политический капитал. Он поочередно вызывал
меня и Гортинского и каждому без свидетелей предлагал написать
заявление о том, что нас «разложил» Марков. При этом он обещал,
что все наши неприятности тут же кончатся, и мы будем оставлены в
аспирантуре, а в противном случае неприятности могут быть и боль-
шими, чем собеседования в парткоме. Разумеется, ни Георгий, ни я
не согласились на такую подлость.
Однако до поры до времени нас периодически куда-нибудь вызы-
вали, мы стояли на своем, но жизнь продолжалась - мы посещали
занятия, получали стипендии, я не реже двух раз в неделю надевал
бабочку и выходил на сцену. Накал событий случился в апреле, когда
Горшков и Стекольщиков решили провести городскую методологи-
ческую конференцию биологов для демонстрации их верности уче-
нию Т. Л.Лысенко.
Всем нашим профессорам-завам (кроме Ливанова, так как в это
время он уже был просто профессором кафедры, а заведующим стал
приехавший из Ленинграда профессор В.Л.Вагин) было предложено
выступить с докладами. В список выступавших были включены и
некоторые наиболее надежные доценты. Нас, разумеется, никто вы-
купать не просил, но, посоветовавшись, мы решили, что Гортинско-
го оставим сидеть в зале, так как он уже женат, имеет дочь, а мы со
Славой Шунтовым попробуем дать бой Стеколыцикову и Горшкову.
43
«Там, где тинный булак»
М.В.Марков просил нас не выступать, но мы отмолчались и по-
шли к Тарчевскому. Игорь также был склонен к тому, чтобы мы пе-
ресидели это собрание молча, так как, по его словам, это все и так
скоро кончится. Но у нас с Шунтовым было горячее желание высту-
пить. Оба мы по характеру были задирами, и упустить возможность
выступить перед такой аудиторией не хотели. Поняв, что нас не пере-
убедить, Игорь взялся помогать нам готовиться к выступлению. Мы
поделили спорные вопросы генетики и дарвинизма пополам и догово-
рились, что возьмем с собой на трибуну книги, которые выпущены в
последние два года в нашей стране. И будем привлекать только эту
«допущенную» информацию, что исключит возможность обвинения
нас в использовании «их» литературы.
Совещание было решено провести за один день. Профессора вы-
ступали уклончиво, никто не хотел выступать прямо против, так как
события 37-го и 48-го годов помнились хорошо. «Оттепель» - это
еще не «лето», но покаяния и лжи также никто не хотел. В особенно-
сти интересным было выступление В.Л.Вагина. Обладая отврати-
тельной дикцией, он на этот раз говорил так, что вообще никто ниче-
го не мог понять. Казалось, что его речь состоит из одних междоме-
тий. Доценты-добровольцы смотрелись лучше, а М.Г.Стеколыциков
с редким подъемом и на одном дыхании произнес свое заключитель-
ное слово. Он говорил об истории советской биологии, которая все
время норовила скатиться в трясину буржуазной идеологии, но бла-
годаря постоянной заботе партии, вновь очищалась от скверны и
выходила на столбовую дорогу.
О последних годах, которые предшествовали публикации статьи
в «Правде», Стекольщиков говорил с грустью как о времени, когда
«небо заволокли смрадные тучи». И вот опять, как яркое солнце, по-
мощь Центрального Комитета партии - мудрая, точно указывающая
цель статья.
В зале было тихо, Стекольщиков был доволен, что верность уче-
нию Лысенко биологов Казани восстановлена. Он уже хотел закрыть
собрание, когда из затихшего зала раздались наши со Славкой голоса:
- Нет, мы просим слова!
Реакция на наши выступления была очень горячей. Если боль-
шинство боялось встать и сказать слово против, глядя в зал, то шу-
меть из зала уже не боялся никто. После того, как мы вернулись на
свои места, Стекольщиков сказал:
44
Встреча с «Зубром» и ее последствия
- Учитывая, что в выступлениях Миркина и Шунтова вся биоло-
гия вновь поставлена с ног на голову, мы продолжим нашу конферен-
цию завтра и обсудим допущенные ими ошибки.
На следующий день выступали уже только доценты-доброволь-
цы, но нам, как говорится, уже нечего было терять, и потому мы
задавали с места вопросы, бросали реплики, вызывающие смех в зале.
Конференция была сорвана. Партийный комитет начал активную ра-
боту по наведению порядка.
Мы тоже решили биться до конца и написали письмо в «Комсо-
мольскую правду», которое тут же подписал целиком весь состав
бюро ВЛКСМ биофака и три члена Комитета ВЛКСМ. В письме го-
ворилось о том, что нас преследуют за то, что мы ищем истину, при-
чем опираемся только на опубликованные в СССР в последние годы
книги (повторяю, тогда это было очень важно). Мы лавировали и даже
писали, что, возможно, признаем, что прав Лысенко, но считаем, что
для этого нам нужно время, чтобы мы могли сопоставить разные
точки зрения и т.д. Я процитировал разговор в парткоме с фразой
Горшкова: «Не читал, и читать не хочу, а вот Трофим Денисович...».
В это время в Казань приехали для участия в студенческой конфе-
ренции студенты МГУ, и я дал письмо одной студентке, чтобы она
лично отвезла его в «Комсомолку».
Однако этому письму не судьба была попасть в редакцию. Под-
писав письмо, один из членов комитета ВЛКСМ струсил и прогово-
рился о нем в Комитете, который возглавлял в это время историк
В.Власов, редкий догматик, веривший каждому слову партийной прес-
сы. Для него сама мысль о сомнении в правильности статьи в «Прав-
де» была святотатством.
Это был худой и очень болезненный человек с изможденным
лицом революционера, вернувшегося после бессонной ночи из душ-
ной типографии, где печатали прокламации. Его отец работал на
кафедре истории партии, и поговаривали, что это место было пла-
той за «активность» в 1937 году. Таким образом, Власов имел пе-
ред глазами пример, достойный подражания, и так же, как и Горш-
ков, считал нашу историю неплохой ступенькой карьеры. Он прора-
батывал меня подолгу, сокрушаясь о том, что такой целинник разом
пал морально и политически... Видимо, было что-то на душе у Вла-
сова тяжкое: после окончания университета, спустя два года, он по-
кончил с собой, как и Горшков.
45
«Там, где тинный булак»
Власов вечером собрал Комитет ВЛКСМ, и вскоре туда вызвали
и меня. Отношения мои с комитетом ВЛКСМ были не просто хоро-
шие, я был плоть от плоти актива и не видел в них врагов, хотя почув-
ствовал, что ребята ничего не понимают и ведут себя неверно.
Власов спросил меня:
- Ты писал письмо?
Я ответил, что участвовал в его написании.
- Письмо еще в Казани?
И вот тут-то мне надо было взять и сказать, что оно уже отправ-
лено. Но на меня смотрели трое из подписавших, которых Власов
убедил в том, что они сделали ошибку, так как нужно было вначале
это письмо обсудить в парткоме или в комитете ВЛКСМ.
Я не хотел злоупотреблять их доверием, хотя понимал, что и их, и
меня затягивают в ловушку. И ответил:
- Нет, письмо в Казани, я могу его задержать.
Когда я вышел в коридор, то один из болельщиков, ждавших меня
у двери Комитета, выразительно постучал себе кулаком выше виска,
показывая тем самым, как он оценивает мой поступок. Далее мне
было сказано, что если я не хочу всех подвести, то должен хотя бы
уничтожить список с 70 подписями.
Так я и сделал, разыскал уже в поезде «Казань-Москва» студен-
тку, забрал письмо, отрезал часть его с подписями и сжег ее. А пись-
мо принес в комитет ВЛКСМ. Акции Горшкова после этого эпизода
резко возросли.
Вообще-то, я уже давно чувствовал, что против меня кто-то «ко-
пает». То начинали выяснять, действительно ли я после смотра худо-
жественной самодеятельности собирал деньги себе на подарок (во
время чаепития после победы в смотре мне действительно подарили
альбом, но к его приобретению я никакого отношения не имел, просто
биофаковская самодеятельность тем самым выразила отношение к
своему лидеру, тем более с уже «подгоревшей» репутацией). То вдруг
появлялась версия о моей распутности. Горшков работал привычным
методом, желая усилить обвинение в идеологическом разложении
неизбежными последствиями морального падения.
Однако я был чист, и все это не достигало цели. Теперь же, нако-
нец, после письма в руках Горшкова были факты, позволявшие дока-
зать мою «гнилую сущность»:
1. Хулиганское поведение на городской конференции биологов.
46
Встреча с «Зубром» и ее последствия
2. Организация «коллективки» по статье «Правды» и обсуждение
точки зрения главной партийной газеты, которая не могла быть не-
верной. (В те времена больше всего боялись любых коллективных
действий. Система жила по принципу «разделяй и властвуй»).
3. Клевета на партком университета.
Разговор в парткоме стал приобретать более накаленный харак-
тер. Горшков напирал, я не сдавался. Мне было сказано, что через
день будет комсомольский актив и там решится моя судьба: пока-
юсь (вот уж чего так хотелось Горшкову) - все будет хорошо, не
покаюсь - расстанусь и с комсомольским, и со студенческим биле-
том. Приближался достаточно серьезный момент моей биографии.
Мысли о покаянии мне в голову не приходили, более того, было даже
приятно сознавать себя в положении борца за истину. Все профессо-
ра стали останавливаться и здороваться со мной за руку, директор
Института биологии профессор А.М.Алексеев пригласил нас с Гор-
тинским и предложил работу (вопрос о нашем предстоящем исклю-
чении казался ему предрешенным). Сообщала все новости секре-
тарь ректора, и даже такой «особист», как начальник отдела кадров,
когда на нас были написаны характеристики, дал нам возможность
прочитать их.
В третьей декаде апреля основной ареной действий стал уже не
партком, а актовый зал. Актовый зал в Казанском университете за-
мечательный, высокий, с белыми колоннами. В предреволюционные
годы там постоянно шли студенческие сходки, в годы моей учебы он
был не только местом проведения торжественных актов и собраний,
но еще и концертным залом, при этом выступали и свои самодея-
тельные артисты, и лучшие музыканты из числа приезжавших на га-
строли. Помню уникальный дуэт Генриха и Станислава Нейгаузов,
ежегодные концерты Мстислава Растроповича... Теперь же в акто-
вом зале собрался актив, где после общего вопроса настала очередь
обсудить «крайне серьезное», по словам председательствующего
Власова, положение на биофаке. Он же рассказал о том, что происхо-
дит на биофаке, резко осуждал нас (особенно меня как комсомольс-
кого вожака, который, оступившись, продолжает катиться...). Потом
дали слово мне.
Понять, как я вел себя на трибуне можно, если вспомнить, что на
сцене я выступал постоянно, привык к аудитории и умел разыгрывать
разные роли. Даже на экзаменах я не считал зазорным изобразить
47
«Там, где тинный булак»
образ такого студента, который нравится преподавателю. Насколько
позорным я считал шпаргалку, настолько допустимым - розыгрыш
преподавателя.
На этот раз я решил разыграть уже Горшкова. Вышел на трибуну
с таким видом, что можно было подумать, что душу мою терзают
муки совести, и я уже созрел для покаяния. Я начал очень тихо и
сообщил, что... признаю свои ошибки. О том, что я действительно
напрасно хотел послать письмо в «Комсомолку» и что нужно было
предварительно обсудить его на заседании комитета ВЛКСМ, где
мне хотят добра... В зале все стихли: неужели Миркин сломался и
сейчас покается до конца. Но, дав эту затравку и изменив тембр го-
лоса и тональность речи до жизнеутверждающего монолога, я завер-
шил выступление так:
- Однако клянусь вот этим комсомольским билетом (я артистич-
но вытащил его из внутреннего кармана пиджака и потряс над голо-
вой, хотя на всякий случай не положил его на трибуну, а сунул обратно
в карман), что все, о чем написано в письме - сущая правда, и обви-
нения в клевете я отвергаю полностью. Что касается моих научных
взглядов, то пока меня Лысенко в своей правоте не убедил. Я читаю
советские издания, разрешенные к открытому пользованию, и ничего
не вижу опасного в том, если их концепции кажутся мне более убеди-
тельными.
В зале поднялся страшный шум. Вслед за мной взяли слово два
«отрепетированных» комсомольца - юрист и филолог, которые осудили
мое поведение. А потом на трибуну вышел студент с нашего курса -
коммунист Юрий Махотин и выступил в нашу защиту (это обошлось
ему «строгачом»). Выступили и двое активистов из числа физиков и
химиков, которые заявили, что они меня знают хорошо и что если у
меня и есть какие научные заблуждения, то это не основание, чтобы
меня сурово осуждать и тем более исключать из комсомола.
Горшков сидел мрачный, у него на лбу была бородавка и она, как
я видел, налилась кровью. Выступление секретаря было кратким, так
как он понимал, что с аудиторией ему не совладать:
- Есть разные болезни, некоторые можно лечить терапевтичес-
ки, но когда нарыв опасен, то его нужно отсечь, иначе он заразит весь
организм. На биофаке - такой нарыв, мы Миркина исключим.
На следующий день на стол ректора Михаила Тихоновича Нужи-
на легло представление об исключении, но он отказался его подписы-
48
Встреча с «Зубром» и ее последствия
вать до приезда М.В.Маркова из ГДР, куда тот уехал в длительную
командировку.
Спустя несколько дней после актива должна была состояться
традиционная эстафета от университета к Казанскому Кремлю по
случаю дня рождения Ленина. В Казань обычно приезжали команды
десяти университетов, кроме того, бежали и команды факультетов.
Как обычно, и я бежал за биофак один из этапов (уже говорилось, что
бегал я в те годы 400 м хорошо). Спортивный праздник по традиции
заканчивался вечером, для которого готовили специальную програм-
му. Я написал шуточную кантату-трио, которую мы должны были
спеть с группой музыкантов из оркестра. Кроме того, в программу
было включено несколько сценок из нашего последнего обозрения.
Утром мне сказали:
- Тебя на сцену больше пускать не велено.
Я пожал плечами, но оркестранты не на шутку расстроились. Во-
первых, они считали этот факт нехорошим сам по себе, а во-вторых,
заявили, что у них сорок минут звучания, и они одни выступать не
могут. Мы своими хохмами брали еще сорок минут, и такой концерт
без перерыва был вполне достаточен.
На вечер я пришел, но специально надел под пиджак клетчатую
рубашку без галстука, чтобы подчеркнуть, что я дисциплинирован, и
мнения руководства не оспариваю. Но... оркестр забастовал. Уже
прошло почти два часа, а концерт не начинался. Разумеется, студен-
ты быстро узнали причину, а это подогревало страсти в зале. Расте-
рянное комсомольское руководство не знало, как выйти из положе-
ния. Предлагали мне выйти на сцену вроде «как бы самому», но тут
и я стал набивать себе цену, заявив, что пока еще меня не исключили
из комсомола и я соблюдаю дисциплину. Кончилось дело тем, что
дозвонились до проректора, который курировал самодеятельность,
добились его разрешения, нашли мне рубашку...
Может быть, это было мое лучшее выступление как самодея-
тельного артиста Казанского университета. Как сейчас помню, что
когда я вышел из угловой двери и через огромную эстраду пошел
навстречу зрителю, в зале началась овация. У меня комок подступил
к горлу.
После смотра, не дожидаясь окончательного решения вопроса,
все мы разом уехали из Казани, и с утра Горшкову было некого вызы-
вать. Я уехал в Москву к родственникам. Узнав, когда Марков воз-
49
«Там, где тинный булак»
вращается из ГДР, встретил его на перроне Белорусского вокзала.
Он выслушал рассказ обо всем происшедшем, страшно рассердился
и, приехав в Казань, тут же отправился к Нужину. Оба профессора
сошлись на одном мнении:
- Если его исключать, то кого не исключать?
Приказ Нужин не подписал, основная акция Горшкова сорвалась.
Был еще один момент, который помешал моему вышибанию из
числа студентов. Наукой я занимался в студенческие годы довольно
активно, и дипломную работу, которая была посвящена сфагновым
болотам Ильменского государственного заповедника, завершил к
новому году. На прошедшей в феврале научной студенческой конфе-
ренции я сделал доклад, текст дипломной работы был готов, поскольку
тогда защищались не на ГЭКах и ГАКах, а на кафедрах (думаю, что
это было лучше, так как не было изнуряющего конвейера современ-
ной процедуры работы ГЭКов и ГАКов). Доклад прошел хорошо, и
мне с оценкой «отлично» зачли дипломную работу. Это стало еще
одним аргументом в пользу того, чтобы дать мне возможность сдать
госэкзамены и окончить университет с дипломом. Поговаривали, что
меня подкараулят на экзамене по истории КПСС, но, к счастью, экза-
менатором оказался замечательный человек - А.А.Шишкин, кото-
рый был в курсе дел и не только не топил меня, а даже как-то хитро
сумел подсказать что-то забытое мной про второй поход Антанты. Я
получил диплом с отличием.
В один из перерывов между вызовами в партком я слетал в Уфу
и посоветовался с отцом, как мне вести себя дальше. Он отнесся к
описанию баталий спокойно и ответил, что за одного битого двух не-
битых дают. Мы решили, что я должен любым путем вырваться из
Татарии при распределении. Я сходил с БНИИСХ, где была лабора-
тория почвоведения, которая занималась составлением крупномас-
штабных карт, и выяснил, что им нужен геоботаник. По счастливому
случаю, директор Института и замминистра просвещения оказались
мужем и женой, и стало очевидно, что, распределившись в Минпрос
БАССР, я легко переберусь на более близкую мне научную стезю.
Было у меня также приглашение в университет, так как во время
одного из приездов в Казань ректора БГУ Ш.Х.Чанбарисова (в это
время наш университет только формировался из пединститута, и рек-
тор приезжал в Казань «за умом») я был ему представлен, и он при-
гласил меня зайти к нему поговорить. Однако после того, что со мной
50
Встреча с «Зубром» и ее последствия
произошло, и зная содержание характеристики, я посчитал такой ви-
зит «дохлым номером». И сразу же отказался от университета.
Распределили меня по заявке Башкирского Минпроса неохотно,
понимая, что и помешать нет оснований, и что я ухожу из сферы вли-
яния парткома, так и не перевоспитавшись и лишив своих наставни-
ков возможности продолжить работу по разъяснению мне сути пере-
довой методологии мичуринской биологии и преимуществ «творчес-
кого дарвинизма».
Помню, что уже после военных лагерей (их проходили все воен-
нообязанные выпускники вузов), когда оставалось несколько минут
до отправки в Казанский аэропорт, я проходил мимо окна парткома.
Там сидел Горшков, и я решил зайти, чтобы попрощаться. Опять
сыграл «под дурака» и спросил:
- Алексей Михайлович, могу я вам задать вопрос как человеку, а
не как секретарю парткома?
- Валяй, - ответил он, не поднимая головы от стола.
- Объясните, что произошло со мной. Вы ведь знаете, что все
это не так, как было решено и как написано в характеристике.
Он посмотрел на меня тяжелым злым взглядом и спросил:
- Сколько тебе поставили по истории КПСС?
- Отлично.
- Я бы тебе поставил «два», иди и читай учение Ленина о рево-
люционной ситуации.
Это была последняя встреча с Горшковым, который, как я гово-
рил, покончил с собой. Мои попытки докопаться до того, откуда он
пришел и почему так странно ушел из жизни, были безрезультатны-
ми. Никто из современников этих событий ничего не помнил. Сте-
кольщикова я встретил много позже, в конце 60-х годов, когда приле-
тел оппонировать диссертацию в Казань. Он сам разыскал меня, и я
увидел седого как лунь человека с худым лицом и грустными глаза-
ми. Стекольщиков спросил:
- Что вы обо мне думаете, Миркин?
Я ответил, что не думаю ничего плохого, так как убежден, что он
искренне верил в то, что учение Лысенко - единственно правильное.
- Спасибо. Знаете, как мне тяжело. Я ведь теперь читаю курс
классической генетики по Лобашову.
К слову, моя «лысенкиада» дотянулась до 1964 года. Помню, как
утром меня разбудила мать словами:
51
«Там, где тинный булак»
- Вставай, дошли твои мольбы, поперли Никиту со всех постов.
- Это хорошо, теперь сгорит и Лысенко.
Мой прогноз был верным. Лишенный опоры в ЦК Лысенко уте-
рял всякий авторитет. Он писал страстные письма в ЦК (с грамма-
тическими ошибками!), и эти письма публиковались в «Вестнике Ака-
демии наук» (без редакторской правки!), компетентная комиссия пол-
ностью вскрыла подтасовки в экспериментальном хозяйстве «Горки
Ленинские». На очередных перевыборах он не был избран директо-
ром Института генетики, но руководил лабораторией до дня своей
смерти (1976 г.). Он оставался академиком, посещал собрания Отде-
ления общей биологии, почти при любом голосовании бросал «чер-
ный шар» и, по описанию очевидцев, последние годы, сидя в столо-
вой для академиков, повторял:
- Я не убивал академика Вавилова...
С «Горками Ленинскими» связан следующий эпизод. Когда пос-
ле ухода Хрущева «Комсомолка» и другие газеты начали печатать
материалы о деятельности Лысенко, я после аспирантуры уже был
в Уфе и оказался наиболее подготовленным к соучастию в критике.
В «Ленинце» в это время был очень хороший коллектив, который
возглавлял редактор Р.М.Дашкин (потом он был редактором газе-
ты «Кызыл тан», мы жили в одном доме и дружили). Как-то в раз-
говоре я предложил написать обзор прессы о Лысенко. Он ответил:
«Пиши!». Однако редакция решила усилить впечатление и убрала
ссылки на те статьи, из которых я брал материал, посчитав, что
излагаю я все это достаточно по-своему. Так появилась большая
статья в два подвала, набранная очень убористым шрифтом, ее
назвали «О чем спорят наши ученые». В ней были подзаголовки
типа «Водяная теория наследственности», «Как зяблик родил ку-
кушку» и т.д.
Статья после опубликования встретила различные отклики. Один
из столпов «мичуринской биологии», доцент Башкирского СХИ, об-
ратился с гневным письмом в редакцию. Возмущенный автор просил
поинтересоваться тем, что я говорил о роли Лысенко до начала от-
крытой дискуссии (вот воистину воспитание временем!).
Редакция начала готовить подборку откликов, но опубликовать
ее «Ленинцу» не разрешили «директивные органы»: редактор полу-
чил замечание, статья показалась не соответствующей масштабу
тематики республиканской комсомольской газеты.
52
Встреча с «Зубром» и ее последствия
Лысенко в момент выхода статьи еще был директором «Горок
Ленинских», специальная служба собирала все материалы о нем, и он,
твердо веря в то, что партия его поддержит, как и раньше, заявлял:
- Подождите, на все ответим.
Попал в этот архив и номер «Ленинца» с моей статьей.
ВАСХНИЛ в те годы был достаточно консервативной организа-
цией, где академики и члены-корреспонденты в соответствии с «во-
енной моделью» науки были... назначены в 1948 году. И потому аг-
роакадемики не спешили перестраиваться. Посещение «передового
хозяйства» еще долго входило в обязательную программу любого
совещания.
Когда в «Горки» приехала делегация председателей колхозов из
Башкирии, экскурсовод, видимо, служивший учению Лысенко за хо-
рошую зарплату, узнав, откуда делегация, не без юмора сказал:
- Вас бы сюда пускать не надо, у вас там есть такая архирево-
люционная газета, которая про нас написала столько, сколько никто
не писал.
Часть 3
ВИРАЖ (1959-1963)
В этой части я описываю период, когда мне удалось вырваться
из-под колпака парткома Казанского университета и, недо-
лго проработав в Башкирском научно-исследовательском институте
сельского хозяйства, стать лаборантом кафедры ботаники Башкирс-
кого госуниверситета. Университет командировал меня в целевую ас-
пирантуру в Ленинград, которую я закончил досрочно за два с поло-
виной года, после чего вернулся в университет.
Два «Мих-Миха»
Башкирский научно-исследовательский институт сельского хо-
зяйства (БНИИСХ) в те годы размещался в одноэтажном
здании по адресу улица Фрунзе, 40 (на месте нынешнего Обществен-
но-политического центра). Директором института был Хамит Калее-
вич Хасанов, крупный земледел и специалист по конструкции плугов,
жена его Хаят Миниахметовна Яфаева была заместителем мини-
стра просвещения (потом мы с ней долгие годы общались, когда она
заведовала отделом кадров в БГУ, и вспоминали этот необычный
эпизод моей биографии). Благодаря «семейной договоренности» я легко
перебрался из Минпроса в БНИИСХ.
В день приезда в Уфу я пришел к Хасанову. Вопрос в принципе
был уже решен, меня ждали. При встрече директор спросил:
- У тебя есть три рубля?
Я подтвердил наличие даже большей суммы.
54
Два «Мих-Миха»
- Садись в Кармаскалинский автобус и езжай в Сихонкино. Все
твои дела мы оформим и привезем тебе командировочное удостове-
рение и аванс.
На следующий день утром я уехал в Сихонкино и там разыскал
почвенный отряд. Вечером за бутылкой водки состоялась моя пре-
зентация и знакомство с отрядом. Кроме Туровцева в отряде работа-
ли почвоведы Михаил Михайлович Меринов, Петр Яковлевич Буль-
чук и старший лаборант Надя Кучейко, которая по совместительству
еще была поварихой отряда. Увы, из тех, с кем я в тот вечер сидел в
хате чувашского села и обсуждал мою казанскую историю, никого в
живых не осталось.
Я должен был составлять геоботанические карты сенокосов и
пастбищ для всех колхозов, расположенных вдоль реки Белой. Ут-
ром Туровцев вывел меня в пойму реки Белой и произнес напутствие:
- Дерзай, Борюша. Ничем конкретно я помочь тебе не могу, но
если что надо по моей части (он был не столько почвовед, сколько
геодезист-картограф) - спроси.
«Дерзания» мои продолжались вплоть до середины октября. Я
обнаружил, что совершенно не готов к работе и плохо знаю луговые
растения, так как дипломную работу выполнял на сфагновых боло-
тах. Я привез из Уфы целый рюкзак определителей и часами сидел у
стогов сена, определяя растения. К концу работы ситуация улучши-
лась и свой «хвост» я подчистил.
Ходил я пешком с огромным рюкзаком, в котором были гербар-
ная сетка и толстенные определители, чем удивлял работавших в
районе почвоведов и землеустроителей. Я каждый день проходил по
30-35 км. Этому меня научили Любарский и Марков. Профессор го-
ворил, что геоботаник - «это человек с гипертрофированными конеч-
ностями и атрофированным желудком».
Правда, однажды я попробовал ездить верхом, но надо мной посмея-
лись сельчане-татары и дали мне маленькую лошаденку с кошмарным
характером. Пока я делал описания, она дважды пыталась перегрызть
повод, которым была привязана к дереву, и убежать. Конюхи вечером встре-
тили меня хохотом и сказали, что «на этой лошади они только на свадьбы
ездят». Впрочем, мои успехи в верховой езде еще ждали своей очереди.
Потом я много ездил, и вполне прилично, на лошадях в Монголии.
Работал я в одиночку и останавливался на постой в деревнях,
предпочитая татарские села, где хозяева гостеприимные и очень чи-
55
Вираж (1959-1963)
сто. Я быстро освоил языковый минимум для общения с бабушками-
хозяйками и нашел ключ к их сердцам.
Войдя в дом, куда меня направляло правление колхоза, я по-та-
тарски здоровался и, разувшись, проходил в комнату, на стенах кото-
рой были развешаны рамки с множеством фотографий. Я подходил к
первой рамке и спрашивал у хозяйки по-татарски:
- Кто это?
Начинался длительный рассказ о фотографиях, я его умело ком-
ментировал односложными междометиями. После этого как мини-
мум самовар мне был уже гарантирован.
Во время поездки по Кармаскалинскому району мне однажды
повезло. Колхоз им. Фрунзе первым рассчитался с государством и
туда приехал Башкирский академический театр со спектаклем «Кыз
урлау» М.Карима.
С тех пор я полюбил этот спектакль и много раз водил на него
гостей Уфы. К слову, в той старой постановке было меньше мюзик-
ла, которого много в новой, и больше этнографической достовернос-
ти. Если бы бабушки со сцены смешались с бабушками из публики,
различить их было бы невозможно.
В октябре я вернулся в Уфу, у меня появился рабочий стол в Ла-
боратории почвоведения, в этой же комнате сидели Туровцев и Ме-
ринов, которых все называли «Мих-Михи». Это были закадычные
друзья, но очень разные люди. Их сближали доброта, чувство юмора
и прекрасное знание предмета.
Меринов имел подчеркнуто «мужиковатый» имидж и работал под
простака, хотя был очень умен и далеко не прост, а порой весьма
язвителен.
Туровцев был лыс и имел аристократический орлиный профиль.
Это был рафинированный интеллигент с очень сложной биографией,
которая включала даже работу актера в бродячей труппе, обучение в
театральной студии Завадского, работу военного картографа. Туров-
цев окончил заочно Башкирский СХИ и через год защитил диссерта-
цию. Он был очень талантливым человеком с абсолютным музы-
кальным слухом, прекрасным знанием художественной литературы и
твердой жизненной позицией.
Жена Туровцева была неизлечимо больна психическим расстрой-
ством и практически ничем не помогала в их большой семье (по мо-
ему, детей было шестеро, и как часто бывает в семьях с трудной
56
Два «Мих-Миха»
жизнью, дети были дружны и все «вышли в люди»). И в этой неимо-
верно сложной ситуации Туровцев был оптимистом и юмористом.
Умудрялся даже собирать дома большие компании гостей. С Мери-
новым они часто дурачились. Туровцев изображал слепого, клал руку
на плечо сотоварища, и они пересекали улицу там, где хотели...
Институт, к слову, тогда был очень сильным. В нем работали се-
лекционеры С.А.Кунакбаев и В.Х.Хангильдин, фитопатолог А. А.Мей-
ер, прекрасный специалист по картофелю и очаровательная женщина
Е.Н.Прянишникова (она немного картавила и имела прозвище «Кай-
тошка») и многие другие. Было там немало способной молодежи.
Однако климат в институте был странный: дурные инициативы
Хрущева, которого в это время продолжал «консультировать» Тро-
фим Лысенко, шли одна за другой. И потому половина сотрудников
ходила на работу просто поиграть в шахматы... И ждать нового по-
становления ЦК КПСС по сельскому хозяйству, которое отменит пре-
дыдущее.
Я, естественно, горячо возмущался этой хрущевской дурью (бе-
сила бездарность его хозяйственных решений и, конечно, дружба с
ненавистным Лысенко). «Тертый калач» Мих-Мих Туровцев смотрел
на все происходящее как бы сквозь пальцы и однажды сказал мне
фразу, которая стала для меня прямо-таки «Сезам, открой дверь» во
многих жизненных ситуациях:
- Борюша, запомни, у тебя впереди еще встречи со многими глу-
постями. Научись делать все, что можешь, и успокаиваться. Ина-
че - сгоришь.
Помню, что праздник Октября мы в лаборатории отмечали втро-
ем. Перед этим в химлабораторию была написана витиеватая пети-
ция с просьбой о выделении «бальзама душеспасительного», а я от-
правился на рынок за солеными огурцами (рынок тогда был на терри-
тории нынешнего УГАТУ по улице Карла Маркса).
Как только первая порция разведенного до нормы «душеспаси-
тельного бальзама» была выпита, Туровцев отпер замок на нижней
секции шкафа, извлек свой юношеский дневник под названием «Сол-
нце на реостате» и начал читать свои стихи. Стихи были хорошие, и
читал он их великолепно.
Я проработал в БНИИСХ только до начала декабря. В результа-
те очередной инициативы неуемного Хрущева все работы по есте-
ственным лугам и по картированию почв также были прекращены.
57
Вираж (1959-1963)
Уход мой из БНИИСХ случился внезапно. Меня вызвал директор
и сказал:
- Лугами больше заниматься не будем. Я переведу тебя в отдел
растениеводства, будешь кукурузу выращивать.
Я был совершенно не готов к такому развороту событий, и стано-
виться «кукурузоводом» не хотел и сказал об этом Хасанову. Он зас-
меялся:
- Научишься. Плуг-то ты видел?
Меня, увы, «понесло» и я ответил:
- Не видел.
Для специалиста по плугам это было страшным оскорблением.
Он рассердился и сделал резюме нашей заключительной беседы:
- Две недели на поиски места.
Я рассказал об этом Мих-Михам, они огорчились, так как «кум-
пания» (так называл наши встречи Меринов) у нас была хорошая.
Впрочем, мы продолжали регулярно общаться с Туровцевым вплоть
до его смерти. Умер Туровцев внезапно, не дожив до пятидесяти пяти
лет. При вскрытии обнаружился целый букет нелеченых болезней,
включая туберкулез. Я нес его гроб.
Со вторым Мих-Михом мы не были так близки, периодически
встречались и вспоминали Сихонкино. Умер он в глубокой старости.
Благодаря Туровцеву и Меринову я основательно разобрался в
пойменных почвах. Настолько основательно, что в первом издании
«Почвы Башкирии» (1973) главу о пойменных почвах поручили пи-
сать мне. Более того, я опубликовал в журнале «Почвоведение» не
менее десяти статей.
«И на дуде игрец»
После БНИИСХа я собирался идти работать в землеустрои-
тельную экспедицию, куда меня очень звал ее директор
С.Д.Полюдов. Но все получилось иначе, мне повезло, и я попал в
БГУ.
Когда я уже начал устраиваться на работу к Полюдову, на улице
меня встретил ректор университета Ш.Х.Чанбарисов и узнал. Итог
короткой беседы с его цепкой оценкой моих объяснений («хочу быть
поближе к производству и т.д.») был таков:
58
«И на дуде игрец»
- Не крути, завтра придешь.
Через день я уже был лаборантом кафедры ботаники с перспек-
тивой в течение года командирования в целевую аспирантуру. Шел
декабрь 1959 года.
В это время новорожденный университет располагался всего в
трех зданиях. Был уже построен главный корпус, было старое здание
пединститута (но без четвертого этажа) и здание факультета иност-
ранных языков. Все остальные корпуса Чанбарисов построил позже
и на моих глазах.
В университете работало всего четыре профессора, из них толь-
ко один - геолог Д.Ожегов - свой. Три других были «варягами», при-
глашенными из других вузов. Они работали на биофаке. (Впрочем, в
момент моего прихода в БГУ факультет объединял биологов, геогра-
фов и химиков.)
Двое из «варягов» - Александр Семенович Дмитриев и Григорий
Васильевич Заблуда - были настоящие профессора, которые действи-
тельно внесли в жизнь факультета университетский дух. Третий -
Сергей Семенович Ильин, который возглавлял «мою» кафедру, был
сущим недоразумением.
Малограмотный, психически больной Ильин, через каждые два
слова повторявший «это самое, это самое», естественно, был страс-
тным мичуринцем, который «всплыл на поверхность» после 1948 года.
Он был худшим из возможных порождений лысенковщины. Ильин был
абсолютно безграмотен не только в области ботаники, но и в земле-
делии, которое представлял.
Темой исследований Ильина было накопление корневых остатков в
севообороте, что в целом достаточно актуально и сегодня, так как
нападки Хрущева на «травопольщиков» были напрасными, травы се-
вообороту необходимы для восстановления плодородия почвы. Но
Ильин халтурил и отказывался отчитываться о проделанной работе,
доказывая, что это он может сделать только после двух крупных рота-
ций севооборота (т.е. через 16 лет). Он изображал видимость рабо-
ты - лаборанты и студенты брали какие-то почвенные пробы, которые
никто никогда не обрабатывал... Когда от Ильина наконец избавились,
то выбросили десятка два мешочков с корнями. Это и была его «науч-
ная продукция» за шесть лет пребывания в Башкирском университете!
У нас с ним с первой встречи сложились отношения «на ножах».
Он быстро прознал о моих казанских приключениях, написал одному
59
Вираж (1959-1963)
из своих друзей из числа «доцентов-добровольцев» (Ильин успел уже
поработать во многих городах, в том числе и в Казанском ветеринар-
ном институте), и внезапно в партийный комитет БГУ поступил пух-
лый пакет с моей характеристикой и еще дополнительным письмом о
том, какой опасности отныне подвергается студенчество Башкирс-
кого госуниверситета.
Такой оборот дел я не исключал и потому, появившись в БГУ,
старался показать себя с лучшей стороны. Я был, как говорится, «и
швец, и жнец, и на дуде игрец». Как лаборант я оказался неплохим
агентом по снабжению и добивался для кафедры самых дефицитных
материалов без фондов (вплоть до авиационной фанеры, из которой
потом нарезал в столярке гербарные папки, ими пользуются еще и
сегодня), постоянно помогал хозчасти в разгрузке машин. Грузчики в
БГУ были худосочные, а у меня был некоторый опыт перенесения
тяжестей на спине, приобретенный в студенческое время в порту. Я
основал гербарий, заказал шкафы, коробки, изыскал нужную бумагу
и приступил к монтажу первых листов силами студентов-ботаников.
И, конечно, я тут же стал правой рукой председателя художественно-
го совета А.А.Писарева и ведущим университетских концертов. Меня
узнали и оценили положительно.
Основную роль в парткоме БГУ в это время играл не «генсек»
Ф.Л.Саяхов, а его заместитель Рэм Хамитович Рахманкулов, тогда
еще совсем молодой (потом долгие годы он был директором Баш-
кирского кооперативного техникума, откуда ушел на пенсию; с ним,
уже седым, как лунь, мы часто видимся и сейчас). Я был вызван в
партком и увидел на столе свою характеристику с описанием паде-
ния в болото буржуазной идеологии. Рэм строго и «партийно» посмот-
рел на меня и спросил:
- Что это значит?
По его лицу я видел, что меня вызвали для поиска компромисса,
а не для «вышибания», и потому опять по «эстрадной привычке» на-
чал разыгрывать сцену, выразив растерянность и недоумение.
В биологии Рэм был не силен и потому его попытка доказать
мне, что есть советская материалистическая и буржуазная идеалис-
тическая биология была довольно блеклой. Я отвечал, что убежде-
ния не перчатки, и, быть может, со временем я даже признаю, что
прав Лысенко, но пока, увы, этого сделать не могу. Рэм начинал не-
рвничать, я понимал, что веду себя плохо, и сказал:
60
«И на дуде игрец»
- Рэм Хамитович, я не могут обещать вам, что быстро переме-
ню свои взгляды, но могу дать слово пока не высказывать своей точ-
ки зрения студентам.
Не отвечая мне, Рэм взял трубку телефона и позвонил ректору:
- Шайхулла Хабибуллович, он перевоспитался!
Спустя много лет, у нас дома во время одного из юбилеев отца,
ректор вспомнил эту историю и сказал:
- Я и тогда знал, что что-то тут не то с Лысенко, не может наука
держаться только на постановлениях ЦК КПСС!
В университете в эти годы, понятно, преобладали еще «пролы-
сенковские» взгляды, на методологических семинарах докладчики
продолжали излагать теоретические основы мичуринской биологии.
Помню, как потряс меня ответ заведующего кафедрой общей
биологии мединститута Асфагана, который участвовал в работе од-
ного из семинаров. Он очень увлеченно разъяснял биологически по-
лезное свойство самоизреживания, одно из наиболее диких положе-
ний «теории» Лысенко. В соответствии с этими представлениями, в
каждой популяции есть как бы программа регуляции численности не
в результате конкуренции, а как проявление взаимопомощи. В итоге
были потеряны миллионы рублей на «гнездовые посадки» дуба и ку-
курузы. (Именно с критики этого абсурда начал дискуссию с Лысен-
ко В.Н.Сукачев, причем еще за год до смерти И.В.Сталина.)
Я спросил докладчика о том же, о чем спрашивал учителя биоло-
гии в школе: как объяснить каннибализм, т.е. поедание особей своего
вида, у животных при нехватке ресурсов? В чем польза тем, кого
съели?
У докладчика загорелись глаза, и он почти закричал:
- Так они же, которые гибнут, как патриоты во время Великой
Отечественной войны!
Больше разъяснений мне не потребовалось. Стало очевидно, что
природе навязывают то, что потом будет сформулировано в «Мораль-
ном кодексе строителя коммунизма».
Несмотря на протесты Ильина, который в своем выступлении на
ученом совете говорил не только о том, что я «морганист-менде-
лист», а по традиции усилил свои аргументы тем, что «Миркин в Ка-
зани возглавлял контрреволюцию», я под смех членов совета едино-
гласно был рекомендован в целевую аспирантуру в Ленинградский
госуниверситет. Кто-то из членов совета даже сказал:
61
Вираж (1959-1963)
- Наверное, хороший человек, раз его так ругает Ильин.
Все лето перед поездкой в Ленинград я помогал кафедре и вел
практические занятия по ботанике, причем больше месяца то с од-
ной, то с другой группой жил в школе поселка Санаторный, рядом с
санаторием «Юматово», откуда мы ходили на экскурсии. Именно в
это время случился эпизод, который завершил «казанскую эпопею».
В Уфе, разобрав свои бумаги, я обнаружил черновик письма,
которое мы хотели послать в редакцию «Комсомолки». Не долго
думая, я перепечатал его и, снабдив кратким комментарием, по-
слал по предназначенному адресу. Не зная, кому попадет письмо, я
на всякий случай опять сработал «под дурака» и просил «Комсо-
мольскую правду» разъяснить мне произошедшее. Сделал это без
особой надежды, только из привычки подводить черту под любым
делом. И забыл.
И вот, в конце июня, когда я позвонил домой, чтобы по обыкнове-
нию сообщить, что у меня все хорошо, отец сообщил мне, что в «Из-
вестиях» статья о нас. С двумя студентками (как сейчас помню, это
были Эльмира Нургалеева и Галя Инсарова, ныне давно уже канди-
даты биологических наук) мы отправились в санаторий «Юматово»,
и там, в читальном зале, я прочел статью А.Аграновского «Древу
расти». Наших фамилий в ней не было, фигурировали лишь «трое пар-
ней», зато наши гонители были расписаны пофамильно и весьма кра-
сочно, хотя о том, что они - партийные руководители, по тем време-
нам, корреспондент, разумеется, решил умолчать.
Суть статьи Аграновского сводилась к следующему. На генеа-
логическом древе истории научных школ биологов старейшего Ка-
занского университета, которое висело на стене, легко прослежива-
ются связи между профессорами прошлого столетия и даже первых
послереволюционных лет. Однако часть древа, показывающая совре-
менное состояние научных и педагогических кадров факультета, пред-
ставлена сплошным щитом из фотографий доцентов, которые все
разом захотели попасть на древо. Художники так выполнили эту ком-
позицию, что на древе больше нет места ни для одной фотографии.
Расписав нашу историю, Аграновский закончил статью сравнением
генеалогического древа казанских ученых с застаревшим деревом с
необрезанными сучьями в саду. Старые сучья обрезают, чтобы рос-
ли молодые побеги, так не пора ли, писал Аграновский, то же самое
сделать с древом биологической науки Казанского университета?
62
«Незрелый геоботаник»
Прочитав статью, я от неожиданности на некоторое время поте-
рял голос и ничего не мог сказать изумленным спутницам. Больше
такого состояния я никогда не испытывал.
Я написал письмо в партком Казанского университета с просьбой
о замене характеристики и получил сразу новую характеристику, гра-
моту ЦК ВЛКСМ, медаль участника ВДНХ и еще какие-то более
мелкие комсомольские регалии, которые скопились за последний год,
когда у Власова «рука не поднималась» вручить это мне.
Как я потом узнал, Аграновский имел наше письмо и, приехав в
Казань, где он работал над серией статей «Письма из Казанского
университета», сразу же пришел к М.В.Маркову, который с возмуще-
нием рассказал о том, что готовил себе двух учеников и из-за произо-
шедшей истории опять остался без аспирантов.
Трое изгнанников, для которых, по словам Аграновского, не на-
шлось места на родословном древе истории Казанской науки потому,
что оно заросло сухими сучьями серых доцентов, далее довольно
быстро сделали свои научные карьеры, о чем я уже писал.
«Незрелый геоботаник»
Я был командирован в аспирантуру на кафедру геоботаники
Ленинградского государственного университета имени
А.А.Жданова как целевик Башкирского госуниверситета.
Я ехал поступать к члену-корреспонденту АН СССР Александру
Петровичу Шенникову Видел я этого классика один раз в Казани, но слы-
шал о нем много хорошего и, естественно, читал его статьи. В иерархии
научных вождей (которая моделировала иерархию в государстве) Щенни-
ков был бесспорно «номером два», «номером один» был ВН.Сукачев.
В день приезда, устроившись в общежитие (я оказался в одной
комнате с К.Е.Кононовым, с которым затем у меня будет связано
очень многое), я прибыл на кафедру геоботаники. Первый предста-
витель кафедры, с которым состоялась беседа, была доцент А.А.Ча-
совенная. Выслушав меня, она посоветовала подождать пару часов
и переговорить с заведующим кафедрой И.Х.Блюменталем.
Блюменталь имел имидж классического университетского профес-
сора: бородка с проседью и пышная шевелюра. Это был полный муж-
чина, румянец на его щеках свидетельствовал о пышущем здоровье.
63
Вираж (1959-1963)
Выслушав меня, Илья Христофорович спросил:
- А вы можете самостоятельно составить план диссертации?
Я, естественно, ответил на этот вопрос отрицательно, так как в
то время еще просто не представлял себе, что это такое.
Илья Христофорович сокрушенно покачал головой и сказал:
- Видите ли, Борис Михайлович, Александр Петрович возиться с
несамостоятельными аспирантами не любит. Вы не подготовлены к
аспирантуре у Шенникова.
- Так что же мне делать?
- Поступайте ко мне!
Облик Ильи Христофоровича и его доброта (а он действительно
был очень добрым человеком) мне понравились. Я в то время чув-
ствовал себя, естественно, неуверенно и потому даже обрадовался
такому предложению. Считал, что мне крупно повезло, и Шенников -
это не для меня.
Вступительные экзамены в аспирантуру у меня принимала просто
выдающаяся комиссия, в составе которой был сам Шенников и круп-
ный ботаник-географ, автор книги об ареалах у растений и удивитель-
но симпатичный человек А.И.Толмачев. Третьим был Блюменталь.
Два первых вопроса я изложил хорошо, а по третьему - принципы
геоботанического районирования на примере лесной зоны - получил
двойку. Марков этот вопрос в лекциях вообще не рассматривал. Мы
изучали в основном «проникновение в сущность» фитоценоза, роль
взаимных отношений в формировании фитоценоза вообще, без апел-
ляций к географии растительности.
Я отказался отвечать на вопрос, но Шенников предложил:
- Вы пофантазируйте!
«Фантазии» мои повергли его в состояние нервного стресса. Он
не вышел, а выбежал вслед за мной после экзамена в коридор и осно-
вательно отругал. Но условно общую четверку мне все-таки поста-
вили и в аспирантуру приняли.
К слову, я очень неважно сдал и кандидатский экзамен по специ-
альности, так как уже во время ответа почувствовал, что в системе
понятий «состав и структура фитоценоза» нет ясности. Я попытался
составить схему «сходу», но запутался.
Мне поставили четверку, и Блюменталь спросил:
- Как же это вы, Борис Михайлович, так плохо сдали специаль-
ность?
64
«Незрелый геоботаник»
Я ответил ему, что не сдаю геоботанику, а оставляю ее себе.
Это было правдой, так как теорией геоботаники я занимаюсь всю
жизнь. И, по-моему, в ней разобрался.
Тему диссертации я выбрал по результатам работы геоботани-
ком в БНИИСХ - «Пойменные степи реки Белой». Блюменталь как
раз был «степным» геоботаником, и руководить такой работой ему
было, что называется, «карты в руки».
Однако уже через полгода я понял, что в научном плане Блюмен-
таль значительно уступает своей великолепной внешности. Он был
учеником Шенникова, оставившего его для заведования кафедрой как
цербера, который должен был охранять научные угодья от «ерети-
ков», в это время уже появившихся на кафедре (в первую очередь от
А.А.Ниценко, которого, кстати, пригласил сам Шенников, о чем вско-
ре пожалел). Блюменталь защищал взгляды Сукачева - Шенникова
последовательно и упорно. Он был «омарксен» еще в ЗО-е годы и в
одной из книг писал, что характер пирогенной сукцессии зависит от
того, какого происхождения огонь: «одно дело - молния, другое - если
хлеба поджигает классовый враг».
Аналогии организма и сообщества были основой взглядов Блю-
менталя. Уже в годы после аспирантуры, когда я уехал в Уфу, мы
встретились на одной из конференций, где он в своем докладе пред-
лагал разделить растительность по таксономическому положению
доминантов на покрытосеменную, голосеменную, моховую и т.д.
Язвительный В.И.Василевич прислал записку, зачитывая которую (я
на этом заседании председательствовал), я не смог удержаться от смеха.
- Илья Христофорович, а почему бы вам ни разделить тип по-
крытосеменной растительности на подтипы спайнолепестной и раз-
дельнолепестной?
Возмущенный Блюменталь сказал, что «молодые коллеги разу-
чились вести себя на научных собраниях».
Илья Христофорович обладал способностью засыпать при лю-
бой возможности, но вовремя просыпаться. Спал он весьма про-
фессионально. Это повторялось во время любого семинара, если
показывали слайды, но особенно запомнился его сон во время лек-
ций А.П.Шенникова.
Мне повезло слушать последний курс, который этот классик чи-
тал уже после ухода из ЛГУ в БИН, где его биография завершилась
в 1964 году. Специализация на биофаке ЛГУ была очень дробной, и
65
Вираж (1959-1963)
потому лекции Шенникова слушали всего четыре студента и два ас-
пиранта (румынка Дойна Иван и я).
Это был своеобразный ритуал. Шенникова ждала на лестничной
площадке престарелая старшая лаборантка, которая заглядывала
сверху в лестничный проем (кафедра была на третьем этаже). Когда
появлялся Шенников, она подавала сигнал: «Идет!». Тут же завари-
вался крепкий чай, который классик неспешно пил из стакана с под-
стаканником.
При чаепитии присутствовал Блюменталь и, когда чай бывал уже
выпит, спрашивал:
- Можно приглашать?
Шенников кивал головой, мы входили и рассаживались вокруг
круглого стола.
Студенты часто пропускали лекции, и если слушателей было
мало, то Блюменталь говорил:
- Александр Петрович, я давно не слышал ваших лекций. По-
звольте присутствовать?
Получив согласие, Блюменталь комфортабельно устраивался в
глубоком кожаном кресле за спиной лектора и тут же засыпал.
Шенников читал лекции превосходно, у него был мягкий ярослав-
ский говор. Материал он излагал последовательно и неспешно, лю-
бил, если ему задавали вопросы (хотя в ответах часто фигурировало:
«Сукачев считает так...»). Читал без конспекта и без перерыва при-
мерно один час.
К концу лекции Блюменталь успевал проснуться, придти в себя
и, выходя из кабинета, тряс руку Шенникову и говорил:
- Спасибо, Александр Петрович, я уже давно не получал такого
удовольствия от лекции!
Мы с Дойной, с которой очень дружили, обсуждали вопрос: знал
ли Шенников, что Блюменталь спит за его спиной, или не знал (ведь
войдя во вкус, Илья Христофорович, начинал похрапывать).
Мы склонялись к выводу — знал. И просто не оборачивался, что-
бы не смутить своего наместника на кафедре.
Следует сказать несколько слов об общей атмосфере, которая в
те годы была на кафедре геоботаники ЛГУ.
Если оперировать семантикой Т.Куна о структуре научных рево-
люций, то это был предреволюционный период, предшествовавший
смене парадигм - догматического органицизма «единой советской
66
«Незрелый геоботаник»
геоботанической школы» представлениями о континуальной природе
растительности.
На кафедре было две «партии», которые возглавляли Блюмен-
таль и Ниценко. В первую партию входили Ю.Н.Нешатаев и А.А.Ча-
совенная, во вторую - В.С.Ипатов и Т.К.Горышина. Очень скоро в
«партии» Ниценко оказался и я, причем уже со второго года по дис-
сертационной работе я консультировался у Ниценко. Блюменталь это
терпел с трудом, а когда работа была написана, то она, естественно,
ему совершенно не понравилась. Наши отношения вступили в состо-
яние острейшего конфликта. В заключительном разговоре тет-а-тет
в ход были пущены и такие аргументы как «вы не защититесь» и
«защищусь, но без вас, а вы проиграете, и все скажут, что от Блю-
менталя ушел хороший аспирант».
В итоге при обсуждении моей работы на кафедре, почувствовав,
что «партия Ниценко» настроена очень решительно, Блюменталь от-
ступил и промолчал. А во время защиты в заключительной речи я
поблагодарил его за то, что он потратил на руководство моей рабо-
той очень много сил. При этих словах Ниценко, чтобы скрыть смех,
едва не полез под стол...
На заседаниях кафедры случались ожесточенные перепалки по
вопросам теории. И все-таки самым интересным событием каждый
год был новогодний вечер. Он проводился обычно 28 декабря, при-
чем выпускники кафедры несли трешки уже за неделю. Цены тогда
были низкими, проблемы дефицита продуктов, с которой сталкива-
лись уфимцы, северная столица не знала. На вечере бывала полови-
на БИНа (обязательно - М.С.Боч, Е.И.Рачковская, В.И.Василевич).
Атмосфера была сверхдемократичной.
Вечер включал застолье, во время которого вносились корзины с
«подарками от Деда Мороза» (часто язвительными, типа цветного го-
рошка в колбе с этикеткой «Антисонин»). Могли быть зачитаны ано-
нимные поздравления или вопросы викторины типа «Кто это сказал?».
Поскольку эта «ехидная» часть происходила во второй половине зас-
толья, когда все уже основательно выпили, то никто не обижался.
Потом бывали спектакль и танцы. Я быстро вошел в актив органи-
заторов новогодних вечеров и один год даже писал сценарий. Это был
кукольный спектакль о «луноботаниках»: в трехтысячном году члены
кафедры геоботаники отчитывались на ее заседании об итогах изуче-
ния растительности Луны. В персонажах (Талеблюм, Н.И.Ценко, Ку-
67
Вираж (1959-1963)
рантова, И.Патов и т.д.) легко узнавались члены нашей кафедры, а их
выступления пародийно представляли ее научную тематику. Кукол
высокого портретного сходства с членами кафедры прекрасно выле-
пил Юра Самойлов (тогда он еще был студентом).
В другом спектакле я выступал как актер. Этот сценарий напи-
сал А.А.Ниценко (впрочем, и для моего сценария он написал стихот-
ворения, делал это он блестяще). В это время в театре С.Образцова
шел спектакль «Сотворение мира», и пародия Ниценко назвалась «Со-
творение фитоценоза». Действующих лиц, как и в спектакле Образ-
цова, было три: Бог, Адам и Сатана. Богом был Л.Кузнецов (потом он
стал даже депутатом Верховного Совета СССР, а в те годы был пре-
подавателем кафедры ботаники Ленинградского пединститута), Ада-
мом - Ниценко, а Сатаной - я.
У Дойны вся одежда была с меховыми вкладышами, которые и
составляли основу театральных костюмов. В длинный вкладыш об-
лачился Ниценко, он был босиком, а в короткий - я. У меня было
черное трико, хвост, рожки и намазанные сажей руки. Бог был обер-
нут в длинные белые простыни, и имел нимб над головой. Люка в
комнате, в которой шло театральное действие, не было, и потому в
нужный момент я спрыгивал с антресолей.
Бог, создавая фитоценозы, все объяснял цитатами из работ Су-
качева и Шенникова. Сатана нашептывал Адаму еретические идеи
континуалистов, и потому Адам периодически своими вопросами ста-
вил Бога в тупик, и тот даже изрек:
- Боже мой, Адам, какой же ты незрелый геоботаник! (Незрелы-
ми были названы Блюменталем на одном из заседаний представите-
ли «партии Ниценко»).
Кульминацией спектакля был завершающий эпизод, связанный с
аллелопатией. Предыстория его такова.
На кафедре А.А.Часовенная в это время активно занималась
«чашечной фитоценологией» и изучала аллелопатию. Безо всякой
системы в сотнях чашек Петри на смоченной фильтровальной бу-
маге чередовались рядки семян разных видов. Выявлялись поло-
жительные, нейтральные и ингибирующие (отрицательные) взаимо-
влияния. Рисовались достаточно бессмысленные схемы, где виды
показывались кружочками, а взаимовлияния - разными стрелками.
К этому времени «аллелопатический бум», вызванный переводом
на русский язык в 1955 году книги Г.Грюмера, пошел на спад. Пос-
68
«Незрелый геоботаник»
ле статей Т.А.Работнова и Г.Б.Гортинского о незначительности ре-
ального вклада аллелопатии в организацию фитоценоза и невозмож-
ности в природных условиях отделить влияние аллелопатии от кон-
куренции, всем (включая Блюменталя) уже было ясно, что выяв-
ленные Часовенной эффекты чисто «чашечные». В природе они про-
явиться не могут. На кафедрах отчеты Часовенной завершались ее
обиженными резюме:
- Во всем мире меня понимают, и только на своей кафедре по-
нять не могут!
В конце спектакля Бог сказал:
- Адам, ты утомил меня своими глупыми вопросами. Я пойду
поотдыхаю, а ты поиграй пока.
При этих словах Бог вытащил из-за пазухи чашку Петри (ко-
торую я только что утащил с антресолей, где Часовенная вела
свои беспрецедентные экспериментальные исследования). Хохот,
который после этого волной покатился по залу, был почти исте-
рическим. Громче всех грохотал своим могучим голосом Блю-
менталь.
Анна Александровна поджала губы, досидела до конца спектак-
ля, ушла в свой кабинет, вызвала туда Блюменталя и разрыдалась.
Было сказано, что ей нанесено оскорбление.
После этого со мной Часовенная не здоровалась, а Блюменталь
наутро должен был учинить дознание и провести со мной как с глав-
ным виновником происшествия воспитательную работу. Делать это-
го Блюменталь не хотел, так как сам смеялся больше других, но дол-
жность заведующего кафедрой и положение моего официального на-
ставника к этому обязывали. Я был вызван и между нами состоялся
следующий разговор:
- Борис Михайлович, почему вы вчера позволили превратить в
балаган серьезное дело?
- Я это сделал для того, чтобы из балагана не делали серьезного
дела.
Все, что в Казани мне инкриминировалось как непростительные
ошибки, в Ленинграде оценивалось как заслуги. Наша история была
известна, и один из членов разогнанной после статьи в «Правде» (в
1958 году) редколлегии «Ботанического журнала», но уже повторно
вернувшийся в ее состав профессор Б.А. Тихомиров при первом зна-
комстве со мной сказал:
69
Вираж (1959-1963)
- Слышал, что у Маркова хорошие ребята «горят», сам хотел те-
леграмму дать - забрать к себе.
Думаю, что насчет «забрать к себе» - это было красное словцо,
но то, что свою первую статью в «Ботаническом журнале» я напеча-
тал очень быстро, было связано с покровительством Тихомирова.
В Ленинграде я узнал многое из «лысенкиады», о чем не писали.
Презент, к примеру, продолжал заведовать двумя кафедрами дарви-
низма - в МГУ и в ЛГУ, постоянно переезжал из Москвы в Ленинг-
рад в двухместном купе, часто прихватив с собой студентку «для
консультаций». При этом он в обоих городах получал командировоч-
ные. (Неплохой надел Лысенко выделил ему за верную службу!). В
Ленинграде от него никак не могли избавиться, так как этот искус-
ный демагог ускользал от любых обвинений. Операция «Презент»
была проведена необычным способом, но есть цели, которые оправ-
дывают если не любые, то почти любые средства, а это как раз и
был тот случай. Покровитель Презента еще был в силе.
Зная пристрастие Презента к спиртному и дамскому полу, кафед-
ральные дамы напоили его так, что он на четвереньках спустился в
широкий коридор здания «Двенадцати коллегий», в котором распола-
гается главный корпус ЛГУ. В коридоре Презента уже ждали. «Мо-
ральное разложение» было налицо, и прохвоста турнули и из партии, и
из университета. В партии его восстановили довольно быстро (бес-
партийный академик был вхож в высокие партийные инстанции), а
вот с кафедрой дарвинизма ЛГУ ему пришлось расстаться. Отомстил
Презент ленинградцам в 1961 году, когда добился правительственной
телеграммы о запрещении проведения Первого Всесоюзного сове-
щания генетиков в ЛГУ. Но тираж книги тезисов, подготовленной к
конференции, молодые генетики ночью успели растащить и разос-
лать, так что эта его акция удалась не до конца.
В Ленинграде я сравнительно мало интересовался генетикой, хотя
бывал на лекциях приезжавшего туда зимой Н.В.Тимофеева-Ресовс-
кого, бывал и на юбилейных чтениях Н.И. Вавилова. Я уже вплотную
погрузился в свою науку, где также оказалось немало острейших дис-
куссий, уходивших корнями в тридцатые годы, когда разрасталась
раковая опухоль лысенковщины.
После окончания аспирантуры я утерял связь с кафедрой ЛГУ
так же быстро, как и с казанской альма-матер. В Ленинграде я бы-
вал часто, но в БИНе.
70
Часть 4
В УФЕ НАВСЕГДА (с 1963 г.)
После окончания аспирантуры я вернулся в Уфу и с тех пор
живу в этом городе и работаю в Башкирском государствен-
ном университете и по совместительству в Институте биологии УНЦ
РАН. Однако понятия «провинция» и «провинциальный ученый» в век
развитых коммуникаций совершенно устарели. Как будет очевидно
из очерков этой части, моя уфимская прописка не была помехой для
участия в научной жизни столиц.
Двадцать лет с комиссаром Чанбарисовым
и столько же без него
Из 40 лет работы в БГУ половину я проработал с ректором
Ш.Х.Чанбарисовым. О том, что благодаря ему я попал в
университет и был направлен в целевую аспирантуру, уже говорилось.
Теперь настало время рассказать о моем первом ректоре более под-
робно.
О Чанбарисове написано немало. Этот выходец из татарской де-
ревни, обладатель красного диплома выпускника БГПИ и сельский
учитель, бесстрашный боевой комиссар в годы войны, был личнос-
тью неоднозначной. Его любили и ненавидели, причем нередко эти
чувства перемежались у одного и того же человека. Работать с Чан-
барисовым было трудно.
Он создал университет и построил те здания, в которых сегодня
студенты слушают лекции, проходят практикумы, живут и занима-
71
В Уфе навсегда (с 1963 г.)
ются спортом. Строительству Чанбарисов отдавал так много сил,
что говорили: между кирпичами университетских зданий не цемент,
а его кровь.
Чанбарисов был теоретиком университетского образования и ав-
тором монографии на эту тему. И все-таки по стилю руководства он
был ректором небольшого педагогического института, с которого на-
чалась его карьера как руководителя. Он любил командовать, хотел
сам вникать во все мелочи. Говорили, что без Чанбарисова в стены
БГУ ни одного гвоздя не забивают.
Человек он был сложный, из числа коммунистов-аскетов. Кроме
интересов дела, других интересов у него не было. Он неплохо разби-
рался в людях (хотя бывало, что изредка, но по крупному ошибался).
Впрочем, и университет в те годы был по большому счету еще не
университет. И «стилем Чанбарисова» он еще мог пользоваться. Но
нельзя не признать того, что фундамент сегодняшнего БГУ с полу-
торастами профессоров заложил именно он.
Первые экспедиции. Слева направо: А.В. Денисова,
Б.М. Миркин, Т.В. Попова, ЕЛ. Обыденнова. 1965 год
Многое из происходящего в стране его не устраивало. Как-то,
помню, в столовой (он не допускал, чтобы ректорат обедал в отдель-
72
Двадцать лет с комиссаром Чанбарисовым и столько же без него
ной комнате, просто в зале был «стол ректората») он подозвал меня,
попросил посидеть рядом и разоткровенничался: «Знаешь, сейчас был
на комсомольском активе, из четырех часов (время засек) три часа
стояли и аплодировали!».
Отношения наши не были безоблачными. Он любил командовать
послушными подчиненными, поэтому меня называл «негибким» и
«партизаном».
В течение полугода (проректор по науке Б.В.Айвазов ушел в от-
пуск писать докторскую) я под напором парткома должен был согла-
ситься исполнять его обязанности. Когда, наконец, с облегчением
покинул кабинет проректора, почти год наши отношения с Чанбари-
совым были натянутыми (к слову, после пяти лет на той же должнос-
ти у ректора Р.Н.Гимаева наши отношения остались дружескими и
доверительными).
В университете я шел по ступеням обычной карьеры вузовского
преподавателя и прошел через должности ассистента, старшего пре-
подавателя, доцента и профессора. Не все в этой карьере шло глад-
ко. Докторскую я защищал два раза (об этом позже) и при первом
голосовании в профессора я был провален своим советом (!).
Это была одна из наиболее острых коллизий моих «партизанс-
ких» отношений с Чанбарисовым. Я был заместителем председа-
теля совета по защите кандидатских диссертаций (его возглавлял
А.С.Дмитриев) и сам уже готовил кандидатов наук. На две работы
(В.С.Мухаметшиной и Р.Ш.Кашапова, теперь заведующего кафед-
рой и профессора БГПУ) пришли отрицательные отзывы нашего го-
ловного института в Ленинграде. Спустя 30 лет могу с увереннос-
тью сказать, что оппоненты мои были не правы. И вот тут-то вы-
шел парадокс: Чанбарисов, который поверил мне в конфликте с
Лысенко, не поверил в конфликте с головным институтом и как рек-
тор наложил запрет на защиты этих аспирантов (что само по себе
было нарушением этики, так как ученый совет ректору не подчиня-
ется). Впрочем, мне удалось достичь компромисса с Чанбарисо-
вым - за счет третьего оппонента профессора-математика (работа
была по статистическому анализу растительности) я вышел из по-
ложения, и работы были защищены. Однако спустя несколько ме-
сяцев начался новый, еще более острый конфликт.
На защиту вышел мой следующий аспирант Г.С.Розенберг. В годы
обучения на физмате он был капитаном команды КВН и за несколько
73
В Уфе навсегда (с 1963 г.)
месяцев до окончания последнего курса что-то сказал на сцене из
того, что Чанбарисову не понравилось. За это Гена на два года от-
правился на Дальний Восток охранять границу с Китаем, отношения
с которым были тогда очень плохими. (Теперь Геннадий Самуило-
вич - профессор, член-корреспондент РАН и директор Института эко-
логии Волжского бассейна РАН в Тольятти.)
Первомайская демонстрация. С Ф.М. Хановым и
Р.Г. Минибаевым. 1980 год
После того, как Гена вернулся из армии и написал под моим нача-
лом кандидатскую диссертацию, он представил ее на защиту в наш
совет. Чанбарисов, обладавший хорошей памятью, опять был против,
причем на этот раз уже бескомпромиссно. Мы рассорились. Был у
меня великий грех: в запальчивости я написал на Чанбарисова жалобу
в ОК КПСС по поводу его вмешательства в дела ученого совета.
Чанбарисов был опытным борцом, он бросил все дела и начал
«копать» под Розенберга. Он установил, что Гена в один день сдал
два кандидатских экзамена. Вообще-то, это было не так, экзамены
были сданы в разное время, но протоколы были подписаны одним
днем, когда директор Института биологии В.К.Гирфанов вернулся из
командировки.
74
Двадцать лет с комиссаром Чанбарисовым и столько же без него
Многоопытный Чанбарисов позвонил Гирфанову и спросил, как
сдавал экзамены Розенберг. Простодушный Гирфанов ответил:
- Да не был я на экзамене, только подписал.
В практике такое бывает довольно часто, однако Чанбарисов на-
шел прекрасный повод для демарша, тут же позвонил в обком партии.
Было расследование, результаты экзаменов отменили, все члены ко-
миссии (и я тоже) получили порицание, а Гена сдавал экзамены вто-
рой раз, причем также на «отлично».
Розенберг успешно защитился в МГУ, но чтобы «поучить» меня,
Чанбарисов при голосовании моего профессорства на университетс-
ком совете малость «пересолил» при описании моего «скверного»
характера. Он хотел голосования с «черными шарами», но провали-
вать меня у него и в мыслях не было. Однако в совете нашлись те,
кто с готовностью воспринял его выступление как предложение «за-
валить» меня, что и произошло.
Меня на совете не было. По описаниям присутствовавших, Чан-
барисов понял, что сделал ошибку, и воскликнул, когда результат го-
лосования был оглашен:
- Что вы сделали, он же честный! Другой за спиной камень носит
и улыбается, а он мне в глаза все говорит.
Через три месяца меня «переголосовали». Тут я уже должен был
прийти на совет. Говорили про меня так хорошо, будто я уже умер.
Голосовали «за» единогласно. Инцидент был исчерпан.
В целом я обязан Шайхулле Хабибулловичу многим, как, впро-
чем, обязан ему многим и весь университет. Когда мою первую док-
торскую диссертацию отклонили, он по своей инициативе написал
апелляцию в ВАК.
Чанбарисов прожил трудную (особенно в десятилетие перед кру-
шением КПСС, когда он конфликтовал с обкомом) и нужную людям
жизнь.
В 1968 году я вступил в ряды КПСС. В те годы места в партию
уже распределяли как путевки в санаторий. Чтобы не терялась «ве-
дущая роль пролетариата» (его диктатура), мест для интеллигенции
выделялось мало.
В очереди на прием в партию стояли по году и больше. Однако,
поскольку я был из коммунистической семьи, секретарь парткома
В.П.Кныш предложила мне вступить в КПСС еще в 1965 году. К
этому времени «слетел» Хрущев, которого я терпеть не мог, и был,
75
В Уфе навсегда (с 1963 г.)
наконец, развенчан (а по существу просмеян, так как науки у него не
было) Лысенко. И тем не менее идти в партию я не хотел.
К 1966 году у меня за счет хоздоговорных средств сформировался
коллектив лаборатории геоботаники. И я понял, что вступать в КПСС
нужно, так как теперь я отвечал не только за себя, но и за людей. И не
мог допустить, чтобы за моей спиной решались их судьбы.
Мое решение было встречено Кныш и Чанбарисовым с одобре-
нием (ведь коммунисты более управляемы), место мне тут же «вы-
делили».
Пребывание в КПСС продлилось до ее распада (при этом дваж-
ды меня из партии чуть не исключили), и я не жалел об этом реше-
нии. Хотим мы того или не хотим, но нужно признать, что в те годы в
партию шли не только карьеристы, но и лучшие, наиболее активные и
работоспособные члены общества, которые искали возможность себя
реализовать.
Меня не удивляет, что сегодня все ключевые посты в нашей сис-
теме занимают бывшие партийцы, а всплывшие на митинговой волне
первых лет перестройки истеричные «чистые демократы» быстро
были вытеснены с руководящих постов.
Отбор партийных руководителей был многоступенчатым, а их вос-
хождение медленным. Конечно, партийный работник был строго подчи-
нен дисциплине. И если то, что вчера было белым, сегодня постановле-
нием партийного органа объявлялось черным, он должен был сказать:
- Да, это черное.
На руководящей партийной работе не было ни дураков, ни реф-
лексирующих интеллигентов со слабой нервной системой.
На биофаке в год моего вступления в КПСС была очень хорошая
партийная организация, тональность которой задавали в высшей сте-
пени порядочные люди - доцент Д.И.Смирнов, зав. музеем В.М.Гу-
ров, профессора А.С.Дмитриев и Г.В.Заблуда.
Я никогда не избирался в партком (хотя отвечающим «за науку»
на факультете членом факультетского бюро бывал часто) и не любил
выступать на партсобраниях. Я был, так сказать, рядовым коммуни-
стом, который сидит в последних рядах зала и при возможности дрем-
лет под долгие речи говорунов.
В период работы проректором мне нередко приходилось по раз-
ным делам бывать в ОК КПСС, так как я был убежден, что только
там что-то можно решить, причем достаточно оперативно.
76
Двадцать лет с комиссаром Чанбарисовым и столько же без него
Мое вступление в КПСС, естественно, порадовало родителей, но,
как теперь говорят, «неоднозначно» было воспринято коллегами-ин-
теллигентами. Был даже такой эпизод.
В Тарту после защиты моего первого кандидата наук Фируса
Ханова (потом он был доцентом в БГПИ) мы встретились с его
оппонентом - одним из ленинградских коллег моей генерации. Раз-
говор был в состоянии «подпития». Я сказал ему, что теперь я -
член КПСС. Коллега завопил о предательстве интересов интелли-
генции, а я ответил:
- Нужно идти в партию. Если там соберутся одни подонки, они
сядут нам на голову.
Поразительно, но уже совсем «антисоветский» эстонец, в буду-
щем профессор, Томас Фрей, который был свидетелем этой горячей
перепалки, сказал:
- А ты знаешь, Борис (он сделал по-английски ударение на «о»)
прав.
После ухода Чанбарисова я много лет работал с Р.Г.Гимаевым и
даже, опять-таки под давлением обкома, пять лет был у него прорек-
тором по науке). Работы этой я не любил и говорил: «Я - временный
проректор, который вышел из народа и уйдет в него». Дверь моего
кабинета всегда была широко распахнута, я помогал всем, кому мог,
прекрасно ладил с коллективом помощников из научной части, кото-
рые были основательно выучены моим предшественником - много-
опытным и умным Б.В.Айвазовым. Я сохранил всю лекционную на-
грузку и продолжал заведовать лабораторией в Академии наук.
После ухода из проректоров меня с Рагибом Насретдиновичем
по сей день связывают самые добрые человеческие отношения. Ги-
маев возглавлял университет в самые трудные годы реформ и, как
мог, защищал его коллектив от превратностей судьбы. За это его
любили, и когда он ушел в Государственную Думу и его сменил «мой
третий ректор» М.Х.Харрасов, то в момент «передачи власти» кол-
лектив университета тепло попрощался с уходящим руководителем.
С Мухаммедом Хадисовичем Харрасовым, физиком школы МГУ, я
был знаком с его аспирантских времен, не удивительно, что у нас сложи-
лись самые хорошие отношения. Он видит во мне уважаемого аксакала
и выполняет любые мои просьбы. Не скрою, что это приятно. «Универ-
ситет Харрасова» по числу студентов в три раза больше, чем «универ-
ситет Гимаева», и в 10 раз - чем «университет Чанбарисова».
77
В Уфе навсегда (с 1963 г.)
«Вставная челюсть»
В связи с моим участием в советско-монгольской комплекс-
ной биологической экспедиции, о чем я расскажу в следую-
щем очерке, в Институте биологии была организована лаборатория
геоботаники. Это произошло в 1969 году. Появилась она путем «от-
почкования» от университетской лаборатории. В нее перешли рабо-
тать Л.Г.Наумова, К.КТаббасов и Л.И.Онищенко. Там к ним дирек-
ция присоединила аналитическую лабораторию со старшим научным
сотрудником С.Г.Каримовой и лаборанткой О.Бахтиной. Каримова от-
личалась очень сложным характером и конфликтовала со своим пре-
жним руководителем Е.В.Кучеровым, с которым они постоянно что-
то делили. У меня с ней никогда не было конфликтов вплоть до ее
ухода на пенсию, и потому директор В.К.Гирфанов не мог нарадо-
ваться на успокоившуюся сотрудницу. В жизнь нашей группы она вне-
сла вклад тем, что привела своего племянника, тогда студента-заоч-
ника Рашида Хазиахметова. Теперь он доктор биологических наук,
профессор кафедры экологии БГУ.
С Президиумом Башкирского филиала АН СССР, с его предсе-
дателем С.Р. Рафиковым, первым замом Р.Г. Кузеевым и особенно с
ученым секретарем С.Г.Фатахутдиновым у меня сразу же сложи-
лись самые хорошие отношения. Но с дирекцией Института биоло-
гии отношения складывались сложно. Меня долго считали чужаком,
я был каким-то подобием плохо сделанной вставной челюсти, кото-
рую ее носитель постоянно хочет вынуть изо рта.
Институт в те времена был, что называется, «агробиологичес-
кий» — 90% сотрудников представляли выпускники нашего сельско-
хозяйственного института. Директор Вакиль Калеевич Гирфанов был
агрономом-пшеничником, знал он эту культуру прекрасно. Замом был
Фарит Шарифуллович Гарифуллин, тоже почвовед-аграрник, иссле-
довавший физические свойства почв. Агрономическое образование
было и у главного ботаника Е.В.Кучерова. В целом коллектив был
дружным, управляла им дирекция четко. Советы проходили быстро,
так как каждый вопрос предварительно основательно готовился. Гир-
фанов любил застолья и не отказывал себе выпить рюмку с коллек-
тивом. Институт отмечал все праздники. Я был у Гирфанова «замом
по банкетам», постоянно исполнял обязанности тамады и во время
застолий много пел.
78
«Вставная челюсть»
Не нравились и наша тематика с латинскими названиями расте-
ний, и я сам. Нашелся в коллективе человек, который сразу же после
моего появления стал нашептывать Гирфанову, что меня «заслал»
Рафиков. В итоге меня за первые 10 лет работы трижды пытались
сократить, но благодаря Президиуму я удерживался. В Институте
биологии к нам прекрасно относились только физиологи растений -
профессорская чета Л.И. и К.В. Сергеевых.
Впрочем, это были благополучные годы для Академии наук, и
настороженное отношение дирекции работе не мешало: финансиро-
вание было устойчивым, все, что попадало в лабораторию, практи-
чески далее не инспектировалось. Каждый заведующий мог расхо-
довать деньги, как считал нужным. Проблем с полевым довольстви-
ем вообще не было. И даже автотранспорта было достаточно, что-
бы летом организовывать экспедиции.
Ситуация изменилась лишь к концу периода директорствования
Вакиля Калеевича (1980 г.) Он наконец как-то разом понял, что от
меня не исходит никакой угрозы. После этого Вакиль Калеевич меня
просто полюбил, мы были у него дома на 70-летнем юбилее, он гово-
рил мне башкирскую пословицу «мед и масло тебе в рот». Более
того, он стал говорить, что является моим должником и будет теперь
помогать мне укреплять лабораторию. Но, увы, сделать этого не ус-
пел, так как вскоре умер.
Оплакивал его весь институт. Помню, что с Ф.Ш.Гарифуллиным
после поминок по Гирфанову мы до утра бродили по ночному городу.
Дружеские отношения связывают нас и по сей день. Возможно, еще
и потому, что я помог ему советами при подготовке его докторской
диссертации.
После смерти Гирфанова Гарифуллин быстро ушел из Института
биологии на должность проректора по науке в сельскохозяйственный
институт. Срабатываться с новым директором он не захотел. Неко-
торое время в Институте было «междуцарствие», и обязанности ди-
ректора исполнял ученый секретарь Д.Д.Миндияров. У нас с ним,
когда он был ученым секретарем, были очень хорошие отношения,
но в период его директорства они испортились. Это был человек ма-
ленького роста с большим комплексом, он считал, что с моей сторо-
ны уважения к нему недостаточно.
Вскоре директором стал Р.Р.Ахметов, ученик крупного биохими-
ка В.Г.Конарева, который создал Отдел биохимии и цитохимии (ныне
79
В Уфе навсегда (с 1963 г.)
Институт биохимии и генетики). Однако Конарев относился к числу
тех носителей современной биологии, которые считают, что наука
начинается со скоростной центрифуги. А коли ее нет, то и науки нет.
Когда я приехал из аспирантуры, Конарев сказал Чанбарисову:
-Миркин очень способный человек, но занимается ерундой. Надо
его заставить заниматься серьезной наукой...
С А.Ю. Кулагиным и Г.Р. Кудояровой. 1992 год
Ахметов продолжал линию на «серьезную науку» и, подталкивае-
мый Миндияровым, решил сделать то, что не удалось Гирфанову -
закрыть лабораторию. В это время, как раз после конференции по клас-
сификации растительности (об этом - позже) я впал в полную и окон-
чательную немилость головного института в Ленинграде. Меня «поли-
вали» в четырех статьях «Ботанического журнала» (!), и потому у Ах-
метова были все основания сделать вывод: Миркин - специалист сла-
бый, доверять ему лабораторию нельзя. «Процесс пошел». Миндия-
ров уже принял решение о закрытии лаборатории на... заседании проф-
бюро (!). И я устоял только потому, что в это время на меня нажал ОК
КПСС и принудил стать проректором по науке в БГУ. После этого
Миндияров тут же сказал: «Теперь Миркина не достанешь».
80
«Вставная челюсть»
С приходом моего третьего директора Р.Н.Чураева все измени-
лось. Он - «академик» по духу, Институт из агробиологического стал
биологическим, я перестал быть «вставной челюстью», и меня уже
больше не сокращали.
Я просидел 30 лет на заседаниях ученого совета Института био-
логии и продолжаю сидеть на одном и том же месте на углу длинного
стола. Грустно сознавать, что «нас осталось только двое» — «целин-
ник» Ф.Х.Хазиев и я. Остальные члены совета друг за другом ушли
в мир иной.
Научная конференция. С Ф.Х. Хазиевым. 1998 год
Мою работу в БГУ и АН разделить нельзя, для меня это было и
есть единое целое. В лаборатории БГУ занимались внедренческой
работой, но вся «наука» шла через академическую лабораторию. Обе
лаборатории всегда были одним коллективом.
За 30 лет лаборатории геоботаники в ИБ (потом ее соединили
с лабораторией растительных ресурсов) состав коллектива менял-
ся. В 70-е годы его основу составляли Г.С.Розенберг (он сменил
меня потом на посту заведующего, а после «одокторения» уехал в
Тольятти, где очень успешно директорствует в Институте эколо-
гии Волжского бассейна), Т.Г.Горская, ювелирный исследователь
с весьма непростым характером, Л.М.Алимбекова - прекрасная
сотрудница с добрейшим характером, И.Н.Григорьев. Игорь при-
шел ко мне в лабораторию геоботаники БГУ в 18 лет, еще в конце
81
В Уфе навсегда (с 1963 г.)
60-х годов, и покинул лабораторию геоботаники Института биоло-
гии 10 лет назад - умер от болезни сердца, связанной с облучени-
ем в период службы в рядах Советской Армии. Он учился на за-
очном отделении биофака БГУ больше 15 лет и защищал диплом
с 20 публикациями. Игорь был очень хорошим и тщательным ис-
следователем, который много сделал для изучения влажных лу-
гов. Книга об этих лугах, в которой он первый автор, наконец, уви-
дела свет в 2002 году.
Институт Гирфанова был «научно-производственным», публи-
кации в центральных журналах (и тем более за рубежом) были ред-
костью, сотрудники публиковали результаты исследований в основ-
ном в местных изданиях. Мы тоже должны были в качестве офици-
альных тем выполнять исследования по урожайности естественных
кормовых угодий и изучению травосмесей. Впрочем, из исследова-
ний естественных угодий выросли «уфимские» количественные
методы анализа растительности и теоретический анализ вопросов
классификации растительности, а из изучения посевов трав - кон-
цепция экологической сукцессии в травосмеси. Полагаю, что все
это было вкладом в науку. С приходом Чураева главным показате-
лем качества научного отчета стало число публикаций в централь-
ных журналах, возросла и цена статей в зарубежных изданиях. Все
это было нам на руку.
Трижды - в 1972, 1975 и 1981 годах - мы проводили большие
Всесоюзные совещания по разным вопросам геоботаники. Эти кон-
ференции собирали достаточно широкий контингент участников. Ду-
маю, что они тоже сыграли свою роль в развитии науки о раститель-
ности в СССР.
В 80-90-е годы в лаборатории начались изменения состава -
пришел А.И.Соломещ, который под моим началом быстро пробе-
жал дистанцию от студента до доктора наук и стал заведовать
лабораторией. Это «синтаксономист от бога», но как организатор -
довольно неважный, он учит сотрудников тщательно работать, но
не учит тому, как завершать эти работы в виде научной продук-
ции. Благодаря Соломещу укрепились наши международные кон-
такты, он постоянно «разъезжает по заграницам» и провел в Уфе
совместно с Ланкастерским университетом международную шко-
лу-семинар по компьютерным методам в классификации. Вместе
с израильскими коллегами он опубликовал превосходную моногра-
82
«Геоботаническое Эльдорадо»
фию «Растительность Израиля». Однако в последние годы Соло-
мещ стал подолгу работать в США. Это привело к тому, что Чу-
раев настоял на моем возвращении к заведыванию лабораторией.
(До этого я был по совместительству ее главным научным со-
трудником.)
Теперь это уже совсем иной коллектив, в котором единение фло-
ристов-ресурсников с фитоценологами стало полным. В лаборатории
работают блестящий флорист и увлеченный природоохранник Аль-
берт Мулдашев со своим верным «оруженосцем» Аминой Галеевой
и тонкий исследователь-«интродуктор», изучающий введение в куль-
туру редких и исчезающих видов растений, Наталья Маслова. Быст-
ро «растет вверх» геоботаник Василий Мартыненко, который в от-
сутствие Соломеща практически руководил лабораторией, а сейчас
стал моим «замом». Появились профессиональные бриолог Эльвира
Баишева и лихенолог Светлана Журавлева. Это позволило не только
на самом современном уровне строить синтаксономию лесов, но и
давать лесным сообществам характеристику по составу мхов и ли-
шайников. Благодаря Мартыненко в лаборатории выполняются хоз-
договора, а стало быть, есть деньги на экспедиции. В них принимают
участие увлеченные аспиранты Светлана Мартьянова и Олег Жигу-
нов, а также студенты.
В общем, когда директор Р.Н.Чураев уговорил меня вновь воз-
главить лабораторию, то я готов был сказать: «Сочту за честь». Впро-
чем, мое пребывание на посту завлаба было недолгим: спустя два
года меня сменил В.Б. Мартыненко, а я вернулся к своим привыч-
ным обязанностям научного консультанта.
«Геоботаническое Эльдорадо»
Летом 1968 года мне позвонили из головного Ботанического
института и вызвали на встречу с директором по поводу ра-
боты в Монголии. Что мне предстоит делать, я не знал, но расходы
несла вызывающая сторона. Ленинград я любил и потому тут же
прилетел в дирекцию.
Мне было предложено возглавить советско-монгольскую комп-
лексную биологическую экспедицию АН СССР и АН МНР, работа
которой прервалась в начале 50-х годов. Инициатива шла сверху. Ее
83
В Уфе навсегда (с 1963 г.)
политический смысл заключался в том, чтобы уменьшить влияние
Китая на Монголию, в это время мы уже перестали петь песню
«Москва - Пекин» и окончательно рассорились с Младшим Бра-
том. Мне предлагался переезд в Ленинград (с решением квартир-
ного вопроса), должность замдиректора БИНа по науке и начальни-
ка экспедиции.
Все это было слишком неожиданным. Поработать в Монголии в
составе большой экспедиции, конечно, хотелось, но не начальником.
Я знаю, что в начальники не гожусь, так как не имею вкуса к власти,
не люблю административных дел и плохо их исполняю.
На мое предложение возглавить отряд, мне ответили:
- Начальники отрядов не нужны, нам нужен начальник экспеди-
ции.
Я дал согласие, но при условии, что останусь в Уфе и перейду
работать в Академию наук и буду часто летать в Москву, где у меня
будет крепкий зам. Я привык расти как гриб на полянке, и попасть
под густую сень, которую создавали «живые классики», мне не хоте-
лось. Кроме того, я предвидел, что вскоре у меня с ними начнутся
неприятности на чисто научной почве.
Руководство БИНа торопили. Ему надо было отчитаться, что
начальник экспедиции подобран. С академиком Е.МЛавренко, кото-
рый был научным руководителем экспедиции, мы побывали у самого
высокого академического начальства в Ленинграде и в Москве, и я
вернулся в Уфу. Вопрос считался решенным.
Когда я приехал к председателю Президиума БФАН С.Р.Рафико-
ву, с которым я был хорошо знаком, он мне сообщил, что из Москвы
уже звонили, вопрос в обкоме обговорили и «под меня» будет создана
лаборатория в Институте биологии за счет единиц, которые выделит
Москва.
Вообще-то, уходить из БГУ я тоже не хотел, мечтая о совмести-
тельстве. И еще больше не хотел быть начальником большой экспе-
диции с сотней участников и двумя десятками автомашин. Полагаю,
что если бы эта инициатива дирекции БИНа была все-таки реализо-
вана, то я в силу особенностей характера «погорел» бы через не-
сколько месяцев.
К счастью, благодаря комиссару Чанбарисову все обернулось для
меня самым лучшим и желательным образом. Все началось с того,
что когда об этом узнал комиссар, то он устроил скандал (с Рафико-
84
«Геоботаническое Эльдорадо»
вым контакта у Чанбарисова не было, они друг друга не любили) и
шумел в обкоме:
- Сволочи, мы кадры готовим, а они расхищают!
Дело с переводом зашло в полный тупик, и Москва стала искать
(и, к счастью, удачно нашла) нового, вполне соответствовавшего этой
должности, руководителя экспедиции. Лабораторию «под Миркина»
тем не менее уже создали, и Лавренко решил принять мое первона-
чальное предложение об участии в экспедиции в ранге начальника
отряда. Но Чанбарисов уже «закусил удила» и не отпускал меня даже
совместителем.
Чтобы сделать это, он совершил следующий маневр. На заседа-
нии парткома сообщил, что Миркин уже зарывается, ему денег мало
и хочет идти совместителем в Академию наук. Движимый желани-
ем не дать мне вконец испортиться, партком, дезинформированный
об истинных причинах совместительства, единогласно принял реше-
ние «держать и не пущать».
Мне Чанбарисов при этом хитро сказал:
- Я-то был, понимаешь, «за», да вот партком очень возражает.
Наутро следующего дня я уже был в обкоме у замзавотделом
науки М.И.Минеева (с Михаилом Ивановичем мы по сей день встре-
чаемся в БГУ, где он долго был проректором, а теперь преподает
политологию).
Минеев выслушал меня и сказал:
- Это в духе Шайхуллы Хабибулловича.
В тот же день после соответствующего давления ОК КПСС Чан-
барисов подписал разрешение на совместительство, и из уфимцев
был сформирован ботанико-кормовой отряд. На протяжении пяти лет
(1970-1974) со мной постоянно выезжали Р.Ш.Кашапов и Л.И.Они-
щенко и периодически - Л.Г.Наумова, В.С.Мухаметшина, Л.М.Алим-
бекова, К.К.Габбасов, Ф.М.Ханов. Перед началом экспедиции я три
недели участвовал в переговорах в составе делегации Президиума
АН СССР.
Каждый год в отряде работало 2-3 специалиста-монгола и не-
сколько студентов. Зимой эти специалисты-монголы жили в Уфе,
где обрабатывали материал, и я им помогал (причем, весьма ин-
тенсивно!) писать диссертации. Интерес к ботанике у монголов тра-
диционен. Работали они все очень хорошо и в поле, и в лаборатории.
В аэропорту мы их встречали монгольским суте-цаем (соленый зе-
85
В Уфе навсегда (с 1963 г.)
леный чай с молоком), а для домашних приемов готовили монголь-
ские блюда - гурилтай-шул (суп с лапшой) и бозы (манты). В доме
звучала монгольская музыка (монголы подарили мне не менее двух
десятков граммпластинок). Русской музыки и русской еды они не
любили.
Безусловно, это был звездный период нашей группы, за который
под моим началом стали кандидатами пятеро монголов и на мон-
гольском материале защитились трое уфимцев - Р.Ш.Кашапов,
В.С.Мухаметшина, Л.Г.Наумова. Значительную часть материалов,
полученных в Монголии, я использовал в своей второй докторской
диссертации. Мы составили и опубликовали три геоботанических
карты сомонов из трех разных природных зон, много статей на рус-
ском и монгольском языках и монографию «Растительность речных
пойм МНР». (К сожалению, монография не удалась, что очень нам
навредило, но об этом - позже).
Это было мое «геоботаническое Эльдорадо». Для работы было
все: уникальная и разнообразная растительность страны с пусты-
нями, степями и горной тайгой; прекрасные автомашины с водите-
лями-ассами с московской автобазы АН СССР и неограниченным
количеством бензина; полное обеспечение продуктами (частично
московскими, но со свежим монгольским мясом и кумысом); пре-
красные топографические карты любого масштаба на любой рай-
он. Наконец, были великолепные консультанты из БИНа, которые
уже ранее работали в Монголии и хорошо знали страну и ее расти-
тельность (Е.М.Лавренко, В.И.Грубов, 3.В.Карамышева, Е.И.Рач-
ковская). Помогали нам в определении растений едва ли не все спе-
циалисты из Гербария БИНа, особенно мы благодарны Валерию
Ивановичу Грубову - замечательному флористу и систематику. Он
жив до сих пор (ему более 80), и недавно мы встречались с ним в
Уфе, когда он прилетал к нашим ассам-офтальмологам. Грубов был
научным руководителем Альберта Мулдашева, который в период
аспирантуры также работал в Монголии.
Наконец, было необычайно интересно знакомиться с самобыт-
ным монгольским этносом.
И все-таки в наших отношениях с монголами была «трещина»,
момент, который мы, как могли, в то время старались не замечать и
уж конечно (при постоянном контроле со стороны «компетентных
органов») не говорить о нем.
86
«Геоботаническое Эльдорадо»
Мы чувствовали, что монголы хорошо относятся к каждому из
нас порознь, но не любят русских в целом как представителей стра-
ны, которая навязала им чужой образ жизни. Главными плакатами-
лозунгами, которые висели на каждом углу Улан-Батора и в каждом
сельском клубе, в это время были:
А. Встреча товарищей Ленина и Сухебатора, при которой вождь
революционной Монголии передает вождю мирового пролетариата
традиционный хадак - серебряную пиалку с молоком на голубом
полотнище. И надпись: «Да здравствует советско-монгольская друж-
ба». Все мы знали этот лозунг по-монгольски и использовали его
как постоянный тост, произносимый в начале застолья полушутя-
полусерьезно. Но никто из монголов всерьез его никогда не произ-
носил.
Б. Монгольский конник в национальной одежде, который прыгает
через барьер с надписью «капитализм». Подпись была: «Минуя ка-
питализм».
Но «миновать капитализм» и строить социализм на русский ма-
нер монголы не хотели. И потому для более реальной обрисовки ис-
торической ситуации надо бы было к этому плакату пририсовать еще
русского солдата, который хлыщет лошадь по крупу плетью, помогая
ей взять этот барьер. И барьер нарисовать повыше, чем он был на
монгольском плакате.
Монголы хотели жить в юртах в душистой степи, пасти скот и
петь свои протяжные песни. Им было чуждо многое из того, что пред-
лагалось: автомашины, самолеты, заводы, шахты, многоэтажные
дома. И потому под капот автомашины водитель-монгол никогда не
заглядывал и говорил:
- У русских железа много - еще привезут.
На заводах и тем более в шахтах работали русские. Они неплохо
зарабатывали и жили особыми поселками или микрорайонами в Улан-
Баторе и Чайболсане, причем чувствовали, что им здесь не рады.
Впрочем, и у «наших» монголов не было особого желания без офици-
ального указания разыгрывать дружбу. Монголам не нравились наши
многочисленные военные городки. Противоречия накапливались.
Один раз нашу экспедиционную машину достаточно хамски аре-
стовало монгольское ГАИ в одном из поселков. Я знал, что взаимо-
понимание у монголов из нашего отряда и милиционеров есть. И един-
ственный раз надавил на своих монголов. Нас тут же отпустили.
87
В Уфе навсегда (с 1963 г.)
Другой раз пьяный монгольский водитель долбанул в бок наш
уазик. Разбирательство таких ДТП всегда имело один результат -
русского водителя в три дня высылали из страны.
Все это нас унижало. Порой было стыдно и обидно «за державу».
В порядке оказания «бескорыстной помощи» наша страна несла ог-
ромные затраты на то, что монголам было не нужно. Мы лезли цело-
ваться с теми, кто отворачивал от нас свое лицо.
В работе нашей экспедиции монголы видели возможность ком-
пенсировать урон, который наносит им Россия, подстегивавшая мон-
гольскую лошадь для прыжка через капитализм. Они охотно защи-
щали диссертации, которые мы помогали им писать и потом без
нашего соавторства публиковали совместно полученные результаты
на монгольском языке. Одного из, казалось бы, самых «башкирс-
ких» монголов я поймал на этом три раза.
И это стало причиной того, что после окончания работ в экспеди-
ции я стал отвечать отказом на просьбу принять монголов в Уфе.
Отношения были построены на нездоровой основе, и больше я не хо-
тел в них участвовать.
Однажды, будучи в Уфе, директор Института ботаники АН МНР,
разоткровенничавшийся под действием водки, сказал мне:
- Борис Михайлович, вы наш бакши (т.е. учитель, а бакши разре-
шено даже бить учеников, и они должны это стерпеть). Я вам скажу
правду, запомните, если монгол говорит русскому «да», то это не оз-
начает «да» по-монгольски.
То есть обман русского для монголов грехом не считался...
Мне понятно, почему после распада соцлагеря «самая дружествен-
ная» Монголия отошла от нас дальше, чем Польша или Венгрия. Монго-
лы не могут простить нам того, что мы хотели заставить их прыгнуть из
общинного уклада в наш социализм. Теперь они худо-бедно, но сами строят
свой монгольский вариант капитализма и развивают туризм, получая
деньги за свою уникальную красу природы. И те, кто захочет приобрес-
ти автомашины, купят их сами, и будут беречь. Это уже - свое.
Дебаты вокруг 30-х
Уже к четвертому курсу обучения в Казани я начал чувство-
вать неудовлетворение излагаемыми нам геоботанически-
88
Дебаты вокруг 30-х
ми теориями, хотя уяснить, что мне не нравится, не мог. Слишком
много в лекциях М.В.Маркова было марксизма и дедукции и слиш-
ком мало убедительных фактов. Он был воинствующим поборником
идей В.Н.Сукачева.
На своих лекциях Марков подчеркивал теоретический взлет гео-
ботаники в советский период и много внимания уделял двум событи-
ям ее истории: дискуссии «Что такое фитоценоз» в 1934 году в Бота-
ническом институте АН СССР с основополагающим докладом
В.Н.Сукачева и объединению в 1949 году всех советских геоботани-
ческих школ (Московской, Ленинградской, Томской, Казанской, Во-
ронежской и др.) на теоретической платформе его представлений в
единую научную школу.
Последнее событие было результатом реализации принципов,
которые сформулировали философы-марксисты. В начале 30-х го-
дов было создано общество материалистов-биологов, которое воз-
главил Б.Т.Токин, впоследствии автор интересной книги о фитон-
цидах, но, увы, ученый коньюнктурного склада, который легко шел
на сговор с лысенковцами. Токин выступил с программной стать-
ей и объявил научные школы наследием «буржуазной науки» с про-
фессорами, сидящими по своим кабинетам-кельям. Философы-
марксисты считали, что каждая советская наука должна быть
представлена одной школой, организованной идеями марксизма-
ленинизма и нацеленной на решение задач строительства социа-
лизма. Во всех науках были организованы дискуссии с целью вы-
бора лучшей из точек зрения, на основе которой предстояло кон-
солидировать усилия научного сообщества. Как правило, за эту
точку зрения принималась та, которая высказывалась учеными,
наиболее признанными партийно-государственным аппаратом.
Сталин широко практиковал внедрение в состав Академии наук
наиболее послушных (из числа биологов «строптивыми» и отка-
завшимися голосовать за «сталинских академиков» остались толь-
ко В.И.Вернадский и И.П.Павлов).
Состоялась дискуссия и в фитоценологии в БИНе в 1934 году.
Сокращенный протокол заседаний дискуссии «Что такое фитоценоз»
был опубликован, что дает возможность представить себе атмосфе-
ру этого научного собрания.
Основополагающий доклад делал В.Н.Сукачев. Это выступле-
ние оставляет тяжкое впечатление заостренной направленностью
89
В Уфе навсегда (с 1963 г.)
против буржуазной идеологии в геоботанике. Все достижения зару-
бежных ученых признавались им ненужными для советской фитоце-
нологии, организованной самыми передовыми идеями. Среди носи-
телей передовой мысли Сукачев упоминал и И.И.Презента.
Сама по себе научная концепция Сукачева вне политического кон-
текста и как элемент нормальной плюралистической науки была по-
лезной, так как отражала его богатый опыт изучения сообществ та-
ежных лесов. Как известно, в этих сообществах выражены «ключе-
вые виды» - эдификаторы, подобные ели, которые определяют ха-
рактер почвообразовательного процесса и создают среду для обита-
ния мхов и типичных для тайги видов сосудистых растений (брусни-
ка, черника, линнея и т.д.). Но на леса мало похожи сообщества лу-
гов, пустынь, степей, пашен, а именно универсальную теорию для их
«подведения под еловый лес» и предлагал Сукачев.
Лишь один из выступивших в дискуссии целиком согласился с
В.Н.Сукачевым, это был мой шеф по аспирантуре И.Х.Блюменталь.
А.П.Шенников резко выступил против огульного охаивания всех дос-
тижений зарубежной фитоценологии. Все остальные сделали еще
более веские критические замечания, причем особенно глубокой кри-
тике подверг «универсальную» теорию Сукачева представитель мос-
ковской геоботанической школы Н.Я.Кац, который подчеркнул, что
разные типы сообществ отличаются факторами своей организации.
Протоколы дискуссии захватывают плюрализмом взглядов и вы-
соким уровнем теории. Человек в высшей степени порядочный и вос-
питанный на этичных нормах отношений в науке, которые сложились
до начала разгула сталинщины, Сукачев не предлагал никаких запре-
тительных решений. Его «политические мотивы» участники дискус-
сии деликатно «не заметили», кроме Б.А.Келлера, также выдавшего
порцию политической демагогии. В отличие от В.Н.Сукачева, «папа-
ша Келлер» был отрицательной фигурой в развитии биологии: во вто-
рой половине 30-х годов он стал ярым пропагандистом лысенковщи-
ны, клеймившим Вавилова и вавиловцсв. При этом Келлер был хоро-
шим экологом растений, который много сделал для объяснения физи-
ологических механизмов преодоления стрессов засоления и засухи.
Как объяснить «политический стиль» доклада В.Н.Сукачева? Что
это было - искреннее убеждение или «мимикрия», желание замаски-
ровать свое видение науки и тем самым прикрыть ее от нападок «де-
мона» советской биологии И.И.Презента, который уже успел обозвать
90
Дебаты вокруг 30-х
фитоценологию «поповщиной»? Видимо, это была и «мимикрия», и
начало «омарксивания» Сукачева.
О том, что такое единомыслие в науке, я уже «на своей шкуре»
почувствовал на пятом курсе. Марков вел у нас семинар по теории
фитоценологии и однажды предложил:
- Критикуйте меня!
Мне не нравилась одна из его недавно опубликованных схем эко-
логической сукцессии, которая казалась схоластичной. Я выступил с
критикой, заявив, что эта схема чрезмерно обобщена и оторвана от
реалий растительности. Мой оппонент порозовел лицом, сердито на-
морщил лоб, но ничего не сказал. На следующий семинар он принес
томик трудов Ф.Энгельса и стал зачитывать оттуда цитаты о необхо-
димости теоретических обобщений и, наконец, завершил дискуссию
словами:
- Вы проиграли, Миркин, ставлю вам тройку!
Об этом диспуте я всегда вспоминаю с улыбкой, но в той анекдо-
тической ситуации проявилась общая черта «дискуссий» того време-
ни - исход бывал предрешен до начала.
Когда я был аспирантом и Марков приезжал в Ленинград, мы уже
совсем не понимали друг друга. В конце 70-х годов я написал крити-
ческую рецензию на одну из его статей, носившую характер манифе-
ста-догмы науки о пашенной растительности, где поле пшеницы с
сорняками уподоблялось ельнику с черникой. Учитель окончательно
обиделся на ученика, и постепенно наши контакты спали до нерегу-
лярных поздравлений с Новым годом.
Взгляды Шенникова, лекции которого я слушал аспирантом, были
шире, чем Маркова, но и он считал 30-е годы историческими для со-
ветской геоботаники, достигшей единства на платформе идей Сукаче-
ва. Пользы от этого «единения», увы, было немного, и с позиций сегод-
няшнего дня оно воспринимается как одно из выражений авторитарной
науки. Для слабых ученых и карьеристов, впрочем, такое единомыс-
лие было прямо-таки раем. Надергав цитат из работ Сукачева и Шен-
никова, они приправляли ими куцые данные и имели гарантированный
успех в редакциях журналов и при защитах диссертаций.
О докладе Сукачева, похоже, все забыли, и он никогда более в та-
ком вульгарном варианте не говорил о партийности науки о раститель-
ных сообществах. Однако в 1948 году, после «победы» «мичуринской
биологии», по всем биологическим центрам прокатилась волна гоне-
91
В Уфе навсегда (с 1963 г.)
ний на инакомыслящих, которым тут же навешивали всевозможные
ярлыки (всем генетикам, к примеру, клеился стандартный ярлык - «мен-
делист-морганист-вейсманист»). И тут-то забытый доклад Сукачева
и сыграл роль застарелой мины, забытой в земле, которую детониро-
вал взрыв августовской сессии ВАСХНИЛ. Произошло несостоявше-
еся в 30-е годы воссоединение фитоценологии в единую советскую
школу. Концепция Сукачева из нормального элемента плюралистичес-
кой науки разом превратилась в опасную «еловую догму», удерживае-
мую силой его высокого положения в научной иерархии.
В это время шла борьба против «преклонения перед западом» и с
«безродными космополитами». В результате этой борьбы чтение за-
рубежной литературы стало приравниваться к смертному греху. И
действительно, если наша наука самая передовая, то стоит ли тра-
тить понапрасну время на чтение работ, которые подобны плоду, за-
чатому не с тою молитвою?
Бахвальство об успехах наводнило периодическую партийную
печать и научные издания. Фитоценология не была исключением.
Нашлось немало любителей доказывать приоритеты «достижений»,
полученных с использованием «передовой методологии». А на са-
мом деле мы начали быстро отставать не только от ученых капита-
листических стран, но и от ученых только что сформировавшегося
социалистического лагеря. Наш международный авторитет катаст-
рофически падал. Крупные зарубежные сводки по фитоценологии
открывались такими фразами, как «мы не рассматриваем состояние
фитоценологии в СССР, так как ее интересы лежат на уровне интере-
сов западноевропейских фитоценологов начала двадцатых годов».
Читать такие оценки нашей науки было стыдно.
Атмосфера культа личности, как воронка на глубокой реке, затя-
гивала в свои структуры не только конъюнктурщиков, но и хороших
ученых и порядочных людей. Конечно, они вели себя не так, как Лы-
сенко и ему подобные, но авторитарная наука подводила их под свои
эталоны со всеми вытекающими отсюда отрицательными послед-
ствиями. Именно так был втянут в систему авторитарной науки и
В.Н.Сукачев, вошедший в историю советской биологии как муже-
ственный борец с Лысенко, возглавлявший оппозиционные «Бюлле-
тень МОИП» и «Ботанический журнал» в 50-х годах, публикации в
которых и стали причиной редакционной статьи «О положении в био-
логической науке» в «Правде» в 1958 году.
92
Дебаты вокруг 30-х
Помню в период своей аспирантуры приезд Сукачева в Ленинград.
Переполох перед его приездом был неимоверный. А далее, облачен-
ный в черный костюм заведующий отделом геоботаники Б.А.Тихоми-
ров сделал часовой доклад об успехах советской геоботаники. Вслед
за ним все подряд потянулись с самоотчетами. Каждый хотел, чтобы
его увидел Сукачев и (о счастье!) хотя бы одобрительно кивнул голо-
вой. Молодежь, разумеется, не выступала. Зрелище было тяжкое.
Помню, еще совсем молодой кандидат наук В.С.Ипатов (потом дол-
гие годы заведовавший кафедрой геоботаники в ЛГУ), с которым мы
слушали это почти ритуальное собрание на антресолях зала отдела
геоботаники, мрачновато сказал:
- Ну вот, видели мы живого Будду...
Исследователи, которые не хотели смириться с «еловой догмой»,
либо уходили в какую-то смежную область биологии, либо продол-
жали свою деятельность «в подполье» на отшибе от основных науч-
ных центров. Так, на станции «Луговая» в Научно-производственном
институте кормов всю жизнь проработал Леонтий Григорьевич Ра-
менский - самый крупный отечественный (а возможно, и в мире)
фитоценолог XX столетия, придерживающийся взглядов, которые по
узловым позициям были противоположны подходам В.Н.Сукачева.
Для Раменского, занимавшегося типологией естественных кормовых
угодий, теория была как бы «хобби», и первое академическое изда-
ние его трудов вышло почти через 20 лет после его смерти (умер
Раменский в 1952 году).
Весной 1989 года в Московском университете на заседании од-
ной из секций МОИП, которую возглавлял Т.А.Работнов, я выступил
с докладом «Плюрализм и догмы в фитоценологии». Потом на эту
же тему я опубликовал большую статью в ЖОБе и полемическую
статью «Лернейская гидра экологии» в «Химии и жизни».
В докладе и статьях я хотел показать, что Сукачев, позволив вов-
лечь себя в систему авторитарной науки, довел свои взгляды до уровня
догмы и тем самым затормозил развитие фитоценологии. Реакция
аудитории была неоднозначной. Молодежи доклад понравился, пред-
ставители старшего поколения, особенно те, кто лично знал Сукаче-
ва (в особенности председательствующий на заседании Т.А.Работ-
нов), выступили против и даже обвинили меня в стремлении ценой
критики Сукачева завоевать дешевый авторитет у молодежи. Мои
оппоненты были даже согласны признать ошибки Сукачева в 30-х
93
В Уфе навсегда (с 1963 г.)
годах, но сам факт обсуждения поведения ученого в этот период был
назван неэтичным. Увы, малодушие и ошибки во имя спасения счи-
тались в 30-40-е годы нормой. И даже прозвучала такая фраза:
- Неизвестно, как бы вы вели себя в те годы, когда могли поса-
дить.
Думаю, что признать неэтичным анализ теневых сторон истории -
создать предпосылку для их повторения. Историю всегда пишут с
определенной временной дистанции, и, разумеется, интерпретация
одних и тех же событий у разных историографов может быть нео-
днозначной. Не случайно Карл Поппер отказывался считать исто-
рию наукой.
Вскоре мне прислал письмо Д.В.Лебедев, который «затребовал»
текст статьи, написанной по докладу. Лебедев - один из самых инте-
ресных людей, с которыми меня свела жизнь в период обучения в
аспирантуре в Ленинграде, потом я с ним встречался во время час-
тых приездов в БИН в 60-70-х годах.
Даниил Владимирович был воинствующим и несгибаемым ан-
тилысенковцем вавиловского типа, дважды исключенным из ком-
сомола и один раз из партии. Он был правой рукой В.Н.Сукачева и
П.А.Баранова в период уже упомянутой борьбы с Лысенко «Бота-
нического журнала» в начале 50-х годов, автором всех редакцион-
ных антилысенковских статей в этом журнале и идеи и текста зна-
менитого «Письма трехсот», направленного в ЦК КПСС в 1955 году.
Среди подписавших письмо были Курчатов, Капица, Сахаров, Се-
менов. Письмо набатом звало на борьбу с химерами Лысенко. По-
том в романе «Зубр» о Лебедеве как бесстрашном ученике-аспи-
ранте Т.Д.Карпеченко и жертве Лысенко тепло написал Д.Гранин.
Из-за всех произошедших с ним коллизий Лебедев не имел уче-
ной степени. И тем не менее авторитет его был колоссальным. Он
был энергичным и компетентным ученым секретарем БИНа, кото-
рый в значительной степени руководил всей работой института. Его
называли «закулисным директором» и очень любили за личное обая-
ние и острый ум. Он был скор на остроту, терпеть не мог прохвостов
и умело выводил их на чистую воду (даже если в карманах этих «уче-
ных» оказывался диплом доктора наук!). Лебедев был ученым сек-
ретарем Совета по защитам в Ботаническом институте, где я защи-
щал первую докторскую диссертацию. Своими комментариями за-
читываемых отзывов Лебедев, как мог, помогал мне. В частности, в
94
Дебаты вокруг 30-х
одном из отрицательных отзывов (подписанном, кстати, С.С.Ильи-
ным) вместо слова «фитоценоз» было напечатано «фитопеноз». Ост-
роумный Лебедев тут же назвал его автора фитопенологом. Лебедев
вообще очень тепло относился к молодежи, стремился помочь мне
во время подготовки защиты и моего четырехлетнего периода «хож-
дения по ВАКам».
В письме, которое предшествовало чтению затребованной руко-
писи, Лебедев предупредил меня, что писать о Сукачеве неуважи-
тельно нельзя. Это был, по его словам, Великий Гражданин, и рабо-
тать в возглавляемой им редакции «Ботанического журнала» было
большим счастьем. И тем не менее Лебедев не только согласился с
моей оценкой дискуссии 1934 года, но еще и сообщил весьма инте-
ресный эпизод этого периода.
В начале 30-х Лебедев был студентом биологического факульте-
та Ленинградского университета и попал на собрание во время партий-
ной чистки. «Чистили» И.И.Презента, уже прорвавшегося на кафед-
ру дарвинизма и занявшегося «наведением порядка» на факультете.
К этому времени в ЛГУ и Академии наук многие уже раскусили его
как грязного политикана и аморального человека. При партийной «чи-
стке» партбилет забирался в президиум, где сидели «чистильщики»,
обсуждение могло повернуться и так, что билет остался бы на столе.
И вот, поддержать Презента из Ботанического института вместе с
Б.А.Келлером приходит В.Н.Сукачев! Поведение Келлера, выступив-
шего на собрании, вполне логично, участие же Сукачева воспринима-
ется сейчас как некий нонсенс. Но, увы, так было!
Почти курьезными были терминологические взаимоотношения
советской и зарубежной науки. Так, в 1942 году В.Н.Сукачев предло-
жил термин «биогеоценоз» (участок растительности вместе с поч-
вой, атмосферой и проживающими там животными и микроорганиз-
мами). Возникла наука биогеоценология, которая изучала эти биогео-
ценозы. Но десятью годами раньше английский ученый А.Тенсли
предложил термин «экосистема», а науку, которая изучает экосисте-
мы, стали называть экологией. Казалось бы, для унификации нужно
упразднить биогеоценологию как самостоятельную науку или хотя
бы сделать ее разделом экологии наземных сообществ, но это слу-
чилось только в 1988 году, когда, наконец, упразднили «Совет по био-
геоценологии» при Президиуме АН СССР. Впрочем, институты, где
изучались биогеоценозы, с самого начала все же были названы Ин-
95
В Уфе навсегда (с 1963 г.)
статутами экологии (в Москве, Свердловске). Не удалось «патрио-
там» переименовать в «Биогеоценологию» и журнал «Экология», хотя
попытки такие в 70-х годах предпринимались.
Не вдаваясь в детали дебатов, которые мне пришлось вести в
фитоценологии, скажу лишь, что я участвовал в полемике сторонни-
ков интернационализации науки и защитников «отечественных при-
оритетов».
Дебаты обошлись мне достаточно дорого, хотя я не сожалею
о том, что тратил на них время и силы. Докторскую диссертацию
мне пришлось защищать дважды, многочисленные критические
статьи в мой адрес появлялись достаточно долго (причем я дваж-
ды получал целые «букеты» в «Ботаническом журнале» из четы-
рех статей в 1982 году и из трех - в 1987!). Второй «букет», авто-
ром которого был Б.Н.Норин, содержал три статьи ругательского
толка, нацеленных на все ту же охрану отечественных научных
приоритетов. Оппонент не стеснялся в выражениях и упрекал меня
в том, что в голове у меня «хаос», что я подслащиваю свои раз-
глагольствования зарубежной терминологией. При этом Борис Ни-
колаевич был искренне убежден, что я наношу вред науке. Он был
одним из самых независимых ученых БИНа, который в 1981 году
приезжал к нам на самую «опальную» конференцию. И как замре-
дактора «Ботанического журнала» после своего «букета» тут же
напечатал мою большую статью-ответ, открыв ею первый номер
за 1989 год.
Между написанием и выходом статьи тем не менее прошел по-
чти целый год, и текст я успел забыть. Читал свою статью как чу-
жую. Все мне понравилось, кроме конца, где я после теоретического
анализа взглядов оппонента сам же и подвел итоги дискуссии, при-
знавая себя правым. Потом я в двух или трех докладах каялся, так
как под влиянием общения с С.В.Мейеном понял, что в научных дис-
куссиях не следует подводить окончательных итогов.
В 90-е годы все, за что я боролся, стало нормой, и дебаты стих-
ли. А свои представления о фитоценозе я сформулировал в полимо-
дельной концепции фитоценоза. Эту концепцию я опубликовал в ав-
торитетном международном журнале «Journal of Vegetation Science»
(в 1994 г.), она легла в основу «самой главной» монографии «Наука о
растительности» (1998), которую мы написали совместно с Л.Г.На-
умовой.
96
Хождение по ВАКом
Хождение по ВАКам
Кандидатскую работу я выполнил с опережением графика на
полгода и вернулся в Уфу. И... тут же начал заниматься док-
торской работой. Кандидатская у меня была о растительности пой-
мы Средней Белой. Докторскую я решил сделать на ту же тему, но
расширив круг объектов по всей Башкирии. Это было вполне оправ-
дано: в РБ есть и горные, и равнинные поймы, разные по химизму
воды, разные типы климата и т.д.
Через два года после аспирантуры я сообщил о своих планах
А.А.Ниценко. Тот сказал:
- Не рано ли? А впрочем, попробуй!
С этого момента я начал два раза в год (за свой счет!) ездить в
Ленинград в библиотеку, каждый год делал доклад на семинаре в
БИНе, печатал много статей в журналах и т.д. Ниценко одну за дру-
гой читал главы диссертации.
В 1965 году за счет хоздоговорных средств возникла лаборато-
рия геоботаники БГУ. Ее первыми сотрудниками стали Ф.М.Ханов,
ТВ.Попова, А.В.Денисова, Д.Н.Карпов. Все они одновременно с хоз-
договорной работой начали выполнять темы кандидатских диссер-
таций. Хоздоговор давал деньги, мы могли проводить экспедиции в
разные районы республики. Более того, у нас были деньги, чтобы
два раза пригласить для участия в экспедициях члена «кружка Ни-
ценко» В.И.Василевича из БИНа, с которым в те годы мы активно
сотрудничали.
Идей у меня было достаточно, были помощники, и процесс, что
называется, пошел. В 1968 году лаборатория дебютировала серией
докладов на Всесоюзной конференции во Владимире. Т.А.Работнов
дал этому дебюту восторженную оценку.
Я с самого начала отказался от дорогостоящих стационарных
«биогеоценотических» исследований, которые тогда были в моде (хотя
кое-какие опыты у нас были - мы и луга удобряли и за разногодичной
динамикой разных типов лугов наблюдали), и взял за основу факт при-
сутствия вида в определенных условиях и формирование ансамблей
видов в сообществах.
В это время В.И.Василевич усиленно пропагандировал количе-
ственные методы, и мы вошли в число его самых активных соратни-
ков. Едва ли не первыми в стране мы решили задачу на компьютере
97
В Уфе навсегда (с 1963 г.)
«Урал». Этот монстр имел «быстродействие» - 20 операций в секун-
ду и занимал огромный зал. Матрицу сопряженностей для 25 видов
мы решали целый месяц и полгода держали для этого на 0,5 ставки
программиста.
Бросая взгляд в прошлое, могу сказать, что сильными момента-
ми диссертации, которая обобщала все, что сделали я и мои сотруд-
ники (все мы были молоды и нас связывали поразительно теплые
отношения), были динамика и районирование растительности и оцен-
ка ее связи со средой. Что касается центрального раздела диссерта-
ции - классификации, то он был слабым и теоретически, и методи-
чески.
Однако осложнения с защитой диссертации не были связаны с
этими неудачными построениями. Мои сложности были связаны с
совсем другими обстоятельствами, далекими от науки.
Во-первых, я был очень молод - мне было 30 лет. Защищать док-
торскую в таком возрасте считалось «неприлично». Это удалось
Т.Фрею, но он был почти иностранец, написал работу по-эстонски и
говорил по-русски с большим акцентом, это придавало его работе боль-
шую убедительность. Первым оппонентом у него была В.Д.Алексан-
дрова. Фрей защищал докторскую, минуя стадию кандидатской.
Во-вторых, я был (и остался) редким растяпой, который в любом
тексте допускает множество разных ляпов. Мне абсолютно необхо-
дим постоянный помощник (или соавтор), который бы компенсировал
этот немаловажный минус. Работа была оформлена плохо и грязно.
Мои наставники и вдохновители Ниценко и Александрова должны
бы были отругать меня как следует и заставить довести работу до
нужной кондиции. Но они этого почему-то не сделали.
В-третьих, защите предшествовал целый ряд скандальных ситу-
аций. Я ввязывался в любую дискуссию для защиты принципов.
Объективно это было хорошо, но это была плохая увертюра для за-
щиты. В диссертацию я включил почти целиком тексты нескольких
разгромных рецензий, написанных для журналов. «Бунтарский дух»
был не лучшей тональностью для докторской диссертации, особенно
в те годы.
Сейчас я думаю, что если бы работа была оформлена хорошо и
не была такой полемической, я бы без осложнений преодолел планку.
И тогда, став доктором и повысив свой рейтинг, мог бы сделать боль-
ше и для коллектива, и для науки.
98
Хождение по ВАКом
Главных скандалов, которые в совокупном действе стали причи-
ной завала, было два. Первый скандал был связан с защитой доктор-
ской моего коллеги Минибаева (мы уже давно помирились и работа-
ем вместе бесконфликтно). Минибаев был учеником Н.С.Камышева
и написал диссертацию про формации пшеницы и ржи. Сегодня это
вызывает улыбку, но тогда «еловая догма» была в силе, и это было
вполне нормальным. Я выступил против при обсуждении работы в
БГУ, и мы с профессором Г.В.Заблудой послали отзыв на защиту. К
слову, после защиты Минибаев сам понял, что эти подходы не имеют
перспективы, бросил их и занимается по сей день почвенной альголо-
гией. Он хороший организатор, и вокруг него выросла обильная по-
росль докторов и кандидатов наук.
С Камышевым мы были «на ножах» и до защиты Минибаева. Он
был жесткий человек и большой друг Л.В.Кудряшова - видной фигу-
ры в ВАКе. С посылки Камышева Кудряшов и занялся моим «зава-
лом». Это было не особенно легко даже ему, так как хоть и при пяти
черных шарах (но совет-то был из 35 человек) я защитил работу все-
таки на ученом совете БИНа.
Копал под меня он серьезно, что весьма иронично оценил В.Н.Ти-
хомиров, тогда еще доцент, который работал на кафедре Кудряшова.
Встретив однажды меня в БИНе (помню, что разговор был на лест-
нице, ведущей в гербарий), он сказал:
- Дорогой Борис Михайлович, мы все вам очень благодарны.
Кудряшов - профессиональный пакостник. Раньше он разменивался
на нас, а теперь сосредоточился на вашей работе. И оставил нас в
покое.
Второй скандал был связан с перепалкой, которую я затеял с бо-
таником из ТСХА Л.С.Родман. Это была очень красивая женщина
со скверным характером. В одной из своих статей она меня основа-
тельно «лягнула», заявив, что мои представления о том, что связь
между почвами и растительностью очень рыхлая, отражают неуме-
ние видеть эту связь. Меня это, конечно, задело. Статистику я знал
очень прилично (15 лет читал этот курс на биофаке). Посмотрев таб-
лицу Родман, я увидел, что все ее выводы основаны на ошибках.
Пересчитав, я выявил полное отсутствие связей. И, понятно, тут же
написал рецензию в «Ботанический журнал», весьма ехидную с вы-
водом: Л.С.Родман своими данными полностью подтвердила ту точ-
ку зрения, против которой возражает.
99
В Уфе навсегда (с 1963 г.)
Родман разъярилась и пожаловалась на «хама Миркина» своему
заву В.Г.Хржановскому, который, по словам Д.В.Лебедева, был «боль-
шой лыцарь». Его нравственный портрет при этом был похлеще, чем
Л.В.Кудряшова. Не случайно, что В.Н.Сукачев все попытки Хржа-
новского встретиться с ним исключал.
Эпопея моей «ВАКиады» шла более трех лет. Меня вызывали на
экспертный совет и дважды на Пленум. Я покаялся и оформил рабо-
ту заново.
В разгар «ВАКиады» в 1970 году у меня защитились в Уфе Т.В.По-
пова и А.В.Денисова. «Для верности» Кудряшов и Хржановский их
также решили провалить. Обеих вызывали на экспертную комиссию
ВАК, причем в последний момент Хржановский решил Денисову по-
щадить. Она представляла нацменьшинство, а это у нас очень цени-
лось. Но судьба Поповой была, казалось, предрешена, хотя работа у
нее была очень интересной, да и сама Таня - яркий и независимый
человек. Последнее могло в особенности не понравиться в ВАКе, где
эксперты хотели чувствовать себя богами и предпочитали видеть
вызываемых на их суд «униженными и оскорбленными».
Спасение Поповой пришло внезапно и оттуда, откуда я и не ждал.
Экспертную комиссию возглавлял замечательный человек Михаил
Владимирович Горленко, а он был шефом Пунцага - мужа моей мон-
гольской подопечной Г.Церенбалжид. С Пунцагом нас связывали
дружеские отношения. Он взялся за это дело, привел меня к Горлен-
ко и с восточной торжественностью сказал:
- Михаил Владимирович, это мой брат, помогите ему всем, чем
можете.
Горленко спросил меня о сути дела, быстро сориентировался в
ситуации и сказал, что постарается что-нибудь сделать.
Его «что-нибудь» было совершенно замечательным. Вначале
45 минут Таню «рвали в клочья» и ругали, а потом Горленко встал и
спокойно сказал:
- Что ж, я понял, работа очень хорошая, будем утверждать.
Экспертная комиссия растерялась и... единогласно проголосова-
ла. Так Попова была спасена!
После этого случился забавный эпизод. Мы шли с Пленума втро-
ем, Таня рассказывала о вопросах, которые ей задавали, а я ругал-
ся. Пунцаг был глуховат на одно ухо и решил, что работу завалили.
Он шел и все ниже опускал голову. Со временем он начал улавли-
100
Хождение по ВАКом
вать фразы, из которых было очевидно, что мы не потерпели фиас-
ко, и спросил:
- Так что же, Таню утвердили?
- Конечно.
- Так что же ты ругаешься?
Я объяснил ему причину своего негодования, и мы, вдоволь по-
смеявшись, отправились к нему в номер гостиницы отмечать успех.
На заключительном этапе моей ВАКиады в игру включились са-
мые мощные силы, включая и академика Е.МЛавренко. Все уже,
казалось бы, шло к «хеппи енд». Меня, наконец, «пропустил» экспер-
тный совет. Обычно после его положительного решения Пленум ВАК
утверждает работу уже почти автоматически.
Помню, что в день заседания Пленума, где должна была обсуж-
даться моя работа, уже уверенные в успехе мы сидели за накрытым
столом с Ф.Хановым и московским почвоведом С.Максимовичем, с
которым мы подружились в Монголии. Фирус набрал номер телефо-
на и когда услышал решение - «работа отклонена», у него отвисла
челюсть. Фуршет наш тем не менее состоялся.
Далее пошли апелляции от Е.М.Лавренко и от ректора Чанбари-
сова. Я никого ни о чем не просил. Это была их личная инициатива.
Потом я узнал о том, как Кудряшов организовал мой провал на
Пленуме. Уже все было в мою пользу, но в ВАК поступило письмо
(кто его автор - я не знаю), в котором говорилось, что «Миркин
отрицательно влияет на молодую генерацию ученых, и если он ста-
нет доктором, то его отрицательное влияние еще более усилится.
Кроме того, если он и вправду такой способный человек, как счита-
ет Е.М.Лавренко, то он еще молод и пусть докажет это еще одной
диссертацией».
После апелляций работу поставили на повторное рассмотрение, и
я был вновь вызван на Пленум ВАК, причем прилетел в Москву из
Улан-Батора, да еще после большого конного маршрута по Хангаю.
Вид у меня был хоть куда. Шел 1970 год.
Накануне весь вечер меня готовил к Пленуму Т.А.Работнов.
Он учил меня быть мягким, использовать обороты типа «как вы
знаете», «хочу дать дополнительное разъяснение» и т.д. Так я и дер-
жался, демонстрируя имидж очень воспитанного и уважающего
старших молодого ученого. Все шло хорошо. Но вдруг В.А.Ковда-
наш самый главный почвовед, работы которого я хорошо знал, за-
101
В Уфе навсегда (с 1963 г.)
сыпал меня десятком профессионально сформулированных вопро-
сов (до этого вопросы членов Пленума были крайне слабыми). Я
легко отвечал на них.
После этого Ковда поднялся (он сидел в первом ряду) и обер-
нувшись к Пленуму ВАК, буквально «понес» его и закончил сло-
вами:
- Это молодой и компетентный ученый. Я с Лавренко работал
еще в 30-е годы. Если он ручается за Миркина, мне этого достаточ-
но, чтобы рекомендовать его утвердить. И что вы хотите от него?
Если в таком возрасте ученые не будут задирами и новаторами, то и
наука остановится!
Увы, Виктор Абрамович оказал мне «медвежью услугу». Я вык-
лючился из роли пай-мальчика и вернулся в свое обычное состояние.
Тут же после Ковды встал разъяренный как горилла Кудряшов и
спросил меня:
- Есть два подхода к классификации лугов: Шенникова и Рамен-
ского. Если бы вы их примирили, мы бы дали вам доктора.
Сейчас бы я легко нашелся и заговорил о единстве дискретнос-
ти и непрерывности. Но тогда само предложение примирить непри-
миримых противников мне показалось абсурдным. И я не сказал, а
ляпнул:
- Если бы я это сделал, то звания доктора наук мне было бы
мало!
И тут я понял, что «закопал» себя. Мои слова были подобны пу-
леметной очереди по залу. Больные старцы, привыкшие к тому, что
пришедшие на их «суд Богов» пьют валидол и воду, трясутся и кланя-
ются, были поражены тем, что молодой и здоровый человек в их
присутствии шутит. (Потом мне сказали, что при обсуждении я
фигурировал как «ферт с усами».)
Я попытался сдать назад и объяснить, что, быть может, шутить
неуместно, однако все было тщетно. Голосов я не набрал.
Когда я узнал решение у клерка, который вел прием в одной из
комнат ВАКа, то спросил:
- Когда я могу защищать новую работу?
Он ответил:
- Хоть завтра.
Я был готов к повторной защите, так как пока проваливали пер-
вую, я по существу вчерне уже написал вторую работу.
102
В «оазисе европейской науки»
В «оазисе европейской науки»
Отношения между учеными - явление сложное. В.Д.Александ-
рова как-то сказала мне, что у настоящего ученого не бывает
друзей - только враги и ученики. Наверное, это так: рушились мои
отношения с А.А.Ниценко, с ней самой, с Е.М.Лавренко, не говорю
уже о том, какие скверные отношения были потом у меня с членами
кружка Ниценко. Мягко говоря, флюктуировали отношения с Т.А.Ра-
ботновым, который меня то приближал, то отдалял от себя. Обо всем
этом я еще буду рассказывать.
И, пожалуй, на этом фоне была только одна группа специалистов
высокого класса, которая хорошо ко мне относилась постоянно, а до
распада СССР - очень помогала мне выстоять в непрекращающем-
ся противостоянии, возникшем с головным институтом и его лидера-
ми. Это были эстонцы.
Х.Х. Трасс
В условиях менталитета тоталитарной советской геоботаники
«с едиными научными принципами», которые базировались на «ело-
вой догме», эстонцы были «оазисом европейской науки». И при
этом их северная рассудительность и такт помогали не идти на
конфликт с центром. С эстонцами не спорил даже ВАК. Вот поче-
103
В Уфе навсегда (с 1963 г.)
В.В. Мазинг
му и было решено, чтобы вторую работу я защищал не в БИНе, а
в Тарту.
Когда я был аспирантом, то слушал док-
лад В.В.Мазинга, тогда еще сравнительно мо-
лодого и безусого. На семинаре Отдела гео-
ботаники БИН АН СССР Виктор Викторович
рассказывал про то, как можно использовать
перфокарты с краевыми перфорациями для
обработки геоботанических данных и библио-
графии. В сочетании с парой обычных вязаль-
ных спиц пачка перфокарт была (при отсут-
ствии компьютеров) неплохой базой данных,
которые можно было быстро обработать.
После этого доклада все разом стали «тряс-
ти» перфокарты. В Уфе у нас этим занялись
особенно активно. Перфокарты делали в Эстонии, один раз Томас
Фрей привез на какую-то конференцию нам их целый ящик.
Там же на семинаре выступил и заведующий кафедрой геобота-
ники Тартуского университета Ханс Трасс. Тогда я еще не мог пред-
полагать, что эстонцы и Эстония станут для нас одним из основных
факторов выживания в условиях постоянного конфликта с верхним
эшелоном науки.
Эстонцы как бы одновременно были в СССР и за его пределами,
они к каждому ботаническому конгрессу издавали томик трудов на
английском языке, да и многие текущие сборники выпускали тоже на
английском. С ними никогда не спорили, с ними считались. В Эстонии
традиционно защищались работы, которые не шли в России как тео-
ретически спорные. Там состоялась и моя вторая защита, и защита
почти десятка учеников.
Я любил эстонцев, но в Тарту тем не менее чувствовал себя край-
не некомфортно, так как осознавал себя частью страны, которая на-
вязала эстонцам несвойственный им образ жизни. И постоянно ис-
пытывал на себе их, увы, заслуженную нелюбовь. Без эстонца в Тар-
ту лучше было не появляться в магазине или в ресторане. Наумова
перед защитой так и не смогла в парикмахерской сделать прическу.
Срок пребывания в Тарту в любой командировке не превышал
трех дней. И потому, когда автобус Тарту - Ленинград пересекал
границу России, я вздыхал с облегчением.
104
В «оазисе европейской науки»
Во время защиты на советах в Тарту часть протокола велась на
эстонском языке, и стоявший на трибуне русский подзащитный чув-
ствовал себя дурак дураком. Правда, основная часть защиты и горя-
чо любимое эстонцами послезащитное застолье велись уже на рус-
ском. Они были абсолютно объективны и доброжелательны при го-
лосовании, но защиты в Тарту проходили неформально и очень остро.
Специально хочу сказать о местных русских в Эстонии. Те, кто
уважал эстонцев и говорил по эстонски, по-моему, давления со сторо-
ны эстонцев не испытывали. Достаточно было бегло заговорить по
эстонски, как отношения устанавливались на равных. В Тарту меня
познакомили с крупным специалистом по русской культуре - русским
профессором Ю.М.Лотманом (его лекции, кстати, транслировали по-
том по телеканалу «Культура»). Запомнился еще такой эпизод. В
1982 году во время своей непродолжительной работы проректором
по науке я представлял БГУ на праздновании юбилея Тартуского уни-
верситета. Юбилей был организован блестяще и с большим разма-
хом, включая инсценировки фрагментов истории на площади. Гостя-
ми были ректоры из шведской Упсалы, польского Кракова и других
старейших университетов.
Я жил в номере с грузинским профессором Г.Ф.Манджавидзе и очень
подружился с этим остроумнейшим человеком. Во время посещения
Тбилиси, где я читал лекции в ботаническом саду, мы с женой были его
гостями и полностью испили чашу грузинского гостеприимства.
Так вот, Григорию Ферапонтовичу потребовалось сменить билет
на поезд с одного числа на другое. Мы с ним в сопровождении кого-
то из эстонцев пошли на вокзал. Это старое одноэтажное здание (эс-
тонцы любят и берегут старину). Нас встретил начальник вокзала,
старик, который стал по эстонски обсуждать ситуацию с нашим ги-
дом. Когда вопрос был исчерпан, железнодорожник вдруг перешел
на чистейший русский язык: он оказался русским, родившимся в Тарту.
Железнодорожник достал из сейфа бутылку водки, крохотные рюмоч-
ки (в Эстонии вообще водку пьют со вкусом, не торопясь и подолгу)
и копченую курицу и предложил нам выпить по маленькой. Потом
наш гид сообщил, что это эстонская «вокзальная традиция», и почет-
ный пассажир должен обязательно зайти в каморку начальника и уго-
ститься рюмочкой водки. Никогда не нарушает этой традиции ректор
университета. В общем, по-моему, эстонцы относятся хорошо к тем
русским, которые хорошо относятся к ним и понимают их.
105
В Уфе навсегда (с 1963 г.)
Три эстонских лидера «моего» времени - Т.Трасс, В.Мазинг,
Т.Фрей - были очень разными. Трасс - человек необычайно разно-
сторонний и артистичный, но в целом с элементами очевидной поверх-
ностности. Основная специальность его - лихенология, научное хоб-
би, сделавшее его популярным, - история науки. Изданная в 1976 году
«Геоботаника» (История НОР) по сей день для меня - настольная
книга. И самый последний свой крупный труд (написанный в соав-
торстве с Л.Г.Наумовой) - «Наука о растительности» - я рассматри-
ваю как развитие историографических идей Трасса.
Трасс имеет профессиональное музыкальное образование и об-
ладает красивым баритоном. В молодости он даже пел на сцене.
Артистичность натуры Трасса проявлялась и в склонности к разного
рода приключениям. С ним мы сблизились после моей первой защи-
ты (он приезжал посмотреть на то, что это такое, так как вскоре дол-
жен был защищаться на том же совете).
При всякой встрече мы усаживались за стол. Когда я бывал в
Тарту, по эстонской традиции за один вечер могло быть несколько
столов в разных ресторанах и кафе. Наконец, мы с ним иногда пели,
хотя на фоне его профессионального баритона моя манера звукоизв-
лечения, конечно же, воспринималась как «эмоционально любитель-
ская». Особенно часто мы с ним пели хор плененных иудеев из «На-
букко» Дж.Верди. Более того, свои письма к нему я по сей день под-
писываю «твой Б.Набукко». Был даже комический эпизод. На конфе-
ренции по классификации растительности в Уфе в 1981 году Трасс
вел первое заседание (причем после бессонной «авиационной» ночи).
Прочитав мою записку: «Дай мне слово. Б.Набукко», он удивил зал
фразой:
- Слово имеет Борис Михайлович Набукко, тьфу, простите, Миркин.
На всех банкетах Ханс пел, обычно тирольские песни и амери-
канские романсы из репертуара М.Ланцы. Однако на банкете во вре-
мя конференции в Уфе у него не было настроения. Он сидел сумрач-
но в углу и непривычно мало пил. Когда менялась посуда (банкет был
на первом этаже студенческой столовой в профессорском зале, и в
это время в большом вестибюле литовцы затеяли национальные игры
с приседаниями), я подсел к Хансу и сказал ему:
- Ханс, на лекциях я рассказываю студентам о тебе как о пре-
красном викинге (он действительно высок и строен), о романтике, о
певце. А ты сидишь в углу как сыч.
106
В «оазисе европейской науки»
После этого я налил в стаканы водки и сказал Хансу:
- Спой, я очень тебя прошу.
Мы выпили, Ханс вышел из своего кратковременного сплина, резко
поднялся и сказал:
- Спою.
Когда мы вышли в вестибюль к веселящейся геоботанической
братии (и в особенности - «сестрин»), литовские игры уже закончи-
лись, С.Янтурин играл на курае, а Г.Розенберг под курай... танцевал
еврейский танец! Я объявил:
- Поет Ханс Трасс.
Раздались аплодисменты, потом все разом стихли, а Ханс пове-
лительно сказал:
- Объект.
Это означало, что нужна красивая женщина, которой будет посвя-
щена его песня.
Перебежав через образовавшееся внутри круга пространство, я
выхватил из ожидавших выступление прославленного геоботаника-
певца украинку Галю Куковицу (в те годы она была необычайно хо-
роша собой) и поставил ее перед Трассом. Глаза у Ханса вспыхнули
огнем. «Be my love» удалась как никогда!
Ханс - очень «породистый» мужчина, всегда прекрасно одетый.
У него постоянно была собака, последняя, с которой я познакомился,
был красавец пятнистый серый дог. Собаки Ханса были безупречно
воспитаны - брали бутерброд только после того, как разрешал это
сделать хозяин.
Виктор Викторович Мазинг - совершенно другой человек. Он не
был артистичен как Трасс, терпеть не мог никакого шума, был почти
трезвенником, и наши бурные веселья с Хансом его пугали. Помню,
увидев нас в гостинице «Кодры» в Кишиневе на ботаническом съез-
де, он просто убежал на другой этаж.
Кроме того, Мазинг был самым глубоким и энциклопедичным.
Он был автором вузовского учебника «Ботаника» на эстонском язы-
ке, написал множество статей для эстонской «Энциклопедии» и се-
рию статей и книг о болотах.
Трогательная дружба связывала Виктора Викторовича с Мари-
ной Сергеевной Боч, которую Александрова называла самой умной
женщиной Отдела геоботаники. Они замечательно и интересно шу-
тили и писали вместе книги. Несколько раз я бывал в их обществе, и
107
В Уфе навсегда (с 1963 г.)
отношения этой пары меня восхищали. При этом они были чисто дру-
жескими. Боч, к слову, была одним из немногих геоботаников, кото-
рые уже в совершенно «взрослом» возрасте освоили метод Браун-
Бланке. Обычно это удавалось только молодым исследователям,
мозги которых еще не были засорены «приоритетами отечественной
науки». Увы, Марина Сергеевна, как и Виктор Викторович, уже ушла
«в лучший мир».
Мазинг также писал историографические работы, в том числе и
интересный обзор об истории советской геоботаники, опубликован-
ный на английском языке в одном из самых престижных европейских
журналов.
Из всех эстонцев Мазинг был самым «уфимским», он бывал на-
шим гостем, по-моему, раз пять. Будучи тяжело больным, незадолго
до смерти он перевел на эстонский язык и опубликовал в журнале
«Akademia» эти очерки об Эстонии. В письме он написал: «Никто
лучше вас не описал нашей кампании».
Томми Фрей - личность также по-своему уникальная. В 28 лет он
стал доктором наук. В это время все мы восхищались Томасом, ко-
торый прекрасно знал математику и зарубежную литературу. Он был
добр и обаятелен и так же, как и Трасс, любил посидеть за рюмкой.
Даже поговорить с Томми считалось большой честью.
Однако при столь блестящем взлете Фрей быстро сошел с орби-
ты. Почему это произошло, сказать трудно, но он быстро прекратил
публиковаться, стал государственным деятелем в новой Эстонии, а
потом фермером... О том, какой курьезный эпизод с ним случился во
время защиты Л.Г.Наумовой, я еще расскажу.
Эстонцам удалось сохранить высокий уровень науки и обеспе-
чить смену поколений (ведь в маленькой стране «ниш» для ученых
тоже немного). Оба академика - Трасс и Мазинг - сразу же после
достижения порога в 60 лет ушли на пенсию и стали консультанта-
ми. В целом они представляют «скандинавский тип ученых-губок»:
эрудированы и скрупулезны, но своих идей у них сравнительно не-
много.
«Эстонские десанты» на наши скандальные конференции в Уфе
по количественным методам и классификации растительности были
серьезным подспорьем. В особенности они помогли нам в 1974 году,
когда в Уфу прилетели Фрей и Мазинг. Уже тогда биновцы предпри-
няли первые «наезды» и попытки «придавить» нас свои авторитетом.
108
В «оазисе европейской науки»
Во время обсуждения резолюции на нас «играли» оба эстонца.
Тогда, кстати (как, впрочем, и после всех наших других конферен-
ций), на цокольном этаже главного здания БГУ, где тогда была столо-
вая, состоялся замечательный теплый товарищеский ужин. С этого
ужина Мазинг и Фрей уехали в аэропорт, но рейс задержался. И они,
взяв такси, к общей радости вернулись обратно. После этого вечера
Станислав Дыренков в аэропорту писал стихи... Это было романти-
ческое время становления новой науки. И все мы были молоды.
Однако как бы эстонцы к нам тепло ни относились, они разом
становились «чужими», если речь шла о качестве научной продук-
ции. Ни на какие сделки с научной совестью они не шли. Мы стара-
лись не подводить их, но все-таки пару раз такое было. В этом слу-
чае я получал письмо, написанное официальным языком и подписан-
ное и Трассом, и Мазингом.
Спустя несколько месяцев после своей неудачной шутки на Пле-
нуме ВАК, я привез свою вторую диссертацию в Тарту. Ее уже «чи-
стила» Л.Г.Наумова и потому ни крупных, ни мелких ляпов в ней не
было. «Сгоряча» мою работу взяли, но потом я получил официальное
письмо Трасса и Мазинга. В нем было написано, что формально я
имею право защищаться, так как работа советом принята, но они
считают, что мне нужно переждать год, чтобы не дразнить ВАК.
Они просили, чтобы я забрал на это время работу. Это было очень
правильное решение. Так я и сделал. Написал заявление с формули-
ровкой «Испытываю потребность доработать диссертацию». Рабо-
та провалялась без всяких доработок на шкафу год, а через год я
привез ее снова, и защита состоялась.
Защита прошла совершенно спокойно, утверждение было также
недолгим. Все участники защиты считали, что просто исправляется
допущенная ошибка: мой завал отрицательно восприняли даже мно-
гие из числа тех, кто считал меня своим теоретическим противни-
ком. Я уже имел к этому времени достаточно высокий рейтинг в на-
уке, так как постоянно печатался в журналах, председательствовал
на конференциях и т.д. Наконец, у меня уже было несколько «своих»
кандидатов наук. Защита запомнилась разве что несколькими коми-
ческими эпизодами, о которых стоит рассказать.
Накануне защиты мы с Хансом ждали приезда академика Лав-
ренко, который дал согласие быть первым оппонентом и приехать в
Тарту. К слову, такая поездка престарелого академика была столь
109
В Уфе навсегда (с 1963 г.)
неожиданной для его окружения, что В.И.Василевич в шутку пред-
лагал устроить аукцион по продаже билета «Тарту - Ленинград» на
новогоднем вечере.
Мы ждали академика в наиболее престижной (хотя и скромной)
небольшой гостинице «Парк». Лавренко задерживался, и мы успели
раза два или три зайти в бар, причем Трасс, которому предстояло
оппонировать, ...еще не написал отзыва. Он мне зачитал только его
начало, которое было написано еще до того, как Трасс увидел дис-
сертацию. Впрочем, артиста и романтика Трасса диссертация не ин-
тересовала. Он знал, о чем будет работа, и для него вопрос о том,
одобрять ее или не одобрять, не стоял. Он давал историографичес-
кую оценку соискателю степени, начало отзыва было таким: «Сегод-
ня защищает диссертацию необычный тип - Б.М.Миркин. Много лет
он делает погоду в геоботанике, но всегда дождливую. Но кто ска-
зал, что природе нужно только синее небо и яркое солнце. Для приро-
ды очень полезны и очищающие дожди...». Потом утром он передал
мне несколько замечаний, а его короткий отзыв лаборант печатал
вплоть до начала защиты!
Итак, мы сидели с Хансом в баре «Парка» и смотрели в окно, не
появится ли машина с академиком. Его вез Таллиннский ботаничес-
кий сад, причем перед Тарту завезли в Таллинн, где Лавренко по-
смотрел картинную галерею и пообедал. В Питере его постоянно
опекало дамское окружение («Евгений Михайлович, вы это не ешьте,
а это не пейте». Когда, наконец, он от них освободился, понял, как
поднимает настроение вовремя выпитая рюмка хорошего коньяка).
Трасс сказал:
- Сейчас один снимок - и защиты не будет. Вечером накануне
защиты оппонент и подзащитный пьют коньяк!
Однако никакой угрозы защите не было. Тарту был городом в
этом отношении надежным. Там и в период запрета на банкеты их
проводили. (В.В.Мазинг это оценивал так: если кто и напишет в ВАК,
то только вы сами, никто из эстонцев писать об этом не будет.)
Наконец, появилась «Волга» директора Таллиннского ботсада, и
из нее в прекрасном настроении вышел Евгений Михайлович со сло-
вами:
- Где этот несчастный подзащитный, который еще не видел от-
зыва оппонента?
На это я ответил:
ПО
В «оазисе европейской науки»
- Он рядом с оппонентом, который еще не читал диссертацию и
не писал отзыва.
Хансу эту шутка не понравилась, и он сделал вид, что не понял
намека.
Отзыв Евгения Михайловича был очень доброжелательным. Во-
обще, защита шла спокойно, и все оппоненты отзывались о работе
похвально (третьим оппонентом была замечательная женщина Ли-
вия Рихардовна Лаассимер). Для протокола Трасс затеял небольшую
дискуссию, но всем было понятно, для чего идет эта импровизиро-
ванная перепалка.
После защиты мы отправились в ресторан «Каунас», где был за-
казан обед. «Церемонимейстером» взялся быть мой старый това-
рищ Юрий Мартин. Членов совета с нами не было, они остались на
вторую защиту, но для них на маленьком столике было оставлено
несколько бутылок шампанского и фужеры. У эстонцев на торжествен-
ных обедах шампанское пьют не за столом, а стоя у маленького сто-
лика (а коньяк пьют с кофе после обеда). Были на столе оставлены и
соответствующие чистые приборы, чтобы члены совета почувство-
вали, что их ждут.
Банкет шел много часов. Лавренко беседовал со старшим поко-
лением эстонских биологов (особенно с академиком Хаберманом), и
ему застолье очень понравилось. Наутро я пришел в его номер, и мы
пошли гулять по паркам Тарту. Смотрели памятники. Академик мяг-
ко пожурил меня за «то количество спиртного, которое вы вчера себе
позволили выпить», так как к концу я наговорил лишнего: стал давать
оценки присутствовавшим и отсутствовавшим, причем достаточно
язвительные.
Лавренко уезжал дневным автобусом, в его честь был дан обед,
причем академик попросил «по-русски» подать коньяк к закуске пе-
ред первым. Перед обедом выяснилось, что в моем деле у ученого
секретаря отзыва академика нет. Лавренко о его судьбе ничего не
знал. Начались поиски. Великий трезвенник В.В.Мазинг сказал, что
помнит, что отзыв положили в «черный портфель». Составили список
обладателей черных портфелей и учинили допрос «с пристрастием».
Отзыва не было.
Я вообще склонен неадекватно реагировать на неожиданности и
потому даже скис. Ситауацию спас Фирус Ханов, который был на
защите. Это был мой первый кандидат, и его защита (еще до того,
111
В Уфе навсегда (с 1963 г.)
как в Уфе защитились Попова и Денисова) также была в Тарту. В
Тарту Ханов был свой человек. Он хорошо знал, как выгодно в Эсто-
нии не очень хорошо говорить по-русски. И старался сделать свой
русский язык плохим, как мог. Это открывало ему многие двери, вклю-
чая и гостиничные, когда там уже не было свободных номеров.
Он сказал:
- Борис Михайлович, вы садитесь и пишите по памяти отзыв Лав-
ренко, мы его подпишем в Ленинграде, когда поедем домой. А я пока
пойду в ресторан и поразведаю, не знают ли что-нибудь кельнеры.
Я успокоился и сел вспоминать отзыв академика. Спустя полто-
ра часа пришел Фирус. Он узнал, что отзыв, вроде бы лежит в шкаф-
чике одного из кельнеров, который сегодня не работает.
- Давайте пойдем в «Каунас», закажем приличный обед, дадим
хорошо на чай и отзыв найдем.
Так мы и сделали. Потом взяли такси, и Фирус с другим кельне-
ром поехали домой к отсутствовавшему, привезли его, тот открыл
шкафчик и... отзыв был найден. Я тут же дал телеграмму Лавренко:
«Ваш отзыв найден ресторане «Каунас». Поиски злоумышленника
продолжаются. Результаты расследования телеграфирую».
Когда мы выехали из Тарту домой, то в Ленинграде зашли в ка-
бинет Лавренко, который приветствовал нас очень дружественно и
со смехом рассказал следующее.
- Сразу же, как я приехал из Тарту, отправился на дачу (на этой
даче мне довелось быть много раз, она находилась в местечке Репи-
но - скромная, но двухэтажная и теплая, там жили и летом и зимой).
Возвращаюсь, а мне звонят с почты:
- Вам телеграмма.
- Прочтите ее.
- Не можем, приходите получить.
Евгений Михайлович отправился на почту, получил телеграмму, и
остался доволен ее содержанием. Она завершала период его крат-
ковременного бегства из окружения опекающих дам. Лавренко со-
хранял ее в своем столе.
Громы в Тарту разразились на следующей защите, когда настала
очередь выступить перед советом Л.Г.Наумовой.
К моменту ее защиты мы проработали вместе уже 10 лет и были
мужем и женой, причем она компенсировала мое врожденное раз-
гильдяйство и постоянно была занята доводкой рукописей. У нее было
112
В «оазисе европейской науки»
много статей - она работала в Монголии и была одновременно хоро-
шим ботаником и математиком. Но, к сожалению, вовремя самосто-
ятельной диссертабельной темы я ей как-то не дал. Это было мое
упущение. Но чтобы обеспечить ее стабильной работой, нужна была
кандидатская степень. К сожалению, по совокупности публикаций
степень кандидата наук не дают. Я сформулировал тему как мате-
матическую: «Использование корреляционного метода при изучении
растительности».
Наработки у нас были большие. Лучше нас обработать матрицу
межвидовых сопряженностей не мог никто. К этому времени мы с
Розенбергом предложили и новый коэффициент ТКД (трансформиро-
ванный коэффициент Дайса), который менялся в пределах от +1 до -1
и не испытывал влияния опасного эффекта совместного отсутствия
видов. Более того, никогда еще возможности сопряженностей не были
предметом столь тщательного анализа. Использовались аналитичес-
кие модели, на которых исследовалось влияние разных факторов, были
разработаны способы структурирования диагонализированных мат-
риц, оценки дискретности выделенных групп, разнокачественное™
видов внутри групп и т.д. Но мы к концу этой тщательнейшим обра-
зом выполненной работы поняли, что использовать коэффициент меж-
видовых сопряженностей для оценки экологического и фитоценологи-
ческого сходства видов нельзя. Оказалось невозможно (или нере-
ально дорого) получить выборку, которая бы репрезентативно отра-
жала растительность.
Потом уже после защиты Наумовой мы опубликовали на эту тему
в «Ботаническом журнале» большую статью и «поставили крест» на
корреляционном методе изучения растительности и на десяти годах
поисков нашей группы, так как этому вопросу еще в 1969 году была
посвящена диссертация А.В.Денисовой.
Из тактических соображений (защитить даже самый ценный ре-
зультат, если он негативный, трудно) до защиты мы об этом умолча-
ли. Работа у Наумовой вышла хорошей. На этот раз она понравилась
и В.И.Василевичу, и В.С.Ипатову, которые хорошо знали и ценили
Наумову как «количественного геоботаника». Было решено «защи-
тить ее» в Тарту. Когда работа поступила в Тарту, то вскоре я узнал,
что против нее выступает Т.Фрей. Он заявил:
- Заберите работу в Россию, вам она пойдет, для Эстонии - ра-
бота слабая.
ИЗ
В Уфе навсегда (с 1963 г.)
Согласиться с этим мы не могли, так как работа никак не была
слабой, хотя уязвимость этой работы я понимал. И все-таки мы ре-
шили «прорваться» через Фрея.
В паре с Наумовой защищался мой Соискатель. Это был осо-
бый случай, ученым Соискатель был, мягко говоря, не блестя-
щим, но добросовестным. Жил он плохо и бедно, и другого вари-
анта помочь ему, как остепенить, у меня не было. То, что я взял
его в пару с Наумовой в Тарту было, конечно, ошибкой, но что
было, то было.
Я понимал, что лучше его до поры до времени в Тарту не показы-
вать, а потом разом «протащить» через совет как «кота в мешке». И
потому, когда были готовы авторефераты одной и другой работы, я
сам отправился в Тарту разослать их. Был хороший повод: защита
докторской Станислава Дыренкова в БИНе, где оппонировал Томми.
Отношения наши были дружескими (да и полагаю, такими бы они
были и сейчас, если бы мы встретились). После обильного банкета
дома у Стаса мы с Томми на автобусе вместе поехали в Тарту. Нам
в дорогу дали большую бутылку «Старки», а Томми купил в Питере
огурцов. Мы отхлебывали по очереди из «горла», закусывали огурца-
ми и беседовали.
Признаюсь, что я чувствовал себя неким «штирлицем» в глубо-
ком тылу у врага. И потому отхлебывал очень мелкими глотками, а
иногда просто делал вид, что отхлебываю, а Томми пил вполне доб-
росовестно.
Ко второй половине пути, когда большая часть бутылки была опо-
рожнена, состоялся наш разговор о защите Наумовой. Томми еще
раз повторил свое требование работу забрать, а я попросил его сфор-
мулировать возражения. Он их сформулировал, они мне не показа-
лись убедительными.
В Тарту Томми взял свой «Запорожец», мы с ним позавтракали и
потом выполнили формальности, отослали рефераты, сдали соответ-
ствующую бумагу секретарю совета - незабываемой И.Маароз (уди-
вительная была старушка, которая знала все, была доброжелатель-
ной и вместе с мужем пела в капелле университета).
Потом мы встретились с Хансом и совершили традиционный боль-
шой вояж по ресторанам, который завершился у него дома. Когда я
уезжал, Ханс всячески заверял меня, чтобы я не волновался:
- Томми я возьму на себя.
114
В «оазисе европейской науки»
Когда мы приехали на защиту, я понял, что у Ханса «Томми на
себя не берется», и ситуация осложнилась. Трасс встретил нас у ав-
тостанции, и по его лицу я тут же понял, что он намерен от нас дис-
танцироваться. Ханс проводил нас в гостиницу, в номере я сообщил
ему, что в портфеле есть бутылка монгольской водки «Архи», и ее
надо бы прикончить. Он вяло отказывался, но потом все-таки не ус-
тоял. Я выпил свой стакан сразу до конца, а Ханс по-европейски от-
хлебывал и при этом говорил: «Отзыв Томаса очень тяжелый, вечер
подумайте, а завтра будем советоваться». Мы расправились с бу-
тылкой «Архи», Ляля за моей спиной читала отзыв и, по словам Трас-
са, иногда улыбалась. Это, как он потом сказал, его очень удивило: он
ожидал увидеть растерянность и панику.
После ухода Трасса я тоже прочел отзыв Фрея и впал в состоя-
ние такой ярости, что хмель из меня разом полностью вынесло. Тут
же мы стали сочинять ответ. Томас был человеком оригинальным, и
все любил делать по-своему. Он в формуле ТКД решил перейти от
одной системы выражения полей четырехпольной таблицы к другой -
от маленьких букв к прописным. У него получалось, что коэффици-
ент никогда не достигает положительных значений.
Я уже был не в состоянии проверить это, так как «Архи» все-таки
действовала, и хотелось спать. Я сказал Наумовой:
- Проверь этот переход, тут что-то не так.
Наутро я узнал, что Фрей по рассеянности допустил элементар-
ную алгебраическую ошибку: не сменил знака, когда открывал скоб-
ки. Эта, в общем-то, досадная оплошность, помогла достичь успеха
в поединке.
Утром мы с отзывом явились в ботсад на улице Лай (теперь она
так называется, тогда это была улица Мичурина). Нас встретили Трасс
и Мазинг с официальными лицами. Состоялся следующий диалог.
Трасс:
- Что будем делать?
Миркин:
- Я думаю, что надо продавать билеты на эту корриду и окупить
хотя бы половину расходов на банкет.
Трасс:
- Ты когда-нибудь кончишь паясничать?
Миркин:
- Никогда.
115
В Уфе навсегда (с 1963 г.)
Эстонская профессура надолго удалилась в кабинет Ханса изу-
чать ответ на отзыв первого оппонента. Об алгебраической ошибке
Томаса в ответе не было ни слова. Мы договорились с Наумовой,
что если ей удастся отбиться от Фрея, то она не будет использовать
этот аргумент. Ведь это будет удар не то что ниже пояса, а прямо-
таки в самую больную точку. Ну, уж, а если деваться будет некуда,
тогда сказать совету об ошибке Томаса. Ведь мы с ним были доб-
рыми приятелями, и вообще, он был дьявольски обаятельным чело-
веком.
Через полчаса профессура вернулась. Держала она себя по-пре-
жнему официально, но ее вердикт был таков:
- Можно попробовать защищаться.
Защита началась не по-эстонски нехорошо. Фрей настроил совет,
и все считали, что Миркин пропихивает жену со слабой работой. Ко
мне эстонцы относились хорошо, но, как я говорил, против принципов
они никогда не шли. Никакой сговор с ними был невозможен. Наумо-
ва делала доклад под шум аудитории, болтающей и посмеивающей-
ся. Далее взял слово первый оппонент В.С.Ипатов. Отзыв был поло-
жительным, но неаргументированным, что не помогало нам, а только
ухудшало ситуацию (Вот, к тому же еще Миркин дружка привез по-
хвалить жену!).
Отзыв, который читал Фрей медленно и язвительно, с такими от-
ступлениями, как «это глуповато», шел под смех аудитории. Наумова
сидела в президиуме со спокойным лицом. Зато ее ответ слушали
уже при гробовой тишине. Эстонцы для принятия решения должны
были выслушать обе стороны. Ответ диссертантки в целом понра-
вился. Климат в аудитории стал теплеть. Но Фрей, чувствуя, что те-
ряет инициативу, бросился буквально «бодаться» и выступил еще два
раза. Наумова посмотрела на меня - я кивнул головой («Давай»).
Далее прозвучало:
- Я хочу сделать для совета важное заявление. Основной вывод
оппонента профессора Фрея основан на алгебраической ошибке.
Аудитория вздрогнула и замерла. Наумова рассекла доску верти-
кальной линией пополам, своим каллиграфическим почерком на од-
ной половине написала правильное преобразование формулы ТКД, а
на второй - то, что выполнил Фрей. Когда она сказала: «Вот в этом
месте, уважаемый доктор Фрей, надо было сменить знак», в зале
прокатился рокот негодования: совет попал впросак!
116
В «оазисе европейской науки»
С Томми стало плохо. Он «изрыгнул» целый поток междометий
(потом, когда мы расшифровывали запись, то над этим местом при-
ходили смеяться все сотрудники кафедры Ханса). Потом выступили
еще двое. Все «били» Фрея. В заключение взял слово Мазинг и бук-
вально перемешал Фрея с землей. Крушение оппонента было пол-
ным, голосование - единогласным.
Томми стал совсем зеленым и, уходя, пожал мне руку со словами:
- Борис! (Он сделал ударение на «о»). Поздравляю, ты победил.
Официальным руководителем Наумовой был Фирус Ханов (муж
женой руководить не может). Он благополучно прочитал по бумажке
выступление о своей соискательнице, и после голосования мы с ним
ушли на четвертый этаж снять стресс и выпить кофе с рюмкой конь-
яка (и потом по второй). Довольные одержанной победой возвращаться
в зал мы не торопились. По этой причине защита Соискателя нача-
лась без меня. Все отзывы были положительными, работа совету
понравилась, и В.В.Мазинг (он был секретарем Совета) знал, где мы,
и что мы скоро придем.
Когда мы вернулись на заседание совета, я с ужасом увидел, что
Соискатель проваливается, причем со страшным треском. Я понял,
что допустил ошибку. Когда мы с Наумовой на сутки задержались в
Питере, и я показывал ей свои любимые места (в особенности Ка-
навку Зимнего и Стрелку на Васильевском Острове), Соискатель
проехал в Тарту напрямую. Там ученые мужи с ним побеседовали и,
увы, разобрались в том, что он из себя представляет. Оба оппонента
в нарушение всех правил заканчивали отзывы тремя неожиданными
вопросами. К моменту нашего возвращения в зал Соискатель уже
был полностью растерян и ничего не мог ответить.
Я стал думать, что делать, чтобы ситуацию исправить. Ведь ра-
бота-то была хорошей и, в конце концов, можно как-то попробовать все
списать на растерянность и волнение соискателя. Когда мне дали сло-
во как руководителю, то я решил использовать этот последний шанс и,
вспомнив выступления на эстраде, закатил панегирик. Я говорил про
«сельского учителя родом из того же района, что и Салават Юлаев,
который кончил жизнь на каторге в Эстонии», говорил про «любовь
этого учителя к природе, которая привела его в науку» и про «неизбеж-
ную растерянность при встрече со столь авторитетной аудиторией...»
Эстонцев «на мякине не проведешь». Они прекрасно все поняли,
но меня пожалели. Голосов для положительного решения хватило.
117
В Уфе навсегда (с 1963 г.)
На банкете после защиты Ханс сказал:
- Вначале мы хотели работу Наумовой вернуть, хотя боялись,
что Миркин будет скандалить. Когда мы посмотрели отзыв, то поду-
мали, что она может работу попробовать защищать. Но кто мог пред-
положить, что будет такой успех, и гигант рухнет под ударами этой
маленькой женщины!
Потом в Тарту прошли защиты докторских Г.С.Розенберга,
В.Б.Голуба и еще почти десятка моих аспирантов и соискателей. Мое
реноме, пошатнувшееся в связи с защитой Соискателя, было восста-
новлено. А сам Соискатель вскоре покинул нашу лабораторию гео-
ботаники Института биологии
Борьба с хаосом
Карл Линней говорил о том, что система - «Ариаднина нить»
науки, без нее - хаос. Большую часть своей научной биогра-
фии я связал с проблемой борьбы с хаосом - занимался классифика-
цией растительности. К слову, историографы нашей науки - и амери-
канец Р.Уиттекер, и россиянка В.Д.Александрова, и эстонец Х.Трасс -
считали, что подход к классификации растительности был главным
фактором дифференциации мирового сообщества фитоценологов на
научные школы. Дело в том, что если на организменном уровне дей-
ствительно существуют какие-то объективные типы - биологичес-
кие виды (хотя далеко не всегда их можно выделить), которые можно
объединять в достаточно органичные семейства, порядки и т.д., то в
науке о растительности - все более сложно.
Сам по себе фитоценоз - категория чисто прагматическая. В
природе дискретных фитоценозов нет, а существует перетекающая
друг в друга гамма состояний растительности, названная раститель-
ным континуумом, или непрерывностью растительности. Именно по
причине того, что Раменский был одним из тех, кто открыл этот фе-
номен, он не был признан официальной («сукачевской») наукой. Соот-
ветственно нет в природе и объективно существующей иерархии ра-
стительных сообществ. Из прагматических соображений в эту ус-
ловную иерархию объединяются условные типы растительных сооб-
ществ - растительные ассоциации.
Именно эта условность классификации и породила редчайший
разнобой в подходах к синтаксономии, т.е. системам растительных
118
Борьба с хаосом
сообществ, воспрепятствующим хаосу, о котором писал К.Линней.
В России классификация растительности, благодаря В.Н.Сукачеву,
родилась в лесах и потом без учета того, что луга или сообщества
пашни мало похожи на ельники, была распространена на все разно-
образие типов растительности. В это время в Европе, благодаря
французу Ж.Браун-Бланке, распространилась система, которая ока-
залась удобной для классификации любых сообществ. Не останав-
ливаясь на ее сути, скажу лишь, что эту систему с порога отверга-
ли защитники «отечественных приоритетов». А она была так же
полезна для международной интеграции науки, как бинарная номен-
клатура Линнея.
Внедрить эту систему в СССР было необходимо, и я оказался в
роли «миссионера» системы Браун-Бланке (так назвал меня крупный
европейский фитоценолог Е. ван дер Маарель). Законы развития на-
уки объективны, и наверняка эта система распространилась бы и без
меня. Но, думаю, что я на несколько лет ускорил этот процесс.
Уже в кандидатской диссертации я начал «копать» под отече-
ственную систему классификации по доминантам. Этот подход был
порождением «еловой догмы»: если в классификации лесов по доми-
нантам был какой-то резон (по крайней мере деревья-доминанты
живут подолгу, да и напочвенный покров в меньшей степени подвер-
жен колебаниям при изменении погодных условий), то при классифи-
кации на той же основе лугов и тем более пашенных сообществ ито-
гом классификации по существу был абсурд. Раз доминанты меня-
ются не только от года к году, а еще и в течение сезона, то, стало
быть, одно и то же сообщество при описании в разные годы и даже в
разные сезоны одного года нужно было относить к разным синтаксо-
нам - ассоциациям, формациям и т.д.
На втором году аспирантуры вместе с В.С.Ипатовым мы «нака-
тали» разгромную рецензию на монографию Л.И.Номоконова «Пой-
менные луга Енисея». Номоконов был «роялистом большим, чем ко-
роль» и довел систему классификаици лугов А.П.Шенникова до пол-
ного абсурда: практически каждому фитоценозу соответствовала
новая ассоциация.
В первой докторской диссертации я также критиковал систему
классификации по доминантам, но вплоть до начала 80-х годов все
еще продолжал искать некий паллиатив, чтобы примирить принципы
«отечественной» доминантной классификации с подходами системы
119
В Уфе навсегда (с 1963 г.)
Браун-Бланке. Оценивая эти поиски с позиции сегодняшнего дня, я
должен признать, что напрасно потерял 15 лет на попытки соединить
разные подходы в единую систему. И лишь в конце 70-х годов, я,
наконец, понял, что не нужно изобретать никакого деревянного вело-
сипеда. Лучше, чем система Браун-Бланке, ничего придумать нельзя.
Эта поразительно гибкая система, несмотря на исходные посылки
аналогий типов сообществ и видов растений, была глубоко адаптиро-
вана к классификации континуальных объектов. В ее основе лежит
многоступенчатая редукция непрерывности до дискретности: пере-
ходы между типичными сообществами бракуются сначала в поле,
потом на всех последующих этапах классификации - при формирова-
нии групп диагностических видов, выделении фитоценонов (однород-
ных групп геоботанических описаний), синтаксономическом анализе.
Наиболее поразительным в коллизии поиска лучшей классификации
было то, что до тех пор, пока я предлагал разную чепуху вроде доминант-
но-детерминантных принципов классификации и пропагандировал подход
Браун-Бланке лишь «в общем», меня в БИНе очень хвалили. В.Д.Алек-
сандрова удостоила доминантно-детерминантный подход в своей «Клас-
сификиации растительности» чести специального раздела. Я постоянно
председательствовал на разных совещаниях. Меня вводили в состав со-
вета из пяти редакторов, которые должны были еще в 70-х годах, наконец,
сдвинуть проблему классификации с мертвой точки и подготовить к печа-
ти серию монографий с приведением полных фитоценологических таблиц.
(Но так ничего и не сделали.)
Однако когда я начал последовательно внедрять систему Браун-
Бланке как таковую, то столкнулся с самым упорным противодей-
ствием тех, кто подхваливал меня на первых этапах поиска «самого
святого». Та инерция, которую я, наконец, преодолел в себе, у моих
оппонентов оказалась более сильной. Они остервенело оберегали
приоритеты «отечественных подходов».
В конце 70-х годов я уже всерьез занимался методом Браун-Блан-
ке, хотя, увы, в силу закрытости общества не мог постажироваться
несколько месяцев где-нибудь за рубежом. Я был самоучкой, кото-
рый изучал результаты классификации европейских коллег и шел ме-
тодом проб и ошибок, причем ошибки в моих пробах до поры до вре-
мени преобладали.
Тем не менее уже в книге «Фитоценология», написанной с Г.С.Ро-
зенбергом и увидевшей свет в 1978 году, был опубликован метод
120
Борьба с хаосом
обработки таблиц геоботанических описаний по методу Браун-Блан-
ке. Я проводил семинары по этому методу в Киеве, Владивостоке,
Сыктывкаре. В Уфе постоянно жили 2-3 стажера, которые резали и
клеили свои таблицы на миллиметровке.
Мы решили с Розенбергом, который в эти годы был моей правой
рукой, что пора провести Всесоюзное совещание. Оно было шестым
в сериале совещаний по классификации растительности, и его прове-
дение было поручено нам БИНом и Президиумом ВБО. Но мы не
захотели в «надцатый» раз обсуждать проблему территориальных
единиц и их картографирования, а подали в Президиум заявку на
«Классификацию растительности на основе флористических крите-
риев». Эта заявка прошла.
Наши оппоненты негодовали и подсовывали президенту ВБО и
председателю Совета по проблеме академику А.Л.Тахтаджяну те-
леграммы, он их «подмахивал», и в Уфу летели требования «запре-
тить», «снять гриф ВБО», снять гриф «Совета по проблеме» и т.д.
Было два мудрых человека, которые помогли мне в это время
советами, так как будь на их месте какие-то чиновники и формалис-
ты, которые дисциплинированно исполняют указания свыше, конфе-
ренцию мы бы не провели.
Первым был президент нашего филиала Академии наук, удиви-
тельно разумный человек - Сагит Рауфович Рафиков (о нем еще бу-
дет специальный очерк). Я к нему пришел посоветоваться. Мы вы-
пили по две пиалы зеленого чая, и президент сказал:
- Мне все ясно, в науке такое бывает. Проводите конференцию
без грифов ВБО и «Совета по проблеме». Напишите просто «Лабо-
ратория геоботаники».
Разумеется, до этого дело не дошло, и грифы Башкирского фили-
ала АН СССР и Башкирского госуниверситета у нас на тезисах и
пригласительных билетах были.
Вторым был академик Меркурий Сергеевич Гиляров (он был ака-
демиком-секретарем, причем с тех пор в этом качестве уже больше
нет по-настоящему крупной фигуры...). Я зашел в Президиум АН к
Т.Н.Щербиновской, которая была его референтом и ответственным
секретарем «ЖОБа». (В этом журнале я постоянно печатаюсь по
сей день.) С этой умной дамой меня познакомил Д.В.Лебедев. Она
работала еще у Л.Г.Раменского и интересно рассказывала о нем (в
частности, подчеркивала его редкую любвеобильность, так что сила
121
В Уфе навсегда (с 1963 г.)
интеллекта этого выдающегося эколога XX столетия сочеталась и с
темпераментом мужчины!).
Я рассказал Татьяне Николаевне про наши проблемы. И она ре-
шила:
- Вам нужно немедленно посоветоваться с Меркурием Сергее-
вичем.
По ее протекции я тут же был принят, и академик-секретарь сказал:
- Ваша конференция значится в плане, который утвержден Пре-
зидиумом АН СССР. Вы должны ее проводить и на ту тему, которая
указана в документе. А если не проведете - мы вас накажем!
Наказывать нас было не надо. Конференцию мы провели. Шла
она очень остро. БИН практически проигнорировал конференцию, на
ней был лишь Б.Н.Норин. Классификацией он не занимался, но был
движим стремлением к справедливости и потому не принял стиля
«держать и не пущать». Вторым ленинградцем из числа доброжела-
телей был С.А. Дыренков, а недоброжелателей возглавлял доцент
ЛГУ (из «партии Блюменталя») Ю.Н.Нешатаев. Это - прекрасный
ботаник, но, увы, насквозь пропитанный идеями «еловой догмы».
Перед конференцией была «аэро-коллизия». Из-за скверной пого-
ды аэропорт был закрыт почти сутки, и мы уже собирались сместить
начало конференции. Но когда я в день ее открытия в 7.00 позвонил в
гостиницу (там, естественно, всю ночь дежурили наши люди), то ад-
министратор сказала:
- Мы не спали всю ночь - селили ваших участников.
Нам помогли в Президиуме АН, и у оргкомитета было несколько
машин. Так что всех встречали в аэропорту и тут’ же доставляли в
гостиницу «Агидель». Утром участники были на месте, хотя боль-
шинство из них не выспались. Но конференция началась ровно в 10.00,
как было указано в ее программе.
Подбор участников был очень полным, было много прибалтов,
огромная делегация с Украины. Несмотря на полемику, все склоня-
лись к необходимости принять систему Браун-Бланке, причем в том
виде, в каком она уже есть и без попыток сделать ее «миксом» с
отечественной системой. Ю.Н.Нешатаев постоянно выступал про-
тив, но успеха не имел.
В заключение конференции была еще прекрасная экскурсия по
Павловскому водохранилищу. Нам здорово помог и ОК КПСС. Я
никогда не забуду ныне покойного заведующего промышленно-транс-
122
Борьба с хаосом
портным отделом Равиля Шакировича Сайфуллина, который, узнав,
что денег у БФАН маловато (конечно, все-таки их было не столько,
сколько сейчас у УНЦ РАН), организовал удешевленный вариант эк-
скурсии по Павловскому водохранилищу на «Заре». Это был удиви-
тельно деловой и корректный человек. Бесплатно автобусом все уча-
стники экскурсии были привезены к месту экскурсии и обратно. Ве-
чером в доме лесничества состоялся прекрасный ужин. Оплатить
его помогла дирекция Института биологии, который тогда возглавлял
Р.Р.Ахметов. Хотя, конечно, умеренную плату брали и с гостей.
После конференции был замечательный вечер в студенческой
столовой (там пел Х.Трасс, об этом я уже писал). Сегодня, когда по-
стоянные «взрывы дружбы народов» потрясают Россию и другие
страны бывшего СССР, вспоминаешь этот вечер с особой теплотой.
Да, в те годы ученые дружили. Профессор Р.Г.Минибаев с пафосом
читал стихи М.Карима «Не русский я, но россиянин» (вообще, он внес
очень много доброго юмора в неофициальную часть конференции,
был одним из докладчиков и активно помогал ее организации). С.Ян-
турин, накинув на плечи национальный халат, играл на курае. Украин-
цы пели украинские песни, литовцы - литовские.
Четыре дня мы с Наумовой устраивали домашние приемы, и при
этом сидели на всех заседаниях. Каждая «обойма» гостей включала
8-10 человек, все готовилось с утра и ставилось в холодильник, а за
час перед приходом гостей только выставлялось на стол. На горячее
был монгольский «гурилтай-шуль», который варится 20 минут. На-
питки были заготовлены в «масштабе ящиков».
Для конференции я на мотив арии Орловского из «Летучей мыши»
написал шуточную застольную. В ней были такие слова:
Друзья, все это как во сне,
Вы все приехали ко мне.
Вот он звездный час
За столом у нас.
Пью за встречу я, пью за вас!
Не Ленинград, увы, Уфа,
Не Киев, Тарту, не Москва,
Но профессор Трасс
Говорил не раз,
Что в историю вставит и нас.
123
В Уфе навсегда (с 1963 г.)
А кончалась застольная так:
...И еще я пью за синтаксоны,
За фитоценоны,
За Жозья Браун-Бланке!
Была принята «революционная резолюция», и вдохновленный ею
Х.Х.Трасс пообещал по дороге в Тарту встретиться в Ленинграде с
академиком Е.М.Лавренко и объяснить ему, сколь этапным для ис-
тории фитоценологии было это совещание. Но дамское окружение к
академику его не подпустило...
Заканчивали празднование мы у нас в садовом домике. Там были
К.Е.Кононов, Р.Г.Минибаев, Т.Л.Андриенко, В.Б.Голуб, В.В.Туганаев.
Я был уже без голоса. Он пропал от постоянного форсированного
пения во время последнего ужина у лесников. Трасс, который слы-
шал, что я пою уже вымотанными связками, закричал:
- Борька, что ты делаешь, завтра будешь без голоса.
Я ответил ему:
- Но это будет завтра, а сегодня - наша последняя общая встре-
ча.
Был на конференции и мой давний товарищ Ю.А.Злобин (по сей
день мы с ним регулярно раз в неделю обмениваемся письмами, те-
перь он иностранец, так как за несколько лет до распада Союза уехал
в Сумы на Украину).
Злобин сказал фразу, мудрость которой я оценил спустя несколь-
ко месяцев:
- Теперь держитесь, вам придется заплатить за эту победу боль-
шую плату!
Он оказался прав. Сразу же после конференции в БИНе собрали
семинар, где я заочно был предан анафеме. А посетившие еретичес-
кое сборище Б.Н.Норин и С.А.Дыренков были допрошены «с при-
страстием». В.Д.Александрова заявила:
- Вред, который нанес отечественной геоботанике Миркин, очень
велик, нужна серия статей, которые нейтрализуют его опасную ак-
тивность.
Надо заметить, что я в это время очень здорово «подставился».
В практике использования метода Браун-Бланке у нас был фальц-
старт. В Монголии был собран уникальный и доброкачественный
материал о растительности речных пойм. Мы собирались написать
монографию, но тот же БИН спровоцировал нас сделать это на год
124
Борьба с хаосом
раньше, чем планировалось - кто-то что-то не сдал. Не было рядом
мудрого человека, который бы остановил меня и сказал: «Не спеши,
поработай еще!».
Обостренное чувство благодарности за возможность участво-
вать в работах по Монголии подтолкнуло меня к форсажу. Книга вышла
слабой. (Потом мы переобрабатывали содержащиеся в ней матери-
алы и давали другие трактовки синтаксонов.) И те, кто нас толкнул
на поспешность, стали бить «смертным боем».
За несколько месяцев «Ботанический журнал» опубликовал че-
тыре разгромных статьи, и в числе авторов были все - Е.М.Лаврен-
ко, В.Д.Александрова, В.И.Василевич, З.В.Карамышева и Е.П.Мат-
веева.
Так получилось, что я вновь оказался у Щербиновской и в кори-
доре встретил М.С.Гилярова, который уже был в курсе дел:
- Они вам делают грандиозный паблисити, теперь только рабо-
тайте, и победите.
Однако самую мудрую позицию в это время занял Т.А.Работ-
нов. Он сказал:
- Я верю, что вы правы, но мне никто не поверит, так как я не
работаю в этой области. Вас должны признать за границей и тогда
признают у нас. Перестаньте писать по-русски и пишите по-английски.
Кроме того, Тихон Александрович рекомендовал мне написать
хронику нашей конференции и напечатать ее в каком-нибудь зару-
бежном журнале. Я написал такую заметку по-английски, но ее «не
пропустили» (в те времена выход на страницы зарубежной печати
был сложной и многоступенчатой процедурой). Не кто-нибудь, а сам
С.Р.Рафиков, председатель Президиума нашего филиала АН, позво-
нил мне и сказал, что публикация хроник советских конференций в
зарубежных журналах запрещена (!).
Когда Работнов узнал об этом, то посоветовал: «Не разрешили хрони-
ку, пишите статью». И рассказал анекдот, который я запомнил навсегда.
«В одном монастыре монахи курили в церкви. Пришли отшельни-
ки из соседнего монастыря, позавидовали им и спросили:
- Кто вам разрешил курить в храме?
Монахи-курильщики ответили, что они получили на это разреше-
ние Синода.
Простодушные соседи тут же написали в Синод соответствую-
щее прошение, но это завершилось приездом комиссии Синода и стро-
125
В Уфе навсегда (с 1963 г.)
гими наказаниями. Монастырь едва не разогнали. Побитые монахи
снова пришли к соседям и увидели прежнюю картину: монахи курят в
церкви.
Они рассказали про случившееся с ними, и услышали в ответ:
- Дураки, надо было писать не «разрешите курить во время мо-
ления», а «разрешите молиться во время курения!».
Так я и сделал: написал свою первую англоязычную статью в
«Vegetatio». После этого в течение нескольких лет на страницах за-
рубежных журналов мы напечатали около десятка больших статей.
Кроме того, благодаря Т.А.Работнову и В.Н. Тихомирову мы в изда-
тельстве МГУ опубликовали сборник «Классификация растительно-
сти СССР». Сборник не был сильным, разные статьи были разного
уровня, но они сыграли свою положительную роль, и я получил поло-
жительные оценки за рубежом. Прогноз Работнова «сработал». Ос-
новное положение оппонентов - метод хорош, но его советский апос-
тол никуда не годится - как-то быстро забылось.
На этом этапе мне много помогал К.О.Коротков. Впрочем, и я
помог ему - был руководителем его кандидатской, хотя в основном
формальным. Нужно было только помочь найти форму, уровень зна-
ний метода у К.О.Короткова был высоким. Он был учеником Олега
Сергеевича Гребенщикова, единственного профессионального совет-
ского геоботаника-браунбланкиста «западной» выучки.
Гребенщиков был из эмигрантской семьи, вернулся после войны
в СССР. Это был интереснейший и разносторонний человек - ху-
дожник, композитор, ботаник. Однажды, когда мы были в гостях у
Т.А.Работнова после одного из моих докладов на секции МОИП,
Гребенщиков сказал:
- А знаете, Борис Михайлович, что передо мной на коленях стоял
Шаляпин?
- ???
И далее последовал рассказ, имеющий касательное отношение
к теме книги, но дающий представление о Гребенщикове как о че-
ловеке.
Олег Сергеевич был двухметрового роста, и когда ему нужно было
сесть в небольшую машину типа Москвича или Жигулей, он говорил:
«Придется сложиться, как перочинный ножик». В годы студенчества
он подрабатывал статистом в оперном театре в Загребе. В «Борисе
Годунове» Гребенщиков изображал духовное лицо, которое перед ко-
126
Борьба с хаосом
ронацией Бориса (его пел Шаляпин) передавало царю хоругвь. Царь
при этом становился на одно колено.
Так Шаляпин стоял на коленях перед «отцом советской синтак-
сономии»!
Гребенщиков умер внезапно от рака. Я как раз собирался при-
ехать к нему с монгольскими материалами на консультацию. Не по-
рази его рак - быть может, не было бы у моих оппонентов повода так
активно лупить меня ниже пояса!
При распространении метода я (теперь надо покаяться) в инте-
ресах дела «обманул» весь Советский Союз. Было это так. Журна-
лов для публикации таблиц у нас не было, выход за рубеж был сло-
жен и не решал проблемы обмена таблицами. Я «раскочегарил» де-
понирование рукописей, заверив всех, что мы добьемся того, что
ВИНИТИ будет высылать рукописи за рубеж, и эти обнародованные
синтаксоны будут валидными.
Я предпринял усилия добиться этого (даже в «Правде» была моя
статья на эту тему!), но перебороть косность системы мне не удалось.
Тем не менее внутри страны обмен депонированными рукописями шел
активно. И на «внутрисоюзном уровне» это было полезно. Однако с
началом «экономической реформы» депонирование стало платным,
стоимость копии поднялась, а зарплата упала. Так что никто уже не
стал больше депонировать и заказывать копии. Иностранцы к копиям
не пробились и официально заявили, что все публикации синтаксонов в
них они считают невалидными. Начались повторные публикации в за-
рубежных журналах синтаксонов со сменой авторов, на нашем мате-
риале выделяли новые единицы и россияне, и иностранцы. Но бог с
ним, с авторством, главное, что «процесс пошел».
Наш «браунбланкизм» в 70-80-х годах был недостаточно про-
фессионален. Но я верил в то, что это - «первая стадия сукцессии», и
со временем на смену «любителям» придут профессионалы. Это про-
изошло. Сегодня в России есть «синтаксономисты» мирового класса
(такие, как А.И.Соломещ, Н.Б.Ермаков, В.Б.Голуб, А.Ю.Королюк,
В.Б.Онипченко, А.Д.Булохов, М.Х.Ахтямов и другие). Они бывают
за рубежом, печатают там свои работы. Методами классификации
по Браун-Бланке пользуются десятки молодых исследователей, не
отягощенных инерцией «отечественных приоритетов» и «еловой дог-
мы», которая вызвала такое противодействие распространению сис-
темы после конференции 1981 года.
127
В Уфе навсегда (с 1963 г.)
Сменилась «кухня» - вместо длинных таблиц с ножницами и кле-
ем пришел компьютер с базой данных, программы автоматической
классификации.
Наш «российский дериват» системы Браун-Бланке не выходит за
рамки метода канонов, но он несколько иной. Мы лучше, чем евро-
пейские практики классификации, поняли ее методологическую суть,
и наши статьи о принципах классификации были уникальны. Это за-
метил Р.Макинтош - лидер американской экологии. В одной из своих
работ он дал обзор того, что я сделал в области теории классифика-
ции континуальных объектов и назвал меня «философом экологии и
метаэкологом».
Несколько лет назад я почувствовал, что выполнил свою мис-
сию, и как ступень ракеты, которая помогает вывести на орбиту спут-
ник, «самоотстрелялся». Синтаксономией я больше не занимаюсь.
Часть 5
МОИ НАСТАВНИКИ
Я всю жизнь учусь. Люди, которые боятся признать, что они
чего-то не знают, воспринимаются мной иронически. Они не-
полноценны. Я всегда чувствую, кто знает в той или иной области больше
меня, и если он согласен, то напрашиваюсь к нему в «наставляемые».
Влияние разных наставников на мою биографию различно. О М.В.Мар-
кове, ЕЛюбарском, М.М.Туровцеве и Ш.Х.Чанбарисове я уже писал.
Однако моими главными наставниками в период 60-80-х годов были
А.А.Ниценко, В.Д.Александрова, Е.М.Лавренко, Т.А.Работнов и
С.В.Мейен. Наконец, академическая страница моей биографии не была
бы написана, если бы не мудрый С.Р.Рафиков. Обо всех них будет рас-
сказано далее.
Сейчас моим наставником является А.М.Гиляров - рафинирован-
ный интеллигент, знающий три языка, энциклопедически образован-
ный эколог и меломан, музыкальные интересы которого простирают-
ся от раннего барокко до Софии Губайдулиной (правда, итальянскую
оперу, в отличие от меня, он не любит). Гиляров консультирует меня
по вопросам общей экологии - курсу, который я начал читать всего
пять лет назад. Он был редактором нашего «Популярного экологи-
ческого словаря» и рецензентом нового учебника для школы «Эколо-
гия». К сожалению, этот учебник «застрял» в издательстве, так как
«умники» из Минобраза РФ исключили экологию из школьной про-
граммы в угоду чиновникам из природоистощающих департаментов.
Полагаю, что это сделано для того, чтобы подрастающее поколение
не возмутилось разбазариванием природных богатств со сверхпри-
былями для олигархов.
129
Мои наставники
Работа с А.М.Гиляровым (редактором или рецензентом) - все-
гда школа. Он бескомпромиссно тщателен, нам крепко попадает, как
правило, по заслугам, но иногда мы спорим и поочередно обещаем
«лечь на рельсы». Но не будь Гилярова, не было бы и моей экологии.
Кроме того, он постоянно подпитывает меня ксерокопиями статей из
зарубежных изданий и является моим «агентом номер один» по при-
обретению компактдисков с записями классической музыки. Он пе-
реписывает для меня на сидерайтере многое из того, что покупает
сам. Его письма - это отдельная страница моей жизни, «окна» в те
страны, которые он посещает.
Однако писать специальный очерк о Гилярове я не буду, так как
наши отношения находятся в самой активной стадии и чтобы оце-
нить их роль, нужна «историческая дистанция».
А.А. Ниценко
Профессор кафедры геоботаники Ленинградского госунивер-
ситета Андрей Александрович Ниценко был моим первым
научным наставником в период аспирантуры и вплоть до 1968 года,
когда состоялась защита первой докторской диссертации.
Это был очень разносторонний человек, знавший три языка, не-
плохо игравший на рояле, писавший стихи. До кафедры геоботаники
ЛГУ, куда его пригласил работать А.П.Шенников, Ниценко работал в
Институте торфа. Круг его научных интересов охватывал, по этой
причине, не только теорию геоботаники, но и болотоведение.
Ниценко жил один, в молодости он был женат, но ни с женой, ни с
дочерью отношений не поддерживал. Внешность Ниценко ничем не
была примечательной, он был сед, худ и постоянно курил крепчай-
шие папиросы. Квартира его была небольшой и забита книгами. Раз
в неделю приходила женщина и убиралась. В квартире очень часто
собирался «кружок Ниценко». Его ядро составляли В.И.Василевич и
В.С.Ипатов. Постоянно там бывал я, периодически - Ю.И.Самой-
лов и изредка - В.Д.Александрова, Т.Фрей, Д.Н.Сабуров.
Попав на заседание кружка в первый раз, я поразился тому, что
гости профессора - аспиранты и студенты - сбрасываются, и потом
кто-нибудь идет в гастроном и приносит вино (или водку), сыр, колба-
су и пару батонов. Лишь потом я понял, что этот порядок был очень
хорошо задуман: члены кружка не чувствовали себя обязанными хо-
130
А.А. Ниценко
зяину. Да и если у кого-то денег не было, то он мог не платить. Сам
Ниценко давал денег больше, и иногда у него дома оказывался запас
водки, обычно настоянной на разных травах.
В кружке спорили по вопросам теории геоботаники. Были противо-
речия и между членами кружка (особенно с годами, между мной и
остальными), но Ниценко их сглаживал. Когда в 1970 году он внезапно
умер от сердечной недостаточности (в возрасте 60 лет!), то я сказал:
- Теперь все перессоримся.
Увы, это пророчество сбылось. И довольно быстро.
Как ученый А.А.Ниценко был «разрушителем». Он очень остро
чувствовал все то, что связано с догмой и тоталитарным менталите-
том, сформировавшимся в науке. Из-под его пера вышло несколько
критических статей. По одной из них (по личному указанию В.Н.Су-
качева, который видел в Ниценко человека, «разламывающего со-
ветскую геоботаническую школу») в Отделе геоботаники БИН АН
СССР прошла дискуссия.
Организаторы дискуссии (Е.М.Лавренко, Б.А.Тихомиров,
А.А.Юнатов) прямо или косвенно исходили из «разоблачительной
модели». Опыт «разоблачений» в нашей стране был велик. Тем не
менее даже после основательнейшего доклада Е.М.Лавренко «ра-
зоблачить» Ниценко не удалось. Крушение единомыслия в советской
геоботанике уже началось. На защиту Ниценко встали не только чле-
ны его кружка, но и такие независимые и авторитетные представите-
ли средней генерации, как З.И.Карамышева и особенно Е.И.Рачков-
ская и даже (из числа корифеев старшего поколения) Е.П.Матвеева.
В.Д.Александрова, увы, выступила в просукачевском ключе. Перед
заседанием она сказала Ниценко:
- Андрей, извини, но я люблю Деда (Сукачева) и не могу его
огорчить.
Дискуссия шла два дня, и если в первый день тональность ее
была «разоблачительной», то во второй - примиряющей. Более того,
нас (кружковцев), когда мы шли на семинар, обогнал на аллее Бота-
нического сада один из организаторов дискуссии А.А. Юнатов (по-
том он, кстати, был моим оппонентом по кандидатской диссертации)
и пошутил :
- Все-таки мы идем к одной цели, хоть и с разными скоростями.
Ниценко был очень остроумным человеком и мог моментально
написать пародию на протокол заседания кафедры с самыми умори-
131
Мои наставники
тельными выражениями, потом этот лист передавали друг другу чле-
ны его «партии», и мы с трудом сдерживали смех.
Он был непременным участником всех научных конференций и
особенно заключающих их банкетов. На конференции по количе-
ственным методам, которую в Тарту проводил Т. Фрей, В.Д.Алек-
сандрова сделала довольно слабый доклад с использованием идей
математического моделирования. Пользуясь тем, что ее сын ма-
тематик, Вера Даниловна просто использовала кибернетическую се-
мантику для феноменологического описания обратных связей рас-
тений и условий среды в фитоценозе.
На банкете (вместе с В.Д.Александровой) Ниценко спел паро-
дию на популярную песню с припевом:
Моделируй, бабка, моделируй любка,
Моделируй, милая ты моя голубка!
В кукольном новогоднем спектакле Ниценко написал стишок о
каждом члене кафедры, его стишки попадали в самую точку. Про
меня, к примеру, было написано:
На веревочке - бычок,
На цепочке - трактор.
У развития - скачок,
А у смены - фактор.
Я на пойму посмотрю -
Очень плодородна.
Сто статеек напишу
Про нее свободно.
Тем не менее, увы, вклад Ниценко в создание новой теории и ос-
воение новых методов был очень невелик. В своей практический
деятельности он был типичным «советским геоботаником». Он ра-
товал за краткие неполные геоботанические описания, отражающие
«суть» сообщества, и за их интуитивную классификацию с увязыва-
нием выделенных ассоциаций в динамические схемы.
Поскольку человек он был очень талантливый и способен создать
интуитивно схемы за несколько минут, то у него это получалось не-
плохо. Был, в частности, эпизод, когда Ниценко написал (и потом опуб-
132
А.А. Ниценко
ликовал) статью объемом в авторский лист на основе материала,
который был собран в течение 4-х часов вынужденного простоя па-
рохода, севшего на мель в дельте Волги.
Ниценко не понимал, что такие методы при попадании в руки ме-
нее талантливого человека могут дать (и, увы, давали) плохой ре-
зультат.
Ниценко «распалил» мои склонности к дискуссиям. Я уже писал,
что на второму году аспирантуры вместе с «кружковцем» В.С.Ипа-
товым мы опубликовали большую разгромную рецензию на толстую
академическую «прошенниковскую» монографию Л.И.Номоконова
«Пойменные луга Енисея».
Эта рецензия вызвала раздражение в БИНе. Обо мне стали гово-
рить как о «кошмарном» аспиранте Блюменталя. После одного из
семинаров, которые я посещал исправно, меня остановила Е.П.Мат-
вева и сказала:
- Миркин, как вы могли себе позволить написать такую рецен-
зию на авторитетную книгу, редактором которой является Шенни-
ков? Ведь вы же сами еще ничего не сделали!
Я ответил:
- Если я сделаю, то лучше, чем Номоконов.
«Простили» рецензию мне в БИНе только после моего доклада
по кандидатской диссертации, который в Отделе понравился.
В конце 60-х годов наши отношения с Ниценко осложнились. Он
написал книгу «Фитоценоз и растительная ассоциация как первичные
объекты геоботанического исследования». Ниценко дал мне рукопись
книги и попросил написать на нее рецензию.
Книга мне не понравилась. В этой работе автор предложил урав-
нять объем фитоценоза и ассоциации, что практически уже было сде-
лано Номоконовым, книгу которого с благословения Ниценко мы «раз-
несли» с Ипатовым.
Рецензию дать я отказался. Ниценко выслушал мои возражения
очень спокойно и сказал:
- Выйдет книга - напишешь на нее рецензию.
Я пообещал это сделать, но книга вышла уже после смерти ав-
тора.
Я решил сочленить в одной рукописи и некролог, и рецензию. На-
чал с высокой оценки вклада Ниценко в науку, потом дал критический
анализ содержания книги, а заключил рецензию фразой: «Мне бы не
133
Мои наставники
хотелось, чтобы теоретическое наследие Ниценко оценивалось по этой
книге».
Рецензия была написана для «Бюллетеня МОИП», но объем ее
оказался великоват, и редакция сократила текст, выбросив его «не-
крологическую» часть. В итоге рецензия стала «разгромной». Таких
рецензий на моем счету уже было немало, но все они были написаны
на книги живых авторов. Этой разгромной рецензии на книгу только
что ушедшего наставника я не хотел.
Реакция научного сообщества была негативной. От меня отрек-
лась В.Д.Александрова, назвав рецензию «грязным пасквилем». Резко
обострились отношения с Ипатовым и Василевичем. В коридорах
БИНа опять заговорили обо мне плохо. И только В.В.Мазинг прислал
мне письмо, в котором поблагодарил за «честную рецензию».
«След Ниценко» сохранялся в моей деятельности долго. Я охот-
но ввязывался в драки по всякому поводу. В конечном итоге «тональ-
ность Ниценко» была одной из причин отклонения моей первой док-
торской диссертации.
Однако, увы, я оставался при этом «марксистом» с постановкой
вопроса «или-или». Умение сочувствовать оппоненту и вести дис-
куссии без победителей и побежденных с результатом «и-и» пришло
много позже, когда я стал общаться с С.В. Мейеном.
В.Д. Александрова
После окончания аспирантуры в 60-е годы мы были очень близ-
ки с В.Д.Александровой, которая любила помогать молоде-
жи и охотно протежировала перспективных исследователей. И я по-
пал в число ее протеже. Она называла меня «сынок».
Вера Даниловна была родом из старой интеллигентной семьи. Ее
брат - крупный математик Александр Данилович в годы моей аспи-
рантуры был ректором Ленинградского университета и отличался рас-
кованностью суждений. На его выступления мы охотно ходили. По-
том он стал академиком и уехал в Новосибирск.
Личная жизнь у Александровой не сложилась, она жила с сыном
Сашей, в комнате которого я периодически ночевал. Это был довольно
странный молодой человек со слабой нервной системой.
Особой оригинальностью суждений Александрова не отличалась,
но в отличие от Ниценко была созидателем и к тому же большим
134
В.Д. Александрова
эрудитом и лучшим по тем временам знатоком зарубежной литера-
туры. Ее две обзорные монографии о динамике и классификации ра-
стительности, написанные 30 лет назад, не утратили своего значения
и в наши дни. Работы Александровой по растительности Арктики
публиковались за рубежом, где их хорошо знали и цитировали амери-
канцы и канадцы.
Спустя год после защиты кандидатской диссертации, на которую
приходила В.Д., я вдруг получил телеграмму с приглашением на бан-
кет по случаю докторской защиты. В те годы стоимость билета на
самолет Уфа - Ленинград позволяла доценту слетать за свой счет в
Питер и не оставить при этом семью голодной. Я прибыл в назначен-
ное время, совместив поездку на банкет с докладом на семинаре
Отдела геоботаники БИНа. В 60-е годы (т.е. до того, как занялся
внедрением метода Браун-Бланке) я выступал там каждый год и хо-
дил в «любимчиках» Отдела.
Однако, приглашая меня на банкет, Александрова имела «далеко
идущие» планы: она предложила мне быть тамадой этого достаточно
высокого собрания. До этого я никогда не был в такой роли, но много-
опытная Вера Даниловна правильно вычислила наличие у меня спо-
собностей быть им по наблюдениям за моим поведением на кафед-
ральных вечерах, непременным участником которых она была. Алек-
сандрова хотела, чтобы ее юбилейный вечер вел молодой тамада.
Со своими обязанностями я справился, видимо, хорошо (в те годы,
кроме того, после некоторой подавлявшей страх дозы я неплохо пел
«Очи черные», «12 разбойников» и другой «банкетный репертуар»).
В общем, с легкой руки Александровой я стал постоянным тамадой
на всех банкетах и даже самоиронизировал:
- Я пришел в науку как тамада.
Борцом Александрова не была, она любила говорить о том, что
русская интеллигенция по своему мировоззрению христианская, и в
основе ее поведения лежит «непротивление злу насилием». Как я пи-
сал, во время острейшей дискуссии по статье А.А.Ниценко она его
попросту предала и выступила против. Однако, как истинная интелли-
гентка, Александрова не выносила антисемитизма и любила говорить:
- Иудофилия - критерий истинности русского интеллигента.
Когда я помогал Александровой готовить ее «Классификацию ра-
стительности» (она просила меня прочесть некоторые главы), то с тру-
дом настоял на более активных авторских оценках некоторых заведо-
135
Мои наставники
мо слабых подходов, в том числе и классификации лугов А.П.Шенни-
кова. Она была готова по очереди хвалить всех.
Нашу уфимскую группу Александрова всячески поддерживала.
Когда «поспели» первые кандидаты Т.В.Попова и А.В.Денисова, она
прилетела оппонировать обеим. Вторыми оппонентами были В.И.Ва-
силевич и В.С.Ипатов.
Особенно высоко Александрова оценила работу Т.В.Поповой о
градиентном анализе сукцессий пойменной растительности. Работа
эта, видимо, действительно была хорошей, так как, когда наши «хро-
ноклины» были опубликованы, я получил письмо Дж.Мейджера (это
был один из немногих крупных американских экологов, который знал
русский язык). Он писал: «Американцы долгие годы считали себя
монополистами по проблеме сукцессий. Но так было до тех пор, пока
они не познакомились с вашими прекрасными работами».
Жила Александрова во время пребывания в Уфе у нас. Это был
очень непритязательный и легкий в общении человек с аскетически-
ми потребностями.
Вера Даниловна хорошо знала и любила музыку. Наши личные
контакты с ней начались с ленинградской филармонии, где мы опоз-
нали друг друга (до этого виделись на семинарах Отдела геобота-
ники БИНа). Там мы и разговорились. Александрова играла на ро-
яле, у нее был хорошо поставленный голос (меццо-сопрано), и во
время застолий она пела русские романсы (в особенности часто
«Утро туманное»), С ней мы спелись в это время и в прямом и
переносном смысле. Много раз в полушутливом варианте (с пере-
игрыванием, но в соответствии с партиями) мы с ней пели сцены из
«Евгения Онегина» - в беседке и заключительную сцену. Разуме-
ется, высокие ноты она не брала, но в остальном воспроизводила
партию Татьяны точно.
Ниценко в этих случаях изображал оркестр, а однажды вызвал
общий хохот тем, что когда я закончил арию Онегина «Вы мне писа-
ли», то он своим скрипучим голосом вдруг запел хор крестьянок «Де-
вицы-красавицы, душеньки-подруженьки». От этой неожиданности
Александрова смеялась больше всех.
Александрова, как и Ниценко, была моим оппонентом при первой
защите докторской диссертации, но после того, как меня начали про-
валивать, резко ушла в сторону. Я попал в ситуацию споткнувшейся
лошади, на которую зря сделали ставку...
136
Е.М. Лавренко
Во второй защите Александрова отказалась участвовать, но наша
размолвка случилась после злополучной рецензии на книгу Ниценко.
С этой рецензией совпало горе - покончил с собой ее сын.
Для Александровой две смерти слились воедино (она очень це-
нила Ниценко как оригинального человека), и моя рецензия получила
убийственную оценку: «ученик сплясал на крышке гроба учителя».
Она прислала мне возмущенное письмо, я пытался оправдаться,
но все было тщетно. Правда, незадолго до смерти (середина 70-х)
она стала мне снова писать и прислала несколько экземпляров своей
«Классификации растительности» для моих учеников.
При всей противоречивости наших отношений я вспоминаю Веру
Даниловну с самыми теплыми чувствами. Это был очень добрый и
интересный человек, со своими достоинствами и слабостями. Она
была неревнива к успеху других и очень высоко отзывалась о М.С.Боч,
одной из самых ярких фигур Отдела геоботаники БИНа.
Е.М. Лавренко
С Евгением Михайловичем Лавренко мы были близки в 70-е
годы. Знакомы мы были раньше, ему меня еще аспирантом
представила В.Д.Александрова. Но сблизились мы в период моей
работы в Монголии.
Е.М.Лавренко был очень приятным человеком. Мы общались в
Монголии, он постоянно приглашал меня в подмосковный пансионат
для академиков «Узкое», где жил каждую зиму. Несколько раз я бывал
у него на даче. Мы много говорили о науке и еще больше - о музыке.
Лавренко любил Равеля и Шостаковича. Я передарил ему некоторые
записи Равеля, которых у Лавренко не было (в том числе «Дафнис и
Хлоя», «Рассветом», которыми восхищался академик, меня эта музы-
ка оставляла равнодушным, как и все импрессионистское искусство).
В те годы появилась запись XV симфонии Шостаковича. Опуб-
ликованная на конверте пластинки программа симфонии была очень
спорной (игрушки расшумелись на прилавке магазина и т.д.). Я ска-
зал Евгению Михайловичу, что, по-моему, этой симфонией Шостако-
вич осмеял революцию, оплакал жертвы и оптимистически заключил
ее картинами природы, которая вечна.
Лавренко подумал и сказал:
- Может быть, вы правы.
137
Мои наставники
С Лавренко мы сблизились во время совместного проживания в
гостинице «Улан-Батор» в период переговоров делегаций президиу-
мов АН СССР и АН МНР.
Кстати, во время нашего пребывания в Улан-Баторе Лавренко
повысил свой статус с члена-корреспондента АН СССР до академи-
ка. И я был в числе первых (вместе с В.И.Грубовым, В.М.Понятов-
ской и Т.К.Гордеевой мы составляли советскую делегацию), кто «об-
мыл» нового академика в гостинице «Якорь» (тогда еще новой гости-
ницы АН на Ленинском проспекте не было).
С Е.М. Лавренко в пустыне Гоби. 1973 год
Прямо из Москвы вместе с Лавренко я поехал в Ленинград, где и
была моя первая защита. Лавренко выступал в прениях и хорошо ото-
звался о работе.
Спустя год на первый полевой период в Монголию мы прилетели
раньше, чем Лавренко, на четыре недели, и без него (и без определи-
теля, а только с помощью «Конспекта флоры МНР» В.И.Грубова и
достаточно опытных монгольских коллег) осваивали чужую флору.
138
Е. М. Лавренко
Когда Лавренко приехал, то позвал меня на осмотр территории
(дело было на Хангае в госхозе «Тэвшрулех»). Когда мы выехали на
степной увал, то он внезапно остановил машину и... учинил мне экза-
мен. Я его выдержал примерно на «3+», при таком строгом экзамена-
торе и это было неплохо.
У нас были горы справочного гербария. Грубов определять боль-
шинство образцов отказался, обозвав все сборы «хвостами». Для
справочного гербария растение часто не выкапывают, а срывают.
Кроме того, не все образцы представляли растения в цветущем со-
стоянии, а у некоторых верхушки были съедены несознательными
коровами, которые не предполагали, что эти объедки будет смотреть
выдающийся флорист В.И.Грубов.
Лавренко был геоботаником и готов был определить вид по лю-
бой части растения. Он просидел с нами 8 часов, прерываясь лишь
для того, чтобы дважды попить кофе. У меня голова превратилась в
какой-то ноющий нарыв, а Евгений Михайлович, завершив работу, как
ни в чем не бывало сказал:
- Это было очень интересно.
Как специалиста он меня оценивал положительно и противопос-
тавлял методистам, для которых главное было посчитать (неважно,
что это - уникальная горная степь или вытоптанный выгон), и гово-
рил:
- Борис Михайлович - натуралист. Он природу чувствует.
Наверное, это было так, обычно все основные выводы о харак-
тере растительности я делал уже во время работы в поле.
Как ученый Лавренко, конечно же, был представителем «еловой
догмы», но в очень мягком варианте. Он великолепно знал ботани-
ческую географию степей и был одним из авторов «Карты расти-
тельности СССР» и «Геоботанического районирования СССР». Од-
нако его научное наследие исчерпывается статьями. Ни одной моно-
графии Лавренко так и не написал.
Апогей наших отношений с академиком Лавренко - его поездка в
Тарту как оппонента по моей второй диссертации. Вообще-то, я не
надеялся на то, что Лавренко поедет на мою защиту, он уже был
достаточно стар и выезжал за пределы Ленинграда редко. Лучший
вариант, на который я мог надеяться - его отзыв, который будет за-
читан на защите. Но Т.К.Гордеева (она потом станет последней же-
ной Е.М.Лавренко), с которой у нас в Монголии были добрые отно-
139
Мои наставники
шения и которой я основательно помогал при обработке данных, ска-
зала, что «отправит Евгения Михайловича» в Тарту.
О том, что было на защите, я уже рассказывал, а очерк этот завер-
шу последними эпизодами наших отношений, которые, как и отноше-
ния с Александровой и Ниценко, завершились, мягко говоря, неважно.
Это, по-моему, мой удел - незадолго перед смертью классиков вхо-
дить с ними в отношения полного или частичного непонимания.
Лавренко, как человек очень мягкий и часто управлявшийся ок-
ружением дам, был втянут в критику нашей конференции 1981 года.
Он стал автором одной из четырех «ругательных» статей в Ботани-
ческом журнале. Наши отношения прекратились, и вскоре Евгений
Михайлович умер.
Т.А. Работнов
В моей научной биографии не было человека, который сыграл
бы большую роль, чем Т.А.Работнов. Ниценко зарядил меня
полемическим духом, Лавренко помог работать в Монголии и защи-
тить диссертацию, Александрова была одной из наставниц на непро-
должительном этапе биографии и больше повлияла на меня не лично,
а своими книгами. Работнов постоянно помогал мне в течение, по
крайней мере, 30 лет, был редактором большинства моих книг, издан-
ных в «Науке», рецензентом множества статей в московских журна-
лах. И, наконец, человеком, который дал мне совет, позволивший по-
ложить конец тому «битию» (т.е. критике), которое устроил мне го-
ловной институт после конференции по классификации растительнос-
ти в 1981 году.
Каждый год я делал доклад на секции МОИП, которую возглав-
лял Работнов, и противостояние с БИНом в силу традиционного со-
перничества Питера и Москвы, шло мне даже на пользу. На мои док-
лады собиралось множество народу, иногда приходили даже такие
консервативные профессора, как А.Г.Воронов. Работнов меня всегда
цветисто представлял и однажды даже закатил панегирик о «фено-
мене Миркина».
Это был очень яркий человек, который, перейдя девяностолетний
порог и лишившись слуха и зрения, умудрялся сам без поводыря до-
бираться до МГУ и читать там лекции (хотя экзамен принимал уже
его ученик молодой профессор В.Г.Онипченко).
140
ТА. Работное
ТА. Работнов
Еще в 60-х годах Е.П.Матвеева как-то мне сказала:
- Работнов - он соловушка: серенький, но хорошо поет.
Тихон Александрович начал свою работу в Институте кормов как
луговед (луга были основным объектом и далее), в 40-х годах создал
популяционное направление фитоценологии. Потом к этому направ-
лению подсоединился А.А.Уранов и организовал Проблемную лабо-
раторию при МГПИ.
Уранов был высокообразованным человеком и прекрасным орга-
низатором. Но, в отличие от Работнова, идей у него было мало. И
был он, кроме того, крайне консервативен.
Пока Уранов был жив, два московских ко-
рифея часто вместе вели разные заседания и
затевали забавные дружеские перепалки.
Пара была контрастна во всем: Работнов -
маленького роста, сухонький, говорил карта-
во, а Уранов - полный и высокий мужчина с
льющейся речью. На одном из совещаний по
преподаванию ботаники председательство-
вал Б.А.Тихомиров, Уранов в своей речи пре-
высил регламент раза в два. И Тихомиров
сказал:
- Ну разве я мог прервать такую песню?
В это время, если я приезжал в Москву,
то посещал Работнова по велению сердца и
для дела, он нам очень помогал. Уранова надо было посетить для
ритуала - иначе корифей обижался. Он всегда поил чаем из стакана с
подстаканником и расспрашивал меня о делах.
Круг научных интересов Работнова не был очень широк, хотя он
свободно ориентировался во многих проблемах, которые были смеж-
ными с полем его интересов. Он был популяционным биологом и те-
оретиком по вопросам организации фитоценозов. Проблем классифи-
кации, районирования, динамики и географии растительности он прак-
тически не касался. Это было причиной крайне сложных отношений
у него с геоботаником и классиком степеведения Генриеттой Иса-
ковной Дохман. В начале 60-х годов Работнов возглавлял кафедру
геоботаники МГУ (и спустя 20 лет оставил ее, став консультантом).
В это время там еще работала Г.И.Дохман. Она была «чистым гео-
ботаником» - занималась разнообразием и географией степей. Мы с
141
Мои наставники
ней переписывались, и она раздраженно заявляла, что «Работнов не
геоботаник, а луговед».
Это, конечно, было неверно. Работнов внес большой вклад в сис-
тематизацию данных о влиянии на фитоценозы гетеротрофных ком-
понентов, много внимания уделял вопросам конкуренции и аллелопа-
тии. Именно его устремленность на изучение механизмов организа-
ции сообществ (т.е. того, что потом фитоценологи 90-х годов назовут
«assambly rules») объясняет его высокие оценки роли экспериментов
в лесных сообществах В.Г.Карпова и работ о лугах К.А.Куркина.
Я как раз занимался классификацией и ординацией растительнос-
ти. Когда вышли мои «Теоретические основы современной фитоце-
нологии», Работнов написал мне в письме, что его «Фитоценология»
и моя книга «прекрасно дополняют друг друга». Это было так.
В 60-е годы Работнов был самым информированным фитоцено-
логом страны. Он переписывался с большинством ключевых фигур
зарубежной науки о растительности, первым получал от них книги (и
всегда давал мне их почитать), организовывал перевод на русский
язык, публиковал на них развернутые рецензии.
Одну из книг - учебник Р.Уиттекера «Сообщества и экосисте-
мы» перевели на русский язык мы с Г.С.Розенбергом. Работать с
Работновым-редактором было невероятно трудно, он требовал иде-
ального совпадения русского текста с оригиналом, от этого русский
текст трудно читался. Я считал, что перевод может быть более сво-
бодным, и текст должен звучать по-русски. Но Работнов стоял на
своем. Как переводчики мы ему не очень понравились, и он сказал,
что ему еще никогда не было так трудно. Впрочем, мы не «навязыва-
лись» на эту роль, а выручили Работнова, когда он не смог найти
кого-то лучше.
Он совершенно правильно оценивал луговые сообщества и видел
их отличия от лесных (т.е., по существу, шел против «еловой дог-
мы»). Он был очень плодовит. Из-под его пера вышло три издания
«Фитоценологии», два издания «Луговедения», два издания «Экспе-
риментальной фитоценологии», «История геоботаники» и много на-
учных монографий.
Кроме того, Работнов подготовил плеяду талантливых учеников.
В этом мне бы надо было ему следовать, так как моя продукция
была очень разнокачественной. Среди учеников - В.Г.Онипченко,
М.В.Марков, И.Наяулис, Н.Уланова и ряд других специалистов, ко-
142
ТА. Работное
торые с достоинством представляют его научное наследие. Он лю-
бил поддерживать талантливых людей, высоко ценил С.В.Мейена,
А.М.Гилярова. Его фаворитом был и Г.С.Розенберг (при этом Работ-
нов постоянно опасался, как бы я не помешал его росту!), а потом и
К.О.Коротков.
Увы, несмотря на колоссальный авторитет Работнова в науке,
он не был даже членом-корреспондентом АН СССР, не имел высо-
ких званий (заслуженный деятель науки РСФСР и т.д.). Его юбилеи
проходили незаметно. Зато его знала и ценила заграница (как, впро-
чем, и С.В.Мейена). Ему был посвящен (с портретом!) один из то-
мов знаменитой серии «Handbook of vegetation science», он был по-
четным членом ряда академий. И, наконец, как я уже говорил, его
связывали личные контакты со всеми светилами мировой науки о
растительности.
Благодаря Работнову мир узнал о Л.Г.Раменском как авторе кон-
цепции континуума и первооткрывателе системы стратегий, повтор-
но переоткрытой Дж.Граймом.
По вкладу в науку 50-90-х годов вряд ли кто другой из российс-
ких ученых может быть поставлен рядом или даже на ступеньку ниже
Работнова.
И в то же время Тихон Александрович был человеком своего
времени, которого, как и Александрову, крепко «пуганули» в 1937 году.
Он избегал конфликтов, как и Вера Даниловна, и как-то сам откро-
венно сказал мне об этом.
Именно это стремление уйти от конфликта при моей повышенной
тяге к этому варианту отношений с коллегами, которая, с одной сто-
роны, была предопределена генетически, а с другой - «раскочегаре-
на» А.А.Ниценко, было причиной неровности наших отношений и даже
большого конфликта, который случился в 90-х годах.
В период моей первой защиты, когда разгорелся скандал и я по-
лучил статус «одиозной личности», Работнов ушел в сторону. Он был
влиятелен в ВАКе и мог бы взять мою работу на рецензию (так и
было договорено, когда он отказался быть оппонентом), но не сделал
этого. Правда, в конце моей «ВАКиады», когда в нее включился уже
Лавренко (с которым у Работнова были дружеские отношения) и борь-
ба за мою докторскую степень постепенно перешла в войну поря-
дочности с непорядочностью, Работнов, как я уже говорил, был моим
репетитором перед «историческим» выступлением на Пленуме ВАК.
143
Мои наставники
После этого мы долгие годы были очень близки, я постоянно
бывал у него дома. Как старый русский интеллигент, Работнов был
очень гостеприимным человеком. После доклада в МОИП он неиз-
менно забирал часть аудитории (там бывали В.В.Мазинг, О.С.Гре-
бенщиков, К.О.Коротков и др.) и заявлял:
- Закуски не обещаю, но выпивку гарантирую.
Но закуска бывала очень приличной, в то время была жива его
жена Ревекка Хаимовна и невестка Люба, и они, зная характер Ра-
ботнова, активно готовились к таким встречам. Атмосфера за сто-
лом была всегда непринужденной.
Он прекрасно знал литературу (в том числе и современную, и
лично знал Платонова). Но однажды, когда в компании был О.С.Гре-
бенщиков (личность с феноменальной разносторонностью), Работ-
нов представил меня ему как «театрального критика». И после этого
сказал:
- А я вот только умею писать научные работы...
В другой раз вышел какой-то научный спор, и он сказал:
- Какое счастье, что все мы такие разные!
По тактике общения с научным сообществом Работнов был
конформистом. В статье о научном наследии Работнова в посвя-
щенном ему номере Бюллетеня МОИП за 2002 год, я написал, что
Работнов своими работами не разрушал, а размывал догматичес-
кую парадигму.
Случился другой эпизод, который очень хорошо проиллюстриро-
вал характер Работнова. Эпизод был связан с защитой докторской
О.С.Гребенщикова. Этот эмигрант до поры до времени тихо сидел в
ВИНИТИ и очень боялся того, что все узнают, что он браунбланкист:
в то время этот подход считался буржуазным, а Шенников в своих
работах писал, что для его распространения в СССР нет почвы. Увы,
даже великий Л.Г.Раменский был против Браун-Бланке и буквально
провалил инициативу В.В.Алехина, который пытался опубликовать ос-
новной труд «фитосоциологического Линнея» на русском языке.
Однако времена менялись, и в середине 60-х годов климат в на-
уке уже был таким, что можно было «защитить» О.С.Гребенщикова.
Инициатором защиты выступил Е.М.Лавренко, который высоко це-
нил Олега Сергеевича. Работнов выступал тем более «за», так как
был человеком с европейской ориентацией и знал о перспективности
подхода Браун-Бланке и для теории, и для практики.
144
Т.А. Работнов
Состоялся доклад Гребенщикова на заседании секции МОИП. Я
по этому поводу специально прилетел в Москву. Народу было много.
Председательствовал Работнов. Сразу же после выступления Гре-
бенщикова слово взял А.А.Уранов, навалившись мощным телом на
трибуну, он стал поносить доклад:
- С этим мы боролись в 30-х годах, и неужели это до нас дошло.
Это не типы сообществ, а клички, и в сообществах классов, назван-
ных по дубу и буку (имеется в виду класс Querco-Fagetea), может не
быть ни того, ни другого вида, это абсурд.
Работнов пытался смягчить ситуацию и наверняка бы диплома-
тично вывел заседание на положительное решение без моего участия.
Но меня, как обычно, «черт потянул за язык», я взял слово и стал за-
щищать Гребенщикова. И тут произошла перепалка между мной и
Л.П. Рысиным. Мы с ним уже давно были в дружеских отношениях,
он не раз оппонировал работы моих учеников с классификацией по Браун-
Бланке. Более того, он и З.В.Карамышева были авторами первых со-
ветских работ с использованием элементов этого подхода.
Рысин бросил мне реплику:
- Но ведь этот подход осуждал А.П.Шенников!
(Тогда еще заклинания со ссылками на классиков были очень попу-
лярны.)
И я сказал:
- Александр Петрович в методе Браун-Бланке не разобрался.
Рысин гневно закричал из своего угла:
- Видишь ты, Шенников не разобрался, а Миркин разобрался!
На это я ответил:
- Не разобрался до конца, но стараюсь разобраться.
Работнову это все очень не понравилось, он ругал меня после
заседания и спрашивал о том, кто меня тянул за язык.
Но конфликта не случилось, и этот эпизод быстро забылся, Гре-
бенщиков вскоре блестяще защитил докторскую диссертацию.
Наш конфликт с Работновым произошел много позже и был очень
глубоким и многолетним. Лишь в последние пару лет перед его смер-
тью, наконец, наши отношения стали восстанавливаться.
В эти годы я усиленно занимался «дебатами вокруг 30-х». О сво-
ем видении истоков и последствий «еловой догмы» я вначале расска-
зал С.В.Мейену, который остался очень доволен, а потом дома - Ра-
ботнову. Он очень расстроился и сказал, что, может быть, я и прав,
145
Мои наставники
но Сукачев был прекрасным человеком, и память о Сукачеве для
него - святая. И потому ничего этого печатать нельзя. Это будет
святотатство.
И все-таки в журнале «Знание - сила» появилась моя статья «Лер-
нейская гидра экологии». Мои аналогии с гидрой заключались в том,
что если Геракл прижигал головы гидры, то в нашей науке этим зани-
мались философы, не допускавшие плюрализма, а сохранившаяся
единственная голова неизбежно дурела от мании величия.
Работнов за эту статью меня буквально проклял. Он написал мне,
что Сукачев мертв, и потому мне ответить не может.
Мой разрыв с Работновым всех очень огорчил. Несколько чело-
век (в том числе и В.Н.Тихомиров) ходили к нему с намерением до-
биться того, чтобы он сменил гнев на милось. И всем Работнов го-
ворил:
- Вы с ним дружите, я не против. Но я его никогда не прощу.
Однако в свой 90-летний юбилей он все-таки меня простил. В 70-
и 80-летние юбилеи Работнова я входил в авторский коллектив пер-
соналии в «Бюллетене МОИП» (с В.Н.Тихомировым, В.Н.Павловым
и И.А.Губановым). А в 90-летие, понятно, войти в этот коллектив
уже не мог и сказал позвонившему мне И.А.Губанову, что отреаги-
рую рецензией в «ЖОБе» на третье издание «Фитоценологии».
Рецензия моя Работнову понравилась, и он, наконец, прислал мне
письмо. Начиналось оно необычно: «Пока еще не уважаемый и не
дорогой Борис Михайлович!». А потом стал по-прежнему писать «до-
рогой».
Последние его письма читать было трудно, так как он, несмотря
на то, что почти ослеп, писал их сам и иногда по два раза на одной
странице. Внучка Маша, которая осталась с ним (в это время уже
умерла и невестка Люба), только подписывала конверты и читала
ему поступающие письма.
Эта коллизия очень показательна: будучи достаточно прогрессив-
ным по убеждениям, в силу инерции Работнов не мог критично отне-
стись к Сукачеву, который высоко его ценил и помог ему при защите
докторской (увы, Л.Г.Раменский отнесся к Работнову с его прекрас-
ной диссертацией о возрастном составе популяций растений альпийс-
ких лугов недоброжелательно). Как человек Сукачев был несрав-
ненно добрее, чем Раменский, хотя по вкладу в современную теорию
Раменский значительно выше Сукачева.
146
С. В. Мейен
С.В. Мейен*
Мейен был моим наставником в 80-е годы, причем, как я уже
писал, он «научил меня плюрализму». Инициатором уста-
новления наших отношений выступил он сам. Фамилия его мне была
знакома, но тогда еще я не особенно интересовался общими пробле-
мами и, уткнувшись носом в фитоценологическую софистику, был
вполне удовлетворен той нишей, которую занимал в науке.
В 1978 году я получил письмо, написанное на бланке оргкомите-
та VIII Международного конгресса по стратиграфии и геологии кар-
бона, секретарем оргкомитета которого был Сергей Викторович.
Письмо было краткое. Неизвестный мне Мейен сообщал, что ему,
как члену редколлегии, часто дают редактировать статьи по бота-
нике из «Журнала общей биологии» и что он заинтересован в увели-
чении контингента пишущих авторов. Он в библиотеке пролистал
мою монографию «Закономерности развития растительности реч-
ных пойм» (1974), увидел там схему сукцессионных связей с ветв-
лениями и возвратами. Видимо, этот «сукцессионный плюрализм»
задел какую-то из многочисленных струн его интеллекта. Мейен
предложил мне написать статью о сравнении эволюции на уровне
организмов и сообществ.
Предложение повергло меня в панику. Когда-то я любил теорию
эволюции и даже пострадал за это в Казанском университете. Но
прошедшие после этого 20 лет увели меня от общих вопросов в чис-
тую фитоценологию, где также было немало того, о чем можно было
спорить.
Короче говоря, я написал Мейену письмо, что очень благодарен
за предложение, но на данном уровне не готов к столь трудной для
меня статье. Пока могу прислать статью про современные представ-
ления о динамике растительных сообществ. Эта статья была мною
написана и очень быстро опубликована. По поводу присланной ста-
тьи, которую ему пришлось чистить и подробно комментировать, он
написал:
* Этот очерк - сокращенный и измененный вариант статьи, опубликованной в
«Материалах симпозиума, посвященного памяти Сергея Викторовича Мейена (1935-
1987)» (М.: ГЕОС, 2001).
147
Мои наставники
С.В. Мейен
«Насчет хлопот не беспокойтесь. Это
хлопоты далеко не из худших, которыми
приходится заниматься, а, я бы сказал, из
лучших. Гидра зависти и недоброжелатель-
ства лезет своими головами из всех окру-
жающих нас щелей. Прижечь хотя бы одну
голову - не только долг, но и удовольствие.
Но важно самим не давать повода этой гид-
ре для активизации... .Снова и снова я вспо-
минаю слова Ирвинга о том, что не надо
гнаться с дубинкой за заблуждением, а надо
гнаться за самой истиной. Если мы требу-
ем свободы, то сами не должны ее приду-
шивать. Пусть цветут и цветы, запах которых нам не по душе, а кому-
то нравится. Это тот случай, когда можно не нюхать».
Так началась моя продолжающаяся по сей день «ЖОБиада» —
каждый год я писал по теоретической статье и по несколько крити-
ческих рецензий, постепенно сектор за сектором перелопачивая фи-
тоценологию. Мейен по договоренности получал статьи неофици-
ально, читал их, делал замечания (всегда более чем умеренно) и
рекомендовал в печать. Так продолжалось девять лет подряд, вклю-
чая последнюю статью, опубликованную в 1987 году и посвящен-
ную сравнительному анализу таксономии и синтаксономии. Его лич-
ные оценки посылаемых рукописей были для меня самым интерес-
ным в «ЖОБиаде».
Впрочем, далеко не все рецензии, присылаемые мной в ЖОБ,
нравились Мейену, который к этому времени был уже автором
«Принципа сочувствия» (увы, я прочел эту интересную статью уже
после смерти ее автора!). Он говорил мне, что я возвышаю против-
ников своей критикой, приковывая к ним чрезмерное внимание и,
кроме того, резкие рецензии мешают атмосфере взаимопонимания
в науке. Я обещал ему не писать разгромных рецензий на серые
работы, и в основном держал слово. Только изредка я не сдержи-
вался, например, написал резко отрицательную рецензию на «Об-
щую биогеоценологию» Л.И. Номоконова. Рекомендовал мою ре-
цензию в печать уже А.М. Гиляров, занявший в редколлегии (да и в
моей жизни) нишу С.В. Мейена. Он в отзыве написал: «Рецензия
написана в форме памфлета, но книга того и заслуживает».
148
С. В. Мейен
Наши личные контакты были немногочисленными, хотя и очень
теплыми и дружескими, так как Мейен был по-настоящему компа-
нейским человеком. Любил, чтобы его слушали, и умел слушать сам.
Но говорил он так интересно и умел так необычно видеть очевидные
вещи, что я, как правило, в основном слушал. А потом думал об ус-
лышанном по нескольку дней.
Наша первая встреча состоялась у метро «Новокузнецкая». Мы
друг друга в глаза не видели и договорились, что опознавать меня
будет он, так как у меня все же были усы, а он никаких достоприме-
чательностей о своей внешности сообщить не мог. Я ждал кого угод-
но, только не моложавого и худощавого человека в демисезонном
пальтишке и простой кроличьей шапке. Он тут же закурил сигарету, я
поддержал компанию, и прокурили мы больше часа, после чего от-
правились к нему в лабораторию, и он показал мне кое-какие образ-
цы фоссилий.
Потом мы встречались в его лаборатории несколько раз и бесе-
довали на самые разные темы. Помню, как-то Мейен спросил меня,
зачем я приехал в Москву. Я ответил, что буду делать доклад в та-
кой-то комиссии Минсельхоза о необходимости изменить хозяйствен-
ную типологию лугов.
Далее последовал воопрос:
- А как вы собираетесь этого добиваться?
Я ответил, что будет приказ Министерства, и после него все нач-
нут использовать новые принципы.
Мейен сказал:
- Это напоминает революцию. Одна революция уже была, по-
смотрите (тут он повел рукой вокруг себя), что из этого получилось.
В этом же разговоре он сформулировал еще одну забавную оцен-
ку, на этот раз - меня:
- Вообще-то, Борис Михайлович, вы оставляете впечатление
умного человека, но есть у вас один недостаток. Вы все время спра-
шиваете «почему?». Запомните, что наша страна абсолютно ирраци-
ональна и причины и следствия в ней никак не связаны.
Об этой оценке нашего отечества я вспоминаю и сейчас...
Наверное, года через четыре после этого мы встретились у него
дома. Мы собирались провести, как он сам говорил, «симпосий на
кухне» много раньше, но все не было времени. Мои командировки в
Москву были короткими, да и у Мейена нередко на вечер было что-
149
Мои наставники
то назначено. Наконец, я познакомился с его внуком Петей-Петуш-
ком (он отзывался о нем доброжелательно, но представлял как вре-
дителя, который знает, какой вред и когда будет наиболее ощутим) и
женой Ритой (Маргаритой Васильевной). Я узнал, что Рита - это его
постоянная сотрудница (увы, без зарплаты), которая печатает и на
русской, и на латинской машинке и делает массу других столь нуж-
ных для Мейена дел. Понял я и подвиг этой женщины, которая знала,
сколь велик ее муж, и посвятила ему себя целиком. Она считала его
главной радостью в жизни, и гордилась им.
Обстановка в доме Мейенов была просто бедной, материальным
процветанием в нем и не пахло...
Мне всегда было жалко времени Мейена, тем более, что он за
компанию «нарушал график», и это вряд ли помогало его работе на-
утро. А я уже проникся таким уважением к этому человеку, что ме-
шать ему работать считал просто преступлением.
Последний раз года за два до безвременной кончины Сергея Вик-
торовича мы посетили Мейенов с К.О.Коротковым. Нас ждали, на
столе стояла «Столичная». Мы тоже принесли коньяк, так как не зна-
ли, что пить Мейену уже нельзя. Он с улыбкой посмотрел на жену и
сказал: «Рит, я вообще-то только два дня принимаю лекарства, се-
годня я уж с ними посижу, а завтра начну все с начала». Болезнь
подступала к Мейену, хотя никто тогда не мог знать, чем все это
кончится. Не знали мы этого и после того, как внезапно его опериро-
вали и подарили ему два года жизни, когда он успел съездить во Фран-
цию и участвовать во многих союзных мероприятиях.
Последний раз я увидел Мейена почти случайно. В одном из зак-
рытых институтов он читал лекцию о СТЭ и ее критике. (Нас туда
провела жена К.О.Короткова Н.Е.Малеева, работавшая в одной из
лабораторий.)
Мейен был настроен весьма решительно и четко изложил свои
возражения по многим пунктам СТЭ. Он ожидал, что начнется сва-
ра, и получил то, что хотел: сорвалось человек пять-семь, по преиму-
ществу физиков, у которых, по их мнению, все однозначно, ясно и про-
сто. Мейен спокойно выслушивал замечания, и чувствовалось, что
он предвкушает возможность острой дискуссии. Отвечал он убеди-
тельно, но понимали его, увы, плохо, так как собравшиеся экспери-
ментаторы очень неважно ориентировались в методологии современ-
ного познания и перечисляемые Мейеном фамилии ведущих филосо-
150
С. В. Мейен
фов не вызывали у аудитории никаких ассоциаций. Физики в боль-
шинстве своем продолжали верить в однозначность и скорую позна-
ваемость любых законов природы.
Мы поздоровались, но поговорить не смогли, так как несколько
«китов» решили пообсуждать с Мейеном проблемы СТЭ в более уз-
ком кругу и тут же увели его. Мы попрощались, я вручил ему для
«Петушка» удачно оказавшуюся в дипломате баночку «Башкирско-
го меда».
Мы поддерживали интенсивную переписку. У него была своя
манера писать письма на печатной машинке и на маленьких листоч-
ках, плотно забитых текстом через один интервал. Печатал Мейен
очень чисто и совсем без опечаток.
Годы сотрудничества в ЖОБе не прошли даром. Как теоретик
я вырос, в 1985 году в «Науке» у меня вышли «Теоретические осно-
вы современной фитоценологии» и спустя год - популярная книга
«Что такое растительные сообщества». Если первая была собрани-
ем воедино всей взлелеянной Мейеном «ЖОБианы», то вторая была
навеяна восторгами от его «Следов трав индейских». Эта книга была
написана Мейеном настолько научно и в то же время увлекательно,
что у меня появилась тщеславная мысль написать нечто подобное
на геоботаническую тему. Нет, я прекрасно сознавал, что уровня
«Трав...» мне не достичь, но стремление к совершенству всегда
полезно.
Благодаря Мейену, кстати, я стал часто печататься в научно-
популярных журналах «Знание - сила» и «Химия и жизнь». Это было
полезно, так как популяризация на страницах хорошего журнала про-
светляет мозги. Нечетко с широкой аудиторией не поговоришь, а
специфика журналов требовала еще и определенного «игрового»
стиля».
Несмотря на геоботаническую специализацию в науке, в универ-
ситете мне на протяжении почти 40 лет пришлось читать курс систе-
матики высших растений. Лишь с уходом на кафедру экологии я пе-
редал этот курс профессору Р.Г.Минибаеву, к этому времени в Моск-
ве уже вышло два издания нашего с Л.Г.Наумовой учебника «Выс-
шие растения» и читать лекции стало просто неинтересно.
В 50-х годах в Казанском университете я был воспитан профес-
сором В.И.Барановым как страстный «тахтаджянист». Приехав в
Ленинград в аспирантуру, я первым делом захотел увидеть Тахтад-
151
Мои наставники
жяна и вскоре попал на его лекцию, которую он прочитал превосход-
но. А когда на втором курсе меня с ним познакомили, был просто
счастлив, что смог пожать его руку.
На лекции о происхождении цветковых я с упоением расписывал
студентам его гипотезу «горно-катазионно-кантарофильного» проис-
хождения и отдавал дань объяснению этого варианта с позиций СТЭ.
Понятно, что «Индейские травы», где эта гипотеза была приравнена
к научной сплетне в силу полнейшего ее несоответствия накопившимся
палеоботаническим данным, произвели на меня очень сильное впе-
чатление.
Два года подряд лекцию о происхождении цветковых я заменял
чтением вслух соответствующей главы из книжки Мейена, поручая
это какому-нибудь студенту с хорошей дикцией, а сам стоял с мелом
у доски и комментировал текст. Потом я стал пересказывать гипоте-
зу «тропической помпы» Мейена, и любимый вариант организации
контроля по этому вопросу на экзамене сводился к следующему: я
сажал двух студентов и говорил: «Вы - Тахтаджян, вы - Мейен».
Далее следовали основные пункты гипотез (время, место, предки,
механизм расселения и т.п.), и студенты должны были излагать раз-
ные точки зрения, показывая большую обоснованность гипотезы
Мейена.
Мейен в это время начал заниматься чем-то вроде «палеофито-
ценологии» и размышлял над возможностями реконструкции не толь-
ко истории флор, но и истории растительности. Таким образом, мои
«Основы» оказались ему полезными для того, чтобы познакомиться
с тем видением фитоценологии, которого я придерживался. Незадол-
го до своей смерти Мейен поручил своему ученику И.А.Игнатьеву
хорошенько разобраться в системе Браун-Бланке и применить ее к
палеоботаническому материалу. Уже после смерти учителя Игорь
ходил ко мне на лекции по методу Браун-Бланке, которые я читал в
МГУ, и блестяще применил этот метод к ископаемым сообществам.
Можно смело сказать, что за десять лет общения Мейен дорас-
тил меня до того уровня, когда как собеседник я стал ему интересен.
И именно на этой фазе общения судьба оборвала наши контакты...
После выхода моих «Теоретических основ» Мейен писал: «Вашу
книжку прочли мои мальчишки, и мы много ее обсуждали за чаепи-
тиями... Чтение вашей книги было для меня очень важно.... Вроде
бы порознь я слышал почти обо всем, но было недосуг сложить
152
С. В. Мейен
разрозненное в конструкцию. Эта конструкция и сложилась во вре-
мя чтения. Я все время прокручивал каждый ваш пассаж примени-
тельно к геологическому прошлому. Многое я раньше в это про-
шлое не проецировал. ...Многое еще в голове, и всего не напишешь
в письме. Так или иначе - поздравляю с книгой. Это для меня «кни-
га года».
Мы с Мейеном активно обсуждали и нашумевшую книгу С.М.Ра-
зумовского, взглядов которого я категорически не разделял. Мейен
писал мне: «Только что кончил читать книжку Разумовского... Эта
книжка вызвала кучу мыслей. Умен был Стас до чрезвычайности.
Хорошо, что вы тогда написали на него рецензию и тональность ре-
цензии была выбрана вами очень правильная... В книге Стаса доми-
нирует нечто вроде социалистического реализма: ростки желаемого
принимаются типичными... Я подозреваю, что в природе может быть
больше ценофобов, чем правоверных участников стасовских сукцес-
сионных систем, но ведь из этого еще не следует, что все построение
Стаса - фантазия. Ведь это некая модель, которая, как всякая идеа-
лизация, не реализуется в природе в чистом виде и всегда заменя-
ется».
В этих письмах проявилась убежденность Мейена в том, что ис-
тина лежит не на одном из полюсов, а именно между полюсами. Он
мог как угодно не соглашаться с точкой зрения оппонента, но никогда
не пытался силой переубедить его, что отражало все тот же «прин-
цип сочувствия».
Приведу отрывок из другого письма, написанного Мейеном по
поводу рукописи моей статьи о таксономии и синтаксономии: «Ста-
тья мне понравилась, и я думаю, что ее можно печатать в нынешнем
виде. Те замечания, которые следуют ниже, не столько для перера-
ботки статьи, сколько для продолжения размышлений на ту же тему.
Общий смысл этих замечаний в том, что сейчас вы взяли для анали-
за некоторый наиболее заметный слой проблемы. Именно с этим сло-
ем сталкивается публика, и мысли ее обычно не выходят за его пре-
делы. Поэтому, оставаясь в рамках этого слоя, вы будете понятны
большинству читателей. Однако есть и более глубокие слои, которые
у вас почти не затронуты и которые нуждаются в особом анализе.
Это как бы следующий уровень рефлексии...».
Когда я прочел это письмо, то первая мысль, которая пришла мне
в голову, была: «А ведь комментарии-то интереснее, чем сама ста-
153
Мои наставники
тья!» и напечатал статью в том виде, как она была написана, так как
понимал, что если утеряю найденную нить сопоставления, то уже не
обрету ее вновь, так как уровень дедукций Мейена меня восхищал,
но я реалистически воспринимал его как недоступную орбиту.
В.Маяковский говорил: «Большое видится на расстоянии». При-
менительно к моему восприятию личности С.В.Мейена - это совер-
шенно не годится. Большое виделось во время контактов с Мейеном
безо всякого расстояния.
После смерти Мейена (1987) регулярно проводятся симпозиумы,
посвященные его памяти. В 2001 году были изданы материалы оче-
редного симпозиума, в которых напечатали мою статью «Проблемы
теории фитоценологии в размышлениях С.В.Мейена». В том же году
вышел сборник его трудов «Листья на камне». По традиции в ЖОБе,
в котором Мейен был членом редколлегии, я опубликовал рецензию
на обе эти книги.
С.Р. Рафиков*
Буквально светившийся какой-то ослепительной чистотой, в тю-
бетейке, с пиалой зеленого чая, которая сопровождала лю-
бые неспешные беседы в его кабинете, С.Р. Рафиков казался вос-
точным мудрецом-философом, устало созерцающим происходящие
вокруг него события. Но это никак не соответствовало действитель-
ности. Сагид Рауфович был опытнейшим штурманом, который знал,
куда вести корабль башкирской науки, какие бывают ветра, мели,
рифы и подводные течения, а главное - с какой командой можно от-
правиться в плавание. Подбором матросов для своего корабля Рафи-
ков занимался постоянно и успешно. Во многом его политике и вос-
питанию научных кадров обязан состав современного «офицерского
корпуса» и «генералитета» нашей академии. Среди его прямых уче-
ников - академики Г.А.Толстиков и Ю.Б. Монаков.
В людях Сагид Рауфович разбирался прекрасно и потому, несмотря
на то, что попасть в его кабинет было очень просто (в кабинете он
сидел постоянно, очереди не было никогда), многие избегали посе-
щать председателя Президиума из опасения плохо себя зарекомен-
* Сокращенный вариант статьи, опубликованной в журнале «Вестник Академии
наук РБ» (2002. Т. 7, № 2. С. 70-71).
154
С.Р, Рафиков
довать и не получить поддержки. Идти к Рафикову нужно было не
просто с идеей, а с идеей конструктивной. Демагогов и болтунов он
выводил на чистую воду с первых же фраз, в его глазах появлялись
холодные искорки, и после этого аудиенция быстро заканчивалась.
В своей политике Рафиков был «восточным человеком» (неда-
ром 10 лет в Пекине он был первым советником главы китайской
науки Го Мо Жо) и понять то, что он хочет сделать (и обязательно
сделает!) можно было не сразу. Но все, что он делал, было на благо
науке и для ее избавления от провинциальности. Рафиков не всегда
хорошо ладил с местной властью (и потому считал важным факто-
ром отношений с верхами свою беспартийность), но имел поддержку
в аппарате Президиума АН в Москве и потому мог последовательно
проводить в жизнь свои идеи. Генрих Толстиков много раз говорил
мне: «Сагид - велик». И это было так. За годы его работы наша
академическая наука основательно подросла и окрепла.
Я вхожу в число тех, чья деятельность в Башкирском филиале
АН СССР началась благодаря Рафикову. У нас всегда были ровные
и хорошие отношения, напоминавшие отношения заботливого и муд-
рого отца и достаточно хлопотного сына. Познакомились мы на Со-
вете по защитам кандидатских диссертаций в Башгосуниверситете.
В 60-х годах в этом удивительном (и единственном в университете) Со-
вете защищались все: химики, биологи, историки и филологи. Помню,
что когда защищался Прочухан-старший, то его оппонент К.С.Минскер
говорил о том, что «защищается боевой офицер-фронтовик».
Как-то я был в счетной комиссии, и Рафиков, когда брал бюлле-
тень для голосования, по-доброму улыбнулся мне и сказал: «Заходи-
те когда-нибудь, поговорим». Однако контакты наши стали тесными
и регулярными несколько позже, с 1970 года, когда я начал работать в
Монголии.
Как я уже писал, в Институте биологии в 70-е годы я был подо-
бен «вставной челюсти». Меня трижды сокращали, и трижды Сагид
Рауфович меня восстанавливал...
Моя научная карьера в этот период складывалась и из других
острых коллизий. Первую докторскую диссертацию после четырех-
летнего периода ВАКовских дрязг провалили. Сагид Рауфович по-
стоянно был в курсе дел и относился ко всему этому более чем спо-
койно. Однажды он спросил меня:
- Скажите, а вас в детстве отец порол?
155
Мои наставники
Сожалея об отсутствии в моей биографии таких воспитательных
эпизодов, он считал ВАКовские трепки некоторой компенсацией не-
достатков моего воспитания в детстве.
После второй защиты Сагид Рауфович очень радовался завер-
шению этой эпопеи и вместе с С.Г.Фатахутдиновым пришел ко мне
домой поздравить с утверждением. Он не чурался спиртного (при-
чем, крепкого), но тонко знал меру и был выдающимся шашлычни-
ком. Я брал у него уроки по приготовлению шашлыка и чему-то выу-
чился тоже. За городом в компании с Рафиковым была всегда непри-
нужденная обстановка.
Также спокойно реагировал Рафиков и на мой конфликт с голов-
ным институтом в 1981 году, когда мы проводили совещание по клас-
сификации. Оппоненты действовали проверенным способом и подсо-
вывали запретительные телеграммы высокому начальству, которое
их подписывало. Сагид Рауфович сказал мне:
- Борис Михайлович, в науке всякое бывает. Снимите все грифы
и проводите конференцию только под титулом лаборатории геобота-
ники Института биологии БФАН.
Сагид Рауфович пришел на пленарное заседание и внимательней-
шим образом выслушал мой доклад. Когда я провожал его, он ска-
зал: «Теперь мне все ясно, вы - правы». После конференции, когда в
«Ботаническом журнале» были опубликованы четыре «разгромных»
статьи, Сагид Рауфович говорил: «Продолжайте работать, и они ус-
покоятся». Так и случилось.
Я вспоминаю о С.Р. Рафикове как о человеке, который на восхо-
дящей ветви моей биографии помог мне больше, чем кто-либо дру-
гой. Думаю, что я - один из многих, кто с благодарностью вспомина-
ет этого замечательного человека.
156
Часть 6
СОСТОЯНИЕ ДУШИ
Эта часть моих мемуаров - рассказ о некоторых наиболее ин-
тересных экспедициях. Написание этих очерков было облег-
чено тем, что я всегда много писал об экспедициях для газет. Только
о поездках в Монголию «Вечерняя Уфа» за четыре года напечатала
40 очерков, объединенных претенциозным (без этого в газете нельзя!)
заголовком «Мармбы». (Мармбы - это древние монгольские врачи-
травники, предтечи современной монгольской ботаники.) Были очер-
ки о моих поездках в Якутию, Астраханский заповедник и, конечно, о
многочисленных вояжах по республике. Далеко не все из написанно-
го у меня сохранилось, так как архивариус я просто никакой. Скопле-
ние любых папок меня подавляет своим разнообразием, и, кроме того,
я уверен, что никто никогда не будет этого перечитывать: газетные
опусы после их опубликования живут не более двух недель. Потом о
них забывают навсегда.
Впрочем, и то, что несмотря на мою «борьбу с архивом» сохрани-
лось, не годится для «прямой» повторной публикации. Время моих даль-
них вояжей (60-70-е годы) требовало от газетных публикаций опреде-
ленного «социалистического» стиля. Конечно, я не увлекался им, но
кое-где подправлять действительность в лучшую сторону приходилось.
Были у меня и столь «экзотические» поездки, рассказ о которых пуб-
ликовать в те годы было просто нельзя (как, например, в Каракалпа-
кию). А эта забавная поездка врезалась в мою память так, как будто я
совсем недавно был в Нукусе и низовьях Амударьи.
Одним словом, я решил «заново прожить свои годы странствий»,
но взглянуть на них через линзы современной жизни и отобрать из
157
Состояние души
своих экспедиционных воспоминаний эпизоды, которые вызовут улыбку
у читателя. Те, кто работал в научных экспедициях, знают, что ат-
мосфера юмора пронизывает быт бродяг-геологов, археологов или
биологов, причем они смеются даже тогда, когда попадают в серьез-
ные переделки. Хотя в этом случае чаще смеются после их заверше-
ния. Во время самых серьезных переделок полевикам порой бывает
не смешно.
Почему же так много смеются в экспедициях? Думаю, что для
настоящего полевика экспедиция - это не только период, когда наби-
рается фактический материал для камеральной обработки. Это еще
и состояние души с уходом от множества проблем, которые прихо-
дится решать на работе и дома. В экспедиции рядом с молодыми
сотрудниками молодеют и те, у кого «календарная молодость» уже
давно миновала.
По следам легендарной местности
«Джидали-Байсун»
В 60-е годы со своими первыми учениками я изучал расти-
тельность речных пойм Башкирии и напечатал на эту тему
несколько статей в центральных журналах. В результате однажды я
получил письмо из Нукуса, столицы Каракалпакской автономии Уз-
бекистана от неведомого мне Сарсена Сагитова, который занимался
теми же вопросами, что и я, но в пойме реки Амударьи. После непро-
должительной переписки было решено, что я по их приглашению при-
лечу в Нукус и мы вместе совершим поездку по Амударье, где я
научу группу Сагитова тому, как мы работаем.
Сказано - сделано. На самолете, с ночевкой в Ташкенте, я доле-
тел до Нукуса, где меня встретил Сарсен. Мы узнали друг друга
легко, он меня - по большому рюкзаку, а я его - по зеленому перепле-
ту книжки о растительности Амударьи, которую он держал в руках.
Я был размещен в гостинице (довольно скверной), и тут же мы на-
несли визит отцу Арсена - члену-корреспонденту АН Узбекистана,
филологу. Сагитовы, кстати, - казахи, которые давно перебрались в
Нукус для работы. Там за первой (и, увы, не последней в Каракалпа-
кии) рюмкой ароматного узбекского портвейна, пиалкой зеленого чая
и холодной бараниной я узнал о событиях, которые буквально потряс-
ли науку Каракалпакии.
158
По следам легендарной местности «Джидали-Байсун»
Отец и сын, филолог и ботаник, взялись идентифицировать спи-
сок растений, которые упомянуты в эпосе каракалпаков о легендар-
ной местности Джидали-Байсун. До этого целый Институт истории
Каракалпакского филиала АН Узбекской ССР по заданию ОК КПСС
Каракалпакии обосновывал, что этот народ всегда жил в долине
Амударьи, и легендарная местность располагалась именно там. По-
чему у историков такое пристрастие к обоснованию исконности тер-
ритории, которую сегодня занимает тот или иной народ, мне всегда
было понять трудно. Ведь любая миграция в новый район - этот фак-
тор отбора, который только усиливает генотип популяции. Однако
партия сказала историкам: «Доказать», они ответили: «Есть!».
Сагитовы, идентифицировав старые названия растений современ-
ным, опубликовали в журнале «Советская этнография» статью «О
локализации легендарной местности Джидали-Байсун», в которой
показали, что все упомянутые растения - горные. Стало быть, и ка-
ракалпаки - исконно горцы, которые лишь перекочевали в благодат-
ную долину великой центральноазиатской реки... Как раз в разгар
этого скандала я и появился в Нукусе.
На этом фоне начался трехдневный процесс сбора в экспедицию.
С утра мы начинали обсуждать предстоящую экспедицию, потом -
пили чай, затем водку, и процесс намертво останавливался. Наконец,
мне удалось проявить «политическую волю» и доказать, что несмот-
ря на то, что я ничего не имею против каракалпакской водки и тем
более жареных и вареных сазанов, конечной целью моей поездки яв-
ляется все-таки экспедиция в пойму Амударьи.
Отряд, наконец, был создан, и институт изыскал транспортное
средство - трактор с тележкой. Расстояние до конечной точки ис-
следований было 75 км. В тележку загрузили все необходимое, вклю-
чая наши рюкзаки и ужаснувший меня ящик водки, на ней поехали
два сотрудника - Джумагали и Рахматулла. Джумагали был узбек, а
Рахматулла представлял коренную нацию. Правда, это был, мягко
говоря, хотя и очень доброжелательный, не лучший ее представи-
тель. По дошедшей до меня информации, Рахматулла работал млад-
шим лейтенантом милиции, а потом купил диплом выпускника педин-
ститута. Знаний у него не было вообще никаких, и во время экспеди-
ционного выезда ему доверяли в основном только мытье посуды.
Джумагали, напротив, был достаточно способным человеком, хотя
тоже с плохой базой - совершенно не знал латинских названий расте-
159
Состояние души
ний, что для профессионального ботаника необходимо. Это было тем
более досадно, что вся флора поймы Амударьи в районе нашего вы-
езда включала немногим более 30 видов. Это ничего не говорит не-
сведущему читателю, но для того, чтобы пояснить, как это мало,
скажу, что на той же площади в пойме реки Белой видов насчитыва-
ется примерно в 15 раз больше. Во всяком случае, под руководством
Сарсена, который был прекрасным ботаником, я освоил всю эту фло-
ру за один день.
Мы с Сарсеном как «кандидаты наук» (разделение на «кандида-
тов» и «некандидатов» в те годы в Каракалпакии было не меньшим,
чем деление на правоверных мусульман и нечистых) комфортабель-
но поехали к месту работы на автобусе. По асфальтовой трассе он
домчал нас до нужного населенного пункта меньше чем за пару ча-
сов. Приехали мы в самый солнцепек, а солнце в пустыне в дневные
часы жарит нещадно. Все население во время четырехчасового обе-
денного перерыва прячется в глинобитных домах, отлеживается на
прохладном полу и пьет заваренный до легкого янтарного цвета зеле-
ный чай.
Народ в этом ауле, как и в любом другом, был гостеприимным, и
мы тоже пили зеленый чай, без которого в такую жару вообще вы-
жить невозможно. Впрочем, зеленый чай - не альтернатива водке,
которую местные аборигены могут пить в любую жару, но при усло-
вии, что вначале будет много чая, а потом - еще больше. При таком
«обрамлении чаем» этот, казалось бы, несовместимый с жарой напи-
ток, в умеренных дозах, идет нормально.
Однако расчетное время прибытия тележки (примерно через 2-
3 часа после нашего приезда) уже давно наступило, но наших коллег
и груза не было. Появились они поздно вечером, причем, когда трак-
тор «Беларусь» дотарахтел до нас, то показалось, что их в тележке
просто нет. Удивленные мы заглянули в нее и обнаружили обоих кол-
лег спящими и источающими аромат, свидетельствующий, что «снот-
ворное» было принято в особо крупных дозах. Как выяснилось, у Рах-
матуллы по дороге живут родственники, которых неприлично было не
посетить...
Тем не менее коллег удалось разбудить, мы тоже залезли в те-
лежку, проехали все вместе еще километра три и оказались на бере-
гу одного из протоков Амударьи. Такая привлекательная издали то-
полевая урема оказалась значительно менее комфортной, чем я ожи-
160
По следам легендарной местности «Джидали-Байсун»
дал: травяного покрова не было вообще, и под пологом деревьев ле-
жал толстый пылящий слой ила, на котором росли редко разбросан-
ные колючки. Что касается самих тополей, то эти хитрецы приспосо-
бились в жару поворачивать листья ребром к падающему солнечно-
му свету, что спасало их от перегрева, зато нам не давало возможно-
сти в знойные часы расслабиться в тени.
Сварили ужин. Любой суп у узбеков варится в котле и начинается
с того, что на огне выжигается некоторое количество хлопкового
масла. Когда таким путем повар избавит масло от запаха, в этот
кипящий жир кладут морковку, лук, мясо (если есть), и только когда
все это будет обжарено, наливают воду, в которую бросают картош-
ку, лапшу и т.д. Этот вариант узбекской кухни в тот же год я усилен-
но внедрял в экспедиции по Башкирии, хотя в дальнейшем от него
отказались и варили обычный экспедиционный суп с тушенкой.
Приезд отметили и легли спать. Но сна не получилось ни в эту
ночь, ни во все другие. Палатка была со значительным количеством
крупных дыр в «потолке», через которые можно было видеть звезды
на небе и общаться с комарами. Комары на Амударье какие-то нео-
быкновенно крупные, а количество их достаточно, чтобы без устали
охотиться на них всю ночь. К утру раздались истошные крики иша-
ков. По традиции старых животных не режут, а выгоняют из аула на
заслуженный отдых. Ишаки небольшими группами проводят время в
тугайном лесу, очень скучают по людям и, когда они появляются, тут
же собираются вместе для общения. Животные очень доброжела-
тельные, можно было сесть на любого из них и сфотографироваться
на память.
Утром во время завтрака Сарсен сказал: «У ребят плохое настро-
ение, нужно им немного налить». Настроение улучшилось, и коллеги
легли снова спать. Мы с Сарсеном совершили экскурсию вдвоем. На
второй день состоялось «производственное совещание», на котором
все участники экспедиции заявили, что днем работать им нельзя: «Ты
приехал и уехал, а мы тут живем, и если будем ходить по солнцу, то
умрем». В конечном итоге был выработан компромиссный режим: мы
с Сарсеном работаем весь день, а Джумагали и Рахматулла - по пол-
дня. Джумагали вполне справлялся с работой, Рахматулла участвовал
в работе только фактом своего физического присутствия.
Постепенно работа наладилась, материал мы набирали быстро.
И где-то через неделю намеченная программа была выполнена. Джу-
161
Состояние души
магали и Рахматулла опять остались ждать тракторную тележку, ко-
торую мы должны были отправить им из Нукуса, а мы с Сарсеном
уже «автостопом» в кабинах машин с хлопком добрались до Нукуса.
Я никогда не забуду «сауны», которая была в кабине. Но водитель-
узбек ехал в майке и переносил эту жару совершенно спокойно. Ког-
да я пришел в гостиницу и взглянул на себя в зеркало, то лицо показа-
лось мне очень похожим на красный светофор.
На следующий день мы привели в порядок собранное, а вечером
нанесли визит директору института. Директор жил на вилле, которая
раскинулась в оазисе на берегу арыка. Конечно, до тех коттеджей,
которые сегодня строят «новые русские» и чиновники высоких ран-
гов, этой вилле было далеко, но тогда она произвела на меня большое
впечатление.
Вечер был нежаркий, мы сидели на веранде и пили все тот же
«национальный напиток» узбеков, каракалпаков и других представи-
телей дружной семьи народов СССР. Поскольку визит наш был нео-
жиданным, то закуска была скромной - яичница и сушеная рыба.
Узнав, что мы работали, причем сделали много (по меркам кара-
калпакской науки, наверное, две годовых программы), директор уди-
вился и сказал:
- Я думал, гость отдыхать едет. Гость - это хорошо, деньги дал,
транспорт дал, думаю, пусть гость поживет в тугае, рыбу половит...
А вы работали! Приезжайте в будущем году, поедем в плавни (плав-
ни - это очень густые и высокие заросли тростника в дельтах южных
рек, ими занимался директор). Я сам буду плов варить!
Потом коснулись вопроса о скандале с локализацией легендарной
местности Джидали-Байсун. Директор уже доброжелательно увеще-
вал строптивого Сарсена:
- Не надо было так писать, надо было какие-то растения убрать,
что-то добавить. Ты ведь работу всего Института истории кончил,
меня с ними перессорил. В обком меня два раза вызывали. Нехоро-
шо это получилось...
Положение академика Тарле о том, что «история - это совре-
менность, обращенная в прошлое», и К.Поппера, что «история - это
не наука», в этом эпизоде получило комедийную иллюстрацию.
Следующий день был днем прощания. Жена Сарсена Азиза во
дворе варила плов. Встретить пловом меня они не успели, и наше
первое застолье включило огромного жареного сазана. Из его голо-
162
По следам легендарной местности «Джидали-Байсун»
вы сварили уху. Саму голову целиком дали мне как почетному гостю.
У Сарсена было пятеро детей, будь их меньше, а он побогаче - вме-
сто головы сазана я бы получил голову барана...
Я наблюдал за действом Азизы самым внимательным образом,
все записывал и в итоге научился варить плов. Потом многократно
воспроизводил его уже дома, и достаточно авторитетные эксперты
давали моему плову положительную оценку.
Плов нужно было есть сидя на полу и руками, так как есть за
столом и ложкой - нарушение традиций. «Технология» еды плова ру-
ками требует навыка - нужно взять из центра блюда кусочек мяса и
затем положить на него рис, удерживая тремя пальцами, все это от-
править в рот. У опытных пловоедов ни одна рисинка не упадет. У
меня рис сыпался на брюки обильным дождем, поэтому я ел плов в
рабочей одежде. Водку пили так же, как и за столом, много, тут осо-
бых проблем не было. Тем более, что я понял - после плова этот
напиток почти не действует.
Когда мы уже были полностью сыты, Сарсен объявил: «Нас ждут
Джумагали и Рахматулла». Традиция есть традиция, и я отправился
по гостям. Везде были плов и водка. Я был насыщен «до предела» и
тем и другим, но все-таки из требований гостеприимства должен был
что-то есть и пить. Плов у всех был вкусный.
У Джумагали нам был дан концерт - его жена играла на нацио-
нальном инструменте и пела. Я сидел на подушках и поскольку было
уже за полночь, засыпал. Сарсен толкал меня в бок ногой и говорил:
«Не спи, для тебя поют».
Примерно после четырех утра Сарсен заснул и сам, и я смог
хоть немножко подремать. А дальше - аэропорт, недолгий полет в
Ташкент и несколько часов гуляния по этому городу, изобиловавше-
му шашлыками, котлами с пловом, небольшими забегаловками, где
варят лагман, и т.д. Это был 1965 год, и все было фантастически
дешево.
На рынке я накупил садовой земляники. Был май, и у нас ее еще
не было. Однако отсутствие опыта (я повез ее в полиэтиленовой сум-
ке) дало плачевный результат: от вибрации и тепла в самолете ягоды
превратились в подкисающую кашицу, из которой сварили компот.
Сарсен после этого несколько раз бывал в Уфе. Когда в Ленин-
граде в 1968 году я защищал докторскую диссертацию, то на банке-
те наиболее примечательной закуской был вяленый усач. Две боль-
163
Состояние души
шие рыбины этого амударьинского деликатеса привезли в Ленинград
каракалпаки.
Уже в середине 80-х годов Сагитов стал доктором наук. В после-
дние годы я ничего о нем не слышал, так как научные связи с рес-
публиками Азии у нас быстро обрубились. Полагаю, что это плохо в
первую очередь для науки этих стран, так как ее становление про-
изошло благодаря русским ученым, и она во многом поддержива-
лась контактами с ними. Однако несколько лет назад В.Б.Голуб, мой
ученик, доктор из Тольятти написал мне о том, что был у Сагитова и
сидел на том же месте за столом, на котором сидел я. И тоже, не-
смотря на жару, пил водку.
В Средней Азии я успел до распада СССР несколько раз побы-
вать в командировках - в Самарканде, Душанбе, Ташкенте. Пора-
жался их фантастическим базарам с горами дынь и тыкв, грудами
винограда и гранатов, стариками в халатах, которые неспешно пьют
чай на низких топчанах. Когда сегодня я прохожу по рынку мимо уз-
бекских прилавков, то вспоминаю свои поездки на Восток, который,
как известно, «дело тонкое...».
Ногон Дэрих
Несколько следующих очерков - о забавных ситуациях, в ко-
торые я попадал в Монголии. Там в 1971-1975 годах я был
начальником «башкирско-монгольского» отряда большой совместной
советско-монгольской биологической академической экспедиции.
Главной целью нашей экспедиции было изучение природы Мон-
голии, однако, как нам рассказал в напутственной беседе сотрудник
ЦК КПСС, мы должны были, кроме того, неустанно укреплять со-
ветско-монгольскую дружбу. Большая часть монголов, как известно,
живет не в Монголии, а в Китае (в Восточной Монголии), и потому
влияние южного соседа, с которым в те годы наши отношения были,
мягко говоря, неважными, было сильнее, чем северного.
Для выравнивания отношений в треугольнике «СССР - Монго-
лия - Китай» нам было предложено постоянно проявлять уважитель-
ное отношение к традициям и культуре монголов. В целом мне это
напутствие понравилось, так как по характеру я немного этнограф и
люблю знакомиться с тем, как люди живут «не по-нашему». А ува-
164
Ногон Дэрих
жение к праву жить «не по-нашему» для меня всегда было само со-
бой разумеющимся. Одним словом, «указания партии» я воспринял
как руководство к действию.
С монгольскими коллегами
Г. Эрденжавом и Д. Банзрагчем. 1972 год
В отряде я, как мог, старался крепить советско-монгольскую друж-
бу и порой в своем рвении даже перегибал палку. Я настоял на том,
чтобы русские и монголы жили в палатках вместе. В других отрядах
такого не было, и, наверное, это было правильно, так как русско-мон-
гольские палатки были неудобны и для одной, и для другой нацио-
нальных частей отряда.
165
Состояние души
И все-таки успех моего рвения в деле укрепления советско-мон-
гольской дружбы был далеко не полным. Мои монгольские коллеги и
студенты все равно были «монголами в себе». Тем не менее конф-
ликтов в отношениях с монгольской частью отряда у меня никогда не
было, они видели во мне «бакши» - учителя («бакши» имел право
даже бить своих учеников!). Нравилось им и то, что я старался учить
монгольский язык, знал этику поведения в юрте: как правильно по-
здороваться, как сесть на кошму и какую ногу подвернуть под себя,
чтобы хозяин понял, что ты не торопишься и расположен к беседе.
Наш отряд строго соблюдал дорожную этику: если на горизонте
появлялась юрта, мы либо подъезжали к ней и знакомились с хозяи-
ном, который угощал нас сутецаем (зеленый чай с молоком и солью),
кумысом, а иногда и монгольской молочной водкой суни-архи. Мы
одаривали детишек сладостями. Они, сообразив, что сейчас будет
угощение, быстро выстраивались в цепочку и складывали ладошки
лодочкой: принимать конфеты, печенье, что-либо еще можно только
двумя руками (и пиалку кумыса - тоже). Ну а если времени не было,
то мы выбирали дорогу вдали от юрты, чтобы не травмировать мон-
гольских коллег нарушением их незыблемого правила: любой пут-
ник - гость юрты.
Я выучился по-монгольски разделывать ножом тушу барана, и
если не мог сам зарезать животное по-монгольски (положив его на
спину, сделав надрез в районе сердца и запустив в него руку, оторвать
от сердца аорту), то всегда участвовал в этой кровавой процедуре
как ассистент, который держит обреченное и положенное на спину
животное за задние ноги. Я умел резать мясо на узкие ленты, чтобы
приготовить сушеное мясо - борц. По сей день, кстати, я потчую
гостей знаменитым монгольским супом под названием «гурилтай-
шуль» (лапша с мелко нарезанными кусочками баранины).
Мои «мясные способности» монголы ценили и даже гордились
тем, что их дарга (так называют любого начальника) знает, как нуж-
но разрезать барана. Топором монголы никогда не пользуются, так
как считают, что если мясо рубили, то оно уже испорчено (правда, в
городских магазинах Улан-Батора мясо все-таки рубят). Однажды
они уговорили меня разрезать тушу барана в присутствии обитате-
лей целого айля из пяти юрт, где мы купили животное.
Суть разделки тушки по-монгольски - это предварительное рас-
членение ее на строго определенные шесть частей - четыре ноги и
166
Ногон Дэрих
оставшаяся часть пополам. Любой монгол делает это в считанные
минуты, так как не просто знает, а буквально чувствует анатомию
животного. Сообщение о том, что сейчас тушку барана разрежет
«орос дарга», произвело не меньшее впечатление, чем известие о
том, что в айль прибыл известный фокусник, который сейчас будет
демонстрировать высшие достижение цирковой магии.
Итак, обитатели собрались в тесный кружок, а я, расположившись в
его центре, взял острейший нож и приступил к делу. «Зал» реагировал
очень активно. Когда я точно попадал в необходимый сустав и, отрезав
часть тушки, отбрасывал ее в сторону, раздавался ропот одобрения. Если
же мне не удавалось попасть в сочленение костей с первого раза (опыт
мой был не очень велик, да и делать это, когда на тебя смотрит человек
двадцать специалистов, труднее, чем то же самое - без зрителей), то
слышался всеобщий выдох разочарования. Но в целом я все-таки спра-
вился с задачей достаточно удачно. Наши монголы были довольны тем,
что показали айлю столь уникального орос даргу
Но, пожалуй, главное, что я делал для «укрепления советско-мон-
гольской дружбы» - это перевод монгольских песен на русский язык
и разучивание песен на монгольском языке.
История моего приобщения к этой литературно-исполнительской
деятельности была связана с долгими дорогами Монголии. Даже при
«крейсерской» скорости 60 км в час мы ежедневно проводили в кузо-
ве автомашины по нескольку часов, а в дни дальних переездов - по
10—12 часов. И при этом монголы без устали пели. Большинство сту-
дентов и сотрудников пели современные эстрадные песни, которые
легко запоминались, и мы вскоре стали подпевать им.
Была в репертуаре студентов, кстати, и песня о Москве, припев
которой переводился как «Москва, моя Москва, шлю тебе горячий
привет». Его по-монгольски знали все, и если студенты пели эту пес-
ню, то наш хор звучал особенно дружно.
Кроме того, периодически в нашем коллективе оказывались мас-
тера народной песни, похожей на нашу башкирскую протяжную пес-
ню, но исполняемую в более сложной манере с горловыми трелями.
Народным песням подпевать мы не могли, но мелодии их тоже быс-
тро научились различать. Лучшим исполнителем старинных песен у
нас был студент Урденбиш, который проработал в отряде два года.
Из российских песен монголы умели петь один куплет «Подмос-
ковных вечеров», припев «Калинки-малинки», а в год, когда в экспе-
167
Состояние души
диции работал Фирус Ханов, постоянно звучала песня «Утырале ен-
нарыма». Фирус запевал, а монголки подпевали. Эта татарская
песня им нравилась. Однажды мы запели и студенческий вариант
этой песни, когда в запевку вставляют разные русские стихи (напри-
мер, «Прибежали в избу дети, второпях зовут отца», «По долинам и
по взгорьям шла дивизия вперед»...). Монголы смеялись.
Для усиления «дружбы через песню» я решил заняться перево-
дом некоторых наиболее популярных и мелодичных современных
монгольских песен на русский язык. Стихов «для печати» я никогда
не писал, но, как и все, на заре туманной юности писал стихи о любви.
Кроме того, вел юмористический стихотворный дневник в период
полевой практики, писал четверостишия для стенгазет, когда мы были
в Казахстане на целине, и т.д. Так что определенный опыт «рифмо-
плетства» у меня был.
«Технология» перевода реализовалась следующим образом: мон-
гол, хорошо владеющий русским языком (наши сотрудники Маниба-
зар или Санчир), давал мне подробный подстрочник куплета. Я пред-
лагал несколько вариантов русского текста, из которого, понятно,
выбирался наиболее точный смысловой эквивалент, удобный для пе-
ния. Всего я перевел четыре песни, причем на долю одной из них
выпал просто «грандиозный успех». Это очень мелодичная песня,
называется «Перелетные птицы». Ее русский текст таков:
Крики птиц, как нежный голос твой,
Крыльев взмах, как взлет твоих ресниц,
Покидают золотую степь
Караваны перелетных птиц.
Припев: Милая, милая, до весны песни пой,
Прилетят, прилетят, птицы возвращаются домой.
В синь средь белоснежных облаков
Перелетных птиц далекий путь,
Утомившись, сядут между звезд
На двурогий месяц отдохнуть.
Крик прощальный перелетных птиц,
Погрустневший милый голос твой,
В сердце до весны я сохраню,
Птицы возвращаются весной.
168
Ногой Дэрих
Перевод быстро распространился среди сотрудников других от-
рядов экспедиции, и его стали охотно петь монголы. Вскоре перевод
стал «народным». Когда я уже перестал ездить в Монголию, ее про-
должали петь, и у нее даже появилось два новых автора! На десяти-
летнем юбилее экспедиции в Москве во время ужина в ресторане
один из ее «старых» участников, который все еще работал в Монго-
лии, вдруг сказал: «Сейчас я вам покажу автора «Перелетных птиц».
Я встал, и мне громко зааплодировали. Далее пришлось взять в руки
микрофон и запеть, причем сразу же после начала песню подхватил
весь зал.
Движимый все тем же рвением укреплять дружбу Монголии и
СССР я в те годы не только много писал о Монголии, но еще и высту-
пал по телевизору с рассказом о нашей поездке. Одна из передач
была музыкальная, в которой наши певцы Талгат Сагитов и Назир
Абдсев пели монгольские песни в моем переводе. Аккомпанировал
Радик Хабибуллин, с которым потом меня связывали (и связывают
по сей день) самые тесные дружеские отношения. Он с моего голоса
тут же записал мелодии песен. Певцы, кстати, сказали, что мои пе-
реводы петь удобно.
Но, пожалуй, кульминацией моей деятельности по реализации прин-
ципа «через музыку к дружбе» были выступления на надоме (народ-
ный праздник, похожий на наш сабантуй). Самое поразительное, что
я никогда не пел со сцены у себя дома, хотя и был активным участни-
ком самодеятельности. В студенческие годы и даже в первые годы
работы в университете я был бессменным конферансье. (В те годы
еще не было ни Жванецкого, ни Задорнова, и между номерами зрите-
лей своими репризами развлекали конферансье.)
Петь я люблю, но для себя (или во время застолий, когда все
поют). Так что моя карьера певца на сцене сразу началась с зару-
бежных гастролей (и там же она, увы, и закончилась).
Мои «гастроли» в Монголии продолжались три года и всегда в
одном и том же зале клуба госхоза Тэвшрулэх, куда нам удавалось
приехать на надом. Это хангайский госхоз, где постоянно работал
наш академический стационар.
Год от года в Тэвшрулэхе моя популярность как певца росла. При-
чем с особым успехом прошли мои «заключительные гастроли» во
время третьего приезда. На этот раз я выступал с «концертной про-
граммой» - с двумя песнями в собственном переводе на русский
169
Состояние души
язык и с исполняющейся в оригинале монгольской песней «Джоном
Хонгор» (это масть коня, примерно «серый в яблоках»), которую я
выучил благодаря стараниям Манибазара.
Помню, что в этот год я вошел за кулисы уже как свой и встретил
знакомых. Прохаживаясь перед концертом в обширной уборной, где
самодеятельные артисты усиленно пудрились, я примерил голубой
дэли с красной окантовкой. Все разом заговорили «сайн байн» (хоро-
шо). Далее наряд дополнили монгольскими сапогами-гутулами, и в
этом виде было решено выпустить меня на сцену.
Перед выходом, пользуясь тем, что было еще достаточно свет-
ло, я вышел из клуба сфотографироваться, и вид мой произвел столь
сильное впечатление на окружающих, что человек тридцать конни-
ков, скакавших с финиша скачек, свернули с дороги и ринулись ко
мне: лошадиные морды окружили нас тесным кольцом.
Примерно такой же была реакция зала, когда я, неловко вышаги-
вая остроконечными гутулами, размер которых был на два номера
меньше, чем мой (отчего пальцы неудобно загнулись вверх), вышел
на освещенную прожекторами авансцену. В общем, аплодисменты
мне были гарантированы уже только за внешний вид вне зависимос-
ти от качества пения, и я смело ринулся с бой с выбранным реперту-
аром. Все сошло более или менее хорошо, а когда я по-монгольски
спел «Джонон Хонгор», то номер пришлось бисировать.
После выступления, когда я спустился в зал, чтобы лучше досмот-
реть конец программы, между рядов протиснулся «клубен-дарга» и
вложил мне в руку подарок госхоза - бронзовую статуэтку богини Но-
гон Дэрих (Зеленая Тара) ручной старинной тибетской работы.
Эта статуэтка потом два года как амулет ездила с нами по Мон-
голии, но настал момент, когда ее нужно было переправить домой. В
то время в Монголии действовал строжайший запрет на вывоз пред-
метов старины, причем таможенники обыскивали багаж русских осо-
бенно немилосердно. Кстати, мои коллеги немцы в это же время вы-
возили монгольские сосуды внутри своих спальников достаточно легко.
«Монголо-советская дружба» на таможне с каждой нашей поездкой
проявлялась все более ярко.
Перевез я статуэтку, которая по сей день стоит на книжной полке
как память о Монголии, очень необычным образом. Однажды в Улан-
Баторе я встретил знакомого уфимского особиста Виктора, который
предупредил меня: «Тут я нефтяник». И дал мне свой телефон. И вот,
170
Ногон Дэрих
выискивая путь для переправки «контрабанды» в СССР (на монго-
лов опираться было нельзя, любой бы меня предал, так как в них
были воедино сплавлены антисоветизм и патриотизм), я вспомнил
про своего знакомого и позвонил ему.
Он выслушал меня и сказал:
- Твое дело труба, отдай ее лучше мне.
Этот вариант, прямо скажем, меня не устраивал, я желал честно
заработанный приз увезти в Уфу. Тогда он мне сказал, что у него
есть знакомый сотрудник СЭВ по геологии, который может провезти
статуэтку, так как у дипломатов вещи не досматривают.
Виктор нас познакомил, но встретил меня этот сэвовец, прямо ска-
жем, сухо. Впрочем, после того, как я деликатно сообщил, что у меня
есть бутылка «Столичной», и я бы хотел в знак знакомства ее распить,
он несколько смягчился. Бутылку мы выпили на кухне под очень скром-
ную закусь. В конце разговорились, и он сообщил, что окончил Сверд-
ловский политех, а я запел. С этого момента все круто изменилось, я
уже был угощаем бозами (это такие монгольские манты) в гостиной, и
мы перешли на монгольскую архи (их хлебная водка была очень вкус-
ной). Потом пришли гости, и я несколько раз «бисировал».
Он взял мою статуэтку и сказал, что я должен буду с ним созво-
ниться в Москве. Во время одного из приездов я с ним созвонился,
мы встретились в вестибюле СЭВ. Он говорил со мной вполголоса
(«Тут и стены все слышат»). Когда мы прогуливались по обширному
холлу, во время разговора о здоровье его детей я почувствовал, что
Ногон Дэрих перекочевала в мой нижний боковой карман пиджака.
С Ногон Дэрих был связан и другой эпизод. Во время апогея мо-
его концерта в доме сэвовца появился еще один монгол, который спро-
сил, куда я еду дальше. Я сказал, что нам предстоит очень трудный
конный маршрут по Хэнтею.
Пришедшему монголу мое пение тоже понравилось, он оторвал
от газеты клочок бумаги и что-то написал по старомонгольски. «От-
дай это Джаграю, он тебе поможет» (Джаграй оказался заместите-
лем председателя аратского объединения).
Аренда коней в монгольских айлях всегда была канительным
делом. Я положил этот клочок бумаги в карман, а когда мы попали на
начальную точку маршрута, то показал ее одному из монголов и спро-
сил, что там написано. Он мне ответил: «Тут написано: помоги ему,
он мой друг».
171
Состояние души
Записка оказалась «Сезам, открой дверь» для нашего маршрута.
Никогда еще такое количество коней, да еще с двумя проводниками и
собаками (об этом после) мы не могли собрать за одни сутки.
Джаграй тут же проникся ко мне расположением, и когда мы по-
ехали с ним в кузове к охотникам-проводникам, то он вытащил бу-
тылку архи. Мне пришлось для поддержания реноме советского уче-
ного распить ее с ним из горлышка (естественно, без всякой закус-
ки). В конце пути «Джонов Хонгор» мы уже пели с ним дуэтом.
Монголы, кстати, периодически использовали мое умение петь
на их языке во время посещения юрт. Если мы не спешили и могли
посидеть в юрте минут 30-40, а нам подносили по пиалке суни-архи,
то кто-нибудь из них говорил по-монгольски: «А наш дарга умеет
петь на монгольском языке». После этого меня просили спеть. Успех
был всегда, и я получал неплохой гонорар - разные монгольские су-
шеные молочные продукты («родственники» нашего башкирского ко-
рота), сыр-беслаг, молочные пенки, кумыс. Конечно, мы тут же от-
даривались сладостями, которых я всегда набирал много во время
сбора экспедиции в Улан-Баторе.
Песни помогали. Они все-таки были самым эффективным спосо-
бом неформального укрепления того, что официально называлось
«советско-монгольской дружбой». Это было обычное общечелове-
ческое общение, которое не формируется никакими лозунгами и транс-
парантами, которыми изобиловали улицы Улан-Батора и площади
любого сомонного или аймачного центра.
За баранку они держались крепко
Факторов, определяющих успех любой экспедиции, много, од-
нако едва ли не главный - это машина и ее водитель. Экс-
педиционные маршруты пролегают не по асфальтовым трассам, и
погода во время экспедиций также не всегда самая лучшая. Так что
проблем с реализацией плана маршрута бывает много, и если транс-
порт ненадежный, то работы просто срываются.
Во время экспедиций по Башкирии с нами работали водители из
районных автохозяйств. Как правило, народ это был общительный -
водители быстро входили в коллектив и работу очень любили. Ведь у
них, пока мы работали, было много времени подремать на лужайке,
собрать грибы или забросить в речку удочку. Ныне покойный про-
172
За баранку они держались крепко
фессор Ю.З. Кулагин, к примеру, все годы в экспедиции ездил с од-
ним и тем же водителем из Белорецкого автохозяйства - легендар-
ным Николаем. Один год на этой надежной машине с шофером-кол-
лективистом работали и мы.
В середине 60-х, когда мы обследовали сенокосы и пастбища
Салаватского района, нашим водителем был совершенно замечатель-
ный парень Курбангалей, который просил называть его Колей. Коля
ездил на старом-престаром грузовике «Газ-63», но, как говорят, «умел
ломаться» и не сорвал ни одной поездки, причем как знаток своего
района мастерски выбирал маршрут до любой точки. Коля быстро
стал энтузиастом геоботаники и выучил массу растений. Когда нам
задерживали полевые, то он привозил студентам рыбу или кормил их
на свою зарплату (бывало, что и «колымил» в общественный фонд).
В год работы с нами он заканчивал десятый класс вечерней школы.
Работа ему так понравилась, что он собирался поступить на заочное
отделение биофака. Увы. Потомок старинного башкирского рода
Яруллиных из деревни Абдрашитово, что на берегу Ая, избрал себе
другую дорогу и поступать на биофак не приехал.
В целом все наши шоферы в Башкирии были хорошими ребятами
с плохими машинами. Никто из водителей не искал особой выгоды
от участия в экспедициях, они довольствовались возможностью об-
щения с коллективом отряда и с красотами природы, через которые
пролегали наши маршруты.
В Монголии мы столкнулись с совершенно иной транспортной
ситуацией. Нас обслуживали машины из мощной в те годы московс-
кой академической базы. Все машины для «заграницы» подбирались
только из числа надежных, а водители были ассами высшей катего-
рии. Однако тут были и свои минусы. Все они были практичными
москвичами и ехали в Монголию заработать. И потому успех рабо-
ты отрядов, которые они обслуживали, интересовал их много мень-
ше, чем наших башкирских шоферов. Они старались по возможности
продлить срок работы за границей, экономили тугрики, которые при
выезде из Монголии обменивались на сертификаты. За тугрики да-
вали синие сертификаты, т.е. банковские обязательства самого низ-
кого ранга. Тем не менее на них в «Березке» можно было купить
«дефицит»: одежду, обувь, ковер, посуду и т.д.
Платили нам немного, и, кроме того, «башкиры» из нашего отряда
не занимались экономикой, мы не боялись тратить зарабатываемую
173
Состояние души
валюту на мясо и сувениры, которых везли каждый год в Уфу великое
множество. Тем не менее каждый год и я «обарахлялся» в московских
«березках». Был «березовый» отдел и в Центральном универмаге Уфы,
где однажды я купил на заработанные деньги холодильник. Увы, в те,
по-своему счастливые, социалистические годы буквально все, что
было нужно - от туфель до колбасы, было дефицитом.
Каждый год из СССР в экспедицию завозили продукты: крупы,
муку, сгущенку, сахар, печенье, гушенку. Отряды московской ориен-
тации, в которых «копили деньгу», в основном этим и питались, так
как заплатить за эти продукты можно было рублями в Москве. «Баш-
киры» этого никогда не делали и предпочитали покупать свежее мясо.
Я, кстати, был очень хорошим бухгалтером, и в нашем отряде отлич-
ное питание сочеталось с весьма умеренной ценой «едо-дня». Я пе-
риодически предлагал сделать очередной «тугриковый взнос», что
никогда не вызывало никакой отрицательной реакции. А вот водители
на эту тугриковую дотацию шли неохотно. Часто мы просто осво-
бождали их от «тугрикового взноса», заменив их продуктами, за ко-
торые они рассчитывались в Москве рублями.
Кроме того, водители очень неохотно шли на контакт с монгола-
ми и мало кто из них мог сказать по-монгольски несколько фраз. Не
любили они и монгольской кухни, особенно когда после забоя очеред-
ного животного готовился целый таз монгольских деликатесов из
внутренностей. Основания для того, чтобы не любить эти блюда у
них были: в отличие от татаро-башкирского варианта использования
кишок, когда их очень долго и тщательно моют, монголы, привыкшие
жить при дефиците воды, лишь ополаскивают кишки. И потому кое-
что из содержимого в них так или иначе оставалось, придавая блю-
дам характерный вкус. Все мы рассматривали это оставшееся в киш-
ках как траву, которая только начала перевариваться, привыкли к этим
вареным колбасам и ели их охотно. Водители чаще всего отказыва-
лись и охотно шли на замену этой вкуснятины (особенно на второй
день, когда колбасу на палочках зажаривали на костре) тарелкой ман-
ной каши на сгущенке.
В то же время все они неукоснительно соблюдали предписанные
им правила отношений с монгольскими водителями. Если на пути
следования отряда стояла машина с заглохшим мотором, увязшая по
оси в песок, речной гравий или жидкую болотистую грязь, москвичи
помогали монголу выйти из этой критической ситуации.
174
За баранку они держались крепко
При этом все водители после того, как помощь на дороге была
оказана, страшно ругались. Монголы воспринимали автомашины (в
отличие от своих коней) как что-то чужеродное, ассоциировавшее-
ся в их глазах с назойливым стремлением сделать результатом со-
ветско-монгольской дружбы социализм по советскому образцу. В
общем, монголы говорили: «У русских железа много, еще машины
пришлют», и никогда не ремонтировали автомобили. Под капотом
их машин был дециметровый слой пыли, и торчали оборванные про-
вода, что нашими аккуратными водителями воспринималось как
полное безобразие.
В целом же, конечно, транспортное обслуживание экспедиции
было, что называется, на высоте - хорошие машины, опытные шофе-
ры и неограниченное количество бензина, который в те годы стоил
копейки. По этой причине выручить монгольского шофера или мото-
циклиста ведром бензина было довольно обычным делом. Причем
это рассматривалось как «малость», которую делали для монгола
совершенно безвозмездно.
Наши шоферы-ассы проезжали по любым самым опасным гор-
ным дорогам, часто над пропастью, но строго следовали правилу:
перед трудным отрезком пути высадить всех пассажиров. В этом
проявлялась суровая этика профессиональных экспедиционных води-
телей.
За пять лет работы у нас сменилось три водителя. Первый из
них - Николай Павлович - был самым неудачным. Это был пожилой
и очень хитрый человек, живший по принципу «солдат спит - служба
идет». Он никогда не ездил быстрее, чем 40 км в час, что при масш-
табах наших маршрутов постоянно мешало нам выполнять програм-
му. Вторым водителем был довольно молодой Володя, по челове-
ческим качествам лучший из всех, но для поездки по трудным доро-
гам он не годился. На ухабах машина у него прыгала, как кузнечик, и
мы едва не пробивали головами брезентовый тент.
Наконец, третьим был Сергей Дмитриевич Унишков. Такого вир-
туозного водителя мы еще не встречали, и несмотря на сущее недо-
разумение - для работы в песках пустыни Гоби нам выделили самый
обычный ГАЗ-61, ему удавалось проезжать почти везде. Он никогда
нс «садился», а если такое случалось, то высвобождал машину из
плена в считанные минуты. То же самое он проделывал и с засевши-
ми монгольскими машинами.
175
Состояние души
В один из первых дней работы, проезжая через свежие надутые
на дорогу пески, мы увидели здоровенный голубой ЗИЛ с прицепом,
нагруженный досками, который зарылся колесами в песок. Водитель-
монгол попросил нас послать ему из сомона трактор, так как за не-
сколько часов борьбы с песком полностью утратил веру в способно-
сти своей машины.
Унишков проворно выскочил из кабины и со словами: «Какой те
еще трактор!» принялся копать песок и командовать: «Вынай доски!
Руль выверни! Колесо очисти!». Через десять минут плененный пес-
ками ЗИЛ уже вез дальше свою тяжелую ношу.
Впрочем, каким бы виртуозом ни был наш водитель, пустыня под-
стерегала своими сюрпризами и драматических эпизодов в год рабо-
ты с ним было немало. Спустя день после спасения монгольского
ЗИЛа, настал наш черед сражаться с пустыней.
Вечерело, и мы возвращались на базу. Револьт Кашапов, кото-
рый был бессменным штурманом отряда, решил вести машину без
карты прямо на хорошо видимый ориентир - гору Тугрик, рядом с
которой был наш лагерь. Впереди машины показались какие-то стран-
ного вида черные бугры. Как я потом узнал, Сергей Дмитриевич пред-
ложил Револьту их объехать, но, не подозревая уже подготовленной
пустыней ловушки, всегда уверенный в себе Кашапов сказал: «Да
чего там». И машина двинулась напрямик к Тугрику.
Когда мы въехали в эту вздыбленную буграми местность на пол-
километра, я почувствовал неладное и принял в кузове «позу варана»,
т.е. встал и оперся руками на кабину. Мотор надрывно гудел, протек-
торы оставляли глубокие следы, а на кочках росла совсем не селит-
рянка (довольно безобидный кустарник с вкусными ягодами), а по-
ташник - растение содовых солончаков. Унишков крутил баранку вле-
во и вправо, машина то зарывалась в черную пыль, то цеплялась про-
текторами за более твердый грунт, но все-таки шла. Теперь мотор уже
не гудел, а выл и так жалобно, что, казалось, машина всхлипывает и
говорит: «Куда же это вы меня затащили, ведь я не выдержу».
Наконец, мотор смолк, и машина остановилась. Унишков вышел
из машины, обошел ее вокруг и спокойно сказал: «Машина - это не
вертолет». Мы разом поняли, что попали впросак: вокруг раскинулся
обширный пухлый солончак. К счастью, он оказался сух, но счастье
это было сравнительно небольшим. По поездкам в Средней Азии я
знал, что такое «пухляк», но там солончаки были плоскими и с бело-
176
За баранку они держались крепко
ватым налетом, а тут был зловещий черный гобийский вариант пух-
лого солончака.
Солнце уже собиралось садиться за хребет Арци-Богдо, чтобы
там как-то передать свои обязанности ночному дежурному - луне.
Положение наше было неважным. Я начал нервничать, а Револьт
забегал вокруг машины, крепко притопывая ногами в поисках твер-
дого грунта, который поможет выбраться из этой ситуации.
Сергей Дмитриевич вытащил лопаты и доски, мы очистили от
черной пыли задние колеса и, подав машину назад, поставили их на
доски. Потом положили доски спереди, машина прошла по ним и по
инерции еще несколько метров. Далее все это повторялось много раз,
мы толкали машину и глотали едкую черную пыль, которая какими-
го дымовыми клубами поднималась из-под вращающихся колес.
Через час машина выбралась из пухляка к спасительным саксаулам.
Что меня поразило в этом происшествии и затем удивляло во вре-
мя всех других поездок по Монголии - «чувство грунта» у Сергея
Дмитриевича. Казалось, что водитель не едет на машине, а ощупы-
вает почву босыми ногами.
После истории с содовым солончаком мы были очень осторож-
ны и объезжали вокруг все то, что можно было объехать, но настал
момент, когда пески встали перед нами сплошным фронтом, который
для выполнения работы нужно было прорвать во что бы то ни стало.
Посмотрев на высокие, как противотанковые надолбы, песчаные
бугры, Сергей Дмитриевич мрачновато сказал: «Если редуктор не
оторвется, проедем. Только держитесь, буду газовать, иначе сядем».
Далее машина запрыгала по буграм, высоко взбрыкивая задним
мостом. Мы шарахались из стороны в сторону, поочередно попадая
друг другу в объятия.
За бугристыми песками последовал тридцатиметровый песчаный
сайр (временное русло реки), который мы, уже умудренные опытом,
форсировали за полчаса. К концу дня удалось пробиться к району
работ, но подкладывая очередную доску, кто-то услышал зловещее
шипение колеса. Стало очевидно - прокол.
Когда колесо сняли и осмотрели покрышку, обнаружилось, что вся
она ощетинилась веточками саксаула, которые при буксовке прохо-
дят насквозь и рвут камеру. Занозы долго дергали плоскогубцами, но
первые два часа пути на следующий день ознаменовались тем, что
спустили уже два колеса.
177
Состояние души
Поблизости оказалась строительная бригада монголов, которые
из дикого камня строили зимник. У бригады был ЗИЛ, подвозивший
материал. Когда мы подъехали к строительной площадке, загорелые
парни побросали работу и два часа помогали вулканизировать каме-
ры и накачивать колеса компрессором. Расстались мы друзьями,
оставив им конфеты и получив традиционное молоко, «с которым не
передается черных мыслей».
После завершения вулканизации стало ясно, что опыт шофера не
заменяет вездехода и продолжать работы на нашей машине в этих
условиях нельзя. Мы посчитали за благо вернуться на базу. Там на
стационаре удалось договориться о выделении на пару дней вездехо-
да ГАЗ-66.
ГАЗ-66, который, не снижая скорости, взбирался на барханы, стал
голубой мечтой нашего отряда. Потом мы несколько дней не могли
снова привыкнуть к звуку машины Унишкова, особенно когда этой
старательной бедняжке приходилось подолгу ползти вверх по склону.
В память о работах в Гоби я написал песню, которую пели на
мотив «Хромого короля» с припевом «Тирьям-тирьям». Был в ней и
такой куплет:
Машина, как рыба, ныряет в песок,
Летят под колеса остатки досок,
Все доски - в мочало, занозы в руках,
Веселое дело работать в песках.
И тем не менее при всех своих профессиональных добродетелях
и исполнительности, которая позволяла ехать куда угодно, если даже
водитель устал, Унишков был все равно водитель-москвич, замкну-
тый и скуповатый. От тугриковых взносов его мы освобождали, он
морщился, но ел монгольские деликатесы. А вот учить монгольский
язык отказывался категорически. И в результате этого произошел
забавный эпизод.
В одном из маршрутов вдоль самой большой реки Монголии Ке-
рулен у нас работал коллектором обаятельный юноша по имени Гам-
батор (Железный Богатырь). Гамбатор был улыбчив, старателен и
физически крепок - копал почвенный разрез как экскаватор и быстро
выучился правилам разбивки лагеря и погрузки нашего скарба перед
продолжением маршрута. В Улан-Баторе основная масса городских
178
За баранку они держались крепко
жителей может объясняться по-русски. Однако Гамбатор русского
языка не знал совсем, у него по этому предмету была тройка. Ду-
маю, что и эта оценка была завышенной.
Керулен в низовьях становился очень мутным от массы несуще-
гося водами ила. И в этой мутной воде водилось несметное количе-
ство 1-2-килограммовых сомиков. Их было так много, что на корот-
ких остановках Сергей Дмитриевич успевал поймать спиннингом три-
четыре рыбины, а Револьт однажды умудрился даже ударить соми-
ка ножом, подкараулив его в неглубокой усыхающей протоке. Из го-
лов и хвостов варили наваристую и застывающую без всякого жела-
тина уху, а все остальное жарили.
В дни, когда было много переездов, спиннинговать в светлое вре-
мя нам было некогда и потому вошло в правило вечером кому-нибудь
часик бросать блесну в темноту и ждать, когда ее хватанет рыба или,
что чаще, она зацепится за корягу. Во время одной из таких ночных
рыбалок случился комичный эпизод с Гамбатором и Унишковым.
Придя в отряд, Гамбатор не мог сказать и двух слов по-русски,
хотя за месяц выучился многому и все чаще отвечал на русские фра-
зы «миттне» (понимаю). Однако обычно русский текст сдабривался
для Гамбатора многими монгольскими словами и подавался с обиль-
ным гарниром из мимики и ободряющих улыбок, так как наш коллек-
тор был, кроме всего прочего, еще и очень застенчив.
Второй участник этой интермедии, как уже говорилось, не знал
ни слова по-монгольски и имел глубокое убеждение, что русский язык
понимают все. Увидев арата с лошадью, Сергей Дмитриевич иногда
начинал с ним пространно объясняться, и когда вежливый арат на
всякий случай кивал ему головой, считал, что сказанные слова поня-
ты правильно. С Гамбатором, который занимался погрузкой и раз-
грузкой кузова, у Унишкова разговор получался неважно, и нередко
старательный мальчишка делал как раз обратное тому, о чем ему
говорил водитель.
Как-то после ужина Сергей Дмитриевич отправился «побросать».
Я тоже взял спиннинг, позвал Гамбатора, и мы начали лов. Унишков
бросал один, а мы чередовались с Гамбатором: пять бросков - он,
пять - я. Тьма в эту ночь была такая, что в десяти шагах ничего не
было видно.
Настала очередь Гамбатора, он размахнулся удилищем и блесна
шлепнулась в воду у противоположного берега Керулена. Мальчик
179
Состояние души
начал крутить ручку катушки, и в это время Сергей Дмитриевич об-
ратился к нему с очередным пространным и неспешным монологом:
- Гамбатор! Ты не тяни пока блесну, у нас лески перекрылись. Я
смотаю, потом ты будешь мотать, а то оба запутаем!
Гамбатор выслушал это повествование, ничего не понял и даже
не успел никак на него ответить, так как почувствовал, что что-то
бьется на его леске. «Не тяни, слышишь, не тяни!» - закричал Униш-
ков, и Гамбатор, решивший, что ему советуют активнее тянуть до-
бычу, подналег на катушку. Дело между тем у него шло плохо, «рыба»,
видать, была немалая, и он решил, что один не справится, и потому
стал звать меня на помощь: «Борис Михайлович! Байн, байн!»
Я лежал на траве поодаль, и когда подбежал, то увидел, что оба
рыболова стоят на берегу и между их удилищами болтаются сцепив-
шиеся якорями блесны. Гамбатор в темноте не заметил, что «рыба»,
которую он тянул, была на берегу.
Над этой интермедией смеялись потом два дня, и Гамбатор при
этом тоже улыбался своей обаятельной белозубой улыбкой.
«Лошадиные» истории
Как ни опытны были наши московские водители, во многих
случаях их опыта и возможностей машин оказывалось не-
достаточно, и нам приходилось совершать дальние пешие маршруты
или пользоваться лошадьми, которые арендовались в сомонах. Мон-
гольские кони не только выносливы, но еще и в каждом районе специ-
ализированы для своей местности. Если взять лошадь из равнинного
района, то она наверняка споткнется на крутом склоне, по которому
спокойно перебирает своими неподкованными копытами конь из гор-
ных районов. Обычно на самых крутых склонах всадник сходит с
коня и ведет его, но однажды мне как «дарге» выделили коня, кото-
рый был столь вынослив, что я мог не спешиваться и преодолевать
верхом любые подъемы и крутосклоны.
В Монгольском Казахстане, где, кстати, наше общение с мест-
ным населением стало возможным с использованием татарского язы-
ка, нам приходилось форсировать на конях бурные горные реки. Ши-
рина потока бывала не менее 50 м, глубина более метра. Вода бук-
вально кипела, а дно представляло собой нагромождение каменных
плит и крупных булыжников. Перейти такую реку вброд нельзя, ну-
180
«Лошадиные» истории
жен либо вертолет, либо лошадь. Казахские кони, привыкшие к этим
«кипящим» рекам, переходят их совершенно спокойно и никогда не
оступаются. Если бы такое произошло, то река понесла бы и лошадь,
и наездника, и они оба погибли бы. Когда мы форсировали на конях
такие «кипящие» реки, то наши проводники предупреждали, что смот-
реть вниз не нужно, может закружиться голова.
В общей сложности мы были в конных маршрутах пять раз, одна-
ко самым интересным и трудным был маршрут по Хангаю в верхо-
вьях рек Онон и Керулен, тот самый, организовать который помогли
мои песни с геологом из СЭВ. Протяженность маршрута была около
350 км, и он продолжался восемь дней. Маршрут был для нас самым
грудным еще и потому, что это был наш первый конный маршрут.
Все остальные были короче, и, кроме того, мы уже приобрели доста-
точный опыт. В Хэнтэе прошло, что называется, наше «лошадиное
крещение».
Женщин в конные маршруты мы никогда не брали. Они, получив
задание, жили в палаточном городке и ждали нас. В этом маршруте,
кроме двух проводников-охотников - старого Дамбы и молодого
Джалцана, семи коней (кроме верховых, было еще два вьючных) и
трех совершенно замечательных охотничьих собак Батыра, Бальки и
Бора, участвовали монгольский ботаник Дашням, Револьт и я.
Этого маршрута я откровенно боялся. Дашням, как и всякий мон-
гол из худона (т.е. из сельской местности), «родился в седле» и в
детстве пас верхом овец. Револьт в детстве тоже немало поездил в
седле и без седла. Мои контакты с конями, увы, начались несколько
позже, хотя сказать, что я вовсе не сталкивался с этим видом транс-
порта, нельзя.
На заре студенческой жизни меня уже кусала лошадь, которую я
хотел погладить, беседуя с пастухом на пастбище. После окончания
учебы я работал в нашем БНИИСХ и обследовал колхозные пастби-
ща. В октябрьскую холодную пору должен был три или четыре раза
поехать верхом на те участки, куда нельзя было пробраться на телеге.
В общем, я как-то уезжал, доезжал и приезжал. Племенных жеребцов,
ясное дело, мне не давали, но когда я вел лошадь обратно в конюшню,
складывалось впечатление, что это я сам ногами месил грязь, а ло-
шадь ездила на мне верхом и делала геоботанические описания.
В период аспирантуры я часто ездил в тарантасах и любил быс-
трую езду. Однажды в Нуримановском районе от такой быстрой езды
181
Состояние души
из колес повылетали спицы. После этого я 15 км проехал мелкой ры-
сью без седла. Добрался я до места ночлега уже в глубокой темноте
и переправлялся через Уфимку на пароме, найти конюшню не смог.
Хорошо зная, как любят лошади свой дом, я опустил поводья. Дей-
ствительно, лошадь привезла меня туда, куда было нужно. После этой
истории я понял, сколь рискованна езда без седла - добрую неделю
чувствовал, что мета, на котором можно сидеть, осталось совсем
немного.
В Монголии мои контакты с конями стали более систематичес-
кими. В общей сложности уже за первый полевой сезон я побывал в
седле раз десять, оставаясь в нем по 5-10 минут. Единственная двух-
часовая поездка была в Тэвшрулехе и явилась краеугольным кам-
нем моего лошадиного образования. Мне дал урок энтомолог Жан-
цантомбо (часто его называли Жанцан, а он предлагал называть себя
еще короче и на европейский манер - Жан) - отличный наездник,
борец и великий знаток всякого рода древних ритуалов и традиций.
Мы проехали с Жанцаном километров десять, сделав пять или шесть
остановок у юрт, где нас поили кумысом и молочной водкой. Мой
наставник считал, что посещение юрт и есть наиболее важная часть
урока по освоению верховой езды. При этом он объяснял, что именно
для того, чтобы не булькало в животе от выпитого, монголы подпоя-
сывают свой халат-дель широким кушаком.
Безусловно, Жанцан был хорошим учителем и после его урока с
«формой» у меня было более или менее хорошо. Я мог правильно
подойти к лошади, сесть в седло, натянуть поводья и решительно
приказать лошади тронуться с места полукриком-полушепотом «чо-
чо». Жанцан пояснил мне и главные принципы успешного управле-
ния конем — наездник должен руководить лошадью достаточно же-
стко. Он говорил: «Если лошадь тебя не слушается, натяни пово-
дья, ударь ее тошуром (хлыстом) и скажи про себя: ты - скотина,
я - человек».
С содержанием верховой езды: выносливостью, умением сохра-
нять равновесие в седле, реакцией на неожиданность и т.д., дело об-
стояло много хуже. Иногда я даже мог пустить лошадь в галоп, но
монголы говорили мне:
- Ездить вы не умеете, а умеете только скакать. Если на дороге
попадется лист бумаги, то лошадь испугается и прыгнет в сторону, а
вы полетите вперед. Тот, кто умеет ездить, удержится в седле.
182
«Лошадиные» истории
У моих коллег Дашняма и Револьта положение было лучше, но
всех объединяло одно: мы были вне всякого тренажа и наши изне-
женные городским транспортом тела никак не были подготовлены к
предстоящим нагрузкам.
В общем, все обошлось хорошо. Пройдя маршрут по болотам и
горным кручам, мы вернулись в лагерь целыми и относительно не-
вредимыми. Наши проводники знали маршрут прекрасно, узнавали
каждый камень и поваленный ствол и брали на себя хлопоты быта.
Ехали мы на выносливых конях - «вездеходах» и «альпинистах». У
нас были удобные мягкие походные седла. Наконец, всю неделю по-
чти сплошь стояли солнечные дни, что большая редкость для горных
районов Хэнтэя.
В этом маршруте я, конечно, приобрел опыт верховой езды и, кроме
того, научился ладить с конем. Каждый конь, как и каждый человек,
имеет свой характер. И если во время краткосрочных конных марш-
рутов мне не удавалось оценить особенности везущего меня спутни-
ка, то за время поездки по Хэнтэю таких возможностей было вполне
достаточно.
Жанцан сделал свое дело, и в том, как в первый день я подошел к
коню, прыгнул в седло и затем сделал пробный круг по поляне, не
было ничего, настораживающего проводников. Я вполне сливался с
общей массой.
Первые два часа все также шло хорошо, мы чередовали шаг и
легкий бег. Однако, когда настало время сделать остановку, я решил
не сходить с седла, так как чувствовал, что ноги устали и забраться
на коня снова мне будет много труднее, чем утром. Мерину, который
волею судеб был наречен моим Россинантом, это не понравилось, он
с завистью смотрел на товарищей, с которых спешились всадники, а
потом... аккуратно подогнул ноги и лег. Пришлось и мне сойти с ло-
шади.
Как я и предполагал, ноги стали чугунно-тяжелыми и ватно-неуп-
равляемыми. Снова водвориться в седло мне помог Дашням.
К вечеру первого дня маршрута из седел мы уже попросту выва-
ливались. Дашням шутил, что не мешает сделать, как в цирке, под-
кидную доску для забрасывания нас в седла. Впрочем, шутки шут-
ками, а первые 50 км были позади. На следующий день утром я с
радостью убедился, что дела мои не столь плохи, и я чувствую себя
вполне сносно.
183
Состояние души
Маршрут наш был достаточно тяжелым. Помню, что на третий
день пути дорогу нам преградило кочкарное болото. Наши кони ста-
ли спотыкаться и падать. Первым упал вьючный конь Джалцана.
Затем на земле (точнее, в воде) оказываются Дашням и Револьт.
Мой мерин в очередной раз демонстрирует жизненный опыт и как-то
изворачивается, но по решению проводников мы спешиваемся и ве-
дем коней по самой топкой части болота. Вьючный конь Джалцана
падает еще два раза. Поднять его не могут ни удары кнута-ташура,
ни угрозы. После десяти минут безрезультатных усилий лошадь при-
шлось развьючить, а нам взвалить на спину мокрые тюки и, щедро
черпая черными резиновыми сапогами коричневую болотную воду,
перетащить груз на сухое место. Там коня мы снова навьючили и
тронулись дальше.
К третьему дню маршрута я начал все больше проникаться ува-
жением к своей лошади. Мерин просто великолепно выбирал дорогу,
придерживаясь общего направления. Иногда он подходил к поваленно-
му стволу или канаве с водой, чуточку стоял, раздумывая, стоит ли
перешагнуть преграду, и отправлялся искать более удобную дорогу.
Пронаблюдав десяток таких сцен, я ослабил повод и дал коню полную
свободу. То же попытался сделать и Револьт, но через полчаса разра-
зился бранью и в сердцах хлестнул коня, так как заехал в редчайшую
трясину. С этого момента дорога, по которой шел мой мерин, оценива-
лась как самая надежная. Он стал нашим штурманом.
Мой Россинант, возраст которого, как оказалось, был весьма по-
чтенным - 15 лет, вообще оказался яркой индивидуальностью. Он
был не только великий мастер выбирать легкую тропу в самом топ-
ком болоте, но еще и философ, нашедший лучшую линию поведения в
коллективе себе подобных. Мерин терпеть не мог идти первым. Его
при этом приходилось погонять, он беспрестанно оборачивался и смот-
рел, идут ли за ним остальные кони. Не любил он быть последним.
Идти в середине, не отставать и не забегать вперед - это, видимо,
было жизненным кредо Россинанта.
Впрочем, однажды его жизненное кредо стоило отряду едва ли
не часа задержки в лагере. Все началось с того, что с согласия про-
водников и из уважения к мерину я оставил его стоять на поляне без
привязи и ушел искать куда-то запропастившуюся полевую сумку. В
этой время Дамба с вьючным конем тронулся вперед, так как ездил
он не быстро и мы всегда его обгоняли. Россинант пошевелил свои-
184
«Лошадиные» истории
ми мозгами и решил, что самое время двинуться и ему. Отсутствие
седока его, видимо, не очень озадачило, так как главное для него
было то, чтобы не отстать от общей массы, тем более, что это была
уже дорога домой.
«Даргин морь явчихла» (конь начальника ушел), - крикнул Джал-
цан, и Дамба, отпустив повод вьючного коня, поехал наперерез Росси-
нанту. Ему бросились помогать и собаки. Все это испугало коней, Рос-
синант шарахнулся в сторону. Паника охватила остальных лошадей,
рванулся вьючный конь Дамбы, за ним устремился второй вьючный
конь, и они парой понеслись в горы, разбросав по кустарнику поклажу.
Россинанта поймали быстро, а за вьючными конями пришлось
организовать целую погоню, потом собирать в кустах разбросанные
кошмы и телогрейки и заново увязывать вьюки.
Для проводников в этой ситуации было что-то неприятное, так как
массовый выход лошадей из повиновения задевал их самолюбие. Пер-
вые километры пути мы все неловко молчали, но потом все вернулось
в норму и Джалцан даже стал петь старинные протяжные песни.
Мы освоились в седлах и приобрели необходимую форму лишь к
пятому дню маршрута. С Россинантом к этому времени у нас уста-
новились отношения взаимопонимания и относительного взаимодо-
верия. Иногда во время кольцевых маршрутов вокруг лагерей Джан-
цам устраивал «скачки по сильно пересеченной местности». Если бы
не уверенность в мерине, я бы посчитал эту гонку через поваленные
стволы и камни опасной, но Россинант обходил все преграды мастер-
ски. У нас сложился даже некоторый статус взаимных обязательств
и распределения обязанностей. Приведу его в том виде, как пред-
ставляется мне, так как не гарантирую, что Россинант использовал
те же самые формулировки.
А. Мерин руководит маршрутом на трудных отрезках пути - на
болотах и обрывистых каменистых склонах с редкими деревьями. Я
не вмешиваюсь в его дела и даже не замечаю, если он хитрит и вы-
гадывает, выбирая дорогу там, где можно на ходу, без отрыва от про-
изводства, ухватить пучок зеленой осоки, любимый им монгольский
астрагал или прихлебнуть из чистой лужи. Если подобная закуска не
мешает нашему продвижению к цели, то, в конце концов, это уже его
личное дело.
Б. На относительно проходимой равнине функции управления я
беру на себя и определяю как трассу, так и скорость.
185
Состояние души
В. Выбор маршрута в лесу проводится коллегиально. Я бы охот-
но поручил мерину и это дело целиком, но он при всем своем выдаю-
щемся уме, опыте и авторитете, забывал о такой детали, как наличие
у меня головы. Ему ничего не стоит просунуть свою голову под на-
висший кедровый сук и шарахнуть об него аналогичную часть тела
седока. Иногда мне начинало казаться, что он это делает даже спе-
циально, так как в глазах многоопытной лошади я, конечно же, был
непривычным и малоприятным партнером: и одежда моя была не
дэль, а европейский костюм, и управлять конем так, как это делает
монгольский наездник в дэли, я, конечно, не мог.
Г. Санкции. Применяются в одностороннем порядке в направ-
лении «всадник - лошадь» и носят скорее моральный, чем физичес-
кий характер. Дело в том, что обычно коня монголы погоняют то-
шуром или длинным концом упряжи, который делают из сыромят-
ного ремня и прикрепляют к уздечке вместе с поводьями. В первый
день маршрута, когда я был уже в седле, обнаружилось отсутствие
в экипировке лошади этой детали. Поэтому к уздечке привязали
подвернувшийся под руку мягкий кусок старого капронового фала.
Этим облегченным снарядом не очень-то посанкционируешь, тем
более, что весь круп лошади занят спальным мешком, который при-
вязан к седлу. Так что чаще всего, решительно взмахнув куском
фала, я шлепал себя по резиновому сапогу, но и этого бывало доста-
точно.
Обратная дорога заняла два неполных дня. Все лошади прекрас-
но понимают, когда начинается дорога домой, тут их нужно уже не
погонять, а сдерживать. Однажды во время однодневного маршрута
меня так нес домой мерин, что по дороге оборвался фотоаппарат и
потом пришлось его долго искать вдоль тропы, по которой мы скака-
ли. Когда мы доскакали до лагеря, то конь и не подумал остановить-
ся и ринулся дальше к своему домашнему пастбищу, где пасутся его
товарищи и товарки. Остановил я его буквально с трудом, и одна из
обитательниц лагеря по этому поводу иронично прокомментировала:
«Как-то вы, Борис Михайлович, странно боком скачете».
Наше возвращение из Хэнтэйского маршрута не было исключе-
нием. Кони шли быстро, а последние 30 км Джалцан предложил уст-
роить скачки. Наши ветераны Дашням и Дамба принять в них учас-
тие отказались, а мы с Револьтом проскакали дистанцию в доста-
точно быстром темпе.
186
«Лошадиные» истории
Периодически проводник оборачивался и спрашивал по-монголь-
ски: «Ну как?», на что я отвечал ему, что все хорошо. Но на самом
деле я чувствовал, что не все хорошо. С внутренней стороны бедер у
меня началось какое-то жжение, сила которого нарастала с каждым
километром. Я все это выдержал и когда, наконец, мы доскакали до
лагеря, я зашел в палатку и обнаружил, что у меня образовались ог-
ромные ссадины. Причиной тому было седло, которое покрасили ка-
кой-то дурной краской. Во время скачек пот растворил краску и этот
пото-красковый раствор разъел кожу. После этих скачек я несколько
дней избегал вновь садиться на коня и ждал, когда ссадины пройдут.
Однако этот экзамен я все-таки выдержал (о том, как его хорошо
выдержал Револьт, я уже и не говорю). Мы прискакали в лагерь мок-
рые и на мокрых конях. Собаки отстали. Бор прибежал через полча-
са, Белька степенно вбежал на полянку вместе с Дамбой и Дашня-
мом через полтора часа после нашего финиша.
В лагере нас ждала свежая уха из форели, которую принес Джаг-
рай. Потом мы погрузили седла в машину, а проводники погнали к
сомону коней. Белька и Батыр побежали рядом с конями, но Бора не
было. Джанцам сказал, что его собака самая умная и она уже в пути
к дому.
Когда караван скрылся за полосой кустарника, из леса вышел
смущенный Бор, глянул на Револьта просящими глазами и улегся ря-
дом с палаткой. Мы испытали разом чувство радости и горечь, так
как, видимо, несколько полнее, чем Бор, представляли себе развитие
дальнейших событий.
Бора мы любили больше остальных собак, хотя никогда этого не
подчеркивали и поровну делили между псами по-братски оставлен-
ные в тарелках полпорции каши. Бор познакомился с нами последним,
это было на третий день, когда Батыр при нашем приближении падал
от восторга на спину, а Белька вилял не хвостом, а всей половиной
туловища. Но Бор привязался к нам больше, чем другие собаки, и в
то же время, когда Белька и Батыр целый день крутились у палатки в
надежде получить что-то от дежурного, уходил с нами работать. Он
увидел в нашем маршруте что-то непривычное и приятное и решил
не расставаться с зеленой палаткой, где жили веселые люди, играв-
шие с ним, ласкавшие его и скормившие ему добрую пачку сахара.
Бор не знал того, что всякой радости рано или поздно приходит
конец и что на роду ему написано ловить соболей и биться с кабана-
187
Состояние души
ми. Не знал он и того, что вечером в лагерь вновь приедут проводни-
ки, повеселев от спирта, будут долго сидеть у костра. А утром, вкус-
но и сытно накормив Бора и стараясь не глядеть ему в глаза, веселые
люди из палатки сами посадят его в кузов автомашины. И автома-
шина увезет его в привычную и трудную жизнь охотничьей собаки из
монгольской юрты.
Грустным отъездом Бора завершились все события нашего кон-
ного маршрута по Хэнтэю, самого долгого и интересного за весь пе-
риод работ в Монголии.
Нетимуровские команды
Если мы постоянно ощущали издержки «монголо-советской
дружбы» в отношениях с монгольскими коллегами, милици-
онерами, таможенниками и другими официальными лицами, то это
никогда не проявлялось в отношениях с аратами из юрт. Араты на
нас полностью распространили все традиции монгольского гостепри-
имства. И если наша машина вдруг попадала в плен заболоченной
почвы, песка или гравия русла реки, которую нужно было форсиро-
вать, а поблизости были юрты, то из них к нам на помощь на конях
скакали всадники, которые тут же начинали активно участвовать в
вызволении машины. Доброжелательность - одна из обязательных
черт монголов.
В суровых природных условиях люди должны быть дружными.
Так легче выжить. Ведь и христианство с его девизом «возлюби ближ-
него как самого себя» возникло не в тропиках с их изобилием благ
природы, а в суровых полупустынях Палестины. И если доброжела-
тельны были взрослые монголы, то вдвойне доброжелательны - их
дети. Рассказом о них я и завершу монгольскую часть моих воспо-
минаний об экспедициях.
Наши контакты с монголятами были особенно тесными в тех
случаях, когда наш лагерь разбивался на территории или в окрест-
ностях населенных пунктов. В Тэвшрулэхе, где мы часто останав-
ливались лагерем, постоянно работал стационар экспедиции и жили
человек двадцать сотрудников - русских и монголов. Их деятель-
ность находилась под постоянным наблюдением детей, которые
готовы были в любой момент подключиться к любым выполняе-
мым работам.
188
Нетимуровские команды
Монголята в возрасте от двух до двенадцати лет, обутые в сапо-
сандалии и босые, одетые в дэли и европейские костюмы, чисто
вымытые и чаще уже выпачкавшиеся, но все одинаково белозубые,
черноглазые и черноволосые ждали какой-нибудь возможности под-
ключиться к работам экспедиции.
Как только наша машина с брезентовым тентом появлялась на
центральной улице поселка, она тут же становилась объектом прояв-
ления неугасимых интересов со стороны детишек из окружающих
домов и юрт. К слову, за все наше время пребывания на Тэвшрулэхс-
кой базе не было какой-нибудь шалости с их стороны. Никогда ниче-
го не пропадало из палаток, оставленных днем без надзора.
Во время нашего первого приезда в Тэвшрулэх группы энтузиастов
появлялись уже вечером в день приезда, когда нужно было изготовить
гербарные папки. Папки используют для сбора растений в поле (потом
их сушат в специальных прессах-сетках). Напилив фанеру ровными
прямоугольниками нужного размера и накалив гвоздь на паяльной лам-
пе, мы прожигали дыры, через которые пропускали тонкий капроновый
шнур, на котором можно было нести папку на плече.
Пышущая огнем лампа и раскаленный добела гвоздь, который с
шипением проходил сразу через четыре слоя фанеры, вызывали все-
общее восхищение. Счастливым удавалось даже подержать фанеру.
Быстро сообразив, в чем дело, ребята обсуждали особенности тех-
нологии нашего производства и безошибочно определяли место, где
нужно прожечь очередную дырку.
На втором году нашей базой были административные постройки
госхоза, однако в середине срока работ нам пришлось внезапно ме-
нять место жительства. Явившееся должностное лицо сообщило, что
новое жилище уже полностью подготовлено и нужно переехать как
можно скорее, так как в старой конторе отныне будет агитпункт.
Вечерело, и солнце катилось к закату, светлого времени осталось
не более часа. Свет к старой гостинице, где нам предстояло жить,
еще не подключили, и потому нам надо было обустроиться там за-
светло. Новое местожительство располагалось на той же улице в ка-
ких-нибудь ста метрах, но перевезти наш скарб представлялось дос-
таточно хлопотным и долгим делом. Не знаю, как бы мы выверну-
лись из создавшегося положения, если бы не монголята.
Интуицией осознав, что намечается что-то грандиозное, босоно-
гие гонцы бросились вдоль улицы. Через пять минут уже десяток
189
Состояние души
помощников тащили кастрюли, палатки, спальные мешки, складные
стулья, раскладушки, гербарные папки. С каждой минутой количе-
ство детей лавинообразно возрастало как поток протонов при рас-
щеплении атомного ядра. Через десять минут их уже было двадцать,
а к концу переезда, продолжавшегося сорок минут, нам помогало не
менее пятидесяти детей.
Вещей катастрофически не хватало. Высоко оценивая энергию и
инициативу помощников, мы старались дать каждому нести хоть ка-
кую-нибудь консервную банку или колышек от палатки. Тяжелые вещи
грузили в машину сами, но десяток малышей умудрились, облепив со
всех сторон, поднять тяжеленный ящик с продуктами, показав пре-
имущество коллектива над разрозненным собранием личностей. Ах-
нув, мы быстро отобрали ящик у детей, представив перспективу его
падения на босые ноги.
Детям разрешали кататься на машине, которая совершала рейсы
между старым и новым жилищем. Монголята мал-мала меньше ка-
рабкались в кузов, подталкивая друг друга и втаскивая малышей,
которые только учились ходить. Угомонившись и залепив все пусто-
ты кузова, они звонко смеялись и обсуждали достопримечательнос-
ти маршрута. После остановки машины все повторялось в обратном
порядке: из кузова, как горох, малыши сыпались на траву. И опять
заботливые старшие помогали младшим, которые, не понимая, для
чего придумана такая кутерьма, тоже на всякий случай улыбались и
лопотали.
С каждым рейсом число пассажиров увеличивалось, и если бы
переезд закончился на десять минут позже, то пришлось бы вызвать
еще одну машину со стационара: кузов был полнехонек, а из дальних
концов улицы к машине все еще бежали опоздавшие.
Дружность и забота старших о младших - это неотъемлемые и
обязательные качества монгольской детворы. Монголята никогда не
ссорятся, тем паче, не дерутся. Они охотно уступают друг другу пра-
во на удачу. Создавшийся в конце переезда «дефицит» вещей позво-
лил получить ношу только счастливым. Но мы не видели, чтобы кто-
то пытался выхватить драгоценную ношу и оттолкнуть более слабо-
го товарища.
Вереница «такелажников» и их шумная посадка в машину были
редким спектаклем, и я в первый раз в жизни пожалел, что не кино-
любитель - терялась возможность снять кадры, которые могли стать
190
Нетимуровские команды
украшением любой кинокомедии. Такие «нетимуровские» команды
помощников, возникавшие стихийно и объединенные единственным
желанием поучаствовать в делах взрослых, формируются в считан-
ные минуты.
Однако участие в изготовлении гербарных папок или переезде -
это были эпизодические удачи монголят. Значительно чаще малышам
удавалось «получать работу» при сушке гербарной бумаги. Стоило
только выйти с пачкой отсыревших листов, как крыльцо окружалось
тесным кольцом энтузиастов. Здесь были и свои «профессора», кото-
рые знали все наперед и разом растаскивали бумагу по двору, придав-
ливая каждый лист камнем или комом земли, чтобы не улетел от вет-
ра. «Профессора» чинно рассаживались вокруг белой полянки и авто-
ритетно обменивались мнениями о времени завершения сушки. По-
том бумагу быстро складывали пачками и несли обратно на крыльцо.
Участники каждой трудовой операции наделялись сладостями.
Как только появлялась дарительница (обычно эту роль играла Вене-
ра), дети молниеносно выстраивались в цепочку, не толкаясь, брали в
сложенные лодочкой руки конфету или печенье и, поблагодарив, сра-
зу уходили. И здесь мы никогда не видели, чтобы кто-нибудь пытал-
ся получить награду первым.
У монголов есть традиция - чтобы в дороге путнику сопутство-
вала удача, нужно угощать всех встреченных детей. Мы всегда сле-
довали этому красивому правилу и, может быть, поэтому нам, в об-
щем, в пути обычно везло.
Несколько раз в разных сомонах мы были на надомах, главные
события которых - национальная борьба и скачки. Наездниками в
этих состязаниях с дистанцией 35 км бывают только дети в возрасте
7-9 лет, которые, чтобы лошади было легче бежать, скачут без сед-
ла. Наездники одеты в яркие желтые и красные жокейки и специаль-
ные островерхие головные уборы, украшенные звездами или зеркаль-
цами. Смотреть на то, как эти отважные наездники преодолевают
длинную дистанцию, понятно, мы не могли. Мы видели лишь финиш,
когда разгоряченные мальчики на мокрых от пота конях хлестали влево
и вправо хлыстами-тушурами и, несмотря на то, что у каждого есть
номер на спине, обязательно выкрикивали его, когда ноги коня пере-
секали финишную линию.
Впечатление от этих монголят-наездников, прямо скажу, незабы-
ваемое.
191
Состояние души
Ленские одиссеи
После того, как я поработал пять полевых сезонов в Монголии,
начались мои поездки в Якутию. Их история такова. Еще в
аспирантуре я познакомился с Кононом Кононовым, который приятно
поразил меня тем, что покупал пластинки с записями музыки Моцар-
та. Вначале мы недолго жили в одной комнате в общежитии, а потом,
хотя и разъехались в разные общежития, часто общались. Мы были
одной специальности, но у нас были разные шефы. Однажды, когда я
уже был доктором, Конон вдруг прилетел в Уфу. Напросился в док-
торанты. После этого его путь в доктора продолжался около десяти
лет, так как он был «классическим якутом» - страстным охотником,
олонхосутом (т.е. умевшим в старинной манере исполнять номера из
эпоса олонхо «Нюргун-Батор»), безупречным семьянином, большим
патриотом, защитником природы своей земли, но достаточно ленно-
ватым в науке. Он был неплохой иллюстрацией оценки якутов, кото-
рую дал мне во время моего первого посещения Якутии в беседе «с
глазу на глаз» ректор Якутского университета, очень умный человек,
космофизик Ариан Ильич Кузьмин: «У якутов есть один недоста-
ток - они не начинают заниматься большой работой потому, что не
верят в то, что ее закончат!».
Пять учеников Конона (Паша Гоголева, Дуся Бурцева, Борис Пе-
стряков, Михаил Черосов, Надя Слепцова) стали моими аспиранта-
ми, а у лаборатории геоботаники БГУ со временем появился боль-
шой «якутский филиал». Уже в последние годы под моим началом
защитила докторскую диссертацию Света Миронова. Моим докто-
рантом является и Михаил Черосов, который ныне стал директором
НИИ северного луговодства.
За три года мы объездили с Кононом всю пойму реки Лены (ее
растительность была темой его докторской диссертации) и множе-
ство аласов - луговых полян среди лиственничной тайги.
Увы, уже, десять лет как моего друга Конона нет в живых.
Цивилизованный образ жизни и свирепый климат Якутии плохо
сочетаются - в деревенских домах с печным отоплением к утру тем-
пература бывает около нуля. В городской квартире она постоянно около
25 градусов. Выйти из такого тепла в зимнюю стужу при пятидеся-
тиградусном морозе - опасное испытание, которое многие не выдер-
192
Ленские одиссеи
живают. Начинаются простуды, антибиотики, а потом болезни пече-
ни. От цирроза печени умер и Конон.
Когда впервые видишь Лену, то испытываешь странное впечат-
ление, в котором разом сочетаются восторг и удивление - сотворила
же природа такое чудо! Рядом с простором Лены все ранее виден-
ные реки кажутся ручейками. Уже в среднем течении противопо-
ложный берег виден как тонкая едва различимая на горизонте чер-
ная полоска леса.
Дважды я был на уникальном архипелаге «40 островов», который
расположен в низовьях Лены. Дорога к архипелагу начиналась в по-
селке горняков Сонгар, куда мы с Кононом прилетали самолетом из
Якутска. Прилетев в Сонгар, мы обращались в лесхоз и предъявляли
письмо ректора с визой министра лесного хозяйства. После этого
организационные хлопоты начинались незамедлительно, и в течение
часа определялся состав наших экспедиций. В первой поездке, кро-
ме нас с Кононом, в нее входили официальный проводник Николай
Варламов (его в шутку назвали адмирал-директором флотилии) и про-
водник-доброволец Михаил Охлопков.
На следующий день после приезда в 10 утра состоялась первая
оперативка личного состава отряда. Было решено выехать сегодня
же после обеда, часа в четыре, чтобы к девяти-десяти достичь ост-
рова «Курапатлах» («Куропаточий»), где была намечена база марш-
рутов по окрестным островам. Проплыть предстояло 200 км, и пото-
му сразу стало очевидным, что на одной моторке мы не доберемся.
Одного горючего нужно везти литров четыреста, а кроме того - при-
обретенные с северным размахом продукты, спальные мешки,
палатки. Решено было готовить две лодки.
События развивались стремительно, и к назначенному сроку все
было собрано. Можно было приступить к погрузке, но внезапно нача-
ла портиться погода. Лена взбунтовалась, по ее глади побежали боль-
шие волны с белыми барашками. Начался шторм.
Николай постоял в задумчивости над целым взводом выстроен-
ных в ряд канистр бензина, которыми командовала двухсотлитровая
бочка, и принял решение погодить: «Однако к утру, должно быть, стих-
нет, тогда и поплывем».
Действительно, к утру шторм несколько стих, и в пять утра нас
растолкали. Позавтракав, мы стали таскать вещи к лодкам по круто-
му склону песчаной терассы. Лишь в 7 часов, наконец, смогли завести
193
Состояние души
моторы. Наша флотилия состояла из лодок «Обь» и «Казанка». На
первой лодке рулевым был Николай, а Конон и я - пассажирами. Вто-
рая лодка была грузовой: нос ее заняла бочка с бензином, а всю ос-
тальную полость - канистры и мешки. Лодкой управлял Михаил. В
память о грузовых баржах, которые ходили по Лене в начале века, нашу
грузовую моторку назвали «Карбас», «Обь» получила название «Яхта»
Становилось понятно, что в пути нам жарко не будет. Проводни-
ки одели меховые жилетки и поверх - меховые куртки. Моя экипи-
ровка оказалась несколько слабее - свитер, нейлоновая куртка, бре-
зентовый плащ с капюшоном и выданный мне Николаем черный ма-
лахай с кожаным верхом.
Как только мы тронулись в путь, вновь начала портиться пого-
да, поднялся ветер. «Главное, - сказал Николай, - проскочить че-
рез Лену, а там по протокам как-нибудь да доберемся». Однако «про-
скочить» нам не удалось. Не проплыла наша флотилия и получаса,
как шторм опять изрезал гладкие воды Лены седыми морщинами.
Волны пошли на нас в атаку сомкнутым строем, и сотнями эшело-
нов они били по дну «Яхты», как деревянные колотушки, обдавая
нас холодными брызгами. Лодка прыгала, будто автомашина без
рессор на ухабах дороги.
Впрочем, если «Яхта» благодаря меньшей загрузке и удачной
крылатой форме еще как-то справлялась с обрушившимся бедстви-
ем, то смотреть на «Карбас» было страшно. Его постоянно захлес-
тывали волны.
Мы с трудом добрались до ближайшего острова и вытащили все
промокшие вещи из «Карбаса» на берег. Михаил промок до нитки,
продрог до костей и поймал ангину.
Наше пристанище оказалось на редкость живописным местом.
Укрытые от ветра, мы грелись на солнце и смотрели на спокойные
воды протоки. На песчаной косе было полно принесенных паводком
сучьев, из которых сложили костер. Над нами, на высоком берегу, на
фоне голубого неба и зелени ивы краснели листья свидины с белого-
лубыми кисточками ягод, про которые Николай сообщил: «Их Миха-
ил Иваныч кушать уважает». Казалось, шторм вот-вот кончится, мы
то и дело поднимались на высокий берег, чтобы глянуть за протоку,
но на Лене стихия продолжала бушевать.
Пока Конон и проводники раскладывали вещи для сушки, я взял
спиннинг Николая и, не успев сделать и трех бросков, почувствовал
194
Ленские одиссеи
сильный рывок. Блесну хватанула большая щука (по-якутски «со-
рдон»). Из нее сварили отличную уху, составившую наш обед.
Попытка переждать шторм явно кончалась неудачей, и к шести
вечера «адмирал-директор» дал команду погрузить все снова в лод-
ки. Прорвавшись еще через одну широкую бурную протоку, мы снова
вплыли в узкую, напоминавшую тихую речку, протоку между остро-
вами. Трудно было поверить, что где-то совсем рядом бушует Лена:
лодки шли на малых оборотах по извилинам протоки между низкими
берегами, с которых к воде склонялись ели, березы и ивы.
Однако тихая протока имела свои минусы: она оказалась, увы,
слишком мелка для наших тяжело нагруженных катерков, и после
нескольких довольно затяжных сталкиваний с мели «Карбаса» мно-
гоопытный Николай перебрался на него рулевым, посадил Михаила
впередсмотрящим на нос, а нашу «Яхту» повез на буксире. Через
каждые 150-200 м мы, подняв голенища охотничьих сапог, соскаки-
вали в воду и тащили лодки волоком.
Начало темнеть, и на фоне красноватого заката ондатровые шап-
ки проводников стали казаться какими-то сказочными звериными
головами. Когда уже почти совсем стемнело, тихая протока кончи-
лась, и все превратности плаванья по штормовым волнам начались
снова. Мы подплыли к острову, где, к удивлению, обнаружили сразу
пять моторных лодок и костер на высоком берегу.
Это был настоящий лагерь беженцев от бури. Несколько семей с
детьми и двое рыбаков пережидали непогоду. У рыбаков оказалась
большая палатка и даже железная печурка. Кипятили на костре чай,
перекусывали, чем бог послал. Беженцев угостили водкой, и сами
немного выпили, что помогло согреться.
Мы влились в этот коллектив товарищей по несчастью, свою па-
латку ставить не стали, а устроились в палатке рыбаков. Мы угнез-
дились у двери, где оказалось достаточно площади расстелить оле-
ньи шкуры и спальные мешки. До глубокой ночи многочисленные
обитатели палатки входили и выходили в узкую брезентовую дверь,
как правило, при этом наступая нам на ноги. Потом заплакал ребе-
нок, утомленный тяготами пути, за ним, когда первый утих, - второй.
Только, наконец, мы заснули, как в дверь палатки просунулась голова,
которая что-то быстро заговорила по-якутски. Это означало:
«Подъем - утро». На часах было четыре. Все стали быстро соби-
раться, выяснять, чьи это сапоги, и заводить моторы лодок. Погода
195
Состояние души
несколько поутихла, хотя ветер был северный, и возобновления штор-
ма можно было ждать с минуты на минуту.
Было холодно. Туман клочьями висел над рекой. Верхоянские горы
слабо вырисовывались по правому берегу. Далекие острова плыли
над водой как миражи в пустыне. Ужасно хотелось спать, но ледяной
ветер пронизывал насквозь, и борьба с леденящим холодом и обезво-
ливающим сном составляла, казалось, самую сущность этого мо-
мента. Чтобы побороть холод, я занимался статической гимнастикой
и поочередно напрягал то одну группу мышц, то другую. Но поставив
задачей досчитать до ста, засыпал уже на счету «восемьдесят» и
через пять секунд вновь просыпался от лютой стужи.
Ветер крепчал с каждой минутой. Наконец, опять начался шторм,
и Михаил, минуя утреннюю зарядку, сразу приступил к очередной
холодной водной процедуре. И все-таки «адмирал-директор» через
час пути вывел флотилию из фарватера за остров, и стало тише. В
9 часов остановились на завтрак, я вновь поймал щуку, вторую тут
же выхватил из реки Михаил. Из первой сварили уху, вторую Конон
проткнул острой деревянной палкой вдоль позвоночника и воткнул этот
шампур в землю над костром. Так готовится одно из обязательных
блюд охотничьей кухни якута. На рыбный шашлык идет и мелкий
гальян, и крупный хатыс (осетр), и якутский карась.
Последние два часа пути прошли без приключений и, лавируя по
протокам, наша флотилия прибыла на Куропаточий остров, встретив-
ший нас темной зеленью елок и «ранчо» - охотничьим домиком с
массой разных пристроек-навесов, которыми в прошлом году его
дополнили зоологи из Якутского филиала АН СССР, также избрав-
шие «Куропатлах» своей базой.
Такие домики разбросаны по тайге и чаще пустуют в летние ме-
сяцы. Зимой в них ночуют охотники-промысловики и потому все ас-
кетическое убранство такой обители подчинено главной цели: согреть
и обсушить. В центре домика печка, чаще железная, вокруг, вдоль
стен - рубленые нары, под потолком - много обструганных круглых
жердин для сушки одежды. У дверцы печки всегда запас дров на
одну растопку, береста и спички. На полке рядом с дверью - соль.
Все остальное, что нужно для ужина, бегает, летает, плавает, и добы-
ча этого компонента для охотника не составляет особого труда.
С «ранчо» мы с Кононом совершали маршруты по островам -
описывали высокоствольные ельники и лиственничники с ковриками
196
Ленские одиссеи
зеленого мха, белыми головками лишайников, душистым багульни-
ком и щедрой на ягоду в конце лета брусникой. Для якутов брусни-
ка - как для нас черная смородина, но для меня это был деликатес, и
я постоянно получал замечания Конона за то, что задерживаюсь, что-
бы бросить в рот десяток ягод. Однажды, когда брусники было очень
много, я «забастовал» и потребовал полчаса времени, чтобы наесть-
ся этой таежной прелести досыта.
Вести в тайге разносятся быстро. Домик после нашего появле-
ния стал «культурным центром», и каждый день у нас были гости -
то лесник с куском лосятины, то рыбак-промысловик с осетром, то
охотинспектор. Как и подобает, охотники много рассказывали, к со-
жалению, по-якутски, и потому я довольствовался теми краткими
резюме, которые в заключение делал Конон. Больше всего говорили
про медведей. Действительно, их в пойме Лены очень много, и ред-
кий песчаный пляж не несет следов косолапого хозяина тайги. Один
раз мы-таки чуть не повстречались с «Настасьей Петровной» и на-
пали на совершенно свежий след, во вмятины еще сочилась вода.
Рядом с богатырской стопой взрослого зверя хорошо различались
отпечатки ножек малыша. Это сочетание следов показалось мне
трогательным, а Николай заметил, что встреча с родительницей не
всегда проходит мирно: напуганные человеком звери защищают сво-
их детей.
Охотиться на медведей - самое почетное дело для опытного охот-
ника, и числом убитых косолапых измеряется опыт. Нам довелось
встретить даже совсем глухого охотника, охотившегося на медведей
с внучкой, которая, заслышав лай собаки, показывала ему направле-
ние, а далее старик ориентировался уже сам по поведению собаки.
Численность медведя в Якутии была столь высока, что отстрел его
шел стихийно, и только недавно для поддержания поголовья косола-
пых начали внедрять такие же лицензии, как и для отстрела лося.
Обычно всякий рассказ старого охотника, который реферировал
Конон, включал в качестве обязательного элемента какую-нибудь
небылицу. То упоминался остров, где живет нечистая сила, то мед-
ведь наделялся таким умом, что оказывался способным разыскать
человека, вызвавшего его на дуэль зарубкой на стволе выше того
места, где были свежие царапины его когтей. Сочетание были и не-
былицы в тайге оказывается живучим: в пути охотника всегда под-
стерегает какая-нибудь случайность, которую не сразу объяснишь, а
197
Состояние души
переданная из уст в уста раз десять история обрастает такими фоль-
клорными орнаментами, что до сути происшествия уже не докопа-
ешься.
В последние дни нашей жизни на Куропатлахе объявились хозяе-
ва домика - охотники из совхоза. Старшему из охотников Петру было
лет пятьдесят, младшему Кеше - 20. Вообще, в Якутии широко рас-
пространены старые русские имена - Прохор, Иннокентий, Конон,
Евсей и даже Мефодий, хотя в последние годы восстанавливают и те
имена, которые носили якуты до крещения. Появились Сарданы,
Нюргуны, Айсены, Норгустаны и пр.
Кешу сопровождала лайка Мушкет. Хозяин и собака неразлучны
четыре года, столько же составляет их охотничий стаж. Зимние хо-
лода в промерзшей брезентовой палатке научили друзей беречь теп-
ло отношений в прямом и переносном смысле. Они рядом укладыва-
ются спать на шкуру лося и накрываются легким и теплым одеялком
из шкур зайца, причем Мушкет вытягивается рядом с хозяином и
кладет ему голову на плечо. Николай, тоже много раз зимовавший в
тайге, отнесся к этой синтементальности отрицательно, заявив, что
«собака есть собака», но мне эта идиллия понравилась.
Тайга немыслима без охоты, и каждый вечер после работы в от-
ряде начинались хлопоты по набиванию патронташей патронами. Мне
тоже дали ружье двенадцатого калибра с одним стволом. У Конона и
проводников - дорогие «штучные» двухстволки. Охотились на уток,
стреляли больше влет, причем Николай, выпив «для верности» ста-
кан водки, делал это почти как артист цирка, и сбивал утку из любого
положения. Потом с девяти вечера садились «на зорьку» - караулили
лёт уток. Впрочем, это был только конец августа, и утки не помыш-
ляли об отлете и не спешили собираться в стаи, отчего лёта факти-
чески не было, и вместо уток усиленно летали комары. Первый ве-
чер они нам причинили немало неприятностей, но потом никто уже не
забывал баллончик с аэрозольным репеллентом «Тайга». Так что в
дальнейшем, если нам не приносил особых радостей лёт уток, то во
всяком случае более не досаждал и лёт комаров.
Богатый опыт проводников и Конона контрастировал с моей пол-
нейшей охотничьей инфантильностью. Мне до этого раза никогда не
приходилось охотиться, если не считать стрельбы по уткам в тире.
Конон, выступавший моим ментором-наставником, припас для меня
едва ли не рюкзак зарядов и требовал, чтобы я без устали палил по
198
Ленские одиссеи
всякой утке, которую могу различить на горизонте. «Без этого, - го-
ворил он, - не научишься».
Я в самом начале охоты, пока птицы не были распуганы выстре-
лами, даже имел успех: раздвинув заросли рогоза, увидел сидящую
невдалеке утку и убил ее. Это была первая утка в нашей охотничьей
бригаде, что резко подняло мой авторитет.
Со следующего вечера я, признавая обучение стрельбе в лёт уже
запоздалым, стрелял только в сидящую на воде птицу и лишь тогда,
когда она была на дистанции, гарантировавшей успех. Больше всего
я стал заботиться о том, чтобы позиция была не очень мокрой и по
возможности удобной для спокойных наблюдений за снующими взад
и вперед ондатрами и опускающимися под воду, как подводные лод-
ки, норками. Проводники и Конон каждый вечер набивали по десятку
птиц, которых, выпотрошив, засыпали изнутри порошком горчицы, что
сохраняло птицу свежей в течение недели.
Вскоре я нашел себе иные сферы приложения сил, чем стрельба
по уткам. Во время вечерних охот, если удавалось, я устраивался
поваром или, пока было светло, выполнял обязанности собаки и пла-
вал за утками. А потом брал спиннинг Николая и ловил щук.
Это орудие лова было замечательным снарядом. Алюминиевое
удилище в пяти или шести местах было перевязано изолентой, а ка-
тушка автоматически развинчивалась, не имела тормоза и постоян-
но выпадала из обоймы, отчего после каждого третьего броска ее
нужно было подкручивать отверткой, которую я держал за голени-
щем болотного сапога. Блесна была сделана из обломка ложки, и
все-таки щук было так много, что однажды за час я вытянул на бе-
рег четырех рыбин весом от трех до шести килограммов. Вскрыв
желудок самого большого речного разбойника, я нашел там ондатру.
Из щук готовилась вяленая юкола: вырезался позвоночник, а две по-
ловинки насекались ножом на квадратики, посыпались солью и выве-
шивались над дымком костра, а потом в тени под навесом.
На «Куропатлахе» мы работали неделю, и когда резко сократив-
шийся груз вновь был уложен в моторки, я не без грусти посмотрел
на «ранчо», где остались Петр с Кешей и Мушкет.
Начало обратного пути было спокойным, теплым и солнечным.
Однако потом снова разразился такой сильный шторм, что когда лод-
ки причалили к берегу в Сонгарах, уже прекратилось движение «Ра-
кет», а о плавании на моторках никто и не помышлял. Когда вымок-
199
Состояние души
шие мешки и палатки были перетащены вверх по песчаному склону,
Николай резюмировал:
- Ну, доктор, везучий ты. Опоздай на два часа - сидели бы мы на
острове и съели бы всю твою юколу. Ты все посмотрел - и штиль и
шторм.
Эти слова «адмирал-директора» флотилии подвели черту самой
интересной одиссеи во время моих поездок по Якутии.
На земле Татты
Если лететь над Центральной Якутией, то из окна самолета
можно видеть, что на фоне сплошной лиственничной тайги
разбросаны круглые и овальные, похожие на оладьи, поляны, покры-
тые травяной растительностью, и, как правило, с голубым глазом-
озером посередине. Это и есть знаменитые якутские ал асы.
Без сена с аласов нельзя представить себе Якутию и ее коров.
Неудивительно, что большинство старинных якутских сказок начи-
нается со слов: «На большом аласе жил...».
Мои якутские аспиранты изучали луговую растительность этих
аласов, и солнечным июньским утром я прилетел в Якутию помочь
им консультациями на месте. Буквально спустя один день неболь-
шой группой в составе Конона, аспирантки Паши Гоголевой, студент-
ки Светы Васильевой и водителя мы на уазике выехали в Таттинс-
кий район смотреть аласы.
Татгинский район считают сердцем Якутии. Он знаменит так же,
как и Баймакский район в Башкортостане. Именно здесь был создан
знаменитый эпос якутского народа олонхо «Нюргун-Батор стреми-
тельный». Земля Татты (так называется река, пересекающая этот
район) дала Якутии многих выдающихся деятелей литературы и ис-
кусства.
Корни расцвета татгинский культуры не только в богатой нацио-
нальной традиции. Именно этот удаленный от дорог край царское пра-
вительство сделало одной из основных «тюрем без решеток» - мес-
том ссылок политических заключенных из числа революционеров
России и Польши.
Оказавшись в Якутии, ссыльные, с одной стороны, видели свою
миссию в просветительстве: А.Трощанский и В.Ионов открыли пер-
вые школы, причем В.Ионовым был написан и первый якутский бук-
200
На земле Татты
варь. Пекарский в низкой якутской юрте с маленьким окошечком
написал «Словарь якутского языка», который до сих пор считается
одним из лучших тюркских словарей. Русские ссыльные внедряли
растениеводство. С огородов политзаключенных распространились
в Якутии огурцы, репа, овес, горох, морковь и т.д.
В коммунистические времена этот район назывался Алексеевс-
ким, так как именно на берегу Татты отбывал ссылку революционер
Петр Алексеев, послуживший прообразом героя романа А.М.Горького
«Мать». По официальной версии он был убит кулаками, но, как расска-
зывают якуты, все было иначе. Он внес вклад в приобщение якутов к
цивилизации и сложил первую русскую печку, которая потом вытесни-
ла якутский очаг, первым привез в Якутию швейную машинку и научил
якуток ею пользоваться. Но при этом он отличался не только револю-
ционным образом мысли с верой в грядущую гегемонию пролетариа-
та, но и высокой сексуальностью. Если в целом русские переселенцы,
которые женились на якутках, безусловно, принесли Якутии пользу своим
вкладом в их генотип, то Алексеев в этом вопросе сделал много боль-
ше, чем другие. И потому его как распутника из мести убили «рога-
тые» якутские мужья. Неудивительно, что как только Якутская совет-
ская автономная республика превратилась в Республику Саха-Яку-
тия, район из Алексеевского стал Таттинским.
Земля Татты прекрасна. Среди душистых лиственничников зеле-
неют лугами и голубеют озерами аласы. В озерах водится знамени-
тый якутский карась, которого варят с внутренностями, чудом вытя-
нув через узкий надрез между ребрами желчь. Уху варят целый час и
подают в стаканах, часто с добавлением молока.
Вода большинства озер малопригодна для питья и отличается
солоноватым вкусом. Для питья якуты используют ледяную воду:
куски льда с Татты или больших, менее засоленных, озер они зимой
заготавливают в ледниках (эти естественные холодильники в Якутии
расположены на глубине не свыше двух метров: даже в самое теплое
время года глубже земля никогда не протаивает). Летом эти гигант-
ские прозрачные ледяные «карамельки» оттаивают в бочках и полу-
чают превосходную питьевую воду.
Обычно в районах Центральной Якутии летом жарко, недаром
здесь, несмотря на короткое лето, хорошо вызревают помидоры. Жара
дополняется отсутствием дождей, и оттого счастье животновода во
многом зависит от вовремя выпавшего дождя, который всегда для
201
Состояние души
Якутии - великое благо. В год нашей поездки земле Татты повезло:
дожди шли почти беспрестанно целую неделю. Они встретили нас,
когда экспедиционный уазик скатился с парома после переправы че-
рез Лену, и провожали, когда весь залепленный грязью наш вездеход
устало снова вскарабкался на паром.
Дожди причиняли нам немало хлопот. Даже железное сердце вез-
дехода и его четыре обутых в надежные протекторы ноги с двумя
ведущими осями не были гарантией успеха продвижения по разбух-
шей от дождей глинистой дороге. Нас многократно стягивало в кю-
вет, машина зарывалась колесами в мокрый грунт по самые оси, и
приходилось мобилизовывать весь свой экспедиционный опыт, что-
бы вызволить ее из плена и выполнить план работ в срок.
И все-таки нам везло. Несмотря на ограниченный срок и дожди,
мы просмотрели десятки ал асов. Кроме того, было в нашем пребы-
вании в этом районе еще два события, которые позволяли считать
экспедицию трижды удачной. Мы побывали на национальном празд-
нике ысыэхе и в историко-этнографическом музее близ Черкеха -
прелюбопытной экспозиции под открытым небом.
Когда мы прибыли в район и представились руководству совхоза
«Татта», то тут же получили приглашение стать гостями ысыэха в
районном центре Ытык-Кюэль (в переводе - священное озеро). Го-
воря по правде, времени у нас было и без того в обрез, но отказаться
от этой возможности мы не захотели. Посовещавшись, решили по-
раньше вставать и подольше работать (а в Якутии в июне ночи бе-
лее, чем в Санкт-Петербурге - в 11 часов вечера не небе светит
солнце, а весь остальной остаток ночи можно спокойно читать, не
зажигая света), но праздник посмотреть.
Основу спортивной части ысыэха составляют соревнования -
вольная якутская борьба и скачки. Видели мы и чисто национальные
тесты на выносливость и ловкость - перетягивание и разного рода
прыжки. При перетягивании противники усаживаются друг против
друга, уперев ноги в проложенную между их ступнями досочку, и тя-
нут круглую палку, стремясь оторвать противника от земли. Суще-
ствует три вида соревнований по прыжкам, которые называются ты-
станга (типа тройного прыжка, но на 11 шагов), куоба,х (7 прыжков с
места на двух ногах) и кылыйм (прыжки на одной ноге, также 11 ша-
гов). Праздник завершался скачками на дистанцию от 800 до 5000 м
(напомню, что в Монголии дистанция скачек - 30 км).
202
На земле Татты
Кроме того, в социалистические времена на ысыэхах проходили
различные «заорганизованные мероприятия» - митинги и торжествен-
ные заседания с вручением почетных грамот, концерты художествен-
ной самодеятельности и т.д. И, конечно, все это на фоне обильных
трапез, которые проводятся как пикники на зеленой траве на разост-
ланных широкой квадратной рамкой белых полотнищах (это называ-
ется тюсельга).
В это село на ысыэх приехала большая делегация деятелей куль-
туры из Якутии и гостей из Москвы и других городов России - толь-
ко что завершился очередной съезд художников Якутии. Нас вклю-
чили в эту группу почетных гостей, которых, понятно, принимали, что
называется, «по первому классу» - обильно кормили и поили. Рядом
со мной уже при первой трапезе возлежал на траве самый знамени-
тый поэт Якутии Суарун Омолон, обаятельный человек, который был
прекрасным гидом в разнообразии блюд якутской кухни.
Для гостей во второй половине дня была организована экскурсия в
дом Петра Алексеева, рядом с которым расположено его захоронение.
До конечной точки следования расстояние составило 50 км, что в ус-
ловиях постоянных дождей было нелегким отрезком даже для корте-
жа из десяти вездеходов, который возглавляла машина ГАИ и завер-
шала еще одна специальная машина, готовая оказать помощь отстаю-
щим. Однако кортеж без приключений достиг дома Алексеева.
Посещение домика с экспозицией революционных документов
было одним из социалистических ритуалов. Все гости вначале, ску-
чая, слушали официальный рассказ экскурсовода, а потом со значи-
тельно большим интересом - неофициальные предания о сексуаль-
ных успехах великого русского революционера.
Все это, впрочем, было лишь поводом к самой грандиозной ноч-
ной тюсельге у костра. На полянке расстелили два круга полотен -
белых, играющих роль скатерти-самобранки, и черных, на которых
гости и хозяева разместились вокруг поражающего глаз разнообра-
зия напитков и явств. Стояли сосуды с кумысом, молочным напит-
ком юере (готовится из кислого молока с полынью), морсом из брус-
ники, свежими сливками, карасиной ухой. На тарелках был разложен
саламат (мука, сваренная в масле), кырчах (сливки, взбитые с брус-
никой), кебюер (взбитая сметана с кусочками пресных лепешек),
крюме (молочные пенки). И, конечно, было много мясных блюд из
молодой конины.
203
Состояние души
На подносах лежали горы «якутского шашлыка» - крупные куски
вареной мякоти, надетые на оструганные лиственничные шампуры,
мясо на ребрах (оягыз), мясо на берцовых трубчатых костях (мугэ, их
потом разбивают, чтобы достать костный мозг). Кроме того, это мяс-
ное изобилие сопровождали тарелки с уже «вспомогательными» дели-
катесами: кровяной колбасой (хан) со сливками, жареной печенью и
различными внутренностями, сваренными в толстой кишке. Был на
столе и знаменитый якутский карась в жареном и вареном вариантах.
Это почти невероятное разнообразие старинных блюд также яв-
ляется неотъемлемой частью традиции, столь бережно сохраняемой
на берегах Татты. Во время ысыэха не просто едят, а дегустируют
разные блюда и учатся их готовить. Это нечто вроде организуемых
в фирменных магазинах и ресторанах презентаций-дегустаций кули-
нарных изделий с консультациями мастеров, которые в любой мо-
мент готовы сообщить вам, как готовится то или иное блюдо.
Трапезу сопровождали многочисленные тосты, песни и нацио-
нальный хоровод - осоукай, которому периодически мешали дождь и
даже град. Хоровод разбегался по машинам, когда благодатный по-
ток небесной влаги достигал апогея, но как только он ослабевал, вок-
руг костра круг двигался еще энергичнее. Наша группа, что называ-
ется, не упала в грязь лицом. Конон и Паша оказались мастерами
осоукая и неоднократно запевали. Русские гости подпевали мелодию,
естественно, лишь имитируя слова. Хозяева радовались дождю и го-
ворили: «Изобильные вы люди, будем всегда приглашать вас в те
районы, где стоит засуха».
В один из дней мы рано выехали на маршрут и вернулись к обеду,
чтобы посетить музей в Черкехе. История его такова. На краю села
Черкех стояла красивая, но давно заброшенная Таттинская церковь,
превращенная в неуютное зернохранилище. Школьный учитель Дмит-
рий Кононович Сивцев, много лет собиравший предметы старины и
хорошо знавший места расположения в Якутии архитектурных па-
мятников и домов политзаключенных, решил на основе этой церкви
создать музей, причем музей на общественных началах, без всякого
финансирования со стороны государства
Первый памятник старины - шестиугольная летняя деревянная
юрта «Бабаррыма» (в переводе - поварня) была перевезена первым
секретарем райкома КПСС Егором Пестряковым, который создал
целую бригаду из сотрудников высшего органа партийной власти рай-
204
На земле Татты
она, пожертвовавших на это несколько дней своих отпусков. Второй
дом перевез коллектив райсовета. И так пошло: каждая организация
получала от Сивцева задание и перевозила и собирала какое-то со-
оружение.
Бригада студентов университета решила особо трудную задачу:
восстановила уникальную мельницу на воловьей тяге, перевезенную
из дальнего района.
Далее появилась кузница, несколько вариантов якутских домов-
юрт и летняя ураса (чум) из бересты. Привезли в музей и старинный
амбар-крепость, возраст которого 150 лет. Этот двухэтажный дом
был сооружен для обороны от «якутского Салавата Юлаева» - бун-
таря и правоборца Василия Мончаары.
В музей тысячами присылали предметы старины. Если станови-
лось известно, что где-то имеется интересный экспонат - ручная
мельница для размалывания зерна или оригинальный берестяной со-
суд (сейчас их в музее сотни, причем самых разных размеров), бур-
дюк из конской кожи для кумыса или старая соха, Сивцев отправлял-
ся в это село сам. И еще не было случая, чтобы после этого музей не
получал нового экспоната.
При посещении музея тоже не обошлось без осоукая, который
мы сплясали в урасе (размер ее был столь велик, что там было не
тесно пятидесяти участникам хоровода), и без трапезы. На этот раз
был устроен роскошный обед в здании школы Ионова, с которой на-
чалось все якутское просвещение. Там был традиционный очаг, в
который после того как его зажгли, выплеснули первую рюмку вод-
ки - богу Баянаю. Во время обеда много пели якутских песен, и на-
стал момент, когда я попросил слова и сказал: «Что-то все вы, дру-
зья, забыли о старшем брате. Я понимаю, что он вам надоел (раз-
дался общий смех), но он есть. Давайте споем русскую песню». Я
запел «Калинку». Все дружно подхватили припев.
Рядом со мной сидела жена Суарена Омолона - заслуженная ар-
тистка России, в прошлом оперная певица Надежда Шепелева, дама,
мягко говоря, уже в хороших годах. Когда настала очередь куплета
«Красавица, душа-девица, полюби же ты меня!», я симпровизировал
и обратился к ней. Эффект был таким потрясающим, что, наверное,
не забуду этого никогда. Оперная певица почувствовала себя на сце-
не и подыграла мне, у нее зажглись глаза, она вся встрепенулась и
помолодела лет на тридцать...
205
Состояние души
После возвращения из Таттинского района мы с Пашей уже без
Конона сделали еще несколько выездов на аласы других районов и
уехали к ней на родину в село Балыктах. Там тоже были аласы, кото-
рые мы осмотрели, но главной задачей было уединение для подго-
товки первого варианта монографии об аласах. Вместе с нами поеха-
ла еще одна аспирантка - Надя Слепцова (теперь уже доцент), кото-
рая, пока мы занимались аласами и писали книгу, ходила по окрест-
ным полям и изучала сорные растения.
Мы добрались до Балыктаха быстро - на «Ракете» и встретив-
шей нас «Ниве». Нам выделили большую комнату, где убрали все
вещи, кроме лавок и стола. На лавках мы разложили наши материа-
лы, на стол поставили печатную машинку. Это был еще «докомпью-
терный век» научной работы.
Мы работали очень плотно и продуктивно, в окна заглядывали
любопытные люди, поражавшиеся количеству бумаги, которая была
разложена на лавках. Все село знало, что приехавший профессор с их
землячкой Пашей работают и мешать им нельзя. Правда, вечер пер-
вого дня мы провели в школе села, где состоялся «брифинг» для учи-
телей, и торжественно посадили березку (увы, она не прижилась).
После «брифинга» состоялся очень веселый грандиозный ужин с пес-
нями, танцами и плясками. Но после этого «брифинга» для нас насту-
пил период полной трезвости: мы отказывались от спиртного даже за
ужином, так как не хотели выбиваться из рабочего ритма. Вечером
для отдыха развлекались на берегу озера и сотнями ловили на удоч-
ку маленькую вкусную рыбку - гальянов, которую потом на завтрак
ели в жареном виде.
Настал момент, когда работа была завершена, и мы с Пашей по
традиции пошли отдыхать на озеро. Рыба клевала хорошо, и мы бы-
стро наловили ее целое ведерко. Спустя полтора часа ей стали пода-
вать какие-то знаки с высокого берега, она сходила выяснить, что
произошло, и вернулась с сообщением - нас ждут на ужин.
Когда мы пришли в «свою» рабочую комнату, то были потрясе-
ны - в нее занесли столы, которые родственники Паши завалили са-
мой разнообразной едой и бутылками. Ужин был веселым и затянул-
ся далеко за полночь.
Утром опять на «Ниве» мы поехали на пристань. Было тепло,
светило солнце, небо было синим. Лена была тихой и ласковой, окру-
жавшие ее ивняки - изумрудно зелеными.
206
Совсем север
Состоялась маленькая заключительная тюсельга, после которой
последствия ночного ужина разом исчезли, и я пребывал в состоянии
полнейшей расслабленности. Когда причалила «Ракета», стало не-
много грустно. Уезжать из такого теплого солнечного зеленого рая в
пыльный город мне не хотелось.
Совсем север
Если работы в пойме Лены или на аласах были для меня глав-
ной целью поездки в Якутию, то поездка на Север шла, что
называется, сверх плана, и времени для нее у нас было не более
недели. Экскурсия носила познавательный характер, так как ни Ко-
нону, несмотря на сравнительно географическую приближенность к
Заполярью, ни мне ранее видеть тундру воочию не приходилось.
Третьим участником экскурсии была Света Миронова, в те годы
аспирантка. Она была родом из Заполярного села Кюсюр, куда мы
и держали путь.
От Якутска Кюсюр удален почти на полторы тысячи километ-
ров. Поскольку село стоит на Лене, было решено добираться до него
по воде. Мы сели на теплоход «40 лет ВЛКСМ» и, чтобы не терять
напрасно время (а дорога вниз по течению занимает почти трое су-
ток), прихватили с собой в каюту портативную печатную машинку и
все необходимые материалы, чтобы подбить скопившиеся за после-
днее время научные дела. Три дня гулявшая по палубе теплохода
публика с удивлением заглядывала в окно каюты, из которой слыша-
лись пулеметные очереди нашего «Юниса».
Север начинается ниже Жиганска сразу же, как теплоход пересе-
кает полярный круг. Исчезают ель и береза, лиственница становится
низкой и редкостойной. По берегам лежат глыбы льда, которые вы-
волокла на берег Лена во время паводка. Лед может достигать мощ-
ности четырех метров. Оставшиеся на берегу глыбы тают вплоть до
середины июля, и их нагромождения напоминают то белых медве-
дей, то динозавров, то еще каких-то сказочных драконов. К началу
июля лед теряет прочность, раскалывается на отдельные кристал-
лы, напоминающие сталактиты из пещер.
Главное в Заполярье - это полярный день. Солнце светит в два
часа ночи также, как в Уфе в это время года в восемь часов вечера.
В такую «солнечную ночь» спать совершенно не хочется, и, как я
207
Состояние души
заметил, северяне раньше двух часов не ложатся, а встают утром
вовремя.
Теплоход два раза в месяц плавает до бухты Тикси, когда она
свободна ото льда (в конце июня, когда плыли мы, лед еще не раста-
ял, и маршрут теплохода был ограничен Быковым мысом), и его по-
явление близ берегов северных поселков, удаленных друг от друга не
менее чем на 100 км, - праздник, на который собирается все населе-
ние и в особенности собаки. Это лохматые и добродушные ездовые
лайки, которые летом маются от безделья и потому охотно принима-
ют участие в кутерьме высадки пассажиров, их встрече родственни-
ками и проводах на борт теплохода новой партии путешественников.
Я не терял возможности поиграть и пообниматься с этими замеча-
тельными мохнатыми собаками.
Теплоход к берегу не подходит, и пассажиров высаживают в шлюп-
ку, которая также не может подойти вплотную к берегу, и потому
матросы и встречающие, одетые в резиновые сапоги, переносят пас-
сажиров, обувь которых не соответствует условиям такой «приста-
ни», на берег. За несколько километров от берега теплоход встречает
эскорт моторных лодок. С лодок узнают знакомых на теплоходе, с
палубы теплохода - знакомых в лодках. Пронзительный свист вос-
торга несется по Лене, перекрывая и ритмичный стук двигателя суд-
на, и надсадный рев газующих «на всю катушку» моторов лодок.
Такой же эмоциональный прием устроил теплоходу и Кюсюр, где
ловят рыбу, пасут оленей, охотятся и разводят песца. Кстати, разме-
ры совхоза «Булунский», центром которого является село, почти в
полтора раза превышают нашу Башкирию!
На осмотр растительности и знакомство с совхозом у нас было
всего лишь два дня, но мы, пользуясь теплой (даже жаркой) солнеч-
ной погодой, вдоволь налазились по склонам предгорий хребта Чека-
новского, где видели во всем цветущем великолепии лесотундру. Доб-
раться непосредственно до тундры можно только вертолетом, и из-
за отсутствия горючего эту поездку пришлось отменить, и, увы, ты-
сячеголовых стад оленей мы с Кононом так и не видели. Зато, проез-
жая на совхозном катере по Лене к месту экскурсии, останавлива-
лись на обед в бригаде рыбаков.
Когда мы на моторке в сопровождении бухгалтера совхоза подъе-
хали к домику рыбаков, их там не было. На нас с лаем налетели три
собаки, однако их нападки были достаточно формальными, и охран-
208
Совсем север
ников легко отогнали палкой. Когда, спустя пару минут, мы вышли из
домика, то две из них радостно завиляли хвостами, признав нас, и
начали играть с нами. Третий пес был принципиален и примерно час с
осуждением смотрел на это нарушение регламента собачьей служ-
бы. Но потом ему стало обидно и завидно. Он подошел ко мне и
толкнул ногу лбом, как бы говоря: «Ну, ладно, давай знакомиться, и я
тоже хочу поиграть». И тут же побежал с нами и, чтобы привлечь
внимание, с шумом выкупался в небольшой чистой холодной луже,
которая образовалась из растаявшего льда.
Потом, когда рыбаки вернулись, мы видели, как они тянут свои
стопятидесятиметровые неводы и вытаскивают из них дары Лены:
нельму, чира, муксуна. Если попадался осетр или «нельма-девушка»
(так рыбаки в шутку называют молодую рыбу, которая еще не мета-
ла икру), рыба летела обратно в воду. Свои богатства рыбаки бере-
гут. Осетра добывают в строго запланированном количестве, в стро-
го определенных районах и в строго определенное время. Нас угос-
тили ухой из свежего чира, строганиной из небольшого тайменя (на-
резали сырую замороженную рыбу ломтями, посыпали солью и пер-
цем) и еще одним деликатесом, который зовут максой - сырой замо-
роженной печенью налима. Пожалуй, этот деликатес, который по вкусу
не уступит консервам «Печень трески», понравился мне больше, чем
все остальные рыбные яства.
Кормили нас и черной икрой - для этого с ледника вытащили боль-
шого осетра, выпустили из него икру, посолили и помешали. Получил-
ся целый тазик икры. Увы, когда тебе дают в руки столовую ложку и
предлагают есть этот деликатес, то много его не съешь. Думаешь о
том, как было бы хорошо разделить его на много мелких частей и
наделать из икры бутербродов на белой булке и со сливочным мас-
лом...
На второй день после поездки к рыбакам мы посетили зверофер-
му. На ферме всего шесть работниц и две собаки, которые играют
очень важную роль - наблюдают, не вывалился ли где песец из клет-
ки, а если таковое происходит, скажем, во время кормления, то они
догоняют беглеца, бережно берут его за шиворот и помогают водво-
рить на место. Ферма ежегодно давала полторы тысячи шкурок цен-
нейшей пушнины, которая почти целиком шла на экспорт. Процесс
откорма песцов длился около 8 месяцев. Мы видели и только что
родившихся слепышей, и любопытных щенят одно-двухмесячного
209
Слово об учителе
возраста. Песец относится к человеку настороженно, на контакты не
идет, при приближении постороннего к клетке издает предостерега-
ющие крики. Но есть исключение: дети умерших мам очень привы-
кают к человеку. Мы брали их из клеток и гладили, и они вели себя
как котята, разве что не мурлыкали.
Вечером того же дня мы самолетом «АН-2» за 40 минут проле-
тели над хребтом Чекановского и, сделав круг над еще покрытой
льдами бухтой Тикси, приземлились на аэродроме этого поселка-порта.
И тут случилось незапланированное чудо - на аэродроме стоял ЯК-
40» дополнительного рейса на Якутск, до которого мы, с ведома дис-
петчера, задержавшего отправку на несколько минут, успели добе-
жать, и спустя два с половиной часа уже были в Якутске. После
солнца, сияющего едва ли не всю ночь над Кюсюром, белые ночи
Якутска уже не показались мне такими белыми.
Как у монголов или башкир, у якутов - культ коня. Сосуд для
кумыса чарон и коновязь серге - два символа старой традиции. В
70-е годы поголовье коней заметно снизилось, и совсем редко ста-
ли использовать лошадей как средство передвижения, им на смену
пришли мотоциклы и вездеходы. Однако число коновязей продол-
жало расти день ото дня, из атрибута быта серге стало символи-
ческим украшением.
Серге, увенчанные резными лошадиными головами, чаронами
(высокими чашами для кумыса), цветками, остроконечными корона-
ми (это серге воинов, чтоб они могли быстро накинуть повод на одно
из остроконечий во время короткого отдыха и также быстро снять
его, чтобы ринуться в бой) и даже настоящими рогами оленя (такие
серге я видел на Севере), украшают площади сел, стадионы и парки.
Серге ставят во дворах домов по случаю свадеб и других торже-
ственных дат. Двор дачи Конона украшает серге из толстенного ли-
ственничного бревна с богатым резным орнаментом и головой коня,
изготовленное мастерами художественного фонда. Он установил его
по случаю женитьбы старшего сына.
В музее в Черкехе собраны уже десятки серге, часть из кото-
рых - оригиналы, а часть изготовлена по рисункам и фотографиям
серге разных районов.
Во время поездок я видел сотни серге, но одно из них мне было
видеть особенно приятно - на высоком холме над Леной близ села
Хомустах стоят на поляне три красивых серге. На одном из них над-
210
«Брандвахта-призрак»
пись «Привет делегации работников культуры и искусства Башки-
рии».
Сегодня, конечно, той дружбы народов, что была в СССР и сплошь
и рядом оказывалась праздничной показухой, нет. Но сотрудничество
между Башкортостаном и Якутией сохранилось. Наш ведущий гене-
тик член-корреспондент АН РБ Эльза Хуснутдинова постоянно быва-
ет в Якутске и готовит аспирантов и докторантов. В числе ее аспиран-
тов и Сардана - дочь Конона, которая, когда вошла в наш дом, разры-
далась и как в прошлом сказала: «Дядя Боря!». В лаборатории геобо-
таники Башгосуниверситета уже нет якутских аспирантов, теперь ими
руководят мои ученики в Якутске, но есть будущие якутские доктора.
«Брандвахта-призрак»
Очень хорошо, когда ученики превосходят своего учителя. Если
этого не будет, наука остановится или поползет вспять (та-
кое, кстати, не редкость). Мне в этом плане везло, и у меня есть
ученики, которые в одной из сфер научной деятельности меня обо-
гнали. Среди них - Валентин Голуб. Уже будучи кандидатом наук, он
появился в Уфе, моментально освоил методы, которыми мы пользо-
вались, и стал их применять в дельте Волги. Так что мне приходи-
лось помогать Валентину в основном в организационной части и ока-
зывать чисто моральную поддержку. Науку он всегда делал сам.
Чтобы у него были сотрудники, я перевел двух парней - студентов
Астраханского ГПИ на заочное отделение нашего биофака (у них
заочной формы обучения не было), потом один из этих «голубиных
волжан» был аспирантом, формально им руководил я, но в основном -
Валентин. Теперь Владимир Пелипенко - декан факультета Астра-
ханского ГПИ. А сам Валентин Борисович Голуб - заслуженный де-
ятель науки России, доктор наук и профессор, работает в Институте
экологии Волжского бассейна в Тольятти.
Лагерь, из которого отряд Голуба совершал маршруты, разме-
щался в живописной рощице на берегу одной из рек - Кривой Чурки.
Все протоки, на которые распадается русло Волги, называются либо
реками, если они велики и судоходны, либо ериками. Ериков - тыся-
чи, они заросли кувшинками и тростником и буквально набиты рыбой
(в основном линями и щучками) и болотными черепахами.
211
Слово об учителе
Лагерь был спланирован основательно и с комфортом: у каждо-
го его обитателя была своя палатка, а кроме того, была еще и хо-
зяйственная палатка и две палатки-гостиницы для приезжающих.
Двое студентов, работавших с Голубом, уже прошли службу в ар-
мии, и это объясняло чисто армейский идеальный порядок на тер-
ритории.
Ребята много и хорошо работали, но это не мешало им всерьез
заниматься бытом, в особенности кухней. На газовой плите под на-
весом ежедневно готовились (особенно по случаю приезда гостя)
настоящие деликатесы астраханской кухни - помидоры, фарширо-
ванные сомом, жареные лини, рагу из баклажанов, уха по-астраханс-
ки с помидорами, отварная малосольная щука и через день - боль-
шие красные вареные раки, которые подавались как своеобразный
десерт. Едят астраханцы раков мастерски, и я узнал, что съедобны-
ми у этого животного являются не только клешни и «шейки», а также
многие другие части, которые «ракоед-дилетант» обычно попросту
выбрасывает.
После работы и перед ее началом ребята ловили рыбу в «реке»,
где брала крупная густерка («тарашка»), сомы и судаки, и в сосед-
нем ерике. Часть рыбы засаливалась и затем сушилась под марле-
вым тентом. Сушеных линей ежедневно брали в качестве «сухого
пайка» на маршруты, где обед состоял из помидоров (спелых и уди-
вительно сладких), рыбы, хлеба и арбуза.
Во время одного из моих приездов в Астрахань мы совершили
поездку на раскаты - нижнюю часть дельты, занятую Астраханским
заповедником. Было решено осуществить водномоторный маршрут,
который взялся организовать студент-зоолог Юра - местный житель,
знающий заповедник.
Стартовав в семь утра от одного из причалов, где нашу машину
поджидал Юра на белоснежном быстроходном катере «Прогресс»,
мы уже через два часа пути были на территории участка заповедни-
ка - кордона Обжоровского (от имени «реки» Обжоровка). Лесничий,
молодой парень атлетического сложения, проверил наши документы,
напомнил о режиме заповедника и посоветовал не возвращаться на
ночлег на кордон, а воспользоваться брандвахтой - плавучим доми-
ком на небольшой барже. Нам было нарисовано, как искать бранд-
вахту от последнего аншлага, т.е. предостерегающего браконьеров
объявления, которое крепится к вбитому в дно шесту.
212
«Брандвахта-призрак»
Мы шли вниз к Каспию от кордона, что называется, «с работой»,
т.е. периодически делали остановки и прокладывали профили через
тростниковые заросли. Сами по себе описания особого труда не пред-
ставляли, так как видов растений в этих чащобах обитает немного,
но перемещение от одной площадки, где мы делали описание, до дру-
гой было довольно сложным делом. Четырехметровый тростник стоял
стеной, мы продвигались через него, раздвигая стебли руками, когда
сил становилось меньше, то наваливались спиной или, с треском со-
крушая высокие стебли, даже тем, что ниже спины.
В результате трех таких профилей, на каждом из которых мы про-
ходили метров по триста, у Валентина разорвалась штанина, а у моей
рубашки рукава получили почти полную автономию. Это, пожалуй,
было даже хорошо, так как улучшало условия вентиляция тела. Не-
смотря на то, что была уже вторая половина августа, температура
достигала тридцати пяти градусов, а густые заросли тростника прак-
тически не продуваются ветром, и потому атмосферу в этих джунг-
лях можно сравнить с умеренно натопленной баней.
К пяти вечера мы закончили работу и попытались искать бранд-
вахту, как было сказано - от аншлага вправо. Однако мы обнаружили
домик только с четвертого захода, так как заросли тростника и прото-
ки образуют истинный лабиринт, а рдесты наматываются на винт мо-
торки, и его приходится периодически очищать. В домике было чисто,
стояли три кровати с ватными матрацами и стол под чистой клеенкой.
Взглянув на воду, мы поразились обилию кишевшей там рыбы.
Тут же на кусочек лески с крючком, который привязали к пальцу и
опустили с баржи в воду, мы наловили мелкой тарашки. Улов «на уху»
был добыт за время, пока разжигали примус «Шмель» и на нем заки-
пела вода.
Значительная часть работы была сделана, брандвахту мы на-
шли. В общем, можно было считать, что рабочий день окончен, и
потому под уху мы распили бутылку водки. (К слову, Валентин, был
очень против, когда во время сборов я бросил ее в рюкзак). Потом
поели очень сладкого арбуза и стали наслаждаться красивейшим ви-
дом на тростниковые плавни и перемежающиеся с ними «водяные
поля», заросшие плавающими растениями (кстати, достаточно ред-
кими - чилимом и сальвинией).
Юра был зоолог и после того, как наше настроение окончательно
улучшилось, предложил съездить на большой канал, который примерно
213
Слово об учителе
в километре от брандвахты: «Я вам там всех птиц покажу (а видов
водных птиц в заповеднике много, и они являются одним из главных
объектов охраны). Да и там, на канале, таранька крупная ловится, не
чета той, что мы здесь надергали».
Валентин это предложение поддержал, правда, я сразу подумал о
том, что будет сложно повторно найти брандвахту, но тут на меня
насели оба - и Юра, и Валентин: «Да нет, Борис Михайлович, мы
теперь это место хорошо запомнили».
Птиц там действительно было видимо-невидимо - плыли и со
свистом взлетали величественные белые лебеди и их однолетние
серые дети - «гадкие утята», летало несколько видов уток и поджав-
шие к животу белые лапки выпи. Сотнями кружились бакланы. Од-
них только цапель мы увидели пять видов.
Однако темнело, и я, не решаясь повторить своих опасений о слож-
ности поиска брандвахты в потемках, которую мы и засветло с тру-
дом нашли, робко предложил своим спутникам вернуться. В ответ и
Валентин, и Юра, увлекшиеся вытаскиванием и вправду крупной рыбы,
причем опять на кусочек лески, привязанной к пальцу, заверили меня,
что теперь уже найти брандвахту будет несложно - она «вон за тем
тростником, вон на той протоке». Когда порядком стемнело, мы от-
правились туда «к тому тростнику на той протоке», но... брандвахты,
которая, видимо, превратилась в призрак, там не было, как ее не было
еще на четырех других соседних протоках, куда мы, наматывая на
ось винта рдесты, тут же отправились.
Месяц только народился, и потому к девяти вечера стало совсем
темно. Искать брандвахту-призрак было бесполезно, и мы решились
заночевать в лодке. Мы были в тонких рубашках, а наши штормовки
и прочая одежда остались на брандвахте. Все, что могло защитить
нас от комаров, вылетевших из тростников познакомиться с нами -
был марлевый полог, к счастью, оказавшийся в лодке и не выгружен-
ный на брандвахту. Мы натянули его над лодкой и легли на ее дно,
прижавшись друг к другу, как соленые кильки. Предстояло дождать-
ся рассвета, чтобы продолжить игру в «прятки» с брандвахтой-при-
зраком.
Истина познается в сравнении. Количество комаров, которое скры-
вается днем в тростниках, а ночью вылетает на промысел, мне было
с чем сравнить. Я помню крупных комаров вдоль Амударьи, мириа-
ды кровососущих в районах Монголии, где летом из-за комаров не
214
«Брандвахта-призрак»
живут люди на Халхинголе, и в душных низовьях пересекающего пу-
стыню Дзабхана, тучи комаров над болотами якутских аласов. Все
это были, так сказать, цветочки, а тут были уже ягодки, и нам при-
шлось заполучить комаров в таком количестве, когда, кажется, весь
воздух состоит только из кровососов.
Кроме всего прочего, если обычно к борьбе с комарами мы го-
товимся и пользуемся штормовками и накомарниками, репеллента-
ми, персональными пологами на ночь, то здесь вся наша «противоко-
мариная техника» исчерпывалась пологом, который препятствовал
воздухообмену с окружающей средой, отчего под ним было нестер-
пимо душно. Мы сразу же взмокли. Но и он не был надежной защи-
той от комаров, просачивающихся сквозь марлю как молекулы ядо-
витого газа. Если к низкому пологу прикасались рука или спина, то
это было подобно соприкосновению с горячим утюгом: в тело впива-
лись сотни хоботков. Полог был буквально черным от насевших на
него сверху комаров, которые уже не пищали, а ревели хором, види-
мо, от негодования, что от них ускользает такая редкая в условиях
заповедной территории и аппетитная закуска, как трое почти обна-
женных (тонкие рубашки им не в счет!) биологов.
Наконец, нужно вспомнить, что наш прерванный поздний обед
включил здоровенный арбуз, который мы съели вместо чая, и что, к
сожалению, наши организмы усваивали и перерабатывали влагу ар-
буза с разной скоростью...
Мы понимали, что ситуация совсем не шуточная, боролись за жизнь
и били комаров, проникающих под полог. О том, чтобы сомкнуть глаза,
речи быть не могло. Время тянулось архимедленно. Спички отсырели
в первый же час, и мы никак не могли рассмотреть циферблата часов.
Голуб тем не менее пытался следить за временем. Когда прошел пер-
вый час, который мы провели достаточно весело, укатываясь от анек-
дотов, которые поочередно рассказывали, и он объявил: «Десять», каж-
дый про себя подумал о том, как еще долго нужно корчиться под поло-
гом в неудобной позе на жестком ложе и как бы хорошо растянуться
во всю длину на кровати на брандвахте...
В два часа Голуб перепутал время и объявил, что уже половина
четвертого. Он даже обнаружил, что стало светлее и смог разгля-
деть на предполагаемом востоке (лодку «крутило» вокруг якоря) по-
лосу рассвета. Когда истина была установлена, он с грустью конста-
тировал: «Нет, пока не светлеет, показалось».
215
Слово об учителе
«Люди через океан плавают, из рыбы выдавливают воду. А вот
их бы под комаров..., наверняка, сразу бы домой вернулись», - фило-
софствовал Юра. Однако нервы у него оказались слабее, чем у нас, и
в два часа ночи у него начался нервный срыв, он уже был готов выр-
ваться из-под полога и отдать себя на съедение комарам. Его с тру-
дом успокоили.
К трем часам стало чуточку прохладнее, и взошла Венера. К
пяти утра, перед рассветом, утренняя звезда сияла так ярко, что от
нее по воде пролегла сверкающая дорожка, хорошо видная через по-
лог. Мы напрягли все внутренние силы, чтобы еще один час показы-
вать друг другу, что нам не так уж плохо, вспомнить еще по одному
анекдоту и, не приведи бог, не дать вылиться наружу накопившемуся
внутреннему раздражению.
Однако время - объективная категория, и его достоинство зак-
лючается в первую очередь в том, что оно идет независимо от нашей
воли, от того, хорошо нам или плохо и кусают нас комары или нет.
Долгожданный рассвет наступил, мы сбросили полог и стали нещад-
но лупить комаров, набравшихся тысячами во все проемы катера.
Завели мотор и еще больше часа искали злополучную брандвахту-
призрак, возвращаясь снова и снова к аншлагу и возобновляя поиск...
Моторист Юра понимал, что в случившейся истории он, конечно,
главный виновник, хотя никто из нас ему об этом не говорил. Ведь
против его плана протестовал я, но в весьма мягкой форме... Теперь,
чтобы простимулировать его активность по поиску «призрака», я «под-
лил масла в огонь» и сказал: «Что ж, Юра, разное бывает, давай под-
нимемся до конторы и оттуда с егерем вместе поедем искать бран-
двахту».
Это переполнило чашу терпения студента. Он врубил мотор на
всю катушку, мы пронеслись по глади большого водного поля между
зарослями тростника и внезапно увидели брандвахту-призрак.
Она нашлась также неожиданно, как и в первый раз, стояла меж-
ду «полем», заросшим сальвинисй и чилимом, и высоченным трост-
ником и поблескивала отражающими розовый восход стеклами в све-
жевыкрашенных оконных переплетах. Мы выбросили (отдали ракам)
наловленную рыбу, которая в теплой воде за несколько часов уже про-
тухла, напились чаю и отправились выполнять последний пункт про-
граммы маршрута - смотреть, как распускаются цветы легендарно-
го каспийского лотоса.
216
Амурские волны
Лотоса в заповеднике тоже целые поля. За заботу человека он
заплатил тем, что увеличил площадь зарослей в 10 раз. Те плаваю-
щие поляны, к которым мы подплыли, тянулись, как можно было ви-
деть, встав в лодке, на несколько гектаров.
Мы доплыли до лотосового поля как раз к моменту, когда эти
гигантские цветки стали распускать свои лепестки, и на наших гла-
зах поверхность воды из розовой (это цвет бутонов спящего лотоса)
стала белой от распустившихся белых цветков.
Каждый лучезарный с нежным ароматом цветок имел размер с
хорошую столовую тарелку, а листья не плавают, как у кувшинки,
коей лотос приходится самым близким родственником, а поднима-
ются на черешках над поверхностью воды и имеют диаметр до по-
луметра каждый.
Когда мы отмечали пропуска в конторе, то егерь, узнав про наши
приключения, побледнел: при «открытом кусании» человек теряет
сознание через два часа, а через пять-шесть часов умирает. И такие
случаи в истории заповедника были.
Когда Юра вез нас обратно к лагерю после бессонной ночи, то от
жаркого солнца и плеска воды нестерпимо хотелось спать. Юра дер-
жался молодцом и домчал нас до полевого дома уже без всяких при-
ключений.
Встреча с «каспийской розой» была последним и самым силь-
ным впечатлением от поездки в дельту. Наутро мы с Голубом обсу-
дили планы дальнейшей работы, договорились о новой встрече в Уфе,
и экспедиционная машина доставила меня в аэропорт. Моя поездка
на волжские раскаты завершились.
Амурские волны
J I остаточно комичный эпизод случился со мной в конце 70-х
L годов во время поездки в Хабаровск. Там работает мой
ученик Мидхат Ахтямов, несколько лет назад защитивший под моим
началом докторскую диссертацию. Он организовал мне команди-
ровку за счет Института водных и экологических проблем ДВО РАН,
в котором работал. Я должен был прочесть несколько лекций, а ин-
ститут обещал мне трехдневную поездку на катере по Амуру для
знакомства с царством вейниковых лугов, которые изучал Мидхат.
Нашим гидом был прекрасный дальневосточный ботаник Андрей
217
Слово об учителе
Петрович Нечаев. Вместе с нами отправилась на экскурсию вся
лаборатория ботаники института. Поездка была замечательной, я
увидел все разнообразие сообществ поймы реки Амур на 100-кило-
метровом отрезке ниже Хабаровска и, кроме того, отведал амурс-
кой рыбы, которую угром и вечером мы ловили. Катер института
был комфортабельным со специально оборудованным камбузом.
Повара не было, он и не нужен был. Ботаники оказались хорошими
кулинарами.
В это время директором института был некто М.Н.Бабушкин.
Это был математик, который пе выдержал конкуренции в Питере и
приехал на ДВ. Тут по стечению обстоятельств (для Дальнего Вос-
тока выделили целевое место) его сделали членом-корреспондентом
АН СССР (конкурентом был еврей, а по этой «статье» план на выбо-
рах был уже перевыполнен), но в отдел математики не взяли. Так как
член-корреспондент должен кем-то руководить, а считается, что «эко-
логом может быт всякий», Бабушкин оказался директором экологи-
ческого института.
Первым делом Бабушкин объявил согрудникам, что никто в поле
не поедет, так как нет должной теории. И стал развивать идею поис-
ка «кванта организации», который связывает два соседних растения.
Если, как считал он, этот квант будет найден, то тогда можно будет
создавать растительные сообщества любого состава, самой высо-
кой продуктивности и устойчивости к неблагоприятным условиям.
Всем было велено летом сидеть за столами и формулировать рабо-
чую гипотезу.
Прилетев в Хабаровск, я просидел в его кабинете около двух ча-
сов. Попытки объяснить, что на пути поисков «кванта» институт не
ожидает никакого успеха, были тщетны. Слушая мои аргументы,
Бабушкин грустно качал головой:
- И этот ничего не понимает в настоящей науке...
Во время нашей поездки по Амуру в Хабаровске проходила го-
дичная сессия Совета по проблеме, на которую съехались все даль-
невосточные ботаники. Мы вернулись накануне ее завершения, и я
решил выступить, чтобы дать оценку «новизны» взглядов Бабушки-
на. Однако эпохального доклада директора я не слышал и потому
прибег к следующему маневру.
Накануне вечером я надиктовал Мидхату его выступление, изло-
жив взгляды Бабушкина рафинированно точно. Мое красноречие было
218
Музыкальная пауза
подогрето стопкой коньяка (тогда в Хабаровске были трезвые зако-
ны и после 19.00 часов спиртное не продавали, но нам с Мидхатом
повезло, и мы по дороге с причала успели заскочить в какую-то забе-
галовку).
После доклада Мидхата Бабушкин растрогался и кинулся его
обнимать:
- Мидхат, дорогой, наконец, я вижу человека, который меня по-
нял...
После доклада Ахтямова я выступил для обсуждения концепции
Бабушкина. Выступление я начал с благодарностей за организацию
прекрасной экскурсии и сказал, что было бы нечестно, если бы я не
сформулировал своего отношения к проблематике института.
Зал разом затих, понимая, что «сейчас Миркин что-то выдаст».
А далее я рассказал анекдот о женщине, которая покупает 20 мег-
ров батиста на ночную рубашку с такой аргументацией: «Понимаете,
мой муж ученый, для него самое главное - поиск, а не результат!».
Зал грохнул. Вслед за мной в атаку на Бабушкина кинулся Б. Пет-
ропавловский (мы были знакомы - он бывал в Уфе на научных кон-
ференциях):
- У Вас, Марк Николаевич, материя исчезла!
Пытавшийся смягчить это обвинение председательствовавший
С.С.Харкевич ситуацию только усугубил:
- Ну, не надо так резко, скажем, не материя исчезла, а диалектика...
На заключительный фуршет меня уже не позвали. А Бабушкина
через несколько лет все-таки «ушли». НИИ стал работать как нор-
мальный экологический институт с экспедициями и результатами.
Теперь, говорят, что член-коореспондет РАН Марк Бабушкин воз-
главляет что-то экологическое в Волгограде.
Музыкальная пауза
Казалось бы, эта тема - уже совсем в стороне от основной
магистрали книги - очерках о перепетиях моей научной био-
।рафии. Тем не менее наука и музыка у меня тесно связаны. Все мои
сотрудники, в разной степени знавшие классическую музыку, очень
охотно приобщались к ней, и мы вместе слушали ее, ходили в опер-
ный театр и на концерты в филармонию.
219
Слово об учителе
Первые двадцать лет работы в БГУ я вел Клуб любителей клас-
сической музыки и регулярно проводил лекции-концерты, на которых
проигрывались пластинки из моей фонотеки. В период проректорства,
обладая некоторым доступом к финансовым и административным
ресурсам, я в актовом зале организовывал (и всегда сам их вел) кон-
церты солистов и оркестра оперного театра, лучших солистов филар-
монии. Навсегда запомнилась встреча с коллективом оперного теат-
ра, когда для постановки «Дона Карлоса» в Уфу приезжал выдаю-
щийся дерижер Ярослав Вощак. Помню, как зал встал, когда орекстр
совершенно по-новому исполнил увертюру к «Салавату Юлаеву» За-
гира Исмагилова...
В эти годы вместе с альтистом - доцентом Уфимского институ-
та искусств Андреем Ковалем, который создал камерный оркестр, и
Элеонорой Симоновой (ее я считаю самым блестящим лектором-
музыковедом, причем не только Уфы) мы организовали целый цикл
концертов классической музыки на сцене актового зала университе-
та. К слову, Симонова несколько лет назад написала блестящую кан-
дидатскую диссертацию об опере барокко и сейчас завершила док-
торскую работу.
В последние годы в системе ФОП (факультета общественных
профессий) я несколько раз вел лекции-концерты в актовом зале БГУ,
как «знаток ею истории», где звучали уже записи на CD, в оперном
театре «Музыкальные гостиные», на которых чествовали ветеранов,
на сцене филармонии открывал концерт-бенефис своих друзей - за-
мечательной башкирской певицы Райли Азнакаевой и прекрасного
пианиста Радика Хабибуллина.
Во всех этих мероприятиях всегда принимали участие и универ-
ситетские, и академические сотрудники. Вообще, отношения с со-
трудниками у меня всегда достаточно личные. Я никогда не хотел
обзавестись отдельным кабинетом ни в БГУ, ни в ИБ. Я привык си-
деть за столом в общей лабораторной комнате, что позволяет ис-
пользовать время пребывания «в присутствии» не только для выпол-
нения текущей работы, но и для общения с коллективом.
Моя привычка - в основном работать дома, где меньше мешают
заниматься серьезными делами, потому и аспирантов, и сотрудников
для серьезных консультаций я чаще приглашаю домой. И всегда при-
ложением к научным делам бывает не только хороший кофе, но и
прослушивание записей вновь поступивших CD.
220
Музыкальная пауза
Поиск нужных записей теперь облегчен Интернетом, где мож-
но найти каталоги всех крупных фирм. Центральные магазины Мос-
квы принимают заказ на любую запись, если известна фирма и ее
номер. Коллекция моя достаточно обширна (только записей опер с
М.Каллас у меня 12, в том числе три варианта записей «Травиаты»
и два - «Тоски») и в настоящее время почти не растет. Времени
для того, чтобы слушать музыку, у меня меньше, чем записей му-
зыки. Японский музыкальный центр «Technics» к 60-летию мне по-
дарили мои многочисленные ученики из Уфы и Якутска. А боль-
шую коллекцию хлорвиниловых дисков (свыше тысячи) вместе со
шкафом я подарил Академии искусств. И очень рад, что эти записи
слушают студенты.
В период 60-80-х годов я много занимался театрально-концерт-
ной журналистикой, при этом хобби никогда не вступало в противо-
речие с основной специальностью. Начал писать я случайно. Вер-
нувшись из Ленинграда, попал на премьеру оперы А.Спадавеккиа
«Овод» в нашем театре. Через нескольок дней в «Советской Баш-
кирии» прочитал рецензию Л. Атановой, которая показалась мне
очень необъективной. Я обсудил ее содержание в своем Клубе лю-
бителей классической музыки и подготовил протестующее письмо
в редакцию, которое подписали члены Клуба. Но опубликовать это
письмо мне не удалось. Того, что мнение партийной газеты оконча-
тельно и оспариванию не подлежит, я не учел. Начались мои похо-
ды вначале в редакцию, потом в обком комсомола и даже в отдел
культуры обкома партии. Все кругом «темнили». За это время я
познакомился со многими членами редколлегии молодежной газе-
ты «Ленинец». Когда в Уфу на гастроли приехала болгарская певи-
ца Л.Барицева, то я в редакции рассказал о том, как высоко сейчас
котируется в Европе болгарская опера. Замредактора «Ленинца»
Давид Гальперин, чтобы отвлечь меня от затеи с письмом, предло-
жил: «Напиши об этом нам в газету». Так состоялся мой дебют,
причем вместе со мной дебютировал в качестве театрального фо-
тографа певец Олег Полянский. В будущем это стало для оперного
певца второй профессией, его снимки печатали все журналы стра-
ны. А я начал писать рецензии на премьеры, гастроли, о новых ар-
тистах, создавал творческие портреты певцов и т.д. Со временем у
меня появилось даже два псевдонима: Борис Михайлов - в русских
газетах и Б.Мирхайдаров - в «Кызыл тане».
221
Слово об учителе
Любую статью (всего для республиканских газет и «Вечерки»
мною было написано почти 500 статей и статеек!) я писал сразу пос-
ле возвращения со спектакля или концерта, а утром сдавал в редак-
цию до начала рабочего дня. И сразу же возвращался к обычной
работе. С годами такое совмещение стало осуществлять трудно, и я
стал писать об искусстве редко и уже в дневные часы.
Был у меня опубликован в «Вечерней Уфе» и целый сериал из
10 частей «Я люблю Вас, Опера!» об истории нашего оперного теат-
ра. Сериал этот слово в слово потом перепечатал самый главный
российский музыкальный журнал «Музыкальная академия» (его туда
по своей инициативе переслала Элеонора Симонова), а потом в со-
кращенном варианте - журнал «Ватандаш».
Так что для меня воспитание научных сотрудников и любителей
классической музыки всегда было единым процессом. Любят оперу
все сотрудники, но меломанов у меня было всего два - уже ушедший
из жизни Игорь Григорьев и нынешний мой академический сотруд-
ник, заместитель по лаборатории Вася Мартыненко. Я охотно слу-
шаю музыку и один, чаще в наушниках, но люблю, когда рядом есть
сопереживатель, у которого от музыки загораются глаза.
Часть 7
ВРЕМЯ ПЕРЕМЕН
Настало время рассказать о том, как я жил последние 20 лет.
Формально в моей жизни мало что изменилось: я продол-
жаю работать профессором в университете и главным научным со-
трудником в лаборатории геоботаники и охраны растительности Ин-
ститута биологии УНЦ РАН. По-прежнему я возглавляю докторский
совет по защите диссертаций. По-прежнему активно работает и наш
творческий дуэт с Л.Г. Наумовой. Мы понимаем друг друга с полу-
слова, ответить на вопрос, кто делает больше, кто меньше - доволь-
но трудно. Не думаю, что кто-то пытался разделить роли И.Ильфа и
Е.Петрова, когда они писали свои бессмертные «Двенадцать стуль-
ев» или «Золотого теленка». Во всяком случае, работать вне этого
Творческий дуэт с Л.Г. Наумовой
223
Время перемен
союза я практически не могу. Все книги и большинство статей за это
время (как, впрочем, и до того, начиная с 1970-х годов) написаны
нами совместно, иногда с привлечением в авторский коллектив до-
полнительных участников.
Моя профессиональная деятельность, как и раньше, чередуется с
«музыкальными паузами». Для Клуба любителей классической музы-
ки мы приобрели хорошую аудиотехнику, благодаря помощи А.М.Ги-
лярова пополняется моя фонотека новыми CD. Появилась возможность
организовывать циклы концертов более высокого уровня. В 2005-
2006 годах в Клубе состоялся цикл «Джузеппе Верди» (15 опер, значи-
тельная часть которых малоизвестна), а в 2006-2007 годах - цикл «Ита-
льянское бельканто», который включил известные и неизвестные опе-
ры Дж.Россини, В.Беллини и Г.Доницетги. Использовались записи с
участием самых выдающихся певцов.
Профессор БГУ
И все-таки перемены были. В университете «приказала долго
жить» хоздоговорная группа, которая просуществовала бо-
лее 30 лет. Когда-то она дала начало академической лаборатории гео-
ботаники, из которой вышло много кандидатов и несколько докторов
наук. Группа прекратила свое существование по единственной, но
фатальной причине — заказов на экспертизу состояния естественных
кормовых угодий больше не было, а значит, не было и денег. У руко-
водителей республиканского, районного масштаба и конкретных хо-
зяйств сложились совсем другие интересы, но об этом чуть позже.
Лаборатория геоботаники, как комната, уставленная столами с ком-
пьютерами, и коллектив единомышленников, которые выполняют об-
щую научную тему и вместе пьют чай (и иногда - не только чай),
сохранилась. В ее составе больше нет штатных сотрудников, и оста-
лись только преподаватели: профессор Р.М.Хазиахметов, старший пре-
подаватель, а потом докторант С.М.Ямалов и аспиранты, состав кото-
рых постоянно меняется (в последние годы кандидатские диссерта-
ции в лаборатории выполняли Г.Хасанова, А.Филинов, Э.Шайхисламо-
ва, А.Купцов, В.Едренкина, Г.Суюндукова, А.Баянов и др.). Л.М.Абра-
мова ушла в Ботанический сад (где стала доктором наук), мой предан-
ный «санчо-панса» Н.М.Муст оказалась на пенсии. Впрочем, ее орга-
низаторский талант по-прежнему задействован: она - менеджер всех
224
Главный научный сотрудник
грантов, которые выигрывает лаборатория. Н.Н.Юсупова, с которой
мы проработали более 20 лет, в прошлом ведущий инженер хоздого-
ворной группы, теперь стала старшим лаборантом кафедры экологии.
Она - «эмоциональный центр» лаборатории и мой компетентный, обя-
зательный и заботливый помощник. Кроме того, Насима - постоян-
ный секретарь Клуба любителей классической музыки: она готовит
объявления и обзванивает членов Клуба перед концертами.
Перемены случились и в моем статусе профессора. Проработав
более 30 лет на кафедре ботаники под руководством Руфиля Гафаро-
вича Минибаева (о нем как шефе я могут вспомнить только хоро-
шее), я перешел на кафедру экологии. В соответствии с требованием
времени (факультет должен был себя кормить) было создано плат-
ное экологическое отделение, и потому потребовалась профилирую-
щая кафедра. Для ее укрепления я и ушел с ботаники, оставив там
свои курсы «Высшие растения» и «Основы науки о растительности»,
и освоил курс «Экология».
Кафедру возглавляет ученик Р.Г.Минибаева профессор Г.Г.Кузях-
метов, с которым у меня, как и с Минибаевым, что называется, «пол-
ный контакт» (тем более, что он ученый секретарь диссертационно-
го совета, где я председатель). Ядро кафедры составляют эколог-
гуманитарий, профессор Р.М.Хазиахметов и докторант С.М.Ямалов.
Кроме того, из БГАУ к нам перешел опытный доцент С.Р.Гарипова,
которая ведет семинары по читаемому мною курсу. Украшает ка-
федру самый молодой из нас, интеллектуальный и обаятельный ас-
систент альголог Шамиль Абдуллин.
Кафедра работает трудно. Если на «ботанике» все было отлаже-
но десятилетиями, то у экологов - множество проблем с оборудова-
нием для практикумов, с местами для производственной практики, с
преподавателями, которые должны читать курсы по разделам при-
кладной (особенно технической) экологии. Мы их решаем, хотя ме-
нее успешно, чем хотелось бы.
Главный научный сотрудник
В академической лаборатории за эти годы также произошли
немалые перемены. Мне не очень повезло с выбором свое-
го преемника - Айзика Соломеща. Он пришел ко мне студентом, ра-
225
Время перемен
ботал в университетской лаборатории геоботаники и, став сотрудни-
ком академической лаборатории, защитил добротную кандидатскую
диссертацию. Я помог ему быстро стать доктором наук. Он - пре-
красный исследователь, который научил сотрудников лаборатории
корректно собирать и обрабатывать геоботанические данные. Соло-
мещ «прорубил окно в Европу» - получил грант на совместные ис-
следования с Ланкастерским университетом Великобритании, где гео-
ботанические исследования возглавляет один из крупных европейс-
ких геоботаников Джон Родвел. В Ланкастерском университете не-
сколько раз побывал и сам Соломещ, и другие сотрудники лаборато-
рии. Благодаря этому гранту в 1987 году в Уфе была проведена Меж-
дународная школа-семинар по базам геоботанических данных. В ито-
ге Россия и Украина получили современные компьютерные програм-
мы. Айзик был одним из авторов сводки о растительности Израиля и
установил тесные контакты с университетом в Калифорнии.
Кафедра экологии. Слева направо: сидят-С.Р. Гарипова,
Р.М. Хазиахметов, Н.М. Муст, Б.М. Миркин, Е.И. Новоселова,
Г.Г. Кузяхметов; стоят—А.В. Баянов, Г.С. Булатова-Уразбаева,
Л.М. Анясова, Э.Х. Хазиева, Ш.Р. Абдуллин, Н.Н. Юсупова,
С.М. Ямалов, ЕЯ. Суюндукова, А.М. Мифтахова
226
Главный научный сотрудник
Все это было замечательно, но руководство лабораторией, как
оказалось, Соломещу не удавалось. Он не умел планировать иссле-
дования, мы проваливали все подряд, включая и том международно-
го издания «Браунбланкеттия», для которого были собраны англоязыч-
ные статьи авторов из стран бывшего СССР. Все кончилось тем, что
Соломещ уехал в США (на время, но остался навсегда), пытался
руководить лабораторией «из-за бугра» по электронной почте. По-
степенно весьма профессиональный и сильный коллектив лаборато-
рии впал в состояние полной стагнации. Директор ИБ Р.Н.Чураев по-
чувствовал это и попросил меня возглавить лабораторию. Поскольку
эту роль я выполнял в прошлом много лет и, кроме того, смотреть на
то, как созданный мною коллектив пребывает в состоянии растерян-
ности, было тяжко, я согласился. Ситуация в лаборатории резко из-
менилась к лучшему. Я реализовал три основополагающих принципа
научного администратора. Все сотрудники должны:
- четко знать свои задачи, поставленные с учетом их потенциа-
ла;
- быть заинтересованы в результате (публикациях, возможности
писать диссертации) и продвигаться по лестнице ступеней научных
должностей;
- верить в возможность роста («бегите все и машите руками,
кто-то взлетит, а остальные, как минимум, согреются»).
У сотрудников лаборатории снова потоком пошли статьи в цент-
ральных журналах, одна за другой стали издаваться монографии, на
защиту вышли даже те, кто уже отчаялся достичь кандидатской сте-
пени. Одним словом, обычный для этого коллектива климат научной
активности был восстановлен.
Во многом все это удалось потому, что у меня был надежный
помощник - Василий Борисович Мартыненко, который, будучи моим
«замом», взял на себя все административные хлопоты. Финансиро-
вание в Академии наук было в те годы, мягко говоря, слабоватым, но
мы постоянно выигрывали гранты РФФИ, что давало возможность
ездить в экспедиции, обновлять компьютерную базу и немного мате-
риально поддерживать сотрудников.
Через два года я понял, что Мартыненко уже вполне в состоянии
сам руководить лабораторией - тем более, что у него успешно шли
дела с докторской диссертацией и защита была, что называется, не
за горами. Несмотря на протесты и «мольбы» Мартыненко, я насто-
227
Время перемен
ял на избрании его заведующим. И не промахнулся. Теперь я по-пре-
жнему руковожу научной тематикой, но Василий уже «с полной от-
ветственностью» решает все лабораторные дела. В срок сдаются в
печать и публикуются статьи и книги, строго выдерживается график
экспедиций и т.д.
Лаборатория геоботаники. Слева направо: С.Е. Журавлева,
В.Б. Мартыненко, Н.В. Маслова, П.С. Широких,
Б.М. Миркин, А.А.Мулдашев, А.Х. Галеева, Э.З. Баишева
После ухода из активной научной деятельности по болезни (а за-
тем и смерти) Е.В.Кучерова окончательно консолидировались обе
части лаборатории - флористическая и геоботаническая. Сегодня
костяк лаборатории составляют Альберт Акрамович Мулдашев -
флорист-природоохранник, компетентный, увлеченный и преданный
делу, бриолог Эльвира Закирьяновна Баишева (у нее защита доктор-
ской в ближайшем будущем), лихенолог Светлана Евгеньевна Жу-
равлева, специалист по интродукции редких видов в культуру Ната-
лья Владимировна Маслова и «правая рука Мулдашева» - научный
сотрудник Амина Хамитовна Галеева.
228
Главный научный сотрудник
В работе лаборатории участвуют сильные аспиранты и соиска-
тели, которыми руководил вначале я, потом и Мартыненко (Светлана
Мартьянова, Олег Жигунов, Павел Широких, Наиля Сайфуллина, Лиля
Султангареева). Сам Мартыненко вырос в крупного специалиста по
синтаксономии уникальных по сложности лесов Южного Урала. Ре-
зультаты этих исследований и составляют ядро его докторской дис-
сертации. Он - «бог заповедников», который работает в самом тес-
ном контакте с их коллективами и директорами - В.А.Янбаевой,
Ф.Х.Алибаевым и особенно с М.Н.Косаревым. Три монографии о
растительности лесов заповедников являются беспрецедентным вкла-
дом в характеристику их природных комплексов, точным «слепком»
с растительности этих территорий в начале XXI века. Это надежная
основа для долгосрочного экологического мониторинга изменений
биоты, отражающих изменения климата.
С А.И. Мелентьевым и В.Б. Мартыненко
Пару лет назад в Институте биологии на смену Р.Н.Чураеву при-
шел новый директор А.А.Мелентьев. С его появлением и избранием
Мартыненко заведующим лабораторией у меня наступил самый «ком-
фортный» период работы в АН.
Однако наибольшим переменам подвергся спектр моих научных
интересов и соответственно структура «бюджета трудозатрат».
229
Время перемен
Наука о растительности
Наукой о растительности я продолжал заниматься как науч-
ный руководитель обеих лабораторий, в названиях которых
было слово «геоботаника». Впрочем, и на более ранних периодах
биографии только геоботаникой я не занимался никогда. К теорети-
ческим разработкам по проблемам науки о растительности добавля-
лись исследования по прикладным вопросам: оценке состояния есте-
ственных кормовых угодий, разработке состава травосмесей продлен-
ного продуктивного долголетия.
Совместно с Л.Г. Наумовой мы опубликовали в издательстве «Ги-
лем» монографию по теоретическим проблемам науки о раститель-
ности (1980), а вслед за ней и вузовский учебник «Современная наука
о растительности», вышедший в Москве под грифом Минобразова-
ния России в 2000 г. Эти книги стали кульминацией работы в области
теории и подытожили все, что было сделано. Книги в целом были
благосклонно приняты научным сообществом, и на нашу «толстую
НОР» положительную рецензию в ЖОБе опубликовал А.М.Гиляров,
весьма въедливый ученый. В этих книгах я изложил свое видение прак-
тически по всем вопросам науки о растительности. И больше доба-
вить к этому мне было попросту нечего. Выполненных разработок было
достаточно для того, чтобы руководить конкретными исследованиями
по изучению растительности. Часто люди в «зрелом» возрасте начина-
ют работать по принципу «ходит песенка по кругу» и многократно по-
вторяют то, что уже написано. Я не хотел походить на них.
Международные подходы к классификации (метод Браун-Блан-
ке), распространению которых было отдано много сил и времени, те-
перь стали нормой. Появились синтаксономисты, не только мои пря-
мые ученики, но и те, кто испытал «косвенное влияние» моих публи-
каций (и среди них такие яркие, как Николай Ермаков и Андрей Коро-
люк). Наконец, в синтаксономию пришли представители совсем но-
вой генерации, с которой я не знаком (недавно меня буквально потряс
высоким уровнем своей докторской диссертации молодой дальнево-
сточный геоботаник В.П.Крестов). В Санкт-Петербурге издается
журнал «Растительность России», публикации которого на 90% - ста-
тьи, написанные по результатам изучения растительности методом
Браун-Бланке. Основными «закоперщиками» журнала стали Н.В.Мат-
веева и Л.Л.Заноха, которые осваивали метод Браун-Бланке в Уфе.
230
Наука о растительности
В области синтаксономии активно работают (в прошлом «уфимцы»)
доктора наук В.В.Голуб, А.Д.Булохов, М.Х.Ахтямов, В.В.Корженев-
ский, М.М.Черосов.
По этой причине мои геоботанические работы последнего десяти-
летия уже не несли особой новизны и имели обобщающий характер.
По-прежнему я охотно писал рецензии на научные монографии коллег.
Полагаю, что эти рецензии никогда не были рефератами или «эпитала-
мами», они включали критические оценки рецензируемых работ. Дваж-
ды ко мне обращалась редакция «Бюллетеня МОИП» с просьбой на-
писать статьи о вкладе нашего выдающегося фитоценолога Т.А.Ра-
ботнова - вначале в науку о растительности, потом в луговедение. Я
выполнил эти «заказы», были написаны большие статьи. Когда в
2006 году в Уфе проходил Всероссийский семинар по популяционной
биологии, который его организаторы А.Р.Ишбирдин и М.М.Ишмура-
това посвятили памяти Т.А.Работнова, то меня попросили открыть его
докладом о вкладе Тихона Александровича в науку о растительности.
Доклад мой аудитории понравился, председательствующий Д.Б.Гелаш-
вили даже сказал, что я - «живой классик». Это, конечно, было сказа-
но слишком сильно, но то, что я стал неким «реликтом» науки прошлых
десятилетий, когда вопросам теории и истории науки уделялось много
внимания (вспомним сводки Г.И.Дохман, В.Д.Александровой и
Х.Х.Трасса), это бесспорно. Новые генерации ученых занимаются кон-
кретными исследованиями, отрабатывают гранты или набирают ма-
териал для диссертаций. Оглянуться на прошлое и посмотреть на всю
панораму науки в настоящем им попросту некогда.
В лабораториях геоботаники «офицерский» состав представлен
основательными профессионалами, методическая опека которым уже
не нужна. Однако мой опыт все еще им нужен, так как я владею
формой научных публикаций лучше, чем мои «офицеры». И потому
по-прежнему занимаюсь составлением заявок на гранты, руковожу
написанием отчетов по грантам и госбюджетным темам, редакти-
рую монографии и статьи. Мне часто приходится редактировать сбор-
ники тезисов и трудов различных конференций по проблемам биоло-
гического разнообразия и агроэкологии.
Когда А.А.Мулдашев разрабатывал уникальный проект «Систе-
ма особо охраняемых природных территорий Республики Башкорто-
стан», то я был ему совершенно не нужен в процессе его подготовки.
Однако когда дело дошло до опубликования основных положений про-
231
Время перемен
екта и подготовки его варианта для представления в Кабинет Мини-
стров (который его утвердил), то моя помощь оказалась полезной.
Совместно с Мулдашевым мы разработали и республиканскую кон-
цепцию сохранения биологического разнообразия.
Руководство темами по сохранению биологического разнообра-
зия заставило меня достаточно основательно изучить литературу по
этой проблеме и отобрать из нее то, что могло быть нам полезным.
Совместно с Л.Г.Наумовой мы написали пособие «Биологическое
разнообразие и принципы его сохранения» и с привлечением соавто-
ров А.А.Мулдашева и С.М.Ямалова - пособие «Флора Башкортос-
тана». Оба пособия были изданы при поддержке Уральского офиса
Фонда дикой природы и бесплатно переданы в вузы республики. Од-
нако практикой обоснования системы сохранения биоразнообразия мои
«офицеры» занимаются совершенно самостоятельно.
Полагаю, что в России нет другого столь высокопрофессиональ-
ного коллектива ботаников, который обслуживает систему сохране-
ния биоразнообразия, как в Уфе. Другое дело, что внедрение этих
наработок постоянно пробуксовывает, и о сохранении биоразнообра-
зия в правительственных кругах больше говорят, чем предпринима-
ют конкретные действия для реализации этих проектов. Оценивая те-
орию и практику сохранения биологического разнообразия в РБ, я
постоянно вспоминаю любимую поговорку С.Р.Рафикова: «Сколько
ни говори халва - во рту слаще не станет». Пока не будут выделены
деньги на серьезное финансирование системы сохранения биологи-
ческого разнообразия, она не будет работать. Созданные новые пар-
ки республики «Асликуль», «Кандрыкуль», «Мурадымовское ущелье»
есть только на бумаге. Охраной их природных комплексов никто все-
рьез не занимается, а усиливающийся дикий туризм угрожает их био-
логическому разнообразию.
Агроэкология
В 1990-е годы я вплотную занялся вопросами агроэкологии. Соб-
ственно говоря, этой проблематикой я занимался и раньше -
мы оценивали состояние естественных кормовых угодий, разраба-
тывали состав травосмесей продленного продуктивного долголетия
для разных экологических условий. Однако теперь, когда начались
реформы, стало казаться что у рыночной экономики непременно воз-
232
Агроэкология
никнет спрос на разработки в области агроэкологии, так как агроре-
сурсы, и в первую очередь почвы и естественные кормовые угодья,
обрели свою цену. До начала реформ в республике, как во всем СССР,
была так называемая затратная система плановой экономики сельс-
кого хозяйства. Расходов не считали (солому на зимний прокорм жи-
вотных автомашинами везли в Башкортостан с Украины), а по пла-
нам «приказывали» пшенице и кукурузе вызревать там, где им не
хватало тепла. Во многих районах поголовье скота настолько превы-
шало кормовые ресурсы, что вспоминался анекдот про цыганскую
лошадь, которую в порядке эксперимента приучали не есть...
С каждым годом в сельское хозяйство вкладывали все больше
средств, которые давали все меньше отдачи. Наши колхозы стали
напоминать «Страну дураков», в которой Буратино под руководством
плутов лисы Алисы и кота Базил ио закапывал свои денежки. Деньги,
закопанные в сельское хозяйство, прорастали в тысячи гектаров эро-
дированных почв, вытоптанные дочерна пастбища, кладбища сель-
скохозяйственной техники, которую никто не ремонтировал, удобре-
ния, которые высыпались в овраги, пестициды, без использования
старевшие на складах, и т.д. Урожай зерновых удавалось поддержи-
вать, но у коров были козьи удои и поросячьи привесы.
Приход рынка изменил ситуацию: на 20% сократилась площадь
пашни за счет малопродуктивных земель, которые только пожирали
семена и энергию и не окупали их урожаем. На треть стало меньше
скота, и он наполовину перешел в руки частника, который более раци-
онально использует ресурсы кормов. О необходимости этого мы пи-
сали много лет, но не берусь утверждать, что нас кто-то услышал.
Просто деньги стали считать, и период «страны дураков» в сельском
хозяйстве закончился. Его экономическая эффективность повысилась
в разы. И при этом не стали меньшими ни сборы зерна, ни выход
продуктов животноводства. Ситуация с почвенным покровом улуч-
шилась, так как самые больные почвы были отправлены «на стацио-
нарное лечение» под посевы трав или залежь, а снизившиеся нагруз-
ки скота в ряде районов стали стимулом к развитию процессов вос-
становления степных травостоев (например, в Зауралье).
В новых условиях мне захотелось вывести агроэкологические ис-
следования на новый уровень и развить представления великого рус-
ского агронома А.Т.Болотова об агроэкосистемах как об устойчивых
функциональных единствах, связанных потоками вещества и энергии.
233
Время перемен
Мне повезло на сподвижников. Больше всего помогло сотрудниче-
ство с членом-корреспондентом АН РБ Назифом Раяновичем Бахтизи-
ным, который сам проявил желание сотрудничать. Этот уникальный аг-
роном-энциклопедист мог ответить на любой вопрос (если не сразу, то
покопавшись в своей обширной библиотеке). Воссоединился я и с моим
побратимом-целинником Фангатом Хамматовичем Хазиевым, почвове-
дом высокого уровня. Четвертым участником нашего «агроэкологичес-
кого квартета» стал Рашит Мухаметович Хазиахметов, которому было
поручено решение вопросов оптимизации структуры агроэкосистем, т.е.
поиск наиболее оправданных сочетаний площадей пашни, естественных
кормовых угодий, леса и поголовья скота, определения оптимальных ра-
ционов для разных видов скота в разных районах.
Чтобы всерьез заняться агроэкологией, я проштудировал сотни
номеров агрожурналов, труды классиков В.Р.Вильямса и Д.Н.Пря-
нишникова и множество другой литературы. Таким образом, я «во-
шел» в эту тематику и полагаю, что в этой сфере мне удалось сде-
лать кое-что новое. Мы сформулировали понятие об экологическом
императиве в сельском хозяйстве (т.е. системе экологических запре-
тов на все формы деятельности, которые разрушают агроресурсы
или загрязняют окружающую среду и производимые продукты пита-
ния), о системе прямых и обратных связей в агроэкосистеме, о роли
биологического разнообразия для повышения устойчивости агроэко-
систем, принципах управления агроэкосистемами и ограничителях,
влияющих на принятие решений «управленца» (климат, биологичес-
кие особенности сельскохозяйственных растений и животных, эконо-
мические факторы, требования экологии).
Наш «квартет» опубликовал монографию «Экологический импе-
ратив в сельском хозяйстве Республики Башкортостан» (1999) и про-
вел на эту тему научно-практическую конференцию. Совместно с
математиком Еленой Прокудиной мы создали программу, которая
позволяла в режиме диалога с компьютером менять основные пара-
метры управления (поголовье скота, рационы кормления, нормы удоб-
рений, соотношение площадей пашни и лугов и т.д.) И Получать на-
глядные «картинки», показывающие экологическую ситуацию агро-
экосистем - пастбищные нагрузки и баланс элементов минерального
питания и гумуса в почвах и т.д.
На нас обратил внимание главный агроэколог страны академик
А.А.Жученко. На страницах его журнала «Сельскохозяйственная био-
234
Агроэкология
логия» мы напечатали целую серию статей по пробоемам устойчи-
вости сельскохозяйственных экосистем. Наши схемы вошли в учеб-
ники агроэкологии, меня стали приглашать читать лекции на Всерос-
сийских семинарах селекционеров и т.д. По агроэкологической тема-
тике защитились сразу три доктора наук: Р.М.Хазиахметов, «сибае-
вец» Я.Т.Суюндуков и буквально штурмом взявший меня в руководи-
тели В.С.Зыбалов из Челябинска.
Казалось бы, все складывалось просто прекрасно. И тут я понял,
что наша агроэкология ... никому не нужна, на наши экологические про-
екты пока не будет заказов, так как хозяйства, находящиеся под давле-
нием диспаритета цен на сельскохозяйственную продукцию и промыш-
ленные товары (горючее, удобрения, технику, пестициды), на данном этапе
просто выживают. Ни о каком сохранении агроресурсов речи не идет.
Из земли буквально «выколачивают» урожаи, не включая в себе-
стоимость получаемой продукции потерю природных ресурсов. К
примеру, подсолнечник считается культурой, рентабельной для Баш-
кортостана. Но при расчете рентабельности не учитываются потери
плодородия почв и затраты на их восстановление (внесение навоза,
минеральных удобрений, включение в севооборот многолетних трав
и т.д.). Если все это учесть и начать восстанавливать утерянное пло-
дородие почвы, то миф о рентабельности подсолнечника развеется.
Раньше худо-бедно были ГИПРОЗЕМы, которые вели наблюде-
ния за почвами и пастбищами, теперь органы ГОСКОМЗЕМа озабо-
чены только ценой земли и налогами, которые нужно собрать с тех,
кто ею пользуется. На горизонте вновь замаячили монстры скотоот-
кормочных комплексов, которые безвозвратно с кормами берут эле-
менты питания с пашни и ей их не возвращают, так как утилизация
образующегося на этих комплексах бесподстилочного навоза стоит
очень дорого, а рынок с его девизом «больше прибыли» не стимули-
рует переработку навоза.
Нет спроса - нет предложения, ученые-аграрии быстро забыли
про агроэкологию. Был я недавно на отчете руководителя сектора
сельскохозяйственной науки АН РБ академика У.Г.Гусманова. В
2006 году было выполнено много интересных исследований по повы-
шению урожая и удоев, но в докладе не было сказано ни слова о со-
хранении агроресурсов.
Пока наши агроресурсы еще в состоянии выдерживать этот жест-
кий рыночный прессинг. Но силы их на исходе. Остается верить, что
235
Время перемен
жизнь заставит руководителей сельского хозяйства осознать важность
проблемы сохранения агроресурсов, так как без этого ни о какой про-
довольственной безопасности (т.е. обеспечении продовольствием ныне
живущих поколений и поколений потомков) речи быть не может.
Экологическое образование в школе...
Любой геоботаник «автоматически» является экологом, так
как условия среды - это и есть та матрица, на которой соби-
рается растительный покров. Поэтому я всегда читал практически
все монографии по экологии, которые публиковались «дома», и ста-
рался по возможности следить за тем, что публикуется за рубежом.
Однако до поры до времени мой интерес к экологии был органичной
составляющей кругозора специалиста науки о растительности. С конца
1980-х годов пришлось заниматься экологией уже специально. Вот
как это произошло.
В это время страну захлестнула волна публикаций о том, что мы
натворили в годы «покорения» природы, когда у нас «вместо сердца
был пламенный мотор». «Арал», загубленные бездумными мелиора-
циями миллионы гектаров черноземов Заволжья и разрушенные от-
вальными плугами почв половины земель Казахской целины, пустыни
вокруг Туркменского канала, затопленные при строительстве ГЭС-ги-
гантов прекрасные кедровые леса в Сибири и плодородные почвы бас-
сейна реки Волги - все это широко обсуждалось в печати. Социальные
преобразования подталкивали и к изменению отношений с окружаю-
щей средой. Экологами в это время стали все. Проблемы экологии
стали решать на митингах. Н.Ф.Реймерс эту ситуацию назвал «эколо-
гическим бедламом».
На страницах одной из газет демократического толка «Между
Волгой и Уралом» (их было много, но потом они постепенно исчезли)
я опубликовал статью «Часовщики в экологии». В рассказе Марка
Твена все плохие специалисты (врачи, портные, сапожники, машини-
сты паровозов и т.д.) идут в часовщики, а в России несостоявшиеся
специалисты (филологи, философы, географы и т.д.) ринулись в эко-
логию. Один из «свежевыпеченных» экологов опубликовал на стра-
ницах журнала «Учитель Башкортостана» программу предмета «Эко-
логия Башкортостана». Я прочитал ее и ужаснулся. Первый урок -
«Долой АЭС», второй - «Долой Юмагузинское водохранилище», тре-
236
Экологическое образование в школе.,.
тий - «Долой пестициды и удобрения», четвертый - «Долой Хим-
пром» и т.д.
Для меня было очевидно, что такой «экологии» учить детей
нельзя. Мы с Л.Г.Наумовой написали свой вариант программы пред-
мета «Экология Башкортостана» и опубликовали его в том же журна-
ле. Ну а далее «процесс пошел». При поддержке Госкомприроды РБ
(особую помощь нам оказал зампред этого Комитета С.В.Куршаков)
мы опубликовали «Экологическую азбуку» (1992) и «Хрестоматию
для учителя экологии» (1994).
Мы быстро «освоили» республиканское издательство «Китап»,
где отделом учебной литературы по биологии заведовала Савия Габ-
дулловна Мухтаруллина, которая «болела душой» за школьную эко-
логию и ценила нас как авторов. Мы опубликовали там два издания
школьного учебника «Экология Башкортостана» (1995,1998), «Книгу
для учителя экологии» (1997) и «Популярный экологический словарь
школьного учителя» (1997). Сын Савии Габдулловны Азат оказался
одаренным художником, с его участием мы издали две красочные
книги со смешными картинками-комиксами: «Молодильные яблоки
для планеты Земля» (2000) и «Растения Башкортостана» (2002). После
ухода С.Г.Мухтаруллиной на пенсию климат в «Китапе» для нас ухуд-
шился. О третьем издании «Экологии Башкортостана» говорят уже
года три, но ...«воз и ныне там». «На отлежке» находится и башкир-
ский вариант «молодильных яблок» (перевел текст на башкирский
язык профессор Сибайского института Башгосунивсрситета, в про-
шлом мой ученик С.И.Янтурин).
Довольно быстро мы вышли и на российскую орбиту, выиграв грант
Сороса на написание учебника «Экология России», которая выдержала
три издания (1996,1998,2001, книга даже входила в федеральный ком-
плект учебников). Было опубликовано пособие «Ролевые игры по эко-
логии» (2000). Мы сотрудничаем с издательством «Устойчивый мир»
(потом оно было переименовано в «Тайдекс Ко»), где работает Т.С.Ре-
пина, опытный редактор с широким кругозором и хорошим чувством
юмора. Два раза Татьяна Сергеевна была в Уфе гостем нашего дома.
Особый разговор о нашей просветительской деятельности в журна-
лах. Также благодаря ТВ.Репиной мы стали постоянными авторами
журнала «Экология и жизнь», который издается в «Тайдекс Ко», я - член
редколлегии этого журнала. В 2005 году мы опубликовали даже целый
цикл из 8 «просветительских» статей про устойчивость экосистем.
237
Время перемен
Наши книги по школьной экологии
238
Экологическое образование в школе...
В журнале «Биология в школе», где мы и раньше изредка печата-
лись, постоянными авторами мы стали благодаря его замечательно-
му редактору Людмиле Васильевне Ребровой. Реброва поверила в
нас, и редкий номер журнала выходил без нашей статьи (особенно
охотно журнал публиковал наши сценарии ролевых игр по экологии и
рецензии на книги). Однако, по возрасту, Людмила Васильевна оста-
вила пост главного редактора (причем по своему желанию, что даже
стало причиной ее конфликта с директором издательства «Школа-
Пресс»), но мы остались друзьями и регулярно перезваниваемся (хотя
наше знакомство так и осталось заочным).
В журнал «Биология в школе» на смену Л.В.Ребровой пришел
молодой и энергичный редактор Сергей Витальевич Суматохин. Этот
талантливый человек сделал стремительную карьеру, поработав чи-
новником в Минобразе, защитив кандидатскую, а затем докторскую
диссертацию и став заведующим одной из кафедр Московского го-
родского педагогического университета. Суматохин сохранил наши
позиции в журнале как ведущих авторов и даже решил приехать в
Уфу, чтобы познакомиться с нами. Знакомство стало частью обшир-
ной программы визита Суматохина, который организовали ректор
БГПУ Р.М.Асадуллин и декан естественно-географического факуль-
тета Т.Г.Ведерникова. Визит завершился тем, что было решено из-
дать специальный номер журнала об эколого-биологическом образо-
вании в Башкортостане. Статьи для номера мы собрали, его выход
запланирован на лето 2007 года.
Суматохин и его обаятельная жена Люба были гостями нашего
дома. В их честь был устроен обед с национальным башкирским
колоритом - отварная конина, кады, водка «Башкирский стандарт», с
фрагментами монгольской (монгольский гурил-тай-шул, т.е. суп-лап-
ша) и еврейской (фаршированная щука) кухни. И устроен концерт из
записей шедевров вокальной музыки.
Мы активно сотрудничаем с редакцией журнала «Учитель
Башкортостана», особенно после прихода в него нового редакто-
ра Танзили Давлетбирдиной и появления курирующего нашу дея-
тельность сотрудника Альмиры Киреевой. В 2006 году я стал
его лауреатом.
Казалось бы, все в нашей деятельности на поприще школьного
экологического образования складывается хорошо, однако условия
для реализации наших научно-методических разработок оказывают-
239
Время перемен
ся неблагоприятными. Какие-то «подковерные игры» антиэкологичес-
кой направленности привели в начале 1990-х годов к ликвидации Гос-
комприроды РФ и одновременно к изъятию экологии из школьной про-
граммы (!).
Написанный нами учебник «Экология», шедший на смену «Эко-
логии России», прошел все фильтры допуска к печати, включая и ре-
цензента А.М.Гилярова, который, как обычно, помог нам своей об-
стоятельной рецензией, внезапно завис (и находится в этом состоя-
нии уже пять лет!). Теперь экологию предложено преподавать в шко-
ле по интегрированному варианту, когда разные ее разделы встраива-
ются в программы разных предметов (биологии, географии, химии,
физики и т.д.). Однако, приняв такое решение, российское образова-
тельное ведомство ничего не сделало для того, чтобы методически
обеспечить этот вариант изучения экологии в школе, т.е. повело себя
как петух, который, прокукарекав, не интересуется тем, наступил ли
день. Башкортостан, видимо, стал единственным регионом, который
создал полное методическое обеспечение экологического образова-
ния по интегрированному варианту.
На базе Башкирского института развития образования (там по
совместительству много лет работает профессором Л.Г.Наумова,
а последние два года - и я) был создан коллектив разработчиков
научно-методического комплекса. В коллектив вошли аспиранты и
соискатели Л.ГНаумовой из БГПУ - географ Р.З.Хисбуллина (ныне
доцент БГУ) и специалист по начальному образованию Т.И.Петро-
ва (ныне доцент Стерлитамакской педакадемии); доцент-физик
Ш.Г.Зиятдинов (Бирская социально-педагогическая академия, пос-
ле работы с нами он поступил в докторантуру); доцент-химик
Л.В.Чупанова (БГПУ); методист, заведующий кафедрой естествен-
но-географических дисциплин Б.Х.Юнусбаев. Коллектив разрабо-
тал полную схему «дельты реки» экологической информации, ко-
торая протекает через «протоки-рукава» разных предметов. Ми-
нистерство образования РБ поддержало нас, были оперативно
опубликованы пособия о наиболее «крупных рукавах» - «Эколо-
гия на уроках биологии» (2005) и «Экология на уроках геогра-
фии» (2005). В том же году мы опубликовали две коллективные
монографии об интегрированном варианте преподавания эколо-
гии в школе - в башкирском (БИРО) и российском («Тайдекс
Ко») вариантах.
240
...Ив вузе
Несколько лучше сложилась судьба предмета «Экология» в си-
стеме среднего профессионального образования, там он чудом со-
хранился, и мы при поддержке МПР РБ и его ГУП «Табигат», кото-
рое курирует экологическое образование, опубликовали два издания
учебника «Экология Башкортостана» (2002, 2005) для колледжей.
Кроме нашего постоянного дуэта в авторский коллектив этого учеб-
ника вошел профессор-химик УГ.Ибатуллин, хорошо владеющий ма-
териалом по промышленной экологии республики. В 2006 году при
поддержке «Табигат» мы опубликовали новое пособие «Экология
для устойчивого развития Башкортостана» (для учителей, старше-
классников и учащихся колледжей).
...И в вузе
В середине 1990-х годов я, как профессор кафедры экологии,
начал читать курс «Экология» студентам-биологам, эколо-
гам и химикам. Современный курс в вузе отражает расширившийся
объем экологии, которая из чисто биологической науки переросла в
широкий междисциплинарный комплекс, включивший прикладную и
социальную экологию. Мне пришлось нырнуть в море этой «безраз-
мерной» информации. Итогом освоения экологии в широком смысле
и формирования собственного видения структуры и содержания пред-
мета стали учебники, изданные в Москве в издательстве «Логос» -
«Основы общей экологии» (2005) и «Устойчивое развитие» (2007).
Кроме того, состоялось два издания «Популярного экологического
словаря» (1999, 2003) в «Тайдекс Ко». В 2007 году увидит свет наш
«Краткий энциклопедический словарь современной экологии» (также
в издательстве «Логос»).
В вопросах общей (биологической) экологии мы могли опереться
на консультации А.М.Гилярова, который был редактором первого из-
дания нашего «Популярного экологического словаря», рецензентом
«Основ общей экологии» и, кроме того, в процессе переписки посто-
янно подпитывает нас новейшей экологической информацией. В бо-
лее сложной ситуации я оказался при формулировке своей точки зре-
ния на методологию прикладной экологии, исследующей отношения
человека и окружающей среды с конечной целью перехода на устой-
чивое развитие.
241
Время перемен
Наши книги по вузовской экологии
242
... И в вузе
Клише «устойчивое развитие» широко вошло в обиход экологов,
экономистов и политиков после 1992 года, когда состоялся первый
«Саммит Земли» в Рио-де-Жанейро. Однако устойчивое развитие
понимается разными авторами настолько различно, что О.К.Дрейер
и В.АЛось сравнили эту концепцию с философским камнем. Как из-
вестно, философского камня, который позволяет превращать небла-
городные металлы в золото, алхимики не нашли, но в результате их
поисков возникла химия. Так и при разработке концепции устойчиво-
го развития человечество должно научиться жить в согласии с при-
родой.
О том, как достичь этого согласия, у экологов единства нет, и сфор-
мировалось несколько вариантов видения будущего. Для России, кото-
рая пережила период «покорения природы», основным подходом стал
так называемый консервационизм, который объединил большинство
экологов из числа экономистов (В.И.Данилов-Данильян), географов
(К.С.Лосев и мн. др.) и философов (Л.Д.Урсул, В.АЛось и мн. др.).
Все «консервационисты» опираются на «концепцию биотической регу-
ляции биосферы», которую сформулировал санкт-петербургский био-
физик В.Г.Горшков.
Суть ее в следующем: все беды человечества связаны с тем,
что в настоящее время человек изымает из биосферы слишком мно-
го первичной биологической продукции (свыше 10%), от этого все
несчастья - загрязнение среды, потепление климата и т.д. Перейти
на устойчивое развитие можно только снизив в 10 раз объем биоло-
гической продукции, а для этого нужно уменьшить народонаселение
планеты в 10 раз. Эти взгляды широко пропагандируются в российс-
ких учебниках и научной литературе. Однако я думаю, что подобно-
го рода постановка вопроса утопична: осуществить депопуляцию прак-
тически невозможно, и к концу XXI века численность народонаселе-
ния мира может достичь 10 млрд человек, после чего наступит ста-
билизация демографического процесса. Таким образом, следует ду-
мать не о том, как «избавиться» от 9 млрд человек, а о том, как
сохранить планету при этом возросшем влиянии на нее человека. В
таком реалистическом ключе написаны все наши книги по экологии.
На «экологию» всегда есть спрос, особенно теперь, когда ООН с
2005 года объявил «Декаду образования в целях устойчивого разви-
тия». Так что моя деятельность как профессора кафедры экологии,
думаю, будет такой же полезной и в будущем.
243
Время перемен
К.Е. Кононов (1933-1987)
В.В. Корженевский
А.Д. Булохов
Г.С. Розенберг
В.Б. Голуб
А.И. Соломещ
А.Р. Ишбирдин Р.М. Хазиахметов Я.Т. Суюндуков М.М. Черосов
Ученики - доктора наук
244
... И в вузе
Впрочем, о том, каким будет будущее, никто не знает, это и есть
главная «интрига» моей биографии после прохождения возрастного
рубежа в семь десятилетий. Скажу лишь об одном очень важном
участнике этой «интриги» - замечательном враче-терапевте Викто-
ре Ивановиче Савельеве. Судьба свела меня с ним в Крыму 20 лет
назад. Много лет я ежегодно ездил к Савельеву, мы подружились.
Теперь Савельев живет в Киеве, а я перестал ездить в Крым. Но по
строго заведенному правилу раз в месяц я звоню ему и получаю ре-
комендации по «управлению» здоровьем. Таких врачей, которые умеют
лечить организм, а не отдельные органы, - единицы. Так что мне с
«персональным врачом» просто повезло. Я дарю Савельеву все вы-
ходящие книги и подписываю их «Моему соавтору...».
ОГЛАВЛЕНИЕ
Предисловие автора к первому изданию............................3
Предисловие автора ко второму изданию...........................5
Слово об учителе................................................7
Часть 1. «Пре-красное» воспитание (1937-1954)..................12
Родители................................................13
Давлеканово.............................................17
«Супер-лицей»...........................................21
Часть 2. «Там, где тинный Булак»...............................26
«Когда студент на свет родился...»......................26
Целина, которая все спишет..............................32
Встреча с «Зубром» и ее последствия.....................37
Часть 3, Вираж (1959-1963).....................................54
Два «Мих-Миха»..........................................54
«И на дуде игрец».......................................58
«Незрелый геоботаник»...................................63
Часть 4, В Уфе навсегда (с 1963 г.)............................71
Двадцать лет с комиссаром Чанбарисовым и столько же без него ... 71
«Вставная челюсть».................................... 78
«Геоботаническое Эльдорадо».............................83
Дебаты вокруг 30-х......................................88
Хождение по ВАКам.......................................97
В «оазисе европейской науки» 103
Борьба с хаосом........................................118
246
Часть 5. Мои наставники......................................129
А.А. Ниценко..........................................130
В.Д. Александрова.....................................134
Е.М. Лавренко 137
Т.А. Работнов.........................................140
С.В. Мейен............................................147
С.Р. Рафиков..........................................154
Часть 6. Состояние души......................................157
По следам легендарной местности «Джидали-Байсун»......158
Ногон Дэрих...........................................164
За баранку они держались крепко.......................172
Лошадиные истории.....................................180
Нетимуровские команды.................................188
Ленские одиссеи.......................................192
На земле Татты........................................200
Совсем север..........................................207
«Брандвахта-призрак»..................................211
Амурские волны........................................217
Музыкальная пауза.....................................219
Часть 7. Время перемен.......................................223
Профессор БГУ.........................................224
Главный научный сотрудник.............................225
Наука о растительности................................230
Агроэкология..........................................232
Экологическое образование в школе.....................236
...И в вузе...........................................241
247
Научное издание
Миркин Борис Михайлович
ОСТРОВА АРХИПЕЛАГА «ПАМЯТЬ*
(Записки геоботаника)
Редактор Е.Р. Малая
Компьютерная верстка Ю.В. Федоровой
Подписано в печать 28.08.07.
Формат 60x847^. Бумага офсетная.
Печать на ризографе.
Усл.печ.л. 14,41. Уч.-изд.л. 15,08.
Тираж 200 экз. Заказ № 76
Издательство «Гилем»
Академии наук Республики Башкортостан
450077, г Уфа, ул. Кирова, 15
Тел.: (3472) 73-05-93, 72-36-82
Отпечатано на оборудовании
издательстве «Гилем»
450077. г Уфа, ул. Кирова. 15
Теп.: (3472) 73-05-93, 72-36-82
Переплетные работы выполнены
в ОАО «ДизайнПолиграфСервис*
450005, г. Уфа, ул. Кирова, 65, оф. 102,
тел.: (347) 252-70-88