Государство наций: Империя и национальное строительство эпоху Ленина и Сталина - Мартин Т., Суни Р.Г.

Author: Мартин Т. Суни Р.Г.

Tags: всеобщая история биологические науки в целом история бывшего ссср история ссср история сталинизма

ISBN: 978-5-8243-1475-5

Year: 2011

Similar

Русское национальное государство. Жизненный мир историков эпохи сталинизма

Крестьянский бунт в эпоху Сталина. Коллективизация и культура крестьянского сопротивления

Маленков. Третий вождь Страны Советов. (Досье эпохи).

Правоэсеровский политический процесс в Москве. 8 июня — 4 августа 1922 г. Стенограммы судебных заседаний. Том 1-2

Text

П Р С- Г Р А М М А
г^дсты
МВЕМСТВО
Уполномоченный по правам человека
в Российской Федерации
ШСУДАРСТВЕННЫЙ АРХИВ
Российской Федерации
Фонд «Президентский центр Б. Н. Ельцина»
Издательство
«Российская политическая энциклопедия»
Международное историко-просветительское,
БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОЕ И ПРАВОЗАЩИТНОЕ
общество «Мемориал»
Институт научной информации
ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ РАН
Д 5ТЙТЕ OF NflTIDN
Empire мл Natidn-Makine
in the Ace df Lenin мп 5trun
СКАНУВАННЯ
Andriy DM
OXFORD
UNIVERSITY PRESS
2D01
РОССПЭН
Москва
2011
УДК 94(47+57)(082.1)
ББК 63.3(2)6
Г72
Редакционный совет серии:
Й. Бабсровски (Jorg Baberowski), Л. Виола (Lynn Viola),
А. Грациози (Andrea Graziosi), А. А. Дроздов,
Э. Каррер Д’Анкосс (Нё1ёпе Саггёге D’Encausse),
В. П. Лукин, С. В. Мироненко, Ю. С. Пивоваров,
А. Б. Рогинский, Р. Сервис (Robert Service),
Л. Самуэльсон (Lennart Samuelson), А. К. Сорокин,
Ш. Фицпатрик (Sheila Fitzpatrick), О. В. Хлсвнюк
Г72 Государство наций: Империя и национальное строитель-
ство в эпоху Ленина и Сталина / под ред. Р. Г. Суни, Т. Мар-
тина; [пер. с англ. В. И. Матузовой]. — М.: Российская поли-
тическая энциклопедия (РОССПЭН) ; Фонд «Президентский
центр Б. Н. Ельцина», 2011. — 376 с. — (История сталинизма).
ISBN 978-5-8243-1475-5
Как удавалось Советскому Союзу управлять государством, в ко-
торое входило более ста народов, отличающихся друг от друга в куль-
турном, языковом и политическом отношениях? Используя богатый
материал ранее недоступных региональных, партийных и государствен-
ных архивов, авторы раскрывают сложный и противоречивый характер
советской политики в отношении многоэтпичного населения, начиная
с первых лет существования СССР и до смерти Сталина.
УДК 94(47+57)(082.1)
ББК 63.3(2)6
ISBN 978-5-8243-1475-5
©2001 by Oxford University
Press, Inc.
© Российская политическая
энциклопедия, 2011
ПРЕДИСЛОВИЕ
Случайный разговор издателей этого сборника, произошедший
в июне 1995 г. в Кёльне на площадке перед лифтом, привел к идее
объединения все возрастающего числа ученых, исследующих про-
блемы формирования наций и государственной политики в первые
десятилетия Советской власти. В октябре 1997 г. Терри Мартин, в то
время аспирант Чикагского университета, и Рон Суни, новоиспечен-
ный профессор политологии, организовали конференцию в скром-
ной обстановке Уайлдер-Хауса в университетском кампусе. Реформы
Горбачева и последующий развал Советского Союза предоставили
ученым беспрецедентную возможность проводить архивные изыска-
ния по тем вопросам, информация о которых прежде была закрыта.
Историки использовали не только материалы центрального партий-
ного и государственного архивов, но, прочесав также региональные
и республиканские архивы, по-новому осветили то, как Советскому
государству удалось осуществить культурное, социальное и полити-
ческое развитие более сотни разных национальностей. Конференция
и данная книга — плоды этого исследования, попытки переписать
многонациональную историю государства, впервые создавшего феде-
рацию на основе национальности, которую объединяла общая терри-
тория. То, каким образом антиимперская инициатива, направленная
на освобождение народов, превратилась в империю национальных
государств — центральная тема этой книги.
Поддержку конференции оказал Совет Прогрессивных исследо-
ваний о мире и международном сотрудничестве (CASPIC), председа-
телем которого в то время был Дэвид Д. Лейтин. Кроме авторов дан-
ного сборника в трехдневной бурной дискуссии принимали участие
и другие ученые: Марк Бейссинджер, Джон Бушнелл, Прасенджит
Дуара, Шейла Фицпатрик, Майкл Гайер, Франсин Хирш, Хироаки
Куромия, Михаил Ходарковский, Дэвид Лейтин, Владимир При-
стайко, Юрий Шаповал и Амир Вайнер.
Редакторы глубоко признательны спонсорам и рецензентам, под-
держка которых помогла осуществить этот коллективный проект.
Неповторимый дух Чикагского университета, присущая ему тенден-
ция к изучению интеллектуальной жизни, аспиранты, которые также
5
присутствовали и выступали на конференции, и особая доверитель-
ная атмосфера Уайлдер-Хауса — придали еще большую значимость
этому событию.
Особая благодарность редактору издательства Оксфордского
университета — Сьюзен Фербер, которая старательно превращала
наши статьи в изящное и убедительное повествование. Рон просит
прощения у своей семьи — Ануш, Севана и Армены — за то, что у пего
оставалось для них еще меньше времени, чем обычно. Терри вновь
благодарит Салли за ее терпение и поддержку, а Эли — за проведение
сравнительного анализа динозавров, которому в семействе Мартин
уделяется больше внимания, чем изучению истории народов мира.
Энн Арбор, Мичиган
Бельмонт, Массачусетс
Февраль 2001 г.
ВВЕДЕНИЕ
Ключевые понятия, интригующие специалистов по истории Со-
ветского Союза, меняются с течением времени. Государство и обще-
ство, интеллигенция и помещики, пролетариат и буржуазия — все они
изучались и обсуждались. Но как только ученые начали сомневаться
в относительной стабильности социальных категорий и задумываться
над тем, какие категории следует использовать, то переключили вни-
мание на вопросы идентичности, самоопределения, нарратива (англ.
и фр. narrative — рассказ, повествование. — Примеч. ред.) и смысла.
В ходе этого ключевые понятия, вполне пригодные в прошлом, стали
проблематичными. Советологи несколько утратили интерес к такому
понятию, как класс, и в центр новых исследований встала нация, —
тема, которой ранее уделялось чрезвычайно мало внимания. Спустя
десятилетия занятий «русской темой» значительное число истори-
ков обратились к нерусским окраинам с целью исследования полити-
ки метрополии в отношении национальных меньшинств1.
В нашем сборнике «империя» и «нация» вкупе с «государством»
образуют ключевые понятия, посредством которых исследуются от-
ношения власти и представлений о власти среди народов СССР. Эта
книга, как надеются издатели и авторы, — первый шаг по направле-
нию к тому, что станет новой историей Советского Союза как много-
этничного государства.
Серьезное изучение Советского Союза началось в первые годы «хо-
лодной войны» и было одной из попыток осмысления коммунистиче-
ской Восточной Европы. Ученые поспешно занялись «краеведением»,
сочетая советологию с исследованиями стран Восточно-Центральной
Европы, что отражало новое политическое деление континента.
Но, по иронии судьбы, ученые занимавшиеся «другой Европой»,
зачастую ограничивались какой-нибудь одной страной, а «русисты»
были склонны осваивать лишь свой участок, без сожаления оставляя
далекие края «нерусских» на потом2. Если в то время ученые счита-
ли приемлемым изучать человечество, как если бы оно состояло ис-
ключительно из одних лишь мужчин, то и изучение имперской Рос-
сии и Советского Союза зачастую велось так однобоко, словно эти
разнородные в этническом и религиозном отношении государства
7
были гомогенно русскими. Но и категория «русскости» считалась
недостойной анализа3. В центре изучения России и СССР оказалась
неисследованной история русских и нерусских национальностей. J[o
середины 1970-х годов основное направление «советологов» сосре-
доточилось на высокой политике, экономическом росте и внешней
политике, тогда как исследования национальностей оставались пери-
ферийными, как в географическом плане, так и в плане осмысления.
За малыми исключениями, нерусские либо упускались из основного
направления, либо к ним относились, как к объектам политических
махинаций, иногда — как к жертвам русификации, а порой как к жал-
ким, архаичным сопротивленцам модернизирующей программе цен-
тральных властей. Национальности нивелировались; различия меж-
ду ними недооценивались; политические репрессии и экономическое
развитие вкупе с этнокультурным посредничеством, которому почти
не уделялось внимания, казалось, адекватно объясняют судьбу не-
русских народов внутри советской системы.
Поскольку исследование многих национальностей было невыпол-
нимо, т. к. требовало знания большого количества языков и казалось
непозволительной роскошью, то зачастую избиралась одна нацио-
нальность, символизирующая собой все остальные4.
Когда в начале 1950-х гг. западные ученые обратили свое внимание
на нерусских, их выводы являли собой полную противоположность
тому утверждению, что в Советском Союзе национальный вопрос
решен. Будь то мнение, выраженное крайне резким языком Мюнхен-
ского института по изучению СССР или более взвешенными слова-
ми влиятельных Вальтера Коларца или Ричарда Пайпса, Советское
государство представало в основе своей как имперское образование,
олицетворяющее колониальную связь между Россией и ее окраина-
ми5. Концепция, согласно которой Советский Союз представал собой
империю, имела компаративный смысл, но характер этой странной
империи требовал более детального исследования и теоретических
выкладок. В частности, почти все ученые того времени обращались
с понятием «нация», как с не внушавшей сомнений категорией, а с
национальным сознанием и национализмом, как с естественным от-
ражением и выражением национальной сути, почти не нуждавшейся
в историческом разъяснении. Статьи в данной книге — поскольку не
все они посвящены единственной теме — империи, и не все авторы
согласны в том, что на СССР следует повесить ярлык империи, — со-
средоточены на проблеме имперского правления, с учетом истори-
чески случайного и эволюционирующего характера национализма
и национальной идентичности.
8
Самой влиятельной среди первых исторических трактовок наци-
онального вопроса была работа Ричарда Пайпса «Образование Со-
ветского Союза», которая благодаря огромной базе первоисточников
и смелому охвату почти всех окраин, превратилась в фундаменталь-
ный труд об истоках «национального вопроса» почти для всех исто-
риков России. Пайпс, похоже, избегал интерпретаций, но при этом его
труд содержал ясный и убедительный тезис: в революции шла борьба
коммунизма с национализмом, и победа большевиков была военной
победой русских над подлинно национальными и сепаратистскими
стремлениями нерусских.
В ретроспективе, с позиций 1990-х гг., тезис Пайпса кажется спра-
ведливым — искусственная, незаконная, насильственная аннексия
нерусских окраин жестко централизующим режимом аннулирова-
лась в момент слабости центрального правительства, и «естествен-
ные» стремления лишенных свободы народов наконец реализовались
в государственной независимости. Народы окраин вновь испытали те
чаяния и конфликты, которые имели место в 1917-1921 гг., как будто
и не было 70-летнего периода советской власти. Законность и нравс-
твенность оказались по одну сторону, а циничная манипуляция иде-
алами в интересах власти — по другую. Исходя из этого трудно себе
представить, что большевизм не был повсеместно врагом нерусских
действующих лиц, что временами большевизм виделся некоторым
нерусским предпочтительной альтернативой национальной незави-
симости, поддерживаемой небольшой националистической элитой от
лица крестьянского большинства, и что те сложные связи были созда-
ны реформаторами, «национальными большевиками» и даже явными
националистами в вихре Гражданской войны и сразу после нее. Из та-
кого видения советской национальной политики исключалась любая
широкая дискуссия о государственных программах, направленных на
сохранение и развитие национальных культур в СССР. Действитель-
но, в десятилетие после выхода новаторской работы Пайпса, несколь-
ко дискуссий о советской национальной политике были посвящены
теме коренизации Советского государства в 1920-е гг.6 Тем не менее
сосредоточенность Пайпса на нерусском сепаратизме служила напо-
минанием, что большевики унаследовали серьезные национальные
проблемы, которые легли в основу их многонационального государ-
ства и создали источник нестабильности.
Подход Пайпса контрастировал с подходом его гарвардских кол-
лег, занимавшихся общественными науками; эти ученые подписа-
лись под господствующей в то время теорией модернизации, соглас-
9
но которой индустриализация и современная наука, неважно, в ка-
питалистической или коммунистической форме, в корне одинаково
трансформировали традиционные общества, — такова тенденция
поступиться «этнической» или «племенной» идентичностью в поль-
зу общегражданской национальной идентичности. Классикой жанра
стала работа Инкелеса и Бауэра «Советский гражданин», в которой
на основе данных интервью, взятых в рамках большого «Гарвард-
ского проекта», делался вывод, «что этническая идентичность име-
ет сравнительно малое значение для классовой принадлежности как
предвестник жизненных шансов индивида, его отношения к режиму
и многих его социально-политических ценностей в целом»7. Это вов-
се не означало, что национальность не имеет никакого отношения
к делу. Скорее украинцами, чем русскими, национальная принадлеж-
ность мыслилась неким ярким свойством жизни. Так, вдвое больше
украинцев, чем русских, советовали сбросить атомную бомбу... на
Москву! Впрочем, участники проекта делали вывод, что СССР был
относительно стабильным обществом и национальный вопрос не уг-
рожал этой стабильности8.
Концепция модернизации успешно развивалась в 1960-е гг., ког-
да многие ученые почувствовали, что она больше подходит для изу-
чения СССР при Хрущеве, чем соперничающая с нею тоталитарная
модель. Действительно, в 1960-е гг. СССР часто представлялся аль-
тернативной моделью национального развития. Как бы отражая этот
интерес 1960-х гг. к проблемам «развития», двое британских ученых,
Элек Ноув и Дж. Э. Ньют, сравнили советские социально-экономи-
ческие достижения с достижениями их соседей на юге и сделали вы-
вод, что союз с Россией пошел только на пользу южным советским
республикам. Далекие от того, чтобы признать эти отношения эконо-
мической эксплуатацией, оба ученых утверждали, что, согласно дан-
ным, индустриализация, особенно в Средней Азии, осуществлялась
на деньги, заработанные в России. Отказываясь называть взаимоот-
ношения между центром и окраинами «колониальными» в смысле
экономической эксплуатации, Ноув и Ньют обращали внимание на
то, что все реальные полномочия в принятии решений оставались
в Москве: «Поэтому, если мы не называем нынешние отношения
колониализмом, то обязаны найти новое название для определения
того, что такое подчинение и что изначально отличается от империа-
лизма былых времен»9.
Независимо от того, были ли оценки советской национальной
политики в основном негативными или более позитивными, сове-
тологические исследования часто формировались сильным обще-
10
ственным морализированием относительно советского опыта. Более
нейтральная, отстраненная позиция исследователя сама по себе вы-
зывала подозрение многих его коллег. Тем не менее к 1970-м гг. на-
учные исследования советской национальной политики первых лет
советской власти и конкретных национальностей подготовили поч-
ву для «сдвига парадигмы» — от картины циничной манипуляции
и подавления и уничтожения национальности путем русификации
и модернизации в сторону диалектического нарратива о сохранении
и изменении, которые как создавали нацию, так и разрушали ее10. Не-
которые политологи и социологи предприняли глубокое структурное
историческое исследование 1920-х гг., особенно Зви Гительман в сво-
ем анализе еврейских секций Коммунистической партии и Грегори
Масселл в исследовании советской политики в отношении женщин
в Средней Азии. И Гительман, и Масселл говорили о коммунистиче-
ских попытках модернизировать традиционалистскую этническую
общность; и тот и другой считали, что попытка «сочетать модерни-
зацию и этническую устойчивость» означала крах, главным образом
потому, что планы партии, связанные с развитием, и сохраняемые тра-
диции и интересы этнического населения плохо увязывались между
собой11. Неверующие еврейские коммунисты не смогли разрушить
еврейскую религию, а местные и русские коммунисты в Средней
Азии, что тем более удивительно, не смогли искоренить паранджу и
прочие «феодальные» обычаи и со временем были вынуждены пойти
на любопытный компромисс с традиционным обществом.
К середине 1970-х гг. наблюдателям, лишенным предубеждений,
стало ясно, что национальный вопрос в Советском Союзе не исчез,
а, напротив, похоже, стал перманентным фактом советской полити-
ки. Ключевой в данном случае оказалась широко читаемая в 1974 г.
статья Терезы Раковской-Хармстоун об аспектах национального
строительства в СССР; историческая глубина сочеталась в статье
с социологической утонченностью12.
Используя «диалектический» подход для объяснения «все бо-
лее напористого этнического национализма среди нерусских мень-
шинств», она показывает, как «мощные объединяющие силы... вы-
свобожденные в процессе индустриализации и сопровождаемые рас-
пространением всеобщего образования и интенсивной социализа-
ции» наталкивались на «сдерживание федеральной административ-
ной системы», которая «охраняла территориальное местоположение
и формальные этнокультурные институты почти всех меньшинств,
тем самым сохраняя основу для потенциальных проявлений наци-
ональных отношений». Усматривая различие между «ортодоксаль-
11
ным» и «неортодоксальным» национализмом в том, что первому
было позволено существовать внутри системы, а второй выступал за
выход из нее, независимость и/или отказ от идеологического уклада
системы, — она показала, как местные этнические элиты в респуб-
ликах искали «источники легитимности в собственном уникальном
национальном наследии» и налаживали связи с собственной нацио-
нальностью посредством искусного манипулирования дозволенным
«национализмом». Упрочение этнической власти и самосознания
во многих (хотя, конечно, не во всех) нерусских республиках сдер-
живалось «постоянной политической, экономической и культурной
гегемонией великорусского большинства и национальным шовиниз-
мом этой группы по отношению к национальным меньшинствам».
Каковы бы ни были цели режима, в действительности национальная
сплоченность крепла, проявлений национализма становилось все
больше, и они были «готовы вступить в противоречие с политикой
партии»13. В следующем десятилетии появилось столько работ по-
литологов по национальному вопросу, что в 1984 г. Гейл Лапидус
вынуждена была начать свою замечательную статью по националь-
ному вопросу с извинения, что снова обращается к этой заезженной
теме14.
Тем не менее сдвиг в теоретической литературе по вопросам наци-
онализма и наций, начатый в 1950-1960-е гг. работой Или Кедоури,
Эрнеста Гелльнера и Карла Дойча и ставший в середине 1990-х гг.
господствующим взглядом среди специалистов, изначально имел
скромный резонанс среди советологов и почти никакого среди изу-
чавших историю СССР. Из тенденции считать нации древними ес-
тественными структурами человеческой расы, обладавшими глубин-
ной преемственностью, выходящей в современность и лежащей в ос-
нове политического национализма, аналитики выработали модель
наций как современных общественных и культурных конструкций.
Новейший подход к вопросу национальности утверждает, что, буду-
чи далеко не естественным компонентом таких человеческих отно-
шений, как, например, кровное родство или семья, национальность
и нация созданы (или изобретены) в результате сложного обществен-
но-политического процесса, формирующую роль в котором играют
интеллектуалы и активисты наряду с более широкими общественно-
экономическими силами. Нации, будь они продуктом вредных идей
(Кедоури) или функциональным требованием индустриализма (Гелль-
нер), или результатом нарастающей «социальной коммуникации»
(Дойч), мыслятся здесь продуктами человеческого вмешательства,
которые только в XIX-XX вв. обрели мощный резонанс среди народ-
12
ных масс15. Эти авторы полагают, что скорее национализм породил
нацию, чем наоборот.
В своей преимущественно нетеоретической трактовке нацио-
нальности, впрочем, во многом не лучшей, советологическая мысль
приняла здравый взгляд на национальность, как относительно под-
дающийся наблюдению, объективный феномен, основанный на общ-
ности языка, культуры, общих мифах о происхождении и родстве
и, пожалуй, территории16. Взрыв национализма в эпоху Горбачева
произошел именно тогда, когда набирали силу новые теории нацио-
нализма, инициировавшие второй сдвиг парадигмы. СМИ и некото-
рые ученые объясняли это событие по старинке, как новое пробуж-
дение подавленных чаяний и интересов, — так вода выкипает из чай-
ника, если с него сняли крышку (или крышка слетела, не выдержав
давления)17.
Впрочем, гораздо интереснее то, что была сделана попытка объ-
единить новый подход в общественных науках к национальности
с информированным историческим исследованием. Политологи
Филипп Редер и Роджерс Брубейкер выступили с институциона-
листским анализом, подчеркивая роль созданных большевиками на-
циональных институтов и элит в сохранении национального созна-
ния и обеспечении институтами, позволявшими производить быст-
рую националистическую мобилизацию18. Историки Рональд Суни
и Юрий Слезкин, используя материал собственных изданных ранее
монографий, нарисовали детальную картину того, каким образом
большевики поощряли национальное сознание масс19. Данный сбор-
ник представляет собой работу, проделанную первым поколением
ученых и основанную на архивных исследованиях вопроса о нацио-
<_> ОЛ
нальности и империи первой половины советского периода .
Большевики не только унаследовали от старого режима «нацио-
нальный вопрос», но и взяли в свои руки государство и бюрократи-
ческий аппарат, имевший свои традиции работы с этой проблемой
или игнорирования ее. Поэтому наш сборник начинается с широ-
комасштабного анализа дореволюционных российских имперских
и национальных стратегий правления. Р. Суни рисует идеальный тип
империи как сложного государства, использующего этнические раз-
личия и несправедливую иерархию. Далее он использует эту модель,
чтобы отличить процессы национального строительства в заморских
странах, в которых нация-государство метрополии господствует над
самобытными колониальными обществами, от гораздо менее изу-
ченных континентальных империй, таких как Российская, Осман-
ская и империя Габсбургов, в которых народы метрополий и коло-
13
нии имели тенденцию смешиваться и где имперские и националь-
ные идентичности соответственно были более размыты. Более того,
в условиях исторической отсталости, присущей России, цари гораздо
менее преуспели в развитии языковой и культурной гомогенизации,
чем такие западные монархии, как Англия, Франция и Испания, до
возникновения национализма в XIX в.
В результате, когда цари временами впадали в пароксизм русифи-
кации, то получали вполне типичное националистическое сопротив-
ление со стороны более развитых национальных движений — поль-
ского, финского, украинского, латышского, грузинского, армянско-
го — на западных и южных окраинах империи. Р. Суни делает вывод,
что царская Россия не смогла выработать сильную, последователь-
ную, широко принятую национальную идентичность, автономную от
религиозных, династических или государственных идентификаций,
которые, в свою очередь, способствовали ее краху в 1917 г. в крайне
тяжелых условиях Первой мировой войны.
Когда в октябре 1917 г. большевики пришли к власти, то овладели
многоэтничным государством, находящимся в состоянии распада, на
западной и южной окраинах которого развивались мощные национа-
листические движения. На востоке такие движения были слабыми
или вообще отсутствовали, при этом русские, населявшие центр госу-
дарства и численно преобладавшие, имели относительно неразвитое
национальное сознание. Однако, как следует из статьи Терри Марти-
на, Ленин и Сталин совершенно по-разному интерпретировали сло-
жившуюся ситуацию. Крах Австро-Венгерской империи произвел на
них сильное впечатление, и поэтому после трех лет кровопролитной
Гражданской войны они сошлись в том, что националистическая уг-
роза была действительно серьезной. Но они понимали и то, что рус-
ский национализм исключительно силен и представляет собой еще
более серьезную угрозу единству государства, поскольку может спро-
воцировать «защитный» национализм среди нерусского населения.
Поэтому Ленин и Сталин вполне сознательно попытались создать
антиимперское государство, или, по словам Мартина, «империю по-
ложительной деятельности». Они поддерживали создание и разви-
тие нерусских территорий, элит, языков и культурных учреждений,
при этом систематически принижая русские национальные институ-
ты и культуру и даже превращая русских в козлов отпущения. Они
полагали, что такая стратегия разрядит национализм и позволит им
построить централизованное, высокоинтервенционистское многона-
циональное социалистическое государство. Большевики сохранили
закон этнического различия, присущий, согласно Р. Суни, всем им-
периям, но перевернули традиционную этническую иерархию, кото-
рая ставила «державный» национальный престиж много выше наци-
онального престижа «колониальных» народов. Таким образом они
надеялись сохранить территориальную целостность бывшей Россий-
ской империи в постимперскую эпоху национализма.
Многие аналитики были озадачены крахом попыток советского
руководства по формированию национальной идентичности на все-
союзном уровне21. Вместо этого национальность была сведена на суб-
национальный уровень. В отличие от Великобритании, Югославии,
Индии или Америки «советскость» никогда не считалась этнической
или национальной. В каком-то смысле это было продолжением цар-
ской модели национального строительства, описанной Р. Суни. Од-
нако Д. Сэнборн в своей статье спорит с такой интерпретацией. Он
советует своим читателям не путать нацию с этнической принадлеж-
ностью, полагая, что и в царском, и в Советском государстве лиде-
ры искали скорее гражданскую национальную, чем имперскую или
этнонациональную основу для политической общности. В частности,
военные, стоявшие перед непростыми задачами военной вербовки
и мобилизации, попытались установить неэтническую националь-
ную сплоченность. И царские, и советские офицеры использовали
идею семейной слоченности для построения родственных уз между
солдатами и связывали семью с военными посредством предостав-
ления пособий семьям военнослужащих. Д. Сэнборн прослеживает
изменение от патриархальных отношений к братским начиная со
времен царизма, через революцию, делавшую акцент на солидарнос-
ти, равенстве и верности, — все эти темы нашли отклик в риторике
национального чувства. Д. Сэнборн в своем анализе предполагает,
что создание советской политической общности было аналогично
другим проектам национального строительства, пусть даже в нем от-
сутствует сам термин «нация»22.
Статьи Дэниэла Шейфера, Адиба Халида, Мэтта Пейна и Дагласа
Нортропа представляют собой детальные исследования, проливаю-
щие новый свет на характер и нередко на непреднамеренные соци-
альные последствия политики советского правительства, поддержи-
вающего формирование национальных территорий, элит, языков
и культур. Исследование Д. Шейфером вопроса образования и рас-
пада Татаро-Башкирской республики показывает, какими сложны-
ми и неоднозначными были процессы территориальной этничности.
В своей статье он настаивает на пересмотре высказанных ранее науч-
ных суждений о советской политике разделения и завоевания23.
15
Вместо тщательного долгосрочного планирования, направленного
на отделение одного мусульманского народа от другого, советская по-
литика в годы Гражданской войны похожа скорее на импровизацию,
хотя и ведомую убежденностью в необходимости укреплений наци-
ональных территорий. И ее divide et impera (лат. — разделяй и влас-
твуй. — Примеч. пер.) было направлено не против формирующейся
тюркской нации, а против антибольшевистского движения в целом.
Д. Шейфер не согласен, что башкирская национальная идентичность
была искусственно создана советской элитой, и, напротив, доказыва-
ет, что она основана на башкирском кочевом прошлом, на корпора-
тивном праве башкир на землю и собственно их отношениями с рус-
скими. Как и в Средней Азии (см. статью А. Халида), политическая
конкуренция в Башкортостане была многополярной: местные баш-
киры, местные русские коммунисты, центральные советские власти,
«белые» и русские поселенцы — все вместе образовывали контекст,
в котором было возможно все — измена, непонимание и дезертирство.
Д. Шейфер показывает и то, как формирование национальных терри-
торий в этнически смешанных регионах служило средством этниче-
ской мобилизации и бурного роста национального самосознания. До
1917 г. башкирская национальная идентичность могла быть слабой
и латентной, но как только политика большевиков поддержала фор-
мирование национальных территорий, башкирский лидер Ахмет-За-
ки Валидов смог сплотить значительное число людей вокруг одного
убедительного положения, что они — не татары. Процесс в Башкор-
тостане, описываемый Шейфером, тысячекратно и повсеместно по-
вторился в Советском Союзе в 1920-е гг., когда создавались десятки
тысяч национальных территорий, многие из которых состояли всего
из нескольких деревень. Итогом был вполне желательный рост наци-
онального самосознания наряду с нежелательным этническим конф-
ликтом и национальной мобилизацией24.
А. Халид переносит вектор внимания со Средней Волги, населен-
ной тюркскими мусульманами, в Среднюю Азию, обращаясь к совер-
шенно иной культуре тюркских мусульман, а равным образом тема-
тически переносит нас от национальных территорий к национальным
элитам. Используя тюркоязычные источники, А. Халид переходит от
обычного биполярного нарратива русских против мусульман к муль-
типолярному повествованию о джадидах (мусульманских реформа-
торах), состоящих в конфликте с консервативными мусульманскими
улемами (религиозными вождями), среднеазиатскими русскими по-
селенцами, нападающими на мусульман, местными советами, состо-
ящими преимущественно из русских, конфликтующими с Москвой,
16
и стратегическим альянсом, оформившимся к 1919 г., Советской Рос-
сией и радикализованными антиимпериалистически настроенными
джадидами. Такой «брак по расчету» устраивал большевиков, полу-
чавших превосходно образованных азиатов для комплектации кадров
из только что созданных национальных территорий, а джадиды могли
использовать большевиков, чтобы обрести политическую власть для
своих реформационных идей после проигранной ими битвы за обще-
ственное мнение с их консервативными мусульманскими оппонента-
ми. Как и история Д. Шейфера, история А. Халида тоже повторяется,
в иных формах, по всему Советскому Союзу в 1920-е гг. Практически
в каждой национальной республике большевики сумели найти обра-
зованные, квалифицированные национальные «кадры», которых тре-
бовали их программы коренизации только среди уже существующих
небольшевистских национальных (а зачастую националистических)
элит, а местные националисты обрели поразительного союзника для
своих проектов национального строительства в лице новых москов-
ских радикальных правителей. Однако это был «неравный брак». По
мере того как большевики успешно воспитывали и обучали новую
преданную нерусскую элиту, они постепенно устраняли — во мно-
жестве случаев арестовывали — почти всех своих первых националь-
ных союзников в ряде чисток 1928-1930, 1932-1934 и 1937-1938 гг.
Принадлежность к национальным элитам, просуществовавшим при
Сталине и после него, не давала патента на националистическую ав-
тономию или «национальный коммунизм».
Статья Дагласа Нортропа о гендерных проблемах и этничности
в Узбекистане посвящена сложному вопросу национальной культуры
и советскому проекту «культурной революции». Шейла Фицпатрик
назвала период 1928-1931 гг. «наступлением социализма», заимство-
ванным ею у большевиков выражением, которое впервые употребил
Сталин и которое подразумевало быструю индустриализацию, отказ
от частного предпринимательства и частной торговли, коллективи-
зацию сельского хозяйства и сплошную большевизацию обществен-
ной, научной и профессиональной сфер25. Культурная революция
закономерно вытекала из теории классовой борьбы и способствовала
распространению утопической веры в немедленное преобразование
отсталого общества в развитое социалистическое государство. Про-
ект «культурной революции» особенно связывался с тем, что на язы-
ке своего времени большевики называли «культурно отсталыми вос-
точными» регионами.
В своей статье Р. Суни отмечает, что проект помощи «отсталым»
колониальным культурам в «развитии» — типичный ход отживаю-
17
щей империи, оправдывающий свое существование в период наци-
онализма, поэтому неудивительно, что Советская империя положи-
тельной деятельности довела такой девелопментализм до крайности.
Д. Нортроп показывает глубокую противоречивость советской по-
литики в Узбекистане. С одной стороны, узбекская национальность
определена в понятиях гендерных отношений и обычаев держать
женщин подальше от чужих глаз, — обычаев отсталых, грязных и де-
спотичных. Однако, чтобы модернизировать и цивилизовать Совет-
ский Восток, коммунистам понадобилось бы искоренить именно те
социальные практики, которые составляли основу национальной
идентичности. Это позволило тем, кто оказывал сопротивление со-
ветской программе модернизации, прикрыться «национальным фла-
гом». Показывая поразительно неудачные попытки проникнуть в уз-
бекские гендерные отношения и изменить их, Д. Нортроп говорит
об ограниченности даже самых насильственных и «тоталитарных»
государственных действий в преобразовании моделей традиционной
повседневной жизни.
М. Пейн излагает поучительную историю ранних этапов фор-
мирования большевистской национальной элиты в Казахстане.
В 1920-е гг. в духе классовой идеологии большевики предпочитали
набирать рабочих на бюрократическую работу. Однако в Казахста-
не и во многих других нерусских регионах просто не существовало
местного пролетариата, и поэтому, как это ни парадоксально, первой
стадией формирования элиты было формирование пролетариата.
М. Пейн рассказывает, как государственные власти отдавали пред-
почтение казахам, вербуя рабочую силу на строительство Турксиба.
Но превращение кочевников в наемных рабочих встретило сопротив-
ление со стороны казахов-традиционалистов, управляющих Туркси-
бом, и европейских рабочих. Программа равных возможностей для
казахов вызывала возмущение неказахских рабочих. Дискримина-
ция, создание этнического стереотипа и просто вечная конкуренция
за рабочие места и привилегии вели к кулачным боям, страшным по-
боищам и бунтам. Эта проблема была широко распространена во всех
восточных национальных регионах Советского Союза, но нигде этни-
ческие конфликты не были такими неуловимыми, как в Казахстане.
Перед лицом враждебного и ставящего в тупик окружения новый ка-
захский пролетариат находил союзников среди старых русских рабо-
чих-интернационалистов, которые помогали им выжить в новом ок-
ружении единственным известным им способом: они учили их быть
«русскими» по языку и культуре. Таким образом, благая попытка
Советского государства создать казахский пролетариат закончилась
18
настойчивым проведением русификации. Непреднамеренная, она не
была нежелательной с советских позиций, т. к. в итоге СССР приоб-
рел и хороших «казахов», и «большевиков», многим из которых пред-
стояло занять важные посты в казахском правительстве.
Культурная революция завершилась в 1932 г. поразительным кон-
сервативным поворотом в социальной и культурной политике, кото-
рый наряду с прочими изменениями означал конец прогрессивного
образования, криминализацию абортов и сдвиг от авангардистского
искусства к искусству реалистическому26. В этот период также про-
изошло коренное преобразование советской стратегии управления
многонациональным государством. В чем-то это было отражением
более широкого консервативного течения, но в чем-то — и результа-
том конфликтов и непредвиденных последствий, — описанных в ста-
тьях Шейфера, Халида, Пейна и Нортропа, — которые создала соб-
ственно советская политика. Территориализация этничности имела
целью разрядить национализм, но вместо того зачастую усиливала
его и обостряла конфликт. Программы равных возможностей имели
сходные результаты. На советский девелопментализм Средняя Азия
ответила не благодарностью, а сопротивлением и непокорностью.
Ныне хорошо известный феномен стратегической этничности, ког-
да индивиды манипулируют своей этнической идентичностью ради
национальных предпочтений, также поразил большевиков, скорее
как неподобающий и неблагодарный оппортунизм, чем как рацио-
нальное поведение27. Все эти проблемы свойственны многонацио-
нальным государствам в современную эпоху; с национальным воп-
росом надлежит справляться, но не искоренять. Однако большевики
смотрели на вещи иначе. Альянс с национальными элитами скорее
вел к национализации большевизма, чем к большевизации национа-
лов, — вот что, пожалуй, особенно тревожило Сталина, вот в чем он
все больше убеждался. Это стало особенно подозрительным в голод-
ные 1932-1933 гг., когда центральное правительство истолковало
сопротивление местных украинских чиновников изъятию зерна цен-
тром как следствие украинского национального коммунизма и 14 де-
кабря 1932 г. приняло важное решение Политбюро, изданное самим
Сталиным, осуждающее ошибки в осуществлении украинизации.
Это решение стало началом основательного пересмотра советской
национальной политики28.
Ученые нередко толкуют это изменение в курсе национальной
политики как означающее конец коренизации и поворот к русифи-
кации. Это большое преувеличение. Как ясно показывает детальное
исследование П. Блитстейна Закона 1938 г., согласно которому обу-
19
чение нерусских должно было вестись на русском языке, то он имел
в виду не языковую или культурную русификацию, а, скорее, усиле-
ние роли русского языка как lingua franca {лат. — смешанный язык;
широко распространенный жаргон. — Примеч. пер.) многоэтничного
Советского государства. Закон не отменял образование на родном
языке; он только требовал преподавания русского языка как обяза-
тельного предмета в средней школе. Еще поразительнее выглядит тот
факт, что уже в 1938 г. русский язык вообще не преподавали в значи-
тельном количестве нерусских школ. Более того, как вновь доказыва-
ет П. Блитстейн, скудость средств, вложенных в программу изучения
русского языка, привела после принятия этого Закона к крайне низ-
кому уровню знания русского языка. И не только это. Проводилась
и другая, более важная политика обязательного языка в советском
образовании, которая продолжалась до смерти Сталина (и вполне
ясно отражала его желания): требования, чтобы коренное население
(напр., узбеки в Узбекистане, татары в Татарстане) посещали школы
на родном языке. Хотя эта политика на практике зачастую наруша-
лась, только в постсталинский период, после школьной реформы
1958 г., нерусские получили право выбора — обучать ли своих детей
на русском или на своем родном языке. Если при Сталине образова-
тельная политика, вероятно, действовала как тормоз языковой руси-
фикации, то в хрущевский и брежневский периоды сотни тысяч не-
русских родителей записывали своих детей в русскоязычные школы,
чтобы облегчить им путь к социальному развитию.
В статье Дэвида Бранденбергера обсуждается один из самых вол-
нующих процессов, происходивших после решения Политбюро в де-
кабре 1932 г. и невероятно усилившихся в период Второй мировой
войны: реабилитация традиционной русской культуры и агрессивное
восхваление русских как ведущей национальности Советского Сою-
за, «первых среди равных», как их теперь называли. Д. Бранденбер-
гер объясняет этот процесс скорее как политику государственного
строительства и узаконивание, создание державы, чем как откровен-
ный национализм. С точки зрения Сталина, изначальная стратегия
принижения русской культуры и расхолаживание русского нацио-
нального самосознания не справилась с задачей создания государ-
ственного единства. Следовательно, был необходим новый принцип
единства. Бранденбергер рассматривает, как история использовалась
для мобилизации населения на войну, обращения к «нашим великим
предкам» (исключительно русским) и прославлению прежде про-
клинаемого русского империализма (теория «меньшего зла»). Мно-
гие руссоцентричные историки проводили русофильскую, государ-
20
ственническую интерпретацию царистского и советского прошлого.
Когда выдающийся историк Анна Панкратова и ее группа написа-
ли историю Казахстана, содержавшую критику русского колониа-
лизма, книгу осудили как антирусскую. Панкратову заставили пере-
смотреть свои взгляды, т. к. военные годы были ознаменованы даль-
нейшим отступлением от исторической науки, пронизанной марк-
сизмом, к более националистической русской позиции. И вновь эта
стратегия не означала русификацию. В то самое время, когда русские
герои и русская история прославлялись по всему Советскому Союзу,
нерусские герои и история восхвалялись в нерусских республиках
с одной лишь разницей, особенно ясной на примере Панкратовой:
нерусским героям и историческим событиям никогда не следовало
превращаться в антирусских — скорее им следовало поддерживать
новый канонический многонациональный имидж Советского Союза
как «дружбы народов», но дружбы, в которой русским принадлежала
центральная, объединяющая роль29.
Трансформация статуса русских и наряду с ни всего принципа
единства в Советском государстве представляло собой один аспект
нового поворота в советской политике 1930-х гг. Вторым аспектом
было появление категории «вражеских народов» и участившаяся
практика террора, направленного против индивидов и целых наро-
дов исключительно на основании их национальной принадлежности.
В своей статье П. Холквист стремится выявить глубинные причины
такой деструктивной политики: была ли она нацелена на класс, расо-
вые, этнические или прочие социальные категории. Он показывает,
как в Европе XIX в. государственные чиновники и прочие професси-
оналы начали подумывать о гражданском населении, состоящем из
совокупности народов, которое можно было измерить и сосчитать,
обеспечивая государству «научное вторжение», позволяющее фор-
мировать и лепить население, — процесс, который П. Холквист на-
зывает «политикой населения». Такое социальное конструирование
могло принять «позитивную» форму в политике положительной де-
ятельности первых лет Советского Союза, основанной на классовом
и национальном подходе, или, согласно статье П. Холквиста, могло
быть и «негативное» вмешательство, направленное на то, чтобы ис-
ключить, искоренить, истребить нежелательные категории населе-
ния: черкесов с Западного Кавказа в начале 1860-х гг., местные на-
роды Средней Азии в годы Первой мировой войны, казаков с Дона
и Терека в 1919-1920 гг., «бандитов» из Чечни в 1925 г. и все народы,
считавшиеся предателями в годы Второй мировой войны. П. Хол-
квист делает вывод, что насилие, которое почти всем наблюдателям
21
казалось преимущественно большевистским, следует рассматривать
шире и видеть в нем продукт новых форм представлений об обществе
и новых техник государственной интервенции.
В первые годы советской власти народы не были объектом такой
негативной политики в отношении населения. Казаки были репресси-
рованы как контрреволюционное сословие, а не как этническая груп-
па. Фактически в 1920-е гг. советское правительство практиковало
«позитивное» перемещение разбросанных этнических групп — в пер-
вую очередь евреев, но также и многих других, чтобы географиче-
ски сконцентрировать их и сформировать национальные территории.
И все же в 1930-е гг. некоторые национальности стали мишенью не-
гативной политики населения: этнические чистки, аресты и массовые
расстрелы30. Ключевой фактор — использование позитивной полити-
ки национального строительства с целью попытки направить совет-
ское влияние на соседние страны, особенно вдоль западной границы
страны, где финны/карелы, белорусы, украинцы и румыны/молда-
ване жили по обеим сторонам советской границы. В 1920-е гг. ру-
ководство страны надеялось, что советская национальная политика
поможет революционизировать этнические меньшинства в соседних
странах — Финляндии, Польше и Румынии. И в значительной мере
так и произошло. Однако вера в политическую привлекательность
не ведающих границ этнических уз предполагала, что влияние могло
пойти и в противоположном направлении. Когда в 1930-е гг. крайний
национализм восторжествовал во всей Восточной и Центральной Ев-
ропе, а в самом Советском Союзе развилась ксенофобия, советское
руководство убедилось, что пагубное влияние теперь распростра-
няется с запада на восток. В итоге в 1935-1938 гг. по крайней мере
девять национальных диаспор — финны, эстонцы, латыши, литовцы,
поляки, немцы, курды, китайцы и корейцы — были насильственно
переселены из пограничных регионов Советского Союза. Во время
Большого террора 1937-1938 гг. мишенью для режима стали те же са-
мые национальные диаспоры, а также другие, например греки и бол-
гары; производились их массовые аресты и расстрелы на единствен-
ном основании их национальной принадлежности. Почти половина
из примерно 680 тыс. расстрелянных за те два года представляли со-
бой подобные «национальные операции».
Действительно, за последние месяцы Большого террора его мише-
нью были исключительно национальные диаспоры31. Это был неожи-
данный и малопрогнозируемый процесс.
Как и руссоцентричная пропаганда, советский национальный
террор также заметно распространился в годы Второй мировой
22
войны32. Нападение Германии в июне 1941 г. послужило причиной
немедленной депортации всего немецкого населения Советского
Союза. В 1943-1944 гг., после изгнания германских войск целых
шесть советских народов — все мужчины, женщины и дети — были
депортированы в Сибирь или в Среднюю Азию по обвинению в со-
трудничестве с врагом: крымские татары, турки-месхетинцы, кабар-
динцы, ингуши, чеченцы и калмыки. Если первые три говорили на
тюркских языках и поэтому могли считаться и считались с большой
натяжкой тюркской диаспорой, то три последних были местными со-
ветскими народами. Их депортация знаменовала новую эскалацию
в практике советского национального террора. Советизация только
что приобретенных территорий Эстонии, Латвии, Литвы, Западной
Беларуси, Западной Украины и Молдовы также породила волну
массовых депортаций в 1944-1952 гг. Строго говоря, они не были
национальными депортациями. Скорее они копировали массовые
аресты и депортации, охватившие весь Советский Союз в 1918-1921
и 1928-1933 гг. Поскольку послевоенные депортации не затронули
русских, и Советское государство теперь идентифицировало себя
в значительной мере с коренной русской национальностью, эти де-
портации воспринимались их жертвами как национальная репрессия,
осуществленная имперской русской властью.
И для такого восприятия имелись свои основания. В ноябре 1948 г.
важный закон разделил спецпереселенцев Советского Союза на две
категории: временно сосланных и сосланных «навечно». В первую
категорию входили в основном люди, депортация которых не была
связана с национальной принадлежностью, в частности кулаки, де-
портированные в 1930-е гг. и власовцы (сражавшиеся на стороне Гер-
мании), депортированные в 1940-е гг. — большинство из них были
в целом освобождены еще до смерти Сталина. Во вторую категорию
входили депортированные народы, равно как эстонцы, латыши, ли-
товцы, западные белорусы, западные украинцы и молдаване, несмот-
ря на то, что они были ранее депортированы, как кулаки, власовцы
или бандиты.
Таким образом, их ссылка была национализирована, и ко времени
смерти Сталина почти все сосланное советское население оставалось
таковым единственно по причине национальной принадлежности.
Наконец, в послевоенный период произошел шокирующий возврат
к антисемитским репрессиям, поддерживаемым государством, пусть
даже в первые годы советской власти антисемитизм считался край-
не реакционным, контрреволюционным, плебейским и запретным.
Тихая кампания арестов и расстрелов была направлена на интелли-
23
генцию, говорившую на идиш, а шумная кампания против космо-
политов должна была запугать и заклеймить ассимилировавшихся
еврейских интеллектуалов и их предполагаемых нееврейских союз-
ников-космополитов.
Обращение в середине 1930-х гг. к русской националистической
пропаганде и практике избирательного национального уничтожения
сыграло ключевую долгосрочную роль в подрыве жизнеспособности
многонационального Советского государства.
М. Бейссинджер убедительно доказывает, что если в век национа-
лизма граждане страны и ее соседи называют эту страну империей, то
зачастую это грозит фатальными последствиями, потому что счита-
ется, что империи — это устаревшие, искусственные образования, ко-
торые со временем распадутся на естественные составляющие — на-
ции-государства33. Индию теперь не называют империей, но если ее
начнут широко позиционировать как империю, то можно допустить,
что вскоре, весьма вероятно, произойдет ее распад. Блестящий теоре-
тик национализма и рьяный шотландский националист Том Нейрн
вполне осознает эту связь и вот уже более двух десятилетий небез-
успешно пытается убедить своих соотечественников и мир в том, что
Великобритания — искусственная имперская конструкция и потому
она обречена34.
Ленин и Сталин также очень хорошо понимали эту динамику.
Как показывает Т. Мартин в своей статье, «империя положительной
деятельности» была осознанной стратегией, преследующей цель во
что бы то ни стало избежать субъективного восприятия империи.
В 1930-е гг. Сталин решил, что затраты слишком велики. Но его ре-
формы стоили многого. В современном мире, пожалуй, две вещи ас-
социируются со зловещей империей: национальные репрессии и на-
сильственная ассимиляция. Сталинские репрессии, направленные на
народы Советского Союза, фактически коснулись лишь небольшого
процента нерусских, но тем не менее продемонстрировали всем не-
русским имидж имперского поведения.
Поддерживаемое государством национальное строительство про-
должалось вплоть до кончины Сталина, но показная и зачастую
одобренная им оскорбительная руссоцентричная пропаганда создала
ложное впечатление руссоцентричного режима и стоила государству
многого (хотя и далеко не всего), ложное впечатление доброй воли,
приобретенное политикой коренизации и «положительной деятель-
ности».
Если бы мы захотели охарактеризовать советскую стратегию ру-
ководства многонациональным государством на март 1953 г., то было
24
бы легким преувеличением сказать, что СССР одновременно про-
водил политику национального строительства и насаждения субъ-
ективного восприятия империи. Хрущев покончил со сталинской
политикой разрушения наций, хотя лишь отчасти ликвидировал ее
последствия, поскольку крымским татарам, немцам и туркам-месхе-
тинцам было отказано в возвращении на родину, а нижний уровень
ненасильственного антисемитизма институционализировался. Хру-
щев прекратил откровенно шовинистическую русскую националис-
тическую риторику, но оставил русских «старшими братьями» и на
самом деле усилил русификаторское давление со стороны государ-
ства. Брежневское руководство в основном проводило эту линию, од-
новременно все больше разочаровываясь в унаследованной им наци-
ональной политике. Но было уже слишком поздно что-либо менять,
а если и не поздно, то режиму больше не хватало на это сил. Если
в 1920-х гг. коренизация навязывалась из центра русифицирован-
ным против воли коммунистическим партиям, то в 1960-1970-е гг.
наблюдалась все более выраженная тенденция к коренизации снизу,
когда процессы национального строительства, равно как индустриа-
лизации, урбанизации и всеобщего образования, проводимые сплошь
коммунизированными национальными элитами, которые успешно
конкурировали за контроль над своими республиками. К 1980-м гг.
обзорные данные свидетельствуют, что и русские, и коренное населе-
ние союзных республик верили, что почти во всех союзных респуб-
ликах, за исключением Белоруссии, Украины и Молдавии, коренное
население имело преимущества в приеме на работу и возможности
получить образование. Отпрыски от смешанных браков русских и ко-
ренных народов чаще всего регистрировались как нерусские35. Когда
коммунистическая идеология атрофировалась, и авторитет централь-
ного государства систематически подрывался реформами Горбачева,
наплыв публикаций о преступлениях Сталина против нерусских стал
причиной быстрого роста субъективного восприятия империи.
Даже многие русские моментально убедились, что и они были го-
нимой национальностью и поддержали кампанию Ельцина, направ-
ленную на смену Советской империи не-имперским Российским го-
сударством.
В советской истории немало фактов, вызывающих недоумение.
Радикальная социалистическая элита, провозгласившая интернаци-
оналистскую повестку дня, которая должна была превзойти буржу-
азно-националистическую историческую стадию, фактически закон-
чила институционализацией наций внутри своего государства. Иро-
нию вызывает и другой факт: хотя развитие советского народа было
25
частью изощренной стратегии, позволяющей избежать фатальной
власти империализма, Советское государство в конце концов пало
жертвой субъективного восприятия империи. Двойные эффекты со-
ветской национальной политики — ее национальное строительство
и национальное разрушение — были очевидны весной последнего
года советской власти, когда шесть республик (Армения, Эстония,
Грузия, Латвия, Литва и Молдова) выразили желание выйти из Со-
ветского Союза, а девять других (Азербайджан, Беларусь, Казахстан,
Кыргызстан, Россия, Таджикистан, Туркменистан, Украина и Узбе-
кистан) единогласно высказались за то, чтобы остаться в составе ре-
формированной федерации. Когда в перевороте августа 1991 г. совет-
ский центр «совершил самоубийство»36, разорвались последние узы,
связывавшие воедино большевистское сверхгосударство. Счастливая
ирония заключалась в том, что политика Ленина и Сталина в прове-
дении границ по национальным линиям сделала деление Советского
Союза относительно легким и мирным. Там, где этот принцип был
нарушен, — в Нагорном Карабахе и Правобережной Молдове — про-
изошло кровопролитие. Там, где этнонационализм господствующей
национальности превратился в мини-империализм против мень-
шинств — в Абхазии и Южной Осетии — люди прибегли к насилию.
И все же большая работа по деколонизации была совершена еще
в Советском Союзе. В необозримом будущем, предстоит трудная ра-
бота по созданию суверенных наций-государств.
1 Привожу список, несомненно, неполный, трудов, появившихся в ре-
зультате работы в ныне открытых советских архивах. Martin Т. The Affirmative
Action Empire: Nations and Nationalism in the Soviet Union, 1923-1939. Ithaca;
N. Y.: Cornell University Press, 2001; Weiner A. Making Sense of War: The Second
World War and the Fate of the Bolshevik Revolution. Princeton: Princeton
University Press, 2001; Lemon A. Between Two Fires: Gypsy Performance and
Romani Memory from Pushkin to Postsocialism. Durham, N. C.: Duke University
Press, 2000; Smith J. The Bolsheviks and the National Question, 1917-23. N. Y:
St. Martin’s, 1999; Smith M. Language and Power in the Creation of the USSR,
1917-1953. N. Y: Mouton de Gruyter, 1998; Khalid A. The Politics of Muslim
Cultural Reform: Jadidism in Central Asia. Berkeley: University of California
Press, 1998. Диссертации: Brandenberger D. National Bolshevism: Stalinist
Mass Culture and the Formation of Modern Russian National Identity, 1931-
1956. Harvard University, 2000 (Ph.D. diss.); Ekelchik S. History, Culture, and
Nationhood under High Stalinism: Soviet Ukraine, 1939-1954. University of
Alberta, 2000 (Ph.D. diss.); Edgar A. The Creation of Soviet Turkmenistan,
1924-1938. University of California at Berkeley, 1999 (Ph.D. diss.); Blitstein P.
26
Stalin’s Nations: Soviet Nationality Policy between Planning and Primordialism,
1936-1953. University of California at Berkeley, 1999 (Ph.D. diss.); Northrop D.
Uzbek Women and the Veil: Gender and Power in Stalinist Central Asia. Stanford
University, 1999 (Ph.D. diss.); Pohl M. The Virgin Lands between Memory
and Forgetting: People and Transformation in the Soviet Union, 1954-1960.
Indiana University, 1999 (Ph.D. diss.); Sanborn J. Drafting the Nation: Military
Conscription and the Formation of a Modern Polity in Tsarist and Soviet Russia,
1905-1925. University of Chicago, 1998 (Ph.D. diss.); Hirsch F. Empire of
Nations: Colonial Technologies and the Making of the Soviet Union, 1917-1939.
Princeton University, 1998 (Ph.D. diss.); Michaels P. A. Shamans and Surgeons:
The Politics of Health Care in Soviet Kazakhstan, 1928-1941. University of
North Carolina at Chapel Hill, 1997 (Ph.D. diss.); HolquistP. A Russian Vendee:
The Practice of Revolutionary Politics in the Don Countryside, 1917-1921.
Columbia University, 1995 (Ph.D. diss.); Payne M. Turksib: The Building of the
Turkestan-Siberian Railroad and the Politics of Production during the Cultural
Revolution. University of Chicago, 1995 (Ph.D. diss.).
2 Историографический обзор содержит небольшой материал из: Suny R. G.
Rethinking Soviet Studies: Bringing the Non-Russians Back In // Beyond Soviet
Studies / Ed. D. Orlovsky. Washington; D. C.: Woodrow Wilson Center Press,
1995. P. 105-134.
3 Заметным исключением из этого общего правила были статьи Романа
Шпорлюка, ныне изданные отдельной книгой: Szporluk R. Russia, Ukraine, and
the Breakup of the Soviet Union. Stanford; Calif.: Hoover Institute, 2000.
4 В случае «Гарвардского проекта» о советской общественной системе
эту роль играли украинцы. См.: InkelesA., Bauer R. A. The Soviet Citizen: Daily
Life in a Totalitarian Society. Cambridge; Mass.: Harvard University Press, 1961.
5 Kolarz IV. Russia and Her Colonies. N. Y.: Praeger, 1952; Pipes R. The
Formation of the Soviet Union: Communism and Nationalism, 1917-1923.
Cambridge; Mass.: Harvard University Press, 1954. Вариации на тему импе-
рии — см. также: Сагое О. Soviet Empire: The Turks of Central Asia and Stalinism.
N. Y: St. Martin’s, 1953; Conquest R. The Soviet Deportation of Nationalities.
L.: Macmillan, 1960 (дополненное издание вышло под названием The Nation
Killers: The Soviet Deportation of Nationalities. L.: Macmillan, 1970); Seton-Wat-
son H. The New Imperialism. East Totowa; N. J.: Rowman and Littlefield, 1971
и издание, не относящееся к числу научных: U.S. Congress, Senate Committee on
the Judiciary. The Soviet Empire. Washington; D. C., 1958; rev. ed., 1965.
6 Ярким исключением является работа: Matossian М. The Impact of Soviet
Policies in Armenia. Leiden: Brill, 1962.
7 Inkeles A., Bauer R. A. The Soviet Citizen: Daily Life in a Totalitarian So-
ciety. Cambridge; Mass.: Harvard University Press, 1961. P. 351.
8 BauerR. A., InkelesA., Kluckhom C. How the Soviet System Works: Cultural,
Psychological and Social Themes. N. Y: Vintage, 1961. P. 239-240, 243, 236,
243.
9 Nove A., Newth J. A. The Soviet Middle East: A Model for Development?
L.: Allen & Unwin, 1967. P. 45, 97, 114, 122. Чтобы увидеть интересный конт-
27
раст, эти выводы можно было бы сравнить с выводами Всеволода Голубниче-
го, утверждавшего, что «совершенно не объяснимые бреши» в экономическом
развитии существовали в советских республиках, причем РСФСР жилось
лучше остальных, и что это подкрепляет образ колониальных отношений
между Россией и нерусскими республиками (Holubnychy V. Some Economic
Aspects of Relations among the Soviet Republics // Ethnic Minorities in the
Soviet Union / Ed. E. Goldhagen. N. Y.: Praeger, 1968. P. 50-120). Но каким бы
«иным» ни был советский империализм, его упор на развитие был знаком
империалистам других империй, а решение о форме этого развития прини-
малось почти исключительно в метрополии, причем первостепенными были
нужды империи, и лишь второе место занимали нужды народов окраин.
10 Существенное преобладание нации над прочими общественными ка-
тегориями, в частности классом, оспаривал Рональд Суни в работе о рево-
люции в многоэтничном Баку: Suny R. The Baku Commune, 1917-1918: Class
and Nationality in the Russian Revolution. Princeton; N. J.: Princeton University
Press, 1972. Позиция Суни в этой и в последующих работах скорее подчерки-
вает меняющийся характер национальности, чем ее континуитет и стабиль-
ность во времени. Однако в своих первых работах он считал, что националь-
ность обладает объективным, материальным содержанием, которое вылива-
лось в национализм.
11 Gitelman Z. К Jewish Nationality and Soviet Politics: The Jewish Sections
oftheCPSU, 1917-1930. Princeton, N. J.: Princeton University Press, 1972; Mas-
sell G.J. The Surrogate Proletariat: Moslem Women and Revolutionary Strategies
in Soviet Central Asia, 1919-1929. Princeton; N. J.: Princeton University Press,
1974.
12 Rakowska-Harmstone T. The Dialectics of Nationalism in the USSR //
Problems of Communism. 1974. 23. №. 3. P. 1-22.
13 Ibid. P. 1-2,10,21.
14 Lapidus G.W. Ethnonationalism and Political Stability: The Soviet Case //
World Politics. 1984. 36. №. 4. P. 355-380. См. также другие работы: Ander-
son В. A., Silver В. D. Estimating Russification of Ethnic Identity among Non-
Russians in the USSR// Demography. 1983.20. №. 4. P. 461-489; Idem. Equality,
Efficiency, and Politics in Soviet Bilingual Education Policy, 1934-1980 //
American Political Science Review. 78. 1984. P. 1019-1039; Karklins R. Ethnic
Relations in the USSR: The Perspective from Below. Boston: Allen & Unwin,
1986; Simon G. Nationalismus und Nationalitatenpolitik in der Sowjetunion.
Baden-Baden: Nomos Verlagsgesellschaft, 1986; Zaslavsky V. The Neo-Stalinist
State: Class, Ethnicity and Consensus in Soviet Society. Armonk; N. Y.: Sharpe,
1982; The Nationality Factor in Soviet Society and Politics: Current Trends and
Future Prospects / Ed. M. Beissinger, L. Hajda. Boulder; Colo.: Westview, 1989.
15 Среди главных работ этого сдвига в представлениях о нациях и на-
ционализме были следующие: Kedourie Е. Nationalism. L.: Hutchinson,
1960; Deutsch К. Nationalism and Social Communication: An Inquiry into the
Foundations of Nationality. Cambridge; Mass.: MIT Press, 1966; 1st ed., 1953;
Anderson B. Imagined Communities: Reflections on the Origin and Spread of
28
Nationalism. L.: Verso, 1983; rev. ed. 1991; Gellner E. Nations and nationalism.
Ithaca; N. Y.: Cornell University Press, 1983.
16 Помимо того, что советологи пренебрегали макроисторическим тео-
ретизированием о нациях и национализме, они, как правило, не ссылались
на труды теоретиков по этнической идентичности и конфликтам, как, на-
пример: Ethnic Groups and Boundaries / Ed. E Barth. Boston: Little, Brown,
1969; Horowitz D. L. Ethnic Groups in Conflict. Berkeley: University of California
Press, 1985.
17 Пожалуй, самая типичная работа: Carr re d’Encosse H. The End of the
Soviet Empire: The Triumph of the Nations; N. Y: Basic Books, 1993. Дабы нс
возводить напраслину на журналистов, посоветуем обратиться к тонким
и весьма ценным работам британского журналиста Анатоля Ливена: Lieven А.
The Baltic Revolution. New Haven; Conn.: Yale University Press, 1993; Idem.
Chechnya: Tombstone of Russian Power. New Haven; Conn.: Yale University
Press, 1998.
18 Roeder Ph. Soviet Federalism and Ethnic Mobilization // World Politics.
1991. 43. P. 196-232; Brubaker R. Nationhood and the National Question in the
Soviet Union and Its Successor States: An Institutionalist Account // R. Bru-
baker. Nationalism Reframed: Nationhood and the National Question in the New
Europe. Cambridge: Cambridge University Press, 1996. P. 23-54.
19 Suny R. G. The Revenge of the Past: Nationalism, Revolution, and the
Collapse of the Soviet Union. Stanford; Calif.: Stanford University Press, 1993;
Slezkine Y. The USSR as a Communal Apartment, or How a Socialist State
Promoted Ethnic Particularism // Slavic Review. 1994. 53. №. 2. P. 414-452;
Idem. Arctic Mirrors: Russia and the Small Peoples of the North. Ithaca; N. Y.:
Cornell University Press, 1994.
20 См. основанную на архивных изысканиях работу Терри Мартина
о 1920-1930-х годах: Martin Т. The Affirmative Action Empire.
21 Это положение оспаривается Брубейкером, Мартином, Редером, Слез-
киным и Суни. См. работы в трех предыдущих примечаниях.
22 Дальнейшее обсуждение этих вопросов см.: Sanborn J. The Mobilization
of 1914 and the Question of the Russian Nation: A Reexamination // Slavic Review.
2000. 59. №. 2. P. 267-289; Seregny S.J. Zemstvos, Peasants, and Citizenship:
The Russian Adult Education Movement and World War I // Slavic Review.
2000.59. №. 2. P. 290-315; Smith S. A. Citizenship and the Russian Nation during
World War I: A Comment // Slavic Review. 2000. 59. №. 2. P. 316-329; а также
ответы Сэнборна и Сереньи в: Slavic Review 2000.59. №. 2. Р. 330-342.
23 Хороший пример такой работы: Bennigsen A. A.f Wimbush S. Е. Muslim
National Communism in the Soviet Union. Chicago: University of Chicago Press.
1979.
24 Что касается всесоюзного масштаба, см.: Martin Т. Borders and Ethnic
Conflict: The Soviet Experiment in Ethno-Territorial Proliferation //Jahrbiicher
fur Geschichte Osteuropas. 1999. 47. S. 538-555.
25 Cultural Revolution in Russia, 1928-1931 / Ed. S. Fitzpatrick. Bloomington:
Indiana University Press, 1981.
29
26 См. классическую работу: Timasheff N. The Great Retreat: The Growth
and Decline of Communism in Russia. N. Y.: Dutton, 1946.
27 О стратегической этничности см.: Cohen A. Custom and Politics in
Urban Africa: A Study of Hausa Migrants in Yoruba Towns. Berkeley: University
of California Press, 1969.
28 В этом параграфе дается краткий анализ, содержащийся в книге: Маг-
£in.The Affirmative Action Empire. Ch. 7.
29 О тенденции к созданию глубоко исторического прошлого — искон-
ной этничности — для всех советских народов в этот период см.: Slezkine.
The USSR as a Communal Apartment; Martin T. Modernization or Neo-Tradi-
tionalism? Ascribed Nationality and Soviet Primordialism // Stalinism: New
Directions / Ed. S. Fitzpatrick. L.: Routledge, 2000. P. 348-367; и блестящая,
но мало известная работа покойного Марка Сарояна: Saroyan М. Minorities,
Mullahs, and Modernity: Reshaping Community in the Former Soviet Union.
Berkeley; Calif.: IAS, 1997. P. 125-166.
30 В этом параграфе дается краткое изложение работы: Martin Т. The
Origins of Soviet Ethnic Cleansing // Journal of Modern History. 1998. 70.
P. 813-861.
31 С другой стороны, нет убедительных данных для предположения, что
какие-то другие советские национальности, в том числе евреи, были специ-
фической мишенью в 1937-1938 гг. только по причине их национальности.
Обсуждение свидетельств см. в работе: Martin. The Affirmative Action Empire.
Ch. 8.
32 О депортации см.: Бугай Н. Ф. Л. Берия — И. Сталину: «Согласно ва-
шему указанию...» М.: АИРО-ХХ, 1995. Два следующих абзаца основаны
на работе: Martin Т. Stalinist Forced Relocation Practices: Patterns, Causes,
Consequences // Demography and National Security / Ed. M. Weiner, S. S. Rus-
sell. N. Y: Berghahn, 2001.
33 Beissinger M. The Persisting Ambiguity of Empire // Post-Soviet Affairs.
1995. 11. №.2.
34 Naim T. The Break-up of Britain: Crisis and Neo-nationalism. L.: NLB,
1977; Idem. After Britain: New Labour and the Return of Scotland. L.: Granta,
2000.
35 Эти данные собраны и обобщены в работе: Kaiser R. The Geography
of Nationalism in Russia and the USSR. Princeton; N. J.: Princeton University
Press, 1994. P. 250-324.
36 Это выражение принадлежит Левону Тер-Петросяну, в то время пред-
седателю Верховного Совета Армянской ССР
ЧАСТЬ I. ИМПЕРИЯ И НАЦИИ
Рональд Григор Суни
Империя как таковая:
Имперская Россия, «национальная» идентичность
и теории империи
В то время, когда российские политики вновь взяли на вооруже-
ние термин «держава», намереваясь дать представление о будущей
России, западные авторы воскресили метафору «империи» для опи-
сания бывшего Советского Союза и даже постсоветской России1.
Ранее термин «империя» применялся либо в связи с отношениями
СССР с восточноевропейскими подвластными странами, либо в свя-
зи с отношениями между Москвой и нерусскими народами, и, как
правило, имел в высшей степени фанатичное звучание, из чего чита-
телю становилось ясно, что интерпретация национальной политики
будет консервативной и антисоветской2. Согласно высказываниям
Рональда Рейгана об СССР как об «империи зла», понятие «импе-
рия» прилагалось к государствам, которые мыслились репрессивны-
ми изнутри и экспансионистскими извне. Но в конце 1980-х гг., когда
в Советском Союзе возникли националистические и сепаратистские
движения, этот термин стал использоваться шире, поскольку казал-
ся ясным эмпирическим описанием конкретной формы многонацио-
нального государства3.
Как заметил политолог Марк Р. Бейссинджер: «То, что когда-то
шаблонно называлось государством, вдруг стало всеми осуждаться,
как империя»4. Изначально свободное от всяческого теоретизирова-
ния понятие «Советская империя» обрело новый смысл как «госу-
дарство, утратившее свою законность и обреченное на крах». Усили-
лась не экспансия, а взрывоопасность. Бейссинджер указал, что этот
ярлык создал порочный круг: «Похоже, достигнут всеобщий консен-
сус в понимании того, что Советский Союз рухнул потому, что был
империей. Но его также привычно называют империей именно пото-
му, что он рухнул»5.
Этот смысл отсутствия законности и предрасположенности
к распаду продолжает присутствовать в образе империи, но те, кто
31
в последнее время занимается изучением политики России при Ель-
цине в отношении так называемого ближнего зарубежья, снова ис-
пользуют термин «империя» в его изначально экспансионистском
значении.
Каким бы ни было его толкование или прогноз, понятие империи
стало организующей метафорой для ряда конференций и издатель-
ских проектов и для не прекращающихся дебатов в прессе6. В тот же
самый момент, когда ученые убежденно предрекали конец века импе-
рий, последние с новой силой проявились в научных трудах. В дан-
ном разделе империя изучается как проблема внутреннего строения
государств, например континентальных государств-империй, кото-
рые гораздо меньше обсуждались в компаративной и теоретической
литературе, чем заморские колониальные империи.
Глядя на проблемы существования государства, его упадка и кра-
ха через взаимодействие наций и империй, я утверждаю, что пони-
мание империи требует создания исторического контекста, посколь-
ку жизнеспособность империи относится к оперативным дискурсам
законности и международного окружения, в котором формируются
империи.
В этой главе я сначала представлю теории выживания, упадка
и краха империй, которые, надеюсь, несколько приблизят нас к пони-
манию становления и краха Российской и Советской империй. Затем
я использую идеальные типы империй и наций, чтобы разобраться
в структуре, эволюции и бесплодных попытках царской империи со-
здать жизнеспособную «национальную» идентичность. Начну с оп-
ределений.
Среди исторически существующего разнообразия политических
сообществ империи относятся к числу самых распространенных и во
многом служат предвестниками современного бюрократического го-
сударства. Историк Энтони Пэгден проследил различные значения,
придаваемые империи в европейских дискурсах. В своем изначаль-
ном смысле в классической древности imperium относилась к испол-
нительной власти римских магистратов и со временем — к «независи-
мой власти». Такое смысловое значение мы находим в первой строке
«Государя» Макиавелли: «Все державы, все государства, имевшие
или имеющие власть над народом...»7 К XVI в. империя приобрела
значение status, состояние и политические отношения, связывав-
шие вместе группы людей в обширную систему, однако начиная со
времен Древнего Рима она уже приобрела один из современных
смыслов империи как огромного государства, «обширной террито-
риальной державы»8. Наконец, «претендовать на статус императора
32
[со времен Августа] означало претендовать на такую власть, в кото-
рой отказано простым королям»9. С империей в то время отождест-
влялось самодержавное правление, наряду с мыслью о том, что импе-
рия представляет собой «разнообразную территорию, находящуюся
под единой властью»10.
Пэгден подчеркивает длительность этих дискурсивных традиций.
«Все три смысла термина imperium — независимые от “совершенного”
правления; территории, охватывающие более одной политической
общности; абсолютная власть единственного индивида — просуще-
ствовали до конца XVIII в., а в ряде случаев и дольше. Все три смыс-
ловые трактовки были взяты из дискурсивных практик Римской им-
перии, и в меньшей степени — Афинской и Македонской империй»11.
Более того, империя была связана с «понятием единой исключитель-
ной мировой державы», как во времена Древнего Рима, так и позднее,
а великие европейские колониальные империи, особенно Испанская,
так и не избавились от «этого наследия универсализма, эволюци-
онировавшего на протяжении веков и явно усиливаемого ученой
элитой»12.
Хотя социологи тонко чувствуют разницу исторических зна-
чений, придаваемых империи, они попытались дать ей более узкое
определение в контексте политических отношений. Определение
Майкла У. Дойла — «Империя... — это отношения, формальные или
неформальные, когда одно государство контролирует действующую
политическую верховную власть другого политического сообщест-
ва» — чрезвычайно полезно, пусть даже он занимается почти исклю-
чительно колониальными империями13. Далее он утверждает, что
империя — это «система взаимодействий между двумя политиче-
скими образованиями, одна из которых, господствующая метропо-
лия, осуществляет политический контроль над внутренней и вне-
шней политикой — действующей верховной властью — другой, под-
чиненной периферии»14. Точно так же Джон Э. Армстронг говорит об
империи как о «сложном государственном устройстве, включающем
в себя более мелкие государственные устройства»15. Для моих целей,
рассматривая «внутренние» империи, которые вовсе не обязательно
включают в себя ряд других государств, следует дать более широкое
определение, чем государство16.
Опираясь на Армстронга и Дойла, я определяю империю как осо-
бую форму господства или контроля между двумя единицами, разде-
ленными иерархическими, неравными отношениями, а точнее — как
сложное образование, при котором метрополия господствует над
периферией. Не ограничивая империи и империализм (создание
33
и сохранение империй) отношениями между государственными уст-
ройствами, я расширяю определение империализма как намеренного
действия или политики, которые продлевают расширение или сохра-
нение государства с целью увеличения такого прямого или косвен-
ного, политического или экономического контроля над любой дру-
гой территорией, который включает неравное отношение к местному
населению по сравнению с собственными гражданами. Как и Дойл,
я подчеркиваю, что имперское государство отличается от более ши-
рокой категории многонациональных государств, конфедераций или
федераций тем, что оно «организовано не на основе политического
равенства между обществами или индивидами. Владение империи —
это народ, находящийся под неравным правлением»17. Не все много-
национальные государства, включающие в себя множество культур
и религий, непременно являются империями, но там, где остаются
различия и неравенство, например в регионах, сохраняющих этни-
ческие различия, — отношения продолжают быть имперскими. Не-
равенство может включать формы культурной или языковой диск-
риминации или несправедливое перераспределение от периферии
к метрополии (хотя и не обязательно; как это было, например, в Со-
ветской империи). Далее, этот идеальный тип империи коренным об-
разом отличается от идеального типа нации-государства. Если импе-
рия — это неравное правление одних над другими, то нация-государ-
ство, по крайней мере теоретически, если не всегда практически оди-
наково для всех представителей нации. Равные по закону граждане
нации имеют иные отношения со своим государством, чем подданные
империи.
Кроме неравенства и подчинения отношения метрополии к пери-
ферии отмечены разницей в этническом составе, географической ра-
зобщенностью и административным отличием18.
Если периферийные области были полностью интегрированы
в метрополию, как, например, древнерусские княжества — в Москов-
ское государство, и относились к ним, по крайней мере, как к провин-
циям метрополии, то это еще не имперское отношение.
Очень важно то, что метрополия не нуждается в этническом или
географическом определении. Это правящий институт. В нескольких
империях правящий институт не имел географического или этниче-
ского отличия от своей периферии, а носил сословный или классовый
характер. Например, специально облеченное властью дворянство или
политический класс, как Османли в Османской империи или импер-
ская семья и высшие слои помещиков и бюрократии в Российской
империи или аналогично коммунистическая номенклатура в Совет-
34
ском Союзе. В моем представлении ни царская Россия, ни Совет-
ский Союз не были этнически Российской империей, где метрополия
полностью отождествлялась с правящей русской национальностью.
Скорее правящий институт — в одном случае дворянство, в другом —
партийная элита — был многонациональным, хотя они были, прежде
всего русскими и осуществляли имперское правление как над рус-
скими, так и над нерусскими подданными. В империи удаленность
между правителями и их различие было частью идеологического оп-
равдания верховенства правящего института. Право управлять им-
перией принадлежит правящему институту без согласия тех, кем он
управляет.
Все государства имеют центры, столицы и центральные элиты,
чем-то превосходящие другие части государства, но в империях мет-
рополия — это единственный правитель, способный равнодушно по-
пирать желания и решения периферийных областей19. Поток това-
ров, информации и чиновников направляется с периферии в метро-
полию и обратно, но редко — с периферии на периферию. Степень
зависимости периферии от метрополии во всех отношениях много
больше, чем в других типах государств. Все пути ведут в столицу;
изысканная архитектура выделяет имперский центр среди всех дру-
гих центров; а центральная имперская элита очень многим отлича-
ется как от периферийных элит, зачастую их слуг и агентов, так и от
подвластного населения20.
Метрополия извлекает выгоду из периферии неравным образом;
существует «эксплуатация» или, по крайней мере, восприятие такой
эксплуатации. Да, это и есть, по сути, то, что означает колонизацию.
Поскольку подчинение, неравное обращение и эксплуатация мо-
гут измеряться по-разному, то в этих измерениях всегда присутствует
субъективность и нормативность. Как полагает Бейссинджер: «Вся-
кая попытка дать определение империи в “объективных” терминах —
как систему стратификации, как политику с позиции силы, как сис-
тему эксплуатации — в конце концов не в состоянии уловить то, что,
несомненно, и есть самый важный параметр любой имперской ситу-
ации: восприятие... Империи и государства различаются в первую
очередь не эксплуатацией и даже не применением силы, но главным
образом тем, принимается ли политика как “наша” или отвергается
как “чужеродная”»21.
К этому следует добавить, что восприятие империи касается не
только отношений между перифериями, но и между метрополиями.
Империя существует, пока существуют два состояния — разделение
и подчинение, пусть даже население периферии убеждено, что им-
35
перия не столько эксплуатирует его, сколько благоприятствует ему.
Действительно, обширная литература о «постколониализме» посвя-
щена именно тому, каким образом господствующие культуры санкци-
онируют имперские отношения и опосредованное сопротивление.
Итак, империя — это сложная государственная структура, в ко-
торой метрополия отличается от периферии, и отношения между
ними воспринимаются гражданами как отношения оправданного
или неоправданного неравенства, подчинения и/или эксплуатации.
«Империя» — это не просто форма государственного устройства,
но и конструктивное название, которое уже в XIX в. (и даже порой
в наше время) подразумевало сублимированную форму политиче-
ского существования (подумайте о Нью-Йорке, как об «имперском
городе»), но которое в начале XXI в. внушает сомнения в законности
государственного устройства и даже предсказывает его поистине не-
избежную кончину22.
Таким образом, Советский Союз, который четверть века тому
назад почти все социологи считали государством, и лишь время от
времени вполне консервативные аналитики — империей, теперь, ког-
да его больше нет, почти все сходятся во мнении, что он был именно
империей, поскольку ныне предстает незаконным, сложным госу-
дарственным устройством, неспособным объединить в единое целое
формирующиеся нации.
Признавая, что формы государства, равно как и концепты госу-
дарства, со временем меняются, я принимаю довольно общее опре-
деление «государства», как ряд обычных политических институтов,
способных монополизировать законное насилие и распределять то-
вары и услуги внутри вписанной в границы территории. Как отме-
чает Роджерс Брубейкер, поколение современной государственно-
сти означало движение от того, что в основном было «сетью субъ-
ектов» в средневековом смысле к «территориализации правления»,
поскольку мир преобразовался в ряд объединенных в единое целое
граждан23. Современное государство характеризуется относительно
устойчивыми территориальными границами, единой властью, а так-
же постоянным бюрократическим и военным аппаратом. По мере
того как государства гомогенизировали свои территории в период
позднего Средневековья и начала Нового времени, устраняя конку-
рирующие власти и стандартизируя управление, многие из них за-
частую походили на описанные ранее империи, консолидировавшие
внутренние общности на основе языка, этнокультуры и религии, что
в свою очередь с началом революций XVIII в. и в последующий «век
национализма» сделало мыслимой саму идею единой «нации»24. В то
36
же время менее однородные государства, возникшие в Новое время
как континентальные империи, укрепили свои взаимосвязи, чтобы
быть конкурентоспособными в новом международном окружении,
но без той внутренней однородности прото-наций-государств, кото-
рая свойственна, например, Португалии или Франции.
В своем исследовании «внутреннего колониализма» Михаэль
Хехтер утверждает, что только по факту можно определить, происхо-
дит ли формирование нации-государства или империи.
Если центр преуспел в интегрировании населения своей расши-
ряющейся территории, воспринимающей законность центральной
власти, то происходит строительство нации-государства, но если на-
селение отвергает эту власть и оказывает ей сопротивление, то центр
преуспел только в создании империи25. Множество, если не боль-
шинство, старейших наций-государств нашего времени начали свое
историческое развитие между метрополией и периферией, и лишь
после нелегкой работы государственных властей над гомогенизацией
национальностей иерархические империи трансформировались в от-
носительно эгалитарные нации-государства, основанные на горизон-
тальном понятии равного гражданства. И все же в век национализма
процесс национализации стимулировал этнонациональное сознание
некоторых народов, способных к самоопределению, которые затем
оказывали сопротивление ассимиляции с правящей национальнос-
тью, получали название «нацменьшинств», и все это заканчивалось
колониальными отношениями с нацией метрополии. В таких случаях
«строительство нации» вскрывало империалистическую основу дан-
ного государства.
По примеру новейших теоретиков нации я определяю нацию
как группу людей, которые мыслят себя политической общностью,
отличной от остального человечества, полагают, что имеют общие
особенности, возможно, корни, ценности, исторический опыт, язык,
территорию или любые из множества прочих элементов, и на осно-
ве своей культуры заслуживают самоопределения, что, как правило,
влечет за собой контроль над собственной территорией («родиной»)
и создание собственного государства26. Не будучи естественными,
исконными, возникшие в результате трудной конструктивной интел-
лектуальной и политической работы элит, нации существуют в кон-
кретных исторических понятиях и повествованиях, в которых вы-
глядят субъектом, постоянно идущим сквозь время и по прошествии
веков приходящим к самосознанию27.
Хотя и в далеком прошлом можно найти примеры политических
общностей, приближающихся к нашим понятиям современных на-
37
ций, в нынешнюю эпоху политические общности существуют внут-
ри дискурса, сосредоточившегося в конце XVIII — начале XIX в. на
понятии территориальных суверенитетов, в которых люди, образую-
щие единую нацию, обеспечивают законность политическому поряд-
ку. Примерно с конца XVIII в. до настоящего времени государство
сливалось с нацией, и почти все государства Нового времени заявля-
ли о себе как о нациях-государствах, в этническом или гражданском
смысле, а их правительства получали власть от нации и осуществля-
ли ее в интересах нации. Государства Нового времени узаконивали
свой статус, ссылаясь на нацию и претендуя на народную власть, под-
разумеваемую в дискурсе о нации28.
Хотя дискурс о нации начинался с выражения государственного
патриотизма, на протяжении XIX в. он все больше этнизировался, и,
наконец, национальная общность предстала в виде культурной об-
щности единого языка, религии и/или прочих характеристик с про-
должительной древней предысторией, общим родством, корнями
и нарративами о развитии во времени. То, каким образом констру-
ировались и переосмысливались понятия общего прошлого и кор-
ней, как сами основные языки отбирались из диалектов и обретали
господствующее положение благодаря печати и обучению и как сама
история использовалась для оправдания притязаний на подлинное
мировое господство — все это затерялось во времени. Националисты
стремились к почти утопической цели — совпадению нации и госу-
дарства, и не будет большой натяжкой утверждать, что почти вся сов-
ременная история посвящена тому, чтобы приспособить друг к другу
различные нации и государства, причем сделать это в мире, где они
почти никогда не совпадают.
К XX в. такие мнимые общности были самой законной основой
для строительства государств, устраняя династические, религиозные
и классовые дискурсы и одновременно выдвигая альтернативные
формулы узаконивания, вроде формул, поддерживающих империи.
В некогда жизнеспособных имперских государствах все чаще заявля-
ли о себе националистические течения, в свою очередь усиливавши-
еся новым толкованием того, что государства должны если не совпа-
дать с нациями, то представлять их.
Одновременное появление понятий демократического представ-
ления подчиненных интересов подчеркивали основной конфликт
между неравными имперскими отношениями и горизонтальными
концепциями национального гражданства. Хотя либеральные госу-
дарства с представительными институтами, считая себя демократи-
ческими, могли быть (и были) действующими имперскими силами
38
в заморских империях: Великобритании, Франции, Бельгии и Ни-
дерландов. Великие континентальные империи оказывали сопротив-
ление демократизации, которая подорвала бы право господствующей
имперской элиты на власть и само иерархическое и неравное отно-
шение между метрополией и периферией. Относясь к числу самых
распространенных и долговечных государственных устройств да-
лекого прошлого, империи в Новое и Новейшее время постепенно
рушились под воздействием мощного сочетания национализма и де-
мократии29.
Некоторые макроисторические повествования о развитии госу-
дарства и нации утверждают, что существует всемирный процесс
территориальной консолидации, гомогенизации населения и соци-
альных институтов, концентрации власти и суверенитета, что создает
основу современной нации-государства. Поскольку такие повество-
вания, конечно, улавливают главную модель формирования госу-
дарства на ранней стадии, этот мощный метанарратив пренебрегает
тем, что в определенных условиях менее «современные» политиче-
ские формы, такие как империи, существуют долгое время. Возника-
ет вопрос: почему последние империи Европы не эволюционировали
в XIX-XX вв. в нации-государства? Каким образом действия и пред-
почтения имперских элит помешали национальному строительству,
даже если превращение в нацию могло бы упрочить положение их
государства на международной арене?
В некоторых континентальных империях власть фактически пы-
талась стереть национальные различия в государстве, чтобы достичь
эффекта, сопутствующего более однородным нациям-государствам,
но то, что было возможно в Средние века или в начале Нового вре-
мени, когда вполне разнородное население ассимилировалось в от-
носительно гомогенные протонации, возможно, сплачиваясь вокруг
общих религиозных или династических идеалов, стало в «век нацио-
нализма» почти невозможным.
Пусть даже связи в Новое время стали более тесными, в конти-
нентальных империях Европы XIX в. самые прочные социальные
и дискурсивные связи возникли на уровнях, стоящих ниже статуса
имперского государства.
То же самое произойдет столетием позже в СССР. На имеющий-
ся дискурс нации со всеми сопутствующими ему привлекательными
сторонами прогресса, представительства и государственности стали
претендовать все языковые и культурные группы. Привлекательность
народного суверенитета и демократии, заключенные в форме нации,
бросала вызов неравенству, иерархии и дискриминации, присущим
39
империи, подрывая основы ее существования. Современные импе-
рии оказались в положении, при котором сохранялись привилегии
и различия, удерживавшие у власти традиционные элиты, и зарож-
дались идеи реформ в либеральном духе, способные уничтожить бы-
лые правящие классы. Если великие «буржуазные» заморские импе-
рии XIX в. были способны либерализовать, даже демократизировать
метрополии, в то же время сохраняя жесткие подавляющие режимы
в колониях, проводить разную политику в центре и на периферии
в континентальных империях было гораздо труднее, чем в заморских.
Демократическая метрополия и колонизованная периферия в замор-
ских империях умудрялись сосуществовать, чему свидетельством
являются Англия, Франция и Бельгия, но сочетание самодержавия
с конституционализмом либеральной демократии в части государ-
ства способствовало дестабилизации во внутренних империях. В
России привилегии, которыми пользовалось Великое Финляндское
княжество, или даже Конституция, дарованная Болгарии — незави-
симому государству за пределами империи, — постоянно напомина-
ли образованным царским подданным об отказе царя позволить им
нечто подобное. В этом главное противоречие континентальных им-
перий. Своеобразный сепаратизм, апартеид — главное условие сохра-
нения демократического и недемократического порядка в отдельном
государстве. Но это в высшей степени неустойчивый компромисс,
как стало ясно в XX в. правительствам Южной Африки и Израиля.
В континентальных империях, где различия между нацией и им-
перией затушевать гораздо легче, чем в заморских империях, правя-
щие элиты могут попытаться сконструировать гибридные понятия
империи-нации, как в царской России или в Османской империи
в XIX в.30 Отвечая на вызовы дееспособности новых национальных
государств, имперские элиты способствовали переходу от империй
старого режима к современным империям, от более полицентрично-
го и раздробленного государственного устройства, в котором регио-
ны сохраняли совершенно иные юридические, экономические и даже
политические структуры, к более централизованному, бюрократи-
ческому государству, в котором законы, экономика и даже обычаи
и диалекты гомогенизировались государственными элитами. Совре-
менные империи разработали много стратегий, чтобы заново стаби-
лизировать свое правление. В России монархия стала более нацио-
нальной по своему имиджу и в глазах общественности, приблизив-
шись к народу, которым она правила. В Австро-Венгрии центральное
государство поделилось властью с несколькими неправящими наро-
дами, ведя империю по пути превращения в более эгалитарное и мно-
40
гонациональное государство. В Османской империи прогрессивная
бюрократия рассталась с некоторыми традиционными иерархиче-
скими практиками, ставившими мусульман выше немусульманского
населения, и в реформаторскую эпоху, известную как Танзимат, была
предпринята попытка создания гражданской нации всех народов им-
перии, что представляло собой османскую идею новой имперской
общности. В последние два десятилетия XIX в. царское правитель-
ство испробовало еще одну стратегию — политику административной
и культурной русификации, отдававшей предпочтение единственной
национальности. После 1908 г. младотурки экспериментировали со
всем, чем угодно — от османского либерализма до панисламского,
пантюркского либерализма и все более националистического пре-
образования своей империи31. Но модернизирующие империалисты
попали в ловушку между этими новыми проектами гомогенизации
и рационализации, с одной стороны, и политикой и структурами,
дистанцировавшимися и отличавшимися от своих подданных, равно
как сохранявшими разобщенность и заброшенность народов импе-
рии — с другой.
Модернизирующие империи искали новые формулы легитима-
ции, смягчавшие риторику завоевания и божественной санкции,
а вместо этого подчеркивавшие цивилизующую миссию имперской
метрополии, ее главную компетенцию на новом пути развития.
В условиях неравномерности экономических преобразований
XIX-XX вв. в высококонкурирующем международном окружении,
почти все государства, даже вполне консервативные, вроде Осман-
ской империи и империи Романовых, приняли государственные про-
граммы социально-экономической модернизации. Вскоре девелоп-
ментализм глубоко укоренился как в национальной, так и в импер-
ской государственной политике. Необходимость оправдать господство
иностранцев над народами, конституирующимися в нации, преврати-
ла идею развития низших или нецивилизованных народов в главный
источник имперской легитимации. Эта идея не устарела и в XX в.32
Впрочем, в девелопментализме присутствует тенденция к разру-
шению. Его успехи создают условия для краха империи. Если деве-
лопменталистская программа пользуется успехом у колонизованных
народов, реализующих материальное благосостояние и интеллекту-
альный опыт, урбанизацию и индустриализацию, социальную мо-
бильность и знание мира, то оправдание иностранного имперского
правления над отсталыми народами испаряется. Действительно,
империализм гораздо чаще создает условия для создания новых на-
ций и стимулирует этот процесс, чем подавляет национальное стро-
41
ительство и национализм. Население разных стран этнографически
описывает и статистически измеряет себя, приписывая определен-
ные характеристики и функции, позиционируя себя как «нация». Не
случайно карту мира в конце XX в. покрывали десятки государств,
заключенных в очерченные империализмом границы. И если к мо-
менту получения независимости в этих государствах нет четко оп-
ределенных и выраженных наций, то государственные элиты прини-
маются деловито создавать национальные политические общности
и заполнять ими формирующееся государство.
Разумеется, девелопментализм был путем не только «буржуаз-
ных» наций-государств и империй, но и мнимых социалистических
государств.
Проблема возникла, когда империи, оправдывавшие свое прав-
ление в качестве носителей современности и модернизации, техно-
логий развития и прогресса, слишком рьяно решали свою государ-
ственную задачу, снабжали подвластные народы идеями стремления
и сопротивления и действительно создавали субъекты, которым им-
перии в духе колонизаторов были уже не нужны. Такая диалектиче-
ская отмена оправдания империи, коренящаяся в теории и практике
модернизации, составляла, по моему мнению, самую суть постепен-
ного упадка Советской империи. Коммунистическая партия поисти-
не оказалась не у дел. Кому нужен был «авангард», если теперь име-
лось урбанистическое, образованное, мобильное, самомотивируемое
общество? Кому нужен был имперский контроль из Москвы, когда
национальные элиты и их составляющие могли сформулировать
собственные интересы языком, санкционированным марксизмом-ле-
нинизмом в идее национального самоопределения?
Ранее в XX в., когда проблемой империализма наравне с полити-
ками занялись ученые и теоретики, их внимание сосредоточилось на
причинах и динамике созидания империи — экспансиям и завоевани-
ям, инкорпорированию и аннексии33. Не так давно теоретики выявили
условия успешного выживания империй. Отталкиваясь от предполо-
жения классического историка М. А. Финли, Дойл рассматривает ряд
империй прошлого — Афины, Рим, Испанию, Англию и Османскую
империю — и утверждает, что факторы, обусловливавшие появление
империи, делавшие ее устойчивой и экспансионистской, следующие:
дифференциал власти — больший в метрополии, меньший на пери-
ферии; политическое единство имперской или руководящей метро-
полии, включающей в себя не только сильное, единое центральное
правительство, но и в более широком смысле законность и общность
среди имперской элиты; и некую форму транснациональных свя-
42
зей — силы или действующие лица, религия, идеология, экономика,
форма общества на основе метрополии, способная распространяться
на подвластные общества. В Афинах было такое транснациональное
общество, и они стали имперскими, а в Спарте такого общества не
было, и она могла только осуществлять гегемонию над другими госу-
дарствами34.
Большую «власть» объединенной метрополии над периферия-
ми следует понимать не просто как большую принудительную силу,
но и как большую дискурсивную власть. Недавно ученые вышли
за пределы материального и структурного анализа, чтобы исследо-
вать, как сохраняются империи, не только посредством явной физи-
ческой силы, но и посредством своего рода рукотворного согласия.
«Колониальные» и «постколониальные» ученые исследовали, каким
образом власть принуждения дополнялась и санкционировалась
дискурсивной властью. «Колониализм, — говорится в одном из по-
следних сборников, — (как и дополняющий его расизм) есть процесс
дискурса, и как процесс дискурса он интерпеллирует колониальных
подданных, инкорпорируя их в систему представительства. Они на-
всегда уже запечатлены этой системой представительства»35. Будь то
история «Детей воды», приключенческие рассказы Роберта Диксона
или Редьярда Киплинга, или сказки Слона Бабара, — все эти фантас-
тические истории содержали образы высшей и низшей расы и нации.
Одним из самых красноречивых аргументов колониальных исследо-
ваний был способ, каким колониализм и сопутствующий ему расизм
не только вписывал положение колонизованных, но и формировал
образ колонизаторов. Проблемой империализма было создание и со-
хранение различия и дистанции между правителем и тем, кем он
управляет. В дискуссии, начатой конструктивной работой Эдуарда
Саида «Востоковедение» и продолжившейся в его последней работе
«Культура и империализм», ученые исследовали, каким образом Ев-
ропа позиционировала себя в понятиях того, чем она не являлась, —
в понятиях колонизованного мира36. В сборнике статей «Конфликты
империи» Энн Лора Соулер и Фредерик Купер рассматривают влия-
ния с диаметрально противоположной точки зрения: «Европу созда-
ли ее имперские прожекты, равно как колониальные столкновения
формировались противоречиями в самой Европе»37. Все же в основе
европейского самовосприятия лежала основная проблема строитель-
ства и воспроизведения категорий колонизованных и колонизаторов,
где первые подчинялись последним.
Великие заморские империи Европы в XIX в. были «буржуазны-
ми» империями, в которых «правящие элиты, пытаясь претендовать
43
на власть на основе всеобщего гражданства и соответствующих соци-
альных прав, так или иначе сталкивались с главным вопросом: были
ли эти законы применимы — и к кому — в старых заморских импе-
риях и на вновь завоеванных территориях, которые теперь попадали
в зависимость от наций-государств»38. Европейские представления
о гражданстве касались принадлежности к нации, но эта принадлеж-
ность предполагала культуру и образование. Отношения как к оте-
чественным низшим классам, так и к подданным народам в колониях
переплетались с серьезными вопросами границ нации — кого следо-
вало включить, на каком основании, а кого — исключить. Европей-
ские понятия эгалитарности рухнули вместе с навязываемыми иерар-
хиями; понятия демократического участия — вместе с авторитарным
исключением из принятия решений; идеи всеобщего разума — вместе
с «туземным менталитетом». Для укрепления европейского автори-
тета, власти и превосходства надо было сохранить, защитить и под-
держать разницу между правителями и подчиненными. Раса была
самым ярким показателем различий, выраженных классовым язы-
ком в Европе, уже «обогащенным образами и метафорами, имевши-
ми сугубо расовое звучание»39. Правящим классам следовало вновь
утвердить свое отличие от подвластных, что еще больше усложни-
лось, когда развитие демократии проторило народу путь в политику.
В XIX в. дискурсы о вежливости и респектабельности отличали
имевших культурную компетенцию править от имени тех, кто просто
нуждался в представительстве40. Ни одно государственное устрой-
ство не существует вечно, и многих историков и социологов глубоко
интересует вопрос: почему империи приходят в упадок, а затем раз-
рушаются. Некоторые ученые делают вывод, что кризис и крах импе-
рии заключен в самой их природе41.
Александр Дж. Мотыль пишет, что «упадок империи кажется
неизбежным. ...Одним словом, империи — это изначально противо-
речивые политические отношения; они саморазрушаются, и это раз-
рушение происходит весьма конкретно, а никак не случайно». Кру-
шение коренится «в политике, которую проводят имперские элиты
во избежание государственного упадка». Будь то война, как в случае
Габсбургов, Романовых или Османской империи, разрушившая цен-
тральное государство, или революция сверху, как в случае Горбачева,
взрыв центра позволил подчиненным перифериям «искать самостоя-
тельное решение своих проблем»42. Все же, пока не видно неизбежной
тенденции империй вступать в чреватые поражением войны, а это мо-
жет случиться с любым государством, или считается, что конкретная
реформа скорее неизбежна, чем случайна, то никакой неизбежнос-
44
ти краха империй нет, поскольку существует политический выбор.
Скорее, крушение коренится, как я осмелюсь предположить, в двух
факторах: делигитимирующая власть национализма и демократии,
серьезно подрывающая основы существования империи, и пагубное
воздействие других формул узаконивания, вроде девелопментализ-
ма, — именно он и создает условия, при которых имперская иерархия
и дискриминация уже не нужны.
Деколонизация представляет гораздо большую трудность для
континентальной, чем для заморской империи, поскольку изменяет
самую форму государства. Уменьшить размеры государства значит
отказаться от определенных идей обо всем том, что его поддержи-
вало, и искать новые источники его легитимации. Континентальные
империи, наподобие империи Габсбургов, Османской империи, цар-
ской Российской и Советской, не имели четких границ внутри самой
империи; поэтому вследствие миграции образовалось смешанное
население, в высшей степени интегрированная экономика и общий
исторический опыт и культурные особенности — поэтому выход цен-
тра или какой-либо периферии из империи едва ли мог не повлечь
за собой полный развал государства. Понятно, что в трех из четырех
упомянутых случаев — империи Габсбургов, Османской и царской —
концу империи предшествовало поражение в войне. И если отделе-
ние периферий ослабляло эти империи, то в двух из четырех случа-
ев (Османской и Советской) именно отделение центра от империи
(националистическая Турция Кемаля в Анатолии и Россия Ельцина)
нанесло последний удар по старому имперскому государству43.
В заключение теоретических выкладок я утверждаю, что круше-
ние империй в наше время можно понять только в контексте инс-
титуциональных или дискурсивных сдвигов, имеющих место при
формировании нации-государства. Исторически многие из самых ус-
пешных государств начинали как империи, имеющие династическое
ядро и расширявшиеся благодаря политическим бракам или завое-
ваниям, в результате чего появлялись периферии, которые со време-
нем постепенно ассимилировались и превращались в единое, отно-
сительно гомогенное государственное устройство. К концу XIX в.
империи стали такими государственными устройствами, которые
либо не были заинтересованы в создании нации-государства, либо не
преуспели в этом. Ущербность империй XX в. связана с особым раз-
витием национализма, с тем, что в XIX в. он превратился из граждан-
ского в этнический, и с формированием наций, которые со временем
слились с государством, так что за последние двести лет почти все
современные государства шли по пути национализации, т. е. по пути
45
национального строительства внутри государства и конечного слия-
ния нации и государства, создания нации-государства.
Поскольку дискурс нации стал доминантой политической леги-
тимации, то его притязания на народный суверенитет с присущим
ему упором на демократию и его призыв к культурному укоренению,
чуждому транснациональному космополитизму, вроде тех, что прак-
тиковались ранее европейской аристократией, превратились в бомбу
с часовым механизмом, брошенную к ногам империи.
Распространяясь из Франции, национализм нес с собой утверж-
дение, что культурная общность обладает политическими правами на
конкретной территории и потому независима от иностранных прави-
телей. В зависимости от того, был или не был монарх или дворянин
одной национальности с народом, его следовало считать частью нации
или чужаком. Поскольку национализм сдвигался от государственно-
го патриотизма в сторону отождествления с этническими общинами,
которые сами возникли в результате долгого исторического и куль-
турного развития, кажущееся долголетие, даже древность, этничнос-
ти служили доказательством естественности, исконности нации, пе-
ред которыми тушевались искусственные притязания династий или
религиозных институтов. Со временем любое государство, которое
хотело выжить, должно было связать себя с нацией, чтобы обрести
законность в новом мировом дискурсе нации. В век национализма,
и, конечно, к началу Первой мировой войны, понятие «империя» во
многих случаях (впрочем, едва ли во всех; вспомните о тех, где солн-
це не заходит) покрыло себя позором, о чем говорит Бейссинджер.
Вильсоновская и ленинская идеи национального самоопределения
нанесли сильный удар по законности империй, пусть даже государ-
ства, возглавляемые Вильсоном и Лениным, умудрились (каждое по-
своему) еще полвека оставаться империями.
Наконец, это подводит нас к рассмотрению того, как международ-
ный контекст способствует стабильности или уязвимости империй,
не только в том смысле, что высококонкурентоспособное междуна-
родное окружение бросает империи вызов, ставя сложные экономи-
ческие и военные задачи, а также задачи на уровне господствующих
трактовок того, что конституирует легитимность государств. В про-
шлом веке, когда нация придавала легитимность государствам, меж-
дународное право и международные организации вроде Организации
Объединенных Наций установили новые нормы, санкционировав-
шие национальное самоопределение, невмешательство в дела других
государств и суверенное равенство государств. После двух мировых
войн новые государства и бывшие колонии вскоре были признаны
46
вполне независимыми действующими лицами на международной
арене. Такое признание подготовило почву для 1991 г., когда бывшие
советские республики — но не более мелкие политические едини-
цы — быстро обрели признание как независимые государства со все-
ми подобающими им правами и привилегиями. В частности, в период
после 1945 г. волна деколонизаций создала империи как устаревшие
формы правления, необходимые только как переходные устройства,
способные помочь в полном развитии наций-государств. Оправдание
их существования нашлось в ретроспективной истории империй. Как
пишет Майлс Калер, «имперская система начала XX в. после Второй
мировой войны быстро и незаметно превратилась в систему “на-
ции-государства”; империи стали вскоре называть устаревшими ин-
ституциональными формами, что резко отличалось от 1920-1930-х
годов»44. Калер отмечает, что две господствующие державы периода
после Второй мировой войны — США и СССР — были «на словах
антиколониальными, несмотря на свое имперское наследие», и аме-
риканское экономическое господство с его либеральным подходом
свободной торговли «свело преимущества империй к широкомасш-
табным экономическим единицам»45. Таким образом, как на уровне
дискурса, так и на уровне международной политики и экономики,
конец XX в. предстает как самое суровое время и для формально вне-
шних империй и для внутренних империй-государств.
Еще совсем недавно историки, занимающиеся имперской Рос-
сией, уделяли почти все внимание российскому государственному
строительству, либо вообще избегая национальных вопросов, либо
растворяя их в понятии государства. Не появилось ни одной эмпири-
ческой или теоретической работы о природе царизма, как империи,
или о России, как нации. Возможно, в чем-то это является следствием
того, что ранее Россия скорее идентифицировалась с династическим
государством, чем с этнонациональной или религиозной общностью.
Как отмечает Пол Бушкович, древнейшие русские летописи — это
рассказы о подвигах правящих князей, а легенды о зарождении го-
сударства посвящены династии. Предполагалось, что Россия с конца
XV в. до прихода к власти в середине XVII в. царя Алексея Михайло-
вича состояла из территорий, которыми правили сначала Рюрикови-
чи, а потом династия Романовых46.
В своем исследовании обычаев, обрядов и мифов, порожденных
русской монархией, Ричард С. Уортман утверждает, что образ монар-
хии с XV до конца XIX в. представал в виде чужеродного, обособлен-
ного правителя и элиты из простого народа47. Говорилось, что пра-
вители не были русскими (варяги пришли из-за Балтийского моря)
47
и уподоблялись чужеземным правителям Запада. «В выражении
политического и культурного превосходства правителя иностран-
ные черты несли позитивную окраску, местные — нейтральную или
негативную»48. Даже модели правления были иностранными — Ви-
зантия и монгольские ханы — и это возвышало правителей. Позднее,
в XVIII-XIX вв. миф о правителе, как о завоевателе, использовался
для того, чтобы показать, что монархия принесла на Русь блага ци-
вилизации и прогресса, а правитель выступал, как самоотверженный
герой, спасший страну от деспотизма и гибели.
Какова была ситуация с национальным самоопределением, сфор-
мировавшимся среди русских? Согласно ранним летописям, наро-
ды будущей России различались по языку и культуре49. В Началь-
ной летописи сообщается, что в этом регионе жили славяне, балты,
тюркские и финские народы и при этом славяне делились на отде-
льные группы. Согласно данной летописи, разные восточнославян-
ские народы объединились только после того, как на их землю при-
шли варяги, имя которых было Русь. Те немногие ученые, которые
исследуют этот вопрос, как правило, сходятся в том, что, начиная
с принятия и распространения православия в 988 г. (традиционная
дата) и на протяжении последующих веков русские конституирова-
ли общность, в которой понятия православия и русскости слились,
и они уже воспринимали себя иными, чем католики Польши и Литвы
и нехристианские кочевники Поволжья и Сибири50. Присоединение
к династическому властителю имело большое значение, но его не сле-
дует путать с верностью государству. Действительно, слово «царство»
было предпочтительнее слова «государство», потому что в те давние
времена народ, как общность, не мыслился в отрыве от политической
власти. Как замечает Валерий Кивельсон.
«Похоже, что великие князья Киевские почти или совсем не пред-
ставляли государство, как заключенную в границы территориальную
единицу, под властью одного суверена, желающего управлять своим
народом и собирать с него дань. Скорее, территория Киевской Руси
оставалась аморфной и подвижной. Понятия и титул “великого кня-
зя” единой Киевской Руси входили в киевский лексикон и полити-
ческое сознание медленно, как заимствование из Византии. Само
государственное устройство (если оно было) смутно конституиро-
валось вокруг неясно определенного народа (“Русь”), было раздроб-
ленным и управлялось взаимосвязанными враждующими и соперни-
чающими ветвями княжеского рода. Завещания великих князей сви-
детельствуют о том, что цели княжеской политики оставались скорее
48
личными, династическими, чем свидетельствующими о каких-то бо-
лее широких устремлениях к единому суверенитету или территори-
альному правлению»51.
Идентичность формировалась как изнутри, путем укрепления
религии, церкви и со временем единым Московским государством
(примерно с XV в.), так и на границах в борьбе с народами, считав-
шимися чужими. Так что, изначально русская идентичность была
связана с наднациональным миром веры, политическим миром,
в чем-то отождествляемым с правящей династией, и противопостав-
лялась «чужим» на периферии52. Религия в те времена и в раннее Но-
вое время была тем же, чем ныне является этничность, — понятным
языком идентичности. Именно в сфере религии и государственного
устройства велись споры о том, что именно конституировало (на-
циональную) принадлежность и какое поведение было правильным
или неправильным53. Как пишет историк Ричард Хелли: «Население
Московского государства чаще считало себя православным, чем
русским, каковым многие, конечно, не были»54. Даже когда государ-
ство становилось все более гетерогенным в этническом и религиозном
плане, «тестом» на принадлежность к Московскому государству бы-
ло православное исповедание. И все же, несмотря на всю изоляцию
и нередко обвинения в ксенофобии, Россия была удивительно эку-
менической в своем отношении к иностранцам. «Обращение в пра-
вославие любым чужеземцем автоматически превращало его в мос-
ковита, полностью принятого центральными властями и, похоже,
местным населением»55.
Русская идентичность оказалась тесно связанной с религией,
а также с расширяющейся и меняющейся территорией и государ-
ством. Когда в середине XV в. Иван III Великий принял титул царя
и самодержца, он стал полновластным правителем России. Москва,
часто входившая в число любимых монголами русских княжеств,
даже поддерживаемая ими в XIV в., теперь «пришла на смену Зо-
лотой Орде, как независимая держава в русских землях» и приняла
«мантию имперского наследия Чингисидов»56. «Имперское полно-
властие, — пишет Уортман, — было единственным подлинным полно-
властием» в русском понимании57.
В то же время, заимствуя и модифицируя двуглавого орла Визан-
тии и Священной Римской империи, Иван III претендовал на пари-
тет с монархами Запада. Возводя свое происхождение к Рюрику, мос-
ковские князья приобретали иноземные корни, отделяя себя от рус-
ского народа. Их союзники, православное духовенство, сотрудничали
49
с ними в создании имперского мифа, искусно представленного в ко-
ронационных обрядах: «Церемония превращала вымысел имперской
преемственности в священную правду»58. Майкл Чернявский видел
в этом идеологическом сплаве хана и басилевса игривый, несколько
противоречивый синтез разных традиций. «Поэтому русский вели-
кий князь как хан, как римский император, как православный са-
модержец и как потомок династии Ивана I (верноподданного хана)
были понятиями, которые сосуществовали, не противореча друг дру-
гу, а усиливая друг друга»59.
Когда Иван IV в середине XVI в. завоевал Казань и Астрахань,
Московское государство инкорпорировало этнически компактные
нерусские территории, в сущности, чужое государственное устрой-
ство, и превратило относительно гомогенное Русское государство
в многонациональную империю. Цари стали называть свое госу-
дарство Россия, а не Русь\ последнее название распространялось на
центральные области. Но в отличие от византийского императора
или монгольского хана русский царь был правителем не всего мира,
а лишь абсолютным и полновластным правителем всей Руси {царь
всея Руси)60. Все же, как завоеватель Казани и Астрахани, москов-
ский царь обрел некоторый престиж монгольского хана, а по мере
продвижения на юг и восток, он требовал верности и подчинения
малых правителей Сибири и Северного Кавказа. Михаил Ходар-
ковский показывает, что когда шамхал Дагестана или кабардинские
князья заключили договор с царем, они думали, что заключили до-
говор между равными, но русские проявили единодушие в том, что
неверно истолковали договор в духе прошения подданных к русско-
му монарху61.
Русская имперская власть вошла в мир окраин как власть высше-
го правителя над всеми подчиненными правителями и народами. За-
воевание и аннексия окраин были продолжением политики царского
полновластия, осуществляемой его домочадцами или придворными,
и подразумевали собой еще одну стадию «собирания русских земель».
Нерусские элиты, как правило, кооптировались в число русской зна-
ти, как это случилось с казанской и астраханской знатью, но при этом
часть повинностей крестьяне должны были нести в пользу Москвы.
Как только какой-то регион входил в состав империи, царское госу-
дарство было готово применить грубую силу, чтобы его не потерять.
Бунты безжалостно подавлялись. Когда же проблема безопасности
была улажена, Москва позволила править местным, хотя уже не все-
властным элитам, причем традиционные обычаи и законы оставались
в силе. Поскольку эти приграничные регионы интегрировались в им-
50
перию как окраины, то многие из них сохраняли отдельное админис-
трирование, при этом всегда подчиняясь центру62.
Русскую экспансию обусловило слишком многое — экономиче-
ские и идеологические факторы и интересы безопасности. Сибирь с
ее соблазнительными мехами, Урал, богатый минералами, кочевники,
грозящие набегами со стороны Волги или южных степей, крестьяне,
стремящиеся расширить свои сельскохозяйственные угодья и обрес-
ти свободу на окраинах, — все это стимулировало жажду экспансии.
Миссионерское рвение не было главной мотивацией, хотя после за-
воевания земель на них появлялись миссионеры. Когда на востоке
и юге русские занялись торговлей и благодаря этому вступили в кон-
такт с мириадами народов Сибири, калмыками южных степей и на-
родами Кавказа, то, естественно, нельзя было не заметить различий
в религии, обычаях, вкусах. И хотя одни, вроде казацких торговцев на
восточной границе, были в основном равнодушны к чужому, то дру-
гие, особенно духовенство, стремились распространить православие
среди язычников63.
Обращенные чужеземцы легко ассимилировались в русской об-
щности. «Крепостные, женщины или государственные служащие,
новые христиане, кажется, воспринимались как христиане и русские.
...Таким образом, платившим дань иноземцам, желавшим оставать-
ся иноземцами, разрешалось жить в лесах и платить дань; те, кого
убедили или заставили стать русскими, могли стать ими, живя по
правилам»64.
В то же время, если народы, исповедовавшие разные религии
и жившие по-своему, оставались отличными от имперской власти
и подчиненными ей, то институт царского правления также отли-
чался и от народа империи. Когда в Смутное время начала XVII в.
Россия пережила внутренний крах, некоторым она стала видеться не
просто владением московского царя, но государством, управляемым
царем и состоящим из народа. Но после 1613 г. только что избран-
ная династия Романовых не восприняла этой новой концепции, и но-
вые правители, не придавая особого значения тому, что они избраны
народом, стали изображать это избрание предначертанным свыше.
И вновь династия дистанцировалась от народа, заявляя о своем про-
исхождении от Рюрика и св. Владимира, князя Киевского65.
Аннексия Украины (1654) и Вильнюса (1656) подкрепила им-
перские притязания, и монарх был провозглашен «царем Великой,
Малой и Белой Руси»66. На государственной печати Алексея Михай-
ловича, принятой в 1667 г., изображен орел с расправленными кры-
льями, коронованный тремя коронами, «знаменующими» Казанское,
51
Астраханское и Сибирское царства, «на правой стороне орла три гра-
ды суть», символизирующие Великую, Малую и Белую Русь. Царь,
отныне называемый святым, еще больше дистанцировался от своих
подданных, «являясь высшим заступником государства, превосхо-
дившим всех своим благочестием»67. В конце столетия царь Федор
ввел понятие «Великорусское царствие», «термин, обозначающий
имперское, абсолютистское государство, под властью которого нахо-
дились как русские, так и нерусские территории»68.
В таком типичном для конца XVII в. представлении об империи,
Великой Руси, царь и государство сливались в единое понятие вер-
ховной власти и абсолютизма. Государство, империя и царь-самодер-
жец объединились в хитрой системе усиливающих друг друга леги-
тимаций. В России, согласно Уортману, «слово империя заключало
в себе несколько взаимосвязанных, но, впрочем, различимых значе-
ний. Во-первых, оно означало власть императора, или высшую власть,
независимую ни от какой другой власти. Во-вторых, оно подразуме-
вало имперскую экспансию, обширные завоевания, включавшие не-
русские земли. В-третьих, оно относилось к христианской империи,
наследнице византийского императора, как защитника православия.
Эти значения объединились и усиливали друг друга»69.
Царь был не только священным правителем, христианским мо-
нархом, благочестивейшим главой церкви, но и властным мирским
правителем формирующегося бюрократического государства, завое-
вателем и повелителем знати и войск. При Петре Великом христи-
анский император и христианская империя уступили гораздо более
мирскому «западному мифу завоевания и власти»70.
«Поведение Петра создало впечатление, что русский царь обязан
своей властью подвигам на поле сражения, а не традициям преем-
ственности, предначертанным свыше. ...Образ завоевателя вытеснил
древний вымысел его происхождения»71. Петр I довел образ чужезем-
ца до новой крайности, навязав России свои предпочтения, повелев
сбрить бороды, надеть европейское платье, строить в стиле барокко
и использовать голландские, немецкие и английские технические до-
стижения. Он воздвиг новую столицу как «окно в Европу». Он со-
здал в России новое благовоспитанное общество, выпустив женщин
из затворничества в общественную жизнь, кульминацией чего была
коронация его второй жены, простой девушки Катерины на престол
императрицы России. В 1721 г. он принял титул императора и пре-
вратил Россию в империю. «Идеология Петра была весьма в духе века
рационализма, его вклад в “общее процветание” России, узаконивал
его правление»72. Император стал «Отцом отечества», и «отныне от-
52
ношения между государем и подданными были основаны не на на-
следственном праве и личных обязанностях, а на обязанности слу-
жить государству»73.
Некоторые историки возводят национальное сознание России к
XVII в. или, по крайней мере, к Петровской эпохе. Например, Майкл
Чернявский доказывает, что во время раскола Церкви в конце XVII в.
и реформ Петра I возникло двойственное сознание: во-первых, со-
знание европеизирующегося мелкопоместного дворянства, которое
отождествляло себя с Россией и считало свои дела «русскими по оп-
ределению», и, во-вторых, сознание староверов и крестьян в целом,
которые «начали нарочно носить бороды, традиционную одежду
и соблюдать старинные обряды — создавая, в ответ, свою собствен-
ную русскую идентичность»74. С этой точки зрения, «национальное
сознание возникло как народная реакция на само-идентичность аб-
солютистского государства, угрожая всему, что бросает ему вызов, —
абсолютистское сознание царя, империя и православие — исключе-
нием из русской самоидентичности75. Но, внося важную коррективу,
Джеймс Крэкрафт замечает, что многое в реакции на реформы Ни-
кона и Петра не конституировало ксенофобию или национальное
сознание, а было скорее «мучительным противодействием модели
поведения, совершавшей великое насилие над остающимся в основе
своей религиозным мировоззрением»76. В разных социальных груп-
пах и между ними шла борьба идей о том, что конституирует Россию
и русских, возникала беспорядочная, изменчивая, бессистемная че-
реда попыток самоопределения, в которой религиозные и этнокуль-
турные различия перекрывали и усиливали друг друга. Русские все
так же отождествлялись с православными христианами, равно как
и с населением царского государства. По мере того как государство
утрачивало традиционный этнорелигиозный смысл общности, на
смену которому приходил неэтнический, космополитический смысл
европейской политической цивилизации, люди разрывались между
этими двумя толкованиями русской общности. К XVIII в. Россия
стала империей в многочисленных смыслах великого государства,
правитель которого осуществлял полную, абсолютную верховную
власть над разными территориями и подданными. Его теоретики со-
знательно отождествляли это государственное устройство с языком
и образностью былых империй. Петр Великий создал образ импера-
тора как героя и бога, того, кто возвышался над остальными людьми
и трудился на общее благо своих подданных77.
Он оставил своим преемникам, четверо из которых были женщи-
ны, стабильный и надежный правящий класс аристократов. Несмот-
53
ря на несколько переворотов или их попыток, царь и дворянство по-
могали друг другу в духе симбиоза, в котором интересы император-
ского двора и дворянства принимали очертания общего процветания
страны78. Монархи XVIII в. сочетали в себе завоевателей и восста-
новителей, в то же время сохраняя и крепостничество, и дворян-кре-
постников79. В этом космополитическом мире этничность и религия
считались вторичными по отношению к тому, родился ли человек
привилегированным или нет.
Хотя многие специалисты, и особенно Ханс Роггер, пишут о на-
циональном сознании в России XVIII в., идентификация с Россией,
по крайней мере среди дворянства и образованного населения, в ос-
новном заключалась в чувстве государственного патриотизма, т. е.,
скорее отождествлялась с государством и его правителем, чем с наци-
ей, более широкой политической общностью, мыслящейся отдельно
от государства. Как доказывает Синтия Хайла Уиттейкер, сорок пять
историков-непрофессионалов в России XVIII в. занимались тем, что
заменяли религиозное обоснование самодержавия новым мирским,
основанным на династическом континуитете, динамизме правителя,
его (или ее) заботе о процветании народа, или превосходстве самодер-
жавия над альтернативными формами правления80. И хотя некото-
рые историки, в частности Василий Татищев (1686-1750), утвержда-
ли, что между царем и народом изначально был подделан договор, но
даже они верили, что, раз такое соглашение существовало, его нельзя
было «никому нарушить»81. Правители поручали историкам обли-
чать «ложь» и «фальшь», распространяемые иностранцами. Вероят-
но, русские на любом социальном уровне обладали чувством нацио-
нальной принадлежности, создававшей позитивный или негативный
контраст между всем русским и немецким, польским или француз-
ским. Русские авторы, как и все европейские, отмечали националь-
ные особенности или сосредотачивались на том, что можно было бы
назвать «национальным характером» — то, чем занимались деятели
эпохи Просвещения, от Вольтера и Монтескье до Иоганна Готфрида
фон Гердера и Иоганна Блюменбаха.
О такой чувствительности к различиям свидетельствует сопро-
тивление, оказываемое возмущенными русскими дворянами иност-
ранцам, которые продвигались слишком высоко по государственной
службе. Когда этот закон был нарушен во время правления Анны,
русские дворяне протестовали против появления немецких баронов
в окружении императрицы. Здесь патриотизм был не только спосо-
бом защиты привилегии и отбивания охоты борьбы за власть, но и
в более позитивном смысле, выработки сплоченности внутри одной
54
группы против другой. Сознательная реакция против германофилии
Анны или Петра III, коронации Елизаветы и Екатерины II мысли-
лась актами реставрации, возрождавшими славу Петра Великого.
Перед лицом этих монархов Петр теперь представлял подлинную
Россию, и Елизавета, будучи дочерью Петра и Екатерины I, прило-
жила к этому особые усилия. Немецкая принцесса, ставшая Екате-
риной II, могла бы оказаться узурпатором, не имеющим законного
права на власть, но ее захват власти был санкционирован как акт
освобождения от тирана с иностранными замашками. Ее не только
изображали как Минерву, воплощение просвещения, но и видели
в ней правительницу, любившую Россию и уважавшую православие.
И хотя дворянская элита была носительницей космополитической
культуры и предпочитала говорить на французском, а не на русском
языке, она все же проявляла некую сентиментальную привязанность
к элементам русской этнической культуры: «Имперский патриотизм
с великорусским колоритом был темой истории и литературы конца
XVIII в.»82. При дворе Екатерины дворяне разного этнического про-
исхождения одинаково одевались, а для женщин императрица ввела
«русское платье» с местным колоритом.
Создавая империю, Россия следовала определенной логике. При-
обретя территорию, как правило, путем завоеваний, нередко расши-
ряя поселение, агенты царя кооптировали местные элиты на службу
империи83. Но на многих окраинах, на Волге, в Сибири, Закавказье
и Средней Азии, интеграция заканчивалась на элитах (да и их каса-
лась частично) и не включала туземное крестьянское или кочевое
население, сохранявшее свои племенные, этнические и религиозные
особенности. Одни элиты, вроде татарской или украинской знати,
растворились в русском дворянстве, а другие вроде немецких баро-
нов в Прибалтике или шведских аристократов в Финляндии сохра-
нили привилегии и характерные национальные черты.
Национализирующая, усредняющая политика, интегрирующая
в корне отличные народы в единую русскую общность (особенно сре-
ди дворян), сосуществовала с политикой дискриминации и разобще-
ния. Подчинив Башкирское ханство, Россия дала башкирам права как
воинству в Поволжье. Некоторым народам, например грузинам, было
позволено сохранить свое обычное право; немецкие бароны, грече-
ские и армянские купцы пользовались экономическими и юридиче-
скими преимуществами, тогда как евреям было запрещено выходить
за черту оседлости.
Религиозная и общественная жизнь мусульман регулировалась го-
сударством. Религия оставалась главным признаком различия между
55
русскими и нерусскими, и религиозная идентичность казалась глав-
ным качеством, которое помогало предсказать поведение граждан.
Православные христиане считались более законопослушными, чем
двуличные мусульмане. «Просвещенные» государственные чинов-
ники часто утверждали, что принятие православия усилит империю
и равным образом цивилизует «темное» население окраин84. Хотя по-
пытки такой религиозной русификации были случайными, они уси-
ливали ощутимую связь между русскостью и православием. Начиная
с попыток Петра I модернизировать Россию, государство и церковь
усилили ранее спорадичные попытки привнесения благ православия
и западного образования «темному» нерусскому населению востока
и юга85.
Если начиная с 1789 г. Европа шла к распаду, то Россия представ-
ляла собой «самую имперскую из наций, вобравшую в себя боль-
ше народов, чем остальные». Академик Генрих Шторх восхищался
в 1797 г. этнографическим разнообразием России, отмечая, что «ни-
какое другое государство на земле не обладает таким разнообразием
жителей»86. Сама же Россия видела себя заново рожденной Римской
империей.
По мере того как во время и после Французской революции и На-
полеоновских войн оформлялся дискурс о нации, по мере того как
понятия «народ» и «народовластие» распространялись по Европе,
традиционные монархические представления о царе-иноземце не до-
пускали никакой уступки новому национальному популизму.
Сопротивление, оказанное русскими Наполеону, равно как экс-
пансия империи на Кавказ и в Финляндию, только усилили импер-
ский имидж неотразимой силы, проявившейся физически как на по-
ле брани, так и на учебном плацу царями-солдафонами начала XIX в.87
В момент французского вторжения в Россию в 1812 г. Александр I
издал рескрипт, заканчивавшийся словами: «Я не положу оружия,
доколе ни единого неприятельского воина не останется в Царстве
Моем»88.
Ни слова о русском народе, при том, что сама империя предстает
как собственность императора. Даже когда французы продвигались
к Москве, советникам пришлось уговаривать Александра I поехать
в Москву и взять на себя роль национального вождя. Его манифес-
ты, написанные консервативным поэтом адмиралом А. С. Шишко-
вым, «взывали к патриотическим и религиозным чувствам народа»89.
Писатели того времени называли царя «ангелом Божьим», «Отцом
нашим», любимым его подданными, к которым и он питал великую
любовь, а после того, как французов изгнали из России, то избавле-
56
ние России от врагов объяснялось «великой доблестью народа, вве-
ренного Нам Господом», и Божественным Провидением90. Русские
власти не желали изображать великую победу как народный триумф
и вместо этого видели в нем ниспосланную свыше победу самодержа-
вия, поддержанного преданным народом. Как пишет Уортман: «Во-
влеченность народа в имперский сценарий угрожал имиджу царя, как
сверхъестественной силы, титул которого достался извне или свыше,
божественным повелением или эманациями разума. Выражаясь язы-
ком социологии, невозможно было представить народ в качестве ис-
торической силы в сценарии, который восхвалял власть монарха как
идеализацию правящей элиты»91.
Россия вышла из Наполеоновских войн еще более имперской, чем
в XVIII в.
Теперь обладатель Великого княжества Финляндского, импера-
тор был там конституционным монархом, обязанным соблюдать за-
кон Великого княжества, а в Королевстве Польском (1815-1832) он
был Царем Польским, конституционным царем. Согласно конститу-
ционному своду 1832 г., «Император России — самодержавный и не-
ограниченный монарх», но его государство управляется по законам,
это Rechtsstaat (нем. — правовое государство. — Примеч. пер.}, от-
личное от деспотий Востока92. Царь стоял в стороне от своего народа
и над ним; его народ оставался разнородным не только этнически, но
и в понятиях тех учреждений, посредством которых им правили. По-
бедоносная Россия, консервативный оплот против принципов Фран-
цузской революции, во многом была антитезой национализма. Алек-
сандр I лично выразил это в проекте, представленном Священному
союзу, в котором разные государства считали себя членами «единой
христианской нации», управляемой «Самодержцем Христианского
Народа» Иисусом Христом93.
Можно предположить, что создание русской нации не удалось по
четырем причинам. Первая глубоко коренится в обширной геогра-
фии, ограниченных ресурсах, слабой плотности населения и недо-
статке коммуникаций в царской России94. Скажем, во Франции ран-
него Нового времени не было уплотняющейся сети экономических,
правовых и культурных связей по указанным параметрам95. Россия
была такой огромной, система ее дорог такой неразвитой, а немного-
численные города находились настолько далеко друг от друга, что го-
сударству было невероятно трудно слишком часто напоминать о себе
подданным. Крестьяне занимались своими делами, подчинялись мест-
ным господам или скорее их управляющим, а не государственным
властям, и ощущали присутствие государства, только когда появлял-
57
ся военный вербовщик или когда они не платили налоги или оброки.
Косвенное правление нерусскими зачастую было нормой, и до самого
конца XIX в. не делалось почти ничего, чтобы заняться культурой на-
родов, живущих на окраинах империи.
Это подводит нас ко второй причине того, почему не удалось со-
здать нацию в империи, — неподходящее время. К началу XIX в.,
когда возник дискурс о нации, подчиненные элиты могли составлять
представление о своих народах как о «нациях» со всеми присущими
этому притязаниями на признание культуры, политические права,
территорию и даже государственность. С узаконением национализма
процесс ассимиляции других народов в господствующую националь-
ность стал все более затруднительным.
Третья причина состояла в том, что структуры и действия импер-
ского государства, от сосредоточения самодержавной власти до со-
словной иерархии и въевшихся представлений о социальном и этни-
ческом превосходстве и более низком положении, работали как силы
сопротивления горизонтальному, эгалитарному национальному стро-
ительству. Как говорится в обширной новой литературе о формиро-
вании нации и национализме, национальное строительство — это
социальное и культурное создание нового вида пространства. Нации
не только пространственно и концептуально шире былых государ-
ственных устройств, почти исключительно раздробленных и обо-
собленных областей старого порядка в Западной Европе, но они со-
знательно и намеренно лишены обособленности, традиционных или
обычных делений, некоторых старых форм иерархии, наделенных
привилегиями и превратившихся, по выражению Уильяма Г. Сьюел-
ла-мл., в «гомогенное пустое пространство»96. То, что Французская
революция сделала со старым порядком во Франции, избавив ее от
провинциальных и местных привилегий, отменив внутренние долги
и тарифы, введя стандарты мер и весов на более широком простран-
стве, при царизме осуществилось лишь отчасти.
Модернизующие практики российских императоров и бюрокра-
тов XVIII-XIX вв., которые гомогенизировали разрозненные эконо-
мические и правовые практики, конечно, имели значение, но их сле-
дует противопоставить программам и политикам, которые двигались
в ином направлении, создавая новые или усиливая старые различия,
особенности, привилегированное или непривилегированное положе-
ние, в зависимости от классовой и национальной принадлежности,
региона или религии. В русской среде XVIII в. образованная элита
выработала чувство национальной самобытности, но на протяжении
первой половины XIX в. в развивающейся западной концепции поли-
58
тической общности, в которой народ был источником легитимности
и даже самодержавия, чувство единой нации почти отсутствовало.
Россия была империей с населением, разделенным по горизонта-
ли на десятки этничностей и религий, а по вертикали — на правящие
и привилегированные сословия и огромную массу крестьянского на-
селения. Это разделение было закреплено законом, и почти все люди
и народы неизменно ощущали дискриминацию и унижения. Такие
разделения препятствовали развитию любых горизонтальных связей
братства и сплоченности, ставших заметной особенностью риторики
нации на Западе. До самых последних дней империи режим Романо-
вых оставался имперским в этом смысле: сложный, дифференциро-
ванный, иерархический, традиционный старый режим со структура-
ми и законами, мешавшими уравниванию и гомогенизации. Горизон-
тальные братские связи, идеальная особенность гражданства в форме
нации, не могли быть созданы в системе, погрязшей в иерархии и раз-
личиях, в презрительном отношении к широким массам населения
и дистанцировании от них.
И, наконец, четвертая причина: русские элиты не сумели ясно вы-
разить идею русской нации, выработать идентичность, отличную от
религиозной (православной), имперской, государственной или узко-
этнической. Россия никогда не уравнивалась с этнической Россией;
изначально она была несколько шире — многонациональное «рус-
ское» государство с едва намеченными общими чертами — возможно,
религией или верностью царю, — но в споре между интеллектуалами
и государственными деятелями так и не удалось выработать убеди-
тельного, привлекательного понятия «русскости», отделенной, с од-
ной стороны, от этнического, а с другой — от имперского государства.
Понятия нации растворились в религии и государстве и не обрели
четких очертаний в виде общности, отдельной от государства или
православной общины.
Источники, позволяющие различать народные идентичности, по-
истине неуловимы, но рассмотрение того, что читают простые рус-
ские люди, подтверждает многие точки зрения, высказанные по по-
воду русских идентичностей. Как указывает Джеффри Брукс, «нам
мало известно о народном понимании того, что значит быть русским
в старой России, но, — продолжает он, — ранний лубок свидетель-
ствует, что на протяжении XIX в. олицетворением русскости служи-
ли в первую очередь православная церковь и (в меньшей степени)
царь.
Эти два символа национальности появляются в самых ранних по-
вествованиях, и их авторы подсказывают, что быть русским — значит
59
быть верным царю и не отступать от православной церкви»97. Анали-
зируя народную литературу, Брукс утверждает, что «понятие нации,
состоящей из народов, хранящих верность общим идеалам, еще не
вполне выработалось»98. Но все же в лубочных историях содержа-
лось несколько намеков на национальную идентичность99.
Быть православным и верным царю означало принадлежность
к русской общности, что позволяло вступать в брак людям разных
национальностей. В то же время существовало понятие империи как
обширного географического пространства с различными ландшаф-
тами и народами, где русские противопоставлялись другим народам
империи. Отличие от «чужака» и страх перед ним, особенно перед
мусульманским «чужаком», подчеркивались в изображениях турок
и татар, а также в народных сказках повествующих о неволе100.
Когда во второй трети XIX в. появилась автономная интеллиген-
ция, завязалась живая дискуссия о самобытности России и о ее отно-
шениях с Западом и Азией, равно как с ее внутренними «чужаками»,
неэтническими русскими в составе империи. Как бывало с другими
народами и государствами Европы в предреволюционный период,
интеллектуалы, особенно историки, в некотором роде домысливали
существование наций или, по крайней мере, разрабатывали и распро-
страняли контуры, особенности, символы и признаки, которые бы оз-
накомили с национальными чертами широкую общественность.
Начиная с «Истории государства Российского» Николая Карам-
зина (1816-1826) и далее, в великих обобщающих трудах Сергея Со-
ловьева и Василия Ключевского, историки трактовали Россию как
нечто вроде нации-государства, во многом нашедшее отражение в за-
падноевропейских моделях, но уникально многоэтничное по своему
составу. Сочинение Карамзина имеет особое значение, поскольку
его труд был чрезвычайно популярен среди образованных читателей
и представлял собой яркое патриотическое повествование о прошлом
России до Смутного времени. Карамзин также верил, что самодержа-
вие и сильное государство несли ответственность за величие России,
как было подчеркнуто в его тайной записке Александру I («Записка
о древней и новой России», 1811)101.
Хотя в этой статье невозможно дать подробного надлежащего
обсуждения того, что привнесла русская историческая наука в наци-
ональное образное мышление, все же следует отметить, что этот про-
цесс совпал со становлением идеологии империализма в таких жур-
налах, как «Вестник Европы» или «Русский вестник», с зарождением
этнографической и географической школ, расцветом поэзии и прозы,
музыки и изобразительного искусства102.
60
Убежденные в своем культурном, не говоря уже о материальном,
превосходстве над южными и восточными народами империи, рус-
ские интеллектуалы и государственные деятели выработали модер-
нистскую программу развития, приобщения к цивилизации, распре-
деления по категориям и упорядочивания посредством постановле-
ний, законов, статистических сводок и цензуры нерусских народов
окраин. Какое бы чувство неполноценности ни испытывали русские
перед лицом европейцев, особенно немцев и англичан, они снисхо-
дили до заигрываний перед своими колонизованными народами.
И русские часто говорили, что они империалисты похлеще британ-
ских или французских103.
Однако временами грандиозность цивилизующей миссии впечат-
ляла даже самых рьяных сторонников экспансии. Например, Миха-
ил Орлов тоскливо (и пророчески) заметил, что подчинить чеченцев
и прочие народы этого региона так же трудно, как выровнять Кав-
казский хребет; это достигается не с помощью штыков, а совершается
временем и просвещением, которых так не хватает104.
Начало XIX в. было временем имперской экспансии на Кавказ.
Пока русские солдаты продвигались через горы в грузинские княже-
ства, мусульманские ханства и Армению, русские писатели создавали
собственный «литературный Кавказ», тем самым внося свой вклад
в русские дискурсы об империи и национальной идентичности и фор-
мируя восприятие и самовосприятие русской элиты XIX в. Навева-
ющая воспоминания об этих событиях поэма Пушкина «Кавказский
пленник» была одновременно рассказом о путешествии, этнографи-
ческим и географическим описаниями и даже военной перепиской.
В образной пушкинской географии слияние с природой отвлекало
внимание от военного завоевания, и поэт в основном упускал из виду
коренные народы Кавказа, представлявшие смутную угрозу русско-
му лирическому отношению к дикой природе. В эпилоге к поэме он
воспевал военное завоевание Кавказа, внося диссонанс в свое восхва-
ление чистоты, благородства и свободолюбия горцев. Парафразируя
красноречивый упрек Вяземского, здесь поэзия стала союзником
мясников105.
Колониальная встреча России с Кавказом совпала с оживленной
фазой дискуссии интеллигенции о месте России в Европе и Азии.
В первые десятилетия XIX в. ученые заложили основы русского вос-
токоведения, и через свое восприятие азиатского «чужака» русские
вырабатывали концептуальные представления о себе. Русская ци-
вилизация, как правило, воспринимаемая ниже западной, была, по
крайней мере, выше по отношению к «дикости» кавказских горцев
61
или среднеазиатских кочевников. Компенсирующая гордость свиде-
тельствовала о сложном и противоречивом отношении к кавказско-
му Востоку и о столь же сложных и противоречивых представлениях
о нем. Эмоциональный накал и примитивная поэзия смешивались
с насилием джигитов.
Для одних на первом месте была цивилизующая миссия России
на юге и востоке; других, в том числе военных добровольцев, особен-
но привлекали авантюры и вседозволенность. В поэме юного Михаи-
ла Лермонтова «Измаил-бей» и в восточных сказках Елизаветы Ганн
горцы также представали сексуальными агрессорами, настоящими
мужчинами, одновременно страшными и соблазнительными, угрозой
раненной мужской гордости более сдержанных русских. Для Белин-
ского «женщина создана по натуре любящей», но кавказцы заходят
слишком далеко, представляя их исключительно объектами страсти.
Русским писателям сама Грузия казалась опасной женщиной, способ-
ной на убийство, и ею надо было повелевать для ее же блага106.
Если мусульмане-соплеменники выведены как герои, то грузины-
христиане в русской литературе предстают бессильными или скольз-
кими, создавая контраст мужественным русским строителям им-
перии.
Казалось бы, история знает много примеров, уязвляющих русских
мужчин. Когда Шамиль — вождь в войне горцев против России — же-
нился на армянской пленнице, та приняла ислам и сохранила любовь
к мужу на всю жизнь. Эротизм, сопутствующий империализму, гнез-
дился в русском страхе перед физической доблестью кавказцев, — от
поля битвы до спальни. В более популярной литературе 1830-х гг.
двусмысленности колониальных встреч России исчезли, и бесстыдно
торжественный рассказ об империализме стал конкурировать с более
ранними представлениями до тех пор, пока молодой Лев Толстой не
бросил вызов господствующей литературной традиции романтичес-
кого и сентиментального изображения русско-кавказской встречи.
Все же его рассказы, написанные между 1850 и 1870 гг. — «Набег»,
«Рубка леса», «Казаки» и «Кавказский пленник» — наряду с изуче-
нием региональных особенностей Кавказа учеными, критиковавши-
ми «романтику аристократической примитивности», не оказали воз-
действия на популярных писателей-романтиков107. Общественность
чествовала побежденного Шамиля, который триумфально шествовал
по России и ностальгически воспринимался как благородный воин.
Расширяя свою территорию и сохраняя традиционные принци-
пы самодержавия и православия, российская монархия, по крайней
мере до Николая I, позиционировала Россию как современное запад-
62
ноевропейское государство. Но со времени Петра I Запад изменил-
ся. Не приемля идеала абсолютизма, Европа все в большей степени
становилась воплощением принципов национальности и народного
правления, индустриализма и свободного труда, конституционности
и представительного правления. Задача идеологов империи в середи-
не XIX в. состояла в том, чтобы переосмыслить Россию как совре-
менную и заново обдумать ее отношения с собственным, вообража-
емым ею Западом. В 1841 г., выдвигая условия того, чему было суж-
дено превратиться в нескончаемый спор, консервативный профессор
Московского университета С. Шевырев писал: «Запад и Россия,
Россия и Запад — вот результат, вытекающий из всего предыдуще-
го, вот последнее слово истории; вот два данных для будущего»108.
Если временами европейские идеи и практики привлекали монар-
хов-реформаторов и интеллектуалов (в последние годы правления
Екатерины II и в период после 1815 г.), то теперь императоры и их
советники взирали на иностранные влияния как на чуждые, опасные
и пагубные. Угроза, которую новые идеи представляли для абсолю-
тизма, дала о себе знать в восстании декабристов, и сами государ-
ственные чиновники попытались создать собственную русскую идею
нации, которая отличалась бы от господствующего дискурса о нации
на Западе. Идеологическая формулировка Николая I, известная как
«теория официальной народности», подытоживалась в официальном
лозунге «Православие, самодержавие и народность».
Разработанная консервативным министром образования Сергеем
Уваровым, теория официальной народности подчеркивала тесную
связь между царем и народом, связь, которая будто бы возникла еще
при Московском государстве. Русские избрали своих иноземных пра-
вителей, варягов и почитали их преемников. Для России была харак-
терна любовь народа к своему европеизированному самодержавию
и религиозное рвение. Узы, связующие самодержавие, православие
и народ, существовали уже при появлении России, и журналист Фе-
дор Булгарин писал, что вера и самодержавие создали Русское госу-
дарство и одну общую отчизну для русских славян, что Россия, поч-
ти целый континент, включающий в себя все климаты и все племена
человеческого рода, может сохранять равновесие только благодаря
вере и самодержавию, и поэтому в России никогда не мог и не может
существовать иной народ, кроме того, который принял православие
и самодержавие109.
В основе «официальной народности» лежал образ России как еди-
ной семьи, в которой правитель — отец, а его подданные — дети110.
«Народность» — самое туманное и спорное понятие в официаль-
63
ной троице — была тесно связана с идеями послушания, подчине-
ния и верности. Будучи изначально христианским народом, русские
якобы отличались самоотверженностью и самопожертвованием,
спокойствием и созерцательностью, горячей любовью к своему пра-
вителю и решительным сопротивлением революции. На своей коро-
нации, отложенной из-за восстания декабристов, Николай I трижды
поклонился народу, создав новую традицию, сохранившуюся вплоть
до падения династии. В то же время он еще больше национализиро-
вал монархию. На балу после коронации дворяне танцевали в наци-
ональных костюмах, а зал был украшен в духе Московского госу-
дарства.
При дворе стали говорить по-русски; русский язык и русская ис-
тория стали востребованными предметами в университете; церкви
строились в русско-византийском стиле; под присмотром императо-
ра был сочинен национальный гимн «Боже, Царя храни», а Михаил
Глинка, обратившись к народной музыке, написал оперу «Жизнь за
царя», посвященную патриотическому подвигу крестьянина Ивана
Сусанина, который увел отряд поляков от того места, где скрывался
будущий царь111.
«Теория официальной народности» была попыткой положить ко-
нец западному дискурсу о народе и вновь привязать народ к государ-
ству, монарху и государственной религии в то время, когда в Западной
Европе политическая общность, известная как нация, стала отделять-
ся от государства, по крайней мере концептуально, и быстро набирать
собственную силу как источник законности112. В отличие от дискурса
о нации идеология царизма оказывала сопротивление старорежим-
ному чувству политической общности (и полновластию). Обобщая
русский случай, Бенедикт Андерсон понимает «теорию официальной
народности» как категорию таких разновидностей национализма,
которые появляются вслед за народным языковым национализмом,
«ответов властных групп — в первую очередь, но не исключительно,
династических и аристократических — угрожавших исключением из
якобы народных общностей или превращением в маргиналов». Тео-
рию официальной народности «скрывала расхождение между наро-
дом и династическим государством» и была связана с усилиями ари-
стократии и монархий сохранить свои империи113.
Разумеется, официальное мнение аристократии о том, что явля-
ется народным, было глубоко консервативным в смысле сохранения
данной государственной формы, которая подвергалась сомнению
враждебными концепциями на Западе. С оглядкой на идеализиро-
ванное прошлое, где между народом и правителем царило полное
64
согласие, понятие Святой Руси, выдвинутое Николаем I, резко кон-
трастирует с безбожной, революционной Европой. В то же время
монархия, неловко сочетавшая в себе русские и европейские черты,
оказывала сопротивление таким отечественным националистам, как
славянофил Константин Аксаков, который отождествлял себя с прос-
тым народом, нося бороду и русскую косоворотку «Для Николая I,
с его европейским складом ума, бороды означали не русских, а евре-
ев и радикалов. Официальный взгляд отождествлял народ с правя-
щей западноевропейской элитой», а не с народными массами114. По
официальному сценарию, народ обожал царя, но не санкционировал
и не узаконивал его право на власть. Это право давалось Богом, завое-
ваниями, наследственным правом, врожденным превосходством на-
следственной элиты и естественной любовью русского народа к ино-
земцам-самодержцам, чья власть шла им во благо.
Появление интеллигенции в 1830-х гг. во многом подразумевало
социальный диалог о том, что именно конституировало «нацию».
Состоящая из представителей разных классов интеллигенция жила
отстраненно от общества и народа, изолированно от чуждой ей офи-
циальной России, задумываясь об основах политического порядка
и религии, но горя желанием сблизиться с народом и служить ему. Как
полагает Алан Поллард: «В этом заключена дилемма интеллигенции.
Элементы, создавшие сознание, имели тенденцию быть производ-
ными Запада, поэтому самые качества, наделявшие интеллигенцию
разумом, т. е., ее сутью, также и отчуждали ее от народной жизни,
представляя то, что было ее жизненной функцией. Поэтому главной
проблемой интеллигенции было наладить связь с народом»115. Мо-
лодые русские интеллектуалы в 1830-1860-е гг. шли от созерцания
мира к открытым попыткам преобразовать его. Началом в диалоге
интеллигенции были опубликованные в 1836 г. «Философические
письма» Петра Чаадаева, которым Александр Герцен приписал эф-
фект «выстрела в темную ночь».
В радикально антинародном письме говорилось, что Россия уни-
кальна тем, что не имеет ни истории, ни традиций, и это превраща-
ло ее в tabula rasa (лат. — чистая доска. — Примеч. пер.), на которой
можно написать новые идеи и формы. Такая, крайне западническая
позиция была диаметрально противоположна теории официальной
народности, противопоставлявшей здоровую целостность России
прогнившему Западу. После того как его признали сумасшедшим
и посадили под домашний арест, Чаадаев опубликовал «Апологию
сумасшедшего», в которой доказывал, что отсталость России пре-
доставляет его стране уникальную возможность «решить большую
65
часть проблем социального порядка, завершить большую часть идей,
возникших в старых обществах»116.
Последовавшая за этим дискуссия разделила интеллигенцию на
тех, кто подписался под более рационалистической повесткой дня
для России — реформой в духе Просвещения, в обычном модернист-
ском европейском направлении — и на тех, кто выступил за более
консервативную реконструкцию русской или славянской традиции.
Если некоторые либералы, казалось, проявляют безразличие или
даже враждебность к вопросам национальной идентичности, то Иван
Киреевский, Алексей Хомяков и прочие славянофилы шли за ев-
ропейскими романтиками и взирали на народ, который в основном
отождествлялся с крестьянством, ибо народность — главная черта
русского или славянина. Национальный характер для Хомякова со-
стоял в стремлении к религиозности117. Славяне были самыми ду-
ховными, самыми творческими и талантливыми среди всех земных
народов. Миролюбивые и дружные, открытые, любящие и свободо-
любивые, они вполне раскрывались в естественном единстве со все-
ми в любви и свободе, и это Хомяков назвал соборностью. Русские
были величайшими из славян, наделенными от природы огромной
силой, скромностью и братской любовью. В допетровские времена
они жили свободно и гармонично, но Петр Великий насадил в Рос-
сии чуждые западные понятия рационализма, законности и форма-
лизма и разрушил естественную гармонию нации. Для Константина
Аксакова и прочих славянофилов не только православие было сутью
славянского характера, но и крестьянская община мыслилась как
«союз людей, отказывающихся от своего эгоизма, от личности своей
и являющих общее их согласие».
Критически относясь к восторжествовавшему на Западе капита-
лизму, они опасались обезличивания человеческих отношений, гос-
подства вещей над людьми, привнесенного частной собственностью.
В ярком анализе Анджея Балицкого славянофильство называется
«консервативным утопизмом», защищавшим общину от разобщаю-
щего воздействия общества118.
И государственные власти, и интеллектуалы-западники отвер-
гали славянофильскую точку зрения. Если для властей осуждение
Петровских реформ было неприемлемым, то для западников прочте-
ние русского прошлого славянофилами было нарциссическим вы-
мыслом. Хотя славянофильство по своей природе было «культива-
цией природных и прежде всего славянских элементов в социальной
жизни и культуре древней Руси», этот консервативный национализм
впоследствии не ограничился развитием русского национального ха-
66
рактера, а объединился с панславизмом в целом119. Как с официаль-
ной, так и с неофициальной точек зрения Россия отождествлялась
либо с государством, монархией и империей, либо с православием
и славянством. «Славянофилы, — пишет Бушкович, — хотя и шли
в том направлении, но не смогли вполне установить традицию скорее
этнической, чем государственной, идентичности России»120. Все же
они немало способствовали развитию русской политической и соци-
альной мысли. От «русского социализма» Герцена и прославления
крестьянской общины до революционного популизма 1870-х гг., идеи
о русской исключительности, о преодолении груза западного капита-
лизма и движении к новому коммунитаризму преобладали в левом
крыле русской интеллигенции. Точно так же их влияние ощущалось
более консервативными мыслителями, например Достоевским и Со-
ловьевым. Западник Виссарион Белинский критиковал и умиление
славянофилов народом, и взгляды гуманистов-космополитов наподо-
бие Валериана Майкова, полагавшего, что прогресс ограничит наци-
ональные особенности. Напротив, Белинский доказывал, что нацию
не надо путать с этносом: она возникла в результате прогрессивного
цивилизующего процесса, который начался, когда народ поднялся на
уровень общества, а не когда (как полагали славянофилы) общество
опустилось до уровня народа121.
Не осуждая Петровские реформы, отделяющие народ от общества,
Белинский хвалил царя за то, что он превратил русских из народа
в нацию, разрушив инстинктивную национальность и позволив воз-
никнуть национальному самосознанию. Обращаясь к литературе,
критик утверждал, что национальное искусство не следует путать
с народным, но следует обратиться к новому социально-культурному
сплаву, который вступает в контакт с общечеловеческими ценностя-
ми. Для России «истинно национальных произведений должно ис-
кать между такими поэтическими созданиями, которых содержание
взято из жизни сословия, создавшегося по реформе Петра Великого
и усвоившего себе формы образованного быта»122. В духе дискуссий о
народности в Европе начала XIX в., Белинский соглашался, что «без
национальностей человечество было бы мертвым логическим абст-
рактом, что человек без личности, то и народ без национальности»123.
Историки вступили в спор о природе русской нации и о послед-
ствиях вмешательства Петра Великого, выступая против славяно-
фильского толкования. В лекциях 1843-1844 гг. Тимофей Грановский
обрушивался на славянофильскую идеализацию народа. Но более
долговечной была работа так называемой государственной школы
русских историков — Константин Кавелин, Борис Чичерин и Сер-
67
гей Соловьев, — которые, предполагая, что Русское государство было
главной действующей силой прогресса в русской истории, обуслови-
ли то, что в последующей исторической дискуссии стало доминиро-
вать государство, а не нация. Русская «националистическая» мысль,
сама по себе, как правило, сосредоточивалась либо на государстве,
либо на религиозном понятии принадлежности и общности, и умы ее
более консервативных представителей включали в эту общность всех
славян.
«Нация», вечно присутствуя, как палимпсест, отягощалась други-
ми социально-политическими темами, и озабоченность проблемами
народа и его отношениями с обществом говорит о том, что в изоб-
ражении нации, которая вышла за сословные границы и включи-
ла в себя всю «национальную» общность, имелись концептуальные
трудности.
Царская империя в разное время пыталась распространить офи-
циальную народность, поощрять сначала бюрократическую, затем
культурную русификацию, подавить нерусский национализм и сепа-
ратизм и отождествить династию и монархию с русской «нацией».
Но эта несогласованная политика сникла перед противополож-
ными тенденциями, что особенно заметно, перед мощным уравнове-
шивающим давлением сверхнационального отождествления России
с империей, православием и славянством. Даже консервативный на-
ционалист Михаил Катков (1818-1887) мыслил русскую идентич-
ность сосредоточенной в основе своей вокруг государства. Посколь-
ку государство не было этнически однородным, это обстоятельство
следовало изменить. Русификация дала бы государству преданный,
этнически однородный источник поддержки. Хотя газета Каткова
«Московские Ведомости» была особенно популярна среди правых
сил, его националистические взгляды не слишком привлекали ши-
рокие слои населения. Мысль о панславянском единстве, возможно,
во главе с «царем всех славян», а не просто с Россией (мысль, между
прочим, выраженная поэтом Федором Тютчевым), постоянно подры-
валась сопротивлением других славянских народов, особенно поля-
ков, которые не только не были православными, но и сформировали
свою идентичность. Говоря о более близких народах, панславизму
и более скромной концепции русского народа, включающего в себя
«малороссов» (украинцев) и «белорусов» наряду с «великороссами»,
был нанесен сильный удар со стороны зарождающейся отдельной на-
циональной идентичности среди украинцев. После того как в 1847 г.
правительство подавило украинскую радикальную панславянскую
группу «Братство Кирилла и Мефодия», оно не только изменило
68
свою украинофильскую политику (направленную против польского
влияния), но официально осудило панславизм, как опасное и пагуб-
ное учение124.
Позиция интеллектуалов и правительственных чиновников в
отношении особого характера русского народа, отличающегося от
бес-порядочной аморальности Запада, изначально возвышала его
над Западом и давала русским политикам мотивацию и оправдание
имперской экспансии на Восток и колонизации «свободных про-
странств» Сибири и Средней Азии.
В многотомном наследии консервативного националиста, истори-
ка Михаила Погодина, боготворившего Карамзина и возглавлявшего
кафедру русской истории в Московском университете, содержались
все эти темы — русская исключительность, панславизм и цивилизу-
ющая миссия на Востоке125. Если на Западе Россия встретила сопро-
тивление своей экспансии — Крымская война (1853-1856), Берлин-
ский трактат (1878) и бунт (восстания в Польше 1831 и 1863 гг.), то
на Восток можно было рассчитывать. Имам Шамиль был разгром-
лен, и закаленные в боях войска можно было задействовать дальше
на Востоке. Пока осторожный министр иностранных дел России
А. М. Горчаков сопротивлялся аннексии Кокандского ханства, даже
после того, как в 1865 г. генерал Черняев взял Ташкент, энергичная
политика генерала, отменявшая автономию ханства, постепенно
завоевала сильных сторонников в правительстве. Главная задача
России в Средней Азии была сначала не экономической и не рели-
гиозной, а в основном стратегической — против экспансии Бухары,
а позднее — английской, и затронула торговлю и поселенцев лишь
впоследствии. Генерал Константин фон Кауфман одержал победу
над Бухарой и Хивой, они стали зависимыми от русского царя, но им
было позволено сохранять автономию. Там, где русские осуществля-
ли непосредственную власть, военные оставались на службе со всей
ее строгостью и авторитарностью. Даже когда после 1886 г. граждан-
ские лица обрели большее влияние, администрация, состоящая из
мелких малообразованных чиновников, отличалась черствым и де-
спотичным отношением к местным народам и была насквозь кор-
румпирована. В Средней Азии между русскими администраторами и
поселенцами из мусульманских народов лежала культурная и классо-
вая пропасть. Образованные мусульмане или становились служите-
лями ислама, или получали через русских блага европейских знаний.
Мусульманские реформаторы, джадидисты (последователи «Нового
метода»), пытались насадить западное образование в Средней Азии,
но оказывались в тисках между подозрительными русскими, с одной
69
стороны, и враждебными мусульманскими священнослужителями —
с другой.
Хотя царская Россия не была «либерально-буржуазной» импе-
рией, как Британская, Французская или Бельгийская, и не вступи-
ла в характерный конфликт между всеобщими правами, свободами
и формами своего имперского правления, тем не менее она сущест-
вовала в буржуазном европейском мире и в конце XIX в. и поставила
на повестку дня модернизацию, что несколько подорвало ее былую
стабильность в отношении колонизаторов и колонизуемых. Русские
колонизаторы приняли понятие «гражданственность» как способ вы-
ражения и цивилизующей миссии империи, и смысла гражданских
добродетелей, которые привнесли в многонациональный русский мир
понятие «чужака»126. Но даже по мере вживания в имперское обще-
ство многие образованные, продвигающиеся по служебной лестнице
русскоговорящие нерусские подданные обнаруживали, что возмож-
ности поступить на гражданскую службу и вписаться в высшие слои
общества для них до некоторой степени заблокированы. Один из са-
мых сильных аргументов в пользу распространения национализма
в элитах периферии — это как раз невозможность продвижения — то,
что Бенедикт Андерсон называет «стиснутыми» или «перекрытыми
по вертикали» «паломничествами креольских функционеров»127, —
что наводит их на мысль видоизменить политическую и экономиче-
скую арену действий. В условиях многонационального государства
национализм нередко становится аргументом для привилегирован-
ного достижения государственного положения как со стороны боль-
ших народов, так и меньшинств.
Будучи имперским государственным устройством, проводящим
в XIX в. как дискриминирующую, так и национализирующую поли-
тику, Русское государство сохраняло существенные различия между
русскими и нерусскими, по-разному относясь к различным нерусским
и неправославным народам, равно как и к социальным сословиям.
Все народы, именуемые инородцами, продолжали подчиняться осо-
бым законам — евреи, народы Северного Кавказа, калмыки, кочевни-
ки, самоеды и прочие народы Сибири. Великие реформы 1860-х гг. не
учредили земства на нерусских территориях. Притом, что различия
и дискриминация в отдельных частях империи, среди населяющих
ее народов сохранялись, все же принимались более согласованные
действия по русификации отдельных слоев населения. Правитель-
ство считало всех славян потенциальными или реальными русскими,
и чиновники препятствовали получению поляками высшего образо-
вания и возможности говорить по-украински128.
70
Польский университет в Вильнюсе был закрыт после восстания
1830-1831 гг. и открылся впоследствии в Киеве, но уже как русский
университет. Советники Александра III Дмитрий Толстой и Кон-
стантин Победоносцев приравнивали «русскость» к православию
и были особенно враждебно настроены по отношению к католикам
и иудеям. Все православные студенты должны были получать об-
разование на русском языке, пусть даже считали себя украинцами,
белорусами, грузинами или бессарабами. Но в то же время прави-
тельство заботилось, чтобы люди могли получать религиозное обра-
зование в своей вере. Поэтому оно разрешало учреждение католиче-
ских, протестантских, армянских, мусульманских и иудейских школ
и порой позволяло неправославное образование на других языках
кроме русского. В школах нехристианских конфессий также было
позволено получать образование на других языках, но в нехристи-
анских государственных школах образование должно было вестись
на русском языке. Реформатор в сфере церковного образования
Н. И. Ильминский настойчиво доказывал, что язычники должны
слушать Евангелие на родном языке, и в 1870 г. система Ильмин-
ского, согласно которой учреждалась сеть школ на местных языках,
стала официальной политикой129.
Самое условное представление о поздней «национальной полити-
ке» царизма — то, что она означала русификацию. Но такое представ-
ление, когда любое действие от административной систематизации
до подавления национальных движений трансформируется во вне-
шне логичную программу, весьма обманчиво. В России русификация
имела по крайней мере три разных значения. Для Екатерины II и Ни-
колая I «обрусение» было государственной политикой объединения
и униформирования практики управления империей. Кроме того, су-
ществовал спонтанный процесс самоадаптации народа к нормам жиз-
ни и языка в Российской империи, незапланированное обрусение,
вполне успешное среди народов Поволжья и западных славян и про-
должавшее быть особенно сильным в середине XIX в., когда империя
вбирала в себя другие народы и была относительно толерантной (но
не в отношении поляков и украинцев), призывая нерусских вставать
на путь европейского просвещения и прогресса.
И, наконец, имела место попытка «обрусения» народов в смысле
культуры. Культурная русификация в арсенале царского государ-
ственного строительства проявилась последней и представляла собой
реакцию на национализм нерусских, в то время как правительства
Александра III и Николая II панически заявляли, что осуществить
ее — свыше их сил130.
71
Что касается сферы образования в России, то здесь, как и везде,
вопрос национальной политики представлял собой непреднамерен-
ное следствие политики государства в области религии. Как полага-
ет Джон Слокум, «государственная политика, направленная на язык
рационализации, проводимая одновременно с насаждением системы
государственного образования, вводит политику народности, когда
государство сталкивается с укоренившимися общественными де-
ятелями (в данном случае, неправославными религиозными иерар-
хиями) с корыстным интересом в поддержании альтернативных
мировоззрений»131. Поскольку с 1856 по 1885 г. число учащихся в на-
чальной школе в России возросло в пять раз, а затем вновь — в че-
тыре раза к 1914 г., то вопрос языка, на котором ведется обучение,
стал главным в правительстве. «Нерусскость» все больше ассоцииро-
валась с языком, и правительство все чаще выступало в пользу пре-
подавания на русском языке. Например, в 1887 г. начальные школы
в Прибалтике, которым было разрешено обучать первые два года на
русском, эстонском и латышском языках, обязаны преподавать в по-
следний год исключительно на русском, кроме религии и церковно-
го пения. «Примерно к 1910 г., — утверждает Слокум, — “националь-
ность” стала политически выдающейся категорией в имперской Рос-
сии. ...Национальность, основанная на языке, обрела статус главного
критерия для различения русских от не-русских (и одной группы
нерусских от другой), уничтожив былое официальное определение
ситуации, согласно которой религия была главным критерием для
того, чтобы отличить “русскость” от “нерусскости”»132. От политики
различения, основанной прежде всего (хотя и не всецело) на рели-
гии, Россия перешла к политике, где национальность котировалась
как никогда раньше.
На более открытой политической арене в период между двумя
революциями — 1905 и 1917 гг. — «национальный вопрос» стал
представлять чрезвычайный интерес как для правительства, так
и для оппозиции. Очень часто русские, жившие в этнически не-
русских регионах, например, в западных областях, на Украине
или в Закавказье, становились страшными националистами. Они
становились членами националистической партии, процветавшей
в западных провинциях, а публицисты-шовинисты вроде Василия
Величко с его антиармянскими обличительными речами оказыва-
ли влияние в Закавказье133. Широко известные из прессы дебаты
между «консервативным либералом» Петром Струве и украин-
ским активистом Богданом Кистяковским выражали государствен-
ничество и ассимиляционистский национализм, бывшие основой
72
почти всей русской политической мысли, даже среди противников
самодержавия134. Если русские националисты настаивали на том,
что украинцы и белорусы — это меньшие ответвления единого рус-
ского народа, то националисты среди украинцев претендовали на
принадлежность к нации, основанной на другой культуре. По мере
появления различных этнических вариантов национализма как сре-
ди консервативных русских, так и среди нерусских народов, прави-
тельство провело ряд совещаний по национальным делам — одно
о пантюркизме и еще одно междисциплинарное совещание об об-
разовании инородцев. Организаторы последнего надеялись при-
влечь инородцев во всеобщую систему образования государствен-
ных школ с преподаванием на русском языке, чтобы распростра-
нить использование русского языка как государственного, хотя на-
сильственной русификации предполагали избежать. Понятно, что
это был отказ от системы Ильминского, поскольку теперь обучение,
за исключением первого и, возможно, последнего класса, начальной
школы должно было, наконец, вестись на русском языке. Развитие
отсталых народов внутри их собственной культуры наряду с пра-
вославной религией уже не было целью, основная задача состояла
в настойчивой ассимиляции нерусских.
Совещание выступало против «искусственного пробуждения са-
мосознания отдельных народностей, которые по своему культурному
развитию и численности не могут создать независимую культуру»135.
Вывод отчета о совещании гласил, что идеальной школой с точки
зрения государственного единства была бы единая школа для всех
народностей Империи с государственным языком образования, не
стремящаяся к подавлению отдельных национальностей, но воспи-
тывающая в них, как и в коренных русских, любовь к России и созна-
ние ее единства, целостности и неделимости136.
Государство было готово использовать свои ресурсы, чтобы полу-
чить новообращенных в православие и в русский язык, но, казалось,
также осознавало, что «большинство населения империи не было
и никогда не будет исконно русским»137. Религиозные границы были
реальными, и их предстояло усилить, поскольку национализм и се-
паратизм следовало подавить. Если религия продолжала оставаться
главным отличием русских от нерусских, то язык и национальность
стали весьма яркими признаками различия в последние годы цариз-
ма, и переход от различия по религии к различию по языку, хотя и не
произошел окончательно, был, по словам Слокума, «преобразовани-
ем в дискурсивный режим, революционным прорывом в политиче-
ские беседы между русскими и нерусскими»138.
73
В последние годы царизма высшие классы и государственные
власти разделились на тех, кто больше не желал якшаться с традици-
онными институтами самодержавия и дворянства, и тех, кто жаждал
реформировать государство, чтобы представлять не имеющих пред-
ставительства, уменьшить или искоренить социальную и этническую
дискриминацию и продвигаться по пути формирования нации139. Но
процесс национального строительства подавил сопротивление соци-
альному эгалитаризму или этническому нейтралитету Известная по-
пытка учредить выборные земства в западных провинциях ускорила
политический кризис.
При соблюдении обычного принципа сословного представитель-
ства местная власть перешла бы в руки польской шляхты, но когда
была предложена система представительства по этносам, то закон не
прошел в консервативной верхней палате Думы, потому что подвер-
гал риску сословное представительство.
Закон о муниципальных советах польских городов потерпел крах
еще до сопротивления польских антисемитов, опасавшихся преобла-
дания евреев в муниципальных законодательных органах. Русские
националисты недолго торжествовали победу в 1912 г., когда район
Холма (Хелма), в основном с католическим украинским населением,
вышел из исторического Польского королевства и превратился в от-
дельную губернию140. Во всех этих случаях в дискуссии преоблада-
ли конкретные национальные и классовые различия, разделявшие
участников. Универсалистские принципы о принадлежности к одной
нации отсутствовали.
Находясь в вынужденной отставке, бывший премьер-министр
Сергей Витте, исключительно вдумчивый аналитик самодержавия,
тонко отметил основные трудности, с которыми сталкивались тради-
ционные империи, вступающие в XX в. В своих «Воспоминаниях»
Витте отмечал, что рост политического сознания русского общества
в сочетании с «не только не подходящими, но и заведомо пагубны-
ми» действиями царя лишали самодержавие жизнеспособности141.
К грубым ошибкам центра и мобилизации масс Витте добавил угро-
зу, которую представлял национализм.
«[Окраины] начали мстить за все многолетние действительные
притеснения и совершенно правильные меры, с которыми, однако, не
мирилось национальное чувство завоеванных инородцев. Вся ошиб-
ка нашей многодесятилетней политики — это то, что мы до сих пор
еще не осознали, что со времени Петра Великого и Екатерины Вели-
кой нет России, а есть Российская империя. Когда около 35 % населе-
74
ния — инородцы, а русские разделяются на великороссов, малороссов
и белороссов, невозможно в XIX и XX вв. вести политику, игнори-
руя... национальные свойства других национальностей, вошедших
в Российскую империю — их религию, их язык и проч. Девиз такой
империи не может быть: “обращу всех в истинно русских”. Этот идеал
не может создать общего идеала всех подданных русского императо-
ра, сплотить все население, создать одну политическую душу»142.
Царизм так и не создал ни нации внутри империи, ни даже чувства
национального единства среди коренного русского населения, пусть
даже то, что напоминало другим империализм, было для правителей
страны «частью более крупных проектов государственного и нацио-
нального строительства»143. Царская Россия преуспела только в го-
сударственном строительстве и создании империи, но ей не удалось
построить в империи многоэтничную русскую нацию. История ца-
ризма — это история империи, которая временами занималась нацио-
нальным строительством, но государственная практика всегда состо-
яла в конфликте со структурами и дискурсами империи. Имперское
начало имело тенденцию если не ниспровергать, то разрушать все
национальное, точно так же как национальное работало на то, чтобы
нарушить стабильность и законность государства. Если Московское
государство и имперская Россия с успехом интегрировали внутрен-
ние регионы империи, нередко называемые внутренними губерния-
ми, в единственную национальность, то разнообразное администри-
рование, равно как и компактность местных этничностей, сохраняли
и усиливали различия между русским центром и нерусскими окраи-
нами144. Относительно успешно проведя завоевание и ассимиляцию
православного славянского населения Центральной России (Влади-
мир, Новгород и прочие уделы), Московское государство принялось
«приращивать» земли с неславянским, неправославным населением,
например Казань. В некоторых краях царскому режиму удалось со-
здать верноподданных путем преобразования культурных идентич-
ностей, но его политика была противоречивой и чрезвычайно непос-
ледовательной. Он не создал подлинно гражданскую национальную
идентичность и не преуспел в формировании (или хотя бы в попытках
формирования) этнической нации, даже среди русских. Местничест-
во, вероисповедание и неясная концепция России, скорее связанной
с царем и государством, чем с народом в целом, мешали увидеть внут-
ри империи нацию, состоящую из разных классов и культур. Можно
сказать, что царское правительство не сумело сделать русскими даже
крестьян145.
75
Не было программы, как, например, во Франции, чтобы воспитать
и объединить миллионы людей вокруг идеи нации. Опыт царской
России был опытом несостоявшегося национального строительства.
Поэтому для объяснения российского случая полезны параллели
с успешным интегрированием Англией Британии и неудачей в Ир-
ландии и успешным национализированием Францией «шестиуголь-
ника» и провалом в Алжире146.
Россия была смешанным государством с отношениями неравен-
ства между русской метрополией, представлявшей собой многоэт-
ничную, хотя и культурную, русифицированную правящую элиту,
и нерусскими народностями. Несмотря на все беспорядочные усилия
правящего института по созданию нации, программы дискриминации
и неравенства между метрополией и периферией, сопротивляющиеся
культуры и контрдискурсы национализма нерусских мешали гомоге-
низации и инкорпорации населения в единую «мнимую общность»
русской нации. Хотя крах царской России произошел не по причине
национализма на окраинах, а из-за постепенного ослабления и распа-
да центра, к 1917 г. почти вся легитимность имперской инициативы
сникла. Элиты отказали монархии в поддержке, а, кроме того, режим
оказался отчужденным от интеллигенции, а рабочие, стратегически
размещенные в крупнейших городах, — от режима. После 1905 г. по-
литика индустриализации и ограниченные реформы создали в цар-
ском обществе новых избирателей, требовавших представительства
в политическом порядке, в чем царь им отказал. В новом мире, где
дискурсы о цивилизации сосредоточивались на нации, конституци-
онности, экономическом развитии (казавшемся царизму помехой) и
кое-где на социализме и революции, — самодержавие все больше вос-
принималось как оковы, мешавшие движению вперед.
В последние годы своего существования династия, похоже, стано-
вилась все более бесправной и в то же время вероломной. Когда рус-
ские потерпели поражение и понесли колоссальные потери в Первой
мировой войне, непрочная аура легитимности спала с императора
и его супруги, которые теперь виделись далекими от России и даже
чужими. То, что в далеком прошлом, как казалось династии, придава-
ло ей силы (ее отличие от народа), ныне стало роковой помехой.
Патриотизм элиты, нерусский национализм и усталость крестьян
от невыносимых жертв за дело, с которым они себя не отождествля-
ли, — все это подрывало монархию, приближая ее кончину. Принци-
пы империи, разобщенность и иерархия, были несовместимы с совре-
менными идеями демократического представительства и эгалитарно-
го гражданства, охватившими почти всю интеллигенцию и городское
76
общество. Не выдержав испытание войной, монархия утратила пос-
ледние источники народной любви и легитимности, и в ответствен-
ном испытании Февральской революцией 1917 г. Николай II не смог
получить военную поддержку для подавления народного сопротив-
ления в отдельно взятом городе.
Благодарности
Эта статья изначально была представлена на семинаре в Центре
международной безопасности и контроля над вооружениями в Стэн-
фордском университете, где я работал в 1995-1996 гг., а через два года
я прочел ее, как инаугурационную речь в университете Чикаго. Выра-
жаю благодарность моим коллегам по Центру, его директору Дэвиду
Холлоуэю, коллегам в Чикаго и особую благодарность за замечания
и/или внимательное прочтение статьи на разных этапах работы: Ло-
уэллу Баррингтону, Роджерсу Брубейкеру, Валери Бане, Праседжит
Дуаре, Линн Эден, Барбаре Энгель, Мэттью Эвангелисту, Теду Хоп-
фу, Михаилу Ходорковскому, Джереми Кингу, Валери Кивельсону,
Дэвиду Лейтину, Гейлу Лапидусу, Стивену Пинкусу, Норманну Ней-
марку, Льюису Зигельбауму и Катерине Вердери.
1 «Держава» — это название политической организации Александра
Руцкого, название книги Геннадия Зюганова, возглавляющего Коммунисти-
ческую партию Российской Федерации, а Александр Лебедь, кандидат в пре-
зиденты одной из националистических партий, написал книгу «За державу
обидно».
2 См., например: Федотов Г. П. Судьба империи // Новый град: Сбор-
ник статей. Нью-Йорк: Издательство имени Чехова, 1952; Сагое О. Soviet
Empire. L.: Macmillan, 1953, 1967; Herling A. The Soviet Slave Empire. N. Y.:
Funk, 1951; U. S. Library of Congress, Legislative Reference Service. The Soviet
Empire Prison House of Nations and Races. Washington; D. C.: U.S. Government
Printing Office, 1958; Kolarz IV. Russia and Her Colonies. L.: George Philip
and Son, 1952; Communism and Colonialism: Essays by Walter Kolarz / Ed. G.
Gretton. L.: Macmillan, 1964; Carri re d’Encausse H. Decline of an Empire. N. Y.:
Newsweek Books, 1979; The Last Empire: Nationality and the Soviet Future / Ed.
R. Conquest. Stanford; Calif.: Hoover Institution Press, 1986.
3 В неполный список включены такие работы: Pryce-Jones D. The Strange
Death of the Soviet Empire. N. Y: Metroplitan, 1995; GemerK. The Baltic States
and the End of the Soviet Empire. L.: Routledge, 1993; Remnick D. Lenin’s Tomb:
The Last Days of the Soviet Empire. N. Y: Random House, 1993; The Soviet
Empire Reconsidered: Essays in Honor of Adam B. Ulam / Ed. S. R. Lieberman.
Boulder: Westview Press, 1994; Matlock J. F. Autopsy on an Empire: American
Ambassador. N. Y: Random House, 1995; Cullen R. Twilight of Empire: Inside
77
the Crumbling Soviet Union. N. Y.: Atlantic Monthly Press, 1991; Dunlop J. B.
The Rise of Russia and the Fall of the Soviet Empire. Princeton; N. J.: Princeton
University Press, 1993; In f Collapsing Empire: Underdevelopment, Ethnic
Conflicts and Nationalisms in the Soviet Union / Ed. N. Felshman, M. Buttino.
Milano: Felltrinelli, 1993; Urban G. R. End of Empire: The Demise of the Soviet
Union. Washington; D. C.: American University Press, 1993; Nationalism
and Empire: The Habsburg Empire and the Soviet Union / Ed. R. L. Rudolph,
D. F. Good. N. Y: St. Martin’s, 1992; Kapuscinski R. Imperium. N. Y: Knopf,
1994.
4 BeissingerM. R. The Persisting Ambiguity of Empire // Post-Soviet Affairs.
1995.11. №2. P. 155.
5 Ibid.
6 Среди них: конференция «Великодержавная этническая политика: им-
перия Габсбургов и Советский Союз», состоявшаяся в Центре Австрийских
исследований (Университет Миннесоты) 26-28 апреля 1990 г., по матери-
алам которой был составлен сборник под редакцией Рудольфа и Гуда (см.
прим. 3); симпозиум Совета социологических исследования (SSRC) на тему
«Конец Империи: Причины и следствия» в Институте Гарримана (Колум-
бийский университет) 20-21 ноября 1994 г. и последующая публикация:
After Empire: Multinational Societies and Nation-Building: The Soviet Union
and the Russian, Ottoman, and Habsburg Empires / Ed. K. Barkey, M. v. Hagen.
Boulder; Colo.: Westview Press, 1997 и конференция «Распад и восстановле-
ние империй: СССР и Россия с точки зрения компаративизма», проведенная
в Калифорнийском университете, Сан-Диего, 10-12 января 1996 г., материа-
лы которой тоже были опубликованы: The End of Empire? The Transformation
of the USSR in Comparative Perspective / Ed. K. Dawisha, B. Parrott. Armonk;
N. Y: Sharpe, 1997. См. также дебаты: Beissinger M. R. The Persisting Ambi-
guity of Empire и ответ: Suny R. G. Ambiguous Categories: States, Empire and
Nations // Post-Soviet Affairs. 1995. 11. № 2. P. 185-196. См. также: Lieven D.
Empire: The Russian Empire and Its Rivals. L.: Murray, 2000.
7 Pagden A. Lords of All the World: Ideologies of Empire in Spain, Britain
and France. C. 1500-1800. New Haven; Conn.: Yale University Press, 1995. P. 12.
(Русский перевод К. А. Тананушко в: Макиавелли Н. Государь. Минск, 1999.
С. 8. — Примеч. пер.)
8 Ibid. Р. 15.
9 Ibid.
10 Ibid. Р. 16.
11 Ibid. Р. 17
12 Ibid. Р. 27-28.
13 Doyle М. W. Empires. Ithaca; N. Y: Cornell University Press, 1986. P. 45.
14 Ibid. P. 12.
15 Armstrong J. A. Nations before Nationalism. Capel Hill: University of
North Carolina Press, 1982. P. 131.
16 Doyle. Empires. P. 45.
17 Ibid. P. 17.
78
18 Как утверждает Александр Дж. Мотыль, периферии должны отли-
чаться населением (класс, этничность, религия или иное), иметь отдельную
территорию и быть либо отдельным государственным устройством, либо
отдельным обществом. Motyl A.J. From Imperial Decay to Imperial Collapse:
The Fall of the Soviet Empire in Comparative Perspective // Nationalism and
Empire / Ed. R. Good. P. 18.
19 Разумеется, по мере того, как метрополия слабеет, а периферия усили-
вается, как в Империи Габсбургов после 1848 г., метрополия вынуждена всту-
пить в переговоры с сильной периферией, как, например, Вена с Будапеш-
том, и со временем империя может стать гибридной империей с различными
автономными королевствами и княжествами, которые больше не уважают
власть центра так, как это было в прошлом.
20 Gogek F. М. The Social Construction of an Empire: Ottoman State under
Suleiman the Magnificent // Suleiman II and His Time / Ed. H. Inalcik, C. Ka-
fadar. Istanbul: Isis Press, 1993. P. 93-108.
21 Beissinger M. R. Demise of an Empire-State: Identity, Legitimacy, and the
Deconstruction of Soviet Politics // The Rising Tide of Cultural Pluralism: The
Nation-State at Bay & / Ed. C. Young. Madison: University of Wisconsin Press,
1993. P. 98,99.
22 Красноречивое замечание Марка Бейссинджера.
23 Brubaker R. Citizenship and Nationhood in France and Germany. Cam-
bridge; Mass.: Harvard University Press, 1992. P. 22.
24 Этот процесс внутриполитической и культурной интеграции, развития
городских центров и консолидации форм государства аналитики, как правило,
ограничивают Западной Европой, традиционным местом первых националь-
ных государств, но Виктор Либерман убедительно доказывает, что вся Евра-
зия, от Британии до Японии, испытала подобный процесс в период раннего
Нового времени, примерно с 1450 по 1830 г. См.: Lieberman V. Introduction //
Modern Asian Studies. 1997.31. № 3. P. 449-461; Idem. Transcending East-West
Dichotomies: State and Culture Formation in Six Ostensibly Disparate Areas //
Ibid. P. 463-546.
25 Hechter M. Internal Colonialism: The Celtic Fringe in British National
Development, 1536-1966. Berkeley: University of California Press, 1975. P. 60-64.
26 Различием между этнической группой и национальностью/нацией
не обязательно является территория, а, скорее, может быть дискурс, в кото-
ром они действуют. Дискурс об этничности — это в первую очередь дискурс
о культуре, культурных правах и некотором ограниченном политическом
признании, а дискурс о нации — это чаще дискурс о народном суверенитете,
государственной власти и контроле над территориальной родиной. Но это
не обязательно или исключительно так, потому что можно представить себе
и не-территориальный национализм, как, например, национализм евреев до
сионизма, армян в XIX в. и цыган. О другой точке зрения на проблемы опре-
делений см.: Barringion L. Ж «Nation» and «Nationalism»: The Misuse of Key
Concepts in Political Science // PS: Political Science & Politics. 1977. 30. № 4.
P.712-716.
79
27 См., например: Balibar Е. The Nation Form: History and Ideology //
E. Balibar, I. Wallerstein. Race, Nation, Class: Ambiguous Identities on the Origin
and Spread of Nationalism. L.: Verso, 1983; rev. ed. 1991.
28 Brubaker. Citizenship and Nationhood in France and Germany. P. 22, 27.
29 Нации-государства и империи можно рассматривать как два полюса
в континууме, но далеко не прочные и устойчивые, а перетекающие, которые
со временем превращаются друг в друга. Нация-государство может казать-
ся стабильным, гомогенным и связным и все же, с появлением этнических,
субэтнических или региональных движений, может восприниматься под-
властным населением как империалистическое. Для тех, кто отождествляет
себя с господствующим населением в Бельгии, она — нация-государство, воз-
можно, многонациональное государство, но для воинствующего фламандца
Бельгия — это нечто вроде мини-империи. Термин «империя» использует-
ся в полемике для небольших государств вроде Бельгии, Грузии и Эстонии,
и может казаться аномальным называть такие национализирующиеся го-
сударства империями. Но именно с гомогенизирующей ассимиляцией или
дискриминационными практиками национализирующегося государства
проявляются отношения различия и подчинения — мыслящиеся здесь как
компоненты имперского отношения.
30 См.: Anderson В. Official Nationalism and Imperialism // Imagined
Communities. P. 83-112 и неопубликованную статью: Burbank J. The Imperial
Construction of Nationality.
31 Об Османской империи см.: Suny R. G. Religion, Ethnicity, and
Nationalism: Armenians, Turks and the End of the Ottoman Empire // In
God’s Name: Genocide and Religion in the Twentieth Century / Ed. O. Bartov,
Ph. Mack. Oxford: Berghahn Press, 2001.
32 Cm.: Cooper E, Packard R. Introduction // International Development
and the Social Sciences: Essays on the History and Politics of Knowledge / Ed.
F. Cooper, R. Packard. Berkeley: University of California Press, 1997. P. 1-41.
33 Среди самых известных была ленинская теория, состоявшая в том,
что снижение прибыли в развитых капиталистических странах побуждало
европейские государства строить империи, чтобы накапливать прибавочный
капитал, и теория Дж. Э. Хобсона, послужившая основой для ленинской, —
что неравное распределение богатства в капиталистических обществах ве-
дет к недопотреблению массами, накоплению излишних средств богатыми
и потребностью в новых рынках сбыта в слаборазвитых странах. Историки,
критически относившиеся к экономическим объяснениям вроде Карлтона
Дж. X. Хейса, считали, что к колонизации неевропейского мира вели скорее
не императивы капитализма, а национальные интересы метрополии или на-
ционализм.
34 Doyle. Empires. Р. 71-72.
35 De-scribing Empire: Post-Colonialism and Textuality / Ed. C. Tiffin,
A. Lawson. L.: Routledge, 1994. P. 3.
36 Said E. W. Orientalism. N. Y.: Pantheon, 1978; Idem. Culture and Imperia-
lism. N. Y: Knopf, 1993.
80
37 Cooper E, Stoler A. L. Between Metropole and Colony: Rethinking a
Research Agenda // Idem. Tensions of Empire: Colonial Cultures in a Bourgeois
World. Berkeley: University of California Press, 1997. P. 1.
38 Ibid.
39 Ibid. P. 9.
40 Как пишут Стоулер и Купер, «самые главные конфликты империи»
проистекают из того, что «инаковость колонизованных не была ни прирож-
денной, ни стабильной; его или ее отличие следовало определить и сохра-
нить... Вовсе не обязательно социальные границы, кое в чем ясные, должны
были такими и остаться» (Ibid. Р. 7).
41 Один из тех, кто проводит мысль о «неизбежности» («inevitablist»),
Александр Дж. Мотыль, усматривает важное различие между упадком им-
перии и крушением империи и высвечивает место кризиса в конечном крахе.
Упадок случается, «когда абсолютная власть центра над периферией переста-
ет быть действенной, а периферия может действовать и действует вопреки
воле центра». Вторая форма упадка, согласно Мотылю, включает в себя утра-
ту абсолютного качества власти императора. Но прежде чем согласиться с за-
мечанием Мотыля о том, что «власть императоров должна быть относительно
абсолютной, чтобы считать имперской их способность принимать решения»
(а это отражает опыт тех империй XIX в., которые были парламентскими
монархиями или республиками), достаточно обратиться к формулировке
Дойла, считающего, что для выживания метрополиям требуется внутреннее
политическое единство, способное преодолеть реальное или потенциальное
сопротивление периферии. Если элиты едины в проведении имперской по-
литики, то изменения в метрополиях от абсолютизма к разделению власти
вовсе не обязательно ведут к упадку империи.
42 Ibid. Р. 40, 36-37.
43 Джереми Кинг сказал мне, что подобный процесс произошел в Австро-
Венгерской империи, где немецкая, чешская и венгерская городская буржуа-
зия в конце XIX — начале XX в. перестала поддерживать монархию.
44 Kahler М. Empires, Neo-Empires, and Political Change: The British and
French Experience // The End of Empire? / Ed. D. Parrott. P. 288. Кажется,
такое лишение империй легитимности случалось на нескольких историче-
ских отрезках, не только после двух мировых войн, но и, например, во второй
половине XVIII в., когда начали рушиться Французская, Испанская и Бри-
танская империя в Америке. См.: Pagden. Lords of All the World.
45 Ibid.
46 Bushkovitch P. What Is Russia? Russian National Consciousness and the
State, 1500-1917. P. 3 (неопубликованная статья).
47 Wortman R. Scenarios of Power: Myth and Ceremony in Russian Monarchy:
Vol. I. From Peter the Great to the Death of Nicholas I. Princeton; N. J.: Princeton
University Press, 1995.
48 Ibid. P. 6.
49 Об этом см.: Kappeler A. Russland als Vielvolkerreich: Entstehung,
Geschichte, Zerfall. Mtinchen: С. H. Beck’sche Verlagsbuchhandlung, 1992.
81
Я пользовался французским переводом Ги Имара: La Russie, Empire mul-
tiethnique. P.: Institut d’Etudes Slave, 1994. P. 25-30.
50 Riasnovsky N. V. Historical Consciousness and National Identity: Some
Considerations on the History of Russian Nationalism. New Orleans: Graduate
School of Tulane University, 1991. P. 2-3; Pritsak O. The Origin of Rus’ // Russian
Review. 1977.36. № 3. P. 249-273.
51 Kivelson V. Merciful Father, Impersonal State: Russian Autocracy in
Comparative Perspective // Modern Asia Studies. 1997.31. № 3. P. 637-638.
52 Chemiavsky M. Russia // National Consciousness, History, and Political
Culture in Early-Modern Europe / Ed. O. Ranum. Baltimore: Johns Hopkins
University Press, 1975. P. 119-121.
53 Guriff G., Guroff A. The Paradox of Russian National Identity // The
Influence of Ethnicity on Russian Foreign Policy. 1993. № 16. P. 7-9 (доклад на
конференции [Russian Littoral Project Conference]).
54 Hellie R. Slavery in Russia, 1450-1725. Chicago: University of Chicago
Press, 1982. P. 392.
55 Ibid.
56 Kivelson. Merciful Father, Impersonal State. P. 643.
57 Wortman. Scenarios of Power. P. 25.
58 Ibid. P. 28.
59 Chemiaysky. Russia. P. 123; см. также: Idem. Khan or Basileus: An Aspect
of Russian Medieval Political Theory //Journal of the History of Ideas. 1959. 20.
P. 459-476; репринт статьи в: The Structure of Russian History: Interpretive
Essays / Ed. M. Cherniaysky. N. Y.: Random House, 1970. P. 65-79; и Tsar and
People: Studies in Russian Myths. New Haven; Conn.: Yale University Press,
1961.
60 Bushkovitch P. The Formation of a National Consciousness in Early Modern
Russia // Harvard Ukranian Studies. 1986.10. № 3-4. P 363.
61 Khodarkovsky M. From Frontier to Empire: The Concept of the Frontier
in Russia, Sixteenth-Eighteenth Centuries // Russian History. 1992. 19. № 1-4.
P. 115-128; Idem. Where Two Worlds Met: The Russian State and the Kalmyk
Nomads, 1600-1771. Ithaca; N. Y: Cornell University Press, 1992. Idem. Of
Christianity, Enlightenment and Colonialism: Russia in the North Caucasus,
1550-1800 //Journal of Modern History. 1999. 71. № 2. P. 394-430.
62 Raeff M. Patterns of Russian Imperial Policy toward the Nationalities //
Soviet Nationality Problems / Ed. E. All worth. N. Y: Columbia University Press,
1971. P. 22-42.
63 Slezkine Yu. Arctic Mirrors: Russia and the Small Peoples of the North.
Ithaca; N. Y: Cornell University Press, 1994. P. 41-45.
64 Ibid. P. 44-45.
65 Бушкович говорит о немногими признаваемом процессе XVII в., кото-
рый он называет «ренессансным славизмом» — идея, развиваемая в Польше,
Хорватии и кое-где еще, заключающаяся в том, что славяне имеют древнее
и благородное происхождение. Польские хронисты возводят поляков к древ-
ним сарматам, а ученые вроде Симеона Полоцкого внедрили идею о сармат-
82
ском происхождении русских в русские круги. В XVIII в. эта идея проникла
в труды Татищева и Ломоносова, которые привязали ее к своим историям,
сосредоточенным вокруг государства. Но эта идея отмерла с развитием
имперской идеологии и внедрением идей Просвещения, и ее уже не найти
в «Истории» Карамзина, появившейся в начале XIX в. См.: Bushkovitch. What
Is Russia? P. 4-7.
66 CracraftJ. Empire versus Nation: Russian Political Theory under Peter I //
Harvard Ukrainian Studies. 1986. 10. № 3-4. P. 524-540; репринт в: Major
Problems in the History of Imperial Russia / Ed. J. Cracraft. Lexington: Heath,
1994. P. 224-234. Далее цитаты приводятся по последнему изданию.
67 Wortman. Scenarios of Power. P. 33.
68 Ibid. P. 38.
69 Ibid. P. 6.
70 Ibid. P. 41.
71 Ibid. P. 44.
72 Ibid. P. 61.
73 Ibid. P. 64.
74 Chemiavsky. Russia. P. 141.
75 Ibid. P. 140.
76 Cracraft. Empire versus Nation. P. 225.
77 Wortman. Scenarios of Power. P. 81.
78 Ibid. P. 82; обсуждение государства — защитника интересов дворян-
ства см. в статье: Suny R. G. Rehabilitating Tsarism: The Imperial State and
Its Historians // Comparative Studies in Society and History. 1989. 31. № 1.
P. 168-179.
79 Wortman. Scenarios of Power. P. 82-83.
80 Whittaker С. H. The Idea of Autocracy among Eighteenth-Century Rus-
sian Historians // Imperial Russia: New Histories for the Empire / Ed. J. Burbank,
D. Ransel. Bloomington: Indiana University Press, 1998. P. 32-59.
81 Ibid. P. 41.
82 Wortman. Scenarios of Power. P. 136.
83 Raeff. Patterns of Russian Imperial Policy toward the nationalism; Idem.
In the Imperial Manner // Catherine the Great: A Profile / Ed. M. Raeff. N. Y.:
Hill & Wang, 1972. P. 197-246; Starr S. F. Tsarist Government: The Imperial
Dimension // Soviet Nationality Policies and Prctices / Ed. J. Azrael. N. Y:
Praeger, 1978. P. 3-38.
84 Khodarkovsky M. ‘Not by Word Alone’: Missionary Policies and Religious
Conversion in Early Modern Russia // Comparative Study of Society and History.
1996.38. № 2. P. 267-293.
85 Slezkine. Arctic Mirrors. P. 47-71; Kappeler. La Russie. P. 47.
86 Цит. no: Kappeler. Russland als Vielvolkerreich. S. 121; Wortman. Scenarios
ofPower.P. 136-137.
87 Wortman. Scenarios of Power. P. 170.
88 Ibid. P. 217.
89 Ibid. P. 218.
83
90 Ibid. Р. 221.
91 Ibid. P. 222.
92 Szeftel M. The Form of Government of the Russian Empire Prior to the
Constitutional Reforms of 1905-06 // Essays in Russian and Soviet History in
Honor of Geroid Tanquary Robinson / Ed. J. S. Curtiss. N. Y.: Columbia University
Press, 1962. P. 105-119.
93 Ibid. P. 230.
94 Lieberman V. Transcending East-West Dichotomies.
95 О Франции см.: Dewaid J. Pont-St.-Pierre 1398-1789: Lordship, Com-
munity, and Capitalism in Early Modern France. Berkeley: University of Califor-
nia Press, 1987. P. 284.
96 Sewell Jr. W. H. The French Revolution and the Emergence of the Nation
Form (неопубликованный доклад, представленный в Университете Парду
на конференции, посвященной трансатлантической революционной тради-
ции) см. также: The Nations and Nationalism Workshop. University of Chicago.
January 14,1998. P. 13.
97 Brooks J. When Russia Learned to Read: Literacy and Popular Literature,
1861-1917. Princeton; N. J.: Princeton University Press, 1985. P. 214.
98 Ibid. P. 215.
99 Заметим, что слово «национальный» наряду с прочими значениями
может относиться и ко всей политической общности в смысле широкого,
разнородного населения, что часто путают со смыслом «национальный», вы-
текающим из дискурса нации, т. е., народной массы, полагающей, что имеет
право на самоуправление в силу своих общих культурных особенностей.
100 Мне кажется, существует серьезный методологический просчет в
прочтении народной литературы, считающейся окном в крестьянскую душу,
как будто готовность купить книгу предполагает согласие с взглядами, вы-
раженными автором, или идентичность с ними. Представления, проникшие
в печать, могут отражать не взгляды авторов, а идеализацию того, что, по
их мнению, может быть желаниями читателей-крестьян. Художественность
и искусность изображения обращены к эмоциям, не говоря уже о том, что
надо помнить о рамках формы, жанра, литературных условностях и цензуре.
Не следует считать рынок идеальным посредником, через которого потре-
бители выражают свои желания, совершая свободный выбор из имеющихся
возможностей.
101 Memoir on Ancient and Modern Russia / Translated, edited, and intro-
duced by R. Pipes. Cambridge; Mass.: Harvard University Press, 1959.
102 См., например: Layton S. Russian Literature and Empire: Conquest
of the Caucasus from Pushkine to Tolstoy. Cambridge: Cambridge University
Press, 1994; Jersild A. Colonizing the Caucasus: Muslims, Mountaineers, and
Russification, 1845-1917 (в печати).
103 Замечание, высказанное мне Кеннетом Чёрчем и проиллюстриро-
ванное в его работе о русском правлении в Западной Грузии. См. неопубли-
кованный доклад: Church К. Production of Culture in Georgia for a Culture in
Production. 1996.
84
104 См., например: Layton S. Russian Literature and Empire: Conquest
of the Caucasus from Pushkine to Tolstoy. Cambridge: Cambridge University
Press, 1994; Jersild A. Colonizing the Caucasus: Muslims, Mountaineers, and
Russification, 1845-1917 (в печати).
105 Ibid. P. 53.
106 Кеннет Чёрч полагает, что, если Сьюзен Лейтон права в том, что рус-
ское представление о грузинках, как об опасных женщинах, предлагают изу-
чаемые ею литературные тексты, то более широкое знакомство с литературой
о путешествиях выявляет противоположный образ грузинок, не только как
квинтэссенции женской красоты, но и «заманчивых жертв в истории мусуль-
манских завоеваний» и «жертв категорически коварных, лживых и слабых
образов грузин в этих сочинениях» (р. 4). Они не столько описываются как
«иные», сколько зачастую видятся «падшими христианами, конечно, разврат-
ными и некультурными, но способными искупить свою вину» (р. 5) (Church К.
Conjuring ‘the Most Beautiful Woman in the World’ in Nineteenth-Century
Descriptions of Georgian Women, доклад на ежегодном съезде Американской
ассоциации содействия развитию славянских исследований (AAASS), Бока-
Ратон, Флорида, 26 сентября 1998 г.).
107 Layton. Russian Literature and Empire. P. 254.
108 Шевырев С. Взгляд русского на современное образование Европы //
Москвитянин. № 1. С. 219; цит. по: Riasanovaky N. Nicholas I and Official
Nationality in Russia, 1825-1855. Berkeley: University of California Press, 1967.
P. 134.
109 Цит. no: Riasanovsky. Nicholas I and Official Nationality. P. 77.
110 Михаил Погодин; цит. no: Ibid. Р. 118-119.
111 В Западной Европе после Французской революции складывался но-
вый образ монархии, в которой правитель был не столько богом, сколько
человеком с условными семейными ценностями. Монархи «стали примером
человеческого поведения, скромного достоинства, и этим очаровывали своих
подданных». Идеализация семьи монарха возвышала правящую династию,
как историческое воплощение нации. Этот переход к семье сократил рас-
стояние между монархом и его народом, поскольку теперь все стали частью
одной нации. Этот идеал буржуазной монархии сформировался и в царской
России. Николай I отождествлял свою династию с историческими судьбами
Русского государства и русского народа. «По его сценарию... император вы-
ступал олицетворением всего, присущего западной монархии, но теперь, как
член своей семьи, как человек, возвышенный наследием и принадлежностью
к правящей фамилии, воплощающей высочайшие человеческие достоин-
ства. ...Частная жизнь царя щедро подавалась русской общественности в духе
западноевропейского идеала» (Wortman. Scenarios of Power. P. 402; Mosse G.
Nationalism and Sexuality: Middle-Class Morality and Sexual Norms in Modern
Europe. Madison: University of Wisconsin Press, 1985. passim).
112 Anderson. Imagined Communities. P. 86-87,110.
113 Ibid. P. 109-110.
114 Wortman. Scenarios of Power. P. 402.
85
115 Pollard A. P. The Russian Intelligentsia: The Mind of Russia // California
Slavic Studies. 1964. 3. P. 15.
116 Chaadaev P Philosophical Letters and Apology of a Madman / Trans.
And introduced by M.-B. Zeldin. Knoxville: University of Tennessee Press, 1969.
P. 174.
117 См. неопубликованную работу: JersildA. Khomiakov and Empire: Faith
and Custom in the Borderlands (доклад на ежегодном съезде AAASS, Воса
Raton, Флорида, 26 сентября 1998 г.).
118 Walicki A. The Slavophile Controversy: History of Conservative Utopia
in Nineteenth-Century Russian Thought / Trans. H. Andrews-Rusiecka. Oxford:
Oxford University Press, 1875.
119 Walicki A. A History of Russian Thought from the Enlightenment to
Marxism / Trans. H. Andrews-Rusiecka. Stanford: Stanford University Press,
1979. P. 92.
120 Bushkovitch. What Is Russia? P. 12.
121 Walicki. A History of Russian Thought. P. 137.
122 Белинский В. Г. Полное собрание сочинений. М., 1953-1959. Т. 7.
С. 435; Walicki. A History of Russian Thought. P. 140.
123 Белинский. Полное собрание сочинений. Т. 10. С. 29; Walicki. A History
of Russian Thought. P. 143.
124 Зиончковский П. А. Кирилло-Мефодиевское общество (1846-1847).
М.: Издательство Московского университета, 1959.
125 Работы Погодина разбросаны по разным изданиям, но их отрывки
можно прочитать в: Барсуков Н. Жизнь и труды М. П. Погодина: В 22 т. СПб.,
1888-1910; Он же. Борьба не на живот, а на смерть с новыми исторически-
ми ересями. М., 1874; он же. Собрание статей, писем и речей по поводу сла-
вянского вопроса. М., 1978; Riasanovsky. Nicholas I and Official Nationality.
Passim.
126 О гражданственности см. статьи Д. Ярошевского и О. Л. Джерсилд
в изд.: Russia’s Orient: Imperial Borderlands and Peoples, 1700-1917 / Ed.
D. R. Brower, E. J. Lazzerini. Bloomington: Indiana University Press, 1997.
P. 58-79,101-114.
127 Anderson. Imagined Communities. P. 57.
128 Weeks Th. R. Nation and State in Late Imperial Russia: Nationalism and
Russification on the Western Frontier, 1863-1914. De Kalb: Northern Illinois
University Press, 1996. P. 70-91.
129 Kreindler I. A Neglected Source of Lenin’s Nationality Policy // Slavic
Review. 1977.36. № 1. P. 86-100.
130 О разновидностях русификации см. интересную работу: Russification
in the Baltic Provinces and Finland, 1855-1914 / Ed. E. C. Thaden. Princeton;
N. J.: Princeton University Press, 1981. P. 7-9, passim.
131 Slocum J. W. The Boundaries of National Identity: Religion, Language,
and nationality Politics in Late Imperial Russia. University of Chicago, 1993.
P. 10 (Ph.D. diss.).
132 Ibid. P. 4-5.
86
133 Edelman R. Gentry Politics on the Eve of the Russian Revolution: The
Nationalist Party. New Brunswick; N. J.: Rutgers University Press, 1980; Su-
ny R. G. The Making of Georgian Nation. Bloomington: Indiana University Press;
Hoover Institution Press, 1988. P. 142 (2d ed. Bloomington: Indiana University
Press, 1994).
134 Heuman 5. Kistiakovsky: The Struggle for National and Constitutional
Rights in the Last Years of Tsarism. Cambridge; Mass.: Harvard Ukrainian
Research Institute, 1998. P. 130-146.
135 Ibid. P. 214.
136 Ibid. P. 216.
137 Ibid. P. 256.
138 Ibid. P. 258.
139 Этот конфликт между противоборствующими позициями о том,
как строить модерную русскую политическую общность, отражен в работе:
Sanborn J. A. Drafting the Nation: Military Conscription and the Formation of a
Modern Polity in Tsarist and Soviet Russia, 1905-1925. University of Chicago,
1998 (Ph. D. diss.).
140 Weeks. Nation and State. P. 131-192.
141 Wcislo F. C. Witte, Memory, and the 1905 Revolution: A Reinterpretation
of the Witte Memoirs // Revolutionary Russia. 1995. 7. №. 2. P. 175.
142 Ibid. P. 176.
143 Beissingen The Persisting Ambiguity. P. 2.
144 Этим моментом я обязан Кеннету Чёрчу, который вдумчиво и критич-
но прочел ту работу, которая послужила основой данной статьи.
145 Мысль, подсказанная мне Романом Шпорлюком.
146 Lustick I. State-Building Failure in British Ireland and French Algeria.
Berkeley: Institute of International Studies; University of California at Berkeley,
1985.
Терри Мартин
Империя положительной деятельности:
Советский Союз как высшая форма
империализма
Новое революционное правительство России было первым среди
правительств старых европейских многоэтничных государств, кото-
рое столкнулось с подъемом национализма и ответило на него, систе-
матически развивая национальное сознание этнических меньшинств
и создавая для них много институциональных форм, присущих на-
ции-государству1. Стратегия большевиков состояла в том, чтобы за-
хватить лидерство над казавшимся теперь неизбежным процессом
деколонизации и осуществить его таким образом, чтобы сохранить
территориальную целостность старой Российской империи и обес-
печить строительство нового централизованного, социалистического
государства. С этой целью Советское государство создало не только
десяток крупных национальных республик, но и десятки тысяч наци-
ональных территорий, разбросанных по всему пространству Совет-
ского Союза. Были подготовлены новые национальные элиты, выдви-
нутые на руководящие посты в правительстве, школах и на промыш-
ленных предприятиях этих заново созданных территорий. На каждой
территории национальный язык был объявлен официальным языком
власти. В десятках случаев это обусловило создание не существовав-
шей ранее письменности. Советское правительство финансировало
массовое издание книг, журналов, газет, создание фильмов, опер, му-
зеев, ансамблей народной музыки и т. п., поощряя развитие культуры
на национальных языках. Ничего подобного прежде не предприни-
малось, и, возможно, за исключением Индии, ни одно многоэтничное
государство не смогло достичь масштабов советской положительной
деятельности2.
Почему большевики приняли эту радикальную стратегию? Чтобы
ответить на этот вопрос следует рассмотреть также их предреволю-
ционный анализ национализма и их опыт работы с националистиче-
скими движениями в первые годы после революции. Когда больше-
вики захватили власть в октябре 1917 г., у них еще не была выработа-
на стройная национальная политика. Имелся броский лозунг, общий
с Вудро Вильсоном, провозглашавший право наций на самоопреде-
ление3.
Правда, этот лозунг предназначался для того, чтобы получить эт-
ническую поддержку революции, а не для того, чтобы создать модель
управления многоэтничным государством. Хотя Ленин всегда серьез-
88
но относился к национальному вопросу, все же неожиданный всплеск
национализма, как мобилизующей силы во время революции, и по-
следующая Гражданская война сильно удивили и встревожили его.
Большевики ожидали национализма в Польше и Финляндии, но
множество националистических движений, дававших о себе знать
почти по всей бывшей Российской империи, стали неожиданностью,
и особенно раздражал напор украинского национализма4. Именно это
непосредственное столкновение с национализмом заставило больше-
виков выработать новую национальную политику5.
Этот процесс протекал в дискуссиях. Одну сторону представляли
сторонники национального строительства во главе с Лениным и Ста-
линым; другую — интернационалисты во главе с Георгием Пятако-
вым и Николаем Бухариным6. На XIII съезде партии в марте 1919 г.
стороны разошлись по вопросу о праве наций на самоопределение.
Пятаков утверждал, что, «проделав довольно большой и мучитель-
ный опыт на окраинах... лозунг “право наций на самоопределение”
показал себя на практике во время социалистической революции, как
лозунг, объединяющий все контрреволюционные силы»7. Как толь-
ко пролетариат захватил власть, продолжал Пятаков, национальное
самоопределение становится ненужным: «Это или просто диплома-
тическая игра... или это хуже, чем игра, если мы берем это всерьез»8.
Пятакова поддержал Бухарин, доказывая, что правом на самоопре-
деление мог бы обладать только пролетариат, а не какая-то «фиктив-
ная, так называемая “воля нации”»9. И тот, и другой утверждали, что
скорее класс, а не национальность был единственной политически
уместной социальной идентичностью в послереволюционную эпоху.
Ленин, ранее споривший с Пятаковым и другими по данному вопро-
су, ответил на этот новый вызов с характерной силой10.
Ленин с готовностью соглашался, что национализм объединил
все контрреволюционные силы, но также привлек классовых союз-
ников — большевиков. Финская буржуазия «обманывала трудящие-
ся массы тем, что москали, шовинисты, великороссы хотят задушить
финнов»11.
Аргументы наподобие тех, что приводил Пятаков, служили на-
гнетанию страха и поэтому усиливали национальное сопротивление.
И только «благодаря тому, что мы признали право [финнов] на само-
определение, процесс дифференциации там был облегчен»12. Наци-
онализм разжигался историческим недоверием: «Трудящиеся массы
других наций были полны недоверия к великороссам, как к нации
кулацкой и давящей»13. Только право на самоопределение, утверж-
дал Ленин, помогло бы справиться с этим недоверием, но политика
89
Пятакова, напротив, превратила бы партию в наследницу царского
шовинизма: «Великорусский шовинист... сидит во многих из нас...»14.
Класс, утверждал Ленин, стал бы политически господствующей со-
циальной идентичностью, только если бы к ней относились с долж-
ным уважением.
Съезд поддержал Ленина и высказался за ограниченное право на-
ционального самоопределения15. Конечно, большинство народов быв-
шей Российской империи были вынуждены осуществлять это право
в границах Советского Союза16. Поэтому период с 1919 по 1923 г. был
посвящен выработке того, что именно могло означать «националь-
ное самоопределение» нерусских в контексте унитарного Советского
государства. Выработанная политика основывалась на диагнозе на-
ционализма, поставленного в основном Лениным и Сталиным. Ле-
нин не раз обращался к национальному вопросу в период с 1912 по
1916 г., когда формулировал и отстаивал лозунг самоопределения,
и вновь в 1919-1922 гг., после оглушительного успеха национали-
стических движений во время Гражданской войны17. Сталин был
признанным большевистским «мастером национального вопроса»,
автором ставшей классикой еще до революции работы «Марксизм
и национальный вопрос», наркомом по делам национальностей
в 1917-1924 гг. и официальным оратором по национальному вопро-
су на партийных съездах18. Ленин и Сталин сходились в главном —
как по логическим обоснованиям, так и по основным аспектам этой
новой политики, хотя в 1922 г. спорили по важным вопросам ее осу-
ществления. Их диагноз национальной проблемы был основан на
трех посылках.
Во-первых, национализм был на редкость опасной мобилизующей
идеологией, потому что обладал потенциалом создания союза высше-
го класса, преследующего национальные цели. Ленин называл наци-
онализм «буржуазным обманом»19, но признавал, что, подобно ежу,
он был добрым. Национализм срабатывал, потому что представлял
законные социальные обиды в национальной форме. На XII съезде
партии в 1923 г. Бухарин, к тому времени пылкий сторонник наци-
ональной политики партии, заметил, что, когда «мы берем налоги
[с нерусских крестьян, их], недовольство получает национальную
форму и национальную формулировку, которая потом используется
нашим противником»20. Эрнест Гелльнер пародирует этот аргумент
как националистическую «теорию не по адресу»: «Так же как край-
ние мусульмане-шииты считают, что Архангел Гавриил ошибся, до-
ставляя послание Мухаммаду, тогда как оно предназначалось Али,
так и марксистам нравилось думать, что дух истории или человече-
90
ское сознание совершили досадную ошибку. Пробуждающее посла-
ние предназначалось для классов, но по какой-то страшной почтовой
ошибке было доставлено народам»21.
Следовательно, большевики считали национализм маскирующей
идеологией. В дискурсе о национальности все время всплывают ме-
тафоры маскировки22. Их особенно любил Сталин: «Национальный
флаг пристегивается к делу лишь для обмана масс, как популярный
флаг, удобный для прикрытия контрреволюционных замыслов на-
циональной буржуазии»23 или: «Если буржуазные круги... стараются
придать национальную окраску этим конфликтам, то только потому,
что им это выгодно, что удобно за национальным костюмом скрыть
свою борьбу с властью трудовых масс»24. Такое толкование нацио-
нализма как маскирующей идеологии помогает понять, почему боль-
шевики сохранили сильное подозрение к национальному самовыра-
жению, даже после того, как приняли политику, предназначенную
исключительно для его поощрения.
Большевики-интернационалисты, такие как Пятаков, усматрива-
ли в этом аргумент для агрессивного национализма как контрреволю-
ционной идеологии, а самую национальность, как реакционный пере-
житок капиталистической эпохи. Но Ленин и Сталин сделали полно-
стью противоположный вывод. Они рассуждали так. Предоставляя
формы статуса нации, Советское государство могло расколоть над-
классовый национальный союз, необходимый для государственнос-
ти. Следовательно, естественно возникнут классовые различия, кото-
рые позволят Советскому правительству получить поддержку проле-
тариата и крестьянства для своей социалистической повестки дня25.
Ленин доказывал, что финская независимость усилила, а не осла-
била классовые противоречия, и что национальное самоопределение
будет иметь такие же последствия и в Советском Союзе26. Точно так
же Сталин настойчиво повторял, что «необходимо “взять” автономию
[у национальной буржуазии], предварительно очистив ее от буржуаз-
ной скверны, превратить ее из буржуазной в советскую»27.
Итак, постепенно формировалась вера в то, что призыв господ-
ствующего класса к национализму можно было обезвредить, предо-
ставив формы статуса нации.
Этот вывод подкреплялся второй посылкой: национальное созна-
ние — непременная историческая фаза, через которую должны прой-
ти все народы на пути к интернационализму. В своих дореволюцион-
ных трудах Ленин и Сталин говорили, что национальность возникает
только с началом капитализма и является следствием капиталисти-
ческого производства28. Национальность не была основным или пер-
91
манентным атрибутом человечества. Большевики-интернационалис-
ты вроде Пятакова разъясняли, что при социализме национальность
будет не нужна, и поэтому ей не следует предоставлять никакого
особого статуса. Однако и Ленин, и Сталин настойчиво проводили
мысль, что национальность сохранится надолго, даже при социализ-
ме29. В целом, национальное самосознание должно изначально воз-
растать. Уже в 1916 г. Ленин утверждал, что «к неизбежному слиянию
наций человечество может прийти лишь через переходный период
полного освобождения всех угнетенных наций»30. Впоследствии Ста-
лин объяснял этот парадокс таким образом, что максимум развития
национальной культуры необходим для того, чтобы она совершенно
изжила себя, тем самым создав основу для интернациональной соци-
алистической культуры31.
Очевидно, два фактора объединились, чтобы создать ощущение
неизбежности национальной стадии развития. Во-первых, крах Авс-
тро-Венгерской империи и поразительно мощные националистиче-
ские движения в бывшей Российской империи чрезвычайно усили-
ли уважение большевиков к силе и вездесущности национализма32.
Сталина особенно впечатлил процесс национальной преемственнос-
ти в бывших немецких городах Австро-Венгрии. На съезде партии
в 1921 г. он отмечал, что если пятьдесят лет тому назад все города
в Венгрии были преимущественно немецкими, то теперь они в сво-
ем большинстве стали венгерскими. Точно так же, продолжал он, все
русские города на Украине и Белоруссии будут «неизбежно» нацио-
нализированы, даже при социализме. Сопротивляться этому беспо-
лезно: нельзя «повернуть назад колесо истории»33.
Более того, национальная стадия развития приобрела более пози-
тивную окраску, поскольку оказалась связанной не только с капита-
лизмом, но и с модернизацией в целом. В своем опровержении Пята-
кова и Бухарина, приводя в пример башкир, Ленин утверждал, что
«надо дождаться развития данной нации, дифференциации пролета-
риата от буржуазных элементов, которое неизбежно», и что «путь от
Средневековья к буржуазной демократии, или от буржуазной к про-
летарской демократии... — это путь совершенно неизбежный»34. По-
скольку Ленин сосредоточивал внимание большевиков на восточных
«отсталых» народах Советского Союза, то становление статуса на-
ции стало ассоциироваться с историческим движением вперед. Это
течение достигло своей кульминации во время культурной револю-
ции конца 1920-х гг., когда советская пропаганда хвастливо заявляла,
что на Крайнем Севере тысячелетний процесс формирования нации
осуществился за одно десятилетие35. Следовательно, формирование
92
наций надо считать как неизбежной, так и позитивной стадией в мо-
дернизации Советского Союза.
Третья, и последняя, посылка гласила, что нерусский национа-
лизм был прежде всего ответом на царское угнетение и мотивиро-
вался исторически оправданным недоверием к великороссам. На
этом особенно настаивал Ленин, который уже в 1914 г. нападал на
Розу Люксембург, отрицавшую право на самоопределение и «играв-
шую на руку» реакционным русским националистам: «Увлеченная
борьбой с национализмом в Польше, Роза Люксембург забыла о на-
ционализме великорусов, хотя именно этот национализм и страшнее
всего сейчас»36. Национализм угнетенных, продолжал Ленин, имеет
«демократическое содержание», которое следует поддерживать, тог-
да как национализм угнетателя непростителен37. Свое нападение на
Люксембург он заканчивал призывом: «Бороться со всяким национа-
лизмом и в первую голову — с национализмом великорусским»38.
Поведение большевиков в период с 1917 по 1919 г. убедило Лени-
на в том, что Всероссийская Коммунистическая партия унаследовала
от царского режима психологию великодержавного шовинизма. В не-
русских регионах партия большевиков изначально полагалась почти
исключительно на меньшинство русского пролетариата и сельскохо-
зяйственных переселенцев, которые зачастую занимали откровенно
шовинистическую позицию по отношению к туземному населению39.
Эта позиция ужаснула Ленина, и он резко высказался в адрес Пята-
кова, проводившего в Киеве антиукраинскую политику40.
Ленинский гнев по поводу подобной практики достиг своей куль-
минации во время известного грузинского дела 1922 г., когда он осу-
дил Дзержинского, Сталина и Орджоникидзе, как великорусских
шовинистов (русифицированные туземные народы, говорил он, не-
редко бывали злейшими шовинистами)41. Такой большевистский
шовинизм вдохновил Ленина на сотворение термина русотяпство
(безмозглый русский шовинизм), который в то время вошел в боль-
шевистский лексикон и стал незаменимым оружием в риторических
арсеналах национальных республик42.
Внимание Ленина к великорусскому шовинизму привело к выра-
ботке основного принципа советской национальной политики. В де-
кабре 1922 г. он, как и ранее в 1914 г., обрушился на великорусский
шовинизм, прибавив к этому указание, что «необходимо отличать
национализм нации угнетающей и национализм нации угнетенной,
национализм большой нации и национализм нации маленькой. По
отношению ко второму национализму почти всегда в исторической
практике мы, националы больших наций, оказываемся виноватыми
93
в бесконечном количестве насилия»43. Разница между агрессивным
великодержавным шовинизмом и оборонительным местным нацио-
нализмом (причем последний рассматривался как оправданный от-
вет на первый) в то время вошла в стереотипную большевистскую
риторику. Такое представление, в свою очередь, привело к выработке
важного «принципа главной опасности», а именно, что великодер-
жавный (иногда: великорусский) шовинизм был гораздо опаснее
местного национализма44.
Ленинская жесткая формулировка этого принципа послужила
причиной одного из двух расхождений со Сталиным по поводу на-
циональной политики в 1922 г.45 До 1922-1923 гг. Сталин поддержал
«принцип главной опасности», в 1923 г. он продолжал его поддержи-
вать, и с апреля 1923 по декабрь 1932 г. следил за национальной по-
литикой, основанной на этом принципе, но, тем не менее, его смущала
мысль, что существующий местный национализм можно объяснить
реакцией на великодержавный шовинизм46.
На основе своего опыта в Грузии Сталин утверждал, что грузинс-
кий национализм также характеризовался великодержавной эксплу-
атацией осетинского и абхазского меньшинств47. Сталин всегда соче-
тал выпады против великорусского шовинизма с дополнительными
выпадами против меньшей угрозы местного национализма48. Такая
разница в акцентах была очевидна также в ленинской и сталинской
терминологии. Ленин обычно называл русский национализм велико-
державным шовинизмом, а Сталин предпочитал термин «великорус-
ский шовинизм». Но, несмотря на такие различия, Сталин неотступ-
но поддерживал «принцип главной опасности».
Точка пересечения национальной и внешней политики была чет-
вертым фактором, влияющим на формирование «империи положи-
тельной деятельности». Уже в ноябре 1917 г. Ленин и Сталин издали
обращение «Ко всем трудящимся мусульманам России и Востока»,
в котором обещали покончить с имперской эксплуатацией в бывшей
Российской империи и призывали мусульман за пределами России
свергнуть колониальных хозяев49. Такая связь задач внутригосударс-
твенной национальной политики и внешней политики на Востоке
была вполне типична в годы Гражданской войны50. После того как
по договору 1921 г. с Польшей миллионы украинцев и белорусов ос-
тались в Польше, внимание Советов переключилось на запад. Теперь
западная граница Советского Союза проходила по этнографической
территории финнов, белорусов, украинцев и румын. Хотелось наде-
яться, что нарочито великодушное отношение к этим национальнос-
тям в Советском Союзе привлечет внимание их этнических собрать-
94
ев в Польше, Финляндии и Румынии. Возможная аннексия большого
украинского населения Польши была важнейшей задачей этой стра-
тегии. Но следовало бы подчеркнуть, что такая цель внешней поли-
тики никогда не была главной мотивацией советской национальной
политики51. Ее считали благом проводимой в государстве политики,
используемым для воздействия на интенсивность ее осуществления
в ненадежных регионах, но не содержанием собственно политики52.
Представленный здесь анализ национализма подразумевал, что
Советское государство оказывает поддержку нерусским националь-
ностям, но он еще не конкретизировал, что именно должно войти
в эту позитивную национальную политику. Как поддерживать наци-
ональное сознание, если одновременно не поощрять национализм?
И как построить унитарное государство, потенциально поощряя
самобытные субнациональности? Рассуждения, ведущие от теории
к практике, можно коротко представить так. Национализм — это
маскирующая идеология, которая ведет к выражению законных
классовых интересов не в виде социалистического движения того
или иного класса, но, скорее, в форме надклассового национального
движения. Национальная идентичность — не основное перманент-
ное качество, но неизбежный побочный продукт современного капи-
тализма и зарождающегося социалистического мира, который надо
пройти, прежде чем наступит зрелый интернациональный социалис-
тический мир.
Поскольку национальная идентичность — реальное явление совре-
менного мира, национализм угнетенных нерусских народов не только
маскировал классовый протест, но и узаконивал национальные претен-
зии к агрессивному великодержавному шовинизму господствующей
русской национальности. Поэтому ни национализм, ни национальную
идентичность невозможно однозначно осуждать как реакционные.
Некоторые национальные притязания, ограниченные миром нацио-
нальной формы, действительно легитимны и их следует удовлетворить,
чтобы разрушить надклассовую национальную связь. Такая политика
ускорит разделение общества на классы и, таким образом, позволит
партии получить поддержку нерусского пролетариата и крестьянства
для решения своих социалистических задач. Национализм будет обез-
врежен, если разрешить создание различных форм статуса нации.
Авторитетное изложение того, какие формы статуса нации следу-
ет поддерживать, было наконец представлено в резолюциях, приня-
тых на XII съезде партии в апреле 1923 г. и на специальной конфе-
ренции ЦК по национальной политике в июне 1923 г.53 Эти две резо-
люции вкупе с речами Сталина в их поддержку стали классическими
95
большевистскими документами в защиту национальной политики
и остались таковыми на протяжении всей сталинской эпохи54. До
июня 1923 г. национальная политика неоднократно обсуждалась на
важных партийных собраниях. После принятия этих решений пуб-
личные дебаты прекратились55. Резолюции 1923 г. подтверждали, что
Советское государство будет всячески поддерживать те формы стату-
са нации, которые не противоречат унитарному государству, а имен-
но — национальные территории, национальные языки, национальные
элиты и национальные культуры.
К июню 1923 г. для большинства советских национальностей уже
сформировались национальные территории56. В резолюциях 1923 г.
вновь подтверждалось их существование и осуждались любые планы
их отмены57. Впрочем, все еще оставалась проблема территориально
разобщенных национальных меньшинств. Советская политика не до-
пускала их ассимиляции.
Она также выступала против австро-марксистского решения экс-
тратерриториальной национально-культурной автономии, благода-
ря которой разобщенные национальные меньшинства получили бы
определенные экстратерриториальные права вести свои собственные
культурные дела58. Считалось, что в обоих случаях может усилиться
национализм и обостриться этнический конфликт. Решение, приня-
тое большевиками в середине 1920-х гг., было, что характерно, ради-
кальным. Их национально-территориальная система распространя-
лась на все меньшие национальные территории (национальные райо-
ны, сельсоветы, колхозы), пока она незаметно не слилась с личной
национальностью каждого советского гражданина. В итоге образова-
лась грандиозная пирамида из национальных советов, состоящих из
тысяч национальных территорий разного масштаба59.
Резолюции 1923 г. сосредоточивались прежде всего на двойной
политике развития национальных языков и создания национальных
элит. На каждой национальной территории язык главной националь-
ности являлся официальным государственным языком. Предстояла
подготовка национальных элит и их продвижение на руководящие
посты в партии, правительстве, промышленности и школах каждой
национальной территории. И хотя такая политика была провозгла-
шена уже в 1920 г. и официально санкционирована на съезде партии
в 1921 г., для ее осуществления на практике еще ничего не было сде-
лано60. Два декрета 1923 г. требовали немедленных действий. Эти две
политики вскоре получили название коренизации и стали ядром со-
ветской национальной политики.
Понятие «коренизация» не является производным непосред-
ственно от слова «корень», а от прилагательного «коренной», исполь-
96
зуемого в словосочетании «коренной народ». Слово «коренизация»
появилось в рамках большевистской риторики, которая системати-
чески благоприятствовала притязаниям на превосходство коренных
народов, получивших независимость, над «пришлыми элементами».
Впрочем, в 1923 г. понятие «коренизации» еще не было в ходу. Пред-
почтение оказывалось термину «национализация», в котором подчер-
кивалась перспектива национального строительства61. Этот акцент
прозвучал и в национальных республиках, где политика просто на-
зывалась по коренной национальности: украинизация, узбекизация,
ойротизация (ойроты — старое название алтайцев. — Примеч. пер.).
Термин «коренизация» возник позже; его ввела центральная бюрок-
ратия, проводившая национальную политику; бюрократия служила
прежде всего экстратерриториальным национальным меньшинствам
и потому предпочитала термин, обозначавший все коренные народы,
а не только коренное население республик. «Коренизация» посте-
пенно стала предпочтительным термином, характерным для этой по-
литики, но следует отметить, что Сталин всегда использовал термин
«национализация»62.
В решениях 1923 г. коренизация выступала как самый неотлож-
ный пункт в повестке дня советской национальной политики. В духе
психологической интерпретации национализма Лениным и Стали-
ным подчеркивались положительные воздействия коренизации. Она
сделала бы Советскую власть родной, близкой, народной, понят-
ной63. Она обратилась бы к позитивным психологическим нуждам
национализма, чтобы «[нерусские] массы увидели, что Советская
власть и ее органы есть дело их собственных усилий, олицетворение
их чаяний»64. Она точно так же устранила бы негативное психологи-
ческое беспокойство в связи с восприятием иноземного закона: «Со-
ветская власть, до последнего времени [апрель 1923 г.] являвшаяся
властью русской, станет властью не только русской, но междунацио-
нальной, родной для крестьян ранее угнетенных национальностей»65.
Родные языки сделали бы Советскую власть постижимой. Родные
кадры, которым был понятен «быт, нравы, обычаи местного населе-
ния» сделали бы Советскую власть коренной, а не навязываемой из-
вне Русской империей66.
Наконец, решения 1923 г. также подтвердили признание партией
самобытных национальных культур и обещали центральную госу-
дарственную поддержку для их максимального развития67. Известно
высказывание Сталина о национальных культурах как «националь-
ных по форме, социалистических по содержанию», но он так и не
разъяснил, что это значит68. Неясность была намеренной, поскольку
97
планы большевиков на социальное преобразование страны не допус-
кали никаких основательных самобытных религиозных, правовых,
идеологических или связанных с обычаями особенностей69. Толкова-
ние, которое лучше всего соответствует смыслу сталинской «нацио-
нальной культуры», — это «национальная идентичность» или «сим-
волическая этничность»70.
Советская политика систематически содействовала развитию
самобытной национальной идентичности и национального самосо-
знания нерусских народов. И делала это не только посредством фор-
мирования национальных территорий с правящими национальными
элитами, говорящими на родном языке, но и посредством агрессивно-
го насаждения символических признаков национальной принадлеж-
ности: фольклора, музеев, одежды, кухни, музыки, поэзии, прогрес-
сивных исторических событий.
Перспективной задачей было мирное сосуществование самобыт-
ных народностей с развивающейся во всесоюзном масштабе социа-
листической культурой, которая должна была превзойти ранее су-
ществующие национальные культуры. Национальной идентичности
предстояла деполитизация посредством нарочито выказываемого
уважения к нерусским национальностям.
Важно также понять, что советская национальная политика кое-
чего не предполагала. Прежде всего она не предполагала федерацию,
если в это понятие вкладывалось нечто большее, чем просто форми-
рование административных территорий в национальном духе. На
собраниях в апреле и июне 1923 г. украинская делегация во главе
с Христианом Раковским весьма настойчиво добивалась передачи
федеральной власти национальным республикам71. Сталин презри-
тельно отверг предложения Раковского, и лицемерно окрестил его
цель конфедерацией72. Хотя по Конституции 1922-1923 гг. она назы-
валось федерацией, но фактически сосредоточилась вокруг централь-
ной власти. Национальным республикам предоставлялось больше
власти, чем русским провинциям73. До июня 1917 г. Ленин и Сталин
отвергали федерацию и выступали за унитарное государство с об-
ластной автономией для национальных регионов. Это означало фор-
мирование национальных административных единиц и выборочного
использования национальных языков в управлении и образовании74.
В июне 1917 г. Ленин вдруг реабилитировал понятие «федерации»,
но использовал его для определения того, что восходило к гораздо
более амбициозной версии областной автономии. Как иронично за-
метил Сталин в 1924 г., формы федерации «оказались далеко не столь
противоречащими целям экономического сближения трудящихся
98
масс национальностей России, как это могло казаться раньше»75. Со-
ветская федерация не означала передачи политической или экономи-
ческой власти76.
Экономическое уравнивание занимало более неопределенное
место в советской национальной политике. Декреты 1923 г. по на-
циональной политике призывали предпринять меры к преодолению
«фактически [экономического и культурного] неравенства нацио-
нальностей» Советского Союза77. Одной из предложенных экономи-
ческих мер было перенесение фабрик из Российского центра в вос-
точные национальные регионы78.
Такую политику действительно начали было проводить, но поч-
ти сразу же прекратили, поскольку такая модель оказалась типичной
для программ экономического уравнивания. В отличие от верного
следования культурному и национальному уравниванию посред-
ством создания благоприятных условий для образования и устройс-
тва на работу, советское следование экономическому уравниванию
так и не институционализировалось. Попытки культурно отсталых
республик получить средства из годового бюджета на программу, на-
меченную для борьбы с их отсталостью, ничем не увенчались79.
Комиссариаты, ведавшие экономикой, были неизменно враждеб-
но настроены по отношению к советской национальной политике.
С другой стороны, национальные республики не могли использовать
и часто не использовали решения, принятые в 1923 г., и свой отсталый
национальный статус для лоббирования всесоюзных органов, доби-
ваясь привилегированных экономических инвестиций80. Однако они
не могли со всей уверенностью претендовать на существенные вло-
жения на основании их национального статуса. Герхард Саймон де-
лает вывод, правда, пожалуй, слишком категоричный, что «советская
экономическая политика никогда не ставила самым приоритетным
вопрос о преодолении разрыва между экономически слабо развиты-
ми национальными территориями. Где бы не происходило экономи-
ческое уравнивание, оно имело лишь побочный эффект среди прочих
планируемых приоритетов, таких как разработка новых ресурсов,
развитие региональной экономической специализации и прежде все-
го военно-стратегических концепций»81.
Один вопрос, недостаточно затронутый в спорах 1923 г. по наци-
ональной политике, — это контроль над миграцией в нерусские рес-
публики. Советская национальная политика призывала к формиро-
ванию национальных территорий. А санкционировала ли она меры
по сохранению (или созданию) национальных меньшинств в этих
республиках? Поначалу казалось, что да. В Казахстане и Киргизии
99
центральные власти даже санкционировали изгнание нелегальных
славянских сельских переселенцев в качестве меры деколонизации.
В начале 1920-х гг. восточные национальные территории Советского
Союза были закрыты для сельскохозяйственной колонизации, чтобы
помешать притоку славянских переселенцев. Однако к 1927 г. все-
союзные экономические интересы снова перевесили местные наци-
ональные потребности, и все ограничения миграции были устране-
ны82. В перспективе это привело к чрезмерной русификации многих
нерусских республик.
Советский Союз не был федерацией и, разумеется, не был он и на-
цией-государством. Его отличительной чертой была систематическая
поддержка национальных форм: территории, культуры, языка и элит.
Конечно, едва ли это можно назвать новшеством. Именно об этом
в первую очередь думают вновь образованные нации-государства.
Например, в Грузии и Армении Советское правительство не отказы-
вало в национальном строительстве правительствам меньшевиков
и дашнакцутюнов, которые свергло в 1920-1921 гг., но скорее хваст-
ливо заявляло, что Советская власть углубила начатую ими наци-
ональную работу83. Советская политика отличалась своеобразием
в том, что поддерживала национальные формы малых, а не больших
народов. Она решительно отвергла модель нации-государства и заме-
нила ее множеством национальных республик. Большевики пытались
объединить националистическое требование национальной террито-
рии, культуры, языка и элит с социалистическим требованием эконо-
мически и политически унитарного государства. В этом смысле боль-
шевиков можно было бы назвать интернационалистами-националис-
тами или лучше националистами положительной деятельности.
Развивая эту мысль, сравню советскую практику с известной трех-
фазовой моделью развития национализма среди малых народов Вос-
точной Европы, не имеющих государств, предложенной Мирославом
Грохом: во-первых, интерес элиты к фольклору и народной культуре
(фаза А); во-вторых, сплочение националистической элиты, убеж-
денной в необходимости формирования нации-государства (фаза В);
в-третьих, возникновение националистического движения при под-
держке народных масс (фаза С)84. Грох в основном не уделяет вни-
мания существующему многоэтничному государству, рефлексивно
допуская, что оно будет оказывать сопротивление таким процессам.
Напротив, Советское государство буквально захватило руководство
всеми тремя фазами: концепцией национальной культуры, формиро-
ванием национальных элит и расширением массового национального
сознания. Оно пошло еще дальше и приступило к «фазе D» (термин
100
не Гроха, а мой), типичной для вновь образованных наций-госу-
дарств: установлению нового государственного языка и новой пра-
вящей элиты. Используя более привычную большевистскую терми-
нологию, партия стала авангардом нерусского национализма. Точно
так же, как партийное руководство было необходимо для того, чтобы
вывести пролетариат за рамки профсоюзного сознания к революции,
так партия выводит и национальные движения за рамки буржуазного
национализма к советскому интернациональному национализму.
Эта политика испытала разительный сдвиг в 1913 г., когда Ленин
доказал, что партия должна осуждать всякую национальную диск-
риминацию, но предостерегал, что «дальше нее идти в поддержке
национализма пролетариат не может, ибо дальше начинается “по-
зитивная” (положительная) деятельность буржуазии, стремящейся
к укреплению национализма»85.
В том же духе большевистский лидер Зиновьев говорил в 1920 г.
перед украинской аудиторией, что языки должны развиваться сво-
бодно, и в конце концов по прошествии лет восторжествует язык
с наиболее сильными корнями, самый крепкий и с более великой
культурой86. Дмитрий Лебедь, секретарь Украинского Центрального
Комитета, назвал эту теорию «битвой двух культур», в которой, если
партия будет проводить политику нейтралитета, победа русскому
языку гарантирована, благодаря его исторической роли в эпоху ка-
питализма87.
К съезду партии в 1923 г. нейтралитет подвергся анафеме. Сам Зи-
новьев теперь утверждал: «Мы должны прежде всего отвергнуть “тео-
рию” нейтрализма. Не можем мы стоять на точке зрения нейтрально-
сти... мы... должны... помочь [не-русским] создать свою школу, долж-
ны... помочь создать свою администрацию на родном языке. ...[Нельзя,
чтобы] коммунисты стояли в сторонке и выдумывали мудреное сло-
во “нейтральность”». Нейтральность, повторял Зиновьев, — это про-
сто прикрытие великорусского шовинизма88. Решения, принятые
в 1923 г., поддержали эту позицию89. Отклонен был не только призыв
Пятакова к позитивной борьбе с национализмом как великодержав-
ный шовинизм, но и ленинская дореволюционная политика нейтрали-
тета. «Битва двух культур» Лебедя была осуждена в 1923 г., поскольку
ее уподобили «левацкой» позиции в Татарстане и Крыму90.
Теперь Коммунистическая партия занялась «позитивной положи-
тельной деятельностью буржуазии», которую Ленин раскритиковал
в 1913 г. Однако, как показывает сравнение Гроха, советская поло-
жительная деятельность поддерживала национальные меньшинства,
а не большие народы. Большевики теперь презирали буржуазные
101
правительства за то, что те поддерживали только формальное «пра-
вовое равенство», а не предпринимали позитивных действий для
достижения «реального равенства»91. Такое крайнее подозрение по
отношению к нейтралитету объясняет одну из самых ярких особен-
ностей советской национальной политики: ее решительную враж-
дебность даже к добровольной ассимиляции. По этой новой модели,
нейтралитет должен был неизбежно вести к добровольной ассими-
ляции по причине исторической силы русской национальной куль-
туры. Поэтому позитивное действие было необходимо для защиты
нерусской национальной культуры от такой несправедливой участи.
Никто не отвергал нейтралитет и ассимиляцию более категорично,
чем Сталин, настаивавший на проведении политики максимального
развития национальной культуры и считавший ошибочной полити-
ку нейтралитета по отношению к национальным культурам отсталых
народов; он подчеркивал, что Советская власть покровительствует
развитию национальной культуры92. Разумеется, позитивное дейс-
твие от лица одной национальности подразумевает негативное дейс-
твие в отношении остальных.
В Советском Союзе, где для всех нерусских создавались благо-
приятные условия, только русские оказались под ударом позитив-
ной дискриминации. Бухарин откровенно выразил это: «Мы в ка-
честве бывшей великодержавной нации, должны идти наперерез
националистических стремлений [нерусских] и поставить себя в не-
равное положение, в смысле еще больших уступок национальным те-
чениям. Только при такой политике... только этой ценой мы сможем
купить себе настоящее доверие прежде угнетенных наций»93. Ста-
лин, более восприимчивый к чувствам русских, упрекнул Бухари-
на за грубость его утверждения, но не спорил (да и не мог спорить)
с его содержанием94. Советская политика действительно призывала
русских к жертвам в сфере национальной политики: территория рус-
ского большинства предназначалась для нерусских республик; рус-
ским пришлось принять амбициозные программы положительной
деятельности для нерусских; их попросили учить языки нерусских,
а традиционная русская культура была заклеймена как культура уг-
нетателей95.
Новые явления заслуживают новой терминологии. Как нацио-
нальную целостность, Советский Союз на раннем этапе его сущест-
вования лучше всего охарактеризовать как империю положительной
деятельности. Разумеется, я заимствую современный американский
термин для политики, отдающей предпочтение членам этнических
групп, страдающих от былой дискриминации. Такая политика вполне
102
интернациональна и имеет разные названия: «компенсаторная диск-
риминация», «предпочтительная политика», «позитивное действие»,
«положительная деятельность»96. Они часто сопутствуют деколони-
зации. Я предпочитаю термин «положительная деятельность», по-
тому что он точно соответствует выбору советской политики: поло-
жительная деятельность вместо нейтралитета. Советский Союз был
первой страной в мировой истории, который разработал программы
положительной деятельности для национальных меньшинств, ни
одна страна не достигла в этом подобного размаха97. Советский Союз
принял еще более масштабные программы классовой положительной
деятельности и значительно менее решительные гендерные програм-
мы98. В результате огромное множество советских граждан были им
подвержены.
Положительная деятельность означает здесь не только програм-
мы от членов данной этнической группы, но в первую очередь под-
держку Советским государством национальных территорий, языков,
элит и идентичностей этих этнических групп.
Как отмечается в сравнении Гроха, Коммунистическая партия
стала руководить обычными процессами образования наций и пред-
приняла позитивную деятельность, чтобы создать советские интер-
национальные нации (нации по форме, а не по содержанию), которые
примут формирование унитарного, централизованного Советского
государства. Позитивная поддержка данных форм статуса нации
была сутью советской национальной политики. Образование Совет-
ского Союза в 1922-1923 гг. ввело территориальную форму статуса
нации, а не федерацию автономных национальных территорий.
Поэтому я обращаюсь к понятию империи положительной де-
ятельности, как к национальной Конституции Советского Союза,
используя здесь слово «конституция» в английском смысле, подра-
зумевающем ряд основных правил, структурирующих политическую
жизнь государства. Я добавляю прилагательное «национальный», так
как занимаюсь исключительно тем, какова была структура Совет-
ского Союза как национальной или подобной нации целостности,
то есть, исследуя национальный вопрос. Советский Союз как наци-
ональная целостность был образован не формально написанной в де-
кабре 1922 г. Конституцией Советского Союза, а, скорее, националь-
ной политикой, сформулированной в 1923 г. Именно положительная
деятельность в том широком смысле, который я ей придаю, и струк-
турировала Советский Союз как многоэтничное государство.
Термин «империя положительной деятельности» являет собой по-
пытку уловить парадоксальную природу многоэтничного Советского
103
государства: чрезвычайно агрессивное, централизованное и насильс-
твенное государство, формально структурированное, как федерация
суверенных народов; государство-преемник рухнувшей Российской
империи, которое вновь успешно завоевало почти все ее былые на-
циональные окраины, но потом занялось систематическим стро-
ительством и усилением его нерусских народов, даже там, где их
почти не было. В 1967 г. Элек Ноув и Дж. Э. Ньют анализирова-
ли историю государства, которое, казалось бы, давало привилегии
восточным окраинам, но в то же время держало их в подчинении:
«Поэтому если мы не называем нынешние отношения колониализ-
мом, то должны придумать новое название для определения того,
что такое подчинение, коренным образом отличное от империализ-
ма прошлого»99.
Империя положительной деятельности — это не традиционная
империя. Я не приравниваю себя к тем, кто пытается доказать, что
Советский Союз по причине наличия общих характеристик с дру-
гими империями может классифицироваться в объективной социо-
логии именно как империя100. Напротив, я подчеркиваю ее новизну.
Марк Бейссинджер отмечал, что до краха Советского Союза только
враждебные наблюдатели везде и всюду называли его империей101.
Сторонники и нейтральные историки называли его государством.
Точно так же Бейссинджер отмечал хождение ставшего популярным
утверждения, что Советский Союз рухнул, подобно империи Габ-
сбургов и (до нее) Османской империи, потому что был империей:
в современном мире империи рушатся на пути национального раз-
вития; Советский Союз рухнул на пути национального развития;
следовательно, Советский Союз был империей; следовательно, как
империя, он был обязан рухнуть на пути национального развития102.
Но Бейссинджер продолжает доказывать, что по причине широко
распространенного допущения, что в современном мире империи об-
речены, империя — это весьма важная субъективная категория. В той
степени, в какой граждане воспринимают свое государство империей
(а самих себя — подданными), в долгосрочной перспективе подвер-
жено серьезной опасности.
Ленин и Сталин прекрасно понимали всю опасность именовать
страну империей, особенно в эпоху национализма. Вообще, здесь улав-
ливается реальная связь между национальной Конституцией Совет-
ского Союза и крахом империи Габсбургов и Османской империи. На-
циональный кризис и конечный крах империи Габсбургов произвели
глубокое впечатление на Ленина и Сталина, считавших это объектив-
ным уроком того, как бывает опасно, когда население воспринимает
104
свое государство империей. В итоге Советский Союз стал первым
многоэтничным государством в мировой истории, заявившем о себе,
как об антиимпериалистическом государстве. Вожди были небезраз-
личны к слову «империя». Они категорически его отвергали.
Действительно, «положительная деятельность» была стратегией,
предназначенной для того, чтобы избежать восприятия Советского
Союза как империалистического государства. Борьба с пережитками
великорусского шовинизма основывалась на вере в то, что нерусский
национализм был защитной реакцией на опыт русского великодер-
жавного или имперского шовинизма. Поскольку большевики наме-
ревались править как диктаторы и проводить великие социальные
преобразования, их деятельность могла быть воспринята как прояв-
ления русского империализма. Во избежание этого центральное госу-
дарство не желало идентифицировать себя с русскими. Национальное
самовыражение русских следовало подавлять. По иронии судьбы оно
сохраняло национальную структуру былой империи. Большевики
категорически отвергли идею державного народа. Несмотря на это,
в определенном смысле русские оставались державным народом в Со-
ветском Союзе. Только русским не была предоставлена их собствен-
ная территория и своя коммунистическая партия. Вместо этого пар-
тия попросила русских принять формально неравный национальный
статус, чтобы продолжить сплочение многонационального государ-
ства. Таким образом, вновь возникло иерархическое различие между
державными и колониальными народами, но в перевернутом виде,
как новое различие между ранее угнетенными национальностями
и былой великодержавной нацией103. Как державный народ, русских
буквально попросили взвалить на себя груз империи, подавляя свои
национальные интересы и идентифицируя себя с ненациональной
империей положительной деятельности. Если бы Ленин дожил до
того времени и провел бы теоретический анализ своего творения, то
мог бы назвать свое сочинение «Советский Союз как высшая стадия
империализма»104.
В своей идеально-типичной форме империя положительной де-
ятельности просуществовала всего лишь десятилетие. В декабре
1932 г. в ответ на растущее недовольство советского руководства
некоторыми непреднамеренными последствиями «положительной
деятельности» и кризисом в реквизициях зерна, которые приписы-
вались украинскому национализму, советское Политбюро издало ряд
решений, чтобы начать основательную ревизию советской нацио-
нальной политики105. Эти изменения часто изображались как отмена
коренизации106. Это весьма симптоматично, так как свидетельствует
105
о важных субъективно воспринимаемых изменениях, которые стали
следствиями таких ревизий политики.
Три из четырех главных составляющих империи положительной
деятельности преодолели 1930-е гг., подвергнувшись лишь малым
ревизиям. Преданность делу подготовки и продвижения коренных
кадров, в том числе практике положительной деятельности в приеме
в университеты и на работу, продолжалась на протяжении 1930-х гг.
и далее. Основное изменение состояло в том, что из уважения к рус-
ской щепетильности положительная деятельность теперь осуществля-
лась без лишнего шума. Ее обсуждение почти совершенно исчезло из
печатных советских источников, но не из бюрократических архивов
или из реальной жизни107. Тысячи крошечных национальных терри-
торий, образованных в 1920-е гг. были формально или неформально
отменены в 1930-е, но оставшиеся 35 более крупных национальных
территорий по-настоящему упрочились в 1936 г., и почти все остают-
ся основной частью советского и постсоветского пространства по сей
день108. Развитие самобытных национальных культур по-настоящему
набрало силу после декабря 1932 г., когда советский дискурс о нации
сместился от настойчивого утверждения, что нации — это современные
конструкты, возникшие как следствие капиталистического производ-
ства, к исконной, основной концепции национальной идентичности,
делавшей упор на глубоких исторических корнях всех советских наро-
дов109. Изменения в языковой политике были более существенными.
К 1932 г., несмотря на все усилия, попытка насадить местные языки,
как официальные языки правления в нерусских республиках в целом,
за исключением Грузии и Армении, провалилась. После 1932 г. эта по-
литика была спокойно отменена, и русский язык стал официальным
(хотя не исключительным) языком правительства, партии, крупных
промышленных предприятий и высших технических учебных заве-
дений на нерусских территориях. Национальные языки продолжали
проникать в общее образование, прессу и сферу культуры110.
Итак, что касается политики по отношению к почти всем нерус-
ским гражданам, то империя положительной деятельности просущес-
твовала с легкими корректировками на протяжении всего сталинско-
го правления111. Но в 1930-е гг. было осуществлено одно изменение
в политике, которое поразило империю положительной деятельности
в самое сердце: реабилитация русской национальности и традицион-
ной русской национальной культуры. В январе 1934 г. Сталин офици-
ально провозгласил отмену «принципа главной опасности», который
клеймил русских как бывшую великодержавную национальность112.
Изначально казалось, что русские обретут равный статус нации, но
106
к 1936 г. они уже поднялись до ранга «первых среди равных» в совет-
ской семье народов113. Новая политика не включала насильственную
культурную или языковую русификацию, но прибегала к настой-
чивому внедрению двуязычия и перекройке национальных языков
и культур с тем, чтобы подчеркнуть их близость и открытость рус-
ским языковым и культурным влияниям114. Имелись две основные
причины для такого разительного изменения политики. Во-первых,
энергичная положительная деятельность 1920-х гг. спровоцировала
весьма сильное возмущение русских членов партии. Во-вторых, что
важнее, большевистское руководство все сильнее ощущало, что им-
перия положительной деятельности привела к недопустимой для
коммунистов национальной самоуверенности среди нерусских куль-
турных и политических элит и таким образом создала неадекватный
принцип советского единства115. В 1920-х гг. добровольная непримет-
ность русской национальности предназначалась для сплочения мно-
гоэтничного государства (устраняя недоверие нерусских к их бывше-
му угнетателю); в 1930-х гг. заметное центральное положение русских
должно было служить той же цели. Этот новый принцип советского
единства был выведен в метафоре «дружбы народов», которую якобы
создали русские и которой уже много веков116. Дружба пропаганди-
ровалась как своего рода сверхнациональная мнимая общность для
многоэтничного советского народа117.
Империя положительной деятельности была логически увязан-
ной, но высокоутопической стратегией. Реформа этой стратегии в се-
редине 1930-х гг. развивалась в прагматическом направлении, но тем
самым породила противоречие, присущее всему сталинскому прав-
лению. Империя положительной деятельности сохранила и даже
высветила, имперскую структуру великодержавной нации и колони-
альных народов, но образовала при этом некий «перевертыш», разви-
вая национальные формы бывших колониальных народов и умаляя
выражение русской национальной идентичности. Первая половина
этой формулы сохранилась в измененном виде после 1932 г., потому
что Сталин продолжал верить, что развитие нерусских националь-
ных форм, если за ним присматривать, свело бы на нет недовольство
всех нерусских и, таким образом, предупредило бы появление нерус-
ского национализма118. На коротком этапе это, вероятно, было пра-
вильно. Однако в длительной перспективе одновременное развитие
нерусских идентичностей и восстановление русских, как восхваляе-
мой и весьма заметной национальности державного централизован-
ного государства, оказалось рецептом Для субъективного восприятия
империи. Когда нерусские народы при Хрущеве и Брежневе разви-
107
вали довольно многочисленную грамотную интеллигенцию, медлен-
но распространилось субъективное восприятие того, что они живут
в Российской империи. Политические реформы Горбачева внезапно
взорвали это восприятие и фатально подорвали ленинскую империю
положительной деятельности.
1 Австро-Вен герская империя была первой из старых европейских импе-
рий, существованию которой угрожал сепаратистский национализм. Поэтому
за ее национальной политикой пристально наблюдали русские интеллектуа-
лы, в том числе Ленин и Сталин, которые полемизировали с австро-марксис-
тами по национальному вопросу. Австрийская половина империи впервые
использовала стратегии, принятые Советским Союзом, но это была прежде
всего оборонительная стратегия, шедшая на уступки националистическим
требованиям, тогда как Советы осуществляли активную, профилактическую
стратегию, развивая национальное строительство среди нерусских, чтобы не
допустить роста национализма. См.: Die Habsburgermonarchie, 1848-1918 / Hg.
A. Wandruszka, Р. Urbanitsch. Wien: Verl. d. Osterr. Akad. d. Wiss., 1980. Bd. III.
2 Стандартная работа о положительной деятельности в Индии: Gal-
anter М. Competing Equalities: Law and the Backward Classes in India. Delhi:
Oxford University Press, 1984. См. также: Parikh S. The Politics of Preference:
Democratic Institutions and Affirmative Action in the United States and India.
Ann Arbor: University of Michigan Press, 1997. Индийская версия коренизации,
создание языковых территорий вскоре после получения независимости, ис-
пытало воздействие советской модели. См.: Report of the States Reorganisation
Commission. New Delhi: Management of Publications, 1955. P. 40-43.
3 На этом смущающее обстоятельство указывал Георгий Чичерин:
Чичерин Г. Против тезисов тов. Сталина // Правда. 1921. 6 марта. № 50. С. 2.
4 Pipes R. The Formation of the Soviet Union: Communism and Nationa-
lism / rev. ed. Cambridge, Mass.: Harvard university Press, 1964; Suny R. G. The
Revenge of the Past: Nationalism, Revolution and the Collapse of the Soviet
Union. Stanford; Calif.: Stanford University Press, 1993. P. 20-83; Грациози A.
Большевики и крестьяне на Украине в 1918-1919 годы: Очерк о большевиз-
мах, национал-социализмах и крестьянских движениях. М.: Аиро-ХХ, 1997.
5 SmithJ. The Bolsheviksand the National Question, 1917-1923. Basingstoke:
Macmillan, 1999; Slezkine Yu. The USSR as a Communal Apartment, or How
a Socialist State Promoted Ethnic Particularism // Slavic Review. 1994. 53.
P. 414-452; Suny R. The Revenge of the Past. P. 84-106; Carrere d’Encosse H.
The Great Challenge: Nationalities and the Bolshevik State, 1917-1930. N. Y.:
Holmes & Meier, 1992.
6 Подробное обсуждение вопроса в работе: Smith J. The Bolsheviks and the
National Question. P. 7-28.
7 VIII съезд РКП(б). M., 1933. С. 79-80.
8 Там же. С. 82.
108
9 Там же. С. 48-49. Эту позицию недолго поддерживал Сталин — в дека-
бре 1917 и в январе 1918 г. Сталин И. В. Ответ товарищам украинцам в тылу
и на фронте // Сочинения. М.: Госполитиздат, 1953-1955. Т 4. С. 8; он же. Вы-
ступления на III Всероссийском съезде Советов Р., С. и К.Д. Т 4. С. 31-32.
10 До революции Ленин дважды обрушивался на позицию Пятакова,
выразительницей которой была Роза Люксембург, в работах: Ленин В. И.
О праве наций на самоопределение (1914) // Ленин В. И. Полное собрание
сочинений (далее ПСС). М., 1975-1977. Т. 25. С. 255-320; Он же. Социалис-
тическая революция и право наций на самоопределение (1916) // ПСС. Т. 27.
С. 151-166. Он также спорил с Пятаковым на Седьмой партийной конфе-
ренции в апреле 1917 г.; см.: Национальный вопрос на перекрестке мнений:
20-е годы. Документы и материалы. М.: Наука, 1992. С. 11-27.
11 VIII съезд. С. 55.
12 Там же. С. 54-55.
13 Там же. С. 107.
14 Там же. С. 108.
15 Там же. С. 387. Smith. The Bolsheviks and the Nationalities Question. P. 21.
16 О новом завоевании большевиками пограничных земель Российской
империи см.: Pipes. The Formation of the Soviet Union.
17 По периоду 1912-1916 гг., кроме указанных работ, см.: Ленин В. И.
Тезисы по национальному вопросу (1913) // ПСС. Т 23. С. 314-322; Он
же. Критические заметки по национальному вопросу (1913) // ПСС. Т 24.
С. 113-150; Он же. Итоги дискуссии о самоопределении (1916) // Т 30.
С. 17-58. По периоду 1919-1922 гг., кроме речей на партийных съездах,
см.: Ленин В. И. Письмо к рабочим и крестьянам Украины... (1919) // ПСС.
Т 40. С. 41-47; Он же. Об образовании СССР (1922) // ПСС. Т. 45. С. 211-
213; Он же. К вопросу о национальностях или об «автономизации» (1922) //
ПСС. Т 45. С. 356-362.
18 Из истории образования СССР: Стенограмма заседания секции XII
съезда РКП(б) по национальному вопросу 25.04.23 // Известия ЦК КПСС.
1991. № 3. С. 169. Статьи и речи Сталина собраны в издании: Сталин И. Марк-
сизм и национально-колониальный вопрос. М.: Партиздат, 1934.
19 Ленин. Как епископ Никон защищает украинцев? (1913) // ПСС.
Т 24. С. 9.
20 Двенадцатый съезд РКП(б). 15-17 апреля 1923 г. Стенографический
отчет. М.: Издательство политической литературы, 1968. С. 612.
21 GellnerE. Nations and Nationalism. Ithaca; N. Y.: Cornell University, 1983.
P. 129.
22 Кроме указанных сталинских работ, см. также: Ленин. Критические
заметки. С. 119-120.
23 Сталин. Октябрьский переворот и национальный вопрос // Сталин.
Сочинения. Т. 4. С. 161-162.
24 Сталин. Выступления на III Всероссийском съезде. С. 31.
25 Одно из первых изложений этой позиции см.: Диманштейн С. Народ-
ный комиссариат по делам национальностей // Жизнь национальностей.
1919. 26 декабря. № 41. С. 2.
109
26 В своих дореволюционных работах Ленин постоянно говорил о том,
что получение Норвегией независимости от Швеции в 1905 г. ускорило про-
явление классовых противоречий в обеих странах. Ленин. О праве нации.
С. 289; Он же. Социалистическая революция. С. 253.
27 Сталин. Одна из очередных задач (1918) // Сочинения. Т. 4. С. 75.
28 Сталин. Марксизм. С. 4-15; Ленин. О праве нации. С. 255-271.
29 О Ленине см.: Тайны национальной политики ЦК РКП. Стенографи-
ческий отчет секретного IV совещания ЦК РКП, 1923 г. М., 1992. С. 30-31;
о Сталине см.: Марксизм. С. 155-165.
30 Ленин. Социалистическая революция. С. 256.
31 РГАСПИ. Ф. 558. On. 1. Д. 4490 (1929). Л. 9.
32 Большевики то и дело удивлялись силе национализма в бывшей Рос-
сийской империи. Например, см. комментарии Затонского на X съезде пар-
тии: X съезд РКП(б). Март 1921 г. / Под ред. Н. Н. Попова. М.: Партийное
издательство, 1933. С. 205-209.
33 Там же. С. 216.
34 VIII съезд. С. 56.
35 II сессия ВЦИК XV созыва. Стенографический отчет. М., 1931. С. 16.
Тонкий анализ советской девелопменталистской идеологии см. в: Slezkine Yu.
Arctic Mirrors: Russia and the Small Peoples of the North. Ithaca; N. Y.: Cornell
University Press, 1994.
36 Ленин. О праве наций. С. 277.
37 Там же. С. 275-276.
38 Там же. С. 319.
39 Попов Н. X съезд. С. 195-209. Pipes R. The Formation. Р. 126-154; 172-
183; Park A. G. Bolshevism in Turkestan, 1917-1927. N. Y, 1957. P. 3-58; Ге-
нис В. Л. Депортация русских из Туркестана в 1921 году («Дело Сафаро-
ва») // Вопросы истории. 1992. № 1. С. 44-58.
40 Graziosi A. G. L. Piatakov (1890-1937): A Mirror of Soviet History //
Harvard Ukrainian Studies. 1992.16. P. 102-166.
41 Ленин. К вопросу о национальностях. С. 356-362. Грузинское дело при-
влекло к себе огромное внимание, поскольку было связано с ленинским «за-
вещанием». См.: Smith. The Bolsheviks and the National Question. P. 172-212;
Pipes R. The Formation. P. 276-293; Pipes R. Russia under the Bolshevik Regime.
N. Y: Knopf, 1993. P. 471-480; Lewin M. Lenin’s Last Struggle. N. Y: Pantheon,
1968. P. 43-64. Документы по этому делу см. в: Из истории образования
СССР. 1989. № 9. С. 191-218; Lenin’s Will: Falsified and Forbidden / Ed.
Yu. Buranov. Amherst; N. Y: Prometheus, 1994.
42 На съезде партии в 1921 г. Затонский использует этот ленинский тер-
мин: Попов. X съезд. С. 207.
43 Ленин. К вопросу о национальностях. С. 359.
44 XII съезд. С. 693-695.
45 Их второе расхождение касалось структуры Советского Союза и,
в частности, места России в Советском Союзе. Сталин решительно высту-
пал против образования отдельной Российской республики с ее собственным
правительством (ЦИК) в Москве, так как это могло создать мощный центр
110
русского сепаратизма. Ленин настаивал на этом, имея в виду формальное ра-
венство РСФСР, Белоруссии, Украины и Закавказья, и Сталин нехотя согла-
сился. См.: Martin Т. The Russification of the RSFSR // Cahiers du monde russe.
1998. 39. P. 99-118.
46 Попов H. X съезд. C. 188; XII съезд. C. 486-487.
47 XII съезд. C. 487-490.
48 Там же. С. 487-488. Такая тенденция привела к тому, что украинский
национал-коммунист Мыкола Скрыпник обрушился на вечную «двойную
бухгалтерию» Сталина: С. 572.
49 Лазовский И., Бибин И. Советская политика за 10 лет по национально-
му вопросу в РСФСР. М.; Л.: Государственное Издательство, 1928. С. 2-3.
50 Suny, Revenge of the Past. P. 83-97; Carr E. H. The Bolshevik Revolu-
tion, 1917-1923. L.: Macmillan, 1950. Vol. I. P. 314-339; Pipes R. Formation.
P. 155-192.
51 Большевики, настроенные против империи положительной деятель-
ности, нередко истолковывали ее не более чем внешнеполитическую уловку.
См.: Тайны национальной политики. С. 79, 221.
52 Более полное обсуждение см. в: Martin Т. The Origins of Soviet Ethnic
Cleansing//Journal of Modern History. 1998. 70. P. 813-861.
53 XII съезд. C. 691-697; Тайны национальной политики. С. 282-286.
54 Эти тексты собраны в периодических изданиях Сталина «Марксизм
и национальный вопрос».
55 Как уже говорилось, национальная политика обсуждалась на партий-
ных съездах 1917, 1919,1921 и 1923 гг. После июня 1923 г. содержание наци-
ональной политики больше не обсуждалось в высших партийных органах, за
одним исключением: Комиссия Политбюро по делам РСФСР в 1926-1927 гг.
Об этой комиссии см.: Martin. The Russification of the RSFSR. Обсуждались
вопросы осуществления, но тем не менее с 1924 по 1938 г. национальная по-
литика так и не вошла в повестку дня на съезде партии и только дважды была
пунктом повестки дня на Пленуме ЦК: в 1924 г. об определении националь-
ных границ Средней Азии и в 1937 г. об изучении русского языка. РГАСПИ
17/2/153(1924): 123-132; 17/2/628(1937): 120-123.
56 К июню 1923 г. имелось уже две федеративные республики, пять союз-
ных республик, двенадцать автономных республик и одиннадцать автоном-
ных областей. Определение границ в Средней Азии в 1924 г. должно было
завершить процесс формирования национальных территорий. Общее пред-
ставление о формировании национальных территорий в этот период можно
получить из издания: Жизнь национальностей. 1923. № 1; см. также: Smith.
The Bolsheviks and the National Question. P. 29-107. Лучшим исследовани-
ем по территориализации является статья Дэниэла Э. Шейфера в данном
сборнике и его диссертация: Shafer D. Е. Building Nations and Building Sta-
tes: The Tatar-Bashkir Question in Revolutionary Russia, 1917-1920. University
of Michigan, 1995 (Ph.D. diss.).
57 XII съезд. C. 693-694; Тайны национальной политики. С. 283-284.
58 Austro-Marxism / Ed. T. Bottomore, P. Goode. Oxford: Clarendon Press, 1978.
Ill
59 Об этой политике см.: Martin Т. Borders and Ethnic Conflict: The So-
viet Experiment in Ethno-Territorial Proliferation //Jahrbiicher fur Geschichte
Osteuropas. 1999.47. S. 538-555.
60 Об этой политике еще не было заявлено в резолюции съезда партии
в 1919 г. О первых постановлениях см.: Диманштейн С. Еще мало опыта //
Жизнь национальностей. 1919. 31 августа. № 33. С. 1; Сталин. Политика со-
ветской власти по национальному вопросу в России // Марксизм. С. 58-64.
61 Тайны национальной политики. С. 284.
62 Например, см. заметки Сталина на XVI съезде партии в 1930 г.:
XVI съезд Всесоюзной Коммунистической партии (б). Стенографический
отчет. М., 1930. С. 54.
63 Сталин. Марксизм. С. 62; Тайны национальной политики. С. 102;
XII съезд. С. 481-482.
64 Сталин. Марксизм. С. 62.
65 XII съезд. С. 482.
66 Сталин. Марксизм. С. 62.
67 Более важным заявлением по национальной культуре была речь Ста-
лина в 1925 г.: Сталин. О политических задачах университета народов Восто-
ка // Марксизм. С. 155-165.
68 Там же. С. 158. Изначально сталинская формулировка звучала так:
«пролетарская по содержанию». Похоже, что изменение в сторону канони-
ческой «социалистическая по содержанию» произошло после того, как Ста-
лин произнес ее в июне 1930 г. на партийном съезде: Марксизм. С. 194.
69 О советских нападках на такие обычаи см. статью Дагласа Нортропа
в данном сборнике и его диссертацию: Northrop D. Uzbek Women and the Veil:
Gender and Power in Stalinist Central Asia. Stanford University, 1999. (Ph.D.
diss.). См. также: Massell G.J. The Surrogate Proletariat: Moslem Women and
Revolutionary Strategies in Soviet Central Asia, 1919-1929. Princeton; N.
J.: Princeton University Press, 1974; Baberowski J. Stalinismus als imperials
Phanomen: die islamischen Regionen der Sowjetunion, 1920-1941 // Stalinismus:
neue Forschungen und Konzepte / ed. S. Plaggenborg. Berlin, 1998. S. 113-150;
Keller S. The Struggle against Islam in Uzbekistan, 1921-1941: Policy, Bureauc-
racy and Reality. Indiana University, 1995 (Ph.D. diss.).
70 Gans H. Symbolic Ethnicity: The Future of Ethnic Groups and Cultures
in America // Ethnic and Racial Studies. 1979. 2. P. 9-17. Об отношении меж-
ду национальной культурой и национальной идентичностью см. тонкий
анализ в: Appiah К. A. Race, Culture, Identity: Misunderstood Connections //
К. A. Appiah, A. Gutmann. Color Conscious: The Political Morality of Race.
Princeton: Princeton University Press, 1996. P. 30-107.
71 Из истории образования СССР // Известия ЦК КПСС. 1989. № 9.
С. 18-19; Из истории образования СССР: Стенограмма. 1991. № 3. С. 170-
172; 1991. № 5. С. 154-176; XII съезд. С. 576-582; Тайны национальной по-
литики. С. 107-110; Национальный вопрос на перекрестке мнений. С. 86-91,
97-100.
112
72 Из истории образования СССР: Стенограмма. 1991. № 4. С. 169-176;
1991. № 5. С. 154-176; XII съезд. С. 649-661; Тайны национальной политики.
С. 260-272.
73 Однако им предоставлялись разные правительственные структуры,
в том числе собственный совнарком, несколько независимых комиссариатов,
а на Украине — даже собственное Политбюро. После смерти Сталина это ока-
залось важным.
74 Сталин. Марксизм. С. 42-43; он же. Против федерации (1917) // Со-
чинения. Т. 3. С. 23-28; Ленин. Проект платформы к IV съезду соц.-дем. Ла-
тышского края (1913) // ПСС. Т. 23. С. 209-210; Он же. Тезисы по нацио-
нальному вопросу. С. 317-320.
75 Сталин. Против федерализма. С. 31.
76 Сталинские сподвижники часто подтрунивали над «автономией» их
национальных территорий. Ворошилов начал свое письмо Сталину об об-
разовании Чеченской автономной области в январе 1923 г. шутливыми поз-
дравлениями: «Поздравляю тебя с еще одной автономией!» Издавший это
письмо считает его свидетельством иронического отношения к советской на-
циональной политике в целом, но Ворошилов продолжает выражать озабо-
ченность тем, что местные коммунисты не понимают значения выдвижения
чеченских национальных кадров. Шуткой была автономия, но не корениза-
ция. «Чеченцы, как все горцы, не хуже, не лучше»: Письмо К. Е. Ворошилова
И. В. Сталину // Источник. 1999. № 1. С. 66-67.
77 XII съезд. С. 694.
78 Там же. С. 694; Тайны национальной политики. С. 285; Из истории об-
разования СССР: Стенограмма. 1991. № 3. С. 178-179.
79 Эти попытки обсуждаются в главе 4 книги: Martin Т. The Affirmative
Action Empire: Nations and Nationalism in the Soviet Union, 1923-1939. Ithaca;
N. Y.: Cornell University Press, 2001.
80 Об успешных лоббирующих действиях казахского правительства
в целях получения одобрения из центра строительства Туркестано-Сибир-
ской магистрали см. отличное исследование: Payne М. Turksib: The Building
of the Turkestano-Siberian Railroad and the Politics of Production during the
Cultural Revolution, 1926-1931. University of Chicago, 1995 (Ph.D. diss.).
См. также: Davies R. IF. Crisis and Progress in the Soviet Economy, 1931-1933.
L.: Macmillan, 1996. P. 485-487.
81 Simon G. Nationalism and Policy toward the Nationalities in the Soviet
Union. Boulder; Colo: Westview, 1991. P 297. Поэтому вопросу см.: Nove A.,
Newth J. A. The Soviet Middle East: A Model for Development & L.: Allen and
Unwin, 1967; Bahry D. Outside Moscow: Power, Politics and Budgetary Policy in
the Soviet Republics. N. Y: Columbia University Press, 1987; Bahry D., Nechemi-
as C. Half Full or Half Empty? The Debate over Soviet Regional Equality //
Slavic Review. 1981. 40. P. 366-383; Schroeder G. Nationalities and the Soviet
Economy//TheNationalities Factor in Soviet Politics and Society / Ed. L. Hajda,
M. Beissinger. Boulder; Colo.: Westview, 1990. P. 43-72; Koropeckij I. S. Location
113
Problems in Soviet Industry before World War IL Chapel Hill; N. C.: University
of North Carolina Press, 1971.
82 Cm.: Martin T. Borders and Ethnic Conflict.
83 Тайны национальной политики. С. 141-156; Национальный вопрос на
перекрестке мнений. С. 141-150.
84 Hroch М. Social Preconditions of National Revival in Europe. Cambridge:
Cambridge University Press, 1985. Парадигму Гроха широко использовали.
См.: Kappeler A. The Ukrainians of the Russian Empire, 1860-1914 // The
Formation of National Elites / Ed. A. Kappeler. N. Y.: New York University
Press, 1991. P. 105-132; Kappeler. Russland als Vielvoelkerriech: Entstehung,
Geschichte, Zerfall. Munchen: Beck, 1992. S. 183-191. См. также: Kaiser R. J.
The Geography of Nationalism in Russia and the USSR. Princeton; N. J.: Prin-
ceton University Press, 1994. P. 33-93.
85 Ленин. Критические заметки. С. 132.
86 РГАСПИ. 374/278/1709/ (1929): С. 50. См. также: Лебедь Д. Советская
Украина и национальный вопрос за пять лет. Харьюв: Державне Выд-во, 1924.
87 Лебедь. Советская Украина. С. 50.
88 XII съезд. С. 604.
89 Там же. С. 693-694. См. также: Занозы в нашей национальной полити-
ке // Жизнь национальностей. 1922. № 6-7. С. 1-2.
90 См. замечания Сталина о «леваках»: Тайны национальной политики.
С. 83-84.
91 XII съезд. С. 694.
92 РГАСПИ. Ф. 558. Он. 1. Д. 4490 (1929). Л. 9.
93 XII съезд. С. 613. Предположительно Бухарин был также автором пе-
редовицы в «Правде», вышедшей в тот же день, когда он выступил с речью
(24 апреля 1923 г.). В статье содержался призыв к «величайшим уступкам, са-
мопожертвованию со стороны пролетариата великодержавной нации — даже
этой ценой необходимо покупать полнейшее доверие, поддержку, братскую
солидарность со стороны прежде угнетенных наций» (Национальный вопрос
на перекрестке мнений. С. 178).
94 Тамже. С. 651.
95 Это не значит, что русские граждане подверглись дискриминации во
всех прочих отношениях или что их жизненные условия были хуже, чем у не-
русских. Все национальности обладали по закону равными правами. Прояв-
ление национальной ненависти каралось. Более того, как индивиды, русские
зачастую находились в лучшем положении, поскольку центральное прави-
тельство работало среди русских, как и лучшие университеты.
96 Galanter. Competing Equalities; Sowell T. Preferential Policies: An
International Perspective. N. Y: Morrow, 1990; Glazer N. Affirmative Discri-
mination: Ethnic Inequality and Public Policy. Cambridge: Cambridge Universi-
ty Press, 1987; 1st ed., 1975; Horowitz D. Ethnic Groups in Conflict. Berkeley:
University of California Press, 1985. P. 653-680.
97 Обычно считают, что положительную деятельность изобрела Индия,
но индийские программы положительной деятельности для националь-
114
ных меньшинств (The Scheduled Tribes) начались только в 1951 г. Galanter.
Competing Imperialism. Р. 18-40.
98 Положительную деятельность для рабочих обсуждает Шейла Фицпат-
рик: Fitzpatrick S. Education and Social Morality in the Soviet Union, 1921-1934.
Cambridge: Cambridge University Press, 1979; Idem. Stalin and the Making of a
New Elite // The Cultural Front: Power and Culture in revolutionary Russia.
Ithaca; N. Y.: Cornell University Press, 1992. P. 149-182. Трудовая полити-
ка в отношении женщин обсуждается в: Goldman W. Z. Women, the State
& Revolution: Soviet Family Policy and Social Life, 1917-1936. Cambridge:
Cambridge University Press, 1993. P. 109-118. Эти советские программы были
приняты в то же самое время, что и первые программы классовой положи-
тельной деятельности в Индии накануне получения ею независимости, то
есть в 1920-1930-х гг. Galanter. Competing Inequalities. Р. 18-40.
99 Nove A., Newth J. A. The Soviet Middle East: A Model for Development?
L.: Praeger, 1967. P. 122.
100 The End of Empire? The Transformation of the USSR in Comparative
Perspective / Ed. K. Dawisha, B. Parrot. Armonk; N. Y: Sharpe, 1997; After
Empire: Multiethnic Societies and Nation-Building: The Soviet Union and
the Russian, Ottoman and Habsburg Empires / Ed. K. Barkey, M. Von Hagen.
Boulder; Colo.: Westview, 1997.
101 Beissinger M. The Persisting Ambiguity of Empire // Post-Soviet Affairs.
1995.11. P. 149-151.
102 Ibid.P. 154-158.
103 Дореволюционные классовые идентичности точно так же сохраня-
лись, как советские категории, и в таком же перевернутом виде, см.: Fitzpat-
rick S. Ascribing Class: The Construction of Social Identity in Soviet Russia //
Journal of Modern History. 1993. 65. P. 745-770.
104 Ленин. Империализм, как высшая стадия капитализма (1916) // ПСС.
Т. 27. С. 299-426.
105 Главное решение, обвинявшее украинизацию в кризисе реквизиций
зерна на Украине и Кубани, было принято 14 декабря 1932 г. За ним в бли-
жайшие два дня были приняты еще два: Холод 1932-1933 роюв на Украшг
Кшв, 1990. С. 291-294. РЦХИДНИ 17/3/911 (16.12.32.) протокол 126,
пункт 1; 17/3/911 (15.12.31): протокол 126, пункт 50. Подробный анализ
природы и причин этого внезапного изменения политики см.: Martin. The
Affirmative Action Empire, особенно гл. 7.
106 Например: Nahaylo В., Swoboda V. Soviet Disunion: A History of the
Nationalities Problem in the USSR. N. Y: Hamilton, 1990. P. 60-80.
107 Свидетельства тому см. в: Martin. The Affirmative Action Empire.
Ch. 9.
108 Martin. The Russification of the RSFSR. Среди этих тридцати пяти —
союзные и автономные республики и автономные области по состоянию на
1938 г. Некоторые из них (Калмыцкая, Чечено-Ингушская, Крымская) уп-
разднились в 1944 г., когда их коренные жители были депортированы. За ис-
115
ключением Крымской АССР они были восстановлены вскоре после смерти
Сталина.
109 См.: Martin Т. Modernization or Neo-Traditionalism & Ascribed
Nationality and Soviet Primordialism // Russian Modernity: Politics, Practices,
Knowledge / Ed. D. Hoffman, Y. Kotsonis. N. Y: St. Martin’s, 2000. См. также:
Saroyan M. Minorities, Mullahs, and Modernity: Reshaping Community in the
Former Soviet Union. Berkeley: International and Area Studies, University of
California at Berkeley, 1997. P. 135-166.
110 Грузия и Армения являются исключениями там, где родной язык
несколько уступил русскому, но остался господствующим. Эти обобщения
говорят о сложной действительности, которая варьируется от республики к
республике. Более детально см.: Martin. The Affirmative Action Empire. Ch. 9.
111 Я говорю «почти все» нерусские, поскольку в 1930-е гг. также появи-
лась категория «вражеские народы», которые подлежали депортации, аресту,
а в 1937-1938 гг. — массовым расстрелам. Перед Второй мировой войной эта
категория включала национальные «диаспоры», а в годы Второй мировой
войны она распространилась на «коренные» национальности, такие как че-
ченцы, ингуши, калмыки, крымские татары, кабардинцы и несколько других
малых народов. Martin. The Origins of Ethnic Cleansing; Бугай H. Ф. Л. П. Бе-
рия — И. В. Сталину: «Согласно Вашему указанию...» М.: АИРО-ХХ, 1995.
112 XVII съезд. С. 32.
113 Выражение «первые среди равных» используется в передовой ста-
тье «РСФСР» // Правда. 1936. 1 февраля. № 31. С. 1. О все большем разви-
тии «руссоцентричной» идеологии в 1930-е гг. и позднее см. статью Дэвида
Бранденбергера в данном сборнике и его диссертацию: Brandenberger D. The
«Short Course» to Modernity: Stalinist History Textbooks, Mass Culture and the
Formation of Popular Russian National Identity, 1934-1956. Harvard University,
1999 (Ph. D. diss.).
114 По вопросу языковой русификации см. статью Питера Блитстейна
в данном сборнике.
115 Более детальное обсуждение причин реабилитации русской нацио-
нальности см.: Martin. The Affirmative Action Empire. Chapters 7,10,11.
116 Martin. The Affirmative Action Empire. Chapter 11; Tillett L. The Great
Friendship: Soviet Historians on the Non-Russian Nationalities. Chapel Hill;
N. C.: University of North Carolina Press, 1969.
117 О провозвестниках этой дружбы в последние годы Российской импе-
рии и первые годы Советского Союза см. статью Джошуа Сэнборна в данном
сборнике.
118 О свидетельствах того, что Сталин верил в это и старался сохранить
советскую положительную деятельность, см.: Martin. The Affirmative Action
Empire. Ch. 9.
ЧАСТЬ II. РЕВОЛЮЦИОННАЯ КОНЪЮНКТУРА
Джошуа Сэнборн
Семья, братство и национальное строительство
в России 1905-1925 гг.
Термин «нация» в новейшее время несет огромную эмоциональ-
ную и политическую нагрузку. Сила этого слова и в отдельной стране,
и в международном плане такова, что практически все политики, под-
держивающие программы, направленные на установление гражданс-
кого равенства, социальной солидарности и политического суверени-
тета той или иной исторической общности, занимающей конкретную
территорию, пытаются приспособить этот термин к своим собствен-
ным задачам. Поэтому изучающие нацию историки всего мира сосре-
доточили внимание на движениях и индивидах, заявлявших о себе
как о национальных. Такой подход, сводящий изучение нации к тому,
что несет в себе это название, имеет явное преимущество, поскольку
сочетает изрядную теоретическую силу с вожделенным ограничени-
ем предмета изучения.
Почти все ученые, занимающиеся Россией новейшего времени,
работают в этом ключе1. Поскольку многие влиятельные политичес-
кие деятели в России новейшего времени (особенно первые больше-
вистские вожди) имели склонность смешивать национализм и эт-
нонационализм, то не удивительно, что львиная доля исследований
посвящена этничности и этнической политике, о чем свидетельству-
ют материалы данного тома. Такой подход проблематичен, так как
исключает из поля зрения ученых одну из самых сильных и наиболее
отчетливо выраженных в первой половине XX в. позиций в отноше-
нии политической общности, позицию, поддерживавшую строитель-
ство и развитие многоэтничной нации. Да, иные ученые не только
упускают из виду развитие такой гражданской националистической
позиции, но и заявляют, что она невозможна в странах, гражданское
общество которых не соответствует западной модели. В результате,
занимаясь изучением истории царской и Советской России, ученые,
бывает, уравнивают этническое с национальным, а многоэтничное
с имперским2.
117
Моя задача в данной статье — оспорить подобную путаницу, до-
казать, что этничность, пусть она нередко и служит решающим фак-
тором в представлении политической общности, не следует считать
единственным фактором в определении национальных позиций. На-
цию отличает не принадлежность к конкретной общности, члены ко-
торой мыслят себя дальними родственниками, говорящими на одном
и том же языке, но желание определенного типа общественно-поли-
тической сплоченности, основанной на принадлежности к истори-
ческой, политически суверенной общности, занимающей конкретную
территорию. Короче говоря, я доказываю, что нации обычно действу-
ют на основе принципа скорее метафорического, чем реального родс-
тва. Исходя из этого, становится ясно, что изучение национализма
требует точно такого же внимания к семейной политике и риторике,
как и к этнической политике и риторике.
В России самым важным и влиятельным институтом, пытав-
шимся построить многоэтничную нацию на основе метафоричес-
кого родства, была армия. И до и после революций 1917 г. военные
стратеги занимали центральное место в дебатах о том, какую форму
должна обрести политическая общность в современности. Ядром вы-
двигаемой ими политической программы стала проблема социальной
сплоченности. Они постоянно имели дело с массой людей, связанных
родственными узами, и были убеждены, что политика самодержавия
и Советского государства, ведущая к расслоению общества, разруши-
ла сплоченность, создавая различия и возводя перегородки между
разными подгруппами населения, среди которого велась вербовка, —
так в первой четверти XX в. военные стратеги, выступая за гражданс-
кое равенство, заняли националистическую позицию.
Военные умы, жившие при последних царях, прекрасно пони-
мали, с какими трудностями столкнется эта программа реформ. Пи-
тер Холквист в статье, помещенной в данном томе, доказывает, что
во второй половине XIX в. демографическими исследованиями за-
нимались прежде всего штабисты. Благодаря этим исследованиям
среди высшего офицерского состава господствовало убеждение, что
Российская империя этнически разнородна, социально стратифици-
рована и лишена выраженного чувства общности. Мало того — они
вполне осознавали, что политическая система самодержавия антина-
циональна. Государству недоставало механизмов для налаживания
полноценной связи с населением, а консервативные бюрократы с по-
дозрением относились к любым попыткам потенциальных граждан
проявить активность в созидании и сохранении чувства политичес-
кой общности.
118
Эти социально-политические неувязки воспринимались модер-
низирующими реформаторами как серьезные и чреватые фаталь-
ными последствиями слабые места в военной сфере. Реформаторы
прекрасно понимали, что современные войны характеризуются мас-
совостью и тотальностью и потому требуют не только военной мощи,
но и социальной мобилизации. Поэтому целью реформаторов было
построить нацию, создавая чувство общности и единства среди на-
селения и преодолевая консервативный страх элиты перед массовой
мобилизацией.
Первая задача осложнялась этнической разнородностью империи.
Сторонники национального строительства полагали, что им надо или
выйти из империи, удержав только русские территории, или постро-
ить нацию, не полагаясь на этничность, как на связующий фактор.
Военные строители нации в подавляющем большинстве выбрали
последнее, превратившись в гражданских националистов.
Вторая задача также смущала. Сторонники старого режима прита-
ились в Санкт-Петербурге повсюду, более того — сам царь был среди
них. В ходе борьбы за национальное строительство нация обретала
институциональную форму. Военное министерство искало пути со-
здания объединенной политической общности, состоящей из мно-
жества этничностей и социальных слоев, представлявших собой насе-
ление империи. Такое современное стремление военных было одним
из многих отголосков Французской революции и Наполеоновских
войн. Уже в 1812 г. русские военачальники поняли силу националь-
ного чувства в мобилизации людей и ресурсов. В любой удобный, на
их взгляд, момент они как в эпоху Великой Реформы, так и в эпоху
после 1905 г. вовлекали гражданских бюрократов в создание «нации
в военной форме». Гражданские бюрократы, особенно служащие Ми-
нистерства внутренних дел (МВД), вполне понятно, отказывались от
сотрудничества: мобилизация как норма политической и социальной
жизни — только этого и не хватало обложенному со всех сторон са-
модержавию. По определению, самодержавие не зиждется на основе
народной поддержки, еще менее — на активном участии народа в по-
литике, и попытки последних царей усвоить благотворные аспекты
западных политик, одновременно пытаясь обойти негативные аспек-
ты «двойной революции» Запада, прискорбно провалились3. В нака-
ленной, революционной атмосфере в царствование Николая II бю-
рократы МВД считали, что опасна любая группа мобилизованных
людей.
Даже после того, как в годы Первой мировой войны это настро-
ение, очевидно, изменилось в пользу мобилизованного общества,
119
агенты МВД вели наблюдение не только за явно подрывными рево-
люционными группами и потенциально подрывными либеральными
политическими группировками, но и за стойкими монархистскими
объединениями4.
Поэтому проблема национального строительства крутилась не
только вокруг вопроса идентичности, но и вокруг вопроса мобили-
зации. Старания развить мобилизованные или способные к моби-
лизации группы людей обещали принести ощутимые, но недолго-
вечные результаты, и поэтому самодержавие терялось, не зная, чем
ответить на требования военных. В конце концов Россия преврати-
лась в причудливый гибрид, сочетающий военную систему (в 1874 г.
была введена всеобщая воинская повинность), предполагавшую, что
армия будет состоять из мобилизованных призывников, отдающих
свой долг государству и нации, и полицейскую систему, построенную
так, чтобы сдерживать мобилизацию народа как таковую. Дилемма
самодержавия еще более обострилась после 1905 г., когда военные
старались справиться с последствиями поражения в Русско-япон-
ской войне, понесенного от японской армии, состоявшей полностью
из мобилизованных, а МВД пыталось преодолеть последствия ре-
волюции. Не удивительно, что уроки, извлеченные двумя бюрокра-
тическими учреждениями, были в корне различными. Для военных
урок 1905 г. состоял в том, что Россия проиграла войну, потому что
ей не удалось провести мобилизацию так же успешно, как Японии5.
Урок, извлеченный МВД, состоял в том, что политическая мобилиза-
ция масс чуть не привела к свержению самодержавия, и ей надо было
помешать любой ценой.
Первая мировая война дала окончательный ответ на дилемму
мобилизации, и по этой причине ее следует считать центральным
поворотным пунктом в русской политической истории. С 1914 г. го-
сударство проводило массовую политику, чтобы добиться массовой
мобилизации. Впервые нация-государство заслонило собой полити-
ческое государство6.
Результат для самодержавия был пагубным. Царское правитель-
ство увидело, что даже свободы, предложенной лидерам в условиях
чрезвычайного положения военного времени, оказалось недостаточ-
но, чтобы стабилизировать неустойчивое сочетание массовой поли-
тики и правления меньшинства. За три года режима не стало. При-
шедшее ему на смену Временное правительство столкнулось с теми
же трудностями и, будучи не в состоянии держать под контролем
ширящиеся мобилизованные движения, с позором пало, просущес-
твовав всего восемь месяцев. Большевики, придя к власти, встрети-
ло
лись все с теми же проблемами; действительно, Гражданскую войну
в России можно по праву считать ожесточенной конфронтацией мо-
билизованных движений, возникших под занавес имперской эпохи
и вызревших в годы Первой мировой войны. Таким образом, боль-
шевики немедленно встали перед дилеммой, порожденной необхо-
димостью массовой мобилизации и центробежными тенденциями
массовой политики.
Сочетание активности широких народных масс и централизо-
ванной власти — общая политическая проблема новейшего времени,
но она была особенно острой для царского и советского государств.
Политические лидеры в России Нового времени быстро поняли, что
призывы защищать режимы меньшинства с сомнительной законнос-
тью неубедительны. Тогда они попытались мобилизовать население,
взывая к чувству верности суверенной политической общности, и ов-
ладеть этим чувством, старательно призывая людей стать лучшими
смертными представителями этих бессмертных общностей. Иначе
говоря, превратились в националистов.
Но далеко не все политические элиты стали этническими нацио-
налистами. Полагая, как почти все их образованные соотечественни-
ки, что такие факторы, как этничность, культура и язык, — это естест-
венные связующие механизмы, они тем не менее понимали и то, что
ни один из этих механизмов не мог последовательно и надежно ис-
пользоваться в огромном государстве с множеством культур. Поэто-
му, чтобы найти весомый общий знаменатель, вокруг которого можно
было бы проводить мобилизацию, им пришлось копнуть глубже. Они
нашли его в нации, определяемой в понятиях семьи, а не этничности,
культуры или языка.
На всем протяжении первой четверти XX в. семейные связи ис-
пользовались как прототип национальных родственных связей. Об-
раз семьи должен был вселять чувства верности, близости и, самое
главное, единства. Например, когда в январе 1915 г. Михаил Родзян-
ко открывал одно важное в военное время заседание Думы, то, что-
бы поддержать в разгар войны политическое единство, он обратился
к разбитым, как можно было предвидеть, на фракции делегатам, ис-
пользуя риторику родственных связей. «Чутким сердцем своим, —
произнес он под шквал аплодисментов, — предугадал Русский Царь
народные чувства, и он услышал здесь отклик единой, дружной рус-
ской семьи. ...И ныне, через полгода небывалого еще кровопролития...
стоит... неразделимая, крепкая волей и сильная духом Россия»7.
Использование метафоры семьи для поддержания единства
и сплоченности не прекратилось с приходом к власти большевиков
121
в 1917 г. В первой же клятве, которую давали добровольцы Красной
армии в апреле 1918 г., они обещали своим «братьям по оружию»
и трудящимся массам, что будут сражаться за великое дело Совет-
ской власти и победу социализма, за что отдали свои жизни лучшие
сыны рабоче-крестьянской семьи8. В 1925 г. все еще господствовал
образ семьи. Из учебника для военных училищ будущие командиры
и солдаты узнавали, что «начальник обязан также уважением к свое-
му подчиненному, ибо они оба равноправные граждане единой Рес-
публики, оба они товарищи по службе в единой армии, оба они нако-
нец члены единой рабоче-крестьянской семьи, в силу чего уважение
не может не быть взаимным»9.
Метафора семьи использовалась не только для создания родствен-
ных связей между земляками, но и между бойцами. Нация уподобля-
лась семье, равно как и армия, как первичная боевая часть, в которой
служил боец. Попытка использовать родственные связи в качестве
модели новых общественных отношений была нарочитой, и на про-
тяжении XX в. неразрывно связанной с армией. Единственное серь-
езное разногласие вызывал вопрос, следует ли офицерам переносить
кровные родственные связи на военную службу или попытаться
распространить семейные отношения на более широкий круг воен-
нослужащих. Сторонники такого переноса доказывали, что военные
должны на время забыть о своих былых «домашних» интересах, все-
цело отдаться службе, слиться со своей ротой и видеть в ней новую
семью, чтобы окрепли настоящие солдатские узы. Молодые бойцы
должны были покинуть свой «кров и дом», поскольку солдаты, раз-
мещенные рядом со своими домами, лишь сильнее ощущают связь
с семьей и любовь к ней и не могут в полной мере ощутить связь со
своей ротой или полком10. Соответственно, чтобы объединить людей,
собравшихся со всех концов государства, надо было ослабить семей-
ные узы.
Однако большинство военачальников как при царизме, так и при
Советской власти не видели необходимости в том, чтобы ослаблять
кровные узы. Вообще, чем они были прочнее, тем лучше, поскольку
молодым бойцам говорили, что их военная часть, их нация в целом —
подобны семьям, а вовсе не заменяют их. В лозунгах, обращенных
к новобранцам, постоянно проводилась такая аналогия; молодым
людям внушали, что и армия, и гражданское население — это просто
«одна дружная семья»11. Во многих случаях такой образ прижился.
Даже когда в 1919 г. положение Красной армии оказалось не на вы-
соте, солдаты и командиры старались хранить верность своей семье.
«Ребята почти все босиком... — писал один солдат, — [но] отноше-
122
ние командного состава к красноармейцам товарищеское, как одна
семья»12.
О том, что главной задачей было формирование, основанное ско-
рее на семейных привязанностях, чем на их замене, говорит тот факт,
что одним из ключевых приемов при наборе в армию в годы Первой
мировой и Гражданской войн было убеждение потенциальных сол-
дат (или потенциальных дезертиров) в том, что независимо от их
отношения к конкретному режиму защита страны — это в первую
очередь защита родной семьи. Так ведомство по мобилизации объяс-
няло первый призыв во время Гражданской войны тем, что, несмот-
ря на пролетарскую революцию, в армию «наряду с рабочими при-
зывались и крестьяне, как не менее рабочих заинтересованные в за-
щите Республики и своих семейных очагов от наступления врага»13.
Умение связать опасность, грозящую Республике, с прямой угрозой
семье и близким людям было главным делом, и там, где это удалось,
численность завербованных увеличилась. В годы Гражданской войны
крестьяне, судя по всему, живее откликались на призывы вступить
в армию, когда вражеские войска подступали к их родным краям14.
Второй составной частью этой системы было проведение конкрет-
ной семейной политики по отношению к солдатам и их семьям. Если
военную службу обосновывала риторика нации, так как армия защи-
щала семьи, то государство, претендовавшее на то, чтобы представ-
лять нацию, не должно было строить армию за счет родственников
солдат.
Государство наиболее наглядно проявило свою заботу, заплатив
деньги солдатским семьям. Закон, постановлявший выплату во вре-
мя войны государственных пособий солдатским женам и детям из
государственной казны, был принят в 1912 г.15 Будучи первой в Рос-
сии программой по выплате пособий, этот закон ознаменовал собой
реальный сдвиг в концепции отношений между государством и граж-
данами — от закона, согласно которому государство требовало ис-
полнения обязанностей от своих граждан, как то предписывали тра-
диции или долг, к закону, согласно которому граждане также могли
потребовать исполнения обязанностей государством. Самое главное,
что именно семья стала тем звеном, вокруг которого строились новые
отношения между гражданами и властью.
Национальная мобилизационная тактика использовалась и са-
модержавием, и советским государством, причем наблюдалась опре-
деленная логика в том, чтобы поддерживать солдатские семьи, и эта
логика выходила за рамки очевидной реализации Realpolitik (нем. —
реальная политика. — Примем, пер.), проводя которую государства
123
должны были в первую очередь заботиться о гражданах, взявших
в руки оружие, а потом уже о всех остальных. Если долг солдат со-
стоял в защите государства и родных семей, то моральным долгом
государства была защита семей тех, кто был от них вдалеке. Посколь-
ку государство рассчитывало на то, что солдаты будут дорожить род-
ственными чувствами, и просило их распространить эти чувства на
соотечественников, то оно ожидало, что семейные невзгоды послу-
жат тому, что солдаты, когда их долг родной семье станет очевидным
и насущным, поставят на первое место воображаемую семью.
Таким образом, можно было предсказать, что политика, связываю-
щая семейное благополучие с воинской службой, начатая в позитив-
ном ключе в 1912 г., со временем приобретет карательный характер.
Что и произошло в 1915 г., когда бюрократы решили, что для пресе-
чения дезертирства (его самой распространенной формой была сдача
в плен), следует прекратить выплату пособий семье любого солдата,
заподозренного в том, что он сдался добровольно. В начале войны
только одна статья дисциплинарного устава касалась добровольной
сдачи в плен, и этой статьей предусматривалась смертная казнь — на-
казание, едва ли осуществимое, если конкретный солдат находился
в лагере для военнопленных и если такое преступление совершалось
повсеместно16.
Через месяц-другой войны несколько командиров признались
в том, что ситуация совершенно неуправляема и что лучшим, по
их мнению, решением была бы угроза отправить сдавшихся сол-
дат в ссылку в Сибирь после окончания войны, тем самым избегая
Сциллы, позволявшей предателям безнаказанно покидать службу,
и Харибды массовых расстрелов возвращавшихся военнопленных17.
Кажется, первым, кого осенило применить наказания семей за
преступления солдат, был командующий Первой армией. Он при-
шел в ярость, когда во время рождественского братания в 1914 г.
один офицер и несколько солдат перешли в германские окопы; все
кончилось тем, что их взяли в плен и командующий заочно пригово-
рил офицера (но не солдат) к расстрелу, а кроме того, решил издать
приказ немедленно сообщать имена сдавшихся солдат на родину,
с тем, чтобы выплата пособий их семьям в деревнях была сразу же
прекращена и чтобы всем стало известно, что это семьи предателей.
Командующий Первой армией нисколько не сомневался в том, что
такое наказание не нарушает закона, поскольку закон, несомненно,
предусматривал снабжение только семей верных защитников госу-
дарства, и что семьи рядовых, добровольно сдавшихся неприятелю
и, таким образом, предавших родину, должны быть лишены продо-
124
вольственного пайка18. Возобладал тот аргумент, что государствен-
ная помощь семьям не была подспорьем людям, лишенным кормиль-
цев, но пособием, предоставляемым семьям призывников. 27 марта
1915 г. Совет Министров одобрил решение лишить пособий семьи
дезертиров, а 15 апреля того же года его утвердил царь Николай. До
конца года исполненные сознания долга командиры сообщали мест-
ным бюрократам имена дезертиров с требованием исключить семьи
последних из благотворительных списков. Судя по количеству про-
шений от солдатских жен с жалобами на неправомерное лишение
пособий, эти требования прилежно исполнялись19.
Красная армия также признавала значение пособий и необходи-
мость обеспечения семей своих бойцов20.
В краткий период набора добровольцев в 1918 г., хотя государ-
ство формально не возложило на себя никакой ответственности за
солдатские семьи, организаторам было приказано информировать
потенциальных добровольцев, что их семьи будут обеспечены про-
довольствием, одеждой и медицинской помощью в первую очередь21.
Как только случался очередной кризис, государство еще усерднее за-
являло о своей заботе о семьях. В августе 1918 г. в один из самых
мрачных для большевиков месяцев Гражданской войны государство
постановило увеличить не только солдатское жалованье, но и размер
пособий семьям солдат22. В декабре 1918 г. государство вновь заяви-
ло о намерении обеспечить солдатские семьи, что свидетельствовало
о неизменной решимости центра поддерживать солдатские семьи,
а также и о неспособности осуществить это на деле.
За эту неспособность выполнить данные солдатам и их семьям
обещания большевики едва не поплатились революцией. Поскольку
семьи умирали от голода, то солдаты дезертировали, что в свою оче-
редь вынуждало государство отыгрываться на семьях. С одной сторо-
ны, если призывники не исполняли свой долг перед государством, то
карали их семьи. Члены семей дезертиров подвергались наказаниям,
начиная со штрафов и заканчивая исключением из списков местных
бирж труда, не говоря уже о хорошо налаженной к тому времени
практике лишения пособий23. С другой стороны, нередки были слу-
чаи, когда государство не справлялось со своим долгом помогать се-
мьям призывников, и тогда к дезертирам относились гораздо более
сочувственно. Действительно, единственным важнейшим фактором
в определении того, был ли дезертир «слабовольным» или «зло-
стным» (различие, нередко означавшее жизнь или смерть), призна-
вались обстоятельства жизни его семьи. Такова была официальная
политика:
125
«Комиссиями при разборе дел необходимо различать дезертир-
ство, вызванное семейными обстоятельствами, как-то: смертью или
болезнью близких, тяжелым материальным положением или общей
неразвитостью обвиняемого, и дезертирство злонамеренное. ...В пер-
вом случае ввиду смягчающих вину обстоятельств к дезертирам мо-
жет быть применено более мягкое наказание, а в некоторых случаях
отправка на фронт, в случаях же обнаружения злонамеренного де-
зертирства последние караются по всей строгости революционных
законов»24.
Семейные проблемы были в глазах большевистских бюрократов
самыми простительными и самыми распространенными причина-
ми дезертирства. Итак, семейная политика была главным средством
в пресечении дезертирства, и, как стало вполне очевидным в 1919 г.,
привела к победе в Гражданской войне. Почти все бюрократы,
впоследствии аналитики или историки, изучавшие вопрос дезер-
тирства во время Гражданской войны, пришли к одному и тому же
выводу25.
В итоге большевики относились к семейному благополучию очень
серьезно, не только в деле пропаганды, заявляя, что для них семья
дороже, чем для «белых», и что они тем самым возвышали мораль
«красных» и принижали мораль «белых», но равным образом и на
практике26. Даже ненавистные «карательные» отряды, окружавшие
деревни, угрожавшие гражданскому населению и угонявшие скот
в отчаянных попытках «выкурить» дезертиров, получали специаль-
ные задания разузнать, имеют ли семьи дезертиров пособия и льготы,
обещанные им государством27.
В июне 1919 г. возникла еще более тесная связь между больше-
вистской семейной политикой и воинской службой, поскольку стала
проводиться новая политика, при которой собственность семей дезер-
тиров конфисковалась в пользу семей «честно служивших» солдат28.
Это возымело силу, поскольку позволяло осуществлять широкомас-
штабное экономическое перераспределение в деревнях — от семей де-
зертиров в семьи солдат, служивших в рядах Красной армии29. В ус-
ловиях охвативших страну голода и болезней, солдаты сражались не
просто за Революцию, за Россию или же за самих себя, но в первую
очередь за свои семьи.
Семейную риторику довольно быстро усвоили и рядовые солда-
ты. Не удивительно, что при проводимой политике солдаты нередко
объясняли дезертирство тем, что их семьи пребывали в отчаянном
положении.
126
При этом излагались душераздирающие истории о семейных об-
стоятельствах. Одним из таких солдат был Иосиф Дрожжин; в октяб-
ре 1919 г. он, из последних сил пытаясь сохранить себе жизнь, апел-
лировал к идеалу семьи:
«[Я] пробыл в дезертирстве, не явившись по мобилизации семь
месяцев, и все это время занимался сельскохозяйственной работой,
так как дома работник я один, а едоков семь человек. Я явился доб-
ровольно, хотя я дезертировал по крайней необходимости, но меня
это не оправдывает, признаю свою виновность, но я не ожидал такого
сурового наказания. Умоляю кассационный суд смягчить мою участь
ради моих малюток детей... и послать меня на фронт»30.
Идеал семьи был стержнем властных отношений между гражда-
нином, солдатом, армией и государством31.
В то же время идеал правильной семьи переживал драматическое
изменение, причиной которого также была все большая милитари-
зация русского общества и русской политики. Образ семьи старого
режима на рубеже XIX-XX вв. был вполне патриархальным, равно
как и законная политическая власть. Как объяснял юным новобран-
цам один традиционный автор, семья может жить счастливо, только
когда все члены семьи подчиняются старшему в доме, а Россия — та
же семья, старший в ней — Император32. Такие же патриархальные
представления распространялись на семейную риторику в армии.
Офицеры — главы семьи, унтер-офицеры — старшие братья, а ново-
бранцы — младшие братья. В «Солдатской памятке», автором кото-
рой был генерал М. И. Драгомиров и которая выдавалась солдатам
в конце XIX в., содержался такой совет: «Зри в части семью, в началь-
нике — отца, в товарище — родного брата, в подначальном — меньшо-
го родню; тогда и весело и дружно и все нипочем»33.
Однако в последние годы царизма военные реформаторы стали
все больше задумываться о «меньшой родне». Успех в современной
войне зависел не столько от мудрости, отваги и выправки старших,
сколько от простых солдат. Реформаторы хотели сильнее сплотить
армейские ряды, повысить уровень боевой подготовки рядовых и со-
здать подлинный корпоративный дух.
Ясно, что достичь этого можно было бы, если бы служащие
младшего офицерского состава уделяли больше времени рядовым,
обучая и воспитывая их. Не удивительно, что моделью для этого
взаимодействия служила семья. В более узком смысле это было
братство.
127
Формирование «братства»34 в боевых частях стало в начале XX в.
задачей, поставленной перед молодыми офицерами. Это поколение
военных интеллигентов, среди которых были такие известные в бу-
дущем советские «военные специалисты», как Михаил Бонч-Бруе-
вич, Павел Лебедев, Александр Свечин и Александр Незнамов, впер-
вые заявило о себе как о мощной силе в кругах, связанных с военной
политикой и военной подготовкой, по окончании Русско-японской
войны35. В 1906 г. в весьма популярной армейской газете «Русский
инвалид» Незнамов обращался к офицерам:
«Прежде, когда солдат служил почти всю жизнь, вопросы воспи-
тания решались сами собою: сама военная семья в лице преданных
делу ветеранов-солдат... воспитывала молодых, поглощала их. Теперь
воспитание стало работою офицера; теперь последний из взыска-
тельного начальника стал строгим отцом, старшим братом. На за-
мену вполне достаточного прежде страха перед начальством жизнь
потребовала, чтобы начальника и подчиненного связывали взаимное
доверие и любовь»36.
В 1906 г. Незнамов все еще советует командирам быть и строгими
отцами, и старшими братьями, но далее в той же статье ему пришлось
пояснить, что офицер обязан быть «старшим товарищем»37, по сути
равным перед лицом нации. То есть он должен был стараться выстро-
ить братские отношения со своими солдатами.
Ко времени Первой мировой войны неопределенность во время
массовой мобилизации исчезла. Одно обращение к дезертирам напо-
минало им, что все они «присягали на верность царю и Отечеству»,
и нарушение присяги означает, что дезертир «недостоин своих собра-
тьев и сынов России»38. Россия была «матерью», а офицеры и солда-
ты — «братьями».
Идея, пропагандируемая военным руководством, что солдаты-
однополчане — братья, стала популярной. Задолго до того, как Фев-
ральская революция ввела в оборот понятие «братство», люди по
всей империи использовали его, говоря о родственных связях собра-
тьев-солдат или собратьев-националов. В 1915 г. резервисты в дебрях
Приамурского округа говорили военным чиновникам, что любой из
них являлся, когда их мобилизовали, будучи уверенным в том, что
идет помогать своим братьям громить врага39. В другом письме, с жа-
лобой на освобождение от вербовки полицейских, рекомендуется
послать 300 тыс. полицейских в «ряды воюющих братьев»40. Этот
образ дошел даже до людей, никогда не служивших в армии. Когда
представители киргизов обратились в Думу с жалобой, что их при-
зыв в 1926 г. был отсрочен, то они подчеркивали, что их возможный
128
призыв на военную службу не только справедлив, но и является их
«гражданским долгом». «Мы, киргизы, — гордо заявляли они, — счи-
таем себя равноправными сынами единой России и глубоко надеем-
ся, что победоносная война послужит фактором для осуществления
у нас на родине законности для проведения необходимых для блага
отечества реформ и для возникновения братства между разноплемен-
ными сынами Отчизны»41.
Такое распространенное упоминание о братстве в качестве метафо-
ры в последние годы существования империи не только удивительно,
учитывая поразительно патриархальный образ, пропагандируемый
самодержавием, но и свидетельствует о начале основных перемен
в образном мышлении политической общности. Братские полити-
ческие общности коренным образом отличаются от патриархальных.
Традиционные иерархические связи были разорваны. Неоспоримая
власть отцов над сыновьями исчезла, и надо было налаживать власть
между братьями. Поэтому не случайно, что призывы к братству по-
являются на знаменах наряду с призывами к равенству. Основа соци-
альной сплоченности также преобразилась. Близость должна скорее
сплачивать, чем пугать.
По иронии судьбы, при том, что на призывы к братству дружно
откликнулись многие идеологи армии, именно среди военных ощу-
щался мгновенный разрыв, когда отречение царя от престола в 1917 г.
выбило чеку из колеса патриархальной системы власти.
Основной причиной кризиса власти в армии было то, что, несмот-
ря на словесную поддержку реформаторов идеи создания братских
уз между офицерами и солдатами, многие офицеры даже и не думали
строить власть на основе какой-либо иной модели, чем традицион-
ная модель безоговорочного подчинения командиру. В тех частях, где
настроенные на реформы офицеры старались создать братские узы,
и им это удалось, изменение моделей власти было менее травмиру-
ющим, чем где-либо еще в армии. Солдатские депутаты Киевского
гарнизона радостно сообщали Временному правительству о небыва-
лом подъеме, охватившем всех воинских чинов гарнизона, невидан-
ном доселе на Руси братании солдат, офицеров, врачей, чиновников,
юнкеров. Нет слов выразить потрясающее величие зрелища, как раз-
рушаются предрассудки старого военного быта, раскрываются для
взаимного понимания и уважения сердца солдат и офицеров и из-под
развалин старого вырастает спаянная единым сердцем, единой волей
новая могучая Русская армия воинов-граждан42.
Там, где офицеры проявили желание к «взаимопониманию и ува-
жению», их дела шли относительно хорошо. Как пишет Аллан Уайл-
129
дмен, после Февральской революции «офицеры смогли легко сохра-
нить свою популярность, ослабляя дисциплину и проявляя востор-
женное отношение к новому порядку, но они уже не могли внушать
к себе страх угрозой наказания»43.
Временное правительство, на свою беду, сделало неверный шаг
и дружно выступило против революционного лозунга братства. На-
сквозь братский Приказ № 1, изданный Петроградским Советом, от-
дававший власть «отряду братьев», учреждая солдатские комитеты,
и предрасположенный видеть изменения во властных отношениях
в армии как распад самой власти, опередил Временное правительство,
которое вскоре оказалось связанным с патриархально настроенными
офицерами, и это уже не смогли преодолеть ни новые предложения
к созданию основанных на братстве «революционно-добровольче-
ских» частей, ни приход к власти Керенского44.
Утерянное Временным правительством стало приобретением
Петроградского Совета, и в еще большей степени — партии боль-
шевиков45. Поэтому стоит ли удивляться, что большевики, захватив
власть, вновь подтвердили свою поддержку идеи братства. Да, у мета-
фор братства была длинная история в русле европейского социалис-
тического движения, и было бы странно, если бы большевики покон-
чили с братской риторикой. В итоге было неважно, использовал ли
тот или иной индивид язык братства со времен службы в армии или
с начала революции (или же с тех пор, как переступил порог церкви).
Слово «брат» не сходило с уст46.
И вновь основной упор здесь делался на провозглашении
«равенства»47 и создании родственных уз. Отсюда и новое подтверж-
дение солдатских комитетов, определяющих «общую волю», и но-
вые утверждения равенства в армии, в том числе запрет на ношение
любых знаков отличия или медалей, кроме креста Св. Георгия (ко-
торыми награждались за военные достижения). Дисциплина, наря-
ду с робкой попыткой Временного правительства установить брат-
ские отношения, должна была поддерживаться «силою товарище-
ского влияния, авторитетом комитетов и действием товарищеского
суда»48.
Солдатские комитеты отмерли вместе со старой армией, как часть
сознательной стратегии большевистского руководства (точнее, Ле-
нина и Троцкого), заключающейся в том, чтобы отступить от револю-
ционного идеализма в военных делах. Таким образом, институцио-
нальная форма братства изменилась, но его идеалы и функции не ис-
чезли. Напротив, идея равенства в братстве оставалась главной. Если
угодно, солдаты стали даже более непреклонными в том, что «защита
130
родины и революции» должна быть «обязательной одинаково и для
командного состава, и для солдат». Солдатские протесты зачастую
сосредоточивались вокруг ощущения несправедливости, как отме-
чала одна группа солдат в начале 1918 г.: «Мы добиваемся братства
и равенства, а между тем видим какое-то разделение на окладах, и...
такой разницы в окладах между командным составом и рядовым бой-
цом не должно быть»49.
Через два с половиной года крестьянин из Алтайского края жало-
вался, что призыв калмыков отложен, и использовал все ту же брат-
скую риторику, бытовавшую на всем протяжении XX в. «Сейчас же,
когда 3,5 года тому назад царский трон свергнут, и в данное время
существует наша любимая Советская власть, добытая кровью нами,
желательно было бы, чтобы мы полноправные братья, служили оди-
наково, отбывали воинскую повинность. ...Калмыки почему-то не
взяты... Сейчас всем становится обидно... один идет защищать Совет-
скую республику, другие остаются дома»50.
Так, тема братства показывала сплоченность, видимую в Совет-
скую эпоху. Командиры и солдаты, выйдя из одной «семьи» тружени-
ков и будучи равноправными гражданами, были связаны нравствен-
ными узами, как утверждали политработники, отличаясь тем самым
от уз страха, сложившихся при царизме.
«В старое время... новобранца в казарме заставляли забыть про
свою родную семью и дом. Для него законом становилось “слуша-
юсь”, “так точно”, “никак нет”. В ответ же он получал: “Не рассуждать,
скотина”.
Теперь Красная Армия состоит из рабочих и крестьян. Красноар-
меец и командир вышли из одной семьи трудящихся — они родные
братья.
Красная Армия спаяна сознательной революционной дисципли-
ной. Палочной дисциплине и мордобойству в Красной Армии места
нет. На службе, во время занятий командир — начальник. Вне служ-
бы — товарищ»51.
Стоит ли говорить, что даже если бы политработники вообще не
упоминали об идеале братства, модель здесь в любом случае была
бы братской. Командиры и солдаты были равны по статусу («това-
рищи») и связаны посредством «семейных» отношений, как рабочие
и крестьяне52.
Рядовые солдаты, должно быть, так же использовали братскую
риторику, как и их командиры. Один из таких солдат, Павел Цымбал,
131
просил в апелляции (1918) отменить вынесенный ему смертный при-
говор за дезертирство: «Клянусь всей гражданской своей честью, что
этого не повторится. В случае вторичного моего побега расстреляйте
меня на месте. Еще раз убедительно прошу Вас: дайте мне возмож-
ность изгладить свою вину и хотя маленькую пользу принести Совет-
ской России вместе с братьями товарищами на фронте, чем умереть
с таким позорным клеймом в тюрьме»53. Хотя призывы к братству
могли быть полезными для дезертиров, ищущих снисхождения, само
понятие братства в первую очередь использовалось для того, чтобы
предотвратить дезертирство. Политработники ясно понимали, что
дезертиры были не только предателями Советской Республики, но
и «врагами своих собратьев-солдат»54.
Солидарность, равенство, верность — основы братства. Поэтому
не удивительно, что братство было моделью, выбранной очень давно,
чтобы описать не только те взаимоотношения, которые должны были
возникать между отдельными индивидами, но и между этнически-
ми группами в нации. Государственные деятели в годы Гражданской
войны постоянно обращались к разным этническим группам, как
к «братским народам»55. К концу 1918 г. идея, что этнические отно-
шения следует понимать как братство проникла к военнослужащим.
«Да здравствует мировая Революция!» — выкрикивали солдаты од-
ного полка. «Да здравствует братство народов!»56 В 1920-е гг. идея
братства была весьма актуальна и даже получила еще большее рас-
пространение57.
Равным образом позднейшее явление утраты восторженного от-
ношения к братству как к лозунгу и понятию не должно заслонять
от нас вполне реальную и эмоциональную коннотацию, которую это
слово имело в первое десятилетие советской власти58. Само ее чрез-
мерное использование пропагандистами (которое, несомненно, спо-
собствовало изнашиванию риторики братства) также является пока-
зателем силы, которое они ей приписывали.
Братство было на редкость полезным понятием, вобравшим в се-
бя все аспекты нации, желательные государственным чиновникам
и усиливавшие народный лозунг равенства без ощутимого ослаб-
ления маневров власти и господства. В конце концов украинским
националистам (и русским крестьянам) надоело слушать, что внут-
ри любой братской системы имеется место для старших и младших
братьев, для вождей и ведомых. Только в 1930-е гг. братская револю-
ция ретировалась под отеческим давлением Сталина59.
Не в состоянии использовать чисто этническую или классовую
идентичность как естественные соединяющие механизмы при созда-
132
нии военно-политических сообществ, идеологи армии вместо этого
полагались на образ семьи — главной естественной соединяющей
силы, и в итоге посвятили себя семье на деле, так же как и в ритори-
ке. Было здравым решением попытаться приспособить эти сильные
эмоции и перенести их на многоэтничную нацию, а не на отдельную
этничность. Идеалы братства и семьи были всем понятны и, хотя ими
порой цинично манипулировали призывники, в то же время ими по-
истине дорожили (и, несомненно, эти две позиции легко сосущество-
вали).
Военные не только проявляли усердие и последовательность
в строительстве многоэтничной нации, но именно они использовали
для этого идею семьи и братства, как наиболее действенную. Задолго
до Великой Отечественной войны, и даже задолго до Великой Ре-
формы, армия готовила своих людей к явно «сконструированному»
сообществу (чужие люди, составлявшие полк или взвод) под видом
семьи или братства. Таким образом, когда военные интеллектуалы
убедились в том, что следует создать гораздо более обширное сооб-
щество, то у них под рукой уже имелся определенный опыт, язык
и методы.
Эта позиция зачастую сталкивалась с этническими националь-
ными позициями, а результатом была неполная победа за этническое
видение. Несмотря на то, что многоэтничность, пропагандируемая
военными интеллектуалами, не всегда воспринималась индивида-
ми, которых они старались мобилизовать, этническая националь-
ная идентичность все ослабевала. Проблема многих последующих
узкоэтнических исторических трудов состоит в том, что их авторы
допускали, что битва ведется между настоящими нациями и неза-
коннорожденными режимами, которые либо русифицировали, либо
раздробляли нации. На самом деле главная битва шла между лич-
ными интересами и интересами более крупного политического со-
общества.
Местные интересы были связаны с более многочисленной наци-
ей как принудительными мерами, так и различными программами,
направленными на достижение благосостояния. Наказывать семьи
плохих солдат, одновременно поощряя семьи хороших солдат, было
ключом к поддержанию отношений в треугольнике «государство-
нация-гражданин», и эти отношения развивались в ответ на тоталь-
ную войну. Этнические националисты, лишенные ресурсов, и кара-
тельные органы государства боролись за то, чтобы установить такую
же связь власти.
133
Подгоняемое тотальной войной, спонсируемое государством на-
циональное строительство постепенно развивалось с 1874 по 1904 г.
и стало делом потрясающей важности в последнее десятилетие пе-
ред Первой мировой войной. Начиная с 1914 г. у государства не было
иного выбора, кроме проведения массовой мобилизации, и население
буквально утопало в призывах к обширной, целостной, многоэтнич-
ной политической общности и программам, превращающим нацию
в реальную силу. Когда семь лет тотальной войны близились к концу,
эта национальная общность была еще новой и слабой, но продолжа-
ющей набирать силу.
1 Заметным исключением из этого правила является следующая работа:
Barghoom F. С. Soviet Russian Nationalism. N. Y.: Oxford University Press, 1956.
Хотел бы выразить благодарность Прасенджиту Дуаре и другим участникам
конференции, материалы которой легли в основу данного сборника, за по-
лезные замечания. Кроме того, благодарю Рейф Блауфарб, Трой Девис и ре-
дакторов издательства Oxford University Press за советы на заключительном
этапе подготовки.
2 Джеффри Хоскинг признал, что общие усилия для построения много-
этничного государства в России новейшего времени предпринимались, но
его окончательная структура (где русские были «народом», а многоэтничная
общность — «империей») создала трудности, помешавшие ему справить-
ся с решением проблемы: Hosking G. Russia: People and Empire. Cambridge;
Mass.: Harvard University Press, 1997. Примеры из советской эпохи см. в еди-
нодушных заявлениях наших выдающихся ученых, занимающихся пробле-
мой наций, которые говорят, что попытки построить «советскую нацию»
вообще не существовало: Suny R. G. Ambiguous Categories: States, Empires
and Nations // Post-Soviet Affairs. 1995.11. № 2. P. 190; Slezkine Yu. The USSR
as a Communal Apartment, or How a Socialist State Promoted Ethnic Particu-
larism // Slavic Review. 1994.53. № 2. P. 435; Brubaker R. Nationalism Reformed:
Nationhood and the National Question in the New Europe. Cambridge: Cambridge
University Press, 1996. P. 28.
3 Термин «двойная революция» означает объединенное влияние про-
мышленной и Французской революций. См.: Hobsbawn Е. The Age of Re-
volution, 1789-1848. L.: Mentor, 1962. P. XV.
4 См., например, письмо генерала H. фон Кольца (начальника Тульской
жандармерии) С. П. Белецкому (министру внутренних дел) от 9 января
1916 г. Оно вошло в публикацию: Переписка правых и другие материалы
об их деятельности в 1914-1917 годах // Вопросы истории. 1996. № 3. С.
159.
5 См., например: General Kuropatkin [A. N.] The Russian Army and the
Japanese War / Trans. A. B. Lindsay. L.: Murray, 1909.
134
6 О массовой мобилизации населения в сфере экономики во время Пер-
вой мировой войны см.: Siegelbaum L. Н. The Politics of Industrial Mobilization
in Russia, 1914-17: A Study of the War-Industries Committees. N. Y.: St. Martin’s,
1983. P. 49-53. О публичной мобилизации более широко см.: Pearson R.
The Russian Moderates and the Crisis of Tsarism, 1914-1917. L.: Macmillan,
1977. P. 21; Gatrell R A Whole Empire Walking: Refuges in Russia during World
War I. Bloomington: Indiana University Press, 1999.
7 Речь Родзянко (председателя) на первом собрании третьей сессии Чет-
вертой Государственной Думы 27 января 1915 г. РГИА. Ф. 1278. Оп. 5. Д. 201.
Л. 3.
8 Текст первой клятвы. Воспроизведен в: КПСС и строительство во-
оруженных сил СССР (1918 — июнь 1941 г.) / Под ред. Ю. И. Кораблева,
М. И. Логинова. М.: Воениздат, 1959. С. 75.
9 Вишняков Н. П., Архипов Ф. И. Устройство вооруженных сил СССР.
М.: Военный вестник, 1926. С. 142.
10 Несколько слов о комплектовании армии молодыми солдатами. Но-
ябрь 1912 г. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1114. Л. 47.
11 Список лозунгов, отправленных на агитпункты ПВО и частям. 1922 г.
РГВИА. Ф. 9. Оп. 28с. Д. 403. Л. 640 об.
12 Доклад военного цензора Третьей армии, составленный по перепис-
ке из Красной армии, проверенной 1-15 июня 1919 г. РГВА. Ф. 176. Оп. 6.
Д. 3. Л. 59 об.
13 Отчет о деятельности Мобилизационного управления Всероссийско-
го Главного штаба с 25 октября 1917 г. по 15 августа 1920 г. Секрет. РГВА.
Ф. И.Оп. 8. Д. 36. Л. 15 об.
14 Figes О. Peasant Russia, Civil War: The Volga Countryside in Revolution,
1917-1921. Oxford: Oxford University Press, 1989. P. 178, 309. Точно так же
отряды местных крестьян нередко нападали на войска, вступавшие на их
территорию, и с их стороны это был чисто оборонительный маневр: Brov-
kin V. N. Behind the Front Lines of the Civil War: Political Parties and Social
Movements in Russia, 1918-1922. Princeton; N. J.: Princeton University Press,
1994. P. 148-149.
15 О внедрении системы пайков см.: Pyle Е. Е. Village Social Relations and
the Reception of Soldiers’ Family Aid Policy in Russia, 1912-1921. University of
Chicago, 1997 (Ph.D. diss.).
16 Свод военных постановлений 1869 г. кн. 22, ст. 248. Версия, действую-
щая во время войны. См.: Воинский устав о наказаниях (С.В.П. 1869 г. XXII,
изд. 3) / Сост. Д. Ф. Огнев. СПб.: Березовский, 1912. С. 298-299.
17 Доклад шефа личного состава Главнокомандующего армиями Юго-
Западного фронта Ставке. 6 марта 1915 г. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 784.
Л. 9.
18 Доклад Пенсионного отдела Ставке. 16 марта 1915 г. РГВИА. Ф. 2003.
Оп. 2. Д. 784. Л. 13-14.
19 Особый журнал Совета Министров. 27 марта 1915 г. с визой Импера-
тора. Там же. Л. 17,33, 34, passim.
135
20 См., например, доклад М.Д. Бонч-Бруевича Ленину. Секрет. 15 марта
1918 г. РГАСПИ. Ф. 5. On. 1. Д. 2415. Л. 5.
21 Инструкция по организации РККА. 18 февраля 1918 г. РГВА. Ф. 2.
On. 1. Д. 8. Л. 193; Копия договора, который подписывали добровольцы. Ап-
рель 1918 г. РГВА. Ф. И. Оп. 8. Д. 53. Л. 122.
22 Циркуляр к командирам всех военных округов от Ленина и Троцкого.
5 августа 1918 г. РГВА. Ф. 2. On. 1. Д. 33. Л. 198.
23 Только в Костромской губернии за две недели в 1919 г. было оштра-
фовано шестьдесят три семьи на общую сумму более 97 тыс. рублей: Сводка
деятельности центрального и местных комитетов по борьбе с дезертирством.
1-15 сентября 1919 г. РГАСПИ. Ф. 5. On. 1. Д. 2452. Л. 17; телеграмма от
Центрального Комитета по борьбе с дезертирством Ленину. 4 января 1919 г.
Там же. Л. 1 об.
24 Постановление Центрального Комитета по борьбе с дезертирством гу-
бернским комиссиям. 10 апреля 1919 г. РГВА. Ф. И. Оп. 15с. Д. 49с. Л. 5 об.
25 См., например, телеграмму от Раттеля (Всероглавштаб) всем окруж-
ным, губернским и местным военным комитетам. 13 июня 1920 г. РГВА.
Ф. 11, Оп. 8, Д. 48, Л. 41-46; Оликов С. Дезертирство в Красной армии и борь-
ба с ним. М.: Изд. НКВМ, 1926. С. 48; Hagen М. v. Soldiers in the Proletarian
Dictatorship: The Red Army and the Soviet Socialist State, 1917-1930. Ithaca;
N. Y.: Cornell University Press, 1990. P. 73, 78.
26 Von Hagen M. Soldiers in the Proletarian Dictatorship. P. 78.
27 «Организация облав». Подписано Тимофеевым (председателем Мос-
ковского областного комитета по борьбе с дезертирством). Не датировано,
но, вероятно, от 1919 г. РГВА. Ф. 25883, On. 1, Д. 271. Л. 602 об.
28 Этот аргумент форсируется в работе: Pyle. Village Social Relations.
О конкретных сведениях, что собственность, отнятая у дезертиров, действи-
тельно отдавалась солдатским семьям см. с. 334-343.
29 Только в январе 1921 г., по окончании Гражданской войны, собствен-
ность была конфискована у 20 739 семей дезертиров и у 2254 скрывавших
дезертиров. Кроме того, семьи и скрывавшие заплатили штрафы на общую
сумму 217 414 918 рублей: Доклад Центральной комиссии по борьбе с де-
зертирством. Совершенно секретно. И марта 1921 г. РГАСПИ. Ф. 5. On. 1.
Д. 2452. Л. 41.
30 Апелляция Иосифа Сергеевича Дрожжина в Апелляционный суд
Верховного Суда РСФСР. 19 октября 1919 г. ГА РФ. Ф. Р-1005. Оп. 2. Д. И.
Л. 196.
31 О значении идеала семьи в Красной армии см. также: Von Hagen М.
Soldiers in the Proletarian Dictatorship. P. 78, 282.
32 Акулинин В. Значение военной службы и обязанности солдата: моло-
дым людям, призываемым на службу царю и Отечеству. Херсон: Губ. тип.,
1913. С. 28-29.
33 Драгомиров М. И. Из солдатской памятки // М. И. Драгомиров. Из-
бранные труды: Вопросы воспитания и обучения войск / Под ред. Л. Г. Бес-
кровного. М.: Воениздат, 1956. С. 43.
136
34 Эта терминология (в свою очередь заимствованная у Фрейда) ис-
пользована в работе: Hunt L. The Family Romance of the French Revolution.
Berkeley: University of California Press, 1992. См. также: Hemenway E.J. Mother
Russia and the Crisis of the Russian National Family: the Puzzle of Gender in
Revolutionary Russia//Nationalities Papers. 1997. 25. № 1. P. 103-121.
35 Незаменимым источником биографических деталей военных специа-
листов является филигранная работа: Кавтарадзе А. Г. Военные специалис-
ты на службе республики Советов, 1917-1920 гг. М.: Наука, 1988.
36 Незнамов А. К началу зимних занятий [1906] // А. Незнамов. Теку-
щие военные вопросы (сборник статей). СПб.: Художественная печать, 1909.
С. 105-106.
37 Там же. С. 106.
38 «Объявление войны доблестной и великой русской армии». Циркуляр
от Степанова (Генерал личного состава войск на Северном фронте). 18 янва-
ря 1916 г. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 784. Л. 261.
39 Прошение от резервистов, расквартированных в городе Никольске-
Уссурийском. Не датировано, но относится ко времени после мобилизации
резервистов в сентябре 1915 г. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 2694. Л. 73.
40 «Земная просьба крестьянства». Отправлена в Государственную думу
5 августа 1915 г. РГИА. Ф. 1278. Оп. 5. Д. 1193. Л. 106.
41 Телеграмма от представителей пятнадцати округов близ Каркаралов
Председателю Государственной думы. 30 августа 1916 г. РГИА. Ф. 1278,
Оп. 5. Д. 1234. Л. 41,42.
42 Телеграмма от Комитета Киевского гарнизона Родзянко (Дума). 15 мар-
та 1917 г. РГИА. Ф. 1278. Оп. 5, Д. 1257. Л. 82.
43 Wildman A. The End of the Russian Imperial Army: The Old Army and
the Soldiers’ Revolt (March-April 1917). Princeton; N. J.: Princeton University
Press, 1980. P. 225.
44 Об идеях братства в новых добровольческих частях см.: «План форми-
рования революционных батальонов из волонтеров тыла». Одобрен Бруси-
ловым 23 мая 1917 г. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 182. Л. 6.
45 Wildman. End of Russian Imperial Army. P. 279, 379-380.
46 См., например, поздравительную телеграмму от Познанского (Мос-
ковский Совет) Подвойскому (РВСР); он посылал Красной армии «брат-
ское социалистическое приветствие» по случаю взятия Казани. 12 сентября
1918 г. РГВА. Ф. 3. On. 1. Д. 92. Л. 33.
47 «Равенство» в контексте армии, разумеется, никогда не означало от-
сутствия вождей или приказов, но означало равенство перед народом, а отсю-
да — необходимость равенства уважения и взаимных отношений.
48 Все это вошло в «Положение о демократизации армии». Приказ, под-
писанный Верховным Главнокомандующим Н. Крыленко. 3 декабря 1917 г.
РГАСПИ. Ф. 5. On. 1. Д. 2. Л. 27-28.
49 Инструкция делегату транспортной дивизии 136-го пехотного дивизи-
она в Петрограде и товарищу народному комиссару по объяснению вопросов,
137
заданных общим собранием граждан а транспортной дивизии 136-го пехот-
ного дивизиона. 23 января 1918 г. ГА РФ. Ф. Р-1235. Оп. 79. Д. 27. Л. 125.
50 Письмо от Ивана Кузьмина (крестьянина из Алтайского края) Троцко-
му. 22 августа 1920 г. РГВА. Ф. И. Оп. 8. Д. 692. Л. 262.
51 «Первый день явки». В газете «Красный новобранец» (ежедневная
газета, издаваемая политическим отделом Саратовской стрелковой диви-
зии и политическим секретарем Областного Военного комиссариата). 3 мая
1924 г. РГВА Ф. 9. Оп. 28с. Д. 865. Л. 229.
52 С самого начала революции крестьяне использовали братскую ритори-
ку. См. заявления, цитируемые в: Figes. Peasant Russia. Р. 154, 175.
53 Апелляция от Павла Цымбала Калинину. Август 1918 г. ГА РФ.
Ф. Р-1005. Оп. 2. Д. И. Л. 6.
54 «Почему дезертир враг трудящихся?» Тема для обсуждения № 4, высы-
лаемая политработникам ПУР в 1922 г., для работы с новобранцами. РГВА.
Ф. 9. Оп. 28с. Д. 403. Л. 43.
55 См., например, «Отчет о деятельности военного комиссариата города
Москвы с 9 марта 1918 по 1 октября 1919». РГВА. Ф. 33988. On. 1. Д. 25. Л. 61;
см. также призыв ко всем служащим в «свободной и независимой Советской
республике Латвии». Не датирован, но относится к концу 1918 или к началу
1919 г. ГА РФ. Ф. Р-393. Оп. 37. Л. 8 об.
56 Решение 148-го стрелкового полка в 17-й стрелковой дивизии. 6 дека-
бря 1918 г. ГА РФ. Ф. Р-1235. Оп. 79. Д. 2. Л. 137.
57 Примеры использования братства как модели этнических отношений
см. в наставлении ПУР’а обучать солдат трудящихся всех наций и народ-
ностей в духе братства, а точнее, усилить агитацию и пропаганду в армии,
чтобы укрепить идею братства и сплоченности народов СССР, разъясняя,
что РККА — это не великорусская или русская армия, но армия СССР. Ре-
золюция по национальному вопросу в Красной армии, утвержденная на кон-
ференции руководящих политработников Кавказской Краснознаменной ар-
мии. 13 октября 1923 г. РГВА. Ф. 9. Оп. 28с. Д. 324. Л. 205-205 об.
58 Терри Мартин считает метафору «братства» гораздо слабее сменив-
шей ее метафоры «дружбы»: Martin Т. An Affirmative Action Empire: Ethni-
city and the Soviet State, 1923-1938 / University of Chicago, 1996. P. 919
(Ph.D. diss.).
59 Да, признаком именно того, как неуловима была риторика братства,
служит письмо группы пионеров (1927): «Дорогой брат И. В. Сталин, шлем
мы тебе свой пионерский братский привет и успешного пожелания в Вашей
работе» Письмо от Полтавской пионерской организации Сталину. Не дати-
ровано, но получено в Москве 30 мая 1927 г. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 85. Д. 504.
Л. 17.
Питер Холквист
Вычислить, изъять и истребить:
Статистика и политика населения в последние годы
царской империи и в Советской России
В конце лета — начале осени 1925 г. Советские Вооруженные силы
провели массированную военную операцию в Чеченской автономной
республике, используя семь тысяч солдат, два десятка артиллерий-
ских орудий и восемь аэропланов. В ходе этой кампании они подверг-
ли артиллерийскому и пулеметному обстрелу 101 из 242 населенных
пунктов данного региона, а еще на шестнадцать сбросили бомбы. На
один из этих пунктов, аул Урус-Мартан, тот самый, в котором в 1923 г.
была провозглашена Чеченская автономная республика, обрушились
900 артиллерийских снарядов и бомбы. Можно было бы говорить
об этой кампании как о русском империализме в советском обличье
или иначе как о сугубо советской форме этнической репрессии. Но
конечной целью всего этого насилия была ликвидация бандитского
элемента, что, согласно оперативной сводке кампании, завершилось
с чувством глубокого удовлетворения1.
Задача данной главы — исследовать то, как советские чиновни-
ки начали проводить политику «ликвидации элементов» населения
и проанализировать навыки и методы, обеспечившие им достижение
этой цели. Эта история не только русская или советская, а, скорее, об-
щеевропейская2. Мысль о ликвидации «элементов» населения впер-
вые стала концептуально и практически возможной по мере осмыс-
ления на протяжении XIX в. государства, называемого социальным,
а также с появлением техники и технологий, воздействующих на это
государство. Развитие военной статистики в России и по всей Европе
было центральным моментом в этом масштабном процессе. Опыт ев-
ропейских колоний стал главным «пробным камнем» для идей, каса-
ющихся обращения с населением как с социальным агрегатом в про-
цессе преобразования этих технологий из абстрактных в прикладные
дисциплины. И, наконец, Первая мировая война вернула эти «меры»
из колоний на родину, в Европу, тем самым стерев бывшие географи-
ческие и концептуальные границы и открыв путь насилию3.
Стремясь ликвидировать бандитский элемент из чеченского насе-
ления, Советское государство в полной мере задействовало «полити-
ку населения». Разумеется, государства всегда воздействовали на лю-
дей, которыми правили, но в XIX в. все более пристальное внимание
уделялось населению, как объекту политики, что отразилось в появ-
лении такого понятия, как «политика населения». Новые дисципли-
139
ны сначала конституировали, а затем типизировали группы внутри
населения как составные части социальной сферы, каждой из кото-
рых приписывались отличительные характерные черты. Одним из
следствий такой топографии стало желание отсекать и вычеркивать
сегменты, которые характеризовались как вредные или ненадежные.
Теперь государства стремились лучше узнать своих подданных и рас-
пределить их по категориям, полагая, что знание населения даст воз-
можность улучшить условия жизни людей, вселить в них спокойствие
и укрепить их характер. Таким образом, статистика носила не просто
описательный характер, а мыслилась орудием воздействия на обще-
ство. Айэн Хэкинг, ведущий историк статистики, как дисциплины,
отмечает, что эпоха увлечения ею в 1830-1848 гг. пришлась на период
между двух революций4. Таким образом, в середине XIX в. возникло
и население как абстрактный агрегат, и социальная сфера как сфера
для интервенции. Кроме того, чтобы дать новое определение объекту
управления и государственной интервенции, эта социальная сфера
также ясно соотносила индивида с более широкой сферой общества.
Такие новые дисциплины, как статистика и экономика, а впослед-
ствии антропология и криминология, оставили традиционное ме-
тафорическое взаимоотношение между индивидом и государством,
и выступили с аргументом, что теперь существует точная корреляция
между индивидом и общественным организмом. Итак, здоровье или
болезнь индивидов представляли гораздо большую угрозу для обще-
ства в целом, чем для государства5.
В XIX в. в России, как и во всей Европе, появилась политика на-
селения и основанные на ней дисциплины и методики. Такая важная
дисциплина как статистика, придерживаясь стандартов, принятых на
международных статистических конгрессах теперь определяла соци-
альные процессы, как главный предмет изучения для русских госу-
дарственных деятелей.
Перенося западные социологические парадигмы и идеи государ-
ственной интервенции, русские бюрократы и управленцы додума-
лись до того, что политические решения должны приниматься с уче-
том социальных данных, и статистика стала главным средством по-
литического вмешательства в зарождающуюся социальную сферу6.
В преддверии 1917 г. в учебниках по таким предметам, как право
и статистика, отмечалось, что эти дисциплины все большее внима-
ние уделяют социальной сфере7. Около 1909 г. русская энциклопедия
дала прямолинейное определение «политики населения» (термина,
изначально заимствованного из немецкого языка), «которая занима-
ется решением задач, вытекающих для общественной жизни из этих
140
[статистических] фактов и их закономерности и в особенности отно-
сящихся к задачам государственного вмешательства в эту область»8.
Советское государство в руководстве, изданном в 1920 г., для учреж-
дения статистических курсов на местном уровне прямо заявляло, что
статистика — это орудие управления и организации государства и что
первостепенным объектом статистического анализа должны быть на-
родные массы9.
Специальные дисциплины, такие как военная география и ста-
тистика, играли решающую роль в создании общественной сферы
в последние годы Российской империи, формируя взгляды на насе-
ление, как управленцев, так и образованной общественности10. Бла-
годаря ведущемуся десятилетиями в общеимперском масштабе и на
местном уровне изучению жителей империи военная статистика пре-
вратила их из доселе безликой массы в народонаселение. Военная
статистика играла главную роль как в становлении этнографии, так
и административной классификации людей согласно их этнической
принадлежности. Также широко распространялась идея, что населе-
ние включало в себя абстрактные «элементы», которыми можно было
манипулировать в интересах государства. Но данная дисциплина
имела значение не только потому, что давала новое и самое влиятель-
ное представление о населении.
Военная статистика — востребованный предмет в Академии Гене-
рального штаба, учила поколения русских администраторов и воен-
ных тому, что население империи включает в себя разные составляю-
щие элементы и что эти элементы представляют собой государствен-
ный ресурс.
Такие новые общественные дисциплины как статистика, конечно,
не создавали реальность из воздуха. Статистика и внимание к «соци-
альной сфере» служили своего рода обратной связью. Зарождающее-
ся внимание к отдельным социальным вопросам, таким как бедность
и условия городской жизни, подсказывали использовать статистику
для прояснения динамики, лежащей в основе этих проблем. Далее,
статистика концентрировала внимание государственных чиновников
на определенных процессах, придавая им устойчивую форму, и госу-
дарственные чиновники полагали, что теперь они могут манипулиро-
вать ими и влиять на них. Разумеется, статистическая картина зачастую
не вполне соответствовала реальности, которую намеревалась описать.
Однако, претендуя на «научное» изображение различных социаль-
ных процессов, статистика способствовала зарождению у чиновников
уверенности в том, что могут понять эти процессы и манипулировать
ими. В этом смысле военная статистика в России крепла и придавала
141
содержание пониманию «этничности», аналогично тому, как это было
сделано государственными чиновниками и общественными деятелями
в отношении «класса» в европейских городах, или тому, как колони-
альные правители сделали это в отношении индииских каст11.
Военная статистика была одной из первых попыток имперского
государства каталогизировать свое население. Как неустанно отме-
чали авторы конца XIX в., ранние имперские переписи населения
скорее были больше связаны с единицами, подлежащими налогооб-
ложению («душами»), чем с индивидами, составлявшими население.
Напротив, имперская военная статистика, будучи в курсе подъема
статистики по всей остальной Европе, сосредоточилась на собствен-
ном населении как на объекте исследования. Между 1837 и 1854 гг.
(«период увлечения статистикой» Хэкинга, 1830-1848 гг.) офицеры
имперского Генерального штаба выпустили три издания военно-ста-
тистических обзоров по всем 69 губерниям и уездам Европейской
России.
Основоположником этой новой дисциплины был Дмитрий Алек-
сеевич Милютин. Окончив императорскую Военную академию (бу-
дущую Николаевскую Академию Генерального штаба) и отслужив
длительное время на Кавказе, он в 1845 г. совершил поездку по Евро-
пе. Потом Милютин стал преподавать военную географию в импера-
торской Академии Генерального штаба, где разработал дисциплину —
«военную статистику»12. Под впечатлением от увиденного во время
поездки и изучения прусской армии, Милютин подчеркивал боль-
шую важность статистики как дисциплины, и необходимость ее спе-
циальной разновидности, которую он назвал военной статистикой.
Он ожидал, что зарождающиеся общественные науки станут основой
этой новой дисциплины. С этого времени военная статистика и гео-
графия (в которую входила и география населения) заняли заметное
место в учебной программе Академии Генерального штаба, и целый
семестр учебного курса был отведен этому предмету. Будучи одним
из пяти главных учебных предметов, военная статистика превзошла
такие второстепенные из них, как тактика и иностранные языки13.
Офицеры Генерального штаба, вызубрив статистику, заканчивали
учебу и занимали ключевые военно-административные посты.
Военная статистика формировалась наряду и в тесной связи со
всем спектром новых «общественных дисциплин», таких как этно-
графия, антропология и здравоохранение14. Многие гуманитарии
и этнографы сами были имперскими управленцами или военными,
а именно «административные различия царского режима отвечали
за этничность»15. Действительно, почти все ведущие этнографы за-
142
падных губерний империи были военными, как впоследствии это
сложится и в Средней Азии16. Но если этнография развивалась пре-
имущественно как литературное занятие, то статистика, считавшаяся
точной наукой, занялась сооружениями из цифр17.
Военная статистика разработала грид этничности для Российской
империи и разбила население на этнические категории. Кроме того,
чтобы свести население в таблицы по сословиям и занятиям, обзо-
ры каждой губернии включали в себя обширные этнографические
описания образа жизни и обычаев местного населения. Книги также
включали таблицы населения по этническому составу с несколькими
этнографическими картами. Разумеется, на этой стадии этничность
не была стандартизированным административным термином, но во-
енная статистика первой начала придавать квантитативное содержа-
ние данной категории.
Как отмечали многие управленцы, значение военной статистики
еще больше возросло с военными реформами 1874 г., организованны-
ми теоретиком и профессором военной статистики Дмитрием Милю-
тиным. Структурировав население с помощью военной статистики,
Милютин, будучи военным министром, стремился использовать эти
знания, чтобы преобразовать народонаселение. Военные реформы
предусматривались не только для укрепления армии, но и равным об-
разом для того, чтобы использовать ее как средство интервенции в со-
циальную сферу. Современники взволнованно писали о недостатке
статистических данных, необходимых для правильного управления
этим процессом социального строительства. В нескольких работах по
этому периоду упоминается такой же пассаж в царском манифесте
1874 г. о введении всеобщей воинской повинности: «Сила государ-
ства заключается не в одной численности войск, но преимуществен-
но в нравственных и умственных качествах». Сторонники большей
и лучшей статистики истолковывали слова царя таким образом, что
прежде чем эффективно использовать эти свойства, надо сначала вы-
яснить, как они распределяются среди населения. Статистика — воен-
ная и прочая — была основой этого проекта18. Действительно, вопро-
сы, связанные с всеобщим воинским призывом, введенным в 1874 г.,
были движущей силой первой «всеобщей» переписи в Российской
империи в 1897 г., которая резко контрастировала с преимуществен-
но фискальными задачами прежних ревизий19. Даже после всеобщей
переписи офицеры Генерального штаба продолжали усердно катало-
гизировать население империи и дробить его на искомые элементы.
В последние годы империи военная статистика перестала быть уз-
кой дисциплиной, находившейся в ведении офицеров Генерального
143
штаба. С1903 г. военная статистика и география стали обязательными
предметами во всех кадетских училищах, а в 1907 г. их преподавание
распространилось и на все средние военные училища. Таким образом,
в десятилетие перед Первой мировой войной все поколение учащихся
военных училищ изучало военную статистику и географию по новым
учебникам, написанным главным образом офицерами Генерального
штаба, служащими в военных училищах20. В учебниках говорилось,
что «человек был, есть и будет главным орудием войны и что, следо-
вательно, население, образующее вооруженные силы и пополняющее
их, — и есть основные географические данные для определения во-
енной мощи»21. Но как дать оценку таким данным? Согласно воен-
ной статистике, «этнический состав населения имеет первенствую-
щее значение среди факторов, обусловливающих качества населения
страны в военном отношении», а «идеальное население — население
одноплеменное, одного языка»22. Основываясь на этих принципах,
военные статистики делали вывод, что имперское этническое русское
ядро — здоровое и надежное, но состав имперских окраин — «сомни-
телен» и «ненадежен». Автор учебников, В. Р. Канненберг, цитировал
теоретика расизма Эрнеста Ренана, изучившего тенденцию еврей-
ского населения к обособленности, и с неудовольствием указывал на
распределение этничностей на имперских окраинах.
«Чем больше удаляемся мы от центрального русского ядра к ок-
раинам, тем плотность населения вообще делается реже, и племенной
состав становится более и более разнообразным, процент же русского
элемента в нем уменьшается. ...Понятно, что такой состав населения
окраин нельзя считать выгодным ни в политическом, ни, особенно,
в военном отношении. Не говоря уже о случаях боевых столкновений
на территории этих окраин, он [состав населения] неблагоприятен
и в мирное время»23.
По мере того как военные статистики разбирали «население» на
составные «элементы», они все больше приписывали каждому эле-
менту квалитативные черты. Не удивительно, что русские считались
патриотами и верноподданными; евреям приписывалось отсутствие
патриотизма, жадность и эгоизм; поляки и мусульмане были чужими
и ненадежными24. В исследованиях Дальнего Востока русские воен-
ные статистики, общественные деятели и правительственные чинов-
ники единодушно выделяли китайцев (как подданных империи, так
и чужих), как особую угрозу. Кроме того, военные статистики все
больше отождествляли китайцев, как и евреев, с торговлей и рын-
144
ком, тем самым объединяя этнические стереотипы с представлени-
ями о современном мире25. Таким образом, на рубеже XIX-XX вв.,
и особенно после 1905 г., этничность все больше превращалась в глав-
ную категорию, по которой военные статистики определяли качество
и надежность разных элементов населения26. В этом процессе злове-
ще выглядело то, что статистики явно предпочитали однородность
и были склонны выявлять сущность «элементов», как если бы те из-
начально обладали врожденными качествами.
На занятиях военная статистика была абстрактной наукой. Офи-
церы Генерального штаба превратили ее в прикладную науку, когда
перешли к участию в кампаниях и правлению, особенно на ширя-
щихся колониальных территориях Российской империи. Подобно их
европейским собратьям, российские управленцы в колониях — осо-
бенно это касается Кавказа и Средней Азии — пользовались гораздо
большей свободой и властью, чем чиновники метрополии. Поэтому
колониальные чиновники трудились не покладая рук, чтобы претво-
рить в жизнь свои социальные представления. Военные-статистики
в России, как и в других колониальных державах, оказались одним из
ключевых механизмов проектирования европейских моделей обще-
ства XIX в. на неевропейскую реальность.
Все европейские державы вели широкие военно-статистиче-
ские исследования своих колоний: англичане — в Индии и Средней
Азии27; французы — в Северной Африке и в Индокитае28; США — на
Кубе и даже в Китае29. Офицеры какой-либо одной державы читали
и изучали работы своих зарубежных собратьев офицеров-статисти-
ков, тем самым превращая военную статистику в причудливый гиб-
рид европейской социовоенной мысли. Русские военные журналы
скрупулезно сравнивали английский опыт в Индии и французский
опыт в Алжире со своими кампаниями на Кавказе. Действительно,
термины, используемые русскими для алжирских горцев (кабилы)
и для горных поселений (аулы), были идентичны названиям кавказ-
ских горцев и их поселениям30. Один офицер, участник кампании
1860-1864 гг. на Северном Кавказе, описывал Алжир, как «...мини-
атюр Кавказа. В нашей Алжирии все, и природа и люди, далеко пере-
росли размеры французской», наблюдение, процитированное в «Во-
енном сборнике»31.
Когда в 1925 г. советские войска обстреляли чеченские аулы, чтобы
изгнать «бандитский элемент», то они возвращались в тот регион, ко-
торый ранее служил местом испытания политики народонаселения.
Дмитрий Алексеевич Милютин, основоположник военной статисти-
ки в России, оставил свой пост профессора в Академии Генерального
145
штаба в 1856 г. и вернулся на Кавказ, на этот раз как начальник штаба
при близком друге Александра II князе Александре Ивановиче Ба-
рятинском, только что назначенном наместником на Кавказе и глав-
нокомандующим Кавказского театра военных действий. Там, будучи
начальником штаба Барятинского, Милютин руководил системати-
ческими военными операциями и в конце концов спустя несколько
десятилетий военных действий покорил Кавказ32. Одной из мер,
в которых он преуспел, было изгнание коренных жителей и замена
их русским населением путем систематического и поощряемого госу-
дарством создания казачьих поселений.
В 1857 г. Милютин писал в письме: «Колонизация европейцев
в Америке повела за собою истребление почти всех первобытных там
жителей; но в наш век обязанности к человеческому роду требуют,
чтобы мы заблаговременно приняли меры для обеспечения сущест-
вования даже и враждебных нам племен, которых, по государствен-
ной надобности, вытесняем из их земель». Защищая свои взгляды
от критики, Милютин описывал цели своей политики: «Стеснение
горцев и переселение их предполагается не как средство для очище-
ния земель, будто бы недостающих для новых казачьих поселений,
а наоборот как цель, для которой пространства, ныне занимаемые
неприятелем, заселяются [казаками], чрез что уменьшается числи-
тельная сила враждебного нам туземного народонаселения». Русские
военные силы не должны были очищать землю, чтобы поселить каза-
ков, а скорее — поселить казаков, чтобы очистить землю от туземного
населения33. В 1858 г. Александр II одобрил план депортации враж-
дебных горских племен на кубанские равнины и колонизации обоих
склонов Кавказской гряды казачьими поселениями, которые Милю-
тин в докладе 1862 г. называл «русским элементом»34. На протяжении
следующих шести лет русские войска систематически продолжали
по плану Милютина и под его надзором проводить государственную
политику.
Кампании графа Николая Ивановича Евдокимова, командира од-
ной из колонн под командованием Барятинского, стали поворотным
моментом в зарождающейся имперской политике демографического
завоевания. Вслед за захватом Шамиля в 1859 г. русские прожекте-
ры опасались, что западные державы, как во время Крымской вой-
ны, постараются вызвать волнения среди горских племен. Русские
военно-морские силы на Черном море были сведены по договору
к нескольким таможенным катерам, но русские прожектеры обсуж-
дали планы тотального покорения Кавказа и особенно расчистки по-
бережья Черного моря. В конце августа 1860 г. князь Барятинский
146
председательствовал на собрании штаба, на котором обсуждались
цели будущих операций и их осуществления.
Евдокимов заявил, что устрашение — единственный способ обра-
щения с горскими племенами и предложил план изгнания всех гор-
цев Западного Кавказа из их жилищ на кубанские и ставропольские
равнины или в Турцию, а потом — заселения освободившегося реги-
она русскими.
Военный совет одобрил эти меры, но не единогласно. Прямо с это-
го собрания Милютин отправился в Санкт-Петербург, где, как во-
енный министр, наблюдал за проведением операций на этом театре
военных действий35. В отчете о последнем этапе военных операций
Евдокимов заявил, что он достиг своей цели: к началу июня 1864 г.
«было закончено выселение туземцев Западного Кавказа»36.
Если Российская империя ранее практиковала «демографиче-
скую войну», то современники увидели в размахе и систематичности
этой кампании новую точку отсчета. Эти меры впервые ставили пер-
востепенной целью, писал один из участников, покорение Кавказа37.
Такие цели, будь они достигнуты, не исключали гуманитарных сооб-
ражений. В начале апреля 1862 г. Милютин, ныне военный министр,
предложил, чтобы оскудевшая российская казна помогла осущест-
вить эмиграцию горцев с Кавказа к их единоверцам в Османской
империи. «Комиссия по делу переселения горцев в Турцию» в сво-
ем заключительном докладе привела причудливую таблицу, из кото-
рой следовало, что между 1862 и 1865 гг. российская казна потратила
«289 678 рублей, 17 копеек» на это переселение38. Милютин писал
в 1857 г. о предпринятых гуманитарных мерах по спасению «даже
враждебных нам племен», но его предложение «переселения» имело
целью вытеснение с Западного Кавказа как можно больше горцев. Ев-
докимов и другие полевые командиры радостно одобрили эту меру39.
Из чисто тактических соображений Милютин все так же предпочитал
«добровольное переселение» горцев (навязанное, разумеется, беспо-
щадными военными операциями), а не насильственную депортацию,
но при необходимости санкционировал последнюю40.
Кампании 1860-1864 гг. на Западном Кавказе, спланированные
Милютиным, явили собой главную точку отсчета в «политике на-
селения». Кампания насилия была не просто побочным продуктом
военных операций. Чтобы «очистить» Кавказ от нежелательного
населения, русские войска методически использовали насилие. Это
признавали современники и участники. На военном совете в августе
1860 г. Евдокимов прямо заявил, что «террор» — единственный спо-
соб воздействия на горцев.
147
Указания полевым частям (следующее относится к июлю 1860 г.)
недвусмысленны в этом отношении: «Наступление должно вести как
можно решительнее, чтоб разом навести на горцев страх и доказать им
невозможность сопротивления; истреблять жилища их дотла; с жите-
лями поступать как с пленными; в плен брать только тех, которые бу-
дут выходить сами»41. Офицер Ростислав Фадеев, участник операции
на Западном Кавказе под командованием Евдокимова, так же откро-
венно объяснял методы кампании в статье, опубликованной в «Мос-
ковской газете» в 1865 г. Опасаясь, что местное население встанет на
сторону врага в грядущей войне, государство поставило цель «очис-
тить» данный регион и превратить его в русскую землю. «Конечно, —
продолжает Фадеев, — война, веденная с такою целию, могла вызвать
отчаянное сопротивление и потому требовала с нашей стороны уд-
военной энергии, — надобно было истребить значительную часть
закубанского населения, чтобы заставить другую часть безусловно
сложить оружие» [курсив мой. — П. X.]42.
Для выполнения поставленных задач русские войска обруши-
лись на горные поселения-аулы и сожгли их дотла, независимо от
того, было ли оказано сопротивление или нет. Один участник вспо-
минал, что во время таких операций в ясные дни зачастую не было
видно солнца из-за пожаров. Тот же офицер отмечал, что русские
войска безболезненно справились с поставленной задачей: жители
не оказывали никакого сопротивления, и солдаты занимались толь-
ко поджогом домов43. Если жители аулов не брались за оружие, то
их или захватывали в плен, или иногда попросту убивали. В одном
английском дипломатическом докладе описано, как русский отряд
захватил деревню Тубех вместе с сотней жителей. «Когда жите-
ли сдались в плен, — говорится в докладе, — русские войска почти
всех убили. Среди жертв были две женщины на большом сроке бе-
ременности и пятеро детей. Данный отряд входит в войска графа
Евдокимова»44.
Участникам было безразлично, что подавляющее большинство
пленных составляли женщины и дети45.
Однако, по словам английского наблюдателя, политика России,
«хотя и беспощадная, не была намеренно кровопролитной. Желания
уничтожить народ не было; ставилась цель изгнать их». Участвовав-
ший в операциях Гейнс откровенно описывал поставленную цель:
края должны «обезлюдеть»46, без истребления населения. В этом
русские войска преуспели. Один наблюдатель вспоминал, что только
что завоеванный регион представлял собой нечто невероятное в кон-
це мая 1864 г., в июне и позже47.
148
«Необыкновенное зрелище представил вновь покоренный край
в конце мая, в июне и после. Случалось, смотришь с самой великой
горы во все стороны: видно множество чудесных долин, хребтов, гор,
рек и речек; среди старых, похожих на лес, фруктовых садов то там, то
здесь следы бывших жилищ. Но все это было мертво, нигде ни души.
...Не хотелось верить, чтобы на громадном пространстве, насколь-
ко видел глаз сверху высокой горы, не было никого; между тем это
было так».
Официальный отчет об операции переселения заканчивался сло-
вами: «В настоящем 1864 г., совершился факт, почти не имевший при-
мера в истории, огромное горское население... вдруг исчезает с этой
земли; между ними происходит переворот поразительный: ни один
из горских жителей не остается на прежнем месте жительства, все
стремятся очищать край с тем, чтобы уступить его новому русскому
поселению»48.
В 1864-1865 гг. русские чиновники произвели ряд статисти-
ческих исследований, чтобы определить, сколько горцев теперь
проживает в данном регионе. Из этих исследований и отчетов ко-
миссии по переселению русские чиновники сделали вывод, что из
примерно 505 тыс. туземного населения ушли от 400 до 480 тыс.
горцев49.
Ученые соответственно оценивали суммарное количество горцев,
которые были депортированы, или «эмигрировали» под давлением
во время операций 1860-1864 гг., от 500 до 700 тыс. человек. В целом
между 1859 и 1879 гг. Кавказ покинуло два миллиона туземцев. По-
лагают, что за это время четверть из них погибла50.
Очистив регион, чиновники планировали заселить его русски-
ми. «Русское население должно было не только увенчать покоре-
ние края, оно само должно было служить одним из главных средств
завоевания»51. Понятно, что говорить о «политике населения» им-
перского режима на Кавказе — это не анахронизм. По окончании
Крымской войны Российское государство проводило схожую, но ме-
нее систематическую политику изгнания татар в Крыму52.
Вслед за завоеванием Кавказа новой ареной для разработки коло-
ниальных методов стала Средняя Азия. Здесь точно так же колони-
альные методы русских ничем не отличались от европейских, напри-
мер, тем, что использовались французами при завоевании Алжира.
Одним из исполнителей российского имперского завоевания в Сред-
ней Азии был Алексей Николаевич Куропаткин, служивший Россий-
ской империи на разных высоких постах почти сорок лет. Начав свою
149
карьеру в Средней Азии, Куропаткин потом стал членом Академии
Генерального штаба53. В 1874 г. он был лучшим среди закончивших
курс, и в 1875 г. его в награду отправили в учебную поездку. Во время
поездки он много времени провел в Алжире, где всего четыре года
назад французы подавили мощное восстание кабилов, отняв у них
огромные участки лучшей земли54. Из Алжира Куропаткин отправил
ряд отчетов в русский журнал «Военный вестник» и впоследствии
опубликовал несколько работ о французских операциях в Алжире,
в том числе «военно-статистический обзор» этой страны. Но это был
не совсем односторонний обмен. Французские офицеры, например,
французский главный теоретик колониальной войны Юбер Лио-
те, уделяли пристальное внимание русскому завоеванию Кавказа
и Средней Азии, в том числе подвигам наставника Куропаткина — ге-
нерала Скобелева55.
Несмотря на бесспорное очарование восточными красотами Сред-
ней Азии, русские военные не одобряли местное население в военном
отношении. Не удивительно, что в обоих специальных военно-ста-
тистических исследованиях и учебниках порицалась однородность
местного населения и отсутствие крепкого русского элемента56. Одно
исследование Туркестанского Семиреченского района заканчивалось
сухими словами, что «в половине населенных пунктов состав насе-
ления нельзя назвать благоприятным, так как русский элемент со-
ставляет менее 50 % инородческого... Сводя к одному все изложенное
о населении района, необходимо признать состав его, с военной точки
зрения, неблагоприятным». Далее, в этом исследовании утверждалось,
что «вопрос о колонизации Семиреченской области русским элемен-
том весьма важен в военном отношении», и чиновникам предлагалось:
«Первыми мерами в этом направлении должно поставить... усиленную
колонизацию края русской народностью, хотя бы в ущерб туземным
инородцам»57. Это предложение перекликалось с предложениями
М. И. Венюкова, одного из русских ведущих специалистов по Средней
Азии, а он, что типично, также был выпускником Генерального штаба
и участвовал в русских кампаниях 1860-1864 гг. на Кавказе. Начиная
с 1870-х гг. Венюков писал в официальных публикациях о необходи-
мости задуматься о будущем этнографической «физиономии» Средней
Азии и об усилении русского этнического превосходства в том обшир-
ном крае. Программа Венюкова была вполне конкретной: он предлагал
особые рекомендации для достижения квазинаучного руководства со-
ставными элементами населения. Усиливая «русский элемент» путем
колонизации, было бы возможно, утверждал он, оказывать сильное
влияние на преобразование «физиономии» всего края58.
150
И такие взгляды вышли далеко за пределы кабинетов имперских
чиновников.
Один из томов популярного «Полного описания нашего Отечес-
тва» В. П. Семенова-Тян-Шанского о Туркестане, основанного в из-
рядной мере на военно-статистических исследованиях, содержал те
же концептуальные категории военных статистиков.
Это показное «описание» Туркестана содержало подлинную про-
грамму государственного манипулирования населением данного ре-
гиона. Хотелось бы, как писал автор, «укрепить русский элемент»,
проводя координированную политику колонизации59. Имперское
государство предпринимало именно такие меры. Правительство
поощряло ряд исследований, чтобы выяснить, как наилучшим спо-
собом направить «российский элемент» в эти регионы, и в 1905 г.
был образован район поселений в Семиречье. Один императорский
инспектор описал здешних чиновников-колонизаторов как «фана-
тиков», зачастую не ладивших с местными властями и «имевших
намерение заселить этот край эмигрантами. ...Здесь наконец [чинов-
ники-колонизаторы] оказались в земле, которая, как им казалось,
предлагает бескрайние возможности для претворения их идеалов».
Когда этим чиновникам-колонизаторам требовалось подсчитать, как
распределяется население по этому краю, они просто обращались
к карте, составленной офицерами Генерального штаба60. Но военные
статистики не просто описывали население чиновникам. Они так-
же предлагали меры воздействия на него. Второй том вышедшего
в 1910 г. военно-статистического описания Семиреченского района
был секретным стратегическим обзором. В нем содержались указа-
ния для разных потенциально военных случаев, в том числе харак-
терные черты региона на случай народного восстания. С огромной
предусмотрительностью в данном томе предсказывалось: «Отвлече-
ние же этих частей для борьбы с внешним противником может, при
умелом его содействии, дать мятежу распространиться на значитель-
ные пространства». В таком случае русские офицеры получали яс-
ное указание полагаться на русских переселенцев и предупреждать
партизанскую войну со стороны туземных мятежников. Если это
случится, то справочник советовал русским войскам брать залож-
ников из семей восставших. Взятие заложников, говорилось в нем,
поможет отделить более умеренные «элементы» от неисправимых
и «легко заставить более умеренные элементы населения вернуться
к мирному образу жизни; оставшиеся же шайки беспокойного эле-
мента, — продолжал он, — придется истреблять или изгонять за гра-
ницу».
151
Книга завершалась вполне предсказуемым предложением о том,
что самый надежный способ улучшить стратегическую ситуацию
в районе — это колонизировать его «русским элементом»61.
Руководствуясь именно этими предвоенными указаниями, рус-
ские войска подавляли восстание 1916 г.62 Восстание вспыхнуло, ког-
да имперский режим, испытывая нехватку человеческой силы в Пер-
вой мировой войне, попытался призвать прежде освобожденное от
военной службы туземное население в трудовые батальоны, тем са-
мым усилив существующее недовольство колониальной политикой
режима. Подавить восстание должен был Алексей Куропаткин63. Со-
гласно указаниям 1910 г., русские командиры сформировали отряды
добровольцев из недавно появившегося «русского элемента» и вовсю
использовали «карательные отряды». Разумеется, начальство предо-
ставляло этим отрядам полную свободу действий. Военный губерна-
тор Семиречья генерал М. А. Фольдбаум указал своим подчиненным
прибегать к мерам, которые сам же и санкционировал: истреблять
восставших поселенцев всех до единого, жечь кочевые стойбища
и угонять скот64. Точно так же Фольдбаум приказал отделению поли-
цейского сержанта Бакуревича уничтожать киргизов и жечь их аулы,
что и было исполнено. Командир Пишпекского гарнизона мобили-
зовал всех европейских жителей и создал из них карательные от-
ряды с целью «запугать туземное население»65. Между тем летучие
отряды получили указание загнать киргизов в горы и там их уничто-
жить66.
Эти насильственные действия повлекли за собой официальное
думское расследование во главе с Александром Керенским67.
Объехав район, Керенский доложил, что русский карательный от-
ряд дотла сжег местные поселения и уничтожил местное население,
невзирая на пол и возраст. Он свидетельствовал, что убивали всех:
стариков, старух и младенцев. В заключение Керенский писал, что
жители «планомерно уничтожались десятками тысяч»68. Одна мест-
ная газета сообщала, что все восставшие загнаны в такие горные ре-
гионы, где они вскоре ощутят от голода и стихии последствия своего
бессмысленного восстания и что уже поступают доклады об их стра-
даниях и болезнях, но войскам приказано не проявлять милосердия.
В результате подобных мер к январю 1917 г. туземное население Се-
миречья сократилось более чем на 20 %, причем для некоторых райо-
нов эта цифра составила 66 %69.
Русские власти не просто стремились вновь навязать порядок
мятежным районам, но и устранить вслед за мятежом саму причину
волнений. Полагаясь на свою «науку об обществе», они искореняли
152
то, что им казалось социальными предпосылками мятежа. Куропат-
кин, наблюдая за подавлением восстания как военный губернатор
Туркестана, 12 октября 1916 г. писал в своем дневнике: «Все обдумы-
ваю, как наладить дело в Семиречье, как восстановить в этом богатом
крае мирную жизнь, как помирить русское население с киргизским.
Прихожу к заключению, что необходимо на долгий срок разъеди-
нить, где представится возможным, эти народности». Далее он назы-
вал районы, которые, по его мнению, надо было превратить в русские.
Через четыре дня Куропаткин провел собрание, где изложил планы
изгнания киргизов из некоторых районов Семиречья и переселения
русских на их земли для создания районов «с чисто русским насе-
лением». Сам Куропаткин указывал, что задача состоит в том, чтобы
«создать обособленную от киргиз[ов] территорию с русским населе-
нием не только в границах этнографических, но и географических».
В своем последнем докладе Николаю II в конце февраля 1917 г. Ку-
ропаткин отмечал, что планы конфискации туземной земли в Семи-
речье уже составлены и отправлены военному министру «в целях
укрепления русского элемента в Туркестанском крае» и образования
однородных и чисто русских районов70.
Казалось, долгосрочная программа по укреплению района путем
умелого обращения с населением вот-вот реализуется. Однако рево-
люция 1917 г. помешала претворению плана Куропаткина по изгна-
нию всех киргизов с обширных пространств долины Чу и с земель,
примыкающих к озеру Иссык-Куль71.
Если вполне справедливо то, что самовосприятие Российской им-
перии относительно колониальных владений отличалось в целом от
«характера и идеологии» других западных колониальных держав72,
русскую колониальную практику следует рассматривать в спект-
ре прочих европейских колониальных мер. Милютин, Куропаткин
и прочие ведущие военные изучали колониальную практику других
европейских держав, уделяя особое внимание французскому опыту
в Алжире. Русские были хорошо осведомлены по части того, что про-
исходило в колониальной военной практике начала XX в. Многие из
моделей и методов насилия, обычно отождествляемые с XX в., на са-
мом деле были впервые широко применены в XIX — начале XX в. на
колониальном пространстве. Пулеметы, колючая проволока, некото-
рые формы административного правления, концентрационные лаге-
ря — все это возникло или было впервые применено на колониальных
окраинах. Например, концентрационные лагеря для гражданских лиц
систематически использовались впервые на Кубе генералом Валери-
ано Бейлером в 1896-1897 гг.73 Русский наблюдатель в испанских
153
войсках полковник Главного штаба И. Г. Жилинский (впоследствии
командующий Северо-Западным фронтом в начале Первой мировой
войны) очень детально докладывал о таких мерах, а также о том, что
коэффициент смертности среди заключенных достигал 25-30 %, Он
описывал такую практику, как «меры по устрашению населения»74.
Еще лучше русские военные и общественность в целом были инфор-
мированы о более известном использовании англичанами концентра-
ционных лагерей во время англо-бурской войны. (Впрочем, полити-
ка Англии обрела такую дурную славу не в силу своей уникальности,
а, скорее, из-за того, что подвергалась строгой критике в английской
прессе и среди общественности75).
Русский наблюдатель в южно-африканских войсках во время вой-
ны Василий Гурко впоследствии служил русским главнокомандую-
щим в 1916 г., и его отчет содержит данные о британских действиях
против мятежей76. Русская пресса также широко освещала англий-
ские лагеря. Например, «Вестник Европы» описывал и общие анг-
лийские меры против восстаний в Южной Африке, и в частности то,
что англичане впервые использовали описанные тогда «специальные
закрытые лагеря». Вскоре эти лагеря получили известность как «кон-
центрационные». «Вестник Европы» писал, что создавалось впечат-
ление, будто целью войны было уничтожение буров77.
Ханна Арендт предполагает, что империализм служил «подгото-
вительной фазой грядущих катастроф». Все же, настаивает Арендт,
ужасы империализма «отличались некоторой сдержанностью и конт-
ролировались приличиями»78. Колониальное насилие географически
вписывалось в колониальные территории. Все, таким образом, опи-
санное насилие имело место в ареалах под непосредственным воен-
ным правлением, или в ходе военных операций, или в колониальных
регионах, управляемых непосредственно военными79. Революция
1905-1907 гг. ознаменовала вторжение такого целенаправленного го-
сударственного насилия в гражданскую сферу80. И все же до 1914 г.
все еще оставалось концептуальное различие между военно-колони-
альными государствами, с одной стороны, и гражданской обществен-
ной сферой — с другой.
Первая мировая война вновь перенесла колониальную практику
насилия на родину, в Европу. Однако по ходу дела война преобразо-
вала характер и масштаб насилия.
Всеобщая военная мобилизация, ломая традиционный барьер
между военной и гражданской сферами, широко распространила
ранее существовавшую практику насилия на внутреннюю граждан-
скую сферу81. В России Первая мировая война ознаменовала пере-
154
лом, когда империя массированно ликвидировала целые сегменты
своего населения, которые в предшествующие десятилетия квазина-
учно характеризовались как «ненадежные». Эти ликвидации едва ли
диктовались военной необходимостью или местными эксцессами. По
всей Европе переход от профессиональных армий к резервной сис-
теме — «вооруженной нации» — все больше заставлял европейские
государства взирать на любого совершеннолетнего «чужака» как на
потенциального врага. Довоенные указания давали русским военным
властям в тех областях, которые находились на военном положении,
право депортировать индивидов в глубинки империи82. Десятилети-
ями военные статистики прилежно каталогизировали «подозритель-
ные» народности среди подданных империи, особенно это касалось
евреев и немцев. С началом военных действий русские военные офи-
циально санкционировали взятие заложников среди собственного
населения, чтобы обеспечить коллективную лояльность и готовность
к военным реквизициям83.
С первых же дней войны власти Российской империи включились
в осуществление массовой программы принудительных депортаций
из прифронтовых областей, претворяя в политику то, что военные
статистики десятилетиями говорили о населении этих областей84.
Военные власти наблюдали за принудительной депортацией поч-
ти одного миллиона подданных из западных губерний и Кавказа. Так
как начало депортаций практически совпало с началом войны, то
жестокий и неожиданно затяжной конфликт не мог служить объяс-
нением такой политики.
Разумеется, военные статистики использовали существующие ан-
типольские, антимусульманские и антиеврейские настроения, но при
этом переключали их в новый регистр.
Меры по депортации еврейских подданных в годы Первой миро-
вой войны были не просто возрождением старомодного антииудаиз-
ма. Напротив, они отражали переход от традиционных стереотипов
(антииудаизм) — к новой форме гражданского антисемитизма, не
связанного напрямую с религией и не сосредоточенного исключи-
тельно на евреях. Совет министров и Генеральный штаб на протяже-
нии 1915 г. спорили по поводу депортаций евреев85. Спор разгорелся
между приверженцами старомодного антииудаизма традиционных
бюрократов, стремящихся загнать евреев в гетто, и сторонниками но-
вомодного антисемитизма «прогрессивных» военных, считавших це-
лые слои населения ненадежными в политическом и военном отноше-
нии. Именно этот антисемитизм, а не якобы врожденный антииуда-
изм русского крестьянства (проявлявшийся, например, в погромах)
155
возбуждал насилие против евреев в последующих революционных
потрясениях.
Русские власти не ограничивали такие меры территорией своей
империи. Основываясь, между прочим, на австро-венгерских перепи-
сях населения, русские военные статистики как в специальных сек-
ретных анализах, так и в учебниках, долгое время внимательно при-
сматривались к этническому составу Австрийской Галиции86.
Австро-венгерские военные статистики, фактически, пришли
к аналогичным выводам и составили предварительные списки якобы
ненадежных «русофильских» подданных87. С началом войны и авс-
тро-венгерские, и русские власти старались в первую очередь изоли-
ровать, переселить или сразу расстрелять те слои населения Галиции,
которые считали «ненадежными» (русские — для австро-венгров, не-
мцы и евреи — для русских)88.
Эти меры невозможно оправдать одной лишь военной необходи-
мостью. Они имеют смысл, только если принять всерьез концепцию
преобразования населения или внедрения в него элементов, или лик-
видируя некоторые элементы. Все чаще угрозы государству называ-
лись профилактическими терминами как угрозы здоровью общества.
Русские власти депортировали «ненадежное» население из запад-
ного пограничного региона, потому что о нем постоянно говорилось
как об «элементе», «губительном», «вредном и опасном для русского
народа» — терминология, почти идентичная той, что впоследствии
использовалась для оправдания советских «массовых операций»
в 1930-х гг. Целью таких мер было воздействие на состав населения,
«очищение» регионов от специфических элементов89. В ходе Великой
войны депортация «ненадежных и вредных элементов» стала частью
концептуального плана, который описали военные статистики. Вы-
ступая в Думе, депутаты призывали к тотальной депортации немцев,
пусть даже некоторые из них были русскими подданными. После ан-
тинемецких погромов в Москве в мае 1915 г., градоначальник выра-
зил сожаление, что было слишком много императорских подданных
немецкого происхождения, чтобы всех их поместить в «концентраци-
онный лагерь» на Средней Волге90.
Вместо этого Совет Министров направил военных командиров
для рассредоточения депортированных (немецких колонистов, ев-
рейских заложников, врагов) по российским губерниям, специально
отведенным для этой цели91. Разумеется, имелся риск, что этот «не-
надежный элемент» осквернит ранее однородные и надежные внут-
ренние губернии. В 1915 г. глава штаба Северо-Западного фронта
генерал М. Д. Бонч-Бруевич написал шефу Ставки Янушкевичу, что
156
русские губернии напрочь осквернены враждебными элементами,
и потому встает вопрос о точной регистрации всех депортированных
вражеских субъектов, чтобы к окончанию войны ликвидировать бес-
следно все чуждые элементы92. Когда большевики в октябре 1917 г.
пришли к власти, Бонч-Бруевич стал главой штаба и играл важную
роль в создании Красной армии.
Итак, «колонизационная» политика внедрения «надежных эле-
ментов» в регионы — или, точнее, политика депортации одних народ-
ностей и одновременного вселения других — едва ли ограничивалась
Кавказом или Средней Азией, не была она и инновацией большеви-
ков. То, как имперское государство проявило себя в тотальной войне,
распространялось на все политическое пространство имперской де-
ятельности, которая ранее ограничивалась или колониальными тер-
риториями, или «опасными пространствами» больших городов. Та-
ким образом, режим Российского имперского государства в условиях
тотальной войны выработал целый репертуар приемов, воздейству-
ющих на население в целом, которые надо было осуществлять в ус-
ловиях революционного разделения93. Если Временное правитель-
ство изначально склонялось к всеобщему снятию ограничений с тех
русских подданных, которых депортировали в отдаленные районы,
то вскоре постановило, что только военные власти могут давать ос-
вобождение и только в каждом конкретном случае94. Однако такая
карательная политика, основанная на политике населения, не была
российской аномалией, а, напротив, представляла собой некую моду-
ляцию общеевропейского феномена.
В десятилетия перед началом Первой мировой войны Германия
тоже проводила «государственную политику, отличавшуюся само-
сознанием, спланированную и направленную на изменение состава
народностей некоторых областей Прусского королевства». С этой це-
лью она исторгла десятки тысяч евреев и поляков как «нежелатель-
ный элемент»95. Немецкие власти перенесли эти взгляды и практики
на обширные территории, которые они оккупировали в годы Пер-
вой мировой войны96. Проводя программу расчленения Российской
империи путем создания псевдосуверенных государств, немецкие
власти занялись масштабными этнографическими и статистически-
ми исследованиями местного населения, надеясь использовать Вос-
ток как резервуар для «сброса» перемещенного населения97. Чтобы
отгородить это пространство, немецкие прожектеры обсуждали со-
здание этнически чистой пограничной полосы в Польше, очищен-
ной от всех славян и заселенной немцами98. Чиновники из Ober Ost
(нем. — немецкое командование Восточного фронта. — Примеч. пер.)
157
депортировали большие сегменты местного населения и не допусти-
ли возвращения сотен тысяч беженцев из России". Гамбургский бан-
кир Макс Варбург ратовал в 1916 г. за создание немецких «колоний»
в Прибалтике:
«Латышей будет легко эвакуировать. В России переселение не
считается само по себе жестоким. Народ к нему привык. ...Тем чужим
[т. е. нерусским] народам, которые имеют немецкое происхождение
и к которым в настоящее время так плохо относятся, можно разре-
шить переселиться в этот регион и основать колонии. Их не надо
интегрировать в Германию, но просто присоединить, хоть цементом,
чтобы они снова не отошли на русскую сторону»100.
Наблюдается явный континуум в немецком мышлении между ко-
лониальной политикой в Африке и планами в отношении Востока101.
В штат Ober Ost входили несколько человек, знавших колониальный
порядок в Африке, такие как д-р Георг Эшерих, бывший колони-
альный администратор в немецком Камеруне, а впоследствии глава
Freikorps Organisation Escherich (нем. — добровольный корпус «Ор-
ганизация Эшериха». — Примеч. пер.), разгромившей правительство
баварских коммунистов в 1919 г.102
По ходу войны Австро-Венгрия тоже интернировала и депорти-
ровала сотни тысяч своих подданных, которых сочла подозритель-
ными103. Из оккупированной Сербии австро-венгерские военные чи-
новники выселили и интернировали до 180 тыс. жителей104. Анало-
гично предложенной Германией пограничной полосе в Польше, Авс-
тро-Венгерский верховный главнокомандующий «потребовал, чтобы
вдоль границ России, Румынии, Сербии, Черногории и Италии была
создана 15-мильная зона и чтобы проживающие “иностранцы” и по-
литически ненадежные жители были выселены принудительно. Ос-
вобожденные таким образом земли можно было бы заселить инвали-
дами и ветеранами». (На это предложение, как и на многое другое,
Венгрия наложила вето105.) В своей попытке разобраться с подозри-
тельным армянским населением Османская Турция пошла еще даль-
ше, осуществляя систематическую резню тех подданных, которых
считала ненадежными106.
Итак, пока существовали значительные вариации в практике, та-
кие меры не считались аномальными для любой нации, и возникли
они не просто по причине войны. Депортация и «ликвидация» целых
сегментов населения, казавшихся ненадежными, были приложением
«политики населения», выработанной за десятилетия, предшествую-
щие Первой мировой войне, и впервые использованной в колониях.
158
Первая мировая война снова ввела эти практики и связанное
с ними насилие в Европу и значительно расширила свои масштабы.
Советские командующие 1925 г., проводившие операцию против бан-
дитов в Чечне, использовали ряд методов, вначале широко применяв-
шихся в колониальном контексте. Ведь и сами командующие были
продуктом Первой мировой войны. М. А. Алафузо, офицер, ответ-
ственный за разработку планов для советской антибандитской опера-
ции 1925 г. в Чечне, получил подготовку в Российской имперской ар-
мии, а в годы Первой мировой войны окончил ускоренные курсы при
Генеральном штабе. Четверо подначальных, на которых он возложил
выполнение операции, также стали офицерами в годы Первой миро-
вой войны107. Их жизненный путь подтверждает справедливость ут-
верждения Уильяма Розенберга, что политика большевиков «по сути,
являлась скорее радикальным продолжением, чем революционным
разрывом с прошлым»108.
Первая мировая война закончилась не И ноября 1918 г. и не ле-
том следующего года в Версале; она корчилась в судорогах револю-
ций и гражданских войн по всей Центрально-Восточной Европе.
В этих гражданских войнах методы, выработанные за предшествую-
щие четыре года для внешних войн, обратились на внутренние кон-
фликты. В свете этого Гражданскую войну в России можно было бы
считать единственным ярчайшим примером более масштабной «ев-
ропейской гражданской войны», прошедшей через Великую войну
и вышедшей за ее пределы. Насилие Гражданской войны в России
зачастую изображалось как результат жестоких обстоятельств этого
периода или какого-то насилия, присущего русской жизни. Однако
вместо того, чтобы не считать насилие русской Гражданской войны
чем-то sui generis (лат. — своеобразное. — Примеч. пер.), можно было
бы взглянуть на нее, как на продолжение государственных практик,
задуманных в XIX в. и массово внедренных в годы Великой войны.
Действительно, в одном раннем исследовании о борьбе ЧК с банди-
тизмом в Сибири в 1920-1922 гг. отмечалось, что семилетний опыт
войны [1914-1921] наложил заметный отпечаток на повстанческое
движение109. Выйдя из опыта тотальной войны и имея общую кон-
цептуальную матрицу для политики населения, «белые» так же, как
и «красные», рефлексивно разлагали население на «элементы» раз-
ной степени надежности.
В 1918 г. антисоветское правительство на Дону, в казачьем райо-
не, на самом деле приняло декрет, законно санкционировавший де-
портацию индивидов, не принимавших его программу. На соседней
Кубани антисоветская законодательная власть (Рада) зашла так да-
159
леко, что обсуждала меры по удалению всех неказаков. Один делегат
даже предложил их всех «поубивать»110.
Выступление этого казачьего депутата наводит на мысль, что
«белые» тоже практиковали «профилактику насилия элементов»,
считавшихся зловещими или вредными. Евреи были «микробами»
или «бациллами», большевизм — «социальной болезнью». Благода-
ря многим существующим трактовкам применение «белыми» наси-
лия было не «необдуманным», но прекрасно структурированным.
Разумеется, антисоветские движения прилагали гораздо меньше
усилий, чем советские, пытаясь выразить значение их действий
в текстуальных формулировках. Тем не менее вполне ясно, что ис-
пользование насилия не было произвольным или случайным, но
преднамеренным. Можно было бы провести здесь аналогию с не-
мецким добровольным корпусом (Freikorps), который также вышел
из хаоса конца войны. Идеология добровольного корпуса представ-
ляла собой скорее этику и стиль, чем связную доктрину, и все-таки
это была идеология111. Трудно вообразить, что уничтожение евреев
в годы Гражданской войны, составившее, по некоторым данным,
150 тыс. убитых, смогло свершиться без какой-либо идеологии — и,
особенно, страшна связь, проведенная между евреями и коммунис-
тами112. Антисоветские командиры и пехотинцы полагали, что зна-
ют, кто их враги, равно как полагали, что знают, как им поступить
с такими врагами. Белые командиры с пристрастием допрашива-
ли военнопленных, отбирая тех, кто казался им нежелательным
и неисправимым (большевики, евреи, балты, китайцы) и впослед-
ствии расстреливали их группами — этот процесс белые называли
«фильтрацией»113. Один служащий «белой» контрразведки объяс-
нял, почему его органы так часто прибегали к расстрелу: «то, что
вредно, никогда не может быть полезно», и в таких случаях «луч-
шее лечение — хирургия».
Конечно, он считал евреев наиболее заслуживающими такого «хи-
рургического» вмешательства114. Этот служащий понимал свою зада-
чу в духе политики населения: он полагал, что защищает общество от
тех индивидов, которые могли его заразить.
«Белые» командиры точно так же верили в положительные ре-
зультаты политики населения. Глава штаба Врангеля генерал-майор
Махров, выпускник Академии Генерального штаба, подсказал ему
в апреле 1920 г., что единственный способ оздоровить Донскую об-
ласть — это вернуть в нее «самый активный элемент», имея в виду тех
казаков, которых эвакуировали в Крым. Предлагая, так сказать, но-
вую колонизацию Донской области надежным и активным казачьим
160
элементом, Махров, предлагал, таким образом, инверсию советской
программы «расказачивания» (см. ниже115).
Итак, предпосылки и методы насильственных действий сущес-
твовали задолго до большевистского режима. Преемственность
в дисциплинарной сфере и персонале обеспечивала то, что шаблон
политики населения перекочевал и в советский период. Например,
офицеры Генерального штаба из императорской армии продолжали
преподавать военную статистику в советской Академии Генерального
штаба116. Но тогда Советы использовали «насилие как метод», чтобы
структурировать население, согласно модели, преломившейся через
призму марксизма. Советская политика, так часто изображаемая са-
мобытной и уникальной по своей преступности и беспощадности,
просто смещала ранее существовавшие практики с этнокультурной
оси на классовую. Действительно, концептуальная структура поли-
тики населения стала так преобладать в советский период, что пред-
ставление об «элементе», означавшем конкретный и качественно са-
мобытный компонент общества, перешел из чисто административной
терминологии в разговорную речь117. Однако Советская власть по-
ставила новые цели для использования практик, заимствованных из
общеевропейского репертуара. Русская революция произошла в пе-
риод мобилизации к тотальной войне.
Институты и методы тотальной мобилизации инкорпорировались
в общества и правительства других воюющих сторон, но они либо об-
ходились без существующего порядка, либо подчинялись ему, как
только заканчивалась война. В революционной России институты
и методы тотальной мобилизации стали строительными блоками
нового государственного и социально-экономического порядка. По
причине особого момента возникновения и характера большевист-
ской идеологии централизованное Советское государство на протя-
жении своего существования имело очень мало институциональных
препятствий для формулировки и насаждения политики. Поэтому
революция предоставила новую матрицу для практик, порожденных
тотальной войной. Если изначально эти методы разрабатывались
против внешних врагов и были предназначены для использования
только во время чрезвычайного периода военного времени, то Со-
ветское государство существенно преобразовало задачи, для которых
применялись эти практики. Государство, преданное делу революции,
смогло распространить практики тотальной войны от их былой огра-
ниченной цели ведения военных действий против внешних врагов на
новую, более всеобъемлющую и открытую цель: формирование рево-
люционного общества.
161
Большевистский революционный проект дал мощный и ориги-
нальный организующий принцип для политической власти и ее ме-
тодов социальной интервенции. Изначально советский режим стре-
мился практиковать науку об обществе со всеми вытекающими отсю-
да последствиями. В 1919 г., в разгар Гражданской войны, Советское
государство занялось политикой «расказачивания». Эта попытка
ликвидации целого «элемента» населения не была некой защитной
реакцией на враждебную группу, напротив, она представляла собой
опережающую попытку сохранить казачьи районы для советской
власти, отсекая якобы контрреволюционные элементы. Партийный
декрет, досконально излагавший эту политику, призывал к методич-
ному использованию «массового террора» и недвусмысленную «то-
тальную ликвидацию» казацкой элиты118. Один местный советский
чиновник этого периода высказал мнение, что, если не перебить всех
казаков и вновь не заселить Дон переселенцами, советской власти там
не будет119. В одном политическом обзоре старый большевик выска-
зался, что цель «расказачивания» — «оздоровить Дон», ликвидируя,
фактически уничтожая множество казаков.
И одним моментом этой официально провозглашенной политики
населения было проведение «аграрно-переселенческой политики»120.
Как следствие этого декрета было хладнокровно расстреляно до де-
сяти тысяч человек.
Однако через несколько месяцев режим отказался от расказачива-
ния и признал казаков полноправной частью советского населения.
Это внезапная перемена наводит на мысль, что опасность представ-
ляла не сама конкретная категория. В зависимости от момента такой
категорией могли быть казаки, офицеры, бандиты, кулаки или троц-
кистско-японские агенты. Скорее основной чертой был воспринима-
емый шаблон, согласно которому конкретные «элементы» отождест-
влялись со злом, которое надо устранить, чтобы и сохранить здоровье
общества, и преобразовать его в некий идеализированный образ. Та-
ким образом, расказачивание было просто примером всеобъемлющей
советской склонности к сотворению образов общества посредством
вычитания, равно как и сложения121.
Вообще, советские чиновники готовы были изменить профиль на-
селения некоторых регионов, прибегая к тем самым мерам, которые
царский режим использовал для создания профиля в первую оче-
редь. В 1920-1921 гг. Советское государство стремилось изменить
демографическую ситуацию на Кавказе, сформированную полвека
назад по программе имперского режима и нацеленную на изгнание
горцев. Теперь, в октябре 1920 г. было принято решение Политбю-
162
ро об изгнании тысяч казачьих семей как «контрреволюционеров»
и переселении на их место горцев. Когда некоторые казачьи станицы
в регионе восстали против советской власти, Сталин доложил Ле-
нину, что это восстание просто облегчает депортацию, предоставляя
«удобный повод». Словами, удивительно напоминающими размыш-
ления Куропаткина в 1916 г., Сталин доказывал, что «сожительство
казаков и горцев в одной административной единице оказалось вред-
ным, опасным». В ходе операции советские войска дотла сожгли ста-
ницу Калиновскую, полностью «очистили» станицу Ермоловскую
и депортировали все мужское население пяти станиц на Север — на
принудительные работы. В целом, депортации подлежали девять ты-
сяч семей122.
Точно так же, как это было на Кавказе, советская политика в Тур-
кестане была симметрична имперским колониальным мерам123. Если
царский режим предложил депортировать местных жителей Семире-
чья, чтобы освободить место для русских переселенцев в 1916-1917 гг.,
то Советское государство стало депортировать русских переселенцев
и менять их местами с коренным населением. Декрет Политбюро от
29 июня 1920 г. изложил политику «земельной реформы», которую
следовало реализовать посредством «карательных средств депорта-
ции» и «депортации кулацкого элемента». Однако точно так же, как
готовящемуся выселению киргизов помешала революция 1917 г., так
и решение Политбюро от августа 1920 г. положило конец системати-
ческой депортации «русского элемента» из Семиречья124.
Если имперский режим широко использовал такие меры в коло-
ниальных пространствах и на окраинах империи, то тотальная вой-
на и гражданский конфликт распространили их на всю советскую
территорию, где такие методы равно использовались как красными,
так и белыми. В ходе Гражданской войны Советское государство все
чаще пользовалось расплывчатым термином «бандитизм» для кри-
минализации и патологизации политической деятельности. Объеди-
няя в себе политическую оппозицию и криминальное отклонение, это
понятие включало в себя тот смысл, что сопротивление — это просто
антиобщественное поведение, от которого общество следует огра-
дить. Бандитизм характеризовался скорее не как действие, а как об-
щественное явление. Советские власти стремились не к тому, чтобы
восстановить порядок, они скорее понимали свою задачу как борьбу
с бандитизмом, в ходе которой надо было «устранить и ликвидиро-
вать бандитский элемент». Таким образом, советские чиновники ви-
дели в бандитизме (который характеризовался то как «опасная эпи-
демия», то как «психическое заболевание») симптом наличия более
163
глубинной проблемы: существования зловещих и опасных элемен-
тов. Как только симптом бандитизма вскрывал присутствие опасных
элементов, требовалась чистка, независимо от того, сопровождалось
ли это восстанием или нет.
Поэтому военные операции проводились исключительно для того,
«чтобы устранить и ликвидировать бандитский элемент» и «очистить
зараженные бандитизмом районы»125. План операций ЧК, представ-
ленный в ЦК на вторую половину 1921 г., включал раздел «о чист-
ках Самарской, Саратовской и Тамбовской губерний и территории
поволжских немцев». ЧК полагала, что главное — это «изъятие всех
активных участников восстаний из указанных районов и переброску
их в отдаленные губернии»126.
Ведущим теоретиком и практиком антибандитских операций
был Михаил Тухачевский, чья операция против антоновщины в Там-
бовской губернии стала образцом для будущих «антибандитских»
кампаний. Его задачей, согласно целому вороху официальных поста-
новлений и приказов, было, во-первых, занять территорию, а потом
устранять, выкорчевывать и ликвидировать бандитский элемент127.
Использовались все отработанные приемы принуждения — «немед-
ленное физическое уничтожение», концентрационные лагеря, взятие
заложников. Самые вредные «бандитские элементы» приговарива-
лись к расстрелу специальными «тройками». Остальные бандиты
и их семьи, равно как любой человек, заподозренный в бандитиз-
ме, и его семья подлежали высылке в глубь России для содержания
в концентрационных лагерях. К августу 1921 г. советские власти
в Тамбове посадили в тюрьму или депортировали 100 тыс. человек,
15 тыс. — расстреляли128. Самой позорной мерой, применяемой Туха-
чевским в этих операциях, было использование против взбунтовав-
шихся деревень ядовитого газа, изобретенного в годы Первой миро-
вой войны129. Методы Тухачевского традиционно приводят в качест-
ве примера военного проявления большевистской жестокости. Но
он получил военное образование при старом режиме, где, вероятно,
изучал военную статистику, а затем прошел Первую мировую войну.
Начальник штаба Тухачевского в самый разгар тамбовской операции,
равно как все его непосредственные военачальники по планированию
антибандитских операций, были плодами образования император-
ского Генерального штаба.
Покончив с антоновщиной, советские войска сразу отправились
бороться с бандитизмом в другие районы. Туда они принесли свои
методы. Для борьбы с бандитизмом, вспыхнувшим на Дону в 1921.г.,
партийные чиновники в июле того же года учредили Донское област-
164
ное военное совещание по борьбе с бандитизмом, подчиненное Всесо-
юзной комиссии по борьбе с бандитизмом. После того как политика
амнистии провалилась, и бандиты, как следует из докладов, захва-
тили 30 % этой территории, Донское областное военное совещание
в сентябре 1921 г. обратилось к карательным мерам, т. е. к расстре-
лам и взятию заложников130. Председатель северного участкового
военного совещания описывал свою задачу таким образом: «Уничто-
жить совершенно живую силу бандитизма и всех его пособных сил.
...Для этого необходимо всеми способами и средствами: (1) выловить
всех лиц, участвовавших в бандах непосредственно, и выловить всех
тех, кто оказывал содействие отдельным шайкам бандитов, и (2) за-
тем часть из них беспощадно уничтожить, а остальных выселить за
пределы области»131.
В 1926 г. Тухачевский подвел итог уроков, вынесенных из его
антиповстанческих операций в ряде статей132. Он подчеркивал, что
командиры должны действовать как на политическом, так и на во-
енном фронтах. Но «в районах прочно вкоренившегося восстания
приходится вести не бои и операции, но, пожалуй, целую войну, ко-
торая должна закончиться прочной оккупацией восставшего райо-
на... ликвидировать самую возможность формирования населением
бандитских отрядов. Словом, борьбу приходится вести не с бандами,
а со всем местным населением». Перед каждой операцией «органы
ЧК или ГПУ должны составлять возможно более полные списки как
бандитов... так и тех семей, откуда они происходят»133. Один список
от Тамбовской операции 1921 г. содержал более 10 тыс. таких имен134.
Такие люди либо подлежали депортации, либо попадали в концент-
рационные лагеря. Тухачевский заканчивает свой обзор «общими вы-
водами»:
«Из репрессий наиболее действительными являются: выселение
семей бандитов, укрывающих своих членов, конфискация их иму-
щества и передача его советски настроенным крестьянам. Если высе-
ление трудно организовать сразу, то необходимо устройство широких
концентрационных лагерей. ...При выполнении этих условий чистка
населения будет протекать в полном согласии с действиями Красной
Армии против тех или других банд. Банды будут истребляться или на
поле боя, или извлекаться из их территориальных округов во время
чистки»135.
Рассматривать военные операции через такую социальную приз-
му не было ни русской, ни большевистской аномалией. Многие пред-
165
ложения Тухачевского, в том числе его настойчивое утверждение
о независимости военной деятельности и политических инициатив,
уже высказывались десятком лет ранее Юбером Лиоте, ведущим те-
оретиком и практиком французской колониальной войны в Алжире,
Индокитае, на Мадагаскаре и особенно в Марокко136. Лиоте тоже
утверждал, что надо не просто сражаться с бандитскими формиро-
ваниями, но изменять социальное окружение таким образом, чтобы
оно стало враждебным им. Подавляя большое восстание в Марокко
в 1924 г., Лиоте даже требовал, чтобы его начальство позволило ему
использовать ядовитый газ против восставших. (Париж ответил от-
казом. Испанские войска не растерялись и применили газ против ма-
рокканских повстанцев в своей зоне137.)
Когда опыт тотальной войны и революции расширил методы,
ранее используемые ограниченно в колониальном контексте, Со-
ветская власть вновь перенесла эти более масштабные практики на
окраины. Советские кампании на протяжении 1920-х гг. в Чечне
и Средней Азии были социалистическими попытками уничтожить
ислам. Докладывая об успешном завершении антибандитской опе-
рации в Чечне в 1925 г., глава Военно-революционного совета СССР
вполне доверял урокам, которые советские войска вынесли из прош-
лых кампаний в годы Гражданской войны и борьбы с «бандитами»
на Украине и в Тамбове138. Советская власть продолжала заниматься
статистикой и практиковать «политику населения» вплоть до ста-
линского периода.
В свете этого хорошо известно и гораздо более масштабное при-
менение насилия Советским государством в последующие десятиле-
тия, которое осуществлялось в концептуальных рамках, дающих воз-
можность построения социалистического общества, отсекая злостные
элементы, грозившие осквернить его. И вера в возможность создания
чистого социалистического общества путем политического вмеша-
тельства, и специфические методы, используемые для спасения этого
общества, предшествовали Большому террору. Следовательно, наси-
лие государства в 1930-е гг. было радикальным расширением и рас-
пространением ранее существовавших стремлений. Раскулачивание,
зачастую считающееся первым залпом кампании, которой мог руко-
водить только Сталин, имело поразительное сходство с кампанией
расказачивания, проводившейся на десять лет раньше. Действитель-
но, единственный плодотворный способ понять раскулачивание —
это видеть в нем упреждающую, антибандитскую кампанию в обще-
союзном масштабе, попытку отсечь «вредный» элемент, а не войну
с крестьянством в целом. Советские оперативные приказы раскула-
166
чивания ставили цель очистить колхозы от кулаков и прочих контр-
революционных элементов139. Большой террор был точно так же на-
правлен на уничтожение «элементов», на этот раз «антисоветских»,
«контрреволюционных» и «социально чуждых». Партийный Пленум
(февраль-март 1937 г.) — переломный момент в развертывании Тер-
рора, — вдумчиво обсуждал мнимое наличие множества «антисовет-
ских элементов» в советском обществе. Снискавший позорную из-
вестность Приказ НКВД за № 0047 «Об антисоветских элементах»
назначал расстрел «самых враждебных... элементов» и десять лет ла-
герей для менее враждебных. С чудовищной точностью Советское
государство намечало по каждому району контрольные цифры всех
«антисоветских элементов» (259 450 человек) наряду с точным ко-
личеством относившихся к первой «самой враждебной» категории,
подлежавшей расстрелу (72 950) — количество, приблизительно
равное 10 % от всех казней, осуществленных в 1937-1938 гг.140 В по-
следующие десятилетия, до самой смерти Сталина в 1953 г., Совет-
ское государство продолжало отсекать одни «элементы» населения
и вживлять другие.
Рассматривая поощряемое государством насилие против разных
социальных и этнических групп с 1917 г. до самой смерти Сталина,
замечаешь не то, что режим движется зигзагом от одной репрессии
к другой.
Скорее видишь государство, постоянно стремящееся вылепить
свое население, согласно прикладной науке об обществе. Конечно,
интенсивность и размах советского насилия сильно видоизменялся,
и отдельные категории преследования тоже менялись. Но Совет-
ское государство оказалось удивительно последовательным в работе
с определенным шаблоном политики населения, предполагавшим,
что некие элементы среди населения можно идентифицировать и что
благополучие населения требует либо изъятия, либо ликвидации
вредоносных элементов.
Однако методы и дисциплины политики населения в Совет-
ском Союзе были определенной вариацией более общих тенденций.
Ключевыми моментами в кристаллизации таких практик были,
во-первых, новые представления об обществе, возникшие в XIX в.;
во-вторых, колониальный административный и военный опыты
конца XIX в. и, в-третьих, Первая мировая война как катализатор
исторических событий. С выгодной позиции европейского колони-
ального опыта, равно как ведения войны на Востоке во время Вели-
кой войны, государство большевиков видится не столь уж большим
исключением из европейских норм. Ханна Арендт справедливо
167
предполагает, что истоки самых страшных событий XX в. следует
искать в XIX в. Поэтому замечания Алексиса де Токвиля по поводу
Французской революции, звучат так, будто они относятся к Рус-
ской революции: «...Значительное число методов, используемых
революционным правительством, имели прецеденты и прообразы
в мерах, принимавшихся по отношению к простому народу на про-
тяжении двух последних веков монархии. Старый порядок передал
Революции многие из своих форм, а та дополнила их жестокостью
своего гения»141.
1 Второе покорение Кавказа: большевики и чеченские повстанцы // Ро-
дина. 1995. № 6. С. 43-48; «Сталин дал личное согласие»: документы о собы-
тиях в Чечне // Вестник Старой площади. 1995. № 5. С. 140-151. Все доку-
менты цитируются по этим изданиям.
2 Мы с Дэвидом Хоффманом развиваем это положение в работе:
Hoffmann D., Holquist Р. Cultivating the Masses: The Modern Social State in
Russia, 1914-1941. Ithaca; N. Y.: Cornell University Press (в печати).
3 Brubaker R. Aftermaths of Empire and the Unmixing of Peoples // After
Empire / Ed. K. Barkey, M. von Hagen. Boulder; Colo.: Westview, 1997.
4 Hacking I. Biopower and the Avalanche of Printed Numbers // Humanities
in Society. 1982.5. № 3-4. P. 279-295. Здесь: P. 281.
5 Hacking I. Taming of Chance. Cambridge: Cambridge University Press,
1990; Hom J. Social Bodies. Princeton, N. J.: Princeton University Press, 1994.
6 Blum I. Oublier 1’etat pour comprendre la Russie // Revue des Etudes slaves.
1994. 66. № l.P. 140-141.
7 Дерюжинский В. Ф. Политическое право: пособие для студентов. СПб.:
Сенатская типография, 1911. С. 14-16; Птуха М. В. Очерки государственной
статистики населения и моральной. Петроград: Тип. Фроловой, 1916.
8 Большая энциклопедия Южакова. СПб.: Просвещение, 1904-1909.
Статья «Население».
9 ЦСУ. Программы статистических курсов, районных и губернских. М.:
ЦСУ, 1920. С. 9-11.
10 Rich D. The Tsar’s Colonels. Cambridge; Mass.: Harvard University Press,
1998; Idem. Imperialism, Reform, and Strategy: Russian Military Statistics,
1840-1880 // Slavonic and East European Review. 1996. 74. № 4. P. 621-639.
О более широком влиянии военной статистики см.: ПыпинА. Н. История рус-
ской этнографии: В 4 т. СПб.: Тип. Стасюлевича, 1892. Т. 2. С. 305-309; Т. 4.
С. 79-80.
11 Я признателен Реджинальду Зельнику, который подсказал мне многие
мысли в этом параграфе.
12 Столетие военного министерства, 1802-1902. СПб.: Тип. М. О. Воль-
фа, 1911. Т. 3. Отд. 6. С. 240-243. Милютин заложил основные принципы но-
вой дисциплины в кн.: Милютин Д. Первые опыты военной статистики: 2 т.
168
СПб.: типография военно-исторических заведений, 1847-1848. Т. 1. С. 38-39,
44-45,54,56,58.
13 Морозов Е. Ф. Последний фельдмаршал // Русский географический
сборник. 1997. № 2. С. 33-38; Van Dyke С. Russian Imperial Military Doctrine
and Education. N. Y.: Greenwood, 1990. P. 20-21; Машкин H. А. Высшая воен-
ная школа Российской империи. М.: Academia, 1997. С. 225-232.
14 Slezkine Yu. Arctic Mirrors: Russia and the Small Peoples of the North.
Ithaca; N. Y: Cornell University Press, 1994; Knight N. Grigor’ev in Orenburg //
Slavic Review. 1999.58. № 4; Idem. Ethnicity, Nationality and the Masses: Narod-
nost’znA Modernity in Pre-Emancipation Russia // Russian Modernity: Politics,
Knowledge, Practices / Ed. D. Hoffmann, Y. Kotsonos. N. Y: Macmillan, 2000.
P. 41-64.
15 Jersild A. L. Ethnic Modernity and the Russian Empire // Nationality
Papers. 1996. 24. № 4. P. 641-648. Здесь: P. 643,645.
16 Токарев С. А. История русской этнографии. M.: Наука, 1966. С. 316.
17 Содержанием этого абзаца и особенно последним наблюдением я во
многом обязан соображениям профессора Найта.
18 Янсон Ю. Е. Устройство правильной переписи населения в России //
Сборник государственных знаний. СПб.: Д. Е. Кожанчиков, 1874-1875.
Т. 1-2. См. также: Риттих А. Ф. Племенной состав контингентов русской ар-
мии и мужского населения Европейской России. СПб.: А. А. Ильин, 1875;
Гребенщиков Я. А. Военная организация и статистика // Сборник государ-
ственных знаний. 1879. Т. 7.
19 Очерк развития вопроса о всеобщей народной переписи в России.
СПб., 1890. С. 1, 8-11, 31-40; о результатах см.: Общий свод по империи ре-
зультатов разработки данных первой всеобщей переписи населения. В 2 т.
СПб.: Тип. Н. Л. Ныркина, 1905. Обе работы подчеркивают то, что новая
«всеобщая» перепись коренным образом отличалась от былых ревизий, про-
водившихся исключительно из «соображений фискально-финансового ха-
рактера»: Общий свод. Т. 1. С. 1.
20 Об учебнике Генштаба см.: Золотарев А. М. Записки военной статис-
тики: В 2 т. СПб.: А. Е. Ландау, 1885. Среди учебников для кадетских и во-
енных училищ следующие: Золотарев А. М. Военно-географический очерк
окраин России: Курс военных и юнкерских училищ. СПб.: Тип. М. П. Фро-
ловой, 1903; Канненберг В. Р. (преподаватель Пажеского Корпуса). Военная
география: Курс военных училищ применительно к программе 1907 г. СПб.:
Березовский, 1909; капитан Завадский Е. (преподаватель в Николаевском
Кавалерийском училище). Военная география: Общий обзор России и крат-
кие обзоры Германии и Австро-Венгрии. СПб., 1909; полковник Генштаба
Гиссер, подполковник Марков (преподаватели в Павловском и Владимирском
военных училищах соответственно). Военная география России. СПб.: Ти-
пография Guards Staff и Петербургского военного округа, 1910; полковник
Генштаба Гиссер, подполковник Марков. Военная география: Военная органи-
зация Германии, Австро-Венгрии, Румынии, Турции, Китая и Японии; Крат-
кий обзор иностранных пограничных театров. СПб.: Типография Guards Staff
и Петербургского военного округа, 1911.
169
21 Завадский Е. Военная география. С. 1. [курсив оригинала]; подобные
формулировки на с. 2, 34; Гиссер, Марков. Военная география России. С. 5.
22 Канненберг В. Военная география. С. 16; подобные же формулировки
в: Завадский. Военная география. С. 38; Золотарев А. Записки военной ста-
тистики. Т. 1. С. 120.
23 Канненберг В. Военная география. С. 19-20; аналогичные утверждения
можно найти практически во всех военно-статистических исследованиях.
24 В более ранних исследованиях разные составные «элементы» населе-
ния каталогизировались, но им не давалась качественная оценка. В учебни-
ке Золотарева (1885) даны описательные типологии разных «элементов»:
Золотарев. Записки. Т. 2. С. 31, 92, 163, 275; Он же. Военно-статистический
очерк. С. 18. Канненберг, Гиссер и Марков и Завадский следуют шаблону Зо-
лотарева.
25 Полковник Генштаба Надежный Д., подполковник Генштаба Романов-
ский Ю. Дальний Восток: В 3 т. СПб.: Бенке, 1911 [конфиденциально; каж-
дый экземпляр пронумерован]. Т. 3. С. 131-138. См. также: Панов А. Желтый
вопрос в Приамурье: Историко-статистический очерк // Вопросы колониза-
ции. 1910. №7. С. 53-117.
26 Об этой тенденции в других сферах см.: Steinwendel Ch. The Making
of Difference: The Construction of the Category of Ethnicity in Late Imperial
Russian Politics // Russian Modernity / Ed. Hoffmann, Kotsonis. P. 67-86.
27 Например, Lieutenant Colonel MacGregor С. M. Central Asia: A Con-
tribution towards the Better Knowledge of the Topography, Ethnography,
Statistics and History, Compiled for Military and Political Reference [конфи-
денциально]. Calcutta: Superintendent of Government Printing, 1871-1873;
Townshend Mayer S. R., Paget J. Afghanistan: Its Political and Military History,
Geography and Ethnology. L.: Routledge, 1879.
28 Infantry Captain and Professor at Saint-Cyr Recoing. Geography militaire
des colonies fran^aises, suivi d’un apercu sur la geographic militaire et maritime
des colonies anglaises. P: Librairie militaire de L. Baudoin, 1884; Dubois M. Precis
de geographic a 1’usagedes candidates a I’Ecole 8рёс1а1е militaire de Saint-Cyr.
P: Masson, 1895; о роли этнографов Французской армии в формировании по-
литики, см.: Hoisington W. Lyautey and the French Conquest of Morocco. N. Y.:
St. Martin’s, 1995. P. 12,64.
29 U.S. War Department. Notes on China. Washington: Government Printing
Office, 1900; U.S. War Department. Military Notes on Cuba. 1909. Washington:
Government Printing Office, 1909.
30 Беренс А. Кабылия в 1857 году // Военный сборник. 1858. № 2.
С. 247-274; № 3. С. 121-172, 449-486; Очерк возмущения сипаев в Ост-Ин-
дии // Военный сборник. 1858. № 2. С. 107-138.
31 Фадеев Р. А. Письма с Кавказа // Собрание сочинений Р. А. Фадеева.
СПб.: В. В. Комаров,1889. Т. 1. Гл. 1. С. 118-120. Обзор «Писем с Кавказа»
Фадеева помещен в: Военный сборник. 1866.47. Ч. 3. С. 1-16.
32 Pinson М. Demographic Warfare: An Aspect of Russian and Ottoman
Policy, 1854-1856. Harvard University, 1970 (Ph.D. diss.).
170
33 Доклад Милютина военному министру (29 ноября 1857 г.) и последу-
ющая переписка в ответ на критику генерал-адъютанта Кочубея содержится
в: Акты, собранные Кавказскою археографическою комиссией / Ред. Е. Фе-
лицын. Тифлис: Канцелярия главноначальствующего гражданской частью,
1904. Т. 12. С. 757-763, цитаты со с. 763, 761 (курсив оригинала). О распро-
страненной европейской риторике и практике искоренения коренных наро-
дов см.: Lindqvist S. «Exterminate All the Brutes!» N. Y.: New Press, 1996.
34 Записку Милютина о заселении Западного Кавказа русским элемен-
том (3 апреля 1860 г.) см.: Акты. Т. 12. С. 981-983.
35 Граф Николай Иванович Евдокимов // Русская старина. Август. 1889.
С. 395-398; о плане операций князя Барятинского см.: Акты. Т. 12. С. 664-666
(письмо военному министру, 29 декабря 1860 г.); о надзоре Милютина над
этими операциями в его бытность военным министром, см.: Милютин Д. А.
Воспоминания: 1860-1862. М.: Российский архив, 1999.
36 Отчет гр. Евдокимова о военных действиях, исполненных в Кубан-
ской области в период времени с 1 июля 1863 года по 1-е июля 1864 года //
Т. X. Кумыков. Выселение адыгов в Турцию — последствие кавказской вой-
ны. Нальчик: Эльбрус, 1994. С. 47-76. Здесь: С. 75.
37 Фадеев Р. А. Письма с Кавказа. Т. 1. Гл. 1. С. 148-149 (Фадеев учас-
твовал в операциях как офицер; его «Письма» были сначала опубликова-
ны в «Московских ведомостях» в 1864-1865 гг.); Он же. Дело о выселении
горцев // Собрание сочинений. Т. 1. Гл. 2. С. 61-76. Другие современники
разделяли мнение Фадеева, что эти кампании были новой точкой отсчета:
Граф Евдокимов. С. 399; Берже А. П. Выселение горцев с Кавказа // Русская
старина. Февраль. 1882. С. 337-339; Гейнс К. Пшехский отряд // Военный
сборник. 1866. Т. 47. № 1. С. 3,4,6. Т. 49. № 5. С. 38.
38 Доклад Комиссии по делу переселения горцев в Турцию, 18 февраля
1865 г., г. Тифлис // Т. X. Кумыков. Выселение адыгов в Турцию. С. 21-41.
Приведенные данные: С. 40.
39 Милютин. Записка (3 апреля 1862 г.); Евдокимов. Отчет (25 июля
1862 г.); письмо от Карпова, начальника штаба Кавказской армии, Евдокимо-
ву (9-10 августа 1862 г.); Евдокимов — Карпову (5 сентября 1862 г.) // Акты.
Т. 12. С. 983, 1006-1007, 1009-1010; также: Pinson. Demographic Warfare.
Р. 115.
40 Доклад Милютина командующему Кавказской армией (3 ноября
1864 г.) // Переселение горцев в Турцию / Под ред. Г. А. Дзагурова. Ростов-
на-Дону: Севкавкнига, 1925. С. 36-37; прочие документы, отражающие про-
должающееся участие Милютина в этой кампании: С. 28-29,40-46.
41 Гейнс. Пшехский отряд // Военный сборник. 1866. Т. 49. № 5. С. 18; ра-
нее Гейнс излагал задачу таких военных операций: «в наведении ужаса на не-
приятеля». {Он же. Пшехский отряд // Военный сборник. Т. 48. № 4. С. 238.)
42 Фадеев. Письма с Кавказа. Т. 1. Ч. 1. С. 150.
43 Гейнс. Пшехский отряд. № 1. С. 29.
44 Consul Dickson to Earl Russell. March 17. 1864 // House of Commons.
Accounts and Papers. 1864. Vol. 63. P. 583.
171
45 Гейнс. № 3. С. 41-44; Лилов А. Последние годы борьбы русских с горца-
ми на Западном Кавказе // Кавказ. 1867. № И. С. 62.
46 Lord Napier to Earl Russiell. May 23.1864 //House of Commons. Accounts
and Papers. 1864. Vol. 63. P. 589; Гейнс. Пшехский отряд. T. 49. № 5. С. 38.
47 Духовский, как приведено в работе: Лилов. Последние годы борьбы
русских с горцами на Западном Кавказе // Кавказ. 1867. № 19. С. 110.
48 Переселение туземцев Кубанской области в Турцию и на указанные
им места в пределах области, см.: Кумыков. Выселение адыгов в Турцию.
С. 88-112. Здесь: С. 88.
49 Эти цифры из трех разных документов приводятся в: Кумыков. Высе-
ление адыгов в Турцию. С. 39,46,105. См. также: Числовые данные о кавказ-
ском горском населении // Военный сборник. 1866. № 4, где использован
также материал из: Русский инвалид. 1866. № 56.
50 Дзидзария Г. А. Махаджирство. Сухуми: Алашара, 1982. С. 210-212,
где анализируются данные за 1859-1864 гг.; Karpat К. Ottoman Population,
1830-1914. Madison: University of Wisconsin Press, 1985. P. 65-70.
51 Фадеев. Письма с Кавказа. С. 150.
52 Pinson. Demographic Warfare. Ch. 1; О выселении татар из Крыма
в 1860 г.: Записка генерал-адъютанта Е. И. Тотлебена // Русская старина.
1893. Июнь. С. 531-550; Переселение татар из Крыма в Турцию: Из записок
Г. П. Левицкого // Вестник Европы. 1882. Т. 5. С. 596-639.
53 Schimmelpenninck D. The Yellow Peril: Aleksei Kuropatkin // Oriental
Dreams: Russian Ideologies of Empire in Asia (неопубликованная рукопись);
Столетие Военного министерства, 1802-1902. Т. 3. Отд. 6; Военные минист-
ры. СПб.: Тип. М. О. Вольфа, 1911. С. 280-282. Благодарю профессора Шим-
мельпеннинка, позволившего мне ознакомиться с его работой до ее публи-
кации.
54 Roberts S. The History of French Colonial Policy, 1870-1925. L.: Frank
Cass, 1963. P. 179-181 (Isted. 1929). О французских колониальных военных
методах см.: Porch D. Bugeaud, Galli£ni, Lyautey: The Development of French
Colonial Warfare // Makers of Modern Strategy / Ed. P. Paret. Princeton; N. J.:
Princeton University Press, 1986.
55 Gottmann J. Bugeaud, Galli£ni, Lyautey: The Development of French
Colonial Warfare // Makers of Modern Strategy / Ed. E. M. Earle. Princeton;
N. J.: Princeton University Press, 1971. P. 246.
56 Золотарев. Военно-географический очерк окраин России. С. 176-177;
Гиссер, Марков. Военная география России. С. 99-100; Канненберг. Воен-
ная география. С. 89; Завадский. Военная география. С. 41, 42, 144. Капитан
Генштаба Тихменев. Военное обозрение восточной пограничной полосы Се-
миреченской области. СПб.: Траншель, 1883; Полковник Генштаба Федоров.
Военно-статистическое описание Туркестанского военного округа: Чжунгар-
ско-Семиреченский пограничный район: В 2 т. Ташкент, Типография штаба
Туркестанского военного округа, 1910. (Т. 1 с пометкой «конфиденциально»;
Т. 2 с пометкой «секретно»). Т. 1. С. 98,76,163; Т. 2. С. 32; Полковник Генштаба
князь Стокасимов. Военно-статистическое описание Туркестанского военно-
172
го округа: Ферганский район. Ташкент: Штаб Туркестанского военного окру-
га, 1912. С. 113-114.
57 Федоров. Чжунгарско-Семиреченский приграничный район. Т. 1. С. 98,
76,163; Т. 2. С. 32.
58 Венюков М. И. Поступательное движение России в Средней Азии //
Сборник государственных знаний. 1877. 3. С. 58-106; Он же. Очерк полити-
ческой этнографии стран, лежащих между Россиею и Индиею // Сборник
государственных знаний. 1878. 5. С. 58-106. Венюков пишет о своей службе
на Кавказе в кн.: Венюков М. И. Кавказские воспоминания (1861-1863) //
Русский архив. 1880. Т. 18. № 1. С. 400-448.
59 Туркестанский край / Ред. Князь В. И. Масальский. СПб.: Деври-
ен, 1913 [= Россия: Полное географическое описание нашего Отечества /
В. П. Семенов-Тян-Шанский. Т. 19]; об «укреплении русского элемента» см.:
С. 322-333, 358, 365. Среди прочих военно-статистических штудий в биб-
лиографию этого тома включена работа: Золотарев. Военно-географиче-
ский очерк окраин, 1903.
60 Count Pahlen К. К. Mission to Turkestan / Ed. R. Pierce. L.: Oxford
University Press, 1964. P. 196, 191; об увлечении чиновников-колонизаторов
статистикой см. также Р. 181,189.
61 Федоров. Военно-статистическое описание Туркестанского военного
округа. Т. 2. С. 28-29.
62 Brower D. Kyrgyz Nomads and Russian Pioneers: Colonization and Ethnic
Conflict in the Turkestan Revolt of 1916 //Jahrbiicher fur Geschichte Osteuropas.
1996. Bd. 44. № 1. S. 41-53; Sokol E. The Revolt of 1916 in Russian Central Asia.
Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1954; Pierce R. Russian Central Asia,
1867-1917. Berkeley: University of California Press, 1960. О подавлении вос-
стания см.: УсенбаевК. Восстание 1916 года в Киргизии. Фрунзе: Илим, 1967;
Сапаргалиев Г. Карательная политика царизма в Казахстане. Алма-Ата: На-
ука, 1966.
63 См. относящиеся к этому части дневника Куропаткина в: Восстание
1916 г. в Средней Азии из дневника Куропаткина // Красный архив. 1929. 3.
№ 34. С. 39-94.
64 Восстание 1916 года в Средней Азии и Казахстане / Под ред. А. В. Пяс-
ковского. М.: Изд. Академии наук, 1960. С. 662-663.
65 Броидо Г. И. Материалы к истории восстания киргиз в 1916 году // Но-
вый Восток. 1924. № 6. С. 407-434, цитаты: С. 428-431.
66 Восстание 1916 года. С. 662-663, 668, 673,662,675.
67 «Такое управление государством — недопустимо»: Доклад А. Керен-
ского на закрытом заседании Государственной думы, декабрь 1916 // Исто-
рический архив. 1997. № 2. С. 4-22. Все цитаты взяты из этого источника.
Право Думы расследовать подобные военные операции разительно отли-
чалось от ситуации в германии, где такая деятельность выходила за рамки
гражданского расследования, см.: Hull I. German Final Solutions in Wilhelmine
Germany (неопубликованная рукопись).
173
68 Помощник туркестанского генерал-губернатора точно так же докла-
дывал, что карательные отряды «методично и систематично уничтожали
женщин и детей». См.: Усенбаев. Восстание 1916 года в Киргизии. С. 222.
69 Pierce. Russian Central Asia. P. 293.
70 Из дневника. С. 60; Восстание 1916 года. С. 684-687, 99-100. Анало-
гичные указания военного губернатора Семиречья своим действующим вой-
скам изгонять туземцев, чтобы превратить некоторые районы в «чисто рус-
ские районы», см.: Усенбаев. Восстание 1916 года. С. 676-677.
71 Brower. Kyrgyz Nomads. Р. 52.
72 Хаимсон Д. Summary // Анатомия революции. СПб.: Глагол, 1994.
С. 424-426.
73 Spies S. В. Methods of Barbarism: Roberts and Kitchener and Civilians in
the Boer Republics, January 1900 — May 1902. Cape Town: Human and Rousseau?
1977. P. 148-149,214-216, 265-266.
74 Полковник Главного штаба Жилинский Я. Г. Испано-американская вой-
на: Отчет командированного по Высочайшему повелению испанским вой-
скам на острове Кубы. СПб.: Экономическая типо-литография, 1899. С. 52,
66. Количество погибших от этих мер ныне исчисляется до 100 тыс. человек.
75 Spies. Methods of Barbarism.
76 Гурко В. И. Война Англии с южноафриканскими республиками,
1899-1901 гг.: Отчет командированного по Высочайшему повелению вой-
скам южноафриканских республик В. И. Гурко. СПб.: Военная типография-
изд. Военно-ученого комитета Главного штаба, 1901 [конфиденциально].
77 Иностранное обозрение // Вестник Европы. 1901. № 9. С. 398-399
(Приказ Китченера от сентября 1901 г. о депортации буров, служащих в от-
рядах коммандо); Иностранное обозрение // Вестник Европы. 1902. № 1.
С. 379-381 («особая система сосредоточения бурских женщин и детей под
охраною английских войск. Образование специальных закрытых лагерей
для многих тысяч бурских семейств наиболее повредило англичанам в об-
щественном мнении»); Иностранное обозрение // Вестник Европы. 1902.
№ 7. С. 364-372 («женщины и дети согнаны в концентрационные лагери»),
цитата: С. 368. Отметим также формулировку, что «английский элемент [sic]»
численно превосходит бурский (№ 7. С. 368).
78 Arendt Н. Origins of Totalitarianism. N. Y.: Harvest, 1873. Part 2. P. 123;
Lindqvist. Exterminate All the Brutes!; Hull I. German Final Solutions.
79 Благодарю Эрика Лора за то, что он навел на эту мысль.
80 Wheatcroft S. The Tsarist Prison System in the Perspective of Stalinist and
Other Prison Systems (неопубликованная рукопись).
81 На мои соображения о роли Первой мировой войны в обращении
социальной организации к тотальной войне и разрушению во многом по-
влияла работа: Bartov О. Murder in Our Midst. N. Y: Oxford University Press,
1996; Geyer M. The Militarization of Europe // The Militarization of the Western
World. New Brunswick University Press; N. J.: Rutgers, 1989.
82 Lohr E. Enemy Alien Politics in then Russian Empire during World War
One. Harvard University, 1999 (Ph.D. diss.); Указания можно найти в: Законы
и распоряжения военного времени. СПб.: Н. Н. Клобуков, 1905. С. И.
174
83 Об указании от 3 августа 1914 г., санкционировавшем взятие залож-
ников, чтобы облегчить реквизиции в военной зоне, см.: Эвакуация и рекви-
зиция: Справочник действующих узаконений и распоряжений. Петроград:
Центральный военно-промышленный комитет, 1916. С. 99-102; о взятии
заложников в еврейских общинах, чтобы защитить имперские войска «от
вредных угроз со стороны еврейского населения», см.: Документы о пре-
следовании евреев // Архив Русской Революции. 1928. Т. 19. С. 245-284,
здесь: С. 248, 250-251, 256-258. О взятии заложников из немецких коло-
нистов (т. е., подданных империи) см.: Нелипович С. Г. «Немецкую пакость
уволить», и без нежностей // Военно-исторический журнал. 1997. № 1.
С. 42-52, 48-49.
84 Lohr. Enemy Alien Politics; Нелипович С. Г. Репрессии против подданных
«центральных держав»: Депортации в России, 1914-1918 // Военно-истори-
ческий журнал. 1996. № 6. С. 32-42; Он же. «Немецкую пакость» уволить;
Von Hagen М. The Great War and the Mobilization of Ethnicity // Post-Soviet
Political Order / Ed. B. Rubin, J. Snyder. N. Y.: Routledge, 1998. Документы об
обращении с еврейскими подданными см.: Из «черной книги» российского
еврейства: Материалы для истории войны 1914-1915 г. // Еврейская стари-
на. 1918. 10. С. 195-296; «Документы о преследовании евреев».
85 О дискуссии в Совете Министров о военных мерах см.: Prologue to
revolution: Notes of A. N. lakhontov on the Secret Meetings of the Council of
Ministers, 1915 / Ed. M. Cherniavsky. Englewood Cliffs: Prentice Hall, 1967; Со-
вет Министров Российской империи в годы Первой мировой войны. СПб.:
Санкт-Петербургский филиал Института Российской истории Российской
академии наук, 1999. С. 163-164. См. также: Lohr. Enemy Alien Politics.
86 Специальные исследования: Христиании Г. Г. Военный обзор восточ-
ных областей Германии и Австро-Венгрии. СПб.: А. Г. Розен, 1906; Генерал-
майор Главного штаба Потоцкий С. Австро-Венгерская армия: Справочник
современного устройства вооруженных сил Австро-Венгрии. СПб.: Риттих,
1911; Полковник Главного штаба Потоцкий Австро-Венгрия: военно-стати-
стическое описание / Под общ. ред. полковника Главного штаба Самойло.
СПб.: Военная типография, 1912. Ч. 1. С. 149-155, приложение 16; Полковник
Главного штаба Кульжинский. Сопредельная с Подолией полоса Галиции.
Киев: Типография округа, 1914. Учебники: Завадский. Военная география.
С. 178-184; Гиссер Марков. Военная география. С. 93.
87 Впечатляет, что австро-венгерские военные статистики зачастую со-
четали исследования Галиции с исследованиями Западной России. См.:
General Staff Major Fiedler F. Militar-Geographic: Galizien und das westliche
Russland. Wien: Seidel, 1878. S. 231-2143; Idem. Militar-Geographic: Galizien
und westliche Russland. Wien: Die K.K. Hof- und Staatsdruckerei, 1883; Captein
Pramberger E. Behelf zum Studium der Militar-Geographic von Mittel-Europa.
Wien: Seidel und Sohn, К. u. K. Hof-Buchhandler, 1899. S. 142. К 1910 г. Франц
Конрад фон Хётцендорф, глава австро-венгерского штаба отмечал риски
волнений русских в регионе: Fuhr Ch. Das K.u.K. Armeoberkommando und die
Innenpolitik in Osterreich, 1914-1917. Graz: Hermann Bohlaus, 1968. S. 63. Об
175
австро-венгерских предвоенных списках и о надзоре за подозреваемыми в ру-
софильстве см.: Военные преступления Габсбургской монархии. Trumball;
Conn.: Peter Hardy, 1964; 1-е изд. В 4 т. Львов, 1924-1932.
88 Об австро-венгерской политике см.: Fuhr. Das К. U.K. Armeoberkom-
mandound die Innenpolitik in Osterreich, 1914-1917. S. 63-74; Военные пре-
ступления Габсбургской монархии; Redlich J. Austrian War Government. New
Haven; Conn.: Yale University Press, 1929. S. 85, 103. О русской оккупации
Галиции см.: Von Hagen. Great War and Mobilization of Ethnicity; Бахтури-
наА. Ю. Политика Российской империи в Восточной Галиции в годы Первой
мировой войны. М.: AIRO, 2000.
89 О характеристике евреев как «губительного элемента», см.: Докумен-
ты о преследовании евреев // Архив Русской революции. 1928. Т. 19. С. 275;
декреты, сплошь использовавшие термин «очистить» см. в: Нелипович. Реп-
рессии. С. 37-38; Он же. «Немецкую пакость». С. 49.
90 Coonrod R. The Duma’s Attitude toward War-Time Problems if Mino-
rity Groups // American Slavic and East European Review. 1954. 13. P. 34; Хар-
ламов H. Избиение в первопрестольной: Немецкий погром в Москве в мае
1915 // Родина. 1993. № 8-9. С. 127-132.
91 Особый журнал Совета Министров. 1915. № 46 (23 января 1915 г.);
№ 448 (12 июня 1915 г.); № 31 (5 апреля 1916 г.).
92 Цит. по: Lohr Е. Deportation, Nationality and Citizenship: Enemy Aliens
within Russia during World War I, работа, представленная Американской ас-
социации содействия развитию славянских исследований (AAASS), Сиэтл,
ноябрь 1997. С. И.
93 Holquist Р. Information Is the Alpha and Omega of Our Work: Bolshevik
Surveillance in Its Pan-European Context //Journal of Modern History. 1997.
69. № 3. P. 415-450.
94 ГА РФ. Ф. 1791. On. 2. Д. 496 (циркуляр Министерства внутренних
дел ко всем комиссарам, 21 апреля 1917 г.); Журналы заседаний Времен-
ного правительства. № 43 (5 апреля 1917 г.) и № 114, пункт 7b (21 июня
1917 г.).
95 Koehl R. L. Colonialism inside Germany: 1886-1918 //Journal of Modern
History. 1953. 25. № 3. P. 255-272, здесь: P. 261-262; Wertheimer J. «The
Unwanted Element»: East European Jews in Imperial Germany // Leo Baeck
Institute Yearbook. 1981. 26.
96 По поводу объяснений немцами их целей на Востоке см.: Das Land
Ober Ost: Deutsche Arbeit in den Verwaltungsgebieten Kurland, Litauen, und
Bialostok-Grodno. Stuttgart; Berlin: Verlag der Pressabteilung Ober Ost, 1917;
Hapke R. Die geschichtliche und landeskundliche Forschung in Litauen und
Baltenland, 1915-1918 // Hansische Geschichtsblatter. 1920. Bd. 25. S. 17-33.
Исследования об этом управлении см.: Liulevicius V. Warland: Peoples, Lands
and National Identity on the Eastern Front in World War One. University of
Pennsylvania, 1994 (Ph.D. diss.); Strazhas A. Deutsche Ostpolitik im Ersten
Weltkrieg: Der Fall Ober Ost, 1915-1917. Wiesbaden: Harrossowitz, 1993; Bur-
176
leigh M. Germany Turns Eastwards: A Study of Ostforschung in the Third Reich.
Cambridge: Cambridge, 1988.
97 Burleigh. Germany Turns Eastwards. P. 21.
98 Memorandum of the Supreme Command on the Polish Border Strip,
July 5, 1918 // German Imperialism, 1914-1918 / Ed. G. Feldman. N. Y.: Wiley,
1872. P. 133-137; Fischer. Germany’s Aims. P. Ill, 115-116, 276-279; Geiss I.
Der polnische Grenztreifen, 1914-1918. Lubeck; Hamburg: Mattheisen, 1960.
99 Strazhas A. The Land Oberost and Its Place in Germany’s Ostpolitik,
1915-1918 // The Baltic States in Peace and War / Ed. V.S. Vardys, R. Misiunas.
University Park: University of Maryland, 1978. P. 51, 58.
100 Ferguson N. The Pity of War. N. Y.: Basic Books, 1999. P. 144.
101 Smith W. The Ideological Origins of Nazi Imperialism. N. Y: Oxford
University Press, 1986; Lindqvist. «Exterminate All the Brutes!»
102 Strazhas. The Land Oberost. P. 51-52.
103 Cornwall M. Morale and Patriotism in the Austro-Hungarian Army //
State, Society and Mobilization / Ed. J. Horne. Cambridge: Cambridge University
Press, 1997. P. 175-176; HerwigH. The First World War: Germany and Austria-
Hungary. N. Y: Arnold, 1997. P. 160.
104 Herwig. The First World War. P. 160; Писарев Ю. А. Сербия и Черно-
гория в Первой мировой войне. М.: Наука, 1968. С. 182-198; Zivojinovic D.
Serbia and Montenegro: The Home Front, 1914-1918 // East Central Euro-
pean Society in World War I / Ed. B. Kiraly, N. Dreisziger. Boulder; Colo: Social
Science Monographs, 1985. P. 252.
105 Herwig. The First World War. P. 232.
106 Reid J. J. Total War, the Annihilation Ethic and the Armenian Genocide,
1870-1918 // The Armenian Genocide: History, Politics, Ethics / Ed. R. G. Ho-
vannisian. N. Y.: St. Martin’s, 1992; Hull. German Final Solutions.
107 См. биографическую информацию в: Второе покорение Кавказа.
С. 48.
108 Rosenberg Ж Social Mediation and State Construction(s) in Revolu-
tionary Russia // Social History. 1994. 19. № 2. P. 168-188.
109 Обзор бандитского движения в Сибири с декабря 1920 по январь
1922 г. Новониколаевск: Типография представительства ВЧК в Сибири,
1922. С. 18.
110 Figes О. A People’s Tragedy: The Russian Revolution. N. Y: Penguin,
1998. P. 570; Закон о принятии в донские казаки, об исключении из донского
казачества и выселении из пределов Донского войска (принят 19 сентября
1918 г.) // Сборник законов, принятых Большим войсковым кругом Всеве-
ликого войска Донского четвертого созыва в первую сессию, 15 августа по
20 сентября 1918. Новочеркасск: Донской печатник, 1918.
111 Liulevicius. War-Land. Ch. 7; Waite. Vanguard of Nazism; TheweleitK. Male
Phantasies: 2 vol. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1987.
112 Kenez P. Pogroms and White Ideology in the Russian Civil War //
Pogroms and Anti-Jewish Violence in Modern Russian History / Ed. J. Klier,
177
S. Lambroza. N. Y.: Cambridge University Press, 1992; Figes. A People’s Tragedy.
P 676-679; Pipes R. Russia under the Bolshevik Regime. N. Y: Vintage, 1994.
P. 99-114.
113 Kenez. Pogroms and White Ideology; Литвин А. Л. Красный и белый
террор в России 1917-1922 // Отечественная история. 1993. № 6. С. 46-62;
Достовалов Е. И. О белых и белом терроре // Российский архив. 1995. Т. 6.
С. 637-697.
114 Наши агенты от миллионера до Наркома // Родина. 1990. № 10.
С. 64-68.
115 Докладная записка // П. С. Махров. В Белой армии генерала Деники-
на. СПб.: Логос, 1994. С. 288.
116 Снесарев А. Е. Афганистан. М.: Госиздательство, 1921; Елизаров Н. С.
Румыния: военно-географическое описание. М.: Разведывательное управле-
ние штаба Рабоче-крестьянской армии, 1925 (с пометкой «конфиденциаль-
но»). Оба автора были выпускниками Императорской Академии Главного
штаба. О дальнейшей карьере офицеров императорского Главного штаба
в Красной Армии см.: Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты на службе рес-
публики Советов, 1917-1920 гг. М.: Наука, 1988.
117 Поливанов Е. Революция и литературные языки союза ССР // Рево-
люционный Восток. 1927. № 1. С. 41; Селищев А. М. Язык революционной
эпохи. М.: Работник просвещения, 1928. С. 85.
118 Holquist Р. Conduct Merciless, Mass Terror // Cahiers du Monde russe.
1997.38. № 1-2. P. 127-162.
119 ГА РФ. Ф. 1235. On. 82. Д. 15. Л. 311 (доклад о крахе Советской влас-
ти в Хоперском районе Центральному исполнительному комитету Казацкой
секции, 1919).
120 Рейнгольд И. И. в ЦК. «Докладная записка» // Большевистское руко-
водство: переписка, 1912-1927 / Под ред. О. Хлевнюка и др. М.: РОССПЭН,
1996. С. 107-110.
121 На мое суждение здесь оказала влияние работа: Peukert D. The Genesis
of the ‘Final Solution’ from the Spirit of Science // Revaluating the Third Reich /
Ed. Th. Childers, J. Caplan. N. Y: Holmes and Meier, 1993.
122 Сталин — Ленину (30 октября 1920 г.) в: Репрессированные наро-
ды: Казаки // Шпион. 1994. № 1 (3). С. 38-68, 51-52; см. также телеграмму
И. В. Косиора Г. Орджоникидзе (13 ноября 1920 г.) о ходе операции // Боль-
шевистское руководство: переписка. С. 164-165. Обзоры см.: Бугай Н. Ф.
20-40-е годы: депортация населения с территории европейской России //
Отечественная история. 1992. № 4. С. 37-41; Martin Т. The Origins of Soviet
Ethnic Cleansing //Journal of Modern History. 1998. 70. № 4. P. 813-861.
123 Cm.: Hirsch F. Empire of Nations. Princeton University, 1998 (Ph. D.
diss.), где более широко обсуждается использование Советским государством
колониальных методов.
124 Генис Б. И. Депортация русских из Туркестана в 1921 году // Вопросы
истории. 1998. № 1. С. 44-58, цитаты на с. 44, 47; декрет, положивший конец
178
«депортации русского населения» в Семиречье (10 августа 1922 г.) в: Репрес-
сированные народы: казаки. С. 55.
125 Следующие цитаты взяты из постановлений, приказов и директив,
содержащихся в книге: Антоновщина: Документы и материалы / Под ред.
В. Данилова. Тамбов: Редакционно-издательский отдел, 1994. С. 174-177,
179-181,189, 200,212,221,259,272,275.
126 Кронштадт, 1921 / Под ред. В. П. Наумова, А. А. Косаковского. М.:
Демократия, 1997. С. 355-360, цитата: С. 359.
127 Тамбовская кампания служила образцом для других кампаний:
Казаков А. С. Общие принципы возникновения бандитизма и крестьянских
восстаний // Красная армия. 1921. № 9. С. 21-39; Трутко И. Разгром банды
Антонова // Красная армия. 1921. № 7-8. С. 20-25; Какурин Н. Организация
борьбы с бандитизмом по опыту Тамбовского и Витебского командований //
Военная наука и революция. 1922. № 1. С. 82-102.
128 Антоновщина. Документы № 207, 258, 290 (Список детей, содер-
жащихся в десяти концентрационных лагерях); Figes. A Peopl’s Tragedy.
Р. 768.
129 Антоновщина. Документы № 199, 204.
130 РГВА. Ф. 25896. On. 1. Д. 8. Л. 15 (Доклад Председателя северного
участкового военного совещания — Председателю Доноблвоенсовещания
18янв. 1922 г.).
131 РГВА. Ф. 25896. Оп. 6. Д. 65. Л. 38-44 (Доклад командира северного
сектора Председателю Доноблвленсовещания).
132 Тухачевский М. Борьба с контрреволюционными восстаниями // Вой-
на и революция. 1926. № 7-9.
133 Там же. Борьба. 6. С. 9,16; 7. С. 11-13.
134 Доклад Антонова-Овсеенко о кампании против повстанческих дви-
жений (20 июля 1921 г.) // Антоновщина. С. 234.
135 Тухачевский. Борьба. 9. С. 15-16.
136 Porch S. Bugeaud, Gallieni, Lyautey; Gottmann. Bugeaud, Gallieni,
Lyautey.
137 Hoisington. Lyautey. P. 196,198,450 n. 45.
138 Уншлихт И. — ЦК, 8 сентября 1925 г. // Сталин дал личное согласие.
С. 145-147.
139 О коллективизации см.: Viola L. Peasant Rebels under Stalin. N. Y.:
Oxford University Press, 1996; Смоленский архив, ВКП 166. Л. 3-5,30-38.
140 ЦХСД. Ф. 89. Перечень 73. Д. 10, 41, 49, 50, 78, 86, 95, 99, 102, 103,
107, 115, 120, 121, 136, 144, 155. Обзор этой операции см. в: Khlevniuk О. Les
mdcanismes de la ‘Grande Terreur’ des annees 1937-1938 au Turkmenistan //
Cahiers du monde russe. 1998. 39. № 1-2. P. 197-208.
141 Tocqueville A. de. The Old Regime and the French Revolution. N. Y:
Vintage, 1983. P. 192. Русский перевод по изданию: Токвиль А. де. Старый по-
рядок и революция / Пер. М. Федоровой. М., 1997.
179
Адиб Халид
Национализация революции в Средней Азии:
Трансформация джадидизма, 1917-1920 гг.
В 1917 г. российская Средняя Азия состояла из Туркестанской
губернии, возникшей в результате русских завоеваний двух по-
следних десятилетий XIX в. и остатков двух ханств — Бухарского
и Хивинского — династических государств под протекторатом Рос-
сии. К 1924 г. старые границы сменились новыми — границами двух
(в конечном итоге — пяти) советских социалистических республик,
название каждой из которых восходило к названию жившего на ее
территории народа. О том, как это произошло, почти ничего не на-
писано. Традиционалисты приписывают национальное разделение
Средней Азии, произошедшее в 1924 г., проискам России, в которой
имперский центр, возродившийся под новым названием, навязывал
свою волю колониальной периферии по классической формуле: раз-
деляй и властвуй1. Сторонники более тонкого подхода вспоминают
о неудавшемся сотрудничестве между националистами и большеви-
ками, но всегда заканчивают обвинением большевиков в предатель-
стве, как только те достигли своих целей и завоевали власть2. В лю-
бом случае политическая борьба в революционной Средней Азии
рассматривается как обоюдная борьба, в которой обе стороны хорошо
различимы и стабильны. При проведении данного анализа возникает
несколько проблем. Он предполагает идеологическую стабильность
обеих сторон на протяжении периода массового переворота, когда их
поведение воистину обусловливали экстренные ответы на непредви-
денные обстоятельства. Анализ также предполагает существование
внутренней однородности в двух лагерях, которая при ближайшем
рассмотрении исчезает. Но (и это самое важное) такой анализ упус-
кает из виду колоссальные преобразования по части идентичности,
происходившие в эти годы в Средней Азии.
Победа этнического национализма над династическими, терри-
ториальными или конфессиональными формами идентичности тре-
бует разъяснения. Представление о национальном разграничении
просто как о советской стратегии «разделяй и завоевывай» превра-
щает Среднюю Азию в пассивную жертву имперской интриги. Точно
так же представление о создании национальных границ, как о явном
приложении этнографических знаний мешает увидеть то, что этно-
графия, навешивающая однозначные ярлыки на каждого индивида
в новом Советском государстве, сама была продуктом сложной поли-
180
тики, при проведении которой границы то появлялись, то исчезали.
Советское государство было лишь одной из действующих сил этой
политики.
Я предлагаю дать более сложную картину политики в Средней
Азии, чтобы показать, что русскую/народную и большевистскую/
националистическую дихотомии невозможно объяснить преобра-
зованиями в Средней Азии в первые годы Советской власти. Кон-
фликт между русскими переселенцами и правительством в Москве
был главной особенностью этого периода. Но националисты прави-
ли своим обществом отнюдь не спокойно. Действительно, само оп-
ределение нации, которое предоставляли националисты, постоянно
изменялось. Поэтому разные стороны в этом конфликте не были объ-
единены полноценной идеологией и даже не обладали ею. Поскольку
разные действующие силы отрицали случайности революции и вой-
ны, то их политические программы трансформировались, зачастую
самым неожиданным образом.
Остановлюсь сначала на интеллектуальном и политическом раз-
витии среднеазиатских интеллектуалов-джадидов, в годы Граждан-
ской войны. Внимательно вчитываясь в некоторые ключевые текс-
ты Абдурауфа Фитрата (1886-1938), вероятно, самого влиятельного
джадида данного периода, я стараюсь показать переход джадидов от
реформы к революции. Между августом 1917 и летом 1920 г. в ри-
торике джадидов произошло два кардинальных преобразования: их
мусульманская идентичность уступила место гораздо более четкому
националистическому видению (хотя они так никогда полностью
и не расстались со своей мусульманской идентичностью), а былые
джадидские увещевания спрашивать указаний у «цивилизованных»
европейских наций сменились жесткими антиимпериалистическими
настроениями. У этих настроений была своя революционная логика,
в которой место класса заняла нация и которая была вполне пропита-
на духом борьбы с традиционными верованиями и предрассудками.
Однако империя не сдавалась. С момента крушения царизма рус-
ские переселенцы старались сохранить привилегированное поло-
жение в регионе. К осени 1917 г., в условиях надвигающегося голо-
да, удержание такого привилегированного положения становилось,
вполне буквально, делом жизни и смерти. Захват власти Ташкентским
Советом был мотивирован кризисом продовольственного снабжения.
В первые месяцы своего правления Ташкентский Совет находил раз-
нообразные причины отказывать местному населению в участии в по-
лученной им власти силой оружия. Русские переселенцы, сосредото-
ченные главным образом в Семиречье, конфликтовали с местным на-
181
селением начиная с восстания 1916 г.; получив оружие от государства,
весь 1917 г. они продолжали мстить. Зимой 1917-1918 гг., когда голод
стал реальностью, революционный лозунг «Власть на местах» стал
удобным прикрытием продолжающегося кровопролития3. Разумеет-
ся, русская община раскололась — русские крестьяне Семиречья ста-
рались защитить свое зерно и от реквизиций, объявленных русскими
горожанами, и от голодающего местного населения, но обе стороны
были едины в стремлении отстранить местное мусульманское населе-
ние от власти. В этом хаосе идеология и политические ярлыки не име-
ли значения, поскольку разные действующие силы стремились защи-
тить свои интересы, создавая порой немыслимые союзы4. Но вовсе не
таким хотело видеть Туркестан московское руководство, и уже весной
1918 г. оно попыталось вмешаться в дела Туркестана, хотя возможнос-
ти Москвы навязать свою волю оставались весьма ограниченными,
пока в 1920 г. Красная армия не покорила Среднюю Азию. Мечтая
революционизировать Восток, большевистское руководство видело
Туркестан воротами в Индию и далее. Таким образом, Москва стала
союзником среднеазиатских националистов в борьбе против местных
русских (переселенцев). Антиколониализм действовал странным об-
разом, сближая центр с националистами-интеллектуалами на окраи-
не. Альянс де-факто между ними был неравным и временным, но все
же оставил глубокий след на ходе событий. Внимание к этой политике
позволяет нам локализовать конъюнктуру антиколониальной борьбы,
глобальную революцию и крах имперского порядка, которые и созда-
ли современную Среднюю Азию. Преобразование джадидского взгля-
да на идентичность заслуживает более пристального внимания, пото-
му что позволяет усомниться в поспешном толковании истории Сред-
ней Азии, как истории ее преследования русскими, а также учесть, что
джадиды способствовали включению многих сообществ в институты
Советской власти.
В более широком масштабе следует уделить внимание голосам
с периферии, особенно звучащим не по-русски, чтобы вполне оце-
нить социальные и интеллектуальные преобразования, возникшие
в результате крушения русского самодержавия.
Противоречивая революция
Сторонники традиционных взглядов на национальное размеже-
вание, как дело рук русских, почти не обращали внимания на чрез-
вычайно подвижную политическую ситуацию, сложившуюся в Сред-
ней Азии с осени 1917 до лета 1920 г. включительно. Революция
решительно изменила геополитическую ситуацию в Средней Азии.
182
Хотя Гражданская война в России официально не началась до мая
1918 г., военная ситуация в империи была неясной по крайней мере
с осени 1917 г. и серьезно подорвала аппарат колониальной держа-
вы, сложившийся полвека тому назад. Блокада Оренбурга казачьими
войсками отрезала Туркестан от Европейской части России; казаки
также долгое время контролировали Семиречье. В Закаспийских ре-
гионах умеренные русские социалисты сумели вытеснить советское
правительство и сформировали правительство, активно искавшее
помощи англичан в Иране. Бухара оставалась под контролем эми-
ра, чью власть только усиливало крушение порядка в России и чья
независимость была признана де-факто советским режимом в Таш-
кенте. Ферганская долина стала сценой множества волнений в де-
ревнях, когда вооруженные русские переселенцы терроризировали
местное население, в свою очередь искавшее защиту у вооруженных
банд (так называемых басмачей). Южная граница империи впервые
после завоевания стала «пористой». Англичане, обеспокоенные тем,
как скажется отсутствие политического контроля в Средней Азии на
их положении в Индии, сделали три вялых попытки вмешательства
в русскую Гражданскую войну в Средней Азии и на Кавказе. Весной
1918 г. Османская империя также одержала на Кавказе несколько
побед, тогда как в 1919 г. третья англо-афганская война оставила си-
туацию незавершенной. Советская власть установилась в военном
отношении только в 1920 г.; до тех пор советский режим в Ташкенте
оставался уязвимым.
Когда Ташкентский Совет решил отправить дипломатическую
миссию в Иран с целью возрождения торговли, то ее представители
сочли разумным захватить рекомендательное письмо от английского
агента Ф. М. Бейли, прибывшего проездом в Кашгар, чтобы контро-
лировать важные для Британии дела5. Письмо оказалось излишним,
т. к. посольство было сразу же по вступлению на иранскую террито-
рию арестовано английскими войсками, а его члены отправлены в ла-
герь для интернированных в Индии. Точно так же в 1919 г. советский
режим в Ташкенте установил дипломатические отношения с Афга-
нистаном, и афганское правительство начало открывать неправомоч-
ные дипломатические посольства по всей Средней Азии, что привело
в ужас и советские, и британские власти6.
Геополитическая неопределенность сопровождалась глубоким
экономическим кризисом. К 1918 г. хлопководство пришло в полный
упадок, а голод в 1917 г. достиг чудовищных размеров. На протяже-
нии ближайших трех лет голод, сопровождавшие его эпидемии и во-
оруженный конфликт с русскими переселенцами разорили местное
183
население Средней Азии. Марко Буттино считает, что между 1917
и 1920 гг. местное сельское население Средней Азии сократилось на
23 % в основном по причине голода и войны7.
Такие травмирующие события произвели глубокие изменения
в мировоззрении джадидов. Они приветствовали падение самодер=
жавия как момент освобождения и шанс обрести национальное спа-
сение. Впрочем, надежды на то, что их виды на будущее найдут под-
держку в обществе, не сбылись, поскольку оппозиция в обществе за
год окрепла. К концу года джадидами овладело отчаяние, т. к. ста-
ло ясно, что народу требовалось нечто большее, чем уговоры при-
слушаться к их призывам к реформе. В то же время крушение кон-
ституционного порядка, с которым они связывали свои надежды,
сделало положение еще более отчаянным, точно так же, как победа
радикализма в России снабдила их новыми моделями изменений.
Трансформация геополитического порядка после Первой мировой
войны (и выход из нее России) также позволила им представить себе
более широкомасштабные изменения, чем мыслилось до сих пор.
К весне 1918 г. настроение джадидов в корне изменилось8.
Столкновение со старым порядком нигде не было таким сильным,
как в Бухаре. Февральская революция в России вселила в джадидов
надежду на то, что новый либерально-демократический режим в Рос-
сии заставит эмира приступить к реформам, за которые они ратовали
долгие годы. Но эмир превратил эту проблему в вопрос о суверени-
тете Бухары и заклеймил джадидов как предателей ислама и Буха-
ры. Таков был главный переломный момент в положении джадидов
в Бухаре. Гонения превратили их в радикалов; они стали называться
младобухарцами и обрели форму политической партии. Осознание
того, что реформ от эмира ожидать не стоит, сблизило их с Советами.
За три последующих года младобухарцы преодолели огромнейшее
расстояние в своей политической одиссее.
Неудачи только убеждали джадидов в необходимости изменить
тактику. Они объясняли свое поражение на выборах невежеством об-
щества и необходимостью образования и просвещения. Но неспособ-
ность джадидов влиять на общество заставила их также осознать зна-
чение государства как трансформирующей силы. Дореволюционный
джадидизм, исключенный из политической сферы, существовал как
дискурс о реформе и самосовершенствовании, в котором государство
играло незначительную роль. После 1917 г. произошли разительные
перемены, и начиная с лета 1918 г. джадиды прибились к новым пра-
вительственным органам, созданным советским режимом и откры-
тым для них под нажимом из Москвы.
184
Целью джадидов стало использование власти этих органов для
защиты местного населения от насилия переселенцев и внесения ра-
дикальных изменений в общество. Джадиды создали сложное равно-
весие между русскими переселенцами, режимом в Москве и консер-
вативными силами самого мусульманского общества.
Поворот к антиимпериализму
Превращение джадидов в радикалов под влиянием революции
оказало воздействие на их мировоззрение и в других отношениях.
Крайне удивительно, что в риторике джадидов до 1917 г. неизмен-
но проводился весьма позитивный взгляд на Европу (или «Запад»).
Фитрат даже использовал образ европейца в качестве рупора идей
своих сочинений, считавшихся, пожалуй, самыми влиятельными ре-
формистскими сочинениями в тот период.
Для джадидов Европа и европейцы были образцовыми источ-
никами вдохновения, неким стандартом, сравнивая себя с которым
среднеазиатское общество могло измерять свои неудачи и достиже-
ния9. Многое от этого очарования Европой сохранилось за три года
войны, на протяжении которых джадиды поддерживали воевавших
русских, даже после того, как Османская империя вступила в войну
против России. Но к осени 1917 г. настроение стало меняться и пол-
ностью изменилось за два года, когда надежды на радикальные пе-
ремены, созданные революцией, совпали с мучениями, вызванными
поражением Османской империи и победой Англии в самом центре
мусульманского мира. В 1919 г. Фитрат, который за восемь лет до того
считал европейца рупором своих идей, написал горькое отречение от
Европы и ее цивилизации в памфлете под названием «Восточный
вопрос»10. В этом памфлете выражается интересный взгляд на то, как
в кульминационный момент поражения мусульман, когда Османская
империя капитулировала, а волнения мусульман в Индии, кажется,
не принесли результатов, среднеазиатскому интеллектуалу является
новая геополитика, прежде чем в Анатолии действительно началось
националистическое сопротивление.
Этот трактат перевернул многие стереотипные представления
о Востоке. Для Фитрата Восток — это светоч знаний и просвеще-
ния, тогда как Европа «бродит в дебрях неведения и варварства»11.
Но, «в отличие от европейского империализма, Восток пытается не
пить кровь своих друзей или грабить дома своих соседей, а повышать
уровень человечности в мире»12. Но в конце концов Восток утратил
интерес к учению и образованию, поскольку его правители стали за-
185
ниматься насыщением своих желудков. В итоге «европейские импе-
риалисты» явились на Восток. Чтобы скрыть свои частные интере-
сы, эксплуатируя его, европейские империалисты заявили о дикости
и невежестве восточных народов, а о себе как о несущих цивилизую-
щую миссию. Восток эксплуатировали нещадно: Фитрат утверждает,
что Англия ежегодно получала с Индии 450 млн рублей дохода, тогда
как 3 % индийского населения ежегодно умирало от голода13. Но са-
мый огромный ущерб был нанесен на моральном уровне:
«То, что Европа принесла Востоку цивилизацию — ложь. Евро-
пейские империалисты никогда не допускали никакого прогресса
или цивилизации в завоеванных ими странах Востока. То, что нам
дала Европа, хорошо известно: разврат, безнравственность, азартные
игры, пьянство. Публичные дома, совершенно несовместимые с ре-
лигией и обычаями Востока, открыли в нашей стране европейские
империалисты. Винные лавки, отравляющие жизнь и общество всему
человечеству, открыли в нашей стране тоже европейские империалис-
ты. Страшная болезнь — сифилис — тоже занесена на Восток завоева-
телями, европейскими империалистами. Короче говоря: по сей день
европейские империалисты не дали Востоку ничего, кроме безнрав-
ственности и разорения. ...Остается только догадываться: совершили
ли это европейские империалисты с умыслом или по неведению? Ра-
зумеется, с умыслом, намеренно. Они и не собирались цивилизовать
нас, сеять знания среди нас и помогать нам двигаться вперед, скорее
они хотели открывать бордели и питейные дома, тем самым разрушая
нашу нравственность, наше здоровье, расшатывая нашу расу, разоряя
нашу торговлю и ставя нас в зависимость от них»14.
Здесь Фитрат переворачивает обычные эссенциалистские стерео-
типы Востока, но его аргумент остается, разумеется, эссенциалист-
ским. Фитрат говорит о «европейских империалистах», эксплуати-
рующих собственных крестьян: «“Голодные стервятники” Европы...
послали своих невежественных и безграмотных рабочих и крестьян
на Восток, а они, ничего не понимая, напали на рабочих и крестьян
Востока»15. И он детально описывает экономическую сторону коло-
ниальной эксплуатации, но, кроме того, видит, что злоба Европы в от-
ношении Востока движется исключительно врожденным культурным
пороком. Объяснение перемен в судьбах Востока дается единственно
в понятиях науки и морали. Как я доказываю в дальнейшем, это был
единственный диагноз, который могла поставить ставшая радикаль-
ной и политизированной культурная элита, жившая в тот сумбурный
период. Считалось, что несчастья, постигшие Восток, можно устра-
186
нить просвещением и мудрым руководством — джадиды предлагали
и то, и другое.
Поскольку Фитрат писал летом 1919 г., то ему казалось, что долго-
срочное наступление европейского империализма близилось к куль-
минации: Османская империя, самое сильное мусульманское госу-
дарство, символ чего-то гораздо большего, чем просто династия, пре-
бывала в прострации (националистическое сопротивление во главе
с Мустафой Кемалем еще не началось), и англичане, заняв огромные
пространства в самом центре мусульманского мира, готовились осно-
вать Арабский халифат как марионеточный режим.
Решение проблемы Фитрат видел в союзе с единственной силой,
с антиимериалистической Советской Россией. Если в октябре 1917 г.
Фитрат выказывал не слишком большой восторг в связи с захватом
власти в Петрограде большевиками, то в 1919 г. все изменилось, и он
предлагал стратегический альянс между мусульманским миром и Со-
ветской Россией. «Правительство Советской России борется с евро-
пейскими империалистами. Его девиз “Победа или смерть”. Именно
такое поведение и именно такое благородство требуется, чтобы объ-
единить Восток»16. Фитрат отмечал, что «вождь Советской России
товарищ Ленин, — великий человек, уже приступивший к пробужде-
нию и объединению Востока», но что его попытки не увенчались ус-
пехом: «Чтобы объединить Восток, необходимо доверить населению
Востока свои тайны и познакомить их с Советами. Чтобы обрести до-
верие населения Востока, необходимо не окрашивать Восток насиль-
но в цвета коммунизма, а учесть позицию Востока и его интуицию»17.
Русские коммунисты Туркестана уклонялись от перспективы нала-
живать неидеологический альянс с Востоком. В то же время, когда
европейский и американский пролетариат не сумели оказать достой-
ную поддержку Советам, последним не оставалось ничего иного, как
вступить в альянс с Востоком18.
Такая оптимистическая оценка необходимости друг в друге объяс-
няет то, почему в «Восточном вопросе» нет ни слова о русском импе-
риализме. Если весь гнев Фитрата излился на англичан, а французы
удостоились саркастического упоминания, то о русском империализ-
ме говорится только одно: «Наше угнетение русским имперским пра-
вительством было не меньшим, чем угнетение Индии англичанами»19.
Поразительно, что Фитрат даже не упоминает о насилии переселен-
цев, достигшем своего пика в 1919 г. Империализм для Фитрата свя-
зан с государственной политикой, и поэтому насилие переселенцев
не в счет. Мало того, Фитрат возлагал надежды на режим в Москве,
а не на русских коммунистов в Туркестане. Разницу между тем, за что
187
выступала Москва, и тем, что делали Советы в Средней Азии, видели
многие джадиды, стремившиеся бороться с последними с помощью
первой.
Перелом в риторике джадидов к антиимпериализму был обуслов-
лен несколькими причинами. Первая мировая война, когда Осман-
ская Турция сражалась против русских, с самого начала оказалась
испытанием верности мусульманского населения Российской импе-
рии.
Русская бюрократия все время опасалась, что российские му-
сульмане станут пятой колонной для Османской империи. Будучи
одной из старейших империй, Османская империя была единствен-
ным в мире независимым мусульманским государством, и ее пове-
дение в предшествующее десятилетие снискало огромную симпатию
мусульман Российской империи. Но в конце концов опасения бю-
рократии основывались на эссенциалистском представлении о му-
сульманах, почти никак не связанном с политическими реальностя-
ми. Российские мусульмане сохраняли верность все три года войны.
Мусульманские отряды сражались на линии фронта, а остальное
мусульманское население хранило спокойствие. В Средней Азии
тайная полиция жила в постоянном страхе восстания местного на-
селения под влиянием турецкой пропаганды, но восстали только ка-
захские и киргизские кочевники; поводом к восстанию послужил де-
крет (1916), мобилизующий их на работу в тылу. Это восстание, ан-
тирусское и антивоенное, не имело практически никакого отноше-
ния к проискам Османской империи. Действительно, среднеазиатс-
кие джадиды выступали против восстания и сотрудничали с властя-
ми, спокойно проводя призыв на военную службу20.
Революция все изменила. По мере того, как военные действия
в 1917 г. постепенно затихали, былые враги России стали казаться
друзьями, а большевистская антикапиталистическая риторика, на-
правленная на бывших союзников России, нашла отклик, несколько
по иным причинам, у джадидов. К осени 1917 г. можно было откры-
то выражать симпатии Османской империи. Если империализм, был
высшей формой капитализма, то Англия и Франция были поборни-
ками империализма; наряду с мировым пролетариатом и всем коло-
ниальным миром Османская империя (а значит, и весь мусульман-
ский мир) стала жертвой империализма. Когда большевики опублико-
вали тайные договоры, подписанные имперской Россией с Англией
и Францией во время войны, причем почти все за счет Османской
империи, то это затронуло джадидов до глубины души. Фитрат, знав-
ший Османскую империю лучше прочих джадидов в Средней Азии,
188
поскольку четыре года учился в Стамбуле, писал, что «теперь по-
нятно, кто подлинные враги мусульманского, и особенно тюркского,
мира»21.
Поражение Османской империи в 1918 г. продолжало разжигать
чувства против Антанты (и, главным образом, против Англии), осо-
бенно, когда англичане предстали величайшими победителями на
Ближнем Востоке. Европа стала синонимична империализму, а анг-
личане — его злейшими преступниками.
Сочувствие к положению Османской империи было важнейшим,
но едва ли единственным фактором в трансформации позиции джа-
дидов. Революция превратила мысль джадидов в радикальную. До
февраля 1917 г. джадиды работали в сомнительном общественном
пространстве, дозволенном самодержавием, и соответственно, их
цели были скромными. Более того, учитывая исторический возраст
империи, имперский порядок казался «естественным». Наука была
ключом к прогрессу и счастью, невежество несло смерть и угасание
или, по крайней мере, завоевание и колонизацию. Русская револю-
ция поставила империю на колени, и многие смогли представить не-
кий мир, в котором империя уже не была основополагающим фактом
политический жизни. Поворот к антиимпериализму среди джадидов
в 1917-1918 гг. был частью более масштабного перехода к более сис-
тематической критике современного мира.
То, что антиимпериализм был чем-то большим, чем суррогат пан-
тюркских симпатий, становится ясно из популярности Индии и ее
борьбы против англичан в качестве темы в сочинениях джадидов
этого периода. В 1920 г. Фитрат написал две пьесы, действие кото-
рых разворачивалось в Индии и которые весьма успешно ставились
в Туркестане. В «Настоящей любви» он писал о любви Зулейки
к патриотически и революционно настроенному поэту Нуруддину,
о любви, которую разрушает англофил Рахматулла, воспылавший
страстью к Зулейке, как и ко многим девушкам до нее. В традици-
ях джадидского театра, возникшего до революции, пьеса заканчива-
ется резней, когда на тайное собрание индийского революционного
комитета с участием Зулейки и Нуруддина, нападает полиция (по-
досланная Рахматуллой). Но связь между любовью, патриотизмом
и революцией крепка. Настоящая любовь неразрывно связана с пат-
риотизмом, а неспособность поддержать патриотическую революцию
синонимична предательству. В «Индийских революционерах», где
также изображается борьба индийских патриотов за независимость,
Фитрат вновь вернулся к этим темам, но в более откровенно поли-
тической манере. Рахим Бахш — образованный юноша, влюбленный
189
в Дильнавоз; в обоих живет любовь к родине. Когда полиция арес-
товала Дильнавоз, Рахиму Бахшу приходится преодолеть его былую
раздвоенность и вступить в группу «революционеров»-подполыци-
ков, скрывающихся в горах на афганской границе. Пьеса тоже за-
канчивается трагически, но любовь к родине вновь приравнивается
к любви к женщине и защите ее чести. Антиимпериализм, патрио-
тизм и революционная деятельность тесно связаны между собой.
Нация и революция
Джадиды воспринимали революцию как национальное спасе-
ние. Когда джадиды писали об угнетении и эксплуатации, они были
склонны говорить об угнетении и эксплуатации колониальных наро-
дов имперскими народами и их лакеями, а не о классах. Но револю-
ция должна была революционизировать и сам народ, т. к. только это
могло обеспечить спасение нации. Годами джадиды доказывали, что
если народ не поддержит их призыв к переменам, то под вопросом
окажется само его выживание22. Им казалось, что ущерб, нанесен-
ный Гражданской войной и голодом, подтверждает их самые худшие
опасения. Путь к спасению виделся джадидам в просвещении, обра-
зовании и нравственности — в том, что могла дать только культур-
ная элита. Это основополагающее предписание сохранилось и после
1917 г., хотя методы, которыми, по мнению джадидов, этого можно
было достичь, разительно изменились. Склонность джадидов видеть
в революции национальную аллегорию исходила непосредственно из
их статуса именно культурной, а не политической элиты.
Но подобное отношение к революции вполне соответствовало
деятельности большевиков в данный момент. По мнению народно-
го комиссара по делам национальностей Сталина, мусульманские
регионы Российской империи были населены «культурно отсталы-
ми народами»; задачами советского режима в этих регионах было
«поднятие культурного уровня отсталых народов... вовлечение тру-
дящихся... в строительство Советского государства» и отсечение все-
го, мешающего «развитию максимальной самодеятельности народов
Востока по пути к освобождению от пережитков средневековья и раз-
рушенного уже национального гнета»23. В этом прогнозе не было поч-
ти ничего, с чем бы не согласились джадиды. Точно так же, захватив
власть, большевики с самых первых шагов сочетали идеологические
и стратегические цели. Их перечень угнетенных народов охватывал
как европейский пролетариат и нерусские народы России, так и весь
колониальный мир. Таким образом, революционизировать Восток
уже тогда стало для большевиков важной задачей внешней политики.
190
В ноябре 1917 г. Ленин издал обращение: «Ко всем трудящимся му-
сульманам России и Востока», а в последующие годы Москва и дру-
гие советские города стали центрами, где собирались колониальные
интеллектуалы и радикалы.
На организацию этих встреч большевики тратили немало сил.
В ноябре 1918 г. было создано Центральное бюро мусульманских
коммунистических организаций РКП(б), ответственное за револю-
ционную работу среди мусульман Российской империи и ее соседей.
Большевики также постоянно заявляли о том, что они защитники
всех «угнетенных народов Востока», особенно мусульманского мира.
Когда хан Афганистана эмир Аманулла провозгласил независимость
своей страны от Англии, то и большевики, и джадиды славили его
как героя. Разворачивавшаяся борьба с иностранной оккупацией
в Анатолии точно так же вызвала живой интерес как в России, так
и в Средней Азии. Многочисленные группы «индийских револю-
ционеров» — националистов, желавших покончить с английским
господством в Индии вооруженным путем, были радушно приняты
в Советской России24.
Поддержка большевиками антиимпериалистических движений
на Востоке зиждилась на том же слиянии антиколониализма, ислама
и революции, о которой писал Фитрат. В 1919 и 1920 гг. моральную
и материальную поддержку советского режима порой получали та-
кие случайные персоны, как, например, бывший военный министр
Османской империи Энвер-паша25.
Большее значение для Средней Азии имели другие, менее извест-
ные случаи сотрудничества. Когда Аманулла готовился померить-
ся силами с англичанами в третьей Афганской войне, то отправил
личное посольство в Москву, добиваясь советской поддержки своих
действий. Посольство возглавил Мухаммад Баркатулла, старый ин-
дийский революционер, который провел годы войны в Кабуле, пы-
таясь убедить предшественника Амануллы объявить войну англича-
нам, вторгнувшись в Индию.
Теперь многолетний антиколониализм Баркатуллы естественно
превратился в поддержку советского режима. На пути в Москву он
проезжал через Ташкент, что широко освещалось в мусульманской
прессе. Выполнив свою миссию, в том числе встретившись с Лени-
ным, Баркатулла до конца года ездил по мусульманским регионам
Российской империи, уговаривая мусульман поддерживать больше-
виков.
С официального благословения он опубликовал на персидском
языке (которым владеют почти все образованные люди Средней
191
Азии) памфлет «Большевизм и ислам», в котором доказывал, что
между ними есть много общего26.
Надежда использовать антиимпериалистические настроения, что-
бы дестабилизировать капиталистические режимы в Европе, играла
значительную роль в сближении Москвы с джадидами Средней Азии.
Политика Ташкентского Совета зимой 1917-1918 гг. была, с точки
зрения Москвы, совершенно безрассудной. Поэтому в феврале 1918 г.
вновь образованный народный комиссариат по делам национальнос-
тей отправил посольство с неограниченной властью в Туркестан, чтобы
заявить о своей воле. Посольству в составе П. А. Кобозева и двух татар,
И. Ибрагимова и А. Клевлеева в значительной степени удалось при-
влечь мусульман в советские и партийные органы. Поскольку доступ
к архивным материалам по вербовке мусульман в партию в первые
годы ее существования был еще невозможен, то все данные наводят на
мысль, что множество джадидов вступили в нее незамедлительно.
Существующие организации получили новые, революционные
названия: Самаркандский трудовой союз превратился в Мусульман-
ский Совет рабочих и крестьянских депутатов Самаркандского уез-
да, а Татарский союз в Ташкенте стал Татарским социалистическим
комитетом рабочих, а со временем — Татарской секцией Коммунис-
тической партии Туркестана (КПТ). Газета самаркандских джади-
дов «Свобода» («Hurriyat») была принята образовательной секцией
Самаркандского Совета в качестве своего печатного органа и вскоре
получила название «Голос трудящихся» («Mehnatkashlar tovushi»)27.
Радикально настроенные джадиды стали мусульманскими комму-
нистами.
Младобухарцы также вступили в более тесное сотрудничество
с советским режимом. До конца 1917 г. несколько младобухарцев ста-
ли членами исполнительного комитета Каганского Совета, а многие
другие нашли убежище в Туркестане. Будущий президент Узбекиста-
на Файзулла Ходжаев почти весь 1918 г. провел в Москве, где бюро
партии младобухарцев поддерживало Центральное бюро мусульман-
ских коммунистических организаций.
Отождествление джадидов с революцией и совпадение их интере-
сов с интересами Советской власти были вполне недвусмысленны-
ми. Когда в 1920 г. Красная армия штурмовала сначала Хиву, а потом
Бухару, за ней последовали джадиды с намерением сформировать
там свои правительства. Эти так называемые народные республики
оказались недолговечными, но это не должно скрывать факт самой
реальной идентичности интересов, существовавших тогда между раз-
ными типами революций.
192
Слияние класса и нации на почве антиимпериалистических на-
строений могло, разумеется, использоваться против русских посе-
ленцев в Туркестане так же просто, как и против англичан. Фитрат
в «Восточном вопросе» ни словом не обмолвился о русских пере-
селенцах, но мусульманские коммунисты на своих конференциях
привычно критиковали их. Продовольственные комитеты, к началу
1918 г. подчиненные советам, стали самой широкой ареной полити-
ческого конфликта, но конфликт вскоре распространился на высшие
органы самой партии. Декрет ЦК в июле 1919 г., требующий, чтобы
коренное население Туркестана имело пропорциональное предста-
вительство во всех государственных органах, создал возможность
действия для партийных мусульман. Были спешно проведены съезды
партии и Советов, и на тех и на других были избраны новые испол-
нительные комитеты с преобладанием мусульман. Турар Рыскулов,
будущий глава правительства Туркестана и автор одной из самых из-
вестных книг о революции в Средней Азии, был избран президентом
обоих комитетов.
Такой всплеск активности достиг кульминации в январе 1920 г. на
Пятой региональной конференции КПТ, где мусульманским комму-
нистам удалось принять решение изменить название КПТ на «Ком-
мунистическая партия тюркских народов», а название Туркестанской
республики на «Тюркскую республику». Еще одно решение требова-
ло широкой автономии для Туркестана28.
Противопоставление националистического и коммунистического
языка снова использовалось, когда полномочная делегация из Тур-
кестана приехала в Москву в мае 1920 г., чтобы ознакомить высшие
партийные власти с мусульманскими коммунистами после того,
как январские решения были нарушены, после некоторых колеба-
ний, недавно назначенной Особой комиссией по делам Туркестана
РКП(б) (Турккомиссия). Выступая перед ЦК, делегация утвержда-
ла, что в Туркестане всего две основные группы населения: угнетен-
ные и эксплуатируемые колониальные коренные народы и европей-
ский капитал29.
Делегация продолжала требовать передачи всей власти в Тур-
кестане Центральному исполнительному комитету Туркестана, от-
мены Турккомиссии и создания мусульманской армии, подначаль-
ной автономному правительству Туркестана30. Эти требования
были изложены языком революции, но класс заменили нацией;
национальное освобождение мусульманского сообщества могло
быть достигнуто коммунистическими средствами и в советском
контексте.
193
Определение нации
Точный состав нации еще несколько лет оставался спорным воп-
росом как среди народов Центральной Азии, так и между ними и не-
которыми политиками. Для Фитрата понятие «нация» отчетливо
распространялось на весь «мусульманский мир» — это сочетание он
употреблял не единожды. Напротив, многое в риторике младобухар-
цев касалось бухарской нации, определяемой территориальными гра-
ницами. Нос 1917 г. джадидская риторика также отличалась зачас-
тую нескрываемой гордостью за тюркские корни джадидов. Ислам,
патриотизм и национализм представляли три взаимосвязанных точ-
ки зрения об идентичности, сосуществовших в изрядном противоре-
чии с джадидской мыслью того времени.
«Восточный вопрос» оставался пока самым ярко выраженным
панисламским текстом, написанным джадидским автором. Призы-
вы к единству мусульман на панисламской основе всегда сочетались
с настойчивым требованием того, чтобы мусульманское общество ре-
формировало себя и свою культуру, идя навстречу требованиям но-
вого времени.
Панисламисты были модернистами, точно так же, как панислам-
ское чувство отражало сообщество («мусульманский мир»), образ ко-
торого впервые возник в конце XIX в. В официальном языке Совет-
ского государства слово «мусульманин» тоже означало националь-
ность, равно как и «иудей», а создание Мусбюро давало понять, что
такие понятия творили собственные реальности. Так понятие «му-
сульманин» в Средней Азии стал сущностью, описанной более четко,
чем весь мусульманский мир, определение мусульманина Средней
Азии превратилось в удобный маркер, способствующий отличию ту-
земного населения от разнообразных европейских переселенцев.
Бухарская нация, упоминаемая младобухарцами, была прежде
всего территориальной. Но ислам как религиозный и культурный
признак идентичности великого множества бухарского населения
так никогда и не оторвался от определений бухарской нации. Патрио-
тизм в философии джадидов принимал угрожающие размеры как до,
так и после 1917 года. Для Фитрата патриотический долг, например
изгнание англичан из Индии, был великим долгом, «столь же вели-
ким, как спасение страниц Корана от попрания каким-нибудь живот-
ным... заботой, столь же большой, как изгнание свиньи из мечети»31.
Действительно, кажется, что требования патриотизма и антиимпери-
алистической борьбы перевесили ислам как сплачивающий центр.
В «Индийских революционерах» Фитрат всячески старался подчерк-
нуть этот момент.
194
Его революционерами были и мусульмане, и индуисты. Когда
Дильнавоз выражает опасения в том, насколько правильно разделять
чувства индуиста Лалы, Рахим Бахш отвечает: «Человечность не за-
висит от язычества или ислама. Лала Хардаял — человек»32. Далее
в пьесе Маулави Нуман, вождь племени на афганской границе и тра-
диционный мусульманский ученый, точно так же возражает против
сотрудничества с патриотами-индуистами. Мусульманский револю-
ционный вождь Абдуссубу обращается к нему с такими словами:
«Вы, муллы, всегда говорите так. Долгие годы вы возбуждали в Ин-
дии споры о племенах и народах. Вы разделили народ на семьдесят
четыре группы и восстановили их друг против друга. Вы наводнили
нашу землю внутренними распрями и тем самым навлекли англичан
на наши головы. Спустя сотню лет мы, наконец, стали объединяться,
чтобы обрести свободу. И вы опять хотите закрыть нам путь ссорами
из-за религий и сект!.. Мы будем сражаться за нашу свободу плечом
к плечу. Ни вы, ни религия не свернут нас с этого пути»33.
Однако патриотизм был также связан с национализмом. С 1917 г.
джадидская риторика все больше превращалась в радикальную фор-
му тюркизма. Для джадидов новые условия выдвигали на передний
план романтическое понятие тюркизма, присутствовавшее в их рито-
рике до революции.
Весь год джадидские авторы называли Чингисхана, Тимура и
Улугбека среднеазиатскими героями. В июле 1917 г. Фитрат писал:
«О, великий Тюран, страна львов! Что случилось с тобой? Какие
мрачные дни ты переживаешь? Что произошло с храбрыми тюрка-
ми, некогда правившими миром? Почему они исчезли? Почему их не
стало?»34 Прочих утверждений тюркизма был легион. Весной 1918 г.
газета «Тюркское слово» (Turk so’zi) издавалась в Ташкенте органи-
зацией «Тюркская дружба» (Turk O’rtoqlig’i). Более серьезным было
заявление, высказанное впервые, что Средняя Азия была родиной
турок и что турки претендуют на эту территорию. Теперь среднеази-
атские джадиды заявляли, что все население Средней Азии — «насто-
ящие турки», и если они не говорят по-турецки, то просто потому, что
забыли этот язык35.
Разумеется, подобное заявление было обращено к большому чис-
лу людей, говорящих по-персидски и живших в городах Бухара, Са-
марканд и Худжанд, а также в их обширных окрестностях. Как ви-
дим, революция означала национальное спасение, которое следовало
обрести путем просвещения народа и создания национальной лите-
195
ратуры и единого национального языка. Таким образом, революция
стала синонимом туркизации говорящего по-персидски населения
Средней Азии. Обретя власть в 1920 г., младобухарцы почти сразу
сделали в новой республике официальным языком не персидский,
а тюркский. В последующие несколько лет в духе проводимой поли-
тики конституировалась национальная общность «таджики», кото-
рая в 1924 г. входила в качестве автономной республики в состав Уз-
бекистана, а в 1929 г. стала союзной республикой. Однако тюркским
националистам удалось сохранить Бухару и Самарканд в составе Уз-
бекистана. Утверждение тюркости было само по себе делом сложным.
Концепции тюркского национализма в романтическом духе волнова-
ли тюркских интеллектуалов, как в Османской, так и в Российской
империях с конца XIX в. Дискурс о тюркском национализме оставал-
ся раздробленным и многоголосым, поскольку турецкие, татарские,
азербайджанские и среднеазиатские интеллектуалы видели тюркость
по-разному.
Пантюркизм, проект объединения всех тюркских народов мира
в единую политическую общность, был самым крайним утверждени-
ем тюркской позиции, и хотя он стал официальной политикой в по-
следние годы Османской империи, но так и не превратился в синоним
тюркского национализма. Упор на тюркизм в Средней Азии с 1917 г.
и далее коренился скорее в радикальном настроении среди джадидов,
чем в непосредственном турецком влиянии, и не выходил за преде-
лы Средней Азии. В 1918 г. Фитрат стал движущей силой создания
Чагатайских бесед (Chig’atoy Gurungi), литературного кружка, объ-
единившего многих политических деятелей и писателей. Его члены
думали о реформе среднеазиатского тюркского литературного язы-
ка и письменности, стремясь определить идентичность для народа
Средней Азии, коренящуюся в этничности, равно как и в истории36.
Чагатаизм стремился создать общую национальную идентичность
для тюркской Средней Азии. Термин «чагатай» относится к названию
восточно-тюркского литературного языка, вокруг которого расцвела
в XV в. Средняя Азия. Он также подразумевает наследие Чингисидов
в данном регионе, хотя центральную роль в традиции чагатаидов иг-
рал тюркский мусульманский завоеватель XIV в. Тимур (Тамерлан).
Сферой чагатаев была также восточная часть в отношении к западной
Турецкой (Османской) империи. Как таковой чагатаизм был явно не
пантюркским, поскольку утверждал существование в тюркском мире
границ местных групп. Скорее Средняя Азия была ядром самобыт-
ной тюркской сферы, восточным восполнением ныне исчезнувшей
Османской империи.
196
Скачок от чагатая к узбеку был совсем простым. Писатели-джа-
диды утверждали, хотя и не очень настойчиво, что все тюркское на-
селение Средней Азии было узбекским. Этот аргумент был прежде
всего направлен на ярлык «сарт», обозначение местного тюркоязыч-
ного населения, выделяемого русской администрацией, учеными и,
по-своему, даже татарскими интеллектуалами37.
Джадидские авторы по привычке употребляли «тюркский» (turk,
turkcha) в качестве синонима к «узбекский» (p’zbek, o’zbekcha) еще до
1917 г. С утверждением после 1917 г. этнического национализма тер-
мин «узбекский» весьма распространился, как явствует из местной
прессы этого периода.
Гимны узбекскому народу заполняли периодические издания
органов советского режима. Чагатаизм должен был обеспечить сов-
ременную узбекскую нацию, включавшую всех мусульман Средней
Азии, историческим наследием. В конце концов максималистское
видение «узбекскости» свелось к несколько более узкому видению,
исключавшему население данного региона, говорящее по-персидски
(составившее таджикский народ), равно как разные кочевые группы
(туркмен, казахов, кыргызов, каракалпаков), которых можно было
легко выделить из оседлого тюркского населения региона. В каком-
то смысле, узбекский народ, возникший в 1924 г., во время нацио-
нального размежевания, был оседлым, поэтому он мог претендовать
на полное наследование городской Средней Азии. По этой причине
узбекский национализм развивался, как регионально главная идеоло-
гия, поскольку представлял собой то, что виделось ему главной тюрк-
ской, мусульманской, урбанистической — и революционной — тра-
дицией Средней Азии. Политическая неопределенность, проистекав-
шая из революции и Гражданской войны, начала ослабевать к концу
1920-х гг., когда, одержав победу в Гражданской войне, партия смогла
уверенно утвердить свою волю на окраинах.
Турккомиссия начала с подчинения мусульманских коммунистов
во главе с Рыскуловым. В июле 1920 г. она распустила Крайком КПТ,
в котором преобладали националисты, и заменила его временным ко-
митетом, который провел в сентябре очередные съезды партии и Со-
ветов. Они приняли решения ЦК, призывающие к более строгому
контролю центром дел в Туркестане38. Впрочем, поражение Рыску-
лова и его последователей не покончило с союзом центра с местными
националистами. Члены Турккомиссии горели желанием революци-
онизировать Восток, что в 1920 г. стало равносильно действиям Крас-
ной Армии. В тот год Красная Армия помогла создать Советские рес-
публики в Хиве, Бухаре и Гилане — все под началом Советов, но уп-
197
равляемые местными активистами39. Только весной 1921 г. улучше-
ние отношений с Англией заставило московские власти приструнить
Турккомиссию. Вывод мусульманских коммунистов из-под контроля
КПТ также следует рассматривать в одном ряду с действиями Турк-
комиссии против русских поселенцев, тысячи которых были депор-
тированы в центральную Россию в 1921 г. за то, что воспротивились
Советской власти и особенно национальной политике40.
Более того, Советская власть видела мир разделенным на нации,
которые можно было объективно определить и провести между ними
демаркационные линии41. Этот взгляд на онтологическую реаль-
ность наций имел много общего с национализмом интеллектуалов
Средней Азии. Режим также ставил на первое место среди прочих
дел просвещение и преодоление отсталости — вопросы, долгое время
столь дорогие для джадидов. Между Москвой и джадидами сложи-
лись прочные основы для сотрудничества. В прессе на местном языке
с начала 1920-х гг. весьма сильно ощущалось влияние джадидов как
авторов, прославлявших великое национальное пробуждение и про-
гресс, достигнутый нацией к тому времени. Расхождение было только
по части определения национальных границ: джадиды надеялись со-
хранить единство Туркестана и Бухары как родины единой тюркской
мусульманской нации, а советские этнографы настаивали на более
узких определениях. Последние победили в 1924 г., хотя узбекское
начало сохраняет множество характерных черт тюркской мусуль-
манской нации, какой ее представляли себе джадиды. Революция для
джадидов удалась.
В Средней Азии революция была успешно национализирована
культурной элитой, склонной к радикализму и к тому, чтобы в целом
революционизировать нацию. Национализации революции способ-
ствовал союз националистов с большевиками, которые нашли общее
дело против местных проявлений империи в виде насилия переселен-
цев. Союз был, конечно, недолгим, но действенным по части создания
новых идентичностей и постановке новой повестки дня с вопросами
социального и культурного преобразования в первом десятилетии
советского режима. Следует помнить, что процесс советского наци-
онального строительства в Средней Азии был глубоко противоречи-
вым, и его невозможно адекватно объяснить простыми противопо-
ставлениями «империя-нация» или «центр-периферия».
1 См., напр.: Allworth Е. The Modern Uzbeks: A Cultural History. Stanford:
Stanford University Press, 1990. P. 176-188.
198
2 Классическое выражение такой позиции: Pipes R. The Formation of
the Soviet Union: Communism and Nationalism, 1917-1923. Cambridge; Mass:
Harvard University Press, 1954. С иной стороны политического спектра в ос-
новном ту же позицию занимает Р. Вейдианат: Vaidyanath R. The Formation of
the Soviet Central Asian Republics: A Study in Nationalities Policy, 1917-1936.
New Dehli: People’s Publishing House, 1967. Что касается советской науки, то
в ней нет ничего по данной проблеме, кроме Соломонова разделения терри-
тории между несколькими объективно существующими национальностя-
ми, — задача, с которой с успехом справилась партия. Классическое выраже-
ние такого взгляда: Tuzmuhamedov R. How the National Question Was Solved in
Soviet Central Asia. M.: Progress, 1973.
3 Марко Буттино проанализировал этот период в серии статей. См.:
Buttino М. Та terra a chi la lavora’: la politica coloniale russa in Turkestan tra
la crisi dello Zarismo e le rivoluzioni del 1917 // Russica: Studi e ricerche sulls
Russia contemporanea / Ed. A. Masoero, A. Venturi. Milano: Franco Angeli, 1990;
Idem. Politics and Social Conflict during a Famine: Turkestan Immediaty after
the Revolution // In a Collapsing Empire: Underdevelopment, Ethnic Conflicts
and Nationalism in the Soviet Union / Ed. M. Buttino. Milano: Fondazione
Giangiaconio Feltainelli, 1993.
4 Sahadeo J. Creating a Russian Colonial Community: Urbanization,
Nationality, and Empire in Tashkent, 1865-1924. University of Illinois at Urbana-
Champaign, 2000 (Ph.D. diss.); Buttino. Ethnicite et politique dans la guerre
cicile: a propos du basmacestvo au Fergana // Cahiers du Monde russe. 1997. 38.
P. 195-222.
5 Попов M. В. Миссия E. А. Бабушкина в Иране (малоизвестная страница
истории советской дипломатии). М.: Наука, 1974. С. 35-36.
6 Adamec L. Afghanistan, 1900-1923: A Diplomatic History. Berkeley:
University of California Press, 1967.
7 Buttino M. Study of the Economic Crisis and depopulation in Turkestan,
1917-1920 // Central Asia Survey. 1990. 9. № 4. P. 64-69.
8 Khalid A. The Politics of Muslim Cultural Reform: Jadidism in Central Asia.
Berkeley: University of California press, 1998. Ch. 8.
9 Cm.: Khalid A. Representations of Russia in Central Asian Jadid Discourse //
Russia’s Orient: Imperial Borderlands and Peoples, 1700-1917. Bloomington:
Indiana University Press, 1997. P. 188-202.
10 [Abdurauf] Fitrat. Sharq siyosati (n.p., n.d. [1919]).
11 Ibid.P. 1.
12 Ibid. P. 7.
13 Ibid. P. 16.
14 Ibid.P. 12-13.
15 Ibid. P. 10.
16 Ibid. P. 40.
17 Ibid.P.40-41.
18 Ibid. P. 43.
19 Ibid. P. 22.
199
20 Khalid. The Politics of Muslim Cultural Reform. P. 241-242.
21 Abdurauf Fitrat. Yoshurun muohidalari // Hurriyat. Samarkand. Novem-
ber 28. 1917.
22 Khalid. The Politics of Muslim Cultural Reform. Ch. 4.
23 Сталин И. В. Наши задачи на Востоке // Правда. 2 марта. 1919.
24 Персиц М. А. Революционеры Индии в стране Советов, 1918-1921. М.:
Наука, 1973; Sareen Т. R. The Russian Revolution and India. New Dehli: Sterling,
1978; Ansari К. H. The Emergence of Socialist Thought among North Muslims
(1917-1947). Lahore: Book Traders, 1990. Ch. 1.
25 О карьере Энвера в Советской России см.: Yamauchi М. The Green
Crescent under the Red Star: Enver Pasha in Soviet Russia, 1919-1920. Tokyo:
Institute for the Study of Languages and Cultures of Asia and Africa, 1991;
Гиленсен В. M. Сотрудничество Красной Москвы с Энвер-пашой и Джемаль-
пашой // Восток. 1996. № 3. С. 45-63.
26 Я пока еще не могу поместить копию оригинала, но машинописный
экземпляр английского перевода находится в Лондоне: India Office Library
and Records, London, L/P&S/10/836, 52-63. О Баркатулле см.: Sayyid Abid
AH Vajdi al-Husaini. Maulana Barkatullah Bhopali: inqilabi savanih. Bhopal,
1986.
27 Победа Октябрьской революции в Узбекистане: Сборник документов:
В 2 т. Ташкент: Фан, 1963-1972. Т. 2. С. 235, 289,303,420-421.
28 ГА РФ. Ф. 130. Оп. 4. Д. 786. Л. 3-3 об.; см. также: Резолюции и по-
становления съездов Коммунистической партии Туркестана (1918-1924 гг.).
Ташкент: Узбекистан, 1968. С. 70.
29 Рыскулов Т. Р. Доклад полномочной делегации Туркестанской респуб-
лики В. И. Ленину // Т. Р. Рыскулов. Собрание сочинений: В 3 т. Алматы:
Казахстан, 1998. Т. 3. С. 175.
30 Там же. С. 180-181.
31 Abdurauf Fitrat. Hind ixilolchilari // Sharq yulduzi / Ed. S. Turdiev. 1990.
№ 6. P. 37.
32 Ibid. P. 38. Лала Хардаял был исторической фигурой, старым вождем
индийского революционного движения в изгнании. Но присутствует из-
рядная ирония в том, что Фитрат становится духовным защитником права
Хардаяла руководить индийскими революционерами, т. к. страсть Хардаяла
к революции к 1920 г. иссякла. Отчаявшись вернуться на родину, он пытался
расположить к себе англичан малодушным отречением от своего прошло-
го. См.: Наг Dayal. Fourty-four Months in Germany and Turkey: A Record of
Personal Impressions. L.: P.S. King & Dayal, 1920.
33 Fitrat. Hind ixtilochilari. P. 45.
34 [Abdurauf] Fitrat. Yurt qoyg’usi // Hurriyat. July 28.1917.
35 Об этом впервые заявили перед войной тюркисты в Османской им-
перии (см., например, Buhara-yl serif Gazetesi // Turk Yurdu. [1912]. 1. 376),
но в самой Средней Азии об этом публиковали редко. Бухарский джадид
Абдулвохид Мунзим, впоследствии избравший таджикскую идентичность,
вспоминал в автобиографических заметках, что Фитрат, друг бухарцев, вер-
200
нулся из Стамбула в 1914 г. глубоко убежденным в том, что все бухарцы —
турки, которые за долгие столетия забыли свой «настоящий» язык. См.: Таба-
ров С. Мунзим. Душанбе: Ирфон, 1992. С. 40. Но Фитрат продолжал писать
до 1917 г. почти исключительно на персидском, на котором после почти ни-
когда не писал.
36 Hisao Komatsu. The Evolution of Group Identity among Bakharan
Intellectuals in 1911-1928: An Overview // Memoirs of the Research Departmnet
of the Toyo Bunko. 1989. № 47. P. 115-144.
37 Спор о Сарте см.: Khalid. The Politics of Muslim Cultural Reform.
P. 199-208.
38 Очерки истории Коммунистической партии Туркестана: В 5 т. Таш-
кент: Узбекистан, 1958-1964. Т. 3. С. 152-156.
39 Советские действия в Средней Азии недавно удостоились немалого
внимания со стороны ученых, см.: Генис В. Л. Разгром Бухарского эмирата
в 1920 году // Вопросы истории. 1993. № 7. С. 39-53; Он же. Красная Персия.
М.: МНПИ, 2000; Персиц М. А. Застенчивая интервенция: о советском втор-
жении в Иран и Бухару в 1920-1921 гг. М.: Муравей Нуравей-Гайд, 1999.
40 Генис В. Л. Депортация русских из Туркестана в 1921 году («Дело Са-
фарова») // Вопросы истории. 1998. № 1. С. 44-58.
41 Это прекрасно показано в работе: Slezkine Yu. The USSR as a Communal
Apartment, or How a Socialist State Promoted Ethnic Particularism // Slavic
Review. 1994. 53. P. 414-452; Brubaker B. Nationalism Reframed: Nationhood
and the National Question in the New Europe. Cambridge: Cambridge University
Press, 1996. Ch. 2.
ЧАСТЬ III. СОЗИДАНИЕ «НАЦИЙ»
Дэниэл Э, Шейфер
Местная политика и рождение Республики
Башкортостан, 1919-1920 гг.
В начале 1919 г., в самые мрачные дни русской Гражданской войны,
советское правительство начало сотрудничать с небольшой группой
башкирских политиков и армейских офицеров, ранее сражавшихся
против советской власти вместе с войсками адмирала Александра
Колчака, морского офицера, командовавшего антибольшевистскими
войсками в Сибири. Стороны договорились, что башкиры прекра-
тят антисоветскую деятельность и обратят оружие против Колчака;
в свою очередь, советское правительство признавало Башкортостан,
страну зубчатых холмов и широких равнин Предуралья, автономией
Российской Советской Федеративной Социалистической Республи-
ки (РСФСР).
Почему данный эпизод заслуживает нашего внимания? Внезапное
дезертирство башкирских отрядов ослабило фронт Колчака накану-
не его наступления весной 1919 г., отчетливо выявило недовольство
среди его нерусских союзников и знаменовало важный поворотный
момент в военной кампании на восточном фронте. Историк Ричард
Пайпс считал сотрудничество большевиков и башкир «первым эк-
спериментом советской национальной политики», под которой он
понимал зарождающуюся советскую практику предоставления тер-
риториальной автономии нерусским национальностям. По мнению
Пайпса, провал башкирского эксперимента предвещал провал совет-
ской национальной политики в целом, поскольку крушение надежд
нерусских на автономию объяснялось как свойственной советскому
режиму тенденцией к централизации, так и его проявлениями рус-
ского национализма. Наконец, формирование Башкирской респуб-
лики можно считать решающим моментом в истории становления
башкирской нации, поскольку появились границы, внутри которых
башкирская национальная идентичность вызревает и по сей день1.
В данной главе мы остановимся на сотрудничестве большевиков
и башкир, как на примере отношений в годы Гражданской войны меж-
202
ду централизованным принятием решении по делам национальностей
и сумбурным миром местной политической жизни в губерниях, с их
оппортунистическими союзами и зыбкими коалициями, внезапны-
ми переменами в политических судьбах и возможностях. Как пишут
в этом сборнике Терри Мартин и Рон Суни, первые творцы советской
национальной политики, особенно глава партии и государства Вла-
димир Ленин и комиссар по делам национальностей Иосиф Сталин,
были твердо убеждены в необходимости создания национальных
республик, которым предоставлялся минимум гарантированных на-
циональных прав. Однако такие общие концептуальные рамки остав-
ляют без ответа многие вопросы, имеющие жизненно важное стра-
тегическое и тактическое значение. Какие «нации» следует признать
заслуживающими образования территориальной республики? Когда
и при каких условиях их признание будет максимально политически
благоприятным? С какими националистическими группами должен
договариваться режим? Как такая национальная политика могла осу-
ществиться в хаосе Гражданской войны?
На данном уровне советская национальная политика превраща-
лась в великую импровизацию. Более того, эти решения не всегда
тщательно продумывались в Москве, но экстренно формировались
местными деятелями в местных условиях, зачастую в направлениях,
неожиданных и непредвиденных даже для таких политиков, как Ле-
нин и Сталин2. Исследование превратностей местной политической
жизни поможет нам ответить на несколько специфических вопросов.
Почему большевистское руководство признало в 1919 г. Башкирскую
автономию? Умышленно ли Советы отделили башкир от их собрать-
ев — тюркоязычных мусульман, в частности от соседних с ними та-
тар? Какие факторы обусловили башкирско-советское сотрудниче-
ство и способствовали его краху?
Наше исследование следует начать с изучения характера баш-
кирского движения. Исторически башкиры были кочевым народом,
который в XVIII в. стал отчасти оседлым, но оставался преимуще-
ственно кочевым или полукочевым в горах Урала и в степях к югу
от него.
Подобно нескольким другим кочевым или же «первобытным» на-
родам Российской империи до 1917 г. башкиры образовывали само-
бытную, наследственную, корпоративную группу внутри имперской
сложной иерархии социальных групп, рангов и сословий.
Обладая таким статусом, башкиры отличались некоторыми осо-
бенностями, к примеру они обладали законным правом на наслед-
ственное общее владение землей и были обязаны нести воинскую
203
службу в Башкирском Войске — в форме нерегулярного войска на-
подобие казачьего. Это войско существовало с 1798 г., что предостав-
ляло башкирам некую степень самоуправления: башкиры были раз-
делены на ряд округов, каждый из которых отвечал за какую-то часть
войска. Но во второй половине XIX в. произошло разрушение кор-
поративной идентичности. Прежде всего во время Великих реформ
1860-1870-х гг. Башкирское Войско было упразднено за ненадоб-
ностью. Тем временем, безземельные русские крестьяне постоянно
мигрировали в восточные окраины империи в поисках лучшей доли,
и некоторые из них селились на башкирской земле в Оренбургской
и Уфимской губерниях. Традиционные права башкир кочевать по ши-
роким пространствам рухнули, когда русские чиновники разрешили
предпринимателям скупать башкирскую общинную землю и пере-
продавать ее крестьянам-колонистам, прибывшим из Центральной
и Западной России. Эти политические и экономические нарушения
башкирской самобытности и благосостояния послужили причиной
возникновения тюркского национализма среди поволжских татар,
самых зажиточных, наиболее высокообразованных и прогрессивных
из всех мусульманских национальностей империи. К концу XIX в.
татарские интеллектуалы приступили к выработке новых нацио-
налистических концепций. Одним думалось, что почти все, если не
все, мусульманские тюркские народы Российской империи должны
образовать единую культурную и национальную общность под нача-
лом татар, тогда как даже те, кто уклонялся от такого амбициозного
пантюркского плана, надеялись увидеть своего рода политический
и социальный союз татар и башкир, поскольку эти две группы были
близки в религиозном, языковом и культурном отношении.
Поскольку татары значительно превосходили численностью баш-
кир, то угроза татарской ассимиляции представлялась формирую-
щейся башкирской интеллектуальной элите, которая уже задумыва-
лась о русской колонизации и разрушении башкирских корпоратив-
ных прав, весьма серьезной3.
В 1917 г. возникло слабое башкирское националистическое дви-
жение под руководством молодого востоковеда и умеренного со-
циалиста Ахмета Заки Валидова, который отстаивал башкирский
партикуляризм и выступал против попыток татар инкорпорировать
башкир. К концу 1917 г. башкирский Курултай (собрание или законо-
дательный орган) собрался в Оренбурге и избрал башкирское прави-
тельство. Валидов и его сторонники выступили с оптимистическими
планами: восстановить Башкирское Войско и установить территори-
альную автономию в преимущественно кочевом регионе Восточно-
204
го Башкортостана, известном как Малая Башкирия4. Об антиимпе-
риалистическом характере этого движения свидетельствует одна из
самых радикальных целей Валидова: постепенно устранить русское
присутствие в Башкортостане, заставив русских вернуть землю, неза-
конно захваченную у башкир до революции, и постепенно принудить
их уйти и поменяться землями с мусульманами, живущими за преде-
лами республики5.
Особые этнополитические обстоятельства в Волжско-Уральском
регионе усложнили попытки нового советского режима наладить
отношения с башкирами и прочими местными мусульманами. На-
циональные идентичности были неустойчивыми и еще не вполне
сложившимися, а противоборствующие политические движения со-
здавали противоречивые мнения о нации. В 1917 г. основное деле-
ние между тюрками-мусульманами Волжско-Уральского региона
представляли две все более непримиримые группы: с одной стороны,
разные конгломерации тюркских интеллектуалов, прежде всего по-
волжских татар, которые видели основную близость мусульманских
тюркоязычных народов региона и искали название для этой нации,
и в этом случае использованные ими термины были различны — «му-
сульмане», «тюрко-татары» или «татаро-башкиры», а с другой — Ва-
лидов и сторонники башкирского партикуляризма. В данных услови-
ях решение Советов признать конкретную «нацию» и ее право на на-
циональное самоопределение означало занять позицию в этом тата-
ро-башкирском споре, в этой сложной смеси политики и этнографии,
в результате чего возможности гибких альянсов с другими местными
политическими движениями были бы ограничены.
Не исключалось и иное: решения для создания партнерства с кон-
кретными деятелями и движениями, решения, достигнутые в ответ
на местные политические нужды, могли бы обязать советские власти
поддерживать националистическую позицию их протеже.
Такова была динамика в 1918 году. Сначала Сталин и его Комис-
сариат по делам национальностей (Наркомнац) стремились к со-
трудничеству как с татарскими, так и с башкирскими «левыми», но
поняли, что эти две группы сотрудничать не желают. Вместо этого
выявилось, что советское правительство почти всегда встает то на
одну, то на другую сторону в татаро-башкирском споре в ответ на
местные конфликты и инициативы. Прежде всего в марте 1918 г. со-
ветские власти решили провозгласить Татаро-Башкирскую Совет-
скую республику, в которую должен был войти и Башкортостан. Такой
шаг был сделан в ответ на восстание в Казани татарских политиков
и армейских офицеров, собиравшихся провозгласить в начале 1918 г.
205
автономное и потенциально антибольшевистское Итиль-Ураль-
ское (т. е. Волжско-Уральское) государство. Местные левацкие та-
тарские националисты, сотрудничающие с Наркомнацем, убедили
Сталина кооптировать Итиль-Уральский проект, провозгласив поч-
ти идентичную Татаро-Башкирскую республику под покровитель-
ством Советов. Это решение упразднило башкирских автономистов,
чему способствовали также репрессивные действия против башкир
в Оренбургской губернии, спровоцированные большевистскими и та-
тарскими общественными деятелями, состоявшими в союзе с пар-
тией эсеров. В феврале 1918 г. Валидов и другие члены правительства
были арестованы, и несколько человек расстреляны, хотя во время
ночного казачьего налета на Оренбург Валидову удалось бежать. Это
случилось в тот момент, когда Сталин, по-видимому, шел к компро-
миссу с Валидовым и его движением, но Москва вяло восприняла
эти местные события. Весной 1918 г. с началом Гражданской войны,
практически каждый выдающийся башкир или выходил из полити-
ки, или присоединялся к «белым»; группа Валидова поддержала ан-
тибольшевистский Комитет членов Учредительного собрания (Ко-
муч), сформировала собственные военные силы и стремилась наса-
дить башкирскую автономию на территории «белых». К лету 1918 г.
советская «башкирская политика» свелась к распространению про-
пагандистских листовок о Татаро-Башкирской Советской республи-
ке — проекте, которому Сталин и Ленин остались верны6.
К 1919 г. условия в регионе изменились. Гражданская война бу-
шевала в полную силу, а политический климат в России все больше
поляризовался: с одной стороны, «демократическая контрреволю-
ция», к которой присоединился Валидов, мечтающий о поражении
«белых», а с другой — более консервативные силы, руководящие
«белым» движением. Когда адмирал Колчак сверг Комуч с засевши-
ми в нем социалистами и в ноябре 1918 г. получил высшую власть
над антибольшевистскими силами в Восточной России, то приказал
упразднить Башкирскую территориальную автономию и распустить
башкирские военные силы7. К началу 1919 г. Валидов и его люди
вновь приготовились сомкнуть ряды и достичь соглашения с боль-
шевиками. Башкирские лидеры надеялись, что, несмотря на вполне
трезвый скептицизм по этому вопросу, большевистские обещания на-
ционального самоопределения для всех народов больше устраивали
башкирских националистов, чем политическое будущее, в котором
господствовали бы русские армейские офицеры. Прежде чем иссле-
довать само башкирско-большевистское сотрудничество, обратимся
к важному вопросу советских мотивировок в 1919 г.
206
Мотив признания Советами отдельной Башкирской автономии,
решение, вероятно, принятое лично Лениным и Сталиным, еще тре-
бует своего изучения. Часто приводят военные соображения: дезер-
тирство Валидова послужило тому, что шесть тысяч солдат встали на
сторону Советов в критический момент Гражданской войны, как раз
перед наступлением Колчака весной 1919 г.
Это решение было, по крайней мере в чем-то, оппортунистиче-
ской попыткой ослабить южный фланг Колчака и усилить советские
войска на восточном фронте. Доклады о дезорганизованных мусуль-
манских частях в Красной Армии наводят на мысль, что Советы, не-
сомненно, извлекли пользу из опыта и дисциплины башкирских офи-
церов и солдат8. Политика Коммунистической партии также сыграла
решающую роль в признании Башкирской автономии.
Первые переговоры с башкирами начались менее чем за два ме-
сяца до Восьмого съезда Коммунистической партии 18-23 марта
1919 г., где Ленину предстояло отстаивать национальную политику
в отчаянной борьбе с «интернационалистским» крылом во главе с
Бухариным и Пятаковым, считавшими национально-территориаль-
ный федерализм ненужной и опасной уступкой буржуазии. Разу-
меется, Ленин выступал против оппозиции по данному вопросу и,
должно быть, ему требовался практический пример в его пользу; де-
зертирство двух башкирских дивизий из войск Колчака и верность
«башкирских масс», конечно, отвечали всем требованиям. В конце
концов на третий день партийного съезда был подписан советско-
башкирский договор; имеются данные, что советское руководство
надеялось заключить договор еще до начала съезда. Ленин дважды
ставил башкирский вопрос во время съезда, и оба раза для того, что-
бы обосновать создание советских национальных республик9.
Юрий Слезкин и другие историки пишут о том, с каким необыч-
ным и парадоксальным энтузиазмом Ленин выступал за националь-
ное строительство, в частности среди «малых народов» российского
Востока10. Однако создание отдельной Башкирской республики было
не просто очередным логическом шагом в советской национальной
политике; оно представляло заметный перелом в этой политике, ибо
противоречило бывшему плану создания единой Татаро-Башкирской
республики. Татарские коммунисты вскоре просто обезумели от это-
го решения, и остается только догадываться, почему Ленин и Сталин
нарушили свое обещание, и как именно они собирались увязать один
проект государственного строительства с другим. Напрашиваются
несколько гипотез.
207
Оригинальный декрет о Татаро-Башкирской республике содер-
жал положение, что Башкортостан может образовать отдельный
административный округ внутри более крупной административной
единицы; вполне возможно, Ленин и Сталин считали, что Башкир-
ская автономия на самом деле не исключает в перспективе единой
республики. Но на практике все было иначе, поскольку Валидов
и другие башкирские лидеры решительно отвергали инкорпорацию
в Татаро-Башкирскую республику и требовали, чтобы декрет, при-
нятый в марте 1918 г. и провозглашавший эту республику, был от-
менен.
Татары долго сопротивлялись, но в декабре 1919 г. Ленин удов-
летворил просьбу башкир11. К весне 1920 г. ленинское правительство
объявило об образовании Татарской республики к западу от Башкор-
тостана. Таким образом, признание Советами Башкирской автоно-
мии означало разделение единого государства на две отдельные рес-
публики — Татарскую и Башкирскую.
Другая возможность состоит в том, что решительно настроенные
Ленин и Сталин изначально собирались покончить с Татаро-Баш-
кирской республикой и просто использовали для этого движение Ва-
лидова в качестве подручного средства. Западные ученые, татарские
эмигранты и татарские национальные деятели указывают, что созда-
ние отдельной Башкирской республики способствовало отчетливому
различию культурных и языковых особенностей татар и башкир на
протяжении последующих десятилетий.
В статьях Валидова-Гришко, работавшего в конце 1950-х гг. для
эмигрантского журнала «East Turkic Review» («Восточно-тюркское
обозрение»), слышен отзвук татарских аргументов 1919 г., что созда-
ние двух республик «разделяет татар и башкир, хотя они говорят на
одном и том же языке, исповедуют одну и ту же религию, имеют об-
щую культуру и едины по крови, истории и обычаям»12. По мнению
покойного французского ученого Александра Беннигсена и его аме-
риканского соавтора С. Эндерса Уимбуша, советские усилия создать
отдельную башкирскую национальную идентичность после 1919 г.
имели важный политический мотив: «ослабить любое потенциальное
татарское национальное движение»13.
Профессор Азаде Айзе Ролич из Калифорнийского университе-
та в Лос-Анджелесе в своих трудах по истории татар утверждает, что
Башкирская республика служила «ключом к воздвижению админист-
ративных и даже культурных барьеров между татарами и башкирами,
культурно-исторические пути которых всегда тесно переплетались».
Подобно Беннигсену и Уимбушу Ролич приходит к выводу, что по-
208
доплекой решения был страх татарского национализма и тюркского
единства:
«Итиль-Уральское, или Татаро-Башкирское государство было
разделено еще до своего существования, потому что его существова-
ние стало бы слишком реальной угрозой, и Советское правительство,
уже уставшее от национализма своих мусульманских меньшинств, не
могло допустить такого. Татаро-Башкирская республика со столицей
в Казани продолжала бы усиливать роль этого города как культурно-
политического центра мусульман России. Чтобы помешать тюркско-
му единству и появлению динамичной республики на Средней Волге,
советское правительство предпочло способствовать формированию
малых республик; тем самым, оно также создавало изоляцию и даже
разжигало былую зависть и вражду, таким образом облегчая себе кон-
троль над народами данного региона»14.
В основе этих утверждений лежит допущение, что до 1917 г. баш-
киры находились на пути ассимиляции в татарский этнос в есте-
ственном процессе, искусственно прерванном Советским государ-
ством. Башкирская идентичность была слабой и, похоже, еще больше
ослабла бы, если бы не вмешательство Советов. С этой точки зрения,
башкирское национальное движение во главе с Валидовым было вре-
менным явлением, исторической случайностью, блестяще использо-
ванной Лениным и Сталиным в 1919 г.
Прежде всего можно поспорить с замечанием, что башкирская
идентичность была искусственным созданием Советского государ-
ства. Небрежное отношение к башкирской идентичности и движе-
нию Валидова, по-видимому, коренится в понятии национальной
идентичности как исключительно языковой или культурной. Разные
башкирские и татарские диалекты были похожи, но у башкир отсут-
ствовала письменность, многие грани материальной и духовной куль-
туры были общими, в том числе ислам — поэтому, по сути, они были
одним народом. Социально-экономические различия между татара-
ми и башкирами, возможно, имелись, но в конце концов они не мог-
ли возобладать над их основным культурным единством15.
Однако старые и новые работы о национализме и национальной
идентичности свидетельствуют, что такое различие спорно и что мно-
гие социально-экономические факторы могут привести к раздробле-
нию наций, национальностей и этнических групп16.
Валидову потому и удалось определить башкирскую идентич-
ность, что он не полагался на небольшие лингвистические различия;
209
башкирская идентичность основывалась на особенностях, ясно отли-
чавших башкир от их западных соседей — татар: кочевое прошлое,
история восстания против русской власти, корпоративные права
на землю, полуавтономная окружная система, Башкирское Вой-
ско. Если эти элементы башкирского партикуляризма отмирали
по причине изменений в царской политике, русской колонизации
или татарской ассимиляции, то это только убеждало башкирских
сепаратистов в том, что их нация находится в опасности. Значение,
которое придавал Валидов чертам, ясно отличавшим башкир от та-
тар, соответствует наблюдениям Фредрика Барта о значении «пог-
раничных маркеров» при определении этнической и национальной
идентичности. Подчеркивать небольшие различия в родственных
группах для националиста зачастую гораздо важнее, чем без кон-
ца говорить о глубоких различиях, отделяющих земляка от явного
чужака.
Помимо этнографических вопросов следует отметить, что прямых
свидетельств того, что советский план предполагал использование
башкирского движения в качестве средства ослабления татарского
национализма в 1919 г., практически нет. Дореволюционные цар-
ские чиновники действительно задумывались о татарской асси-
миляции и исламизации соседних народов, а советский режим в
1920-1930-х гг. проявлял еще более выраженный страх перед пан-
тюркизмом и панисламизмом17. Поэтому можно было бы поспорить
о том, что есть причины подозревать, что озабоченность татарским
экспансионизмом и гегемонией выходит за пределы советской поли-
тики в 1918-1919 гг. К несчастью, подозрение не значит доказатель-
ство. Быть может, историки когда-нибудь найдут документы, свиде-
тельствующие о том, что в 1918-1919 гг. советские вожди действи-
тельно планировали покончить с Татаро-Башкирской республикой,
но анализ этих событий наводит меня на мысль, что не вдумчивое
планирование, а, скорее, импровизация была типична для принятия
решений в годы Гражданской войны, поэтому пока этот предполага-
емый план остается в сфере спекуляций. Я доказываю, что провозг-
лашение Татаро-Башкирской республики, а впоследствии отдельной
Башкирской республики, на самом деле представляло собой поли-
тику «разделяй и властвуй», но что враг, которого Ленин и Сталин
хотели разделить, не был тюркской нацией в состоянии становления
(будь то мусульманская, тюрко-татарская или татаро-башкирская),
но антибольшевистское движение в целом.
В 1918 г. советские вожди надеялись, что Татаро-Башкирская
республика освободит татарских рабочих и радикалов от господства
210
антибольшевистских сил в мусульманском тюрко-татарском движе-
нии. В 1919 г. они использовали похожую стратегию, чтобы убедить
Валидова и прочих башкирских лидеров покинуть лагерь Колчака.
В текущий между этими решениями год политика в отношении та-
таро-башкирских дел стала пассивной: советских лидеров, казалось,
не интересовало «разделение» татар и башкир посредством привле-
чения башкирских национальных лидеров в Советы, и действительно
Сталин позволил татарам в своем комиссариате по делам националь-
ностей отстранить тех немногих башкир, которые присоединились
к Советам. В 1918 г. казалось, что Сталин полностью поддерживает
татаро-башкирский проект; объединенная республика была бы созда-
на, если бы не Гражданская война. Пусть даже Ленин и Сталин на-
меренно строили план измены своим татарским союзникам и зимой
1918-1919 гг. уничтожили Татаро-Башкирскую республику — для
исторической памяти это прошло бесследно18.
Изначальные условия башкиро-советского сотрудничества отра-
жают две особенности, которые наводят на мысль, что основу башки-
ро-советских отношений в 1918-1919 гг. составляли недоразумения,
убогое планирование и местные инициативы. Прежде всего с самого
начала стороны не могли достичь связной выработки условий и за-
несли свои разногласия в соглашение, подписанное в марте 1919 г.
Еще одним фактором была все та же неспособность советских влас-
тей в Москве контролировать события там, где местные силы, ко-
торые вовсе не были партиями, развивавшими отношения между
советскими вождями и группой Валидова, создавали условия этого
сотрудничества, в данном случае посредством погромов, которые
красноармейцы и местные русские обрушивали на башкир в связи
с их дезертирством в 1919 г.
В январе 1919 г. башкирский посланник Мулайан Халиков завя-
зал контакт с советскими лидерами в Уфимском губернском рево-
люционном комитете (Губревкоме). Он изложил шесть условий, при
которых башкирское правительство перейдет на сторону Советов
в Гражданской войне: признание Советами Башкирской автономии,
башкирский контроль административных и полицейских функций
Башкортостана, помощь Советов в создании башкирского корпуса
для борьбы с Колчаком, политическая амнистия башкирских лиде-
ров, изгнание из Башкортостана «сибирских реакционеров» и пре-
кращение любой иммиграции в Башкирскую республику, кроме
«тюрко-татар» (это упоминание башкирской озабоченности русской
колонизацией их земли оказалось слишком деликатным, и в дальней-
ших переговорах этого вопроса уже не касались).
211
Уфимские большевики ничего не обещали, но намекнули, что го-
товы продолжать переговоры после консультаций с Москвой19. Не
прошло и недели, как из центра поступили инструкции, впрочем, са-
мого общего свойства. Сталин и Ленин обсудили ситуацию (похоже,
что с другими членами руководства они не советовались) и отправи-
ли в Уфимский Губревком записку, которая отражает преобладание
военных приоритетов в их понимании данного вопроса:
«Предлагаем не отталкивать Халикова, согласиться па амнистию
при условии создания единого фронта с башкирскими полками про-
тив Колчака. Со стороны Советской власти гарантия национальной
свободы башкир полная. Конечно, необходимо наряду с этим стро-
жайше отсечь контрреволюционные элементы башкирского населе-
ния и добиться фактического контроля за пролетарской надежнос-
тью башкирских войск»20.
Военные вопросы также весьма заботили башкирских лидеров,
хотя и с иных позиций. По ходу переговоров в феврале стало ясно,
что башкиры стремились к широкой — пусть в ретроспективе нереа-
листичной — автономной власти, особенно в военных делах. Прежде
всего они предложили советским войскам прекратить любую воен-
ную активность в Башкортостане.
Их собственные военные силы, пять пехотных полков и два кава-
лерийских, будут сражаться на фронте там, где он будет проходить
в их краях. Советские отряды не имеют права беспрепятственно про-
ходить по Башкирской территории, но в случае надобности башкиры
их позовут.
Башкиры не согласились подчинить свои войска единому высше-
му командованию, но настаивали на том, чтобы конкретными баш-
кирскими военными частями командовали башкиры21.
Тем временем башкирское правительство, избранное на Курултае
в декабре 1917 г., было распущено, а его функции присвоил Башкир-
ский революционный комитет (Башревком), избранный башкирски-
ми офицерами и солдатами 21 февраля 1919 г.22
По договоренности с Москвой этот орган должен был управлять
Советским Башкортостаном до тех пор, пока Первый башкирский
съезд Советов не выберет новое правительство. Все члены прави-
тельства были близкими союзниками Валидова, искренне предан-
ными созданному им образу автономного Башкортостана; ни один из
них никогда не был коммунистом, и все сражались против Советской
власти еще за три дня до того, как образовался Башревком. То, что
212
у власти в Советском Башкортостане встали бывшие белогвардейцы,
было великим парадоксом советско-башкирского соглашения, и это
обстоятельство постоянно вызывало тревогу. Члены Башревкома не
подчинялись дисциплине Коммунистической партии или какой-ли-
бо иной форме влияния из Москвы, и они имели такие представления
о масштабах и характере Башкирской автономии, которые поставили
их в прямой конфликт с большевистскими деятелями на местах и в
центре.
20 марта 1919 г. представители Башкирского и советского прави-
тельств подписали окончательный договор, признающий Автоном-
ную Башкирскую Советскую Республику как федеральную часть
РСФСР23. Большая часть договора отводилась перечислению тер-
риторий, которые составят Малую Башкирию. По этому вопросу
Советское правительство в основном приняло планы, разработан-
ные Валидовым и его сторонниками в 1917-1918 гг. В республику
должны были войти порядка 130 городков Уфимской, Оренбургской,
Самарской и Пермской губерний. Города были отобраны таким об-
разом, чтобы максимизировать башкирский элемент в республике
и минимизировать численность русского населения; действительно,
две области с большим русским населением должны были временно
остаться под контролем РСФСР до проведения плебисцита24.
Малая Башкирия была разделена на тринадцать округов; десять
округов образовали довольно компактную территорию, но три —
были анклавами, башкирскими островками посреди российской тер-
ритории на северо-востоке и юго-западе. К несчастью, мартовскому
договору не удалось изложить процедуру перевода земли из сущес-
твующих губерний в новую республику, что создало плодородную
почву для спора.
После детального описания башкирской территории, договор
в остальном содержал лишь самое общее описание управления рес-
публикой. Теоретически Советская Конституция от июля 1918 г. рас-
пространялась на Малую Башкирию, но до Первого съезда Советов
«абсолютная власть» принадлежала Башревкому, органу, в котором
ключевые позиции занимали Валидов и его ближайшие соратники.
Москва получила постановление, что железные дороги, фабрики
и рудники на башкирской территории останутся под непосредствен-
ной юрисдикцией Башревкома, пока башкиры не получат гарантий,
что могут сформировать «отдельную башкирскую армию» под об-
щим командованием Красной Армии. РСФСР согласилась воору-
жать и снабжать башкирские отряды и оказывать финансовую подде-
ржку культурно-образовательным программам в новой республике.
213
Общественный порядок в Башкортостане должен был поддерживать
«вооруженный пролетариат республики». Вот и все. Более чем через
год после того, как национально-территориальный федерализм стал
основополагающим принципом советской государственной системы,
формальное описание разделения полномочий между федеральной
и местной властями все еще было рудиментарным и приблизитель-
ным25. Не было ясно и то, какое отношение теоретически высшая
власть в Башкортостане — Башревком — будет иметь к местной Ком-
мунистической партии.
Преобладание в одном башкир, а в другой — русских придавало
ярко выраженный этнический характер, что неизбежно вело к кон-
фликтам между государством и партией, а отсутствие связей между
их кадрами соответственно служило гарантией возникновения таких
конфликтов. Неясность относительно характера и размеров Башкир-
ской автономии неизбежно порождала бесконечные споры и ссоры,
которые разгорались все яростнее по причине того, что договор, по-
хоже, давал широкие политические, военные и полицейские полно-
мочия башкирским националистам, полагавшим, что у них теперь
развязаны руки для преследования своих целей.
Другую трудность Башкирской автономии в 1919-1920 гг. пред-
ставляла враждебность со стороны местных коммунистов и боль-
шинства русского населения региона. Такая враждебность уже по-
дорвала большевистско-башкирское сотрудничество в 1918 г., и то
же самое едва не произошло в начале 1919 г., когда дезертирующие
башкирские солдаты и башкирское население в целом стали жертвой
красноармейцев и русских поселенцев. Озабоченное ухудшением
военной обстановки башкирское правительство 16 февраля 1919 г.
решило дезертировать через два дня, не дожидаясь результатов пе-
реговоров с Москвой26. Скоро стало понятно, что дезертирство про-
ходит не так, как планировало башкирское руководство. Оно думало,
что достигло понимания с советскими властями относительно того,
что башкирские солдаты смогут просто перейти через линию фрон-
та с оружием в руках, сохранить целостность башкирских полков
и просто повернуть оружие против армии Колчака. И действитель-
но, официальная советская политика, санкционированная Лениным
19 февраля, но, очевидно, уместная ранее, потребовала, чтобы баш-
кирских солдат не разоружали, если они немедленно начнут военные
действия против Колчака. Однако командиры действующей Красной
армии понимали сложившуюся ситуацию иначе. Они либо не знали
приказа Москвы, что вполне вероятно, ведь почти все они входили
в Первую армию, базировавшуюся в Оренбурге, а не в Пятую армию
214
в Уфе, с которой вели переговоры башкиры, либо просто не придали
ему значения. Что бы там ни говорили политики, местные команди-
ры видели в операции просто сдачу башкирских отрядов. Командир
одной дивизии негодовал: «Как же могли советские отряды допус-
тить в свой тыл “вооруженные массы”, пронизанные национальным
духом и незаинтересованные в защите пролетариата?»
Дезертирующие башкирские солдаты были разоружены и стали
военнопленными; оказавших сопротивление связали, избили, а неко-
торых даже расстреляли.
Башкирские полки, сдавшие оружие, были расформированы, их
солдаты переведены в существующие части Красной армии, где язы-
ком команд был русский, а не башкирский. Понятно, что остальные
башкирские солдаты отказывались перейти линию фронта. Экспери-
мент по части советско-башкирского сотрудничества, кажется, закон-
чился, не успев начаться27.
Когда Валидов обратился к местным и дивизионным команди-
рам с просьбой изменить политику разоружения и расформирования
башкирских частей, его предложение было встречено враждебно. Ко-
мандир Гай из советской Первой армии проявил больше сочувствия,
но тем не менее настаивал на том, чтобы башкиры, если они хотят
сохранить свое оружие, вступили в действующие части Красной ар-
мии. В конце концов 26 февраля Валидов изложил состояние дел
Сталину по прямому проводу. Он сказал, что обещание Советов со-
здать Башкирскую Советскую республику и сохранить башкирский
корпус в целостности под общим советским командованием было
нарушено. По мнению Валидова, зачисление башкир в русскогово-
рящие части было не просто неудобным в связи с тем, что команды
отдавались на чужом языке. Это было прямым нападением на баш-
кирский народ и его автономию, поскольку «Башкирская республи-
ка без вооруженных сил — это фикция». Роспуск башкирских частей
мог только воодушевить русских «царских поселенцев» и «кулаков»,
которые присоединялись к неистовствующей Красной армии специ-
ально, чтобы отомстить башкирским беднякам28.
Пока Валидов пытался пробудить революционную совесть совет-
ского руководства, проводя классовый анализ характера империа-
листического гнета в Башкортостане, советские солдаты в Башкор-
тостане (трудно сказать, были ли они местными «поселенцами» или
нет) и впрямь действовали как армия завоевателей. Башкирских сол-
дат и офицеров разоружали, оскорбляли, били, срывали с них одежду
и вообще обращались, как с пленными. Местные крестьяне включи-
лись в эти унижения и оскорбления, и, когда башкирских пленных
215
солдат вели через русские деревни, их забрасывали конским навозом.
Красноармейцы скрылись с собственностью и деньгами Башревкома
и разных окружных административных органов. Вскоре поступили
сообщения о расстрелах.
Башкирские военные муллы, один башкирский бригадный ко-
мандир и солдаты пали от «красных» орудийных расчетов, а сорок
семь башкирских офицеров полиции были расстреляны Интерна-
циональным полком Красной армии. «Красные» солдаты разворо-
тили ульи в одной башкирской деревне и забрали мед; несколько
башкир пожаловались на грабеж, но были подвергнуты пыткам
и расстреляны.
В сохранившихся башкирских военных частях началось дезер-
тирство, поскольку солдаты бежали в свои родные деревни или воз-
вращались к «белым». Действительно, весь башкирский Первый ка-
валерийский полк в конце марта снова присягнул на верность Кол-
чаку и оставался с «белыми» более пяти месяцев. Антибашкирская
деятельность не ограничивалась частями Красной армии; разгромив
башкирские власти и военные части, местные русские сформирова-
ли революционные комитеты в нескольких уральских фабричных
городах, вероятно, с одобрения Оренбургского советского исполни-
тельного комитета, не признававшего ни Башревкома, ни Башкир-
ской автономии. Преображенский комитет сформировал собствен-
ный военный отряд, который арестовал местных башкирских чинов-
ников и расстрелял сорок башкирских солдат29.
Полнее всего описал этот позорный эпизод сам Валидов по сво-
им наблюдениям и докладам агентов Башревкома, направленных
для расследования бесчинств Красной армии. Он описывает десятки
случаев убийств, грабежей и изнасилований, зачастую называя име-
на преступников и жертв. Валидов объясняет жестокость двуличием
местных командиров Красной армии и притоком местных поселен-
цев в части Красной армии; последние были «классом богатых им-
мигрантов», которым нужно было только свести счеты с башкирами.
Многие башкирские деревни вынудили платить непомерную дань
русским солдатам-завоевателям, от 5 до 30 тыс. рублей, в противном
случае их грабили. Еще один башкирский автономист Харис Юмагу-
лов предположил, что богатые русские кулаки нарочно использовали
риторику большевиков для оправдания своих бесчинств, называя это
«экспроприацией башкирской буржуазии»30.
Член ЦК, посетивший регион, сдержанно подтвердил масштаб ка-
тастрофы: «Докладываю, что один из башкирских полков перешел на
сторону Колчака. Население относится к нам враждебно. Дезертир-
216
ство среди башкирских отрядов достигло колоссальных пропорций.
Надо отправить туда работников. Силы на фронте неадекватны».
Командир Советской Первой армии Гай пытался вновь обрести
контроль над своими людьми, предупреждая, что совершающие «не-
санкционированные действия» против башкирских солдат и граж-
данского населения будут расстреляны. Несмотря на это, разграб-
ление Красной армией Башкортостана продолжалось много недель,
прекратившись только тогда, когда наступление «белых» в марте-
апреле 1919 г. заставило Красную армию отступить.
Когда войска Колчака тем летом отступили, и Красная армия за-
няла регион в третий и последний раз за годы Гражданской войны,
наступающие советские отряды снова отомстили местным башкирам.
Страх и подозрение башкир по отношению к советским институтам
отчетливо отразились в странном явлении, проявившемся, когда чи-
новники правительства Валидова попытались набрать мужчин для
башкирской бригады в областях, только что освобожденных от «бе-
лых» в июле 1919 г. Когда башкирские вербовщики и их советские
военные консультанты задавали крестьянам-мусульманам вопрос об
их национальности, то известные башкирские деревни давали только
одного-двух рекрутов, остальные отрицали, что они — башкиры. Как
оказалось, по региону пронеслись слухи, что Красная армия снова
набирает башкир для казни. Требовалась дополнительная обществен-
ная работа, чтобы заставить башкир идентифицировать себя со «сво-
ей» Советской Башкирской республикой31. Разграбление Башкор-
тостана Красной армией в 1919 г. оставило печальное наследство.
Эти тягостные события напоминали антибашкирские репрессии
начала 1918 г., но кое-чем и отличались. Прежде всего в них было
гораздо больше насилия даже по сравнению с всеобщей эскалацией
бесчинств со всех сторон, участвующих в Гражданской войне в 1918 г.
Однако в 1919 г. центральные власти хотели и могли утвердить свои
полномочия над местными деятелями гораздо более прямым спосо-
бом, чем они делали это годом раньше, и не позволили бы мародер-
ствующим солдатам осуществлять советскую политику в Башкор-
тостане.
Пожалуй, самым важным с политической точки зрения было то,
что события 1919 г. показали, что возможностей выбора для баш-
кирского руководства становится все меньше. Когда в 1918 г. боль-
шевистские репрессии ударили по башкирскому движению, Валидов
и его сторонники вскоре нашли демократическую альтернативу боль-
шевизму в Комуче, но к 1919 г. такая альтернатива исчезла, и надо
было делать непростой выбор: или Колчак, или Ленин. Башкирские
217
лидеры не слишком доверяли ни тому, ни другому, и их враждебность
к большевизму только усилилась за недели после дезертирства. Но
Валидов не видел почти никакого смысла в том, чтобы возвращаться
на сторону «белых», где его, вероятнее всего, ожидал смертный при-
говор, как перешедшего на сторону большевиков. На какое-то время
он со своими товарищами решил остаться с Советами и попытаться
извлечь из этого как можно больше пользы.
В августе 1919 г., когда последние «белые» отряды были вытесне-
ны из Волжско-Уральского региона, Валидов и его башкирские авто-
номисты прибыли в Башкортостан с планами реализовать лелеемые
ими планы государственного строительства и начать преодолевать
наследие российского империализма32. Несмотря на то, что Моск-
ва официально поддерживала Башкирскую автономию и выступала
с антиимпериалистическими заявлениями, несмотря на порой теплые
личные отношения, складывавшиеся между Валидовым и Сталиным,
башкирские лидеры сталкивались с серьезными препятствиями. Са-
мой ощутимой и опасной была враждебность властей местных Со-
ветов и Коммунистической партии по отношению к Башкирской
автономии. К этому следует добавить ряд острых политических раз-
ногласий, возникших между башкирским руководством и их местны-
ми соперниками и (все больше) между башкирами и центральными
властями.
Дела были подпорчены неопределенностью договора, заключен-
ного в марте 1919 г., тогда как хозяйственная разруха, дефицит, обще-
ственный упадок и общие неурядицы Гражданской войны обостряли
в Башкортостане любой конфликт на местном уровне. Все большее
разочарование башкир советским экспериментом вызывало расту-
щую озабоченность в Москве тем, что башкирские союзники отби-
ваются от рук.
С начала 1918 г. почти все русские коммунисты в Уфимской
и Оренбургской губерниях сомневались в том, что национальные рес-
публики, и Башкирская республика в частности, вообще что-то могут
предложить им. Так же мыслили и многие коммунисты в самой Ма-
лой Башкирии, где уральские рудники и литейные цеха продолжали
гордиться своими довольно большими партийными организациями,
особенно в Белорецке и Стерлитамаке. Силы коммунистов в столице
Башкирии поддерживали несколько официальных представителей
ЦК, среди них самые известные Федор Самойлов, «Артем» (старый
большевик из Украины) и Евгений Преображенский, которого По-
литбюро направило в Башкортостан после того, как он с Бухариным
выступил с их знаменитыми комментарием к программе партии33.
218
Ни один из них не разделял энтузиазма Ленина и Сталина по части
национального строительства среди малых народов, вроде башкир.
Областной комитет партии (обком), сформировавшийся в Малой
Башкирии в ноябре 1919 г., возглавляли представители из Москвы,
а преобладали в нем русские и татары. Главной фигурой в обкоме
был давний враг башкирских автономистов Гали Шамигулов, участ-
вовавший в начале 1918 г. в арестах Валидова и прочих башкирских
лидеров. Троцкий отозвался о положении местных русских в теле-
грамме ЦК, выражая опасение, что усилиями русских партийных де-
ятелей в Уфе политика партии в отношении Башкирской республики
может превратиться в свою противоположность34.
Политическая жизнь в Малой Башкирии быстро превратилась
в затяжную борьбу за власть между националистами в Башревкоме
и преимущественно русскими коммунистами в обкоме и советской
администрации соседних губерний. По всему Башкортостану мест-
ные государственные органы (окружная администрация с преоблада-
нием башкир) враждовали с партийными комитетами, преимущест-
венно русскими по составу.
Ссоры начались сначала с властями в Уфе. Предполагалось, что
крупные участки этой губернии отойдут к Малой Башкирии, соглас-
но договору от марта 1919 г. Но Уфимский Губревком настаивал на
том, чтобы передача территорий Башкортостану была постепенной,
чтобы не прерывать изъятие зерна. В отчаянии Башревком ускорил
развитие событий, приняв Декрет № 1 (26 августа 1919 г.), соглас-
но которому брал на себя «прямое управление» Башкортостаном. На
самом деле этот декрет аннулировал все прежние советские законы
в Малой Башкирии и прекращал изъятие зерна, пиломатериалов
и прочего сырья. Было ясно, что башкирское руководство относилось
к своей автономии очень серьезно, особенно в такой чувствительной
сфере, как поставки продовольствия.
В ближайшие недели Уфимский Губревком составил длинный
список более противоречивых действий Башревкома: запрет экс-
порта продовольствия и другого сырья из Башкирской республики
с помощью вооруженных отрядов; действия уфимского губернского
комиссариата по продовольствию, препятствующие изъятию зерна
и продовольственных запасов; удаление уфимских агентов с Баш-
кирской территории35.
Разногласия по поводу реквизиций военного времени переросли
в подлинные экономические блокады Башкортостана и его соседей.
В декабре 1919 г. Ишмурзин, командующий Стерлитамакским баш-
кирским гарнизоном, запретил вывоз из города кожи и любого дру-
219
того сырья (в Стерилитамаке была большая сыромятня). Оренбург-
ские власти ответили тем, что задержали отправку текстиля и прочей
мануфактуры, предназначенных для Башкортостана, и распределили
изделия среди жителей своей губернии. Башкирские чиновники, от-
вечавшие за поставку продовольствия, пожаловались в Москву, что
Оренбург заблокировал отгрузку текстильных изделий «с контрре-
волюционной целью», желая восстановить башкир против Советской
власти, а два башкирских округа, которые Оренбург лишил своего
текстиля, просто прекратили поставки зерна в марте 1920 г. Орен-
бургские коммунисты обвинили Башкирскую республику в том, что
она, лишая область сырья и топлива, вызывает хозяйственную раз-
руху36.
Продовольственная и сырьевая политика была лишь одним мо-
ментом конфликта. Вторым было определение границ между Баш-
кортостаном и его соседями. Башкирская территория была очерчена
договором от марта 1919 г., основанном на «Уставе Автономного уп-
равления Малой Башкирией» Валидова (1918).
В документах имелись неувязки. Во-первых, они основывались на
земских данных, собранных в 1906-1913 гг., а с тех пор многие горо-
да исчезли, реорганизовались или получили другие названия. Было
непонятно, какие города в 1919 г. должны были войти в Малую Баш-
кирию. Во-вторых, авторы оригинального «Устава» сосредоточились
на пограничных городах и порой легкомысленно опускали города,
находящиеся на башкирской территории.
Поэтому Башревком хотел пересмотреть документ, принятый
в марте 1919 г. В этом деле им немного подсобили власти Уфимской
и Оренбургской губерний, склонявшиеся к тому, чтобы истолковать
соглашение 1919 г. буквально и к собственной выгоде. Башкирские
чиновники пожаловались в Москву, что уфимские власти блокиро-
вали передачу территорий, уже отведенных Башкортостану, а Уфа
обвинила Башревком в незаконной аннексии земель, не упомянутых
в договоре, принятом в марте 1919 г.37
Либеральная экономическая политика автономного Башкор-
тостана обрела некоторую популярность среди крестьян соседних
губерний, особенно в плотно населенных мусульманами западных
регионах. Осенью 1919 г. деревни и целые города начали засыпать
Башкирское правительство прошениями включить их в Малую Баш-
кирию. Башкирский обком отказал в просьбах, сочтя их национали-
стическими и контрреволюционными, хотя уфимские власти сделали
довольно честный вывод, что наплыв крестьянских прошений объяс-
няется желанием избежать изъятия запасов зерна. Однако Башрев-
220
ком приветствовал эти прошения, видя в них возможность создания
Великой Башкирии, о которой мечтали в 1917 г. Валидов и Башкир-
ский Курултай, и начал обсуждать с Москвой возможность аннексии
этих земель Башкортостаном. Имеются данные, что Башкирское пра-
вительство поощряло и даже провоцировало такие прошения. В на-
чале января 1920 г. советские власти в Белебее узнали, что агенты из
Башкортостана подговаривали живших поблизости, по течению реки
Дёмы, крестьян войти в Малую Башкирию, хотя этот район не при-
числялся к республике.
Вероятно, подстрекатели обещали, что «в Башкортостане будет
свободная торговля, и не будет зерновой монополии или реквизиций
скота, как в Советской республике России». Деревням, присоединен-
ным к Башкортостану, были обещаны дополнительные земельные
угодья.
Слухи, что коммунистов изгоняют из Башкортостана, делали ав-
тономную республику еще более привлекательной для селян, устав-
ших от бесконечных реквизиций и репрессий38.
Другим вопросом было положение Стерлитамака. Этот неболь-
шой город официально входил в состав Уфимской губернии, но за
неимением в других местах благоприятных условий Башревком
выбрал его в качестве местопребывания правительства. Русские
чиновники в Стерлитамаке оказались чрезвычайно враждебно на-
строенными по отношению к Башкирской автономии вообще и к
Башревкому в частности; башкирские лидеры отвечали «взаимно-
стью», и ссоры умножились. Нехватка общественных зданий служила
катализатором конфликта, как, например, когда Башревком отобрал
тюрьму и почту у советских властей, которые все время обращались
в Политбюро. Башревком потребовал передать Стерлитамак в свою
юрисдикцию, но Политбюро всю зиму не занималось решением этого
вопроса. Тем временем Башревком и Совет Стерлитамакского уезда
пребывали в одном городе в натянутых отношениях39.
В феврале 1920 г. Троцкий не без сарказма говорил об «истерии»,
которую испытывали русские коммунисты по отношению к башкир-
ским автономистам. Но было кое-что провоцировавшее эту истерию.
В воспоминаниях русских о Малой Башкирии в 1919-1920 гг. посто-
янно упоминались аресты коммунистов Башревкомом и окружными
агентами40. Неожиданно дела приняли более серьезный оборот, когда
башкирский взвод в сентябре 1919 г. расстрелял под Стерлитамаком
четверых красноармейцев. Это быстро создало конфликт между Баш-
ревкомом и главным орудием террора и репрессий Советской России
ЧК, которая направила агента из Уфы для расследования инцидента.
221
Тогда, как явствует из доклада отправленного в Москву уфим-
ского ЧК, на агента напали башкирские солдаты. В том же месяце
ЧК в Стерлитамаке арестовала трех служащих Башкирского воен-
ного комиссариата по борьбе с контрреволюционной деятельностью,
которые могли иметь отношение к четырем расстрелам. Командир
башкирского гарнизона Ишмурзин окружил тюрьму отрядом из се-
мидесяти вооруженных людей и одиннадцати пулеметов и заставил
ЧК выдать своих людей. Советские власти в Стерлитамаке и Уфе
отнеслись к этой критической ситуации осторожно и не предпри-
няли экстренных военных действий, прежде всего потому, что силы
в Стерлитамаке были неравными — в городе находилось четыре ты-
сячи башкирских отрядов41. Атмосфера в Стерлитамаке оставалась
накаленной и готовой перерасти в вооруженный конфликт.
Тревожной осенью 1919 г. Политбюро и лично Ленин стали уде-
лять особое внимание ситуации в Башкортостане. В отчаянии от
собственной неспособности контролировать события в автономной
республике, особенно по части изъятия зерна, Политбюро напом-
нило Башревкому о необходимости выполнять свои обязательства
перед Советским государством. Политика, и не только военная, но
и экономическая, должна быть единой для всей Российской респуб-
лики42. В сентябре 1919 г. советское правительство стало переводить
башкирские отряды из Малой Башкирии на другой фронт; одни от-
правились на Украину отражать наступление Деникина, а другие за-
щищали Петроград от Юденича. Понятно, что от этих отрядов было
больше пользы на фронтах, чем если бы они сидели в освобожден-
ном Башкортостане, но Политбюро также сочло их вывод средством
ослабления доставлявшего беспокойство Башревкома и в будущем —
лишения его выбора43. Примерно тогда же Ленин начал записывать
имена «надежных башкир-коммунистов или честных сочувствую-
щих в Башкирии»44.
Вскоре после Нового года споры вокруг Башкирской автономии
привели еще к одному кризису в Стерлитамаке. На этот раз предло-
гом стала инициатива Башревкома по созданию «отдела внешних
сношений», чтобы справляться с ширящимися конфликтами с Мос-
квой и другими губерниями. Обком счел этот отдел нечем иным, как
Министерством иностранных дел, и заявил, что это несовместимо
с советской автономией и объявил его упраздненным. В ответ Харис
Юмагулов, в то время глава Башревкома, 16 января 1919 г. арестовал
нескольких членов обкома и башкирской ЧК по обвинению в контр-
революционном заговоре против Советского Башкортостана45. Не-
замедлительное вмешательство командующего Туркестанским фрон-
222
том Михаила Фрунзе вскоре заставило Юмагулова освободить плен-
ных. Этот гамбит почти ничего не дал, и положение Башревкома
в последующие месяцы ухудшилось. Коммунисты соседних губерний
быстро осудили аресты, как неоправданные провокации, задуманные
для дискредитации Коммунистической партии в Малой Башкирии.
Советские лидеры в Оренбурге даже ругали ЦК за то, что он не обра-
щает внимания на их предупреждения и слишком доверяет «авантю-
ристам типа Юмагулова». Прошения от коммунистов в Малой Баш-
кирии содержат «басни» о «контрреволюции» и о засевших в совет-
ском аппарате «националистах»46. После января 1920 г. башкирский
вопрос то и дело поднимался в Политбюро. Троцкий уделял огромное
внимание этому делу; он составил инструкции Фрунзе о башкирских
делах и в марте 1920 г. провел встречу с Башревкомом и другими
местными деятелями в Уфе, но напряжения снять не удалось. Глава
Всероссийской ЧК Феликс Дзержинский подозревал, что бывшие
контрреволюционеры в Башревкоме в союзе с эсером Виктором Чер-
новым подготовили массовое крестьянское восстание в Уфимской
губернии в феврале 1920 г.; Политбюро соответственно предоставило
им полномочия арестовать любого башкирского лидера, состоявшего
в контакте с Черновым47.
Сотрудничество советских властей с башкирским автономным
движением Валидова закончилось так же внезапно, как и началось.
В апреле 1920 г. Политбюро назначило Сталина главой специальной
комиссии по башкирскому вопросу; эта группа предложила решить
бесконечный кризис, введя строгие и конкретно очерченные ограни-
чения в Башкирскую автономию, обнародованные правительством
в Декрете от 19 мая 1920 г.48 Республиканским отделам военных дел,
поставок, финансов, рабоче-крестьянской инспекции, труда, почты,
телеграфа и хозяйства полагалось полностью подчиняться соответ-
ствующим органам правительства РСФСР. Это, с точки зрения Моск-
вы, были самые критические сферы, которые нельзя было оставлять
в руках некоммунистического и неустойчивого башкирского нацио-
нального руководства. Только отделы образования, юстиции, здраво-
охранения, сельского хозяйства, общественной безопасности и внут-
ренних дел остались автономными и ответственными непосредствен-
но перед Башкирским правительством49. Примечательно, что этот
декрет появился в результате усилий урегулировать отношения цент-
ральных властей с автономными республиками. Такое же постановле-
ние получила и республика Татарстан, созданная в середине 1920 г.50
Односторонний пересмотр Москвой прав, предоставленных Баш-
кирской республике, в конце концов убедил Валидова в тщетности
223
дальнейшего сотрудничества с советским режимом. В июне 1920 г. он
и большинство членов Башревкома тихо исчезли из своих кабинетов
в Стерлитамаке и Москве и вступили или в отряды басмачей в Тур-
кестане, или присоединились к новому башкирскому партизанскому
движению в Уральских горах. Так закончились шестнадцать месяцев
сотрудничества Советского правительства с главным основополож-
ником башкирского политического национализма XX в.51
После бегства Валидова в июне 1920 г. враждебные отношения
между башкирским обкомом, Башревкомом и агентами из Москвы
постепенно сошли на нет. Татары, русские и несколько избранных
башкир с убедительными коммунистическими рекомендациями и
общей преданностью проводимой обкомом политике централиза-
ции стали преобладать в Башкирском правительстве52. Отношения
между Башкирским правительство и обкомом, разумеется, время от
времени обострялись, особенно по части стратегий подавления но-
вых восстаний в башкирских деревнях в 1920 и 1921 гг.53 После ис-
чезновения Валидова Политбюро не раз вмешивалось в башкирские
дела, в частности с тем, чтобы быстрее подавить восстание, навести
порядок, произвести изъятие зерна и других продуктов, скоордини-
ровать борьбу с голодом и наладить переход к новой экономической
политике. Но уже никогда центральные власти не имели дела с такой
силой, как Валидов и его движение.
Нельзя не согласиться с Терри Мартином, Рональдом Григором
Суни и другими авторами данного тома, что даже в самые мрачные
дни Гражданской войны творцы советской национальной политики,
особенно Ленин и Сталин, проявляли глубокую преданность делу со-
здания национальных республик, налаживания деловых отношений
с нерусской элитой и формирования условий для будущего разви-
тия национальных культур. Признавая Башкирскую автономию, они
шли на большой риск, совершая шаг, которому противились многие,
на разных партийных и правительственных уровнях, от самого нека-
зистого русского городка на Урале до членов Политбюро, не говоря
уже о партийных кадрах татарских коммунистов, и на протяжении
1919-1920 гг. они оба вмешивались в башкирские дела, чтобы не дать
погибнуть своему проекту. Впрочем, это, должно быть, слишком сме-
лый вывод, поскольку сотрудничество с Валидовым на самом деле
потерпело крах, причиной которого были пять факторов, и все эти
факторы можно было предвидеть в начале 1919 г.: кардинальные рас-
хождения во взглядах на значение автономии; импровизированный
характер советской национальной политики; Москва, доверяющая
местным лидерам проведение этой политики; характерные противо-
224
речия между автономией и прочими важными приоритетами боль-
шевистского режима; обстановка все возрастающего насилия в годы
Гражданской войны.
Широкая политическая и идеологическая пропасть, разделявшая
две стороны по вопросу об автономии, вероятно, была самым крити-
ческим моментом. Валидов и его последователи мыслили себя аван-
гардом мусульманско-тюркской борьбы с европейским империализ-
мом или, точнее, с русским империалистическим господством в Баш-
кортостане, а с 1917 г. их борьбе предстояло перевернуть последствия
этого господства. Они полагали, что землю, отнятую у башкир, надо
вернуть; русские крестьяне-иммигранты, по крайней мере самые пос-
ледние, должны покинуть Башкортостан; корпоративные права баш-
кир на самоуправляемый регион с его собственными военными час-
тями должны быть восстановлены, хотя бы уже в виде национальной
республики с независимыми вооруженными силами; башкиры долж-
ны иметь право контроля над всей землей, продовольствием и про-
чими ресурсами на «своей» территории. Как только в конце весны
1920 г. большевистское руководство пришло к окончательному вы-
воду о том, что действительно означает советская автономия, стало
ясно, что башкиры питали слишком большие надежды на то, что им
может дать Советская власть.
Несмотря на упорство, с каким Ленин и Сталин хранили верность
делу создания национальных республик и нерусской элиты, многое
в советской национальной политике в 1917-1919 гг. характеризова-
лось импровизацией, оппортунистическими политическими альян-
сами, серьезными просчетами и местными инициативами, которые
структурировали и ограничивали выбор Москвы. Это стало ясно
уже в 1918 г., когда Москва споткнулась на своей башкирской по-
литике. Признание Лениным и Сталиным Башкирской автономии
в начале 1919 г. было, конечно, важным вмешательством Москвы
в местные дела и, пожалуй, даже блестящей уступкой в решающий
момент Гражданской войны, но, если говорить о нем, как о «поли-
тике», то эта политика была почти не воспринята Красной армией
и грубо насаждена ею, что привело к множеству непредвиденных
столкновений — не только между башкирами и русскими, но и меж-
ду татарами и башкирами, в борьбе за судьбу Татаро-Башкирской
Республики. Более того, решающий договор от марта 1919 г. излагал
разделение власти между центром и республикой только в самых об-
щих словах, оставляя эту сферу открытой для широких притязаний
с обеих сторон. Так и хочется сказать, что советские вожди не озабо-
тились тем, чтобы определить «автономию» как юридический, а не
225
просто риторический термин, пока башкирский кризис не заставил
их сделать это в 1920 г.
Еще один фактор, обусловивший разрыв сотрудничества, — это
постоянная возможность местных деятелей препятствовать полити-
ке центра и формировать ее в своих целях. Не будет преувеличением
сказать, что в 1919 г. в Башкортостане и соседних с ним губерниях,
этнических русских сторонников национальной политики Ленина
и Сталина насчитывались в лучшем случае десятки. Русские в мест-
ных Советах и органах Коммунистической партии нередко высту-
пали против Башкирской национальной автономии как нарушения
пролетарского интернационализма и отказывались доверить власть
и ресурсы кадрам лидеров с явно антибольшевистскими рекомен-
дациями. Эти идеологические и политические соображения часто
дополнялись отношениями превосходства над «природными» ха-
рактеристиками многих русских на окраинах. Между тем бескомпро-
миссный антиимпериализм Валидова и его выступление за башкир-
ский суверенитет подогревало мнение, бытовавшее среди местных
русских и центральных властей, что группа Валидова стремилась не
к членству в федерации или к роли младшего партнера в империи, но
к созданию независимого государства по образу и подобию Финлян-
дии54. Понятно, что местные русские были обеспокоены долгосроч-
ными задачами башкирского руководства, в частности возвращением
незаконно захваченной до революции башкирской земли и выселени-
ем новых русских иммигрантов. Пусть даже Башревком делал мало
или почти ничего не делал для проведения этой политики, эти цели
маячили вдалеке и вселяли в колонизаторов отчаянный страх перед
туземцами.
Понятно, что национальная политика Ленина и Сталина не сущест-
вовала в вакууме, но была одним из многих приоритетов большевист-
ского руководства. В годы Гражданской войны выживание и сохра-
нение режима было превыше всего, и с этим были связаны строгая
военная дисциплина, насильственное изъятие зерна и жестокое по-
давление «контрреволюционной» деятельности. Временами уступки
националистическим движениям могли служить таким приоритетам,
как, например, в начале 1919 г., когда признание Башкирской авто-
номии сильно ослабило фронт Колчака. Но в конце концов автоном-
ная Башкирская республика окончательно запуталась в том, что дик-
товала большевистская Гражданская война в сфере хозяйственных,
политических и военных вопросов. Пожалуй, самое странное то, что
центр так долго «раскачивался». Хотя Политбюро неотступно вело
мощную борьбу за контроль над Башкирской республикой, мнимая
226
склонность большевиков к вмешательству и контролю сначала про-
являлась редко и не обязательно со стороны местных русских ком-
мунистов.
В частности, Ленин и Троцкий признавали справедливость мно-
гих башкирских жалоб на «русский шовинизм» и, казалось, проти-
вились тому, чтобы вызывать вражду своих башкирских союзников,
которые могли так искусно использовать (зачастую иссякающее) ан-
тиимпериалистическое сознание своих старших товарищей. В 1920 г.
большевистские вожди пришли к ограничению Башкирской автоно-
мии довольно медленно и почти нехотя. Тем не менее при наличии
трудных социальных и этнических конфликтов на окраинах и раз-
рушительных итогов дозволенных местных инициатив со стороны
как русских, так и националов, мешающих реализации проводимой
Москвой национальной политики, центральное руководство сделало
вывод, что необходимо играть гораздо большую роль в националь-
ных республиках. Это означало следующее: тщательное определение
границ республик, четко оговоренные административно-правовые
правила игры и, самое главное, ограничение местных инициатив
всех партий и ограничение власти местного правительства. Только
таким образом намерение национальной автономии могло быть со-
гласовано с другими императивами дня: изъятием зерна, рациональ-
ным развертыванием войск и перевесом в отчаянной Гражданской
войне на множестве внешних и внутренних фронтов. Зигзаги совет-
ской национальной политики в годы Гражданской войны доскональ-
но понять невозможно, их легко истолковывать наугад, но все это
весьма спорно.
Невозможно не обращать внимания на беспрецедентные уров-
ни насилия, развязанного революционным подъемом и крушением
гражданского порядка в период после 1917 г. За время Гражданской
войны армии не раз проходили по Башкортостану, оставляя за собой
разорение и беспредел. Местное и пришлое население, дезертиры
и враждующие группы партийных деятелей — все находили примене-
ние вооруженным силам, но не искусному компромиссу, предпочти-
тельному средству политического диалога. Большевистские власти
были готовы назначить страшное наказание любому, кто противится
их правлению. К тому времени, когда Валидов с товарищами в июне
1920 г. бежал из Башкортостана, они уже видели расстрелы или жес-
токие расправы над башкирскими офицерами, солдатами и крестья-
нами, погибшими от рук русских поселенцев, красноармейцев или
чекистов. Разумеется, руки Валидова и его башкирских отрядов тоже
были в крови, хотя эта сторона еще требует изучения. Дело в том,
227
что события, сопровождавшие башкирско-большевистский альянс
1919-1920 гг., разыгрывались на особенно кровавой сцене. Личные
ставки в игре, где пустячная ошибка могла повлечь за собой фаталь-
ные последствия, были высоки; должно быть, велико было и психо-
логическое напряжение игроков. Не удивительно, что когда звезда
Валидова в советских условиях стала близиться к закату, он решил
бежать в горы, не дожидаясь, когда за ним явится ЧК. Такая полярная
и опасная атмосфера изначально отравляла отношения между боль-
шевиками и башкирскими националистами, так что задача создания
межэтничной гармонии и преодоления наследия былого империа-
лизма — нескрываемой цели обеих сторон и довольно трудной для
достижения в мирных условиях — стала вполне утопической мечтой
перед лицом реальностей русской Гражданской войны.
Благодарности
Хотел бы выразить благодарность Совету по международным ис-
следованиям и обменам и Национальному фонду поддержки гума-
нитарных наук за помощь в данном исследовании. Благодарю также
Рональда Суни, Терри Мартина, Джона Бушнелла и других участни-
ков конференции CASPIC, а также Дэниэла Орловского, сделавшего
замечания по раннему варианту этой статьи.
Дэниэл Э. Шейфер
1 Pereira N. G. О. White Siberia: The Politics of Civil War. Montreal: McGill-
Queen’s University Press, 1996. P. 132-133; Pipes R. E. The First Experiment in
Soviet Nationality Policy: The Bashkir Republic, 1917-1920 // Russian Review.
1950.9. P. 303-319.
2 Последние местные исследования определяют великое разнообразие
условий, процессов и динамик как в российских губерниях, так и на этни-
ческих окраинах в годы Русской революции и Гражданской войны, многие
из которых сказались на судьбах нации. См., например: Koenker D. Moscow
Workers and the 1917 Revolution. Princeton; N. J.: Princeton University Press,
1981; Raleigh D.J. Revolution on the Volga: 1917 in Saratov. Ithaca; N. Y: Cornell
University Press, 1986; Suny R. G. The Baku Commune, 1917-1918: Class and
Nationality in the Russian Revolution. Princeton; N. J.: Princeton University
Press, 1972; не говоря уже о классическом труде Александра Рабиновича
о влиянии местной петроградской политики на ход революции во всей Рос-
сии: Rabinowitch A. The Bolsheviks Come to Power: The Revolution of 1917 in
Petrograd. N. Y: Norton, 1976.
3 He новое, но критическое введение в эти вопросы см.: Zenkovsky S. А.
Pan-Turkism and Islam in Russia. Cambridge; Mass.: Harvard University Press,
228
1960. Серьезные работы о дореволюционной башкирской истории: Bau-
mann R. F. Subject Nationalities in the Military Service of Imperial Russia: The
Case of the Beshkirs // Slavic Review. 1987. 46. P. 489-502; Donnelly A. S. The
Russian Conquest of Bashkiria, 1552-1740: A Case Study in Imperialism. New
Haven; Conn.: Yale University Press, 1968; Юлдашбаев Б. X. История форми-
рования башкирской нации: Дооктябрьский период. Уфа: Башкирское книж-
ное издательство, 1972; Кузеев Р. Г. Происхождение башкирского народа. М.:
Наука, 1974.
4 Названная так в отличие от Большой Башкирии, на западе которой
обычно жили башкиры вперемежку с большим числом татар, русских и про-
чих народов. Из соображений политической практичности в 1917 г. Валидов
и его группа не выступили с планом относительно Большой Башкирии.
5 См. решение о земле, принятое башкирским Курултаем в декабре 1917 г.
ЦГИАРБ. Ф. 395р. On. 1. Д. 7. Л. 1 об.-2. О развитии башкирского национа-
лизма и событиях 1917 г. и последующих лет см.: Pipes. The First Experiment
in Soviet Nationality Policy; Zenkovsky S. A. The Tataro-Bashkir Feud of
1971-1920 // Indiana Slavic Studies. 1958. 2. P. 37-61; Blank S. The Struggle
for Soviet Bashkiria, 1917-1923 // Nationalities Papers. 1983. 10. P. 1-26; Ry-
wkin M. The Autonomy of Bashkirs // Central Asian Survey. 1993. 12. № 1.
P. 47-57; Амагулов С. Башкирия. M.: Государственное издательство, 1925;
Shafer D. E. Building Nations and Building States: The Tatar-Bashkir Question
in revolutionary Russia, 1917-1920. University of Michigan, 1995 (Ph. D. diss.).
6 Shafer. Building Nations. P. 173-222, 248-277.
7 SmeleJ. D. Civil War in Siberia: The Anti-Bolshevik Government of Admiral
Kolchak, 1918-1920. Cambridge: Cambridge University Press, 1996. P. 296-301;
Shafer. Building Nations. P. 286-314.
8 Zenkovsky. Pan-Turkism. P. 99. Во время дезертирства башкир Валидов
сообщал Красной армии и советским чиновникам, что его войско насчиты-
вает, по разным сведениям, 5700 и от 5 до 10 тысяч. Впоследствии числен-
ность башкирских солдат, отсутствующих в феврале 1919 г., определялась в
6556 человек. См.: ГА РФ. Ф. 1318. On. 1. Д. 45. Л. 20, 30, 65; Муртазин М. Л.
Башкирия и башкирские войска в Гражданскую войну. М.: Военная типог-
рафия упр. Делами Наркомвоенмор и РВС, 1927. С. 71; Кулыиапиров М. М.
3. Валидов и образование Башкирской Автономной Советской Республи-
ки (1917-1920 гг.). Уфа: Башкирское книжное издательство, 1992. С. 129.
О мусульманских частях в Красной армии см.: ГА РФ. Ф. 1318. On. 1. Д. 45.
Л. 10.
9 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 2. Д. И. Л. 2 (Протоколы ЦК, 16 марта 1919 г.).
Ленин В. И. Полное собрание сочинений: 57 тт. М.: Издательство политиче-
ской литературы, 1974-1978. Т. 38. С. 158,183.
10 Slezkine Yu. The USSR as Communal Apartment, or How a Socialist State
Promoted Ethnic Particularism // Slavic Review. 1994. 53. № 2. P. 414-452.
11 См. декрет (март 1918 г.) в: Политика Советской власти по нацио-
нальным делам за три года: 1917-XI-1920. М.: Государственное издатель-
ство, 1920. С. 100-101 из: Известия ВЦИК (24 марта 1918 г.) и также: Sha-
229
fer. Building Nations. P. 468. Об отмене декрета см.: РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3.
Д. 48. Л. 4; Образование Башкирской автономной Советской Социалисти-
ческой Республики: Сборник документов и материалов / Под ред. Б. X. Юл-
дашбаева. Уфа: Башкирское книжное издательство, 1959. С. 423 (далее
ОБАССР).
12 Grishko V. The Establishment of a Soviet Volga-Tatar State // East Turkic
review. 1958. № 1. P. 55.
13 Bennigsen A., Wimbush S. E. Muslims of the Soviet Empire: A Guide.
Bloomington: Indiana University Press, 1986. P. 248.
14 Rorlich A.-A. The Volga Tatars: A Profile in National Resilience. Stanford;
Calif.: Hoover Institution Press, 1986. P. 137-138. См. также книгу современно-
го татарского общественного деятеля Айдара Халима: Халим А. Книга печа-
ли, или записки аборигена. Вильнюс: Мокслас, 1991. С. 160-161.
15 Bennigsen, Wimbush. Muslims of the Soviet Empire. P. 247.
16 Cm.: Ethnic Groups and Boundaries / Ed. F. Barth. Boston: Little, Brown,
1969, в частности статью: Haaland G. Economic Determinants in Ethnic
Processes.
17 О первом случае см., например: Geraci R. Russian Orientalism at an
impasse: Tsarist Education Policy and the 1910 Conference on Islam // Russia’s
Orient: Imperial Borderlands and Peoples, 1700-1917 / Ed. R. Brower, E. J. Laz-
zerini. Bloomington: Indiana University Press, 1997. P. 138-161. Ошеломляю-
щий пример последнего см. в работе: Аршаруни А., Габидуллин X. Очерки пан-
исламизма и пантюркизма в России. М.: Безбожник, 1931.
18 Shafer. Building Nations. Р. 226-227.
19 ОБАССР. С. 193-195; ГА РФ. Ф. 1318. Оп. 17. Д. 5. Л. 121; Жизнь на-
циональностей. 16 февраля 1919 г. См. также постановление башкирского
правительства о переговорах, 8 февраля 1919 г. ОБАССР. С. 196-197; ГА РФ.
Ф. 1318. On. 1. Д. 45. Л. 12-13; Заки Валиди Тоган. Воспоминания: Борьба
народов Туркестана и других восточных мусульман-тюрков за национальное
бытие и сохранение культуры / Пер. Г. Шафиков, А. Юлдашбаев. Уфа: Китап,
1994. Кн. 1.С. 283.
20 ГА РФ. Ф. 1318. Оп. 17. Д. 5. Л. 120 (Ленин и Сталин Нимвицкому,
не датирован, но, вероятно, 5 или 6 февраля 1919 г.); Жизнь национальнос-
тей. 16 февраля 1919 г.; Ленин. Полное собрание сочинений. Т 50. С. 252. Из-
датели ленинских трудов отмечают, что в оригинальном тексте первые два
предложения написаны рукой Сталина; последние ленинским почерком. См.
также: ОБАССР. С. 880.
21 ОБАССР. С. 211-215, 223-225. Предварительный договор был подпи-
сан в Симбирске 27 февраля 1919 г.
22 Там же. С. 216-222.
23 Политика Советской власти по национальным делам. С. 17-19; Раи-
мов Р. М. Образование Башкирской Автономной Советской Социалисти-
ческой Республики. М.: Издательство Академии наук, 1952. С. 470-475;
ОБАССР. С. 227-232. Договор был впервые опубликован в Известиях ВЦИК
и в «Жизни национальностей» 23 марта 1919 г.
230
24 Зона плебисцита Златоуста была присоединена к Башкирской рес-
публике в 1922 г., уже в том же году переведена в Челябинскую губернию.
Зона плебисцита Стерлитамака вошла в Малую Башкирию в ноябре 1920 г.
Похоже, ни в одном из этих случаев плебисцит на самом деле не состоялся.
ОБАССР. С. 883.
25 Сами башкиры проработали эти вопросы гораздо более детально на
Курултае в декабре 1917 г., как и татарские федералисты в Миллят Меджли-
си, но, похоже, из проекты не обсуждались.
26 Позднее Валидов говорил, что наступление Красных отрезало баш-
кирское войско от их казахских союзников на юге, которые тоже думали де-
зертировать. Таким образом башкиры оказались в окружении красных и бе-
лых войск. Тоган. Воспоминания. С. 282.
27 Ленинское указание о том, чтобы не обезоруживать башкирских сол-
дат см.: Ленин. Полное собрание сочинений. Т. 50. С. 259; ГА РФ. Ф. 1318.
On. 1. Д. 45. Л. 26 (запись беседы Султан-Галиева и Валидова 21 февраля).
О взглядах местных командиров на башкир см.: ГА РФ. Ф. 1318. On. 1.
Д. 45. Л. 19-20 (командир Воробьев Пензенской дивизии на связи с Вали-
довым 20 февраля) и приказы командира Зеленкова Первой бригады Пен-
зенской дивизии 16 февраля, что все дезертирующие башкиры сдают оружие
и переходят линию фронта с поднятыми руками (ОБАССР. С. 202; ГА РФ.
Ф. 1318. On. 1. Д. 45. Л. 15). Жалобы Валидова см.: ГА РФ. Ф. 1318. On. 1.
Д. 45. Л. 19-20, 27-33.
28 ГА РФ. Ф. 1318. On. 1. Д. 45. Л. 27-33. В ответ Сталин пригласил Вали-
дова в Москву для прямых переговоров.
29 ЦГИАРБ. Ф. 395р. On. 1. Д. 4. Л. 48 (Протоколы Башревкома, 3 марта
1919 г.); РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 65. Д. 22. Л. 221 об. (Юмагулов - ЦК, 4 июня,
1919 г.); ГА РФ. Ф. 1318. On. 1. Д. 45. Л. 42,45-46,62; ЦГАООРБ (Централь-
ный государственный архив общественных объединений республики Баш-
кортостан, Уфа). Ф. 1832. Оп. 3. Д. 379. Л. 69-70 (автобиография Мустафы
Халидова, не датирована). Об эпизоде с башкирским Первым кавалерий-
ским полком см.: Тоган. Воспоминания. С. 293-294 и ГА РФ. Ф. 1318. On. 1.
Д. 45. Л. 63, 57. Деятельность Преображенского комитета описана в: ГА РФ.
Ф. 1318. On. 1. Д. 45. Л. 61 об.-62.
30 Длинный доклад Валидова о бесчинствах см.: ГА РФ. Ф. 1318. On. 1.
Д. 45. Л. 58-66 (Валидов — Сталину, 3 мая 1919 г.), он напечатан в издании:
Кульшапиров. 3. Валидов. С. 128-139. См. также: Муртазин. Башкирия
и башкирские войска. С. 207-211 и Тоган. Воспоминания. С. 292-295. Версия
Юмагулова: ГА РФ. Ф. 1318. On. 1. Д. 45. Л. 70 и РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 65.
Д. 22. Л. 227 (Харрис Юмагулов — ЦК и др. 28 марта 1919 г.).
31 См. доклад Смилги ЦК, датированный 28 марта 1919 г. в; РГАСПИ.
Ф. 17. Оп. 65. Д. 22. Л. 201. О попытках Гая восстановить порядок см.:
ГА РФ. Ф. 1318. On. 1. Д. 45. Л. 9 (Адигамов — Башревкому, не датирова-
но) и Л. 44; ОБАССР. С. 243-244. Похоже, что некоторые преступники были
действительно арестованы и предстали перед трибуналом, но чем закончи-
лись их дела, неясно. Вероятно, пребывая в неведении о стараниях Гая пре-
231
кратить кровопролитие, башкиры решили, что он приказал начать репрессии,
потому что, будучи армянином, он видел в мусульманах врагов. РГАСПИ.
Ф. 17. Оп. 65. Д. 22, Л. 218; Тоган. Воспоминания. С. 293; Султан-Галиев М.
Статьи, выступления, документы. Казань: Татарское книжное издательство,
1992. С. 437. О продолжающихся бесчинствах летом 1919 г. во время вступ-
ления Красной армии в Башкортостан см.: РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 65. Д. 22.
Л. 218 (Кулаев и другие члены Башревкома — Сталину, 25 июня 1919 г.). До-
клад о мобилизации башкир в Белебейском уезде в июле 1919 г. хранится
в ЦГАООРБ. Ф. 1832. Оп. 3. Д. 240. Л. 3 (недатированная автобиография Ка-
раваева).
32 Последовательность событий в Малой Башкирии между учреждением
Башревкома в августе 1919 г. и возвращением башкирского национального
руководства к белым в июне 1920 г. чрезвычайно сложна и в данном случае
детально не прослеживается. См.: Pipes. First Experiment in Soviet Nationality
Policy; Zenkovsky. The Tatero-Bashkir Feud; Blank. Struggle fro Soviet Bashkiria;
Rywkin. Autonomy of Bashkirs; Атнагулов. Башкирия; Кульшапиров. Валидов;
Юлдашбаев Б. X. Национальный вопрос в Башкирии накануне и в период
Октябрьской революции. Уфа: Издательство Башкирского университета,
1984; ОБАССР. С. 295-513.
33 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 22. Л. 1 (протоколы Политбюро, 23 августа
1919 г.).
34 РГАСПИ. Ф. 5. Оп. 2. Д. 283. Л. 1 (телеграмма Троцкого ЦК, 17 февра-
ля 1920 г.).
35 О Декрете № 1 и его последствиях см.: ОБАССР. С. 303-313; Жизнь
национальностей. 21 сентября 1919; Политика Советской власти по наци-
ональным делам. С. 19-20; Самойлов Ф. Малая Башкирия в 1918-1920 гг.
(Из истории одного опыта применения национальной программы ВКП) //
Пролетарская революция. 1926. № 11. С. 203-204; Известия Уфимского гу-
бернского революционного комитета. 13 сентября 1919; Самойлов Ф. Малая
Башкирия. М.: Старый Большевик, 1933. С. 18. См. также: Zenkovsky. The
Tataro-Bashkir Feud. P. 48-49.
36 ЦГИАРБ. Ф. 629p. On. 1. Д. 7. Л. 21, 23, 64; ГА РФ. Ф. 5677. On. 1.
Д. 273. Л. 3.
37 ЦГИАРБ. Ф. 629p. On. 1. Д. 23. Л. 98 (башкирский представитель во
ВЦИК — ВЦИК, 27 октября 1919 г.); Там же. Д. 24. Л. 38-39 (новый список
городов, составленный Башкирским правительством в 1919 г.); Там же. Д. 23.
Л. 11 (Илиас Алкин и Сулейман Асманович — Биквавову и Адигамову, 24 ок-
тября 1919 г.) Там же. Л. 38 (Валитов — Адигамову, 23 марта 1920 г.); Там же.
Л. 43-44 (Валитов — Адигамову, январь (?) 1920 г.); РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 65.
Д. 22. Л. 187 (Ельцин — Калинину и др. 14 января 1920 г.). Несколько доку-
ментов о территориальных и юридических спорах между Малой Башкирией
и соседними губерниями в 1919 г. опубликовано в: ОБАССР. С. 330-375.
38 Печально, но самих прошений найти не удалось. Вместо них имеет-
ся несколько депеш Башкирского правительства с перечнем деревень, ин-
тересующихся присоединением к Малой Башкирии. Прошения поступали
232
из Златоустовского, Уфимского, Стерлитамакского и Белебейского уездов
Уфимской губернии, из Бузулукского и Бугурусланского уездов Самар-
ской губернии и из Оренбургского уезда Оренбургской губернии (ЦГИАРБ.
Ф. 629р. On. 1. Д. 23. Л. 4-7,17,32-33; ГА РФ. Ф. 5677. On. 1. Д. 273. Л. 18-20,
23-26). О мнениях Башкирского обкома и уфимских властей см.: ОБАССР.
С. 362-363, 417. Об эпизоде с рекой Дёмой см.: ОБАССР. С. 363-364. Недо-
вольство крестьян политикой изъятия продовольствия в губерниях вокруг
Малой Башкирии ярко проявилось в массовом восстании в Уфимской гу-
бернии в феврале 1920 г. Чиновники в Уфе полагали, что 90 % восставших
крестьян были мусульманами. См.: Давлетшин Т. Советский Татарстан: Тео-
рия и практика ленинской национальной политики. L.: Our Word Publishers,
[s. d.]. P. 177-179; ЦГИАРБ. Ф. Ip. On. 3. Д. 83; ОБАССР. C. 523.
39 РГАСПИ. Ф. 17. On. 3. Д. 34. Л. 1 (протоколы Политбюро, 30 октября
1919 г.); Там же. Д. 58. Л. 6 (Протоколы Политбюро, 23 января 1920 г.).
40 См., напр.: Самойлов. Малая Башкирия в 1918-1920 гг. (Из опыта...)
С. 211, 213; Самойлов Ф. Малая Башкирия в 1918-1920 гг. (Окончание) //
Пролетарская революция. 1926. № 12. С. 188-189.
41 О расстрелах см.: РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 65. Д. 22. Л. 200 (Уфимская гу-
бернская ЧК — Всероссийской ЧК, 19 сентября 1919 г.). О случае в Стер-
литамакской ЧК говорится в: РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 65. Д. 22, Л. 209-212
(Ельцин — Всероссийской ЧК и др. 29 сентября 1919 г.). Вполне естествен-
но, башкирские лидеры отрицали обвинения в том, что они использовали
вооруженную силу. См.: РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 65. Д. 22. Л. 207 (Юмагулов
и Валидов — Калинину, 8 октября 1919 г.); ЦГИАРБ. Ф. 629р. On. 1. Д. 7.
Л. 52 (Юмагулов — ВЦИК, не датирован). ЦК сделал вывод, что Башрев-
ком действительно использовал оружие, чтобы добиться незаконного осво-
бождения трех узников (РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 65. Д. 22. Л. 206). См. также
краткие сведения в: Самойлов. Малая Башкирия в 1918-1920 гг. (Из опыта...)
С. 204-205.
42 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 34. Л. 1 (Протоколы Политбюро, 30 октября
1919 г.); Там же. Д. 48. Л. 3 (протоколы Политбюро, 13 декабря 1919 г.).
43 Когда Политбюро выслушало доклад Дзержинского о натянутых от-
ношениях между советскими властями в Уфе и Башревкомом (в распоряже-
нии которого имелись довольно значительные вооруженные силы) оно ре-
шило ускорить вывод оставшихся башкирских отрядов из Башкортостана:
РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 32. Л. 2 (Протоколы Политбюро, 23 октября
1919 г.).
44 Ленин. Полное собрание сочинений. Т. 51. С. 81.
45 См. сообщение Артема Ленину и Фрунзе об этом инциденте (17 ян-
варя) и объяснения Башревкома на другой день: РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 65.
Д. 22. Л. 194 и 193 соответственно. Версия Валидова: РГАСПИ. Ф. 5. Оп. 2.
Д. 192. Л. 1.
46 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 65. Д. 22. Л. 185 (Шенсен — Штабу Туркестан-
ского фронта и др., до 19 января 1919 г.); РГАСПИ. Ф. 5. On. 1. Д. 1227. Л. 1-2
(А. Немцов — Ленину, 16 марта 1920 г.).
233
47 РГАСПИ. Ф. 5. On. 1. Д. 1409. Л. 2-3 (Троцкий - Ленину, 26 янва-
ря 1920 г.); РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 62. Л. 1 (Протоколы Политбюро,
17 февраля 1920 г.). См. протоколы встречи в марте 1920 г. в: Самойлов. Малая
Башкирия, С. 65-72; Он же. Малая Башкирия в 1918-1920 гг. (Окончание).
С. 192-196.
48 Декрет В ЦИК «О состоянии организации Автономной Советской
Башкирской Республики» // Известия ВЦИК, 22 мая 1920 г.; Политика Со-
ветской власти по национальным делам. С. 22.
49 То есть ответственным перед Башкирским Центральным исполни-
тельным комитетом. В версии декрета, опубликованного в советских газетах
в 1920 г., вместо слова «башкирским» было по ошибке напечатано «Всерос-
сийским», чем создавалось впечатление, что автономии вообще не осталось:
ОБАССР. С. 487-488.
50 Известия. 29 мая 1920 г.; Правда. 29 мая 1920 г.; Жизнь национальнос-
тей. 2 июня 1920 г. Политика Советской власти по национальным делам за
три года. 1917-XI-1920. М.: Государственное издательство, 1920. С. 101-102.
51 Спустя несколько лет политической деятельности среди басмачей и в
Афганистане Валидов вернулся к научной работе в области истории и тюр-
кологии сначала в Германии, а впоследствии в Турции, где взял псевдоним
Тоган и жил там до самой смерти (1970). О жизни и деятельности Валидова
см.: Юлдашбаев А. М. Профессор Ахметзаки Валиди Туган (Политическая
и научная деятельность). Уфа: Башкирская республиканская организация
общества «Знание», 1991.
52 Действительно, главой первого Башкирского Совнаркома, избранного
в июле 1920 г., был Гали Шамигулов, многолетний враг Башкирской автоно-
мии, который однажды заявил о своей «бухаринской ориентации» по нацио-
нальному вопросу: ЦГИАРБ. Ф. 629р. On. 1. Д. 497. Л. 52а; ОБАССР. С. 524.
53 О восстаниях 1920 и 1921 гг. см.: ОБАССР. С. 554-583,907; Атнагулов.
Башкирия. С. 73-74; Zenkovsky. Tatro-Bashkir Feud. Р. 55-56; Pipes R. E.
The Formation of the Soviet Union: Communism and nationalism, 1917-1923.
Cambridge: Cambridge University Press, 1957. P. 317-318; ЦГАООРБ. Ф. 1832.
On. 3. Д. 116; РГАСПИ. Ф. 17. On. 3. Д. 119. Л. 1 (Протоколы Политбюро,
30 октября 1920 г.); ГА РФ. Ф. 1318. On. 1. Д. 116. Л. 1-2 (просьба члена
обкома).
54 См. комментарий Султана-Галиева (июль 1918 г.): Султан-Галиев. Ста-
тьи, выступления, документы. С. 73.
234
Даглас Нортроп
Национализация отсталости:
Пол, империя и узбекская идентичность
В современном смысле «нации» — это самые поздние творения
в этнической, культурной и языковой мозаике Средней Азии. Как они
формировались? Странно, но, быть может, самая прямая ответствен-
ность за это лежит на большевистских вождях первых лет существова-
ния Советского государства. В своих последних работах Юрий Слез-
кин, Рональд Суни и другие доказывают, что власть большевиков, не-
смотря на «интернационалистские» претензии, помогла не только пре-
дотвратить вымирание наций, но даже создать их там, где их никогда
не существовало. Изучение борьбы за семейную жизнь в первые годы
существования советского Узбекистана показывает способ, каким осу-
ществлялось национальное строительство под присмотром Сталина.
Как более 20 лет тому назад показал Грегори Масселл, женщи-
ны-мусульманки занимали центральное место в большевистском
анализе среднеазиатского общества в 1920-е гг. и в выработке пози-
ций большевиков по отношению к нему1. С точки зрения Москвы,
казалось само собой разумеющимся, что такие женщины, находясь
под тяжким гнетом традиционных мусульманских кодов поведения,
согласно которым они должны были носить чадру и сидеть взапер-
ти, представляли собой потенциально главных союзников в деле ре-
волюции. В 1927 г. такой анализ привел московских представителей
к тому, чтобы спровоцировать худжум [«нападение»], лобовую ата-
ку на систему затворничества женщин, которое, как надеялись, мо-
билизует женщин-мусульманок. В конце концов такие надежды не
оправдались; преобладающее большинство женщин Средней Азии не
проявило почти никакого интереса к идеалам или программам боль-
шевиков, а многие, даже из того небольшого числа, кто бросил вызов
традиционному мусульманскому обществу, дорого заплатили за это.
Однако новейшие теоретические изыскания в сочетании с рабо-
той в ташкентских и московских архивах теперь дают возможность
продвинуться гораздо дальше Масселла и исследовать детали и по-
доплеку борьбы за права женщин в Узбекистане. Семейные и гендер-
ные отношения в первые десятилетия после 1917 г. были размытыми,
об их значении ведутся жаркие споры.
Памятуя о множестве групп и движущих мотивов, возникшую
борьбу можно описать в самых общих понятиях, как борьбу, в кото-
рой участвовали две стороны: большевистские деятели, задумавшие
(«современную») реформу, и мусульмане, превращенные большеви-
235
ками в «традиционалистов», выступающие против реформы. И те,
и другие рьяно отстаивали собственные представления о «правиль-
ных» семейных отношениях, зависящие от диаметрально противопо-
ложных взглядов на роль женщины в семье и обществе. Это проти-
воборство проявилось во всех сферах общественной жизни и нашло
выход в самых разнообразных дискурсах — о праве, морали, искусст-
ве, экономике, гигиене и многих других.
Обе группы в споре о том, каким должно быть общество, в ос-
новном сосредоточились на повседневности [русский быт, узбек-
ский турмуш\. Таким образом, социальное поведение несло в себе
огромный подтекст, а частная культура, практикуемая в интимном
пространстве семьи, стала достоянием общественности и полити-
зировалась. В разных дискурсах, в которых выступали обе стороны,
описывались гендерные роли и семейные отношения как основопо-
лагающие для социальных идентичностей, пусть даже изначально
были ясны расхождения по вопросу о том, каков должен быть харак-
тер таких ролей и отношений. Тем не менее обе группы в общем схо-
дились на том, кто определялся в данном процессе, а именно узбек-
ские мусульмане. А кем они были? Используя в ответе на этот вопрос
несколько критериев — язык, религия, история, — можно дать одно,
внешне легкое и честное определение, основанное на семейных отно-
шениях и особенно на привычных моделях женского платья и соци-
ального поведения. Специфические варианты явно «мусульманско-
го» поведения, такие как затворничество женщин, паранджа, раннее
замужество, многоженство и выкуп за невесту, воспринимаются как
символы среднеазиатских новых «национальных» культурных, рели-
гиозных и социальных идентичностей.
В данной главе я доказываю, что некоторые («обычные») модели
гендерных отношений, и в частности особые формы женского платья
и затворничества, использовались порой весьма эффективно в ка-
честве национальных «маркеров» в советской Средней Азии. Партия
поощряла такое развитие по известным ей причинам, видя в созда-
нии туземных «наций» прогрессивный шаг в Средней Азии. Но в то
же время поразительный успех большевиков в создании самобытных
национальных идентичностей быстро поставил их в затруднительное
положение. С одной стороны, большевики определили новую узбек-
скую нацию, преимущественно исходя из самобытных моделей ген-
дерных отношений и обычаев затворничества женщин, особенно из
того, что узбекские женщины носили тяжелые, сотканные из хлоп-
ка и конского волоса паранджи и чачвоны. Но в середине 1920-х гг.
они назвали те же самые обычаи первобытными, грязными и деспо-
236
тичными — такое сочетание породило два серьезных последствия.
Во-первых, это означало, что партия считала узбекскую нацию в ее
нынешнем состоянии по определению не способной па «модерность»
или «цивилизацию» — суждение, которое в свою очередь непосред-
ственно вело к решению насильственного преобразования узбекско-
го общества с помощью его женщин (худжум). Во-вторых, эта связь
узбекской национальной идентичности с социальными практиками,
намеченными для искоренения, стали подарком для тех, кто высту-
пал против советской реформы и позволил им выставить себя защит-
никами «нации». Таким образом, партия помогала создать дискурс
национально-культурного сопротивления политике освобождения
своих женщин. Порожденные этим противоречия десятилетиями
беспокоили советские узбекские власти, и в чем-то их наследие ощу-
тимо еще и поныне.
Востоковеды о Востоке и его женщинах
Приравнивание Средней Азии к ее женщинам не было новым
в 1917 г. Образ экзотической, зачастую покрытой паранджой женщи-
ны долгое время символизировал Среднюю Азию, да вообще Восток,
для русских и европейцев. Такой идеальный тип, «восточная женщи-
на», постепенно создавался теми представителями Запада, которые
посетили этот регион и, благополучно вернувшись на родину, напи-
сали об увиденном. Одни из них совершали путешествия в Туркес-
тан, Хиву и Бухару в поисках приключений; другие преследовали
научные цели, третьи — выполняли дипломатические миссии или
военные задачи. Но, что бы там ни было, опубликованные ими книги
стали популярными, привлекавшими падкую до таких книг читатель-
скую аудиторию в образованном европейском и русском обществе.
Эти писатели рисовали картину, во многих отношениях мрачную,
показывающую нам деспотичную, первобытную, пребывающую как
бы в безвременье, но и соблазнительно экзотическую Среднюю Азию.
Как писал один из них, «Восток есть и всегда был с незапамятных
времен краем самых разительных противоречий»2. Русский наблюда-
тель Николай Муравьев, писавший в 1822 г. о Хиве, назвал «узбегов»
ленивыми, легкомысленными и «ужасно грязными»3.
Отцы воспитывали детей железной рукой, а жизнь шла под дик-
татом религии. К несчастью, Муравьев отметил, что «узбеги» зани-
мают очень низкую ступень по части просвещения и образования,
т. к. не имеют представления ни о каких западных науках4. В середине
1840-х гг. английский священник Джозеф Вулфф посетил Бухару (об
этом много писали) с целью освобождения двух британских солдат,
237
удерживаемых ханом. Миссия Вулффа не удалась, но его описание
пассивного населения, подвластного жестокому правителю, дошло
до широкой аудитории5. Представитель иного поколения, венгер-
ский ученый Арминиуш Вамбери, переодевшись в дервиша, чтобы
путешествовать (по его словам), не бросаясь в глаза, описал жесто-
кие пытки — от пытки голодом до ослепления, которые применяли
хивинские власти в своем рвении защитить религиозный закон. Ве-
роятно, чтобы еще больше подчеркнуть варварский характер этого
региона, Вамбери также поместил рисунки с изображением купли
и продажи человеческих голов6. Вамбери утверждал, что невозмож-
но усомниться ни в глубине восточной дикости, ни в силе восточных
правителей: «В стране, где грабежи и убийства, анархия и беззако-
ние являются правилом, а не исключением, правителю приходится
сохранять власть, внушая своим подданным великий страх и почти
суеверный ужас к своей персоне; никакой любви. Даже его прибли-
женные страшатся его неограниченной власти»7.
Читатели, знакомые с трудами Эдуарда Саида и прочих постко-
лониальных теоретиков, немедленно узнают в этих описаниях восто-
коведческие тропы8. Такие сочинения нередко сопровождают и под-
крепляют колониальную экспансию, оправдывая европейское прав-
ление, пусть даже они служат средством европейского самоопреде-
ления. Среднеазиатский Восток выведен здесь как непросвещенный
и первобытный, т. е. практически требующий привнесения цивили-
зации и прогресса более прогрессивным Западом (или по крайней
мере чем-то более прогрессивным, чем Россия, совершившая экспан-
сию в этот регион в середине XIX в.).
Словом, народ Туркестана изображен в чем-то уступающим евро-
пейцам. Казалось, история прошла мимо этих народов: среднеазиат-
ское общество якобы существует вне времени и не меняется. В 1887 г.
английский клирик Генри Лэнсделл заявил, что казахская степь слу-
жит отличной иллюстрацией того, как жили люди в ветхозаветные
времена, обладая, по его словам, «первобытным характером»9. В то же
время среднеазиатские мусульмане не могли вести себя как автоном-
ные индивиды, поскольку говорили, что их жизни управляются не-
изменными религиозными предписаниями. В результате детали того,
как эти индивиды думали — их различия и расхождения друг с дру-
гом, нюансы и изменения в том, как они воспринимали мир и свое
место в нем — стали неважны и на них особенно не задерживались.
Но очарование европейских и русских читателей мусульманской
Средней Азией было столь велико, что им хотелось знать не только
то, как западные путешественники, хитро сменив обличье благодаря
238
уму и храбрости проникали во владения восточных деспотов и жили
там, а потом повествовали об этом. Самый характер повседневной
жизни на Востоке тоже казался невероятно экзотическим и соб-
лазнительным, и эти писатели страница за страницей фиксировали
странные обычаи, формировавшие мусульманское общество. В этом
отношении были особенно интересны детали жизни женщин на Вос-
токе, и авторы отвели немало места этой теме. Как объяснял Джордж
Керзон в 1889 г.:
«С тех пор, как я вернулся, меня часто спрашивают — и кажется,
это первый вопрос, который задает любой англичанин — как выгля-
дят бухарские женщины? Я просто не знаю, что сказать. Я ни разу не
видел лиц ни одной из них в возрасте от десяти до пятидесяти лет.
Маленькие девочки бегают с открытыми лицами в свободных шел-
ковых платьях и заплетают волосы в длинные косички, ниспадаю-
щие из-под крошечных тюбетеек. Точно так же старухам позволено
не скрывать свое безобидное очарование, потому что, полагаю, они
уже не вызывают опасных эмоций. Но почти все женское население
носит паранджи, препятствующие любопытным взглядам и даже
отталкивающие их. Ибо не только лица скрыты за тяжелой черной
паранджой из конского волоса, спадающей с макушки на грудь, но
и их фигуры завернуты в свободные халаты из синей хлопковой тка-
ни, а рукава халатов скреплены сзади за плечами и свисают до земли,
и из-под этой бесформенной массы ткани выглядывают только ноги,
обутые в большие кожаные башмаки»10.
Итак, паранджа и затворничество служили иллюстрацией и ме-
тафорой всеобъемлющего деспотизма, типичного для всего региона.
Например, вслед за Керзоном Вамбери пространно описал гаремную
жизнь ханских жен11. Паранджа, гаремы и многоженство — все это
служило мощными символами, напоминающими о мнимой сущности
Востока. Женщины — их платье, социальные обычаи и ограничения —
служили олицетворением их общества, будучи и соблазнительными,
и отталкивающими; если вы поймете их, как бы говорили эти авторы,
то поймете и Восток12.
В колониальном контексте царской Средней Азии неудивительно,
что женщины выступали олицетворением своего народа. Новейшие
исследования доказывают, что культурная аутентичность зачастую
считается принадлежащей к женской сфере: пол и культура, таким
образом, создают друг друга, и женщины выступают маркерами
идентичности общества13. Но насколько эти описания «восточной
239
женщины» действительно соотносятся с образом Средней Азии? Ав-
торы, построившие этот архетип, сами были в основном аутсайдера-
ми в мусульманском обществе — в том числе русскими, англичанами
и венграми. Поэтому их сосредоточенность на женщинах в парандже
и гаремах, олицетворяющих расплывчатый, смутный Восток точно
так же говорит о них, как и об их предполагаемом предмете14. Созда-
ние такого первобытного, деспотичного и экзотического Востока как
«иного», чего-то в корне отличного от Европы — служило средством
самоопределения. Более того, русским авторам сама возможность на-
рисовать этнографические картины «первобытной» Средней Азии,
быть может, помогала поддержать порой робкое чувство места, при-
надлежащего России среди «просвещенных» наций.
То есть Средняя Азия и ее женщины сообщали России зримо
цивилизующую миссию. Говорят, что в 1881 г. Достоевский сказал:
«В Европе мы были бы татарами, в Азии мы — европейцы»15.
Практически все эти авторы были мужчинами, а некоторые не
знали местных языков. Вамбери, возможно, никогда не бывал в га-
реме, а Керзон признавался, что никогда не видел лица женщины
репродуктивного возраста. Несмотря на это, оба тем не менее пре-
тендовали на статус экспертов в области самых интимных обычаев
мусульманской жизни. Например, Вамбери постоянно писал о мест-
ных обрядах, связанных с рождением, браком и смертью, особенно
сосредоточиваясь на роли женщин. Впоследствии он объяснил зна-
чение таких этнографических наблюдений: «Средняя Азия в данном
отношении окутана изрядным мраком. Поэтому не было бы излиш-
ним развеять этот мрак; и, если дикие полинезийцы и народы Цен-
тральной Африки тщетно противились духу исследования, то мы
точно так же можем спять покров с грубых и подозрительных узбе-
ков (ezbeg)»16. Ясно, что его выбор образа в данном случае — паран-
джа — служил многим целям. Очевиднее всего, для Вамбери и его
коллег женщины представляли собой центр для построения знаний
о Средней Азии и тем самым для утверждения европейской научной
экспертизы и силы. В то же время, как утверждает Сара Грэм-Браун
в ее исследовании фотографических изображений женщин Среднего
Востока, поразительно видеть те же самые тропы — особенно такие,
как гарем или паранджа, — то и дело появляющиеся в работах запад-
ных мужчин на протяжении десятилетий и даже столетий17. Согла-
сно Керзону (цитированному выше), первый вопрос, который задавал
англичанин о Средней Азии, всегда касался внешнего вида женщин;
ясно, что в очаровании мусульманским Востоком всегда присутство-
вал (и все еще присутствует) элемент эротики.
240
Гарем, доступ к которому был практически закрыт, привлекал вни-
мание западных читателей по причине связанной с ним тайной сексу-
альности. Описывая гаремную жизнь, авторы тем самым позволяли
читателям с трепетом войти в святую святых экзотического Востока.
В центре внимания оставалась паранджа, такая манящая и шокирую-
щая западных читателей.
Она служила и тому, чтобы продемонстрировать силу патриар-
хальной власти над женщинами, а также тому, чтобы разбудить вооб-
ражение — детальные описания этими авторами повседневной жизни
среднеазиатских женщин являют собой попытку разрешить «тайну»
того, что скрывалось за паранджой18. Если целью женского затворни-
чества было не дать другим мужчинам ее разгадать, то такие описания
вновь предлагали читателю незаконное многообещающее проникно-
вение в самую огражденную (и эротическую) сферу Востока.
Большевизм и «восточная» женщина
Что касается понимания Средней Азии и ее женщин, то захват
власти большевиками в 1917 г. внес в эту сферу не много изменений.
Разумеется, сначала внимание партийных вождей занимали другие
дела — очевиднее всего, необходимость воевать и одерживать побе-
ду в Гражданской войне. Но даже когда они находили время поду-
мать о Средней Азии, то улавливается поразительная степень преем-
ственности — несмотря на кажущийся разрыв, происшедший в 1917 г.
Возникают почти те же самые тропы, когда советские авторы — не-
многие из них владели местными языками, а еще меньше исповедо-
вали ислам — продолжали дореволюционные традиции в описании
Востока посредством символических образов. Во многих отношени-
ях большевики выражали свои взгляды равно в духе востоковедения
и марксизма. Взять, например, описание Бухары, данное в 1926 г.
(«самый типичный восточный город») Серафимой Любимовой, вы-
дающейся русской общественной деятельницей, которая провела
многие годы в Средней Азии. Описав очаровательные «узкие, кривые
улочки» города, вездесущие мечети и минареты и шумные чайханы
с экзотической восточной музыкой и танцами, Любимова заявляла,
что «все это, как только делаешь первый шаг с маленького бухарско-
го вокзала — отрывает от остального мира и переносит в сказочную
обстановку»19.
С таких позиций Средняя Азия продолжала прежде всего оста-
ваться «иной», страной привлекательной и отталкивающей, соблаз-
нительной, но в корне первобытной и деспотичной. Как впоследствии
написала зарубежная гостья, симпатизирующая советскому строю,
241
Фаннина Хале, «Советский Восток, как и вся Азия, как весь Восток,
Ближний или Дальний, — это, по европейским ощущениям, чужая, эк-
зотическая земля. И поэтому любая попытка ухватить ее чуждое ка-
чество эмоционально — гораздо лучше, чем все перечисления имен
и цифр, какими бы систематизированными они ни были»20. Русские
писатели и этнографы дали описание мусульманских регионов наряду
с фотоальбомами, музейными выставками, даже почтовыми открыт-
ками, которые укрепляли такие суждения для отечественной аудито-
рии, рисуя при этом весьма широкими мазками. Туркестан, Бухарское
и Хивинское ханства считались отсталыми краями, где почти все были
безграмотными, и немногие дети имели возможность посещать школу
(куда путь девочкам был закрыт); достаточно упомянуть об очень пло-
хом медицинском обслуживании и отсутствии гигиены среди тузем-
ного населения, чтобы доказать вредоносный, мрачный характер этого
региона. Говорилось, что даже пища неприятна на вкус21.
С точки зрения первых большевистских наблюдателей, эти проб-
лемы во многом объясняются огромным значением религии в жизни
Средней Азии. Таким образом, неизменно первобытные, «варварс-
кие» обычаи можно непосредственно приписать исламу. Хотя суры
«Корана» написаны на арабском языке (который понимали немногие
жители Средней Азии) и, несмотря на их великую древность, только
этих текстов достаточно, чтобы объяснить, почему спустя 13 веков
конкретные люди вели себя ныне именно так. Действительно, якобы
первобытный характер среднеазиатского мусульманского общества,
возможно, заставлял этих авторов полагать, что гораздо разумнее ис-
кать объяснение в далеком прошлом — так же, как Лэнсделл сравни-
ла кочевых казахов с еврейскими патриархами библейских времен.
Им казалось, что Туркестан не слишком заметно изменился за долгие
века. Большевики говорили о «средневековом быте» среднеазиатско-
го Востока22.
Как до, так и после 1917 г., женщина-мусульманка служила глав-
ной иллюстрацией таких взглядов. Соблазнительная и чувственная,
но в то же время примитивная и угнетенная жертва патриархально-
го деспотизма, она, казалось, воплощает самую суть своей культуры.
Описаниями якобы ужасной жизни женщин в досоветской Средней
Азии полнятся документы начала 1920-х гг., являя яркий контраст
картине ленинистского освобождения. Большевистские обществен-
ные деятели и писатели всегда начинали с мрачного изображения
жизни при исламском шариате [религиозном законе] и среднеазиат-
ском адате [обычном праве]. В соответствии с ними до революции
к женщинам относились как к собственности, скорее как к скоту, чем
242
как к людям. На девочек — иногда семи или восьми лет — надевали
паранджу и вскоре продавали замуж за большой калым — выкуп за
невесту. (Нормы шариата позволяли девочкам выходить замуж в де-
вять лет, а мальчикам жениться — в двенадцать, если они были до-
статочно физически развиты; большевистские авторы брезгливо не
задерживались на этом.) Советские читатели узнавали, что нередко
юную девушку выдавали замуж за старика, лет на 50 старше нее, и она
становилась одной из его многочисленных жен. Вскоре она заража-
лась сифилисом и уже не излечивалась. «Гаремная жизнь» не позво-
ляла ей получить образование, заниматься созидательным трудом, ли-
шала надежды обрести экономическую независимость и стать хозяй-
кой собственной жизни. Будучи безграмотной, она попадала в зависи-
мость от мужа и часто умирала молодой, безвременно увядшей23.
И вновь, чтобы оживить эту картину, появляются образы женщин
в парандже, спрятанных в доме от чужих глаз. Власть мусульманско-
го патриархата, как и прежде, европейский читатель мог лучше всего
оценить по идеальному типу «восточной женщины», а ее образ был
прежде всего связан с паранджой. В конце концов читатели стали
ожидать такие образы. Соответственно, советские авторы, как и их
«буржуазные» коллеги, делали упор на затворничестве женщин по
всей Средней Азии и приводили отдельные примеры из регионов
(особенно из инкорпорированных впоследствии в Узбекскую ССР)
с особенно строгими обычаями в этом отношении. Одна известная
служащая Женотдела Антонина Нухрат даже сказала, что узбечка
«буквально не видит солнца»; ее коллега Каспарова описывала сред-
неазиатские дома без окон на улицу24.
Серафима Любимова рассказывала о пятидесятилетней узбек-
ской женщине, которая никогда не покидала своего родного кварта-
ла в Ташкенте и никогда не слышала о Новом Городе в европейском
стиле. Миром этих женщин, утверждала Любимова, чаще всего были
муж и кухня. Им запрещалось ходить даже на базар, и они обязаны
были всегда носить тяжелые паранджи из конского волоса, покры-
вавшие их с головы до пят, чтобы посторонний мужчина на смог уви-
деть даже малейший участок ее тела25. Востоковедческий тон таких
сочинений удивительно согласуется с тоном современных миссионе-
ров26 — и сходство это действительно не такое странное, как может
показаться.
Разумеется, следует отметить жесткие рамки этого — как и любо-
го — идеального типа. Ни одна «восточная женщина», какой бы «ти-
пичной» или символичной она ни была, не смогла бы удовлетворить
всему множеству и разнообразию тех людей, которых она якобы оли-
243
цетворяет. Ее неизменный облик — угнетенная женщина в парандже
с незапамятных времен — заслоняет подвижность любого человече-
ского общества и, в частности, он лишен конфликтов и социального
брожения, которые потрясали Среднюю Азию, боровшуюся с про-
явлениями колониальной власти. Такие ограничения, бросающиеся
в глаза в работах преимущественно общего характера, вышедших
до 1917 г., о которых говорилось выше, не менее заметны и в первых
советских дискуссиях о «восточной женщине». Любой такой еди-
ничный архетип мог представлять собой только узкий участок сред-
неазиатского общества, при этом упускались из виду региональные
и классовые различия.
Например, строгое затворничество в гареме было особенно при-
суще высшим классам, где мужчины вполне могли себе позволить
содержать много жен. Что касается паранджи, то она не была ни все-
общей, ни безвременной.
Обретя свою современную форму только в середине XIX в., паран-
джа и чачвон распространились к 1917 г. среди городских женщин,
живущих в бассейнах южных рек. К тому времени они встречались,
хотя и не так часто, в сельской местности, но едва ли в степных коче-
вьях, не говоря уже о многих немусульманах (начиная с кавказских
горцев до бурятов-буддистов и корейцев, живущих в Сибири).
Изобретение Узбекистана: определение «узбекской» женщины
Итак, советские авторы использовали дореволюционное насле-
дие, создавая среднеазиатский Восток первобытным и деспотичным,
но соблазнительным, с помощью женщин. Впрочем, в то же время на
протяжении 1917 г. колониальный дискурс не стоял на месте. Разу-
меется, большевистская власть привнесла тенденцию поиска объяс-
нения общественного развития с марксистской позиции классовой
борьбы. Здесь не место вдаваться в подробности, но такая склонность
так же заметна в дискуссиях по женскому вопросу в Средней Азии,
как и в других27. Однако еще два дополняющих друг друга разрыва
находятся в центре остальной части данной статьи. Первый такой
сдвиг (предмет данного раздела) был дополнением к новому догмату
после 1917 г.: теперь женщины должны были олицетворять не только
относительно недифференцированный Восток, но и нацию. Таким об-
разом, они играли важную роль, поощряемую партией, в строитель-
стве отдельных национальных идентичностей в Туркестане. Но второй
большой сдвиг, обсуждаемый в заключительной части данной главы,
работал против такого национального строительства: советские авто-
ры все больше обращались к среднеазиатским женщинам как к воп-
244
лощению того, что было не так в их нациях, и как к символам того,
что следовало изменить в Средней Азии, чтобы ее «осовременить».
Почти во всех русских дискуссиях до 1917 г. слово «националь-
ный» применительно к Средней Азии означало только «самобыт-
ный» и «нерусский» — например, авторы говорили о «местных наци-
ональных особенностях».
Разные жители-мусульмане мыслились как племена или группы,
возможно, как протонации, но никак не подлинные нации на уровне
самих русских. Однако при большевиках такие слова начали жить
собственной жизнью. Хотя бывали случаи, когда советские авторы
огульно говорили об одном огромном, протяженном Востоке28, стало
также государственным приоритетом разбирать этот Восток по ку-
сочкам. «Национальный» уже не означал просто «местный» или «са-
мобытный», но стал относиться к характеристике конкретных наро-
дов в многоэтничной мозаике Средней Азии. (Термин, используемый
в обсуждении туземных народов в целом — «местные основные на-
циональности» или МОН — подчеркивал скорее многочисленность,
чем единство29.)
Национальное строительство: границы
По своей природе, границы разделяют людей. Но в Средней Азии
они также создавали новые общности — когда Советский Туркестан
разделился в середине 1920-х гг. на несколько новых республик, эти
границы помогли создать порядка полудюжины наций, в том числе
и узбеков. Границы Узбекистана были не вполне вымышлены — со-
ветские эксперты пытались следовать линиям этнического расселе-
ния, как об этом свидетельствует неровная, извилистая форма по-
явившейся республики — но такой территориальной единицы преж-
де не существовало. Более того, хотя термин «узбек» использовал-
ся и раньше30, было совершенно непонятно, кто он такой и что это
название означает. Огромные культурные, языковые и религиозные
различия отчетливо разделяли народ Узбекистана. Но, раз больше-
вистские вожди создали географические границы и назвали их «на-
циональными», то первым делом они должны были придать значение
этим границам. В свою очередь, такая задача решительно зависела от
способности определять на основе различий, т. е. способности выде-
лять различия между новыми «нациями».
Что отличало узбеков в Узбекистане от прочих мусульман за его
границами, скажем, в Казахстане? Стараясь дать ответ на этот воп-
рос, партия надеялась с самого начала определить и, по сути, создать
узбекскую национальную идентичность. Поиск определений вел по
245
многим направлениям. Например, считалось, что языковые различия
отделяют (тюркских) узбеков от (персидских) таджиков. Но даже
внутри тюркских культур можно было найти целый спектр тонких
различий внутри более широкой сферы ислама и уточнить специ-
фические «национальные» различия между узбеками, туркменами,
казахами и прочими. Одно из самых многообещающих направлений,
имеющее целью идентификацию наций посредством самобытных
обычаев в повседневной жизни (в быту), занималось преимуще-
ственно гендерными моделями семейного поведения. В частности,
женщины превратились в нормативные фигуры каждой самобыт-
ной национальности. Долгое время служа воплощением культуры,
женщины выступали (в понятиях Парты Чаттерджи) «внутренней»
сферой, включающей семью, дом, духовность, где, как считали, ко-
ренится культурная идентичность31. В новой республике Узбекистан
коды семейного поведения, особенно паранджа и затворничество,
стали, таким образом, признаками самобытной узбекской, а не прос-
то «восточной» идентичности. Временами казалось, что женщину
(и, следовательно, ее семью) можно было бы классифицировать как
узбекскую просто потому, что она по-особому носила паранджу. Тог-
да в самом реальном смысле паранджа стала главной чертой, творя-
щей узбекскую идентичность.
Вот так борьба за гендерные роли и семейные отношения стала
способом выражения того, что означает понятие «узбекский», именно
тогда, когда эта идентичность была временной, хрупкой, все еще фор-
мирующейся. Стоит не забывать, что самый острый конфликт вокруг
женского «освобождения» — худжум 1927 г. — имел место сразу после
национального размежевания 1924-1925 гг., когда несколько сред-
неазиатских республик были выкроены из бывшей Туркестанской
АССР. Современные «национальные» идентичности в этой области
были в лучшем случае слабыми. Узбеки и туркмены никогда рань-
ше не жили в отдельных государствах, возникших на основе этносов.
Между кыргызами и казахами никогда не было различий. Общим
литературным языком региона был чагатайский; местных жителей
узбекских городов часто называли «сартами», — это название вышло
из употребления после 1925 г.
Следовательно, гендерное строительство путем таких строгих оп-
ределений стало способом национального строительства; используя
в спорах подобные термины, партийные деятели способствовали про-
цессу национального строительства. Действительно, в то время боль-
шевики, возможно, думали, что в их интересах определить строгие
различия между узбеками и их соседями; многие ученые представ-
246
ляли среднеазиатское размежевание, как средство предупреждения
панисламизма или пантюркизма32.
Принимая во внимание сложности местных моделей расселения,
вдоль новых границ селилось множество этнических и клановых
групп и — в противовес образу единого «Востока» — среди них наблю-
далось огромное разнообразие гендерных практик. Но такое разно-
образие служило цели демаркации, поскольку семейные отношения
определенного типа обычно практиковались на или вблизи террито-
рии новой Узбекской ССР, и оказалось удобным называть женщину
узбечкой, а ее семью узбекской. Паранджи стали одним из ярчайших
признаков идентичности, и советские авторы упорядочивали возник-
шие границы, проводя тонкие разграничения между «национальны-
ми» типами паранджи. Например, туркменские области с их «типич-
ными» паранджами (они носили паранджи, а не яшмаки) и разными
типами женского затворничества33. Узбекские и кыргызские семьи на
пограничье Оша или узбекские и казахские семьи в Южном Казах-
стане могли быть — и были — разделены по тем же признакам34. Дей-
ствительно, лидеры новых советских республик внесли свой вклад
в строгое определение «национальных обычаев», поскольку могли
использовать такие этнографические различия, чтобы подтвердить
земельные притязания и доказать пересмотр и протяженность своих
границ35.
Такие строгие определения не всегда соответствовали сложным
реальностям среднеазиатской социальной практики, и некоторые
недостатки хорошо прослеживаются. Очевиднее всего то, что не все
женщины, казавшиеся узбечками по другим критериям, носили па-
ранджи, и не все женщины в парандже были узбечками. Например,
местные еврейки в Бухаре носили те же паранджи и чачвоны, что и их
сестры-мусульманки, и соблюдали те же обычаи, но никто — ни евреи,
ни узбеки, ни партия — не доказывали, что эти женщины этнические
узбечки36. Вместо этого советские авторы практически игнорирова-
ли евреек, поскольку стремились все больше национализировать па-
ранджу как специфически узбекскую одежду. Горстка «европейских»
женщин — в основном русские сироты, рожденные в Средней Азии
и вышедшие замуж за мусульман — не носили паранджу, но они на-
столько выделялись своим обликом, что это только подчеркивало са-
мобытность узбечек, ходивших в основном в парандже37.
Таджички представляли схожую, но потенциально более серьез-
ную проблему, поскольку паранджа, которую носили многие из них,
казалась идентичной мнимой узбекской парандже и чачвону. Таджи-
кистан оставался частью Узбекской ССР до 1929 г., поэтому, возмож-
247
но, было не так важно провести строгое различие между узбеками
и таджиками, а в случае необходимости значительную роль могли
играть языковые различия. Но партийные авторы пошли дальше
в своих изысканиях и превратили паранджу и чачвоны в узбекскую
национальную собственность, даже указывая, что паранджа, которую
носили таджички, была заимствована у узбечек. Как это случилось?
Эти авторы говорили, что таджички не умели шить собственную па-
ранджу и поэтому предпочитали покупать ее в больших (узбекских)
городах. Более того, так поступали только таджички в районах, от-
носительно плотно заселенных узбеками. Такая паранджа, продол-
жали они, была редкостью в чисто таджикских районах и еще реже
встречалась в таджикских деревнях. Отсюда, она свидетельствовала
о степени узбекского влияния на таджикское общество38. Поэтому
в конце концов и паранджа, и чачвон стали считаться принадлежнос-
тью только узбекских женщин. Итак, создание границ способствова-
ло преобразованию паранджи из расплывчатого символа восточной
женщины в подлинно национальный символ узбекского народа.
Демаркация наций: наука
Новое Советское государство, разумеется, использовало самые
разные тактики — например, создало разные алфавиты и литератур-
ные языки, чтобы разграничить новые среднеазиатские нации. Одна-
ко использование пола для обозначения национальности представля-
ло собой особенно важный пункт проекта национального строитель-
ства. Можно видеть, что узбекская идентичность поддерживалась са-
мыми разными способами. Научные исследования в этом отношении
особенно потрясают, поскольку советские «эксперты» принялись
за выработку точного определения того, что превращало женщину
в «узбечку»39. Работая на пересечении антропологии и биомедици-
ны, ученые сотрудничали в этом двойном строительстве пола и на-
ции, поддерживая мнение, что национально-культурные особенности
в Средней Азии — это реальность. Более того, благодаря своему авто-
ритету, методам и приемам они придавали этому мнению убедитель-
ный оттенок объективности.
Какая-то часть этой работы была высокотехничной, например, ис-
следование в области научной френологии, т. е. детального изучения
размеров и форм головы представителей разных наций. Например, не-
кто В. К. Ясевич, врач из Среднеазиатского государственного универ-
ситета, в 1925-1926 гг. провел исследование нескольких сотен узбечек
из Хорезма. Его задачей было убедиться в уникальных биологических
характеристиках узбечек и, тем самым, узбекской нации40. В исследо-
248
вание Ясевича входила детальная анкета с вопросами о повседневных
обычаях каждой женщины и истории ее жизни, а также полное физи-
ческое и гинекологическое обследование. Некоторые якобы «типич-
ные» объекты были сфотографированы. Пожалуй, не удивительно, что
исследование столкнулось с изрядными трудностями — многие «объ-
екты» никогда прежде не видели европейский медицинский персонал
и часто приходили в ужас при виде медицинских инструментов.
Иногда женщины падали в обморок перед фотоаппаратом. Мно-
гие анкеты остались не полностью заполненными, а обследования не
доведенными до конца, — как мимоходом заметил Ясевич, спеша за-
вершить свое научное исследование41.
В конце концов Ясевич дал определение узбечки на языке ста-
тистики и сексуальности. Его результаты, опубликованные в 1928 г.,
содержали старательно выполненные детальные таблицы со статис-
тическими данными измерений и описаний каждой мыслимой час-
ти тела — от изгиба позвоночника до цвета кожи и размера груди —
узбекского женского населения Хорезма. Эти данные сравнивались
с такими же данными русских женщин, немок, американок, евреек
и норвежек, чтобы более четко обозначить национальные различия.
Вуайеризм этого проекта дополнялся фотографиями шести обна-
женных (и, понятное дело, сконфуженных) женщин; Ясевич объяс-
нил сухим научным языком, что они служат иллюстрациями шести
основных типов тела, существующих в Хорезме42.
Если статистические таблицы Ясевича предназначались для
аудитории социомедиков, то другие научные работы были обраще-
ны к более широкой аудитории. Например, в 1926 г. известному ан-
тропологу Л. В. Ошанину было поручено подготовить исследова-
ние под названием «Повседневная жизнь и антропологический тип
узбечки». При финансировании и под пристальным вниманием пар-
тийного Женотдела и правительственного Наркомпроса, это иссле-
дование во многом напоминает работу Ясевича. Снова нескольким
сотням узбечек — на этот раз из Ташкента — был задан ряд вопросов
об их повседневной жизни и историях жизни, а потом их подвергли
детальному физическому обследованию. Цель — осветить их био-
логическую сущность, выделив в них то, что было «типичным» для
узбеков. Такое исследование было необходимо, утверждал Ошанин,
потому что эта тема совершенно не изучена, и люди не знали, какие
качества и поведение должны считаться характерными исключитель-
но для узбеков43.
Его партийные и государственные наблюдатели согласились, что
тема важна, и просили только, чтобы это исследование в дополнение
249
к его научным достоинствам стало по возможности доступным мас-
совому читателю. Например, они не раз просили его включить фото-
графии «типичных» узбечек и не выбрасывать рисунки, иллюстриру-
ющие сцены узбекского быта44.
Невозможно не удивляться навязчивому характеру таких иссле-
дований. Антропологические анкеты и записи обследований сви-
детельствуют о поразительном внимании к деталям. Невзирая на
глубокую культурную чувствительность к таким вопросам в Сред-
ней Азии, для исследования Ошанина любую мыслимую часть тела
(в том числе половые органы) следовало измерить и классифициро-
вать и по возможности сфотографировать. Следовательно, каждая
женщина должна была ответить на ряд вопросов о самых интимных
деталях ее семейной жизни: в каком возрасте она достигла половой
зрелости, имела первый половой акт, вышла замуж, родила ребенка
и так далее45. Эти исследования являли собой явное злоупотребление:
ученые стремились получить интимные сведения о самых потаенных
сферах семейной жизни узбеков, сведения, которые, в свою очередь,
можно было бы опубликовать в подтверждение их притязаний на
компетенцию. Следовательно, используя язык науки, они смогли оп-
равдать то, что достигало формы культурного изнасилования.
Эти исследования служили и второй цели — более конструктив-
ной, а именно предложить четкое определение того, что такое «узбек»,
причем сделать это очень конкретно и зримо. Антропологические
и биомедицинские исследования завершались перечислением физи-
ческих характеристик, свойственных этой новой нации, иногда даже
называемой отдельной «расой». Такое научное доказательство само-
бытной узбекской идентичности было выполнено для самой широкой
аудитории, были сооружены государственные музеи и организованы
передвижные выставки, чтобы показать через женский быт и биоло-
гию уникальные особенности узбекского туземного населения46.
Такое научное проведение границ между народами Средней Азии
продолжалось десятилетиями в том же духе, зачастую при использо-
вании «данных» об узбекской самобытности через женщин47. В це-
лом ученые внесли вклад в определение того, кем были узбеки, спо-
собствуя распространению чувства национальной идентичности.
Вся проделанная Советами работа к середине — концу 1920-х гг.
начала приносить плоды, впрочем, не совсем такие, на какие рассчи-
тывала партия. К тому времени узбекское национальное самосозна-
ние, пусть еще неотчетливое, начало укореняться — замечательный
процесс, имевший важные и продолжительные последствия для реги-
она. Любой, кому доведется ныне услышать, как узбеки сегодня чер-
250
нят своих туркменских (казахских, кыргызских) соседей, как народы
«низшего» сорта, несомненно, согласится, что чувство националь-
ной идентичности — это то, что оставила Советская власть в наслед-
ство Средней Азии в целом и узбекам в частности, и это — главное.
Конечно, они не переставали считать себя мусульманами, хотя и пе-
рестали быть членами определенной семьи, клана, или населения ре-
гиона48. Но для многих матрица личной идентичности получила но-
вый компонент — узбекскую нацию, которая по праву обрела новое
значение.
Как и надеялась партия, это чувство узбекской идентичности, на
самом деле, базировалось в основном на обычаях повседневной жиз-
ни и, в частности, на якобы самобытной парандже и поведении, при-
сущем узбекской женщине49.
Следовательно, паранджа и чачван характеризовали женщину, как
узбечку, в глазах ее соотечественников (и соотечественниц) точно так
же, как в глазах советских этнографов и других ученых. Ее платье
стало национальным, яркой чертой всего сообщества; оно буквально
символизировало идентичность и для нее, и для ее окружения, гово-
ря, кем они являются и кем не являются. Например, решение жен-
щины носить туфли в русском стиле иногда приводило даже к тому,
что другие женщины называли ее проституткой, порвавшей со сво-
им народом; если она не носила паранджу, то самовольно совершала
самое большое преступление, отказываясь от своей национальности
и становясь «русской»50.
Женщины и семьи, переезжавшие в европейские новые города,
считались предателями; они не только научились говорить по-рус-
ски, но и порвали с узбекским образом жизни, особенно потому, что
сняли паранджу и надели европейскую одежду. Все, что осталось от
их прошлого, по замечанию одного наблюдателя, — это привычка си-
деть на земле во время еды51.
Такое строгое проведение границ между национальными культу-
рами выходило за рамки намерений партии и временами приводило
к подлинной враждебности между узбеками и русскими, а также меж-
ду самими коренными нациями Средней Азии52. Вскоре защита куль-
турной целостности каждой нации была подхвачена членами самой
нации, выражаясь в основном тем же лексиконом быта, — что означа-
ло семейную жизнь и особенно обычай женского затворничества, —
который использовался советскими экспертами для определения
в первую очередь нации. Например, один узбек из Оша — член Ком-
мунистической партии, не иначе — особенно строго отнесся к про-
ведению этих национальных границ после своей женитьбы в 1927 г.
251
Чтобы утвердиться в том, что его семья и будущие дети останутся
узбеками, он заставил свою новую жену (которая числилась кыргыз-
кой, вероятно, потому, что прежде не носила паранджу) надеть паран-
джу и чачвон, и этот шаг стоил ему партбилета53.
Его готовность пойти на такой серьезный риск красноречиво го-
ворит о значении, которое придавалось вопросам национальной при-
надлежности, и о том, до какой степени он видел свою собственную
идентичность воплощенной и выраженной в парандже его жены.
Поэтому понятно, что многие мусульмане, живущие в Узбекиста-
не, с симпатией откликались на попытки большевиков создать новое,
узбекское чувство идентичности посредством интимного простран-
ства семейных отношений. Но если в строительстве этой нации со-
трудничали партия и народ, то как уравнивание нации и пола могло
привести к результатам, неожиданным для Москвы? Ответ заключа-
ется в непреднамеренных последствиях тех методов, которые были
выбраны партией, чтобы принести «прогресс» в Среднюю Азию.
Как уже говорилось, специфическое гендерное поведение стало си-
нонимичным новой национальной узбекской идентичности и спо-
собствовало ее определению. Впрочем, такое поведение несло в себе
множество значений, и в дополнение к национальному приобрело
диаметрально противоположные оценки — большевички считали
его «извращенным» и нуждающимся в изменении, а мусульман-
ские реакционеры, а теперь и узбекские националисты, — преданным
или патриотическим и заслуживающим защиты. Оставалось сде-
лать лишь небольшой шаг навстречу новой узбекской идентичности,
чтобы приобрести те же самые противоречивые нравственные кон-
нотации. Следовательно, с советской точки зрения, «узбекскость»,
определяемая вроде бы посредством ношения паранджи, казавшейся
первобытной и гнетущей, — была понятием, легко ассоциирующимся
с отсталостью и даже извращенностью, и она практически взывала
к изменениям и преобразованиям. Такое приравнивание «узбекско-
го» и «извращенного», в свою очередь, несло зловещие предзнамено-
вания для позднейших отношений между большевистскими вождя-
ми и узбекским обществом. Оно также несло в себе семена сопротив-
ления, пусть даже и при очевидной связи: узбекская национальная
идентичность, с одной стороны, и сопротивление советской политике
«освобождения женщин» — с другой.
Советизация Узбекистана: преображение узбекской женщины
Противоречие составляет самую суть новой узбекской идентич-
ности. Созданная по большей части Советским государством, она
252
служила государственной задаче и, следовательно, поощрялась. Но
сами обычаи, которыми она определялась, — паранджа, затворниче-
ство, калым — считались «отсталыми», «первобытными» и «темны-
ми». Узбечка являлась узбечкой, потому что носила паранджу и ча-
чван; узбек был «узбеком», потому что его жена, мать, дочь и сестра
носили паранджу. И те, и другие поощрялись к тому, чтобы считать
себя узбеками и гордиться этим. В большинстве своем сами узбеки
поначалу приветствовали советские действия. Но в глазах советских
людей, равно как и в глазах дореволюционных путешественников, те
же паранджа и чачваны, выделявшие узбечек, служили тому, чтобы
считать их дикарями. Проистекавшее из этого противоречие — ка-
жущаяся невозможность быть одновременно узбеком, оставаясь вер-
ным своей культуре, и «советским человеком», современным и обра-
щенным в будущее — разумеется, не вполне оценивалась обществен-
ными деятелями, которые принялись переделывать Узбекистан в се-
редине 1920-х гг., ведя худжум против женского затворничества.
Данную проблему во многом породил второй разрыв колониаль-
ного дискурса в 1917 г. Первый, о котором говорилось выше, пред-
ставлял собой добавление специфически национального элемента
к коннотациям «восточной» женщины в парандже. Второй, о кото-
ром говорится здесь, представлял собой неспособность большевист-
ских деятелей соперничать с царскими чиновниками, которые, даже
сооружая систему колониального правления, сделали сравнительно
мало для среднеазиатской культуры, разве что восхищались ее экзо-
тикой. Большевистские деятели тоже ею восхищались, даже осуждая
якобы эксплуататорскую, колониальную политику своих царских
предшественников. Впрочем, те же большевики сочли невозможным
просто оставить Узбекистан более или менее в покое. В конце кон-
цов, как говорил Маркс, надо изменить мир, и было просто непри-
емлемо, чтобы узбечка в Советском государстве продолжала носить
на людях тяжелую черную паранджу. Партия, претендующая на то,
чтобы править в Средней Азии, использовала риторику эмансипа-
ции, обещание помочь угнетенным, что, казалось, особенно подхо-
дит для узбечки, бывшей долгое время символом угнетенной жен-
щины. Обратите внимание на посвящение одного буклета, написан-
ного в 1925 г. в ознаменование первых пяти лет работы Женотдела
в Средней Азии:
«Тем, лица которых веками закрыты от солнца,
Тем, которые рабски прикованы к женским дворикам и кибиткам
своего мужа,
Тем, которых века учили покорности рабов,
253
Тем, которых до Октябрьской революции никто не считал за че-
ловека,
Им, массам, гребнем Октябрьской революции поднятым до поло-
жения гражданок самой свободной в мире страны,
Им, в растущем движении своем выковывающим священную не-
нависть к остаткам средневекового рабства,
Им, выдвигающим с каждым месяцем, годом новые кадры борцов
за освобождение,
Им, пробуждающимся женщинам народов Средней Азии, посвя-
щается этот сборник»54.
Такая риторика побуждала партийных работников обрушиваться
на ту самую паранджу, которая в первую очередь была первым при-
знаком узбечек. Логика эмансипации побуждала мнимо антиколони-
алистское Советское правительство начать проект культурного пре-
образования Средней Азии, намного превзошедший напористость
царского государства или же многих былых колониальных режимов
в других частях мира55.
Я уже доказал, что гендерные отношения кодировали в разнооб-
разных дискурсах другие социальные идентичности — мусульман-
ские, узбекские, нерусские. То есть положение и статус женщин в се-
мье служили национальными «маркерами». Теперь поговорим о том,
каким образом эти «маркеры» поддерживались (как правило, нему-
сульманскими и зачастую русскими) большевиками на фоне модели
идеальной семьи и считались желательными. Эти деятели выводи-
ли идеал из собственного опыта и теорий, основывая его на видении
строгого равенства полов — современное, светское европейское ви-
дение, вполне чуждое мнению большинства в мусульманском узбек-
ском обществе. И, очевидно, они вывели такие суждения задолго до
худжума 1927 г.
Почти все русские, живущие в Узбекистане, обычно называли
себя европейцами, а не русскими; в отчетах, статистике и пропаган-
дистских высказываниях они проводили резкое различие между ев-
ропейским и местным национальным образом жизни.
(«Европейцами» называли себя и другие славяне, да и почти все
немусульманские группы, живущие в этой области, за исключением
туземного еврейского сообщества.) Если кому-то в Средней Азии
и пришлось петерпевать изменения, то было ясно, кому: европейские
обычаи служили (современной) моделью, к которой должны были
приспособиться (отсталые, первобытные) узбеки56.
254
Советские оценки местных обычаев, в том числе обычаев, выстро-
енных вокруг женского затворничества, требовали преобразования
на том основании, что в них отсутствовали качества современной ци-
вилизованной жизни. Поэтому узбекские обычаи стали выставлять-
ся как негигиеничные и неправильные, выражающие социальную
жизнь, увязшую в Средневековье.
Грязные нации: наука, гигиена и узбекская женщина
И вновь надо было включить определенные силы советских уче-
ных и антропологов, чтобы заручиться их поддержкой в изображе-
нии жизни узбеков как совершенно первобытной. После 1917 г. такие
эксперты высказывали ученые мнения, подчеркивающие негативные
последствия узбекских социальных обычаев и изображая их симво-
лами деспотического примитивизма, который якобы характеризовал
узбекскую культуру. Имеются детальные исследования «вредных пе-
режитков», которыми до сих пор руководствовались узбеки в быту,
и тщательные разъяснения того, какие с ними связаны риски для
физического и морального здоровья человека57. Особым предметом
таких исследований становилась гигиена, поскольку именно ее яко-
бы не хватало узбекам. И вновь женщины служили примером своего
народа, в данном случае показывая, что узбекский народ пребывает
в грязи, болезнях и невежестве.
Такой двойной образ женщин, — с одной стороны, воплощение
грязи, а с другой — нации, появляется всякий раз при обсуждении
вопросов здоровья и гигиены58. Советские эксперты представили все
стороны жизни узбечек грязными и нездоровыми. (Согласно одной,
часто приводимой статистике, возник демографический разрыв —
в Средней Азии было всего 889 женщин на 1 тыс. мужчин.) Они рано
выходили замуж, что вредило их репродуктивной системе и зачастую
служило причиной сразу нескольких венерических заболеваний.
По причине затворничества в ичкари (название женской полови-
ны дома. — Примеч. ред.) они еще больше теряли здоровье, потому
что им не хватало движения, а также солнечного света и свежего воз-
духа. Они рожали в чудовищных условиях, а обряды, которые сопро-
вождали деторождение, только усугубляли опасность для рожениц
и для новорожденных. Далее, они растили детей в грязи и убожестве,
что вело к поразительно высоким показателям детской смертности.
Любые узбекские обычаи ухода за детьми можно было идентифици-
ровать как опасно негигиенические: особенно ополчались на бешик,
или колыбель, потому что мать надолго могла оставлять ребенка без
присмотра (стратегически предусмотренные отверстия и желоба в
255
колыбели служили тому, чтобы обходиться без пеленок) и тем самым
замедляли правильное развитие. Серафима Любимова с сочувствием
описывала кумулятивный эффект такого примитивного быта. Она
указывала, что в одном серьезном медицинском обзоре сообщалось,
что более 45 % местных женщин (9772 из 21 626) серьезно больны,
и объясняла, что причина этого — убожество местной жизни:
«Болеют сифилисом, чесоткой, женскими, кожными болезнями,
болезнью глаз. Все эти болезни связаны с тем, что в кибитках много
грязи, с тем, что пьют и едят больные и здоровые из одной посуды,
сидят на общих подушках и одеялах; годами они не моют ребят, сами
не моются, белье не стирают. Так, по данным детской амбулатории
в старом городе Ташкенте, 35 % детей-школьников совершенно не хо-
дят в бани»59.
Грязь была везде; она казалась главной чертой населения Средней
Азии. В таких пассажах ощущается ужас «европейских» активистов
вроде Любимовой и их представлением, что они находятся здесь, что-
бы просветить дикарей, преобразовать местный образ жизни в Узбе-
кистане, и что они делают это на пользу самим узбекам.
Нарисовав такую страшную картину узбекского быта, некоторые
партийные работники живописали советские усилия по улучшению
женской гигиены, с целью защиты узбекской нации. Свои рассужде-
ния они строили на необходимости преобразования узбечек в обра-
зованных матерей, способных вырастить сильных и здоровых детей.
Например, в речи в августе 1925 г. секретарь Узбекской компартии
Икрамов изобличал невежество и глупость местных народных це-
лителей (табибов), которые якобы советовали больным сифилисом
мужчинам жениться на молоденьких девушках — это будто бы един-
ственный способ исцеления. Осудив такие «варварские, прямо иди-
отские способы лечения», Икрамов утверждал, что они служат от-
личной иллюстрацией условий, господствующих в узбекской жизни:
«Если строго обратить внимание на эти факты, на правильное
воспитание молодого поколения, то здесь нужно задуматься о судьбе
узбекской нации, о правильном воспитании этой нации и серьезное
внимание обратить на то, чтобы подготовить, вырастить и воспитать
культурную мать. Девочка 14 или 15-16 лет не может быть матерью
и производить детей, воспитать их не может, а между тем факты та-
кие имеются, такая жена после первых родов искалеченная перестает
удовлетворять мужа, отсюда многоженство и т. д. Дети от таких ма-
256
терей будут болезненны и если и в дальнейшем все это будет про-
должаться, тогда ничего не получится и нация узбекская выродит-
ся. Нужно на этот вопрос серьезно смотреть с точки зрения вопроса
судьбы самой нации, ее культуры и материальных условий...»60
В то же время этот призыв к защите народа посредством защиты
его матерей оставался противоречивой темой в партийных обсуж-
дениях женских вопросов. В конце концов для того, чтобы матери
улучшали и оберегали будущее своих детей, им следовало оставить
многие обычаи, благодаря которым они становились воплощением
этого самого народа.
Следовательно, чаще всего именно узбекские женщины, со
всей их антисанитарией и первобытностью, служили воплощени-
ем своего народа и тем самым символами всего, что было в нем
неправильного.
Сообщалось, что некоторые местные коммунисты в Туркменис-
тане разводились со своими женами и женились на «европейских»
женщинах, потому что последние были не такими «неграмотными
и грязными»61. Партийные деятели считали узбечек некультур-
ными и неграмотными. По словам Ахунбабаева, «женщин евро-
пеек с узбечками нельзя сравнивать. Европейка кое-что понимает
в культурных вопросах, а узбечка не понимает»62. Таким образом,
большевистские деятели сосредоточили свое внимание на главном,
например, на том, чтобы научить узбечек пользоваться мылом63. Та-
кие гигиенические кампании, конечно, можно объяснить задачами
государственного здравоохранения, но в глазах европейских наблю-
дателей они также служили тому, чтобы подчеркнуть примитивизм
«немытых» узбечек и то, что их народ следует направлять к чистоте
и цивилизации.
Извращенные народы: узбечка и ее паранджа
Поскольку образу узбечки отводилось центральное место, то не-
удивительно, что на паранджу пришлась особенно мощная ритори-
ческая атака. Советские авторы ругали паранджу на все лады, начи-
ная свои нападки на нескольких фронтах еще до того, как худжум
1927 г. сделал такие атаки официальными64. По их мнению, паранджа
доставляла женщинам хозяйственные трудности, мешая им эффек-
тивно работать за пределами дома. Она физически порабощала жен-
щину и одновременно служила символом гнета. Эти авторы ругали
паранджу цветистыми выражениями, поскольку превращали ичкари
в «тюрьму», из которой надо было освободить узбечек, и поскольку
257
не было никого, кто защитил бы этих молодых женщин от гнета, это
пришлось сделать партии. Два самых интересных направления ата-
ки, к которым я обращусь, изображали паранджу, во-первых, негиги-
еничной, а во-вторых, извращенной. Критика негигиенического ха-
рактера паранджи прекрасно вписывалась в общую картину болезней
в узбекском быту.
Поскольку быт узбечек считался пропитанным заразой, и пос-
кольку паранджа якобы характеризовала узбечку, то, следовательно,
и сама паранджа считалась нездоровой и опасной. Вообще многие
советские врачи и пропагандисты утверждали, что именно паранджа
создавала проблемы со здоровьем узбечек. Судя по одной типичной
статье, написанной в 1925 г. Любимовой («Паранджи и женское здо-
ровье»), именно паранджа мешала узбечкам свободно двигаться и
работать вне дома и служила причиной мышечной слабости, дряблой
кожи и преждевременного старения. Такая неподвижность, утверж-
дала Любимова, ведет к плохой циркуляции крови и накоплению
токсинов, а нередко и к преждевременной смерти65.
Любимова тревожится еще больше, прослеживая ряд специфиче-
ских вредных для здоровья последствий паранджи, многие из ко-
торых проявляются, когда несчастная узбечка становится матерью.
Слабая мускулатура должна, вероятно, привести к трудным родам,
говорила Любимова; или мать, или ребенок должны погибнуть при
родах, а родовые травмы были обычным делом. Поскольку, соглас-
но Любимовой только у матери, которая быстро передвигается и уп-
ражняется, можно ожидать появления здорового грудного молока,
то скованный образ жизни в парандже означает, что узбекские дети
получают молоко, в котором накопились «яды» деревенской жизни.
Как только самая младшая дочь надевает паранджу, она лишает себя
свежего воздуха и солнца и таким образом становится подверженной
множеству заболеваний: чачван виноват в том, что мешает циркуля-
ции свежего воздуха, а значит, ядовитый углекислый газ и вредные
микробы находятся у самого лица66.
Любимова заканчивала утверждением, что паранджу можно было
бы справедливо, хотя и косвенно, обвинить в двух типах проблем со
здоровьем.
Во-первых, утверждала она, паранджа порождала невежество, само
по себе чреватое неприятностями. Например, женщины в парандже
были особенно подвержены разным венерическим заболеваниям: не
обладая современными медицинскими знаниями, они не понимали,
как они переносятся, не знали ни их симптомов, ни лечения таких
серьезных болезней, как сифилис и гонорея. Любимова отмечала, что
258
подобные заболевания могут распространяться либо половым путем,
либо в тесных кварталах и при соблюдении негигиенических обычаев
(например, еда из общей посуды).
Но подлинной причиной, по ее мнению, было невежество, порож-
денное традицией ношения паранджи. Женщины могли заразиться
венерическим заболеванием от своего мужа (который, в свою оче-
редь, мог подцепить его «где-нибудь»), не распознать начальных
признаков заражения («часто болезнь, особенно для малокультурной
женщины, протекает незаметно»), а потом оплакивать свою судьбу:
мертворожденный ребенок и/или неизлечимое бесплодие. Более то-
го, если дети выживут, то велики шансы, что и они от рождения будут
инфицированы67.
Во-вторых, паранджа физически отрезала женщину от окружаю-
щего мира, что косвенно служило причиной дополнительных меди-
цинских проблем. Это означало, что узбечка не могла уйти от мужа
или своей семьи, даже если знала, что остаться было бы вредно для ее
здоровья. Также она не могла выйти из дома за медицинской помощью
для любого заболевшего члена семьи или отвезти его в больницу. Она
не могла позволить регулярного профилактического осмотра своего
ребенка, отчего опасность его смерти во младенчестве становилась
еще реальнее. Любимова могла бы добавить и то, что узбечка не мог-
ла позволить лечить себя какому-нибудь советскому врачу-мужчине.
Все эти и многие другие трагедии Любимова свалила на паранджу:
«И так паранджа несет женщине вялое, хилое тело, слабые легкие,
тяжелые роды, бесплодие и больных детей от сифилиса и триппера,
и раннюю, горькую старость»68.
Если нападки за риск для здоровья делали паранджу грязной,
то критика ее нравственной сути придавала ей извращенность. Раз-
мышляя о том, нравственно ли, что узбечка должна носить паранд-
жу, советские активисты интригующе пытались выдвинуть аргумент
против узбеков-мусульман, защищавших паранджу, на их же почве.
Поэтому очернение большевиками традиции ношения паранджи не
остановилось лишь на практическом моменте (ее тяжесть, способ-
ность распространять микробы). Оно шло дальше, доказывая, что
самая сущность этой традиции была духовно вредной, нравственно
неправильной и в каком-то смысле губительной. Как сказал в 1924 г.
один местный коммунист:
«Коммунизм и чадра женщины туземки так же не совместимы, как
темная ночь и полный яркого солнца день. Чадра — позорная печать
седых столетий деспотии и рабства, темноты и невежества и вместе
259
с тем — препятствие на пути революционного продвижения мирово-
го рабочего класса.
В этом смысле каждая сорванная с лица знаменует победу новой
жизни над затхлостью прошлого, победу культуры, — коммунизма»69.
Таким образом, паранджа служила олицетворением всего того,
против чего выступала партия: темнота по сравнению со светом пар-
тии, гнет по сравнению с освобождением, невежество по сравнению
с мудростью. Приписать ли такой взгляд корням Просвещения боль-
шевистской марксистской этики или наследию евангелического ев-
ропеизма, показанного дореволюционными востоковедами, однако
он безошибочно проявляется в бесконечных описаниях паранджи,
как «тюрьмы», из которой надо вызволить несчастных женщин70.
Иногда моральное очернение приобретало совсем иное направле-
ние, приписывая целый ряд характерных пороков акту надевания па-
ранджи. В почти религиозной манере паранджу можно было назвать
причиной греховного поведения. Очаровательный, хотя и крайний,
пример можно увидеть в словах узбекского коммуниста, который
в 1927 г. обращался к местному съезду в Андижане:
«Вместе с ростом социалистических элементов хозяйства будет
уменьшаться разврат среди женщин. Разве паранджа охраняет от
разврата? Ничего подобного, наоборот, она еще больше приводит
к этому; почти все знают о том, что среди тех, кто носят паранджу,
процветают различные виды разврата, например, любовь женщины
к женщине, это нездоровое явление очень распространено среди жен-
щин-узбечек, из этого вы видите, что паранджа совершенно не ограж-
дает от разврата»71.
Такое поношение паранджи и носивших ее женщин попадало в
самое сердце религиозной и нравственной защиты женского затвор-
ничества. Говорилось, что паранджа вовсе не является признаком
ревностного благочестия, а напротив, скорее лишает женщин нрав-
ственности и совращает их, превращая в лесбиянок.
Таким образом, советские авторы представляли паранджу как не-
что грязное и заразное, равно как нечто злое, безнравственное и не-
справедливое в своей основе. Поэтому не удивительно, что худжум
1927 г. был обращен главным образом против паранджи. В конце
концов один член партии заявил в 1925 г., что «узбекские женщи-
ны закрыты, это вошло у них с давних пор в обычай, но это ведь не-
нормально, следовательно, нужно сделать так, чтобы они сняли свою
260
чадру»72. Стало быть, та же паранджа, которая использовалась для
выявления узбеков, была признана в советской стране противореча-
щей европейской модели и объявлена «не нормальной». Короче го-
воря, сам народ, пресловутая узбекская нация, построенная и вдох-
новленная партией, мыслилась грязной и извращенной по причине
ношения паранджи. Так случилось, что быть узбеком стало катего-
рически неправильно, по крайней мере, по мнению партии, поскольку
«узбекскость» выводилась из обычаев повседневной жизни. Некото-
рые рабочие-большевики были удивительно откровенны на этот счет,
говоря, что их цель — цивилизовать диких узбеков и усмирить их фа-
натизм73. Очевидно, они не слишком задумывались о том, может ли
цель, так напоминающая дореволюционную миссионерскую ритори-
ку, считаться колониальной.
Выводы и наследие
Такой негативный образ узбечки и ее быта одновременно поддер-
живал решимость партии переделать Среднюю Азию; эта решимость
нашла особенно яркое выражение в худжуме 1927 г. Начав нападе-
ние на систему женского затворничества, партийные вожди ставили
задачей не что иное, как сплошное преобразование узбекской культу-
ры и общества — из примитивизма в современность, которое должно
измеряться, главным образом (хотя и не всецело), освобождением
узбечек от паранджи. Как написал один автор в 1925 г.: «Форменная
революция происходит в муниципальной жизни. Старые азиатские
города (Ташкент, Бухара), состоящие из жалких мазанок, вылеплен-
ных из глины и камыша, предназначены на слом. На их месте будут
устроены новые города европейского типа, хотя лишенные живопис-
ного “восточного колорита”, но зато обеспечивающие туземному на-
селению свет, воздух и чистоту.
...Борьба за раскрепощение женщины, за снятие с нее кошмарной
вековой чадры из конского волоса дополняет картину просветитель-
но-пропагандистской работы, происходящей сейчас почти на всей
территории Советской Средней Азии»74.
Масштабы нарисованной картины отличали большевистский тип
колониализма от его царского предшественника и действительно
в современном мире с этим могут сравниться только усилия Фран-
ции переделать Алжир75.
Итак, партийные вожди призывали узбечек сбросить паранджу
во имя равенства и свободы, полагая, что соблазн и обещание евро-
пейской модели эмансипации сами по себе привлекут поддержку
и сотрудничество миллионов угнетенных женщин. Успех кампании,
261
думали эти большевики, таким образом, обеспечен, потому что заин-
тересованность одетой в паранджу женщины в ее эмансипации ка-
жется само собой разумеющейся. В отдельных случаях такой подход
срабатывал — например, местные еврейки нередко носили паранджу,
но иногда их можно было уговорить подражать своим европейским
еврейским сестрам и сбросить паранджу76. Однако партия не уделяла
много времени и не прилагала сил для ассоциации евреек — даже «вос-
точных» евреек — с паранджой. Что касается узбечек, то дело обсто-
яло совершенно иначе, поскольку паранджа и чачван, по сути, были
национализированы как узбекская собственность. Следовательно,
по определению все узбечки носили паранджу (ведь она и делала их
узбечками), поэтому у партийных деятелей больше не было никакой
группы, аналогичной европейским еврейкам, на которую они могли
бы указать, не было моделей женщин, одновременно узбекских и без
паранджи. Таким образом, у этих деятелей не было иного выбора, кро-
ме того, чтобы уговорить узбечек, носивших паранджу, взять пример
с европейских женщин и сбросить ее. В контексте вновь созданного
национального сообщества такой совет был равносилен тому, чтобы
приказать им порвать со своим народом.
Противоречивые ассоциации узбечек и их паранджи — хороших
в качестве национальных символов и плохих в качестве болезнетвор-
ных и первобытных — создали в Узбекистане множество потенциаль-
ных проблем для Советской власти.
Как только паранджа стала олицетворением отсталости, худжум
предстал логической кульминацией преобразующих и цивилизу-
ющих усилий партии в Средней Азии. Но та же партия превратила
паранджу в символ узбекской национальности и способствовала
тому, чтобы данная национальная идентичность развивалась и про-
цветала — судьбоносное решение с неожиданными последствиями.
Партийные лидеры проявляли поразительное равнодушие к воз-
никающим противоречиям. Председатель Президиума ЦИК СССР
Михаил Калинин обнаружил удивительную забывчивость, не говоря
уже о вульгарности, когда описал картину будущего в речи, произне-
сенной им в начале 1928 г.:
«Будут, конечно, женщины Востока, но они не будут иметь своих
специфических особенностей, они не будут носить паранджи, не бу-
дут закрываться, не будут жить замкнуто в стенах своей хаты. [Голос
Любимовой: не забудьте про калым!} Их не будут продавать за калым.
Как только женщина выйдет на свет, когда увидят, что открытой она
не так красива, то ее и покупать не будут {смех).
262
...Я думаю, что недалеко то время, когда с женщиной Востока у нас
не будет ассоциироваться сознание, что это женщина под покрывалом.
Я думаю, что недалеко то время, когда эта связь покрывала с женщи-
ной Востока пропадет, а когда мы будем говорить о женщине Востока,
это будет означать только территориальную принадлежность женщи-
ны к восточным странам, не больше. Других специфический особен-
ностей не будет. Вот, мне кажется, что это время недалеко, и это неда-
лекое время хотелось бы еще уменьшить (аплодисменты)»77.
Следовательно, ожидалось, что все «восточные» женщины, по-
средством расширения самого понятия «Восток», лишатся своих от-
личительных особенностей. Более того, возвращаясь к Востоку с бе-
зобразными женщинами в придачу, Калинин по ходу своей речи стер
эти отличия. Мысль о том, что подобный выход может показаться не-
привлекательным таким народам, как узбеки, только что обретшим
свою самобытную идентичность, Калинину и в голову не приходила.
Результаты этого просчета вскоре стали ясны, когда почти мгно-
венно возникло сопротивление худжуму, превратившееся в повсе-
местное явление78. Противоречивая логика одновременного строи-
тельства национальности и отсталости посредством одного и того же
символа означала, что, когда партийная точка зрения на модерниза-
цию Узбекистана началась с худжума против паранджи, узбечки и их
паранджа быстро превратились в фокус культурного, религиозного,
а теперь и национального сопротивления советскому вторжению в уз-
бекскую культуру.
Такое сопротивление, в свою очередь, означало, что противоречие,
выраженное через интимное пространство узбекской семейной жиз-
ни, только еще больше разожжет страсти. С позиций большевиков,
«национальное», таким образом, все больше становилось «извращен-
ным» и достойным нападок. С точки зрения узбеков, тот факт, что
такие гендерные роли и семейные обычаи эквивалентны националь-
ной идентичности, давали им еще один повод, чтобы решительнее
выступать за самосохранение, поскольку в конце концов такая битва
превращалась в борьбу за сохранение себя как народа.
Результаты проявились в полной неспособности большевиков —
по крайней мере, в 1920-1930-х гг. — достичь намеченного преобра-
зования узбекского общества путем преобразования его гендерных
отношений. Далекий от быстрого (как предполагалось) завершения
(планировалось, что узбекские женщины сбросят паранджу к деся-
той годовщине Октября в 1927 г.), худжум проложил путь долгому,
медленному, неровному процессу культурных изменений, продол-
263
жавшемуся два поколения. Следовательно, даже с высоты сталинской
власти партия увидела, что не может форсировать социокультурные
изменения в Средней Азии, даже в своих рядах. Местные коммунис-
ты могли заявить, что узбечки сбросили паранджу, и раструбить об
этом, как о главном достижении советской власти, говорящем в ее
пользу, но паранджу все еще можно было увидеть на улицах узбек-
ских городов и после Второй мировой войны, порой даже в 1960-е гг.
Действительно, вслед за развалом СССР в 1991 г., когда вновь став-
шее независимым Узбекское государство занялось поиском своей
идентичности (и это поразительно), снова появилась (на время и,
разумеется, стихийно) модифицированная паранджа. Но это не так
уж странно, как может показаться. В данной главе доказывается, что
паранджу как национальный символ, по иронии судьбы, кое в чем
создала сама партия. Поэтому она принадлежит к самым противоре-
чивым явлениям, оставленным, разумеется, ненамеренно, советским
периодом, когда модернизирующая роль партии превратила символы
отсталости в отличительные особенности узбекского народа.
1 Massell G.J. The Surrogate Proletariat: Voslem Women and Revolutionary
Strategies in Soviet Central Asia, 1919-1929. Princeton; N. J.: Princeton
University Press, 1974.
2 Vambery A. Sketches of Central Asia. L.: Allen, 1868. P. 93.
3 Репринт и английский перевод: Murav’yov N. Journey to Khiva through
the Turkoman Country. L.: Oguz Press, 1977. P. 159-161.
4 Murav’yov. Journey to Khiva. P. 163-166.
5 Wolff J. Narrative of a Mission to Bokhara in the Years 1843-1845 to
Ascertain the Fate of Colonel Stoddart and Captain Connoly. L.: Parker, 1845.
Vol. I. P. 330-345.
6 Vambery A. Travels in Central Asia: Being the Account of a Journey from
Teheran across the Turkoman Desert on the Eastern Shore of the Caspian to
Khiva, Bokhara, and Samarkand Performed in the Year 1863. N. Y: Harper, 1865.
P. 169-172.
7 Vambery. Sketches of Central Asia. P. 90-91.
8 Locus classicus\ Said E. W. Orientalism. N. Y: Vintage, 1978; Idem. Culture
and Imperialism. N. Y: Knopf, 1993.
9 Lansdell H. Through Central Asia. L.: Sampson Low, 1887 (repr. Nendeln/
Liechtemstein: Kraus, 1978). P. 127-142. Он описал киргизов, или, говоря сов-
ременным языком, казахов.
10 Цит. по: Hopkirk К. A Traveller’s Companion to Central Asia. L.: Murray,
1993. P. 53. Курсив мой.
11 Vambery. Sketches of Central Asia. P. 96. Он также говорит о женщинах
с целью показать власть религии: когда один мужчина попытался заглянуть
264
под паранджу, то и он, и эта несчастная женщина были до смерти забиты кам-
нями: Vdmbery. Travels in Central Asia. P. 170.
12 Такое видение относится не только к Средней Азии. Такие же процес-
сы протекали и в других частях мусульманского мира, см.: Graham-Brown S.
Images of Women: The Portrayal of Women in Photography of the Middle East
1860-1930. N. Y.: Columbia University Press, 1988. P. 5-35.
13 Cm.: Mani L. Contentious Traditions: The Debate on Sati in Colonial In-
dia, 1780-1833. University of California at Santa Cruz, 1989 (Ph.D. diss.); Kandi-
yoti D. Women, Islam, and the State: A Comparative Approach // Comparing
Muslim Societies: Knowledge and the State in a World Civilization / Ed. J.R.I.
Cole. Ann Arbor: University of Michigan Press, 1992. P. 237-260.
14 В этом смутном изображении недифференцированного «Востока»,
растянувшегося на полмира, имеются исключения. Лэнсделл указывала
на разницу в практике ношения паранджи у киргизов [казахов] и сартов,
а Вамбери иногда описывает удивительную степень общения между женщи-
нами и мужчинами: Lansdell. Through Central Asia. P. 131; Vdmbery. Sketches
of Central Asia. P. 102-106. Но в общей картине преобладают региональные
сходства, причем особое внимание уделяется затворничеству женщин в ка-
честве метафоры деспотизма.
15 Цит. в: Kappeler A. RuBland als Vielvolkerreich: Entstehung —
Geschichte — Zerfall. Munchen: Beck, 1992. S. 176. О еще одной теоретиче-
ской перспективе использования гендерного расового превосходства в «от-
чуждении» колонизованных народов см.: Staler A. L. Carnal Knowledge and
Imperial Power: Gender, Race, and Morality in Colonial Asia // Gender at the
Crossroads of Knowledge: Feminist Anthropology in the Postmodern Era / Ed.
M. di Leonardo. Berkeley: University of California Press, 1991. P. 51-101.
16 Vdmbery. Sketches of Central Asia. P. 98-99. Подобные притязания за-
падных мужчин на знание африканских женщин ставятся под сомнение в ра-
боте: Jennings А. М. The Nubians of West Aswan: Village Women in the Midst of
Change. Boulder; Colo.: Rienner, 1995. P. 5.
17 Это наблюдение не следует воспринимать как означающее, что такой
западный дискурс о Востоке всегда представал цельным и неизменным. Хотя
в данном случае мы не говорим о возникновении этого дискурса, но и он тоже
появился исторически, и разные мужчины (и реже женщины) спорили о том,
какие особенности следует считать основными. Если одни тропы оставались
удивительно постоянными, то другие со временем менялись, как станет ясно
в дальнейшем.
18 Graham-Brown. Images of Women. P. 70-91, 134-138. О месте паран-
джи в западноевропейском воображении см. также: Jordanova L. Sexual
Visions: Images of Gendwer in Science and medicine between the Eighteenth and
Twentieth Centuries. Madison: University of Wisconsin Press [s. d.]. P. 87-97.
19 Любимова С. T. Дневник женотделки. Ташкент: Средазкнига, 1926.
С. 21.
20 Halle F. W. Women in the Soviet East / Trans. M. M. Green. N. Y.: Dutton,
1938. P. 20.
265
21 Об отсталости свидетельствуют и архивные документы, см.: ГАУз.
Ф. 86. On. 1. Д. 8130. Л. 72-75; Ф. 94. On. 1. Д. 200. Л. 16-17; РГАСПИ.
Ф. 62. Оп. 2. Д. 775. Л. 6-7. Об узбекской пище пренебрежительно говорится
в документе: ГАУз. Ф. 9. On. 1. Д. 3399. Л. 5-6. Все последующие цитаты из
документов РГАСПИ также относятся к Ф. 62. Оп. 2, уточняются только дело
и лист; прочие случаи оговорены особо.
22 Выражение «средневековый быт» использовано во многих докумен-
тах, см., например, доклад Наркомпроса Узбекской ССР (1925): ГАУз. Ф. 94.
Оп. 1.Д. 33. Л. 134.
23 Фрагменты такой картины часто появляются в опубликованных
и архивных советских документах того периода. Приведенная здесь лита-
ния встречается между прочим в следующих источниках: РГАСПИ. Д. 426.
Л. 56; Д. 434. Л. 25; Д. 769. Л. 44; Д. 775. Л. 5-6 (откуда выражение «гаремная
жизнь»); Д. 776, Л. 90; ПАУз. Ф. 60, On. 1, Д. 4868. Л. 25-26; Жизнь мусуль-
манки (примечания к стихотворению «Сартьянка») // Крестьянка. 1923.
№ 8. С. 40; Нухрат А. И. Октябрь и женщина Востока. М.; Л.: Госиздат, 1927;
Она же. Октябрь и женщина Востока. М.: Партиздат, 1932; Климович Л. И. Ис-
лам и женщина. М.: Общество по распространению политических и научных
знаний РСФСР, 1958. Об особенно удивительном изображении туркменок,
с которыми обращаются, как с товаром — когда одну и ту же женщину много
раз перепродают — см.: Нухрат А. И. Женщина на 2 съезде колхозников //
Революция и национальности. 1935. № 3. С. 24-25.
24 Нухрат. Октябрь и женщина Востока. 1927. С. 19; Каспарова В. Р. Жен-
щина Востока (обзор женского коммунистического движения на Востоке).
Л.: Прибой, 1925. С. 26.
25 Любимова С. Т. Сдвиги. Ташкент, 1925. С. 6.
26 Например, следующее описание, сделанное двумя американскими
миссионерами и тоже опубликованное в 1926 г.: «В Бухаре (Bokhara) жен-
щину описывают как блистающую своим отсутствием. Ни один мужчина
никогда не посмотрит на не свою женщину, потому что на улице она — не
что иное, как ходячий мешок с черным экраном из конского волоса на месте
лица. Женщина живет в отдельной части дома, часто с собственным двором
и прудом. Только время от времени их можно встретить на рассвете или в су-
мерках, когда они осторожно пробираются, чтобы набрать воды. Они сжи-
маются под взглядом незнакомца и быстро прячутся под чадру. Дети, кото-
рых обычно очень много, страдают болезнями глаз, по причине грязи, среди
которой они живут, и от докучливых мух, которые облепляют беззащитных
детей.
В целом женщины производят впечатление детей, а в дальних районах —
диких детей. В деревнях они невообразимо грязные и повсюду занимают
гораздо более низкое положение, чем мужчины. Можно сказать, что самое
высокое положение женщины в этом крае ниже самого низкого положения
мужчины. “Женщина — дешевый товар в Бухаре. Мужчина, который ищет
жену, может приобрести ее в обмен на несколько овец и немного денег, или
же на лошадь. Стоящие выше на общественной лестнице и имеющие хорошее
266
приданое в виде мировых товаров, не имеют ограничении, разве что постав-
ленных их собственной совестью или предусмотрительностью”».
Zwemer А. Е., Zwemer S. М. Moslem Women. West Medford; Mass.: Central
Committee on the United Study of Fireign Missions, 1926. P. 63-64.
27 Я детально останавливаюсь на роли классовой идеологии в 3 главе ра-
боты: Northrop D. Uzbek Women and the Veil: Gender and Power in Stalinist
Central Asia. Stanford University, 1999 (Ph.D. diss.). В данном случае доста-
точно будет указать на дискуссии по женскому вопросу в 1926 г., которые
велись с использованием классовой терминологии: РГАСПИ. Д. 769. Л. 45;
Д. 786. Л. 5.
28 См., например: Алматинская-Зеленина. Из мглы тысячелетий: Исто-
рический очерк быта женщины Востока. Ташкент: Средазкнига, 1926.
29 Этот термин появлялся часто. Один из примеров: ГАУз. Ф. 86. On. 1.
Д. 5881. Л. 168.
30 Это название использовалось в период Средневековья, хотя не обя-
зательно в отчетливо этническом смысле. См.: Chritchlow J. Nationalism in
Uzbekistan: A Soviet Republic’s Road to Sovereignty. Boulder; Colo.: Westview,
1991. P. 1; Allworth E. A. The Modern Uzbeks: From the Fourteenth Century to
the Present: A Cultural History. Stanford: Hoover Institution Press, 1990. Сре-
ди ранее упомянутых авторов Муровьев описывал «узбегов» еще в 1822 г.
Вулфф упоминал «узбеков», а Вамбери называл из «Ezbeg».
31 Chatterjee Р. The Nation and Its Fragments: Colonial and Postcolonial
Histories. Princeton: Princeton University Press, 1993. P. 6,121.
32 Большевистские деятели могли указать и другие причины поощрения
развития наций в Средней Азии. С марксистских позиций, Средняя Азия
была «феодальным» или «докапиталистическим» краем, а значит, и нации
(мыслящиеся продуктом капитализма) можно было бы окрестить прогрес-
сивными. Поощрение нерусских наций к расцвету также создавало полезный
контраст с якобы наследием угнетателя — царского колониализма.
33 РГАСПИ. Д. 775. Л. 6; ГАУз. Ф. 60. On. 1. Д. 4868. Л. 25-26. Об упоря-
дочивании национальных границ посредством особенностей женского пла-
тья см. множество буклетов с описанием женщин каждого народа. Один из
таких буклетов: Москалев В. Узбечка. М.: Охрана материнства и младенче-
ства, 1928. Целая серия таких буклетов планировалась на 1930-1931 гг.; см.:
ГАУз. Ф. 9. On. 1. Д. 3425. Л. И. Более поздний пример таких национальных
дефиниций с обсуждением практик паранджи см.: Пальванова Б. Дочери со-
ветского Востока. М.: Госполитиздат, 1961. С. 28.
34 О примере затворничества женщин в Южном Казахстане, который
мыслился узбекским в 1929 г., см.: ГАУз. Ф. 9. On. 1. Д. 3404, Л. 37-38. Такие
различия, по-видимому, шли, следуя круговой логике: например, в Оше му-
сульманка, не носившая паранджи, должна была быть кыргызкой, а не узбеч-
кой, потому что кыргызки не носили паранджи.
35 Республики спорили друг с другом за мелкие участки этих границ на
протяжении 1920-х гг. и далее, зачастую основывая свои аргументы на этно-
графических особенностях. Например, узбекские чиновники утверждали,
267
что ошские узбеки были отрезаны границей и что их следует воссоединить
с их соотечественниками в Узбекской ССР. Пример таких аргументов см.:
ГАУз. Ф. 86. On. 1. Д. 3423. Л. 47-59.
36 Паранджи бухарских евреек обсуждаются в: РГАСПИ. Д. 787. Л. 176;
Д. 1157. Л. 24, 38-40. (Противоположное мнение — что эти женщины не но-
сили паранджу — высказывал датский географ Олуфсен, посетивший Буха-
ру в 1896-1899 гг. См.: Hopkirk К. A Traveller’s Companion to Central Asia. L.:
Murray, 1993. P. 53.) Этих женщин продавали в ранние браки, во многом как
и узбечек, см.: ГАУз. Ф. 86. On. 1. Д. 2597. Л. 102 об.
37 О таких случаях говорилось в газетах, что ужасало читающую пуб-
лику. См., например: Русская девочка под паранджой // Правда Востока.
10 апреля 1927 г. № 80 (1276). С. 3. О подобных случаях в 1929 г. см. также:
РГАСПИ. Д. 2072. Л. 61; Д. 2073. Л. 26-29.
38 См.: РГАСПИ. Д. 2054. Л. 118; Широкова 3. А. Традиционная и сов-
ременная одежда женщин горного Таджикистана. Душанбе: Дониш, 1976.
С. 81-85.
39 Стоит отметить, что несколько исследований о мужчинах были прове-
дены в том же ключе: Шишов А. П. Мальчики узбеки: Антропометрическое
исследование // Медицинская мысль Узбекистана. 1928. № 1. С. 16-41. Жен-
щины других этнических групп были темой подобных исследований, далее
раскладывавших на части цельную «восточную женщину»: см. исследования
о таджичках в РГАСПИ. Д. 812. Л. 34-105 и о чеченках: Арсанов С. Чечня //
Власть Советов. 1926. № 29-30. С. 27. Такие антропологические исследо-
вания в целом поддерживались как ценные начинания: ГАУз. Ф. 86. On. 1.
Д. 5885. Л. 777 об.
40 «На узбечке пришлось остановиться ввиду того, что... женщина в
семье является наиболее консервативным элементом, надолго удерживает
и сохраняет традиции и старый уклад жизни...» (Ясевич В. К. К вопросу о кон-
ституциональном и антропологическом типе узбечки Хорезма // Медицин-
ская мысль Узбекистана. 1928. № 5. С. 35).
41 Там же. С. 35.
42 Там же. С. 49. Кажется, не будет натяжкой утверждать, что «научное»
исследование Ясевича было перегружено эротическими фантазиями муж-
чин, ранее посетивших Восток, о чем говорилось выше. Обсуждение такой
«научной порнографии» см.: Staler A. L. Race and the Education of Desire:
Foucault’s History of Sexuality and the Colonial Order of Things. Durham; N. C.:
Duke University Press, 1995. P. 183-190.
43 Планы этого исследования, которое, похоже, не было опубликовано
(хотя было проведено много обследований) хранятся в ГАУз. Ф. 94. On. 1.
Д. 797. Л. 89-89 об., а также в РГАСПИ. Д. 776. Л. 146-147.
44 Об этом см.: РГАСПИ. Д. 1201. Л. 56-58; ГАУз. Ф. 94. On. 1. Д. 797.
Л. 88. Другие документы, свидетельствующие о пристальном внимании
к этому проекту, в частности Женотдела, находятся в: РГАСПИ. Д. 773.
Л. 106-107,111; Д. 793. Л. 40,63.
268
45 Пример форм физического обследования см.: РГАСПИ. Д. 776.
Л. 143-144 об. Анкета о «социальном характере» каждой женщины на с. 145.
46 Об использовании выставок и музеев, чтобы очертить такую самобыт-
ность Узбекистана, см.: РГАСПИ. Д. 774. Л. 42; Д. 793. Л. 37; Д. 801. Л. 60.
О теоретической основе такого представления других культур см.: Mitchell Т.
Colonising Egypt. Cambridge: Cambridge University Press, 1988. Ch. 1.
47 Подобный подход к таким границам см.: Зезенкова В. Я. Материалы
по антропологии женщин различных племен и народов Средней Азии //
Л. В. Ошанин, В. Я. Зезенкова. Вопросы этногенеза народов Средней Азии
в свете данных антропологии: Сборник статей. Ташкент: АН УзССР, 1953.
С. 57-60. Зезенкова, выполнившая свою работу в 1944 г., также включила
ряд фотографий разных «типов» узбечек (с. 89-111). Интересно, но подоб-
но Ясевичу и Ошанину до нее, она стремилась показать скорее узбекскую
женщин, — в единственном числе, — чем разных узбекских женщин. Но при
этом она все же показала множество «типов» — во множественном числе. Но
логические выводы из концепции единственной, идеальной узбекской жен-
щины остались неисследованными.
48 Действительно, особенно в случае ислама — по крайней мере, насколь-
ко «ислам» понимался в Средней Азии как стенографическое обращение не
только к религиозной вере, но и ко всему комплексу (специфически местных)
культурных практик и мировоззрений — новые национальные идентичнос-
ти часто переплетались (а иногда сливались) сложным образом со старыми
мусульманскими. Например, Элизабет Бэкон приводит слова одного члена
партии (этнического узбека), якобы сказавшего: «Мусульманская религия —
Мать узбекского народа», а Герхард Саймон рассказывает об ужасе, испы-
танном кыргызской аудиторией, когда один коммун ист-кыргыз дезавуиро-
вал себя как мусульманина на том основании, что он не верит в Бога. Такое
дезавуирование в глазах слушателей приравнивалось к отречению от своей
идентичности как кыргыза. Однако ни Саймон, ни Бэкон не прощупывают,
что же лежит за такими взглядами, которые кажутся им иррациональны-
ми, — Саймон называет идею «неверующего мусульманина» «явным оксю-
мороном» — чтобы оценить культурную сложность того, что значит «ислам»
в Средней Азии. См.: Simon G. Nationalism and Policy toward the Nationalities
in the Soviet Union: From Totalitarian Dictator ship to Post-Stalinist Socity /
Trans. R. Forster, O. Forster. Boulder; Colo.: Westview, 1991. P. 288; Bacon E. E,
Central Asians under Russian Rule: A Study in Culture Change. Ithaca; N. Y.:
Cornell University Press, 1966. P. 176.
49 Женщины считались хранилищем нации (nationhood) в других мусуль-
манских частях бывшего Советского Союза, хотя, как правило, только с совре-
менных позиций. См. в частности: Tett G. Guardians of the Faith &: Gender and
Religion in an (ex) Soviet Tajik Village // Muslim Women’s Choices: Religious
Belief and Social Reality / Ed. C. Fawsi El-Solh, J. Mabro. Oxford: Berg, 1994.
P. 128-151; Tohidi N. Soviet in Public, Azeri in Private: Gender, Islam, nationa-
lism in Soviet and Post-Soviet Azerbaijan (доклад на ежегодной встрече Middle
East Study Association of North America. 6-10 декабря 1995 г. Вашингтон).
269
50 См. записи от 1925 и 1926 гг. в: РГАСПИ. Д. 433. Л. 36. Д. 776. Л. 29.
51 РГАСПИ. Д. 1202. Л. 33.
52 Русские и узбечки не могли работать вместе на фабрике: ПАУз. Ф. 58.
Оп. 2. Д. 1371. Л. 23-25; пример узбекско-еврейского конфликта в 1924 г. см.
в: РГАСПИ. Д. 162. Л. 96 об.
53 РГАСПИ. Д. 1684. Л. 40 об.
54 РГАСПИ. Д. 427. Л. 1; публикация: За пять лет. М.: Центр. Изд. наро-
дов СССР, 1925. Такая же риторика в: ПАУз. Ф. 60. On. 1. Д. 2461. Л. 2. ГАУз.
Ф. 94. On. 1. Д. 85. Л. 22-22 об.
55 Например, в Индии Британское колониальное правительство ранее
столкнулось с вопросом — обычай сати, или сожжение вдов — в чем-то по-
добный паранджам Средней Азии. Оба обычая казались омерзительными
(хотя и служащими выражением низкого культурного уровня населения)
колониальным властям. Однако английские власти объясняли свое непри-
ятие сати тем, что оно противоречило «подлинным» индийским обычаям.
Находя и поддерживая браминов, желающих доказать это, — группа, в чем-
то аналогичная джадидам Средней Азии — правительство могло подать себя
как защитника местной культурной аутентичности. (См.: Mani. Contentious
Traditions.) Советские чиновники заняли противоположную позицию по
отношению к Средней Азии, не щадя тех, кто мог бы выступить в защиту
обычаев в туземном обществе, а вместо того насаждали модель социальной
реформы, основанной исключительно (по крайней мере они так говорили) на
внешнем, европейском идеале женских прав. (См. далее.) Поэтому в отличие
от английских властей, которые допустили проведение жаркого обсуждения
сати в индийском обществе (тем самым, позволив современным историкам
вроде Мани реконструировать аргументы туземцев в защиту этого обычая),
советские лидеры сдерживали где только возможно любую дискуссию о па-
рандже в несоветском (религиозном) духе. Историкам остается только со-
жалеть, что такие материалы сегодня отсутствуют, и им приходится искать
сведения об узбекском мнении о парандже в иных источниках.
56 Например, сообщалось, что на одной фабрике узбечки проявили свою
неспособность работать эффективно. Исключением стала только одна уз-
бечка, которая разительно изменилась, когда ее поставили непосредственно
между двумя европейскими труженицами. Вероятно, превосходный пример,
который они давали ей в умении и аккуратности, заставил ее поднять свой
уровень. См.: ПАУз. Ф. 58. Оп. 2. Д. 1371. Л. 23-25.
57 Заметим, что язык «пережитков» был категоричен и не терпел возра-
жений, поскольку в этих повседневных обычаях усматривались следы той
стадии исторического развития, которую европейские народы давно мино-
вали. С позиции Фуко, внимание к здоровью и грязи говорит о стараниях
большевистского государства представить себя покровителем цивилизации
и создать самодисциплинирующее гражданское население посредством ис-
пользования мыла. О двух партийных списках разных «вредных пережит-
ков», требующих научного исследования, см.: РГАСПИ. Д. 1201. Л. 74-75 об.
Д. 1203. Л. 9-10.
270
58 Сведения для данного параграфа содержатся в: ГАУз. Ф. 737. On. 1.
Д. 185. Л. 179; РГАСПИ. Д. 769. Л. 34; Д. 775. Л. 6-8; Д. 787. Л. 277-278;
Д. 1211. Л. 117; ПАУз. Ф. 60. On. 1. Д. 4868. Л. 25-26; Ясевич.
К вопросу; Любимова С. Т. Коммунист! Если ты не хочешь, чтобы народ
вымирал, если ты действительно заботишься о развитии народного хозяй-
ства и культуры, если ты не бай, не мулла и не поддерживаешь мулл и баев —
ты должен работать по раскрепощению женщин. Ташкент: Изд. Женотдела
САБ ЦК РКП(б), 1925. С. 3.
59 Любимова. Коммунист! С. 3. Заметим, что Любимова несколько не точ-
на в своей сфере: кибитки и юрты были жилищами степных кочевников, не
типичных для Узбекистана, и уж конечно для Ташкента.
60 РГАСПИ. Д. 445. Л. 43-44. В самом названии только что упомянуто-
го буклета Любимовой тоже чувствуется страх перед тем, что узбекский на-
род исчезнет. Согласно другому партийному докладу, также написанному в
1925 г., извращения вроде упомянутых Икрамовым «подтачивают здоровье
народа и ведут к его вырождению». В докладе говорится, что безграмотная
и угнетенная мать не может воспитать своих детей здоровыми и культурны-
ми людьми. Факты вырождения и «калечения» женщин свидетельствуют
о том, что грозит самому существованию узбекского народа (ГАУз. Ф. 94.
Оп. 1.Д. 223. Л. 121-122).
61 РГАСПИ. Д. 1202. Л. 59.
62 Там же. Д. 1688. Л. 25; Д. 1239. Л. 27.
63 Примеры такой кампании содержатся в: РГАСПИ. Д. 769. Л. 44;
Д. 774. Л. 63; Д. 1204. Л. 35; Ф. 507. Оп. 2. Д. 118. Л. 59; Москалев. Узбечка.
С. 23. Отношение к гигиене также вменялось в осуждение других среднеази-
атских народов — туркменок: РГАСПИ. Д. 799. Л. 41 и таджичек: РГАСПИ.
Д. 812. Л. 75-76,82.
64 В дальнейшем этот параграф основан на: РГАСПИ. Д. 427. Л. 16; ПАУз.
Ф. 60. On. 1. Д. 4981. Л. 23; Палъванова Б. Дочери Советского Востока. М.:
Господитиздат, 1961. С. 28-29.
65 Неопубликованная статья Любимовой: РГАСПИ. Д. 429. Л. 43-47,
а эта часть ее аргумента с Л. 43-44. Другую трактовку о риске для здоровья,
причиняемом паранджой, см. буклет под тем же названием на узбекском язы-
ке, опубликованный Украинцевым в 1923 г. Пример обсуждения такого рис-
ка врачам см. в: Николаева А. Против паранджи и чачвана // Правда Востока.
2 марта 1927 г. № 51 (1247). С. 3.
66 РГАСПИ. Д. 429. Л. 44-45.
67 РГАСПИ. Д. 429. Л. 46.
68 РГАСПИ. Д. 429. Л. 47.
69 РГАСПИ. Д. 427. Л. 155.
70 Например, Жан Старобински доказывает, что Просвещение стре-
милось прежде всего к прозрачности, что выразилось, например, в его
цели раскрыть тайны природы — с этой перспективы паранджа, разуме-
ется, не приветствуется, — она не только слегка зловеща, но угрожает мо-
рально: StarobinskiJ. Jean-Jacques Rousseau: Transparency and Obstruction /
271
Trans. A. Goldhammer. Chicago: University of Chicago Press, 1988. P. 65-80,
254-267.
71 ГАУз. Ф. 837. On. 3. Д. 150. Л. 138-139.
72 РГАСПИ. Д. 436. Л. 102.
73 ГАУз. Ф. 86. On. 1. Д. 2217. Л. 22-23.
74 Гурко-Кряжин В. А. Поездка в Закавказье и Среднюю Азию // Новый
Восток. 1925. № 7. С. 370.
75 Поразительно, но французские колониальные власти также нача-
ли кампанию против паранджи, чтобы «галлицизировать» Алжир посред-
ством его женщин. См.: Gordon D. С. Women of Algeria: An Essay on Change.
Cambridge; Mass.: Harvard University Press, 1968. P. 56-59.
76 РГАСПИ. Д. 787. Л. 176.
77 ГА РФ. Ф. 3316. On. 50. Д. 14. Л. 4,2 (обратная пагинация). См. также:
РГАСПИ. Д. 449. Л. 77.
78 Такое сопротивление обсуждается в последних главах работы: North-
rop. Uzbek Woman and the Veil.
ЧАСТЬ IV. СТАЛИНИЗМ И ИМПЕРИЯ НАЦИЙ
Мэтт Пейн
«Кузница» казахского пролетариата?
Турксиб, нативизация и индустриализация
в годы сталинского Первого пятилетнего плана
31 декабря 1928 г. на строительстве Туркестане-Сибирской желез-
ной дороги (Турксиба) в ее северном конечном пункте Сергиополе
начался погром. Порядка четырехсот русских рабочих жестоко из-
били всех казахов, какие попались им под руку, в том числе и своих
товарищей по работе. Происшествие в Сергиополе — это лишь один
из множества погромов, избиений и актов «хулиганства» на строи-
тельстве Турксиба. Такая этническая рознь была реакцией на второй
созидательный проект советского правительства, создание казахско-
го рабочего класса. Враждебность рядовых «европейских» рабочих
по отношению к казахам в Сергиополе и в других местах наводит на
мысль, что данный проект столкнулся с изрядным сопротивлением
со стороны того самого пролетариата, в который будто бы должны
были влиться казахи. Ассимиляция казахов в советский рабочий
класс также породила сильное сопротивление со стороны руковод-
ства строительством и самих казахов.
Несмотря на такое сопротивление, советский режим настойчиво
проводил политику предпочтений при приеме на работу, образова-
тельных мандатов и политического вмешательства, которую можно
назвать видом положительной деятельности1.
Более того, государство употребляло всю свою власть, чтобы при-
звать к порядку противников положительной деятельности.
Один из вожаков Сергиопольского мятежа за свои преступления
был расстрелян, а многим другим рабочим, служащим и даже высо-
копоставленным руководителям Турксиба был объявлен выговор, не-
которые из них были расстреляны или их обвинили в антиказахских
действиях.
Несмотря на случайное соучастие в дискриминации на высоком
уровне партии, профсоюзов или чиновников стройки, высшие орга-
273
ны (даже Казахский партийный комитет и его печально известный
своими антиказахскими настроениями секретарь Ф. И. Голощекин)
упорно боролись с «великодержавным шовинизмом» всякий раз, как
только он проявлялся на строительстве.
Такая сильная государственная акция по защите прав ранее уг-
нетенного меньшинства придает внешне пристойный вид нацио-
нальной политике режима. Но то же самое государство выдвигало
иную политику, которая, по сути, оказалась геноцидом в отношении
казахов: насильственное поселение и коллективизация2. Страшные
последствия такой политики уничтожили каждого десятого из той
горстки людей, которых советское правительство так старатель-
но набирало, выдвигало и обучало, как промышленных рабочих на
строительстве Турксиба. Парадокс очевиден. Как следует понимать
советскую национальную политику исходя из этих двух приме-
ров? Как национальное строительство или как национальное раз-
рушение?
Чтобы разобраться в этой загадке, в данной главе дается анализ
политики Советского Союза, особенно политики коренизации, или
нативизации (процесс адаптации языка к условиям функционирова-
ния в иноязычной культурно-социальной среде. — Примеч, ред.),
Нативизация была ключевой политикой амбициозных, сложных
и продолжительных действий Советского государства по основан-
ному на этничности национальному строительству в контексте по-
литически и экономически унитарного государства. Эта политика,
продуманная Лениным и неуклонно проводимая Сталиным, кажется
противоречивой. Действительно, они стремились втиснуть все нации
в социализм ради процветания самих наций. Усилия по развитию на-
циональной культурной автономии выливались даже в попытки язы-
ковой ассимиляции русских — мыслилось, что советские чиновники
и руководители будут учить язык той национальной республики,
в которой они служили3.
Однако государственная поддержка нативизации не должна за-
слонять значения индивидов как действующих сил, а не просто как
объектов советской национальной политики. Режим мог расшатать
казахские традиции путем разрушения кочевого образа жизни, но он
не мог создать пролетариат из воздуха. Нативизация, особенно в про-
мышленности, создала бы радикально иное социальное пространство
для развития новой этнической идентичности. Но будут ли казахи
использовать это пространство, и если будут, то как — это зависело
от них самих. Они могли просто отстраниться от промышленной за-
нятости. Более того, вся программа нативизации строилась на том,
274
чтобы убедить руководителей и рабочих советской промышленности
видеть в казахских «дикарях» пролетариат.
Следовательно, успех советского национального строительства
был в конце концов связан с подъемом индустриализации, согласно
довоенным пятилетним планам. Строительство Турксиба, железно-
дорожной магистрали, связывающей Новосибирск с Ташкентом, пре-
доставляет редкую возможность изучения данного процесса. Один
из величайших строительных проектов Первого пятилетнего плана
(1928-1932) — Турксиб был воплощением большевистского идеала
«строительства социализма» — создания современного, индустриаль-
ного общества, лишенного классовой, гендерной и этнической розни.
С декабря 1926 по январь 1931 г. порядка 30 тыс. рабочих проло-
жили 1440 км железнодорожного полотна. Пожалуй, важнее то, что
железная дорога символизировала решимость власти покончить с на-
циональным гнетом и этнической «отсталостью» путем экономиче-
ского развития и политической мобилизации4.
«Кузница» казахского пролетариата?
Когда началось строительство Турксиба, казахи уже обладали пре-
красно развитой этнической идентичностью, тесно связанной с их
кочевым пастбищным хозяйством5. Такая казахская идентичность,
связанная с кочевым образом жизни, уважением к традиционным
авторитетам и клановым различиям, глубоко заботила как режим,
так и передовых казахских интеллектуалов-коммунистов, отвергав-
ших эту идентичность, отчасти потому, что она, казалось, усиливала
власть «эксплуататоров» в казахском обществе6.
Более того, кочевая жизнь давала большинству казахов един-
ственное, хотя и скудное, средство к существованию. Казахские ота-
ры в районе Турксиба составляли в среднем 8,7 головы овец на коче-
вое хозяйство. Зная, что принятый размер стада для минимального
обеспечения семьи — примерно 60 голов, можно сделать вывод, что
эта цифра свидетельствует о чрезвычайно ненадежном состоянии
пастбищного скотоводства в регионе7.
И все же, хотя казахские хозяйства все больше попадали под удар,
кочевники не порывали со своим традиционным образом жизни.
У них был выбор. Их бедные хозяйства почти не оставляли им из-
лишков для продажи, и единственным источником дохода была ра-
бота на бая пастухом за мизерную плату. Один чиновник писал о том,
что немногие казахи нанимаются на работу, получая иногда менее
рубля в день, и им, как правило, приходится «экономить» на еде8.
В такой бедности вкупе с почитанием традиционной власти сторон-
275
ники нативизации видели воплощение стагнации кочевого пастбищ-
ного скотоводства.
Многие из этих сторонников были казахскими интеллектуалами,
нередко называемыми национал-коммунистами; они были кооптиро-
ваны (вовлечены в процесс принятия решений. — Примеч.ред.) Моск-
вой и приветствовали революционный призыв к тому, чтобы покон-
чить с экономической отсталостью9.
Кооптация Москвой в отличие от ее практики в русских регионах
Союза создала изрядный перехлест в Казахстане между дореволю-
ционной казахской интеллигенцией и постреволюционными наци-
ональными партийными кадрами. Необходимость нативизировать
местное партийное и советское чиновничество вкупе с отсутствием
всякой привязанности к большевизму заставила Москву не слишком
церемониться с выбором партийных кадров. Благодаря такой, хотя
и слабой, преемственности между дореволюционной интеллигенци-
ей Казахстана и советской национальной элитой казахское развитие
обрело сторонников. Типичным воплощением национал-коммунис-
тов был Т. Р. Рыскулов — один из лидеров казахских коммунистов,
игравший важную роль в строительстве Турксиба. Рыскулов мечтал
о том, чтобы казахи осовременились: «Ленинизм утвердил взгляд,
что отсталые народы могут под руководством трудового пролетари-
ата приобщиться к социализму, не проживая обязательно длитель-
ный процесс капиталистического развития»10. Большинство казах-
ских лидеров были согласны с Рыскуловым. Казахские партийные
кадры упорно поддерживали капиталовложения и промышленное
преобразование их общества на пути преодоления «колониальной
эксплуатации»11. Аул (кочевое поселение) стал не романтическим
воплощением народной культуры, а своего рода досадным пережит-
ком или, по крайней мере, стадией развития, которую следовало
быстро преодолеть12.
Соответственно местные лидеры с восторгом встретили призыв
правительства к строительству Турксиба, видя в этом метод привне-
сения социалистической «модерности» в «отсталую» степь. Рыску-
лов полагал, что железная дорога принесет культуру и Советскую
власть туда, где в ней еще сомневались13. Для таких грандиозных
надежд имелись основания. По одной оценке 35 % казахского населе-
ния жило в непосредственной близости к Турксибу14.
И Москва, и казахское правительство хотели использовать стро-
ительство железной дороги для «вовлечения» населения в социали-
стическое производство. При этом они надеялись завербовать на
строительство тысячи казахов и приучить их к промышленному тру-
276
ду. Поскольку строителей и руководителей Турксиба вербовали пре-
жде всего из местного населения, то немало казахов могли бы стать
оседлыми пролетариями, тем самым подавая пример своим кочевым
сородичам15. Даже чиновник центрального комиссариата, занимаю-
щегося строительством железной дороги, Наркомпуть (Народный
комиссариат путей сообщения) приветствовал эту цивилизующую
миссию для Турксиба. Ответственный за строительство Владимир
Шатов видел в Турксибе воплощение социалистической мечты.
Если, говорил он, царское правительство боялось нести новую жизнь
и культуру на Восток, то это сделают коммунисты16. Турксиб должен
был стать, согласно часто используемому в то время выражению,
«кузницей новых пролетарских кадров Казахской Республики»17.
Чтобы превратить Турксиб в такую кузницу, местные чиновники
всячески добивались твердой квоты для найма казахских рабочих18.
Рыскулов, возглавлявший правительственный Комитет содей-
ствия строительству Турксиба, проявил себя как энергичный лоб-
бист этой цели19. К несчастью, Наркомпуть и центральные органы,
хотя и приветствовали «цивилизующую» миссию Турксиба, гораздо
прохладнее относились к тому, чтобы задействовать на строительстве
коренных жителей Казахстана. Несмотря на риторику, Наркомпуть
гораздо более интересовала стоимость, чем социальная инженерия,
и потому он не желал нанимать на стройку необученных казахских
сородичей.
Изначально Комиссариат предполагал «импортировать» 75 %
рабочих из Европейской части России и нанять всего 25 % рабо-
чей силы из «местного» (не туземного) населения20. Правительство
и Коммунистическая партия Казахстана оказывали упорное сопро-
тивление этому плану. Впечатляет то, что Наркомпуть пошел на ус-
тупки только тогда, когда убедился, что казахские рабочие обойдутся
дешевле, и при этом они привычнее к суровым погодным условиям
региона и эндемичным заболеваниям21. Даже тогда Наркомпуть не
выдерживал твердую норму до тех пор, пока не получил приказ от
Совнаркома Российской республики22. В начале 1928 г. Наркомпуть
и руководство Турксибом подписали соглашение с Казахским ко-
миссариатом труда о найме 50 % рабочих из туземного населения23.
То, что комиссариат согласился на эту норму и при этом ставил эко-
номическую эффективность выше планов нативизации режима под
столь сильным нажимом, не сулило ничего хорошего программе по
Турксибу.
Но все равно это соглашение было великой победой для сторон-
ников нативизации. Строительный сезон в 1927 г. был посвящен
277
в первую очередь промерам, что можно было осуществить скромны-
ми силами24.
С другой стороны, план 1928 г. призывал к участию до 25 тыс. ра-
бочих. Норма в 12,5 тыс. казахских строителей представляла бы ог-
ромный прирост республиканского туземного пролетариата. Чтобы
обеспечить эту норму, казахским кочевникам было разрешено регис-
трироваться на биржах труда с тем же приоритетом, что и красноар-
мейцам-ветеранам и членам профсоюза. Казахи толпами ринулись за
этими новыми привилегиями. Еще в декабре 1927 г. 5078 из 9653 чело-
век, зарегистрировавшихся на работу на Турксибе, были казахами. Ка-
залось, Турксиб уже готов стать кузницей казахского пролетариата.
Положительная деятельность и неудовлетворенность
К сожалению, и для казахских национал-коммунистов, и для
самого режима эта кузница стала нелегким делом. Использование
Турксиба в качестве орудия нативизации встретило сопротивление
со стороны трех основных сил: общества, которому предстояло пре-
вратиться в рабочих, руководителей Турксиба, которые должны были
направлять это преобразование, и большинства европейских рабо-
чих, которые должны были уступать в этом преобразовании. Из этих
трех самое разрозненное и в основном неэффективное сопротивле-
ние оказывало традиционное казахское общество. Поразительно, но
самое стойкое и непреодолимое сопротивление проявляли мнимые
сторонники советского режима — пролетарии.
Из этих трех сил у казахов было больше причин бояться Турксиба.
Железные дороги не благоприятствовали кочевникам, которые вслед
за сооружением Транссибирской магистрали лишились земли. Кроме
того, железнодорожная сеть сыграла свою роль в подавлении степ-
ного мятежа 1916 г. и разгроме движения антисоветских басмачей
в годы Гражданской войны25.
Но казахское общество не давало однозначного ответа на строи-
тельство. Диапазон реакций на Турксиб был широк — от открытого
мятежа до активного сговора. На одном конце спектра находились
тысячи казахских строительных рабочих, проводников, возниц и по-
гонщиков верблюдов, без которых Турксиб не был бы построен.
Но при этом они прятали колодцы, крали инструменты маркшей-
деров, отказывались выполнять перевозку материалов на телегах,
скрывали продовольствие и распускали страшные слухи о строи-
тельстве26. Вскоре после объявления строительства, например, по-
ползли слухи, что Турксиб вытеснит казахов с их пастбищ27. Хотя
советские власти, как правило, приписывали эти слухи махинациям
278
мулл и баев, желавших приковать свой народ к прошлому, казахское
сопротивление строительству железной дороги было широкомас-
штабным. Случаи с кражей инструментов маркшейдеров и распро-
странения злобных слухов повторялись так часто, что, должно быть,
свидетельствовали о враждебном настрое большинства аулов к же-
лезной дороге. Некоторые жители аулов просто бежали, когда к ним
приближались строители Турксиба28.
Многие казахи не ограничивались такими бессистемными форма-
ми сопротивления и открыто воевали. Это были басмачи, мусульма-
не-партизаны, боровшиеся за свержение коммунистического строя.
Один коммунист оставил рассказ о действиях этих банд на северном
участке строительства.
«Осмелели басмачи. Неустойчивых строителей они привлекали
на свою сторону, и те всячески вредили нам. Они подрывали снизу
шпалы, чтобы рельсы оказывались на весу, тем самым угрожая кру-
шением поездам, даже идущим на малой скорости. На Турксибе труд-
но было с водой, и нередко мы обнаруживали поутру, что вся вода
из баков выпущена, а сами баки продырявлены. Особенно обнаглели
бандиты в весну 1930 г. Доходило до того, что они обстреливали стро-
ителей, заканчивавших в то время железную дорогу»29.
Однако эти нападения были тщетными. Благодаря высокой кон-
центрации европейских рабочих, коммунистических кадров и соб-
ственному отделению Объединенного главного политического уп-
равления (ОГПУ) Турксиб представлял собой один из самых труд-
ных объектов для открытого нападения во всем Казахстане. Бывший
рабочий Турксиба вспоминал, как справлялись с бандами басмачей:
«Коммунисты решили создать боевой отряд по борьбе с банди-
тами. С марта по май 1930 года я был его политруком. День и ночь
проводили в седлах, преследуя ускользающих басмачей, и наконец
в районе станций Лепсы и Матай настигли их. Бой был коротким
и беспощадным. Пригодилось тогда мое умение стрелять из пулеме-
та. Банду уничтожили, и я возвратился на строительство»30.
Никакие налеты басмачей не могли помешать строительству. Но
политика нативизации Турксиба проверялась не столько в сражени-
ях с басмачами, сколько в наборе казахских рабочих. Здесь прояви-
лись более неподатливые враги — бюрократы-крючкотворы, рабо-
чие-шовинисты и рядовые казахские «летуны». Из них бюрократы
279
изначально представляли самое серьезное препятствие к нативиза-
ции. Руководители Комиссариата вели упорную бюрократическую
борьбу, чтобы подорвать правительственные предписания по нативи-
зации. Фактически почти все руководители Турксиба, особенно его
инженеры и технический персонал, выказывали нескрываемое пре-
зрение к казахам и задачам нативизации.
Многие руководители Турксибом получили образование до рево-
люции (тогда их называли «буржуазными специалистами») и в по-
давляющем большинстве были европейцами. Такие руководители
зачастую с огромным предубеждением относились к казахским ра-
бочим, прикрывая его риторикой эффективности — руководители
Турксиба часто жаловались, что казахи просто не умеют работать.
Например, глава Отдела строительства в Наркомпути Н. И. Борисов
говорил, что казахские рабочие выполняют всего лишь пятую часть
той работы, которую выполнял в былые времена хороший русский
рабочий31.
По крайней мере, Борисов полагал, что со временем казахи смо-
гут стать приличными рабочими. Прочие члены Комиссариата были
настроены менее оптимистично. Рыскулов сетовал в начале 1928 г.,
что руководители Турксиба просто не желают нанимать казахских
рабочих, говоря, что казахи малопригодны для такой работы32. Один
руководитель участка, инженер Гольдман, откровенно выражал такое
предубеждение против найма казахов, считая, что из них никогда не
получится пролетариат33. Руководители Турксиба составили длин-
ный список производственных недостатков казахов — они не умеют
пользоваться орудиями труда, слишком часто пьют чай и внезапно
бросают работу34.
Если сопроводить эти обвинения примерами, то окажется, что
трудности с казахской производительностью объяснялись вовсе не
леностью и глупостью, а простым незнанием. Рыскулов указывал:
когда казахам выдали те же орудия производства, что и европейцам,
и дали время, научиться правильно ими пользоваться, то выработ-
ка обеих групп стала почти одинаковой. Один инженер-коммунист
признавал, что почти все казахские рабочие быстро справлялись с
нормами, обретая навыки35. Вообще, некоторые казахи, работая бри-
гадами, достигали более высокой производительности, чем их евро-
пейские товарищи36. Журналист В. Федорович, увидев за работой
массу казахских чернорабочих, с восторгом написал, что бывшие ко-
чевники работают, как автоматы37.
Антиказахская риторика об эффективности, выражаемая неко-
торыми руководителями Турксиба, просто прикрывала этнические
280
предрассудки. До 1929 г. местные руководители строительства в ос-
новном игнорировали инструкции по труду и набирали кого попало.
Иногда их выбор носил оттенок расизма, а объяснялся вполне легко-
мысленно. Еще в 1930 г. один руководитель участка, «буржуазный»
специалист, нанял сорок шесть конюхов; все они были европейцами.
Он объяснил это тем, что казахи не умеют обращаться с лошадьми,
хотя и говорят, что они практически рождаются «в седле»38.
Более того, один казах ворчал, что вечно виноваты казахи, а рус-
ские ни при чем39. Такая практика, когда казахов «последними при-
нимали и первыми увольняли», была настолько распространена, что
Шатов не раз призывал руководителей покончить с ней40.
Казахские рабочие сталкивались и с другими видами этнических
предрассудков со стороны начальства. Особенно буржуазные специ-
алисты часто вели себя в откровенно шовинистской манере. Как вы-
разился один активист, они создавали неблагоприятную атмосферу
для работы казахов41. Казахские рабочие испытывали дискримина-
цию в трудовых заданиях и оплате. Поскольку почти вся работа была
сдельной, то обе формы дискриминации были тесно связаны. Напри-
мер, европейцы почти всегда получали более легкую работу, им пер-
вым выдавали новые орудия труда и первыми обучали обращению
с новой техникой42. Такая систематическая дискриминация в зада-
ниях проявлялась в оплате; русские обычно получали значительно
больше, чем казахи, из расчета 3:143. Временами такой вид этническо-
го фаворитизма совершался вполне открыто, даже без фигового лист-
ка разных трудовых заданий. Например, летом 1928 г. новые казах-
ские землекопы были поставлены на разряд ниже, чем начинающие
европейские землекопы — несмотря на то, что обе группы не имели
производственного опыта. По причине такого нечестного распреде-
ления казахи заработали только две трети того, что заработали в дан-
ном случае европейцы44.
И, словно такой несправедливости было мало, многие европей-
ские руководители затаили личную неприязнь к казахским рабочим.
Один мастер «прославился» тем, что относился к казахским рабочим,
как к скоту. Однажды он ни с того ни с сего ударил казаха, а когда тот
спросил: «За что?» — мастер ответил бранью. Более того, насмешка
и презрение вытекали из его отношения к своим обязанностям.
Он отказался вести своих казахов в баню, которую они посещали
каждую неделю, сказав, что казахи обойдутся и без бани, а он луч-
ше захватит двадцать русских45. Разумеется, такие действия вызы-
вали возмущение казахских рабочих, вопрошавших: «А мы разве не
рабочие?»46
281
Дискриминация касалась не только работы. Жилищные условия
казахов были еще хуже, чем жалкие условия европейцев. Как пра-
вило, они последними получали какую-то крышу над головой, пос-
тель и необходимую утварь47. Далее, казахи постоянно сталкивались
с грубым отношением в кооперативных лавках Турксиба. Их всегда
отодвигали в конец очереди, они получали товары после европейцев,
имевших право первого выбора, были вынуждены брать хлеб, кото-
рый резали тем же ножом, что и свиное сало (что несовместимо с ве-
рованиями и обычаями казахов), и постоянно слышали оскорбления
от продавцов48. Наконец технические специалисты «старой закал-
ки» создали на стройплощадке своего рода апартеид; они построи-
ли сараи, чтобы в них ели только казахи (отдельно от европейцев),
потому что «от казахов плохо пахнет»49. Поначалу профсоюзные
и партийные органы Турксиба почти ничего не делали, чтобы пре-
пятствовать такой откровенной дискриминации. Казахи составляли
лишь слабое меньшинство по сравнению с прочими членами партии
и профсоюза50.
Если дискриминация со стороны руководства была унизительной
для казахских рабочих Турксиба, то гнев их европейских сотоварищей
мог быть страшен. Советская программа положительной деятельнос-
ти создала отрицательную реакцию среди ранее привилегированных
рабочих преобладающей этничности. Такая отрицательная реакция
коренилась в двух причинах, которые европейские рабочие привезли
с собой на Турксиб. Во-первых, рядовых европейских рабочих воз-
мущала нативизация как предательство «правящего класса». В конце
1920-х гг. и Советский Союз, и Казахстан страдали от высокого уров-
ня безработицы. На протяжении НЭПа советские рабочие — члены
профсоюзов — выступали против закрытия цехов и дискриминации
непролетариев.
Из этой борьбы возник стойкий конфликт между «кадровыми»
и сезонными рабочими из крестьян; к этому следует добавить и ис-
ключение женщин из почти всех высокооплачиваемых промышлен-
ных специальностей. Во-вторых, европейские рабочие занесли на
Турксиб шовинизм, сравнимый по силе с шовинизмом их начальства.
Насмешки, насилие и расовые мятежи невозможно объяснить только
желанием отстоять политику закрытых цехов. Многие из европей-
ских рабочих Турксиба были расистами.
Стоит ли удивляться, что правительственное решение поддержать
норму набора казахов вызывало недовольство среди европейцев, осо-
бенно если учесть городскую безработицу и нехватку рук на селе,
характерные для рынка труда в середине 1920-х гг. На протяжении
282
раннего этапа строительства Турксиба (до начала 1930-х гг.) пока-
затели безработицы советского рабочего класса были очень высоки.
Безработица была велика и в Казахстане51. В 1927 г., в начале пер-
вого пятилетнего плана, биржи труда в районах близ Турксиба заре-
гистрировали тридцать тысяч безработных, в основном европейских
кадровых рабочих, которые только что утратили свое преимущество
на наем в пользу каких-то совершенно непролетарских кочевников52.
Даже такой гигантский проект, как Турксиб, не смог бы обеспечить
работой всех желающих. Но 30 000 озлобленных людей, ищущих
работу, оказались лишь верхушкой айсберга. Когда правительство
объявило о строительстве Турксиба, огромный поток безработных из
центральных регионов СССР хлынул на станции Луговая и Семипа-
латинск. Этот так называемый «наплыв» к 1928 г. превратился в на-
воднение. Как заметил один наблюдатель, порой на станцию Луговая
прибывали не десятки, а сотни рабочих53.
К началу 1928 г. более 13 000 безработных европейских рабочих
собралось в Семипалатинске, и они уже прекрасно знали, что «их»
работу получили люди, которых они считали дикарями (в то время
40 % рабочей силы составляли казахи)54. Они ответили на это кам-
панией запугивания казахов, ищущих работу. Казахам, пытающим-
ся записаться на работу на Турксиб, грозило избиение. В такой ат-
мосфере ничего не стоило превратить отдельные избиения в более
широкий всплеск насилия. Так случилось весной 1928 г., когда в Се-
мипалатинске разразился «бунт безработных». Толпа безработных
пришла в ярость и устроила погром казахов в городе. Власти быстро
восстановили порядок, как только ярость толпы утихла — довольно
интересно, что в это вовлекли рабочих, имевших работу. Но мятеж не
прошел бесследно.
Как заметил сам Шатов, в таких условиях было очень трудно от-
дать предпочтение казахам55. Во избежание подобных беспорядков
Турксиб пожертвовал казахской квотой на 1928 г.56 В разгар строи-
тельного сезона в августе того года на северном участке стройки ка-
захи составляли не половину рабочей силы, а лишь порядка 26,1 %57.
Стоит отметить, что на южном участке строительства, где мятежей не
было, доля казахов в рабочей силе была значительно меньше, чем на
Северном участке58. На деле здесь казахи не составляли 20 % рабочей
силы до сентября59. Вероятно, связь между низким показателем на-
нятых на работу казахов и отсутствием мятежей не случайна.
Пусть даже какой-либо казах и получал работу на Турксибе, все
равно он жил под угрозой этнической ненависти. Фактически рас-
пространенность «шовинизма» на стройке не раз заставляла Шато-
283
ва и режим призывать к тому, чтобы покончить с «ненормальными
явлениями»60. Такие заявления почти не действовали — на Турксибе
преобладало общее насмешливое и презрительное отношение к каза-
хам. Одним из излюбленных хулиганских поступков было нарочно
намазать свиным салом губы или хлеб казахских рабочих, издеваясь
над их религией61. Такие насмешки были привязаны к определенным
местам: клубу, очереди в магазинах, столовой, — которые европей-
ские рабочие считали своими, и они часто становились сценой расо-
вых столкновений, издевательств и хулиганства.
Драки и избиения отдельных казахов случались в основном на
стройплощадках. Например, в начале февраля 1929 г. помощник
машиниста паровоза Николай Чанцев избил казаха-кочегара Залея
Якубова и вытолкнул его из кабины движущегося паровоза62. В се-
редине 1930 г., несмотря на широкую кампанию по недопущению по-
добных действий, избиения отдельных казахов были нередки среди
определенных профессий (особенно проводников и каменщиков),
и побоища между казахами и европейцами стали обычным делом на
таких важных пунктах строительства, как Танзык63. Если побоища
часто называли хулиганством, то избиениям, как правило, предшест-
вовали этнические оскорбления64.
Впрочем, насмешки, дискриминация и даже отдельные избиения
не представляли собой самой страшной стороны этнической розни
на Турксибе. Это относится к массовым нападениям европейских
рабочих на казахов. Хотя было несколько таких массовых избиений,
Сергиопольский погром, разразившийся в 1928 г., оставил особенно
глубокий след. Погром, ставший хорошо организованной кульмина-
цией нескольких недель работы и расовых волнений, вызвал глубо-
кую озабоченность партийной и правительственной элиты, задумав-
шейся о будущем строительного проекта.
Хотя режим пытался приписать мятеж контрреволюционерам,
фактически ядро мятежников составили укладчики рельс — самые
примерные «кадровые» рабочие на Турксибе. Мятеж, в котором участ-
вовало более четырехсот рабочих, перекинулся на город, и мятеж-
ники бросились разорять центры ОГПУ и осаждать партийные уч-
реждения. Мятежники также нападали на казахов, которым бла-
гоприятствовала политика нативизации65. Более 50 казахов были
зверски избиты, но никто не погиб. То, что именно нативизация, а не
хулиганство играли решающую роль в разжигании погрома, видно из
последствий мятежа; во всех отчетах профсоюзы обвиняются в том,
что недостаточно разъяснили европейским рабочим необходимость
казахской квоты66.
284
Учитывая всю враждебность, насмешки, дискриминацию и изби-
ения, невозможно было винить казахов за то, что они оказывали со-
противление планам режима создать казахский пролетариат, и прос-
то или не шли на Турксиб, или бежали с него. Казахи держались
в стороне или, хуже, немного поработав, бежали. В 1928 г. текучесть
казахов на Турксибе была огромной. Не сохранилось никаких твер-
дых цифр (верный показатель того, насколько текучей была рабочая
сила казахов), но представление дают даже отрывочные данные. На-
пример, в 1927 г. на одном участке строительства было отведено во-
семьсот рабочих мест для казахов, но чтобы их заполнить, пришлось
задействовать от восьми до десяти тысяч рабочих. В одном пункте
участка казахских рабочих удалось удержать всего на 2-3 дня67.
В другом пункте в начале рабочего сезона было 200 казахов, а к кон-
цу — всего 7068.
Для администрации, особенно для ее беспартийных руководите-
лей, эта текучесть стала еще одним показателем того, что казахи не
обладают производственными навыками, поскольку у них аллергия
на рациональный труд. Руководители уверяли, что на казахов оказы-
вает влияние их привычка к кочевой жизни, и поэтому они работа-
ют до тех пор, пока у них не появляются карманные деньги, а потом
уходят69. Один бригадир жаловался: «Никогда не знаешь, сколько
сегодня встанет на работу. Вчера записались, а сегодня уходят, не по-
нравилось, тяжело»70. Но, как и аргумент, что рабочие-казахи не со-
ответствуют уровням европейской производительности, такое объяс-
нение оказалось чем-то вроде сбывающегося пророчества. Текучесть
рабочей силы казахов кое в чем объясняется чуждой для многих из
них средой Турксиба: строительство железной дороги не слишком на-
поминало выпас овец. Но казахи раньше работали железнодорожны-
ми рабочими и не нарушали ритма производства71. Скорее их гнала
с Турксиба постоянная атмосфера дискриминации, предубеждений
и этнического насилия. На самом деле, казахи не столько участвова-
ли в набегах басмачей или мешали работать маркшейдерам, сколько
«голосовали ногами».
Создание казахского рабочего класса
Если программа нативизации на Турксибе заморозилась в конце
1928 г., то вырисовывается мрачная картина. Пока что величайшим
«успехом» политики стало создание плодотворной почвы для бюрок-
ратической обструкции, расового насилия и отчуждения казахов от
индустриального общества. Но программа нативизации все преодо-
лела благодаря сильному давлению со стороны высочайших сфер
285
партийного и государственного аппарата. Ответ режима на мятеж
в Сергиополе не оставлял сомнений, что этническое насилие счита-
лось государственным преступлением, а не межличностной пробле-
мой. Было арестовано много зачинщиков погрома и после хорошо
освещенного в печати показательного суда были вынесены суровые
приговоры.
Одного зачинщика расстреляли, двум другим заменили высшую
меру 15 годами тюрьмы, а еще 14 получили долгие сроки одиночного
заключения. Один (вероятно, правительственный осведомитель) был
оправдан72. Казахские партийные и правительственные органы стали
все более нетерпимыми к неэффективности политики нативизации
Турксиба. Новая линия высоких властей заклеймила неспособность
выполнить норму набора казахов не вследствие «объективных» труд-
ностей вроде самотека рабочей силы казахов, а вследствие «субъек-
тивных» причин, особенно упорного «колониального отношения»
руководителей Турксиба к туземному населению73.
Со своей стороны, руководство Турксибом с запозданием призна-
ло, каким опасным может быть этническая рознь для выполнения его
производственных планов74. Шатов обратился к профсоюзам, орга-
нам правительственного надзора и ОГПУ принять самые решитель-
ные меры и немедленно снять с работы вредителей, т. е., начать чист-
ку. Вскоре десятки рабочих были уволены за «контрреволюционные»
настроения. Разумеется, эта кампания не покончила с этнической
рознью или массовыми избиениями, но ясно указала на них как на
опасные политические действия75.
Шатов не ограничил этот надзор только рабочими. Он предуп-
реждал, что отныне все отклонения от нормы, грубость, бюрократизм
и небрежность в отношении казахов будут считаться нарушением
долга. Далее, он запрещал смеяться над казахами или отпускать заме-
чания по поводу их культурной отсталости.
Центральная администрация строительства обещала, что любой
служащий, виновный в таких действиях, будет уволен и что любое
проявление нетерпимости, шовинизма или национального антаго-
низма будет безжалостно караться76.
Один публицист обратил внимание на новый тон бдительности:
«Притаившиеся еще кое-где колонизаторские элементы на Туркси-
бе попрятались по углам и только бессильно, ядовито шипят, глядя
на то, как казахи постепенно приобщаются к производству. Конеч-
но, эти элементы не смеют выступать открыто. Но хамство и мелкое
хулиганство, это оружие подлецов, частенько пускается в ход этими
286
темными элементами»77. Понятно, что открытые акты шовинизма ру-
ководителей были теперь исключены.
Более того, относительный иммунитет старшего поколения ру-
ководителей производства вдруг исчез в политическом потрясении,
вызванном Шахтинским делом. К концу 1928 г. руководство Туркси-
бом прошло основательную чистку, старые буржуазные специалисты
уступили место так называемым «красным» инженерам, или руково-
дителям, которые горой стояли за социальную политику режима78.
Теперь руководители несли личную ответственность за этническую
рознь, проявлявшуюся в производственных бригадах. Профсоюз
Турксиба потребовал полномочий (и получил их) выявлять и нака-
зывать отдельных руководителей, извращающих политику прави-
тельства по этническим вопросам79. Первой мишенью стал один из
ведущих руководителей Турксиба, начальник участка Гольдман, из-
вестный своим презрительным отношением к казахам. Гольдман был
не только уволен за проявление дискриминации к казахам, но и осуж-
ден как контрреволюционер80. Другие руководители также ощутили
гнев Советской власти за подобные «недостатки»81.
Однако на Турксибе были не только приняты меры по пристру-
нению руководителей-дискриминаторов, но и по набору казахских
рабочих и интегрированию их в строительство.
Что касается первого, то это было вполне осуществимо. Потерпев
постыдную неудачу в попытке набрать 50 % казахов, Турксиб обра-
тился к центральным властям с просьбой установить более приемле-
мую цифру, тем более что 20 % требующейся для Турксиба рабочей
силы составляли места для квалифицированных рабочих, к которым
казахов причислить было невозможно. Правительство сжалилось,
и намеченная на 1929 г. норма была снижена до 30 %. Но с этой новой
нормой следовало обращаться осторожно82. Кроме того, Турксиб со-
вершил «приватизацию» набора рабочих, выплачивая вербовщикам
по 1,5 рубля за каждого нанятого на бирже труда казаха. Благодаря
такому стимулированию была преодолена одна из самых сокруши-
тельных неудач прежней системы вербовки — почти все казахи жили
вдали от городов и бирж труда, что мешало им получать рабочие мес-
та на Турксибе. При новой системе вербовки южный участок строи-
тельства быстро справился с изначальным приказом и набрал пять
тысяч казахских рабочих на сезон 1929 г 83
Небольшая, но важная по своему значению группа европейских
рабочих взялась интегрировать казахов в строительство. Это были
активисты, «сознательные рабочие» Турксиба, поддерживавшие по-
литику властей. Они часто брались за дела, не пользовавшиеся по-
287
пулярностью у рядовых рабочих, вроде ударной работы и коллекти-
визации84. Теперь эти «крестоносцы» сражались за то, чтобы преодо-
леть дискриминацию на производстве и в бараках. Показателен один
случай. На южном участке казахские стрелочники вынуждены были
сидеть на хлебе и воде потому, что не уважались их религиозные обы-
чаи. Когда комсомолец-стрелочник пожаловался, что казахи не могут
есть приготовленную со свининой еду русских, то завхоз ответил:
«Что ж, мы второй котел для казахов отдельно заводить будем?
Еще один вагон-кухню к городку прицеплять, еще двух кашеваров
заводить? А как же режим экономии?»
Но комсомольцы успокоили завхоза: «Мы пришли в Казахстан,
чтобы вывести казахов из темноты. Вот этих ребят прислали к нам
учиться. Что ж, мы с первых шагов будем от них отделяться, как баре
от мужиков. ...Молодых еще можно переделать. Давайте, товарищи,
откажемся пока от свинины, будем с казахами на одном котле. При-
учим их помаленьку, а потом и они с нами свинину будут есть».
Вообще-то такое предложение комсомола не нашло понимания
у других рабочих (стрелочники любили свиное сало). Тем не менее
компромиссное решение получать свиное сало индивидуально было
принято единогласно85. Этот рассказ красноречиво свидетельствует
о методах и позициях рабочих активистов. Во-первых, рядовые ра-
бочие считали их группой подхалимов, которым тем не менее при-
ходилось подыгрывать по причине их партийных связей. Во-вторых,
здесь и речи не было о «нативизации» — казахов следовало ассими-
лировать именно в русский пролетариат («приучим их помаленьку,
а потом и они с нами свинину будут есть»).
Такая русификация заметна в том, как сознательные рабочие ста-
рались преодолеть языковой барьер. Именно он на стройке был ис-
точником многих случаев взаимонепонимания, что, в свою очередь,
порождало презрение и возмущение. В 1928 г. очень немногие евро-
пейцы говорили по-казахски, и очень небольшое число казахов пони-
мали хотя бы элементарные русские слова. Один техник жаловался:
«Смешение языков, как при вавилонской башне. ...Приходил голый
дикарь, объяснялись с ним знаками»86. Другая сторона языкового
разделения была так же безнадежна:
«В своих родных степях, на своих вековечных пастбищах, на
тропинках, которые тысячу раз промерены шагом верблюда, ка-
зах, пришедший работать на Турксибе, вдруг оказался без языка.
288
Вся администрация — европейцы. Почти никто не владеет казах-
ским языком. Все начальники дистанций не говорят по-казахски.
В результате казахи-землекопы не получают достаточно четкого
представления о работах, которые им поручаются, не знают рас-
ценок, не находят компетентного совета, ценного специалистского
указания»87.
Именно такой ситуации нативизации предписывалось избегать.
Ударные бригады Турксиба подошли к решению проблемы по-своему.
Они брали шефство над казахскими рабочими и помогали им учить
русский язык88. Фактически, первые буквы, которые почти все каза-
хи написали на Турксибе в пунктах «ликвидации безграмотности»,
были буквы русского алфавита89. Это не значит, что про нативизацию
забыли; курсы казахского языка для линейных руководителей силь-
но расширились, а благодаря техническим занятиям, многие казахи
стали бригадирами и мастерами90. И все же путь к социальной мо-
бильности пролегал через овладение русским языком. Многие казах-
ские рабочие, достигшие профессионального роста во время и после
строительства Турксиба, вспоминали, как их «брал под крылышко»
какой-нибудь «сознательный» рабочий и учил русскому языку, про-
фессии и пролетарскому поведению91.
То, что делали «сознательные рабочие» Турксиба, было важно,
поскольку их усилия сказывались на многом. Ударникам вскоре на-
чинали подражать и рядовые рабочие. И поскольку каждая бригада
должна была со временем принять участие в социалистическом со-
ревновании (если не желала, чтобы ее заклеймили как «чуждый эле-
мент»), то вскоре оказалось, что все бригады европейских квалифи-
цированных рабочих занимаются обучением казахских подопечных.
Например, в большом депо Илийское местные ударники постепен-
но убедили каждую бригаду взять ученика-казаха92. Такие действия
покончили с этнической сегрегацией рабочих бригад, и силами ев-
ропейских рабочих было обучено значительное количество казахов
(в начале 1913 г. их было порядка трех тысяч)93.
Таким образом, рабочим-казахам удалось преодолеть свою ро-
бость перед техникой. Как люди, находившиеся на доиндустриаль-
ной стадии развития, не слишком охочие до современной техноло-
гии, казахи относились к техническим устройствам одновременно со
страхом и восхищением.
Гостей в аулах рядом с Турксибом засыпали вопросами о технике.
Хотя гостям запоминались причудливые, «примитивные» названия,
которые казахи давали технике («шайтан-арба» — автомобиль, «ка-
289
ра-айгара» — поезд), все же их не мог не впечатлить такой взрыв лю-
бознательности94.
Вокруг автомобилей неизменно собирались толпы, а казахские
кланы из степной глубинки присылали своих эмиссаров, чтобы те,
вернувшись, рассказали, как выглядит поезд. Но присутствовал
и страх — о чем обычно снисходительно говорили советские ком-
ментаторы: «[казахи] Большие дети. Раз участковый инженер при-
ехал в автомобиле и вздумал прокатить здоровенного парня-казаха.
Подозвал его и усадил рядом с собой. Машина фыркнула, дернула
с места. А казах вдруг как заорет: “Ай, шайтан-арба”, как бросится из
кузова головой»95.
То, как каждый казах на Турксибе учился справляться с этим
страхом техники, временами раздражало. Казах Танзык, впервые
появившись на рабочем месте, сторонился бурильного молотка, для
него это был чуть ли не зверь. Когда бригадир велел ему взять мо-
лоток, то разыгралась следующая сцена: «Танзык молчал. Молоток
начал вгрызаться в камень; он выбивал искры, встряхивал Танзыка,
вырвался из рук. Танзык хотел бросить дикую машину, но он боялся
и, бледный от страха, от неприятной дрожи, продолжал нажимать».
Несмотря не пережитой страх, Танзык вскоре стал квалифицирован-
ным бурильщиком, мог собрать и разобрать молоток до мельчайшей
детали и получал внушительную сумму в пять рублей в день96. Не
только бригадиры и управляющие, но и ударники занялись подготов-
кой смыслящих в технике казахов.
Рабочие, бравшиеся обучать казахов, не только покровительство-
вали, но и порой раздражались. Например, один профсоюзный акти-
вист начал кампанию по контролю того, как казахи проводят досуг:
весь день болтают у кумысной лавки, а вечером играют в карты. Он
хотел покончить с таким легкомыслием и заставить их обучаться гра-
моте и участвовать в «живых газетах» в рабочем клубе97.
Действительно, сознательный рабочий относил.ся к своему ка-
захскому товарищу почти с таким же предубеждением, как и старый
«буржуазный» специалист. Главное их отличие заключалось в том,
что, если специалист предпочитал избавиться от казаха, то сознатель-
ный рабочий хотел изменить его.
Разные техники вербовки и забота сознательных рабочих приве-
ли к заметному успеху в привлечении на Турксиб молодых обнищав-
ших казахов98. Они нередко становились лучшими пропагандистами
стройки, возвращаясь зимой в свои аулы. Ветеран железной дороги
инженер Кожевников вспоминал, что многие казахи никогда не виде-
ли железной дороги, но слышали о ней от вернувшихся домой казах-
290
ских рабочих". Очевидно, среди вновь набранных рабочих преобла-
дала молодежь. Отрывочная статистика конца 1931 г. свидетельству-
ет, что все 30 % казахских рабочих с нескольких станций были мо-
ложе двадцати трех лет100. Один бригадир жаловался, что получает
рабочих 12 лет с поддельными документами101. По причине полити-
ки классовой борьбы, равно как постоянных чисток, при наборе пред-
почтение отдавалось казахам, у которых не было отар овец. Таким об-
разом, путь на Турксиб был открыт прежде всего неимущим «ятакам»
из аулов102.
Именно этим казахам предстояло порвать с традиционализмом
аула. Будучи «ятаками» без стад и социального статуса, при тради-
ционном казахском образе жизни этих людей ожидало мрачное буду-
щее. Турксиб предложил этим юношам нечто такое, чего до той поры
не было в аулах — социальную мобильность. Многие приходили на
Турксиб неквалифицированными разнорабочими, повышали свой
профессиональный уровень и постепенно дорастали до профессио-
нальных железнодорожников. Прекрасный пример такой динами-
ки явствует из показания Уруспека Амангельдинова. Он пришел на
стройку совершенно неграмотным и не знавшим ни единого русского
слова:
«Я тогда был самым любопытным из аульных парней и примель-
кался строителям настолько, что стал у них своим человеком. Уго-
ворили меня идти к ним работать — забивать нивелирные колышки.
Дело не ахти какое мудреное, но я был на седьмом небе, особенно ког-
да на трассу приходили мои товарищи из аула. Так стал питомцем
строителей. Одни учили меня русскому языку, другие показывали,
как надо быстро укладывать шпалы, третьи объясняли устройство
стального пути.
Вскоре меня, едва постигшего начальную грамоту, послали на кур-
сы бригадиров пути и учили целых шесть месяцев. Два года спустя
снова занятия в школе, откуда я вышел уже помощником дорожного
мастера. И такое внимание уделялось, конечно, не мне одному, но со-
тням и тысячам парней — будущим железнодорожникам»103.
Из этих сведений вырисовывается впечатление Амангельдинова
о Турксибе как об огромном двигателе социальной мобильности. Уже
в середине 1929 г. на северном участке строительства почти 500 каза-
хов записались на технические курсы. Только в 1930 г. на 69 «курсах
по ликвидации безграмотности» началам чтения и письма обучалось
более 2700 записавшихся казахов104. Далее, чтобы выполнить огром-
291
ный спрос на железнодорожных рабочих, Турксиб принял програм-
му ускоренной подготовки, в которой участвовали в основном ка-
захи. Летом 1930 г. среди 20 разных курсов, на которые записалось
899 учащихся, европейцев было всего 260 человек. План обучения
1931 г. был еще более перспективным — всего 2470 обучаемых и толь-
ко 514 мест для европейцев. Эта программа вскоре стала массовым
отечественным мероприятием по подготовке почти 7000 бывших
строительных рабочих, которым предстояло занять постоянные мес-
та на новой железной дороге. В 1931-1934 гг. курсы Турксиба и обу-
чающие программы выпустили 8200 квалифицированных рабочих,
из которых 4500 были казахи105. Упор на обучении казахов был не
просто политическим решением. Руководство считало, что их лучше
оставить на Турксибе, чем переводить на другую железную дорогу,
к тому же в отдельных случаях они гораздо серьезнее относились
к учебе, чем европейцы106.
Однако для привлечения казахов к железной дороге использова-
лись не только «механизмы притяжения» вроде социальной мобиль-
ности. Несколько очень сильных «механизмов отталкивания» также
действовали на казахов, ищущих работу. Власти нападали на тради-
ционный образ жизни кочевых пастухов, проводя коллективизацию,
насильно превращая кочевые племена в оседлые и осуществляя «рас-
кулачивание среднего кочевника», то, что в то время называлось «со-
циалистическим наступлением».
На такое принуждение казахи отвечали тем, что резали свой скот,
пытались эмигрировать из Советского Союза и выключали себя из
сферы сельского хозяйства107. Вскоре степь оказалась во власти го-
лода. Страшная трагедия, порожденная невежеством, фанатизмом
и жестокостью, подорвала весь кочевой образ жизни казахов. В таких
условиях заработки на Турксибе, особенно гарантированное пита-
ние, становились все более заманчивыми. Поскольку строительство
Турксиба завершилось еще до того, как это движение вниз по спира-
ли проявилось во всей полноте, 1929-1930 гг. уже были достаточно
тяжелыми для казахов, которые предпочитали какой-то иной выбор,
чем пасти скот «мелкой буржуазии».
Такое притяжение и отталкивание наряду с все большим внима-
нием к вербовке казахов означало заметный рост количества каза-
хов, работающих на Турксибе. В рабочем сезоне 1928 г. на Турксибе
ежемесячно было занято в среднем 2924 казаха; эта цифра вырос-
ла до 6310 в 1929 г. (пик строительного сезона) и до 5417 в 1930 г.
(рис. 1). Более того, поскольку в среднем всего 43 казаха занимали
руководящие посты в 1928 г., к 1930 г. их число утроилось (145).
292
Только в 1930 г. число квалифицированных казахских рабочих вы-
росло с 70 до 503.
Рис. 1. Численность казахов, занятых на Турксибе (апр. 1928 — дек.
1930 г.)
В нижней части схемы по вертикали: 1,2 — Апр. Июн. Авг. Окт. Дек.
Фев; 3 — Апр. Июн. Авг. Окт. Дек.
Несмотря на такой рост, многие сторонники казахской положи-
тельной деятельности были разочарованы. В апреле 1930 г. Рыскулов
признал, что программа положительной деятельности на Турксибе
была менее чем успешной, несмотря на всю проведенную в этом ре-
гионе работу108. Разочаровывало не количество казахов, работающих
на Турксибе, а их процент в рабочей силе. Турксиб редко выполнял
даже заниженную норму набора казахов. Количество казахов на стро-
ительстве варьировалось от четверти до трети всей рабочей силы.
Даже сузив данную норму и учитывая процент рабочих, а не всей
рабочей силы (тем самым исключая служащих), Турксиб все равно
не выполнял поставленную норму и казахские рабочие весной 1930 г.
составляли всего 27 %109. Хотя в строительство Турксиба было вов-
лечено значительное количество казахских рабочих (около 7 тыс. на
июнь 1929 г.), но гораздо больше их (даже несмотря на спущенные
разнорядки) привлечь не удалось.
Два фактора мешали Турксибу справиться с намеченными нор-
мами. Первый — сумятица в связи с решением закончить железную
дорогу досрочно в подарок Сталину. Руководство осуществило это,
значительно увеличив количество рабочих, чем изначально предус-
матривалось по плану. Рабочий план 1929 г. называл среднюю цифру
16 тыс. рабочих ежемесячно, а не 21 тыс., как было на самом деле.
293
Если бы на Турксибе придерживались намеченной цифры и вербо-
вали прежнее количество казахов, то они легко выполнили бы норму
37 %. Вербовка казахов перекрывалась отчаянным желанием набрать
побольше людей, чтобы выполнить план строительства. Эти рабо-
ты на протяжении рабочего сезона 1930 г. оставались пущенными
на самотек. Второй фактор: хотя текучесть рабочей силы казахов
снижалась, все равно оставалась значительно выше текучести евро-
пейцев. В июне 1929 г. текучесть рабочей силы казахов составляла
34,2 % и была почти вдвое выше текучести среди европейцев
(18,7 %)110. Эти факторы значительно усложняли попытки Туркси-
ба выполнить нормы. Вероятно, один бригадир говорил от лица все-
го руководства: «Нам говорят: надо использовать местную рабочую
силу, дать заработок казахской бедноте, вовлечь кочевников-казахов
в дорожное строительство, но не так-то легко это выполнить, как
кажется»111.
Тем не менее программа положительной деятельности, составляв-
шая самую суть нативизации, осуществлялась гораздо успешнее, чем
свидетельствуют эти цифры. Все кадры казахов впервые получили
доступ к промышленной деятельности на железной дороге. В тече-
ние года после открытия железной дороги они уже составляли 22 %
рабочей силы Турксиба112. К 1940 г. 79 инженеров подвижного со-
става, 123 помощника инженеров и почти 200 планировщиков были
казахами113. К середине десятилетия казахи вошли в состав высших
технических специалистов и служащих на железной дороге (они со-
ставили 8,2 % технического состава и 8,7 % служащих)114.
В этой статистике скрываются потрясающие истории успеха. На-
пример, Мухтар Каптагаев попал на Турксиб безграмотным пастухом.
Начал работать землекопом, стал каменщиком и научился читать.
В это время он попросил, чтобы его поставили кочегаром, и тогда уз-
нал, как стать машинистом паровоза, которые в то время считались
рабочей аристократией железнодорожников. Правда, на этом соци-
альный рост Каптагаева не закончился. Он стал известным стаханов-
цем и был избран депутатом Верховного Совета СССР115. Не каждый
социально мобильный казах становился депутатом Верховного Со-
вета, но продвижение любого казаха, должно быть, казалось значи-
тельным.
Другой казах, питомец Турксиба, Джумангали Омаров, поднялся
еще выше. Бывший пастух, пришедший на Турксиб в 1927 г. «экспе-
дитором» (иными словами, курьером), Омаров уже в апреле 1930 г.
поднялся до помощника начальника участка. Некоторое время он
работал машинистом поезда, а в 1934 г. его послали в Академию
294
транспорта, и в конце войны он стал заместителем начальника же-
лезной дороги. В послевоенные годы Омаров стал первым казахом,
начальником железной дороги116. Таким образом, Турксиб не только
формировал казахский рабочий класс, но и открывал казахам доро-
гу к респектабельности среднего класса и в промышленную элиту.
Такие истории типичны буквально для десятков казахов, подняв-
шихся на уровень квалифицированных рабочих, служащих и пар-
тийных работников. В каком-то смысле стройка оказалась не только
«кузницей казахского пролетариата», но и кузницей номенклатуры
Казахстана.
Турксиб произвел революцию среди казахских кочевников, за-
вербованных на строительство. Тот факт, что он представлял аль-
тернативу кочевничеству, пагубно отразилось на местном казахском
обществе. Казахи на Турксибе, по крайней мере, так считается, стали
забывать о традиционных религиозных праздниках, редко тратили
заработанные деньги на покупку овец117. Для режима и его сторон-
ников важнее было то, что Турксиб подорвал традиционные иерар-
хии, трансформировал чувство идентичности казахских рабочих
в рамках приемлемой марксистской схемы. Казахский журналист
Гашимбаев увидел в Турксибе гигантский двигатель роста классово-
го сознания:
«Ну да, на Доссоре, на Риддере, в Карсакпае есть казахи-рабо-
чие, но они единицы, они не из глубины степей. И вот здесь тыся-
чи!.. Через неделю, быть может, через месяц, эти тысячи степняков
будут знать, что род — это ветошь, что это ловушка, очень удобная
для баев, что есть всего два рода — трудящиеся, с одной стороны,
и эксплуататоры, с другой. Вот это будет моральной “конфиска-
цией” байства, с которой вряд ли сможет сравняться какая-либо
агиткампания»118.
Как надеялся Гашимбаев, великое множество кочевых казахов
влились в промышленную рабочую силу в 1930-е гг. К 1934 г. казахи
составляли 64 % всех шахтеров республики, 74 % ее нефтяников, 44 %
рабочих в цветной металлургии и 82 % кожевенников119. К 1936 г. ка-
захи составляли 41 % всех промышленных рабочих республики. Учи-
тывая, что среди населения республики казахи составляли немногим
более 35 %, эти цифры отлично показывают «насыщение» промыш-
ленности коренной национальностью120. Сама новая железная доро-
га, выросшая в тринадцать раз на протяжении 1930-1940-х гг., сыгра-
ла большую роль в этом преобразовании121. Согласно линии партии
в начале 1950-х гг., «в результате сталинской национальной политики
295
и братской помощи русского народа, Казахстан из отсталой окраины
царской России, минуя капиталистическую форму развития, превра-
тился в мощную социалистическую индустриально-аграрную рес-
публику с крупным механизированным сельским хозяйством, стал
одной из важнейших баз цветной металлургии»122.
Однако это победоносное заявление — всего лишь половина исто-
рии, притом не лучшая. Случилось то, от чего предостерегал Рыску-
лов, — насильственная оседлость кочевников. Советское правитель-
ство не просто создало условия для привлечения казахов в промыш-
ленность. Оно вытолкнуло немногих, выживших в голодные годы
и переселениях начала 1930-х гг., из единственного известного им
образа жизни.
Быстрота преобразования казахов из кочевников в пролетарии
совершилась не только благодаря позитивным нововведениям, но
и по причине насильственного обездоливания. Миллионы умерли от
голода или эмигрировали, еще миллионы навсегда расстались с коче-
вым образом жизни, которым определялась казахская самобытность
(казахшилик). Классовая и этническая идентичность, пожалуй, мо-
жет считаться «воображаемой общностью», но эта идентичность, ра-
зумеется, ограничена «воображаемым». После голода кочевой образ
жизни канул в прошлое.
Разумеется, казахи созидали новую общность на промышлен-
ных предприятиях 1930-х гг., но не ту, которую русские вручили
им, как «братскую помощь». Как сказал один из членов профсоюза
на Турксибе, «казахский пролетариат прочно занял свое место на
строительстве»123. И действительно казалось, что казахи заменили
свой род и племенные связи новой классовой идентичностью. Когда
один из заместителей Шатова С. М. Иванов из вежливости попросил
одного казаха назвать свой род, тот ответил: «Мы не из рода, мы —
пролетарии»124. Хотя велик соблазн усомниться в истинности этого
утверждения, не будем спешить. Вопрос: «Разве мы не рабочие?» —
преобразовался в утверждение идентичности. Более того, казах гово-
рил не на политическом форуме, где ожидалась бы пропаганда или
«большевистские речи». И Иванов искренне удивился этому ответу.
Некоторые сведения указывают на утверждение новых общнос-
тей в «кузнице» Турксиба. В отличие от окружающего пространства
борьба родов среди работавших на Турксибе казахов была незамет-
ной, и о ней редко говорили. Рабочие-казахи, как правило, включа-
лись в рабочие бригады со смешанными родовыми и племенными
связями, но это почти не вызывало затруднений на стройке. Как
отмечалось, трудности возникали при смешении европейцев и каза-
296
хов в таких рабочих бригадах. Почему же казах, о котором говорил
Иванов, назвал себя пролетарием, а не казахом? Отчасти потому, что
его этничность была очевидной и поэтому не нуждалась в коммен-
тариях. Утвержденные нормы по приему казахов, нативизация и ос-
трый этнический конфликт — все содействовало яркому отпечатку
этничности на Турксибе. И, разумеется, быть рабочим в государстве
рабочих и крестьян было именно тем, к чему стремились многие из
работавших на Турксибе казахов.
Можно заметить, что казах Иванова идентифицировал себя как
пролетария, потому что сверхэтническая идентичность вроде «про-
летарской» позволяла ему присоединиться к привилегированному
пласту, не теряя своей этнической идентичности.
К несчастью, такой чистый компромисс не был возможен. Несмот-
ря на акцент, который режим ставил на нативизации, «сознательные»
русские рабочие контролировали образ пролетария. Таким образом,
русификация, кое в чем даже более вредная, чем расовая рознь, про-
никла вместе с классом и незаметно для него. Корни ассоциации ны-
нешних казахов с манкуртами — большим числом тех, кто ассимили-
ровал русский язык и культуру — объясняются не только разрушени-
ем казахского традиционного общества, но и своеобразным эффектом
нативизации. Политика, выработанная для того, чтобы преодолеть
колониальное господство и интегрировать «отсталых» кочевников
в более широкое социалистическое общество, была внешне кое в чем
успешной. Казахи объединились вокруг более крупной националь-
ной общности, и многие из них вошли в современное, промышлен-
ное общество. Немногие другие империи кроме Советского Союза
могли бы похвастаться количеством национальных элит, специаль-
но обученных, чтобы выступить в роли политического, культурного
и экономического руководства перед лицом своего рода этнической
дискриминации, преобладавшей на Турксибе. Трудно вообразить,
чтобы какой-нибудь Омаров нашел такие возможности для социаль-
ного роста при царизме. С другой стороны, нативизация колонизо-
вала казахское сознание гораздо эффективнее, чем зловещий царизм
и его презрение к кочевникам. Казахское традиционное общество
было разрушено с ужасающей жестокостью, и предложенное казахам
убежище — советская промышленность — было слабым утешением
для тех, кто видел, как их образ жизни уничтожает чуждая система.
То, что ценой за включение в эту систему были русификация и асси-
миляция к европейским нормам, не должно удивлять нас — казахи,
несмотря на усилия их национал-коммунистов, не контролировали
правила навязываемой им промышленной сферы. Набеги басмачей
297
на Турксиб были ответом на советский проект национального и
классового строительства, таким же законным, как и ответ Омарова.
В конечном счете опыт Турксиба наводит на мысль, что советская на-
циональная политика действовала и как разрушитель, и как творец
новой казахской нации. Более того, проект Турксиба свидетельству-
ет, что формирование социальных идентичностей, классовых или эт-
нических, — это продукт сложного и тонкого взаимодействия между
государством, социальными формациями и индивидом — что сооб-
щества не воображаемы, а вполне реальны.
1 Martin Т. The Affirmative Action Empire: Ethnicity and the Soviet State,
1923-1939. Ithaca; N. Y.: Cornell University Press, 2001. Положительная де-
ятельность не обязательно базируется на этничности. Действительно, Совет-
ское государство в первые годы своего существования отдавало предпочте-
ние, учитывая наряду с этничностью классовую принадлежность, пол и воз-
раст. О положительной деятельности на классовой основе см.: Fitzpatrick S.
Education and Social Mobility in the Soviet Union, 1921-1934. Cambridge:
Cambridge University Press, 1979; Дробижев В. 3. и dp. Социальная поли-
тика Советского государства: укрепление ведущей роли рабочего класса
в социалистическом строительстве. М.: Мысль, 1985. О положительной де-
ятельности на гендерной основе см.: Massell G.J. The Surrogate Proletariat:
Moslem Women and revolutionary Strategies in Soviet Central Asia, 1919-1929.
Princeton; N. J.: Princeton University Press, 1974; Goldman IF. Z. Women, the
State and Revolution: Soviet Family Policy and Social Life, 1917-1936. N. Y:
Cambridge University Press, 1993. P. 109-118. О предпочтениях в отношении
молодежи см.: Slezkine Yu. From Savages to Citizens: The Cultural Revolution
in the Soviet Far North, 1928-1938 // Slavic Review. 1992. 51. № 1. P. 52-76;
Chase IF. J. Workers, Society and the Soviet State: Labor and Kife in Moscow,
1918-1929. Urbana: University of Illinois Press, 1987. P. 150-153.
2 До 1,75 млн казахов погибло в 1931-1933 гг., а более 500 тыс. коче-
вых и полукочевых хозяйств были вынуждены покинуть свои традицион-
ные пастбища. Абылхозин Ж., Козыбаев М., Татинов М. Казахстанская траге-
дия // Вопросы истории. 1989. № 7; Khazanov А. М. Ethnic Stratification and
Ethnic Competition in Kazskhstan // A. M. Khazanov. After the Ussr: Ethnicity:
Nationalism, and Politics in the Commonwealth of Independent States. Vadison:
University of Wisconsin Press, 1995. P. 158. Олкотт констатирует, что 3,3 млн
казахов погибли от голода, а еще 1,2 млн были вынуждены бежать от голо-
да, но не указывает источник этих цифр: Olcott М. В. Ceremony and Sustance:
The Illusion of Unity in Central Asia // Central Asia and the World: Kazakhstan,
Uzbekistan, Tajikistan, Kyrgyzstan, and Turkmenistan / Ed. M. Mandelbaum.
N. Y: Council on Foreign Relations Press, 1994. P. 19. Максудов и Эллман счи-
тают, что цифры должны быть ниже — от 1,3 до 1,5 млн, см.: Максудов С. По-
тери населения СССР. Benson, Ver., 1989; Ellman М. // Soviet Studies. 1990.51.
298
Р. 812-813; Idem // Soviet Studies. 1992. P. 914. Наконец, не слишком надеж-
ная цифра жертв голода была опубликована в газете «Известия» И июня
1991 г. Здесь число погибших доходило до 2,5 млн. Цит. в: Так это было: На-
циональные репрессии в СССР 1919-1952 годы. М.: Инсанб 1993. Т. I. С. 41.
О голоде см. также: Голод в Казахской степи / Под ред. Т. Нусибаева, Н. Жен-
галиева. Алматы: Казак университет, 1991.
3 Убедительное и сложное обсуждение генезиса и осуществления со-
ветской национальной политики см.: Slezkine Yu. The USSR as a Communal
Apartment, or How a Socialist State Promoted Ethnic Particularism // Slavic
review. 1994. 53. № 2. P. 414-452; Martin T. The Affirmative Action Empire.
P. 15-63; Simon G. Nationalism and Policy toward the Nationalities in the Soviet
Union: From Totalitarian Dictatorship to Post-Stalinist Society. Boulder; Colo.:
West view, 1986. P. 20-70; Suny R. G. The Revenge of the Past: Nationalism,
Revolution, and the Collapse of the Soviet Union. Stanford: Stanford University
press, 1993. P. 84-126.
4 Турксиб превратил обычный Первый пятилетний план в шквал пам-
флетов, народных рассказов, литературных и прочих художественных про-
изведений о Великом скачке. Работа Ильфа и Петрова для «Гудка» на эту
тему, вероятно, самая долговечная. Самым лучшим изображением Турксиба
стала их фарсовая сатира на сановников, которых отправили на специальном
поезде наблюдать церемонию «золотого костыля» в «Золотом теленке». См.:
Илъф И., Петров Е. Золотой теленок // Собрание сочинений. М.: Художест-
венная литература, 1961. Т 2. С. 289-328. Фильм «Турксиб» стал одним из
знаковых фильмов сталинского кинематографа, поскольку в нем преобра-
зование «отсталого Востока» было показано как одна из целей коммунизма.
См.: Leyda J. Kino: A History of Russian and Soviet Film. L.: Allen & Unwin,
1960. P 260-261.
5 О прекрасно развитой казахской идентичности см.: Karpat К. Н. The
Roots of Kazakh Nationalism: Ethnicity, Islam, or Land? // In a Collapsing Empi-
re: Underdevelopment, Ethnic Conflicts and Nationalisms in the Soviet Union /
Ed. M. Buttino. Milan: Feltrinelli, 1993; Akiner S. The Formation of Kazakh
Identity: From Tribe to Nation-State. L.: Royal Institute of International Affairs,
1995; Об использовании общего этнонима «казах» как общего знаменателя
коллективной идентичности см.: Akiner. The Formation of Kazakh Identity.
P. 11; Zhdanko T. A. Ethnic Communities with Survivals of Clan and Tribal
Structure in Central Asia and Kazakhstan in the Nineteenth and Early Twentieth
Century // The Nomadic Alternative: Modes and Models of Interaction in the
African-Asian Deserts and Steppes / Ed. W. Weisslender. The Hague: Mouton,
1978. P. 142. Об общей литературной традиции, создающей «художественный
образ» того, что значит быть казахом, особенно в устной традиции, см.: Win-
ner Т. G. The Oral Art and Literature of the Kazakhs of Central Asia. Durham;
N. C.: Duke University Press, 1958. P. 26-29, 45-47; Об общем литературном
языке см.: Kreindler I. Ibrahim Altynsarin, Nikolai Ilminskii and the Kazakh
National Awakening // Central Asian Survey. 1983. 2. № 3. P. 99-116. Хоро-
шее обсуждение значения кочевой жизни для казахской идентичности см.:
299
OlkottM. В. The Kazakhs. Stanford: Hoover Institute Press, 1987. P. 76-79; Aki-
ner. The Formation of Kazakh Identity. P. 15-16.
6 Рассказ советского журналиста о традиционных властных отношениях
в одном из аулов близ Турксиба ясно свидетельствует, почему это могло ос-
корбить чувства марксистов. Он писал о бае (зажиточном скотоводе, зачас-
тую приравниваемом к кулаку), у которого было 800 баранов, 120 лошадей
и множество верблюдов и быков. Бай, формулируя ценности, вполне созвуч-
ные с казахской политической системой почитания возраста и власти, хвас-
тался: «В моем роду нет непослушных. Все бедняки и середняки слушаются
меня». Эти слова вызвали возмущение журналиста: Волк С. Турксиб: Очерки
стройки. М.: Молодая гвардия, 1930. С. 54.
7 РГАЭ. Ф. 1884. Оп. 80. Д. 244. Л. 9-30: Журнал заседаний подкомис-
сии по новым путям сообщения, 12/2/26, № 31; Л. 138-159: Доклад коллегии
«О Туркестан-Сибирской Магистрали», 1/27; Там же. Д. 251. Л. 20-46: До-
клад «Туркестано-Сибирская жел. дорога»; Там же. Д. 349. Л. 56-84: Доклад
А. Б. Халатова Совнаркому РСФСР, 2/4/27, «Материалы к постройке Се-
миреченской желдор»; Там же. Д. 351а. Л. 2-3: Резолюция по хозяйственно-
операционному плану на 1926/27 г. Д. 2/2/27; Там же. Л. 4-20: Доклад со-
стояния сельского хозяйства, животноводства, ветеринарного дела, лесного
хозяйства Джетыйсу в 1925-26 году; Там же. Л. 138-159: Доклад коллегии
«О Туркестано-Сибирской магистрали», 1/27.
8 ЦГА КазССР. Ф. 131 (Каз. ЦП строителей). On. 1. Д. 10. Л. 108-110.
9 Фактически многие лидеры так называемого буржуазно-националис-
тического казахского движения Алаш-Орда вошли в состав правительства
и партии в Казахстане еще в 1920-е гг. Москва нуждалась в местных кад-
рах и была не слишком разборчива в том, какими способами их получить.
Иногда было достаточно умения читать и писать и не проявлять открытого
антагонизма новому режиму. В 1927 г. представитель Москвы в Казахстане
Ф. И. Голощекин сообщал, как бы жалуясь, что краевая партия «набрала
в Партию, Совет, союзный и хозяйственный аппарат всех имеющихся гра-
мотных и полуграмотных казахов», см.: Martin. The Affirmative Action Empire.
P. 197.
10 Carrere d’Encausse H. The National Republics Lose their Independence //
Central Asia: A Century of Russian Rule / Ed. E. Allworth. N. Y.: Columbia
University Press, 1967. P. 259-260; Устинов В. M. Служение народу. С. 34-40;
О «формировании казахской нации» и казахском пролетариате в: Рыскулов.
Избранные труды. С. 119-126; о надежде Рыскулова «миновать историче-
ские стадии» см.: Тулебаев. Социалистические аграрные преображения.
С. 12-13. Цитируется по: Дахшлейгер Г. Ф. В. И. Ленин и проблемы казах-
станской историографии. Алма-Ата: Наука, 1978. С. 123.
11 Даже казахи, которых обвиняли в том, что они находятся под влияни-
ем баев и мулл, вроде С. Садвокасова, не отрицали необходимости «насиль-
ственной индустриализации». Вообще-то Садвокасов написал в 1926 г. яз-
вительное обличение советской политики инвестирования как продолжения
царского колониализма. См.: История индустриализации Казахской ССР /
300
Под ред. С. Б. Баишева. Алма-Ата: Наука, 1967. Т. 1. С. 206-208. Внутри ка-
захстанской партии наблюдалось расхождение во мнениях, но, как правило,
казахские коммунисты вроде стоявшего на «левых» позициях Садвокасова
и занимавшего «правые» позиции С. Ходжанова, выступали за модерниза-
цию. Европейские чиновники вроде Голощекина предпочитали, несмотря на
партийную программу, подчеркивать преждевременность индустриализации
для такого «примитивного» народа». Такие люди поддерживали индустри-
ализацию, но просто занимали «позицию великодержавного шовинизма»,
считая, что не с казахов надо начинать такую программу. См.: Джагфаров Н.
Национально-уклонизм: Мифы и реальность // О прошлом — для будуще-
го: Некоторые актуальные проблемы истории Компартии Казахстана в свете
гласности. Алма-Ата: Казахстан, 1990. С. 167-176, 180-181. Бесстрастный,
но насыщенный информацией материал о разделении внутри партии Казах-
стана см.: Национальные моменты политики Казахстана // Архив Троцкого.
Т. 2. С. 197-199.
О подобном отношении в пользу индустриализации среди украин-
ских и узбекских коммунистов см.: Liber G. Soviet Nationality Policy, Urban
Growth and Identity in the Ukrainian SSR, 1923-1934. Cambridge: Cambridge
University Press, 1992. P. 114-115; Simon. Nationalism and Policy. P. 96.
12 О пренебрежении к кочевому образу жизни см. описание Волком коче-
вого аула, который встретился ему в окрестностях Турксиба: Волк. Турксиб:
Очерки стройки. С. 41-42.
13 Госархив УМВД по Семипалатинской области, Ф. 74 (Окрисполком).
On. 1. Д. 19. Л. 385-413; Стенограмма расширенного заседания Президиума
Комсода, 6/19/28/.
14 Бекку лов А., Мизамбеков К. Стальные магистрали Казахстана. Алма-
Ата: Казахское государственное издательство, 1960. С. 24.
15 РГАЭ. Ф. 1884. Оп. 80. Д. 244. Л. 243; Выписка из Протокола № 13 за-
седания Совета Народных Комиссаров Казахской АССР от 12/29/26; РГАЭ.
Ф. 1884 (Нарокомпутсооб). Оп. 80. Д. 3516. Л. 142-162; Стенограмма засе-
дания Комитета содействия, 12/22/27; Республиканский Партийный архив
Казахстана (Партархив). Ф. 185 (Политотдел Турксиба). On. 1. Ед. хр. 1.
Л. 7-10; Резолюция по докладу о положении Казахской рабочей силы и меж-
национальных взаимоотношениях на постройке южной части Турксиба, 7/29;
ЦГА КазССР. Ф. 1129 (Управ. Турксиба). Оп. 8. Д. 53. Л. 88; Приказ № 429
«О коренизации», 2/19/30.
16 Приезд тов. Шатова в Алма-Ату //Джетысуйская искра. № 34 (183),
4/7/27. С. 1.
17 Дахшлейгер Г. Турксиб — первенец социалистической индустриализа-
ции. Алма-Ата: Издательство Академии наук Казахской ССР, 1958. С. 49.
18 РГАЭ. Ф. 1884. Оп. 80. Д. 244. Л. 134-135: Протокол НКТруд РСФСР,
1/29/27; ЦГА КазССР. Ф. 138. On. 1. Д. 1246, Л. 98-99: Протокол № 14 засе-
дания президиума Казсовпрофа, 2/22/ 27.
19 РГАЭ. Ф. 1884. Оп. 80. Д. 3516. Л. 142-162: Стенограмма заседания Ко-
митета содействия, 12/22/27.
301
20 Кажется, такая надежда на «импортированный труд» преобладала
в 1920-х гг.: Pethybridge R. One Step Backwards, Two Steps Forward: Soviet
Society and Politics in the New Economic Policy Oxford: Clarendon Press, 1990.
P. 397.
21 К постройке Семиреченской ж. д.; Набор рабочих будет произведен
на месте // Джетысуйская искра. 10/1/27. № 3 (152). С. 5; РГАЭ. Ф. 1884.
Оп. 80. Д. 351а. Л. 55-56: Прот. № 3 заседания Комсода, 5/VI.27 года; Азылбе-
ков М. X. О деятельности Комитета содействия постройке Туркестано-Си-
бирской железной дороги // Известия АН КазССР. Серия общественных
наук. 1969. 6. С. 39-40; Госархив УМВД по Семипалатинской области. Ф. 74
(Окрисполком). On. 1. Д. 19. Л. 385-413: Стенограмма расширенного заседа-
ния Президиума Комсода, 6/19/28; Все внимание строительству // Джеты-
суйская искра. 5/15/27. № 48 (197). С. 3.
22 РГАЭ. Ф. 1884. Оп. 80. Д. 3516. Л. 66-69: Постановление Совета На-
родных Комиссаров РСФСР, 12/10/27; По СССР: Правительство СССР
о Турк.-Сибе//Джетысуйская искра, 12/15/27. № 138(287). С. 1.
23 В августе на Тукрсибе было всего 3 408 рабочих, 40 % которых были
казахами. РГАЭ. Ф. 1884. Оп. 80. Д. 3516. Л. 210-214: Сводка № 5 выдержек
из печати (Советская степь. 1/8/28: Джетыйсу дает 10 300 рабочих); ЦГА
КазССР. Ф. 131. Оп. 3. Д. 2. Л. 14-37: Решения Крайкома по Турксибу; Там
же. Д. 91. Л. 12-22: Протокол № 6/67 заседания КСПС, 2/7/28.
24 РГАЭ. Ф. 1884. Оп. 80. Д. 3516. Л. 47-53: Письмо Борисова Рудзутаку,
10/24/27.
25 Sokol. The Revolt of 1916. P. 33-43; Olcott. The Kazakhs. P. 83-99.
О мятеже 1916 г. см.: Sokol. The Rvolt of 1916. P. Ill, 114-128; об басмачах
см.: Olcott. The Kazakhs. P. 152; Поляков А., Чуганов А. И. Конец басмачества.
M.: Наука, 1976.
26 Дахшлейгер. Турксиб — первенец социалистической индустриализа-
ции. С. 45; Романченко. Когда отступают горы (о строительстве Турксиба).
М.: Политическая литература, 1968. С. 44.
27 Он же. С. 45; Там же. С. 29.
28 Романченко. Когда отступают горы (о строительстве Турксиба). С. 30.
29 Круч И. Мне выпало счастье // Турксиб — магистраль социализма:
Сборник подготовлен по инициативе и при активном участии ветеранов
Турксиба / Сост. Н. С. Никитин. Алма-Ата; Казахстан, 1986. С. 155-156. Ве-
роятно, налеты басмачей были направлены не собственно против Турксиба,
но скорее были проявлением сопротивления населения сталинской коллек-
тивизации. Линн Виола отмечает, что такое сопротивление было особенно
хорошо организовано в Средней Азии и достигло кульминации тогда же,
когда участились нападения на Турксиб. См.: Viola L. Peasant Rebels under
Stalin: Collectivization and the Culture of Peasant resistance. Oxford: Oxford
University Press, 1996. P. 159-160.
30 Круч. Мне выпало счастье. С. 155-156.
31 РГАЭ. Ф. 1884. Оп. 80. Д. 351а. Л. 220-242; Стенограмма пленума Ком-
сода, 9/28/27.
302
32 Госархив УМВД по Семипалатинской области. Ф. 74 (Семип. Окрис-
полком). On. 1. Д. 19. Л. 385-413; Стенограмма расширенного заседания
Президиума Комсода, 6/19/28; ЦГА КазССР. Ф. 83 (Казнаркомтруд). On. 1.
Д. 289. Л. 8-21.
33 ЦГА КазССР. Ф. 239 (Дорпрофсож Турксиба). On. 1. Д. 3. Л. 136-143;
Протокол общего узлового собрания (Аягуза), 8/28/30.
34 Волк. Турксиб: Очерки стройки. С. 55-56.
35 Кошеное Е. Весна 1929-го года на Первом строительном участке //
Турксиб: Сборник статей участников строительства Туркестано-Сибирской
железной дороги / Сост. 3. Островский. М.: Транспечать, 1930. С. 221.
36 Тавашев А. Роль Турксиба в пролетаризации Казахстана // Турксиб:
Сборник статей. С. 40.
37 Федорович В. Конец пустыни: Очерки. М.: Федерация, 1931. С. 122.
38 ЦГА КазССР. Ф. 131. Оп. 2. Д. 54. Л. 155-157; Протокол № 21 заседа-
ния Правления Дорлинотдела ВССР Турксиба, 12/29/30.
39 ЦГА КазССР. Ф. 131 (Каз. ЦП строителей). On. 1. Д. 109. Л. 2-5; Про-
токол № 10 расширенного заседания Оргбюро Линотдела Севтурксиба,
9/28/27.
40 ЦГА КазССР. Ф. 131 (Каз. ЦП строителей). On. 1. Д. 109. Л. 54-57;
Протокол № 8 заседания Правления Линотдела Севтурксиба, 5/18/28; ЦГА
КазССР. Ф. 1129 (Управ. Турксиба). Оп. 8. Д. 50. Л. 34; Приказ Севтуркси-
ба № 18 «Об увольнении казахов», 1/19/29; Партархив. Ф. 185 (Политотдел
Турксиба). On. 1. Ед. хр. 3. Л. 148-150.
41 Ток. В меру администратор // Прииртышская правда. 1/26/30. № 21
(272). С. 3.
42 Госархив УМВД по Семипалатинской области. Ф. 577. Д. 12. Д. 18-20;
Протокол № 6/17 заседания Семипалатинского Комитета содействия,
4/10/29; ЦГА КазССР. Ф. 83 (Казнаркомтруд). On. 1. Д. 289. Л. 64-65; Пос-
тановление СНК КазАССР от 2 октября 1928 г. по протоколу Комитета со-
действия строительству Турксиба, № 4. Партийный архив. Ф. 185. On. 1.
Ед. хр. 3. Л. 1-4; Протокол № 1 заседания Бюро райкома ВКП(б) Южтурк-
сибстроя, «Резолюции о коренизации», 2/27/29.
43 ЦГА КазССР. Ф. 83 (Казнаркомтруд). On. 1. Д. 289. Л. 64-65; Поста-
новление СНК КазАССР от 2 октября 1928 г. по протоколу Комитета со-
действия строительству Турксиба. № 4.
44 Беляков В. Рабочий вопрос на Турксибе // Советская степь. 10/10/28.
№225(1430). С. 2-3.
45 Слова «русский» и «европейский» на Турксибе были взаимозаменяе-
мыми, равно как слова «местный» и «казах». «Русскими» в данном случае на
самом деле были украинские чернорабочие, которых на Турксибе было очень
много: Прииртышская правда. 1/26/30. № 21(272). С. 3.
46 Можно перечислить буквально десятки таких руководящих шовинис-
тов на Турксибе: Брискин А. На Южтурксибе: Очерки Турксиба. Алма-Ата:
Казиздат, 1930. С. 13-14.
303
47 Партархив. Ф. 185 (Политотдел Турксиба). On. 1. Ед. хр. 1. Л. 7-10;
Резолюция по докладу о положении казахской рабочей силы и межнацио-
нальных взаимоотношениях на постройке южной части Турксиба, 7/29; Пар-
тархив. Ф. 185 (Полиотдел Турксиба). On. 1. Ед. хр. 3. Л. 1-4; Протокол № 1
заседания Бюро Райкома ВКП(б) Южтурксибстроя «Резолюция о корени-
зации», 2/27/29; Партархив. Ф. 185 (Политотдел Турксиба). On. 1. Ед. хр. 3.
Л. 67—68; Протокол № 22 заседания Бюро райкома ВКП(б) Южтурксибстроя,
6/30/29, «Резолюция о кренизации»; Брискин. На Южтурксибе. С. 13-14.
48 Госархив УМВД по Семипалатинской области. Ф. 577 (Семип. окр.
КК/РКИ). On. 1. Д. 12. Л. 18-20. Партархив. Ф. 185. (Политотдел Турксиба).
On. 1. Ед. хр. 1. Л. 7-10; Резолюция по докладу о положении казахской рабо-
чей силы и межнациональных взаимоотношениях на постройке южной части
Турксиба, 7/29. ЦГА КазССР. Ф. 131. Оп. 2. Д. 33. Л. 174-183; Протокол засе-
дания актива рабочих и служащих при РК № 23 при пункте Лепсы, 9/14/29.
ЦГА КазССР. Ф. 1129 (Управ. Турксиба). Оп. 8. Д. 79. Л. 146-147; Приказ
№ 750 Турксиба «О коренизации». 11/30/30.
49 Волк. Турксиб: Очерки стройки. С. 55. Учитывая, что мыться на Турк-
сибе было практически негде, сомнительно, чтобы от кого-либо приятно
пахло.
50 О членстве казахов в профсоюзе см.: ЦГА КазССР. Ф. 230 (Дорпроф-
сож Турксиба). Оп. 2. Д. 33. Л. 199-204; Партархив. Ф. 185 (Политотдел
Турксиба). On. 1. Ед. хр. 3. Л. 67-68; Протокол № 22 заседания Бюро райкома
ВКП(б) Южтурксибстроя. 6/30/29. «Резолюция о коренизации». О казахах —
членах партии см.: Партархив. Ф. 185 (Политотдел Турксиба). On. 1. Ед. хр. 6.
Л. 1 — 17; Протоколы № 4, 6, 7, 7(a), 8, 9 заседаний приемочной комиссии по
приему в кандидаты и переводы в действительные члены ВКП(б) при район-
ном комитете ВКП(б) Южтурксиба, 8/3,9/29,10/14,11/1,11/18,12/25/29.
51 ЦГА КазССР. Ф. 131 (Каз. ЦП строителей). On. 1. Д. 295. Л. 214-222;
«О вовлечении казахов в профдвижение (наметка тезисов)», 4/29.
52 Копейкин В. Ф. Рабочий университет // Турксиб: Магистраль социа-
лизма. С. 111.
53 Попов А. Первые рельсы в Луговой // Турксиб: Сборник статей. Алма-
Ата, 1985. С. 85.
54 Госархив УМВД по Семипалатинской области. Ф. 74 (Семип. окрис-
полком). On. 1. Д. 19. Л. 253-280; Стенограмма заседания Комсода КазАССР,
8/28/28.
55 Госархив УМВД по Семипалатинской области. Ф. 74 (Семип. Окрис-
полком). On. 1. Д. 19. Л. 253-280; Стенограмма заседания Комсода КазАССР,
8/28/28.
56 Госархив УМВД по Семипалатинской области. Ф. 141. Оп. 17. Д. 290.
Л. 1-23; Стенограмма заседания Семипалатинского Комитета содействия,
8/28/29.
57 ЦГА КазССР. Ф. 83 (Казнаркомтруд). On. 1. Д. 289. Л. 1-5; Протокол
№21 заседания коллегии Наркомтруда РСФСР, 8/25-8/28; ЦГА КазССР.
Ф. 83 (Казнаркомтруд). On. 1. Д. 289. Л. 64-65: Постановление СНК
304
КазАССР от 2 октября 1928 г. по протоколу Комитета содействия строи-
тельству Турксиба, № 4; Д. 246; ЦГА КазССР. Ф. 83 (Казнаркомтруд). On. 1.
Д. 289. Л. 96-117: Доклад фракции ВКП(б) ЦП ВССР Каз. Об основных мо-
ментах работ; ЦГА КазССР. Ф. 83 (Казнаркомтруд). On. 1. Д. 226. Л. 40; Го-
сархив УМВД по Семипалатинской области. Ф. 577 (Семип. Окр. КК/РКИ).
On. 1. Д. 12. Л. 33-35; Копейкин. Рабочий университет. С. 111.
58 ЦГА КазССР. Ф. 83 (Казнаркомтруд). On. 1. Д. 289. Л. 1-5; Протокол
№21 заседания коллегии Наркомтруда РСФСР, 8/25-8/28; ЦГА КазССР.
Ф. 83 (Казнаркомтруд). On. 1. Д. 289. Л. 64-65; Постановление СНК
КазАССР от 2 октября 1928 г. по протоколу Комитета содействия строи-
тельству Турксиба, № 4; Д. 246; ЦГА КазССР. Ф. 83 (Казнаркомтруд). On. 1.
Д. 289. Л. 96-117; Доклад фракции ВКП(б) ЦП ВССР Каз. об основных мо-
ментах работ; ЦГА КазССР. Ф. 83 (Казнаркомтруд). On. 1. Д. 226. Л. 40; Гос-
архив УМВД по Семипалатинской области. Ф. 577 (Семип. Окр КК/РКИ).
On. 1. Д. 12. Л. 33-35; Копейкин. Рабочий университет. С. 111.
59 РГАЭ. Ф. 1884. Оп. 80. Д. 559. Л. 170-174: Пояснительная записка
к ликвидацион. отчету Турксиба (Семип.-Луг.).
60 ЦГА КазССР. Ф. 131 (Каз. ЦП строителей). Оп. 3. Д. 1. Л. 96-99: Про-
токол № 6 заседания комиссии Каз. крайкома и КСПС от 7-го сентября
1928-го г.; ЦГА КазССР. Ф. 131 (Каз. ЦП строителей). On. 1. Д. 325. Л. 63-65:
Резолюция 2-го Линейного съезда ВССР по организационным вопросам,
7/29; ЦГА КазССР. Ф. 131 (Каз. ЦП строителей). Оп. 2. Д. 67. Л. 65-93; Про-
токол № 1-го дорожного слета ударников строителей Туркестано-Сибирской
ж. д., открывшегося 30 ноября 1930 г.
61 Партархив. Ф. 185 (Политотдел Турксиба). On. 1. Ед. хр. 1. Л. 7-10; Ре-
золюция по докладу о положении казахской рабочей силы и межнациональ-
ных отношениях на постройке южной части Турксиба, 7/29; Волк. Турксиб:
Очерки стройки. С. 55.
62 ЦГА КазССР. Ф. 1129 (Управ. Турксиба). Оп. 8. Д. 50. Л. 69; Об избие-
нии казахского.
63 ЦГА КазССР. Ф. 131 (Каз. ЦП строителей). Оп. 2. Д. 28. Л. 196-203;
Ф. 239 (Дорпрофсож Турксиба). On. 1. Д. 3. Л. 136-143; Протокол общего
узлового собрания (Аягуза), 8/28/30.
64 Федорович. Конец пустыни. С. 42-43.
65 ЦГА КазССР. Ф. 131 (Каз. ЦП строителей). On. 1. Д. 285. Л. 19-26:
Выводы и предложения парткомиссии по обследованию Аягузской партор-
ганизации в связи с национальными трениями, имеющими место на линии
Турксиба, начало 1929 г.
66 ЦГА КазССР. Ф. 131 (Каз. ЦП строителей). On. 1. Д. 285. Л. 19-26;
ЦГА КазССР. Ф. 138 (Каз. совет профсоюзов). On. 1. Д. 2098. Л. 17-21; Про-
токол № 66/147 Президиума КСПС 1/17/29.
67 Госархив УМВД по Семипалатинской облает. Ф. 74 (Семип. окрис-
полком). On. 1. Д. 20. Л. 182-183; Краткий доклад по вопросу набора и ис-
пользования рабочей силы на постройке в строительный сезон 1926/27 г.
и порядка привлечения в 1927/28 г., 9/27; РГАЭ. Ф. 1884 (Наркомпутсо-
305
об). On. 80. Д. 251. Л. 259-261; ЦГА КазССР. Ф. 131 (Каз. ЦП строителей).
On. 1. Д. 325. Л. 12-14; Протокол № 8/42 заседания Правления Линотдела
Севтурксиба, 3/1/29.
68 Госархив УМВД по Семипалатинской области. Ф. 74 (Семип. окрис-
полком). On. 1. Д. 19. Л. 337-343; Протокол заседания Джетысуйского Ком-
сода, 10/4/28.
69 Госархив УМВД по Семипалатинской области. Ф. 577. Д. 12.
Л. 33-35; Протокол № 1(12) заседания Семипалатинского Комитета содей-
ствия, 1/17/29.
70 Рихтер 3. Семафоры в пустыне. М.: Молодая Гвардия, 1929. С. 218.
71 Вопреки почти всем рассказам о строительстве Турксиба казахи в це-
лом не впервые столкнулись со строительством железной дороги. Факти-
чески на ветке Среднеазиатской железной дороги до Экибастуза «земляные
работы почти сплошь производились как пешими, так и конными рабочими-
киргизами». По всем сведениям, условия на этом строительстве были ужаса-
ющие. См.: Дахшлейгер. Турксиб — первенец социалистической индустриа-
лизации. С. 10.
72 ЦГА КазССР. Ф. 131 (Каз. ЦП строителей). On. 1. Д. 246. Л. 94-96; До-
клад Бюро Фракции ВКП(б) Центрального Правления Союза строительных
рабочих о Сергиопольских событиях (Будрейко); ЦГА КазССР. Ф. 131 (Каз.
ЦП строителей). On. 1. Д. 285. Л. 19-26; Выводы и предложения парткомис-
сии по обследованию Аягузской парторганизации в связи с национальными
трениями, имеющими место на линии Турксиба, начало 1929 г.; ЦГА КазССР.
Ф. 1129 (Управ. Турксиба). Оп. 8. Д. 51. Л. 161; Приказ № 78 Южтурксиба,
«О внимательном отношении к нуждам рабочих строительства и недопуще-
нии национальной розни», 3/19/29; Пролетарский суд выполнил требова-
ние пролетарских масс; О судебном наказании виновников избиения казахов
в Сергиополе //Джетысуйская искра. 2/10/29. № 16 (454). С. 1.
73 РГАЭ. Ф. 1884. Оп. 80. Д. 251. Л. 259-261; Протокол № 12 общего
собрания рабочих и Управления постройкой Южтурксиба, 11/12/28; РГАЭ.
Ф. 1884. Оп. 80. Д. 253. Л. 256-259; Протокол № 12 общего собрания рабочих
и служащих Управ, постройки Южтурксиба. 11/26/28.
74 ЦГА КазССР. Ф. 1129. Оп. 8. Д. 50. Л. 12; Приказ № 7 Севтурксиба,
1/11/29, О событиях в Сергиополе 31 декабря.
75 Там же. Ф. 131 (Каз. ЦП строителей). On. 1. Д. 246. Л. 94-95; Доклад
Бюро Фракции ВКП(б) Центрального Правления Союза строительных ра-
бочих о Сергиопольских событиях (Будрейко); ЦГА КазССР. Ф. 131 (Каз.
ЦП строителей). On. 1. Д. 285. Л. 19-26; Выводы и предложения парткомис-
сии по обследованию Аягузской парторганизации в связи с национальными
трениями, имеющими место на линии Турксиба, начало 1929 г.; ЦГА КазССР.
Ф. 138 (Каз. совета профсоюзов). On. 1. Д. 2098. Л. 17-21; Протокол
№ 66/147 Президиума КСПС, 1/17/29.
76 Там же. Ф. 1129. Оп. 8. Д. 50. Л. 12; Приказ № 7 Севтурксиба. 1/11/29.
«О событиях в Сергиополе 31 декабря».
77 Брискин, На Южтурксибе. С. 13-14.
306
78 О деталях такого преобразования см.: Payne М. Working on Stalin’s
Railroad: Turksib and the Building of Socialism, 1926-1931. Pittsburgh:
University of Pittsburgh Press. Ch. 4 (в печати).
79 ЦГА КазССР. Ф. 131. On. 1. Д. 328. Л. 48-53; Протокол № 23/2 заседа-
ния Правления Линотдела Севтурксиба, 1/14/30.
80 ЦГА КазССР. Ф. 131. Оп. 2. Д. 53. Л. 67-76; Там же. Ф. 239. On. 1. Д. б.
Л. 136-14; Там же. Ф. 112. Оп. 8. Д. 80. Л. 146-147.
81 ЦГА КазССР. Ф. 131 (Каз. ЦП строителей). On. 1. Д. 246. Л. 77; ЦГА
КазССР. Ф. 131 (Каз. ЦП строителей). On. 1. Д. 325. Л. 110-111; ЦГА КазССР.
Ф. 131. Оп. 2. Д. 53. Л. 18; Приказ № 24 по управлению и линии Турксиб ж. д.
1/8/31. «О великодержавном шовинизме».
82 Госархив УМВД по Семипалатинской области. Ф. 577. Д. 12. Л. 33-35;
Протокол № 1(12) заседания Семипалатинского Комитета содействия,
1/17/29. ЦГА КазССР. Ф. 131. On. 1. Д. 325. Л. 55; Протокол № 3 заседания
Правления Линотдела Севтурксиба, 6/29 (?).
83 ЦГА КазССР. Ф. 83 (Казнаркомтруд). On. 1. Д. 285. Л. 8-21; Доклад
«О результатах обследования вопросов труда на Турксибе и в связи со стро-
ительством Турксиба, работы местных органов труда». 8/1/28; ЦГА КазССР.
Ф. 83. On. 1. Д. 289. Л. 306-308; Доклад НКТруда КССР «О вербовке рабочей
силы для строительства Турксиба». 1/29.
84 См.: Siegelbaum L. Н. Stakhanovism and the Politics of Production in the
USSR, 1933-1941. Cambridge: Cambridge University Press, 1988. P. 40-53;
Kuromiya H. The Crisis of Proletarian Identity in Soviet Factory, 1928-1929 //
Slavic Review. 1985. 44. № 2. P. 280-297; Idem. Stalin’s Industrial Revolution:
Politics and Workers, 1928-1932. Cambridge: Cambridge University Press,
1988. P. 78-137; McDaniel T. Autocracy, Capitalism, and Revolution in Russia.
Berkeley: University of California Press, 1988. P. 183-212.
85 Волк. Турксиб: Очерки стройки. С. 58-59.
86 Федорович. Конец пустыни: Очерки. С. 65.
87 Гашимбаев. На стройке Турксиба // Советская степь. 7/26/28. № 168
(1373). С. 3.
88 Романченко. Когда отступают горы. С. 45.
89 Копейкин. Рабочий университет; Кадырбаев К. Работали и учили //
Турксиб — магистрль социализма. С. 111-112,141.
90 Волк. Турксиб: Очерки стройки. С. 57.
91 См., например, рассказы казахских выдвиженцев в: Иванов С. На быс-
трине... // Гудок. 12/13/66.
№287 (12564). С. 2; Маралбаев Г. Рожденный Октябрем // Заря Ком-
мунизма. 3/4/70. № 44 (4307). С. 3; Дахшлейгер. Турксиб — первенец социа-
листической индустриализации. С. 111; Романченко. Когда отступают горы.
С. 31.
92 Дахшлейгер. Турксиб — первенец социалистической индустриализа-
ции. С. 109.
93 Азылбеков М. X. Формирование и развитие кадров железнодорожни-
ков Казахстана, 1917-1977 гг. Алма-Ата: Наука, 1973. С. 95.
307
94 Волк. Турксиб: Очерки стройки. С. 3-4; в одном стихотворении якобы
описывалось следующее: «Черный жеребец летит, как птица, выпуская дым
дракона / Он дышит, как кипящий самовар, выпуская столб пара. / Черная
грудь земли сотрясается, когда идет кара-айгар, земля восхищается его же-
лезной силой. / Благодарный, он привозит ей издалека такие вещи, каких она
прежде не видала: / московские товары, автомобили и книги. / Какой муд-
рый человек придумал тебя, кара-айгар? / Это наша Советская власть дала
тебя нам. / Раньше мы слышали о тебе в волшебных сказках / Какой невежда
мог бы оспорить твои блага?» Если аутентичность такого откровенно про-
советского сочинения сомнительна, все же мне кажется достоверным то, что
казахи пели о Турксибе, как о чем-то новом и восхитительном.
95 Федорович. Конец пустыни: Очерки. С. 66.
96 Кожевников А. Танзык // Турксиб: Магистраль социализма. С. 201.
97 Юга. Нет работы среди казахов // Прииртышская правда. 7/3/28.
№ 150 (250). С. 3.
98 ЦГА КазССР. Ф. 131. Оп. 2. Д. 33. Л. 1996-204; Отчет о работе Правле-
ния Линотдела за стройсезон 1929 г.
99 От Турксиба до заполярных трасс: Пятилетками рожденные // Звезда
Прииртышья. 3.18.67. № 56-57 (7463). С. 4.
100 Азылбеков. Формирование и развитие кадров железнодорожников
Казахстана. С. 95.
101 Рихтер. Семафоры в пустыни. С. 218.
102 Сыну богача нс место среди рабочих // Прииртышская правда.
6/15/28. № 135 (235). С. 3.
103 Петров Я. Это уже история // Огни Алатау. 8/4/63. № 68. С. 4.
104 Дахишейгер Турксиб — первенец социалистической индустриализа-
ции. С. 109.
105 Копейкин. Рабочий университет // Турксиб: Магистраль социализма.
С. 112.
106 Волк. Турксиб: Очерки стройки. С. 57.
107 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 697; Протокол № 35 ПБ ЦК ВКП(б). Пункт
22. 7/26/28. Стандартный источник по кампании коллективизации на анг-
лийском языке: Olcott М. В. The Collectivization Drive in Kazakhstan // Russian
Review. 1981.40. № 2. P. 122-143; Idem. The Kazakhs. P. 179-187; стандартный
советский источник: Турсунбаев А. Б. Коллективизация сельского Казахста-
на, 1926-1941 гг. Алма-Ата, 1967; Он же. Переход к оседлости кочевников
и полукочевников Средней Азии и Казахстана // Труды Института этногра-
фии. 1973.91. С. 223-234.
108 Рыскулов Т. Турксиб и снабжение Средней Азии // Прииртышская
правда. 4/1/30. № 73 (774). С. 3.
109 РГАЭ. Ф. 1884. Оп. 80. Д. 559. Л. 170-174; Пояснительная записка
к ликвидационному отчету Турксиба (Семип.-Луг.).
110 Там же.
111 Рихтер. Семафоры в пустыни. С. 218.
308
112 ЦГА КазССР. Ф. 239. On. 1. Д. 282. Л. 10; Протокол заседания Дорко-
ма по проведению коренизации, казахизации и оседания. 12/16/31.
113 РГАЭ. Ф. 1884. Оп. 31. Д. 2346. Л. 24-обв.; Доклад «X лет работы Тур-
кестано-Сибирской ж. д.».
114 Азылбеков. Формирование и развитие кадров железнодорожников
Казахстана. С. 104-105.
115 Иванов С. На быстрине... С. 2; Маралбаев Г. Рожденный Октябрем //
Заря Коммунизма. 3/4/70. № 44 (4307). С. 3.
116 Исаков Г. Жить значит строить: рассказы о командирах // Гудок.
8/23/81. № 195 (17030). С. 2; Иванов С. На быстрине... С. 2; Маралбаев Г.
Рожденный Октябрем // Заря Коммунизма. 3/4/70. № 44 (4307). С. 3;
Филиппов К. Турксибу — пятнадцать лет // Казахстанская правда. 4/29/45.
№ 82 (5207). С. 3; ЦГА КазССР. Ф. 131. Оп. 2 Д. 20 Л. 10-11; Протокол
№ 38/17 заседания Правления Севтурксиба. 4/20/30.
117 Волк. Турксиб: Очерки стройки. С. 45-47; Романченко. Когда отсту-
пают горы. С. 44; Тавашев. Роль Турксиба в пролетаризации Казахстана //
Турксиб: Сборник статей. С. 40.
118 Гашимбаев. Колыбель казахского пролетариата // Советская степь.
8/6/28/№ 177 (1382). С. 2.
119 Баишев. История индустриализации Казахской ССР. С. 17.
120 История Казахской ССР: с древнейших времен до наших дней. Т. 4.
С. 522. Эти достижения, к сожалению, удержать не удалось. Перевод про-
мышленных предприятий в тыл во время войны, послевоенные ядерные
и космические программы, использование труда заключенных ГУЛАГа, хру-
щевская программа освоения целинных и залежных земель и брежневские
кадры, которым было поручено управление нефтяной промышленностью, —
все это способствовало изоляции коренных казахов от участия в промышлен-
ном производстве. Сильный городской средний класс появился благодаря
государственной политике нативизации, но этот русскоязычный, городской,
модернизированный средний класс вскоре увидел, что между ним и массой
казахов, которые были все еще сравнительно плохо образованы, жили в ау-
лах и говорили по-казахски, разверзается пропасть. Об этих процессах см.:
Khazanov А. М. Ethnic Stratification and Ethnic Competition in Kazakhstan //
After the USSR: Ethnicity, Nationalism, and Politics in the Commonwealth of
Independent States. Vadison: University of Wisconsin Press, 1995. P. 156-174.
121 Беккулов А., Мизамбеков К. Стальные магистрали Казахстана. С. 27.
122 Мезинов М. Н. Славное десятилетие // Двадцать лет Туркестано-Си-
бирской железной дороге. Алма-Ата: Казиздат, 1950. С. 8.
123 Будрейка Б. Турксиб — школа профсоюзной работы // Турксиб: Сбор-
ник статей. С. 95.
124 Волк. Турксиб: Очерки стройки. С. 57.
309
Питер Э. Блитстейн
Национальное строительство или русификация?
Обязательное изучение русского языка в советских
нерусских школах, 1938-1953 гг.
Главными направлениями сталинской «революции сверху»
в 1920-1930-х гг. была политика государственного строительства
и индустриализации. Логически такая политика вела к созданию
однородного в культурном отношении советского населения, и важ-
ной основой для достижения этой цели было всеобщее владение рус-
ским языком1. В связи с этим правительственным постановлением от
13 марта 1938 г. русский язык и литература становились обязатель-
ными предметами в советских нерусских школах2. Но достижение со-
ветской однородности посредством русского языка не было сколько-
нибудь очевидным. В 1918 г. курс на обучение нерусского населения
на родном языке стало официальной политикой. Проводя политику
всеобщего образования, сталинский режим не только сохранил обуче-
ние в нерусских школах на родном языке, но и стремился расширить
его3. Уравновесить в школьной программе родной и русский языки
оказалось нелегко. Издав постановление об обязательном изучении
русского языка, сам Сталин не мог или не хотел объяснить, в чем же
должно состоять данное равновесие. В результате изучение русского
языка в нерусских школах оставалось на низком уровне, поскольку
чиновники от просвещения и партийные бюрократы не могли ре-
шиться на изменения для его улучшения.
Изучение разработок и проведение в жизнь постановления об
обязательном изучении русского языка свидетельствуют о том, что
после 1938 г. языковую политику режима в нерусских школах одоле-
вали противоречия и конфликты, и что сама природа советского мно-
гонационального государства оставалась неясной для его правителей.
Требование русского языка для нерусских детей свидетельствовало
о том, что Советский Союз все больше уподобляется унитарному
нации-государству, требующему общей культуры своего населения.
Продолжать поддерживать нерусские языки означало бы, что СССР
сохранит характеристики «империи положительной деятельности»,
поддерживая самобытные этнические культуры4.
Советские органы образования всегда подчеркивали важность
включения русского языка в качестве предмета в нерусских школах.
Он был наиболее очевидным общим языком для СССР, будучи самым
«развитым»5. Русский язык был, по словам вдовы Ленина, заместите-
310
ля наркома просвещения Н. К. Крупской, языком революционного
народа с большой литературой во всех сферах знания и средством об-
щения среди малых национальностей. Крупская не раз подчеркивала,
что до революции только богатые нерусские могли выучить русский
язык, тогда как после революции это стало доступно всем6. Знание
русского языка было необходимо, если нерусские хотели продолжить
образование после школы. Преподаватели нередко сетовали, что
именно незнание русского языка особенно мешало нерусским уча-
щимся при получении профессионально-технического или высшего
образования7.
Центральные органы образования считали, что за включение
русского языка в учебную программу (при необходимости) отвеча-
ют местные власти8. Но требования учить русский язык в нерусских
школах во всесоюзном масштабе не было.
Несмотря на все большую централизацию и координацию поли-
тики просвещения с начала 1930-х гг., нерусские республики и ре-
гионы продолжали издавать собственные учебные планы и про-
граммы9.
Образцовый учебный план 1932 г. был общим для всех школ, неза-
висимо от языка обучения: обучение родному языку с первого класса
и второму языку — с третьего.
В большинстве школ вторым языком был русский, но в некоторых
школах для национальных меньшинств дети учили язык националь-
ного большинства. Например, в Татарской АССР школьники чуваш-
ских школ в качестве второго языка изучали татарский10. Между про-
чим, в школах Украины и Белоруссии, где обучение шло на польском
и немецком языках, а также на идиш, преподавание русского языка
начиналось только в пятом классе, поскольку требовалось изучение
украинского и белорусского языков11. До 1934-1935 учебного года,
когда русский язык и литература впервые стали самостоятельными
предметами, в РСФСР не было единого учебного плана для всех не-
русских школ. Тогда обучение русскому языку предполагалось начи-
нать во втором классе, когда детям было девять лет12. В 1935-1936
и 1937-1938 учебных годах русскому языку отводилось еще больше
времени13.
Имеется немало сведений, что в 1930-е гг. нерусские органы про-
свещения сталкивались с серьезными трудностями в преподавании
русского языка в школах. На Всероссийском совещании по нацучеб-
нику в апреле 1933 г. сообщалось, что преподавателями русского язы-
ка нередко становятся недостаточно подготовленные люди и что вы-
пускники семилетней школы фактически не знают русского языка.
311
Предполагалось, что эти же выпускники станут учителями началь-
ных классов14.
Почти все учителя русского языка окончили институты, в кото-
рых обучение велось на родном языке. Учебников и методической
литературы не было. Студенты вузов пользовались учебниками для
второго и третьего классов15. Некоторые чиновники из центра обви-
няли местные власти в «местном национализме», потому что те не
уделяли никакого внимания русскому языку16.
Хотя Наркомпрос давно тревожило плохое состояние обучения
русскому языку в нерусских школах, решение включить его в учеб-
ные программы пришло от высших властей17. Сам Сталин поставил
на Пленуме ЦК в октябре 1937 г. вопрос о том, чтобы сделать изуче-
ние русского языка обязательным во всех советских школах, якобы
потому, что в Красную Армию вскоре начнут призывать нерусских
солдат. Изменения в законе о военной службе предусматривали от-
мену освобождения некоторых нерусских национальностей от при-
зыва на военную службу18. Такая «армия всего Союза» требовала
общего языка. Как сказал Сталин, «у нас есть один язык, на котором
могут изъясняться все граждане СССР более или менее — это рус-
ский язык. Поэтому мы пришли к тому, чтобы он был обязательным.
Хорошо было бы, если бы все призываемые в армию граждане мало-
мальски изъяснялись на русском языке, чтобы, передвигая какую-ни-
будь дивизию, скажем, Узбекскую в Самару, чтобы она могла с насе-
лением объясняться».
Сталинская прямолинейная логика немедленно столкнулась с не-
простой действительностью. «Справлялись в Наркомпросе, — сетовал
он — Но ничего ясного мы не могли добиться: где со второго класса
начинают изучать русский как обязательный предмет, где с третьего,
где с четвертого, а где и вообще не вводили... Ссылаются на то, что
закон неясен, распоряжение неясно».
Поэтому «Политбюро» приказало Наркомпросу подготовить за-
кон, который стандартизирует изучение русского языка во всех со-
ветских нерусских школах19.
На пленуме Сталин делал упор на практической необходимости
для всех нерусских учить русский язык. Но в напряженной атмос-
фере Большого террора политическая роль русского языка заняла
центральное место, так как педагогические причины преподавать его
нерусским студентам в официальной пропаганде занимали второсте-
пенное положение.
Действительно, в параноидальной, ксенофобной и все более рус-
соцентричной атмосфере конца 1930-х гг. решение сделать изучение
312
русского языка обязательным, казалось, говорит о том, что сталин-
ский режим решил проводить политику русификации нерусских
школ20. За выступлением Сталина на пленуме ЦК последовала кам-
пания в прессе против так называемых буржуазных националистов,
по причине того, что они сознательно саботируют преподавание
русского языка в нерусских школах21. Дискуссия на Пятом Пленуме
ЦК ВЛКСМ в феврале 1938 г. утрировала тему бесчестного замыс-
ла лишить нерусских учащихся всех благ русского языка. В течение
1936-1937 гг., как свидетельствовал представитель Чувашской АССР,
вся литература на русском языке исчезла, потому что ее творцы ока-
зались «врагами» или «буржуазными националистами». Один узбек-
ский чиновник утверждал, что со времени провозглашения Совет-
ского Узбекистана не было подготовлено «ни одного учителя рус-
ского языка для нерусских школ». Любого, кто поднимал этот воп-
рос, сказал он, называли «великорусским шовинистом»22. Не удиви-
тельно, что в такой атмосфере Наркомпрос изначально тяготел к ра-
дикальным мерам.
Выступить с законопроектом было поручено комиссару народно-
го образования П. А. Тюркину, недавно назначенному вместо аресто-
ванного А. С. Бубнова; последнего, между прочим, обвиняли в том,
что он саботировал нерусские школы23.
В духе кампании в прессе Тюркин клеймил нерусский «буржуаз-
ный национализм» и предоставил немало сведений, которые свиде-
тельствовали о том, что состояние изучения русского языка в нерус-
ских школах РСФСР было почти катастрофическим. Тюркин заяв-
лял, что его предшественники, издав учебные планы, которые «прак-
тически исключали обучение русскому языку», годами занимались
«вредительством». Когда в 1934 г. русский язык впервые включили
в учебную программу, ему отвели «крайне незначительное количест-
во часов (4 часа в неделю в каждом классе)».
Даже когда со временем часов стало больше, этого все равно
было недостаточно по сравнению с часами, отведенными на русский
язык в русскоязычных школах. Хуже того, «не выполнялись даже
эти учебные планы. Во многих школах отдельных автономных рес-
публик и областей русский язык в 1936-1937 учебном году вообще
не преподавался»24. Специалисты Наркомпроса, полагавшие, что
количество часов, отведенных русскому языку в нерусских шко-
лах РСФСР, — пять в неделю со второго по шестой класс, а потом
меньше — недостаточно, поддерживали Тюркина. Ряд «ведущих
школ», нарушая официальную политику, ввели русский язык в фор-
ме разговорных уроков в первом классе. Специалисты рекомендо-
313
вали более широкое применение этого метода25. Положение в союз-
ных республиках, согласно Тюркину, было хуже, чем в РСФСР. Из
728 школ Туркменистана русский язык преподавали только в 321.
Из 667 начальных школ Киргизии язык преподавали в 189. Из 255
неполных средних и 75 средних школ Казахстана его преподавали
только в тридцати девяти и семи соответственно. В тех школах, где
преподавали русский язык, говорил Тюркин, уровень обучения был
«крайне неудовлетворительным». Дело усложнялось тем, что обуче-
ние русскому языку начиналось на разных ступенях в разных союз-
ных республиках26.
Одной из причин этих недостатков была нехватка учителей
и учебников. Если верить Тюркину, то Наркомпросу не удалось сле-
дить за подготовкой учителей нерусских школ («было немало контр-
революционных элементов, буржуазных националистов и преступ-
ников»), а издание учебника для нерусских школ удалось наладить
только в 1933 г.27 Методика преподавания русского языка в нерус-
ских школах не изучалась практически ни в одном педагогическом
институте28. Поверхностные сведения специалистов Наркомпроса
говорили о том, что русский язык в нерусских школах преподавали
плохо, а то и вообще не преподавали: «Обычно учителя нерусских
школ, которые ведут преподавание на родном языке и в то же вре-
мя обучают детей и русскому языку, сами владеют этими языками
очень слабо, говорят и читают с большими искажениями, пишут
с огромным количеством орфографических ошибок». Действитель-
но, представителям Наркомпроса пришлось говорить с учителями
русского языка в Татарской АССР через переводчика! Сам Нарком-
прос не оказывал никакой поддержки таким учителям: «Им никто
не оказывает никакой методической помощи, и никто годами не
проверяет их работу. Как и что изучать, они не знают. Программы
на руках у них нет. Нет плана, нет учебников, нет никаких методи-
ческих указаний»29.
Преследуя цель стандартизации процесса образования, учебники
почти по всем предметам были написаны в Москве по-русски и пе-
реведены на другие языки. Но с учебниками по русскому языку для
нерусских школ все было иначе, на что особенно сурово обрушивался
Тюркин:
«Прежнее руководство Наркомпроса РСФСР и наркомпросов
многих других союзных республик культивировали заведомо вред-
ную установку на создание так называемых самостоятельных учеб-
ников по русскому языку для каждой в отдельности народности. Эта
314
вредная линия “мотивировалась” языковыми особенностями той или
иной народности, будто бы не дающими возможности создать для
всех нерусских школ страны хорошие единые учебники. В резуль-
тате в большинстве нерусских школ сейчас нет никаких учебников,
а многие наличные учебники находятся на крайне низком идейном,
научном и методическом уровне...»30
Рецензент 21 учебника русского языка для нерусских школ сето-
вал, что каждый автор имеет в виду собственную учебную программу
и считает русский «иностранным», а не «вторым родным языком»,
каким он должен быть31.
В результате этих недостатков ученики нерусских школ не знали
русского языка — что было целью, как отмечал Тюркин, «троцкистов-
бухаринцев». Действительно, отчет, полученный Тюркиным от спе-
циалистов Наркомпроса, настойчиво представлял данные, что неко-
торые недавно арестованные чиновники от просвещения в союзных
республиках сознательно стремились подорвать преподавание рус-
ского языка. В 1935 г. Наркомпрос Таджикской ССР возразил против
небольшого увеличения часов, отведенных русскому языку, и тому,
чтобы начать его преподавание со второго класса, потому что «99 %
учителей начальной школы не знают русского языка». Наркомпрос
Кара-Калпакской АССР по той же причине хотел вообще убрать рус-
ский язык из учебных программ32.
Учитывая сведения и их политические причины, Тюркин пред-
ложил радикально русифицирующее направление. В его первом
предложении, рассмотренном Оргбюро 2 января 1938 г., содержалась
рекомендация немедленно ввести русский язык в весенний семестр
1938 г. во всех нерусских школах на равных основаниях с родным
языком33. Проведя 14 февраля совещание с представителями союз-
ных республик, Тюркин выступил со вторым предложением, которое
рассматривалось на собрании Оргбюро 16 февраля. В этом проекте
преподавание русского языка рекомендовалось вести с первого клас-
са во всех нерусских школах и педагогических институтах, начиная
с осени 1938 г., проводя подготовку и переподготовку учителей рус-
ского языка34.
В ответ на рекомендации Тюркина Оргбюро образовало коми-
тет для изучения его второго предложения35. Однако Сталин отверг
предложения Тюркина как заходящие слишком далеко в направле-
нии русификации, а вместо этого приказал Политбюро организовать
комиссию во главе с А. А. Ждановым для разработки проекта поста-
новления36.
315
Открывая собрание этой комиссии 8 марта, Жданов отметил, что
готового предложения по этому вопросу еще нет, тем самым давая
понять, что проекты Тюркина не годятся. Жданов также поставил
совершенно новый вопрос, который он приписал Сталину: «Мне ка-
жется, что в проекте должно быть указано то, на что указывал това-
рищ Сталин, что никакого утеснения и ограничения родного языка
не должно быть, чтобы предупредить все организации, что русский
язык является не предметом преподавания, а предметом изучения»37.
Действительно, Сталин также настаивал на том, чтобы учителя рус-
ского языка знали родной язык учащихся, что означало, что он не со-
бирался издавать постановление, свидетельствующее о прекращении
образования на родном языке38.
Комиссия Жданова обсуждала такие технические вопросы, как
ступень, с которой следует начинать обучение русскому языку, созда-
ние новых учебников и то, как справиться с нехваткой учителей. Ли-
деры автономных и союзных республик убедили Жданова — вопреки
заявлениям Тюркина и специалистов Наркомпроса, — что в учебных
планах необходимо уделять больше времени русскому языку. Этому
предмету отводилось достаточно часов, но нередко они не использо-
вались по причине отсутствия учителей. Точно так же они предложи-
ли, что учащиеся начальной школы начнут русский язык со второго
класса, а учащиеся семилетней и средней школы — с третьего39. Оба
решения усложнили в будущем изучение русского языка в нерусских
школах. Они оказались первым примером успешных действий союз-
но-республиканских чиновников умерить тенденции к русификации
в центре. Комиссия поручила Жданову, Тюркину и Л. П. Берии раз-
работать окончательное предложение. 11 марта Жданов представил
его Сталину, который внес минимальные изменения; постановление
было обнародовано 13 марта40.
Начинавшееся с ритуального осуждения «буржуазных нацио-
налистов» постановление выдвигало три причины для изучения
русского языка: (1) необходимость иметь общий язык в многона-
циональном государстве, стремящемся к дальнейшему экономиче-
скому и культурному развитию; (2) необходимость знания русско-
го языка для высшей подготовки нерусских кадров и (3) требова-
ния обороны.
Постановление во всех деталях определяло, какими именно
знаниями русского языка должны обладать учащиеся, окончив-
шие четвертый, седьмой и десятый классы, и стандартизировало
учебные планы по русскому языку и литературе во всех нерусских
школах.
316
Постановляя, что учебники надо писать на местах при консуль-
тациях со специалистами Наркомпроса из центра, постановление
также отвергало требование Тюркина разработать всеобщие учебни-
ки для всех нерусских школ независимо от их языка. Самым важ-
ным для судьбы будущих споров по языковой политике было то, что
постановление заканчивалось предупреждением Сталина о том, что
попытки превратить русский язык из предмета изучения в язык пре-
подавания «вредны» и могут быть лишь временными.
Окончательный вариант постановления означал, таким обра-
зом, поражение сторонников радикальной русификации нерусских
школ. Все рекомендации Тюркина — начинать изучение русского
языка в первом классе и издавать стандартные учебники — комис-
сия Жданова или отвергла, или проигнорировала. Школы на родном
языке в большинстве союзных республик стали отводить больше
времени русскому языку, но на самом деле постановление привело
к уменьшению количества часов русского языка в нерусских школах
РСФСР по сравнению с учебными планами прошлых лет. Тот факт,
что изучение русского языка ранее начиналось со второго класса в не-
полной средней и средней школе, а теперь будет начинаться в третьем
классе, означал в целом сокращение времени, отведенного русскому
языку в этих школах. Нерусским учащимся в РСФСР русский язык
был особенно необходим потому, что во многих нерусских школах
преподавание после четвертого класса велось на русском языке. По-
этому такие учащиеся были теперь не лучше подготовлены к тому,
чтобы продолжить образование, чем прежде41.
Власти автономных республик немедленно распознали эту про-
блему и пытались изменить условия постановления, но безуспешно.
Просьба Северо-Осетинской АССР начать изучение русского языка
раньше и увеличить время, отведенное русскому языку, была реши-
тельно отвергнута Оргбюро42.
Когда комиссар просвещения Якутии потребовал разъяснений по
поводу того, почему количество часов по русскому языку было сок-
ращено в 1938/39 учебном году по сравнению с 1937/38 годом, Тюр-
кин ответил, что необходимо увеличить количество часов отведен-
ных родному языку и литературе и прочим предметам43.
Фактически наблюдалось значительное увеличение времени, от-
веденного на родной язык и литературу в нерусских школах РСФСР
в 1938/39 учебном году, как объяснял сам Наркомпрос относительно
нового учебного плана44. Прочие меры вроде программ, посвящен-
ных обучению преподавателей русского языка в нерусских школах,
или издание специальных журналов, также были упущены в поста-
317
новлении. В то же время имеются данные, что некоторые местные
власти нарушали постановление и вводили русский язык во втором
классе неполной средней и средней школы45.
То, что в постановлении указывались конкретные меры, разуме-
ется, не гарантировало того, что в ближайшие годы русский язык бу-
дут преподавать, или хорошо преподавать, во всех нерусских школах.
Нехватку знающих учителей невозможно было восполнить за столь
короткое время, и их стало еще меньше в годы грядущей войны. Тре-
бовалось, чтобы почти все нерусские республики и регионы издава-
ли собственные учебники. Поскольку их издательские ресурсы были
зачастую сильно ограничены, нехватка учебников продолжала оста-
ваться бичом для нерусских школ.
Вскоре стало ясно, что центр не мог или не хотел оказать финан-
совую поддержку союзным и автономным республикам для выпол-
нения постановления. Республики просили о крупных прибавках
к своим бюджетам, а Наркомфин урезал практически каждый полу-
ченный запрос46. Наркомфин стремился стандартизировать затра-
ты и условия проведения предусмотренных постановлением мер во
всех республиках. Когда в Грузии поняли, что дополнительные часы
на русский язык означают увеличение всего учебного времени, что
повлечет увеличение зарплаты учителей, то Наркомфин отклонил
требование; учебные планы следовало составить так, чтобы оставить
прежнее количество часов47.
Хуже того, Наркомфин затянул с улаживанием бюджетных ассиг-
нований. Хотя почти все республики сообщили к середине апреля
о своих финансовых нуждах, Наркомфин не издал окончательного
решения до июня. Запоздалые размещения фондов Совнаркомами
28 июня точно так же затруднили оплату учителей и учащихся на
летних курсах подготовки учителей и авторов учебников.
Почти вся подготовка для проведения постановления в жизнь лег-
ла на Наркомпрос.
Ему пришлось послать специалистов в регионы и республики пре-
подавать на ускоренных курсах подготовки учителей и помогать пи-
сать учебники, разрабатывать учебные планы для всего Советского
Союза и обеспечить публикацию некоторых учебников. Требовались
также учителя для постоянной работы в среднеазиатских республи-
ках. Не все эти задачи были выполнены. В разгар работы Тюркин по-
нял, что в постановлении не учтена разница между шестидневными
городскими и семидневными сельскими школами. Для последних
потребовалось разработать еще один учебный план48. Несмотря на
срочные меры и отсутствие финансирования, между апрелем и авгус-
318
том 1938 г. многое было сделано, по крайней мере на бумаге. Соглас-
но совокупной статистике, опубликованной школьным отделом ЦК,
на ускоренных курсах было подготовлено 19 975 учителей, а еще
36 855 прошли переподготовку В университетах и педагогических
институтах открылось 41 новое отделение русского языка и литера-
туры. В Азербайджане, Казахстане и особенно в Киргизии все еще не
хватало учителей, а нехватка бумаги означала, что во многих респуб-
ликах учебники не были напечатаны вовремя49.
Однако деньги, учителя и учебники были только верхушкой айс-
берга. Еще одним фактором, усложняющим все аспекты образования
в нерусских школах, был переход между 1939 и 1941 гг. с латинского
алфавита на кириллицу.
Хотя Оргбюро одобряло переход с одного алфавита на другой од-
новременно с решением вопроса об обязательном изучении русского
языка (одной из явных причин этого перехода было облегчение не-
русским учащимся усвоение русского языка), оно не пыталось скоор-
динировать эти два процесса50.
В 1939-1940 гг. только для РСФСР было создано 37 таких алфа-
витов; это потребовало переиздания учебников, отпечатанных годом
ранее51.
Хотя предполагалось, что все будет сделано вовремя к началу
1939/40 учебного года, с текстами произошла заминка, и многие
школы продолжали пользоваться учебниками, напечатанными ла-
тинским шрифтом. Спешка, с которой внедрялась кириллица, вела
к расхождениям в орфографии в разных учебниках52. Еще хуже было
то, что некоторые республики стремились внести изменения в но-
вые кириллические алфавиты уже спустя год после их принятия, что
вновь требовало перепечатки учебников53.
Перед лицом таких трудностей неудивительно, что к началу
1938/39 учебного года русский язык преподавали не во всех нерус-
ских школах. Особенно страдали сельские школы. Например, в Азер-
байджане в том учебном году русский язык преподавали только в
40-50 % всех сельских начальных школ; в Армении эта цифра соста-
вила 70-80 %. Чиновники от просвещения встали перед выбором: или
принимать на работу национальные кадры — учителей, закончивших
только ускоренные курсы русского языка, или русских учителей, не
знавших языка коренного населения. Нередко выбирали последних,
несмотря на то, что центр настоятельно требовал от учителя русско-
го языка знания родного языка учащихся. На декабрь 1938 г. в Азер-
байджане более 20 % учителей русского языка не говорили на род-
319
ном языке учащихся; в Дагестане показатель составил 100 % для го-
родских школ и почти 20 % для сельских начальных школ54.
Там, где русский язык преподавали национальные кадры, качест-
во преподавания зачастую страдало от их плохой подготовки. В мае
1939 г. «Учительская газета» (газета Наркомпроса и профсоюза учи-
телей) сообщала об одном учителе начальной школы в Таджикиста-
не, который преподавал русский язык, но при этом не мог говорить
по-русски, прибегая в экстренных случаях к помощи людей, знающих
русский язык.
Подчеркивалось, что это не единственный подобный случай
в Таджикистане55. В качестве временной меры, обеспечивавшей
укомплектование штата всех школ в Таджикистане, появились «бро-
дячие учителя», каждый из которых преподавал русский язык в не-
скольких сельских начальных школах56. Поскольку все они были
русскими, а «как правило, русские учителя, даже те, кто преподает
в школах республики несколько лет, не знают таджикского языка»,
это «серьезно снижало эффективность» преподавания. Положение
в Туркменистане было не лучше. По данным на апрель 1939 г., 1500 из
5000 туркменских учителей вообще не знали русского языка в конце
предыдущего учебного года57. Власти Бурятии сообщали, что, хотя
все учителя начальной школы «говорят» по-русски, многие из них
неправильно ставят ударение и неправильно произносят звуки. Как
правило, их учащиеся изучали грамматику, но разговорной практики
почти не было58.
В марте 1940 г. Госплан РСФСР сообщал, что преподавание рус-
ского языка остается «неудовлетворительным» в нерусских школах
республики59. Проблемой оставалось и отсутствие учебников. На-
пример, в Чувашской АССР было выполнено только 39 % плана пуб-
ликации учебников русского языка. Но решающим фактором была
крайне незначительная подготовка учителей русского языка. Госплан
приводил примеры по Чувашской, Чечено-Ингушской, Северо-Осе-
тинской, Татарской, Башкирской и Бурято-Монгольской автоном-
ным республикам. Качество преподавания русского языка в педаго-
гических институтах, выпускавших молодых учителей, тоже было
плохим. Контроль над преподаванием русского языка был слабым,
потому что местные школьные инспекторы не говорили по-русски
и поэтому не могли оценить качество преподавания.
В сентябре 1940 г. Наркомпрос признал наличие множества про-
блем в преподавании русского языка в нерусских школах. Произ-
водство учебников терпело катастрофу. На 1 августа 1940 г. к насту-
пающему учебному году было издано только 400 названий из 1013,
320
в основном по причине отсутствия бумаги. Русский язык все еще не
преподавали во многих школах из-за нехватки учителей. Действи-
тельно, новый комиссар В. П. Потемкин признавал, что подготовка
нерусских учителей была «крайне неудовлетворительной» и ругал
Наркомпрос и местные власти за то, что те не смогли заполнить пе-
дагогические институты нерусскими студентами. Так, в Башкир-
ском пединституте башкир было только 83, а татар — 132 человека из
790 студентов; в Кабардино-Балкарском пединституте кабардинцев
и балкарцев было 67 из 342; а в Чечено-Ингушском пединституте че-
ченцев и ингушей было всего 15 из 221 студента60. Чтобы преодолеть
нехватку учителей, Наркомпрос предложил потратить больше денег
на организацию специальных подготовительных курсов для нерус-
ских студентов, собиравшихся стать учителями. Но только в 1940 г.
в РСФСР был затрачен миллиард рублей на подготовку и перепод-
готовку учителей, а показатели выбывших из этих институтов оста-
вались очень высокими. По этой причине Наркомфин отказался от
новых затрат на подготовку учителей61.
В июле 1940 г. ЦК издал еще одно постановление о преподава-
нии русского языка, на этот раз обращаясь не к учащимся, а, скорее,
к проблеме плохого знания русского языка среди новобранцев. На
1 июля 1940 г. таких новобранцев, в основном из Средней Азии и За-
кавказья, совсем не говоривших по-русски, было 152 766 человек62.
Пока у армии не было средств или инфраструктуры для решения этой
задачи, комиссар обороны С. К. Тимошенко потребовал, чтобы орга-
ны просвещения союзных республик предприняли меры по обучению
будущих военнослужащих русскому языку. ЦК издал постановление,
и многих учителей русского языка перебросили из школ на спецкур-
сы для новобранцев63. В годы Второй мировой войны учителей стало
еще меньше, так как многие ушли добровольцами или были наняты
на лучше оплачиваемую работу. В июне 1943 г. Потемкин доклады-
вал секретарю ЦК А. С. Щербакову, что только в Дагестане в новом
учебном году требовалось 1500 новых учителей, но шесть пединсти-
тутов республики должны были выпустить только 7064.
В июле СНК издал постановление, направленное на исправление
положения с нехваткой учителей во всем СССР. Были повышены
зарплаты учителям, студенты в пединститутах получали стипендии
и бесплатное образование, а прочим организациям было приказано
сотрудничать с Наркомпросом по вопросу возвращения учителей
в школы. Но долгосрочный прогноз по подготовке учителей нерус-
ских национальностей не сулил ничего хорошего65.
321
Было бы поистине удивительно, если бы ускоренные меры по под-
готовке учителей и публикации учебников решили проблемы отно-
сительно нерусской школы. В записках Наркомпросу летом и осенью
1940 г. несколько автономных республик предложили решение про-
блемы относительно учителей и учебников. Но почти все они требо-
вали также изменений в учебных планах, утвержденных постановле-
нием 1938 г. Они просили, чтобы преподавание русского языка начи-
налось со второго класса во всех типах школ. Башкирские и татарские
власти потребовали даже, чтобы количество учебных часов по рус-
скому языку в нерусских школах было таким же, как и в русских шко-
лах66. Наркомпрос согласился изменить учебные планы и услужливо
обратился в ЦК. Но ЦК несколько раз между 1940 и 1945 гг. отклонял
предложения ввести русский язык на более ранней ступени и син-
хронизировать начало преподавания во всех типах школ. В сентябре
1940 г. Наркомпрос предложил постановление начинать преподава-
ние русского языка со второго класса всех нерусских школ67. В марте
1941 г. Потемкин писал в ЦК, требуя одобрения. Школьный отдел
ЦК поддержал его, как и прочие союзные республики, за исключени-
ем Украины и Грузии. Вероятно, по причине такой оппозиции, дело
кончилось ничем68.
Не в состоянии обратиться к вопросу дефицита учителей и учеб-
ников в годы войны, органы просвещения продолжали сосредото-
чиваться на учебных планах. В феврале 1943 г. школьный отдел ЦК
написал секретарям А. А. Андрееву и Щербакову, что «пятилетняя
практика показывает, что различие в сроках начала преподава-
ния русского языка в разных типах национальных школ приводит
к тому, что учащиеся I-IV классов начальных, неполных средних
и средних школ переходят в V класс с совершенно различным объ-
емом знаний по русскому языку». Отдел предложил начать изучение
русского языка с разговорных уроков со второго полугодия первого
класса всех школ — не будем забывать, что именно такое предложе-
ние было поддержано специалистами Наркомпроса в 1938 г. Глава
Управления пропаганды и агитации ЦК Г. Ф. Александров, ответ-
ственный за вопросы просвещения, также согласился, что крупней-
шие специалисты единогласно заявляют, что преподавание русского
языка надо начинать раньше. Далее, «вряд ли можно признать целе-
сообразным и то обстоятельство, что в школах автономных и союз-
ных республик учащиеся изучают, кроме родного и русского языка,
также английский или немецкий. На практике это сплошь и рядом
приводит к тому, что учащиеся не знают путем ни русского, ни ан-
глийского или немецкого языка. Дело с изучением языков в нерус-
322
ских школах надо поставить так, чтобы учащиеся этих школ прежде
всего изучали русский язык». Даже этот призыв, окрашенный рус-
ским шовинизмом, прошел незамеченным. Предложение Алексан-
дрова, включавшее изучение русского языка с первого класса всех
нерусских школ, и «пересмотр» включения в школьные програм-
мы иностранных языков, даже не вошло в повестку дня Секрета-
риата ЦК69. В сентябре 1945 г. Потемкин вновь написал Секретарю
Г. М. Маленкову о давнишних предложениях Наркомпроса. По при-
казу Маленкова школьный отдел ЦК ответил на запрос Потемкина
запиской, что предложены меры по улучшению преподавания рус-
ского языка в нерусских школах, особо отмечая, что сам Маленков
решил, что «дальнейшая работа по данному вопросу преждевремен-
на», и поэтому его предложение было отложено70.
Если бы режим по-настоящему занимался политикой «русифи-
кации», было бы удивительно, что предложения, направленные на
улучшение изучения русского языка в школах нерусских народов,
продолжали бы лежать у бюрократов ЦК.
Поскольку в годы войны были приняты другие радикальные из-
менения в образовательной политике — такие как решение начинать
обучение с семи, а не с восьми лет, и разделение на мужские и жен-
ские школы, — то невозможно объяснить такое бездействие трудно-
стями, связанными с войной71. Скорее увеличение часов на изучение
русского языка в нерусских школах оставалось спорным вопросом
на высших уровнях власти, потому что он затрагивал проблему пре-
кращения преподавания на родном языке и ослабления стандартных
школьных требований по другим предметам.
В первые послевоенные годы, в отчаянии от неспособности Нар-
компроса изменить положение дел к лучшему, чиновники автоном-
ных республик РСФСР обратились непосредственно в ЦК с требо-
ванием изменений в постановлениях 1938 г. Они подчеркивали, что
плохое знание русского языка ведет к тому, что нерусские учащиеся
не могут продолжить образование72. Например, на 1945/46 учебный
год для новых студентов в Дагестане планировалось 840 мест в ву-
зах, но только 150 выпускников этой республики стали студентами,
из них нерусских только 70 человек73. В 1946 г. наконец были приня-
ты небольшие изменения в учебных планах нерусских школ. В неко-
торых регионах, главным образом там, где обучение на родном язы-
ке ограничивалось первыми классами, для семилетних детей была
организована «подготовительная ступень». Наркомпрос объяснял
эту меру тем, что за первые четыре года учащиеся получали недоста-
точную подготовку для изучения русского языка в пятом классе74.
323
Изменения почти вдвое увеличили количество учебных часов, отве-
денных на русский язык в таких школах. Впрочем, временно. Если бы
изучение родного языка в таких школах вышло за четвертую ступень,
то новая пятилетняя система была бы не нужна. Пока введение пяти-
летней школы не стало всеобщим, мысль о полном решении пробле-
мы преподавания русского языка стояла в повестке дня75.
С приближением в 1948 г. десятилетия постановления от 13 марта
1938 г. аппарат ЦК подготовил несколько предложений. Глава школь-
ного отдела ЦК в 1943-1948 гг. Н. Н. Яковлев выступил с первым пос-
левоенным предложением существенных изменений в политике об-
разования всех нерусских школ. По его плану образование на родном
языке для всех нерусских школ автономных республик и областей
заканчивалось после четвертой ступени, и, таким образом, он ставил
под угрозу самую политику образования на родном языке. Союзным
республикам было «разрешено» начинать изучение некоторых пред-
метов — истории, географии, математики, физики и «прочих» — на
русском языке в 8-10 классах76. Записка Яковлева касалась того, что
недостаточное знание русского языка — главная причина неуспева-
емости нерусских учащихся, и была приведена обычная статистика,
показывающая малочисленность нерусских студентов в вузах77.
Мысли Яковлева были созвучны мыслям министра образования
РСФСР А. А. Вознесенского, назначенного в январе 1948 г. Одной из
главных задач нового министра было улучшение работы нерусских
школ, которую сильно критиковали в обзоре, подготовленном специ-
альной комиссией ЦК о его назначении78. Вознесенский решил, что
русскому языку отведено недостаточно учебного времени, и предло-
жил сделать иностранный язык факультативным предметом в нерус-
ских школах; тогда русский язык в их учебных программах занял бы
место английского, французского или немецкого79. Многие чинов-
ники автономных республик и областей поддерживали это «ради-
кальное решение» «застарелой проблемы», по словам Вознесенского,
потому что иностранные языки не часто преподавались в их школах,
по крайней мере из-за отсутствия учителей. Однако, когда он предло-
жил освободить нерусских абитуриентов от вступительных экзаме-
нов по иностранному языку, ему возразили представители союзных
республик в Бюро по культуре при Совете министров. На совещании
13 мая 1949 г. заместитель министра образования Украины назвал это
предложение неправильным80.
Итак, отсюда следует, что органы просвещения союзных республик
оказывали сопротивление широкой ревизии постановлений 1938 г.,
324
точно так же, как сдерживали десятилетием ранее тенденции руси-
фикации.
В 1946 г. заместитель министра образования Узбекистана утверж-
дал, что времени, Отведенного русскому языку учебными планами
1938 г., достаточно, но подготовка учителей оставляет желать лучше-
го81. Намного увеличить время на русский язык неизбежно означало
бы или большую учебную нагрузку для нерусских учащихся по срав-
нению с русскими, или сокращение времени на другие предметы, та-
кие как иностранный язык, родной язык и литература. Многие союз-
ные республики не поддерживали такие изменения. Споры между
ними на страницах «Учительской газеты» привели к расхождениям
по такому вопросу, как: начинать ли преподавание русского языка
на более низких ступенях обучения. Министр образования Грузии
предложил начать изучение русского языка со второго класса. Мно-
гие чиновники автономных республик возразили, желая начать его
раньше82. После войны некоторые союзные республики разрабаты-
вали свои учебные планы. В 1946 г. в Грузии среднее образование
стало одиннадцатилетним, прежде всего с целью уделить больше
времени изучению русского языка83. В 1947 г. в Азербайджане рус-
ский язык был введен во всех школах со второго класса84. Средне-
азиатские республики тоже постепенно вводили изучение русского
языка со второго или первого класса85. Уже в 1946/47 учебном году
в Узбекистане в качестве эксперимента были введены уроки разго-
ворного русского языка в первом классе в 50 школах86. Но ни одна
из этих мер не означала перехода к образованию на родном языке —
то, что радикальные русификаторы вроде Вознесенского и Яковлева
считали необходимым в случае улучшения преподавания русского
языка.
Чиновники автономных республик и областей поддерживали
Вознесенского и Яковлева, т. к. ощущали нажим со стороны роди-
телей, желавших улучшить преподавание русского языка, что обес-
печило бы возможность получения высшего образования их детьми.
Как объясняли специалисты Наркомпроса, некоторые нерусские
родители предпочитали учить своих детей в русских школах, т. к.
преподавание русского языка в нерусских школах было плохим. Тог-
да местные администраторы от просвещения прибегли к крайнему
средству и представили «неправильную и вредную тенденцию» пре-
вращения русского языка из предмета изучения в язык обучения87.
Но такое «спонтанное» желание пожертвовать обучением на родном
языке в пользу изучения русского языка также имело своих убеж-
денных оппонентов в центре, которые ссылались на заключительные
325
слова Сталина в постановлении 1938 г. На совещании 1948 г. веду-
щий специалист по преподаванию русского языка в нерусских шко-
лах РСФСР Академии педагогических наук Ф. Ф. Советкин заявил,
что «дискуссии» о переходе с изучения родного языка на изучение
русского языка «неправильны»: «Мы должны помнить решение от
13 марта 1938 г. “Об обязательном изучении русского языка в шко-
лах национальных республик и областей”. Это решение никто не
отменял. ...Центральный Комитет и СНК СССР подчеркивают, что
родной язык является основой преподавания в школах националь-
ных республик и областей. ...На этом основании можете судить, как
нужно относиться к предложению о переводе преподавания с родно-
го языка на русский»88.
Как бы то ни было, но слова Советкина привлекли внимание.
Спустя десять лет после первого постановления, согласно которому
изучение русского языка стало обязательным, вновь была откло-
нена радикальная линия на русификацию. Когда в 1948 г. аппарат
ЦК был реорганизован, место Яковлева заняла Л. С. Дубровина.
По делу, не связанному с его обязанностями министра образования,
Вознесенский был арестован и расстрелян по «Ленинградскому
делу» 1949 г.89
В отличие от своих предшественников Дубровина считала вопрос
образования на родном языке в нерусских школах не стоящим обсуж-
дения.
Ее предложение заметно улучшить нерусские школы касалось
только РСФСР, таким образом, устраняя потенциальную оппозицию
других союзных республик, привлекало ряд автономных респуб-
лик и областей к отказу от образования только на родном языке90.
24 июня 1949 г. Секретариат рассмотрел ее предложение, в котором
упор делался на улучшение подготовки учителей и издания учебни-
ков. Но расхождения между местными чиновниками о новых стан-
дартных мерах оставались. Не в состоянии добиться согласия всех
участников секретарь М. А. Суслов решил предоставить конкретные
изменения в распоряжение самих республик91. Нового решения ЦК
не последовало.
Вскоре были приняты некоторые поправки в автономных рес-
публиках. В 1950 г. в Мордовии были введены уроки русского разго-
ворного языка в первом классе. Советкин объяснял, что он вместе с
другими 15 специалистами провел шесть недель, изучая «особые
условия». Мордвины долго жили среди русских и поэтому неплохо
знали русский язык. Мордовская литература была «неразвитой»,
следовательно, за счет этого в учебном плане можно было найти мес-
326
то для русского языка. Советкин подчеркивал, что это было исклю-
чением из правила, принятого 13 марта 1938 г., согласно которому
изучение русского языка начиналось обычно со второй или третьей
ступени, и что никому не позволено изменять это положение. Разу-
меется, к этому времени курсы первого года обучения стали уже не
исключением, а правилом. Прочие автономные республики, по сло-
вам Советкина, «позавидовали» и потребовали одобрить такие же
изменения92. ЦК разрешил это в каждом случае обращения местных
органов93.
Хотя все эти изменения увеличивали количество часов на изуче-
ние русского языка в нерусских школах, предложения более ради-
кальных изменений в политике были отклонены по прошествии бо-
лее десяти лет проволочек и сомнений. В значительной степени это
было следствием равно серьезного отношения режима к образованию
на родном языке и поддержки этого принципа со стороны чиновни-
ков союзных республик.
Актуальная задача чиновников в центре заключалась в как мож-
но большей централизации и стандартизации в изучении русского
языка. Важно было не только то, чтобы русскому языку учили всех
нерусских школьников, но и чтобы это обучение шло одинаково.
Разумеется, по причине языковых различий такая стандартиза-
ция была не вполне возможна; этот факт признается в требовании,
чтобы учебники дифференцировались по языкам. Но Наркомпрос
должен был издать учебную программу независимо от языковых
различий для всех нерусских школ СССР. Изучению русского язы-
ка следовало отводить равное время. Одинаковыми должны были
быть и ожидаемые знания русского языка у учащихся. Упор на
стандартизацию, пронизывающий проект постановления 1938 г. об
обязательном изучении русского языка, создал затруднения в его
преподавании для многих нерусских детей по причине самого раз-
нообразия СССР.
Важно и то, что центр не предоставил достаточных средств для
выполнения требования изучения русского языка всеми нерусски-
ми учащимися. Как видно на полях учебных планов, режим крепко
держался за образование на родном языке. Более радикальный пере-
смотр постановления в направлении русификации, как предлагали
Вознесенский и Яковлев, потребовал вмешательства самого Стали-
на, поскольку он лично отвечал за оригинальное решение. Очевидно,
подобного пересмотра не последовало. Возможно, причина в том, что
Сталин устранялся от мирских дел государства в послевоенные годы.
Скорее всего он не верил в то, что усиление русификации полити-
327
чески или практически желательно. Только после его смерти, при
проведении реформ образования 1958 г., режим стал продвигаться
в направлении русификации. После 1958 г. образование на родном
языке в автономных республиках и областях было сокращено, и по-
явился новый тип школы — нерусская школа с русским языком обу-
чения, — в которой родной язык и литература остались только одним
из предметов. Тогда нерусским родителям было дано право выбора
определять своих детей в русскоязычные школы94. Как утверждает
Изабель Крайндлер, только после 1953 г. русский язык «занял цент-
ральное место, когда почти все официальные усилия употреблялись
на расширение его роли как языка “новой исторической общности —
советского народа”»95.
Противоречивые сигналы, посылаемые сталинским режимом в от-
ношении языковой политики в нерусских школах, свидетельствуют
о том, что ясного понимания природы советского многонационально-
го государства в эти годы пока еще не было.
С одной стороны, режим выдвигал русский как общий язык и си-
лу для превращения нерусских народов в «советских». С другой сто-
роны, режим не желал давать достаточного образования на родном
языке, предоставляя молодежи изучать прежде всего русский язык.
Противоречивые сигналы сверху приводили в растерянность как чи-
новников от образования, так и родителей, и в какой-то степени смяг-
чали имидж сталинской политики «русификации».
Благодарности
Благодарю Юрия Слезкина, Дэвида Бранденбергера, Терри Мар-
тина, Монику Рисо, участников конференции «Империя и нация
в Советском Союзе» и редактора издательства «Oxford University
Press» за замечания, сделанные к более ранним вариантам этой ста-
тьи. Исследование, на котором она основана, финансировалось Про-
граммой Беркли по советским и постсоветским исследованиям, от-
делением истории и Программой Макартура-Меллона по политике
культурной принадлежности (Институт международных исследова-
ний, Калифорнийский университет, Беркли).
Питер Э. Блитстейн
1 Индустриализация, как утверждает Эрнест Гелльнер, требует стандарт-
ного, взаимозаменяемого населения с «общей понятийной валютой». Точ-
но так же правители современного государства заинтересованы в том, что
Дэвид Лейтин называет «языковой рационализацией», потому что общий
328
язык для государственных институтов снижает затраты правления и облег-
чает административную прозрачность. См.: Gellner. Nations and Nationalism.
Ithaca; N. Y.: Cornell University Press, 1983. P. 34; Laitin. Language Repertoires
and State Construction in Africa. Cambridge: Cambridge University Press, 1992.
P. 9-12; Idem. Identity in Transition: The Russian-Speaking Population in the
Near Abroad. Ithaca; N. Y: Cornell University Press, 1998.
2 РГАСПИ. Ф. 17. On. 3. Д. 997. JI. 103-107 (Протокол Политбюро
59/166); ГА РФ. Р-5446. On. 1. Д. 144. Л. 18 (экземпляр из собрания Сове-
та Народных Комиссаров). Постановление так и не было опубликовано, но
были изданы подобные постановления краевых и республиканских учреж-
дений. См., например: Советская Киргизия. 12 апреля 1938 г. С. 1; Казах-
станская правда. 6 апреля 1938 г. С. 1; Правда Востока. 5 апреля 1938 г. С. 1.
Местные версии законов широко цитировались в прессе и были включены
в официальные своды правительственных постановлений. См.: Культурная
жизнь в СССР, 1928-1941: Хроника. М.: Наука, 1976. С. 606. Прим. 6.
3 Я рассматриваю проблемы обучения на родном языке в нерусских шко-
лах в 4 главе моей диссертации: Blitstein Р. A. An Affirmative Action Empire:
Ethnicity and the Soviet State. University of Chicago, 1996 (Ph. D. diss.).
4 Данный термин появился в исследовании: Martin Т. D. An Affirmative
Action Empire: Ethnicity and the Soviet State. University of Chicago, 1996
(Ph. D. diss.).
5 Давыдов И. О проблеме языков в просветительной работе среди наци-
ональностей // Просвещение национальностей. 1929. № 1. С. 26-27. Гаси-
лов Г. В. Всеобщее обучение среди нацменов (Итоги Всероссийского сове-
щания) // Просвещение национальных меньшинств в РСФСР / Под ред.
Г. В. Гасилова. М.: Центриздат, 1928. С. 38, 43. О советских идеях развития
применительно к языку см.: Smith М. G. Language and Power in the Creation of
the USSR, 1917-1953. Berlin: Mouton de Gruyter, 1998.
6 РГАСПИ. Ф. 12. On. 1. Д. 444. JI. 47 (Записка от октября 1934 г. о препо-
давании русского языка нерусским абитуриентам).
7 ГА РФ. Р-3316/30. 872; 116 (8 июня 1937 г., доклад об обучении нерус-
ских кадров в Киргизии, Казахстане и Башкирии).
8 Гасилов Г В. О построении плана всеобщего обучения среди нацменов
(Стенограмма доклада и заключительного слова на Совещании автономных
республик в феврале 1928 г.) // Просвещение национальных меньшинств
в РСФСР / Под ред. Г. В. Гасилова. С. 210. Эпштейн М. О некоторых вопро-
сах культурной революции // Просвещение национальностей. 1931. № 7-8.
С. 52.
9 В учебных планах намечалось количество часов по каждому предме-
ту в неделю. В учебных программах приводилось содержание образования.
В середине 1930-х гг. союзные республики постепенно начали приводить
свои учебные планы в соответствие с учебными планами РСФСР. О совет-
ской политике просвещения в 1930-е гг. в целом см.: Fitzpatrick S. Education
and Social Mobility in the Soviet Union, 1921-1934. Columbia University, 1995
(Ph. D. diss.).
329
10 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 114. Д. 833. Л. 26. Об учебном плане 1932 г. см.:
Константинов Н. А., Медынский Е. Н. Очерки по истории советской школы
РСФСР за 30 лет. М.: Учпедгиз, 1948. С. 245.
11 Почти все советские преподаватели отказывались от идеи преподава-
ния более двух языков в начальной школе: Давыдов И. О проблеме языков.
С. 28.
12 Сборник приказов и распоряжений по Наркомпросу РСФСР. 10 сен-
тября 1935 г. №26. С. 9-11.
13 Там же. 1937. № 18. С. 9,14-16.
14 Всероссийское совещание по нацучебнику // Просвещение нацио-
нальностей. 1933. № 4. С. И.
15 Шаренков 77. О преподавании русского языка в школах Армении //
Просвещение национальностей. 1935. № 2. С. 45-47.
16 Кронгауз Ф. Состояние и перспективы всеобуча в национальных райо-
нах РСФСР // Просвещение национальностей. 1934. № 1. С. 26.
17 «Наркомпрос» относится к Наркомпросу РСФСР. Хотя в 1946 г. он
был официально переименован в «Министерство», я использую это более
раннее название.
18 Территориальные части постепенно сократились после 1935 г.; этни-
ческие формирования были отменены в 1938 г. См.: Reese R. R, Reluctant
Soldiers: A Social History of the Red Army, 1924-1941. Lawrence: University
Press of Kansas, 1996. Ch. 1; РГАСПИ. Ф. 17. On. 3. Д. 997. Л. 95-96 (Про-
токол Политбюро 59/95, 7 марта 1938 г., об отмене национальных военных
частей).
19 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 2. Д. 628. Л. 121-122 (12 октября 1937 г.).
20 Это самый распространенный взгляд в научной литературе. См., на-
пример: Simon G. Nationalism and Policy toward the Nationalities in the Sivet
Union / Trans. K. Forste, O. Forster. Boulder; Colo.: West view Press, 1991.
P. 150-152; Bilinsky Y. Education of the Non-Russia Peoples in the USSR,
1917-1967: An Essay// Slavic Review. 1968. 27. P. 418.
21 Русский язык в школах Крыма // Правда. 10 января 1938 г. С. 3; Рус-
ский язык в школах Украины // Правда. 26 марта 1938 г.; Русский язык в ка-
рельской школе // Правда. 9 апреля 1938 г.; Замечательное орудие социали-
стической культуры // Известия. 14 апреля 1938 г. С. 1. Нападки на буржуаз-
ный национализм в целом стали заметной темой в прессе, начиная с сентября
1937 г. См.: Martin Т. D. An Affirmative Action Empire. Р. 858-864.
22 ЦХДМО. Ф. 1. Оп. 2. Д. 134. Л. 36 (Узбекистан), 130 (Чечено-Инху-
шетия), 16 февраля 1938 г.; Ф. 1. Оп. 2. Д. 135. Л. 78 (Чувашская АССР),
17 февраля 1938 г.
23 При допросе Бубнов «признался», что сотрудничал с «буржуазными
националистами» в союзных республиках. См. документы о его аресте в:
«Верните мне свободу!»: Деятели литературы и искусства России и Герма-
нии — жертвы сталинского террора / Сост. В. Ф. Колязин. М.: Медиум, 1997.
С. 78-95.
330
24 Например, в Дагестане из 984 начальных, неполных средних и средних
школ русский язык преподавался только в 190 школах. В Чечено-Ингуше-
тии русский язык преподавали только в 508 из 1351 класса. РГАСПИ. Ф. 17.
On. 114. Д. 833. Л. 26-27 (Тюркин — Оргбюро, без даты).
25 ГА РФ. А-2306. Оп. 69. Д. 2437. Л. 12 (Алавердов и Советкин — Тюр-
кину и Артюхину, без даты); авторство документа отмечено в ГА РФ. А-2306.
Оп. 69. Д. 2435. Л. 6 (13 января 1938 г.).
26 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 114. Д. 840. Л. 76-77 (Тюркин - Жданову и Анд-
рееву, без даты). Обучение русскому языку начиналось в нерусских школах
РСФСР и в украинских школах Украинской ССР со второго класса. В боль-
шинстве школ коренных национальностей в других союзных республиках
оно начиналось с третьего класса, а в школах этнических меньшинств этих
республик зачастую позже.
27 По сведениям Тюркина, в 1936/37 учебном году почти 60 % учителей
начальной школы в автономных республиках РСФСР не имели полного
среднего образования (18 649 из 31 000). РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 114. Д. 833.
Л. 30 (Тюркин — Оргбюро, без даты).
28 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 114. Д. 840. Л. 79 (Тюркин — Жданову и Андрееву,
без даты).
29 ГА РФ. А-2306. Оп. 69. Д. 2437. Л. 8-10 (Алавердов и Советкин — Тюр-
кину и Артюхину, без даты).
30 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 114. Д. 840. Л. 79 (Тюркин — Жданову и Андрееву,
без даты).
31 К. А. Негодные учебники // Русский язык в школе. 1938. № 1. С. 61-66.
32 ГА РФ. А-2306. Оп. 69. Д. 2437. Л. 2 (Алавердов и Советкин — Тюр-
кину и Артюхину, без даты). Такие же данные см. в: Моносзон Е. И. Русский
язык в школах национальных республик и областей // Советская педагогика.
1938. № 5. С. 76-79.
33 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 114. Д. 635. Л. 2 (Протокол Оргбюро 77/2); Там
же. Д. 833. Л. 25 (проект закона, представленный на Оргбюро).
34 Там же. Д. 639. Л. 13 (Протокол Оргбюро 81/13); Д. 840. Л. 84-87 (про-
ект закона).
35 Там же. Д. 639. Л. 13 (Протокол Оргбюро 81/13,16 февраля 1938 г.).
36 Там же. Оп. 3. Д. 997. Л. 19 (Протокол Политбюро 59/96,7 марта 1938 г.).
В комиссию вошли Жданов, Тюркин и представители союзных и автоном-
ных республик.
37 Там же. Ф. 77. On. 1. Д. 857. Л. 1 (неполная запись собрания комиссии
Жданова, 8 марта 1938 г.).
38 Там же. С. 3.
39 Имелось в виду, что дети в семилетней и средней школе будут учить
русский язык и литературу дольше, чем учащиеся начальной школы. В Гру-
зии разрешалось начинать изучение русского языка в третьем классе всех
типов школ, якобы по причине большого количества начальных школ в рес-
публике.
331
40 Сталин убрал слово «великий» из фразы «великий русский народ»
в преамбуле постановления и превратил его из постановления одного только
ЦК в совместное постановление ЦК и СНК. Об изменениях Сталина см. про-
ект в: РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1187. Л. 91-97. Благодарю Олега Хлевнюка
за помощь, оказанную мне, при прочтении текста, написанного рукой Стали-
на и его секретаря Поскребышева.
41 Учащийся, получивший начальное образование (4 класса) в нерус-
ской школе РСФСР, получал 406 учебных часов, согласно учебному пла-
ну 1938 г., тогда как учебный план 1935 г. предусматривал 432 часа, а план
1937 г. — 612: Сборник приказов и распоряжений по Наркомпросу РСФСР.
1935. №26 (10 сентября). С. 9-11; 1937. № 18 (15 сентября). С. 9,14-16; 1938.
№ 16 (30 августа). С. 6-13.
42 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 114. Д. 646. Л. 38 (Протокол Оргбюро 88/193г,
24 июня 1938 г.). Оргбюро также отвергло просьбу властей поволжских нем-
цев отменить изучение английского или французского языков и заменить их
русским. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 114. Д. 644. Л. 65 (Протокол Оргбюро 86/343г,
7 мая 1938 г.).
43 ГА РФ. А-2306. Оп. 69. Д. 2435. Л. 78. 22 апреля 1938 г.
44 Сборник приказов и распоряжений по Нарокомпросу РСФСР. 1938.
№ 16. С. 6.
45 Согласно неполным цифрам на 1 декабря 1938 г., русский язык препо-
давали во втором классе 25% таких городских нерусских школ и 13 % сель-
ских школ в РСФСР: РГАЭ. Ф. 1562. Оп. 17. Д. 728. Л. 1.
46 ГА РФ. Р-5446. Оп. 22. Д. 760. Л. 90-101 (Наркомфин Зверев - СНК
СССР, 11 июня 1938 г.) Копия постановления СНК СССР относительно этих
фондов см.: Там же. С. 110.
47 Грузия просила более 2,7 млн рублей на покрытие расходов, связан-
ных с этой мерой; из них 1,4 млн были отведены на компенсацию затрат
по увеличению количества учебных часов. В конце концов было получено
565 тыс. рублей. ГА РФ. Р-5446. Оп. 22. Д. 766. Л. 2-6 (Г. Стуруа - СНК
СССР, 8 июля 1939 г. и ответ Зверева).
48 Наркомпрос послал всего 145, а не 220 преподавателей в нерусские ре-
гионы на специальные ускоренные курсы для нерусских учителей. На конец
июля в Среднюю Азию отправились 839 из 1000 учителей. Количество часов
русского языка в неделю, как и по всем предметам, было различным в сель-
ских и городских школах, потому что учебный год в сельских школах был
короче и строился не по шестидневной, а по семидневной системе. Однако
общие годовые цифры и различия между сельскими и городскими школами
были вскоре отброшены. ГА РФ. А-259. Оп. 36. Д. 185. Л. 4 (Тюркин — Бул-
ганину). 26 июля 1938 г.; РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 114. Д. 863. Л. 190-194 (Тюр-
кин — Жданову и Андрееву, 13 июля 1938 г.).
49 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 114. Д. 863. Л. 221-226 (Жуков - Жданову,
26 авугста 1938 г.).
50 Почти для всего Северного Кавказа это было сделано в конце 1937 г.;
для прочих групп одобрение было дано в первые месяцы 1938 г. Например:
332
РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 116. Д. 633. Л. 49 (Протокол 75/267г Оргбюро, 20 де-
кабря 1937 г. [Адыгея]); Там же. Оп. 114. Д. 635. Л. 52 (Протокол 77/320г
Оргбюро, 26 декабря 1937 г. [Чечня и Ингушетия]); ГА РФ. Р-1235. Оп. 141.
Д. 2030127 (Протокол 87 Президиума ВЦИК, 2 октября 1937 г. [народы Да-
гестана]); РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 114. Д. 640. Л. 18 (Протокол 82/55г, 56г Орг-
бюро, 22 февраля 1938 г. [калмыки, нагайцы, карачаевцы, абазинцы]); Д. 644.
Л. 16 (Протокол 86/55г Оргбюро [крымские татары, Северная Осетия]).
51 Итоги прошлого и задачи нового, 1939/40 учебного года: Доклад нар-
кома просвещения тов. П. А. Тюркина на Всероссийском совещании актива
учителей и руководящих работников народного образования // Советская
педагогика. 1939. № 10. С. 23.
52 Советкин Ф. Ф. Родной язык в национальной школе // Националь-
ные школы РСФСР за 40 лет / Под ред. Ф. Ф. Советкина. М.: Издательство
Академии педагогических наук, 1958. С. 17.
53 В начале 1941 г. башкирские власти обратились с просьбой внести из-
менения в кириллический алфавит, что было одобрено в 1939 г.; Наркомпрос
возразил, что учебники на новом алфавите уже напечатаны. ГА РФ. А-2306,
Оп. 69. Д. 2755. Л. 65-66. Татарские власти внесли поправки в новый алфавит
(одобренный в 1939 г.) в январе 1941 г., не поставив в известность ни Нар-
компрос, ни Институт языка и алфавитов Академии наук. Там же. С. 80.
54 РГАЭ. Ф. 1562. Оп. 17. Д. 728. Л. 4-10, 29. Цифры по среднеазиат-
ским республикам, если им можно верить, были значительно лучше. Там же.
С. 32-35.
55 Чугай Т. Русский язык в таджикской школе // Учительская газета.
19 мая 1939 г. С. 3.
56 Считалось вполне нормальным, чтобы все предметы в начальной шко-
ле (в первых четырех классах) вел один и тот же учитель.
57 Курбанов Л. Две проблемы народного образования в Туркмении //
Учительская газета. 9 апреля 1939 г. С. 3.
58 ГА РФ. А-259. Оп. 38. Д. 350. Л. 31,36 (отчет о преподавании русского
языка в бурятских школах в 1939/40 учебном году).
59 Там же. Л. 63-70 (Кордюков — СНК РСФСР, 16 июня 1940 г.). Гри-
горьян А. Русский язык в нерусских школах // Правда. 16 ноября 1940.
С. 3.
60 Там же. А-259. Оп. 38. Д. 350. Л. 13-14 (В. Потемкин - СНК РСФСР,
2 сентября 1940 г.).
61 Там же. Л. 20-21 (В. Потемкин — СНК РСФСР, И сентября 1940 г.).
62 РГАСПИ. Ф. 17. On. 117. Д. 125. Л. 42 (Бушуев — Маленкову, 20 июля
1940 г.).
63 Там же. (Тимошенко — Маленкову, 26 мая 1940 г.); Там же. Оп. 116.
Д. 45. Л. 92 (Протокол Секретариата 44/415г).
64 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 135. Л. 4906 (Потемкин - Щербакову,
4 июня 1943 г.).
65 В октябре 1941 г. в разных пединститутах РСФСР все еще училось мало
нерусских. В то время в пединститутах и педучилищах училось всего 23 баш-
333
кира, 194 татарина, 8 кабардинцев и 1 якут. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 135.
Л. 52. На июнь 1943 г. Наркомпрос мог предложить только такие цифры.
66 ГА РФ. А.-259. Оп. 38. Д. 350. Л. 8; 61 (Тинчурин - СНК РСФСР,
9 октября 1940 г.; Вагапов — СНК РСФСР, 23 июля 1940 г.).
67 Там же. Л. 16-27 (Потемкин — СНК РСФСР. 2 сентября 1940 г.).
68 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 126. Д. 3. Л. 43-45, 47-48 (Потемкин - Бушуе-
ву, 31 марта 1941 г.; Бушуев — Андрееву, Жданову и Маленкову, 27 апреля
1941г.).
69 Там же. Д. 7. Л. 1-14 (Записка, ходившая между Михайловым, Потем-
киным, Пивоваровой, Андреевым, Маленковым и Щербаковым, февраль-
апрель 1943 г.).
70 Там же. Д. 21. Л. 177-178 (Потемкин — Маленкову, 27 сентября 1945 г.;
Яковлев — Маленкову, 26 октября 1945 г.). См. также предложение Александ-
рова, Потемкина, Н. Михайлова и Яковлева Андрееву и Щербакову: РГАСПИ.
Ф. 17. Оп. 125. Д. 342. Л. 7-8.
71 Об этих изменениях см.: DunstanJ. Soviet Schooling in the Second World
War. L.: Macmillan, 1997. P. 170-178.
72 РГАСПИ. Ф. 17. On. 126. Д. 23-49-51 (Северная Осетия, 1 нояб-
ря 1945 г.); ГА РФ. а-259. Оп. 6. Д. 3232. Л. 145-146 (Северная Осетия);
РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 126. Д. 23. Л. 6-9 (Дагестан, 18 июня 1945 г.); РГАСПИ.
Ф. 17. Оп. 126. Д. 23. Л. 11-18 (Кабардинская АССР, 2 октября 1945 г.).
73 ГА РФ. А-259. Оп. 6. Д. 3258. Л. 26-27 (14 июня 1946 г.).
74 Там же. Л. 1 (копия постановления № 521 Совета Министров РСФСР,
И августа 1946 г.). Постановление касалось Кабардинской, Дагестанской,
Бурято-Монгольской, Якутской и Северо-Осетинской автономных респуб-
лик и Ойротского, Черкесского, Адыгейского, Хакасского и Тувинского ав-
тономных областей.
75 Действительно, ЦК отклонил введение подготовительной ступени
в удмуртских школах под тем предлогом, что в Удмуртской АССР достаточно
русских, создающих среду, необходимую для удмуртских детей, чтобы вы-
учить русский. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 558. Л. 84 (Яковлев — Жданову,
26 сентября 1947 г.).
76 См. записку Яковлева Жданову, Суслову и Попову в: РГАСПИ. Ф. 17.
Оп. 125. Д. 558. Л. 85-91 (5 августа 1947 г.).
77 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 626. Л. 65-70 (Яковлев и Шепилов - Сус-
лову, 12 февраля 1948 г.).
78 Там же. Л. 142. Яковлев и Вознесенский играли главную роль в этом
обзоре.
79 Там же. Оп. 132. Д. 50. Л. 76-79 (Вознесенский — Маленкову, 16 нояб-
ря 1948 г.). См. также его замечания на совещании с местными чиновника-
ми по улучшению качества учебников для нерусских школ: ГА РФ. А-2306.
Оп. 71. Д. 126. Л. 28 (29 июля 1948 г.).
80 ГА РФ. Р-5446. Оп. 75. Д. 7. Л. 43 (13 мая 1949 г.). На этом совещании
предложение поддержал только министр образования Казахстана.
334
81 Рачинская Е. Наши практические меры: О преподавании русского язы-
ка в узбекских школах // Учительская газета. 10 апреля 1946. С. 3.
82 Серия статей появилась в этой газете в июне, июле и августе 1947 г.
83 В одиннадцатых классах школ Грузии // Учительская газета. 28 сен-
тября 1947. С. 4; Купрадзе В. Первый опыт одиннадцатилетних школ. 2 де-
кабря 1948 г. С. 2. Это изменение требовало согласия Политбюро. РГАСПИ.
Ф. 17. Оп. 3. Д. 1057. Л. 19 (Протокол 50/60, 28 марта 1946 г.).
84 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 558. Л. 150-154.
85 Там же. 88. Д. 919. Л. 5-6 (Казахстан, 1948); Там же. Ф. 17. Оп. 132.
Д. 369. Л. 25 (Киргизия, 1950).
86 Рачинская Е. Наши практические меры.
87 ГА РФ. А-2306. Оп. 71. Д. 365. Л. 47 (Записка об изучении родно-
го и русского языков в нерусских школах РСФСР, не позднее 23 декабря
1949 г.). В 1949-1950 учебном году 26 % нерусских учащихся в РСФСР учи-
лись в русских школах. ГА РФ. А-2306. Оп. 71. Д. 779. Л. 1 (отчет о нерусских
школах в 1949-1950 учебном году, без даты).
88 ГА РФ. А-2306. Оп. 71. Д. 120. Л. 68-69.
89 Решением Политбюро Вознесенский был смещен за «ошибки в ра-
боте и неправильные методы руководства», и его место занял И. А. Каиров.
РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 1077. Л. 23 (Протокол Политбюро 70/147,12 июля
1949 г.). Он пострадал из-за своего политически влиятельного брата, члена
Политбюро Н. А. Вознесенского, ставшего одним из главных преследуемых
в чистках 1949 г. в Ленинграде.
90 Первоначальный проект ее предложения см. в: РГАСПИ. Ф. 17.
Оп. 132. Д. 189. Л. 3-11 (без даты [1949]). Окончательный вариант был пред-
ставлен на рассмотрение вместе с Шепиловым: РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 118.
Д. 435. Л. 51-58 (21 июня 1949 г.).
91 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 118. Д. 435. Л. 64.
92 ГА РФ. А-2306. Оп. 71. Д. 769. Л. 19-20 (Собрание Секции нерусских
школ на Всероссийском совещании учителей, 15 августа 1950 г.).
93 Суслов поручил заняться этим вопросом Совету Министров РСФСР.
ГА РФ. а-259. Оп. 6. Д. 8182. Л. 17.
94 О реформах 1958 г. и их влиянии см.: Bilinsky Y. The Soviet Education
Laws of 1958-59 and Soviet nationality Policy // Soviet Studies. 1962. 14.
№ 2. P. 138-157; Silver B. D. Social Mobilization and the Russification of
Soviet Nationalities // American Political Science Review. 1974. 68. № 1.
P. 45-66; Idem. The Status of National Minority Languages in Soviet Education:
An Assessment of recent Changes // Soviet Studies. 1974.26. № 1. P. 28-40.
95 Kreindlerl. T. Soviet Language Planning Since 1953 // Language Planning
in the Soviet Union / Ed. M. Kirkwood. L.: Macmillan, 1989. P. 46. По словам
Крайндлер, эти изменения «скрывались за относительно свободной атмо-
сферой, господствовавшей при Хрущеве». При Брежневе все это полностью
исчезло. Ibid. Р. 51.
335
Д, Л. Бранденбергер
«Выдвинуть на первый план мотив русского
национализма»: Споры в сталинских
идеологических кругах, 1941-1945 гг.*
В условиях военной угрозы и необходимости мобилизации обще-
ства советские идеологи с середины и до конца 1930-х гг. занимали все
более прагматичную, популистскую позицию. Чтобы популяризиро-
вать господство марксистско-ленинской идеологии, привлекались
дореволюционные исторические образы, что привело в 1937 г. к воз-
вращению Петра I, Александра Невского и прочих любимых героев,
а также мифов и иконографии из русского национального прошло-
го. Будучи инициативой, временами грозившей скомпрометировать
преданность режима интернационализму и классовому сознанию,
эта внезапная перемена считалась среди партийной верхушки самым
подходящим способом мобилизовать патриотические чувства среди
малообразованного гражданского населения СССР1.
Начало войны с Германией в 1941 г. привело к эскалации такой
руссоцентричной агитационной риторики. То есть было бы ошиб-
кой видеть в этом линейный или рациональный процесс2. Напротив,
страницы центральной прессы в первые дни и недели войны пред-
ставляют собой какофонию противоречивых призывов к сплочен-
ности, лишь со временем их удалось выстроить в более эффективную
пропагандистскую кампанию. Чем объясняются характерные особен-
ности официальной линии 1941-1945 гг.?
Отрывочность или недоступность соответствующих архивов ос-
ложняет традиционный подход к анализу динамики пропаганды во-
енного времени. По этой причине в данной главе я занимаю несколь-
ко нетрадиционную позицию по данному вопросу, сосредотачиваясь
на официальной линии довоенной исторической науки.
В других работах я утверждаю, что руссоцентричный, этатистский
вектор сделался заметнее во второй половине 1930-х гг., при этом не
произошло полного разрыва с двумя предыдущими десятилетиями
* Статья переработана из главы монографии: Бранденбергер Д. Л. На-
ционал-большевизм: Сталинская массовая культура и формирование
русского национального самосознания (1931-1956 гг.): Дополненное из-
дание с авторизованным переводом Н. Алешиной и Л. Высоцкого. СПб.:
Академический проект / ДНК, 2009.
336
коммунистического идеализма и пролетарского интернационализма.
Таким образом, неуклюже балансируя в рамках национал-болыпе-
вистского курса, партийная верхушка пыталась популяризировать
свои этатистские и марксистско-ленинские воззрения с помощью об-
разов национальных героев, мифов и иконографии3. Политика, кото-
рую можно было бы назвать «поиском полезного прошлого»4, — этот
аспект довоенной пропаганды был, по сути, вполне популистским.
Но после 22 июня 1941 г. паника дестабилизировала это любо-
пытное идеологическое равновесие. Опустошительные последствия
реализации плана «Барбаросса» подстегнули партийных идеоло-
гов на отчаянные поиски новых убедительных лозунгов, поскольку
с полей сражений вдохновляющих новостей ждать не приходилось.
Возвратившись к поискам «полезного прошлого», советские идеоло-
ги довольно быстро оказались в тупике из-за разногласий о том, как
лучше приспособить взятый после 1937 г. курс к новому контексту
военного времени. Ставшие результатом идеологического дуализма
конца 1930-х гг., эти расхождения выявили возникающий в идеоло-
гических кругах раскол: сторонникам довоенной трактовки истории
СССР противопоставлялись представители нового поколения неона-
ционалистов5. Сложившаяся ситуация в конечном итоге ввергла пар-
тийных пропагандистов и «придворных» историков в ряд публичных
конфликтов, угрожавших разрушить целостность официальной ли-
нии военного времени. Разброд и шатания в кругах советских идео-
логов в конце концов заставили партийное руководство вмешаться
в попытку восстановления порядка «на историческом фронте».
Начало этой главы посвящено обзору пропаганды в первый год
войны, во второй ее части мы подробно остановимся на взглядах,
формировавших ее идеологов и историков. Это будет рассказ о фрак-
ционном соперничестве и идеологическом экстремизме, который
ясно показывает, насколько национал-большевизм разобщил совет-
ских пропагандистов. Здесь также объясняется, каким образом про-
тивостояние в идеологических кругах в 1941-1943 гг. прекратилось
в течение двух последних лет войны, и оформилась единая господ-
ствующая партийная линия, которой было суждено пережить сам пе-
риод сталинского правления.
В первые дни и недели после 22 июня 1941 г. главная задача орга-
нов советской пропаганды заключалась в том, чтобы убедить граждан
СССР в способности Красной армии дать отпор немецким войскам.
В этом нет ничего удивительного. Однако официальные сообщения
старались ослабить впечатление от новостей о неожиданной атаке
довольно удивительным способом. Например, советский комиссар
337
иностранных дел В. М. Молотов в своем радиовыступлении в первый
день военных действий заявил следующее:
«Не первый раз нашему народу приходится иметь дело с напада-
ющим зазнавшимся врагом. В свое время на поход Наполеона наш
народ ответил Отечественной войной6, и Наполеон потерпел пора-
жение, пришел к своему краху. То же будет и с зазнавшимся Гитле-
ром, объявившим новый поход против нашей страны. Красная Армия
и весь наш народ вновь поведут победоносную Отечественную войну
за родину, за честь, за свободу»7.
Такое слияние дореволюционного и советского прошлого, неслы-
ханное десятилетием ранее, становилось общим местом, когда при-
зывы к обороне социалистической отчизны восполнялись обсужде-
ниями боевых традиций, многие из которых зародились еще до ре-
волюции.
Известных историков привлекли для детального освещения бога-
той военной истории советских народов на протяжении веков, осо-
бый упор предполагалось сделать на победе Александра Невского
над тевтонскими рыцарями в 1242 г. и на разгроме Кутузовым напо-
леоновской армии в 1812 г.8
Но писать было непросто из-за противоречий, сопровождавших
реабилитацию личностей, которые были прежде всего представите-
лями старого режима, и очень многие авторы первых работ нереши-
тельно сосредотачивались не на великих полководцах, а на сражениях,
в которых они участвовали. Тем не менее приоритеты кампании были
ясны; как недавно заметил А. М. Дубровский, «карманная книжечка,
брошюра с очерками о выдающихся русских полководцах, умещав-
шаяся в полевой сумке политрука, были самым массовым жанром
исторических работ тех лет»9. И хотя большая часть первых публи-
каций подобного рода описывала русскую историю, некоторые исто-
рики приложили значительные усилия для создания агитационной
литературы, нацеленной также на нерусские этнические группы10.
Воодушевляющая история военного мужества предназначалась
оставшимся в тылу гражданам в той же степени, что и солдатам, сра-
жавшимся на поле боя. Помимо всего прочего, партийному руковод-
ству было известно о брожении в среде промышленных рабочих,
в том числе и в Москве.
С крестьянами дела обстояли еще хуже: сообщалось, что в про-
винции крестьяне весьма оптимистично восприняли наступление
немцев: «Нам что — плохо будет только евреям и коммунистам. Еще,
338
может, больше порядка будет»11. Ходили слухи, что нерусские этни-
ческие группы якобы были готовы встретить нацистов с распростер-
тыми объятиями12. Подобные настроения заставили органы пропа-
гандистского контроля обратиться к более широко сформулирован-
ным темам, способным вызвать отклик у всех категорий граждан.
Традиционные воззвания, прославляющие «советские» темы (соци-
ализм, культ личности и т. д.) были быстро отведены на задний план,
уступив место новому репертуару лозунгов, игравших на различных
чувствах: от гордости и желания мести до стремления встать на за-
щиту друзей, семьи и родины. Патриотизм и национальное самосо-
знание стали основными вопросами обсуждения как у русских, так
и у нерусских народов13. Не случайно И. В. Сталин довольно боль-
шую часть своей первой с начала войны речи 3 июля 1941 г. посвя-
тил именно этим темам, превознося в особенности дружбу советских
народов и предупреждая различные этнические группы, населяющие
СССР, о намерении Гитлера поработить их14. И хотя в первые месяцы
войны о «дружбе народов» говорилось довольно много, обращения
к «советскому патриотизму» почти всегда сводились к «русским» те-
мам. Русскими были восхваляемые в прессе герои и сражения цар-
ской эпохи. Всего через месяц после начала войны «Правда» назы-
вала «великий русский народ» primus inter pares — «первыми среди
равных» — отголосок официальной риторики 1937-1941 гг.15 Подоб-
ные свидетельства указывают на то, что характер и содержание про-
паганды в течение первых месяцев войны определялся инертностью
довоенного руссоцентризма, а не спущенными сверху распоряжени-
ями: провозгласить русский национализм главным вектором офици-
альной линии, как утверждали некоторые исследователи16.
Инертность, в свою очередь, поддерживалась полным отсутстви-
ем вдохновляющих материалов на нерусские темы и тем фактом, что
большая часть кровопролитных боев происходила на русской земле.
Не располагая свежими инструкциями, государственные издатель-
ства — никогда не склонные к переменам — в ожидании указаний
сверху просто совместили существующий курс с фрагментами новых
военных речей17.
Через пять месяцев после начала войны, во время празднования
24-й годовщины Октябрьской революции 1917 г. ситуация проясни-
лась. Обращения Сталина к народу, приуроченные к столь важным
датам, обычно считались флюгерами для определения «правильной»
линии. Для искавших нужное направление смысл его речи 7 нояб-
ря был вполне прозрачен. После призыва — «Пусть вдохновляет вас
в этой войне мужественный образ наших великих предков» — Ста-
339
лин выдал длинный список исключительно русских дореволюцион-
ных героев, которые должны были стать образцами патриотического
поведения во время войны: Александр Невский, Дмитрий Донской,
Кузьма Минин, Дмитрий Пожарский, Александр Суворов и Михаил
Кутузов18.
Довоенный национал-большевизм был доведен до крайности: все
перечисленные Сталиным исторические деятели были защитниками
старого порядка, если и не прямыми борцами с революцией. Тем не
менее официальный сталинский пантеон героев в течение последую-
щих лет определял содержание передовиц «Правды» и агитационных
памфлетов, учебных материалов и пропагандистских плакатов19.
В начале 1942 г. появились массовые издания соответствующих
брошюр и учебных материалов20.
К первоначальному советскому Олимпу Сталина впоследствии
добавлено лишь несколько новых героев; тем не менее проведен-
ная им 7 Ноября параллель между «нашими великими предками»
и исключительно русскими героями подстегнула руссоцентрич-
ную этатическую агитацию21. Высокопоставленный партийный ис-
торик Ем. Ярославский незамедлительно опубликовал в «Правде»
статью явно националистического толка. Объявив большевиков
«законными наследниками великого и славного прошлого русско-
го народа», он провел аналогию между ведущей ролью партии в го-
сударстве и положением русских «во главе других народов». Стоит
ли говорить, что вклад других национальностей в жизнь общества
полностью поблек на фоне линейной связи между русским народом
и большевизмом; этот же тезис существенно смазывал разницу меж-
ду Российской империей и СССР22.
Через несколько недель главный идеолог ЦК А. С. Щербаков вы-
ступил с похожим заявлением о мобилизации всех сил на оборону
страны: «...Русский народ — первый среди равных в семье народов
СССР — выносит на себе основную тяжесть борьбы с немецкими
оккупантами»23.
Как писал один западный советолог, «если между новым совет-
ским патриотизмом и старым русским национализмом и существо-
вали незначительные различия, то во время войны они очень быстро
оказались забыты... Не обращая особого внимания на то, что говори-
ли о патриотизме Маркс и Ленин, советские идеологи призывали ак-
центировать дореволюционное военное превосходство — что означа-
ло превосходство русских, о других национальностях не могло быть
и речи»24.
340
К началу лета 1942 г. кампания по прославлению боевых традиций
набрала немыслимые обороты. В печати Ем. Ярославский и руково-
дитель Агитпропа ЦК Г. Ф. Александров постоянно подчеркивали
важность народных героев и военной истории в стимулировании пат-
риотических чувств. В передовице осеннего номера «Правды» объ-
являлось о том, что подобные вдохновляющие истории — «боевое,
могучее оружие, выкованное и отточенное в прошлом для великих
битв настоящего и будущего»25. Приблизительно в то же время были
учреждены новые военные награды, названные в честь Суворова,
Невского и Кутузова. Их символическая ценность увеличивалась од-
новременно выходящими в центральной прессе статьями, в которых
описывались деяния этих культовых личностей20.
Ретроспективно нарастание пропагандистского курса национа-
листической ориентации бросается в глаза, и тем не менее важно
учитывать нюансы развития ситуации. Один из исследователей ре-
зонно предупреждает, что руссоцентризм был всего лишь «деталью»
общей картины; другие важные аспекты пропаганды военного вре-
мени концентрировались вокруг военных столкновений, отдельных
героических подвигов, самоотверженности в тылу, сил союзников;
злодеяний, совершенных немецкими войсками; и несостоятельности
нацистской идеологии27.
Еще важнее не спешить с выводом о том, что из-за нарождающего-
ся курса более ранние требования разработать материал о нерусских
боевых традициях ушли на второй план. Нерусские темы время от
времени появлялись в центральной печати (а в ежедневных респуб-
ликанских газетах еще чаще); более того, руководство постоянно тре-
бовало увеличить производство пропагандистских материалов, ка-
сающихся нерусских народов. Критикуя издательства союзных рес-
публик за «почти полное отсутствие книг о национальных героях»,
авторы статьи 1942 г. в журнале «Пропагандист» отмечали, что у этих
народов «существует горячее желание больше знать о героизме своих
предков, об участии своих сынов в отечественных освободительных
войнах»28. Другими словами, растущий руссоцентризм в первые годы
войны должен рассматриваться скорее как тенденция, а не как четко
намеченная руководящая линия.
Почему же в таком случае военную агитацию бросало из стороны
в сторону: от русской националистической риторики к интересу к не-
русским военным традициям? Отчасти ответ кроется в непоследо-
вательности руководства и возобновлении «поисков полезного про-
шлого» идеологическими кругами. Однако тот факт, что придворные
историки зачастую играли роль идеологов, дает возможность просле-
341
дить эволюцию официальной линии военного времени посредством
анализа дебатов в исторической науке — именно этому и будет посвя-
щена большая часть главы.
После пламенных статей Ярославского и Александрова, посвя-
щенных истории и патриотизму, историки все чаще и чаще стали об-
ращаться к российскому имперскому прошлому за вдохновляющими
образами и аналогиями. Многие поняли, что упоминаемые в ноябрь-
ской речи Сталина и ежедневных выпусках партийной прессы име-
на из царской эпохи, даже если они не имели никакого отношения
к революционным движениям или марксистской теории, теперь ре-
абилитированы. Непрофессиональные историки поставляли статьи
о царских генералах, например, о А. П. Ермолове и М. Д. Скобелеве29,
в «Исторический журнал» и утверждали, что век бунтовщиков — Пу-
гачева, Разина и Шамиля — прославление которых уже и до войны
было довольно вялым, давно прошел.
В конечном итоге, как утверждал X. Г. Аджемян, историография,
содержащая непатриотические или антирусские моменты, должна
быть вытеснена новым акцентом на «великодержавные» традиции —
подозрительное предложение вполне в духе царского времени30.
Авторитетные историки также восприняли перемены в качестве
указания на новый официальный курс. А. В. Ефимов и А. И. Яковлев,
видные специалисты по новой истории, в 1942 г. начали набор уче-
ных для подготовки историографического издания, которое должно
было четко сформулировать более патриотический, «национальный»
курс.
Если верить слухам, они даже подумывали о реабилитации трудов
П. Н. Милюкова, В. О. Ключевского и других дореволюционных ис-
ториков, не придерживавшихся марксистских взглядов31. Биография
М. Д. Горчакова, написанная С. К. Бушуевым, была номинирована
в 1943 г. на Сталинскую премию; в ней популяризировался деятель,
известный как своим участием в подавлении народных восстаний
в Польше и Венгрии в XIX в., а также патриотическими чувствами по
отношению к России и резко антигерманскими настроениями. Позже
Бушуев призовет к уходу от «национального нигилизма» 1930-х гг.
(его определение); это, очевидно, требовало на практике переоценки
таких одиозных фигур, как А. А. Аракчеев, М. Н. Катков и К. П. По-
бедоносцев32, а также славянофильства в целом. Бушуев ратовал за
пересмотр и представление в более положительном свете, с учетом
текущих событий, существующей историографии по имперской
внешней политике — в особенности материалов, касающихся Алек-
сандра I и Николая I, «жандарма Европы»33. Польские восстания в
342
XVIII-XIX вв.» в свою очередь, необходимо было оценивать с боль-
шой осторожностью ввиду геополитической «нежизнеспособности»
современного Польского государства34. Бушуев был настроен до-
вольно воинственно; его коллега Яковлев выступил с еще более ра-
дикальных позиций, о чем свидетельствуют его замечания во время
обсуждения школьной программы по истории в 1944 г.:
«Мне представляется необходимым выдвинуть на первый план
мотив русского национализма. Мы очень уважаем народности, во-
шедшие в наш Союз, относимся к ним любовно. И, мне кажется, что
всякий учебник о России должен быть построен на этом лейтмоти-
ве — что существенно с этой точки зрения для успехов русского на-
рода, для его развития, для понимания перенесенных им страданий
и для характеристики его общего пути. ...Этот мотив национального
развития, который так блистательно проходит через курс истории Со-
ловьева35, Ключевского, должен быть передан всякому составителю
учебника. Совмещать с этим ее интерес к 100 народностям, которые
вошли в наше государство, мне кажется неправильным. ...Известная
общая идея: мы, русские, хотим истории русского народа, истории
русских учреждений, в русских условиях. И радоваться, что киргизы
вырезали русских в свое время, или, что Шамиль сумел противосто-
ять Николаю I, мне кажется, неудобно в учебнике»36.
Будучи очевидным результатом довоенного национал-больше-
визма, игнорирование Бушуевым и Яковлевым классового анализа
и этики «дружбы народов» было тем не менее беспрецедентным.
Но и придерживавшиеся не столь ярко выраженных национали-
стических взглядов историки подняли этатизм 1930-х гг. на новую
высоту. Это направление представляли П. П. Смирнов и Е. В. Тарле;
оба они были склонны рассматривать территориальную экспансию
при старом режиме с большой долей прагматизма.
Признавая, что прежняя критика царского колониализма совет-
скими историками отчасти была обусловлена задачей поддержки
приоритетов советского государства в 1920-1930-е гг., Смирнов ут-
верждал, что у нынешней войны собственные историографические
нужды. Он заявил, что наступило время признания достижений тех,
кто сделал Россию сверхдержавной, способной оказать сопротивле-
ние Гитлеру37. Е. В. Тарле пошел еще дальше: в серии лекций в Моск-
ве, Ленинграде и Саратове он предложил «пересмотреть» смысл на-
писанных в 1934 г. Сталиным, А. А. Ждановым и С. М. Кировым «За-
мечаний», где они заклеймили царскую Россию как «жандарма Евро-
343
пы» и «тюрьму народов»38. Критика царской внешней и колониаль-
ной политики долгое время оставалась оплотом советской истори-
ческой науки. Но теперь Тарле утверждал, что «жандармский тезис»
требовал уточнений и цитировал в свою поддержку недавнюю ста-
тью Сталина в журнале «Большевик». По формулировке Сталина,
поскольку все европейские державы в XIX в. были реакционными,
Российскую империю не следует считать как-то по-особому контр-
революционной. Соответственно, если царская внешняя политика
больше не считалась чем-то выделяющейся или вопиющей по срав-
нению с политикой европейских соседей, историки должны были
прекратить называть империю Романовых единственным «жандар-
мом Европы»39. Тарле, хотя и не отвергал парадигму «тюрьмы наро-
дов» так же безапелляционно, как и тезис о «жандарме», соглашал-
ся со Смирновым в том, что территориальная экспансия в царское
время значительно увеличила способность СССР защитить все свое
население от немецкой угрозы. Тезис Тарле о роли территориального
расширения России был одобрен, невзирая на то, что он противоре-
чил порицанию колониализма царской эпохи, с давних пор пропове-
дуемому властями40.
Хотя ни Смирнов, ни Тарле не были столь прямолинейны, чтобы
заявить, что «цель оправдывает средства», их попытки рассмотреть
колониальное прошлое Российской империи в широком контексте
заметно отдалились от догматов, на которых зиждилась советская ис-
торическая наука уже более двух десятилетий.
В то время как Яковлев, Бушуев и Тарле развивали национал-
болыпевистские тенденции, наметившиеся после 1937 г., официаль-
ной линии, многие другие, пребывая в нерешительности, по-прежне-
му оставались на довоенных позициях исторической науки. Таких
ученых несколько затруднительно отнести к настоящим «интерна-
ционалистам», поскольку их труды по большей части отстаивают
русские претензии на этническое превосходство41, однако эти «идео-
логические умеренные» выказывали упрямое нежелание полностью
распрощаться с классовым анализом42. Что важно, многие из них
также участвовали в разработке историографии нерусских народов.
Первой крупной работой, появившейся в военное время, стала «Ис-
тория Казахской ССР с древнейших времен до наших дней» под ре-
дакцией А. М. Панкратовой (1943 г.)43. «По нашему мнению, — писал
в своих воспоминаниях коллега Панкратовой Н. М. Дружинин, —
нужно было освещать героическое прошлое не только русского, но
и казахского народа, среди которого мы жили и с которым дружно
работали»44.
344
Будучи спорным проектом с самого начала, «История Казахской
ССР» в конечном итоге определила судьбу целого жанра военной про-
паганды, касающейся нерусской истории. В написании книги участ-
вовали 33 ученых (работа велась в Алама-Ате): часть из них имела
всесоюзную известность, другие были признаны на уровне респуб-
лики. По мнению редколлегии, их работа была обобщением опыта
русско-казахского взаимодействия в борьбе против царизма.
Появившись в ответ на призыв журнала «Пропагандист» в 1942 г.
развивать описание нерусских боевых традиций, этот труд, помимо
всего прочего, представлял собой новое толкование истории Средней
Азии.
В частности, авторы отрицали применимость тезиса о так называ-
емом «меньшем зле» к колонизации Казахстана в царское время, про-
тивопоставляя насильственный характер военных завоеваний в Азии
более «прогрессивной» ассимиляции Украины и Грузии44. По словам
Панкратовой, столь принципиальная позиция была обусловлена тем,
что, изображая «царских колонизаторов, как носителей прогресса
и свободы», невозможно «объяснить Великую Октябрьскую револю-
цию, как освободительницу народов нашей страны». Значительная
часть произведения, негативно характеризующего царскую колони-
альную политику, была отдана под рассмотрение множества восста-
ний против имперского правления45.
«История Казахской ССР», являясь скорее серьезным науч-
ным трудом, чем вдохновляющей пропагандой, после выхода в свет
в 1943 г. была номинирована на Сталинскую премию, по всей веро-
ятности потому, что оказалась первым после 1937 г. крупным иссле-
дованием, посвященным нерусской союзной республике. А. И. Яков-
лев, которому поручили написать рецензию на книгу для Комитета
по Сталинским премиям, дал в целом благоприятную оценку. Тем не
менее он возражал против анализа, не проводившего четкого разли-
чия между царской колониальной политикой и набегами кокандцев
и хивинцев. Утверждая, что имперская экспансия носила оборони-
тельный, законный и, следовательно, ярко выраженный «прогрессив-
ный» характер, он также ставил под сомнение особую роль казахского
сопротивления царской власти, которую столь упорно подчеркивали
авторы. В целом, писал он в заключение, книге не хватает благожела-
тельности не только по отношению к политике Российского импер-
ского государства, но и по отношению к самому русскому народу46.
Поскольку из-за рецензии Яковлева книгу «История Казахской
ССР» могли снять с конкурса на Сталинскую премию, Панкратова
и ее коллеги в конце 1943 г. направили протест напрямую В. П. По-
345
темкину, руководившему исторической секцией Комитета по Ста-
линским премиям.
Они настаивали на том, что возражения Яковлева необоснован-
ны, и книга является вкладом в мобилизацию всех сил на оборону
страны, т. к. поднимает боевой дух граждан республики. Панкратова
цитировала в свою пользу Ленина47 и Сталина48, «Замечания» 1934 г.
и другие партийные документы, касающиеся исторической науки.
Особенно подробной критике подверглось яковлевское определение
имперской экспансии в Казахстан, как прогрессивной и оборонитель-
ной. По мнению Панкратовой, Яковлев был неправ, проводя аналогию
между прогрессивным собиранием земель русских при Иване Кали-
те, Иване III и Иване IV и расширением территорий в XVII-XIX вв.
В подтверждение она цитировала недавнее высказывание Яковлева
на этот счет: «Русские цари по неизбежному ходу истории проводили
общерусские тенденции и поддерживали безопасность русских гра-
ниц и русского населения». Столь апологетическая трактовка цар-
ской политики, на взгляд Панкратовой, практически противоречила
однозначно отрицательной оценке колониализма как экономической
системы, данной Лениным. Особое внимание к восстаниям против
царского колониального правления Панкратова объясняла тем, что
сопротивление русскому царизму зачастую влекло за собой бунт про-
тив местных элит, таким образом подчеркивая неотделимость народ-
ного сознания от классового. Относительно стравливания казахов
и русских, якобы провозглашаемого в книге, Панкратова предполо-
жила, что Яковлев без должного внимания прочитал описание вза-
имодействия двух народов: помощь казахов русским бунтовщикам,
например Пугачеву, и участие русских крестьян в местных казахских
мятежах. Панкратова писала, что рецензия Яковлева противоречит
официальной политике, «ибо она наносит удар дружбе народов, ли-
шает... народы СССР их боевых традиций и героев и даже их права на
свою историю»49.
Возможно, Потемкин и читал письмо Панкратовой и ее коллег, од-
нако он не предпринял никаких шагов, чтобы вернуть книгу в список
номинантов на получение Сталинской премии. Огорченная таким ре-
шением, Панкратова в начале 1944 г. обратилась в Агитпроп к Алек-
сандрову и Федосееву с просьбой о повторном рецензировании книги.
Отказ Александрова был поучительным: «(1) Книга антирусская, т. к.
симпатии авторов на стороне восставших против царизма; никаких
оправданий для России она не показывает; (2) книга написана без
учета того, что Казахстан стоял вне истории и что Россия поставила
его в ряд исторических народов»50.
346
Взбешенная столь явной демонстрацией русского шовинизма,
Панкратова направила протест Жданову. Отстаивая «Историю Ка-
захской ССР», она не упустила возможности осудить своих про-
тивников, включая Яковлева, Ефимова, Бушуева, Аджемяна и все
руководство Агитпропа. Если допустить, что пересмотр негативной
характеристики русского колониализма, данной М. Н. Покровским51,
необходим, возникает вопрос: может ли храбрость некоторых печаль-
но известных царских чиновников и их принадлежность к русской
нации автоматически оправдывать переоценку их деятельности?
Панкратова также ставила под сомнение правомерность отрицания
героизма нерусских бунтовщиков лишь на том основании, что они
отличились, сопротивляясь царскому колониализму или русскому
этническому превосходству: «Меня особенно волнует именно эта
последняя тенденция, которая может иметь крупнейшие послед-
ствия самого отравительного характера среди народов нашей страны.
В настоящее время во всех советских республиках усиленно пишут-
ся книги, посвященные истории отдельных народов. Интерес к сво-
ей национальной истории, к героическому прошлому своего народа,
к бойцам за свободу и независимость исключительно возрос...» Пан-
кратова настаивала, что книги, подобные «Истории Казахской ССР»,
способны объяснить реальную сущность царского колониализма
и боевых традиций нерусских народов и в то же самое время они спо-
собствуют «дружбе народов, уважению и любви к великому русско-
му народу». Прося Жданова дать задний ход решению Александрова,
Панкратова предупреждала, что отказ внести книгу в список претен-
дентов на Сталинскую премию «вызовет глубокую обиду руководи-
телей Казахской республики».
«Нельзя отнять у казахского народа его боевых героических тра-
диций и объявить его народом без истории»52. Через несколько не-
дель она обратилась к Щербакову, аргументируя важную роль книги
наличием в ней данных, «касающихся пропаганды боевых и герои-
ческих традиций народов СССР среди национальных частей Крас-
ной Армии»53.
Попытки Панкратовой спасти монографию, свидетельствую-
щие о разворачивавшейся на советском историческом фронте борь-
бе, в начале 1944 г. были отражены Александровым и руководством
Агитпропа, стремившихся перехитрить критиков и вернуть себе кон-
троль над формированием официальной линии. Согласно установив-
шейся практике, для этого следовало организовать конференцию, на
которой обсуждались бы и решались спорные вопросы. Выводы ста-
новились общим руководящим указанием, и обычно это делалось пу-
347
тем публикации материалов конференции в журнале «Под знаменем
марксизма». Очевидно, обсуждение должно было затронуть широкий
ряд вопросов: по имеющейся информации предполагалось открытое
обсуждение «Истории Казахской ССР», а также выдвинутого Тар-
ле тезиса о положительном значении территориального расшире-
ния. Вот один из распространенных слухов: «Среди пропагандистов
и преподавателей стали говорить о “пересмотре” важнейших обще-
принятых концепций, в частности, о том, что “Замечания” товарищей
Сталина, Жданова и Кирова по вопросам истории “устарели”». Хотя
несколько казахских специалистов отправилось в Москву весной
1944 г. для защиты своей работы, Агитпропу не удалось организовать
даже неофициальное обсуждение54. Столь же безрезультатно прошла
встреча в Институте истории Академии наук приблизительно в то же
время55.
Хотя первые жалобы Панкратовой в начале года не оказали ощу-
тимого воздействия на положение дел в исторической науке, ее пись-
мо в середине мая в конце концов привлекло внимание партийной
верхушки. Почему именно это письмо вызвало ответ после стольких
обращений, оставленных без внимания, — неясно.
Возможно, причина в адресатах (Сталин, Жданов, Маленков и
Щербаков), его размерах (порядка 20 машинописных страниц), сен-
сационном содержании56, или удачно выбранном времени57. В любом
случае в новом письме Панкратова повторяла, что Агитпроп плохо
руководит историческим фронтом в то время, когда массовый инте-
рес к истории достиг небывалых высот. В результате, не только ис-
торики погрязли в антимарксистской ереси (согласно ее формули-
ровке), но и представители творческой интеллигенции тоже сбились
с истинного пути. Например, А. Н. Толстому и С. М. Эйзенштейну
позволили серьезно преувеличить популистские тенденции правле-
ния Ивана Грозного, и это пагубное влияние распространилось на
художественное изображение Александра I и А. А. Брусилова58. По
мнению Панкратовой, школьники совсем запутались из-за переоцен-
ки Брусилова, т. к. все притязания на славу этого генерала времен
Первой мировой войны основывалась на защите режима, который
вскоре был свергнут Лениным. Обеспокоенная отсутствием четкой
официальной линии на протяжении нескольких лет, Панкратова про-
сила ЦК прояснить ситуацию, созвав совещание для обсуждения не
только «Истории Казахской ССР», но и состояния исторической на-
уки в целом59. Однако Панкратова оказалась не единственной, кого
не удовлетворяло сложившееся положение вещей. Не сумев собрать
совещание Агитпропа, Александров внес собственные коррективы
348
в ряд внутренних докладных записок в марте-апреле 1944 г. Несмот-
ря на осмотрительное старание уравновесить свой анализ критикой
Яковлева и Аджемяна, его риторика по большей части была направ-
лена против историков (таких, как Панкратова), сопротивляющихся
нарастающему руссоцентричному курсу.
Подвергнув резкой критике «Историю Казахской ССР» и подоб-
ные ей «Очерки по истории Башкирии», а также некоторые другие
недавно вышедшие учебники Панкратовой, Бахрушина и Нечкиной,
Александров писал, что эти книги являются не только непатриотич-
ными, но в них налицо все предательские признаки идеологической
ереси:
«В советской исторической литературе сильно сказывается еще
влияние школы Покровского. В учебниках СССР и других работах
по истории весьма слабо освещены важнейшие моменты героическо-
го прошлого нашего народа, жизнь и деятельность выдающихся рус-
ских полководцев, ученых, государственных деятелей.
Влияние школы Покровского находит выражение также в том,
что присоединение к России нерусских народов рассматривается
историками вне зависимости от конкретных исторических условий,
в которых оно происходило, и расценивается как абсолютное зло,
а взаимоотношения русского народа и других народов России рас-
сматриваются исключительно в аспекте колонизаторской политики
царизма. В “Истории Казахской ССР” и “Очерках по истории Баш-
кирии” история Казахстана и Башкирии сведена, главным образом,
к истории восстаний казахов и башкир против России»60.
Заканчивалась записка теми же пожеланиями, что были адресова-
ны ранее Панкратовой. Пришло время вмешаться ЦК. Однако Алек-
сандров, по всей видимости, ожидал, что там просто-напросто одоб-
рят рекомендации, подготовленные Агитпропом.
Докладные записки свидетельствуют о значительной напряжен-
ности, охватившей советские идеологические круги в марте-апреле
1944 г. Майское письмо Панкратовой Сталину, Жданову, Маленкову
и Щербакову имело эффект разорвавшейся бомбы и привело Алек-
сандрова в бешенство. Он не замедлил ответить градом носящих
скорее личный характер упреков, написав совместно с сотрудника-
ми Агитпропа Федосеевым и Поспеловым очередную докладную за-
писку «О серьезных недостатках и антиленинских ошибках в трудах
некоторых советских историков». Этот резкий критический выпад,
повторяющий предыдущие обвинения, был нацелен не только на
Панкратову и ее «непатриотичных» коллег, но, что довольно неожи-
349
данно, и на Яковлева, Тарле и Аджемяна, которые якобы порвали
с марксистским историческим материализмом, продвигая так назы-
ваемый «великодержавный шовинизм» и даже «реставраторские»
взгляды61.
Если раньше Александров был склонен принимать сторону по-
следних в ущерб Панкратовой, к маю 1944 г. его стратегия измени-
лась. Призвав «чуму на оба ваших дома», он, по всей видимости, на-
деялся выйти сухим из воды, продемонстрировав способность умело
пресекать крайности на каждом из полюсов расколовшейся надвое
исторической науки.
Однако потеря Александровым контроля над историками не ос-
талась не замеченной. ЦК предпринял шаги по созыву собственного
совещания историков в начале лета 1944 г.62 Как заявил Маленков
в своей вступительной речи, «за последнее время в ЦК обращают-
ся историки СССР с различными вопросами, из которых видно, что
у ряда наших историков нет ясности по некоторым принципиальным
вопросам отечественной истории, а по ряду вопросов имеются сущест-
венные разногласия. ЦК ВКП(б) решил собрать настоящее совеща-
ние историков с тем, чтобы посоветоваться по вопросам, которые
волнуют теперь историков»63. Маленков призвал присутствующих
специалистов особенно тщательно рассмотреть порядка 15 вопросов,
касающихся тезиса «жандарм Европы», характера царского импе-
риализма и колониальной практики, применимости теории «мень-
шего зла», неослабевающего влияния школы Покровского и роли
выдающихся личностей в истории (Иван Грозный, Петр I, Ушаков,
Нахимов и др.). Кроме того, необходимо было обсудить проблему
политического сознания крестьянских бунтовщиков (Болотников,
Пугачев и др.), а также то, насколько благотворно сказалось самоде-
ржавие Романовых на русском народе в исторической перспективе.
Несмотря на столь амбициозную программу, итоги совещания ока-
зались неубедительными. Хотя Щербаков, постоянно председательс-
твовал на заседаниях, а Маленков и Андреев периодически присутс-
твовали, их замечания были краткими и невыразительными. Безус-
пешности мероприятия способствовали и ожесточенные споры сре-
ди самих историков не только во время заседаний, но и в кулуарах,
а также в письменных обращениях к Щербакову и Сталину64. Пос-
ле того как совещание, в рамках которого состоялось пять заседаний,
закрылось в начале июля, его участники посчитали, что ЦК в ско-
ром времени выпустит заявление о положение дел на историческом
фронте65.
Однако панацея так и не появилась. Александрову поручили напи-
сать от имени Политбюро постановление, которое положило бы конец
350
идеологическому расколу. Он создал документ, по сути повторяющий
предвзятые наблюдения, сделанные им в начале весны. Щербаков от-
верг его вариант постановления66. Затем ответственным был назна-
чен Жданов, который до недавнего времени находился в осажденном
Ленинграде и не присутствовал ни на одном заседании67. В течение
следующих месяцев Жданов писал и переписывал различные поло-
жения, постоянно консультируясь со Сталиным, изучая стенограмму
совещания и письменные рекомендации Александрова и Панкрато-
вой. Сохранив постановку рассматриваемой проблемы в том же пре-
увеличенном виде, в котором она была сформулирована Агитпропом:
соперничество двух немарксистских ересей — «буржуазно-монархи-
ческой» школы Милюкова (Ефимов, Яковлев, Тарле) и «социологи-
ческой» школы Покровского (Панкратова с коллегами), — Жданов
оказался более критично настроен по отношению к первой68. В осо-
бенности он возражал против объединения русского прошлого и со-
ветского настоящего, против стирания различий между ними69. Тем
не менее работа над документом застопорилась после нескольких ре-
дакций, и официальное заявление, фиксирующее партийную идеоло-
гию, так и не увидело свет. Непонятным образом выводы столь круп-
ного совещания свелись к небольшому постановлению, произнесен-
ной речи и публикации нескольких рецензий в следующем году70.
Неспособность партийного руководства выпустить официальное
постановление обернулась в 1944-1945 гг. тупиковой для историков
ситуацией и в последующие годы повлекла за собой нескончаемые
обсуждения71. Возможно, Панкратова заставила своих покровите-
лей отвернуться от нее в начале осени, совершив большую ошибку72.
Сталин, быть может, хотел защитить своего подопечного Тарле или
же полностью сосредоточился на военных проблемах73. Существует
еще одна правдоподобная причина: благодаря успехам Красной ар-
мии в изгнании немецких войск из центральных районов СССР ле-
том 1944 г., острая необходимость в мобилизации — в продвижении
нерусских боевых традиций — постепенно стала отходить на второй
план74. Возможно, сама история нерусских народов (а вместе с ней
и «История Казахской ССР») просто морально устарела?
Косвенные доказательства скорее подтверждают последнее пред-
положение: партийная верхушка утратила интерес к нерусской ис-
тории, стоило Красной армии перейти польскую границу в июле
1944 г.
Сами за себя говорят второстепенные постановления ЦК, выпу-
щенные в 1944-1945 гг. В них была подвергнута критике военная
пропаганда в Казахстане, Татарстане и Башкирии75.
351
В выражениях, схожих с яковлевской критикой «Истории Казах-
ской ССР», в этих постановлениях осуждалась научная, художест-
венная и литературная деятельность, представлявшая жизнь в этих
регионах при татаро-монгольском иге как «золотой век», и восхва-
лявшая непокорность русским царям. Подобные постановления
предполагают следующее: партийное руководство решило, что при-
шло время положить конец использованию в республиках истори-
ческих лозунгов, продвигающих нерусских героев в ущерб русскому
народу
Вскоре Александров выступил против издания «Идегея», сред-
невекового татарского эпоса, заявив, что в нем выражены «чуждые
татарскому народу националистические идеи. Крупнейший феодал
Золотой Орды, враг русского народа изображается как националь-
ный герой». Сравнивая Идегея с известными ханами — Мамаем
и Тохтамышем — Александров возмущался: этот татарский «герой»
«стремился восстановить былое могущество Золотой Орды набега-
ми на русскую землю». В заключение руководитель Агитпропа на-
зывал «Идегея» непродуктивным вкладом в мобилизацию всех сил
на оборону страны; его вообще не следовало публиковать76. Большое
число других республиканских и областных парторганизаций также
подверглись критике за подобные издания в течение первых после-
военных лет.
Война, таким образом, является ключом к пониманию заката про-
паганды истории нерусских народов. Если в 1941-1943 гг. подобные
темы еще развивались и поддерживались определенными кругами, то
во второй половине 1944 г. от них не оставили камня на камне за раз-
жигание нерусского национализма и игнорирование векового симби-
оза, якобы объединявшего нерусские народы с их русскими собратья-
ми. Иными словами, как только крайняя необходимость 1941-1943 гг.
стала ослабевать, партийная идеология вернулась к бескомпромис-
сной версии оформившейся после 1937 г. линии: этническое превос-
ходство русского народа в советском обществе. Национал-болыпе-
вистская программа получила одобрение Сталина практически сразу
же после войны. Подтверждением тому можно считать его печально
известный тост за русский народ на приеме для командования Крас-
ной Армии в Кремле:
«Товарищи, разрешите мне поднять еще один, последний тост.
Я хотел бы поднять тост за здоровье нашего Советского народа
прежде всего русского народа. (Бурные, продолжительные апло-
дисменты, крики «ура»,)
352
Я пью прежде всего за здоровье русского народа потому, что он
является наиболее выдающейся нацией из всех наций, входящих
в состав Советского Союза.
Я поднимаю тост за здоровье русского народа потому, что он за-
служил в этой войне общее признание как руководящей силы Совет-
ского Союза среди всех народов нашей страны.
Я поднимаю тост за здоровье русского народа не только потому,
что он — руководящий народ, но и потому, что у него имеется ясный
ум, стойкий характер и терпение...»77.
Откровенно противопоставляя лояльность русских другим наро-
дам, населяющим СССР, Сталин своим тостом в мае 1945 г. официаль-
но одобрил восстановление этнической иерархии. Многие увидели
в нем требование к пропагандистам сосредоточиться исключитель-
но на русском народе и его историческом величии в течение первых
послевоенных лет. Обусловленное временем и тяжелым положени-
ем, ослабление военной пропаганды истории нерусских народов ра-
ботало на распространение руссоцентризма в советском обществе в
1941-1945 гг. — процесс, напоминавший порочный круг.
Официальные заявления 1941-1942 гг., в которых русский народ
представал главной боевой силой СССР и первым среди равных,
способствовали преобладанию русских тем в пропагандистских ма-
териалах и печати. Со временем такая риторика полностью заслони-
ла обсуждения нерусского героизма, позволяя господствующей идее
о страшной цене, которую заплатил именно русский народ за победу,
развиться на массовом уровне78. Похожие настроения в кругу пар-
тийной верхушки усилили ставку на руссоцентричную пропаганду79,
ускоряя инициативы, которые, в свою очередь, еще больше обостри-
ли ситуацию в обществе. Внимание прессы к нерусскому героизму,
возможно, замедлило бы расширение чувства русской исключитель-
ности80. Однако полное игнорирование этой темой в конце 1930-х гг.
привело к тому, что в 1941-1942 гг., когда представилась возможность
рассказать всему СССР о славных боевых традициях нерусских на-
родов, соответствующих материалов оказалось подготовлено слиш-
ком мало. Некоторые серьезные исследования, например «История
Казахской ССР» и «Очерки по истории Башкирии», увидели свет
в 1943 г., но к тому времени было уже поздно предпринимать какие-
то шаги. Более того, инерция руссоцентризма военного времени и от-
ходящая на задний план необходимость мобилизовать все силы при-
вели к тому, что к 1944 г. партийное руководство стало расценивать
подобные материалы как не только несвоевременные, но и вводящие
353
в заблуждение. В результате военное время, несмотря на согласо-
ванную работу нескольких высокопоставленных идеологов и таких
придворных историков, как Панкратова, обеспечило появление офи-
циальной линии, принятой после 1937 г., только уже в более руссо-
центричной и этатистской форме, нежели перед началом войны.
Национал-большевизм, как ясно выраженный идеологический
курс, стал впервые заметен во второй половине 1930-х гг., но набор
его лозунгов за четыре военных года подвергся серьезной трансфор-
мации. Довоенная пропаганда развивалась в течение 25 лет проле-
тарско-интернационалистической риторики. И хотя во второй поло-
вине 1930-х годов соответствующие темы потеряли былую актуаль-
ность, они тем не менее оставались неотъемлемыми составляющими
довоенного официального дискурса. После нападения Германии про-
тиворечия официальной линии быстро разделили партийных идео-
логов и придворных историков на два противоборствующих лагеря.
Некоторые ратовали за нативистский, националистический жанр
пропаганды — еретический на первый взгляд подход, резонирова-
вший с неортодоксальным союзом Советского государства с быв-
шими врагами в капиталистическом мире и Церкви. Приверженцы
более умеренных взглядов оставались упрямо верны официальному
курсу, который получил развитие в конце 1930-х гг., и активно участ-
вовали в военной мобилизации как русского, так и нерусских наро-
дов. Подчас неонационалисты и «интернационалисты» занимали
полярно противоположные позиции, выплескивая друг на друга всю
желчь и сарказм. Этот раскол после совещания историков в 1944 г.
ввел в замешательство даже партийную верхушку.
Хотя партийное руководство так и не дало прямых указаний по
выходу из тупиковой ситуации, благодаря динамике военного време-
ни в конечном итоге было найдено окольное разрешение кризисной
ситуации. Ослабевающий императив пропаганды «для нерусских»
и напряженная атмосфера руссоцентризма военного времени при-
вели к тому, что позиция «интернационалистов», например Панкра-
товой и ее союзников, к 1944 г. устарела. Возможно, они смогли бы
найти поддержку в историографических тезисах Жданова, однако
неспособность партийного руководства сформулировать итоговый
документ по результатам совещания позволила укрепить и без того
жесткую руссоцентричную линию посредством ряда второстепенных
постановлений ЦК, республиканских и областных парторганизаций.
Заглавие первой послевоенной книги Панкратовой — «Великий рус-
ский народ» — не без горькой иронии говорит нам о том, что в конце
концов даже ей пришлось принять новую ортодоксию исторической
354
науки. На самом деле данное заглавие определяет послевоенную про-
грамму всей исторической науки в целом81.
1 Brandenberger D., Dubrovsky А. М. «The People Need a Tsar»: the Emergence
of National Bolshevism as Stalinist Ideology, 1931-1941 // Europe-Asia Studies.
1998. 50. № 5. P. 873-892; Brandenberger D. The «Short Course» to Modernity:
Stalinist History Textbooks, Mass Culture and the Formation of Popular Russian
National Identity, 1934-1955. Harvard University, 1999 (Ph. D. diss.), особенно
главы 2-3. Шовинистические аспекты кампании, которые нередко использу-
ются для того, чтобы окрестить Сталина, А. А. Жданова и прочих как каби-
нетных русских националистов, на самом деле лучше понимать как отступле-
ние от, пожалуй, самого циничного и расчетливого возвращения партийной
элитой царских героев, легенд и регалий.
2 Мобилизация партийной иерархией русских национальных символов
часто обсуждается довольно описательно. См.: Swayze Н. Political Control of
Literature in the USSR, 1946-1959. Cambridge; Mass.: Harvard University Press,
1962. P. 28; Tillett L. The Great Friendship: Soviet Historians on the Non-Russian
Nationalities. Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1969. P. 49-61;
Lane C. The Rites of Rukers: Ritual in Industrial Society — the Soviet Case.
Cambridge: Cambridge University Press, 1981. P. 181; Werth A. Russia at War,
1941-1945. N. Y: Carrol and Graf, 1984. P. 120,249-250; Dunham V. S. In Stalin’s
Time: Middleclass Values in Soviet Fiction. Durham; N. C.: Duke University
Press, 1990. P. 12, 17, 41, 66; Carters. K. Russian Nationalism: Yesterday, Today,
Tomorrow. N. Y: Printer, 1990. P. 51; Barber J., Harrison M. The Soviet Home
Front, 1941-1945: A Social and Economic History of the USSR in World War II.
L.: Longman, 1991. P. 69; Tumarkin N. The Living and the Dead: The Rise and Fall
of the Cult of World War II in Russia. N. Y: Basic Books, 1994. P. 63; Bonnell V. E.
Iconography of power: Soviet Political Posters under Lenin and Stalin. Berkeley:
University of California Press, 1997. P. 255-257.
3 Brandenberger. The «Short Course» to Modernity.
4 Это выражение впервые появилось в известной статье 1965 г. См.: Сот-
mager Н. S. The Search for a Usable Past and Other Essays in Historiography.
N. Y: Knopf, 1967. P. 3-27.
5 В отличие от идеологов довоенного периода некоторые пропагандисты
во время войны выдвигали планы, по сути требовавшие русского самоопре-
деления. Подобная политическая программа по определению является наци-
оналистической. См.: Gellner Е. Nations and Nationalism. Ithaca; N. Y: Cornell
University Prss, 1983. P. 1.
6 Термин «Отечественная война» имеет дореволюционное происхож-
дение, советские историки избегали его до 1940-х гг. См.: История СССР:
В 2 т. / Под ред. М. В. Нечкиной. М.: Соцэкгиз, 1940. Т. 2. С. 76.
7 Курсив мой. «Выступление по радио Председателя Совета народных
комиссаров СССР и народного комиссара иностранных дел тов. В. М. Моло-
355
това // Правда. 23 июня 1941 г. С. 1. В подготовке выступления участвовал
Сталин и другие члены Политбюро (кроме А. А. Жданова, которого война
застала на отдыхе в Сочи). См.: Сто сорок бесед с Молотовым: Из дневника
Ф. Чуева. М.: Текка, 1991. С. 51,38.
8 Разумеется, было упомянуто и более недавнее по времени изгнание
немецких войск из Украины и Белоруссии в 1918 г. См. Ярославский Ем.
Великая Отечественная война Советского Союза // Правда. 23 июня 1941.
С. 4; Дадим сокрушительный отпор фашистским варварам // Там же. 24 июня
1941. С. 1; Хозин М. О хвастливой выдумке зазнавшегося врага // Там же.
25 июня 1941; Наше дело правое — враг будет разбит // Там же. 26 июня 1941.
С. 1; Изверг Гитлер — лютый враг русского народа // Там же. 13 июля 1941.
С. 4; Бахрушин С. В. Героическое прошлое славян. М.: АН СССР, 1941.
В первый день войны на совещании в ЦК ВКП(б) обсуждалось издание
военной литературы. В течение нескольких дней производственные планы
Академии наук и главных государственных издательств были переделаны
в соответствии с новыми приоритетами. Типичным (хотя и несколько удиви-
тельным, учитывая спад, свойственный военному времени) было требование
Государственного учебно-педагогического издательства публиковать новые
книги и брошюры «освещающие героизм русского народа в его историче-
ском прошлом, вроде — “Ледовое побоище”, “Изгнание Наполеона из Рос-
сии”, “Петр I и его времена” и др.». См.: Бурдей Г. Д. Историк и война, 1941-
1945. Саратов: Издательство Саратовского института, 1991. С. 148; ГА РФ.
Ф. 2306. Оп. 69. Д. 2785. Л. 10-11. О приоритетах последующих военных лет
см.: РГАСПИ. Ф. 89. Оп. 3. Д. 10. Л. 20 об., 125 об., 126 об.
9 Дубровский А. М. Бахрушин и его время. М.: Издательство Российского
института Дружбы народов, 1992. С. 119. О заседаниях историков по изда-
тельским планам во время войны см.: Бурдей. Историк и война. С. 148-149.
10 См.: РГАСПИ. Ф. 89. Д. 3. Оп. 10. Л. 12-12 об.; Дружинин Н. М. Вос-
поминания и мысли историка. М., 1979. С. 66-67; «Идегеево побоище» ЦК
ВКП(б) // Родина. 1997. № 3-4. С. 117. Этот процесс усиливался в результа-
те массовой эвакуации ученых в Среднюю Азию в конце 1941-1942 гг.
11 ЦА ФСБ РФ, опубл, в: Москва военная: Мемуары и архивные до-
кументы, 1941-1945. М.: Мусборархив, 1995. С. 49-50; РГАСПИ. Ф. 17. Оп.
125. Д. 85. Л. 79; Гарвардский проект по советской социальной системе. Ин-
тервью № 13. Программа А. Т. 2,42.
12 Иосиф Сталин — Лаврентию Берии: «Их надо депортировать» — до-
кументы, факты, комментарии. М.: Дружба народов, 1992. С. 86-87, 99-100,
129-134; Сто сорок бесед с Молотовым. С. 277.
13 Brooks J. Pravda goes to War // Culture and Entertainment in Wartime
Russia / Ed. R. Stites. Bloomington: Indiana University Press, 1995. P. 14; Brooks.
«Thank You, Comrade Stalin»: Soviet Public Culture from Revolution to Cold
War. Princeton: Princeton University Press, 1999. Ch. 7.
14 См.: Выступление по радио Председателя Государственного комитете
обороны товарища И. В. Сталина // Правда. 3 июля 1941. С. 1.
15 Великая дружба народов СССР // Правда. 29 июля 1941. С. 1.
356
16 После вторжения немецких войск, даже не получив прямых указаний,
Вишневский и Дружинин написали для печати очерки о военной доблести
русского народа. Это подтверждает сильное влияние довоенного курса. См.:
ОртенбергД. И. Июнь — декабрь сорок первого: рассказ-хроника. М.: Совет-
ский писатель, 1986. С. 9; Дружинин. Воспоминания и мысли историка.
С. 62-66. Мнения о том, что воззвания и лозунги начала войны носят яв-
ный националистический характер, см. в: Tillet L. The Great Friendship: Soviet
Historians on the Non-Russian Nationalities. Chapel Hill, 1969. P. 61-62; Barber J.,
Harrison M. The Soviet Home Front, 1941-1945: A Social and Economic History
of the USSR in World War II. L., 1991. P. 69.
17 Например, клише «первый среди равных» появилось во многих стать-
ях, в том числе: Семья народов СССР — единый, нерушимый лагерь // Прав-
да. 29 декабря 1941 г. С. 1; Кружков В. Великая сила ленинско-сталинской
дружбы народов // Там же. 21 февраля 1942 г. С. 3; Доклад тов. А. С. Щерба-
кова 21 января 1942 года // Большевик. 1942. № 2. С. 10.
18 Сталинский Олимп повторял шестаковский 1937 года. Ивана Гроз-
ного, которого Сталин выпустил, упомянул в номере «Правды» того же дня
Толстой. См.: Речь Председателя Государственного комитета обороны и На-
родного комиссара обороны тов. И. В. Сталина // Правда. 8 ноября 1941 г.
С. 1. Накануне празднования, описывая намерения немецкого руководства
вести вероломную и беспощадную войну, Сталин оперировал другим спис-
ком героев: «Эти люди, лишенные совести и чести, люди с моралью животных
имеют наглость призывать к уничтожению великой русской нации — нации
Плеханова и Ленина, Белинского и Чернышевского, Пушкина и Толстого,
Глинки и Чайковского, Горького и Чехова, Сеченова и Павлова, Репина и Су-
рикова, Суворова и Кутузова!» См.: Доклад Председателя Государственного
комитета обороны товарища И. В. Сталина // Там же. 7 ноября 1941 г. С. 2.
19 В передовицах «Правды» список героев часто дословно перепечаты-
вался (см., например, номера от 10 ноября, 27 декабря и И февраля 1942 г.).
Вскоре после речи Сталина отдельные фигуры из его героического пантеона
печатались в «Правде» продолжающимися сериями: Минин и Пожарский
(25 ноября), Александр Невский (24 декабря) и т. д.
20 О памфлетах см.: Бушуев С. Мужественные образы наших великих
предков // Большевик. 1942. № 7-8. С. 57-64; о большом значении этой речи
для школ см.: Преподавание истории в условиях Великой Отечественной
войны: Методическое пособие для учителей средних школ Казахской ССР //
История СССР / Под ред. А. М. Панкратовой. Алма-Ата: Казогиз, 1942.
4.1. С. И.
21 Призывы к русскоязычным издательствам реабилитировать нерус-
ских героев по большей части игнорировались. Практически без внимания
остались и горькие упреки коммунистической партии Белоруссии, в 1944 г.
осудившей В. И. Пичету за то, что тот в своей работе «Героическое прошлое
белорусского народа» преуменьшил или вообще не придал значения заслу-
гам различных белорусских героев. См.: Tillett. The Great Friendship. P. 65;
Морозов M., Слуцкая В. Брошюры местных издательств о героическом про-
357
шлом нашего народа и о героях Великой Отечественной войны // Пропа-
гандист. 1942. № 17. С. 46-48; РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 224. Л. 65. Един-
ственным дореволюционным нерусским героем, удостоившимся всесоюзно-
го значения, стал Богдан Хмельницкий, вокруг которого в 1943 г. была раз-
вернута пропагандистская кампания в связи с продвижением Красной армии
на территорию Украины. См.: Гуслистый К. Великий сын украинского народа
Богдан Хмельницкий // Спутник агитатора. 1943. № 22. С. 40-42.
22 Ярославский Ем. Большевики — продолжатели лучших патриотиче-
ских традиций русского народа // Правда. 27 декабря 1941 г. С. 3.
23 Доклад тов. А. С. Щербакова 21 января 1942 года // Большевик. 1942.
№ 2. С. 10.
24 Tillett. The Great Friendship. P. 61. Немецкие источники сочли эту ди-
намику довольно важной и доложили о ней верховному нацистскому коман-
дованию в конце 1941 года: «Советская пропаганда использует преимущест-
венно национал-патриотические лозунги». См.: ЦХИДК 500/1/775/41-42,
опубл, в: Москва военная. С. 211. Необходимо заметить, что немецкие дип-
ломатические круги придерживались подобных оценок по крайней мере
с 1939 г.; еще тогда в отчете министерства иностранных дел говорилось: «Ин-
теграция большевизма в русской национальной истории, выраженная через
восхваление великих представителей русского народа и его подвигов (Пол-
тавская битва, Петр Первый, битва на Чудском озере и Александр Невский)
изменила интернациональный характер большевизма». См.: Оглашению
подлежит: СССР — Германия, 1939-1941. М., 1991. С. 30.
25 Ярославский Ем. О ближайших задачах исторической науки в СССР //
Исторический журнал. 1942. № 6. С. 17-24; Александров Г. Отечественная
война советского народа и задачи общественных наук // Большевик. 1942.
№ 9. С. 35-47; Он же. О решающих условиях победы над врагом // Правда.
13 июля 1942. С. 4.
26 Вдобавок к статьям и передовицам о знаках отличия см.: Александр
Невский // Правда. 30 июля 1942 г. С. 3; Михаил Кутузов // Там же. 31 июля
1942 г. С. 3; Александр Суворов // Там же. 2 августа 1942 г. С. 3. В годы вой-
ны портреты Суворова и Кутузова висели в спартанском кабинете Сталина
в Кремле рядом с портретами Маркса, Энгельса и Ленина. См.: Малышев В.
Пройдет десяток лет, и эти встречи не восстановишь уже в памяти // Источ-
ник. 1997. № 5. С. 121; Жуков Г. К. Воспоминания и размышления. М.: Ново-
сти, 1974. Т. 1. С. 343; Сто сорок бесед с Молотовым. С. 292.
27 Tillett. The Great Friendship. P. 65. См. также: Brooks. «Thank You,
Comrade Stalin». Ch. 7.
28 Морозов, Слуцкая. Брошюры местных издательств о героическом про-
шлом нашего народа и о героях Великой Отечественной войны. С. 46-48;
Калинин М. И. Единая боевая семья // Спутник агитатора. 1943. № 15-16.
С. 7-10. Авторы обеих статей искусно сокращают свой рассказ о кампани-
ях, посвященных героизму нерусских народов. Отвечая, что прославление
нерусских героев должно сосредоточиться на тех, кто боролся против иност-
ранных захватчиков, журнал «Пропагандист» неявно предупреждает против
358
реабилитации местных бунтарей. Калинин пошел дальше и разъяснил, что
нерусские герои будут введены в действие как некое подспорье для всесоюз-
ной кампании по прославлению «примеров наших великих предков». Алек-
сандра Невского, Петра I, Суворова и Кутузова должны были воспринимать
героями все граждане СССР, в то время как нерусских исторических деяте-
лей следовало прославлять на местном уровне, в пределах соответствующих
национальных сообществ.
29 А. П. Ермолов (1777-1861) и М. Д. Скобелев (1843-1882) сыграли
большую роль в колониальном управлении Кавказом и Средней Азией со-
ответственно.
30 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 224. Л. 4-5,106 об.; Ф. 88. On. 1. Д. 1049.
Л. 47-50; Ф. 17. Оп. 125. Д. 225. Л. 15-85.
31 П. Н. Милюков (1859-1943) и В. О. Ключевский (1841-1911) были
выдающимися дореволюционными либеральными историками. Идея такого
сборника статей, была впервые предложена С. К. Бушуевым в апреле 1942 го-
да. См.: РГАСПИ. Ф. 89. Оп. 3. Д. 10. Л. 8.
Интерес Ефимова к пересмотру дореволюционной историографии за-
кончился для него конфликтом с более осторожными коллегами, стоило ему
только выступить с критикой статьи А. М. Панкратовой в конце сентября
1942 г.: она якобы неверно истолковала достижения дореволюционных ис-
ториков. Как сообщается, на совещании в Институте истории он заявил, что
единый фронт с зарубежными буржуазными державами и «старой буржуа-
зией и даже церковниками» нуждается в более уважительном отношении
к дореволюционной истории и историографии. Придя в негодование от идей
Ефимова и других бывших студентов Ключевского, которые «гордятся от-
крыто своей принадлежностью к этой школе», Панкратова быстро написала
слабо замаскированный донос в Агитпроп в попытке навсегда усмирить свое-
го противника. Видимо, в Агитпропе также не существовало единого мнения
по данному вопросу, поэтому решения вынесено не было. Вероятно, Ярослав-
ский поддерживал Панкратову и выступал против Александрова. Ее статья
была в конечном итоге опубликована в авторитетном — см.: Двадцать пять
лет исторических наук в СССР М.: АН СССР, 1942.С. 3-40. См.: РГАСПИ.
Ф. 17. Оп. 125. Д. 224. Л. 11-11 об., 2-3. Любопытно, что в качестве причины
своего неприятия дореволюционной историографии Панкратова называла
ее неспособность пробудить настоящие патриотические чувства на массовом
уровне в 1914-1917 гг. См.: Там же. Ф. 89. Оп. 3. Д. 10. Л. 6.
32 Известные своей консервативной поддержкой самодержавия, А. А. Арак-
чеев (1769-1834) был генералом, М. Н. Катков (1818-1887) — издателем,
а К. П. Победоносцев (1827-1907) поверенным Синода.
33 Ссылаясь на статью Сталина, опубликованную в начале 1941 г., Бушу-
ев утверждал, что, поскольку все европейские державы были реакционны-
ми в XIX в., нельзя осуждать исключительно Российскую империю. См.: Ста-
лин И. В. О статье Энгельса «Внешняя политика русского царизма»// Боль-
шевик. 1941. № 9. С. 3-4. Основу этой статьи составило письмо, направлен-
ное Сталиным его коллегам в Политбюро 19 июля 1934 г. Набросок статьи
359
для журнала «Большевик» см. в: РГАСПИ. Ф. 77. On. 1. Д. 906. Л. 42-43;
см. также: Латышев А. Как Сталин Энгельса свергал // Российская газета.
22 декабря 1992 г. С. 4.
34 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 224. Л. 3-4,106.
35 РГАСПИ. Ф. 88. On. 1. Д. 1049. Л. 9; также 5-5 об. Тарле соглашался,
саркастически замечая, что, несмотря на отважные действия Шамиля, «он
был головой примитивной теократии, и так ли плохо, что в настоящее время
там царит не Шамиль, а Сталинская Конституция» (7 об.).
36 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 224. Л. 71 об.-72.
37 Являясь свидетельствами неопределенности официальной линии в
середине 1930-х годов, партийные постановления, например «Замечания»
Сталина, Жданова и Кирова 1934 г., и заключение жюри конкурса на луч-
ший учебник по курсу истории Союза ССР 1937 г. сочетали традиционные
марксистско-ленинские вопросы с новыми этатистскими приоритетами. Что
касается колониальной политики, в обоих документах необходимо было вы-
разить позицию по поводу угнетения старым режимом нерусских народов
(так называемая «тюрьма народов») так, чтобы 1917 г. мог восприниматься
в качестве освободительного как в классовом, так и в этническом отношении.
Если говорить о внешней политике в царское время, «Замечания» 1934 го-
да осуждающе именовали имперскую Россию «жандармом Европы» за ее
жесткость к радикализму Польши и Венгрии в XIX в. О «замечаниях» 1934 г.
см.: Постановление жюри правительственной комиссии по конкурсу на луч-
ший учебник для 3 и 4 классов средней школы по истории СССР // Правда.
22 августа 1937 г. С. 2. «Замечания», так никогда и не отмененные, весьма
затруднили национальную политику после возникновения в 1937 г. руссо-
центричного курса. См.: Blitstein Р. Stalin’s Nations: Soviet Nationality Policy
between Planning and Primordialism, 1936-1953. University of California, 1999
(Ph.D. diss.). Ch. 1-2.
38 Интерпретация статьи Сталина 1941 г., данная Тарле и Бушуевым, не-
сколько неубедительна, т. к. Сталин, отмечая реакционность всех главных
европейских государств, подтверждал первоначальный тезис «Замечаний»,
согласно которому царские представители вели борьбу против европейских
революционных движений в XIX в. Более традиционное толкование сталин-
ского тезиса представлено в: История дипломатии. М.: Соцэкгиз, 1941. Т. 1.
С. 299-300. См. прим. 33.
39 Восстановить тезис Тарле представляется непростой задачей из-за
того, что он был впоследствии подробно, но чрезвычайно субъективно из-
ложен самим Тарле и Панкратовой. См.: РГАСПИ. Ф. 88. On. 1. Д. 1049.
Л. 16-25; Ф. 17. Оп. 125. Д. 225. Л. 134-168; Ф. 17. Оп. 125. Д. 224. Л. 72 об.-73,
104 об.-105 об.
40 См., например: Панкратова. Преподавание истории в условиях Вели-
кой Отечественной войны. С. 4-8; Нечкина М. Историческая традиция рус-
ского военного героизма. М.: АН СССР, 1942. С. 198. См. также: РГАСПИ.
Ф. 89. Оп. 3. Д. 10. Л. 12 об.
360
41 Например, у С. В. Бахрушина историографический проект Ефимова
1942 г. не вызвал однозначной поддержки. Несколько похоже И. И. Минц
и А. Л. Сидоров раскритиковали предложения Тарле пересмотреть «Замеча-
ния» Сталина, Жданова и Кирова 1934 г. и распрощаться с классовым анали-
зом. См.: РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 224. Л. 67 об., 70-72 об., 72 об.
42 История Казахской ССР с древнейших времен до наших дней / Под
ред. М. Абдыкалыкова, А. Панкратовой. Алма-Ата: Казогиз, 1943. М. Абды-
калыков был начальником идеологического управления коммунистической
партии Казахстана.
43 Дружинин. Воспоминания и мысли историка. С. 66. Что касается изло-
жения других точек зрения на действия нерусских народов, см.: Yekelchyk S.
Stalin’s Empire of memory: Russian-Ukrainian Relations in the Soviet Historical
Imagination. Toronto, 2004. P. 33-52; Liber G. Triple Exposure: Alexander
Dovzhenko: A Life in Soviet Film. L., 2002. Ch. 8; Blitstein. Stalin’s Nations.
Ch. 1.
44 Согласно теории, впервые выдвинутой Ждановым в 1936 г., чтобы
оправдать вхождение Грузии и Украины в состав Российской империи, гео-
графически нежизнеспособные государства предпочитали «меньшее зло»,
которое сулила им интеграция в Российскую империю, вариантам оказаться
под польским или османским владычеством, из-за общих религиозных веро-
ваний. Впоследствии эта теория получила дальнейшее развитие для оправ-
дания «меньшего зла» присоединения Средней Азии к территории России
ввиду относительной экономической отсталости других государств. См.:
Brandenberger, Dubrovsky. «The People Need a Tsar»: The Emergence of National
Bolshevism as Stalinist Ideology. P. 878. Notes 47-48.
45 He отрицая ленинского тезиса о «прогрессивности» колониализма,
поскольку он расширил территорию, объединенную под ветхим капиталис-
тическим балдахином Российской империи, Панкратова упрямо настаивала,
что настоящее европейское просвещение в Казахстан принесла Октябрьская
революция 1917 г. См.: РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 224. Л. 9-21 об., 26-35.
45 Не отрицая ленинского тезиса о «прогрессивности» колониализма,
поскольку он расширил территорию, объединенную под ветхим капиталис-
тическим балдахином Российской империи, Панкратова упрямо настаивала,
что настоящее европейское просвещение в Казахстан принесла Октябрьская
революция 1917 г. См.: РГАСПИ. Ф.17. Оп. 125. Д. 224. Л. 9-21 об., 26-35.
46 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 124. Д. 224. Л. 24 об.; Ф. 88. On. 1. Д. 1049.
Л. 51-52.
47 Даются отсылки на работы: «О национальной гордости великороссов»,
«О карикатуре на марксизм», «О брошюре Юниуса», «Воззвание о войне»
и «Социализм и война» в: Сочинения. М.: Партиздат, 1936. Т. 18. С. 80-84,
181-185,199.
48 Даются отсылки на работу: Международный характер Октябрьской
революции // Марксизм и национально-колониальный вопрос: Сборник из-
бранных статей и речей. М.: Партиздат, 1934. С. 189.
49 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 224. Л. 36-43 об., 43,4, 24, особ. 43.
361
50 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 224. Л. 8, 74. Упоминание «исторический»
и «неисторических» народов у Александрова взято из Гегеля.
51 Старейшина советской марксистской исторической науки в 1920-е
годы, М. Н. Покровский был главой материалистической школы философии,
иногда именуемой «социологией». Покровский и его «школа» резко критико-
вали царский колониализм и роль русского народа в управлении империей.
Резкое изменение в партийной идеологии (середина — конец 1930-х годов)
привело к разрыву с этой линией.
52 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 224. Л. 1-10, особ. 7,10.
53 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 224. Л. 22.
54 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 224. Л. 72-74 об. Возможным объяснени-
ем провала может служить тот факт, что Александров сам подвергся суровой
критике на философской конференции в апреле 1944 г.
55 Бурдей. Историк и война. С. 151.
56 Возможно, С. В. Константинов прав, утверждая, что ее «письмо было
выдержано в лучших доносительских традициях того времени», однако его
попытка сделать ее единственным объектом критики несправедлива. Атмос-
фера была накалена настолько, что преувеличение составляло существен-
ную часть профессионального жаргона историков. См.: Константинов С. В.
Несостоявшаяся расправа (о совещании историков в ЦК ВКП(б) в мае-
июле 1944 г.) // Власть и общественные организации России в первой трети
XX столетия. М., 1994. С. 254-268, особ. с. 256.
57 Как отмечает Г. Костырченко, не следует считать совпадением повтор-
ное письмо Панкратовой Сталину, Жданову, Маленкову и Щербакову после
того, как Александров попал в опалу во время устроенной ЦК философской
конференции с последующим постановлением от 1 мая 1944 г. «О недостат-
ках в научной работе в области философии». СМ.: РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125.
Д. 254. Л. 6-47, 62-71; Костырченко Г, В плену у красного фараона: Полити-
ческие преследования евреев в СССР в последнее сталинское десятилетие.
М.: Международные отношения, 1994. С. 21-22.
58 Толстой и Эйзенштейн написали пьесу и киносценарий соответствен-
но, о правлении Ивана IV. Образ Александра I, по всей видимости, был непра-
вильно представлен (по мнению Панкратовой) в картине «Кутузов», а образ
Брусилова искажен в пьесе И. Сельвинского «Генерал Брусилов» и несколь-
ких брошюрах для массового читателя.
59 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 224. Л. 66 об.-70.
60 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 221. Л. 71-72; Ф. 17. Оп. 125. Д. 221. Л. 101.
61 Там же. Ф. 88. On. 1. Д. 1053. Л. 1-27. В сопроводительном письме
Александрова к докладным запискам в ЦК содержалось несколько личных
оскорблений в адрес Панкратовой: «Оказалось невозможно обсуждать ка-
кие-либо вопросы», с ней, так как она «все замечания, идущие от работников
Управления, перевирает и в искаженном виде разносит чуть ли не по всей
Москве». См.: РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 224. Л. 90.
62 См.: Стенограмма совещания по вопросам истории СССР в ЦК ВКП(б)
в 1944 году // Вопросы истории. 1996. № 2-7, 9. См. анализ в предисловии
362
Ю. Н. Амянтова к этой публикации, а также в: Дубровский А. М. Историк
и власть: историческая наука в СССР и концепции истории феодальной
России в контексте политики и идеологии (1930-1950 гг.). Брянск, 2005.
С. 424-489; Бурдей. Историк и война. С. 152-159; Константинов. Несостояв-
шаяся расправа. С. 254-268.
63 А. М. Дубровскому удалось обнаружить долгое время считавший-
ся потерянным набросок речи Маленкова в: РГАСПИ. Ф. 77. Оп. 3. Д. 26.
Л. 16-17. См. также: РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 224. Л. 105 об.
64 Возможно, потому что Щербаков, как считалось, поддерживал группу
Панкратовой, Б. И. Сыромятников и Тарле подали ему письменный протест,
Ефимов обращался к Щербакову и Сталину, а Аджемян адресовал свои пись-
ма лично Сталину и всему Политбюро. См.: РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 223.
Л. 166-185; Ф. 17. Оп. 125. Д. 225. Л. 67-171 об.; Ф. 88. On. 1. Д. 1050.
Л. 42-50 об.
65 РГАСПИ. Ф. 88.1. Оп. 1051. Д. 254.
66 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 222. Л. 1-10. На полях Щербаков наспех
написал на полях: «Не годится».
67 Костырченко, вероятно, прав, утверждая, что участие Жданова было
мотивировано его личным разочарованием в Александрове, а также инте-
ресом к развитию исторического курса. Жданов особенно отметил критику
Агитпропа, подчеркнув в письме Панкратовой от 12 мая 1944 г., адресован-
ном ему, соответствующие фрагменты. См.: РГАСПИ. Ф. 17. On. 1. Д. 971.
Л. 2,3; Костырченко. В плену у красного фараона: С. 21-22.
68 Фрагменты, выделенные Ждановым, см. в: РГАСПИ. Ф. 77. On. 1.
Д. 971. Л. 5-7. Подробный анализ положений Жданова см.: Дубровский А. М.,
Бранденбергер Д. Л. Итоговый партийный документ совещания историков
в ЦК ВКП(б) в 1944 г. (История создания текста) // Археографический еже-
годник за 1998 г. М.: Наука, 1999. С. 148-163; Дубровский. Историк и власть.
С. 470-489.
69 Подтверждая ведущую роль русского народа, Жданов связывал его
положение с ролью, которую сыграл русский рабочий класс в освобождении
советских народов. Заявляя, что российский царизм не следует оправдывать,
равно как и отказываться от тезиса «тюрьма народов» остается в силе, Жда-
нов защищал использование тезиса о «меньшем зле»: «Некоторые наши исто-
рики, видимо, не понимают, что между признанием прогрессивности того или
иного исторического явления и поддержки его существует принципиальная
разница. Феодализм был благом по сравнению с родовым строем, равно как
капитализм был благом по отношению к феодализму. Однако, из признания
прогрессивности в смене одного способа производства другим, одной эконо-
мической формацией другой, марксисты никогда не делали вывода о необ-
ходимости поддерживать капитализм». См.: РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 222.
Л. 44.
70 См. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 1053. Л. 10, обсуждавшийся в: Зада-
чи журнала «Вопросы истории» // Вопросы истории. 1945. № 1. С. 3-5;
Бахрушин С. В. Книга В. И. Сыромятникова «Регулярное государство Пст-
363
pa I» // Большевик. 1944. № 22. С. 54-59; Он же. О работе А. И. Яковлева
«Холопство и холопы в Московском Государстве в XVII в.» // Там же. 1945.
№ 3-4. С. 73-77; Морозов М. М. Об «Истории Казахской ССР» // Там же.
№ 6. С. 74-80; Яковлев Н. Н. О книге Е. В. Тарле «Крымская война» // Там же.
№ 13. С. 63-72; Александров Г. Ф. О некоторых задачах общественных наук //
Там же. 1945. № 14. С. 12-29.
71 См. прим. 67.
72 Хотя для Панкратовой конференция прошла довольно безболезнен-
но (особенно по сравнению с ее конкурентами), Александров не упустил
возможности нанести ей сокрушительный удар осенью 1944 г. Вероятно,
чересчур уверовав в собственную неуязвимость, Панкратова опрометчиво
разослала во время совещания своим бывшим студентам по всему СССР ин-
формационное письмо, где приводила не только свои сардонические замеча-
ния по поводу материалов совещания, но и копии писем в ЦК. Когда один из
этих студентов передал полученные материалы в Саратовский обком, Алек-
сандров не оставил без внимания опрометчивую рассылку неофициальной
и конфиденциальной информации. Без долгих рассуждений обвиненную
в разглашении секретных материалов и групповщине, Панкратову вызвали на
ковер к Жданову и Щербакову в начале сентября 1944 г. и сняли с должнос-
ти заместителя директора Института истории АН. В попытке спасти свою
карьеру, она вновь занялась вопросом прогрессивной экспансии и тезисом
«меньшего зла» и, кроме того, извинилась за действия, направленные против
Александрова. См.: РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 224. Л. 103-146 об.
73 Существует распространенное мнение, что Сталин способствовал
профессиональной реабилитации Тарле после ссылки историка в Казахстан
в 1931 г. в связи с серией чисток в среде научной интеллигенции. См.: Бурдей.
Историк и война. С. 180-187; Каганович Б. С. Евгений Викторович Тарле
и петербургская школа историков. СПб., 1995. С. 45-60. О концентрации
сталинского внимания на войне см.: Дубровский, Бранденбергер. Итоговый
партийный документ. С. 148-163.
74 Это утверждение вскользь приведено в: Antonov-Ovseenko A. The Time
of Stalin: Portrait of a Tyranny / Trans. G. Saunders. N. Y.: Harper and Row, 1981.
P. 290.
75 Еще до совещания историков казахскую партийную организацию рас-
критиковали в апрельском постановлении ЦК (1944), за которым в октяб-
ре 1945 г. последовали требования провести дальнейшее расследование. См.:
РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 340. Л. 78-85; Ф. 17. Оп. 311. Д. 108-144. Татар-
ская и башкирская партийные организации также подверглись яростным на-
падкам — см. постановления ЦК в апреле 1944 и январе 1945 гг. опубликован-
ные в: Пропагандист. 1944. № 15-16. С. 19-22; Пропагандист. 1945. № 3-4.
С. 16-28, соответственно. С выходом постановлений каждая организация
была вынуждена предпринять схожие действия; см., например, постановле-
ние ЦК партии Татарстана в октябре 1944 г. в: ЦГАИПД РТ Ф. 15. Оп. 5.
Д. 1143. Л. 51-69, опубл, в: «Идегеево побоище» ЦК ВКП(б). С. 116-117 и об-
364
суждение схожего казахского постановления в: «О подготовке 2-го издания
«Истории Казахской ССР» // Большевик Казахстана. 1945. № 6. С. 49-51.
76 Александров. О некоторых задачах. С. 17, 18; также Бурдей. Историк
и война. С. 150; Усманов М. О трагедии эпоса и трагедиях людских // Идегей:
Татарский народный эпос / Пер. С. Липкина. Казань, 1990. С. 248-249.
77 Сталин И. В. Выступление И. В. Сталина на приеме в Кремле в честь
командующих войсками Красной армии, 24 мая 1945 года // О Великой
Отечественной войне Советского Союза. М.: Госполитиздат, 1947. С. 197.
Тост, в действительности произнесенный Сталиным, до того, как он был от-
редактирован для публикации, восхвалял «здравый смысл, общеполитиче-
ский здравый смысл, терпение» русского народа. Переписывая тост, Сталин
первоначально превозносил «широкую спину» русских, а потом переделал
комплимент и написал : «стойкий характер». Невежин В. А. Застольные речи
Сталина: Документы и материалы. М., 2003. С. 462-476. Е. Зубкова недо-
оценивает важность застольной речи Сталина в своей книге: Зубкова Е. Пос-
левоенное советское общество: Политика и повседневность, 1945-1953. М.:
РОССПЭН, 2000. С. 36.
78 Хотя официальные цифры так никогда и не были опубликованы,
представляется, что военные потери были более или менее пропорциональ-
ны численности населения республик СССР. См.: Simon G. Nationalisms
und Nationalitatenpolitik in der Sowjetunion: Von der totalitaren Diktatur zur
nachstalinschen Gesellschaft. Baden-Baden: Nomos, 1986. S. 213-215.
79 Примеры интереса партийной верхушки к продвижению «русскости»
и преуменьшению значения других культурных влияний в военное время
см.: «Литературный фронт»: История политической цензуры, 1932-1946:
Сборник документов / Под ред. Д. Л. Бабиченко. М.: Энциклопедия россий-
ских деревень, 1994. С. 77-155; Костырченко. В плену у красного фараона.
С. 9-18.
80 О том же говорит письмо, посланное в газету «Красная Звезда» коррес-
пондентом А. Н. Степановым, который высказывает точку зрения, что анти-
семитские настроения возникают из-за того, что пресса недостаточно полно
освещает мужество и доблесть воинов-евреев на фронте. Он считает, что эти
сообщения способствовали бы смягчению антисемитизма: «Было бы очень
неплохо поместить несколько статей о евреях — Героях Советского Союза,
боевых командирах и генералах. Это влило бы освежающую струю во мно-
гие головы». РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 190. Л. 16. Это письмо адресовано
главному редактору «Красной Звезды». СмлОртенберг Д. И. Сорок третий:
Рассказ-хроника. М.» 1991. С. 399-400.
81 Панкратова А. М. Великий русский народ. М.: Госполитиздат, 1948.
Авторы
Питер Э. Блитстейн. Выпускник Калифорнийского университета
(Беркли); занимается изучением советской национальной политики
в последние годы сталинизма.
Дэвид Бранденбергер. Выпускник Гарвардского университета; за-
нимается изучением русского национализма и истории 1930-х гг.
Терри Мартин. Выпускник Чикагского университета, профессор-
ассистент истории в Гарвардском университете. Автор книги: The
Affirmative Action Empire: Nations and Nationalism in the Soviet Union,
1923-1939 (2001).
Даглас Нортроп. Выпускник Станфордского университета, про-
фессор-ассистент истории в Университете Джорджии. Его статья
посвящена гендерной политике и социальным изменениям в Узбе-
кистане в 1930-е гг.
Мэтт Пейн. Выпускник Чикагского университета, профессор-ас-
систент истории в Университете Эмори. Его статья посвящена труду
и межэтническим отношениям в период строительства Туркестано-
Сибирской магистрали (Турксиб) в 1920-1930-е гг.
Рональд Григор Суни. Выпускник Колумбийского университета,
профессор политологии в Чикагском университете, ранее — профес-
сор современной армянской истории (грант Алекса Манукяна) в Ми-
чиганском университете. Он автор и редактор многих книг, в частнос-
ти: The Revenge of the Past: Nationalism, Revolution, and the Collapse
of the Soviet Union (1993) и The Soviet Experiment: Russia, the USSR,
and the Successor States (Oxford University Press, 1998).
Джошуа Сэнборн. Выпускник Чикагского университета, профес-
сор-ассистент истории в Лафайет-колледже. Его статья посвящена
военной мобилизации, национализму и представлениям о доблести в
царской России и Советском Союзе.
Адиб Халид. Выпускник Висконсинского университета, про-
фессор-ассистент истории в Карлтон-колледже и автор книги: The
Politics of Muslim Cultural Reform: Jadidism in Central Asia (1998).
366
Питер Холквист. Выпускник Колумбийского университета, про-
фессор-ассистент истории Корнельского университета. Его работы
посвящены революции и Гражданской войне на Кубани; он — автор
множества опубликованных статей по современной и ранней исто-
рии советского общества.
Дэниэл Э, Шейфер. Выпускник Мичиганского университета,
профессор-ассистент истории в Университете Бельмонта. Его статья
посвящена революции и Гражданской войне в Татарской и Башкир-
ской республиках.
Рональд Григор Суни,
Терри Мартин
УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН
Александр I — 56, 57, 60, 342,348, 362
Александр II — 146
Александр III — 71
Алексей Михайлович — 47, 51
Белинский В. — 62, 67,86, 357
Булгарин Ф. — 63
Бухарин Н. - 89,90, 92,102,114, 207, 218
Валидов А.-3. - 16, 204-213, 215-221, 223-229, 231-234
Балицкий А. — 66
Вамбери А. — 238-240, 265,267
Венюков М. — 150,173
Витте С. — 74
Владимир — 51
Ганн Е. — 62
Герцен А. — 65, 67
Глинка М. — 64, 357
Горбачев М. - 5,13, 25, 44,108
Дзержинский Ф. — 93, 223, 233
Достоевский Ф. — 67, 240
Дрожжин И. — 127,136
Евдокимов Н., граф — 146-148,171
Екатерина II (Великая) — 55, 63, 71, 74
Елизавета — 55
Жданов А. - 315-317,331,332,334,343,347-349,351,354-356,360-
364
Жилинский И. — 154,174
Зиновьев Г. — 101
Иван III (Великий) — 49, 346
Иван IV (Грозный) - 50,346,348,350,357,362
368
Карамзин Н. — 60,69,83
Катков М. - 68,342,359
Керенский А. - 130,152,173
Ключевский В. — 60,342,343,359
Колчак А. - 202, 206, 207,211,212,214, 216, 217,226
Куропаткин А. - 149,150,152,153,163,173
Ленин В. - 14,24,26,46,88-94,97,98,101,104,105,108-111,113-115,
130,136,163,178,186,191,200,203,206-212,214,217,219,222,224-
227,229-231,233,234,274,276,300,310,340,346,348,357,358
Лермонтов М. — 62
Любимова С. - 241, 243,256, 258,259,262,265, 266,271
Люксембург Р. — 93,109
Милютин Д. - 142,143,145-147,153,168,171
Молотов В. — 338,355,356,358
Наполеон — 56,338,356
Николай I - 62-65,71,85,342,343
Николай II - 71,77,119,125,153
Орджоникидзе С. — 93,178
Орлов М. — 61
Ошанин Л. — 249,250, 269
Панкратова А. — 21,344-351,354,357,359-365
Петр I (Великий) - 52,53,55,56,63,66,67,74,336,350,356,358,359,
363
Петр III - 55
Погодин М. — 69,85,86
Пушкин А. — 61,357
Пятаков Г. - 89-93,101,109,207
Родзянко М. — 121,135,137
Романовы, династия — 41,44,47,51,59,344,350
Рыскулов Т. - 193,197, 200, 276, 277, 280,293,296,300,308
Семенов Тянь-Шанский В. — 151,173
Соловьев С. — 60,67,343
369
Сталин И. - 14,17,19,20,23-26,30,89-95,97,98,102,104,106-114,
116, 132, 138, 163, 166-168, 178, 179, 190, 200, 203, 205-212, 215,
218, 219, 223-226, 230-232, 235, 274, 293, 310, 312, 313, 315-317,
326,327,332,339,340,342-344,346,348-353,355-365
Толстой Л. — 62,357
Троцкий Л. - 130,136,138,219,221,223,227,232,234,301
Тухачевский М. — 164-166,179
Тюркин П. — 313-318,331-333
Фадеев Р. - 148,170-172
Фитрат Абдуррауф - 181,185-189,191,193-196,200,201
Фольдбаум М. — 152
Халиков Муллаян — 211,212
Ходжаев Файзулла — 192
Хрущев Н. - 10,25,107,335
Цымбал П. — 131,138
Чаадаев П. — 65
Шамиль, Имам — 62,69,146,342,343,360
Шевырев С. — 63,85
Шишков А. — 56
Энвер-Паша — 191,200
Ясевич В. - 248,249,268,269,271
УКАЗАТЕЛЬ ГЕОГРАФИЧЕСКИХ НАЗВАНИИ
Абхазия — 26
Австро-Венгерская империя — 14,40,81,92,108,156,169,175
Азербайджан — 26,319,325
Армения - 26,61,100,106,116,319,330
Астрахань — 50
Башкортостан - 16, 202, 205, 208, 211-227, 229-234, 320, 329, 349,
351,353,367
Беларусь — 23,26
Британия — 70,76,79,183
Бухара - 69, 183, 184, 192, 195, 196, 197, 198, 201, 237, 241, 247, 261,
266,268
Вильнюс — 51,71
Германия - 23,157,158,169,175,234,330,336,354,358
Грузия - 26, 62, 80, 84, 94, 100, 106, 116, 318, 322, 325, 331, 332, 335,
345,361
Дагестан - 50,320,321,323,331,333,334
Закавказье — 55,72,111,272,321
Кавказ - 21,50,51,56,61,62,70,142,145-150,155,157,162,163,168,
170-172,177,183, 332,359
Казань - 50,75,137,205,209,232,265
Казахстан - 18, 21, 26, 99, 173, 245, 247, 267, 276, 277, 279, 282, 283,
288, 295, 296, 300-303, 307-309, 314, 319, 329, 334, 344-349, 351,
352,353,357,361,364,365
Крайний Север — 92
Крым - 101,149,160,172,330
Кубань-115,159,366
Латвия — 23,26,138
Литва — 23,26,48
Молдова — 23,26
371
Нагорный Карабах — 26
Новгород — 75
Осетия — 26,333,334
Османская империя — 13,34,40-42,44,45,80,104,147,183,185,187-
189,191,196, 200
Поволжье — 48,55,71
Польша - 22,48,69,82,89,93-95,157,158,342,360
Россия - 7-10, 14, 17, 26, 28, 31, 32, 35,40, 45,47-57, 59-63, 65-76,
78, 85, 88, 94, 99, 110, 112, 117, 118, 120, 121, 123, 126-129, 132,
134, 139-142, 145, 148, 154, 158, 159, 161, 164, 169, 170, 172, 173,
175, 178, 180, 183-185, 187, 188, 190, 191, 198, 200, 204, 206, 209,
221, 228, 230, 238, 240, 277, 296, 330, 342-344, 346, 349, 356, 360-
363,366
Румыния — 22,95,158,169,178
Русь - 48,50-52,65,66,129
Самара —312
Саратов — 343
Семиречье - 151-153,163,174,179,181-183
Сибирь - 23,48,50,51,55,69,70,124,159,177,202,244
Советский Союз - 5, 7-12, 15-26, 31, 34, 36, 39, 45, 47, 78, 88,
90-96, 99, 100, 102-105, 108-110, 112, ИЗ, 116, 118, 131, 132,
135, 138-141, 161-163, 166, 167, 178, 180, 181, 190, 194, 197,
205,206, 209,213,215, 222, 229,230, 235,248,252, 253,262,264,
269, 270, 274, 282, 283, 292, 294, 297-299, 302, 310, 312, 318,
321, 326-329, 332, 336, 337, 339, 340, 344, 346, 347, 349-351,
353-360, 362-366
Таджикистан — 26,247,268,315,320
Тамбов — 164,166
Ташкент - 69,183,191,192,195,243,249,256,261,271,275
Туркестан - 110, 151, 153, 173, 178, 182, 183, 187, 189, 192, 193, 197,
198,200,201,230,238,242,244,245,246
Туркменистан — 26,257,314,320,333
Турксиб, магистраль — 18,273-280,282-309,366
Узбекистан - 17,18,20,26,192,196,200,201,235,244-246,247,252-
254,256,262-264,266,268,269,271,313,325,330,336
372
Украина - 23, 25, 26, 51, 72, 92, 108, 109, 111, 113-115, 166, 218, 222,
311,322,324,330,331,345,356,358,361
Урал - 51,203,224
Ферганская долина — 183
Финляндия — 22,55,56,89,95,226
Хива - 69, 192, 197, 237
Черное море —146
Чечня - 21,113,139,159,166,168,268,333
Эстония — 23,26,80
СОДЕРЖАНИЕ
Предисловие..............................................5
Введение.................................................7
Часть I. Империя и нации................................31
Рональд Григор Суни. Империя как таковая:
Имперская Россия, «национальная» идентичность
и теории империи......................................31
Терри Мартин. Империя положительной деятельности:
Советский Союз как высшая форма империализма..........88
Часть II. Революционная конъюнктура....................117
Джошуа Сэнборн. Семья, братство и национальное
строительство в России 1905-1925 гг. ................117
Питер Холквист. Вычислить, изъять и истребить:
Статистика и политика населения в последние годы
царской империи и в Советской России ................139
Адиб Халид. Национализация революции в Средней Азии:
Трансформация джадидизма, 1917-1920 гг...............180
Часть III. Созидание «наций»...........................202
Дэниэл Э. Шейфер. Местная политика и рождение
Республики Башкортостан, 1919-1920 гг. ..............202
Даглас Нортроп. Национализация отсталости:
Пол, империя и узбекская идентичность................235
Часть IV. Сталинизм и империя наций....................273
Мэтт Пейн. «Кузница» казахского пролетариата?
Турксиб, нативизация и индустриализация
в годы сталинского Первого пятилетнего плана.........273
Питер Э. Блитстейн. Национальное строительство
или русификация? Обязательное изучение русского языка
в советских нерусских школах, 1938-1953 гг...........310
374
Д. Л. Бранденбергер. «Выдвинуть на первый план
мотив русского национализма»: Споры в сталинских
идеологических кругах, 1941-1945 гг. .................336
Авторы..................................................366
Указатель имен..........................................368
Указатель географических названий.......................371
| СКАНУ8АННЯ
ANORi'yDM
I
Научное издание
История сталинизма
ГОСУДАРСТВО НАЦИЙ:
Империя и национальное строительство
в эпоху Ленина и Сталина
Перевод с английского В. И. Матузовой
Ведущий редактор Е. Ю. Кандрашина
Редактор Э. В. Чагулова
Художественный редактор Л. К. Сорокин
Художественное оформление П. П. Ефремов
Технический редактор М. М. Ветрова
Выпускающий редактор И. В. Киселева
Компьютерная верстка С. В. Ветрова
Корректоры Н. А. Самсонова, Н. В. Филиппова
Л. Р. № 066009 от 22.07.1998. Подписано в печать 13.12.2010.
Формат 60x90/16. Бумага офсетная № 1. Печать офсетная.
Усл.-печ. л. 23,5. Тираж 1500 экз. Заказ № 10135
Издательство «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН)
117393 Москва, ул. Профсоюзная, д. 82. Тел.: 334-81-87 (дирекция);
Тел./факс: 334-82-42 (отдел реализации)
Отпечатано с готовых файлов заказчика в ОАО «ИПК
«Ульяновский Дом печати». 432980, г. Ульяновск, ул. Гончарова, 14