1
1992
РУССКИЙ
ЕЖЕМЕСЯЧНЫЙ
ЖУРНАЛ
ДЛЯ ДЕТЕЙ

Русский журнал для детей
"Игрушечка", после почти 80-летнего
перерыва, вновь начинает
издаваться в России. Много разных
событий произошло за эти
десятилетия. Другой стала земля русская,
другими стали люди, живущие на
ней. Но неизменной осталась
любовь детворы к волшебным сказкам
и приключениям, к забавным
историям и весёлым играм. Всё это и
многое другое юные читатели
найдут в возрождаемой
"Игрушечке" — журнале с добрыми
традициями, заложенными ещё в давние
годы.
Есть у нашего журнала свой
день рождения — шестнадцатое (по
старому стилю третье) февраля
1880 года. С этого дня, на
многие годы, "Игрушечка" стала
самым читаемым детским
журналом России. Произошло это
благодаря первому
редактору-издателю журнала — Татьяне Петровне
Пассек, талантливой русской
женщине, посвятившей себя служению
детям.
Ныне журнал возрождается
усилиями русского писателя и
издателя Василия Петровича Тишкова.
ИГРУШЕЧКА
№ 1 1992 год
Издатель
ТИШКОВ ВАСИЛИЙ ПЕТРОВИЧ
Главный редактор
МИТЯЕВ АНАТОЛИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ
Главный художник
ПАНОВ ВЛАДИМИР ПЕТРОВИЧ
Члены редакционной коллегии:
ЕРЁМИН ВИКТОР НИКОЛАЕВИЧ
КОНДАКОВА НИНЕЛЬ ИВАНОВНА
(ответственный секретарь)
РОМАНОВСКИЙ СТАНИСЛАВ ТИМОФЕЕВИЧ
СТАРОСТИН АЛЕКСАНДР СТЕПАНОВИЧ
СТЕПАНОВ ВЛАДИМИР АЛЕКСАНДРОВИЧ
УСТИМЕНКО АНДРЕЙ ИВАНОВИЧ
Художественно-технический редактор
КОСТИКОВА ЛИДИЯ ПЕТРОВНА
141270, Московская обл., Пушкинский р-н,
с. Талицы, д. 46.
Издательство "Талицы".
Рукописи не рецензируются и не возвращаются.
Советы и замечания, высказанные в письмах,
обсуждаются редколлегией и принимаются к сведению.
Компьютерный набор и верстка
выполнены отделом
С. Р. Должкова ПИК "Информагротех"

Русский
ежемесячный
журнал
для детей
Основан в 1880 году
СОДЕРЖАНИЕ:
В. Б. П.
Игрушечка. Стихотворение 3
Анатолий Митяев
Слово к родителям 4
Ф. И. Тютчев
"В небе тают облака" 5
Станислав Романовский
Повесть
о Сергии Радонежском 7
Н. М. Рубцов
Стихи 22
Юрий Казаков
Дым 25
Владимир Крупин
Дымка (Вятская Игрушка) 28
В. А. Жуковский
Спящая царевна 30
Александр Старостин
Митенька 38
Владимир Степанов
Тюша-Плюша Толстячок 42
Юрий Вронский
Путешествие в Париж 43
Перед чаепитием 44
Лала Александрова
Скоморох 46
Сдано в набор 13.01.92. Подписано к печати 18.05.92.
Формат 84x108/16. Бум. офс. № 1. Печать офсетная.
Усл.-печ. л. 3. Тираж 50 000 экз.
АО "Молодая гвардия", Новодмитровская ул., 5а.
ISSN 0233-5271
© "Игрушечка", 1992, № 1, 1—48
Из первого номера журнала "Игрушечка"
за 1880 год
ИГРУШЕЧКА
Нежно люблю я детей, и они отвечают
мне тем же:
Только войду — прибегут, обнимают,
целуют, ласкают,
Лезут ко мне на колени толпою,
с улыбкой весёлой,
Резво и звонко шумят, щебеча,
как весенние птички;
Ясные глазки глядят и невинно,
и вместе лукаво;
Шумно вокруг меня топают резвые,
полные ножки.
"Дядя, а дядя, какую нам нынче
принёс ты игрушку?
Дядя, скажи, покажи!.." Я смеюсь
и детей отстраняю.
"Нынче я, милые крошки, принёс вам
особый подарок —
Редкий, волшебный подарок: таится в нём
дивная сила,
Только всмотритесь в него, и откроется вдруг
перед вами
Много чудес несказанных и много
пленительных сказок;
Но мои сказки не те, что, быть может,
вы слышали прежде:
Страхов пустых в них не будет и выдумок
тоже не будет;
С вами беседовать станет святая
и вечная правда.
В детское сердце, как в храм свой,
к людям любовь застучится,
Вот вам "Игрушечка" — нате, смотрите".
И дети толпою,
Глазки широко раскрывши, рассматривать
стали картинки;
С важностью, точно большие, они
моё слушали чтенье.
Милые русые крошки, как было мне
сладко и любо
Видеть на личиках ваших проснувшейся мысли
движенье,
Чувств благородных и добрых порывов
восторги святые!
В. Б. П.

Многоуважаемые родители!
В наше время, когда день
начавшийся тяжёл, а день грядущий
окутан туманом неизвестности, к
заботе о Хлебе для детей
прибавляется забота о Слове, которое дети
слышат и читают.
В Слове скрыта непомерная сила.
В добром — добрая. В злом — злая.
Весенним росткам нужны солнце и
тёплый дождик, детям, чтобы
росли здоровыми, нужны слова
спокойные и светлые. Помню, у двух
наших соседей были
дочери-однолетки. Заигравшись на улице, девочки
забывали, что уже пора быть
дома. И тогда из одного окна
раздавался крик: "Зойка, домой!", а из
другого слышалось: "Машенька, мы
ждём тебя!" Прошли годы, те
девочки сами стали матерями, но
вот какое дело: одну из них соседи
так и зовут Зойкой, другую
же — Машенькой. И хотя обе
женщины достойные, отношение
окружающих к ним не равное — к одной
подчёркнуто уважительное, к
другой едва не пренебрежительное. И
сами они, подружки с детства,
чувствуют, что одна живёт на
свету, другая в постоянной тени, и
выйти из тени невозможно.
То, что произошло с девочками,
может случиться и с какой-либо
общностью людей, и с целым
народом. За последние годы
распахнулось столько окон, что не счесть,
и многие лишь для того, чтобы
обозвать народ позлее, уколоть
побольнее. Голоса искушённые,
изощрённые. А люди,
подхватившие их, не ведают того, что
унижают и изничтожают самих себя.
Ладно бы — самих себя: вольному,
как говорится, воля. От словесных
истерик взрослых заболевают
дети — будущее народа.
Журнал "Игрушечка", который
вы только что раскрыли, встаёт в
ряды изданий, озабоченных судьбой
народа и государства, его
будущностью. Каждое слово в нём — в
сказке, повести, загадке — будет
насыщено любовью к России,
бережением её великой истории, уважением к
её гениям и талантам,
признательностью миллионам
безвестных соотечественников, чьим
трудом созданы несметные
богатства — материальные и духовные.
Слово русский будет звучать в
журнале с достоинством и
гордостью за то, что сделали полезного
поколения русских людей и для себя,
и для других народов. Нам не
понадобится что-то придумывать для
этого, что-то хитро
измышлять — мы будем писать о том,
что было и что есть. Разумеется,
при этом не унизим ни одним
словом иные народы — близкие ли, без
братства с которыми не мыслима
жизнь русских, далёкие ли, без
сотрудничества с которыми наша
жизнь была бы обеднена. Тут нам
тоже не нужно совершать над
собой и над фактами насилия:
дружелюбие, уживчивость — это ведь
свойства русского национального
характера.
Не донкихотствуем ли мы?
Страна в мотоциклетном грохоте
публицистов-рокеров — кто
услышит в этом грохоте голос
"Игрушечки"?
Верим, знаем, убеждены: светлое
Слово услышится.
Анатолий МИТЯЕВ

Фёдор Иванович
ТЮТЧЕВ
***
В небе тают облака,
И, лучистая на зное,
В искрах катится река,
Словно зеркало стальное...
Час от часу жар сильней,
Тень ушла к немым дубровам.
И с белеющих полей
Веет запахом медовым.
Чудный день! Пройдут века —
Так же будут, в вечном строе,
Течь и искриться река
И поля дышать на зное.
Рисунок
Евгения Мешкова

Станислав Романовский
ПОВЕСТЬ
О СЕРГИИ
РАДОНЕЖСКОМ
ОЗЕРО НЕРО
Посреди русской равнины лежит озеро
Неро.
Всякая рыба водится в озере — и лещ, и
судак, и благородный осётр. Там, где
восход солнца, поставлен над озером город
Ростов Великий. Далеко стелется над
водами звон его колоколов. Весною, когда
рыба идёт на икромёт, колокола молчат:
боятся вспугнуть рыбу. Пусть она в
тишине и покое мечет икру и выводит
потомство.
Вокруг озера, как синие девичьи платки,
цветут поля льна. Ещё бы им не
цвести — Древняя Русь ходит в льняных
одеждах — белых, блестящих, ласковых к
телу.
Повсюду сёла и деревни, и имена у
них — незабвенные.
Деревня Ангелово. Хорошая весть была
на этом месте, потому что ангел в
переводе с греческого — вестник.
Селенье Варницы. А это название
откуда? Есть старинная загадка:
В земле родился.
В огне крестился.
На воду пал —
Весь пропал.
Отгадка проста — соль! Та самая соль,
без которой, как и без хлеба, не прожить.
Как её добывали?
Рассол брали из самой земли, кипятили
в печах и вываривали соль.
А само заведение называли солеварня,
или варница.
В селенье Варницы у благочестивых
родителей Кирилла и Марии родился
мальчик — Варфоломей.
Было это давно — 3 мая 1314 года...
ВИДЕНИЕ ОТРОКУ ВАРФОЛОМЕЮ
Семи лет Варфоломея отдали в учение
на дому.
Его братья — старший Стефан и младший
Пётр — учились хорошо. А Варфоломей
плохо. Он вроде бы всё понимал, что
объяснял учитель. Но только объяснение
кончалось, мальчик всё забывал.
Обидно-то как!
Утешение Варфоломей находил в
природе.
Он пас лошадей и чуткими ступнями
слышал, как под землёю стучат светлые
родники. Журавли кормились на болоте, и
Варфоломей вместе с ними собирал
клюкву-журавину. Жаворонок поднимался к
небу и пел песню:
Лечу к Богу молотить.
Лечу к Богу молотить.
Лечу к Богу снопы обмолачивать!..
Мальчик чувствовал прямое родство
между природой и Словом Божьим,
которому его учит и никак не может научить
учитель.
Однажды внимание Варфоломея
привлекло тихое свечение, пошёл он к нему и
под зелёным дубом увидел человека.
Человек был в тёмной монашеской одежде;
на голове и плечах аналав — капюшон с
нашитыми на него крестами.
Из глубины аналава светилось лицо.
Человек молился и, казалось, не замечал
мальчика. А мальчик чувствовал, что
этому человеку можно открыть сердце, и
терпеливо ждал окончания молитвы.
— Чего хочешь, чадо? — спросил человек.
— Отец отдал меня учиться, а я не
уразумею, чему учит меня учитель, — сказал
Варфоломей и попросил:
— Помолись за меня.
Человек воздел руки к небу и сотворил
прилежную молитву — горячо попросил

Бога помочь мальчику. Потом достал
металлический ящичек, тремя пальцами
вынул из него хлебушко.
Этот хлебушко он подал мальчику со
словами:
— Вкуси, чадо.
Слаще мёда показался хлеб Варфоломею
и растаял во рту.
— Бог даст тебе разум, — говорил
человек.— Великое будущее открыто пред
тобою.
И вдруг мальчик ощутил, как к нему
возвращается память. Буквы, слова и
целые страницы Священного писания
вспомнил мальчик Варфоломей, и тепло одело
его с головы до ног.
С тех пор Варфоломей стал учиться
отлично. Строгий учитель был им очень
доволен и говорил ему:
— По-моему, всё это ты знал раньше. Ты
еще и книгу не раскрыл, а уже читаешь по
памяти. Да как читаешь! Без запинки.
РАЗБОЙНИКИ
В Ростов Великий нагрянули
разбойники. Они грабили город и окрестные
поселения. Боярин Аверкий, пожилой,
уважаемый всеми человек, добром просил их
угомониться...
За это разбойники повесили его вниз
головой, плевали ему в лицо, сели на
лошадей и с хохотом умчались прочь.
Отец Варфоломея Кирилл и другие
бояре приняли Аверкия на руки, обрезали
верёвку и бережно положили его на землю.
Белая борода боярина была в крови. Не
открывая глаз, Аверкий прошептал:
— Не вынесу позора — помру...
Старик просторно потянулся всем телом
и помер.
Эта смерть потрясла Варфоломея. Он не
мог понять, за что разбойники убили
Аверкия?
— Бога люди забыли, — говорил ему
отец. — Написано в Священном писании:
умалится любовь, и пойдёт брат на брата
и сын на отца...
И отрок Варфоломей, которому было
тогда тринадцать лет, задумает всю свою
жизнь без остатка посвятить служению
Богу и людям.
Богу и людям, ибо Бог есть любовь к
ближнему.
А родители Варфоломея на семейном
совете решат покинуть разграбленные земли
ростовские.
На телегах, обозом, семья переезжает в
город Радонеж и селится около церкви
Рождества Христова.
РАДОНЕЖ
Радонеж расположен над излучиной
тихой реки Пажи, чьи крутояры все в
стрижиных норах, как в сотах. Поёт ветер в
стрижиных норах, как пастух на дудочке
играет; синеют лесные дали; зеленеют
хлеба и травы.
Место красивое, приглядное, радующее.
Оттого и надо ударение в слове Радонеж
делать на первом слоге — произошло оно
от слова радость:
Радонеж — Радостное Место!
Сколько пословиц сложил русский народ
об этом слове:
— От радости кудри вьются — от печали
секутся.
— Моя радость в тебе, а твоя во мне.
— Сей слезами — радостью пожнёшь.
И люди в Радонеже добрые,
приветливые, работящие.
Братья Варфоломея женились.
Он же попросил родительского
благословения постричься в монахи.
— Подожди, сын, — сказал отец. —
Проводишь нас в последний путь и
пострижёшься. Ждать немного осталось...
Родители Варфоломея приняли
монашество, умерли в один день и один час...
И были погребены рядом.
И со слезами он почтил умерших отца и
мать церковными службами, отметил
память родителей своих и молитвами, и
раздачей милостыни убогим, и кормлением
нищих. Так до сорокового дня он отмечал

память родителей своих, пишет об этом
времени свидетель той жизни Епифаний
премудрый, замечательный писатель
Древней Руси.
МАКОВЕЦ
Приветлива Русская земля и удобна для
жительства!
Но есть в ней места особо благодатные,
целительные. В них в старину ставили
церкви.
В лесу, в двенадцати верстах от
Радонежа, Варфоломей открыл такое место —
гору Маковец. У подножья ее две речки,
чистые как родники, сходились в одну,
чтобы никогда не расставаться.
Как бы тяжело ни было у Варфоломея
на душе, на горе Маковец боль отпускала
сердце, и тёплые токи неба и земли
высветляли душу.
Будучи искусным плотником, здесь, на
вершине горы Маковец, у родника,
Варфоломей срубил избушку, чтобы жить в
уединении и молиться Богу. Светилась его
избушка свежеотёсанными бревнами, как
золотой теремок, и смола выступала на
них, как слёзы радости, или как мёд.
Дикие пчёлы принимали её за настоящий
мёд, гудели вокруг избушки, но
Варфоломея не трогали:
- Свой!
И думал Варфоломей: пчёлки знак
подают — пасеку заводить.
Рябчики подбирались к самому порожку,
наблюдали за хозяином и
переговаривались:
- Свой?
- Свой, свой, свой!
Лесные олени, тонконогие, как отроки,
шли к речке на водопой мимо жилища
Варфоломея, и огромные глаза их
вопрошали:
- Свой?
- Зачем вам далеко ходить? — говорил
им Варфоломей. — Я для вас мой родничок
обихожу.
Он расчистил родник, при горловине его
врыл в землю кадочку без дна. Вода
стояла в кадочке, как в озерке, и тихо
переливалась через край.
Олени несмело подходили к роднику и,
утолив жажду, глядели на человека
огромными и кроткими очами.
А под горой в речках держалось много
рыбы — особенно при слиянии их. В
скоромные дни, когда нет поста и верующим
можно вкушать рыбу и мясо, Варфоломей
ставил в воде вершу — плетёную корзину
для ловли рыбы и утром вынимал её.
Изумрудные окуни в красных, как жар,
плавниках и белые, как серебро, язи и
сороги колотились о прутья верши.
Варфоломей задумчиво собирал их в
кошель.
ПОСТРИЖЕНИЕ
Когда человек твёрдо решит уйти от
суеты и всю жизнь посвятить Богу, его
постригают в монахи.

Пострижение в монахи — это великое
событие в жизни человека, и его можно
назвать рождением человека заново.
Ему дают новое имя — церковное.
На голове у него крестообразно
выстригают ножницами волосы. Это знак того,
что вместе с остриженными волосами от
человека отпадает вся суета.
Отпадает безверие. Остаётся вера в Бога.
На него надевают тёмную монашескую
одежду и читают над ним молитвы.
И ещё дают ему причаститься пресным
хлебом и красным вином, как когда-то на
Тайной Вечере Господь Бог наш Иисус
Христос причастил учеников своих.
...20 октября 1337 года игумен
Митрофан постриг Варфоломея в монахи и дал
ему имя Сергий.
После пострижения знакомые,
случалось, обращались к монаху по привычке:
— Здравствуй, Варфоломей!..
Или:
— Как живёшь, Варфоломей?
— Варфоломей умер, — смиренно отвечал
монах.
— Как умер?!.
— Варфоломей был мирянином и
умер, — смиренно же пояснял монах. —
Зато родился Сергий для служения Богу.
Мало-помалу имя Варфоломей стало
забываться. Зато имя Сергий зазвучало все
громче — в землях радонежских и за их
пределами. И не просто Сергий. А отец
Сергий.
МЕДВЕДЬ
К отцу Сергию повадился медведь.
Близко к избушке не подходит, но и
далеко не отходит. Ноздрями шевелит: свежим
хлебом пахнет.
— Погоди маленько, — сказал отец
Сергий. — Хлебушко остынет.— Я тебе его и
вынесу.
Хлеб он положил на пень, широкий как
стол, а сам — в сторонку. Медведь
понюхал каравай и съел его с большой охотой.
Каждый день в одно и то же время
медведь стал приходить к избушке.
Придёт и ждёт, как человек, когда же
выйдет отец Сергий.
— Иду, иду,— говорит тот.— Несу,
несу — голод не тётка. На печь от него не
залезешь. Жалко, что мучка кончается.
Теперь отец Сергий пёк караваи
поменьше прежних: мука кончалась. Испечёт,
разломит на две доли и большую отдаст
медведю, а меньшую оставит себе.
— Ты большой, тяжёлый, — говорил он
медведю, — тебе и доля побольше.
Медведь прислушивался к неторопливой
речи человека и не спешил уходить.
Мучка кончилась.

А медведю то было неведомо. Он
привык, что у человека всегда для него есть
хлеб, ждал урочного угощения. И начинал
сердиться медведь — ворчать.
А отец Сергий скрёб по сусеку, нет ли
где остатков муки, поглядывал в оконце и
сетовал:
— Вот беда-то какая, а? Хоть медведю на
глаза не показывайся.
Худо ли бедно ли, мучка пополам с
отрубями да мякиной нашлась. Правда, на
каравай её не хватило, а лишь на колобок.
Вынес отец Сергий колобок медведю и
сказал:
— Ешь, гостюшко, не обижайся. Чем
богаты, тем и рады.
А медведь не обижался.
На что обижаться-то?
Он кое-что понимал. Да и, пожалуй, ему
дороже хлеба было доброе слово.
Так продолжалось больше года.
Потом медведь пропал. Как в воду
канул!.. Отец Сергий ему хлеб приготовит,
ходит по лесу и негромко зовёт:
— Медведко! Медведушко! Где ты? Что
же ты дорогу ко мне забыл?
Медведь не отзывался. Откочевал он в
места глухие, так как вокруг избушки
Сергия стали селиться люди.
МОНАСТЫРЬ
Монахи стали селиться на горе Маковец
около отца Сергия.
Сначала их было двенадцать — по числу
апостолов — учеников Иисуса Христа.
Каждый монах жил в отдельной избушке-
келье.
Всё в монастыре монахи делали сами,
своими руками, и пример им подавал отец
Сергий.
Силою он был равен двум сильным
мужчинам и работал за двоих. Был он и
огородником, и кузнецом, и сапожником,
и портным. Сам же и зерно молол на
ручной мельнице. И свечи катал из воску
ярого, чтобы светили они в церкви, как
звёзды. И сам, своим топором, белым и
тонким от работы, построил четыре
избушки-кельи.
Монастырь этот назывался Троицким
монастырём, и отец Сергий был выбран
его начальником, или игуменом.
Как выглядела обитель в то время?
Среди красных сосен четырёхугольным
порядком стояли кельи-избушки. Были
тут и хозяйственные постройки: кузница,
пекарня, была трапезная — общая
столовая, ибо в кельях вкушать пищу нельзя:
они для молитвы — общения с Богом и
сна. А посредине возвышалась церковь
Святой Троицы.
Деревянная, шатром, как ель, только не
тёмная, а золотая: из свежего смолистого
леса. И по первости гудели-жужжали
вокруг дикие пчёлы, принимая жёлтые капли
смолы за мёд.
Отец Сергий выносил им в деревянном
блюде немного настоящего мёда и
говорил:
— Вот вам за труды.
Монахам же пояснял:
— Пчёлки знак нам подают: большую
пасеку будем заводить. Учиться будем у
пчёлок общежитию и трудолюбию.
БЕРЕСТЯНАЯ ГРАМОТА
Каждые сутки семикратно служил отец
Сергий в церкви, пел с братьями во
Христе славу Господу Богу.
Не все монахи помнили на память
молитвы. А церковных книг не хватало.
И отец Сергий из берёсты ножницами
кроил листы, ножиком чистил и ровнял
их, отчего они становились гладкими и
белыми, как хорошая бумага. Суровыми
нитками сшивал он листы в книжицу.
Чернилами, изготовленными из настоя
дубовых орешков, еловой сажи — рефти и
ещё чего-то, одного ему ведомого, писал
по памяти на них слово Божие. А память
у отца Сергия была крепкая. И эти
берестяные грамоты отец Сергий раздавал
братьям своим во Христе, и они молились
по ним и заучивали и пели слово Божие:

Сия есть заповедь Моя,
да любите друг друга,
как Я возлюбил вас.
Нет больше той любви,
как если кто положит душу свою
за друзей своих.
РОДНИК
Народу в монастыре прибывало, и,
потревоженный множеством людей, их
шагами, родничок на кадочке закрылся.
Высох родничок на кадочке!..
Чем народ поить? Где воду брать?
Отец Сергий взял с собою верного
ученика своего, имя которого осталось в
тайне, и тайно же от монахов вышел из
ограды монастыря.
Недавно прошёл дождь. Земля дымилась
паром, трава блестела от влаги. На дне
неглубокого овражка стояла вода, как в
блюдце.
Сергий опустился перед ней на колени и
стал молиться:
Боже,
сотворивший небо и землю
и всё видимое и невидимое,
создавший человека из небытия,
по Твоему велению
путник в пустыне
источал воду из камня.
Так и здесь яви силу Твою!
Можжевеловым посохом Сергий
несильно ударил в край водного блюдца. Вода
вырвалась из-под земли и забила,
заиграла на солнышке.
Многих исцелила и поныне исцеляет эта
вода, если люди берут её с верою.
Слабые зрением, промывши ею очи,
улучшают зрение.
Больные нутром пьют ту воду, и к ним
возвращаются силы и аппетит.
Безвольные получают волю к жизни.
"Родник Сергия" называли тот
источник, хотя преподобный просил:
— Не называйте так. Ведь не я дал воду
эту, но Господь.
...Прихотливы и нежны светлые жилки
родников под землею, и надо очень
любить и жалеть эту землю, чтобы не
иссякали они и поили и целили живой водой
всё живое.
БЕСНОВАТЫЙ
В ту пору жил на берегу реки Волги
родовитый человек. Его постигло горе. Он
потерял рассудок и бился так, что
разрывал железные цепи и десять сильных
мужчин не могли удержать его.
Священник местной церкви посоветовал
родным больного:
— Покажите его отцу Сергию.
— Далеко вести.
— До отца Сергия идти долго. Зато он
даст жизнь долгую.
По дороге больной вёл себя смирно и
всё понимал. Но у Троицкой обители на
него напало безумие.
— Верните меня домой! — кричал
он. — Не хочу видеть Сергия!..
Его связали и повели в обитель. У ворот
он разорвал путы, кидался на людей и
ревел, как зверь.
Отец Сергий распорядился:
— Ударьте в било.
Колокольный звон поплыл по лесу. А
отец Сергий в церкви стал
молиться — просить Господа исцелить больного.
Больной затих.
Отец Сергий вышел из церкви и
большим медным крестом трижды осенил
больного.
Тот отскочил от Сергия, бросился в
дождевую лужу с криком:
— Жжёт!.. Жжёт!..
Дрожь волнами прошла по его телу, и
он затих. Провожатые, по просьбе отца
Сергия, отнесли больного в келью и
положили на лавку. Там он проспал много
времени и проснулся совершенно
здоровым. Его спросили:
— Ты помнишь, что с тобой было?
— Всё помню.
— Почему ты бросился в воду?
— Пламя шло из креста отца Сергия.
Огромное пламя! Оно окружило меня... Ох-

ватило со всех сторон! Жжёт. Нечем
дышать. Я бросился в воду, чтобы сбить
пламя. Потом ничего не помню.
Он прожил в монастыре несколько дней
и полный сил вернулся на Волгу.
С тех пор к отцу Сергию потёк народ со
всей Руси Великой...
ВОСКРЕШЕНИЕ ОТРОКА
К отцу Сергию шли и ехали люди всех
сословий — от простолюдина до великого
князя. И все для него были равны.
В каждом он видел человека, которому
надо помочь.
...В трескучий мороз крестьянин принёс
к отцу Сергию своего больного ребенка.
— Что с ним? — спросил Сергий.
— Тает он у меня. Как свечечка. Да ты
посмотри сам, святой отец.
Крестьянин раскутал сына и обмер:
ребёнок был мёртв. Крестьянин заплакал,
положил сына на лавку и пошёл
заказывать гроб.
А Сергий всмотрелся в белое, как яичко,
личико ребёнка, охлопал его большими
тёплыми руками, подышал на него и,
преклонив колени, стал молиться:
— Господи! Спаси, сохрани и помилуй
раба Твоего...
Он молился и всё тепло души своей
вкладывал в слова молитвы. От них
дрогнули веки у мальчика, он застонал, и отец
Сергий бережно, как новорождённого,
принял его на руки и плакал от радости.
Пришёл отец с гробиком для ребёнка.
Он не сразу всё понял, а когда понял, то
обнял ноги отца Сергия и от пережитого
не мог и слова молвить.
Отец Сергий поднял его, передал ему
здорового ребёнка и сказал с улыбкой:
— По дороге он замёрз. А в келье
отогрелся и ожил.
— Он твоими молитвами ожил, святой
отец!
— Ради Бога никому не говори об
этом, — тихо попросил отец Сергий.
— Не скажу, — пообещал крестьянин.
Он и сын его ходили на все престольные
праздники в Троицкий монастырь и
дожили до глубокой старости. А о воскрешении
отрока людям стало известно от одного из
учеников отца Сергия уже после смерти
преподобного. Словом этим русские люди
величают святого из монахов.
ПРОЗРЕНИЕ
Отца Сергия знали не только на Руси,
но и в далекой Византии.
Знали и ценили его как просветителя и
как чудотворца, способного исцелять
больных и воскрешать мёртвых.
И один епископ из Византии — сан этот
означает начальника многих церквей —
решил повидать отца Сергия и проверить,

что в рассказах о нём правда, а что
выдумки.
После тёплой Византии с её
беломраморными городами Русь показалась
епископу страной холодной и дождливой.
Деревянные наши избы, тёмные от
дождей, угнетали епископа, и он говорил:
— Не могу смотреть на эти чёрные дома!
Неужели среди этой черноты может быть
такой светильник, как отец Сергий?
От Москвы до Троицкой обители
епископ добирался трое суток по раскисшей
дороге.
И возроптал продрогший
епископ-византиец:
— Зачем я сюда потащился за тысячи
вёрст? Что может быть доброго под этим
низким небом?
Но вот дорога углубилась в сосновый
бор, просохла. Небо прояснилось, и
синело оно между соснами синевой
васильковой, иконописной.
И на епископа напал страх.
Он не мог понять, что с ним происходит,
звал Бога на помощь:
— Господи, укрепи и направь...
Но Бог не слышал его. Слова епископа
падали в пустоту, и он мысленно наказал
себе:
— Поговорю с этим самым Сергием и тут
же уеду домой. Делать мне здесь нечего.
Но давно известно, что загад не бывает
богат.
Когда епископ увидел отца Сергия, он
ослеп. Вспышка света и — тьма. Епископ
почувствовал себя беспомощным, как
ребёнок, который ещё не научился ходить.
Отец Сергий взял его за руку, как
поводырь, привёл к себе в келью. И епископ
как на духу рассказал преподобному о
тяжкой дороге, о своём неверии и
жалобно просил исцеления.
Отец Сергий прикоснулся к ослепшим
глазам византийца...
Как будто чешуя отпала от глаз
епископа. Он прозрел, всё увидел крупно, ярко,
радостно: и отца Сергия в белых сединах,
и жёлтые оструганные стены кельи, и
лики святых на иконах — Божью Матерь
Путеводительницу и Николая Чудотворца.
И епископ заплакал.
Он плакал, кашлял, сморкался, утихал и
опять плакал. А отец Сергий говорил:
— Поплачь, поплачь. Легче будет. Со
слезами гордыня выйдет. И страх мирской
уйдёт, а придёт страх Божий. Ты
же — учёный человек, книгочей! — ехал не
учить меня, а унизить. Зачем? Господь всё
увидел и ослепил тебя. И Он же вернул
тебе зрение. Вот проплачешься и будешь
учить меня, а я буду тебя слушать.
— Это я должен учиться у тебя! —
воскликнул епископ. — Сподобил меня Бог
увидеть тебя — небесного Человека и
земного Ангела!..
До конца дней своих этот епископ
повсюду славил отца Сергия.
НИЖНИЙ НОВГОРОД
В 1365 году умер хозяин Нижнего
Новгорода князь Константин. Без отца
остались два его сына: Старший и Младший.

По закону отцовский город должен
получить Старший.
Но Младший незаконно захватил
Нижний Новгород.
— Город — мой! — объявил он
горделиво. — А кто тронет меня: мой меч — твоя
голова с плеч.
Между Старшим и Младшим готова
была вспыхнуть война. Вспыхни она —
сколько невинных людей погибнет!..
— Не бывать этому, — сказал отец
Сергий.
Он помолился перед иконой Божьей
Матери Путеводительницы, взял котомку с
хлебом, можжевеловый посох и пешком
пошёл на Волгу в Нижний Новгород.
Жители попутных деревень выходили к
нему с поклонами, приглашали отдохнуть
с дороги, просили благословения и
исцеления.
Отец Сергий никому не отказывал — ни
старому, ни малому.
Младший услыхал о приближении отца
Сергия и перепугался:
— Что теперь делать? Меч на святого
отца Сергия поднимать нельзя.
Между тем, Сергий приблизился к
городу...
Красив Нижний Новгород, глаз не
отвести!..
Построен он на высоких Дятловых
горах, где впадает река Ока в реку Волгу, и
его кремль, его белые храмы, как белые
лебеди, плывут в синем воздухе.
При стечении народа Сергий вошёл в
город.
Там он обошёл все до единой церкви и
настоятелю каждой наказал:
— Службу не служить. В колокола не
звонить, доколе Младший не вернёт
Нижний Новгород Старшему.
И город замолчал. Онемел. Потерял
голос и стал терять душу.
Младший испугался и покорился отцу
Сергию.
Братская кровь на Дятловых горах не
пролилась.
И звонко, и радостно зазвонили
колокола нижегородские!
БОГОРОДИЦА
В этот день, как обычно, отец Сергий
много трудился. С утра в двух деревянных
вёдрах он носил воду от родника, колол
дрова и укладывал в высокую поленницу,
молол зерно на ручной мельнице и
радовался, до чего же мука бела и пригожа!..
Да и день был — загляденье. Хоть и
осень на дворе, а птицы — откуда они
взялись? — пели, как весной. Зацветали
колокольчики на полянах, и небо было
высоким и синим.
И было с утра у отца Сергия
предчувствие, что сегодня случится что-то особенно
радостное.
Вечером вместе с учеником своим
Михеем стоял он пред иконой Божьей Матери
и пел ей акафист — хвалебную песнь:
Радуйся, звезда небесная,
предвестница Солнца!
Радуйся, Мать Господа Бога нашего...
Внезапно отец Сергий почувствовал, что
Матерь Божия близко, рядом, и сказал
ученику своему Михею:
— Сейчас будет дивное и великое
посещение...
Только он это сказал, как с высоты
раздался голос:
— Пречистая грядёт!
Сергий и Михей поспешно вышли в
сени — встречать Пречистую Богородицу.
Их озарил свет, светлее солнечного, но
мягче его. А ещё светлее этого света была
Богородица с апостолами Петром и
Иоанном.
Сергий и Михей упали перед Нею.
Пречистая прикоснулась к Сергию
руками Своими и сказала:
— Не бойся, избранник Мой! Я
услышала молитвы твои. Отныне обитель твоя
будет процветать не только при жизни
твоей. И после твоего отшествия к
Господу буду хранить обитель твою и питать и
оборонять от бед.
Пречистая стала невидима.
Сергий пришёл в себя, поднялся на
ноги. Ученик его лежал, как мёртвый. Когда

же он очнулся, Сергий позвал других
учеников своих — Иоанна и Симона.
Вчетвером отпели они благодарственный
молебен Богоматери.
Случилось это 6 сентября 1370 года.
...Редко Божья Матерь ступает на
землю. Но там, где Она ступает, в её следах,
по народному поверью, зацветают дивные
цветы и открываются родники. И земля,
хранимая Ею, становится недоступной для
недобрых людей.
Кто только не пытался стереть обитель
Сергия с лица русской земли! Ордынцы
жгли её, а она вставала из пепла. Поляки
и литовцы 500 дней и ночей осаждали её,
да так и не смогли взять. По злому
умыслу или неведению соотечественники
сбрасывали колокола с её колоколен...
Но обитель отца Сергия, хранимая
Богородицей, возрождалась, становилась всё
краше. И сегодня о ней знает и к ней едет
на поклонение весь православный мир.
ЗОЛОТОЙ КРЕСТ
Состарился митрополит Алексей, глава
русской православной церкви, и, почуя
близкую кончину, решил передать власть
отцу Сергию.
За Сергием приехали на лошадях.
А он от лошадей отказался и пешком
пошёл из обители в Москву. Он всегда
ходил пешком по Руси, как Христос по
Палестине в земной жизни своей, потому что
любил он эту землю и хотел её знать во
всех малых подробностях.
И ещё потому, что с пастушества жалел
он лошадей и не ездил на них, ни верхом,
ни в телеге.
Митрополит Алексей принял отца
Сергия в московском Кремле в своих покоях
и сказал:
— Уходят силы мои. Другого преемника,
кроме тебя, я не вижу. Прими знак
власти — наперсный крест...
Крест отливал тяжёлым тёмно-красным
золотом, сверкал драгоценными камнями.
— Прости меня, владыко! — сказал отец
Сергий. — От юности моей не был
златоносцем. Тем более хочу пребывать в
нищете в лета старости.
— Это золото как бы не твоё, а
церковное.
— Носить-то мне!
— Носить тебе, — согласился
митрополит. — Носить тебе как главе русской
церкви. По наследству крест перейдёт к
другому митрополиту.
— Золото моё — дерево, — сказал отец
Сергий. — Всё мы в обители делаем
своими руками и всё из дерева. Все церковные
сосуды из дерева. Красной краской
покроем — вот и золото. Вот и свет
неизреченный. Дерево тёплое, ласковое, Богом
посланное для тепла и жительства... А буду я
в золоте, и уйдёт из меня Бог.
— Во всей земле митрополиты ходят в
золотых облачениях, — напомнил Алексей.
— Я не смогу, владыко!
— Настаиваю, отец Сергий!
— Принуждён буду бежать куда-нибудь в
пустыню.
— От церкви побежишь? — устало
спросил Алексей.
Сергий покачал головой:
— От богатства. В писании сказано:
нельзя служить Богу и богатству.
Так и отказался отец Сергий от власти.
Дорога домой всегда короче дороги из
дому. Из Москвы в лесную обитель споро
шёл отец Сергий. Бойко стучал по земле
его можжевеловый посох.
КУЛИКОВСКАЯ БИТВА
Над Русью нависала смертельная
опасность.
С юга на неё надвигались орды
Мамая — орды несметные, беспощадные. От
их движения пыль обволакивала небо,
солнце меркло, и среди дня наступала
ночь.
— Всё ли ты сделал, чтобы миром
остановить Мамая? — спросил отец Сергий
великого князя московского Дмитрия
Ивановича.

— Всё! — ответил князь. — И дань платил
больше большего. И подарки дарил. И в
ноги кланялся.
— Иди, князь, на правую битву, и ты
победишь Мамая, — сказал отец
Сергий. — Господь Бог будет тебе
помощником и заступником.
После трапезы в Троицкой обители он
крестом благословил великого князя,
окропил святой водой и дал ему в помощь
двух монахов — рослых русых
богатырей — Пересвета и Ослябю.
Пересвет и Ослябя были облачены не в
доспехи булатные, а в доспехи тканые — в
святые схимы: монашеские одеяния с
нашитыми на них крестами. В таком
одеянии встретился когда-то отроку
Варфоломею под зелёным дубом Чудный Старец и
предсказал великое будущее...
...На Куликовом поле у впадения
Непрядвы в Дон сошлись два войска —
русское и ордынское.
Было это в день Рождества Пресвятой
Богородицы — 21 сентября 1380 года.
У себя в обители, в церкви Святой
Троицы Сергий горячо молился о победе
русского оружия. Мысленными очами он
видел, как проходит битва, и рассказывал
братии, и сущей правдой был рассказ его:
— Вижу: туман плывёт по полю белыми
волнами. Будто реки вышли из берегов и
сокрыли воинов.
— Сошёл туман, и сила русская блестит
доспехами, как солнце на воде. А сила
ордынская — как туча чёрная.
— Сходятся перед битвой в поединке
инок наш Пересвет и ордынец-богатырь.
Скачут друг на друга на конях. Сшиблись.
Оба упали... Прими, Господи, душу раба
Твоего Пересвета. Сам погиб, ордынского
богатыря победил.
— Сошлись в битве наши и орда...
Великий князь в передних рядах рубится. На
нём доспехи рядового воина. Упал
великий князь Дмитрий Иванович... Но живым
придёт он с битвы!
— Ударили на орду из дубравы свежие
силы русские! Бегут ордынцы и оружие
бросают. Впереди всех Мамай бежит!
Дивны дела Твои, Господи! Мир праху
вашему, воины Христовы, герои русские! А
инок наш Ослябя жив. Вижу его.
Всё это рассказывал Сергий в самый
день и час битвы, задолго до приезда
гонца с победной вестью. И велел Сергий
служить благодарственный молебен в
честь нашей победы.
И панихиду по погибшим воинам велел
служить...
После Куликовской битвы великий
князь московский Дмитрий Иванович
Донской был в Троицкой обители, и отец
Сергий лечил его травами и молитвой,
светом души своей лечил преподобный
князя.
...Воспрянула русская земля после
победы над Мамаем, и послышались на полях
наших песни пахарей.
Их давно не было слышно. А теперь вот
землю пашут, рожь жнут и поют
тихонько...

УЧЕНИКИ СЕРГИЯ
Отец Сергий посылал своих учеников во
все концы нашей земли — нести людям
свет знания.
Ученик Сергия Стефан Пермский
отправился в дремучие леса к охотникам
зырянам. Он изучил их обычаи и язык и
составил для зырян зырянскую азбуку, как
некогда просветители Кирилл и Мефодий
составили славянскую азбуку для славян.
Четыре монастыря построил Стефан в
лесном Приуралье, и при каждом
монастыре — школу, где обучали детей грамоте,
Закону Божьему и строительному делу.
Другой ученик Сергия Кирилл
Белозёрский вместе с другом своим Ферапонтом
отправились на север к Белому озеру. Там
они основали монастыри: Кириллов и
Ферапонтов. На весь мир славятся они
красотой храмов, икон и настенных росписей-
фресок.
Если вам случится побывать в тех
местах, обязательно посмотрите синие фрески
великого художника Дионисия в
Ферапонтовом монастыре.
И вы почувствуете себя сильнее и
добрее.
А найдётся у вас свободное время —
поднимитесь на невысокую гору Мауру. Там
на лесной поляне среди ромашек и
колокольчиков лежит Синий Камень. На нём,
по преданию, отдыхали Кирилл и
Ферапонт.
Есть на Синем Камне отпечаток ладони.
Старые люди говорят:
— Это ладонь святого Кирилла.
От Византии до Урала, от Чёрного моря
до моря Белого обживали трудные земли
ученики отца Сергия. От их усилий люди
становились лучше.
Они несли людям Добро и Свет, как их
Учитель.
КОНЧИНА
Отец Сергий знал давно, когда он умрёт.
За шесть месяцев до смерти он собрал
монахов и сделал словесное завещание:
— Через полгода я уйду от вас.
Настоятелем монастыря после меня будет Никон.
— Братья, любите друг друга и всех
людей, пусть каждый возлюбит своего
ближнего как самого себя.
— Рознь и ненависть побеждайте
любовью.
— Соблюдайте чистоту духовную и
телесную. Чужим трудом не кормитесь
никогда, а кормитесь плодами рук своих.
После этого отец Сергий предался
совершенному безмолвию.
8 октября 1392 года, в день смерти, он
причастился хлебом и вином и помолился:
— Я искал Господа, и Он услышал
меня...
И умер отец Сергий.
Его похоронили в церкви Троицы — в
правой стороне её.
Прошло тридцать лет, и один
благочестивый человек в тонком сне увидел отца
Сергия. Сергий пожаловался ему:
— Вода утесняет моё тело.
Человек этот рассказал сон игумену
Никону. Тот распорядился:

— Изнесём тело святого из земли.
18 июля 1422 года в Троицкой обители
собралось много людей. Был здесь и сын
Дмитрия Донского — князь Юрий
Дмитриевич. Бережнее бережного разрыли
могилу святого.
Вода стояла по обе стороны дубового
гроба. Одежды же и лица святого она не
коснулась. Не посмела.
СЕРЕБРЯНЫЙ ГРОБ
После изнесения из земли тело отца
Сергия было переложено в гробницу
святого, или раку. Новый гроб был тоже
деревянный. Снаружи его украсили резьбой.
А саму резьбу позолотили.
А над могилой отца Сергия из белого
камня возвели храм Троицы, который и
поныне стоит нерушимо.
Прошло больше ста лет.
Царь Иван Грозный пригласил
четырнадцать мастеров серебряного дела и
сказал им:
— Сделайте гроб святому отцу Сергию
из чистого серебра. Дело это святое, и
подгонять вас я не буду.
Мастера постились, ни вина, ни пива в
рот не заносили, и трудились они от зари
утренней до зари вечерней.
Огнём плавили они серебро, чтобы было
оно чистым, как душа отца Сергия.
Кресты Господни, цветы райские и
ангелов небесных изобразили они на серебре,
чтобы было оно, как небо, где пребывает
отец Сергий.
Сковали они гроб просторный, как
ладья, в которой по морю Вечности
плывёт преподобный на помощь людям.
Двадцать девять лет — с молодости до
старости! — трудились мастера. Поседели,
покрылись морщинами, но ни один не
заболел, не умер. Внуки у них народились, а
у иных и правнуки.
А когда закончили свой труд мастера,
заказчика — царя Ивана Грозного — уже не
было в живых.
Работу принимал сын его — Фёдор Иоан-
нович, царь кроткий, слабый на слезу..
Он много плакал и молился перед
серебряным гробом, перед красотой неземною.
А когда проплакался, то богато наградил
мастеров, чтобы они могли безбедно жить
до конца дней своих.
— А прежний деревянный гроб отца
Сергия велю разъять на доски, — распорядился
царь Фёдор Иоаннович. — И на этих
досках написать образы святых.
Ни один вершок дерева не пропал! Все
гробовые доски пошли на иконы. На
одной из них изображён отец Сергий.
Икону эту брали в военные походы
наши полководцы.
С нею император Пётр Великий разбил
шведов под Полтавой.
...Весь мир восхищается красотой
Троице-Сергиевой лавры — её стенами и
башнями, её древними храмами,
разнообразными голосами её колоколов.
Здесь, в белокаменном Троицком
соборе, в серебряном гробу покоится
преподобный Сергий Радонежский, всея России
чудотворец.
Со всех концов Земли идут сюда
люди — найти утешение и защиту и
поклониться Красоте.

ТРОИЦА
Ученик Сергия Радонежского монах
Андрей Рублёв написал в похвалу своему
Учителю икону "Троица".
Икона эта была установлена в Троицком
соборе у гроба Сергия.
Было это почти 600 лет назад, но и
сегодня рублёвская "Троица" сияет
красками, будто она только-только написана.
На иконе Три Ангела склоняются друг к
другу в тихой беседе.
Кто они?
Прочитаем икону как книгу: слева
направо.
Слева — Бог Отец.
Посередине — Бог Сын Иисус Христос.
Справа — Бог Дух Святой.
То есть на иконе изображена Святая
Троица — Бог, Единый в Трёх Лицах!
Какие прекрасные лица у рублёвских
Ангелов — задумчивые, сострадательные к
людям! Единой доброй беседой Ангелы
показывают людям пример жизни в
дружбе и любви.
А какие руки у Ангелов — большие,
сильные, как у отца Сергия, который всё
делал сам: и избы ставил, и муку молол, и
книги переписывал.
В руках у каждого Ангела — посох.
Длинный, красный, вишнёвый или
можжевеловый, как у отца Сергия.
Посохи — знак того, что Ангелы эти —
странники. После задушевной беседы пойдут они
по широкой нашей земле и, как и отец
Сергий, понесут людям мир и согласие.
Праздник Троицы празднуется ранним
летом, когда земля в свежей зелени, в
цвету, в белых тёплых туманах.
Всё это изображено на иконе Андрея
Рублёва.
Синим, глубоким, как небо, цветом
цветёт лён; синеют васильки и
незабудки — это верхний плащ среднего и нижний
плащ правого Ангелов.
Серебряно-зелёным цветом отливает
молодая рожь. Это одежды левого Ангела.
На Троицу звонят колокола, а церкви и
дома украшаются ветками берёзы.
Молодёжь и дети заплетают венки, поют
песни и водят хороводы в зелёных лугах.
И свежая троицкая зелень радует на
рублёвской иконе. Это — тёмно-зелёное
дерево над средним Ангелом и ярко-
зелёный верхний плащ правого Ангела.
На Троицу ночи коротки.
— Короче воробьиного скока, — говорят
про них на Руси. — Заря с зарёю сходится.
Целуются зори.
И это видно на иконе Рублёва.
Зори — это крылья Ангелов. Они в золотых
нитях света, как в стеблях пшеницы.
Ласково соприкасаются эти крылья.
Лёгкие и широкие, как зори...
В старину на Троицу прекращались
войны, и наступал мир и лад.
И сегодня на Троицу принято мириться,
забывать обиды и говорить друг другу
дружелюбные слова.
И благодарить Мать-Природу за то, что
она кормит и поит, и врачует нас.
И радует Красотой несказанной.
Повесть иллюстрирована репродукциями
с иконы Евстафия Головкина "Сергий с житием",
1591 год.
Андрей Рублёв. "Троица ветхозаветная."
1422-1427 годы.

Дорогие ребята!
В этом году исполнилось бы 56 лет со
дня рождения русского поэта Николая
Михайловича Рубцова. Он родился
5 января 1936 года в посёлке Емецк, что
расположен на реке Северная Двина, в
ста пятидесяти километрах выше
Архангельска. Когда началась Великая
Отечественная война, отец Коли ушёл
на фронт, а мама заболела и умерла. С
шести лет Коля воспитывался в
детском доме села Никольское на
Вологодчине, для него это село стало самым
дорогим местом на земле. Когда вы
подрастёте — узнаете, как тянет в те
места, где прошло детство... Вот и
Николай Михайлович так написал о своей
родине:
Школа моя деревянная!..
Время придёт уезжать —
Речка за мною туманная
Будет бежать и бежать...
С каждой избою и тучею,
С громом, готовым упасть,
Чувствую самую жгучую,
Самую смертную связь.
Потом была работа кочегаром на
рыболовецком судне, рабочим на заводе,
служба на эсминце Северного флота...
Жизнь не баловала поэта, но, как
вспоминают друзья, в его карманах
всегда были конфеты, которыми он угощал
встречную детвору...
Те же добрые чувства вы найдёте и в
детских стихах Николая Михайловича
Рубцова, с которыми мы вас хотим
познакомить.
Николай Михайлович
Рубцов
МЕДВЕДЬ
В медведя выстрелил лесник.
Могучий зверь к сосне приник.
Застряла дробь в лохматом теле.
Глаза медведя слёз полны:
За что его убить хотели?
Медведь не чувствовал вины!
Домой отправился медведь,
Чтоб горько дома пореветь...
КОЗА
Побежала коза в огород.
Ей навстречу попался народ.
— Как не стыдно тебе, егоза? —
И коза опустила глаза.
А когда разошёлся народ.
Побежала опять в огород.
ВОРОБЕЙ
Чуть живой. Не чирикает даже.
Замерзает совсем воробей.
Как заметит подводу с поклажей,
Из-под крыши бросается к ней!
И дрожит он над зёрнышком бедным,
И летит к чердаку к своему.
А гляди, не становится вредным
Оттого, что так трудно ему...

ПРО ЗАЙЦА
Заяц в лес бежал по лугу,
Я из лесу шёл домой, —
Бедный заяц с перепугу
Так и сел передо мной!
Так и обмер, бестолковый,
Но, конечно, в тот же миг
Поскакал в лесок сосновый,
Слыша мой весёлый крик.
И ещё, наверно, долго
С вечной дрожью в тишине
Думал где-нибудь под ёлкой
О себе и обо мне.
Думал, горестно вздыхая,
Что друзей-то у него
После дедушки Мазая
Не осталось никого.

ВОРОНА
Вот ворона сидит на заборе.
Все амбары давно на запоре.
Все обозы прошли, все подводы,
Наступила пора непогоды.
Суетится она на заборе.
Горе ей. Настоящее горе!
Ведь ни зёрнышка нет у вороны
И от холода нет обороны...

Юрий Казаков
ДЫМ
Рисунки Виктора Чижикова
Когда я был маленьким, я больше
всего любил рисовать дома. Я
рисовал их целыми сотнями. Я рисовал их
в тетрадях, в альбомах,
на оборотной стороне фотокарточек
и на обоях,
на стенах домов и на заборах,
во дворе на асфальте
и в кухне на кафельной стене.
На каждом кафеле я нарисовал по
дому.
Другие ребята тоже рисовали. Но
они рисовали разные вещи:
человечков и собак, коров и кошек, лес,
траву и солнце. Один я рисовал только
дома. Они у меня были одноэтажные
и двухэтажные, с высокими крышами
и низенькими. Одни дома выходили у
меня в пять окошек, другие в восемь,
или десять, или в одно окошко. На
каждом доме была у меня труба, а
из трубы обязательно шёл дым. Дым
выходил у меня лучше всего.
Дым выходил у меня такой
замечательный, что все останавливались и
долго не могли опомниться, а потом
говорили разные слова.
Одни говорили:
— Ай-яй-яй!
Другие говорили:
— Вот это да!
Третьи говорили:
- Ну и ну!
А четвёртые говорили:
— Ничего не скажешь!
И все думали, что я стану великим
художником. Но я не стал великим
художником, а совсем наоборот.
Когда я стал большой, у меня
объявилось ужасно много родственников.

Сначала у меня были только отец,
мать, брат и старшая сестра. Потом у
меня завелись сначала мои
племянники, потом моя жена, потом мои дети,
потом тётки, бабки, свекрови,
золовки, невестки, зятья, девери, свояки и
свояченицы, двоюродные и
троюродные братья, а у тех, в свою очередь,
были племянники, дети, свояки,
свёкры, золовки и невестки.
Дело дошло до того, что я уже не
знал, кто чей свёкор, а кто чей сын.
Днём я работал, и жить было
можно. И вечером ничего страшного не
было. Все были на ногах, все бегали,
возились, играли, плакали, кричали,
говорили, жарили, варили и стирали.
И впечатление было от всего этого
радостное. Как на площади в
большой праздник.
Зато ночью, когда все ложились
спать, а мне надо было пойти за чем-
нибудь на кухню — вот тогда бывало
мне не по себе. Везде и всюду, в
комнатах, в коридоре и на кухне,
спали мои родственники. Одни
храпели. Другие дышали тихо. Третьи
совсем не дышали. Я светил спичкой,
шагал туда и сюда, наступал на ноги,
на руки и сам себе напоминал
картину:
"Ночь полководца после битвы".
Все мне завидовали, что у меня
такая необыкновенная семья. Но мне
чего-то не хватало. Весь день на
работе я думал: чего же мне не
хватает? По дороге домой я тоже об этом
думал. Дома я уже не думал, а
чувствовал, как мне чего-то не хватает.
И во сне мне тоже чего-то не
хватало.
И вдруг однажды ночью я вскочил
и закричал. Все мои родственники тут
же проснулись, но вскочить сразу не
могли, потому что опирались руками
друг о друга и друг другу мешали
вскакивать. Зато думать они могли
все сразу. И они все сразу подумали,
что меня кто-то режет.
Покричав минут пять, я успокоился
и сказал:
— Ура! Я понял, чего мне не
хватало! Мне не хватало дома! Я буду
строить дом! Это будет самый
замечательный дом! Такой дом, какого вы
никогда не видали!
Тут все родственники опомнились,
зажгли свет, оделись и выстроились в
очередь, чтобы обнять меня и пожать
мне руку. Они все рыдали и говорили
разные слова о том, что я гений, что
у меня светлый ум и что они всегда
верили в меня.
— Вот это голова!— говорили они.
— Вот это сила!
— Ух ты!
— Ах ты!
А так как обнять меня хотел
каждый, то последний родственник обнял
уже утром. После чего усталый, но
довольный пошёл я на работу.
И вот взялся я за дом.
Сперва привёз я белого камня и
щебёнки под фундамент,
красной звонкой черепицы на
крышу,
жёлтого круглого леса с каплями
смолы для стен.
Потом я привёз:
рубанки, фуганки, пилы, стамески,
долота, дрель, отвёртки, молотки,
коловороты и свёрла.
Еще я привёз:
мела, извёстки, песку и кирпича,
толстых гвоздей для полов и
тонких — для дранки,
сто банок краски, самой разной
краски — зелёной, белой, красной,
синей, оранжевой, чёрной и жёлтой,
столярного клея, олифы и лака,
оконные задвижки, дверные ручки, замки,
крюки, скобы, шурупы, доски, рейки,
дранки, штакетник для забора, толь,
вар, паклю, замазку — и из всего
этого начал строить свой замечательный
дом!
Сперва я решил построить дым. Я
пустил на него самые лучшие матери-

алы. Я его клеил, сколачивал,
смазывал замазкой, свинчивал, сбивал,
поправлял топором и стамеской, красил
всеми красками. Потом пошли в дело
извёстка, штукатурка, брёвна, кирпич,
толь, доски, песок, черепица. Я
выводил в небе узоры и завитки. Дым у
меня то клонился на сторону, то
опять круто шёл вверх. В некоторых
местах я его строгал рубанком и
полировал. Другие места я нарочно
оставлял шершавыми. Дым был у меня
разноцветным — на одно место
поглядишь, будто ночь на дворе или тучи.
В другую сторону поглядишь — совсем
синий мой дым, с розовым оттенком,
будто под солнцем.
Через месяц с дымом было
покончено. Он был так красив, что нельзя
было глаз оторвать от него. Он был
так высок, что его видно было
отовсюду за сто километров. Иногда я
брал билет на электричку и отъезжал
километров на пятьдесят
полюбоваться своим дымом издали. Издали дым
был ещё красивее.
Во всех деревнях и городах люди
то и дело бросали работу и
любовались дымом. При этом они говорили
разные слова.
Одни говорили:
— Ай-яй-яй!
Другие говорили:
— Вот это да!
Третьи говорили:
- Ну и ну!
А четвёртые говорили:
— Ничего не скажешь!
— Это я построил! — говорил я. — Это
мой дым!
В ответ все смотрели на меня,
качали головами и говорили:
-А!
Но не в этом было главное.
Главное было в том, что, когда я
построил свой замечательный дым, у меня
не осталось материала для дома.
Ничего не осталось, ни одного гвоздя!
И дом мне строить было не из чего.
Владимир Крупин
ДЫМКА
(Вятская игрушка)
Всякий может взять глину, краски, мел,
молоко. Но ничего не выйдет, если нет
умения. А когда наблюдаешь за работой
дымковской мастерицы, кажется всё
просто. Вот она отщипнула от глины кусочек,
раскатала его колбаской, вот взяла глины
побольше, расшлёпала в лепёшку, вот
свернула лепёшку воронкой,
оказалось — это юбочка. Сверху приделала
голову, руку, колбаску изогнула
коромыслом, вылепила крохотные ведёрки. Стоит
водоноска влажная, коричневая, сохнет,
светлеет. А мастерица новую водоноску
лепит. Глядишь — совсем другая:
кокошник по-другому, на юбочке передник с
оборками, а коромысло не на двух плечах,
а на одном. А берёшься сам — глина
мнётся легко, готова тебе помочь, но ни во что
не превращается, как говорят: "Одна
мучка, да разные ручки".
Мастерство дымковских мастериц идёт
из глубины веков. Ведь это не просто
игрушки эти свистульки, эти коровки,
лошадки, всадники, няньки — это начало
знания для ребёнка о жизни. Он и играл и
входил в мир, который его окружает. И
мир этот был прекрасен: высокие гордые
шеи коней оплетали чёрные витые гривы,
русские печи расцветали розами, нарядные
деточки прижимались к расписным подо-

лам матерей, отцы шли за сохой по
золотой пашне, ручные медведи плясали под
игру своей балалайки, на поросятах ехали
весёлые музыканты,
Крошечка-Хаврошечка стояла под яблоней с наливными
яблочками, храбрые богатыри стояли на
страже сказочных городов, индюки
вздымали разноцветные хвосты...
Одна дымковская вятская игрушка в
состоянии преобразить, сделать праздничной
квартиру, может быть, именно оттого, что
в ней и огромный труд, и его
многовековость.
Её называют дымковской по месту
происхождения. С высокого берега Вятки
видно заречную слободу Дымково. Зимой,
когда топятся печи, летом в пасмурные
дни, когда туман, слобода вся будто в
дыму, в дымке. Здесь хранилось,
передавалось мастерство создания игрушки.
Сидит бабушка, рядом внучки, именно
внучки, почему-то мальчики не
перенимали глиняное мастерство. Терпения у них
не хватало. Им бы всё побыстрей.
А тут дело неторопливое, доскональное,
скрупулёзное. Кладёт бабушка свою
шершавую морщинистую руку на ладошку
внучке, направляет её пальчики. Где не
справляются пальчики, им на помощь
приходит лопатка — прихлопывать
глиняную лепёшку. Рядом стоит чашка с водой,
в воду то и дело окунаются пальцы, чтоб
глина не приставала к рукам. Или мокрая
тряпка. Тряпкой на ночь прикрывают
глину, чтоб глина не пересохла.
Игрушки стоят на лавке, ждут
обжигания в печи. Сейчас в мастерских
специальные печи обжига, а раньше игрушки
закаляли в русских печах. Топили
жаркими берёзовыми дровами, чисто подметали,
ставили на под налепленные фигурки.
Выходили они из печи закалённые,
звонкие. Остывали. Разведённым на
молоке мелом белили игрушки.
И уже после этого наступала пора
росписи.
Если посмотреть на узор дымковских
игрушек, он необычайно ярок, праздничен,
весел. Кажется, что это достигнуто
сочетаниями многих линий, а начинаешь
вглядываться и поражаешься, насколько просты,
экономны средства росписи: точки,
клеточки, линии прямые и волнистые,
кружочки, пятна. Но всё дело в их сочетании
Может быть, главное волшебство
дымковского чуда в том, что его красота не
повторяется никогда.
Взять крохотных козликов в модных
штанишках — и ни один не похож на
другого. Уж что говорить о медведях — у них
не только роспись, не только лепка
разные, но у каждого свой характер. И ни
одного злого. Все добрые и весёлые. Один
похитрей, другой простоват, третий себе
на уме...
Самое последнее, что делает мастерица с
игрушкой, это украшает её золотыми
лепестками.
Операция называется "сажать золото".
Листочки золота настолько тонки, что
легче пуха, и когда "сажают золото", то от
сквозняков закрывают форточки, чтоб
лепесточки не улетели. Вот мастерица
легонько коснулась кисточкой, смоченной в
сыром яйце, золотого квадратика,
поднесла его к игрушке и посадила на своё
место: водоноске и барыням на шляпы, на
кокошники, петухам на гребни, оленям на
рога, гребцам на вёсла, волшебным
деревьям на ствол и яблоки... и игрушки
засветились и окончательно стали
ненаглядными.
И впрямь, на них не наглядеться.
Смотришь, и на душе становится радостно, а на
сердце спокойно.
И всё из глины. А глядишь на
глину — ничего на ней, кроме крапивы, не
растёт.

Василий Андреевич
Жуковский
СПЯЩАЯ ЦАРЕВНА
Рисунки Бориса Дехтерёва
Жил-был добрый царь Матвей;
Жил с царицею своей
Он в согласье много лет;
А детей всё нет как нет.
Раз царица на лугу,
На зелёном берегу
Ручейка была одна;
Горько плакала она.
Вдруг, глядит, ползёт к ней рак;
Он сказал царице так:
"Мне тебя, царица, жаль;
Но забудь свою печаль;
Понесёшь ты в эту ночь:
У тебя родится дочь". —
"Благодарствуй, добрый рак;
Не ждала тебя никак..."
Но уж рак уполз в ручей,
Не слыхав её речей.

Он, конечно, был пророк;
Что сказал — сбылося в срок:
Дочь царица родила.
Дочь прекрасна так была,
Что ни в сказке рассказать,
Ни пером не описать.
Вот царём Матвеем пир
Знатный дан на целый мир;
И на пир весёлый тот
Царь одиннадцать зовёт
Чародеек молодых;
Было ж всех двенадцать их;
Но двенадцатой одной,
Хромоногой, старой, злой,
Царь на праздник не позвал.
Отчего ж так оплошал
Наш разумный царь Матвей?
Было то обидно ей.
Так, но есть причина тут:
У царя двенадцать блюд
Драгоценных, золотых
Было в царских кладовых;
Приготовили обед;
А двенадцатого нет
(Кем украдено оно,
Знать об этом не дано).
"Что ж тут делать? —
царь сказал. —
Так и быть!" И не послал
Он на пир старухи звать.
Собралися пировать
Гостьи, званные царём;
Пили, ели, а потом,
Хлебосольного царя
За приём благодаря,
Стали дочь его дарить:
"Будешь в золоте ходить;
Будешь чудо красоты;
Будешь всем на радость ты
Благонравна и тиха;
Дам красавца жениха
Я тебе, моё дитя;
Жизнь твоя пройдёт шутя
Меж знакомых и родных..."
Словом, десять молодых
Чародеек, одарив
Так дитя наперерыв,
Удалились; в свой черёд
И последняя идёт;
Но ещё она сказать
Не успела слова — глядь!
А незваная стоит
Над царевной и ворчит:
"На пиру я не была,
Но подарок принесла:
На шестнадцатом году
Повстречаешь ты беду;
В этом возрасте своём
Руку ты веретеном
Оцарапаешь, мой свет,
И умрёшь во цвете лет!"
Проворчавши так, тотчас
Ведьма скрылася из глаз;
Но оставшаяся там
Речь домолвила: "Не дам
Без пути ругаться ей
Над царевною моей;
Будет то не смерть, а сон;
Триста лет продлится он;
Срок назначенный пройдёт,
И царевна оживёт;
Будет долго в свете жить;
Будут внуки веселить
Вместе с нею мать, отца
До земного их конца".
Скрылась гостья. Царь грустит;
Он не ест, не пьёт, не спит:
Как от смерти дочь спасти?
И, беду чтоб отвести,
Он даёт такой указ:
"Запрещается от нас
В нашем царстве сеять лён,
Прясть, сучить, чтоб веретён
Духу не было в домах;
Чтоб скорей как можно прях
Всех из царства выслать вон".
Царь, издав такой закон,
Начал пить, и есть, и спать,
Начал жить да поживать,
Как дотоле, без забот.
Дни проходят; дочь растёт;
Расцвела, как майский цвет;
Вот уж ей пятнадцать лет...
Что-то, что-то будет с ней!
Раз с царицею своей
Царь отправился гулять;
Но с собой царевну взять
Не случилось им; она

Вдруг соскучилась одна
В душной горнице сидеть
И на свет в окно глядеть.
"Дай, — сказала наконец, —
Осмотрю я наш дворец".
По дворцу она пошла:
Пышных комнат нет числа;
Всем любуется она;
Вот, глядит, отворена
Дверь в покой; в покое том
Вьётся лестница винтом
Вкруг столба; по ступеням
Всходит вверх и видит — там
Старушоночка сидит;
Гребень под носом торчит;
Старушоночка прядёт
И за пряжею поёт:
"Веретёнце, не ленись;
Пряжа тонкая, не рвись;
Скоро будет в добрый час
Гостья жданная у нас".
Гостья жданная вошла;
Пряха молча подала
В руки ей веретено;
Та взяла, и вмиг оно
Укололо руку ей...
Всё исчезло из очей;
На неё находит сон;
Вместе с ней объемлет он
Весь огромный царский дом;
Всё утихнуло кругом;
Возвращаясь во дворец,
На крыльце её отец
Пошатнулся и зевнул
И с царицею заснул;
Свита вся за ними спит;
Стража царская стоит
Под ружьём в глубоком сне,
И на спящем спит коне
Перед ней хорунжий сам;
Неподвижно по стенам
Мухи сонные сидят;
У ворот собаки спят;
В стойлах, головы склонив,
Пышны гривы опустив,
Кони корму не едят,
Кони сном глубоким спят;
Повар спит перед огнём;
И огонь, объятый сном,
Не пылает, не горит,
Сонным пламенем стоит;
И не тронется над ним,
Свившись клубом, сонный дым;
И окрестность со дворцом
Вся объята мёртвым сном;
И покрыл окрестность бор;
Из терновника забор
Дикий бор тот окружил;
Он навек загородил
К дому царскому пути:
Долго, долго не найти
Никому туда следа —
И приблизиться беда!
Птица там не пролетит,
Близко зверь не пробежит,
Даже облака небес
На дремучий, тёмный лес
Не навеет ветерок.
Вот уж полный век протёк;
Словно не жил царь Матвей —
Так из памяти людей
Он изгладился давно;
Знали только то одно,
Что средь бора дом стоит,
Что царевна в доме спит,
Что проспать ей триста лет,
Что теперь к ней следу нет.
Много было смельчаков
(По сказанью стариков),
В лес брались они сходить,
Чтоб царевну разбудить;
Даже бились об заклад
И ходили — но назад
Не пришёл никто. С тех пор
В неприступный, страшный бор
Ни старик, ни молодой
За царевной ни ногой.
Время ж всё текло, текло;
Вот и триста лет прошло.
Что ж случилося? В один
День весенний царский сын,
Забавляясь ловлей, там
По долинам, по полям
С свитой ловчих разъезжал.
Вот от свиты он отстал;
И у бора вдруг один
Очутился царский сын.
Бор, он видит, тёмен, дик.

С ним встречается старик.
С стариком он в разговор:
"Расскажи про этот бор
Мне, старинушка честной!"
Покачавши головой,
Всё старик тут рассказал,
Что от дедов он слыхал
О чудесном боре том:
Как богатый царский дом
В нём давным-давно стоит,
Как царевна в доме спит,
Как её чудесен сон,
Как три века длится он,
Как во сне царевна ждёт,
Что спаситель к ней придёт;
Как опасны в лес пути,
Как пыталася дойти
До царевны молодёжь,
Как со всяким то ж да то ж
Приключалось: попадал
В лес, да там и погибал.
Был детина удалой
Царский сын; от сказки той
Вспыхнул он, как от огня;
Шпоры втиснул он в коня;
Прянул конь от острых шпор
И стрелой помчался в бор,
И в одно мгновенье там.
Что ж явилося очам
Сына царского? Забор,
Ограждавший тёмный бор,
Не терновник уж густой,
Но кустарник молодой,
Блещут розы по кустам;
Перед витязем он сам
Расступился, как живой;
В лес въезжает витязь мой:
Всё свежо, красно пред ним;
По цветочкам молодым
Пляшут, блещут мотыльки;
Светлой змейкой ручейки
Вьются, пенятся, журчат;
Птицы прыгают, шумят
В густоте ветвей живых;
Лес душист, прохладен, тих,
И ничто не страшно в нём.
Едет гладким он путём
Час, другой; вот наконец
Перед ним стоит дворец.
Зданье — чудо старины;
Ворота отворены;
В ворота въезжает он;
На дворе встречает он
Тьму людей, и каждый спит:
Тот как вкопанный сидит;
Тот не двигаясь идёт;
Тот стоит, раскрывши рот,
Сном пресёкся разговор,
И в устах молчит с тех пор
Недоконченная речь;
Тот, вздремав, когда-то лечь
Собрался, но не успел:
Сон волшебный овладел
Прежде сна простого им;
И, три века недвижим,
Не стоит он, не лежит
И, упасть готовый, спит.
Изумлён и поражён
Царский сын. Проходит он
Между сонными к дворцу;
Приближается к крыльцу;
По широким ступеням
Хочет вверх идти; но там
На ступенях царь лежит
И с царицей вместе спит.
Путь наверх загорожён.
"Как же быть? — подумал он. —
Где пробраться во дворец?"
Но решился наконец,
И, молитву сотворя,
Он шагнул через царя.
Весь дворец обходит он;
Пышно всё, но всюду сон.
Гробовая тишина.
Вдруг глядит: отворена
Дверь в покой; в покое том
Вьётся лестница винтом
Вкруг столба; по ступеням
Он взошёл. И что же там?
Вся душа его кипит,
Перед ним царевна спит.
Как дитя, лежит она,
Распылалася от сна;
Молод цвет её ланит;
Меж ресницами блестит
Пламя сонное очей;
Ночи тёмныя темней,
Заплетённые косой,

Кудри чёрной полосой
Обвились кругом чела;
Грудь, как свежий снег бела;
На воздушный, тонкий стан
Брошен лёгкий сарафан;
Губки алые горят;
Руки белые лежат
На трепещущих грудях;
Сжаты в лёгких сапожках
Ножки — чудо красотой.
Видом прелести такой
Отуманен, распалён,
Неподвижно смотрит он;
Неподвижно спит она.
Что ж разрушит силу сна?
Вот, чтоб душу насладить,
Чтоб хоть мало утолить
Жадность пламенных очей,
На колени ставши, к ней
Он приблизился лицом:
Распалительным огнём
Жарко рдеющих ланит
И дыханьем уст облит,
Он души не удержал
И её поцеловал.
Вмиг проснулася она;
И за нею вмиг от сна
Поднялося всё кругом:
Царь, царица, царский дом;
Снова говор, крик, возня;
Всё как было; словно дня
Не прошло с тех пор,
как в сон
Весь тот край был погружён.
Царь на лестницу идёт;
Нагулявшися, ведёт
Он царицу в их покой;
Сзади свита вся толпой;
Стражи ружьями стучат;
Мухи стаями летят;
Приворотный лает пёс;
На конюшне свой овёс
Доедает добрый конь;
Повар дует на огонь,
И, треща, огонь горит,
И струёю дым бежит.
Всё бывалое — один
Небывалый царский сын.
Он с царевной наконец
Сходит сверху; мать, отец
Принялись их обнимать.
Что ж осталось досказать?
Свадьба, пир, и я там был
И вино на свадьбе пил;
По усам вино бежало,
В рот же капли не попало.

Александр Старостин
МИТЕНЬКА
Рисунки Георгия Никольского
Я изучаю жизнь дикого северного
оленя. И мне часто приходится
бывать в тундре. Однажды я оказался в
тундре один. Даже собаки у меня не
было. Так уж получилось.
Я поселился в зимовье — маленькой
бревенчатой избушке. Она хоть и
маленькая, а на всякой охотничьей и
лётной карте обозначена, чтобы
знали, если кто заблудится. Здесь всегда
можно заночевать, обогреться и
поесть. Каждый тут что-нибудь
оставляет для тех, кто придёт после него:
спички, соль, крупу, сухари. Люди
должны заботиться друг о друге:
иначе что ж получится?
Поселившись в зимовье, я прежде
всего решил избавиться от темноты,
но вовсе не потому, что боялся её.
Ведь мне нужно записывать свои
наблюдения. А как записывать, если
темно?
Я пробил в консервной банке
дырку, вставил в неё винтовочную гильзу
без донышка, а в гильзу протащил
фитиль. Всё сооружение опустил в
другую банку, с керосином.
Получилась коптилка. Теперь по вечерам
можно работать.
В избушке была железная печка. Но
мне не захотелось возиться с
дровами. Поэтому я сделал свою печку, ке-

росиновую. В ведре сбоку пробил
ножом окошки, снял дно и накрыл этим
ведром примус. Сверху можно ставить
чайник: сквозняк не гасит пламя.
Рукам тепло, спине холодно, но ничего:
ведь я сам придумал себе такую
печку.
На стенку я приколол рисунок своей
четырёхлетней дочери. Стало совсем
уютно.
Каждое утро я отправлялся за
водой к заросшему болотцу. Кругом
трава да мох, да берёзки ростом с
куриную лапу — в тундре они больше
не вырастают. Я вдавливаю котелок в
траву, нацеживаю воды.
Внизу лениво шумит море, и в
замутившейся у берега воде
покачиваются красные медузы. Свистит ветер
в острых камнях и жёстких травах,
кричат поморники — большие бурые
птицы.
Я разжигаю примус и готовлю
завтрак. Позавтракав, иду в маршрут.
Маршруты у меня долгие, часов по
пятнадцати на ногах, даже больше.
Возвращаюсь уже в сумерки.
На небо высыпают звёзды, яркие,
начищенные; луна освещает сопки,
словно отлитые из фиолетового
стекла, и временами мне начинает
казаться, что я вообще один на целой
земле и нет никаких городов, нет
светящихся реклам и спешащих куда-то
людей.
Мне было одиноко. Я мечтал о
друге. И очень ругал себя за то, что не
взял собаку.
Однажды ночью я сидел на нарах
за столиком, писал, курил, чай
прихлёбывал. Вдруг раздался
шорох — я насторожился.
— Должно быть, лемминг — полярная
мышь,— сказал я сам себе: привык в
одиночестве думать вслух.
Шорох повторился.
Я приподнял коптилку. Тени на
красноватых от света стенах
зашевелились, и я заметил в углу
маленькую головку. Сверкнули в темноте
зелёные глаза, и головка тут же
исчезла. Мне даже показалось, что это
человеческая головка. А куда она
исчезла — непонятно, некуда ей деться.
Кто бы это мог быть?
Я поднялся и заглянул в угол.
Здесь была нора не больше
мышиной.
Только я вернулся за стол, шорох
опять повторился. Я сделал вид, что
ничего не вижу, лишь осторожно
косил глазами в угол. В углу фыркнул
и появился горностай. Я боялся
дышать, чтобы не спугнуть его. Он
присел на корточки, вытянулся столбиком
и принялся рассматривать меня, а
я его.
Горностай был в летней одежде,
бурый, с белым брюшком и такой же
мордочкой. Довольно облезлый
зверёк. Было странно: не такой уж он
маленький, а пролез в мышиную
норку. Всё-таки он почти с кошку.
Я зашевелился. Зверёк зашипел по-
змеиному, и тут же его как ни
бывало — исчез, просочился, как лужица
ртути в маленькую дырку.
Тогда я отрезал кусок колбасы и
положил около норки, а сам сел за
стол и сделал вид, будто занят
работой, ничего не замечаю. Потом и в
самом деле увлёкся и не заметил, как
колбаса исчезла. Я положил ещё,
зверёк и на этот раз принял угощение.
И снова я его не заметил. Но вот он
появился в третий раз. Оторвал
переднюю лапу от земли, шею вытянул,
застыл — следил за мной, готовый в
любую секунду исчезнуть. Наверное,
он ни разу не видел человека и
изучал меня, как и я его.
Теперь зверёк появлялся у меня
каждый вечер. Колбасу я клал всё
дальше от норки и всё ближе к себе:
я хотел приручить его.
На земле много горностаев, но те
горностаи не мои, а этот уже мой.
Значит, я должен дать ему имя! И я

прозвал его Митенькой, хотя он мог
быть самочкой.
До чего же милый зверёк! У него
было такое гибкое и подвижное
тельце, что, казалось, он мог завернуться
штопором, вытянуться, как стебелёк,
и тут же смяться в шар.
Теперь я понимал, почему он может
просочиться в маленькую норку.
И вот однажды я положил колбасу
уже не на пол, а на стол, а сам пил
чай и глядел куда-то в сторону,
чтобы не отпугнуть зверька прямым
взглядом.
Над краем стола появилась его
осмысленная мордочка и тут же
исчезла.
Я продолжал глядеть в сторону.
Митенька схватил колбасу и
неслышно соскочил на пол, но не
исчез в норе, а у меня на виду
принялся неспеша закусывать.
На другой день он уже не боялся
сидеть на уголке стола. Присядет на
задние лапы, хвостом подопрётся для
устойчивости и глядит на меня,
изучает. А я занимаюсь своим делом.
Скоро я приучил его пить чай из
обрезанной наполовину жестяной
банки.
Когда я возвращался по вечерам, он
уже сидел на столе.
— Добрый вечер, Митенька! —
говорил я, стаскивая с себя куртку и
плюхаясь на нары.
В ответ он трещал, как сорока,
цвыркал — рассказывал, наверное, о
своих делах.
— Устал я сегодня, а оленей так и
не увидел, — жаловался я. — И вообще
соскучился по дому и по своей дочке.
Она тоже маленькая и так же, как
ты, не сидит на месте. Это её
рисунок. Видишь, это собаки сидят у
костра. Неплохо? Верно?
И Митенька что-то говорил про
собак, сидящих у костра лунной ночью.
Но он знал толк не только в
рисовании. С ним можно было говорить
решительно обо всём.
Вообще-то он, конечно, не говорил,
а трещал, но мы неплохо понимали
друг друга. А может, ему казалось,
что это я трещу, а он говорит.
Так вот мы и сидели по вечерам за
столом, пили чай, разговаривали. Я
уже рассказал ему всю свою жизнь.
Наверное, и он рассказал мне свою.
Как-то утром я собрался за водой и
увидел на нарах, у изголовья, двух
загрызенных леммингов.
— Странно, как они здесь
оказались? — сказал я и выкинул их
подальше от зимовья.
Но на другой день на том же месте
я нашёл уже трёх леммингов. Из
норки выскочил Митенька и начал что-то
быстро-быстро говорить на своём
языке. И тогда я догадался, откуда
берутся лемминги. Он хотел как-то
выразить свою дружбу. И мне
сделалось жутковато и радостно, как
будто он на моё "Добрый вечер,
Митенька!" ответил на человеческом языке:
"Добрый вечер!"
Мне показалось, что я стал
понимать всё, о чем он говорит. И я ему
был так благодарен! Ведь он понял,
как мне одиноко, и решил скрасить
моё одиночество. Теперь я знал, что
у меня есть друг.
С этого дня я стал выбрасывать
Митенькины подарки незаметно: он
мог обидеться — ведь он всё понимал.
Только не понимал, что я не ем
мышей.

Тюша-Плюша Толстячок
Был похож на кабачок:
Круглый нос
И круглый рот,
С округлением живот.
Уши — розовые плюшки.
На макушке — завитушки.
Тюша-Плюша —
Тары-бары —
Носит шаром шаровары.
Он стрекочет, как кузнечик,
Он — весёлый человечек.
На лице веснушек рой,
Он — моих стихов герой.
Тюша-Плюша Толстячок
Пляшет танец казачок:
Чоки-чоки,
Чоки-чоки!
Пляшет Тюша, руки в боки.
Он — артист,
Он — танцор.
Он до дыр
Подошвы стёр.
Развалились башмаки,
Отлетели каблуки.
Половицы гнутся,
Зрители смеются:
— Ай, да танец казачок!
— Ай, да Тюша-Толстячок!
Чтоб собаки не бояться,
Научися сам кусаться.

Нарядилась как-то Мышь
И отправилась в Париж!
Вот Париж всё ближе,
ближе...
Мышь глядит: а там,
в Париже,
Тихо, пусто и темно.
Видно, спят уже давно.
Шнур оборван на звонке,
И ворота на замке...
Гостья шёрстку причесала
И тихонько постучала.
— Кто стучится к нам
в Париж?
— Это я! — сказала Мышь.
Боже, что тут стало вдруг!
Трубы грянули вокруг!
Загорелись перед ней
Сразу тыща штук огней!
Пушки били — тыща штук!
Флаги были — тыща штук!
А народу и не счесть!
Все кричат:
— Какая честь!
Уважаемая мышь!
Просим, просим к нам в Париж!
Вас давно в Париже ждёт
Самый главный,
Самый славный,
Самый бравый рыжий кот!

Перед чаепитием
Советы маленькой хозяйке
и маленькому хозяину
К вам на чай придут гости. Чай —
хорошо! Ещё лучше будет, если угостите гостей
и развлечениями. Но развлечения, как и
угощение, надо приготовить.
ПОЙМАЙ РЫБКУ
В большую картонную коробку кладут
нарисованные и вырезанные из картона
рыбки, консервные банки, рваные
галоши... На каждой рыбке, банке,
галоше — проволочные колечки.
Удочка — длинная палочка, на конце которой
толстая нитка с проволочным крючком.
Ловят рыбок вслепую, не видя их,
лежащих на дне. Чем меньше колечко на
рыбке, тем больше цифра на её боку. Ловят по
очереди, каждому рыболову даётся на
ловлю одна минута. Тот, кто первым наберёт
нужное количество очков (сумма цифр на
пойманных рыбках), выигрывает.
Поймавший банку или галошу теряет половину
уже набранных очков.
ЗАГАДКИ
Синяя дорожка
Осыпана горошком.
Никто не соберёт:
Ни царь, ни царица,
Ни красная девица,
Ни бела рыбица.
(Звёзды на небе)
Что за конь над водой
Трясёт гривой золотой?
(Северное сияние)
Выше леса стоячего,
Выше облака ходячего,
На поляне синей
Пасётся жеребец сивый.
Днём он спит,
А ночью глядит.
(Месяц)
Лезла Алёна с печки,
Потеряла золотые колечки.
Месяц видел,
Солнце украло.
(Роса)

СМОТАЙТЕ ШНУР
Игры за столом полезны, но пора и
подвигаться. На середине шнура завязывают
узелок, а к концам прикрепляют по
карандашу. Нужно намотать свою часть шнура
на карандаш. Кто быстрее дойдёт до
узелка — победитель. Вместо шнура можно
взять толстую нитку. Здесь про приз не
забудьте!
Выигравшему можно дать право первому
показать своё умение в пантомиме.
ЧЬЮ РАБОТУ Я ДЕЛАЮ?
Надо изобразить движения
регулировщика, маляра, плотника, учителя, скрипача,
почтальона, сапожника, матери, качающей
дитя, водителя автобуса, боксёра... Один
изображает, а все отгадывают.
КАК УЗНАТЬ ДЕНЬ НЕДЕЛИ?
Пронумеровав дни недели, начиная с
понедельника, с 1 по 7, предложите
кому-нибудь загадать некоторый день недели.
Затем предложите порядковый номер
задуманного дня увеличить в 2 раза и к тому
произведению прибавить 5. Полученную
сумму требуется умножить на 5, а затем
то, что получилось, умножить на 10. По
объявленному результату вы называете
день недели, который был загадан.
Как же узнать загаданный день? Надо из
первой цифры объявленного результата
вычесть 2. Остаток её укажет номер
задуманного дня.
Рисунок Анатолия Борисова

Лала Александрова
СКОМОРОХ
Рисунок автора
Скоморох — едва ли не главный герой
наших народных праздников. Он и
певец, и акробат, и музыкант, и
сочинитель прибауток и драматических действ.
Интересно, что скоморохи изображены
на фресках Софийского собора в Киеве.
А собор этот построен в 1037 году.
В любом случае, скоморохи старше
храма. Вот, значит, в какую старину мы
с вами забираемся!
Чтобы сделать куклу Скомороха,
необходимо запастись желанием,
терпением и материалом. Пригодятся обрезки
ситца, старые рубашки,
предназначенные на тряпки, ленточки, пряжа,
пуговицы, значки, гайки. Ещё нужно четыре
колокольчика-бубенчика. Их можно
сделать из консервной банки (из мягкой
жести), а внутрь вложить шарик от
подшипника или дробину. Если в семье
есть рыболовы — колокольчик вам
обеспечен. Его можно купить в магазине
"Рыболов-охотник".
Теперь за дело. Выкройки нарисованы
на масштабной клетке. Расчертите лист,
увеличив клетки, как вам хочется
(можно сделать большую куклу, а
можно маленькую), и перерисуйте
выкройки по клеточкам. Не смущайтесь, если
немного ошибётесь: Скоморох должен
быть смешным и немножко нелепым.
Но намеренно не делайте ошибок.
Особенно точно рисуйте шапочку и сапоги.
Голову, руки, ноги, туловище лучше
всего сделать из трикотажного белья
гладкой выработки. Подойдёт старая
майка, которую собираются пустить на

тряпки. Пришивая глаза-пуговицы,
возьмите самую длинную иглу — нитки
должны пройти голову насквозь. Концы
ниток на затылке крепко свяжите, чтоб
глазки углубились.
Волосы можно делать из вязальных
ниток, бахромы, шпагата, старых
шнурков.
Если решили сделать маленькую
куклу (увеличив выкройку в два раза),
узоры на рубашку можно наклеить.
Рожки шапочки не набивайте ватой
очень туго: они должны свисать под
тяжестью бубенчиков. А вот в носки
сапожек набейте её поплотнее. Бахрома из
треугольничков на шапочке и
сапогах — либо двойная, либо из плотной
ткани. Треугольнички же на рубашке
Скомороха и верх его шапочки могут
быть бархатными и не обязательно
зелёными. Для отделки рубашки
используйте кроме тесьмы и ленточек
полоски цветного ситца. Солнце
получится ослепительным из атласа или парчи.
Штаны предпочтительны в горошек
или цветочек. Но только не в клетку.
Не забывайте правильно выкроить
штаны — два раза положить выкройку одной
стороной, два раза — другой. То же и с
сапогами.
Вы спросите: а зачем значки и гайки?
Может, пригодятся. Ведь
Скоморох — первая, но не последняя кукла.