I
)

А. КОРОТИН
СЕКРЕТНЫЙ
СТАВРОПОЛЬСКОЕ КНИЖНО! ИЗДАТЕЛЬСТВО 197В

Р2
К 63
В дождливый день 29 октября 1905 года из ворот Шлис¬
сельбургской крепости в серой арестантской одежде вышли
восемь человек, освобожденных по амнистии.
Среди этих восьмерых был и Михаил Федорович Фроленко,
член Исполнительного комитета партии «Народная воля».
«Деятели старой «Народной воли»,— писал Владимир
Ильич Ленин,— сумели сыграть громадную роль в русской
истории, несмотря на узость тех общественных слоев, которые
поддерживали немногих героев, несмотря на то, что знаменем
движения служила вовсе не революционная теория».
Имя М. Ф. Фроленко увековечено в названии одной из
улиц города Ставрополя, где он родился и учился в гимназии.
Вскоре после убийства Александра Второго народоволь¬
цами Михаил Федорович был арестован, осужден на смертную
казнь, замененную пожизненным заключением в печально зна¬
менитых казематах Алексеевского равелина и Шлиссельбург¬
ской крепости. Четверть века провел он в царской тюрьме как
секретный узник. Вместо фамилии у него был номер камеры.
Жизни и деятельности Михаила Федоровича Фроленко по¬
святил свою книгу журналист Александр Коротин.
Послесловие написано доктором исторических наук, про¬
фессором Ставропольского государственного педагогического
института Петром Александровичем Шацким.
10600—3—76
К М 159(03)—76 3“7в
О Ставропольское книжное издательство» 1976 г.
1

I ■	МАЛЬЧИК из СОЛДАТСКОЙ слободки
Родился я в Ставрополе-Кавказском осенью 1848
Л|м|Й ■ ,	года на Третьей солдатской слободке... там у нас
был свой дом.
М. Фроленко. Записки семидесятника.
I	— Лизань-ка-а!
Это возвращался отец. Опять заглянул к трактир-
шику. Миша видел в щель забора раскачивавшуюся
фигуру отца, его потное, с осоловевшими глазами ли¬
цо. Отец подошел к воротам, остановился, словно при¬
поминая что-то, тряхнул кудлатой головой, навалился
всем телом на калитку. Она не поддавалась,
Миша подбежал, скинул крючок.
— Михайло! — отец схватил шестилетнего сына,
J поднял к лицу:—Здравия желаем, Михайло!
'	— Оставь его, Федор... Оставь ради бога. Заши¬
бешь! — матушка кинулась из сарая, распугав кур,
выхватила сына, поставила в стороне.
Федор Тимофеевич виновато улыбнулся, потянулся
к жене:
— Лизанька...
— Пойдем в хату, Федя.— Голос у матушки со¬
всем не сердитый, только в глазах печаль.— Сыво-
у» , ротку попей, холодная...
— Уедем-ка отсюда, Лиза.
— Соседи смотрят. Федя.
Отец тяжело прошел в дом. походил по комнаткам,
V как всегда, чисто прибранным, очутился на кухйе,
5

молча снял верхнюю одежду и повалился в нижней
рубашке и кальсонах на топчан. Миша с удивлением
разглядывал его: отец спал, будто стоял во фронт, за-
мерев, только усы шевелились.
На рассвете Федор Тимофеевич выпил кувшин про¬
хладного молока, подкинул лошади овса, подоил корову,
поправил калитку. Ходил, стараясь не шуметь.
Матушка давно не спала. «Уедем-ка». Что это за¬
думал Федор? Устроился смотрителем где-то на шах¬
тах у черкесов. Название какое-то мрачное — Хумара.
Должно быть, очень далеко, если Федор два, а то и три
дня добирается туда. Уедет—как в воду канул, меся¬
ца на два-три. Вернется — и деньги, и подарки. И
пьяный... Вот и вчера так. «Уедем-ка». Измучился, поди,
от такой цыганской жизни, без жениной ласки, без де¬
тей. За что же упрекать его? Жизнь упрекать надо. Не
сладко она сложилась у Федора, а уж у нее самой —
кому пожелаешь такое?
В сенцах пустым ведром громыхнул Федор. Жена
позвала его. Он подошел к ней все с той же виноватой
улыбкой:
— Не сердись, Лиза...
— Чего уж там... Куда же звал ехать, помнишь?
— В Хумару. Хорошо там, ежели вместе.
Матушка укладывала на голове тяжелые черные
волосы:
— Мише худо не было бы. Маленький ведь, хворый.
— Там горы, воздух, что лекарство... Черкесы вон
джигиты какие!
— Страшно, Федя...
Федор Тимофеевич глубоко, с прихлипом, вздохнул,
повернулся к порогу, чтобы уйти, но задержался и, не
оборачиваясь, сказал:
— Тоска —- вот что страшно, Лиза.
...Через два дня выехали.
Проехали Баталпашинск. Повозка тащилась в
ложбине между гор. Рядом шумела Кубань. После¬
полуденное солнце жгло нещадно. Матушка с Мишей,
укрывшись под пологом, спали. Федор Тимофеевич не
торопил лошадей, чтобы не мешать жене и сыну. Да
лошади и сами не проявляли прыти, еле тянули, то и
Дело поворачивали морды к реке, широко раздувши¬
мися ноздрями втягивали речную прохладу. Иногда
обгонял казачий разъезд» всклубив на дороге горячую
Йыль. МиШа вздрагивал, и мать прижимала его к себе,
успокаивала.
Федор Тимофеевич сошел к реке с ведром, снял ру¬
баху, намочил в воде, натянул ее на разгоряченное те¬
ло, плеснул в лицо несколько пригоршней мутноватой
водицы, зачерпнул ведро и вернулся к повозке.
Лошади пили жадно, с шумом. Федор Тимофеевич
заглянул под полог. Сын мерно посапывал. Спокойным
было лицо и Елизаветы. «Сколько живу с ней,— думал
Федор, а так вот и не рассмотрю ее. Красивая, однако,
баба. Здоровая. Хоть и гнула ее жизнь так, .что иному
мужику на две жизни с лишком хватит».
Что она видела? Дочь солдата из тифлисских ка¬
зарм. С шести лет в няньки отдали — в семью одного
офицера. Добро, что люди попались сердечные, ува¬
жительные, с пониманием, что ребенок — из богатой ли,
бедняцкой семьи — все одно ребенок. Ласкали, корми¬
ли, как с родной обращались. И Лиза была веселой,
весь день щебетала, хотя без дела не сидела. Но тут
офицеру пришло предписание явиться на новую служ¬
бу, и пошла Лиза к другим в няньки. Замордовали, го¬
ремычную, едва не утопилась...
В восемнадцать выдали замуж. За пятнадцать руб¬
лей продали и тело, и душу. Нужда... Муж ходил эда¬
ким фертом: костюм-тройчатка, хромовые сапоги, шля¬
па-цилиндр. Всему этому в Петербурге научился, где
кончал технические курсы, и теперь работал мастером
при военном госпитале. Наденет цилиндр, прилижет
усики, уйдет, а к вечеру цилиндр, как жирного черного
кота, под мышкой тащит, ругается по-питерски — пья¬
ный. Так сегодня, так завтра, так всю жизнь, сколько
помнила его Лиза.
Из Тифлиса переехали в Ставрополь: заманил прия¬
тель мужа, соблазнив серебряными рудниками, кото-
рых-де счесть не пересчесть в здешних местах.
— Новую жизнь начнем. Мастерскую заведу,—
обещал муж.— Разодену тебя, Лизка, как питерскую
барышню.
Купили клочок земли, стали строить дом, жили на
сбережения. О серебряных рудниках никто здесь даже
не слыхивал, кроме того приятеля, да и тот куда-то
исчез.
Однажды муж заболел, бредил мастерской, рудни¬
ками и цилиндрами. Лиза металась между ним и кро-
7

котной дочкой. Слезы обжигали глаза. Мужа увезли в
больницу, а вскоре и ее, Лизу, с дочкой—туда же.
В городе вспыхнула холера. Когда Лиза очнулась —
не могла понять, что произошло. Хотела причесать во¬
лосы — голова острижена. Вспомнила о девочке, ужас¬
нулась, что давно, должно быть, не кормила малютку,
закричала, а ей молча показали на постель: туго спе¬
ленатый трупик лежал рядом.
Умерла дочь, умер муж. Больше у нее никого нет.
Одна. И дома нет: только стены успел возвести инстру¬
ментальный мастер, мечтавший о ставропольском
Клондайке.
Весь год жила Лиза, как в летаргическом сне. Где
жила, как кормилась — не помнила. Только помнила:
соседки, одна за другой, при всяком удобном случае,
жалея ее, уговаривали снова выйти замуж. Волосы от¬
расли, еще черней да шелковистей стали. Вернулась
красота, тело соком налилось. Будет муж — и дом по¬
явится, и дети пойдут. Вон сколько посылают сватов!
Даже фельдфебель ходит.
Лиза отмахивалась: ну их, женихов, тем более
фельдфебеля. Знает она, что такое солдатская жизнь,
какие семьи у солдат — горем дыры в штанах латают.
Сначала отмахивалась, потом отмалчивалась, за¬
тем согласилась, устала и от уговоров, и от одинокой
бесцельной жизни.
— Федор,— представился ей жених, большой, силь¬
ный и застенчивый.— Фроленко Федор Тимофеевич.
— Лиза,— сказала она и едва не прыснула смехом:
Федор с трудом вмещался в свой черный, видимо, на
днях купленный костюм-тройчатку, и все пытался вы¬
тянуть короткие рукава, смущенно краснел, в чем-то
извинялся.
В церковь она чуть припоздала, наряжаясь, а когда
вошла, увидела: Федор был одет в фельдфебельский
мундир, при медалях, шел ей навстречу, широко улы¬
бался...
Лизу едва привели в чувство, едва уговорили, едва
обвенчали.
Федор Тимофеевич больше не надевал мундир. По¬
дал в отставку, отказался от офицерского чина...
В Хумару приехали под вечер. С гор резко тянуло *
ледниковым холодом, Миша, соскочив с повозки, с лю*
8

бопытством осматривал все вокруг. Повозка втащилась
во двор, который был огорожен плетнем с двумя высо¬
кими воротами. Двор пересекала проезжая дорога, кото¬
рая вела в черкесские аулы. У ворот брали пошлину за
провоз сена и дров.
Левым боком двор упирался в бурую скалу. В ней
были вырублены ниши, где жили солдаты и артель¬
ные рабочие. Напротив скалы через дорогу—приземи¬
стое длинное строение с тяжелой земляной крышей.
Здесь, в отдельных комнатенках, жили смотритель,
письмоводитель и фельдшер.
За плетнем чернели огороды, далее пенилась горная
речушка, еще далее виднелись аульные дымки.
С рассвета допоздна возилась матушка в комнатке
отца, пока в ней не стало по-домашнему уютно. Отец
пропадал на шахте, приходил темный от угля, долго
отсыпался. Потом жадно ел свежий борщ, разваристую
картошку, запивал холодным квасом, смотрел на жену
и сына; ему было хорошо, как, наверное, никогда не
было, и он довольно улыбался в усы.
Был какой-то праздник, отец повел матушку и Ми¬
шу к черкесам. Они гостили у старой высохшей княж¬
ны. Сидели на огромных коврах, ели медовые пряни¬
ки, глядели на забавного медвежонка, волочившего за
собой длинную почерневшую цепь. Потом горцы уст¬
роили джигитовку. С громкими гортанными криками
всадники проносились мимо земляных тумб, на кото¬
рых царственно стояли красивые черкешенки. Когда
осела пыль, на горизонте в закатных лучах вспыхнул
Эльбрус...
Отец водил Мишу и на шахту. Она находилась за
поселком. В глубине было сыро, грязно, душно, матово
светились глаза и зубы рабочих. Стало страшно, и Ми¬
ша запросился наверх, а ночью беспокойно метался во
сне.
Не прожив в Хумаре и месяца, матушка с сыном
вернулась в Ставрополь. Пора было подумать, куда бы
пристроить Мишу на ученье. В слободке находились
жандармские казармы с манежем, при казармах —
школа, где премудростям азбуки обучал колченогий пи¬
сарь. Он смешно прыгал перед детьми, писклявым го¬
лосом выкрикивал:
— Аз, буки, веди, глаголь.».
Писарь часто куда-то исчезал, едва начав урок, и
9
тогда бразды правления брал на себя рыжий взлохма¬
ченный детина-переросток, сам с трудом понимающий
все эти «веди» и «глаголы».
Мише, как, впрочем, и остальным ученикам, не¬
легко давалось слогосложение. Писарь злился, писк его
переходил в хрипотцу, он начинал прихрамывать силь¬
нее, грозился выпороть тупиц и лентяев, и, высказав
все свое негодование, убегал.
Постепенно Миша приспособился к ученью. Он вы¬
зубривал заданные писарем слова, и когда в роли учи¬
теля оставался рыжий детина, он выпаливал разом эти
слова, зная, что переросток не поправит его, так как
сам не умел читать.
— А почитай-ка мне басни,— как-то попросила ма¬
тушка и подала Мише Крылова.— Слышала, вы уже
и слоги научились складывать.— Миша взял книгу,
медленно перелистал ее и вернул, не стал врать. Мать
всполошилась: столько времени ушло, а сын все аз и
буки не соединит. Пошла к знакомой докторше, угово¬
рила ее, и та вскоре научила Мишу слогосложению.
Зарядили осенние дожди. Приехал отец. Выкрутив
повыше фитиль лампы, чтобы было светлее, он садил¬
ся за стол, раскрывал книжку Крылова и просил сына
почитать. Матушка присаживалась в углу, вязала и
тоже слушала, как, спотыкаясь на длинных словах,
читал сын:
У сильного всегда бессильный виноват.
>	Тому в истории мы тьму примеров сыщем.
Но мы истории не пишем,
А вот о том, как в баснях говорят...
Через неделю снова втроем отправились в Хумару.
По раскисшей от непрестанных дождей дороге с тру¬
дом добрались до Баталпашинска, заночевали на по¬
стоялом дворе.
С рассветом приготовились в путь. Федор Тимофее¬
вич ушел к какому-то знакомому, сказав, что надобно
достать новую уздечку. Вернулся после полудня пья¬
ный и без уздечки.
— Поехали, Лиза,— едва выговаривал он.— Поеха¬
ли, Михайло.
— Куда ехать-то, Федор?—горевала матушка.— До¬
рога нелегкая, а ты вон какой.
— Какой «такой»! Мы, Фроленки, все можем... По¬
ехали!
10

Тронулись...
Повозка прыгала по колдобинам, трещала, лошадь,
испуганно прижав уши, неслась по пустынной размытой
дороге, далеко разносился пьяный голос Федора Тимо¬
феевича. Он не слышал, как жена молила его остепе¬
ниться, не видел ее слез.
Переломилась ось. Повозка осела боком, пожитки
вывалились в грязь. Федор Тимофеевич растерянно за¬
стыл над колесом, медленно приходя в себя.
Зачастил дождь, в ложбину вползли сумерки.
Федор Тимофеевич молча возился с колесом. Когда
кончил, было совсем темно. Дождь не убывал. Дороги
не видно. Вместе с темнотой и дождем подкрался страх:
а вдруг абреки? Матушка всхлипывала, прижимая к
себе сына. Федор Тимофеевич, починивший ось, вел в
конец уставшую лошадь под уздцы, молчал, устыдив¬
шись своей выходки.
Мише снились бородатое лицо, черным огнем пылав¬
шие глаза. Нет, это не сон. Вот чьи-то голоса... Мальчик
открывает глаза: борода качается перед ним, что-то го¬
ворит. Миша жмется к матери, пытается кричать, но го¬
лоса нет, и — странное дело — матушка совсем не пы¬
тается защитить его от страшной бороды, отталкивает
его от себя, даже смеется.
Это был казачий разъезд.
Через три версты показалась Хумара. Такой была
последняя поездка с отцом. И тогда же был последний
с ним конфликт. Отец выменял у черкеса нож с инкру¬
стированной ручкой. Чудесный нож! Предупредил сы¬
на, чтоб был осторожен, не порезался. Миша порезался,
из пальца засочилась кровь. Отец взял розги, замах¬
нулся на сына, но не ударил: откуда ни возьмись — ма¬
тушка, вырвала лозу и выбросила в окно. Не кричала,
не бранилась, только взглянула на Федора Тимофееви¬
ча, и тот, ссутулившись, медленно вышел во двор.
...С первыми морозами вернулись.в Ставрополь. Без
отца. Вскоре от него пришло письмо: «Видел во сне, что
потерял сапоги: видно, скоро помру. Будь здесь ты,
дорогая Лизанька, конечно, этого не случилось бы: ты
удержала бы меня от питья, а приятели только подли¬
вали...»
Как он умер, где похоронили — никто не знал. В на¬
следство от него осталось два пенсионных рубля.
Новым учителем Миши оказался чиновник, уволен-
11

ный со службы за чрезмерное пьянство. Брал он по руб¬
лю в месяц за каждого ученика, нес все деньги в трак¬
тир, отнюдь не заботясь о жене и трех дочерях. Два дня
после этого не являлся на работу, предоставив ученикам
самим карабкаться по лестнице знаний. Но когда он
вел уроки, все было интересно и ясно, и ученье шло
вперед.
Матушка пустила квартирантов, строгих, как мона¬
шенки, курсисток, с которых брала по семь-восемь руб¬
лей в месяц, а сама прислуживала в зажиточных семьях:
то у жандармского офицера, то у хлипкого попика.
В доме — обычный порядок, тишина. Матушка все
время, пока не была занята в услужении, находилась с
сыном. По соседям не ходила и бабских сплетен не слу¬
шала.
В праздники по утрам ходили в церковь, а оттуда
изредка к родным отца.
Зимними вечерами, когда весело потрескивала печь,
а в трубе гудели жгучие ветры, когда надоедало читать
и вязать, а спать еще было рано, матушка вдруг пре¬
ображалась: глаза ее озорно загорались, вся она стано¬
вилась быстрой, легкой, с хохотом валилась на кровать,
а сын будто только и ждал этого, забрасывал ее подуш- \
ками, матушка все смеялась, и большие тени отплясы¬
вали на белых теплых стенах.
Однажды на урок к чиновнику пожаловал смотритель
уездного училища, в обязанности которого входила ре¬
визия частных школ. Он устроился на задней парте, она
была тесной, смотритель все время покряхтывал от не¬
удобства, сопел, тянул голову через спины учеников, >
заглядывал в тетрадки. Миша сидел сам не свой, чув¬
ствуя за спиной шумное дыхание смотрителя.
Когда урок кончился, смотритель поглядел тетрадки
и книжки Миши, дружелюбно погладил его по голове,
сказал:
— Приходи-ка ты, сударь, ко мне, в училище. Я велю
тебе выдать все нужное.
Матушка обрадованно всполошилась: ее сына заме¬
тили. Она нарвала полную тарелку отборных черешен,
промыла их в трех водах — чем же ей еще отблагода¬
рить смотрителя? — и отправила Мишу в училище.
При виде черешен смотритель смутился:	#
— Право же, сударь, лишнее все это, ни к чему-с...
Впрочем, говоришь, из собственного сада? — Смотритель
12

Кинул черешенку в рот, причмокнул языком.— Отмен¬
ные плоды. На-ка вот двугривенный. Бери, бери, я в
накладе оставаться не люблю... А теперь за дело. Полю¬
бопытствуем, какие у тебя плоды знаний, так ли зрелы,
как эти черешни?
Миша был принят в уездное училище.
Шел он первым учеником.
И вот однажды в училище случился переполох: при¬
ехал сам губернатор. Учителя ходят на цыпочках, гово¬
рят чуть ли не шепотом, растерянные — в какой класс
пожалует его высокопревосходительство? Он пришел в
класс, где учился Михаил Фроленко. Стало душно от
губернаторской свиты, от волнения.
Кончился урок русского языка, но губернатор не ухо¬
дил— остался на урок географии.
Учитель вызвал Михаила:
— Назови-ка, милейший, крупнейшие реки государ¬
ства Российского.
Михаил назвал.
— А какие знаменитые города нашей священной им¬
перии тебе известны?
Михаил сказал.
— Нарисуй-ка, милейший, на доске границы нашего
великого государства.
Класс замер: такого экзамена еще не устраивали. На
память, нарисовать границы? Не чересчур ли усердству¬
ет перед губернатором учитель, пытаясь выставить в
лучшем свете своих учеников, а заодно и себя?
Михаил нарисовал.
— Похвально, похвально!— Это голос губернатора.—
А знаешь ли ты, как текут реки, куда? Изволь изобра¬
зить на доске.
.Миша изобразил. До его слуха донесся звонок на пе¬
ремену, словно колокольчик нарочно прикрыли тря¬
пицей.
— А скажи-ка, милейший, хотел бы ты продолжать,
при твоих несомненных способностях, учение в здешней
гимназии?—Губернатор стоял перед Михаилом, слегда
наклонившись, в надушенном мундире, в окружении
всяких чинов, с любопытством разглядывавших взвол¬
нованного ученика. Кто-то тянул Михаила за рукав, под¬
талкивая в спину, что-то нашептывал на ухо.
Михаил выдохнул:
— Примут ли?
13

Губернатор выпрямился:	'
— Примут. Так и скажи: «Губернатор прислала.
Обрадованная рассказом сына, матушка с трудом
сдерживала слезы:
— Сам губернатор? Да не напутал ли ты чего? Рас¬
скажи-ка еще, да все по порядку... Э-эх, рассказчик из
тебя никудышный, слова лишнего не вытянешь.
И Миша неохотно повторял, как его экзаменовал гу¬
бернатор, как рекомендовал поступить в гимназию.
Утром матушка вынула из сундука новую атласную
голубую рубаху-косоворотку. Когда она купила ее? Ведь
еле-еле сводили концы с концами. Рубаха оказалась
Михаилу в самую пору. Атлас непривычно скользил по
телу, Миша то и дело оглаживал рубаху, выбежал во
двор, прошелся довольный под взглядами соседских ре¬
бят, вернулся домой. Матушка напекла блинов, достала
баночку малинового варенья, сели завтракать.
В гимназию пришли часам к десяти. Матушка оста¬
лась у ворот, Мишу провели к директору.
— Похвально, похвально,— улыбался директор.—
Лестно заслужить рекомендацию самого губернатора.
Пар ле франсе? Ну что же вы молчите? Я спрашиваю:
говорите ли вы по-французски?
Миша смущенно молчал: по-французски он был не
так силен, как в географии.
Директор успокоительно тронул его за плечо:
— Это сущий пустяк — французский. " Надеюсь, что
сумеешь на каникулах подготовиться по учебнику Мар¬
го. И заодно освежи свои знания о началах зоологии. К
этим предметам у нас особые требования. Думаю, что
тебе следует готовиться сразу в третий класс гимназии^
Да, да, сразу в третий...
Миша попал во второй класс: подвел французский.
Гимназические коридоры были темными, гулкими и
длинными. Поначалу Миша ходил по ним осторожно,
прижимаясь к стене, опасаясь столкнуться с каким-ни¬
будь учителем, в особенности с Дюраном.
Адольф Дюран был французом, родом из Марселя,
русским владел плохо, и его уроки были сущим мучени¬
ем для гимназистов. Он начинал объяснять по-русски,
но его мало кто понимал, и он злился, глотал пилюли,
запивая их водой, а в это время ученики, озоруя, буль¬
кали водой в пузырьках. Дюран злился пуще прежнего
и уже говорил только по-французски, с марсельским пор¬
14

товым выговором, и тогда его и вовсе никто не понимал.
Дюрана не любили еще и за то, что он был надзира¬
телем в пансионе при гимназии, где жили инородцы, и
нес свою надзирательскую обязанность подчеркнуто рев¬
ностно, выслеживал воспитанников в закоулках двора и
туалетах — курят ли? А выследив, нещадно ругался и
даже пускал в ход свои костлявые руки.
Противоположностью Дюрану был учитель немецко¬
го языка — этот из русских. Он входил в класс, как, ве¬
роятно, входил в свой дом, привычно, просто, останавли¬
вался у доски, высокий, нескладный, и добродушно рас¬
сматривал гимназистов. Говорил простуженным басом,
при этом в груди его что-то скрипело, казалось, вот-вот
лопнут натянутые до предела жилы.
Греческому учил низенький толстенький человек.
Лицо его было опухшим от чрезмерного употребления
вина. Когда он писал на доске буквы алфавита, то писк¬
ливо выкрикивал их названия, и по классу сыпались
мелкие смешки учеников. Когда он дошел до омеги,
изобразив ее на доске, и хотел произнести вслух, то не¬
ожиданно голос у него сорвался, пискнул совсем уж по-
мышиному, класс надорвался от смеха, кто-то крикнул
под шумок:
— Сам ты омега!
С тех пор и приклеилось к этому учителю прозви¬
ще— Омега. В общем-то, обучение у Омеги шло недур¬
но, гимназистам он нравился за свою незлобивость, по¬
кладистость; но вскоре его сменил Август Гуммель, вы¬
писанный из Германии учитель латинского и греческого
языков. Был он с ученой степенью, чем немало хвастал,
преподавать в гимназии считал для себя унизитель¬
ным— ему подавай академию, в крайнем случае столич¬
ный университет.
На первых порах Гуммель заставлял учеников выпи¬
сывать слова, предложил гимназистам самим искать
незнакомые слова в словарях. Но словарей было мало,
купить их можно было с трудом — малые тиражи, да и
дорого. Раздобыли один на весь класс греко-латинский
словарь — продал по дешевке семинарист-выпивоха. Со¬
бирались группками и переводили с греческого на ла¬
тынь, с латыни — на русский.
На экзамене срезался весь класс, и Гуммель оставил
всех на второй год. Директор гимназии Лев Львович
Марков имел с ним долгий неприятный разговор, объя-

вил Гуммелю выговор, но это нисколько не подейство¬
вало.
Миша каждый раз со страхом ждал уроков Гумме¬
ля. Латынь опротивела ему настолько, что он перестал
заглядывать в учебник. Речи Цицерона наводили на не¬
го зеленую тоску.
Ему нравились басни Крылова, и Миша даже поду¬
мывал о стезе литератора, но мечта об этом рухнула
неожиданно. Как-то в классе предложили сочинение «В
чем заключается бедность и богатство по стихотворению
«Что ты спишь, мужичок?» Миша добросовестно выбрал
из стихотворения все существительные, прилагательные,
глаголы, означающие беспросветную нужду мужика,
исписал ими два листка. Словесник поставил единицу,
молча вернул сочинение на переделку. Дома Миша до
полуночи просидел над злополучным сочинением, не спа¬
ла и матушка в тревоге за сына. Получилось то же —
два тетрадных листка. И опять — единица. Словесник
сухо бросил:
— Никакой фантазии, Фроленко.
Менялись учителя, менялась учебная программа.
Гимназию то переводили в разряд классической, то име¬
новали классическо-реальной. Отменяли преподавание
гигиены, зоологии, законоведения,^то снова включали их
в программу. То гимназистам строго предписывалось
носить форму и фуражку с красным или со светло-си¬
ним околышком, то вдруг форму упраздняли, и тогда
начинали носить сюртуки и черные фуражки.
...Михаил рано ушел с выпускного бала, почувство¬
вав себя одиноким. Домой не торопился. Вечер был си¬
ний, тихий. Из городской рощи доносилась медь ор¬
кестра.
Прямо на Михаила шел какой-то офицер. Знакомое
лицо. «Кто бы это мог быть?»
Офицер загородил Михаилу дорогу:
— Не узнаешь, гимназист?
— Простите...
— В одной слободке собак гоняли.— От офицера
разило вином.— Мы же с тобой одного сословия... фельд¬
фебельские сыночки. Пока ты в гимназии латынь зуб¬
рил, я вот, гляди, мундир заслужил. Каково? Только что
из Питера. Константиновское военное училище. Слыхал?
Знаешь, что, гимназист, айда со мной. Страсть стоско-
И

вался по провинциальным ресторанам. Хочу шампан¬
ского. Плачу, пей — залейся!
Михаил отказался, еле отвязался от офицера. Тот
безнадежно махнул рукой и шаткой походкой напра¬
вился дальше.
«Да, вот если бы в Питер махнуть! Какой город, уни¬
верситет, профессура, театры!.. Если бы в Питер!»
Матушка, когда Михаил сказал ей о Петербурге,
испуганно посмотрела на него:
— Как же ты там будешь, сынок? На стипендию не
больно разживешься. А то и вовсе ее не дадут тебе. Ты
уж не обессудь меня, но чем я могу пособить тебе? Разве
что отцовскую пенсию посылать стану. А что с нее тол-
ку-то — неделю сытым не будешь. А пальто тебе теплое?
В Питере, сказывают, вон какие холодища. А обувку?
Дома я хоть подлатаю да постираю, а там без меня как
ты? Вот если бы на казенное содержание куда-нибудь
устроился?..
Тогда он и подумал поступить в военное училище.
Матушка погоревала, так как не любила военных, но в
конце концов согласилась. Михаил отправил в училище
документы. Ждал ответа два месяца. До приема остава¬
лось меньше двух недель.
— Поеду в Питер,— решил Михаил.— Не то прожду.
Может, документы затерялись?
— Езжай, сынок. Да благословит тебя господь.
От Ставрополя до Ростова ходил дилижанс. Самое
дешевое место было рядом с кондуктором — под откры¬
тым небом. Михаил занял это место.
Когда тронулись, матушка засеменила за дилижан¬
сом, все махала на прощание, но вот отстала и сирот¬
ливо остановилась посреди дороги, разбитой копытами
и колесами.
Стояла, не замечая начавшегося дождя.
Когда еще она увидит сына?

В СТОЛИЦЕ
Петербург встретил грохотом конок и сырым ветром
с Финского залива. Михаил долго бродил по Невскому,
придавленный громадами зданий. Слушал благоговей¬
ную тишину Казанского собора, потолкался в шумных
рядах Гостиного двора, любовался конными группами
Клодта на Аничковом мосту, кружил возле Адмирал¬
тейства...
В училище попал к исходу дня. Генерал-директор
еще не уходил. Он устало выслушал Михаила, задал »
два-три пустяковых вопроса — кто директорствует в
Ставропольской гимназии да сколько стоит мешок овса
на ярмарке, и сказал:
—- Явитесь-ка, сударь...— полистал бумаги на сто¬
ле,— пятнадцатого дня. Там все и порешим.— Грузно
поднялся с кресла, провел согнутым пальцем по пышным
белесым усам.— Не смею задерживать.
На пятнадцатое августа был назначен медицинский
осмотр поступающих в училище. К дверям, за которыми
заседала комиссия, подходили робко, словно провинив¬
шиеся, кое-кто нашептывал молитву. Мало-помалу толпа
у дверей таяла, и наконец Михаил остался один. Его
фамилию не выкликали. «Может, пропустили?» Михаил j
вошел без вызова. Генерал-директор нахмурил лоб: пы¬
тался вспомнить, где видел этого худощавого юношу.
Кто-то спросил:
— Фамилия?	*
— Фроленко,— от волнения едва выдавил из себя.
18

Члены комиссии зашелестели бумагами, стали Пере¬
шептываться. Раздался генерал-директорский баритон:
— Помилуйте, сударь, вам же отказано. Ваши бума¬
ги на днях отосланы в Ставрополь.— Генерал разглажи¬
вал усы.
— Как же так?—Михаил шагнул к столу.
— Вы, сударь, сын фельдфебеля, а по существующе¬
му положению...
Михаил перебил:
— Но наш ставрополец...
Генерал заметно повысил голос, не сумев скрыть
раздражения:
— Вышло недоразумение, за которое мы получили
порицание. Действительно, ваш ставрополец, сударь,
был зачислен в училище. Когда же дело дошло до про¬
изводства в офицерский чин, тут-то и оказалось, что
производить нельзя. Да-с... А между тем, государь всех
окончивших курс юнкеров поздравил с чином, в числе
коих был и ваш земляк... Фамилию его запамятовал,
ибо ничем он не отличался, разве что пустозвонством.
Так вот, сударь, мы вынуждены были этого пустозвона,
к величайшему огорчению, произвести в офицеры.
Ему — чин, а нам — выговор. Да-с... Не обессудьте,
сударь.
Генерал снова потянулся к белесым усам.
Не помня как, Михаил очутился на Обуховском мо¬
сту. Справа — училище, слева — Технологический ин¬
ститут. На душе пусто, решительно никаких мыслей. Ми¬
мо течет безликая равнодушная толпа. Небо висит се¬
рым влажным полотном.
Кто-то толкнул Михаила в бок. Оглянулся.
— Фроленко?
— Он самый.
— Неужто и впрямь не узнаешь? Вспомни гимназию.
В коридоре лбами столкнулись. Над Омегой смеялись,
когда он пьяный из учительской вываливался. Вспом¬
нил?
Это был Кирилл Перетрухин. В гимназии в товари¬
щах не ходили, а тут вдруг кинулись друг к другу, обня¬
лись, расцеловались — двое в чужом мире, ставшие вдруг
братьями.
Шли по Невскому, не замечая прохожих, бесцеремон¬
но расталкивая их. Зажглись газовые фонари, и все не¬
ожиданно стало вокруг мило, празднично. Перетрухин
19

все Говорил и говорил, Михаил не слушал его, ноги нес¬
ли сами, куда — не важно, лишь бы идти сквозь этот
грохочущий гигантский коридор, сквозь людскую тол¬
щу, дымный свет, идти и чувствовать, что есть надежда
как-то устроить свою судьбу, что еще не все потеряно.
Они ввалились в дом на Фонтанке — здесь Перетру¬
хни снимал комнатенку за десять рублей в месяц. В
комнате было грязно, неуютно, пахло кислыми щами,
нестиранным бельем. На подоконниках, в углах комнаты
свалены книги, посредине с облупившимися ножками
стол, покрытый в яично-масляных пятнах скатертью, не-
прибранная кровать, на спинке стула — мятый сюртук.
— Не воспитан в чистоплюйстве,— Перетрухни вы¬
кладывал на стол бутылку вина, дешевую колбасу, сыр,
хлеб.— Все это суета сует, друг Михайло. Главное —
мысль, возвышенная над провинциальным благополу¬
чием. К черту мещанский уют, долой обывательские це¬
пи домашнего порядка! Я тебя познакомлю с такими
людьми... Радикализм — вот их знамя! Мы будем жить
по-новому, Михайло, совсем по-другому, чем в Ставро¬
поле. Здесь, в Питере, в нашей северной Пальмире,
иначе нельзя, нельзя...
Они выпили кислого вина, Перетрухин закурил.
— Айда к нам, в Технологический. Тебя, уверен,
освободят от платы за обучение. Вдвоем протянем на
воспомоществование моего батюшки — двадцать пять
рублей в месяц. Пролью слезу — будет щедрее. Да,
кроме того, подработаем на репетиторстве, вон сколько
необразованных недорослей. Тут, что ни студент, то в
найме. Порасспрошу моего хозяина — милейший человек,
он сыщет нам работенку.
Хозяин квартиры — корректор «Полицейских ведо¬
мостей»— под рождество нашел работу обоим: писать
адреса подписчикам на бланках. За тысячу адресов —
два рубля. Сели писать и сразу же осечка: название
улиц знали плохо, каждый раз спрашивать — раздра¬
жать служащих конторы. А тут Перетрухин — был он
толст, неуклюж — опрокинул чернила, залил ими кры¬
тый зеленым сукном стол и пачку надписанных бланков.
Кирилл виновато глянул на Михаила, шумно засопел:
— Ты уж тут без меня как-нибудь, один... Какой из
меня писарь, сам видишь...
И больше не показывал носа в контору «Полицейских
ведомостей».
20

Михайл переписывал бланки вместо йсйорЧейНЫХ
три дня — ни за грош.
Вечерами, возвратясь из Технологического института,
подсчитывали, сколько осталось денег: за комнату де¬
сять рублей отдали, да хозяйка насчитала шесть рублей
за стол—это без чая и сахара, осталось два с полти¬
ной. Пора Перетрухину пускать слезу, просить ба¬
тюшку.
А Перетрухин тянул к своим радикалам на Казанку.
Если идти по Невскому от вокзала Николаевской доро¬
ги, рядом с Казанским мостом, направо по каналу, была
пивная — душный, полутемный подвал. Грязи невпрово¬
рот. Сонный небритый трактирщик бездумно глядел на
своих завсегдатаев, окутанных табачным дымом и спирт¬
ными парами. От стола к столу шустро мотался маль¬
чишка, втянув голову в плечи, словно каждую минуту
ждал затрещины.
Перетрухин с немым восторгом глядел в рот какому-
то худосочному, длинноволосому, в потертом сюртучке
старичку. Тот театрально возвышался над столом, за¬
ставленным пивными кружками, и, вытянув по-гусиному
шею, сипло кричал:
— Разжиревшая и обнищавшая Россия на издыха¬
нии, господа. Часы ее сочтены... С тупым выражением
глядит обыватель на последнюю агонию гиганта, не по¬
нимая, что гибель гиганта есть и его гибель. Трупный
яд разлился по земле, проникает во все живое... И все
мы, господа, бессильны перед надвигающейся темнотой
смерти. Все мы обречены, и напрасны устремления геро¬
ев предотвратить грядущую гибель.— Оратор почти ши¬
пел, сверкая белками безумных глаз:
— Время героев прошло, есть только толпа с ее жи¬
вотным страхом, есть болотная сонь мужиков и истерич¬
ные вопли интеллигентствующих хлюпиков... Герои дав¬
но спят в помпезных пантеонах, оставив о себе благо-
родно-печальную память. Каракозовы уже не придут!
Нам же, господа, остается смиренно ждать, когда раз¬
верзнется под ногами бездна истории и мы уйдем в не¬
бытие.
Все подавленно молчали.
— Покойниками пахнет,— медленно проговорил
Фроленко.— Сами на ладан дышите и нас туда же. По¬
ка есть тираны, будут герои, будут бунты обездоленных.
Революция грядет непременно.
21

На Михаила зашикали. Перетрухин толкнул в бок:
— Тише, не так громко о таких вещах!
«И это радикалы» — с горечью подумал Михаил,
выходя из подвала. Его вдруг стало знобить, хотя ве¬
чер был теплый. Перетрухин всю дорогу, пока шли к
себе на Фонтанку, молчал.
Ночью жар сделался невыносимым, раскалывалась
голова, пересохло во рту. Перетрухин кинулся за док¬
тором, пропадал целый час и вернулся ни с чем.
Вошел хозяин, посмотрел на Михаила, испуганно вос¬
кликнул:
— Батюшки, холера и до вас добралась!— И исчез,
крикнув у дверей:
— Я в аптеку.
Вскоре хозяин вернулся, принес какие-то лекарства.
Михаил бредил, жар сменился холодом. Хозяйка, су¬
хонькая, маленькая, ловкая, разрезав на куски грубое
черное сукно, старательно растирала ими тело Михаила,
до красноты, до крови. Холод в ногах мало-помалу ис¬
чез. Михаил, обессиленный, заснул...
Десять дней провалялся в постели. Хозяйка поила
чаем с малиновым вареньем. Перетрухин целые дни про¬
падал в институте, приходил поздно, рассказывал но¬
вости, пересчитывал деньги, которых оставалось всего
ничего. Вот уже месяц, как питались впроголодь, в день
два фунта черного хлеба, две худые палочки кровяной
колбасы по три копейки каждая. Обед и ужин — за де¬
сять копеек.
Хозяин, увидев на столе дешевую колбасу и черный
черствый хлеб, покачал головой:
— Не весело живете, господа студенты,— присел на
краешек стула.— Одна знатная дама из княжеского ро¬
да ищет репетитора. Может, господа подумают?
Перетрухин, пятясь боком, выскользнул за дверь — в
репетиторстве он был не силен, да и ленился. Михаил с
готовностью согласился. Однако же, в чем идти к князь¬
ям? Вернулся Перетрухин, посоветовались. Кирилл со¬
гласился отдать свой сюртук. Михаил утонул в нем.
Сюртук кое-как подшили на живую нитку, вышло вроде
бы сносно, и Фроленко направился по адресу.
Княгиня, уже стареющая, худая, приняла сдержан¬
но. Через лорнет внимательно разглядывала Михаила,
еще не оправившегося от болезни — глаза впавшие, ще¬
ки пергаментные, голос слабый, неуверенный; потом
22

представила ученика. Им оказался крестьянский парень,
в котором княгиня, известная при дворе своим маниа¬
кальным устремлением открыть миру нового гения, все
равно какого, увидела будущего российского Веласкеса
и хотела подготовить его для Художественной академии.
Договорились вести репетиторство за двадцать пять
рублей в месяц. Можно было бы и больше попросить,
потому что княгиня согласилась тотчас же, не придав
значения сумме, но Михаил растерялся, думал, что при¬
дется торговаться, а вышло все быстро и просто.
Перетрухин ворчал:
— Верные двадцать рублей упустил... Княгине они
ни к чему, у ней мильоны... Эх, Михайло, делец из тебя
хреновый.
Из-за репетиторства пришлось пропускать лекции в
институте. Двадцать пять рублей, полученные от княги¬
ни, улетучились мгновенно: Перетрухин тратил деньги
бездумно.
Прослышали, что в Лесном институте дешевая кух¬
мистерская. Пошли туда. За четыре копейки перловый
суп с лимоном и ломоть хлеба. Перетрухин попробовал
и сплюнул:
— Бурда! Я уж лучше обойдусь чаем с хлебом.
Михаил ходил в кухмистерскую один. Вскоре он
остался один и в комнате, которую снимали: Перетру¬
хин женился. Познакомился с черноволосой смазливой
девкой, влюбился в нее без памяти, отыскал ее родите¬
лей, тихоньких, добреньких старичков, попросил у них
благословения. Те от радости — в слезы, кинулись его
целовать, осыпать всякими любезностями, что еще боль¬
ше сделало Перетрухина в собственных глазах добро¬
детельным героем.
Свадьба была скромной, песен не пели, старички все
время утирали слезы. Михаил жадно ел и улыбался,
когда подвыпивший Кирилл то и дело кричал сам себе:
«Горько!»
Жизнь для Михаила сделалась однообразной, тоск¬
ливой. Перетрухина он почти не видел, новых друзей не
заводил, по-прежнему ходил в кухмистерскую, зараба¬
тывал на дешевые обеды случайным репетиторством или
перепиской канцелярских бумаг. Матушке писал редко,
потому что писать, собственно, было не о чем, а рас¬
страивать ее правдой о своем полуголодном существо¬
вании он не мог.
23

Летом 1871 года весь Петербург был взбудоражен
нечаевским процессом. Самого Сергея Нечаева на нем
не было — бежал в Швейцарию.
У здания суда с рассвета выстраивалась очередь.
Михаилу однажды удалось попасть на заседание. Пуб¬
лика в основном была студенческая, в зале — не про¬
дохнешь. Михаил несколько часов простоял на задвор¬
ках, тянул шею, чтобы рассмотреть осужденных.
О процессе подробно писали газеты. Накупив их
уйму, Михаил запирался в своей комнате, и читал. О
нечаевцах он знал теперь много, дополнив официальные
сведения разноречивыми толками студенческих сходок,
трактирных собраний, уличной обывательщины. У Ми¬
хаила было такое чувство, словно он пробудился от ле¬
таргического сна и теперь радостно видел что-то новое
вокруг, что неудержимо влекло его.
Сергею Нечаеву и его сподвижникам вменялось в ви¬
ну участие в сообществе, поставившем своей целью
ниспровержение государственного строя, а также заоч¬
ное оскорбление царя и противоправительственная про¬
паганда. Кроме того, Нечаев и еще несколько лиц были
замешаны в убийстве московского студента Иванова.
Швейцарские власти в конце концов выдали Нечае¬
ва русскому царю, как уголовного преступника, его при¬
везли из-за границы в кандалах, упрятали в Алексеев¬
ский равелин Петропавловской крепости.
Михаил ходил как чумной, пока длился почти двух¬
месячный процесс над нечаевцами. Институт он забро¬
сил окончательно, разуверившись в инженерной профес¬
сии. Что даст она ему? Приличный заработок, сытую
жизнь, мещанский уют в какой-нибудь провинциальной
глухомани? Преступно жить в благополучии, когда из¬
вечно страдает народ. Надо тысячу раз рассказывать
народу горестную правду о его жизни, о его слепой, до
фанатичности, вере в доброго царя. Тысячу, много ты¬
сяч раз, пока не поймет, не сбросит с себя дремучесть
мысли, пока не поднимется колоссом над своей много¬
страдальной землей и не скажет гордо и грозно: «Эта
земля моя и я на ней хозяин!».
Нужно быть рядом с мужиком, вызвать в нем дове¬
рие к себе, научить его понимать, почему у него рабская
жизнь... К черту технические чертежи! Да здравствуют
сапоги агронома, шагающего по деревенским проселкам
и несущего свет разума в темные крестьянские избы!

АКАДЕМИЯ
Профессор Филипп Николаевич Королев ходил по
академии с толстой палкой — опасался студентов. По
крайней мере так думали сами студенты. Им было
приятно от сознания того, что их побаивался ректор,
которого они считали виновником последних реформ в
Петровско-Разумовской сельскохозяйственной академии.
Прежде здесь были вольности с посещениями лекций, с
выдачей стипендии, теперь же ввели аттестацию, беско¬
нечные репетиции, в общем учредили пресловутое шко¬
лярство.
Королев прошел в актовый зал, где было полно пре¬
подавателей и студентов. Стоял гомон. Михаил устроил¬
ся на задних рядах, с любопытством разглядывал пуб-
► лику, которую еще не знал. Сидевший рядом с ним Ге¬
оргий Кобиев дернул его за рукав:
И — фукс, вон идет Фукс. На бурдюк похож. Препро¬
тивный тип. Скажи, пожалуйста, что в нем нашел Ко¬
ролев? Протежирует ему.
Раздались хлопки. Захлопал и Георгий, снова зате¬
ребил Михаила:
— Смотри — Постников. Совсем хороший человек,
большой умница. Сейчас сам увидишь. Радикал, каких
'С' мало. За границей учился, оригинально мыслит.
Постников и Фукс защищали кандидатские диссер¬
тации. Зал напряженно слушал. Михаил силился по-
* нять, о чем говорил Постников — о каких-то началах по¬
земельного кредита, но так ничего и не понял. Сидел со
25
1

скучающим видом. Диссертантам задали два-три вопро¬
са, и на этом дело бы и кончилось, если бы не голос
с места:	I
— А скажите, господа диссертанты, какую же прак¬
тическую цель ставят ваши научные труды?
В зале тишина. Михаил вытянул шею: кто это там
спрашивает? Кобиев тоже приподнялся, посмотрел:
— Не знаю, никогда не видел. Таинственная лич¬
ность. Заметил, глаза такие хитрые, смеются, прямо из¬
деваются. Большой оригинал. Сейчас будет совсем весе¬
ло, совсем хорошо!
Тот же голос:
— Господа диссертанты молчат? Что ж, это молча¬
ние естественно, коли сказать нечего. Вот вам явный
пример бесцельного бумаготворчества. Наука для науки.
А что обществу, что народу?
Вскочил Королев, негодующе поднял палку, но тут
же опустил ее — не замахиваться же в самом деле и на
преподавателей. И зло сказал:
—	Переходите к делу, как вас там...
—	А кто должен определить, что к делу, а что —
нет?— с усмешкой спросил незнакомец.
— Вот вы и определите.— Королев все больше раз¬
дражался.
— Это я и пытаюсь делать, только вы, сударь, ме¬
шаете мне.
Зал кипел. Кобиев ликовал:
— Вот, Михайло, вот оно! Жутко хорошо, понима¬
ешь. Митинг получается...
Королев зазвонил в колокольчик, застучал палкой об
пол. Дождавшись тишины, объявил:
— Заседание ученого совета закрываю ввиду беспо¬
рядка. Прошу покинуть зал, господа.
Кобиев, возбужденный, уволок Михаила в парк, раз¬
битый при академии. Стоял ясный день, изжелта-крас-
ная листва осыпалась на скамейки, летала паутина.
Вдали виднелись давно скошенные поля. Застыла темная
холодная гладь пруда, возле которого был устроен
сказочный грот. У входа в грот — свежие букеты цветов.
Тут же стояли несколько студентов со склоненными го¬
ловами.
Кобиев шепнул Михаилу: это цветы студенту Ивано¬
ву, которого убил Нечаев якобы за попытку предать не¬
чаевскую организацию.
26

Георгий Кобиев был первым, с кем Михаил завел
дружбу как только приехал сюда, в Москву, и поступил
в Петровско-Разумовскую академию. Питер еще снился
по ночам, даже вспоминался Кирилл Перетрухин—
разжирел, поди! Но новая студенческая жизнь постепен-
J но захватывала, отодвигая в глубь памяти недавнее
прошлое.
Кобиев встретился вот в этом же парке, как когда-то
Перетрухин на Обуховском мосту. Михаилу лицо пока¬
залось знакомым, и это было на самом деле так: Кобиев,
, сын грузинского генерала, учился в Ставропольской гим¬
назии, особого прилежания в науках не показывал, зато
заговорщически шептался в коридорах, высказывал ра¬
дикальные мысли, восхищался неи'аевцами, и, возмож¬
но, именно нечаевский процесс толкнул его сюда, в Мо¬
скву, в академию, где все жило недавними событиями,
связанными с убийством Иванова.
— Королев не простит этот митинг,— говорил Геор¬
гий.— Поверь мне, Михайло, завтра будет продолже¬
ние... Интересное продолжение, вот увидишь!
Назавтра в академии действительно разгорелись но¬
вые страсти. Новоиспеченным кандидатам наук отказали
в месте на кафедрах. Бог с ним, с выскочкой Фуксом,
но почему так несправедливо поступили с Александром
Сергеевичем Постниковым? Как он читал лекции по по¬
литической экономии! Послушать его сбегались с дру¬
гих курсов.
К Королеву направилась делегация студентов. Вели
себя дерзко, требуя оставить Постникова в академии.
Ректор не простил этой выходки. Несколько студентов
были исключены.
Вечером Кобиев повел Михаила в лес. Здесь уже бы¬
ла группа студентов. Сходка. Говорили все разом, пред¬
лагали просить Постникова читать лекции частным по¬
рядком. По рукам пошла бумага, Михаил поставил на
ней свою подпись: он тоже «за».
Постников согласился. Студенты ликовали. Но тут
Александр Сергеевич неожиданно исчез: куда — никто
не знал. Но через много лет его фамилия всплывет на
зыбких волнах русского либерализма: вяземский поме¬
щик А. С. Постников станет профессором Демидовского
лицея Новороссийского университета, одним из основа¬
телей «Партии демократических реформ», двоюродной
/в сестры партии кадетов...

Кобиев радостно сообщил:
— К Королеву опять собирается делегация. Я тоже
иду. Я — сын генерала, ты — сын фельдфебеля. Ты не jj
ходи, Михайло, тебя могут исключить.
Едва стемнело, Георгий нашел Михаила и снова по¬
тянул в лес, на ходу рассказывал:
— Знаешь, что было, Михайло? Очень хорошо было. *
Зачем мы пошли к Королеву? Мы ему ультиматум
предъявили: долой школярство. Я сказал Королеву:
зачем профессор каждый раз со мной беседует, интере¬
суется, что я читал, что не читал. Какое его профессор¬
ское дело! Будет экзамен — пусть тогда спрашивает!
Правильно я говорю, Михайло?
Снова была сходка, снова бумага, снова ставили свои
подписи. Школярство не отменили. Сходки не прекра¬
щались.
На этот раз собрались по поводу столовой. Она раз¬
мещалась в двухэтажном особняке. За два блюда здесь
платили двадцать пять копеек, за чай — особо. Столо¬
вой ведала тихая располневшая, с жарким кругленьким
лицом Мария Антоновна. Блюда она отпускала полно¬
весные, вкусно готовила, хлеба давала вдоволь. Но тут
Королев назначил в столовую вдовствующую попадью,
костлявую, с маленькими холодными глазками и слюня¬
вым ртом. Порции уменьшились, хлеба стало в обрез,
мясо постоянно припахивало. В ответ на возмущение
студентов попадья только мигала крысиными глазками
и молча'удалялась.
Пожаловались Королеву, показали кусок вонючей го¬
вядины. Ректор брезгливо понюхал, обещал уладить де¬
ла, но не уладил.
— Я предлагаю объявить попадье и Королеву бой¬
кот,— распалялся Кобиев на сходке.— Очень просто.
Найдем другую столовую. Вот мой друг Михайло най¬
дет. Пусть попадья сама жрет гнилое мясо! Может
быть, быстрее в тот мир уйдет, к своему попику. Пра¬
вильно говорю?
Ходили обедать на Выселки. Далековато, правда, и
не так вкусно, как при Марии Антоновне, но все же
лучше, чем у попадьи. Так продолжалось месяц. В конце
концов к попадье пришел обедать лишь ассистент-физик.
Весь обед пропал. Продукты в кладовой стали портить¬
ся. Столовая пошла в убыток, попадья от злости ры¬
дала, кляла студентов-антихристов.
28

Королев сдался. В столовую вернулась тихая кругло¬
лицая Мария Антоновна. Студенты торжествовали.
— Ты понимаешь, друг Михайло, как это хорошо!
Согнули в рог Королева! Теперь какой он король!— воз¬
бужденно говорил Георгий.— Значит мы что-то можем,
если все дружно... Пр авильно я говорю? Столовая — это
эпизод, не о сытых желудках надо думать, Михайло.
Сытость — враг мысли. Нет мысли — нет действия. Я
так понимаю, Михайло?.. Ты слышал, что делается в
Питере? Там во всю распространяют нелегальную лите¬
ратуру. Это чтобы разбудить мозги. Главным образом
разбудить мозги у мужика, понимаешь?..
Михайло кивнул, сказал:
— Понимаю. Мы тоже можем собирать полезные
книги. Создадим свою библиотеку, литературу будем
покупать вскладчину.
— Молодец, Михайло, совсем гениальная мысль!
Библиотекарем, по единому согласию, назначили
Фроленко. Для этого Михаилу пришлось поселиться в
дешевом, но просторном номере гостиницы. Сюда и нес¬
ли книги, легальные и нелегальные: Герцена, Черны¬
шевского, Добролюбова, бакунинскую «Государствен¬
ность и анархия», Лавровские «Исторические письма».
Кобиев сразу приволок пятьдесят экземпляров «Дедуш¬
ки Егора» Цебриковой, известной шестидесятницы, со¬
трудничавшей в «Отечественных записках».
— Для мужика эта штука очень понятная,— Геор¬
гий листал тоненькую книжечку.— Дедушка Егор, пони¬
маешь, на многое откроет глаза крестьянину. Какая ди¬
кая жизнь, темнота, без просвета... Ай, ай!
Здесь же, в номере, Михаил продавал забегавшим
к нему студентам чай, сахар, бумагу, перья. Здесь ста¬
ли устраивать летучие собрания, спорили о прочитан¬
ном, о реформах Александра Второго.
Ораторствовали:	х	■
— Реформы — это заплаты на горе народном.
— Нужна радикальная ломка — революция!
— Господа либералы нас всячески толкают к зем¬
ской, культурной деятельности, к устройству разных ас¬
социаций и артелей в духе Шульца-Делича... Видите ли,
им подавай гармонию труда и капитала, от которой вы¬
годно только кустарям, ремесленникам да буржуазии...
А что мужику — реформенные иллюзии?	• ■
— Толкуем о Шульце-Деличе, а забыли, что у нас
29

были Пугачев, Разин. Вот кого понимал мужик, даже
самый дремучий дедушка Егор, и шел за ними с вилами
и топорами.
Михайло слушал, думал. Да, народ угнетен до край¬
ности и в дикой своей нужде не видит, не знает, кто ви¬
новник его страданий. С ним бы, с крестьянином, пого¬
ворить по душам. У него сметливый от природы ум, он,
конечно, поймет: только бунт, только революция его
спасение, его избавление. Но кто ему все это скажет?
Я, Кобиев, вот эти начитанные юнцы? У нас у самих
в голове сумбур. Да и поверит ли мужик нам, интелли-
гентикам? Что вы знаете, скажет, о тяжести жизни, если
руки ваши никогда не держались за соху, если не ша¬
гали вы с пустой котомкой по миру, тщетно ожидая
подаяний... Рабочий—вот кто должен говорить с мужи¬
ком. Как равный с равным, как раб с рабом. У них об¬
щие страдания, общий пот и общая кровь от мозолей.
Но рабочему нужна элементарная грамота — аз, буки,
веди, глаголь... И еще политическое чутье. Это, пожа¬
луй, главное, что ему нужно. Научить его этому можем
мы — Кобиев, я, мои сокурсники. Когда рабочий поймет
нас, а крестьянин — рабочего, тогда мужик не будет
сторониться нас, возьмет на вооружение наши револю¬
ционные идеи, и мы вместе пойдем одной дорогой
борьбы...
Сын грузинского генерала исчез. Убили? Упрятали
жандармы? Михаил сокрушался: «Такая щедрая, чест¬
ная душа». «Правильно я говорю, друг Михайло?» «Пра¬
вильно, геноцвале». Только все ли правильно у Михайлы?
Голова кругом идет — новые дела, новые люди.
Академия почти заброшена. Весной не сдал экзаме¬
ны — не до них было. Королев лишил стипендии. Без¬
денежье, проголодь. Библиотеку передал другому, сам
поселился возле Прохоровской фабрики — ближе к це¬
хам, к рабочим.
После смены собирались в кружок на новой кварти¬
ре Михаила. Начинать действовать приходилось с аз,
буки, веди, с того, что есть государство Российское, ка¬
кие в нем города и реки. Тяжело давалась вся эта не¬
мудреная грамота. Михаил видел перед собой дремот¬
ные глаза, черные усталые руки. Аз, буки, веди, гла¬
голь... Енисей, Волга, Байкал, Рязань, Ставрополь...
Когда он кончал занятия, кружковцы медленно подни¬
мались с мест, торопливо двигались к двери, комната
пустела, он оставался оДин, и Тогда начинало Тошнить
оттого, что давно уже не ел.
Михаил долго хлопотал стипендию, чуть ли не уни¬
жался, за что казнил себя потом. Но все напрасно. И
вот случилось, что он два дня не брал в рот ни крошки.
Два дня!
Михаил пошел на фабрику, к своим великовозраст¬
ным ученикам, чтобы как-то забыться, на время не чув¬
ствовать мучительного голода. Кружилась голова, ноги
еле держат... Ветер несет в лицо сухую листву. К щекам
прилипло что-то мокрое. Обрывок бумаги. Впрочем...
Михаил рассмотрел — два рубля! Целое состояние. Он
богат, как Крез! Он может позволить купить себе кусок
кровяной колбасы и хлеба. И чаю с сахаром!..
Георгий Кобиев появился неожиданно, как и пропал.
— Прости, друг Михайло, прости, дорогой. Жив я,
жив, честное слово. Все совсем хорошо. Где я был? Все
скажу. Есть такая замечательная страна — Швейцария.
Горы, как в Грузии. Только, конечно, немного ниже. И
совсем плохое вино. Но поют там почти, как в моей Гру¬
зии. Тирольские песни — это голоса в моих горах.
Михаил сжимал друга в объятиях, улыбался, ему
было беспечно и радостно, как давно уже не было. Ког¬
да отступил от Георгия, заметил: в дверях стоит незна¬
комый, переминается с ноги на ногу. Короткая бородка
на спокойном лице, пиджак в клетку, в руках большой
желтый чемодан, глаза глядят весело, добродушно.
— Это Сережа Жебунев, одессит,— представил Ко¬
биев.— Вместе бродили по Швейцарии. Понимаешь, я и
он почему-то понравились российским жандармам. А
они нам, разумеется, не нравятся. Пришлось расстаться
с ними, махнули за кордон...
Проговорили за полночь, сидя за бутылкой вина, ко¬
торую Жебунев извлек из желтого чемодана. Сергей,
прозванный в Швейцарии русскими эмигрантами «сен-
жебунистом», ходил по комнате, нещадно дымил папи¬
росой, говорил:
— Кто может лучше донести наши идеи мужику —
ярославскому или одесскому, все равно какому? Народ¬
ный учитель. Авторитет его в крестьянских избах велик.
Через детей, своих учеников, он близок к родителям.
Вот и выходит — на мужика влияние двустороннее: учи¬
тель и ребенок, воспитанный учителем. Изо дня в день
такая пропаганда — да неужто капля не пробьет ка-

Мень? Как говоря^ у нас в Одессе, я мог бы рассказать
за многих таких учителей. Это все чепуха — подбирать
золотые ключи к мужику через рабочего. Бесполезная
трата времени и нервов. Не разумней ли идти к крестья¬
нам самим? В этом — истина.
Михаил слушал. О своих занятиях с рабочими умол¬
чал. Умолчал и о том, что вместе с Николаем Аносовым
и Петром Князевым завел крохотную примитивную ма¬
стерскую, где и обучались столярству: уж если разгова¬
ривать с мужиком, то не от имени рабочего, а как ра¬
бочий.
Сергей остановился у старенькой нестойкой этажер¬
ки, перебрал книги, нахмурился:
— Бокль, Дрепер, Милль... — Повернул лицо к Ми¬
хаилу.— Мусолите чужие мысли? Бросьте студенческие
привычки. Кому сейчас нужно твое усердие в познании
наук, в чтении академических книг? Действие — вот что
ждут от каждого из нас.
Михаил покраснел:
— Я давно не читаю Бокля... А вот «Исторические
письма» Лаврова, сочинения Спенсера... Как же их не
штудировать?
Сергей Жебунев посветлел лицом:
— Извини, Михайло... Это другое дело.
На следующий день Кобиев и Жебунев укатили на
извозчике, толком не объяснив, куда и зачем. Раза два
они присылали письма из разных городов, намекали на
серьезные дела. Потом письма прекратились. Михаил
узнал, что его товарищей нащупали ищейки Третьего от¬
деления.
Однажды Аносов предложил Фроленко:
— Сегодня идем к Наташе Армфельдт. Будет сюр¬
приз, вот увидишь.
В Москве уже зажгли газовые фонари, когда Фро¬
ленко и Аносов подошли к дому Армфельдт.
Здесь уже были Сергей Кравчинский, Дмитрий Рога¬
чев и Петр Князев. Пили чай с вареньем. Михаил чув¬
ствовал: кого-то ждали, то и дело поглядывали на дверь.
Наташа стремительно бежала на каждый звонок и воз¬
вращалась расстроенной, качала головой — нет, не он.
«Он» оказался князем Петром Алексеевичем Кропот¬
киным. Вошел мягко, неслышно, поздоровался, но не чо¬
порно, а живо, приветливо. Был он, против ожидания
Михаила, сравнительно молод, мил, разговорчив^
32

Ьзглйд — молниеносный, всеохватывающий. 5/ виской й
на бороде — проседь. Кропоткин вел себя просто, словно
боялся хоть чем-то выделиться из компании.- Не ска¬
жешь, что перед тобой всамделишный князь, да что там
князь — известнейший революционер и ученый!
Михаил заметил, с каким почти детским восторгом
смотрела Наташа на Петра Алексеевича! Славной она
была, Наташа! Не зря ее так хвалил Аносов, пока .доби¬
рались в этот дом. Аносов рассказал Михаилу, что На¬
таша— дочь генерала и сестра писательницы Федченко,
жены известного исследователя, крупного ученого, что
Армфельдты хорошо знакомы со Львом. Толстым. И вооб¬
ще семья аристократическая, но не кичится своей знат¬
ностью. Наташа недурно рисует, свободно владеет фран¬
цузским, английским и немецким, скромна, разделяет
радикальные взгляды, без ума от Чернышевского.
Михаил смотрел на Наташу и не мог представить ее
вне этой великолепной комнаты с жарким камином.
Между тем пройдет несколько лет, и американский жур¬
налист Джорж Кеннан встретит Армфельдтов — Наташу
и ее мать — холодным осенним вечером в убогой камор¬
ке на карских рудниках Сибири. Наташу арестуют в
Киеве 11 февраля 1879 года: на собрание нелегального
кружка неожиданно нагрянут жандармы, начнется пе¬
рестрелка, два кружковца и жандарм будут убиты. За
принадлежность к тайному обществу и вооруженное со¬
противление Наташу осудят на четырнадцать лет и де¬
сять месяцев каторжных работ с лишением всех прав
состояния.
...Наташа не знала, куда усадить Кропоткина, а тот
и сам чувствовал себя неловко оттого, что ему столько
внимания, что непринужденная беседа вдруг прервалась
с его приходом. Он все не мог выбрать себе места, что¬
бы не заслонить кого-нибудь.
Дмитрий Рогачев предложил ему место у камина:
— Вот, пожалуйста, тут будет удобней.— Рогачев по¬
дождал, пока Петр Алексеевич ‘ усядется.— Говорят,
Петр Алексеевич, что вы, Кропоткины, имеете больше
прав на российский престол, чем нынешние Романовы. У
них-то, в сущности, немецкая кровь, а ваш род проис¬
ходит по прямой линии от самих Рюриковичей.
Кропоткин недовольно поморщился, махнул рукой:
пустое, мол.
Прямо держась в кресле, Петр Алексеевич говорил,
2 А. Коротин
33

обращаясь то к Йаташе Армфельдт, то к КравчинскоМу,
то к нему, Фроленко, и это уже был не тот человек, ко¬
торый, войдя в этом дом, заметно терялся от внимания
к нему.
Кропоткин говорил:
— Должны ли мы заняться рассмотрением идеала
будущего? Я полагаю, что должны. Между различными
социалистами самых разнообразных оттенков существу¬
ет довольно полное согласие в их идеалах, если их взять
в самой общей форме. Нынешние социалисты, говоря
коротко, стремятся к равенству, в правах на труд, в тру¬
де, в способах образования, в общественных правах и
обязанностях, при наибольшем возможном просторе для
развития индивидуальных способностей, в способностях,
безвредных для общества...
Петр Алексеевич рывком поднялся с кресла, небыст¬
ро заходил, колышащий свет от камина падал на его
возбужденное лицо.
" — Чтобы каждый член общества имел возможность
зарабатывать себе средства к жизни своим трудом — не
закабаляясь ради этого никому, никакой отдельной лич¬
ности или компании, или артели — он, очевидно, должен
иметь возможность во всякое время взять ту лопату,
которой он намерен копать, тот хлопок, из которого он
намерен спрясть нитку или соткать ткань, тот хлеб,
одежду,, квартиру, где он должен жить, прежде чем из¬
готовить вещь, имеющую меновую ценность для общест¬
ва, то помещение, где он будет работать... Это первое
условие равенства, ясное само по себе, и оно менее все¬
го может быть предметом спора. Но еще яснее второе
условие. Именно, чтобы каждый был поставлен в необ¬
ходимость зарабатывать себе средства к жизни личным
трудом...
Петр Алексеевич замолчал, встал ближе к камину,
протянул к огню руки. Все также молчали, задумав¬
шись над услышанным. В окна стучали холодные струи
ноябрьского дождя. Давно остыл самовар. Тревожно
радостное волнение испытывал Фроленко: то, что он
слышал, совсем не походило на абракадабру горячих
студенческих рассуждений, сотканных из лоскутков уче¬
ний Прудона, Бакунина, Бокля и еще бог знает кого. У
Кропоткина же пока все было и просто, и ясно.
— По нашему убеждению, осуществление этого идеа¬
ла должно совершиться путем социальной революции.
34

При этом мы не ласкаем сеоя надеждою, что с первою
же революцией) идеал осуществится во всей его полно¬
те. Мы убеждены даже, что для осуществления равен¬
ства, какое мы себе рисуем, потребуется еще много лет,
много частных, может быть, даже общих взрывов... Все,
что мы видим кругом нас, приводит к несомненному
убеждению, что приступить к организации революцион¬
ной партии вполне своевременно и что задачи этой пар¬
тии значительно облегчаются всюду встречаемым ею со¬
действием...
Расходились около полуночи. Перед этим мать FJa-
таши, Анна Васильевна, вновь поставила самовар, за
столом было шумно, непринужденно, затем Наташа
сыграла Шопена. Расставаясь, долго пожимали руки,
надеялись на новую скорую встречу.
Но для Кропоткина и Фроленко она окажется неско¬
рой. Произойдет это через три десятилетия, в 1908 году,
в Лондоне, куда Михаил Федорович — уже шестидесяти¬
летний и окруженный ореолом несгибаемого шлиссель¬
буржца — приедет с Анной Михайловной Померанцевой,
с которой обвенчается в Париже. Они увидят в одной из
газет имя Кропоткина, узнают его адрес и отправятся
искать. Нужную улицу найдут за городом, будут долго
разглядывать дома, расспрашивать прохожих, пока не¬
ожиданно из-за забора их не окликнет по-русски мягкий
слабый голос:
— Что вам угодно, господа? Я здесь, милости прощу.
Фроленко тотчас же узнает Петра Алексеевича, хотя,
конечно, старость не пощадила и его. Кропоткину в ту
пору шел шестьдесят шестой год. Они станут вспоми¬
нать, доберутся в беседе и до своей первой встречи в
Москве, у Наташи Армфельдт. Петр Алексеевич все бу¬
дет расспрашивать о России, о всяких мелочах, никак
не скрывая своей тоски по родной земле, которую давно
уже не видел. И все-таки он вернется в Россию, не по¬
нимая ее и мучаясь этим. Вернется, чтобы встретиться с
Лениным, чтобы, не погрешив перед правдой истории,
заявить: «Надо быть справедливым: коммунисты — ис¬
тинные социалисты. Они доказали на практике возмож¬
ность социальной революции и освобождение рабочего
класса от гнета капитала».
2*

«ПРИВЛЕЧЬ К ДОЗНАНИЮ...»
...Всех вышеозначенных лиц привлечь к настоя¬
щему дознанию и разыскать просить надлежащее
начальство.
(Из постановления корпуса жандармов майора
Чуйкова, июль 1874 года).
После пасхи, одевшись под мужика — армяк, сара¬
фан, простые сапоги,— Фроленко выехал в Нижний,
где условился встретиться с Николаем Аносовым.
Весна выдалась поздней, холодной, и Михаил чув¬
ствовал себя нездоровым. Он все время искал тепло в
дешевых трактирах и недорогих гостиницах, в которых
постоянно пахло клопами и потом.
Аносова нигде не было. Оставаться дальше в незна¬
комом городе, тем более без дела, становилось невыно¬
симым, и Фроленко направился в Казань, где у Аносова
были то ли родственники, то ли знакомые. Михаил с
трудом отыскал нужный дом. Он был в самом центре,
добротный, с большим яблоневым садом.
Открыла горничная, провела на кухню, недоверчиво
разглядывая худосочного болезненного мужичонка,
— Откель идешь-то?—спросила она Михаила,
— А из Нижнего, из Нижнего мы,— Фроленко сидел
на самом краешке стула, теребил в руках котомку, хлю¬
пал носом.— На заработки подался. Ртов-то вон сколь¬
ко, и каждый просит. Можа, у вашего барина работенка
какая найдется, я на все годный. Слесарничать можем,
96

обувку починяем. А, можа, за садом уход нужен? И на
садовника согласный.
Михаил только сейчас заметил, что играет под му¬
жика и что игра получается.
Вошла барыня — белокожая, красивая. Михаил под¬
скочил, согнулся в глубоком поклоне, под армяком вы¬
перли острые лопатки.
Барыня певуче произнесла:
— Ох, сколько вас, горемычных, ходит по белу свету!
Михаил закивал головой.
— Да ты проходи в гостиную, торбу только оставь,—
барыня повернулась, приглашая следовать за ней.
В гостиной сидели две женщины, о чем-то оживлен¬
но говорили. Увидев мужичонка, смолкли, с любопытст¬
вом стали разглядывать его. Михаил поклонился и им,
затоптался на месте, не зная, куда присеть. Барыня ука¬
зала на стул возле стола. Принесли самовар, варенье.
Михаил пил, обжигаясь, весь взмок, слушал, как жен¬
щины, кидая на него взгляды, говорили о бедности му¬
жицкой, о том, что крестьяне сами виноваты в своей
бедности: нарожают в курных избах детей без счета, а
потом и не ведают, как прокормить босоногую ораву.
Вот и ходят по порядочным семьям, клянчат хлеб да ра¬
боту, а разве ж господа на всех напасутся. И до чего же
крестьянская баба плодовита: мужик ее, беременную,
вон как лупцует, а она все рожает.
Михаил перестал отпивать из блюдца, внутри у него
все кипело, хотелось опрокинуть этот стол с пузытым
самоваром, душистым вареньем, печеньями, но он сдер¬
жал себя, поднялся:
— Премного благодарствую за угощеньице,— и по¬
шел к выходу, загремел сапогами так, что на кухне звяк¬
нула посуда.
Вот она, господская мораль: мужик сам и виноват,
что живет в извечной нищете. Дети его виноваты, что
пухнут с голоду. Крестьянская баба виновата, что му¬
жик ее нещадно колотит с пьяного горя.
...Аносова не нашел и в Казани. Куда ж теперь? Все
равно надо идти в гущу, к страданиям народным, от¬
крывать мужику жестокую правду действительности.
Что если спуститься по Волге, перемахнуть Урал — там
много всякого беглого люда? Михаил еще находился
под сильным впечатлением от чтения недавно вышед¬
ших книг сСибирь и каторга» С. В. Максимова и «Рус-
37

ская община в тюрьме и ссылке» Н. М. Ядригшева. Оба
автора, ученые-этнографы, путешественники и публи¬
цисты, утверждали: с сибирских каторг и поселений бе¬
гут тысячи, крадутся по лесам, вдоль дорог, прячутся
на уральских перевалах. Беглый народ, вынесший ка¬
торжные муки, скорее поймет, что такое революция, для
чего она нужна. Вот благодатная почва для искры рево¬
люционной идеи. Да, решено: надо добираться до ураль¬
ских хребтов.
Михаил спустился к Волге, к пристани, здесь неожи¬
данно и встретил Аносова. Обнялись, будто век не ви¬
делись. Как же они разминулись? Ходили где-то рядом,
почти по следу, а не встретились. Долго рассказывали
друг другу о похождениях, наконец, решили: на Урал
идти вместе.
Добрались до Екатеринобурга, затесались в ярмароч¬
ную толпу, чтобы узнать, какими слухами полнится
здешняя земля. Сгорбленный, со слезившимися глазами
старик говорил им:
— Какой нонче беглый человек? Зайца трусливей да
беднее бедного. Прячется в норах, человечьего голоса
пугается, за версту к себе не подпускает. Встречал я
беглых, встречал... На сто верст два, можа, три всего-то
и встретил. Ходят с сумой, милостыню, христа ради,
просят.
Старик еще что-то говорил, но Михаил уже не слу¬
шал его, занятый своими мыслями: вот тебе и благодат¬
ная почва для искры революционной идеи!
К уральским перевалам, где надеялись встретить бег*
лых, идти отказались. Вернулись в Нижний. Здесь узна¬
ли: в Москве аресты.
Приехали в Москву. Михаила тотчас предупредили,
что ищут и его.
* * *
«1874 года, июля 4 дня корпуса жандармов полков¬
ник Гусев в присутствии товарища прокурора Саратов¬
ского окружного суда г. Меркулова допрашивал А. П.
Кулябко в дополнение прежнего показания, который
объяснил следующее:
По выходе из гимназии мой брат Алексей поступил
на железнодорожный телеграф и пробыл там всего два
месяца по случаю сокращения штатов во всей конторе.
Это было в половине декабря. Кроме знакомых по гим-
38

назии я и брат имели общих знакомых, у которых часто
бывали. В числе последних было семейство Селива¬
новых.
Мы познакомились с Селивановыми через хозяйку, у
которой жили, ибо они были ей родственниками. Из это¬
го семейства брат быстро сошелся с Аполлинарием. В
то, время брат был без работы. Однажды приходит
Аполлинарий и говорит: «Пойдем, Алеша, я нашел тебе
место у Войнаральского. Это бывший наш управляю¬
щий, а теперь мировой судья, у которого ты будешь
письмоводителем. Он человек хороший, умный»..
Войнаральский, переговорив с братом о цене — два¬
дцать рублей в месяц,— дал ему пять рублей, сказал,
что через неделю или сам придет, или пришлет за ним.
Через неделю он действительно приехал, с женой, и за¬
брал брата.
С тех пор брат мне не писал, и я не знал, куда ему
писать. Спрашивал Селиванова, но и тот не знал. Так
прошло почти два месяца.
Второго марта приехал Войнаральский. Он отказал
брату от места, дал ему пятнадцать рублей на проезд к
матери и обратился ко мне: «Ну, а вы в каких науках
процветаете?»
Брат сказал, что я исключен из гимназии и что ищу
места, но не могу найти. Войнаральский подумал, и на
другой день прислал за мной и братом, предложил мне
место у него в мастерской, где будет работа и много
времени готовиться, если я захочу поступить в учебное
заведение. Я сначала отказывался, не хотел, потом со¬
гласился и четвертого марта отправился в Москву.
Войнаральский дал мне двадцать пять рублей и сле¬
дующий адрес, по которому я мог бы отыскать его: го¬
стиница Кокорева, номер 329, спросить Елену Прушаке-
вич или Сутежную; номер 348, спросить Оболенскую.
■ Но я не нашел ни Прушакевич, ни Сутежную, а Обо¬
ленская сказала, чтобы в Петровско-Разумовском я
отыскал Селиванова, а от него бы узнал о Войнараль-
ском.
От Селиванова я узнал, что Войнаральский опять в
Петербурге, а жена его здесь, в Москве.
Войнаральский, уезжая, оставил записку: «Заводите
скорее мастерскую и чтобы Андрюша работал». На дру¬
гой день я был послан с запиской в Москву, к Михаилу
Федоровичу Фроленко, который жил где-то около Прес-
39

ни. Я отыскал еГо и вернулся Опять на Петровские Вы¬
селки.
Через день или два я был послан в Большой Благо¬
вещенский переулок, там встретил столяра Николая.
Тот велел мне нанять ломового извозчика и поехать к
Надежде Павловне. Так я и сделал. Через день мы с
Надеждой Павловной поселились в другой квартире, что
напротив дома Нестерова, а на прежней поселились се¬
минаристы. В числе их был столяр Николай и Михаил
Федорович.
Семинаристы ходили к нам, столярничали, сапоги
шили, но все плохо, учили друг друга, и опять выходило
плохо. На эту квартиру много народу приходило и по¬
чти все разные по одежде. Одни были в шароварах,
мужичьих сапогах, русской рубашке... Я знал следую¬
щих здесь: Знаменского, Леонтовича, Фроленко, Мали¬
новского.
Отдельная комната была у Надежды Павловны.
Здесь было много почтовой бумаги и конвертов, и при¬
ходящие к нам, и те, которые жили у нас, много писали
писем, которые я относил на почту... Но тут ссоры с
с дворником из-за паспортов моего и Надежды Павлов¬
ны, их у нас не было, заставили нас сойти на другую
квартиру, где был прописан Войнаральский.
...В одно время, когда Войнаральского не было, а ра¬
бочие разошлись, в мастерскую пришли Фроленко,
Львов и еще трое, которых я видел впервые. Приходит
околоточный и, обращаясь к Фроленко, говорит: «Как
ваша фамилия? Я вас где-то видел. Вы шли через Бу¬
тырскую заставу?» Тот ответил, что его фамилия Степа¬
нов. Так полицейский входил три раза. В это время я
заметил, что все суетятся: Надежда Павловна что-то
бросила в печку, Николай схватил портфель Война¬
ральского, вышитый бисером, и несколько книг, кото¬
рые назывались «Отщепенцы», и все убежали через дру¬
гую калитку. Фроленко тоже ушел с товарищами...
Селиванов, как я уже показывал, рассказал мне, где
искать Фроленко: около Пресни, пройдя большой мост,
угольный дом, имеющий с улицы две одинаковые двери.
Я, видевши накануне Фроленко у Селиванова, предпо¬
ложил, что Фроленко непременно должен быть студен¬
том Петровской академии. Вот почему, заходя во все
угольные дома, я спрашивал студента академии Фролен¬
ко, за что впоследствии он сделал мне замечание. На*
40

конец, зайдя в один дом, я настоятельно потребовал от
дворника фамилии иждивенцев. Он перебрал фамилии
жильцов, дошел до квартиры, о жильцах которой ниче¬
го не знал. Мы вместе пошли узнать. Нам встретилась
кухарка (после я узнал, что это была Арина), которая
на вопрос о фамилиях жильцов, глянула на меня подо¬
зрительно, помолчала, выжидая ухода дворника.
По уходу последнего она попросила меня зайти в
квартиру. Я увидел столярную мастерскую, где человека
три или четыре работали. Один из рабочих, расспросив
подробно, кто я, откуда, зачем здесь, взял у меня за¬
писку и велел идти обратно.
...В сапожной мастерской была повешена сумка Вой-
наральского, где обыкновенно находилось много денег,
рублей до 300, и каждый из мастеровых имел право
брать деньги на свои нужды.
В кругу людей, находившихся в Москве во время
моего жительства, я слышал следующие фамилии: Ро¬
гачев, Кравчинский, Клеменец, Кропоткин, Куприянов».
(Из показаний Андрея Кулябко).
«...Прежние мои показания не все верные, поэтому я
показываю следующее. Поступив в Петровскую акаде¬
мию, я услышал о студенческих собраниях. В феврале
1874 года я получил приглашение быть на студенческом
собрании на даче Ивакина. Потом я ходил на эти со¬
брания раза два, видел там: Знаменского, Малиновско¬
го, Дружинина, Сирякова, Попова, Фроленко...
Говорилось на этих собраниях о том, что высшее об¬
разование недостаточно для человека, желающего быть
вполне образованным, что гораздо разумнее употребить
время на другое. Это другое понималось различно. Для
меня выяснилось тогда, что лучше употребить время на
изучение рабочего класса, непосредственно самому быть
среди него, чтобы потом изыскать средства для помощи
ему. Мнения других были и такие, что нужно думать
только о средствах помощи. И о средствах говорилось
разное. По крайней мере, одни говорили об ассоциаци¬
ях, другие о революции и защищали последнюю. Но по¬
чти все соглашались, что самим нужно быть рабочим в
обыкновенном смысле, т. е. знать какое-нибудь ремесло.
Поэтому согласились завести плотницкую мастер¬
скую. Так как средств на это не оказалось, то Фроленко
предложил желающим заниматься в его небольшой ма-
41

стерской. Мастерская эта была на Пресне. Она сущест¬
вовала недолго... Мастерскую эту 'я скоро оставил, по¬
тому что думал научиться другому ремеслу — башмач¬
ному».
(Из показаний студента Михаила Соловцовского).
«1874 года, июля 10 дня производящий дознание
корпуса жандармов майор Чуйков, усматривая из пока¬
заний Андрея Кулябко, что в числе лиц, посещавших
мастерскую Войнаральского, находились студенты Фро¬
ленко, Аносов, Клавдий Сиряков, Молодецкий, Леонто-
вич, Саблин и Львов... постановил: всех вышеозначен¬
ных лиц привлечь к настоящему дознанию и разыскать
просить надлежащее начальство»..
* * *
Михаил узнал, что арестован Иван Селиванов. А ведь
именно адрес квартиры Селиванова он оставил в канце¬
лярии академии, когда уезжал в Нижний — на случай,-
если кто-либо из своих станет искать его, Михаила. Се¬
ливанов мог бы тогда объяснить, куда исчез Фроленко.
Но Иван попал в полицейские сети. Значит, идут и по
следам Михаила.
Пришлось искать пристанища в дешевых номерах
близ Хитрого рынка. Здесь поселился со студентом ака¬
демии Охрименко, с которым прежде ходил в рабочие
кружки. В гостинице паспортов не требовали, это успо-.
каивало.
Михаил слушал Охрименко подавленно молчаливый.
Третье отделение устроило облаву по всей России — об¬
лаву на народников-пропагандистов. Особенно много
арестов в Петербурге.
В записке, составленной для Александра Второго,
третьеотлеленцы били тревогу: «Наблюдение за рабо¬
чими в Петербурге после весенних арестов, обнаружив¬
ших антиправительственную деятельность князя Кро¬
поткина, Низовкина и Гауэнштейна и других, показало,
что де тельность эта осталась не без последствий. Нет
уже того панического оцепенения, той отчужденности,
которой окружали себя тогда рабочие, но явилось не
замечавшееся прежде самостоятельное отношение их к
заводской администрации, сознание своего достоинства
и труда. Прежние, подчас грубые отношения хозяина
завода стали для рабочих завода невыносимы. Рабочие,
42

видимо, осознали, что завод без их рук немыслим, что
хотя они и кормятся им, но вместе с тем и он без них
ничто. Это сознание и породило в настоящее время тот
дух единомысли , который так часто стал проявляться
между рабочими... Все это, вместе взятое, ясно указыва¬
ет на влияние пропагандистов, успевших поселить в ра¬
бочей среде ненависть к хозяевам и убеждение в эк¬
сплуатировании ими рабочей силы».
На докладной записке царь пометил: «Весьма гру¬
стно».
Много позже описываемых событий чиновник Треть¬
его отделения соберет и обработает све гения о пропа¬
гандистах за 1872—1877 годы. За шесть лет к дознанию
по политическим делам было привлечено 1611 человек,
среди которых 240 женщин. В суд было направлено 522
дела, но суду предано лишь 140 человек. Что сталось'
с остальными? Чиновник предпочел умолчать об этом.
И еще: 612 человек оказались моложе двадцати пяти
лет...
Днем в номер гостиницы, где жил Фроленко, влетел
хозяин. Тряслись его руки, с трудом можно было разо¬
брать, что он говорит. Едва поняли — требовал от Фро¬
ленко и Охрименко паспорта. Пришел квартальный,
проверяет документы. Охрименко протянул свой пас¬
порт, хозяин кинулся из комнаты, но через несколько
минут вернулся:
— Господин околоточный требуют и второй паспорт.
Умоляю вас, господа, не извольте ослушаться.
Михаил подал свой документ, хозяин исчез.
— Тебе бы, Михайло, на время уйти куда-нибудь,—
сказал Охрименко.— Пережди, может, все обойдется.
Фроленко воспользовался черным входом, очутился
на бульваре, присел на скамью. Было пустынно, только
напротив — заметил Михаил—дремал какой-то тип. Он
каждый раз прикрывал веки, как только встречался
взглядом с Михаилом. Неу, ,уж лучше подальше от это¬
го субъекта. Фроленко направился к выходу из парка.
И тут кто-то окликнул его по фамилии. Осмотрелся по
боковой аллее к нему спешил неизвестный в штатском
и все повторял фамилию. Михаил хотел было свернуть
в сторону, но тут навстречу — жандармский офицер.
Случайность все это или западня? Главное сейчас не
растеряться, не выдать себя тем, что убегает от погони,
что заметил за собой слежку.
43

Вот прогуливаются какие-то девицы, видимо, В по¬
исках клиентов для сомнительных заведений. Одна из
них улыбается ему, строит глазки. Михаил решительно
подходит к ней, что-то шепчет, берет девицу под локоть,
почти тащит ее к выходу из парка; та, ошеломленная
натиском, молчит, не сопротивляется, только водит по
сторонам непонимающими глазами. Жандармский офи¬
цер совсем рядом; близко и незнакомый в штатском, ко¬
торый продолжает настойчиво звать:
— Господин Фроленко... Фроленко...
Михаил с девицей уже у входа, все что-то говорит
и говорит ей на самое ушко и будто не слышит, что его
зовут, а глаза рыщут по сторонам, куда бы нырнуть,
скоыться. Ага, вот переулок, в нем народ, можно зате¬
ряться в толпе...
Всю ночь Михаил одиноко бродил по окраинным мос¬
ковским улочкам.
На другой день, продрогший, едва держась на ногах
от усталости, с воспаленными глазами, встретился с
Охрименко. Тот, смеясь, рассказывал:
— Вбежал околоточный, в руках твой паспорт, уси¬
ща, как у рассерженного кота,— в стороны. Кричит: что
за человек, этот господин Фроленко? Я пожимаю плеча¬
ми: впервые, дескать, вижу его. Мол, пришел в номер,
а он уж здесь поселился. Почему же, петушится около¬
точный, Фроленко не хотел паспорт предъявлять сразу?
Жулик, говорю, наверное. А сам полез в карман, достал
бумажник, пересчитал деньги, начал возмущаться:
«Точно жулик, ограбил меня, подлец, десятки не хва¬
тает». Да такую разыграл истерику, что околоточный
успокаивать меня принялся и поспешил исчезнуть... А
вообще, Михайло, не поискать бы нам обоим другого
жительства? В Москве тесно от полицейских ищеек, не
ровен час — вцепятся, нанюхали уже...
В тот же день Охрименко уехал из Москвы с каким-
то дальним родственником.
Но его выследят-таки, осудят.
Покинул Москву и Михаил Фроленко.
Началась его нелегальная жизнь.

БУНТАРСТВО
В Киеве из предыдущего хождения в народ вы¬
несли взгляд, что никакой пропаганды в деревне
не требуется. Мужик здесь и без того настроен
революционно. Нужна лишь хорошая организа¬
ция, которая могла бы поддержать и развить
начавшееся восстание.
М. Фроленко.
— Сахар весь. Вот все, что осталось,— Михаил по¬
казывает на ладони мраморно поблескивающий кусочек.
— Кинем жребий — кому? — предлагает Иван Дро-
бязгин.
— Дайте мне третью часть,— Иван Ковальский си¬
дит недвижно, как всегда в глубокой задумчивости.
Михаил колет на три кусочка. Ковальский переби¬
рает их пальцем, потом берет самый маленький из
них, кладет на ладонь, словно взвешивая, раскалывает
и его, сует под язык, запивает крутым кипятком.
— Сладко? — у Дробязгина интерес неподдельный.
— Очень,— Ковальский отвечает вполне серьезно.
Он шумно тянет из жестяной кружки, пьет размеренно,
с увлечением, будто и в самом деле получает удоволь¬
ствие.
Это их ужин. Таким он был вчера. Таким, возмож¬
но, будет и завтра.
Михаил валится на скрипучую кровать. Надо за¬
снуть. На рассвете Ковальский задумал начать какое-
то дело. Какое? Ковальский сказал, что объяснит завт¬
ра. Он еще подумает.
45

Сквозь смежающиеся веки Михаил видит Широко,
полую шляпу, вылинявший синий пиджак, сбитые
ботинки. Это Ковальский. Он все еще потягивает из
кружки. Хорошо, что за сегодняшним ужином он не
настаивал на тухлых яйцах. С тех пор, как у них денег
осталось считанные гроши, Ковальский предложил пре¬
кратить расточительство и перейти па «деликатесы»—
тухлые яйца. Они же совсем ничего не стоят, Почти
даром. Можно купить за бесценок и испорченный, тро¬
нутый слизыо творог.
Вообще, думал Михаил, для этого странного чело¬
века не существует никаких жизненных неудобств.
От него никогда не слышно жалоб. Он не выходит из
равновесия, когда другие взрываются. Суета течет ми¬
мо него. Простодушен, наивен, добр, решителен. Не
замечает женщин. Над ним часто подтрунивают, он и
ухом не поведет.
Вот хотя бы случай с револьвером. Как все, раздо¬
был его и Ковальский. Как все, носил его с собой. Су¬
нул под короткий пиджак, за пояс, сзади. Вышагивает
по улицам широченным шагом, из-под коротеньких брюк
виднеются волосатые ноги, а чуть ниже спины — боль¬
шая выпуклость. Сразу видно, что револьвер спрятан.
Тоже — конспиратор!
Ковальский разбудил всех чуть свет. Ваня Дробяз-
гин выглядел плохо: не проходила боль в боку. Еще
недавно, чтобы хоть что-то заработать, он поступил в
кузню. Несколько дней пробыл там, вернулся г прож¬
женным боком: сноровки никакой не было, учить его
никто не стал, вот и наткнулся в спешке на раскален¬
ный железный кол. Но Дробязгин пошел со всеми.
Михаил не успевал за Ковальским, чуть отстал ог
него, но слышал, что говорил Иван. Они идут к рыба¬
ку, который живет на берегу Буга, в тридцати верста^
от Николаева. Надо убедить рыбака создать артель —
большую, дружную, целое предприятие. Заиметь суде¬
нышко. Будут свои деньги, будут и большие дела. А
главное — артель объединит многие семьи штундистов-
сектантов. Тогда среди них легче будет распространять
революционные идеи.
Михаил не верил во всю эту затею со штундистамч
и молоканами. Что толку от них, если их религия — не¬
противление злу. И с ними делать революцию?
Но Ковальский убеждал:

— Ты, Михайло, хочешь, чтобы революция была
сегодня, завтра. Поверь, я тоже хочу. Но жизнь пока
против наших желаний. Народ не готов к революции.
Да ты и сам убедился, когда ходил к Уралу. И все же
мы не оставляем надежду, что семена, брошенные нами
в народную почву, взойдут. Семена революционных
идей. Так почему бы нам не попытаться бросить эти
семена средн штундистов и молокан. Я кончил семи¬
нарию и знаю сносно евангелие. Воспользуемся же уче¬
нием, которое исповедуют сектанты. Человек должен
быть духовно чист, скромен в своих желаниях, убивать
буйство плоти.
— Что ж, выходит революцию тени будут делать?—
усмехнулся Михаил.
— Оставь глупости... Учение штундистов, ты вник¬
ни,— это же против мира чистогана, против тельца ка¬
питала, против морали буржуа. С одной стороны ду¬
ховная чистота, с другой—духовный разврат. Вот
непримиримый конфликт, которым мы должны восполь¬
зоваться, чтобы раздуть его в пламя. Штундисты назы¬
вают себя братьями. Пусть же они станут нашими
братьями по борьбе. Мы постепенно обратим их веру в
свою. Ты представь, Михайло, что только в одной Ни-
колаевщине тысячи сектантов, а по всей России? Мил¬
лионы! Армия, которую не имеет ни один современный
монарх...
Лицо Ивана Ковальского горело от возбуждения.
Он смотрел куда-то мимо Михаила, мысли его были
далеко-далеко. Тогда, в самом начале их знакомства,
Ковальский убедил Фроленко. Убедил еще и тем, что,
вступив в секту, можно жить легально, не опасаясь
преследований полиции.
Михаилу и в самом деле нужно было приставать к
какому-то житейскому берегу. С тех пор, Как он уехал
из Москвы от полицейских ищеек, по каким только
дорогам его не носило. В Рославле, что на Смоленщине,
слесарничал в железнодорожных мастерских за пятьде¬
сят копеек в день. Потом вдруг письмо от Сергея Крав-
чинского из Москвы — срочный вызов. В чем дело?
Оказалось, Феликс Волховский в тюрьме. Нужно по¬
мочь его вызволить.
Михаил поехал, проник в жандармскйе казармы,
познакомился с унтером, но все сорвалось. Вмешалась
жева Волховского — Мария Осиповна. Подкатила к
М

воротам тюрьмы на лихаче, ее заметили, й она едва
спаслась, скрылась у Софьи Перовской, в имении не¬
подалеку под Севастополем.
Куда же теперь деваться ему, Михаилу? В Москве
оставаться дольше нельзя. Его все еще ищут. В Рос а
лавль тоже нельзя — там недавно взял расчет, скажут I
ненадежный человек, вертопрах. Выехал в Смоленск,
пристроился у кустарей делать дорожные экипажи, по¬
возки, дроги. Недурно получалось! Решили из кустарей
создать артель. Загвоздка с деньгами. Может, попы¬
таться одолжить их у московских товарищей? С пред¬
осторожностями появился в Москве. А здесь: «Какие
деньги? Уноси ноги, сплошные аресты. После неудач-
ной попытки освободить Волховского полиция как
взбесилась... Езжай в Одессу — там, говорят, пока
тихо».
В Одессе — солнце, море, цветет миндаль. И тоже
аресты. Один. Безделье. Даже тошно. Товарищи в J
тюрьмах — здесь в Одессе, Харькове, Конотопе. На
следствии показывают разное — не успели сговорить¬
ся. Опровергают друг друга. Как сделать, чтобы их
показания были едиными? И чтобы родственники дули
в одну дуду? Михаилу поручают: езжай, найди возмож¬
ность связаться с заключенными, помоги согласовать
их показания. Поехал в Киев, Нежин, Конотоп, Харь- fl
ков. Вернулся в Одессу, доложил: все в порядке.	*
А тут стало плохо с Машей Волховской: ревматизм I
дал осложнение на сердце. Одесситы настаивали: I
пусть Маша переедет к ним из Крыма, от Перовской, у I
которой ни денег, ни докторов. И Михаил привез Вол- J
ховскую с дочкой. Осмотрев Машу, доктор настоял: "
необходимо лечение на заграничном курорте. Машу
одну отпускать нельзя. Кто поедет с ней? Сошлись во
мнении: сопровождать ее мог и Фроленко.
А Михаилу вдруг стало невмоготу, от мысли, что
он покинет Россию. Попросился съездить в Ставро¬
поль, повидаться с матушкой. Родного города не узнал.
Ставрополь словно врос в землю, зарылся в уличной
грязи, задохнулся в кабацкой вони. Поспешил во £
Владикавказ, куда перебралась мать, и через Тифлис
вернулся в Одессу.
Волховская уехала за границу, не дождавшись его.
Ну и слава богу, что так случилось! Он остался в
России. А жандармская Россия искала его повсюду.

Матушка рассказывала, что к ней, уже во Владикав¬
казе, приходили из полиции, интересовались сыном,
требовали его письма. Она только разводила руками:
, какие уж тут письма — хоть бы строчку от него за не-
1 сколько лет получить.
п В Одессе Михаил услышал о Ковальском, о штун-
диетах. А если затеряться среди сектантов, в какой-
нибудь деревушке, заиметь паспорт на чужую фамилию
и продолжать легально революционную пропаганду?
Так Фроленко очутился в Николаеве, так нашел Ко¬
вальского и Дробязгина.
Ковальский работал в редакции «Николаевского
вестника». В статьях молодого репортера было много
сумбура, однако ум чувствовался незаурядный, неисто¬
щимый. Каждый раз какая-нибудь новая идея.
Вот и теперь — задумал создать из штундистов ры¬
боловецкую артель.
Рыбак — темное, накаленное солнцем лицо, • корот¬
кая бородка, синие глаза в прищуре, сильные, исхлес¬
танные сетями руки — встретил их приветливо, провел
на свой небольшой баштан, угостил ухой. Ковальский
и Дробязгин беседовали с ним, Михаил стоял на кру¬
том берегу, смотрел на реку, на одинокую лодку, плыв¬
шую по течению. Не так ли несет и его, Михаила? При¬
бьет то к одному, то к другому берегу, то к одним, та
к другим лицам. Случайные дела, случайные поруче¬
ния. Кружковщина. Не поймешь, кто прав. В Киеве,
слышал, появились какие-то бунтари. Закупают ору¬
жие, хотят вооружить окрестные села. Может, это путь
верный? А вот Ковальский верит в своих штундистов-
братьев, верит. Вот ведь все-таки убедил рыбака. Ми¬
хаил видит, как рыбак согласно кивает головой, Ко¬
вальский и Дробязгин довольны...
— Ну, Михайло, будет у нас артель. Будет.—
Ковальский подошел к самому краю берега: —
Представляешь, мы купим всю эту землю, целых че¬
тыре версты. Огромное хозяйство — шаланды, снасти.
Построим домики. С окрестных сел будут приезжать
к нам за рыбой. Вот тут и веди пропаганду... Вот беда:
денег немного бы для начала. Возьми, Михайло, это на
себя. Поезжай к одесситам, потряси их. А я уговорю
помещика, чтобы по дешевке продал участок... Рыбак
сказал, что у него есть знакомый, который согласится
под залог дать нам пару лошадей и хатенку.
49

Денег, хотя и немного, Фроленко достал. Помещик
же отказался продать участок. Наотрез.
Михаил примкнул к киевским бунтарям.	Л
♦ ♦ ♦
Сутулый писаришко долго вертел перед подслепо¬
ватыми глазами паспорт. Потом вдруг лизнул его, по¬
чмокал языком. Михаил с трудом сдержал себя, чтобы
не расхохотаться. Чудак писаришко, куда уж тебе уз¬
нать, поддельный паспорт или настоящий. Бунтари —
не уголовники, которые часто попадаются впросак от¬
того, что не знают технологии изготовления документов.
У бунтарей подпольная канцелярия поставлена на
профессиональном уровне. Нет чистых бланков, можно
использовать и старые: смыть прежние надписи дву¬
хлористой известью и щавелевой кислотой, промыть
водой, затем пропитать крахмалом. Готово. Лижи не
лижи, кислоты не ощутишь. Паспорт как новенький.
— Стало быть, жинку ищешь? — писарь протянул
Михаилу паспорт.— Марфой прозывается? Есть такая
у нас, в Цибуловке. Недавно тут.— Писарь заглянул в
какие-то бумаги: — Выйдешь отсюда, от правления, с
полверсты пройдешь. И все налево, налево. Хату уви¬
дишь, забор повален... Там твоя Марфа. Новоселье,
интересуемся, будете справлять, али так, молчком?
— Почему же молчком? В воскресенье и справим. *
Милости прошу.
— Благодарствую. Не забудь, мил человек, стар¬
шину пригласить. Старосте тоже шепни. Сотского по¬
кличь. Лесничего хорошо бы позвать, песни выводит —
заслушаешься... Начальство у нас обидчивое. А тебе
какой резон у начальствва неудовольствие вызывать?
Смекаешь?.. Вот и хорошо. Стало быть, в воскре¬
сение?
Налево, налево... Когда же кончатся эта чертова
дорога, эта непролазная грязь? Михаил с трудом вы¬
таскивает сапоги из густого месива. Где же хата с
поваленным забором? Смеркается, все хаты и заборы
на одно лицо. Наконец, нашел. Постучал, втиснулся в /
сенцы.
— Здравствуй, Марфа!
Женщина стояла посреди комнаты и растерянно
смотрела на вошедшего. Вокруг все было в полнейшем
беспорядке: сдвинуты скамьи, стол, комод, опрокинуто
ЭД

Ёёд^о с водой, пол залит, нещадно дымит печка... Й
глазах женщины чуть ли не слезы, лицо вымазано
сажей, платок сбился на плечи.
— Здравствуй, Вера Ивановна.
— Господи, Михайло! Наконец-то, я вся измучи¬
лась,—выдохнула из себя, бросилась и припала к его
груди.
— Ничего, вдвоем быстро управимся.
Вера Ивановна Засулич была активной «бунтар¬
кой». Для работы в деревне бунтари выбрали места,
где когда-то грозно шумела свободолюбивая гайдамат¬
чина— Матрониевский лес, Медведово, Жаботино и
другие села. Надо было оживить дух вольных гайда¬
маков, поднять народ на бунт. На скорый бунт. Именно
бунтующий мужик, вооруженный топором и вилами,
а еще лучше ружьем, револьвером, бомбой,— вот сила,
которая способна смести самодержавную власть.
«Учить народ? Это было бы глупо. Народ сам и луч¬
ше нас знает, что ему надо»,— проповедовал Михаил
Бакунин. Народ надо «не учить, а бунтовать».
Киевские бунтари были бакунистами.
И потянулись бунтари к потомкам гайдамаков. Се¬
лились рядом, чтобы не терять друг друга, помогать
при случае. Штаб-квартиру свою организовали в Сме-
ле, на старом заезжем дворе.
Фроленко и Засулич, под видом мужа и жены, по¬
селились в Цибулевке, надеялись здесь открыть чай¬
ную. Иван Дробязгин, которого также увлекло «бун¬
тарство», и Маруся Ковалевская устроились в селе
неподалеку. Яков Стефанович, Лев Дейч и Иван Боха-
новский избрали Чигиринский уезд.
*	Подошло воскресенье. Явились один за другим гос¬
ти: старшина, староста, писарь, лесничий. Набросились
на закуску, на водку. Угощение было не ахти какое —
стоял великий пост! — и тем не менее наелись до отва¬
ла. Привалившись к плечу вислоусого старшины, лес¬
ничий затянул простуженным тенорком:
Из-за острова на стрежень,
На простор речной волны...
л	Гаркнул, абсолютно лишенный слуха, старшина.
Задискантил писарь. Чтобы не выделяться из веселой
компании, подтянул и Михаил. Вера — Марфа, к кото¬
рой настойчиво лез с нежностями рябой староста, вы-
51

Шла вроде бы за закуской да Так и осталась в холод¬
ных сенцах. Ждала, пока гости разойдутся. Подошел
Михаил, набросил ей на плечи полушубок. Она побла¬
годарила его взглядом, устало спросила, когда же кон¬
чится застолье?
— Посылают писаря за самогоном... Терпи, Вера
Ивановна, еще не то будет.
Мимо них, в сенцах, юркнула фигурка писаря. В
комнате раздался дружный смех.
— Чего это они там?—Засулич напряглась.— Иди
взгляни, Михайло. Я тут побуду. Не терплю пьяные
рожи. Старосте, если станет спрашивать обо мне, скажи
ушла к соседке... По бабьим делам, скажи.
В комнате — новый взрыв смеха...
На рассвете, когда все разошлись с трудом, ска¬
зала:
— Зачем мы здесь, Михайло? И потом — какая я
деревенская баба? Сам видишь... А скоро пасха. Надо
печь куличи, пасхи и еще что-то делать... Опять прийдет
здешнее начальствво... Избавь меня от нового кошма¬
ра... А что будет, когда чайную откроем? Нет уж,
уволь... Я уж буду учиться стрелять из револьвера, мне
это больше подходит...
Засулич выглядела жалкой, постаревшей...
В Чигиринском уезде стало неспокойно. Мужики за¬
шевелились, зароптали. Пошел слух, что составляется
тайная боевая дружина. Около трех тысяч в ней. Н
еще идут. Шли разговоры о грамоте, написанной от
имени нового, самозванного царя. Грамота звала к вос¬
станию против чиновников, помещиков, против царст¬
вующего дома, который бессилен облегчить участь
крестьян.
Грамоту эту сочинил Яков Стефанович, сын священ¬
ника, один из вожаков киевских бунтарей. Фроленко
удивлялся: откуда столько энергии в этом худом, со
впалой грудью и узкими плечами человеке? Присмот¬
релся: характер у Стефановича жесткий, ум изворот¬
ливый, в серых глазах — лукавинка, улыбка — добрая,
открытая.
Дробязгин, вернувшийся как-то из ближайшего се¬
ла, где был сход, подтвердил: народ готов к восстанию!
«Царская грамота» не сходит с уст. Выбирают атама¬
нов и есаулов. Пылает огонь в кузнях: куют мечи, то¬
чат топоры, делают вилы. Эх, не упустить бы время,
52

йё упусТиФь бы! Достать бы еще оружия, чтобы дать
его наиболее отчаянным.
В Киеве закупать оружие рискованно. Полиция,
пронюхав про волнения в Чигиринском уезде, насторо¬
же. А что если попытаться купить в Питере, где навер¬
няка еще не хватились?
Купить? На что, на какие гроши? Едва наскребли
пятьсот рублей. Кому ехать? Конечно, ему, Михайло.
Его знают питерские чайковцы. натансоновцы. Если им
рассказать, для чего требуются деньги — помогут.
Фроленко — в Петербург. Осторожно ходит по зна¬
комым адресам.
— Нужна гарантия, что восстание состоится в
срок,—говорят ему на просьбу помочь деньгами.— Есть
такая гарантия?
Михаил хмурит лоб, отвечает раздраженно:
— Это царь-батюшка может дать твердую гаран¬
тию, что пошлет меня и моих товарищей на виселицу,
когда нас схватят. Я же никакой гарантии дать не
могу, поймите вы!
Ему сочувственно кивали. Но денег не дали.
Михаил отыскал оружейный магазин. Есть дешевые
кольты. Они теперь не в моде, потому что их нужно
заряжать от руки, а не готовыми патронами. Патро¬
нов нынче не достанешь.
Хозяин магазина, прыткий лысоватый старикашка,
рад оптовому покупателю, что-то безумолку болтает
насчет российских беспорядков, дескать, грабителей
да жулья развелось — просто жуть. Невольно с револь¬
вером ходить будешь. Только зачем же сразу столько
кольтов понадобилось уважаемому клиенту?
Михаил не ожидал такого вопроса. Помолчал. Ста¬
рикашка уставился на него, не мигая, ждет ответа,
бестия.
— Читали, небось, в газетах — в Ташкенте, в Сред¬
ней Азии что творится? Басурманы резню против пра¬
вославных устроили. А мы что ж — православные? Не¬
ужто не поможем братьям по вере? Собралось нас
добровольцев десятка два, решили ехать в Ташкент. А
что же там без оружия делать?
Убедил, кажется, старика. В придачу к кольтам тот
дал машинку для зарядки и несколько подержанных
«Смитов». Набралось два тяжелых чемодана. Едва до¬
тащил до поезда.

Только сел ё вагон, не успел отдышаться, пристал
какой-то тип, пьяненький мастеровой.
— Гляжу на тебя,—-едва языком гсрочает,—-из
наших будешь, из мастеровых. С виду хил, а сила в
жилах есть. Вон какие чемоданы приволок! Я бы не
смог, ей богу. На живот слабый... А что везешь-то?
Струменты, небось?
Вот еще принесло попутчика. Не говорит — кричи?
на весь вагон. Не только на живот слабый и на уши.
Вон в конце вагона какой-то тип с усиками сюда гла¬
зами косит, прислушивается.
— Струмент, что ли, везёшь?— кричит мастеровой
на самое ухо Михаилу.
— Инструмент. Сапожный. Артель у нас образова¬
лась,— громко, чтобы слышал тип с усиками, отвечает
Фроленко.— А инструмента нету нигде. Хорошо в Пи¬
тере родственничек оказался, помог достать.
— Сапожный,— разочарованно протянул пьяный.—
Нам это ни к чему. Мы по гончарному делу...— и от¬
стал.
В Харькове, на вокзале, должно быть письмо от
своих. Действительно, письмо на почте было. Прочитал.
Беда. Полиция напала на след бунтарей, идут аресты.
Кто-то выдал.
Позже Фроленко узнает, что предателем оказался
Николай Горинович, бывший член киевской коммуны.
Бунтари Лев Дейч и Виктор Малинка выследят его
10 июля 1876 года на одной из одесских улиц, ударят
по голове, спихнут в канаву... Но Горинович очнется,
позовет на помощь... В отместку бунтарям он выдаст их
планы, адреса, клички.
В письме, полученном на харьковском вокзале, Ми¬
хаилу советовали ехать сразу в Одессу, туда же до¬
ставить купленное оружие. Пригодится.
Бунтари разъехались кто куда. Притихли вроде. Ни
дела. Ни денег.
Михаил пошел в порт. Здесь несметная толпа таких
же, как он, жаждущих заработка. Как только показы¬
вался пароход, бендюжники облеплпвали причал. Их
знали — им работа в первую очередь. Но Михаил на¬
стойчиво ходил в порт, удавалось-таки заработать гро¬
ши. От бочек и мешков ломило тело. Хотелось лечь и
не вставать сутками. Но на рассвете он вновь шел в
порт, слушал соленые анекдоты грузчиков, с надеждой
54

всматривался в горизонт — не покажется ли торговое
судно.
Часами стоя на причале, под неумолчный шум волн,
Михаил думал о том, как важно не переставать наде¬
яться. Можно не дождаться парохода сегодня, как и
вчера, как и много дней подряд, обойтись куском чер¬
ного хлеба с воблой. Можно не надеяться, что Аня
Макаревич и Маруся Ковалевская, устроившись в ка¬
фешантане, хоть что-то заработают и пригласят в де¬
шевую кухмистерскую.
Но нельзя остаться без надежды на то, ради чего
выбрал эту беспощадную жизнь,— без великой надеж¬
ды на революцию.

ОСВОБОЖДЕНИЕ «АЛЕШИ ПОПОВИЧА»
Кабриолет медленно тащился мимо дач. Молочно
цвели сады, сквозь деревья синело море, парила земля.
Анна Макаревич тронула Михаила за плечо:
— Почему здесь, в Одессе, не любят меня? Только
откровенно, Михайло.
Фроленко посмотрел на нее, удивленный неожидан¬
ной переменой в ней: недавно смеялась, рассказывала
местные сплетни, теперь же — грустные глаза. Какая
же все-таки она красивая! Белолицая, с длинными ко¬
сами, неисправимая модница. Что потянуло ее, дочь
симферопольского купца Розенштейна, в революцию?
Судьба революционерки будет носить ее по многим го¬
родам и странам. Вернувшись из Цюриха, где училась
в политехникуме, она примкнет к одесскому кружку
«чайковцев». После неудачного Чигиринского дела под
именем Кулешевой поселится в Париже, но ненадолго—
в мае 1878 года ее вышлют из Франции за организацию
секции Интернационала. Она приедет в Швейцарию,
здесь выйдет замуж за итальянского анархиста Андрея
Коста. Затем уедет в Милан, станет женой вождя италь¬
янских социалистов Турати...
Сейчас Анна готовилась к отчаянному делу: осво¬
бождению из тюрьмы Виктора Костюрина.
— Что же вы молчите, Михайло? И потом — как вы
сами относитесь ко мне?
Что ей ответить? Анна нравилась ему, как, впрочем,
и многим другим. Но у нее был муж Петр, товарищ по
борьбе... Фроленко дернул Вожжй, коляска рванулась.
Анна недовольно поморщилась и до самого татерсаля
молчала.
Хозяин татерсаля, коротконогий юркий француз,
увидев Анну, расплылся в широкой улыбке, долго
расспрашивал, как прошла поездка, довольна ли ма¬
дам кабриолетом и лошадью. Ведь мсье дал все луч¬
шее, что он имеет в своем скромном хозяйстве, и по¬
тому очаровательная мадам могла быть к нему более
благосклонна...
Михаил стоял в стороне, ему порядком надоела бол¬
товня француза, но он затаенно усмехался: если бы
знал мсье, для какого дела предоставил коляску и ры¬
сака из своего манежа.
Виктор Костюрин, прозванный за свой богатырский
рост и женственно милое лицо Алешей Поповичем, со¬
держался под арестом в жандармских казармах, за
городом. Через верных людей он забросал своих друзей
записками, предлагал план своего побега. Он не мог
быть без дела, без свободы.
Костюрину двадцать три года. Здесь, в Одессе, он
вступил в кружок Феликса Волховского, куда входи¬
ли Андрей Желябов, Соломон Чудновский, Сергей
Жебунев, Петр и Анна Макаревич, Андрей Франжоли.
Занятия в кружке Виктору пришлось прервать — при¬
звали в армию. Костюрин попал в четвертую батарею
четырнадцатой артиллерийской бригады, стоявшую под
Одессой. Солдаты боготворили его, с ними он проводил
время в долгих беседах, на равных обедал в казармах,
отказавшись от офицерского пайка. В его палатке, раз¬
битой прямо в поле, всегда было людно, пахло махор¬
кой— солдатский клуб.
В январе 1874 года над одесскими кружковцами на¬
висла угроза. На русско-австрийской границе был за¬
держан «транспорт», в котором находилось восемь
пудов нелегальной литературы: издания Карла Маркса,
Чернышевского, Лаврова, две тысячи экземпляров Лав¬
ровской газеты «Вперед», отражавшей взгляды рево¬
люционного народничества.
Литературу эту доставлял из-за границы Соломон
Чудновский, его-то и предал контрабандист Симха.
Чудновского заключили в Одесский тюремный замок.
Жандармы кинулись на розыски. остальных круж¬
ковцев. Виктор не успел скрыться. В тюрьму приехала
57
ёго мать, сквозь беспрестанные слезы рассказывала,
что они лишились теперь имения, отец запил, что схва¬
чены два других брата и кто-то из них проговорился о
Викторе.
Прямых улик против Костюрина, однако, не нашли
и выпустили на поруки, под обязательство являться в
полицию для отметки. Тогда-то Виктор и примкнул к
киевским бунтарям.
Неспокойно стало на русско-турецкой границе. Вик¬
тора вновь призвали в армию, но в это время Третье
от. елеиие готовило большой процесс над народниками
пропагандистами, и Виктора, как неблагонадежного,
снова упрятали в тюрьму.
На этот раз выдал адвокат Краев, тот самый, на
квартире которого часто собирались бунтари и который
знал их клички, в том числе слышал и об Алеше-артил¬
леристе.
Краева допрашивали днем и ночью, морили голо¬
дом, рассказывали подробности инквизиторских пыток.
Он не выдержал, припоминал все новые имена, лица,
адреса. К нему на очную ставку привели Костюрина.
Краев долго всматривался в Виктора, вдруг рванулся
ему навстречу, закричал обрадованно:
— Алеша, здравствуй!
Костюрин с презрением отстранился от него:
— Не имею чести быть с вами знакомым.
— Как же так, голубчик? — Краев повалился под
ноги Виктору, обхватил его сапоги, во впавших гла¬
зах — слезы отчаяния: — Спасите! Ради всего святого,
скажите, что знаете меня. Ведь это же правда... Вы Але¬
ша Попович, так вас зовут друзья... Вы артиллерийский
офицер... Скажите, спасите!.. Они уничтожат меня мед¬
ленной смертью... Посмотрите, что они уже сделали со
мной!
Костюрин повернулся к жандармскому офицеру,
зло сказал:
— Кончайте комедию... Грязно, подло... Этот госпо¬
дин— адвокат Краев.
Краева выпустили.
...Костюрин продолжал торопить с побегом. Из од¬
ноэтажного дома, расположенного напротив тюрьмы,
организаторы побега вели наблюдение. Дом этот наня¬
ли. Фроленко и Мария Коленкина поселились в нем
под видом мужа и жены. Василий Лепешинский снял у
58

них комнату, а Эдуард Студзинский стал бывать на
правах старого приятеля.
Позади жандармских казарм находились казачьи,
во дворе которых размещались повозки для вывозки
нечистот. Ворота этого двора были постоянно открыты.
Значит, можно проникнуть на территорию казачьих
казарм, которые отделялись от жандармских невысо¬
ким полуразрушенным забором — перемахнуть их мож¬
но было без труда. Оставалось достать добротную по¬
возку и лошадь, чтобы увезти Костюрина.
Тут из Киева приехала Анна Макаревич, у нее две¬
сти рублей. Ее ввели в курс дела, и она с г^тошшстшо
согласилась участвовать в освобождении Костюрина.
Так были наняты кабриолет и рысак у француза, вла
делыта татерсаля.
Наступило двадцать пятое марта — благовешение.
Народ с утра повалил в церковь, улицы опустели. Пе¬
реулок, одним концом упиравшийся в казармы жандар¬
мов, был также безлюден. У ворот челноком ходил
часовой.
Фроленко подъехал к воротам казачьего двора. Ти¬
хо. Где-то заржала лошадь. Михаил зажал морду
своего рысака, чтобы не ответил.
С Костюриным через записку было условлено, что
как только его выведут на прогулку, Маша Коленкина
пройдет мимо ворот и ласт ему знать взмахом платка,
что повозка ждет. его. Так и было сделано. Михаил
топтался возле рысака, делал вид, что возится с узбеч¬
кой. а сам краем глаза следил за идущей ему навстре¬
чу Машей. Она была беспечно весела, даже чересчур
весела для такого момента, но это было только внешне,
на самом же деле Михаил видел, что она волнуется—
лицо мелово-бледное и улыбка никак не идет к лицу.
Спокойно, Мария, спокойно!
Вот Маша вытащила из рукава белый платок, он
выскользнул из пальцев на землю, Маша подняла его,
сильно встряхнула — дала сигнал.
Михаил весь напрягся в ожидании. Его беспокойст¬
во, казалось, передалось и лошади: она высоко подняла
голову, вытянула упругую шею, готовая рвануться.
Текли томительные минуты, но, странное дело, все
было тихо. Маша уже давно прошла мимо ворот, скры4
лась за углом, а Костюрина не было видно. «Что же
они там? — тревожился Михаил.— Сейчас в церкви
59

кончится служба, народ забьет улицы, и тогда не про¬
ехать... Все задуманное сорвется».
Только он так подумал, как из-за забора, со двора
донеслось: «Держи! Эй, держи!». Из ворот показался
бегущий Костюрии, он смешно взмахивал руками и но¬
гами, словно дурачился, а за ним гнался жандарм, пу¬
таясь сапогами и шашкой в полах длинной, выгоревшей
шинели.
Улица неожиданно ожила: толпа возвращалась из
церкви в слободку, прилепившуюся к казармам. Какой-
то здоровенный бородач, одетый извозчиком, услышав
«держи!», метнулся к повозке. Виктор запрыгнул в каб¬
риолет, Михаил взмахнул вожжами, рысак помчался
прямо на толпу. Она в страхе расступилась.
Выехали на Портофранковскую, которая крутой ду¬
гой огибала город. Фроленко протянул Виктору кистень,
крикнул:
— Возьми!.. И переоденься. Вон другое пальто и
фуражка.
Свернули с улииы в переулок. Стоп, сюда нельзя —
здесь народ. Повернули назад. Еще переулок — опять
толпа. Вдруг раздался сухой треск. Что такое? Михаил
перевел рысака на шаг. Кажется, все в порядке, можно
ехать дальше. Просто переехали доску. Лошадь, еше
не отдышавшись, снова пустилась рысью. Но тут Миха¬
ил увидел, что навстречу им медленно движется обоз,
по бокам которого солдаты с шашками наголо. Везли
что-то важное, возможно, казну. Пропустят или задер¬
жат? Михаил привстал и изо всех сил закричал:
— По-сто-ро-нись!
Свернули на другую ултшу. Здесь народу меньше,
но опять неудача — городовой. Он тарашнл глаза на
кабриолет, что-то соображал, пропуская беглецов мимо
себя. Из Портофранковской вывалилась горстка ору¬
щих людей, и тут городовой спохватился — надо бы за¬
держать коляску. Он зычно закричал, но было уже
поздно: Михаил еше раз свернул в переулок, здесь
недалеко было до базара.
Виктор соскочил. ;Фроленко проследил взглядом, как
Костюрии своим могучим телом прокладывал себе до¬
рогу сквозь шумные торговые ряды, затем сел в кабри¬
олет.
Попетляв по узким улочкам, Фроленко подъехал к
татерсалю. Навстречу вышел француз.
во

— Пардон, мсье...— Михаил еще не сладил е вол¬
нением.— Мерси, бонжур, оревуар, мсье...
Хозяин татерсаля придирчиво осмотрел кабриолет,
поднял на Михаила удивленные глаза:
— Кес ке се? Что это? — и показал на сиденье, на
котором лежали шинель; фуражка и кистень.
«Что сказать этому бурбону?»—подумал Михаил и
неожиданно нашел выход:
— Гимнастика... Шары для гимнастики, мсье.
(Кистень сделали так: два шара картечи соединили
толстой бичевой и затем обшили белой! замшей).
Француз с трудом соображал, о чем говорил Ми¬
хаил, а сообразив, кивнул головой, вновь посмотрел на
потного рысака и коляску, недовольно цокнул языком,
что-то возбужденно начал говорить, но Михаила тем
временем и след простыл.
Фроленко медленно шел по улице, не замечая про¬
хожих. День стоял нежаркий, а Михаилу было душно,
не хватало воздуха, задеревенели руки, словно они еще
натягивали вожжи, еще слышались голоса ошалевшей
толпы, окрик городового, цокот копыт... Мелькнуло на¬
звание лавки. Сейчас бы глоток вина! Михаил зашел
в магазинчик, попросил подать ему бутылку лучшего
вина.
Торговец подал бутылку за рубль.
— Нет ли получше?
Хозяин лавочки исчез, его долго не было, наконец он
принес запыленную бутылку, тщательно обтер ее. Это
был кишиневский херес ценой рубль двадцать копеек.
— Я просил самое лучшее.
Хозяин виновато пожал плечами. Михаил махнул
рукой, вышел из лавки, зажмурился от проглянувшего
сквозь облачную хмарь солнца, осмотрелся, в какую
сторону идти. Вспомнил, что квартира Анны Макаревич
где-то здесь, за углом.
Костюрин был у Анны. Она перевязывала ему руку.
Виктор сопел носом, бросал на Анну короткие взгля¬
ды, любовался ею.
К Михаилу подбежала Маша Коленкина, неловко
поцеловала его, засмущалась. Подошел еще кто-то,
стиснул в объятьях. Стало шумно, очень шумно, распи¬
ли бутылку хереса, оказалось — дрянь. Но все равно
было всем хорошо, смеялись, опять обнимались, цело¬
вали Михаила.
61

— Пардон, мсье...— Михаил еще не сладил е вол¬
нением.— Мерси, бонжур, оревуар, мсье...
Хозяин татерсаля придирчиво осмотрел кабриолет,
поднял на Михаила удивленные глаза:
— Кес ке се? Что это? — и показал на сиденье, на
котором лежали шинель; фуражка и кистень.
«Что сказать этому бурбону?»—подумал Михаил и
неожиданно нашел выход:
— Гимнастика... Шары для гимнастики, мсье.
(Кистень сделали так: два шара картечи соединили
толстой бичевой и затем обшили белой замшей).
Француз с трудом соображал, о чем говорил Ми¬
хаил, а сообразив, кивнул головой, вновь посмотрел на
потного рысака и коляску, недовольно цокнул языком,
что-то возбужденно начал говорить, но Михаила тем
временем и след простыл.
Фроленко медленно шел по улице, не замечая про¬
хожих. День стоял нежаркий, а Михаилу было душно,
не хватало воздуха, задеревенели руки, словно они еще
натягивали вожжи, еще слышались голоса ошалевшей
толпы, окрик городового, цокот копыт... Мелькнуло на¬
звание лавки. Сейчас бы глоток вина! Михаил зашел
в магазинчик, попросил подать ему бутылку лучшего
вина.
Торговец подал бутылку за рубль.
— Нет ли получше?
Хозяин лавочки исчез, его долго не было, наконец он
принес запыленную бутылку, тщательно обтер ее. Это
был кишиневский херес ценой рубль двадцать копеек.
— Я просил самое лучшее.
Хозяин виновато пожал плечами. Михаил махнул
рукой, вышел из лавки, зажмурился от проглянувшего
сквозь облачную хмарь солнца, осмотрелся, в какую
сторону идти. Вспомнил, что квартира Анны Макаревич
где-то здесь, за углом.
Костюрин был у Анны. Она перевязывала ему руку.
Виктор сопел носом, бросал на Анну короткие взгля¬
ды, любовался ею.
К Михаилу подбежала Маша Коленкина, неловко
поцеловала его, засмущалась. Подошел еще кто-то,
стиснул в объятьях. Стало шумно, очень шумно, распи¬
ли бутылку хереса, оказалось — дрянь. Но все равно
было всем хорошо, смеялись, опять обнимались, цело¬
вали Михаила.
61

А его неожиданно потянуло в сон.
...Фроленко проснулся оттого, что было нестерпимо
тихо. Прошелся по комнатам — пусто. И стало nvcTo
на душе. Он ходил и думал, что как все вышло хорошо,
когда он спасал Виктора Костюрина, когда была ка¬
кая-то цель, а теперь все кончилось и неизвестно, что
дальше, и такое состояние невыносимо. Он ясно понял,
что был счастлив, когда переживал опасность ради
общего дела, что мог бы переживать такое вечно.
Он думал об этом и тогда, когда через несколько
дней вместе с Костюриным ехал на перекладных по
весенней херсонской степи, под коротким апрельским
дождем. Они уезжали от жандармов, которые после
побега Костюрина перевернули всю Одессу.
Уезжали навстречу новым делам, новым ударам
судьбы.

НАДЗИРАТЕЛЬ ТИХОНОВ
В самом начале января 1878 года из Петербурга в
Одессу приехал Валериан Осинский. По этому слу¬
чаю собрались у Марии Ковалевской.
Фроленко, примостившись в углу на старом диван¬
чике, сидел незаметный, слушал разговоры.
О Валериане^ ходили легенды. Белокурый, с золо¬
тистой бородкой, изящный, он нравился всем, кто хоть
раз видел его. Весь он был подобен метеоритной вспыш¬
ке. Где появлялся Осинский, там обязательно ждали
рискованного дела. Нужны были деньги, оружие, пас¬
порта — Валериан всегда доставал их.
Валериан не знал страха, безумно бросался на¬
встречу опасности, словно только и искал ее и даже
был рад ей. Рассказывали такое. Как-то в дом соседей,
которые были смертельными врагами семейства Осин¬
ских,— Валериану тогда едва исполнилось одинна¬
дцать— ворвались грабители. Родных Валериана не
было, укатили на какое-то торжество. Мальчик, услы¬
шав крики о помощи, схватил со стены отцовское
ружье, бросился к соседям, и грабители бежали, испу¬
гавшись решительного вида вооруженного подростка.
А вот еще случай. Осинский тогда учился в Петер¬
бургском институте инженеров путей сообщения. Од¬
нажды, прогуливаясь по Летнему саду, он встретил им¬
ператора со свитой. Валериан сделал вид, что не узнал
царя, и не уступил ему дорогу. Государь и вся его при¬
дворная челядь вынуждены были обойти студента сто¬
роной.
63

Осинского три месяца продержали в полицейском
участке за публичное оскорбление царя.
Сторонник решительных действий, Осинский шел на
самые крайние меры. Он всюду отстаивал свой, как
его называл он, дезорганизаторский метод: убивать
высших сановников, шпионов, провокаторов, освобож¬
дать из тюрем товарищей. Еще не будет организацион¬
но создана партия «Народная воля», а Валериан уже
начнет выпускать прокламации от имени Исполнитель¬
ного комитета русской социал-демократической партии,
на печати которого будут изображены топор, кинжал
и револьвер.
Зачем же на этот раз появился Валериан в Одессе?
Фроленко не слышал о чем говорил Осинский с Гри¬
горием Попко, но видел, как Григорий изредка кидал
взгляды в его сторону, улыбался. Но вот они оба подо¬
шли к Михаилу.
Попко сказал:
— Это и есть наш Михайло. Тот самый.
«Тот самый». О чем это говорит Григорий?»
Валериан протянул Фроленко руку:
— Славно все получилось, славно! — на тонких гу¬
бах восторженная улыбка:
— Спасибо за Костюрина. Нет, право же, все по¬
лучилось преотличнейшим образом. Об этом знают на¬
ши товарищи в Питере...— Осинский погасил улыб¬
ку.— Я приехал сюда для важного дела. Если поручить
его вам и Григорию? Что скажете?
Валериан взял Фроленко под руку, прошел с ним
в другую комнату, там досказал:
— Нужно освободить из тюрьмы Стефановича, Дей¬
ча и Бохановского. Вы их прекрасно знаете. Они сей¬
час в Киевской тюрьме. Деньги, документы, оружие —
об этом я позаботился.
Фроленко согласился. Он давно ждал серьезного
дела. Споры, дебаты, которыми увлекались сейчас
многие его товарищи,— не его стихия. Порой Михаилом
овладевала страшная тоска от безделья, он ходил по¬
давленный. Его прозвали кавказским Медведем за мол¬
чаливость и угрюмость, но ему было безразлично, как
его называли, даже в шутку; он думал только о деле,
которое было бы достойно революционной борьбы. И
вот пришла пора, когда он вновь понадобился.
Осинский, Фроленко и Попко выехали в Киев. Здесь
64

начали нести Наблюдение за тюремными Служащими,
рассчитывали на то, что кого-нибудь из них удастся
подкупить. Тысяча рублей — деньги немалые, и один из
унтеров-ключников согласился вывести революционеров
из тюрьмы.
Денег все не было, их должны были прислать из
Петербурга Вера Засулич и Маша Коленкина. Но они
что-то медлили. Тем временем ключник куда-то исчез,
видимо, испугался предстоящей рискованной затеи. Пы¬
тались подкупить другого — не удалось.
— А что если я поступлю надзирателем,— сказал
Михаил Осинскому, когда стало ждать невмоготу.
— Шутишь, Михайло. Глянь на себя — какой из те¬
бя надзиратель! Каждый из тюремных псов в два раза
толще тебя... Нет, и не думай об этом. Будем искать
другой выход.
Время шло, но в голову хитроумного Валериана
ничего путного не приходило. Стефанович, Дейч и Боха-
новский продолжали томиться в тюрьме.
Тем временем повсюду не утихали страсти, связан¬
ные с «боголюбовской историей». Михаил читал в га¬
зете «Новое время», что «один из представителей адми¬
нистрации в Петербурге при посещении тюрьмы остался
недоволен порядками, заведенными в тюрьме лицами
прокурорского надзора». Когда арестант Боголюбов
при встрече с высоким начальством не снял фуражку,
то «представитель администрации размахом руки сшиб
фуражку с головы Боголюбова, а в наказание за ока¬
занное ему неуважение приказал тюремному начальст¬
ву подвергнуть Боголюбова телесному наказанию для
примера другим содержащимся. На следующий день
распоряжение это было исполнено и Боголюбов наказан
розгами в коридоре тюрьмы в присутствии всех арес¬
тованных того отделения, в котором содержался».
Административным лицом оказался сам градона¬
чальник Петербурга генерал-адъютант Федор Федоро¬
вич Трепов. Его жертвой стал пропагандист Емельянов,
схваченный под именем студента Боголюбова во время
демонстрации у Казанского собора и приговоренный к
пятнадцати годам каторжных работ.
Тюрьма восстала. Заключенные ломали мебель, тя¬
желыми рамами выбивали двери, пели революционные
песни. Трепов послал в тюрьму отборных городовых, те
избили узников...
з А. Коротин
65

Имя Трепова стало символом новой опричнины.
Среди революционеров не раз раздавались настойчи¬
вые требования — отомстить Трепо.ву.
И здесь, в Киеве, Фроленко тоже думал об этом.
Пока суд да дело, можно поехать в Питер, найти там
Засулич и Коленкину, взять у них деньги, а заодно
попробовать рассчитаться с Треповым.
Григорий Попко, тоже уставший от ожидания, под¬
держал Фроленко, и они выехали в столицу. Сняли
комнату в доме на Гороховской улице, стали вести на¬
блюдение за градоначальником: когда выезжает из
дому, когда появляется на службе, кто его сопровож¬
дает.
В Питере стояли адские холода. Окоченев на моро¬
зе, Михаил и Григорий торопились в свою убогую ком¬
натенку, которая выходила окошками на Адмиралтей¬
ство, долго растапливали беспрестанно дымившую печь,
отогревались несладким чаем, ложились, укрывшись
одним вылинявшим одеялом. Но засыпали не скоро, на¬
перебой рассказывали о давнем, о юности, которая
для обоих прошла в Ставрополе: Попко тоже учился
здесь, только в духовной семинарии.
Однажды, выйдя на очередную слежку за Треповым,
натолкнулись на Веру Ивановну Засулич. Забежали в
трактир, попросили самовар. Фроленко скупо рассказал,
зачем они здесь, в столице, что, по слухам, и мест¬
ные товарищи, «троглодиты», устроили охоту на градо¬
начальника. Вера Ивановна больше молчала; пообе¬
щала уладить дело с деньгами для освобождения Сте¬
фановича, Дейча и Бохановского. На том и разошлись.
Утром двадцать пятого января из газет узнали:
явившись на прием к градоначальнику, Засулич в
одиннадцать часов выстрелила в него из револьвера,
но не убила, а только тяжело ранила; ее тут же свали¬
ли н$ пол, били сапогами, таскали за волосы.
Фроленко и Попко вернулись в Киев.
Эхо выстрела Веры Засулич отдалось по всей Рос¬
сии. Револьверная пуля и острие кинжала теперь были
направлены против Треповых и их прислужников: пер¬
вого февраля в Ростове-на-Дону убивают шпиона Ни¬
конова, двадцать третьего февраля Валериан Осинский
стреляет в товарища киевского прокурора Котляревско-
го, кинжал Григория Анфимовича Попко двадцать пя¬
того мая обрывает жизнь жандармского офицера баро-
66

на Гейкинга... Выстрелы одиночек перерастают в воо¬
руженные сопротивления властям — так было в Петер¬
бурге, Одессе.
Эти события, о которых говорила вся Россия,
казалось, не производили никакого впечатления на ху¬
дощавого молчаливого служителя киевской тюрьмы
Сергея Тихонова. Службу он нес с фанатичной предан¬
ностью делу, чем немало раздражал надзирателей,
ключников, унтер-офицеров, увидевших в нем сопер¬
ника.
Тихонов появился в тюрьме недавно. Пришел в
черном драповом пальто, блестящих сапогах, цветном
шарфе, новой фуражке, спросил старшего надзирателя
Мильченко. Тот, огромный, толстомордый, появился на
крыльце административного здания, долго разглядывал
просителя, наконец, сказал, едва разжимая рот:
— Что нужно? Говори. Я и есть Мильченко.
— Тихонов моя фамилия. Сергей, сын Иванов.—
проситель нерешительно топтался на месте.— Нет ли ра¬
боты какой? Хозяин рассчитал, вот и хожу, ищу место...
Человек я надежный для вашего дела.
— Паспорт покажь!
Проситель развернул старательно сложенный крас¬
ный платок, вынул из него паспорт, протянул надзира¬
телю. Тот ушел, его долго не было, и все это время Ти¬
хонов недвижно стоял у крыльца, медленно обшаривая
глазами стены тюремных корпусов.
Наконец появился Мильченко, вернул паспорт, ска¬
зал, набычившись:
— Приходи завтра, ужо видно будет.
Тихонов раскланялся:
— Премного благодарен вам... Уж я постараюсь...
Вовек не забуду...
На другой день Мильченко был мрачней мрачного:
— Смотритель не соглашается взять тебя в тюрьму...
Хочешь сторожем при складах и казармах?
— Как же так?— В глазах Тихонова чуть ли не сле¬
зы.— Ведь обещали...
— Я сказал, ужо видно будет. Я старший надзира¬
тель, а есть еще начальство надо мной — смотритель...
Нечего тут разговаривать! Не хочешь — вон ворота.
Тихонов согласился. Ему назначили десять рублей
жалованья, причем питание и одежда за свой счет, в то
время как ключники получали по пятнадцать, а Миль-
3*	67
ченко по тридцать рублей в месяц да’ казенное обмунди¬
рование. В обязанности Тихонова входило смотреть за
амбарами и навесами, под которыми находились повоз¬
ки и эшафот, и заодно присматривать за домом стар¬
шего надзирателя, ходить по казарменному двору и на¬
свистывать в свисток: мол, сторож на месте, охрана не
дремлет.
Через день-два Тихонов познакомился с другим сто¬
рожем — отставным денщиком, который умел готовить
на редкость вкусно и быстро. Как-никак, кормил какого-
то известного генерала, о котором Тихонов, однако, ни¬
когда не слыхал. С отставным денщиком условились:
Тихонов будет следить за порядком во дворе, носить
дрова, выполнять поручения Мильченко, а бывший ден¬
щик — готовить еду на двоих. Ночью дежурили по оче¬
реди.
Однажды за ужином денщик сказал:
— Смотри, Тихонов, тут один ключник из первого
корпуса — может, видел, рябой такой, слухи о тебе раз¬
ные пускает. Дескать, спишь ты по ночам, свистков
твоих не слыхать. Грозился, иуда, смотрителю донести.
Это он от зависти, что ты старательный такой. Они-то
ключники, от безделья да с жиру бесятся, всего и де-
лов-то у них — связкой громыхать... А и впрямь, Тихо¬
нов, для чего ты стараешься? Неужто собачью нашу
службу так возлюбил?
Тихонов на это только и сказал:
— Смотря чему служишь...
Появился старший надзиратель, пошарил взглядом
по столу, потянул крупным сизым носом — пахло вкус¬
но, опустился на хроменький топчан:
— Смотритель выговаривал: на твоем, Тихонов, де¬
журстве свистков не слыхать. Смотри, укажу на ворота!
У Тихонова — испуганно обиженные глаза:
— Как же так? Стараюсь ведь...
— Но, но, чего насупонился, пошутил я,— Мильченко
довольно хихикнул.— По ночам не могу заснуть от твоих
трелей... Стараешься — старайся, на твой век чинов еще
хватит.	*
Тихонов обрадованно кинулся к какому-то забитому
всяким хламьем ящику, порылся в нем, вытащил завер¬
нутый в чистую тряпицу пузырек водки, налил в стакан,
протянул надзирателю. Тот выпил залпом, отломил ку¬
сок хлеба, макнул его в соль, закусил, вышел.
68

Водкой его Тихонов угощал частенько, и Мильченко
принимал это как должное/ А началось с того, что стар¬
ший надзиратель попросил нового сторожа купить в со¬
седней лавчонке водку по какому-то случаю. Тихонов
купил, но надзиратель денег не заплатил, да Тихонов их
и не попросил/ История повторилась, так и пошло. Не¬
сколько раз Мильченко брал с собой Тихонова на базар,
где пытался найти новых служащих для тюрьмы. Ведь
что и говорить, десять рублей в месяц не ахти какие
деньги, потому и не шли в тюремные охранники. Согла¬
шались обычно всякие темные личности — жулье да про¬
пойцы, но у Мильченко на них был глаз наметанный...
Тут же, на базаре, заходили в шумный кабачок, где
пахло кислой капустой и блинами, надзиратель пропу¬
скал стаканчик-другой. Расплачивался, как всегда,
сторож.
...Весна пришла неожиданно дружная, и Тихонову
прибавилось работы: надо было очищать двор от снега,
мостить камнем дорожки.
В корпусах выставили вторые рамы, в камерах ста¬
ло светлее, заключенные прильнули к окнам, подолгу не
отходили от них, жадно наблюдая за всем, что делалось
на казарменном дворе. Вот тяжело протащил свое тело
старший надзиратель, вот показался сторож с метлой и
лопатой, начал очищать снег: было видно, как под лата¬
ным зипунишком ходили острые лопатки. Сторож разо¬
гнулся, поднял бородатое лицо, смахнул рукавом пот
и увидел, как из шестнадцатой камеры ему незаметно
приветственно махнул Яков Стефанович.
Читатель, конечно же, догадался, что под фамилией
Тихонова в тюрьме служил Михаил Фроленко. Эту ри¬
скованную роль Валериан Осинский одобрил-таки, еще
раз убедившись, после возвращения Михаила из Петер¬
бурга, где тот вместе с Попко намеревался убить градо¬
начальника Трепова, что Фроленко — человек действия.
Одного опасался Михаил: как бы его не узнал кто-
нибудь из политических заключенных и неосторожным
движением не выдал его. Но пока все шло хорошо. А
тут проштрафился один унтер, его уволили, и Мильчен¬
ко прибежал за Тихоновым, потащил его к смотрителю
рекомендовать на место уволенного.
Но смотритель отказал:
— Я уже назначил Пантелеева. Тихонов же пусть бу*
дет у него надзирателем.
69

Унтер Пантелеев был высоким, статным, с густой
окладистой бородой, что и говорить, вид представитель¬
ный, только и выставлять перед начальством: вот, мол,
какие красавцы службу несут! И именно за эту предста¬
вительную внешность смотритель назначил Пантелееву
жалованья на пять рублей больше положенного.
П антелеев был человеком самодовольным, служби¬
стом, то и дело крутился перед начальством, чтобы во¬
время поддакнуть, тут же исполнить какое-нибудь пустя¬
ковое поручение. Но Фроленко заметил, что Пантелеев
был удивительно чувствительным отцом. Жена его
только что родила сына — первенца, и унтер при всяком
удобном случае спешил домой.
Фроленко сообщил о своем служебном повышении.
Осинский радовался:
— Ну, Михайло, быть тебе смотрителем всех госу¬
дарственных тюрем! Тогда мы всех наших товарищей —
на волю, а жандармов — в камеры позатолкаем... Слу¬
жи, Михайло, отменно служи, чтобы самому тошно
стало.
Постепенно вырабатывался план освобождения това¬
рищей. Ключи от камер, где сидели киевские бунтари,
находились у Пантелеева. Как завладеть ими? Уходя до¬
мой, унтер вручал ключи Тихонову, но по возвращении
тотчас же отбирал их. Да и отлучался Пантелеев на час,
не больше. Что сделаешь за это время, тем более днем?
Правом свободного входа и выхода из тюрьмы поль¬
зовались смотритель, старший надзиратель и дежурный
ключник. Они же могли выводить и приводить с собою
любого. Значит, нужно было, чтобы Фроленко добился
должности ключника и именно в том корпусе, где сиде¬
ли Стефанович, Бохановский и Дейч. А ключником здесь
был Пантелеев. Как же сделать, чтобы его место занял
Тихонов-Фроленко? Смотритель благоволил к Пантелее¬
ву, и, следовательно, унтер мог оставаться в своей долж¬
ности довольно долго, а за это время бунтарей могут
судить, казнить...
— Расскажи-ка ты мне, что он за птица, этот унтер-
красавец?— попросил Осинский Михаила во время оче¬
редной встречи в базарной толпе.
Михаил рассказывал:
— На судьбу мне жаловался как-то. Говорил, что
служил приказчиком в имении одной помещицы. Славно,
говорит, было. Сам себе хозяин, всегда при деньгах,
70

сь1т... Помещица почти не жила в имении, не любилА
глушь деревенскую...
— Постой, Михайдэ, постой!— Валериан оживился.—
Приказчиком, говоришь, был... Жалеет... Что если мы
ему нового помещика подсунем, добренького, доверчи¬
вого?
...Пантелеев, как обычно, собирался домой, к семье,
когда его вызвали к воротам. Здесь его ждал щеголь на
деревенский манер. Он сказал, что послан барином, ко¬
торый здесь проездом и остановился в ближайшей гости¬
нице, что барину крайне нужен управляющий имением,
прежний оказался мошенником, а о Пантелееве барин
наслышан, имеет самые лучшие рекомендации, а по
сему не угодно ли господину унтеру навестить барина,
узнать все из первых уст...
В ролях помещика и его слуги выступали Дебагорий-
Мокриевич и Никита Левченко, члены кружка киевских
бунтарей.
«Барин» положил для начала новому управляющему
жалованья двадцать пять рублей, да еще дал задатку
десять рублей.
Пантелеев был вне себя от радости. Чтобы избавить¬
ся от тюремной должности, как и советовал ему «ба¬
рин», он три дня не являлся на службу, а когда смот¬
ритель стал ему выговаривать, Пантелеев нагрубил на¬
чальству, за что немедленно получил желанный расчет.
Пантелеев кинулся в гостиницу искать своего бари¬
на, но того, разумеется, и след простыл.
Новым ключником был назначен Тихонов-Фроленко.
По случаю очередного повышения он купил четверть
водки, старший надзиратель Мильченко даже пригласил
его к себе домой, познакомил со своей дородной супру¬
гой...
Приготовления к освобождению товарищей были за¬
кончены: куплены лошадь, повозка, костюмы, изготовле¬
ны паспорта. Но останавливало одно препятствие —
коридорный надзиратель. Дебагорий-Мокриевич предло¬
жил усыпить его хлоратгидратом, подсыпав порошок в
водку.
Настал день дежурства Тихонова. Прошла вечерняя
поверка. Разводящий хотел было поставить часового у
главного входа, но Тихонов настойчиво посоветовал:
— Часовой нужен на заднем дворе. Там опасней. В
прошлом году — не слыхал, что ли? — через задний
71

двор сразу полдюжины арестованных бежало. Шуму
было, сам генерал-губернатор нагрянул...
Главный вход остался без часового.
Закипел самовар. Тихонов отнес коридорному стакан
чаю. Коридорный сильно чихал, жаловался на боли в
груди. Тихонов посочувствовал:
— Чайку испейте, свежий... Хорошо бы с малиновым
вареньем, да где же его взять-то? А вот водочку — тоже
полезно, особенно с перцем. Водочку могу предложить,
малость есть.
Коридорный, зайдясь в очередном приступе чиха, со¬
гласно кивал головой. Порошок был подсыпан. Коридор¬
ный выпил стакан водки, долго морщился, потом, уже
пьяненький, понес всякую околесицу. Прошло время, но,
странное дело, сон не брал его. Он слонялся по полу¬
темному коридору шаткой походкой, заглядывал в ка¬
меры, что-то бормотал, бормотал... «Пристукнуть бы
тебя!»—зло подумал Михаил. Фроленко с нарастающим
беспокойством смотрел на часы — скоро кончалась
смена.
Пробило полночь. Произошла смена.
Тихонов, уже в постели, с тревогой думал: «Может,
коридорный что-либо заподозрил? Может, порошок вы¬
шел слабым?»
Утром побежал к коридорному надзирателю. Тот
смотрел на него красными глазами, щерил беззубый рот:
— Чих, вишь, весь как рукой сняло. И в грудях бо¬
ли никакой. Чудеса!
Вечером Фроленко встретился с Мокриевичем, рас¬
сказал, как все произошло. Сам выглядел как в воду
опущенный. Мокриевич успокоил его:
— И хорошо, что не вышло. У нас тоже осечка. Ку¬
чер заблудился, не попал к тюрьме, бестия. Нализался,
наверное, вон сколько ему денег отвалил Валериан...
Когда снова дежурство?
— Через два дня.
— На этот раз надо не промахнуться... Устал?
Михаил махнул рукой:
— Пустое... Только рожи эти унтерские видеть не¬
вмоготу. Себя ненавижу.
Мокриевич слегка встряхнул Михаила за плечи, ска¬
зал тепло:
— Потерпи, Михайло, теперь уже скоро... Через
два дня.
72

Яков Стефанович в записке предлагал использовать
для отвлечения коридорного надзирателя книгу. Ее вро¬
де случайно уронят через окно камеры во двор, за ней
нужно будет послать коридорного. Пока тот ходит за
книгой, можно успеть вывести товарищей из тюрьмы.
Дежурный Тихонов после вечерней поверки понес
ключи, как и положено, дежурному офицеру. Тот был
новеньким, порядков как следует не знал, боялся хоть
как-то нарушить строгие тюремные инструкции и потому
отослал Тихонова к смотрителю. Время было позднее,
смотритель в такой час обычно отходил ко сну и беспо¬
коить его — значит, навлечь за себя неприятности.
Фроленко шел по тюремному двору. У главного входа
ежился от ночного ветра часовой. Михаил вызвал разво¬
дящего и приказал поставить солдата на заднем дворе.
Разводящий — к дежурному офицеру: как быть? Офи¬
цер сухо обронил:
— Где поставлен, пусть там и стоит.
Нервы Михаила напряглись: с часовым на этот раз
не получилось. Однако нужно действовать дальше, исхо¬
дить из обстановки. Фроленко вошел в здание, увидел
у камеры Стефановича коридорного. Он переговаривал¬
ся через дверь с арестованным.
— В чем дело?— насупив брови, Михаил подошел к
надзирателю.
— Требуют принести книгу. Через окно во двор уро¬
нили. Евангелие, говорят. На сон грядущий читают.
— Что ж, сходи, я присмотрю тут.
Только надзиратель скрылся из виду, Фроленко от¬
крыл камеры Стефановича, Дейча и Бохановского, те
вышли, двери вновь на замок, и вчетвером, ступая по-
кошачьи, направились к выходной лестнице. Михаил
прошел вперед, осмотрелся, вернулся: все было тихо,
можно идти дальше. Фроленко передал свою старень¬
кую шашку Бохановскому, который должен был изобра¬
жать конвоира.
Спрятались в нише, под лестницей. И вовремя: по¬
казался коридорный с книгой. Он медленно поднимался
по ступенькам, при слабом свете лампы рассматривал
книгу.
Вдруг звякнула о цементный пол шашка: Иван Бо-
хановский пытался было надеть ее, но от волнения вы¬
ронил. Все замерли. Замер и надзиратель, испуганно
оглядываясь по сторонам. Надо было что-то предприни¬
73

мать, иначе коридорный мог поднять тревогу. Фроленко
вышел из ниши, незаметно очутился у входа в здание,
словно только что со двора, и крикнул коридорному:
— Отнеси книгу дежурному офицеру. На просмотр.
Надзиратель ушел, все еще оглядываясь и прислу¬
шиваясь. Тем временем Фроленко и беглецы выскольз¬
нули из здания, спрятались за пристройкой.'Видели, как
мимо прошел коридорный.
Фроленко направился к дежурному офицеру, попро¬
сил разрешения отпереть ворота — надо, мол, вывести
смену. Ворота открыли. Михаил прошел во внешний двор.
Здесь ворота не закрывались. Ночь была зябкой, без¬
звездной, пахло сыростью. Где-то в стороне стучало на
ветру ветками старое дерево. Отсюда начиналась доро¬
га. Неподалеку должна быть повозка. Михаил прошел
шагов десять, споткнулся о камень, едва не упал. Про¬
клятая темень!
Почти над самым ухом легкое покашливание. Это
Осинский. Как с неба свалился.
— Где повозка? — шепчет Михаил.
— Тут, у дерева... Ждем.
— Подъезжайте, сейчас вывожу.
Михаил вернулся во двор и тотчас услышал, как за
стеной затарахтели колеса, зацокали копыта, и все это
так громко, словно двигался тяжелый обоз. Не перепо¬
лошить бы дежурного и часовых.
— Смена, выходи! — командует Фроленко, а голос
хриплый, как сквозь сдавленное горло. Появляются с
трудом различимые в темноте Стефанович и Дейч. Бо-
хановский тут же, с шашкой. Идут быстро, молча, слыш¬
но неровное дыхание. Идут мимо часового у ворот, вы¬
ходят на наружный двор, ноги шаркают о землю. За
спиной — скрип: это закрываются тяжелые створки во¬
рот.
Товарищи бросаются к Михаилу, тискают его в
объятиях, что-то шепчут, целуют, он толкает их к по¬
возке...
*■>

НЕУДАЧА
Свет от огромной аляповатой люстры падает на
длинный стол, покрытый красным сукном. Девять крас¬
ных кресел. Это для судей. Для подсудимых — два ряда
скамей за деревянной решеткой, на возвышении. В зале
гомон, душно. А в большие окна бьются тугие струи
метели. Январь 1878 года. В Петербурге заканчивается
Большой процесс, или процесс 193-х.
Процесс длился три месяца. Это была судебная рас¬
права над народниками-пропагандистами. Их арестова¬
ли и свезли в столицу из тридцати семи губерний. Не¬
которые из обвиняемых ждали своей участи в тюремных
камерах четыре года.
Обвинения строились в нарушение самых элементар¬
ных правил юриспруденции. Судьи старались вовсю, по¬
тому что благополучный исход процесса многим из них
сулил продвижение по служебной лестнице. Пытались
покруче завернуть, пожирней приклеить ярлык.
Обвинительный акт гласил: «...Учение, основанное на
теории Бакунина, возводящее невежество и леность на
степень идеала и сулящее в виде ближайше осуществи¬
мого блага жить на чужой счет, могло, конечно, пока¬
заться заманчивым только для самой плохой части уча¬
щейся молодежи, и, действительно, большинство завер¬
бованных пропагандистами в среде этой молодежи
единомышленников представляет из себя людей, занима¬
ющихся чем угодно, только не науками, а потому и край¬
не легко относится к вопросу о выходе из учебных заведе¬
ний». Дальше — больше. Не называя фамилий и фактов,
75

обвинение утверждало, что пароднпки-пропагапдисты
готовы «совершать всякие преступлнеия ради приобре¬
тения денег», что для них «лишение ближнего собствен¬
ности и уничтожение власти... есть настоящая формула
осуществления, если не всеобщего, то их личного блага
на земле».
Шум вокруг судилища невероятный. На процесс по¬
спешил корреспондент «Таймс». Он в недоумении пожи¬
мал плечами.
— Я присутствую здесь вот уже два дня и слышу
только, что один прочитал Лассаля, другой вез с собой
в вагоне «Капитал» Маркса, третий просто передал ка¬
кую-то книгу своему товарищу.
Ипполит Мышкин, арестованный за попытку освобо¬
дить Николая Гавриловича Чернышевского из сибирской
каторги, выступил на суде с громоподобной речью:
— Это — не суд, а простая комедия, или нечто худ¬
шее, более отвратительное, более позорное, чем дом тер¬
пимости; там женщина из-за нужды торгует своим телом,
а здесь сенаторы из подлости, из холопства, из-за чинов,
крупных окладов торгуют чужой жизнью, истиной и
справедливостью, торгуют всем, что есть наиболее доро¬
гого для человечества.
Судилище срывалось. Из ста девяноста трех обвиня¬
емых девяносто были оправданы.
Как же так: судить кого-то надо? И Мышкина, Вой-
наральского, Рогачева и Ковалика приговаривают к де¬
сятилетней каторге. Остальных решено «выслать без
права выезда», «приписать к провинции», отдать «под
надзор полиции».
Организация «Земля и воля» решила осужденных
товарищей вырвать из лап жандармов.
«Земля и воля» родилась в Петербурге. Костяк ее
составляли Александр Михайлов, Лев Тихомиров, Софья
Перовская, Марк и Ольга Натансон, Георгий Плеханов,
Сергей Кравчинский и другие. В своей программе зем-
левольцы ставили задачи: «помочь организоваться эле¬
ментам недовольства в народе и слиться с существую¬
щими уже народными организациями революционного
характера, агитацией же усилить интенсивность этого не¬
довольства», «ослабить и расшатать, т. е. дезорганизо¬
вать силу государства, без чего, по нашему мнению, не
будет обеспечен успех никакого, даже самого широкого
и хорошо задуманного плана восстания».
76

ЗеМлёвоЛьцы мечтали о «тесной и стройной органи¬
зации уже готовых революционеров, согласных действо¬
вать в духе нашей программы, как из среды интеллиген¬
ции, так и из среды находившихся в непосредственном
соприкосновении с нею рабочих».
Дезорганизаторская часть программы «Земли и во¬
ли» требовала заводить связи в войсках, главным обра¬
зом среди офицеров, привлекать на свою сторону слу¬
жащих правительственных учреждений, истреблять «на¬
иболее вредных или выдающихся лиц из правительства
и вообще людей, которыми держится тот или другой
ненавистный нам порядок».
План освобождения Мышкина и других товарищей
предложила Перовская. Заключенных должны были
увезти из Петербурга в харьковские тюрьмы. Было ре¬
шено, когда их привезут на Николаевский вокзал столи¬
цы, чтобы посадить в вагоны, тут и напасть, отбить това¬
рищей. Все было готово, но жандармы перехитрили: по¬
садили Мышкина не в пассажирский, как было заведено,
а в товарный поезд и увезли. Этого никто не ожидал...
Фроленко видел Софью Перовскую впервые. Какая
же она маленькая, думал он, рассматривая ее. Круглое
миловидное лицо, белокурая головка, голубые глаза,
серьезные и проницательные. Звонкий голосок. Сколько
же, однако, мужества, энергии в этой птичке-невеличке!
Перовские вели родословную от графа Алексея Разу¬
мовского, морганатического мужа императрицы Елиза¬
веты Петровны. Дед Софьи был министром просвеще¬
ния, отец—петербургским генерал-губернатором, дядя
завоевал Николаю Первому провинции в центральной
Азии. Всей этой пышной фамильной славой Софья пре¬
небрегала. О ней шла иная слава — завзятая революцио¬
нерка. Третье отделение занесло ее в свои черные списки.
Софья стояла у окна, разговаривала с Александром
Дмитриевичем Михайловым. Он задумчиво теребил ак¬
куратную бородку, слушал. Фроленко давно не видел
Михайлова — около двух лет, с тех пор, как тот приез¬
жал в Киев знакомиться с местными бунтарями. Алек¬
сандр Дмитриевич заметно изменился: исчезла былая
восторженность, выражение лица стало строже, жесты
резче. Михайлов, получивший партийную кличку «Двор¬
ник», был душой «Земли и воли». Сейчас вместе с Пе¬
ровской он приехал в Харьков, чтобы руководить осво¬
бождением товарищей.
77

На диване — Николай Морозов. Прямо-таки молодой
барич: в халате, белоснежной сорочке, лицо красивое,
подернутое легким румянцем. Не скажешь, что только
что три года отсидел в петербургском Доме предвари¬
тельного заключения, дожидаясь Большого процесса. С
Морозовым Михаил познакомился в Москве, в пору за¬
нятий с рабочими.
О чем-то спорят Адриан Михайлов, Александр Ба¬
ранников, Алексей Медведев-Фомин, по кличке Лешка,
и Александр Квятковский.
Вошла с самоваром Мария Николаевна Ошанина,
позвала к столу. Об Ошаниной Фроленко знал немного:
окончила в Питере медицинские курсы общества крас¬
ного Георгия, не примкнула ни к землевольцам, ни к
бунтарям, ни к чайковцам, в общем, типичная центра-
листка. Мария — хозяйка конспиративной квартиры.
Здесь намечалось укрыть освобожденных товарищей, ес¬
ли понадобится — оказать им медицинскую помощь. Это
сделают Мария и Софья.
Неожиданной была встреча с Адрианом Федорови¬
чем Михайловым. Когда разговорились, узнали: оба учи¬
лись в одной гимназии, только Адриан кончил ее на три
года позже Фроленко.
Адриану было четыре года, когда умерла мать. Силь¬
но погоревав, отец оставил станицу Полтавскую Ку¬
банской области и подался с сыном и дочерью на
ставропольские земли. Был он неуживчив с начальст¬
вом, все пытался найти какую-то свою правду. Его сто¬
ронились, облегченно вздыхали, когда он, устав доказы¬
вать свою правоту, молча удалялся восвояси.
Остановились в Ставрополе. По площади шли хму¬
рые солдаты. «Куда? Зачем?»—спрашивали в толпе, в
которой был и восьмилетний Адриан.
Кто-то неохотно объяснил:
— В Масловом Куте крестьяне бунтуют. Вот и бро¬
сили против них солдат.
Адриан пытался узнать у отца, что творилось в не¬
ведомом Масловом Куте. Отец долго рассматривал сына,
потом тихо проронил:
— Вырастешь — узнаешь.
В Ставрополе отец не ужился с местными чиновни¬
ками. Переехали в Георгиевск. Здесь косила малярия.
Подкосила и отца. Его похоронили на кладбище кол¬
лежских ассесоров.
78

Адриан учился в уездном училище. Однажды сюда
нагрянул с проверкой директор Ставропольской гимна¬
зии, исполнявший в то время и обязанности директора
народных училищ. Ему представили Адриана, сказали,
что мальчик способный, да вот жаль — круглый сирота.
Заручившись поддержкой директора, сестра повезла
Адриана в Ставрополь. Здесь его определили в гимна¬
зию, поселили в пансионате при ней.
Страстью Адриана были книги. Он пропадал в чи¬
тальном зале. Здесь и познакомился с Сергеем Голоу-
шевым, сыном начальника жандармского управления.
Сергей рассказывал, что отец тяготился своей службой,
да и к сыну был не особенно внимателен. Сергей с ув¬
лечением подолгу говорил о матери. Это, как сказал он,
была социалистка от евангелия.
Однажды Голоушев повел Адриана к знакомой
библио+екарше. Она разрешила им забраться на чердак,
где были свалены «изъятые из общего пользования»
книги. Среди пыльных томиков Адриан отыскал произ¬
ведения Чернышевского, Добролюбова, подшивки «Сов¬
ременника».
Как-то, придя в городскую библиотеку, Адриан
вместе с товарищами попал на заседание кружка. Вел
его сосланный в Ставрополь Герман Александрович Ло¬
патин.
...Наступили выпускные экзамены. В гимназию при¬
ехал попечитель Кавказского учебного округа Януарий
Михайлович Неверов. О нем знали как о просвещенном
человеке, участнике кружка Станкевича.
Всех собрали в актовом зале. Адриан пробился в
первые ряды, чтобы лучше видеть и слышать Неверова.
Януарий Михайлович говорил:
— Вот вы и оканчиваете гимназию. Вас ждет уни¬
верситет. Затем — широкая дорога жизни, большая ра¬
бота. И вот тут, на этой работе, вы должны свято пом¬
нить, что всем вашим образованием, всеми вашими
знаниями вы обязаны не кому иному, как русскому му¬
жику, крестьянину. Он своим тяжелым, неустанным тру¬
дом дал вам возможность получить образование. II ему
вы обязаны посвятить ваши силы...
А через два дня гимназистов и преподавателей вновь
собрали в том же актовом зале. Перед ними выступил
родной брат Александра Второго, наместник Кавказа,
великий князь Михаил Николаевич,
79

— Счастливейшие дни переживаете пьг, дети мои.
Скоро вы покинете сие учебное заведение,— слышался
слабый холодный голос.— Волей нашего монарха вам
уготовлена прекраснейшая судьба. Многие из вас потя¬
нутся в университеты, чтобы взойти па вершину новых
знаний для блага нашего отечества и вссмилостивейше-
го государя. Но там, в университетах, вас будут соблаз¬
нять крамольными науками о служении мужику, о бун¬
тах. Так запомните крепко: коли соблазнитесь на бунты,
пощады не будет!
«Пощады не будет!»—долго еще угрожающе висело
над притихшим залом.
Адриан Михайлов поступил в Московский универси¬
тет. Здесь он и выбрал свой путь — служение мужику.
Фроленко был наслышан, что Адриан — один из
активных землевольцев, хорошо знаком с Марком На¬
тансоном, Сергеем Кравчинским, Георгием Плехановым,
Дмитрием Клеменцем, что человек он решительный, уча¬
ствовал в опасных предприятиях..
И здесь, в Харькове, в попытке освободить товарищей
Адриану отводилась одна из главных ролей.
Сегодня собрались, чтобы окончательно договориться
о плане предстоящей операции.
Говорил Александр Михайлов:
— Первоначальный план считаю неприемлемым.
Слишком много народу привлечено. Это на руку поли¬
ции, нас легко обнаружить. И в случае, если придется
развязать бой, что не исключается, могут быть необос¬
нованные жертвы. Минимум людей — максимум дела.—
Михайлов обвел взглядом товарищей: кто и как настро¬
ен?— Непосредственно в операции будут участвовать
Баранников, Квятковский, Адриан Михайлов, Фомин и
ты, Михайло. Опыта в подобных делах вам не зани¬
мать.— Александр Дмитриевич выдержал небольшую
паузу и продолжал: — Только что сообщил Новицкий:
наших товарищей уже везут поездами. Он обогнал их на
курьерском. Предлагаю устроить засаду на дороге, ве¬
дущей на Новобелгородский централ. Есть предполо¬
жение, что наших повезут именно в эту тюрьму.
С мнением Александра Дмитриевича согласились.
Всех одолевало нетерпение: скорей бы за дело! Особенно
нервничала Перовская: не упустить бы момент, не про¬
махнуться!
Фроленко ушед с Баранниковым. Для них наняли
80

отдельную квартиру. Другую квартиру нашли непода¬
леку от ярмарочной площади. Здесь поселились Алек¬
сандр Квятковский под видом управляющего имением,
приехавшего по каким-то неотложным делам в город,
при управляющем — кучер Адриан Михайлов и приказ¬
чик— Медведев-Фомин. Они купили четыре лошади: две
для упряжки, две для езды верхом.
Каждую ночь, уединившись, Александр Дмитриевич
Михайлов скрупулезно подсчитывал кассовые расходы
«Земли и воли». Расходы были ужасающе огромны. Вот
хотя бы с 25 мая по 10 июля, пока готовились вырвать
у жандармов Мышкина и других товарищей.
Михайлов записывал: «Оружие: 7 револьверов по
35 р.— 245 р.; патроны 35 р.; холодное оружие 15 р.;
починка и точка оружия 5 р. Итого 300 руб. Инструмен¬
ты, краска, биноколь 25 р.; бритва, ножницы и другие
инструменты 12 р.; краски 30 р... Итого 67 р. Костюмы:
3 интеллигентских костюма по 30 р.— 90 руб., 2 таких
же по 25 р.— 50 р... Один военный 75 р., другой военный
25 р... Итого 380 р... Квартиры: три квартиры по 20 р.—
60 р... По хозяйству, ковка лошадей 7 р., доктору лоша¬
диному 12 р., лекарства для лошадей 3 р.».
Всего израсходовано 2905 рублей. В наличии оста¬
лось 265 р. Не густо, если не сказать — пусто. А если
вдруг еще одно такое дело, как харьковское? Почему
же — вдруг? Освобождение товарищей из тюрем — одна
из программных задач организации. Деньги нужны для
оружия, подкупа, лекарств, конспиративных квартир —
много денег. Вот если бы потрясти казначейства... Ми¬
хайлов грустно улыбнулся: чтобы потрясти, тоже нуж¬
ны деньги. Эх, привлечь бы на свою сторону еще с пяток
таких людей, как Дмитрий Андреевич Лизогуб. Краси¬
вой, щедрой души человек! Получил от отца и матери
в наследство недвижимое имущество — имения в Черни¬
говской и Подольской губерниях, оцененное в полтора¬
ста тысяч рублей. Деньги эти Дмитрий Андреевич пере¬
дал в распоряжение организации. За деньгами к Лизо-
губу не раз приезжали Валериан Осинский, Зунделевич
и он, Михайлов, под фамилией Безменова...
Однако пора на покой. Давно уже за полночь. Ут¬
ром— операция. Александр Дмитриевич’ потушил свет.
...Новый сорокапятирублевый костюм оказался Миха¬
илу в самую пору.
— Франт, щеголь с Невского,— крутился Баранников
81

вокруг Фроленко.— И в этом фраке ты собираешься го¬
няться за жандармами? Л вдруг они продырявят его?
Какая жалость...
Было раннее утро. В распахнутое окно тек густой
запах вишневых садов, плотно укрывших тихую улочку.
Настроение было приподнятое, хотелось шутить, словно
собирались на праздник, а не на рискованное дело.
Впрочем, если все обойдется хорошо,— разве это не
праздник?
Проверили револьверы, кинжалы. Все в порядке. До¬
кументы при себе. Можно идти... Улица пустынна, где-
то надрывается припоздавшийся петух. Торопливые шаги,
приглушенный говор — идут двое: щеголеватый молодой
человек и стройный офицер. Баранникову мундир немно¬
го жмет под мышками, он то и дело незаметно оттяги¬
вает его книзу.
Выехали за город. Вот и дорога на Новобелгородский
централ. Протарахтела какая-то повозка. Не то. Должна
быть жандармская тройка, и не одна... Заключенных
обычно привозят с вокзала в старый замок, а оттуда
под охраной доставляют кого куда: по Чугуевской доро¬
ге— сорок верст от города — в Новобелгородскую цент¬
ральную тюрьму, по Змиевской — шестьдесят верст — в
Новоборисовоглебскую (Печенежскую).
Солнце уже поднялось высоко. Ждать бесполезно: в
такое время заключенных не возят — слишком людно.
Удрученные вернулись в город. Здесь выяснилось: то¬
варищей повезли по другой дороге. Перовская от досады
едва сдерживает слезы — упустили, проворонили! Ми¬
хайлов-Дворник подавленно молчит. Фроленко переби¬
рает пуговицы костюма, так и хочется их отодрать —
уж очень нелеп сейчас весь этот щегольский наряд!
Остался еще один шанс — попытаться спасти Порфи¬
рия Войнаральского. Его везли с другой группой заклю¬
ченных.
— Вероятно, его повезут завтра.— Александр Дмит¬
риевич говорил от окна, не оборачивая лица к товари¬
щам, спина ссутулилась.— Жандармов будем ждать там,
где дороги расходятся за городом. Это вернее. Участни¬
ки операции, на мой взгляд, должны остаться те же...
Кто выскажется?
Разошлись молча.
Войнаральский... Михаилу живо вспомнились встречи
с ним в Москве, когда Порфирий Иванович устраивал
82

столярнук) и слеёарную Мастерские, вёл пропаганду сре¬
ди рабочих, дал деньги Ипполиту Мышкину на устрой¬
ство подпольной типографии. Незаконнорожденный сын
княгини Кугушевой и помещика Ларионова, он имел
деньги и не жалел их для революционного дела. Пор¬
фирия Ивановича арестовали летом 1874 года в Самаре,
судили по Большому процессу — десять лет каторжных
работ.
...Квятковский и Фомин, только рассвело, уже кру¬
тились возле старинного замка. Зябко, глухо. Далеко в
стороне паслись лошади. Квятковский напряг слух: ка¬
кой-то шум. Прилегли в кустах, стали наблюдать.
Скрипнули ворота замка, медленно распахнулись, про¬
пуская тройку. Квятковский всматривался: кто там, на
заднем сиденье? Два усатых жандарма, между ними за¬
жат арестованный. Худое, заросшее лицо, широко от¬
крытые глаза, жадно рассматривающие все вокруг. Это
Войнаральский.
— Я скачу предупредить наших,— шепнул Квятков¬
ский над самым ухом Фомина.
Он не жалел лошадь, больно шпорил ей бока. Пыль,
поднятая копытами, тянулась тяжелым облаком. Вет¬
ром надуло глаза, они слезились, было плохо видно. Не
проскочить бы то место, где ждут Баранников, Фроленко
и Адриан Михайлов. Ага, вот и их линейка. Квятков¬
ский, подъехав к ним совсем близко, крикнул:
— Везут в Новоборисовоглебский!
Линейка, стоявшая на просеке, рванулась на боль¬
шую дорогу. Квятковский ехал сзади, с морды его ло¬
шади срывались клочья пены. Фроленко поминутно огля-
, дывался назад: пыль медленно оседала на дорогу, гори¬
зонт светлел. Адриан сдерживал лошадей. Баранников
возился с револьвером.
— Едут! — вырвалось у Михаила.
Жандармская тройка быстро приближалась, расстоя¬
ние сокращалось. Сто метров... пятьдесят... двадцать...
Адриан осадил лошадей, Баранников соскочил на зем¬
лю, замер посередине дороги, поднял высоко руку:
— Стой! Куда едешь?
*	— В Новоборисовоглебск, ваше благородие,— один
из жандармов поднес руку к козырьку. Баранников вы-
ж стрелил. Почти одновременно с ним выстрелил и Фро¬
ленко. Жандарм, слева от Войнаральского, схватился за
живот, неуклюже сполз на дно брички. Войнаральский
83

рвайуЛсй вперед, йо почему-то не мог подняться. «На¬
верное, прикован»,— мелькнуло в голове Фроленко. Он
снова выстрелил, целясь в кучера. Промах.
Жандармская тройка, едва не задев линейку, понес¬
лась вперед.
— В погоню! — скомандовал Баранников.
Квятковский пустил копя в бешеный галоп, прицелил¬
ся на ходу. Послышались хлопки выстрелов. По дороге
потянулся кровавый след: вероятно, были ранены лоша¬
ди. Линейка, несмотря на усилия Адриана Михайлова,
начала отставать. Квятковскому стрелять было нечем —
он выпустил уже все заряды.
Жандармы продолжали отстреливаться. Порфирий
Иванович Войнаральский отчаянно махал руками, ме¬
тался. «Прикован»,— еще раз с тоской подумал Фро¬
ленко.
Лошади выбились из сил, вот-вот повалятся безды¬
ханные. А тройка все удалялась. Отстал Квятковский.
Он что-то кричал, вытягивал руку вперед. Михаил при¬
встал, увидел: на них наплывало село.
— Назад!—крикнул он Адриану.— Назад!
Лицо запорашивало горькой пылью.

ОСОБОЕ ПОРУЧЕНИЕ
Курьерский отправился из Петербурга вечером.
Когда поезд набирал скорость, в последний вагон
проворно вскочил человек в легком темном пальто; в
руке у него был желтый саквояж. Он с минуту постоял
на площадке, внимательно разглядывая начинавшую ре¬
деть толпу на перроне. Медленно удалялись привокзаль¬
ные огни.
Человек с саквояжем прошел в вагон, занял свое
место у окна, достал два бутерброда с ветчиной. Ел он
жадно, не обращая внимания на чопорную старушку,
что сидела напротив и с удивлением — боже, разве мож¬
но на ночь есть мясное! — рассматривала своего соседа.
Знать бы старушке, что уплетавший за обе щеки
человек ел сегодня впервые, что он готов бы, кажется,
проглотить и полсотни таких бутербродов, да у него их
нет, а есть в саквояже десять боевых смитвессоновских
револьверов, семь кинжалов, три стилета и пачка недав¬
но вышедшего «Листка «Земли и воли».
Револьверы, возможно, пригодятся в Одессе старым
товарищам. Возможно, оружие понадобится и Андрею
Ивановичу Желябову. Если, конечно, он согласится
встать на путь террора. Если его уговорит он, Михайло.
Фроленко улыбнулся своим мыслям. Вспомнил недав¬
ний разговор с Александром Дмитриевичем ^Михайловым.
— Да Желябов завзятый народник!— громко гово¬
рил Дворник.— Деревенщик, каких мало. Ему подавай
поселения, пропаганду. Какой из него «теллист»!
85

«Теллистами» среди землсвольцев называли тех, кто
был согласен с борьбой по методу Вильгельма Телля,
как выразился Николай Морозов, по кличке Воробей.
В нем и в самом деле было что-то воробьиное: щуплень¬
кий, хилый, в очках; задиристый.
Землевольцы срорили. Доходило до оскорблений.
Толчком к разногласиям послужило событие 2 апреля
1879 года. Бывший студент Санкт-Петербургского уни¬
верситета, бывший учитель, кузнец и писарь Александр
Константинович Соловьев подстерег царя Александра
Второго у Зимнего дворца, на Миллионной улице, шесть
раз выстрелил в него, но не попал, лишь продырявил ши¬
нель испуганно бежавшего зигзагами императора.
Соловьева схватили. Началось следствие. Власти сви¬
репствовали. Казнили по малейшему подозрению. Иска¬
ли связей Соловьева с «преступным сообществом».
Фроленко в это время был в Одессе. Здесь волна
белого террора достигла своего предела. Генерал-губер¬
натор Тотлебен приказал хватать всякого, кто хоть раз
был уличен в неблагонадежности. Местные обыватели
роптали, упорно ползли слухи о том, что на царя гото¬
вится новое покушение, что, слава богу, на этот раз все
должно выйти удачно.
.Одесские же бунтари готовились убить свирепого
Тотлебена. И тут телеграмма: Михайлу требуют в Пи¬
тер. Срочно! Весьма срочно!
В Петербург съехались все видные землевольцы.
Собрались на конспиративной квартире.
— Вот он, ваш Соловьев! — горячились «деревенщи¬
ки», пропагандисты.— Его выстрел в царя — выстрел в
нас, революционеров. .Петля сужается. Что же нам —
прикажете добровольно лезть в петлю?
— Зачем же в петлю? — решительно возражали
«теллисты».— На террор следует ответить террором! До¬
вершить то, что не смог Соловьев!
Михайлов старался внести в спор ясность:
— Мы считаем справедливым убивать шпионов, про¬
вокаторов, жандармов. Но почему, скажите, почему это
не должно быть справедливым по отношению к тем, чьи
приказы исполняют шпионы, жандармы? Вся вина за
беспорядки в государстве российском лежит на само¬
держце. Так неужели не ясно, что на царский террор мы
должны ответить своим.
Вскочил с места Михаил Родионович Попов:
86

— Царь — не просто царь. В глазах народа — он
освободитель. Народ не поймет наших выстрелов, как
не понимал и раньше. Ведь до нас уже был Соловьев, а
до него — Каракозов...
Выступал и Георгий Валентинович Плеханов.— Еще
одно покушение на царя,— говорил он,— еще одна волна
разнузданного террора. В конце концов, жандармы до¬
берутся до каждого революционера, до каждой тайной
организации. И тогда все, что создавалось с таким тру¬
дом долгие годы, рухнет. Все — и кружки, и подпольные
типографии, и явки, и связи за рубежом. Чтобы спас¬
тись, всем придется убраться восвояси и начинать сна¬
чала.
Фроленко слушал и думал, что Михайлов, пожалуй,
прав. Террор в нынешних условиях ведет ..на дорогу по¬
литической борьбы, хотя и уводит в сторону социальной
революции. Но что получится, если звать народ на рево¬
люцию, не дав ему политической свободы? Чепуха...
Разногласия не углеглись, а, напротив, разгорелись
еще сильнее, когда Николай Морозов, выдвинутый од¬
ним из редакторов «Листка «Земли и воли», опублико¬
вал передовую статью «По поводу политических
убийств». Сделано это было без ведома Плеханова, так¬
же одного из редакторов «Листка».
Плеханов негодовал. Вышел громкий скандал. Было
ясно, что такая неразбериха в организации не сулит ни¬
чего хорошего. Нужно определиться, как действовать
дальше, какую программу выработать. Нужен был съезд.
Где собраться? Остановились на Воронеже: там Мит-
рофаниевский монастырь, летом тьма народу, можно ос¬
таться незамеченными.
Михайлов же решил предварительно собрать силы
сторонников террора, чтобы на съезде выступить спло¬
ченно, со своей готовой программой. Собраться лучше в
Липецке — это недалеко от Воронежа.
Кого пригласить в Липецк? Нужны люди авторитет¬
ные, не новички в революционном деле. Таких немало
знал Фроленко. С ним-то и решил поговорить Алек¬
сандр Дмитриевич.
Фроленко назвал первой кандидатуру Желябова. Вот
тогда-то и расхохотался Михайлов. Нашел террориста!
— А ты пойми, Александр Дмитриевич, каков он,
Желябов,— невозмутимо продолжал Михайло.— Послу¬
шай-ка, что я скажу, тогда и смейся. Ты Андрея Ива-
87

иовича как знаешь? Слышал по Большому процессу,
мельком видел. Так? Мы же с ним в Киеве и Одессе
сколько песен перепели! Чудесно спивает Андрей Ива¬
нович, заслушаешься.
— Уж не песнями ли Желябова ты собираешься те¬
шить царя-батюшку? — усмехнулся Дворник.
.Фроленко нс обратил на реплику внимания.
— А рассказывает как! Много я слушал Андрея Ива¬
новича, все помню, что он рассказывал. Вот хотя бы та¬
кая история. Был Андрей Иванович еще мальчишкой.
Работал как-то с матушкой своей в поле. Слышит, ма¬
тушка кричит дурным голосом. Глянул Андрей: прямо на
матушку мчится черный бык Степка. Этот Степка, как
появится, вся деревня — кто куда... Ну, вот, бежит бык,
кричит матушка, все от страха онемели, не знают, что
предпринять. Тут Андрей — заметь, Дмитрич, мальчон¬
ка совсем — схватил вилы и на быка. Степка остано¬
вился вкопанный, раздул ноздри, а потом как кинется
наутек... Смеешься, Александр Дмитриевич?.. А еще пом¬
ню Желябов про драку с полицейскими рассказывал,
про свои студенческие похождения. Вся Одесса только и
говорила об этом... Ты вдумайся, что я хочу сказать.
Ведь Андрей Иванович никакой не «деревенщик», ему
тихие дела не по натуре. Бунтарь он настоящий, бунтар¬
ский дух в нем! Вот я о чем думаю и в чем уверен. Для
нашего дела Андрей Иванович самая подходящая лич¬
ность.
Михайлов задумался. Фроленко, он знал, не ошибал¬
ся в людях. Он не мог ошибиться, потому что был чело¬
веком дела, прагматистом, был осторожен, но не труслив,
и шел на дело, только убедившись в людях.
— Хорошо, Михайло.— Дворник положил руки на
плечи Фроленко.— Езжай в Одессу, к своему Желябо¬
ву,— не смог сдержать улыбки,— к своему тореадору.
Убеди, что он нам позарез нужен.— Подумал: — Впро¬
чем, мы ему тоже нужны... Такое тебе особое поручение,
дружище Михайло.— И с теплотой в голосе: — Ты уж
извини, что заставляем тебя туда-сюда мотаться. Сколь¬
ко знаю тебя, все ты в разъездах, все ищем тебя. Цыган,
и тот бы проклял такую жизнь. Бесценный человек ты
для нашей организации, Михайло. Извини за высоко¬
парные слова, но это так.
...Сильно качает вагон. За окнами — плотная темень.
Смежаются веки, но не дают уснуть неотвязчивые мысли.
88

Как же случилось, что за ним увязался шпик? Значит,
он на крючке у полиции? А может, случайное совпаде¬
ние — следил за другим, а наткнулся на него, Фроленко?
Пришлось полдня петлять по дворам и закоулкам,
садиться на поезд уже на ходу. Уходить от шпиков учил
все тот же Александр Михайлов. Недаром и кличку ему
дали — Дворник. Мастер заметать следы за собой.
...В Москве пролился дождь, майский, грозовой. Фро¬
ленко медленно вышагивал по мокрым улицам. На ду¬
ше было тревожно-радостно: вспомнились Петровско-
Разумовская сельскохозяйственная академия, студенче¬
ские сходки, рабочие кружки, слесарная мастерская,
первые товарищи-революционеры. Здесь началась его
нелегальная жизнь, и вот он уже не может пойти по
знакомым адресам, не имеет права на это, а так нестер¬
пимо хочется видеть лица друзей, знать, как они теперь,
что с ними.
Куда из Москвы? В Харьков? Там Софья Львовна
Перовская, милая маленькая Софья. Она, конечно,
страшно будет рада снова увидеть его, Михайла, но
поймет ли, зачем он станет звать ее в Липецк? Она до
мозга костей «деревенщина», пропагандистка. Террор —
не ее стихия. Еще, чего доброго, ©тчитает, это она умеет.
Нет, ехать в Харьков — только потерять время.
Фроленко купил билет до Орла. Там жил Александр
Иванович Баранников.
* * *
Кошурниковы пили чай. В открытое окно просунулась
белая в цвету, ветка старой яблони. Густели сумерки,
затушевывая уходившие к горизонту черные поля, те¬
ряли очертания покосившиеся избы. Еще только вечер,
а деревня уже стихла, сваленная барщиной в сон.
— Варенье нынче прогорклое,— поморщился Алек¬
сандр Иванович Кошурников.— Подгорело, что ли? При¬
несла бы ты другое, Маша. Вчерашнее.
— А это и есть вчерашнее. Твое любимое — вишне¬
вое. Ты его, помнится, нахваливал.— Мария Николаевна
подняла на мужа удивленные глаза.
— Нет, нет, не спорь, пожалуйста, какое же оно вче¬
рашнее! Это прямо-таки горькое, отдает полынью.
— Хорошо, Саша, я принесу другую банку.— Мария
Николаевна поднялась обиженная.— Только я не пони¬
маю, что с тобой происходит. Ты все время молчишь, а
вот теперь.— такой той...
89

Александр Иванович отодвинул чашку с чаёМ.
— Извини, пожалуйста, Маша. Тоска, хандра, как
хочешь называй мое состояние. Чай, варенье, имение
матушки, разговоры по пустякам... Неужели это то, к
чему мы с тобой стремились? Загнали себя в глушь Ор¬
ловской губернии, спрятались, как отшельники, от люд¬
ского глаза. Даже от собственных фамилий отреклись.
Теперь я не Баранников, ты — не Оловянникова. Ко-
шурниковы мы. С чужим, хоть и подлинным, паспортом
живу. Живу ли?
Мария Николаевна медленно опустилась на стул.
Саша не глядел на нее, словно ему было стыдно за свою
неожиданную откровенность. Но ей и в самом деле его
слова, его теперешнее поведение было откровением, по¬
тому что она знала его другим — и до свадьбы, и после
венчания. Знала всегда неунывающим, как бы ни было
туго, опасно, рискованно. Опасно было при попытке от¬
бить у жандармов Порфирия Войнаральского. Рискован¬
но было при покушении на шефа жандармов генерал-
.адъютанта Мезенцева.
Маша в деталях помнила рассказ Александра об
этом покушении.
Баранников тогда проживал в Петербурге, на углу
Малой Подъяческой и Екатерининского канала, в меб¬
лированных комнатах госпожи Штуцер. По паспорту он
значился дворянином Тюриковым. Вскоре к нему при¬
ехал товарищ, тоже дворянин, Поплавский, он же Ад¬
риан Михайлов.
Тюриков оказался страстным любителем езды на
дрожках. Их он нанял в татерсале баварца Краха и
приказывал запрягать в них непременно вороного ры¬
сака Варвара. Знаменитый это был конь. Именно на
нем убежал из Николаевского госпиталя князь Петр
Алексеевич Кропоткин; с помощью Варвара, специаль¬
но доставленного в Москву, пытались освободить из
тюрьмы Феликса Волховского.
4 августа 1878 года в девять утра Мезенцев, как
обычно, возвращался с прогулки. Его сопровождал под¬
полковник Макаров. Они шли по Михайловской площа¬
ди, беседовали, когда к генерал-адъютанту рванулся не¬
известный, в его руке блеснул кинжал. Удар пришелся
в живот. Мезенцев медленно осел на землю, в лужу
собственной крови.
Подполковник Макаров кинулся было к убийце (это
90

был Сергей Кравчинский), но путь ему преградил Ба¬
ранников-Тюриков, который выхватил из-под мышки,
под пиджаком, револьвер и выстрелил, но промахнулся.
Жандарм оторопел, заслонил голову руками, туго со¬
ображая, что произошло и почему он еще жив после
выстрела. Этого замешательства было достаточно, что¬
бы Кравчинский и Баранников добежали до кондитер¬
ской лавки Кочкурова, где их ждала пролетка на лежа¬
чих рессорах. Кучер Тугаринов, он же дворянин Поплав¬
ский, и он же Адриан Михайлов, рванул вожжи, черный
Варвар с места взял ходкой рысью в сторону Большой
Садовой. Сзади хлопали выстрелы, доносились пронзи¬
тельные свистки городовых, крики прохожих...
— Извини, Маша,— Александр Иванович направил¬
ся к двери.— Мне показалось, кто-то пришел. Посмотрю.
Маша только кивнула головой, подумала: Саша как-
то болезненно изменился, ему возможно, требуется пе¬
ременить образ жизни, да и ей самой тоже, пожалуй.
Все время вдвоем. Это почти одиночество. Когда ехали
сюда, мечтали: заведут знакомства с соседними помещи¬
ками, а затем и с крестьянами, займутся исподволь ре¬
волюционной пропагандой. Нанесли два-три визита
известным в округе семьям. Приняли их холодно. Из-за
нее, Марии/ В глазах местного общества Мария Ни¬
колаевна слыла женщиной, моральные устои которой
внушали сомнения — подумать только, такая молодая и
уже дважды замужем. Да и муж, этот Кошурников, тоже
не из заслуживающих доверия: кончил семинарию, вы¬
гнан со второго курса Петровско-Разумовской сельско¬
хозяйственной академии. Одним словом, недоучка.
— Маша, посмотри, кто к нам приехал!— голос Са¬
ши громкий, радостный.
Мария Николаевна обернулась: в дверях стоял Ми¬
хаил Фроленко. Из-за его плеча виднелось счастливое
лицо Баранникова.
— Все ожидал: еще одно покушение на священную
особу монарха, убийство еще одного генерал-губернато¬
ра... Все, все, только не ждал видеть тебя, Михайло,
свет ты мой ясный, медведь ты кавказский,— шумел
Александр Иванович.— Нет, нет, Машенька, только не
чаю... Заветную бутылку вина. У нас — праздник, пони¬
маешь, Михайло приехал.
Баранников не торопил Михаила с рассказом — ра¬
стягивал удовольствие. Маша, закутавшись в рыжий
91

плед, с улыбкой смотрела, как Фроленко глотал куски
жареной говядины, дымящиеся картофелины, запивая
вином. Лицо его медленно розовело.
— Все, благодарствую,— Михаил отодвинул с готов¬
ностью поднесенную Баранниковым еще одну тарелку с
мясом.— Не могу, Саша, уморил. Уволь, ради бога.
— Ты из Питера? Из Одессы? Из Киева? — набро¬
сился Александр Иванович с вопросами.— Выкладывай.
Про все и всех. Не терзай душу. И без того истерзана.
Черт знает, что со скуки не взбредет в голову. Пред¬
ставляешь, Михайло, из меня охотника? Этакого турге¬
невского охотника — хожу, брожу, постреливаю, зака¬
тами восхищаюсь... Выстрелю — вспомню, каК Война-
ральского с тобой пытался освободить. Выстрелю еще —
представляю, как в подполковника Макарова целил...
Так и палил на всю округу. А тут однажды пожаловал
к нам в дом исправник. Вы, говорит, Кошурников, не по
сезону охотитесь, браконьерствуете. Пришлось зачех¬
лить ружьишко.
— Насчет сезона твой исправник наврал,— сказал
Фроленко.— Сезон большой охоты уже наступил. Только
вместо ружей нужно брать с собой боевой револьвер и
динамит. Да, Саша, динамит. Не как Каракозов и Со¬
ловьев — мы должны действовать наверняка. Когда нас
будет тысячи, целая боевая организация—-тогда будет
толк.
Баранников слушал, затаив дыхание. Он только ки¬
вал головой, глаза его блестели.
— Царь объявил нам террор. Многих своих товари¬
щей мы уже никогда не увидим.— Фроленко достал из
бумажника листок, бережно развернул его, положил пе¬
ред Александром Ивановичем.— Это писал мне Вале¬
риан. Осинский из тюрьмы, совсем недавно, в апреле.
Ни ты, ни Маша — вы еще не знаете: Валериан на днях
казнен в Киеве. Повешен вместе с Брандтнером и Сви-
риденко. Их вешали под «Комаринскую»... Никак не мог¬
ли затянуть петли, и они дергались, дергались...
Баранников взял листок, прочел: «Родимый ты мой,
Михайло. Что-то ты поделываешь? Как живешь? Ду¬
маю, брат, темные, темные ночи у тебя на душе. Коли
ежели так болтаешься и не боишься нашего разлюбезно¬
го (о, как я его люблю! просто всю душу выворачивает,
как глядишь на него из-за решетки, а уж о Днепре не
могу и подумать без дрожи) города, то не прикатишь ли
?2;

сюда... Эх, брат, важно было бы; я ведь и посылал к
тебе в Одессу, да, на беду, не застали тебя уже. Ну,
прощай, живи, да нас не забывай, все тебя целуют, а я
уж с жинкою просто на шее у тебя повиснем.
Твой В.»
Мария Николаевна плакала, спрятав лицо в плед.
...Проговорили за полночь. Фроленко подробно рас¬
сказал о разногласиях среди землевольцев, о том, что
предлагал Александр Дмитриевич Михайлов — перед
воронежским съездом сторонникам террора собраться в
Липецке, чтобы выработать свою линию поведения.
— Мы положим начало новой организации. Мне она
видится такой, что одно упоминание о ней уже наводит
страх на самодержца и его челядь. Когда народ поймет,
что мы — сила, он пойдет за нами. Мы вооружим и на¬
род. Нас будет миллионы, и какое самодержавие устоит
против нас...
— Довольно, Михайло, довольно,— Мария Николаев¬
на подошла к Фроленко, неловко поцеловала его:—Хо¬
рошего понемногу. Мы с Сашей будем в Липецке. Не¬
пременно.
Михаил приехал на орловский вокзал один: незачем
было показывать свое знакомство с Кошурниковыми, не
удостоенных внимания здешних провинциалов. Приехал
рано, часа за-два до прихода поезда. Перрон был оцеп¬
лен жандармами. Облава? Нет, слишком демонстратив¬
но и-торжественно. Начальник станции — коротконогий,
с жиденькой рыжеватой бородкой — метался по плат¬
форме, ругал своих служащих, кидался на них, как со¬
бачонка. А это что? Михаил с удивлением разглядывал
нарядных баб возле привокзальных дверей. Видимо, го¬
товились встречать какую-то важную особу.
Вдруг свирепого вида чиновник налетел на разодетых
женщин и погнал их на перрон. Окаменело застыли жан¬
дармы. К их спинам прихлынула толпа любопытных. В
почтительной позе застыло губернское начальство. Лица
всех были обращены влево. Там показался дымок.
Поезд.
Вскоре к перрону подкатил паровоз, а за ним и че¬
тыре вагона. Предводители губернии, натыкаясь друг на
друга, двинулись вдоль поезда, по через несколько ша¬
гов замерли на месте: из третьего вагона вышел импе¬
ратор. Лицо его выражало скуку, глаза нехотя скользи¬
93

ли по толпе, по жандармским мундирам, по пристан¬
ционным постройкам, царь ничего, казалось, не замечал
или не находил нужным замечать.
Фроленко, скрытый широченной спиной жандарма,
зло подумал: «Вот пальнуть бы в тебя, ваше величество!
Револьверы наготове...»
Празднично нарядные женщины кинулись к- вагону,
из открытого окна которого показалась болезненно
сморщенная императрица Мария Александровна (до за¬
мужества принцесса Гессен-Дармштадская-Максимилиа-
на-Вильгельмина-Августа-Софья-Мария). Она пыталась
заговорить с бабами, но те не понимали ее ломаную
русско-немецкую речь и только кивали головами. Импе¬
ратрица начинала злиться на всю эту неграмотную че¬
лядь, но тут вмешался император. Он подошел к окну,
что привело женщин в еще больший ужас, они совсем
растерялись, замолчали; император пытался быть за
переводчика, натянуто улыбался; вынужденно изобра¬
жала улыбку и Мария Александровна. Но беседы цар¬
ствующих особ с народом не получилось. Спектакль со¬
рвался.
Фроленко видел, как царь, погасив улыбку, что-то
резко, по-немецки, сказал императрице, та исчезла в
окне. Царь, круто повернувшись, молча прошел в вагон,
не попрощавшись. Натужно запыхтел паровозик, дерну¬
лись вагоны, поплыли окна, уже задернутые шторами,
мелькнул на площадке последнего вагона сигнальный
фонарь...
Михаил бросил взгляд на предводителей губернии:
они обескураженно топтались на месте, посреди перрона,
не понимая, что произошло, почему так разгневан царь.
Через полчаса Фроленко сидел в поезде, который вез
его на юг, в Одессу.
* * *
Андрей Иванович Желябов жил на Гулевой улице.
Один. С женой, Ольгой Семеновной, давно был не в ла¬
дах, что-то у них там произошло, Михаил слышал об
этом краем уха, но расспрашивать не стал — не терпел
совать нос в личные дела, и сразу начал рассказывать
о петербургских новостях.
Желябов не перебивал. Он еще не понимал, зачем
к нему приехал Михайло, но догадывался, что это не
простой вояж — Михайло не станет без причины кидать¬
ся в такую даль, из Питера в Одессу.
94

Когда Фроленко рассказал о ссоре Плеханова и Мо¬
розова из-за статьи «По поводу политических убийств»,
Желябов оживился:
—	Почитать бы.
—	Можно и почитать, Андрей Иванович.— Фроленко
порылся в саквояже.— Вот тебе и товарищам,— и про¬
тянул Желябову несколько экземпляров «Листка «Зем¬
ли и воли».
Андрей Иванович весь ушел в чтение:
«Политическое убийство — это прежде всего акт
мести. Только отомстив за погубленных товарищей, ре¬
волюционная организация может прямо взглянуть в гла¬
за своим врагам; только тогда она поднимется на ту
нравственную высоту, которая необходима деятелю сво¬
боды для того, чтобы увлечь за собою массы.
Политическое убийство — это единственное средство
самозащиты при настоящих условиях и один из лучших
агитационных приемов. Нанося удар в самый центр
правительственной организации, оно со страшной силой
заставляет содрогаться всю систему. Как электрическим
током мгновенно разносится этот удар по всему государ¬
ству и производит неурядицу во всех функциях...»
— Нечаевщина. Вернее, все это отдает нечаевщи-
ной,—Желябов отложил «Листок» в сторону.
Фроленко заходил по комнате:
— Наш Воробей, конечно, перегнул. Мы говорим не
вообще о политических убийствах. Мы говорим о кон¬
кретном, одном убийстве. Каракозов и Соловьев были в
одиночестве. Ты знаешь, товарищи предупреждали Со¬
ловьева, что он не партия, что партия против. А теперь
мы будем действовать всей организацией, понимаешь?
Желябов неуверенно кивнул:
— Стараюсь понять... Я думаю, Михайло, что мед¬
ленно, ужасно медленно у нас идут дела. Пропаганда в
народе... Ведь годы на это потратили. И что же? Я
убежден, что пропаганда нужна, да, нужна. Я вел про¬
паганду в деревне, сейчас пропагандирую портовых ра¬
бочих. Но как досадно туго впитывает мужицкий ум ре¬
волюционную идею... А потому что нас мало, очень
мало. И мы нетерпеливы. Ты, я — все мы нетерпеливы,
хотим осуществление народного блага как можно быст¬
рее, а как быстрее — не знаем, право.
— Ты мрачно настроен, Андрей Иванович.— Фро¬
ленко подошел к Желябову, встал перед ним.— Тебе бы
В/
95

С нами побыть, посоветоваться с нашими. Мы соберем¬
ся летом в Липецке, до воронежского съезда. Там, уве¬
рен, встречу тебя другим.
Желябов поднял на Михаила синие глаза, улыб¬
нулся:
— Ну и хитер же ты, Михайло. Уже втянул в свою
террористическую компанию.
— Я знал — ты поедешь в Липецк.
— Каково, он знал, а я — нет.
— Ты же говорил, Андрен Иванович: все идет мед¬
ленно... Убийство царя — это политический взрыв. Будет
новое правительство, другой государственный строй.
Мы заставим новое правительство принять наши усло¬
вия. Условия, которые выдвинет наша организация. И
мы уже не будем троглодитами, не станем прятаться от
жандармов. Мы свободно понесем революционную
мысль в народ...
Фроленко уезжал ночыо — в Киев, к Колодкевичу,
которого тоже хотел пригласить в Липецк.
Желябов проводил Михаила по темным улицам. На
прощанье сказал:
— Я согласен, Михайло. Но согласен только на одно,
понимаешь, на одно дело. И чтобы я вправе был уйти
из организации в любое время. Это мои условия. Пока
такие. Принимаешь?
— Принимаю, Андрей Иванович. Думаю, и товари¬
щи их примут. Только все это чепуха — твои условия.
Увидишь, в Липецке ты, как пить дать, забудешь про
свои условия, не вспомнишь про них. Не можешь ты
жить наполовину, Андрей Иванович...
— Иди, Михайло — дипломат. Опоздаешь к поезду.
Они обнялись, крепко пожали друг другу руки.

АГЕНТ ТРЕТЬЕЙ СТЕПЕНИ
...Член Исполнительного комитета может привле¬
кать посторонних сочувствующих лиц к себе в
агенты с согласия распорядительной комиссии.
Агенты эти могут быть первой степени — с мень¬
шим доверием и второй — с большим, а сам член
Исполнительного комитета называет себя перед
ними агентом третьей степени.
(Из Устава Исполнительного комитета «Народ¬
ной воли»).
Пролетки выехали за город, спустились в низинку.
Было лето, стояла сушь, а весной, должно быть, вот эта
обмелевшая речушка, стремительно несла талые воды,
подмывая берега. Вон и следы ее буйного скрытого ха¬
рактера: песчаные островки, извилистые трещины про¬
токов.
Михаил примостился на последней пролетке, рядом
с ним трясется Андрей Желябов. Клубы пыли, поднятые
передними повозками, запорашивают лицо. Желябов что-
то кричит Михаилу на ухо, но ничего не разобрать из-за
тарахтенья колес и выкриков пьяненького извозчика.
Андрей Иванович вытягивает руку вперед, Фроленко,
сощурив глаза, всматривается, замечает темную поло¬
су — лес.
Наконец приехали. Отряхивают платья, шляпы, пид-
s Жаки, тщательно вытирают лица. Стаскивают с пролеток
тяжелые саквояжи: в них вино, закуска. Все веселы,
4 Л. Коротин
97

подняли галдеж — компания приехала на пикник. Вон
вправо, замечает Фроленко, расселась какая-то группа
из молодых, чуть поодаль, на полянке — тоже кучкуют¬
ся, на выцветшем пледе расставляют всякую всячину.
Свои все на месте: Алексендр Михайлов, Николай
Морозов, Лев Тихомиров, Мария Ошанина, Александр
Баранников, Степан Ширяев, Александр Квятковский,
Григорий Гольденберг... Впрочем, кого-то нет. Желябо¬
ва. Только что был рядом. Михаил поискал глазами и не
поверил: Андрей Иванович бежит следом за каким-то
экипажем, выждал, пока лошадь замедлила шаг, и вдруг
хватается за заднюю железную ось, поднимает пролетку
вместе с седоком. Седок — сухонький, с рыжеватой, кли¬
нышком, бородкой, в пенсне,— испуганно соскакивает
на землю, валится на бок, с трудом поднимается, грозит
Желябову тросточкой. Андрей Иванович заливается
озорным смехом, смеется и извозчик...
— Ну и силушка в тебе, Андрей Иванович!—подхо¬
дит к нему Фроленко.
— Пустое, какая там сила. Вон кровь на пальце, по¬
царапал, что ли, об ось? Дурная сила, друг Михайло.
В нашем деле не такая сила нужна — духовная мощь...
Пошли, зовут нас, слышишь?
Разместились в тени деревьев и высоких кустарни¬
ков, дружной семейкой в самом центре зеленой полянки:
всякого постороннего видно, откуда бы он ни подошел,
а сами — в тени, незаметные. Опустошили саквояжи,
приготовили закуску, разлили вино по стаканам, но пить
не пьют. Кому придет в голову, что эта беззаботная ком¬
пания, устроившая пикник,— участники тайного съезда,
которые и предопределят организацию будущей партии
«Народная воля».
Говорит Александр Михайлов. Да, царь кое-что сде¬
лал — крестьянская и судебная реформы. Но это было
в начале царствования, а затем — жесточайшая, как в
мрачные времена опричнины, политика гонения за ма¬
лейшее проявление свободомыслия. Петля и пуля — вот
что символизирует нынешнюю верховную власть.
Поднялся Желябов. Темнобровый, смуглый. Высокий
лоб, вьющиеся волосы. Фроленко, недавно с таким тру¬
дом уговаривавший его принять участие хотя бы в од¬
ном террористическом акте, был поражен разительными
переменами во взглядах Желябова. Андрей Иванович го¬
ворил, что в условиях разгула реакции террор — основ¬
98
■KV-

ной метод политической борьбы, что на чрезвычайные
меры правительства нужно и должно отвечать только
чрезвычайными предприятиями. Но все это не под силу
кучке даже самых дерзких, бесстрашных людей, которую
сомнут, раздавят, задушат. Необходима боевая органи¬
зация с центральным штабом, с ее многочисленными
разветвлениями в генерал-губернаторствах, с ее собст¬
венными средствами, с широкими . подпольными свя¬
зями...
Андрей Иванович говорит с жаром. Его темные, с
живым блеском глаза видят всех сразу, он чувствует
настроение каждого.
Шумели, спорили, какой быть новой организации.
Желябов взял съезд в свои руки. Поправлял, уточнял
формулировки, отбрасывал лишнее. И все это делал не
навязчиво, не командуя. Договорились о главном, част¬
ности улаживали во время прогулок и катаний по озеру.
Выработали короткую программу действий.
«...Ввиду того, что правительство в своей борьбе с
нами не только ссылает, заключает в тюрьмы и убивает
нас, но также конфискует принадлежащее нам имущест¬
во, мы считаем вправе платить ему тем же и конфиско¬
вать в пользу революции принадлежащие ему средства.
Имущество же частных лиц или обществ, не принимаю¬
щих участия в борьбе правительства с нами, будет для
нас неприкосновенным».
Приняли Устав Исполнительного комитета. В распо¬
рядительную комиссию южане предложили ввести Льва
Тихомирова, который пользовался репутацией незауряд¬
ного литератора. Выдвинули и кандидатуру Александра
Михайлова. За него проголосовали единодушно.
— Предлагаю Фроленко,— выкрикнул кто-то.
И тут сомнений ни у кого не было. Михаил Федоро¬
вич вошел в состав распорядительной комиссии.
Страсти разгорелись на Воронежском съезде, кото¬
рый открылся 24 июля 1879 года. Собственно, ни для
кого эти страсти не были неожиданными. Пока съезжа¬
лись в Воронеж, селились в гостиницах, пока подыски¬
вали место, где безопасней собраться, уже наговорили,
правда, в вежливой форме, колкостей друг другу — сто¬
ронники политического террора и землевольцы-пропа-
; гандиеты.
Фроленко избегал встречаться с Софьей Перовской.
Она приехала из Харькова с Татьяной Лебедевой, и обе
4*
99

были неотлучны. Михаил чувствовал себя неловко перед
Перовской за то, что не пригласил ее в Липецк, Однако
он оправдывал свой поступок тем, что Перовская, всегда
откровенная и горячая, могла бы выдать их тайный
съезд и тем бы испортила все дело. И все же она была
товарищ по революционной борьбе, они знали друг лру-
га по опасным делам, н вдруг — такое недоверие. Впро¬
чем, Соня и сама заметила, что Михаил, здороваясь с
ней, каждый раз находил повод тотчас уйти, присоеди¬
ниться к другим собеседникам.
Город был переполнен приезжими. Особенно много
богомольцев. Толпами они тянутся в Митрофаниевский
монастырь. Пыль, жарища...
Заседания съезда проходили то в Ботаническом саду,
то в Архиерейской роще, то на речных островах и то¬
же — под видом пикников.
Морозов прочитал предсмертное письмо Валериана
Осинского. Михаил слушал с острым комком в горле. И
у него возле сердца хранилась записка Валериана. Он
обо всем помнил, этот красивый лицом и душой человек.
Осинский оставил политическое завещание друзьям,
предупреждал их об ошибках, которых не избежал сам,
и звал, звал к решительным действиям, не к словам, ко¬
торых и так много произнесено,— к действиям, к терро¬
ру: «Ни за что более... партия физически не может
взяться».
— Политическое убийство,— говорил далее Николай
Морозов,— это осуществление революции в настоящем.
Фроленко вспомнил: это Морозов цитирует самого
себя. Желябов улыбается: тоже не забыл, что писал Во¬
робей в статье, которую привез ему в Одессу Михайло.
Георгий Валентинович Плеханов резко бросил:
— На кончике кинжала не построишь парламента.
— Свести всю деятельность нашей организации на
политическую борьбу легко,— поддержал Плеханова
Михаил Родионович Попов.— Но едва ли так легко бу¬
дет указать предел, дальше которого социалистам идти
непозволительно.
Заговорил Александр Михайлов:
— Каждый из нас работал в народе и каждый из
нас мог убедиться, что экономическое равенство без по¬
литического переустройства — это чистейшая фикция.
Просит слово Желябов:
— Нам, революционерам, объявлена беспощадная
100

борьба. Нас вешают, травят, гноят в тюрьмах и ссыл¬
ках. Чем мы ответим на все это? Чтением книжек в на¬
роде? Читали. За это нас судили по Большому процес¬
су. Если уж война, то война с двух сторон. С нашей
стороны тоже. История застоялась, мы должны ее под¬
толкнуть, поторопить.
Как же, однако, слепы эти землевольцы-народники,
эти «деревенщики», думает Фроленко. Их бы, питерцев,
на юг. Здесь уже давно не морочат голову деревней.
Сейчас город занимает умы. Здесь, в городе, разворачи¬
вается вся деятельность. Здесь — демонстрации, воору¬
женные сопротивления, военно-полевые суды, здесь стре¬
ляют в генерал-губернаторов, в предателей и провока¬
торов. Здесь конспиративные квартиры, явки, запасы
оружия... К чему призывает Родионыч, Михаил Попов?
К продолжению революционной пропаганды? А ведь
именно он по поручению землевольцев убил в москов¬
ской гостинице провокатора Николая Рейнштейна. Не
землевольцы ли приветствовали выстрел Веры Засулич
в петербургского градоначальника Трепова?
Фроленко поднялся и, не торопясь, сказал:
— И ты, Андрей Иванович, и ты, Родионыч,— о чем
вы? Теория. А дело-то не движется. Борьба царю объяв¬
лена, и нам надо сейчас решать, как разумней вести эту
борьбу.
Плеханов — взволнованно:
— Мне представляется, что здесь все сходятся на
единственной программе — на борьбе по методу Виль¬
гельма Телля. Намерена ли редакция и впредь придер¬
живаться подобного метода?
Георгий Валентинович обвел взглядом присутствую¬
щих. Все молчали.
— В таком случае,— сказал Плеханов,— мне здесь
делать нечего,— и быстрыми шагами пошел прочь, не
видя низко нависших веток.
Вера Фигнер попыталась остановить его, но Михай¬
лов придержал ее за локоть:
— Оставьте его, Вера Николаевна. Пусть уходит,
Ему, как видно, не по пути с нами.
...В перерыве между заседаниями съезда Перовская
и Лебедева подошли к Фроленко, встали перед ним,
смотрят в упор, лица серьезные, а в глазах — лукавинки.
— Что ж ты, Михайло, забываешь старых друзей?—
Это Софья, маленькая, Михаилу до подбородка,
101

Фрол ен ко м нетс. я:
— Я же знал, что ты не согласишься в Липецк. Ты
же несгибаемая «деревенщина».
— Выходит, плохо знаешь меня.
— Выходит, Соня. Ты уж не таи обиду, право. Я
вас — хотите? — на лодке вечером покатаю... Вечера
здесь чудные...
Съезд продолжал работать без Плеханова. С его ухо¬
дом все почувствовали, что в настроении участников
съезда наступил заметный перелом. Каждый стремился
сдерживать горячность, заботливо относился друг к дру¬
гу. Ведь BcezX собрала сюда, в Воронеж, одна цель, во
имя которой, быть может, суждено погибнуть, как по¬
гибли многие товарищи. Ряды все уже, кольцо сужает¬
ся, и можно ли позволить, чтобы поредевший строй
разъедала мелочь обид?
Обиды начались потом, когда разъехались. Как и
куда целесообразней использовать средства, типогра¬
фию? Спорили. Александр Михайлов как-то признался,
чуть ли не со слезами на глазах, Фроленко:
— Старались, делали все, но, ей-же богу, под конец
стало невмоготу, и гораздо лучше разделиться, чем вы¬
носить тот ежедневный ад, который вытекает из разли¬
чия взглядов.
Разделились. Плеханов, Стефанович, Дейч, Засулич
составили ядро партии «Черный передел»; Михайлов,
Фроленко, Морозов, Желябов, Квятковский и другие во-
шли в партию, которой дали название «Народная воля».
Двадцать шестого августа 1879 года в Лесном, под
Петербургом, состоялось заседание Исполнительного ко¬
митета «Народной воли». Здесь был вынесен смертный
приговор Александру Второму.
Царя было решено убить, когда он будет возвра¬
щаться из Ливадии в столицу. Для этого на всем пути
следования царя выбрали три вероятных пункта: Моск¬
ва, Александровск, Одесса.
В Одессу выехал член Исполкома «Народной воли»
Михаил Федорович Фроленко.

ОСЕНЬЮ, БЛИЗ ОДЕССЫ...
•
Побывав на Воронежском съезде, где начался
разрыв между только что слагавшейся партией
п прежними народниками-пропагандистами, Фро¬
ленко и Лебедева выехали в Одессу.
(Из воспоминаний А. П. П рибылевой-Корбы).
Барон Унгер-Штренберг сидел на гаупвахте.
Произошла катастрофа на железной дороге. Имелись
жертвы. Поднялся скандал, шумели по поводу беспоряд¬
ков в железнодорожной службе. Генерал-губернатор
Тотлебен вынужден был наказать своего зятя, барона
Унгер-Штренберга, в чьем ведении находилась Юго-
западная магистраль. Барон возмущался: он ведь не
стрелочник, не машинист паровоза и даже не начальник
дистанции пути. Тотлебен был непреклонен — гауптвах¬
та! Пусть общество знает, что генерал в своей деятель¬
ности отнюдь не руководствуется родственными отно¬
шениями.	*■
Барон изнывал от безделья, и тут ему доложили, что
какая-то госпожа Иваницкая, по документам — владе¬
тельница домов в Одессе, настойчиво добивается его
приема. Иваницкая? Нет, эта фамилия ничего не гово¬
рила барону. Но то, что дама так упорно просила ауди¬
енции, льстило самолюбию барона: без него не могут
обойтись, даже если он на гаупвахте.
Унгер-Штренберг чистил ногти. Госпожа Иваниц¬
кая— на ней бархатное платье с белым воротничком и
манжетами, черная шляпа с пером — взволнованно го¬
103

ворила о каком-то дворнике и его жене, больной тубер¬
кулезом, что бедной женщине нужен воздух и потому
хорошо было бы, если бы их превосходительство способ¬
ствовали устроить дворника, скажем, сторожем на же-
железной дороге; тот поселится с туберкулезной женой
где-нибудь вдали от города, в какой-нибудь будке, где
вокруг много солнца и простора.
Барон чувствовал, как в нем закипает раздражение.
Черт побери эту сентиментальную даму в черном, при
чем же тут он, барон! Если он станет заниматься каж¬
дым одесским дворником... В глазах Иваницкой стояли
слезы. Этого еще не доставало! Барон оставил свои
ногти, поморщился:
— Но как я могу все устроить для вас, госпожа...
госпожа...
— Иваницкая...
— Госпожа Иваницкая? Мое нынешнее положение
вы, надеюсь, понимаете...
— Черкните пару строк господину Щегольскому,
начальнику дистанции. Он все устроит.
Барон написал записку. Иваницкая ушла, и Унгер-
Штренберг тотчас забыл о ней.
Щегольский, прочитав записку барона, поднял удив¬
ленные глаза на Иваницкую: как она могла проникнуть
к барону на гаупвахту? Не иначе как у нее с бароном
особые отношения, в которые лучше не вмешиваться.
— Как зовут этого вашего дворника?
— Александров. Семен, сын Иванов.
— Пришлите-ка его ко мне. Только чтобы один, без
жены, которая с туберкулезом. Нынче, сами знаете,
уйма всяческих болезней, эпидемий... Есть тут у меня
одно местечко.
Через несколько дней, 18 октября 1879 года, курский
мещанин Семен Александров был оформлен сторожем
на Одесской железной дороге. Поселился он в будке на
двенадцатой версте.
В будке были две комнатушки, одну из которых за¬
нимал плотник Иванов с беременной женой.
— А жинка-то твоя где?—допытывался плотник у *
сторожа.— Вроде с жинкой ты должен быть?
— На днях из города привезу,— отвечал Семен.—
Не успела баба собраться. Знаешь ведь, пока баба со¬
бирается...
— Это уж точно,— поддакивал Иванов, он был рад,
104

что у него появился собеседник.— Моя как начнет на
базар собираться...
Из другой комнатки подала голос плотничиха:
— Не чеши язык-то. Про баб болтаешь, а сам не
лучше. Ты вот мозгами пораскинь, как жить-то будем,
когда ишо одна баба под эту крышу заявится. Две
семьи — что это за жизнь будет? Срамота одна.
Плотник почесал за ухом, неохотно сказал Семену:
— Так-то, брат, выходит, права баба... Моя, к тому
же, сам приметил — на сносях. Вот-вот уже... А твоя,
слыхал, чахоточная. Это и вовсе нам ни к чему, осо¬
бенно, коли дитя появится...
Вскоре плотник Иванов перебрался с женой в со¬
седнюю, в двух верстах, освободившуюся сторожевую
будку.
Жена Семена — Татьяна Ивановна — приехала через
неделю. Мебель из города помог перевезти ей Васька
Меркулов, рабочий парень, солдатский сын. Он был не¬
большого роста, худощавый, соломенные волосы, усы и
борода только пробиваются. Говорит скорострельно, из
десятка слов, без привычки слушать его, одно да и то
с трудом разберешь.
— Теперь порядок,— тараторил Васька.— Полная
обстановка, жить можно, большие дела делать. Эх, мне
бы тут, я бы такое натворил, как бабахнуло!
Семен, оставив тяжелый чемодан посреди комнаты,
подошел к Меркулову, выдавил сквозь зубы:
— Не мели, Васька. За такие разговоры не пожалею!
Меркулов попятился:
— Я же между своими говорю... Я же, Михаил Фе¬
дорович, сама могила...
— Запомни, балаболка. Я — Семен Александров, и
никто более.
— А как же, понимаю — конспирация полная.
— Дурак ты полный, вот кто ты. А обидешься на
меня, значит, точно дурак. Ступай в город, скажи Ко-
лодкевичу, что у нас порядок. И без его разрешения
сюда носа не суй!
Когда Меркулов ушел, Фроленко сказал Татьяне
Ивановне:
— Не по душе мне этот Васька. Напрасно ему дове¬
ряют наши. Пыжится оттого, что много знает или де¬
лает вид, что знает. Будешь в городе, скажи об этом
Колодкевичу... Устала?
105

ла, пока добиралась в Одессу
устала от
ожидания, как все устроится.
— Знаешь, Михайло, я рада, что выбор пал на меня,
что Исполнительный комитет мне доверил. Ты не беспо¬
койся, я справлюсь,— Таня ходила по комнатам, осмат¬
ривала.— Роль чахоточной сторожихи — приходилось и
не такие роли играть. Фаня Морейнис так завидует мне,
даже плакала, когда ее отстранили. Опа не виновата,
что так вышло. Ее хорошо, оказывается, знает здешний
дорожный мастер Корабельников. Причем, знает как
радикалку. Это выяснилось буквально в последние дни,
и мне пришлось срочно выехать... Привет тебе от Ки¬
бальчича, Исаева, Савелия Златопольского. И, конечно,
от госпожи Иваницкой. Она теперь не Иваницкая, а
Лихарева... Боже, я запуталась, кто она: Фигнер, Ива¬
ницкая, Лихарева, еще кто-то. Я по хорошему завидую
ей, она все умеет.
Фроленко осторожно перенес тяжелый чемодан в
угол, сверху навалил тряпье. Чемодан был набит дина¬
митом. Кибальчич уверял, что динамита хватит для опе¬
рации. Он-то знает.
Быстро стемнело. Зажгли керосиновую лампу. Сели
пить чай. Молчали. Мерно гудела. печь.
Михаил украдкой рассматривал Лебедеву. Что-то в
ней неуловимо изменилось с тех пор, когда впервые уви¬
дел ее в Харькове, на конспиративной квартире, кото¬
рую снимала Софья Перовская. Тогда замышляли ос¬
вободить из тюрьмы Ипполита Мышкина. Михаил ясно
помнил: Таня стояла в сторонке от всех, тихая, какая-то
отрешенная, словно ее вовсе не занимало предстоящее
дело, и только черные, удивительно черные, живые глаза
выдавали ее волнение — вдруг ее обойдут, не привлекут
к рискованной операции, пожалеют.
Там, в квартире Перовской, ему и пришли на память
пушкинские строки:
Итак, опа звалась Татьяной.
Ии красотой сестры своей,
Ии свежестью ее румяной
Не привлекла б опа очей.
Дика, печальна, молчалива,
Как лань лесная боязлива...
Сейчас,
Лебедевой
в сторожке, вспоминая первую встречу с
и эти пушкинские строки, Михаил подумал:

«Вот тебе и боязливая лань! Привезла два иуда дина¬
мита чтобы взорвать царский поезд,.. Член Исполни¬
тельного ком hi ci а Н <1 родной воли ■'.
Михаил думал еще о том, что как-то странно сло¬
жились у них с Татьяной судьбы. Они могли бы встре¬
титься гораздо раньше, в Москве, в нору, когда участ¬
вовали в кружке «чайковцев», когда распространяли
нелегальные издания, вели занятия с рабочими. У них
были общие знакомые: Кропоткин, Наташа Армфельд,
Кравчинскнй, Рогачев, Войнаральский, Шишко. Они все
время где-то были рядом, возможно, и видели друг
друга, но познакомиться так и не довелось. Их обоих
уже тогда искали полицейские ai енты.
Михаил счастливо избежал ареста. Татьяну схвати¬
ли. 18 февраля 1876 года ее допрашивал член москов¬
ской судебной палаты Ф. Ф. Крахт. Это был уже девя¬
тый допрос.
«Зовут меня Татьяна Ивановна Лебедева, дочь кол¬
лежского советника, двадцати пяти лет от роду, веро¬
исповедания православного. Состояния не имею ника¬
кого, средства к личной жизни — труд. Под судом не
была. Виновной себя не признаю ни в принадлежности
к обществу, составившемуся с целью распространения
революционных идей... Показания, данные мною при
дознании 10 июля, 21 июля, 24 июля, 26 августа, 28 ав¬
густа, 16 ноября, 24 ноября, 23 декабря, я подтверждаю
и других разъяснений дать не могу».
«...Воспитывалась в Николаевском • московском ин¬
ституте, окончила который в 1870 году. Жила прежде в
Богородске, потом переехала в Москву, жила с семейст¬
вом моего брата, давала уроки. 20 мая переехала на
Моховую, в номера Скворцова, занималась переводами,
которые хотела издать вместе с моей сестрой. В это
время у меня бывало много молодых людей...»
«...Книги по просьбе некоторых студентов, фамилии
которых не помню, взяла на лето для сохранения. Кни¬
ги эти взяты в частном доме, кажется, в
переулке... С Михайловым (т. е.
ским — А. К.) познакомилась не помню где,
иногда во флигеле, у нас. Знакома с ним была очень
мало, имени и отчества не знаю... Мышкина не знаю,
совсем не видела...»
«...О стремлении идти в народ слышала от Михайло¬
ва. Именно он упоминал о бедственном положен ин ра-
Казанском
Сергеем Кравчин-
виделись
с
107

бочих, всего народа, говорил, что надо помогать народу
и что, руководствуясь этим, многие из молодежи оста¬
вили учебные заведения и пошли в народ. Главное —
довести народ до сознания своего положения. Но как
изменить такое положение — это вопрос будущего, воп¬
рос, который решит сам парод... Фамилий Клеменца и
Кравчинского не слыхала...»
«...Фамилии Войнаральского и Селиванова мне не¬
известны...»
(Из протоколов допросов Т. И. Лебедевой).
За неимением веских улик Татьяну освободили из-
под ареста и отдали на поруки родному брату, извест¬
ному московскому мировому судье Петру Ивановичу
Лебедеву, взыскав с него денежную ответственность в
девять тысяч рублей.
Таня стала жить по подложному паспорту. Но когда
готовился «процесс 193-х», ее выследили, поместили в
дом предварительного заключения, судили. Суд оправ¬
дал ее. Таня оказалась на свободе и вновь принялась
за пропаганду революционных идей в студенческих и
рабочих кружках. Появилось много новых знакомых —
умных, сильных, решительных. И среди них — Михайло.
Сейчас, за вечерним чаем, в спокойной тишине сто¬
рожки, Таня сопоставляла свои впечатления и мнения
товарищей о Фроленко. О нем говорили как об отчаян¬
ном человеке, с железными нервами, вспоминали не раз,
как он освободил из тюрьмы Стефановича, Дейча и Бо-
хановского, а она видела бирюковатого мужика, с ре¬
денькой бородкой и добрыми застенчивыми глазами,
занятого, казалось, одними житейскими заботами, вовсе
непохожего на революционера.
Они были вместе уже несколько часов, но Михаил
все не заговаривал с ней о деле, о том, как будут вести
подкоп под железнодорожное полотно, как лучше зало¬
жить взрывчатку, а говорил о каком-то плотнике и его
беременной жене, что в будке много щелей и он уже их
заделывает, что места здесь тихие и привольные, как у
него на Ставрополье.
Таня заметила, что Михаилу неловко под ее взгляда- .
ми, и он отводит глаза то к потолку, то в темные углы, I
то в кружку с чаем; пьет деловито, не торопясь, скупясь I
на сахар. Вот отставил кружку, сбил с бородки сахарные
песчинки, поднялся.
108

сказал будто
— Пойду гляйу, как там во дворе,—
самому себе, взял фонарь, вышел.
Таню разбудил поезд. Она проснулась в испуге от
того, что вокруг оглушительно затарахтело, загудело,
кровать и стены затряслись. Она сидела в постели, при¬
крыв грудь одеялом, лунный свет падал из окошка на
ее черные, расчесанные на ночь волосы. Поезд прошел,
все стало тихо. Таня успокоилась, легла, но вдруг от¬
бросила одеяло, соскочила на холодный пол, заметалась
по комнатке в поисках платья. Ей неожиданно подума¬
лось, что это может быть тот самый царский поезд, ко¬
торый они ждут, что друзья не смогли о нем предупре¬
дить, а она с Михаилом не успела заложить взрывчат¬
ку, и все сорвалось.
Таня зажгла свечу, осмотрелась и вкопанно замерла:
у самого порога ее комнатки, на старой медвежьей шу¬
бе спал, чуть похрапывая, Фроленко. Почему он здесь?
Подошла ближе, прикрыла свечу ладонью, чтобы свет
не падал на лицо Михаила. Почему он здесь? И дога¬
далась: она же заняла единственную в сторожке кро¬
вать. После вечернего чая, когда Михаил ушел, Таня
сразу же легла, чувствуя себя разбитой. Михаил, види¬
мо, вернулся поздно, когда она заснула, и лег у самого
порога, кинув под себя шубу, не сняв полушубок и са¬
поги. Он мог бы устроиться на топчане, но на нем было
много всего навалено, надо было все это куда-то девать,
перетаскивать, а он боялся наделать шуму и разбу¬
дить ее.
Таня задула свечу, скользнула под одеяло, быстро
согрелась. Она сердилась на себя, что такая невнима¬
тельная к Михаилу, эгоистка, что вот и нервы стали у
нее сдавать — бросилась в панику, когда прошел поезд.
Завтра надо все иначе, она ведь «хозяйка», «жена».
Михаилу должно быть уютно. Уже засыпая, она вспом¬
нила, что полушубок и сапоги Михаила вымазаны зем¬
лей. Значит, он уже делает подкоп...
На завтрак была разваристая картошка с маслом,
луком и квашеной капустой. К чаю — горячие оладьи,
смазанные вареньем. Все это Таня приготовила, когда
Михаил рубил дрова и заделывал последние щели.
— Ну и чудесница ты, Танюша,— Михаил ел жад¬
но.— Если так будешь кормить, то я, пожалуй, подкоп
растяну на год.
— Это почему?—глаза у Таии веселые, озорные.
109

•— Раскормишь — лопатой не смогу ворочать. Без
тебя я все на кипяток нажимал. Кашеварить некогда
было... Вкусно. И капуста прелесть, в самый раз с кар¬
тошкой.
— А я вот терпеть не могу капусту.
— Что ж так?
— Видеть не могу. Ни в каком виде не терплю. Это
с тех пор еще, когда в Николаевском институте училась.
Не поверишь, какая там тоска была! Многие из нас
истеричками стали. Тоска и голод — иных ощущений мы
не знали. Кто посмелее, раздобывал на кухне кусок
черного хлеба и поедал тайком от других... Я же ходи¬
ла с подружками по институтскому двору, копалась в
кучах мусора, находила мерзлые кочерыжки и ела...
Много ела, а голод не проходил... По ночам душила
рвота... Извини, что об этом за столом говорю...
Таня перестала есть, подошла к печке, прислонилась
к ней спиной.
— Мерзлячка я ужасная. Однажды намерзлась и,
наверное, всю жизнь не согреюсь... Помнишь, когда в
Москву привезли взбунтовавшихся киевских студентов?
Их дальше на каторгу отправляли. Осень стояла, жутко
холодно было. Мы демонстрацию устроили. Дошли по
Тверской до Охотничьего ряда. И здесь торговцы на
нас, как цепные псы, набросились. Полиция подговори¬
ла их. Били кулачищами, валили в грязь, пинали сапо¬
гами, тянули за косы... Мы — кто куда. Я с двумя сту¬
дентами и знакомой курсисткой обратно по Тверской,
охотнорядцы — за нами. Увидели открытые ворота, юрк¬
нули во двор, ворота успели на засов запереть. Торга¬
ши орут, грозятся разнести ворота, но не решились...
Мы боялись высунуться и до сумерек просидели во
дворе. В крови, грязные, в разорванных платьях... А
тут пошел дождь...— Помолчала.— У нас с тобой, Ми¬
хайло, хорошо будет. Тепло, как во флигеле моего бра¬
та на Божедомовской. Правда?
Михаил кивнул головой, хотя не знал, как там было,
во флигеле на Божедомовской, кивнул, потому что и в
самом деле в сторожке стало светло и тепло, даже ра¬
достно, и он не чувствовал, как прежде, одиночества.
И все это благодаря Тане.
Любил ли он когда-нибудь? Ему нравилась не одна
девушка. Все они в общем-то были милы с ним, но не
более, да и сам он не часто думал о них, не добивался
по

свиданий, не писал записок, мотался на жизненных до¬
рогах, и забывались девичьи лица. Любил ли он? Ми¬
хаил поймал себя, на мысли, что, быть может, впервые
подумал об этом именно сейчас, в сторожке, когда ря¬
дом появилась Таня, и ему вспоминаются пушкинские
стихи, которые заучивал бог знает когда, и что ему ста¬
новится тревожно и радостно, когда он обо всем этом
думает.
Вечером, возвращаясь из города, в сторожку зашла
жена плотника. Двигалась тяжело, охала, то и дело
гладила вздувшийся под юбками живот. Напилась чаю,
раскраснелась, прилегла на топчан, на котором Таня
постелила Михаилу, да и заснула. Будить ее Таня не
решилась, потому что было поздно, да к тому же на¬
чался ветер, хлынул дождь, темень страшная.
Михаил вернулся мокрый, в грязи, согрелся чаем,
увидев спавшую на его месте плотничиху, стал стелить
себе у порога Таниной комнатки.
— Не дури, Михайло... Рассуди сам. Плотничиха
проснется, увидит тебя, спящего как бездомная собака,
сразу догадается, что мы — не муж и жена, скажет об
этом плотнику, тот начальству... Все наше дело мо¬
жет рухнуть.
— Что же делать?—Михаил растерянно смотрел на
Лебедеву.— Я бы всю эту ночь копал, да видишь, что
с погодой творится...
Таня мягко провела горячей ладонью по небритым
щекам Михаила, просто сказала:
— Я постелила на двоих. Тебе и мне по одеялу. Ло¬
жись к стене, я— с краю. Плотничиха, верно, рано про¬
снется, я провожу ее...
Струи дождя хлестко били по стеклам. Храпела
плотничиха. Потрескивали в печи последние дрова.
За стеной на ветру старая акация сучила голыми ветка¬
ми. В полночь промчался пассажирский поезд, а на
рассвете тяжело протащился товарный.
Все это слышали Михаил и Таня...
* * *
14 ноября 1879 года в Елизаветграде был арестован
в поезде почетный гражданин Тулы Ефремов. В его
вместительном чемодане был обнаружен динамит. За¬
держанного срочным порядком отправили в Одессу.
Здесь его опознал по фотографической карточке, разо¬
сланной всем жандармским управлениям, полковник
111

Новицкий. Да это же Григорий Гольденберг, убийца )
харьковского генерал-губернатора Кропоткина!
Гольденберг отказался давать какие-либо показания. »
Тогда в камеру к нему подсадили провокатора — сту¬
дента Курицына. Разоткровенничавшись, Гольденберг
рассказал, зачем и куда вез динамит. Тогда Гольден-
берга спешно затребовали в Петербург, засадили в
крепость, вызвали из Киева мать и отца. После свида¬
ния с матерью Гольденберг заговорил. Его уже подго¬
товили к мысли, что революционное движение задавле¬
но, что бесполезны новые жертвы. Товарищ прокурора t
Добржинский, поднаторевший в иезуитских методах
следствия, убедил, что именно он, Гольденберг, может
спасти откровенным признанием жизнь многих своих *
товарищей, которые упорно молчат; что царь обещал
всем политическим заключенным амнистию, а в Рос¬
сии— желанную конституцию, если воцарится в стране
мир и спокойствие. Все это так и будет, обещал Добр¬
жинский.
И Гольденберг стал выдавать. Говорил и писал.
Днями, ночами...
«Из показания Григория Гольденберга, между про¬
чим, видно, что в двадцатых числах сентября 1879 года, 9
когда он, Гольденберг, и Николай Колодкевич находи¬
лись в Харькове и принимали участие в происходящих
там сходках революционеров и сочувствующих им лиц, I
причем на этих сходках обсужден, при участии Желя¬
бова, план цареубийства; в Харьков приехал Кошурни-
ков (Баранников), вместе с казненным ныне государст- .
венным преступником Пресняковым, и привезли с со- J
бою около трех пудов динамита. Тогда же было решено
предпринять приготовления к цареубийству, между
прочим, в Одессе, на линии Одесской железной дороги,
при обратном следовании в бозе почившего государя
императора из Крыма в С.-Петербург. Для этой цели
Колодкевич отправился из Харькова в Одессу, где уже
находился Михаил Фроленко, который и должен был
принять на себя приведение означенного замысла в
исполнение. С той же целью Гольденберг отделил из £
динамита, привезенного Кошурниковым и Пресняковым,
около полутора пудов и послал его в Одессу с Татьяною
Лебедевой), которая должна была остаться там и помо-
гать Фроленко. Затем он, Гольденберг, принял участие
в приготовлениях к взрыву императорского поезда, про¬
112

изводимых близ Москвы на линии Московско-Курской
железной дороги из дома Сухорукова (Гартмана). В
ноябре собравшиеся здесь участники упомянутых при¬
готовлений, получив сведения о том, что государь импе¬
ратор изволит на пути из Крыма проследовать через
Москву, и в то же время предположив, что вследствие
дурной погоды поездка его императорского величества в
Одессу морем не состоится, пришли к решению о том,
что начатые в Одессе приготовления должны быть ос¬
тавлены, а находящийся там динамит перевезен в
Москву.
За этим динамитом Гольденберг 9 ноября отправился
в Одессу и дорогой, в Елизаветграде, встретил ныне
казненного государственного преступника Николая Ки¬
бальчича, который, сказав ему, что он везет из Одессы
проволоку в Александровск к Желябову, добавил, что
в Одессе уже, быть может, успели заложить динамит
под рельсы железной дороги.
Вследствие этого Гольденберг, по соглашению с
Кибальчичем, послал в Одессу Колодкевичу телеграм¬
му с подписью «Максимов», предупреждающую о при¬
бытии его, Гольденберга.
Подъезжая к Одессе, он увидел Татьяну Лебедеву,
стоявшую на линии железной дороги около одной из
сторожевых будок, из чего‘заключил, что сторожем в
этой будке состоит Фроленко. В Одессе Гольденберг ви¬
делся с этим последним и с Колодкевичем и, несмотря
на видимое нежелание Фроленко оставлять начатые в
Одессе приготовления, истребовал от них динамит для
доставления в Москву.
Кроме названных лиц, Гольденберг видел еще в
Одессе Златопольского и какого-то молодого человека
по имени Василий, который вместе с Колодкевичем
должен был перевезти динамит из будки Фроленко к
Гольденбергу. Этот последний, получив динамит и взяв
его с собою, 13 ноября выехал из Одессы, а 14 ноября в
Елизаветграде был арестован».
(Из обвинительного акта, декабрь 1882 года).
Исполнительный комитет «Народной воли» с по¬
мощью своего агента, проникшего в камеру Петропав¬
ловской крепости, раскрыл Гольденбергу глаза на его
предательство.
Гольденберг повесился в своей одиночке.

ФЛИГЕЛЬ В ПЕРЕУЛКЕ
В декабре 1880 года, в городе Кишиневе, по Вар¬
фоломеевскому переулку, во дворе Швейцарской
гостиницы, во флигеле, рядом с губернским каз¬
начейством, поселились неизвестные мужчина и
женщина под именем супругов Мироненко.
(Из обвинительного акта). |
Карл Самодини едва преуспевал в делах. Его гости¬
ница по Варфоломеевскому переулку почти пустовала.
Не привлекала и вывеска «Швейцарская». Все, кто г
имел тугой, кошелек, торопились в настоящую Швейца¬
рию или под солнце его родной Италии.
А сейчас, когда нагрянула ранняя зима, клиентов и
вовсе мало. Заглянет какой-нибудь купчишка, покура¬
жится, побьет посуду— и след простыл.
Отошел короткий день, вот уже и темень за окнами,
а клиентов все нет и нет. Настроение у Самодини окон¬
чательно упало, он подумывал том, что пора бы закры¬
вать конторку и достать к ужину из погребка доброго
вина, записав — что поделаешь? — еще два рубля в гра¬
фу расходов.
13а окном, в переулке, фыркнули лошади, послыша¬
лись громкие голоса. Самодини выскочил из конторки, |
распахнул входные двери — вошли пятеро заснеженных.
Двое из приезжих — дамы. На одной шубка из песца,
белая меховая шапочка. На длинных ресницах искрят¬
ся снежинки. Милое худенькое лицо раскраснелось от £
мороза.
114

л
Судя по майорам и одежде господа видные. Самоди¬
ны торопился записать в книгу приезжих паспортные
данные: чиновник Иван Спиридонович Мироненко с су¬
пругою Елизаветою Александровной и прислугой, с ни¬
ми какой-то дальний родственник — шустрый малый, с
вороватыми глазами. Следующий был тоже чиновник,
служивший в канцелярии Ковенского губернского пред¬
водителя дворянства, Андрей Иванович Коморский.
Коморский попросил выбрать ему номер с окном,
непременно выходившим на улицу, так как не терпит
тыльную жизнь всяких заведений: мусорные ямы, разве¬
шанные для сушки подштанники, перебранку прислуги
и прочие низкие понятия.
У господина Мироненко были иные требования:
— Не найдется ли при гостинице нечто вроде фли¬
геля? Л^оя супруга крайне плохо себя чувствует и очень
болезненно реагирует на всякие неудобства публичных
заведений. За ценой я, разумеется, не постою. Тем бо¬
лее мы намерены пробыть здесь не месяц и не два.
Карл Самодини насторожился: ого, можно сорвать
солидный куш с этого господина Мироненко, если ока¬
зать ему какую-то услугу.
— Мне бы, господин, хотелось, простите за назойли¬
вость, иметь плату вперед,— сказал Самодини не так,
чтобы требовательно, но и не просительно.
— Умоляю, покажите скорее наше жилище,— нетер¬
пеливо проговорила дама.— Я ужасно продрогла в до¬
роге.
Флигель находился в маленьком дворике. Три ком¬
наты, кухня, парадный ход на улицу.
— Что ж, это, пожалуй, нам подойдет.— Иван Спи¬
ридонович достал бумажник, быстро отсчитал деньги,
протянул их Самодини.— Здесь плата за год вперед. На¬
деюсь, вы не будете к нам в претензии, господин... гос¬
подин Самодини, кажется... если мы попросим не бес¬
покоить нас часто.
Итальянец расплылся в извинительной улыбке:
— Это ваш* дом, господа. Что куплено — то продано.
Частная жизнь меня абсолютно не касается... Не смею
больше утруждать вас. Всегда к вашим услугам,— и
попятился к двери, на ходу пряча пачку денег.
... Итак, многодневное путешествие Петербург—Ки¬
шинев закончилось благополучно. С подложными пас-
портами Михаил Фроленко и Татьяна Лебедева со
115

Служанкой Анной, Григорий Фриденсон и Василий Мер.
кулов оказались у цели.
Цель — Кишиневское губернское казначейство.
Исполнительный комитет «Народной воли» остро
нуждался в деньгах. Почти все средства, которыми он
до этого располагал, ушли на подготовку шести неудач¬
ных покушений па Александра Второго. Но приговор
царю во что бы то ни стало решено довести до конца.
Кроме того, нужны были средства для освобождения
товарищей из тюрем.
Какой избрать город? Можно было бы Херсон, но
там уже наделала шуму Елена Ивановна Россикова.
Михаил знал Елену. Однажды помог ей скрыться из
деревни, куда нагрянула полиция, кем-то предупрежден¬
ная, чтобы арестовать Россикову. Оправившись от ис¬
пуга, Елена долго благодарила Фроленко, он лишь от¬
махивался: да что там благодарности, пустое.
Зимой семьдесят девятого они встретились в Одессе.
Россикова была рада Михаилу; они забрались в нешум¬
ный ресторанчик, долго просидели вдвоем, вспоминали
былое.
— Знаешь, ты скоро мне будешь очень нужен, Ми¬
хайло,— сказала Елена.— Я задумала такое!.. Я доста¬
ну много денег для нашего общего дела. Не тысячу —
миллион, может, несколько миллионов.— Глаза ее лихо¬
радочно блестели.— Смеешься, не веришь? Я задумала
подкоп под казначейство в Херсоне. Уже приглядела
дом, откуда можно вести подкоп. Это займет немного
времени. Нужны надежные люди, рабочие руки... На¬
деюсь, ты не откажешься, когда позову тебя?
Фроленко обещал, ждал вестей от Россиковой. Но
тут собрался сначала липецкий, затем воронежский
съезды, Михаил уехал из Одессы, долго отсутствовал
и ничего не знал, как там у Россиковой получается с
подкопом.
Россикова и сама молчала. Она решила, чем меньше
людей будет знать о ее деле, тем надежней.
В конце мая 1879 года в дом Камсина, соседний с
Херсонским казначейством, пришла жена доктора Ники¬
тина и попросила сдать ей квартиру. Ей показали ком¬
наты. Никитина недовольно поморщилась:
— Очень мрачные обои. Да и штукатурка отвали¬
вается. Мне бы хотелось переделать здесь все на свой
вкус. Я пришлю мастера.

Штукатур Яков Погорелов Возился днями и Воня¬
ми, квартиру отделал так, как пожелала госпожа Ники¬
тина. Вскоре Никитина переехала в квартиру, а с ней—
кухарка Марья и горничная, совсем юная маленькая
беловолосая Соня — Людмила Терентьева.
Яков Погорелов часто задерживался у Никитиной—
докторша надумала переделать печь в камин, на анг¬
лийский манер. Хозяин не перечил причудам Никитиной:
деньги ему уплачены вперед, да к тому же и квартира
отремонтирована...
...Россикова, она же Никитина, торопилась. Ей ка¬
залось, что работа в подкопке движется непозволитель¬
но медленно. И тогда она вспомнила о Фроленко, сооб¬
щила ему, что он ей срочно нужен.
Михаил добрался до Херсона. Он не узнал Елену:
нос обострился, глаза ввалились, ходит как в полусне.
Михаил вынес из подкопа последний ящик земли,
из галереи выползла и Россикова. Она задыхалась. Ми¬
хаил пристроил ее у окна: нужно было понаблюдать за
двором казначейства. Теперь предстояло опустить ка¬
менную плиту, чтобы проникнуть в кладовую. А потом?
Как унести деньги? Ведь за пазуху их не спрячешь, это
миллион. Готовы ли мешки, повозка? Михаил спросил
об этом Елену.
Она повернула к нему вымазанное землей и сажей
лицо, глаза сделались узкими, чужими.
— Нам нужна лишь ваша физическая сила,— про¬
цедила Россикова, неожиданно обращаясь к нему на
«вы».— Если можете помочь нам довершить дело — по¬
могайте. Что же касается всего остального — как мы
будем уезжать отсюда,— не беспокойтесь. Об этом уже
позаботились, и ваш совет лишний.
Отвернула лицо, прикрыла его ладонями, привалила
голову к стене и тотчас же заснула.
...Из полутора миллионов рублей, вынутых через под¬
коп, удалось увезти десять тысяч...
Исполнительный комитет «Народной воли» согла¬
сился с Фроленко в том, чтобы попытаться добыть денег
с помощью подкопа под Кишиневское губернское каз¬
начейство. Фроленко в этом городе бывал, полиции там
не густо, возле казначейства можно снять отдельный
домик.
Домик понравился: уютный, теплый, окна выходят
прямо па казначейство, галерею придется рыть недлии-
117

йую — улОчка узкая. Жильцов флигеля почти не было
видно. Лишь изредка Елизавета Александровна уходила
со служанкой Анной на базар и скоро возвращалась с
провизией. Во флигель зачастил Андрей Иванович Ко¬
морский. Поздно уходил оттуда, говорил Карлу Само-
дини:
— Сегодня у меня сложилась чудесная партия в
преферанс. Я готов был играть до рассвета, но партнер,
увы, не расположен... А я, представьте, не могу без
преферанса. Да-с.
Разумеется, хозяин гостиницы и не мог предполо¬
жить, что господин Коморский только что побывал под
землей, под каменной плитой денежной кладовой. Под¬
коп шел удачно. Большую залу перегородили тяжелой
парусиной, получилась гостиная и спальня. В спальне
прорезали в полу дыру — полтора аршина длины и три
четверти аршина ширины. Земля оказалась рыхлой, ее
складывали прямо в спальне. Уже образовалась вну¬
шительная горка.
Подкоп подходил к концу. Надо было подумать, как
и куда увезти деньги. Ведь из-за этой, казалось бы,
мелочи Россикова потеряла миллион. В Одессе нахо¬
дился Михаил Тригони, он сумеет найти подходящую
квартиру. Придется послать к нему Меркулова. Однако
давать ему конспиративный адрес Тригони не следует.
Васька начнет искать, проболтается первому встречно¬
му. Не лежит душа к Меркулову.
— Найдешь в порту, в мастерских, Моисея Попова,—
наставлял Фроленко Меркулова.— Скажи, нужен Три¬
гони. Мол, от Михайлы послан. И жди, пока Тригони
сам не найдет тебя. Передашь ему: Михайло скоро бу¬
дет, приготовь убежище. И больше — ни слова. Он все
поймет.
Меркулов выехал.
Однажды Таня вернулась с базара запыхавшаяся,
бледная. Успокоилась, рассказала:
— В переулке, против флигеля, на завалинке какой-
то человек сидит. Думала, просто сидит. И вчера сидел.
Вижу, замерз, зуб на зуб не попадает, ему бы в тепло,
а он сидит. Увидит меня голову опустит, что-то бормо¬
чет, как пьяный... Не ладно что-то.
Михаил успокоил:
— Документы-у нас — не подкопаешься. .
Фриденсон неуверенно:
118

— Может, мы чем-нибудь выдали себя? Чем? Жи¬
вем, как затворники.
— Вот, вот,— вставила Танг,— такой образ жизни
разве не повод для любопытства?
На другой день, уже к вечеру, в дверь протиснулась
голова Карла Самодини.
— Прошу тысячу извинений, господа,— услышал
Михаил его голос за натянутой парусиной.— Я не по
своей воле. Вот господин пристав Думский интересуется
документами.
Михаил вышел навстречу приставу. Таня и Фриден-
сон остались за перегородкой.
Коротконогий пристав водил глазами: обстановка
вполне приличная. Хрусталь, фарфор. Нераспитая бу¬
тылка чужеземного вина. На столе — карты, приготов¬
ленные для игры.
Пристав попросил у господина Мироненко докумен¬
ты. С пропиской ныне строгости.
— Мы уже прописаны,— небрежно говорит Фро¬
ленко.
— Да, да, господин пристав, у них все прописано,
все в порядке,— вертится тут же Самодини.
— Вот, прошу. Это паспорт мой, это — жены. Здесь
имеются и отметки полицейского управления.
Пристав просмотрел документы бегло, они, как вид¬
но, его не особенно интересовали, двинулся дальше,
к парусиновой перегородке. Михаил, не двигаясь, сказал:
— Там спальня. Супруга слегла, начался жар.—
Из-за перегородки послышался кашель Тани.— Думали,
здешний климат будет благоприятствовать ее здоровью.
Увы, пока, улучшений не заметно. Последствия чахо¬
точной болезни.
Пристав поспешно отошел от перегородки.
— Не смею больше беспокоить...
Удалились оба — и пристав, и Самодини.
Григорий Фриденсом сразу выложил свои предполо¬
жения:
— За нами, несомненно, ведется наблюдение. Тип,
который на завалинке,— это шпик. Кому-то мы показа¬
лись подозрительными.
Таня:
— Тебе, Михаил, эту ночь, по крайней мере, находить¬
ся во флигеле нельзя. Вдруг нагрянут с обыском. Воз¬
можно, пристав что-то заметил подозрительное. Не знаю,
119

как вам, но мне все время кажется, что и вещи, и все мы
пахнем сырой землей...
Фриденсон:
— Татьяна Ивановна права. Тебе, Михайло, нужно
на ночь уйти. Будешь у меня в номере. Самодини объяс¬
нил, что решили на этот раз сыграть партию в преферанс
у меня, потому что госпоже Мироненко нездоровится.
Фроленко возмущенно замахал руками:
— Это черт знает что! Таня — здесь, я — там. А
вдруг действительно обыск!
Таня схватила руки Михаила, прижала к своей груди:
— Не волнуйся, уже ничего не будет, никакого обы¬
ска. Я чувствую... Но тебе все же лучше уйти. Я не буду
выключать свет. Из номера Гриши видны и наши окна.
Если что, я потушу свет и уйду другим ходом. Прямо
на вокзал... Но все будет, вот увидишь, спокойно... Иди.
И возьмите эту бутылку вина для господина Самодини.
Ночью Фроленко и Фриденсон не сомкнули глаз.
Окна флигеля светились.
Вернулся Меркулов, рассказал, как встретил Попо¬
ва, как тот свел его с Тригони.
В полдень, когда Фроленко, Фриденсон и Меркулов
были в подземной галерее, пришел Самодини. Встретила
Таня. Что такое? Оказалось, письмо из Петербурга.
Исполнительный комитет «Народной воли» срочно со¬
зывал всех своих членов. Назревали новые события.
— А как же с подкопом?—Таня вопросительно по¬
смотрела на Михаила.
— Всю землю сбросим в галерею. Заделаем пол.
Сможешь? Фроленко повернулся к Меркулову.— Да
так, чтобы комар носа не подточил.
Пока укладывались, Меркулов заделал полы, закра¬
сил. Как ни приглядывались — ни малейшего следа от
прежнего отверстия.
Карл Самодини долго сокрушался, что его щедрые
клиенты вынуждены так неожиданно покинуть гостини¬
цу. Когда-то будут еще такие жильцы?
На вокзале Фроленко успел заметить: из окна при¬
станционного буфета за ними неотрывно следил тот тип,
о котором говорила Таня...
В Петербурге выяснилось: Исполнительный комитет
начал активную подготовку к седьмому покушению на
Александра Второго.

V
ДЕВЯТЫЙ ВАЛ
Тане совсем плохо. Мечется на кровати, лицо серое,
сморщинилось. Это от боли. Черные волосы разметались
на белоснежной подушке. Вот позвала. Михаил подо¬
шел, взял Танину руку. Горячая.
— Миша,— открыла глаза, слабо улыбается,— там,
на кухне, картошка и селедка. Картошка теплая... Не
волнуйся, мне уже хорошо. Совсем хорошо.
Михаил чуть прикрыл ладонью ее рот:
— Спи, Танюша, спи. Я все найду... У тебя, знаешь,
жар. Побегу в аптеку.
Таня привстала на локтях:
— Не надо. Все лекарства есть. Дала Геся Гельф-
ман. Который час? Еще нет трех? Я думала уже утро...
— Спи, Танюша.
(	— Ты поешь... Селедка свежая... Не обижайся, про¬
дала твой новый, в клетку, костюм. Теперь у нас есть
деньги. Завтра приготовлю на всех обед. Придут това¬
рищи? Я обещала...
Михаил долго мыл лицо и руки, фыркал, отвечал
Тане:
— Хорошо, хорошо... Я днем свободен — сам приго¬
товлю.
— Ты капусту опускаешь в кипящую воду вместе с
картошкой... Уж я сама.
Михаил ел, не ощущая вкуса и и картошки, ни селед¬
ки, ни хлеба. Все забивала горечь во рту. Это от серово-
дорода. В подкопе на Малой Садовой натолкнулись на
сточную трубу, едва не задохнулись с Сухановым.
121

Сколько еще копать? Кибальчич утверждает, Что еще
день и достаточно. Размеры минной галереи рассчитаны
точно с тем, чтобы взрыв не причинил ущерба домам
на Невском. Погибнет только царь и его свита. Поэто¬
му нужно соблюдать размеры. Копать и копать.
Снова позвала Таня:
— У Гриши Исаева оторвало три пальца...— расска¬
зывала.— Он всегда такой неосторожный. Какой-то но¬
вый опыт с нитроглицерином. Какие-то добавки...— И
через паузу:—Пропал Желябов. Он и Миша Тригони.
Это произошло сегодня вечером. Желябов вместе с Со¬
нечкой доехали до Публички, расстались... И вот нет
его... Перовская молчит, сама не своя.
Желябов арестован? Михаил верил в это с трудом.
Подготовка к убийству императора шла полным ходом,
всем этим руководил Желябов, и вдруг он схвачен?
— Нет, нет, Миша, Андрей Иванович не мог где-то
задержаться. Он должен был зайти посмотреть, как у
нас с динамитом. И не пришел... Все думают, что он
арестован. А Сонечка не верит, бедная, все надеется...
— Спи, Танюша, скоро рассвет.
Таня моргнула воспаленными веками: хорошо, она
постарается заснуть. Михаил прикрыл ее еще одним
одеялом, потушил свет, прошел на кухню. По окну
скользили мокрые снежинки. Взгляд задержался на по¬
толке: сырое, с прозеленью, пятно увеличилось, отпал
еще один кусок штукатурки. А что будет весной, когда
зачастят ливневые дожди? Подыскать бы другую квар¬
тиру, посуше. Это очень важно для здоровья Тани. Не
встает пятый день. Несла тяжелую бутыль с кислотой
в квартиру у Вознесенского моста, которую держали
Григорий Исаев и Вера Фигнер. Здесь была мастерская
для приготовления динамита. Самодельные бомбы и
снаряды готовили техники Исполнительного комитета
Кибальчич, Суханов, Грачевский, Исаев. Им помогали
Перовская, Лебедева, Фигнер. От резкого запаха нитро¬
глицерина Таня уходила с острой головной болью. А
тут еще бутыль с кислотой... Едва не выронила — стало
дурно, внутри все оборвалось.
Перовская строго, но безобидно сказала:
— Больше не пущу в мастерскую. Отлежись дома,
Танюша. А Михайле скажи, что он совсем кротом стал
в подкопе — не видит, что творится с женой. Как был
кавказским медведем — медведем и остался. Я его...—
122

и смеясь, погрозила маленьким кулачком куда-то поверх
Таниной головы.
Неужели Желябов и Тригони арестованы? Несомнен¬
но, кто-то выдает. Кто? Исполнительный комитет за¬
конспирирован надежно, иначе бы накрыли всех сразу.
У него, Михаила, вполне надежный паспорт — на имя
Дениса Романовича Капустина, у Тани — и на имя Ли¬
дии Рощиной, и на имя Софьи Котоминой.
Если есть предатель, то почему до сих пор не рас¬
крыли их сырную лавку на Малой Садовой? Лавку эту,
устроенную в подвальном помещении дома графа Мег-
дена, открыли крестьянин Евдоким Кобозев и его жена,
они же Юрий Николаевич Богданович и Анна Василь¬
евна Акимова. За аренду лавки управляющему домом
выплатили тысячу двести рублей наличными — за це¬
лый год вперед. Из сырного магазинчика и велся под¬
коп. Рыпи по ночам, по двое, иначе не развернуться: Же¬
лябов, Суханов,, Тригони, Колодкевич, Фроленко, Мер¬
кулов, Баранников, Лангане, Дегаев, Саблин. Землю
складывали в бочки.
И вдруг в лавку нагрянули участковый пристав, око¬
лоточный надзиратель, дворник и санитарный техник.
Произвели осмотр. Богданович вел себя стоически, когда
техник, заметив мокрое пятно возле одной из бочек, по¬
интересовался, откуда пятно. Юрий Николаевич, не мор¬
гнув глазом, ответил, что это сметану пролили на мас¬
леной, работник попался такой нерасторопный, все из
рук валится, рассчитать думает его.
Но случаен ли этот неожиданны?! санитарный обход?
Занятый всеми этими тревожными мыслями, Фроленко
и не заметил, как задремал за столом тут же, на кухне.
Разбудила Таня, Михаил открыл глаза и тотчас при¬
крыл их: так ярко било в окно солнце.
— Миша,— пальцы Тани ласково теребят его голо¬
ву,— Миша, срочно созывает Перовская. Весь Исполни¬
тельный комитет. Сбор на квартире у Вознесенского
моста.
Михаил медленно идет к умывальнику, долго плещет
в лицо ледяной водой, спрашивает:
-— Какое сегодня число?
— Двадцать восьмое февраля. Суббота.
— Ты, Танюша, не ходи. Неважно выглядишь. Я все
расскажу...
— Я — член Исполкома. Я должна там быть.
123

«28 февраля, па другой день после ареста Тригони и
Желябова, мы, члены Исполнительного комитета,—
вспоминала Вера Николаевна Фигнер,— наспех собра¬
лись на моей квартире у Вознесенского моста. Присут¬
ствовали не все, так как для оповещения не было вре¬
мени. Кроме меня и Исаева — хозяев квартиры — были:
Перовская, Корба, Суханов, Грачевский, Фроленко,
Лебедева — всего не менее десяти человек. Была суббо¬
та. Наутро, 1 марта, в воскресенье, государь поедет в
манеж. Подкоп готов, но магазин в опасности, Желябов
арестован, мина в подкопе не заложена, а бомбы не
снаряжены. Мы говорили: «Надо действовать. Завтра,
во что бы то ни стало завтра действовать».
...Эту ночь напролет у нас в квартире горели лампы
и пылал камин. Не покладая рук, работали Суханов,
Грачевский, Кибальчич... К восьми утра все четыре бом¬
бы были готовы. Две первые унесла Перовская, ноче¬
вавшая у нас, две других — Кибальчич».
еу»
Г
* * *
Вера Николаевна так и не успела прилечь. Прибра¬
ла квартиру, проветрила. Отдернула шторы: в комнату
хлынул поток мартовского солнца. Глянула на часы:
десять.
Кто-то позвонил. Нет, не прислуга. Так звонят толь¬
ко свои. В дверях стоял Михаил Фроленко, чуть запо¬
рошенный снегом. В руках сверток. Прошел в прихо¬
жую, долго и тщательно вытирал о половик сапоги. Снял
пальто с рыжим облезшим воротником, двинулся на
кухню, осторожно положил сверток на стол, сел. И все
это молча. Вера стояла рядом.
— Бомба?—показала глазами на сверток и подума¬
ла, что Кибальчич или Грачевский успели сделать еще
один метательный снаряд. Но почему он у Фроленко?
Михаил Федорович не должен метать. В метальщики
были выделены Тимофей Михайлов, Николай Рысаков,
Игнатий Гриневицкий и Иван Емельянов.
Фроленко развернул сверток, выложил на стол фран¬
цузскую булку, колбасу, бутылку красного вина. По¬
искал глазами, нашел топкий стакан, налил вина, вы¬
пил, принялся есть.
— У меня есть котлеты,— засуетилась Вера Никола¬
евна.— Я разогрею.
124

— Оставь, пожалуйста... Мне и этого достаточно на
завтрак. Тане попрежнему нездоровится, я упросил ее
не вставать, а сам зашел в магазин...— Михаил отре¬
зал еще кусок колбасы, отломил булку.— Сегодня, сама
знаешь, трудный день... Я должен быть в полном обла¬
дании сил, Вера Николаевна.
Вера только теперь поняла, что значили его слова:
«Я должен быть в полном обладании сил». Через не¬
сколько минут этот человек, так и не доев колбасу, бул¬
ку, не допив вина, поднимется, наденет свое поношенное
пальто, попрощается с ней, и она долго будет слышать
за дверью его тяжелые шаги, когда он станет спускать-
л ся по лестнице с пятого этажа. Потом все станет тихо,
она убежит в спальню, бросится на кровать, лицом в
подушку и разрыдается. Вера живо представит себе,
как Михайло стоит в подкопе на Малой Садовой, ему
хорошо видна Анна Якимова у окна сырной лавки
Кобозевых; Якимова напряженно всматривается в тол¬
пу на углу улицы, где должен показаться сигнальщик;
этот сигнальщик ждет, в свою очередь, условного знака
от Анны Павловны Корбы — она поднесет платок к ли¬
цу, когда покажется императорская карета. Как только
1 царский кортеж достигнет лавки, Фроленко замкнет
провода гальванической батареи. Тогда не будет ни
царя, ни его, Фроленко...
«Я должен быть В”полном обладании сил»... Эти сло¬
ва не выходили из головы Веры, она кляла себя за то,
что не сказала Михаилу на прощанье что-то особенное,
чтобы придать ему силы. Она знала Михаила давно, ей
казалось, что она знает достаточно о нем, но таким, ка¬
ким она видела его сегодня, на кухне — по-домашнему
спокойным, молчаливо жующим дешевую колбасу на¬
кануне смерти — таким она не могла его представит:».
Это было выше ее воображения.
Сегодня — первое марта, первый день весны, и он
должен стать девятым, последним валом в долгом по¬
единке «Народной воли» с царем, российским само¬
держцем. Шесть неудачных покушений. На седьмой
, раз неудача исключена.
Фроленко был на своем посту в назначенный час —
в полдень. Взял оголенные концы проводов, стал ждать.
Александр Второй изменил обычный маршрут: свер-
J нул на Большую Садовую. Но Софья Перовская успела
переставить металрщикрв, вовремя подддд им сигнал...
г

«В третьем часу ныне в бозе почивший Государь Им¬
ператор,—писала одна из газет,— выехал в „карете, в
сопровождении обычного конвоя, из Михайловского
дворца по Инженерной улице, при выезде из которой ка¬
рета повернула направо, по набережной Екатерининско¬
го канала, направляясь к Театральному мосту. Позади
быстро следовавшей кареты Государя Императора, на
расстоянии не более двух саженей от нее, ехал в санях
полицмейстер полковник Дворжецкий, а за ним капитан
Кох и ротмистр Кулебякин. На расстоянии сажен 50 от
угла Инженерной улицы, в два с четвертью часа попо¬
лудни, под каретою раздался страшный взрыв, распро¬
странившийся как бы веером. Выскочив из саней и в то
же мгновение заметив, что на панели со стороны канала
солдаты схватили какого-то человека, полковник Двор¬
жецкий бросился к императорской карете, открыл двер¬
цы и, встретив выходившего из кареты невредимым Го¬
сударя Императора, доложил Его Величеству, что пре¬
ступник задержан. По приказанию Государя свидетель
проводил Его по тротуару канала к тому месту, где на¬
ходился уже окруженный толпою народа задержанный
человек, оказавшийся впоследствии тихвинским мещани¬
ном Николаем Ивановичем Рысаковым. Стоявший на
тротуаре подпоручик Рудыковский, не узнав сразу Его
Величества, спросил: «Что с государем?», на что Госу¬
дарь Император, оглянувшись и не доходя шагов десяти
до Рысакова, изволил сказать: «Славу Богу, я уцелел, но
вот...», указывая при этом на лежавшего около кареты
раненого казака и тут же кричавшего от боли раненого
мальчика. Услышав слова Государя, Рысаков сказал:
«Еще слава ли Богу?» Затем, как только Государь, же¬
лая посмотреть место взрыва, сделал несколько шагов
по панели канала, по направлению к экипажу, сзади у
самых ног Его раздался новый оглушительный взрыв...»
Вторую бомбу метнул Игнатий Иоакимович Грине-
вицкий. Она была смертельной и для него, и для импе¬
ратора. Царя доставили во дворец, срочно вызвали лейб-
медика Сергея Павловича Боткина. Но было поздно: в
три часа тридцать пять минут пополудни, не приходя в
сознание, царь скончался.
Гриневицкий, доставленный в придворный госпиталь
Конюшенного ведомства, очнулся ночью. Кто-то требо¬
вательно просил его назвать свою фамилию.
— Не знаю,— едва выдохнул Игнатий и умер.
126

В четыре часа дня йа квартире у ВозпесейскогО мос¬
та собрались члены Исполнительного комитета. Фролен¬
ко не видел лиц, не слышал слов. Говорили все разом,
жали друг другу руки, обнимались, целовались, на глазах
многих стояли радостные слезы. Свершилось!
В центре внимания была, конечно, Перовская. Если
бы не ее выдержка и решительность, кто знает, как бы
все обернулось...
Исполнительный комитет подготовил прокламацию,
которую срочно напечатали в типографии «Народной
воли».
«Сегодня, 1 марта 1881 года, согласно постановлению
Исполнительного комитета от 26 августа 1879 года, при.-,
ведена в исполнение казнь Александра II. Отныне вся
Россия может убедиться, что настойчивое и упорное ве¬
дение борьбы способно сломить даже вековой деспотизм
Романовых...
Обращаемся к вновь воцарившему Александру III с
напоминанием, что историческая справедливость суще¬
ствует и для него, как для всех. Россия, истомленная го¬
лодом, измученная самоуправством администрации, по¬
стоянно теряющая силы сынов своих на виселицах, на
каторге, в ссылках, в томительном бездействии, вынуж¬
денном существующим режимом, Россия не может жить
так долее. Она требует простора, она должна возродить¬
ся согласно своим потребностям, своим желаниям, своей
воле. Напоминаем Александру III, что всякий насилова-
тель воли народа есть народный враг... и тиран. Смерть
Александра II показала, какого возмездия достойна та¬
кая роль.
Исп. ком. обращается к мужеству и патриотизму рус¬
ских граждан с просьбой о поддержке, если Алек¬
сандр III вынудит революционеров вести борьбу с ним.
Только широкая энергичная самодеятельность наро¬
да, только активная борьба всех честных граждан про¬
тив деспотизма может вывести Россию на путь свободно¬
го и самостоятельного развития.
Исп. ком., 1 марта 1881 года».
Типография «Народной воли» работала сутками, без
перерывов. Одно за другим выходят воззвания «К чест¬
ным мирянам, православным крестьянам и всему русско¬
му народу», «К русскому рабочему люду»...
И марта в почтовый ящик на имя Александра Треть-
127

его было опущено пНсьМо за подписью Исполкома «На-
родной воли». Письмо как ультиматум: «Может быть
только два выхода: или революция, совершенно неиз-
бежная, которую нельзя предотвратить никакими казня-
ми, или добровольное обращение власти к народу».
Царь заперся в Гатчине. Петербург наводнен войска¬
ми, жандармами, шпиками, провокаторами. Листовки
«Народной воли» переписывались, читались на тайных
сходках рабочих и студентов. Все ждали нового взрыва...
На рассвете второго марта Рысакова ввели в каземат
Екатерининской куртины Петропавловской крепости. Он
понял, что это камера смертников. И стал выдавать.
Назвал конспиративную квартиру на Тележной улице,
где жили Николай Саблин и Геся Гельфман. Жандармы
кинулись по указанному адресу. Пока ломали дверь,
Саблин застрелился. Геею, которая ждала ребенка,
увели.
Десятого марта на Невском, напротив памятника
Екатерины Второй, была задержана околоточным над¬
зирателем Широковым вдова Лидия Антоновна Войнова.
Ею оказалась Софья Львовна Перовская.
Рысаков называл адреса и фамилии, и Департамент
полиции, преобразованный из Третьего отделения соб¬
ственной его императорского величества канцелярии,
спешно слал во все концы страны телеграммы, распоря¬
жения.
Первое розыскное распоряжение, датированное
1 марта 1881 года, было телеграфно направлено москов¬
скому обер-полицмейстеру и тамошнему генерал-губер¬
натору:
«Один из скрывшихся соучастников сегодняшнего
преступления — Михаил Фроленко. Приметы: роста вы¬
ше среднего, скорее высокого, блондин, лет 27, сутуло¬
ват, крепкого сложения, довольно плечист, но неполный.
Мог выкрасить волосы и сбрить бороду, которая была
у него редкая. Похож на простого рабочего. Прикажите
осматривать поезда, прибывшие в Москву. Вышлите
агентов экстренным поездом, который вам дадут по пер¬
вому требованию, на что распоряжение сделано, в Клин
или далее, чтобы осмотреть почтовый поезд, отсюда вы¬
шедший сегодня без осмотра».
Улицы кишели шпиками.
Аресты, аресты...
128

й*. Н*. Ф
Была среда, 17 марта.
Михаил отодвинул недопитую Пашку пая, смахнул
со стола на ладонь крошки хлеба, кинул в рот, потеребил
бородку, встал, потянулся к пальто.
—	Ты куда?—Таня с беспокойством смотрела на му¬
жа; бледность на ее лице немного сошла, черные глаза
светились живо.
—	К Кибальчичу. Договорились у него дома встре¬
титься. Какие-то новости. Я, видимо, ненадолго. А ты,
Танюша, из квартиры — ни шагу. Все, что надо к ужину,
куплю.
— Прошу, будь осторожен. Столько нынче шпиков...
Наших все хватают... Даже Сонечка не убереглась...—
голос у Тани дрогнул.
Михаил погладил ее по голове, слегка сжал худень¬
кие плечи, поправил покрывавший их пуховой платок.
— Будь умницей... Всякое может случиться, не тебе
говорить. Если к вечеру не приду и не дам знать, где я,
что со мной,— перебирайся на другую квартиру, немед¬
ля. Возможно, лучше уехать из города, подальше...
Михаил неловко поцеловал Таню в лоб, она хотела
задержать его, обнять, но он, всегда смущавшийся неж¬
ности, ласки, осторожно отнял от себя ее руки, быстро
оделся, вышел.
Небо было чистым. Воздух пах талой водой. Возле
дома, неподалеку от Египетского моста, было почти без¬
людно. Осмотрелся — ничего подозрительного. На душе
спокойно, ни малейшего дурного предчувствия. Он уже
задерживался, и Николай Кибальчич, наверное, сердил¬
ся, так как ценил точность. Михаил взял за углом про¬
летку, назвал адрес: Лиговка, 83.
Лошадь шла ходко, из-под колес летели мокрые
снежные комья. Их обгоняли лихачи: «Посторонись!»
Михаилу подумалось, что как-то странно он чувствует
[себя все эти дни. Прошло полмесяца, как убили царя, и
теперь никуда не надо было особенно торопиться, да и
I не хотелось, как прежде. Все больше тянуло быть дома,
с Таней, а по ночам все чаще снилась его Солдатская
слободка, их домик, в котором уже живут чужие люди.
Теперь им овладела какая-то сонь, беспечность, что ли,
все вокруг ему казалось неизменным после убийства ца¬
ря— эти серые громады зданий, эти люди, спешившие
5 А. Коротин
f
129

fto сбоим делам, им нет никакого дела, что на проЛеТке
едет человек, замешанный в цареубийстве.
— Приехали, барин.— Кучер осадил разгоряченного
рысака.—Лиговка, как велели.
Когда Михаил поднимался в квартиру Кибальчича,
запоздало вспомнил, что не заглянул с улицы на окна:
отодвинута ли занавеска? Условный сигнал—опасности
нет.
На звонок вышла девушка. Бегают большие глаза,
мелко дрожат полные губы, улыбка деланно приветли¬
вая. Кто такая? Два дня назад, когда Михаил был у
Кибальчича, дверь открывала другая девушка —строгая,
худенькая.
— Милости просим. Николай Иванович обещали вер¬
нуться через час,—девушка отступила от двери, пригла¬
шая войти.
Комната Кибальчича открыта. Михаил осмотрелся:
измята кровать, на подоконнике револьвер, на спинку
стула наброшен полицейский мундир. Чей-то храп. По¬
вернул голову: на кушетке спит околоточный, усатый, с
красным лицом громадный детина. Засада!
Михаил бросился из комнаты. За спиной — голос де¬
вушки:
— Да проснитесь же! Кто-то пришел... Убегает...
Фроленко схватился за ручку двери, пальцами
нащупал ключ. Михаил выдернул его, выскочил из квар¬
тиры, вставил ключ в замочную скважину, повернул два
раза... Скорее вниз, на улицу!
Парадный подъезд наполняется гулом: околоточный
ломает дверь. Что-то грохнуло — дверь не выдержала
натиска.
Фроленко уже у выхода, толкает дверь, та не под¬
дается. Наконец, сообразил—'надо тянуть на себя. Схва¬
тился за ручку и в этот момент ощутил на плече тя¬
жесть. Повернул голову —перед ним, обливаясь потом,
стоял околоточный, на голову выше, глаза бешеные.
Михаил выдернул из кармана кистень, сунул его под
нос полицейскому, тот в страхе попятился.
Фроленко — на улице. Ни одного извозчика, как на¬
зло. Впрочем, вон за углом виднеется колесо пролетки.
Подбежал, хотел запрыгнуть, но увидел дворника, о чем-
то толковавшего с извозчиком. Дворник заметил зады¬
хавшегося от бега Михаила, кинулся к нему. Надо ус¬
петь пробежать квартал, в конце его имеется трактириш-
130

ко, в нем сквозной выход. Только бы успеть! На бегу
оглянулся: околоточный взял лихача, привстал па про¬
летке, кричит, свистит. Еще несколько шагов до трак¬
тира... Михаил снова оглянулся и с палету уперся в чью-
то грудь. Городовой!
...Полицейский участок, канцелярия градоначальни¬
ка, допросы, угрозы. Ночь в Спасской части, сны: будто
в вонючей ночлежке, будто полчища клопов впились в
тело, и крови в жилах уже нет, и нечем дышать...
На второй день привезли в Департамент полиции.
Переодели, даже дали теплый халат. К камере приста¬
вили двух жандармов. Оставили пачку папирос.
В полдень вызвали на допрос. Возле стола —това¬
рищ прокурора Добржинский и жандармский подпол¬
ковник Никольский. Смотрят изучающе, не торопятся с
вопросами. Михаил заметил на столе книгу с фамилия¬
ми. Страница раскрыта на букве «Ф».
Никольский перехватил взгляд Михаила, подошел к
нему почти вплотную.
— Ну, вот, видите,— сказал,—нам известно, кто вы.
Не разумней ли вам быть откровенным сразу?
Добржинский, не двигаясь с места:
— Если сами не назовете себя, это сделает ваша ма¬
тушка.
«Они вызовут матушку? Каково ей будет, бедной,
когда она увидит меня здесь? Ее сердце не выдержит...
А Таня? Успела ли скрыться? Ведь я взял с собой пас¬
порт на фамилию Капустина, он прописан по другому
адресу. Фамилию они мою еще не знают, адреса тоже,
значит, Танюша успела уйти... Но матушка! Нет, нет,
она не выдержит... Но почему книга раскрыта на букве
«Ф»? Случайность? Не может быть... Выходит, кто-то
опознал меня».
Михаил спокойно сказал:
— Фроленко я.
— В таком случае, не угодно ли,— оживился Добр¬
жинский,— письменно ответить на следующие вопросы.
Когда и где родился, какого вероисповедания? На¬
писал. Добржинский стоял за спиной, следил. Михаил
перестал писать.
— Ну что же вы остановились, господин Фроленко?
Дальше, дальше. Самое главное.
— А дальше отвечать отказываюсь, господин... не
знаю, как вас величать.

Никольский, сухо и повысив голос:
— Вы представляете последствия, к каким приведет
ваше молчание? Мы, можете не сомневаться, умеем рас¬
крывать рты.
— Не сомневаюсь. Но отвечать не желаю.
Добржинский вырвал из-под руки Михаила заполнен¬
ный в начале лист и сунул другой — чистый.
— В таком случае и напишите, что ни на какие
вопросы отвечать не желаете.
Фроленко так и написал.
Конвой доставил его в Трубецкой бастион Петропав¬
ловской крепости.
* * *
Двадцать первого марта начальник Санкт-Петер¬
бургского жандармского губернского управления гене¬
рал-майор Комаров направил по инстанции доклад:
«Задержанные по распоряжению секретного отдела
Санкт-Петербургского градоначальника 17-го марта на
квартире Кибальчича (Ланской) мещанин Дмитрий Ро¬
манов Капустин и 18 марта в своей квартире по Малой
Итальянской ул., дом № 32, как знакомый Кибальчича,
дворянин Митрофан Андреев Золотницкий, по доставле¬
нию сего числа в Санкт-Петербургское губернаторское
жандармское управление, были предъявлены некоторым
лицам для восстановления их настоящих званий, и ока¬
залось, что первый, по удостоверении известного аре¬
станта Ивана,— Денис Капустин — есть Михаил Фомен¬
ко, по показанию Гольденберга — замечательный дея¬
тель в революционной среде, принимавший участие в
Липецком съезде, где был избран в члены-распорядите¬
ли, также принимал участие в устройстве мины близ
Одессы...
Оба арестованные, как Фоменко, так и Арончик, от
дачи показаний отказались».
Семнадцатого апреля генерал-майор составляет еще
одну докладную записку:
«Спрошенный сего числа именовавший себя Капусти¬
ным сознался, что он Михаил Федоров Фроленко, сын
фельдфебеля, окончил курс в Ставропольской гимназии,
затем был в Петровской академии в Москве, откуда вы¬
шел в 1874 году, не окончив курса. Имеет брата и сестру,
живших в Ставрополе, что действительно подтверждает¬
ся сношением, ранее еще сознания Фроленко, по которо-

му начальник Ставропольского губернского жандармско¬
го управления уведомил, что семейство Фроленко про¬
живало в Ставрополе, но несколько времени тому назад
выбыло во Владикавказ.
...По существу предъявленного обвинения относитель¬
но участия в подготовлении покушения под г. Одессой
осенью 1879 года на жизнь покойного Государя Импера¬
тора Александра Николаевича, а также в проживатель-
стве для этой цели близ Одессы в качестве железнодо¬
рожного сторожа под именем Александрова, Фроленко
никаких объяснений давать не пожелал».
* * *
Кто же выдает? Гольден&ерг назвал фамилию Михаила
не точно — Фоменко. Гольденберг повесился. Кто же
предает теперь?
Михаила привели в следственную комиссию, которая
помещалась сбоку Трубецкого бастиона. В помещении
комиссии — все те же Добржинский и Никольский.
— Начнем сначала, господин Фроленко? Что вы мо¬
жете рассказать о своей преступной деятельности? Кто
ваши соучастники?
— Все, что я делал,— делал один.
— Пытаетесь приписать одному себе и грехи, и сла¬
ву?— Добржинский усмехается.— В таком случае мы
вас познакомим с вашими товарищами.
— Пусть войдет,— кому-то скомандовал Никольский.
Дверь распахнулась, и к Михаилу бросился Васька
Меркулов. Бодрое лицо. Расшитая в украинском духе
рубаха. Новенькие сапоги. Протягивает руку:
— Здорово, Михаил Федорович! Не признали?
«Вот иуда! Вырядился, выкормился на полицейских
рублях. Чувствовал ведь я — ив Одесе, и в Кишиневе,
что не человек этот Васька — червяк. Да и Тригони пре¬
дупреждал: «Я не доверяю Меркулову». Не послу¬
шались...»
Фроленко повернулся к Меркулову спиной:
— Этого гада я не знаю и разговаривать ни с ним,
ни в его присутствии не желаю.
Никольский махнул рукой, Меркулова как сдуло.
Но был еще предатель... Помните, в донесении гене¬
рал-майора Комарова есть фраза «...по удостоверении
известного арестанта Ивана...»? Об этом арестанте зна¬
ли немногие даже из жандармских высоких ЧИЩШ1 Им
133

интересовался сам император, нетерпеливо ожидавший
конца следствия по делу народовольцев.
Этим арестантом был Иван Окладский, рабочий, ко¬
торому народовольцы многое доверяли в свое время.
Осужденный в июле 1880 года по процессу «шестнадца¬
ти», в камере смертников он согласился в обмен на
свою жизнь преданно служить департаменту полиции.
На него было заведено специальное досье как на секрет¬
ного сотрудника Ивана Александровича Петровского.
Тридцать шесть лет предательства, провокаторства...
Окладский многих из народовольцев знал в лицо.
Знал, что они посещали частную библиотеку-читальню
отставного генерала Комарова, где встречались, догова¬
ривались о планах, делились новостями. Спрятавшись
за тяжелой портьерой, Окладский всматривался в лица,
давал о них знать полицейским агентам. Именно по
указке Окладского был арестован агент Исполнительно¬
го комитета «Народной воли» Г. М. Фриденсон, на квар¬
тире Фриденсона была устроена засада на Бараннико¬
ва, а на квартире Баранникова был схвачен Колодкевич,
у Колодкевича же — Николай Васильевич Клеточников,
контрразведчик «Народной воли». О «заслугах» Оклад¬
ского прямо говорится в его пухлом секретном досье:
«Благодаря указаниям и содействию Петровского, были
обнаружены в 1881 году личности задержанных после
злодейского преступления 1 марта злоумышленников,
главным образом при негласном предъявлении их Пет¬
ровскому».
Окладский указал и на Фроленко, тоже посещавшего
библиотеку Комарова.
Меркулов предавал. Фроленко упорно отказывался
подтверждать показания Меркулова. Не было достаточ¬
ных улик и для обвинения Айзика Арончика и Людмилы
Терентьевой, которая участвовала в подкопе под Хер¬
сонское казначейство. Следствие рисковало быть затяну¬
тым. Это могло вызвать неудовольствие императора, тре¬
бовавшего регулярно докладывать ему о ходе расследо¬
вания.
27 мая 1881 года начальник Санкт-Петербургского
губернского жандармского управления генерал-майор
Комаров обратился к директору Департамента полиции:
«Для окончательного направления в установленном
порядке производящего при ввереном мне управлении
дознания о террористах является надобность произвести
134

некоторые отдельные действия в г. Москве, Херсоне,
Одессе, Кишиневе и Николаеве. Для чего представляется
необходимым ныне командировать в означенные местно¬
сти двух офицеров совместно с лицом прокурорского над¬
зора, куда надлежит также направить и подследственных
арестантов: Яковенко (под такой фамилией был аресто¬
ван Меркулов — А. К.), Фроленко, Айзика Арончика и
Терентьеву.
Признавая со своей стороны безусловно необходимы¬
ми указанные действия по дознанию о террористах, я
имею честь представить об этом на благоусмотрение Ва¬
шего Превосходительства и покорнейше просить почтить
меня предписанием».
30 мая генерал Комаров получил секретное распоря¬
жение за подписью вице-директора Департамента по¬
лиции Юзефовича:
«Вследствие отношения от 27 текущего мая за № 3251
о необходимости произвести некоторые отдельные дейст¬
вия в Москве, Херсоне, Одессе, Кишиневе и Николаеве
по дознанию о террористах командировать для сей це¬
ли подполковника отдельного корпуса жандармов Ни¬
кольского, куда направить и подследственных арестан¬
тов Яковенко, Фроленко, физика Арончика и Терентьеву
под конвоем двух жандармских унтер-офицеров на каж¬
дого».
В помощь Никольскому генерал Комаров попросил
выделить агента секретного отделения канцелярии пе¬
тербургского градоначальника Сарапова, на что и полу¬
чил разрешение Департамента полиции.
На расходы подполковнику Никольскому было выда¬
но две тысячи рублей.
12 июня из Одессы в Петербург поступила шифро¬
ванная телеграмма. В Департаменте полиции расшифро¬
вали: «Сегодня установлено участие Фроленко Одесском
приготовлении...» Речь шла об участии Михаила Федоро¬
вича в попытке взорвать царский поезд весной 1880 года
- неподалеку от Одессы. Это подтвердили железнодорож¬
ный сторож и его жена.
Через два дня Никольский отправил вторую теле¬
грамму, в которой сообщил, что свидетели, в том числе
и родственники Меркулова, подтвердили участие Люд¬
милы Терентьевой в подкопе под Херсонское казна¬
чейство.
Никольский и командированный с ним товарищ про-
135
курора Петербургской судебной палаты Добржинский
выехали в Кишинев. И снова на стол генерала Комарова
лег подробный рапорт жандармского подполковника.
«...В Кишиневе, откуда я возвратился (в Одессу —
А. К.) только вчера, вполне установлено проживатель-
ство там на разных квартирах, с октября 1880 года по
17—18 января сего года Михаила Фроленко под именем
Ивана Спиридонова Мироненко с женою Елизаветой
Александровой, причем на последней квартире во фли¬
геле дома духовного училища в Варфоломеевском пе¬
реулке, обнаружены в одной из комнат сегодня вырван¬
ные половые доски, а под ними начатая, но засыпанная
галерея, через которую предполагалось совершение кра¬
жи денег из Кишиневского губернского казначейства,
находящегося в том же переулке на одной линии с фли¬
гелем и отстоящего от того флигеля на 23 сажени. Са¬
мая галерея должна была пройти под площадью двух
дворов, на которых находятся разные постройки.
Свидетели признали во Фроленко отставного чинов¬
ника Мироненко ... он не отрицал покушения на обворо-
вание казначейства.
Указ об отставке Мироненко ... оказался фальшивым,
о чем я уже сообщил в Одесскую дворянскую опеку.
Расследованием между прочим установлено, что
Фроленко и жившие с ним две женщины, из коих одна
(Татьяна Лебедева) называлась его женою, а другая
(Анна, по прозвищу Киевская) служанкой (о последней
из которых не представилось возможным собрать сведе¬
ния о том, под какою фамилией она проживала там), не
были задержаны в г. Кишиневе в половине января сего
года, а равно не был обнаружен и самый подкоп, еще
тогда не засыпанный, лишь вследствии необъяснимых
действий тамошней полиции, заподозрившей однако се¬
мейство Мироненко в неблагонадежности.
Вместе с тем обнаружено проживание Фриденсона в
Кишиневе в то же время под фамилией губернского се¬
кретаря Коморского, паспорт на такового найден был у
Фриденсона и оказался, по проверке, фальшивым.
Михаил Фроленко на предложенные ему мною обви¬
нения сознался также, что он действительно весной 1878
года, заняв должность ключника в киевском тюремном
замке под фамилией Тихонова, увел, по его выражению,
оттуда политических арестантов Дейча, Стефановича и
Бохановского, снабдив их далее холодным оружием.
I
i
13G

Для проверки этого сознания и вообще подробного
разъяснения обстоятельств означенного дела Фроленко
отправлен мною вчера из Кишинева в Киев, о чем я уже
сообщил начальнику Киевского губернского жандарм¬
ского управления... Конвоируют Фроленко жандармы
Радыгин и Гончаров. Из Киева он отправляется в Пе¬
тербург.
Известное Вашему Превосходительству лицо (агент
Сарапов — А. К.) оставлено на сутки в Кишиневе для
розысков по просьбе тамошнего губернатора...»
В рапорте Никольского оказалась задетой честь ки¬
шиневской полиции, действия которой он назвал «необъ¬
яснимыми», несмотря на то, что она заподозрила жиль¬
цов флигеля в неблагонадежности и тем не менее не
приняла к ним решительных мер. Видимо, жандармский
подполковник высказал этот упрек и местному полиц¬
мейстеру, когда беседовал с ним, потому что полицмей¬
стер тотчас доложил о неприятном разговоре губернато¬
ру Бессарабии, а тот, спасая честь мундира, немедля
направил министру внутренних дел графу М. Т. Лорис-
Меликову подробное письмо с оправданием «необъясни¬
мых действий» своих полицейских.
Он писал:
«Кишиневский полицмейстер донес мне, что прибыв¬
шие из С.-Петербурга в Кишинев отдельного корпуса
подполковник Никольский и товарищ прокурора С.-Пе¬
тербургской судебной палаты Добржинский 21 июня по
указанию находящегося при них, из числа состоящих под
стражей в Петербурге, солдатского сына Меркулова про¬
извели осмотр квартиры в доме, занимаемом «Швей¬
царскою гостиницею»...
Спрошенный товарищем прокурора Добржинским
Мироненко отозвался, что вырезка досок в полу произ¬
ведена им и что он сделал это с целью исследования
грунта земли, затем дальнейшие показания Мироненко
полицмейстеру неизвестны, так как он по приглашению ,
г. Добржинского удалился из комнаты, в которой произ¬
водился допрос.
При этом полицмейстер присовокупляет, что в начале
января текущего года он получил сведения, что в квар¬
тире, в которой произведен теперь досмотр, поселилось
семейство чиновника Мироненко, состоящее из мужа, же¬
ны и служанки, что семейство это ведет замкнутую
жизнь, ни с кем не знакомо и вообще по условиям жиз¬
137

ни представляет что-то странное, и потому тогда же по¬
ручил приставу I части Дунскому секретно проследить
за этими личностями. Но в течение десятидневного на¬
блюдения ничего за ними не обнаружено. По вечерам
через неплотно притворенные ставни пристав видел же¬
ну Мироненко, занятую шитьем, и самого его, читав¬
шего книгу, но сторонних лиц, приходивших к ним, ни¬
кого не замечал.
После этого поручено было осмотреть квартиру Ми¬
роненко, и когда пристав входил туда для исполнения
этого поручения, то был встречен служанкой, отправив¬
шейся доложить о нем, а затем слышал из другой ком¬
наты, как было сказано: «Скажи, нет дома». Направив¬
шись в эту комнату, где были произнесены эти слова,
пристав застал Мироненко без сюртука, а жену его си¬
девшую полураздетую, которая, сконфузившись, отвер¬
нулась к стене. Мироненко стал извиняться, что не одет,
и этим объяснил причину нежелания принять пристава.
Затем, когда был потребован от Мироненко документ,
то вручая его, он просил о скорейшем возврате, так как
намерен выехать в Киев, куда призывали его дела по
расчету с управлением общества Юго-Западных желез¬
ных дорог, по службе его на Бендеро-Галацкой желез¬
ной дороге.
Отобранный документ был рассмотрен полицмейсте¬
ром, а затем начальником Бессарабского губернского
жандармского управления полковником Яновым, но ни¬
чего наводящего сомнения не замечено. Заявление же
Мироненко о его службе на Бендеро-Галацкой дороге
было подтверждено начальником Кишиневской станции
железной дороги, после чего документ возвращен ему.
и он на второй или на третий день выехал из Кишинева.
В день первого посещения приставом квартиры Миро¬
ненко было поручено также хозяину этой гостиницы Са-
модини наблюдать за действиями Мироненко и вообще
за всем, что происходит в квартире, но и тот ничего не
заметил, и хотя, по отъезду Мироненко, осмотрел эту
квартиру вместе с женой своей, но повреждений пола не
мог заметить. Вообще вырезанные доски так искусно
были заделаны, что даже плотники, производившие 21
июня подъем их, не могли увидеть прореза...
Донося об изложенном Вашему Сиятельству, имею
честь доложить, что хотя кишиневская полиция, преоб¬
разованная ныне, до 5 мая сего года была ниже всякой
138

критики как по числу, так и вообще по составу, о чем
я неоднократно представлял министерству, но тем не
менее все-таки ею было в данном случае обращено
должное внимание благодаря чему отчасти мысль о под¬
копе была оставлена».,.
Таким образом пытался выкрутиться перед всесиль¬
ным Лорис-Меликовым бессарабский губернатор: мол,
его полицейские все-таки заставили убраться восвояси
революционеров, сорвали их преступный замысел. По
мы-то знаем, что заставило Фроленко и его товарищей
неожиданно прекратить подкоп — Исполнительный ко¬
митет «Народйой воли» приказывал немедленно прибыть
в столицу для участия в готовившемся покушении на
царя.
Секретное донесение в Департамент полиции посту¬
пило и от киевского губернатора:
«Дознание при Киевском губернском жандармском
управлении, произведенное о побеге в ночь с 26 на 27 мая
1878 года из киевского тюремного замка, государствен¬
ных преступников Стефановича, Дейча и Бохановского,
препровождено полковником Новицким (начальником
местного жандармского управления — А. К.) в С.-Пе¬
тербург с отдельного корпуса жандармов подполковни¬
ком Никольским для присоединения к возникшим дозна¬
ниям о сыне фельдфебеля Михаиле Фроленко...
Фроленко, при предъявлении служащим замка, при¬
знан за служившего ключника Сергея Тихонова и в по¬
собничестве к побегу арестантов сознался, не пожелав
объяснить во всей подробности обстоятельств побега и
соучастников.
Фроленко 27 июня отправлен из Киева в С.-Петер¬
бург».

Г	«ПРОЦЕСС ДВАДЦАТИ»
После первого марта на скорую руку поспешили
составить первый процесс из его участников, вы¬
данных Рысаковым, и, повесив их, принялись за
составление второго. В 1882 году он и состоялся
• '	под названием «процесса двадцати».
М. Фроленко.
Сенатор Петр Антонович Дейер вошел в зал судебно¬
го заседания ровно в одиннадцать. Глянул на окна,
схваченные февральским морозом, зябко повел плечами,
сморщил безобразное лицо. Дейер был не в духе. Его
тщеславие было уязвлено тем, что государь запретил
афишировать процесс. Никаких новых героев толпы, ни¬
каких мучеников за народное дело! Всякое свободомыс¬
лие должно задохнуться в стенах судебного здания, а
затем — под сводами казематов. Все должно быть в тай¬
не — имена, поступки, образ мышления.
Сенатору вспомнился нечаевский процесс.- Ах, как
славно все тогда вышло, сколько грому было! В при¬
дворных кругах Дейер сделался знаменитостью, едва ли
не героем, был обласкан, награжден. И нынешним про¬
цессом можно было бы заставить заговорить о себе с
новой силой, да вот царский строжайший запрет на вся¬
кую гласность суда. Жаль, жаль. Ведь такого еще не
случалось, чтобы на скамье подсудимых находились ра¬
зом одиннадцать членов Исполнительного комитета
«Народной воли» и девять агентов комитета.
Вместо публики — сановные особы: министр внутрен¬
них дел Н. П. Игнатьев, министр юстиции Д. Н. Набоков,
140

|киязь П. П. Демидов Сан-ДонатО, еще кто-то, кого Дей-
Тер не смог пока разглядеть.
В составе особого присутствия — сенаторы Газенви-
кель, Лего, Манасеин, Синицын и Белостоцкий.
Дейер глянул на места, которые занимало обвине¬
ние,—прокурор Санкт-Петербургской судебной палаты
Николай Валерьянович Муравьев и прокурор окружно¬
го суда Островский.
Муравьев ловил на себе подобострастные и просто
любопытные взгляды. Да, его звезда взошла! Именно
ему принадлежит заслуга отправить на виселицу царе¬
убийц— Желябова, Перовскую, Кибальчича, Тимофея
Михайлова, Рысакова. Всюду говорили о его железном
и справедливом сердце: в своем обвинении Софьи Пе¬
ровской он не посчитался, что в Пскове он был ей дру¬
гом детства, что их родители были сослуживцами, что
их дома стояли рядом. Он требовал для нее смертной
казни — ее казнили.
Муравьев понимал, что новый процесс над народо¬
вольцами зажжет его новую звезду. И он сделал все,
чтобы так и вышло. Каждого второго из обвиняемых он
приговорил к смертной казни, а сам стал министром
юстиции.
Государь повелел: никакой гласности процесса! И
Муравьев самолично запер вход на хоры, где обычно
собирались студенчество и прочая радикальствующая
молодежь. К дверям приставили городового. Однако вни¬
мательный глаз заметил бы, что Муравьев нет-нет да и
посмотрит на хоры: там, за колоннами, пряталась его
супруга, которую всякий раз разбирало любопытство,
когда делу придавалась особая секретность.
Председательствующий на суде Дейер приказал
ввести подсудимых. Ввели, рассадили. Зачитали бумагу:
Оловенникова и Тычинин, привлеченные по настоящему
делу, во время следствия сошли с ума, потому дальней¬
шее производство относительно их прекращено.
Вдруг Дейер нахмурился: кто-то из подсудимых под¬
нялся без его разрешения. Это Александр Дмитриевич
Михайлов. Голос его тих и спокоен. Председатель на¬
прягает слух, чтобы не пропустить слов.
— Я прошу, господин первоприсутствующий, разре¬
шить мне сделать заявление сначала от имени всех под¬
судимых,— Михайлов слегка заикается.— Затем, если
мне позволят,— тогда от своего имени.
141

Дейер заерзал на стуле: с самого начала процесса
ему уже смеют диктовать порядок судопроизводства!
— Не позволю делать никаких заявлений! В случае
дальнейшего нарушения порядка судебного заседания
прикажу вывести из залы. Для всяких заявлений будет
достаточно времени впереди!
Фроленко хорошо видел лицо Михайлова: в мягкой
бороде и усах прячется улыбка — доволен, что вывел
первоприсутствующего из равновесия.
Михаил перебросил взгляд на судейский стол. Дейер
нервно рылся в бумагах; перешептывались на самом
конце стола сословные представители: московский гу¬
бернский предводитель дворянства граф Бобринский, бо¬
городский уездный предводитель дворянства Самарин,
ярославский городской голова Вахрамеев, волостной
старшина Шалберов. Фроленко едва сдерживался, чтобы
не прыснуть: так комичен и в то же время жалок Шал¬
беров. Длинная, повязанная цветным платком шея вы¬
тянута в сторону судей; острый большой нос; по выра¬
жению лица видно, что старшина ничего не понимает в
происходящем, хотя силится понять, ему уже все осто¬
чертело, но сидеть надо, потому что сидят министры,
князья, сенаторы — все начальство.
Дейер нашел нужные бумаги, звякнул в колокольчик,
чтобы водворить тишину, выждал, поднес бумаги ближе
к глазам и стал читать:
«ОБВИНИТЕЛЬНЫЙ АКТ,
которым предаются суду Особого Присутствия Прави¬
тельствующего Сената для суждения дел государствен¬
ных преступлениях, с участием сословных представите¬
лей, дворяне: Александр Дмитриевич Михайлов, два¬
дцати пяти лет, Николай Иванов Колодкевич, тридцати
одного года, Михаил Николаев Тригони, тридцати лет,
Александр Иванов Баранников, двадцати трех лет, от¬
ставной флота лейтенант Николай Евгеньев Суханов,
двадцати девяти лет, отставной прапорщик Фердинанд
Осипов Люстиг, двадцати семи лет, отставной коллеж- .
ский регистратор Николай Васильев, Клеточников, три¬
дцати четырех лет, сын фельдфебеля Михаил Федоров
Фроленко, тридцати трех лет, сын почтальона Григорий
Прокофьев Исаев, двадцати четырех лет, сын псалом¬
щика Иван Пантелеймонов Емельянов, двадцати лет,
142

сын диакона Петр Васильев Тычинин, двадцати шести
лет, купеческий сын Григорий Михайлов Фриденсон, два¬
дцати шести лет, солдатский сын Василий Аполлонов
Меркулов, двадцати одного года, мещане: Лев Соломо¬
нов Златопольский, тридцати трех лет, Айзик Борисов
Арончик, двадцати двух лет, Макар Васильев Тетерка,
двадцати восьми лет, Николай Александров Морозов,
двадцати шести лет, прусский поданный Мартын Ру¬
дольфов Лангане, двадцати девяти лет, дворянка Ели¬
завета Николаева Оловенникова, двадцати трех лет,
дочь титулярного советника Людмила Дементьева Те¬
рентьева, двадцати лет, дочь коллежского советника
Татьяна Иванова Лебедева, двадцати девяти лет, и дочь
священника Анна Васильева Якимова, двадцати шести
лет, обвиняемые в государственных преступлениях.
В конце ноября 1880 г. в Санкт-Петербурге возникло
дознание о лицах, принадлежащих к так называемой
террористической фракции тайного сообщества, именую¬
щего себя «русской социально-революционной партией».
Дознание это, оконченное в октябре 1881 года, обнару¬
жило главнейших преступных деятелей означенной фрак¬
ции, не вошедших в число ее участников, осужденных в
октябре 1880 года Санкт-Петербургским военно-окруж¬
ным судом о шестнадцати лицах, обвинявшихся в госу¬
дарственных преступлениях, и в марте 1881 года по делу
о злодеянии 1 марта, жертвой которого пал в бозе по¬
чивший государь император Александр Николаевич...»
Обвинительный акт состоял из четырнадцати разде¬
лов: 1. «Предметы обвинений.— Последовательное обна¬
ружение обвиняемых». 2. Убийство шефа жандармов,
генерал-адъютанта Мезенцева 4 августа 1878 года».
3. «Покушение на цареубийство в Санкт-Петербурге 1 ап¬
реля 1879 года». 4. «Кража из Херсонского губернского
казначейства». 5. «Приготовления к цареубийству близ
гор. Одессы осенью 1879 года». 6. «Покушение на царе¬
убийство близ гор. Александровска, Екатеринославской
губернии 18 ноября 1879 года». 7. «Покушение на царе¬
убийство близ гор. Москвы 19 ноября 1879 года».
8. «Покушение на цареубийство в Зимнем Дворце 5 фев¬
раля 1880 года». 9. «Приготовление к цареубийству в
гор. Одессе весною 1880 года». 10. «Приготовление к
цареубийству в гор. С.-Петербурге летом 1880 года».
11. «Покушение на кражу из Кишиневского губернского
казначейства». 12. «Злодеяние 1-го марта 1881 года».
143

13. «Вспомогательная преступная деятельность обвиняе¬
мых Люстига и Клеточникова». 14. «Принадлежность
обвиняемых к преступному сообществу.— Сведения о
личности каждого из них».
Дейер читал монотонно, не напрягая голоса, стараясь
беречь голосовые связки: ведь процесс только начался.
Сословные представители без стеснения клевали носа¬
ми. Подсудимые, как только представлялась возмож¬
ность, перешептывались: с обвинительным актом каж¬
дый из них познакомился заранее.
Первоприсутствующий подходил к концу чтения:
«На основании всего вышеизложенного: 1. Дворяне:
Александр Дмитриев Михайлов, двадцати пяти лет, Ни¬
колай Николаев Колодкевич, тридцати одного года...
сын фельдфебеля Михаил Федоров Фроленко, тридцати
трех лет... дочь коллежского советника Татьяна Иванова
Лебедева, двадцати девяти лет..., обвиняются в том, что
вступили в тайное сообщество, именующее себя, «рус¬
ской социально-революционной партией», имеющей це¬
лью ниспровергнуть, посредством насильственного пере¬
ворота, существующий в империи государственный и
общественный строй, при чем преступная деятельность
этого сообщества проявилась в ряде посягательств на
жизнь священной особы в бозе почившего государя им¬
ператора Александра Николаевича, в убийствах и поку¬
шениях на убийство должностных лиц и вооруженных
сопротивлениях властям...
Составлен декабря 30-го дня 1881 года в городе
С.-Петербурге.
Подлинный подписал: исполняющий обязанности
прокурора при Особом присутствии правительствующего
сената для суждения дел о государственных преступле¬
ниях Н. Муравьев».
Чтение обвинительного акта закончилось в половине
третьего после полудня. Дейер приказал удалить подсу¬
димых и объявил получасовой перерыв.
* * *
После перерыва в зал ввели одного Баранникова.
Дейер с полминуты рассматривал его — короткая бород¬
ка, черные живые глаза — и попросил рассказать под¬
робности убийства Мезенцева.
— Я должен так же сказать, господин первоприсут¬
ствующий,— продолжал Александр Иванович, повторив
144

то, что говорил на предварительном следствии,— что ку¬
чером, правившим лошадью, на которой мы уехали, был
не Адриан Михайлов, осужденный за это, а другое ли¬
цо... Причин, побудивших убить Мезенцева, было много.
Они изложены в прокламации, изданной после этого
убийства. Если сказать коротко, то эти причины в сле¬
дующем. Крайне суровое, жестокое обращение с заклю¬
ченными. Далее. Весьма усилившиеся административ¬
ные высылки. Людей высылают совершенно незаконно.
В-третьих, приговор по делу ста девяносто трех лиц был
по личной инициативе Мезенцева изменен. Например,
поселение заменено каторжными работами... Вы, госпо¬
дин первоприсутствующий, желали бы знать, кто заду¬
мал убийство шефа жандармов. На этот вопрос я не
считаю нужным отвечать...
Баранников умолчал о Сергее Кравчинском, пытался
выгородить и Адриана Михайлова. А на лице Дейера
блуждала язвительная улыбка. Баранников не мог пред¬
положить, а председатель знал точно, что Адриан Ми¬
хайлов рассказал многое. Арестованный еще раньше,
чем Баранников, и приговоренный в мае 1880 года к
смертной казни, он написал покаянные письма на имя
всемогущего Лорис-Меликова, а когда тот посетил его
в крепости, подробно поведал о покушении, назвал Крав-
чинского, описал приметы Баранникова, сообщил об
Александре Дмитриевиче Михайлове. Адриан пожало¬
вался Лорис-Меликову: «Когда-нибудь убийца расска¬
жет вам, чего стоило ему убедить меня».
После Баранникова ввели Александра Михайлова.
Дейер насторожился: какую еще штуку выкинет этот
подсудимый, несомненно, самый главный из всех?
Михайлов посоветовался о чем-то со своим защитни¬
ком Кедриным, вышел на середину зала, сказал:
— Я чувствую себя стесненным в защите уже одним
тем обстоятельством, что суд происходит в условиях от¬
сутствия гласности, что подобран особый состав суда.
Нервно зазвонил колокольчик в руке председателя:
выпад против суда! «Пожалуй, могут лишить слова»,—
подумал Михайлов и решил говорить о главном:
t	— Почему наша партия избрала отличные от других
партий методы? Она встретила весьма сильное противо¬
действие со стороны правительства своему стремлению
к народу и даже стремлению вообще к саморазвитию,
хотя бы в университетах, студенческих кружках... Я сам
145

видел, господин первоприсутствующий, и знаю, как у ни
в чем не повинных людей производили обыски, учреж¬
дали за ними надзор, высылали бог знает куда.
Дейер побагровел, резко подался вперед над столом:
— Эти люди невинны, конечно, только с вашей точки
зрения. На деле же все они замешаны в опасных пред¬
приятиях против правительства.
— Нет!— перебил его Михайлов.-— Нет! Я многих из
этих людей весьма хорошо знал, господин первоприсут¬
ствующий. Они, повторяю, ни в чем не повинны, не при¬
надлежали ни к какой партии и даже не разделяли на¬
ших убеждений, наших методов борьбы. Так вот, потому
что само правительство стало на путь такого жестокого,
беззаконного преследования невинных, наша партия и
вынуждена действовать против него, найдя для этого
свой способ.
Михайлов говорил более часа. Дейер, так и не су¬
мевший найти зацепку, чтобы лишить его слова, облег¬
ченно вздохнул, когда Александра Дмитриевича вывели
из зала.
Перед судейским столом стояла двадцатилетняя
Людмила Терентьева. Дейера неприятно поразил ее ре¬
шительный вид, сощуренные глаза ее смотрели вызы¬
вающе. Предстояло рассмотреть дело о хищении денег
из Херсонского казначейства. Но едва председатель
хотел попросить подсудимую рассказать, как все про¬
изошло, Терентьева выкрикнула:
— Без своих товарищей я в судебном заседании уча¬
ствовать отказываюсь!
— Значит, не желаете отвечать на вопросы?
— Не желаю!— и демонстративно села.
Прокурор Муравьев попросил зачитать показания не
явившихся на суд свидетелей Якова Погорелова и Татья¬
ны Морозовой.
Терентьева рванулась с места:
— Я не желала бы оставаться в этом зале!
Дейер хотел было возразить, но, поразмыслив, что от
Терентьевой пока ничего не добиться, резко кивнул го¬
ловой. Людмилу увели.
Фроленко вошел в зал судебного заседания вместе с
Лебедевой, Колодкевичем и Меркуловым. Таня стала
рядом с Михаилом, почти касаясь его плеча. Лицо ее
было бледным, неживым. Михаил незаметно дотронулся
до ее ладони, она была холодной. Таня слегка повернула

к Михайлу лицо, слабо улыбнулась: все будет в порйдкё.
О чем-то зашептались защитники. Поднялся присяж¬
ный поверенный Кишенский:
— Я хотел бы, господин первоприсутствующий, сде¬
лать небольшое заявление.— Адвокат дождался разре¬
шения председателя.— Во время перерыва я отправился
в тюрьму к подсудимому Баранникову. Однако меня не
пустили к нему. Сказали, что свидания с подсудимыми
прекращены по вашему распоряжению. Вероятно, здесь
произошло недоразумение, так как закон и судебная
практика дозволяют нам видеться со своими подзащит¬
ными.
Дейер недовольно поморщился.
— Да,— выдавил он,— я действительно отдал подоб¬
ное распоряжение.
Адвокаты зашевелились, неодобрительно зашумели.
— Нахожу нужным заявить,— Дейер приподнялся с
места,— что стоял в своем распоряжении на вполне за¬
конной почве. О праве свиданий защиты с подсудимыми
упоминается только в статье 569-й Устава уголовного
судопроизводства, где говорится о приготовительных к
суду распоряжениях председателя. Так как затем эта
статья нигде более не упоминается, то, на мой взгляд,
она и относится только ко времени досудебного следст¬
вия, а в процессе же судебного следствия теряет свою
силу.
Считая, что доводы его вполне убедительны, перво¬
присутствующий с довольным видом сел. Ему согласно
кивали оба прокурора, защитники лихорадочно листали
своды законов.
— Вызвано же мое распоряжение,— продолжал
председатель,— слухом, дошедшим до меня, что при¬
сяжные поверенные при своих свиданиях с подсудимы¬
ми сообщают им о том, что происходит на суде в их от¬
сутствие. Так вот, найдя подобные действия защиты не¬
благовидными, я для сохранения чести сословия при¬
сяжных поверенных,— Дейер произнес последние слова
подчеркнуто, с разбивкой,— и при том стоя, как я уже
говорил, на вполне законной почве, сделал подобное рас¬
поряжение.
Поднялся адвокат Герард, известный искусством бли¬
стательной защиты в самых запутанных, казалось бы,
делах.
— Господин первоприсутствующий,— сказал он,—
147

я также всю жизнь свою пекусь о сохранении нести па*
шего сословия.— Выдержал короткую паузу.— Она мне,
конечно же, ближе... Меня крайне удивляет прежде все*
го, каким образом до вас могли дойти сколько-нибудь
основательные слухи о том, что говорят поверенные со
своими подзащитными. Ведь эти свидания происходят
наедине, с глазу на глаз. Кто же может знать, что го¬
ворится при этом?
Фроленко взглянул на Дейера: что он теперь ска¬
жет? Председатель сидел неподвижно, его словно хва¬
тил глубокий шок. Так продолжалось чуть меньше ми¬
нуты. Наконец, спохватившись, первоприсутствующий
рывком потянулся к колокольчику, поднял его над голо¬
вой, но звонить не стал, справился с собой, резко
сказал:
— Я вовсе не хочу входить в обсуждение того, на¬
сколько основательны дошедшие до меня слухи. Я знаю
только, что они дошли.
Герард протестующе выкинул руку:
— Этого мало. Если бы даже слухи и были вполне
основательны, то скажите, в чем состоит неблаговид¬
ность поступка присяжного поверенного, сообщившего
своему подзащитному, что происходит на суде? Вам,
господин первоприсутствующий, без сомнения, известна
статья Устава уголовного судопроизводства, которая
прямо обязывает вас, как председателя суда, сообщать
подсудимым все, что делается на суде в их отсутствие.
Если уж вы обязаны делать это, то почему обвиняют
нас, поверенных, когда мы делаем то же самое.
— Я не хочу входить в обсуждение этого вопроса.—
Дейер сорвался в голосе, откашлялся:—Распоряжение
это сделано, и оно должно оставаться в силе!
Но Герард не садился:
— Тогда позвольте узнать, надолго ли приостановле¬
ны наши свидания?
— Навсегда! Они прекращены навсегда!
Дейер поспешил объявить перерыв.
* * *
Васька Меркулов говорил забубенно, так быстро,
словно боялся, что не успеет высказаться и перед мини¬
страми, и перед первоприсутствующим, и перед проку¬
рорами — словом, перед всеми, от кого в какой-то степе¬
148

ни зависела его жизнь. Обвинительный акт зачитан. А
ведь он помог следствию, помог. Неужели не учтут? Не¬
ужели зря его усердие?
Меркулов дергался, то и дело вытирал потное лицо
ладонью, хлюпал носом, глаза его расстсрянно бегали.
Адвокаты несколько раз просили его говорить разборчи¬
вей, он начинал тянуть слова, но потом забывался и
продолжал тараторить.
Фроленко слушал Меркулова без интереса: было
ясно, что Васька предатель и не стыдится своего преда¬
тельства перед бывшими товарищами. Впрочем, он и не
смотрел им в глаза, потому что народовольцы ему уже
были не нужны, а нужны судьи и прокуроры.
Подошла очередь Колодкевича. О.н и сейчас, на суде,
выглядел солидно, невозмутимо оглаживал свою боль¬
шую бороду, поправлял на переносице темные очки. Он
не отрицал своего участия в приготовлении взрыва на
двенадцатой версте, близ Одессы.
Не отрицал и Фроленко, рассказал, что действитель¬
но устроился сторожем, что хотел взорвать царский
поезд.
Потом допрашивали Татьяну Лебедеву. Ей переда¬
лось спокойствие, с каким вели себя Колодкевич и Фро¬
ленко, и она говорила ровным голосом, ясно сознавая,
что и как сказать. Ее широко расставленные черные
глаза успевали замечать, как позевывал конвойный ка¬
зак, как чистил в ухе прокурор Муравьев, как долго
сморкался в большой платок Дейер.
— Прошу суд учесть следующее обстоятельство. При
распределении обязанностей на мою долю выпало замк¬
нуть ток батареи, когда будет проходить поезд.
Фроленко нахмурился: «Зачем же ты так, Таня? За¬
чем берешь главную вину на себя? Меня ты все равно
не спасешь, вон сколько грехов насчитали, зато себя
слишком легко отдаешь в петлю». Михаил сказал ей все
это взглядом, когда она садилась на место, но она ни¬
чего не поняла, удивилась: разве не так надо было го¬
ворить? Сидела вся пунцовая, с беспокойством раздумы¬
вая над тем, что ей хотел сказать Михаил, почему он так
встревожен.
А Меркулов все выдавал:
— Государя еще на Каменном мосту, в Питере, зна¬
чит, хотели жизни лишить. Под мост мину заложили. А
еще у моста должны были метальщики стоять. Четверо.
140

с)то чтобы наверняка убить, ёсЛй с Мостом не выйдет.
Метальщиками Дворник руководил, Михайлов то есть.
У него, между прочим, у самого снаряд был. Вот тут,—
Меркулов несколько раз похлопал себя по макушке.—
В шляпе, значит. Это когда все государя приветствова¬
ли бы, то Михайлов тоже приветствовал бы, шляпу бро¬
сил бы, а в ней снаряд.
Муравьев вскочил с места:
— Господин первоприсутствующий, прошу занести
это показание в протокол, как содержащее новые
данные.
Меркулов оживился: ага, наконец-то сам Муравьев
обратил внимание на него, найдя в его показаниях нечто
важное.
— Прежде я сдерживался в показаниях,— продол¬
жал Васька (Фроленко усмехнулся: вот сволочь, он,
оказывается, «сдерживался»).— Теперь я больше не
хочу выгораживать ни себя, ни других, которые толк¬
нули меня на преступление. Все должны получить по
заслугам. (Фроленко про себя: «Уж ты, иуда, получишь
свои тридцать сребреников»).— Прошу принять во вни¬
мание, что я стал жертвой. Меня и других простых лю¬
дей впутали в преступное дело. Как впутали? Расскажу.
Все они,— жест в сторону подсудимых,— устраивали
всякие там пирушки, угощали водкой, давали денег,
приглашали женщин...
Вскочили Михайлов, Баранников, Фроленко.
— Я попросил бы,— сказал, заикаясь от возмуще¬
ния, Михайлов,— выяснить, когда, где и кто привлекал¬
ся к участию в делах нашей партии с помощью денег,
водки и женщин?
— А я, а Окладский,— бормотал Меркулов.— Нас
старались привлечь в партию, а сами не доверяли, к пар¬
тии не подпускали.
— Это неправда!— Голос у Макара Тетерки басови¬
тый, слова как гвозди вколачивает.— Неправду говорит
Васька. Ничего этого не было — ни денег, ни водки, ни
баб тем более. Меня, к примеру, к «Народной воле» при¬
вела сильная злоба к окружающему. А людей, благо¬
даря которым я попал в партию, вечно благодарить бу¬
ду. Вечно, хоть уготовьте мне виселицу, господа судьи и
прокуроры. Вот вам мое рабочее слово!
Тетерка медленно опустился на свое место, но тут
же рванулся, его могучее тело метнулось в сторону Мер¬
150

кулова. Широко размахнувшись, Макар ударил преда¬
теля в лицо.
Конвой не двигался, не успев сообразить, что же
произошло.
Вечером одиннадцатого февраля в зал ввели всех
подсудимых. На каждого обвиняемого два жандарма.
Кроме того, казачий конвой.
Процесс подходил к главному этапу: предстояло
судить уже не одиночек, а целую организацию.
— Подсудимый Михайлов! Вы обвиняетесь в при¬
надлежности к тайному сообществу, имеющем целью
ниспровержение существующего государственного строя,
для какой цели сообщество прибегало к агитации среди
рабочих, убийствам должностных лиц, заговорам, нако¬
нец неоднократно покушалось на цареубийство, закон¬
чившееся смертью в бозе почившего государя императо¬
ра. Признаете ли вы себя виновным в этом преступ¬
лении?
Александра Дмитриевича вывели на середину зала,
рядом стали два жандарма и офицер. Михайлов вы¬
ждал, пока утихнет шум. Он глянул на своих товари¬
щей. Лица их были напряженны: они понимали, что
Михайлов вышел на бой, к которому долго готовился.
— Вопрос, предложенный вами, господин первопри¬
сутствующий, не соответствует характеру нашей органи¬
зации. Я— член не сообщества, а партии «Народная
воля», Я — агент третьей степени Исполнительного ко¬
митета, который руководит организацией «Народная
воля».
Дейер прервал:
— В законе нет для такого общества, к какому вы
принадлежите, названия «партия». В законе есть термин
«сообщество». И я буду употреблять его.
— Тогда,— вновь заговорил Михайлов,— я считаю
нужным изложить историю возникновения нашей партии.
Александр Дмитриевич говорил полтора часа. Заика¬
ния его почти не ощущалось. Зал напряженно молчал.
Слушая Михайлова, Фроленко думал о том, что хорошо
вышло, что судьба свела его с этим человеком, что до¬
велось работать с ним, не раз переживать опасные часы,
что несмотря на восемь лет разницы считал Михайлова
своим учителем в партийных делах, да и в житейских,
пожалуй: что как бы много мог сделать Михайлов
151

для «Народной воли», не попадись он так рано жан¬
дармам.
В свою защиту Александр Дмитриевич слова не взял,
считая это бесполезным делом. Мотивы своего поступка
он объяснил в отдельном заявлении на имя особого
присутствия:
«Мы, члены партии и организации «Народная воля».
Деятельность нашу — вы, гг. судьи, призваны рассмот¬
реть. Борьба сделала нас личными врагами государя
императора. Воля государя, воля оскорбленного сына,
вручила своим доверенным слугам, вам, гг. сенаторы —
меч Немезиды. Где же залог беспрестрастного право¬
судия? Где посредник, к которому мы могли бы апел¬
лировать? Где общество, где гласность, которая могла
бы выяснить отношения враждующих? Их нет, и двери
закрыты!! И мы с вами, гг. судьи, наедине! Как бы по¬
чтительно я ни относился к вам, гг. судьи, но пред судом
особого присутствия я чувствую себя пленником, связан¬
ным по рукам и ногам».
— ...Подсудимый Фроленко! Вы обвиняетесь в при¬
надлежности к тайному обществу...
От долгого сидения стали затекать ноги. Михаил
плохо ощущал их, когда по вызову Дейера вышел на
середину зала. Кто-то негромко крикнул ему вслед. Ка¬
жется, Таня. О чем она? Наверное, все о том же — не
опровергать ее выступление.
— Прежде всего, господин первоприсутствующий, я
хотел бы сказать о показаниях других подсудимых, в
частности Лебедевой. Я утверждаю, что никакого пред¬
варительного сговора между мною и Лебедевой не было,
не договаривались мы с ней и о других делах. Утверж¬
даю также, что это я должен был замкнуть ток гальва¬
нической батареи, чтобы взорвать царский поезд. Лебе¬
дева просто забыла об этом за давностью лет.
Злорадно улыбается прокурор Муравьев: ему-то
ясно, что Фроленко делает последнюю попытку отвести
обвинение от Лебедевой.
— Все?— безразличным голосом спросил Дейер.—
Это все, что вы пожелали сказать суду?
— А главное, что я хотел бы сказать, это то, что я
также принадлежу к партии «Народная воля» и состою
агентом третьей степени Исполнительного комитета,—
твердо продолжал Михаил Федорович.— Подобно мно¬
гим товарищам, я решил способствовать передаче власти
152

в руки самого народа. Этой цслй служила партия «На¬
родная воля». И я всецело передал себя в ее распоря¬
жение, ее Исполнительному комитету. С тех пор коми¬
тет мог поручать мне любые дела, какие он находил
нужным, и я считал для себя святым долгом подчинять¬
ся. Я даже не мог подумать о том, чтобы не выполнить
распоряжения комитета. У меня не было ни малейших
колебаний в избранном мною пути. Не было и нет!
♦ * *
Около полуночи пятнадцатого февраля объявили
приговор: Михайлова, Суханова, Колодкевича, Фролен¬
ко, Исаева, Емельянова, Тетерку, Клеточникова, Лебеде¬
ву и Якимову — к смертной казни, остальных — к вечной
и двадцатилетней каторге.
О приговоре узнали Россия и Европа. Прогрессивная
общественность негодовала, возмущенная новой распра¬
вой царя, над свободомыслием.
Вне себя был Лев Толстой, когда писал родным
4 марта 1882 года: «Что о приговоренных? Не выходят
у меня из головы и сердца. И мучает, и негодованье под¬
нимается, самое мучительное чувство».
По рукам ходил «Призыв» Виктора Гюго: «Цивили¬
зация должна вмешаться! Сейчас перед нами беспре¬
дельная тьма, среди этого мрака десять человеческих
существ, из них две женщины (две женщины!), обречен¬
ные на смерть... Пусть русское правительство поостере¬
жется... Ему ничего не угрожает со стороны какой-либо
политической силы. Но оно должно опасаться первого
встречного, каждого прохожего, любого голоса, требую¬
щего милосердия!»
Александр Третий изменил приговор. Семнадцатого
марта девяти из десяти смертникам была определена
вечная каторга. Николая Евгеньевича Суханова как
офицера расстреляли в Кронштадте.
Меркулов стал агентом Департамента полиции.

ЦАРСКАЯ «МИЛОСТЬ»
...Матушка крепилась. В ее темных печальных глазах
не было слез. Сухие бескровные губы беспрестанно ше¬
велились, она все говорила и говорила о помиловании,
что, благодарению богу, они скоро свидятся, как только
Михаил отбудет каторжные работы на Сахалине, куда
его должны вот-вот отправить. Пройдет какой-нибудь
год, не больше, ей так сказали.
А сын просил ее не расстраиваться, если от него не
будет долго писем, потому, что всякое может случиться
там, на каторге, пусть она сама чаще пишет ему. Она
или сестра... Михаил смотрел на мать, на ее иссушенное
страданиями лицо. Сколько лет они не виделись? Во¬
семь, десять?
Она никогда не упрекала сына за его мысли и по¬
ступки, за то, что он стал революционером. Когда Ми¬
хаил после Одессы заехал к ней во Владикавказ, куда
матушка перебралась на жительство из Ставрополя, она
не расспрашивала его, чем он занимается, кто его това¬
рищи. Она понимала: если Михаил молчит, значит, так
нужно, значит, он обязан молчать. Она смотрела на
его худое, с рыжеватой бородкой лицо и слушала его
рассказ, как он был недавно в Ставрополе, как заходил
в дом на Третьей солдатской слободке. Дом был продан,
но Михаил зашел посмотреть свою комнату, долго раз¬
глядывал ее, и хотя все здесь уже было чужое, но чем-
то неуловимо родным веяло от низенького потолка и
узких окошек, от печки в углу. Это сейчас все было ни¬
154

зеньким, узеньким, маленьким, а тогда, в детстве... К
горлу подкатил острый комок, и Михаил стремглав вы¬
шел из дому, бросился, не зная куда, лишь бы подальше
от слободки. Какая-то собачонка кинулась за ним, лох¬
матая, как и его Куток. А, возможно, это и был его Ку- '
ток, но только теперь он не узнал хозяина...
Михаил переспал на постоялом дворе, наутро нашел
попутчиков до Владикавказа.
Матушка и тогда, во Владикавказе, просила сына
писать, но он только улыбался в бородку, неловко обни¬
мал ее за плечи и все шутил, что недоучился грамоте:
бросил Технологический институт в Петербурге, ушел
из Московской сельскохозяйственной академии.
Полчаса, отведенные на свидание, кончились. Смот¬
ритель Матвей Соколов подошел к Михаилу почти
вплотную, задышав селедкой с луком. Матушка кину¬
лась было к окошку в двери, чтобы поцеловать сына, но
смотритель загородил дверь:
— Эфто что такое? Нельзя!—Голос зычный, отры¬
вистый.— Прошу без эфтих глупостей!
Еще много лет Михаил будет слышать этот голос,
видеть эту кряжистую фигуру, это тупое, обрамленное
жесткой бородой лицо, серые пристальные глаза и су¬
дорожно ходивший подбородок. Еще долго под сводами
Алексеевского равелина и казематов Шлиссельбургской
крепости будет угрожающе звучать:
— Эфто что такое? Прошу без эфтих глупостей!
Смотритель увел Михаила в камеру.
Помилование... О нем действительно объявили. Сна¬
чала в камеру пожаловал прокурор Санкт-Петербург¬
ской судебной палаты Николай Валерьянович Муравьев.
— Ваше дело будет рассмотрено государем,— проку¬
рор улыбался.— Недели через две все будет известно.
Необходимо подать прошение на высочайшее имя, в
коем и пересмотреть свой образ мыслей. Ну-с, решай¬
тесь, господин Фроленко. Я распоряжусь, чтобы вам тот¬
час же подали перо, бумагу, чернила.
Михаил ничего не ответил, повернулся к Муравьеву
спиной. Прокурор недовольный заторопился из камеры.
Через несколько дней снова загремела дверь, и в камеру
втиснулись какой-то генерал, смотритель Соколов и двое
штатских. Генерал громыхал басом:
— Упорство ваше достойно похвалы, но оно безрас¬
судно перед лицом смерти. Все осужденные на казнь по-
155

дали прошение на имя государя. Вы же один упорет-
вуете.
За окном была весна, лилось белое солнце. Михаил
смотрел на оконные железные прутья, расчертившие на
. квадраты мартовское небо. В ушах гремел генераль¬
ский басок, а в сердце была щемящая пустота. Генерал
процокал по цементному полу, подошел близко к аре¬
станту, заглянул ему в лицо:
— У государя сердце чувствительно к человеческим
заблуждениям... Не ожидая вашего прошения, он при¬
нял решение о помиловании всех осужденных на казнь.
Вы помилованы!
Генерал, очевидно, ожидал, что Фроленко будет по¬
трясен известием о помиловании. Но Михаил оставался
спокойным, даже не повернул лица к генералу. Тот по¬
багровел:
— На месте государя я бы вас четвертовал или же
прогнал через полковой строй!— И вышел вон.
Помилование... Нет, государь не дождался от него
прошения, не дождался. Царь хотел видеть его унижен¬
ным, жалким — не увидел.
Вместо смерти — вечное заточение.
...В пятницу 15 марта, около полуночи, в камеру во¬
шли унтеры.
— В комиссию!— сухо произнес один из них. На кро¬
вать кинули верхнюю одежду. «Зачем же на комиссию?
Может, матушка выпросила новое свидание?— Фролен¬
ко одевался.— А может, никакого помилования нет, все
обман, а теперь вод ведут казнить?»
— Быстрее!— все также сухо сказал унтер и распах¬
нул дверь камеры. Так и не запахнувшись как следует,
Фроленко вышел в коридор.
Комиссия размещалась вне Трубецкого бастиона.
Здесь обычно происходили допросы и свидания. Но ун¬
теры повели Михаила Федоровича мимо двери комис¬
сии. «Значит на казнь».
— Следовать за мной!— Фроленко обернулся: отку¬
да здесь вдруг Соколов?
— За мной!— повторил смотритель.
Налево дверь, за нею спуск. Свет от лампы коптилки
едва выхватывал из темноты ступеньки. Очутились на
улице. Где-то впереди Соколов, его не видно, только
слышны шаркающие шаги да неровное дыхание. Можно
перевести дух, запахнуться: ночной мартовский холод
156

студил тело. Михаил Федорович чуть замедлил шаг, но
тут двое невидимых подхватили его под мышки, стисну¬
ли, почти поволокли. Свернули налево, отметил про себя
Фроленко. Куда же это? Соколова по-прежнему не вид¬
но, но доносится его прерывистое дыхание.
Вот стена. Монетный двор. А это что за стена, вне¬
запно преградившая путь? Ворота. Что за ними? Эша¬
фот? Постояли перед воротами. Вокруг — ни огонька, ни
звука. Не видно звезд.
В воротах приоткрылась калитка, двое невидимых
втолкнули в нее осужденного, втиснулись сами. Сверху
давил крутой свод крепостной стены. Прошли еще не¬
сколько шагов, и тут блеснула вода. «Топить ведут»,—
странное дело, мысль работала спокойно, память только
фиксировала, страха не было.
Ветер стал сырым. «Нева,— отметил Михаил Федо¬
рович.— Вон и огоньки на берегу».
— Да закройте мне грудь, черт возьми,— как-то вдруг
бесшабашно крикнул Фроленко.— Простужусь ведь.
Сказал — как взорвал тишину. Унтеры накинулись
на арестанта, по лицу заскользили липкие прокуренные
чужие пальцы. Зажали рот.
— Эфто что такое!— Соколов тут как тут, глаза —
в упор, задыхаясь шипит:— Смотри у меня, без этих
хитростев!
Взошли на мост. Он заскрипел от тяжести тел. Обла¬
ка разорвались, мерцающим звездным светом слабо вы¬
чертило расходившиеся острым углом стены приземи¬
стого здания. Это был Алексеевский равелин.
Царь «смилостивился»: смерть мгновенную, на висе¬
лице, заменил пожизненным одиночеством в каменном
мешке каземата.
* * *
Камера сверх ожидания оказалась просторной. Боль¬
шое окно, плоский потолок, изразцовая печь. На середи¬
ну камеры выдвинута деревянная кровать. Михаил Фе¬
дорович, все еще не отдышавшись от суматошного бега,
присел на кровать, провел ладонью по тонкому одеялу,
по подушке, пощупал матрац — он был набит жестким
конским волосом.
Взгляд скользнул по деревянному столу, на котором
ровно коптила крохотная лампа, по стулу с высокой
спинкой, где были сложены черный халат из нетолстого
157

сукна, широкий пояс, нижнее белье; под стулом—ту.
пые грубые башмаки. Фроленко примерил их. В самую
пору. И белье чистое. И белая наволочка. Больница? д
может, весь этот маскарад — перед казнью?
Подошел к окну. Что там, за решеткой? Аспидная
тьма. Еще несколько шагов по камере. За железной
дверью — ни звука. Как в склепе. Где же остальные его
товарищи? Куда их?
Странно, на душе было спокойно. То ли потому, что
здесь, в новой камере, было гораздо уютней: и кровать
с белой простыней, и наволочка, и негрубый халат; то
ли потому, что многое уже было пережито, передумано
на следствии и на суде, и его, наконец, оставили в покое.
Только вот начинает болеть голова, это, наверное, от коп¬
тящей лампы, и тоненько звенит в ушах от могильной
тишины.
Михаил Федорович улегся на кровати, укрылся с го¬
ловой, чтобы не мешал свет, и мало-помалу забывшись,
уснул...
Пробудился от того, что где-то загремели дверью,
протопали по коридору тяжелые сапоги, раздался над¬
рывный кашель, звякнули, вероятно, посудой.
Утро, но в окне темень. Окна густо замалеваны чер¬
ной краской, ни одной царапинки, чтобы не догадаться,
что там, на дворе: ночь ли, день? Вместо форточки узкая
жестяная труба, прикрытая снаружи ситечком, которое
плотно затянула паутина. Через трубу — ни дуновения
воздуха. Позже Фроленко попытается прочистить сито
свернутой в тугой жгут простыней — другого способа он
не придумал — но ничего из этого не получится.
В камеру вошел Матвей Соколов, за ним два жан¬
дарма. Они принесли таз с водой, мыло. Соколов молча
указал на таз: умываться да поживей. Вода попахивала
болотом, мыло было черным и жестким, как камень.
Жандармы ушли. Фроленко вымыл лицо, мокрым по¬
лотенцем протер грудь. Теперь надо походить по камере,
размяться. Ходит маятником, глаза, уже привыкшие к
освещению, замечают, что некогда выкрашенные в жел¬
тый цвет потолок и стены посерели от толстого налета
пыли, паутина затянула все углы, стены внизу облезли
от сырости аршина на полтора. От вытоптанного чьими-
то другими ногами пола тянет цементным холодом.
На столе — чай, булка. По какому же такому слу¬
чаю? Может, потому, что через день пасха? Что ж, в та-
158

КОМ случае на пасху йаДо ожйДаТь царственный обед.
Это — завтра, а сегодня...
Подали щи с мясом, жаркое, что-то сладкое. Все это
Фроленко съел с трудом — желудок отвык от нормаль¬
ной пищи.
В пасхальное утро привычно звякнул замок. Со¬
колов остановился в дверях, колюче уставился на за¬
ключенного. Через плечи смотрителя виднелись вислые
усы двух молчавших жандармов.
— Раздеться!— приказал Соколов и отступил в сто¬
рону. Тотчас же в дверь втиснулся жандарм, кинул на
кровать кучу серого тряпья, а под ноги узнику — огром¬
ные неуклюжие коты — обувь.
— Раздеться!— повторил смотритель, видя, что за¬
ключенный непонимающе смотрит и на него, и на кон¬
войных, и на тряпичный хлам.
Разделся. Жандарм сгреб белье и башмаки, сунул
все это под мышку, и все втроем удалились. Слышно бы¬
ло, как загремели двери других камер и как все также
злобно разносился голос Соколова: «Раздеться!»
Теперь Фроленко был в настоящей одежде каторжа¬
нина: старая в давних, несмываемых пятнах дерюжная
рубаха, такие же нижние порты, из серого сукна с раз¬
резами для кандалов штаны, серая куртка. Другой была
и еда: кружка застоявшейся воды, кусок заплесневелого
хлеба.
В обед принесли щи. Железная миска была наполо¬
вину наполнена мутной, едва теплой жидкостью, в кото¬
рой плавали гниловато-сладкие капустные листки. Ми¬
хаил Федорович зачерпнул ложкой из миски, попробовал,
усмехнулся: что ж, в студенческие годы щи были, прав¬
да гуще, но зато не каждый день.
И Фроленко склонился над миской.
* * *
Тишина. Чудовищная тишина. Невидимыми тисками
она исподволь сдавливает голову и сердце. Каждый звук
в тюрьме — скрипнет ли отворяемая в камеру дверь,
когда разносят еду, раздается ли команда караулу,
звякнет ли связкой ключей смотритель Соколов — это
как взрыв. И тогда не выдерживают нервы, и нестерпи¬
мо хочется орать во все горло, до хрипоты, до боли в
ушах, чтобы накричаться, наслышаться собственного го¬
лоса, который стал забываться.
159

Запрещено перестукиваться. Запрещено разговору,
иать, даже шептаться с самим собой. Но можно разгова-
ривать мысленно. Тут уж Соколов не в силах ничего по¬
делать. Можно говорить с тобой, Таня. Ты тоже сидела
в одиночке и знаешь, что это такое — вечная тишина,
вечное молчание.
Ты всегда мерзла и очень тосковала по теплу, по
солнцу, а тебя заслали в Сибирь, на карийскую каторгу,
И мне, Таня, невыносимо хочется солнца. Огромного
и горячего, как над моими ставропольскими степями. Я
даже об этом написал стихи, правда, не бог весть какие
мудреные. Бумаги не дают, и стихи у меня в голове, а
вернее — в сердце.
В камере грязной, сырой и холодной
Летом хоть солнце порой веселит.
Греет приветливо, светит так весело,
С лаской в окошко глядит.
Греясь в окошке и сидя на солнышке,
Меньше тоскует бедняга: душа
Холоду, сырости больше не слышит.
Время скорее бежит.
В осень ненастную, в зиму холодную
Прячется солнышко. Где-то оно?
Холоду лютого, дня ли короткого
Точно боится1 оно.
Дни — время малое — кажутся годами,
Долгими, длинными, тянутся скучными...
Бродит бедняга по камере сумрачной,
Мается, руки скрестивши свои.
Всюду так сыро... так холодно...
Даже желания выйти на волюшку
Меньше как будто в те дни.
Нету порывов, нету стремления —
Замерли вдруг все они.
Но вот в окошко опять заглянул
Солнца весеннего свет.
Радостно встретили, было, его!..
День лишь короткий оно просветило,
Спряталось в тучи опять.
Но уж оттаяли стекла замерзшие,
В камере стало светлей...
...Просыпаюсь как-то вначале, смотрю на пол и диву
даюсь: весь он серебряным налетом покрыт! А пол я
ежедневно вытирал тряпкой. Встал, потрогал, стирается
легко. Вытер. На другой день — то же. Днем, ходя по
камере, я, видно, не давал налету образовываться; но за
ночь грибки успевали вырастать настолько, что получа¬
лась сплошная беловатая корка.
1G0

Сырость увеличивалась с наступлением теплой и
дождливой погоды. Краска на полу у стен, где еще со¬
хранилась, легко размазывалась теперь. Соль нельзя
было держать на столе: в солонке получался рассол...
Матрацы, набитые волосом, и те вконец прогнили
снизу. К этому, в мае отобрали теплые куртки и дали
летние, едва доходящие до пояса. Холодно! А прогулок
все нет и нет! Наступили, помню, ясные дни, особенно
по утрам. При утренней уборке отворялась дверь, и че¬
рез коридорное окно виднелась яркая зеленая листва,
освещенная солнцем. Так и манило, так и тянуло туда,
на волю... Там, за окном, рисовался настоящий рай,
красота необыкновенная, а тут... сиди! Ужас этого поло¬
жения, однако, стал ясен мне гораздо позднее; пока я
относился ко всему равнодушно. Как будто иначе и быть
не могло... На то, мол, и шел. Не выдержу — сам вино¬
ват: почему не запасся здоровьем!
...А время потихоньку шло да шло; яд могилы поти¬
хоньку все глубже и глубже забирался в наше тело.
Сначала от ходьбы начала появляться скорая усталость,
на подошвах стала ощущаться боль, точно образовались
мозоли и нажало ногу от неровности подвертки. «Много
хожу,— решил я,— надо больше отдыхать!» Сделал так.
Новая беда!.. Посидишь на стуле, глядь ноги отекают.
«Лучше буду лежать...» Лег... Не помогает: под лодыж¬
ками опухоль появилась. «Малокровие»,— решаю я и,
найдя ржавый гвоздик в столе, вынимаю его, кладу на
ночь в воду и утром пью ржавую воду.
Пошел пятый или шестой месяц заключения, когда
впервые повели нас гулять на пятнадцать минут. В пер¬
вую прогулку дурно сделалось, голова закружилась от
непривычки...
Нашим выходом Соколов не преминул воспользовать¬
ся в целях обыска и нашел мой лекарственный гвоздь,
который я на день прятал в стол.Прихожу с прогулки —
гвоздя уже нет. Ноги стали болеть все хуже и хуже,
боль все сильней и сильней.
В это время привезли Поливанова, а немного позже,
с Кары Попова, Игната Иванова, Щедрина, Златополь¬
ского, Мышкина, Юрковского. Попова посадили рядом
со мной. Хотелось узнать про белый свет, но стоять на
одном месте у стены становилось все трудней и трудней:
ощущалась невыносимая боль...
Наконец и Соколов заметил, что хожу я с трудом.
6 А- Коротин
161

«Что, может, доктора позвать? Набегался!» — заметил
он, желая и тут чем-нибудь уязвить. Сам я доктора не
хотел звать, помня свой зарок. В это время, вероятно,
уже у многих появилась цинга, и нашу прогулку только
ею и надо объяснить. Впрочем, я еще не знал, что и сам
был уже во власти этой страшной болезни. О цинге я
имел смутное представление: десны кровоточат, зубы
выпадают, вот и все. Ничего этого у меня пока не было,
и я был спокоен, приписывая боль в ногах малокровию,
утомлению.
Ушел Соколов, лег я на кровать отдохнуть после про¬
гулки. При этом вздумал от скуки ноги подкинуть вверх.
Подбросил раз и чуть не закричал. Одна нога, подняв¬
шись вверх, вдруг опустилась, как плеть, со страшной,
острой болью. Глянул под колено, а там уже почернело.
Плохо дело!.. Пришел доктор, осмотрел ноги и сделал
жест отчаяния.— «Неужели нет надежды?» — спраши¬
ваю его.— «Ходи! Больше ходи! Авось...»—вырывалисьу
него отдельные возгласы.— «Лекарство пришлю! Пей,
авось...» — еще раз добавил он, уходя в каком-то раз¬
думье.
Принесли железо в сахарном сиропе, уксусу, кружку
молока. Принялся я ходить. Но болезнь с каждым днем
все более и более усиливалась. Вместо небольшой опу¬
холи у лодыжек опухоль поднялась теперь до колен.
Ноги превратились в два точеных крепких, упругих об¬
рубка, цвет их менялся от красного к серому, синевато¬
черноватому.
...Этот Соколов такую еще выкинул раз штуку. Росли
в нашем садике три или четыре яблони. Они посажены
были поляками, как нам говорили. В этом году на них
были яблоки, небольшие, с красным боком. Осенью по¬
спевая, а может быть от ветра, они стали падать. Три-
гони поднял одно из таких яблок и съел. Соколов заме- i
тил это, сказать ничего не сказал, но на другой же день
все яблоки исчезли. Это он приказал их оборвать, дабы
не пострадали инструкции...	1
ВЙачале, когда еще товарищи все стояли живо перед
глазами в том виде, как их видал на суде, и в голову не
приходила мысль о чьей-либо смерти. Живыми, бодры¬
ми, здоровыми рисовались они в памяти... Но вот уми- I
рает Клеточников. Для меня это было неожиданностью... I
Смерть эта вспугнула беспечность, повернула мысль в
крайность. Явилась особенная, обостренная боязнь за
162

жизнь каждого, особенно за тех, про которых ничего
нельзя было узнать. Лично о себе как-то не думалось:
мне почему-то всегда казалось, что я выживу еще год,
как5 определил я раз в разговоре с соседом. Зато в каж¬
дом шорохе, каждом необычном звуке чудилась мне
смерть других, насилие, ужасы. Явилось неодолимое
желание проникнуть туда, дать умирающему провести
хоть минуту с близким человеком. Сама смерть тогда
не казалась такой тяжелой, ужасной. Но так давила эта
тишина, эта полная отчужденность от мира, от живых
людей! Завели человека в пустыню, в непроходимый лес
и бросили... Напрасно всматривался он вдаль, кругом
нет ни души! Жуть и страх охватывают душу...
...31 июля 1884 года нас заковали сначала в ножные
кандалы, потом уже ночью в ручные и увезли в Шлис¬
сельбург. Привезли нас в Алексеевский равелин И че¬
ловек. Увезли в Шлиссельбург пятерых. Дождались сво¬
боды только трое...»
Так напишет в своей будущей книге Михаил Фролен¬
ко. В ней он расскажет о мужественной борьбе, о нече¬
ловеческих страданиях, о великой надежде, которая дер¬
жала и держит людей на земле.
* * *
«...Я знаю, мой Михайло, что ты не получишь этого
письма, и все же я пишу, потому что не могу не думать
о тебе; пишу, чтобы затем все порвать на мелкие кусоч¬
ки, кинуть в печурку, и мне станет немного легче от того,
что я высказалась...
Мы были где-то рядом, за одними стенами Петропав¬
ловки, и я все надеялась, что хоть что-нибудь узнаю о
тебе. Я ждала около двух лет, слышала о других това¬
рищах, но о тебе — ни слова. Куда палачи упрятали
тебя, чтобы стереть о тебе память? Память может за¬
быть, но есть еще сердце — друга, жены...
Тогда, 17 марта 1881 года, я долго ждала тебя, до
полуночи. Уходя к Кибальчичу, ты неловко, как §фо у те¬
бя всегда получалось, поцеловал меня, и я храню тепло
этого поцелуя, мой Михайло, потому, что он был про¬
щальный...	nV
Я знаю, что на допросах ты сделал все, чтобы не от¬
крыться сразу, чтобы я могла уйти. Я успела. Тащилась
одна по ночному Петербургу, по каким-то задворкам,
думала, не выдержу, свалюсь от упадка сил...
6*
163

Товар ищи убедили меня поехать к солнцу, на Кав¬
каз, я долго отказывалась, ждала каких-либо известий
от тебя, но все было напрасно, и я уехала. Боже мой,
какая же там была скучища после всего того, что мы
пережили с тобой, после того, когда каждый час был
заполнен опасным делом, когда нервы были напряжены
до предела и, казалось, не выдержать более...
Я не выдержала, приехала в Москву, к брату, на
родную Божедомовскую, в наш милый флигель. Я бро¬
дила по московским улицам, как в радостном сне... Ме¬
ня узнал какой-то жандармский офицер. В тот же день
я спешно выехала из Москвы в Петербург, провела всю
ночь на Николаевском вокзале, не решаясь идти по зна¬
комым адресам из опасения попасть в засаду. Но како¬
му-то типу я показалась подозрительной, меня отвели в
полицейский участок, и здесь обнаружилась моя фото¬
карточка — меня давно разыскивали.
...Петропавловка — голод, вечная сырость, беспре¬
станные допросы, приставания смотрителя и карауль¬
ных солдат — окончательно подорвали мое здоровье. Я
молила, чтобы пришла скорая смерть, которая могла бы
положить конец всему этому кошмару.
Был июнь 1883 года, и меня с партией политических
отправили на Кару. Ты не представляешь, как я хотела,
чтобы товарищи говорили со мной, я все просила и про¬
сила их рассказывать, все надеялась услышать о тебе,
Михайло. Горела печка, вокруг нее образовывался тес¬
ный кружок, я все жалась к огню и не могла никак со¬
греться, и все просила Ивановскую, Корбу, Стефановича,
Волошенко, Калюжного говорить. Они без конца вспо¬
минали о тебе, о всех наших, которых уже нет в живых...
Так было, пока нас гнали по этапу.
А уже на Каре, на каторге, я встретила и Наташу
Армфельдт, и Катю Брешковскую, и Софьюшку Лешерн,
и другую Софью — Иванову. Не знаю, что было бы со
мной, если бы не их каждодневные заботы обо мне, если
бы не их доброе участие в судьбе моей...
Это письмо я, конечно, тоже сожгу. Но я все же хочу
рассказать тебе, мой Михайло, как я живу. Другие зна¬
ют, а ты нет. Не поверишь, я научилась вязать чулки,
и даже ловко это у меня получается: читаю какой-ни¬
будь сентиментальный роман на французском, а сама
вяжу. Мы все вяжем и отдаем свою работу надзиратель¬
нице, она продает, и от продажи что-то, совсем гроши»
164

остается нам. Я даже завела счетную книгу для нашего
артельного хозяйства.
И еще. Я всегда жду церковных праздников. Это как
солнышко в моей камере номер один. Я умудряюсь сде¬
лать себе такой наряд, что другие смотрят на меня с
восхищением, и мне приятно. Я чувствую себя сильной
от того, что стараюсь доказать другим и себе тоже, как
важно не терять человеческого облика в нечеловеческих
условиях.
Анна Корба как-то спросила меня, почему я, неверу¬
ющая, соблюдаю религиозные праздники. Я ответила ей:
— Мне отрадно думать, что я праздную со всем
русским народом, хоть таким образом сливаюсь с ним.
Ты жди, мой Михайло, я напишу еще письмо, затем
другое... А это я бросаю в печку и буду смотреть, как
пламя пожирает листки, навсегда скрывая от людей мою
исповедь перед совестью твоей и моей...»
* * *
«Хворая, Татьяна Ивановна дотянула до середины
лета 1887 года. Около 10 июля температура у нее резко
поднялась, и все признаки общего туберкулеза обостри¬
лись. Пролежала она не более недели, сохраняя полное
самообладание и спокойствие. А работала и читала чуть
ли не накануне смерти. Задолго до нее она указала П. С.
Ивановской, в каком белье и платье ее надо похоронить.
Казалось, она исполняет важный долг, в котором никто
ей не может помочь, но в совершении которого не долж¬
ны ей мешать.
Прощаясь со мной за несколько минут до смерти, она
протянула мне руку и тихо сказала: «Я умираю», а уви¬
дев слезы на моих глазах, проговорила: «Не надо пла¬
кать». Обращаясь к П. С. Ивановской, она сказала так
же тихо и с перерывами: «Напиши брату ... родным...
благодари...». Потом она попросила переложить ее го¬
ловой к другому концу кровати, и как только это было
исполнено, глаза ее остановились в пристальном взгляде.
Пораженная неподвижностью глаз, я нагнулась над
Татьяной Ивановной и увидела, что она перестала
жить».
(Из воспоминаний А. П. Прибылевой-Корбы).

«ГОСУДАРЕВА» ТЮРЬМА
...Забыть Шлиссельбург Россия не может и не
должна. Как в фокусе, в нем сосредоточились все
ужасы, все муки, все жертвы, какими было от¬
мечено русское освободительное движение...
(Из обращения Шлиссельбургского комитета,
1906 год).
— Эфто что такое? Прошу без эфтих хистростев!
Михаил прислушивается.4 Ну, конечно же, это голос
Ирода. Значит, начальство решило не разлучать их,
бывших узников Алексеевского равелина, и его, Матвея
Соколова, бывшего смотрителя равелина. Теперь они
были вместе и здесь, в Шлиссельбурге. Поединок с Иро¬
дом продолжался...
«Трудно передать отталкивающее впечатление, какое
производил Соколов,— писал впоследствии шлиссель¬
буржец Петр Сергеевич Поливанов.— Это был мужчина
высокого роста, лет 45—50, очень плотный, широкопле¬
чий, почему и казался ниже, чем был на самом деле, с
фигурой и ухватками, напоминавшими не то мясника, не
то гацеля. Его массивные руки с короткими и толсты¬
ми пальцами находились в постоянном движении... До¬
нельзя было противно его бритое мясистое лицо с тол¬
стыми губами, рыжеватыми щетинистыми усами, с по¬
стоянным выражением тупого самодовольства или же
злобы. Особенно противны были его глаза, выпуклые,
неопределенного цвета, «бутылочного с искрой». Они на¬
поминали мне глаза крупных пресмыкающихся с застыв¬
шим в них выражением холодной, тупой жестокости,
166 л

Наглый, жестокий, бесчувственный, тупоумный и низ¬
кий, он служил без малейших колебаний и угрызений
совести исполнителем самых гнусных приказаний выс¬
шего начальства».
Медленно, но Цепко карабкался Матвей Ефимович
Соколов по служебной лестнице. Безропотного и угод¬
ливого солдатика во времена Крымской войны, его при¬
метил будущий шеф отдельного корпуса жандармов По¬
тапов, взял себе в денщики. Тот же Потапов составил
протекцию, и Соколов получил унтера, а затем и штабс-
капитана. Казалось, Соколов и часу не мог прожить без
того, чтобы кого-нибудь не выследить, на кого-нибудь
не донести. Сослуживцы брезгливо сторонились его:
еще на них состряпает кляузу. А однажды у него на
груди появился Георгий. Позже выяснилось: награду
ему выхлопотали в Третьем отделении за то, что Соко¬
лов участвовал в разгроме подпольной типографии в
Саперном переулке, в Петербурге.
Фроленко насторожился: возле его камеры переби¬
рали связкой ключей, потом щелкнул замок, тяжело
распахнулась дверь, и на пороге показался Ирод. Глаза
смотрителя медленно обшарили камеру: потолок, стены,
пол, замерли на узнике. В зрачках Соколова вспыхнул
холодный зеленый огонь:
— Почему не вижу в положенном месте инструк¬
ции?!— голос Ирода отдается по всем этажам тяжелым
эхом.
— Вот здесь она,— Михаил хлопнул себя по лбу,—
ваша инструкция.
— Молчать!.. Положено, чтоб висела! Особливо об¬
рати внимание на шестой параграф. За неповиновение
начальству — пятьдесят розг... Чтоб к вечеру висела!..
И чтоб никаких эфтих перестукиваний!
Дверь с грохотом захлопнулась.
Кто на этот раз станет жертвой Ирода? Там, в ра¬
велине, Соколов особенно возненавидел близорукого,
медленно сгоравшего в туберкулезном огне Николая Ва¬
сильевича Клеточникова.
— Ну, а с тебя взыскания будут строгие!— рычал
Ирод на Клеточникова, намекая на его исключительную
роль в «Народной воле». По заданию Исполнительного
комитета Николай Васильевич поступил на службу в
Третье^ отделение, своим прилежанием заслужил особое
расположение начальства, сделался чиновником аген¬
167

турной части и по представлению всесильного председа¬
теля Верховной распорядительной комиссии Лорис-Ме¬
ликова Александр Второй пожаловал Клеточникову ор¬
ден Святого Станислава третьей степени.
Вся секретнейшая переписка проходила через руки
Николая Васильевича. Он один из первых узнавал о
доносах, предателях, провокаторах, слежках за народо¬
вольцами, о новых завербованных агентах. Его феноме¬
нальная память хранила сотни имен, адресов, явок.
Благодаря Клеточникову многие из революционеров из¬
бежали арестов. Семьсот тридцать четыре дня продол¬
жался беспримерный подвиг Николая Васильевича.
Фроленко и Клеточников судились на одном про¬
цессе.
— Сколько вам платили революционеры за инфор¬
мацию?— язвительно спросил на суде Дейер.
— Нисколько!
— Но на предварительном следствии вы показали,
что брали деньги.
— На дознании,— хриплым голосом, с трудом сдер¬
живая кашель, сказал Клеточников,— я находился со¬
всем в исключительных условиях, не таких, в каких
обыкновенно находятся обвиняемые, хотя бы и в поли¬
тических преступлениях. Я находился под тяжелым дав¬
лением. Я был весь в руках своего начальства, всемо¬
гущего, озлобленного за то, что я так жестоко обманул
его. В таком положении можно было и не то наговорить.
На самом же деле я действовал, глубоко убежденный в
том, что все общество, вся благомыслящая Россия будут
мне благодарны за то, что я подрывал деятельность
Третьего отделения... Я служил русскому обществу, всей
благомыслящей России...
Клеточникова посадили в камеру рядом с камерой
Фроленко. Михаил постоянно слышал за стеной глухие
стоны и надрывный кашель. Однажды Клеточников сту¬
ком в стену дал знать, что он объявил голодовку в знак
протеста против изуверского режима, против Ирода.
Соколов делал вид, что не замечает голодовки, прика¬
зывал каждый раз приносить узнику еду и уносить. На
седьмой день голодовки Клеточникова Фроленко услы¬
шал в соседней камере хрипенье, топот сапог, возню,
злобный шепот смотрителя: «Так его, кашей, кашей!»
Николая Васильевича, связанного по рукам и ногам,
насильно накормили недоваренной кашей. Через три
168

дня, 13 июля 1883 года, Клеточников умер в страшных
муках. После этого режим в равелине несколько смяг¬
чился...
В Шлиссельбурге Соколов выполнял инструкции с
особым рвением, находился в тюрьме неусыпно. То и
дело открывался дверной глазок, и ня Михаила колюче
смотрел болотно-мутный глаз Ирода. Михаил прятался
в угол, куда не доставало окно смотрителя. Тогда Соко¬
лов приказал заложить углы во всех камерах кирпичом,
и камеры стали шестигранными. Чтобы уловить самый
слабый стук в стену, Ирод приказал надзирателям но¬
сить мягкую обувь. Заключенные пробовали перегова¬
риваться через ватерклозеты, вычерпав из них воду. Со¬
колов узнал об этом, что-то придумал, и узники лиши¬
лись и этой возможности переговариваться друг с
другом.
Всех заключенных Ирод звал на «ты», говорил:
— Когда прикажут называть «ваша светлость», буду
называть «ваша светлость». А покуда без эфтих «благо¬
роднее» обойдешься... И чтоб — молчать!
Молчать... Годами молчать... Слышать только собст¬
венные неуверенные шаги по черному асфальтному по¬
лу — четыре аршина в ширину, пять — в длину.
Сняли ножные кандалы, стали выводить на получа¬
совую прогулку — по одному. Двор за тюрьмой разгоро¬
дили на клетки, закрытые высокими, без единой щели,
заборами. Как стойла в конюшне. Сверху будка для
жандарма — наблюдателя. Впереди идет Соколов, за
ним жандарм, затем заключенный, замыкает шествие
другой жандарм. Ноги Михаила вязнут в песке, который
специально насыпали в клетки, чтобы заглушать шаги,
и не знаешь, есть ли кто там, за забором, живы ли то¬
варищи. В ушах стоит постоянный шум — за крепост¬
ной стеной быотся холодные волны Ладожского озера.
Прогулка закончена. В камере мигает огонек кероси¬
новой лампы. Громадная искаженная тень колышется
на стене. Сон не идет. Кто-то скребется в стену. Михаил
напрягает слух. Ничего не разобрать, хотя тюремную
азбуку он знает в совершенстве. Наука несложная, при¬
думана еще Бестужевым. Все буквы алфавита разби¬
ваются на шесть рядов, в каждом ряду пять букв. Сна¬
чала стучишь столько раз, чтобы указать, в каком ряду
буква, затем отстукиваешь, какое .место в ряду зани¬
мает нужная буква.
169

Фроленко отстучал соседу: «Повтори. Не понял».
Приложился ухом к сырой шершавой стене, ждет ответа.
Внезапно распахивается дверь — Ирод. Глаза налиты
кровью.
— Эфто что такое?! Шестой параграф!
С карийской каторги привезли Ипполита Мышкина
и Михаила Попова. Привыкшие хоть к какому-то обще¬
нию, они стали перестукиваться. Ирод был вне себя.
Фроленко слышал, как Ирод угрожал Мышкину розга¬
ми. Тот продолжал стучать, бросив смотрителю:
— Пори, только отстань...
Как-то принесли Мышкину обед, сунули через окош¬
ко миску с похлебкой. Соколов тут как тут:
— Когда перестанешь стучать?! Сгною!
Мышкин схватил миску и выплеснул мутную горя¬
чую похлебку в лицо смотрителя.
26 января 1885 года Фроленко слышал утром, как во
дворе старой тюрьмы, преобразованной в карцер, сухо
прозвучал оружейный залп — Ипполита Никитовича
Мышкина расстреляли.
Сошел с ума Айзик Арончик.
Расстреляли невменяемого Егора Минакова.
Михаил Грачевский, один из техников Исполнитель¬
ного комитета «Народной воли», долго требовал что-ни¬
будь почитать, его ум задыхался от бездействия. Соко¬
лов каждый раз отказывал. Грачевский облил свои пор¬
тянки керосином, накрыл ими себя и поджегся...
Один за другим по коридорам протаскивали трупы
заключенных. За три года «государева» тюрьма опусте¬
ла наполовину.
В октябре 1887 года, после самосожжения Грачев¬
ского, смотритель Соколов был уволен. За что? Он дей¬
ствовал согласно инструкции. Даже не применил нака¬
зания розгами... Ирода хватил паралич. Через много
лет, когда об узниках Шлиссельбурга появится книга,
Соколов найдет ее в лавке букиниста. Он будет долго
листать ее, вчитываться в строчки о себе, затем гля¬
нет на цену, отдаст книгу и уйдет с непроницаемым ли¬
цом, затеряется в суматошной толпе, где, надеялся, ни¬
кто уже его не узнает.
* * *
— Михайло!
Здесь в прогулочной клетке, ему показалось, что он
зовет самого себя, что это вырвалось невольно.
170

— Михайло!
Фроленко повернулся, всмотрелся в стоявшего перед
ним человека. Гриша Исаев! Кинулись навстречу друг
другу, колят друг друга бородами, не замечают слез.
— Мне разрешили прогулки с тобой...— Исаев тяже¬
ло дышит.— Благословляю судьбу, благословляю это
небо!
Сколько же они не виделись? Три года? Да, после
первомартовских событий, после встреч на квартире у
Вознесенского моста. Михаилу кажется, что руки Гри¬
гория еще пахнут динамитом и нитроглицерином. Они
ходят по клетке, обняв друг друга за плечи, сбиты на¬
бок их шапки с черными крестами поверху. Ходят и
молчат. Шумит за стеной озеро.
— Я верил, Михайло,— наконец произнес Исаев,—
понимаешь, верил, что спаситель услышит мои молитвы.
— Молитвы? Ты веришь в бога? Здесь?
— Я не могу тебе все объяснить...— глаза Исаева
загорелись неживым блеском —...вот если бы тебе, как
мне, пришлось бы повидать спасителя и поговорить с
ним... Я знаю, ты уверовал бы в него... ты попроси, и
спаситель явится к тебе...
— Гриша, это не бог. Это тюрьма...— Фроленко ста¬
рался говорить мягко, чтобы не раздражать Исаева. Они
топчут влажный песок, не слышат, как жандарм гово¬
рит им, что время прогулки кончилось.
Ах, Гриша... Тебе дали в камеру евангелие, оставили
с ним наедине, и ты поверил во всемогущество бога, в
тот, другой мир, где нет Шлиссельбурга... Когда-то и он,
Михаил, еще в гимназии свято почитал евангелие, повто¬
рял: «Положи душу за други своя. Ради общего блага
не пожалей даже отца родного и мать...» Не пожалел
себя. Не пожалел матушку. Кто же пожалеет ее? Жан¬
дармы, которые напугали ее до смерти обыском и кото¬
рые, презрев всякую жалость, заставила ее, старую, не¬
мощную, притащиться в холодный Петербург, показали
ей измученного допросами сына, заставляли ее уговорить
сына отказаться от своих убеждений.
Гриша Исаев не знает, а он, Михаил, помнит ясно
того бодренького священника, чревоугодника, который,
слюняво прыская, рассказывал им, гимназистам, как
монахи Киево-Печерской лавры глумились над святыми
мощами, как шили тряпичные куклы под святых и про¬
давали по дорогой цене.
171

•V
Если ты, Гриша, веришь в справедливость спасителя,
то почему же он, сам распятый, принесший искупитель¬
ную жертву за грех первого человека,— почему же он,
познавший страдания, не прекратит войны, братоубий¬
ство, инквизицию, варфоломеевские ночи, казнокрадст¬
во, прелюбодеяния, все эти кошмары Шлиссельбурга?!
Бедный Гриша... Недолго ты ходил на прогулки.
Твое невесомое прозрачное тело понесли гулким кори¬
дором тюрьмы, за крепостную стену...
Вторым напарником на прогулках был Петр Поли¬
ванов. Он попал в Алексеевский равелин, затем и в
Шлиссельбургскую крепость за неудачную попытку
освобождения из тюрьмы народника-пропагандиста
Митрофана Эдуардовича Новицкого. Во время погони
Петр выстрелил в надзирателя, ранил...
Поливанов не любил вспоминать об этом. Зато охот¬
но заводил речь о философии, истории.
— Знаешь, Михайло, я иногда мечтаю очутиться
вдруг в тех давних временах, чем славна была Русь...
Вечевой Новгород, вольница Степана Разина, пугачев¬
щина... Все тогда было сильно духом, все открыто, пря¬
мо, громкогласно... Какая-то былинная ширь!..
— Мы, Петр, торопили историю вперед, а ты, выхо¬
дит, вспять ее... Вечевой Новгород. Посадник-купец
судил дубиной и кулаком, несогласных сбрасывал в ре¬
ку, имущество отбирал. Шемякин суд, и тот честней...
Почитай-ка, братец, Соловьева и Костомарова. Пугачев¬
щина да разинщина... Этот ли способ борьбы должен
увлекать нас? Сколько самоуправства, обмана!
Поливанов возмущался, выходил из себя, сердился
на Михаила Федоровича; потом притих, лицо стало рав¬
нодушным, поскучнело. Когда встретились еще раз на
прогулке, сказал почти со слезой:
— Может, смотритель разрешит тебе другого в на¬
парники? Попросим вместе, а?
Попросили. Когда Фроленко вернулся в камеру, его
кровать была откинута к стене, заперта на замок. Ми¬
хаил понял: наказан за непозволительную просьбу. Ки¬
нул халат на ледяной пол, улегся. Утром едва встал: в
боку ощутил невыносимую боль. Простудился. Всю зи¬
му не выходил из камеры. Едва выжил.
Проглянуло весеннее солнце.
— Может, ли заключенный выходить?— спросил ко¬
мендант.
172

w
— Могу, могу,— вырвалось у Михаила.
В прогулочной клетке его ждал Михаил Юльевич
Ашенбреннер. Фроленко не сразу узнал в нем всегда
подтянутого, с изысканными манерами полковника. Жен¬
ственно мягкий, деликатный, каким он встретился Ми¬
хаилу в Одессе в 1875 году, Ашенбреннер, казалось, во¬
все не подходил к военной службе, Фроленко тогда
передавал ему нелегальную литературу, а Михаил Юлье¬
вич распространял ее среди надежных офицеров и
солдат.
— Как же вы воевали, Ашен?—удивлялся Фролен¬
ко.— Вы, по-моему не способны даже стрелять.
Ашенбреннер, плотнее запахивая на груди серый с
черными рукавами халат, во время прогулок рассказы¬
вал Михаилу Федоровичу так буднично, так просто, буд¬
то давно уже ждал этого вопроса, будто не раз прихо¬
дилось отвечать другим именно по этому поводу.
— А я, видите ли, не стрелял. Я шел впереди цепи —
и только. Так было в туркестанской войне. Пустили про¬
тив нас цепь, все туземцы, дурные от гашиша или еще
от какой-то дряни, идут, словно слепые... Я, конечно, не
вынимаю револьвера... Прямо на меня какой-то громад¬
ный, волосатый, страшный... Убить его ничего не стоило.
Я прошел мимо... Помню, взяли какую-то крепость. Ули¬
цы пустынны. Но вот наткнулись на баррикаду. Оттуда
выстрелы. Тут какой-то мой солдатик забегает вперед
меня и, гляжу, падает. Я наклонился, а пуля солдату в
висок... Они часто так поступали, мои солдаты, зная,
какой из меня стрелок.
Ашенбреннер и Суханов были одними из руководи¬
телей военной организации «Народной воли». Их, как и
других офицеров, выдал Сергей Дегаев, некогда слу¬
живший в Кронштадской крепостной артиллерии.
— О чем вы думаете, Михайло?— спросил Ашенбрен¬
нер; озябнув в «стойле», они расходились по камерам.
— Не поверите... Хочу вырастить яблоню. Возле на¬
шего дома росла. Так и снится...
— Ну, знаете ли, есть предел фантазии... Какое же
дерево способно пустить корни на этом мертвом остро¬
ве? Право, фантаст.
После отставки Ирода, благодаря упорной борьбе
узников за право выжить, шлиссельбургцам предостави¬
ли кое-какие «вольности»: разрешили разводить огороды,
открыли мастерские — сапожную, столярную, слесар-
173

I
мую, выписали за деньги заключенных книги, журналы,
газеты, правда, старые, из которых нельзя было понять,
что сейчас происходит на свете. О том, что началась
русско-японская война, что пали Порт-Артур и Мукден,
узнали через полгода. «Золотой век» для узников Шлис¬
сельбурга наступил при коменданте крепости полковни¬
ке Гангардте.
Яблоня... Ей бы другую землю, удобрения! И тут
вспомнились лекции в Петровско-Разумовской академии.
Об удобрениях хорошо сказано у Энгельгардта. В своем
имении, в Смоленской губернии, он получал удобрения
из костей, смешав их с золой и негашеной известью. Все
это заливал водой, выставлял в чанах на солнце, получа¬
лась чудотворная кашица.
Гангардт разрешил опыты. Солдаты вынесли в узкий
дворик, за мастерскими, чаны, покидали в них кости, за¬
лили известью. Солнце было щедрым, масса быстро за¬
бродила. Фроленко удобрил землю в восьмом огородике.
Ждал. Со страхом и нетерпением.
Как-то весенним утром, как всегда кинулся к своим
карликовым саженцам, остановился вкопанно: ветки
словно облиты серебром. Цветы, цветы! На земле, где
всему живому суждено было гибнуть, вдруг зародилась
жизнь!..
Писали стихи, в стены отстукивали целые поэмы.
Особенно часто, почти ежедневно, писал Герман Алек¬
сандрович Лопатин. Муза его была обращена к Вере
Николаевне Фигнер и Людмиле Александровне Воль-
кенштейн. Кое-кто стал ревновать, и Фигнер попросила
Лопатина больше не слать ей стихов с помощью тюрем¬
ной азбуки. Лопатин замолчал. Тогда Николай Морозов
отстучал ему:
Давно ль под говор струн и музы сладкогласной,
Товарищ дорогой, ты пел, как соловей?
Скажи же, для чего умолк напев прекрасный?
Что сделалось с тобой и с музою твоей?
Герман Александрович на шутку не обиделся. Сам
любил пошутить. У кого-нибудь день рождения — жди
от Германа Александровича сюрприз.
Фроленко и Лопатин часто вспоминали Ставрополь.
Герману было шесть лет, когда семья переехала на Кав¬
каз. Отец занял пост председателя казенной палаты
Ставропольской губернии. Герман окончил местную гим¬
174

назию с золотой медалью, поступил на естественное от¬
деление физико-математического факультета Петербург¬
ского университета, вместе с Феликсом Волховским
основал «рублевое» общество, которое ставило своей це¬
лью помогать учителям в просвещении крестьянских
детей. Полиция выслала Лопатина в Ставрополь, где он
и получил должность «младшего чиновника особых по¬
ручений при губернаторе, без жалованья, впредь до от¬
крытия такой должности с содержанием».
Фроленко учился в той же гимназии, что и Лопатин,
у них были общие учителя. Герман Александрович рас¬
сказывал, как он создал при библиотеке просветитель¬
ский кружок, где было немало гимназистов, как однаж¬
ды директор гимназии Марков потребовал от него, Ло¬
патина, не пускать гимназистов в библиотеку в форме,
на что Герман Александрович ответил: он этого не
сделает, пока не получит официального запрета. Еще
рассказывал, как был арестован в Ставрополе, посажен
на гауптвахту и бежал из нее, несколько дней скрываясь
в сарае, а потом уехал в Питер с паспортом на имя от¬
ставного штабс-капитана Скирмунта.
Были разговоры о встречах Лопатина с Марксом, о
работе над переводом «Капитала»...
И вдруг Герману Александровичу запретили прогул¬
ки, надолго заперли в камере. Фроленко узнал причину:
в Шлиссельбург привезли нового заключенного — Петра
Карповича, который убил министра просвещения Бого¬
лепова. Всем хотелось узнать, что там, на воле. Карпо¬
вича изолировали от всех, гулять выводили отдельно. И
вот во время одной из прогулок Лопатин сумел пере¬
прыгнуть через забор в клетку к Карповичу, взять от
него записку, за что и был наказан. Карпович объявил
голодовку.
Всякие вольности в тюрьме были отменены.
После революционных событий 1905 года в стране
начался разгул реакции...

f
вместо эпилога
Касса музея уже закрылась, но я все-таки упросил
продать мне билет и успел пристроиться к последней
экскурсионной группе. Было поздно, чувствовалось при¬
ближение сумерек, к тому же над потухшим золотом
Петропавловского шпиля потянулись с Финского залива
дождевые тучи, и наш экскурсовод, строгая и миловил
ная женщина, торопилась пройти по маршруту.
Мы почти бежали по опустевшим асфальтовым до¬
рожкам, на две-три минуты останавливались возле ка¬
кого-нибудь памятника, сгрудившись, слушали ровную
заученную скороговорку экскурсовода, вновь прибавляли
шаг. зябко прятали головы в воротники пальто и
плащей.
Вошли в собор. Здесь стояла благоговейная тишина,
было тепло.
— Собор — одна из главных архитектурных и исто¬
рических достопримечательностей крепости. Ее строи¬
тельство началось в 1712 году по проекту и под руковод¬
ством Доменико Трезини,— откуда-то со стороны звучал
голос нашего гида.— В торжественных и, в известной
степени, светских тонах решено внутреннее убранство.
Обратите внимание, как здесь много света и воздуха.
Пилоны, пилястры и другие архитектурные детали рас¬
крашены под мрамор.— Голос нарастает, гид где-то
возле меня.— Убранство собора завершают хрустальные
люстры, отделанные бронзой и цветным стек-том... Вог
смотрите — перед вами резной дубовый позолоченный
иконостас, напоминающий триумфальную трехпролет-
ную арку...
Мы торопливо выходим из собора, в глазах еще стоит
холодный глянец мраморных гробниц царей, цариц, ца¬
ревичей, где-то возле стен монетного двора нас догоняет
176

перезвон курантов на колокольне. Экскурсовод, повер¬
нувшись спиной к влажному встречному ветру, говорит,
что механизм часов на колокольне занимает девять
квадратных метров, что часовые стрелки весят около
двух пудов. Затем мы втискиваемся в железные ворота
Трубецкого бастиона, проходим через помещение, где
когда-то размещалась кардегардия, вытягиваемся гусь¬
ком по темному коридору, читаем таблички у камер.
Под свежевыбеленными сводами разносится голос
нашего гида:
— История Петропавловской крепости тесно связана
с историей революционного движения в России. С конца
восемнадцатого века и до февраля 1917 года крепость
была местом заточения лучших сынов русского народа...
В одной из камер Трубецкого бастиона содержался Ра¬
дищев, брошенный сюда по приказу Екатерины Второй.
К этому времени уже существовала деревянная тюрьма
в западной части крепости — в Алексеевском равелине.
Кстати, свое название равелин получил в честь царя
Алексея Михайловича — деда царствовавшей тогда Ан¬
ны Иоановны.— Гид увлекает нас все дальше в глубь
коридора, из открытых камер веет холодом.— В 1797
году внутри равелина, на месте обветшавшей деревян¬
ной тюрьмы, выстроили треугольное каменное одноэтаж-
но здание, вошедшее в историю как «секретный дом».
Это здание было полностью изолировано от остальных
частей крепости. Часовые с обнаженными саблями днем
и ночью обходили здание тюрьмы. Местопребыва<ние
узника оставалось тайной не только для его родных, но
порой и для самого заключенного, которого доставляли
сюда окольными и запутанными маршрутами... Вот в
этих мрачных казематах раздавались шаги декабристов.
Здесь сидели Чернышевский, Писарев, Достоевский.
Здесь томились народовольцы Николай Морозов, Вера
Фигнер, Михаил Фроленко...
* * *
Туристский сезон еще не начался, и капитан речного
парома наотрез отказался высадить меня на острове. Я
понимал, что он был прав, что такова инструкция, и все
же мне было досадно, обидно, что придется уехать ни с
чем. Я был уже в Петрокрепости, околачивался на при¬
стани, ходил по прибрежной кромке, смотрел на серые
стены Шлиссельбургской крепости, до которой было
177

рукой подать, я думал о том, что стоило ли ехать сюда,
за тысячу с лишним километров, чтобы вернуться лишь
с ощущением промозглого апрельского ветра, дувшего с
Ладожского озера, и пустым блокнотом.
Помогли женщины, служащие пристани. Они нашли
какого-то знакомого им лодочника, угрюмого кряжисто¬
го карела, и тот на утлой моторке довез меня до остров¬
ных камней.
С волнением ступил я на схваченную еще морозом
землю, поднялся к самым крепостным стенам. Меж кам¬
нями пробивались высохшие прошлогодние травинки.
Иду по шатким мосткам. Когда-то под ними был глубо¬
кий, наполненный водой ров. Сейчас он осыпался, зарос
бурьяном — яма.
Вот и полосатые ворота. Это главный вход. Взгляд
скользит вверх, туда, где в былые времена издалека
виднелась надпись «Государева». Теперь надписи нет
и следа.
Сколько же ног, скованных тисками кандалов, про¬
тащились по каменным плитам главного входа и даль¬
ше, туда, в гнилостные казематы! Сколько людей, чьими
деяниями жива история, пройдя раз под этими высоки¬
ми гнетущими сводами главной башни, уже не верну¬
лось назад!
Двухэтажное кирпичное здание тюрьмы, как вой¬
дешь во двор крепости, видно сразу — чуть вправо, в
глубине, неподалеку от толстенных стен. Напоминает
небольшую фабрику или заводик. Тюрьма, специально
построенная для народовольцев. «Огороды» не сохрани¬
лись, как не сохранилось многое другое: церковь, дом
коменданта, жандармские казармы. В крепостных сте¬
нах зияют пробоины — разрушены в Великую Отечест¬
венную войну. Сотни советских воинов, защищая Ленин¬
град, навечно остались в холодной многострадальной
земле острова.
Во дворе старой тюрьмы женщина, приехавшая с
бригадой рабочих готовить крепость-музей к открытию
сезона, сажала кусты роз на том самом месте, где, осуж¬
денные по процессу второго «Первого марта», были
повешены 8 мая 1887 года Александр Ульянов, Пахомий
Андреюшкин, Василий Генералов, Петр Шевырев и Ва¬
силий Осипанов. Над могилой, на стене — мемориальная
мраморная доска с барельефом Александра Ульянова.
Поднимаюсь по крутым винтовым ступеням Светлич-
179

ной башни. Из глубины тянет вековой сыростью, озноб¬
ным холодом. Низкие с крутыми сводчатыми потолками,
темные камеры, в которых едва разогнуться человеку.
Куда-то сюда, в один из подземных склепов, был брошен
польский офицер Валериан Лукасинский — за органи¬
зацию патриотического общества для борьбы с русским
царизмом. Почти тридцать восемь лет просидел Лука¬
синский в крепости, его не коснулась ни одна амнистия.
Здесь же, в Шлиссельбурге, его высохшее тело скинули
в неглубокую, с трудом выдолбленную в промерзшей
земле могилу.
Шлиссельбург... Его узниками были декабристы: друг
Пушкина, сын сенатора Иван Пущин, штабс-капитан
Михаил Бестужев, поручик Александр Пестов, капитан-
лейтенант Николай Бестужев, штаб-ротмистр Александр
Барятинский, коллежский ассесор Вильгельм Кюхельбе¬
кер; будущий апостол анархизма Михаил Бакунин, изо¬
бретатель подводной лодки Минский, дворянин Казимир
Черновский... Здесь сидели революционные матросы и
солдаты. Сюда 5 ноября 1912 г. в ножных кандалах был
доставлен Серго Орджоникидзе.
Иду по цементному коридору народовольческой тюрь¬
мы. Гулко отдаются шаги. Приоткрыты камеры. Захожу
в одну из них, на первом этаже. В окно виден кусочек
весеннего, в порывистых облаках, неба. Двадцать один
год сквозь это окно смотрел на это вечное небо с болью
и неугасающей надеждой узник номер два Михаил Фе¬
дорович Фроленко.
* * *
Сухое августовское утро.
Я иду по улице имени Фроленко. Она проложена ме¬
жду огромными многоквартирными домами в новом,
Юго-Западном районе Ставрополя. Дома упираются в
темно-зеленую стену низкорослого леса. В широких дво¬
рах поливают цветы.
В многоголосье выделяются детские голоса: к улице
примыкают два детсада-ясли.
У Михаила Федоровича не было детей, и он часто
думал о них. Выйдя из тюрьмы, он мечтал открыть для
маленьких бездомных бродяг приют, а уже при Совет¬
ской власти — большую светлую школу где-нибудь воз¬
ле моря.
Царская охранка не оставила его в покое. Он при-

ехал на Кавказские Минеральные Воды, чтобы попра¬
вить свое здоровье после Шлиссельбурга, и здесь обязан
был отмечаться в полицейском управлении. Он несколь¬
ко раз бывал в родном Ставрополе, жил в Геленджике,
ездил за границу, и всюду его опережали секретные де¬
пеши, предупреждающие местные жандармские власти
о появлении известного народовольца.
О «Народной воле», о своих товарищах по организа¬
ции Фроленко часто рассказывал на митингах, в лек¬
циях и беседах. Рассказывал без ораторского блеска, за¬
то бесхитростно, без ложного пафоса.
Потом он взял в руки перо. Писал годами в газеты
и журналы. Его цепкая память хранила удивительные
подробности о трудной жизни товарищей-революционе¬
ров и своей. Так сложились его «Записки семидесятни¬
ка». Позднее они были дополнены, переработаны и со¬
ставили два тома.
30 декабря 1928 года восьмидесятилетнего Михаила
Федоровича чествовали в Москве. Выступил Емельян
Ярославский. Он сказал, что было бы хорошо, если бы
коммунисты и комсомольцы воспитали в себе черты та¬
кого мужественного революционера, каким является
Фроленко. И еще здесь говорили о том, что у мифиче¬
ского Геракла было двенадцать подвигов, а у реального
Михаила Федоровича Фроленко их было больше, и со¬
вершены они не во имя богов и царей, а в борьбе про¬
тив них, в борьбе за счастье народное.
Михаил Федорович умер в глубокой старости, в 1938
году.
За два года до смерти он вступил в ряды Коммуни¬
стической партии.

во имя ВЫСОКОЙ ЦЕЛИ
(Из истории революционного народничества)
На буржуазно-демократическом этапе освободитель¬
ной борьбы в России (1861 —1895 годы) идеология на¬
родничества зарождалась в то время, когда в ряде стран
Западной Европы, идущих по пути капитализма, обна¬
жились коренные социально-политические противоречия
буржуазного общества.
Представители передовой русской интеллигенции на
историческом примере этих стран убеждались, что ка¬
питализм не улучшил положения народных масс. В свя¬
зи с этим начались поиски «особых путей» социального
преобразования России, которые смогли бы привести
ее к социализму, минуя капитализм. Возможности тако¬
го пути усматривались в крестьянской общине с ее урав¬
нительным землепользованием. Родоначальниками уче¬
ния о крестьянском общинном социализме были А. И.
Герцен и Н. Г. Чернышевский. Критикуя теорию кре¬
стьянского социализма, В. И. Ленин писал: «На деле в
этом учении Герцена, как и во всем русском народни¬
честве— вплоть до полинявшего народничества тепереш¬
них «социалистов-революционеров» — нет ни грана со-
< циализма».1
История показала полную несостоятельность
пичность общинного крестьянского социализма.


1 Ленин В. И. Поли. собр. соч. Изд. 5-е, т. 21, с. 257—258.
181
бождение от народнических иллюзий могло произойти
только после утверждения капитализма и развития про¬
летарской идеологии. Но Россия в 60-х и 70-х годах XIX
века только вступала на путь капитализма, а процесс
формирования пролетариата, как самостоятельного об¬
щественного класса, еще не был завершен. Следователь¬
но, здесь еще не было создано необходимой почвы для
распространения и утверждения марксизма, а поэтому
идеология крестьянской демократии, отразившаяся и
теории революционного народничества, оказалась наибо¬
лее передовой теорией.
Изучая историю освободительной борьбы в России,
В. И. Ленин писал, что «...роль передового борца может
выполнить только партия, руководимая передовой тео¬
рией. А чтобы хоть сколько-нибудь конкретно предста¬
вить себе, что это означает, пусть читатель вспомнит о
таких предшественниках русской социал-демократии, как
Герцен, Белинский, Чернышевский и блестящая плеяда
революционеров 70-х годов».1
Для правильной оценки исторического значения ре¬
волюционных народников в освободительном движении
России необходимо прежде всего учитывать главное со¬
держание народнической идеологии и борьбы; оно за¬
ключалось в том, что их утопический социализм был
неразрывно связан с революционным демократизмом,
направленным против самодержавного государства. Ре¬
волюционеры-семидесятники, признавая себя учениками
Чернышевского и его последователей, пытались продол¬
жить и укрепить их традиции.
В России с конца 60-х годов в революционном дви¬
жении произошел заметный поворот от теоретических
рассуждений о некапиталистическом пути развития к
практике революционной борьбы. При этом необходимо
подчеркнуть, что программа народников 70-х годов от¬
личалась верой в широкое народное движение, в кре¬
стьянскую социалистическую революцию, которая про¬
возглашалась непосредственной задачей народническо¬
го движения.
Характеризуя революционеров 60—70-х годов, В. И.
Ленин отметил: «Вера в особый уклад, в общинный
строй русской жизни; отсюда — вера в возможность кре¬
стьянской социалистической революции,—вот что оду¬
1 Ленин В. И. Поли. собр. соч. Изд. 5-е, т. 6, с. 25.
182

шевляло их, поднимало десятки и сотни людей на герои¬
ческую борьбу с правительством».1
Будучи идеологом крестьянской демократии, народ¬
ничество соединяло идеи утопического социализма
с требованиями крестьянства, заинтересованного в унич¬
тожении помещиков. При этом революционные на¬
родники выступали не только против крепостничества,
но и против буржуазного развития общества. Однако
исторические условия, в которых действовали шестиде¬
сятники и семидесятники, были различными.
В период революционной ситуации конца 50-х, начала
60-х годов наблюдалось широкое крестьянское движение,
вселявшее надежду на успех народного восстания. На¬
чался общественный подъем среди передовой интелли¬
генции России. Но проблема соединения сил революци¬
онной интеллигенции с народными массами к этому вре¬
мени еще не созрела; непосредственной работы в
крестьянстве революционеры почти не вели.
В первой половине 70-х годов число крестьянских
выступлений резко снизилось, но недовольство результа¬
тами грабительской реформы 1861 года возбуждало об¬
щее брожение сельского населения. К тому же в начале
70-х годов на революционно-демократическое движение
России оказывало значительное влияние международное
социалистическое движение: деятельность I Интерна¬
ционала и Парижская коммуна, а также различные тече¬
ния мелкобуржуазного социализма.
В этих условиях передовая русская интеллигенция в
своей практической деятельности сделала значительный
шаг вперед; замыслы революционеров 60-х годов о сбли¬
жении с народом в первой половине 70-х годов стали х
осуществляться на практике.
Таким образом, 70-е годы явились новым этапом в
развитии революционно-демократического движения Рос¬
сии; по сравнению с 60-ми годами значительно выросло
число участников движения, заметно увеличился размах
и усилилась действенность борьбы. К 1873 году образо¬
валась уже своего рода федерация, объединявшая кру¬
жки Петербурга, Москвы, Одессы, Киева.
В петербургские кружки входили С. Л. Перовская,
Д. А. Клеменц, С. М. Кравчинский, П. А. Кропоткин и
другие. В кружках ряда городов работали Н. А. Моро¬
1 Ленин В. И. Поли. собр. соч. Изд. 5-е, т. I, с. 271.
183

зов, М. Ф. Фроленко, А. И. Желябов, Ф. В. Волховский,
П. Б. Аксельрод и другие
Все эти кружки объединяли в своих рядах цвет пе¬
редовой молодежи России; из этой среды вышло боль¬
шинство виднейших деятелей революционного народни¬
чества.
К осени 1873 года движение становится более ради¬
кальным и целенаправленным: начинается подготовка
революционной молодежи к массвому «хождению в
народ»; в этом выразилось стремление народников пере¬
нести центр своей деятельности в деревню.
Весной и летом 1874 года более тысячи человек мо¬
лодых людей Петербурга, Москвы, городов Поволжья и
университетских центров Украины, нагрузившись социа¬
листической литературой и переодевшись в крестьянскую
одежду, двинулись «в народ». «Вера в коммунистические
инстинкты мужика,— указывал В. И. Ленин,— естест¬
венно, требовала от социалистов, чтобы они отодвинули
политику и «шли в народ». За осуществление этой про¬
граммы взялась масса энергичнейших и талантливых ра¬
ботников».1
Среди участников «хождения в народ» было распро¬
странено мнение, что в какие-нибудь три года социаль¬
ный переворот в России станет совершившимся фактом.
Таким образом, проблема непосредственной организации
крестьянской революции становится центральной.
Народнические пропагандисты действовали не толь¬
ко в средней полосе России, но проникали на Урал, Се¬
верный Кавказ, Кубань. Это было первое сближение де¬
мократической интеллигенции с народом, которое не¬
сомненно обогащало опыт революционеров, знакомило
их с жизнью и нуждами крестьянства.
Массовый поход революционной! молодежи в деревню
знаменовал собой резкий подъем в истории революцион¬
ного народничества, явился первой проверкой его идео¬
логии и организационных принципов.
В. И. Ленин, оценивая это движение, писал: «Рас¬
цветом действенного народничества было «хождение в
народ» (в крестьянство) революционеров 70-х годов».1 2
Однако «хождение в народ» выявило организацион¬
ную слабость народнического движения и определило
1	Ленин В. И. Поли. собр. соч. Изд. 5-е, т. I, с. 286.
2	Там же, т. 22, с. 304.
184

необходимость единой централизованной организации
революционеров.
Вскоре после большого похода в деревню народники
попытались развернуть пропаганду среди рабочих в це¬
лях подготовки их для революционной работы среди кре¬
стьянства.
Совместные действия революционной интеллигенции
и рабочих—членов «кружка москвичей» привели к ши¬
рокой пропаганде на фабрикаЯ: и заводах Москвы, Ива¬
ново-Вознесенска и Тулы. Петр Алексеев, Николай Ва¬
сильев вели успешную деятельность среди рабочих.
Весной и летом 1875 года многие члены организации
были арестованы и преданы суду.
В 1877 году на судебном процессе «50-ти» прозвуча¬
ла знаменитая речь Петра Алексеева, которую он за¬
кончил словами: «Подымется мускулистая рука миллио¬
нов рабочего люда, и ярмо деспотизма, огражденное
солдатскими штыками, разлетится в прах!»
В. И. Ленин назвал эту речь великим пророчеством
русского рабочего-революционера.
К концу 1875 года «хождение в народ» было разгром¬
лено, а его участники осуждены. Проблема концентрации
революционных сил в единую организацию стала глав¬
ной проблемой революционного народничества. В 1876
году, в результате пересмотра программы, тактики и
организационных принципов, возникла в Петербурге
единая централизованная организация, получившая в
1878 году название «Земля и воля».
Большой заслугой землевольцев было создание креп¬
кой и дисциплинированной организации, которую В. И.
Ленин назвал «превосходной» и «образцом» для револю¬
ционеров.1 Видными деятелями «Земли и воли» стали
Г. Плеханов, Александр и Адриан Михайловы, Марк и
Ольга Натансон, Д. Лизогуб, В. Осинский, А. Квятков-
ский и другие. Позже в эту группу вошли В. Фигнер,
М. Фроленко, С. Перовская, С. Кравчинский, Д. Кле-
менц, Н. Морозов.
В практической работе «Земля и воля» перешла от
«бродячей» пропаганды, характерной для первого эта¬
па «хождения в народ», к оседлым деревенским поселени¬
ям в качестве учителей, фельдшеров, писарей и других
работников. Такие поселения создавались в Саратов-
1 Ленин В. И. Поли. собр. соч. Изд. 5-е, т. 6, с. 135.
185

ской, Нижегородской, Тамбовской, Воронежской губер¬
ниях, на Урале и Дону.
Землевольцы 70-х годов стали выразителями — в
определенной, им свойственной форме,— идей утопиче¬
ского «крестьянского социализма» и в своей деятель¬
ности по существу отражали чаяния крестьян России,
борьбу крестьянства за землю, его стремление к свобод¬
ной и равноправной жизни.
Однако надежды землевольцев поднять крестьянство
на революцию не оправдались. Разочарование в резуль¬
татах пропаганды в народе, усиление правительственных
репрессий и общественное возбуждение в условиях на¬
зревания новой революционной ситуации 1879—1880 го¬
дов —все это привело к обострению разногласий внутри
«Земли и воли».
Большинство землевольцев убедилось в необходи¬
мости перехода к непосредственной политической борьбе
с самодержавием. Одним из основных средств револю¬
ционной борьбы с самодержавием постепенно становит¬
ся террор.
Вскоре некоторые успехи террористической борьбы
«Земли и воли» (покушение В. Засулич на жизнь
градоначальника Трепова, убийство в 1878 году шефа
жандармов Мезенцева и ряд других актов), вызвавшие
растерянность в верхах, породили у народников уверен¬
ность в особой эффективности этого метода.
Царское правительство, напуганное деятельностью
революционного народничества и ростом массовых вы¬
ступлений, весной 1879 года ввело чрезвычайное поло¬
жение в большей части Европейской России, наделив
генерал-губернаторов Петербурга, Москвы, Киева,
Харькова, Одессы диктаторскими полномочиями.
В этой обстановке, на почве имеющихся разногласий
между «политиками» и «деревенщиками», в августе 1879
года произошел раскол «Земли и воли». В итоге образо¬
вались две самостоятельные организации «Народная во¬
ля» и «Черный передел».
«Народная воля» еще более усилила выработанные
«Землей и волей» принципы централизации и конспира¬
ции, превратилась в наиболее крупную революционную
организацию разночинного периода освободительного
движения в России.
В организации «Черный передел» объединилась та
часть народничества, которая выступала за продолже-
J86

ние пропагандистской работы в деревне, так называемые
«деревенщики».
3 Исполнительный комитет «Народной воли» вошли
выдающиеся революционеры — А. Желябов, Ал. Михай¬
лов, А. Квятковский, С. Перовская, В. Фигнер, Н. Мо¬
розов, Н. Кибальчич, М. Фроленко и другие. Это был
небольшой, но тщательно подобранный круг людей с бо¬
гатым революционным опытом и разносторонними даро¬
ваниями.
Исполнительному комитету подчинялась сеть мест¬
ных и специальных (рабочих, студенческих, военных)
групп. Народовольческие группы имелись почти в 50
городах, особенно много их было в Поволжье и на Ук¬
раине.
Большая заслуга «Народной воли» состоит в том, что
она развернула борьбу за завоевание политических
свобод в России: требование конституции, всеобщего
избирательного права, свободы слова, печати, сходов.
Народовольцы с широким размахом повели револю¬
ционную агитацию и пропаганду среди всех слоев на¬
селения.
Ближайшей целью они считали свержение самодер¬
жавия, установление демократической республики, ос¬
нованной на «воле народа». Борьбу за захват власти
народовольцы повели под девизом «Теперь или никогда!»
Деятельность «Народной воли» стала одним из са¬
мых важных элементов революционной ситуации 1879—
1880 годов. Народовольцы верили в возможность самим
создать условия для переворота. В их понимании это
означало: путем террора дезорганизовать правительст¬
во, обеспечить поддержку революционерам со стороны
всех слоев населения, укрепить и усилить революцион¬
ную организацию.
В. И. Ленин считал «великой исторической заслугой»
народовольцев их стремление «...привлечь к своей орга¬
низации всех недовольных и направить эту организацию
на решительную борьбу с самодержавием».1
Героическая борьба «Народной воли» сыграла зна¬
чительную роль в русском революционном движении; ее
заслугой было прямое наступление, штурм царизма.
Однако в подготовке восстания, а также в его осу¬
ществлении главную роль народовольцы отводили рево-
1 Ленин В. И. Поли. собр. сон. Изд. 5-е, т. б, с. 135.
187

люционному меньшинству, то есть своей организации,
число членов которой, по-видимому, не превышало 500
человек. Народные массы должны были играть второ¬
степенную, вспомогательную роль. В борьбе с цариз¬
мом революционные народники переоценивали значение
интеллигенции и не имели правильного представления
об исторической роли рабочего класса.
Ошибочная тактика политического заговора, преоб¬
ладание террористического метода борьбы не могли
привести к народной революции и неизбежно должны
были кончиться крахом «Народной воли».
Критикуя ошибки народовольцев, В. И. Ленин ука¬
зывал, что они «...понимали под «политикой» деятель¬
ность, оторванную от рабочего движения, ...суживали по¬
литику до одной только заговорщической борьбы».1
Относительно террора Ленин писал, что он осужден
«опытом истории».1 2
Народовольцы искренне мечтали о социализме, были
преданы этой великой идее и во имя ее шли на смерть.
Они продолжали верить в социалистические особен¬
ности русской общины, хотя и видели уже расслоение
деревни, усиление кулаков, укрепление буржуазии, но
они отрицали закономерность этого процесса.
Народовольцы рассчитывали путем захвата власти
остановить развитие капитализма в стране и перейти
через общину к социалистическому строю. Во имя этого
«Народная воля» подготовила семь покушений на
Александра Второго. Террор несомненно устрашил пра¬
вительство, заставил его пойти на некоторые уступки.
Однако вскоре самодержавие, убедившись в том, что
за революционерами нет поддержки народных масс, пе¬
решло в наступление.
В террористической борьбе народовольцы растратили
лучшие свои силы и обескровили организацию. Осу¬
ществление главной цели террористического плана —
казнь Александра Второго— показало полную несо¬
стоятельность программы и тактики революционных на¬
родников. После 1 марта 1881 года правительство каз¬
нями, жестокими преследованиями и провокациями раз¬
громило организацию «Народной воли».	1
Несколько иначе сложилась судьба «Черного пере¬
дела». Наиболее видные члены организации Г, Плеха-
1	Ленин В. И. Поли. собр. соч. Изд. 5-е, т. 4, с. 372,	J
2	Там же, т. 6, с. 375.
188

нов, Л. Дейч, В. Засулич и другие порвали с народниче¬
ством и в 1883 году создали в Женеве первую русскую
марксистскую организацию — группу «Освобождения
труда», сыгравшую большую роль в распространении
марксизма в России. В. И. Ленин отмечал эволюцию
«чернопередельцев-народников в социал-демократов».1
К концу 80-х годов, по мере относительно быстрого
развития капитализма и роста промышленного пролета¬
риата в России, с началом распространения в стране
марксизма вера в «коммунистические инстинкты» рос¬
сийского мужика, в крестьянскую социалистическую ре¬
волюцию, в успех единоборства героической интеллиген¬
ции с самодержавием была развеяна.
Поражение народовольцев послужило великим уро¬
ком революционной борьбы для первых русских маркси¬
стов. Блестящая плеяда революционеров 70-х годов, бу¬
дучи предшественницей «русской социал-демократии»,2
сыграла важную роль в подготовке пролетарского этапа
освободительного движения в России.
Документальная повесть Александра Коротина «Сек¬
ретный узник» посвящена одному из главных героев
«Народной воли», человеку удивительной судьбы —
Михаилу Федоровичу Фроленко.
На большом историческом материале автор повест¬
вует о беспримерной жизни русского революционера.
Вступив на поприще освободительного движения в
70-х годах прошлого столетия, он является единствен¬
ным представителем поколения революционных народ¬
ников, кто, дожив до победы Октября, уже на склоне
своих лет вступил в ряды Коммунистической партии.
Долгая жизнь М. Ф. Фроленко отдана беззаветной
борьбе за счастье народа.
В 1874 году в числе первых он отправился «в на¬
род» на Урал в надежде сформировать там революцион¬
ный отряд из беглых.
Обладая исключительным мужеством, энергией и на¬
ходчивостью, М. Ф. Фроленко в 1877 году, на глазах у
жандармов освободил из Одесской тюрьмы революционе¬
ра В. Костюрина, в 1878 году по подложным докумен¬
там поступил на должность надзирателя Киевской тюрь-
1	Ленин В. И. Поли. собр. сон. Изд. 5-е, т. 15, с. 247—248,
2	Тэм же, т. 6, с. 25.
189

мы и освободил заключенных народников Стефановича,
Дейча и Бохановского; в том же году он принял уча¬
стие в вооруженном нападении в целях освобождения
Войнаральского.
После раскола «Земли и воли» М. Ф. Фроленко ста¬
новится одним из энергичных борцов «Народной воли».
Он принял непосредственное участие в подготовке ряда
покушений на царя.
И только после 1 марта 1881 года Фроленко впер¬
вые попал в руки врагов. По судебному «процессу 20-ти»
он был приговорен к смертной казни, замененной по¬
жизненной каторгой.
Почти четверть века бесстрашный революционер про¬
вел в казематах Петропавловской крепости и Шлиссель¬
бурга.
О человеке, прожившем такую жизнь, есть что рас¬
сказать советским людям, нашей молодежи. В этом пла¬
не Александр Коротин успешно справился с поставлен¬
ной задачей, написав хорошую и полезную книгу.
П. Шацкий, доктор исторических наук.

СОДЕРЖАНИЕ
Мальчик из Солдатской слободки .	.	5
В столице	18
Академия .		25
«Привлечь к дознанию...» .	.	.	36
Бунтарство	  •	45
Освобождение «Алеши	Поповича» . .	56
Надзиратель Тихонов	. «...	63
Неудача			 •	•	75
Особое поручение	  85
Агент третьей степени	97
Осенью, близ Одессы .	\ .	.	.	.103
Флигель в переулке	114
Девятый вал	121
«Процесс двадцати»	140
Царская «милость»	154
«Государева» тюрьма .	.	.	.	.166
Вместо эпилога	176
Во имя высокой цели	181

Александр Васильевич Коротин
СЕКРЕТНЫЙ УЗНИК
Редактор И. В. Кузнецов
Художник Г. Г. Говорков
Худож. редактор И. И. Харсекин
Техн, редактор А. М. Кобыльниченко
Корректор 3. М. Кулиш
Сдано в набор 9/Х-75 г. Подписано к печати
30/1-76 г. Формат 84X108732. Бумага машиномело¬
ванная. Усл. печ. л. 10,08. Уч.-изд. л. 10,58. Тираж
30 000. Заказ № 4419. Цена 47 коп. ВГ39562.
Ставропольское книжное издательство,
г. Ставрополь, ул. Артема, 18.
Краевая типография, г. Ставрополь,
ул. Артема, 18.
Коротин А. В.
К 68 Секретный узник. Ставрополь, кн. изд-во,
1976
191 с.
Документальная повесть о жизни и деятель¬
ности народовольца Михаила Федоровича Фро¬
ленко.
10600—3—76
К М 159(03)—76 3—76	₽